Феномен Фулканелли. Тайна алхимика XX века [Кеннет Райнер Джонсон] (fb2) читать онлайн

Кеннет Райнер Джонсон Феномен Фулканелли. Тайна алхимика XX века

Введение

Это была настоящая тайна. Я оказался не в состоянии противиться такому соблазну. С одной стороны, алхимия — поиск легендарного Философского камня, таинственной субстанции, позволяющей осуществить трансмутацию неблагородных металлов в золото, а также возможность получить Эликсир Жизни. В течение многих лет предмет этот завораживал меня и смущал мои мысли.

С другой — алхимик, живший в XX веке; реальный, живой человек, которого, судя по всему, многие знали и видели своими глазами. Человек, предположительно открывший Великую Тайну и бесследно исчезнувший. Более того, человек, который — если верить свидетельствам тех, кто был ближе всех с ним знаком, — до сих пор жив и которому сейчас в таком случае более 130 лет от роду. Человек, известный под именем Фулканелли.

Адепт, чья подлинная личность была известна лишь нескольким преданным ученикам.

Истинный Философ Огня, который основал маленькую школу для нескольких избранных из числа ближайших последователей, завещал одному из них две свои главные рукописные работы и предпочёл таинственным образом исчезнуть в традиционной манере оккультных учителей.

Мастер, пожаловавший своему ученику толику порошка Философского камня, при помощи которого тому удалось создать золото.

* * *

Фулканелли, по свидетельству его последнего оставшегося в живых ученика, месье Эжена Канселье (которому самому сейчас около восьмидесяти), во время их последней встречи был уже стар, «но с лёгкостью носил свои восемьдесят лет». Тридцать лет спустя, когда их пути вновь ненадолго пересеклись, Учитель «выглядел лет на пятьдесят — не старше, чем я сам», — говорит месье Канселье.

Как пишет французский исследователь и писатель Жак Бержье^[1] (ныне, увы, покойный), Фулканелли посетил его в парижской физической лаборатории в 1937 году — и предупредил о тех страшных опасностях, с которыми предстоит столкнуться человечеству, готовому беспечно выпустить демона ядерной энергии в ничего не подозревающий мир. «Алхимики уже давно владеют этой тайной», — сообщил Бержье его таинственный посетитель.

В конце Второй мировой войны Американское управление стратегических служб — предшественник ЦРУ — попыталось найти Фулканелли, как и всех, кто был хоть как-то связан с ядерной физикой, и в особенности немецких учёных. Фулканелли словно в воду канул.

Его снова не могли отыскать, будто он исчез с лица земли.

Как уже говорилось выше, я был не в силах сопротивляться притяжению столь удивительной и захватывающей тайны.

Но с чего начать?

В течение долгих лет алхимия очаровывала меня, несмотря на то что мои основные интересы в сфере оккультного лежали скорее в области ритуалов и церемониальной магии в том виде, в каком её практиковали Элифас Леви,^[2] Алистер Кроули,^[3] Остин Осман Спеар,^[4] маги Герметического ордена Золотой Зари^[5] и других переживших его организаций, имеющих те же корни. Другие оккультисты, обладавшие более полными знаниями по данной теме, подтвердили, что большинство современных объединений работают с алхимией в чисто умозрительном или сугубо духовном ключе. Исключение следовало сделать лишь для продолжателей дела Ordo Templi Orientis^[6] — действующей по сей день группы последователей Кроули, у которых в Швейцарии, неподалёку от Аппенцеля, есть, помимо всего прочего, алхимическая лаборатория, занимающаяся производством снадобий по рецептам Парацельса. Подобного рода целебные тинктуры вырабатывались алхимическими способами и в Исследовательском обществе Парацельса в Солт-Лейк-Сити, штат Юта, возглавляемом братом Альбертом Спагириком (Альберт Ридель).

В результате своих изысканий я узнал, что месье Эжен Канселье, единственный доселе здравствующий ученик Фулканелли, сам является практикующим алхимиком и автором нескольких работ, а кроме того, не говорит по-английски, редко отвечает на письма незнакомых людей и вообще с трудом справляется с колоссальным объёмом поступающей к нему почты. И разумеется, у него совершенно нет времени отвечать на звонки тех, кто из праздного любопытства интересуется тайной Фулканелли.

Те несколько раз, когда ему случалось публично говорить о своём Учителе, он отвечал на вопросы аудитории чрезвычайно осторожно, уклончиво и даже в некотором роде загадочно. Тем не менее, он всегда настаивал, что Фулканелли — реальный человек и что он до сих пор жив.

Прочие ключевые персонажи истории Фулканелли — его издатели, другие химики, книготорговцы, художники и ближайшие единомышленники — увы, уже покинули этот мир.

Итак, с чего же мне начать?

Я писал письма. Я общался со множеством оккультистов из разных стран. Я дюжинами читал чрезвычайно трудные для понимания и глубокомысленные труды по алхимии — древние и современные, западные и восточные, практического и умозрительного свойства, имеющие отношение к трансмутации металлов и духовному самосовершенствованию.

Я поехал во Францию — туда, где в далёком 1922 году в совершенно неподходящих условиях газовой лаборатории предположительно всё и началось.

И вот в Париже, который всегда был для меня одной из прекраснейших столиц мира и в котором до сих пор пышным цветом цветут разнообразные оккультные традиции, я нашёл ответы на некоторые из своих вопросов.

Прежде всего, я пришёл к выводу, что наконец-то установил подлинную личность человека, известного как Фулканелли. Я много узнал о его юных годах, его исследованиях, его характере, интеллекте, чувстве юмора, талантах, материальном положении — короче, его образе жизни.

Факты, казалось, складывались в весьма стройную и достоверную картину. Но затем вдруг стали возникать и сомнения. У меня оставалось слишком много незаконченных линий расследования, слишком много вопросов, на которые никак не находилось ответов.

Если бы мне пришлось назвать имя этого человека здесь и сейчас, оно ничего не сказало бы обычному читателю. Ибо не всё было так просто. Передо мной лежала тайна в подлинном, эзотерическом смысле этого слова, и не в моих силах было раскрыть её и разложить на логические элементы в манере досточтимой Агаты Кристи.

Насколько я сейчас могу судить, до закрытия дела Фулканелли ещё очень далеко. И в этой книге я, в числе прочего, попытаюсь объяснить почему.

Наряду с философским и мистическим аспектами Великого Делания как такового, в ходе поисков я открыл для себя некоторые глубочайшие духовные истины, имеющие отношение к великим потенциальным возможностям, скрытым в душе каждого человека и лежащим до времени непотревоженными. Мне удалось постичь, почему на эзотерическом уровне Герметической традиции от посвящённых требовали молчания и тайны. И, что важнее всего, я понял природу тех Веры, Верности и Долга — понятий, до некоторой степени утративших в наши дни свой возвышенный смысл, — которые связывали старика Канселье с Учителем его юности.

* * *

Тайна Фулканелли, при всей фрагментарности и поверхностности имеющейся в нашем распоряжении информации, занимает умы людей вот уже более полувека. Фрагментарности — поскольку многие авторы, в основном французские, просто упоминали загадку Фулканелли в контексте общих работ по алхимии: среди самых известных можно назвать Пьера Жейро (Pierre Geyraud), Жака Садуля (Jacques Sadoul), Жака Бержье (Jacques Bergier) и Луи Повеля (Louis Pauwels). И поверхностности — ибо, несмотря на то что вопрос о подлинной личности Фулканелли время от времени поднимался в журнальных статьях (опять-таки в контексте более общих вопросов) и мы располагаем некоторыми мнениями относительно степени реальности автора и ценности его работ, сам этот феномен по общему согласию был окончательно и бесповоротно помещён в папку под грифом «Неразгаданные тайны прошлого».

В данной работе я надеюсь доказать, что Фулканелли был реальным живым человеком, а вовсе не чьей-то выдумкой и не альтер-эго какого-то другого лица; что — настолько, насколько простирается его влияние на умы человечества, — он действительно до сих пор жив и, несомненно, продолжит пребывать в этом состоянии на срок, значительно превосходящий уже прошедшие полвека, пока его неуловимая тень будет снова и снова возникать в теоретической литературе по алхимии.

До сих пор в нашем распоряжении нет полной и всеобъемлющей работы, посвящённой Фулканелли, по крайней мере на английском языке. И я сомневаюсь, что она когда-либо появится. Любые попытки анализа и интерпретации феномена личности Фулканелли или его работ неизбежно приведут к валу низкопробной литературы, сравнимому с тем, что породили спекуляции на тему джойсовских «Поминок по Финнегану»^[7] или дискуссии о Шекспире и Бэконе.^[8] Кроме того, сама природа жизни Адепта состоит в том, что случайные вспышки света и ясности чередуются в его истории с долгими периодами молчания, тумана и неопределённости.

Тем не менее, я надеюсь, что мне удалось — насколько это вообще было возможно по прошествии столь долгого времени — представить разумные и по возможности документально подтверждённые доказательства не только реальности этого человека, но и его огромного значения для алхимической традиции в целом; человека, избравшего для себя навеки скрыться за алхимическим псевдонимом, а затем, как и многие Философы Огня до него, исчезнуть, оставив как можно меньше следов. Объяснение этого феномена — ибо как ещё можно назвать алхимика, жившего и творившего в XX веке? — будет одновременно земным и глубоким. Но за ним кроются куда более комплексные соображения, относительно которых человек мирской и посторонний, вроде меня, может лишь строить догадки.

Дабы поместить Фулканелли на подобающее ему место в длинной череде Посвящённых, уходящей во мрак прошлого, насколько простирается документированная история человечества, и даже дальше, я счёл необходимым проследить некоторые истоки алхимии и особенности её распространения, а также сделать краткий обзор биографий других мастеров этого искусства, отразившихся до некоторой степени в жизни Фулканелли. Мне показалось также целесообразным попытаться хотя бы частично объяснить ту философскую и мистическую структуру, на которой зиждется обширный, сложный и на первый взгляд совершенно недоступный для понимания мир алхимической мысли, и представить её в совершенно новом свете.

Однако же данная работа ни в коей мере не претендует на звание полного и точного изложения секретов алхимической науки. Истины алхимии, как мы увидим чуть позже, открываются только тем, кто практикует её одновременно на нескольких уровнях — физическом, ментальном и духовном; но даже и при этом условии прозрения подобного рода ожидают лишь немногих избранных.

Алхимии невозможно научиться только по книгам. Подлинный личный опыт и интуитивные качества также играют огромную роль, а если ищущий достаточно удачлив, или, лучше сказать, должным образом подготовлен, явление Учителя непременно осветит его путь. (Как гласит общеизвестное алхимическое изречение: «Когда ученик готов, Учитель не замедлит явиться».) Кроме того, глубокое и искреннее осознание повсеместного присутствия в природе Господа или Вселенского Разума, а также ощущение единства всего сущего, несомненно, способствуют открытию врат в надмирное.

Что касается сложнейшей задачи передать высший опыт подобного рода непосвящённым, то недавно мне удалось найти очень хорошую аналогию в показанном по каналу ВВС документальном фильме под названием «Долгие поиски». В нём буддийский учитель рассказывал ведущему, Рональду Эйру, что головастика невозможно научить быть лягушкой. Научиться этому он может, только став ею. И даже осознав принципиальную невозможность передачи мистического опыта человеку постороннему, читатель всё равно повторит вопрос Байрона: «Кто объяснит нам твои объяснения?».^[9] На протяжении всей истории мистицизма, немалую роль в развитии которого сыграла алхимия, волны логики и рационализма бессильно бились о скалы интуиции и озарения. «Невозможно доказать факт просветления, следовательно, это самообман», — скажет крайний рационалист. «Доказать вообще ничего невозможно, можно лишь знать, ибо всё скрыто в глубине тебя», — ответит ему Просветлённый.

И всё же из этих двоих, по моему скромному убеждению, мистик находится в куда более выгодном положении. Ибо если он и не в силах объяснить свои прозрения и достижения на духовном пути в словах, понятных непосвящённым, то может, вне всяких сомнений, указать путь, которому ищущий, буде он готов, сможет отдать себя всецело и бесповоротно.

На этом этапе рационалист обращается к своим стандартам, мерам и суждениям, к конечным и ограниченным системам наблюдения и оценки, то есть к позиции, мне думается, ещё более предрасполагающей к догматизму и огульному осуждению, чем у какого-нибудь религиозного фанатика.

Следует отметить, что я вовсе не превозношу скрытность и мистификацию как таковые и не считаю их непременным признаком внутренней мудрости. Под маской истинных Посвящённых, увы, слишком часто скрываются шарлатаны и обманщики.

Тем не менее, нетрудно догадаться, почему человек, скрывший свою подлинную личность под именем Фулканелли во время пребывания в Париже в первые десятилетия XX века, решил поступить именно так. Будучи писателем, я знаю, сколь драгоценна бывает возможность изолировать себя от внешнего мира и целиком отдаться работе. Даже самые незначительные помехи в самой невинной форме — неожиданный телефонный звонок, визит без предупреждения или несвоевременная подача обеда — могут стать причиной для взрыва гнева и отчаяния, ибо, как это нередко кажется в таких обстоятельствах, некие внешние, не имеющие конкретного воплощения силы явственно намерены всемерно препятствовать вашему продвижению по избранному пути.

И насколько же более важной представляется анонимность и скрытость от мира тому, кто следует путём, ведущим к Высшему Просветлению?

Теперь, когда труд его завершён, и никто не видел и не встречал его вот уже около четверти века или даже дольше, если считать свидетельство месье Канселье не заслуживающим доверия, подлинная личность человека, всё это время скрывавшегося за маской Фулканелли, кажется уже не столь важной. Интересоваться ею ныне можно лишь из праздного любопытства или по сугубо научным соображениям, которые руководят, например, историками алхимии, желающими быть точными в своих записях. Что действительно, по моему разумению, важно, так это чтобы всё остальное человечество попыталось понять, в чём на самом деле состоит суть алхимической традиции и её исканий, а также чтобы Адепты Искусства хранили в тайне от недостойных то, как именно они достигли столь высокого уровня знаний и самосознания. И в этом Фулканелли, нельзя не признать, добился значительных успехов.

В том, чтобы дать человеку мыслящему ключи, подобные описаниям слов в кроссворде, нет никакого вреда. Но выдавать окончательные ответы — значит ниспровергать самую цель духовного упражнения. А цель эта — самопросветление. Ни один ищущий не станет достойным, если Святой Грааль поднесут ему на блюдечке в подарочной упаковке с дарственной надписью, снабжённый подробными инструкциями по применению. Всё это он должен постичь самостоятельно.

Чего бы Фулканелли ни достиг впоследствии, свой путь, по всей вероятности, он начал обычным, ничем не примечательным смертным, оказавшимся, как и все мы, лицом к лицу с неизмеримой, казалось бы, глубиной мироздания. И уже тот факт, что он всецело предался своим поискам и, скорее всего, нашёл — по крайней мере, лично для себя — ответы на некоторые жизненно важные вопросы о природе Вселенной и о месте человека в ней, должен послужить достаточным основанием для попытки узнать об этом необыкновенном деятеле всё, что только возможно.

Итак, в этой книге представлено всё, что на уровне фактов или предположений мне удалось понять относительно роли алхимика в истории. Я обнародую эту информацию как ради тех, кто уже знаком в той или иной степени с загадкой Фулканелли, так и ради тех, для кого прикосновение к этой яркой и притягательной личности могло бы стать совершенно новым и увлекательным опытом.

Эта история, я надеюсь, будет интересна не только тем, кто изучает самые таинственные области человеческой мудрости, но и тем, кто до сего времени ошибочно полагал, будто алхимия — всего лишь убогая, погрязшая в нелепых заблуждениях предшественница современной химии. Из этой работы каждый сможет что-то узнать о великом и возвышенном духовном потенциале, который скрыт в каждом человеческом существе, а также о том, как обычный человек отверг «ценности» современного ему общества, раскрыл в себе этот потенциал и воссоединился с великой сутью вселенской мудрости.

К. Р. Д. Отфорд,

графство Кент, Англия

1979 год

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ТАЙНОЕ ИСКУССТВО ГЕРМЕСА

Всем истинным искателям Света. Пусть то, что найдут они здесь, наставит и укрепит их в поиске Квинтэссенции, Камня Философов, подлинной Мудрости и совершенного Счастья, Summum Bonum.^[10]

Д-р Израэль Регарди «Золотая Заря»

Глава первая «Чёрный» — значит «мудрый»

Алхимическое золото лучше золота, но настоящие алхимики редки, как и истинные суфии. Тот, кто имеет о суфизме лишь поверхностное представление, стоит не ниже того, чьи знания глубоки.

Шейх Аль-Газали (1058–1111). Алхимия счастья

Считается, что слово «алхимия» произошло от арабского названия Египта — аль хем, «чёрная земля». По всей видимости, термин служил аллюзией на плодородную, чёрную, аллювиальную почву долины Нила.^[11] По прямой ассоциации, видимо, имеет смысл рассматривать алхимию как «Чёрное Искусство», хотя она никогда не вызывала у современников такого трепета, как другие, более устрашающие ветви оккультизма — магия, колдовство, сатанизм, демонология и некромантия.

Арабский язык устроен таким образом, что у простого трёхбуквенного корня и его вариантов может быть множество самых разных значений. Так, писатель и последователь восточной эзотерической традиции сейид^[12] Идрис Шах доказал, что вместо «чёрный» на самом деле следует читать «мудрый». Ошибка проистекает от смешения двух корней FHM и FHHM, которые произносятся как фехам и фахам и означают соответственно «чёрный» и «мудрый».

В зависимости от контекста и произношения корень FHM может также означать «знание» или «понимание».

Таким образом, так называемое Чёрное Искусство Египта свидетельствует вовсе не о богатой почве долины Нила, равно как и не о злых деяниях чёрных магов, а о мудрости древних египтян.^[13]

Поскольку в развитии культуры Древний Египет значительно обогнал все современные ему цивилизации и поскольку алхимия уходит корнями в самое далёкое прошлое, было совершенно естественно предположить, что именно этой стране обязано своим происхождением Искусство. И действительно, самые ранние упоминания рассматриваемого термина встречаются именно в египетских источниках. Наиболее древний известный нам труд по алхимии — «Физика и мистика» — был написан около 200 года до н. э. Болосом Мендесским.^[14]

Научным доказательством того, что родиной алхимии был именно Египет, стало исследование так называемого Лейденского папируса, датируемого III веком н. э. и обнаруженного в Фивах в XIX веке.^[15] Его провёл Пьер Эжен Марселей Бертело.^[16] Египетские ремесленники достигли значительных успехов в выплавке и обработке металлов, создав сплавы серебра и меди, которые по внешнему виду были неотличимы от золота (см. ил. 1).

Ил. 1. Древнеегипетский металлург за работой

Лейденский папирус содержит сведения о том, как можно изменить цвет металлических сплавов, чтобы они выглядели как золото или серебро. Согласно тексту источника, эти методы настолько надёжны, что никакой эксперт не сможет определить истинную природу сплава.

Всё это, однако, свидетельствует лишь о том, что данная концепция происхождения алхимии неточна и носит сугубо внешний, профанный характер.

Традиционно создателем алхимии считают Гермеса Трисмегиста. Таково греческое имя легендарного египетского адепта, правителя и бога Тота, или Тахути, отца знаний (см. ил. 2). Вплоть до наших дней химическая терминология находится под влиянием этой древней традиции — о чём говорит, например, устойчивое словосочетание «герметично закрытый». Согласно Зосиме Панополитанскому, жившему в III веке н. э.,^[17] когда Египет был римской провинцией, тайны Божественного Гермеса считались эзотерическим искусством, ведомым только священной касте царей-жрецов и их ученикам.

Ил. 2. Гермес Трисмегист — Тот — Тахути

Кто же такой Тот-Гермес? Он был древнеегипетским богом мудрости и Божественным писцом, изобретателем письменности и предполагаемым автором Книги мёртвых. Его часто изображали с головой ибиса, что символизировало его интеллектуальные и духовные достижения, а также с тростниковым стилом и палитрой писца в руках. Именно он записывал все поступки человека в течение его жизни, которые затем оглашались в зале загробного суда перед троном Осириса, и он же заносил в свиток приговор, выносимый после взвешивания сердца усопшего в сравнении с его земными деяниями. Наконец, он провожал души мёртвых в загробное царство и служил посланником богов; эта роль получила особенно яркое развитие у его греческой и римской ипостасей — Гермеса и Меркурия.

По данным сэра Уоллиса Баджа,^[18] «само мироздание обрело бытие через произнесённое Тотом слово»,^[19] — концепция, весьма напоминающая еврейскую версию сотворения мира посредством изречённого повеления.

Арабский путешественник Ибн-Баттута^[20] утверждал, что при помощи астрологии Тот-Гермес предсказал Всемирный потоп и построил пирамиды Гизы, чтобы сохранить свою науку и знания.

Хотя его могущество распространялось на весь Египет, столицей Тота считался Бехдет (позднее, при греках, переименованный в Гермополис), расположенный в устье Нила. Но что важнее всего, Тот-Гермес был нитью, связующей человечество и Вселенский Разум, и источником мистического откровения, скрытым в самом сердце Герметических мистерий.

Благодаря легендам, а быть может, и очевидным фактам фигуры вроде Моисея стали восприниматься как Адепты Герметического искусства. То, что Моисей прошёл в Египте жреческое посвящение, был магом и прожил очень долгую жизнь, способствовало предположению, что он был также и алхимиком. Это подтверждают и фрагменты Ветхого Завета:

«…и взял тельца, которого они сделали, и сжёг его в огне, и стёр в прах, и рассыпал по воде, и дал её пить сынам Израилевым».

Исход, 32:20

Возможно, и Аарон, чьё имя предположительно является египетским и означает «прорицатель», тоже был алхимиком:

«И я сказал им: у кого есть золото, снимите с себя. И отдали мне; я оросил его в огонь и вышел этот телец».

Исход, 32:24

Как бы ни обстояло дело в действительности, алхимиками со временем стали считать и многих других исторических и полулегендарных личностей: Клеопатру, поскольку она растворила жемчужину в вине и ей ошибочно приписывается авторство некоторых алхимических рукописей;^[21] Демокрита, родившегося около 470 года до н. э., которого стали отождествлять с Болосом Мендесским и который, как полагали, написал целый трактат о способах обработки золота, серебра, драгоценных камней, а также получения пурпурной краски; даже безумного римского императора Калигулу (12–41 годов н. э.), по свидетельству Плиния пытавшегося получить золото из аурипигмента (серного мышьяка).

Оставляя в стороне эти сомнительные измышления и гипотезы о происхождении образа Гермеса от какого-то реального исторического прототипа, невозможно не согласиться с тем, что в далёкой древности некто основал систему эзотерического знания, со временем породившую обширный корпус источников, которые могут называться алхимическими. И хотя в этих текстах временами используется профессиональная металлургическая терминология, к древнеегипетским мастерам, подделывающих золото, они не имеют на деле никакого отношения.

Если египтян можно считать родоначальниками алхимии, то не кто иной, как евреи и арабы (в особенности суфии) сохранили герметическую мудрость в самой чистой её форме и передали последующим поколениям. Именно в этой традиции можно найти живые свидетельства того, что между Древним Египтом и мудрецами-суфиями, заключившими алхимическое учение в тщательно разработанные аллегорические образы, существовала линия преемственности — передачи тайного знания от учителя посвящённому ученику.

Что же такое суфизм? Как и алхимия, он не поддаётся удовлетворительному определению в словах: постижение этой традиции требует непосредственного участия и личного опыта. Роберт Грейвз^[22] описывает суфизм как «древнее духовное движение, истоки которого так никогда не удалось определить или датировать», и добавляет, что «характерные черты суфизма можно отыскать в литературных памятниках, распространённых весьма широко по меньшей мере со второго тысячелетия до нашей эры».^[23]

Сейид Идрис Шах определяет суфия как человека, который ищет свободы, вырабатывая у себя иное восприятие жизни и собственной личности, а также развивая непривязанность. Подобно каббалистам и магам, суфий верит, что может войти в контакт и слиться с самой сущностью бытия, но при этом продолжает жить нормальной жизнью в миру, не отрекаясь от общества.

В суфизме, как и в системе каббалистической философии, человек считается частью Великого Целого, в которое рано или поздно вернётся всё, что существует на свете. Как писал известный каббалист Моше де Леон:^[24] «Человек есть совокупность всех духовных сил, которые приняли участие в Творении».^[25] Задача жизни суфия — подготовиться к воссоединению с Вечным Единым, и он достигает этого при помощи самоочищения, самоконтроля и правильного обращения со своей душой и телом. Результатом этих практик становится Совершенный Человек.

«Дабы следовать по пути суфия, ищущий должен осознать, что он по большей части представляет собой клубок различного рода обусловленностей, как их сейчас называют, — навязчивых идей, предубеждений, автоматических реакций, возникающих вследствие общения с другими людьми. Человек далеко не так свободен, как ему хочется думать. В качестве первого шага он должен перестать думать, что всё понимает, и действительно понять».^[26]

Суфии представляют собой одновременно организованное и неорганизованное движение. Наряду с полувоенными-полумонашескими суфийскими орденами, от которых произошли многие средневековые христианские братства, существуют также индивидуальные искатели и учителя, разбросанные по всему миру. Суфий не обязан путешествовать из страны в страну, сравнивая религии и теологические системы и принимая из каждой лишь то, что созвучно его личной философии. Его Путь может быть и сугубо внутренним. Но при этом он не должен отворачиваться от нормальной мирской повседневной жизни.

«Человеку предначертано жить общественной жизнью, — говорится в персидской рукописи XVII века „Тасаввуф-и Азии“ Акбар-Хана. — Он должен быть с другими людьми. Служа суфизму, он служит Бесконечному, себе и обществу. Он не может отказаться ни от одного из этих обязательств и стать или остаться при этом суфием. Единственные заслуги, имеющие хоть какое-то значение, обретаются лишь в пучине искушений. Человек, который, подобно отшельнику, отвергает мир и изгоняет из своей жизни все соблазны и отвлечения, никогда не обретёт силы. Ибо силу добывают лишь из слабости и неуверенности. Аскеза и монашеская жизнь суть прискорбнейший самообман».^[27]

Что же это за сила, которую стремятся обрести суфии? Среди прочих суфийских школ следует особо отметить ордена дервишей и факиров. (Последних не следует путать с уличными фокусниками и жонглёрами: в буквальном смысле «факир» означает «смиренный».)

Смирение превозносится как главная цель любого истинного искателя: он должен воздерживаться от привычных оценок и взглядов, пока не поймёт, кто он такой и какова его роль в жизни.

«Одно другому не противоречит, — подчёркивает Идрис Шах, — ибо человек может с полным правом наслаждаться мирскими благами, при условии что научился смирению в их использовании».^[28]

Всемерное применение этой философии на практике приводит к столь совершенному контролю над своим разумом, что человеку постороннему может показаться, будто дервиш или факир обладают сверхъестественными силами. К наиболее впечатляющим способностям факиров, на протяжении веков неоднократно подтверждённым достойными полного доверия свидетельствами, можно отнести хождение по воде, левитацию, биолокацию, мгновенное перемещение на громадные расстояния и даже умение управлять временем.

Вот что говорит Идрис Шах об этих необычайных феноменах: «Здесь необходимо отметить… что данные явления могут на самом деле быть манифестацией тайных сил природы, которые пока не до конца понимает ортодоксальная наука».^[29]

Суфийские ордена известны как тарики, или Пути. Считается, что все они восходят по меньшей мере к пророку Мухаммеду, а то и ко временам более отдалённым. Происхождение самого слова «суфий» не вполне ясно, хотя, согласно общепринятой этимологии, его возводят к арабским словам суф — «шерсть», из которой делалась их одежды, или сафа — «чистота». Основные современные ордена — Накшбандийя, Чиштийя, Кадырийя и Сухравардийя; можно найти и другие — везде, куда распространилось влияние ислама. Доступ в ордена осуществляется через денежные пожертвования и посвящение.

Подобно концепции Великого Белого Братства, популярной в западном оккультизме, в суфизме тоже существует понятие незримого водительства, глава которого именуется Кутуб. Считается, что он достиг высшего просветления — степени Васл, или «Единства с Бесконечностью». Кто он, известно лишь немногим избранным; этот великий Адепт поддерживает связь с главами других орденов при помощи телепатии или способности управлять временем и пространством.

Продвижение по ступеням ордена — как и в искусстве алхимии как таковом — отнюдь не обязательно. Предполагается, что оно происходит спонтанно, как только человек будет готов или должным образом подготовлен.

Среди прочих удивительных достижений, приписываемых суфиям, следует отметить, что:

«…почти за тысячу лет до Эйнштейна дервиш Худжвири^[30] обсуждал в технической литературе тождество времени и пространства, на которое указывал прикладной суфийский опыт».

«Они… сформулировали теорию эволюции за шестьсот лет до Дарвина».

«Юнгианская теория архетипов была придумана отнюдь не Юнгом, а суфийским Учителем Ибн Эль-Араби^[31]…».^[32]

Идрис Шах полагает, что в 1964 году, когда он писал свою книгу, от двадцати до сорока миллионов человек по всему миру либо были членами суфийских школ, либо поддерживали с ними какую-то связь, и это число постоянно увеличивалось. Среди всемирно известных исторических лиц, испытавших прямое влияние суфизма, он называет Раймонда Луллия,^[33] И. -В. Гёте, сэра Ричарда Бартона,^[34] президента Франции де Голля и Дага Хаммаршельда.^[35]

Многие положения суфийской философии в аллегорическом виде отражены в алхимических текстах. В IV–V веках появилось огромное количество сочинений по алхимии. В то время в школах Александрии изучение умозрительной, или духовной, алхимии достигло расцвета.

Среди авторов и толкователей искусства этого периода следует отметить следующих: Синезий, епископ Птолемаиды с 401 года н. э., чьему перу принадлежат труды по алхимии, толкованию снов и переселению душ; Олимпиодор, указывавший в качестве источников своего вдохновения Синезия и Марию Еврейку;^[36] Эней из Газы, который писал о бессмертии и воскресении около 480 года и Стефан Александрийский, работавший при дворе византийского императора Ираклия (ум. 641) и писавший о трансформационных процессах в царстве растений и минералов.

Расцвет ислама, последовавший за смертью пророка Мухаммеда в 632 году, казалось бы, не обещал немедленного подъёма наук и искусств. Однако на более глубоких уровнях философии, литературы, теологии, метафизики и даже архитектуры мусульманские школы разработали весьма впечатляющие эзотерические доктрины. Они свели воедино разные направления древней мудрости — традицию ханифов,^[37] герметическую, каббалистическую, неоплатоническую системы наряду с элементами коптского,^[38] гностического и несторианского^[39] учений христианства. Среди ранних алхимических авторов, чьи имена дошли до нас, было очень много арабских, персидских и еврейских учителей, вышедших из этих школ.

Самым известным из них был Джабир ибн Хайян, более известный на Западе под именем Гебер. Именно из-за его имени и очевидной трудности алхимических писаний для неподготовленного восприятия в речевой обиход и вошло английское слово gibberish, означающее тарабарщину, лишнюю информацию или просто невнятную речь. Джабира также называли эль-Суфи — Суфием, а в Средние века алхимия в целом получила наименование софического^[40] — суфийского — искусства.

Учителем Джабира был имам Джафар Садик (700–765), «великий суфийский наставник, чьё имя фигурирует почти во всех линиях преемственности суфийского знания, которое само по себе именуется алхимией у таких влиятельных авторов, как Руми и Газали» (курсив К. Р. Джонсона).^[41]

Джабир, «арабский князь и философ», жил около 721–776 годов н. э. Оставшиеся после него письменные свидетельства говорят о том, что он проводил алхимические эксперименты. Он верил, что планеты оказывают влияние на образование металлов в толще земли, и ввёл в обиход теорию, согласно которой для этого процесса необходимо слияние серы и ртути, хотя со всей очевидностью и не имел в виду эти вещества в буквальном смысле. Серу он считал носителем сухого и горячего начала, а ртуть — холодного и влажного. В сочетании с материей эти качества дают четыре стихии: Огонь — горячий и сухой; Воздух — горячий и влажный; Воду — холодную и влажную и Землю — холодную и сухую. Также он утверждал, что, основываясь на этих принципах, смог создать золото.

Его учитель, Джафар Садик, был шестым имамом, или духовным лидером, «потомком Мухаммеда по линии Фатимы, и, как многие верили, представителем прямой линии передачи сокровенного исламского учения, вверенного ему лично Пророком и именуемого суфизмом».^[42]

Согласно суфийской традиции, тайны алхимии принёс из Египта в IX веке Дху'л-Нун, египетский фараон и Повелитель Рыб, один из знаменитейших классических суфийских учителей и основатель дервишского ордена строителей.

Несмотря на то что вплоть до XIV века работы Джабира не были широко известны на Западе, несколько ростков алхимического знания проникли туда задолго до указанного периода. Среди его приверженцев были даже христианские иерархи. Папа Лев III (находился на престоле св. Петра с 795 по 816 год), короновавший Карла Великого, по слухам, изучал алхимию и даже передал императору некий магический трактат под названием «Энхиридион».^[43] Письма Карла Великого подтверждают, что папа обладал властью «отвращать опасности, исходящие от человека или животного». В числе духовных вождей, отдававших, судя по всему, должное алхимии, был также Никифор, патриарх Константинопольский (правил с 806 по 815 год).

Ещё один суфийский алхимик, почти столь же известный, как Джабир, — Разес, или Закария Аль-Рази, родившийся в 864 году в Персии. Это был блестящий философ, врач и человек энциклопедических знаний, писавший о великом множестве предметов — философии, алхимии, математике, логике, этике, метафизике, религии, грамматике, музыке, а также о шахматах и шашках. В своих алхимических трактатах он описывает используемое им оборудование: атанор (печь), перегонные кубы, ступки и пестики, — а также упоминает о приготовлении золотого и серебряного эликсиров. Но когда эмир Альмансур, правитель родной страны Разеса, потребовал, чтобы ему показали, как делают золото, тот не смог удовлетворить его желание. Говорят, что в качестве наказания его ударили по голове одним из написанных им увесистых томов, что впоследствии повлекло за собой слепоту, хотя с большей вероятностью она стала результатом развившейся у него катаракты. Умер он в возрасте около 60 лет примерно в 923 году.

Авиценна (980-1037) — ещё одно имя, хорошо знакомое людям Запада, изучающим алхимию. Известный в арабском мире как Ибн Сина, он был знаменитым философом и писал труды по теории алхимии, хотя и отрицал при этом возможность создания золота.

* * *

Среди других заметных учёных этой эпохи, изучавших алхимию и писавших о ней, были Аль-Маджрати (Маслама ибн Ахмад) и Мухаммед ибн Умайл, создавший несколько работ под любопытными заглавиями — например, «Серебряная вода и звёздная земля» и «Послание солнца к месяцу». Оба они жили в Испанском халифате в правление Аль-Хакама II (961–976). Также следует упомянуть Абу Мансура Муфаллу из Персии, сделавшего множество открытий в области химии, в том числе установившего различие между углекислым натрием (содой) и углекислым калием. Кроме того, он писал об использовании в хирургии пластырей из яичного белка и гипса. И наконец, следует упомянуть о Герберте, впоследствии прославившемся как папа Сильвестр II (940-1003), — признанном маге, который также изучал алхимию.

Как и египтяне, греки и евреи, арабы тоже почитали Гермеса Трисмегиста (которого они называли Идрисом^[44]) в качестве основателя алхимии. Идрис Шах делает интересное замечание, что эпитет «Триждывеличайший» (Трисмегист) может на самом деле говорить о том, что под этим именем скрывались три разных учителя. Он также цитирует арабского историка испанского происхождения Саида Толедского, умершего в 1069 году, который писал, что все науки возникли ещё до потопа и родоначальником их был Гермес, живший в Саиде, в Верхнем Египте, и известный евреям под именем Еноха.

Византийский лексикон, или энциклопедический словарь, датируемый примерно 1000 годом и называемый «Суда», упоминает, что Гермес жил в Египте в додинастический период, примерно за 400 лет до Моисея.

Вот что говорит по этому поводу Саид из Толедо: «Он был первым, кто заговорил о материях высшего мира и о движении планет. Он строил храмы, чтобы в них поклонялись Богу… занятиями его были медицина и поэзия… (Он) предупредил о пришествии огня и вод ещё до потопа… После потопа же, в правление более известного Гермеса II, науки, включая алхимию и магию, были перенесены в Мемфис».

Идрис Шах, наделявший Гермеса качествами, близкими к суфийскому идеалу, писал, что тот «передвигался, подобно Ртути, своему равнозначному подобию, с невероятной скоростью, презрев законы времени и пространства, так, как способно только внутреннее ощущение. Он — атлет, человек, достигший полного развития, и потому подобен „совершенному человеку“ суфиев во внешнем его проявлении. Ранние статуи изображают его в виде зрелого мужа, богатого летами и мудростью, что считалось верным следствием правильного развития. Он изобрёл лиру и, подобно суфиям и не только им, вводил слушателей в изменённое состояние сознания посредством музыки…

В тройном воплощении — египетском, греческом и римском — его ипостаси были уравнены друг с другом. Он связан с понятием мудрости, переданной человеку свыше, из Божественного источника, и связь эта остаётся неизменной. В таком виде она выглядит куда более понятной, чем в алхимических аллегориях, соотнесённых с нею позднее».^[45]

Когда сарацинские войска вторглись в Испанию, с ними пришли и посвящённые из тайных эзотерических суфийских школ, которые, наряду с каббалистами и иудейскими рабби, основали новые центры своего учения.

Нам известно местоположение некоторых из этих школ и имена их наставников: Ибн Массарра из Кордовы, Ибн Барраджан из Севильи, Абу Бакр из Гранады (родился он на Майорке) и Ибн Кази из Агарабиса, что в Португалии. Примерно с IX века эзотерические учения этих школ начали проникать в Европу через различные научные и аллегорические системы, которые мы более подробно рассмотрим в следующей главе.

Нельзя не отметить то огромное влияние, которое оказал на этот процесс в XII веке философ Аделард из Бата, который перевёл с арабского «Начала» Евклида и привёз в Англию «Трактаты братьев чистоты и друзей верности», написанные членами «Ихван ас-Сафа».^[46]

Именно этот источник положил начало каббале — известнейшей иудейской мистическо-магической системе. «Трактаты» были привезены в Испанию примерно в X или в начале XI века Эль-Маджритти из Кордовы или его учеником Эль-Кармани. В них содержалась концепция восьми начал Бога, которая в XI веке получила дальнейшее развитие в видедесяти сефирот каббалистического Древа Жизни.

Вот что пишет по этому поводу Идрис Шах:

«Кабала^[47] распространялась из ареала влияния „Братьев чистоты“ сразу в двух направлениях — в Италию и в Испанию. Её система манипуляций со словами и буквами, скорее всего, произошла из аналогичного и более древнего иудейского учения, но основана она на арабской грамматике… Нет сомнений, что в основе каббалистического использования слов в мистических целях лежит именно арабская система грамматики и значений слов. Строй арабского языка послужил моделью для языка еврейского. Первая грамматика была написана Саади (ум. 942) на арабском — как и более ранние подобные труды… Лишь в середине XII века евреи начали изучать свою грамматику на еврейском языке».^[48]

Ещё одной исторической фигурой, сыгравшей, несомненно, свою роль в привлечении в Испанию различных мыслителей и философов, которые стали, в свою очередь, посредниками в деле передачи Тайного Искусства остальной части Европы, оказался Роберт Честерский. Англичанин по рождению, в XI веке он уехал в Испанию и стал там настоятелем монастыря. Он переводил с арабского на латынь различные книги, в том числе труды по астрологии, Коран и «Алгебру» Аль-Хорезми, положив тем самым начало развитию нового направления математики. К 1144 году он перевёл также и труд по алхимии, в котором описывается успешная трансмутация, осуществлённая в присутствии сына халифа Язида I.

Всё больше и больше учёных прибывало в испанские центры традиции, очевидно, зная, что там происходит что-то весьма интересное. Некоторые из них проходили посвящение и возвращались домой, чтобы передать учение достойнейшим. Так примерно с 1200 года алхимия стала главным увлечением Европы — и её влияние на умы современников продлилось без малого пятьсот лет.

Обычно её считали неким таинственным методом получения золота. Но на самом деле это было нечто большее. Гораздо большее.

Глава вторая В тигле культуры

Тайна сама защищает себя. Раскрыть её можно лишь в духе и практике Делания.

Суфийский афоризм, цитируемый Идрис Шахом в его книге «Суфизм»

Алхимия не умерла. Она до сих пор жива. В укромных уголках мира, среди небольших групп избранных, тихо занимающихся своим делом в Британии, в Штатах, на Востоке, и, возможно, активнее, чем где бы то ни было — на Западе, на континенте под названием Европа.

Среди тех, кто «немного читал кое-что по теме», бытует странное убеждение, что к алхимии невозможно относиться серьёзно, что её тайны раскрыты и давно выброшены на помойку истории.

Есть два главных аргумента в пользу этого положения, и сформулировать их можно так:

1) в древние времена алхимия была всего лишь увлечением кучки запутавшихся в своих фантазиях, обманутых анахоретов, которые, потея над жаровнями и вперяя взор в тёмные склянки с жуткими зельями, окончательно теряли способность отличать миф от реальности, духовное от физического, иллюзии от науки. Путём неустанных усилий и бесконечных проб и ошибок некоторым из них удалось достичь невероятных результатов — не взлететь на воздух вместе со своими лабораториями. Остальные окончили свои дни в домах призрения, истощив и без того небогатые средства в бесплодных и бесславных трудах. А кто-то умирал сломленным — телом и духом — в тюрьме или под пытками, когда князья и монархи тщились вырвать у него секрет изготовления золота. И лишь немногочисленное меньшинство — по чистой случайности, как убеждает нас наука, — умудрялось обрести какие-то практические знания в области прикладной химии. Иными словами, алхимия была всего лишь бедной и слабосильной сестрой современной химической науки;

2) алхимия — это просто примитивная интуитивная форма психоанализа, перемешанного с религиозными и визионерскими фантазиями. Физическая сторона процесса была просто тщательно продуманной ширмой; истинной целью алхимиков являлась трансмутация внутреннего, или высшего «я», а вовсе не низменных металлов. Это направление мысли основывалось прежде всего на неправильном понимании того, о чём великий психоаналитик доктор К. Г. Юнг пытался рассказать в своих масштабных — и очень ценных — работах по алхимии.

Как и большинство ошибочных точек зрения, обе эти концепции содержат зерно истины.

Алхимия действительно стала предшественницей классической химии; она действительно имела непосредственное отношение к высшему пониманию и классификации материи, а кроме того, требовала обширной осведомлённости в естествознании, медицине, гомеопатии, травничестве и целом ряде прочих вспомогательных дисциплин. Но главное заключается в том, что она продолжала цвести и развиваться и ПОСЛЕ того, как были заложены и утвердились основы чистой химии.

И разумеется, алхимия действительно предполагала внутренний поиск, попытку противопоставить повседневному мирскому сознанию тайные и непредсказуемые силы бессознательного, а возможно, даже более глубокие уровни человеческой психики, не известные пока ни психологии, не неврологии. В некотором смысле алхимия представляла в аллегорической форме тот процесс, который Юнг назвал «индивидуацией» или «интеграцией личности». И конечно же, алхимия действительно сплела в единый изысканный аллегорический узор образы христианства и дохристианских религий. Как и в случае с химией, алхимия возникла до первобытных и организованных религиозных систем, равно как и позднейшей психологической науки, и продолжала существовать впоследствии наряду с ними.

Как и в случае с химией, алхимия возникла до первобытных и организованных религиозных систем, равно как и позднейшей психологической науки, и продолжала существовать впоследствии наряду с ними.

Корни проблем современного, свойственного двадцатому веку отношения к алхимии следует искать в научном восприятии мира века девятнадцатого, влиянию которого мы все до некоторой степени подвержены: для него характерна убеждённость в том, что наука уже всё открыла и всё поняла, осталось лишь добавить несколько незначительных деталей и завершающих штрихов к уже имеющимся «фактам» устоявшегося «знания», чтобы картина мира стала полной и абсолютной. Мы страдаем беспредельным технологическим самодовольством, маскирующим недостаток понимания. Мы несём на себе груз прошлых ошибок и отказываемся видеть колоссальную прореху в ткани нашего так называемого научного знания — всё, что касается скрытых потенциалов человеческого духа как в индивидуальном, так и в коллективном понимании этого слова. Мы покорили внешнее пространство, но внутреннее — тот миниатюрный личный космос, о котором так хорошо знали древние и который скрыт в глубинах каждого человеческого существа, — остаётся для большинства из нас тайной, неизведанной территорией. Эти края беспорядочно, наобум исследуют оккультисты и психологи, и, возможно, с большими затратами, но и с большей эффективностью — тайно ото всех — Посвящённые и Адепты древней мудрости. Материалисты высмеивают или отвергают саму идею Тайной доктрины, оставленной нам в наследство предыдущими культурами и цивилизациями, и доселе хранимой немногими избранными. Но нынешнее ментальное состояние человечества — как в стенах психиатрических учреждений, так и вне их — показывает, что нам очень не хватает чего-то в таком роде.

Сбросив с корабля истории символические учения древних халдеев и египтян, наряду с такими очевидно нелепыми концепциями прошлого, как геоцентрическая теория мироздания или теория о плоской Земле, современная наука выплеснула вместе с водой и младенца.

Этот прискорбный взгляд на вещи в настоящее время постепенно пересматривается благодаря немногочисленным прогрессивно мыслящим учёным с достаточно открытым сознанием. Но в общем и целом превалирует куда более осторожное отношение к данному вопросу: цивилизации древности не могут научить нас ничему новому, ибо являются носителями систем, представляющих ныне лишь археологический или же социологический интерес. Если бы в них было что-то действительно ценное, они бы выжили — таков обычный психологический non sequitur,^[49] который редко высказывается, но почти всегда подразумевается.

Некоторые просвещённые мыслители пытались опровергнуть эту весьма недалёкую точку зрения, и среди них Юнг, полагавший, что в таких символических системах, как алхимия, И Цзин, каббала и другие направления восточного мистицизма, зашифровано глубочайшее знание человеческого бессознательного. Но знание это по большей части было либо совершенно неправильно понято, либо огульно отвергнуто, либо зёрна его пали на совершенно невосприимчивую почву.

С точки зрения строгой науки такое знание, полученное путём тысяч лет медитации и глубокого внутреннего самопознания и передаваемое в устной или письменной традиции, крайне недостоверно и его нельзя продемонстрировать и доказать экспериментально в идеальных — то есть лабораторных — условиях. Следовательно, такое знание не обладает никакой ценностью.

Получается, что изучение человеческого сознания с аналитической точки зрения оказывается бесконечно трудным, поскольку люди отличаются друг от друга по более глубоким внутренним характеристикам, нежели личностные и физические. И тем не менее, даже современная физика допускает, что в любом эксперименте наличие наблюдателя играет очень важную роль и оказывает непосредственное влияние на результат.

Сам Юнг полностью отдавал себе отчёт в наличии этой проблемы: «Любая попытка определить природу бессознательного сталкивается с теми же трудностями, что и эксперименты в области ядерной физики: сам акт наблюдения изменяет наблюдаемый объект».^[50]

За много лет до него суфийский Учитель Пир-и-Ду-Сара говорил о том же самом парадоксе: «Можете ли вы представить себе разум, осознающий себя целиком — если бы он всецело был погружён в созерцание себя, то что бы он созерцал? Если бы он всецело был погружён в бытие разумом, то что осуществляло бы созерцание? Созерцание себя имеет место только в силу того, что есть „я“ и „не-я“…».^[51]

Главное следствие отказа или неспособности понять важность самопознания и внутренних исследований состоит в том, что, как более двадцати лет назад предупреждал Юнг, человек теряет духовность; отмирание распространяется изнутри наружу как на индивидуальном, так и на коллективном плане.

Юнг был полностью согласен с Олдосом Хаксли,^[52] который в 1943 году писал в эссе «Серое Преосвященство»:

«К концу семнадцатого столетия мистицизм утратил своё былое значение для христианства и почти наполовину умер. Нас могут спросить: „Ну и что с того? Почему ему не должно умирать? Что нам за польза от того, что он жив?“ Ответ на эти вопросы таков: „Там, где нет видения, люди гибнут; и потому, если те, кто есть соль земли, потеряют свой вкус, ничто больше не сможет сохранить эту землю в целости, ничто не спасёт её от полного разрушения. Мистики — это каналы, через которые толика знания о природе реальности струится в наш человеческий мир, полный невежества и иллюзий. Мир, полностью лишённый мистики, — мир совершенно слепой и безумный“». (Курсив К. Р. Джонсона.)

Собственное юнговское понимание этой опаснейшей — если не фатальной — тенденции было изложено в одном из трёх его больших трудов по алхимии, «Mysterium coniunctionis»:

«Человек понимающий знает и чувствует, что сознание его обеспокоено утратой чего-то такого, что было жизненно важно для его предков. Непонимающий не ощущает никакой утраты, и лишь впоследствии обнаруживает в газетах (подчас уже слишком поздно) тревожные симптомы, успевшие обрести реальность во внешнем мире, ибо не были своевременно замечены до того, внутри, в себе…

Когда симптомы эти обрели внешнее проявление в форме того или иного социально-политического безумия, оказывается уже невозможно убедить кого бы то ни было, что корни конфликта кроются в психике индивидуума, ибо все уже видят врага вовне. И тогда конфликт, который для человека понимающего остаётся явлением интрапсихическим, выходит на уровень проекций и принимает форму политического напряжения или же эскалации самого жестокого насилия».^[53]

Далее Юнг продолжает, что такое положение дел есть результат некой формы промывания мозгов — процесса, при котором индивидуума убеждают, что единственная цель его жизни — быть членом общества, а его собственная психика и всё, что в ней происходит, не имеют никакого значения и ценности. Единственная надежда на спасение лежит вовне — в «общности».

Как только этот результат достигнут, говорит Юнг, манипулировать деперсонализированным субъектом становится не сложнее, чем ребёнком, — ибо в этой среде всё приходит извне. В таком состоянии человек существует, а не живёт. Он полностью полагается на других или же, в более общем смысле, на внешние факторы, — и если что-то идёт не так, ему всегда есть кого или что винить.

«Когда он более не знает, на чём зиждется его душа, бессознательное набирает силу и берёт бразды правления. Его обуревают желания и иллюзорные цели… жажда растёт с каждым днём. Хищное чудовище овладевает им и вскоре заставляет забыть свою человеческую природу. Животные страсти подавляют любую рефлексию, которая могла бы стать на пути инфантильного стремления к удовлетворению желаний, и наполняют его радостью новообретённого права на жизнь и пьянящим вожделением богатства и крови».^[54]

Исследователь мифов Джозеф Кэмпбелл видел проблему в том же свете — и признавал безусловную ценность мистицизма:

«В рассматриваемом нами предмете [мифологии и религии] есть один закон, раз за разом доказывающий свою состоятельность — он заключается в следующем: там, где ортодоксия разделяет, мистический путь, напротив, объединяет. Ортодоксальные системы озабочены в первую очередь поддержанием некоего социального порядка, в рамках которого индивидууму должно функционировать. В его интересах внедрить в психику каждого своего члена определённую „систему мышления и поведения“; и в целях защиты этой системы все отклонения от неё должны неизбежно быть изменены, исправлены или просто уничтожены. Мистический же способ мировосприятия, напротив, обращён внутрь, к тем нервным центрам, которые совершенно одинаковы у всех, кто принадлежит к человеческой расе, и представляют собой источники и вместилища самой жизни и всего её опыта».^[55]

В свете этого становится ясно, почему суфии настаивали на двойном подходе к самосовершенствованию — одновременной работе с проблемами «внутреннего пути и поиска» и трудностями и неурядицами повседневной жизни в миру. Если это равновесие удаётся обрести и удержать, субъект может с полным правом чувствовать себя цельным человеком, готовым подняться на следующую ступень лестницы эволюции — ступень духовных достижений.

Юнг предлагает более или менее сходное решение дилеммы. Индивидуум, считает он, должен осознать свой внутренний конфликт как источник возможных благ, а не как повод для конфликта с окружающими:

«…если судьбе угодно взыскать с него долг в форме чувства вины, то долг этот — лишь перед ним самим. Тогда он осознает ценность своей психики, ибо никто не может быть должен пустоте. Но утратив свои собственные ценности, он превращается в голодного грабителя, в волка, в льва или иную рыщущую в поисках добычи тварь, которая для алхимика символизирует жажду, что вырывается на волю, когда чёрные воды хаоса — то есть бессознательных проекций — поглощают тонущего короля».^[56]

Юнг, разумеется, пишет для тех, кто обладает базовым знанием психологии, и потому его рассуждения могут быть не совсем ясны человеку неподготовленному. В целом ход его мысли можно было бы обобщить следующим образом.

Отсутствие или недостаток понимания индивидуальных психических процессов и явлений проявляется вовне и на коллективном уровне в виде насилия, хаоса и беспорядков, которые мы каждый день видим вокруг. Другими словами, конфликты, раздирающие общество, на самом деле начинаются внутри индивидуальной психики. Человек, не осознающий этого, позволяет деструктивным элементам бессознательного управлять собой и своими действиями. Вместо того чтобы попустительствовать этому, нам следует воспринимать свои внутренние конфликты как возможность больше узнать о природе своего истинного «я» и лучше войти в контакт с ним, вместо того чтобы проецировать свои фрустрации на окружающих людей и винить в своих несчастьях внешние и, по сути дела, вторичные последствия, а не причины происходящего.

Юнг считал это своё объяснение частью более масштабного процесса, который пытались осуществить алхимики, — в конфронтации поверхностного эго с силами бессознательного. Если Юнг использовал для его описания термины «индивидуация» и «интеграция», то мистик объяснил бы всё в куда более простых словах: «Как можешь ты знать что-либо о жизни и об окружающем тебя мире, если ты ничего не знаешь о своём истинном „я“?»

Это и есть, по сути дела, главная цель суфиев и алхимиков. Это первый шаг к тому процессу, который в конце концов приведёт к полной и окончательной трансформации личности — к процессу возвышения духа до состояния Высшего Просветления. En route^[57] этот переход символически отображался — на уровне практической алхимии — в изменениях, происходивших в тигле, перегонном кубе или Философском яйце.

* * *

Суфии верят, что путь развития человечества устремлён к определённой цели и что каждый индивидуум — осознанно или нет — принимает участие в этом процессе. Вот что говорит по этому поводу Идрис Шах: «Человеческий род, согласно суфийскому учению, обладает бесконечными способностями к совершенствованию. Совершенство достигается посредством обретения единства со всей полнотой бытия. Физическое и духовное смыкаются, но только в том случае, если находятся в идеальном равновесии».^[58]

Также он замечает: «Суфии полагают, что все индивидуумы, осуществившие определённые действия, по сути своей становятся одним целым».^[59]

Суфийский Учитель Джелаладдин Руми, основатель ордена крутящихся дервишей — умер он в 1273 году — говорил, что органы физического тела эволюционировали вследствие жизненной необходимости. Шах продолжает эту мысль, утверждая, что в настоящее время для человека существует настоятельная необходимость выхода за рамки времени и пространства, по каковой причине в скором времени возможно появление у него соответствующих органов.

«То, что обычные люди считают спорадическими и случайными всплесками телепатических или пророческих сил, — говорит он, — суфии рассматривали как первые проявления активности этих органов».^[60]

Шах роняет неясные, но интригующие намёки на то, как можно намеренно развить эти органы и стимулировать их деятельность. Развиваются они при помощи суфийских техник, и понять, что это действительно происходит, можно только через непосредственный опыт. Суфийская система предусматривает последовательность стадий, для каждой из которых характерны «непередаваемые, но несомненные переживания, которые ни с чем не спутаешь». Именно прохождение этих стадий стимулирует развитие таинственных органов, которые, в свою очередь, снимают необходимость в дальнейшем восхождении и накоплении энергии. Эффект прохождения каждой стадии носит перманентный, а не преходящий характер. Идрис Шах уподобляет этот процесс фотографии: чтобы получить готовый фотоснимок, нужно осуществить строгую последовательность манипуляций. Переживания «закрепляют» опыт достигнутого.

Он утверждает, что в этом-то и заключается истинный смысл мистического опыта. Однако если он получен случайно или без должной подготовки — то есть не в гармонии с эволюцией — эффект его будет временным, сродни мимолётному экстазу или даже эйфории, вызванной приёмом галлюциногенных средств, которая, увы, со временем проходит.

Считается, что различные суфийские упражнения создают и интенсифицируют некую таинственную силу притяжения, способную привлечь извне сходную по природе силу. Именно так, пишет Идрис Шах, суфийские учителя получают «телепатические» послания с просьбами помочь восстановить «силу», которой недостаёт в том или ином месте.

«Как и многое другое в суфизме, это трудно объяснить в формальных терминах», — говорит он. Не следует считать это умышленной мистификацией со стороны суфиев, хотя в целом их движение следует считать тайным. Судя по всему, их теории действительно невозможно изложить и объяснить обыденным рациональным языком. Может быть, конечно, суфии выбрали для себя такой образ действий ввиду того, что, как показывает история, все открытые и организованные попытки пришпорить духовное развитие человечества оказались по большому счёту безуспешными.

Кроме того, в истории, безусловно, случались периоды, когда осторожность была жизненно необходима. Чтобы выжить, рассказывает Идрис Шах, суфийская литература самым тщательным образом маскировалась под ортодоксальную или, вследствие многочисленных аллегорий, становилась совершенно причудливой и замысловатой.

«Дабы затемнить значение ритуальных моментов… они оставили рукописи, подлинный суфийский смысл которых могли постичь только те, кто обладал необходимой для этого подготовкой… За границами суфийского круга были доступны лишь те суфийские книги, которые имели самую респектабельную религиозную форму».^[61]

Теперь, когда мы хотя бы в общих чертах познакомились с целями, идеалами и достижениями суфиев, давайте рассмотрим внешние свидетельства их влияния — в особенности в области алхимии.

Забудьте на мгновение о «горшках и сковородках» физической алхимии — о горнах, ретортах, дистилляторах и тиглях. Попробуйте представить алхимию как духовное течение, имеющее те же цели, что и суфизм — индивидуальное стремление стать Совершенным Человеком и возможная духовная трансформация человечества в целом. Дабы явиться в своём полном и истинном свете, алхимия должна рассматриваться как тотальная наука и искусство, функционирующие на множестве разных уровней. Точно так же, к примеру, и другие искусства не ограничиваются и не определяются полностью ручкой и бумагой писателя, или резцом скульптора, или кругом гончара, или красками и палитрой художника. Представьте на мгновение, как искусство самопорождается и распространяется по миру в виде активной творческой энергии в бесчисленных формах школ, стилей и направлений. Поэзия, балет, театр, опера, симфоническая музыка — всё это суть проявления человеческого духа, извергающиеся из одного и того же творческого вулкана и влияющие на людей самых разных культур и образов жизни одновременно на многих уровнях. И всё же их воздействие, с какой стороны ни глянь, остаётся незримым.

То же самое можно сказать и о подлинной алхимии.

Сэр Бернард Лоуэлл и его команда астрономов из Джодрел-Бэнк, не так давно нацелили свой 250-футовый радиотелескоп в просторы Вселенной и поймали последнее, трепещущее эхо Большого взрыва, с которого, как говорят, и началось Творение. Слабый радиосигнал, который они записали, позволил им определить примерный возраст мироздания — около 10 000 миллионов лет. Они поймали самый хвостик реального космического взрыва, который описывается в первых строках Книги Бытия: «Вначале создал Бог небо и землю…» Или, как более метафизично сформулировал то же самое святой Иоанн: «Вначале было Слово…»

И тем не менее, это удивительное открытие — возможно, самое главное из всех, какие когда-либо совершали, по крайней мере, по мнению самого сэра Бернарда, вызвало лавину ещё более трудных вопросов.

«Оно позволило нам дать ответ на величайший вопрос о начале Вселенной, — сказал сэр Бернард в интервью лондонской „Дэйли мэйл“. — Незадача в том, что с ответом у нас теперь ещё больше проблем, чем было с вопросом…»

Корреспондент Энгус Макферсон спросил: «Человеку, возможно, всего несколько миллионов лет — в то время как Вселенной — десять тысяч миллионов. Но в первые же три минуты творения, может быть, даже в первую же секунду стало ясно, что Человек — или, по крайней мере, кто-то очень похожий на него — непременно должен появиться».

На что сэр Бернард ответил ему: «Шансы, что это было простое совпадение, стремятся к нулю. Это весьма экстраординарное событие, и причины его нам пока не ясны».^[62]

И какое же отношение, можете поинтересоваться вы, всё это имеет к алхимии?

Самое прямое.

В своём введении к английскому изданию первой потрясающей воображение книги Фулканелли «Тайна соборов»^[63] Уолтер Лэнг пишет:

«Когда Абсолют дифференцирует первичную субстанцию, производя из неё феноменальный мир, он тем самым осуществляет алхимическое деяние. Создание галактической материи из энергии и энергии — из материи есть алхимия. Бог явно был алхимиком».

Далее он добавляет:

«Распад ядра радия с высвобождением радиоактивной энергии тоже есть алхимия. Природа сама — величайший алхимик.

Взрыв ядерной бомбы — это тоже алхимия. Сегодня учёный стал алхимиком». (Курсив К. Р. Джонсона.)

К сожалению, уравнение это не всегда работает в обе стороны. Иными словами, оно не означает, что если человек смог осуществить в своём мелком масштабе действие, подобное тому, которое в большом масштабе осуществил Бог, то он сам стал подобным Богу. Ключевой элемент — а именно вдохновение духовности и разума — здесь отсутствует.

Алхимики же попытались предусмотреть в своей формуле всё. Традиционно они рассматривали космос (от греческого kosmos — «порядок») как результат колоссальной алхимической операции, произведённой некой Высшей Силой. Они всегда подозревали то, что только сейчас начинает обосновывать академическая наука — что человек не есть случайный каприз природы или результат произвольного столкновения космических сил.

Как полагает сэр Бернард и замечает Уолтер Лэнг, со статистической точки зрения «эволюция просто не могла иметь место». И тем не менее, это произошло. И поскольку это так, и мы — живое тому доказательство, рассуждали алхимики, стоит попробовать разобраться, как и почему всё случилось.

Допуская, что мы — и все прочие формы жизни — есть результат, или, скорее, один из этапов некоего вселенского лабораторного опыта, было бы естественно предположить, что какие-нибудь избранные индивидуумы, обладающие суперразвитым интеллектом, могли бы попытаться хотя бы частично понять природу этого эксперимента. Возможно даже, что кто-то действительно поставил перед собой такую цель и обрёл это знание ради неких надмирных, неведомых нам целей.

Именно это, согласно Высшей Оккультной традиции, происходит с добившимися успеха мастерами алхимии, получившими Философский камень и поднявшимися до состояния Высшего Просветления — то есть до уровня Адепта.

На первый взгляд это может звучать абсурдно. Но по зрелом размышлении это куда менее абсурдно, чем многие попытки сформулировать более-менее приемлемую теорию космо- и антропогенеза с религиозной или философской точки зрения. Такая версия событий не более невероятна, чем лабораторные опыты с обезьянками или крысами, которые поднимаются над своими менее сообразительными соплеменниками, быстро научившись добывать пищу путём нажатия на правильную кнопку. Опытный образец может даже заподозрить, что им управляют некие внешние сверхъестественные силы, — и попытаться сбежать.

С точки зрения алхимиков, многочисленные основатели различных религиозных направлений и школ светской философии были такими потенциальными «эскапистами». Алхимики считали все эти системы весьма несовершенными и приблизительными, основанными на шатких концепциях и неправильно развивающимися. Важнее всего для них был непосредственный личный опыт, а не мудрёное теоретизирование. Подлинный алхимик не испытывает ни малейшего желания «сбежать», но лишь хочет знать, понять и принять участие.

Снова процитируем Лэнга:

«В широком смысле слова, эволюция и её конечный продукт, человек, были изобретены силами, не принадлежащими к системе (в данном случае к биосфере), в которой это произошло. Подобная операция, подразумевающая сознательное манипулирование энергией на разных уровнях, может восприниматься как алхимический эксперимент.

Был ли „художник“, осуществивший этот великий труд, одиночным Разумом или то был консорциум Разумов, уже представляется несущественным; однако мифы и классические предания о полубогах выглядят до крайности убедительными».

Если человек действительно есть одна из промежуточных стадий некоего колоссального космического эксперимента, тогда, возможно, путём управляемого использования ментальных процессов (ритуальной магии?) или даже путём намеренного восстановления унаследованных от предков воспоминаний (возрождённый атавизм?) он может получить информацию о своём собственном создании, которой на генетическом уровне изначально обладает. Если это так — а большинство мифов о Творении это подтверждают, тогда прозрения, откровения и видения различных мистиков, созерцателей, визионеров, видящих и алхимиков, приобретают куда большую значимость.

Алхимики утверждают, что это уже произошло. И, как и в случае с искусством, действительная работа придерживающихся такого образа мыслей алхимических школ, или, если угодно, цепочки посвящённых, уходящей в глубину веков, заключается в распространении ростков этого знания — незримо для несведущих.

Есть ли какие-то свидетельства этого?

Как я уже говорил, алхимия взращивалась в Египте — и, возможно, одновременно в Китае. И ещё до того, как эти великие цивилизации склонились к упадку и исказили свою исконную культуру, знание пустило корни, и ростки тайного учения об Искусстве были вывезены за их пределы. Тщательно охраняемой мудрости причастились Иудея, Аравия, Персия, Индия и Греция. Подобно библейским семенам, знание это иногда падало на неплодородную почву. К примеру, Греция и позднее Рим не смогли правильно взрастить доставшиеся им зёрна алхимии. Как и в случае с математикой, Греция производит ложное в своей основе впечатление — упрямо сохраняющееся и по сей день, — что именно она была источником и колыбелью всей науки и философии. На самом же деле она лишь взлелеяла и передала дальше неполное и частично утраченное знание, которое её учёные мужи вынесли из храмов Египта.

В куда более чистой форме Герметическая наука сохранялась и развивалась в Аравии и Иудее, чьи учёные прошли посвящение в Египте. Две эти ветви окончательно переплелись, когда учителя той и другой встретились в сарацинской Испании. Именно там, а в особенности в Севилье, Гранаде, Толедо, Кордове и других центрах, еврейские и суфийские учителя произвели мощный «подпольный» алхимический эксперимент, волны от которого, как от брошенного в воду камня, ещё долго расходились по всей Европе.

Как и общее влияние Искусства на умы человечества, которое по сей день остаётся незримым, воздействие этого масштабного и длительного эксперимента вряд ли возможно в полной мере оценить по достоинству.

Вот что говорит по этому поводу Идрис Шах:

«Количество и разнообразие учителей в суфизме воистину не знает границ, поскольку они считают себя неотъемлемой частью органического процесса. Это означает, что их воздействие на человечество может иметь место без всякого сознательного усилия или даже ведома со стороны человечества».^[64]

Уолтер Лэнг в ответ на это замечает:

«Природу этой ноуменальной структуры невозможно постичь с первого взгляда, а её основы, лежащие в высших измерениях, даже трудно себе представить. Она проявляется во внешнем мире в виде множества компонентов культурного характера, в совокупности составляющих большую часть западной цивилизации».

Тем не менее, именно по этим «компонентам культурного характера» можно хоть в какой-то мере судить о степени и объёме суфийского и алхимического влияния, длившегося, следует заметить, веками.

Давайте рассмотрим некоторые из них и попытаемся оценить их значимость, предположив в чисто исследовательских целях, что они чётко различимы и дифференцируемы, ибо на самом деле они прочно вплетены в ткань нашей культуры и комплементарны друг другу.

Рыцарство и геральдика

Считается, что первый исламский рыцарский орден был основан в VII веке самим пророком Мухаммедом для защиты великих караванных путей и прежде всего переправлявшихся по ним женщин и товаров. Точно так же три века спустя Гуго де Пейн и Годфруа де Сент-Омер в 1118 году основали орден рыцарей Храма, чтобы взять под защиту пути паломничества в Святую землю.

Арабское слово для обозначения рыцарства — ахдар, означающее также «прекрасных женщин» и происходящее от корня KHDR. От него берёт начало и множество других слов, в том числе Хидр — святой покровитель суфийских групп, именуемых халка,^[65] или круг тринадцати. Хидр идентичен святому Георгию, пришедшему из Персии и ставшему около 1350 года святым покровителем имитативного псевдорыцарского ордена Подвязки, основанного английским королём Эдуардом III. На арабском слово, обозначающее подвязку, символизирует мистическую связь между отдельными халка.

Рыцарство и его символическая система идентификации — геральдика — породили собственный тайный язык, который ныне известен только халка и который в униженной и умалённой форме стал достоянием западной геральдической науки, занимающейся родовыми и государственными гербами. Однако важно, что стандартный голубой шерстяной плащ с капюшоном и символические голубой и золотой цвета, означающие связь между телом и духом, земным и небесным, остались неизменными и у позднейшего британского ордена Подвязки.

Имя суфийского святого — Хидр — означало также и «Тот, кто зелен», а зелёный цвет у суфиев традиционно символизировал посвящение. Здесь стоит вспомнить, что соратники легендарного Робина Гуда, которого иногда рассматривают как главу тайного рыцарского или, наоборот, гражданского наблюдательного союза, а иногда — как руководителя языческой ведьмовской общины, одевались всегда в ярко-зелёное. Связь ордена Подвязки с колдовством могла, как рассуждает Идрис Шах, оказаться и результатом попытки замаскировать прерванный ритуальный (дервишский) танец. Вспомним, что популярная версия истории возникновения этого ордена такова: король Эдуард III подобрал подвязку, которую уронила во время танца Джоанна, графиня Солсбери, и, возвращая её даме, приподнял край своего одеяния, чтобы продемонстрировать, что и у него такая есть. Считается также, что специально для других гостей король сказал — поскольку при этом предположительно присутствовали непосвящённые: «Позор тому, кто дурно об этом подумает». Эти слова сейчас написаны на знаке кавалера ордена Подвязки.

Девизом суфийских халка остаётся тайное арабское изречение, содержащее намёк на некоего «хранителя чаши». Но Идрис Шах указывает, что перевод этой фразы на персидский язык звучит с фонетической точки зрения почти идентично средневековому французскому девизу рассматриваемого ордена: «Honi soit qui mal y pense». (См. ил. 3)

Ил. 3. Эмблема Мистической розы в нагрудном знаке кавалера ордена Подвязки

Символизм «хранителя чаши» даёт основание провести параллель между рыцарской традицией и так называемым артурианским циклом легенд с его поисками Чаши, впоследствии идентифицированной христианством как Святой Грааль. В свете того, что идеалом суфизма является Совершенный Человек, эта чаша, передаваемая от одного посвящённого к другому, символизирует тайные методы достижения этого состояния. Христос, являвшийся, без сомнения, Совершенным Человеком, и был подлинным объектом поисков Святого Грааля, символического сосуда, по преданию использованного во время Тайной вечери и затем ставшего вместилищем его святой крови во время распятия. Грааль в данном случае был лишь идеограммой самого процесса передачи знания. Иосиф Аримафейский, позаботившийся о теле Христа после распятия, согласно преданию, отвёз чашу в Англию и спрятал где-то в районе Гластонбери. Поиски, предпринятые рыцарями Круглого стола короля Артура, были на самом деле символическим путешествием, призванным повторить путь самого Христа и сделать из рыцаря Совершенного Человека. В легендах доступ к Граалю и понимание этого феномена обретал лишь тот, кто задавал правильные вопросы, что в действительности было отражением техники вопросов и ответов, используемой в разных формах в суфийском учении.

Возвышение женщин, начало которому положили защитные функции основанного Мухаммедом рыцарства, развилось в их идеализацию как воплощения Тайны — загадочного и непостижимого духа Природы. Позднее эта тенденция нашла выражение в любовной поэзии трубадуров — странствующих менестрелей и сказителей, чья традиция, пришедшая, разумеется, из сарацинской Испании, расцвела на юге Франции и в Италии между XI и XIV веками.

Трубадуры, миннезингеры и куртуазность

Слово «трубадур» происходит от арабского корня TRB, означающего среди всего прочего того, кто играет на лютне. Лютня и виола были традиционными инструментами бродячих менестрелей. Однако есть и ещё одно значение этого слова — «тот, кто ищет скрытое», от французского trouver — «искать» или «находить», и trouvere — изобретатель, первооткрыватель. Подобно рыцарям Святого Грааля, трубадуры тоже искали и стремились к просветлению.

Этот поиск был тщательно замаскирован образом идеальной Женщины, нашедшим выражение в культе куртуазности и теме странствующего рыцаря, столь характерных для средневековой Европы, и прославленном такими авторами, как Жан де Мен («Роман о розе») и Данте Алигьери («Новая жизнь» и «Божественная комедия»). Это были аллегории суфийского идеала. Как объяснил Данте в своём «Пире»,^[66] таинственная женщина, которую искали и которой возносили свои поэтические хвалы художники того времени, была не кто иная, как «Дама Филососфия, дочь Властелина Вселенной». Иными словами это была персонификация Пути к самопознанию и очищению — темы, достигшей у Данте своего наивысшего выражения в «Божественной комедии».

Отцы церкви поступили с этой концепцией точно так же, как и со всеми прочими, которые они не вполне понимали, но которые были широко распространены и обладали значительным влиянием на умы, вожделенным для них самих — они включили её в доктрину христианской церкви, превратив в культ Девы Марии.

В труде «Наследие ислама» — антологии, изданной Альфредом Гийомом, — писатель Д. Б. Тренд говорит:

«Один из аспектов любовной поэзии, возникшей в сарацинской Испании — а именно возвеличивание женского начала, — был немедленно подхвачен церковью, превратившей его, как неоднократно отмечали историки, в культ, идеализирующий Деву Марию».^[67]

Профессор П. К. Хитти в своей «Истории арабов» подтверждает:

«Восхваление Девы Марии есть логическое развитие излюбленной трубадурами темы идеализации Дамы — хозяйки замка; нельзя не отметить, что поэзия трубадуров с точки зрения предмета, формы и стиля была непосредственно связана с арабским идеализмом и арабской же поэзией, пришедшей из Испании».^[68]

Чёрная Дева

Подлинное происхождение безымянной дамы поэзии трубадуров и рыцарских романов указывают статуи так называемой Чёрной Девы, или Черноликой Мадонны, обнаруженные во многих церквах и соборах средневековой Европы. Как будет показано позднее, Фулканелли не только привлекает внимание читателей к этому образу, но и вполне понимает его подлинное, эзотерическое значение. Смешение арабских слов фехам (чёрный) и фахам (мудрый), о котором мы уже говорили, привело к тому, что лики этих статуй, изображавших Мудрую Деву, были выкрашены в чёрный цвет. И разумеется, между нею и Девой позднейшей христианской догмы, матерью Христа, было довольно мало общего. Она была гораздо, гораздо древнее.

Мэнли П. Холл, посвятивший целую жизнь изучению древних мистерий посвящения, утверждает: «Только посвящённые знали, что эта дама была не кто иная, как Исида Саисская, София гностиков и Диана эфесцев».^[69]

Несмотря на то что Холл ни словом не обмолвился о суфийском влиянии на трубадуров и родственные им течения, он всё же отмечает, что во Франции трубадуры пользовались поддержкой сходно мысливших альбигойцев.^[70] Эта дуалистическая секта, подобно рыцарям храма и катарам, была уничтожена христианской церковью по обвинению в ереси. (См. ил. 4 и 5.) (На самом деле они просто отказывались принимать догматы искажённого церковью учения и предпочитали придерживаться древних, более традиционных идеалов.) Однако традиция трубадуров выжила и сохранилась у миннезингеров, а позднее у мейстерзингеров Германии, куда попала из Прованса, одного из последних форпостов как трубадуров, так и альбигойцев.

Ил. 4. Жак де Молэ, последний Великий Магистр ордена тамплиеров, казнённый через сожжение 18–19 марта 1314 года в Париже

Термином Minnesange, от немецкого minne — «любовь», называли песню или стихотворение, написанное рыцарем в подтверждение его любви и преданности Таинственной Даме. Начало позднейшей традиции мейстерзингеров, музыкантов бюргерской Германии, положила, по преданию, гильдия, состоявшая из двенадцати поэтов, которых вдохновлялитрубадуры и миннезингеры. О духовной преемственности этого нового ордена говорит число двенадцать — обычно именно столько было членов внутреннего круга: двенадцать олимпийских богов, двенадцать патриархов, двенадцать апостолов и так далее. Вместе с духовным наставником это давало тринадцать, что, в свою очередь, отражено в образах Христа и его апостолов, количестве кавалеров ордена Подвязки, количестве членов языческой общины и во многих других производных.

Ил. 5. Печать ордена тамплиеров

Франкмасонство

Современное франкмасонство представляет собой умозрительную систему, берущую начало от средневековых ремесленных гильдий, строго хранивших секреты своего мастерства и защищавших их сложной системой паролей, условных знаков, рукопожатий и ритуалов. Эти вольные каменщики, как их ещё называют, зашифровали своё тайное знание в геометрических пропорциях и алхимическом символизме готической архитектуры.

Некоторые черты сходства в структуре, а также использование во франкмасонской традиции определённых слов и символов говорят о том, что его подлинные корни через пресловутые ремесленные гильдии восходят к суфийскому ордену, именовавшемуся «Строители» и основанному Дху'л-Нуном в X веке.

