Волонтер: Неблагодарная работа [Александр (2) Владимирович Владимиров СИ] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Владимиров Александр Владимирович Волонтер

Автор выражает свою благодарность всем участникам форума "В вихре времен" (www.mahrov.4bb.ru) за активную помощь в шлифовке произведения, новые идеи и технические консультации.

А также эстонскую девушку Лизу, за помощь по работе над прибалтийским участком романа.

Пролог



1700 год. В районе города Нарва.


— Сие, я так полагаю, — молвил Петр Алексеевич, — новый европейский фасон?

Государь московский в присутствии своего друга Алексашки Меншикова, бегло осмотрел приведенного солдатами пленного шведа.

— Бог его знает мин херц, — проворчал фаворит, которого будущий самодержец всероссийский отвлек от сна. Кутаясь в заячий тулупчик, он нервно потирал замерзшие руки.

Вот уже почти месяц русские войска продолжали вести, безуспешную осаду города Нарвы, гарнизон, которой насчитывал всего-то полторы тысячи солдат.

— Все возможно, — проговорил вновь он, потянулся к кубку с вином, но, увидев гневный взгляд монарха, передумал, и продолжил, — Не далеко от наших редутов взяли. К нам в тыл пробирался. Как есть, мин херц, шведский шпион.

— Соглядатай? — переспросил Петр.

— Как есть «шпиён» государь, — неожиданно вторгся в разговор, молчавший до этого караульный, и при этом нарушивший устав, — Вон и на русском, как-то несуразно лепечет, — но, увидев гневный взгляд самодержца, замолчал.

— Сами вы шпионы, — проворчал новоявленный швед, который на самом деле оказался эстонцем. Он смотрелся чудно в своем наряде, состоявшем из вельветового черного костюма, белой рубашки, на воротничке которой была запекшаяся кровь, стильных полуботинках сшитых то ли Гучи, то ли Пака Рабаном, с позолоченными пряжками. И при всем при этом он весь был покрыт грязью. — Кончайте притворяться — кино снимаете.

Что значило слово «кино» ни Петр Алексеевич, ни его фаворит Алексашка, ни караульный Иван Иванов не знали. Слово чудное незнакомое, явно иноземное. По всем параметрам швед.

— Чудно. — Проговорил царь. Петр опустился на табуретку, вздохнул и проговорил:

— Ладно, шпион, не шпион, потом разберемся. А сейчас садись выпей. В ногах правды нет. И ты Алексашка присаживайся. Вон гляжу, весь посинел, а глазами так на Ивашку Хмельницкого косишься. Так я чай не жадный.

Пленный стоявший до этого, у самых дверей горенки, прошелся и медленно опустился на табурет, стоявший почти вплотную у русской печки. Расстегнул пуговицы на пиджаке и, как и государь московский, тяжело вздохнул. Сначала он предполагал, что это Никита Михалков, а может брат его Андрон Кончаловский, снимали патриотическое кино. Потом, когда убедился, что нигде не видно ни камер, ни софитов, предположил что просто наткнулся на клуб военной реконструкции, то теперь был уверен, что с ним случилось что-то странное. Казалось, что вот-вот он проснется и окажется в своем родном двадцать первом веке. Пленный ущипнул себя за руку, чем вызвал удивление у монарха, и убедился, что это не сновидение.

Александр Данилович рассмеялся над странным поведением шведа, и присел на соседний табурет.

— Замерзли? — поинтересовался Петр, непонятно к кому из двоих обращаясь. — Вижу, что замерзли. На дворе, поди, не лето. Зима стучится. Так, что будь Алексашка любезен, командуй. Я как-никак всего лишь капитан-бомбардир.

Меншиков встал, подошел к стоящему в углу избы сундуку и извлек темно-зеленую бутыль. Обтер ее нежно, словно в ней было нечто такое, за что он, не раздумывая, бросился на штурм крепости. Откупорил и наполнил содержимым кубки. Один подал царю, сделав это грациозно, другой протянул пренебрежительно шведу, а третий взял сам. Но до рта донести не успел, так как мысль посетила его светлую голову. Вернув свой на стол, он налил содержимое бутылки в еще один, и сказал караульному:

— Ну, что глядишь. Бери, и ступай. Мы уж как-нибудь сейчас без тебя разберемся. Правильно говорю, а швед? Эстонец кивнул. Солдат взял кубок и ушел.

— Только верни потом, — прокричал ему вслед Александр Данилович. После чего вновь обратил свой взор на пленного шведа, — Как звать хоть тебя?

— Андрес Ларсон.

— Я и говорю швед, — констатировал самодержец, — пей. Я вас шведов бить буду, но пленных, даже шпионов, обижать не собираюсь. Пей.

Андрес поднес кубок и сделал глоток. В горле стало жарко и тепло покатило по телу. Ларсон не относился к тем людям, что готовы были надраться алкоголем в стельку, он выпивал, но делал это умеренно и по праздникам. Причем по чуть-чуть. Сейчас же он впервые пил такой крепкий напиток. Отчего удивленно посмотрел на русских, сначала на монарха, затем на его фаворита.

— Медовуха, на мухоморчиках, — прокомментировал Александр Данилович, закусывая жареной курочкой.

— Каким ремеслом в мирной жизни владеешь? — спросил, подмигивая, Петр.

— Бизнесмен.

— Это еще что? Не слыхал я о таком ремесле?

— Да вожу, — тут швед сказал такое слово, что в художественной литературе, как-то и неудобно писать. Но этот термин был понятен государю московскому.

— Золотарь?

И если бы Ларсон знал, что значило это слово, то и ответил бы по-другому, а так он просто кивнул и прошептал:

— Можно сказать и так.

— Иди ко мне в золотари? — предложил монарх.

Понимая, что ему предлагают заняться, в этом далеком прошлом России, его любимым делом Андрес согласился.

Именно так и началась жизнь Андреса Ларсона, эстонского бизнесмена, в новой для него эпохе. А ведь еще совсем недавно, он мчался на своем Мерседесе из Таллинна в Нарву.

Глава 1 — Нарва

I
Как это часто бывает в фантастических повестях, день у главного героя не задался с самого утра. Впервые в жизни у Андреса Ларсона, по неизвестным ему причинам, сорвалась важная сделка. Китайский ширпотреб не лучшего качества, но все же. К тому же он по глупости узнал, что у его жены есть любовник. Хотя правильнее было бы сказать, что Андрес об этом догадывался, но вот и представить, кто это даже не мог. Готов был подозревать любого, но только не этого человека, а сегодня, надо было такому случиться, он с ним встретился, не успел во время отъехать от дома, как раз позвонили, не состоявшиеся партнеры. Узнал, что им оказался двоюродный брат, омерзительная личность, нахлебник и альфонс. А еще ему сегодня обязательно нужно было ехать в Ивангород. Обычный бизнес, если бы не одно но. Партнером должен был в этот раз вновь стать русский. Стоп, стоп, стоп. Ларсона ни кто не хочет, изображать таким отъявленным националистом, тем более он никогда им и не был. За снос памятников времен Советского Союза, Андрес не ратовал, да и самих русских оккупантами не считал, так как предполагал, что это был такой момент в истории. Просто, по его мнению, а оно было субъективным, все русские бизнесмены — бандиты. Так и норовят, чтобы его облапошить, обмануть и, как говориться, кинуть. И если сегодняшняя сделка просто сорвалась, и каждый из участников оказался при своем, то в ситуации с русскими можно было остаться и без штанов. А еще, что больше всего раздражало эстонца, русские были неряшливые. Иногда бывало, Ларсон смотрел российское телевидение, для общего развития, и поражался, до чего те довели свои города, превращая их в помойки.

Поэтому, где-то в десятом часу, Андрес Ларсон выключил ноутбук и, вызвав секретаршу белокурую Линду, сообщил ей, что уезжает по делам в Ивангород. Затем, накинув поверх модного костюма демисезонное пальто, вышел из офиса фирмы «Андлар» на улицу. Закурил сигарету. Постояв пару минут, как аккуратный человек затушил окурок, и, бросив его в урну, стоявшую у входа, сел в «Мерседес».

Его старая привычка лично контролировать все сделки, подвела его только раз, да и то это случилось сегодня. Поэтому на встречи с потенциальными клиентами Андерс обожал ездить сам, не таская с собой охрану, а уж тем более шофера. Ларсон предпочитал надеяться только на себя и не на кого более, особенно после того случая в девяностых.

Это, конечно же, отдельная история, но о ней стоит рассказать. Однажды вечером возвращаясь с приятелем из спортивного клуба, где занимался в свободное время фехтованием, они были неожиданно атакованы группой хулиганов. Друг, как последний трус, после этого Андрес разорвал с ним все отношения, бежал, оставив его одного валяться на мостовой. Ларсон не осуждал бы его за минутную слабость, если бы тот вызвал полицию, но приятель так не поступил. Кто были нападавшие, эстонцы, русские или еще кто, так и не установили. Его предположение в полиции, что это сделали русские, следователем были отвергнуты. Как ему тот объяснил: у преступности нет национальности. Теперь же вновь вернемся к повествованию.

— Хорошо хоть погода солнечная, — проговорил Ларсон, включая зажигание. — Осень, октябрь, а такое ощущение, что только начало сентября. Вот если бы ветерок с моря не дул, так никто бы не догадался, что осень.

Красные крыши старого Таллинна ярко играли в лучах солнца. На улице было тихо. Откуда-то сзади до Андреса донеслась иностранная речь. Нервно говорили двое.

«Туристы спорят — подумал Ларсон, — не могут выбрать нужный ракурс для фотоснимка», — улыбнулся.

Затем группа ребятишек, верно сбежавших с уроков, пронеслась мимо его машины в сторону ратуши. Две девушки спешили, по всей видимости, на свидание.

— Эх, где мои семнадцать лет, — изрек Андрес вслух, — эх жизнь проходит. В мои тридцать лет думать о других женщинах…. Хотя, — тут он замялся, посмотрел, на фото жены, что красовалось рядом с зеркалом заднего вида. — Вернусь из Ивангорода, разведусь. — Ларсон выругался и порвал снимок.

Окружным путем Ларсон миновал старый город и выехал, проехав через спальный район, на трассу, ведшую в сторону Нарвы. До чего же Андрес обожал этот благословенный край, с его зелеными лесами, с отремонтированными за последние годы, на иностранные деньги, шоссе, где так и хотелось развить большую скорость. Каких-то сто двадцать километров его разделяет до Ивангорода. Всего-то два часа езды, и то если ползти как черепаха. Разглядывал по сторонам осенний эстонский пейзаж. Покрытые желтыми и красными листьями деревья. Красота необычайная — приморская, если уж на то пошло.

Обогнав парочку машин, он вскоре на трассе оказался совершенно один. Чтобы не было скучно, да и время летело быстро, включил радио. Понажимал клавишу. Поймал «Klaasikaraadio». На радиочастоте звучала ария из оперетты «Мистер Икс».

— Цветы роняют лепестки на песок, — надрывался из динамика Георг Отс, — Никто не знает, как мой путь одинок. Сквозь ночь и ветер мне пройти суждено, нигде не светит мне родное окно.

Тем временем ветер с Балтики нагнал черные тучи, и вокруг стало темно. Несколько капель ударили об капот автомобиля. Ларсон выругался, погода все портила. Он бросил взгляд на часы и вздохнул, снижать скорость было нельзя, и так успевал только-только к началу встречи. Русские могли бы обидеться и уйти, а тогда сорвалась бы вторая сделка за день, терять еще один контракт не хотелось. А еще, что было намного хуже, они могли требовать компенсацию за опоздание. Отчего эстонец надавил на педаль и дал газу.

Ларсон припомнил, как выглядел его клиент, ведь он уже раз с ним встречался. Его тогда поразило, до какой степени тот был толст. Во время разговора постоянно, после каждого слова, умудрялся вставлять нецензурную лексику. А еще от него, что было вполне объяснимо, несло потом. Этот запах врезался в память эстонца довольно отчетливо, и как-то сразу увязывался с неопрятностью русских. Да и фамилия у него была какая-то свиная — Боров. Боров Олег Сергеевич. Ну, вылитый бандит. Этот того и гляди обманет.

— Хотя в первый раз не обманул, — произнес Андрес вслух, — возможно не решился.

Тут перед его глазами, в стекле, возникло лицо Олега Сергеевича. Противное такое с маленьким ртом, и бегающими сальными глазками. Одевается неряшливо, вот и сегодня, скорее всего, явиться в потертом свитере и обшарканных джинсах. Да и притащит собой охрану, словно Андрес — киллер.

Ларсона аж передернуло. Если бы не бизнес, он бы сейчас развернул машину.

Когда до Нарвы оставалось меньше двух километров, на трассу выскочила косуля. Андрес крутанул руль, машину занесло, и она вылетела с шоссе. Пару раз перевернуло, и врезалась в дерево. Выскочила подушка безопасности. Он готов был уже около ста раз поблагодарить немцев за их принципиальность. Если бы не они, быть бы ему на небесах.

Выбравшись из машины, Ларсон (в состоянии шока) сделал несколько шагов и только теперь потерял сознание.


II

Очнулся Ларсон оттого, что стал замерзать. Пошевелился и понял, что жив. Открыл глаза. Несмотря на темень, было светло. Причем свет был какой-то пульсирующий. Он повернул голову в сторону источника и увидел, как пылал автомобиль.

— Голова болит, — простонал он — Ой, как болит.

Попытался встать. Получилось только со второго раза, причем, когда поднимался, головная боль усилилась. Андрес ощупал свою голову, слава богу, отделался лишь синяком. Затем похлопал себя по карманам костюма, пальто осталось в машине, из всех вещей, что были сейчас при нем только портмоне да сотовый телефон. Остальные документы: паспорт и бумаги, так необходимые для подписания контракта, сгорели. А голова все еще болела, отчего Ларсон вновь ей замотал и недовольно проговорил:

— Ну, вот теперь от неприятностей не уйти. Мало того, что попал в аварию, голова раскалывается, так еще и на переговоры опоздал, и бумаги сгорели. Нужно срочно связаться с друзьями в Нарве, чтобы приехали за мной, да договорились о переносе сделки. Может, еще успею. Хотя, что я говорю. Чуть не погиб, а мысли все о бизнесе. Явно сотрясение. Нет, пусть с начала за мной приедут. А уж там, как карты лягут. Может с русскими не все и потеряно.

А с другой стороны что-то в мире произошло. Причем такое, что сразу же бросалось в глаза. И Андрес оглядываясь, заметил, что, пролежав без сознания час, два, ну, от силы три, он как будто из ранней в позднюю осень попал. Вокруг все изменилось, словно прошло много времени. На деревьях напрочь отсутствовала листва. Дождливая непогода закончилось, а ветер был такой студеный, что казалось вот-вот пойдет снежок. Одним словом поздняя осень, время, когда в еще закрытую дверь осторожно, стараясь ни кого не разбудить, стучится зимушка-зима, что приходит, когда ее никто не ждет.

Но этого не могло быть. Мир никак не мог так сильно измениться. Ларсон с этим ни как согласится, не мог. Вон и автомобиль догорал.

— Не может такого быть, чтобы погода так резко менялась, — вздохнул Андрес, — холодно.

Неожиданно вспомнил, пальто осталось в горящем автомобиле. Выругался. Включил сотовый телефон. И позвонил. Телефон молчал. Ни слов, что «Абонент находится в не действия сети», ни слов «Аппарат временно отключен». Мертвая тишина.

«Не иначе во время аварии что-то сломалось», — подумал он, разглядывая испорченную «игрушку». Затем еще минут пять крутил ее в руках, после чего кинул в охваченную огнем машину.

— Нет, я явно был без сознания от силы час, — прошептал Андрес, — но как, же вокруг все изменилось. Придется идти в Нарву пешком. Хорошо хоть не далеко. Километра два.

Он вновь похлопал по карманам. На этот раз (почему это не произошло раньше, да, скорее всего из-за того, что когда первый раз хлопал по карманам, думал о документах) обнаружил зажигалку, пачку сигарет и презерватив. Тот, что носил с собой в качестве талисмана. «Я за безопасный секс», — сказала как-то его жена, и пихнула в карман (бывшая жена, поправил себя Ларсон), не иначе предполагала, что у него есть любовница.

— Не суди о других по себе, — вздохнул Андрес, запихивая его обратно в карман, — Вернусь в Таллинн, немедленно разведусь.

Вытащил из пачки, замерзшими руками, сигаретку и закурил. Сделал пару затяжек, закашлял. Тут же предположил, что, несмотря на подушку безопасности, все-таки получил удар в грудь. Хорошо, хоть ребра целы.

— Все же немцы молодцы, — вымолвил он туша окурок, покрутился, по привычке разыскивая урну, куда тот можно было кинуть. Потом махнул в неуверенности рукой и отправил его вслед за телефоном.

Сначала Ларсон решил направиться в сторону трассы, по которой он ехал несколько часов назад. К его удивлению, он так и не вышел. Сделал предположение, что ошибся, когда отходил от машины. Даже расстроился, но обратно возвращаться не хотел, так как помнил старую пословицу, что это плохая примета. Минут через двадцать он вышел на берег реки Нарова.

— Приехали, — вздохнул Андрес, — остается только одно. Идти в сторону города берегом. Другого выхода нет.

Медленно побрел в ту сторону, где, по его мнению, должна была находиться Нарва. И чем он ближе к ней приближался, тем отчетливее была слышна эта странная канонада.

— Может кино снимают? — спросил он, у самого себя.

Вопрос если признаться не был таким уж странным, если вспомнить, что Россия вновь, занялась экранизацией исторических сюжетов. Были сняты фильмы посвященные Александру Невскому и адмиралу Колчаку. Вновь экранизирован Николай Гоголь и Александр Дюма. Снято нечто псевдоисторическое по Акунину. Кто знает, решил Андрес Ларсон, возможно сейчас вот тут под стенами двух крепостей происходят съемки по книге Алексея Толстого «Петр Первый». Вот только, по мнению эстонца, ему удалось посмотреть несколько современных кинокартин, делалось это как-то больно не убедительно. То ли сюжеты были не проработаны, то ли перенасыщенность компьютерными эффектами. Сейчас же если судить по канонаде, складывалось такое ощущение, что режиссер решил снять самый правдоподобный фильм. Обстрел крепости (а это должно было быть по сюжету) был продолжительный и без пауз, как это обычно бывает. Пошел мелкий снежок. Холод усилился, и Ларсон ускорил шаг.

Миновав почти два километра, он так и не увидел вдали огней высотных домов. Странным было все это. Ведь если судить логически, рассуждал Ларсон, то уже темно и свет в квартирах у людей должен гореть. Ведь Эстония это не Россия, а уж тем более другая страна, страдающая от нехватки электроэнергии. Времена, когда после развала Советского Союза, в некоторых бывших республиках были проблемы с электроэнергией вроде прошли, да и скорбная чаша как-то миновала Прибалтику.

Андрес остановился, перевел дыхание. Может он, в состоянии эффекта, все-таки погорячился, когда выкинул телефон в пламя. Как-никак финские модели, пусть и собранные в Венгрии, отличались большей надежностью, чем их азиатские модели.

Ларсон готов был уже себя обматерить, когда впереди, среди листвы он разглядел огонек. Из последних сил и выкрикивая, первое, что пришло на ум, он кинулся на встречу с неизвестным.


III

Русская армия вот уже почти два месяца безуспешно пыталась штурмом овладеть шведской крепостью Нарва. Хотя артиллерийский обстрел цитадели начался только двадцатого октября. Это произошло по той лишь причине, что основная часть войск, а особенно артиллерия подходили к городу слишком медленно. Генерал Людвиг Алларт, руководивший инженерной подготовкой штурма, распорядился соорудить две линии укреплений, фланги которых упирались в реку Нарову. Именно здесь и располагались войска, (на правом фланге дворянская конница Шереметева и дивизия Вейда, в центре Трубецкой, на левом Головин и гвардия) склады боеприпасов, жилые бараки. За внутренней линией располагалась сама артиллерия. На противоположном берегу Наровы два стрелецких полка осаждали Ивангород.

Двадцать шестого октября девятитысячная армия Карла XII прибыла в Пернов. Навстречу им царь Петр выслал иррегулярную конницу Шереметева, количеством пять тысяч человек. При обнаружении противника конница вернулась под Юала. Тут же было созданы два отряда, один из которых в количестве пяти человек выступил на запад поселка в сторону реки Нарова, (откуда должны были следить за передвижением неприятельских войск), а второй, из двух казаков, был направлен в ставку государя, с целью изложить дислокацию и усугубляющееся положение. Так же в донесении сообщалось, что высадившаяся в районе Пернова армия превышала предположительные расчеты Петра.

Утром четырнадцатого ноября отряд из пяти дворян, все еще находился в районе побережья. Именно им предстояло повлиять на будущие события в стране, когда со стороны моря, пробиваясь сквозь заросли, к ним вышел странно одетый человек.

Для них Андрес Ларсон просто стал неожиданностью. Чувствовалось, что вышел он на свет их костра. Эстонец остановился в нескольких от них метрах, и попытался разглядеть людей. Скорее всего, решил он, это статисты, отделившиеся от съемочной группы, и решившие устроить небольшой пикничок. Несмотря на то, что в данный момент не проходил киносъемки, одеты они были как кавалеристы начала восемнадцатого века. Длинные до колен кафтаны, цвет которых трудно было различить из-за темноты, белоснежные камзолы, короткие узкие до колен штаны и сапоги с раструбами. На головах парики, поверх которых нахлобучены треугольные шляпы.

В стороне прислоненные друг к другу, в форме пирамиды четыре мушкета. У старшего из них шпага. Решив, что это, скорее всего массовка, набранная из эстонцев, бизнесмен обратился к ним на родном языке:

— T eie abi on vaja! Mul on autoonnestus! [1]

Солдаты перестали жевать, вскочили и быстро, что Андрес глазом не успел моргнуть, разобрали мушкеты. И только тут Ларсон заметил, что они были с него ростом.

— Свей, — то ли спрашивая, то ли утверждая, проговорил вооруженный шпагой, — ей богу братцы свей. Хватай те его братцы, пока не убежал.

Вот только Андрес ни куда и не собирался убегать. Он стоял и смотрел, как четверо солдат, направлялись к нему.

Кино, решил Андрес, парни видимо заигрались. А может просто решили разыграть его. Это было не удивительно, раз статисты русские. Ларсон слышал от друзей, что те иногда любят вот так вот подшучивать, над эстонскими парнями, думая, что те медлительные. Поэтому он только замахал руками, но уже на русском, но с акцентом, проговорил:

— Мужики вы ошибаетесь. Я не киноартист. Я бизнесмен, я попал в аварию. Это в километре отсюда было. Там сейчас мой «Мерседес» догорает.

Всадники вновь переглянулись. Один из них, почему-то, связал ему руки за спиной, после чего, похлопав его по карманам в поисках оружия, проворчал:

— Эвон как по-нашему щебечет.

— Да только по привычке все словечки иноземные вставляет, — сказал старший, — Нужно срочно доставить его к графу Шереметеву. Иван возьми его на свою кобылку.

— Вечно вся черная работа мне, — пробормотал Иван, тот, что только что связал Ларсона. Затем толкнул в спину бизнесмена и сказал, — пошли шпион. Мы и так в пути задержались.

Весть, что его отвезут к «графу Шереметеву», как-то обрадовала Андреса. Он уже решил для себя, что кем бы тот не был, он явно был главным во всем этом балагане. «Большая шишка». Возможно даже режиссер. У эстонца даже мелькнула мысль, что графа, возможно, играет сам Никита Михалков. Этот уж точно не пройдет от такой роли. Ларсон еще немного повертел головой в поисках камер и софитов, но так и не нашел.

«Скорее всего, съемки проходили в другом месте, — подумал он. — а эти просто уехали на пикник. Вот только не пойму, зачем меня связывать. Переигрывают парни, ох переигрывают. Все расскажу их режиссеру. — Затем отогнал эти мысли, и решил, — вот вернусь в Таллинн, возможно не только с женой разведусь, но и сам кинематографом займусь. Буду возить оборудование для Таллинн — фильма».

И тут эстонец заметил пять кобылок, что стояли привязанными в тени деревьев. Иван неожиданно толкнул его в спину, заставляя идти.

— А поаккуратнее нельзя? — поинтересовался пленный.

— А ну, ступай. Что мне еще прикажешь, тебя на закурках нести, — проворчал тот и вновь толкнул.

Только чудом Ларсон не упал. Чтобы больше не искушать судьбу он зашагал к лошадям. Затем уже хотел, было сам запрыгнуть на лошадь, но солдат, погрозил пальцем. После чего, присел и, связав ему ноги, как куль закинул его на круп.

— Извини, но для твоей, же безопасности, — проговорил Иван, после чего вскочил в седло, впереди него.

Тем временем старший затушил костер. Проворчал, что-то насчет того, что принес черт на их душу шведа. Даже перекусить не дал. А ведь так хорошо здесь пристроились. После чего последовал за своими товарищами.

Ехали не долго. Минут десять. И только в лагере наш герой совсем упал духом.

Лагерь графа Шереметева стоял недалеко от Юала.

Теперь ни о каком кино и говорить не стоило. Андрес Ларсон понял это, когда на знакомых ему берегах, а он здесь не однократно бывал с друзьями, не обнаружил города. Ведь в советские времена Нарва так разрослась, что поглотила собой окрестные деревни. Он был просто уверен, что никто не стал, уничтожать спальные кварталы города из-за обычной прихоти кинематографистов. Шум бы в прессе подняли такой, что мама не горюй. Мэра точно бы власти лишили. Дешевле было бы воссоздать для съемок старый город в другом месте. Мысль, что Андрес Ларсон переместился, вследствие аварии, в прошлое казалась ему более реальной.

Ведь ни он, когда шел берегом реки, ни солдаты, скакавшие строго на восток, ни на метр не отклонились от маршрута, и по всем законам должны были прискакать в спальную часть города. Но этого не произошло. Андрес и его конвоиры приехали в военный лагерь.

Он был освещен десятками костров. Не смотря, на позднее время солдаты, находившиеся здесь, пели песенку. Ее слова разносились в холодном воздухе.

Иван вновь скинул его на землю. Потом сам соскочил и развязал ему ноги. Ларсон застонал от боли. Поездка по пересеченной местности не была ему на пользу, к тому же в том положении, в котором оказался он.

Тем временем старший спрыгнул с лошади и быстрым шагом направился к белому шатру, что стоял в центре русского лагеря. Перекинулся парой слов с караульными и вошел внутрь. Вернулся минуты через пару минут. С маленьким низким человеком, в синем кафтане. На голове серебристый парик, в руках трость. На плечи накинута шубейка. Ни на одного из известных актеров, а уж тем более режиссеров он не походил. (Тут Ларсон совсем упал духом). Граф сделал несколько шагов и, осмотрев пленного, спросил:

— Кто таков?

— Андрес Ларсон!

— Шпион? Зачем в Нарву Карлом направлен, какие сведения везешь?

Эстонец побледнел, понимая, что сейчас бить будут, чтобы он не сказал. Правда, если признается, что шпион, то вероятность этого была куда меньше. А вот его отрицание….

— Шпион, но говорить буду только с… — тут Андрес задумался, сказать «с режиссером, или продюсером» язык не повернулся, потому и молвил, — только с царем.

— Царем? — переспросил Шереметев. Отступил в сторону, оглядел пленного и вновь уточнил, думая, что «швед» шутит, — царем?

— Царем, — проговорил Ларсон, понимая, что только от его прессинга зависит теперь жизнь. Ведь сейчас эти русские, казались ему куда опаснее тех бандитов, что были, а вернее сказать будут, в будущем.

— Царем, — прошептал граф. — Ладно, будет тебе царь. — Карету, срочно карету. Ермолкин, Бровкин ко мне. Доставьте его немедленно к Петру Михайлову. Пусть командор-бомбардир сам решает его судьбу. Не мое это дело распоряжаться пленными и вести допросы. Мне нужно субординацию соблюдать, а кавалерией командовать. А пытать, — тут Шереметев задумался. — Пусть этим занимаются государь, да его верные палачи. У него для этого кат есть. С этими словами граф развернулся и засеменил к шатру.

Тем временем Ларсона, под надежной охраной доставили к карете. Иван распахнул дверцу и жестом предложил эстонцу в нее забраться. И после того, как тот выполнил его приказ, залез внутрь сам. Андрес сделал вывод, что тот не раз пользовался каретой, не смотря на свой простоватый деревенский вид. Два других солдата устроились на козлах. Карета тронулась и помчалась куда-то на север в сторону моря.


IV

Около часа они втроем (царь, Меншиков и Андрес Ларсон) просидели в домике капитана-бомбардира. Под именем Петра Михайлова, к кому велели доставить эстонца, оказался ни кто иной, как сам государь Московский — Петр Алексеевич Романов, человек, выделявшийся среди своих подчиненных неординарным умом и высоким ростом. Но дюже всего царь интересовался необычными вещами, приветствовал все новое. Сейчас же, поручив командование штурмом крепости фельдмаршалу фон Круи, давал изредка небольшие распоряжения относительно осады.

Когда Ларсона привели в домик монарха, он окончательно отогнал мысль, что это кино. У него была мысль, что это авантюра какого-нибудь военно-исторического клуба, но и она развеялась, когда Андрес увидел самодержца. Вряд ли во всей России можно было бы найти человека, так похожего на Петра Великого, да и еще к тому же увлекавшегося военно-историческими реконструкциями.

Но для государя Московского все началось неожиданно. Полудрема его была прервана вошедшим в домик караульным, который сообщил ему, что кавалеристы боярина Шереметева доставили ему еще одного пленного шведа, в отличие от Паткуля, он не был офицером, и всего лишь пробиравшегося в осажденный город. Самодержец засуетился, прогнал усилием воли дремоту и велел кликнуть к нему Меншикова.

Явившись в небольшую горенку, которую даже голландская печка не протапливала, монарх долго что-то обсуждал со своим фаворитом. Наконец вынес решение, выразив его просьбой присоединиться пленного шведа к его столу, и перейти на службу. Пусть и золотарем.

— Платить буду щедро, — пообещал Петр, наливая второй кубок.

Видя, что казни удалось избежать, эстонец не задумываясь, согласился. Как-никак, монарх предлагал ему иметь дело с золотом. Золотарь это, скорее всего ювелир, размышлял Андрес, делая глоток медовухи на мухоморчиках.

— Выдай ему военное обмундирование, — распорядился государь Меншикову, когда застолье кончилось. — Во-первых, сейчас идет война, все кто мне служат на военном положении и должны одеваться по военному, а во-вторых, с его работой он быстро потратит свой респектабельный вид. — Последние два слова монарх позаимствовал у Андреса. Меншиков хохотнул и вышел из шатра.

— А теперь мой друг расскажите мне о своей стране. Я был в Голландии, Польше, Англии, но у вас в Швеции так и не побывал. И объясните мне, как вам удалось так хорошо овладеть русским языком.

— Государь Петр Алексеевич….

— Капитан — бомбардир, — поправил его Петр.

— Хорошо капитан — бомбардир, — согласившись, кивнул Андрес. Засунул в карман руку и вытащил оттуда пачку сигарет. Закурил. И только тут увидел изумленные глаза Петра. Сначала он подумал, что в Россию царь еще не успел за вести эту привычку. Но тут, же отогнал мысль, так как в лагере Шереметева он лицезрел дымящего трубку солдата. Потом предположил что, в се дело в непривычном виде сигарет, и лишь потом до него дошло, что монарх не отводит свой очей от зажигалки.

— Зажигалка, — проговорил Ларсон, чувствуя, что разговор меняет тематику. Самодержец как-то сразу потерял интерес к Швеции, и знаком попросил подать ему чудесную вещичку. Когда же она оказалась у него в руках, вопросительно посмотрел на шведа. Видя, что Петр просит у него объяснения, Ларсон проговорил, — корпус металлический, внутри бензин.

— Бензин? — переспросил Петр, услышав незнакомое слово.

— Ну, вещество, которое горит, — попытался объяснить бизнесмен, понимая, что до времен Менделеева еще очень и очень далеко, а наука только будет, делает первые шаги.

— Медовуха неплохо горит, — заметил царь.

— Сейчас покажу одну вещь, — проговорил Ларсон, — сделаю для вас лампу. — С этими словами он взял небольшой чугунок, в котором еще недавно была каша. Налил в него настойки, смотал веревочку, что лежала на дорожном сундуке и отрезав от нее кусок. Пропитал его в настойке и поджог. Свет озарил горницу.

— Ну, этим ты меня не удивишь, — расхохотался Петр. — Я же факелы, обмакиваю, чтобы они лучше пылали. А вот твое приспособление очень любопытные. И зажигалка, а вот это, — и он показал рукой чугунок. — Горит совершенно по-другому, чем лучина. Но вернемся к твоей зажигалке. Как же она производит огонь. Ведь огнива почти нет, да и кремня я не вижу.

Пришлось Ларсону поведать в краткости о принципе работы зажигалки. Причем он так выразительно рассказывал, что у государя вопросов все становилось больше и больше, и если бы не Меншиков, ввалившийся, в комнату разговор бы так и не прекратился.

— Переодевайся, — приказал монарх, протягивая ему одежду.

Белоснежный камзол, голубые короткие штаны и кафтан, белые чулки и сапоги-ботфорты. Треуголка. Ларсон разделся до гола, от чего Петр только и воскликнул:

— Ну, ты и тощ швед, вас, что Карл не кормит? А когда тот переоделся, сделал обычное для него заключение:

— Хорош, ох хорош. От моих поданный и не отличить. Как одежда красит человека. А ну-ну повернись. Дай я на тебя с тылу гляну.

После того как Ларсон повернулся к нему спиной, Петр не прекратил своих восхищений.

— Эх, Алексашка. Смотри, экая стать. Не то, что наши бояре. Располнели, растолстели. Эвон и на войну не выгнать. Закрылись в своих Московских хоромах. Придет время, придет. Доберусь я до них, ой доберусь.

Тем временем Андрес извлек свои вещи из старой одежды, и переложил в карманы камзола. Как ни как память, решил он для себя. Вот хотя бы портмоне. В нем несколько банкнот, кредитная карточка, статья, из какого-то научного журнала (бизнесмен и сам не помнил), пара визиток. Еще там Ларсон хранил фото жены. Теперь его нет, оно сгорело. В огне и растворилась память о ней. Вот уже пару минут, переодеваясь, Андрес пытался вспомнить ее лицо. Без успешно. Кто знает, может в последние годы, когда он догадывался об ее любовнике, образ жены стал постепенно вытесняться из его сознания. А уж авария выбила его окончательно.

— Ну, я вижу, ты готов, — проговорил Петр. — Алексашка подыши для него местечко в лагере. Андрес, а ты завтра с утра приступай к своим обязанностям.

Затем подумал немного и попросил у эстонца сигареты, долго разглядывал. Затем бросил на стол. Отошел в угол, где у него стоял небольшой сундук с вещами. Долго рылся, а когда вернулся, протянул золотарю длинную курительную трубку, какими обычно пользовались голландские мастеровые, огниво и кисет.

— Вот бери, — молвил царь, — а зажигалку и твой табак я себе оставлю. Больно диковинные они.


V

Но, утром все пошло не так как хотел государь Московский.

Полковой трубач разбудил спящий остров Кампергольм. Ларсон протер глаза и уставился на дремавшего напротив него солдата в обшарканном стрелецком кафтане. Казалось, тот и не собирался просыпаться, несмотря на небольшой переполох, возникший за стенами шатра. Даже ноябрьский холод не беспокоил его. Было видно, как он посапывал, и его рыжие усы, которые были чуть светлее бороды, поднимались вверх. Решив, что нарушенный покой может ему навредить, кто знает, как стрелец относился к иноземцам, Андрес не стал его не будить.

— А вот дисциплины тут явно нет, — проговорил эстонец, затем накинул поверх камзола длинный плащ без рукавов и вышел из шатра.

Морозно. Даже сюда прорывался ветер с моря. Ларсон запрыгал на одной ноге, затем на другой. Застыл как вкопанный. И взглянул на восток, где уже начало всходить осеннее, даже скорее зимнее, солнце. Его лучи, пробиваясь сквозь ветки деревьев, нехотя скользили по голой земле.

«Как же он будет заниматься золотом, когда вокруг идет бои», — подумал Андрес. Пожал плечами, царя Петра не понять.

Он прислушался к канонаде, она не была такой частой, как ему показалось вчера вечером. Русские вели обстрел крепости, как Ларсон помнил безрезультатно, ядра в основном не долетали до стен города. А 19 ноября все кончится, и шведы их просто-напросто разобьют. И тогда он из русского попадет в шведский плен, но в любом случае ему не суждено будет вернуться в тот мир, откуда «пришел». Из книг, фантастических книг, эстонец знал, что это случается очень редко.

Ларсон вздохнул, еще немного попрыгал, пытаясь согреться. И только он направился обратно в шатер, как его окликнул голос Петра Алексеевича:

— А золотарь. Иди сюда.

Андрес развернулся и заметил Петра, тот стоял в окружении советников. Тут были сержант Меншиков, де Круи и князь Долгоруков. Видимо засмотревшись, он их и не приметил. Ларсон направился к ним, подходя, он услышал, как Меншиков произнес только одно имя:

— Ян Гуммерт.

Причем говорил он это взволновано, отчего у Петра стала дергаться щека. Что-то случилось, решил Андрес, и произошло это с человеком, явно или шведского или эстонского происхождения, но в любом случае тот человек вряд ли был связан с защитниками крепости.

— Обоз не вернулся мин херц, — говорил Алексашка, когда Ларсон подошел, — это может быть что угодно. Возможно, что он утонул.

— Утонул? — переспросил царь.

— Я имею в виду, возможно, утонул, — уточнил Меншиков, — он мог и в плен попасть. Вчера опять было несколько вылазок шведов из крепости.

И он покосился на подошедшего Андреса, словно информация была секретной, а этот швед может ее выдать. Петр с укоризной посмотрел на фаворита, что тот опустил глаза.

— С последним я соглашусь, — кивнул государь, — это куда правдоподобнее, чем утонул. А если он захвачен, и в крепости, то мы должны отправить туда человека с письмом.

Ларсон посмотрел удивленно на царя, потом на его окружение. Поведение Петра Алексеевича ни кого не изумило. По всей видимости, не известный Андресу офицер, был в почете у монарха. Лишь потом, когда эстонец уезжал в Москву, Александр Данилович объяснил почему. Сейчас же из разговора он понял, Что любимец Петра второй капитан Бомбардирской роты (первым был сам государь) Ян Гуммерт, находится в плену, а комендант крепости Нарва— Горн, в случае плена (если все-таки капитан не потонул) должен содержать его честно по воинскому обычаю, как это делали русские со шведскими пленными.

— А к письму приложим свидетельства оных, в том числе и Паткуля, Ларсона. — Добавил Петр.

— А может мин херц, — молвил Меншиков, как-то не уверенно, — его с барабанщиком и пошлем.

Государь задумался. Посмотрел сначала на одного офицера, затем на другого, но те лишь потупили взгляд и смотрели куда-то под ноги.

— Так понимаю, — проговорил Петр, — решение опять мне принимать. А я ведь всего лишь капитан-бомбардир.

— Вы в Бомбардирской роте командир, а здесь и в этих делал царь, — напомнил ему князь Трубецкой.

— Да, ваше величество, сие есть дело государственное.

— Будь, по-вашему, — он посмотрел на Ларсона и спросил, — а не убежишь?

— Не убегу.

— Слово даешь.

— Даю.

— Вот и ладненько. А сейчас пойдемте в рыбацкий домик, там Алексашка тебе сподручнее письмо написать. А золотарь нам его на свой язык переведет. А вы господа хорошие возвращайтесь-ка к войскам своим. Пора уже заканчивать эту канитель. Нужно брать Ивангород и Нарву, эвон Карлолус уже в Пернове высадился и к нам топает.


VI

Это в далеком будущем Нарва, преимущественно русскоязычная, стала третьим по величине городом Эстонии. И об этом Андерс Ларсон хорошо помнил. Когда-то крепость была основана датчанами. Потом переходила из рук в руки, сначала к русским, а затем к шведам. И вот именно с осады этой цитадели и начал войну с Карлом XII — Петр Первый.

Ларсон и представить не мог, что ему суждено было оказаться в качестве парламентера, причем человека, по мнению русских, до этого служившего в шведской армии. Не понятно почему, но государь Московский предпочел именно его, а не майора Паткуля, или вообще одного барабанщика, отправить к коменданту города. По просьбе монарха, пленные шведы написали несколько писем, о том, как к ним относятся в лагере, такое же письмо написал и Андерс (слава богу, шведским он владел так же неплохо, как и русским языком).

Ларсон вышел из рыбацкого домика Петра. На улице, приплясывая, чтобы не замерзнуть, его ждал молодой парень в васильковом камзоле. Увидев Меншикова, он замер, затем наклонился и поднял барабан, что стоял у его ног.

— Вот пойдешь со шведом в крепость, и вручишь письмо коменданту, — проговорил Алексашка, протягивая конверт, — дождись ответа, а затем возвращайся. — Тут фаворит понизил голос, так чтобы золотарь его не слышал, и прошептал, — приглядывай за ним. И гляди, чтобы он ничего лишнего не сказал. Барабанщик взял конверт, запихнул за пазуху и сказал:

— Хорошо ваше благородие. — Потом взглянул на Ларсона, улыбнулся, и эстонец подумал, как же смешно он сейчас выглядит в старинном, по крайней мере, для него, мундире. — Пошли, — проговорил музыкант.

— Пешком? — поинтересовался Андрес, но Меншиков только рассмеялся.

— А нам спешить не куда. — Молвил он, — даже если Гуммерт в плену, вряд ли в отношении его, что-то изменится. А чтобы вас не пристрелили, вот возьмите белое полотенце, — протянул, и добавил, — будем надеяться, что у шведов, этот цвет материи, значит то же самое, что и у нас.

Вздохнув, эстонец и барабанщик направились в сторону Нарвы. Хорошо, хоть похолодало, и грязь застыла. Речка Нарова покрылась тонким льдом, который при потеплении сразу же растает. Да и дорога, вновь станет непроходимой.

Миновав предместье, вышли к возвышавшейся на холме крепости. Артиллерия вот уже два часа, как прекратила обстрел. Барабанщик пробил сигнал, на стене крепости закопошились. Ларсон замахал в воздухе полотенцем. Теперь уже со стороны крепости прекратились выстрелы, в бойницу высунулась голова. Человек осмотрел пришедших и махнул рукой. Парламентеры приблизились к воротам. Небольшая дверца в них скрипнула и открылась.

— Kan komma in i fastningen, — проговорил швед, выглядывая наружу.[2]

— Чего? — переспросил барабанщик.

— Просит входить, — перевел Ларсон.

— А понятно, — кивнул музыкант, — скажи ему, — что мы послы от Петра Алексеевича к коменданту крепости.

— Vara ambassadorer, — перевел эстонец.[3]

— Ambassadorskommitten? — уточнил караульный. [4]

— Ja.[5]

— Чего? — переспросил барабанщик.

— Я сказал, что мы послы, он уточнил, я подтвердил, — молвил Ларсон. Потом посмотрел на солдата и добавил, — так и будем стоять тут снаружи?

Тот отрицательно замотал головой, и парламентеры вошли внутрь, и тут же оказались в окружении шведов. Ларсон без интереса бросил взгляд на окружавшие его стены, когда-то в своем прошлом он уже был здесь. И вдруг неожиданно в глубине себя ощутил гордость, за то, что им (эстонцам) удалось, все, сохранит здесь в неизменном виде. Затем сосредоточил свое внимание на шведах. Сине-желтыемундиры. Почти все вооружены мушкетами, только один опирается на трость и с интересом рассматривает пришедших. Музыкант скинул барабан и поставил его у своих ног.

