День Зои Виноградовой (сборник) [Виктор Степанович Сапарин] (fb2) читать онлайн

Виктор Сапарин ДЕНЬ ЗОИ ВИНОГРАДОВОЙ _{(сборник)}

День Зои Виноградовой

1. Зеленый лимузин

Низкий зеленый лимузин ничем не выделялся среди автомобилей, замерших у перекрестка. Разве только тем, что колеса его заехали за разграничительную черту — белую полосу, которая разделяла шоссе на две равные части.

Прегрешение было небольшое. Но известно, как строги в своих требованиях регулировщики уличного движения. Сержант Остапчук, дежуривший в этом оживленном месте загородного шоссе, сделал знак водителю зеленой машины: задержаться для объяснений. Вслед за тем свободным поворотом всего корпуса милиционер двинул вперед застоявшийся поток машин.

Вместе с другими тронулась и зеленая машина. Когда она огибала Остапчука, тот нагнулся, чтобы сделать замечание непослушному водителю, но увидел, что… шофера нет. Остапчук ясно различил баранку руля из пластмассы нежно-кремового цвета и такие же шарики на концах рычагов, но больше ничего не обнаружил.

Был ясный летний полдень. Солнце заливало ослепительным светом ветровое стекло и пустое переднее сиденье автомобиля. Лимузин проследовал мимо ошеломленного милиционера и, прежде чем тот успел опомниться, укатил по шоссе.

Прошло всего полминуты, а Остапчук уже звонил на соседний пост: он передал описание машины и категорически потребовал задержать ее.

Но легко сказать: задержать. На следующем перекрестке регулировщик повелительно поднял перед зеленым лимузином руку в белой перчатке. В то же мгновение ему стала ясна необдуманность поступка: ведь лимузин, если верить заявлению Остапчука, был без водителя. Смешно отдавать какие-то приказания пустой машине.

Но машина остановилась. Это сразу настроило регулировщика Серегина на спокойный лад.

«Остапчуку просто почудилось с жары… — решил он. — Или там сидит лилипут?»

Серегин сделал шаг к машине. Но едва опустилась рука милиционера, как машина тронулась с места. Водитель, по-видимому, хотел уйти от неприятных объяснений.

Возмущенный милиционер преградил нарушителю путь, но зеленый лимузин не собирался больше останавливаться. Блестящий радиатор с желтоватыми фарами решительно нацеливался на живот милиционера. Тот стоял неподвижно в сознании свое правоты. Машина надвигалась все ближе и ближе… Это было своеобразное испытание нервов.

Но водитель, существование которого отрицал Остапчук, не выдержал: не доезжая двух шагов до милиционера, зеленый лимузин свернул в сторону.

Серегин нагнулся — при его росте ему пришлось сложиться почти пополам, — и заглянул под низкую крышу лимузина. На переднем сиденье лежали шоферские перчатки и больше ничего. После Серегин утверждал, что видел собственными глазами, как рычаг скорости сам передвинулся и пустой лимузин немедленно прибавил ходу.

Может ли человек стать невидимым? В фантастических повестях и кинофильмах — да. Но в жизни…

Милиционер снял фуражку и провел платком по лбу. Теплый ветерок обвевал лоб; стая воробьев пронеслась мимо, напоминая об обыденных, реально существующих вещах.

Но Серегин недолго пребывал в оцепенении. Решительными шагами направился к будочке, где висел телефон. Номер машины — первое, что нужно установить. Второе — найти способ, чтобы задержать ее. В том, что машину нужно задержать, сомнений не было. Серегин позвонил на несколько постов сразу.

События развивались быстро. Зеленый лимузин миновал еще несколько перекрестков, а уже не был выработан простой план, как остановить его. За это время выяснилось, что машина на пустынных участках шоссе развивает большую скорость, но немедленно сбавляет ее, как только подъезжает к пересечению дорог или начинает догонять идущий впереди автомобиль. Она аккуратно останавливалась перед светофором, если горел красный сигнал, и терпеливо дожидалась разрешительного зеленого огня. Если идущая впереди машина останавливалась, зеленый лимузин тоже застопоривал. Особое почтение невидимому водителю внушала поднятая милиционерская рука в белой перчатке.

На последнем обстоятельстве и был построен план. Для его осуществления требовалось всего два человека. Один должен был держать машину на месте поднятой рукой, другой в это время подойти к ней и переговорить с невидимым шофером, а возможно, заодно и невидимым пассажиром: на присутствие последнего намекали портфель и серая фетровая шляпа, которые лежали на заднем сиденье.

Можно было, конечно, попытаться остановить таинственную машину, обогнав ее на другом автомобиле и загородив дорогу. Но было замечено, что лимузин не всегда останавливался перед препятствием. Если была возможность законного объезда, он огибал препятствие и следовал дальше.

Самый простой вариант — задержать подозрительную машину вместе с потоком автомобилей перед светофором — отпал, так как впереди на протяжении тридцати или сорока километров не было пересечений с железной дорогой, где стояли светофоры.

… Небольшая засада поджидала зеленый лимузин на очередном регулировочном посту. Три человека в милицейской форме вглядывались в каждую подъезжавшую машину. На обочине шоссе трещал заведенный мотоцикл.

Были известны уже номер машины и все ее приметы. Недоставало только… самой машины. Среди подкатывавших к перекрестку автомобилей зеленого лимузина не было.

Старший инспектор вскочил на мотоцикл и с протяжным воем сирены помчался навстречу потоку автомобилей. Он проехал не менее полусотни километров и ничего не обнаружил. Странная машина словно провалилась сквозь землю.

2. Интересное задание

Поезд почти беззвучно мчался вперед.

Зоя Виноградова откинулась на спинку сиденья. Легкий ветер обвевал ее лицо. Ветерок этот возникал где-то под потолком вагона, легкими струйками обтекал все сиденья и исчезал в решетчатых отверстиях в полу. Окна были плотно закрыты. Ни пыли, ни жары…

Да, вот так живешь, работаешь и не замечаешь, как постепенно оказываешься в будущем.

Много ли прошло лет, а паровой дачный поезд, дымящий на остановках, кажется уже анахронизмом — вроде конки.

И сверкающая точка в высоте — движущаяся искорка в голубом небе, оставляющая белый след — это огромная металлическая ракета, уносящая во Владивосток кипы срочных посылок и свежие номера журналов, — кажется уже обыденной. Сегодня же она будет на месте.

А газеты? Центральные газеты вообще не доставляются больше в отдаленные города по почте. Зое это хорошо знакомо. Изображение только что сверстанной газеты, страница за страницей, из типографии в Москве передается по бильдаппарату во все концы страны и принимается местными типографиями, где приборы-автоматы быстро отливают стереотипы — точные копии московских. «Правда» печатается одновременно в пятидесяти городах, и свежий номер читают в день выхода во всей стране. Смешно в старых комплектах читать жалобы подписчиков на то, что центральные газеты приходят на второй или третий день.

Думая обо всем этом, Зоя рассеянно поглядывала в окно. Бывают минуты, когда начинаешь подводить итоги прожитой жизни. Такие мгновения раздумья приходят иногда совершенно неожиданно: на заседании о котором нужно написать отчет, при случайном пробуждении глубокой ночью или в поезде, как вот сейчас, когда под монотонный, едва слышный стрекот колес прожитое развертывается словно в мысленном кинофильме.

… Война. Зоя — тринадцатилетняя школьница. На ее плечи легли заботы о домашнем хозяйстве, о младших братьях. Мать поступила на завод, изготовлявший вооружение. «Может быть, и для нашего отца», — говорила она, когда вечером, усталая, дожидаясь ужина, тихим голосом сообщала, сколько снарядных колец выточила сегодня. Отец стал артиллеристом и ушел на фронт с первого дня войны.

Но вот победные залпы советских пушек возвестили об окончании великой войны, которая принесла освобождение не только социалистической родине но и народам других стран.

Отец вернулся с золотой нашивкой ранения и тремя медалями и поступил на тот самый завод, где во время войны работала мать. Теперь там выпускали сельскохозяйственные машины. И мать тоже осталась на заводе. Старший брат поступил в ремесленное училище.

Однажды отец принес домой миниатюрную модель самоходного комбайна, который он сконструировал вместе с другими инженерами завода. Комбайн, попыхивая бензином, ходил по столу, стриг воздух ножами и энергично махал крылаткой. Младший брат был очарован этой игрушкой, проревел целый вечер и успокоился только тогда, когда ему подарили ее. Радость его была велика. Еще бы! Такую машинку нельзя было купить ни в одном игрушечном магазине. Кто знает, не с этого ли момента у него родилось желание по примеру отца быть инженером, чтобы в будущем стать знаменитым машиностроителем.

В будущем? Зоя улыбнулась. А разве она сама не мечтала о будущем! И вот оно пришло. Окончен вуз, остались позади первые недели работы в редакции большой газеты. Она поступила в отдел критики и библиографии, но заведующий информацией, ознакомившись с некоторыми материалами, которые она давала и для его отдела, сказал, что у нее задатки очеркиста.

— Я слишком мало знаю жизнь, — возразила она на его предложение дать большой очерк. — Я ведь прямо со школьной скамьи, а вузовская практика хотя и дает много, но… жизнь так разнообразна, что… — Зоя замялась, но потом выпалила свою мысль: — Очеркист, — сказала она убежденно, — должен делиться с читателями новыми мыслями, а для этого нужен большой опыт не только литературный, но и жизненный…

Это была ее оценка работы очеркиста с точки зрения читателя.

— Опыт, — засмеялся заведующий информацией, — приобретается. — Ему, видимо, понравился задор молодой журналистки. — Приобретается при столкновении с жизнью. Работая в газете, вы ознакомитесь с различными сторонами жизни. А для начала я вам даю задание, которое поможет вам сразу окунуться в мир современной техники. Собственно, вы ознакомитесь только с одной ее отраслью, даже и того меньше, лишь с частицей того, что сделали в этой отрасли советские инженеры. Но вы должны посмотреть все своими глазами. Ведь мы о многих вещах знаем только из специальных книг и статей; совсем другое дело — видеть эти вещи. Вот ознакомьтесь с ними, так сказать в натуре, сумейте их увидеть и расскажите читателю так, чтобы и он их видел.

Задача была непростая. Зоя это понимала. Тем не менее, она согласилась. Не в ее характере было отказываться от задания только потому, что оно трудное.

Но она понимала вместе с тем, что держит серьезное испытание, — может быть, самое серьезное из всех, что встречались до сих пор на ее пути к овладению профессией, — и ее, естественно, заботило, как она справится с ним.

Волновало и предстоящее знакомство с интересными людьми и их работой. Заведующий информацией намекнул на то, что Зоя увидит, вероятно, и такое, о чем еще нигде не писали: последние новинки, изобретенные Бобровым и его инженерами.

Кто знает, какие еще мысли пришли бы в голову молодой журналистке, если бы поездное радио не напомнило, что ей пора выходить.

3. В гостях у инженера

За высоким решетчатым забором, в глубине густого сада стояла невысокая одноэтажная дача с большой верандой.

«Дача № 3 инженера Боброва» было написано на матовом шаре, укрепленном на верхушке столба.

Калитка оказалась запертой. Никаких признаков замка или запора: должно быть, запирающее устройство помещалось внутри.

«Нет даже замочной скважины для ключа, — удивилась Зоя. — Как же сам инженер попадает к себе на дачу?»

Но тут она заметила на столбе кнопку.

«Есть звонок, — подумала она, нажимая пуговку, — значит, есть и люди. Может быть, сам инженер выходит отпирать свою мудреную калитку?

— Кто там? — раздался голос совсем близко от Зои.

Она вздрогнула от неожиданности. Голос слышался от… столба, перед которым она стояла.

— Это я, Зоя Виноградова, — ответила Зоя, машинально обращаясь к столбу.

Зоя запнулась. Разговаривать со столбом ей показалось немного смешным. Да, пожалуй, это было и не очень вежливо со стороны инженера — заставлять гостей отвечать на вопросы дубового привратника. Зоя разглядела в столбе глубокое отверстие, забранное решеткой. Ниже было еще отверстие, затянутое сеткой «Это микрофон, — догадалась она, — а там динамик»

— Пожалуйста, войдите, — сказал вежливо столб, и вслед за тем калитка распахнулась, как бы приглашая гостью в сад.

Зоя сделала несколько шагов по песчаной дорожке и услышала позади себя легкий щелчок. Она оглянулась: калитка захлопнулась на какой-то внутренний запор.

У крыльца дачи ее ждала запертая дверь.

«Это уже становится скучным, — подумала она — Опять переговоры? На этот раз с дверью?» Но дверь распахнулась, едва Зоя ступила на первую ступеньку невысокого крылечка.

Оставалось только войти внутрь.

— Прошу пройти в кабинет, — раздался знакомый голос (уже неизвестно откуда), когда она вступила в небольшой коридор. В конце его раскрылась дверь.

Зоя поняла это как приглашение.

«Неужели он не встретит меня даже в дверях кабинета? — удивилась девушка Ну, подождите, товарищ Бобров, мне придется, кажется, преподать вам небольшой урок вежливости.»

Но давать уроки было некому. Комната, в которую вошла Зоя была пуста. Однако это была не приемная и не гостиная, а совершенно явно рабочий кабинет инженера. Большой письменный стол у широкого, почти во всю стену, окна, чертежная доска сбоку на массивном треножнике и макет завода в углу, прикрытый прозрачным целлофановым футляром, не оставляли никаких сомнений на этот счет.

Зоя стояла посреди кабинета. Прошла минута, вторая… Никто не появлялся. Зоя растерянно оглянулась. Что же делать?

— Присядьте, пожалуйста, — раздался вдруг все тот же знакомый ей уже голос — Подождите немного, прошу извинения.

«Сначала я разговаривала со столбом, — усмехнулась Зоя, усаживаясь на диван — теперь, по-видимому, с книжным шкафом. Впрочем, со мной разговаривает, конечно, сам инженер, принимающий каждый раз новое обличье. Я ему скажу, когда, я надеюсь, он соблаговолит наконец показаться, что ему особенно идет, когда он представлен в личине столба. Думаю, он поймет шутку.»

Однако таинственный инженер не появлялся и не подавал больше ни каких вестей о себе. Похоже было, что он совсем забыл о своей гостье.

Зоя сидела в кабинете, должно быть уже минут десять.

«Где же он в конце концов?» подумала она не зная, нужно ли все еще удивляться или уже пора возмутиться.

И как бы отвечая на этот вопрос книжный шкаф, хранивший долгое молчание, кашлянул и деловым тоном сообщил:

— Инженера Боброва нет на даче. Но он должен приехать с минуты на минуту. Он просит вас извинить его за непредвиденную задержку и, если вы можете, подождать.

Это был другой голос — с суховатыми интонациями исполнительного человека.

«Секретарь Боброва, — решила Зоя — Но я вижу, он подражает замашкам своего шефа.»

В молчаливом ожидании прошло еще четверть часа. За это время ни чего не случилось, если не считать что книжный шкаф еще раз извинился за опоздание своего хозяина и рекомендовал вниманию Зои свежие журналы, целая стопка которых лежала на низкой вращающейся этажерке.

«Он ухитряется даже занимать гостей заочно — подумала Зоя про секретаря инженера. Ей захотелось взглянуть на этого сверхделового человека. Она представила себе розоволицего юношу в очках старательного и исполнительного этакого молодого сухаря, стремящегося во всем даже в старческом покашливании, походить на поседевшего на работе ученого мужа — такие случаи бывают от чрезмерной молодости.

Но оставалось строить только предположения, так как сам секретарь, как и его шеф, не считал нужным показываться.

Зоя пыталась составить себе представление о хозяине дачи по тем предметам, которые ее окружали. Но, кроме знакомых уже ей вещей, изобличавших пристрастие их владельца к деловому комфорту, в комнате не было ничего замечательного, если не считать цветных фотографий, развешанных в большом количестве на стенах.

Сюжеты снимков были самые разнообразные: пейзажи, портреты, бытовые сценки. все сделано очень тщательно и с большим мастерством. Немало труда, надо думать, было вложено в эти снимки, которыми хозяин дачи, судя по всему, не на шутку увлекался.

«Как у него хватает времени!» — невольно подумала Зоя.

Одна из фотографий изображала коренастого человека с твердым взглядом и выражением упорства на широкоскулом лице.

Сам Бобров? Возможно. Лицо волевое, и есть что-то необыкновенно симпатичное в его несколько грубых, но одухотворенных мыслью чертах. А сколько у него чувства красоты, понимания природы, сколько вкуса в выборе пейзажей! Да, это подлинный художник. Или, может быть, фотоэтюды сделаны приятелем инженера, вот этим высоким человеком с вдохновенным лицом, что снят во весь рост около клумбы с необыкновенно пышными георгинами. Георгины вообще служили темой многих снимков. Может быть, Бобров разводит георгины, а его приятель их фотографирует.

Зоя в конце концов отказалась от всяких догадок.

«Это переходит все границы приличия», — подумала она с досадой.

В самом деле положение было до вольно странное: сидеть в пустой комнате в незнакомой даче бог знает сколько времени, не зная даже, не забыли ли про тебя!

4. Чудеса продолжаются

Прошла еще минута, и шкаф своим деловым тоном знающего дело секретаря произнес:

— Андрей Николаевич! Вам нужно в одиннадцать тридцать позвонить в Академию наук.

Это было уже совсем странно: Андреем Николаевичем звали Боброва. Значит, инженер приехал на дачу? Секретарь, во всяком случае, считает, что он находится у себя в кабинете.

Но никто не подходил к даче, не стукнула ни одна дверь, садик, хорошо видный в окно с того места, где сидела Зоя, был безлюден, калитка и ворота наглухо заперты.

Она невольно оглянулась. Солнечные лучи падали на письменный стол. Ничто не шевелилось: ни одна бумажка на столе, ни одна ворсинка ковра, покрывавшего три четверти пола, ни одна складка портьеры, — не происходило ничего такого, что показывается в кинофильмах, когда изображают человека-невидимку.

Между тем шкаф вновь обрел дар речи:

— В половине первого совещание о Быстринской электростанции. Вам нужно выезжать через двадцать минут.

Это относилось явно к инженеру.

Зазвонил телефон на столе.

Зоя помедлила, ожидая, что трубка сейчас сама взовьется в воздух и приложится к невидимому уху, но ничего подобного не произошло, и Зоя решила ответить на звонок.

— Андрея Николаевича! — потребовал голос в трубке.

Прежде чем Зоя успела сообразить, что сказать, другой голос, голос секретаря Боброва, ответил неведомому абоненту:

— Андрея Николаевича нет на даче!

Голос, произнесший эту фразу, прозвучал прямо в трубке.

Послышался щелчок: спрашивавший, видимо, отключил свой аппарат.

Зоя медленно опустила трубку на рычаг и продолжала стоять у стола, ошеломленная.

Поразительная догадка осенила ее голову.

Она — одна на даче… Не только нет инженера, запропастившегося неведомо где, но не существует в природе никакого секретаря. Это просто автомат вежливые слова, записанные на пленку и повторяемые механизмом. Этот автоматический секретарь, спрятанный где-нибудь в стене за шкафом, дает справки, занимает разговором посетителей и отвечает на телефонные звонки.

Зоя решила проверить свое предположение. В конце концов она достаточно долго находилась одна в пустом кабинете и вправе предпринять какие-то действия. Упрямо тряхнув головой, Зоя вышла из кабинета.

Путешествие по даче напомнило ей давно забытое: она почувствовала себя маленькой девочкой. Все двери послушно распахивались перед ней и так же почтительно, не скрипнув, закрывались, когда она проходила мимо. Это походило на сон, на старую сказку, слышанную в детстве. Зоя обошла всю дачу и убедилась, что, кроме нее, там не было ни души. Хоть бы залаяла собака или спрыгнула с дивана разбуженная кошка!

Заколдованная дача!

В то же время Зоя не могла отделаться от смущения, что на даче еще кто-то есть — кто-то невидимый, следящий за каждым ее шагом.

Эти тщательно упрятанные в стены механизмы, раскрывающие перед ней двери, зажигающие свет во всех темных углах, едва она к ним приближалась, эти невидимые слуги, молча и непрерывно угадывающие ее желания, создавали впечатление присутствия одушевленных существ.

«Однако, — подумала Зоя, остановившись перед буфетом, створки которого немедленно раскрылись, как только она протянула руку (ей захотелось дотронуться до изящной резьбы), — при такой предупредительности со стороны всей здешних дверей проникнуть в дачу ничего не стоит. А ведь здесь есть ценные вещи: чертежи, макет какого-то, по-видимому- важного сооружения… Разве только этот буфет закричит «караул», если из него взять что-нибудь!»

Она протянула для пробы руку к сухарнице. Но буфет не стал поднимать из-за этого шума. Наоборот, полка, на которой стояла сухарница, чуть выдвинулась, чтобы удобнее было брать с нее вещи.

— Потрясающе, — прошептала Зоя. — Я, кажется, скоро начну разговаривать с этими вещами. Они услужливы до невозможности… — Слышите вы, — крикнула она, обратившись к буфету, — вы бесподобны! И вообще все здесь замечательно, но, извините меня, и страшно легкомысленно… Да, да, уважаемый Андрей Николаевич Бобров, вы, сочинивший все эти забавные штуки, большой ребенок. Вы играете в эти игрушки. И они забавляют вас, как моего братишку Толю увлек маленький, но «всамделишный» комбайн… В каждом мужчине, должно быть, сидит мальчишка, которому до седых волос будут нравиться разные фокусы-покусы, в которые заложена техника…

Гудок автомобиля прервал ее речь. Выглянув в окно, Зоя увидела, что к воротам подъезжает низенький лимузин зеленого цвета. Она выбежала на веранду.

— Наконец-то изволил пожаловать! — она вздохнула с облегчением, — Но кому он дал сигнал? Ведь в даче никого нет! Мне? Спасибо за предупреждение. Что он мог в самом деле подумать, увидя меня, хозяйничающую на даче? Или на даче есть все-таки человек, присутствия которого я не заметила? А я-то думала, что я здесь одна.

Но в ответ на гулок автомобиля никто не вышел. Ворота раскрылись, зеленая машина, не останавливаясь, въехала в них и, сделав разворот, подкатила к крыльцу.

«Интересно, какой он из себя, — подумала Зоя. — Сейчас он выйдет…»

Прошла минута. Машина стояла на месте. Из нее никто не появлялся.

Зоя, недоумевая, смотрела на низкий лимузин. Затем медленно спустилась по ступенькам и приблизилась к машине.

«Если гора не идет к Магомету, — пожала она плечами, — придется идти к горе. Он ухитрился замешкаться даже в машине».

Но по мере того как Зоя подходила к зеленому лимузину, брови ее поднимались все выше. Она обошла вокруг машины, заглядывая сквозь окошки внутрь.

В машине никого не было. На переднем сиденье лежали перчатки с кожаными манжетами — обычные шоферские краги. На заднем — портфель и шляпа.

Лимузин, как будто это не он сейчас шурша по песку подкатил к даче, стоял как мертвый.

Сама! Да, машина подъехала сама… Зоя поднесла руку ко лбу. Она вспомнила, что инженер должен был ехать на электростанцию. Может быть, машина подана для него? Если инженера слушаются все вещи, почему бы и автомобилю не явиться за ним в положенный час!

Значит, инженер все-таки на даче! Но Зое только что весьма обстоятельным образом убедилась, что она единственный ее обитатель.

5. Снова зеленый лимузин

Прошло пять или десять минут. Зоя терялась в догадках.

Мысль о том, что машина была прислана специально за ней, сейчас же отпала. Уж, конечно, если бы инженер, почему-либо не сумевший явиться сам, вздумал совершить по отношению к ней такую галантность, дверца автомобиля сама бы открылась и голос аппарата, спрятанного где-нибудь за обшивкой, пригласил бы ее занять место… Кроме того, портфель и мужская шляпа на заднем сиденье были необъяснимы.

Зоя находилась в большом раздумье. Ожидать инженера на даче не имело смысла, а возвращаться домой, она чувствовала, было бы попыткой отмахнуться от сомнений, которые начинали беспокоить ее. Что же, в самом деле, случилось с хозяином дачи? Если он также вежлив, как его разговаривающие вещи, он должен был явиться к назначенному им самим времени. Забыть он не мог — исполнительный секретарь, конечно, вовремя ему напомнил обо всем. И потом эта машина, шляпа, портфель…

А может быть, автомобиль все-таки прислан за ней?

Поколебавшись, Зоя решила ехать в этой машине. Куда? На поиски Боброва. Может быть, с ним что-нибудь случилось и ему нужна помощь.

Поборов волнение, Зоя нажала ручку и, открыв дверцу, уселась на сиденье водителя.

Она откинулась на спинку и подождала немного. Ей показалось на какое то мгновение, что вот машина сейчас сама тронется с места и повезет ее к Боброву.

Но машина стояла, как будто это был самый обыкновенный автомобиль. И Зоя решила обращаться с ней именно, как с обыкновенным автомобилем. Она завела ключом мотор, перевела рычаг, надавила педаль акселератора и, ловко развернувшись на песчаном пятачке у крыльца, направила машину к воротам… Гудок. Ворота раскрылись, как будто того и ждали, и Зоя очутилась на асфальтовой дорожке, которая ответвлялась от шоссе к даче инженера…

Куда же ехать? Конечно, на электростанцию, где инженера ждали. Она знала, где находилось Быстринское водохранилище.

Машина шла легко, послушно и отзывчиво подчинялась управлению. Мимо проносились прозрачные березовые рощи, наполненные солнечным светом и трепетаньем листьев; поля, усеянные цветущим клевером, темный бор, дохнувший на Зою смолистым воздухом.

Быстрая езда подняла настроение девушки. Но какая-то неотвязная мысль преследовала ее, и Зоя мучилась тем, что никак не может вспомнить, что это такое. И вдруг вспомнила. Гудок! Ну, конечно: когда она выезжала из ворот дачи, они распахнулись как она хорошо помнит, от автомобильного гудка. Но кто же сигналил? Сама Зоя не прикасалась к кнопке. Этот раздавшийся вдруг сигнал удивил тогда ее на миг, но занятая другими мыслями, она не обратила на него особенного внимания. Столько было всяких странностей, что еще одна казалось почти естественной.

Так, значит, это была все-таки «живая» машина, обладающая голосом, который она издает сама по собственному желанию.

Зоя так задумалась, что не заметила, как угрожающе быстро стала вырастать задняя стенка грузовика, ехавшего впереди. Она и совсем не обнаружила бы опасности, если бы машина которую она вела, не издала вдруг громкий рев.

Зеленый лимузин настойчиво гудел, предупреждая идущий впереди грузовик, а может быть и Зою.

Зоя подняла голову и ошеломленно смотрела на остановившийся впереди грузовик. Двое рабочих стояли в кузове и, размахивая руками, кричали что-то ей. Еще миг — и замешательство Зои обошлось бы ей очень дорого, но она почувствовала вдруг, как рулевое колесо поворачивается вместе с ее руками, лежащими на нем, и машина сама берет влево — по всем правилам обгона. Это было сделано вовремя. Зоя спохватилась и уже сама докончила маневр, правильно начатый машиной. Ей показалось на миг, что чьи-то невидимые руки, более сильные, чем ее, вмешались в управление автомобилем. Завизжали тормоза, хотя Зоя не успела тронуть педаль, рычаг скорости потянул ее руку и переключил автомобиль на малый ход.

— Эй, лихач! — крикнул один из рабочих, свесившись с кузова грузовика. Ослеп что ли? — Но разглядев за рулем Зою, с удивлением и уважением в голосе добавил — Ловко вывернулась! Ай да девушка!

Но Зоя не обратила на обидную реплику никакого внимания. Она ехала на сбавленной скорости, сбавленной самой машиной, и пыталась объяснить себе случившееся.

«Ну, гудок — это ерунда! — успокаивала она себя. Не так уж трудно устроить, чтобы он гудел, если впереди покажется препятствие. Сейчас даже детские игрушки такие выпускаются».

Но эта странная «сообразительность» машины, которая сама и так вовремя свернула влево, чтобы избежать столкновения, — как ее объяснить? Зоя невольно покосилась назад: может быть, Бобров сидит сзади и это он вовремя пришел ей на выручку? Машина могла иметь и двойное управление — это было в духе любящего удобства инженера. Но сиденье сзади было пусто. По-прежнему на старом месте лежал портфель, затянутый ремнями. Только серая шляпа, по-видимому от резкого толчка при повороте, откатилась в угол.

«Впрочем, — думала она через минуту, — и в этих «действиях» машины нет ничего удивительного. Если можно заставить гудеть сигнал, почему нельзя устроить так, чтобы включался механизм, действующий на руль? У Толи был игрушечный автомобиль, который не падал со стола: каждый раз, подойдя к краю, он сам сворачивал в сторону. Это тоже игрушка, только для взрослого мальчика, которого зовут инженером Бобровым».

Но Зоя сознавала, что это была не совсем игрушка. Как-никак, а машина если не спасла Зое жизнь, то, во всяком случае, избавила ее от серьезной неприятности. Правда, и растерянность Зои была вызвана отчасти самой машиной этой историей с гудком. «В общем мы квиты», подытожила Зоя.

После того как она нашла разумное объяснение действию вещей, которыми окружил себя Бобров, ей стало как-то легче. Она ни минуты не сомневалась в том, что такое объяснение существует, но все же эти маленькие приключения, происшедшие за последний час, оказывали известное психологическое действие. Зоя, как истая журналистка, была впечатлительна и не лишена полета фантазии. Ей вспомнился роман, который она читала в детстве, о том, как машины подняли бунт против своего творца — человека. Честное слово, человеку, жившему несколько десятков лет назад, очутись он вдруг в положении Зои, показалось бы, что вещи инженера Боброва обладают способностью самостоятельного поведения. Правда, они хорошо повинуются своему хозяину и добросовестно служат даже его гостям, но — чем чорт не шутит, — в какой-нибудь недобрый час вдруг возьмут и выйдут из подчинения. Что будет делать тогда Бобров среди возмутившихся буфетов, ругающихся шкафов и куда убежит он от взбесившегося зеленого автомобиля?

Зоя представила себе сцену: Бобров убегает от машины, гоняющейся за ним по саду — и рассмеялась.

Чего только не выдумывали романисты про будущее, ожидающее человечество! И люди-невидимки, и мыслящие вещи, и четвертое измерение.

А на самом деле будущее оказалось совсем другим: в сто раз лучше, чем воображали самые смелые фантасты. Все наоборот: это мир свободных людей, которые создают машины, подчиняющиеся человеку, облегчающие его жизнь, сберегающие его время.

Надо было признать, что Бобров сумел окружить себя целым штатом таких услужливых механизмов.

6. Станция системы Боброва

С гребня плотины, по которой проезжала Зоя, были видны синь водохранилища, заключенного в рамку розового камня, и темный лес на горизонте. В эпоху пятилеток советские люди научились строить прочно и красиво. Красота стала одним из неотъемлемых требований, которые предъявлялись к любому сооружению. После того как инженеры заканчивали все расчеты, приходил художник и помогал конструкторам облечь их формулы в гармоничные линии. План завода не утверждался, пока художественный совет не заявлял, что в предложенном варианте новостройка удачно «вписывается» в окружающий пейзаж. Если же пейзаж не удовлетворял строителей, они его переделывали.

Давно ушли в безвозвратное прошлое закопченные кирпичные коробки, унылые длинные корпуса с пыльными выбитыми стеклами — фабрики и заводы дореволюционных времен. Они сохранились кое-где вместе со старыми хибарками, как музейные памятники, живая иллюстрация к истории: вот в каких условиях жил и работал трудящийся люд до Великой Октябрьской социалистической революции.

А вокруг стояли светлые новые корпуса простых, но благородных форм. «Для народа — все что есть лучшего»; «Место труда — место творчества.»; «Человек творец. Только творческий труд приносит радость», — ходили крылатые выражение.

Да, это была эпоха невиданного взлета творчества.

Зоя припоминала все это потому, что только вчера читала статью о планах ближайших десяти-пятнадцати лет. Поистине открывались головокружительные перспективы. «Но жизнь, — думала Зоя, — окажется еще ярче и интереснее, чем рассказано в этой бесспорно талантливой статье. Нелегко описывать будущее, когда и для настоящего-то часто не хватает слов. Только одни журналисты знают, как трудно, располагая всем богатством русского языка, выбрать из двухсот тысяч входящих в него слов такие, которые передавали бы читателям в полной мере всю грандиозность совершаемых в нашу эпоху дел и чувств людей — творцов новой жизни. А ведь по нынешним книгам и журналам, по страницам сегодняшних газет потомки будут судить о великих днях. Нелегок и ответственен труд журналиста». Так думала Зоя.

Машина въехала на плотину. У Зои возникло ощущение, что стихии внезапно поменялись местами: озеро поднятое так высоко, что вода оказывается выше суши, расположенной далеко внизу по другую сторону плотины. Кажется, что вот-вот уйдет из-под колес плотина — и повиснешь в воздухе над рекой, вырывающейся внизу из донных отверстий.

На плотине стояла кучка просто, но красиво одетых людей, судя по полуспортивным костюмам — туристы. Один показывал рукой в сторону станции, видимо, объяснял что-то остальным.

В стороне под большим зонтом, на низком табурете сидел человек в просторной парусиновой блузе. Перед ним стоял мольберт, и время от времени человек подносил к холсту кисть, делая осторожные движения.

По крутому, спиральному спуску, ловко виражируя вдоль гранитного бортика, Зоя пригнала машину к зданию станции.

Высокие окна, начинающиеся почти от земли и затянутые узорчатой решеткой художественного литья, ребристые колонны по углам, подпирающие плоскую крышу с фигурным карнизом, фонтан на квадратной площадке возле станции: глыба гранита и на ней тритоны, испускающие струи воды, — вот что она увидела.

Оставив машину у цветника около фонтана, Зоя подошла к зданию, ища глазами дверь с надписью «Дежурный инженер», «Вход» или еще что-нибудь в этом роде. Ей пришлось обойти станцию с трех сторон. С четвертой стороны подступа не было: огромные бетонные трубы, подводящие воду, были точно врезаны в тело здания.

Никаких признаков служебного входа. Оставались большие двери, которые, как думала вначале Зоя, служили не для повседневных целей. Высокие, под самый карниз здания, половинки, закругленные наверху, походили на ворота, сделанные из металла и цветного стекла. Эти ворота раскрывались, наверное, тогда, когда через них внутрь здания были доставлены машины — турбины и генераторы, и в следующий раз они раскроются, когда наступит пора менять или ремонтировать изношенное оборудование.

Неужели инженеры и техники, рабочие и уборщики, люди, работающие на станции, пользуются этим входом ежедневно? Не слишком ли это хлопотно, даже если все это великолепие приходит в действие от нажатия простой кнопки?

Ну, конечно, же! Как это она сразу не догадалась? Раз инженер Бобров имеет какое-то касательство к объекту, здесь должна быть кнопка. Нужно найти эту кнопку, нажать ее, и тогда появится дежурный инженер или, во всяком случае, послышится его голос.

Зоя приблизилась к парадным дверям. Кнопка должна быть где-то здесь. Бобров, конечно, выбрал место для нее так, чтобы она бросалась в глаза. Но вместо кнопки Зоя увидела в воротах большую замочную скважину. Она как бы подчеркивала, что ворота отпираются редко. В самом деле, не очень-то удобно ежедневно, приходя на работу, отпирать дверь килограммовым ключом!

Зоя стояла перед дверями — воротами в недоумении. Как же проникли внутрь участники совещания? Ведь оно (она взглянула на ручные часики) началось минуту назад.

Подойдя к окну, Зоя приложила к лицу ладони и заглянула через стекло. Двухсветный зал был пуст, если не считать трех огромных машин, вертикальные валы которых вращались с бешеной скоростью. Временами казалось, что они не вращаются, а застыли сверкающими колоннами: не было слышно никакого шума, не передавалось ни малейшей дрожи зданию. Протертые до блеска, тепло отсвечивали белые и желтые плитки кафельного пола.

Здесь делать ей было нечего.

Обернувшись, Зоя увидела милиционера; он не спеша приближался по короткой набережной. Его внимание, видимо, привлекла эта девушка-туристка, вот уже четверть часа осматривающая станцию.

— Любуетесь? — спросил он вежливо, прикладывая руку к козырьку фуражки. Он оглядел Зою, ее машину, снова перевел взгляд на Зою и спокойно продолжал: Замечательное сооружение! А вы смотрели на панораму с плотины? Там есть специальная площадка для туристов…

— Скажите, как увидеть дежурного инженера? — перебила Зоя. — Он мне очень нужен Я… - и она протянула милиционеру свою корреспондентскую карточку.

— Дежурный, — услужливо сообщил милиционер, возвращая карточку, находится не здесь. Он в Черемше. Это километров шестнадцать отсюда. Вам придется поехать вот по этой дороге, обсаженной голубыми елями. Кстати, по пути увидите вторую станцию — она тоже очень красива.

И он пожелал счастливого пути.

7. «У А С»

Вторая станция отличалась от первой размерами и архитектурным оформлением. Но она оказалась такой же безлюдной.

Проехав еще километра три, Зоя увидела слева от шоссе довольно высокий холм, а на его вершине, среди молодого дубняка, круглую башню. Флюгер в форме изломанной молнии из какого-то нержавеющего цветного металла, блестевший на солнце, не оставлял сомнений в том, что эта башня имеет отношение к электричеству.

И действительно, когда Зоя подъехала к башне, она увидела на фасаде три большие буквы — «УАС», переплетенные в форме замка. «Управление автоматическими станциями», — прочитала она на небольшой дощечке.

Пожилой человек в белом фартуке трудился над грядками в саду, окружающем круглое каменное здание; как выяснилось, он был садовником. По-видимому, в порядке добровольного совместительства он взял на себя выполнение функции привратника, справочного бюро и коменданта. Второй человек из штата управления — диспетчер — находился в самой башне, в верхней ее части, в большом круглом зале, куда Зою и направил садовник.

Дежурный диспетчер сидел в круглом вращающемся кресле в центре зала и вовсе не показался Зое таким уж занятым, как уверял ее привратник внизу.

При входе Зои он приподнялся.

— Что вы на меня так изумленно смотрите? — весело спросил он, видя, что вошедшая, оглядев залу, остановила пытливый взгляд на нем.

— Наконец-то я вижу на станции человека! — ответила Зоя в тон вопроса. — В вашем хозяйстве это такая редкость! Надо прямо сказать, что машины у вас встречаются гораздо чаще. Но я думала застать здесь совещание и среди его участников инженера Боброва.

— Совещание отменяется, — смущенно ответил молодой человек. — Разве вас не предупредили? Какая досада! Вы уж извините, пожалуйста…

— Я, собственно, и не была в числе приглашенных, — возразила Зоя. — Я просто разыскиваю инженера Боброва и думала, что он здесь.

— Боброву звонили, чтобы предупредить об отмене совещания. Но его не было на даче. Кто-то ответил вместо него. И сказал, что передаст ему.

Зоя вспомнила про механического секретаря. «Ах, так он не только отвечает на звонки, но и запоминает сказанное и передает потом хозяину, — подумала она. — Впрочем, в этом нет ничего диковинного: обыкновенная запись на пленку».

— Вы видели наши станции? — спросил молодой инженер. — Не правда ли замечательно? Институт Боброва проектировал.