Сами же франкмасоны считают, что их традиция берёт своё начало от времён строительства храма Соломона, а может быть, даже от Древнего Египта. Если принимать во внимание, что Дху'л-Нун, согласно легенде, вынес суфийскую мудрость — в том числе алхимию и тайны землеизмерения — из Египта, можно считать, что это отчасти правда.

К сожалению, у нас нет возможности подробно рассказать здесь о весьма значимых параллелях между суфийским и масонским учением. (Большая часть последнего всё ещё используется на практике и считается очень важной для инициации в обеих традициях.) И всё же, опираясь на указания Идриса Шаха, мы можем совершить некий общий экскурс.

Во франкмасонстве, в том числе в Великих Ложах Англии и Шотландии, существует тридцать три степени посвящения. В арабской нумерологии записанное одними согласными имя пророка Мухаммеда — MHMMD — также даёт число тридцать три:

М Н М М D

40 + 8 + 40 + 40 + 4 = 132(32 + 1 = 33)

Роберт Грейвз в достаточно категоричной манере утверждает, что франкмасонство зародилось как «суфийское общество, достигло Англии в правление короля Этельстана (924–939) и укоренились в Шотландии под видом ремесленной гильдии в начале XIV века при несомненном посредстве тамплиеров».

Далее он добавляет: «Реформа франкмасонства, проведённая в начале XVIII века в Лондоне группой протестантских мудрецов, ошибочно принявших сарацинские термины за еврейские, в конечном счёте исказила многое из его первоначальной традиции».^[71] В примечании Грейвз указывает: «Тот факт, что продвижение по степеням означало действительно прохождение через определённый духовный опыт, в аллегорической форме представленный в их ритуалах, представляется не столь очевидным».

Далее он соглашается с Идрис Шахом, утверждая, что три внешних символа масонского ремесла первоначально представляли три молитвенные позы. Именно их обозначали, как считает Шах, три арабские буквы, форма которых напоминала итоговые масонские символы: алиф, преклонение коленей (квадрат); ба, простирание ниц (уровень), и лам, «верёвка, связывающая всё в одно целое», действительно имеющая форму куска верёвки, загнутого с одного конца.^[72]

Система франкмасонства — в его оригинальной суфийской форме — была нацелена на взращивание высшего духовного существа из теперешнего несовершенного состояния. Эту цель символизировал призыв восстановить Иерусалимский храм, который суфии, кстати говоря, вовсе не считали храмом Соломона.

Вот что пишет по этому поводу Роберт Грейвз:

«„Буиз“ или „Боаз“ и „Соломон, сын Давидов“, почитаемые франкмасонами в качестве строителей храма Соломона в Иерусалиме, не имели никакого отношения ни к Соломону, царю израильскому, ни даже к финикийцам, как предполагают некоторые. На самом деле это были суфийские архитекторы халифа Абдель-Малика, построившие на руинах Соломонова храма Купол Скалы,^[73] а также их предшественники. Их настоящие имена были таковы: Тубан Абдель Фаиз (Изз) и его праправнук Мааруф, сын (или ученик) Давида из Тая. Тайное суфийское имя Мааруфа было как раз Соломон, поскольку его отца звали Давидом. Все архитектурные пропорции этого храма, как и Каабы в Мекке, были нумерологически эквивалентны определённым арабским корням, имеющим Божественное значение; каждая часть здания относилась к остальным в определённой пропорции».^[74]

Кааба, храм в Мекке, имеющий форму куба, — рассказывает Идрис Шах, — была перестроена в 608 году из тридцати одного ряда дерева и камня. «С Небом и Землёй получается тридцать три», — добавляют суфии. И снова перед нами количество степеней посвящения в английском масонстве и нумерологическая сумма имени МухаммеД. Около 691 года, продолжает он, сарацины восстановили храм Соломона на месте, именуемом «Купол Скалы». «Именно он, а не какой-нибудь более ранний, и был тем храмом, которому служили тамплиеры, рыцари Храма, обвинённые в пособничестве сарацинам. И потому неудивительно, что после уничтожения ордена тамплиеров их знамя подняли франкмасоны».^[75]

И наконец, опять-таки «чёрный» кубический камень Купола Скалы — имеющий, как многие верят, небесное или метеоритное происхождение^[76] — обладает в арабском языке ещё одним значением: хаджар аль-фехм, или «камень мудрых» — так алхимики называли свой Философский камень. Это указывает, что Великая Тайна может открыться человеку только с Божественной помощью.

Другие аспекты

Многие отрасли каббалистического и иного тайного знания, испытавшего влияние суфизма, ведут своё происхождение из средневековой сарацинской Испании, и мы, увы, просто не в состоянии подробно рассказать обо всех них в рамках данной работы. Тем не менее, нельзя не упомянуть следующие:

— теософская философия Альберта Великого и его ученика, святого Фомы Аквинского^[77] (о котором мы ещё поговорим немного позднее);

— космология Роджера Бэкона;^[78]

— мистические системы святого Франциска Ассизского,^[79] святого Иоанна от Креста,^[80] святой Терезы Авильской;^[81]

— иммунологическая, химическая и гомеопатическая медицина Парацельса;

— прообраз кибернетики Раймонда Луллия.

Более непосредственное влияние «открытого университета» Испании проявилось, например, в появлении особых танцев, получивших название моресок, или мавританских плясок.^[82] По всей видимости, их источником послужили ритуальные движения и упражнения дервишских орденов (разумеется, без использования специальных техник произвольного погружения в экстатическое состояние). И, безусловно, тайный смысл средневековых мистерий, разыгрывавшихся бродячими актёрами и циркачами, также восходил к суфийскому учению и практикам.

Арлекин

Одинокий бродячий суфийский Учитель — вспомним, он с равным успехом мог быть иудеем, христианином или даже буддистом, поскольку суфии воспринимали сущность любой религии, — нередко был одет в лоскутное одеяние и нёс в руке посох. Речь свою он пересыпал парадоксальными сентенциями, которые непосвящённым могли показаться простой буффонадой и шутовством. На самом же деле они должны были направить мысль в ином направлении, задать новый ассоциативный ряд, подобно, казалось бы, лишённым всякой логики коанам^[83] дзен-буддизма.

Сшитое из лоскутов одеяние и деревянный посох со временем эволюционировали в разделённый на четыре четверти разноцветный костюм и жезл с привязанным к нему пузырём — атрибуты шута и арлекина. Само по себе слово «арлекин» происходит от арабской игры слов, означающей либо «великую дверь», либо «сбивчивую речь». Это aglaq, во множественном числе — aghlaqin, которое произносится как «арпакин». Арабский эквивалент слова «путь» также происходит от корня, имеющего следующие альтернативные переводы: в форме арк'а — «дурак», в форме ракуа' — «безумный» и в форме ру'ат — шахматная доска. Это последнее значение очень важно в связи с шахматным рисунком полов в некоторых местах собраний дервишей, а также в масонских храмах.

Подлинное значение арлекина как учителя можно проследить в христианских рождественских мистериях, до сих пор не утративших своей популярности. Во многих из них он превратился в Шута или в Лекаря, у которого, как правило, бывает множество помощников с чёрными («мудрыми») лицами. Они символизируют тайное общество, главой которого он является. Сюжет пьески обычно включает символическую смерть Шута, необходимую для того, чтобы люди могли выжить в период зимней «смерти солнца». Убивают его чаще всего помощники, они же сыновья. Далее он нисходит в загробное царство, забирая с собою беды и печали прошедших двенадцати месяцев, но лишь затем, чтобы вернуться возрождённым и обновлённым. Аналогия с алхимическим процессом совершенно очевидна.

Искусства стрельбы из лука и соколиной охоты и тайный символизм испанских садов с их лабиринтами стали дальнейшим выражением тайного учения испанских суфийских школ: то были внешние аспекты Великого Делания, вершившегося незримо. И лишь в одном из аспектов — химической алхимии — использовалась терминология, которую даже непосвящённые идентифицировали непосредственно с этой дисциплиной.

Вышивки, иллюстрированные рукописи и готическая архитектура стали следующими средствами передачи учения в закодированной форме. В своём фотоисследовании готического искусства «Окна-розы» Пэйнтон Коуэн пишет:

«Генри Адамс и аббат Булто подсчитали, что в период с 1170 по 1270 год было начато строительство около восьмидесяти соборов и пятисот церквей размера, приближающегося к собору; многие из них были почти закончены в указанный период. Судя по всему, на это строительство ушла по меньшей мере третья часть того, что в наши дни назвали бы валовым национальным продуктом. Этот феномен так никто никогда и не смог объяснить…»

В другом месте он цитирует Огюста Родена: «Если бы мы только смогли постичь готическое искусство, нас бы неотвратимо увлекло назад, к истине».^[84]

Как мы увидим позднее, Фулканелли «постиг» готическое искусство именно через алхимическое Великое Делание и добился действительно глубокого понимания этих внешних аспектов тайной традиции.

Одну из самых очевидных причин строгой секретности, окружавшей всех, кому посчастливилось испить от этого неисчерпаемого источника мудрости, можно увидеть в истории альбигойцев, катаров и тамплиеров, стёртых с лица земли фанатичным христианским большинством. Догмат о гневном боге и обещание адского пламени и вечного проклятия всем, кто отказывается в него верить, помогал держать простых людей в повиновении, причиной которого был страх. Люди понимающие и просветлённые были вынуждены следовать своим собственным, чистым путём втайне.

Считается, что, дабы избежать преследований за отказ принять иерархическую машину Церкви и подчиниться ей, многие альбигойские Посвящённые высшего ранга тайно рассеялись по всей Европе. Эти люди, известные как Совершенные, осели в ранних центрах бумажного производства — искусства, принесённого с Ближнего Востока маврами и возвращавшимися из походов крестоносцами. Сами печатники, будучи членами тайных ремесленных гильдий, способствовали дальнейшему распространению учения, зашифрованного в знаках и символах. Только таким тайным сообщничеством между альбигойцами, с одной стороны, и печатниками, переплётчиками, гравёрами и наборщиками — с другой, можно объяснить расширение оборота эзотерических писаний под самым носом у фанатичных церковных иерархов. Эти книги и документы, часто изданные анонимно или под псевдонимом, могли распознать только посвящённые по таким ключам, как символические иллюстрации, криптограммы, анаграммы и водяные знаки.

Волна преследований и обвинений в ереси коснулась и многих средневековых алхимиков несмотря на то, что их писания всегда предварялись самыми благочестивыми воззваниями к Всевышнему с просьбой ниспослать смиренному Его слуге успех в действиях. Иных из них захватывали в плен и сажали под замок местные феодалы, надеявшиеся выведать их секреты в целях личного обогащения.

Легко можно себе представить реакцию современных дельцов и финансовых воротил на известие о том, что алхимия действительно работала и что в результате алхимических операций можно было в самом деле добиться физической трансмутации металла. Стоит только получить Философский камень, утверждали алхимики, и можно будет приумножать его до бесконечности и получать неограниченные количества золота. Эффект, произведённый подобным событием на мировые рынки драгоценных металлов, имел бы невообразимо далеко идущие последствия.

И потому даже сегодня практикующий алхимик, написавший книгу «В поисках золота», был вынужден спрятаться за псевдонимом Лапидус.^[85]

Время от времени в истории алхимии случались любопытные события, открывавшие самые удивительные и волнующие возможности. Одним из таких событий стало внезапное отозвание и сожжение на лужайке перед Бери-Хауз, что в Госпорте, графство Хэмпшир, в 1850 году почти полного тиража книги Мэри Энн Этвуд «Знаменательное исследование Герметической тайны».^[86] Что бы ни стояло за этим странным действием, оно так никогда и не получило полного и удовлетворительного объяснения.

Другое столь же таинственное событие случилось не далее как в 1919 году — то есть в тот период, когда Фулканелли всё ещё работал над Камнем и не успел ещё опубликовать две свои работы.

Мадам Ирен Ийель-Эрланже, дочь известного французского банкира, финансировала публикацию анонимного романа под названием «Путешествие в калейдоскопе». С поверхностной точки зрения сюжет произведения казался довольно расплывчатым, но на деле это был замаскированный алхимический трактат.

Согласно весьма информированным оккультным источникам в Париже, книга содержала некоторые строжайше охраняемые тайны алхимического искусства, в том числе название prima materia, первовещества, без которого невозможно начать алхимический процесс, а также подробности тщательно разработанной процедуры нагревания, долженствующей применяться так называемым «влажным» путём. Мне рассказывали, что эта информация была зашифрована (впрочем, совершенно ясным для посвящённых образом) с помощью эзотерических символов, использованных в оформлении обложки книги, а также формулировок в некоторых частях текста.

Накануне публикации анонимный автор этого труда собрал нескольких ближайших знакомых на праздничный приём. На следующий день он внезапно заболел и умер. Впоследствии заключили, что он отужинал испорченными или же намеренно отравленными устрицами. В течение следующей недели практически весь тираж был выкуплен и пущен на переработку неким неизвестным лицом или лицами. Книга даже не была официально зарегистрирована в каталоге Национальной библиотеки, и, насколько я могу судить, сохранилось только два её экземпляра — оба в частных коллекциях современных оккультистов.

Странно, но один из этих экземпляров финансовый гарант издания Ирен Ийель-Эрланже посвятила одной даме из лаборатории Рон-Пуленк (Ron Poulenk),^[87] изучавшей в том числе и алхимию. Эта дама, имя которой было Луиза Барб, произвела в лабораторных условиях некое вещество, которое сама искренне считала питьевым золотом (пользовалась ли она при этом зашифрованными в «Путешествии в калейдоскопе» инструкциями, установить не представляется возможным), приняла его и, разумеется, умерла.

В то время как официально смерть Луизы Барб объяснялась химическим отравлением, а убийцами анонимного алхимика — автора книги — были признаны испорченные устрицы, альтернативное объяснение событий лежало на поверхности и было озвучено ещё во времена рассматриваемых событий. Вопреки официальной точке зрения был пущен слух, что группа международных дельцов, контролировавших оборот золота и испуганных возможным эффектом, который могло произвести на многомиллиардный мировой рынок обнародование подобного алхимического знания, изъяла весь тираж и прекратила распространение книги.

Оставим, однако, в стороне производство золота (которое на самом деле есть лишь проверка качества полученного Философского камня) и примем во внимание, что алхимик, преуспевший в своём Делании, окажется в очень и очень уязвимом положении, если воротилы большого бизнеса возжаждут овладеть его тинктурами и эликсирами. Вспомните одну только одержимость долголетием, свойственную нашим современникам, которая, по сути, есть погоня за вечной юностью, и вы осознаете последствия подобного открытия. Увлечение криогеникой, разнообразными культами, связанными с перерождением и переселением душ, натуропатией, гомеопатией, хатха-йогой, гормональной терапией и фитнесом — всё это служит отражением бессознательной жажды получить эликсир вечной жизни. Место средневековых монархов, пытавших алхимиков и бросавших их в тюрьму, заняли могущественные международные косметические концерны и монополисты химической промышленности.

Однако больше всего в алхимии — в правильно понятом значении этого слова — утешает то, что, судя по всему, у неё есть некий встроенный защитный механизм, действующий даже на самом элементарном уровне. Попробуйте, например, поведать о тайнах Искусства своим более материалистически настроенным друзьям, и вас, без сомнения, поднимут на смех.

Но кому больше пристало смеяться? Помешанным на здоровой пище завсегдатаям салонов красоты и массажных кабинетов? Невротикам, страдающим лишним весом, одержимым диетами и трансплантацией волос? Или человеку, который просто знает, — алхимику?

Прежде чем пытаться ниспровергнуть само понятие практической алхимии как мистическую, псевдонаучную концепцию, следует поставить вопрос: зачем было тысячам мужчин — и нескольким женщинам — известным своими блистательными успехами в совершенно других областях, посвящать свою жизнь химерической и опасной науке с недостижимыми целями?

Вот как описывает Уолтер Лэнг тот самый встроенный защитный механизм алхимии:

«На всём протяжении письменной истории европейской алхимии её ревностные приверженцы придерживались определённых правил секретности, которые на самом деле можно с тем же успехом применить к Адептам Делания всех эпох. Создаётся впечатление, что за этими правилами скрывались некие указания, долженствующие, подобно нити Ариадны, помочь тем, кто придёт следом, отыскать путь к истине. Указания должны были быть зашифрованы, а шифр — обладать системой самоблокировки; то есть искатель, не владеющий первым секретом, автоматически и неизбежно лишался возможности узнать второй. „Лишь тому, кто обладает…“ — это старое правило лучше всего иллюстрирует попытки изучения алхимических текстов.

Если искателю известен первый секрет, упорные поиски и непрестанный труд помогут ему вычленить из шифра следующий шаг, однако он должен неуклонно продвигаться вперёд в личном самосовершенствовании, чтобы иметь возможность этот шаг осуществить. Так тайна защищает себя сама».^[88]

Глава третья Посвящение и посвящённые

Великие события всемирной истории, спланированные и осуществлённые человеком, несут на себе печать не христианского духа, но самого неприкрашенного язычества.

К. Г. Юнг. Психология и алхимия

Есть в нашей химии некая благородная субстанция, переходящая от владыки к владыке.

Михаэль Майер. Символ золотого месяца

У всякого, кто незнаком с древними школами мысли и с линиями преемственности знания, возникает естественный вопрос: что такое посвящение? И потому, прежде чем вплотную заняться изучением жизни и деяний главных действующих лиц этого процесса, давайте попробуем постичь природу так называемой инициации.

Жрецы-философы древних, канувших в прошлое цивилизаций, таких, например, как халдейская или египетская, рассматривали человека как часть некой вселенской гармонии, которую они видели в окружающей природе и в мироздании в целом. Дабы постичь живой изменчивый дух этой гармонии, они разработали детально продуманные и зачастую весьма сложные системы, подразумевавшие персонификацию — или, для непосвящённых, даже обожествление — различных стихий и сил природы, Вселенной и в конечном итоге человека. Так Солнце, великое жизнетворное светило, рождающееся, восходящее во славе, умирающее и воскресающее каждый день в неизменном цикле, рассматривалось как величайший духовный принцип, отражение или один из аспектов Бога, непознаваемого владыки космоса. Луна и планеты были другими проявлениями той же самой неизреченной силы — манифестациями высшего Божества. Древние волхвы и мудрецы пришли к заключению, что и человек есть не что иное, как меньшее проявление или же эманирующая частица вечного ритма Вселенной, вне которого он существовать не может. Тем не менее считалось, что он всё же в силах подняться до единения с высшими уровнями бытия, принять участие в космическом цикле на принципиально иных позициях и таким путём добиться слияния с Божественным началом мироздания. Каждый человек есть малое отражение всей Вселенной, или же микрокосм, и, следовательно, содержит в себе какую-то частицу сущности Создателя. Если эту частицу выделить, очистить и сконцентрировать, рассуждали древние жрецы, человек сможет возвыситься духовно — почувствовать себя ближе к Божеству, ничтожно малое отражение которого он собою представляет и из которого первоначально эманировал.

С появлением организованных религий, в особенности христианства, и последующих искажений первоначального учения Иисуса была развязана кампания по уничтожению этой научно-философской системы, которая увенчалась определённым успехом — на внешнем плане. До некоторой степени действия церкви были оправданны, поскольку большая часть тайного учения волхвов обесценилась в массовом восприятии. Солнце, Луну, планеты и силы природы стали считать скорее богами, а не духовными символами, зримыми аспектами Божественного присутствия в мире. Астрология — главная наука додинастического Египта и Вавилона — пала почти до уровня банального предсказания судьбы.

Пока христиане пытались насадить свои праздники и дни почитания святых на место прежних, так называемых языческих, остатки эзотерического жречества удалились в тайные убежища и там сберегали древнее учение. Когда астрономические праздники годового круга были заменены христианскими, волхвы продолжали хранить их подлинный природный смысл. То был точнейший математически выстроенный космический цикл, отражённый в биологических ритмах и ментальных процессах человека. Четыре основные точки дневного пути солнца — восход, полдень, закат и полночь — предназначались для тайных молитв, приветствий высшим силам и медитаций. Подобно тому, как христиане двигались от Пасхи к Троице и затем к Рождеству, природные «язычники» тайно почитали последовательную смену времён года как рождение, смерть и возрождение своего солнечного божества, отражённые в равноденствиях, солнцестояниях, Йоле, кануне Майского дня, Ламмасе и Белтэйне.^[89]

Именно в эти мистерии — канву которых намечали вышеперечисленные праздники — получали посвящение от выживших блюстителей древних школ мудрости те, кто внешне принял христианство, а на самом деле искал более глубоких и значительных духовных переживаний и прозрений.

Представление о динамичной Вселенной, неразрывно связанной с человеком, лежало в самой сердцевине древних культов — Элевсинских мистерий, вакхических и дионисийских празднеств, митраистских обрядов, мистерий Исиды-Осириса-Гора, а также религий древних индийцев и персов. На Востоке под эгидой даосизма и тантризма образовались сходные системы, также основанные на концепции циклических ритмов, чьим отражением были, к примеру, великие принципы Инь и Ян, а также «пути дракона» — линии энергетической сетки Земли, таинственным образом испытывающие влияние основных небесных тел Солнечной системы. В теле человека той же цели служили меридианы акупунктуры или чакры — центры тонкой энергии, приблизительно соответствующие железам внутренней секреции.

Эти мистериальные культы сохранились в самом сердце северных саг, в древних кельтских легендах и обрядах друидов. Их концепции нашли отражение в принципах астрономии и землеизмерения, которыми пользовались строители солярных и лунарных мегалитических храмов древней Британии, а также в утончённой науке форм, измерений и пропорций, по которой возводились христианские памятники архитектуры, в особенности в эпоху готики, и которая получила наименование священной геометрии. В этой последней, как мы увидим несколько позднее, были зашифрованы также и тайны алхимической науки, хитроумно замаскированные под христианский и ветхозаветный символизм. Эзотерические интерпретации Торы, Талмуда и каббалистическая книга «Зогар» несли то же самое древнее учение, но в несколько иной форме — в виде символического отображения последовательных эманации Безграничного (Айн Соф) как сефирот Древа Жизни.

Так посвящённые оказались хранителями обширного корпуса знаний, мирских и духовных, зародившихся задолго до возникновения основных мировых религиозных систем. Пользуясь этим знанием, посвящённый мог совершить попытку возвыситься духовно, а если хотел, то и физически. Он мог подняться на другие планы бытия, или, если угодно, на иные уровни сознания, и обрести более глубокое понимание природы человека и его взаимоотношений с Богом и Вселенной. Он мог попытаться выделить жизнетворный дух из органической материи, и, в случае успеха, синтезировать и концентрировать его с помощью, как он искренне верил, самого Бога и Природы. Этот путь и получил название поисков Философского камня.

Для внешнего наблюдателя эти практики, штудии, упражнения в самодисциплине и медитации выглядели как занятия магией — алхимия, прорицания, гадание на магическом кристалле, геомантия, ясновидение, общение с духами, некромантия и колдовство. По мере того как такое восприятие эзотерической работы укрепляло свои позиции, необходимость в секретности и маскировке истинного знания посредством аллегорий становилась всё более и более насущной. Одни предпочитали работать в полном одиночестве, другие — группами, как Франциск Ассизский, Фома Аквинский, святой Иаков де Компостелла и другие христианские святые, мирно практиковавшие Делание под респектабельным покровом монастырской жизни.^[90] Время от времени информация о подлинной внутренней духовной работе этих мистиков просачивалась во внешний мир, приводя к тому, что многих учёных, вроде Роджера Бэкона, Корнелия Агриппы^[91] и Альберта Великого, начинали клеймить причастностью к дьявольщине, колдовству и Чёрным («мудрым») искусствам. Как уже говорилось, эти тайные занятия достигли своих вершин в школах сарацинской Испании, испытавших влияние суфизма и каббалы, а оттуда распространялись по всей остальной Европе в течение четырёх или пяти сотен лет.

Теперь давайте рассмотрим несколько исторических личностей, сыгравших ключевые роли в этом процессе, начало которому положили суфийские и каббалистические учителя, получившие алхимическое искусство в наследство от египтян. И хотя у нас нет возможности неопровержимо доказать, что каждый из этих адептов был звеном тщательно организованной и оберегаемой цепи передачи знания, мы постараемся, где представится такая возможность, показать, что каждый из них прямо или косвенно поддерживал контакт с основными школами и учителями Испании. В этой части своей книги я утверждаю, что именно этот процесс — в чём-то похожий на передачу эстафеты — привёл к появлению в наше время людей, подобных Фулканелли, словно по святому обету несущих факел традиционного алхимического искусства.

Современная западная цепь преемственности, судя по всему, началась с Майкла Скотта, родившегося между 1175 и 1180 годами в Файфе, в Шотландии, и являвшегося, по преданию, потомком семейства Болуэри.

Образование он получил в Роксбургской школе, в Соборной школе в Дареме и в Оксфорде. Затем он вступил в орден цистерцианцев и получил степень доктора теологии в Париже. Между 1200 и 1213 годами он отправился на Сицилию, чтобы занять там место личного наставника принца Фредерика, впоследствии ставшего королём Фредериком II. В то время Сицилия всё ещё непосредственно соприкасалась с исламским миром, и поэтому Скотт быстро научился там арабскому языку. Он прочёл работы Разеса и Аверроэса,^[92] а в 1209 году по случаю брака четырнадцатилетнего Фредерика и Констанции, дочери короля Арагонского, двадцатичетырёхлетней вдовы короля Венгрии, написал в качестве свадебного подарка работу под названием «Физиономия». В своей работе, посвящённой Скотту, преподобный Д. В. Браун отмечает очевидное влияние Разеса на этот трактат, посвящённый вопросам продолжения рода, анатомии и физиогномики.^[93]

По восшествии на престол молодого короля Фредерика Скотт стал его придворным астрологом. Он изучал алхимические тексты арабских авторов и сам написал два труда по этой теме — «Liber Luminis Luminum»^[94] и «Об алхимии».^[95] И Скотт, и его царственный ученик страстно интересовались природой жизни и часто экспериментировали с живыми растениями и животными, что в дальнейшем, без сомнения, укрепило репутацию Скотта как волшебника. Сэр Вальтер Скотт ссылается на него как на «волшебника из Болуэри»^[96] в своей «Песни последнего менестреля». Упоминает его и Данте в «Божественной комедии» («Ад», песнь XX, 115–117):

Когда на Сицилии разразилась чума, король Фредерик со свитой покинули двор и перебрались в Чефалу, что по дороге в Мессину и Катанию, а Скотт уплыл в Испанию, где около 1210 года присоединился к Толедской школе эзотерических исследований. То были остатки великой еврейской школы Кордовы X века, те немногие, кто выжил после изгнания евреев Абд-аль-Мумином около 1150 года и сожжения великой библиотеки халифа Хакима, насчитывавшей 400 000 томов. Известно почти наверняка, что во время своего пребывания в Толедо Скотт совершил паломничество в Кордову к могиле Аверроэса.

Около 1220 года король Фредерик и Майкл Скотт, его друг и наставник, вернулись на Сицилию. Как и великий Парацельс впоследствии, они весьма интересовались медициной и способами врачевания. В анонимной рукописи того времени говорится, что Скотт нашёл способы лечения проказы, подагры и водянки, а также написал два текста медицинской тематики — «О моче» и «Pillulae Magistri Michaelis Scoti».^[98]

Факты жизни Майкла Скотта со временем опутала паутина легенд, которые при буквальном восприятии кажутся полной фантастикой. При более близком изучении они, однако, наводят на мысль о возможности суфийского влияния.

Особенно интересна одна из них — она либо намекает на чисто суфийскую способность выходить за границы времени, либо свидетельствует о гипнотических талантах высочайшего уровня.

По преданию, это произошло в Палермо в ноябре 1220 года на приеме в честь годовщины коронации короля Фредерика. Пажи как раз обносили гостей кувшинами и чашами с ароматной водой для омовения рук и вышитыми полотенцами, когда в пиршественный зал вошли Скотт со спутником, оба в восточных нарядах. Погода была ужасно жаркая, и король попросил Скота вызвать дождь, чтобы как-то сбить жару. Скотт немедленно вызвал грозу и ливень, которые затем прекратились так же быстро, как и начались. Когда король спросил Скотта, какую награду тот желает получить, маг и астролог попросил позволить ему выбрать одного из присутствующих сеньоров в качестве своего защитника в битве против неких врагов. Выбрал он некого немецкого барона по имени Ульфо. Как показалось Ульфо, они немедля отправились в путь на двух судах и в сопровождении целого войска. Они поплыли на запад по Средиземному морю в неведомые края, не нанесённые на карты, пока не приплыли к некой земле, где их встретили весьма странные люди, которые присоединились к армии под командованием Ульфо. Во время успешной осады Ульфо убил местного короля, женился на его дочери и воссел на трон, а Скотт и его одетый по-восточному спутник тем временем отправились на поиски новых приключений. Ульфо и его жена счастливо прожили двадцать лет, растя детей в мире и согласии, пока в один прекрасный день не явился Скотт со спутником и не спросил, не желает ли Ульфо посетить родные пенаты. Тот согласился и внезапно обнаружил себя в пиршественном зале, где всё было точно так же, как перед его отъездом, Пажи всё ещё сновали среди гостей с чашами для воды. Скотт и его спутник исчезли, а Ульфо провёл остаток жизни, оплакивая потерю своих детей и прекрасной жены, с которой прожил двадцать лет.

История эта похожа на волшебную сказку из «Тысячи и одной ночи». Однако у неё есть кое-какие параллели с рассказами о невероятной способности суфиев играть с восприятием времени и пространства. Идрис Шах в своей «Восточной магии» рассказывает почти идентичную историю. Она повествует о том, как правителя Египта убеждают опустить голову в бочку с водой на глазах у придворных. Сделав это, он немедленно оказывается на берегу чужой земли, словно выброшенный туда после кораблекрушения. Поклявшись отомстить шейху Шахаб аль-Дину, волшебнику, ввергнувшему его в такую беду, правитель встречает местных жителей, которые отводят его в ближайший город и продают в рабство. Через несколько лет он получает свободу, женится и открывает собственное дело. В один прекрасный день, оказавшись на берегу моря, он решает искупаться, и, погрузившись под воду, в тот же миг оказывается в своём каирском дворце в окружении придворных.

И хотя ему казалось, что прожил долгие годы, на самом деле прошло лишь несколько секунд.

Интересно, что в обеих историях фигурируют сосуды, наполненные водой. Возможно ли, что, сосредоточив внимание субъекта на отражающей поверхности, волшебники мгновенно вызывали у него транс и далее внушали своим подопытным определённые картины и переживания? По крайней мере, это единственное имеющееся в нашем распоряжении правдоподобное объяснение.

В любом случае во время пребывания на Сицилии и в Испании Майкл Скотт почти наверняка испытал определённое суфийское влияние.

И упоминание в «Божественной комедии» служит тому прямым подтверждением. Сам Данте, судя по некоторым признакам, тоже испытал влияние суфиев. Он выучил язык Прованса, унаследовавшего от испанцев и сарацин предрасположенность к шифрованной поэзии и куртуазным романам. Кроме того, Данте некоторое время был членом флорентийской гильдии врачей и аптекарей, а в 1304 году отправился в добровольное изгнание и двадцать лет путешествовал, подобно бродячим дервишам. Интерес к «вульгарной речи» — впоследствии известной как langue verte, «зелёный язык» Франции (а зелёный, позволю себе напомнить, — это суфийский цвет посвящения) — побудил его отказаться от идеи написать «Божественную комедию» на латыни.

Очередное свидетельство гипнотической силы Скотта даёт некий флорентиец в комментариях к «Божественной комедии». Согласно этому автору, как-то раз пришедшие к нему гости попросили Скотта продемонстрировать им одно какое-нибудь чудо. Стоял январь, но по мановению волшебника на столе появился виноград. Скотт велел своим гостям выбрать себе по веточке, но запретил брать их, пока он не даст сигнал. Затем, по слову «давайте!», весь виноград исчез, а несостоявшиеся едоки обнаружили, что сидят, вцепившись руками в рукава своих соседей.

Альберт Великий, о котором мы поговорим немного позднее, тоже, согласно легенде, творил подобные чудеса — например, давал посреди зимы обеды в укрытом снегом саду, который, стоило гостям сесть, вдруг оказывался цветущим и залитым солнцем.

Какими бы методами ни пользовался Скотт, чтобы внушить свидетелям иное видение реальности, совершенно очевидно, что он был хорошо знаком с применением сосудов с водой в гадательных целях. Он ссылается на эту технику в одной из своих работ и замечает, что для получения наилучших результатов следует использовать в качестве медиума (подобно тому как известный маг елизаветинских времён Джон Ди использовал Эдварда Келли^[99]) ребёнка пяти-семи лет от роду, а также принимать в расчёт астрологические факторы и применять заклинания и призывания духов.

О его близком знакомстве с каббалистической концепцией отражения макрокосма в микрокосме свидетельствует «Введение в астрологию», в котором он приводит длинный список аналогий между природными объектами, звёздами, членами человеческого тела, музыкальными тонами, восемью частями речи в грамматике, восемью благословениями в теологии и многими другими явлениями. В одной своей работе он даже использует каббалистическую технику нотарикон^[100] для составления акростиха, в котором первые буквы восьми грехов вкупе раскрывают свою истинную природу: Desperatio, Invidia, Avaritia, Blasphemia, Odium, Luxuria, Ventris ingluvies, Superbia^[101] —DIABOLUS.

Об алхимии Скотт говорит: «Алхимия как таковая превосходит самые небеса, ибо силою духов стремится трансмутировать неблагородный металл в золото либо же серебро, а из них произвести воду со свойствами великими и разнообразными».

В знак признания его учёных заслуг Скотту был предложен сан архиепископа Клонмельского в Типперери (Ирландия), но он отклонил эту высокую честь, поскольку не знал гэльского языка и полагал, что не сможет достаточно хорошо общаться с местными жителями, — признак весьма благочестивого смирения, тем более неожиданного, что в те времена церковные синекуры были делом обыденным и никого не смущали.

Когда и где закончился земной путь Скотта, неизвестно. Легенда гласит, что он предсказал свою собственную смерть: камень свалится с церковной колокольни и убьёт его на месте. Так или иначе, считается, что он умер между 1230 и 1235 годами и похоронен в Мэлроузском аббатстве.

* * *

Об Артефии — средневековом адепте, которого очень высоко ценили современные алхимики Эжен Канселье и Лапидус, — известно мало: только то, что он был еврейским философом-герметистом и умер в XII веке.^[102] Однако дошедшие до нас работы этого учёного свидетельствуют, что он достиг определённых успехов в практической алхимии. Его классический труд «О продлении жизни» был написан, согласно утверждению самого автора, когда ему было уже по меньшей мере 1000 лет — и всё благодаря эликсиру жизни. Вот его собственные слова:

«Я, Артефий, постигший всё искусство из книги Гермеса, некогда был, подобно другим, исполнен зависти, но, прожив к теперешнему дню на свете одну тысячу лет и ли около того (каковая тысяча лет прошла со времени моего появления на свет единственно милостию Господа нашего и благодаря использованию этой благословенной эссенции), видел я на протяжении всего этого долгого времени, что люди оказались неспособны к осуществлению того же деяния, что и я, и причина тому — в темноте речений философов; и вот, движимый жалостью и добрым намерением, я решил посвятить эти мои последние дни преданию сего гласности со всей прямотою и откровенностию, дабы людям нечего было более желать, приступая к этой работе».

Артефий писал и об астрологии, предсказаниях и таинственном «языке птиц» — по этой причине мы и включили его в наш реестр. Именно последняя тема связывает его напрямую с суфизмом. «Язык птиц», впоследствии ассоциировавшийся, прежде всего, с предполагаемой способностью святого Франциска Ассизского общаться со зверями и птицами, уходит корнями в классическую аллегорическую работу суфийского писателя Фаридуддина Аттара (по прозванию Химик) «Парламент птиц». Автор её умер в 1220 году, по слухам, в возрасте 110 лет. «Парламент птиц» был самой выдающейся из всех его 114 книг, а в качестве аллегории внутреннего развития стал предтечей «Пути паломника» и чосеровских «Кентерберийских рассказов». Персидское слово си-мург, используемое в названии книги, буквально означает «тридцать птиц», что символизирует человеческий род; Чосер же, в свою очередь, ввёл в сюжет своей книги тридцать паломников. «Рассказ продавца индульгенций» Чосера тоже был позаимствован у Аттара. Его влияние можно обнаружить и в «Романе о розе», являющемся частью наследия культуры трубадуров и куртуазных романов, а также в уже упоминавшемся ордене Хидра, святого покровителя суфизма. Идрис Шах утверждает, что в ордене по сей день цитируют целые фрагменты из «Парламента птиц», а также приводит следующий отчёт о части церемонии посвящения:

«Море спросили, почему оно одето в голубой, цвет скорби, и почему оно бурлит, словно бы огонь вскипятил его. Море отвечало, что этот голубой есть знак печали, причина которой — разлука с Любимым, „и что от пламени любви вскипело оно“. Жёлтый, продолжает ритуал, есть цвет золота — алхимии Совершенного Человека, очищенного до такой степени, что он становится подобен золоту. Одеяния суфийского посвящения состоят из голубой мантии с капюшоном, окаймлённой жёлтой полосой. Вместе в смешении эти два цвета дают зелёный, цвет инициации и природы, истины и бессмертия».^[103]

Также ИдрисШах отмечает, что «Парламент птиц» Аттара был написан примерно за 170 лет до возникновения ордена Подвязки (св. Георгия-Хидра), основанного в 1348 году и использующего те же самые цвета в своих регалиях.

Ко времени Фулканелли, как мы увидим позднее, понятие «языка птиц» обрело более широкое толкование, хотя осознание его ценности для тайного посвятительного процесса свидетельствует о неослабевающем, хотя и скрытом суфийском влиянии.

* * *

Прозвище Альберта Великого — вовсе не свидетельство его величия как мыслителя, а просто латинизированная версия его собственной фамилии — де Гроот.^[104] Он родился в 1205 году в Швабии, в Лауингене, что на берегах Дуная. В юности его считали необычайно глупым, но затем с ним, видимо, произошло что-то вроде спонтанного просветления, связанного с образом Девы Марии. В результате он со временем стал великим богословом и поэтом. Он со всей очевидностью верил в возможность алхимической трансмутации, но придавал огромное значение порядку процессов, вкупе составляющих Делание. Согласно Михаэлю Майеру, алхимику XVI века, Альберт был посвящён учениками св. Доминика и впоследствии передал секрет Философского камня своему ученику, Фоме Аквинскому. Последний, судя по всему, считал достижение цели алхимии возможным, но крайне затруднительным. Тем не менее, в своём «Алхимическом тезаурусе», посвящённом другу, аббату Регинальду, он открыто пишет о тех успехах, которых удалось добиться ему самому и его Учителю. «Металлы можно трансмутировать одни в другие, — пишет он, — ибо они все — одной и той же природы». Тщательно изучив работы обоих авторов, можно обнаружить несомненные признаки суфийского влияния. Альберт, обладатель энциклопедических знаний, особенно подчёркивал важность самопознания, достигаемого исключительно через личный опыт. Фома в своей «Сумме теологии» (1273) признавался: «Всё, что я написал, кажется такими пустяками в сравнении с тем, что я видел и что открылось мне». Тот факт, что оба мыслителя принадлежали к нищенствующему, бродячему ордену, давал им широкие возможности повстречаться с суфийскими учителями. Альберт, помимо всего прочего, ещё и изучал арабский язык.

Есть одна весьма популярная легенда, возможно, подтверждающая их знакомство с суфийскими практиками. Рассказывают, что Альберт Великий тридцать лет потратил на то, чтобы изготовить не то медную, не то бронзовую голову, которая обладала бы способностями оракула. Некоторые одарённые богатым воображением авторы предполагают, что это могло быть что-то вроде автомата, робота или даже компьютера. Его ученик Фома вскоре так устал от непрестанной болтовни волшебной головы, привлекавшей к себе внимание случайных прохожих, что в конце концов взял молот и разбил её вдребезги.

Существует, однако же, и эзотерическая интерпретация этой легенды, и снова я обращаюсь за её истолкованием к сейиду Идрис Шаху. Он рассказывает, что арабское слово, обозначающее медь или латунь, а вместе с ними жёлтый цвет и само золото, произносится как «СУФР».

«Золотая голова (сар-и-тилаи), — говорит он, — есть суфийский эвфемизм, долженствующий обозначать человека, чьё внутреннее сознание „трансмутировало в золото“ посредством суфийского знания и практик, природу которых мне не дозволено раскрывать тут».^[105]

В этом контексте Шах утверждает, что для дервишей выражение «я делаю голову» означает, что говорящий занимается тайными упражнениями, с которыми вполне мог быть знаком и Альберт Великий. Люди посторонние, воспринимающие его буквально, ничего не поймут. Весьма показательно, что Альберт не только изучал суфийскую философию, но и читал в Париже лекции о работах Аль-Фараби,^[106] Ибн Сины (Авиценны) и Газали^[107] — причём делал он это одетый в арабское платье.

Шах также указывает, что точно такая же ошибка в арабской фразе привела к обвинению тамплиеров в поклонении идолу, или голове по имени Бафомет. Скорее всего, говорит он, это было искажение арабского слова abufihamat (произносимого примерно как «буфихимат»), которое означает «отец» или «источник знания».

Любопытно, что сходная интерпретация слова «бафомет» была предложена в своё время и магом Элифасом Леви, который — впрочем, как и многие после него, — описывал Бафомета как двуполого идола с головой козла, ассоциируемого в популярной литературе с сатанизмом. По крайней мере, его интерпретация свидетельствует о гибкости ума, воспитанного на каббалистических играх со словами и их тайным смыслом. Согласно Леви, имя Бафомет следует трактовать в обратном написании и разделив на слоги — TEM. OHP. AB. — что означает «Templi omnium hominum pacis abbas» — «Отец храма вселенского мира между людьми».

В свете этой информации вполне возможно, что Фома Аквинский намеренно пустил слух, будто разбил колдовскую голову, чтобы отвести от себя и своего учителя подозрения в занятиях тёмными искусствами.

Ещё один интересный момент в этой истории: так называемый Бафомет, представляющий Совершенного Человека, с помощью тамплиеров проник в систему геральдических символов и до сих пор сохранился в ней в виде головы негра, турка или просто чёрной головы, которую часто можно видёть на вывесках английских пабов. И снова мы возвращаемся к совершенно очевидной замене прилагательного «мудрый» на прилагательное «чёрный». Гуго де Пейн, основатель ордена рыцарей Храма, включил в свой герб три сарацинские головы; неподготовленный зритель счёл бы их головами побеждённых в битве врагов, но для посвящённых ордена они говорили о том, что хозяин герба чувствует себя глубоко обязанным «мудрому» учению суфиев.

* * *

Роджер Бэкон, великий учёный-первопроходец, родился неподалёку от Илчестера, что в Сомерсете, в 1214 году. Помимо всего прочего он обладал значительными визионерскими талантами. Он не только совершил ряд научных открытий и исследований, среди которых стоило бы упомянуть ахроматические линзы, очки, принципы работы телескопа и химическую роль воздуха в воспламенении пороха, но ещё и предвидел принципы динамики подъёмного крана, конструкцию подвесного моста, аппарата для подводного погружения, самоходного средства передвижения, безвёсельного судна и даже летательной машины. При этом он утверждал, что большая часть этих чудес была прекрасно известна древним цивилизациям, а затем утрачена.

Бэкон почитал Артефия своим наставником в алхимии. Он безоговорочно верил в необычайное долголетие Артефия и писал, что «экспериментальная наука в состоянии произвести золото не только двадцать четвёртой, но и тридцатой, сороковой и более высокой, если будет на то желание, пробы».

В своей «Книге шести наук»^[108] он описывает таинственное зеркало, которое именует Алмучефи. С его помощью, утверждает Бэкон, человек может предсказывать будущее. Зеркало должно быть изготовлено в соответствии с определёнными законами перспективы и астрологическими влияниями, и ни в коем случае не ранее, чем «тело индивидуума будет преображено посредством алхимии».

Читая лекции в Оксфорде, Бэкон использовал в качестве источников суфийские и дервишские тексты, в том числе «Секреты просветлённого видения» Ибн Сабина, а также неоднократно повторял утверждение Сухраварди, сделанное в его «Мудрости просветления», что так называемая «Тайная доктрина» просветления была общей у всех эзотерических учений древнего мира. Она была известна Ною и Аврааму, халдейским и египетским учителям, Гермесу, Зороастру, греческим философам Пифагору, Анаксагору и Сократу — а также, разумеется, суфиям.

Причисление Бэкона к розенкрейцерам служит ещё одним доводом в пользу суфийского происхождения его эзотерического учения. Арабское слово вирд, означающее дервишское упражнение, встречается в суфийских произведениях в поэтическом искажении вард, что значит «роза». Вкупе с корнем SLB, означающим «выделять сущность, получать квинтэссенцию», словосочетание целиком означает постижение внутренней сущности упражнения. Кроме того, SLB означает также и «крест», так что WARD SLB было транслитерировано западными основателями розенкрейцерского движения как Роза-Крест. Первоначально символ розы использовался в поэтическом ключе дервишами ордена Абдул-Кадир аль-Джилани, чей основатель был известен как «роза из Багдада». (За более полной информацией о розенкрейцерском движении и его происхождении обратитесь к книгам: Фрэнсис Йейтс «Розенкрейцерское просвещение» или А. Э. Уэйт «Подлинная история розенкрейцеров» и «Братство Розы и Креста» (Frances A. Yates: The Rosicrucian Enlightenment; A. E. Waite: Real History of the Rosicrucians и The Brotherhood of the Rosy Cross).

Итак, Тайная доктрина древних учителей, содержащаяся в зашифрованном виде в алхимическом искусстве, была идентична тайному учению суфиев.

Алхимические труды Бэкона были не менее загадочны, чем у многих его коллег по цеху, но он совершенно определённо верил: «экспериментальным путём было доказано», что «посредством тайного опыта» можно значительно увеличить продолжительность жизни, а также что «травы, камни, металлы и прочие вещи» обладают поистине чудесными силами, если учёный знает, как этими силами управлять.

* * *

Подобно Альберту Великому и Фоме Аквинскому, Арнольд из Виллановы был доминиканцем. Большую часть своей жизни он провёл в качестве странствующего проповедника. Родился он около 1235 года, умер в 1311-м, изучал медицину в Неаполе под руководством Иоанна Каламиды и за время своих странствий написал многочисленные работы по медицине, магии и алхимии. Одни из них были созданы в Валенсии, другие в Барселоне, в Неаполе, во французской Гаскони, в Пьемонте, в Болонье и Риме, а некоторые — даже в Африке. Репутация врача нередко приводила его к одру болезни пап и монархов, а Пётр III Арагонский даже подарил ему специально для учёных штудий замок в Таррагоне.

Среди алхимических работ Арнольда следует отметить «Словарь словарей», «Философский цветник» и «Совершенный магистерий».^[109]

Его интерес к каббале получил отражение в отдельном трактате, посвящённом значению священного имени Тетраграмматон на иврите и латыни и опубликованном в 1292 году.

После периода обучения в Париже Арнольд путешествовал по Италии и заезжал в Испанию, но узнав, что его друг и коллега-алхимик Пётр Абанский попал в лапы инквизиции, обратился за покровительством к королю Неаполя и Сицилии Фредерику. Что было весьма дальновидно, ибо Пётр Абанский умер на дыбе.

Исследуя химические процессы, Арнольд обнаружил, что угарный газ ядовит, а тухлое мясо становится токсичным. Считается, что он первым начал использовать алкоголь для приготовления тинктур. В своих алхимических трудах он описывает все стадии Великого Делания, хотя и не совсем в правильном порядке, — приём, использованный многими алхимиками, чтобы скрыть от непосвящённых подлинную тайну Философского камня.

Хотя самому Арнольду и удалось избежать застенков инквизиции, многие его работы пострадали от её преследований. Его книги жгли в Париже и Таррагоне по обвинению в ереси. (Он, в частности, утверждал, что добрые дела в глазах Бога более достойны, нежели служение святой мессы, нападал на продажное духовенство и предсказывал явление Антихриста.) Несколько раз он даже попадал в тюрьму за свои выступления, но всякий раз умудрялся отстоять свою невиновность и добиться освобождения.

Во время одного из нескольких своих визитов в Рим Арнольд, по легенде, продемонстрировал алхимический опыт и превратил железные болванки в золото.

С 1285 года и на всём протяжении первого десятилетия XIV века он преподавал на прославленном медицинском факультете университета в Монпелье, который, как мы увидим в дальнейшем, был важнейшим центром распространения академических знаний в XIII и XIV столетиях.

* * *

Говорят, что Раймонд Луллий повстречал Арнольда из Виллановы в Неаполе, а потом учился у него в Монпелье. Жизнеописание этого алхимика настолько полно противоречий, что, возможно, на самом деле под именем Луллия скрывались два человека. В результате христиане считают его самоотверженным проповедником, жаждавшим обратить исламскую Европу в русло истинной веры, а оккультисты — адептом алхимии и мистиком, в то время как его собственные работы свидетельствуют о суфийском влиянии. У всего этого, однако, может быть и рациональное объяснение, а именно: философское и религиозное мировоззрение Луллия прошло через несколько последовательных трансформаций, и вышеприведённые мнения о нём формировались в различные периоды его жизни.

Известно, например, что Луллий, родившийся в 1229 году в Пальме, на Майорке, действительно пытался проповедовать Евангелие Христа магометанам. Для этого он, в частности, потратил несколько лет на изучение исламских источников и даже научился бегло говорить по-арабски. Он неизбежно должен был познакомиться с деятельностью суфийских учителей сарацинской Испании — и вступить на суфийский путь сам. Как мы уже говорили, неправильное понимание целей и идеалов суфийского учения вне их родного контекста приводило к тому, что западных его последователей часто обвиняли в колдовстве и оккультизме.

Каббалист и маг XIX века Элифас Леви считал Раймонда Луллия «великим и возвышенным адептом Герметической науки». Это прекрасно согласовывалось с суфийским учением, включавшим в себя, как мы уже выяснили, идеалы алхимии.

Великим вкладом Луллия в сокровищницу средневекового знания стало изобретение подвижного стола в виде системы концентрических кругов с нанесёнными на них общими понятиями или основными категориями всего сущего, с помощью которых можно было проводить перекрёстные аналогии и создавать новые комбинации истин.

В своей «Истории магии и экспериментальной науки» Линн Торндайк описывает его как «логическую машину, служившую для любого схоластического диспута в средневековом университете таким же эргономическим приспособлением, как, например, калькулятор — для любого современного банка или делового центра».^[110]

Машина Луллия включала в себя символическое древо и пересекающиеся треугольники, подобные каббалистическому Древу Жизни и триадам его сефирот, а также концентрические круги, разделённые на сегменты. Один из них вращался, подобно поясу планет астролябии, в то время как другие оставались неподвижными, как её фиксированные звёзды.

Стол Луллия с его перекрёстными аналогиями можно было использовать для логического построения различных умозаключений, например, в области теологии: круг представлял Бога, а шестнадцать подразделений — человеческие качества; или в медицине, когда ветви символического древа обозначали стихии, внешние признаки, темпераменты, органы и так далее, а разделённое на четверти колесо являло возрасты, цвета, формы и два пола. Эту комплексную механико-графическую систему можно считать одним из самых ранних приложений кибернетики — науки о системах. Для современников её точность и логичность выглядели не менее убедительно, чем компьютерные данные — для современного бизнес-служащего.

Рассказывают, что примерно после 1311 года — и за четыре года до гибели в Северной Африке в результате побивания камнями — Луллий приезжал в Англию по просьбе короля Эдуарда II и во время своего не совсем добровольного пребывания в лондонском Тауэре сотворил золото. Однако А. Э. Уэйт доказал, что Луллий с Майорки никогда не был в Англии, а также что из множества приписываемых ему работ ни одна не имела ничего общего с алхимией.^[111]

Согласно Уэйту, в своём «Искусстве великой науки» Луллий достаточно категорично утверждает, что один вид металла невозможно превратить в другой и что алхимическое «золото» напоминает благородный металл только внешне.

С другой стороны, известно, что в Монпелье Луллий учился у Арнольда из Виллановы и что под его именем вышло несколько алхимических трудов, в том числе знаменитый трактат «Clavicula» («Ключ»). Линн Торндайк предполагает, что они могли быть написаны неким Раймондом из Тарреги, еврейским каббалистом, жившим примерно в тот же исторический период. Луллий-алхимик — кем бы он ни был на самом деле — пишет, что для трансмутации металлов необходимо прежде всего перевести их в состояние «летучей формы ртути», а единственные металлы, которые можно перевести в эту самую форму, суть золото и серебро.

А в «Последней воле Раймонда Луллия», где говорится о его предполагаемой алхимической работе в лондонском Тауэре, автор замечает: «Мне удалось превратить пятьдесят тысяч фунтов ртути, свинца и олова в золото».

«Более того, — продолжает Уэйт, — алхимик, называющий себя Раймондом Луллием, был прекрасно знаком с азотной кислотой и с её способностью растворять металлы. Он мог произвести aqua regia,^[112] добавив хлорид аммония (нашатырь) к азотной кислоте, и знал, что полученная жидкость обладает способностью растворять золото».

Также он явно знал, как готовить растительные тинктуры, усиливая спиртовую составляющую вина порошком соли углекислого калия; как коагулировать летучие щёлочи спиртом; как получать алюминиевые квасцы и как при помощи воды дистиллировать розмарин для получения масла.

Разумеется, возможно, что оба Луллия — религиозный мистик и алхимик — в действительности были одним и тем же лицом, а всё вышеописанное — намеренной и типичной по схеме мистификацией, предпринятой защиты ради. Жак Садуль^[113] придерживается именно этой теории и считает, что Раймонд Луллий предпочёл разделить свою теологическую и алхимическую деятельность, сделав так, что результаты последней были преданы гласности лишь после его смерти — а это ещё одна популярная стратегия алхимиков.

Я склонен согласиться с этой гипотезой, и вот почему. Известно, что Луллий предпринимал паломничество к гробнице апостола Иакова в Сантьяго-де-Компостелла — инициатическое путешествие, совершённое и несколькими другими выдающимися алхимиками, — а впоследствии, во время уединения на горе Ранда на родной Майорке, пережил религиозное просветление. Одна из легенд гласит, что оно имело форму алхимического видения, во время которого листья ближайшего мастикового дерева уподобились буквам алфавитов разных языков, на которых ему было суждено впоследствии преподавать Герметическое искусство. (Известно, что Луллий убедил короля Арагона основать на Майорке школу изучения арабской культуры, а папу Римского во время Венского совета 1311 года — организовать кафедры греческого, еврейского, халдейского и арабского языков в Риме, Париже, Оксфорде, Болонье и Саламанке.)

Вдобавок Луллий признавался, что составил своё стихотворение «Книга о любящем и возлюбленном» (1283) по образцам суфийской поэзии. Наконец, и это, возможно, самое важное: особый интерес вызывает период его обучения, а затем и преподавания в Монпелье, где он пошёл по стопам предшественников — Альберта Великого, Фомы Аквинского, Роджера Бэкона и своего собственного учителя — Арнольда из Виллановы. Этот факт имеет для нас первоочередное значение не только потому, что всех этих адептов объединяло общее место обучения, но и потому, что влияние суфиев и каббалистов в Монпелье было особенно сильно.

По этому поводу доктор Д. Кэмпбелл пишет в своей «Арабской медицине» (Лондон, 1926 год):

«Период, в течение которого пальму литературного первенства удерживала Франция, совпал с возвышением и развитием арабской школы в Монпелье под непосредственным влиянием арабизированных евреев из Испании. Монпелье, благодаря своим географическим связям с Андалусией, с одной стороны, а также с Сицилией и Итальянским полуостровом — с другой, привлекал со всего Латинского Запада огромное множество студентов, которые, испив из доступных в то время арабских источников, вновь рассеивались по всей Европе, сообщая роскошной ткани европейской средневековой культуры блеск арабской эрудиции. Учение выпускников университета Монпелье, оказавших решающее влияние на медицинскую литературу на континенте и в Англии, — одно из самых выдающихся явлений в истории Средних веков. Новый развивающийся жанр романа вкупе с постоянным поступлением из Южной Испании арабских работ, по большей части переведённых на равнодушную латынь, стимулировал развитие языка и науки, особенно восприимчивых к арабскому влиянию».^[114]

Интересно использование доктором Кэмпбеллом глагола «рассеиваться» в вышеприведённом пассаже. Знал он о масштабах суфийского влияния в сарацинской Испании или нет, но существует суфийская традиция распространения знаний, известная именно как техника «рассеивания» (по-арабски нашр) В Испании она была популяризирована Ибн Эль-Араби, мурсийцем, родившимся в 1164 году. Арабский корень NSHR, от которого произошло это слово, подразумевает различные варианты значения, в том числе «расширяться», «распространяться», «рассеиваться», «показывать», «размножать», «возвращать к жизни», «разгонять», а также «зеленеть после дождя (или посвящения)».

Сложно себе представить, как могло получиться, что Луллий, обучаясь в Монпелье и тем более под руководством Арнольда из Виллановы, не оказался бы причастным алхимическому искусству. Некоторые авторы утверждают, что во время своего предполагаемого визита в Англию Луллий обеспечил Эдуарду II дополнительные средства для Крестовых походов вовсе не трансмутацией золота, а предложением ввести новый налог на шерсть.^[115]

Соприкоснуться с исследуемой мною цепью преемственности Луллий мог ещё во время обучения в Сорбонне — перед тем, как поступить в университет Монпелье. Луллий и Дуне Скотт во время одной из лекций, прочитанных последним в Сорбонне, как-то схлестнулись в ожесточённом споре. Но Луллий был столь красноречив и убедителен в защите своей теологической точки зрения, что в результате эти двое стали друзьями.

Родившийся, подобно Бэкону, в Шотландии философ Иоанн Дунс Скотт (около 1265 или 1274–1308) был видным членом ордена францисканцев и испытал значительное влияние суфийской мысли. Он учил, что никто не в силах обрести чистое теологическое знание одними лишь средствами разума и что необходимым элементом такого познания должно быть откровение. Эти взгляды, безусловно, разделяли все практикующие алхимики.

На истинно суфийский подход Дунса Скотта — а этот аспект, как мне кажется, до сих пор не особенно принимался во внимание, — намекает тот факт, что из-за неортодоксальных методов преподавания этого джентльмена и его сторонников, его имя вошло в сленг в виде слова «Dunce».^[116] Чтобы понять всю значимость этого явления, следует помнить, что, подобно учителям дзен-буддизма с их загадочными и на первый взгляд глупыми речениями, суфийские мастера нередко использовали нелепые анекдоты и юмористические притчи на уровне мюзик-холла. Дунс Скотт отнюдь не был исключением, и многие современники считали его форменным клоуном на учёной кафедре.

Внутренняя логика и смысл историй суфийского типа может открыться ученику либо через размышления и личный опыт, либо (что более правильно) через внезапное озарение, причиной которого становится психологический шок от столкновения с вопиющей нелогичностью происходящего. Многие комментаторы соглашались, что так называемые суфийские шутки, по сути дела, шутками как раз и не являются. Однако это зависит от того, с какой стороны на них посмотреть. Их истинная цель — не в том, чтобы заставить аудиторию смеяться; их истинная суть не очевидна для восприятия непосвящённых.

Одна такая суфийская история обнаружилась в репертуаре западных комиков — буквально несколько лет назад я услышал её по телевизору, хотя и в несколько переработанном виде. Там она фигурировала как весьма бородатый анекдот, хотя на самом деле ведёт своё происхождение от муллы Насреддина, легендарного персонажа суфийского фольклора, действующего лица всевозможных «педагогических» историй, призванных проиллюстрировать те или иные философские идеи на нескольких уровнях сразу. Как-то раз лунной ночью один его друг застал Насреддина на улице за поисками какой-то потерянной вещицы.

— Где ты её потерял? — спросил его друг.

— Дома, — ответствовал Насреддин.

— Тогда почему ты ищешь её тут, на улице? — спросил пораженный друг.

— Потому что тут светлее, — невозмутимо ответил ему Насреддин.

Урок, зашифрованный в этой, казалось бы, совершенно ребяческой истории, гласит, что с духовной точки зрения искать лучше на свету мысли, чем во тьме очевидного и обыденного. Такое осознанно глупое поведение, содержащее, тем не менее, глубокий философский смысл, насквозь пронизывает весь суфийский фольклор и литературу и нередко бралось на вооружение странствующими «арлекинами», о которых у нас шла речь выше. Оно нашло себе применение и в алхимических текстах в форме намеренных лакун, двойных ходов, парадоксов, аллегорий и словесных игр.

Глава четвёртая Фламель, Юнг, Блаватская и Тайные Учителя

Часто холодная дрожь пробегала по мне, и я спрашивал себя, уж не посвятил ли я свою жизнь очевидной фантазии.

Дарвин, письмо к Лайеллу, 1859

Символизм, столь богатый, как алхимический, неизбежно ведёт своё происхождение от причин вполне адекватных, а не от простой прихоти или игры фантазии.

К. Г. Юнг. Психология и алхимия

Следующий алхимик, о котором мне хотелось бы вам рассказать, занимает весьма почётное место в нашем параде учителей, ибо принадлежит к когорте тех, кто представил весомые и убедительные доказательства возможности физической трансмутации. На самом деле доказательства существования Философского камня куда более серьёзны и надёжны, чем те, с помощью которых выигрывается большинство наших современных судебных процессов. Он представляет для нас особый интерес ещё и потому, что идеально соответствует некой интуитивной психологической модели, практически неразличимой при обычном поверхностном исследовании жизней алхимиков, но обретающей странную и захватывающую значимость по мере более глубокого погружения в предмет.

Как и все отрасли науки, имеющие ценность и существующие достаточно долгое время, за почти три тысячи лет своей истории алхимия породила множество шарлатанов, обманщиков, мошенников, жуликов и самозванцев. И возможно, именно столь огромное их количество — образовавшееся за многие века бесчестных обманов и подделок — привело к тому, что великое Герметическое искусство оказалось низведено до нелепых басен и волшебных сказок. С другой стороны, вся эта софистика была, возможно, на руку подлинным алхимикам, работающим в полном одиночестве и заботящимся о сохранении тайны.

Но если уж мы взяли на себя труд совершить путешествие сквозь историю алхимии и изучить жизнь её великих деятелей и их писания, было бы грешно не воспользоваться возможностью и не отделить подлинных искателей и адептов от souffleurs, или надувателей. (Этим последним словом алхимики пренебрежительно называли неумелых любителей из-за их слишком буквального подхода к практической работе и, как следствие, слишком рьяного использования мехов.)

У нас есть также возможность тщательно изучить несколько имеющихся в нашем распоряжении впечатляющих примеров подлинной трансмутации. Среди наиболее хорошо документированных случаев — эксперименты, произведённые в Париже Никола Фламелем. Фламель — возможно, один из самых необычных средневековых алхимиков, хотя бы потому, что с ним связано очень мало тайн. О его жизненном пути уже писали несколько авторов, но мне всё равно хотелось бы обратить здесь внимание читателей на некоторые важные детали и связи, которые до сих пор не получали должного освещения.

Никола Фламель родился около 1330 года неподалёку от Понтуаза в более чем скромной семье. Несмотря на это, ему удалось получить прекрасное по тем временам образование. Он сам откровенно описывал не только как пришёл к алхимии, но и как после двадцати четырёх лет тайных трудов с помощью своей супруги Пернеллы в конце концов открыл секрет создания золота.^[117] Всё это время и даже после своего ошеломляющего успеха Фламель скромно работал писцом и продавцом книг (См. ил 6).

Ил. 6. Никола Фламель (с портрета Тета, помещённого в издании: A. Poisson «Nicolas Flamel, sa vie, ses foundations, ses oeuvres»)

В отличие от многих своих коллег-алхимиков, Фламель никогда не пытался ни спрятаться за латинизированным псевдонимом, ни скрыть источник своего богатства.

Ортодоксальные историки — или, возможно, как раз неортодоксальные ввиду их склонности отрицать очевидные факты — пытались выставить Фламеля просто успешным предпринимателем, сделавшим себе состояние на ростовщичестве, а потом расточившим его на церковные дела и благотворительность, чтобы искупить свои грехи.

Однако эта точка зрения выглядит неубедительно по многим причинам.

Другие специалисты, знающие тайну Фламеля, или, по крайней мере, подозревающие о её существовании, признают, что единственный возможный источник его состояния — Философский камень.

Фламель начал свою карьеру писца в крошечной, снятой внаём хибарке всего тридцати дюймов в поперечнике на улице Писателей в Париже напротив церкви Сен-Жак-де-ла-Бушри. Он иллюстрировал рукописи, оформлял сделки и составлял официальные документы. От своих покойных родителей он унаследовал только небольшой домик неподалёку, напротив врат Мариво вышеуказанной церкви. После женитьбы на Пернелле, дважды вдове и к тому же старше его, он на её скромное приданое смог арендовать ещё одну деревянную хибарку для своих копиистов и подмастерьев. (Сохранившийся до наших дней документ, подписанный Фламелем через несколько лет после заключения брака и постоянно цитируемый французскими авторами, свидетельствует, что они с супругой к тому времени владели немногим больше, чем обычно бывает в собственности у средней женатой пары.)

В этих слегка улучшившихся обстоятельствах Фламель начал продавать и покупать книги. Могу предположить, что переписывание рукописей вкупе с продажей книг дали ему общее представление об алхимических текстах, из которых, возможно, чисто бессознательно, он и почерпнул базовые знания о Герметическом символизме.

Однажды ночью во сне ему явился ангел и показал огромную окованную медью книгу со страницами из тонкой коры, покрытыми странными выгравированными иероглифами.

— Фламель, — сказал ему ангел, — возьми эту книгу, в которой ничего не понимаешь; для многих других, но не для тебя останется она тёмной по смыслу, но настанет день, и ты прочтёшь на её страницах то, чего никто, кроме тебя, не увидит.

Фламель протянул руки, чтобы принять дар, но книга вместе с ангелом растворились в Божественном сиянии. Годами память об этом видении преследовала его, пока в один прекрасный день к нему в домишко не явился некий господин и не предложил купить у него книгу.

К вящему изумлению Фламеля, книга, которую он купил «всего за два флорина», оказалась точно такой же, как в том его сне. Это и стало началом его алхимического пути, который в конце концов привёл Никола Фламеля к обретению легендарного Философского камня.

Однако прежде чем продолжать рассказ о жизни Фламеля, мне хотелось бы обратиться к другим снам, ставшим причиной долгого романа между доктором Карлом Густавом Юнгом и алхимией.

Известно, что ещё в самом начале своих исследований природы и особенностей сновидений Юнг обратил внимание, что многие пациенты, обращавшиеся к нему за психологической помощью, рассказывали о снах с необычайно богатым и разнообразным символизмом. Символизм этот, как отметил Юнг, был зачастую весьма схож с символизмом древних религиозных систем, мифов, народных сказаний, волшебных сказок — и алхимии. Он писал: «Эксперименты показали, что эти символы несли с собой новую жизнь и новую энергию тем, кому являлись».

Но не только его пациенты сообщали об этих любопытных символических параллелях. Сам Юнг тоже обнаружил их в своих сновидениях.

В своём автобиографическом труде «Воспоминания, сны, размышления» он писал:

«Прежде чем состоялось моё знакомство с алхимией, у меня была целая серия сновидений, в которых всё время возникала одна и та же тема. Рядом с моим домом стоял ещё один или это было другое его крыло или пристройка, что казалось мне во сне очень странным. Каждый раз во сне я недоумевал, почему мой дом мне незнаком, хотя он явно стоял тут всегда. В конце концов мне приснилось, что я попал в это другое крыло дома. Там оказалась прекрасная библиотека, книги в которой начинались с XVI и XVII веков. На полках стояли огромные толстые тома, переплетённые в свиную кожу. Среди них было некоторое количество книг, украшенных медными гравировками странного вида и иллюстрациями с изображениями странных символов, подобных которым я никогда не видел. В то время я не имел ни малейшего понятия, что они означают; только значительно позднее я распознал в них алхимические символы. В том сне я осознавал только, что совершенно зачарован и ими, и всей библиотекой в целом…».^[118]

Очень легко счесть нелепыми фантазиями и сбросить со счетов сны ремесленника XIV века — столетия, когда в чудеса вроде пророчеств и алхимии верили безоговорочно. Но когда современный учёный вроде профессора Юнга рассказывает о сходном опыте — как личном, так и своих пациентов — данное явление заслуживает более подробного изучения.

Обратите внимание на необычайное сходство сновидений Фламеля и Юнга — книга, медные гравировки, странные символы, иллюстрации и буквы, которые невозможно понять. Оба сна оказались вещими, и это тоже нелегко объяснить.

«Через пятнадцать лет после этого у меня уже была библиотека, во многом напоминавшая ту, из сна», — пишет далее Юнг.

Но и это ещё не всё. У Юнга были и другие сны, которые он интерпретировал как предвестия его будущего интереса к алхимии. Самый важный из них приснился ему в 1926 году. Во сне Юнг после путешествия по Южному Тиролю в запряжённой лошадьми карете с кучером-крестьянином приехал в некую роскошную усадьбу. Карета въехала через ворота на широкий двор, после чего ворота с грохотом захлопнулись за ними. Кучер соскочил с облучка и объяснил Юнгу, что теперь они оба пойманы в семнадцатом столетии. Во сне Юнг смирился с такой перспективой и только подумал: «Ну что ж, так тому и быть. Но что же мы теперь будем делать? Очевидно, мы заперты здесь на долгие годы». Вслед за тем пришла другая, более успокаивающая мысль: «Когда-нибудь, спустя годы, я всё-таки выберусь отсюда».

Задавшись целью истолковать свой сон, Юнг долгие недели и месяцы читал книги по мировой истории, религии и философии в надежде отыскать хоть какие-то ключи.

«Лишь значительно позднее я понял, что сон тот имел отношение к алхимии, ибо эта наука достигла своих вершин именно в семнадцатом столетии», — писал он.

Далее он, правда, пускается в объяснения, что интерес к алхимии появился у него в 1928 году, когда известный учёный-ориенталист Рихард Вильгельм прислал ему свой перевод классического китайского философского и алхимического трактата «Тайна золотого цветка». Юнг, почувствовав вкус к этой теме, заказал своему мюнхенскому книготорговцу все книги по алхимии, какие тот только мог найти. Первой прибыла коллекция алхимических трактатов на латыни под общим названием «Искусство получения золота в двух томах» (1593).

Однако, как признавался потом Юнг: «Два года эти книги пролежали у меня практически нетронутыми. Время от времени я рассматривал картинки и каждый раз думал: „Боже ты мой, что за чушь! Это же просто невозможно понять!“»

А потом что-то снова привлекло пытливое внимание Юнга к алхимическим текстам, и он сел изучать их более пристально. Он обнаружил там довольно странные сентенции, которые, как ему показалось, он понял, и, что более важно, осознал, что алхимики использовали символический язык.

«Однажды ночью, исследуя эти тексты, я вдруг вспомнил свой сон о том, как оказался пойманным в XVII веке. Наконец я понял его значение! „Вот оно! Теперь я обречён изучать алхимию с самого начала!“».^[119]

По более близком рассмотрении Юнг обнаружил в алхимических трактатах странные словосочетания — ныне знакомые всем западным учёным, интересующимся алхимией, — solve et coagula, unum vas, prima materia, Mercurium и lapis philosophorum.^[120]

Он начал составлять снабжённый перекрёстными ссылками словарь терминов, как если бы был филологом, пытающимся расшифровать неизвестный язык. За этим занятием он провёл более десяти лет, заполняя сотни записных книжек выдержками из текстов.

Он писал:

«Вскоре я обнаружил, что аналитическая психология прелюбопытнейшим образом совпадает с алхимией. Опыт алхимиков в каком-то смысле был моим опытом, а их мир — моим миром. Это оказалось, разумеется, весьма важным открытием: я обнаружил исторический аналог своей любимой психологии бессознательного».

И далее:

«Психологии сознательного со всей очевидностью достаточно материала, получаемого посредством личного опыта, но, если мы хотим объяснить феномен невроза, нам потребуется анамнез,^[121] который проникает глубже, чем это доступно сознанию. И когда в процессе лечения пациента у меня возникает необходимость в необычных решениях, приходят сны, для интерпретации которых требуется нечто большее, чем просто личные воспоминания».^[122]

Итак, Юнг полагал, что сделал открытие чрезвычайной важности. И в психологическом смысле это так и было. Но с тем же успехом можно было бы сказать и что это алхимия «открыла» его. Ибо даже допуская, что в человеческом сознании может содержаться информация, выходящая за пределы личного опыта, — знание, возможно наследуемое генетически и уходящее в прошлое на несколько столетий, если не тысячелетий, — мы, тем не менее, не получили никакого объяснения того процесса, посредством которого эта информация «реактивируется». С какой стати подсознание вдруг выбирает из всей имеющейся в наличии информации именно этот её фрагмент и поднимает её на уровень сознания в виде символов или снов? И если психология бессознательного работает именно таким образом, почему оно реактивирует информацию в виде алхимических символов — то есть в максимально архаической форме, недоступной пониманию большинства людей?

Пытаясь дать ответ на эти вопросы, мы вплотную подходим к одной из ключевых как для алхимии, так и для других направлений оккультизма концепций, которую будет трудно принять среднестатистическому человеку, в особенности вооружённому столь характерным для современности застарелым скептицизмом. Это концепция Тайных Учителей или Наставников — полулегендарных духовных сущностей, обладающих высшим разумом, почти бессмертных и вершащих, как верят некоторые, судьбу отдельных индивидуумов или даже оказывающих влияние на весь ход истории человечества в целом. Считается, что достигший успеха алхимик — то есть подлинный Адепт — завершивший свою работу и получивший Философский камень, может присоединиться к этим Тайным Учителям. В этом и кроется цель бессмертия или, по крайней мере, значительного продления жизни — у Учителя должно быть достаточно времени, чтобы обозреть всю обширную картину человеческой эволюции и развития. Не имея такого широкого угла зрения, невозможно определить, какого образа действий следует придерживаться, чтобы оптимальным образом повлиять на прогресс человеческого рода.

В оккультной традиции есть предположение, что в некотором смысле, дабы обрести Камень, нужно самому стать Камнем. Тот, кому удаётся это сделать, обретает подлинное бессмертие, то есть покидает цикл последовательных перерождений. Вместо того чтобы снова и снова возвращаться к земной жизни, чтобы закрыть те или иные кармические долги, Высший Адепт становится един с вечным порядком Вселенной, с великим Единством космической жизни. Однако, как гласит легенда, некоторые Учителя выбирают остаться на земле ради неких неясных целей гуманитарного характера.

В своём «Очерке современного оккультизма» Сирил Скотт утверждает, что эти Учителя образуют Великое Белое Братство, или Иерархию адептов. Именно они и есть «сокровенное правительство нашего мира». На возражение, что мир этот находится в слишком ужасном состоянии, чтобы допустить существование неких заботящихся о нём Учителей, он отвечает, что если бы не их руководство и наставничество, нас с вами тут вообще не было бы. Кроме того, их интересуют не относительно мелкие события и явления человеческой истории, а более масштабные аспекты эволюционного процесса в целом.

«Учителя, — говорит Скотт, — только советуют, направляют и предлагают, но никогда не принуждают».

Некоторые из них путешествуют по всему миру, чтобы учить избранных и давать им посвящение, но большая часть их трудов вершится «на внутренних планах медитативного состояния».

Во главе тайного Белого Братства, штаб-квартира которого располагается в недоступной части Гималаев, стоят трое.

Один из них, Ману, во внешнем своём проявлении китаец. Он возглавляет Коренные расы и ответствен за расовые характеристики и эволюцию; другой, Маха Коган, занимается культурным развитием, а также взлётом и падением цивилизаций. Третий, известный просто как Учитель Мира, ведает эволюцией и религиозным развитием. В прошлых своих воплощениях он приходил на землю как Кришна в Индии и Христос в Палестине, а сейчас, как говорят, действует в Ливане в обличий сирийца. Ещё одной из прошлых его инкарнаций был израильский ветхозаветный вождь Иисус Навин.

Это последнее обстоятельство особенно интересно, поскольку, согласно Библии, Иисус Навин был сыном Нава,^[123] а иудейская раввиническая традиция утверждает, что истинный мессия будет «йи-нун», «сыном рыбы». Это приводит на память Дху л'Нуна, египетского адепта алхимии.

Ещё один важный член Белого Братства зовётся Венгерским Учителем, и, согласно Скотту, его миссия Высшего Посвященногосопряжена с непрерывными странствиями по миру. Традиция гласит, что в прошлых своих жизнях он был греческим философом V века Проклом, «великим английским государственным мужем и философом» (возможно, Фрэнсисом Бэконом?) и легендарным графом де Сен-Жерменом, о котором мы ещё поговорим позднее. Приверженцы добровольных перерождений верят также, что апостол Павел ныне родился на Крите и основная его задача — надзирать за развитием спиритуалистического движения.

Сирил Скотт — отнюдь не единственный, кто придерживается таких представлений. Многие оккультисты вплоть до настоящего времени лелеют веру в то, что человечеством руководят свыше через посредство избранных и высокоразвитых индивидуумов.

Мэнли П. Холл, основатель и президент Общества философских исследований Лос-Анджелеса подтвердил, что тоже верит в Братство Тайных Учителей, обитающих в отдалённых районах Гималаев, наставляющих человечество и руководящих им в его духовном развитии.