— Письмо коменданту Горну, — проговорил он, вытаскивая из-за пазухи пакет. — Переведи.

— Brevet ar avsett for Overste Grona, — перевел Ларсон.[6] Швед с тростью вышел вперед и проговорил:

— Jag ar overste.[7]

Барабанщик протянул бумаги. Тот распечатал и их и стал нервно читать. Расхохотался. Протянул лист своему адъютанту. Затем достал следующий листок. Начал читать.

— Patkul skriver att ryska relatera till honom val. Ryska monarken maste vi ocksa behandla Gummertu. — Проговорил он. — Han tror att Gummert fangenskap.[8]

Шведы засмеялись. Дверь скрипнула, и на пороге, ведущем в башню, появился русский офицер. Он подошел и встал рядом с комендантом.

— Вы швед? — поинтересовался он, у Ларсона.

— Эстляндец, — ответил тот, вспомнив, как в прошлые века произносилось слово — «эстонец».

— А я лифляндец. И я перешел на сторону шведов, не потому, что предал Петра Алексеевича, а из-за того, что скучаю по родине. И еще мне уже надоела эта война.

Тут Андрес удивился. Он ни как не мог взять в толк, как могла надоесть война, если боевые сражения шли только второй месяц. Опротиветь могла только бессмысленная и беззубая осада крепости. Да еще отсутствие дисциплины, для того чтобы это заметить, Ларсону хватило всего лишь полдня. Действия Яна Гуммерта больше походило на предательство, чем на плен, поэтому он уже спокойно слушал лифляндца.

— Мне достаточно шестисот человек, — продолжал тот, не обращая внимания ни на полковника Горна, ни на русского барабанщика, который мог сообщить все вышестоящему начальству, — чтобы выйти из крепости и захватить в плен Петра…

Дальше он не договорил. Видя, что тот начал говорить что-то запрещенное, возможно связанное с устройством обороны крепости, комендант ударил бывшего второго капитана Бомбардирской роты тростью.

— Dare. — проворчал он. — Du ar fri. Du kan ga tillbaka till Peter. Var inte radd, vi kommer att behandla honom val. [9]

— Что, он говорит? — поинтересовался барабанщик.

— Нас отпускают. А к Гуммерту будут относиться хорошо, так же как и мы к их пленным.

Солдаты проводили их до ворот. А когда, парламентеры оказались за пределами крепости, барабанщик облегченно вздохнул:

— А я уж боялся, что мы отсюда живыми не выберемся.


VII

Петр Алексеевич, после того, как распорядился в отношении парламентеров, лично объехал укрепления лагеря. Даже сам заложил один кесель[10] на восемь «по левую сторону города, близ Наровы реки». (Это уж он потом после совещания записал в свой журнал.) Раньше, когда не начались заморозки, и речка не покрылась тонким льдом, по которому ходить опасно, царь на шлюпке плавал к взморью, где осматривал крепость, построенную на случай нападения шведов с моря. Затем направлялся обедать в палатку князя Трубецкого. Там он выслушивал жалобы Алларта, который изо дня в день, с момента обстрела крепости проклинал пушки с «неисправными станками и прочим», а так же мортиры «из которых только камнем можно бросать». Петр ел жареную курочку и только кивал в ответ. Армия, доставшаяся ему от его братьев и сестры Софьи, была не в лучшем состоянии. Два его полка вряд ли смогут выправить ситуацию, сложившуюся сейчас у крепости, а уж тем паче, если подойдет тридцати двух тысячная армия Карла. Плюс еще незадача, с пропавшим Яном Гуммертом, один из лучших командиров. Неожиданно государь прекратил, есть, кинул косточку на блюдо и выругал, отсутствующего сейчас в палатке герцога де Круа, за красный с позументами наряд. Мало того, что может стать отличной мишенью для шведских выстрелов, так еще и в плен угодит, во время очередной вылазки осаждающих.

— С меня одного Гуммерта хватит, — вскричал он.

Встал, вышел из палатки и направился к полковнику Чамберсу. В его шатре Петр прилег на походную кровать, посадив возле себя дюка де Круа и Меншикова. Разговаривал с первым долго по-голландски. Сначала отругал все за тот же красный мундир, потом поинтересовался прибыли ли солдаты, направленные в крепость, но ответил Алексашка.

— Мин херц, — проговорил тот, — Золотарь и барабанщик вернулись. В основном разговаривал эстляндец. Мой человек сообщает, что Ян Гуммерт, свободно перемещается по крепости…

— Значит все-таки плен. — Перебил фаворита Петр, — а раз свободно перемещается, отношения с пленным такое же, как и у нас с майором Паткулем, капитаном Андрекасом и золотарем Ларсоном.

— Боюсь, мин херц, Гуммерт не пленный.

— А кто? — не поняв, переспросил монарх.

— Изменник.

— Барабанщик говорит, что тот пытался переманить Ларсона. А еще грозился взять шесть сот солдат и сделать вылазку, что бы пленить тебя.

— Клевещет твой соглядай, клевещет, — вспыхнул Петр, и вновь задергалась щека, как в тот раз, когда он бежал из Преображенского под своды монастыря. В те памятные события, когда его лживая сестренка, обманом натравила на него стрельцов. — Брешешь, и ты мой друг.

— А мне то, с какого лада брехать, — возмутился Алексашка, — мне и моему человеку не веришь, так ты у эстляндца спроси. Ему наговаривать не с руки. Он с Яном не знаком, и из одного котла уху не хлебал.

— Зови сюда золотаря!

Меншиков встал и вышел из палатки. Вернулся минут через пять с Андресом. Не привыкший к холодам (климат существенно изменился за последние триста лет) тот кутался в теплый плащ, подаренный герцогом де Круа.

— Ну, — громко произнес Петр, — садись! В ногах правды нет. А ты Алексашка встань. Постои немного, тебе это полезно. Ларсон опустился на табурет.

— Ну, — вновь молвил царь, — говори.

Андрес сначала хотел спросить «что?», но потом сообразил, что государь интересуется лифляндцем. Он решил, было сначала утаить информацию, но, увидев взгляд Меншикова, сказал:

— Ян Гуммерт переметнулся к шведской армии.

— Переметнулся? — переспросил царь

— Ян Гуммерт — изменник, — сообразив, поправился эстонец.

— А хвалился ли он, что с шестьюстами солдатами пленит меня?

— Так точно Ваше Величество.

И тут Андрес Ларсон заметил, как лицо царя побледнело. Или новость, которую он принес государю, или он сказал что-то не то. Эстонец поразмыслил, и решил, что поступил вроде правильно, но легкий удар в бок, и тихий шепот Меншикова внес объяснения:

— Не называй государя на Вы. Это не культурно. Андрес удивленно посмотрел на фаворита, но тот лишь добавил:

— Потом объясню. Тем временем Петр Алексеевич пришел в чувства.

— Изменник, — проговорил он. — Кто ж знал, кто ж знал. А причины своего поведения он не растолковал?

— Истолковал. Дескать, по родине тоскует. И война надоела.

— Мне и самому осада наскучила, — вздохнул Петр, — но что же мне делать. Отступать поздно.

— Мин херц, — проговорил Меншиков, — может, отпустим эстляндца. Все что нужно он сообщил.

— Да, да, — согласился Петр, — ступай. Ларсон встал, и уже подходя к дверям его, вновь остановил царь.

— А ты, почему не ушел? — спросил он, — ведь мне сообщили, что он тебя звал.

— А мне государь, не куда идти. Да и я вроде к тебе на службу заступил золотарем.

— Золотарем, — размышляя, проговорил Петр, — а может тебе фамилию Золотарев дать? Ну, или твоим детям. А то эта шведская Ларсон всех моих людей распугает. Ладно, подумаем.

Когда эстонец ушел, Меншиков вновь опустился на свою табуретку. Петр достал трубку и закурил:

— Ну, что делать будем? — поинтересовался он.

— Мне кажется, — ответил Алексашка, — что изменник мог выдать твое нахождение шведам.

— Тебе государь нужно немедленно остров Кампергольм покинуть, — вторил ему, де Круа.

— Трусы. — Проворчал Петр, — вокруг меня одни трусы!

— Ну, тогда хоть отправь всех пленных шведов, в том числе и золотаря в тыл, — посоветовал Меншиков, — ну, хоть бы в Москву.

— Я покумекаю над этим, — согласился царь, — вот только Ларсона, жаль отправлять. Но с другой стороны…


VIII

Как говорится: утро вечера мудренее. Если еще вечером государь не знал, как поступить, то уже с утра у него было решение. Первое, что стоило сделать, это отослать всех пленных немцев, в том числе и Ларсон, в село Преображенское под присмотр Федора Юрьевича Ромодановского. Второе, в случае приближения многотысячной армии Карла XII, он покинет войско. Петр уже понял, что с теми проблемами, которые возникли во время осады, шансов победить шведов — нет. Он не учел, когда начинал компанию, что доставшиеся ему пушки были не в лучшем состоянии, поминутно у них ломались лафеты, колеса и оси, а так как некоторые заряды не разряжались, то взрывало и стволы. Бомбы для мортир не соответствовали калибру орудий, и хотя дороги сковал мороз, подвоз провианта задерживался.

Поэтому первое, что Петр сделал, как проснулся, так это написал приказ, по которому следовало, как поступить со шведами, а затем позвал к себе Меншикова. Пока он не пришел, подошел к разложенной карте района. Долго всматривался в позиции своих войск, отчего не услышал, как скрипнула входная дверь. Государь так бы и не обратил внимания на пришедшего человека, если бы не холодный воздух, ворвавшийся в помещение. В дверях стоял Алексашка.

— Дверь закрой, — пробурчал Петр, поворачиваясь к нему лицом. — Застудить государя решил? Проходи. Меншиков захлопнул дверь и прошел.

— Я принял решение, — сказал царь. — Я отправляю все шведов в Москву. Дабы против шведов в войне их не употреблять.

— Всех? — уточнил фаворит.

— Всех, вот только Ларсон едет в село Преображенское. Даст Бог, Федор Юрьевич возьмет их под присмотр. Собери всех пленных шведов, и зачитай мой приказ. Выдели роту гренадеров, чтобы они в сохранности доставили их в Москву и лично передали князю-кесарю. Заодно пусть вручат ему письмо насчет золотаря. — Тут Петр на секунду задумался, — Да и выбери офицера понадежней.

Закончив говорить, государь протянул Алексашке запечатанное письмо и закрученную грамоту. Тот отсалютовал и вышел из избы.

Андрес проснулся от холода. Шинель из голландского сукна несколько не грела. Он вновь взглянул на спящего стрельца и улыбнулся. Этому даже холод не почем, спит словно убитый. Выбрался из палатки на свежий воздух. Лагерь еще спал. Только несколько костров караульных горели в темноте. Будь комендант Нарвы по смелее, и послушайся он Яна Гуммерта, то давно бы взял Петра Первого в плен. И война с русскими закончилась, так и не начавшись. Ларсон еще немного попрыгал, чтобы согреться, а потом вернулся в палатку. Спать не хотелось. Ему вдруг стало интересно, что сейчас сделает государь Московский. Если судить по тому, как нагло вел себя комендант, это была первая осада Петром крепости, а, следовательно, как он помнил из истории, русские проиграли. Поэтому честно признаться, судьба эстонца была какая-то туманная. События могли развиваться в любом направлении. А его жизнь — связана с действиями царя.

Ларсон вспомнил последние дни своей жизни в двадцать первом веке. Неожиданно в его голову пришла мысль, что какими рутинными были они. Хотя почему только последняя неделя, да вся жизнь была какой-то убогой однотипной. Работа, дом и вновь работа. И казалось, что он с уверенностью мог сказать себе, что с ним будет завтра, послезавтра, через неделю и даже через год. Сейчас же все в одночасье изменилось. Одна авария.

В реальность его вернул громкий звук трубы. Полковой трубач настойчиво будил побудку, пытаясь хоть как-то наладить в стане русских дисциплину. Ларсон встал и вышел из палатки. Он вновь заметил, что стрелец не пробудился, если бы не храп, то эстонец давно бы решил, что тот мертв. Замерз во сне. Удивительно, отметил про себя Андрес, а ведь они со стрельцом так друг с другом и не разговаривали. Ларсон ложился спать, да и вставал по полковой трубе, тот же приходил поздно, да и спал долго. Удивительно, что не один из офицеров этим не встревожился.

— Ларсон, — неожиданно окликнул его, подъехавший кавалерист. К какому роду войск он принадлежит, Андрес не имел понятия. Единственное, что предположил, что это вряд ли казак. При одной мысли о представителе иррегулярной армии, у него в голове сразу же всплывал образ лысого мужика, с клочком волос, в синих шароварах. Этот же был одет в зеленый мундир, длинные сапоги ботфорты на голове треугольная шляпа, на поясе шпага, за спиной короткое ружье с большим стволом.

— Да, — молвил эстонец.

— Вам надлежит пройти в дом капитан — бомбардира Петра Михайлова.

В небольшом домике (в нем Ларсон побывал, когда его доставили сюда солдаты Шереметева) собрались шведы. Среди приглашенных он признал майора Паткуля и капитана, фамилию которого Андрес, увы, не знал. Все приглашенные, кроме него были одеты в сине-желтые, малость помятые и испачканные, мундиры. Они выстроились в линию и слушали Меншикова. Тот в отсутствии государя (Петр как всегда рванул осматривать положение на фронте) зачитывал указ. Как понял эстонец, его и всех пленных шведов отправляют в Москву. Для охраны их во время пути, от народа, царь повелел выделить им стрельцов. Когда шведы ушли, Меншиков позвал к себе Ларсона и сказал:

— Должен вас поблагодарить за то, что сказали правду о втором капитане бомбардирской роты.

— Не за что, — проговорил Андрес, — это мой долг.

— Но вы же швед, — удивился Алексашка.

— Я эстляндец, — поправил его Ларсон, — а во-вторых, я не люблю предательство.

— Но вы ведь… — начал было Меншиков, но тот его перебил:

— Я не служил Карлу, и не давал ему присяги.

— Но как?

— Это долгая история, Александр Данилович. Можно вопрос?

— Спрашивай.

— А почему вы так плохо относитесь к Яну Гуммерту?

— Так ведь он в особливой милости у государя.

Уточнять, что это за «особливая милость» Ларсон не стал. Он лишь понял, что его руками Меншиков вычеркнул Гуммерта из друзей царя. Андрес представил, что сделает с лифляндцем Петр, если они встретятся.

К обедне, для пленных шведов подали несколько саней. И в сопровождении отряда стрельцов, они выступили в направлении Москвы.

Глава 2 — Москва


I

Ларсон впервые жизни увидел Москву. Вернее не тот город, что был ему известен из телевизионных новостей и документальных фильмов. Он был совершенно иным. В морозном воздухе сверкали маковки церквей, залитых солнечным цветом. Виднелись стены и башни, сначала Китай-города, а уже потом и самого Кремля. По всему маршруту следования до Преображенского то тут, то там часовенки, хоромины, фигурные теремки и вышки, разноцветные, пестрые башенки, дома, домики, сараи, склады и среди них ветряные мельницы. И все это пораскидало, поразбросало по берегам рек, среди садов и рощиц, которые сейчас уже в начале зимы (что для эстонца стало в его эпоху непривычным) были покрыты снежным ковром. Улицы кривые и узкие, площади великие. И повсюду (это, наверное, была черта города) народ. А так же пустыри и овраги. А в Тверском овражке, как рассказывал эстонцу князь Ельчанинов (с ним тот сдружился во время поездки) есть лесной бугор, а такие бывали большие разливы речки Неглинной, в результате которых образовались глубокие болота, в которых тонули подвыпившие москвичи. Отец государя даже боролся с пьяным разгулом, но безрезультатно. А ведь проблемы возникли с той поры, когда почти двести лет назад московские монахи изобрели водку. Еще одно болото, было там, где Козиха. В том районе, по словам того же князя, водилось немало диких коз. А в Кузнечной слободе со стороны Неглинной существует целая аллея вязов.

— Там обычно прогуливается простой народ, — сказал Ельчанинов, достал из кисета, привязанного к кушаку, красного стрелецкого кафтана, трубку и закурил. — Сам же Государь все время проводит то в Немецкой слободе, то в селе Преображенское. Как из-за границы вернулся, так в Кремль и не заезжал.

Ларсон когда-то в детстве слышал, что Немецкая слобода на Руси появилась во времена Ивана Грозного. Состояла в основном из пленных иноземцев, не говоривших по-русски, отчего местные их называли немыми. Ну, а там название само собой трансформировалось в немцев. В шестнадцатом веке большинство пленных расселилось по другим городам, а часть осела здесь близь устья Яузы, на правом ее берегу. И не смотря на все напасти, выстояла, и дала России много выдающихся умов. Да взять хотя бы того же Лефорта, жаль, что тот не дожил до восемнадцатого века. В отличие от русских улиц, немецкие были чистенькими прямыми, застроенными опрятными домами и домиками. Ларсона, когда он проезжал мимо слободы, вдруг, при виде красной черепичной кровли жилищ и островерхой кирхи, охватило чувство ностальгии, и ему захотелось вернуться в родной Таллинн двадцать первого века.

В отличие от русской части Москвы, этот немецкий городок жил своей непохожей общественной жизнью. Население ее по вечерам собиралось в тавернах и австериях, где за кружкой вина и пива веселая и шумная, а порой и деловая беседа, иногда затягивалась до самой ночи.

— В семейных домах, там устраивают вечеринки, — проговорил князь, — с танцами и музыкой. Молодежь танцует, а старики сидят с трубкой в зубах за стаканами пунша и чинно беседуют. Иногда играют в шахматы. Если бы слобода не была ближним соседом села Преображенского, то царь не набрался всего чуждого для русского человека. А так, сам понимаешь уважаемый Андрес, Петр все время присматривался к этой иноземной жизни. Вон и полки создал, по образу немецких. Чем ему мы стрельцы не угодили, — молвил Ельчанинов и стукнул кулаком в грудь.

Андрес учтиво промолчал, решаясь не напоминать о роли стрельцов в неудавшемся перевороте, устроенном сестрой государя Софьей. Не стал, и говорить о дисциплине, царившей среди них, во время осады. Промолчал про спящего во время утренней побудки солдата.

— Бороды заставил сбрить, платье иноземное срамное напяливать, — продолжал причитать князь, — флот учудил. Мало нам татар, так еще со шведами войну учинил.

А между тем санный поезд въехал через ворота Преображенского дворца. Остановился. Шведы стали медленно выбираться из саней.

— Я к князю-кесарю, — прорычал Ельчанинов, затем пригрозил кулаком, — а вы стойте здесь. Пусть Ромодановский решает, что с вами делать.

Андрес оглядел деревянный терем. Именно здесь, потешаясь над стариной, и ломая прежний уклад, царь Петр стриг бороды. Тут его сподвижник и собутыльник Алексашка Меншиков, скорее всего, прячет, и будет прятать сундуки с наворованными сокровищами.

Ларсону хотелось курить. Он достал из-за пазухи трубку. Снял с ремня кисет и попытался высыпать содержимое. Увы, табак закончился. Андрес недовольно проворчал и вернул все на свои места. Сейчас, когда он приехал в Москву, и как только появится такая возможность, обязательно отыщет лавку, торгующую аглицким табаком. Тяжело вздохнул и взглянул на майора Паткуля, тот курил, при этом, приплясывая на месте, чтобы согреться. Его епанча сильно пострадала в дороге.

Князь Ельчанинов поднялся на крыльцо, и еще раз посмотрел на пленных. Он так и не смог для себя решить, повезло ему или нет, что государь назначил его конвойным. Что было-бы хуже, быть здесь в Москве или там под Нарвой. Уезжая, князь осознавал, что, скорее всего осада города проиграна. Из слухов, ходивших в лагере, ему было известно, что Карлус со своей тридцати двух, а не то сорока двух (все говорили по разному) армией, вот-вот должен был подойти к крепости, и зажать русских в клещи. Ельчанинов чувствовал, что при первом столкновении лоб в лоб, стрельцы и иррегулярная конница дрогнут, а весь удар придется принимать на себя Преображенцам и Семеновцам, которые только и научились под музыку маршировать, да со шпагами штурмовать крепости. Он слышал от князя Трубецкого, что солдаты не доверяют командирам немцам. Особенно герцогу де Круа, что был надменен и хвастлив.

Князь взглянул на немцев и улыбнулся. Из всех их только Ларсон представлял собой отличного человека. Незаносчивый. Гордость в нем, конечно, есть, но умеренная. Не даром государь на счет него отдельное письмо для Федора Юрьевича отписал. Он толкнул дверь и вошел.

В сенях князь Ельчанинов наткнулся на старого своего приятеля — полковника Квятковского. Вояки бравого, а собутыльника отменного. Князь даже сначала не признал его в новеньком немецком кафтане, к тому же тот сбрил бороду.

— Какими судьбами? — поинтересовался полковник, обнимая друга.

— Да вот из-под Нарвы, — ответил Ельчанинов, — пленных в Москву шведов привез.

— Ну, и как там?

— Что как. Когда уезжал, дела шли не шатко не валко. А сейчас только бог один и ведает. К тому же, за день до отъезда Ян Гуммерт к шведам переметнулся.

— Изменник?

— Увы. Но я спешу. Мне бы князю-кесарю пленных передать, да на постой к какой-нибудь молодке определиться.

— Тогда вечером приходи в наш старый трактир. Там и погуторим. А Ромодановского ты в царских палатах найдешь. Только ты бы сгоряча, не совался туда, князь-кесарь сегодня лютует.

— Спасибо друг.

Князь Ельчанинов, еще раз обнял приятеля и прошагал в сторону царских палат. У дверей сдернул стрелецкую шапку с головы и приоткрыл дверь. Князя-кесаря он застал за беседой с боярами. Ельчанинов прокряхтел, стараясь привлечь его внимание. И это у него получилось. Ромодановский перестал кричать на бояр, и повелел им оставить его, когда же дверь за последним из них закрылась, спросил:

— Из-под Нарвы? Ельчанинов кивнул, и достал из дорожной суммы письмо.

— Ну, что там? — проговорил Федор Юрьевич.

— Тяжело, — вздохнул князь. Ромодановский развернул письмо пробежался по тексту и сказал:

— Пленных шведов привез. Так. Значит, совсем там Петруше плохо приходится. Гуммерт предал. Говорил я ему, не разумному, бери русских воевод. Так нет, все немцев привлекает. Что мне теперь со шведами делать. Не в казематы же их сажать. Задачу ты задал мне царь-батюшка, ох задачу. Федор Юрьевич замолчал. Дочитал письмо и спросил:

— А что это за гусь такой Андрес Ларсон?

— Золотарь его величества. — Сказал князь и улыбнулся.

— Карлуса? — уточнил князь-кесарь.

— Да нет Петра.

— Ну, что ж всех шведов, окормя Ларсона, отправь на Кокуй. Ельчанинов хотел, было уже идти, но Ромодановский его остановил:

— Не спеши.

Князь-кесарь подошел к столу. Склонился над листком бумаги. Что-то быстро написал, свернул и протянул конвойному офицеру.

— Отдашь это племяннику Лефорта. А он уж сам решит, как с пленными поступить. А сейчас ступай. Уже у дверей, он вновь остановил князя.

— Пришли сюда этого золотаря, — молвил Федор Юрьевич. — Эко Петруша учудил, — хихикнул он, когда дверь за стрельцом закрылась.


II

Не знаю, что ощущает человек оказавшийся в царских палатах, где по краям стен стоит вереница лавок, а в самом дальнем конце зала от низких дверей, в которые и войти можно только нагнувшись, стоял резной деревянный позолоченный трон. Но чувства, овладевшие Андресом Ларсоном, были ему немного знакомы. Казалось, что он очутился в кабинете начальника, когда от того ожидаешь всего что угодно. Князь-кесарь тучный человек среднего роста в венгерском кафтане, оглядел его с ног до головы и проговорил:

— Хорош. Ох, хорош. Потом встал с трона и подошел поближе.

— И чего это государь решил тебя в золотари назначить. Не надо не говори, сам понимаю. Я не Петр Алексеевич, о тебе ни чего не знаю, так что прежде чем допустить тебя к твоей службе во дворце, хотел бы узнать о тебе побольше. Так что не стесняйся и рассказывай все. Нет у меня желания в нашей беседе прибегать к помощи заплечных дел мастеров. А они люди такие, что и мертвого смогут разговорить. После этих слов сел на трон.

— Ну, начинай.

«Вот она судьба, — подумал Ларсон, не сводя глаз с Федора Юрьевича, — придется вновь рассказывать ту же самую историю, что я поведал Петру Великому. Как шпион вынужден врать и сочинять. Ладно, тот, это делает, чтобы ввести в заблуждение, но я то должен делать это, чтобы выжить. Скажи я им правду, что попал сюда из прошлого, и клещей ката[11] мне не избежать. И мне тогда, но уже под пытками придется врать».

Андрес вздохнул и поведал ту же самую историю, что рассказал государю. Упомянул и про свой бизнес. Когда он это сделал, Ромодановский, как и тогда в рыбацком домике Петр, попросил объяснить, что это за мастерство такое, а когда теми же словами Ларсон объяснил, засмеялся. Казалось, что вот-вот тот лопнет со смеха.

— А я гадаю, с чего он тебе должность такую предложил. — Когда смех прошел, уточнил, — а в лагерь то Петруши, как попал?

До встречи Андреса с солдатами Шереметева, ему вновь пришлось сочинять. Хотя честно выдумки там было не так уж и много. Он только «Мерседес» на карету заменил, добавил пару слуг, приплел болото, в которое его завез кучер. Ну и добавил, что ехал по делам в Нарву. На вопрос, знал ли он, что крепость была уже второй месяц в осаде, Ларсон прикинулся дурачком, сославшись на то, что попытался бы незаметно проскочить. Потом описал, как его взяли солдаты.

— М-да, — молвил Федор Юрьевич, когда тот закончил свой рассказ, — сказки ты складываешь складно. Да вот только я тебе не верю. Петр поверил, так молод он и зелен, а я вот не верю. Но раз государь направил тебя сюда, службу золотаря справлять, так и быть обойдемся без заплечных дел мастера. Сделаем вид, что и я поверил. Да вот только учти, мои люди за тобой следить будут. Ромодановский посмотрел на дьяка, сидевшего в углу и поинтересовался:

— Все записал?

— Да ваше сиятельство.

— Вот и хорошо, а теперь отведи нашего золотаря в его покои. Прошлый то перед самым отъездом Петра Алексеевича почил, а тот мальчонка, что сейчас не справляется. Будем, надеется, что этот справится, если конечно не лжет. Уж больно он на золотаря не похож. Холенный больно, может и в правду шпион. Да только, что у нас шпионить то, армия сейчас под Нарвой, флот… — тут князь-кесарь плюнул на пол, — какой к черту флот, так два корабля, да и те под Азовом. А те, что на озере стоят, больше на рыбацкие лодки похожи, — тут Ромодановский посмотрел на Ларсона и улыбнулся, — какие тут секреты.

Эстонец в сопровождении дьяка вышли. Когда шли по коридору, и он разглядывал секретаря, который был одет в потрепанный коричневый кафтан, коричневые брюки и черные сапоги. За правым ухом гусиное перо, на голове непонятный головной убор. Всю дорогу до домика, а им пришлось покинуть дворец, обойти его кругом, он молчал. Ларсон сделал несколько попыток его разговорить, но у него ничего не вышло.

Остановились они у небольшого одноэтажного домика. Дьяк толкнул дверь. Вошли в помещение. Опять пришлось нагнуться, ведь дверь была намного ниже. Прошли небольшие сени и вошли в комнату. В дальнем углу русская печь, с которой торчат чьи-то голые ноги. На полу, у самой печки под лавкой сапоги, валенки. В воздухе неприятный запах.

Дьяк подошел к печке, достал из-за уха перо и стал щекотать им ногу. Кто-то там, на верху заворочался, затем заругался. Сначала исчезла за занавеской одна нога, потом другая. В место них показалась голова, принадлежащая молодому парню лет семнадцати.

— Спишь? — проворчал дьяк, — от работы прячешься.

— Да, что вы Акинфий Акинфич, — проговорил тот, — всю ночь умаялся вот и прилег отдохнуть.

— Прилег, — вновь проворчал писарь, — а на улице полдень. А ну слезай, ирод проклятый. Я вон это золотаря нового привел.

— Золотаря! — воскликнул парнишка, посмотрел на эстонца и спросил, — этот шо ли?

— Этот, этот. Швед.

— Эстляндец, — поправил его Ларсон, но дьяк махнул рукой, — мне хоть хранцуз, все равно немец. Вот, — тут он вновь обратился к мальчонке, — покажешь ему все. А я пойду.

Дьяк вышел в сени, и тут же парнишка соскочил с печи, и кинулся за ним следом.

«Наверное, это и будет соглядатай, — подумал Андрес, присаживаясь на лавку. — Небось, дьяк подмигнул ему, и сейчас шепчет, там за дверью, чтобы малец, с меня глаз не сводил».

Эстонец снял треуголку, и тут же бросил ее на лавку. В это время дверь скрипнула, и в помещение вошел паренек.

— Так это вы золотарь? — спросил он.


III

На следующий день прибыл гонец из-под Нарвы. Осада города закончилась конфузией. После того, как семнадцатого ноября войска покинул Петр, все пошло наперекосяк. Герцог де Круа, после продолжительного уговора царем, вынужден был принять командование над армией. Гонец утверждал, что лично присутствовал при том, как с помощью стакана вина монарх вернул главнокомандующему уверенность, при этом дюк затребовал, чтобы Петр оставил для него инструкции. Которые тут же были написаны Головиным, со слов государя. Одновременно было написано письмо к Шереметеву, которым Piter поставил того в известность о полномочиях герцога.

Утром восемнадцатого ноября, в сопровождении фельдмаршала Головина и сержанта Меншикова, государь покинул место баталии. Из-под Нарвы он направился в Великий Новгород, где ему и стало известно об конфузий, произошедшей девятнадцатого ноября под стенами крепости.

По отъезду Петра, восемнадцатого ноября, дюк де Круа, получил сведения о наступательном передвижении шведов, приказал бить в строй и провел смотр войск. Затем он распорядился, чтобы перед ретраншементом[12] был выставлен караул в сто человек конницы.

Тем временем восемнадцатого ноября войска Карла XII находились у мызы[13] Лангена, в десяти верстах от Нарвы. Король шведский двумя ракетами приказал дать сигнал осаждающему городу. А на следующий день, ведомые проводником эстонцем, неприятельские войска по узким тропам, проложенным по болотам, вышли на высоту Германсберг, на ввиду у русских. Жителям Нарвы вновь был дан сигнал из четырех орудий.

Де Круа, вновь провел смотр диспозиции, дал залп из трех орудий, и повелел знамена распустить. Генералы разместились по своим полкам, и в холодном прибалтийском воздухе зазвучал барабанный бой.

Шведы на правом крыле выстроились в две линии: отряд генерала Веллинга впереди, кавалерия Вахтмайстера позади. Там же находился майор Оппельман с шестнадцатью полевыми орудиями. Центр заняли войска Поссе и Мейделя. Впереди центра генерал-фельцеймейстер Сейблат с двадцатью одним орудием, а перед ним Карл XII со своими драбантами[14]. На левом фланге построились в две линии десять батальонов генерал — поручика Реншильда и генерал — майора Ребинга.

Сражение началось перестрелкой с обеих сторон. После чего, видя, что русские по-прежнему находились в окопах и не выходили для сражения в открытое поле, приготовились к атаке. Король объехал войска, отчего над колонами разнеслись одобрительные крики. Затем спрыгнул с коня, и, приклонив колено, прочитал молитву. И по сигналу двух ракет, и с криками «С нами бог!» шведы пошли на штурм.

Атаку открыл генерал Реншильд, во главе пятидесяти гренадеров и батальона графа Шперлинга.

С Балтики подул холодный морской ветер, внезапно небо потемнело, словно бог, в самом деле, встал на сторону шведов, и пошел косой снег с градом. Как будто злой гений, он залеплял глаза солдат и генералов, не давая разглядеть, численность врага. И тогда наступающих герцог де Круи принял за авангард.

Войска дрогнули. Центр и левое крыло армии были смяты, а солдаты генерала Вейда, оказались сбитыми с вала. Отступая, они вынудил кавалерию Шереметева дрогнут. И она в панике побежала в холодную воду Наровы. А на правом фланге, войска тоже дрогнули и с криками «Немцы нас предали» побежали. Мост, ведущий на остров Кампергольм, не выдержал, рухнул.

Войска отступали в полном беспорядке. Никто не слушал команд. Рассвирепевшие солдаты, обвинили во всех бедах и набрасываются на них.

И тогда дюк, посоветовавшись с генералами, решил сдаться. С проклятиями он бросился вдоль берега, по болоту, к шведскому отряду Стенбока.

— Es mochte der Teufel mit solchen Soldaten fechten[15] — ворчал герцог, оставляя врученную ему армию.

За ним последовал Алларт, Бломберг, и лишь только Петровская гвардия, созданная из потешных полков, одну за другой отбивала атаки войск Карла.

Наступивший холодный, туманный вечер прекратил баталию. Тьма опустилась на поле, скрыв под собой павших на нем русских воинов. Воды реки несли в осеннее море, тела казаков, и только свинцовые тучи по-прежнему бросали белые хлопья снега.

И тогда офицеры правого фланга решили сдаться. Только с третьей попытки, когда в шведский стан отправился Бутурлин, им удалось договориться.

Четыре русских генерала: князья Долгорукий, Трубецкой, Бутурлин, и Антон Головин, по требованию Карлуса остались в шведском лагере, в качестве заложников.

А наследующий день, когда забрезжило сырое и неприятное утро, русские войска отступали через починенный мост на остров Кампергольм.

Отступавшие гвардейские полки и дивизия Головина уходили с оружием, с развернутыми знаменами, имея при себе несколько малых пушек.

Войска генерала Вейда были разоружены. Все генералы были объявлены военнопленными. Вечером они были размещены по квартирам, и к каждому был приставлен конвой из офицера и двух рядовых.

И эти новости привез гонец. Он скакал от самого города Великого Новгорода, меняя в ямах[16] коней.

Андрес Ларсон о событиях развивавшимися под Нарвой узнал от князя Ельчанинова. На следующий день, тот, придя в гости, с поручением от князя-кесаря Ромодановского, оглядел эстонца с ног до головы, затем принюхался, поморщил нос и сказал:

— Зазря ты отпустил парнишку. Сейчас тебе бы не помешала его помощь.

Ларсон уже тысячу раз проклял тот день, когда согласился стать золотарем. Только сейчас в Москве он узнал, что обозначает это старое забытое (по крайней мере, им) слово. Ни какого отношения к золоту она не имела. Когда ему Акимка (так звали паренька) рассказал, что собой представляет его работа, он просто поворчал немного, потом прикинул, что ничего другого пока делать все равно не сможет, но когда приступил, к выполнению обязанностей пожалел. Отбросы человеческой жизни деятельности вызвали у него предсказуемую реакцию. Его вырвало. И если бы не проходившая мимо девушка, с кувшином воды, он точно бы отдал концы. Сейчас Андрес даже начал жалеть, что Петр не оставил его под Нарвой, а в месте с пленными отправил в Москву. Лучше погибнуть в бою, чем от испражнений, решил он.

— Ни чего, ни чего, — подбадривал его князь, то и дело, морща нос. — Попривыкнешь. У всех жизнь такая. Всем приходится возиться, — и тут он, как и тогда, Ларсон, произнес нецензурное слово. — Вот только мыться тебе придется чаще, а то ни одна молодушка к тебе не подойдет.

Андрес кивнул в знак согласия. Он уже и сам подумывал, как бы организовать себе здесь душ, конечно не в привычном его понятии, но все же душ. Не топить же каждый день баньку, о которой вдруг заговорил Ельчанинов. Нужно придумать, что-нибудь такое. Причем не связанное только помывкой. У Ларсона, даже мелькнула мысль, о создании сантехники. Унитаза, по которому все стекало бы в отхожую яму. А уж ее раз в год, не так и страшно чистить.

— Ты бы мне Силантий Семенович, — проговорил Андрес, — бумаги бы чистой принес, да перо гусиное с чернилами.

— Рапорта Карлусу писать будешь? — поинтересовался тот, припоминая, что Ромодановский считал, что эстляндец соглядатай, засланный шведским королем.

— Да нет. Хочу кое-что усовершенствовать тут, — Ларсон задумался, потом добавил, пытаясь объяснить доходчивей, — облегчить свою жизнь золотаря, шведскими средствами.

— Это, какими же?

— Пока не знаю. Чтобы узнать, мне и нужна бумага.

Для начала Андрес решил набросать небольшой эскиз. А уж потом, узнать существует ли керамические промыслы. Ведь большая часть оборудование будет состоять из фаянса, глиняных труб, или ну худой конец гжельской керамики, о которой Ларсон был наслышан. Уж больно хорошим спросом она пользовалась у западных туристов.

— Гжель, — произнес он.

— Что? — переспросил князь.

— Можно ли в Москве найти изделия из Гжели?

— А тебе за чем?

— Есть одна мысль. Мне нужно будет одна вещь созданная из гжельской керамики.

— Керамики? — вновь переспросил Ельчанинов.

— Ну, так греки называют обожженную глину. Лучше чтобы она была или из Чехии, или на худой конец из Гжели, другая для этого не подойдет.

— Почему? — поинтересовался Ельчанинов.

— Пока не хочу вдаваться в подробности. И мне бы с гончарами встретиться.

— Ну, это организовать не сложно. Пойдем в кабак…

— Но у меня нет денег, — перебил его Андрес, — вон уже третий день без табака маюсь.

— Ах да, совсем запамятовал, — хлопая себя по лбу, сказал Силантий Семенович, — князь-кесарь просил тебе передать деньги. Аванс.

Он достал из-за пазухи кошель, развязал его и высыпал на стол несколько медных пятаков.

— Тут тебе денег, и на баньку хватит, и на табак, и на кабак. Золотарь, в государстве самая высокооплачиваемая должность. Сам понимаешь, ни кто не хочет, — тут он вновь произнес слово, не свойственное литературе, — убирать.

Андрес и сам уже это понял. От одной мысли ему стало плохо. Он склонился над деревянным бочонком, но князь сунул ковшик воды, и проговорил:

— Ты уж потерпи. Я ж все ж князь. Эстонец отхлебнул, и ему стало хорошо.

— А сейчас прими баньку. Я вечерком за тобой зайду, и мы пойдем в кабак. А там не только гончары, но пушкари, кузницы и прочий московский люд собирается. Но ты помойся, а то как-то не хорошо будет, если от тебя дурно будет пахнуть.


IV

Когда Ельчанинов ушел, перед эстонцем встал выбор, как помыться. Ведь на Руси было, как минимум три вида бань.

Баня, отапливаемая «по-черному», в которой имелся открытый очаг, прогревающий не только камни, но и стены. Дым в ней выходил или через двери, или через отдушину в потолке. Обычно в такой бане есть каменка из валунов и котел для горячей воды. Но, увы, этот вариант сразу же отпал. Основная причина, по которой Ларсон отказался, была в том, что вряд ли ее можно было найти на территории Преображенского, а идти в Москву на поиски не было ни желания, ни времени.

Второй вид бань отапливался «по-белому». В этих, обычно была каменная, кирпичная или металлическая печь, хотя в существовании последних, Андрес — сомневался. Если бы он хорошо знал эту эпоху, то тогда с твердой уверенностью мог бы утверждать, но, увы, информацией по этому периоду истории России, а уж тем более мира, он не владел. Такая баня (с каменной или кирпичной печью) вполне могла существовать на территории дворца, и в нее могла ходить царская челядь[17], но и то, скорее всего раз в неделю. Ему же, при его работе, помывка была очень даже необходима. Сжиться с потом и грязью на несколько дней он еще смог, но вот запах, это увольте.

Третьим видом были бани, существовавшие внутри русской печи, которая протапливалась, а в чугунах грелась вода. После топки с пода печи убирается зола и насыпается солома (иногда доски). Жар[18] сгребается в угол печи. После этого можно и мыться, забравшись в печь (куда заранее помещают ведро с водой и березовый веник) и уже осторожно париться.

Сейчас, в общем, его устраивали два последних варианта, правда, в обоих существовали некие «но», мешавшие осуществлению задуманного. Ларсон не был уверен, что сегодня на Руси, или хотя бы во дворце банный день. И так называемая баня «по-белому» натоплена. Вполне возможно (тут он ухватил себя на мысли, что об этом уже думал), что только топят ее по субботам или по воскресеньям. С баней существовавшей в нутрии русской печки, без определенных навыков, а Аким куда-то с утречка убежал, он сам вряд ли справится. Вот уже второй день, как он сюда приехал, с печью по-прежнему возился парнишка. Иногда ворча про себя: «Экий ты свей. В цивилизованной еуропе живешь, а с печью обращаться необучен. Чай, небось, за тебя это слуги делали». А он, Андрес, чего доброго еще пожар учинит, в их скромном жилище.

Сейчас же печь была натоплена так, что ее тепла хватило, чтобы только еду да воду разогреть. Отчего решение было принято совершенно другое.

Ларсон вышел на улицу. Во дворе царского двора, копошился народ. Кто-то спешил в палату к князю-кесарю. Кто, колол дрова. Мимо пробежал парнишка лет десяти. Из сарая раздавался стук. Андрес вздрогнул от холода, и бегом побежал туда. Уже знакомый ему конюх, с ним эстонец познакомился утром, когда шел к выгребной яме, ремонтировал колесо телеги. (Не привычная конечно работа для его, но кто ж ведает, почему-то не позвал кузнеца). Он шустро работал молотком, поглощенный своим делом тот даже не заметил вошедшего золотаря. Ларсон прокашлял, стараясь привлечь к себе внимание. Это ему удалось. Конюх прекратил работу и посмотрел на него.

— Кузнец в стельку пьян, — пробормотал он, как бы оправдываясь, затем разглядел, что это недавно приехавший пленный швед, поинтересовался, — Чего тебе?

— Мне бы бочку, — молвил Андрес, — такую, чтобы человек залезть мог. Конюх потянул носом воздух и сказал:

— Понимаю. Вон там в углу.

Ларсон направился в сторону угла, куда тот показывал рукой. Там ему удалось обнаружить бочку. Он ее оглядел и убедился, что сделана она была добротно.

— Ты не бойся, — раздался голос конюха, — воду она не пропустит. Андрес положил ее на бок и покатил к воротам конюшни.

— Пользуйся на здоровье, — услышал он, вдогонку голос мужичка, а затем вновь раздалось постукивание молотком. Было понятно, что тот вновь вернулся к прерванной работе.

По снегу катить бочку милое дело. Только обода, оставляют за ней приметный след. Андресу даже пришлось пару раз прикрикнуть, появившимся на его пути ребятишкам, чтобы те отошли с дороги. Он даже попросил, чтобы те помогли ему, но мальчишки (младшему из которых, наверное, шел двенадцатый год) лишь рассмеялись и убежали прочь.

У самых дверей дома он остановился, попытался отыскать глазами Акима. Вздохнул. Открыл дверь, подложив небольшую дощечку, валявшуюся тут же рядом, чтобы та не закрылась. Вкатил бочку в сени.

Выругался. В дальнем углу стояла, точно такая же бочка, но только чуть поменьше. Подошел к ней. Там была вода. Причем ледяная. Отчего, когда он сунул в нее палец, перекосило. Явно, решил он для себя, мыться в сенях не с руки. Холодно. Да и посторонний войти сможет. Конечно, такого исключить и насчет комнаты нельзя, но туда хоть холодный воздух с улицы не ворвется, да и таскать горячую воду не очень удобно.