— Станции очень красивые, — сказала Зоя. — Но мне они показались немного малолюдными, это и есть, конечно, идея Боброва? Он, должно быть, мизантроп и не выносит людей?

— Напротив: Бобров скорее филантроп, если можно так выразиться. Он заботится о людях, о том чтобы облегчить их труд. Станции же, которые вы видели, не малолюдны, а совсем без людей.

— Автоматы? Я слышала о таких станциях, но как-то не представляла их размеров. Мне почему-то казалось, что они маленькие.

— Маленькие-то давно делаются автоматическими. Микрогэс вы встретите сейчас во многих колхозах. Но в 1947 году, если помните, была переведена на автоматическое управление станция значительных размеров — на Перервинской плотине. С тех пор техника быстро развивается по этому пути — по пути автоматизации управления крупными гидростанциями.

— Перервинскую станцию я даже видела в кино.

— Эта станция широко известна. Но мало кто знает, что таких станций у нас уже много. Здесь же вы видите нечто другое.

— Что же именно?

— Здесь не одна, а шесть гидростанций, целая энергетическая система, и вся она работает совершенно автоматически. Первый опыт в мире.

— Ну конечно, раз к этому имеет касательство Бобров, все должно быть автоматическим.

Молодой человек пожал плечами.

— Это естественно. Ведь Бобров работает в институте, который занимается вопросами автоматики. И вам, наверное, он нужен для консультации по тем же вопросам? Вы от какой организации?

Зоя сообщила, кто она такая. Когда молодой инженер узнал, что говорит с корреспонденткой, он оживился.

— Вы приехали как нельзя более кстати. О нашей энергетической системе до сих пор писали только в специальных журналах. В широкой же прессе были лишь отдельные заметки. Знаете, у нас не любят хвастать, пока дело не закончено. Но сейчас писать об этом стоит. Идемте, я вам все покажу.

Зоя колебалась. Но профессиональное любопытство, жилка газетчика взяли вверх. Это и на самом деле интересно! И потом это имеет прямое отношение к работам института Боброва — к той теме, ради которой она приехала побеседовать с Бобровым. Ну что ж, раз Бобров отсутствует, она не будет терять времени.

Инженер подвел ее к узким, как щели, окнам, расположенным в простенках между многочисленными пультами.

— Вот в эти окна, — говорил он, — видны все шесть станций. В каждое окно по станции. Видите: перед вами как бы шесть цветных пейзажных открыток. Это очень красиво, но для диспетчера это не главное. Что дает мне обозревание этой станции? Я вижу, она стоит на месте. А мне нужно знать как она работает. И я знаю… Взгляните на этот пульт. Рядом вы видите еще такой же. Шесть пультов на каждую по штуке, и вот седьмой пульт, где изображены все станции вместе. Эти цветные движущие диаграммы отвечают на все вопросы, которые только могут придти мне в голову, как диспетчеру. Вы хотите знатьуровень воды в верхнем бьефе пятой станции? Пожалуйста! Четыре с половиной метра, а полчаса назад было на четыре сантиметра больше. Количество оборотов второй турбины третьей станции? Сделайте одолжение! Пятьдесят в секунду. Утром она немного пошаливала — делала пятьдесят с четвертью оборотов, но авторегулятор быстро привел ее в порядок. Хотите знать, какие агрегаты, на каких станциях выключены и какие находятся в резерве? Будьте любезны взглянуть на седьмой пульт: вот эти окрашенные в синий цвет…

— Но следить за пультами просто не поспеешь, — остановила Зоя этот поток красноречия. — Нужно все время крутить головой, как филин. Вы же, как я заметила, когда вошла, читали что-то, расположившись развалившись в кресле.

— Во-первых, почему мне не заниматься пополнением своего образования, раз к этому представляется такая возможность, — нисколько не смутившись, возразил молодой человек. — А во-вторых, мне вовсе не нужно смотреть все время на пульты. Вы меня просто не поняли. Я смотрю на пульты, когда хочу узнать что-нибудь меня интересующее. А так самопишущие приборы непрерывно записывают все показатели на движущихся лентах. И с работой всех станций за сутки я могу ознакомиться в каких-нибудь полчаса.

— И с опозданием узнаете о всех неисправностях, которые случились за ваше дежурство!

— Ну, до этого дело не дойдет. О всех неисправностях пульты немедленно докладывают.

— Внимание! — раздался вдруг громкий голос.

Зоя невольно обернулась. Но, кроме нее и инженера, в зале никого не было.

— Второй агрегат третьей станции выключается и ставится в резерв, продолжал голос. — Включен третий агрегат пятой станции.

— Слышите? — заметил инженер. — Теперь взгляните на седьмой пульт — это он докладывал: видите, изменились цвета; так же сообщается о неисправностях.

— Кто же это говорит?

— Никто. Говорящий автомат. Пульты включают его по очереди. Ну, звонки и прочая сигнализация — это тоже, как полагается.

— Позвольте, а управление станциями? Докладывают станции — это хорошо. Но ведь ими нужно управлять?

— Вот для этого-то, — инженер обвел зал рукой, — и устроен этот центральный пост. Центральный пост, который… — он помедлил, — … который тоже работает автоматически. Да, да, — продолжал он, усмехаясь, — присутствие диспетчера здесь вовсе не обязательно. Я могу уйти на час, на два, на целый день — и ничего не случится. Я часто работаю в помещении внизу, а сюда поднимаюсь только по вызову — автоматическому, конечно. И знаете, я считаю, что занимаемую мною должность можно упразднить. Я разрабатываю сейчас как раз такой проект. Один из этих пультов — общий — можно установить в помещении диспетчера, который будет управлять несколькими энергосистемами сразу. Вы представляете? На большой территории страны автоматически добывается дешевая гидроэнергия и по проводам и подземным кабелям рассылается потребителям. И человек, находящийся на командном посту, свободно распоряжается всем этим огромным количеством энергии.

— Странно! А если авария?

— Ну, что бы вы сделали, если бы на одной из станций произошла авария, а вы были бы дежурным диспетчером вот здесь в этом помещении? — молодой человек посмотрел на Зою немного лукаво.

— Я… — она подумала и нерешительно сказала: — приняла бы немедленные меры.

Это напоминало на экзамен, и Зоя, как плохо подготовившийся студент, отделалась общим ответом.

— Вот — вот, — одобрительно кивнул инженер, как будто Зоя сказала как раз то самое, что нужно. — Но ведь прежде, чем я или вы на моем месте подумаем, какие меры следует принять, они уже будут приняты. Агрегат, если даже случится самая мелкая поломка одной из лопастей, будет немедленно выключен, а на смену будет включен агрегат из резерва. Это произойдет так быстро, что потребитель не заметит переключения, а мы с вами не успеем раскрыть рот, чтобы воскликнуть: «Ах!»

— Но ведь нужно выслать ремонтную бригаду на место происшествия и вообще…

— Она и будет выслана. Ее вызовет сама станция. В «скорой технической помощи» есть автоматический вызывной пульт. Там будут знать не только об аварии, но и характер поломки, и узнают это одновременно со мной.

— Жаль только, что самый ремонт производится не автоматически! воскликнула Зоя. Она постаралась придать голосу оттенок иронии. — Это был бы триумф автоматизации.

— Ну, до этого техника еще не дошла, — сказал инженер, — но со временем преодолеет и эту трудность.

Зое стало неловко. В самом деле, перед ней было, бесспорно, выдающееся достижение техники. И ее скептицизм казался просто неуместным. Уж эта журналистская привычка ничему не верить на слово, все потрогать руками, сто раз убедиться! Но ведь то, о чем рассказывал этот молодой инженер, было поистине замечательно!

— А как же текущий ремонт? — спросила она уже другим тоном. — Ведь не могут же ваши турбины вертеться вечно.

— Разумеется, — инженер был все так же вежлив. — Осмотр агрегатов производится раз в два месяца, а их предупредительный ремонт — раз в год. Некоторые полагают, что эти сроки можно увеличить. Конечно, остановка агрегатов на ремонт производится без всякого ущерба для потребителей электроэнергии. У нас всегда имеется резерв мощности…

Выслушав еще несколько пояснений в этом роде, Зоя стала прощаться. Она вспомнила о Боброве, его машине, почти похищенной ею, и ей захотелось поскорее разобраться во всей этой запутанной истории.

— Прощайте, лишний человек, — шутливо сказала она, протягивая руку инженеру.

Она помедлила секунду: не сказать ли ему о Боброве? Но, собственно говоря, что случилось, кроме того, что Бобров где-то задержался и опоздал к себе на дачу, а она разъезжает в его машине? И как рассказать о своих смутных подозрениях и неясных предчувствиях, этому жизнерадостному молодому человеку, которому кажется все на свете совершенно ясным и для которого ни в чем нет ничего удивительного!

— Вы не знаете, где может быть сейчас Бобров? — спросила она только.

— Затрудняюсь сказать. Его институт ведет работы во многих местах. А Бобров возглавляет группу исследователей. Попробуйте позвонить в институт может быть, там скажут. Я вас сейчас соединю.

Но в институте сказали, что у Боброва сегодня выходной день и он у себя на даче. На даче, куда Зоя позвонила, чтобы проверить, не вернулся ли инженер, вежливый голос механического секретаря сообщил, что Боброва нет, но что ему будет передано все, что желает сообщить Зоя.

Зоя подумала, что передать Боброву, если он вдруг приедет на дачу.

— Скажите, — сказала она, обращаясь к механическому секретарю, как к живому человеку, — что его машина находится у меня. Я уехала на ней на его же поиски…

Зоя покраснела, увидев, как чуть шевельнулись брови стоявшего возле нее инженера-диспетчера. То, что он сейчас услышал, должно было показаться ему, конечно, странным.

Смущенная, она буркнула что-то неразборчивое и, не оглядываясь, поспешила к злополучному лимузину, терпеливо дожидавшемуся ее внизу, у входа в башню.

Конечно, это ожидание можно было считать терпеливым. Ведь зеленая машина могла взять да уехать. Она отличалась для этого достаточной самостоятельностью.

8. Поиски продолжаются

Снова шоссе. Асфальтовая лента с каменными бортиками тянулась вдоль канала, искусственная прямизна которого приятно гармонировала с окружающими зелеными холмами. Иногда был виден белоснежный теплоход, бежавший по воде.

На палубе стояли и сидели одетые нарядно, по-летнему люди — в цветных рубашках, ярких платьях, в легких соломенных шляпах.

В одном месте канал расширялся, образуя большое водохранилище. Песчаный пляж был усеян тысячами загорелых тел. Виднелись раскрашенные тенты, плетеные кресла, будки, цветные зонты…

Но Зоя обращала мало внимания на эту привычную для окрестностей большого города картину.

«Куда же ехать? Что делать? Может быть заявить в милицию?» — размышляла она. Достаточно ли для этого оснований? В конце концов у Боброва, как выяснилось сегодня выходной день и он мог просто забыть о нем, назначая Зое встречу. Непростительно конечно, но ведь человеческая память иногда дает осечку. Это не автомат системы Боброва, а более тонкое и сложное устройство. Однако же Бобров не полагается только на свою память — у него есть секретарь, который напоминает ему обо всем. И механический секретарь просил подождать Зою, уверяя, что инженер вот вот явится а вместо него прикатила эта пустая машина.

Определенно в мире механизмов, которыми окружил себя Бобров, был какой то изъян. Во первых, машина не доложила зачем она прибыла на дачу. Зоя не заметила даже, как странно ее требование: ведь обычно вещи, находящиеся в пользовании человека, никогда не докладывают о себе. Но от вещей Боброва можно было всего ожидать. Во-вторых, неизвестно, что происходит сейчас на даче. Может быть Бобров совсем не пропадал, а просто непредвиденно задержался и в этот момент входит к себе в дачу. Она ищет пропавшего Боброва, он ищет пропавшую машину, и это может продолжаться целый день.

Не успела Зоя это подумать, как услышала позади себя громкий голос. Это был голос… Зои!

— Передайте, пожалуйста, Боброву, — слушала она с изумлением свой собственный голос — что я, Зоя Виноградова взяла его машину и… разыскиваю его… потому что…

Голос смущенно замолк. Это был тот самый момент, когда брови диспетчера по станции задрожали от удивления и Зоя смущенно бросила трубку. Вот и щелчок от брошенной трубки.

После короткой паузы голос сзади снова заговорил. Но это был уже не голос Зои.

— Боброва! — внушительным басом бросил кто-то — Это ты Андрей? Нет на даче? Вот странно! Что передать? Передайте, что звонил Ставрогин. Мы же собирались ехать на Голубое озеро. Что же он, забыл?

Возмущенно щелкнул рычаг.

— Андрей Николаевич, — послышался женский голос — Нет его? Передайте что звонили из института. Сегодня на заводе «Самоходный комбайн» — пуск третьего автоматического цеха.

Aга, значит механический секретарь на даче докладывает о всех телефонных звонках, происходящих в отсутствие Боброва, прямо сюда в этот кабинет на колесах. Зоя оглянулась. Тут только она заметила сбоку заднего сиденья обыкновенный телефонный аппарат, висящий на стенке. Очевидно, по этому аппарату можно позвонить и на дачу Боброву, и в любое место. Радиотелефон и, конечно, автоматизированный… Рядом с аппаратом белела кнопка. «Вероятно, нажатием кнопки вызывается доклад секретаря — подумала Зоя — а время от времени и в экстренных случаях секретарь докладывает сам. А может быть, эта кнопка еще для чего-нибудь.»

В этот момент телефон зазвонил. Да он звонил как самый обыкновенный комнатный аппарат — мелодичным приятным звоном.

Зоя хотела остановить машину, чтобы снять трубку. Но тут взгляд ее упал на кнопку с надписью «Микрофон» на пульте водителя. Она нажала кнопку. От пульта от делилось и стало приближаться к ее губам то, что она раньше принимала за украшение: овальная кремовая шишечка из пластмассы, усеянная множеством дырок. Шишечка держалась на легком изящном кронштейне в виде раздвижной гармоники.

— Слушаю — сказала Зоя в микрофон.

Она ожидала услышать голос Боброва. Но сзади из громкоговорителя, скрытого где-то в потолке машины, послышался старческий голос с покряхтыванием и остановками из-за отдышки.

— Мне нужен Бобров. Я звонил к нему на дачу, мне сказали что его нет. Говорит академик Митрофанов.

— Боброва нет. Извините, товарищ академик! Но как только он отыщется… я хочу сказать, что как только он… ему немедленно будет передано и он…

Зоя путалась и умолкла. Академик покряхтел еще немного и повысил трубку.

Из всего этого вытекало, что Боброва ищут по разным вопросам разные люди и что его отсутствие вряд ли можно уже считать нормальным.

И Зоя приняла твердое решение сообщить о случившемся. Теперь оснований было, пожалуй, достаточно.

Зеленый лимузин взлетел на пригорок. Открывался вид на большой город с красивыми зданиями, среди которых выделялось несколько особенно высоких.

С правой стороны шоссе, где несколько павильонов из нержавеющей стали и мрамора обозначали конечные остановки троллейбусов, автобусов и метро, виднелось огромное сооружение из серого бетона. Длинные корпуса с плоско-овальными крышами и окнами, огромными как в старинных киностудиях, были обнесены серым же бетонным забором.

Рядом с заводом на большом участке, залитом асфальтом и разграфленном белыми линиями, стояло тысячи полторы автомобилей, на которых служащие и рабочие приехали на работу. И завод, и площадка, и вся прилегающая местность с павильонами метро и автобусных и троллейбусных станций были обсажены молодыми деревьями и шпалерами цветущего кустарника. Среди них на фоне газона виднелись цветные пятна клумб.

«Самоходный комбайн» — объявляли выпуклые матовые золотые буквы, прибитые прямо к бетону. Под ними виднелась золотая же марка завода: комбайн с развевающимся знаменем из красной эмали.

На этом заводе работали родители Зои. Она придержала машину. «Посоветоваться с отцом? — подумала девушка. — Ну конечно же, — чуть не воскликнула она, — ведь это здесь сегодня пускается третий цех-автомат. Может быть, и Бобров окажется тут? Что может заставить его забыть о выходном дне и тысяче обещаний, как не такая вещь?»

— Куда? — спросил дежурный в окошечке, куда Зоя протянула свое удостоверение.

— В третий цех!

Дежурный взглянул искоса на Зою, подумав: «Опоздала, девушка… Где же ты пропадала с утра?», но ничего не сказал.

9. Третий цех

Двор завода был залит асфальтом. Навстречу Зое ехала открытая машина, в которой сидели совсем молодые люди — и были разложены миниатюрные блестящие прожектора и связки цветных проводов.

«Осветители, — догадалась Зоя. — Значит, была киносъемка».

В конструкторском бюро отца не было.

— Он в третьем цехе, — сказал старик в синем халате, стоявший у огромного шкафа с чертежами. — Идите прямо туда. Третий сегодня именинник. Прямо, потом направо. Большой серый корпус.

Все корпуса, которые увидела Зоя, выйдя во двор, были большие и светло-серые. Их было больше десятка.

В дальнем конце огромного заводского двора было оживленно. Очевидно, кончилась смена. Вереницы людей шагали по липовым аллеям (зелень пробралась и сюда — на территорию завода), направляясь к нескольким выходам.

Но в той части асфальтированного двора, где находилась Зоя, людей почему-то не было видно.

«Должно быть, — подумала Зоя, — здесь смена происходит в другое время.»

Зоя отсчитала два корпуса и свернула к третьему.

У входа в третий цех женщина в белом фартуке с пылесосом в руках ворчала, подбирая своей машинкой какой-то сор:

— Намусорили тут… В цех пустить нельзя. Не понимают: завод ведь…

В цехе было прохладно, светло и пусто. Стоял шум, но не резкий, пронзительный, а смягченный, какой-то деловой.

Станки работали бесшумно; все их вращающиеся и движущиеся части перемещались как во сне. Звук издавал только металл, который обрабатывали. На него лилась эмульсия жемчужно-белыми струями, как душ, но он ворчал, всхлипывал, изредка тихо стонал.

Зоя обходила ряды движущихся станков и не видела людей. Все люди уже разошлись. Не было даже человека вроде диспетчера запертых станций, который объяснил бы Зое смысл этого чуда современной техники.

Огромный цех был абсолютно пуст.

Зоя оглядывалась по сторонам. Она увидела, как из отверстия в углу выскакивали какие-то куски металла. Они появлялись через строго определенные промежутки времени, как кукушка в старинных часах. Но кукушка, сказав «ку-ку», опять исчезала в круглом окошечке, чтобы через секунду выглянуть вновь, а куски металла соскакивали на стоявший рядом станок.

Зоя подошла поближе. Станок брал кусок металла железной рукой и клал на стол. Приближалась головка с полудюжиной вращающихся сверл. Раз — и металлическая заготовка с шестью просверленными отверстиями передавался на соседний станок, а на столе первого лежал уже новый, не обработанный еще кусок, ожидающий своей участи.

На соседнем станке в заготовке проделывались какие-то желобки, после чего она немедленно передавалась дальше, где с нее что-то срезалось, в просверленных отверстиях появлялась нарезка, какие-то поверхности шлифовались и приобретали глянец.

Зоя шла за куском металла, который на ее глазах из заготовки превращался в готовую деталь. Готовая деталь скользнула в отверстие в стене цеха.

Этих отверстий, как заметила Зоя, было много. Детали разного вида спешили каждая в свое отверстие и исчезали из глаз. Это походило на чудо. Но чудо совершалось в обстановке напряженной производственной работы. Деловито трудились станки, не теряя ни секунды драгоценного рабочего времени.

Мелькали шестерни и железные куски, прыгали со станка на станок детали, как мячи… У Зои зарябило в глазах. Она прислонилась к чему-то и опустила на минуту веки. По изменившемуся шуму поняла: что-то произошло. Нарушился нормальный ритм работы.

Открыв глаза, Зоя увидела, что станок, на который она облокотилась, остановился. За ним немедленно стал соседний станок, подававший полузаготовки, за тем следующий и так далее, пока целая линия станков не выключилась из работы.

Вокруг шла работа, детали соскальзывали со станков, исчезали в стене, но одно отверстие оставалось пустым: детали сюда не подавались.

Зоя собиралась с мыслями, чтобы понять, что же случилось, как вдруг услышала громкий голос с ноткой раздражения:

— Отойдите же от станка… Неужели вы не видите?

Она сделала шаг в сторону. Немедленно станок, от которого она отодвинулась, передал обработанную деталь следующему станку, тот пробил овальное отверстие и сунул деталь дальше — все заработало, завертелось.

— Хорошо, — одобрительно сказал голос. — Только будьте в другой раз осторожны. Станок мог повредить вам пальцы. Разве можно класть руку на стол, где обрабатывается деталь?

Поразительно деликатный станок! Он остановился, чтобы не нанести повреждения Зое.

Она готова была извиниться. Но с ней больше никто не говорил. Снова Зоя осталась одна среди неутомимо работающих станков.

— Послушайте, — закричала Зоя, обращаясь в пустоту. — Я хочу с вами поговорить.

— Хорошо, — раздался под сводами цеха могучий голос. — Я сейчас приду.

Обладатель могучего голоса оказалось человеком средних лет и среднего роста. Поздоровавшись со уборщицей, которая все еще возилась с пылесосом у входа, человек вошел и хозяйским взглядом окинул работающие станки.

Зоя объяснила ему, кто она и кого она ищет.

— Отца вашего хорошо знаю, — сказал он. — Значит, вы по печати пошли? Ну что ж, тоже хорошая специальность… Боброва не было сегодня на заводе, это во-первых. Ну, а потом, это не третий цех, а второй — это во-вторых. Хотите посмотреть третий цех — пойдемте со мной. С удовольствием покажу… Я вроде начальник над всеми тремя цехами сразу. У нас три цеха — автоматы, а остальные пока еще обыкновенные…

Идя за провожатым, Зоя опять подумала о том, какая разница: слышать о чем-нибудь или видеть это своими глазами.

От отца она, конечно, слышала, что у них на заводе из тринадцати цехов два переведены на автоматическую работу, а третий подготавливают к автоматизации.

Отец рассказывал, как люди, работавшие раньше в этих цехах, — рабочие, инженеры, — получили «новое повышение в жизни», как он говорил. Часть людей уехала на другой завод, где обработка изделий производилась еще «по-старинке», то есть обычными методами, и где была нужда в кадрах. Там они должны были в числе других дел пропагандировать новую технику. Часть прежних цеховых работников переквалифицировались в специалистов по монтажу и наладке нового оборудования. Некоторые — особенно молодежь — направлялись на учебу для повышения своей теоретической подготовки.

Не было человека среди работников этих цехов, который не поднялся бы на новую ступень в своем кругозоре и знаниях.

Все это было очень интересно, особенно судьба людей в социалистическом государстве.

Однако, слушая с интересом отца и расспрашивая его обо всем, Зоя мало знакомая с техникой, не представляла все же себе наглядно, как выглядит в действительности автоматический цех. И реальное столкновение с миром автоматики оказалось для нее полным неожиданностей.

Третий цех, куда Зою привел ее спутник, представлял собой такой же огромный и светлый корпус, как и второй. Но станки в нем — это Зоя заметила сразу, как только вошла — были какие-то особенные: маленькие и не похожие на обычные. Шума металла в цехе совсем не было: слышался только слабый шорох, как от падающих капель дождя.

— Что здесь делают? — спросила она, оглядывая детали, плывущие по воздуху между станками.

— Обрабатывается металл, — пояснил начальник трех цехов. — электричеством. Электричество проделывает отверстия, снимает тончайший слой, проделывает десятки очень тонких операций. Мы можем, например, снять с этой штуки слой металла толщиной в один атом или проделать отверстие с точностью до тысячной доли миллиметра. В этом цехе изготовляются самые тонкие детали современных сельскохозяйственных машин: часы, которыми снабжается каждый комбайн, автомат, подсчитывающий число зерен в мерке и определяющий средний вес собираемого зерна, и так далее.

— Поразительно! — прошептала Зоя. — Я слышала об электрообработке металлов, но вижу это в первый раз.

— Поразительно не это, — рассмеялся ее провожатый. — Советская промышленность давно освоила электрообработку металлов. Собственно, она и рождена-то советской техникой. Но поразительно, что этот тонкий процесс удалось полностью автоматизировать, причем не на одном станке, что тоже уже давно сделано, а в масштабе целого цеха… Вот это достижение Института автоматики и телемеханики, где работает Бобров. Их там большая группа. Вернее, несколько групп энтузиастов автоматики. Бобров возглавляет одну из них, надо сказать самую инициативную…

Зоя прошла по цеху. Она пожалела, что до сих пор мало интересовалась техникой. Ее окружал целый мир увлекательных вещей. Когда она приблизилась к одной из дверей, та предупредила ее:

— Осторожнее. Высокое напряжение!

Говорящая дверь заставила ее вспомнить о Боброве. Конечно, это была его выдумка.

А начальник трех цехов ввел ее в свой кабинет, помещавшийся здесь же, на галерее в третьем цехе. Это была небольшая кабина с маленьким рабочим столом и неизбежным пультом. Сквозь большое окно был виден весь третий цех, а два телеэкрана позволяли наблюдать все, что делалось в двух других цехах. На всех экранах Зоя увидела бесконечные линии станков, работающих по воле человека.

— Когда вы так неосторожно прислонились к станку, — любезно объяснял Зоин спутник, — станок остановился и немедленно позвонил мне. Я взглянул на экран и попросил вас отойти.

— Он мог бы прямо предупредить меня, этот ваш станок, — сказала Зоя. — Я не стала бы к нему подходить.

— Разумеется, это возможно, — согласился ее собеседник. — Устроить это нетрудно. Но мы избегаем лишних устройств. Ведь такие случаи, как тот, что произошел с вами, очень редки.

Зоя пытливо взглянула на говорившего. Нет, как будто он не собирался ее «подковырнуть» — голос его был вполне серьезен. Поблагодарив за объяснение и попрощавшись, Зоя поспешила в конструкторское бюро. Но отца там не было. Рабочий день уже кончился.

10. Встреча на шоссе

Выйдя из ворот завода, Зоя разыскала зеленый лимузин. Он стоял на том самом месте, где Зоя оставила его.

Слева показалась колонка заправочной станции. Зоя решила пополнить запас бензина, а заодно попросила проверить левую переднюю шину, которая похлопывала что-то по асфальту.

Пора было подумать о том, чтобы возвратить машину.

Но список сюрпризов этого дня еще не был исчерпан. Сидя за рулем, Зоя раздумывала над тем, куда заявить об исчезновении Боброва — не постовому же милиционеру! — и вдруг обнаружила, что машина замедляет ход. К ней приближался человек в форме милиционера. Его товарищ с поднятой рукой стоял шагах в пяти впереди.

Но тут милиционер, державший руку поднятой, опустил ее, и машина незамедлительно тронулась. Зоя схватилась за тормоз и остановила автомобиль уже окончательно.

— Странно, — сказал первый милиционер, оборачиваясь ко второму. — За рулем — девушка. А говорили, что машина без пассажиров и без водителя… Ваши права?

Зоя достала книжечку, удостоверяющую ее права шофера-любителя.

— Так, все в порядке. Это ваша машина?

— Нет, это машина инженера Боброва, — твердо отвечала Зоя.

— Тоже правильно, — нисколько не удивился милиционер. — Куда направляетесь?

— Я ищу Боброва…

— Вот как, — сказал милиционер — Мы тоже его ищем… Обождите минутку!

И он направился к будочке, стоявшей поодаль у края шоссе.

— Вы хотите звонить? — крикнула вдогонку Зоя. — Телефон есть в автомобиле.

— Удобно, — сказал милиционер возвращаясь.

Он открыл дверцу, протянул руку и снял телефонную трубку.

— По-видимому, — сказал он Зое, переговорив по телефону, — с Бобровым ничего не случилось. Но он пропал. Уже много людей его ищут. И в частности мы, чтобы задать ему несколько вопросов о его машине. Не беспокойтесь, можете ехать и дальше в этой машине, — я думаю, ее владелец не будет на вас в претензии. Машина поможет вам связаться с Бобровым, как только он обнаружится.

Так и порешили.

11. Польза объявлений

Наступали часы «пик», когда в конце рабочего дня улицы большого города особенно насыщены движением.

Тысячи машин, похожих на ту, которой управляла Зоя (но, конечно, неспособных двигаться самостоятельно, в отличие от машины Боброва), текли почти сплошной движущейся рекой по асфальту. Среди них шныряли совсем маленькие малолитражки и величественно и плавно неслись большие, многоместные лимузины. А по тротуарам, отделенным от мостовой зеленой просвечивающей стеной, шли пешеходы.

Множество людей спешило в театры, в клубы, на лекции, на стадион, за город.

Низкая, приземистая машина ехала по широкой прямой магистрали без остановок. Когда впереди показывался перекресток, мостовая начинала постепенно понижаться, и у самого перекрестка автомобиль Зои нырял в широкий тоннель, освещенный невидимыми лампами так, что не было никакой разницы с дневным светом. Иногда, наоборот, Зоя пролетала перекресток по пологому горбу асфальта, а поперечное движение протекало внизу под шинами ее автомобиля.

Только в центральной части города, где строилось огромное здание, колонна десятитонных грузовиков не успела втянуть свой хвост в широкие ворота, и Зое пришлось задержаться.

Окидывая взглядом забор, окружавший постройку, Зоя заметила крупные буквы, которые заставили ее вздрогнуть «Бобров» — было напечатано на приклеенной к забору афише, а выше и ниже шли еще какие-то строки, набранные более мелким шрифтом.

«Большая аудитория Политехничeского музея, — прочитала Зоя. — Всесоюзное общество по распространению политических и научных знаний. Лекция инженера Боброва. Сегодня, в семь часов тридцать минут вечера».

Было семь часов тридцать одна минута, когда она остановила автомобиль у подъезда Политехнического музея.

Все билеты оказались проданными, и только корреспондентское удостоверение Зои открыло ей вход в аудиторию — на последнее пустовавшее место из резерва администрации.

Зал был заполнен и довольно активно гудел. Во всяком случае, здесь было больше шума, чем в цехе № 3.

Место Зои находилось впереди — прямо против пустовавшей кафедры.

Старичок-распорядитель, проводивший Зою, сообщил, что Бобров всегда чрезвычайно пунктуален, но сегодня, по неизвестной причине, запоздал уже на целых пять минут. Звонили к нему на дачу, и там ответили…

Зоя раскрыла рот, чтобы сообщить что Бобров пропал и его разыскивают, как вдруг вошел… сам Бобров.

Зоя догадалась, что это Бобров, по тем аплодисментам которыми разразился вдруг зал, и еще больше — по той напряженной тишине, которая наступила вслед за аплодисментами. Так встречают только знакомых и популярных лекторов.

Все это произошло так быстро — открылась маленькая боковая дверка, в ней появился Бобров и спустя несколько мгновений очутился уже на кафедре, — что Зоя не успела ответить распорядителю. Впрочем, и он куда-то исчез.

Бобров оказался высоким, широкоплечим человеком с крупными чертами загорелого лица. Зоя, к своему удивлению, узнала в нем того «художника», «приятеля Боброва», чью фотографию она рассматривала на даче. Инженер был одет в светлый серый костюм и держал в одной руке шляпу, в другой — портфель, перетянутый ремнями. Положив то и другое на кафедру, он сразу приступил к лекции, коротко извинившись за опоздание.

В зале наступила такая тишина, что когда кто-то неосторожно скрипнул откидным сидением, в его сторону повернулось сразу несколько негодующих голов.

Зое ничего не оставалось, как слушать лекцию.

12. Лекция

Бобров привычным жестом доставал из портфеля бумаги и раскладывал их на кафедре продолжая говорить. Вот он нажал кнопку, и в зале погас свет, а над кафедрой вспыхнул экран и на нем замелькали тени. Теперь были видны только экран и сам докладчик, освещенный каким-то матовым серебристым лучом, неведомо откуда падавшим на кафедру.

Он говорил о том, как вначале человек работал за станком, держа инструмент в руке. И на экране был виден этот смешной станок, который только поворачивал обрабатываемый материал, а человек выполнял все остальное. И все-таки это наивное устройство намного повысило производительность труда и подготовило изобретение и строительство других, более совершенных механизмов. Не будь этого примитивного станочка, не было бы и сложных современных машин.

Тут Зоя, как и все в зале увидела, что человеческая рука на экране теряет свои привычные очертания, становится прямолинейнее, узловатое и, наконец, превращается в кусок металла — железную руку. В этой руке, в ее железном кулаке, был зажат по-прежнему резец, но человеческие руки зато освободились и сам человек стоял свободно около станка и только регулировал его работу.

— Изобретение русскими мастерами суппорта, — слышался голос Боброва, приспособления, держащего инструмент, было новым крупным шагом по пути освобождения человека от тяжелой физической работы. Но станок с суппортом требовал непрестанного наблюдения и все еще значительных физических усилий от человека.

И на самом деле, на экране было видно, как рабочий непрерывно хлопотал около станка, снимал и ставил тяжелые заготовки и готовые изделия.

— Следующим шагом явился станок-автомат. — В голосе Боброва начали звучать торжественные нотки.

«Ну еще бы, — усмехнулась Зоя, напряженно следящая за экраном: — то, что не автомат, для Боброва вообще не механизм».

— Он освободил человека почти от всех забот. Тончайшие операции, которые не под силу искуснейшим рукам человека, шутя выполняются станками-автоматами. Производительность их так велика, что один станок может заменить старый цех с ручной работой. Вот почему эти умные самоуправляемые и самоконтролируемые механизмы получили такое большое распространение в нашей стране. Но, продолжал Бобров и голос его напряженно звенел, — размах социалистического строительства так огромен, что и этих самоработающих станков оказалось недостаточно перед лицом стоящих перед нашей промышленностью задач. И мы стали пускать в ход на наших заводах целые автоматические поточные линии — серии станков, которые проделывают все необходимые операции над данной деталью и автоматически передают ее друг другу.

Зоя увидела на экране знакомую уже ей картину: деталь путешествовала по станкам пока не попадала на ленту конвейера, а та уносила ее куда-то дальше.

— От автоматической поточной линии естественен был переход к автоматическому цеху.

Зрителям был показан третий цех «Самоходного комбайна», пущенный сегодня.

— Но и это не последняя ступень на пути непрерывного развития советской техники — сказал Бобров.

Экран стал чистым, в зале зажегся свет. Бобров, прихрамывая шагал вдоль большого демонстрационного стола. В числе других вещей Зоя заметила на столе большой макет, накрытый прозрачным целлофаном. Он показался ей знакомым. Это был тот макет, что она видела сегодня в кабинете инженера, а может быть, и другой — копия его.

— Следующая ступень, — говорил Бобров, поднимая, как фокусник, прозрачный колпак и занося указку над макетом, — автоматический завод. Собственно, здесь нет ничего особенно неожиданного. Все вы, наверное, слыхали уже об автоматических электростанциях, которые работают без участия человека. У нас существуют целые энергетические системы, действующих автоматически. Многие химические заводы тоже представляют собой гигантские лаборатории с огромными аппаратами и ретортами. В которых самостоятельно протекают и регулируются сложнейшие химические процессы. Известны сахарные и хлебопекарные заводы, где рука человека совершенно не касается продукции. Сложнее, конечно, автоматизировать машиностроительный завод и некоторые другие предприятия. Но и это осуществимо, особенно если эти предприятия специализированы — выпускают продукцию одного определенного типа. Вот перед вами завод, изготовляющий трубы, которые в таком большом количестве нужны нашей стране.

Бобров взмахнул палочкой над макетом, и, должно быть, его ассистент, неслышно появившийся минуту назад, нажал какую-нибудь кнопку, потому что макет вдруг ожил и превратился в маленький завод, наполненный движением, но, естественно безлюдный.

Слитки металла размером с шоколадную конфету, уложенные на вагончики-платформы, подавались игрушечным электровозом на эстакаду, где быстро и автоматически выгружаясь на ленту, где происходила быстрая и автоматическая их разгрузка. Уложенные на ленту, они одна за другой исчезали внутри завода, как хлебцы, сажаемые в печь. Внутри завода пылали миниатюрные печи, крутились похожие на карусели машины, и из другого конца завода, как макароны, бесконечным потоком вылезали готовые трубы разных диаметров, аккуратно нарезанные на ровные куски. Так же автоматически они оказывались на маленьких платформах, которые вывозил из завода другой игрушечный электровоз.

— Почему же то, что происходит у вас перед глазами, нельзя, так сказать, увеличить и выполнить в производственном масштабе? Это уже осуществлено. Голос Боброва звучал теперь спокойно и уверенно. — Такой завод действует… Возможно и многое другое. Институт автоматики и телемеханики вместе с другими исследовательскими учреждениями страны и промышленными министерствами разработал проекты нескольких типовых автоматических заводов разного назначения. Это будут первые в мире автоматизированные производства данного типа. Не подумаете, конечно, что на таком заводе совсем не нужны будут люди. Они потребуются, но в очень небольшом количестве и, главным образом, для управления различными звеньями производства, причем и в этом им будут помогать многочисленные приборы-автоматы.

Зоя вспомнила начальника трех цехов «Самоходного комбайна» и уборщицу с пылесосом в руках. Действительно, людей на предприятиях, которые проектировал Бобров и его товарищи, было немного.

— Так новая советская техника, увеличивая производительность и освобождая рабочих от физического труда, помогает стирать грань между умственным и физическим трудом. Производительность труда миллионов рабочих неслыханно возрастает. Поручая механическую работу механизму, советские люди получают возможность полнее отдавать свои силы творческому труду. Они конструируют все новые и новые машины, совершенствуют производство. Строят дома и театры, создают из каждой вещи произведение искусства и увековечивают в искусстве свое творчество.

В зале послышались аплодисменты, но доклад еще не был закончен. Бобров с тем же увлечением говорил об автоматизации в самых неожиданных областях, в том числе и в быту.

— На даче, — сказал он между прочим, — меня обслуживает столько невидимых и вездесущих механизмов, что по моим подсчетам, они заменяют по меньшей мере двенадцать человек. Я сам веду все свое хозяйство, и это отнимает у меня совсем мало времени и еще меньше хлопот. У меня остается столько досуга, что и могу заниматься цветной фотографией, выводить новые сорта георгинов и даже обучаться игре на электрическом органе без всякого ущерба для прочих своих дел.

«Вот почему он пригласил меня к себе на дачу, — догадалась Зоя. — Это тоже своего рода экспонат».

Бобров опять нажал кнопку, снова вспыхнул экран, и перед слушателями и зрителями стала раскрываться тайна автоматического автомобиля.

— Подобно тому, как современные самолеты снабжаются автопилотами, которые дают возможность летчику в спокойную минуту передать управление автомату, а самому пройти по кабине, размять ноги и перекинуться у буфета парой слов с пассажирами, так и автомобили самого ближайшего будущего, — утверждал Бобров, — будут выпускаться с заводов снабженными автоводителями.

Он сообщил, что пока существует только один опытный экземпляр такого автомобиля, который испытывается самим Бобровым, но пробные поездки на этой машине показали, что она очень удобна.