Он пишет: «Есть множество совершенно неоспоримых доказательств, подтверждающих существование посвящённых философов, обладающих высшим знанием Божественных и природных законов. Имеются также и весьма серьёзные свидетельства того, что эти посвящённые были агентами Мирового Братства Адептов, существующего с самых незапамятных времён. Это сверхбратство называлось Философской Империей, Великой Школой, Колледжем Святого Духа и Незримым Правительством Мира».^[124]

В своём введении и комментариях к «Святейшей тринософии», приписываемой графу де Сен-Жермену, Халл утверждает, что Сен-Жермен и Фрэнсис Бэкон «суть два величайших эмиссара, посланных в мир Тайным Братством за последнюю тысячу лет».^[125]

Ещё одним защитником гипотезы о существовании Тайных Учителей была известнейшая Елена Петровна Блаватская, сооснователь и ответственный секретарь Теософского общества. Блаватская утверждала, что встретила своего личного наставника, учителя Морию на Всемирной выставке 1851 года в Лондоне. Именно по наущению Мории и ещё одного Учителя по имени Кут Хуми Блаватская и полковник Олькотт основали Теософское общество в Нью-Йорке в 1875 году. Целью этого мероприятия было осуществление миссии, которую возложили на неё её Тайные Учителя. Сам термин «теософия» (мудрость богов) был введён в обиход Аммонием Саккасом из Александрии. Основная задача теософии — возродить эзотерическую мудрость древних и противопоставить её западному материализму.

Чтобы подготовиться к исполнению этой миссии, мадам Блаватская, по её собственному утверждению, прошла посвящение в Тибете, где обитали её наставники. Это заняло два периода по три года каждый. Первый из них окончился в 1856 году, после чего она вновь вернулась в Тибет в 1868-м. Ей преподали принципы древней мудрости человечества, или «Тайной доктрины», как она стала называть это учение. Её врождённые психические и духовные силы получили дальнейшее развитие, чтобы она могла вернуться в мир и в любом месте и в любое время получать от своих учителей наставления и указания. В результате было основано Теософское общество и написаны два её фундаментальных труда «Разоблачённая Изида» и «Тайная доктрина».

Комментируя возможность существования Тайных Учителей известный западный специалист по буддизму, судья Британского Верховного Суда в отставке Кристмас Хамфри замечает:

«Вовсе не трудно допустить, как заявляют все религии, что существуют некие высокоразвитые люди, овладевшие этой общей мудростью, как бы их ни звали, и что вместе в свете своего духовного развития они составляют Братство, без различия рас и цвета кожи».^[126]

Сегодня существует весьма распространённое, но неверное представление, что шарлатанство мадам Блаватской — вещь доказанная, что её «учителя» никогда не существовали, кроме как в её воображении и что она сама сфабриковала письма, якобы написанными ими учёному-ориенталисту А. П. Синнетту. Тем не менее, остаётся фактом, что, как показал Кристмас Хамфри, «Письма Махатм к А. П. Синнетту» (опубликованы в Лондоне в 1923 году) действительно были посланы между 1880 и 1884 годами, и Синнетт выпустил две книги, основанные на них — «Оккультный мир и эзотерический буддизм» — за пять лет до того, как Блаватская издала свою «Тайную доктрину» в 1888 году. Кроме того, мадам Блаватская регулярно писала Синнетту между 1880 и 1888 годами, что оставляет возможность сравнения её почерка с почерками Учителей.

Вот как комментирует это мистер Хамфри:

«Как и, что более важно, зачем ей было писать длиннейшие письма изменённым почерком, если фальсифицированные таким образом „Письма Махатм“ впервые увидели свет лишь через тридцать лет после её смерти? Само такое предположение звучит глупо».^[127]

По поводу предполагаемого шарлатанства мадам Блаватской мистер Хамфри указывает, что Ричард Ходжсон, специалист Общества психических исследований, свидетельствовавший по этому делу, никогда не видел писем, но признал их фальшивкой, равно как никогда не видел ни одного из «феноменов» Блаватской и, тем не менее, заявил, что всё это жульничество. Кроме того, Общество психических исследований так и не пришло к единому мнению, так что выводы Ходжсона остаются его сугубо личной точкой зрения.

К сожалению, ряд авторов неоправданно «делал Блаватской плохую рекламу», которая сильно испортила её посмертную репутацию, как это произошло и с Алистером Кроули, с чьим именем связано невероятное количество появлявшегося в популярной прессе сенсационного бреда. Да, Кроули мог быть невероятно эгоистичной и извращённой личностью, но, вне всяких сомнений, он не был «чудовищем в человеческом облике» и «самым испорченным человеком на свете», каковым мог бы показаться, если ориентироваться исключительно на самые грязные скандалы того времени. И точно так же тщательное изучение полного приключений жизненного пути Блаватской убеждает в том, что её так называемые шарлатанства были по большей части делом рук четы мошенников по фамилии Хорос, которые пытались прибрать к рукам индийскую штаб-квартиру движения, а также необоснованному заключению представителя Общества психических исследований.

Возможно, самое главное свидетельство в пользу Блаватской исходит из источника, которому придаётся неоправданно мало значения — от тибетского ламы. В своём введении к «Тибетской книге мёртвых» В. И. Эванс-Вентц пишет о её переводчике: «Покойный лама Кази Дава-Самдуп придерживался мнения, что, несмотря на самую враждебную критику, направленную в адрес работ Елены Петровны Блаватской, в них присутствуют все признаки того, что она была самым близким образом знакома с высшими ступенями ламаистского учения, в которые, по её собственному утверждению, она была посвящена».^[128]

Юнг, в свою очередь, комментирует, возвращаясь к своим экспериментам: «Это принесло целый ряд неоспоримо значительных результатов, находившихся в самой непосредственной связи с моими собственными мыслительными процессами, и объяснить это себе самому я был совершенно не в силах».^[129] К сожалению, признаётся Юнг, он не делал никаких записей об этих «удивительных совпадениях».

Через несколько лет после этих экспериментов — результаты которых получили полное подтверждение впоследствии, когда его пациенты стали с большим успехом пользоваться оракулами в процессе работы — были опубликованы переводы и комментарии Вильгельма. Когда Вильгельм читал лекции в Цюрихе, Юнг познакомился с ним, и два учёных сравнили свои записи.

Оказалось, что старый китайский мудрец по имени Лао Най Сюань познакомил Вильгельма с И Цзином и с китайской йогической философией. Юнг пишет, что, когда была закончена последняя страница вильгельмовского перевода И Цзина — в этой работе мудрец принимал участие — и получен первый экземпляр книги, Лао Най Сюань немедленно умер.

«Как если бы его работа была завершена, и последнее послание древнего умирающего Китая Европе — передано», — писал Юнг. «Вильгельм оказался идеальным учеником, воплощением мечтаний старого мудреца».

В результате того, что он остался в Европе и стал преподавать в Китайском институте Франкфурта-на-Майне, Вильгельм, ранее, по наблюдениям Юнга, полностью поглощённый китайской философией и культурой, начал возвращаться к западным путям мысли и теологической традиции. Всё это было тем более важно, что во время их первой встречи Вильгельм показался ему «совершеннейшим китайцем, как по поведению, так и по манере письма и речи».

Через некоторое время Вильгельм заболел амёбной дизентерией и, вынужденно оставаясь некоторое время дома, признался озабоченному его состоянием Юнгу, что сны его были полны пейзажами Китая, оставшимися в далёком прошлом — словно бы что-то звало его оттуда.

Болезнь Вильгельма затянулась на долгие месяцы, со временем лишь усугубляясь. Юнг писал:

«За несколько недель до смерти, когда у меня в течение некоторого времени не было о нём никаких известий, меня как-то раз в самый момент засыпания пробудило яркое видение. Подле моей постели стоял китаец в тёмно-синем одеянии, пряча скрещённые на груди руки в рукава. Он низко наклонился ко мне, словно пытался передать некое послание. Я знал, что это означает. Видение было необычайно живым и ярким. Я видел не только каждую морщинку на его лице, но и каждую складочку на одеянии».^[130]

Юнг не стал подробно рассказывать, что означало послание материализовавшегося Лао, но мы вполне можем понять его смысл по умолчанию. Этот случай подтверждает весьма распространённое представление, разделяемое многими серьёзными оккультистами, что эзотерическая мудрость может быть передана и передаётся напрямую избранным людям. Вильгельм был одним из таких «посланников». Явление Лао Юнгу подтвердило, что миссия Вильгельма на земле подошла к концу.

Как бы там ни было, знакомство Вильгельма и Юнга вдохнуло новую жизнь в психологическую науку и косвенно, через личную заинтересованность Юнга, породило новый, достаточно интересный подход к алхимии. К сожалению, научный материализм принял юнгианскую интерпретацию не как новое направление в исследовании алхимии, которое нуждается в рассмотрении и развитии, но как истину в последней инстанции: «Вот как обстоят дела. Юнг всё нам рассказал: алхимия есть не более чем заблудившаяся психология».

Итак, никто не возразил, что психодуховная интерпретация алхимии не могла стать окончательным решением проблемы. Хотя Юнг очень глубоко проник в психологические мотивации алхимиков, он никоим образом не отрицал физическую сторону искусства. Но необходимо добавить, что он не предложил никакого удовлетворительного объяснения её raison d'etre.^[131] И несмотря на бессознательное облегчение, которое, вне всяких сомнений, первоначально испытали те, кто удовлетворился юнговской интерпретацией, в алхимии оставалось ещё слишком много тайн, продолжавших будоражить их воображение.

Кроме того, если физической алхимии не существовало, как следует воспринимать разнообразные химические открытия, оказавшиеся побочным результатом алхимических экспериментов? Мы уже отметили некоторые из них, когда изучали жизнь выдающихся алхимиков прошлого. Вот ещё несколько: Альберт Великий сумел получить едкий калий и первым описал химические свойства киновари, основного карбоната свинца (свинцовых белил) и свинцового сурика; Парацельс^[132] ввёл химические средства в медицинский обиход и первым описал цинк; Джамбаттиста делла Порта (1541–1615) произвёл окись олова; Ван Гельмонт (1577–1644) открыл существование газов; Глаубер идентифицировал сернокислый натрий; Хенниг Брандт выделил фосфор; Иоганн Фридрих Бёттгер (1682–1719) стал первым европейцем, сумевшим получить фарфор, а Блез Виньер (1523–1596) открыл бензойную кислоту.

Теперь давайте вернёмся к истории Никола Фламеля — этому вызову скептическому материализму, — в которой нам будет нетрудно обнаружить свидетельства трансмиссионного процесса, протекавшего на тонком уровне. Книга, которая сперва приснилась Фламелю, а затем была им куплена, состояла из двадцати одной страницы из тонкой растительной коры (или папируса?), на которой при помощи некоего металлического инструмента (стилуса?) были нацарапаны знаки. Странные иероглифы на переплёте Фламель расшифровать не смог, хотя далее оказались надписи на знакомой ему латыни.

На фронтисписе значилось: «Авраам Еврей, князь, жрец, левит, астролог и философ племени евреев, гневом Господа рассеянному среди галлов, шлёт пожелания здоровья».

Далее следовала строка могущественных магических проклятий, среди которых было и таинственное слово MARANATHA, угрожающих каждому, кто прочитает эту книгу, «если только он не жрец и не писец». Подходила ли под эту последнюю категорию профессия Фламеля или нет, но факт остаётся фактом — следующий двадцать один год своей жизни он посвятил изучению этой книги. По его собственному признанию, за исключением нескольких общеизвестных алхимических символов — фигуры Меркурия, преследуемого вооружённым косой воплощением Отца-Времени, — текст книги и семь страниц иллюстраций были ему совершенно непонятны. Когда он нарисовал на стенах своего дома пару иллюстраций из книги и показал их знакомым, сообщив, что они взяты из трактата, посвящённого Философскому камню, его подняли на смех.

Единственный человек, кроме Пернеллы, которого захватила идея книги, был врач по имени мастер Ансельм.^[133] И даже он, причастный к алхимии, не смог раскрыть тайны фолианта.

Наконец Фламель в отчаянии сделал единственную разумную вещь, чтобы не остаться до конца своих дней одержимым своим сном и загадкой книги. С одобрения и при поддержке Пернеллы он надел одежды нищего, взял посох пилигрима и чашу для подаяния и вместе с копиями текста и иллюстраций отправился в Испанию, где, как он знал, водились учёные раввины. И подобно Раймонду Луллию до него, он пошёл в Сантьяго-де-Компостеллу.

После паломничества туда и по дороге домой в Леоне он встретился с еврейским врачом по имени мастер Канчес, которому показал иллюстрации. Этот таинственный еврей, со знанием дела рассуждавший о каббале, был совершенно ошеломлён. Эти картинки, как он сообщил Фламелю, были из давно утраченного трактата «Эш Мецареф», книги рабби Авраама. Он немедленно предложил отправиться в Париж вместе с Фламелем и попутно начал расшифровывать и объяснять ему смысл текста и иллюстраций таинственной книги. Однако по дороге мастер Канчес заболел и, доехав до Орлеана, умер. Там его и похоронили в церкви Святого Креста.

Фламель в печали вернулся домой к своей жене и попытался претворить полученное от мастера Канчеса знание в практические эксперименты. Три года спустя они увенчались успехом.

В понедельник 17 января 1382 года, около полудня, ему удалось трансмутировать полфунта ртути в чистое серебро, которое было лучше, чем добытое из шахты, как подтвердили пробы, сделанные им самим и многими другими много раз. Затем 20 апреля он в присутствии супруги трансмутировал примерно такое же количество ртути в «почти настолько же чистое золото, гораздо лучшего качества, чем обычное золото, более мягкое и ковкое».

Фламель продолжал время от времени производить трансмутацию и получил достаточно золота, чтобы сделаться миллионером. В том, что Фламель говорил буквально и имел в виду именно физическую трансмутацию, сомневаться не приходится, поскольку за весьма короткое время скромный нотариус и торговец книгами превратился в крупномасштабного застройщика, благотворителя, а также архитектора и владельца многих прекрасных зданий в Париже. Он начал жертвовать деньги на часовни, церкви, кладбища и больницы по всему городу, и подтверждающие это документальные акты до сих пор хранятся в парижских архивах. На свои собственные средства он восстановил кладбище Невинноубиенных младенцев и украсил его аркады алхимическими символами и фресками, описывающими процесс производства Философского камня в последовательности цветов. Кроме того, там можно найти каменные барельефы, изображающие его самого и Пернеллу.

По масштабу это было как если бы уличный торговец из Ист-Энда вдруг взял на себя реставрацию и поддержание в идеальном состоянии всех соборов, аббатств и церквей Лондона.

Интересно провести параллели между, казалось бы, случайным переносом на Запад китайской алхимии и оракула И Цзина через посредство Лао Най Сюаня, Рихарда Вильгельма и Юнга, с одной стороны, и прозрениями Никола Фламеля — с другой. В обоих случаях наблюдаются определённые черты сходства: сон о книге или книгах, переводчик-посредник (мастер Ансельм и Рихард Вильгельм), долгие и трудные поиски и, наконец, явление учителя, тем или иным способом помогающего осуществить успешную передачу знания (Лао Най Сюань и мастер Канчес). Возможно, имеет значение и тот момент, что оба наставника — и китайский мудрец, и еврейский рабби умерли, как только их миссия была завершена.

Слухи о внезапном обогащении Фламеля естественным образом дошли до короля Карла VI, который послал своего налогового инспектора разведать, в чём там дело. Относительно того, какое направление приняла жизнь Фламеля с этого момента, у историков имеются некоторые разногласия. Есть версия, что Фламель подкупил инспектора, потому что с тех пор его благополучно оставили в покое и предоставили наслаждаться внезапно обретённым богатством и добрыми делами. Скорее всего, месье де Крамуази придумал какую-то правдоподобную историю, чтобы прикрыть щедрую благотворительность Фламеля. О том, что он сделал с полученной в качестве взятки порцией порошкообразного Камня, у нас нет никаких данных. Хотя согласно Пьеру Борелю, врачу и советнику короля, порошок этот «хранили в его семье ещё долгие годы».^[134]

Относительно того, когда умерли Пернелла и её муж, если это вообще с ними произошло, есть определённые сомнения. По собственному признанию Фламеля, его супруга умерла в 1413 году, ибо он пишет: «В то время, когда я писал этот комментарий в лето одна тысяча четыреста четырнадцатое, исполнился уже почти год после кончины моей верной спутницы…»

Садуль, однако же, утверждает, что она умерла «либо в 1397, либо в 1404 году», хотя и не объясняет, откуда у него такие данные. Пернелла, по его мнению, похоронена на кладбище Невинноубиенных в Париже.

Что до самого Фламеля, то Садуль приводит слова известного французского историка XIX века Вале де Виривиля: «Никола Фламель умер в 1418 году», а до того «купил себе место для погребения в церкви Сен-Жак-де-ла-Бушри». Почему он не захотел покоиться в той же могиле, что и его возлюбленная Пернелла, остаётся неясным.

А. Е. Уэйт, кратко процитировав завещание Фламеля, составленное 22 ноября 1416 года, говорит, что тот прожил ещё три года после этого, то есть до 1419 года.

Ещё более любопытны данные известного английского алхимика XX века Арчибальда Кокрена. В начале главы, посвящённой Фламелю, он указывает даты его жизни как 1330–1418 годы. Затем, в конце той же самой главы, он делает совершенно непоследовательное заявление: «Никола Фламель умер в 1415 году в возрасте ста шестнадцати лет» (курсив К. Р. Джонсона).^[135]

Рационального объяснения этой аномалии мне найти не удалось. Вряд ли Кокрен ошибся — редактор или корректор непременно обнаружили бы несоответствие.

Нет никаких сомнений в том, что Фламель был настоящим алхимиком. Его работы явно свидетельствуют о профессиональной алхимической карьере и демонстрируют самое глубокое понимание предмета. Но действительно ли ему удалось создать золото? Внезапное обретение весьма значительного богатства невозможно объяснить по-другому. Многие авторы, весьма скептически относящиеся к возможности физической трансмутации, полагают, что все эти деньги ему принесли занятия книготорговлей и ростовщичеством. Но, как совершенно справедливо замечает Жак Садуль: «последнее утверждение сочтёт абсурдным любой, кто достаточно хорошо знаком с условиями жизни ремесленника в Средние века».

Другие авторы — и среди них необходимо отметить Габриэля Нодэ — утверждают, то Фламель заправлял финансовыми делами богатых евреев, а после изгнания последних из Франции и конфискации их имущества разумно использовал имеющуюся у него информацию. Другими словами, он брал с них взятки за то, что утаивал реальное положение дел от королевских налоговых инспекторов. Однако этот аргумент разбивается о простое историческое свидетельство. Два из трёх изгнаний евреев из Франции имели место ещё до того, как Фламель появился на свет — в 1308 и 1320 годах. Третье — в 1393 году — не предполагало конфискации их денег и имущества. Им просто предложили либо принять христианство, либо убраться из страны. Многие, согласно историку Мезерею, выбрали первый вариант, ограничившись лицемерным изъявлением покорности церкви. Кроме того, чтобы добыть состояние, достаточное для осуществления своей деятельности, Фламель должен был бы контролировать деньги всего еврейского населения Парижа! В любом случае Фламель разбогател за десять лет до третьего изгнания евреев — в 1382 году.

Физические свидетельства работы Фламеля в Париже сохранились на долгие века и изобиловали весьма характерным алхимическим символизмом. Историк Ленгле дю Фреснуа сообщает, что ещё в 1742 году арка с иероглифическими символами благополучно стояла на кладбище Невинноубиенных. В двух нишах на внутренней стороне арки находились статуи святого Иакова и святого Иоанна, а ниже последней располагалась фигура самого Фламеля, читающего книгу, — на пьедестале значились буквы N. F. К сожалению, последовательность цветов, иллюстрирующих стадии алхимического процесса, к тому времени уже была совершенно неразличима. Кроме того, на том же кладбище была общая усыпальница, где находились кости, извлечённые из земли во время рытья новых могил, и на её колоннах имелась надпись:

«Эта усыпальница была построена и пожертвована церкви ради любви к Господу нашему в лето 1399.

N. F.»

Слева от портала Мариво церкви Сен-Жак-де-ла-Бушри был барельеф, изображающий Никола Фламеля, преклонившего колени перед святым Иаковом, а справа — его жену, Пернеллу, воздающую почести святому Иоанну. Они были обозначены, соответственно, буквами «N» и «Р».

На улице Нотр-Дам у портала святой Женевьевы Арденской в нише тоже стояла статуя Фламеля: он был изображён коленопреклонённым перед аналоем и устремившим взор на святого Иакова. Надпись под статуей гласила:

«N. F. Этот портал был возведён в 1402 году на пожертвования многих».

И стену недостроенной больницы на улице кладбища святого Николая-в-полях украшали инициалы Фламеля.

Когда в 1717 году церковь Сен-Жак-де-ла-Бушри была снесена, украшенная надписями плита с могилы Фламеля бесследно исчезла. Кокрен утверждает, что много лет спустя она обнаружилась в зеленной лавке на рю Дез-Ариа, где хозяин ничтоже сумняшеся использовал её гладкую обратную сторону в качестве разделочного стола. Сейчас она хранится в музее Клюни, где я имел случай полюбоваться ею во время моего последнего визита в Париж.

Она украшена барельефом, изображающим Христа, святого Петра и святого Павла, а между ними солнце и луну — алхимические символы серы и ртути, а также золота и серебра. Надпись гласит, что Никола Фламель, бывший нотариус, завещал церкви дома и доходные бумаги, которые приобрёл за время жизни и сделал дары различным церквам и больницам Парижа. Надпись отражает скромность истинного гуманиста и подлинного Философа Герметического искусства.

Но давайте вернёмся к тайне предполагаемой смерти Фламеля. Известный путешественник, писатель, картограф и антиквар XVIII века Поль Люка рассказывает в своей книге «Путешествие по Малой Азии» (Амстердам, 1714 год) следующую любопытную историю:

«Я был в Бронозе, в Натолии, и, отправившись на прогулку с неким человеком, набрёл на небольшую мечеть, окружённую садами и фонтанами, открытыми для доступа публики; нас быстро провели в помещения при ней, где мы увидели четверых дервишей, приветствовавших нас со всей возможной любезностью и пригласивших нас разделить с ними трапезу. Нам сказали, и вскоре мы имели возможность в том убедиться, что это были мужи величайших достоинств и мудрости; один из них, сказавший, что по происхождению он узбекский татарин, был, видимо, более образован, чем остальные, и, казалось, говорил на всех языках мира. Побеседовав со мной немного по-турецки, он спросил, знаю ли я латынь, испанский или итальянский. Я сказал, что, если ему угодно, он может говорить со мной по-итальянски; однако вскоре по моему акценту он догадался, что этот язык для меня не родной, и напрямую спросил, из какой страны я приехал. Узнав, что я родом из Франции, он тут же заговорил со мною на таком превосходном французском, словно вырос в Париже.

— Сколько лет, милостивый государь, — спросил я его, — вы провели во Франции?

Он ответил, что никогда там не был, но очень бы хотел предпринять такое путешествие.

Я сделал всё, что было в моих силах, чтобы укрепить его в этом решении и убедить, что Франция — истинная колыбель учёности, а её король — покровитель всех наук, взявший на себя все расходы по моим путешествиям ради собирания записей о древностях, зарисовок памятников, коллекций монет и рукописей, исправления карт и так далее, самолично дав на то своё высочайшее повеление. Когда наша беседа подошла к концу, дервиши пригласили нас в свой дом, стоявший у подножия горы. Выпив кофе, мы расстались, но хозяева взяли с меня обещание, что я вскорости снова приду, чтобы с ними повидаться.

Десятого числа дервиш, которого мне представили как узбека, пришёл ко мне с визитом. Я показал ему купленные мною рукописи, а он заверил меня, что они обладают огромной ценностью и написаны великими авторами. Это был человек выдающегося образования в самых разных сферах; внешне казалось, что ему лет тридцать, но беседа убедила меня, что ему, должно быть, не менее ста.

Он поведал мне, что у него есть ещё шестеро друзей, и все они путешествуют по миру ради совершенствования своих знаний, а раз в двадцать лет встречаются в заранее условленном месте. Я понял, что Броноза была как раз местом их встречи и что четверо из них уже прибыли. Наша беседа попеременно вращалась вокруг религии и натурфилософии; под конец мы заговорили о химии, алхимии и каббале. Я сказал ему, что люди разумные считают всё это, а в особенности Философский камень, простыми выдумками.

— Это не должно удивлять вас, — сказал он мне в ответ, — мудрец всегда спокойно слушает невежд, но не даёт своему уму пасть на их уровень. Говоря о мудреце, я имею в виду человека, который наблюдает, как всё на свете умирает и возрождается, без особого беспокойства; в его распоряжении больше богатств, чем у самого великого владыки, но живёт он умеренно, выше событий суетного мира.

Здесь я остановил его:

— Но при всех своих максимах мудрец тоже умирает, как и все остальные люди!

— Увы, — ответствовал он, — думаю я, что вы незнакомы с высшим знанием. Человек, которого я вам описал, разумеется, умирает, ибо смерть неизбежна, но он делает это, лишь дойдя до самых отдалённых пределов своего земного существования. Наследственные болезни и слабости сокращают жизнь человека, но мудрец через использование правильных средств умеет избегать всего, что ослабляет животные функции организма или мешает их осуществлению, и делает это в течение тысячелетий.

Я был крайне удивлён услышанным.

— И вы станете убеждать меня, что все, владевшие Философским камнем, жили тысячи лет?

Он же серьёзно ответил:

— Без сомнения, они это могли. Решение зависело исключительно от них.

Наконец, я взял на себя смелость упомянуть знаменитого Никола Фламеля, который, как говорят, получил Философский камень и, тем не менее, определённо умер.

Он улыбнулся моей простоте и спросил весело:

— Вы действительно верите в это? Нет-нет, мой друг, Фламель ещё жив — ни он, ни его жена не умерли. И трёх лет ещё не прошло, как я видел их обоих в Индии; он — один из лучших моих друзей.

Далее он рассказал мне историю Фламеля, которую услышал от него самого и которую я читал в книгах, до того самого момента, когда король Карл VI, правивший в то время, послал месье Крамуази (sic!) и его присных выяснить происхождение внезапного богатства Фламеля и когда последний осознал, в какой опасности он находится.

Временами слава может быть очень неудобной, но мудрый человек избегает её, принимая меры предосторожности. Фламель понял, что его обязательно арестуют, как только поймут, что он получил Философский камень. А поскольку слухи о его щедрости уже ходят по всему Парижу, обвинение в занятиях алхимией не заставит себя ждать. Он избежал преследований, опубликовав известия о своей смерти и смерти жены. По его совету, она притворилась, что заболела, а по прошествии некоторого времени появилось сообщение о её смерти. На самом деле она уехала в Швейцарию и там ждала, когда он к ней присоединится. Вместо неё в могилу опустили бревно, одетое в её платье; а дабы всё было сделано с соответствующими случаю церемониями, в одной из часовен, сооружённых на её деньги, было произведено погребение. Некоторое время спустя Фламель применил ту же тактику и, поскольку деньги значительно облегчают решение многих проблем, врачей и духовенство без труда убедили поспособствовать подлогу. Фламель оставил завещание, в котором выразил желание быть похороненным в той же могиле, что и его жена, и чтобы над усыпальницей непременно возвели пирамиду. И пока живой адепт преспокойно ехал в Швейцарию к жене, в могилу опустили второе бревно. С тех пор Фламель и Пернелла оба вели философскую жизнь то в одной стране, то в другой. Такова истинная история Никола Фламеля, а не то, во что вы верите или во что верят у вас в Париже, где мало кто обладает подлинным знанием».

Глава пятая Прочие создатели золота

Мы неоднократно слышали, что сама идея философского камня ошибочна, но все наши взгляды строились путём проб и ошибок, и то, что мы сегодня считаем истиной в химии, ещё до наступления завтра может быть признано заблуждением.

Юстус фон Либих. Письма о химии

Велик бог.

Сие есть жезл Гермеса: прикоснись им к чему пожелаешь, и, говорят, оно станет золотом.

Эпиктет, Арриан. Беседы, III, 20

Согласно Эжену Канселье, основное влияние на Фулканелли оказал Василий Валентин, явный фаворит среди алхимиков-практиков всех веков. Однако, несмотря на то что исследователи постоянно обращаются к работам Валентина, о подлинной личности адепта известно мало. Его алхимический псевдоним означает «могущественный князь», и, как мы рассмотрим позднее на примере Фулканелли, перед нами классический случай «человека, которого никогда не было».

Неизвестно доподлинно, жил ли Валентин в XII, XIII или XIV веке, но не далее как в 1515 году император Священной Римской империи Максимилиан I приказал произвести тщательные изыскания в бенедиктинских архивах в Риме, но не обнаружил ни следа существования этого таинственного монаха.

Считается, что он родился в 1394 году в Майнце, вступил в орден бенедиктинцев и стал каноником приорства святого Петра в германском городе Эрфурте. Многие специалисты по истории алхимии полагают, что это вымышленная фигура, возможно, символический глава некой отдельно взятой школы алхимической мысли, под чьим именем анонимные экспериментаторы публиковали свои работы. Однако «История Эрфурта» Иоганна Гудемуса, датируемая 1675 годом, утверждает, что к 1413 году Валентин уже был приором, и описывает его как человека, обладающего действительно глубокими знаниями о природе.

С точки зрения алхимии имя Валентина более всего ассоциируется с сурьмой — блестящим, серебристо-белым металлом, встречающимся в природе в виде антимонита, стибнита или сульфида сурьмы, а также в соединении с мышьяком, серебром, никелем и в окислах. Благодаря Валентину, который первым использовал сурьму в медицинских целях, её стали применять как рвотное, отхаркивающее и потогонное средство, хотя в высоких дозах это сильный яд. Кроме того, её с большим успехом использовали для лечения гемоглобинурийной лихорадки и сонной болезни.

Предположение, что Валентин дал сурьме именно такое название (антимоний) из-за сильного раздражающего действия, оказываемого ею на монахов, на которых он её проверял, забавно, но маловероятно. Валентин писал на верхне- и средненемецком языках, и на втором из них сурьма будет speissglas, что не несет никаких фонетических либо интерпретационных коннотаций с французским antimoine, предположительно подразумевающим жестокость по отношению к несчастным монахам.

Тем не менее, самая известная работа Валентина — именно «Триумфальная колесница сурьмы» («Currus Triumphalis Antimonii», Лейпциг, 1604 и 1611). Наряду с «Двенадцатью ключами» она остается его наиболее цитируемым сочинением. Считается, каждая буква и каждое слово «Колесницы» полны глубочайшего смысла — «вплоть до точек и запятых».

Считается, что Валентин смог получить Философский камень — потому что он его описывает: белый или красный, «камень и в то же время едва ли камень; в нём проявляется единая природа». Также он говорит: «Его цвет варьируется от прозрачно-красного до тёмно-коричневого, и от рубинового до гранатового, а ещё он невероятно тяжёлый».

В результате тщательнейших исследований Валентин открыл множество полезных химических реакций, в том числе:

— получение бренди в результате дистилляции вина и пива и последующее его очищение с помощью углекислого калия;

— получение соляной кислоты из морской соли и серной кислоты;

— получение меди из пирита (медного колчедана) путём его превращения сначала в медный купорос (сульфат меди) и последующего погружения куска железа в его жидкий раствор;

— получение сульфоэфира путём дистилляции смеси винного спирта и серной кислоты.

Есть множество историй о том, как писания Валентина увидели свет уже после его смерти. Подобно Раймонду Луллию, он, судя по всему, хотел, чтобы в течение жизни они оставались неопубликованными. «Тайные книги, или Последняя воля» были впервые изданы в Страсбурге в 1645 году, а на титульном листе лондонского издания 1671 года значилось:

«Последняя воля и завещание Василия Валентина, монаха ордена святого Бенедикта, которое он спрятал под мраморной плитой за алтарём кафедрального собора имперского города Эрфорда; оставив его там, дабы его нашёл тот, кого Божий Промысел сочтёт того достойным».

В предисловии Валентин говорит:

«Я не желаю, чтобы оно было похоронено вместе со мной и стало добычей и пищей червей, но пусть будет оставлено на земле и сохранено в тайне от лихих людей, и хочу я, чтобы было оно положено в тайном месте и никто не подошёл бы к нему близко, кроме того, кому Богом предназначено, другие же писания мои увидят свет скорее него».

Другие писания Валентина, гласит легенда, были спрятаны в колонне церкви приорства и обнаружены только спустя несколько лет после его смерти, когда молния ударила в здание и повредила каменную кладку. Правда ли это или нет, но это совпадает с его желанием, выраженным в завещании.

С точки зрения алхимии, Валентин привлёк внимание своих коллег-ищущих к третьему принципу — соли, несмотря на то что некоторые арабские авторы, писавшие до него, уже разрабатывали концепцию ртути, серы и соли как трёх начал алхимического искусства. Он говорил:

«Все вещи состоят из трёх субстанций — ртути, серы и соли… Но знайте, что Камень получают из одного, двух, трёх, четырёх и пяти. Из пяти — квинтэссенция его собственной субстанции, как она есть. Из четырёх мы постигаем четыре стихии. Из трёх — принципы всего сущего. Из одного и это есть первая сущность всего, эманировавшая из первого слова творения».

Знакомые с каббалой тотчас же проведут параллели между Валентиновой системой эманации «первого слова творения» и сефирот Древа Жизни, эманирующими из безграничного и непознаваемого Эйн Соф.

Неизвестно, кто был учителем или инициатором Валентина, но известно, что прежде, чем записать результаты своих исследований, он предпринимал паломничество к гробнице святого Иакова в Сантьяго-де-Компостелла, как Луллий и Фламель до него. В «Триумфальной колеснице»^[136] он пишет о своём «многотрудном паломничестве», а также таинственно и многозначительно упоминает, не вдаваясь при этом ни в какие детали, что совершено оно было «во исполнение обета». Обета кому? Возможно, к нему в приорство наведывался некий неизвестный странствующий Учитель, тайно убедивший его сделать это.

Дата смерти Валентина неизвестна, как и его подлинная личность. Но его влияние, которое невозможно отрицать, остаётся значительным и по сей день. Современный алхимик Лапидус подчёркивает огромную важность роли сурьмы в Великом Делании. Он указывает, что первое слово «Тайной книги» Артефия, написанной в XII веке, — именно «сурьма». И поэтому, хотя Валентина по праву считают пионером медицинского применения сурьмы, первым, кто оценил её значение в рамках алхимического процесса, был, разумеется, не он.

Лапидус называет сурьму «металлом, который редко упоминался в алхимической литературе, а когда это всё-таки происходило, оставлялся без должного внимания, как если бы он не имел никакой ценности. Можно проштудировать сотни алхимических трудов и не встретить ни следа металла под названием сурьма. И тем не менее Артефий был настолько откровенен, что в первых же строках своей книги открыл читателям важнейшую тайну — что сурьма жизненно важна для Делания».^[137]

Граф Бернард из Тревизо, или Бернард Тревизанский, как его часто называют, был сыном врача и родился в 1406 году в Тревизанской марке, входившей в состав Венецианской республики. История его поисков Философского камня и получения оного вызывает определённое доверие, в особенности по причине удивительной настойчивости, проявленной этим человеком перед лицом непрекращающихся трудностей и отчаяния, сопутствовавших ему довольно долгое время. Он приступил к алхимическим исследованиям в весьма нежном возрасте — в четырнадцать лет — и, по собственному признанию, не добился ни малейшего успеха, пока ему не стукнуло восемьдесят три. И даже тогда ему суждено было купаться в лучах триумфа всего лишь один год.

История Тревизана весьма недвусмысленно подчёркивает, что истинной и окончательной целью алхимических поисков является не трансмутация неблагородных металлов в золото и даже не продлевающий жизнь эликсир. Иначе зачем человеку было так долго стараться — и всё равно радоваться, даже несмотря на то, что успех пришёл к нему в совсем преклонном возрасте? Очевидно, состояние Совершенства или Высшего Просветления, достичь которого позволяет обретение Камня, совершенно невыразимо и превосходит столь профанные соображения как предполагаемая неотвратимость смерти.

Бернард Тревизанский по совету отца изучал Джабира и Аль-Рази в оригинале. Он тратил большие суммы денег на изучение то одной, то другой системы — и всё безрезультатно. Время от времени в процессе поисков он использовал различные вещества в качестве prima materia, но ни одно из них не подошло: ректифицированный спирт, морская соль, серебро и ртуть; скорлупа, белки или желтки яиц; сульфат железа восьмикратно очищенный уксусом; ртуть, серебро, сера и оливковое масло; золото, серебро и ртуть. Пытаясь вычислить правильный метод, он посетил Испанию, Италию, Англию, Шотландию, Голландию, Германию, Францию, Египет, Персию, Палестину, Грецию и Родос, где общался со священнослужителями, философами и просто шарлатанами.

Насколько нам известно, Тревизан не следовал указаниям никакого Учителя, когда, наконец, добыл Философский камень, но полагался лишь на молитву и Божественное руководство, с одной стороны, и на тщательное сравнительное изучение алхимических источников — с другой. Особое внимание он уделял тем местам, в которых разные авторы соглашались друг с другом или их мнения просто совпадали. Самая известная его работа — «Аллегория источника», содержащаяся в его «Трактате о натурфилософии металлов».

Эта «Аллегория» представляет собою подобное сну повествование, напоминающее легенду о Святом Граале, об алхимическом процессе, включающем в себя купание короля в тайном горячем источнике, спрятанном в дубовом дереве и запечатанном круглым белым камнем.

«Кто, прочитав книгу сию, не постигнет Камень сам по себе, — пишет Тревизан, — тот никогда не постигнет нашего Делания, сколь бы много он ни работал. Ибо в этой самой аллегории содержится всё Делание целиком, со своими практиками, сроками, цветами, порядками, способами, расположениями и последовательностями, о которых я поведал, руководствуясь исключительно благочестием, милосердием и состраданием к несчастным искателям этой драгоценнейшей тайны».

И хотя было бы сложно указать конкретную личность, просветившую Бернарда Тревизанского и наставившую его на путь к Просветлению, в «Аллегории источника» содержатся весьма важные ключи, свидетельствующие о возможном суфийском влиянии на Тревизана. Дело в последовательности цветов, которые автор аллегорически описывает как цвета одежд короля, купающегося в тайном источнике.

По сюжету Тревизана, король приезжает к источнику и в строжайшем порядке начинает снимать свои облачения, передавая их одно за другим своим слугам, персонифицированным в виде богов или же планетарных духов Сатурна, Юпитера, Марса, Луны и Солнца. Последовательность цветов такова: золотой (верхнее одеяние), чёрный (бархатный дублет), белый (нижняя сорочка) и красный (кроваво-красная плоть короля). В алхимическом процессе это основные стадии работы в произвольно перемешанном порядке. Нормальная их последовательность: нигредо (черный цвет, разложение, смерть); альбедо (белый цвет, регенерация, возрождение); желтый цвет оживляющей ферментации и очищения и, наконец, рубедо (красныйцвет, экзальтация и достижение окончательного совершенства).

Этот аллегорический процесс — зачастую намеренно приводимый писавшими об алхимии авторами в неправильном порядке — соответствует суфийской системе активации латаиф, органов высшего восприятия и осознания, о которых мы уже упоминали раньше.

Вот что говорит по этому поводу Идрис Шах:

«Последовательность цветов, приводимая алхимиками в западной литературе, может рассматриваться как система сосредоточения на определённых участках тела, если сравнить её с суфийской литературой, посвящённой духовным упражнениям».^[138]

Цветовые соответствия латаиф таковы: желтый — Разум (калб), левая сторона тела; красный — Дух (рух), правая сторона тела; белый — Сознание (сирр), солнечное сплетение; чёрный — Интуиция (хафи), лоб. Если поместить их в обычном западном алхимическом порядке — черный, белый, жёлтый, красный, — то последовательное движение руки по этим четырём точкам даст знак крестного знамения. Разумеется, это не исключительно христианский жест, а куда более древняя мистическая практика, проводящая параллели между символическими цветами и тонкими энергетическими центрами тела, а также традиционными четырьмя стихиями, кардинальными точками и пифагорейским пониманием четвёрки как основы материи. (Термин «пифагорейский» я использую здесь исключительно ради узнавания концепции; я считаю греков не родоначальниками продвинутых математических систем, а лишь продолжателями дела египтян, укравшими у последних знания и славу.^[139])

В любом случае я осмелюсь выдвинуть предположение, что пристальное внимание Тревизана к цветам в его «Аллегории источника» — как и украшения арок Никола Фламеля на кладбище Невинноубиенных — указывает, что на определённом этапе своих странствий и тот и другой прошли посвящение у суфийского Учителя.

Как и в случае с Василием Валентином, о посвящённом по имени Тритемий из Спонхейма, что на Рейне, известно прискорбно мало — только то, что он родился в 1462-м, а умер в 1516 году, изучал гипноз, телепатию, спиритизм, ангелологию, гадания, колдовство и алхимию, а также был весьма почтенным и учёным аббатом. Легенда гласит, что во время снежной бури Иоганн Тритемий нашёл убежище в бенедиктинском монастыре и был так впечатлён покоем, миром и уединением этого места, что решил присоединиться к братии и со временем поднялся до сана настоятеля.

Тритемий оказал самое непосредственное влияние — в неявной, впрочем, форме — на пришедших позднее великих оккультистов, в том числе и на знаменитого астролога, мистика и алхимика Елизаветинской эпохи доктора Джона Ди и его медиума Эдварда Келли. Тритемий, видимо, был не только алхимиком, но и специалистом по криптограммам и шифрам, что имеет первоочередное значение для работы во многих трудных областях оккультной философии — в том числе и каббалистической — и прикладной магии. На самом деле именно благодаря малоизвестной работе Тритемия под названием «Стеганография», обнаруженной Ди в книжной лавке в Антверпене в 1563 году, последний и смог за двенадцать дней завершить свой монументальный труд «Иероглифическая монада», над которым работал в течение семи лет.

«Стеганография» — весьма сложная дисциплина, связывающая числа с системами естественной магии и использующая символы и коды, понять которые, видимо, был в состоянии только сам Ди. Государственный деятель той эпохи сэр Уильям Сесил, с которым Ди вёл переписку, описывал эту книгу как «имеющую невыразимую ценность для безопасности королевства». Без сомнения, она оказалась для Ди значительным подспорьем в разведывательной и шпионской деятельности, осуществляемой им для Ее Величества Елизаветы I.

Современный историк магии Д. П. Уокер охарактеризовал эту работу Тритемия как «частично трактат по криптографии, в котором методы шифрования представлены как демоническая магия…». «Следует также отметить, — добавляет он, — что астрологическая магия Тритемия представляет собой не просто разновидность телепатии; это ещё и средство обретения универсального знания»^[140] (курсив К. Р. Джонсона).

Именно благодаря влиянию Тритемия Джон Ди смог разработать собственную сложную систему криптографии, которой до сих пор пользуются современные маги и которая считается очень важным и эффективным магическим средством. Не так давно доктор Доналд С. Лэйкок, старший научный сотрудник отдела лингвистики Института тихоокеанских исследований Австралийского Национального университета издал «Полный Енохианский словарь».^[141] Он содержит подробный анализ и алфавитный указатель так называемого ангельского или енохианского языка, полученного Ди и Келли, по их собственному утверждению, при помощи высших сил. У него есть своя грамматика и синтаксис, а кроме того, этот язык опроверг все попытки доказать его искусственную или же сфабрикованную природу.

Тритемий оказал непосредственное влияние ещё на одного оккультиста — самого, возможно, загадочного и знаменитого персонажа истории алхимии и медицины, человека, именовавшего себя Парацельсом. Он родился в Эйнзидельне, в Швейцарии, в 1493 году, рос и воспитывался в Виллахе, в Австрии, где его отец служил врачом, а его полное имя было Филипп Ауреол Теофраст Бомбаст фон Гуггенхайм.

Как и многие его предшественники, Парацельс не верил в книжное обучение и провёл большую часть своей недолгой жизни, путешествуя в поисках знания и опыта из первых рук. «Магия — вот учитель медицины, лучший, чем любые книги», — писал он.

Учился он сначала в Базеле, потом в Вюрцбурге у Тритемия. Свой псевдоним он взял в честь римского врача Цельса (25 г. до н. э. — 50 г. н. э.). Считается, что докторскую степень он защитил в Ферраре, в Италии, около 1515 года, а оставшуюся часть жизни провёл в путешествиях по разным городам и в беседах с простыми людьми об их недугах. Странствия приводили его на Сицилию, в Испанию и Португалию — в страны, испытавшие сильное влияние суфийских и еврейских учителей. Вероятно находясь именно в одном из этих древних центров обучения, он и решил отправиться на Восток, в Турцию. В Константинополе он получил посвящение — Идрис Шах утверждает, что в суфизм; Мэнли П. Холл — что «в высшие тайны алхимии коллегией исламских мудрецов, удостоивших его Высшей Тайны, выраженной в образе Камня Азот, „Философского Огня“ западных адептов».^[142]

Парацельс побывал также в Париже и Лондоне (около 1519 года), в Стокгольме, Москве и Греции. На недолгое время он принял пост городского врача и профессора медицины в Базеле, предложенный ему после исцеления одного пациента, которое показалось людям чудом. Когда местные доктора разводили руками и предлагали немедленную ампутацию, Парацельс смог спасти поражённую гангреной правую ногу известного учёного и печатника Иоганна Фробениуса.

На протяжении всей своей карьеры Парацельс вызывал у своих коллег-медиков только ненависть — вероятно, вследствие своей не допускающей возражений прямоты, яростного темперамента и явного презрения к их методам и мнению признанных авторитетов. К вящему их негодованию, Парацельс воздерживался от употребления традиционной для врачебного сословия латыни и предпочитал родной язык.

Говорят, что в Базеле он как-то прочёл лекцию по медицине, а затем перед лицом собравшихся докторов и учёных сжёг в медной жаровне работы наиболее почитаемых классических авторов — таких как Гален и Авиценна. «Знайте же, о врачи, что в моей шапочке больше знаний, чем во всех ваших головах, вместе взятых, а в моей бороде больше опыта, чем во всех ваших академиях», — объявил он. К ужасу окружающих, Парацельс стал ходить чисто выбритым, в отличие от большинства учёных мужей того времени, что дало его врагам повод распускать слухи, что он лишён мужской силы.

В своём труде под названием «Paragranum» он развивал мысль, высказанную в той скандальной хвастливой речи в Базеле: «Авиценна, Гален, Разес, Монтанья и все остальные, не вы надо мною, но я над вами! Вы, люди из Парижа, Монпелье, Швабии, Мейсена и ещё с полдюжины других мест, не вы надо мною, но я над вами! Даже в самом дальнем углу не найдётся среди вас такого, на кого не помочатся собаки. Но я лишь буду королём, а королевство — моим».

Несмотря на позор и осуждение, порождённые его выступлениями, Парацельсу было чем хвалиться. Посещая копи Австрии, Венгрии и Германии, разговаривая с обычными людьми и с цыганами, от которых он многое узнал о лечебных свойствах трав, и действительно фундаментально изучил свойства металлов и руд, особенности металлургического производства, и профессиональные заболевания, широко распространённые в этих промышленных регионах. Парацельса не просто интересовало получение золота алхимическим путём — он искренне хотел избавить человечество от страданий и болезней и пытался найти способ сделать это через полевые исследования, а не сидя покорно в библиотеке и читая древние трактаты. Оставаясь приверженцем Герметической философии, он верил, что только природа может быть настоящим целителем и единственное, что может сделать врач, это запустить или ускорить естественный процесс.

Судя по всему, он обладал подлинным целительским даром. Парацельс полагал, что человек состоит из трёх начал — тела, души и духа, эквивалентами которых служили алхимические соль, сера и ртуть. Он писал:

«Знайте, что все семь металлов рождаются из тройной материи… Ртуть есть дух, Сера — душа, Соль же — тело… душа, которая воистину есть Сера… объединяет эти две противоположности, тело и дух, и превращает их в единое целое…»

Парацельс называл сущность жизни «мумией» и считал, что можно построить «микрокосмический магнит», чтобы притягивать эту сущность, с помощью естественных органических материалов, таких как кровь, пот, волосы, моча, экскременты, поскольку в них сохраняется что-то от этой сущности. Он считал, что, прикладывая эти «магниты» к телу, можно вывести из организма мумию, оказавшуюся испорченной. После использования органический магнит зарывался в землю и на этом месте сажалось растение, в которое и уходила испорченная мумия. Теоретически, когда растение вянет и умирает, вытягивая мумию из магнита, пациент выздоравливает.

Репутация, заработанная у тех, кого он исцелил — в противоположность клеветникам и критикам, — привела к тому, что Парацельс пользовался большим успехом. Везде, куда он приезжал, его сопровождала слава великого целителя.

В некоторых случаях Парацельс работал и с обычными металлическими магнитами — предвосхищая труды Франца Месмера на два века. Он полагал, что магниты могут уравновешивать и регулировать течение «нервной жидкости» в теле. Легенда гласит, что таким образом ему удавалось исцелять истерию и эпилепсию.

Возможно, самое важное, что сделал Парацельс для науки, — начал научное исследование применения металлов в медицинских целях, что послужило естественным развитием экспериментов Валентина с сурьмой. Хотя ранние алхимические авторы и обращали внимание на медицину, он первым на Западе записал свои теории и результаты исследования этих «квинтэссенций», получаемых путём растворения металлов в химических реагентах.

В книге «Парацельс: избранные сочинения» Иоланда Джакоби пишет:

«Сейчас его считают первым современным учёным-медиком, предтечей микрохимии, антибиотиков, хирургии ранений, гомеопатии и целого ряда других ультрасовременных достижений».^[143]

Он написал первый подробный трактат о причинах, симптомах и лечении сифилиса; учил, что эпилепсия — не безумие и не одержимость демонами, а обычная болезнь; стал первым, кто идентифицировал бронхиальные недуги шахтёров и горных рабочих как профессиональные заболевания; изучал такие терапевтические меры, как естественные минеральные ванны, свежий воздух и освещение в палатах больных, а также необходимость квалифицированного хирургического вмешательства вместо опасных кровопусканий, используемых цирюльниками-костоправами.

Однако остаётся вопрос: добился ли он успеха в алхимии и удалось ли ему создать Камень?

И кажется, ответ будет «да».

Как утверждает Майкл Ниэндор в книге «Orbis Terrae Partium Succinta Explicatio» (Лейпциг, 1586), Парацельсу действительно удалось осуществить трансмутацию. Ниэндор, современник Парацельса, описывает, как тот сначала нагрел фунт ртути в тигле. Когда металл начал источать дым, он взял кусочек воска, в который была завёрнута частица измельчённого Камня, и бросил его в ртуть. Накрыв тигель, он оставил его на полчаса. Затем спросил Ниэндора, на что похоже получившееся вещество.

«Я ответил, что оно жёлтого цвета и похоже на золото, — пишет Ниэндор. — Я достал его из тигля, и это было золото. Он сказал: „Отнеси его к золотых дел мастеру, который живёт над аптекой, и скажи, чтобы он мне за него заплатил“. Я сделал, как он сказал, и золотых дел мастер взвесил слиток. Там оказался фунт без половины унции. Тогда он пошёл за деньгами…»

Используя то, что он называл Врачебной Тинктурой, Парацельс, по его собственному утверждению, исцелял многие заболевания, в том числе проказу и водянку. Тинктура была не чем иным, как измельчённым в порошок Камнем, основной жизнетворной эссенцией, которую алхимики часто именуют «Азотом». Её символом был алый лев. Парацельс носил с собой некоторое её количество в полом «яблоке» на эфесе своего меча. Говорят, он поднимал больных со смертного одра, просто прописывая им щепотку порошка. Одной женщине он сказал вмешать его в тёплое пиво для своего мужа — и тот исцелился.

В своём труде «О физической тинктуре», опубликованном уже после смерти Парацельса в 1570 году, он писал:

«Это тинктура, посредством которой первые врачи со времён Египта и вплоть до наших дней жили по сто пятьдесят лет. Жизнь многих из них длилась несколько веков, как ясно показывает история, хотя это относится не ко всем; поскольку сила его столь чудесна, что в состоянии озарить тело… и усилить его до такой степени, что оно будет свободно ото всех болезней и, несмотря на урон, причинённый преклонным возрастом, вновь станет как в дни юности. Итак, tincture physicorum есть универсальное лекарственное средство, пожирающее любую болезнь, подобно тому, как огонь пожирает дерево. Количество его ничтожно, но сила необорима».

Чтобы понять взгляд Парацельса на алхимию, нужно попытаться проникнуть за используемую им терминологию и изучить арабские корни и их употребление. Как указывает Идрис Шах: «Из-за Реформации Парацельсу теперь приходилось быть более осторожным, поскольку он придерживался психологической системы, не соответствующей ни католическим, ни протестантским понятиям».^[144]

Кроме того, Парацельс был в серьёзной немилости из-за несдержанности в словах и высокомерия. Удивительно ещё, что его реакционные коллеги-обыватели не надумали обвинить его в ереси.

Большой интерес вызывает один аспект жизни Парацельса, который его биографы неизменно находят загадочным — его репутацию горького пьяницы. Обычно людям бывает трудно понять, как человек, которого, согласно, по крайней мере, одному источнику, редко можно застать трезвым, может быть столь блестящим писателем и талантливейшим врачом. Разгадка, скорее всего, лежит в часто используемой суфийской аналогии между «вином» и внутренней мудростью. Когда он ходил по кабакам и толковал о вине, непосвящённые могли всерьёз подумать, что он имеет в виду именно спиртное. Но куда более вероятно, что он говорил о вине в том самом смысле, который подразумевает знаменитый суфийский афоризм: «Прежде чем в мире появились сады, виноград и вино, душа уже была пьяна вином бессмертия» (курсив К. Р. Джонсона). «А в результате его обвиняли в том, что он пьёт», — заключает Идрис Шах.^[145]

«Вином», о котором так часто говорил Парацельс, была на самом деле «суть» или «внутренняя реальность» — иначе говоря, «Азот», происходящий от арабского «элъ-дхат» или «эз-зат», означающего то же самое.

Шах пишет:

«Камень в суфизме есть дхат, субстанция, которая столь могущественна, что трансформирует всё, что входит с ней в соприкосновение. Это сущность человека, содержащая частицу того, что мы называем Божественным. Это „сияние“, способное вознести человечество на следующую ступень».^[146]

Далее Идрис Шах продолжает развивать интерпретацию алхимических субстанций в категориях суфизма, но нам придётся на некоторое время отвлечься от них. Суть в том, что Парацельс был фактически ещё одним странствующим Посвящённым, Учителем и целителем в правильном суфийском смысле слова. Как и для других подлинных ищущих, получение золота было для него лишь побочным эффектом следования по Пути — точно так же как чудеса Христа имели лишь косвенное отношение к его миссии на Земле.

Как уже говорилось, порошок, используемый в процессе трансмутации, можно также применять в гомеопатических дозах в качестве эликсира. И поскольку Парацельса считают родоначальником гомеопатии и известно, что он всё время носил с собой порошок Камня в полой рукоятке меча, это может пролить свет на обстоятельства его смерти, которые были весьма загадочны. Парацельс умер в 1541 году в возрасте всего сорока семи лет в зальцбургском кабаке «Белая лошадь». Детали кончины довольно неопределённы, но существует предположение, что его могли отравить агенты врагов. Однако весьма вероятной представляется и другая возможность: Парацельс умер от передозировки своей собственной тинктуры.

Суть гомеопатии в том, что проглатываемое пациентом средство — независимо от того, является ли оно природной минеральной солью или металлической тинктурой, вроде питьевого золота, — доводится до очень высокой концентрации, дабы увеличить силу, а затем разводится в огромных количествах воды. Мы уже видели, как Парацельс полагался на «чудодейственную силу» алхимических тинктур, а поскольку он повсюду носил с собой свой красный порошок, весьма вероятно, что он просто ошибся в дозировке — и отравил себя сам. Эта гипотеза, по крайней мере, объясняет, почему смерть пришла к нему так рано, невзирая на его целительский дар и мастерство, и почему она окружена такой тайной и неопределённостью.

«Давайте отринем все церемонии, заклинания, посвящения, — писал Парацельс в своей „Оккультной философии“, — и все прочие, подобные им, заблуждения и отдадим наше сердце, волю и смелость истинному камню… Если мы откажемся от эгоизма, двери распахнутся для нас и таинственное явит себя».

Около 1600 года в истории алхимии наступила точка поворота. Словно некие высшие силы издали примерно такую директиву: «Итак, дамы и господа, принципы Искусства были успешно внедрены в культуру человечества благодаря непрекращающейся цепи Посвящённых. Многие из них до сих пор тайно работают среди людей. А теперь давайте покажем непосвящённым, что мы — не миф и всё это время трудились не зря».

Примерно с того времени практические демонстрации получения золота алхимическими методами стали проводиться повсеместно — словно действительно по приказу свыше, призывавшему дать достойный ответ всем скептикам и критикам Искусства.

Пропагандистская кампания велась в совершенно свободном порядке, хотя посреди всего этого разнообразия и можно подчас обнаружить сходные методологические модели. Во-первых, по целому ряду источников, сам алхимик непременно должен был странствовать по городам и весям, время от времени устраивая публичные демонстрации своего искусства. Алхимик, напомним, это человек, который может изготовить Философский камень, или, как его ещё называли, порошок проекции. Осуществив эту операцию, он, дабы обеспечить себе инкогнито или возможность спокойно и безопасно исчезнуть — что, впрочем, не было обязательной частью сценария, — мог затем передать частицу порошка какому-нибудь постороннему лицу и предоставить ему самостоятельно совершать трансмутации. Или же, не раскрывая секрета изготовления субстанции, он отдавал порошок кому-нибудь из своих преданных учеников и отпускал его нести вести об Искусстве миру.

Истории известно два возможных варианта дальнейшего развития событий. Либо ученик, которому доверили толику драгоценнейшей субстанции, отправлялся в странствия, там и сям превращая горшочек ртути в серебро или тигель свинца — в золото и наслаждаясь при этом покровительством монархов и богатых аристократов. В один прекрасный миг запас порошка у него кончался, и, даже если он никогда не пытался выдать себя за настоящего адепта, невозможность и дальше производить золото по заказу или открывать избранным тайну производства Камня ставила его в крайне неудобное положение.

Кроме того, в исторических анналах время от времени появляются документальные сообщения об осуществлённой там-то и там-то трансмутации, подкреплённые показаниями двух или более достойных всяческого доверия свидетелей. Тщательное изучение обстоятельств дела наводит на мысль, что это результат направленной политики по выведению алхимии из тени — по крайней мере, частично. Иначе объяснить это явление не получается.

Разумеется, не все Адепты удалялись в тайные убежища, дабы в тиши и покое наслаждаться обретённым бессмертием, но некоторым действительно удавалось — как уже в наше время Фулканелли — исчезнуть, не оставив следа. Давайте рассмотрим несколько примеров.

Александр Сетон, судя по всему, полностью отвечает нашим критериям. (Он известен под такими именами, как Suchten, Sethonius, Suthoneus, Suethonius, Seehthonius, Sidon, Sidonius и даже Scottus, — видимо, из-за своего шотландского происхождения.) Считалось, что у Сетона была усадьба на морском побережье Шотландии неподалёку от Эдинбурга, возможно в Порт-Сетоне. В 1601 году о прибрежные скалы разбился голландский корабль, и Сетону удалось спасти кое-кого из команды, в том числе капитана судна Джеймса Хауссена. Сетон дал морякам приют, а затем посодействовал их возвращению на родину. На следующий год он навестил Хауссена у него дома в Эйкхайзене и пробыл у него несколько недель. В это время он подтвердил свою репутацию алхимика и произвёл некоторое количество трансмутаций.

Затем Сетон отправился в Амстердам, а Хауссен рассказал местному врачу по фамилии ван дер Линден о произведённых операциях и даже презентовал кусочек алхимического золота, при изготовлении которого 13 марта 1602 года лично присутствовал. Внук врача, Жан-Антуан ван дер Линден показал это золото своему знакомому Жоржу Морхоффу, который живо интересовался алхимией, а тот, в свою очередь, написал о нём историку аббату Ленге дю Фреснуа. Так Сетон попал в анналы истории. На этом этапе «свидетельства» об успешной трансмутации основываются исключительно на словесных показаниях Хауссена и обоих ван дер Линденов. Однако во время своих путешествий Сетон продолжал совершать трансмутации и каждый раз устраивал дело так, что при этом присутствовали независимые свидётели, в том числе и скептики, которые почти наверняка составят подробный отчёт обо всём, что видели.

Из Голландии Сетон отправился в Италию и Швейцарию, где познакомился с профессором Якобом Цвингером из Базельского университета и профессором Вольфгангом Динхаймом из Фрибурга. Динхайм впоследствии описал «Александра Сетониуса, родом с острова посреди моря» как весьма духовного обликом человека, невысокого и плотного, с красным лицом и бородкой, подстриженной во французском стиле.

И Цвингер, и Динхайм оба крайне скептически относились к алхимии, но Сетон убедил их поучаствовать в демонстрации. Цвингер принёс из дома свинец, тигель позаимствовали у местного ювелира, а серу купили по дороге в дом третьего из участников, где, собственно, и договорились произвести трансмутацию. Таким образом, шанс мошенничества был сведён к нулю. Сетон вообще не прикасался к ингредиентам и только принёс маленький бумажный пакетик, содержавший щепотку порошка проекции.

Когда свинец расплавили в тигле и смешали с серой, Сетон передал одному из учёных пакет с желтоватым порошком и велел высыпать его в смесь. Пятнадцать минут спустя объятые сомнениями профессора с изумлением увидали, как расплавленная масса в тигле превращается в золото. Ювелир, которого пригласили апробировать продукт, признал, что это было «арабское золото превосходной чистоты».

«Где же вы теперь со всей вашей педантичностью? — сказал им Сетон. — Узрите истину в свершившемся факте». После чего он дал своим свидетелям на память по куску полученного золота.

Цвингер и Динхайм впоследствии зафиксировали последовательность операций и изложили её в «Переписке с доктором Шебингером», опубликованной Эммануилом Кёнигом в его «Эфемеридах».

Потом Сетон поехал в Германию и посетил Страсбург, Кёльн и Франкфурт, где обнаружил множество шарлатанов и скептиков и продолжил свои демонстрации, чтобы доказать истинность алхимического искусства. В Оффенбахе, пригороде Франкфурта, ему хватило одного грана порошка, чтобы трансмутировать шесть унций три грамма ртути и поташа в равное количество золота. При этом присутствовало несколько свидетелей, в том числе и местный купец по фамилии Кох. Провизор оценил результаты эксперимента как чистое двадцатитрёхкаратное золото. Отчет об этом событии помещен в труде Теобальда де Хогеланда «Historiae aliquot Transmutationis Mettalicae pro defensione Alchemiae contra Hostium Rabiem»,^[147] изданном в Кельне в 1604 году.

В самом Кёльне Сетон изготовил тигель золота при пяти свидетелях, среди которых был известный хирург по имени Георг. В другой раз он взял у присутствовавшего при эксперименте рабочего щипцы и превратил их в золото.

Другие трансмутации были осуществлены в Роттердаме, Амстердаме, Франкфурте, Кёльне, Базеле и Гамбурге. По сути, эти мероприятия стали для него столь обычным делом, что, женившись на девушке из Мюнхена и не желая прерывать свой медовый месяц, он отправил вместо себя к Христиану II, курфюрсту Саксонскому, прослышавшему о знаменитом шотландце, своего слугу Уильяма Гамильтона вместо себя. Гамильтон осуществил трансмутацию в присутствии всего двора курфюрста в полном составе. Как сообщают «Алхимические древности» Галденфалка, золото было проверено и признано настоящим.

Христиан II пожелал познакомиться с Сетоном лично. Алхимик повиновался и передал ему из рук в руки малую толику порошка, но отказался раскрыть секрет изготовления Камня, за что был немедленно брошен в тюрьму. В полном противоречии со своим гуманным именем, Христиан втыкал в него железные булавки, пытал расплавленным свинцом, бил и прижигал горящими головнями, однако признания так и не добился. В результате Сетона оставили в одиночном заключении.

Вызволил его оттуда студент и будущий алхимик польского происхождения Михаэль Сендивогий, который подкупил и напоил охрану. Сетона перенесли в ожидавший неподалёку портшез — ходить он уже не мог — и, подхватив по дороге его жену, переправили в дом Сендивогия в Кракове. Несмотря на это благодеяние, Сетон так и не открыл своему спасителю тайну изготовления Камня.

«Ты видишь, что я перенёс, — сказал он ему. — Мои нервы на пределе, суставы вывернуты. Я истощён до крайности, моё тело почти при смерти — но даже чтобы исцелиться, я не открыл бы секретов философии».

Через несколько месяцев, 1 января 1604 года Сетон умер от заработанных в тюрьме недугов, а Сендивогий, которому было тогда тридцать восемь лет, унаследовал от него порошок проекции. Как утверждают некоторые авторы, в надежде, что она может знать тайну Камня, он даже женился на вдове Сетона. Как и следовало ожидать, она ничего не знала. Однако у неё была рукопись Сетона под названием «Новый свет алхимии».

Сендивогий, получив вожделенный порошок, стал выдавать себя за Адепта и опубликовал в Праге труд Сетона под именем Космополита. На обложке книги он поместил анаграмму, в которую включил своё настоящее имя: Autore me qui DIVILESCHI GENUS AMO (Я семь автор, любящий священное семя Леха, коим основано польское королевство). Позднее он опубликовал второй трактат, посвящённый сере, снова зашифровав своё имя в анаграмме: Angelus doce mihi jus (Ангел учит меня тому, что право).

Оставшаяся часть карьеры Сендивогия напоминает путь типичного неофита, не прошедшего посвящение. Он путешествовал по миру, производя трансмутации при помощи сетоновского порошка и получая в награду от зачарованных аристократов земли, дома и деньги, пока не закончился порошок. Будучи не в силах восполнить его запас, он опустился до мошенничества — начал покрывать серебром кусочки золота, чтобы сделать вид, будто получает его путём химических реакций.

Некоторые комментаторы полагают, что Сетон всё-таки передал Сендивогию секрет Камня и что последний вёл себя таким образом, только чтобы избежать трагической судьбы своего Учителя. Однако это предположение основано исключительно на словах его друга Яна Бодовского, который утверждал, что Сендивогий часто путешествовал инкогнито под видом слуги, спрятав запас порошка в полой ступеньке экипажа. («Жизнь Сендивогия в описании Яна Бодовского»). В любом случае действия Сендивогия очень мало похожи на поступки истинного Посвящённого — попытки выдать чужие работы за свои, экстравагантная жизнь и откровенное мошенничество. Судя по дальнейшей жизни Сендивогия, можно с достаточной определённостью утверждать, что Посвящённым он не был. Легенда гласит, что к нему в замок в Гроверне, что на границе Польши и Силезии, однажды наведались два таинственных незнакомца, прослышавшие о его славе алхимика. Они были членами Братства Розы и Креста и предложили Сендивогию вступить в их ряды, но тот отказался.

Будь он действительно посвящённым в тайны Пути, а не просто счастливчиком, по удачному стечению обстоятельств получившим в наследство от подлинного Адепта порошок проекции, Сендивогий, скорее всего, с благодарностью отнёсся бы к предложению вступить в тайное общество, членство в котором сулило ещё более захватывающие тайны. Вместо этого он предпочёл идти собственным путём и в 1646 году бесславно умереть в Парме в возрасте восьмидесяти четырёх лет.

После кончины мастера Сетона, в XVII веке в Европе — и Америке — всё же остался, по крайней мере, ещё один Посвящённый. Все свидетельства говорят в пользу того, что этот человек упорно продолжал выполнять «незримые указания» и пропагандировать реальность трансмутации.

Его имя, место рождения и дата смерти неизвестны, однако все знаки указывают, что он был одним из Высших Посвящённых алхимической традиции, которые появляются на арене истории, быть может, раз в столетие. Специалистам по истории алхимии он известен как Иреней Филалет.

Но прежде всего позвольте опровергнуть наиболее часто встречающееся отождествление этого человека с Томасом Воэном — клириком из Уэльса и автором трактатов по алхимии, братом поэта-мистика Генри Воэна. Жак Садуль, тщательнейшим образом изучивший этот вопрос, указывает, что Томас Воэн умер в 1666 году, «задолго до окончательного исчезновения Филалета с исторической сцены».^[148]

А. Е. Уэйт считает, что Воэн умер годом ранее, в феврале 1665-го, и предполагает, что смерть наступила в результате одного из его химических экспериментов. Мэри Энн Этвуд, в свою очередь, высказывает мнение, что она оказалась результатом передозировки эликсира. Идентифицировать Воэна с великим странствующим адептом стали, без сомнения, по той причине, что он писал под сходно звучащим алхимическим псевдонимом Евгений — а вовсе не Иреней — Филалет. Воэн окончил Колледж Иисуса в Оксфорде и служил викарием церкви Святой Бригиты в Ллансейнтфрейде, что в Бреконшире.

Давайте теперь вернёмся к «подлинному Филалету», как называл неизвестного адепта Жак Садуль. Многие авторы считают, что он родился в 1612 году, поскольку в самой своей знаменитой работе «Открытый вход в скрытый дворец короля», увидевшей свет в 1645 году, он пишет: «Я — философ, Адепт, не называющий себя никаким иным именем, кроме как Филалетом, что есть псевдоним, означающий „любящий истину“. В лето искупления мира 1645 исполнилось мне тридцать три года от роду…»

Быстрый подсчёт даёт нам дату рождения Филалета — 1612 год. Но независимо от любви к истине Филалет, вполне возможно, не совсем искренен. Ибо, как указывает Жак Садуль, в первых изданиях книги значится «двадцать три», а не «тридцать три», следовательно, автор родился в 1622, а не 1612 году. Однако Садуль совершенно справедливо замечает, что в последующих изданиях дата могла быть изменена публикаторами книги, просто не верившими, что столь юный человек может быть Адептом.

Филалет едва ли лично произвёл это исправление, считает Садуль, потому что ко времени появления последующих редакций алхимик уже бесследно исчез.

Особенный интерес в произведённом Жаком Садулем анализе этой проблемы вызывает предположение, что автор вообще мог не иметь в виду возраст. Цифра двадцать три могла в действительности означать время, понадобившееся Филалету на осуществление Великого Делания. Тридцать три же, учитывая, что автор был христианским мистиком, могло вообще быть символической цифрой, означающей достижение совершенства, которого и Христос достиг в исполнении своей земной миссии в возрасте тридцати трёх лет. Это допущение становится тем более вероятным, если принять во внимание, что философская система Филалета, содержащаяся в его книгах, весьма близка по сути своей к розенкрейцерской. У розенкрейцеров же, как и у франкмасонов, имелась последовательность степеней посвящения внутри ордена. И оба эти наполовину тайных мистических братства, напомним, произошли от суфийского ордена Строителей, придававшего особое значение нумерологической интерпретации числа «тридцать три».

Цитируя английского биографа, Садуль указывает период правления короля Карла I — примерно между 1625 и 1649 годами — как время взросления и становления Филалета.

Есть в биографии Филалета и ещё одна весьма важная деталь, относительно которой большинство исследователей пребывает в согласии: судя по всему, его порошок проекции был куда более мощным и эффективным, чем все предшествующие, по крайней мере те, сведения о которых дошли до наших дней. Историк алхимии Луи Фигье пишет: «Одного грана порошка на унцию ртути было достаточно, чтобы превратить её в золото; и если это полученное в результате трансмутации золото добавить к десятикратно большему объёму ртути, получаемая в результате тинктура была в силах трансмутировать 19 000 частей металла».^[149]

В 1618 году известный бельгийский химик-первопроходец Жан-Батист ван Гельмонт работал у себя в замке в Вильворде, когда ему неожиданно доложили о прибытии посетителя. Ван Гельмонт, всегда крайне скептически относившийся к алхимии, выразил решительный протест, когда незнакомец принялся толковать о трансмутации как о безусловной истине. В конце концов, ван Гельмонт был весьма квалифицированным специалистом и исследователем, изучал медицину и математику в Лувене, в двадцать два года защитил докторскую диссертацию по медицине и ещё в юности прочёл Гиппократа и классиков греческой и арабской науки. Но как бы там ни было, а незнакомец вручил ему несколько гранов некоего порошка.

«По цвету он напоминал шафран, — писал позднее ван Гельмонт в своей работе „О вечной жизни“, — но был гораздо тяжелее и блестел, словно измельчённое стекло». Дав ван Гельмонту все необходимые указания, таинственный посетитель собрался уходить. Химик спросил посетителя, неужели ему не интересно узнать результаты эксперимента, и тот ответил, что в том нет никакой необходимости, ибо операция совершенно точно завершится успешно. Когда незнакомец был уже на пороге, ван Гельмонт спросил, почему именно его избрали для проведения этого эксперимента. «Дабы убедить блестящего учёного, чьи труды составляют честь и благо для его страны», — последовал ответ.

Ван Гельмонт нагрел в тигле восемь унций ртути и добавил туда щепотку порошка. Через пятнадцать минут металл превратился в золото, и ван Гельмонт безоговорочно поверил в алхимию, несмотря на то что никогда сам не создал Камень.

«Я видел Камень, и держал его в руках, и добавил четвёртую часть переданного мне количества, завёрнутого в бумагу, к восьми унциям ртути, кипящей в тигле, и ртуть, издав тихий звук, стала полностью неподвижной и застыла в виде чего-то, напоминающего жёлтый воск; и вот после этого мы обнаружили, что восемь унций ртути превратились в одиннадцать гранов самого чистого золота; следовательно, один гран этого порошка превратит 19 186 частей ртути в лучшее золото… Тот, кто дал мне этот порошок, имел его в таком количестве, которое бы позволило получить двести тысяч фунтов золота…»

Ни у одного другого Адепта, за исключением неуловимого Филалета, не было порошка такой силы. Скорее всего, к ван Гельмонту наведался именно он.

Англичане по фамилии Старки, отец и сын, эмигрировавшие в Америку в начале XVII века, были совершенно уверены, что удостоились посещения этого великого Адепта. Около 1650 года они сдали комнату над своей аптекарской лавкой некоему господину. Тот говорил с английским акцентом и представился Джоном Смитом. Во время своего пребывания у них Смит попросил у Старки-старшего позволения пользоваться небольшой провизорской за лавкой. Хозяин, разумеется, согласился, но велел сыну присматривать за странным жильцом. Чем Джордж и занялся — через щель в перегородке.

Он увидел, как Смит расплавил в тигле свинец и бросил туда какой-то красноватый порошок. Через пятнадцать минут он перелил расплавленную массу в форму, и юный Старки, к крайнему своему изумлению, увидел, как та превращается в золото.

Стоя спиной к дырке, через которую наблюдал за ним Джордж, алхимик сказал: «Раз уж тебе так интересно, давай входи!» Парень вошёл и тут же, не сходя с места, прослушал небольшую лекцию по основам алхимии.

Отец и сын Старки, конечно же, начали докучать жильцу — признавшемуся, что он известен также под именем Филалет, — чтобы он открыл им секрет. Но, как и следовало ожидать, в один прекрасный день тот ушёл и не вернулся. Когда в 1664 году они вернулись в Англию, Джордж Старки написал введение к Филалетовой «Сущности алхимии».

Жак Садуль полагает, что в пребывании Филалета в Америке не может быть никаких сомнений. Доктор Майкл Фауст, опубликовавший собрание сочинений алхимика, поддерживал контакты с другими жителями Америки, которые также встречались с Филалетом или переписывались с ним. Среди них был знаменитый первопроходец современной химии Роберт Бойл. Сэр Исаак Ньютон тоже серьёзнейшим образом изучал работы Филалета — список «Открытого входа» из коллекции Британского музея снабжён постраничными аннотациями и целыми листами автографических комментариев Ньютона. Садуль рассказывает, что Бойл и Ньютон были столь убеждены в практической ценности алхимии, что даже пытались провести парламентский билль о запрете на разглашение тайны алхимического процесса, боясь его возможного влияния на рынок золота.

Эпизод с господами Старки выглядит очень типичным для жизни странствующего алхимика, который путешествует по миру, демонстрируя там и сям производство золота и время от времени, исчерпав средства к существованию, беря паузу, чтобы восполнить запас драгоценного металла, который затем можно было продать. В своих сочинения Филалет сам жалуется на жизнь, которую вынуждает его вести мантия Адепта, и выражает надежду, что когда-нибудь золота на свете будет что грязи и людей будет привлекать на стезю алхимического искусства не жажда наживы, а поиски внутренней истины. Кроме того, он замечает, что продавать алхимическое золото и серебро, не возбуждая подозрений, стало очень трудно.

Как-то раз, когда он пытался продать слиток алхимического серебра стоимостью около 600 фунтов, купца обуяли подозрения, и Филалету «пришлось уйти, не сказав ни слова, бросив своё серебро и деньги», которые он рассчитывал за него получить. Больше он никогда не пытался продать алхимическое серебро и золото.

В 1666 году Филалет был в Амстердаме, где передал английскую рукопись «Открытого входа» издателю для перевода на латынь. Любопытно, что именно в том году знаменитый голландский врач Иоганн Фридрих Швейцер, более известный как Гельвеций, который более чем скептически относился к алхимии, у себя дома в Гааге удостоился посещения таинственного алхимика. Незнакомец, отрекомендовавшийся Илией-мастером, приходил к Гельвецию дважды за три недели и во второй раз дал ему небольшую частицу Камня. Он пообещал прийти ещё, но так и не вернулся, а жена убедила Гельвеция самостоятельно попробовать произвести трансмутацию.

