В лифте [Светлана Владимировна Ягупова] (fb2) читать постранично

Светлана Ягупова В лифте

Ранним осенним утром некое существо без имени и роду, не видимое ни другим, ни себе и потому испытывающее тревожную скуку, залетело в вестибюль одного учреждения и село на плафон боковой лампы, отчего та слегка потускнела, хотя никто этого не заметил. Долгий полет в промозглой тьме изрядно утомил существо, и теперь оно с удовольствием отдыхало у электричества, подзаряжая им свое прозрачное тело и наблюдая за тем, как дверь-вертушка, слегка поскрипывая, впускает в вестибюль спешащих на работу. Деловым шагом они проходили мимо лифтерши тети Даши, оставляя на светлых плитках пола следы от ботинок и дамских сапожек. Одни поднимались наверх пешком, тренируя сердца и легкие, другие даже на второй этаж ехали лифтом и мягким стуком раздвижных дверей напоминали тете Даше о важности ее пребывания на посту.

Существо-невидимка рассматривало грязноватые отпечатки на белом мраморе, влажный блеск плащей и зонтов, и от этой материальной связи людей с природным, естественным миром ему становилось грустно, потому что ни дождь, ни снег, ни самая ядовитая краска не могли оставить ни малейшего следа на его почти бесплотном естестве. Всю ночь оно одиноко летало в огромном ночном пространстве, но как только окна домов стали теплеть светом, его потянуло к людям. В утренние часы всегда почему-то хотелось быть поближе к двуногим, чьи лица, еще не совсем проснувшиеся, но уже чем-то озабоченные, притягивали своей неразгаданностью. Порой в них проскальзывало нечто близкое, кровное, и существо охватывало тревожное чувство родства с людьми. Вдруг начинало казаться, что когда-то, очень давно, оно твердо стояло на земле, что его тело ощущало прочность и температуру предметов, их гладкость и шероховатость, и, хотя не могло, как сейчас, проходить ни сквозь дерево, ни сквозь металл, жизнь его была несравненно богаче той амплитудой чувств и ощущений, которые нынче отзывались в нем неясной тоскливой вибрацией. Тогда оно позволяло себе подлетать к какой-нибудь юной женщине и прикоснуться к ее волосам. Женщине казалось, их распушил ветер, она приглаживала рассыпавшиеся пряди, и ее рука свободно проходила сквозь его полуплоть, а ему чудилось, что она дружески гладит его невидимые крылья.

Сейчас существо наблюдало за тем, как люди кивают друг другу, пожимают руки, и, чтобы хоть немного встряхнуться от одиночества, оно придумало себе временное имя из местоимений человеческого языка. «Меня зовут Тыоня, — сказало оно беззвучно и улыбнулось. — Ты, он, я. Теперь я не один, меня много, и пусть теперь люди завидуют мне».

Как только это случилось, Тыоня обрел способность подслушивать мысли и чувства людей и тут же заметил, что тетя Даша обратила внимание на некоторое оживление возле лифтовой кабины. Там собрались сослуживцы, все свои, оттого и здоровались шумно, непринужденно.

Первой пропустили в лифт женщину в синем берете и заметно оттопыренном на животе пальто, следом вошла девушка в джинсах, с перекинутой через плечо сумкой, а за ней трое мужчин, один из которых, самый молодой и длинный, с мокрым ежиком светлых волос, показался лифтерше смахивающим на ее сына, недавно вернувшегося из армии.

Набросив на плечи пуховой платок, тетя Даша поудобней расположилась в кресле — она заканчивала сыну мохеровый свитер, почти целиком связанный здесь, на этом необременительном рабочем месте, — когда раздался аварийный сигнал.

Лифтерша в сердцах скомкала свитер, проткнула его спицами и, бросив в кошелку, прошла к щитку, на котором одну за другой подергала все ручки, но безуспешно.

— Где же он застрял? — пробормотала она, заглядывая в лифтовой отсек.

Лифт висел между шестым и седьмым.

Тыоня слетел с плафона, нырнул в отсек, прошел сквозь кабину и, пристроившись на ней сверху, стал через потолок наблюдать за потерпевшими аварию.

Дважды мигнул свет, кабина затряслась, завибрировала и уже было опять поползла вверх, когда под потолком что-то заскрежетало, свет погас, и лифт остановился, теперь уже прочно, будто вовсе и не между этажами, а внизу, в самой безопасной точке.

— Ну вот, приехали. — Лобанов поставил на пол портфель и, мысленно выругавшись, процедил сквозь зубы: — Прекрасненько. Петушков, это вы трогаете все кнопки подряд? Не пианино ведь…

— Вряд ли будет хуже, Петр Семенович, — кисло отозвался Петушков. Нажата пятая, и чего, спрашивается, полез выше?

— Успокойте меня, скажите, что все это не опасно, — мне вредно волноваться. — Ирина Михайловна шумно толкнула куда-то в угол зонтик с длинной ручкой, тем самым как бы давая понять, что осознает всю серьезность случившегося.

На миг все притихли, стало слышно чье-то дыхание и шелест плаща.

— Обычная ситуация, — пророкотал бас Селюкова. — Портной портачит, киношник болеет, лифт застревает. Неприятно, однако не смертельно. Повода для волнений нет — это еще не конец света. Петушков, а ну-ка, трахните по всем кнопкам сразу — я всегда так делаю, когда барахлит