Вкатил в комнату. Поставил в метре от печки. Затем достал четыре чугунка, почему их было так много в доме обычного золотаря, он решил не гадать. Сбегал с ведрами на речку и принес воды (та в сенях еще пригодиться).Залил ее в чугунки и поставил на печь. Когда она закипела осторожно, стал наливать в бочку. При этом делал паузу, и старательно оглядывал «ванну», с целью убедиться, что она не течет. Когда она была заполнена на половину, аккуратно опустил палец в воду. Вода была в самый раз. Налил немного, холодненькой, чтобы не было слишком горячо.

Отыскал, показанный вчера Акимом горшочек, в котором находилось жидкое мыло, сваренное из сала и поташу[19]. Нашел льняную материю и положил на скамью, стоявшую у печи. Разделся и залез в бочку.

Впервые за последнее время он принимал ванну. От удовольствия, Ларсон неожиданно запел арию Георга Отса. После того, как вымылся, выбрался из бочки. Обтерся, и надел чистую рубашку. Затем переоделся в венгерский костюм, а вещи выданные Петром замочил в бочке. В дверь постучались. Затем, не дожидаясь разрешения, она открылась и в образовавшийся проем просунулась голова дьяка.

— Князь Ельчанинов велел принести, — проговорил тот, протягивая чернильницу, бумаги и гусиное перо.


V

Нарисовать систему канализации Ларсону удалось только со второго раза. Сложнее было изобразить сам унитаз. Сначала он получился каким-то кособоким. Зато третий эскиз он уже начертил уверенно, лишь сделав в нем небольшое изменение. Андрес вдруг засомневался, смогут ли русские умельцы сделать внутри него U образное колено, в котором находится вода, препятствующая возвращению зловонных запахов обратно в помещение. Затем, чтобы набить руку, он на испорченном чертеже изобразил схему труб, что с успехом бы получилось. И только после этого, на оставшихся эскизах позволил себе их более четко очертить.

«Можно будет на крайней случай сделать крышку», — подумал Андрес, затем выбрал два эскиза, запихнул их в карман камзола.

Первый он предложит умельцам из Гжели, второй пушкарям ведь трубы для канализации могут быть, как и керамическими, так и чугунными. Вот только в последнем случае существовало одно «но». В связи с ложившимся положением с армией государя, когда большая часть пушек была захвачена шведами, им сейчас будет не до этого. Третий оставил себе (так на всякий случай, если первые два затеряются, а дело так и не сдвинется с мертвой точки).

Дверь в комнату скрипнула, и на пороге появился запыхавшийся Аким. Он отдышался, окинул взглядом помещение, увидел бочку с замоченной одеждой. Сделал какие-то для себя выводы и спросил:

— Что же вы сударь в баню не сходили?

— Ну, во-первых, — замялся золотарь, пытаясь объяснить свое поведение, — во-первых, я не умею париться в нутрии русской печки.

— Почему? — удивился паренек.

— Боялся обжечься. Ну, и я не способен правильно ее растопить.

— Ну, это не проблема. Эдак и быть я вас выучу. Понимаю швед, в нутрии печи не парились.

— Не швед, а эстляндец. — поправил его Ларсон.

— Все равно немец. Но мне не понятно, вы же могли идти в обычную баню.

— Вот я хотел и сказать, что, во-вторых, я не знаю, где находится такая, а в-третьих, работает ли она сегодня.

— Ну, банщик сделал бы исключение…

— И стал бы топить ее для меня каждый день?

— Ну, не каждый…

— А мне необходимо мыться каждый день, иначе запах, которым я пропитываюсь, меня просто убьет. На Руси нет канализационной системы, — тут Андрес вздохнул, — и приходится возиться с выгребными ямами.

— Почему же нет? — удивился парнишка, — На Руси подземные каналы по которым отводятся сточные воды, строили за много лет до рождения моего прапрадеда. А при деде в Кремле была построена Водовозная башня. Там установлен бак, проведен напорный водопровод и сделана канализация для отвода разных стоков. Вот только в небольших усадьбах, да дворцах, используют выгребные ямы.

Андрес просто поразился такому обилию знаний у обычного подростка. Он удивленно посмотрел на него.

— Прапрадед, прадед, дед и мой отец, а, скорее всего и я — золотари. Да и вообще эти сведения все равно не являются государевой тайной. Вы же, как швед, не сможете отличить обычную башню Кремля, от Водовозной.

Андрес не стал разочаровывать паренька. Как человек двадцать первого века, он досконально изучал историю Московского Кремля, когда существовало множество сайтов в Интернете посвященных его описанию. Спасская, Сенатская, Никольская, Угловая арсенальная, Средняя арсенальная, Кутафья, Троицкая, Комендантская, Оружейная, Боровицкая, Водовозная. Даже зная, как выглядят хотя бы две башни в этом списке (Спасская и Никольская) то легко без всякой мороки можно было бы вычислить и Водовозную. Как помнил Ларсон, самой последней появилась небольшая Царская башня, построенная прямо на стене. Ей если конечно ему память не изменяет, сейчас было лет двадцать[20], плюс минус год для точной уверенности. Андрес даже подумал, что Кутафью башню в Европе назвали бы барбаканом. В отличие от его эпохи сейчас Московский Кремль находился на острове, благодаря не запрятанной в бетон речке Неглинке и рву, прорытому где-то в начале шестнадцатого века.

— Может ты и прав, — проговорил Ларсон. Он хотел, было что-то еще спросить, но не успел в комнату вошел Ельчанинов. Тот стряхнул со стрелецкого кафтана снег и проговорил:

— Ну, что золотарь, поехали в кабак.

На улице холодно. Кутаясь в епанчу, и пытаясь не замерзнуть, вышел Ларсон с приятелем из домика. Ельчанинов потянулся за кисетом и хотел, было достать трубку, но увидев взгляд Андреса.

— Я так понимаю, — проговорил он, — табачку ты так и не достал.

Эстонец утвердительно кивнул. Хотел, было объяснить, что не до этого было, но князь слушать не стал, а просто попросил у того трубку. Ларсон достал ее из кисета протянул.

— Сейчас покуришь, — улыбнувшись, проговорил Силантий, — я что зверь, какой. Я тебе помог, ты мне поможешь. Он набил трубку табачком и вернул приятелю. Тот взял и закурил.

— Вижу, полегчало, — обрадовался князь, потом посмотрел на Андреса и сказал, — ну, пошли, а то сани заждались.

А снег под ногами так и поскрипывал. Луна, словно медный грош, сияла в высоте. Руки мерзли, но Ларсону, оттого, что он вновь закурил, после нескольких дней ломки, стало хорошо. Эстонец только-только поспевал за своим русским другом. Странно представить, но отношения их возникли спонтанно в дороге, во время поездки из-под осажденной крепости в Москву.

Сани, запряженные парой черных коней, стояли у ворот Преображенского дворца. Пожилой возничий, явно бывший стрелец, казалось, дремал на облучке. Ларсон даже испугался, не замерз ли тот. Страх пропал сразу после того, как князь свистнул. Возница встряхнулся, и посмотрел на подошедших людей.

— Не спать, — проговорил Ельчанинов, залезая в сани, — а то, замерзнешь.

— Побойтесь бога Силантий Семенович, — взмолился тот, — да не спал я, не спал. Так задумался.

— О чем же ты задумался Тихон?

— О делах насущных. Пора мне со службы уходить князь, — вздохнул возничий, — старый я стал. В деревню хочу.

— Вот зима кончится и поедешь.

— А как же вы князь?

— А обо мне не беспокойся. Не пропаду я. А теперь поехали, вон глянь, немец-то наш почти замерз.

Возничий взглянул на побелевший нос Ларсона, который вот-вот должен был превратиться в ледышку.

— Верно князь, — кивнул ямщик, дернул поводья, и сани понеслись, по освещенным только одним лунным светом улицам.

Пока ехали, только одна вещь привлекла внимание Андреса. Перед одним из домов стояла виселица, на которой висело чучело в мундире Преображенского полка. Ларсон попросил остановиться. Когда возничий это сделал, спрыгнул с саней на снег и подошел поближе, чтобы прочитать табличку, что болталась на «теле».

— Из-за этого изменника, — проговорил князь, когда тот вернулся в сани, — попал в плен мой старший брат. Полковник Ельчанинов. Меня государь отправил вас до столицы довести, сам остров покинул, а на следующий день все-таки вылазка шведов из крепости состоялась. Сорок человек, в том числе и полковника Сухарева, перебили, а брата моего родного — полонили.

После этих слов Ельчанинов легонько шлепнул рукой ямщика по плечу, и сани вновь помчались вперед.

Водка на Руси появилась в самом начале шестнадцатого века, в году так тысяча пятьсот пятом, когда ее в качестве всего лишь антисептика изобрели кремлевские монахи.[21] (То, что она появилась в тысяча триста восемьдесят шестом году, и была привезена генуэзским посольством, было придумано уже позже). При царе Иване Васильевиче Грозном в Москве запретили простому народу продавать водку, позволив пить только одним опричникам. Для этого и был построен на Балагуре особый дом — кабак. В середине шестнадцатого века было приписано наместникам «царевы кабаки» заводить повсюду. В таких домах можно было пить спиртное не закусывая, а это приводило к быстрому опьянению.

В середине семнадцатого века, во время царствования отца Петра Великого — Алексея Михайловича в Москве (а так же в некоторых городах) возникли «кабацкие бунты», для подавления, которых использовались войска.

Масштабные петровские преобразования дали новый толчок для долговременного употребления алкоголя. Средства на реформу и войну шли в основном отсюда.

В восемнадцатом веке в самом Кремле были известны два кабака: один духовный, другой подьяческий. Первый помещался на Красной площади, под известной царь-пушкой, и назывался: «Неугасимая свеча». Здесь, после вечерень, обычно собирались соборяне, пили и пели «Пасху красную». Подьяческий кабак стоял ближе к дворцу, под горой, у Тайницких ворот, и назывался «Катан». Из других московских кабаков славился Каменномостский, служивший притоном для воров, и «Красный кабачок» куда собирался весь разгульный люд столицы. Против Моисеевского монастыря стоял «Тверское кружало».

В основном кабаки названия получали свои от местностей, в которых они находились, иногда и от других случайных причин: «Синодальный кабак», «Казенка», «Старая изба», «Роушка», «Ленивка», «Веселуха», «Ка-ковинка». Ларсону просто повезло, ему теперь не придется искать общественные бани. Волей случая (если конечно Ельчанинов сделал это не намеренно) кабак в который привез его князь, назывался «Елоховы бани», и получить название бань, возле которых он находился. Ведь часть кабаков просто являлись для бань «необходимой принадлежностью».

Сойдутся, бывало два посетителя, выпьют отменно, да и давай драки учинять, а там и «ножичком баловаться». Целовальники[22] виновники этого буйства, возьмут обостренный кусок дерева и вложат его в рот буяну и завяжут на затылке. А если человек напьется и уснет в кабаке, то не ограбленному (в лучшем случае) ему оттуда не уйти. А то и убитому быть. Убить кабацкого пьяницу считалось делом обыкновенным. Хорошо если выкинут на улицу, летом в траву, осенью и весной в лужу, а зимой так и головой в снег. Так что торчат оттуда только одни ноги. И молись господу, чтобы пьянь кабацкая не замерз.

Так что та картина, которую увидел Ларсон, при подъезде к кабаку, его сильно и не удивила. Мужик, обнимающий столб, и что-то нежно шепчущий.

— Вот и приехали, — проговорил князь, выбираясь из саней. — Кабак «Елоховы бани».

— Почему бани? — переспросил Андрес.

— Так вон через дорогу, напротив бани общественные. Работают каждый день. И куда всегда можно приехать очиститься. — Так и сказал, очиститься, а не помыться. Видимо в понятиях у Силантия Семеновича, — помыться можно было и дома. — Вылезай. Нас уже ждут.

— Кто?

— Полковник Квятковский, московские гончары, да человек из Гжели. По моей просьбе полковник отыскал их для тебя. Вот только обещать, что человек из Гжели мастер гончарного дела не могу. Чтобы привести товары оттуда не обязательно мастеру самому ехать, достаточно купца сговорить.

Эстонец кивнул, вспомнив, как в будущем (вернее сказать в его прошлом) сам организовывал. Ведь не производители лично возили свои товары в Эстонию. Для этого всегда существуют специальные люди иногда посредники, иногда перекупщики, но и те, и другие всегда имеют связи с производителем товара.

Ларсон выбрался из саней, и они с приятелем вошли во двор, окруженный дубовым тыном. Сосновая изба, при ней клеть с приклетом и погреб с выходом, построенным из дубового дерева. Двери и ворота запирались железными цепями и крюками. Кроме них существовала еще цепь от двенадцати звонов с ошейником — для пса или человека — кого, как случиться.

Вошли внутрь избы, но прежде чем следовать за князем Ельчаниновым Андрес огляделся. Как-то вдруг захотелось сравнить старые (уже) воспоминания о ресторанах двадцатого века с кабаком. То, что оно будет не в пользу последнего, Ларсон не сомневался. В избе на стене висит светец[23], у печи лежит топор и рогачи, где-то за спиной целовальника, на полках должен лежать клин, который вставляют пьяному в рот. Там же на полках Андрес разглядел и разную посуду: яндову, осьмуху, полуосьмуху, воронку большую медную, а так же чарки с крючком вместо ручки, что весят по краям яндовы[24]. За стойкой сидит целовальник. Кабак явно не государственный раз тут нет подьячих, что записывают, сколько и кому продано вина.

Сейчас зима, и кабак полон с утра до ночи. Гости здесь делятся на две группы. Одни приходят, выпьют и уходят, другие сидят и пьют вечно. Последние тоже делятся на две группы: голь кабацкую и ярыг кабацких (последние состоят в основном из представителей городского общества, которые сюда в отличие от первых с бабами не таскаются, их жены лишены права прийти в кабак.) Ельчанинов замахал рукой, подзывая золотаря присоединиться.

Полковник Квятковский, человек (как решил для себя Ларсон) оказался очень даже интересный. Начинал тот служить еще при сестре Петра Великого — Софье Алексеевне. Несколько раз ходил на Азов. Перед выступлением русской армии под Нарву, был вызван к государю. О чем был с тем разговор, для всех кроме их двоих, осталось тайной, только вот сам полковник Юрий Квятковский изменился, и не только внешне сменив русскую одежду на европейскую и сбрив бороду, но и внутренне. Он стал скрытен, а когда выпивал в компании, пытался следить за своими мыслями. Лишь только по старой дружбе с князем Ельчаниновым согласился, отыскать и привести в кабак гончарных дел мастеров. Он оглядел «немца», усмехнулся, и проговорил:

— Присаживайтесь сударь.

И только после того, как Ларсон выполнил его просьбу, представил умельцев:

— Данил Глиняная чаша и Вячко Жбан — московские гончары, Некрас Борщ — человек из Гжели, Сом — пушечник, из рода Чоховых. Андрес удивленно посмотрел на Ельчанинова, но тот кивнул и сказал:

— Из того самого. Пушки его предка, даже в Нарвской конфузий участвовали.

Затем князь подозвал целовальника. Тот выбрался из-за стойки подошел к гостям. Увидев полковника, он изменился в лице и дрожащим голосом поинтересовался, что хотят господа.

— Лифляндское вино![25] — скомандовал Квятковский.

Кланяясь, пятясь назад, стараясь не споткнуться, вернулся за стойку. Достал штоф. Притащил его и поставил на стол. Затем принес восемь чарок. Помня, что во время употребления закусывать не полагалось, Ларсон встревожено взглянул на Ельчанинова. Тот хотел, было что-то сказать, но полковник опередил его. Схватил за грудки целовальника и подтянул к себе. Что-то прошептал тому на ухо, так что хозяин питейного заведения побледнел.

— Бледнеть потом будешь, — сказал Юрий, и отпустил того.

Целовальник взглянул тревожно на посетителей и ушел к стойке. Не известно, что он сделал, но появился в дверях, ведущих куда-то вглубь дома, мальчонка. Ребятенок подбежал (Андрес предположил, что тот является, скорее всего, сыном) к целовальнику. Тот, что-то прошептал и мальчишка так же быстро исчез.

— Пока он ходит. Выпьем, — предложил Квятковский. Он разлил содержимое по чаркам.

— Ну, за дружбу, — проговорил он, и осушил чарку одним глотком. Затем занюхал рукавом епанчи. Собравшиеся, в том числе и Андрес, поступили так же.

— Между первой и второй, — не унимался полковник, — перерывчик небольшой.

Он вновь разлил содержимое штофа по чаркам. Процедура повторилась и вовремя. В зал кабака, неся на подносе закуску, вбежал ребятенок. Он поставил поднос на стол и убежал.

— Во время, — проговорил Квятковский, — третья она трапезная, а после нее благородные люди обычно, для продолжения беседы закусывают.

Вновь выпили. На этот раз закусили. Князь Ельчанинов объявил, что для мастеровых людей, у Андреса Ларсона есть предложение.

В нескольких словах попытался эстонец объяснить свою идею. Мастера сидели и недоуменно смотрели на него. То, что Андрес им говорил, сейчас казалось полным бредом, а ведь они выпили только по три чарки. И тогда Ларсон хлопнул себя по лбу, извлек из кармана эскизы и положил их перед мастерами.

— Мне нужен глиняный трон, — проговорил он, показывая на картинку, — вот такой вот конструкции. Чтобы государь мог ходить в него по нужде — малой и большой. Причем стены снаружи и внутри должны быть белыми.

— Занятно, — проговорил Данил, — чувствую, что думка хорошая. Но вот как сделать внутри белыми. — Тут он посмотрел загадочно на Некраса.

— А мне то откуда знать, — проговорил тот, — я ведь купец. Мне нужно с мастерами из своего города переговорить. Смогут ли они. Дело новое и незнакомое. Явно новомодное. Те не откажут, все же для государя делать будут, вот только смогут ли.

— А затем вот эти трубы? — поинтересовался Вячко.

— Для того чтобы «отходы» сами по себе попадали в выгребную яму. Их надо делать из чугуна.

— Мы только пробуем лить чугунные пушки, — проговорил Сом, — но боюсь, сейчас нам будет не до этого, — тут он вздохнул, — государь всю артиллерию в походе потерял. А ему для дел бранных новые пушки и мортиры понадобятся. Андрес кивнул.

— Я это предполагал, — молвил он, — поэтому их еще можно сделать глиняными.

Вячко, а он, по всей видимости, был среди мастеров московских старшим, взял картинку и задумался. Пока тот молчал, полковник вновь наполнил чарки.

— Дело трудное, но не невыполнимое. Сделать можно, вот только время понадобиться. Сказал гончар.

— Согласен. — Кивнул Некрас, — в лучшем случае, только к лету.

— Ну, лету, так к лету. — Согласился Андрес, понимая, что дышать ему нечистотами еще долго придется.


VI

Двадцать третьего ноября обер-офицеры Преображенского и Семеновского полка, а так же поручик, Бомбардирской роты, Плещеев привели гвардию в Новгород, где и была она встречена царем. Государь из уст, командиров, узнал об конфузий, что случилась под сводами крепости. Единственным утешением в его горе было только то, что гвардия на поле баталии показала дух богатырский. И чтобы увековечить сей подвиг, повелел монарх на знаках обер-офицеров сделать надпись «1700 NO 19».

Вместо того, чтобы преследовать разгромленную армию Петра, Карл XII, оставив гарнизоны в Ингерии и Ливонии, увел свои войска в Польшу. Государь Московский, в Новгороде сформировал десять драгунских полков из рейтар, копейщиков и дворянских недорослей, а сам в последних числах ноября выступил в сторону Москвы. Уже в дороге до него дошла информация о том, что драгуны, руководимые Шереметевым, нанесли малочувствительные уколы шведам. Его полки, пытались в декабре тысяча семисотого года захватить Алысту (Мариенбург), вынуждены были отступить. Успешнее действовали отряды, совершавшие рейды ради опустошения окрестностей, урону они живой силе не нанесли, но зато опустошили продуктовые склады шведов. А это были не большие, но все же «виктории».

Окрыленный победой, Петр Алексеевич Романов, в окружении двух полков, бомбардирской роты, в двадцатых числах декабря вступил на территорию города Москвы.

С шумом и криками он, со своим товарищем Меншиковым, ввалились в Преображенский дворец. Отложив празднования возвращения, государь вызвал в царские палаты князя-кесаря.

— Мин херц, — проговорил Александр Данилович, когда подьячий скрылся, — я, конечно, тебя понимаю, но вот только не постигаю одного!

— Что же ты не постигаешь? — спросил Петр, доставая трубку и закуривая.

— Ради чего ты уничтожил Патриарший приказ? Я, само собой разумею, что Патриарх Адриан преставился намедни, но как же Московская Русь без Патриаршего приказа?

— Мешать мне будет Патриарх в моих свершеньях. Будет выбран человек энергичный, и вспомнится нам Патриарх Никон, что с пользой и без оной мешал в делах отцу моему. Но более меня печалит, что Никон присвоил титул Великого государя. Посему не хочу я иметь боле Патриарший приказ. А все дела мирские предложил я князю-кесарю распределить по другим ведомствам, а дела духовные поручил блюстителю.

— Кому же? Мин херц.

— Митрополиту рязанскому, «экзарху патриаршего престола» Стефану Яворскому. Человек ученый и вовсе нечестолюбивый, а мне именно такой и нужен. Дверь скрипнула, и в хоромы вошел князь-кесарь.

— Э, князь-кесарь, — молвил Петр, — а я уж тебя заждался. Говори, что тут творилось в мое отсутствие. Ромодановский опустился на лавку, где обычно сидели бояре, и вздохнул:

— Все выполнял, как ты велел государь. Даже золотаря обеспечил, только есть у меня одно сомнение Петруша.

— Какое? Говори князь.

— Да, не похож он на золотаря. Я к нему двух человек приставил. Не потому, что сомневаюсь я в тебе, царь батюшка. И не верю в твою смекалку. Просто в отсутствии тебя приходится быть подозрительным. Не хотелось бы государь повторение стрелецкого бунта.

— Ну, — грозно проговорил Петр.

— Вот и доносят мне соглядатай, что нет у шведа способностей к сему ремеслу. Как же может быть он золотарем, когда на дух запахи разные не переносит. От вида одного к болезненному состоянию приходит. Так что скорее ему личный золотарь требуем.

— Ну!

— Но и шпионом назвать не смею.

— Почему?

— Посему, что водит компанию он только с моими людьми, да со стрелецким офицером Ельчаниновым. Могу предположить государь, что замыслил швед стрелецкий переворот, с целью свержения тебя…

— Брехня, — вспылил царь, — не может он сей заговор вершить. Так как Ельчанинов человек мною приставленный к нему! И сделано это было под Нарвою, и не потому что он подозрительный, хотя вон на предложения изменника Гуммерта не поддался, а зело странен он. Появился не понятно, откуда, словно он не от мира сего. Но раз ты князь-кесарь чуешь в нем сомнение вызывай своих людей, порасспросим их. А заодно и Ельчанинова послушаем. Алексашка, а ну, кличь сюда подьячего.

Меншиков вскочил с лавки и выскользнул в коридор. Вернулся он уже с подьячим. Тот прошел немного в зал, так чтобы уж совсем в дверях не стоять и замер, в ожидании распоряжений государя.

— Отыщи мне Силантия Ельчанинова, — проговорил царь, взглянул на князя-кесаря. Тот понял, что Петр от него ожидает имен его соглядатаев, без всякого желания прошептал:

— Полковника Квятковского и Акимку — золотаря.

— Громче! — приказал Петр.

— Полковника Квятковского и Акимку — золотаря.

— Уже лучше. Проведем совещание не здесь, а в другой горнице. — Молвил царь, затем грозно посмотрел на подьячего и добавил: — Приведешь их ко мне в горницу. Ступай!

В том, что сразу облегчить свою работу — золотаря не удастся, Ларсон и не сомневался. Но то, что это произойти только может только летом, было для него честно сказать сюрпризом. Может у него, как и у большинства людей двадцатого века, сложился стереотип того, что заявку выполняли обычно в течение недели, а то и того меньше. Как-то не взял Андрес в расчет то, что дело это для Гжельских мастеров новое, пока освоят, пока разбираться будут в его рисунке, совсем отвык, и на то, что на расстояния, сейчас в восемнадцатом веке, затрачивается намного больше времени, чем в будущем. Вон ведь от Нарвы, он почти три недели ехал. И если поездка в Гжель Некраса Борща может и не занять много времени (если он поспешит), то вот обратный путь может и затянуться, вещь ведь хрупкая, не дай бог в дороге расколется, и все по-новому.

Можно было бы и в Москве мастеров поискать. Попробовать организовать фаянсовое производство, да вот только одна не задача, третий эскиз пропал. Может, Аким взял, ну, для того, чтобы печь растопить.

Вообще-то паренек смышленый, подумал Ларсон, неизвестно почему, но большую часть, его — Андреса, работы он взял на себя. К тому же на протяжении нескольких дней, тот помогал ему с приемом ванн. С начала он истопил баню в печи, но эстонец отказался, испугался, что ему не удастся выбраться из нее, затем стал помогать, таская с Яузы воду. А по вечерам, расспрашивал о Швеции. Ларсон рассказал, все, что знал об этом государстве, потом признался, что почти всю сознательную жизнь прожил в Прибалтике.

Сегодня, когда в Москву вернулся государь, к ним заявился подьячий. Позвал парнишку в сени. Они о чем-то недолго разговаривали, затем Аким схватил овчинный тулупчик и куда-то убежал.

Горница небольшая. Длинный стол, по бокам которого лавки. В помещении дым. Петр курил. Ромодановский стучал по деревянной крышке стола. Меншиков нервно бродил из угла в угол.

— Не мельтеши, — проворчал Петр Алексеевич, — сам нервничаю.

— Почему? — поинтересовался Федор Юрьевич.

— А вдруг ты прав. Вдруг не золотарь он вовсе.

— Ну, не золотарь так и что? — вмешался Алексашка. — Если в заговорах он не замечен, сообщения Каролусу не отправляет, так в чем тут странного. Вместо соглядатаев взял да и вызвал бы его к себе, да и расспросил. Что сведения узнавать через третьих лиц. Будет врать, так сам-то скорее заметишь. А брожу я из стороны в сторону, что ждать я уже устал. У меня может дела, а тут сидеть приходится…

— Что за дела такие? — перебил его, Петр. Посмотрел так настороженно на своего фаворита.

— Свидание у меня. — Сказал Меншиков, хотел, было что-то добавить, но дверь скрипнула, и в горницу вошли трое.

Петр Великий взглянул на вошедших людей. Квятковского и Акима он не видел с лета, когда выступил с войсками. Первого он тогда назначил в Преображенский приказ, заодно потребовал одежду на голландскую или венгерскую сменить. У второго отец умер, поэтому, когда Ларсон сказал, что являлся золотарем, Петр, не раздумывая, назначил пленного на этот пост. Хотел, было попридержать у себя в штабе, но события пошли по иному. Вот к нему и был приставлен толковый стрелецкий офицер — Ельчанинов. (Тот, правда, не в курсе пока, но у государя были на него теперь иные виды.)

Государь рукой показал на лавку, предлагая вошедшим сесть. Затем покосился на Меншикова, давая понять, что и ему стоило бы к ним присоединиться. Загасил трубку и проговорил:

— Ну, что вы готовы на счет золотаря мне поведать?

— Пусть сначала мои отчитаются, — потребовал Ромодановский, — а уж потом мы твоего человека послушаем.

— Ладно, — согласился Петр. — Говори полковник. Квятковский растиснул пуговку на воротнике епанчи.

— С золотарем я встречался только раз, — молвил он, — по просьбе Ельчанинова должен был организовать встречу с гончарами и пушкарями.

— Пушкарями? — уточнил Петр.

— Пушкарями, — подтвердил полковник. — Вот только разговор касался не их прямых дел. Его интересовало, смогут ли те изготовить чугунные трубы.

— Трубы? Зачем?

— Он мечтает изменить систему канализации, — вставил Ельчанинов.

Петр гневно глянул на него. Он уже было хотел сделать замечание, что того не спрашивают, но передумал.

— В смысле?

— У него проблемы возникают во время работы…

— Я в курсе.

— Он хочет, чтобы отходы со второго этажа, по трубам попадали в выгребную яму.

— Вот даже картинку нарисовал, — проговорил Аким, вытаскивая из-за пазухи скомканный листок. Он протянул его государю. Тот разгладил и сказал:

— Ни чего не понял. Квятковский взял листок. Взглянул на него и проговорил:

— Точно такие же рисунки он дал и гончарам.

— А пушкарям? — поинтересовался Петр.

— А те отказались, сказали, что у них сейчас и так много будет работы, связанной с изготовлением пушек.

Петр насторожился. Взглянул на Ромодановского, но тот всего лишь развел руками.

— Это не секрет государь. Я думаю, Карл и без него догадался бы, что ты будешь сейчас артиллерию свою восстанавливать.

— Убедил, — согласился монарх, потом обратился к полковнику. — Так он отдал такие рисунки гончарам? Квятковский кивнул.

— Зачем?

— Он хотел, чтобы московские и гжельские гончары смастерили вот это приспособление. Гжельские мастера — белый стул, а московские трубы. Вот только одна проблема возникла…

— Какая?

— Заказ немца они смогут выполнить только ближе к лету. Петр вновь закурил.

— Что делать будем Федор Юрьевич? — спросил он у князя-кесаря.

— Я думаю, нам стоит попросить Акима, выполнять работу золотаря. — Сказал Ромодановский.

— Готов выполнять работу, а Аким? — спросил у мальчишки царь.

— Готов государь.

— Ладно, ступай, — приказал князь-кесарь. Аким ушел. Государь взглянул на Ельчанинова и проговорил:

— А не перейти ли тебе Силантий Семенович, в Преображенский приказ? Вон Юрию Лексеевичу люди надежные нужны. А ты таким человеком как раз и являешься.

Позавчера, когда после кабака Квятковский признался, что состоит в Преображенском приказе. Помня о хороших отношениях с Юрием, сейчас Ельчанинов согласился с предложением Петра Алексеевича. Когда же соглядатай ушли, Петр посмотрел на Ромодановского.

— Ну, что ты думаешь Федор Юрьевич?

— Чаю, что трогать немца нельзя. Может он и не золотарь, но уж точно не шпион. Правда, когда начнешь собирать армию, отправь его из Москвы куда подальше. С этими словами князь-кесарь встал и ушел.

— Не пойму я его Алексашка, — вздохнул Петр, — то шпион, то не шпион… а от секретов посоветовал держать подальше.

— Государь, ты бы лучше прислушался бы к словам князя-кесаря. Ты уже недавно доверился немцам, не ужели забыл, чем дело под Нарвой закончилось. Таких людей, как Франц Лефорт не так уж и много.

— Верно, верно. Ладно, ступай Алексашка. Да только пошли ко мне портного.


VII

Накануне шел снег. Крупными хлопьями он падал на землю. Андрес Ларсон хотел, было с утра приступить к обязанностям золотаря, но Аким (который уже день подряд вызвался сам). Чтобы не сидеть в домике, и попросту не терять время эстонец, накинул на плечи старенький овчинный тулупчик (скорее всего принадлежавший когда-то отцу паренька), взял лопату и вышел во двор, чтобы очистить площадку перед крыльцом. За то время, которое Андрес провел в восемнадцатом веке, он уже ощутил разницу между зимами разных эпох. Зимушка, что была сейчас на дворе, соответствовала всем канонам. Сугробы были почти до крыши, и это не смотря на то, что на дворе был канун Рождества. Как помнил Ларсон, часто в двадцать первом веке снег выпадал после середины декабря, а один раз (тогда он ездил в Санкт — Петербург по делам) на улице под самый новый год шел дождь, причем мелкий, холодный и противный. Если природа не изменит своим законам (а Андрес был уверен, что этого не произойдет) то вот-вот должны были наступить крещенские морозы, как говорил Аким, такие, что и нос из дому не высунешь.

А снег мягкий, легкий и пушистый, его и подымать на лопате, а уж тем более кидать в сугробы, что растут изо дня в день, просто удовольствие. А уж когда двигаешься даже не холодно. Отчего Ларсон, уже через пять минут интенсивной работы, скинул овчинный полушубок.

— А не боишься Андрес, лихорадку подхватить? — раздался за его спиной знакомый голос.

Эстонец развернулся. Посмотрел на вопрошающего. Он чуть не поперхнулся, увидев перед собой государя. Чтобы устоять на ногах, которые чуть не подкосились, оперся на лопату.

— Что? Оторопел? Не надо. Гляжу у тебя со снегом лучше, получается, — молвил Петр, улыбнулся. — А что, может тебя из золотарей в дворники перевести? Будешь двор убирать. А? Ларсон пожал плечами. Не в его силах сейчас что-то просить.

— Ладно, ладно. — Вновь улыбнулся монарх, — пока поработай золотарем. Дворники у меня и без тебя есть, а вот золотарей… Раз два и обчелся. Мне сообщили, что у тебя проблемы возникают, когда убираешь?

— Да государь. Дурно становиться. В моей стране, давно уже перешли на прогрессивную систему.

— А ты не хотел бы внедрить ее на Руси?

— Хотел государь. Даже с людьми нужными поговорил. Да вот боюсь, раньше лета вряд ли что получится.

— Может мне приказать? — поинтересовался Петр.

— Увы, приказы тут не помогут. — Вздохнул Ларсон, и только тут понял, что начинает мерзнуть. Он накинул тулупчик и продолжил, — дело новое и твоим мастерам не знакомое. А для нового дела время требуется.

— Понимаю, — кивнул государь. Он собрался, было уже уйти, но вдруг вспомнил, — Скоро новый год. А по моему прошлогоднему указу его нужно праздновать.

— Разрешите спросить государь, — замялся Андрес.

— Спрашивай!

— Где мне взять ель, или иное хвойное дерево. Я человек в твоем государстве новый и с традициями не знаком. Чай сделаю, что не так!

— Тут я тебе не советчик, — вздохнул Петр, — я ведь не сам за деревьями в лес хожу. Поспрашивай у друзей. Небось, завел уже приятелей?

— Приобрел.

— Вот у них и поинтересуйся. У них сейчас такие же проблемы. А в компании решать их намного легче. — Тут государь замолчал, вспомнил, то, что сказать хотел, и произнес, — Приходи завтра на ассамблею.

— Приду государь.

— Как одеваться, опять же у приятелей спроси. Или у Меншикова, ну, если встретишь. В этом году он церемониймейстер …

Сказал и ушел. Ларсон посмотрел ему в след и направился в дом. Поставил в сенях лопату в угол, повесил тулупчик на крюк, торчавший из стены, вошел в дом и опустился на лавку. Неожиданно для самого себя Андрес подумал, а что он знает о праздновании нового года и рождества. Знания есть, но скупые. То, что рождество завтра, а не через тринадцать дней, эстонец не сомневался. Изменения в календаре произойдут только после тысяча девятьсот восемнадцатого года, когда Советское правительство перейдет на Грегорианский календарь. Правда и сейчас в начале восемнадцатого века были изменения в празднованиях, но вот какие Ларсон, увы, не помнил, как-то не предавал этому значения. Новый год тут все сказано.

Он подошел к печке, коснулся ее рукой. Тепло скользнуло по телу. Вдруг стало грустно, неожиданно возникло чувство одиночества. Андрес присел на лавку, и почувствовал, что вот-вот к глазам готовы нахлынуть слезы. Вспомнилась мать, жена, отец и сестра. В голове промелькнуло воспоминания о новогодних празднованиях, рождественских каникулах. Елка, мандарины, салат оливье, фейерверк, выступление Тоомаса Хендрика (вот только что тот обычно говорит, Андрес не помнил). Вернется ли это когда-нибудь? Елка и фейерверк они то не куда не денутся, а вот мандарины, салат оливье?

От грустных дум, отвлекла открывающаяся со скрипом дверь. Кутаясь в тулуп, и отряхивая снег с шапки, на пороге возник Аким.

— Холод собачий, — проворчал он и подошел к печи. Коснулся ее руками, и протянул, — хорошооо… Затем взглянул на эстонца и спросил:

— Тебе что плохо?

— Нет. Все нормально, просто дом вспомнил. Рождество уже завтра, вот и нахлынули воспоминания. У меня ведь в Эстляндии мать, сестра и отец остались. (Про жену Ларсону вдруг не захотелось говорить).

— А я новый год только один раз встречал, — молвил Аким, — в прошлом году это было. До этого в сентябре думный дьяк выйдет на площадь, да объявит что семь тысяч двести восьмого год от сотворения мира. А в прошлом году все изменилось, государь приказ издал, что новый год теперь нужно встречать не первого сентября, а первого генваря. Было это в середине декабря, когда под барабанный бой царский дьяк государев указ, на специально построенном для этих дел помосте, прямо на Красной площади, зачитал. Там так и было сказано: «впредь лета счислять в приказах и во всех делах и крепостях писать с первого генваря от Рождества Христова». А по большим проезжим улицам, и знатным людям и у домов нарочитых духовного и мирского чина, перед воротами учинять некоторые украшения от древ и ветвей сосновых, еловых или можжевеловых. А людям бедным, хотя по древу или ветви над воротами.

— А вот у нас ветвей нет, — вздохнул Ларсон.

— Так сие не проблема. Сходим в лес, али на базар. Купцы ныне смышленые пошли, ветки сами на базар привозят. Боятся люди супротив царской воли идти. Особенно бояре, хорошо помнят, как государь им бороды стриг. А хочешь, я расскажу, как в прошлом годе встречали? И не дожидаясь, пока золотарь ответит, Аким продолжил:

— Помню, отец, царство ему небесное, привел меня в Успенский собор. Народу собралось уйма. Сам государь Петр Алексеевич, в сопровождении жены Евдокии и малолетнего сына Алексея, прибыл. Гвардия в синих мундирах с красными обшлагами, в высоченных ботфортах. Патриарх, покойничек, молитву читать начал во славу Христа. Царь батюшка поздравил всех с новым годом. Потом все на улицу вывалили, ну, там гвардейцы и стали из ружей палить. Батюшка сказал, сие называлось салют. Забава восточная. На улице холодно, но от всеобщего веселья, холод не чувствуется. Потехи огненные начались. У знатных людей во дворах маленькие пушки. Причем каждый боярин норовит шуму наделать как можно больше. Затем по улицам большим, где пристойно вплоть до седьмого генваря по ночам огни зажигают, кто из дров, а кто и из соломы. Помню, государь первый пустил ракету. Она, огненной змейкой извиваясь в воздухе, возвестила народу о наступлении Нового тысяча семисотого года. Аким замолчал, посмотрел на Ларсона. Улыбнулся.

— Может, в лес за елочкой пойдем?

На первый раз Ларсон предложил обойтись обычными лапами ели. Все-таки елка стоявшая в углу комнаты или даже во дворе, без рождественской звезды, стеклянных шариков, гирлянд и дождика выглядела бы как-то не так. А вот с лапами, было бы все гораздо проще. Если на дверь повесить, так вообще украшать не надо, а в комнате так там и одного пряника хватит.

Оделись, взяли топор. Андрес как-то не захотел доверять столь опасное орудие труда в руки подростка, не дай бог порежется. Вышли на улицу. Ближе к вечеру стало холодать. И тут Андрес вспомнил, что забыл взять рукавицы, он хотел, было уже вернуться, но Аким его остановил.

— Плохая примета, — проговорил он. Затем увидел вышедшего на улицу кузнеца и прокричал, — Микула. Тот повернулся на голос. Улыбнулся.

— Привет Аким, — проговорил кузнец. — Куда собрались?

— За еловыми лапами. У тебя рукавиц лишних нет, а то Андрей их в доме забыл.

— Лишних нет. Вот берите эти, — Микула снял рукавицы и протянул золотарю, — потом вернешь. А в лес я бы вам ходить не советовал, хорошие лапы можно и на базаре купить. Купцы народ ушлый сразу поняли, как можно денег получить. Андрес поблагодарил кузнеца и взял рукавицы. Надел. Рукам стало тепло.

— Мы так и поступим, — молвил он, — у меня еще остались деньги.

Лапы действительно оказались замечательные. Стоили они не дорого, так что Ларсон и купец остались довольны. Вернувшись, Андрес посовещался с Акимом. Решили поставить их в доме. В качестве вазы мальчишка предложил использовать один из пустых горшков. Ларсон полазил по закромам и нашел два заплесневевших баранка. Из камзола вытянул нитку и сделал елочное украшение.

— Петр Алексеевич приглашал меня на ассамблею, — проговорил он, разглядывая получившееся творение, — как думаешь, Аким, мне идти?

Паренек пожал плечами. Ларсон вздохнул, понимая, что ожидать что-то другое от мальчишки, которому от горшка два вершка (в прямом и в переносном смысле) не приходилось.

— Понимаю, — прошептал эстонец. — Видишь ли, с одной стороны государь пригласил, а разбрасываться такими шансами грешно, а с другой стороны я ведь не знаю как там себя вести, и что надевать. Аким удивленно взглянул на золотаря.

— Может мне за Ельчаниновым сбегать. Вряд ли он был на государевых ассамблеях, но о том, как там на них себя вести, возможно, и знает.

— Тогда уж Александра Даниловича, — вздохнул Андрес. — Он церемониймейстер ассамблеи. Да вот идти искать его, как-то боязно.

— Экий вы смешной сударь, — рассмеялся Аким, — он ведь с виду грозен. На самом деле душа компании.

— А ты откуда знаешь? — удивился Ларсон, — Тебе вон и лет то немного.

— Так я ведь всю жизнь при дворе. А Александр Данилович в пору, когда жив был мой батюшка, частенько к нам захаживал. Он ведь почти крестный отец.

— Эко ты сморозил, — фыркнул Андрес, — крестный отец. Тебе сколько лет было, когда тебя крестили. Или ты хочешь убедить меня, что он крестил тебя, когда он мальцом был?

— Так я же не в прямом смысле слова.

— Не понял я конечно, да ладно. — Махнул рукой эстонец. — Ты еще скажи, что ты сыну Петра Алексеевича лучший друг…

— А вы откуда знаете? — удивился Аким.

— Так ведь вы почти ровесники. Так что там, на счет крестного твоего?

— Могу сбегать за ним. Позвать. Он мне не откажет.

— Не надо, — раздалось со стороны дверей, — не надо тревожить Александра Даниловича.

Золотари повернулись на голос. В дверях, стряхивая снег с епанчи, стоял Ельчанинов.

— Не надо тревожить, — повторил он, — я сам все расскажу.

Он скинул плащ, повесил его на гвоздик, вбитый в стену. Ларсон даже обомлел, увидев того в мундире Преображенского полка.

— Вот приписали к Преображенскому приказу, — проговорил Силантий Семенович. Бывший стрелецкий офицер прошел к столу и сел на лавку.

— Меня тоже Петр Алексеевич пригласил на ассамблею, — проговорил он, — Вот я и сходил к церемониймейстеру и разузнал, как себя вести и что надеть, чтобы не выглядеть белой вороной. А теперь слушай.

Увеселительные собрания Петр Алексеевич начал устраивать с января тысяча семисотого года, когда повелел приглашать на них знатных людей с женами и дочерьми. При этом одежда на них должна быть немецкая, французская или английская.

Устраивали их обычно в течение зимы в домах вельмож, при чем хозяева гостей не обязаны были не встречать, не провожать, не занимать и даже не быть дома. Гости собирались после шестнадцати ноль-ноль и веселились, за играми, танцами и разговорами, аж до двадцать двух. Вход на такое вот собрание предоставлялся всем дворянам, военным и гражданским чинам, знатным чинам и старшим мастеровым людям. По какой причине в этот список угодил Андрес Ларсон, эстонец понять не мог. Вполне возможно, что был иноземцем, а они на таких собраниях играли выдающуюся роль.