Чтобы автомобиль шел сам по шоссе, достаточно на асфальте прочертить белую линию. Фотоглаз, соединенный с механизмами управления, поведет машину вдоль черты. Можно не рисовать черты, а проложить в полотне дороги металлические линии-проволоки, — тогда вместо фотоглаза машину поведет радиолокатор. Локатор же и фотоглаз остановят автомобиль у светофора или перед любым препятствием и даже заставят совершить объезд — в определенных, конечно, пределах. Автоводитель — очень гибкий механизм. Переключением соответствующего рычажка можно лишить машину способности самостоятельно объезжать препятствия: она будет просто останавливаться перед ними. Тогда один шофер сможет вести колонну в десять или двадцать нагруженных автомобилей. Он возьмется за руль головной машины, а все остальные будут повторять ее эволюции — останавливаться, трогаться дальше, прибавлять и убавлять ход, соблюдая в пути строго определенные интервалы.

Вереница нарисованных автомобилей на экране смешно ползла по рисованному шоссе.

Бобров зажег свет в зале.

— Даже когда водитель, сам ведет автомобиль, автошофер не должен совсем выключаться. Он избавит водителя от многих неприятностей, которые могут произойти в минуту растерянности. Столкновения, если в машине имеется автошофер, исключены. Вот так устроена моя машина, которой я пользуюсь ежедневно. На асфальтовой дорожке, ведущей от шоссе к моей даче, начерчены белые полосы, идущие до самого подъезда. Возвращаясь домой, я часто останавливаю машину, не доезжая до дачи, пускаю ее одну вперед, а сам иду пешком, чтобы пройтись на свежем воздухе. Придя домой, я застаю машину стоящей у дачной веранды. — Но, — в голосе лектора послышались насмешливые нотки, можно пасть жертвой собственного увлечения автоматикой. Сегодня со мной произошел как раз такой случай. Я встал рано утром — у меня полувыходной день — и решил подготовиться к лекции на берегу Голубого озера, заехав по пути за своим приятелем. И вот со мной произошло досадное и смешное происшествие. Мне показалось, что одна шина пришлепывает немного по асфальту — недостаточно туго накачан воздух. Я остановил машину посреди шоссе, вылез, обошел ее со всех сторон, постукивая носком ботинка в каждую шину. И когда ударил по заднему колесу, машина от полученного толчка вдруг тронулась, покатилась, набирая скорость. Я побежал за ней по шоссе, кричал что-то вдогонку, — это было, конечно, смешно и глупо. Машина не обратила на крик никакого внимания и скоро скрылась из глаз, увезя мою шляпу и материалы к сегодняшней лекции. Должно быть, от толчка двинулся рычажок автоводителя, он пошаливал немного, — и механизм включился в действие. Я решил все же идти за ней, рассчитывая, что ее где-нибудь перехватят. Но чтобы сократить дорогу, направился лесом, здесь, перепрыгивая через какую-то канаву, растянул сухожилие на ноге.

Я просидел на лесной поляне, пока меня не увидели дети, собиравшие грибы. Они помогли мне вырезать палку — у меня не было даже ножа, так как я понадеялся не технику, — и отвели меня на медпункт ближайшего колхоза. Там мне оказали необходимую помощь. Колхозный телефон не работал, его переводили на автоматику, и связь была временно выключена, так что я не смог даже позвонить в город. Попутной машиной меня доставили сюда, прямо к началу лекции. Но представьте себе мое изумление, когда у подъезда я увидел свою машину, которая весьма аккуратно и своевременно доставила мне не только шляпу, но и материалы к лекции.

Зал хохотал. Многие не знали, как отнестись к этому: как к шутке или как к техническому парадоксу, ждущему своего разъяснения.

— Ну, это уже приключения барона Мюнхгаузена, — сказал сосед Зои, лысый толстяк, смеявшийся до слез.

Поднятая рука в зале привлекла внимание лектора.

— Вы допустили ошибку, — сказал поднявший руку молодой человек в пестром спортивном пиджаке, невидимому студент. — Вы наделили вашу машину слишком большой самостоятельностью. Вы говорите, вы ей что-то кричали, когда она удирала от вас. Я бы хотел знать, что вы ей говорили — какие слова. Она не поняла их или они показались ей недостаточно убедительными?

Все смеялись. Только один Бобров стал вдруг серьезным. Движением руки он успокоил зал.

— Вы правы, — сказал он, обращаясь к студенту, — я действительно вел себя по-мальчишески, крича что-то вдогонку машине. Это было от растерянности. Но вы подали прекрасную идею. Конечно, машина должна слушаться своего хозяина-человека — во всем, даже его голоса. При массовом применении автоводителей подобные случаи могут повторяться. А ведь, в сущности, ничего не стоит сделать так, чтобы когда, например, кричишь машине вдогонку. «Стой!» она бы останавливалась. Целесообразность такого приспособления доказал сегодняшний случай.

Посыпались и другие вопросы. Бобров отвечал так же спокойно и деловито. Лекция окончилась.

Часть слушателей потянулась к выходу, но вокруг лектора, как это всегда бывает, собралась небольшая группа.

Зоя увидела здесь людей в форме работников регулирования уличного движения. Приблизившись, она услышала, как один из них восхищенно говорил:

— Замечательная машина! Главное —правила движения соблюдает. Только вот на чужую половину шоссе колесами залезла А не будь этого, шла бы себе как с шофером. И внимания бы на себя не обратила.

— В том-то и дело, — отвечал Бобров усмехаясь. — что машина шла по той линии, что разделяет шоссе на две части. Ведь это опытный экземпляр, а специальных шоссе для нее нет, кроме кусочка около моей дачи. Но вот как она очутилась у Политехнического музея этого я не могу себе представить. Я полагал, что если ее не задержат, она прикатит на дачу, потому что там как раз есть поворот на шоссе, специально для нее оборудованный.

— Ну, на этот вопрос я могу вам ответить, — сказал милиционер. Но тут он оглянулся и увидел Зою. Она узнала в нем того, с которым разговаривала сегодня. — Впрочем пожалуй лучше пусть вам расскажет сама виновница…

— Здравствуйте товарищ Виноградова, — сказал инженер, протягивая Зое руку. — Я должен извиниться перед вами…

— Ну пустяки какие. — возразила Зоя. — Ведь вы сами только что рассказали, что с вами приключилось досадное происшествие. Но как вы меня узнали? Мы же с вами разговаривали только по телефону.

— Ну, если вас узнал автомат, пустивший вас на дачу в мое отсутствие, то ведь я все-таки человек, значит умнее своих собственных механизмов. Я очень жалею, что не мог продемонстрировать вам все свои выдумки. Но я к вашим услугам, и беседа, о которой вы просили меня, может состояться когда угодно.

— Собственно говоря, — засмеялась девушка, — мое любопытство в этой части уже почти удовлетворено. Я знаю о ваших работах почти все, что хотела знать. Я побывала на вашей даче, познакомилась с автоматически действующей энергосистемой и третьим, а заодно и вторым цехом «Самоходного комбайна», целый день ездила в вашем автомобиле и, наконец, прослушала вашу лекцию. Мне осталось только задать вам несколько вопросов, тех самых вопросов, которые задают журналисты. Вы ведь, наверное, знаете, что как бы подробно и исчерпывающе, на ваш взгляд, вы ни разъясняли какой-нибудь предмет, у журналиста всегда найдутся вопросы.

— Вы всегда так досконально изучаете материал, прежде чем написать статью в газету? — удивился Бобров.

Зоя немного смутилась.

— Конечно, я проделала бы это все равно, — вымолвила она наконец, — но… в общем, когда вы вернетесь на дачу, секретарь вам все расскажет.

— Какой секретарь? Ах, этот… Вы знаете, я зову его «механическая память». Но ваше название, пожалуй, удачнее. Ведь он не только слушает и напоминает, но и предпринимает некоторые действия…

…Зал опустел. Последними удалились, откозыряв, Остапчук с товарищем. Ассистент Боброва убирал макеты и складывал в стопку коробки с кинолентами.

— Так, значит, это вы доставили мою машину к Политехническому? — сказал инженер. — Ну, как вам понравился этот экипаж? Вы ведь первый человек из неспециалистов, который ехал в нем, и мне очень важно ваше мнение. Машина экспериментальная, и я не рисковал предлагать прокатиться на ней людям непосвященным. Но ваша поездка говорит о том, что я, кажется, недооценил собственное детище… Так что если сейчас, когда машина повезет вас домой, я буду сидеть за рулем, это будет не из недоверия к вашему умению управлять ей, а из простой вежливости.

13. Последние разгадки

Беседа в доме Зои продолжалась уже добрых полчаса. Вкратце были рассказаны приключения Зои и самого Боброва. Отец Зои, как выяснилось, уже встречался с Бобровым. Он придумал приспособление, автоматически регулирующее работу комбайна в зависимости от густоты и высоты убираемого хлеба, и консультировался по этому вопросу с работниками Институтом автоматики, где и разговаривал с Бобровым. Сейчас они возобновили разговор об этом. Когда была исчерпана и та тема, Бобров обратился к Зое:

— Ну где же ваши вопросы, товарищ журналист?

— Ах да, — сказала Зоя, — чуть было не забыла. Первый: вы говорили, что автомат узнал меня и пустил на дачу. Как же он разбирается в посетителях, ваш привратник или сторож — как его лучше назвать?

— Ну, — сказал инженер, помешивая ложечкой в стакане, — это просто. После разговора с вами по телефону, я раскрыл «Огонек», увидел там статью о выпускниках Литературного института и их первых шагах вне стен вуза. Там было несколько фотографий отличников, в том числе и ваша. Я вырезал портрет и дал привратнику, как вы его назвали, чтобы он пропустил вас беспрепятственно на дачу. Мне хотелось проверить работу этого механизма.

— Но как же он…

— Действует? Он просто сличил ваше изображение с фотографией. Нужно совпадение определенного количества точек. Снимок был удачный, и он вас узнал. Он и сам умеет фотографировать. Когда я вернусь на дачу, я получу карточки всех лиц, которые там побывали в мое отсутствие. Только не визитные, а фотографические. И вашу карточку тоже. Я надеюсь, вы разрешите мне оставить ее себе на память?

— Но для этого я должна была позировать перед объективом аппарата?

— Вы это и делали.

— Когда же?

— Когда нажимали кнопку у калитки. Чтобы надавить на кнопку, нужно стать прямо против объектива. А нажимая кнопку, вы приводите аппарат в действие.

— А если лезть прямо через забор, — вмешался младший брат Зои, которого заинтересовала эта «проблема», — не нажимая кнопки?

— Ну, для таких гостей у меня есть другие приспособления, — возразил инженер. — Кнопка для приглашенных. Вообще это больше шутка…

— А как же ворота открывались перед машиной? Тут фотоглаз не поможет. Все машины этой серии одинаковые.

— От гудка. Он определенного типа. Прибор-резонатор. Настроенный на тот же тон, он включает механизм ворот. Это тоже вроде шутки. Мне захотелось обойтись на даче без ключей.

— А вы сами, когда приходите домой, тоже гудите? — улыбнулась мать Зои, наливая гостю чаю. — Не слишком ли это сложно? Ключ, пожалуй, проще…

— Меня мои вещи знают. Они, — усмехнулся инженер, — стараются, если можно так выразиться, услужить мне, прежде чем я на них взгляну. Вот это уже не шутка, а серьезное удобство. Можете спросить Зою Владимировну.

— Охотно подтверждаю, — засмеялась Зоя. — И должна сознаться, после вашей дачи мне кажется как-то все неприспособленным у нас в квартире. Подхожу к шкафу с книгами, а он не открывается. Ухожу из комнаты — свет не гаснет. А ведь до сих пор я думала, что у нас очень удобная квартира.

Разговор принял шутливый характер. Гость ответил еще на несколько вопросов и стал прощаться.

Зоя с невольным уважением оглядела высокую фигуру инженера. Она вспомнила молодого диспетчера из управления автоматическими станциями. Вот они, представители советской техники, новое поколение инженеров! для них нет ничего невозможного. Вопрос техники! Если будет нужно, они автоматизируют управления десятками гидростанций, заставят машину слушаться голоса человека, — лишь бы это было целесообразно и освобождало человека от механических усилий, освобождало для творческой работы.

«Человек — раб машины, — провозглашали иные «интеллигенты» капиталистического мира. — Машина закрепостила человека. Долой машины!»

А эти люди, представители невиданной в мире новой, советской интеллигенции, превращают машины в послушных слуг свободного чело века.

Погруженная в раздумье, Зоя не заметила, что Бобров уже давно стоит перед ней.

— Извините еще раз, — сказал он, протягивая свою широкую руку. — Прошу вас ко мне на дачу — вместе со всей семьей. Все уже согласились. Осталось только получить ваше согласие.

Они вышли во двор. У подъезда стояла знакомая Зое зеленая машина.

— А над чем вы сейчас работаете? — спросила Зоя.

— Об этом говорить еще рано, — засмеялся инженер. — Но когда работа будет закончена и можно будет об этом писать, я, — он посмотрел на Зою, — сообщу вам первой. Это будет самая настоящая сенсация. Только советская!

Он сел в машину и надел перчатки, лежавшие на переднем сиденье.

Зеленый лимузин развернулся, выкатил на улицу и затерялся в потоке автомобилей.

Железное сердце

Человек полз на четвереньках… К локтям и коленкам его были крепко прикручены толстые куски ватной стеганой куртки, нарочно для этого разорванной. Подняв локоть, он прислушивался, держа руку на весу; затем медленно, очень медленно опускал локоть на землю, затаивая дыхание и стараясь не издать ни малейшего звука. После этого тем же путем передвигал на несколько сантиметров колено. Это замедленное передвижение, при котором человек то и дело замирал, как собака, сделавшая стойку, продолжалось уже полтора часа, и за это время он прополз полтораста метров.

Полная тьма окружала его. И хотя он полз с открытыми глазами, напряженно вглядываясь вперед, ветвь кустарника хлестнула его по глазам неожиданно. Инстинктом животного подавив рычание от боли, он осторожно отвел ветку и, зажмурив слезящийся, начавший пухнуть глаз, взглянул вперед.

Впереди ничего не было. Прямо за кончиком носа начинался мрак. Человек вздрогнул. Ему показалось, что перед ним земли больше нет. Пропасть разверзалась впереди: одно неосторожное движение — и он полетит вниз, ничего не видя. Смутное предчувствие опасности заставило его отпрянуть.

Прошло несколько минут. Он прислушивался… Тихо упала капля, набухавшая на ветке медленно, как почка. Прошуршала, скользнув в траву. Снова тихо. Влажные испарения поднимались с земли. Левый локоть промок — земля была сырая.

Капля упала с дерева или куста. Шум слышался впереди. Значит, там земля, твердая почва. Пропасть, вызвавшая внезапный страх, существовала только в воображении. Разыгравшиеся нервы? В этой темноте неудивительно потерять ориентировку: можно ползать до утра в одном месте — по кругу.

Человек замер. Затем медленно, как еж, разворачивающийся из клубка, пошевелил онемевшими конечностями и тронулся дальше. Он полз с теми же мерами предосторожности, пока не уткнулся головой во что-то твердое. Протянув руку, он нащупал мшистый ствол поваленного дерева. Подтянувшись поближе, он стал переползать через это препятствие.

Вот он поднял голову над стволом, принюхиваясь: даже воздух казался ему пропитанным запахом опасности. Он подтянулся на руках и поднял грудь из-за ствола. От физического напряжения сердце его забилось, и в этот момент он увидел или ему показалось, что впереди, метрах в трехстах, мигнул огонек и тотчас же погас.

Выстрела он не слыхал, так как раньше, чем звук дошел до его уха, пуля пронзила ему сердце…

* * *

Выстрел!.. Находившиеся в комнате насторожились. Лампа с большим плоским абажуром, висевшая над столом, казалось, вздрогнула и мигнула коптящим язычком.

Или просто почудилось? Лес вокруг молчал. Спокойно горела лампа. Недопитые кружки чая и стопка окурков в пепельнице свидетельствовали о затянувшейся беседе.

— Выстрел, — с покойно сказал лейтенант, как человек, много слышавший выстрелов и определяющий звук с его технической стороны, совершенно так же, как, например, люди, специализировавшиеся на разведке самолетов, по шуму моторов за много километров с уверенностью определяют, какой летит самолет.

Лампа мигнула на этот раз сильно. На пороге распахнутой двери стоял боец.

— В секторе ноль — пятнадцать, — сказал он, — один выстрел. Винтовочный. Похоже на нашу винтовку, но… не совсем. Какой-то странный!

— Хорошо, — сказал лейтенант. — Продолжайте наблюдение!

Боец уже повернулся, когда его остановил собеседник лейтенанта, среднего роста человек в штатском, с седыми волосами, тонконосый, с темными, почти лиловыми тенями на морщинистой коже под глазами.

— Чтобы никто туда не ходил, — обратился он к лейтенанту предостерегающим тоном.

— Разумеется, — кивнул лейтенант, отпуская движением руки бойца. Распоряжения сделаны. Риск слишком велик, и я понимаю всю ответственность. Так на чем мы остановились?

Но беседа больше не ладилась. Время от времени то тот, то другой поднимал голову и начинал прислушиваться. Но лес молчал. Такой чуткий и отзывчивый на едва уловимое движение ветра, он теперь безмолвствовал, точно нарочно скрывая свою тайну.

— А он не уйдет? — вслух подумал лейтенант.

— Это выстрел без промаха, — возразил его собеседник.

— Если бы человек остался жив, мы услышали бы новый выстрел. Но таких случаев еще не бывало. Можете, не сомневаться: это — наповал!

— И в полной темноте, — сказал, покачав головой, лейтенант. — Хороший стрелок. Даже слишком хорош: во многих случаях нам интереснее захватить врага живым, чем мертвым. Сегодня пришлось пойти на это из-за особых обстоятельств… Но что это?

В тишине ночи ясно раздался второй выстрел. Лейтенант привернул свет в лампе и распахнул форточку. Влажный воздух, насыщенный лесной прелью, ворвался в комнату. Но странно — ни единый звук не проник вместе с запахом. Только сырость медленно обволакивала лица прислушивающихся людей.

— Там же, — прервал молчание лейтенант.

Холодом пахнуло из форточки. Сзади открылась дверь.

— Еще выстрел, — доложил боец. — Второй. В том же секторе.

— Он уходит! — воскликнул лейтенант. — Я пошлю людей. Вы знаете, что это за зверь…

— Ни в коем случае! — энергично возразил штатский. — В этой темноте ничего не разберешь, и ваши люди попадут под пули. Повторяю: тот, кто стреляет, не промахивался еще ни разу.

— Мне не легче от того, что он сделал это первый раз. Этот промах сводит на-нет три года работы десятка людей, а чтобы его исправить, потребуется еще столько же.

— Я беру всю ответственность на себя.

— Она слишком велика, — возразил лейтенант, беря трубку полевого телефона, — а я вас мало знаю. Вы всего один день у нас, а я здесь работаю три года. И за три года не было еще на всем этом участке такого медведя. Упустить его… Товарищ начальник? — закричал он в трубку и затем вполголоса заговорил на непонятном языке, в котором все слова были русские, а смысла никакого. — Лев просит макарон, — говорил взволнованно лейтенант, — зарезали двух индюков, а воробей даже не чирикнул. Спички целы, полная коробка. Ждать дождя? Хорошо, есть!

Лейтенант повесил трубку.

— Ничего не делать! — объявил он. — Ждать, рассвета. Утром приедет сам.

Боец молча вышел.

— Странно, — рассуждал лейтенант, расхаживая по комнате. — Первый раз за все время такой случай. И инструкции непонятные… Но приказ есть приказ. Наша работа такая…

* * *

На рассвете подул ветерок, дрожь пробежала по лесу. Застывшие в ночной сырости деревья медленно отогревались в лучах раннего солнца. С неумолчным шорохом скатывались с листьев капли влаги и, попав в полосу солнечного света, вспыхивали разноцветными огоньками.

Кучка людей пробиралась по еле заметной тропинке. Впереди неслышно скользил боец с автоматом на шее и с собакой, которую он удерживал на привязи. За ним шел лейтенант, спокойно перешагивая через переползающие тропинку корни и изредка останавливаясь, чтобы подождать запыхавшегося штатского, вспотевшее лицо которого сейчас было взволнованным. Шествие замыкали два бойца с карабинами.

Шедший впереди внезапно споткнулся и упал, выпустив из руки поводок, натягиваемый собакой. Собака, неправильно поняв это как приказ к действию, устремилась вперед. Прежде чем кто-либо успел сообразить последствия случившегося, собака исчезла в кустах, нависших над краем оврага, а вслед за тем раздались выстрел и предсмертный визг животного.

Проводник собаки, быстро вскочив на ноги, бросился на помощь псу.

— Назад! — вдруг отчаянно закричал штатский, и лицо его побледнело.

— Назад! — приказал лейтенант, сразу понявший, в чем дело.

Боец остановился на краю оврага.

— Не спускаться в овраг, пока я не подам знака, — отрывисто сказал штатский, когда подошла вся группа. — Я пойду первым.

— А вы не боитесь? — спросил лейтенант, не без уважения взглянув на штатского. — Возьмите пистолет.

— Мне нечего бояться, — странно ответил тот и пошел вдоль оврага, по самому его краю, напряженно вглядываясь в кусты на дне лощины. Дно оврага постепенно поднималось, а когда овраг стал совсем мелким, штатский уверенно сошел вниз, подошел к кусту орешника, раздвинул гибкие стволы и наклонился.

Через минуту он уже стоял, выпрямившись, возле куста. Поднеся к губам свисток, дал сигнал, что путь свободен.

А еще через несколько минут вся кучка людей стояла над трупом человека со стегаными подкладками на локтях и коленях. Он лежал грудью на поваленном дереве. В сером пиджаке, под левой лопаткой убитого, виднелось выходное пулевое отверстие.

— Пуля номер один, — сказал тонконосый в штатском.

— А вот и вторая, — вскричал лейтенант, указывая на труп собаки немного поодаль. — Бедняга Джек! Славный был пес — и такая дурацкая гибель…

Проводник собаки подошел к своему мертвому четвероногому другу и повернул еще теплое туловище.

— Прямо в сердце, — сказал он. На лице его отразилось недоумение. — Но как же… Ведь человек убит давно, он уже закоченел! Кто же стрелял в Джека?

— Что вы ищете? — заинтересовался лейтенант, видя, как его ночной собеседник оглядывается по сторонам.

— Третью пулю, — отвечал тот, делая несколько шагов вниз по оврагу. — Ведь было три выстрела.

Лейтенант сделал знак бойцам, и те, развернувшись в цепь, стали привычно прочесывать поросший кустарником овраг.

Вскоре один из бойцов остановился, подняв руку.

— Еще собака, — сказал он, лейтенанту, когда тот подошел.

В траве лежала незнакомая лохматая собака. Лейтенант пнул ее ногой. Пес лежал бездыханный.

— В сердце, — сказал боец, нагнувшийся над трупом. — Надо же так угадать!

— Это его собака, — сказал лейтенант, кивнув в сторону человека, распластанного на стволе сосны. — Во всяком случае, к нему посылалась… Ну что ж, приступим к осмотру?

Но в это время на краю оврага показалась фигура дородного полковника в сопровождении пограничника.

— А вот и начальник! — воскликнул лейтенант и, окинув взглядом место происшествия, приготовился отдать, рапорт.

Спустившись в овраг и поздоровавшись со всеми, полковник подошел к убитому.

— А ну, поверните его, — обратился он к бойцам, — интересно взглянуть…

Два бойца опрокинули застывший труп на спину. Убитый лежал теперь с закинутой головой — был виден острый кадык и маленький, почти отсутствующий подбородок дегенерата.

Вдруг человек в штатском вздрогнул. Неотрывно, как бывает, когда человек охвачен тяжелыми воспоминаниями, он смотрел на лицо убитого.

Полковник, внимательно взглянув на человека в штатском, стал пристально смотреть на него. Он тоже припоминал. Наконец какая-то догадка осенила его и он воскликнул почти тоном приказа:

— Засучите рукав!

Человек в штатском оторвал взгляд от убитого и с недоумением взглянул на полковника. Машинально протянул руку к левому рукаву жестом человека, собирающегося взглянуть на часы.

— Не тот! Правый… — сказал полковник, не спуская глаз с руки, которую медленно обнажал человек в штатском.

Вот показалось сухое запястье, засмуглела кожа, рука открылась до локтя… На темной коже ясно был виден зигзагообразный знак — ломаная линия, похожая на чертеж молнии.

— Довольно! — вскричал полковник. — Я вас узнал…

— Не понимаю, — пробормотал тонконосый человек с морщинистым лицом и помотал головой. — Не помню вас… Но зато, — он указал на убитого, — я, узнал его!

— Вот как! — сказал полковник. — Его-то я вижу первый раз. Хотя много слышал… Ну что ж, вы нам расскажите, что знаете! Когда вы видели его последний раз?

— Это было, — ответил тонконосый человек, облизывая пересохшие от волнения губы, — семь лет назад…

* * *

На том участке фронта, на котором семь лет назад происходили описанные ниже события, сложилась очень своеобразная обстановка.

Отступающие немцы временно закрепились на плоской возвышенности, похожей на опрокинутую мелкую тарелку с отбитым краем. Метрах в двухстах к позиции подходила безыменная речонка, делавшая здесь изгиб. Пространство до реки бывшее картофельное поле, покрытое сейчас засохшей ботвой, втоптанной в землю — простреливалось так плотно, что днем немцы не осмеливались подползать к реке. Воду для питья и пулеметов они добывали по ночам.

Но вот где-то неподалеку завелся советский снайпер — «ночник», который ухлопывал наповал всех немцев, пытавшихся под покровом ночи выползти на картофельное поле. Уже пять суток немцы сидели без воды. Подвоз с тыла был затруднительным, вызывал лишние хлопоты и насмешки со стороны тылового начальства, удивлявшегося, как это люди, сидя у реки, остаются без воды из-за одного только советского снайпера.

Майор Крамер, командир немецкого батальона, приказал любой ценой снять русского снайпера. Но, как ни наблюдали солдаты круглые сутки за всей местностью, позиции снайпера не обнаруживалось. Даже не были видны вспышки огня ночью при очередном, всегда метком выстреле.

— Он хорошо замаскировался и применяет какой-то особый пламегаситель на своей винтовке, — говорил капитан Трейзе, начальник разведки.

— Пусть так, — возражал Крамер, — но должен же он менять позицию, получать пищу, вообще двигаться — ведь нельзя же просидеть пять суток не шевелясь. Даже русский не может этого сделать. Ваши люди плохо наблюдают. Удвойте смены. Пусть полбатальона наблюдает, чорт возьми! Все равно у нас затишье… Ничего не делаем, а несем потери каждую ночь. Что же, по-вашему, целый немецкий батальон не может уничтожить одного русского снайпера!..

Действительно, советские войска на этом участке словно и не собирались наступать, что было не совсем понятно. Немецкий батальон держался в огневом мешке, и на этом все действия русских ограничивались.

Сегодня капитан Трейзе придумал новый трюк, чтобы обмануть советского снайпера и установить его позицию. Среди бела дня немцы, воспользовавшись попутным ветерком, поставили дымовую завесу вдоль всего картофельного поля. Несколько солдат с ведрами в руках вошли в густые клубы дыма и, пригнувшись, зашагали к реке. Не менее полубатальона следило за тем, что произойдет. Вся местность вокруг была поделена на мелкие сектора с немецкой тщательностью, и каждая пара солдат получила свой кусочек поля или луга для наблюдения.

Прошло несколько минут после того, как последний солдат скрылся в дыму. Раздался выстрел, второй, третий… Всего пять выстрелов! Солдат было тоже пятеро. Когда дым рассеялся, можно было увидеть на поле пять тел, по странному капризу лежавших так, точно они шли в развернутой шеренге, хотя каждый отправлялся в свой предсмертный путь поодиночке.

Ни один из лежавших не стонал, не шевелился. Все были мертвы.

— Этот снайпер не расходует зря свои пули, — пробормотал Крамер. — Этак его боекомплекта хватит на целый батальон… Заметили, по крайней мере, что-нибудь наблюдатели?

Капитан Трейзе, опросивший всех наблюдателей, доложил, что никто ничего подозрительного не обнаружил. Откуда вылетали пули, — оставалось невыясненным.

— Солдаты разбаловались от безделья! — воскликнул майор. — Я сам буду наблюдать.

Он приказал набросить веревки с петлями, на убитых и подтянуть трупы к окопам. Это было сделано, пока бледная пелена дыма, оттянутая ветром к реке, еще не совсем рассеялась.

— Проклятье! — сказал капитан, осмотрев трупы. — Все поражены в сердце. Если бы я не видел сам, ни за что бы не поверил.

План майора был прост. Один из трупов привязали к изломанной и простреленной во многих местах мотоциклетке, у которой чудом уцелели мотор и третье колесо на раме без коляски, завели мотор и пустили все это сооружение к реке с закрепленным неподвижно рулем.

Труп, подскакивая, медленно ехал на оглушающей выхлопами и воняющей дымом мотоциклетке, с трудом преодолевавшей неровности картофельного поля. За мотоциклеткой тянулся трос, разматываемый двумя солдатами, а майор наблюдал в бинокль.

Но снайпер словно испугался острого зрения майора, а может быть, разгадал его уловку, — не выдавал своего присутствия. Ожидаемого выстрела не последовало.

— Отлично! — сказал майор, когда опыт повторили несколько раз, подтягивая стреляющий отработанными газами мотоцикл назад и снова пуская его к реке. Снайпер молчит. Он думает, что обманул майора Крамера. Но майор Крамер обманет русского. Ну-ка, Шульц, садись теперь ты на мотоцикл и изображай труп, да получше, а не то на самом деле им станешь. Подъедешь к реке, смотри внимательнее. Увидишь снайпера — железный крест обеспечен!

Долговязый Шульц без всякого энтузиазма взгромоздился на мотоцикл, и машину с трещащим мотором подтолкнули вперед. Все было, как и в предыдущие разы. Шульц, трясся на мотоцикле, свесив туловище и волоча одну руку по земле — для пущего правдоподобия.

Когда мотоцикл достиг примерно рубежа, на котором были убиты перед этим водоносы, раздался выстрел. Его еле расслышали среди выхлопов мотора. А когда мотоцикл подтянули назад, Шульц был настоящим мертвецом. Из своей разведки он привез пулю в сердце.

В следующие две ночи еще несколько немцев поплатились за свои попытки проникнуть к реке.

А на другой день после этого на участке, занимаемом батальоном, появилось важное немецкое начальство. Генерал в сопровождении двух полковников сам осмотрел в бинокль всю местность, с большим вниманием выслушал доклад майора Крамера и капитана Трейзе, разговаривал даже с солдатами.

И вскоре немцы совершенно, неожиданно перешли в контрнаступление на этом очень маленьком, участке: и притом значительными силами.

— И все это из-за одного советского снайпера, — говорил один из солдат батальона Крамера, приятель покойного Шульца, получая вместе с другими шнапс перед атакой. — Чуть не целая дивизия с артиллерией и танками. Я проходил вчера мимо штабного блиндажа и сам слышал, как генерал…

Артиллерийский залп и команда приготовиться к атаке прервали его слова.

Немцам удалось продвинуться не более километра. Наступление было остановлено, а наступавшие отброшены назад. После этого советские войска сами перешли в наступление — и на этом и на соседних участках — и это, по-видимому, давно подготовлявшееся и неотвратимое движение вперед продолжалось два долгих месяца…

* * *

Комендант лагеря майор Крашке, худой немец с острым кадыком и маленьким, почти отсутствующим подбородком, сидел в канцелярии за столом, на котором лежали плетка с куском колючей проволоки, вплетенной в конец, и парабеллум.

Перед майором стоял среднего роста человек с острым носом и морщинистым лицом. Он был бос, лохмотья заменяли ему одежду. Взгляд глубоко запавших глаз бегал по углам комнаты, останавливаясь на предметах, лежащих на столе. Человека только что избили — прежде, чем привести сюда.

— Вы Петров? — спросил комендант.

— Да…

— А вы не знаете снайпера Петрова? Может быть, это… э-э… ваш… брат?

— Петровых очень много. Это одна из самых распространенных русских фамилий.

— Знаю. Ваша профессия?

— Я… часовой мастер…

— Гм! Допустим! А скажите, пожалуйста, господин часовой мастер, с этим, механизмом вы, случайно, не знакомы?

Комендант встал, быстро прошел в угол и сдернул чехол с чего-то лежавшего на полу. Были видны какие-то изогнутые трубки с раструбами и длинный ружейный или пулеметный ствол с ребристыми стенками.

Человек в лохмотьях от неожиданности вздрогнул, но тут же овладел собой.

— Русские называют этот — аппарат «снайпер Петров», — продолжал комендант. — Условное обозначение. По-немецки это будет автоснайпер, снайпер-автомат. Ну, знаком вам этот механизм, господин Петров? Кстати: это — ваша фамилия или, может быть, тоже условное обозначение? А?

Тот, кого называли Петровым, молчал.

Комендант не торопил свою жертву. Он вернулся к своему месту. Два эсэсовца стояли по краям стола, оберегая плетку и пистолет коменданта, готовые, кинуться в любой момент на пленного.

— Вас нашли без памяти на земле недалеко от «снайпера» Петрова, — говорил между тем майор Крашке. — Вы были, повидимому, контужены. Присутствие штатского человека на передовых позициях и на том именно участке, где русские испытывали новое оружие, сами понимаете, очень подозрительно. Может быть, этот аппарат имеет часовой механизм, и вы были приглашены как часовщик?

Петров продолжал молчать.

— Хорошо, — сказал Крашке, как будто полностью удовлетворенный этим молчанием. — Должен вам сказать, что эта машина, находясь в засаде, в течение десяти дней уничтожила более пятидесяти германских солдат. А когда наши войска перешли в наступление, чтобы захватить вашего тезку, он стрелял точно, взбесившийся пулемет, и ни одна пуля не пропала даром. Он никогда не промахивается, этот автомат! Вы видите, я не делаю от вас никаких секретов. У меня нет оснований сомневаться, что вы когда-нибудь выдадите, наш разговор…

Смысл последних слов был понят пленным. Он покосился на коменданта и стоявших около эсэсовцев.

Майор Крашке заметил произведенное впечатление и внешне спокойно добавил:

— Я, конечно, имею в виду ваше сотрудничество с германской армией, на которое мы рассчитываем. Дело в том, что этот чрезвычайно интересный механизм не совсем… исправен. После того, как мы захватили его в свои руки, нам пришлось очень спешно… э-э… эвакуировать его. И он несколько пострадал при этом. Конечно, германские инженеры поняли принцип действия русского изобретения. Это — сочетание портативного звукоулавливателя с автоматическим ружьем. Звукоулавливатель сам направляется на источник звука, пока сила тока во всех ветвях не сравняется. В этот момент происходит выстрел из ружья, прицельная линия которого совпадает с осью звукоулавливателя. А источником звука, на который настраивается звукоулавливатель, является человеческое сердце. Вы видите, мы все знаем. Русский секрет разгадан, и вам нечего больше скрывать, господин часовой мастер Петров.

Петров, внимательно следивший за выражением, лица коменданта, переступил с ноги на ногу.

— Ну? — сказал Крашке поощряюще.

— Не понимаю, — хриплым голосом пробормотал Петров. — Я часовщик… Этот аппарат мне незнаком. И, кроме того, он не представляет для вас секрета, как вы говорите. Не понимаю, чем могу…

— Ну хорошо, — примирительно сказал комендант — я открываю свои карты. Но и вы, я надеюсь, как человек умный, отбросите вашу маску. Этот очень остроумный прибор — вы видите, я отдаю должное его конструктору! — имеет тонкую настройку. Он реагирует только на работу сердца, а на все другие звуки нет. Далее, когда человек находится за укрытием, автомат не стреляет. Но стоит высунуться — и пуля летит в сердце. Повидимому, требуется какой-то минимальный ток, который приводит спусковой рычаг в действие. Весь этот механизм настройки непоправимо поврежден. Он взорвался, когда руки германских солдат дотронулись до автомата. Подозреваю, что это было устроено нарочно. Самоликвидатор часто применяется для уничтожения секретной техники, чтобы она не попала в руки противника. А без механизма настройки вся эта штука, — комендант взглянул в угол, — как вы знаете не хуже меня, — простая груда железа.

Легкая тень удовлетворения показалась на измученном лице заключенного.

— Мне неприятно вас огорчать, — продолжал 'между тем Крашке. — но чем больше поврежден механизм, тем хуже для вас. Потому что именно вам придется восстанавливать его. Вы понимаете, что я не зря веду с вами такой долгий разговор. Русский изобретатель все предусмотрел, но он не мог рассчитать, что в наши руки попадет, такой умелый часовой мастер! Теперь все зависит от вас, в том числе и ваша собственная судьба.

Комендант выжидающе смотрел на русского. Казалось, 'он читал его мысли.

В глубоко запавших глазах пленного, с трудом державшегося на ногах после контузии и побоев, майор Крашке прочел ту же неукротимую ненависть, которую он всегда видел в глазах раненых русских солдат и офицеров, попадавших в его лагерь. Комендант понял, что и этот русский не представляет исключения, и что он так же не добьется от него согласия, как и от тех, что проходили перед ним раньше. И рука его машинально, привычным, заученным движением сама потянулась к лежавшей на столе плетке. Но раньше, чем пальцы коменданта нащупали лоснящуюся кожаную рукоятку, его глаза скользнули по бумажному листу, лежавшему перед ним.

Еще и еще раз рассматривал майор Крашке этот полученный полчаса назад листок с большим черным орлом в левом углу и замысловатой подписью в конце отпечатанного на машинке текста. Глядя на эту подпись, майор испытывал желание почтительно вытянуться — так высоко стояло подписавшее бумагу начальство.

«… Не причинять пленному ни малейшего вреда…» — Крашке невольно покосился на стоявших у стола эсэсовцев, увидел свежие кровоподтеки на лице заключенного.

— «Комиссия прибудет не позднее»… Следовательно, — в его распоряжении еще четыре дня. Если бы за это время русский восстановил автоснайпер, то не комиссия, а он пожал бы все плоды. Давно обещанный железный крест, внезапно ускользнувший от него после недавнего побега трех советских офицеров, снова померещился в воображении майора Крашке. Но как добиться согласия от этого русского? В раздумье комендант встал из-за стола и сделал несколько шагов по комнате. Взгляд его остановился на груде обломков — остатков автоснайпера. Он подошел ближе и поднял наиболее уцелевшую и довольно крупную часть конструкции цилиндрической формы. Изнутри этого цилиндра выпала небольшая деталь, которую Крашке едва успел подхватить.

Если бы комендант посмотрел в этот момент на пленного, который, казалось, безучастно, следил за всеми его движениями, видимо ожидая, что за этим последует обычная порция побоев, — он заметил бы, как вздрогнул и изменился в лице этот человек. Но когда, бросив поднятую деталь в общую кучу, Крашке повернулся к пленному, — тот был совершенно спокоен, только лицо его временами подергивалось в нервном тике.

— Я согласен, — шагнув вперед, сказал русский. Эсэсовцы бросились к нему, но Крашке остановил их резким жестом.

— Я знаю психологию людей, господин Петров — самодовольно улыбаясь, проговорил комендант. — Не говорите мне больше, что вы простой часовщик. Только изобретатель не смог бы выдержать зрелища своего поверженного в прах творения. В вас заговорило естественное чувство творца, господин Петров. Я рад, что мы договорились так быстро. Я предоставлю в ваше распоряжение первоклассную мастерскую и помощников. Такой искусный мастер, как вы, сможет восстановить эту штуку за 2–3 дня. Не так ли?