Гельвеций расплавил свинец в тигле, а жена бросила туда Камень, заключённый в кусочке пчелиного воска. Гельвеций вспоминает:

«Как только он расплавился, раздался шипящий звук, началось слабое кипение, и через четверть часа я обнаружил, что вся масса превратилась в превосходное золото. Перед тем как произошла эта трансформация, вещество стало ярко-зелёного цвета, но когда я перелил его в тигель, оно обрело цвет крови. Остыв, оно засверкало и засияло, как золото».

Золотых дел мастер предложил ему по пятьдесят флоринов за унцию драгоценного металла. Служитель голландского Монетного двора Парелий и второй ювелир по имени Брехтиль произвели независимую оценку золота и подтвердили, что оно совершенно чистое. Даже великий философ Спиноза^[150] пожелал поговорить с Гельвецием, а затем объявил, что его убедили. Спиноза, случайно оказавшийся в то время в Гааге, побеседовал с ювелиром Брехтилем, а на следующий год подтвердил в письме к своему другу, что золото не только было признано настоящим, но и в процессе апробирования трансмутировало частицы серебра, растворённые в азотной кислоте.

«После этого я отправился повидать самого Гельвеция, — писал Спиноза, — который показал мне золото и тигель, на внутренней поверхности которого ещё сохранились следы золота. Он рассказал мне, что использовал частицу Философского камня размером с четверть пшеничного зерна, которую бросил в расплавленный свинец, и добавил, что намерен поведать об этом всему миру. Адепт, от которого он её получил, уже делал такое в Амстердаме, где на самомделе его всё ещё можно было найти. Это всё, что я смог узнать у него касательно этого предмета».

И снова группа уважаемых скептиков была целиком и полностью обращена и взялась нести весть о реальности алхимической трансмутации в устном и письменном слове. И снова, как и в случае с ван Гельмонтом, оператор обладал самими порошком, но не средствами к его производству.

Самое интересное в этом эпизоде с Гельвецием — упоминание «Илии-мастера». Кто это такой? Мог ли это быть Филалет? Как справедливо отмечает Жак Садуль, весьма маловероятно, чтобы в Европе одновременно было два Адепта, обладающих столь могущественным Камнем. Ибо алхимик, пришедший к Гельвецию, сказал ему, что носит с собой в шкатулке из слоновой кости достаточно порошка, чтобы трансмутировать 40 000 фунтов неблагородного металла в золото.

Приход Илии-мастера был на самом деле предсказан самим Парацельсом. И, как указывает А. Е. Уэйт, алхимики XVII века с нетерпением ожидали появления этого загадочного мастера.^[151] Некоторые уже даже начали верить, что Парацельс и был этим Илией.

В своей «Книге о тинктуре философов» Парацельс писал: «Нет ничего скрытого, что не стало бы явным. Есть ещё множество тайн, связанных с трансмутацией, о которых мало кому известно, ибо даже будучи открытыми кому-то, они не становятся ту же всеобщим достоянием. Вместе с Искусством Господь даёт и мудрость хранить его в тайне до явления Илии-мастера. И тогда тайное станет явным».

В другом месте, рассуждая о купоросе, Парацельс говорит: «Малое и скромное Господь уже открыл нам, но более важное до сих пор сокрыто во тьме и там и останется, пока не придёт Илия-мастер».

Также у него сказано: «После меня придёт тот, чьей славы ещё не знает мир, но кому суждено открыть многое».

Оставляя в стороне предположения, что он и есть Илия, Филалет намекал, что тоже ожидает явления Учителя, который уже пришёл в мир и находится среди людей. В главе тринадцатой «Открытого входа» он пишет: «Пришло время, когда мы можем более свободно говорить об Искусстве. Ибо Илия-мастер уже здесь, и славные вещи уже открыты нам о Граде Божием. Я обладаю сокровищем, достаточным, чтобы купить весь мир, но не могу его использовать из-за жестоких происков злых людей…

Моя книга предшествует Илие и должна приуготовить царский путь для Учителя…».^[152]

Истинное значение таинственного Илии раскрывается в мимоходом обронённой А. Е. Уэйтом фразе в «Братстве Розы и Креста». Он говорит: «Я прихожу к заключению, что энтузиасты [то есть те, кто предвидел приход Илии] рассматривали его вовсе не как одного человека». Иными словами, Илия рассматривался как символ нового направлении или, если угодно, новой школы алхимической мысли, адепты которой уже появились среди людей. Имя Илии было очень хорошей метафорой, ибо Илия был, конечно же, тем самым библейским Илией Фесвитянином, знаменитым магом и пророком, которого в пещере кормили вороны. Чёрный ворон, или же ворона, был весьма популярным среди алхимиков символом, обозначавшим летучую природу первовещества в стадии нигредо, или разложения, в самом начале Делания. Библейский Илия не умер, а был взят на небо живым в огненной колеснице после того, как символически передал полномочия своему преемнику, Елисею. Закрепи летучее, говорят алхимики, и пусть летучее будет закреплено…

Лучшего легендарного воплощения процесса передачи знания, таким образом, трудно было и пожелать, особенно ввиду его ассоциации с бессмертием и достижением единства с Божественным сознанием вместо физической кончины.

Вслед за Парацельсом, которого современный французский оккультист и розенкрейцер доктор Серж Утэн именует розенкрейцером «вне всяких сомнений», Братство Розы и Креста считало Илию пророком грядущей вселенской реформации. Его огромное значение в качестве духовного символа хорошо понимал и алхимик Иоганн Рудольф Глаубер (1604–1668).

«Илия-мастер восстановит подлинную алхимическую магию древнеегипетской философии, утраченную более тысячи лет назад, — писал он. — Он принесёт её с собою и явит миру».

В общих чертах именно это и произошло в XVII веке с посвящённым Филалетом, а до него — с Сетоном, путешествовавшим по миру и стремившимся доказать реальность алхимии посредством публичных демонстраций производства золота. В результате алхимия получила новый толчок к развитию, разбудив интерес к Искусству в величайших научных гениях века — ван Гельмонте, Гельвеции, Бойле и Ньютоне.

У нас нет никаких данных о смерти Филалета. Он просто исчез со сцены, словно бы миссия его была уже выполнена, или чересчур частые появления на публике поставили под удар его собственную личную безопасность.

Подобно тому, как Елисей принял мантию Илии, так и Ласкарис принял миссионерскую эстафету от Филалета. Как и в случае с его предшественником, нам практически ничего не известно о происхождении и подлинной личности этого алхимика, хотя, возможно, он явился откуда-то с Востока. А поскольку он бегло говорил по-гречески, то его иногда считали потомком царского рода Ласкарисов.

А. Е. Уэйт пишет, что он представлялся как архимандрит монастыря на острове Митилена и вёл переписку с патриархом Константинопольским. Садуль утверждает, что он появился в конце XVII века, а период его активной деятельности простирался до тридцатых — сороковых годов XVIII века.

Подобно Филалету и Сетону, и даже в большей степени, чем они, Ласкарис сам предпочитал оставаться в тени и предоставлял другим производить трансмутации, просто выдавая им небольшие порции порошка проекции. Его современник, химик, советник Конрад Диппель, который, судя по всему, поставил себе задачей близко изучить Ласкариса и следил за его передвижениями по всей Европе, описывал его как человека в возрасте между сорока и пятьюдесятью годами. Любопытно, что тридцать лет спустя, когда Ласкарис в последний раз появлялся на людях около 1730 года, он выглядел точно так же.

О нём впервые заговорили в начале XVIII века в Берлине, когда он послал за аптекарем, поскольку был болен (или притворялся таковым). Тот послал вместо себя молодого подмастерья, с которым Ласкарис и разговорился. Оказалось, что молодой человек по имени Иоганн Фредерик Бёттгер изучал алхимию, прочёл работы Василия Валентина и даже пытался проводить практические эксперименты, не увенчавшиеся, впрочем, ни малейшим успехом. Уезжая из Берлина, Ласкарис дал Бёттгеру толику порошка, строго наказав ни в коем случае не рассказывать, откуда он его взял, и не использовать Камень, пока он, Ласкарис, не покинет город. Когда неверующие узрят результат, сказал он, они больше не смогут обвинять алхимиков в безумии.

Бёттгер сказал своему хозяину, что увольняется, дабы посвятить себя занятиям алхимией, а когда тот принялся протестовать и убеждать его, что это пустое и глупое занятие, сразил аптекаря наповал, трансмутировав серебро в золото при помощи полученного от Ласкариса порошка. Затем он повторил эксперимент в присутствии друга, и слухи о чудесах быстро расползлись по всей округе.

Не он первый, не он и последний. Беттгера так опьянила собственная слава, что он принялся хвастать, будто может сам приготовить Философский камень. Вскоре его призвали пред светлые очи короля Фредерика-Вильгельма I, однако он не послушался приказа и сбежал к своему дяде в Виттенберг. Позднее Беттгер нашёл убежище при дворе курфюрста Саксонии Августа II, короля Польского. Осуществив для него трансмутацию, он тут же, не сходя с места, был произведён в бароны. Он жил в роскоши и неге до тех пор, пока порошок не закончился, а потом был по повелению курфюрста посажен под домашний арест.

Ласкарис прослышал о злоключениях Бёттгера и попытался организовать его освобождение через посредника по имени доктор Паш. Однако из-за вмешательства родственников план побега, разработанный Пашем, не удалось осуществить, и дело закончилось пленением самого Паша. Тем временем Бёттгер с одобрения коменданта Кенигстонской тюрьмы графа Цирнхауса занялся гончарным ремеслом и между делом открыл формулу красного и белого фарфора, которая принесла ему богатство и обеспечила скорое освобождение. Умер он в тридцать семь лет от экстравагантного образа жизни и всевозможных излишеств.

Ласкарис передал порошок ещё двум помощникам-аптекарям — Герману Брауну из Франкфурта-на-Майне и некоему молодому человеку по имени Мартин. Браун осуществлял трансмутации в присутствии свидетелей, пока у него не кончился порошок, а Мартин растратил свою порцию, развлекая подружек и из чистого любопытства смешивая его с другими веществами, чтобы посмотреть, что получится.

Сам Ласкарис произвёл две трансмутации в Богемии в одной кузнице в присутствии советника Либкнеха. Три использовавшихся при этом тигля, по легенде, до сих пор находятся в собрании Йенского университета. Затем его след появляется в Амстердаме, где любознательный советник Дипель обнаружил человека, проводившего трансмутации при помощи порошка, данного ему неким Адептом, который по описанию весьма походил на Ласкариса.

В следующий раз известия о нём пришли в 1715 году из Гамбурга, где он оставил в доме барона фон Кройца, жаловавшегося, что он тридцать лет потратил на безуспешные алхимические эксперименты, из-за чего над ним уже смеются родные и друзья, маленькую коробочку с порошком. Стоит ли говорить, что порошок весьма эффективно заткнул рты насмешникам?

Далее он объявился в 1716 году в Вене, где в присутствии уважаемых учёных и докторов превратил некоторое количество медных монет в серебро. Это событие было зафиксировано советником Вольфом-Филиппом Панцером из Гесса, а его протокол подписан полудюжиной свидетелей, среди которых были весьма высокопоставленные лица Богемского и Прусского дворов. Сам Ласкарис при данном событиии не присутствовал — порошок доставил посредник.

Детективное расследование, которое проводил советник Диппель, привело его во Франкфурт-на-Майне, где он встретился с лейтенантом Шмольцем фон Дирбахом, которому Ласкарис также пожаловал некоторое количество порошка после того, как его коллеги-офицеры польской армии принялись насмехаться над его отцом, положившим жизнь на алхимические эксперименты, так никогда и не увенчавшиеся успехом. Они сравнили свои впечатления, и Диппель решил, что описание фон Дирбаха совершенно соответствует внешности Ласкариса. Диппель изучил под микроскопом порошок и обнаружил, что тот состоит из мельчайших красновато-оранжевых кристаллов, идентифицировать которые он оказался не в состоянии. Проверка показала, что одной части порошка достаточно, чтобы трансмутировать в золото по меньшей мере шестьсот частей неблагородного металла. Через семь лет имевшийся у фон Дирбаха запас порошка, который он использовал исключительно для того, чтобы доказать реальность алхимии, раздавая всё получившееся в результате экспериментов золото, подошёл к концу.

Последнее известное нам появление Ласкариса относится к 1733 году, когда он, спасаясь от людей курфюрста Палатинского, нашёл убежище в доме графини Анны-Софии фон Эрбах. Чтобы отблагодарить графиню за её гостеприимство, он превратил всё её серебро в золото — и исчез навсегда. Бывший муж графини попытался присвоить половину этого золота, но проиграл судебный процесс в Лейпциге в 1733 году.

Глава шестая Человек, который не умирает

На протяжении последней четверти каждого столетия Учителя, о которых я рассказывала, предпринимают попытки поспособствовать духовному прогрессу человечества. Ближе к концу каждого века неизменно наблюдается подъём духовности — или, если угодно, назовите это мистицизмом. В мире появляется один или несколько человек, которые служат проводниками их воли, и большее или меньшее количество оккультного знания или учения.

Е. П. Блаватская. Ключ к теософии

После внезапного подъёма активности в XVI и XVII веках, вызвавшего огромный интерec у учёных мужей вроде Ньютона и Бойла, яростное бурление алхимического тигля сменилось медленным кипением. Нет сомнений, что, вдохновлённые чудесами Сетона, Филалета и Ласкариса, сотни и сотни дилетантов ринулись создавать золото, отдавая этому увлечению все свои силы — а нередко и финансы. Но истинная тайна алхимии — тайна создания Камня, с помощью которого можно делать золото, — осталась сокрытой от них. Создаётся впечатление, что за несколькими довольно туманными исключениями адепты Герметического Искусства ушли в глубокое подполье.

Если волна открытых демонстраций прошедших двух веков явно была инициирована прямыми указаниями некоего высшего руководства, то происходящее теперь можно охарактеризовать только как экстренное сворачивание деятельности.

В XVIII веке на сцене появилось несколько весьма любопытных фигур — таких как Казанова, Калиостро и граф де Сен-Жермен. Параллельно с ними во всех главных культурных центрах под покровом тайны продолжали свою деятельность розенкрейцеры, тамплиеры, франкмасоны и иллюминаты. Однако с дорог Европы навсегда пропали странствующие адепты, появлявшиеся и исчезавшие, словно призраки, и словно задавшиеся целью одним мановением руки обратить весь свинец мира в золото и всех учёных скептиков — в рьяных приверженцев Искусства.

И тем не менее есть масса весьма убедительных свидетельств в пользу того, что граф де Сен-Жермен, отнюдь не придерживавшийся прямого пропагандистского стиля своих предшественников, был Адептом и обладал Философским камнем. Его неуязвимость для времени и старости, способность превращать треснувшие или неполноценные драгоценные камни в подлинные сокровища и привычка как ни в чём не бывало появляться после крайне долгого отсутствия ничуть не изменившимся, словно Дориан Грей, очень напоминают Посвящённого.

Судя по весьма фрагментарным и разрозненным сведениям о нём, граф путешествовал по Европе с какой-то не вполне ясной, но определённо наличествующей целью. Какова бы ни была в действительности его миссия, она заключалась явно не в том, чтобы убеждать неверующих в реальности трансмутации. Тем не менее, его история заслуживает более подробного рассмотрения в рамках данного труда, ибо граф во многом кажется почти прототипом человека, которому этот труд, собственно, и посвящён — а именно Фулканелли.

Современники и позднейшие комментаторы выдвигают совершенно различные версии его происхождения, которое оказывается то весьма высоким, то неизмеримо низким. В разные времена его считали то сыном вдовы короля Испании Карла II от какого-то мадридского банкира; то отпрыском безвестного португальского или эльзасского еврея; его отцом называли то некоего сборщика податей из Ротондо, то короля Португалии, то трансильванского князя Франца-Леопольда Ракоци.

Между 1710 и 1822 годами он появлялся в разных частях Европы под разными именами — маркиз де Монферрат, граф Белламаре или Эймар (Венеция); шевалье Шенинг (Пиза); шевалье Уэлдон или Уэллдан (Милан и Лепциг); граф Солтикофф (Генуя и Ливорно); граф Цароки — частичная анаграмма от Ракоци (Швальбах и Триздорф); князь Ракоци (Дрезден) и граф де Фен-Жермен (Париж, Гаага, Лондон и Санкт-Петербург).

Автор самой полной его биографии Изабель Купер-Оукли полагает, что, скорее всего, он действительно был сыном князя Трансильвании Франца-Леопольда Ракоци.^[153] По данным князя Карла Гессенского, изложенным в его «Воспоминаниях о моём времени», увидевших свет в Копенгагене в 1861 году, сам Сен-Жермен утверждал, что является сыном Ракоци от его первой жены, происходившей из рода Текели. Ещё в весьма юном возрасте, рассказывал Сен-Жермен князю Карлу, его отдали под защиту последнего герцога Медичи, Джан-Гастона. Князь Карл, в свою очередь, подтвердил, что, согласно независимым источникам, Сен-Жермен пользовался «исключительным покровительством последнего из Медичи».

Владения семьи Ракоци были постепенно поглощены расширяющей свои границы Австрийской империей. Прежде чем умереть в Турции, в Родесто, в 1734 году, предполагаемый отец Сен-Жермена обеспечивал пропитанием свою семью исключительно за счёт недвижимости, пожалованной ему королём Франции Людовиком XIV.

Прослышав, что два его брата, дети княгини Гесс-Ванфридской, были отданы под опеку императора Карла VI и получили титулы Святого Карла и Святой Елизаветы (sic!), он объявил: «Отлично, тогда я буду называть себя Святым Германом — „святым братом“!»

Считается, что Сен-Жермен родился в 1710 году, однако, согласно двум разным источникам, в этом году его уже видели в Венеции, причём выглядел он на сорок пять — пятьдесят лет. Один из источников, барон де Глейхен, писал: «Рамо и некий престарелый родственник французского посланника в Венеции подтвердили, что встречали Сен-Жермена в Венеции в 1710 году и что он имел внешность человека примерно пятидесяти лет от роду». Второй — многократно цитируемый анекдот о том, как графиня фон Георги встретила Сен-Жермена при французском дворе и спросила, не был ли его отец в Венеции в 1710 году.

— Нет, мадам, — отвечал ей Сен-Жермен. — Я потерял своего отца задолго до этого. Но в конце прошлого и начале нынешнего столетия я сам жил в Венеции. Я имел честь представиться вам там, и вы были столь добры, что выразили восхищение парочкой баркарол моего сочинения, которые мы исполняли с вами вместе.

— Простите, но это невозможно, — возразила графиня. — Граф де Сен-Жермен, коорого я знала в те годы, был по меньшей мере сорока пяти лет от роду, а вы пребываете в этом возрасте сейчас.

— О, мадам, я ведь очень стар, — отвечал Сен-Жермен с улыбкой.

— Тогда вам должно быть больше ста лет.

— В этом нет ничего невозможного, — сказал ей Сен-Жермен и начал перечислять такие подробности их знакомства в Венеции, которые могли быть известны только им двоим — к величайшему замешательству графини.

Этот анекдот содержится в «Хрониках бычьего глаза», принадлежащих перу вдовствующей графини фон Б., относящихся к событиям 1723 года, но опубликованных только в 1750-м.

Ещё одно свидетельство таинственного обаяния таланта Сен-Жермена содержится в письме графа Карла Кобенцля к князю Кауницу, премьер-министру австрийского двора, написанном в Брюсселе 8 апреля 1763 года:

«Примерно три месяца назад человек, известный как граф де Сен-Жермен, проезжал мимо и навестил меня. Это был самый необычный человек, какого я видел в своей жизни. Мне неизвестна в точности дата его рождения, однако я верю, что он — дитя тайного союза отпрысков каких-нибудь могущественных и прославленных семейств. Обладая невероятным богатством, он живёт в величайшей простоте; он знает всё, выказывая при этом честность и доброту души, достойные всяческого восхищения. Среди прочих своих достижений он осуществил прямо у меня на глазах некоторые эксперименты, самым замечательным из которых были: трансмутация железа в металл, прекрасный, как золото, и по меньшей мере такой же удобный для всяческого ювелирного дела; окраска и подготовка кож, совершенством своим превосходящих все сафьяны в мире, а также самого лучшего дубильного раствора; не менее прекрасная окраска шерсти; окраска дерева в удивительные яркие цвета, проникающие в поверхность, и всё это — без индиго и кошенили, при помощи самых обыкновеннейших ингредиентов и, следовательно, по более чем скромной цене; составление красок для живописи, причём ультрамарин был настолько же совершенен, как тот, который получают из ляпис-лазури; и, наконец, избавление масляных красок от запаха и получение самого лучшего прованского масла из масел Наветте, Кольсата и других мест, гораздо худших по качеству. Результаты всех этих опытов сейчас находятся в моих руках и получены они были под моим пристальнейшим наблюдением. Я подверг их самой тщательной проверке и увидел в них возможность получения прибылей, которые могли бы составить миллионы. И потому я решил воспользоваться всеми преимуществами той дружбы, которую чувствовал ко мне этот человек, и узнать от него все эти тайны. Он передал их мне и не попросил ничего для себя, кроме платы, пропорциональной тем прибылям, которые возможно было бы от них получить, — причём только тогда, когда прибыли эти будут получены…».^[154]

Графа описывали как человека среднего роста, хорошо сложенного, с тёмными, часто напудренными волосами, смуглой кожей и правильными, приятными чертами лица (см. ил. 7). Одевался он весьма просто — чаще всего в чёрные, ладно сшитые одеяния из ткани весьма высокого качества. Простота эта вполне компенсировалась огромными бриллиантами, которыми были украшены его кольца, цепочка для часов, табакерка и пряжки ботинок. Один ювелир как-то признался, что оценил бы одни только эти пряжки в 200 000 франков.

Ил. 7. Граф де Сен-Жермен

Говорят, что он придерживался строгой диеты, однако из чего именно она состояла, выяснить не представлялось возможным, поскольку обедал он всегда один. Известно, правда, что он никогда не прикасался к мясу и вину.

Среди других талантов Сен-Жермена следует назвать музыкальную и художественную одарённость. При создании портретов, на которых модели были изображены с драгоценностями, он добивался поистине потрясающего блеска, добавляя в краски порошок перламутра. Кроме того, он был великим знатоком языков и говорил на немецком, итальянском, испанском, португальском, английском, греческом, латинском, арабском и китайском языках, а также на санскрите и на французском с пьемонтским акцентом. У него была идеальная память и такое изумительное знание истории, что, внимая его рассказам об исторических событиях, полным самых потрясающих деталей, слушатели могли подумать, что он реально присутствовал при них.

Это его свойство использовали в своих интересах враги Сен-Жермена при французском королевском дворе, пытавшиеся высмеять графа. Политически ненадёжный и нечистоплотный герцог де Шуазель нанял записного бездельника по имени Гов, который был немного похож на графа внешне, чтобы выдавать его за последнего во время его отлучек из Франции. Именно благодаря этому пройдохе появилось огромное количество совершенно диких историй, в которых Сен-Жермен якобы утверждал, что лично присутствовал на свадьбе в Кане Галилейской, где Христос превратил воду в вино, или что лично был знаком с Клеопатрой. Именно Гов нанял слугу, который, будучи спрошен своим ложным хозяином о каком-то случае в далёком прошлом, ответил: «Вы забываете, сударь, что я у вас на службе всего пятьсот лет».

Человек, который, подобно Сен-Жермену, пользовался доверием коронованных особ во всех столицах Европы, увы, обречён иметь самых жестоких врагов. Он много путешествовал, нередко с дипломатическими или разведывательными миссиями, и основные его маршруты были таковы.

В России он бывал периодически в правление императора Петра III (1728–1762);^[155] между 1737 и 1742 годами он был гостем персидского шаха; в 1745 году встречался с Горацио Уолполом^[156] в Англии, где принимал участие в заключении мирного договора (который так и не был подписан из-за вмешательства герцога Шуазеля); считается также, что в 1756 году в Индии он познакомился с Клайвом,^[157] а в 1789-м, по сообщению графини д'Адемар, был в Париже.

Во время своих путешествий Сен-Жермен, судя по всему, проявлял огромный интерес к деятельности розенкрейцеров, масонов и других мистических обществ, действующих в европейских столицах. Некоторые авторы, особенно историки масонства, пытались отрицать, что он когда-либо был официально принят в ряды этой организации. Можно предположить, что причиной тому была его идентификация с окончательно дискредитированным Калиостро либо же отказ лож одной страны признавать посвящённых из других государств, что долгое время было настоящим бичом тайных обществ. Тем не менее существует множество документальных свидетельств в пользу того, что Сен-Жермен был франкмасоном и розенкрейцером. Напрашивается вывод, что его неизвестная миссия предполагала контакты с этими обществами — возможно, именно для того, чтобы наладить связи между ними и через это привести нации к примирению.

Согласно Изабель Купер-Оукли, герцог Карл-Август задал ландграфу Карлу фон Гессен-Филлипс-Баркфельду вопрос о Сен-Жермене и получил такой ответ: «Мой кузен, ландграф Карл фон Гессен сильно к нему привязан; они оба рьяные франкмасоны и вместе занимаются всяческими тайными искусствами…».^[158]

Также и Дешамп в своей работе «Тайные организации и общество, или философия современной истории» (Париж, 1881) упоминает, что Сен-Жермен не только сам был тамплиером, но и инициировал графа Калиостро, используя обряд этого ордена.

В 1785 году — год спустя после его предполагаемой смерти в Экернфорде — он, согласно архивным записям, присутствовал на двух больших франкмасонских и розенкрейцерских собраниях — одном в Париже и другом в Вигельмсбаде. В «Братстве масонов во Франци» (Latonia, vol. II) говорится: «Среди франкмасонов, приглашённых на великое собрание в Вильгельмсбаде 15 февраля 1785 года наряду с Сен-Мартеном и другими можно обнаружить и Сен-Жермена». Миланский библиотекарь Чезаре Канту в книге «Еретики Италии» (Турин, 1867, том III) писал: «И когда дабы внести согласие между сектами розенкрейцеров, некромантов, каббалистов, иллюминатов, гуманитариев^[159] был созван великий конгресс в Вильгельмсбаде, среди членов ложи „Amici riunti“ были также Калиостро, Сен-Мартен, Месмер и Сен-Жермен».

Сведения о присутствии Сен-Жермена на Парижском собрании франкмасонов приводятся доктором Э. Экертом в «Журнале свидетельств в пользу обвинения франкмасонов» 1857 года.

Что касается свидетельства о встрече с Адептом, имеющегося в «Воспоминаниях о Марии-Антуанетте, эрцгерцогине Австрийской, королеве Французской и о версальском дворе» графини д'Адемар, то многие комментаторы обширного корпуса литературы по Сен-Жермену отвергают его как откровенный вымысел или же апокриф. Эти мемуары охватывают годы с 1760 по 1821-й и были опубликованы в Париже в четырёх томах в 1836 году.

Жак Садуль называет их апокрифическими, поскольку графини не было при дворе в период пребывания там Сен-Жермена, а Э. М. Батлер в «Мифе о маге» рассматривает их как чистой воды фантазию «престарелой дамы».

И всё же при тщательном изучении жизненного пути Сен-Жермена и маршрутов его передвижений по Европе дневники графини начинают обретать смысл и более не подпадают ни под одну из этих категорий. С одной стороны, Сен-Жермен, как и многие другие дипломаты и просто люди благородного происхождения в XVIII и XIX веках, путешествовал инкогнито, и поэтому невозможно со всей определённостью утверждать, был ли он в Париже в любой отдельно взятый момент времени или нет. Кроме того, отчёт графини д'Адемар отнюдь не выглядит ни фантазией, ни бредом старой женщины.

Изабель Купер-Оукли, проследившая историю наследников семьи д'Адемар, пишет: «…самые интересные и важные деяния месье де Сен-Жермена похоронены в тайных архивах многих благородных семейств». Также она замечает, что мадам Елена Петровна Блаватская останавливалась в замке д'Адемар в 1884 году и видела «документы, имеющие отношение к графу де Сен-Жермену, среди их семейных архивов». Любопытно, что после визита Блаватской Теософское общество объявило, что Сен-Жермен был одним из их Тайных Учителей.

Согласно одному из источников, Карл Гессенский, оказавший Сен-Жермену гостеприимство и покровительство, «после „смерти“ последнего в 1784 году сжёг все его бумаги в страхе, что они могут быть неправильно поняты». А пожар, случившийся в 1891 году в мэрии Парижа уничтожил протоколы комиссии, учреждённой Наполеоном для исследования жизни и деяний графа.^[160] Интересно, что ренты для этого здания были установлены по повелению Людовика XIV, купившего эту собственность, дабы обеспечить наследников князя Ракоци.

Но давайте обратимся к воспоминаниям мадам д'Адемар о таинственном графе. Она рассказывает, что Сен-Жермен пытался предупредить Людовика XVI и Марию-Антуанетту о грядущей революции и свержении монархии, посылая королеве анонимные письма и записки через графиню и в конце концов предприняв попытку увидёться с королём лично.

Во время первой предварительной встречи с королевой Сен-Жермен объявил: «Несколько лет пройдут в обманчивом покое; затем изо всех частей королевства хлынут люди, алчные до мщения, власти и денег; они сокрушат всё на своём пути. Мятежные массы и некоторые высокопоставленные лица обеспечат им поддержку; дух безумия обуяет граждан; разразится гражданская война со всеми её ужасами; на хвосте принесёт она убийства, грабежи и изгнание. Тогда пожалеют, что в своё время не прислушались ко мне; возможно, меня снова призовут, но время будет уже упущено… буря сметёт всё».

Сен-Жермен хотел увидеться с королём наедине — и непременно в отсутствие премьер-министра графа де Морепа, который был его врагом. Сен-Жермен весьма точно предсказал мадам д'Адемар, что, прознав о его присутствии при дворе, Морепа непременно вмешается и попытается арестовать его. В то время Морепа действительно явился во дворец графини и подтвердил свои намерения. Там он встретился с Сен-Жерменом, который сказал ему:

«Месье граф де Морепа, король призвал вас, чтобы вы давали ему добрые советы, вы же печётесь лишь о собственной власти. Препятствуя моему желанию встретиться с монархом, вы потеряете монархию, ибо время, которое я могу посвятить Франции, и без того было ограничено, теперь же оно совершенно подошло к концу, и меня не увидят здесь вновь, пока три поколения не сойдут в могилу. Я поведал королеве всё, что мне дозволено было ей поведать; королю я мог бы открыть больше; но, к несчастью, вы вмешались между Его Величеством и мной. И мне не в чем будет себя упрекнуть, когда ужасающая анархия воцарится во Франции. Что же до прочих катастроф, то вы их не увидите, но в памяти истории останетесь как непосредственный их приуготовитель…» (курсив К. Р. Джонсона.)

И прежде чем Морепа смог что-то ответить, граф удалился. Немедленно были предприняты поиски, которые, естественно, ничего не дали.

По утверждению графини, королева впоследствии выразила сожаление, что в своё время не прислушалась к предупреждениям Сен-Жермена. Кроме того, она продолжала получать от него анонимные письма.

Графиня д'Адемар ещё раз тайно встретилась с Сен-Жерменом во францисканской церкви в 1788 году. Он рассказал, что успел побывать в Японии и Китае, но графиня заметила, что он выглядел не старше, чем во времена их последней встречи. Снова заговорив о трагической судьбе аристократии и монархии, граф заметил:

«Я уже писал вам, что ничего не могу поделать, мои руки связаны волей, более сильной, чем моя собственная. Есть времена, когда ещё возможно отступить, и другие, когда Он речёт, и вердикт должен быть исполнен. Именно в такие мы с вами сейчас и вступаем». (Курсив К. Р. Джонсона.)

Когда графиня спросила, увидятся ли они снова, он ответил, что их ожидает ещё пять встреч. «И не желайте шестой», — добавил он. Далее граф сказал, что направляется в Швецию, где «зреет великое беззаконие… Я намерен попытаться предотвратить его».

Затем Сен-Жермен покинул её, но, когда она спросила своего слугу, ожидавшего снаружи, тот ответил, что из церкви никто не выходил.

Графиня сообщает, что видела Сен-Жермена ещё пять раз, как тот и предсказывал: на казни королевы в январе 1793 года; 18 брюмера — 9 ноября 1799 года; на следующий день после смерти герцога Энгиенского в 1804 году; в январе 1813 года и накануне убийства герцога Беррийского в 1820 году. В 1822 году она умерла.

С моей точки зрения, нет никаких причин рассматривать всё, что она рассказывает, или какую-то часть её рассказов как выдумку. Приписывая Сен-Жермену невероятную силу предвидения или повторяя истории о его неподвластности времени, графиня ничего не выигрывает лично для себя. Её можно было бы в чём-то заподозрить, если бы во время ниспровержения монархии непосредственно ей что-то угрожало или если бы она утверждала, что обладает чудодейственным эликсиром, который дал ей Сен-Жермен. И тем менее её мемуары походят на бредни «престарелой дамы».

Ничто из того, о чём она пишет, не противоречит другим рассказам о жизни и личности Сен-Жермена — за исключением сообщения о его смерти в 1784 году. Однако и в этом графиня не одинока — многие авторы того времени писали, что встречали Сен-Жермена и после этой даты и что, где бы и когда бы он ни появлялся, ему можно было дать не более сорока пяти — пятидесяти лет.

Мадам дю Оссэ, фрейлина маркизы де Помпадур, и графиня де Жанлис оставили воспоминания, в которых описывали, как Сен-Жермен исправил для короля Людовика XV бриллиант с дефектом — подняв тем самым его ценность с шести тысяч до девяти тысяч ливров. В то время король предоставил ему под лабораторию апартаменты в замке Шамбор.

В беседе после обеда у мадам де Турсель Сен-Жермен вкратце упомянул о Философском камне. Он «предположил, что большинство тех, кто искал Камень, были удивительно непоследовательны, ибо использовали в качестве единственного агента огонь, забывая о том, что он разъединяет и разлагает и что полагаться исключительно на него в деле создания нового вещества — чистой воды безумие. Посвятив некоторое время этой теме, он вернулся к вопросам более общего характера…».^[161]

Есть также и свидетельство самой мадам де Помпадур, которая сообщает, что Сен-Жермен подарил одной даме французского двора флакон с эликсиром, позволившим ей сохранить красоту и жизненную силу на двадцать четыре года дольше нормального срока.

Изабель Купер-Оукли предполагает, что Сен-Жермен мог пройти посвящение в Тайные Искусства во время своего пребывания в Персии. В немецком издании, посвящённом воспоминаниям Казаковы, говорится: «По его собственному достойному всяческого доверия утверждению, именно там (в Персии) он начал постигать тайны природы».^[162]

В подтверждение выдающихся мистических способностей графа Корнелий Ван Сипестин в своих «Исторических воспоминаниях» (Gravenhage, 1859) писал:

«Иногда он впадал в транс и, придя потом в себя, говорил, что провёл то время, пока лежал без сознания, в дальних краях; иногда он исчезал на некоторое время, а потом неожиданно появлялся вновь и давал понять, что был в ином мире и беседовал там с мёртвыми».

Фридрих Великий и Вольтер называли его «человек, который не умирает». Есть даже ещё более удивительные свидетельства о встречах с графом — причём вплоть до начала XX века!

В своих «Маленьких венских воспоминаниях» (Вена, 1846) Франц Граффер утверждает, что Сен-Жермен навестил в Вене молодого Франца Месмера. «Беседа их вращалась вокруг теории обретения составляющих эликсира жизни посредством применения магнетизма в последовательных преобразованиях». (Курсив К. Р. Джонсона.)

В рассматриваемый период Вена была основным местом сбора членов тайных обществ — Азиатского Братства, розенкрейцеров и Рыцарей Света. Первое из упомянутых имело алхимическую лабораторию на Ландштрассе.

Брат Франца Граффера, Рудольф, получил письмо от некоего господина благородной наружности, сообщившего, что он живёт в Федальхофе в тех самых комнатах, где в 1713 году останавливался Лейбниц. Граффер отправился по указанному адресу и обнаружил комнату пустой; встретив по дороге своего друга барона Линдена, он отправился в лабораторию на Ландштрассе. Там они застали Сен-Жермена, сидящего за столом и читавшего одну из работ Парацельса.

«Казалось, в этом теле было заключено яркое сияние», — писал он. После короткой беседы, в которой Сен-Жермен доказал поражённым слушателям, что прекрасно знает, кто они и откуда, граф попросил два листка бумаги. У них на глазах он взял по перу в каждую руку и принялся писать на них одновременно. Закончив, он положил листки один на другой и, поднеся к окну, показал их на просвет. Написанное совпало до мельчайших деталей.

Далее Сен-Жермен сказал:

«Я уезжаю; больше не приходите ко мне. Вы увидите меня ещё раз. Завтра ночью меня здесь уже не будет — я нужен в Константинополе; затем в Англии, где я должен подготовить два открытия, которые будут сделаны только в следующем столетии — поезд и пароход. Они понадобятся в Германии. Времена года будут постепенно сменяться — за весной придёт лето. Это постепенное прекращение самого времени в ознаменование окончания цикла. Я вижу всё; астрологи и метеорологи не знают ничего, поверьте; для этого нужно учиться в пирамидах, как учился там я. Ближе к концу века я исчезну из Европы и отправлюсь в Гималаи. Там я останусь; я должен. В точности через восемьдесят пять лет люди вновь увидят меня. Прощайте, я люблю вас».

И граф подал знак, чтобы они уходили. Оба посетителя вышли и попали под внезапно налетевшую бурю с дождём. Они кинулись назад, надеясь найти в лаборатории убежище от непогоды, и, говорит Граффер, «Сен-Жермена там уже не было».

Граффер не приводит даты этих событий, но указывает в своей книге, что Сен-Жермен был в Вене «в период между 1788 и 1790 годами».

И это было не последнее явление графа после его гипотетической кончины. Видная деятельница Теософского общества Анни Безант, принявшая под свою руку эту организацию после смерти мадам Блаватской в 1891 году, утверждала, что встречалась с Сен-Жерменом в 1896 году в Лондоне, на Авеню роуд, 19. Её коллега по Теософскому обществу Чарлз Лидбитер, бывший англиканский священник, в книге «Учителя и Путь» (Мадрас, 1925) писал:

«Другим Адептом, которого я имел честь встретить воочию, был Учитель граф де Сен-Жермен, именуемый также князем Ракоци. Я встретил его в достаточно обыденных обстоятельствах (без какой-либо предварительной договорённости и словно бы случайно), идя по Корсо в Риме. Он был одет как любой итальянский джентльмен. Он повёл меня в Лукулловы сады на Пинчио, и мы просидели там больше часа, беседуя о (Теософском) обществе и его работе…»

Поскольку теософы объявили Сен-Жермена одним из своих Тайных Учителей, это объясняет, почему Лидбитер не выказал особого удивления, встретив графа в Риме, и не впал в экстаз по поводу высокой чести провести целый час в его обществе.

Если не рассматривать свидетельство Лидбитера как достойное доверия — ввиду местами сомнительной репутации этого человека^[163] — есть и другой, чьё заявление о встрече с Сен-Жерменом практически невозможно поставить под сомнение. Это — ныне покойный Уэллсли Тюдор Поул, преуспевающий английский бизнесмен, христианский мистик и визионер. В своей книге «Безмолвная дорога»^[164] Тюдор Поул рассказывает о странной встрече, происшедшей весной 1938 года во время его путешествия в Восточном экспрессе. Он ехал в Константинополь, читая на досуге Дантов «Ад».

На маленькой станции где-то в Болгарии он выглянул из окна и увидел «мужчину средних лет, привлекательного и хорошо одетого», идущего по платформе под падающим снегом. Он улыбнулся и кивнул чрезвычайно этим удивлённому английскому путешественнику. Поезд тронулся и вскоре въехал в тоннель, но в вагоне Тюдора Поула свет так и не включили. Когда состав снова вынырнул на солнечный свет, незнакомец сидел на противоположном сиденье. Он посмотрел на обложку Данте и начал «самую захватывающую беседу о небесах и преисподней, и о загадке текущего состояния нашего бытия».

Тюдор Поул сообщает, что его собеседник «говорил с безупречным произношением, но со всей очевидностью англичанином не был. Его одежда и склад ума предполагали, что он вполне мог быть венгром». Он пригласил незнакомца отобедать с ним, «на что тот ответил, что не ест обычной пищи». (Курсив К. Р. Джонсона.)

Думая о том, что его посетитель — не обычный путешественник, Тюдор Поул отправился в вагон-ресторан. Разумеется, когда он вернулся час спустя, незнакомца в купе уже не было.

Через несколько дней Тюдор Поул стоял на платформе станции в Скутари, что на берегу Босфора. Его багаж уже погрузили на поезд.

«И снова появился мой друг из Восточного экспресса; он стоял в толпе в некотором отдалении и, поймав мой взгляд, решительно кивнул головой. Захваченный врасплох, я остался на платформе, а поезд ушёл без меня. Только позднее я узнал, что через полтораста километров с поездом случилось крушение. К счастью, мне удалось вернуть свой багаж. Во многих местах он был покрыт пятнами крови».

Тюдор Поул никак не идентифицирует этого незнакомца на страницах своей книги. Уолтер Лэнг, написавший введение к ней, а также комментарии к другой его книге, спросил как-то Тюдора Поула, знает ли он, кто был тот человек в поезде. «Разумеется, знаю, — отвечал Поул. — Жермен». До конца своей жизни он пребывал в уверенности, что граф каким-то образом материализовался специально для того, чтобы выступить в роли ангела-хранителя и предупредить его об опасности.

Любопытно, что Тюдор Поул ни на мгновение не испугался своего таинственного посетителя и был лишь чрезвычайно заинтригован. Интересно и то, что «предупреждая» Поула не садиться на поезд, он не покачал головой и не сделал какой-либо иной предостерегающий жест, а именно кивнул. Возможно, прояви он какие-то признаки паники, Поул принял бы его за сумасброда и всё-таки сел бы на поезд.

Что же за человек был Тюдор Поул?

Розамунд Леманн, бывшая ему другом, соратником и корреспондентом в течение последних шести лет его жизни, писала:

«Кто же был человек, известный большинству своих друзей как Тюдор Поул? Я не знаю; и рискну предположить, что никто и никогда не узнает, кроме некоторых коллег-посвящённых и Старших Братьев. Он, несомненно, был Учителем: несравненным видящим, бесконечно преданным путешествиям вне тела…»

Не так давно мисс Леманн опубликовала собрание писем, написанных ей Тюдором Поулом. «В одном из них он пишет: „Я — лишь странник на этой планете, а вовсе не постоянный её житель“». И дальше: «Я прихожу и ухожу, получив повеление… Я — скромный и безымянный посланник из иных краёв…»

Кем бы он ни был на самом деле, Тюдора Поула нельзя назвать шарлатаном или сумасбродом. Солдат,путешественник, промышленник, он был награждён орденами Британской империи, являлся уважаемым учёным-археологом и основателем ритуала минуты молчания Биг-Бена,^[165] а также председателем фонда Колодца Чаши в Гластонбери и комендант школы для мальчиков Гластонбери Тор.^[166] Его книги содержат много крайне необычной и не имеющей отношения к нашему миру информации, но вместе с тем пронизаны весьма убедительным и каким-то детским духом абсолютной честности. Тюдор Поул предстаёт перед нами как глубоко мыслящий и чрезвычайно гуманный джентльмен, прекрасно приспособленный к бизнесу и честной игре, и в то же время тонко настроенный на иные реальности, обладающий, быть может, тем, что Колин Уилсон называл «Х-способностями».

Вполне возможно, он действительно был Учителем, как предполагает Розамунд Леманн. И возможно, Сен-Жермен действительно явился ему тем снежным днём 1938 года, ибо миссия его ещё не была завершена, подобно тому, как древний мудрец явился Юнгу, знаменуя тем самым передачу китайской мудрости детям Запада.

Возвращаясь к Сен-Жермену, заметим, что многие считали его одним из Тайных Учителей, членом Высшей Иерархии Великого Братства, влияющей неким таинственным образом на пути развития человечества.

Изабель Купер-Оукли говорит о нём: «…приверженцев мистицизма и в особенности тех, для кого существование „Великой Ложи“ — непреложный факт и необходимое условие духовной эволюции человеческого рода, ничуть не удивят появления „посланника“ этой Ложи в самых разных местах мира».

Мэнли П. Холл с присущей ему категоричностью заявляет: «Нам ещё представятся не подлежащие никаким сомнениям доказательства того, что Сен-Жермен был и масоном, и тамплиером… Он удалился в сердце Гималаев, где время от времени отдыхал от мира».

Далее он цитирует теософа Фрэнсиса Адни, утверждающего, что «граф де Сен-Жермен претерпел „философскую смерть“ как Фрэнсис Бэкон в 1626 году, как Франсуа Ракоци в 1735-м и как граф де Сен-Жермен в 1784-м. Также он высказывает предположение, что граф Сен-Жермен был в своё время также известен как граф де Габалис, а в качестве графа Хомпеша стал последним магистром Мальтийского ордена. Известно, что многие члены европейских тайных обществ инсценировали свою смерть, преследуя те или иные цели».^[167]

ЧАСТЬ ВТОРАЯ ИСТОРИЯ ФУЛКАНЕЛЛИ

Увы, увы, сын мой, наступит день, когда священные иероглифы превратятся в простых идолов. Мир ошибочно примет знаки науки за богов и обвинит Древний Египет в поклонении адским чудищам. Но те, кто подобным образом станут клеветать на нас, сами будут поклоняться Смерти, а не Жизни, безумию, а не мудрости; они ниспровергнут любовь и плодородие, заполнят свои храмы костями мертвецов, почитая ихза реликвии, и растратят юность свою на одиночество и слёзы. Их девы уйдут в монашество, не познав замужества, и горе станет их уделом; ибо люди станут презирать и осквернять священные мистерии Исиды

Гермес Трисмегист XXVII, Ж. -Ф. Шампольон. Древний Египет

Глава первая Фулканелли: легенда

Среди молодых физиков-атомщиков были такие, кто относился к своей работе как к некоему интеллектуальному упражнению, не имеющему особой ценности и не налагающему никаких обязательств, для других же эти исследования были опытом сродни религиозному.

Роберт Юнгк. Ярче тысячи солнц

Теперь, когда мы относительно подробно рассмотрели необычайную жизнь главных известных истории Адептов Искусства, давайте перейдём к удивительной истории нашего современника — алхимика Фулканелли. Разумеется, в свете того, что мы уже знаем о Герметической традиции.

Как и большинство читателей-англичан, я впервые столкнулся с упоминанием имени Фулканелли и весьма интригующими подробностями его жизни в бестселлере Луи Повеля и Жака Бержье «Утро магов», опубликованной на Британских островах в 1963 году. Однако, как указано во введении, сага о Фулканелли уходит в прошлое гораздо дальше.

На самом деле история Фулканелли началась в 1900 — 1920-х годах в узком кругу парижских алхимиков-энтузиастов. Во французской столице того времени обитало несколько исследователей этой науки, работавших в индивидуальном порядке или в группах. Время от времени они встречались в кафе на бульварах и проводили время в беседах, как это всегда делали учёные мужи Парижа. И в этих беседах, посвящённых оккультизму, алхимии, розенкрейцерам и другим смежным вопросам, стало часто фигурировать имя Фулканелли. Упоминания этого блестящего практика, без пяти минут Адепта, подняли среди немногих причастных к теме необычайную волну любопытства. Исходили эти упоминания в основном от остроумного, эксцентричного, красноречивого, но почти нищего художника и иллюстратора Жана-Жюльена Шампаня и его небольшой компании. В рассматриваемый период Шампаню было сорок или чуть больше, и он, несомненно, казался молодёжи, с которой по большей части общался, ходячим анахронизмом. Он имел обыкновение носить старомодные одеяния, длинные вопреки моде волосы и изъяснялся зачастую тёмно и загадочно. Он был состарившимся представителем богемы, персонажем, достойным пера Мопассана, но за весельем, мерцавшим в его тёмно-синих глазах, таилась неизмеримая глубина; он говорил и действовал как человек, который что-то знает.

Несмотря на добродушие и любовь к беседе — причём он умел как говорить, так и слушать, — между Шампанем и теми, кто не принадлежал непосредственно к его кругу, всегда лежала незримая, но непреодолимая преграда. Он пил много перно и абсента, что, несомненно, способствовало его неприступности. Однако всё это не мешало ему быть хвастуном и время от времени ронять намёки, что ему-де известны тайны алхимии.

Окружение его менялось весьма незначительно. В нём постоянно присутствовал Эжен Канселье — хрупкий, впечатлительный молодой человек лет двадцати. Ещё одним был Гастон Саваж, многообещающий молодой химик примерно того же возраста, что и Канселье. Можно также упомянуть Жюля Буше, хотя, как мы увидим позднее, его присутствие в окружении Шампаня можно поставить под вопрос. Двадцатилетний Буше питал интерес к оккультизму и проводил долгие часы в книжном магазине, специализировавшемся по метафизическим проблемам и расположенном неподалёку от Люксембурга на рю Де-Ренн, что соединяет бульвар Сен-Жермен с бульваром Монпарнас.

Пьер Дижоль и его жена, которым принадлежал магазинчик, были очень милыми, приветливыми и разговорчивыми людьми, которые жили, казалось, не столько своим бизнесом, сколько теми пылкими и страстными дискуссиями, что разгорались между молодыми оккультистами, увлечёнными своим предметом. Дижоль, и сам писавший на какие-то весьма таинственные темы, завёл особый каталог, которым разрешал пользоваться отдельным избранным покупателям. Это была хорошо разработанная система с тысячами перекрёстных ссылок и справочных материалов по практически всем разделам оккультизма.

Иногда Шампаня и его приятелей можно было встретить в самых больших библиотеках Парижа роющимися в редких древних томах и манускриптах или ведущими тихие беседы, сблизив головы, в окружении раскрытых на пюпитрах книг. Они бывали в Национальной библиотеке, в Арсенале, в библиотеках Мазарини и Святой Женевьевы.

Дискуссии в магазинчике Дижоля нередко продолжались и после закрытия. Немногие избранные за вином и кофе продолжали спорить о магии, астральных путешествиях, мистицизме, каббале и алхимии. Существовали также и регулярные еженедельные собрания в скромном жилище Жана-Жюльена Шампаня на шестом этаже полуразрушенного доходного дома номер 59-бис на рю Де-Рошешуар в квартале Бютт-Монмартр. Именно от членов этой узкой группки люди посторонние время от времени и слышали слово «Учитель» и имя Фулканелли. Намекали, что это был немолодой, богатый, невероятно мудрый и в целом совершенно особенный человек благородного или даже аристократического происхождения. Это был истинный «Философ Огня», опытный алхимик-практик, вполне способный совершить Великое Делание или уже сделавший это.

Кто же он такой? Видел ли его кто-нибудь своими глазами? Существует ли он на самом деле?

Шампань и его друзья только улыбались загадочно и знающе или вскользь роняли замечания о том, что ещё сказал или сделал «Учитель». Мало кто встречался с ним. Но он, разумеется, существует. У него даже есть визитная карточка, которую они видели. На ней красовалась подпись «Фулканелли», выведенная красивым, величавым почерком. То был, несомненно, почерк человека культурного и обладающего благородным происхождением.

Потом, в 1926 году, слухи стали реальностью. Той осенью Жан Шемит (45, рю Лафит, квартал Оперы) опубликовал «Тайну соборов». Это было роскошное издание, тираж которого ограничивался всего лишь тремястами экземпляров. Подзаголовок гласил: Эзотерическая интерпретация Герметических символов Великого Делания. Предисловие было подписано Эженом Канселье и датировалось октябрём 1926 года.

В книге было тридцать шесть иллюстраций — две из них цветные, — выполненных художником Шампанем. Автором основного текста выступил лично Фулканелли.

Итак… он существовал. Кто-то, по крайней мере, точно существовал. Кто-то, достаточно эрудированный и образованный, чтобы написать изящный и странно захватывающий труд, претендующий интерпретировать скрытую символику главных готических церквей и соборов Европы как сложнейшее и тщательно зашифрованное алхимическое знание. Однако вопрос оставался открытым: кто такой Фулканелли, где его искать?

Предисловие содержало некоторые ключи. Эжен Канселье, которому во время создания книги было всего двадцать шесть лет, писал:

«Для ученика представлять труд Учителя — тяжёлое и неблагодарное занятие. Посему в мои намерения не входит ни разбирать „Тайну соборов“, ни выявлять её содержательность и глубину…

Автора „Тайны соборов“ давно уже нет с нами. Человек покинул этот мир. Сохранилась лишь память о нём. Скорбя о его столь раннем — увы! — уходе, я с болью в сердце воссоздаю образ своего высокомудрого и трудолюбивого Учителя, которому обязан всем. Его многочисленные друзья, неведомые братья, ожидавшие от него возвращения таинственного Verbum dimissum,^[168] разделят мою скорбь».^[169]

Но что же всё это означало? «Уже нет среди нас… исчез… скорбь… оплакивая его потерю»? Намекал ли Канселье на то, что великий Учитель уже мёртв? Разумеется, нет.

Далее Канселье весьма предусмотрительно продолжает:

«Мог ли он, достигнув вершины знания, отвергнуть предначертания судьбы? Нет пророка в своём отечестве. Это древнее изречение объясняет, возможно, тайную причину волнения, которое искра Откровения привносит в одинокую, заполненную трудами жизнь Философа. В Божественном огне ветхий человек сгорает полностью. Имя, семья, родина, иллюзии, ошибки, проявления тщеславия — всё рассыпается в прах. И подобно Фениксу поэтов, из пепла восстаёт новая личность. Так, во всяком случае, утверждает философская Традиция.

Мой Учитель знал это. Он исчез, когда пробил судьбоносный час, когда был получен Знак. Кто осмелится поставить себя над Законом? Что до меня, то, невзирая на тоску мучительного, но неизбежного расставания, я буду вести себя не иначе, чем если бы праздновал знаменательное событие — освобождение Адепта от уз этого мира и от обязательств перед ним.

Фулканелли ушёл от нас. Однако мысль его, напряжённая и живая, навсегда замкнута, как в святилище, в сии страницы, и в этом наше утешение».

Оккультное братство, которое в мгновение ока смело с прилавков все триста экземпляров книги, судя по всему, сделало свой выбор. Оно могло принять на веру, что Фулканелли был подлинным Адептом и, достигнув высшего уровня духовного просветления путём создания Философского камня, претерпел мистическое преображение — иными словами, поднялся на более высокий план бытия, нежели наш, физический и обыденный. Или же могло посчитать, что он просто предпочёл исчезнуть с глаз общества и удалиться в добровольное уединение, возможно, чтобы сжиться с теми великими внутренними переменами, которые он испытал. Альтернатива была только одна: полагать, что вся эта история была сплошной мистификацией — блестящей и изящно исполненной коварным и изобретательным Жаном-Жюльеном Шампанем.

Тем не менее, в оккультных кругах начались жесточайшие споры. Появлялись статьи, защищались диссертации. Фулканелли пытались отождествить то с одним, то с другим заметным персонажем на алхимической сцене.

Намёки на его аристократическое происхождение породили массу слухов, что Фулканелли — последний оставшийся в живых член королевской семьи Валуа, чей род пресёкся со смертью короля Генриха III в 1589 году. Однако Маргарита Французская, дочь Генриха II и супруга Генриха IV Наваррского, дожила до 1615 года. У неё было много любовников, а в 1599 году она получила развод. Известно, что на её личном гербе был знак пентакля, магического символа в виде звезды, каждый из пяти лучей которой нёс одну из букв слова SALUS, что означает «здоровье». Говорит ли это о том, что ей было доверено некое алхимическое знание, которое затем перешло к выжившим потомкам рода? И мог ли «благородный» Фулканелли и в самом деле быть одним из них? Возможно, но крайне сомнительно.

Были и другие более или менее правдоподобные предположения. Одно из них заключалось в том, что под именем Фулканелли писал оккультист-книгопродавец Дижоль. В тот период времени было, как минимум, три практикующих алхимика, работавших под псевдонимами Ориже, Фожерон и доктор Жобер. Был, наконец, и Эжен Канселье, написавший предисловие к книге Фулканелли, или даже Жан-Жюльен Шампань, снабдивший её иллюстрациями. Но ни один из них не удовлетворял всем требованиям.

Шло время, и Шампаня всё меньше и меньше можно было видеть на публике. Тяжкое пьянство давало себя знать. На ногах у него развилась гангрена, приковавшая его к постели в каморке на шестом этаже. После долгих мучений он умер в 1932 году, будучи всего пятидесяти пяти лет от роду.

Но ещё до этого в 1929 году на свет появилась вторая работа Фулканелли — «Философские обители». Её опубликовали в том же издательстве Шемита, она была в два раза больше своей предшественницы и, по сути, представляла собой её сильно усовершенствованное логическое продолжение. В ней рассказывалось о происхождении и истории алхимии, её символах в мифах и религиях, а также снова анализировалась архитектура — на этот раз преимущественно замков и особняков XII–XV веков — с точки зрения тайного Герметического знания. Общественность тут же сделала вывод — как писал Канселье, — что найти Фулканелли больше не удастся, но что он всё ещё продолжает свою работу где-то в иных местах — не то за границей, не то на тонких, не поддающихся обычному восприятию уровнях бытия, с которых, тем не менее, всё ещё в состоянии транслировать своё знание.

Новая работа вдохновила современников на создание ещё одной теории относительно личности Фулканелли. Третья страница обложки второго тома несла изображение герба, испещрённого Герметическими символами: лев, Солнце и Луна (философские сера и ртуть) и пятиконечная звезда, или пентаграмма. Выяснилось, что этот герб принадлежал Роберу Жолливе, тридцатому настоятелю аббатства Мон-Сен-Мишель, чья эмблема, датированная XIII веком, была высечена на каменных парапетах монастыря. Известно, что некоторые аббаты и монахи Мон-Сен-Мишеля интересовались алхимией и мистическими традициями Сантьяго-де-Компостелла, а алхимический символ раковины был в изобилии представлен в декоре монастыря.

Некоторые теоретики, тем не менее, предпочитали утверждать, что щит Дома Робера Жолливе в «Философских обителях» должен был означать, что однофамилец последнего Франсуа Жолливе-Кастело и был Фулканелли. Этот Жолливе-Кастело около 1914 года находился на посту президента алхимического общества Франции. Он был товарищем и коллегой знаменитого французского каббалиста Папюса (Жерара Анкосса) и между 1896 и 1935 годами опубликовал множество исследований по алхимии, спагирике и Герметической науке. Кроме того, он был членом Каббалистического ордена Розы и Креста. Но Жолливе-Кастело не делал никакого секрета из своих исследований и в любом случае был, скорее, архихимиком, а не алхимиком. Архихимиком называли исследователя, пытающегося добиться трансмутации средствами традиционной химии, по каковой причине работы Жолливе-Кастело не принимались ни обычными химиками, ни приверженцами чистой алхимической традиции.

Со смертью Шампаня в 1932 году идея, что он, возможно, и есть великий Фулканелли, естественным образом сошла на нет. К чему, казалось бы, человеку, создавшему Философский камень, умирать — и такой жалкой, мучительной смертью? Ведь Камень давал своему создателю эликсир, универсальное лекарство, которое возвращало юность и обладало силой исцелять все болезни.

Судя по всему, Шампань, являвшийся, как всегда утверждал Канселье, действительно талантливым художником и рассказчиком, определённо не был успешным алхимиком.

Алхимик Фожерон после многих лет совершенно бесплодных экспериментов также умер. Кроме того, зачем ему, скрывавшемуся под надёжным псевдонимом, заводить себе ещё и другой? То же самое можно сказать и об Ориже (который отрицал ценность работ Жолливе-Кастело) и докторе Жобере. Что до книгопродавца Дижоля, то тот публиковал свои алхимические изыскания под псевдонимом Магофона и алхимией занимался в чисто спекулятивном ключе. И наконец, жизнь ещё одного кандидата, писателя Росни-старшего, была слишком на виду, чтобы допустить саму идею об его идентификации с Фулканелли.

Загадки и сомнения, всё ещё окружавшие личность Фулканелли, только поддерживали его легенду. Тщательное изучение его работ подтвердило, что он вовсе не был ни любителем, ни дилетантом, ни шарлатаном, ни даже просто теоретиком; то был истинный алхимик, прекрасно знавший, о чём он говорит. Тем, кто обладал хоть каким-то знанием предмета, было совершенно ясно, что работы Фулканелли стоят в одном ряду с классикой алхимической науки, — с «Тайной книгой» Артефия, «Триумфальной колесницей сурьмы» Василия Валентина, «Открытым входом» Филалета, «Новым светом химии» Сендивогия и «Служебником» Томаса Нортона. Кроме того, Фулканелли — местами весьма загадочный и трудный для понимания, как и лучшие из его предшественников, тем не менее писал по большей части ясным современным языком, который наряду с детальностью проработки темы мог обеспечить читателю важные прозрения в суть Великого Делания.

В довершение всего через три года после трагической смерти Шампаня прошёл слух, что вот-вот будет опубликована третья книга Фулканелли, озаглавленная «Закат славы мира». Если Фулканелли и не существовало, был кто-то, кто писал эти захватывающие и местами просто блестящие труды.

К несчастью для тех, кто с нетерпением ждал появления этой книги, последний опус, завершающий трилогию Фулканелли, так никогда и не увидел свет. А тем временем среди алхимиков и оккультистов с новой силой разгорелись дискуссии. Кто-то говорил, что Фулканелли жив и находится в Бразилии или Аргентине. Теоретики продолжали теоретизировать. Канселье продолжал всё опровергать. То он признавался, что знает, кто такой Фулканелли, но дал клятву молчать. В другой раз он объявлял, что не имеет ни малейшего понятия об истинном происхождении своего таинственного Учителя. Кем бы тот ни был, Канселье настаивал, что Фулканелли не умер и что все до сих пор высказанные догадки относительно его подлинной личности — ложны.

Тем временем Канселье — которому не давали покоя любопытные — по мере сил продолжал собственные алхимические исследования и писал собственные книги. От продаж работ Фулканелли он получал роялти, которые, по его собственному признанию, ему завещал Учитель.

В 1957 году было выпущено второе, расширенное издание «Тайны соборов» — благодаря внезапному подъёму интереса к оккультизму среди самых широких слоёв европейской читающей публики. Его выпустило издательство «Omnium Litteraire». Первый издатель, Жан Шемит, умер ещё в 1945 году.

Для этого издания Канселье написал второе предисловие, в котором открыл некоторую весьма интересную новую информацию.

Он писал:

«В 1922 году, когда была написана „Тайна соборов“, Фулканелли ещё не получил Дар Бога, но был столь близок к высшему просветлению, что счёл необходимым ждать и сохранять анонимность, которую соблюдал всегда — более по естественной склонности, нежели из уважения к требованию секретности».

На основании этого короткого пассажа можно попытаться вычислить период, когда Фулканелли получил Философский камень. Ибо в первом своём предисловии Канселье с готовностью подтверждал, что его Учитель уже прошёл преображение. Скорее всего, Фулканелли достиг своей великой цели где-то между 1922 годом, когда была написана «Тайна соборов» и октябрём 1925-го, когда Канселье составил первое предисловие к ней.

Замечание Канселье об анонимности Учителя, являвшейся более результатом «естественной склонности, нежели из уважения к требованию секретности» не совсем соответствует словам самого Фулканелли. На всём протяжении текста «Тайны соборов», как только речь заходила об одном из важнейших секретов Искусства, автор тут же напоминал читателям о лежащем на нём обете хранить тайну в следующих выражениях:

«Как указать на то, что нужно указать, и не преступить клятвы?… Мы затрагиваем тут самую большую тайну Великого Делания… однако нам не позволено выдавать непосвящённым тайну».

И разумеется, в последних строках «Тайны соборов» он заклинает каждого ищущего, добившегося успеха, «ХРАНИТЬ МОЛЧАНИЕ».

Во втором предисловии Канселье присоединяется к этим призывам:

«После того как увидела свет первая часть сочинений Учителя, он окончательно и бесповоротно выразил свою волю: он должен оставаться в тени, ярлык, под которым он значился в обществе, должен будет исчезнуть навсегда — его, как того требует Традиция, заменит давно уже привычный псевдоним. Это знаменитое имя столь прочно укоренилось в людской памяти, переданное как эстафета будущим, самым далёким поколениям, что практически невозможно заменить его другим, пусть и настоящим, сколь бы блестящим и славным оно ни оказалось».

Во втором предисловии Канселье есть и другие указания, представляющие огромный интерес, которые мы намерены здесь рассмотреть. Пытаясь объяснить причины исчезновения Фулканелли — поступка, который вряд ли могли понять люди, не имеющие отношения к оккультной традиции, — он писал:

«Ясно, что создатель труда столь высокодостойного не покинул бы своё детище сразу после опубликования, не имея на то существенных причин, настоятельной необходимости, тщательно не обдумав все „за“ и „против“. Эти причины привели к отречению на совсем ином уровне, отречению, невольно вызывающему восхищение, ведь даже самые достойные авторы, авторы, движимые абсолютно чистыми намерениями, не свободны от мелкого тщеславия и чувствительны к похвалам, расточаемым их появившемуся на свет детищу. Случай с Фулканелли уникален для литературы нашего времени, ибо он свидетельствует о редкостной нравственной дисциплине, согласно которой новый Адепт строит свою судьбу по примеру кого-либо из своих немногочисленных предшественников, появлявшихся друг за другом каждый в свою эпоху и подобно маякам спасения и сострадания задававших направление на бесконечном пути. Строгая преемственность, чудесным образом не знающая перерыва, чтобы вновь и вновь в духовном и научном плане проявлялась истина — вечная, всеобъемлющая, неделимая. Подобно большинству адептов прежних времён выбросив на свалку бренную оболочку ветхого человека (vieil homme), Фулканелли сохранил для себя лишь призрачное наименование, неуничтожимую визитную карточку, подтверждающую его принадлежность к высшей аристократии (aristocratic supreme)».

Также Канселье приводит в полном объёме письмо, приписываемое Учителю, самого Фулканелли, в котором тот поздравляет его с успехом в Великом Делании.

Несмотря на все аллюзии на благородный и высоко-моральный этический кодекс, среди критиков оставалось много таких, для кого подобные мистификации были совершенно неприемлемы — ни по каким причинам. Фулканелли — живой или мёртвый — просто обязан был быть реальным человеком. Вопрос оставался открытым: кем же он был?

В 1960 году вторая работа Фулканелли «Философские обители» также была переиздана в «Omnium Litteraire».

Тех, кому удавалось проникнуть к нему, Канселье продолжал убеждать, что его Учитель жив. Он даже утверждал, что встречался с ним после его исчезновения в заранее оговорённых и подготовленных обстоятельствах. Вместо того чтобы иметь внешность восьмидесятилетнего старца, как это было во время их последней встречи, Фулканелли выглядел лет на пятьдесят. Иными словами, очевидные возрасты Учителя и его ученика постепенно сближались!

Естественно, те, кто привык воспринимать рассказы о невероятной продолжительности жизни и возвращении к юности Никола Фламеля и графа де Сен-Жермена в довольно скептическом ключе, получили повод посмеяться над Канселье. С их точки зрения, вся ответственность лежала на Канселье. Именно он утверждал, что Фулканелли жив и молодеет — так пусть предъявит реального человека и докажет истинность своих слов!

И вот в тот самый год, когда были переизданы «Философские обители», бомба и взорвалась — причём там, где этого меньше всего ожидали.

Французский писатель Луи Повель и его друг Жак Бержье, бывший физик и автор научных трудов, опубликовали свой бестселлер «Утро магов».^[170] Они оба уже были достаточно известны во Франции благодаря периодически выходившей «Планете», в которой публиковались материалы по всевозможным таинственным явлениям от НЛО до магии, от астрологии до лей-линий, а то и до атомной физики. Книга явилась более или менее естественным продолжением их работы в данном направлении. Она призывала официальную науку к ответу за то, что та закрывала глаза на все явления, которым была не в силах дать удовлетворительного объяснения. Она отдавала дань известному собирателю загадок Чарлзу Форту и задавала те же самые вопросы, но в более понятной и современной форме. И увы, она стала прототипом для множества позднейших дешёвых имитаций.

Она была написана в столь поспешной, торопливой манере, что тот простой факт, что Жак Бержье, польский еврей, эмигрант с мозгами, устроенными, как компьютер, в июне 1937 года встречался с Фулканелли, прошёл почти незамеченным! В описываемый период времени Бержье, изучавший химию и физику, работал вместе с блестящим Андре Хелброннером, золотым медалистом Франклиновского института, исследовавшим в Париже проблемы ядерной физики. (В 1940 году Хелброннер был замучен нацистами в Бухенвальде.)

В один прекрасный день летом 1937 года — за пять лет до старта Манхэттенского проекта и за восемь лет до первых испытаний атомной бомбы в пустыне Нью-Мексико — в лабораторию Бержье в Парижском управлении газовой промышленности вошёл незнакомец. В «Утре магов» Бержье, от природы наделённый фотографической памятью, воспроизводит их беседу.

Не тратя времени на представления, незнакомец сказал:

«Месье Андре Хелброннер, чьим ассистентом, я полагаю, вы являетесь, проводит сейчас исследования по ядерной энергии. Месье Хелброннер был настолько любезен, что проинформировал меня о результатах некоторых своих экспериментов, в особенности о явлении радиоактивности плутония при быстром переходе висмута в газообразное состояние под воздействием электрического разряда в тяжёлом водороде под высоким давлением. Вы стоите сейчас на пороге успеха, как и некоторые другие учёные одновременно с вами. Позвольте мне предупредить вас, чтобы вы были чрезвычайно осторожны. Работа, которой занимаетесь вы и ваши коллеги, чревата огромными опасностями. Она опасна не только для вас лично — но угрожает и всему человечеству в целом. Освободить атомную энергию куда проще, чем вы думаете, и полученная в результате этого радиоактивность может на несколько лет отравить атмосферу всей планеты. Более того, атомные взрыватели можно сделать буквально из нескольких граммов металла, достаточно могущественного, чтобы уничтожить целые города. Я заявляю вам об это прямо: алхимикам всё это же давно известно!»

Трудно отрицать, что разговор об алхимии в 1937 году, особенно в контексте атомной физики, выглядел, с точки зрения Бержье, совершенно нелепо. Он уже был готов вставить замечание довольно саркастического толка, но незнакомец продолжал:

«Я знаю, что вы сейчас хотите сказать, но для меня это не представляет никакого интереса. Вы полагаете, что алхимики не имели никакого понятия ни о структуре атомного ядра, ни об электричестве и уж тем паче не имели возможностей распознавания излучения. Следовательно, они просто не могли достичь трансмутации, не говоря уже о высвобождении ядерной энергии. Я не собираюсь доказывать вам то, о чём сейчас говорю, но прошу в точности повторить мои слова месье Хелброннеру: определённая геометрическая компоновка тщательнейшим образом очищенных веществ может привести к высвобождению атомной энергии без помощи линий вакуума».

Незнакомец взял с рабочего стола Бержье «Объяснения радиоактивности» физика Фредерика Содди и процитировал:

«Я полагаю, что в прошлом были цивилизации, имевшие представление об атомной энергии и уничтоженные неумелым с ней обращением».

Затем он продолжал:

«Поверьте, некоторые техники частично дошли и до нас. Также прошу помнить, что алхимики, проводя свои исследования, всегда принимали во внимание религиозные и моральные вопросы, в то время как современная физика, рождённая в XVIII веке, была первоначально лишь забавой для узкого кружка аристократов и богатых бездельников. Наука, не отягощённая совестью… Я полагаю своим долгом предупреждать исследователей по всему миру, но не верю, что предупреждения мои принесут реальные плоды. Я не питаю особых надежд».

Бержье пишет, что никогда не забудет чёткость «металлического, полного достоинства голоса» этого человека. Он спросил царственного посетителя:

«Если вы сами алхимик, сэр, я не могу поверить, что вы тратите время на попытки создать золото, как Дуниковский или доктор Мит. За последний год я пытался отыскать какую-нибудь информацию об алхимии, но погряз в болоте шарлатанства и совершенно нелепых измышлений. Не могли бы вы объяснить мне, сэр, в чём на самом деле заключается ваша работа?»

Тот отвечал:

«Вы просите меня сжать в несколько минут тысячи лет философии и дело всей моей жизни. Более того, вы просите перевести в простые и понятные слова понятия, для отражения которых человеческий язык непригоден. И всё же я могу сказать вам следующее: вам, без сомнения, известно, что в современной официальной науке роль наблюдателя приобретает всё большее и большее значение. Соответственно принцип неопределённости показывает, до какой степени наблюдатель влияет на все эти явления. Тайна алхимии заключается в следующем: существуют способы управления тем, что современная наука называет силовым полем. Это силовое поле воздействует на наблюдателя и ставит его в привилегированное положение относительно мироздания. Из этого привилегированного положения он получает доступ к реальностям, обычно скрытым от нас временем и пространством, материей и энергией. Именно это мы и называем Великим Деланием».

«А как же насчёт Философского камня? И создания золота?» — спросил Бержье.

«Это всего лишь частные случаи применения данного принципа. Важнее всего не трансмутация металлов, но преображение самого экспериментатора. Это древнейшая тайна, которую в каждом столетии немногие избранные открывают заново». «Что же происходит с ними тогда?» «Возможно, когда-нибудь я это узнаю».

Бержье никогда его больше не видел. Однако он пришёл к выводу, что беседовал не с кем иным, как с самим таинственным Фулканелли, и пребывал в этом убеждении до самой своей смерти 11 ноября 1978 года. Повель и Бержье считают, что Фулканелли пережил Вторую мировую войну, но исчез после освобождения Европы.

После 1945 года американцы были сильно озабочены тем, чтобы прибрать к рукам всех — в особенности немецких учёных, — кто имел какое-то отношение к ядерной физике, из страха, что они могут переметнуться на сторону России. В результате сенсационных признаний Бержье — который в годы войны также принимал участие в разведывательной работе — Американское управление стратегических служб (предшественник ЦРУ) предприняло попытки найти Фулканелли, которые оказались совершенно безуспешными.

Повель утверждает, что американское должностное лицо, задававшее Бержье вопросы о Фулканелли, показало ему первое официальное сообщение о военном использовании энергии атома. Из него Бержье узнал, что атомный реактор представляет собой, как и рассказывал ему Фулканелли, «геометрическую компоновку тщательнейшим образом очищенных веществ» и что в детонации не принимают участия ни электричество, ни вакуумные техники. В отчёте даже содержалось примечание о риске глобального радиоактивного заражения атмосферы — о котором также предупреждал Бержье его таинственный посетитель.

Убеждённость авторов в том, что Фулканелли все ещё где-то рядом, усилилась в 1953 году, когда однажды вечером в Париже в кафе «Прокоп» Повель встретил знаменитого алхимика — выглядевшего уже как молодой человек лет тридцати пяти, — который сказал ему:

«Существует возможность жить бесконечно дольше, чем может себе представить человек непробуждённый. И ваша внешность при этом может совершенно измениться. Я знаю это: мои глаза это знают. И я также знаю, что существует такая вещь, как Философский камень. Но это — материя иного уровня, не в том виде, в каком знаем её мы. Однако и здесь, как и повсюду во Вселенной, можно производить оценки и измерения. Методы работы и оценки достаточно просты и не требуют никаких сложных приспособлений…

Терпение, надежда, работа. И какова бы ни была работа, никогда не удаётся сделать достаточно. Что же до надежды: в алхимии надежда основана на представлении о том, что есть цель, которой можно достигнуть. Я никогда не приступил бы к работе, не будучи совершенно уверен, что существует цель и что её можно достичь на протяжении этой жизни».^[171]

Только в 1963 году бестселлер Бержье и Повеля был переведён на английский язык под заглавием «The Dawn of Magic» или «The Morning of the Magicians» (Antone Gibbs & Phillips Ltd.), и прошло ещё восемь лет, прежде чем — спасибо «Невилл Спирман Лтд.» читатели, владеющие только английским языком, смогли самостоятельно изучить «Тайну соборов». В процессе перевода, осуществлённого Мэри Сордер, оккультист Уолтер Лэнг, написавший для неё введение, переписывался с Эженом Канселье.

Канселье рассказал ему, что, используя ничтожное количество порошка проекции, данного ему Фулканелли, он смог осуществить алхимическую трансмутацию ста граммов золота. Согласно Канселье, эксперимент имел место в газовой лаборатории в Сарселе в присутствии химика Гастона Соважа и художника Жана-Жюльена Шампаня.

Также Канселье поведал Лэнгу, что через много лет после своего исчезновения Фулканелли связался с ним, чтобы организовать новую встречу. Они увиделись лишь на очень краткое время, и Фулканелли снова исчез. Но Канселье заявил, что в первый период их знакомства с Учителем

«…тот был уже очень стар, но с лёгкостью носил свои восемьдесят лет. Тридцать лет спустя я увидел его снова и, по моим наблюдениям, он выглядел лет на пятьдесят — не старше, чем я сам».

Отталкиваясь от возраста Канселье — он родился 18 декабря 1899 года, — можно сделать вывод, что встреча должна была состояться около 1949 года и что Фулканелли в первый раз исчез в 1919-м. Эти утверждения Канселье — и не только эти — особенно важны для наших попыток разгадать загадку Фулканелли, и я ещё буду неоднократно возвращаться к ним, чтобы согласовать различные даты.

Ко времени появления книги Повеля и Бержье и английского издания «Тайны соборов» Фулканелли приобрёл репутацию нового Сен-Жермена XX века и почти что алхимического «святого». Жилище Канселье неподалёку от Бовэ, где он устроил лабораторию и занимался своими собственными экспериментами, оказалось по крышу погребено в письмах. На пороге толпами появлялись незваные визитёры, непременно желавшие увидёть его и вызнать, кто же такой Фулканелли и где его искать. Европейские теле- и радиостанции, журналы и газеты настоятельно требовали интервью.