Отличительной чертой собраний была чрезвычайная простота общения с государем. Сам Петр давал пример доступности, и часто гневался, когда тот или иной боярин вставал с поклоном при его появлении. Тогда он подзывал Александра Даниловича, у которого всегда былнаготове кубок, наполненный белым вином. И бедному нарушителю ничего не оставалось, как осушить его одним залпом. Андрес чуть было не угодил под такое вот наказание, но его вовремя одернул Ельчанинов.

— Не положено Андрей, — прошептал тот, стараясь, чтобы кроме золотаря его никто не расслышал.

Комната хоть и большая, но дышать почти не возможно из-за облаков табачного дыма, что висели под потолком. По освещенному свечами залу прогуливаются между рядов гостей и приветливо с ними разговаривающая дама, лет двадцати восьми.

— Анна Монс, — прошептал Силантий Степанович, увидев, как заинтересовано, смотрит на нее Ларсон, — дочь немецкого винодела. Любовница государя, — тут стрелец поднес палец ко рту и прошипел, — тсс. Я тебе ни чего такого не говорил. Вон смотри, видишь того мужика лет пятидесяти в куртке и полосатых панталонах — это корабельный мастер. Государь его из самой Голландии выписал.

Между тем под беспрерывные звуки духовой музыки толпа двигалась. Все женщины сидели вдоль стен, в ожидании кавалеров и начала танцев.

— Пошли в другую комнату, — предложил Ельчанинов. — Я до танцев не охотчь.

— А что там? — поинтересовался Андрес.

— Государь. Плюс большая часть иностранцев, что сидят и важно покуривают глиняные трубки, да опорожняют такие же кружки.

— Пошли.

Они вошли в комнату, где на столах стояли бутылки пива и вина, лежали кожаные мешки с табаком, стаканы с пуншем и шахматные доски. Причем шахматы тут, как убедился эстонец, были разного вида. Среди многообразия он узнал доски для русских шахмат, классических названые индийскими, а так же четверные шахматы с крепостями, что игрались на 192 клетках. За одним из столов Петр играл в классические шахматы. Его соперником был негоциант из Англии. Причем оба дымили трубками при очередном ходе.

Ларсон заинтересовался игрой. Картина вырисовывалась на доске довольно любопытная, в будущем ее назовут гамбитом Эванса. Эту систему Андрес несколько раз наблюдал, во время трансляций чемпионатов мира по шахматам. В этой партии белые близки к цели — создания сильного пешечного центра. Сейчас у государя был шанс осуществления плана, все зависело от того, как сыграет негоциант.

Андрес отвлекся от игры, и только тут заметил, что Ельчанинова рядом нет. Он оглядел зал и обнаружил того в компании датского шкипера. Оба сидели за столом, и пилит пиво. До эстонца донеслось:

— Камрад, камрад.

Рука коснулась плеча золотаря. Тот вздрогнул и оглянулся. Петр стоял за его спиной, он только что закончил партию, и, по всей видимости, проиграл. Но государь явно не был этим опечален.

— Не хочешь ли друг мой, — проговорил он, — сыграть со мной, Меншиковым и голландским послом в Четверичные шахматы с крепостями?

— С удовольствием государь, вот только есть одна проблема, — молвил эстонец, — я давно не играл в шахматы. А с четвертичными вообще не знаком.

— Ну, если в индийские шахматы играть можешь, то и в четвертичные наловишься. — Государь улыбнулся, посмотрел на стоявших в стороне участников и проговорил, — так с кем в паре предпочтешь играть? С этими, — он махнул рукой в сторону Меншикова и посла, — али со мной?

— Я бы предпочел в паре быть с послом.

— Понимаю, — одобрил, его решение, государь. — Игрок он сильный. Думаю, вы сыграетесь быстро.

Увы, партию Ларсон и посол проиграли. Сначала Петр и Алексашка накинулись на него, а когда тот уже был выведен из игры, разбили в пух и прах голландца.

— Виктория! — прокричал царь батюшка, когда посол сдался на милость победителей. Петр хлопнул сначала Андреса, а затем голландца по плечу, и сказал, — Потом отыграетесь. С этими словами государь и его фаворит ушли в соседний зал.

— Проиграть государю — большая честь, — проговорил посол.

Андрес пожал руку голландцу и поблагодарил за компанию. Пошел искать Ельчанинова. Нашел того за столом в компании все того же датчанина.

— Мой друг, — проговорил Силантий Степанович, — Андрес Ларсон, эстляндец. Датский шкипер — Христиан Глот. Присаживайся. Андрес отрицательно замотал головой.

— Ну, так может, потанцуешь. В соседнем зале уже танцы начались. Там много хороших девушек, — сказал Ельчанинов и подмигнул.

Ларсон послушался его. Вернулся в зал, где во всю длину зала, при звуке самой печальной музыки, дамы и кавалеры стояли в два ряда друг против друга. Мужчины низко кланялись, девушки низко приседали, вначале прямо против себя, потом поворотясь направо, затем налево. Причем этими приседаниями и поклонами они занимались, скорее всего, уже около получаса, так как вскоре они прекратились. Меншиков вышел на середину зала и приказал музыкантам играть менуэт.

О следующем увеселительном собрании сообщил лично сам Петр Алексеевич. Оно должно было состояться под самый новый год в доме боярина Курбатова, числа тридцатого. А пока наступала уже ставшей привычной рутинная жизнь золотаря, и Ларсон это понимал, как никто иной. Ельчанинова, напившегося на собрании до чертиков, и Андресу пришлось провожать его до дома. К счастью жил тот неподалеку. Уже знакомый денщик встретил их с распростертыми объятиями.

— Хвала Иисусу, что вы его привели, — молвил Тихон. — Я уж опасался, как бы он в дороге не замерз. Ведь слабость к вину князь сильную испытывает. Не может и дня без глотка прожить. Он взял Ельчанинова под руки и увел в дом. Затем вернулся.

— Вот тебе деньга, — проговорил денщик, доставая монету.

— Не надо денег, — отрицательно замотал головой эстонец, — Силантий Степанович, мой единственный тут друг.

— Тогда я тебя в Преображенское доставлю, ты только подожди чуток.

Денщик скрылся во дворе дома. Ларсон чуть не замерз, пока дождался. Ворота открылись. Появилась уже знакомые сани. Тихон, кутаясь в овчинный тулупчик, крикнул:

— Прыгай в сани.

Ларсона доставили домой. Денщик попытался еще раз отблагодарить эстонца, но тот сказал только одно:

— Обижусь!

А потом через пять дней было вновь увеселительное собрание. Приглашенные вновь веселились. Дым стоял коромыслом, звучала бесконечно мазурка, а те, кто не придавался танцам, играли в шахматы. Ларсон пробовал еще раз сыграть в четверные шахматы, но вновь (вернее сказать — опять) проиграл. Уроки, которые ему давали приходившие к нему в гости Ельчанинов, Квятковский и даже сам Меншиков, не помогали. Андрес надеялся, что когда-нибудь ему удастся освоить эту интересную, и куда более сложную игру, чем обычные индийские шахматы.

А наследующий день, вернее ночь, все праздновали новый год. В главном соборе Кремля состоялся молебен. Затем народ вывалил на улицы и был учинен фейерверк. Всюду звучали выстрелы. И все было так, словно Андрес вновь вернулся в свою эпоху, за исключением нескольких маленьких вещей, таких как телевизор, по телеканалам которого обычно кажут концерты и президентов, да салата оливье.

Но все хорошее когда-нибудь кончается. Кончились и праздники. 12 января государь получил депешу от посла, что находился в Дании. Тот сообщал, что удалось заключить союз, а в случае войны между Англией и Францией, Дания выступала на стороне России супротив Швеции. Король обязался дать Петру солдат и три драгунских полка.

Двадцатого января государь московский послал Шереметеву для советов судью воинских дел Стрешнева. В тот же день Апраксину были отправлены корабельных дел мастера Николас и Ян. Государь повелел ему построить до его приезда корабль и приготовить аж сто пятьдесят собачьих шапок и башмаков.

В конце января Петр отбыл в Бирж, где встретился с Августом. Там государь пообещал тому дать взаймы двести тысяч ефимок да двадцать тысяч войск.

Петр из Москвы, куда он вернулся восьмого марта, выслал девятнадцать полков под началом князя Репнина в Лифляндию, где они соединились с саксонским генерал-фельдмаршалом Штейнау близ Копенгаузена.


VIII

Переговоры с Саксонией прошли хорошо. Недоразумение вышло, когда на первую встречу с Августом, Петр явился в недавно пошитом костюме (образцом послужило одеяние, в котором под Нарвой появился Ларсон). От государя Московского не ускользнула усмешка саксонца, самодержец даже был убежден, что Август готов был прыснуть от смеха. И он бы сделал это если бы не военная помощь, которую хотел получить от Петра. Поэтому он просто сдержался, и жестом предложил присесть напротив него за стол.

Государь и сам чувствовал в новом костюме дискомфорт. Он больше думал о нем, чем о делах, ради которых приехал. Поэтому после получасовой, безрезультатной беседы, Петр предложил перенести встречу на завтра. Август видя, в каком положение тот находится, согласился.

Петр вернулся к себе. Почти весь вечер ходил и проклинал неизвестных ему мастеров, придумавших такие неудобные брюки и пиджаки. Алексашка только вздыхал, и иногда между паузами, которые делал государь, вставлял реплики:

— Мин херц не все что терпимо в Европе, не приемлемо у нас.

— Но ведь Август, король европейский, — парировал государь, продолжая ругать костюм.

Меншиков хотел, было сделать замечание, что под Европой он подразумевал Францию, Италию и Испанию (в Голландии и Англии они таких костюмов не видывали), но промолчал. Что ни говори, а Ларсон был из Шведских владений.

После очередной реплики Алексашки, Петр не выдержал и снял костюм. Хотел, было кинуть в камин, но передумал.

На следующий день на встречу с Августом государь явился в форме капитан-бомбардира. И к радости обоих (особенно саксонца) переговоры прошли успешно.

Когда же 8 марта Петр вернулся в Москву, возжелал он вызвать к себе Ларсона.

— Боюсь, что не получится государь, — проговорил Ельчанинов, что приглашен был в палаты царские, — болен он уже второй день. Лихорадка у него.

В прошлом все болезни, сопровождавшиеся подъёмом температуры тела, называли лихорадкой[26].

Ларсон простудился. Эти устраиваемые, почти каждодневные ванны и сквозняки, привели к неприятным последствиям. Аким даже жаловался кузнецу:

— Он что, не может потерпеть. Ведь лучше сходить в баню, чем мыться в бочке.

Мальчишка даже предлагал истопить печь, чтобы Ларсон мог в ней попариться, но тот категорически отказывался. Андресу казалось, что просто из нее не вылезет обратно. Он даже стал подозревать у себя клаустрофобию, которой раньше не было. Поэтому каждый день сам, иногда ему помогал Аким, таскал воду с реки. Супруга монарха была не довольна, что он, не смотря на мороз, проделывал весь путь до реки и обратно в расстегнутом сюртуке.

— Хоть бы тулупчик накинул, — говорила она, прислужнице, разглядывая Ларсона в окно. — А то не дай бог простудится. Сглазила?

В результате однажды утром он заболел. Сильный жар, все тело заломило, а сознание вдруг помутилось. Кажется, что вот-вот ноги перестанут слушаться. Ларсон что-то бормотал, бился в ознобе и катался по печи, отчего пришедшие, по просьбе Акима, Ельчанинов и Квятковский переложили его на широкую кровать, притащенную предварительно из дворца.

— Приятный человек, — прошептал полковник, накрывая того епанчей, — загадочный. Государю такие нравятся, и не хотелось, что бы мы его потеряли. Может лекаря пригласить?

— Немца? — уточнил Ельчанинов.

— Нет, русского. Иноземцы способны только кровь пускать.

— Аким, сбегай в стрелецкий полк. Найди там Ивана Емельяновича Спешнева. Да скажи ему, что Силантий Семенович Ельчанинов просил у него лекаря. Только давай, чтобы стрелой. Вон коня моего возьми. Да и нам с тобой Юрий надо выйти на улицу, мало ли он чем приболел. Иноземец все-таки.

Втроем они вышли на улицу. Ельчанинов проводил взглядом ускакавшего на коне Акима и проговорил:

— Лучшее средство от лихорадки — баня.

— Не буду спорить, — согласился Квятковский, — только существует одна незадача. Мы с тобой не уверены, что болезнь эта паром лечиться. Ему бы хлебного вина. Говорят, монахи его специально для этих целей сотворили. Сверху обтереть, да во внутрь налить.

— Что верно, то верно. Хлебное вино лучшая профилактика. Вот только, — тут Силантий Семенович, занервничал, — что-то у меня на душе неспокойно. Не правильно я поступил, решив, что должны мы с тобой больного покинуть. Должен ведь кто-то остаться с ним.

— Вот я и пойду, — сказал полковник и, отодвинув своего приятеля в сторону, направился к двери. — А ты Силантий стой здесь, жди лекаря, никого не впускай. — С этими словами он вошел внутрь.

Ларсон лежал на кровати и бредил. Полковник подошел к кадке, достал из кармана камзола чистый белый платок. Намочил его. Вернулся к больному и приложил к голове.

— Зачем, зачем, она мне изменила, — бормотал больной, — да еще с моим двоюродным братом.

Квятковский закачал головой, осуждая действия не знакомой ему женщины. Юрий понял, что сейчас в бреду, эстляндец выскажет все, что знает. Но тот начал произносить какие-то непонятные слова. Бормотал про Мерседес. Может так звали ту, что изменила Ларсону с его двоюродным братом? Затем стал бранить русских, за то, что те испоганили свои красивые города, превратив их в помойки. Последняя фраза для Квятковского была совсем непонятна. Как-то не вписывалась она в действительность. Полковник знал, и был убежден, что во всем мире, по крайней мере, в Европе, русские города были самыми чистыми и красивыми. Неожиданно Квятковский испугался. Страшная мысль пронеслась в голове:

«А вдруг это чума. Была же она лет, так сорок назад. Как никак с нечистотами золотарю приходится дело иметь. Хотя, — тут полковник машинально рукой махнул, — какой он к чертяке золотарь. Нечистот, как черт ладана пугается. Работу его Аким выполняет. Так что чума — это скорее бред, полный бред».

Неожиданно Ларсон замолк. Квятковский вновь испугался. Даже вздрогнул. Он посмотрел на больного. Облегченно вздохнул. Эстляндец смотрел на него.

— Пить, — прошептал он.

Квятковский встал, взял со стола ковшик и зачерпнул воды. Поднес к губам больного. Тот жадно сделал пару глотков и вновь провалился в сон.

— Сон — лучшее лекарство, — прошептал полковник.

Дверь скрипнула, и на пороге появилось странное существо, в длинном черном плаще и с птичьей головой. Квятковский перекрестился.

— А вы герой, — проговорило существо, — теперь ступайте к себе домой. Я к вам после зайду, проверю, не заболели ли вы.

— Вот нечистая, — проворчал полковник и потянулся к шпаге.

— Стойте, стойте полковник, не собираетесь же вы убить лекаря!

— Лекаря? — переспросил Юрий.

— Да лекаря. Это одежда такая. Я ведь не знаю, чем болен мой пациент. Клюв заполнен целебными травами и ладаном, чтобы предотвратить заражение меня. А вам бы я советовал жевать чеснок. А теперь ступайте, оставьте меня одного наедине с пациентом.

Квятковский встал с табуретки. Накинул на плечи епанчу и направился к дверям. Там он неожиданно остановился и спросил:

— Доктор, а у вас есть еще такая маска?

— Есть! А что?

— Можно я с вами об этом потом поговорю?

— Вот приду вечером, там и поговорим. А сейчас ступайте. Считайте что это мой приказ.

Полковник вышел, захлопнув за собой дверь. На улице его ждали Аким и Ельчанинов.

— Лекарь выгнал меня. Велел убираться. Боится, что я инфекцию подхвачу. Домой гонит, — прошептал Квятковский, — Что за болезнь он пока не ведает.

Полковник жил в Китай-городе. Его дом был небольшим теремом, построенным в середине семнадцатого века. Пара слуг, денщик, жена и пятеро детишек, старая мать, что доставала его иногда упреками по поводу и без оного. Когда он вернулся от золотаря домой, подозвал денщика и приказал ни кого к нему не пропускать, кроме лекаря, который должен в течение вечера приехать. Потом, подумав, добавил, что велит принести ему связку чеснока, что висел в кладовой терема.

Когда денщик ушел, закрылся в комнате, где у него стояла аглицкая кушетка, подаренная ему матерью Петра Алексеевича, царицей Натальей. Расстегнул камзол и бросил на табурет. Стянул сапоги и поставил рядом. Подошел к шкафу, где стояло несколько штоков с хлебным вином. Откупорил одну и наполнил кубок, почти до самых краев. Одним глотком осушил. В дверь постучались. Юрий подошел к двери и спросил:

— Кто?

— Я, Игнат, князь, — раздалось из-за двери, — принес чеснок, как ты наказал. Квятковский приоткрыл дверь и вытянул руку.

— Давай сюда.

Когда вожделенная связка оказалась в комнате, вновь захлопнул и громко, чтобы денщик стоявший все еще на той стороне, прокричал:

— Только лекаря!

Не расслышав, что ответил его денщик. Вернулся к шкафу. Разломал луковицу и запихнул дольку (целиком) в рот. Стал жевать. Затем налил вина и запил. И только после этого лег на кушетку и уснул. Проснулся от стука в дверь. Долбился денщик.

— К вам лекарь, — кричал он.

Пошатываясь, полковник подошел к двери и открыл ее. Доктор проскользнул внутрь и тут же захлопнул ее.

— У золотаря хрип[27], — молвил он. — Я боюсь, что вы тоже могли заболеть. Затем он увидел чеснок, и открытую бутыль.

— Я гляжу, вы уже занялись самолечением. Похвально. Но не сейчас.

Доктор приложил руку ко лбу полковника, пытаясь определить температуру. Потом потребовал открыть рот. Убедившись, что миндалины, в простонародье именуемые гландами, чистые. Достал трубку и стал слушать, как работают легкие.

— Вам повезло полковник, — улыбаясь, проговорил лекарь, — вы здоровы. Но это не значит, что вы должны игнорировать чеснок. Как говорила моя бабка — чеснок это лучшее средство от «хрипа». А теперь можете идти и спокойно общаться с домочадцами.

Квятковский встал с кушетки и надел камзол, хотел, что-то сказать, но доктор, словно прочитав его мысли, сказал:

— Маску я пришлю князю Ельчанинову.

На следующий день в Москву вернулся государь. Он выслушал, Ельчанинова и произнес:

— Живота не пожалейте, а вылечите его. Ларсон мне живым нужен. У меня к нему есть вопросы.

— Может я смогу дать ответы? — поинтересовался, осторожно, князь, опасаясь вызвать гнев монарха. — Он сейчас в бреду много, что наговорил.

— А разве он не по-шведски?

— И по-шведски, и по нашему. Иногда на незнакомый мне язык переходит.

— Скорее всего, эстляндский, — сделал вывод государь. — Ну, так что он такое говорит?

— Да все непонятное. Имена женские называет. Брата своего двоюродного обозвал альфонсом. Таллинн, пару раз сказал. Мне кажется, что это скорее название города, да вот только я что-то не припомню в Европе городов с таким названием. Но больше ворочается и спрашивает, какой сейчас год?

— Год?

— Да государь год. Ему говоришь тысяча семьсот первый, а он начинает орать: не верю. Сейчас утверждает две тысячи восьмой год. При чем от Рождества христова. И так по кругу.

— Странно, — вздохнул Петр, — на вопросы ты так и не ответил. Что мне тебя казнить?

— Государь, — прошептал побледневший князь.

— Да ладно тебе. — Усмехнулся монарх. Затем сжал руку в кулак, и поднес его к носу Ельчанинова, — но смотри у меня князь. Умрет золотарь, ты у меня головой ответишь. А теперь ступай.

Ельчанинов вышел от Петра бледный, словно смерть свою там увидал, чуть с Репниным в коридоре не столкнулся. Вот только тот вовремя в сторону прижался. Затем выскочил во двор и бегом побежал к домику золотаря. Вскочил в сени, маски принесенной лекарем нигде не было. Осторожно прикрыл дверь и заглянул в комнату. У постели Ларсона сидел полковник Квятковский, не смотря на надетую маску, Силантий Семенович узнал его по мундиру. Никто другой в Преображенском мундире не осмелился бы войти туда. В руках Юрия была бутыль, по всей видимости, с вином, связка чеснока. У ног стояла еще одна бутыль, но с красной прозрачной жидкостью.

— Если не боишься заболеть Силантий заходи. — Проговорил полковник, не оборачиваясь.

— Но откуда, ты узнал, что это я?

— А кто еще. Аким передо мной убежал. Ему еще работу нужно выполнять по дворцу. Ты лучше в сенях подожди, я сейчас выйду и мы поговорим. Князь закрыл дверь. Минуту постоял, подумал и вышел на улицу.

Хоть по календарю и наступила весна, но на улице все еще было холодно. Казалось зима, и не думала уступать свое место. По-прежнему шел снег. Он большими хлопьями падал на не прогретую солнцем землю. Ельчанинов стал переминаться с ноги на ногу, чтобы в ожидании Квятковского не замерзнуть.

Вскоре дверь открылась, и на улицу вышел полковник. Он застегнул пуговицу на епанче и поправил треуголку.

— Ни какой он не шпион. — Молвил он, — в бреду говорил не понятно что, но все это ни как не связано со Швецией. Будь я трижды проклят, если не прав. Еще день и мне чудится, что Андресу будет лучше. Хотя, когда на тебе такая маска, быть уверенным нельзя. Она любого выбьет из колеи, тут уж точно решишь, что попал в чистилище. Мы его с Акимом клюквенным морсом пытаемся отпоить.

— Государь повелел выходить золотаря, — проговорил Ельчанинов. — От этого зависит наша с тобой жизнь.

— Выходим, выходим. А теперь иди. Теперь твоя очередь сидеть с больным. А мне еще в приказ нужно.

Отходить Ларсона удалось. С помощью перцового вина, клюквенного морса, чеснока и еще нескольких народных средств эстонца удалось поставить на ноги. На третий день болезни, как и предполагал полковник Юрий Квятковский, тот пришел в себя. Правда, сначала испугался существа с головой птицы, но потом, когда Аким скинул ее, заулыбался.

Его еще несколько дней мучили проблемы с болью в ногах. Иногда его бросала в кашель. Он чихал, словно в нос попал тополиный пух. А к числу 15 встал на ноги. И тогда Ельчанинов предложил сходить ему в баню. А уж она выбила из него «плохой дух» навсегда, по крайней мере, так решил Акимка.

16 марта Петр, через приказчика, вызвал Ларсона к себе. Тот надел голландский костюм, благо паренек, пока эстонец болел, почистил его, и явился в терем. Государь находился в небольшой горнице, он склонился над картой. Когда караульный доложил, о приходе Андреса, монарх даже сворачивать ее не стал. Сейчас на все сто он был уверен, что плененный под Нарвой «швед» не являлся шпионом. Поэтому Петр достал трубку и закурил. Когда в горницу вошел Ларсон, он рукой повелевал ему сесть.

Андрес впервые оказался в этой комнате. За то время, что он провел, исполняя свои обязанности, не разу здесь не был. Помещение небольшое, заставленное книжными шкафами. Астролябия в углу, подзорная труба на подоконнике. «Интересно, что разглядывает царь?» — подумал Ларсон. Он сел на стул.

— Ну, рассказывай, кто ты такой? — проговорил Петр. — Вот только правду. Ты не такой как все и мне очень интересно. Я должен был с тобой об этом давно поговорить, да вот времени все не было. Сначала Нарва, потом новый год, а теперь вот твоя болезнь. Так кто ты такой Ларсон?

— Я эстонец из будущего, — проговорил Андрес.

И он в краткости поведал всю свою жизнь, что прожил до попадания в прошлое. Рассказал: о молодых годах, о годах проведенных в армии, вспомнил, как открыл свое дело. Поведал и о своей супруге. Только в этом месте Петр, нарушив свой приказ, перебил его, стукнул по столу, выругался. Затем замолчал, и рукой дал знак, чтобы Ларсон продолжал. Рассказал и о своей поездке по купеческим делам (теперь Андрес подобрал понятные для царя понятия) в Иван-город. И об аварии. Когда эстонец замолчал, Петр начал спрашивать, обо всем, что было ему не понятно. Он уточнил, почему эстонец согласился стать золотарем, а затем минут пять смеялся, услышав объяснение. Поинтересовался, почему Ларсон сам отправился в Иван-город, когда мог отправить туда надежного человека. Петр даже расстроился, узнав, что золотарь всю жизнь не кому не доверяет и надеется только на себя.

— Это не верно, — проговорил он. — Если бы я надеялся только на себя, — добавил царь, — смог бы управлять этим государством? — И не дожидаясь ответа, спросил, — а теперь расскажи о будущем.

Ларсон поведал все что знал. Рассказал о том, как далеко шагнул научно-технический прогресс. Петр слушал и кивал, а когда тот замолчал, спросил:

— А сейчас применить технику будущего можно?

— Увы, нет. Условия не те, — вздохнул Андрес, — у меня вон проблемы с сантехникой возникли, а уж она то такой сложности не представляет. В будущем она появится лет через сто.

— Ты имеешь в виду это? — спросил Петр, встал и подошел к книжному шкафу. Достал книгу, и вытряхнул из нее, его Андреса чертеж, который, как тот полагал, потерялся.

— Да.

— Забавная вещь, — кивнул Петр, — и не такая уж и проблемная, если подумать, Попробовать можно, лишь бы как с костюмом не вышло.

— Костюмом?

И монарх поведал о том, в какое неприятное положение он попал с эти самым костюмом на переговорах с Августом.

— Потому что дурак, — проворчал государь, — мог ведь сперва с Меншиковым посоветоваться, или с тем же Паткулем. Петр вновь закурил. Обдал густым дымом Ларсона и спросил:

— Ну, раз ты не золотарь, а купцов дельных у меня много, чем бы тебя занять? Что еще, кроме того, что сделки заключать можешь, умеешь?

Андрес задумался. Единственное, что он мог, так это воевать. Но и тут существовала одна проблема. Оружие, с которым Ларсон умел обращаться, здесь еще не существовало (за исключением шпаги), а то, чем сейчас пользовались, было непривычным, и ему опять пришлось бы учиться.

— Ни чего не умею, — вздохнул он. — Единственное, что знаю так это несколько языков.

— Каких? — поинтересовался царь.

— Родной эстонский, русский, шведский, английский и немецкий.

— Голландский?

— Увы, нет государь, — вздохнул золотарь, — в будущем он не так распространен как сейчас. Только в футболе применяется, так как тренера команд все больше голландцы.

— Футбол, тренера? — спросил Петр. — Это что еще такое?

И Ларсону пришлось рассказать о спортивной игре, которая будет изобретена в Англии лет через сто пятьдесят — двести. Когда же беседа закончилась, Петр посмотрел на эстонца и сказал:

— Есть у меня одна идея, но мне ее нужно обдумать. Не хочу, что бы ты еще раз впросак попал.

На следующий день государь вновь вызвал к себе Ларсона. В этот раз он был не один. Рядом за столом сидел Юрий Квятковский, Александр Меншиков и еще один человек, незнакомый Андресу. Петр выставил на стол бутылку анисового вина, и после того, как эстонец сел, попросил того рассказать о будущем. Особенно его интересовало, кто будет и в какой последовательности править после него. Эстонец взглянул на сидевших гостей государя, подумал немного, и отказался. Монарх сначала разгневался, но Андрес сказал, что дело это сугубо личное, и касаемо токмо государя. Ларсону не хотелось излагать историю в присутствии все того же Меншикова, помня, что именно тот скажет свое веское слово в управлении империи. Единственное, что он добавил, когда Петр, подумав, согласился с ним:

— Истории еще нет. Мы сами ее делаем.

Царь на пару минут задумался над этой фразой. Затем все же не удержался и спросил:

— А кто сейчас правит Московским государством?

И тогда Ларсон рассказал события, произошедшие после свержения династии Романовых в тысяча девятьсот семнадцатом году. Тут государь даже вспыхнул, побагровел и встал.

— Кто посмел? — Грозно спросил он, перебивая эстонца.

Андрес сердито посмотрел на Петра, тот осекся и медленно опустился на стул.

— Государь, ты же сам повелел дослушать рассказчика, — молвил Меншиков, — и не перебивать.

— Знаю, — фыркнул царь, — сам виноват. Продолжай.

Эстонец рассказал о Распутине, Ленине, Сталине и всех последующих правителей России. Он даже анекдот рассказал, старый заезженный. (Вот только тут он был свеж.) Про то, что Ленин доказал, что государством может управлять любой человек, Сталин — что один человек, а Леонид Ильич — что им может вообще никто не управлять. Петр вновь хотел вспыхнуть, но сдержался. Он уже понял, что его страна медленно скатилась в пропасть. Закончил повествование упоминанием Путина, Медведева и еще дюжины царьков, что правили небольшими государствами на окраинах некогда большой империи. Когда Андрес замолчал, Петр посмотрел на сидевших и сказал:

— Прискорбно осознавать, что пропадут дела мои. Я бы хотел, чтобы это не произошло, — молвил государь. — Но изменить ничего этого не смогу. Когда говоришь, корень мой вырвут?

— В тысяча девятьсот семнадцатом году году.

— Через двести лет.

Затем начался совершенно другой разговор. Погрустневший государь неожиданно сменил тему. Ларсону вдруг осознал, что именно сведения о будущем заставили государя опечалиться, даже немного пожалел, что был вынужден рассказать кто он и откуда. Андрес даже попытался утешить себя классической фразой «Все, что не делается — к лучшему!» Хотя тут, скорее всего, был когда-то совершенно иной смысл, а не тот, что вкладывали в него в будущем. Сейчас же Петр разговаривал все больше о нем.

Государь предложил Ларсону поступить на службу. Но не в армию, а в Преображенский приказ, которым, как теперь узнал эстонец, руководил полковник Юрий Квятковский. Андрес попросил пояснить, чем занимается сей приказ. Оказалось, это служба немного смахивала на работу в контрразведке. Тут у Ларсона даже возникло подозрение, что полковник специально был приставлен к нему (вот только для него — уже очень большая честь). И Андрес согласился.

— Вот и славненько. — Проговорил царь.

Глава 3 — Дорога


I

Но дорогой читатель временно придется вновь, уже нам, вернуться в прошлое. С желанием дать понять, что делалось за пределами России в небольшой период продолжительностью в месяц. В тот самый период, когда наш герой лежал сраженный Хрипом, когда сама история могла измениться по воле одного человека. И им являлся сам король шведский — Карл XII.

Ведь уже через три месяца после Нарвы (двадцать пятого февраля тысяча семьсот первого года) государственный совет Швеции отослал монарху большой («на восьми листах») доклад, в котором говорилось о трудностях и опасностях королевского план, связанного с войной Карла XII одновременно против Петра и короля Августа.

«Из чувств подданнической верности и из сострадания к положению обедневшего народа мы просим ваше величество освободить себя, по крайней мере, хоть от одного из двух врагов, лучше всего от польского короля, после чего Швеция могла бы вновь пользоваться доходами от пошлин в Риге».

Так же к данному тексту был приложен другой документ, из которого явствовалось, что дефицит при выполнении годового бюджета был равен до войны одному миллиону талеров, а сейчас возрос почти до восьми. На что государь ответил, что не намерен и слышать о мирных переговорах ни с Августом, ни с Петром.

И уже двадцатого марта тысяча семьсот первого года, подписал приказ, согласно которому из Швеции направлялась против Архангельска флотилия с целью «сжечь город, корабли, верфи и запасы, после того, как выраженный экипаж успеет согласно воинскому обычаю захватит пленных и уничтожит или разрушит все, что может быть приспособлено к обороне, каковая задача, должно надеяться, будет исполнена при помощи господа бога».

В этот же день (двадцатого марта тысяча семьсот первого года) государь Московский вновь вызвал Ларсона к себе. На этот раз Петр был один. Он, как и в прошлый раз поставил на стол бутылку анисовой, словно понимая, что разговор будет длинный и, скорее всего не веселый. Когда эстонец сел напротив него, монарх наполнил чарки.

— Рассказывай золотарь мне то, о чем ты не захотел говорить принародно. Что там было такого, чего не должны были услышать мои люди. Особенно, я так думаю Меншиков. Он прохвост еще тот.

— Вот с него и начнем государь, — молвил Ларсон, поднося чарку ко рту. — Мне кажется, что ты догадываешься сам, но я должен предупредить тебя — вор он. Сейчас ворует по мелкому, а после смерти твоей алчность им овладеет до такой степени, что захочет он с внуком твоим, что от Алексея Петровича, породниться. Да вот только не успеет, князья Долгорукие устроят заговор и сошлют Александра Даниловича с семьей в деревню. Но это будет после твоей смерти, когда престол от твоей супруги перейдет внуку.

— После смерти моей супруга править будет? — удивился монарх, — Евдокия? — назвал имя своей законной супруги, которую и не любил ни когда. Потом засмущался, что вновь вот уже в третий раз, сам же нарушил приказ. Но как говориться: «Бог троицу любит».

— Екатерина! Ты с ней потом встретишься. Не хочу говорить, как и когда, сам не знаю. Историю изучал поверхностно. Кто же знал, что сюда попаду.

— Знать бы, где упасть, так там соломку постелил, — согласился царь. — А с другой стороны пусть наша встреча с ней будет неожиданна. Но ты продолжай. Ты сказал, что жена после меня править будет, а как же сын? Но Ларсон, словно его не услышал, на минуту задумался и произнес:

— Знаешь, что я думаю государь, — неожиданно предложил Андрес, — ты спрашивай, если вопросы будут возникать. Это ты при людях своих приказы нарушать не можешь, иначе будет не порядок, а сейчас в этом нет нужды. Я не проговорюсь.

— Согласен, — кивнул Петр. — Так вот я и спрашиваю, почему после смерти моей будет править жена, а не сын?

— Не доживут дети твои мужского пола до смерти твоей. Умрут они, — эстонец замолчал, в ожидании вопросов, но они не последовали. Видимо монарх, про себя рассудил, что пути господа неисповедимы. Вот только на глазах Петра проступила слеза. Какому родителю охота пережить детей своих. — Кто раньше, кто позже. Алексей Петрович, Павел Петрович и Петр Петрович. Из потомков твоих только внук и останется. Когда умрешь, вот тогда Александр Данилович и возведет жену твою на престол.

— Хитер Алексашка, ох хитер.

— Но и князьям Долгоруким не повезет государь, — печально молвил Ларсон, — не удастся и им выдать свою дочь за твоего внука. Царевич тоже скончается в юном возрасте. Заболеет. И тогда пригласят бояре да дворяне племянницу твою Анну Иоанну. А она уж собой всяких фаворитов притащит. Дворян Курляндских. Ну, а те начнут такое вытворять. Вплоть до ее смерти. Затем ребятенку маленького, что отроду и года не будет, попытаются на трон посадить, да сами за его спиной править. Да вот только народ не стерпит, а гвардейцы возведут на царствие дочь твою Елизавету. А уж после смерти ее, к власти придут люди, в которых крови твоей все меньше и меньше. Сначала сын дочери твоей Анны — Ульрих, крещеный в России, как Петр III, затем жена его Екатерина Великая. Хоть и немка, но души в России не чаявшая. Государыню названую в народе матушкой. Она да дочь Елизавета и продолжат дела твои. Потомок от Петра III и Екатерины II — Павел окажется не там, кто способен будет уверено управлять империей. Человек, не любящий свой народ, погибнет от рук предателей, которых он пригреет на груди своей. И это только в этом осемнадцатом веке. А уж войн, сколько будет, я уж умолчу. Знаю только одно, что после Нарвы будут у тебя государь победы.

— Это я и сам знаю, — сказал Петр. — Армия сейчас новая будет, артиллерия новая. Не чета той, что стояла в прошлом годе под Нарвой. Да и флот появится. Да и мыслишка у меня есть одна насчет тебя.

Тут Ларсон даже немного испугался. Но государь, увидев его реакцию, продолжил другим тоном:

— Казнить не буду, а вот отправить в Архангельск, послужить на дело государства хочу. Думается мне привлечь тебя на тамошнюю таможню в качестве толмача. В языках ты разбираешься. Вот только служба твоя будет тайная. Тебе предстоит только слушать, что негоцианты говорят меж собой. Наши мужички ведь не по-английски, не по-голландски, а уж тем паче по-шведски, дюже хорошо не разумеют. Того и гляди контрабанду, какую пропустят, или того хуже шведа с гешпанцем перепутают. И будет этакий шпион, по Руси путешествовать, да данные брату Карлусу сообщать. Поедешь не один, ты уж извини, хоть ты и из будущего, а государства нашего не знаешь. Ведь за триста лет сам знаешь, эко оно изменилось. Да и народ у нас зело подозрительный. С Ельчаниновым поедешь, я погляжу вы с ним приятели. Петр замолчал. Закурил, в ожидании вопросов, а они у Ларсона были.

— Государь, — начал эстонец, — я ведь в голландском-то не селен. Как же я буду следить за голландцами?

— Эка проблема. — Рассмеялся царь, — ты чай думаешь, что сейчас поедешь. А нет друг мой. На сборы в дорогу я вам с Силантием Семеновичем месяц даю. Я тебя с одним голландцем познакомлю. Человеком интересным. Мне кажется, он не откажет в моей просьбе обучить тебя их языку. А ты уж будь добр выучи. Владеть в идеале не требую, а вот знать определенное количество слов, ты должен. А теперь ступай.

Андрес встал, поклонился и вышел. В коридоре, он на минутку задержался, подумав, а кого ему в наставники даст государь. За время, прожитое в Москве, ну не считая того, что провалялся в койке, Ларсон познакомился только с двумя. Причем один из них был посол, а он вряд ли согласится выдавать особые слова. Вот если шкипер. Один из тех, с которыми часто беседует Петр.

Постоял, подумал и направился на улицу. Там он встретил Ельчанинова, тот шел на встречу с государем.


II

На счет человека, присланного Петром для обучения голландскому языку, Ларсон не ошибся, им действительно оказался шкипер. Звали его Юджином. Лет ему было около сорока, при этом он постоянно курил трубку и повторял:

— Гер Питер просил обучить, Юджин обучит. Лишь бы ученик был толковый.

А Андрес оказался полиглотом. Слова, произносимые шкипером, хватал на лету, и вскоре вел с ним беседы по-голландски. От учителя своего и узнал эстонец, что сейчас все английские, французские, голландские корабли, а иногда даже испанские прибывали в Московское царство, через Архангельский порт. Выхода ни в Черное, ни в Балтийское море сейчас у Петра не было. Вот и приходилось негоциантам товары свои через Ледовитый океан везти. И если голландцы, да французы торговлю еще пытались как-то честно вести, то англичане так и норовили беспошлинно лишнюю унцию табака, что стоил очень дорого, провести, а то и фальшивое серебро, да золото. Вот только что-то сомневался в честности рассказов голландца Андрес. И не по тому, что не верил во все эти россказни, а потому, что сам иногда пробовал провести тайком через таможню лишнюю партию товара. В теле любого бизнесмена, а по-другому эстонец негоцианта назвать не мог, всегда есть ниточка, пусть и тонкая, алчности. Да и Петр Алексеевич, тоже, похоже, сомневался, хотя и считал голландцев — учителями наипервейшими, а иначе, зачем еще Ларсону было учить голландский. Проще было по-французски да по-гешпански научиться мурлыкать. Хоть и говорил шкипер, что захаживали корабли те в порт Архангельский, но вряд ли делали они это так часто, как те же голландцы да англичане.

— Гер Питер просил обучить, — проговорил Юджин, — обучу.

И вот так почти весь месяц. Андрес даже не заметил, как государь со свитой (сие случилось двенадцатого апреля) отбыл на верфи в Воронеж.

Ельчанинов теперь почти каждый день заходил. Вскользь предложил позаниматься с ним на саблях.

— Для дела, которое нам предстоит вещь зело как необходимая, — сказал он в первый день. Дорога дальняя. Местами люди лихие промышляют. Иногда так и норовят, путника одинокого обидеть. Ограбить да убить. Вот и приходится саблей махать.

Оружие для Ларсона незнакомое (в клубе он все больше со шпагами да рапирами дело имел) и привыкать долго пришлось. Удары Силантий Семенович наносил быстро, отчего эстонец только и успевал уклоняться. Несколько раз князь наносил раны.

— Ни чего, до свадьбы заживет, — приговаривал всякий раз, после удачного выпада, — А ранить я тебя должен, иначе уворачиваться не научишься. Но ни чего, за месяц, что нам дал государь на подготовку к отъезду, я тебя и с оружием обращаться, и от ударов уходить научу.

Ельчанинов не обманывал. Кроме тренировки на саблях, шпагах он так же старался обучить Андреса владению огнестрельным оружием, которое в обращении было намного сложнее. Пистоль, фузея, мушкет, что только не прошло за месяц через руки эстонца. Не все конечно сразу получалось, но с каждым разом у Ларсона выходило все лучше и лучше. По вечерам князь приводил двух коней, на одном ездил сам, а на другом Андрес. Теперь когда, обязанности золотаря, монаршей волей, были возложены на Акима, времени на все это было достаточно.

Вот так за занятиями голландским языком, фехтованием и стрельбой Ларсон и провел этот месяц. За три дня до дня, на который был назначен отъезд, Ельчанинов велел собирать вещи в дорогу.

Вот только багажа у Андреса было не много: венгерский камзол, мундир Преображенского полка, подаренный ему Петром Алексеевичем по случаю его поступления в Тайный приказ, запасная треуголка, да две чистые рубашки. Шляпа была черного цвета, края полей были обшиты тесьмой, с левой стороны прикреплена медная пуговица. Еще были чулки, после поражения под Нарвой их сделали красными, что значило — бились солдаты под крепостью по колено в крови.

Ну, и еще портмоне, что осталось ему на память об его прошлом. Он еще раз извлек на свет божий свой бумажник, высыпал на стол содержимое. Несколько банкнот, грош цена которым сейчас, кредитная карточка, статья из научного журнала, визитки, презерватив. Впервые за время своего пребывания в восемнадцатом веке он развернул листок и стал читать. Вещь дельная, и вполне осуществимая, правда не в том виде, что будет в будущем. Для осуществления и нужно то ничего, всего лишь шелк.

«Хорошо бы найти шелк, — подумал Андрес, — а там можно попытаться историю немного потревожить. Думаю, ничего страшного не произойдет, если они появятся на тридцать лет раньше».

Вернул все обратно в портмоне, затем положил его на самое дно небольшого сундука. После чего медленно стал складывать вещи. Потом на секунду Ларсон задумался и испугался, а как же он все это повезет.

Все разрешилось в день отъезда, когда князь подъехал к царскому дворцу на карете. Он выбрался из нее быстрым шагом прошел до домика золотаря, вошел внутрь.

— Ты готов Ларсон? — поинтересовался он.

— Да, — молвил Андрес, застегнул епанчу, поправил треуголку и взял в руки сундук.

— Ну, тогда пошли. Они вышли из дома.

Солнце уже начало прогревать воздух, и снег стал медленно, но верно таять. На царском дворе проступили деревянные мостовые. Ступая по ним, эстонец слышал, как они поскрипывали, и чувствовал, как покачиваются.

— Весна, — проговорил князь, заметив состояние попутчика. — Вон даже мостовая гуляет под ногами. Нет ничего постоянного. Ты подожди немного, снег растает, земля подсохнет, и эти самые доски будут также твердо лежать, как пол в доме.

Они прошли через ворота дворца и остановились перед каретой. Не такая шикарная, как у монарха, но все же. На облучке дремал Тихон.

— Опять спишь, — проворчал князь, трогая того рукой. — Лучше помоги вещи положить.

Денщик слез с облучка. Взял сундук уЛарсона и закрепил позади кареты. Затем открыл дверцу и помог забраться внутрь князю и эстонцу. Потом вернулся на облучок, и, крикнув «но» хлестнул плеткой коней.