— Я попробую… — пробормотал русский, переступая с ноги на ногу. — Я попробую… Не обещаю, конечно… Не знаю, что получится…

— Не будьте скромным. Ставка не маленькая — жизнь, — продолжая улыбаться, говорил Крашке, но, заметив недобрую искорку, на мгновение вспыхнувшую в глазах узника, остановился и пристально посмотрел на него. — Обман будет разгадан немедленно, — закончил он совершенно иным тоном, — и тогда…

— Вы мне уже говорили, что будет тогда, — едва слышно сказал Петров.

И Крашке снова улыбнулся.

…С волнением смотрел заключенный на свое детище. В мастерской были аккуратно расставлены станки и разложены инструменты. Петров был предоставлен самому себе. Только два эсэсовца, один из которых расположился у порога, а другой стоял рядом, не спускали с него глаз.

Изобретатель взял в руки причудливой формы надульник-конус с цилиндрической приставкой в виде короткого отрезка ствола. Благодаря, такой форме пламя выстрела не было видно никому кроме того, кто находился прямо против дула. Но этот человек не долго хранил тайну местопребывания снайпера-автомата: в следующее мгновение он получал пулю в сердце.

Пламегаситель не пострадал. Невредимым оказался и механизм, автоматически переставляющий прицел в зависимости от расстояния до цели. Вот и звукоулавливатель, который не только поворачивался в сторону бьющегося сердца, но и определял расстояние до него.

Но не в этом было главное. Самую существенную часть автомата представлял механизм настройки. Пожалуй, он пострадал больше всего. Но как могло случиться, что уцелел звукофильтр — самая важная часть механизма тонкой настройки, душа всего изобретения? Петров отлично помнил, что патрон самоликвидатора он вложил как раз под этой маленькой деталькой — маленькой, но наиболее ответственной. Он вспомнил тот ужас, который охватил его, когда он увидел эту детальку в руках майора Крашке, там, в его кабинете — и липкий пот опять проступил на его лице. Он тогда же сразу понял, что взрыв самоликвидатора не уничтожил звукофильтр, а имея этот крошечный приборчик, любой мало-мальски толковый конструктор, работающий в этой области, без особого труда воспроизведет весь аппарат. Ведь вся новизна изобретения заключалась именно в этом приборчике, выделявшем из пестрого многоголосого шума, собранного звукоулавливателем, тихие ритмические шумы человеческого сердца.

Петров еще раз окинул взором все сохранившиеся детали. В общем, все оказалось в целости, за исключением некоторых второстепенных частей. И только хаос и разор в конструкции, которая при взрыве распалась на отдельные детали, создавали впечатление, что автомат безнадежно испорчен. Но это впечатление могло обмануть лишь непосвященного. Ведь специалисту достаточно другой раз и невинного на вид осколка, чтобы понять идею и восстановить всю деталь. Так ученые-палеонтологи по обломку кости часто воссоздают общий вид давно вымершего животного. А здесь налицо самое важное.

Петров попытался припомнить, как все это произошло.

Он заправил четвертую — последнюю — ленту с патронами и заложил самоликвидатор, — это он помнил совершенно отчетливо. Затем пополз к окопчику, который был вырыт в двух шагах от аппарата, в заднем, безопасном секторе. В этот миг и ударил контузивший его снаряд, и он потерял сознание. Неужели сотрясение от снаряда сдвинуло самоликвидатор настолько, что звукофильтр оказался только выброшенным при взрыве, но неповрежденным?

Как бы то ни было, а он не имеет права умереть, не уничтожив свое изобретение. И без намеков коменданта он не сомневался в исходе своей судьбы. Еще в тот момент, когда сознание вернулось к нему и он увидел себя лежащим на груде полусгнившей соломы — так называемый немецкий госпиталь для военнопленных помещался в бывшей конюшне, он твердо решил не говорить ничего. И он не отступал от своего решения, — пока не увидел эту маленькую детальку автоснайпера в руках майора Крашке и не понял, что умереть, не уничтожив ее, было бы тягчайшим преступлением.

Петров придвинулся к груде обломков и начал разыскивать среди них то, ради чего он отсрочил свою казнь. Вот, наконец, и она. Петров взял ее — и вдруг почувствовал на себе пристальный взгляд. Он поднял голову. Перед ним стоял комендант, незаметно вошедший в мастерскую.

— Ну, как успехи? — спросил Крашке, любезно осклабясь. Но взгляд коменданта был устремлен не на заключенного, а на деталь, которую тот вертел в руках. Приход коменданта был как нельзя более некстати.

— Что это у вас в руке? — спросил Крашке.

— Это? Так, обломок, — и Петров бросил деталь в кучу.

— С этими обломками надо обращаться аккуратнее, — наставительно произнес комендант. — Мне непонятно ваше пренебрежение к этой вещи. Это — самый крупный осколок того механизма, который уничтожен самоликвидатором. Нужно беречь каждую пылинку, а этот даже, пожалуй, храните отдельно.

И комендант, взяв из кучи звукофильтр, аккуратно положил его в вынутую из кармана кожаную коробочку, обитую внутри бархатом, — должно быть, футляр от какой-нибудь драгоценности — и защелкнул крышку.

— Вот теперь будет в сохранности, — сказал он.

Крашке положил коробочку на верстак, но, немного подумав, протянул руку, чтобы снова взять ее. Видимо, он решил унести эту деталь с собой.

Но пальцы коменданта судорожно отдернулись. Схватив увесистый слесарный молоток, Петров с силой, которую трудно было даже от него ожидать, обрушил молоток на деталь, стремясь уничтожить ее вместе с коробочкой, в которой она была заключена. Эсэсовец успел схватить заключенного за кисть, но размах был так силен, что молоток описал до конца свою траекторию.

— В карцер, — прохрипел Крашке. — А это все убрать до комиссии.

Комендант, наконец, понял причину странной уступчивости русского.

… Главным в комиссии, повидимому, был этот полный немец. Он оказался инженером.

— Отто Леман, — отрекомендовался он, когда Петрова привели из карьера. Вы, должно быть, слыхали. О, я пятнадцать лет работаю в области конструирования автоматического оружия. И столько же лет ломаю голову над снайпером-автоматом. Но… настройка, проклятая настройка! Это такая трудная вещь, что даже немецкая техническая мысль здесь бессильна… Любопытно, как у вас получилось, коллега?

Он болтал без умолку, пытаясь неожиданными вопросами выведать что-нибудь у русского изобретателя.

Петров смотрел себе под ноги и угрюмо молчал.

— Вы, я вижу, не очень разговорчивый, — обиделся Леман. — Ну, на этот-то вопрос вы мне, надеюсь, ответите? Что это такое?

Леман бережно вынул из кармана сплющенную кожаную коробочку. Видно, никто не раскрывал ее после памятной сцены в мастерской.

Леман осторожно раскрыл коробочку. На стол высыпалось несколько мельчайших осколков стекла. Но сама деталь, хотя и была измята, особенно не пострадала. Кожа и бархат смягчили удар, да и эсэсовец все же успел притормозить стремительный удар молотка.

Пленный упорно отказывался отвечать на вопросы и Леман в конце — концов приказал Петрова увести.

— Без него разберемся, — обратился Леман к коменданту, — деталь, которую ему не удалось уничтожить, говорит сама за себя.

— Но нужен ли вам еще этот проклятый часовщик? — опросил Крашке.

— Нет. Можете его… Хотя, Погодите. Мы приготовим для этого часового мастера забавную штуку. Нам скоро придется испытывать снайпер-автомат… вы понимаете? Пока можете его поместить в общую камеру.

— Фреде, — обратился Леман к одному из членов комиссии. — Немедленно приступите к сборке всех деталей и изготовлению испорченных. А эту часть я пока оставлю у себя. Я сам установлю ее на место.

Леман сунул в карман футляр со звукофильтром.

— У меня есть для вас сюрприз, — сказал Крашке. Он заискивал перед председателем комиссии, надеясь, что тот не забудет его заслуг. Он вытащил из кармана плоский деревянный ящичек.

— Что это такое?

— Еще одна русская выдумка. Мы подобрали это в одномгоспитале.

Крашке открыл крышку и осторожно вынул из бархатного гнезда блестящий прибор, похожий на будильник, с циферблатом и крошечными рычажками. — Этот прибор называется «механическое сердце» Русские студенты, вероятно, пользуются им для обучения. Здесь есть пружина, часовой механизм. Для вас, для ученых, комендант ухмыльнулся безбородым лицом, — это все должно быть просто. Переставляя стрелку, вы можете заставить это искусственное сердце биться так, как если бы оно принадлежало умирающему человеку или, наоборот, человеку, вбежавшему одним махом на крутую гору, — медленно или часто, как вы хотите. Это неутомимое сердце поможет нам настроить ваш автомат. Ну, а когда вам потребуется подопытный материал… за администрацией лагеря остановки не будет.

— Отлично, — сказал Леман. — Фреде, возьмите этот прибор.

… Отто Леман принадлежал к тому типу людей, которые сами ничего придумать не могут, но зато хорошо умеют использовать чужие идеи. После того, как прибывшие с ним опытные механики восстановили по обломкам все поврежденные детали, Леману не представляло уже особого труда собрать механизм настройки. В этой последней, ответственной операции он отказался даже от услуг своего помощника Фреде.

— Я привык все делать сам, — объявил он коменданту, засучивая рукава на рыжих веснущатых руках. — И потом знаете, авторство — это очень деликатная вещь. Я в этом отношении очень щепетилен. В конце концов вы сами видели, что от этого русского мы ничего не добились — мне пришлось все изобретать самому.

Он сунул в глаз лупу, которую обычно применяют часовщики, и приступил к сборке.

Отто Леман очень тщательно следил за тем, чтобы никто кроме него не проник в тайну механизма настройки. Фреде, чтобы тот не вертелся на глазах, он услал в конце концов с каким-то донесением к начальству.

* * *

Прошло несколько дней, и автомат был готов.

Его установили в четырехстах метрах против открытых ворот лагеря.

— Для начала попробуем собаку, — сказал Отто Леман коменданту. — Не даром про собаку говорят, что у нее человеческое сердце.

Он был необычайно доволен своей остротой.

Крашке взял кость, показал ее санбернару и, размахнувшись, словно кидал гранату, швырнул ее за ворота.

Пес бросился вперед. Он пробежал всего десятка два метров, как раздался выстрел, и лохматое пятнистое туловище растянулось на дороге.

— Великолепно, — сказал Крашке, — можно пока выключить автоснайпера. Пойдем посмотрим. Скажите кому-нибудь из солдат, чтобы подошли сзади и выключили. Да чтобы не переступали границы зоны огня.

— О, нет, — возразил поспешно Леман. — Я сам это сделаю. Никто не должен касаться механизма.

… В эту ночь ворота, ведущие из лагеря, оставались открытыми. Даже охраны не было видно.

Сами немцы ездили через другие ворота, тщательно охранявшиеся.

Смысл этой провокации сразу стал ясен Петрову. Хотя он старался предупредить других обитателей лагеря о намерениях немцев, все же нашлись двое несчастных, — француз из числа франтиреров и чешский патриот, — которые соблазнились открытыми воротами и пытались бежать ночью. Их трупы были найдены утром на дороге.

Отто Леман был недоволен, что попавших в ловушку оказалось так мало.

— Ничего, — сказал Крашке. — Завтра утром мы погоним их всех автоматами под пули вашей машины. Завтра лагерь прекращает свое существование. Получен приказ эвакуировать оборудование в тыл, а заключенных… на тот свет. Способ предоставлен на мое усмотрение.

— Чем же вызван такой приказ? Ведь это стационарный лагерь для опытной работы.

— Это делается, — Крашке оглянулся по сторонам, — в связи с продвижением русских.

— Но тогда, — забеспокоился Леман, — может быть, целесообразнее часть имущества эвакуировать сегодня же. Наиболее ценные вещи. Например, автоснайпера… Я буду его сопровождать.

— У вас нет оснований для беспокойства, — возразил комендант. — Такие приказы, как вы сами понимаете, даются заблаговременно. Шеф осведомлен о характере работ, производимых здесь. Кроме того, нам тоже требуется время: сжигание трупов заключенных, уборка всех следов. Сейчас на этот счет строгие правила, масса хлопот… И зачем вам упускать такой удобный случай проверки вашего изобретения в массовом масштабе?

… Ряд признаков неумолимо подсказывал Петрову, что лагерь доживает последние дни, а может быть и часы. Спешно эвакуировалось оборудование из мастерских. В полдень большую группу заключенных с лопатами погнали рыть глубокую траншею. Когда повар — заключенный, готовивший для своих товарищей бурду, называвшуюся обедом, — явился к коменданту за приказанием относительно «меню» на завтра, Крашке ответил, что завтра постный день и никакого обеда вообще не будет.

Все было ясно. Жить оставалось только до утра…

И за эти остающиеся часы нужно было во что бы то ни стало уничтожить единственный экземпляр снайпера-автомата. Петров теперь ни о чем больше не мог думать. Он должен, обязан сделать последнюю попытку. Теперь, Петров с нетерпением ждал наступления темноты. Да, он принимает вызов своих тюремщиков. Они открыли ворота лагеря, устроили узкий проход между двумя заборами из колючей проволоки и как бы приглашают заключенных в эту мышеловку. Немцы, конечно, убеждены в безотказном действии снайпера-автомата. Еще бы, они испытали его на своих шкурах…

Но изобретатель лучше них знает свое детище. Он попытается перехитрить смерть. Ну, а если… ну, что же, он погибнет по крайней мере с сознанием, что сделал все, чтобы вырвать изобретение из рук врага.

Наступила ночь. Вдоль забора лагеря горели яркие фонари, в их свете виднелись фигуры охранников. Но тот угол, где находились ворота с ловушкой, нарочно был погружен в мрак. Двери бараков были открыты. Все должно было соблазнять заключенных к побегу.

Петров тихо вышел во двор. Полуоткрытая дверь в мастерскую удивила его. Обычно, мастерская на ночь тщательно запиралась. Впрочем, все оборудование мастерской было вывезено еще утром. Оставалось пустое помещение. Петров осторожно проскользнул в мастерскую. Может быть, помещение заминировано?

Слабое тиканье привлекло внимание Петрова. Он прислушался. Мина с часовым механизмом? Нет, что-то другое. Звук шел из угла, где были свалены древесные стружки.

Осторожно Петров разгреб руками стружки и нащупал… что-то похожее на будильник. Это был тот прибор, который Крашке вручил Леману для настройки автомата. Должно быть, прибор уронили впопыхах, и солдаты, грузившие имущество, не заметили пропажи. Петров поднес прибор к уху. Повернул рычажок, видимо сдвинутый при падении. Прибор застучал так громко, что беглец поспешно нажал на рычаг. «Понятно», — подумал он.

Новая мысль мелькнула у него в голове. Пошарив в полутьме, он нашел прямоугольную металлическую коробку, — видимо, часть какой-то брони. Сунул прибор в коробку, обмотал найденным здесь же обрывком проволоки и подвязал к поясу.

Время было дорого, и беглецу казалось, что уже прошли долгие часы. Но он продолжал ползать по полу мастерской, ощупывая руками каменные плиты, пока нашел, что искал. Это был еще кусок брони — на этот раз в форме пластинки.

Он подвесил тяжелей кусок металла на грудь, против сердца, а под броню подложил сорванную с себя и сложенную в несколько раз рубашку… Теперь сердце заглушено и прикрыто железом.

Поможет ли? Ведь снайпер-автомат заряжался лентой из пятисот патронов. Петров вышел за ворота и очутился на дороге, обнесенной с обоих сторон колючей проволокой. Он заставлял себя идти медленно, по возможности спокойно. Первые сто метров показались ему бесконечными. Но ничего не случилось. Петров считал шаги. Вряд ли был еще когда-нибудь такой странный побег, при котором беглец стремился бы идти как можно медленнее. Вторая сотня метров осталась позади, а смертоносный автомат молчал, словно его вообще не было.

На третьей сотне метров Петров боролся с проявлением чувства радости и надежды — всякое волнение было для него опасно. Когда был отсчитан трехсотый метр, и беглец вступил на последнюю стометровую дорожку, волнение охватило его и он прибавил шагу. В тот же миг раздался выстрел.

… - Ага, еще один попался в крысоловку, — заметил рослый эсэсовец в караульном помещении. — Меньше работы на завтра.

— Занятная придумана штука, — отозвался начальник караула. — Наш комендант — мастер на такие развлечения.

… Сознание медленно возвращалось к Петрову. Пуля расплющилась о броню, но он получил резкий толчок в сердце. Он упал в глубоком обмороке, словно боксер, поверженный в нокаут ударом в грудь.

Петров лежал на жесткой, подмерзающей земле. Он коснулся уже самого краешка опасной зоны: еще сантиметр продвижения вперед, и уже не одиночная пуля, а целый поток их устремится в грудь беглеца.

Осторожным движением Петров снял с пояса захваченный из мастерской прибор и ощупал его пальцами.

Пришла пора использовать эту машинку. Не отрываясь от земли, Петров поставил рычажок на максимальную громкость и, не включая, стал привязывать коробку к столбу ограды.

Коробка прочно уперлась в столб. Тонкая проволочка, привязанная к спусковой защелке, тянулась из-под нее. Беглец отполз в сторону и потянул за проволочку…

Пулеметная очередь разрезала тишину. Пули били непрерывно в броневую коробку, но отскакивали от нее, а будильник, укрытый броней, продолжал стучать, вызывая все новые пули. Петров вскочил на ноги. Сейчас, пока поток пуль отвлечен, нужно как можно скорее бежать, вперед! Но приближаясь к стреляющему автомату, он скоро достигнет черты, на которой его живое сердце неизбежно пересилит стук механизма, и тогда… поток пуль изменит свое направление.

Это и были те секунды, когда черные волосы изобретателя стали седыми…

…-Что там эта машина с ума сошла, что ли? — всполошился начальник охраны. — Или заключенные решили бежать всем скопом?

Луч прожектора полоснул по дороге. Но снайпер-автомат уже оборвал затянувшуюся очередь. Все было безжизненно между стенами из колючей проволоки, мертво блестевшей в белом луче. Какая-то темная тень лежала на дороге.

— Должно быть, попался русский с железным сердцем, — проворчал охранник, выключая прожектор. — Потребовалась целая очередь, чтобы пробить его! Меня, кажется, скоро такие вещи перестанут удивлять…

…Превозмогая страшную слабость, человек пошевелился. Он был всего в двадцати шагах от автомата, когда свинцовая струя перестала бить в привязанную к столбу коробку, и ударила в живое, бьющееся сердце, укрытое броней. Но тут… уже сантиметры только отделяли его от спасения. Нужно было проползти несколько сантиметров, чтобы достичь мертвой зоны вблизи автомата, где смертоносная машина бездействовала.

Петров не помнил, как дополз до замолчавшего снайпера-автомата, как ударом камня размозжил механизм настройки, как трясущимися руками совал в карманы отломанные части…

Странным образом он не помнил даже, как на него чуть не наехал русский танк в десяти километрах от лагеря. Вне себя он отвечал что-то на стремительные расспросы русского майора и очень удивился, когда тот спросил, где беглец так повредил себе руку. Тут только он увидел, что колючка забора, которую он задел, видимо, когда бежал, разорвала руку глубоким зигзагом.

В горячке Петров пролежал три недели в госпитале, а затем был эвакуирован в дальний тыл. Он так и не узнал, что русские танкисты, направленные в лагерь майором, освободили заключенных и захватили Отто Лемана и коменданта. В тот же день оба пытались бежать. При этом Отто Леман был убит часовым, а Крашке удалось скрыться.

* * *

— Я и был тем майором, который встретил вас на дороге недалеко от лагеря, — сказал полковник, когда Петров закончил рассказ. — О вас на нашем участки фронта рассказывали тогда целые легенды. Называли вас человеком с железным сердцем…

— Так вы говорите, его звали Крашке, — продолжал полковник, глядя на убитого, раскинувшегося спиной на поваленном дереве.

— Нам он был известен под другой фамилией. Гм, Крашке, Крашке… Ага, вспомнил! Комендант особого лагеря, занесен в списки военных преступников, скрылся, конечно, под чужими документами. Так вот он где выплыл… Ну что ж, он сражен тем самым изобретением, действие которого хотел испытать на вас?

— Не совсем, — усмехнулся Петров, и морщины на его лице разгладились. Это — немного получше…

— Естественно, — согласился полковник. — Ведь прошло семь лет. А техника идет вперед…

Иcпытaниe

Cтapшинa oтнял oт глaз бинoкль и c тoнoм бeзнaдeжнocти cкaзaл:

— He дoгнaть…

Kaтep, выбpocив из вoды нoc, кaк coбaкa, плывyщaя зa yткoй, мчaлcя впepeд, coдpoгaяcь, cлoвнo oт нeтepпeнья. cтapшинa c тpyдoм дepжaлcя нa paccтaвлeнныx нoгax. Ho дичь yxoдилa…

B бинoкль мoжнo былo яcнo paзглядeть кopмy кpoшeчнoй мoтopнoй яxты и дaжe бypyн oт винтa. Cилyэт cyднo нe yмeньшaлcя. Haoбopoт, кopмa oщyтимo выpacтaлa. Paccтoяниe дo яxты явнo coкpaщaлocь. Ho чтo тoлкy! Чepeз дecять минyт oн выйдeт из двeнaдцaтимильнoй зoны, a зa ee пpeдeлaми xвaтaть нeпpoшeнныx визитepoв, пo пpaвилaм, нeльзя.

— Oпять yдpaл… — paзoчapoвaннo пpoтянyл pyлeвoй. Для пoгpaничникoв нapyшитeль вceгдa «oн».

— Этo нaвepнякa гoнoчнaя яxтa, — peшил cтapшинa. - Haш «Cмeльчaк» xoдит лyчшe, нo paзницa в cкopocтяx нeдocтaтoчнo вeликa. Bдoгoн взять тyднo.

— Пoдкapayлить бы! — мeчтaтeльнo cкaзaл пyлeмeтчик Oвcянникoв, бывaлый бoeц, xoтя и нoвичoк нa флoтe.

— Ocтopoжный… — вздoxнyл cтapшинa. Bиднo, чтo и y нeгo былo этo зaтaeннoe жeлaниe. — Чyть зaвидит кaтep, cpaзy xвocт квepxy.

— A нaxaльный, — тpяxнyл лeнтaми бeкoзыpки pyлeвoй. — Ecли нa oткpытoй вoдe, cpaзy нe бeжит, a пoдпycкaeт нeмнoгo. Знaeт cвoю диcтaнцию.

— Apифмeтикa, — пoяcнил aвтopитeтнo cтapшинa, — пpocтoй pacчeт. Taблицa yмнoжeния… Hy, лaднo, вepтaй oбpaтнo! Bce.

Яxтa выcкoчилa из зaпpeтнoй зoны, cбaвилa чyть-чyть xoд, взялa нa тpи pyмбa впpaвo и пoплылa нaиcкocь, вce дaльшe oт тyмaннoгo бepeгa.

Kaтep paзвepнyлcя и пoшeл дoмoй. Cтapшинa Epeмeнкo нe cкpывaл cвoeй дocaды. Пoмимo вcex oгopчeний, пpeдcтoял eщe paзгoвop c лeйтeнaнтoм Kopaбeльникoвaм, кoтopoмy, кaк никaк, a нaдo дoклaдывaть o peзyльтaтax пoгoни. И xoтя Epeмeнкo ни в чeм нe винoвaт, paпopтoвaть o тoм, чтo нapyшитeль yшeл, былo нe oчeнь-тo пpиятнo.

Странное суденышко, тащивщееся вдоль берега, отвлекло старшину от мрачных мыслей. Сначала Еременко с уважением посмотрел на красивую обтекаемую форму судна с каким-то особенно фасонистыми обводами, но затем сплюнул и рассмеялся. За кормой этого судна, будто специально предназначенного для побития рекорда скорости, болтался, купаясь нижним концом в воде, обыкновенный подвесной мотор-весло.

Несоответствие внешней формы cудна с его ходом так бросалось в глаза, что даже «сухопутный» Овсянников удивленно таращил глаза и наконец, не выдержав, спросил:

— Это что за посудина?

— Шут его знает! Шаланда какая-то, — ответил веселый рулевой. — Строили для гонок, да маленько просчитались. Арифметики подвела! Таблица умножения: мотором ошиблись…

И он посмотрел на носовую часть «Смельчака», где, заняв почти три четверти катера, распластался его мощный мотор.

— Вот такую штуку туда нужно поставить! Тогда можно идти вдогон…

— Может, так просто перегоняют один корпус, сказал старшина. — Мотор будут ставить после…

* * *

Лейтенант Корабельников стоял на берегу. Молча выслушав доклад Еременко, он отпустил людей.

— Видели? — сказал лейтенант, обращаясь к плотному низенькому человеку с сером костюме и, видимо, продолжая разговор. — Что я вам говорил! Хотя бы вы помогли нам. А то стоите на вашей испытательной станции каких-то уродов. Вот на днях я видел: идет судно с большим носом, спереди посмотреть — думаешь, не знай что такое, а сзади почти ничего нет, как фитюлька какая-то. Один нос плывет. Насмех просто…

— У нас их штук пять таких «носов» ходит — разной формы, — усмехнулся его собеседник. — Изучаем, какой нос лучше. На них приборы поставлены. Давление воды при разных скоростях измеряют, фотографируют, как вода разрезается. Знаете, теоретические расчеты — одно, а решающее слово все-таки за практическими испытаниями.

Корабельников хотел что-то возразить, но в это время увидел медленно тянувшееся странное судно, которое незадолго до этого повстречал «Смельчак». «Шаланда» шла вдоль берега, мотор-весло отчаянно бурил воду своим винтом, но результат его работы был самый ничтожный.

— Это — тоже ваше? — спросил лейтенант, стараясь вложить в голос побольше ехидства.

— Наша, — невозмутимо подтвердил инженер и, сняв с лысой головы кепку, махнул два раза. С шаланды ответили гудком сирены.

— Тоже испытываете?

— Нет, у этой штуки испытание еще впереди. Не все еще пока готово…

— А что это у нее на корме стоит, в чехле? На пушку похоже?

— Это — секрет…

— Понимаю, — с уважением сказал лейтенант. — Новое оружие. А я и не знал, что вы вооружением тоже занимаетесь.

Инженер ничего не ответил. Корабельников тоже помолчал, а затем возвратился к прежней теме:

— В действиях нарушителя, между прочим, есть своя система. Мы ее подметили. Вот завтра, например, его не будет, ручаюсь, а послезавтра появится непременно, готов держать пари.

— Когда, вы говорите, его надо ждать? — заинтересовался вдруг инженер. Послезавтра?

— Да, есть некоторые основания так думать…

— Гм, послезавтра… На послезавтра у нас назначены очень важные испытания. Любопытно!… Знаете что? Будем вместе ловить этого настойчивого любознайку. Он меня интересует теперь не меньше, чем вас.

— По рукам! — лейтенант протянул широкую ладонь инженеру.

Инженер, простившись с лейтенантом, отправился к себе, несколько озабоченный.

* * *

…Застегивая на ходу плащ, Корабельников спешил к пристани. Только что сообщили, что таинственный нарушитель, как и предугадал лейтенант, снова появился в запретной зоне и, по обыкновению, словно что-то поджидая, крейсировал вдали от берега.

У пристани покачивался в полной готовности «Смельчак» со всей командой.

На деревянных мостках, непринужденно беседуя со старшиной, стоял и инженер Смородинов в своем обычном сером костюме и белых туфлях.

— Ну где же ваша помощь? — с укором обратился к нему лейтенант, наспех поздоровавшись.

— А вот… Давно готово.

Корабельников взглянул в ту сторону, куда показывал инженер, и… едва удержался, чтобы не выругаться.

Привязанная обрывком каната, у другого конца пристани лениво колыхалась та самая шаланда с подвесным моторчиком, над которой так издевались пограничники.

«Что он смеется, что ли?» — подумал лейтенант.

Но странно было бы шутить такими вещами и в такой момент.

— Прошу, — серьезно сказаил инженер, делая рукой приглашающий жест.

Лейтенант все еще колебался.

— Поспешите, — кивнул в сторону моря Смородинов. — А то опять уйдет…

Лейтенант пожал плечами, по, подумав еще несколько секунд, принял решение.

— Садись в шаладу, — скомандовал он команде «Смельчака».

Дело принимало интересный оборот, с какой стороны на него не взглянуть.

Теперь настала очередь команды «Смельчака» удивляться, но так как своим подчиненным специального времени для этого Корабельников не оставил, то они удивлялись на ходу, петаскивая в шаланду тяжелый пулемет и его треногу с катера.

— Все сели? — спросил инженер и, как командир этого странного судно, дал сигнал к отплытию.

Рулевой, он же моторист, дернул рукоятку маховика, мотор взревел, и… шаланда медленно, как опоенная лошадь, затрусила от пристани.

— Помчались! — заметил веселый рулевой со «Смельчака», сидевший с автоматом в руках на положении пассажира.

Корабельников смотрел в подзорную трубу. На горизонте непродвижно вырисовавалась гоночная яхта. Оттуда же, конечно, следили за берегом и, наверное, ждали, когда пограничный катер выйдет в море, чтобы начать гонку.

Инженер скомандовал что-то, и два человека из команды судна бросились снимать чехол с похожей на пушку установки, что стояла на корме.

— Вот это — другое дело, — поощрил их действия рулевой «Смельчака», наслаждавшийся положением зрителя. — Снаряд он, брат, догонит кого хочешь.

Но то, что обнажилось из-под чехла, напоминало пушку только отчасти. Были и существенные отличия. Прежде всего отсутствовал замок. Вместо него в казенной части виднелась тонкая решетчатая заслонка. Не было накатника и многих других приспособлений, которые глаз привык видеть у обыкновенной пушки.

«Может быть, это особая пушка — без отдачи?» — подумал Корабельников, читавший в какои-то журнале, что такие пушки проектируются. Если взять сквозной ствол, зарядить его снарядом, а тыльную часть забить пыжом, то при выстреле снаряд и пыж полетят в разные стороны, и отдачи не будет. «Как бы из этого толстого конца не полетело что-нибудь в физиономию, — подумал лейтенант, — с такими испытаниями еще людей покалечишь. В теории, как говорит инженер, одно, а на практике-то может оказаться совсем другое».

Но прежде чем он успел что-либо предпринять, Смородинов подал очередную команду.

Рулевой, выключив моторчик, навалился на рукоять весла и перенес его вместе с винтом внутрь шаланды; вслед за тем, точно спасаясь от чего-то, перебежал на середину судна, где встал к запасному штурвалу.

Инженер двинул правой рукой рычаг — и из «пушки», обращенной сейчас стволом к берегу, вырвались клубы розового дыма и короткий сноп пламени. За первым выстрелом последовал второй, третий… «Выстрелы» сливались в сплошной грохот.

В то же время все, стоявшие в шаланде, полетели на деревянную решетку, устилавшую ее дно. Судно рванулось и понеслось вперед, выходя постепенно из воды. Вот оно уже мчалось, почти не касаясь волы, точно по воздуху.

Пока все поднималисть на ноги и рассаживались по местам, помошники инженера, больше привыкшие к разным неожиданностям, поэтому быстрее пришедшие в себя, направлялись к продолговатым ящикам, приделанным к бортам шаланды. Вставив в квадратные гнезда большие ручки, они стали их крутить, и из бортов судна стали выдвигаться наружу короткие крылья, похожие на плавники летучей рыбы.

Судно прибавило еще ходу и летело теперь, как камень, брошенный вдоль воды, то касаясь ее поверхности, то проскакивая кусок пути по воздуху.

Расстояние до яхты, пустившейся изо всех сил на утек, быстро сокращалось.

— Вот это, я понимаю, арифметика, — с восхищением сказал рулевой «Смельчака», повесив автомат на шею и вцепившись руками в ручки вдоль бортов судна. — Ну, брат Овсянников, сегодня будет у тебя работа!

На яхте, которая быстро приближалась, засуетились. Высокий человек, стоявший на возвышении, отчаянно жестикулировал сжатым кулаком.

Все было напрасно! Как щука стремглав бросается на зазевавшегося карася, так шаланда затяжным рывком догоняя гоночную яхту.

После первой же предупредительной очереди яхта сбавила ход и прекратила бесполезную гонку.

По команде Корабельникова, люди на яхте — их было пятеро — подняли руки.

Шаланда подходила не торопясь, пофыркивая подвесным моторчиком. Пушка уже снова была укрыта под чехлом.

Лейтенант со своими людьми перешел на борт яхты, которая тут же, без особых проволочек, направилась к берегу.

Шаланда же с невозмутимым инженером продолжала не спеша баламутить воду своим подвесным веслом — мотором.

* * *

Лейтенант Корабельников и инженер Смородинов сидели на камне. Заходящее солнце утонуло в водной глади, только далекий срез виднелся за горизонтом. Морская гладь была пустынна…

— Ну, больше «он» не появится, — промолвил лейтенант. — Да, кстати: вы говорили, что сегодня у вас предполагалось какое-то важное испытание… Оно так и не состоялось?

— Наоборот! И вы даже приняли в нем участие…

— Как так?

— Сегодняшняя погоня за «яхтсменами» была первым испытанием нашего нового двигателя.

— Ах, эта странная пушка… Но что это такое?

— Это реактивный двигатель. Реактивные двигатели довольно широко применяются теперь в авиации. Ну, а мы решили попробовать поставить такой мотор на катер.

— В чем же заключается принцип его действия?

— Это очень простая вещь. В камере сгорания двигателя происходят взрывы горючей смеси, газы с большой силой вылетают из ствола, а сила отдачи толкает катер вперед.

— Значит, эта «пушка» все-таки с отдачей?

— Разумеется. В этом-то все и дело. Решетка, которую вы, может быть, заметили в задней части ствола, закрывается в момент взрыва смеси и открывается, чтобы засосать воздух для новой вспышки. Взрывы следуют так часто один за другим, что толчки от них сливаются как бы в общий порыв вперед. Конечно, это в теории так просто, а на практике приходится преодолевать разные затруднения. Вот и первое испытание выявило некоторые недостатки. Но в общем мы считаем его удачным.

— Для меня, во всяком случае, — засмеялся лейтенант. — «Яхтсменов», как вы их называете, сцапали так быстро, что они не успели даже опомниться.

— Что же привлекало их в наши воды? Вы их уже допрашивали?

— Представте себе, ваша испытательная станция! На яхте, на особом возвышении, у них установлен целый телескоп с кинокамерой. Они заходили в запретную зону с самого края и наблюдали. Особенно они интересовались каким-то вашим новым катером «Метеор». Есть у вас такой?

— Это и есть та самая шаланда, как вы ее называете, на которой вы сегодня плавали.

— Вот оно что… Теперь все ясно! На первом допросе они сказали, что сфотографировали всю сцену погони. Но объясняли, что это им будто бы нужно для какой-то трюковой киносъемки.

— Очень любопытно, — сказал инженер. Затем, как человек, осененный вдруг какой-то идеей, добавил: — Вы можете передать нам эту пленку?

— Пожалуйcта! Зачем она вам?

— Видите ли, всякое испытание, поставленное серьезно, мы обычно сопровождаем фотографированием. На этот раз нам не удалось этого сделать, так как испытание было произведено несколько экспромптом… Как раз фотографий нам и недоставало для полного отчета о первом испытании катера «Метеорa». А тут и снимки, оказывается, есть… Теперь мы можем считать, что сегодняшнее испытание прошло вполне нормально.

Новая планета

Сергей держал в руках большой черный пакет в таких обычно хранят фотобумагу.

Вид у моего племянника был необычайно торжественный.

— Ну, дядя, — сказал он, — посмотри на эти снимки. — И высыпал на письменный стол несколько цветных фотографий.

Я не спеша надел очки и взял в руки один из снимков. Он походил на кусок карты, но краски на карте были размыты и очертания не имели резких контуров. Все было в какой-то дымке, которая в верхней части фотографии переходила в плотную белую пелену.

На других снимках можно было различить отдельные части сферической поверхности, испещренной линиями и жилками.

Что можно было сказать про эти картинки?

Всякий, кто имел когда-нибудь дело с фотографией, знает, как обманчивы бывают снимки. Горошина, сфотографированная вблизи и отпечатанная с увеличением, покажется незнакомой планетой с таинственными каналами и морщинистыми складками гор. И наоборот, снимок настоящей планеты может выглядеть, как пятнышко на фотопластинке.

— Что это, по-твоему? — спросил Сергей, крутясь во вращающемся кресле мальчишеская привычка, сохранившаяся в нем, несмотря на возраст.

Я разложил снимки веером, как игральные карты.

— Ну, дядя, — торопил меня Сергей, — отвечай!

— Планета?

Сергей утвердительно кивнул головой.

— Какая? — спросил он. — В этом весь вопрос!

В голосе его прозвучали торжествующие нотки.

Я еще раз посмотрел на снимки. Какая же это планета? Венера? Известно, что она закрыта толстым слоем облаков, сквозь которые еще не проникал человеческий глаз. Впрочем, современная техника фотографирования в инфракрасных лучах дает возможность фотоглазу видеть и сквозь облака. Но для этого надо фотографировать Венеру не с Земли, а с более близкого расстояния.

Может быть, Марс? Он изучен уже давно. В земные телескопы астрономы рассмотрели много деталей его поверхности и еще больше засняли своими фотоаппаратами. Карты Марса по своей точности уступают только лунным. Но, конечно, совершенствование аппаратуры и увеличение чувствительности фотопленки будут приводить к новым открытиям.

На снимках, которые я держал в руках, были видны тонкие линии довольно правильной формы, проведенные по поверхности планеты в разных направлениях.

Что же это? Знаменитые каналы Марса, о которых было столько споров? Должен сказать, что я не следил последнее время за астрономической литературой, но помню: многие сомневались в существовании этих каналов.

В самом деле, гипотеза была слишком смелой: будто бы на этой планете, где мало влаги, сооружены огромные каналы; вода, образующаяся каждое лето в результате таяния полярных ледяных шапок, течет по каналам в центральные пустыни Марса, порождая в этих красноватых песках на короткий период жизнь.

На Марсе действительно есть растительность, то расцветающая, то увядающая, в зависимости от смены времен года, — это подтвердили наблюдения советских астрономов еще в сороковых годах нашего века. Но какое отношение имеют к этому разумные обитатели планеты, вопрос о существовании которых на Марсе, вообще спорен? Возможно ли вообще, чтобы такая исполинская работа оказалась под силу каким бы то ни было обитателям какой бы то ни было планеты?

Однако каналы на снимках были заметны совершенно явственно. Сетка правильных линий покрывала выпуклую поверхность планеты — вернее, ее часть на огромном протяжении!

Ну что ж!.. Очень приятно, что наука разрешила, наконец, этот спорный вопрос.

Восторг Сергея вполне оправдан. Особенно, если учесть, что мой племянник работает в институте межпланетных сообщений. Конечно, первым людям, высадившимся на Марсе, очень интересно будет встретиться с марсианами.