Время от времени Канселье всё-таки вынуждали рассказать об алхимической работе или даже об его Учителе. Но подлинной личности последнего он так и не раскрыл.

По его собственному признанию, которое он сделал князю Станисласу Клоссовски де Рола, пишущему об алхимии, Канселье в течение более чем двадцати пяти лет пытался осуществить третий, и последний, этап Великого Делания — и каждый раз терпел неудачу. В этом он винил неблагоприятные погодные условия. Но даже если ему так и не удалось больше ничего достичь, он смог сделать бессмертным имя своего Учителя и стать первым в истории алхимиком, появлявшимся на радио и телевидении.

Глава вторая Эксперимент, которого никогда не было

Пекарь творит алхимию, когда печёт хлеб, винодел — когда делает вино, ткач — когда производит ткань; и потому, что бы ни росло в природе полезного для человека, — тот, кто делает из него то, для чего оно природой предназначено, воистину есть алхимик.

Парацельс

Трансмутация, осуществлённая Эженом Канселье в 1922 году при помощи порошка проекции, данного ему Учителем, была, разумеется, не единственной, к которой оказался причастен Фулканелли. По данным современного алхимика Брата Альберта, обитающего ныне в Америке, Фулканелли лично трансмутировал полфунта свинца в золото и сто граммов серебра — в уран в 1937 году.

Брат Альберт Спагирик, в миру Альберт Ридел — алхимик немецкого происхождения, возглавляющий Исследовательское общество Парацельса, что в Солт-Лейк-Сити, штат Юта. В научном центре Общества каждый год проводятся двухнедельные семинарские занятия. Мне рассказывали, что за проживание и простые удобства с самообслуживанием там берут самую минимальную плату — в два раза меньше, чем в среднем мотеле. У Общества около пятисот последователей, проживающих в США, Канаде, Великобритании, Индии, Австралии и Новой Зеландии. Они занимаются по большей части индивидуальными исследованиями, руководствуясь дюжиной трудов Брата Альберта, переведённых на несколько языков, а также статьями, публикуемыми в ежеквартальном бюллетене Общества под названием «Парахимия», часто включающем опять-таки работы Альберта. Время от времени он читает лекции или разъезжает с семинарами, чтобы пообщаться со своими последователями лично.

Брат Альберт преподаёт некую разновидность духовной алхимии, дополненной физической, растительной алхимией, в которой производимые в результате экспериментов терапевтические тинктуры используются как лекарства. Студентов поощряют ставить опыты самостоятельно, используя в качестве основного руководства «Справочник по алхимии».^[172]

Следуя его инструкциям, основанным на принципах гомеопатии, астрологических соображениях и постулатах элементарной химии, можно произвести для каждого дня недели свою растительную тинктуру, имеющую чёткие планетарные соответствия: травы Солнца для воскресенья, Луны — для понедельника, Сатурна — для субботы и так далее. Преданные последователи системы Альберта Спагирика уверяли меня, что приготовление и употребление этих тинктур имеют совершенно определённые и чрезвычайно благотворные результаты. Брат Альберт также преподает своим студентам принципы алхимии металлов и время от времени публикует в бюллетене Общества подробности процедур, которые надобно осуществлять на той или иной стадии Делания.

Один из членов этой организации не так давно написал мне: «Около трёх лет назад мы произвели философскую ртуть сухим путём, но до сих пор так и не смогли очистить её. Однако за последние несколько недель у меня появилось чувство, что завеса приподнялась ещё немного, и теперь я, возможно, вижу как и почему. Есть надежда, что следующим нашим этапом будет получение питьевого золота — весьма эффективного вещества».

Он также рассказал мне, что приготовление семи основных растительных тинктур, связанных с планетами, и приём их по одной в день «начинает процесс разделения, очищения крови, в результате которого она переносит больше жизненной силы, тем самым повышая уровень сознания. Мы делаем это в течение двух лет, прежде чем перейти к более могущественным экстрактам из металлов. Мы ежедневно принимали сурьму».

По Брату Альберту, вторую трансмутацию — помимо той, что описана у Канселье, — Фулканелли осуществил осенью 1937 года. Брат Альберт утверждает, что она состоялась в замке де Лер, что неподалёку от Буржа, в присутствии владельца замка Пьера де Лессепа, двух физиков, химика и геолога.

Фулканелли добавил «неопознанное вещество» к половине фунта расплавленного свинца, который превратился в равное количество золота. В тот же раз Фулканелли повторил процесс со ста граммами серебра, которые превратились в такой же объём урана.

«Когда его спросили, что это за вещество, — пишет Альберт Спагирик, — или что в нём содержится такого, что смогло произвести столь впечатляющие изменения в металле, он лишь вскользь заметил, что его получают из пирита (иначе называемого „золотом дураков“), то есть сульфида железа FeS2».

Далее он добавляет: «Удивлённые свидетели, внимательно наблюдавшие за процессом и предварительно тщательно изучившие используемые алхимиком ингредиенты, так же внимательно исследовали и полученный им в результате продукт. И всем им пришлось признать очевидный факт превращения одногометалла в другой».

Брат Альберт утверждает, что именно после этой трансмутации 1937 года Фулканелли и исчез. Всю эту информацию можно найти в его книге «Алхимик Скалистых гор».^[173] Это очень странная книга, написанная в виде романа, но содержащая целые страницы, которые явно должно воспринимать как научную информацию. Этот метод, как я уже упоминал, нередко использовался оккультистами и алхимиками прошлого для передачи сведений, которые в нормальных условиях и в формальном контексте просто не могли восприниматься напрямую, или же, напротив, дабы скрыть определённую информацию от непосвящённых. Примерами могут служить «Химическая Свадьба Христиана Розенкрейца», «Странная история» Булвер-Литтона и анонимное «Путешествие в калейдоскопе».

Я написал Брату Альберту, спрашивая, нет ли у него ещё каких-нибудь сведений о трансмутации 1937 года. За него ответил помощник или секретарь, который очень вежливо сообщил, что Брат Альберт настолько занят преподавательской работой и к тому же как раз собирается уезжать в Австрию для проведения семинаров, что, к сожалению, не может ответить сам и достаточно подробно. Однако же он дал мне разрешение воспользоваться отчётом о его встрече с Эженом Канселье в 1975 году.

Канселье, по его словам, «уклонялся от всех вопросов о Фулканелли, сказав только, что ему неизвестно теперешнее местонахождение алхимика, равно как и является ли Фулканелли настоящим именем или же вымышленным. (?) Он упорно отказывается разглашать какую бы то ни было информацию».

Брат Альберт, однако, замечает, что ФБР (sic) предприняло поиски Фулканелли «и до сих пор ищет его» не только из-за его высочайших познаний в области алхимии, но и потому, что, по слухам, у него имеется рукопись Роджера Бэкона, содержащая формулу деления ядер и ядерного же синтеза. Бэкон, пишет Альберт, ссылался в своих сочинениях на «некое вещество», из которого «можно сделать взрывчатку со слепящей вспышкой, способную уничтожить целую армию или город». И снова Альберт, к сожалению, не признаётся, откуда он взял эту информацию.

Встреча Альберта и Канселье была организована с помощью сеньора Вилла-Санта ди Лугано, который вместе со своей женой, бывшей графиней Софией Текели де Сель были ревностными приверженцами алхимии. Поскольку Альберт не говорил по-французски, а Канселье — по-английски, они пригласили сеньора Аугусто Панкальди ди Аскона в качестве переводчика. Когда они прибыли в первый раз в дом Канселье, расположенный в часе езды от Парижа, их встретила мадам Канселье, которая сказала, что ничего не знает о запланированной встрече и что её мужа нет дома. Правда, она позволила им прийти позднее. Явившись во второй раз, они увидели Канселье — невысокого, лысеющего мужчину; его редкие волосы ниспадали на шею длинными прядями.

Бóльшая часть их беседы касалась алхимии и её принципов, поэтому я передаю лишь те её фрагменты, которые имели отношение непосредственно к Фулканелли.

Альберт: «Ваше имя, месье Канселье, стало, практически синонимом Фулканелли. Это потому, что вы — единственный человек, которого можно назвать его учеником?»

Канселье: «Я был единственным учеником Фулканелли».

Альберт: «Вы работали с Фулканелли в теоретическом ключе, или были только его помощником в практической лабораторной работе, или и то и другое сразу?»

Канселье: «Мы с Фулканелли занимались исключительно умозрительной алхимией. На протяжении нашей совместной работы я видел своими глазами очень немногое. Я оказал ему достаточно много услуг, чтобы получить возможность часто наблюдать его за работой. Однако сам я с ним не работал. Я только наблюдал. Я познакомился с Фулканелли в 1915 году. Мне было тогда шестнадцать лет. Всё случилось через посредство его слуги, который сказал мне: „Я хочу познакомить вас с очень интересным человеком“, которым и оказался Фулканелли».

Альберт: «Когда вы последний раз видели Фулканелли?»

Канселье: «Я был рядом с ним в течение пятнадцати лет. Фулканелли исчез в 1930 году, когда были опубликованы „Философские обители“. В 1932-м Жюль (sic) Шампань, чей портрет вы видите там, на стене, умер. Именно он сделал все иллюстрации для книги».

(Примечание: по моим сведениям, первое издание «Философских обителей», сделанное Жаном Шемитом, появилось в 1929 году.)

Альберт: «Вы знаете, откуда Фулканелли был родом? Где он родился?»

Канселье: «Нет. Знаю только, что у него весьма обширный круг друзей. Если называть только известные имена, то среди них были Фердинанд (де) Лессеп^[174] и Пьер Кюри».

Альберт: «Вы знаете, где Фулканелли находится сейчас? Может быть, у вас есть какие-то догадки?»

Канселье: «В 1922 году он несколько раз навещал меня в Сарселе. Когда он исчез в 1930 году, он был уже очень стар, но когда я снова встретил его в 1952 году, ему на вид было едва ли лет пятьдесят».

Далее разговор перешёл на других современных алхимиков, и Канселье сказал, что он никого из них не знает, хотя и упомянул покойного Армана Барболя. Он сказал, что не принимает систему Барболя всерьёз, но что каждый оператор должен работать так, как считает нужным. (Барболь практиковал некую разновидность спагирической алхимии, собирая землю и росу и производя растительные эликсиры.)^[175]

В ответ на вопрос о будущем практической лабораторной алхимии Канселье сказал: «Я верю, что этим займутся молодые. Я уже на протяжении двадцати лет наблюдаю их и пришёл к выводу, что будущее алхимии принадлежит молодости. Философ и его Камень всегда пребывают в настоящем, и это настоящее содержит одновременно прошлое и будущее».

Альберт спросил Канселье, готов ли он принять участие в лабораторных экспериментах. Канселье выразил согласие, но сказал, что его лаборатория сейчас как раз в стадии реорганизации. В результате Альберт и Канселье договорились о новой встрече на следующий год.

Альберт: «Смог ли Фулканелли в лабораторных условиях произвести философскую ртуть и удалось ли это вам? Если да, то смогли бы вы узнать философскую ртуть, если бы я вам её показал?»

Канселье: «Да, я видел, как он это делает, получал её сам и, несомненно, узнал бы, если бы мне её показали».

Альберт: «Видели ли вы своими глазами, как Фулканелли прозводил трансмутацию золота?»

Канселье: «Да. Я присутствовал при этом вместе с Гастоном Соважем и Жюлем (sic) Шампанем. Трансмутация была осуществлена на газовом заводе в Сарселе, где я в то время работал. Я сам произвёл её под руководством Фулканелли. Для этого я получил три маленьких кусочка трансмутирующего камня. Он состоял наполовину из золота и наполовину из Философского камня».

Альберт: «Проводил ли Фулканелли другие трансмутации, при которых присутствовали только вы?»

Канселье: «Нет. Он не совершал больше никаких трансмутаций, при которых присутствовал бы только я. Мне известно только о той, что была в Сарселе».

Альберт: «Вы продолжаете преподавать вашим ученикам то, чему учил вас Фулканелли?»

Канселье: «Я директор школы, как и Андре Бретон. С учениками я контактирую в основном через книги и переписку. Ко мне приезжает очень много людей, и если бы я временами не делал вид, что меня нет дома, я просто не успевал бы заниматься своими делами. Кроме того, я довольно много переписываюсь с итальянцами».

И снова разговор перешёл на особенности алхимического процесса, и Канселье рассказал Альберту, что поспособствовал своему восстановлению после сердечного приступа в 1974 году с помощью «селитры», которую приготовил алхимическим способом. «Благодаря этим алхимическим манипуляциям я всё ещё здесь», — сказал он.

Встретились ли Канселье и Альберт впоследствии, чтобы осуществить запланированные алхимические эксперименты? Нет. Секретарь, говоривший от имени Альберта, сообщил, что это случилось по причине «отказа Канселье». С другой стороны, источник, близкий к Канселье, сообщил мне, что того не особенно впечатлил американский посетитель.

Глава третья Под покровом легенды: утверждение и опровержение

Воображение — звезда человека, его небесное или супранебесное тело.

Мартин Руланд. Алхимический лексикон. (London, 1892)

Одно из самых любопытных и тщательных исследований тайны Фулканелли было предпринято в 1930-х годах двадцатидевятилетним парижским оккультистом Робером Амбеленом. В этой главе мы раскроем и исследуем его аргументацию, однако хочу сразу предупредить, что его заключения и выводы далеко не обязательно совпадают с нашими. Причины тому кроются в дальнейшем развитии истории Фулканелли, о котором речь пойдёт в своё время.

Амбелен прочёл обе книги Фулканелли и, частично вдохновлённый ими, пустился в самостоятельное исследование готической архитектуры, средневековых строительных гильдий и используемого ими астрологического и магического символизма. В результате он написал собственную книгу «В тени соборов» и принялся искать себе издателя. Работа содержала щедрую подборку графического и фотографического иллюстративного материала, и так сложилось, что для одной из иллюстраций ему понадобилось разрешение Фулканелли и его издателей.

Амбелен отправился к Жану Шемиту, первому издателю работ Фулканелли, чтобы получить его разрешение и обсудить, как создавалась «Тайна соборов».

По Амбелену, Шемит рассказал ему, что в начале 1926 года к нему явился невысокого роста человек с длиннющими усами, торчащими в разные стороны по «галльской» моде. Незнакомец, не назвавший своего имени, завёл с Шемитом беседу об особенностях древней архитектуры, формах и декоре, в особенности же о готическом стиле, являвшемся, по его утверждению, неким шифром. Шифр этот, заявил он, был не чем иным, как древним арго, сленгом, до сих пор известным под названием «зелёного языка» (langue verte). Зелёный, как он поведал Шемиту, был цветом посвящения. Он продолжал толковать о глубоком философском смысле жаргона, об игре слов и двусмысленностях, с течением времени вошедших в идиоматическую систему повседневного языка под видом простых поверхностных каламбуров. В действительности же они составляли древний Герметический язык, таинственный Язык птиц, «солнечный жаргон» посвящённых. Поведав всё это, он ушёл.

Несколько недель спустя в издательство к Шемиту явился другой посетитель, представившийся как Эжен Канселье. Он принёс рукопись, которую предложил Шемиту прочесть и оценить возможность её издания, на что тот охотно согласился. То была весьма красиво оформленная рукопись на квадрилле — писчей бумаге квадратного формата, имевшей широкое хождение, — цвета сепии. Манускрипт был озаглавлен «Тайна соборов, Эзотерическая интерпретация Герметического символизма Великого Делания». Подписан он был Фулканелли.

Далее Шемит рассказывал:

«Я внимательно ознакомился с рукописью и почти не удивился, обнаружив в ней те же речевые конструкции, что и у моего таинственного посетителя, говорившего о „зелёном языке“, „солнечном жаргоне“ и связи между готическим искусством и Герметической алхимией. Ввиду того что работа была необычайно интересна, я решил издать её максимально роскошно и ограниченным тиражом. Месье Канселье объяснил мне, что автор, таинственный Фулканелли, пожелал остаться неизвестным и не будет принимать участия в работе, поэтому все вопросы касательно издания мы будем обсуждать между собою и с художником, нанятым для выполнения иллюстраций. На том мы и порешили — и я никогда не встречался больше ни с кем, кроме упомянутых двух господ».

Вскоре Канселье привёл к Шемиту художника Жана-Жюльена Шампаня, который и выполнил все иллюстрации.

По словам Амбелена, Шемит сказал ему следующее: «Я без особого удивления узнал в нём своего таинственного посетителя, бывшего у меня в прошлом месяце».

Далее он добавляет:

«Хотя на первый взгляд к иллюстратору относились просто как к талантливому человеку, принимающему участие в работе, но не несущему никакой особой ответственности, к моему удивлению, месье Канселье выказывал ему крайнее уважение и восхищение, обращаясь к нему поминутно в процессе разговора или же спрашивая его совета то „Учитель“, то „мой Учитель“. Когда же Шампань при этом не присутствовал, Канселье всё равно называл его за глаза „мой Учитель“».

В результате у Шемита не осталось вопросов относительно подлинной личности Фулканелли.

Как он сказал Амбелену: «О Фулканелли, будь он реальным человеком с таким именем или же некой таинственной личностью, скрывающейся под этим псевдонимом, не было никаких вопросов. Никто даже не заговаривал об этом, а выносил суждения, принимал решения и делал выбор всегда Шампань. Именно по этой причине я и сделал вывод, что Шампань и Фулканелли были одним и тем же лицом».

Естественно, Амбелена рассказ издателя удивил и заинтриговал. В конце концов, он и сам написал книгу, весьма похожую на труды Фулканелли и даже посвятил её этому человеку, которого считал настоящим Учителем. На фронтисписе «В тени соборов» значится: «Памяти Фулканелли, мастера Великого Делания и Философа Огня, мы посвящаем этот грубый и несовершенный очерк герметической эзотерики».

Кроме того, внимание Амбелена к Шампаню привлекла и статья, помещённая в популярном оккультном еженедельнике «Ваша удача» (№ 13 от 20 июня 1935 года). Её автором был оккультист Жюль Буше, которому в то время исполнилось тридцать три года. В ней описывалась иллюстрация, которую Шампань сделал для книги Буше. Когда Амбелен связался с Буше, тот признался, что описание сделано самим Шампанем.

Оно гласило:

«Сводчатая арка в стиле пламенеющей готики, поддерживаемая двумя готическими колоннами, обрамляет собой открывающуюся панораму Ливийской пустыни. На заднем плане видны три пирамиды — Хеопса, Хефрена и Микерина, а также великий караванный путь, соединяющий Верхний и Нижний Египет. Они освещены лучами восходящего солнца; над самым горизонтом стоит луна на ущербе. Итак, здесь можно видеть происхождение египетской науки и её достигнутый в Средние века зенит, обозначенные во времени, и универсальный символизм оппозиции Солнца и Луны — в пространстве.

На первом плане находится раскрытая книга, на которую с любопытством смотрит маленький хамелеон — символ изменений цвета, через которые проходит вещество во время многочисленных реакций; он несёт девиз создателя всего сущего: „Ego eimi to Alpha kai to Omega“, — „Я семь Альфа и Омега, Начало и Конец“».

Как сообщает Амбелен, Канселье всегда держал своего друга Шампаня за чрезвычайно одарённого иллюстратора, совершенно никакого понятия не имеющего об алхимии. Поэтому в описании Шампаня его весьма удивили астрологические символы Солнца и Луны (философских серы и ртути), египетские картины и хамелеон как знак изменений цвета в процессе трансмутации. А после разговора с издателем Шемитом Амбелен решил во что бы то ни стало докопаться до истины.

До самой своей смерти в 1932 году Жан-Жюльен Шампань жил практически дверь в дверь с Канселье на шестом этаже дома 59-бис по улице Рошешуар. Когда в 1936 году Амбелен позвонил по этому адресу, оказалось, что консьержка, мадам Лабиль, всё ещё живёт там. Она рассказала Амбелену, что за всё время проживания Шампаня в этом доме к нему наведывались только три человека: Эжен Канселье, Жюль Буше и Гастон Соваж. Он занимал маленькую комнату в мансарде. Всё его имущество составляли небольшой шкафчик, стул, стол и кровать, на которой во время болезни, что свела его в могилу, он нередко спал полностью одетым. На последних стадиях недуга он ел всего один раз в день. Еду ему приносил сначала Соваж, а потом сама мадам Лабиль. Когда Шампань умер, его сестра забрала всё, что ему принадлежало, в том числе и все бумаги, которые могли после него остаться.

Мадам Лабиль рассказала, что Шампань занимал только одну комнату и что у него не было другого помещения, которое можно было бы использовать в качестве лаборатории, не было ни соответствующего оборудования, ни книг. Тем не менее она согласилась, что Канселье выказывал Шампаню огромное уважение, часто называя его «Учитель» или «мой Учитель».

Далее Амбелен обратился к Жюлю Буше, который рассказал ему, что в течение более чем двадцати лет посещал собрания на квартире у Шампаня. Он опроверг утверждение консьержки, что у того в комнате не было никаких книг. Там не было книжных полок, сказал он, но на полу возле кровати громоздились горы книг. Во время этих еженедельных посиделок, а в особенности когда Шампань уже не мог свободно передвигаться по квартире из-за болезни, он мог достать любую нужную ему книгу, не вставая с кровати, просто протянув руку. Он ненавидел электрическое освещение и, чтобы найти книгу, использовал огромную парафиновую лампу, к которой приделал увеличительное стекло, концентрирующее и направляющее луч света, словно небольшой прожектор.

Буше утверждал, что Шампань был не просто художником. У него была старая жестянка из-под печенья, в которой он держал гальбанум, или смолистую камедь. (Это вещество получали из двух видов растений, ferula galbaniflua u ferula rubricaulis, и использовали для облегчения застоя в лёгких). Время от времени Шампань открывал банку, подносил её к носу и несколько раз глубоко вдыхал. Он говорил Буше, что смола обладала волшебными свойствами и помогала ему получать интуитивные прозрения, которых он искал.

Амбелен сообщает, что Буше дал ему немного шампаневского «волшебного благовония», состава которого он не знал. Путём многочисленных экспериментов Амбелену удалось воспроизвести этот состав, после чего он даже вставил его формулу в одну из своих книг под названием «Благовоние Розы и Креста».

Буше также сообщил, что Шампань практиковал «экстериоризацию» — в наши дни известную как «астральная проекция» или опыт пребывания вне тела. Он утверждал, что может выпускать наружу «тонкое тело» через область селезёнки или же солнечного сплетения и, пребывая в это время во сне или трансе, входить в контакт с разнообразными источниками информации на «астральном» плане. Пробуждаясь от этих трансовых состояний, он прекрасно помнил всю полученную таким образом информацию. (Это полностью совпадает с данными тех, кто практикует ритуальную магию. Селезёнка и солнечное сплетение рассматриваются некоторыми оккультистами как центры тонкой энергии тела, подобные индийским чакрам.)

Буше рассказал Амбелену, что, как ни странно, Шампань испытывал довольно сильный ужас перед оккультизмом «левой руки» и часто советовал ему держаться подальше от групп, практикующих подобного рода магию. Буше утверждал, что последовал этому совету, однако в 1941 году опубликовал книгу «Учебник практической магии», которая, по мнению Амбелена, написавшего к ней предисловие, свидетельствовала об обратном.

Открыв эту новую сторону характера обнищавшего иллюстратора, Амбелен решил продолжить свои изыскания и выяснить историю его жизни. Результаты он время от времени публиковал — вплоть до 1962 года — в периодически выходивших «Тетрадях башни Сен-Жак». Его статьи выходили под заглавием «Жан-Жюльен Шампань, псевдоним — Фулканелли» в разделе «Досье Фулканелли». Именно из этого источника я и почерпнул бóльшую часть информации для этой главы.

Жан-Жюльен Шампань родился в шесть часов вечера 23 января 1877 года в Леваллуа-Перре, что на Сене. Сначала он вёл тихую, ничем не примечательную жизнь. О его детстве и юности известно очень мало, за исключением того, что его приняли в знаменитую Школу изящных искусств в Париже, где он стал учеником прославленного художника Жана Леона Жерома. Лет в четырнадцать или пятнадцать он, по данным Амбелена, заинтересовался алхимией и герметическим символизмом тайных обществ. Элементарную химию он изучил самостоятельно в маленькой, оборудованной своими силами лаборатории у себя дома в Вилльер-ле-Бель. Сооружена она была на деньги его матери. Его сестра рассказывала, что изучать Великое Делание Шампань начал в шестнадцать лет. Судя по всему, алхимические штудии выросли непосредственно из экспериментов с сочетаниями цветовых пигментов в художественной школе.

Шампань был невысокого роста молодой человек, весьма эксцентричный даже для студента художественной школы. Он носил длинные прямые волосы, расчёсанные на прямой пробор и ниспадающие гладкими прядями до середины шеи. Даже довольно ранние его фотографии, сделанные в возрасте около двадцати лет, изображают его с большими, тщательно ухоженными усами, устремлявшимися в стороны и немного вверх, по так называемой галльской моде. У него были большие синие, выразительные глаза. На акварельном портрете, выполненном позднее его другом Эженом Канселье, Шампань немного похож на молодого Сальвадора Дали. (См. ил. 8). Однако выражение лица у него скорее мягкое, задумчивое и совершенно лишённое отрепетированной «маниакальности», столь свойственной испанскому сюрреалисту.

Ил. 8. Жан-Жюльен Шампань (по акварельному портрету, выполненному Канселье)

Хотя молодой Шампань, судя по всему, вполне серьёзно относился к своим алхимическим исследованиям, основу его репутации заложило довольно извращённое чувство юмора, которое проявлялось в утончённо-злых шутках над доверчивыми сверстниками.

В Школе изящных искусств Шампань научился копировать старые манускрипты и весьма преуспел в этом, используя чернила своего собственного изобретения, которые содержали небольшое количество кислоты, разъедавшей пергамент и придававшей ему антикварный вид. В каллиграфии он был настоящим специалистом, что подтверждают иллюстрации, воспроизводящие алхимические манускрипты, которые он сделал для книги Фулканелли. Иногда он зарабатывал на жизнь, копируя рукописи за деньги. Это вовсе не означает, что он профессионально занялся подделкой рукописей, хотя время от времени и использовал свои способности копииста для собственного развлечения.

Амбелен считает, что для иллюстраций книги Фулканелли у Шампаня были увеличенные фотографии фрагментов готических памятников — потолочных украшений, соборных барельефов — специально сделанные очень бледными очерки архитектурных деталей, едва различимые на бумаге, по которым он уже рисовал сепией. В результате получались невероятно точные воспроизведения разных герметических символов.

В 1907 году в возрасте около тридцати лет Шампань завёл дружбу с семьёй Лессеп, состоятельными наследниками Фердинанда де Лессепа (1805–1894), выдающегося дипломата и инженера, построившего Суэцкий канал. Сын де Лессепа, также по имени Фердинанд устроил лабораторию на рю Вернье неподалёку от Порт-де-Шампер, и пригласил Шампаня и ещё одного господина, Макса Розе, поработать там вместе с ним.

Одним из плодов, которые принесла эта работа, было открытие Шампанем «воздушных санок» — любопытного агрегата с пропеллером, приводимым в движение мотором. Вполне возможно, это средство передвижения было бы довольно удобно на дорогах. Впоследствии оно было преподнесено в дар царю Николаю II. Амбелен утверждает, что у него была фотография этого странного механизма на авеню Монтень с Шампанем за рулём. На снимке имеется дата — 1911 год — и посвящение Максу Розе.

Амбелен предполагает, что у Шампаня были связи при русском императорском дворе, возможно приобретённые через его современника, оккультиста Папюса (Жерара Анкоса). Однако более вероятно, что контакты с царём могли иметь место исключительно благодаря высокому положению семьи де Лессеп.

В 1916 году Шампань познакомился с Эженом Канселье, которому в ту пору было всего семнадцать лет. (По данным Брата Альберта, Канселье утверждал, что встретил Фулканелли годом ранее, в 1915-м). Они сразу же стали хорошими друзьями, и, как пишет Амбелен, Шампань взял его себе в ученики. Должно быть, именно в то время Шампань и Канселье и поселились на рю Де-Рошешуар. Шампань продолжал быть вольным художником, иногда используя в качестве агента Канселье; кроме того, он продолжал исследовательскую работу в компании Лессепа и Розе.

В 1921 году Фердинанд де Лессеп, у которого было два сына, Поль и Бертран, решил устроить вторую лабораторию в замке де Лере, что в Бурже, и взял Шампаня с собой в качестве домашнего учителя для мальчиков. По данным Амбелена, Шампань хвастался, будто уже через шесть месяцев сможет создать золото. Но даже изведя шестьдесят граммов золота на разного рода алхимические опыты, он не добился ни малейшего успеха.

Какова бы ни была природа экспериментов, проводимых в замке де Лере, можно с уверенностью утверждать, что, по крайней мере, часть из них была направлена на производство различных терапевтических препаратов. Старый консьерж замка рассказал Амбелену, как во время пребывания в нём Шампаня одна из кухарок уколола руку рыбьей костью. В ранку попала инфекция, рука распухла и почернела. Шампань использовал какое-то чёрное притирание с резким запахом, и через две с небольшим недели рука была полностью здорова. Жюль Буше, в свою очередь, сообщает, что Шампань впоследствии сделал мазь, которую использовали в госпиталях для лечения гангрены.

Амбелен пишет, что именно в этот период Шампань впервые увидел герметические скульптуры расположенной неподалёку усадьбы Лальмон, странный символизм которых Фулканелли проанализировал, а сам Шампань проиллюстрировал в «Тайне соборов».

Как долго Шампань оставался в замке Лере, доподлинно неизвестно. Канселье говорит, что художник вернулся в Париж в 1925 году, но, возможно, он несколько раз наезжал в столицу в этот период, поскольку Жюль Буше утверждает, что познакомился там с Шампанем в 1922 году. Однако это не совпадает с другим заявлением того же Буше — что он посещал собрания на квартире у Шампаня «в течение почти двадцати лет», ибо последний умер всего десять лет спустя, в 1932-м.

Когда они впервые встретились, Буше работал в фирме «Рон-Пуленк», где в своё время служила также Луиза Барб, погибшая в 1919 году в результате приёма «эликсира». В их лаборатории Буше познакомился с кузеном Шампаня, который в итоге и настоял, чтобы художник взял Буше и Гастона Соважа в ученики.

В сентябре 1922 года Канселье, по его собственным словам, осуществил трансмутацию в Сарселе при помощи порошка, данного ему Фулканелли. Это звучит особенно интересно ввиду того, что, как мы слышали, Шампань потратил шестьдесят граммов золота на безуспешные эксперименты в замке де Лере.

В этой истории уже встречались довольно спорные моменты в зависимости от того, чьи данные принимать за точку отсчёта — Буше или Канселье, но начиная с этого года противоречия становятся особенно многочисленными. Канселье почти полностью отвергает всё, сказанное Буше, но к его версии событий мы вернёмся немного позднее.

Амбелен сообщает, что Буше часто вспоминал тот период, когда его Учитель — то бишь Шампань — писал свои работы. Вот, что Амбелен об этом пишет: «Он рассказывал мне о вспышках гнева, которые бывали у Шампаня, когда, делая правку готового текста, он вдруг обнаруживал опечатки или ошибки в расположении текста. Гранки „Тайны соборов“ и „Философских обителей“ приходилось переделывать по восемь раз под пристальным наблюдением автора. И каждый раз Шампань обнаруживал очередные недочёты и требовал новых исправлений».

Следующее утверждение Амбелена, тоже основанное на словах Буше, выглядит просто убийственно. Если, разумеется, считать его правдой.

«Именно Шампань настоял на том, чтобы самостоятельно написать предисловия к обеим книгам, а потом попросил своего старейшего и самого преданного ученика Канселье их подписать».

К этому времени, пишет Амбелен, Шампань основал «диковинное тайное общество, название которого было призвано ещё лучше замаскировать то, чем оно, собственно, занималось». Оно называлось «Гелиопольские братья», и обе работы Фулканелли были посвящены ему.

«На самом деле, — пишет Амбелен, — состав Гелиопольских братьев ограничивался самим Шампанем, Максом Розе, Дижолями, Канселье, Соважем и Буше, к которым стоит, пожалуй, добавить ещё Штайнера и Фожерона».

Суть их деятельности состояла, вероятно, в том, что Гелиопольские братья представляли собой узкий круг современных алхимиков, использовавших таинственное имя Фулканелли в качестве знамени, хотя на самом деле это был не кто иной, как Жан-Жюльен Шампань, или, если угодно, его альтер эго.

Теперь давайте ознакомимся с его доводами в пользу этого предположения.

Амбелен пишет, что Буше принимал участие в подготовке обеих работ Фулканелли, исполняя обязанности корректора. Также он цитирует посвящение, помещённое Эженом Канселье на фронтисписе его книги «Две алхимические ложи»:

«Жюлю Буше,

Нашему с Шампанем общему другу, герметисту, который лучше, чем кто бы то ни было, знает тайну личности Фулканелли.

От всего сердца, Эжен Канселье».

Амбелен обращает внимание читателя на значительную разницу в возрасте между Шампанем и его учениками. Если последние были относительно молоды и неискушенны в алхимическом искусстве, то у Шампаня за плечами было тридцать восемь лет непрерывного стажа практической работы. Когда вышли «Философские обители», ему было пятьдесят три, в то время как Канселье, знакомому с ним уже четырнадцать лет, исполнился всего тридцать один год. Буше в то время было двадцать восемь, и в группе он был всего восемь лет. (Что опять-таки противоречит утверждению Буше, что он более двадцати лет посещал собрания у Шампаня.)

Штайнер и Розе были друзьями Шампаня ещё до Первой мировой войны и занимались у него в лаборатории де Лессепа на рю Вернье, как впоследствии Канселье и Буше на рю Рошешуар.

Вот как Амбелен это комментирует: «Гелиопольские братья образовывали нечто вроде услужливой свиты вокруг своего Учителя, скрывавшей его от чужих глаз и позволявшей пользоваться анонимностью, которую он так любил…»

И всё же невозможно избавиться от ощущения, что всё это как-то не вяжется с другими сторонами искромётной личности Шампаня — хотя бы с теми же его розыгрышами. Его жестокое чувство юмора во всей красе предстаёт в одном из рассказанных Буше анекдотов. Однажды Шампань убедил наивного молодого ученика, что первым важным шагом на пути постижения алхимического искусства является запасание достаточно большого количества угля, которого бы хватило на поддержание огня в горне в течение достаточно долгого времени. По наущению Шампаня бедный юноша мешок за мешком таскал к себе в комнату уголь, пока в результате там не осталось места, едва достаточного, чтобы лечь и вытянуться во весь рост. Когда же наступило время разжигать огонь, потребный для предстоящего алхимического эксперимента, Шампань отвёл молодого человека в сторону и весьма серьёзно объяснил ему, что поиск Философского камня — дело не только опасное, но и совершенно тщетное. После чего удалился, оставив того без возможности войти в собственную квартиру и, увы, почти без денег.

Ещё одна из шуток Шампаня состояла в том, что он написал редактору «Французского меркурия», представившись месье Полем Лекуром, издававшим периодический журнал «Атлантида», который был целиком и полностью посвящён тайнам мифического «утраченного континента». Надо сказать, что методологически всё было исполнено просто блестяще. Используя свой дар копииста, Шампань сварганил письмо, в котором всё было идеально — печатный бланк, выбор чернил, почерк и подпись. В письме читателей «Французского меркурия» призывали вносить пожертвования в фонд сооружения памятника жертвам великой атлантической катастрофы. Памятник предполагалось соорудить в Саргассовом море, ввиду чего он, скорее всего, должен был быть плавучим. Попало ли письмо в печать или было безжалостно выкинуто редакторами, неизвестно, однако ничего не подозревающий Поль Лекур получил от издателя «Меркурия» гневную отповедь, которой совершенно не понял и, более того, не заслужил.

Все эти милые забавы не вяжутся с образом человека, желающего остаться анонимным главой тайного оккультного общества. И тем не менее они соответствуют личности умного и эрудированного человека, написавшего все работы, приписываемые Фулканелли, которые мы более подробно рассмотрим в следующей главе.

Несмотря на всё это, Амбелен заявляет: «Было бы, однако, совершенно неправильно сделать из вышесказанного вывод, что Шампань не был искренним последователем Герметических искусств».

Он предполагает, что у Шампаня был туберкулёз и тот пустился на поиски Философского камня и эликсира в надежде на исцеление. А чтобы не привлекать внимания к «ненормально долгой жизни», которой он в перспективе намерен был достичь, Шампань и решил заранее спрятаться за псевдонимом.

«Именно отсюда и проистекает его желание остаться неизвестным для читателей своих книг и укрыться за псевдонимом, к которому его ученики питали глубочайшее уважение», — пишет Амбелен.

Но кое-что в его аргументах всё ещё вызывает подозрения. Если Амбелен допускает, что Шампаню удалось создать Камень — а он именно это и делает, — то как он согласовывает это с его очевидной смертью в 1932 году? Очень просто — никак.

Давайте теперь рассмотрим мнение Канселье относительно амбеленовской теории, что Шампань и Фулканелли — одно лицо. Прежде всего, Канселье совершенно справедливо указывает, что Амбелен взял несколько фактов, неправильно их интерпретировал и пустился в совершенно разнузданные измышления относительно якобы вытекающих из них событий. Так, Амбелен, к примеру, заявляет, что Шампань умер в больнице Броссэ от водянки ноги, приведшей к ампутации пальцев. Канселье, который ухаживал за Шампанем вплоть до последних часов его жизни, говорит, что смерть настигла его в маленькой комнатушке на шестом этаже дома номер 59-бис по улице Рошешуар в совершенно ужасном состоянии по причине гангрены обеих ног. И пальцы его были не ампутированы, а отвалились в самом прямом смысле слова.

Амбелен утверждает, что они с Буше протестовали, когда в 1935 году прошёл слух, что Фулканелли готовится выпустить третью книгу. Именно тогда, пишет он, начали говорить, что Фулканелли вовсе не мёртв и живёт себе припеваючи в Бразилии или Аргентине. Когда же он обнаружил, что Канселье «сохранил тросточку Шампаня и одежду, которая была на нём в момент смерти», то окончательно укрепился в убеждении, что Шампань и был Фулканелли. Вот какое жуткое предположение он по этому поводу делает: «Если месье Канселье сохранил эти улики, то сделать это он мог либо затем, чтобы иметь возможность установить с их владельцем посмертную связь, либо же потому, что „скромный иллюстратор книг Фулканелли“ был для него чем-то гораздо большим, нежели просто случайным попутчиком, а именно тем, кого он, согласно многочисленным свидетельствам, при жизни величал „мой Учитель“».

Канселье, в свою очередь, утверждает, что ни одно из этих предположений не соответствует истине. Что касается первого из них, то, принимая во внимание не самые приятные обстоятельства, сопутствующие смерти человека от гангрены, поверить ему вовсе не трудно.

«Я забрал, — говорит Канселье, — не трость, а костыли Шампаня, которые немедленно отдал какой-то сестре милосердия. Что же до последних одежд, которые, по словам Амбелена, я оставил себе, то это форменная ложь, достойная тех кафе, где она родилась. Любой, кто может себе представить, как выглядит склерозирование артерий, переходящее в гангрену с обильным кровоизлиянием и выделением болезнетворных жидкостей, вряд ли сможет на полном серьёзе допустить, что я тайно присвоил ради целей какого-то грубого колдовства эти жалкие, отвратительные, несущие заразу тряпки».

Амбелен также заявляет, что Канселье после смерти Шампаня прибрал к рукам картотеку, которую художник составил на основе той, что была у Дижоля. Буше, по его утверждению, взял себе несколько оригинальных рисунков, выполненных Шампанем для работ Фулканелли, а также несколько книг по алхимии.

Канселье возражает, что каталог, о котором идёт речь, принадлежал самому Фулканелли и использовался исключительно при написании двух его книг. Он потерял его — вместе с двумя своими собственными картотеками, содержавшими четыре тысячи карточек и отражавшими двадцать лет работы, — в мае 1940 года. Однако Канселье добавляет: «Благодаря месье Амбелену я нашёл наконец объяснение таинственному исчезновению оригинальных рисунков к „Тайне соборов“, выполненных на бристольском картоне, и, по всей вероятности, моих копий неопубликованных работ о Никола Валуа;^[176] теперь я знаю — он их просто украл».

Однако «свидетельства» Амбелена на этом не заканчиваются. Он заявляет, что в оригинальном издании «Тайны соборов», которое Шампань дал Жюлю Буше, имелась надпись:

Моему другу, Жюлю Буше,

Адепту высоких наук, я дарю в знак

самой сердечной симпатии,

А. Г. Н. Фулканелли

Ил. 9. Факсимиле предполагаемой подписи Фулканелли

Амбелен утверждает: сделана она почерком Шампаня, и добавляет, что весьма маловероятно, чтобы Фулканелли — в 1926 году предположительно ещё живой — позволил простому иллюстратору Шампаню подписывать таким образом написанную не им книгу.

Далее он сообщает, что на надгробном камне Шампаня на кладбище в Арнувиль-ле-Гонесс, имеется следующая надпись:

Здесь покоится Жан-Жюльен Шампань,

Apostolicus Hermeticae Scientiae^[177]

1877–1932

Начальные буквы латинского титула — Apostolicus Hermeticae Scientiae — те же самые, что предшествуют подписи Фулканелли на принадлежавшем Буше экземпляре книги. От близкого друга Канселье я знаю, что это было всего лишь ещё одно проявление позёрства и бахвальства Шампаня. Как отмечал Жак Садуль, на публике Шампань любил выдавать себя за Фулканелли, что с трудом можно счесть поведением, достойным истинного Адепта. Тот же самый источник информировал меня, что сестра Шампаня настояла на том, чтобы на могиле брата, в соответствии с его пожеланием, была начертана эта латинская надпись.

И снова трудно мысленно увязать мудрого автора книг Фулканелли и эгоцентричного хвастуна Шампаня. Если Шампань был Фулканелли и хотел сохранить это в секрете, выдумав некоего таинственного алхимика, за чьим образом он намеревался скрыть свою подлинную личность, то подобным действием он уничтожал мистификацию всей своей жизни. С другой стороны, если на самом деле он не был Фулканелли и просто хотел присвоить славу великого алхимика как в жизни, так и в смерти, его поступки выглядят более последовательными. Однако ни в том, ни в другом случае это не соответствует тому духу, которым пронизаны реальные работы Фулканелли.

Трудно себе представить, как запойный пьяница и хвастун, всем своим поведением торопивший собственную смерть, мог создавать работы, свидетельствующие о глубочайших познаниях, и в то же время поддерживать столь изощрённую мистификацию, сохраняя при этом верность и доверие своих друзей. Вспомним, что Канселье ухаживал за Шампанем в последние годы его жизни, полные нищеты и унижений. Даже после его смерти Канселье никогда не говорил о своём друге Шампане и его пьянстве в пренебрежительном ключе. Он отрицал, что Шампань был Фулканелли и настаивал, что он всего лишь иллюстрировал работы Учителя. К чему человеку продолжать молчать об ошибках своего умершего друга, если у него нет на это причин самого благородного свойства? Ведь пороки Шампаня могли бы послужить лучшим аргументом в пользу того, что он не был и не мог быть подлинным Адептом.

Но давайте вернёмся к аргументации Амбелена.

Стремясь доказать, что Шампань отнюдь не был невеждой в алхимии, он пишет, что художник был известен как алхимик — «и весьма подкованный по этой части» — ещё до Первой мировой войны. В то время, утверждает он, первая жена доктора Сержа Вороноффа, знаменитого своими экспериментами с «обезьяньими железами»,^[178] связывалась с Шампанем по поводу результатов его знаменитых исследований процесса возвращения юности.

В целом не возникает сомнений, что Шампань действительно изучал алхимию и обладал не просто поверхностным знанием предмета. Но это ещё не доказывает, что он был Фулканелли.

В качестве ещё одного «неопровержимого» доказательства Амбелен приводит пресловутый гербовый щит, изображённый на последней странице оригинального издания «Тайны соборов».

На этом щите помимо многочисленных алхимических символов имеется девиз на искажённой латыни:

UBER САМРА AGNA.

Полное имя Шампаня, напоминает Амбелен, было Жан-Жюльен Юбер Шампань — третье имя он получил в честь отца, Альфонса-Юбера. Принимая во внимание, что Шампань, несомненно, знал фонетическую каббалу — как о том свидетельствует издатель Шемит, — а также опираясь на текст самой книги, можно открыть истинный смысл этого девиза. Uber Campa Agna, как авторитетно заявляет Амбелен, согласно каббалистической традиции работы с одинаково звучащими словами, представляет собой фонему, непосредственно намекающую на Юбера Шампаня. Поскольку это словосочетание является искажением нормальной латыни, его невозможно перевести со всей точностью. Приблизительно оно выглядит так: «А за (Uber) полем (campus) — или же за морским коньком (сатра) — ярочка (agna)». Учитывая, что H во французском языке — немая согласная, a Ch может произноситься твёрдо как «к», всю фразу можно с натяжкой услышать как «Юбер Шампань».

Далее он указывает, что символизм герба как с геральдической, так и с алхимической точки зрения прямо указывает на Шампаня.

Этот герб, заключённый в чёрный круг, изображает средневековый рыцарский шлем анфас, забрало которого образует крест, а ниспадающий намёт служит фоном для девиза. Амбелен пишет:

«…шлем анфас как геральдический символ является исключительной привилегией королей, а король в алхимии, как и короли явленные, есть гость, способный поднять из зеленой земли таинственное двуликое Дитя. (Элемент, обладающий двойной природой, в алхимической терминологии — „ребис“, гермафродит.) Забрало, образующее крест, говорит о том, что королевский сан в данном случае есть воистину знак царственности металла, ибо крест представляет собой традиционный символ тигля, встречающийся в алхимическихманускриптах, и звучащий по-латыни как crucibilum».

Под этим крестом и располагается, собственно, герб, о котором Амбелен говорит следующее:

«Художник особо подчёркивает устремлённость ввысь древней двойной арки, чтобы привлечь внимание зрителя к расположенному вершиной вниз треугольнику, символизирующему вечный женский принцип воспроизведения, а также союз земли и воды. Если рассматривать этот герб в свете традиционной терминологии, то можно прочесть послание, зашифрованное в геральдических символах: „На золотом поле серебряный морской конёк passant,^[179] помещённый вертикально…“ Три элемента Делания присутствуют здесь: Огонь, красный цвет; Серебро, символ философской Ртути, и Золото, символ философской серы».

Морской конёк, по его мнению, является здесь символом Универсального вещества. Далее он цитирует «Христианский бестиарий» Шарбонно-Лассе и объясняет, что морской конёк — это эквивалент древнего восточного «джинна», или духа магии — создания, которое, как считали Диоскорид, Плиний и Гален, обладало силой предупреждать и исцелять разные болезни, и которое тот же Гален и в особенности Аэтий называли символом Божественного Света. Как и дельфин, он был проводником, указывающим душам умерших путь к островам блаженства, а для алхимиков служил символом Первой Ртути.

Далее Амбелен рассуждает, что золотое поле (champ d'or) есть ещё одна звуковая аллюзия на фамилию Шампаня. Кроме того, в Пикардии и Сентонже «Шампань» произносится как «Кампань», что, в свою очередь, служит обозначением возделанного поля. Le campagnard означает «труженик», а именно этим словом алхимики называют того, кто работает с Огнём.

Этот сложный корпус алхимических, геральдических и фонетических корреляций он завершает предпоследним абзацем «Тайны соборов», в котором содержатся аллюзии на царственность (увенчание), смирение и скромность труженика (алхимика) и важность природы:

«Наконец, когда долгие годы кропотливых трудов увенчает успех, когда его желания осуществятся, Мудрец, презрев суету мира, свяжет свою судьбу с бедными, обездоленными, со всеми, кто в нашей земной юдоли трудится, страдает, борется, впадает в отчаяние, льёт слёзы. Пребывая в безвестности, ученик вечного естества, апостол вечного милосердия, он будет верен своему обету и не проронит ни слова».

Если эти слова истинны и если Шампань действительно был Фулканелли, вряд ли можно считать, что он остался верен обету молчания — не говоря уже о принципах смирения и анонимности, — раскрывая свою подлинную личность в прозрачном символизме помещённого в книге герба. Последний, напомним, появился в самом первом издании книги Фулканелли задолго до кончины Шампаня. Здесь вновь наблюдается серьёзное противоречие этического характера между искренним духом, в котором написана книга Фулканелли, и попытками Шампаня — известного шутника, острослова и хвастуна — выдать желаемое за действительное.

Должен признаться, что, впервые увидев этот загадочный герб, которого не было в последующих изданиях «Тайны соборов», я был склонен согласиться с интерпретацией Амбелена. Но изучив более пристально жизнь несчастного Шампаня и побеседовав с друзьями Канселье, я начал сильно сомневаться в обоснованности его аргументации.

Из достойных всяческого доверия источников мне известно, что щит, который со всей очевидностью долженствовал изображать герб Фулканелли, был целиком и полностью выдумкой Шампаня, который включил его в дизайн книги без ведома Канселье и самого Фулканелли.

Однако аргументация Амбелена на этом ещё не заканчивается. Он выдвигает предположение, что имя Фулканелли является анаграммой словосочетания, «l'ecu final» — «последний щит» — тем самым указывая, что Шампань-Фулканелли был намерен привлечь внимание читателей к своей подлинной личности посредством этого герба.

Здесь мы сталкиваемся с очень серьёзной проблемой. Возникает вопрос: с чего начались все эти таинственные шифры и манипуляции смыслом (и где они закончатся)? Фулканелли есть фонетическая аллюзия на имена Вулкана, бога-кузнеца, работающего с огнём, — совершенно логичный алхимический намёк, — а также Гелиоса, бога солнца, который тоже в данном контексте более чем уместен, поскольку солнце символизирует золото и философскую серу. Вопрос в том, начал ли Шампань со щита и затем шёл в обратной последовательности, или же, «l'ecu final» в качестве анаграммы имени Фулканелли пришло ему в голову уже после изобретения алхимического псевдонима и вдохновило на идею герба и девиза на ломаной латыни?

Если бы не удивительная глубина и важность работ Фулканелли — которые читатель и любой, кто изучает алхимию, должен оценить для себя сам, — у нас возникло бы сильное искушение отбросить всю эту сагу с продолжением как искусно задуманный и превосходно исполненный розыгрыш или, если угодно, тайный заговор. Особенно ввиду противоречивого характера месье Шампаня.

Однако если бы это было так, стоило бы задать ещё один, последний вопрос: чего ради всё это было затеяно? Шампань умер от болезни, причиной которой стало его собственное пьянство. Канселье, по его собственному признанию, так и не смог получить эликсир. Никто из прочих Гелиопольских братьев не получил никаких выгод от всей этой истории с Фулканелли. Всё остальное до сих пор скрыто завесой тайны.

Не менее озадачивает и тот факт, что Амбелен искренне считает, будто Шампань преуспел в создании золота. Не в 1922 году, когда, по словам Канселье, Фулканелли осуществил трансмутацию, а «примерно за два-три года до своей смерти». Он также утверждает, не приводя в доказательство никаких доводов, что трансмутация была проведена у Шампаня на квартире в доме 59-бис по улице Рошешуар в присутствии Буше, а «возможно, и Канселье». (Канселье, напомним, говорил, что эксперимент имел место в Сарселе в присутствии Гастона Соважа, Шампаня и с ним лично в качестве оператора.)

Далее Амбелен утверждает:

«Был ли полученный металл чистым золотом или просто походил на него цветом, весом и неподверженностью обычным реакциям? Сейчас определить трудно. Трудно судить со всей точностью. Остаётся положиться на результаты точнейшего научного анализа».

Позднее он пишет, что из этого золота сделали довольно большое кольцо-печатку, которое Шампань носил на безымянном пальце правой руки. На нём были выгравированы фигура Бафомета, рогатого дьявола, окружённая пересекающимися треугольниками (как на магической печати Соломона), месяц, рогами указывающий вверх, и алхимические символы Солнца, Луны и Земли.

Это кольцо после смерти Шампаня перешло к одному из его учеников, десять лет спустя заболевшему болезнью Паркинсона. В 1962 году Амбелен писал: «Он всё ещё жив, но тело не подчиняется ему. Кольцо-печатка из алхимического золота (очень мягкого, поскольку оно было совершенно чистым) до сих пор у него на пальце».

(Я несколько раз писал месье Амбелену в надежде побольше узнать об этом таинственном кольце и его владельце — наряду с другими волнующими подробностями его исследований загадки Фулканелли, но до сих пор не получил никакого ответа.)

Итак, давайте суммируем мнения Канселье относительно сделанных Амбеленом выводов об идентичности Шампаня и Фулканелли. Прежде всего — и это, возможно, наиболее важно — Канселье отрицает, что Жюль Буше, являвшийся главным источником информации Амбелена, был близким другом Жана-Жюльена Шампаня. Кроме того, он никогда не был одним из Гелиопольских братьев.

Канселье довольно саркастически замечает: «Должно быть, Жюль Буше еженедельно навещал Шампаня в течение двадцати лет в обстановке строжайшей секретности, поскольку я никогда его там не встречал. Я видел его два или три раза в самом начале, в 1922 году, в арнувилльской развалюхе Шампаня вместе с Гастоном Соважем, а в следующий раз мы встретились только в 1946 году».

Это, следует отметить, весьма важное замечание, поскольку Канселье и Шампань прожили на одной лестничной площадке на рю Де-Рошешуар около десяти лет.

О посвящении на принадлежащем Буше экземпляре своей книги «Две алхимические ложи» Канселье также сардонически замечает: «Разумеется, он лучше, чем кто бы то ни было, знал тайну личности Фулканелли — главным образом поскольку несколько раз слышал упоминавшееся в разговорах имя Учителя и даже никогда не имел чести встречаться с ним лично».

Канселье категорически отрицал, что Шампань когда-либо создавал золото и тем более делал из него кольца-печатки. Также он опровергает сообщение Амбелена, что Шампань инкогнито посещал издателя Шемита.

«Я ручаюсь, что он (Шемит) никогда не встречался с Жюльеном Шампанем и что последний никогда не сопровождал меня в визитах к Шемиту. По этому вопросу у меня есть два заявления, одно в рукописной форме, другое — в печатной, в которых факты излагаются достаточно прямо и ясно».

Также он сказал, что владеет документами, подписанными Шемитом и датированными один 6 апреля 1926 года, а второй — 6 ноября 1929 (то есть когда Шампань был ещё жив), которые удостоверяют, что единственным владельцем текстов «Тайны соборов» и «Философских обителей», а также иллюстраций к ним является лично он, Канселье. По его словам, Фулканелли поручил ему опубликовать обе книги и передал все права на роялти — «как он и обещал, в качестве вознаграждения за мою долгую службу и ученичество». Однако он добавляет, что ни то ни другое не сделали его богачом.

В ответ на утверждение, что Шампань лично написал предисловия к обеим книгам и заставил его подписать их, Канселье также достаточно прямо заявил, что не стал бы этого делать и предоставил бы Шампаню самому подписывать свои работы. Кроме того, предположение, что Канселье не писал этих предисловий, само себя опровергает по двум важным пунктам: 1) их стиль значительно отличается от стиля остального текста, написанного Фулканелли (или, по теории Амбелена, Шампанем); 2) он остаётся неизменным во всех последующих предисловиях, написанных уже после смерти Шампаня.

Канселье утверждает, что оригинальные рукописи Фулканелли были вовсе не на линованной квадрилле цвета сепии, как полагает Амбелен, а на белой нелинованной бумаге. Более того, они написаны его, Канселье, наклонным почерком, поскольку были продиктованы ему непосредственно Фулканелли. Кроме того, было всего два (а отнюдь не восемь) набора гранок, корректуру которых делал тоже он, по инструкциям Учителя.

Канселье отрицает, что Шампань «подделал» иллюстрации для книг Фулканелли, раскрашивая бледные фотографические увеличения. «Он был подлинным мастером карандаша и кисти, — говорит Канселье, — подобно тому как виолончелист полностью владеет своим инструментом».

Однако он подтвердил, что Шампань экспериментировал в области спагирики — то бишь получения медицинских препаратов с помощью алхимических методов — и готовил «целебные тинктуры» на маленькой пузатой жаровне.

Они с Шампанем ставили опыты в больнице Бруссэ — где, как ошибочно заявляет Амбелен, Шампань и умер, — но не с мазями, а с гипсовыми повязками и под наблюдением доктора Бросса и профессора Лобри. Он резонно замечает, что, если бы, как говорит Амбелен, Шампань умер в больнице, ему вряд ли удалось бы забрать себе его «тросточку и последние одежды». Мы уже приводили слова Канселье, что он просто отдал костыли Шампаня сестре милосердия, а также причины, по которым он не стал бы присваивать указанные предметы.

Что касается каморки Шампаня на рю Де-Рошешуар, то Канселье сообщает, что там не было никаких залежей книг, громоздившихся вдоль стен; единственными печатными материалами там были семь томов «Новой иллюстрированной энциклопедии Ларусса». Вот как он описывает жилище Шампаня — комнатку площадью едва в двенадцать квадратных метров:

«Когда вы входили, прямо перед вами оказывалось обращённое на юг створчатое потолочное окно, расположенное в откосе крыши и делящее потолок пополам. С полом оно сходилось под острым углом, и это пространство было забито всякими вещами и домашней утварью. Слева от двери стояла деревянная кровать, далее — упиравшийся в потолок маленький шкафчик, который стоит теперь у меня; далее, занимая собой всё оставшееся пространство у стены, стоял стул, на котором громоздились все семь томов „Новой иллюстрированной энциклопедии Ларусса“. Справа от стены отходил мраморный камин; между ним и откосом потолка бок о бок стояли два сундука; в первом хранили уголь, второй, больше размером, служил шкафом. Справа за дверью в углу комнаты располагался альков, отгороженный занавеской, свисавшей с балки, которая отходила от каминной трубы. Картину довершали маленький стол и второй стул».

В принципе невозможно, чтобы у Шампаня по этому адресу была алхимическая лаборатория, равно как и в Вилльер-ле-Бель, у его родителей, которые, следует отметить, переехали туда только в 1913 году.

«Единственное помещение, заслуживающее наименования лаборатории, которое он мог использовать, было в отдельной комнатке на рю Вернье. Я бывал там каждую неделю с лета 1916 года, пока туда не въехала какая-то семья», — говорит Канселье который именно в то время исполнял обязанности агента Шампаня, обеспечивая того заказами на художественные работы.

Что же до эксцентричных выходок Шампаня — спанья одетым, использования парафиновой лампы в качестве маяка, магических благовоний и путешествий вне тела, — Канселье отвергает их как «форменный бред, который оттолкнёт одних и покажется романтическим и значительным другим».

В ответ на обвинения Шампаня в розыгрышах и злых шутках, Канселье говорит, что сам Жюль Буше, который умер в 1957 году, был знатным рассказчиком небылиц и любил придумывать себе псевдонимы вроде Эрью ле Бук или Жюлиус Усербо, которые были анаграммами его настоящего имени. Далее он сообщает, что среднее имя Шампаня было вовсе не Юбер, как утверждает Амбелен, а, по забавной случайности, такое же, как у его (Канселье) дедушки по материнской линии.

И наконец, Канселье справедливо замечает, что сочинения Фулканелли говорят сами за себя и свидетельствуют, что их автор был человеком высочайших достоинств, поэтому многие писатели были бы просто счастливы выдать их за свои.

Глава четвёртая Практика

Учёные, в особенности когда они покидают поле своей непосредственной специализации, оказываются такими же обычными, упрямыми и неразумными людьми, как и все остальные, а необычайно высокий интеллект лишь делает их предубеждения значительно более опасными, ибо даёт возможность облекать их в чрезвычайно гладкие и возвышенно звучащие рассуждения.

Г. Ю. Айзенк. Смысл и бессмысленность в психологии

Теоретическая физика приобретает всё более и более оккультный характер, радостно ниспровергая все ранее незыблемые законы природы и обращаясь к таким сверхъестественным понятиям, как дыры в пространстве, негативная масса и даже текущее вспять время… Величайшие физики… ощупью движутся в сторону синтеза физики и парапсихологии.

Артур Кестлер. Корни совпадения

В том виде, в котором она существует сегодня, алхимия, как мы уже говорили, функционирует на трёх различных уровнях, или, если угодно, в виде трёх определённых школ. Одна из них придерживается мнения, что алхимия представляет собой чисто психодуховное явление, а лабораторные исследования и эксперименты — всего лишь замысловатое, но бессмысленное заблуждение. Эта школа наряду с современным западным оккультизмом часто включает некую разновидность духовной алхимии, выступающей в одеяниях сексуальной магии или тантризма или продвинутых йогических техник направлений Шакти и кундалини. В этой системе различные биологические жидкости тела — некоторые из которых, как утверждается, ещё не открыты ортодоксальной наукой — фактически исполняют роли тех или иных веществ, участвующих в алхимическом процессе.

Ил. 10. Химические символы.

1. Сурьма. 2. Азотная кислота. 3. Мышьяк. 4. Кальций.

5. Уголь. 6. Медь. 7. Огонь. 8. Золото. 9. Железо.

10. Ртуть. 11. Углекислый калий (поташ). 12. Серебро. 13. Сера.

14. Олово. 15. Купорос. 16. Цинк

Посредством медитаций в определённых позах и используя половой акт исключительно как технику генерации энергии, индивидуум претерпевает физиологическую и интеллектуальную трансмутацию, и благодаря ей поднимается до Высшего Просветления. Поскольку большинство традиционных алхимиков работали в одиночестве, предположение, что на самом деле алхимия представляла собой всего лишь аллегорическую форму этих восточных практик, оказывается несостоятельным. Однако следует признать, что некоторые алхимики действительно работали в сотрудничестве с женщиной-партнёром, которая традиционно именовалась soror mystica (тайная сестра). Супруга Фламеля, Пернелла, судя по всему, исполняла именно такую роль. Тем не менее в истории Фламеля нет никаких указаний на то, что они с женой использовали сексуальную магию в какой бы то ни было форме.

Вторая дожившая до наших дней школа алхимии занимается именно физической стороной дисциплины, но делает акцент на производстве целебных терапевтических тинктур гомеопатическими методами — как, например, в Швейцарском кроулианском обществе, у Арчибальда Кокрена и в Солт-Лейк-Сити, у Брата Альберта. (В своих работах Альберт намекает, что осведомлён о тайнах металлической алхимии, однако же предоставляет своим ученикам самостоятельно ставить опыты с растительными тинктурами и, возможно, искать собственный путь в царство металлов.)

Третья школа обращается к доисторической и средневековой традициям лабораторной алхимии и работает с солями и металлами, ставя себе целью получение Философского камня и эликсира. Эта последняя школа отнюдь не оставляет без внимания философские и религиозные изыскания алхимиков прошлого, включая таким образом в свою доктрину некоторые элементы первой школы. В то же время она, как и вторая, поддерживает и применяет гомеопатические методы, полагая, что каждое вещество обладает «душой», или «сущностью», которую можно каким-то образом извлечь и сконцентрировать.

Именно об этой последней, и, с моей точки зрения, самой важной, школе у нас и пойдёт речь в этой части книги, поскольку она соединяет истинный дух традиционной алхимии с лучшим, что есть во всех трёх алхимических «мирах».

Как сказал мне известный оккультист Уолтер Лэнг, несмотря на то что металлическая алхимия и попытки создать золото в течение ста или более лет находились вне закона, это отнюдь не отменяет одного весьма важного момента: предполагаемые Высшие Силы, по всей вероятности, допустили и санкционировали открытие информации, которую можно использовать для создания нового альтернативного типа медицины, подразумевающего использование «натуральных» ингредиентов в концентрированной форме и отказ от более грубых и механических методов медицины конвенциональной и аллотропической.

Вот что пишет по этому поводу Лэнг:

«Тысячелетняя история народной медицины и несколько сотен лет научного прогресса, судя по всему, подтверждают идею о том, то Природа содержит специфические средства восстановления гармонии искажённого человеческого духа.

Аллопатия вполне может работать на базовом уровне, гомеопатия — на втором этаже, а алхимия — на уровне громоотвода на крыше.

Если эта новая, хотя и насчитывающая тысячелетия наука медицинской алхимии действительно обретёт второе рождение, она неизбежно выработает новый подход к древним тайным методам извлечения „души веществ“. Радикально новое и кажущаяся в настоящее время невероятной materia medica прошлого встанут плечом к плечу.

Если врата алхимии сейчас вновь готовы открыться, мне думается, они будут вести не в подвал с сокровищами, а в приёмную врача-гностика».

Лэнг не отвергает полностью концепцию физической трансмутации, равно как и идею Философского камня.

«До недавнего времени физика и химия отвергали средневековые данные о трансмутации на одном простом основании. Сейчас известно, что трансмутация подразумевает распад атомного ядра, осуществить который невозможно без минимума технологий, разработанных в рамках Манхэттенского проекта. Деление атомного ядра в 1280 году представляет собой явный и несомненный абсурд.

Однако также недавно появилась и новая идея, которую стоит рассмотреть хотя бы в теоретическом разрезе. Она гласит, что трансмутация в принципе возможна за счёт изменения уровня орбитальных электронов, вообще никак не задействуя ядро. Может быть, именно это и делали „философы“ в течение трех тысяч лет по всему миру и пятисот лет — в Европе?»

Именно об этом говорил человек, которого Жак Бержье принял за Фулканелли, в 1937 году — задолго до Манхэттенского проекта!

В книге «Алхимики и золото» Жак Садуль рассказывает о любопытном эксперименте с обычными курами. Им давали корм, в котором вообще не было кальция, зато содержались большие дозы слюды (силикат алюминия и калия). Чтобы строить скорлупу яйца, организму курицы нужен кальций, а его нет. И тем не менее, они каким-то образом умудрялись откладывать яйца с нормальной кальциевой скорлупой. Исследования показали, что куры занялись практической алхимией и трансмутировали калий (K = 19) и ионы водорода (H = 1) в кальций (Ca = 20).

Подробное объяснение особенностей алхимических практик не входило в мои задачи при написании этой книги, однако дать общий очерк символизма, теории и процесса Великого Делания мне представляется необходимым — хотя бы для того, чтобы рассмотрение работ Фулканелли и комментарии к ним, которые читатель найдёт в следующей главе, не были им неправильно поняты.

Чтобы начать понимать алхимию, сущностно важно помнить о том, что истинное Герметическое искусство есть занятие одновременно физическое и духовное. Любые попытки проанализировать алхимический процесс с позиций ортодоксальной химии будут не более полезны для нашего дела, чем понимание Делания в исключительно духовном ключе. Эти два начала дополняют друг друга в неразрывном переплетении сил, и ни одно не является полноценным без другого.

Приведённых ранее примеров трансмутаций, описаний оборудования, материалов и процедур, данных в алхимических текстах, вполне достаточно, чтобы составить себе хотя бы приблизительное представление о физической стороне алхимии. Точно так же и её духовные аспекты можно постичь по многочисленным аллюзиям на различные мистические, религиозные и философские системы, которые, в свою очередь, можно найти в стандартных работах по этому предмету и в не подлежащих сомнению связях алхимии с доктринами тайных обществ, практической магией и духовными школами — такими, например, как Путь суфиев.

Ранее мы уже отмечали, что алхимики обычно начинали с рассуждений о четырёх основных стихиях — Огне, Земле, Воде и Воздухе. Эти стихии обладали соответствующими качествами — Огонь был сух и горяч; Земля — суха и холодна; Вода — влажна и холодна; Воздух — горяч и влажен. В общем виде ход алхимической мысли можно выразить так: всё, что нужно, чтобы превратить один элемент в другой, это изменить одно из его основных качеств. То есть если, к примеру, огню позволить погаснуть и утратить своё качество жара, он превратится в землю (сухую и холодную) в форме пепла. Точно так же и вода (холодная и влажная) при нагревании превращается в воздух (горячий и влажный) в форме водяных паров.

Нагревая и охлаждая, высушивая и расплавляя любое выбранное для работы вещество бесконечное количество раз, алхимики верили, что смогут изменить его свойства или базовые характеристики. Никто ещё не дал удовлетворительного объяснения необходимости всех этих повторений. Но, возможно, таким образом алхимики пытались создать в структуре вещества состояние стресса или своеобразной усталости в надежде, что это в конце концов приведёт к изменениям перманентного характера. С другой стороны — если посмотреть на процесс с духовной точки зрения, — производя все эти бесчисленные повторения, они, быть может, ждали, пока планеты, сила тяжести, электромагнитное поле Земли, космические лучи, метеорологические условия и даже человеческие биологические ритмы будут сонастроены идеальным образом. Следует напомнить, что на заре Герметического искусства астрология и алхимия были неразрывно связаны друг с другом, а каждый из основных металлов идентифицировался с одним из семи известных древним небесных тел нашей Солнечной системы: Золото — Солнце; Серебро — Луна; Ртуть — Меркурий; Медь — Венера; Железо — Марс; Олово — Юпитер и Свинец — Сатурн.

Поскольку космос — что по-гречески означает «порядок» — был создан из первичного хаоса, алхимики полагали, что все планетарные силы в той или иной степени присутствуют на земле, а сами планеты влияют на рост и формирование соответствующих им металлов в вечно кипящем тигле земных недр.

Вот как выразил эту мысль князь Станислас Клоссовски де Рола:

«Таким образом, становится ясно, что алхимический процесс представляет собой воспроизведение на уровне микрокосма процесса создания мира, иными словами, воссоздание. Оно совершается благодаря игре сил, символизируемых двумя драконами, чёрным и белым, замкнутыми в круговороте вечной битвы. Белый крылат и летуч, чёрный же бескрыл и стабилен; их сопровождает универсальная алхимическая формула solve et coagula. И формула, и эмблема символизируют переменчивую игру двух неотъемлемых половинок, составляющих единое Целое. Формула solve et coagula чередует растворение, которое есть спиритуализация, или сублимация твёрдой материи, и сгущение, являющееся не чем иным, как возвращением в плотное состояние очищенных продуктов первой операции. Её циклическая природа ясно выражена у Никола Валуа: „Solvite corpora et coagulate spiritum“ — „Растворяйте материю и сгущайте дух“.»^[180]

Таковы главные философские аспекты, на которых основывается алхимическая процедура. Однако действительные подробности процессов и операций над различными металлами невероятно сложны структурно и трудны для понимания, чему есть две основные причины:

1. Каждый алхимик ставил свои собственные опыты, руководствуясь своими собственными методиками, или же используя и модифицируя техники своих предшественников сообразно собственному разумению, в результате чего данные алхимических трактатов могут очень сильно отличаться;

2. Дабы сохранить тайну, каждый алхимик почитал своим долгом описывать свои действия максимально сложным аллегорическим языком, изобилующим символами. Вдобавок они зачастую имели склонность перепутывать порядок процедуры или вовсе опускать какие-нибудь её ключевые стадии. Обычно Делание проходило три основные стадии, или ступени, одна из которых вполне могла вообще не освещаться в трактате, где даже не было указаний, какой именно этап пропустил автор — первый, второй или третий.

Только путём тщательного сравнения нескольких текстов — чрезвычайно трудоёмкий процесс, способный довести до белого каления даже самого терпеливого исследователя, — бывает возможно хотя бы слегка распутать невероятный клубок загадочных символов и хитроумных ложных ходов. Пара абзацев типичного алхимического текста дадут вам представление о том, с чем порой приходится столкнуться ищущему:

«Но когда мы женим коронованного Короля на нашей алой дочери, и в нежном пламени, не наносящем вреда, она зачнёт превосходного и сверхъестественного сына, чью вечную жизнь она станет питать медленным жаром, то будет он жить долго в нашем пламени… Затем будет он преображён, и тинктура его с помощью огня останется красной, словно живая плоть. Но наш Сын, обретённый Король, берёт эту тинктуру из огня и даже смерть, тьма и воды бегут от него. Дракон бежит солнечных лучей, проникающих в трещины, и мёртвый наш Сын живёт; Король выступает из огня и воссоединяется со своей супругой, оккультные сокровища раскрыты, и белеет молоко девы».

Золотой трактат Гермеса

Или вот ещё:

«Возьми змею и помести в колесницу о четырёх колёсах, и пусть она крутится на земле, пока не погрузится в бездны моря и не будет уже видно ничего, кроме чернейшего Мёртвого моря… и когда пары выпадут, подобно дождю… вынеси колесницу из воды на сухую землю и помести все четыре колеса на колесницу и получишь результат, если только продвинешься дальше, к Красному морю, бегущему без бега, движущемуся без движения».

Трактат Аристотеля, написанный для Александра Великого

Вдобавок к трём ступеням Великое Делание подразделяется также и на более мелкие стадии. Некоторые алхимики считают, что их непременно должно быть семь — чтобы соответствовать числу планет, металлов и дней Творения. Иногда их называли Правлениями Сатурна, Юпитера, Марса, Меркурия и так далее. Другие мастера настаивали, что ступеней должно быть двенадцать, ибо таково число месяцев в году и знаков в круге зодиака, через которые в течение года проходят планеты.

Эти двенадцать ступеней (включающие в себя и семь) были известны как: кальцинация (прокаливание), солюция (растворение), сепарация (разделение), конъюнкция (соединение), путрефакция (гниение), коагуляция (сгущение), цибация (вскармливание), сублимация (возгонка), ферментация (сбраживание), экзальтация (возбуждение), мультипликация (умножение), проекция (бросание). Иногда использовались и другие термины вроде когобация (многократная перегонка) или ректификация (очистка).

Сколько бы ни было стадий и каковы бы ни были их названия, важно помнить, что алхимик видел в своей работе отражение или же имитацию циклического порядка природы: формирования, развития и конечного разрушения всего сущего — за которым следовало естественное и неизбежное новое формирование. (Эту концепцию можно сравнить с не так давно появившейся теорией циклического развития Вселенной, начинающегося с первичного атома, содержащего в себе всё и взрывающегося, чтобы дать жизнь космосу, а затем вновь коллапсирующего в самое себя, чтобы снова и снова повторить всё то же самое по кругу ad infinitum.^[181]) Этот же процесс, но в меньшем масштабе повторяется во всех живых существах, в том числе и в природе как таковой, ежегодно проходящей через цикл рождения, роста, увядания, смерти и возрождения. И человек также следует этому предписанному всему живому пути от рождения к смерти и новому возрождению.

Алхимик рассматривает свой путь как воспроизведение в рамках микрокосма, на относительно низком уровне творения этого великого и неизменного космического цикла, воспринимая до некоторой степени самого себя как некое высшее существо, полубога, в миниатюре повторяющего работу Великого Непознаваемого Разума, стоящего за пределами Жизни, Природы и Вселенной. Он ищет слияния с Сущностью Бытия и надеется помочь Природе в её прекрасном творчестве, дополняя и ускоряя этот процесс.

Принимая во внимание всё вышесказанное, давайте теперь попытаемся проследить всю последовательность алхимических операций от начала и до конца. Помните, что в деталях алхимические тексты разнятся до бесконечности. Нижеследующее при необходимости можно воспринимать лишь как самый общий очерк Великого Делания, созданный при опоре на наиболее доступные для понимания источники. Следует также помнить, что Философский камень предназначался только и исключительно для изготовления Эликсира жизни. Трансмутация на физическом уровне должна была служить лишь доказательством того, что Делание успешно завершено и что полученный в результате продукт действительно является истинным Камнем.

На пути любого, кто решит попытаться исполнить Великое Делание, сразу же встанет почти непреодолимое препятствие. Прежде всего, алхимик должен открыть, что же собой представляет prima materia, или Первоматерия. Без этого знания, обрести которое можно только путём проб и ошибок, а также глубочайшего, боговдохновенного интуитивного прозрения, невозможно начать работу. Де Рола называл эту способность «внутренним постижением».

Классические алхимические авторы намеренно оставляли в своих текстах множество лакун и ложных путей, целью которых было отпугнуть и запутать возможных злоумышленников, а также склонных понимать всё буквально материалистов, поскольку, как мы уже выяснили, алхимия подразумевала умение управлять энергиями самого высокого порядка, куда более сложными и мощными, чем даже те, с которыми имеет дело современная ядерная физика.

Алхимический манускрипт XVII века описывает Первоматерию как «…камень, который в то же время и не камень… как густое, свернувшееся молоко, но при этом вовсе и не молоко; как грязь, не похожую ни на одну другую грязь. Она подобна зелёной ядовитой тине, ибо лягушки копошатся под ней, но не яд то, а лекарство. В целом это та глина, из которой был сотворён Адам».

Другой алхимик того же периода, Иоганн Исаак Холланд, идентифицировал Первоматерию как «купорос» — хотя это, безусловно, нельзя понимать в буквальном смысле как серную кислоту. Купорос, или vitriol, — это шифр, созданный по методике нотарикона, где каждая буква в слове означает другое слово, из которых и складывается указание для ищущих истины: Visita Interiora Terrae Rectificando Invenies Occultum Lapidem (Погрузись в глубь земли и через очищение обретёшь тайный камень).

Герман Копп, немецкий историк алхимии, писал о тайном смысле Первоматерии: «Тщательнейшему исследованию подвергались вещества минерального происхождения, различные растения и их соки, выделения и жидкости внутренней секреции животных, даже самые отвратительные субстанции, какие только можно себе вообразить… Они пробовали использовать молоко, хотя и без особой надежды, затем слюну, чтобы выяснить, не это ли искомая первичная материя, и время от времени экспериментировали с человеческой мочой и фекалиями».

Так алхимики защищали своё искусство от шарлатанов и непосвящённых, дабы те не проникли в его тайны на первом же этапе.