III

Первой остановкой Андреса Ларсона на пути в Архангельск стал город Ярославль, основанный еще в девятом веке князем Ярославом Мудрым на берегу Волги и Которосли. Именно через этот город по Великой русской реке проходил единственный водный путь из Москвы, через Архангельск на запад. Но сейчас в конце апреля на ней все еще был лед, и возможности воспользоваться им не было. Именно связь Ярославля с Европой, после Великой смуты послужила причиной развития в городе торговых и ремесленных центров. На ярославском рынке в середине семнадцатого и начале восемнадцатого века существовало тридцать два торговых ряда и в них восемьсот торговых мест (большая часть которых были лавки и лавочные места). Так же тут существовало двадцать четыре харчёвые избы и двадцать девять иностранных торговых контор. Производились в Ярославле металлические и глиняные изделия, шерстяные и льняные ткани. На прилавках купцов можно было найти шелк. А в харчевых избах отведать свежую рыбку, что ловили в Волге, и которая поставлялась в Москву к царскому столу.

Вот только конец семнадцатого века не был таким спокойным, как хотелось многим. Восстания стрельцов привели к появлению в Ярославле «неблагонадежных» районов. В Стрелецкой слободе появились «политические квартиранты» — бывшие бунтари, которые вели себя особливо вздорно и драчливо.

Но ни стрельцы, ни рыба, ни даже товары заставили Ларсона и Ельчанинова заехать в Ярославль, хотя кое-что нужно было прикупить. Здесь проживал отец князя — Семен Афанасьевич, человек вспыльчивый и гордый. Когда-то он руководил стрелецкой сотней, но после того, как понял, что ни дисциплины, ни порядка в этой армии не будет, ушел в отставку. Жил он в двухэтажном деревянном доме, что стоял на берегу реки Волги.

Старик очень обрадовался, когда Силантий Семенович появился в дверях. Он поднялся с кресла, что стояло напротив окна. Подошел и обнял.

— Рад, что в хорошем здравии сынок, — молвил он, обнимая князя. — Ты ведь теперь к меня один остался. От Василия, ни каких вестей. Дошел слух, что был он под Нарвой. Участвовал в битве. Чувствовал я что с этой армией побед нам не иметь.

— В плену он отец. Государь обещал денег собрать, чтобы выкупить его. Старую стрелецкую армию распустил, не всю конечно, и набирает новую по европейскому образцу. С железной дисциплиной. И хочет с ней одерживать викторию, за викторией!

— Дай бог, дай бог. А это кто с тобой? — спросил старик, только сейчас разглядев эстонца.

— Это друг мой. Эстляндец. Мы с ним по поручения государя едем в город Архангельск. Где собираемся служить во славу Отечества.

— Немец?

— Эстляндец.

— А понимаю. А не шпион?

— Он на службе у государя, — молвил Силантий Семенович, наклонился над ухом отца и прошептал, — Мы служим в тайном приказе, отец. Старик понимающе кивнул. Вернулся в свое кресло и стал смотреть в окно.

— Скоро лед растает, — проговорил он, — а по реке скорее можно добраться до Архангельска.

— Нет, отец, — вздохнул князь, — ждать, когда весеннего ледохода, а затем, когда река очистится ото льда окончательно, и ехать в карете по времени почти одинаково. Правда, можно доехать, к примеру, до какого-нибудь небольшого городишка, а там пересесть на купеческий корабль идущий на Архангельск.

— И то верно, — согласился старик. — Я тебе отцовский совет дал, а уж как поступать ты сам решай.

— Добро батя. Ты лучше скажи, — начал было Силантий Семенович, но отец перебил:

— А что это я старый дурень делаю. Вы же голодные, небось. Сперва нужно было напоить да накормить с дороги, а уж потом…

— И спать уложить, — засмеялся князь.

— Вырос, а сказки помнишь, — сказал старик, поднимаясь с кресла. — Спать уложить, да в баньке попарить это всегда успеем, но у вас ведь, небось, дела в Ярославле. Чай не ради меня заехали.

— Дела.

— Бог мой, да что я опять о делах. Парашка! Неси харчи в горницу.

Ларсон так и не понял, услышала ли его некая Парашка или нет, но старик обнял их по-отцовски за плечи и повел в соседнюю комнату, которая оказалась просторным залом. Где на стенах висело разнообразное оружие, посреди помещения стоял длинный стол.

Жестом Ельчанинов-старший предложил сесть. А уже минут через пять в зале появились двое слуг. Один принес кувшины с вином, а второй на длинном подносе жареного осетра (Ларсон сделал вывод, что это было обычное меню). Потом появилась молодая девушка (скорее всего это и был Парашка) с караваем хлеба.

— Ну, с богом, — проговорил Семен Афанасьевич, отламывая кусок хлеба. Затем, положив его на тарелку и взяв нож, порезал рыбу на куски. — Ешьте гости дорогие. Когда наступила трапеза, старик наконец-то поинтересовался:

— Так все-таки, почему вы заехали в Ярославль? Силантий не говори, что соскучился по батюшке. Не ври.

— Видишь ли, отец, — молвил князь, — нам одну вещь в дальнюю дорогу купить нужно. Ее конечно и в Москве можно было у купцов приобрести, да вот только Андрес упомянул о ней, когда мы столицу покинули.

— Андрес? — уточнил Ельчанинов-старший.

— Андрес Ларсон, — подтвердил князь.

— Так он ведь швед?

— Нет, просто имя у него такое, а сам он из Эстляндии, а эта провинция находится под волей Швеции, — напомнил Силантий Семенович.

Ельчанинов-старший не позволил отправиться приятелям на рыночную площадь. Сказал, что завтра с утра это преспокойно можно сделать, а сегодня неплохо было бы посидеть за столом, и пообщаться, раз уж его сын надумал проведать родителя.

— А еще лучше скажите, что вы хотели там приобрести, — проговорил он.

— Шелк. — Сказал Силантий Семенович.

— Шелк? — переспросил старик, и тут же уточнил, — а зачем?

— Видишь ли, отец, Андрес — изобретатель. Он придумал одну вещь, с помощью которой можно подняться в воздух, и летать, как птицы.

— Ну, не как птицы, — возразил Ларсон, — просто поднимемся в небо. Я думаю минут на десять.

— А зачем? — вновь спросил старик.

— Для наблюдения.

Для какого наблюдения Ельчанинов-старший уточнять не стал, да и затем ему вникать в дела молодых. Раз придумали необычную вещь, значит, для чего-то она необходима, и, скорее всего это что-то стратегически значимое. Может это государственная тайна, а сын и так лишнее сболтнул.

— Ну, шелк так шелк, — проворчал старик, — хотя сама по себе ткань не ахти. Вот то ли дело лен.

Он хотел, было уже перевести разговор на тему льна, но вовремя передумал. Посмотрел на сына и проговорил:

— Может по чарочке.

— Это можно, — согласился Силантий Семенович. Выпили, закусили.

— Слышь бать, мы покурим? — проговорил князь, доставая трубку.

— Да, курите уж. Разве супротив государя попрешь. Разрешил курить дьявольское зелье, так что теперь супротивляться. Чай денег не требует, за то что человек не курит. А то вон за ношение бород деньги брать вздумал. А без нее, — старик погладил бритый подбородок, — я чувствую себя голым. Вы то молодые, вам к новому легко привыкать, а мне. Что парик этот, что кафтан европейский. Все не по нутру. Семен Афанасьевич наполнил себе чарку, и осушил.

— Есть у меня к тебе одна просьба батя, — молвил Силантий, вставая из-за стола и подходя к окну.

— Проси сын.

— Дело это, касается денщика моего Тихона. Старый он стал. Вот и хотел пристроить его у тебя. Чай не чужой. Ведь у тебя он служить начинал.

— Верно, верно, — кивнул старик, — помню, были времена. Вместе с ним под командованием полюбовника царицы Софьи на Азов ходили. Он ведь мне тогда жизнь спас. Так что оставляй его. Да, и мне старику, будет с кем, словом обмолвится. Друзей старых не осталось. Кто в Сибирь подался, кто на плахе голову сложил. — Тут Семен Афанасьевич задумался, — а как же ты без денщика. Хочешь, я Егорку тебе отдам. Паренек смышленый. Годов хоть осемнадцать, но умен. Энто и лошадей любит, да и уехать от меня вот уж год как хочет. О море грезит. А если человек куда-то стремится, так и не удержишь. Давай его позову. — И не дожидаясь, что скажет сын, прокричал, — Парашка.

В горницу вошла девушка. Андрес поклясться мог, что она все это время сидел за дверями.

— Клич сюда Егорку. Скажи, боярин поговорить с ним желает. Девушка кивнула и ушла.

— Сейчас придет.

И действительно, не прошло и пяти минут, как в горницу вошел здоровенный парень (Петру в росте он явно уступал полголовы). Отвесил поклон и басом проговорил:

— Звали Семен Афанасьевич?

— Звал, звал. Вот сын мой проездом приехал отца проведать, — сказал старик, и показал на Силантия, — да друг его. Хотят взять тебя. Ты же мечтал увидеть море.

— Почему мечтал, — возмутился паренек, — и сейчас мечтаю. Как вспомню, ваши рассказы об Азовском море, так прям оно перед глазами и плещется.

— Так вот. Едут они, правда, не к Азовскому, а к Белому морю и надобен им денщик. А ты и с лошадьми общий язык найти можешь, и о море грезишь. Вот я и смекнул, а не поехать ли тебе с ними в качестве денщика.

Парень просто грохнулся на колени. Ларсон даже перепугался, что тот запричитает. Что, дескать, за что боярин, в чем я провинился. И все такое, но этого не произошло.

— Спасибо отец родной, — прошептал паренек, и прямо на коленях подошел к старику. Припал губами к его руке. — Спасибо Семен Афанасьевич, век вашу милость не забуду.

— Ну, ну. Встань.

Егор встал, и Ларсон разглядел его руки. Пальцы длинные, а если в кулак, так он с огромный помидор, сорта «Бычье сердце», будет. Другого сравнения Андрес так найти и не смог.

— Вот с завтрашнего утра, к новой службе и приступай. Помоги сыну моему и его приятелю, на базар сходить, да товару купить, — молвил старик, потом на минуту вновь задумался, встал, подошел к стене и снял саблю. Протянул Егорке и сказал, — Дарю. И служи верой и правдой. Паренек приклонил колено и взял оружие. Потом встал и ушел.

— Жаль, мундира на такого воина, Преображенского у меня с собой нет. — Вздохнул Ельчанинов-младший.

— Ничего, в стрелецком кафтане поедет.

— И то верно, — согласился Силантий.

Утро красит нежным светом стены древнего кремля… Это так, в голову пришло. И хотя на улице шли последние дни апреля, день был пасмурный и шел дождь.

— В такую погоду только ткани и покупать, — проворчал Силантий Семенович, коря себя за то, что вчера согласился на уговоры отца. — Промокнет и загниёт. А для твоего дела, это я так понимаю, нехорошо.

Ларсон утвердительно кивнул, но с другой стороны эстонец понимал, что необходимо было выезжать в Архангельск. Планы, конечно, планами, а служба службой.

— Ничего не поделаешь, — вздохнул он, — может, успеем с тканью добежать до кареты?

— Может, и успеем, — молвил князь, — эвон какого хлопца нам батюшка выделил.

Карета медленно ехала по узким улочкам города, и вскоре остановилась перед рынком. Ларсон даже охнул, увидев, какую территорию он занимает. Рядов сорок, не меньше, а, сколько тогда здесь лавок? Не сосчитать. Попробуй найти здесь купцов торгующих материей. Вся надежа Егора — назвать парня Егоркой ни у князя, ни у золотаря язык не повернулся.

«Чай, небось, отец князя, материю покупал на камзолы. Может не сам лично, но уж точно к помощи хлопца прибегал». — Подумал эстонец, выбираясь из кареты.

Дождь мелкий противный, такой только весной и да осенью идет. Летний ведь на несколько минут зарядит, выльет все на землю, а этот только моросит, да моросит.

— Весенний, — проговорил князь, — теплый. Значит скоро лето, а там… — он замолчал, потом вздохнул и мечтательно прошептал, — грибы, ягоды, рыбалка. Я хоть и князь, а люблю на бережке с удочкой посидеть.

Ларсон поежился, дождь конечно теплый, но все равно противный. Эстонец даже занервничал, сколько им еще на этой дождине стоять. Сейчас бы в лавку за товаром, а затем в карету и в путь. Денщик Егор, в красном стрелецком кафтане спрыгнул с облучка.

— Пойдемте, боярин лавку покажу, — молвил он.

Лавка оказалась в последнем ряду, где торговали только тканями. Она, а именно только в ней и продавали шелк, была затеряна среди себе подобных, и Андрес уже теперь совершенно был уверен, что без денщика они ее вряд ли нашли. Обычно народ сюда редко захаживал, горожане просто не доходили до нее, покупая все необходимое еще на подходе. Хозяин даже обрадовался. Он выскочил из-за стойки, и как собачка засеменил вокруг покупателей.

— Нам бы материю шелковую, — проговорил Ельчанинов, — и желательно много.

— Много? — удивился купец.

— Очень много. Для дел государевых, — добавил князь, и после услышанных слов хозяин лавки побледнел.

— Государевых? — переспросил он.

— Государевых!

— Найдем боярин, — молвил и засеменил к деревянным стеллажам.

Точно такие же стеллажи, только металлические, когда-то были на складе и у Ларсона. Именно на них он и хранил товары, привезенные в Таллинн, но не поступившие в продажу. Андрес никак не мог понять, почему купец побледнел, когда князь молвил, что ткань нужна была для дел государевых. Ельчанинов взглянул на него и улыбнулся, он хотел что-то сказать, но появился торговец. Купец, тяжело дыша, нес под мышкой два рулона синей ткани.

— Вот она материя, — обреченно проговорил он.

Ларсон потрогал ткань и утвердительно кивнул. Это был шелк. Причем синий шелк, а именно из материала такого цвета и был изготовлен первый монгольфьер. «Судьба», — подумал он. Князь достал из-за пазухи кошель и подал купцу.

— Надеюсь, этого хватит? — проговорил он. Недовольный купец тяжко вздохнул.

— Понимаю, — молвил Ельчанинов, — но ведь и ткань для государевых дел.

Торговец вновь вздохнул и запихнул кошель за пояс. Он так его и не раскрыл, и не пересчитал сумму.

Денщик взял ткань в руки, и они вышли. Бегом, по-другому и не скажешь, добрались до кареты. Ларсон велел положить материю на сидение кареты. Когда Егор это выполнил, они с князем сели на свои места. Андрес потрогал материю, вроде не так сильно и намочили.


IV

Прошло три дня с того момента, как Ельчанинов и Ларсон покинули Ярославль. Пару раз останавливались на ночлег, в первый раз в Данилове, где князь запасся продуктами, потом в небольшом монастыре. А уж затем направились в сторону Вологды, где у Силантия Семеновича были дела, какие тот Андресу объяснять не стал. Ну, да и бог с ним, решил эстонец. Вот только доехать до града без приключений не получилось. И всему виной стала дорога, у которой, как потом объяснял князь «семь загибов на версту». Вот только считать их Ларсон не решился.

В весеннем лесу пел соловей. Причем заливался так, что Андрес даже заслушался. И ему казалось, что карета едет по кругу, не мог же певец преследовать их. Просека пару раз еще свернула и карета неожиданно остановилась. Дремавший до этого князь проснулся и выглянул в окно.

— Ну, что там такое Егор? — спросил он, у денщика.

— Дерево боярин. Силантий Семенович приоткрыл дверцу. Выставил ногу на лесенку и сказал:

— Вижу что дерево. Что делать то будем?

— Убирать с дороги боярин. Ни как не объехать. Кругом одни болота.

— И то верно, — согласился Ельчанинов, он толкнул рукой Ларсона, и молвил — вылезай, пойдем парню поможем. Он хоть и богатырь, но один вряд ли справится.

Ларсон спрыгнул на землю. Ему даже показалось, что земля под ногами заколыхалась.

— Вся Россия ваша — болото, — проворчал он, и последовал за князем. А тот уже вместе с денщиком пытались сдвинуть дерево в сторону.

— Эх, ухнем, — крикнул князь, и начал еще настойчивее толкать, когда к ним присоединился эстонец. — Еще немного и мы его сдвинем.

Надавили и хоть бы хны. Неожиданно за их спинами кто-то прокашлял. Путешественники развернулись и увидели направленные в свою сторону пистоли.

— Приехали, — проговорил мужик в потрепанном зипуне, хриплым голосом. — Оружие на землю.

Ларсон потянулся, уже было, вытащить из ножен саблю, но Ельчанинов рукой остановил его, и прежде чем разбойник выстрелил, молвил:

— Что, не узнал, Яшка? Мужичек прищурился. Минуту разглядывал князя и проговорил:

— А без бороды я воевода, тебя и не признал. Богатым будешь. Яшка повернулся к своим людям и добавил:

— Не стрелять! Это друг мой Силантий Ельчанинов. Эвон, какой стал. Чай, небось, на службе государевой.

— На службе. А ты, я погляжу, на большую дорогу вышел. Проезжих грабишь, да убиваешь?

— Есть такой грешок. Да только не моя это вина. — Проворчал разбойник, — я ведь всю жизнь верой и правдой царям служи. И Ивану, и Петру, и Софье. А он, антихрист, меня стрельца, из Москвы выгнал.

— Ты лучше скажи спасибо, что на плаху не лег, — парировал князь.

— Да вот и не знаю Силантий, что и лучше — казнь по утру, или та жизнь, что суждена нам, бывшим стрельцам. Или ты думаешь все так просто.

— Ты же сам был среди тех, кто руку на государя Петра Алексеевича поднял.

— Мы Софью охраняли царицу нашу.

— Царицу! — возмутился Ельчанинов, — Не ее вы охраняли. А полюбовника ее — князя Голицына.

— Может ты и прав Силантий, может и прав, — неожиданно согласился бывший стрелец, — но тогда, тогда мы думали, что служим царице. Петр, он ведь из-за границы словно подмененный приехал. Все русское ему не по нраву. Эвон дошел до меня слух, что государь войну с шведом начал. Дурашка, куда полез. Карл разбил его, да еще не раз бить будет.

— Разбил, — согласился Ельчанинов, — так и проиграл опять же из-за нашего с тобой брата. Воевать разучились. Голицын эвон на Азов ходил, свое поражение за победу выдал. Дисциплину среди стрельцов, маломальскую и ту порушил. Если бы стрельцы под Нарвой не побежали, битый был бы Карлос.

— А сам-то ты, где был?

— Я волю государеву исполнял. И на бранном поле в тот день не был. И сам об этом сожалею. Так что лучше отпусти нас. Помоги дерево с дороги убрать. Сам ведь, небось, подрубил?

— Сам. Да вот только отпустить тебя не могу.

— Это еще почему?

— Ты сюда стрельцов из Вологды пришлешь, чтобы они меня изловили, да дружков моих повесили на березах.

— Т-фу ты, — выругался князь, сплюнул на грязную землю, — я ведь тебя к себе на службу хотел позвать. Помнил, что воин ты с головой, и трусостью не отличавшийся. А теперь, теперь смотрю, ошибался. А теперь решай, что ты и твои товарищи со мной и с моими людьми сделаете.

Бывший стрелец Яшка Кольцо оглядел пленных, поднял, было, пистоль. Но потом резко отпустил.

— По живому режешь князь, — проворчал он. — Ребятки, помогите убрать дерево. Четверо парней, силой едва ли уступавших Егору помогли сдвинуть бревно.

Князь и Ларсон вернулись к карете. Яшка отошел с приятелями в сторону и о чем-то долго переговаривался. Потом подошел к карете и проговорил:

— Ладно, ты меня на службу зовешь, князь, а что же приятелям моим делать? Землю пахать мы так и не научились… Ельчанинов взглянул на товарищей бывшего стрельца.

— Я тебя знаю, и перед государем отстоять смогу, если что, а вот их. Ты поручиться-то сможешь?

— Смогу.

— Хорошо. Хоть и запретил брать Петр стрельцов на военную службу, но так вы уже и не стрельцы. Тем паче, что сия служба не совсем военная. Тут Ельчанинов подмигнул.

— Я тебя буду ждать в Вологде. Сообразишь, где меня искать? Там и поговорим.

— Конечно.

— Вот и хорошо. Егор поехали. И хватит называть меня боярином, я для тебя князь. Карета тронулась с места, оставляя стоять на обочине разбойников.


V

С утра нужно объехать город. Затем принять иноземных купцов, ничего не поделаешь — должность обязывает. При этом с каждым будь добр и вежлив. Чай через Вологду идет торговля с землями Иноземными. А чтобы торг был хорош, сам знаешь… Не подмажешь, не поедешь. А люди всюду алчные завистливые, все в тебе злодея узреть хотят. Недовольных полно. А тут выходов много, любой выбирай. Одних перемани, других осуди, третьих при всех награди, а кого тайно поощри. И смотришь врагов у тебя меньше, а те, что есть в подземельях кремля. И вот так вот почти вся жизнь. А куда денешься, когда ты воевода. Государь поставил — служи.

Сейчас, вот двое пришли. Оба в зеленых мундирах, голландского образца. У того, что справа — рожа стрелецкая, наглая — скорее всего главарь. Тот, что слева, скорее всего иноземец, уж больно тощ, лепечет по-русски складно, да вот только говор не московский. Бог весть кого, царь батюшка на службу берет. Вошли без поклона, хамы. Когда это было, чтобы служивый шапку перед воеводой не снимал. Ууу — разбойники.

Слава богу, что представились. Стрелец — князь Ельчанинов, иноземец (а в этом воевода оказался прав) — Андрес Ларсон. Оба из Преображенского приказа. Что за приказ такой, воевода даже и не слышал.

— Письмо тебе воевода, от государя Петра Алексеевича, — проговорил старший и сунул прямо в руки воеводы бумагу.

— Что, сие?

— Не читал, — ответил князь, причем с такой интонацией, что у воеводы мурашки по спине пробежали. И говорить, что-то необдуманное у Евлампия Северского (а так звали градоначальника Вологды), особенно про государя, пропало всякое желание. Кто знает, что за приказ такой — Преображенский.

Воевода взял грамоту, долго читал, местами морщился, бросал искоса взгляд на служивых. И все пытался сдержаться, чтобы не высказать нелицеприятные слова в адрес монарха.

— М-да, — пробормотал он, заканчивая чтение.

Хуже не было. Государь хотел устроить в Вологде одну из главных государственных военных баз. А значит, здесь будут храниться военные и технические снаряжения для строящихся крепостей, военных кораблей. Раньше в Вологде суда для доставки припасов в Архангельск строили, но чтобы флот. «Неисповедимы пути твои господи!» — подумал воевода и перекрестился.

Вот при Иване IV по прозванию Грозном здесь столицу опричнины намеревались организовать, но все пошло не так. Был бы сейчас столичный воевода, а так. От мыслей таких у Северского голова кругом пошла. Он посмотрел на посланцев государя и проговорил:

— Ну, что там еще?

Ельчанинов протянул второй приказ, о переодевании войск, что находились под командованием воеводы, в одежду европейского образца. Северский даже покраснел. Он так и не смирился с нововведениями Петра Великого.

— Ступайте. Посланцы удалились.

— О времена! — вздохнул воевода и сел в кресло.

— Ну, и гусь этот воевода, — проговорил князь, когда они с Ларсоном, вышли из ворот Вологодского кремля, что являлся административным и торговым центром города, — Ну, и гусь. Все так и косился на меня. А ведь не признал. В былые времена, я у него в подчинении ходил. То еще до смуты стрелецкой было. Воеводе Северскому тогда крупно повезло, — продолжал Ельчанинов, обходя лужу, в которой, как предполагал Андрес, утонуть можно было. Человеку, спешащему в Кремль беда, а детишкам радость. Кораблики, сделанные из сосновой коры, по ней, как по морю пускают. — Его в Вологду отправили, с глаз долой, ходил слух, что он с князем Голицыным поссорился. Ну, вот тот и посодействовал. Ну, а потом смута. Московские стрельцы бунт подняли, а тут Петр со своими «потешными». Ну, а там сам знаешь. Этот же затаился, притих, ждал, чья возьмет. Дождался. К государю сразу гонца с грамоткой послал в верности. Ууу — лизоблюд. Сейчас вот занервничал, когда мы с тобой появились. Заметил, как руки у него дрожали, когда грамотки государевы брал?

Эстонец этого не видел, да и некогда было следить за поведение воеводы, когда он в первый раз оказался в каменном тереме. Ведь Преображенский дворец был деревянный. А тут стены белые, на которых росписи разные зверей да птиц дивных. Мебель узорчатая. Да и сам воевода одет не по-европейски, кафтан золотистый, из-под подола которого, только сапожки красные видны, в таких не по улицам ходить, где грязь да сырость, а в тереме сидеть. Так что не до трясущихся рук. Поэтому и ответил искренне:

— Не видел я князь.

— А зря. — Молвил Ельчанинов, — это еще тот мздоимец. Любит, когда ему подарки делают. Ну, ничего доберется и до него государь батюшка. Не любит Петр Алексеевич, когда воруют. Если попадется, кто, вряд ли спасет свою голову.

Ларсон тяжело вздохнув, вспомнив свой последний разговор с монархом. Знает тот, что Меншиков вор, а терпит. Захочет казнить, да вот только супруга его будущая заступится. Вот только насчет этого воеводы, скорее всего Силантий Семенович прав. Если узнает, о делах творимых им, вряд ли найдется заступник.

— Грязь, сырость развел, — продолжал бранить воеводу князь, — Смотри какая лужа. И где! В центре города. Другой бы засыпал, а этот. Вот только ребятне и радость. — Тут Ельчанинов остановился, посмотрел на мальцов, пускавших кораблики, и воскликнул, — чую я, сбудутся мечты государя. Зрю я в них мореходов, что поплывут в моря теплые.

Постояли минуты две-три и пошли к карете, что пришлось оставить чуть вдали от ворот. Денщик, когда эту лужу увидел, выругался, и попытался ее объехать. Удалось, конечно, да вот только пришлось комфорт князя с иноземцем потревожить.

Видимо судьба у денщика такая, но по каким-то непонятным причинам, а Егор дремал на облучке, точно так же как когда-то Тихон. Он вздрогнул и открыл глаза, когда князь отворил дверь кареты.

— Поехали Егор на постоялый двор, — проговорил Ельчанинов, забираясь внутрь.

— А где он боя… — начал, было, парень, но поправился, — князь? Я ведь в этом городе не разу и не был. Откуда мне знать.

— Что верно, то верно, — вздохнул Силантий Семенович. Он оглядел улицу. Из всех гулявших на улице, князь выбрал мальчишку лет десяти. Тот стоял у лужи, и глядел на приятелей.

— Эй, мальчик, — позвал князь.

Отличный постоялый двор оказался в Верхнем посаде. Один из немногих каменных домов в городе. Хозяин трактира, толстый мужичек лет шестидесяти оказался еще тот балагур. Увидев князя и Ларсона, так им обрадовался, что те даже испугались, что место это не пользуется спросом. Но все оказалось не так, почти все нумера были заняты, причем в большей массе их снимали негоцианты. Путешественникам просто повезло, что один оказался свободным, с окнами, выходившими на берег Вологды.

Войдя в номер, Ельчанинов грохнулся на кровать и захрапел. Андрес не удивился этому. Так уж случилось, что, в общем, им поспать не удалось. В Данилове, на князя навалила бессонница. Ему так и не удалось заснуть, а про монастырь Ларсону и вспоминать не хотелось. Лично для него обстановка была не привычная и он не смог погрузиться в сон. Силантий Семенович почти всю ночь проболтал с настоятелем (о чем был разговор, эстонец не в курсе). Дорогой подремать тоже не удалось — на старенькой карете нет рессор, и каждая кочка, колдобина и ямка сказывались на приятелях. Плюс ко всему нападение разбойников.

Сейчас же видя, как храпит князь, Андрес с трудом попытался преодолеть накатывавший сон. Боясь, что сейчас уснет, он опасался, что к ночи выспится. Ларсон подошел к окну и взглянул на речку.

«Вот если бы начался ледоход, — подумал он, — то по реке быстрее прибыли бы в Архангельск».

А там им воевода князь Прозоровский должен предоставить дом, вот только что-то в этом Андрес как-то сомневался. Он помнил, что между понятиями «должен» и «обязан», существовала большая разница. Ко всему тому же князь может заявить, что это их проблема, и тогда Ельчанинову придется для них искать жилище.

«В крайнем случае, — рассуждал Ларсон, — можно отправиться к архиепископу». В дверь постучались.

— Да, да, — произнес эстонец, после чего в комнату вошел владелец постоялого двора.

— Князя тут спрашивают, — прошептал он, и, увидев, что тот спит, добавил, — сказать, что бы пришли попозже?

— А кто им интересуется? — уточнил Андрес.

— Двое.

И хозяин описал в двух словах разбойничков, что пытались их с князем убить на дороге.

— Мы их ждем, — проговорил эстонец, — я разбужу князя.

Ельчанинов проснулся не довольным, в плохом настроении. Поспать не дали. Но он тут же сменил гнев на милость, когда узнал причину. Накинул на плечи камзол и спустился в зал. Там в дальнем углу, за столом, его ждал Яшка Кольцо и один из трех сотоварищей разбойника. Но прежде, чем подойти к ним, Силантий Семенович поговорил с владельцем трактира. Для себя и друзей, он попросил принести хорошего вина.

— Только не хлебного, — добавил он. — Оно больше дурит, а не дурманит. Присел за стол и, посмотрев на Яшку, поинтересовался:

— Ну, что надумали?

— Надумали князь. Вот только извини, двух других уговорить не удалось. Не хотят они вновь идти служить государю. Обидел он их сильно. У одного брата велел казнить, тот на стороне Софьи был, а у второго, — тут Яшка замолчал.

Какая была причина у второго, князь выяснять не стал, он лишь удовлетворенно кивнул.

— Вот только теперь, после согласия, у вас другого пути нет, — добавил он.

— Ну, нет, так нет, — вздохнул разбойничек и посмотрел на приятеля.

— Акакий если слово дал, — проговорил второй, — то он слово назад не берет.

— Понимаю, — молвил князь. — Теперь, я вам могу сказать, в чем будет состоять ваша служба.


VI

Тихо потрескивают ветки в костре. Над лесом поднялась огромная луна. Первая остановка на ночевку в лесу, после того, как путешественники покинули деревню Кадниковскую, в которой когда-то был сторожевой пост. Теперь путь лежит на северо-восток по лесистой местности в Вельск. Именно там предстояла пополнить запасы, а уж затем выступить в район поселка Березняк. Прибыв туда в конце мая, по мнению князя Ельчанинова, можно было сесть на корабль, направляющийся по Северной Двине в Архангельск. Сейчас, когда отряд состоял из пяти человек, путешествие не казалось таким опасным. На удивление Ларсона, Яшка Кольцо оказался не таким уж и плохим «дядькой». Теперь Андрес уже не думал, что все русские бандиты. Бывший стрелец готов был последнюю рубашку отдать, но защитить в случае чего и его, и князя. Можно было предложить, что именно в этом и состояла служба, предложенная Ельчаниновым, если бы не одно «но». Яшка Кольцо ни за что бы не подался в телохранители, так как имел неспокойный характер. Он просто не мог усидеть на месте, постоянно уезжал куда-то вперед на своей пегой лошаденке, и часто делал много лишних движений, что обычно охраннику не свойственны. Его приятель Ивашка Рваное Ухо, был полной противоположностью. Кольцо часто рассказывал, когда тот уходил в лес, чтобы подстрелить какую-нибудь зверюшку, что до его знакомства с Ивашкой тот был охотником. И прозвище он получил «Рваное ухо» из-за того, что во время промысла на него напал медведь. Тогда ему просто повезло, что он отделался только ухом. Пришедшие на помощь охотники пристрелили зверя. Неожиданно тишину леса прервал шорох в кустах. Яшка дернулся к мушкету.

— Это я, — раздался из кустов голос Ивашки. — Чем там сидеть, лучше помоги те мне.

Андрес хотел уже встать, но стрелец рукой остановил его. Сам встал и направился в кусты, ломая на своем пути ветки. Вернулись они, через пару минут неся убитого лосенка.

— Ивашка лосенка пристрелил, — молвил Кольцо, — теперь можем и пообедать по-человечески.

Последнее, что сказал стрелец, Ларсон понять ни как не смог. Не ужели до этого, они питались как-то по-другому.

— В этих краях, даже кашу из топора не сваришь, — молвил князь, увидев в его глазах удивление, — народ тут такой. Если в настроении, гостя накормит, если нет. То и суда нет. Иногда, сам гость вынужден накормить хозяев.

— Это еще почему? — поинтересовался эстонец.

— Почему, почему, — проворчал Ельчанинов, словно до этого он сказал, что-то непонятное, — после смутного времени, эти края обескровились. Шведы, да поляки прошлись по этим краям. Некоторые деревни, только и держатся на одном дыхании, а другие вообще обезлюдили. Местами народ просто-напросто служивых чурается.

— Так ведь со времён смуты прошло почти сто лет! — воскликнул Андрес.

— Э, чтобы прийти в себя в глухих районах Московского царства много времени надо. И не везде раны заживают быстро. Не даром Петр одно малое поселение, что немного юго-восточнее отсюда, сказал: То тьма. И населенный пункт назвали Тотьмой. Вот люди тут и живут, чем бог подаст. Вырастят овощи летом, потом всю зиму питаются, а уже весной, да летом, лапу сосут. Что настреляют, то и едят. А если день не удачно прошел, так и сидят голодные.

Тем временем бывшие разбойники нашли две рогатулины. Воткнули их по сторонам костра, и на прямой ветке, стали поджаривать лосенка, то и дело его вращая.

— А где Егор? — поинтересовался Андрес.

— Он с конями возится. Купил в селе немного крупы, вот и кормит. Как только мясо поджарится, его позовем, а сейчас бесполезно это делать. Не придет.

Егор действительно больше проводил времени с животиной, чем в обществе Ларсона и князя. Правда и «букой» назвать его нельзя было. Иногда смотришь, пошутит, иногда сам над шуткой захохочет. А как в путешествии без шутки. Тяжело.

Тихо потрескивают ветки в костре. Где-то кричала сова. Ельчанинов кутается в епанчу, и старается не заснуть. Стрельцы жарят лосенка, а Ларсон на несколько минут закрыл глаза и представил Таллинн. С маленькими улочками, с приветливым народом и прохладным морем.

— А сколько тебе лет Андрей? — неожиданно спросил Яшка. — Выглядишь ты молодо, но кажешься просто младенцем. Все спрашиваешь, да спрашиваешь. Я, конечно, понимаю, что иноземец, но ведь у себя там ты должен был изучать соседнюю страну?

Кольцо почему-то весь путь называл Ларсона не Андресом, а Андреем. Эстонца это не оскорбляло, но немного огорчало. Он боялся, что со временем его имя забудется, и оно будет звучать на греческий манер.

— Сегодня, какое число? — вопросом на вопрос спросил он.

— 18 мая. — Произнес князь.

— Ну, если бы моя жизнь шла без потрясений, — начал Ларсон, — то сегодня мне бы исполнилось двадцать восемь лет. Но из-за происшедшего, я как-то не уверен…

— Так ты именинник, — воскликнул Яшка, — что же ты молчал.

Запихнул руку за пазуху, и извлек на свет божий старенький потрепанный кисет.

— Дарствую, — молвил он, протягивая его эстонцу.

— Спасибо.

— Ну, вот, — обиделся Ельчанинов, — я теперь, как и не удел. Давно нужно было поинтересоваться. Теперь даже не знаю, что тебе и подарить. Сейчас ничего такого нет.

— Так не стоит, — молвил Ларсон.

— Как не стоит? Стоит! Но как говорят у нас: «Лучше поздно, чем ни когда». Ты дружище, надеюсь, не обидишься, если я подарок тебе сделаю в Архангельском городке?

— Нет, конечно. Ивашка сделал еще поворот лосенка и сказал:

— Скоро будет готов. Жаль, соли нет.

Узнать правоту слов Ельчанинова эстонцу удалось на следующий день, когда отряд остановился у невзрачной избушки. Князь выбрался из кареты и постучался в покосившуюся от времени дверь. Она отворилась и на улицу из полутемного помещения вышла женщина, в стареньком потрепанном, с заплатами, зипуне. Окинула взглядом приезжих и гневно проговорила:

— Что надо?

— Эй-эй, потише, потише сударыня, — молвил князь, — мы не воры и не бандиты. Нам бы напиться.

— Вон колодец, там и ведро. Зачерпнул и пей. И не зачем в дверь стучаться.

— И чем это мы тебя сударыня обидели, что ты изволишь гневаться, — поинтересовался Яшка Кольцо.

— Ходют тут всякие. Покоя не доют.

Вот в том, что тут всякие ходят, а уж тем более покоя не дают, Ларсон сомневался. Кому тут бродить? Леса глухие, тут, если только медведь шататься может. Да и то, вряд ли он тревожить стал хозяйку дома просьбами водой его напоить.

— Ой, ой хозяюшка, — молвил Яшка, — мы же не всякие. Мы охотники. Готовы лосятину на что-нибудь другое поменять.

— Да я бы не против, — вдруг забормотала баба, — да вот только предложить вам ничего не могу. Свекла, репа и просо в прошлом году не уродилось. А муж, тот еще охотничек, как ушел в лес два дня назад, так до сих пор не вернулся. Одна дома сижу, репу с отчаяния кушаю.

Она вздохнула, так тяжка, что любой готов был сжалиться и отдать мясо так. Увы, путешественники были не такие. Князь фыркнул не довольно, и молвил:

— Так это, может, на репу и махнем.

— На репу! — протяжно проговорила баба, — На репу!

Пока они разговаривали, Егорка сбегал к колодцу и набрал в бутылки воды. Вернулся, и теперь наблюдал за разговором. Он бы согласился и на просо. Ельчанинов чувствовал, что женщина хитрит, поэтому и сказал:

— На две репины, да на одну свеклу поменяли бы. Баба задергалась, потом махнула рукой и скрылась в доме.

— Не вернется? — спросил Андрес.

— Вернется, — заверил Яшка и оказался прав.

Она появилась на пороге, неся мешок. Развязала его и продемонстрировала князю продукты.

— Две репины, свекла. Баба кивнула.

— Ладно, забирай мясо. Ивашка принеси.

Бывший разбойник направился к своей лошади. Отвязал от седла похожий мешок. Вернувшись, вытащил из него большой кусок мяса.

— За репу, да свеклу, многовато будет, — вздохнул он, — да вот только уговор дороже денег. Может у тебя соль есть? — поинтересовался Ивашка.

— Соль?

— Соль, али глухой стала?

— Так ведь она дорого стоит. Купцы мне ее немного, из-под Тотьмы привозят.

— А я заплачу, — проговорил князь, извлекая из-под полы епанчи кошель.

Сейчас Ларсон убедился, что даже в прошлом деньги решают все проблемы. Он заметил, как изменился взгляд у женщины, когда у Силантия Семеновича в ладони сверкнула серебряная монета. Андрес не удивился, когда та бегом убежала в дом, а затем так же быстро возникла на пороге.

— Вот соль, — молвила она, протягивая мешок.

Князь подкинул монету. Женщина ее поймала на лету и сжала в руке. Яшка кинул мешочек с солью к репе и свекле. Поблагодарив хозяйку за «гостеприимство», вернувшись к карете, путешественники отправились дальше. Дорога теперь их лежала в Вельск.

Ивашка по обыкновению пришпорил кобылу и рванул вперед. Надоело ехать в отряде, и выслушивать байки, что травил Яшка Кольцо. Все бы ничего, если бы тот рассказывал что-то новое, а так все то же самое по кругу. Это вон иноземцу интересно, а его уже ничем не удивишь. К тому же вдруг под ложечкой засосало, вновь захотелось поохотиться.

Когда, поняв, что оторвался от своих приятелей, бывший охотник остановил лошадь. Спрыгнул с нее на землю. Огляделся. Увидел тонкую березку, что росла у самой обочины. Привязал возле нее кобылу.

Взял мушкет (заряженный дробью) и направился в глубь леса. Шел осторожно, чуть влево возьмешь и в болотную топь угодить можно. А тяжелое ружье, того и гляди, на дно потянет. Да и ступать нужно бесшумно. Чтобы зверя не спугнуть. Заяц животное очень чуткое, при любом шорохе в стороны кидается. Вот если на сто шагов к нему приблизиться, и постараться не шевелиться, то он человека от пня не отличит. Ветерок в лицо дует, вряд ли зайчонок Рваное ухо учует. А ведь так хочется его подстрелить, разнообразить трапезу. Мясо лосенка оно ведь неплохое, да вот только немножко суховатое и жестковатое.

Небольшой ручеек. Такой перейти не сложно. Несколько шагов, и Ивашка на другом береге. Осторожно отгибая ветви в сторону и стараясь не шуметь, выбрался на большую поляну. И замер. Стараясь не шевелиться, попытался оглядеться. Вон, на холмике, греясь в лучах солнца, сидит на корточках заяц русак. Дремлет. Жаркое из него выйдет отличное.

«Была бы охотничья собака, — подумал Ивашка, — то и охота легче. А так…»

Он вскинул ружье и прицелился. Выстрел только один, второго не дано. Тут нужно бить сразу на повал. Есть правда за поясом пистолет, да вот он только для стрельбы с более близкого расстояния, к тому же его еще достать нужно. Не успеешь. А вокруг тишина. Тут хоть не дыши. Сделал несколько шагов. Остановился. Приблизился к дереву и положил ствол мушкета на ветку. Топнул ногой. Заяц вдруг спросонья оторопел и бросился в сторону, как сумасшедший. Выстрел. Косой замер и упал.

«У меня глаз, как у орла», — подумал Ивашка, прислонил ружье к дереву, и вышел на поляну.

До подстреленного зайца дойти не удалось. Под ногой треснул сучок. Неожиданно ветер переменился. И в кустах, заревел медведь (по все видимости он тоже охотился на зайца). И тут же он выбрался на поляну. Ивашка дернулся и испугался, подвинулся от него назад. Если бы этого не произошло, хищник, скорее всего, убежал, а так он увидел страх охотника, а тут «всяко бывает, тогды чья возьмет». И медведь сделал несколько решительных шагов в сторону охотника.

— Вот черт, — выругался охотник, вытаскивая из-за пояса пистоль, выстрелил. Мимо. — Вот черт, — вновь пробормотал он, делая несколько шагов назад. Остановился, — Какой же я охотник, — прошептал Ивашка, — коли испужался медведя!

Топтыгин вновь заревел, встал на дыбы. Он был явно голодный и к тому же злой. Неожиданно в памяти охотника всплыл тот день, когда ему такой же косолапый порвал ухо. В прошлый раз к нему пришла помощь. Сейчас ее ждать неоткуда. Нужно было выбирать: или бежать, сломя голову, оставив добычу (да бог с ним) и оружие (позор на его голову), или убить зверя. Ивашка и сам не понял почему, но он выбрал второе.

Зверь страшным ударом мохнатой лапы, выбил пистоль. Тот отлетел в сторону, и с глухим ударом хлопнулся на землю. Теперь оказавшись безоружным, Рваное ухо не растерялся. От старых медвежатников Ивашка слышал: придет нужда биться со зверем безоружному — не беги. Теперь уже уходить тем более поздно. Кости сломает. Лучше упади и кулак в открытую пасть, а там, на язык дави. Чай задохнется.

Ивашка сорвал пояс, обмотал им руку и сунул в пасть. Начал давить язык. Казалось, что зверь вот-вот откусит ему лапу. И тут…

Выстрел прозвучал неожиданно. Тело хищника обмякло, и надавило на Ивашку.