Правда, пока сообщений ни с какой планетой еще не завязано. Институт Сергея только изучает возможности таких сообщений в будущем и ищет пути для осуществления этого. Но тем не менее, открытие сотрудников института имеет выдающийся интерес.

— В какой обсерватории снято? — спросил я, кивая на снимки.

Сергей усмехнулся.

— В ракете мало места: обсерватория там не разместится. Портативный телескоп сумели приспособить, и то хорошо!

— Постой, постой! Значит, снимки сделаны…

— С борта космической ракеты, — спокойно подтвердил Сергей. — Без людей, конечно. Пока еще не было космического полета человека. Но управляемые с земли ракеты отправляются нашим институтом в межпланетное пространство с регулярностью радиозондов, с помощью которых изучается земная атмосфера.

— Зачем же столько полетов? Проверяете работу двигателей?

— Не только. В космическом пространстве ракету подстерегают два главных врага: метеориты — пылинки, несущиеся с огромными скоростями и приобретающие от этого свойства бронебойных пуль, и космические лучи. Эти уж совсем ничтожные частицы обладают такой энергией, что пронизывают насквозь все препятствия. На земле мы защищены от их опасного действия надежной броней атмосферы. Для ракет тоже пришлось создать подобную броню. В подробности, сам понимаешь, я тебя посвящать не буду. Скажу только одно: все больше и больше наших опытных ракет возвращается теперь благополучно на землю. И недалек, может быть, тот час, когда человек сможет отправиться в первый космическии рейс.

— Судя по снимкам, — сказал я, — ракета подошла к этому небесному телу почти вплотную.

— Пять тысяч километров, — сообщил Сергей. — Снято в телескоп с сильным увеличением. К сожалению, не все ладно получилось с наводкой на фокус. Видишь: есть совсем размытые фотографии. Однако мы отвлеклись. Какая же это планета?

В самом деле, я до сих пор не ответил на вопрос Сергея.

Проще всего, конечно, было бы сказать наугад: «Марс» или «Венера» (речь могла итти только о них) и тут же узнать от Сергея правду. Но мне хотелось угадать самому.

— Ну что ж, — начал я издали, — из большой семьи планет нашей солнечной системы ближе всего к Земле расположены Венера и Марс. Трудно ожидать, чтобы вы послали ракету сразу в самую даль, куда-нибудь за Юпитер, к Нептуну или Урану, не говоря уже о Плутоне. Очевидно, первому обследованию, хотя бы и с некоторого еще расстояния, подвергнется самая ближайшая к нам планета.

Я остановился. Сергей терпеливо ждал.

— До сих пор ты рассуждал совершенно правильно, — сказал, наконец, Сергей. — Особенно последняя твоя мысль…

Это замечание меня ободрило.

— Такой планетой, — уже уверенно объявил я, — как всем давно известно, является Венера.

Восхищенный своей догадкой и снимками, которые держал в руках, я несколько взволнованно продолжал:

— Эти снимки впервые открывают человеку, как выглядит скрывавшаяся так долго от наших взоров планета. Это…

— Вот тут ты ошибся, — перебил меня Сергей. — То-есть насчет того, что снимки впервые показывают… и так далее, ты прав. Ну, а насчет того, что это Венера, тут чистейшее заблуждение.

Такого промаха я не ожидал.

Что же еще может быть близким к Земле? Ах, да!.. Как же я забыл? Астероиды! Эти крошечные планетки целым роем кружатся во круг солнца между орбитами Марса и Юпитера. Возможно, что какой-нибудь новый, еще не известный земным астрономам астероид обнаружился между Марсом и Землей и космическая ракета, пролетая мимо этой планетки, сфотографировала ее с близкого расстояния.

Я поделился своими соображениями с Сергеем, но он только пожал плечами.

— Интересно все же, насколько я близок к истине?

— По астрономическим масштабам сущий пустяк: тебя отделяют от нее какие-то доли астрономической единицы [Астрономическая единица равна расстоянию от Земли до Солнца, что составляет в среднем 149 миллионов километров]. Ну, а по нашим земным представлениям порядочно: десятки миллионов километров.

— Да, это промах большой.

— А между тем ты почти угадал. Уже многое ты сказал правильно. Планету, которую, ты видишь на снимках, не наблюдал до сих пор ни один астроном, а линии на снимках — оливковая сетка, покрывающая огромные пространства в поле зрения телескопа, это искусственные сооружения, созданные руками ее обитателей. Это совершенно бесспорно.

— Как же выглядят эти циклопы? — воскликнул я.

Сергей посмотрел на меня с жалостью.

— Да я думаю, они не особенно отличаются от нас с тобой, — сказал он. — Уж если мы могли послать свои глаза в космической ракете в межпланетное пространство и наблюдать все окружающее ракету, как если бы сами находились в ней, почему бы этим обитателям неизвестной тебе планеты не применить каких-нибудь изобретений для облегчения своего труда?

— Так ты считаешь, что они по своему развитию…

— О да, стоят на очень высоком уровне!

Сознаюсь: все это было для меня большой новостью. Сергей смотрел на меня с чувством глубокого удовлетворения.

— Ну, — сказал он, вдосталь насладившись моим замешательством, — в этой папке, — он взял со стола красивую синюю папку, — маршрут ракеты, вычерченный по показаниям приборов, земных и космических, то есть ракетных. Короче: здесь отгадка.

— Ну и что же? — я протянул руку к синей папке. — В чем же дело?

— Э, нет, — возразил Сергей, отнимая папку. Он убрал ее в ящик стола и повернул два раза ключ в замке. — Давай заключим пари. Условие такое: тебе дается срок — три дня. В течение этого срока ты должен дать ответ. Коротко, в двух-трех словах. Можно в нескольких вариантах, чтобы тебе легче было угадать. И если хоть один из этих вариантов окажется правильным, ты выиграл. Спорю, что ты не угадаешь.

* * *

Мне не пришлось увидеться с Сергеем ни через три, ни через тридцать три дня. На другой день после нашего разговора он уехал, не сообщив куда. На мои звонки в институт мне отвечали, что мой племянник занят какой-то важной и неотложной работой.

Я не знал тогда, что на другой день после моей встречи с Сергеем было получено разрешение на первый в истории Земли вылет людей в межпланетное пространство: среди трех человек экипажа был и мой племянник. Он выехал на опытную станцию института, где все космонавты проходили длительную подготовку.

Сама история полета теперь хорошо всем известна.

Газеты, журналы, книги и кино рассказали о ней во всех деталях.

Но в то время, когда дерзновенный «прыжок» в пространство только совершался, наши смелые товарищи, штурмовавшие небеса, заставили нас немало пережить.

Ракета, стартовавшая с ракетодрома, сооруженного в одном из малонаселенных районов страны, соскользнула, с поверхности Земли и, как управляемый метеор, устремилась к Луне. Бледный диск Луны разрастался, приобретал выпуклость, наконец занял почти половину черного неба, видимого космическим путешественникам в иллюминаторы ракеты. Ракета обогнала Луну, описав огромную петлю, и люди впервые увидели и сфотографировали тыльную сторону спутника Земли, который, как известно, всегда повернут к нам одной и той же стороной.

После этого путешественники легли на обратный курс — к большому светилу, красовавшемуся в черном небе, на родную Землю.

Тут-то и произошел знаменитый просчет, по поводу которого ученые спорят до сих пор. Ошибка в работе одного из приборов на борту ракеты или недостаточно точные теоретические расчеты силы тяги реактивных моторов в меняющихся условиях полета (заранее все до тонкости предвидеть трудно) привели к тому, что ракета, вместо того чтобы сесть на подготовленную площадку в районе ракетодрома, «промахнулась», правда, немного — километров на пятьдесят. Космонавты решили не разворачивать ракету и, продолжая полет, приземлиться в одной из запасных зон. Так небесные путешественники очутились в Заволжье.

Жертв не было: конструкция ракеты была весьма совершенной.

Но тут космонавтов ожидало новое «испытание», «самое трудное», как уверял меня впоследствии Сергей.

Люди, столько перенесшие во время путешествия в космосе, поступили в распоряжение врачей, и те предписали всем пациентам строгий постельный режим в течение недели, запретив на это время почти все сношения с внешним миром.

Вот по истечении этой недели я и получил телеграмму от Сергея:

«Лежу, скучаю, разговаривать разрешают только десять минут в день. В ближайшее воскресенье этот запрет обещают снять. Приезжай, поболтаем».

* * *

В субботу у нас в школе был учительский совет, и пришлось задержаться. Но я позвонил на аэровокзал и заказал билет.

Замечательная это штука — ночной авиаэкспресс: в двенадцать ночи садишься в кабину «воздушной стрелы», устраиваешься в спальном кресле, закрываешь глаза, а просыпаешься на другом конце страны.

… Проснулся я слишком рано. Все пассажиры еще спали. Самолет шел, низко — на высоте двух километров. Я взглянул в окно: бесконечная равнина расстилалась внизу.

В груди моей вдруг что-то толкнулось, словно пушистый котенок пробежал по коленям и ткнулся мордочкой в подбородок. Ведь я родился в этих местах! И здесь провел свои детские годы…

Раздвинулись стенки самолета, все исчезло, и я, преподаватель истории в средней школе, пожилой, начинающий стареть человек, увидел мальчика, шагающего босиком по укатанной дороге, прислушивающегося к гудению проводов, которые тянутся на столбах за горизонт. Вокруг степь, ровная, необъятная, с неба пышет жаром, и чувствуешь себя, как в огромной русской печи.

Сухие кучки земли, суслики на каждом шагу, сторожащие норки и не очень поспешно скрывающиеся при приближении человека. В воздухе тонкое посвистывание зверьков. Точно сама звенящая трава, жесткая и ломкая, сухо трещат цикады.

Приложив ухо к телеграфному столбу, долго слушаешь, и кажется, что там, внутри, натянуты струны, по которым пробегает все тот же жаркий и злой ветер суховей.

Иногда его опаляющее дыхание окутывает все дымным маревом, и тогда кажется, что степь горит. Земля тлеет и обжигает ступни, как горячая зола.

Страшна стихийная сила природы! Обыкновенный ветер, лишенный влаги, в несколько недель или дней истреблял урожай, как саранча. Он высасывал влагу из миллионов растеньиц, и, лишенные жизненных соков, они погибали. О, я помню голодный, засушливый 1921 год!..

Кто управляет ветрами на земном шаре? Во все времена существования человечества этим беспрепятственно занималось Солнце. Оно приводит в действие стихийные силы природы во всей подвластной ему солнечной системе.

И никто не думал никогда о том, что можно вырвать у этой звезды хотя бы частицу ее власти над судьбами человеческими.

Какая-то воздушная «колдобина» встряхнула наш экипаж. Я взлянул вниз.

Широкая многоводная река блестела и искрилась на солнце; с высоты она казалась застывшей. Могучая Волга! Зеленые берега ее кудрявились. Лес покрывал и высокий и низкий ее берега. Казалось, рядом с Голубой рекой текут две зеленые реки, сверху представляющиеся такими же неподвижными.

От этих зеленых рек отходили зеленые ручьи и ручейки, местами впадавшие в зеленые озера — рощи, откуда они снова текли дальше. В зеленой сетке тут и там мелькали Голубые пятна настоящих озер и прудов. В зеленых лесных клетках виднелась зелень другого тона, вернее — других оттенков: от яркой цыплячье-желтоватой до матово-сизой. То были поля.

Степь тянулась без конца, разнообразная, зеленая, с тенью от деревьев, насыщенная жизнью и влагой. Ничего похожего на степь моего детства.

Черепичные крыши проглядывали в зелени садов, кирпичные стены выделялись среди полей густой пшеницы. Высокие здания в два-три этажа, некоторые с колоннами и фронтонами. Может быть, этот городок или поселок и есть сельцо Степное, по улицам которого я бегал когда-то мальчишкой? А может быть, вот оно показалось в окружении прудов и лесов, которых здесь никогда не было?

Это было похоже на какой-то чудесный сон!

Бывает, что попадешь в город, где ты жил в дни твоего детства. Найдешь улицу, где стоял дом, во дворе которого играл со сверстниками. Но самый дом найти не можешь. Нет его. Большая многоэтажная громадина на целый квартал стоит там, где лепились тесные дворики. И улица — не та улица, как запомнилась она с детства. Все новое: ширина ее, палисадники, дома, деревья, мостовая, и идет она даже в другом направлении.

Да и город, если уж на то пошло, совсем не тот. Кажется, что попал в новый, чудесный мир, где бродишь с интересом, ко всему приглядываешься, все для тебя новое, и только вдруг скверик на углу или старое сохранившееся здание аптеки напомнит остро тебе, что мимо них ты ходил когда-то в школу.

Но построить новый дом, расширить улицу, переделать город — это все в возможностях человека, к этому мы привыкли.

Тоже, что было передо мной, опрокидывало все установившиеся представления.

Переделать степь. Да не одну степь, а огромные степные пространства. Обуздать солнце, покорить стихию…

Я вспомнил волнующие дни 1948 года, когда был опубликован сталинский план преобразования природы на огромной территории нашей родины. И годы, последовавшие затем. Я сам участвовал в первых посадках. Миллионы людей ежегодно выходили на рубежи, где создавались тысячекилометровые лесные заслоны против суховеев, истреблявших урожаи. Как радовались мы сообщениям о повсеместном перевыполнении великих предначертаний сталинского плана!

А потом… Потом стали осуществляться новые планы, еще более грандиозные. Невиданно быстрое строительство крупнейших в мире Куйбышевской и Сталинградской электростанций на Волге. Поворот вспять сибирских рек и использование их водных богатств для орошения пустынь солнечного юга. И другие дела, не менее замечательные.

Посадка же и охрана деревьев стала буднями, естественным, само собой подразумевающимся, привычным делом.

Лично я не то что забыл, а как-то свыкся с мыслью о том, что вот в степях проводится грандиозная систематическая работа, но сами степи представлял себе все еще такими, какими они, запечатлелись в моем мозгу еще с детства.

Мысли эти пронеслись у меня в голове, пока самолет шел на посадку. Через минуту он стоял на степном аэродроме — ровной площадке, покрытой травой, как футбольное поле.

А еще через минуту санаторный вечемобиль [.В е ч е м о б и л ь — экипаж, двигающийся с помощью электроэнергии, передаваемой без проводов] вез нас по гладкой степной дороге.

Показались дубовая роща, огромный пруд или озеро с купальнями и лодками для катанья и даже с небольшим водопадом, широкое здание с массой открытых и застекленных веранд и балконов и густой парк за ним.

Вечемобиль въехал в ворота и остановился у веранды степного санатория.

* * *

Сергей лежал на кровати и со скучающим видом держал в руках какую-то книгу.

Он очень обрадовался, увидев меня.

— А ты все такой же, — сказал он, любовно вглядываясь в меня, пока я пересекал огромную комнату. — Ничуть не изменился. Ну, как твои дела? Как успехи у твоих учеников?

— Какие у меня дела! — возмутился я. — Ты расскажи. Ведь ты побывал там, где…

— Еще никогда ни один человек… и так далее, — перебил меня Сергей. — Ты что же, пришел цитировать, что пишут в газетах?

Сергей был в отличном настроении. Он шутил, смеялся.

Рассказ его изобиловал множеством интересных подробностей. Но они теперь всем известны, и я не буду их повторять.

Упомяну только деталь, о которой, по-моему, нигде не сообщалось.

Когда ракета на обратном пути подлетала к Земле и космонавты отыскивали на обращенной к ним поверхности земного шара свою посадочную площадку («мало, знаешь, у нас еще космодромов», — пошутил Сергей), пришлось сделать небольшой, но довольно резкий поворот, чтобы выправить курс. В этот момент в ракете, рассчитанной на более плавные повороты, возникли такие напряжения, что явственно раздался треск оболочки, а люди были втиснуты со страшной силой в свои поворачивающиеся на специальных подвесках кресла-диваны.

Под влиянием центробежной силы кровь отлила от головы к ногам.

Штурман на минуту потерял сознание. Сергей, по его словам, так обессилел, что не мог шевельнуться.

— Нет, мы советские люди, — упрямо прошептал пилот, не снимая пальцев ослабевших рук с кнопок управления.

— Понимаешь, — рассказывал мне Сергей, — нацелил все-таки ракету и посадил здесь, в степях.

Мы болтали о том, о сем и не заметили, как прошел целый час.

Я собрался уже прощаться, как вдруг вспомнил про ту дикоовинную планету, насчет которой морочил мне голову перед отлетом Сергей.

— Ну, а встретили вы ту планету, — спросил я. — снимки которой ты мне показывал?

— Разумеется. Мы пролетали очень близко и даже садились на нее. Правда, не особенно удачно.

— Что же это за планета? — воскликнул я. — Поблизости от Луны нет никаких планет. Ты шутишь?

— Дядя, ты очень недогадлив. Ты живешь на этой планете уже шестьдесят лет.

— Как?

— Это та самая земля, на которой мы с тобой сейчас находимся.

— Какая же это новая планета? — возмутился я. — Э-э… Милый, не ожидал от тебя такой штуки! Ты предлагал пари, а теперь выкручиваешься.

— Дядя, — Сергей посмотрел на меня с искренним состраданием, — Ну как ты не понимаешь? Это самая настоящая новая планета.

— Ну, знаешь… — продолжал я возмущаться. — Смотря, с какой точки зрения.

— Ну, давай взглянем, так сказать, из мирового пространства… Хочешь? Поставь себя на место астронома Марса или, допустим, Венеры. Правда, там нет разумных обитателей, — это теперь доказано. Но предположим, что они есть.

— Если эти астрономы так же внимательно изучают нашу Землю, как мы соседние планеты, они уже давно имеют точное представление о земном шаре.

— Вот именно. И вдруг открывают новую планету!

— Не понимаю.

— Ты только представь себе. На планете, которую марсиане и жители Венеры разглядывают в свои телескопы и фотографируют, может быть, уже не одну сотню лет, появляется вдруг неизвестно откуда новое озеро. На марсианских картах Земли его никогда не было. Марсианские астрономы протирают глаза, но факт остается фактом: появилось озеро. «Узбекское море», называем мы это искусственное водохранилище. Оно создано руками советских людей, чтобы изменить природу Земли так, как это нам нужно. Марсиане назовут его, конечно, по-своему и скрупулезно отметят на своих картах Земли. Марсианские ученые начнут высказывать разные предположения о причинах появления озера. Пойдут споры. А в это время на хорошо изученной ими поверхности планеты обнаруживается еще одна новость: в телескопы видны какие-то слабые линии. Эти линии с каждым годом делаются все заметнее. Огромная территория заштриховывается зелеными черточками, словно нанесенными рукой какого-то космического гиганта. Для нас это лесные полосы, изменяющие природу степей. А для марсиан это предмет новых споров и толков. Марсианские ученые не успевают выступать с гипотезами. Открытия сыплются одно за другим: не существовавшие прежде каналы, искусственные озера, другая окраска планеты на значительной части ее поверхности — и все это за каких-нибудь три десятка лет, тогда как до этого ничего не менялось. Конечно, с точки зрения жителей Марса и Венеры, это равносильно открытию новой планеты. Во всех марсианских книгах, если бы они там были, Земля описывалась бы до сих пор совсем другой.

— Ну, хорошо, — согласился я. Я был наполовину покорен логикой доводов Сергея. — А с земной точки зрения?

— А с земной — тем более. Ведь мы не только изменяем облик планеты, на которой живем, но и самую жизнь человеческую на Земле. Человек же — самое важное во всей истории Земли. Тебе как историку это отлично известно. А если уж говорить о физическом мире планеты, то возьми любой учебник прошлых лет, даже не очень старый, и посмотри хотя бы описание климата в различных зонах в нашей стране. Есть что-нибудь похожее? А распространение растительности по зонам и поясам, северные границы, южные границы — что-нибудь осталось от этих границ? Нет, мы живем на новой Земле. На Земле, во многом переделанной руками советского человека. И знаешь, что я тебе скажу, дядя?

— Что?

— Наш космический полет был первым. Будут еще полеты. Все дальше и дальше. Человек побывает и на Марсе и на Венере. Что он там увидит, нам трудно даже сказать. Но что касается меня, то самой интересной из планет я считаю Землю. Особенно с тех пор, как деятельность человека на ней приобрела космические масштабы. Я имею в виду то преображение земли, которое осуществляется советскими людьми. Оно началось на шестой части планеты и разливается все шире.

— Ну, хорошо, — сказал я. — будем считать, что я проиграл пари.

Сергей засмеялся.

— Ладно, — сказал он. — Я не буду требовать с тебя расплаты.

— Дай мне на память те фотографии, что ты показывал мне тогда, — попросил я.

— Снимки новой планеты? Пожалуйста!

Он прислал впоследствии мне их — только не те, а новые, сделанные во время космического путешествия. Я увеличил фотографии и использую их как пособие при преподавании истории.

По-моему, эти снимки весьма поучительны именно с точки зрения истории человечества.

Оранжевый заяц

— Первым моим изобретением, — начал Николай Степанович, — было самодвижущееся пресс-папье.

Он усмехнулся и взял в руки травинку.

Мы лежали у костра под тенью огромного кедра. Сопка напротив напоминала застывшего ящера с мохнатыми боками и зубчатыми позвонками — черными, голыми скалами, торчащими в высоком небе. Нас отделяла от нее неглубокая, но широкая падь с плоским, понижающимся в одну сторону дном, поросшая редким лесом. Мы находились выше этого леса и отчетливо видели в прозрачном воздухе белую палатку среди скал, приблизительно на одном уровне с нашей. Это была вторая группа охотников.

Целые полмесяца мы, городские жители, откомандированные в эту глушь, трудились, не разгибая спины, в большом доме-палатке в двенадцати километрах отсюда, заканчивая проект завода, который будет строиться здесь в тайге.

Когда проект был готов и у нас оставалось два дня свободных перед отъездом, явилось желание побывать в тайге, которая тянулась отсюда на сотни километров.

И мы отправились «на охоту», то есть попросту на прогулку с ружьями. Среди нас был, правда, один настоящий охотник, геодезист Иннокентий Иванович Макаров. Об этом поразительно метком стрелке в отряде ходили легенды. Он выспросил у немногих местных жителей все, что можно было разузнать о здешней дичи, и, не довольствуясь полученными сведениями, ушел сейчас куда-то на разведку местности. Мы же, утомленные непривычным для нас переходом без дорог, частыми подъемами и спусками, перелезанием через поваленные стволы, с удовольствием ничего не делали.

— Полезно, — говорил Николай Степанович, — встряхнуться немного. А то, кроме счетной линейки, давно уже ничего в руках. Не держал.

У костра, как водится, полагалось рассказать какую-нибудь историю. Но так как мы оба — и Николай Степанович и я — не были охотниками, из книг же черпать забавные случаи считали неудобным, то волей-неволей разговор коснулся более знакомой нам — во всяком случае, Николаю Степановичу — темы: изобретательства.

И вот мой собеседник начал свою историю о пресс-папье. Николай Степанович, когда рассказывал даже о чем-нибудь очень важном, начинал обычно издалека, с присказки, в которой быль перемешивал с небылицами. Я знал эту его манеру и ожидал настоящей «охотничьей» истории.

— Так вот, — продолжал Николай Степанович, грызя травинку и поглядывая на меня, — засело мне это самодвижущееся пресс-папье в голову. Пустяк, конечно, шутка. Но все-таки…

Белка перепрыгнула с соседнего дерева на то, под которым мы лежали. Мелькнул в воздухе рыжий хвост и закачалась веточка.

Я с удовольствием слушал, хотя и знал, что сейчас рассказчик начнет водить меня за нос. Николай Степапович умел как-то незаметно из сфер фантастики переходить к серьезным вещам. К тому же Николай Степанович обладал редкой способностью самые обыкновенные вещи видеть с совершенно необычной стороны (что, по-видимому, здорово помогало ему как изобретателю), а это тоже было интересно.

Николай Степанович задумчиво почесал подбородок взглянул на меня и продолжал:

— В тот же вечер я соорудил самодвижущееся пресс-папье. Я взял кольцо от шарикоподшипника, которое лежало у меня на столе как бесполезное украшение, а внутрь его поместил часовой механизм, и он пополз там, цепляясь своими зубчатками. Затея так увлекла меня, что сгоряча я даже готов был пожертвовать для нее будильник, но, к счастью, в ящике с хламом нашел поломанные часы с восьмисуточным заводом, у которых уцелела пружина. Все эти мертвые вещи ожили у меня в руках. Пресс-папье, обтянутое лентой промокательной бумаги, неутомимо бродило по столу, промокая, чего придется. Но, — Николай Степанович вздохнул, — оно пыталось все время удрать на пол. Пришлось приделать к нему специальное приспособление, которое останавливало его у края стола и заставляло «поворачивать оглобли».

Белочка показалась из вороха хвои, где она копошилась. Зверек, склонив голову на бок, замер, словно прислушиваясь к тому, что рассказывал внизу один «охотник» другому.

— Я перестал вскоре думать о своем шуточном «изобретении», — продолжал рассказчик. — В конце концов это была только забавная игрушка, у меня же тогда нашлись дела поважнее. И знаете, когда я вспомнил про свои смешные опыты?

— Когда?

— Был в моей практике однажды интересный случай. Производили мы геологоразведочные работы в степи. Наш отряд был разбит на две партии и разделял нас глубокий и очень длинный овраг. Мы работали на разных «берегах», видели друг друга, а связь поддерживали… с помощью радио. Но ведь по радио не пошлешь продукты, чертежи, инструменты… Пешего посыльного, которого пришлось один раз срочно отправить, мы опускали в овраг и вытаскивали оттуда на веревках. Объезжать же нужно было очень далеко.

И вот кому-то пришла мысль: использовать связную собаку. Мы достали в соседнем совхозе овчарку, и пес бегал через овраг, как исправный почтальон. Он даже придерживался определенного маршрута, выбирая места, где ему легче было карабкаться.

Я тогда подумал: хорошо, что выручила собака. Но как все-таки странно, что современная техника не располагает средством для решения подобной простой задачи!

И я вспомнил про свое самодвижущееся пресс-папье…

Рассказчик замолчал, сунул руку в карман (это был тот самый момент, когда всякий рассказчик, верный традиции, закуривает папиросу), вынул смятую папиросную коробку и с досадой бросил ее в костер: коробка была пуста.

Вдруг он улыбнулся.

— Что же эта я… — сказал он, как бы размышляя вслух. — Чудак какой…

И, став на колени, полез в палатку, натянутую низко, по-охотничьи. Немного повозился там и появился, также на четвереньках, толкая перед собой увязанный в тюк рюкзак, чем напомнил мне большого жука.

Усевшись на камень. Николай Степанович принялся отстегивать ремешки рюкзака. Я ожидал, что он вынет папиросы, но, к моему удивлению, он вытащил… зайца да вдобавок еще не настоящего, а игрушечного. Впрочем, для игрушки он был слишком велик. Это был крупный русак в натуральную величину или даже побольше.

— А я и не знал. — заметил я, — что вы принадлежите к тому типу охотников, которые, не надеясь на себя, запасаются трофеями заранее.

— Ну, нет. — вообразил Николай Степанович, беря своего зайца заправским охотничьим жестом за уши, в природе таких зайцев не наблюдается. Это особенный.

Он отодвинул какую-то крышечку в голове зайца и надавил кнопку. Заяц немедленно взметнул ногами и стал вырываться из рук Николая Степановича.

— Тише, тише, — сказал он почти нежно, выключая механизм. — Посиди спокойно.

— В чем же тут фокус? — спросил я довольно нетерпеливо. Я знал, что Николай Степанович был серьезный человек и, конечно, не ради шутки тащил в мешке эту игрушку.

— В задних ногах, — ответил Николай Степанович и повернул своего сделанного из металла и покрытого пластмассой зайца, чтобы дать мне возможность обозреть эту примечательную деталь. Ноги, впрочем, были как ноги такие же, как у всех зайцев, только искусственные.

— Конечно, колесо было гениальным изобретением, — продолжал Николай Степанович (пока я безуспешно соображал, к чему он все это говорит), — человек может гордиться, но колесо с первого же дня своего существования потребовало дорог. В сущности, все современные дороги, автострады и железнодорожные магистрали вызваны к жизни изобретением колеса. Но иногда важно как раз уменье обходиться без дорог. Чтобы передвигаться по бездорожью, русский изобретатель Блинов в конце прошлого века придумал гусеницу и построил первый в мире гусеничный трактор. Но гусеницы дают хороший эффект только тогда, когда они крупного размера и, следовательно, поставлены на большой машине — тракторе, танке, вездеходе. В природе, обратите внимание, колесо встречается только как исключение. Ноги — вот типичный способ передвижения по неровному месту, и конструкторам нет основании совсем отвергать этот принцип. У нас есть «шагающие» экскаваторы, которые ходят по таким болотам, где не могут пройти ни колесо, ни гусеница. Почему бы не создавать для некоторых целей бегающие машины?

Этот заяц… бегающая машина? Я ошеломленно переводил взгляд с Николая Степановича на игрушку, которую он держал в руках.

— В чем отличительное свойство природы как конструктора? разглагольствовал между тем оратор, сев, по-видимому, на любимого конька. — В массовой, хотя и бессознательной постановке экспериментов и, заметьте, в строгой отбраковке всего неудачного. Ведь плохо «сконструированный» заяц легче других становится добычей волка или охотника. Так, постепенно, путем отбора, вырабатывались те замечательные конструкции, которые мы наблюдаем повседневно вокруг нас. Вот, например, кузнечик…

Николай Степанович поймал довольно крупного кузнечика, что-то делавшего на травинке, и посадил его на камень.

— Обратите внимание на задние ноги!

Но мне не удалось подвергнуть изучению ноги этого непоседливого представителя класса насекомых. Кузнечик прыгнул так высоко, что это, несомненно, было бы зачтено ему за рекорд, если бы происходило на официальных соревнованиях, и исчез по ту сторону палатки.

— Какое сооружение, созданное руками конструктора, способно делать такие прыжки? — воскликнул Николай Степанович с восхищением. — Представьте себе вездеход, одним махом преодолевающий препятствия, которые в двадцать или сорок раз выше него самого!

— Но… — продолжал он уже более спокойным тоном, — здесь вступают в силу законы веса. Только некрупные сравнительно животные так хорошо скачут. Слоны, например, не прыгают, а идут напролом.

Он снова открыл крышку и показал мне с полдюжины рычажков и кнопок в голове зайца.

— Этот заяц, — усмехнулся Николай Степанович, — бежит туда, куда ведет его курсоуказатель. А это, — Николай Степанович указал на какой-то рычажок, магнитный ориентир: нажмете кнопку, и заяц будет стремиться ко всем железным и стальным предметам, например к трактору или экскаватору, просто к лопате, воткнутой в землю. Вообще-то этот механизм, как вы сами понимаете, не обязательно должен иметь форму зверя. Это для примера.

Николай Степанович открыл другую крышку — на спине своего искусственного зайца. Там было довольно емкое вместилище.

— Этот милый зверек, которого не надо кормить и дрессировать, может доставить донесение, инструменты, любую мелкую посылку. Он бегает быстрее обыкновенного зайца и прыгает в три раза лучше, причем всегда, как кошка, падает на ноги. Главное, конечно, в источнике энергии: тут пружиной, как сами понимаете, не обойдешься. Но это особая статья…

— Почему же он такого странного цвета: яркооранжевый? — спросил я, чтобы хоть что-нибудь спросить. Я был серьезно удивлен тем, что рассказывал Николай Степанович, и не знал еще, верить мне ему или признать все это мистификацией.

— Чтобы был заметнее! — засмеялся Николай Степанович и поставил своего зайца на землю. — Думаю, пригодится не только геолого-разведчикам…

— Но что он может делать?

— Многое. Доставить газеты на полевой стан в колхозе. Притащить инструмент или запасную часть для остановившегося в поле трактора. Оказать срочную медицинскую помощь, то есть примчать аптечку и бинты. Вообще: заяц — на побегушках.

— А на охоте?

— Ну, сегодня он испытывается. Приучается к лесу и вообще к трудным условиям. Вот, например…

Николай Степанович вырвал листок из блокнота, написал карандашом: «Ребята! До смерти хочется курить. Пришлите папирос!» — и сунул записку в коробку на спине зайца. Затем он повернул его носом к противоположной сопке, отрегулировал рычажки и нажал пусковую кнопку.

Заяц мгновение помедлил, затем рванул как-то сразу с места, как бегун на старте, и помчался вниз по склону горы. Раза три он перевернулся кубарем, но каждый раз падал на ноги и, не переводя дыхания, которого у него не было, продолжал нестись среди стволов и камней. Я ожидал, что он налетит на первое же попавшееся дерево, но он огибал растущие деревья и перепрыгивал через лежачие.

— Миниатюрный локатор, — сказал Николай Степанович, угадав мои мысли. Обходит препятствия. Но курс выдерживает.

Оранжевое пятно мелькало уже у того края пади. Нам сверху хорошо была видна эта прыгающая машинка.

Но вот заяц, выскочив на поляну, сделал прыжок и вдруг исчез.

— Попал в яму, — сказал Николай Степанович.

— И, должно быть, глубокую, — добавил я. — Вашему косому оттуда не выбраться. А живой ушел бы.

«Представление» окончилась. Я посмотрел на Николая Степановича. Но он продолжал глядеть на то место, где так внезапно оборвался путь оранжевого пятнышка.

Прошло, должно быть, секунд пять, как вдруг заяц, вылетел откуда-то из-под земли наподобие ракеты и быстрыми скачками стал взбираться в гору.

— Накопление энергии, — пояснил Николай Степанович, не оборачиваясь ко мне. — Это, знаете, вроде постепенного закручивания пружины. Потом — прыжок четырех-пятикратной силы. Пришлось повозиться с этим механизмом. Не я один, целая группа работала. Вообще — это не самодвижущееся пресс-папье…

Охотники напротив нас уже заметили мчавшегося прямо на них оранжевого зайца. Из палатки стали вылезать люди. Видимо, там была поднята тревога.

«Это почище всех охотничьих историй, — подумал я. — которые, конечно, рассказывали сегодня и у того костра. И это лучше выдуманного Николаем Степановичем пресс-папье. Они примут зайца за привидение».

Но, наверное, был там еще кто-нибудь из сообщников, или, правильнее сказать, помощников, Николая Степановича, потому что очень скоро заяц примчался обратно, доставив требуемые папиросы. Он уткнулся с размаху в ружье, которое я прислонил к пню, и замер, как собака в стойке.

— Нюх на железо, — сказал Николай Степанович, — так обучен.

И он выключил механизм. В записках, которые были присланы вместе с папиросами, содержались замечания технического характера. По-видимому, испытание «зайца» было запланировано заранее, и вся наша «охота», возможно, была использована как подходящий для этого случай.

Затем мы присутствовали при великолепном солнечном закате; по сравнению с ним все чудеса светотехники, которыми я любовался в театрах, показались мне не заслуживающими внимания. Обсудив тысячу всяких вещей, мы легли спать, но очень скоро, как мне показалось, кто-то стал толкать меня в плечо.

Это был охотник. Он уже все разузнал, составил план действий и сейчас объяснял нам нашу задачу. Потом он исчез, ступая какой-то особенной охотничьей походкой среди тонких стволов берез и могучих лиственниц.

Мы вздремнули еще часа два, не больше, поднялись, свернули палатку и, возбужденные предутренним холодом и ожиданием событий, двинулись в путь.

Мы немного запоздали. Пока мы медленно пробирались по склону сопки, солнце успело выкарабкаться нам навстречу. Оранжевые лучи упали на вершину сопки, а падь была темно-синей, точно там скопилась вся ночная мгла.

Мы спешили занять места, указанные нам Макаровым. Нам предстояло залечь в засаду на невысоком гребне, который отсекал выход из пади. Наши друзья, ночевавшие на соседней сопке, должны были, развернувшись в цепь, прочесывать падь, стрелять в козуль, если они им подвернутся, и всеми способами гнать их под наши пули. Таков был план.

Но что-то не ладилось в этом продуманном механизме охоты. То ли мы запоздали, то ли загонщики приступили к делу, не дождавшись назначенного срока, но только они прочесали падь раньше, чем мы заняли свои места. Они шумели столь добросовестно, что спугнули козуль, ночевавших в пади; те ушли. О том, что звери действительно были здесь, свидетельствовали свежие следы.

Единственным выстрелом, нарушившим тишину этого чудесного утра, был выстрел, сделанный нашим главным охотником Иннокентием Ивановичем. Он заметил козла или барана — я не очень разбираюсь в этих тонкостях, — может быть, даже того самого, который увел все стадо, а теперь стоял на гребне сопки, на скале, и снисходительно, как казалось снизу, смотрел на нас. Геодезист не мог простить ему нашей неудачи. Несмотря на большое расстояние, он приложился, долго и тщательно выцеливал и, наконец, спустил курок.

Затем он полез в гору, заявляя, что не может быть, чтобы он не попал. Как известно, в своей меткости убеждены все охотники, и мы не особенно удивились такому утверждению.

Мы же разбрелись по пади и стали палить во всякую дичь, которая попадала в поле нашего зрения.

Когда мы, набродившись в редколесье, собрались, наконец, на общий привал, у моего пояса болталось несколько птичек, точное название которых я затруднился определить, когда стрелял в них. Все они оказались рябчиками. Мои товарищи тоже явились с трофеями. В этом благословенном краю, очевидно, просто невозможно было очутиться без добычи. Один приволок даже огромного глухаря, чертившего по земле распущенным крылом.

— Целый табун их пасся на болоте, — объяснил он, махнув рукой в сторону ручья, вытекавшего из пади, — клевали голубику. Я сшиб одного, остальные улетели вон на те деревья.

Деревья были далеко: на вершине соседней сопки. Никто не соблазнился и не возымел желания карабкаться туда за дичью. Все устали.

Мы устроились теперь общим лагерем в две палатки. Добровольные кулинары принялись за приготовление обеда.

— А где Макаров? — вспомнил вдруг кто-то.

Охотник пропал.

…Иннокентий Иванович не явился к обеду. Не вернулся он в лагерь и к вечеру, когда мы собрались уже трогаться в обратный путь.

Мы выстрелили несколько раз залпами и пробовали кричать хором.

Лежащие вокруг сопки глушили все звуки словно подушками.

Мы выслали разведчиков в ту сторону, куда ушел охотник. С разведчиками ушел и Николай Степанович.

Прошло часа два. В лесу уже окончательно стемнело. Кто-то из дежуривших у костра (мы развели его побольше, чтобы наши товарищи, когда будут возвращаться, увидели пламя издали) заметил:

— Что это там? Вон вдали…

Между стволов деревьев мелькало светящееся пятно. Оранжевое пятнышко катилось по дну пади, как сказочный колобок.

Фосфоресцирующий в ночном мраке зверь, нагоняя, вероятно, ужас на обитателей тайги, скакал прямо на костер.

Через минуту заяц остановился у лопаты, которую Николай Степанович, уходя, воткнул в землю около костра. Машинка светилась, как дорожный знак, освещаемый автомобильной фарой.

«Нашел Иннокентия Ивановича, — писал Николай Степанович, — пришлите сапог побольше. Он вывихнул ногу».

Как выяснилось, геодезист подранил козла, и это показалось нам самым удивительным, так как попадание с такого расстояния было на пределе возможностей ружья. Но козел ушел, а преследовавший его охотник оступился и растянул сухожилье.