Однако подлинный ищущий, вооружённый решимостью и рвением, мог отыскать все необходимые ключи.

Многие алхимики прямо указывали, что для тех, кто умеет видеть, Первоматерия — буквально повсюду, и профаны считают её дешёвой или же вовсе лишённой какой бы то ни было ценности. Нотарикон Холланда совершенно прямолинейно указывает на неё, намекая, что искать Первоматерию нужно в земле. Последнее предложение процитированного выше текста также предполагает, что Первоматерия представляет собой некое связанное с землёй вещество.

В книге «Алхимики и золото» Жак Садуль после скрупулёзного изучения всех имеющихся данных выдвигает предположение, что Первоматерия — это один из восьми сульфидов, или сернистых соединений. По многим причинам, слишком сложным, чтобы их тут приводить, он останавливается на сульфиде железа, или железном колчедане (FeS2). Любопытно, что в нём содержатся примеси сурьмы, вещества, на которое обращали особое внимание Василий Валентин и Артефий и которое также отмечали позднейшие авторы, такие как Лапидус.

По мнению покойного Жака Бержье, алхимики начинали со смешивания в агатовой ступке трёх первичных ингредиентов: 95 % железной руды, содержащей различные примеси, такие как мышьяк и сурьма; железа, свинца, серебра или ртути; и какой-нибудь органической кислоты, например виннокаменной или лимонной. Хотя, как будет показано в дальнейшем, здесь он несколько опережает события.

Алхимики — и снова это следует воспринимать не буквально, но как выражение неких принципов более общего характера — полагали, что любая материя состоит из трёх основных компонентов, или философских элементов. Это были философские ртуть, сера и соль. Философская сера считалась по природе своей солнечным, горячим и мужским началом, а соль — лунным, холодным и женским. Ртуть, или меркурий, обладала двойной природой и функционировала как посредник. Некоторые алхимики рассматривали эти три принципа как символы духа, тела и души человека, металла или же растительной субстанции. Если оператор принадлежал к христианской религии, их можно было соотнести с доктриной Живоначальной Троицы: Отцом, Сыном и Святым Духом. С точки зрения индийской философской системы их можно было бы интерпретировать как шунъяту (хаос), майю (творение) и прану (жизненную силу).

Определив, что такое Первоматерия, и обретя её, алхимик делал следующий шаг и переводил её в жидкое состояние при помощи процесса известного как солюция, или растворение. По мере дальнейшего рассмотрения последовательности алхимических операций мы сможем провести параллель между ними и циклическими процессами создания, эволюции, разрушения и воссоздания космоса, а также простыми циклами рождения, жизни, смерти и возрождения в жизни человека и природы. Именно этот великий круговорот алхимик надеялся воссоздать в своём тигле и в себе самом.

Растворение Первоматерии достигалось при помощи вещества, известного среди алхимиков под названием «Тайный огонь». Именно оно оказывалось второй проблемой для каждого новичка, ибо ни в одном из текстов невозможно было найти его чёткого определения. Давался лишь один единственный намёк, что это было вещество двойной природы.

Нередко его описывали как «воду, которая не мочит рук» или «огонь, обжигающий без пламени». По этой причине, а также принимая во внимание его двойную природу, современные исследователи, такие как Бержье, Садуль и де Рола, выдвинули предположение, что Тайный огонь, по всей вероятности, представляет собой соль в кристаллической форме, которую можно перевести в жидкое состояние. В конце концов эти авторы пришли к выводу, что Тайный огонь получают из винного камня (он же виннокислый калий), особым образом обработанного. Садуль пишет, что, по утверждению его знакомого алхимика, приготовление Тайного огня — то есть перевод его из обычного состояния в философское — подразумевает более физические, нежели химические процессы. Одновременно де Рола сообщает: «На самом деле вещество это представляет собой соль, приготовляемую из винного камня посредством особых операций, требующих умения и идеального знания химии. Они включают использование весенней росы, собранной методами, весьма искусными и поэтическими, и тщательно очищенной».^[182]

Эта версия не только полностью удовлетворяет определениям алхимиков, что эта вода «не мочит рук», но и объясняет, почему алхимики прошлого особо настаивали на том, что к Великому Деланию непременно нужно приступать весной, когда Солнце находится в астрологических знаках Овна или Тельца. Сбор весенней росы, из которой «методами, весьма искусными и поэтическими» дистиллируют соль, заставляет нас обратиться к сочинению Армана Барболя.^[183] Приведённая им техника восходит к иллюстрированной Mutus Liber («Немой книге»), классическому тексту Жакоба Сюла,^[184] в которой Великое Делание представлено исключительно в картинках. На иллюстрации номер четыре показано, как два оператора — алхимик и его soror mystica — сворачивают в рулон большой холст, который перед тем был растянут в поле на колышках для сбора росы. На той же гравюре изображены баран (Овен) и бык (Телец), обозначающие правильное с астрологической точки зрения время для проведения этой операции (с 21 марта по 20 мая).

Метод, использованный Барболем, несколько отличался от указанного в «Немой книге»: он раскатывал холсты на покрытом росой лугу. Барболь даже полагал, что сама Первоматерия, которую он понимал в буквальном смысле как простую и чистую землю, должна быть обретена при помощи тайных операций, подразумевавших использование астрологии и ясновидения. Он пришёл к заключению, что в метафизическом смысле правильное местоположение и необходимое количество «чистой земли» будут открыты оператору через медиумическое посредство его жены, или soror mystica.

Но продолжим. Согласно указаниям алхимиков, Первоматерия и Тайный огонь помещаются в ступку и тщательно растираются. Полученное в результате вещество погружается в некоторое количество экстракта соли-росы, несколько раз промытого и кристаллизованного. Бержье считает, что процесс солюции необходимо осуществлять при поляризованном свете — то есть при свете, движение квантов в котором направлено только в одну сторону — примером которого является лунный свет.

На этом этапе процесс переносится в тигель для «тройного растворения», во время которого грубый осадок удаляется из смеси, а оставшееся вещество измельчается и толчётся, затем перемешивается на медленном огне при помощи стальной палочки. Затем добавляется половина количества соли, экстрагированной из оставшейся Весенней, или, как её ещё называют, Майской росы, и происходит очищение. Вся последовательность повторяется три раза. Результатом этого должна стать «философская ртуть», определить которую можно, в частности, по весьма характерному запаху.

Арчибальд Кокрен, выдающийся современный английский алхимик, скончавшийся в Брайтоне в 1950 году, так описывал этот аромат и явления, предшествующие его появлению:

«Первым предвестием этого триумфа стало яростное шипение, струи пара, бьющие из реторты в приёмник, словно резкие очереди из пулемёта, а потом мощный взрыв. При этом лабораторию и все окрестные помещения наполнил весьма сильный и изысканный аромат. Мой друг описывал его как запах влажной росной земли июньским утром с нотой цветов, как дыхание ветра над поросшими вереском холмами и сладкий аромат дождя над высушенной солнцем землёй».^[185]

Запахи эти явно не могли быть естественного происхождения, поскольку лаборатория Кокрена была расположена в самом центре лондонского Сити.

Об этом же писал и Никола Фламель: «Наконец, я обрёл то, чего так страстно желал и что распознал по сильному и приятному запаху». Алхимик, писавший в XIV веке под именем Джон Кремер, отмечает: «Когда происходит это счастливейшее событие, весь дом наполняется самым прекрасным исладостным ароматом; то день рождества этого благословенного Препарата».^[186]

Сам Фулканелли описывает довольно бурные явления, предшествующие появлению аромата, в своих «Философских обителях»:

«Когда из сосуда послышится звук, подобный кипению воды, переходящий в низкий рёв, напоминающий об огне, терзающем глубины земные, будьте готовы к битве; и сохраняйте спокойствие. Вы увидите дым, сопровождаемый синими, зелёными, лиловыми языками пламени, и услышите несколько взрывов…»

Алхимики предупреждают, что во время этого важнейшего этапа нужно остерегаться взлетающих из тигля искр, а Жак Бержье вдобавок призывает ни в коем случае не вдыхать ядовитые испарения, которые при этом высвобождаются. Он пишет, что пары ртути и мышьяковистый водород уже привели к гибели множества операторов в самом начале работы.

Когда философская ртуть успешно получена и герметично закупорена, алхимик может приступить к операциям Второй ступени. Во время этих операций необходимо превратить Первоматерию в вещество с двойной природой посредством совместного действия философской ртути и Молока Девственницы, или «астрального спирта» — таковы альтернативные названия соли, получаемой из Майской росы.

Первоматерия погружается в этот спирт, затем высушивается и растирается в ступке при «мягком» нагревании. Этот термин обычно обозначает относительно невысокую температуру — тела курицы, насиживающей яйцо, горячего песка или естественного солнечного света, но никогда не прямого жара огня или кипящей воды. Итак, смесь измельчается и к ней постепенно добавляется ещё некоторое количество Молока Девственницы, пока она не загустеет до консистенции пасты. Сверху она покрывается оставшимся астральным спиртом и оставляется в покое на срок до пяти дней.

Далее жидкость наливается в бутылку и хранится в прохладном месте. Плотный осадок высушивается на солнце, а затем снова подвергается замачиванию, измельчению, высушиванию и растворению, причём лишняя жидкость опять сливается в ту же самую бутылку и оставляется в прохладном месте на десять дней. Наконец, всё содержимое бутылки переливается в стеклянный сосуд с двумя ручками, именуемый «Двойным пеликаном» и представляющий собой куб для непрерывной возгонки. (См. ил. 11.) В нём вещество должно почернеть и начать разлагаться — это называется стадией нигредо — под воздействием собственного внутреннего жара и ферментации. Отделяющуюся в процессе ферментации жидкость возгоняют холодным способом и хранят в запечатанном стеклянном кувшине в сыром прохладном месте.

Ил. 11. Слева: сосуд «двойной пеликан», предназначенный для непрерывной возгонки. Справа: его символическое изображение. Пеликан, который, согласно поверью, кормит птенцов своей собственной кровью, стал также и христианским евхаристическим символом

Чёрную массу, остающуюся в двойном пеликане, снова заливают астральным спиртом при умеренном нагревании и оставляется высыхать самостоятельно. Этот процесс повторяется до тех пор, пока вещество не станет сверкающим и агатово-чёрным.

* * *

И снова внутренние процессы со временем должны привести эту субстанцию в состояние полного распада. Далее при умеренном нагревании её постепенно заливают росой, пока она не вберёт максимально возможное количество жидкости.

В результате мы получаем «ртуть философов», в отличие от философской ртути, о которой шла речь на предыдущей стадии. В сосуде образуется тончайший белый пепел. Пепел тщательно отделяется от остальной субстанции при помощи ложки, пёрышка или какого-либо абсорбирующего материала, с которого его потом можно будет легко снять, и медленно растворяется в имеющейся в бутылке росе-соли, пока не выпадет чёрный осадок. Его необходимо растворить и девятикратно отфильтровать, пока он не станет максимально белым. Это и есть настоящая ртуть философов, которая, как и философская ртуть Первой ступени, принимает форму соли.

На этом этапе в процесс вводится настоящее золото, из которого необходимо выделить его «сущность», или «тинктуру». Эта операция носит название насыщения, или кальцинации. Прежде всего, золото оксидируется, затем получившуюся окалину промывают дистиллированной дождевой водой на медленном огне. После высыхания субстанции на солнечном свету на неё наносится Тайный огонь.

Золото тщательно пропитывается и измельчается, затем к нему снова добавляется Тайный огонь, пока оно не вберёт такое количество кристаллического вещества, которое равно его собственному весу. Смесь повторно растворяется до состояния густой пасты. Далее она покрывается оставшейся росой из бутылки и оставляется на песчаной бане на пять дней. После этого жидкая составляющая фильтруется, наливается в кувшин, запечатывается и оставляется в прохладном сыром месте.

Нерастворившееся плотное вещество высушивается при умеренной температуре — равной естественному мягкому солнечному свету, — и затем всё начинается сначала. Новый раствор добавляется к первому, и процедура повторяется снова и снова, пока не останется только «мёртвая» материя. Жидкий остаток, который к этому моменту должен быть ярко-голубого цвета, снова запечатывается в стеклянном кувшине и ставится в холодное место на десять дней. Со временем благодаря внутренним процессам образуется чёрный осадок. Оставшуюся сверху жидкость необходимо отделить и хранить в холодном месте в запечатанном кувшине, а чёрная субстанция должна высохнуть и затем быть снова погружённой в философскую ртуть.

Через сорок — пятьдесят дней вследствие внутренних процессов чёрный осадок должен вобрать всю жидкость в сосуде и загустеть в беловатый пепел. Далее его осторожно нагревают на огне, пока цвет вещества не изменится на красный.

Когда это происходит, субстанцию помещают в сосуд с очень толстыми стенками, ставят на умеренный огонь и наливают сверху ртуть философов, растворённую в остатках росы. Затем добавляется философская ртуть, которая должна полностью покрыть смесь. В результате отделяется жидкая «квинтэссенция», которая покрывает более плотный осадок. Жидкость фильтруют и оставляют в холодном месте, пока не происходит следующее разделение и плотная фракция не выпадает на дно сосуда. Жидкая составляющая, плавающая сверху, тщательно фильтруется, и то, что осталось, можно со спокойным сердцем выкинуть.

Получившаяся жидкость и есть первая тинктура золота — пресловутое «питьевое золото», обладающее огромной целебной силой. Но это ещё не Эликсир.

Это маслянистое вещество можно принимать в мельчайших гомеопатических дозах в виде жидкости, порошка или соли. Но, по крайней мере, половину полученного количества необходимо сохранить в воздухонепроницаемом сосуде, ибо она будет использоваться на Третьей ступени Великого Делания.

«Питьевое золото» следует высушить естественным путём до состояния порошка, общее количество которого делится на две равные части. Одна из них разводится философской ртутью в пропорции 1:4. Этот состав будет использоваться на Третьей ступени для разведения оставшейся части порошка.

Порошок этот, имеющий двойную природу и двойное назначение, носит наименование rebis, или Гермафродит. На Третьей ступени его совершенствуют посредством процесса, известного как варка. Он представляет собой нагревание до точнейшим образом регулируемой температуры. Исполнение этой операции требует огромной осторожности, потому что именно на этой стадии можно легко всё испортить, и тогда Делание придётся начинать сначала. Вероятно, это и послужило причиной того странного обстоятельства, что многие алхимики проводили долгие годы в попытках создать Камень.

Ребис, всё ещё содержащий золото, нагревается на жаровне. Современные алхимики использовали для этой цели электрические плитки с термостатом. Итак, ребис, разведённый философской ртутью, помещается в стеклянный сосуд и подвергается воздействию умеренной температуры, в результате чего получается эффект, подобный подъёму тумана и выпадению росы. Со временем более плотная составляющая ребиса перенимает некоторые свойства жидкой философской ртути, в то время как ртуть, в свою очередь, частично переходит из летучего состояния в более плотное. Примерно на двадцатый день вещество должно несколько раз сменить цвет, причём все цвета будут исключительно яркими — явление, которое писатели-алхимики часто уподобляли петушиному хвосту или радуге. В конце концов вся субстанция на дне сосуда станет совершенно чёрной.

На протяжении следующей стадии, которую иногда называют Правлением Сатурна — а эта планета, напомним, символизирует преклонный возраст, смерть и разрушение, — чёрное вещество попеременно то кажется совершенно сухим и безжизненным, то кипит и пузырится, словно расплавленная смола. Когда заканчивается стадия гниения, которая может длиться до сорока дней и ночей, снова начинаются яркие цветовые разгонки, занимающие, в свою очередь, период около трёх недель. По его окончании образуется вещество, сияющее ярким белым светом и имеющее вид тоненьких капилляров по стенкам сосуда.

Дальнейшее нагревание заставит субстанцию претерпеть многочисленные изменения, которые, судя по описаниям этой стадии в алхимических трактатах, часто сравнивают с природными явлениями, такими как морские волны, Млечный Путь или полярное сияние. Всё это заканчивается превращением массы в мелкие белые крупинки, судя по всему обладающие способностью к люминесценции.

Далее нагрев делается чуть-чуть сильнее. Из-за глубокой древности большинства алхимических текстов в них, разумеется, не приводятся точные градусы, однако в большинстве рецептов указывается, что в результате нагревания вещество не должно расплавиться и начать приставать к стенкам сосуда. (Современный алхимик Лапидус считает, что абсолютный максимум допустимой температуры составляет приблизительно 65–75 градусов Цельсия.) Цвет состава снова начинает меняться — медный, лазурный, свинцовый и, наконец, бледно-пурпурный. Ещё сорок дней спустя вещество должно приобрести приятный оттенок зелёного, что воспринималось как знак того, что субстанция готова к регенерации.

Далее оно последовательно становилось оранжевым, жёлтым и тёмно-лимонным, затем, по мере высыхания, снова в стремительной последовательности сменяли друг друга цвета «петушиного хвоста». Через тридцать дней снова должен появиться лёгкий оранжевый тон, который спустя ещё три недели распространится на всё содержимое сосуда.

Когда оранжевое вещество приобретёт совершенно определённый золотой оттенок, а Молоко Девственницы, в которое оно погружено, станет насыщенного оранжевого цвета, можно считать, что Делание близко к завершению. Через двенадцать — четырнадцать дней «философское золото» будет ещё довольно влажным, затем, примерно на двадцать шестой день, оно высохнет, но лишь затем, чтобы возвратиться в жидкое состояние и опять застыть. Этот цикл быстро повторяется несколько раз, пока масса не станет зернистой и не начнёт распадаться на мелкие гранулы. Затем она снова затвердеет, распадется на частицы, вновь обретёт форму — и так будет продолжаться около двух недель.

В конце концов — и на этой стадии алхимики особо подчёркивают необходимость Божественного или иного духовного вмешательства — вещество обретёт слепящий блеск, начнёт разламываться на мельчайшие частицы, а потом станет тёмно-красного цвета, наподобие свернувшейся крови.

Это и есть Философский камень.

Однако его ещё надо «усовершенствовать», или «умножить». Это означает, что над ним придётся ещё раз произвести всю последовательность операций, начиная с той стадии, когда ребис и философскую ртуть ставят на огонь.

Когда Камень «усовершенствован», из четырёх частей золота и одной части Камня готовят порошок, при помощи которого производится трансмутация. Эта смесь имеет вид кристаллов шафранового цвета, и её тоже можно два раза в год принимать в виде эликсира.

Следует, однако, иметь в виду, что источниками для приведённого выше описания Великого Делания послужили труды нескольких разных алхимиков и что ни один оператор никогда не раскрывал правильного порядка производимых операций. И даже снабжая своих читателей, казалось бы, вполне точными инструкциями, на некоторых стадиях они оставляли в описаниях намеренные неясности, которые ищущий должен был осмыслить и экспериментально проверить сам.

Как было показано, весь процесс занимает довольно долгое время — в целом около трёх лет — даже при абсолютно правильном его проведении. Кроме того, это весьма дорогостоящее предприятие — и это тоже необходимо принимать во внимание при выяснении личности Фулканелли.

Хотя я попытался описать Делание максимально простым языком, следует помнить, что алхимики использовали для описания проводимых ими экспериментов чрезвычайно красочные и причудливые аллегории, используя такие мифические образы, как феникс, возрождающийся из пепла (символ регенерации), грифон (наполовину орёл, наполовину лев, обозначающий сочетание летучего и плотного), уроборос (змея, кусающая собственный хвост, символизирующая циклическую природу Делания и бесконечность), двуполый андрогин (ребис, или вещество, обладающее двойной природой, а также образ Совершенного Существа), ворон, единорог, саламандра, василиск, дракон и многие, многие другие. Чтобы отпугнуть недостойных, названия философских субстанций произвольно меняли местами, и поэтому при упоминании ртути на самом деле могли иметь в виду нечто совершенно другое.

И всё же при внимательном изучении описываемых операций становится ясно, что целью Искусства было воспроизвести в миниатюре великие творческие процессы, протекающие в космосе и на Земле, но в более близком духовном общении с этими таинственными силами, чем это позволяет любая религиозная или мистическая доктрина. Алхимики питали горячую надежду, что осуществляемые ими операции и происходящие в результате них трансформации самым непосредственным образом отразятся и на них самих, очищая разум и дух и искореняя все устоявшиеся профанные представления и идеи.

Сумма алхимической философии лучше всего, возможно, изложена в следующих строках Новалиса:

«Каждое нисхождение в глубь себя — каждый взгляд в глубь себя — есть в то же самое время и восхождение — взятие живым на небо — взгляд в сторону истинной реальности, находящейся вне нас. Отречение от себя есть источник всякого смирения, равно как и основание для любого подлинного восхождения. Первым шагом всегда становится взгляд внутрь, созерцание самого средоточия своего „я“. Но тот, кто остановится на этом, пройдёт лишь половину пути. Ибо вторым шагом должен стать взгляд вовне, активное, независимое и упорное наблюдение окружающего мира…

Мы поймём мир, когда поймём самих себя; ибо мы и он есть неразделимые половинки единого целого. Мы — дети Бога, семена Божественного. Однажды мы станем такими же, как Отец наш».^[187]

Совершенно ясно, что алхимик пытался вернуться назад, в состояние совершенной невинности, или благодати Божьей, в котором пребывал Адам до Грехопадения. Лишь тогда он будет готов к великому пробуждению, во многом схожему — хотя и несравненно более глубокому — с йогическими методами успокоения ума и подготовки его к просветлению.

Не зря известное алхимическое изречение гласит: «Ars totum requirit hominem» («Искусство требует человека целиком»).

Истинная алхимия есть путь к тайной реальности, где скрыты все абсолютные истины жизни, религии, красоты, и обитает тот животворный дух, что пронизывает собой вселенную и поддерживает её бытие. Добившийся успеха алхимик проникнет в тайны жизни и смерти, природы и космического сознания, всемирного единства, вечности и беспредельности. Он станет подобным Богу.

Лучше всего об этом можно сказать словами сэра Вальтера Скотта, который перевёл «Герметический корпус» на английский язык:

«Если не сделаешься ты равным Богу, то не сможешь постичь Его; ибо подобное познается подобным. Освободись от всего телесного и взойди на одну ступень с величием, что превыше всякой меры; поднимись надо временем и стань вечным; тогда ты постигнешь Бога. Пойми, что и для тебя нет ничего невозможного; поверь, что и ты тоже бессмертен и можешь охватить всё сущее помышлением своим, познать любое ремесло и любую науку; обрети дом свой в логове каждой живой твари; возвысься выше всех высот и углубись глубже всех глубин; соедини в себе все противоположные свойства, жару и холод, сухость и текучесть; осознай, что в одно и то же мгновение ты вездесущ на земле, в небесах и на море; узри, что ты ещё не рождён и пребываешь в утробе матери, что ты молод, и стар, и уже умер, и находишься в мире, что по ту сторону могилы; обними всё это мыслию своей одномоментно, все времена и страны, все вещества, и свойства, и величины вместе; и тогда ты постигнешь Бога».^[188]

Перед всеми критиками и ниспровергателями алхимии я со всем уважением свидетельствую, что человечество ещё не знало более благородной мистической и философской системы. А скептически настроенным химикам-ортодоксам, полагающим, что описанный выше процесс ни при каких обстоятельствах не может принести результатов, на которые он претендует, я задам лишь два вопроса:

«Что вы знаете о духовности и мистической философии?»

и ещё более важный:

«А сами вы пробовали?»

Теперь давайте обратимся к работам человека, который, несомненно, мог бы ответить на последний вопрос утвердительно — Фулканелли.

Глава пятая Фулканелли: алхимик

Долгое время считалось, что готические соборы Европы суть каменные скрижали, на которых записано тайное знание; что в образах горгулий и барельефах, в надвратных окнах-розах и арочных контрфорсах зашифрованы великие тайны — открытые взору, но непонятные уму непосвящённых.

И это уже не просто теория.

Уолтер Лэнг. Введение к «Тайне соборов» (английское издание, 1971)

Идея о том, что готика, а также более древние архитектурные стили насыщены тайным символизмом и представляют собой воплощённую в камне и стройных пропорциях летопись, безусловно, не является изобретением Фулканелли. Египетские пирамиды в Гизе также считаются хранилищами священной мудрости прошлого, о чём пишут многие авторы и я в том числе.^[189]

В подтверждение своей интерпретации монументальной мистики Европы Фулканелли сам приводит великое множество источников. К примеру, он цитирует изданную в 1884 году работу Кольфса «Генеалогические связи всех направлений готики»:

«Язык камня, воплощённый в этом новом искусстве, одновременно ясен и утончён; он внятен равно самым смиренным и самым образованным натурам».

И всё же, несмотря на эти и другие свидетельства экспертов-архивистов, за пределами оккультных кругов теория Фулканелли вплоть до наших дней игнорировалась или полностью отрицалась. Возможно, именно горячая убеждённость Фулканелли в том, что такие здания, как собор Парижской Богоматери или Амьенский кафедральный собор несут совершенно особые символические послания, сподвигла даже самых опытных современных оккультистов вроде Френсиса Кинга (не путайте с известным писателем-романистом) на весьма скептические отзывы:

«Он (Фулканелли) утверждал, что тайны алхимии, от определения таинственной Первоматерии и до технологии трансмутации, нашли самое непосредственное выражение в архитектуре готических соборов, „что в образах горгулий и барельефах, в надвратных окнах-розах и арочных контрфорсах зашифрованы великие тайны — открытые взору, но непонятные уму непосвящённых. Готические соборы в течение более семисот лет указывали людям Европы путь возможного духовного развития“.

С обыденной точки зрения данное утверждение представляется совершенно бессмысленным. Каковы бы ни были причины, побудившие зодчих строить соборы, в плане представляющие собою крест — а самая очевидная причина почти всегда и самая верная, — можно смело утверждать, что гипотеза Фулканелли, согласно которой это должно было „указать на свойства Первоматерии“, эксцентрична почти до невменяемости».^[190]

На самом деле Кинг даже не использует собственные слова Фулканелли, о чём свидетельствует первая цитата, вынесенная в эпиграф этой главы. Она взята из написанного Уолтером Лэнгом введения к английскому переводу «Тайны соборов» 1971 года и присутствует также в аннотации на суперобложке; это, по всей вероятности, означает, что Кинг недостаточно внимательно изучил текст самой книги в первом прочтении. В другом фрагменте Кинг называет Лэнга — которого только что, видимо, по недосмотру назвал «эксцентричным почти до невменяемости» — «одним из немногих современных специалистов по алхимии».

Далее, Фулканелли вовсе не настаивает, что крестообразная планировка соборов была нужна исключительно для того, чтобы намекнуть на свойства Первоматерии. Алхимик достаточно внятно объясняет, что используемая им система «кабалы» — не путать с традиционной еврейской каббалой — оставляет простор для всевозможных интерпретаций, как эзотерических, так и экзотерических. На самом деле на первых же страницах «Тайны соборов» Фулканелли говорит о том, что потрясающая гармония пропорций и форм готической архитектуры «выходит за рамки собственно богослужения». (Курсив К. Р. Джонсона.)

Он пишет о том, что соборы были местами сбора людей совершенно разного образа жизни — как с философской, так и с профессиональной точки зрения — и использовались не только для сугубо ортодоксальных религиозных отправлений, таких как литургии, отпевания, крещения, венчания, празднования дней святых и так далее. Особо он выделяет средневековую «герметическую ярмарку» — Праздник дураков, или, по его словам, мудрецов, — и описывает, как священнослужителей намеренно оставляли в неведении относительно его истинного, внутреннего значения и тайного символизма Герметической науки. Уравнивание «дураков» и «мудрецов» говорит, по крайней мере, о том, что Фулканелли осознавал множественность значений тайной терминологии, например, арабского корня FEHM — «чёрный, мудрый», о котором мы уже говорили в применении к суфийскому учению.

Внимательное изучение трудов Фулканелли достаточно ясно показывает, что он ни в коей мере не строит необоснованных предположений, хотя данные им описания древних, полузабытых обычаев и символов на первый взгляд и могут показаться тёмными и не относящимися непосредственно к делу. Так он, к примеру, замечает, что Г. И. Витковский в книге «Профанное искусство в церкви», изданной в Париже в 1908 году, пишет о барельефах на капители большого столпа в нефе собора Божьей Матери в Страсбурге, изображающих непристойную, даже кощунственную процессию: свинью, несущую чашу со святой водой, ослов, одетых священниками, лисицу в раке и обезьянок со святыми дарами. Фулканелли идентифицирует этот сюжет как Процессию лиса, или Праздник осла — средневековое празднество с тайным значением, описанное в сохранившейся до наших дней средневековой рукописи, которая находится в Национальной библиотеке в Париже. (Он также упоминает странную «игру в мяч», в которую играли в соборе Святого Стефана в Оксере вплоть до 1538 года, «после чего этот обычай постепенно сошёл на нет». И снова это указывает на то, что Фулканелли был прекрасно осведомлён о том влиянии, которое через еврейскую и суфийскую культуры оказала на Европу сарацинская Испания.

Следуя в том за Виктором Гюго, он называет собор Парижской Богоматери «церковью философов» и живописует, как алхимики XIV века встречались там каждую субботу, дабы сравнить свои записи, и повторяет утверждение Адепта Дионисия Захария,^[191] что обычай этот дожил по меньшей мере до 1539 года.

Вполне возможно, что — судя по очень живым и красочным описаниям подобных сцен — Фулканелли развил у себя некие экстрасенсорные способности, позволившие ему прочесть летопись давних воспоминаний, вплетённых в самую плоть изученных им зданий. Как недавно напомнил мне Уолтер Лэнг, многие оккультисты «время от времени обнаруживают, что перед ними открываются врата, и очертя голову в одиночку кидаются в неизвестное», но лишь немногие ищущие обладают достаточным опытом или же получили правильное посвящение для того, чтобы в полной мере использовать все преимущества подобных прозрений. Он также подчёркивает, что подлинные «деяния» — начало которым положили Учителя испанских школ, «незримы глазу во время свершения и становятся видимыми лишь потом, когда путник найдёт в кострище ушедшего каравана несколько ярких искр».

Каковы бы ни были его методы, Фулканелли был явно знаком вкус тех давно ушедших времён, когда церковь или собор были не просто убежищем для преданных сынов Рима, но и местом собраний, своеобразной философской фондовой биржей, где контрольные пакеты тайных знаний, уходящие корнями в дохристианские традиции, имели свободное хождение под самым носом у ничего не подозревающего духовенства.

Фулканелли оплакивает вандализм иконоборцев и благонамеренных, но совершенно некомпетентных реставраторов собора Парижской Богоматери, нечаянно уничтоживших большую часть оригинальных символов. Однако, уверяет он, несмотря на все разрушения, внимательный, а главное, знающий наблюдатель всё ещё сможет постичь тайный смысл окон-роз, стрельчатых арок, горгулий и барельефов.

Мастер-алхимик полагает, что термин «готический» восходит отнюдь не к готам, древнему германскому племени, но является кабалистическим фонетическим шифром, с течением времени утратившим свой сакральный характер. С лингвистической точки зрения, он происходит от прилагательного «арготический» — жаргонный, сленговый, что звучит так же, как французское «art gotique» — готическое искусство. Таким образом, он утверждает, что архитектура соборов связана не с готами, а с арго — особым тайным языком. Он даже приводит словарное значение слова «арго» — «специальный язык, которым пользуются в общении между собой индивидуумы, не желающие, чтобы их слова и мысли стали достоянием окружающих».

В отличие от еврейской каббалы с её нумерологическими соответствиями, кабала Фулканелли представляет собой именно речевую, вербальную систему, смысл которой зашифрован в фонетических аналогиях и аллюзиях на альтернативные интерпретации. Во введении ко второму изданию «Тайны соборов» Эжен Канселье описывает это как «выразительное наречие» (energique idiome), которое, по его словам, Сирано де Бержерак называл «инстинктом» или «голосом самого Естества». Он также указывает, что слово «кабала» (cabale) восходит к латинскому caballus, означающему «конь», в то время как каббала (cabbale) — еврейский термин, который весьма приблизительно можно перевести как «предание» или «традиция». «Конская» этимология здесь отнюдь не случайна — она ясно указывает на то, что рыцарство — кавалерия — происходит от суфийской традиции.

В фонетике же, говорит Фулканелли, написанию не уделяется никакого внимания, ибо первоочередное значение имеют звук и значение.

Итак, он связывает арготьеров, или говорящих на арго, с герметическими наследниками аргонавтов, которые во время своего путешествия за золтым руном говорили на одним им понятном «арготическом языке». Все посвящённые, утверждает Фулканелли, говорят на жаргоне — в том числе и каменщики-масоны, построившие соборы и ставшие практическими предшественниками современных умозрительных франкмасонов. Со временем, напоминает он, «langue verte», или «зелёный язык» (зелёный — цвет посвящения в тайных обществах, о которых мы уже говорили ранее) стал средством общения бедных, смиренных и угнетаемых. Свидетельством тому может служить использование «ритмизованного арго» лондонскими кокни, или жаргоны «хип» и «джайв-ток», родоначальниками которых стали чернокожие блюзмены Америки и другие музыканты.

Фулканелли пишет:

«Арго остаётся языком меньшинства, живущего вне закона, вне условностей, обычаев, вне установленных форм и образцов, — таких людей называют voyous (буянами), то есть почти voyants (ясновидящими), или ещё более выразительно — сынами или детьми Солнца (Fils ou Enfants du soleil)».

Далее Фулканелли соотносит арго с «языком птиц», который является родителем и господином над всеми прочими языками — «языком философов и дипломатов». Он пишет, что этот язык духа являет скрытые истины: на нём Христос говорил со своими апостолами, он именовался языком двора у древних инков, а в Средние века его называли Весёлой наукой и Языком богов.

Неоспоримый факт, что большинство мировых религий и философских систем с древнейших времён развивали одновременно как эзотерическое, так и экзотерическое учение. Лучше всего это показано в Евангелии от Матфея 13:10 и 11:

«И, приступив, ученики сказали ему: для чего притчами говоришь им?

Он сказал им в ответ: для того, что вам дано знать тайны Царствия Небесного, а им не дано».

Помимо арго, утверждает Фулканелли, следы «тайного языка» можно отыскать в цыганской речи, а также пикардийском и провансальском диалектах.

Используя методы лингвистической дешифровки, Фулканелли выдвигает гипотезу, что крестообразный план готических церквей представляет собой аллюзию не только на распятие Христа, но и на алхимический тигель. В древнем французском языке слово cruzol, обозначавшее алхимический тигель, впоследствии трансформировалось в croiset и crucible, произошедшие от латинского crusibulum, которое, в свою очередь, восходило к crux и crucis, обозначающим крест. Эту аналогию, пишет он, ещё более подкрепляет тот факт, что Первоматерия алхимиков проходит в тигле через те же, образно говоря, процессы, что и Христос во время своих страстей: мучения, смерть, воскресение и трансформация. Он особо подчёркивает древний символизм и дохристианскую природу знака креста, объединявшего в себе четыре стихии, четыре кардинальные точки и так далее.

Имеющие эллиптическую форму апсиды соборов довершали уподобление плана собора египетскому знаку анкх,

или crux ansata, символизирующему вечную жизнь, погружённую в материю. В таком виде, продолжает Фулканелли, он становится не чем иным, как алхимическим символом Венеры, или обычной меди:

«Знак креста», таким образом, указывает на свойства Первоматерии и на тот путь, которым должен следовать алхимик, дабы пройти Первую ступень Великого Делания. Пользуясь всё тем же методом фонетических ассоциаций, Фулканелли объясняет использование слова «камень» в обеих доктринах — христианской и герметической — краеугольный камень, Симон-Пётр (что по-гречески также означает «камень») и так далее.

Рассказывая об украшении полов в готических церквах, Фулканелли привлекает внимание читателя к лабиринтам, часто включаемых в мозаичный дизайн и расположенным «в месте пересечения нефа с трансептами». В качестве примеров он приводит церкви в Сансе, Реймсе, Оксере, Сен-Кантене, Пуатье и Байо, в которых лабиринты сохранились в практически нетронутом виде. Следует отметить, что мотив лабиринта является характернейшей чертой декоративно-символического наследия испанских эзотерических школ, и в своё время нашёл физическое отображение в садово-парковом искусстве этого региона.

Лабиринт, пишет Фулканелли, есть герметический символ двух основных камней преткновения, с которыми имеет дело каждый посвятивший себя Великому Деланию: порядка, или направления процедуры и метода как такового. Используя свою излюбленную технику лингвистического сходства и сюжеты античной мифологии, Фулканелли возводит символизм лабиринта через Ариадну (спасшую Тесея из Кносского лабиринта при помощи легендарной нити) и имеющуюся в греческом языке ассоциацию паука (арахны) с глаголом άίρω, означающим «тащить» или «привлекать», и далее к природному магнитному железняку. Такова, говорит он, внутренняя энергия, скрытая в человеческом теле. Он соотносит провансальское слово aran, или iran, обозначающее железо, с именем архитектора Хирама, построившего, согласно масонской традиции, храм Соломона. Кроме того, он уподобляет греческий магнитный железняк восходящему солнцу и указывает, что название кносского храма на Крите, открытого Эвансом в 1902 году, было «Абсолюм», а это фонетически близко к Абсолюту, мистической цели философов, то есть, собственно, Камню.

Вот что Луи Шарпентье пишет о лабиринтах готических церквей в книге «Тайны Шартрского собора»:^[192]

«О символизме этих лабиринтов уже сказано очень многое. Они, без сомнения, имеют алхимическое происхождение. На самом деле трудно не заметить, что лабиринт в Шартре (равно как и в Амьене, и в Реймсе) лабиринтом в строгом смысле слова не является: заблудиться в нём невозможно, поскольку путь только один, и он неизбежно приводит к центру. Все известные лабиринты в храмах Божьей Матери следуют той же схеме; напрашивается вывод, что указываемый ими путь строго определён, а вовсе не оставлен на усмотрение строителей и мостильщиков. Следовательно, было важно, чтобы Дедалы действовали по чётко зафиксированному плану и делали всё строго определённым образом, и никаким иным. Не возникает сомнений в том, что идти по указанному пути нужно было, подчиняясь некоему ритму, в соответствии с ритуалом. Однако ритуальное движение представляет собой не просто прогулку — это танец. Лабиринт представляет собой схему танца, начерченную на земле, осмысленное и насыщенное символизмом отображение свойств круга или окружности». (Упоминающийся в тексте Дедал был строителем Кносского лабиринта.)

Далее Шарпентье пишет: «Человек, который, пройдя и „протанцевав“ весь путь, оказывался в центре лабиринта, менялся навсегда; насколько я понимаю, у него открывалось интуитивное постижение природных законов и гармоний — тех законов и гармоний, которые он, возможно, не понимал разумом, но ощущал в себе самом, на которые был настроен и которые представляли для него лучшее мерило истины, подобно тому, как диапазон есть мера для музыканта» (см. ил. 12).

Фулканелли, в свою очередь, выдвигает предположение, что топографическая ориентация большинства церквей — апсида смотрит на юго-восток, главный вход — на северо-запад, крылья-трансепты, соответственно, на северо-восток и юго-запад — призвана указать посетителям направление символического, ритуального пути. Входя в церковь с западной стороны, они обращены лицом к восходящему солнцу (на восток), и в символическом смысле слова движутся из тьмы к свету. Он утверждает, что местоположение трёх окон-роз в готической церкви — в конце каждого трансепта и над главным входом — в сочетании с суточным движением солнца с востока на запад создаёт особый эффект освещения, призванный продемонстрировать последовательность смены цветов в процессе Великого Делания. Так северо-восточное окно-роза в левом (если стоять лицом к алтарю) трансепте постоянно находится в тени (нигредо — чёрный цвет, стадия путрефакции); юго-западное, в конце правого трансепта, берёт на себя чистый белый свет полудня (альбедо — белый цвет, регенерация и возрождение); северо-западное пропускает алое сияние заката (рубедо — красный цвет, экзальтация и окончательное усовершенствование).

Ил. 12. Лабиринт Шартрского собора. Есть только один верный путь. (По Шарпентье)

Фулканелли также сообщает, что рота — таково название центрального окна-розы, расположенного над главных входом в храм, — означает колесо, циклическую природу Делания, затрачиваемое на него время, повторение тех или иных процессов и стабильный, неизменный нагрев. Он уподобляет шестилепестковую розу, включённую в рисунок некоторых окон — такие есть в Лионе, Аббевиле и Руане, — шестилучевой звезде волхвов и гексаграмме, или шестиугольной Печати Соломона:

.

Культ Чёрной Девы

Таинственные статуи Чёрной Девы, которые можно найти в криптах многих готических церквей Европы, происходят, по словам Фулканелли, от египетской богини Исиды и обычно несут надпись: Virgini Pariturae, «Деве, имеющей родить». В Герметическом символизме, пишет он, Чёрная Дева представляет чистую, девственную землю, «ту, что Художник избирает в качестве субъекта (sujet) для Великого Делания».

Именно вследствие мистической связи с землёй, добавляет он, эти любопытнейшие изваяния обычно и находят в криптах. Он описывает несколько примеров таких статуй — в Шартре, Пюи, Марселе, Рокадамуре, Виши и Компере. Фулканелли проводит параллель между сокрытыми мистериями Исиды, с одной стороны, и дохристианскими культами Деметры и Кибелы — с другой, особо подчёркивая, что разглашение тайны этих практик каралось смертью.

Поскольку Исида была великой девственной Богиней-Матерью, давшей жизнь всему сущему, то и материя в алхимическом тигле, пройдя чёрную стадию, должна была дать рождение новой субстанции.

Собор Парижской Богоматери

Фулканелли продолжает экскурсию по памятникам готической архитектуры и их Герметическому символизму описанием собора Парижской Богоматери в том его виде, каким он был до разрушения вандалами и последующей некомпетентной реставрации. Он пишет, что некоторые важнейшие статуи, описания которых сохранились в архивах Парижа, были уничтожены или увезены из собора, например изваяние святого Христофора, держащего на руках младенца Христа; его Фулканелли идентифицирует как Хрисофора — «того, кто несёт золото».

Автор рассказывает о своём разочаровании Ренессансом: ранние средневековые художники, скульпторы и архитекторы, по его словам, творили ради истины и высоких идеалов, в то время как мастера эпохи, «парадоксальным образом получившей название Возрождения», — исключительно ради вящей собственной славы. «Здесь полёт мысли, — восклицает он, — там простая мода».

Колонна, делящая надвое средний портал собора Парижской Богоматери, увенчана фигурой, олицетворяющей Алхимию. Это женщина, главой касающаяся облаков и восседающая на троне. В правой руке она держит скипетр, символизирующий королевскую власть, а в левой — две книги, одна открытая и обозначающая экзотерическое учение, а вторая — закрытая, говорящая о эзотерической природе мудрости. К груди её прислонена лестница о девяти ступенях, представляющая, по его словам, девять последовательных операций Великого Делания. (См. ил. 13.)

Ил. 13. Алхимия. Собор Парижской Богоматери

Фулканелли проводит параллель между собором Парижской Богоматери и его символическими изображениями и знаменитым алхимическим трактатом, в котором нет ни единого слова, — Mutus Liber. Персонификация алхимии в образе женщины на портале собора представляет собой, по сути дела, титульный лист, объявляющий о природе скрытых внутри книги тайн. (В поздних изданиях работ Фулканелли, осуществлённом в Париже Жан-Жаком Повером, таким символом стала эмблема алхимика и другая — его ученика, Эжена Канселье.)

Возвращаясь к теме Девы Марии, или Матери (ср. лат. Mater, matrix), Фулканелли утверждает, что она — не кто иная, как Первоматерия — земля в своём первичном хаотическом состоянии, поэтому она рассматривалась как вечно беременная и представляла собой чистое творение Бога. Он подчёркивает, что, согласно тексту Библии, Мария происходила от семени Иессеева, а на иврите «иес» означает огонь. Принимая его за солнечный огонь, он утверждает, что имя Иисуса, таким образом, синонимично огню — солнцу (и сыну) Божьему.

Аргументация Фулканелли, повествующего о значении готического символизма и его алхимических коннотациях, ни в коем случае не является произвольной. Он многократно цитирует классиков алхимии — Бернарда Тревизанского, Дионисия Захария, Никола Фламеля, Василия Валентина, Соломона Трисмосена,^[193] Артефия, Иовиана Понтания, Филалета, Космополита,^[194] Арнольда из Виллановы, Раймонда Луллия, Гебера, Кунрата,^[195] Рипли, Килиани^[196] и Камбриеля.^[197]

Он пишет, что на фундаменте фасада собора под тремя порталами высечены в камне настоящее название Первоматерии, процедура получения Тайного огня и пошаговое описание приготовления Эликсира от первого прокаливания до конечной варки. Но, замечает он, «дабы придерживаться определённой системы», изображения следует рассматривать по порядку. В этих словах содержится прозрачный намёк на то, что в Великом Делании операции вовсе не обязательно следуют в указанном порядке.

К сожалению, в рамках данной работы у нас нет возможности шаг за шагом проследить за предпринятым Фулканелли анализом каменных барельефов собора Парижской Богоматери. Только самостоятельное углублённое изучение книг Фулканелли поможет вам обрести верное понимание описываемых им алхимических процессов.

И всё же в одном фрагменте он даёт очень важный ключ к пониманию универсального духа, «воплотившегося в минералах», по его словам, «под алхимическим именем Серы», который «составляет начало (principe) и есть действенный агент всех металлических тинктур».

Далее он предупреждает:

«Но этот дух… можно получить, лишь разложив то, что естество в них прежде сосредоточило. Поэтому, если хочешь выделить душу, жизнь металла и небесную Росу, заключённую в теле, нужно, чтобы оно разрушилось, было распято и умерло. И эта квинтэссенция, перелитая в чистое, недвижное (fixe), тщательно обработанное тело, даст рождение новому, более совершенному, нежели его составляющие, творению. Тела друг на друга не воздействуют, один только дух активен и деятелен».

Сразу же после этого Фулканелли замечает, что Томас Корнель в своём «Словаре искусств и наук»^[198] упоминает самоназвание розенкрейцерских великих мастеров — Freres de la Rosee Cuite, Братья прокалённой росы, указывая, что «они сами расшифровывали такпервые буквы названия своего ордена: F. R. С.».

Фрэнсис А. Йейтс в «Розенкрейцерском просвещении»^[199] ссылается на эту интерпретацию названия розенкрейцерского ордена. Однако говоря о теории, она отмечает, что его происхождение от латинских слов ros (роса) и crux (крест), «имеющих алхимические ассоциации с росой как (предполагаемым) растворителем золота и крестом как эквивалентным обозначением света», следует признать весьма сомнительным.

Далее она адресует читателя к книге Джеймса Кроссли «Дневники и переписка доктора Джона Уортингтона».^[200]

Фулканелли же добавляет:

«Мы бы подробнее остановились на этом крайне важном предмете и показали, как Майская Роса (Майя была матерью Гермеса) — живительная влага месяца Марии, Девы-матери — легко выделяется из особого (particulier), всеми презираемого вещества (corps), чьи свойства мы ранее описывали, однако тут возникает непреодолимая преграда. Мы подошли к самой главной тайне Делания, и клятва не позволяет нам её разгласить».

Особо интересующимся данной темой я рекомендую внимательно изучить то, что Фулканелли говорил ранее о молоке, крови и «материи Мудрых».

Фулканелли также упоминает «Verbum dimissum Тревизана, утерянное слово средневековых франкмасонов», которое «надеялись отыскать все герметические Братства».

Сухой путь

Фулканелли утверждает, что декор портала святой Анны демонстрирует «самый быстрый из практических путей нашей Науки» — таинственный Сухой путь, который гораздо быстрее и не такой дорогостоящий, но куда более сложен в исполнении, чем традиционный Влажный путь, о котором мы говорили в предыдущей главе.

Он цитирует книгу Грийо де Живри «Великое Делание» (Paris, Chacornac, 1907):

«Взгляни на скульптуру правого портала собора Нотр-Дам де Пари, на епископа, возвышающегося над алуделем,^[201] где возгоняется и оседает по краям философская ртуть. Становится понятно, откуда берётся сакральный огонь. Капитул, по стародавней традиции оставляя эти врата круглый год закрытыми, указывает, что это необычный путь (voie non vulgarie), неведомый толпе, путь, предназначенный для небольшого числа избранников Мудрости».

В примечании Фулканелли сообщает: «В римском соборе св. Петра есть такие же врата — их зовут священными, или юбилейными. Эти золочёные врата заложены камнем. Папа открывает их ударами молотка раз в двадцать пять лет, так что ворота бывают открытыми четыре раза в столетие».

Далее он пускается в описание того, как великолепная резьба по камню собора Парижской Богоматери, нижний пояс которой, по его утверждению, некогда нёс Герметический символизм, была искалечена так называемой реставрацией. Так изображенные на пьедестале дракон и увенчанный тройной короной юный царь — известнейший герметический символ — были заменены флористическим орнаментом в романском духе.

Здесь ярко проявляются мотивации Фулканелли как истинного философа-герметиста. Он, в частности, отмечает, что алхимик Франсуа Камбриель от чрезмерного, быть может, рвения сфальсифицировал сделанное им описание статуи святого Маркелла, расположенной как раз над нижним поясом.

Фулканелли пишет: «Наша наука так же достоверна, так же основана на фактах и точна, как оптика, геометрия или механика; её результаты так же осязаемы, как, допустим, в химии. <…> Не будем забывать, что плутовство охочих до золота суфлёров, бессмысленные действия шарлатанов, нелепые домыслы невежественных писак подорвали доверие к герметическим истинам. Надо хорошо разбираться в вопросе и чётко излагать свои взгляды. Каждое слово должно быть взвешено, каждая мысль подвергнута тщательному анализу. Алхимия нуждается в очищении — а загрязняли её порой даже её приверженцы — от этого она только окрепнет и станет здоровее, не утратив никоим образом ни очарования, ни своей таинственной притягательности».

Эту главу, посвящённую собору Парижской Богоматери, Фулканелли завершает рассказом о живописном гербе, приписываемом святому Фоме Аквинскому. Изображение герба приводится в книге, а в описании Фулканелли демонстрирует блестящее знание символического языка геральдики и его связей с алхимическим искусством.

Собор Амьенской Богоматери

Далее Фулканелли сравнивает алхимическую символику барельефов соборов Амьенской и Парижской Богоматери. И снова он демонстрирует потрясающие способности к наблюдению, анализу и интерпретации каменной скульптуры и её символического языка, далеко превосходящие ортодоксальных историков и искусствоведов. Особенно ясно они раскрываются в рассказе об одном из изображений портала Спасителя, которое он называет «огнём колеса», а другие исследователи считают иллюстрацией к ветхозаветному сюжету о вознесении пророка Иезекииля с его огненными колёсами. Фулканелли видит в этом барельефе символ Философа, покончившего с наиболее трудной частью своего Делания, но продолжающего наблюдать за «двумя последовательными воздействиями на вещество, обеспечивающими первую степень его совершенства». Это полностью соответствует его данному ранее описанию термина «рота» — великого повторяющегося цикла эволюции, который и должно пройти вещество в тигле.

На всём протяжении своего исследования каменных барельефов и их значений в контексте Великого Делания Фулканелли неизменно производит впечатление человека, обладающего именно практическим знанием всех алхимических процедур. Он прекрасно знает, какие результаты должна дать каждая из них, какого цвета должно быть полученное вещество, сколько его должно быть и какая температура необходима ля осуществления этой стадии процесса.

Бурж

В этой главе книги Фулканелли анализирует некоторые элементы архитектурного декора дома серебряных дел мастера Жака Кёра (которого, судя по всему, полагает одним из Адептов Искусства), доказывая при этом, что прекрасно осведомлён о посвящениях-паломничествах Средних веков и о символизме раковины и посоха, связанных со святым Иаковом из Компостеллы. Он толкует имя святого Иакова — чьей эмблемой была раковина — как «compos Stella» («владеющий звездой»), что, в свою очередь, раскрывает природу Первоматерии. Также он упоминает «символическое путешествие» Никола Фламеля к «господину моему Иакову Галисийскому».

«С этого путешествия начинают все алхимики, — пишет он. — С паломничьим посохом в качестве проводника и створкой раковины в качестве отличительного знака, они должны проделать долгий и опасный путь, пролегающий наполовину по суше, наполовину — по морю. Сперва алхимик должен стать паломником, потом — кормчим».

Здесь, вполне возможно, в тексте присутствует аллюзия на необходимость равновесия между твёрдой и жидкой материей, между неподвижным и летучим, между физическим и духовным. Последнее предложение, вполне возможно, подразумевает, что ученик, успешно осуществивший практику Делания, может в один прекрасный момент оказаться и Учителем, ведущим других по пути Искусства.

Фулканелли пишет о группе изображений в так называемой сокровищнице дома Жака Кёра, традиционно ассоциирующихся с легендой о Тристане и Изольде. Отнюдь не отвергая эту популярную интерпретацию, Фулканелли подчёркивает, что легенда эта принадлежит к циклу куртуазных романов, которые, по сути, представляли собой способ передачи древнего знания в форме аллегорий. Вкупе с более ранними ссылками на испанские школы мудрости и святого Иакова, это подчёркивает путь преемственности мудрости и алхимического знания от суфийских и сарацинских учителей Пиренейского полуострова. В этой связи он даже упоминает пикардийских труверов Средневековья.

Во второй части главы, посвящённой Буржу, рассматривается особняк Лальмана. В дальнейшем анализ архитектуры французских «герметических» замков и алхимической символики их декора будет продолжен в следующей крупной работе Фулканелли под названием «Философские обители».

В особняке Лальмана, который Фулканелли со всей очевидностью посещал лично, он обращает внимание читателя на размер кухонной печи. Она едва ли достаточно велика, чтобы в ней можно было поджарить индейку, но вот для размещения атанора — алхимической жаровни — она подходит идеально. Украшенная барельефами консоль изображает мужчину в средневековой тунике, плаще и шляпе с наушниками, из-под которой выбиваются длинные кудри. Он словно бы высовывается наружу, держа в руке не то черпак, не то пестик. Фулканелли отказывается видёть в нём декоративный персонаж, который либо дует на предполагающуюся в очаге стряпню, либо намеревается её испортить, и предполагает, что с не меньшей вероятностью это может оказаться алхимик. Он настаивает, что человечек держит вовсе никакой не черпак, а колбу с длинным горлышком, какие химики того времени широко использовали в своих экспериментах и именовали просто «бутыль». В алхимии это было совершенно стандартное оборудование, в котором производили дистилляцию.

Луи Шарпентье, чей труд я уже цитировал ранее, обнаружил над центральной дверью западного портала Шартрского собора фигуру адепта с точно таким же сосудом в руках.

Увы, здесь у нас нет ни места, ни времени, чтобы продолжить рассмотрение многочисленных ключей и аллюзий на разнообразные стадии алхимического процесса, представленных в сложном и впечатляющем интерьере особняка Лальмана. Мы предоставляем читателю самостоятельно изучить работу Фулканелли и попытаться отыскать их там. В любом случае то, что он пишет о легенде святого Христофора и о так называемой «тайне жертвенника», а также указания на Первоматерию в декоре капители опорного столпа представляются мне чрезвычайно важным.

Глава шестая Эликсир, сома и тайна манны

Сверхчеловек уже живёт среди нас! Он здесь! Вам этого недостаточно? Я видел Нового Человека. Он жесток и неустрашим. Я испугался его.

Адольф Гитлер^[202]

Авторы, пишущие об алхимии, редко задавались вопросом, каково, собственно, воздействие эликсира на организм. Что происходит с человеком, который его принимает?

Среди тех, кто касался этой темы, был и Жак Садуль. В своей книге «Алхимики и золото» он утверждает, что целью добившихся успеха адептов, получивших Камень и доказавших его подлинность путём трансмутации металлов, было «трансмутировать также и себя, принимая Камень дважды в год в гомеопатических дозах».

Далее он добавляет: «Существует очень мало трудов, в которых как-то затрагивалась бы тема физического и интеллектуального преображения адепта, и они представляют собою рукописи, погребённые в хранилищах великих библиотек Европы».

Однако ниже Садуль приводит слова архивиста Бернарда Хассона, бесстрашного исследователя, более двадцати лет посвятившего изучению неопубликованных манускриптов и других источников по алхимии. Он рассказал Садулю о своих открытиях, которые последний изложил в виде следующего резюме:

«Если принимать Философский камень внутрь, это приводит прежде всего к выводу из организма всех токсинов и болезнетворных микробов. У адепта быстро и внезапно выпадают волосы, ногти и зубы, но лишь затем, чтобы впоследствии отрасти вновь, более сильными и здоровыми, чем прежде. С этого момента и далее очищение организма от шлаков происходит исключительно посредством деятельности потовых желёз. Потребность в пище очень скоро сходит на нет. Следовательно, адепт, который ест лишь столько, сколько потребно для поддержания жизни, — образ совершенно вымышленный. На самом деле высший адепт ест только ради удовольствия, ибо у него больше нет естественных потребностей. Влияние Камня не ограничивается физическим телом; умственные и духовные силы философа возрастают десятикратно, но служат лишь средством достижения подлинной мудрости. Здесь кончается всякое человеческое разумение, ибо обычный человек не в силах последовать за Посвящённым в его новый мир».

Далее Садуль приводит подтверждения такому предполагаемому действию эликсира. Его информант, месье Хассон, нашёл свидетельствующий об этом документ в архивах семьи Сен-Клер Тюрго. Он был составлен в XVI веке личным врачом одного из тогдашних представителей семейства, занимавшего видный государственный пост. Как отмечает Садуль, отчёт не предназначался для публикации, и в других документах семьи ни алхимия, ни смежные темы более никак не упоминаются.

Вкратце история выглядит так.

Этот государственный муж имел отношения с некой дамой, которая приходила к нему домой каждый день в течение десяти лет. Дабы избежать ненужных сплетен, её всегда сопровождал верный престарелый конюший по имени мэтр Арно. Пока госпожа его проводила время со своим тайным возлюбленным, мэтр Арно убивал время в лавке местного химика, который посвятил более двадцати лет изучению алхимии. В один прекрасный день, как только Арно переступил порог лавки, хозяин кинулся на него и весьма взволнованно сообщил, что ему удалось наконец получить Камень и Эликсир. Он даже успел превратить дюжину оловянных ложек в золото.

Он показал Арно стеклянный сосуд с бесцветной жидкостью и предложил присоединиться к нему в дегустации эликсира. «В нашем возрасте это никогда не помешает!» — сказал аптекарь.

Он нацедил ложку жидкости и проглотил её, после чего передал сосуд Арно. Тот был человеком подозрительным и ограничился всего несколькими каплями. Сразу после этого его позвали к госпоже, которая как раз покидала дом своего возлюбленного. Он отдал эликсир аптекарю и ушёл.

По дороге домой его внезапно прошиб холодный пот, за которым немедленно последовал жесточайший приступ лихорадки. Слугу послали за аптекарем, но тот почти сразу вернулся и сообщил даме, что аптекарь внезапно умер.

Мэтр Арно быстро оправился от лихорадки, но у него начали выпадать волосы, ногти и зубы. Услышав эту историю, месье Сен-Клер Тюрго — возлюбленный дамы — решил расспросить конюшего лично, и старик рассказал ему всю историю от начала до конца. Сен-Клер купил лавку аптекаря со всем содержимым в надежде отыскать там эликсир, но ни он, ни мэтр Арно так и не смогли отыскать нужное вещество — сотни стеклянных сосудов стояли на полках, и ни один не был надписан.

Впоследствии советник рассказал эту историю своему врачу, который и записал её уже после смерти своего сиятельного пациента. В конце он приписал, что у мэтра Арно заново выросли волосы, зубы и ногти, и что, несмотря на почтенный возраст в сто двадцать три года на момент написания отчёта, он пребывает в превосходном здравии.

Разумеется, эту историю даже в изложении врача мы получили, по меньшей мере, через третьи руки, и свидетельство, таким образом, носит сугубо косвенный характер. Однако возникает вопрос, зачем квалифицированному врачу было брать на себя труд и фиксировать подобный инцидент, причём не для публикации, а для частного архива, если сведения эти были недостоверными или же выдуманными.

Неудивительно, что никаких сведений о внезапном просветлении мэтра Арно и взлёте его к вершинам космической мудрости у нас нет. Почему — понять относительно несложно. Лишь сам адепт в процессе производства Камня и Эликсира — а отнюдь не те, кому чисто случайно повезло употребить последний, — превращается в просветлённое существо, наделённое способностями к высшему восприятию.

И хотя свидетельство о случае с мэтром Арно стоит особняком, есть и другие любопытные отчёты о происшествиях подобного рода. И некоторые из них можно найти в индийской мистической литературе, в некоторых из вед и в аюрведическом источнике под названием «Сушрута-самхита». Доктор Эрик Триммер цитирует последний в своём «Возвращении юности»:^[203]

«Шестнадцать дней старец лежал без движения, лишённый волос и зубов. На семнадцатый произошло чудо. У него прорезались новые зубы и начали расти волосы — тёмные и блестящие. На пальцах появились новые ногти. По истечении семи недель он больше не был старцем и возродился к вечной юности».

Если бы этот текст не напоминал так сильно случай с мэтром Арно, жившим в то время, когда индийская мистическая литература была совершенно неизвестна в Европе, возникло бы сильное искушение списать его со счёта как некую разновидность народной легенды. Однако в Индии есть и другие истории о мудрецах и мистиках, доживавших до впечатляющих лет, проверенные и засвидетельствованные путешественниками, врачами или другими учёными. Имеются даже сообщения о значительном долголетии в относительно недавнее время — и причиной увеличения срока жизни был именно приём в гомеопатических дозах приготовленных алхимическими способами тинктур.

По крайней мере, три человека заявляли о значительной пользе, которую принесло им употребление внутрь «растительного золота» или «золотого масла», приготовленного английским алхимиком Арчибальдом Кокреном, о котором мы уже упоминали ранее на страницах этой книги.

Оккультист Эдвард Гарстин и писатель С. Р. Кэммел посетили лабораторию Кокрена и видели там «алхимическое древо», растущее в стеклянном сосуде.

В своей книге «Меч мудрости» Итель Колхаун описывает то, что увидел там её двоюродный брат Эдвард Гарстин. «Слой за слоем в сосуде помещались базовые вещества, имевшие традиционные для себя цвета — чёрный, серый, белый и жёлтый. Надо всем этим, словно цветок, расцветало нечто, имевшее форму исходящих из общего центра лепестков пылающего оранжевого-алого цвета…

Держа базовую материю на постоянном слабом огне, Кокрен заставил её прорасти, подобно дереву. По словам Эдварда, у него были даже ветви».^[204]

Мисс Колхаун рассказывает, как Кокрен, изначально массажист по профессии, лично готовил металлические масла, или тинктуры, которые затем прописывал своим пациентам в микроскопических дозах: «Принять количество, большее нежели то, что способно слегка окрасить литр воды, означало убить себя наверняка». (Судя по всему, именно это и произошло с неосторожным аптекарем, приятелем мэтра Арно.)

Мисс Колхаун добавляет: «Масло золота было самым эффективным средством, однако известно, что миссис Майя Трэнсел-Хэйес излечилась от нервного упадка сил, приняв по три капли масла серебра предположительно такое же количество раз».

Лаборатория Кокрена располагалась у него дома в Лондоне на Баундери-роуд, N. W. 8, однако в сороковых годах он переехал в район Холборн. Покойный Джерард Хейм — одно время считавшийся одним из ведущих европейских специалистов по оккультизму — утверждал, что Кокрен спас ему жизнь при помощи одной из своих тинктур, когда его, служившего в пожарной охране, ранили на войне.

Миссис Мейер-Сэссун, которой он прописал питьевое золото, финансировала создание второй лаборатории алхимика-физиотерапевта. Как пишет мисс Колхаун, Хейм утверждал, то это лучшая профессиональная лаборатория с самого XVIII века.

«Не далее как в 1965 году, — сообщает далее она, — Джерард рассказал мне о некоем друге, которому в то время было девяносто пять лет и который с большой пользой для здоровья продолжал принимать питьевое золото Кокрена — оно продлевало ему не только жизнь, но и молодость. Джерард не мог или не хотел раскрыть ей личность этого пациента, но помимо него явно могли быть и другие, кому Кокрен давал свои препараты; если таковые действительно есть, я прошу их связаться со мной».

Присоединяюсь к просьбе мисс Колхаун.

Она пишет, что Кокрен погиб в результате прямого попадания снаряда в его лабораторию в Холборне, однако писатель С. Р. Кэммел рассказывает совершенно другую историю.

В своей книге «Сердце Шотландии»^[205] он пишетт, что встретился с Кокреном, после того как написал благоприятную рецензию на его книгу «Алхимия — заново открытая и восстановленная в правах», которую тот написал по заказу журнала «Лайт» в 1940 году.

Он тоже видел «алхимическое древо» Кокрена, а также много других вещей, «о существовании которых только читал». Среди них было «вино философов», красное и белое, дистиллированное из «золота философов», и разнообразные эликсиры металлов.

Вот как он описывает дерево: «Когда я увидел его в первый раз, оно лишь едва пустило росток из тёмной металлической массы, которую алхимики называют „знаком вороны“. Оно было очень маленьким, однако в течение тех нескольких месяцев, что я посещал Кокрена, оно постепенно росло в герметически запечатанном сосуде и выглядело в точности, как описывал Парацельс — как „куст приятный и удивительный“. Листья у него формой напоминали кактус „опунция“, только были из чистого золота».

Кэммел сообщает, что Кокрен не дожил до получения Философского камня, но попадание снаряда в лабораторию он, безусловно, пережил:

«Кокрен знал, что его работа находится под защитой. Когда его лаборатория оказалась разрушена случившимся неподалёку взрывом бомбы во время последней мировой войны, все его стеклянные реторты, содержащие эликсиры на разных стадиях трансмутации, остались невредимыми, что казалось совершеннейшим чудом и, безусловно, было им».

Согласно Кэммелу, Кокрен переехал в Брайтон, «где и умер на пороге окончательного триумфа несколько лет спустя — в 1950 году».

Он описывает алхимика как блестяще образованного человека, «не знающего усталости и не имеющего возраста». Он прекрасно выглядел, в его густых тёмных волосах лишь слегка серебрилась седина.

Вот что пишет о нём Кэммел:

«В разное время я получил от него два сосуда с эликсиром золота. Доза составляла несколько капель, и принимать их нужно было в вине. Приносимая им польза поразила меня. Во время германских авианалётов в 1940 году, когда меня постоянно вызывали в отряд противовоздушной обороны, эликсир оказывал колоссальное бодрящее действие; принимая его, я почти не испытывал усталости и нервной депрессии, очень мало нуждался в сне и пище и выглядел и чувствовал себя чрезвычайно здоровым и полным сил. На вкус и запах этот эликсир походил на сладчайшие цветы, цветом же напоминал светлое золото. Алкагест же, или Универсальный растворитель, почти бесцветен, прозрачен, подобно воде, а на вкус совершенно огненный, куда в более значительной степени, нежели спирт».

С экзотерической точки зрения эффект здоровья, долголетия и жизненной силы, приписываемый эликсиру, достигается также занятиями йогой и медитацией и соблюдением диеты, которые, впрочем, полезны в любом случае. Но если принять во внимание древние алхимические традиции, сохранившиеся в этой колыбели мудрости, не имеет ли смысла предположить, что в деле замешаны и ещё какие-то неизвестные ортодоксальной науке практики?

Любопытно, что современный мистик, маг и философ Георгий Иванович Гурджиев (1877–1949) упоминал в своём учении такие практики. Гурджиев считал, что в некотором смысле большинство нормальных людей слепы к истинной реальности; они похожи, скорее, на автоматы, управляемые внешними факторами, и контролируют свою жизнь не в большей степени, чем машины, которые вряд ли в состоянии самостоятельно влить в себя топливо, необходимое для их функционирования.

Вот что он говорил Петру Успенскому, бывшему некоторое время его учеником:

«„Человек-машина“, у которого всё зависит от внешних влияний, с которым всё случается, кто сейчас представляет собой что-то одно, в следующее мгновение — другое, а ещё через секунду — третье, — этот человек не имеет никакого будущего. Его закапывают в землю, и это всё. Прах возвращается в прах. Эти слова относятся к нему. Чтобы говорить о каком-то виде будущей жизни, мы должны иметь некоторую кристаллизацию, некоторое сплавление внутренних качеств человека и известную независимость от внешних влияний. Если в человеке есть нечто, способное противостоять внешним влияниям, тогда это нечто окажется способно противостоять смерти физического тела».^[206]

Гурджиев много путешествовал по Востоку и общался с представителями нескольких суфийских школ и дервишских орденов в Персии, Бухаре и восточном Туркестане. Пристальное изучение его системы показывает, что он много у них позаимствовал.

Так он утверждал, что бессмертие — не прирождённое качество человека, но его можно заслужить. К бессмертию ведут три пути.

1) Путь Факира, подразумевающий долгое и мучительное истязание тела ради обретения контроля над ним. На этом пути эмоции и интеллект остаются неразвитыми, а естественные потребности тела не принимаются во внимание ради развития так называемой физической воли.

2) Путь Монаха — путь веры, поста, медитации, сосредоточения на религиозных чувствах и самопожертвования. На этом пути контроль над чувствами достигает высочайшего развития. Но физическое тело и разум остаются в пренебрежении.

3) Путь Йогина — путь познания и рассудка. Но даже йогин оставляет тело и эмоции без должного внимания.

Сам Гурджиев постулировал наличие четвёртого пути, который также называл Путём Хитреца. Идущий по нему работает одновременно с телом, разумом и эмоциями. Он не требует ухода от мира, как три другие системы. На четвёртом пути ищущий не должен делать ничего, чего он не понимает — за исключением упражнений под руководством Учителя.

Гурджиев говорил:

«Человек, следующий по четвёртому пути, знает вполне определённо, какие субстанции необходимы для его целей, и знает, что эти субстанции можно произвести в теле при помощи месяца физических страданий, недели эмоционального напряжения и дня умственных упражнений. Но он знает и другое: что ихможно ввести в организм извне, если известен способ, как это сделать. И вот вместо того, чтобы тратить день на упражнения, как йогин, неделю на молитвы, как монах, или месяц на самоистязание, как факир, он просто приготавливает маленькую пилюлю, которая содержит все нужные субстанции, и глотает её; таким путём, не теряя времени, он получает требуемые результаты».^[207]

Это не только звучит очень похоже на доктрину суфиев, но и, судя по всему, передаёт самую суть теории алхимии. Кроме того, это даёт некоторое понятие о тех метафизических процессах, которые происходят с адептом во время долгой практической работы в лаборатории. Здесь Гурджиев выражается достаточно ясно: существуют некие субстанции, которые производятся внутри человеческого тела естественным образом и позволяют ищущему выйти за пределы повседневности и физического мира.

Эти субстанции и представляют собой абсолютную цель алхимика. Это его Summum Bonum,^[208] «дар бога», «таинственное вещество».

Мы уже поняли, что Камень, чем бы он ни был на самом деле, невозможно ни определить, ни проанализировать методами ортодоксальной науки. Помимо чисто физических качеств, он обладает и супрафизическими, духовными свойствами, которые одновременно сообщаются ему самим алхимиком и, в свою очередь, отражаются в преображённой природе адепта.

Согласно индийским источникам, посвящённым алхимии, самым важным ингредиентом Эликсира жизни является таинственное растение сома. Однако их авторы никогда не вдаются в подробности относительно того, как выглядит это растение и каким образом его надлежит готовить, хотя и отмечают, что встречается оно по всей Индии. И всё же ботаникам удалось идентифицировать его — хотя бы ради собственного чисто научного удовлетворения. Это оказался многолетний тропический кустарник Asclepias acida.

Вот что пишет мадам Блаватская о соме в своём монументальном труде «Разоблачённая Изида»:

«Этот индийский священный напиток соответствует греческой амброзии или нектару, который пьют боги Олимпа. Мисты при элевзинских посвящениях залпом осушали чашу кикеона. Пьющий сому легко достигает Брадхны или места сияния и блеска (иначе — Небес). Известный европейцам напиток не есть настоящая сома, а только её заменитель, ибо только посвящённый священнослужитель вправе был отведать истинной сомы; даже цари и раджи при жертвоприношениях получали только заменитель. Хог в „Айтарейя-брахмане“ [М. Haug, Bombay, 1863], свидетельствует, что напиток, который он пробовал и нашёл отвратительным, был не сомой, но соком из корней Ниагродхи, некоего растения или кустарника, растущего на холмах Пуны. У нас имеется достоверная информация, что большинство жрецов Деккана утратили секрет подлинной сомы. Его нельзя найти ни в ритуальных книгах, ни в устных преданиях. Истинных последователей первобытной ведической религии, ведущих, по преданию, свой род от риши, — агнихотрис, посвящённых великих мистерий, осталось очень мало. Напиток сома фигурирует в индийском пантеоне под именем Царя-сомы. Тот, кто пьёт его, причащается власти небесного владыки, наполняясь им подобно тому, как христианские апостолы и их обращённые наполнялись Святым Духом и очищались от грехов. Сома превращает посвящённого в совершенно нового человека; он перерождается и преображается, и его духовная природа отныне преобладает над физической. Сома даёт Божественную силу вдохновения и развивает способности к ясновидению. С экзотерической точки зрения сома есть растение, но в то же время и ангел. Она полновластно соединяет внутренний высший „дух“ человека, являющийся, как и мистическая сома, по сути своей ангелом, — с его „иррациональной душой“ или астральным телом; и так, объединённые властью магического напитка, они вместе возносятся над физической природой и причащаются блаженству и невыразимой славе небес.

Таким образом, индийская сома мистически и во всех других отношениях есть то же самое, что для христиан причастие. На уровне идеи они сходны. Посредством жертвенных молитв-мантр напиток мгновенно претворяется в истинную сому — или в ангела и даже в самого Брахму. Некоторые миссионеры с большим возмущением высказывались по этому поводу, тем более что брахманы употребляют в качестве заменителя сомы некий спиртной напиток. Но разве христиане будут менее горячо верить в претворение вина в Кровь Христову во время таинства евхаристии, если в вине будет меньше спирта? Разве идея символа не та же самая?».^[209]

И даже в этом несколько прозаическом отчёте Елены Петровны Блаватской видно, что мистическая сома весьма напоминает таинственный эликсир алхимиков. Сам по себе он большой ценностью не обладает. Растение непросто собрать и использовать в натуральном виде. Необходима ещё и проекция.

В своей «Восточной магии» сейид Идрис Шах рассказывает о некой женщине — нашей современнице, — которая своими глазами видела растение сома и держала его в руках. Она участвовала в сборе растения, экстракции его соков и ассистировала индийскому алхимику в последовавшем за этим сложном и утомительном двенадцатидневном процессе превращении кусочка серебра в равное количество золота при помощи полученного экстракта. Когда женщина отнесла полученное алхимическим путём золото к ювелиру в близлежащий городок, тот немедля предложил купить его, так как был совершенно убеждён в его подлинности.

Звали эту даму Морейг Мюррей-Абдулла. Она была шотландкой по происхождению, но вышла замуж на афганца и к тому времени, когда Идрис Шах писал свой отчёт, уже прожила на Востоке более тридцати лет.

Имя алхимика было Акил-хан, и жил он в пещере. Мадам Мюррей-Абдулла не уточняла, где именно она находится, но описывала Акила как «высокого мужчину той жилистой пуштунской расы, что так хорошо известна в Кхибере. Он был худ, носил бороду и тюрбан и кожу имел цвета красного дерева». Одет он был в грязно-белые штаны и старую солдатскую рубаху.

Не говоря лишних слов, Акил-хан дал мадам Мюррей-Абдулла и её проводнику Ахмеду по пустой пинтовой бутыли и повёл в глубину джунглей, где росла сома. Пройдя примерно четыре мили, они нашли сому. Путешественница описывает её как «высокий одуванчик». Алхимик показал своим помощникам, как правильно ломать стебли и сцеживать «молочный сок» или живицу в бутыли. За этим занятием они провели около двух часов.

По возвращении в пещеру алхимик отослал Ахмеда и мадам Мюррей-Абдулла домой, но на рассвете следующего дня они вернулись. И на этот раз они снова пошли в джунгли и по прошествии трёх часов оказались на лесной поляне, где Акил-хан принялся собирать из русла ледяного ручья какую-то светло-жёлтую глину. Завязав чуть менее двух килограммов глины в тряпичный узел, они пустились в обратный путь.

В пещере алхимик сделал из глины две глубокие чаши каждая сантиметров пятнадцати в диаметре. Их поставили сушиться на солнце, а двоих помощников опять отпустили.

Следующий день они посвятили сбору твёрдой тёмно-коричневой древесины от разных видов деревьев. На четвёртый день они отправились в каменоломню, откуда принесли серые, кубической формы осколки скальной породы размером примерно с крикетный мячик. На пятый день внутри небольшого полукруглого земляного вала устроили место дня очага. Сначала на землю положили лист «бумаги с нарисованными на нём квадратами», затем то самое тёмное дерево, затем уголь и высушенную кровь белой козы, которую измельчили в порошок и смешали с мускатным орехом, корицей и другими благовониями.

Алхимик объяснил им, что огонь нужно будет непрерывно поддерживать в течение четырёх дней. Если он погаснет, весь процесс нужно будет начинать сначала. Однако разводить огонь нужно исключительно в новолуние.

Тем временем Акил-хан составил гороскопы обоих своих помощников, чтобы убедиться, что в них нет никаких неблагоприятных сочетаний планет. Далее на землю положили квадратный кусок холста со стороной приблизительно в метр и поставили на него обе чаши. Почти пятьдесят метров хлопковой ткани порезали на полосочки в два с половиной сантиметра и положили на холст. Оставшуюся часть глины развели родниковой водой, пока она не приобрела консистенцию сливок. В одну из чаш положили кусок камня размером с небольшой абрикос и кусок серебра размером с кубик сахара. На всё это сверху вылили около двух столовых ложек сока сомы.