— Ну, что в штаны наделал? — поинтересовался знакомый голос. Человек стащил с охотника косолапого, и Рваное ухо узнал его. Это был — Яшка Кольцо.

— Еще чуть-чуть… — забормотал Ивашка.

— И я бы попал в тебя, — перебил его стрелец.

— Еще чуть-чуть, — прошептал охотник, — и я бы его завалил.

— Шо то не верится, — усмехнулся Яшка. — Ты так и в первый раз, наверное, говорил. Когда его братец тебе ухо рвал? Скажи спасибо, что я возвратился. Когда ехали, что-то вдруг екнуло внутри, вот и решил поворотиться. Сейчас погляжу не зазря. Ну, вставай герой! Стрелец протянул руку. Ивашка схватился за нее, потянулся и встал.

— Ну, вот, теперь бери ружо и пошли.

Охотник выдернул нож. Обтер его о шерсть медведя и запихнул за пояс. Затем туда же последовал пистоль. Поднял мушкет, уже хотели уходить, но Ивашка вдруг вспомнил. Он наклонился.

— Что медведя решил с собой взять? — поинтересовался Яшка Кольцо.

— Можно конечно. Да вот только возиться не хочется. Я тут зайчика подстрелил.

— Зайчика. Ладно, уж бери. Я сам медведя разделаю. А уж потом и пойдем.


VII

Двадцать седьмого мая, когда Ельчанинов, Ларсон, Кольцо, Ивашка да денщик Егор, прибыли в Вельский посад,что стоял на берегу реки Ваге, впадающей в Северную Двину, ледоход кончился. И появилась возможность отправиться в Архангельский городок уже по открытой воде. Остановившись в доме местного воеводы, князь покинул своих попутчиков и отправился на поиски поморского коча[28].

Лоцмана, что посоветовал воевода, Силантий Семенович нашел в небольшом кабаке, где тот в обществе приятеля, по всей видимости, негоцианта, пил хлебное вино.

— Здорово господа, — проговорил Ельчанинов, присаживаясь.

— И тебе здорово, коль не шутишь, — молвил носник.[29]

— Ты — лоцман? — уточнил князь.

— Ну, я. — Проворчал лоцман, — Что хочешь?

— Корабль я ищу.

— Ну, понятное дело, корабль. Раз тебе лоцман нужен. А от меня то тебе что нужно?

— Мне и моим людям в Архангельский городок нужно попасть. Тебя мне воевода посоветовал.

— А ты откуда уверен, что меня? Ты ведь даже имени моего не спросил? А вдруг я не тот, которого ты ищешь?

Князь на секунду задумался. А ведь носник прав. В посаде могло оказаться несколько таких вот капитанов. Поэтому он, улыбнулся, и проговорил:

— Ты, ведь Ефим Дароч?

— Ну, я — Ефим. И что с того. Ты завтра с утра приходи. На причале меня найдешь, там все и обсудим. А здесь не видишь, люди веселятся. Винцо попивают. Не мешай. Если сторгуемся, возьму я тебя на коч, тем паче, что в Холмогоры собираюсь идти.

— Э, нет. Не пойдет, — возмутился Силантий Семенович, — давай уж лучше здесь все и обсудим.

— Ну, раз такой настырный. Давай здесь. Сколько вас?

— Нас пятеро, да карета с лошадьми.

— Людей отвезу, карету нет. Карету здесь придется оставить.

Силантий Семенович вздохнул. Уж больно не хотелось с каретой расставаться. Можно конечно, денщика оставить здесь в Вельском посаде, но это не выход. Парень морем грезит, даже сейчас, остановившись у воеводы, отпросился и убежал к речке разглядывать кочи. Вот только что там увидишь, мало суденышек из Архангельского городка плавают по Ваге, те все больше Северную Двину предпочитают. Ох, и тяжело на сердце у князя, чует он, что все же придется ему освободить парня, от обязанностей денщика.

— Раз нужно оставить, оставлю, — согласился Ельчанинов. — Так что по рукам?

— Как это по рукам? — возмутился носник, — по каким это рукам? Мы еще с тобой на счет оплаты не столковались!

— Сколько вы хотите?

— Хочу чего? — переспросил лоцман.

— Сколько вы хотите денег, за доставку меня и моих друзей в Архангельский городок?

— Четыре монеты серебром.

— Может две?

— Нет четыре.

— Тогда за три?

— По рукам. Только деньги вперед.


Князь спорить не стал. Он лишь только расстегнул камзол, достал кошель и кинул на стол две серебряные монеты. Те покатились, и казалось, что они вот-вот упадут на пол, но лоцман ловко накрыл их рукой.

— Две сейчас, одна после прибытия в Архангельский городок. Надеюсь, этого хватит? — Поинтересовался Силантий Семенович.

— Вполне, — скривился лоцман. Он уже понял, что сразу все деньги, ему получить не удастся. — Коч мой вы найдете на пристани. На парусе чайка намалевана. Ты ее не счем другим не спутаешь. А если не найдешь, у любого спроси Ефима Дароча, всяк покажет, где мой корабль. И лучше приходите завтра с утра. А теперь, если с нами пить не будешь — проваливай. Не мешай мне беседовать с негоциантом.

Вечером того же дня, князь Ельчанинов уговорил воеводу приобрести у него карету. А уже на следующее утро, весь отряд спешил в порт Вельского посада. Где на волнах покачивались несколько кочей.

— А вот и наш, — проговорил князь, указывая рукой на нарисованную на парусе чайку.

Ефим Дароч выбрался из навесного шатра на палубу. Голова после вчерашнего болела. Не дюже они с негоциантом повеселились. Решил закурить трубку. Похлопал по карманам куртки, в ее поисках, и обнаружил пару серебряных монет. Зразу вспомнил, как и почему они у него оказались. Не хотел брать, даже цену поднял, но тот начал торговаться. Чтобы не выдать себя, скинул одну монету, в надежде, что военный передумает. Вот только тот согласился. С легкостью расстался с двумя серебряными монетами, да еще третью по прибытии в Архангельский городок обещал. И тут лоцман взглянул на берег.

Там к причалу приближался небольшой отряд. Трое в стрелецких мундирах, двое в европейской форме. Ефим уже видел ее, несколько лет назад, он лично присутствовал при приезде государя Петра Алексеевича в Михайло-Архангельский монастырь.

Когда они поднялись на борт, лоцману лучше удалось разглядеть их. Двое из стрельцов больше походили на разбойников, их камзолы местами были выпачканы в грязи. Один из них держался как-то вызывающе, второй, у которого ухо было порвано, немного нервничал. Третий был еще молод, и ему, скорее всего (так решил Ефим) было всего лет осемнадцать отроду. Паренек любопытный. Когда вступил на палубу коча, его глаза вспыхнули каким-то странным огнем. И носник понял, что перед ним, человек грезящий морем. Он и сам был таким, когда отец впервые взял его в море. Вот только «корабельным вожам»[30] Ефим не стал. Не понравилось ему Белое море, да и оно, если признаться его невзлюбило. Теперь стоит обратить внимание и на остальных двоих. Первого можно и не описывать, это был тот самый человек, что снял его коч. Он так и не отрекомендовался, но Ефим был уверен, что это князь. Второй был сух, и сейчас все время молчал. Он все больше головой вертел, разглядывая и корабль, и лоцмана, и окружающий берег.

— Здорово лоцман, — проговорил князь, — где нам разместиться.

— Где, где, — проворчал носник, — на корме. Кают уж извиняйте предложить не могем.

— Ну, это понятно, — согласился Ельчанинов. Потом посмотрел на парней и проговорил, — несите на корму наши вещи.

Андрес со своим сундучком, Яшка да Ивашка с сундуком, Егорка с двумя рулонами материи, отправились за моряком, что появился на свист лоцмана. Складировали вещи. По просьбе князя, Ефиму пришлось накрыть их парусиной. Затем стрельцы сошли на берег, лоцман не стал, и интересоваться за чем. Он предположил, что за оружием, и не ошибся. Когда все было готово, коч вышел из порта.

Глава 4 — Архангельский городок


I

Первого июня, в середине дня коч «Святой Егорий» причалил к пристани Архангельского городка. Князь Ельчанинов отдал серебряную монету Ефиму Дорачу, и вслед за отрядом сошел на берег.

— Сейчас нужно на первых порах разместиться, — проговорил Силантий Семенович, ступив на землю. Облегченно вздохнув, почувствовав твердую поверхность под ногами, молвил, — Поищем какой-нибудь домик, а затем я и Андрес отправимся к князю Прозоровскому. Алексей Петрович должен быть в курсе, что мы прибудем в город. Полковник Квятковский, за два месяца до нашего отъезда отправил сюда гонца.

Князь умолчал, что тот, кроме известия, что приедут люди из Преображенского приказа, привез сюда повеление государя Петра Алексеевича о начале строительства, в пятнадцати верстах ниже Соломбалы на острове Линском, при узком проходе Двины, каменной крепости. «… чтобы тех неприятельских людей в двинское устье не пропускать, и города Архангельского и уезду ни до какого разорения не допускать». Для правильного надзора над сооружением был назначен дьяк Федор Гусев. Как автор должен заметить, что гонец полковника, не знал, кто конкретно прибудет из Преображенского приказа. Так же Ельчанинов умолчал, что вместе с гонцом прибыл, для составления чертежей и смет, на Северную Двину инженер-фортификатор Яган Адлер. Он посчитал, что ни Якову, ни Ивашке, а уж тем более Егору знать об этом не обязательно. Андресу самому посчастливится познакомиться с ним. Тут автор вновь вынужден заметить, что князь лично не был знаком с инженером, а этими сведениями владел со слов своего приятеля полковника Квятковского.

Ельчанинов окинул взглядом пристань и заметил старичка, что сидел на длинном бревне, почти у самой воды, и смотрел с тоской на корабли. Князь подошел к нему, в пояс поклонился и молвил:

— Здоровья тебе дедушка.

— И тебе не болеть, — проговорил старичок, не отвлекаясь от своего занятия.

— Будь добр, подскажи людям приезжим, а где у вас в городке остановиться? Дед посмотрел на князя, за тем на его путников. Улыбнулся.

— Чай, сам Петр Олексеевич прислал, — проговорил он, — у нас окромя капитан-командора таких мундиров никто не носит. Ну, че же не подсказать. Подскажу. Эвон ступай по той улице, — он показал рукой в сторону небольшой улицы, что тянулась вдоль берега. — Увидишь дом, с красной крышей. Спроси Евдокию. Скажи, Антип Михайлович послал. Она поймет. Князь удивлено посмотрел на старичка. Тот хмыкнул носом, и сказал:

— А что ты удивляешься, думаешь чай один такой приезжий. Всякий пока не устроится, день-два у Евдокии живет. Только ты и твои дружки там не озоруйте. Она хоть и женщина слабая, но постоять за себя может.

— Благодарю тебя дедушка, — проговорил князь.

— Ты не меня благодари, — прошептал Антип Михайлович, — ты лучше Евдокию отблагодари.

— Само собой, Антип Михайлович, — сказал Ельчанинов, — само собой. Опять поклонился в пояс. Вернулся к отряду.

— Нашел, я домик. Вот только у меня просьба. К хозяйке не приставать.

Жила Евдокия в просторном деревянном доме, доставшейся ей от покойного мужа, ушедшего в Белое море, и сгинувшего в его пучинах. Единственным ее сокровищем был десятилетний сын Фрол, мальчишка смышленый и умный не по годам.

Пришедший отряд остановился во дворе. Князь хотел, было поручить вести разговор о двух комнатках денщику, да вовремя передумал, вспомнив, что паренька только-только от мамки оторвали, опыта как такового нет, как бы положение их совсем не ухудшил. Поэтому дал распоряжение ждать его здесь, Ельчанинов вошел в дом, где и нашел хозяйку, которая сидела у окна и вышивала.

— Здравствуй хозяюшка, — проговорил он, кланяясь в пояс.

— Здоровья и тебе, гость честной, — сказала, улыбаясь, женщина.

— Меня к тебе Антип Михайлович послал. Сказывал, что можешь ты, сударыня, меня и моих товарищей, в терем свой на постой пустить?

— Ох, уж этот дед Антип, — вздохнула Евдокия, — Ну, раз прислал, отчего же не пустить. Домик у меня небольшой, да комнатка для усталого путника всегда найдется. Кто ты? И много у тебя товарищей?

— Я, князь Силантий Семенович Ельчанинов, а товарищей у меня четверо!

— У, так вас пятеро…

— Пятеро, да вот только двух комнат вполне хватит.

— Отчего же, я могу на каждого по комнате выделить, — Молвила Евдокия.

— Это лишнее. Мы люди служивые, и привыкли к тесноте. Да к тому же, мы, скорее всего не надолго. Сегодня к князю Прозоровскому направлюсь…

— Наивный ты человек, питаешь надежду, что он вам дом выделит? — поинтересовалась женщина.

— Безусловно.

— Так ты, стало быть, князя нашего не знаешь, — вдохнула Евдокия, — думается мне, что вы надолго у меня задержитесь. Ты не смотри, что дом богатый, — проговорила она, — он мне от мужа достался. Вот и приходится за простой деньги брать. Женщина я вдовая, — добавила Евдокия, — и другим способом себя прокормить не могу.

— И сколько ты просишь?

Женщина назвала сумму, князь хотел, было поторговаться, но передумал. Достал кошель. Порылся в нем и протянул серебряную монету.

— Если этого мало, то люди мои тебе и по хозяйству помогут.

— Я хоть и вдова, но по хозяйству и сама справлюсь. Да и сынок, если что поможет. Так что ступай во двор, да скажи людям своим, чтобы вещи в дом заносили. Ельчанинов поклонился и вышел из терема. Подошел к товарищам и сказал:

— Заносите вещи в дом.

Прежде чем те пошли, князь остановил Яшку Кольцо. Тот задержался, а когда Рваное ухо, золотарь да Егор скрылись в доме, проговорил:

— Ты, уж Яша помоги женщине по хозяйству. Женщина она вдовая, и ни кто ей не поможет.

— Ладненько воевода.

— Да какой я тебе воевода, Яша, — молвил князь, — обращайся ко мне, как и прежде Силантий Семенович. Всю дорогу так величал, а тут сразу воевода.

Теперь они вдвоем проследовали в дом, где Евдокия показала им комнаты. Ларсон и князь расположились в одной, Егор, Ивашка и Яша в другой. Пока Ельчанинов отыскивал в сундуке грамоты от государя, в комнату вошел денщик и попросился сходить к морю.

— Ну, что я с тобой сделаю, — молвил князь, затем вздохну, — говорил же мне батя, что ты им грезишь. Все равно не удержу, так что ступай. Полюбуйся.

Паренек убежал, а князь из сундучка извлек несколько бумаг. Каждую развернул, прочитал. Наконец отложил одну в сторону и сказал Ларсону, что возился с сундуком:

— Обещал я тебе подарок сделать?

— Было такое дело, — подтвердил эстонец.

— Так вот он мой подарок. Князь развернул лист бумаги и сказал:

— Ехал ты сюда, золотарем. А приехал, сержантом Преображенского приказа. С этими словами, протянул Силантий Семенович патент на сержантский чин.

— Тут ошибка, — проговорил эстонец, — меня зовут Андрес Ларсон, а патент выписан на имя Андрея Золотарева. Князь взял бумагу в руки, пробежался по тексту глазами и сказал:

— А нет ни какой ошибки. Отныне тебя, по приказу государя Андреем Золотаревым величают. Что важно для государственного дела. Нужно, чтобы все знали тебя, как Андрея Золотарева. А иноземцы не догадывались, что владеешь ты многими их языками. Вот оттого и величал тебя всю дорогу Яшка Кольцо — Андреем. Глянув в окно, Ельчанинов проговорил:

— Ну, мне пора к князю Прозоровскому ехать.

Последнее, князь Ельчанинов, сказал с горяча да по привычке. Добираться до Прозоровского пришлось пешком. Часто приходилось останавливаться и спрашивать дорогу у архангелогородцев. И вскоре Силантий Сергеевич был в тереме князя. Увы, на счет жилья, Ельчанинов ошибся, права оказалась Евдокия. Услышав просьбу князя, воевода затряс головой и замахал руками.

— Да где я тебе свободную избу найду. Ты уж князь поищи сам квартирку, может какая сердобольная и пустит.

Ну, как говорится «На нет, и суда нет». Силантий Семенович, было, опечалился, но Прозоровский, глянув на его сапоги, покрытые пылью, молвил:

— А вот карету я тебе дать могу. Больно мне смотреть, как ты князь, ноги свои стаптываешь, бродя по дороге.

— Спасибо хоть на этом Алексей Петрович, — поблагодарил князя Ельчанинов. — Работы предстоит много, и не всюду успеешь пешочком.

Это было уже в конце разговора, а с начала воевода Прозоровский очень обрадовался Силантию Семеновичу. Пару раз даже повторился, что ждал приезда князя давно. Дескать, и крепость не хотели начинать строить, без представителя государя, да вот только архиепископ Афанасий настоял, того не дожидаться. На что Ельчанинов сказал:

— И правильно сделал. Ослушаться приказ Петра — преступление, но оно не такое страшное, по сравнению со сдачей злобнейшим шведам града. А с ним единственного морского пути в Европейские государства. Прозоровский кивнул в знак согласия.

— Я велел укрепить остроги: Сумский, Кольский и город Кемь. Выделив для этой цели, аж цельных триста человек — солдат. Кроме того, сейчас народ копает рвы и вбивает сваи. Даже архиепископ пожертвовал для сего богоугодного дела, — воевода так и сказал: «богоугодного дела», — кирпич, камень, известь, щебень да лес.

— А лес то для чего? — уточнил Силантий Семенович, не знакомый с планами строительства крепости.

— Так это, для свай. Сейчас в работе участвуют все крестьяне соседних деревень. Для работ собраны деньги, в доле — один рупь с каждого двора.

— И с вдов брали? — уточнил Ельчанинов, вспомнив Евдокию.

— И с них. — Подтвердил князь Прозоровский.

Укорять за такие действия воеводу Силантий Семенович не посмел. Тот, небось, клич бросил, и добровольцы понесли. А что ему, гнать несчастных женщин. Не дай бог обидишь еще. Дело то, и тут князь Ельчанинов вспомнил слова Прозоровского: «богоугодное».

— Вот и приказ, на площади государя прочитали, перед поморами, — продолжал воевода, — чтобы те на морские промыслы не хаживали. И все ради «опасения воровских кораблей». Да разве их удержишь.

Они еще долго разговаривали. Воевода больше спрашивал о Москве. Интересовался и Нарвской конфузией.

— Силен злодей, ой силен, — ворчал Прозоровский. А когда разговор приблизился к завершению, спросил:

— Может тебе и твоим людям помощь требуется?

Ну, а дальнейший разговор вы уже знаете. Помощь оказалась в виде кареты. Ельчанинов даже вздохнул с грустью. На душе вдруг стало тяжко, что Егор так и не почувствует во всей красе море, о котором мечтает. Уже на пороге, воевода остановил князя.

— Слышь князь, Силантий Семенович, — молвил он, — ты бы сперва архиепископа проведал, а уж потом на стройку ехал.

— Заеду, Алексей Петрович, обязательно заеду.

— Вот и замечательно. Пока обстраивайтесь. А закладку крепости мы на… — тут Прозоровский задумался, что-то быстро в уме посчитал, и проговорил, — на 12 июня.

— На двенадцатое, так на двенадцатое.


II

Прохладный ветерок, неприятно дует в лицо, пытается сорвать с головы треуголку. Андрес рукой придерживал шляпу и смотрел вдаль. Непривычно, казалось, что можно замерзнуть, а ведь на дворе было лето. Поручик Афанасий Иванович Крыков слушал, как зачитывал царский приказ князь Ельчанинов. Морщился, может быть от холода, а может, и нет. Иногда кивал. Казалось, он не доволен присланным человеком из тайного приказа, боялся, что Андрей Золотарев прознает тайны, которые государю знать не ведомо. И донесет. А у Крыкова, как у любого человека есть тайны. Не всеми действиями Петра Алексеевича поручик был доволен. Когда Ельчанинов замолчал, оглядел Золотарева и сказал:

— Придется его в стрелецкий мундир переодеть. Боюсь, он в этой европейской одежде, будет сильно выделяться среди моих стрельцов. И тогда грош цена ему. Любой негоциант неладное заподозрит.

— Верно, подметил господин поручик, — согласился князь, — поэтому и разрешено сержанту Андрею Золотареву сменить голландский камзол, на стрелецкий кафтан.

— Ну, что ж раз можно, то пусть ступает в дом, и переоденется.

— Ступай, — молвил князь, как старший по званию, и Андрей Золотарев (а мы теперь так будем называть Андреса) направился в небольшой дом, что стоял на возвышенности, почти у самого берега.

Он открыл дверь и вошел в сени. Сидевшие на лавке у стены двое стрельцов встали.

— Андрей Золотарев, — представился эстонец, — прислан в ваш таможенный приказ, для несения службы.

Стрельцы переглянулись. Гость говорил складно по-русски с небольшим непривычным говором.

— Господин попутчик велел сменить сей европейский камзол, на стрелецкую одежду.

— Повезло же тебе Андрей, — проговорил старший из стрельцов. — Завалялась тут одна. Словно тебя ждала. Немного молью поеденная, но для службы сойдет. Проходи в комнатку и переодевайся. — И показал рукой на дверь.

Золотарев поклонился и вошел в горницу. Осмотрелся. Это скорее был арсенал, чем гардеробная. Сабли, ружья, пистоли. В углу небольшая бочка. Андрей предположил, что, скорее всего с порохом. На лавке красные шаровары, белая рубаха. На стене подвешенный, на деревянной клин, кафтан. Рядом шапка, обшитая мехом. В углу, на полу, юфтевые сапоги.

Золотарев снял все свое и аккуратно, сложил на лавку. Надел стрелецкую одежду, и вы шел в сени.

— Ну, вылитый Иван-царевич, — молвил старшой. Затем протянул руку и сказал, — меня Николой зовут. Это Неждан, а это Фрол. Заходил Крыков и интересовался готов ли ты? Он ждет тебя на улице.

Андрей вышел из дома. Князя уже не было, тот, скорее всего, отправился искать швей, способных выполнить, его Андреса затею. Вчера вечером, когда Силантий Семенович вернулся от архиепископа, эстонец изложил свою идею. А она состояла в том, что Золотарев решил изготовить воздушный шар. Он даже статью из портмоне князю зачитал. Тот во время слушания несколько раз удивленно восклицал. Правда сама идея полета над землей князя не удивила. Он лишь только сказал:

— Зело чудная вещь, но не удивительная. Раз уж птицы, да херувимы с ангелами способны летать, то чудится мне, что и человек сможет. Телом он не многим от ангелов отличается. Если нет крыльев, так почему бы ему, как ты сказал?

— Монгольфьере…

— Во, во, — кивнул князь, — на этом самом «монгольфьере» взлететь. Когда же Андрей закончил читать, он вновь спросил:

— А где мы с тобой, этот теплый воздух возьмем? Эстонец высказал предположение.

— Дельно, — согласился князь. — Жаль только один недостаток. Уж больно он мало в воздухе висит. — Затем подумал и сказал, — да и бог с ним. Думаю, нам и этого времени хватит.

Но, это было вчера. А утром Ельчанинов вместо того, чтобы взять с собой Андрея на поиски портних, отвез того в таможенный приказ, где и представил поручику. А тот сейчас стоял и смотрел в подзорную трубу. По всей видимости, Крыков, услышал, как скрипнула дверь, так как повернулся и посмотрел на Золотарева.

— Сейчас опробуем тебя в деле. Дозорные дали сигнал, что в устье вошел купеческий корабль. Минут через десять-двадцать с нашей заставой сравняется. Вот тогда и приступим мы к осмотру груза. Да заодно убедимся, не ворог ли это.

Вдали виднелся, поднимавшийся густой дым. Где-то на островах, кто-то развел костер.

— Стрельцы на острове Сосковец, разожгли огонь, когда заметили входящий в устье Двины корабль, — пояснил поручик Крыков, когда Андрей и еще несколько стрельцов забирались в шлюп. Нам же предстоит осмотреть корабль. Если с грузом проблем нет, возвращаемся на этот остров, и высылаем лоцмана. А уж он, ведет корабль фарватером к городу. До того момента, пока я лично не буду, уверен, что это честный негоциант. Сие судно находится под подозрением. Я так уразумел из приказа государя, — продолжил Афанасий Иванович, — ты должен внимать, все то, что будут болтать, на своем языке торговцы. Пытаясь понять из коротких фраз, является ли, сей корабль контрабандистским?

— Так точно, — проговорил Андрей, занимая место на носу шлюпа.

— Вот и хорошо, — кивнул Крыков, — так что слушай, и что бы не случилось, не в коем случае не вмешивайся. Для начала нужно придумать примету, с помощью которого, ты дашь мне знать, что на корабле есть контрабанда. Ну, например, — Афанасий Иванович задумался, — поправишь шапку. Только, чур, без нужды этого не делать.

Лодка медленно приближалась к аглицкому фрегату, что мирно покачивался на волнах. Капитан распорядился отдать якоря и теперь с нетерпением ждал прибытия таможенников. Сейчас от их решений много зависело. Среди негоциантов ходил слух, что здешний «таможенный воевода» Афанасий Петрович Крыков, человек дотошный. От такого, и иголку в стоге сена не утаишь. Правда, таить в его случае, в общем, нечего было. На всякий случай купец поправил треуголку и застигнул на камзоле верхнюю пуговку. Хотелось бы знать, насколько затянется эта процедура.

— С правого борта шлюп, — сообщил боцман.

— Спустить лестницу. И встречать русских, как полагается, — приказал капитан.

Матросы забегали по палубе. Скинули лестницу и выстроились в линию у противоположного борта. Первым на корабль поднялся поручик, затем вступили стрельцы. Крыков расставил их и приступил к осмотру. Для начала он начал разговор с капитаном, правда не напрямую, а через толмача. Паренька лет восемнадцати, который явно к таможне отношения не имел, а был прислан архиепископом.

— Поручик Афанасий Петрович Крыков. По указу государя Петра Алексеевича, обязан осмотреть любой корабль, в том числе и ваш, на предмет запрещенного товару.

— Skipper Rick Gordon. — на своем языке промямлил капитан.

— Шкипер Рик Гордон, — перевел толмач.

— Шкипер! — проговорил Афанасий Петрович, — Впервые пришли в Архангельск?

— The first time came in Arkhangelsk?[31] — перевел паренек.

— For the first time.[32]

— Вот и вижу, что в первый. — Вздохнул поручик. — Дюже дается мне, что не знаком он со списком запрещенного товару. А ну, Игнат зачитай ему сей текст.

Паренек, уже было готов полезть за пазуху, чтобы достать указ государя, но шкипер неожиданно проговорил по-русски:

— Я не плохо говорить по-русски. Думаю, что ваш человек только затянет наше с вами дело. Я понимать, что иметь государь — царь Питер, под понятием запрещенного товара.

— Вот и хорошо. Будем вести беседу без него. — Согласился Афанасий Петрович. — Игнатий можешь вернуться в шлюпку. Боюсь, сегодня ты нам не пригодишься, — добавил он, обращаясь к послушнику, — видишь, господин негоциант недурственно владеет нашим языком. Андрей, а ты далеко не уходи.

Сухощавый стрелец, у которого шапка была чуть-чуть на бекрень, кивнул. Посмотрел на паренька и подмигнул. Тот недовольно фыркнул и направился к трапу. После того, как он скрылся, капитан молвил:

— Я простой негоциант, прибыл в Архангельский городок на ярмарку. Очень желать поменять свои товары, на русскую пеньку и лен.

— Я понимаю, что негоциант, — кивнул Крыков. — Я буду спрашивать, а вы должны отвечать.

— Хорошо господин поручик.

— Не есть ли вы иноземные воинские люди?

— No.[33]

— Не имеется ли у вас на борту пушек, пищалей, мушкетов более чем надлежит для защиты от морского пирату?

— No.

— Не имеется ли больных с прилипчивыми болезнями?

— No

— Имбирь привезли.

— Нет, имбирь.

— Будем делать досмотр. И лучше всего господин шкипер сразу выдайте запрещенные товары, чтобы не было конфузий.

— Как можно! — воскликнул капитан, — Я есть негоциант. Оружие, только для того, чтобы от пиратов отбиться. Да вы и сами можете видеть. — И он показал рукой на несколько пушек, что стояли по правому и левому борту.

— Это я вижу. Но в мою обязанность входит доскональный осмотр корабля. Если бы вы не заставили, — тут поручик сделал ударение на слове «заставили», — то послушник Игнат, сейчас бы перевел мои слова. А раз его нет, я должен повторить! В мои обязанности входит, тщательный досмотр вашего судна. В противном случае, вы должны развернуться и вернуться в Белое море.

— О, что вы, — прошептал негоциант, — я прекрасно вас понял. Поэтому готов оказать помощь. Here is the devil. Misfortune on my head.[34] — проворчал он.

Поручик бросил взгляд на Золотарева, но тот лишь помотал головой. Конечно, слова шкипера могли и обозначать, что тот вез контрабанду, а с другой, вероятно тот надеялся, как можно быстрее пройти сию неприятную процедуру. В курсе негоциант, что поручик пока не найдет — не успокоится. А если найдет, то проблем шкиперу не избежать.

— Вот и замечательно, — проговорил Крыков. — Так что мы здесь немного походим, посмотрим. А уж потом и поговорим насчет лоцмана.

— Хорошо, хорошо господин поручик.

Три часа продолжался осмотр. Поручик почти весь корабль облазил. Каждую дощечку простучал, каждый гвоздик просмотрел. Часто смотрел на Андрея Золотарева, особенно в те моменты, когда негоциант на свой язык переходил. Иногда поправлял парик, иногда доставал из кармана камзола белый платочек, и обтирал им выступавший на лице пот. У Крыкова даже зародилось подозрение, что не товар запрещенный вез сей шкипер, а человека что будет следить за делами в Архангельском городке. Да вот только, как об этом узнаешь.

— Груза запрещенного я на вашем корабле не нашел, — проговорил Афанасий Петрович. — Посему, после моего возвращения на берег, отправлю вам лоцмана наипервейшего! Ивана Седунова по прозвищу Рябов.

После этих слов поручик и стрельцы спустились в шлюп, и тот отчалил от фрегата.

— Чуется мне, что еще не раз с сим Риком Гордоном встретимся.

Когда же ступили они на берег, Крыков отвел Золотарева в сторону и спросил:

— Ну, что господин сержант скажет на счет сего негоцианта. Андрей поправил шапку, достал из кисета трубку и закурил.

— Нервничал, ругался. Да вот причиной вряд ли контрабандный товар был?

— Думаешь, человека, какого «злого» везет?

— Не исключено, — согласился Золотарев. — Хотя в их случае проще было бы купить предателя здесь.

— Что ж придется отправить в Архангельский городок, человека. А может, сам поедешь?

— А таможня? — начал, было, эстонец, но поручик его перебил.

— Так корабли, не каждый час сюда приходят. Да и я как-нибудь без тебя справлюсь. Если, что пришлем за тобой. А сейчас пошли за лоцманом.

Иван Емельянович Седунов, по прозвищу Рябов, сидел все это время в избушке. Он поднялся с лавки, как только дверь отворилась, и на пороге появился поручик с незнакомым ему стрельцом.

— Здорово ли ваше здоровье на все четыре ветра, — поздоровался лоцман.

— Здорово, здорово. — Сказал поручик, и рукой приказал сесть Ивану. — Сейчас поедешь на фрегат, как он там называется? — уточнил он у Андрея.

— «Изабелл»!

— Вот-вот, — продолжал Афанасий Петрович, — поедешь вот на эту самую «Изабелл». Приведешь ее в порт Архангельский. Да вот только, когда будешь вести по фарватеру, изредка на команду поглядывай. Если там люди, какие подозрительные. В качестве переводчика вон Игнатия возьми.

— Э нет, Афанасий Петрович, — молвил Иван Рябов, поглаживая бороду, — я это лучше Дмитрия Горожанина возьму. У него и глаз остер, да и языками он владеет.

— Ну, возьми. Когда же в порт приведешь судно, ты отыщи там Андрея, да на подозрительного человечка и укажи. Он же сейчас берегом отправится в город.

— Хорошо Афанасий Петрович, — молвил лоцман, — сделаю все, как ты велишь.

— Вот и ладненько. А ты Андрей забирай свои вещи и езжай на моем коне в Архангельск, к князю Ельчанинову. Вдвоем-то вы сообразите, как поступить.


III

Волна за волной накатывала на берег. Высоко в небе кружила чайка. На причале спорили двое монахов. Около причалившего недавно коча, толпились рыбаки, вернувшиеся с Северной Двины. Шкипер суденышка ругался, казалось, он был недоволен уловом. Андрей Золотарев, уже переодетый в голландский камзол, с грустью вглядывался в море, изредка делая затяжки. Напарник эстонца, Яшка Кольцо, одетый в парусиновый плащ и широкополую шляпу, больше походил на рыбака-помора, чем на разбойника, а уж тем более стрельца. Он переминался с ноги на ногу, иногда бросал взгляд на монахов и ворчал:

— Ну, где он ваш корабль, Андрей? Где, он ваш фрегат?

Английский корабль, что-то задерживался, он уже минут пять, как должен был появиться на горизонте.

— Как бы чего дурного не произошло, — продолжил причитать Яшка, — сами же говорили, что шкипер на нем дюже подозрительный.

— Не думаю я, Яша, что он что-то плохое в море мог учудить. Он волновался, но не от этого. Вряд ли шкипер мог взять в толк, что я понимаю его речь. За все время осмотра корабля, он ни с кем словом не обмолвился. Я имею в виду со своими людьми. Шпиона он доставить в Архангельский городок может, так как город стратегический.

— Какой? — переспросил стрелец, услышав незнакомое слово.

— Городок представляющий немалую важность в делах государства. Верно, помышляю?

— Это само собой разумеется.

— Будь я, шведским королем Карлусом, то всенепременно захватил бы его. Отрезав тем самым Московское государство от Европы.

— Да-а-а, политика, мне не понять. — Вздохнул Яшка.

— А вот и корабль, — облегченно произнес Андрей, когда на горизонте появился фрегат.

— Минут через пятнадцать, если шкипер решится добавить парусов, может причалить к пристани, а так… минут двадцать придется ждать.

— Ничего подождем. Нам спешить некуда.

Словно прислушавшись к словам бывшего разбойника, а может Иван Рябов предложил так поступить, но на фрегате подняли дополнительный парус. Корабль увеличил скорость и уже минут через пятнадцать причалил.

— Вы есть ошень хорошый кормщик, — донесся до Золотарева голос шкипера. — Я хотеть вам предлагать работа в моей компании.

— Увы, господин шкипер, — ответил Рябов, и Андрей увидел, как лоцман, обнимая капитана, стали спускаться по трапу. — Я мужик свободный, однако, опасаюсь, не отпустит меня родная земля Русская, да море Белое. Тут мой дед и отец на промыслы хаживал. Нет не смогу я долго быть на чужбине.

— Ну, я хотеть вам предлагать, вы не мочь соглашаться. Не пожалейте Иван.

— Ну, это уже моя забота.

— У вас Иван в Архангельском городке есть хороший паб? — спросил шкипер и поправил парик.

— Паб? — переспросил Рябов.

— Дядечка, — молвил молчавший до этого, паренек в рясе, — паб по их нему кабак.

— Да, да кабак, — закивал англичанин, — ваш помощник прав.

— Кабак есть, — подтвердил Иван.

— Я хотеть приглашать вас в кабак, штобы отплагодарить замешателного лоцмана.

— Ну, это можно.

Тут кормщик бросил взгляд на берег. В стоящем на пирсе человеке в голландском костюме, он узнал Андрея Золотарева, стрельца, что был с Афанасием Петровичем Крыковым.

— Ну, Дмитрий давай поспешать, — проговорил он, затем наклонился над пареньком и прошептал, — Все, что слышал на корабле, расскажешь вон тому, человек в немецком кафтане.

Дмитрий по прозвищу Горожанин посмотрел туда, куда совершенно недавно взглянул Рябов. Поймав его взгляд, человек, разговаривавший с помором, поправил треуголку.

— Я дядечка вас оставлю, — проговорил паренек и бегом сбежал на берег.

— Как же мы теперь общаться будем? — спросил шкипер, провожая его взглядом. — Я хоть и хорошо говорить на русском, но я мало знать русских слов.

— Ничего, — прошептал Рябов, — Хлебное вино, всегда способствует общению.

Вместо Ивана Рябова к ним подошел паренек лет восемнадцати, в монашеской рясе. Роста он был не большого, в будущем про таких говорят обычно «Метр с кепкой», а сейчас… Андрей подумал немного и решил, что, скорее всего «от горшка два вершка». Вот только говорить ни первое, ни второе не стал.

— Ну, рассказывай, — проговорил Золотарев, когда знакомство состоялось, и парнишка предложил присесть на скамейку, что стояла на берегу, и откуда был виден английский фрегат.

— А что рассказывать дяденька.

— Что видел, что слышал. Все рассказывай, — вставил Яшка.

— Видел не много, по палубе бродить шкипер запретил. А слышать слышал. Был там один матрос, с которым капитан, на незнакомом мне языке разговаривал.

— А ты много языков знаешь? — поинтересовался Андрей.

— Много, — утвердительно проговорил монашек, — английский, голландский, хранцузским, гешпанским, шведским.

— И среди, тебе известных языков, его не было?

— Не было дядечка.

— Да хватит тебе меня дядечкой звать, — возмутился неожиданно Золотарев, — Имя мое — Андрей.

— Как у апостола Иисуса? — уточнил паренек.

— Как у него. Но давай вернемся к разговору шкипера с матросом. Как капитан вел с ним беседу? Как равный, как главный или как… — тут эстонец задумался, минуты две пытался подобрать термин, ведь слово «подчиненный» могло быть и неизвестно монашку. Наконец выбрал и сказал, — или с ним моряк, как с холопом беседовал?

— Изъяснялся в основном матрос, время от времени что-то громозвучно высказывал шкиперу. Да же косился на нас. Из всех слов, что он произнес, я услышал только — Крыков. Мне даже почудилось, что тот ругает шкипера, за неуверенное поведение того во время досмотра.

— Так ты же говорил, что языком сим не владеешь? — вставил вдруг Яшка.

— Так ведь досмотр на всех языках звучит, как — «контрол». Он, как Крыков произнес, так я уши и навострил. Сам в сторону моря смотрел, но все слыхал.

— А с чего ты взял, что тот за неуверенное поведение бранил шкипера? — уточнил Андрей.

— Так, если бы все было по-другому, то зачем ему тогда капитана бранить?

— И то верно, — согласился Яшка. Золотарев вытащил трубку и закурил.

— Ну, ты хоть лицо его видел? — спросил он, после очередной затяжки.

— Конечно же, видел. Так вон он с корабля, дядечка Андрей спускается.

По трапу не спеша, словно боясь привлечь к себе внимание, спускался господин в голубом голландском камзоле. В правой руке он держал трость с белым набалдашником, а левой придерживал треуголку.

— Какой же он матрос! — Проворчал бывший разбойник.

— На корабле он не так одет был. — Молвил монашек. — Черные кожаные штаны, белая рубаха, коричневая жилетка, шляпа, ну такая, какие моряки носят. Ботинки черные на сношенной подошве, и полосатые до колен чулки.

— Тебе бы не в монастыре жить, а в полиции служить, — хихикнул Золотарев, на что Дмитрий Горожанин сразу же отреагировал:

— Где служить?

— Ну, — тут Андрей замялся. Неожиданно он понял, что не сможет объяснить пареньку, что такое полиция, а уж тем паче милиция. Даже жандарм[35] в эту эпоху имел совершенно другой смысл. Хотя смыслов в будущем у этого понятия будет много[36]. Единственное, что он мог придумать, так сказать, — служить в тайном приказе.

Между тем «матрос» прошел мимо их. На удивление, он даже не взглянул в сторону монашка, что несколько часов назад, был с ним на одном корабле.

— Яша, — проговорил Золотарев, — ступай за ним.

Стрелец кивнул, и последовал за важным франтом, на значительном расстоянии.

— Ну, спасибо тебе Дмитрий, — сказал Андрей, когда тот скрылся за углом дома. — Если что понадобиться приходи. Мы с князем Ельчаниновым у Евдокии остановились, Сказал и отправился домой, где его уже ждал князь.

Князь Ельчанинов выслушал Андрея. Задумался и почти минут пять смотрел в одну точку. Он думал. Человек, прибывший в Архангельский городок, вызывал у него опасения. Силантий Семенович чувствовал, что все это было не спроста.

— М-да, — произнес он.

Андрей взглянул на него. Потянулся, было за кисетом, но князь, увидев его действия, проговорил:

— Евдокия просила, чтобы мы в доме не курили это дьявольское зелье. Я, конечно, попытался протестовать, но она настояла на своем. Так что пошли на улицу.

Он встал, подошел к кровати и взял валявшийся на ней камзол. Накинул на плечи и добавил:

— Ну, пошли.

Приятели вышли на крыльцо. Силантий Семенович достал кисет, набил трубку табаком и проговорил:

— Ну, а ты то, что об этом помышляешь?

Андрей вздохнул, он, конечно, хотел сказать, что все происходящее вокруг напоминало ему кадры из старенького российского фильма[37], что частенько показывали по кабельному телевидению для русскоязычных эстонцев. Это он вначале своего знакомства с поручиком Крыковым еще чему-то удивлялся, то теперь, после знакомства с Дмитрием Горожанином и Иваном Рябовым его трудно было чем-то поразить. Ему вдруг вспомнился эпизод, когда лоцмана пытался похитить иноземный шкипер, спрятав его у себя на фрегате в деревянном ящике. У Андрея даже мелькнула мысль, что ради этого и появился иноземный шпион.

— Вздор, — сказал князь. Затянулся и вдруг закашлял. — Можно было просто не отпускать Рябова с корабля.

— Так шкипер и пытался не отпускать, — изрек Андрей, — Предлагал поступить к нему на службу. Но Иван отказался.

— Ну, отказался, так отказался. Не согласиться этот, можно нанять другого лоцмана.

— Нанять то можно. — Парировал Золотарев, — если бы не одно но…

— Кое?

— Поручик Крыков назвал Ивана Рябова — наипервейшим лоцманом в городе Архангельске.

— Это ничего не значит, — сказал князь. — Крыков и Рябов дружки. Мне об этом Евдокия поведала, — пояснил Силантий Семенович, — мы с ней беседовали по душам. Она поинтересовалась, куда делся мой друг. Я объяснил, что ты поступил на службу в таможню к поручику Крыкову. Ну, она и рассказала, что он за человек. Все нахваливала и нахваливала. Потом и про Рябова вспомнила. Они оба за одной девушкой в молодости ухлестывали. Да вот выбрала она, не завидного жениха поручика, а обычного помора, у которого и за душой на тот момент ничего не было. Это сейчас Иван разжился, а тогда. Так что в слова Крыкова, что он «наипервейший» лоцман я сомневаюсь. А вот то, что он у Петра Алексеевича кормщиком в 1693 году был, перечить не буду. Сие есть правда. А насчет шпиона, я тебе вот что скажу.

Князь поднес трубку ко рту, сделал затяжку и выпустил в воздух клуб дыма.

— Что-то тут другое, но вот что мне пока не ведомо. Вот придет Яшка, тогда и узнаем.

— Лишь бы поздно не было, — вздохнул Андрей.

— А что он сделает?

— Хотя бы князя Прозоровского убьет.

— Князя легче купить, чем убить. Да и что смерть его даст. Нам облегчение, врагам злейшим неприятности. Будет крепостью капитан-командор руководить, а так лаются они между собой. Вроде не в открытую, а так исподтишка. Если бы не архиепископ перегрызли бы друг другу глотки.