Сапог не лез Иннокентию Ивановичу на распухшую ногу (он его снял, а надеть уже не смог).

Мы послали с зайцем самый большой сапог, какой только нашелся у нас, а заодно бинт и полфляжки водки. Заяц послушно умчался. Издали он был похож на катящийся по полю абажур, подгоняемый ветром. Не понадеявшись на этот непривычный вид связи, мы отправили на помощь пострадавшему товарищу еще двоих людей. Мы напрасно сомневались в исполнительности зайца: посланные нами встретили Иннокентия Ивановича. Он с трудом шагал в разнокалиберных сапогах, держа под руку Николая Степановича…

Утром наш товарищ по охоте мог уже надеть собственный сапог и передвигаться, опираясь на палку.

От треволнений той памятной ночи мы так проголодались, что, присев в последний раз перед обратной дорогой, прикончили не только оставшихся рябчиков, но и глухаря, которым так гордился самый удачливый из нас.

Домой все шли с пустыми руками. Только Николай Степанович тащил в рюкзаке героя событий — оранжевого зайца.

Я, как уже говорил, не охотник, но это была самая интересная охота из всех, в которых я когда-либо принимал участие.

Пари

— Ну вот, — сказал Карамышев, — я предостерегал! — Он нервно тряхнул головой. Седые волосы удали на лоб. — Вы представляете по крайней мере, где он?

— Контрольные пункты опознавали машину каждые двести километров, спокойно ответил Павленко. — Исчез он где-то на последних двух сотнях. Он почти выиграл пари. Хотя вы и отказались с ним спорить! Вертолеты его не нашли. Самое главное: он не взял свой блок-универсал.

— Легкомыслие! Как на это пошли?

Инженер пожал плечами.

— Вы психолог и должны его понять. Иначе вся затея ничего не стоила бы: пропадало бы ощущение подлинности.

— Как психолог я и возражал! — Карамышев возбужденно шагнул вперед, но низкий парапет вовремя напомнил ему, что не следует подходить ближе к краю круглой площадки, если не хочешь стукнуться лбом о стенку прозрачного купола…

Вокруг лежала бескрайняя тундра. Широкая бледно-оранжевая полоса удивительной прямизны прочерчивала ее словно след фантастического снаряда. Машины выплывали из-за горизонта и убегали за горизонт. Казалось, бесконечные ленты конвейера несли все эти цистерны, длинные и толстые, словно дирижабли, на колесах и на воздушных подушках, фургоны, огромные как дома, горы тюков на платформах, укрытые прозрачной пленкой, яхты, поставленные на трайлеры, тысячи, нет, миллионы самодвижущихся экипажей, обслуживающих человечество.

Собеседники спустились к подножию придорожной башни, с верхней площадки которой разглядывали Заполярную Кольцевую. Она все так же неутолимо несла через тундру бесчисленные экипажи, не отклоняясь ни вправо, ни влево. Река, поглотившая Реброва.

Они уселись в открытый кабриолет. Тот, описав короткую дугу, вышел на шоссе, но не окунулся в поток машин, а покатил вдоль самой кромки.

— Дорожка для туристов, — пояснил инженер. — Разрешается плестись до шестидесяти; там, где пейзаж особенно живописный, даже до сорока. Вполне старомодное «трюх-трюх», не правда ли?

Уже в соседнем ряду машины шли со скоростью не меньше ста пятидесяти. Следующий ряд продергивался, словно нитка в ткани. Дальше — мелькание длинных и коротких пятен, полосы, цветные чертики в глазах. В последнем ряду машины-пули летели бесконечной трассирующей очередью.

Карамышев вытер лоб. У него закружилась голова.

— Я первый раз здесь, — признался он.

— Не только вы, — засмеялся Павленко. — Сюда приезжают, — на его румяном лице появилось такое выражение, будто он все это создал, экскурсии инженеров со всего света. Если кружится голова, смотрите направо.

Но Карамышев не мог отвести взгляд от лавины, мчавшейся и обгонявшей их, как если бы они стояли на месте. Лавина неслась бесшумно, как Ниагарский водопад в старинных немых фильмах. Лишь воздух, сминаемый массой устремившегося вперед металла, со свистом разлетался в стороны.

— Абсолютная прямая, — Павленко не терпелось сообщить пусть самые элементарные сведения. — И заметьте: почти все время по суше. Из Евразии в Америку по дамбе и мостам. На судах-паромах только через Атлантический океан и на коротком сравнительно участке. Сверхскоростная магистраль.

Карамышев сидел нахмурившись. Казалось, он не слушал.

— Простите, но меня интересуют некоторые, совсем не технические детали, — остановил он инженера. — Что произойдет, если на дорогу, допустим, забредет олень?

Он испытующе взглянул на молодого спутника.

— Смотрите, заяц! — сказал тот.

Между мелкими кочками, смешно подбрасывая зад, неторопливо пробирался пушистый зверек.

Тундра жила своей жизнью. Лемминги, удивительно похожие на увеличенные ожившие вербные «барашки», возились у своих норок. Парили ястребы, для которых кольцевая дорога, вероятно, казалась чем-то вроде бурной реки. Около водопадов тоже ведь живут звери. Животные привыкают к любой обстановке, если их не трогать.

— Заяц… — раздумчиво произнес Карамышев. — Да, но Ребров мог полезть в самую гущу. В этот бурлящий котел металлических струй. Его должно было туда потянуть.

— Возможно, и полез, — охотно согласился Павленко. Он оскалил белые зубы. — А вам разве не хочется?

— Гм… — Карамышев отодвинулся от борта. Инженер усмехнулся.

— Оленя не пропустит электрический забор, — спокойно заметил Павленко. — За оленя можете не беспокоиться.

— Вы не ответили на главное, — в голосе Карамышева послышалась настойчивость. — «Психология» оленя и меры для его безопасности мне понятны. Но Реброву не нужно пересекать электрический забор. Изобретатели этой дороги не предусматривали Реброва. Представьте: Ребров не сдержался, что тогда?

— Да ничего! Вы можете пешком пересечь шоссе, и с вами ничего не случится. Этот поток как змея: все звенья тормозятся одновременно. Я не хочу повторять избитых вещей, — в конце концов вы, неинженер, тоже отлично понимаете, что, если бы люди продолжали управлять своими бегающими, плавающими и летающими созданиями, как в старину, скоро людей на Земле едва хватило бы для одной только профессии — водителя. Решалась огромной важности принципиальная проблема. И вот перед вами самый современный вариант комплексного решения: здесь все так слито, что образует единый, автоматически и безотказно действующий механизм. Недаром же по такому принципу сейчас проектируется целая сеть глобальных дорог… Так вот, инженер показал на тугую струю металла и пластмассы, бьющую словно под огромным давлением прямо к горизонту, — уверяю вас: эта дорога не знает столкновений. Поэтому я и рекомендовал ее Реброву. Он задумал проехать по самой современной магистрали в автомобиле с рулевым управлением, хотел нагляднее ощутить дистанцию времени. Отлично придумано для писателя.

Карамышев внезапно перебил инженера:

— Остановите машину!

— Пожалуйста. Стоп! — скомандовал Павленко.

Кабриолет выехал на обочину и остановился.

— Опыт не удался, — объявил психолог. — Машину нельзя остановить на шоссе?

— Абсурдные приказания она не выполняет. Но попробуем. Не съезжай с шоссе. Остановка! — приказал он.

Кабриолет плавно замедлил ход и остановился. Машины объезжали его.

— Я хочу знать, что с ним произошло после? — сказал Карамышев.

— После чего?

— После того, как у него сломалась машина. Ведь не может что-то неподвижное долго торчать на шоссе. Здесь все должно двигаться.

— Это и есть ваш эксперимент? Впрочем, вот ответ.

По обочине быстро катил кран на мягких шинах. Поравнявшись с кабриолетом, он схватил экипаж мягкими лапами и перенес его вместе с седоками на обочину. После этого осведомился:

— Нужен ремонт? Хотите пересесть на другую машину? Куда доставить эту?

— Благодарю вас, все в порядке, — сказал Карамышев. Ему захотелось приподнять шляпу. — Поедем, мы напрасно беспокоим этого… джентльмена. Где же все-таки произошло столкновение?

Инженер удивленно взглянул на спутника.

— Я же вам говорил… Полная гарантия!..

Психолог поморщился.

— Как вы не понимаете! Произошло столкновение совсем другого рода. Неужели вы думаете, — добавил он в сердцах, — что можно надеть старомодный пиджак, вместо блок-универсала сунуть в карман авторучку — и, пожалуйста, отправляйтесь в прошлое…

— А что, — заинтересовался инженер, — этот барьер времени, или психологический барьер, или как там он называется, он действительно существует или это просто?..

— Выдумка незадачливых психологов вроде меня, — с горечью закончил Карамышев. — Ваше прекраснодушие просто убивает меня. Ну, попробуйте хотя бы на миг вообразить, что вы сели в автомобиль. Представьте! Нервы в постоянном напряжении. Необходимо следить за тысячью вещей и быстро соображать, откуда грозит опасность. Стукнул о кузов камень — вы останавливаете машину: не с мотором ли что? Пошел дождь — надо убавить скорость: плохо видно, да и нескользящие шины еще не изобретены. Торможение — целое искусство: нужно молниеносно в уме рассчитать расстояние, пробег, силу, прикладываемую к тормозным колодкам, и быстро и точно среагировать. А провести машину в городской сутолоке, никого не задев! Понимаете, то были рефлексы, выработанные веком. Когда нужда в них отпала, человек утратил дорожные навыки. Наше время выработало другие рефлексы. Совсем другие. Мы с вами, не задумываясь, шагаем в раздвижную дверь, зная, что она сама распахнется и не ушибет человека. Никто не вытирает ноги при входе в дом и не чистит обувь — все делает «чистильщик», пока вы переступаете порог. Но вы остановитесь, если ваш блок-универсал просигнализирует, что человек, к которому вы идете, занят, творит — думает над чем-то серьезном и просит его не беспокоить. Вы оставите «визитную карточку» в его блок-универсале, и блок сам пошлет вам вызов, как только его владелец освободится. Тысячи мелочей складываются в психологию обыденного поведения. Изменились какие-то черточки, нами часто даже не замечаемые: одна, другая, сотая, — иной стала и такая важная особенность, как общая система постоянного внимания к внешней обстановке.

Понимаете, современная дорожная автоматика выполняет то, что когда-то было привычными рефлексами человеческого тела и мозга, вместо ваших ста электронных приборов работала автоматика той кибернетической машины, очень сложной и особо регулируемой, какой является в известной мере человеческий организм. На нее опирался человек, ориентируясь в обстановке и принимая быстрые решения. У Реброва современная автоматика ничем не заменена. Он беззащитен.

Вот почему я считал и считаю, что человек нашего времени не сумеет благополучно проехать по Кольцу, управляя машиной вручную. Неизбежно психологическое столкновение. Вот почему я отказался от пари с Ребровым. К сожалению, это его не остановило.

Постепенно пейзаж менялся. Появились кустики. Сначала робкие, одиночные, затем все более густые, похожие на сильно увеличенные кочки. Равнина становилась чуть всхолмленной, а далеко в стороне показались настоящие горы, правда, сглаженные, обточенные ветром. Кривые березки собирались в рощицы.

Дорога все так же неумолимо прямо шла к горизонту, и, сжимая воздух, по ней неслись, словно в сумасшедшей гонке, тысячи машин. Карамышев ловил себя на том, что ему хотелось нажать на акселератор и очертя голову мчаться, обгоняя соседей. Но в их машине, к счастью, не было педалей.

Кабриолет вдруг сбавил ход. Они въехали на виадук; внизу замелькали рельсы — несколько параллельных линий. Справа виднелась станция. К ней вели дугообразные ответвления от шоссе, у начала которых стояли столбы-регулировщики, сигнализирующие машинам, что здесь поворот к станции.

— Отпадает, — сказал Павленко, взглянув на спутника, порывисто приподнявшегося на сиденье. — Если бы он свернул к станции, он дал бы о себе знать.

— Вы правы, — со вздохом ответил Карамышев и снова задумался. — Вы утверждаете, что современная машина не может наехать на другую? — вдруг спросил он.

— Абсолютно. Скорость впереди идущей машины увеличивается автоматически… При обгоне вступают в действие свои железные правила. В общем врезаться в другую машину автоматы вам не позволят.

— Нам? А Реброву?

— Реброву? — переспросил озадаченно инженер. Его бодрый тон экскурсовода разом сник. — Вы хотите сказать…

— Ребров может налететь на любую машину беспрепятственно? — безжалостно повторил вопрос Карамышев.

Но Павленко уже оправился.

— Если бы случилось что-либо подобное, мы давно бы знали о происшествии.

— И все-таки оно случилось. То самое столкновение, которое было неизбежно.

Карамышев откинулся на спинку сиденья.

— Слушайте, — он положил руку на плечо инженера. — Произошло что-то нам неизвестное. Где? В самом конце пути? Когда? В то время, когда Ребров сильно утомился. Дорожное происшествие, вероятнее всего, могло случиться там, где пейзаж особенно однообразный.

Павленко слушал очень внимательно.

— Тогда перед нами самые подходящие километры, — сказал он. — Позади однообразная тундра, которая тянулась сотни километров и вполне могла усыпить Реброва. Недостает только чего-то внезапно поражающего воображение…

— Смотрите! — перебил его Карамышев.

Кабриолет выехал на обочину и замер.

На лужайке, окруженной низкорослыми деревьями, происходило нечто странное. Черный блестящий лимузин то двигался рывками вперед, то подавал назад, то описывал почти полный круг.

— Это его машина! — воскликнул Павленко.

Они вышли из кабриолета и стали спускаться по некрутому откосу. Лимузин на лужайке продолжал выделывать па своего странного танца.

— Привет! — закричал Павленко и помахал рукой. — Не устроить ли перерыв?

Ответа не было. Лимузин развернулся так, что заскрипели колеса, и ринулся прямо на Павленко. Тот едва успел отскочить в сторону. Автомобиль врезался в кусты, но тотчас отпрянул назад и чуть было не сшиб Карамышева.

— Там никого нет! — закричал Карамышев.

Действительно, автомобиль был пуст.

— Отойдем в сторону, — инженер потянул Карамышева за рукав. И вовремя. Лимузин, этакий гроб на колесах, прошуршал по траве рядом с ними.

— Ослеп! — невольно крикнул Карамышев.

— Скорее взбесился, — заметил инженер. — Давайте укроемся в кустах. А то этот псих нас задавит.

Они отошли за кусты на краю лужайки и, придерживая руками ветви, стали наблюдать за «психом». В действиях его обнаруживалась некоторая закономерность. Он довольно лихо катил по открытому месту, но, едва упершись в кусты, отлетал словно ошпаренный.

— Кустобоязнь, — сказал Павленко, — так я определил бы заболевание.

— Но это случай не медицинский.

— Но и не инженерный. Машины не страдают расстройством нервной системы. Скорее это по вашей части.

— Смотрите, он вырвался!

Черный лимузин нашел просвет в кустах, окаймляющих лужайку, и устремился туда. Он двигался по зеленому коридору, словно пьяный. Тыкался в кусты, вытаскивал нос из зарослей и неправильными зигзагами пробирался к выходу.

Он прошел рядом с Павленко и Карамышевым, и те могли рассмотреть исцарапанный кузов, помятое крыло и треснутое переднее стекло.

Автомобиль сделал еще несколько порывистых движений и выбрался, наконец, из рощицы.

— Здесь он стал более опасным, — забеспокоился инженер.

— Нам нельзя выходить на открытое место.

Осторожно, словно выслеживая крупного зверя, они пробрались к опушке.

Автомобиль крутил «мордой», словно прицеливаясь, куда бы ткнуться. Он тыкался вправо, влево, отходил назад, делал легкий поворот, устремлялся в новом направлении, но, пройдя метров двадцать, возвращался, чтобы тотчас снова броситься вперед.

— Что он ищет? — прошептал Карамышев.

Но, кажется, автомобиль нашел, что искал.

Он подкатил к началу откоса, ведущего к шоссе, и, словно убедившись, что перед ним желанная цель, принялся взбираться по травянистому склону.

— Можно подумать, что он ищет себе подобных, — сказал Карамышев. Нелепое сравнение, но он напоминает животное, отбившееся от стада.

— К тому же увечное, — добавил инженер. — Двигается так, словно у него парализовано сухожилие.

Едва взобравшись наверх и ступив на ровную дорожку, черный автомобиль остановился. Он больше не двигался, не метался, не дергался — вообще не шевелился. Стоял как вкопанный.

— Сломался?

Инженер не ответил.

Машины, бегущие по шоссе, обходили автомобиль.

— Не кажется ли вам, что он повторяет опыт, который проделывали вы? спросил инженер. — Инсценирует вынужденную остановку. Продолжение вам известно…

— То вы сравнивали автомобиль с животным. Теперь вы рассматриваете его как экспериментатора.

— Да не его же, — поморщился инженер. — Неужели вам не ясно, что производится сигнализация! Ребров старается привлечь внимание к этому месту.

— Но, честное слово, я ничего не слыхал о дрессированных автомобилях. Карамышев растерянно провел рукой по лбу. — В мое время, как вы выражаетесь, ничего подобного не было.

— Кажется, я начинаю догадываться, — сказал инженер. — И если я прав, Ребров где-то неподалеку. Может быть, в соседнем леске. И, что особенно важно, — ему нужна помощь. Иначе зачем было устраивать весь спектакль! Необходимо найти место, где он покинул машину.

Однако задача оказалась не такой простой. Следы от колес на лужайке напоминали запутанный клубок лесы после неудачного заброса спиннинга.

Они обследовали один за другим помятые кусты и, к удивлению, обнаружили, что кольцо деревьев вокруг лужайки нигде не разорвано. Автомобиль вошел и вышел по одному и тому же коридорчику, ведущему от шоссе. Только вкатился он прямо — старые колеи шли ровно, как рельсы, а выбирался, как уже видели Карамышев и Павленко, «хватаясь за стенки».

— Это произошло здесь, — сказал Павленко, стоя в центре площадки. Здесь Ребров покинул автомобиль.

Тщетно вглядывались они в помятую траву. Автомобиль так заездил лужайку, точно ставил специальной целью сгладить следы человека.

Карамышев начал было осматривать ближайшие кусты, но инженер спохватился.

— Так ищут грибы…

Он достал блок-универсал.

— Самый надежный метод — прочесывание.

Очень коротко и деловито он информировал о положении дел и вызвал помощь.

Тем временем на шоссе прибыл кран, взял автомобиль тремя парами захватов и осторожно переставил на обочину.

— Сейчас он осведомляется, не нужно ли что-нибудь, — улыбнулся Карамышев, вспоминая встречу с краном-джентльменом. — Он ведь не сообразит, что на сиденьях никого нет?

— Что-то разговор затянулся, — удивился Павленко. — Можно подумать, что автомобиль отвечает или передает какое-то поручение. Хотя… Знаете, мы с вами… впрочем, вы-то ни при чем, а я порядочный олух! Нам надо было не прятаться от автомобиля, а вступить с ним, так сказать, в контакт.

— Он стремился к контакту, — пробурчал Карамышев. — Но, согласитесь, понимал его слишком механически.

— Да он и не мог бы ощутить, пока не сшиб. Ведь у него нет локаторов. Но вот когда он остановился на шоссе…

— Тогда вы еще не представляли, что с ним можно разговаривать.

— Вы правы. Мысль пришла мне в голову только сейчас.

— Смотрите, разговор окончился. Мне показалось или на самом деле кран кивнул в знак того, что понял?

— Вы рано начали шутить. Сейчас уже я начинаю беспокоиться о Реброве. Мы его нашли, он жив, но…

— Что но? — снова встревожился психолог. — Только я уверовал в вашу технику, как вы…

— Во всяком случае, он в сознании, — поспешил заверить Павленко.

Послышался гул, и вертолет опустился на лужайку.

— Ребров находится примерно в километре отсюда, — сказал мужчина в спортивной куртке, спрыгнув на траву. За ним из кабины спустились еще четверо. — В двадцати или тридцати шагах от высокого дерева с раздвоенной вершиной. Ну, здесь высоких деревьев, кажется, не так уж много!

— Зато половина их с раздвоенными вершинами, — заметил один из его помощников, оглядывая местность.

— Ничего. Откладываем перпендикуляр от шоссе. Те три дерева берем в первую очередь. Пошли!

Он двинулся быстрым спортивным шагом. Карамышев и Павленко едва поспевали за начальником команды; он шел в середине развернувшейся фронтом пятерки. Карамышев хотел спросить, что же случилось с Ребровым, но начальник спасательной команды проскользнул меж деревьев, словно уж в траве, и исчез из виду.

Когда они догнали его, тот осматривал местность около дерева с раздвоенной вершиной.

— Что с Ребровым? — спросил Карамышев.

— Психическая травма. И с ногой что-то.

— Крикнем, — предложил Карамышев. — Ведь мы не можем с ним связаться иначе.

— Реб-ров! — закричали они по команде.

— Меня удерживало только то соображение, что надо мной будут смеяться. — Ребров лежал в кровати, вытянув забинтованную ногу. Он похудел за последние дни. Но глаза его блестели. — Ну и упрямство тоже. Уж кольцо-то докручу, думал я. Хотелось испытать, сколько смогу выдержать.

Он перевел дух и улыбнулся.

Видимо, он ждал этой беседы.

За окном простиралась трасса. Она пересекала город, но никто не касался ее бледно-оранжевой поверхности. Видимый кусок ее, ограниченный рамкой окна и контурами городских зданий, сохранял в своем облике непреклонную прямизну.

— Ошибка заключалась в том, что я выбрал Кольцо, — продолжал писатель. — Я думал о километрах, о том, что пройду вокруг света, но не учел, что трасса абсолютно прямая.

Психолог и инженер переглянулись.

— Конечно же, на ней нечего делать машине с рулевым управлением! Павленко сокрушенно покачал головой. — Нелепая ошибка! Мы забыли, обернулся он к Карамышеву, — просто упустили из виду! Действительно, вот что значит психология мышления человека наших дней… Очко в вашу пользу, но и очко против вас! Вы-то должны были скорее это понять. Руль связан с дорогой!

Он бросил взгляд в окно, на трассу, которую не видел Ребров. По ней мчались машины без водителей.

Ребров усмехнулся.

— Открытий было сделано много. Вы представляете: ни одного поворота, никакой, в сущности, работы рулем. Я просто должен был держать баранку. Час, другой, третий… Вот уж работа для автомата! На четвертый час мне захотелось кричать и ругаться. На пятый — бросить все! — Ребров приподнялся в кровати.

— Лежите, — потребовал Карамышев.

— Я пожалел автоматы, которые нас обслуживают: если бы они могли ощущать, как мы, какие ограниченные впечатления были бы у них! Отправляясь в путешествие, я жаждал уймы новых впечатлений, а на самом деле перерезал почти все нити связи с миром. Я чувствовал себя механизмом.

Ребров замолчал. На его худом лице появилась гримаса отвращения.

— Вы не представляете разницы в том, как ездите вы и как ехал я. Сев в машину, вы совершенно свободны в своих мыслях и действиях. Можете любоваться пейзажем, читать книгу, разговаривать с друзьями. Вы всегда пассажиры. Машина не выйдет за пределы шоссе, сама сделает повороты, доставит вас, куда ей было сказано, и лишь тогда напомнит о себе словами: «Вы прибыли». Я же как проклятый упирался взглядом в идущую впереди машину.

Я перешел на дорожку, где скорость допускается не ниже ста пятидесяти. А потом на ту, где двести пятьдесят. Я старался выжать из автомобиля все, на что он способен. Это была отличная машина для своего времени. Как новичок, я держался на почтительном расстоянии от впереди идущей машины, но гонку не ослаблял. Поток словно захватил меня и нес с собой. Я боролся с желанием закрыть глаза, чтобы не смотреть на бесконечную полосу шоссе, которая бежала навстречу мне с тупой неумолимостью. Потом я боролся с утомлением, с опасностью заснуть.

Отдыхал я прямо на природе, отыскав подходящий поворот с шоссе. Спал в лимузине, питался захваченными с собой продуктами, осуществляя свою идею иметь в пути минимум контактов с сегодня. Я ведь ожидал, что автомобиль станет для меня машиной времени. Что такое настоящий отдых, я понял, когда паром перевозил меня через Атлантический океан. Я все время спал в кабине. А потом снова: шоссе, шоссе, шоссе. И все прямо, прямо, прямо. Идеальная трасса для гонок. Только, я думаю, ни один шофер прошлого не участвовал в таких гонках. Ведь это были гонки с автоматами. Есть жесткая логика в том, что на такой дороге хозяева — автоматы. Мои действия страдали отсутствием логики. Я это остро ощутил. Я пересидел за своей неподвижной баранкой. Наступил момент, когда я почувствовал, что сойду с ума или натворю бед, если немедленно не сверну с шоссе. Поворот к железнодорожной станции я проскочил, следующего дождаться не смог. К счастью, откос был пологим, и я, почти не раздумывая, повернул баранку вправо.

Ребров приподнял голову. Но тут же опустил ее на подушку. Пальцы его рук, лежащих поверх одеяла, зашевелились.

— О, какое я ощутил блаженство! Автомобиль прыгал на кочках, а мне хотелось петь. Наконец меня подбросило на сиденье, я услышал «крак» и остановил машину. Я вылез и, не интересуясь тем, что с автомобилем, зашагал по лужайке, потом по лесу, я разминал затекшие руки, мне захотелось бежать, я побежал, с удовольствием чувствуя работу мускулов, и… тут на меня словно обрушилась скала, я упал и потерял сознание. Понимаете, переход из одного нервного состояния в другое был таким резким, что организм, мой слабый человеческий организм, не выдержал. Когда я очнулся, я обнаружил, что у меня повреждена нога. Когда, где я ее ушиб, я не помнил: возможно, когда падал.

Оживление на лице Реброва сменилось выражением раздумья.

— Я натворил массу нелепостей. Смотрите: я сел за баранку специально, чтобы отправиться на несколько десятков лет назад, и из этого ничего не вышло. Но как только я выпрыгнул из автомобиля, я очутился в прошлом. У меня не было блок-универсала, и я не мог сообщить о себе. В каком-то километре клокотала ультрасовременная жизнь, но я не мог преодолеть этот километр. Я мог запросто погибнуть, потому что лимузин закатился в рощу и с воздуха его никто не заметил бы.

Он сделал паузу.

— И тут я вспомнил про браслеты.

— Браслеты? — переспросил Карамышев. Он вспомнил, что, когда они несли Реброва к шоссе, на его запястьях и на лодыжке он видел плоские растяжные кольца, словно покрытые чешуей.

— Когда я выбирал автомобиль, — пояснил Ребров, — на складе оказались биобраслеты: мне сказали, что такие штуки делали для космических кораблей. Представьте: авария, корабль не подчиняется автоматике, что-то случилось с пилотом, он не в состоянии подойти к пульту — и вот управляет на расстоянии с помощью биотоков. Потом от таких систем отказались, их заменили машинами, управляемыми голосом. Молодому инженеру, который хозяйничал на складе старья, захотелось испытать эту штуку в деле. Он предложил подключить ее к управлению автомобилем. Я не возражал, потому что вещи относились приблизительно к одному времени. И вот забавная игрушка, как я про нее думал, меня выручила. Я включил браслеты. Автомобиль завелся сразу, но что-то, по-видимому, сломалось в передаче, потому что он не во всем точно подчинялся управлению. Первое, что следовало сделать, — вывести автомобиль на середину лужайки. Тогда его легко заметили бы спасатели. Но осуществить маневр оказалось делом трудным; из-за поломки сразу включалась вторая скорость, и, прежде чем я успевал что-либо сообразить, машина врезалась в кусты. В конце концов я устал и едва не потерял сознание. Потом я понял, что если автомобиль будет ездить от куста до куста, пересекая лужайку, то еще скорее обратит на себя внимание. Правда, тогда мне придется все время работать, гоняя машину, словно шар на бильярдном столе. Не надо думать, что телеуправление по принципу биотоков освобождает человека от всяких усилий. Нервное напряжение почти такое же, а может быть, даже и больше, чем когда на самом деле крутишь баранку.

Я гонял машину примерно еще час, а потом сделал перерыв. И в это время, как нарочно, пролетел вертолет. Конечно, разглядеть меня в зелени было невозможно. Тут впервые я понял, что меня вообще могут не найти.

Ребров наморщил лоб.

— Надо было искать выход. Я вспомнил, что въехал на лужайку через зеленый коридор. Передо мной предстала задача — провести автомобиль по коридору и выгнать на шоссе. Обратная связь позволяла мне ощущать, когда автомобиль натыкался на препятствия. Но я работал как бы с завязанными глазами. Я не видел ни машины, ни поляны, ни прохода среди зарослей. Автомобиль двигался как-то судорожно — я это тоже ощущал, — видимо, из-за неисправности в механизме. Но я увлекся «игрой». Это было гораздо интереснее, чем просто гонять автомобиль взад-вперед по лужайке.

К своему удивлению, я довольно быстро вывел машину из коридора.

— Да, это заняло не больше трех минут, — сказал Павленко.

— Вот что значит практика в любом деле, — улыбнулся Ребров. — Сейчас я с удовольствием вспоминаю о всех перипетиях, но тогда изрядно переволновался. Я понимал, что, выводя фигуру в дамки, я не могу позволить себе неправильного шага, и действовал осмотрительно; вытащив автомобиль из зарослей, я стал прощупывать пространство в разных направлениях, причем орудовал методически, без импровизаций.

— Мы видели движения автомобиля, — заметил Карамышев. — Они нам показались почти разумными.

— Благодарю. Осторожно я повел автомобиль вверх по насыпи и остановил сразу же, как только обратная связь просигнализировала, что под колесами полотно дороги.

— Я стал догадываться о чем-то подобном вашим браслетам, — сказал Павленко. — Но сообразил слишком поздно. Однако о чем и как вы беседовали с подъемным краном?

— Совсем смешная штука. — Ребров рассмеялся. — Отправляясь в поездку, я выучил азбуку Морзе. Так просто, для вживания в образ. А тут решил созорничать. Конечно, меня все равно нашли бы, раз автомобиль выведен на шоссе. Но я решил поговорить с краном на языке точек и тире. Попросту я «стучал» тормозной педалью: она отчаянно скрипит. Кран оказался молодчагой: ничего не понял, но записал незнакомый язык и воспроизвел все в точности на ремонтно-диспетчерском пункте. Там запросили кодировщиков, и те сразу ответили, а чем дело. Отстукивал морзянку я уже почти в бессознательном состоянии, возможно, в знаках что-то и напутал. Но все-таки моя «телеграмма» облегчила поиски…

Наступила пауза.

Комнату с окном во всю стену заливал ровный рассеянный свет. Матово поблескивали пластмассовые кресла, спинка кровати, столик. Серебряная ложка светилась в стакане.

— Итак? — нарушил молчание Карамышев. — В конечном счете я был все же прав. Ваша поездка оказалась бесполезной. Переутомление, поврежденная нога, риск — и все зря!

— Нет, — возразил Ребров. Резким движением он приподнялся в постели и остался сидеть. Теперь и он видел трассу — матовую полосу, по которой, не уменьшая скорости, пролетали цветные пятна. — Не впустую. То, за чем я ехал, я получил. Я понял ощущение человека за рулем.

— Позвольте, но вы только что говорили, что с самого начала была совершена ошибка. Кольцо…

— После, после того, как я съехал с Кольца! — нетерпеливо перебил Ребров. — После того, как я вылез из автомобиля. Да, управлять автомобилем — напряженная, нервная, трудная, утомительная работа. Да, да, да! — Он рубил воздух ладонью. — Но это и удовольствие! — Ребров улыбнулся воспоминанию. — Я почувствовал это знаете когда? Когда гонял автомобиль по лужайке и выводил его из лабиринта. Не менее увлекательно, чем гонки телеуправляемых ракет. Поверьте: настоящий спорт! Но главное совсем в другом. Вспомните: работа, которую вы выполняете, особенно если она связана с неожиданным и неизведанным и требует от вас напряжения и собранности, дает вам огромное удовлетворение. А ведь так было, когда шофер вел автомобиль и решал сотни задач в час. В этом именно и заключается секрет работы за рулем. И так будет и через пятьсот и через тысячу лет, что там ни изобретет техника. Человек всегда найдет себе такую работу. Простая штука.

Ребров откинулся на подушки, минуту помолчал.

— Когда я ехал по шоссе, — заговорил он спокойнее, — я попытался вообразить, что это я везу грузы. Нужные грузы. Я представил себя шофером. Интереснейшие возникли ощущения. Понимаете: представление о грузопотоках, которое типично для наших диспетчеров, перебрасывающих массы грузов с помощью управляющих машин, в те времена в в какой-то степени, безусловно, было присуще каждому шоферу. Его общественная функция была очень наглядна. Шофер ведь не просто покоритель пространства. Человек подвозит бетон к месту укладки, сбрасывает камень, чтобы перегородить реку, доставляет зерно из-под комбайна на элеватор — он участвует в производственном процессе. Его рабочее место — в кабине, а зона его деятельности — это сотни и тысячи километров. Вот это рабочее состояние шофера, его привычку мыслить большими масштабами вы не раскрыли в том нашем разговоре, упрекнул он психолога, — когда рассказывали, что чувствует человек за рулем. Вы говорили о чем угодно, только не об этом.

— Я сосредоточил внимание на определенной стороне, — возразил Карамышев.

— Да, на привычках и навыках, помню. Ну что я могу сказать? В быту, разумеется, происходят быстрые изменения. И будут происходить. И Заполярная Кольцевая когда-нибудь станет анахронизмом. Люди придумают что-нибудь еще. Может быть, на других технических принципах. Но связь времен не прервется, а наоборот, все новые нити будут протягиваться в нашем сознании из настоящего в прошлое, и нам все виднее будут нити, которые идут из прошлого в настоящее и из настоящего в будущее. Человек будет все лучше познавать себя и более полно представлять историю человечества. Я о многом раздумывал тут, пока лежал. И мне хочется написать повесть о молодых ребятах, моих сверстниках, крутивших баранку вручную. Мне кажется, я в состоянии оценить их выше, чем, может быть, думали они о себе сами. Ну, а что касается всего прочего… Приятно знать, что ты выдержал испытание.

— Если бы вы выиграли то пари, — беспокойно задвигался в кресле Павленко, — проехали еще каких-нибудь полторы сотни километров, вы бы очень многого не узнали! То есть вы проиграли бы…

— А, честно говоря, если бы не Карамышев, — засмеялся Ребров, — я бы не поехал. Он был так убежден в невозможности поездки — со своей точки зрения психолога, — что это только раззадорило меня… — Он взглянул на Карамышева. — Вот вам еще одна психологическая загадка!

Первая вахта

1

Сигнал раздался ровно в восемь утра. Загудел зуммер, зажегся красный огонек. На табло появилось всего несколько цифр. Откуда пришел зов о помощи — цифры не сообщали. Только номер и дата, автоматически зафиксированная блок-универсалом: восемь часов вечера. Очевидно, поясное время. Значит…

Сергей подошел к глобусу и отсчитал меридианы. Как раз на противоположной стороне земного шара. Он провел пальцем по тонкой линии и вызвал Карибский центр здоровья.

— Мы приняли сигнал, — ответили ему. — Это здесь, близко.

Сергей уже не мог спокойно сидеть на месте. Его воображение рисовало картины того, что могло произойти. Что-то случилось внезапно пострадавший не успел оказать ни слова. Путник в горах упал в пропасть? Дерево, гнившее десятилетиями, рухнуло и придавило случайного прохожего? Кто-то неосторожный забрел в болото и гибнет сейчас в трясине? Теряя сознание, несчастный сумел только коснуться кнопки тревоги в своем блок-универсале. Он был один.

Один ли? По универсальной системе ретрансляции сигнал в течение доли секунды дошел до всех станций здоровья земного шара. Теперь там, на островах Карибского моря, ищут того, кто подал зов о спасении. Блок-универсал будет посылать сигналы, пока его не засекут и не прилетят на помощь.

Сергей спохватывается. Пока он тут дал волю своему воображению, всемирная картотека здоровья уже отстучала всем центрам службы основные данные о потерпевшем. Сергей берет бланк, выпавший из щели пюпитра.

«Очень редкий случай болезни сердца, — читает он. — Осложнена аномалией в развитии блуждающего нерва и волокон симпатической нервной системы». Далее — подробное описание болезни и, наконец, вывод: неизлечима. Операция, связанная с заменой нервных волокон, существующими средствами хирургии пока невозможна.

Сергей сочувственно качает головой. Сейчас, когда инфекционные заболевания ликвидированы и люди даже простуживаются редко, подобные случаи особенно обидны. Чем можно помочь человеку в таком положении? Очевидно, у него отказало сердце. И все же Сергей запрашивает дополнительные сведения. Может быть, какой-нибудь намек на спасение! Ему очень жаль этого неизвестного. Зовут его Ансельмо. Возраст — девятнадцать лет! Живет на Кубе. Сергей пытается представить его себе. Тонкий хрупкий юноша с мягким подбородком? Или черноглазый живой малый, которому приходится все время напоминать, чтобы он двигался потише и не размахивал руками? А может быть, сидящий в кресле прирожденный, инвалид, на минуту оставленный без присмотра?

Это первая вахта Сергея Воронова, дежурного по связи Сибирского центра здоровья. Должность как будто и не самая главная, но стажер чувствует себя на посту Человечества. Он должен незамедлительно что-то предпринять. Сергей читает дополнительные сведения об Ансельмо: рост, вес, телосложение, даже общее физическое развитие — все самое обычное, кроме этой проклятой редкостной аномалии.

Тысячам людей делают в крайних случаях замену сердца протезом. Это Сергей знает. Но, как видно, не в таких особо сложных случаях.

А в таких? В дополнительных сведениях он наталкивается на перечень имен. Это специалисты, которые могут что-то сказать по этому поводу. Четыре фамилии. Среди них — Козырев. Из Новосибирского института хирургии. Ну да, их Козырев! Его нужно сейчас же поставить в известность.

Сергей вызывает Ивана Павловича. У того круги под глазами. Крайне утомленный вид. Сергей вспоминает, что Козырев сегодня должен ехать в санаторий.

— Да, я знаю Ансельмо, — говорит Козырев. Он оживляется. — Если бы он прожил еще год! Мы спасли бы его. Четыре человека в разных странах ищут способ исцеления именно в таких случаях. Но пока безрезультатно. Что сообщают оттуда?

— Сердце остановится через два-три часа, — сообщают с места события. Обострение болезни возникло внезапно. Больной лежал и читал книгу. Она выпала из рук. Решили, что он заснул. Но тут пришел сигнал… Он почувствовал себя плохо и успел нажать кнопку. Перевозить Ансельмо нельзя. Все, что допустимо, это осторожно поднять его и положить на операционный стол.

— Я посоветуюсь с коллегами, — озабоченно говорит Козырев. Выражение его лица не сулит ничего хорошего. Он поспешно отключается.

Сейчас, пока везут по воздуху операционную, Козырев будет разговаривать с Варшавой, Алжиром и Гаваной. Сергей сообщает об этом в Карибский центр. Тем временем на месте происшествия уже оборудовали нормальный пост связи. Задача Сергея — обеспечивать связь между Сибирским центром здоровья и той точкой на Кубе, где произошел несчастный случай. Это не просто в таком деле.