Далее Акил-хан накрыл первую чашу второй и крепко их запечатал, обмакнув полосы хлопковой ткани в глину и плотно обвив ими получившийся сосуд. Далее импровизированный тигель ещё сильнее обмазали глиной, поставили в огонь и засыпали горячими угольями.

Тигель должен был пребывать в состоянии белого каления в течение семи дней и ночей, а двое помощников по очереди несли вахту, поддерживая огонь. Акил-хан время от времени с подозрением поглядывал на небо, «как европеец обычно смотрит на часы». Он предупредил их, что «нельзя ни разговаривать, ни смеяться, ни радоваться, ни сомневаться. Во время дежурства нельзя также ни есть, ни пить!».

По истечении указанного периода времени Акил-хан достал из огня красный от жара глиняный шар и положил его остывать в кучу песка. На это потребовалось ещё двенадцать часов.

После этого шар был вскрыт, и внутри обнаружился «кусочек жёлтого металла». Акил-хан отдал его мадам Мюррей-Абдулла и сказал: «Отнеси его к золотых дел мастеру, посмотрим, золото ли это».

Когда та заколебалась, алхимик ушёл в глубину пещеры, принёс большой холщовый мешок и вытряхнул его содержимое на землю. Там оказалось около пятидесяти других слитков, «точно таких же, как тот, что был у меня в руке», вспоминала мадам Мюррей-Абдулла.

«У меня, как видишь, есть и другие, много-много других», — сказал ей алхимик.

Ещё он сказал ей, что, когда начинал, у него тоже были серьёзные сомнения. На овладение Искусством ему понадобилось тридцать лет.

«Тридцать лет на воде, орехах и ягодах, тридцать лет голода, созерцания и экспериментов».

Ему пришлось выучить астрологию, научиться приручать животных и читать знаки в природе. Он начинал с неправильной или же намеренно искажённой формулы, которую вынужден был исправлять путём проб и ошибок. На то, чтобы определить места, где встречаются необходимые ингредиенты, ему потребовались долгие годы.

Когда мадам Мюррей-Абдулла спросила его о планах на будущее, Акил-хан только пожал плечами. Пять лет назад он окончательно усовершенствовал свой метод и с тех пор непрерывно занимался производством золота.

«Я не могу больше ничего делать, — сказал он. — Да я и не хочу. Но какой от всего этого прок? Я сделал всё, против чего предостерегал меня мой учитель. Это уже превратилось в одержимость…

Какой в золоте прок? Может ли оно вернуть жизнь и молодость? Я стал его рабом. Я не в силах противиться ему. Я не могу и не хочу отдать, продать или подарить его кому-нибудь. Но почему это так, я не знаю…»

Если верить тому, что рассказывает Идрис Шах, мадам Мюррей-Абдулла не получила со всего этого никакой выгоды — алхимик не дал ей золота, а историю она рассказала сейиду совершенно бесплатно.

В грустной истории Акил-хана узнаётся то, чему учил Гурджиев. Он со всей очевидностью следовал по одному из традиционных путей, обеспечивающих развитие лишь в одном направлении при полном пренебрежении остальными. В чём-то он был сродни факиру, который может достичь внутреннего чувства просветления после долгих месяцев самоистязаний — но исключительно за счёт прочих свойств человеческой натуры. Или монаху, чья слепая и узконаправленная вера не позволяет развиться ни телу, ни эмоциям.

Акил-хан постиг искусство создания золота, но так и не смог произвести Эликсир…

Он был великолепно настроен на тонкие течения природы и космоса, но оказался не в силах достичь высшего просветления…

Судя по всему, он не был истинным состоявшимся алхимиком и не смог бы стать Совершенным Человеком суфиев или пройти до конца четвёртый путь Гурджиева.

* * *

Первого апреля 1976 года в журнале «Нью саентист» появилась статья Джорджа Сэссуна и Родни Дэйла, произведшая небольшую суматоху в прессе и на радио. Заголовок гласил «Deus ex machina?».^[210] Авторы статьи на основании новой интерпретации библейских текстов утверждали, что древние евреи во время своего странствования по пустыне сконструировали «особый ферментационный блок», с помощью которого наладили производство манны небесной — «одноклеточного белка». Именно это устройство и фигурировало в источнике под именем «Ветхий Деньми».^[211]

Принимая во внимание день выхода статьи, большинство средств массовой информации пришло к заключению, что всё это было типичной и тщательно продуманной первоапрельской шуткой, направленной против любителей порассуждать на тему, был ли Господь Бог астронавтом. Но как совершенно справедливо указал в своей книге «Согласно фактам» Эрих фон Деникен,^[212] оба автора статьи уже публиковали свои теории в Кембриджском журнале «Интерфейс» и позднее в том же 1976 году в июньском выпуске чикагского «Эйншент скайс». Кроме того, они уже выступали с лекциями по данному предмету и готовили к изданию книгу «Машина манны» (она вышла в 1977 году), за которой последовала вторая — «Расшифрованная кабала» (1978).

Сэссун был лингвистом и экспертом в области электроники, в то время как Дэйл имел биологическое образование и, будучи внештатным сотрудником журнала, писал статьи на инженерные темы. Свои исследования Сэссун начал со сборника переводов каббалистических текстов, выполненных С. Л. Макгрегором Мазерсом, под общим названием «Разоблачённая каббала».^[213] Однако он нашёл эту книгу слишком сложной и непонятной и решил прежде всего изучить арамейский язык, чтобы иметь возможность обратиться к самым ранним из доступных текстов по интересующей его теме.

Именно тогда он и решил, что обнаружил в источниках указания по сооружению аппарата для производства манны, белой субстанции, которая, согласно Библии, поддерживала жизнь народа Израилева во время его скитаний по пустыне.

Далее Сэссун объединился с Дэйлом, который тоже разглядел в этих текстах аллегорические намёки на существование у древних евреев гипотетической биохимической лаборатории, С помощью художника Мартина Ричса они создали то, что сами посчитали вполне приемлемым прототипом знаменитого библейского «Ветхого Деньми».

Свои идеи они почерпнули из текста, представляющего собой пересмотренный перевод стихов с 51-го по 73-й источника под названием «Ха Идра Зута Кадиша» («Малое святое собрание»), который является частью книги «Зогар»:

«Верхний череп белый. В нём нет ни начала, ни конца. Полость его соков обширна и предназначена к истечению… Из этой полости соков белого черепа каждый день выпадает роса в Малый лик… И голова его полна и отпадает он от Малого лика на яблочное поле. И всё яблочное поле течёт этой росой. Древний Святой таинствен и скрыт. Высшая мудрость скрыта в черепе, который был найден, и от того до этого Древний не открыт. Голова не сама по себе, а является самой верхней частью всей головы. Высшая мудрость заключена в голове: она скрыта и называется верхним мозгом, мозгом, который усмиряет и спокоен. И нет сына, который это знает. Три головы пусты: эта в той и эта над другой. Одна голова — мудрость; она скрыта от той, которая покрыта. Эта мудрость скрыта, это самая верхняя голова из всех голов других мудростей. Это верхняя часть всей головы — головы, которая не голова и неизвестна. И поэтому Древний Святой называется НИЧТО. И все эти волосы и все эти верёвки из мозга скрыты и находятся во вместилищах. И горло невозможно видёть полностью… Это путь, который течёт в разделении волос из мозга… И от этого пути истекают все остальные пути, которые свисают в Малый лик».^[214]

Несмотря на то что эта версия по стилю значительно отличается от перевода Макгрегора Мазерса, в ней нет ничего откровенно противоречивого — принимая во внимание мистический и временами совершенно недоступный для понимания характер текста как такового. Ортодоксальные каббалисты интерпретируют все эти главы, пути и течения как символы эманации Непознаваемого (Айн Соф) в Невидимый и Видимый миры, представленные Путями и Сефирот Древа Жизни.

Но Сэссун и Дэйл решили, что у этих таинственных строк может и должно быть и чисто физическое толкование, которое, собственно, и привело их к созданию предполагаемой машины попроизводству манны небесной.

В целом можно интерпретировать это следующим образом. «Ветхий Деньми» имеет два «черепа» — Макропрозоп и Микропрозоп,^[215] — расположенные один над другим. Оба они, в свою очередь, помещаются внутри ещё одного «черепа». В нём содержится «верхний мозг», в котором очищается небесная роса. В нижнем мозге содержится «небесное масло». Микропрозоп, или нижний череп, имеет четыре глаза, один из которых светит изнутри наружу, а остальные три не светятся сами собой. Судя по всему, цвета их — слева направо — чёрный, красный и жёлтый.

В стихе 532 главы XIV «Малого святого собрания» говорится: «И потому ни один человек не в силах превратить низшие цвета — чёрный, красный и жёлтый — в белое сияние».

А в стихе 533 соответственно: «Ибо только лишь взглядом (Макропрозопа) все они объединяются и превращаются в белое сияние».

Считается, что борода Древнего состоит из тринадцати прядей и волосы её вырастают из лика и в него же возвращаются. Волосы эти мягки, и священное масло течёт сквозь них.

У Микропрозопа, или Малого Лика, твёрдый череп, в одной половине которого находится «огонь», а в другой — «воздух». Чистый воздух, вращаясь, исходит из первой, чистый огонь — из второй, в то время как масло течёт из верхнего черепа в нижний, меняя при этом цвет с белого на красный. Вокруг твёрдого черепа располагается нижний мозг, очищающий росу, которой тот ежедневно наполняется. Из него, согласно Сэссуну и Дэйлу, тонкой струйкой истекала манна, которая скапливалась внизу, в «Воинствах».

Инженеры считали, что каждую субботу «Древний» впадал в транс и тогда его разбирали, чистили и вновь собирали.

Сэссун и Дэйл пришли к выводу, что верхняя часть того, что ошибочно считалось Богом, представляла собой аппарат для дистилляции, на верхней поверхности которого собирался и конденсировался воздух. Конденсат направлялся в контейнер, в середине которого находился мощный источник света, благодаря которому там размножалась культура зелёных водорослей, по всей видимости, типа хлореллы. Баланс белков, углеводов и жиров можно было регулировать, создавая благоприятные условия для роста водорослей.

Последние циркулировали по системе труб, что обеспечивало правильный обмен кислорода и углекислого газа и ликвидировало избыток тепла. В результате взвесь хлореллы попадала в другой сосуд, где создавались такие условия, что её крахмал гидролизировал в мальтозу, которая при лёгком обжаривании приобретала лёгкий привкус мёда. В Библии говорится: «И нарёк дом Израилев [хлебу] тому имя: манна; она была, как кориандровое семя, белая, вкусом же, как лепёшка с мёдом» (Исход, 16:31).

Сэссун и Дэйл предположили, что высушенный продукт разделяли на две равные части — одна для питания в тот же день, а другая — для субботы, дня отдыха, когда машина не функционировала. Именно в субботу аппарат разбирали, чистили и обеспечивали необходимую техническую поддержку, чтобы на следующий день он вновь был готов к работе.

По вычислениям инженеров, машина производила до одного омера (около трёх литров) манны в день на человека. А поскольку народ Израилев во время скитаний по пустыне составлял шестьсот семей, ежедневный выход манны должен был составлять полтора кубометра.

После выхода евреев из пустыни дальнейшая судьба машины для производства манны остаётся покрытой мраком тайны. Однако в книге Иисуса Навина говорится: «…а манна перестала падать на другой день после того, как они стали есть произведения земли, и не было больше манны у сынов Израилевых, но они ели в тот год произведения земли Ханаанской» (Иисус Навин, 5:12). Предполагалось, что после взятия Иерихона она вместе с Ковчегом Завета могла храниться в Силоме (1-я Книга Царств, 4:3). Впоследствии её могли, опять-таки вместе с Ковчегом Завета, поместить в Давидовой скинии в Иерусалиме (1-я Книга Паралипоменон, 15–16), а затем перенести в храм, построенный Соломоном (2-я Книга Паралипоменон, 2–5). Когда же храм был разрушен и разграблен, и машина, и ковчег оказались навеки утрачены.

Но несмотря на все теории Сэссуна и Дэйла, их так называемая машина для производства манны — если она вообще существовала — кажется мне больше похожей на аппарат для осуществления неких алхимических процессов, чем на систему для обеспечения пищей. Обратите внимание на последовательность цветов, упоминающихся в спецификациях: чёрный, красный, жёлтый, белый. Это весьма напоминает алхимическую цветовую прогрессию, о которой мы с вами уже говорили.

В переводе «Малого святого собрания», выполненном Макгрегором Мазерсом, есть такой фргамент:

«53. И с выпуклой поверхности сочленений Белого Черепа каждый день выпадает роса в Микропрозоп, в место, именуемое Небесами; и в этом самом месте в урочный час мёртвые вернутся к жизни.

54. И как сказано в Книге Бытия, 27:28: „Да даст тебе Бог от росы небесной…“.

60. Одна голова есть мудрость запечатанная, что покрыта и не раскрыта.

61. И эта скрытая мудрость есть голова всего сущего и также голова оставшихся мудростей».

Каббала, как мы уже говорили, составляла неотъемлемую часть эзотерического учения испанских школ. Многие теоретики герметизма и практикующие алхимики были хорошо с ней знакомы. Считается, что с незапамятные времён она передавалась в устной традиции и была записана только во втором веке нашей эры знаменитым рабби Шимоном бар Иохаи.^[216] Однако даже это подвергается сомнению, и многие комментаторы утверждают, что те части каббалистического учения, о которых мы с вами здесь говорим, обрели письменную форму лишь в тринадцатом веке, и записал их испанский рабби Моше Бен Шем Тов де Леон.^[217] Перевод Макгрегора Мазерса выполнен с латинского перевода барона Кнорра фон Розенрота «Kabbalah Denudata», вышедшего в 1677 году, который, в свою очередь, восходил к арамейскому тексту книги «Зогар», изданному в Кремоне в 1558 году.

Зная о связи между каббалистической и герметической традициями, можно с высокой долей вероятности предположить, что тайное учение каббалы содержало и элементы алхимического знания. Это выглядит куда более похожим на правду, чем зашифрованные в «Зогаре» спецификации машины по производству манны, использовавшейся тысячи лет назад. Такую тайну вряд ли стоило хранить столь тщательно, тем более что все эти тысячи лет ей не находилось никакого применения. И тем более, что возникает естественный вопрос: где древние евреи, скитающиеся по пустыне, умудрились раздобыть материалы и технические средства для создания столь продвинутого образца техники?

Хотя каббалистические тексты так до сих пор и не раскрыли своих секретов и, подобно протокибернетике Раймонда Луллия или стеганографии Тритемия, могут применяться к самому широкому спектру тайных знаний, меня не покидает уверенность, что в загадочном и трудном для понимания учении каббалы может отыскаться и алхимическая информация. И опять-таки это куда более вероятно, чем технические решения господ Сэссуна и Дэйла.

Ил. 14. Так называемая «машина для производства манны» Сэссуна и Дэйла (по рисунку Дэйла)

Сравните рисунок Дэйла с изображением «манна-машины» (см. ил. 14) с практически любой из дистилляционных систем, какие можно найти в алхимических источниках, и сходство бросится вам в глаза.

Глава седьмая Последняя тайна

Великая цель, к которой должна стремиться человеческая раса, есть последовательное восстановление единства полов, которое закончится андрогинностью.

Фридрих фон Шлегель (1772–1829)

Эжен Канселье, человек, который на всём протяжении этой захватывающей истории был ближе всего к Фулканелли, утверждает, что встречался со своим Учителем в Испании в 1954 году. Случилось это двадцать два года спустя после смерти художника Жана-Жюльена Шампаня и через десять лет после освобождения Парижа и «последнего» исчезновения Фулканелли.

Если Фулканелли, когда они в последний раз работали вместе в двадцатых годах во Франции, исполнилось восемьдесят лет, то на момент этой встречи ему должно было быть между ста и ста десятью годами.

У нас нет оснований сомневаться в том, что в указанном году Канселье действительно ездил в Испанию. Покойный Джерард Хейм, которого считают одним из ведущих оккультистов нашего времени, дружил с дочерью Канселье и через неё получил возможность познакомиться с ним самим. Как-то он ухитрился проверить паспорт алхимика и обнаружил там въездную испанскую визу, датированную как раз 1954 годом.

Как Канселье получил указание отправиться в Испанию, остаётся непонятным, но у Хейма создалось впечатление, что это известие было ему доставлено каким-то паранормальным образом, возможно даже посредством ясновидения.

Источники, близкие к Канселье, сообщили мне, что пожилому алхимику случалось затрагивать эту тему в разговоре, и вот какая картина у нас в результате выстраивается.

Услыхав таинственный зов, Канселье собрал чемоданы и отправился в Испанию на поезде. Пунктом назначения была Севилья, где, как ему обещали, его будут встречать.

Встреча действительно состоялась, хотя кто это был, история умалчивает, и Канселье долгим и кружным путём повезли в некий большой замок, расположенный где-то в горах. Там к нему вышел его старый Учитель, Фулканелли, выглядевший примерно лет на пятьдесят.

Канселье показали его комнаты на верхнем ярусе одной из замковых башен. Окна выходили на обширный прямоугольный внутренний двор. Во время пребывания в замке у Канселье создалось впечатление, что он служил убежищем для целой колонии весьма продвинутых алхимиков — возможно, даже адептов, подобно его Учителю, — и принадлежал самому Фулканелли. Вскоре по прибытии ему показали «petit laboratoire»,^[218] в которой, по словам обитателей замка, он сможет работать и ставить опыты. Позднее он признался одному другу, что размеры «маленькой лаборатории» привели его в полное замешательство — какова же в таком случае была большая, если, конечно, она и в самом деле существовала?

Вернувшись в отведённые ему покои, Канселье подошёл к окну, чтобы подышать свежим воздухом, и взгляд его скользнул по расстилавшемуся внизу внутреннему двору. Там он увидал группу играющих детей — чьи родители, вероятно, тоже были среди гостей замка. Однако было в этих детях нечто необычное. Внимательно рассмотрев картину, Канселье понял, что странность заключалась в их одежде, которая очень походила на ту, что носили в XVI веке. Дети были поглощены некой игрой, и Канселье решил, что они оделись так для какого-нибудь костюмированного бала или маскарада. Вскоре он отправился спать и больше об этом происшествии не думал.

На следующий день он снова занялся экспериментами в отданной в его распоряжение лаборатории. Фулканелли ненадолго зашёл к нему, чтобы перемолвиться парой слов и проверить, каких успехов он добился.

Наутро Канселье, не дав себе труда даже умыться и побриться, спустился по лестнице, которая вела в его башню, и оказался во внутреннем дворе. Светило яркое солнце. Он стоял там в расстёгнутой рубашке и в ортопедическом корсете и полной грудью впивал свежий, холодный воздух раннего утра. Неожиданно поблизости раздались голоса.

Через двор, мило болтая между собой, шли три женщины. К своему несказанному удивлению, Канселье увидел, что они одеты в длинные платья со шлейфами по моде XVI века, очень похожие по стилю на одеяния детей, которых он видел давеча из окна. Возможно, всё тот же маскарад? Тем временем женщины подошли поближе.

С одной стороны, Канселье был крайне заинтригован сложившейся ситуацией, с другой — его чрезвычайно смущало то, что дамы застигли его частично дезабилье. Он уже готов был дать обратный ход и спешно отступить к себе в комнату, но женщины прошли мимо него, и только одна из них остановилась, посмотрела на него и улыбнулась.

Уже через мгновение она догнала своих спутниц, и все они скрылись из виду. Канселье остался стоять, словно пригвождённый к земле. У женщины, которая обернулась к нему, было лицо Фулканелли.

Как ни поразительно это звучит, но, по словам Канселье, это был отнюдь не обман зрения. Разумеется, об этом он поведал только самым близким своим друзьям.

Что же означал этот странный эпизод?

Фулканелли каким-то странным образом превратился в женщину?

Или он был тайным трансвеститом?

А может быть, он решил сыграть над своим преданным учеником какую-то странную и извращённую шутку?

Или объяснение куда более тривиально, и у алхимика просто была дочь или сестра, очень похожая на него?

Мы можем только догадываться. Однако полёт фантазии следует умерить некоторыми соображениями, относящимися к самой сокровенной области алхимии. И в этом свете объяснение таинственного инцидента в замке может оказаться не столь уж невероятным.

Одним из самых загадочных и значительных символов герметической науки является образ алхимического Андрогина, или Гермафродита. В классических текстах по алхимии его часто считают символом двойной природы Тайного огня, различных производных соли, а также ребиса.

Однако чаше всего он выступал в качестве символа завершённого Делания как такового.

* * *

В алхимической литературе существует множество изображений Андрогина, но всех их объединяют определённые аллегорические черты. Давайте на одном из типичнейших примеров разберём их истинное значение и попытаемся расшифровать весь символ в его целокупности. (См. ил. 15.)

Божественный Андрогин, или Гермафродит, изображается как обнажённая фигура с двумя головами — мужской и женской. Иногда, как на нашем примере, голова одна, но у неё два лика, также мужской и женский, смотрящие в противоположных направлениях, как у двуликого римского бога Януса, который глядит одновременно в прошлое и будущее. Существо увенчано тройной короной. Мужская половина фигуры обычно находится в левой части картины (хотя бывают различные варианты), украшена бородой и смотрит тоже налево. Женская смотрит в другую сторону и помимо более женственных черт лица отличается ещё и длинными волосами. Обычно фигура крылата, что говорит о духовном значении алхимической работы. Гениталии редко изображаются с подробностями, но левая половина тела, как правило, со всей очевидностью мужская, с плоской грудью, в то время как с правой стороны грудь явственно женская. Руки фигуры простёрты в стороны. Мужская рука держит кубок с тремя извивающимися змеями, символизирующими душу, дух и тело, экстернализованные в виде алхимических ртути, серы и соли. В женской руке — змея-уроборос, символ бесконечности и души, обращённой внутрь и лелеющей себя самоё.

Ил. 15. Проекция пентаграммы стихий на Божественного Андрогина — завершённое Делание и Совершенное Существо

(с гравюры в «Философском розарии», XVIII в.).

Надписи в поле иллюстрации:

Огонь. Земля. Воздух. Вода Дух.

Голова Андрогина находится в небесах или в облаках, указывая на достижение высшего просветления и примат сознательного, солнечного начала, в то время как ноги его стоят на рогах горизонтально расположенного месяца, что означает овладение силами бессознательной, лунной природы души. Так, находясь между небом и землёй, между Солнцем и Луной и между сексуальными противоположностями, которые они символизируют, Совершенное Существо достигает идеального равновесия, или эквилибриума противоположностей — сознательного и бессознательного, мужского и женского, активного и пассивного.

Возле женской ноги фигуры сидит чёрный ворон или ворона. Птица символизирует черноту, растворение и гниение стадии нигредо физической стороны Делания, с одной стороны, и внутренние процессы ухода внутрь, отказа от мирского и повседневного, так называемую «тёмную ночь души» христианского мистицизма — с другой.

Возле мужской ноги произрастает «алхимическое древо» с тринадцатью серебряными листами, символизирующими тринадцать лунных месяцев и прохождение одним (самим алхимиом) Двенадцати (великих архетипов бессознательного). Эта система получила отражение в ритуалах посвящения многих мистических обществ и братств, о которых мы с вами уже говорили в предыдущих главах. Их внутренний круг часто состоял из двенадцати избранных, а во главе стоял высший руководитель ордена — тринадцатый.

Если на этот глубочайший алхимический символ спроецировать пентаграмму (см. ил. 15), знаки стихий Великого Делания окажутся расположенными в правильном порядке применения и проявления. Начиная с нижнего правого угла, они следуют в таком порядке: Земля (чёрный ворон или ворона); Вода (чаша, в которой растворяются все три принципа); Воздух (душа-уроборос) и Огонь (принцип роста, алхимическое древо). Пентаграмма завершается в точке, соответствующей короне Андрогина, представляюшей пятый элемент — Эфир, Универсальный Дух или Квинтэссенцию.

Такова, по крайней мере, одна из возможных интерпретаций этой странной фигуры и сопутствующего ей набора символов.

Однако, как уже говорилось ранее, Андрогин символизирует также и окончание Великого Делания — Совершенное Существо. Это добившийся успеха адепт, вышедший за пределы земного бытия, совершенный и завершённый Единый, постигший сущность божества и сам ставший «более чем человеком».

Мне никогда не попадались источники, в которых бы говорилось, что Андрогин представляет собой нечто иное, нежели просто аллегорию, символический образ — по крайней мере, насколько это допускают экзотерические трактовки. Но есть ряд указаний эзотерического плана, намекающих, что у него может быть и более буквальное значение, перекликающееся с образом «преображённого» Фулканелли, которого Канселье встретил в Испании.

Сформулированная без обиняков, идея может показаться совершенно абсурдной. Но, повторяю, есть глубинные оккультные основания полагать, что она имеет под собой некоторые основания в действительной физической реальности.

Дабы в полной мере оценить эти сложные эзотерические соображения, давайте рассмотрим одну альтернативную систему достижения просветления. В прошлых главах я уже высказывал сомнение в том, что тантрические практики и продвинутые техники кундалини-йоги можно считать неким эквивалентом алхимического искусства, но, несмотря на это, у меня есть причины полагать, что самые таинственные алхимические процессы могут иметь некоторые соответствия в системах этих восточных дисциплин. Давайте вспомним, что на определённом этапе Великого Делания алхимик должен спроецировать на материалы, с которыми работает, нечто иное, особое, нечто из своей собственной глубинной природы. Этот момент часто описывается как прямое вмешательство Бога и подразумевает, что для достижения успеха необходима помощь высших, Божественных сил. Ему можно найти прямые параллели в практиках тантры и кундалини-йоги, но давайте прежде рассмотрим некоторые их аспекты более подробно.

По системе кундалини-йоги, в человеческом теле имеется средоточие энергии, расположенное в основании позвоночного столба между половыми органами и анусом. Это место называется муладхара-чакра, а её энергия, или кундалини, визуализируется в виде свёрнутой кольцами змеи. Цель кундалини-йоги состоит как раз в том, чтобы посредством сложных поз, для выполнения которых требуется особая физическая подготовка, дыхательных техник и ментальных процессов пробудить эту энергию и заставить её подняться вдоль позвоночника через другие центры, или чакры тонкого тела, в надлежащем порядке и при полном контроле со стороны практикующего.

Чакры рассматриваются не как органы физического тела, а как центры тела тонкого, имеющие приблизительные соответствия на физическом уровне в виде желез эндокринной системы. Основные чакры изображены на иллюстрации 16. Если ищущий добился успеха — а на работу могут потребоваться годы, даже если она совершается под руководством опытного наставника-гуру, — кундалини-шакти, или змеиная сила, пробуждается и находит путь вверх по позвоночнику, направляясь в самую верхнюю чакру. Результатом этого оказывается высшее просветление, уничтожение обычного, повседневного сознания и слияние, или собственно йога (дословно «союз») с бесконечностью.

Тантрические источники и их комментаторы предупреждают, что подъём кундалини — это очень опасная практика для непосвящённых и что без должной подготовки и неусыпного контроля она может привести к одержимости, безумию и даже смерти.^[219]

* * *

Считается, что успешный подъём кундалини очищает стихии тела — тот же самый эффект имеет и применение разнообразных эликсиров, полученных в результате алхимических процессов.

Ил. 16. Нади (каналы, по которым течёт энергия, или прана) и основные чакры (энергетические центры) кундалини-йоги.

Надписи в поле иллюстрации:

1. Муладхара. 2. Свадхистхана. 3. Манипура. 4. Анахата.

5. Вишуддха. 6. Аджна. 7. Сахасрара. 8. Ида.

9. Пингала. 10. Сушумна

Поднимаемая энергия называется змеиной, поскольку само слово «кундалини» происходит от «кундала» — «свёрнутая». Визуализируют её действительно в виде змеи, свёрнутой кольцами в самом нижнем из энергетических центров, располагающемся у самого основания позвоночного столба.

Согласно книге Артура Авалона «Змеиная энергия», одному из наиболее известных западных изложений системы кундалини-йоги, подобные школы самопросветления имеются и во многих неиндуистских культурах, локализованных в других частях света.

Как мы уже отмечали, суфии, а с ними и Гурджиев, говорили о наличии в человеческом теле особых субстанций, назначение которых в том, чтобы продлевать жизнь, повышать осознание и вообще ускорять эволюцию человека как вида. Авалон (на самом деле под этим псевдонимом скрывался сэр Джон Вудроф) считает, что в кундалини-йоге есть определённые философские моменты, совершенно идентичные, к примеру, некоторым положениям священной книги цивилизации древних майя «Пополь Вух».

Ил. 17. Кадуцей Меркурия визуально очень напоминает систему нади — каналов, по которым течёт энергия в системе кундалини-йоги и индийской медицины

Считается, что энергия кундалини восходит по трём основным каналам (см. ил. 17), которые называются нади. Центральный канал носит название сушумна, а два других — ида и пингала. Авалон утверждает, что у майя им соответствуют «воздушная труба» и «двойная воздушная труба». Сама по себе змеиная энергия похожа на майянский хуракан (молнию), а для чакр у майя имеются иероглифы, изображающие тех или иных животных.

Комментаторы часто уподобляют три нади кадуцею — обвитому змеями жезлу посланника богов Гермеса, или Меркурия (см. ил. 17).

Считается также, что по мере подъёма кундалини по каналам и её прохождения через чакры, ищущий обретает оккультные способности (сиддхи). Но, если он стремится только к накоплению сил, у него ничего не получится и все его усилия окажутся тщетны. Низшие факиры и уличные волшебники Индии иногда и вправду оказываются йогами, которые оставили путь истинного просветления ради обретения оккультного могущества.

Когда сознание человека обращено исключительно к тварному миру, его кундалини спит — и мир, который он воспринимает, есть лишь сон, иллюзия. Когда же змея пробуждается и достигает расположенной между бровями аджна-чакры, которой соответствует шишковидная железа или таинственный «третий глаз» восточного мистицизма, человек засыпает для обыденного мира. Однако в то же время он открывается высшему осознанию точно так же, как добившийся успеха и получивший Камень алхимик достигает просветления. До некоторой степени это можно сравнить с гурджиевскими концепциями «спящего» и «пробудившегося» сознания и с суфийским идеалом Совершенного Человека.

Возможно, более простое и менее аллегорическое объяснение этого феномена заключается в том, что в действительности кундалини представляет собой космическую энергию внутри человеческого тела, и дабы заставить её работать, нужно воссоединить душу и дух с самой сущностью творения.

Авалон пишет: «Цель кундалини-йоги — превыше всяких небес. Ни один йогин не стремится на небеса, но исключительно к единению с источником, откуда произошли все миры».

Дабы понять основы и происхождение кундалини-йоги, которые, с одной стороны, совершенно научны, а с другой — глубоко метафизичны, необходимо углубиться в индуистскую философию, религиозную доктрину и эзотерические ритуалы. Даже имея все эти предпосылки, лишь один из тысячи ищущих способен добиться успеха — и то лишь при помощи посвящённого гуру.

У этой философской системы есть один интереснейший аспект, имеющий параллели и в других восточных учениях. Он заключается в том, что Разум и Материя рассматриваются не как неотъемлемые свойства, или атрибуты, с помощью которых человек воспринимает физическую вселенную и мир духа, но лишь как манифестации, проявления чистого, бесконечного космического сознания. Это всего лишь приспособления, посредством которых может действовать Дух, проявленный сам в себе. Без Духа, согласно индийской философии, разум и материя мертвы и не обладают сознанием.

Сам же человек рассматривается как чистое сознание, направляемое и управляемое энергией (Шакти) и заключённое в форму тела и разума.

Авалон пишет по этому поводу: «С теологической точки зрения чистое сознание есть Шива, великая богиня Деви, Матерь Вселенной. В человеческом теле она обитает в самом нижнем из его энергетических центров, расположенных в основании позвоночника, и зовётся жизненной силой».^[220]

Однако полной реализации Шива может достичь лишь в самом верхнем энергетическом центре — в сахасрара-чакре, символически расположенной в головном мозге — через слияние с её мужским эквивалентом. Завершением этого пути является растворение в абсолюте, которое есть обратная сторона инволюции Духа в разум и материю.

Подобно каббалистам и алхимикам, последователи этой разновидности йоги рассматривают человека как микрокосм (кшудра-брахманда — маленькой яйцо Брахмы), отражающий макрокосм (брахманда). Таким образом, во вселенной нет ничего, чего бы не было в человеческом теле. Всё сознание и вся материя, существующие в мире, в той или иной форме существуют также и в организме человека. И потому нет никакой необходимости искать Бога вовне, ибо он внутри.

Индуисты называют его Внутренний Правитель (ан-тарьямин), или Внутреннее Я (антаратман).

Так алхимическое изречение, приписываемое Гермесу Трисмегисту — «Что вверху, то и внизу, а что внизу, то и вверху», — находит отражение в индийском источнике под названием «Вишвасара-тантра»:

«То, что есть здесь, есть повсюду. Чего нет здесь, нет нигде».

И потому внутри у человека тоже есть некая сила, подобная высшей силе мироздания (Шива-Шакти).

«Наше тело, таким образом, представляет собой огромный резервуар энергии, — пишет Авалон. — Цель всех тантрических ритуалов — привести эту внутреннюю силу к наивысшему выражению. В тантрах говорится, что в силах человека достичь всего, чего он желает, если только он сосредоточит свою волю на этой силе». (Курсив К. Р. Джонсона.)

И поскольку человек, по сути своей, един с Владыкой Вселенной и Божественной Матерью, чем в большей степени он проявляет Дух, тем большей силы в состоянии достичь.

Сознание безгранично, говорят тантрики. Оно лишь кажется ограниченным, ибо заключено в пределах ума и тела, точно так же как свет лампы заключен в пределах стеклянного колпака или абажура.

Плотное материальное тело в тантрической традиции именуется стхулашарира. Слово «шарира» происходит от корня ШР, означающего «разлагаться». В отличие от христиан, тантрики считают, что воскресение в том же теле невозможно. Душа (дживатман) после смерти возрождается в новом теле, а старое обращается в прах. И снова это частично пересекается с суфийским учением и доктриной Гурджиева.

С другой стороны, последователи тантры, подобно алхимикам, верят в то, что любое вещество можно низвести до Первичной субстанции, и в возможность трансмутации одного элемента в другой, ибо каждый из них есть лишь одна из множества манифестаций великого космического единства, стоящего за всем этим.

Далее Авалон комментирует: «Последние научные исследования показали, что эта Первичная субстанция не может быть тем, что принято называть „материей“ — то есть тем, что имеет массу, вес и инерцию. Согласно самым свежим гипотезам, материю можно дематериализовать и привести к состоянию, весьма отличному от материи, которую мы привыкли воспринимать своими физическими чувствами». Под этим он, разумеется, подразумевает получившую в одно время широкое распространение концепцию всепроникающего Эфира, которая дожила до настоящего века и которой до сих пор придерживаются многие философы-оккультисты.

Индусы называют этот элемент акашей, а маг Элифас Леви, мадам Блаватская и её теософы и многие другие — Астральным светом. До некоторой степени это соответствует алхимическим представлениям о Квинтэссенции, пятой производной, что превыше всех принципов и элементов. Всего в системе тантризма имеется пять элементов. По мере убывания плотности они таковы:

1. Притхиви — Земля;

2. Апас — Вода;

3. Теджас — Огонь;

4. Вайю — Ветер, Воздух;

5. Акаша — Квинтэссенция, или Эфир. В тантризме с каждым из этих элементов соотносятся цвет и символ. Вместе они составляют материальный мир, с одной стороны, и человеческое тело — с другой, и каждый наиболее ярко проявлен в одной из чакр. Вот эти цвета, символы и чакральные соответствия в восходящем порядке:

1. Притхиви (Земля) — жёлтый;

; муладхара (основание позвоночника);

2. Апас (Вода) — белый;

; свадхистхана (центр, расположенный над гениталиями);

3. Теджас (Огонь) — красный;

; манипура (центр, расположенный на уровне солнечного сплетения);

4. Вайю (Воздух) — синий, голубой;; анахата (центр, расположенный в области сердца);

5. Акаша (Квинтэссенция) — чёрный;

; вишуддха (центр, расположенный в области горла).

Считается, что материя существует в этих пяти состояниях — плотном, жидком, огненном, газообразном и эфирном. Чем в более плотном состоянии она находится, тем большее количество чувств в состоянии его воспринять.

Можно, мне думается, утверждать, что в практиках кундалини-йоги — а также и алхимии — главная цель заключается в возвышении низших качеств, или вибраций, плотной материи до высочайших и наименее материальных степеней.

Однако у тантризма есть один аспект, который редко получает должное освещение в трудах западных исследователей, — это так называемая сексуальная магия и её ритуалы. На самом деле это методика, позволяющая поднимать кундалини посредством воли и воображения, но опираясь при этом на психосексуальную энергию. А поскольку эта энергия работает с лунной стороной творения, которой в человеческом теле соответствует левая его половина, считающаяся женской — в противоположность правой, мужской и солнечной, — то данная традиция называется тантрой Левой руки. К сожалению, ввиду ограниченного и полного предубеждений восприятия сексуальности, свойственного нашей цивилизации, плохо информированные западные комментаторы интерпретировали это как некую форму вредоносной «чёрной» магии. Следует сразу оговориться, что ничего подобного просто не существует. Нет ни чёрной, ни белой магии, есть только магия как таковая. «Цветом» или оттенком может обладать лишь намерение мага, и именно оно сообщает те или иные качества творимой им магии. Высшая цель кундалини-йоги и тантры высокоморальна — ибо это достижение Высшего Просветления и единение с Божественным началом. Любой, кто взыскует, прежде всего, оккультных сил и способностей для личного удовлетворения, самовозвеличивания или же ради причинения вреда другим, не может считаться истинным последователем учения.

Несмотря на то что на Западе понимание сущности тантры часто бывает искажено — и причиной тому является исключительно невежество — у нас тоже есть свои специалисты и преданные практики. Один из самых, на мой взгляд, объективных и подробных анализов данной системы содержится в тетралогии Кеннета Гранта: «Магическое возрождение», «Алистер Кроули и Тайный бог», «Культы тени» и «Тёмная сторона Эдема».^[221]

Кеннет Грант был учеником во многом непонятого Алистера Кроули, а сейчас является главой международного магического ордена телемитов (сиречь кроулианцев) — Ordo Templi Orientis, ордена Восточного Храма. Это один из самых подробных и ясных интерпретаторов кроулианской системы магии — особенно его многими неверно воспринятых техник сексуальной магии, применявшихся в О. Т. О., но восходящих к тантрическому учению.

В упомянутых книгах Кеннет Грант как раз и раскрывает некоторые особенности смысла и значения пути Левой руки.

Телесные энргетические центры, или чакры, в тантрической литературе часто называются падмами, или лотосами. Лотос, священный цветок восточной традиции, во многом эквивалентен мистической розе европейских магических орденов. В манере, чем-то напоминающей фулканеллиевскую фонетическую кабалу, Грант интерпретирует лотос как «flower, flow-er»,^[222] текущий и собирающий воедино все мистические эссенции, «звёзды», или кала, человеческого тела и ведущий их через женское лоно к готовому принять их священному листу. Символизм этих кала, или священных эманации, полагаю, не нуждается в дальнейшей трактовке.

Далее Грант объясняет, что лотос, состоящий из этих эссенций, «расцветает в вагинальных истечениях, или эманациях, жрицы». Он сообщает, что эти телесные секреции находят применение в различных магических ритуалах и используются для освящения талисманов.

Сам Кроули в письме одному из своих учеников, которое цитирует Грант, возводит слово «секрет» — в том значении, в котором оно используется в его гримуаре «Книга закона» — не к чему-то скрытому от других, но именно к «секрециям».

Грант, имевший возможность познакомиться с эзотерическими интерпретациями тантрических ритуалов и практик, приводит в своих работах цитаты из некоего «посвящённого, комментирующего священные тантры»:

«Что (обычно) неизвестно, так это что эти секреции представляют собою отнюдь не обычные выделения, но бесценные жидкости, в которых содержатся секреты желёз эндокринной системы в куда более чистой форме и куда более подходящие для использования человеком, чем специально производимые вытяжки из этих желёз и их сухие материалы, известные современной органотерапии. Следует помнить, что вытяжки из эндокринных желёз, произведённые химическим образом, берутся у мёртвых животных и, следовательно, в них нет определённых веществ, присутствующих только в живых организмах; кроме того, у человека и животных эти вещества далеко не идентичны. Женские секреции производятся в лаборатории богов, в храме Матери, и в них есть именно то, что нужно человеку, и притом в самой верной пропорции».^[223] (Курсив К. Р. Джонсона.)

Одну из этих кала, или секреций, известную как садхакъя кала, Грант называет самой сокровенной из всех: «это эссенция, в которой время стоит неподвижно; в которой времени НЕТ». (Курсив К. Р. Джонсона.)

И снова он цитирует анонимного комментатора тантр:

«Из трёх видов жидкости урина наименьшая и слабейшая; раджас, или менструальный секрет, — следующая; и биндхи — последняя, эта жидкость до сих пор неизвестна Западу, и получить её можно исключительно средствами шакта-тантры и её аналогов в Монголии, Тибете, Китае, Перу, Мексике и прочих местах; это жидкость, которая делает мужчину и женщину бисексуальными и возвращает им молодость до невероятной степени». (Курсив К. Р. Джонсона.)

Далее комментатор утверждает, что на Востоке используют по меньшей мере шестнадцать типов телесных жидкостей, производимых женщиной, — и шестнадцатая из них и есть та самая мистическая садхакья-кала, известная также как просто кала или лунный луч. Он предполагает, что эти секреции, будучи полученными посредством тайных тантрических обрядов, содержат невероятно ценные вещества из спинномозговой жидкости и из желёз эндокринной системы.

«Ибо известно, что существует нерв, располагающийся в нижней части третьего желудочка мозга и контролирующий мочеиспускание, и нерв, напрямую связывающий этот центр с мочевым пузырём; по этому нерву проходит некоторая часть секреции третьего желудочка, с которой непосредственно связаны гипофиз, шишковидная железа и другие части мозга».^[224]

В поддержку этой концепции Грант цитирует Хэвлока Эллиса и его работу «Исследования по психологии секса», в которой тот утверждает, что из семнадцати телесных секреций, известных тантрической традиции, четырнадцать признаются западной наукой. Грант пишет:

«Эти цифры соответствуют числу лепестков лотоса определённых эрогенных зон. Секреции также связаны с днями и ночами тёмных и светлых двухнедельных периодов, составляющих один лунный цикл, кульминирующий в полнолуние, также называемое шестнадцатым градусом Луны». (Курсив К. Р. Джонсона.)

Грант заключает, что «таинственная алхимическая наука весьма близко подходит к тантрическому учению о кала», но, увы, алхимические тексты не столь хорошо систематизированы, как тантрические источники.

Цитируя Кроули, он указывает, что металлы у алхимиков тоже были «живыми субстанциями», и предполагает, что эти металлы — или препараты — классифицировались по тому принципу, были ли они солнечной или лунной природы или же оказались сформированы «смешанными течениями творческой энергии». Эти три класса веществ, полагает он, вполне соответствуют философским сере, соли и ртути.

Ранее я уже заявлял, что, с моей точки зрения, весьма маловероятно, будто тайна алхимии непременно должна быть связана с практиками тантрического характера, хотя бы по той простой причине, что многие алхимики вершили Делание в строгом одиночестве и не имели, таким образом, доступа к тайным кала, то есть жидкостям женского тела. Однако следует отметить любопытную деталь: на многих иллюстрациях к алхимическим трактатам показаны мужчина и женщина, обычно определяемые как Король и Королева, или Солнце и Луна, в процессе соития.

Всё же есть некоторая вероятность того, что субстанции, необходимые для получения Философского камня могут образовываться и в организме мужчины-алхимика, работающего самостоятельно. Возможно, именно на это и намекал Эжен Канселье, когда рассказывал о трансмутации, при которой присутствовал в 1922 году на газовой станции в Сарселе — как совершенно справедливо указал Уолтер Лэнг, газовая станция это такое особое место, где плотная материя очищается и переводится в летучее состояние. Иными словами, это вполне может быть «газовая станция» человеческого тела. Канселье сам родился в Сарселе и, возможно, это была именно его «станция». Никогда не следует забывать, что алхимикам свойственно говорить метафорами, и если они кажутся прямолинейными, как никогда, это лишь ещё один повод задуматься об истинном смысле их слов.

Ключ к концепции об алхимических эссенциях, рождающихся в организме практикующего, снова даёт Кеннет Грант, который ссылается на уже упоминавшуюся шестнадцатую кала, которую последователи тантры держат в строжайшем секрете. Грант сообщает, что, согласно учению секты Каула, придерживающейся пути Левой руки,

«… древа небесные суть пять пазух четвертого, третьего и пятого желудочков мозга, гипофиз и шишковидная железа. Самое Древо Жизни есть шишковидная железа, содержащая шестнадцатый луч, или же градус, Луны. Отсюда истекает „нектар высшего совершенства“». (Курсив К. Р. Джонсона.)

Поскольку шишковидная железа, или эпифиз, в отличие от более тонких сексуальных центров, имеется и у мужчин, и у женщин, вполне возможно, что тайный алхимический ингредиент, который добавляется к взаимодействующим в тигле или реторте субстанциям, есть некая разновидность секрета, получаемого каким-то непостижимым для науки образом из шишковидной железы. Оккультисты издавна связывают эту железу с третьим глазом восточной магической традиции, открытие которого наделяет ищущего всевозможными таинственными силами, в том числе и способностью видеть человеческую ауру, и позволяет ему расширить сознание буквально до космических масштабов.

Здесь будет уместно вспомнить, что ответил Фулканелли на вопрос Бержье о том, какова истинная природа алхимии. Он сказал:

«Тайна алхимии в том, что существуют способы управлять материей и энергией и создавать то, что современная наука называет силовым полем. Это силовое поле воздействует на наблюдателя и ставит его в привилегированное положение относительно мироздания. Из этой привилегированной позиции он получает доступ к реальностям, пространство и время, материя и энергия которых в обычном состоянии закрыты от нас. Именно это мы и называем Великим Деланием».

Шишковидная железа производит вещество, известное как мелатонин. Её открыл Аарон Лернер из Йельского университета в 1959 году. Год спустя было установлено, что мелатонин получается из серотонина, весьма необычного вещества, которое содержится в самых разных частях организма — в крови, в гипоталамусе, а также в некоторых пищевых продуктах, например в финиках, бананах, сливах, и в одном виде фикуса, который встречается в тропических регионах и носит гордое название ficus religiosis.^[225] Впервые серотонин получили из зерна ржи, заражённого паразитическим грибком спорыньёй. Из неё был впервые выделен галлюциногенный наркотик ЛСД, (диэтиламидлизергиновой кислоты), ныне получаемый синтетическим путём. ЛСД обладает способностью — доселе недостаточно изученной — вызывать необычайно интенсивные переживания, состояние повышенного сознания и единства со всем сущим, судя по всему блокируя при этом рациональную составляющую. Некоторые исследователи предполагают, что ЛСД каким-то образом изменяет степень концентрации серотонина в клетках мозга, а также и в шишковидной железе. В свете этого весьма любопытно, что священное дерево Бодхи, под которым Будда медитировал и достиг просветления, было именно фикусом религиозным. Питаясь его плодами, Будда обеспечил себе путь к просветлению.

Мы уже отмечали, что шестнадцатая кала, по данным Гранта и его посвящённого комментатора-тантриста, как-то связана с концепцией остановки времени, «бисексуализацией» мужчин и женщин и возвращением молодости.

Это слишком похоже на алхимию, чтобы быть просто случайным совпадением.

Ил. 18. Скульптурное изображение Благоразумия (вид спереди и сзади) на фасаде Нантского собора

С одной стороны, у нас имеется сообщение Канселье о встрече с Фулканелли, преображённым в женщину — по крайней мере, лицом, — а с другой — сведения о некой загадочной субстанции, которая вводит человека как раз в искомое состояние, даря ему при этом просветление сознания и долгую жизнь. И несмотря на то, что методологически техники саморазвития, предусмотренные в системах тантры и суфизма, а также в доктрине Гурджиева, не аналогичны алхимическим, все они заканчиваются примерно одним и тем же. То есть мы приходим к тому, что достичь одних и тех же результатов можно разными путями.

В своих «Философских обителях» Фулканелли рассказывает читателям о весьма любопытной статуе — следует заметить, одной из четырёх, — украшающей гробницу короля Франциска II в Нантском соборе. Он называет её аллегорией Благоразумия. (См. ил. 18.)

Спереди она представляет собой фигуру молодой и красивой женщины, одетой в длинную мантию с капюшоном и глядящую на своё отражение в необычном выпуклом зеркале. Однако сзади, на затылке, у неё есть ещё одно лицо — старого, умудрённого годами мужчины с длинной бородой.

Фулканелли проводит параллель между этой фигурой и двуликим римским богом Янусом, сыном Аполлона и Креусы,^[226] и сообщает, что видит в этом изваянии Природу во всех её проявлениях — как внутренних, так и внешних, — закутанную в плащ Философии.

Однако под внешним покровом Благоразумия, говорит он, скрывается таинственный образ древней алхимии, и «через атрибуты первого мы получаем посвящение в тайны второй».

Далее он пишет:

«Весьма рекомендуется сочетать „здорового и сильного старика с молодой и прекрасной девственницей“. От этого алхимического брака рождается металлическое дитя, именуемое андрогином, ибо он обладает одновременно природой своего отца, серы, и матери, ртути… когда мудрые говорят об андрогине, они подразумевают под этим искусственно составленное производное серы и ртути… Таким образом, это указывает на предыдущее состояние серы и ртути — изолированное, или экстрагированное, — а не на тело, произведённое природой от союза старого мужчины и юной девушки…

И поэтому элементарная логика побуждает нас отыскать источник серы и ртути, если уж мы хотим через их союз обрести философского андрогина, иначе называемого ребисом, compositum de composites,^[227] живую ртуть и так далее, сиречь правильный материал для Эликсира. Из двух его первоначальных химических родителей, серы и ртути, один остаётся вечно неизменным — это его девственная мать; что же до старика-отца, то когда его роль оказывается выполненной, ему приходит время уступить место юному другому. И вот от этих двух союзов рождаются дети разного пола: сера сухой и огненной природы и ртуть „лимфатического и меланхолического“ темперамента. Именно это имели в виду Филалет и д'Эспанье, когда говорили, что „наша дева становится невестой дважды, не теряя при этом девственности“. Другие [алхимики], подразумевали то же самое, но в куда более тёмной и непонятной манере, уверяя нас, что „Солнце и Луна небесные не суть звёзды философов“. Здесь читатель должен понять следующее: родителей Камня никогда нельзя найти в природе в готовом виде, и формирование его зависит от союза герметических Солнца и Луны, а потому да не разочарует мастера первый плод их соития».^[228]

Несмотря на то что Фулканелли выражается здесь крайне неясно, аналогии с тантрической традицией лежат буквально на поверхности. Далее он указывает на некую «свернувшуюся кольцами змею», изображённую у правой ноги статуи Благоразумия. И снова, не ссылаясь прямо на тантризм и не употребляя терминов вроде «кундалини-шакти», или «змеиная энергия», он называет это явление «движущей силой, оживляющей и одухотворяющей Великое Делание», и указывает на главную его тайну — обретение способности «убить живое», то есть непробуждённое, земное тело и душу, и «оживить мёртвое» — дремлющую змеиную энергию, несущую просветление. Он снова приводит известнейшую алхимическую аксиому solve et coagula, в которой, как говорят, содержится ключ ко всему Деланию — «растворить» (тело) и «сгустить» (душу).

Разумеется, сама концепция андрогина не носит чисто физический или сексуальный характер. Её главный смысл заключается в стабильности, гармонии и совершенном равновесии — во всех смыслах этого слова. Это частично отражено в каббалистическом тексте под названием «Малое святое собрание» и имеет некоторые параллели с аллегорической речью Аристофана в «Пире» Платона.

А. Э. Уэйт даёт прекрасный анализ философской подоплёки концепции андрогина, основанный на соответствующих фрагментах этого источника. Вот что он говорит о каббалистическом понимании роли полов:

«…оно опередило своё время, в каком бы христианском столетии мы ни избрали поместить эту литературу, говорящую о том, что мужчина и женщина по отдельности незавершённы, или, как говорит источник, представляют собой лишь половинку тела; что никакое благословение не пребудет с тем, что увечно или ущербно; что ни одно разделённое существо не сможет жить вечно или обрести предвечный дар, „ибо красота женщины дополняется красотою мужчины…“. „Когда Невеста воссоединяется с Королём в совершенстве Субботы, тогда все становятся единым телом“. И тогда Святой Бог воссядет на трон Свой, и все сущие взойдут и воссоединятся с Единым и Неделимым, Совершенным и Святым Именем. Когда Мать воссоединится с Королём, миры обретут благословение и радость мироздания».^[229]

Точно так же и аллегория Платона — которую тот вложил в уста комедиографа Аристофана — подразумевает, что первоначально человеческие существа были андрогинны, но затем прогневали богов, и в особенности Зевса, и громовержец разделил их на две половинки. По этой причине с тех самых пор противоположности имеют тенденцию притягиваться друг к другу и искать воссоединения.

Эта концепция находит отклик и в каббалистической интерпретации книги Бытия, которой придерживаются многие последователи этого учения. Она гласит, что с самого начала человек обладал андрогинной природой, и подтверждает это словами Ветхого Завета: «И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их» (Быт., 1:27).

Но независимо от того, имеем ли мы право предполагать, что достижение цели алхимического поиска имело определённые побочные эффекты физического характера, в оккультной традиции имеются некоторые намёки на то, что совершенное внутреннее равновесие очевидным образом проявлялось и во внешней, физической реальности.

В «Mysterium coniunctionis» Юнга есть совершенно изумительный фрагмент, в котором он привлекает внимание своих читателей к труду Георга Кёпгена «Христианский гнозис», в котором тот исследует тему андрогинности в применении к образу Христа. Цитату из Кёпгена Юнг предваряет следующей ремаркой:

«Lapis был идеален для отшельников, для тех, кто следовал путём уединения. Помимо всего прочего он был ещё и пищей (cibus immortalis),^[230] способной умножаться до бесконечности и одновременно представлял собою живое существо, обладающее телом, душою и духом, андрогина с безупречным телом и так далее…

В этой связи не следует забывать, что ещё в глубокой древности некоторые элементы гностической доктрины об андрогинном Первичном Человеке проникли в христианство и породили идею о том, что Адам был сотворён Богом андрогинным. А поскольку Адам был прототипом Христа, а Ева, созданная из его ребра, — Церкви, становится совершенно ясным, что образ Христа должен обладать определёнными женственными чертами. В религиозном искусстве этот образ сохранился практически в неизменном виде вплоть до наших дней. Его неявная андрогинность отражает обоеполость Камня, который в свете этого несёт значительное влияние гностической философии».

Снова обращаясь к работе Кёпгена, Юнг пишет:

«Об апполоническо-дионисийском противостоянии древности Кёпген говорит, что он нашёл своё разрешение в христианстве, ибо „в личности Христа мужское соединяется с женским“. „Лишь в нём можно найти мужское и женское не просто соприкасающимися но слитыми в нераздельном единстве“. „Если бы в поклонении Христу мужчины и женщины могли выступать равными и равноправными, это имело бы весьма неслучайное значение: то было бы исполнение Божественной андрогинности, явленной в образе Христа“».

Юнг отмечает, что об изменении пола верующего говорится ещё в Откровении (14:4): «Это те, которые не осквернились с жёнами, ибо они девственники».

Вот как комментирует этот фрагмент Кёпген:

«Здесь становится зримой новая андрогинная форма бытия. Христианство не является ни мужским, ни женским — оно одновременно мужское и женское в том смысле, что мужское объединено с женским в душе Иисуса. В Иисусе напряжение и борьба противоположностей полов разрешается в андрогинном единстве. И Церковь, как его наследница, приняла этот завет от него: она тоже является андрогинной». По своему устройству Церковь «обладает мужским характером ввиду своей иерархичности, в то время как душа её совершенно женственна».

Юнг, в свою очередь, комментирует:

«Для Кёпгена, таким образом, не только сам Христос андрогинен, но также и Церковь — весьма значительный вывод, логичность которого невозможно отрицать. Следствием его является особый акцент на двуполости и на нераздельном единстве Церкви и Христа, которое основывается также и на доктрине corpus mysticum.^[231] Это также предвосхищает и бракосочетание Агнца в конце времён, ибо андрогин „обладает всем, что ему потребно“, и уже представляет собой complexio oppositorum^[232]».

Безусловно, эти соображения носят глубочайший теологический и философский характер, но даже на нашем уровне постижения мы можем уловить в них отблеск алхимических воззрений на природу андрогина. Анонимный автор «Золотого трактата», иногда приписываемого самому Гермесу, выражает ту же мысль более прозаическим языком:

«Подобно тому как тень постоянно следует за телом того, кто идёт при ярком свете солнца, так и наш андрогинный Адам, который хотя и выглядит как мужчина, но тем не менее всегда носит с собою Еву, свою жену, скрытую внутри его тела».^[233] (Курсив К. Р. Джонсона.)

В таком случае получается, что по достижении адептом успеха, его внутреннее «я» в более полной мере соединяется с внешним, а мужской и женский компоненты личности гармонизируются, причём ни один из них более не доминирует. Этот конечный результат всегда оказывается одним и тем же, независимо от того, был ли адепт до того мужчиной или женщиной. Ни в том, ни в другом случае нет ни малейшей необходимости в окончательной утрате сексуальности, равно как в полной перемене пола.

Однако отмечается, что при этом возможны и чисто физические изменения — в чертах лица адепта, которое лишается ярко выраженных черт того или иного пола и может отныне восприниматься то как мужское, то как женское.

Всё это очень хорошо, но как нам в таком случае следует воспринимать в рассказе Канселье тот факт, что Фулканелли был одет как женщина — и, если уж на то пошло, одет в женское платье XVI века?

И снова мы оказываемся в той области, где можем лишь строить догадки и делать предположения. И всё же самый контекст его повествования наводит на мысль, что присутствие Канселье в испанском замке Фулканелли имело свою цель, и цель эта во многом напоминает инициацию. А как мы уже видели на примере братства суфиев и других мистических движений, инициационные обряды облекались подчас в самые странные и причудливые формы, непостижимые или даже откровенно бессмысленные, с точки зрения непосвящённых.

Покойный Джерард Хейм утверждал, что у Канселье сохранились лишь весьма смутные воспоминания о его визите в Испанию. Он хорошо помнил лишь немногое из того, что там с ним произошло, например то, что действительно побывал в замке, где жили посвящённые алхимики, которые были одеты в причудливые наряды. Из этого Хеймс сделал вывод, что в процессе посвящения Канселье, возможно, подвергся некой форме гипноза, долженствующей стереть из его памяти самые важные элементы тех событий, а также что процесс этот — возможно, даже намеренно — был проведён не очень тщательно, благодаря чему некоторые наиболее странные воспоминания в его сознательной памяти всё-таки сохранились.

По собственному признанию Канселье, он так и не смог достичь Третьей ступени Великого Делания. Следовательно, у нас есть некоторые основания предполагать, что он точно так же мог «провалить» и инициационные испытания, возможно имевшие место во время его пребывания в Испании. Иначе почему же ему не позволили остаться в замке Фулканелли и продолжить работу? Или хотя бы не дали какое-нибудь другое задание — например, продолжать нести людям учение Фулканелли и его понимание алхимии?

Может, конечно, статься, что последнее как раз и было вменено Канселье в обязанности, ради этой цели он и прошёл посвящение и преследовал её с тех самых пор, как издал две работы Фулканелли. Но, с другой стороны, Канселье вернулся во Францию, имея лишь весьма смутные и неполные представления об испытании, которое он вроде бы прошёл. И, насколько нам известно, никогда с тех пор он больше не встречался со своим Учителем.

Всё это приводит нас к весьма печальному заключению — особенно ввиду постоянной и неослабевающей преданности Канселье своему наставнику и его работам, а также собственных его попыток продолжить Великое Делание.

После более чем шестидесяти лет учения и работы пожилому французскому алхимику было отказано в возможности и далее следовать за своим прославленным Учителем и вступить в ряды просветлённых адептов, в Тайное братство, то таинственно появлявшееся на исторической сцене, то не менее таинственным образом исчезавшее.

Однако приходится признать, что там, где действуют тайные общества, охраняющие великие тайны и владеющие великими силами, нет и не может быть места сентиментализму или даже фаворитизму.

Если именно это и произошло с Канселье, у нас остаётся без ответа ещё только один вопрос, одно неоконченное дело. Согласно алхимической традиции, у завершившего Великое Делание адепта есть лишь три обязанности:

1. Стать более чем человеком; подняться в своём развитии до Совершенного Существа;

2. Оставить грядущим поколениям туманные записи о своей работе — придерживаясь алхимической техники безопасности и не открывая слишком многого;

3. Избрать себе преемника, «алхимического сына», или наследника и наставить его на путь.

Первые два требования Фулканелли со всей очевидностью выполнил. Однако, как мы убедились, его потенциальный преемник, Канселье, по каким-то причинам оказался неспособен принять от него эстафету Знания. В таких условиях Фулканелли, по идее, должен был выбрать себе другого преемника.

И хотя Канселье сыграл свою роль, обессмертив имя Учителя и его работу, и роль эту сложно переоценить, кто-то другой должен был облечься почётной мантией «алхимического сына» Фулканелли.

Некий человек, который в силу необходимости должен остаться неназванным, оказал мне неоценимую помощь в составлении и написании этой книги. Вслед за Канселье он на настоящий момент является, возможно, самым авторитетным специалистом по наследию Фулканелли. Когда я видел его последний раз, он сообщил мне, что в начале 1980-х возвращается к себе домой, на Восток, где намерен посвятить себя исключительно Великому Деланию.

И я желаю ему в том всяческих успехов.

Заключение

Внутри человеческого тела скрыта определённая метафизическая субстанция, известная лишь немногим посвящённым. Суть её в том, чтобы человек более никогда не нуждался в лекарствах, ибо сама она есть совершенное и неискажённое лекарство. Есть в явлениях природы некая истина, которую не увидеть внешними глазами, но можно воспринять одним лишь сознанием, философы знали это и обнаружили, что сила её столь велика, что воистину может творить чудеса… В этом и заключается искусство освобождения духа от его тенет… это высшая сила и крепость неодолимая, в которой Философский камень сокрыт и охраняем.

Герхард Дорн, ученик Парацельса

Мы с вами прошли долгий путь. Он вёл нас из древней земли пирамид, через мистерии дохристианских цивилизаций, к мистицизму и магии тайных братств, чья непостижимая для непосвящённых мудрость была зашифрована в манускриптах и изваяниях, и далее — к нашему таинственному современнику, мастеру-алхимику, Адепту XX века Фулканелли.

Я вовсе не ожидаю, что каждый мой читатель в полной мере поймёт и оценит, не говоря уже о том, что примет всё, о чём говорилось в данной книге, — все её доктрины, тайны и идеалы.

Работая над нею, я всего лишь хотел показать, что повседневный мир среднего человека с его ограниченным восприятием — ещё далеко не вся доступная нам реальность; что за земными делами и заботами лежат куда более прекрасные и удивительные земли, связывающие воедино внутреннее пространство человеческой души и внешний мир Творения во всём его великолепии и беспредельности.

Насколько я могу судить, люди, или, вернее, люди, подобные Фулканелли, представляют куда большую ценность для развития непросвещённого человечества, чем те, кто за последние десятилетия раздвинул границы физической Вселенной и вступил — самолично или же посредством управляемой ими машины — в иные, доселе неизведанные миры.

Ибо точно так же, как всеобщая наука алхимии не сводится исключительно к трансмутации неблагородных металлов в золото, так и физические, более того, технологические завоевания ортодоксальной науки далеко не обязательно представляют истинный прогресс человечества или его настоящее предназначение.

Решив отправить многие древние философские и метафизические доктрины пылиться в подвалы и на библиотечные полки, человек в каком-то смысле предпочёл искусственный материальный прогресс духовной самореализации.

Великие мудрецы и мистики всех эпох были согласны в одном: прежде чем получить возможность ясным взором смотреть вовне, нужно научиться видеть то, что внутри.

И история нашего мира, полная трагических ошибок, насилия над собой и себе подобными, безразличия к Природе, увы, доказывает, что человек этим законом пренебрёг. И всё же среди нас, к счастью, всегда были люди, способные хоть как-то исправить это фатальное упущение.

Именно словам этих совершенных созданий, осуществивших высшую цель человеческого бытия, должны мы внимать, если хотим обрести своё истинное место на лестнице мировой эволюции, а вовсе не пустым обещаниям ветреных политиков, безответственных учёных, догматичных теологов, алчных и нечистоплотных воротил бизнеса и промышленности, и тем паче не противоречивым и саморазрушительным спекуляциям средств массовой информации.

Тайные Учителя не приказывают, не требуют и не принуждают. Они лишь советуют, направляют и наставляют.

Как совершенно справедливо писал Фулканелли, у нас, к сожалению, очень мало времени, чтобы осознать свои истинные цели и потенциал развития. Но надежда, тем не менее, всё равно есть.

Так давайте же черпать отвагу и мудрость в изумительных словах человека величайшего духа, человека, победившего саму смерть:

«Когда окончательно утвердится физическая инерция, когда Делание Природы будет окончено — тогда, и только тогда, Мудрые наконец начнут своё. Давайте же сделаем шаг к бездне, давайте исследуем её глубины, проникнем за завесу скрывающей её тьмы, и пусть Бесконечность сама наставляет нас. Рождение мало чему может нас научить, но смерть, из которой рождается жизнь, способна открыть всё. Лишь она одна хранит ключи от лаборатории природы; лишь она одна освобождает дух, заключённый в физическом теле. Тень, подательница света, прибежище истины, обитель мудрости; она хранит и ревностно защищает свои сокровища от робких и боязливых смертных, от всех, кто нерешителен или скептичен, от всех, кто пренебрегает ею или не осмеливается выступить против неё.

Для философа смерть есть лишь трансформация, подобная превращению гусеницы в бабочку, связывающая материальный план с Божественным. Это земная дверь, распахнутая в небеса, связь между природой и божеством; это цепь, соединяющая тех, кто живёт, с теми, кто уже ушёл. И если человеческая эволюция в физическом её смысле есть достояние прошлого и настоящего, то одна лишь смерть принадлежит будущему.

И потому вместо того, чтобы вызывать у Мудрых чувство ужаса или отвращения, смерть, великий инструмент спасения, видится им одновременно полезной и необходимой. И если нам и не позволено выбрать точное время для осуществления нашей истинной судьбы, то, по крайней мере, Вечность даровала нам разрешение самим вызвать её из могилы при полном подчинении законам Бога и в соответствии с волей человека.

Таким образом можно понять, почему Философы так сильно настаивают на необходимости физической смерти. Именно через смерть наш дух, непреходящий и вечно деятельный, возмущает, просеивает, разделяет на фракции, очищает и совершенствует тело. Именно смерть даёт нам возможность вновь соединить очищенные части, построить из них новое обиталище и, наконец, переселить в возрождённую форму не принадлежащую ей энергию».

«Философские обители», том II, с. 324–325

FINIS SED INCEPTIO EST^[234]

Приложение I Алхимический рецепт

Перед вами алхимическая формула, содержащаяся в трактате Майкла Скотта «Об алхимии».

«Медибибаз, сарацин из Африки, некогда превращал свинец в золото (следующим образом). Возьмите свинец и расплавьте его трижды с каустической содой („воспламеняющейся“), красным мышьяком, сублиматом купороса, сахаром алюминиевых квасцов и с той красной индийской tuchia, которую можно найти на берегах Красного моря, и пусть всё вместе снова и снова охлаждается в соке Portulaca marina, дикого огурца, в растворе хлорида аммония, сиречь нашатыря, и в моче молодого барсука. Затем все эти ингредиенты, хорошо перемешав, поставьте на огонь, добавив обычную соль, и кипятите, пока состав не упарится до одной трети первоначального объёма, после чего дистиллируйте со всей возможною тщательностью. Далее возьмите золотой марказит, сиречь колчедан, подготовленный тальк, корни коралла, немного корня carcha, которая представляет собою растение, во многом подобное Portulaca marina; красные и солоноватые кумские квасцы, римские квасцы и купорос, и пусть последний покраснеет; сахар алюминиевых квасцов, кипрскую землю, немного красной берберийской земли, которая даёт хороший цвет; кумскую землю красного сорта, африканскую tuchia, которая есть камень пёстрого цвета, и расплавленное с медью даст в итоге золото; кумская соль, которая…; чистый красный мышьяк, кровь здорового, краснолицего мужчины, красный же виннокислый калий, gumma из Берберии, которая подобна… Истолките всё это в медной ступке, просейте через мелкое сито, добавьте воды и доведите до консистенции пасты. Высушите эту пасту и снова тонко измельчите на мраморной плите. Затем возьмите свинец, подготовленный, как было указано выше, и расплавьте его с полученным порошком, добавив красных квасцов и ещё разнообразных солей. Квасцы эти добывают близ Алеппо („Алафии“) и в Армении — они дадут вашему металлу хороший цвет. Проделав всё это, вы увидите, как свинец превращается в чистейшее золото, не хуже того, что привозят из Аравии. Всё это я, Майкл Скотт, неоднократно проверил и каждый раз нашёл истинным».

Примечание автора: вышеприведённый текст цитируется лишь как пример того, что Скотт действительно производил опыты в области практической алхимии. Его фактическое содержание ни в коем случае не предлагается и не рекомендуется в качестве прямого руководства к действию.

Приложение II Свидетельство Никола Фламеля

(Существует несколько версий истории Никола Фламеля, рассказанной им самим. Они изложены у Уэйта в «Алхимиках сквозь века», у Кокрена в «Алхимии — заново открытой и восстановленной в правах» и у Садуля в «Алхимиках и золоте», и отличаются друг от друга весьма незначительно. Нижеследующий вариант представляется нам наиболее аутентичным.^[235])

«Объяснение иероглифических фигур, помещённых мной, Никола Фламелем, нотариусом, на четвёртой арке кладбища Невинных, если войти в него через большие ворота с улицы Сен-Дени и повернуть направо».

Хотя я, Никола Фламель, нотариус, житель Парижа, в нынешний год одна тысяча триста девяносто девятый, пребывая в своём доме на улице Писарей, рядом с часовней Сен-Жак-де-ла-Бушери, хотя я, повторяю, всегда имел весьма скромные познания в латыни по причине скудости средств моих родителей, которые, к моей гордости, тем не менее были достойными и честными людьми, по милости Божией и не без вмешательства святых обоих полов, пребывающих в раю, в особенности же святого Иакова Галисийского, я не оставлял попыток проникнуть в смысл книг философов и узнать скрытые в них оккультные тайны. И по этой причине — вряд ли в моей жизни был момент, когда я осознавал это более глубоко, чем теперь, — преклонив колени (если позволят обстоятельства) или же в глубине сердца своего со всею страстью, я не перестану воздавать хвалу добрейшему Господу, который не забывает детей Своих и не бросает их на краю бедности, просящими подаяние, и не обманывает их надежд на Своё благословение.

В то время как я, Никола Фламель, нотариус, после смерти моих родителей зарабатывал на жизнь искусством письма, составляя описи, ведя счета и записывая расходы опекунов и их подопечных, ко мне в руки, по цене два флорина, попала книга, инкрустированная золотом, весьма старинная и большая. Она была написана не на бумаге и не на пергаменте, как другие, а (как мне показалось) на нежнейшей коре молодых деревьев. На её обложке из тонкой медной фольги были выгравированы чужеземные письмена или символы, которые, на мой взгляд, представляли собой буквы греческого или же какого-либо другого древнего языка. Поскольку я никак не мог их прочесть, я был вполне уверен, что они не являются буквами латинскими или галльскими, так как те были мне достаточно хорошо знакомы. Что же касается содержания книги, то страницы её были заполнены латинскими письменами, выполненными в высшей степени искусно и аккуратно, при помощи острого металлического пера и цветных чернил. Книга содержала три раза по семь страниц, причём каждый седьмой лист был совсем без текста, место которого занимало изображение жезла и двух переплетающихся змей на первом седьмом листе, изображение креста с распятой на нём змеёй на втором седьмом листе; на третьем же и последнем была изображена пустыня, посреди которой били фонтаны, причём из них выползали змеи в огромном множестве и рассеивались по всей округе. На титульном листе книги заглавными позолоченными буквами было выведено:

АВРААМ ЕВРЕЙ, ПРИНЦ, СВЯЩЕННИК, ЛЕВИТ, АСТРОЛОГ И ФИЛОСОФ, ПРИВЕТСТВУЕТ ЕВРЕЙСКИЙ НАРОД, ГНЕВОМ БОЖИИМ РАССЕЯННЫЙ СРЕДИ ГАЛЛОВ.

После этого лист был заполнен страшными ругательствами и проклятиями (среди которых часто повторялось слово МАРАНАТХА), направленными против каждого, кто бросит взгляд на эту книгу, если только он не книжник или священнослужитель.

Тот, кто продал мне эту книгу, не знал её истинной цены, — впрочем, как и я не знал, что покупаю. Я полагаю, она была похищена у бедных евреев или же найдена в местах их недавнего пребывания. В этой книге на втором листе автор поместил слова утешения своему народу, советуя ему избегать всяческих зол, в особенности идолопоклонства, а также терпеливо и кротко ожидать прихода Мессии, который одержит победу над всеми земными царями и будет править своим народом в вечной славе. Без сомнения, автором был очень мудрый и понимающий человек. Начиная с третьего листа и далее, чтобы помочь своему подневольному народу платить дань римскому императору и для других целей, о которых я говорить не буду, он в простых словах учил трансмутации металлов; на полях помещались изображения сосудов, которые были окрашены в соответствующие цвета, а также многое другое — все, за исключением исходного материала, о котором он не сказал ни слова, но только лишь на четвёртом и пятом листах он изобразил его и раскрасил с большой ловкостью и мастерством. Потому что хотя материал этот и был хорошо и понятно изображён и раскрашен, всё же никакой человек не мог понять рисунок, не будучи хорошо осведомлён в еврейской каббалистической традиции и не читая соответствующих книг. Итак, четвёртый и пятый листы не содержали текста и были покрыты прекрасными цветными изображениями и подобными вещами, так как книга эта весьма изысканна. Прежде всего автор нарисовал молодого человека, ступни которого украшали крылья, а в руке он сжимал жезл, обвитый двумя змеями; жезлом этим он стучал по крылатому шлему, покрывавшему его голову. По моему скромному мнению, человек этот напоминал языческого бога Меркурия. Навстречу ему спешил, распахнув крылья, могучий старик, на голове которого располагались часы, а в руке он держал косу, подобно фигуре смерти, и косой этой грозил отсечь ноги Меркурию.

На другой стороне четвёртого листа был нарисован прекрасный цветок, росший на вершине довольно высокой горы и немилосердно раскачиваемый Аквилоном. Его стебель был синего цвета, бутоны красные и белые, а листья сияли, подобно тончайшим золотым пластинам; вокруг цветка располагались Аквилоновы драконы и грифоны, устроившие там свои гнёзда и жилища. На пятом листе изображался розовый куст, цветущий посреди красивого сада; поднимаясь вверх, он обвивал полый ствол старого дуба. У его подножия бил фонтан; истекающая из него белоснежная вода, прежде чем устремиться в глубины земли, проходила сквозь руки огромного числа людей, которые изрыли весь сад в поисках этой самой воды, но не видели её, поскольку были слепы, за исключением тех немногих, кто обратил внимание на вес в руках.

На второй стороне пятого листа был изображён король с коротким и мощным мечом в руках, по приказу которого и в его присутствии солдаты умерщвляли множество грудных младенцев; матери их рыдали тут же, у ног неумолимых палачей. Кровь убитых детей другие солдаты собирали и помещали в большой сосуд, в который спустились светила небесные, солнце и луна, чтобы принять ванну. Поскольку эта сцена в большой мере отражает избиение невинных младенцев царём Иродом, а я узнал Искусство по большей части благодаря этой книге, я решил поместить иероглифические символы тайной науки именно на кладбище Невинных.

Вот всё, что содержалось на первых пяти листах. Я ни в коей мере не могу представить написанное на прекрасной и понятной латыни на остальных страницах книги, ибо Господь покарает меня, поскольку если представить себе, что все жители Земли имеют одну-единственную голову, поступок этот был бы сравним с попыткой отрубить её одним ударом. Итак, имея у себя эту чудесную книгу, и ночью и днём я только и делал, что изучал её, старательно постигая описанные в ней операции, но мне было неведомо, какую материю следует брать за исходную; из-за этого я часто предавался грусти и вздыхал, оставаясь наедине с собой. Моя жена, Пернелла, которую я любил как самого себя и с которой мы тогда только недавно поженились, была весьма удивлена моим поведением, утешала меня, как могла, искренне интересуясь, каким образом она могла бы избавить меня от этой напасти. Я не смог удержать язык за зубами и рассказал ей всё, а также показал книгу, увидев которую она в тот же миг полюбила её не меньше, чем я, и в дальнейшем находила огромное удовольствие в рассматривании гравюр, рисунков и инкрустаций, коими была украшена книга. К тому же мне служила большим утешением возможность поговорить с женой и обсудить, каким образом следует интерпретировать изображённые в книге символы.