— Не уже ли капитан-командор такой плохой человек? — поинтересовался Золотарев.

— Да нет. Просто, он ставленник Петра Алексеевича из «потешных», а князь Прозоровский старой закалки. Алексею Петровичу многое из затей государя не нравится. Службу воеводскую он исправно готов нести, но слушаться, когда им командовать будет человек, с малым опытом будет, не согласится. Да плюс еще лекаря иноземные. Те так и норовят на ухо что-нибудь не пристойное про капитан-командора шепнуть. — На секунду Ельчанинов замолчал, посмотрел на небо, и произнес, — а может, шпион и прибыл к лекарю? Дверь за спиной скрипнула и в проеме появилась Евдокия.

— Шли бы вы в дом. Холодно вечером. Того и гляди простудитесь. А так я вам поисть приготовила.

— Спасибо хозяюшка, — сказал князь. Поклонился в пояс и добавил, — спасибо еще раз за хлеб да соль. Мы сейчас погуторим еще немного и придем.

Окрошка, квас, черный каравай. Деревянная ложка, глиняные кувшин и кружки. В большой плошке сметана. За длинным столом Андрей, Силантий Семенович, Евдокия и Фрол. Мальчишка больше ерзаел, да опять пялился на камзол князя. Хозяюшка заметила это и дала подзатыльник.

— Хватит глазеть, — отругала она сына, — ешь, давай. Тот насупился и заметал ложкой так, словно неделю до этого не обедал.

— Не спеши, — вновь проговорила Евдокия. Фрол ее послушался.

— Вы, уж на него Силантий Семенович внимания то не обращайте. Неслух. Без отца растет. Меня совсем не слушается.

Ельчанинов посмотрел на мальчишку и спросил, касаясь рукой своего камзола:

— Такой камзол хочешь?

— Угу.

— Ладно, будет тебе такая одежа.

— Не надо Силантий Семенович, — взмолилась женщина, — да зачем он ему. Вон будет с ребятней по заборам лазить, так за день и порвет.

— Ничего, справим новый. Фрол доел окрошку, запил это все кваском и убежал.

— Ох, неслух, — вздохнула Евдокия.

— Сам таким был, — проговорил князь.

Женщина даже не поверила, видимо считала, что дети у бояр куда спокойнее. Князь лишь улыбнулся и молвил:

— Сам яблони с крестьянскими ребятишками тряс. Так, что яблочки падали на землю. А потом, пихали за пазуху и убегали…

— А у вас дети есть, Силантий Семенович? —поинтересовалась Евдокия.

— Увы, нет, — вздохнул князь. — Да и не женат я. Все времени не было.

— А у вас Андрей?

— Женат был, но детишек так и не завели.

— Почему?

— С начала хотел на ноги встать. Окрепнуть, а потом… — Тут Эстонец замолчал, не хотелось вдруг озвучивать, что его жена ему изменила, поэтому он молвил, — жена у меня умерла.

— Вы вдовец?

— Увы, да.

Евдокия печально взглянула на Андрея, Вдова понимала, как тяжело остаться одному. У нее вот муж в Белое море ушел, да так и не вернулся, но в отличие от Золотарева, у нее был сын, которому она готова была отдать материнское тепло. Дверь скрипнула, и на пороге появился Иван Рябов.

— Здорово ли ваше здоровье, на все четыре ветра, — произнес он уже знакомое приветствие.

— И тебе не болеть, — как-то автоматически ответил Андрей. Лоцман улыбнулся и подошел к столу.

— Не ожидал я вас тут встретить, — молвил он присаживаясь. — Вот Евдокию пришел проведать.

Женщина улыбнулась, встала и ушла. Вернулась с большой плошкой. Поставил ее перед кормчим, наполнила окрошкой. Потом пододвинула кружку с квасом.

— Князь Ельчанинов Силантий Семенович, сержант Золотарев, — представила их Евдокия, — два дня назад приехали к нам из самой Москвы. Иван Емельянович Рябов — помор, первый кормчий государя, — проговорила женщина.

Разговаривали обо всем. Лоцман поведал почти то же самое, что и Дмитрий Горожанин. Сказал, что шкипер вел беседу с матросом на иноземном языке. Когда Иван попросил Дмитрия перевести, тот сказал, что язык ему сей незнаком. Рассказал и то, как капитан предлагал поступить к нему на службу, и даже проводил его до кабака, где он пропустил чарку хлебного вина. Мог бы и больше, если бы не собирался зайти к Евдокии, что являлась его сыну Ивану — крестной.

Андрей слушал, и думал о том, как тесен этот мир. Кто бы мог предположить, что остановятся они с князем в доме Евдокии. А уж тем более не ожидал он встретить здесь, человека, судьбе которого была посвящена книга и даже снят фильм. Неожиданно для себя эстонец понял, что их с князем ожидает в ближайшее время. Вспомнилась вдруг атака шведов на Ново-двинскую крепость, и подвиг лоцмана, что сейчас сидел перед ним.

«А ведь он посадил на мель два корабля, — подумал Андрей, но тут же себя поправил, — вернее посадит».

Вот только в последнем отчего-то эстонец немного сомневался. Ему тут же вспомнилась фраза из другого фильма. На этот раз американского[38]. Звучала она приблизительно так: «История еще не написана, и мы пишем ее». Но Андрей тут же отогнал ее, сейчас он неожиданно понял, что его миссия сообщить князю Ельчанинову, капитан-командору, архиепископу и воеводе Прозоровскому, о предстоящем нападении шведов. В крайней мере он может стать катализатором, что ускорит события. Об этом он и сообщил Силантию Семеновичу, когда они остались вдвоем.

— Так, — проговорил князь, — а ты не ошибаешься?

— Боюсь, что нет. Флот на подходе к Архангельску. У нас еще есть время приготовиться.

— Возможно, ты и прав. Поэтому и появился шпион, чтобы выкрасть лоцмана. А ты не помнишь, как мы отстояли город?

Ответить Андрей не успел. Дверь скрипнула, и в горницу ввалился Яшка Кольцо.

— Виноват я князь. Очень виноват. Я упустил его князь, — громко проговорил он.

— Кого?

— Шпиона. Князь сплюнул на пол и сказал:

— Рассказывай.

Расставшись с Андреем Золотаревым на пристани, Яшка, стараясь не попадаться на глаза, последовал за моряком. Кто бы мог предположить, что это преследование оказалось бессмысленным. Если бы Кольцо догадывался об этом, то он бы более короткой дорогой добрался бы до кабака, где смог бы спокойно дожидаться иноземца. Но об том, куда именно спешит человек, трудно догадаться, отчего и приходится волочиться за ним на почтительном расстоянии.

Моряк открыл дверь питейного дома и вошел внутрь. Яшка постоял минут пять на улице. Сделал он так намерено: во-первых, чужестранец мог зайти на пару минут, и не очень то хотелось с ним столкнуться в дверях, во-вторых, ввалившись в кабак сразу же за ним, это опять же привлечь внимание.

Выждал. Подошел к двери и вошел в помещение. В зале было много народу. В основном они сидели кучками и пьянствовали. Среди присутствующих Яшка узнал несколько поморов, что встречал в городе. В дальнем углу сидели Иван Рябов и шкипер английского фрегата, который пытался напоить лоцмана. Правда, это у него не получалось. Кормщик пригубил чарку, поблагодарил капитана, после чего попрощался и ушел. В противоположном углу зала, Яшка приметил моряка. Тот сидел в компании пьяненького капитана коча «Святого Егория». Казалось, Ефим Дорач слушал иноземца, и все время кивал головой в знак согласия. Видимо чужестранцу удалось договориться, так как в руках у него мелькнула золотая монета. Шкипер проглотил слюну, взял монету, что-то проговорил и ушел, оставив моряка одного.

Яшка Кольцо решил, было, что сейчас иноземец, то же уйдет, и ошибся. Моряк и не думал уходить. Он заказал еще чарку вина.

— Смилуйся князь-батюшка, — взмолился стрелец, — упустил я его. Чарку испил, да вторую захотелось. Пока целовальник хлебное вино мне в чарку наливал, иноземец встал, да айда к дверям. Шмыг, уже на улице. Ну, я решил, что не дело это сразу выскакивать, ай, что неладное он учует. Пождал чуточку, а между делом чарку то испил, и то же на улицу. Глянь, а иноземец мой за угол сворачивает, я за ним. Так и шел до самого порта, а там, там он вместо того, чтобы на корабль свой идтить, прямиком к кочу, что мирно покачивался на волнах. Не успел я подойти ближе, как тот отчалил, видно ждал он супостата. Ну, я прямиком сюда.

— Тфу, ты черт, — выругался Ельчанинов, — какой от твоей слежки толк. Не узнал, о чем иноземец с лоцманом беседовал. Может, подкупал его, чтобы корабли злыдней шведских по Северной Двине к самому городку Архангельскому, по фарватеру привел. Это хорошо, что ты лоцмана признал, а вот, что иноземца упустил плохо. Где нам его теперь искать? Хоть коч узнал, как называется?

— На коче парус, на котором намалевана чайка.

— Не иначе «Святой Егорий». — Молвил Силантий Семенович. — Теперь мне все понятно. Иноземец договаривался о путешествии в глубь страны. Если в том лоцмане ты признал Ефима Дорача, то нет нужды подозревать, что он приведет шведов. А ты уверен, Яшка — что иноземец тот, ни с кем больше не разговаривал?

— Уверен.

— Ну, будем надеяться. — Произнес князь, и, повернувшись к Андрею, спросил, — На чем мы с тобой остановились?


IV

Шестого июня прибыл гонец от Петра Алексеевича. Подтвердились слова Золотарева, тот привез известия, что в сторону Архангельского городка движется шведский флот. В тот же день, к князю-воеводе Прозоровскому были вызваны: капитан-командор Александр Ремизов, архиепископ Афанасий, таможенный целовальник Дмитрий Лапин, князь Ельчанинов, глава купечества Агрип Лушников, помор Семен Батуров, офицер Животовский и сержант Преображенского приказа Андрей Золотарев.

В просторном зале терема, принадлежащего воеводе, они сидели за длинным столом. Воевода Алексей Петрович Прозоровский разложил на столе карту акватории Северной Двины. Сам князь, подозрительно оглядел сержанта, вздохнул тяжело, понимая, что тот, как и Ельчанинов, играли сейчас не последнюю роль. Капитан-командор достал трубку, но прежде чем закурить посмотрел в сторону архиепископа, но тот отрицательно замотал головой.

Собравшиеся выслушали гонца. Вести были не радостные. Карл XII еще в марте подписал приказ о нападении, на русский город. И, скорее всего операция прошла бы в тайне, если бы сведение не поступили к послу, а уже из Копенгагена данные прибыли в начале мая в Москву.

— Ну, что будем делать? — Поинтересовался князь Прозоровский.

— Защищаться, — молвил капитан-командор, который накануне разговаривал с Ельчаниновым по поводу нападения шведов на город. Тогда он, принял сведения князя за бред, но, сегодня услышав гонца, если и был чем-то удивлен, то только лишь тем, что Силантий Семенович узнал об этом раньше всех. Ремизов, как и воевода, бросил взгляд на сержанта. Ему вдруг стало интересно, а какими сведениями владеет этот загадочный человек. Капитан-командор, конечно, не сомневался, им удастся защитить город, и не по тому, что Ельчанинов утверждал, — это удастся. Ему просто нельзя было по-другому даже думать. В противном случае, можно уже сейчас выносить на бархатистой подушечке ключи от города. — Защищать, — повторил Ремизов, глядя прямо в глаза воеводе. — У нас нет выбора.

«Выбор всегда есть», — подумал воевода, но в слух этого говорить не стал. Он взглянул на архиепископа и молвил, — ну, а вы что скажете батюшка?

— Соглашусь с капитан-командором, — отвечал священник, — нужно защищаться. Со своей стороны выделю вам монахов из монастыря. Надеюсь, господин Животовский обучит их обращаться с фузеями да мушкетами? Молчаливый офицер кивнул.

— И еще я предлагаю, — вдруг проговорил Ремизов, — запретить выход рыбаков в море.

— Это еще почему? — возмутился Батуров, — как же мы жить то будем? А еже события надолго затянутся.

— Ни чего, потерпите. В противном случае чуть ниже по течению Северной Двины ловить можете. Правда, там рыба не такая вкусная, как в Белом море, но все же.

— Я согласен с капитан-командором, — согласился воевода, — время сейчас опасное. Не дай бог, кто попадет в руки шведов. А там уж или по собственной воле, или по принуждению, может провести корабли злобных ворогов по фарватеру реки. Ведь каждый из вас, знает русло, как свои пять пальцев. Вы можете обойти все мели. Молчавший до этого момента купец, вдруг заговорил:

— А как же мы? Сейчас ярмарка на носу, и сюда прибудут иноземные корабли. И как нам отличить злодейский корабль, от фрегата негоциантов?

Андрей вдруг вспомнил, как в фильме погиб Крыков. Он сразу сообразил, что шведские корабли пойдут, под мирными флагами английских негоциантов. Сержант только поразился почему, купец недооценивал таможенную службу. Золотарев посмотрел на целовальника. Тот смотрел в окно, и казалось, не слушал о чем шел разговор. Неожиданно он прекратил это делать и сказал:

— Как глава таможенной службы, могу обещать, что мы ни за что не пропустим злодеев. Пока службу несет поручик Крыков, не бывать этого.

— Все это конечно хорошо, — молвил князь Ельчанинов. — Но надо спешить. Крепость заложена, строительство идет, да вот только медленно. Артиллерия у нас есть, слава богу, государь предвидел такой расклад, и еще в начале февраля, отправил сюда обозы с пушками. Можно поговорить с негоциантами, может, кто и согласится принять участие в обороне крепости, да вот только этого мало. У сержанта Андрея Золотарева есть план, может быть, выслушаем его?

— Отчего же не выслушать, — согласился воевода.

Седьмого июня. На следующий день.

Когда воздушный шар был наполнен горячим воздухом, и казалось, что он вот-вот рванет вверх. Князь, капитан-командор и Андрей Золотарев забрались в корзину. Эстонец убедился, что сплетена она была добротно, и дал отмашку рукой. Ивашка Рваное ухо отвязал одну из двух веревок от дерева, и он медленно стал подниматься. Ельчанинов и Ремизов, не сговариваясь, перекрестились. Андрей улыбнулся и посмотрел вниз на суетившихся Яшку и Ивашку. Видно было, что Кольцо нервничал, тот постоянно смотрел на длинную пеньковую веревку, что устремлялась ввысь. Ивашка же, сразу же после взлета потерял интерес. Взял острогу и направился к реке. Князь осторожно подошел к Андрею и взглянул вниз.

— Вы бы князь поосторожнее, — молвил Золотарев.

— Боишься, что выпаду из корзины? — поинтересовался тот.

— Не без этого, — признался эстонец. — Еще я опасаюсь, как бы у вас голова не закружилась.

— На морскую болезнь намекаешь? — неожиданно подал голос капитан-командор.

— На ее самую.

— Ну, так мне эта болезнь не страшна, — гордо молвил Ремизов и взглянул вниз. — Ого, — вырвалось у него, — как же высоко мы поднялись.

— Это еще не предел, — проговорил Андрей. — Подниматься будем, пока веревка не натянется. Или если подует ветерок, мы полетим в сторону, но тоже не далеко, а на длину веревки.

— Если ваш план удастся, возникает вопрос. А где мы такую длинную веревку возьмем? — поинтересовался капитан-командор. — И можно ли без нее обойтись? Золотарев на секунду задумался. Посмотрел в сторону моря и ответил:

— Можно и без веревки обойтись, вот только тогда бомбарды придется кидать очень и очень быстро. Так как ветер в сторону моря понесет. Да и есть еще одна проблема. Когда воздух остынет гондола воду приземлиться.

— Что-то я в вашем плане не уверен, — вздохнул Ремизов. — Не надежный он. А вдруг ветер будет с моря дуть, али штиль. Что тогда? Вот то-то. Но с другой стороны, сей шар можно использовать в качестве наблюдательного поста. Он подымается выше всяких деревьев. Кстати, как вы его хотите величать, ведь воздушный шар — весьма длинное прозвание?

— Монгольфьер, — ответил Золотарев.

— Монгол что? — переспросил капитан-командор.

— Монгольфьер, — вставил князь, и вытащил подзорную трубу из небольшой корзинки, прикрепленной к борту.

— Сие название не годится, — неожиданно сказал Ремизов. — Словно его не мы русские создали, а какие-то степняки.

Андрей на секунду задумался, но не из-за названия. Объяснять, что «Монгольфьер» к татара-монголам никакого отношения не имеет. Говорить, что назван он так в честь братьев, которых даже сейчас и в планах, у их бабушки и дедушки, нет — тем паче не стоило.

— Ларсон, — предложил князь, при этом сделав ударение на последний слог.

— Фу, похоже на шведское название, — возмутился капитан-командор.

— Может «Андлар», — молвил Золотарев, вспомнив прежнее название своей фирмы.

— А что сие значит? — уточнил Ремизов. Потом подумал, — а ладно, пусть будет Андлар. Вроде и звучит не плохо. Неожиданно подул ветерок, и шар немного понесло в сторону моря.

— Ого, — проговорил капитан-командор, и прижал рукой треуголку. — При таком ветерке, как бы ее с головы не сдуло. Кстати князь, а что вы там высматриваете в подзорную трубу.

— Так море господин капитан-командор.

— Море? А не дадите ли вы мне трубу.

Ельчанинов протянул ее Ремизову. Тот взял ее одной рукой, второй по-прежнему придерживал треуголку, и поднес к глазу.

— Бог ты мой! — Воскликнул он, — как же далеко отсюда видно.

С высоты «птичьего полета» хорошо было видно всю гладь моря. Легко можно было разглядеть небольшую хижину, в которой располагался таможенный пост. Чуть дальше виднелась строящаяся цитадель. А почти у самой корзины летали чайки.

— Жаль только Швецию не видеть, — молвил Силантий Семенович.

— И то верно, — согласился капитан-командор. — Швецию не разглядеть. Зато любой флот, как на ладони. И тут шар стал медленно опускаться.

— Что это? — поинтересовался у Андрея князь.

— Воздух теплый закончился. А поддерживать его постоянно теплым, я пока не придумал.

— Нам нужно два шара. — Предложил Ремизов. — Пока один в воздухе, второй на земле нагревают.

— А об этом я капитан-командор, — сказал князь, — подумал. Дня через два-три бабы сошьют второй. Останется решить, как мы Андлары будем использовать? И где их разместим. Думаю нам понадобиться, в том месте построить небольшую избу, где будут греться… — тут он задумался, посмотрел на Золотарева и спросил, — как они называются?

— Аэронавты, — напомнил ему Андрей. — Ну, еще можно летчиками назвать.

— Вот я и говорю, там будут греться летчики, — проговорил Ельчанинов, которому второе название больше понравилось. — Плюс ко всему, нужно запастись дровами для нагрева шара воздухом.

И тут шар шлепнулся на землю. Сразу же подбежали оба стрельца. Увидев, что с пассажирами все нормально, облегченно вздохнули и перекрестились.

— С этим проблем не будет. — Молвил капитан-командор. — Вот только придется, несколько человек вам выделить. Откуда же их взять, вот в чем вопрос?

Уже сидя у костра, и уплетая с огромным аппетитом поморскую уху. Андрей даже удивился, как это Ивашке удалось поймать палтуса. Отменно посоленная, с горошинками перца (откуда он был у бывшего разбойника?) и нарезанным ломтиками лука. Вот только картошечки в ней не было, и этому были объективные причины. Вполне возможно именно благодаря этому в настоящую уху, обычно не клали овощи.

Когда Андрей жил в Таллинне, он частенько устраивал для себя рыбный день, ходил в небольшой ресторан, что располагался почти у самого берега моря. Тамошний повар был мастер своего дела и уху варил так, что пальчики оближешь.

— Обычно в уху я добавляю кипяченное горячее молоко, — проговорил капитан-командор. — Ивашка, а ты что в уху добавил?

— Немного хлебного вина капнул, — молвил Рваное ухо, и показал зеленую бутыль, на дне которой плескалась жидкость.

То ли добавленная водка, то ли аппетит, нагулянный на свежем воздухе, но вскоре деревянная миска у Андрея опустела. Он поставил ее на землю, запустил руку в карман камзола и достал портмоне. Эстонец и сам не мог понять, для чего его сунул туда. Извлек статью о воздушном шаре и стал читать, и тут, словно кусок застрял в горле. Андрей поперхнулся, чем вызвал удивленные взгляды приятелей. Сам же он был ошеломлен. Статья, которую он помнил наизусть, до неузнаваемости. Во-первых, в ней сообщалось, что первое упоминание о воздушном шаре было в начале восемнадцатого века. Во-вторых, сам летательный аппарат назывался не «Монгольфьер», а «Андлар». И, в-третьих, изобретателем, этого самого андлара был Андрей Золотарев. Дальше шла неизмененная информация о самом шаре, и лишь в конце статьи, где было когда-то написано о лже-полетах, упоминание, о том, что царь Петр Великий, использовал грозное изобретение в Северной войне.

— Что ты там такое разглядел? — воскликнул Силантий Семенович.

— Да, так, — замялся Андрей, так и не решивший, как ему сейчас поступать. Рассказать об изменившейся статье, или нет? Он сложил ее листок, и вновь запихнул его в портмоне. — Так пустяки, — добавил он, запихнул кошель в карман, — Плесните мне еще ухи. Яшка Кольцо пожал плечами, взял миску из рук сержанта. Налил в нее ухи.

— Кушайте на здоровьице, — сказал он.


V

Никто и предположить не мог в тот день, когда воздушный шар поднялся первый раз в небо, что Ивашка Рваное ухо да денщик князя Егор, станут первыми летчиками. Вечером, когда «андлар» был доставлен в Архангельский городок, Силантий Семенович позвал к себе Егора, и долго с ним беседовал. Андрей и предположить не мог, но как-то Ельчанинову удалось уговорить паренька, во время следующего полета подняться на борт шара.

— Сие есть флот, — сказал после князь за столом, — только не морской или речной, а небесный.

Золотарев хотел, было поправить Силантия Семеновича, но вовремя смекнул, что «Небесный флот» звучит более подходяще для этой эпохи, чем воздушный. Ельчанинов, не раздумывая, протянул Егору бумагу с вольной.

— Летчик должен быть человек свободный, так как птица, заключенная в клетку, вряд ли куда полетит.

Андрею даже показалось, что тот заплачет от того счастья, что на него накатило, но тот сдержался. С Ивашкой было все проще. Князь поговорил с ним, тот попытался отказаться, сославшись на то, что боится высоты, на что Ельчанинов только рассмеялся.

— А тебе и не нужно будет совершать полеты, — молвил он, через пару минут, — тебе достаточно будет доставлять «Андлар» на место, где будет совершаться полет и нагревать теплый воздух. Пока этим, — тут Силантий Семенович вздохнул, — нехитрым способом. Потом что-нибудь измыслим. Уповаю на Андрея.

Золотарев вздохнул. Мысли об улучшении способа нагрева у него были. Сложности же заключались в том, смогут ли местные кузнецы выполнить сложную работу, а для этого Андрею нужно было поговорить лично. Это он решил сделать как можно скорее, когда будет возможность и отпадет необходимость присутствовать во время таможенного осмотра.

— Но для обслуживания воздушного шара, — проговорил эстонец, — не достаточно двух человек. Тем паче, что скоро у нас будет второй такой же шар.

Второй «Андлар» князю обещали изготовить к десятому июня. Ельчанинов предполагал, что после демонстрации воздушных шаров на закладке крепости (на одном будет Егор, а на втором он с Андреем), им удастся выпросить у воеводы князя Прозоровского нескольких смышленых парней. Если же нет, то вполне возможно архиепископ посодействует, но только при условии, что полеты на шарах — не будут объявлены бесовскими проделками.

Днем одинадцатого июня, за день до торжественной закладки крепости, две телеги, груженные большими корзинами, выехали в сторону будущей цитадели. Одной правил Егор, второй Яшка. Их пассажирами, придерживавшими груз, были Андрей и Ивашка. Чуть позади, на пегих лошаденках поспешали за ними капитан-командор Ремизов и князь Ельчанинов. Последний, еще за два дня съездил к крепости и узнал, есть ли там хоть какая-то печь, с помощью которой можно было бы наполнить «андлары» горячим воздухом. (Строить специальную печь в крепости, где шары не будут использоваться, не хотелось). Еще накануне, Ремизов сообщил князю, что выбрал место, где планировалось разместить шары, и откуда можно было бы прислать гонцов и в крепость, и в город очень быстро. Туда, по распоряжению капитан-командора, были отправлена артель плотников, среди которых были два печника, на строительство избы и отдельно стоящей печки.

— А это не скажется на строительстве крепости? — Поинтересовался в тот день Золотарев, на что получил твердый ответ:

— Нет. Она конечно бы не помешала на цитадели, но и без нее можно обойтись. По моим расчетам. — Продолжил говорить Ремизов, — им самое большее понадобится три дня.

На следующий день, погрузив летательные аппараты на телеги, отряд выступил в сторону крепости. Нужно было подготовиться к предстоящей демонстрации перед архиепископом и воеводой Прозоровским. Если показ не удастся, то можно расстаться с планом предложенным Золотаревым и Ремизов это понимал. Поэтому он прорабатывал свой резервный план. Для осуществления, которого — «Андлары» не нужны, а надобен хороший и надежный лоцман, а он у капитан-командора был, и с ним Александр Селеверстович собирался поговорить сразу же после закладки крепости. Да и сами воздушные шары, по мнению Ремизова, был не надежны. Мало того, что в воздухе они были минут десять, хотя этого могло вполне хватить, для того, чтобы бросить с высоты бомбарды во фрегат, так еще к тому же ими невозможно было управлять. Полет «Андларов» зависел от направления ветра, а это капитан-командора не радовало. Вдруг ветер изменится, и шар понесет в сторону леса или крепости.

До самой цитадели не доехали чуть-чуть. Остановились около бани, в которой работавшие круглосуточно на строительстве крепости люди мылись. Яшка и Андрей стащили с подвод корзины, затем оболочку шаров. Положили все это на землю. И после того, как произведя приготовления, и оставив летчиков, князь Ельчанинов, Золотарев и Яшка вернулись в городок. Проводя из взглядом, Ремизов посмотрел на Егорку и спросил:

— Как думаешь? Получится? Бывший денщик только пожал плечами.

— Понимаю, — молвил капитан-командор.


VI

Следующий день, двенадцатого июня, был примечателен тем, что произошла официальная закладка крепости. Строящаяся цитадель будет в форме квадрата, с вытянутыми полуромбовидными бастионами по углам. Рядом с крепостью, на западе, протекала Малая Двинка, по своим навигационным условиям являлась основным судоходным путем для крупных парусных судов, на востоке проток Муткурьи. С севера подход к крепости был прикрыт непроходимым болотистым берегом. Вот только южная сторона, оставалась единственным направлением, со стороны которого неприятель мог подойти к крепости по суше. Со стороны каменоломни Орленцы в сторону форта ехали телеги, груженные белым известковыми и бутовым камнем. Для внешних сторон цитадели они представляли тщательно вытесанные блоки. Сейчас же в основании стен — каменный лом, залитый известковым раствором. Для прочности крестьяне из соседних деревень, да с десяток монахов добавляли железные полосы. В одном из углов, на месте будущих бастионов, уже построена караульная башенка-бартизан. Из трех предполагаемых ворот, что должны вести в крепость построены пока одни — названные «Двинскими» те, что выходили на берег реки. В южных и северных куртинах[39] только-только закладывались «Летние» и «Ревелинские"[40]. Под крепостной стеной располагалась фоссебрия, представляющая собой дорогу, огражденную земляным бруствером. Уже облицованная камнем внешняя стена бруствера служила стенкой крепостного рва.

Во дворе цитадели велись постройки двухэтажных кирпичных казематов, в которых будут располагаться оружейные склады, квартиры офицеров и дом коменданта крепости. А еще здесь будут построены казармы для солдат гарнизона, цейхгауз и хозяйственные постройки.

В связи с этим на строящуюся цитадель приехали воевода князь Алексей Петрович Прозоровский, архиепископ Афанасий, капитан-командор Ремизов, а так же князь Силантий Семенович Ельчанинов. Прибыл, конечно же, и сержант Преображенского приказа Андрей Золотарев, вот только к официальной группе он присоединяться не стал, а направился к воздушным шарам, где его уже ждали летчики. Ивашка Рваное ухо и Егор очень обрадовались его приезду и тут же приступили к подготовке полетов.

Тем временем архиепископ прошелся по периметру крепости, благословляя рабочих на строительство. Побеседовал, с присланными им монахами. Пришел от их слов в восторг. Но больше всего архиепископа интересовало место, где должны возвести церковь Петра и Павла. Вот только одно не устраивало священника, по чертежу, представленному архитектором, собор напоминал собой лютеранскую кирху.

Князь Ельчанинов улыбнулся, глядя на отца Афанасия, который неожиданно подошел к Георгу Резе. Стал критиковать того, и требовать переделать проект. Архитектор стоял на своем, утверждая, что проект храма, как и самой крепости, одобрен самим государем. А против воли монарха, он обычный каменщик, не пойдет. Силантий Семенович ухмыльнулся, окинул взглядом стройку и подумал: «А ведь сия фортификация строится по голландскому образцу».

Князь был совершенно прав. Ново-двинская цитадель сильно отличалась от русских фортификационных сооружений того времени. К архиепископу подошел соловецкий архимадрид Фирса и молвил:

— Все готово отче.

Афанасий кивнул и направился туда, куда уже подошли капитан-командор, воевода Прозоровский, несколько монахов и десяток стрельцов. Туда же поспешил и Ельчанинов. Как потом оказалось, именно в этом месте и должен был располагаться храм.

Архиепископ Афанасий начал читать молитву. Стал ходить по кругу и крестить место будущего храма. В заключении сказал «Аминь» и посмотрел в сторону леса.

— А это что еще таковое? — молвил он.

Все посмотрели туда, куда смотрел священник. Над лесом в небо взвились два воздушных шара. В первом находился Егор, во втором Андрей, первый по случаю праздника был в новом, специально сшитом фиолетовом камзоле, красных штанах до колен и в темно-зеленых чулках. Сейчас. Находясь на борту «андлара», они разглядывали крепость и копошившихся внизу людей. Он даже увидел князя Ельчанинова в Преображенском мундире.

Архиепископ вновь повторил свой вопрос. Силантий Семенович даже не пытался ответить, стараясь понять, как относится священник к тому, что сейчас видит. За него на вопрос ответил капитан-командор:

— Сие есть «Андлар» или не мудрствуя лукаво — воздушный шар. С помощью него можно наблюдать за происходящим на земле.

— Занятно, — молвил Афанасий и направился на то место, где, по его мнению, были привязаны Андлары. То, что они были соединены с землей, архиепископ не сомневался, так как канат был отчетливо виден на фоне голубого неба.

Ельчанинов на всякий случай посмотрел на Прозоровского. Казалось, что тому все было безразлично, и воевода больше думал об обеде, что должен был вот-вот состояться.

Два шара на самом деле произвели на архиепископа и князя-воеводу неизгладимое впечатление. Они, задрав головы, смотрели, как те парят в воздухе. Афанасий даже из любопытства хотел потрогать трос, связывавший шар Егора с землей, но Ивашка прикрикнул, и священник убрал руку. Ельчанинов на секунду испугался, что тот вызовет негодование у архиепископа, но тот лишь улыбнулся и пробормотал:

— Оно, поди, правильно, раз шар сей, привязан к земле. Вот только боюсь, не удастся мне вот так вот подняться в небо, и стать ближе к богу. Так как стар я, и могу не пережить тех чувств, кои вызывает скорее всего в душе человечьей сие действие. Тут он повернулся к капитану-командору и спросил:

— Ты, главный в сей затее?

— Сие придумали князь Ельчанинов и сержант Преображенского приказа Андрей Золотарев.

— Князя я лицезрю, а где сержант? — поинтересовался Афанасий.

— Он там, — молвил Ремизов и показал рукой на шар.

— Смел сей сержант, ох смел.

Тем временем шары стали опускаться. Когда они коснулись твердой почвы, к ним подбежали Яшка и Ивашка. (На последнего князь-воевода посмотрел, как-то заинтересованно.) Андрей с Егоркой выбрались из корзины, и подошли к военачальникам. Архиепископ окинул их и молвил:

— Хороши, ой хороши. Как тебя звать сын мой? — обратился священник к Егорке, так как из этих двоих он только этого в фиолетовом камзоле не знал.

— Егор сын Федора, — проговорил хлопец.

— Егор Федоров, — окрестил его Афанасий, — а не страшно?

— А чего бояться батюшка. Сие, как на лодии плыть.

— Ну, я смекаю, ради чего государю Петру Алексеевичу морской флот потребен, — начал вдруг рассуждать архиепископ, — дело сие важное и нужное, о выходе в море-окиян не он один мечтал. Вон и царь грозный Иван задумывался. А что нам проку от небесного флота? Так можно чего доброго и господа нашего разгневать. Вы уж уважаемый князь, — тут он повернулся к Ельчанинову, — растолковали бы мне непутевому.

— Сие новое оружие, — начал Силантий Семенович, — с них на врагов можно и бомбарды кидать, и наблюдения вести… Ведать о приближении врага заранее очень даже не худо. Тем более обзор моря не с дерева. Ведь шар поднимается на высоту, где только птицы и летают.

— Птиц летают, говоришь? — спросил священник, — Выше действительно человеку не подняться, — согласился он, потом подумал и обронил, — О приближении врага знать заранее это хорошо. Мыслишь, что в деле обороны городка, воздушные шары, таким образом, подсобят?

— Подсобят!

— И то хорошо. А теперь молви, ради чего сия забава тобой устроена, чай не спроста?

— Не спроста, батюшка.

— Я тотчас уразумел, что не спроста.

— Люди мне нужны. Несколько человек. Вдвоем с сими андларами не справится.

— Так у тебя ж их не двое, — молвил воевода.

— Двое, — парировал князь Ельчанинов. — Сержант Золотарев и Кольцо у меня участвуют в других делах.

Архиепископ посмотрел на эстонца, затем на Яшку, что возился с тросом шара. Улыбнулся.

— Если воевода батюшка не хочет дать тебе людей, — проговорил он, — ну, и понятно. Большинство из них у него на строительстве сей крепости задействовано. Посему я отдаю тебе трех монахов, что ты их зрел на возведении фортеции.

Андрей тяжело вздохнул. Он с утра прогулялся до крепости и видел монахов. Уж больно толсты они были, отчего эстонец даже засомневался, сможет ли их поднять воздушный шар. Архиепископ уловил тяжкий вздох Золотарева.

— Смыслю, — молвил Афанасий, — что опасаешься, что тучны они, и не подняться им будет в небо.

— Верно, отче, — согласился Андрей.

— Ничего, я их заставлю похудеть. А то зажирели на монастырских харчах. Яко медведи перед зимней спячкой. Им бы лапу сосать, да в берлоге спать, ворочаясь с боку на бок. — После этих слов, он вновь обратился к Силантию Семеновичу, — я тебе пошлю, а ты уж гоняй их как сидоровых коз.

Проговорил и направился в сторону крепости. Воевода Прозоровский посмотрел ему в след, и прошептал, так чтобы Афанасий его не услышал:

— Я тебе человечка пришлю в команду. Он все равно мне не потребен.

— Надеюсь, он не полный? — поинтересовался Ельчанинов.

— Да, нет. Худ, как жердь. Племянник это мой, — добавил Алексей Петрович. Сказал и поспешил вслед за капитан-командором и архиепископом.

Пока князь-воевода потчевал всех праздничным обедом, Ремизов подошел к Ивану Рябову.

— Мне бы с тобой Иван Ермолаевич, один на один поговорить.

Волны накатывали на берег. В небе, пикируя над водой, летали чайки, криком своим, оглушая окрестности. В нескольких метрах от воды на береге, покрытом крупной галькой, лежало бревно. Вот на нем-то и разместились капитан-командор и лоцман. Ремизов достал из-за пояса трубку и закурил. Молчал минут десять, пока Иван Рябов, не прервав молчание, спросил:

— Так зачем ты меня позвал Александр Селеверстович?

— Шведы идут к крепости, — молвил Ремизов.

— Так это не секрет, — тяжело вздохнув, молвил лоцман.

— Сильные они, а мы сам видишь, — капитан-командор показал рукой на форт, — еще не готовы. Нам бы посадить, их корабли на мель, что напротив крепости…

— Для этого тебе лоцман нужен, — перебил его Иван, — не сам же ты поведешь фрегат.

— Быстро смекаешь.

— А-то.

— Так вот нужен лоцман. Что согласится пойти на службу, — тут Александр Селеверстович на секунду замолчал, словно боясь обидеть помора, — временно, — добавил он, — шведам. А уж затем сам посадит корабли на мель.

— Где же ты найдешь такого? Ни один помор не пойдет на это.

— А если его попрошу я.

— Тебе нужно будет найти такие слова, чтобы убедить его Александр Селеверстович.

— Вот я и пытаюсь…

— Не ужели ты, Александр Селеверстович, хочешь, чтобы я был тем лоцманом.

— А другого, я — Иван, не вижу. Только ты способен окуратно посадить фрегаты злодеев на мель так, дабы они угодили под пушечный обстрел крепости. А мы уж ветки, обозначающие фарватер, сместим в сторону мели.

— Доброе ты дело задумал капитан-командор. — сказал Рябов, — так и быть. Посажу я сие судна на мель.

Когда собрались князь-воевода, архиепископ да князь Ельчанинов возвращаться в Архангельский городок. Подошел к Силантию Семеновичу Прозоровский и спросил:

— А не разбойник ли твой холоп Ивашка Рваное ухо? На что ответил Ельчанинов твердо:

— Не разбойник. А то, что ухо у него рваное, так сие у медведя спросить надо, что напал на него.

— Как знать князь, как знать, — сказал Алексей Петрович, — но Ивашке я бы не доверял.

VII

На следующий день утром, по Архангельску прошел слух, дескать, сам архиепископ рассказывал. Мол, когда все пили и веселились у князя-воеводы на лугу, да поднимали тосты за здравие его величества Государя Московского — погода испортилась. Поднялись над городом две тучи, с севера и юга, с сильным ветром и градом, громом и молнией. И вышло так, что северная туча рассеяла южную.

— Бред сивой кобылы, — молвил Ельчанинов, выслушав Яшку, — чушь. Не было такого.

— Как не было, кое сам архиепископ Афанасий видел, да князь-воевода.

— Я там был. Андрей был. Егор был. — перебил князь, — но ни кто из нас и в глаза такого не лицезрел.

— Так архиепископ, — замямлил Кольцо.

Силантий Семенович на секунду задумался, посмотрел на стрельца и подмигнул:

— Архиепископ вещает?

— Как есть архиепископ.

— А люди, что слух сей слышали что болтают?

— Говорят, что знак это. Дескать, добрый знак это. Мы северная туча, шведы южная.

— Ну, раз знак, — молвил Ельчанинов, — да еще хороший, — улыбнулся, — то и мы будем говорить, что было сие знамение.

Неожиданно князь понял ход священника, не иначе тот таким способом решил вселить в архангелогородцев уверенность. Дать надежду на победу, над грозным противником.

— Ох, и умен архиепископ, ох и умен, — сказал Силантий Семенович, и положил руку на плечо Андрея, — понимаешь, до чего умен. Эвон, какую историю придумал, чтобы дух в народе поддержать. Золотарев улыбнулся.

— А пошли князь на крыльцо, — молвил он, — покурим.

— А пошли, — согласился Ельчанинов, вставая из-за стола. — Только я трубки возьму.

Он ушел и вернулся уже с двумя трубками. Андрей накинул камзол, и друзья-приятели вышли во двор. Князь раскурил обе трубки. Затем одну, что принадлежала эстонцу, протянул Золотареву.

— Как думаешь, — шепотом спросил Силантий Семенович, — капитан-командор поступил так, как ты говорил?

— Когда вы ушли, — начал Андрей, — Ивашка вновь поднял андлар в воздух. Я посмотрел в подзорную трубу и углядел, как Ремизов беседовал с Рябовым. Конечно, мне не удалось услышать, о чем они говорил, но в конце беседы они ударили по рукам. В знак того, что сделка заключена.

— Слушай Андрей, а не может ли Александр Селеверстович, предать нас.

— Вряд ли. А вот от князя-воеводы, ожидать что угодно можно. Человек он мягкий, и поддастся дурному влиянию, может.

— Но, но — возмутился Ельчанинов, — ты Андрей попридержи коней. Ты хоть и угодил в царские любимчики, но все равно остался человек иноземный. Я то тебе верю, но, видишь ли, друг мой, — тут князь смягчил интонацию, — воеводу Петр знает уже много лет, а ты тут без году неделя. Кому Квятковский поверит быстрее тебе или воеводе? Вот то-то. Так что сиди и помалкивай. Примечай, да лови охальника за руку. Чтобы не делал Прозоровский сейчас, он в чести у государя. Начнет межеваться, тянуть, ты Андрей не удивляйся. Он ведь между молотом и наковальней. Промедлит — государь съест, поспешит — шведы заклюют. Кажется мне, что зря капитан-командор Александр Селеверстович Ремизов без согласия князя-воеводы на такую авантюру пошел. Как бы в предательстве опосля не обвинили.

Андрей выслушал пылкую речь Силантия Семеновича и промолчал. Ему вдруг вспомнилась та серия, в которой капитан-командор (правда звали его по-другому) был арестован. Вдруг Золотареву стало страшно, что случись, что с Ельчаниновым или с Ремизовым, то и он может подвергнуться такой участи. Эвон, как нехорошо Прозоровский смотрел на Рваное ухо. Не дай бог, прознает, звать его не Андрей Золотарев, а Андрес Ларсон так уж точно со света белого изживет. Тут уж былые заслуги, да покровительство Петра Алексеевича не помогут. Где царь, а где он.

— А теперь пошли в дом. — Сказал князь, докуривая.

Утром четырнадцатого июня поморы: Иван Рябов да Дмитрий Горожанин, на небольшом коче, нарушая указ государя, вышли в открытое море. Подгоняемые попутным ветром они направились в район острова Сосоковец, где ими был разбит лагерь. Наловив немного трески и сварив уху, сидели они у костра и разговаривали. Паренек все время интересовался, отчего это дяденька, а он так звал лоцмана, нарушил запрет царя и вышел в море. Иван все отнекивался, да по большей степени пытался перевести разговор в другое русло. Но Дмитрий не унимался и снова, и снова задавал один и тот же вопрос, отчего Рябов не выдержал и грозно проговорил:

— Будет время, узнаешь. А сейчас ешь и не задавай глупых вопросов.

То, что это глупый вопрос Дмитрий так не считал. А вот попытка уйти в сторону, а потом еще этот ответ заставили сделать вывод, что все это не спроста. Больше всего его поразило то, что Иван Емельянович до закладки цитадели, о выходе в открытое море даже и не помышлял. Видимо, сделал вывод паренек, в строящейся крепости произошло, что-то, что заставила лоцмана изменить планы. Чувствую, что тот все равно не ответит, Дмитрий только вздохнул, зачерпнул ложкой ухи, и больше задавать вопросов не стал.

Четырнадцатого июня ближе к полудню в Архангельский городок, под барабанный вой, вошли стрелецкий полк, стоявший в Холмогорах. Кроме того, началось формирование драгунского полка. В дом, где остановился присланный из Вельска в день закладки крепости, майор Иона Алексеевич Ознобишин, стали стекаться молодые парни из соседних, деревень, которых этот самый майор накануне отобрал среди жителей окрестных деревень. Также в Архангельск прибыли Русский и Гайдуцкий стрелецкие полки.