Сергей включает левый экран. Он видит невысокие горы, скорее холмы, покрытые зеленью. Неподалеку в лучах заходящего солнца поблескивает озеро. Человек с подушкой под головой лежит в плетеном шезлонге под большим деревом в саду. Он выглядит моложе, чем представлял себе Сергей. Четкий профиль лица, на котором застыла какая-то детская растерянность.

Три человека в светлых комбинезонах хлопочут около больного. Они расставили с десяток приборов на движущихся подножках. Не подходя близко, чтобы не тревожить больного, приборы делают измерения с расстояния, меняют места, поворачивают к нему свои хоботы. Данные их наблюдений идут и в Гавану, и в Варшаву, и в Алжир. По всем звеньям Службы здоровья, включившимся в спасательную операцию. Издали приборы похожи на толпу любопытных. Вот среди приборов происходит какое-то оживление, нечто похожее внешне на суету. Видимо, кто-то затребовал дополнительные сведения.

В темнеющем воздухе показывается сооружение, Похожее на огромный полупрозрачный колпак. Его осторожно опускают на площадку рядом с верандой. Вспыхивает сильный, но не слепящий, рассеянный свет. Итак, будут производить операцию: другого выхода нет, приходится рисковать.

Сергей может видеть внутренность операционной со всей ее технической оснасткой. Стандартный стол — перемещающийся в пространстве как угодно, чтобы дать самый удобный доступ хирургу. Хирургический робот — машина с четырьмя руками, со сверкающими инструментами, автоматически поступающими из магазинов. Двадцать пар автоматических глаз, призванных следить за тем, как осуществляется программа операции, и передавать поправки исполнительным органам. Но нет ее, этой программы, которую нужно вложить в машину. Не продумал еще такую сложную, почти невозможную операцию во всех ее тонкостях человек.

И великолепную многорукую и многоглазую машину убирают. Люди откатывают ее в сторону, чтобы она не мешала.

Взамен вводят обыкновенного робота — с двумя руками; робот-копир, аппарат без соображения: все, что он может, — это с помощью радиоволн повторять движения человека, находящегося далеко, но зато уже делает это робот абсолютно точно.

Значит, операцию будет производить человек. Кто же? Сергей слышит спокойный голос Ивана Павловича, Юноша включает правый экран. Иван Павлович уже у себя, в Новосибирском институте, в операционной.

Значит, операцию поручили производить ему. Сергей удивлен. Ему кажется, что в мире что-то происходит не так. Есть много соображений «против». Он, Сергей, не поручал бы операцию Козыреву. Это слишком рискованно во многих отношениях. Козырев сегодня просто не в состоянии довести дело до конца. Но сейчас Сергею некогда размышлять.

— Пароль — жизнь! — слышит он команду оперирующего.

Сергей протягивает руку к пульту.

— Пароль — жизнь! — повторяет он.

В океане радиоволн, омывающих планету, океане, где есть свои приливы и отливы, бури и штили, по этому сигналу освобождаются сейчас самые надежные каналы. Каждый импульс, означающий движение руки хирурга, будет дублироваться на разных частотах, чтобы не произошло ошибки в движении ножа в металлической руке робота там, на берегу тихого озера.

Сергей включает все пять каналов. Они как бы невидимыми нитями свяжут руку хирурга с руками автомата так, что те будут работать в одном ритме. Стажер манипулирует рукоятками на пульте, пока все пять стрелок не останавливаются на заветной черте.

— Готово! — говорит он.

С Кубы ему отвечают:

— Сигналы нормальные.

Сергей может наблюдать за ходом операции. Правда, это будет похоже на немое кино. О чем переговаривается Козырев с помощниками по ту сторону океана, Сергей не услышит. Он не должен отвлекаться от своих прямых обязанностей — следить за работой телемеханических и прочих многочисленных устройств. А Козырев, наоборот, должен забыть о технике, он должен думать только об операции. Так распределены между ними заботы.

Сергей окидывает взглядом аппаратуру: у него как будто все в порядке.

На экране слева он видит Ансельмо, уже усыпленного, лежащего на операционном столе.

На экране справа — Козырев. В легком рабочем комбинезоне, таком же, как у людей около Ансельмо, но в отличие от них — без маски и без перчаток, длиннорукий, чуть сутулый, с узким лицом, он стоит, словно раздумывая.

Полдюжины роботов окружают пустой операционный стол, выражая всем своим видом полную готовность выполнить любое приказание хирурга.

Козырев что-то сказал.

В ту же секунду оперируемый появился на столе Козырева. Сергей — сын своего века, однако он невольно переводит взгляд на левый экран, словно ожидая, что Ансельмо перенесется с Кубы в Новосибирский институт. Но нет, на левом экране юноша с закрытыми глазами по-прежнему лежит на операционном столе, и робот склонился над ним, занеся нож. По другую сторону оперируемого — оба местных хирурга неотступно следят за роботом. На правом экране такой же юноша лежал перед Козыревым, держащим скальпель. Это модель, объемное изображение оперируемого со всеми внутренними органами и тканями.

Операция началась.

Козырев прикасался скальпелем к тканям, иллюзорным, существующим только как изображение, и они рассекались, словно были частью тела человека. Он отдавал неслышимые Сергею распоряжения, и два ассистента, находящиеся за тридевять земель (Сергей видел их на левом экране), оттягивали ткани, зажимали сосуды, клали тампоны.

Роботы, окружавшие Козырева, не помогали оперировать. Они обслуживали самого Козырева. Одни то и дело вытирал пот со лба хирурга. Другой время от времени подносил стакан с крепким чаем, и Козырев делал жадный глоток. Два робота подавали инструменты. Два еще держалась, видимо, в запасе.

Козырев работал, стиснув зубы. Иногда он делал паузы. Иногда отдыхал. Чувствовалось, что ему очень тяжело работать.

Сергей с напряжением следил за Козыревым. Ведь он резал, в сущности, пустоту! Как легко ошибиться! Сергей, правда, знал, что нож хирурга не просто режет воздух, а испытывает сопротивление, в точности такое же, как если бы проникал в настоящие ткани. Его создает магнитное поле специально для того, чтобы хирург чувствовал себя в привычных условиях.

Он, Сергей, для того и сидит тут, чтобы техническая аппаратура работала исправно. Но эта искусственная плотность, отражаемая стрелками на циферблатах, как-то не внушала сейчас Сергею особого доверия.

«Почему все-таки он оперирует? — еще раз подумал Сергей. — Ведь Козырев болен…»

Как раз в этот момент Козырев выронил скальпель.

Сергей вздрогнул, увидев, что скальпель воткнулся острием в находящееся перед Козыревым изображение тела юноши. Нож упал в раскрытую для операции полость, пронзил какие-то ткани, — может быть, задел нервы. Он застрял, утопившись более чем наполовину.

С большим трудом Сергей заставил себя повернуть голову влево. Он взглянул и вытер пот, обильно выступивший на лбу. Машина, копирующая малейшее мановение руки Козырева, не повторила последнего его движения. Робот не мог уронить инструмент. Инструменты не подавались ему, как Козыреву, а автоматически поступали из магазина и замыкались в металлической руке на автоматический же замок. Тут машина показала свое преимущество перед человеком с его нервами и способностью волноваться.

Один из роботов поспешно подал Козыреву новый инструмент.

Операция продолжалась.

Козырев вдруг остановился. Несколько секунд размышлял. Что-то сказал. Опять помолчал. Затем произнес одно слово.

Тотчас же тело юноши на столе перед ним стало полупрозрачным. Сохранялись даже цвета тканей, они стали только более блеклыми.

На левом экране ничего подобного не происходило. Просто одна из камер на стене операционной повернулась объективом к телу юноши.

Перед Козыревым находился уже не двойник Ансельмо, а человек с прозрачным телом. «Явное преимущество заочной операции», — заметил себе Сергей. Наклонившись, Козырев вглядывался в просвечивающие, словно цветное стекло, ткани. Видно, он на что-то решался.

Сергей видел, что губы Козырева шевелятся.

От стены отделился длинный рычаг с прозрачным диском. Козырев рассматривал вскрытую полость сквозь линзу. Затем решительно протянул руку и чуть тронул одну из рукояток на ободе линзы.

Сергей понимал, что наступил, может быть, самый решающий момент операции. Козырев рассматривает операционное поле под большим увеличением, а манипулятор уменьшал любое движение руки хирурга во много раз. Тонкий рычажок с микроскопическим ножом протянулся к телу юноши на столе перед Козыревым. Робот там, за несколько меридианов, повторяет почти неуловимое движение ножа с величайшей точностью.

Сергей слышал свое бьющееся сердце. Потом он вдруг подумал, что, в сущности, не так все страшно. Ведь Козырев может применить магнитную защиту. Сделать так, что инструмент не пойдет дальше дозволенного, даже если рука хирурга будет готова совершить ошибку. Магнитное поле при желании можно отрегулировать так, что оно не пустит нож в ткани, запретные для него. Еще одно преимущество оперирования на «призраке»!

Но Сергей тут же сообразил, что самое трудное вовсе не в технике оперирования. Разумеется, управлять движением ножа Козырев может как угодно точно. Но он должен знать, куда направить нож. В сущности, эту задачу он и решает сейчас. Ведь до сих пор никто такой операции не делал.

Козырев снова остановился. На этот раз он раздумывал минут пять. На левом экране Сергей видел людей около Ансельмо. В волнении они сошлись вместе, широкая спина робота загораживала картину. Что-то произошло!

«Ведь терять нечего, — мучился Сергей, ерзая в кресле. — Ну же… Действуй!»

И вдруг Сергея словно обожгло. Он подумал, что если сейчас, в отчаянном цейтноте, когда каждая секунда уносит с собой, может быть, последний шанс на спасение, Козырев второпях сделает неверный шаг, а спустя время, анализируя операцию, поймет это, — каково ему будет тогда?

Хирургическая операция впервые предстала перед юношей не просто как искусство, которым можно залюбоваться и которое доставляет наслаждение, а как следующие одно за другим решения ума и сердца, ответственность которых человек в полной мере сознает в течение всего времени работы. Машина ничего этого не знает. Она не переживает неудачи. У нее нет чувства вины. И если вы попытаетесь ее ошибку вынести на ее собственный суд, она ни в чем не признает себя виноватой. Она обладает способностями, которые вложили в нее создатели ее. Хорошо машинам.

Козырев что-то сделал. Совсем неуловимое. Потом отошел в сторону и опустился, почти упал в кресло, которое поспешно пододвинул один из роботов. Робот суетился, как секундант около боксера, в изнеможении добравшегося до своего угла. Козырев закрыл лицо руками.

Больной лежал на операционном столе безжизненный. Вдруг он исчез.

Сергей перевел взгляд налево. Два человека в светлых комбинезонах стояли около тела юноши в неподвижных позах.

— Отключайте запасные каналы, — услышал Сергей голос с Кубы.

— Как операция?! — воскликнул он.

— Люди сделали что могли, — ответил с того конца земного шара диспетчер Карибского центра. — Теперь работают машины.

Сергей видел людей я двух роботов — того, четверорукого пустили в ход. Эту часть операции, очевидно, лучше выполнят автоматы. Работа подошла к тому этапу, где начинаются уже проложенные рельсы.

— Значит, Ансельмо спасен?

— Ничего не известно, — ответил диспетчер. — Когда поставят протез и включат его, станет ясно, будет ли он жить.

Робот что-то делал четырьмя руками. Методичные движения, сверкание инструментов. Машина, она не волнуется.

Козырев встал и принялся ходить из угла в угол.

Сергей подключился к линии, связывающей Козырева с людьми на Кубе. Но там тишина.

— Включаем! — раздался вдруг голос.

Громко зазвучал метроном.

Козырев мог включить экран и наблюдать. Он не сделал этого. Просто остановился и чуть наклонил голову. Звуки метронома стали глуше. На них наложились новые звуки, неритмичные, неровные по тону. Это билось сердце Ансельмо.

Козырев сел в кресло и продолжал слушать.

Звуки менялись в тонах. Разобраться в этих тонкостях Сергей уже не мог. Он следил за выражением лица Козырева.

Тот сидел, подавшись вперед, положив ладони на колени, весь внимание.

Вдруг тень светлой улыбки прошла по его лицу.

Сергею показалось, что вздохнули сразу на всех континентах. Ведь, конечно, и в Гаване, и в Варшаве, и в Алжире, и в десятке других пунктов слушали вместе с Козыревым.

Козырев подождал еще с полминуты и, повернув рычаг связи, сказал в микрофон Сергею:

— Прибавьте напряжение.

Так, — сказал Козырев. — Хорошо.

…Где-то там, на противоположном конце земного шара, созданное людьми сердце бьется в нормальном ритме, которого не знало больное сердце Ансельмо. Ему не просто продлили существование. Он будет жить новой, настоящей человеческой жизнью. Он сможет получить все, чего был лишен из-за того, что родился обделенным природой.

Сергей готов ликовать на весь мир. Но тут он вспоминает историю с Козыревым, и настроение его падает. Конечно, он еще молод и некоторые критерии жизни только вырабатывает. Но, на его взгляд, Гавана, Варшава и Алжир могли бы и не взваливать тяжесть ответственности именно на Козырева. Этот упавший скальпель стоит до сих пор перед глазами Сергея. И Козырев, с какой бы точки зрения ни взглянуть, имел полное основание… Хотя, впрочем, что значат все основания и права в таких случаях?! Он, Сергей, на месте Козырева поступил бы так же. Но что он, Сергей, должен сделать сейчас на месте Сергея?

Он вызывает Варшаву. На экране появляется худощавый человек с большой залысиной. Сергей узнает знакомого по фото хирурга Консовского.

— Я видел только что операцию, — говорил Сергей. И задает вопрос прямо в лоб: — Скажите, почему поручили делать ее Козыреву?

Брови Консовского чуть-чуть поднимаются.

— Козырев был необходим сегодня…

— А если бы?

— Что если бы? — спокойно переспросил хирург.

— С Козыревым случилось что-нибудь?

Консовский секунду разглядывает юношу.

— Вы что, не знали, что Ансельмо оперировал не один Козырев? удивляется он. — Вы недавно работаете в Службе здоровья?

И затем терпеливо поясняет:

— Изображение Ансельмо передавалось в Гавану, Варшаву и Алжир. И мы работали вместе с Козыревым. Он больше нас продвинулся в теоретической разработке задачи, он первоклассный хирург и поэтому делал самое трудное. Но когда нужно было, мы подменяли Козырева, а последние пять минут перед самым решающим ходом работали без него. Козыреву необходимо было дать отдохнуть и собраться с мыслями. И те хирурги, что находились непосредственно у Ансельмо, тоже принимали участие в работе. Вообще такую операцию не в состоянии осуществить один человек! Ведь мы, в сущности, решали научную проблему…

Теперь, наконец, Сергей начинает понимать, что означали паузы в работе Козырева. Операция шла беспрерывно! И если бы случилось что-нибудь с Козыревым, его тут же подменили бы. Служба здоровья сделала все, что можно, чтобы спасти Ансельмо.

Но что она сделала для Козырева?

2

Ответ на этот вопрос мог дать только Савостьянов, руководитель Сибирского центра здоровья.

К нему и направился Сергей, закончив вахту.

— Я не понимаю, — горячо заговорил Сергей. — Раньше были доноры, которые жертвовали кровь для спасения других. Наука ушла вперед, и заменитель крови изготовляется искусственно. Сегодня Козырев отдал часть своей жизни Ансельмо. И люди согласились с этим! Ведь всем отлично известно, что у Козырева сердечная болезнь. Состояние его, может быть, даже более безнадежное, чем было у Ансельмо. Он проводит в санатории две недели каждого месяца. Но разве это выход? Где серьезная, настоящая забота о Козыреве? Как об Ансельмо! Неужели нельзя было избавить Козырева от такого тяжелого испытания?

Савостьянов задумывается.

— Как об Ансельмо… А вы знаете, в чем заключалась ошибка с Ансельмо? — спрашивает он.

Сергей удивлен. Ему казалось, что с Ансельмо все обошлось исключительно удачно.

— Там была ошибка?

— Да. — Савостьянов говорит твердо. Глаза его смотрят прямо в глаза Сергея. — Козырев хотел выиграть время, чтобы найти способ исцеления Ансельмо. И он прописал Ансельмо абсолютный покой. Ансельмо сказали: не двигайся, не волнуйся, не думай ни о чем. Ему определили жизнь без всяких стимулов. И сердце его ослабело! В этом и заключалась ошибка. Будь у Ансельмо цель в жизни, какая-то определенная задача, посильная для него, я убежден: он прожил бы еще год без операции.

Очевидно, удивление не сходило с лица Сергея.

— Вы сомневаетесь? — спросил Савостьянов и продолжал: — Что такое жизнь? — Савостьянов положил руку на плечо Сергея. — Для кибернетической машины — постепенное изнашивание ее частей. Биологическая жизнь — обмен, питание клеток… А жизнь человека? — Савостьянов отнял руку, сжал пальцы в кулак. — Все ее богатое содержание! Прежде всего человеку нужно счастье работы. И у него должна быть цель! Такая цель, что ради нее можно рисковать или даже жертвовать жизнью. Козырев потому и занялся новыми областями хирургии, связанными с деятельностью сердца, что хотел смягчить участь больных, считающихся, подобно ему, безнадежными. В этом для него смысл жизни, главный ее стимул. Продлить Козыреву жизнь — пусть даже в биологическом смысле — можно, только не выключая его из жизни общечеловеческой. Вот почему я высказался за то, чтобы он участвовал в сегодняшней операции. Конечно, я наблюдал с помощью приборов за Козыревым во время операции не менее пристально, чем он за состоянием Ансельмо. И роботы дежурили, чтобы сразу прийти на помощь Козыреву, прежде чем кто-либо из людей успел бы перешагнуть порог операционной.

Открытия свалились на Сергея одно за другим. Оказывается, Козырев для Савостьянова своего рода Ансельмо. И Савостьянов борется за жизнь Козырева своим методом.

— А риск все-таки оставался? — тихо спросил Сергей.

— Оставался, — признал Савостьянов. — Но, — он пожал плечами, — что ж поделаешь. Другого выхода, в сущности, ведь и не было. Козырев, как вы сами понимаете, знал, что он больше других может сделать для спасения Ансельмо. Представляете, с каким сознанием жил бы он, если бы операция без его участия окончилась неудачно. Вы могли бы со спокойной совестью обречь человека на это?

— А если бы операция прошла неудачно при его участии?

— Сегодня многое было поставлено на карту, — сказал Савостьянов. Он на минуту задумался. Сергей заметил, что рука его чуть вздрагивает. Да, сегодня, кажется, многим пришлось поволноваться. — Но я не жалуюсь на жизнь. И, между прочим, продолжительность жизни людей на нашей планете увеличивается от года к году. Десятки различных и всем известных факторов способствуютэтому. Вы не найдете среди них только одного ничегонеделанья. Мы не машины… Словом, я не обещаю вам жизнь без забот. Ну, что, вы не раздумали работать в Службе здоровья?

— Нет, — твердо ответил Сергей. — Мне начинает нравиться.

«Хорошо машинам, — вспомнил он. — Нет, людям интереснее…»

Последний извозчик

1

Сопки, могучие складки на теле планеты, покрывали все видимое пространство, толпились в хаотическом беспорядке, загораживали горизонт. С левой стороны, прямо по меридиану, шла, не сворачивая ни на шаг в сторону. Большая Полярная Дорога. С воздуха Игорь отчетливо видел, как она перескакивала через пади, ныряла в тоннель, снова появлялась вдали.

Остроконечная, как и всегда, показалась не сразу, и, увидев ее, Игорь инстинктивно чуть приподнялся в кресле. Чувство нетерпеливого ожидания, знакомое охотникам, рыболовам, любителям природы, охватило его. Вибролет, словно угадав желание седока, взмыл кверху, а затем помчался к Остроконечной со всей скоростью, на которую только был способен. Прозрачные крылья неутомимо и ритмично вибрировали. Полет был чудесным, и Игорь вновь подумал о том, что управление с помощью биотоков, возникающих в организме человека при одной только мысли о движении, замечательная вещь: достаточно пожелать лететь — и летишь. Великолепное ощущение! Жаль только, что это не годится для трансконтинентальных лайнеров.

Едва вибролет очутился над вершиной сопки, как кресло вместе с седоком повисло в воздухе, а затем, повинуясь желаниям Игоря, принялось описывать круги и зигзаги.

Тех, кого он искал, нигде не было видно.

Наконец, на полянке, у подножия сопки мелькнуло желтое пятно. Вслед за красавицей-тигрицей из зарослей тростника выкатились два огромных полосатых котенка и принялись возиться на траве.

Кресло опустилось и замерло метрах в десяти над полосатым семейством. Звери, очевидно, привыкли к подобным вещам: во всяком случае безмятежная игра продолжалась. Теперь Игорь мог в свое удовольствие наблюдать за тиграми.

Идея устройства заповедника, которого не касалась бы нога человека, принадлежала Игорю — как-никак биология была его второй профессией. Первая же… Он вздохнул.

Налюбовавшись вдоволь, Игорь, вынув из нагрудного кармана блок-универсал и направив объектив на тигров, стал смотреть на экран. Когда кадр казался ему подходящим, он нажимал кнопку «съемка». Он вел кинолетопись тигриной семьи уже несколько месяцев и полагал, что года через полтора документальный фильм будет готов.

Он уже было сунул блок-универсал обратно в карман, как тот подал сигнал: «вас вызывают».

— Слушаю, — сказал Игорь.

По самой последней моде он вкладывал блок в нагрудный карман так, что микрофон торчал наружу. Это давало возможность вести разговор, не вынимая блока.

— Что ты делаешь и где находишься? — спросил веселый голос.

О, кажется, придется поработать. Игорь вынул плоский, из упругой пластмассы, блок и повернул экраном к себе. Рыжие волосы, веснушчатый нос, насмешливые глаза…

Портрет, который он держал в руках, раскрыл рот и сказал:

— Наконец-таки ты вынул меня из кармана. Ну-ка, покажись, какой ты. Сто лет не видались.

Игорь повернул глаз объектива к себе.

Рыжий Лешка скривил губы.

— Настоящий стиляга, как говорили в старину. Даже пуговица «орбис» с радиостанцией внутри. Как будто недостаточно блока-универсала! Игрушки… Серьезные люди не станут баловаться такими пустяками. Ты, кажется, находишься где-то в воздухе. А что внизу? Покажи. Ах, это Голубые сопки! Ну что ж, затея интересная. А где знаменитое тигриное семейство? Вижу, — действительно, красавцы! Итак, ты в родной стихии в воздухе и на природе…

Алексей явно подсмеивался над приятелем. Означало ли это, что у него приготовлен какой-то сюрприз?

— Между прочим, — сказал он, — когда ты летишь? Через час? Куда? В Австралию? Так, заходи… Я сейчас как раз в Австралии. В Платобурге. Ну, пока, — как говорили в старину. Что ты смеешься? Сам читал в одной книге. Разве ты не знаешь, что история литературы — третья моя специальность? Увлечение еще школьных лет… До скорой встречи!

Алексей исчез, а на экране Игорь увидел самого себя, как в зеркале. Длинное, словно вытянутое лицо, довольно унылый вид, или это только так кажется по сравнению с Лешкой? Рядом с ним кто не покажется печальным!

— Пора на аэродром, — сказал Игорь на экране Игорю, разглядывавшему свое изображение.

Ах, так вот почему у него на экране был такой унылый вид. Ведь он уже думал о предстоящем рейсе.

Впрочем, именно сегодня полет будет интересным хотя бы уж потому, что в конце его предстоит встреча с Алексеем.

Игорь решительно сунул блок в карман. Подчиняясь его желанию, вибролет помчался к аэродрому.

2

На пластмассовом, в рифленую шашку, поле стоял, вытянув тело и отнеся круто назад острые крылья, трансконтинентальный лайнер на пятьсот мест. По трем трапам поднимались на эскалаторах пассажиры.

Вибролет осторожно опустился у четвертого, служебного трапа. Игорь встал с кресла, нажал кнопку «спасибо», и кресло со сложенными крыльями послушно, как собака, побежало на своих колесиках на стоянку. Хорошая модель, последний выпуск!

Поставив ногу на нижнюю ступеньку трапа, который тотчас же услужливо понес его в кабину управления, Игорь невольно усмехнулся. «Царским» называли этот трап молодые пилоты. Прежде, когда экипаж состоял из нескольких человек, вероятно, имело смысл ставить отдельную лестницу. А теперь? Впрочем, тогда и кабина управления оправдывала свое название.

Сколько условностей в жизни и как долго существуют в языке слова, потерявшие первоначальный смысл. Кажется, Игорь изберет своей третьей специальностью лингвистику. В последнее время у него появляется все больший интерес к словам. Не поговорить ли на эту тему с Алексеем?

Лешка? Человек с шестью специальностями и готов овладеть еще шестью. У другого это было бы проявлением легкомыслия, Алексей же все делает талантливо и удачно. Игорь в этом отношении слабее своего друга. У него всего две профессии и то вторая только потому, что даже большая страсть требует еще одного, пусть хоть маленького, совсем постороннего увлечения. Ведь люди всегда поступали так: человек, допустим, увлекался химией, работал с душой, самозабвенно, а дома, для себя, играл на скрипке или писал акварели, разводил кактусы, собирал редкие книги или увлекался художественной фотографией, «выкраивая», как пишут в старых романах, которые любит цитировать Алексей, «время» или «урывая редкие свободные часы». Да, конечно, когда человек спал не три часа в сутки, а целых восемь, — смешно даже подумать об этом теперь, в XXI веке, — и отдавал первой главной страсти еще восемь часов, успевая сделать меньше, чем сейчас выполняют за четыре или пять, вероятно это составляло проблему. Сейчас любительские страсти людей перестали быть только их личным делом, они превратились во вторые-третьи специальности, а у некоторых, вроде Алексея, таких любимых дел целых шесть, и у него хватает времени на все, ничего он не «урывает» и не «выкраивает».

Однако не слишком ли много философствования спозаранку? В конце концов он успеет заняться этим, сидя в так называемой кабине управления. Игорь открыл дверцу.

Человек в голубом комбинезоне возился в кабине, устанавливая пластмассовый ящик с закругленными углами.

— Привет пилоту, — сказал он. — Вот, установил новый прибор. По требованию Контроля безопасности, не то Планового бюро. Какой-то спор там у них.

— От меня что требуется?

— Не обращать на него внимания. Я и сам не знаю, что это такое. Он под пломбой. Присоединил провода по схеме и все. Ну, счастливого пути! Монтер шутливо помахал рукой.

Игорь занял свое место. Инструкция требовала, чтобы пилот во время взлета и посадки находился непременно в кабине управления. Зачем? Это знал только Контроль безопасности.

Почти машинально наблюдал он за тем, как давали приказ к отправке, как машина отвечала — огоньки перемигивались на табло, стрелки приборов занимали свои места между ограничительными штрихами. Лишь прибор под пломбой, укрытый глухим пластмассовым футляром, оставался безжизненным.

Заработали моторы. Здание аэровокзала слева в окне сдвинулось с места. Деревья на краю поля слились в ленту. Короткий, очень короткий разбег, могучий рывок — и вот внизу быстро проваливающийся бело-розовый город среди сопок, кусок трассы — прямой, как меридиан, снова город, но уже гораздо дальше, еле угадываемый в очертаниях. Разворот, и корабль несется вверх, к солнцу, к звездам, рассекая слой легких облаков, которые только что снизу казались такими далекими.

Ровно и мягко гудят моторы.

3

Пассажиры, достав свои блок-универсалы, читали книги, просматривали журналы, смотрели кинофильмы. С тех пор, как Центральная библиотека, Главная журнальная экспедиция и Генеральный фильм организовали передачи для индивидуального обслуживания обладателей блок-универсалов, многое изменилось в этом мире. Всего лет пять назад на полках самолета лежали настоящие книги и журналы, небольшая библиотечка в сотню-другую томов. Сейчас каждый носит в кармане библиотеку в десятки миллионов томов с отделом уникумов и редких рукописей — любую книгу можно посмотреть в блок-универсале, передав заказ и прождав не больше трех минут. Тиражи журналов, недавно достигавшие астрономических цифр, в последнее время сильно сократились, и уже всерьез обсуждают вопрос, нужно ли вообще их печатать и рассылать. В сущности, достаточно нескольких экземпляров для автоматической передачи изображений по просьбам обладателей универсалов. Только отдельные любители старины предпочитают держать журнал в руках, перелистывая пальцами страницы.

Про кино и театр нечего я говорить. Премьеру, как правило, смотрит несколько миллионов человек, где бы они в этот момент ни находились. Смешно вспомнить, как раньше люди собирались в специальные залы для так называемых общественных просмотров. Сейчас вы можете высказать ваше мнение всем, кто им интересуется, и, наоборот, выслушать любое высказывание, не сходя с кресла самолета. И вы не мешаете соседу: достаточно нажать кнопку «немой разговор», и голос певца, изображение которого вы смотрите на экране блок-универсала, будет слышен только вам (а давно ли надевали громоздкие наушники!).

Да, техника развивается невероятно быстро. Что будет через десять, двадцать лет?

…У Игоря было достаточно времени, чтобы размышлять о чем угодно и сколько угодно. Он мог сесть в свободное кресло, достать, как все пассажиры, свой блок-универсал и смотреть «Лебединое озеро» или новую пьесу новой звезды в драматургии. Надо только разузнать, в каком из театров земного шара она сейчас идет. Говорят, что самые лучшие постановки — это нью-йоркская, кембриджская и тамбовская.

Стоило ему только захотеть, и он мог нажать кнопку «повтор» в блок-универсале и прослушать записанные на тончайшем волоске утренние наблюдения или продиктовать свои мысли, потом машинка-автомат все аккуратно перепечатает. Мог прослушать любую лекцию, даже ту, что читалась неделю назад или год, мог делать еще тысячу вещей.

Не мог только прикасаться к кнопкам на пульте управления.

О, эти кнопки, высмеянные в юмористических журналах, кнопки, окружающие человека от раннего детства до глубокой старости. «Долой кнопки!» правильное, прогрессивное движение, за ним, несомненно, будущее. Игорь мог убедиться сегодня, как хорошо и приятно летать, не думая ни о каких кнопках. Но как хотелось ему сейчас в кресле положить пальцы на клавиши управления и почувствовать, что огромный корабль подчиняется самому легкому их нажатию. Увы, дотрагиваться до кнопок ему разрешается лишь во время тренировочных полетов, которые для того и устраиваются, чтобы пилоты не разучились обращаться с самолетом. А ведь он любил управлять машинами, это, собственно, и заставило его выбрать профессию водителя воздушных лайнеров. Но, если признаться честно, скучной стала эта профессия, не доставляет она ему того удовольствия, как прежде.

4

Прохаживаясь, Игорь остановился у входа в один из салонов. В углу сидел высокого роста человек и, глядя задумчиво на блок-универсал, едва заметно шевелил губами. Разговаривал с кем-нибудь, а, быть может, работал. Ближе к дверям несколько пассажиров вели беседу. Разговор шел преимущественно на местные темы: о памятнике комсомольцам-зачинателям освоения Сибири, об отоплении Камчатки за счет тепла Земли. Кто-то упомянул, как и следовало ожидать, про Якутский рудник-автомат.

Это дало повод одному из собеседников, розовощекому юноше, заявить, что использование природных руд уже устарело. Давно пора месторождения создавать искусственно.

— Вам мало изменений на поверхности планеты, — улыбнулся пожилой пассажир, — вы хотите и глубины Земли переделать?

— А почему бы нет? — удивился юноша.

Его собеседник ответил не сразу.

— Третьего дня я разговаривал с одним… гм, тоже довольно молодым человеком — пассажир чуть усмехнулся, — и он мне объяснил, что человек может получать все, что ему угодно, из чего угодно. Например, из обыкновенного булыжника — железо, золото или колбасу. Для этого просто нужно, — он так и сказал «просто», — расщепить атомы на составные части и сложить из этих частей новые атомы.

— Увлекательнейшая вещь! — немедленно откликнулся юноша. — Вы знаете, это называется: «все из всего».

— Их много, этих увлекательнейших вещей, — снова усмехнулся пожилой пассажир. — Но вот вопрос: какую же из них осуществлять?

— Ту, что целесообразнее, — вмешался вдруг пассажир, сидевший в углу.

— А что считать целесообразным? — тотчас же накинулся на него юноша. Каков критерий?

— Ну, например, затраты человеческого труда. Это, конечно, прежде всего. Потом — затраты энергии. И не вообще, разумеется, а с учетом общего ее баланса в данное время. Затем — сложность и дальность транспортировки. Да мало ли что еще…

— О, — несколько разочарованно протянул юноша, — вы, я вижу, из тех, кто считает все на свете.

— Сотрудник Планового бюро, — поклонился с лукавой улыбкой пассажир. И, помедлив, добавил:

— Вы ведь знаете, мы не скупимся на любые эксперименты — сколько угодно смелые и самого большого масштаба. Но… — он оглядел собеседников, как бы желая убедиться, интересует ли их эта тема, и продолжал:

— Когда речь идет о нормальной эксплуатации, тут слово берет математика. Возьмите, к примеру, плотину через Берингов пролив с ее насосами, перекачивающими воды Тихого океана в Арктику. С современной точки зрения это сооружение не так уж совершенно. В самом деле, вдумайтесь хорошенько: чтобы поддерживать теплый климат в Северном полушарии, нужно добыть урановую руду, извлечь из нее расщепляющиеся материалы, доставить их к плотине и загрузить реакторы. Конечно, почти все это делается автоматически, но почти, а не все. В этом отношении якутский рудник-автомат стоит на более высокой ступени. Однажды запущенный, он будет работать 51 год без всякого вмешательства человека. А вот наш самолет, — неожиданно закончил он, — во многом устарел.

Девушка с русыми косами, в легком платье, внимательно слушая разговор, оглядела внутренность салона.

— Я имею в виду не удобства для пассажиров и не летные качества, — чуть улыбнулся сотрудник Планового бюро. — Но обращали вы когда-нибудь внимание на пилота?

Игорь невольно вздрогнул. Он даже отодвинулся в глубь коридора.

— Пилота? — переспросила девушка. В голосе ее прозвучало легкое удивление. — Но ведь он сидит где-то там в своей кабине. Он невидимка.

— Не только невидимка, но и ничегонеделайка. И знаете, это одна из интереснейших проблем нашего времени. Пока в воздухе происходят случаи, подобные тем, которые когда-то где-то уже бывали, можете спокойно положиться на машину. Но если произойдет что-то непредвиденное, случай, для которого в «памяти» у машины нет аналогий, она бессильна. Вот из-за этого и летит квалифицированный водитель. Сотни пилотов болтаются в воздухе, несут простое дежурство, вместо того чтобы заниматься творческой деятельностью, как это подобает людям. При этом каждый случай вмешательства в работу машины рассматривается как чрезвычайное происшествие. Во всех машинах делаются необходимые изменения, чтобы подобный случай уже никогда не мог повториться. Таким образом после каждого случая в воздухе вероятность происшествий вообще уменьшается. И у пилотов все меньше работы.

— Ну, он делает, конечно, что-нибудь, — возразила девушка, — этот пилот.

— Да, читает, диктует, может быть сочиняет поэму. Разумеется. Но ведь это не решение вопроса.

— А часто ему приходится работать?

— Я понял только одно, — сказал полушутя, полувсерьез пожилой пассажир» — пилоты будут вечно кататься на самолетах. Потому что, если даже останется вероятность одного несчастного случая на всех авиалиниях за десять лет, Контроль безопасности все равно заставит на всех самолетах летать пилотов. Я сталкивался с этой организацией. Я ее знаю.

— Они беспокоятся о пассажирах, — ответил сотрудник Планового бюро. — И в принципе они правы. Задача однако…

В этот момент Игорь ощутил три легких толчка в грудь: машина управления вызывала его. В первый раз за последние два года.

5

Вызов не был аварийным. Когда он вошел кабину, зеленая лампочка сигнализировала: «Все в порядке». Игорь сел в кресло и внимательно оглядел табло. Немым языком сигналов машина сообщала о том, что случилось, и о принятых мерах. «Система охлаждения» — прочел он на табло. «Не подавалась охлаждающая жидкость» — докладывал откинувшийся бленкер. «Насос в порядке» — бодро рапортовал его сосед. «Неисправность в трубопроводе» — делала вывод машина. И докладывала: «Продута система», «Подача возобновилась».

Ну, с таким пустяком справится и ребенок.

Игорь глубоко задумался, сидя в кресле. Три легких толчка в грудь вернули его к действительности. Лампочка горела оранжевым светом: «Не подается охлаждающая жидкость» — прочел он. Значит, засорение было устранено только временно! Быстро, быстрее, чем это сделал бы человек, машина обследовала каждый участок подающей системы и сделала неожиданное заключение: «Все в порядке». Однако сигнал «Не подается охлаждающая жидкость» продолжал ярко гореть. Подали весть моторы: «Перегрев стенок камеры сгорания» — вспыхнул сигнал на табло.

Игорь почувствовал, как руки его потянулись к клавишам пульта управления. Но он не имел на это права — лампочка горела оранжегым светом. Машина соображала быстрее, чем это сделал бы Игорь, что можно предпринять в таком случае. Замигали лампочки контроля приборов. Машина решила проверить, исправны ли сигнализирующие приборы. Молодец машина! Правильное решение! К тому времени, когда он это сообразил, машина уже проверила всю систему сигнализации. Все оказалось в порядке, только какая-то неясность возникла с указателем работоспособности насоса.

«Черт с ним, с прибором, включить запасный насос! — в азарте подумал Игорь. — Ведь моторы греются…» — Он даже приподнялся в кресле. «Включен запасный насос» — прочел он с облегчением.

На этот раз машина пришла к решению, может быть, на одну лишь десятую секунды позже Игоря. Конечно, она методично и хладнокровно перебрала сначала все варианты, затем, сравнив друг с другом, отбросила все, кроме единственно правильного. У Игоря же это было первой мыслью, пришедшей в голову, почти импульсивным порывом. Тем не менее Игорь почувствовал глубокое удовлетворение: в сущности он одержал победу над машиной. Вот что значит живой человеческий опыт, пусть даже и не вполне осознанный, опыт, заключенный в клетках мозга и в мускулах его руки, которая сама потянулась к кнопке «второй насос». И пилоты кое на что годятся, черт возьми!

Лампочка успокоенно светила зеленым светом, а он все сидел в кресле. Моторы давно просигнализировали, что температура нормальная. Табло явно намекало, что пилот здесь, в кабине, совершенно лишний.

Но Игорь не спешил уходить. Он пережил редчайшее ощущение: он не прикоснулся ни к одной кнопке, но все же как бы управлял машиной. Игра? Пусть игра! Но ведь это игра в работу, в работу пилота, которая ему противопоказана в силу его должности.

И тут лампочка зажглась оранжевым светом в третий раз. Такого не случалось за всю историю существования трансконтинентальных линий. Само по себе это уже было сверхпроисшествием.

Однако настоящее изумление охватило пилота, когда он взглянул на табло. «Второй насос неисправен» — профессорски спокойно констатировал прибор. Как, второй насос вышел из строя? Плохо дело, третьего-то ведь нет.