В конце концов прямо в своём доме я изобразил как можно ближе к оригиналу все фигуры, нарисованные на четвёртом и пятом листах, и затем показывал копии многим книжным людям Парижа, но они понимали в них ни граном больше, чем я. Я объяснял им, что эти изображения были найдены в книге, посвящённой Камню философов, но большая часть моих гостей подшучивали надо мной и благословенным Камнем, пока мне не встретился некий мэтр Ансольм, имеющий диплом в области медицины и знающий эту науку весьма хорошо. Он выразил огромное желание увидёть мою книгу, и не было в мире ничего, чего бы он не был готов сделать ради этого, но я всегда твердил ему, что книги у меня нет, и только лишь на словах подробно описал ему изложенный в ней метод. Он сказал, что первая картина изображает всепожирающее время и, в соответствии с количеством заполненных страниц, шесть лет уходит на завершение Камня, после чего следует перевернуть часы и завершить нагревание. И когда я сказал ему, что это было изображено только с целью описания первичного агента (так было указано в книге), он ответил, что нагревание в течение шести лет, должно быть, является вторичным агентом. Он также подтвердил, что первичный агент был там изображён и что, конечно, это белая и тяжёлая вода, которая, несомненно, является, ртутью, каковую представленные на картине люди не смогли ни зафиксировать, ни отрезать ей ноги, то есть лишить летучести, и что только при помощи долгой варки в чистейшей крови младенцев можно заставить эту ртуть соединиться с золотом и серебром и превратиться вместе с ними сначала в растение, подобное изображённому в книге, а впоследствии, пройдя через разложение, в змей, которые, будучи высушенными и выжаренными на огне, могут быть редуцированы в порошок, а он и есть Камень.

Вышеизложенное послужило причиной тому, что в течение двадцати одного года, прошедшего с момента знакомства с Ансольмом, я провёл тысячи нагреваний (но никогда с кровью, поскольку это было бы преступно и отвратительно). К тому же я нашёл в книге, что философы называли кровью минеральный дух, присутствующий в металлах, в основном в Солнце, Луне и Меркурии, к соединению которых я всегда стремился; к тому же интерпретации Ансольма производили на меня впечатление скорее хитроумных, нежели правдивых. Так, не наблюдая в своей работе признаков описанных в книге этапов, я вынужден был каждый раз начинать всё заново. В конце концов, потеряв всякую надежду когда-либо понять истинное значение фигур, я поклялся Господу и святому Иакову Галисийскому, что отправлюсь на поиски иудея духовного звания, из тех, кто служит в синагогах Испании, который бы смог помочь мне в этом деле.

Итак, получив согласие Пернеллы и взяв с собой выдержки из книги, а также накидку и посох пилигрима, другими словами — в соответствии с тем, как я изобразил себя на упомянутой арке вместе с Иероглифическими фигурами, на кладбище Невинных, где я также изобразил по обе стороны стены процессию, порядок которой представляет все цвета Камня, от начала и до конца, и надпись на французском, гласящую:

Сия процессия радует Господа,

Если осуществляется с истинной верой.

Надпись эта представляет собой начало книги царя Геракла, которая называется книгой радуги и описывает цвета Камня. В ней говорится: «Operis procession multum Naturae placet, e. t. c.»^[236] (надпись эту я поместил для мудрых книжников, которые уловят аллюзию). Итак, снарядившись описанным образом, я отправился в путь. Преодолев немалое расстояние, я достиг Монжуа, а затем и Сантьяго и, таким образом, с Божией помощью исполнил свой обет. На обратном пути, остановившись в Леоне, я встретился с неким купцом из Болоньи, который, в свою очередь, познакомил меня с врачом, евреем по национальности, но христианином по вере, остановившемся в упомянутом Леоне; он был весьма высококвалифицирован во многих сложных науках, и звали его мэтр Канчес. Как только я показал ему фигуры, которые были у меня с собой, он немедленно стал расспрашивать о судьбе книги, из которой они были скопированы, не скрывая своей радости и удивления. Я ответил ему на латыни, на языке, который был понятен нам обоим, что у меня есть самые хорошие новости касательно этой книги и я ищу человека, который мог бы расшифровать её тайные символы. Не медля ни минуты, он с большим воодушевлением и подъёмом стал разъяснять всё с самого начала. Итак, избегая чрезмерного многословия, скажу лишь, что он был весьма удовлетворён новостью, которую я сообщил ему о местонахождении манускрипта, а я в свою очередь с удовлетворением слушал его разъяснения (конечно же, он многое знал об этой книге, но лишь как о вещи, по его мнению, безвозвратно утерянной). Мы продолжили наше путешествие, направившись из Леона в Овьедо, а затем в Сансон, где пересели на морской транспорт, чтобы добраться до Франции.

Наш вояж был вполне счастливым, и к моменту возвращения во французское королевство мой спутник весьма достоверно интерпретировал большую часть моих фигур, где, как оказалось, даже в самых малых и незначительных вещах скрываются большие тайны (что я нашёл весьма замечательным); однако, когда мы достигли Орлеана, этот ученый человек тяжело заболел, его окончательно замучила рвота, преследовавшая мэтра ещё с того момента, когда он почувствовал признаки морской болезни во время нашего плавания; он опасался, что я оставлю его одного, причём опасения его были столь сильны, что он не мог более ни о чём думать. Хотя я всегда был рядом, он непрестанно просил меня не покидать его; в конце концов он умер на исходе седьмого дня болезни, что ввергло меня в несказанную печаль. Я похоронил его, как мог, в церкви Сен-Круа в Орлеане, где он покоится до сих пор. Да примет Господь его душу, ибо он умер добрым христианином. Конечно же, если смерть мне не помешает, я буду выплачивать этой церкви небольшую ренту, чтобы за упокой души мэтра Канчеса там служили ежедневную мессу.

Тот, кому хотелось бы увидёть моё возвращение и радость Пернеллы, может лицезреть нас обоих в городе Париже, над входом в церковь Сен-Жак-де-ла-Бушери, где мы изображены подле моего дома: я у ног святого Иакова Галисийского, воздающий ему хвалу, и Пернелла, воздевшая руки к святому Иоанну, которого она часто призывала. Итак, милостью Божией и при содействии Пречистой Пресвятой Девы, а также благословенных святых Иакова и Иоанна, я узнал всё, что я желал, то есть изначальные принципы Делания, но всё же не Первое приготовление, которое является одной из самых трудных вещей на свете. Но в конце концов я справился и с этим, после почти трёх лет проб и ошибок, в течение которых я только и делал, что учился и трудился, в точности, как вы видите это на вышеописанной арке (там, где я поместил меж двух её колонн изображение процессии, под святыми Иоанном и Иаковом), на которой я запечатлён молящимся Господу, с чётками в руках, внимательно читающим книгу, обдумывающим слова философов, а затем проделывающим различные операции, которые были измыслены мной на основании их слов. Наконец я нашёл то, что искал, я узнал это сразу же по сильному запаху. Имея нужное вещество, я успешно завершил магистерий, потому что, зная приготовление первичных агентов и следуя каждой букве моей книги, я не мог потерпеть неудачу, даже если бы захотел.

Итак, я в первый раз совершил проекцию, используя ртуть, полфунта которой или около того я превратил в чистое серебро, лучшее, чем то, что добывают в шахтах, я сам проверял пробу, причём неоднократно. Произошло это 17 января, в понедельник, около полудня, в моём доме; при этом присутствовала только Пернелла; был год от спасения человечества одна тысяча триста восемьдесят второй. В дальнейшем, следуя в точности рекомендациям моей книги, я совершил проекцию красного камня на примерно такое же количество ртути, опять в присутствии лишь Пернеллы, в том же месте, 25 апреля того же года; металл превратился почти в равное количество чистого золота, несомненно лучшего качества, чем обычное, более мягкого и ковкого.

Я описываю всё как было: я проделал это троекратно при содействии Пернеллы, которая научилась разбираться в этом деле не хуже, чем я, потому что помогала мне во всех операциях, и, если бы она вдруг захотела самостоятельно повторить магистерий, она, без сомнений, добилась бы цели. Одного успешного завершения Делания, конечно, достаточно, но я испытывал огромное удовольствие, наблюдая в философском сосуде чудесные дела Природы. Дабы дать понять, что я совершил магистерий трижды, я изобразил на упомянутой арке (только для тех, кто сможет узнать их) три печи, сходные с теми, какие используются для наших операций.

Долгое время я боялся, что Пернелла не сможет скрыть своей неуемной радости и блаженства, которые вполне были сравнимы с моими, и проболтается своим родителям о нашем великом сокровище, потому что большая радость ослабляет разум ничуть не меньше, чем большое горе; но Божие благословение одарило меня счастьем иметь жену не только целомудренную, но и умную. Она, обладая здравым смыслом, и поступки совершала с ним сообразующиеся, будучи скромной и сдержанной гораздо более других женщин.Кроме того, она была очень набожна; посему, не имея детей и будучи уже в летах, она, как и я, всё чаще думала о Боге и делах богоугодных.

К моменту, когда я сел писать эти комментарии на исходе 1413 года, после кончины моей верной супруги, о которой буду скорбеть во все дни отпущенной мне жизни, мы с ней основали и поддержали денежными средствами четырнадцать больниц в нашем городе Париже; построили, начиная с основания, три церкви, помогли деньгами и ценными дарами семи другим церквам, привели в порядок прилегающие к ним кладбища, не считая того, что мы сделали в Болонье (а сделано там ничуть не меньше). Я не говорю о том, как мы помогали беднякам, в особенности бедным вдовам и сиротам; я не могу назвать их фамилий и в чём именно заключалась моя помощь потому, что в этом случае не только награда моя была бы получена на земле, но и потому, что я вызвал бы неудовольствие этих достойных людей (коих благословил Господь), а этого мне хотелось бы менее всего.

Построив все эти церкви, больницы и кладбища в нашем городе, я решил достоверно изобразить на четвёртой арке кладбища Невинных, если войти в него через большие ворота на улице Сен-Дени и свернуть направо, наиболее важные секреты Искусства, всё же скрыв их под покровом иероглифических фигур, повторяющих те, что встретились мне в богато украшенной книге Авраама Еврея, которые позволяют представить две вещи вместо одной, в зависимости от способностей и знаний наблюдателя: во-первых, несомненно, мистерии нашего грядущего Воскресения в день Суда и пришествия Господа Иисуса (да проявит Он свою милость), то есть вполне подходящий сюжет для места упокоения, и, во-вторых, для интересующихся натурфилософией все основные принципы и операции Великого Делания. Эти иероглифические фигуры служат своего рода двумя стезями, ведущими в жизнь небесную; один путь, более открытый, учит святым мистериям нашего спасения (как я покажу это в дальнейшем), другой же учит людей пониманию того, чем является Камень, то есть учит истинному Деланию, которое, будучи завершённым, меняет человека в лучшую сторону, уничтожая в нём корень всякого греха (каковой есть алчность), делая его щедрым, кротким, набожным, религиозным, богобоязненным, и насколько плох он был до этого, настолько теперь поразят его милость и доброта, переданные ему Господом, а также дела его чудесные и непревзойдённые.

Таковы причины, побудившие меня поместить изображения именно таким образом, именно в этом месте, на кладбище, поскольку если уж человеку выпадет счастье завоевать это бесценное сокровище и он станет обладателем золотого руна, то он поступит так же, как я, и не станет дар Божий зарывать в землю, покупая поместья и умножая имущество, каковые есть тщета мира, но, напротив, станет трудиться на благо своих ближних и будет помнить, что он нашёл разгадку этой тайны среди праха, которым и сам вскорости станет, и что по окончании этой преходящей жизни он должен будет дать ответ перед справедливым и грозным Судьёй, который не упустит ни одного слова, произнесённого всуе или в порыве тщеславия. Тот же, кто хорошо взвесит мои слова, хорошенько изучит и поймёт мои фигуры (зная, кроме того, первичные принципы и первичные агенты, потому что среди этих фигур и комментариев к ним он не найдёт их описания) и завершит к славе Божией магистерий Гермеса, пусть не забывает Католическую церковь, Апостолическую и Римскую, а также другие церкви, кладбища и больницы, в особенности же церковь Невинных в нашем городе, на кладбище которой можно увидёть изображёнными доказательства истинности доктрины; кошелёк его втайне всегда должен быть открыт для бедных, отчаявшихся, беззащитных вдов и покинутых сирот. Да будет так.

Глоссарий

Аблюция (омовение) — процесс промывания или обмывания твёрдой субстанции жидкой — обычно водой.

Адепт — добившийся успеха алхимик, то есть тот, кому удалось создать Философский камень.

Алхимик — тот, кто взыскует Камня.

Алембик — верхняя часть, или «голова» перегонного куба; также известна как лимбек, или навершие, из-за своего сходства со шлемом. Алембик часто ошибочно используют для обозначения всего куба в целом. (См. также реторта.)

Алкагест — универсальный растворитель; термин введён в оборот Парацельсом.

Алудель — глиняный сосуд в форме груши, открытый с обоих концов; используется как конденсатор в процессе сублимации.

Андрогин — prima material, содержащая «мужские» и «женские» элементы; соль Тайного огня, обладающая двойной природой; также «гермафродит», символ завершения Великого Делания и его результата — достижения статуса адепта или Совершенного Существа. (См. также ребис.)

Атанор — жаровня, иногда рассматриваемая как инкубатор. Упоминается, когда речь идёт о мягком или умеренном нагревании, а также «курятнике».

Аурипигмент — серный мышьяк, жёлтая мышьяковая обманка.

Бальнео — ванна или баня из воды, песка, золы и так далее, на которой нагреваются реагенты.

Великое Делание — сам процесс практики от начала и до конца; также используется в магии и мистицизме для обозначения завершения великого духовного или философского поиска.

Венера — медь.

Винный камень — или кремортартар; представляет собой твёрдый осадок виннокислого калия, в виде корки выпадающий на стенках винных бочек.

Вода — в алхимии — любая жидкость.

Гермафродит — см. андрогин.

Герметический, герметичный — относящийся к Гермесу Трисмегисту; также используется для обозначения плотно закрытого сосуда.

Дуб — дерево; один из компонентов Тайного огня, как считается, экстрагируется из дубовых угольев.

Дракон — обычно служит для обозначения «философской серы», но также используется с названием того или иного цвета для описания различных субстанций и стадий Делания.

Зелёный лев — начальная стадия Делания; одно из обозначений Первоматерии; растворитель.

Земля — по большому счёту любая твёрдая материя; в словосочетании «наша земля» обозначает Первоматерию.

Золото — обычное золото, но также алхимическое золото, то есть любой металл, прошедший трансмутацию; «Философское золото» обычно указывает на Первоматерию или на один из её компонентов; также иногда указывает на серу в составе Первоматерии. Aurum potabile — питьевое золото в виде тинктуры для терапевтического применения.

Квинтэссенция — буквально, пятая выжимка, или эссенция; высшее состояние вещества, аналогичное оккультным представлениям об Эфире, или Акаше (см. главу «Последняя тайна»). В алхимии также может обозначать металлический принцип после диссолюции (растворения), а также стадию рубедо Великого Делания, или красное вещество, получаемое в процессе или после кокции (варки).

Керация — смягчение твёрдого материала с целью перевести его в восковидное или жидкое состояние.

Кермес — разновидность дуба, дуб кермесоносный (quercus coccifera), в алхимии обозначает кермезит (сероокись сурьмы), который сродни сурьме.

Киноварь — сульфид ртути.

Когобация — повторное замачивание или заливание осадка дистиллята жидкостью, за которым следует новая дистилляция.

Кокция — варка.

Компост — смесь, находящаяся в Философском яйце, или круглом стеклянном сосуде.

Королева — аналогична серебру или луне. Белая королева означает стадию альбедо Великого Делания.

Король — аналогичен золоту, солнцу и сере; Красный Король означает рубедо, или стадию покраснения в процессе возрождения материи.

Крослет — тигель.

Купание короля (ванна короля) — жидкость, состоящая из «молока девственницы» и «философской ртути», в которую погружается Первоматерия на стадии ребиса.

Купель — маленькая неглубокая чаша или блюдо из пористого или неплавкого материала.

Купеляция — нагревание купели в потоке воздуха, как при аффинаже (очистке) золота и серебра.

Купорос — буквально блестящая кристаллическая материя, такая как белый купорос (сульфат цинка), зелёный купорос (сульфат железа) или синий купорос (сульфат меди); алхимики же подразумевали под ним философский растворитель (как, например, Василий Валентин) или использовали это слово (vitriol) в качестве шифра, составленного из первых букв фразы: Visita Interiora Terrae Rectificando Inventes Occultum Lapidem («Погрузись в глубь земли и через очищение обретёшь тайный камень»).

Луна — серебро; при употреблении совместно с солнцем может обозначать ртуть, или одно из двух начал, присутствующих в Первоматерии.

Луна философов — серебро философов: чистый живой алхимический дух серебра — очищенная эссенция Жара и Влаги.

Лунник — гроздовник полулунный (Botrychium lunara), также известный в алхимии как мартагон, или лилия кудреватая (Lilium martagon).

Магнезия — широко используемый термин, обозначающий некоторые субстанции минерального происхождения, в том числе пирита (серного и железного колчедана), магнитного железняка, пиролюзита (перекиси марганца) и, возможно, даже самой магнезии.

Марказит — пирит.

Марс — железо.

Мартагон — см. лунник.

Мастика — цемент, используемый для замазывания горлышек сосудов и герметизации сочленений лабораторного оборудования.

Меркурий — ртуть. «Наш меркурий» может обозначать, практически, всё, что угодно — от ртути, содержащейся в Первоматерии, до философской ртути, то есть соли, экстрагированной из Первоматерии посредством воздействия на неё Тайного огня. Ртуть философов, с другой стороны, означает женское начало, присутствующее в Первоматерии.

Мизерион — растение вида «волчье лыко», или «волчеягодник обыкновенный» (Daphne mezereum).

Молоко девственницы — соль, получаемая посредством воздействия Майской росы. (См. главу «Практика».)

Мультипликация — умножение; часто используется для обозначения трансмутации, но также и для концентрации силы Камня на завершающей стадии Делания, на которой требуется многократное повторение процесса.

Мышьяк (arsenic) — в текстах ранее XVI века обозначал «соль философов».

Навершие — см. алембик.

Огонь — принцип жара в состоянии материи.

Орёл — символ сублимации.

Панацея — универсальное лекарство, получаемое при помощи Камня.

Пеликан — пузатый циркуляционный сосуд с двумя ручками, используемый для продолжительной дистилляции.

Первоматерия — первичное вещество, которое алхимик должен найти, прежде чем приступать к Великому Деланию. (См. главу «Практика».)

Пирит — железный колчедан, естественный сульфид железа.

Проекция — трансмутация; осуществляется посредством небольшого количества Философского камня в порошкообразной форме, помещённого в восковую или бумажную оболочку и погружаемого в расплавленный металл, который предназначается к трансмутации.

Ребис — вещество, обладающее двойной природой и получаемое после прохождения первых двух стадий Делания; на третьей стадии ребис варится в Философском яйце.

Регимен — одна из семи степеней нагревания Философского яйца во время кокции. Термин введён в оборот Филалетом.

Реторта — нижняя часть перегонного куба, сделанная из глины или стекла; иногда называется также тыквой.

Роса майская — роса, собранная в марте и апреле для использования в мае.

Ртуть философов — женское начало Первоматерии.

Сатурн — свинец.

Селитра — нитрат калия, азотнокислый калий KNO3.

Сера философов — мужское начало Первоматерии.

Солнце — золото. При употреблении совместно с луной, два этих термина обозначают соединение серы и ртути, двух компонентов Первоматерии.

Солнце философов — золото философов: чистый живой алхимический дух золота — очищенная эссенция Жара и Сухости.

Соль философов — средство, при помощи которого сера соединяется с ртутью философов. (Садуль отмечает, что до Василия Валентина и Парацельса эту соль часто называли мышьяком или не упоминали вообще.)

Солюция — растворение; процесс растворения твёрдой материи в жидкой.

Спагирика — приготовление лекарств посредством алхимических процессов.

Стибнит — антимонит, блеклая сурьмяная руда.

Сублимация — трансформация твёрдой материи — в летучую без прохождения жидкой стадии, за которой следует конденсация газообразной материи в жидкую на холодной поверхности.

Сухая вода — Тайный огонь, или «философская ртуть».

Тайный огонь — двойная соль, приготовляемая алхимиком; также известна как «первичный агент». (См. главу «Практика».)

Универсальное лекарство — Философский камень, измельчённый в порошок, растворённый и принимаемый в медицинских целях в виде тинктуры или масла, также известен как панацея. Если Делание доведено лишь до стадии альбедо, или побеления, получается менее сильное лекарство.

Универсальный растворитель — также алкагест; жидкий растворитель, используемый на всех трёх стадиях Великого Делания. Термин не обозначает буквально вещество, могущее растворить всё и вся, как иногда считается; иначе его просто не в чем было бы хранить.

Уроборос — змея, кусающая себя за хвост; символ бесконечности, вечности и циклической природы Великого Делания.

Фиксация — процесс закрепления летучего вещества, то есть перевода его из летучего состояния в плотное либо жидкое.

Философская ртуть — соль, получаемая из Первоматерии посредством воздействия на неё Тайного огня.

Хальмоза — стекольная пена, окалина от расплавленного стекла.

Хаос — Первоматерия в сыром, необработанном состоянии.

Чёрный дракон — символ стадии нигредо; смерть, распад, гниение.

Эликсир — эликсир жизни, получаемый из Философского камня в порошкообразной форме; также жидкое масло, получаемое из металлов и растений и используемое в дальнейшем в терапевтических целях в гомеопатической дозировке.

Юпитер — олово.

Яйцо — обычно Философское яйцо, стеклянный сосуд, в котором происходит окончательная варка (кокция) философских субстанций.

Яйцо грифона — ещё одна аллюзия на стеклянный сосуд в форме яйца; грифон, полулев-полуорёл, символизирует соединение летучего и фиксированного начал в двойной природе ртути.

Aqua regia — царская водка; азотная кислота (aqua fortis) в сочетании с соляной кислотой (spiritus salis); носит такое название, поскольку растворяет золото. Была известна ещё арабским алхимикам. Глаубер приготовил её путём дистилляции обычной поваренной соли с азотной кислотой.

Aqua vitae — водка, спирт, разбавленный водой и сконцентрированный посредством одной или нескольких дистилляций.

Argent-vive — ртуть, живое серебро, или меркурий; серебро в «живой», или подвижной, форме.

Calx-vive — негашёная известь.

Prima materia — см. Первоматерия.

Luna philosophorum — см. Луна философов.

Sol philosophorum — см. Солнце философов.

«Solve et coagula» — девиз, суммирующий основные процессы Великого Делания — растворение и сгущение. Плотная материя растворяется, а летучая сгущается.

Библиография и руководство к дальнейшему чтению по данной теме

Ahmed, Rollo: The Black Art, (John Long, 1936).

Albertus, Frater: The Alchemists Handbook, (Samuel Weiser Inc., New York, 1976).

The Alchemist of the Rocky Mountains, (Paracelsus Research Sociaety, Salt Lake City, 1976).

Alien, Paul M: (editor) A Christian Rosencreutz Anthology, (Rudolf Steiner Publications, New York, 1970).

Ambelain, Robert: Jean-Julien Champagne, alias Fulcanelli: Dossier Fulcanelli, (Les Cahiers de la Tour Saint-Jacques, No. 9, Paris, 1962).

Atwood, Mary Anne: A Suggestive Inquiry into the Hermetic Mystery, (William Tait, Belfast, 1918).

Avalon, Arthur: (Sir John Woodroffe) The Serpent Power, (Ganesh & Co. Ltd., Madras, 1918).

Barbault, Armand: Gold of a Thousand Mornings, (Neville Spearman Lt, 1975).

Barrett, Francis: The Magus, (Lackington, Allen & Co., London, 1801).

Blavatsky, H. P.: Isis Unveiled, 2 vols, (The Theosophical Publishing Society, London, 1877).

The Secret doctrine, 2 vols, (The theosophical Publishing Society, 1888).

The Key to Theosophy, (The theosophical Publishing Society, 1890).

Studies in Occultism, (Sphere Books Ltd., 1974).

Bonus, Petrus of Ferrara: The New Pearl of Great Price, 1894, (reprint: Arno Press, New York, 1974).

Bromage, Louis: The Occult Arts of Ancient Egypt, (Aquarian Press, 1960).

Brunton, Dr. Paul: The Secret Path, (Rider & Co., n. d.).

The Hidden Teaching Beyond Yoga, (Rider & Co., 1969).

A Search in Secret India, (Rider and Co., 1970).

Budge, Sir E. A. Wallis: Egyptian Magic, (Routledge & Kegan Paul, 1975).

The Book of the Dead, (Routledge & Kegan Paul, 1974).

Bulwer Lytton, Edward: A Strange Story, (Routledge, 1893).

Burckhardt, Titus: Alchemy, (Stuart & Watkins, 1967).

Burland, C. A.: The Arts of the alchemists, (Weidenfeld, 1967).

Butler, E. M.: The Myth of the Magus, (Macmillan, 1968).

Cammell, C. R.: Heart of Scotland, (Robert Hale, 1956).

Campbell, Joseph: The Masks of God: Primitive Mythology, Occidental Mythology, Oriental Mythology, vols 1–3, (Souvenir Press Ltd., 1973–1974).

Canseliet, Eugene: L'Alchimie Expliquee sur ses Textes Classiques, (Jean-Jacques Pauvert, Paris, 1972).

Carpentier, Louis: The Mysteries of Chartres Cathedral, (Thorsons Publishers, Wellingborough, Northants, 1972).

Cavaliero, Roderick: The Last of the Crusaders, (Hollis & Carter, 1960).

Cavendish, Richard: The Black Arts, (Routledge & Kegan Paul Ltd., 1967).

(editor) Man, Myth and Magic, 7 vols. (Purnell, 1970–1972).

Chambers, John (trans.): The Divine Pymander and Other Writings of Hermes Trismegistus, (Samuel Weiser Inc., New York, 1975).

Chikashige, M: Alchemy and Other Achievements of the Ancient Orient, (Tokyo, 1936).

Cockren, Archibald: Alchemy Rediscovered and Restored, (Rider & Co., 1940).

Colquhoun, Ithell: Sword of Wisdom, (Neville Spearman Ltd., 1975).

Cooper-Oakley, Isabel: The Count of Sain-Germain, (monograph, limited edition, Milan, 1912).

Cowen, Painton: Rose Windows, (Thames & Hudson, 1979).

Crow, W. В.: A History of Magic, Witchcraft and Occultism, (Aquarian Press, 1968).

Crowley, Aleister: Magick, (Routledge & Kegan Paul Ltd., 1973).

The Magical Record of the Beast 666, (Gerald Deckworth & Co. Ltd., 1972).

The Magical Diaries of Aleister Crowley, (Neville Spearman Ltd., 1979).

Magical and Philosophical Commentaries on the Book of the Law, (ed. Symonds & Grant, 93 Publishing, Montreal, 1974).

Gems from the Equinox, (ed. Regardie, Llewellyn Publications Ltd., St. Paul, Minnesota, 1974).

Magick Without Tears, (ed. Regardie, Llewellyn Publications Ltd., St. Paul, Minnesota, 1973).

The Confessions of Aleister Crowley, (ed. Symonds & Grant, Jonathan Cape Ltd., 1969).

The Book of Thoth, (Samuel Weiser Inc., New York, 1969).

777 and Other Qabalictic Writings, (Samuel Weiser Inc., New York, 1977).

Daraul, Arkon: Witches and Sorcerers, (Frederick Muller Ltd., 1961).

Secret Societies, (Frederick Muller Ltd., 1961).

De Rola, Stanislas Klossowski: Alchemy: the Secret Art, (Thames & Hudson, 1973).

Eliade, Mircea: The Forge and the Crucible, (Rider & Co., 1962).

Evans, Sebastian: (trans.) The High History of the Holy Grail, (James Clarke & Co. Ltd., Cambridge, 1969).

Evans-Wentz, W. Y.: The Tibetan Book of the Dead, (Oxford University Press, 1927).

Fortune, Dion: (Violet M. Firth), The Mystical Qabalah, (Ernest Benn Ltd., 1958).

Psychic Self-Defence, (Aquarian Press, Wellingborough, Northants, 1957).

Sane Occultism, (Aquarian Press, Wellingborough, Northants, 1972).

The Training and Work of an Initiate, (Aquarian Press, Wellingborough, Northants, 1978).

Fulcanelli: Le Mystere des Cathedrales, (Neville Spearman Ltd.,

1971).

Les Demeures Philosophales, (2 vols., Jean-Jacques Pauvert, Paris, 1964).

Grant, Kenneth: The Magical Revival, (Frederick Muller Ltd.,

1972).

Aleister Crowley and The Hidden God, (Frederick Muller Ltd.,

1973).

Cults of the Shadow, (Frederick Muller Ltd., 1975).

Nightside of Eden, (Frederick Muller Ltd., 1976).

Gray, R. D.: Goethe the Alchemist, (Cambridge University Press, 1952).

Gurdjieff, G. I.: All and Everything (First Series), or Beelzebub's Tales to his Grandson, (Routledge & Kegan Paul Ltd., 1963).

All and Everything (Second Series), Meetings With Remarcable Men, (Routledge & Kegan Paul Ltd., 1963).

Hall, Manly P.: An Encyclopaedic Outline of Masonic, Hermetic, Qabbalistic and Rosicrucian Symbolical Philosophy, (Philosophical Research Society, Los Angeles, 1928; reprinted 1977).

Orders of the Great Work: Alchemy, (Philosophical Research Society, Los Angeles, 1949 and 1976).

Orders of the Quest: The Holy Grail, (Philosophical Research Society, Los Angeles, 1949 and 1976).

Freemasonry of the Ancient Egyptians, (Philosophical Research Society, Los Angeles, n. d.).

Hitchcock, Gen. Ethan Alien: Alchemy and the Alchemists, (Philosophical Research Society, Los Angeles, 1928; reprinted facsimile of 1877 edition).

Holmyard, E. J.: Alchemy, (Penguin Books, 1957).

Hopkins, John Arthur: Alchemy, Child of Greek Philosophy, (Columbia University Press, New York, 1934).

Iamblicus: (trans. Thomas Taylor), On the Mysteries of the Egyptians, Chaldeans and Assyrrians, (Stuart & Watkins Ltd., 1968).

Jacobi, Jolande: Paracelsus: Selected Writings, (Routledge & Kegan Paul Ltd., 1951).

Johnson, Ken: The Ancient Magic of the Pyramids, (Corgi Books, 1978).

Johnson, Obed Simon: A Study of Chinese Alchemy, (The Commercial Press, Shanghai, China, 1928; Arno Press, New York, 1974).

Jung, C. G.: Psychology and Alchemy, Collected Works, vol. 13, (Routledge & Kegan Paul Ltd., 1968).

Alchemical Studies, Collected Works, vol. 13, (Routledge & Kegan Paul Ltd., 1968).

Mysterium Coniunctionis, Collected Works, vol. 14, 2nd edition (Routledge & Kegan Paul Ltd., 1970).

Jungk, Robert: Brighter Than a Thousand Suns, (Penguin Books, 1958).

King, E. J.: The Knights of St. John in the British Empire, (St. John's Gate, London, 1934).

King, Francis: Ritual Magic in England, (Neville Spearman Ltd., 1970).

(editor) Astral Projection, Ritual Magic and Alchemy, (Neville Spearman Ltd., 1971).

Krishna, Gopi: Kundalini, (Robinson & Watkins Ltd., 1971).

Lapidus: In Pursuit of Gold, (Neville Spearman Ltd., 1976).

Lehmann, Rosamond: My Dear Alexias, (Neville Spearman Ltd., 1978).

Levi, Eliphas: The History of Magic, (Rider & Co., 1957).

Transcendental Magic, (Rider & Co., 1957).

The Key of the Mysteries, (Rider & Co., 1957).

Lewis, H. Spenser: Rosicrucian Questions and Answers with complete history of the Rosicrucian Order, (Supreme Grand Lodge of AMORC, San Jose, Calif., 1954).

Lindsay, Jack: The Origins of Alchemy in Graeco-Roman Egypt, (Frederick Muller Ltd., 1970).

MacLean, Adam: (editor), The Hermetic Journal (Issues 1–5, 1978–1979; 12 Antigua street, Edinburgh I, Scotland).

The Spiritual Science of Alchemy, Megalitic Research Publications Edinburgh, 1978). (See also Magnum Opus Sourseworks: lists from above addresses.)

Matarasso, Pauline: (trans.) The Quest of the Holy Grail, (Penguin Classics, 1977).

Mathers, Samuel Liddell MacGregor: The Kabbalah Unveiled, (Routledge & Kegan Paul Ltd., 1975).

Mossiker, Frances: The Queen's Necklace, (Victor Gollancz Ltd., 1961).

Ouspensky, P. D.: In Search of the Miraculous, (Routledge & Kegan Paul Ltd., 1950).

The Fourth Way, (Routledge & Kegan Paul Ltd., 1957).

A New Model of the Universe, (Routledge & Kegan Paul Ltd., 1931).

Tertium Organum, (Routledge & Kegan Paul Ltd., 1921).

Pachter, Henry M.: Paracelsus, (Henry Schuman, n. d.).

Papus: (Dr. Gerard Encausse), The Qabalah, (Thorsons Publishers Ltd., Wellingborough, Northants, 1977).

The Tarot of the Bohemians, (Wiltshire Book Co., Hollywood, Calif., 1978).

Pauwels, Louis & Bergier, Jacques: The Dawn of Magic (Anthony Gibbs & Phillips Ltd., 1963).

Pennick, Nigel: The Mysteries of King's College Chapel, (Thorsons Publishers Ltd., Wellingborough, Northants, 1978).

Philalethes, Eirenaeus & others: Collectanea Chemica, (Vincent Stuart Ltd., 1963).

Raphael, A: The Philosophers Stone, (Routledge & Kegan Paul Ltd., 1965).

Rawson, Philip: The Art of Tantra, (Thames & Hudson, 1973).

Read, John: Prelude to Chemistry, (G. Bell & Sons, 1936).

The Alchemist in Life, Literature & Art, (Thomas Nelspn & Sons, Ltd., 1947).

Regardie, Israel: The Philosopher's Stone (Llewellyn Publications Ltd., St. Paul, Minnesota, 1970).

The Tree of Life, (Aquarian Press, Wellingborough, Northants, 1975).

A Garden of Pomegranates, (Llewellyn Publications Ltd., St. Paul, Minnesota, 1978).

The Middle Pillar, (Llewellyn Publications Ltd., St. Paul, Minnesota, 1978).

Twelve Steps to Spiritual Enlightenment, (Samuel Weiser Inc., New York, 1975).

How to Make and Use Talismans, (Aquarian Press, Wellingborough, Northants, 1977).

The Golden Dawn, 4 vols., (Aries Press, 1937–1940).

Reyner, J. H., The Diary of a Modern Alchemist, (Neville Spearman Ltd., 1974).

Ruland, Martin the Elder: A Lexicon of Alchemy, (Watkins, 1964).

Sadoul, Jacques: Alchemists & Gold, (Neville Spearman Ltd., 1972).

Sapere Aude: (Dr. William Wynn Westcott) The Science of Alchymy, (Neptune Press, 1979).

Sassoon, George & Dale, Rodney: The Manna Machine, (Sidgwick & Jackson, 1977).

The Qabalah Decoded, (Sidgwick & Jackson, 1978).

Sayers, Dorothy L.: (trans.) Dante: The Divine Comedy, 3 vols., (Penguin Classics, 1949, 1955, 1962).

Scholem, Gershom G.: Major Trends in Jewish Mysticism, (Schocken Books Inc., New York, 1954).

Schure, Edouard: The Great Initiates, (Rudolf Steiner Publications, New York, 1976).

From Sphinx to Christ, (Rudolf Steiner Publications, New York, 1970).

Scott, Cyril: An Outline of Modern Occultism, (Routledge & Kegan Paul Ltd., 1974).

Scott, Walter (trans.) Corpus Hermeticum, 4 vols., (Oxford 1924–1936).

Shah, Idries: The Sufis, (Jonathan Cape Ltd., 1969).

Oriental Magic, (Rider & Co., 1956; Octagon Press Ltd., 1974).

Neglected Aspects of Sufi Study, (Octagon Press Ltd., 1977).

Shah, Sirdar Ikbal Ali: Occultism: Its Theory & Practice, (Rider & Co., 1952).

Silberer, Herbert: Hidden Symbolism of Alchemy and the Occult Arts, (Dover Books Inc., New York, 1971).

Taylor, F. Sherwood: The Alchemists, (William Heinemann Ltd., 1952).

Thorndike, Lynn: A History of Magic and Experimental Science, 8 vols., (Macmillan Co., New York, 1923).

Trimmer, Dr. Eric: Rejuvenation, (Robert Hale, 1967).

Trowbridge, W. R. H.: Cagliostro: The Splendour & Misery of a Master of Magic, (Chapman & Hall, 1910).

Tudor Pole, Wellesley: The Silent Road, (Neville Spearman Ltd., 1960).

Waite, A. E.: Alchemical Writings, (Stuart & Watkins, 1970).

Alchemists Through the Ages, (Rudolf Steiner Publications, New York, 1970).

The Unknown Philosopher: Louis Claude de St. Martin, (Rudolf Steiner Publications, New York, 1970).

The Alchemical Writings of Edward Kelly, (James Elliot & Co., London, 1893).

The Hermetic Museum, (Robinson & Watkins, 1973).

The Turba Philosophorum, (Robinson & Watkins, 1973).

The Works of Thomas Vaughn: Mystic & Alchemist (University Books, New Jersey, 1969).

The Secret Tradition in Alchemy: Its Development & Records, (Robinson & Watkins, 1969).

The Brotherhood of the Rosy Cross, (University Books, New Jersey, 1973).

The Real History of the Rosicrucians (Rudolf Steiner Publications, New York, 1970).

The Holy Kabbalah, (University Books, New Jersey, n. d.).

Wilson, Colin: The Occult, (Hodder & Stoughton, 1971).

Mysteries, (Hodder & Stoughton, 1978).

Men of Mystery, (Star Books, 1977).

Wood Brown, the Rev. J: An Enquiry into the Life and Legend of Michael Scot, (David Douglas, Edinburgh, 1897).

Yates, Frances A: The Rosicrucian Enlightenment, (Routledge & Kegan Paul Ltd., 1972).

Примечания

1

Бержье Жак (1912–1978) — французский физик-ядерщик. С начала войны сражался в войсках сопротивления. В 1944-м был арестован и сослан в лагерь смерти Маутхаузен. После освобождения награждён высшими орденами Франции и многими иностранными орденами, в том числе и советскими. Член Нью-Йоркской академии наук. Член-учредитель Французской ассоциации научных писателей. Автор восьми книг. — Примеч. пер.

(обратно)

2

Элифас Леви (Констан Альфонс-Луи) (1810–1875) — французский оккультист и практикующий маг, бывший священник. — Примеч. пер.

(обратно)

3

Кроули Алистер (Александр Эдвард) (1875–1947) — английский оккультист, практикующий маг и писатель, некоторое время член Герметического ордена Золотой Зари. — Примеч. пер.

(обратно)

4

Спеар Остин Осман (1886–1956) — английский художник и оккультист, основатель так называемой Магии Хаоса. — Примеч. пер.

(обратно)

5

Оккультная организация, ставившая своей целью занятия церемониальной магией и духовное совершенствование. Создана в 1888 г., распалась в 1914 г. — Примеч. пер.

(обратно)

6

Орден восточных тамплиеров — основан в 1902 г. как неомасонская организация, впоследствии дистанцировавшаяся от этой традиции. С 1922 по 1947 г. Её возглавлял Алистер Кроули. Существует по сей день. — Примеч. пер.

(обратно)

7

«Поминки по Финнегану» (1939) — роман Джеймса Джойса, написанный специально для него изобретённым сложным и практически недоступным для перевода языком. — Примеч. пер.

(обратно)

8

Известная дискуссия о подлинном авторстве шекспировских пьес. Одним из претендентов на него считается английский философ Фрэнсис Бэкон (1561–1626). — Примеч. пер.

(обратно)

9

Из посвящения к поэме Дж. Г. Байрона «Дон-Жуан». — Примеч. пер.

(обратно)

10

Высшая благодать (лат.). — Примеч. пер.

(обратно)

11

Исследование этой и других, не столь убедительных, этимологии см.: Jack Lindsay, The Origins of Alchemy in Graeco-Roman Egypt, (Frederick Muller Ltd., 1970). — Примеч. авт.

(обратно)

12

Сейид — почётный титул мусульман, возводящих свою родословную к пророку Мухаммеду (у шиитов — к брату Мухаммеда, Али). — Примеч. пер.

(обратно)

13

См.: Idries Shah, The Sufis (W. H. Allen & Co., 1964; Jonathan Cape Paperback, 1969,1971). — Примеч. авт.

(обратно)

14

Болос Мендесский (также Болос-Демокрит, Псевдо-Демокрит и Демокрит Мистагог) — александрийский алхимик III в. н. э., родившийся в египетском городе Мендес. — Примеч. пер.

(обратно)

15

Collections des anciens akhimistes grecs, 3 vols., (Paris, 1888). — Примеч. авт.

(обратно)

16

Бертело Пьер Эжен Мерселен (1827–1907) — французский химик и государственный деятель. — Примеч. пер.

(обратно)

17

Зосима Панополитанский — греческий учёный, гностик, один из основателей алхимии. — Примеч. пер.

(обратно)

18

Бадж Эрнест Альфред Уоллис (1857–1934) — известный английский египтолог, ориенталист и филолог. — Примеч. пер.

(обратно)

19

Egyptian Magic (Routledge & Kegan Paul, 1972, 1975). — Примеч. авт.

(обратно)

20

Ибн-Баттута (1304–1377) — знаменитый арабский путешественник и странствующий купец, составивший подробное описание земель. — Примеч. пер.

(обратно)

21

«Создание золота Клеопатрой» и «Диалоги Клеопатры и философов», датируемые II в. н. э. — Примеч. авт.

(обратно)

22

Грейвз Роберт (1895–1985) — ирландский поэт, писатель, специалист по мифологии и теории мифа. — Примеч. пер.

(обратно)

23

Введение к «Суфизму» Идрис Шаха. — Примеч. авт.

(обратно)

24

Де Леон Моисей (Моше Бен Шем-Тов де Леон) (1250–1305) — еврейский мистик-каббалист испанского происхождения, автор книги «Зогар». — Примеч. пер.

(обратно)

25

Цит. по: Gershom G. Sholem, Major Trends in Jewish Mysticism (Schlocken Books Inc., New York, 1954). — Примеч. авт.

(обратно)

26

Введение к «Суфизму» Идрис Шаха. — Примеч. авт.

(обратно)

27

Цит. по: Idries Shah, Oriental Magic (Rider & Co., 1956; Octagon Press, 1974.) — Примеч. авт.

(обратно)

28

Там же. — Примеч. авт.

(обратно)

29

Там же. — Примеч. авт.

(обратно)

30

Аль-Худжвири (ум. между 1072 и 1076) — выдающийся персидский суфий, автор старейшего трактата по суфизму, написанного на фарси. — Примеч. пер.

(обратно)

31

Ибн Араби (1165–1240) — исламский богослов из Испании, крупнейший представитель и теоретик суфизма. — Примеч. пер.

(обратно)

32

Идрис Шах. «Суфизм». Примечание: Ибн Эль-Араби родился в 1164 г. и в течение тридцати лет учился в Испании. — Примеч. авт.

(обратно)

33

Луллий Раймонд (1235–1315) — испанский поэт, философ и миссионер. — Примеч. пер.

(обратно)

34

Бартон Ричард (Дженкинз Ричард Уолтер) (1925–1984) — британский актёр театра и кино. — Примеч. пер.

(обратно)

35

Хаммаршельд Даг (1905–1961) — шведский государственный деятель, экономист, член Шведской академии. С апреля 1953 г. Генеральный секретарь ООН. Погиб в авиационной катастрофе. — Примеч. пер.

(обратно)

36

Мария Еврейка, или Мария Пророчица, или Мириам Пророчица — женщина, жившая в III в. н. э. и считающаяся одним из основателей алхимической науки. Некоторые источники отождествляют её с Мириам-пророчицей, сестрой Моисея или с Марией Магдалиной. — Примеч. пер.

(обратно)

37

Ханиф — арабский термин, обозначающий человека, в доисламский период не придерживавшегося поли- или пантеистических взглядов и при этом не являвшегося ни христианином, ни иудеем. Доисламский монотеист. — Примеч. пер.

(обратно)

38

Копты — неарабское коренное население Египта. Коптская христианская церковь основана в VI в. и принадлежит к группе т. н. монофизитских церквей (придерживающихся учения о единой Божественной природе Христа). — Примеч. пер.

(обратно)

39

Несториане — приверженцы раннехристианского учения монаха Нестора, оформившегося в V в. Отвергают Божественную природу Христа, считая его человеком. — Примеч. пер.

(обратно)

40

В современном английском языке sophic — умный, интеллектуальный. — Примеч. пер.

(обратно)

41

Идрис Шах, указ. соч. — Примеч. авт.

(обратно)

42

Идрис Шах, указ. соч. — Примеч. авт.

(обратно)

43

«Учебник» или «Руководство» (др. — греч.) — Примеч. пер.

(обратно)

44

В исламе пророк, отождествляемый прежде всего с библейским Енохом. — Примеч. пер.

(обратно)

45

Идрис Шах. Указ. соч. — Примеч. авт.

(обратно)

46

«Ихван ас-Сафа ва хуллан ал-вафа» («Братья чистоты и друзья верности») — тайный просветительский союз, действовавший в X в. в Басре, Багдаде, Нишапуре и Самарканде. — Примеч. пер.

(обратно)

47

Хотя Идрис Шах использует именно такое написание, я предпочитаю придерживаться варианта, встречающегося у Папюса (Жерар Анкосс, известный под именем Папюс (1865–1916, известный оккультист, хиромант и астролог. — Примеч. пер.) и Макгрегора Мазерса (1845–1918, один из основоположников современной английской эзотерической школы и первых руководителей Герметического ордена Золотой Зари. — Примеч. пер.), дабы провести различие между еврейской каббалой и фонетической кабалой, о которой речь пойдёт позднее в связи с личностью Фулканелли. — Примеч. авт.

(обратно)

48

Идрис Шах. Указ. соч. — Примеч. авт.

(обратно)

49

Нелогичный вывод (пат.) — Примеч. пер.

(обратно)

50

Цит. по: Mysterium coniunctionis, collected Works Vol. 14, (Routledge & Kegan Paul, 2nd ed., 1970). — Примеч. авт.

(обратно)

51

«Горы просветления», XVI, стихи 9951–9957 рукописи. Цит. по: Idris Shah: The Sufis. — Примеч. авт.

(обратно)

52

Хаксли Олдос (1894–1963) — английский писатель, мыслитель и мистик, автор известного романа-антиутопии «О, дивный новый мир», а также эссе «Двери восприятия» и «Небо и ад». — Примеч. пер.

(обратно)

53

Юнг К. Г. Указ. соч. — Примеч. авт.

(обратно)

54

Юнг К. Г. Указ. соч. — Примеч. авт.

(обратно)

55

Campbell, Joseph, The Masks of God: Occidemntal Mythology, (Souvenir Press Ltd., 1974). — Примеч. авт.

(обратно)

56

Юнг К. Г. Указ. соч. — Примеч. авт.

(обратно)

57

«По ходу дела» (фр.). — Примеч. пер.

(обратно)

58

Идрис Шах. Указ. соч. — Примеч. авт.

(обратно)

59

Там же.

(обратно)

60

Идрис Шах. Указ. соч. — Примеч. авт.

(обратно)

61

Идрис Шах. Указ. соч. — Примеч. авт.

(обратно)

62

Daily Mail, London, Feb. 13, 1979: «How they're eavesdropping on the Beg Bang», статья Энгуса Макферсона (Angus McPherson) no следам публикации: In the Centre of Immensities, by Sir Bernard Lovell, (Hutchinson, 1979). — Примеч. авт.

(обратно)

63

См.: Fulcanelli: Master Alchemist, Le Mystere des Cathedrales, (Neville Spearman Ltd., 1971). — Примеч. авт.

(обратно)

64

Идрис Шах. Указ. соч. — Примеч. авт.

(обратно)

65

Халка — кружок учеников, образующийся вокруг духовного наставника, объединённый общим курсом обучения и совместными практиками. — Примеч. пер.

(обратно)

66

Трактат «Пир» (1304–1308), написанный, по словам самого Данте, чтобы заявить о себе как о поэте, перешедшем от воспевания куртуазной любви к философской тематике. — Примеч. пер.

(обратно)

67

J. В. Trend in The Legasy of Islam, ed. Alfred Guillaume, Oxford, 1931. — Примеч. авт.

(обратно)

68

Р. К. Hitti, History of the Arabs, London, 1946. — Примеч. авт.

(обратно)

69

Цит. по: Orders of the Quest: The Holy Grail, (Philosophical Research Society, Los Angeles, Calif., 1949.) — Примеч. авт.

(обратно)

70

Они же катары (здесь автор не совсем точен) — члены христианской секты, получившей широкое распространение в Европе в XII–XIII вв. Следовали традиции манихеев и считали, что в мире есть доброе и злое начала. Старались освободиться от всего материального и телесного, в том числе через самоубийство и полное воздержание от секса и деторождения. — Примеч. пер.

(обратно)

71

Введение. Идрис Шах, «Суфизм». — Примеч. авт.

(обратно)

72

И, видимо, означает позу стоя со склонённой головой. — Примеч. пер.

(обратно)

73

Купол Скалы (Куббат ас-Сахра) — мечеть в Иерусалиме, один из древнейших памятников исламской архитектуры, построенный в 685–691 гг. н. э. в правление халифа Абдель-Малика архитекторами-арабами Раджой Бен Хайвой и Язи дом Бен Салямом. — Примеч. пер.

(обратно)

74

Введение. Идрис Шах, «Суфизм». — Примеч. авт.

(обратно)

75

Идрис Шах, указ. соч. — Примеч. авт.

(обратно)

76

Автор, очевидно, путает Куббат ас-Сахру и Каабу. — Примеч. пер.

(обратно)

77

Альберт Великий (1193?-1280) — философ, теолог, схоласт, святой (является покровителем учёных) и маг. Написал «Книгу об алхимии».

Фома Аквинский (1225–1274) — итальянский религиозный философ, богослов, первый схоластический учитель церкви. — Примеч. пер.

(обратно)

78

Бэкон Роджер (1214–1294) — английский философ и естествоиспытатель. После смерти обрёл славу мага и астролога. Написал «Зеркало алхимии». — Примеч. пер.

(обратно)

79

Франциск Ассизский (1181 или 1182–1226) — итальянский святой, мистик, основатель ордена францисканцев. Проповедовал кротость, нестяжательство и благодарность Богу за красоту творения. — Примеч. пер.

(обратно)

80

Де па Крус Хуан (1542–1591) — испанский святой, богослов, мистик и поэт. Сподвижник святой Терезы де Авила и реформатор ордена кармелитов. — Примеч. пер.

(обратно)

81

Де Авила Тереза (1515–1582) — испанская святая, писательница, мистик. Основала орден босоногих кармелиток. Была известна экстатическими состояниями. — Примеч. пер.

(обратно)

82

Музыкально-танцевальная сцена, с помощью пантомимы воспроизводившая в символической форме борьбу христиан и мавров в IX–XV вв. Во многих странах считается народным танцем. В Англии исполняется в костюмах героев легенды о Робине Гуде. — Примеч. пер.

(обратно)

83

Коан — задача или вопрос, задаваемый дзенским учителем ученику. Логика и интеллект для правильного разрешения коана бесполезны, ученик должен выйти за границы привычного мышления. — Примеч. пер.

(обратно)

84

Rose Windows, (Thames and Hudson, 1979). Цит. по: The Cathedrals of France, E. C. Geissbuhler, London, 1966. — Примеч. авт.

(обратно)

85

Камень (лат.). — Примеч. пер.

Lapidus: In Pursuit of Gold, (Neville Spearman Ltd., 1976.). — Примеч. авт.

(обратно)

86

«A suggestive Inquiry into the Hermetic Mystery». Впервые опубликовано анонимно в издательстве Trelawney Saunders, London, 1850; переиздание — William Tait, Belfast, 1918. — Примеч. авт.

(обратно)

87

Главная французская химическая компания, основанная в 1895 г. — Примеч. пер.

(обратно)

88

Введение к «Тайне соборов». — Примеч. авт.

(обратно)

89

Автор не совсем корректно перечисляет праздники так называемого языческого круга года. Их последовательность в наиболее общепринятой версии такова: осеннее равноденствие (Мабон) — 21–22 сентября; Самайн (не упомянутый автором) — в ночь на 1 ноября; зимнее солнцестояние (Йоль) — 21–22 декабря; Бригид (Имболк, Кэндлмас) (не упомянутый автором) — 1 февраля; весеннее равноденствие (Остара) — 21 марта; Белтэйн — в ночь на 1 мая; летнее солнцестояние (Лита) — 21–22 июня; Ламмас (Лугнасад) — 1 августа. — Примеч. пер.

(обратно)

90

Автор несколько неправомерно помещает в этот ряд одного из непосредственных учеников Христа, апостола Иакова; на месте обретения его мощей был основан испанский город Сантьяго-де-Компостелла, то есть, собственно, Иаков-из-Компостеллы. — Примеч. пер.

(обратно)

91

Агриппа Корнелий (1487–1533) — немецкий маг и оккультист, автор трёхтомного труда «Об оккультной философии». — Примеч. пер.

(обратно)

92

Аверроэс (Абу-ль-Валид Мухаммад ибн-Ахмад ибн-Мухаммад ибн-Рушд) (1126–1198) — арабский философ, теолог и астролог. — Примеч. пер.

(обратно)

93

An Inquiry into the Life and Legend of Michael Scot, (David Douglas, Edinburgh, 1897). — Примеч. авт.

(обратно)

94

«Книга о Свете Света» (лат.). — Примеч. пер.

(обратно)

95

В подтверждение практических опытов Скотта в области алхимии воспроизвожу один из его рецептов в приложении I «Алхимический рецепт». — Примеч. авт.

(обратно)

96

В русском переводе Т. Гнедич эти слова отсутствуют: «…седой, угрюмый пилигрим/ возник внезапно перед ним/ печальной и недоброй тенью. / И понял рыцарь: это тот,/ мудрец, волшебник — Майкл Скотт!». — Примеч. пер.

(обратно)

97

Перевод М. Лозинского. — Примеч. пер.

(обратно)

98

«Магистерские пилюли Майкла Скотта» (лат.). — Примеч. пер.

(обратно)

99

Ди Джон (1527–1609) — английский математик, географ, астроном, астролог и маг, открыл енохианские магические ключи. Эдвард Келли,алхимик — его помощник и медиум. — Примеч. пер.

(обратно)

100

Нотарикон — метод шифрования знания в каббале, основанный на толковании каждой буквы слова в отдельности. Существует два направления методики: а) каждая буква слова принимается за начальную букву другого слова, т. о. в одном слове оказывается скрыто целое предложение; б) из начальных или конечных букв слов составляют новые слова. — Примеч. пер.

(обратно)

101

Уныние, зависть, жадность, богохульство, ненависть, похоть, чревоугодие, гордыня. — Примеч. пер.

(обратно)

102

Линн Торндайк в книге: Lynn Thorndike, A History of Magic and Experimental Science, vol. II (The Macmillan Company, New York, 1923) утверждает, что Артефий — «это, судя по всему, то же самое лицо, что и Алтугра'и, поэт и алхимик, умерший в 1128 году». — Примеч. авт.

(обратно)

103

Идрис Шах, «Суфизм». — Примеч. авт.

(обратно)

104

Автор, видимо, путает Альберта Великого, фамилия которого была фон Больштедт, с Гуго Гроцием (де Гроотом) (1583–1645), голландским богословом, правоведом и дипломатом. — Примеч. пер.

(обратно)

105

Идрис Шах, указ. соч. — Примеч. авт.

(обратно)

106

Аль-Фараби (Абу Наср Мухаммед ибн Мухаммед аль-Фараби) (ок. 870–950) — арабский философ, «второй учитель» после Аристотеля. — Примеч. пер.

(обратно)

107

Газали (Абу Хамид Мухаммед ибн Мухаммед аль-Газали) (1058–1111) — персидский богослов и философ. — Примеч. пер.

(обратно)

108

Цитируется у Franciscus Picus. Здесь цит. по: А. Е. Waite: Alchemists Through the Ages (Rudolf Steiner Publications, New York, 1970). — Примеч. авт.

(обратно)

109

Наряду с «Наукой наук» и «Заветом» эти трактаты представлены в сборнике: J. J. Mangetus, Biblioteca Chemicae Curiosa (Cologne, 1702). — Примеч. авт.

(обратно)

110

Lynn Thorndike, A History of Magic and Experimental Science, Vol. II, (Macmillan, New York, 1923). — Примеч. авт.

(обратно)

111

См.: Alchemists Through the Ages, op. cit., The Brotherhood of the Rosy Cross (University Books Inc., New Jersey, 1973). — Примеч. авт.

(обратно)

112

Царская водка (лат.). — Примеч. пер.

(обратно)

113

См.: Jacques Sadoul, Alchemists and Gold, (Neville Spearman Ltd., 1972). — Примеч. авт.

(обратно)

114

Цитируется у Идрис Шаха, указ. соч. — Примеч. авт.

(обратно)

115

Более подробную информацию об этом периоде жизни Раймонда Луллия см. в указанном сочинении Жака Садуля. — Примеч. авт.

(обратно)

116

Болван, идиот (англ.). — Примеч. пер.

(обратно)

117

Полный текст «исповеди» Фламеля вы сможете найти в приложении II «Свидётельство Никола Фламеля». — Примеч. авт.

(обратно)

118

В оригинале цит. по: С. G. Jung, Memories, Dreams, Reflections (Fontana Library of Theology and Philosophy, London, 1973). — Примеч. авт.

(обратно)

119

В оригинале цит. по: С. G. Jung, Memories, Dreams, Reflections (Fontana Library of Theology and Philosophy, London, 1973). — Примеч. авт.

(обратно)

120

Растворяй и сгущай, единый сосуд, Первоматерия, Меркурий (ртуть), Философский камень (лат.). — Примеч. пер.

(обратно)

121

Анамнез — воспоминание (др. — греч.). Этот термин используется и в медицине, обозначая историю возникновения и развития болезни вплоть до момента взятия анамнеза. — Примеч. авт.

(обратно)

122

К. Г. Юнг, указ. соч. — Примеч. авт.

(обратно)

123

Йехошуа Бен Нун, Иисус сын Навин (др. — евр.). — Примеч. авт.

(обратно)

124

Orders of the Quest: The Holy Grail (Philosophical Research Society, Los Angeles, California, 1949; reprinted 1976). — Примеч. авт.

(обратно)

125

Факсимиле оригинальной рукописи находится в библиотеке города Труа и опубликовано Обществом философских исследований Лос-Анджелеса. — Примеч. авт.

(обратно)

126

«Men of Mystery», антология статей по оккультизму, издание Colin Wilson (Star Books, London, 1977). — Примеч. авт.

(обратно)

127

«Men of Mystery», антология статей по оккультизму, издание Colin Wilson (Star Books, London, 1977). — Примеч. авт.

(обратно)

128

The Tibetan Book of the Dead (Bardo Thodol), trans. Lama Kazi Dawa-Samdup; ed. W. Y. Ewans-Wentz, (Oxford University Press, 1927). — Примеч. авт.

(обратно)

129

К. Г. Юнг, указ. соч. — Примеч. авт.

(обратно)

130

К. Г. Юнг, указ. соч. — Примеч. авт.

(обратно)

131

Сути и смысла (фр.) — Примеч. пер.

(обратно)

132

Парацельс, фон Гогенхейм Филипп Ауреоп Теофраст Бомбаст (1493–1581) — знаменитый алхимик, врач и оккультист. — Примеч. пер.

(обратно)

133

По чистому совпадению Роберт Грейвз упоминает о брате Ансельме из Турмеды, христианском мистике из Каталонии, который «был также известен как просветлённый суфийский мудрец Абдулла эль-Тарджуман, или „Толмач“». См. его введение к «Суфизму» Идрис Шаха. — Примеч. авт.

(обратно)

134

Treasury of Gallic and French Discoveries and Antiquities, цит. у Жака Садуля, указ. соч. — Примеч. авт.

(обратно)

135

Цит. по: Alchemy Rediscovered and Restored, (Rider and Co., 1940). — Примеч. авт.

(обратно)

136

(James Elliott & Co., London, 1893). — Примеч. авт.

(обратно)

137

Цит. по: Lapidus, In Pursuit of Gold, (Neville Spearman Ltd., 1976). — Примеч. авт.

(обратно)

138

Идрис Шах, «Суфизм». — Примеч. авт.

(обратно)

139

См.: Kenneth Rayner Johnson, The Ancient Magic of the Pyramids (Corgi, 1978). — Примеч. авт.

(обратно)

140

D. P. Walker, Spiritual and Demonic Magic, (Warburg Institute, 1958). — Примеч. авт.

(обратно)

141

(Askin Publishers Ltd., London, 1979). — Примеч. авт.

(обратно)

142

Цит. по: Orders of the Great Work: Alchemy, (Philosophical Research Society, Los Angeles, California, 1949). — Примеч. авт.

(обратно)

143

Jolande Jacobi, Paracelsus: Selected Writings (Routledge, 1951). — Примеч. авт.

(обратно)

144

Идрис Шах, указ. соч. — Примеч. авт.

(обратно)

145

Идрис Шах, указ. соч. — Примеч. авт.

(обратно)

146

Там же.

(обратно)

147

«Некоторые случаи трансмутации металлов: в защиту алхимии против враждебных нападок» (пат.). — Примеч. пер.

(обратно)

148

Цит. по: Alchemists and Gold (Neville Spearman, 1972). — Примеч. авт.

(обратно)

149

Жак Садуль, указ. соч. Цит. по: Alchemy and the alchemists, 1856. — Примеч. авт.

(обратно)

150

Спиноза Бенедикт (д'Эспиноза Барух) (1632–1677) — великий голландский философ-антрополог, пантеист и рационалист. — Примеч. пер.

(обратно)

151

См.: The Brotherhood of the Rosy Cross (University Books, New Jersey, 1973). — Примеч. авт.

(обратно)

152

An Open Entrance to the Closed Palace of the King, в The Hermetic Museum, ed. A. E. Waite (J. Elliott and Co., London, 1893; Samuel Weiser, New York, 1974, 2 vols.) — Примеч. авт.

(обратно)

153

Миссис Купер-Оукли была приверженкой теософского учения и членом Герметического ордена Золотой Зари. См. её работу: Isabel Cooper-Oakley, The Count of Saint-Germain, limited edition, Milan, 1912. — Примеч. авт.

(обратно)

154

Цит. по: A. Ritter von Arneth, Graf Philippe Cobenzl und Seine Memoiren (Wien, 1885). — Примеч. авт.

(обратно)

155

В указанный период на российском престоле находились следующие монархи — Пётр II (1727–1730), Анна Иоанновна (1730–1740), Иван VI (1740–1741), Елизавета Петровна (1741–1761) и Пётр III (1761–1762). — Примеч. пер.

(обратно)

156

Уолпоп Горацио (Орас) (1717–1797) — английский писатель, основоположник жанра «готического романа», сын министра Роберта Уолпола. В 1741 году избран в парламент, но деятельного участия в политической жизни не принимал. — Примеч. пер.

(обратно)

157

Клайв Роберт (1725–1774) — британский военачальник и государственный деятель, установивший военное господство Англии в Южной Индии и Бенгалии, правитель Бенгалии. — Примеч. пер.

(обратно)

158

Цит. по: Mrs. Cooper-Oakley from A. Akasof: Psychiste Studien (Leipzig, 1885). — Примеч. авт.

(обратно)

159

То есть тех, кто отрицает божественность Христа. — Примеч. пер.

(обратно)

160

См.: James Webb, статья в Man, Myth and Magic (Purnell, 1970–1972). — Примеч. авт.

(обратно)

161

Цит. по: Dieudonne Thiebault, Mes Souvenirs des Vingt Ans de Sejour a Berlin (Paris, 1813). — Примеч. авт.

(обратно)

162

Цит. по: F. W. Barthold, Die Geschichtlichen Personlichkeiten in Jacob Casanova's Memoiren (vol. II, Berlin, 1846). — Примеч. авт.

(обратно)

163

См.: Francis King, Sexuality, Magic and Perversion (Neville Spearman Ltd., 1971). — Примеч. авт.

(обратно)

164

См.: Tudor Pole, The Silent Road (Neville Spearman Ltd., 1960). — Примеч. авт.

(обратно)

165

Ритуал, принятый год спустя после окончания Первой мировой войны. Минутой молчания, начинающейся с ударов колокола Биг-Бена, почитают трагические события, связанные с массовой гибелью людей. — Примеч. пер.

(обратно)

166

Колодец Чаши — священный источник в Гластонбери (Англия), связанный с легендой о Святом Граале и короле Артуре. Почитается как христианами, так и язычниками. Тор — холм в Гластонбери, увенчанный развалинами средневековой часовни Святого Михаила. — Примеч. пер.

(обратно)

167

Цит. по: The Secret Teachings of All Ages: An Encyclopaedic Outline of Masonic, Hermetic, Qabalistic and Rosencrutian Symbolical Philosophy (Philosophical Research Society, Los Angeles, Calif., 1928 and 1977). — Примеч. авт.

(обратно)

168

Утраченного Слова (лат.). — Примеч. пер.

(обратно)

169

Здесь и далее цитаты из «Тайны соборов» Фулканелли приводятся по изданию: Фулканелли. Тайна соборов и эзотерическая интерпретация герметических символов Великого Делания. Пер. с фр. Вл. Каспарова. М.: Энигма, 2008. — Примеч. пер.

(обратно)

170

См.: Louis Pauwels, Jacques Bergier, LeMatin desMagiciens (Editions Gallimard, Paris, I960). — Примеч. авт.

(обратно)

171

Цит. по: Le Matin des Magiciens (Editions Gallimard, Paris, 1960). — Примеч. авт.

(обратно)

172

См.: Prater Albertus, Alchemist's Handbook (Samuel Weiser, New York, I960). — Примеч. авт.

(обратно)

173

См.: Prater Albertus, The Alchemist of the Rocky Mountains (Paracelsus Research Society, Salt Lake City, Utah, 1976). — Примеч. авт.

(обратно)

174

Де Лессеп Фердинанд (1805–1894) — французский архитектор, строитель Суэцкого канала. — Примеч. пер.

(обратно)

175

См.: Armand Barbault, Gold of a Thousand Mornings (Neville Spearman Ltd., 1975). — Примеч. авт.

(обратно)

176

Валуа Никола — французский алхимик XVIII в. — Примеч. пер.

(обратно)

177

Апостол Герметической науки. — Примеч. пер.

(обратно)

178

Воронов Сергей, или Серж Воронофф — врач, выходец из России, в 20-е гг. XX в. пересаживавший людям половые железы обезьян для омоложения организма и восстановления потенции. — Примеч. пер.

(обратно)

179

Идущий, то есть обращённый влево (фр., геральд.). — Примеч. пер.

(обратно)

180

См.: Alchemy: The Secret Art (Thames and Hudson, London, 1973). — Примеч. авт.

(обратно)

181

До бесконечности (лат.). — Примеч. пер.

(обратно)

182

Указ. соч. — Примеч. авт.

(обратно)

183

См.: Armand Barbault, Gold Of A Thousand Mornings, trans. Robin Campbell (Neville Spearman Ltd., 1975). — Примеч. авт.

(обратно)

184

«Немая книга» (лат.), впервые была опубликована во Франции в 1677 г. под псевдонимом «Altus». Создателем её, по всей вероятности, был Жакоб Сюла (Sulat), взявший в качестве псевдонима анаграмму своей фамилии. — Примеч. пер.

(обратно)

185

Archibald Cockren, Alchemy Rediscovered And Restored (Rider and Co., London, 1940). — Примеч. авт.

(обратно)

186

The Testament of Cremer, in The Hermetic Museum, ed. A. E. Waite (J. Elliott and Co., London, 1893). — Примеч. авт.

(обратно)

187

Цит. по: Stanislas Klossowski de Rola, указ. соч. — Примеч. авт.

(обратно)

188

Цит. по: Corpus Hermeticum, trans. Walter Scott, 4 vols., (Oxford, 1924–1936). — Примеч. авт.

(обратно)

189

См., например: Kenneth Rayner Johnson, The Ancient Magic of the Pyramids (Corgi, 1978). — Примеч. авт.

(обратно)

190

Цит. по: The Elusive Fulcanelli, in Man, Myth and Magic: Frontiers of Belief, issue 90 (Purnell, 1970–1972). — Примеч. авт.

(обратно)

191

Дионисий Захарий (1510–1556) — французский алхимик. — Примеч. пер.

(обратно)

192

См.: Louis Charpentier, The Mysteries of Cahrtres Cathedral. Перевод на английский язык: Sir Ronald Fraser and Janette Jackson (Research Into Lost Knowledge Organisation, Thorsons Publishers Ltd., 1972). — Примеч. авт.

(обратно)

193

Соломон Трисмосен — легендарный алхимик XVI в., наставник Парацельса. — Примеч. пер.

(обратно)

194

Под этим прозванием был известен Александр Сетон. — Примеч. пер.

(обратно)

195

Кунрат Генрих (предположительно 1560–1605) — немецкий философ-мистик, алхимик и каббалист. — Примеч. пер.

(обратно)

196

Килиани — французский алхимик XIX века, автор книги «Разоблачённый Гермес». — Примеч. пер.

(обратно)

197

Камбриелъ Луи-Франсуа (1774 — ок. 1850) — французский алхимик, автор книги «Курс герметической философии или алхимии из девятнадцати уроков». — Примеч. пер.

(обратно)

198

См.: Thomas Corneilles, Dictionnaire des Arts et des Sciences (Art. Rose-Croix, Paris, Coignard, 1731). — Примеч. авт.

(обратно)

199

См.: Frances A. Yates, The Rosicrucian Enlightenment (Routledge and Kegan Paul Ltd., 1972). — Примеч. авт.

(обратно)

200

См.: James Crossley, Diary and Correspondence of Dr. John Worthington (Chetham Society, 1847). — Примеч. авт.

(обратно)

201

Алудель — алхимический сосуд для возгонки. — Примеч. пер.

(обратно)

202

Цит. по: Hermann Rauschning, Hitler Speaks in Trevor Ravenscroft, The Spear of Destiny (Neville Spearman Ltd., 1972). — Примеч. авт.

(обратно)

203

Eric Trimmer, Rejuvenation (Robert Hale, 1967). — Примеч. авт.

(обратно)

204

Ithell Colquhoun, Sword of Wisdom (Neville Spearman Ltd., 1975). — Примеч. авт.

(обратно)

205

См.: С. R. Cammel, Heart of Scotland (Robert Hale, 1956). — Примеч. авт.

(обратно)

206

Перевод Н. Ф. фон Бока. В оригинале цит. по: P. D. Ouspensky, In Search of the Miraculous (Routledge and Kegan Paul, 1950). — Примеч. авт.

(обратно)

207

Перевод Н. Ф. фон Бока. В оригинале цит. по: P. D. Ouspensky, In Search of the Miraculous (Routledge and Kegan Paul, 1950). — Примеч. авт.

(обратно)

208

Наивысшее благо (лат.). — Примеч. пер.

(обратно)

209

В оригинале цит. по изданию: Е. P. Blavatsky, Isis Unveiled, vol. I, pp. xl-xli (Theosophical Publishing Society, 1877). — Примеч. авт.

(обратно)

210

«Бог из машины?» (лат.). — Примеч. пер.

(обратно)

211

Одно из имён Бога в каббале. — Примеч. пер.

(обратно)

212

См.: Erich von Daniken, According to the Evidence (Souvenir Press, 1977; Corgi Books, 1978). — Примеч. авт.

(обратно)

213

См.: S. L. MacGregor Mathers, Kabbalah Unveiled (Routledge and Kegan Paul Ltd., 1926). — Примеч. авт.

(обратно)

214

Для сравнения помещаем здесь перевод этого фрагмента, выполненный Макгрегором Мазерсом, который господин Сэссун счёл «сложным и непонятным». В нём описываются голова, череп и мозг Священного Древнего (одно из имён Бога, связанное с высшей сефирой Кетер), которые являются символическим объектом визуализации в каббале. — Примеч. пер.

(обратно)

215

Макропрозоп (Великий Лик Бога) — в каббале наивысшая сефира Древа Жизни, Кетер. Микропрозоп (Малый Лик Бога) — 4, 5, 6, 7, 8 и 9 сефирот; в него не входят Хокма и Бина, с одной стороны, и Малкут — с другой. — Примеч. пер.

(обратно)

216

Бар Иохаи Шимон — каббалист II в. н. э., один из учителей Меркабы, мистического направления каббалы, последователи которого стремились к непосредственному единению с Богом и ориентировались на внетелесный опыт. — Примеч. пер.

(обратно)

217

Де Пеон Моше Бен Шем Тов, или Моисей Леонский — испанский каббалист XIII в., написавший по результатам собственного мистического опыта книгу «Зогар» («Сияние») и выдавший её за сборник трудов Шимона бар Иохаи. — Примеч. пер.

(обратно)

218

Маленькую лабораторию (фр.). — Примеч. пер.

(обратно)

219

Примеры невольного или случайного подъёма кундалини можно найти в книгах: Gopi Krishna, Kundalini, 1971; Arthur Avalon, The Serpent Power, 1918. — Примеч. авт.

(обратно)

220

Согласно тантрической философии, чистое сознание — Шива, или мужской принцип, символически располагается в верхнем энергетическом центре (сахасрара-чакре), в то время как «змеиная энергия» — Шакти, или женский принцип, поднимается к нему из самого нижнего энергетического центра (муладхара-чакры). Результатом слияния Шивы и Шакти и является просветление. — Примеч. пер.

(обратно)

221

См.: Kenneth Grant, The Magical Revival, Aleister Crowley and the Hidden God, Cults of the Shadow, Nightside of Eden (all published by Frederick Muller Ltd., 1972-76). — Примеч. авт.

(обратно)

222

Цветок; тот, что течёт (англ.). — Примеч. пер.

(обратно)

223

Цит. по: The Magical Revival и Aleister Crowley and the Hidden God, op. cit. — Примеч. авт.

(обратно)

224

The Magical Revival. — Примеч. авт.

(обратно)

225

Фикус религиозный (лат.). — Примеч. пер.

(обратно)

226

Здесь автор приводит точку зрения, изложенную в сочинении «О происхождении римского народа», которое приписывается Аврелию Виктору (IV в.). Он считает Януса, сына Аполлона и афинской царевны Креусы, и Сатурна пришельцами из Греции, в незапамятные времена основавшими поселения на италийских землях. В римской мифологии Янус был древнейшим божеством неба и хранителем календаря и небесных врат. Первый храм ему воздвиг, по преданию, царь Нума Помпилий (правил с 715 по 673/672 гг. до н. э.). — Примеч. пер.

(обратно)

227

Элемент элементов (лат.). — Примеч. пер.

(обратно)

228

В оригинале цит. по: Les Demeures Philosophales, vol. II, pp. 276–280 (Jean-Jacques Pauvert, Paris, 1964). — Примеч. авт.

(обратно)

229

Цит. по: The Holy Kabbalah (Citadel Press, New Jersey, n. d.). Использованные Уэйтом цитаты взяты из «Малого святого собрания» (XXII, 746 и далее). — Примеч. авт.

(обратно)

230

Бессмертная пища (лат.). — Примеч. пер.

(обратно)

231

Мистическое тело (лат.). — Примеч. пер.

(обратно)

232

Соединение противоположностей (лат.). — Примеч. пер.

(обратно)

233

Включён в издание: Bibliotica Chemicae Curiosa, J. J. Mangetus (Cologne, 1702). — Примеч. авт.

(обратно)

234

Конец — но и начало (лат.). — Примеч. пер.

(обратно)

235

На самом деле данный текст представляет собой предисловие к трактату Никола Фламеля «Иероглифические фигуры», состоящему из девяти глав. Здесь воспроизводится по изданию: Фламель Никола. Алхимия. Перевод со старофранцузского Г. А. Бутузова. — СПб.: «Азбука»; «Петербургское востоковедение», 2001. — Примеч. пер.

(обратно)

236

«Процесс Делания угождает природе и т. д.» (лат.). — Примеч. авт.

(обратно)

Оглавление

Кеннет Райнер Джонсон Феномен Фулканелли. Тайна алхимика XX века

Введение

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ТАЙНОЕ ИСКУССТВО ГЕРМЕСА

  Глава первая «Чёрный» — значит «мудрый»

  Глава вторая В тигле культуры

  Глава третья Посвящение и посвящённые

  Глава четвёртая Фламель, Юнг, Блаватская и Тайные Учителя

  Глава пятая Прочие создатели золота

  Глава шестая Человек, который не умирает

ЧАСТЬ ВТОРАЯ ИСТОРИЯ ФУЛКАНЕЛЛИ

  Глава первая Фулканелли: легенда

  Глава вторая Эксперимент, которого никогда не было

  Глава третья Под покровом легенды: утверждение и опровержение

  Глава четвёртая Практика

  Глава пятая Фулканелли: алхимик

  Глава шестая Эликсир, сома и тайна манны

  Глава седьмая Последняя тайна

Заключение

Приложение I Алхимический рецепт

Приложение II Свидетельство Никола Фламеля

Глоссарий

Библиография и руководство к дальнейшему чтению по данной теме

*** Примечания ***