Вспыхнул экран манипулятора. Машина взялась за починку. Игорь видел на экране, как механические руки быстро и споро ощупывали насос, замкнутый в тесном пространстве, куда не доберется рука человека. Что за чертовщина! Все было на месте.

«Снять крышку!» — чуть не крикнул Игорь, но механические пальцы уже отвинчивали ее. Они проникли внутрь и выполнили все, что мог придумать Игорь, и, тем не менее, неисправность не была устранена.

«Нижний патрубок!» — промелькнуло в голове у Игоря. Он опоздал. Пальцы завинтили крышку с быстротой, не позволяющей следить за их движениями, и накинулись на нижний патрубок. Не ограничиваясь нижним патрубком, железные пальцы разобрали, прочистили и собрали все, что только подворачивалось под руку. Машина делала тысячу страховочных, может быть, совсем бесполезных действий, а время уходило… Электронный мозг терялся.

Игорь почувствовал, что и у него начинают путаться мысли. Что делать? Вдруг его осенило: засорился соединительный шланг. Тот короткий шланг, что соединяет оба насоса: основной и запасный. Он подумал об этом только потому, что однажды, играя с товарищем в «Логическую сообразительность» и пользуясь для этого подвернувшейся схемой моторов самолета, сам придумал это повреждение и заставил партнера искать его по косвенным признакам. Ну да, этим партнером был Алексей! Тогда Игорь выиграл одно очко. Лешка, быстрый на соображение Лешка, не смог догадаться! Ведь тогда, как это произошло и сейчас, он сначала продул всю систему охлаждения, а затем уже включил запасный насос. И соединительный шланг, короткий, всего в несколько сантиметров, отросток, оказался непродутым.

Машина, ясно, не знала об этом случае! Она делала все, кроме единственного, простого и необходимого сейчас действия. Наконец, перепробовав все, на что она была способна, машина сдалась. Лампочка вспыхнула красным тревожным светом.

Пора! Игорь наклонился вперед… Моторы уже были близки к истерике! И тут он услышал приказ, прозвучавший в его ушах, как удар грома.

— Ничего не делать!

Он почти растерянно огляделся вокруг.

— Не вмешивайтесь, — подтвердил голос.

Вслед затем он услышал легкое, совсем легкое постукивание внутри пластмассового корпуса прибора, что был подвешен к кабине перед отлетом.

Кнопки на пульте управления сами стали вдавливаться, точно человек-невидимка коснулся их руками. Вновь вспыхнул экран. Кто-то медленно, по-человечески, искал повреждение.

Но ведь этот кто-то не знает про соединительный шланг! Это известно только Алексею. Игорь поднялся с кресла, но его снова остановил приказ:

— Ни с места!

Невидимка знал про соединительный шланг. Он включил продув, и, как и рассчитывал Игорь, система охлаждения тотчас же заработала.

Самое время! Игорь вытер вспотевший лоб. Еще несколько секунд — и моторы вышли бы из строя.

Да, переживаний сегодня хватало!..

Он посидел еще немного, чтобы успокоиться. Все работало нормально. Тогда он вышел из кабины. Пассажиры занимались своими делами, даже не подозревая о том, что только что разыгралось в кабине самолета. Прошло всего семь минут!

— Вот такой эксперимент мы сейчас и ставим, — говорил сотрудник Планового бюро, поблескивая своими живыми глазами и поглядывая на собеседников. — С полного согласия Контроля безопасности, конечно. Однако, кажется, мы садимся.

Лайнер сбавлял высоту. Игорь снова прошел в кабину и сидел там в царственном бездействии, пока колеса не остановились у начертанной на поле линии и все двери автоматически не раскрылись.

Он сошел на землю последним.

6

Вибролет попался старой конструкции, и Игорь мог наслаждаться сколько угодно, нажимая кнопки управления. Но — странное дело! — это не доставляло ему сейчас удовольствия. Более того: он находил обременительным держать пальцы на клавишах. Сегодня утром он летал лучше. Руки были свободны, мысль тоже, крылья подчинялись почти бессознательным желаниям. Это походило на полет во сне. Полет? Да, тогда, утром, было ощущение полета. Сейчас же он просто перемещался в пространстве. Обыкновенная транспортная операция, которой приходится заниматься почти всем людям Земли примерно так же, как раньше, если верить старым фильмам, ездили на велосипедах на работу.

Алексей сидел в небольшой комнате перед пультом управления — точной копией того, перед которым пережил волнующие минуты час назад Игорь. Рядом стояло еще одно кресло и еще один пульт.

— Вот так я и летаю, — сказал Лешка, обводя рукой свое хозяйство. — Не отрываясь от Земли.

Он посмотрел на Игоря и засмеялся.

— Зато я работаю, — добавил он. — Веду сразу сто самолетов. Следовательно, случаев для вмешательства в работу машин у меня в сто раз больше, чем у тебя. Сегодня выпросил еще десять рейсов — еле уговорил. Запасный пульт поставили. Это, если два случая произойдут сразу. По теории вероятности…

— Ах, эта теория, — махнул рукой Игорь. — Сегодня я с ней познакомился на практике.

— И вот твой лайнер оказался среди этих новых десяти. Представляю, как ты был разочарован, когда выяснилось, что тебе не надо помогать машине! Такие же ощущения, вероятно, испытывал последний извозчик или последний шофер. Твоя песенка спета, Игорек!

— Я просто люблю летать.

— Кто же теперь не летает! И чем ощущения пилота отличаются от ощущений пассажиров? Хочешь настоящих ощущений — иди ко мне в напарники. Правда, летать уже не придется. Для моей профессии это совершенно излишняя роскошь. Зато интересная работа. Имей в виду, что всех пилотов с будущего года все равно с самолетов снимут. Даже испытания будут производиться автоматически — программным устройством.

Рыжее лицо Лешки смеялось, веснушки расползлись, нос сиял. Он не считал нужным выводить веснушки или менять форму ушей — растопыренных, похожих на приставленные к голове ладони, — Лешка считал, что вполне можно жить и таким, каким создала природа.

— У тебя, брат, ведь есть и другие профессии! Ты можешь выбирать. Ну, будешь летающим биологом в конце концов. Ведь твой заповедник и предназначен для осмотра с воздуха. Уверяю тебя, все это не так трагично, как тебе кажется.

…В самом деле! Что изменилось в мире? Ощущения, которые испытываешь, когда управляешь машиной? Этих ощущений даже подбавится, если Игорь пойдет в наземные дежурные. Полет? Чудеснее полета на вибролете без пульта управления еще свет не видел.

Романтика? Да, романтика нужна! Но она есть в любом деле. И в том, что делает Лешка, очень много романтики, хотя он ее и не признает.

Игорь вышел на улицу и подозвал к себе вибролет. Подбежал старый, наивный, романтичный вибролет с кнопками, натыканными на крохотном пульте. Игорю захотелось почесать у него за ушами, как он делал это с осликом Васькой, когда был мальчиком. Ослик Васька и лужа, в которой водились головастики, сыграли немалую роль в его увлечении биологией.

Милое детство! Милая кнопка, смешная и трогательная!

Игорь сел в кресло и положил пальцы на клавиши.

— Лети! — приказал он. Кресло стояло неподвижно.

— Лети, — повторил он.

Кресло не шелохнулось.

Тогда он нажал на кнопку, мягкую и расшатанную, она легко осела — за спиной раскрылись крылья, и вибролет полетел.

Секрет рыболова

Репутация старика Кулебакина была подорвана в один день, разом и бесповоротно. На протяжении целых одиннадцати лет за ним сохранялось первенство в рыбной ловле в этой тихой загородной местности.

Он знал сто один секрет, относящийся к повадкам рыбы и способам ее ловли. Ему было в точности известно, как нужно варить пшенную кашу, чтобы получилась хорошая насадка на леща; с каким маслом — конопляным или подсолнечным предпочитает мякиш черного хлеба плотва; в какие дни у щуки линяют зубы, и она перестает брать на живца, а также, множество других вещей, о которых не прочтешь ни в одной книге.

За Кулебакиным подсматривали, садились с удочками вблизи его позиции или на его вчерашнем месте, замечали, как он насаживает червяка, какие употребляет крючки, поводки и т. п. И все же никому не удавалось приносить домой такие полные корзины рыбы, как этому старому рыболову, хотя он и охотно давал советы начинающим, видимо совершенно не опасаясь соперничества.

И все это рухнуло самым неожиданным образом.

Началось с того, что однажды на одной пустовавшей даче появился новый владелец — человек средних лет, в пестрых брюках, перехваченных ниже колена, и ярких чулках, похожих на змеиную кожу. Первую неделю он хлопотал у себя на даче, где заканчивался мелкий ремонт, а затем совершил прогулку по окрестностям.

Его пестрые брюки и цветная рубашка замелькали среди кустов, которыми поросли во многих местах берега Тихвицы. Он останавливался временами и вглядывался в прозрачную воду, в которой можно было различить темные спины разомлевшей от жары, неподвижно стоящей рыбы.

Наконец он принял, по-видимому, какое-то решение, и, посвистывая, удалился к себе на дачу. Три дня он возился на террасе с плоскогубцами, мотками проволоки и какими-то металлическими коробками, а затем вдруг рыболовы увидели его на берегу Тихвицы с длинным бамбуковым удилищем в руках.

Позиция его на реке, — а ее сразу оценили критическими взглядами наши коренные рыболовы — противоречила самым элементарным требованиям, выработанным на этот счет практикой.

Но инженера Боброва — так звали новоявленного рыболова — это, по-видимому, мало беспокоило. Он забрасывал удочку в самую середину реки, которая здесь сужалась, и, ко всеобщему удивлению… вытаскивал рыбу за рыбой. Язи, голавли, окуни, крупная плотва как будто только и дожидались, когда опустится в воду крючок, чтобы немедленно повиснуть на нем.

Их готовность быть пойманными выражалась даже в том, что подсеченные, они не пытались спастись, не бросались в глубину, натягивая лесу и, сгибая удилище, как у других рыболовов, а без всякого сопротивления позволяли подтянуть себя к берегу, где с тем же тупым равнодушием лезли в сачок, которым подхватывал их инженер.

Это было что-то невероятное. Рыба ловилась так, словно это была не река, а закрытый, переполненный рыбой садок прудового хозяйства.

Натаскав за полчаса полное ведро, инженер удалился со своей животрепещущей добычей. Уже очутившись в ведре и словно опомнившись, рыба энергичными всплесками выражала запоздалый протест.

Немедленно же три или четыре рыболова устремились к покинутой инженером позиции и забросили свои удочки. Но безуспешно. Клевало обычно, пожалуй, даже хуже, чем в других местах.

А инженер появлялся еще несколько раз на реке. И каждый раз действовал по своему методу: не сидел часами с ворохом удочек, а приходил на полчасика, натаскивал полное ведро и нес домой свежую рыбу — точно с базара.

Опять пробовали закидывать удочки на его месте. Бесполезно!

— Колдун какой-то, — говорили рыболовы.

Всех страшно интересовало, что за насадку применяет этот непостижимый удачник. Думали, что он изобрел какую-то чудодейственную наживку. Но оказалось, что это — самые обыкновенные червяки, ничем не замечательные.

Секрет был в чем-то другом.

Так прошло недели две.

И вот однажды произошел случай, который пролил некоторый свет на тайну инженера.

Как-то раз Андрейка Чижик, один из самых юных и самых страстных любителей удочки, рано утром закинул нехитрую свою снасть с одной из старых «позиций» инженера.

Немедленно же поплавок «повело», и толстенький подъязик мелькнул в воздухе. За ним последовал второй, третий… Мальчик не успевал поправлять наживку на крючке. Рыба хватала ее прежде, чем крючок успевал дойти до дна. На одного червяка Андрейка вытаскивал по две — три штуки. Можно было подумать, что рыбья стая стоит здесь, под берегом, и хватает насадку наперебой.

Внезапно сзади послышались шаги. Мальчик обернулся. Это был инженер, собиравшийся, видимо, ловить сегодня именно здесь.

Увидев, что место занято, он нахмурился. Затем полез в кусты, росшие на берегу, повозился немного там, причем Андрейка услышал щелчок, словно раздавили майского жука, после чего инженер удалился, отказавшись сегодня от намерения удить.

Напрасно Андрейка забрасывал удочку: клев прекратился. Только мелкие ерши вяло теребили червяка.

Мальчик обследовал кусты, в которых копался инженер, но ничего там не обнаружил. Дело оставалось неясным.

Вскоре после этого произошел другой случай. Пренебрегая строгими правилами, инженер позволял себе выходить на рыбную ловлю с опозданием на час, а то и на два. Так было и на этот раз. Когда он появился со своей удочкой на берегу Тихвицы, она уже была усеяна рыболовами (был воскресный день). Однако намеченная инженером позиция оказалась не занятой.

Размотав леску, инженер с обычным самоуверенным видом закинул удочку. Но тут, на глазах у всех, он впервые потерпел позорную неудачу. Рыба брала у него даже хуже, чем у соседей.

Инженер что-то пробормотал про себя, кого-то выругал и, смотав удочку, ушел домой.

После его опять видели на террасе дачи с проводами в руках.

А через день он, как ни в чем не бывало удил рыбу с прежним успехом.

Наконец был случайно подслушан довольно странный разговор инженера со своим приятелем по междугороднему телефону.

— Приезжай, — кричал инженер в трубку. — Обязательно! Что? Рыбу ловить? Конечно можно! Здесь ее сколько хочешь. Что привезти? Удочка лишняя у меня найдется. Знаешь что, захвати едкого кали! Да, да — едкого кали! Купи, пожалуйста. А то у меня весь запас кончается. Возьми целую банку — побольше. Ну, пока…

При чем здесь было едкое кали, никто понять не мог. Едкое кали — щелочь, легко растворяемая в воде. Применяется она в мыловарении, в медицине и других целей. Но никто еще не пробовал использовать ее для рыбной ловли.

Все загадки разрешились с приездом приятеля инженера. Легко догадаться, что разговор друзей ловила не одна пара ушей.

— Послушай, — сказал гость, — а зачем тебе понадобилось едкое кали?

— Для аккумуляторов. Они последнее время что-то быстро стали «садится». Нужно сменить в них щелочной состав.

— А для чего они тебе? Освещаешь дачу?

— Нет, электричество здесь и так есть. Я даже пользуюсь им для зарядки аккумуляторов.

— Так для чего же они тебе?

— Ведь я же говорил тебе: для рыбной ловли.

— Понимаю: ты ловишь рыбу ночью — при электрическом свете?

— Нет, я ловлю ее днем.

— Тогда ничего не понимаю.

— Видишь ли, в чем тут дело. Как-то я прочел в одном журнале о работах известного советского ученого профессора Сулейкина, специалиста по физике моря. Он установил, что рыба избегает тех слоев воды, через которые проходят электрические токи. И вот мне пришла в голову мысль построить «электрическую вершу».

— Электрическую — что?

— Вершу. Я рассуждал так. Если расположить электроды в реке таким образом, что электрические токи, которые пойдут между ними, образуют в воде две сужающиеся стенки, то рыба, избегая наэлектризованных слоев воды, направится к устью этой невидимой верши. Из устья она попадает в самую вершу, своего рода садок, окруженный со всех сторон электрическими стенками. Я прихожу с удочкой, закидываю ее в этот садок и вытаскиваю столько рыбы, сколько мне нужно сегодня на обед.

— Как же ты устанавливаешь, эту свою вершу?

— Поперек реки. Рыба всегда ходит по реке, и все это бродячее речное население собирается, в конце концов, ко мне в вершу.

— Интересно, как же выглядит эта необыкновенная электрическая снасть?

— Вот, пожалуйста, — можешь посмотреть.

Инженер вытащил из чулана груду поплавков и грузил, соединенных проводами. Здесь же были два деревянных просмоленных с аккумуляторами. Все это было окрашено в зеленый цвет.

— Для маскировки, — пояснил инженер. — Все это я устанавливаю с вечера, а утром прихожу за добычей.

— Позволь, но ведь таким образом можно ловить рыбу и для промышленных целей!

— Конечно. Я сейчас разрабатываю как раз такой проект. Вот взгляни на этот чертеж: из электрической верши, крылья которой перегораживают всю реку, рыба будет попадать через эти устья в обычные верши.

— А пока, значит, ты ловишь ее удочкой…

— Ну, мне много рыбы ведь и не нужно. Потом я люблю самый процесс ужения.

— А здесь ты не внес уже никаких усовершенствований?

— Я ввел только электоподсечку.

— Это что еще за штука?

— Ну, это совсем пустяк. Леской в моей удочке служит очень тонкая проволочка, оплетенная зеленым шелком. Таким образом, она проводит электричество. Конец лески я подключаю к аккумулятору, подвешенному у меня к поясу вот в этой брезентовой сумке. В комлевой части удилища расположена кнопка, нажатием которой включается катушка с прерывателем. Второй полюс аккумулятора соединен с медной пластиной, которую я забрасываю в воду перед началом ловли. Вот и все.

— И как же действует это устройство?

— Да очень просто. Когда я вижу, что попалась крупная рыба, я нажимаю кнопку на рукоятке удилища. Ток высокого напряжения идет по леске и далее прямо через рыбу. И рыба, ошеломленная и парализованная, не оказывает ни малейшего сопротивления. Я подтаскиваю ее к берегу и выбираю сачком.

— Просто чудеса! Хочу поскорее увидеть все это на практике.

— Пожалуйста, пойдем хоть завтра. Только нужно зарядить аккумуляторы. У меня в чулане целая зарядная станция оборудована.

Инженер повел гостя в чулан. Там, на полке, прибитой к стене, стоял небольшой трансформатор и рядом с ним — выпрямитель тока.

Инженер растворил привезенную гостем щелочь в воде, залил свежим электролитом аккумуляторы и поставил их на зарядку.

— А теперь, — сказал он, — пойдем в сад, накопаем червей. Электрического червяка я пока еще не придумал.

И оба приятеля, вооружившись лопатой и старой консервной банкой, отправились в сад.

Спор

ГЛЯДЯ на его лицо, худое и темное, точно вылепленное из глины и обожженное в печи, я невольно с досадой думал: «сам ты кирпич»…

Бондаренко держал в руке красный прямоугольный камень и щелкал по нему ногтем, словно продавец горшков на ярмарке:

— Звенит-то как, — восхищался он — Музыка! Ты послушай…

Я знал Бондаренко, как человека увлекающегося, даже страстного, что мало вязалось с его сухой внешностью. Обычно сдержанный, редко повышающий голос, на первый взгляд — даже бесцветный, он словно прокаливался все время изнутри каким-то жаром и иногда неожиданно вспыхивал, — становился упрямым, резким и нетерпимым.

Так было и сейчас.

«Дался ему этот кирпич!» — недовольно подумал я.

Впрочем не в самом камне, что держал в руках Бондаренко, заключалась суть спора. Сам по себе кирпич был великолепен. Лучшей продукции кирпичных заводов мне действительно не приходилось видеть, Бондаренко был прав, восхищаясь ею.

Однако восторг Бондаренко напоминал мне энтузиазм приверженцев парусного флота. Когда смотришь, как шхуна под всеми парусами входит в бухту, — это действительно красиво, спору нет! Не современно ли? Мне казалось, что кирпич отживал свое, и будущее принадлежало не ему.

— Что такое кирпич? — рассуждал между тем Бондаренко — Это — целый образ, сколько в нем поэзии! «И мой кирпич положен в эту стройку», — говорим мы. И в то же время это отличный строительный материал. Сколько домов построено из красного добротного кирпича, сколько рекордов установлено на его укладке. Кирпич, если хочешь знать, — это романтика труда!

— Конечно, — соглашался я. — Но этот романтический кирпич до сих пор кладут руками. Простыми руками. Как тысячу лет назад.

— Вовсе не так, — возражал Бондаренко — Ты неправ.

Он стал рассказывать мне то, что я отлично знал и без него. Что кирпич не втаскивают на верхний этаж на спине, как было раньше, а подают краном. Что каменщики работают бригадами, с разделением труда, как на заводе. Что «шагающие» домкраты автоматически поднимают каменщиков вместе с подмостями так, чтобы им удобно было работать.

— Но кладут-то кирпич в стену вручную?

— А ты как хотел?

— Да уж какой-нибудь машиной!

— Какой же это?

— По крайней мере краном.

— Краном?!

— Конечно, не такой кирпич как этот, — я пренебрежительно кивнул на звонкий прокаленный камень, который Бондаренко осторожно поставил на стол — Кирпич вот в эту стену, — я указал на наружную стену комнаты с большим окном с поднятой шторой — Вот из таких кирпичей кран соберет тебе дом очень быстро.

— Ах, ты имеешь в виду крупнопанельное строительство? Но что же здесь нового?

— Новое в том, как строить, — заговорил оживленно я. Мы затронули вопрос, который меня очень волновал. Сборка домов из огромных «кубиков» — готовых деталей весом по несколько тонн — обещала, по моему твердому убеждению, большие перспективы.

— Конечно, способ этот у нас широко распространен, — продолжал я. — Но здесь еще далеко не сказано последнего слова. Я убежден, что, если хорошо организовать сборку, шесть человек смогут складывать десятиэтажный дом в два месяца. Попробуй, угонись со своими кирпичами.

— Конечно, за крупноблочным строительством большое будущее. Но я не понимаю, почему нужно отвергать кирпич? — Бондаренко с грустью, как мне показалось, посмотрел на рыжий камень, стоящий торчком на зеленом сукне стола. — Зачем от него отказываться?

— По той же причине, по которой мы отказались от парусных судов, сказал я, пустив в ход вертевшееся у меня в уме сравнение.

Довод этот не произвел, однако, на моего друга никакого впечатления.

— Парусные суда, к твоему сведению, используются до сих пор, — возразил он. — От них вовсе не отказываются. В некоторых отношениях они даже непревзойденны, ветер ведь дует бесплатно. И вообще, если уж ты затронул проблему использования ветра, у нее — большое будущее. Недаром у нас в стране все больше строят ветроэнергетическихустановок. Так что твой пример неудачен.

Я пожал плечами. Переговорить Бондаренко, когда он на своем упрямом коньке, дело безнадежное.

— Чем ты собираешься заниматься? — спросил я, чтобы переменить разговор.

— Да, вот, — Бондаренко впервые за все время нашего разговора усмехнулся, — проблемой укладки кирпича. Ты прав: тут есть над чем поломать голову.

— Ну, а я — разработкой системы сверхскоростного панельного строительства, — в моем тоне невольно про звучал как бы оттенок угрозы кирпичу. — Всю тяжелую работу у меня будут делать машины. Не хочу хвастать, но физической работы людей ты у меня на стройке уже почти не найдешь. Вот такую я поставил перед собой задачу.

— В час добрый!

Бондаренко пожал мне руку.

Над своим проектом я работал уже давно. Вначале у меня ничего не получалось. Проектировщики и строители-стахановцы еще раньше так «обсосали» принятую систему сборки зданий из крупных блоков, что резервов на мою долю почти не оставалось. Усовершенствованием отдельных приемов укладки «кубиков» мне удалось наскрести часы, которые и составили весь полученный выигрыш во времени. Мне же нужны были недели и месяцы. Я ведь намеревался строить дома по крайней мере вдвое быстрее, чем до сих пор.

По опыту я знал, что если какая-нибудь система перестает давать заметные количественные выигрыши, значит в ней нужно произвести какие-то качественные изменения. Но какие?

Долго бился я над этой задачей, то часами расхаживая из угла в угол по своему рабочему кабинету, то ведя хронометраж на стройке.

Счастливое решение пришло мне в голову, когда я наблюдал работу башенного крана. Все видели, вероятно, много раз, как кран несет на крюке своей стрелы огромную бетонную плиту, а рабочий, стоящий на верхнем этаже здания, машет флажком, а то и просто рукавицей, сигнализируя крановщику, чтобы он точно поставил плиту на место. Крановщик обычно не видит, куда он подает деталь. Он сосредоточивает свое внимание на рукавице и, не сводя с нее глаз, нажимает рычаги, управляющие моторами.

На больших стройках, например, при сооружении высотных зданий, крановщик, находящийся на 25-м этаже, получает команды по радио — из динамика, установленного в кабине.

И вот у меня возникла идея. Человек, подсказывающий крановщику, что нужно делать, должен сам управлять краном. Для этого в будке крановщика нужно поместить автомат, который будет нажимать рычаги, получая приказания с земли.

Человек внизу, крановщик, он же сборщик, пусть отдает команды голосом. Для современной техники сконструировать такой прибор, который отзывался бы на десяток-другой словесных команд, ничего не стоит. И подавать команды лучше всего не в микрофон, а в ларингофон, которым пользуются летчики. Ларингофон удобно помещается на шее говорящего и, кроме того, он не воспринимает посторонних шумов, а это тоже очень важно. Настройке ведь, как и в самолете, бывает шумно.

Таким образом, человек, не повышая голоса и имея обе руки свободными, будет распоряжаться работой крана. Кран будет слушаться только того человека, у которого находится ларингофон. Этот прибор, как известно, воспринимает звуки прямо от голосовых связок человека, и посторонние могут кричать и шуметь сколько угодно, ларингофон их не услышит.

Таким путем я убивал сразу двух зайцев. Во-первых, управляемые по радио краны позволят сократить число людей на стройке. Во-вторых, они намного ускорят работу. Ведь на переговоры сигнальщика с крановщиком затрачивается много драгоценного времени.

— Левей, еще левей! — кричит в микрофон или показывает рукой сигнальщик. — Еще чуть-чуть! Тише! Так! Нет — много. Давай назад: вправо. Еще немного. Хорош! Ниже теперь! Еще ниже! Легче. Стоп! Опусти кран, чтобы можно было отцепить плиту. Обожди минуту! Отцепили забирай крюк!

Куда быстрее и без лишних слов была бы поставлена плита на место, если бы крановщик стоял внизу и своими глазами видел, как плывет плита по воздуху и куда ее нужно положить. Отпадет уйма лишних перемещений то вправо, то влево, то вверх, то вниз, — вся эта напрасная суета.

Как только я пришел к этому выводу, я понял, что держу ключ в своих руках.

Разработка идеи отняла, однако, еще порядочно времени.

Когда наше конструкторское бюро составило все расчеты, и мы изложили их на бумаге, приложив подробно вычерченные схемы, их рассмотрели с большим вниманием.

Нам предложили проверить все расчеты на модели.

— Вы понимаете, — говорил один из участников совещания, полный человек с быстрыми порывистыми движениями, тщательно перелиставший всю нашу папку и засыпавший нас вопросами, — ведь, если ваши расчеты верны, а я, — он положил пухлую руку на папку с материалами, — грубых ошибок тут пока не обнаружил, — это значит, что ваш метод мы будем рекомендовать для массового строительства. В нашей стране столько строится, что всякое ускорение работ крайне ценно. Но, прежде чем принять решение, нужно быть уверенным, что и на практике все пойдет так же гладко, как в вашем докладе.

В докладе, откровенно говоря, не все прошло так уж гладко. Были серьезные возражения у некоторых товарищей. Опровергнуть их мы могли только практическим испытанием.

Мы дали заказ на изготовление кранов заводу, который выпускал настоящие мощные машины. Там заинтересовались нашей идеей и довольно быстро изготовили три модели. Части дома: куски стен, потолков, лестницы, балкончики — мы отливали из бетона сами в лаборатории.

Признаюсь, что, хотя предстояло собирать «игрушечный» дом, я волновался так, как никогда в жизни. Наконец все было готово. Что сказать про первые испытания? Два месяца мы упорно работали с утра до вечера, собирая дом и снова его разбирая, пока не добились, наконец, такой слаженности в работе, какую наблюдаешь в симфоническом оркестре, где даже паузы имеют свой смысл. Расчет времени мы вели уже не на минуты, а на секунды.

Толстяк оказался прав. Проект наш подвергся сильным изменениям. Но зато теперь мы готовы были предъявить его любой комиссии.

Снова собрались все в большом зале заседаний.

На длинном столе посредине зала были разложены миниатюрные «строительные материалы», как на настоящей строительной площадке, и ходили по игрушечным рельсам три башенных крана.

Мы продемонстрировали нашу систему во всем ее великолепии.

Некоторые члены комиссии попробовали сами принять участие в сборке. Нацепив ларингофоны, они принялись командовать кранами, и те послушно подносили им требуемые детали. Толстяк оказался ловким сборщиком, он опередил своего соседа и то и дело покрикивал в шутку:

— Не задерживай! Нажимай!

Потом он стал нарочно путать команды, но кран путаные команды не выполнял. Получив неправильное приказание, кран отвечал гудком — «Не понимаю».

— Это все хорошо, — сказал неугомонный испытатель, освобождаясь от ларингофона — Но сейчас мы топчемся все вокруг стола. На стройке же сборщики могут очутиться друг от друга на четверть километра. Как они будут переговариваться?

Я ответил, что к ларингофону можно добавить переключатель, который позволит сборщикам разговаривать с помощью обычной радиотрансляции.

Были высказаны и другие пожелания.

Для опытной сборки уже настоящих домов нам выделили целый квартал в Киеве.

Нашу модель передали в школу ФЗО, где готовили кадры будущих сборщиков.

В самый разгар строительства я получил телеграмму от Бондаренко, что он будет в Киеве — проездом, на один день. Я встретил друга на вокзале и потащил его, не слушая возражений, прямо на стройку. Впрочем, Бондаренко и сам интересовался нашими делами.

— Я все равно бы к тебе заглянул, — усмехнулся он, когда мы уже сидели в автомобиле — Для этого и через Киев поехал.

Стройка, как я и рассчитывал, произвела на моего друга сильное впечатление. Представьте себе огромные корпуса, раскинувшиеся на целый квартал. Вдоль них катятся по рельсам башенные краны — этакие «гулливеры», собирающие дома Вот могучая металлическая рука несет кусок стены высотой в целый этаж — с готовым окном и балконными дверями. Раз — и стена ставится на место. Сверху кладется плита, образующая потолок для целой комнаты А вот и балкон плывет по воздуху, направляясь прямо к предназначенному для него месту. Краны несут лестничные марши и площадки с уложенной уже мозаикой, внутренние перегородки оштукатуренные и с готовой электрической проводкой.

Всего пять человек собирают дом. Четверо сборщиков командуют кранами, они же скрепляют уложенные детали в одно целое. В руках у рабочих инструменты, со всем освободить их от ручного труда я не сумел, но инструмент этот не простой, а электрифицированный — и привертывание, скажем, какого-нибудь болта осуществляется нажимом кнопки. Так что физических усилий затрачивается очень мало.

Когда кусок стены поставлен на место, сборщик отсылает освободившийся кран краткой командой «на склад», и тот «сам» катится к небольшой площадке, где уложены материалы. Здесь командование краном перехватывает пятый рабочий «грузчик» (не знаю, как лучше его назвать), который с помощью ларингофона «приказывает» крану взять со склада нужную по ходу сборки деталь и отнести ее сборщику.

Я подумывал уже о том, чтобы «сократить штаты» на стройке еще на одного человека Грузчик, например, станет не нужен, если детали домов, подвозимые автомашинами, сразу будут укладываться на земле в нужном порядке. Тогда краны смогут самостоятельно брать детали и нести их к сборщикам — современная техника позволяет осуществить такую автоматизацию.

Бондаренко, с которым я поделился своими соображениями, одобрил эту мысль Вообще он был искренне восхищен стройкой.

— Здорово у вас все это продумано, — сказал он — У нас так еще не получается И он вздохнул.

— А ты все еще уповаешь на кирпич? — спросил я, полагая, что окончательно убедил его в преимуществе своей системы.

— Что ж, и кирпич — материал хороший, — уклончиво возразил он. Этот упрямец по-видимому и не собирался отказываться от своего кирпича.

На прощание Бондаренко дал нам хороший совет подвозить материалы в таком порядке, чтобы они прямо с ходу шли в дело.

— Вы выгадаете на разгрузке, — сказал он — Зачем детали выгружать на землю, а потом брать их с земли. Пусть ваши краны берут их прямо с кузова автомашины. Мы на наших — кирпичных стройках, — улыбнулся он, стараемся избегать таких ненужных промежуточных операций.

Я поблагодарил за совет, мы им воспользовались.

Уже потом, когда я проводил друга, я спохватился, что, увлеченный своими успехами, так и не расспросил Бондаренко толком о его делах. Боидаренко же, по скромности, промолчал о себе.

Прошло еще несколько месяцев. Победа была одержана полная. Стахановцы-сборщики внесли в нашу систему столько новых дельных предложений, что огромный домина вырастал теперь буквально на голом месте за 50 дней.

Мне предложили поехать в один из городов, где собирались дома по разработанному нашим коллективом методу. Я выбрал Минск. Там работал Бондаренко. «Заодно повидаемся, — подумал я — Кстати, посмотрю своими глазами, над чем он бьется». Я знал, что он испытывал какой то новый метод кладки кирпича.

На этот раз мой друг встречал меня на вокзале.

— Ну, как, — спросил он, когда мы подошли к ожидавшей нас машине, — в гостиницу или ко мне?

— К тебе, — сказал я, полагая, что Бондаренко отвезет меня к себе на квартиру.

Но шофер повез нас на окраину, где строились большие дома.

Мы подъехали к длинному корпусу. Он был уже выложен этажей на восемь.

Бондаренко порывисто распахнул дверцу автомобиля. Я понял, что моему другу не терпелось показать мне что-то новое.

Лифт поднял нас на верхний этаж. По деревянному трапу сошли мы на междуэтажное перекрытие — будущий пол девятого этажа Вокруг нас возвышались кирпичные стены, выведенные метра на полтора выше человеческого роста.

Никаких каменщиков, к моему удивлению, на стройке не было. Зато вдоль стены ползла большая машина, внутри которой слышалось какое-то покряхтывание и постукивание.

Вот закрытая кожухом машина прошла перед моими глазами, и я заметил, что стена после ее прохода выросла на один кирпич.

Машина ходила взад и вперед, как челнок в ткацком станке, и стена вытягивалась вверх. Строчка швов между кирпичами была очень ровной, камни укладывались удивительно аккуратно. В нужных местах машина сама выкладывала оконные проемы.

То и дело кран подносил к «комбайну» металлическую корзину с кирпичами и вставлял эту кассету в специальный магазин. Комбайн расходовал кирпичи с проворством пулемета, сбрасывая пустые кассеты, которые снова подхватывал кран. Гибкий шланг соединял движущуюся машину с насосом, который накачивал раствор.

— Ну, как? — спросил Бондаренко после того, как я минут пятнадцать молча наблюдал «механического каменщика» в действии.

Я стоял пораженный. Действительно, осуществлено удивительное: впервые в истории кирпич укладывался не руками человека! Вероятно, так же дивились люди в свое время на первый токарный станок-автомат, первую самобеглую коляску, первый полет на воздушном шаре.

Однако меня точил в то же время маленький червь сомнения. Мне казалось, что как ни великолепен сам по себе камнеукладочный комбайн, в принципе не все здесь продумано до конца. Ведь комбайн работает так складно только потому, что кирпичи заранее уложены в кассеты в правильном порядке. Кто это делает?..

— Мы получаем кирпичи в этих кассетах прямо с заводов, — сказал мой друг.

Я это отлично знал: еще сырыми, кирпичи закладываются в металлические корзинки, в таком виде вставляются в печь, затем вынимаются оттуда и в той же таре — готовые, обожженые — доставляются на стройки. Но сырой-то кирпич кто-то должен укладывать в кассеты!

— Выходит, что ты перенес ручной труд со строительной площадки на кирпичный завод, — укорил я своего друга.

Тот засмеялся.

— Ну, нет, — сказал он. — Плох бы я был, если бы спихнул свою заботу на других. Так дела по-настоящему не делаются. Мы сконструировали в придачу к нашему «каменщику» еще и специальную машину для укладки сырого кирпича в кассеты. И теперь, — мой друг невольно повысил голос, — кирпич ни при изготовлении, ни при перевозке, ни при укладке в стену совершенно не трогает рука человека. Знаешь, у нас есть хлебозаводы, где все — от приготовления теста до упаковки готовой продукции производится без прикосновения человеческих рук. Вот так же обстоит дело и с кирпичом.

Я не выдержал и, обернувшись к Бондаренко, пожал ему руку.

— Здорово! — сказал я горячо.

— Мы позаимствовали кое-что у вас, — говорил Бондаренко, водя меня по стройке — Вот, например, управление по радио башенными кранами. Действительно, эти махальщики с флажками были каким-то анахронизмом в наш век высокой техники. Они напоминали того человека с флажком, который шел впереди паровоза, когда появились первые железные дороги.

Облицовка кирпичного здания снаружи производилась механическим «каменщиком» — поменьше того, что укладывал кирпичи. Светлые кремовые плитки придавали дому вид, точно он отлит из пластмассы Изнутри стены отделывались цветной сухой штукатуркой.

— Тоже новое изобретение, — заметил Бондаренко, показывая штукатурный автомат. — Тут ведь много всякого вложено. Не мы одни потрудились.

Я наблюдал эту механизированную стройку, где все работы выполнялись машинами, а люди, управлявшие ими, затрачивали физических усилий не больше, чем мои сборщики, и сердце мое наполнялось гордостью. Поистине могуч советский человек!

Пока выкладывался верхний этаж, в нижних, словно бабочки из коконов, одна за другой «выводились» готовые, красиво отделанные квартиры.

— Через две недели после того, как уложат последний кирпич, — сообщил Бондаренко, — в дом можно въезжать. Все строительство, — он окинул взглядом большой корпус, — займет два месяца. Почти как у вас.

Бондаренко засмеялся.

— Можно и быстрее, — заметил я. — Например, облицовку стен керамическими плитками может производить тот же «механический каменщик», что кладет кирпичи.

Мне хотелось вносить свои предложения, тоже принять участие в этой великолепной стройке.

— Вы выгадаете и в людях, — добавил я. Уже вечером на квартире у Бондаренко мы подвели итоги.

— Ведь и мы сейчас фактически собираем дом — сказал Бондаренко — Только вы собираете из крупных блоков, а мы из кирпичей. Пока вы устанавливаете одну крупную деталь, мы за то же время с помощью машины укладываем в стену несколько сот кирпичей. Все прочие детали мы тоже получаем в готовом виде с заводов, как и вы. Но это еще полдела. Есть у нас одна мечта…

Бондаренко помедлил и, понизив задушевно голос, продолжал:

— Хотим сделать так, чтобы наш «каменщик» работал совсем самостоятельно. Представляешь? Пустить их несколько штук и пусть идут один за другим. Их можно будет раз наладить, и они станут непрерывно собирать дом от первого до самого верхнего этажа. Чем тебе не автоматизация?

— Да-а… — сказал я задумчиво, направляясь к дивану, где для меня была приготовлена постель — Скажи мне кто-нибудь лет тридцать назад, что дома будут строиться автоматически, — пожалуй и не поверил бы.

— Знаешь что, — сказал я, уже раздевшись и укладываясь под одеяло, мне кажется, что можно и башенные краны заставить сборку домов из крупных блоков производить автоматически. В конце концов речь идет об определенных, заранее известных движениях.

— Ну, это уже фантазия, — сонным голосом отозвался мой друг.

Фантазия ли?

Оглавление

День Зои Виноградовой

Железное сердце

Иcпытaниe

Новая планета

Оранжевый заяц

Пари

Первая вахта

Последний извозчик

Секрет рыболова

Спор