Вечером все воеводы, а так же князь Ельчанинов, капитан-командор Ремизов, архиепископ Афанасий да с два десятка иноземных матросов прибыли к князю-воеводе Прозоровскому. Прежде, чем начать совещание, Алексей Петрович иностранцам предложил службу Его Царскому величеству Петру Алексеевичу. Почти все чужеземцы, а особливо голландцы отказались. Гнев князя-воеводы смягчили только семеро англичан.

На совещании было решено: во-первых, пока строится крепость, для охраны корабельного хода, создать небольшие земляные насыпи на островах. (На каждом таком укреплении предполагалась разместить по пять пушек и сто солдат). Во-вторых, двинским крестьянам решено было раздать ружья и копья, отчего должны они были денно и нощно ходить по берегам и высматривать врага. В-третьих, если шведы прорвутся к городу, было решено укрепить пушками русские и немецкие каменные гостиные дворы. В-пятых, затопить в устьях Мурманском и Пудожемском старые барки, груженные землей, а сами входы укрепить батареей о двадцати пушках. Все предостерегающие знаки снять. Лица знающие фарватер должны были быть поселены в отдельную крепость, а на укрепление посланы те, что корабельного хода не знали. В-шестых, усилить досмотр судов, а для сего на острове Мудьюжском был уже давно построена застава. В-седьмых, воевода отдал приказ построить в Архангельске шесть судов зажигательных, чтобы вредить ими неприятелю. И напоследок, что больше всего огорчило иноземцев, было то, что иноземные корабли велено было задерживать и не выпускать в море.

Тем временем тринадцатого июня Петр Алексеевич подписал указ, о принятии оборонительных мер при появлении в Белом море шведских фрегатов, а уже шестнадцатого пишет грамоту архиепископу Афанасию, которому дает практически исключительные полномочия для обороны Беломорья. С этим приказом и грамотой в сторону Архангельского городка выехал гонец.

Глава 5 — Ново-Двинская цитадель


I

«Двадцать седьмого мая тысяча семьсот первого года от Рождества Христова в шесть часов утра ветер повернул на зюйд-зюйд-ост и несколько посвежел, и я подал сигнал поднять якорь; в семь часов утра я вместе с другими назначенными в эту экспедицию кораблями и судами с именем Бога вышел в море из Рюэфьюля.

Двадцать восьмого числа в три часа пополудни я подал сигнал всем начальствующим господам офицерам, как морским, так и сухопутным, прибыть на борт «Варберга», в то время мы стояли, обрасопив паруса[41]. В половине пятого, когда ониподнялись на борт и собрались в каюте.

Двадцать третьего июня в восемь часов утра мы обманули несколько лопарских рыбачьих ботов. Когда один подвалил к нам, мы получили с него немного свежей рыбы, но поскольку не понимали их языка, вынуждены были дать им идти своим путем, ибо не следовало возбуждать каких-либо подозрений».

Командор Карл Христиан Лёве сделал запись в корабельном журнале. Позвал дежурившего офицера и попросил, чтобы не беспокоили. Затем снял камзол и завалился спать.

Проснулся он в два часа по полудню, когда дежуривший офицер разбудил его. Одним из матросов, что был в это время на корме, была замечена русская ладья, стоявшая на якоре у небольшого острова. Командор встал, недовольно взглянул на служивого, как-никак не дали выспаться. Сначала рыбаки, теперь вот этот. Подошел к карте и определил место, где они сейчас находились. Остров, у которого была замечена ладья, именовался — Крестовым.

— Отдать якорь, — приказал Карл Лёве. — Немедленно захватить судно. — Распорядился он.

С фрегата «Варберга» была спущена шлюпка. Матросы под командованием лейтенанта Шёшерна подошли к ладье и осмотрели ее. Можно было считать, что по морам крупно повезло, так как кроме личных вещей и нескольких предметов, что тут же были внесены в опись, на судне ничего не было обнаружено.

Лейтенант Шёшерна поднялся по трапу на борт «Варберга»; стуча каблуками, пошел в каюту командора, доложил, что ладья пустая. Рыбаки словно провалились под землю. Карл Лёве выслушал и распорядился встать на стоянку у острова, в надежде, что хозяева появятся. Двадцать четвертого русскую ладью сожгли.

— Говорил же я тебе, что нужно из Архангельского городка не уходить, — проворчал Мишка Торопыга.

— Ну, я то откуда знал… — промямлил Фрол, видя, как догорает ладья.

— Знал, знал, — передразнил его помор, плюнул и пошел в лес, слава богу, там землянка была.

Числа двадцатого второго Фрол по прозвищу Сапог, уговорил его дурака пойти в море. Дескать, сейчас царским указом запрет наложен. Никто в Белое не сунется, а уж тем паче к Крестовому острову. К тому же Иван Емельянов по прозвищу Рябов пропал, ходил слух что, нарушив указ, тот ушел со своим приятелем Дмитрием Борисовым по прозвищу Горожанин, подался на север, якобы рыбу ловить. Да вот что-то Мишка в это не верил. Не такой это человек Рябов, чтобы указ нарушить, да еще чей. Ведь всем в городке было известно, что Иван Емельянович царев кормчий. Такого только вороги и могли выкрасть. Но удивительно было другое, что сам стольник Петра — Иевлев Сильвестр Петрович, после разговора с капитан-командором Ремизовым как-то вдруг успокоился.

Так вот значит, прикинув все, и поверив в удачу, приятели и вышли в море. Остановились под Крестовым островом, тут и рыба ловилась отменно, да и землянка у Сапога, лет пять назад была вырыта. В ней и от непогоды скрыться можно. Большую часть вещей со старенькой отцовской ладьи, которая, поди, лет двадцать уже служила, стащили в землянку. Развели костер, а под утро вышли в море.

Покачиваясь на волнах, Мишка чуть не задремал, когда его в бок толкнул его приятель. Торопыга посмотрел, куда указывал его приятель. Там под всеми парусами шли семь кораблей. По очертаниям, слава богу, в Архангельский городок какие только не хаживали, помор определи, что были это три фрегата, шнява, галиот и две яхты.

— Может это ворог? — проговорил, заикаясь Фрол.

— Может и ворог, — согласился Мишка и скомандовал, — пока они нас не заметили, давай греби к берегу.

Пришвартовались. Вещи брать не стали, успели в лесу скрыться, когда на палубе одного из фрегатов начался переполох. В воду грохнулся якорь. Медленно стали опускать шлюпку.

— А может это негоцианты? — с надеждой в голосе проговорил Фрол. Но Торопыга покачал головой.

— Если они негоцианты, то, увидев, что ладья наша пустая уйдут. Лично у меня, — добавил он, — нет желания с кем-то общаться. Сообщат князю-воеводе, что видели нас, то тогда нам точно смерти не избежать. Хоть Рябов и царев кормщик, а корабельный путь возле строящейся цитадели я не хуже его знаю. А что сделал воевода с теми, кто его знает? — И не дожидаясь ответа, добавил, — то-то. В монастыре закрыл под присмотром монахов. А на цитадель отправил тех, кто и в Белое море не разу не хаживал.

Между тем лодка пришвартовалась к берегу. Солдаты, а в этом Мишка уже не сомневался, соскочили с нее на землю.

— Var och titta![42] — Проговорил офицер в синем камзоле.

Из ладьи на берег полетели их с Фролов вещи. Мишка еле сдержался, а Сапог только прошептал:

— Вороги.

— Они, — согласился Торопыга.

Теперь уж тем более не стоило выходить на берег. Или заставят вести корабли к Архангельску, или убьют.

— Уходи в лес, — прошептал Мишка.

— А ты?

— Я еще немного понаблюдаю.

Когда Фрол уполз, а он вынужден был ползти, Мишка облегченно вздохнул. За себя он мог поручиться. Вряд ли опытный помор выдаст свое присутствие, а вот тот. Парню всего лет двадцать, только от соски оторвался. Когда Торопыга об этом подумал, так еще больше разозлился на себя. Ну, тот молодой неопытный, а он то с какого перепоя согласился выйти с ним в море. Чай тридцать три годка прожил. Жизнь прошла, а вот ума не нажил.

Между тем иноземцы, а по разговорам можно определить, что это не англичане, а уж тем боле не голландцы, оставили четверых солдат на берегу, погрузили их вещи на шлюп и направились к кораблям.

Вернулся в землянку Торопыга, когда стало темнеть. Плюхнулся на солому, что постелена была на земле, проговорил:

— Оставили четверых. Сами стоят и ждут, что мы появимся. Фрол протянул ему кружку с чаем.

— А мы? — поинтересовался он.

— Мы? — переспросил Мишка, — Мы будем ждать, когда они уйдут. А они это по любому сделают.

— А ты не думаешь, что они заметят дым от костра? — неожиданно спросил Фрол.

Торопыга выругался. Сделал глоток. Плеснул в костер, затем бросился и стал его засыпать.

— Уж лучше замерзнуть, чем умереть от пули, или вести ворогов на родной город, — ворчал он.

Утром ветер донес до них запах горелого дерева. Мишка перекрестился и проворчал:

— Как же я об этом не подумал.

Ладья догорала. Пламя играла на ее бортах, поедая языками дерево. Когда корабли скрылись, приятели выбежали на берег. Мишка Торопыга упал на колени и заплакал.

Гонец к Ельчанинову прискакал к обеду, когда тот, сидя в горнице, ел курочку. Он ворвался как ураган, сорвал с головы треуголку.

— Свей князь, — сказал он.

— Где? — Поинтересовался князь, думал уже саблю схватить, но сдержал себя, — где шведы? — уточнил он, разглядывая бывшего монаха, в форме летчика воздушного шара.

Звали того Никоном. Видывал его до этого Силантий Семенович, правда, тогда он бородат был. Сейчас от прежней растительности остались только усы. Совсем еще молодой. Телом худ, и удивительно, как он на монашеских харчах не располнел. Иные вон, даже не смотря на пост, с трудом в двери входят. Неожиданно Ельчанинов подумал: «А уж, не о Никоне ли монахе говорил архиепископ»? Скорее всего, о нем, сделал для себя вывод Силантий Семенович. Да и Егор не стал бы других с такой миссией в Архангельский городок посылать. Вон и камзол на нем изрядно ловко сидит.

«Э нет. Не вернется, он после баталии в монастырь, — подумал князь, — не вернется. Уж больно у него сейчас глаза блестят. Нет, не быть ему монахом, удерет… Капралом будет или разбойником. Видимо почуял вкус свободы».

Ельчанинов еще раз взглянул на служивого. Тот крутил свой ус, и косился на кувшин с квасом. Затем Никон проглотил слюну и сказал:

— Егор заметил черный дым, поднимающийся над Белым морем.

— Ну, дым это еще ни о чем не говорит. — Проговорил Силантий Семенович, — те же рыбаки костер могли разжечь. — Он вновь взглянул на монаха, затем подвинул к нему кувшин и добавил, — а ты пей не стесняйся. Вижу, что умаялся. Бывший монах схватил кувшин и стал жадными глотками опорожнять его.

— Да ты не спеши. Не куда эти шведы от нас не уйдут. Сам же говоришь, что дым над морем. Вот если бы пост таможенный горел, вот тогда другое дело, а так. Ладно, сейчас я оденусь, и мы с тобой съездим, посмотрим, что это за дым такой. Монах опорожнил кувшин, поставил его на стол, и вдруг улыбнулся.

«Эх, много ли для счастья надо» — подумал Ельчанинов, вставая из-за стола. Подошел и снял камзол с самодельной вешалки, придуманной Андреем несколько дней назад. Неожиданно тому надоело, что их одежда валялась на лавке. Тот даже попытался вбить между бревнами щепу, но та не выдержала. Вот тогда и соорудил вешалку. Застегнулся, надел треуголку и проговорил:

— Ну, пошли служивый.

Они вышли во двор. Князь отвязал своего коня, и еще раз взглянул на служивого. Тот ловко впрыгнул в седло, словно и не монах был, а казах. «Нет, не вернется, он в монахи», — подумал князь.

Через два часа прибыли в расположение воздушных шаров. Князь Ельчанинов спрыгнул с коня и подбежал к Егорке.

— Ну, что? — спросил он.

— Дым.

— Знаю, что дым, — молвил князь, — где он твой дым?

— Сейчас шар воздухом наполним. В небо поднимемся, вы сами ваше сиятельство увидите.

— Увижу, — прошептал Ельчанинов и нервно заходил от шара к домику и обратно.

Между тем второй «Андлар» медленно стал опускаться. Когда он коснулся земли, князь подскочил к выбиравшемуся из него родственнику князя-воеводы.

— Что скажешь Семен? — спросил он.

— Над морем, в районе Крестового острова с утра начал подниматься густой черный дым. Словно что-то там горит…

— А не может это быть, что охотники там или поморы. — Перебил его, Силантий Семенович.

— Да откуда там охотники. Поморы эти могут в районе тех островов быть. Так ведь они дядькой моим почти все в крепости закрыты.

— Вот то-то почти все. А если кто не послушался и ушел в море… Семен взглянул на Ельчанинова.

— Даже если и ушли, то вряд ли от них был бы такой дым. Это или надо лодку сжечь, или лес подпалить. Вот вы меня не дослушали ваше сиятельство, — проговорил с укором в голосе паренек, — перебили. А я вам хотел доложить, что видел сейчас в море силуэты семи кораблей. Что движутся со стороны пожарища к Ново-двинской цитадели.

— Так что же ты… — Начал, было, князь, да замолчал. Ведь племянник воеводы в чем-то был прав. Это он сам, не выслушав донесение до конца, перебил летчика. Князь вздохнул, направился, было к домику, когда его окликнул Егор.

— Ваше Сиятельство, — проговорил тот. — Шар готов.

Вернулся. Забрался в корзину. Стоявший внизу монах (этот даже и не подумал переодеться в камзол) медленно стал стравливать веревку. Шар потихоньку стал подниматься в небо. И князь вновь ощутил те же самые ощущения, что были у него в тот день, когда они втроем: он ремизов и Золотарев, поднялись в первый раз в небо.

Шар замер. Егор достал из коробочки, что была прикреплена к корзине подзорную трубу. И показал в ту, сторону, где над лесом поднимался черный дым.

«А ведь его с земли, и даже с дерева и не узришь, — подумал Силантий Семенович, — Ай, да Золотарев, ай да эстляндец».

Дым действительно был такой густой, что казалось, будто он затмит собой солнечный свет.

— А ты как считаешь, — спросил вдруг князь у Егора, — Что горит?

— Если допустить, что сие устроено злодеями, — молвил летчик, — я считаю какой-нибудь корабль. Шведы на него наткнулись. Рыбаков поубивали, и подожгли.

— Оно конечно верно, — согласился Силантий Семенович, — но есть одно но. Живы рыбаки.

— Как это живы?

— Я думаю, когда шведы на их корабль наткнулись, вполне возможно те на острове были. Увидели шведов, не вышли. Те пождали чуток, а потом подожгли. Как бы те не сообщили об их появлении.

— Но дым… — начал, было, Егор, но Ельчанинов перебил:

— Дым с земли не виден. Мы и то, только благодаря шарам и разглядели.

Князь замолчал и стал вглядываться в черные силуэты кораблей. Их увидеть можно было пока только в подзорную трубу. Определить, что это за типы, даже с помощью нее было трудно.

Тем временем шар медленно стал спускаться. Когда он коснулся земли. Монах закрепил его прочно веревкой. Затем помог выбраться князю и летчику.

Ельчанинов подозвал к себе Семена. Когда тот подошел, сказал обоим пилотам:

— С кораблей глаз не спускайте. Смотрите у меня. Поднимайтесь по очереди. Сказал, вскочил на коня и умчался в сторону города.


II

«Двадцать пятого в четыре час по полудни мы миновали селение, у которого стояло на якоре несколько русских ладей; из опасения, что приятель прознает о нашем прибытии, не решились на них нападать. Продолжили свой путь».

Записал в журнал Карл Лёве. Вышел на палубу и закурил трубку. Подошел к нему лейтенант Юхан Алин, протянул подзорную трубу, командор отрицательно помотал головой. Вот уже сутки, как Лёве глодали сомнения. Он все думал, а правильно ли поступил, когда отдал приказ сжечь лодку. Может, стоило оставить одну из яхт, глядишь и поймали бы ту «дичь», что скрылась в лесной глуши острова. Карл вздохнул тяжело, чем вызвал удивление у лейтенанта.

«Пусть думает, что о родине тоскую, — подумал он, — а ведь у меня на душе кошки скребут. Такое ощущение, что на гибель эскадру веду. Будем надеяться, что дым от горящей ладьи не виден был. Слава всевышнему, — вновь вздохнул командор, — русские заставы далеко. В лучшем случае до них сутки идти. А на таком расстоянии, не то, что дым, остров то не разглядишь».

— Собрать в моей каюте всех офицеров, — скомандовал Карл Леве, развернулся и направился в сторону кормы. Затем остановился и добавил, — часа через два. Лейтенант засуетился и убежал.

Через два часа, когда корабли бросили якоря в миле от острова Сосоковец. Шлюпки с двух фрегатов, двух яхт, шнявы и галиота подошли к «Варбергу». Одним за другим капитаны поднялись на палубу. Перешептываясь, они прошли в каюту командора. Там кроме Карла Лёве были: лейтенант Юхан Алин и голландский штурман Петер Андерсен, служивший шведской короне вот уже восемь лет. Причем голландец частенько раньше бывал в Архангельском городке, но был изгнан оттуда. Причина, по которой русские это сделали, Петер умалчивал.

— Господа присаживайтесь, — приказал командор. Когда офицеры выполнили его просьбу, поинтересовался, — знаете ли вы господа, что мы в миле от архангельского речного бассейна? Одобрительный гул. Карл поднял руку и шум прекратился.

— Посему приказываю, по прибытию на свои корабли поднять полотнища английских, голландских и бременских флагов. Это нам позволит получить на борт русских лоцманов. — Леве закашлял, все-таки курение да холодный северный ветер давали о себе знать. — И еще господа, у русских, как утверждает господин Андерсен, — добавил командор, — скоро будет таможня. Голландец кивнул и промычал:

— Ja, ja.

Лёве с недовольством взглянул на штурмана. Тому достаточно было просто кивнуть. Петер ехидно улыбнулся и закурил. «Будь моя воля, не взял бы тебя», — подумал командор.

Улыбнулся в ответ. Тут он был бессилен. Сам государь посоветовал этого штурмана, утверждая, что тот неплохо знает корабельный путь в Архангельск.

— Так, что господа, — продолжил Лёве, — спрячьте лишние пушки, подальше от русских глаз. Ни русскому лоцману, ни таможенникам их видеть не надобно. Пусть считают, что мы обычные негоцианты. А теперь господа можете быть свободны.

Переговариваясь, офицеры вышли из каюты. Долго что-то обсуждали у бортика, прежде чем спустились в шлюпки и отплыли к своим кораблям.

Медные и железные пушки на верхней палубе прикрыли чехлами, искусно построенных из пустых бочек, фальшивых кулей и корзин. Флаги на кораблях эскадры были заменены. Боцманы вынесли из хранилищ аглицкие, голландские и бременские флаги. И теперь, когда они гордо реяли на морском ветерке, военная флотилия все более походила на караван мирных негоциантов. Офицеры сдали форменные мундиры и шпаги, до времени корабельным оружейникам. И только тогда флот двинулся в путь.

В час ночи двадцать шестого июня у острова Сосковец эскадра вновь стала на якорь.

Командор, на котором сейчас был теплый голландский кафтан, открыл окно каюты. Холодный злой ветер ворвался внутрь, попытался сорвать с головы Карла Лёве парик, затем раскрыл журнал и опрокинул глобус.

— Вот дьявол, — выругался командор, понимая, что его попытка проветрить каюту ни к чему хорошему не привела. Только переполох поднял в этом маленьком помещении.

Леве захлопнул окно и подошел к журналу. Немного подумал, взял перо и записал:

«26 — го в 1 час ночи мы бросили якорь у острова Мудьюгского, расположенного у бара при архангельском речном бассейне. Я приказал на кораблях поднять английский флаг. Полагаю, что с помощью его привлеку на борт несколько лоцманов».

Захлопнул книгу, расстегнул пуговицу на мундире. И не снимая сапог, грохнулся на кровать. В три часа ночи его разбудил лейтенант Юхан Алин.

Командор протер глаза, хотел, было отругать того, но служивый был расторопный, и успел, прежде чем послышалась брань, сообщить, что к «Варбергу» подошел русский бот, который поморы именуют не иначе, как коч.

На сердце у Карла повеселело. Он приказал поднять флаг, ударить в барабаны и встать в ружье. После чего сам отправился встречать их у фалрепа.[43]

Прошло больше надели, как Иван Емельянович Рябов да Дмитрий Горожанин находись на острове Сосковец. Почти каждый день выходили они ловить рыбу, и почти всегда пареньку казалось, что лоцман чего-то ждет. Иногда он доставал свою подзорную трубу, подаренную государем Московским в тысяча шестьсот девяносто третьего году, и вглядывался в синюю гладь моря.

Иногда помор возвращался в реальность и направлял свой коч, туда, где кружили чайки. А рыбы было так много, что Рябов вздыхал и ругался. Проклинал шведов зато, что их экспедиция, сим словом назвал капитан-командор флот злодеев, срывал рыбные промыслы. Митя частенько слышал, как он шептал:

— Да скорей бы уж эти злыдни приплыли. Паренек отметил про себя, что дядька шептал — приплыли, а не пришли.

— Ты ешь, ешь, — добавлял лоцман, пододвигая ему миску с похлебкой.

Несколько дней назад они заметили, как мимо острова, по корабельному пути прошла ладья. Людей в ней трудно было различить, но по оснастке и манере движения судна, они решили, что ладья принадлежит Мишке Торопыге. Иван выругался и плюнул в песок.

— Принесла нелегкая, — молвил он, — все планы капитан-командору сорвет.

Так и проходил весь вечер грустный, даже когда вернулись с моря, шутки не обронил. Давно таким не видел его Дмитрий. Он попытался припомнить, но не смог. Рябов, даже когда нависла над ним церковная кабала, отшучивался. Повеселел лоцман только на следующий день. Ветер с моря принес запах дыма. Ворвался в землянку и защекотал в носу. Иван открыл глаза, поднялся с лавки и принюхался.

— Дымом пахнет. — Молвил он, выскакивая на «свежий воздух».

Митька выскочил следом. Лоцман накинул куртку, послюнявил палец и поднял вверх.

— Со стороны Крестового острова дым, — добавил он, на секунду задумался. Вспомнил ладейку Топтыгина. На секунду погрустнел, но потом понял, что если шведы сожгли ладью, то вряд ли к ним в плен попали рыбаки. Просто не было смысла. Легче было уговорить поморов привести корабли в город, предварительно выдав себя за купцов, чем заставить их это делать силой. А в этом случае корабли сжигать не было нужды.

— Дядечка, — проговорил Дмитрий, — плохие вести?

— Одна весть плохая, вторая хорошая, — улыбнулся Рябов. — По крайней меря, ну, я надеюсь, Мишка Торопыга жив, а враг, а это, скорее всего он и есть, просто сжег их коч. Если ветер не изменится, то через полтора дня шведы будут здесь.

— А для чего они тебе дяденька.

— А вот это уже не твое дело Митрий, — щелкнув по носу паренька, сказал Иван и направился в землянку.

— Как это не мое? — возмутился тот.

— Ну, вот так не твое. Мне его капитан-командор поручил. Ты когда шведы придут, можешь остаться на острове. А когда все получится, я за тобой вернусь.

— Что получится?

— Сказать не могу. Но помни одно Митрий! Ты мне с малолетства вот как верил! Ты и ныне мне верь. Ты не моги мне не верить…. Сказал бы тебе, что мне капитан-командор поручил, да не могу.

Рябов задумался. Стоило ли посвящать в план капитан-командора мальчонку. Тому только-только девятнадцать стукнуло, а ведь придется идти на гибель. Один то он выкрутится, но вдвоем? С другой же стороны, лоцман не владел ни голландским, ни аглицким языком, а Дмитрий Борисов по прозвищу — Горожанин служил у него толмачом.

Он опустился на лавку, достал кружки и налил в них сбитень. Сделал глоток и проговорил:

— Получится посадить корабли злодеев шведских на мель супротив цитадели, что строят в 19 верстах от Архангельского городка.

Сказал и поведал весь план Ремизова. Когда закончил рассказ, замолчал. Долго смотрел так на Дмитрия, затем не выдержал и сказал:

— Тебе теперь Митя решать.

— Я пойду с вами дяденька, — сказал паренек. — Как же вы без меня со шведами разговаривать будете.

— Да, как-нибудь сговорюсь.

— Знаю я вас дяденька, сговоритесь. Я иду с вами, — твердо заявил Дмитрий. А уже на следующий день, на горизонте они разглядели флот.

— Красиво идут, — молвил паренек, разглядывая их в подзорную трубу.

— Ближе к вечеру встанут у острова, — предположил Иван и ошибся.

К острову флот подошел ночью. Дмитрий Горожанин задремал в лодке. Он проснулся оттого, что его толкал в бок Иван.

— Пора, — прошептал он, поднимая якорь.

Вечером двадцать пятого июня князь Ельчанинов подозвал к себе Андрея Золотарева и проговорил:

— Езжай-ка братец к воздушным шарам.

— Вот повезло, — проворчал Золотарев, кутаясь в епанчу.

Не очень приятно было болтаться в воздухе в час ночи в корзине шара. Да непросто сидеть и мерзнуть, а разглядывать прилегающую акваторию. Особенно тот участок, где находились семь шведских кораблей. Да и плавание их было дерганое, как доложил перед сменой Егор, те сначала остановились у одного острова, затем пошли дальше. Пареньку даже показалось, что на них взвились флаги. Где-то около часу ночи, а точнее эстонец сказать бы не смог, они опять сделали остановку. Зачем? Да кто разберет этих шведов.

Почти до трех часов ничего не происходило, если не брать в расчет их с монахом поочередных то подъемов, то спусков. А именно в три часа, это уже Андрею было точно известно, дежуривший полный монах, вздохнув, проворчал:

— Ну, и служба. Три часа, а еще и глаза не сомкнул.

Но тут же осекся, увидев взгляд летчика. Тот смотрел с укором. Ну, и архиепископу понятно, дело то важное — не каждый же день иноземный флот на родной монастырь движется. Поэтому монах опустил глаза.

— Кваску бы, — прошептал он, — энто цельных три часа на ногах, а во рту даже маковой росинки нет.

— Поднимешь «андлар», можешь в избу сходить. — Сказал эстонец, залезая в корзину.

Глаза монаха заблестели. Он стал быстро стравливать в веревку, из-за чего шар быстро устремился вверх, оттого и присел в корзине от неожиданности Золотарев. Когда пришел в себя, был уже на высоте птичьего полета. Вытащил подзорную трубу и посмотрел в даль, слава богу, ночи сейчас были светлые. Стекло запотело, вытер и вновь посмотрел.

Совпадение? Судьба? Или как вспомнил Андрей, говорили писатели — рояль? Но ему повезло. К стоявшим на рейде кораблям подплыл коч. Не зная, что делать, Золотарев первым делом посмотреть, что будет дальше. Не ужели предательство? А может шпион, наподобие того, что был упущен Яшкой Кольцо. Хотя… И тут эстонец вспомнил фильм «Россия молодая».

— Не иначе Иван Рябов, — воскликнул он, и обрадовался, что сейчас его никто не слышал. Если события, по которым был снят фильм, совершались прямо сейчас, и он был одним из участников. Тут он себя оборвал. В реальной истории, в это время еще не существовало воздушных шаров. Зато было Андрею известно, что Иван согласится, затем таможенники попадут в плен, и уж после этого лоцман посадит корабли на мель.

— Что же делать? — спросил он, сам себя. Положил трубу в коробку и присел.

Если уж докладывать, так только князю. Пусть он решает, говорить ли капитан-командору о произошедших событиях. И вот тут Андрей понял, что существовала одна не стыковка. В фильме задание лоцману дал Иевлев. При этом в фильме Силеверст Петрович и являлся капитан-командором.

— Вот незадача, — прошептал он, что шар начал медленно опускаться.

Когда корзина коснулась земли, Золотарев уже знал, что делать. Ехать и будить Силантия Семеновича — не было смысла. Его доклад ничего не изменит. Сделать это можно и утром. Монах протянул ему кружку с квасом.

— Испей браток, — молвил он.


III

Бил барабан, казалось, что он готов был заглушить шум моря. Несколько шведов, переодетых в английские кафтаны стояли вдоль борта. Белый флаг, с красным крестом реял на корме. Командор Карл Лёве, вглядывался в поднимавшихся на борт парусника русских. Первый взошел невысокого роста паренек, в монашеском одеянии, за ним мужик средних лет. На том кожаная куртка, широкополая шляпа, скорее всего это и есть русский лоцман, подумал Карл. Сначала он оглядел бородатого, затем монашка и спросил:

— You navigator? Your friend navigator?[44]

— Ik begrijp niet Engels,[45] — ответил паренек.

Видя, что монашек не понимает по-английски, командор переспросил по-голландски.

— Ik heb een navigator.[46] — сказал тот, и показав рукой на бородатого, добавил, — Ivan Ryabov — navigator.

Командор улыбнулся. Он был рад, что ему удалось найти того, кто приведет их в Архангельский городок, а еще и то, что русские их приняли за англичан. Леве хотел, было еще, что-то спросить, но дверь открылась, и на палубу вышел Питер Андерсен.

— О мой друг, Большой Иван, — проговорил тот, на плохом русском. Но и этого хватило Лёве, чтобы понять, что голландец был знаком с лоцманом. Питер бросился к помору и попытался того обнять, но русский удачно увернулся.

Карл отметил, что отношения между двумя шкиперами не дружеские. Он даже предположил, что Андерсен чем-то обидел помора в прошлом.

— Карл, — между тем продолжал голландец, уже на своем языке, обращаясь к командору нецеремонно, — Иван Рябов один из лучших шкиперов в Архангельске. Корабельный путь он знает, как говорят русские… — Тут он стал вспоминать, как те это делают. Долго морщил лоб, отчего Дмитрию Горожанину показалось, что у того вот-вот свалится парик. Наконец он выпалил на плохом русском, — «как свои пять пальцев».

Командор удивленно посмотрел на Андерсена, тот понял, что сморозил глупость. Пришлось переводить русское высказывание на английский язык, и лишь после этого, Карл улыбнулся.

— Я готов заплатить деньги, чтобы шкипер привел наши корабли в Архангельск, — на голландском проговорил командор, обращаясь к пареньку.

— Хотят, чтобы ты дяденька в Архангельский городок их привел. — Молвил тот, обращаясь к Ивану.

— Привести приведу. Паренек встревожено взглянул на лоцмана.

— Переводи, — проговорил Рябов.

— Но… — начал было Дмитрий, но Иван не дал договорить:

— Переводи. Это мое дело. Только добавь, что услуга моя дорого будет им стоить. — потом толкнул парня в бок и добавил, — переводи. Дмитрий насупился и повторил последнюю фразу по-голландски.

— Сколько? — уточнил Леве.

Рябов назвал сумму. Питер Андрес насупился, а командор побелел. Он даже заворчал, что помор слишком много хочет. Горожанин перевел.

— Ну, если не хочет, так пусть этот ведет корабли, — громко сказал помор и ткнул пальцем в голландского лоцмана, — передай капитану, — добавил он, — что все лоцманы отправлены с Мудьюгского острова во вновь заложенную крепость. А кроме меня, людей знающих корабельный путь, как выразился господин Андерсен — «как свои пять пальцев», в округе нет. А уж тем паче на этом корыте.

Как можно мягче Дмитрий Горожанин перевел. Карл Лёве на секунду задумался. В словах русского лоцмана, что-то было. Командор посмотрел на голландца и усмехнулся. В отношении этого Рябов был прав. Несколько часов назад, когда Карл приказал своим офицерам поднять на кораблях английские флаги, он оставил Питера и спросил, возьмется ли тот провести его парусники по фарватеру? При этом пообещал тому двойные лоцманские деньги. Однако тот решительно отказался. Попытка взять лоцмана на русской ладье, у Крестового острова провалилась. А этот шел сам в его руки. Отчего он только вздохнул и произнес:

— Я согласен на все ваши условия.

Щелкнул пальцами, позвав, таким образом, лейтенанта и попросил принести ему английский камзол. Тот убежал и вернулся. Протянул командору.

Увы. Камзол на широкоплечем мужике, треснул по швам. Рябов засмеялся и проговорил:

— Ничего. Сойдет и этот. — Подмигнул Дмитрию и добавил, — переводи.

Горожанин перевел. Лёве улыбнулся, хотел, было послать за другим, но Рябов остановил его.

— Не надо. — Затем вновь подмигнул пареньку. Прошептал — а сукно у них гнилое.

Тут он заметил, что Митяй собрался, было уже переводить. Отчего прошептал:

— А это переводить не надо. Тем временем командор показал рукой в сторону своей каюты и молвил:

— Пройдемте в мою каюту. — Задумался, и добавил, — Большой Иван. Можно я буду его называть так? — уточнил он у толмача. Поняв о чем речь, Рябов махнул рукой в знак согласия.

Они прошли в кормовую часть судна. Лёве открыл дверь своей каюты, и как уважаемого гостя, пропустил вперед лоцмана. Показал рукой на накрытый по этому случаю стол, предложил присесть. Затем Карл поинтересовался:

— Почему все лоцманы уведены в строящуюся цитадель?

— Архангельский воевода Алексей Петрович Прозоровский, получил сведения, что в сторону города движется шведская эскадра, — ответил через толмача Рябов. — Поэтому и лоцманы отправлены в крепость.

Неожиданно Карл почувствовал, что краснеет. Ему вдруг показалось, что русский уже понял, что они и есть шведская эскадра. Как бы не был глуп этот русский, решил командор, но он то уж точно поймет, что семь шведских кораблей и семь парусников Британской империи это одно и тоже. Вот только Иван больше улыбался, словно понятие Родины для него не существовало. Леве вдруг стало неприятно видеть русского.

Рябов подмигнул командору. Поднес кружку с винцом ко рту, но прежде чем выпить перекрестился. Опустошил одним глотком — похвалил винцо, что без сивушного духа оно, двойной видать перегонки. Заел кусочком мясной лепешки, осведомился, как величают шкипера.

— Негоциант Лабеш.

— Чудное имя, — молвил кормщик. — Раз ты меня Лабеш нанял лоцманом! Так будь добр и каюту выдели. Да и корми не с общего стола, а с этого.

Карл возражать не стал, понимая что, скорее всего лоцмана придется отправить на другой парусник. Вот только не сейчас, а потом, когда пройдут таможенный пост.

После обеда, флаг-офицер с масленым фонарем в руке провел их в каюту. Слабый свет озарил абордажные крюки, висящие по стенам, ведра на случай пожара, короткие копья, для боя в узких корабельных переходах, свернутые кошмы, полубочка с песком.

— Ваша каюта, — проговорил офицер, открывая дверь.

Иван первый вошел в каюту. Низкая, душная. Офицер опустил фонарь в гнездо, а затем вежливо спросил, есть ли у лоцмана какие-либо желания. Рябов сказал, что нет.

Между тем простояв еще немного на рейде корабли, продолжили свое плавание.

Утром Андрей приехал в дом Евдокии. Хотел, было спать лечь, да вспомнил, что видел ночью с воздушного шара. Поэтому растолкал дремавшего князя. Тот протер глаза и недовольно посмотрел на приятеля. Затем спросил:

— Ну, что случилось?

— Ночью к шведским парусникам приблизился коч, — зевая, проговорил Золотарев.

— Ну, и что?

— Двое поднялись на корабль.

— Любопытно, — молвил Ельчанинов, у которого сон как рукой сняло. — Ты помышляешь, сыскался такой человек, лучше сказать людишки, — поправился он, — что сговорились провести ворогов корабельным путем?

— Безусловно.

— А я вот не верю. Нет таких русских, что согласятся врагу помогать. Может их убили там на шхуне?

— Если бы убили, то тела бы за борт выкинули. На кой им нужны трупы.

— И то верно, — согласился князь. — Ты то, как помышляешь?

— Ну, это история длинная, — проговорил, вставая с постели, Силантий Семенович. — Ты давай рассказывай.

Пока князь умывался да одевался, Андрей пересказал события, так как помнил по фильму.

— Думаешь, капитан-командор решил пойти на хитрость? — поинтересовался Ельчанинов, подходя к столу, где под накрытым полотенцем, для него Евдокией был оставлен завтрак.

— Не исключено.

— Убежден.

— Не совсем. Видишь ли, князь, — сказал Андрей, давая понять, что Ельчанинов хоть и друг, но все-таки главный, — видишь ли, князь, — повторил он, намекая, что решение в любом случае придется принимать тому, — исторические события в будущем часто искажаются. И то, что было запечатлено в исторических книгах, вполне может быть вымыслом.

Андрей поведал, что за триста лет прошедших после правления Петра Алексеевича и его потомков, в государстве многое менялось. В том числе и правители, которые, желая очернить, иногда правили историю. Иногда было на оборот.

— Вполне возможно, что Ремизов не отправлял Рябова с заданием, — пояснил эстонец, — и тот пошел на свой страх и риск.

— Это можно узнать, только поговорив с самим капитан-командором, — молвил князь, поднося деревянную ложку с перловой кашей ко рту. Откушал ее и добавил, — как только я закончу трапезу отправимся к нему. Золотарев зевнул. Это не ускользнуло от Ельчанинова.

— Ничего, ничего. Потом отоспишься.

Александр Ремизов жил в просторном доме на окраине Архангельского городка с женой красавице да сыном. Он очень обрадовался, когда на пороге появились князь Ельчанинов и его друг. Ремизов поднялся из-за стола подошел к ним. Обменялись рукопожатиями. Затем капитан-командор предложил им присесть на лавку.

— Что привело вас ко мне? — поинтересовался он.

Князь поглядел на Золотарева и только после того, как Андрей, зевая, кивнул, рассказал о событиях произошедших за последние четыре дня. Сообщил, что флаги на них разные. Есть и голландские, и английские, а вот шведских не видно. Поведал и о сожженной ладье (то, что это был корабль, Ельчанинов не сомневался), о рыбаках причаливших к неприятельскому флоту. Тут Силантий Семенович заметил, что капитан-командор напрягся.

— Я хотел бы знать, — сказал Ельчанинов в конце рассказа, — а не отправлены ли эти рыбаки вами, — чувствуя, что надо пояснить смысл сказанного, добавлен, — с целью посадить несколько кораблей на мель возле Ново-Двинской крепости, под самый обстрел из береговых пушек.

Капитан-командор замешкался. Неожиданно он понял, что сидевшие перед ним представители тайного приказа, знали об его замыслах. Конечно ни Ельчанинов, ни Золотарев могли бы не поверить в его слова, посчитав, что тот решил сдать крепость и город. Правда и скрывать что-то было бессмысленно. И он рассказал, как двенадцатого июня, на закладке Ново-Двинской крепости, когда всех потчевал князь-воевода, им был отозван на берег помор Рябов Иван Емельянович. Именного его капитан-командор и уговорил посадить корабли на мель.

— Ни кто другой с этим не справится, — добавил он в конце.

И тут Андрей захрапел. Усталость взяла свое. Он лишь на секундочку прикрыл глаза.

— Что же вы не позволили человеку отдохнуть, — прошептал капитан-командор, поднимаясь из-за стола. — Помоги те мне, — сказал, подходя к лавке.

Князь встал. Ремизов наклонил Золотарева, а затем аккуратно положил. Подошел к стене и снял епанчу. Вернулся к спящему, накрыл его.

— Пусть спит, — а мы с вами кое-что еще обсудим.


IV

После разговора с Рябовым, командор шведской эскадры Карл Лёве приказал, приготовит для него шлюпку. Новости, полученные от лоцмана и его толмача, заставляли о многом задуматься. Русские знали, что к городу движется вражеский флот, а значит, были к этому хорошо подготовлены. Проще было бросить якоря, около материковой земли, а уж оттуда по суше добраться до Архангельска. Можно это сделать, да вот только войско, находившееся под его командой, уж очень небольшое.

Когда лейтенант доложил, что шлюпка спущена на воду. Леве встал с кресла, накинул камзол. Подошел к адъютанту и взял треуголку. Вышел на палубу и вдохнул утренний прохладный воздух моря. Спустился и занял положенное ему по рангу место. Вначале направился к шняве, затем к обоим галеонам, к фрегатам. Подбодрил офицеров, на шняве капитана Вахтмайстера. Предупредил их и ободрил рядовых. Попросил в этом порученном деле о всяческой осторожности и добром поведении. Затем вернулся на «Варберг».

В девять часов эскадра выступила в направлении Архангельска, и уже в двенадцать часов оказалась в пределах досягаемости острова Мудьюгского. Встали на якорь, так как прозвучал пушечный выстрел.

Командор вызвал лейтенанта и попросил спрятать лоцмана и толмача, чтобы таможенники их не могли найти.

— Вполне возможно, что нас примут за англичан, — добавил он. — Хотя, будьте готовы и при первой возможности попытайтесь обезоружить русских.

— Имя у тебя Афанасий, — проговорил таможенник Федор, — как у архиепископа. Видимо сам господь бог на твоей стороне. Сколько помню тебя всегда смел ты и храбр. Не убоишься злодейских ворогов? Афанасий Иванович Крыков посмотрел на стрельца и улыбнулся.

— А чего мне их боятся. Люди, как люди. Такие же смертные, как и мы. И на каждого ворога найдется пуля или на худой конец сабля. Так что только пусть попробуют явиться к нам. Затем поручик вытащил из ножен саблю.

— Вот она наша заступница. Дверь скрипнула, и в избу вошел караульный.

— На горизонте семь кораблей, — доложил он.

— Ну, вот, — молвил Крыков, — дождались.

— Вороги? — спросил Федор.

— Вполне возможно. — Проговорил поручик, поднимаясь с лавки. Застегнул кафтан на все пуговицы, надел темно-серую шапку, и молвил, — Пора.

Вслед за караульным вышли из дома. Тут же сбежались таможенники, которые до этого мирно отдыхали на лице. Крыков рассказал о сложившейся ситуаций, пояснил, что, скорее всего корабли это воровские, а посему они могут и не вернуться. Приказал Федору да караульному Фролу остаться на острове.

Затем повелел дать пушечный залп, что служил сигналом к тому, чтобы парусники встали на якорь, для таможенного досмотра. Когда над главным фрегатом взвился сигнальный флаг «Просим лоцмана».

— Лоцмана просят, — выругался поручик, плюнул на землю и молвил, — а ну, братцы давайте столкнем карбас на воду.

Карбас шел быстро, и вскоре приблизился к кораблям. Русское знамя развивалось на ветру. Громыхал барабан. Чувствовалось, что идет таможня.

— Чьи корабли? — прокричал Крыков, когда барабан смолк.

Высунувшийся с кармы офицер посмотрел на поручика и ответил на ломаном русском:

— Английские торговые, идем к городу для торговли… нужен пропуск.

— Требуем досмотра, — прокричал Афанасий Иванович.

И вскоре поручик и пятнадцать солдат уже стояли на борту шнявы. У парадного трапа их встречали капитан Вахтмайстер. Он вежливо извинился, и попросил последовать Крыкова в каюту, где по его словам лежал простуженный шкипер.

Афанасий Петрович кивнул. Он рукою в перчатке придерживал саблю у бедра, с половиной своих солдат и с капралом направился к трапу, ведущему в кают-компанию. Перед ним знаменосец нес русский флаг, сзади два барабанщика мелко выбивали дробь. Там он застал капитана Лиллекруне (что выдавал себя за шкипера) сидевшего за столом. Крыков резким повелительным голосом сказал:

— Его царского величества войск таможенной стражи поручик Крыков с солдатами для производства законного таможенного досмотра и опроса постатейного явился. В виду флага государства российского наперво всего прошу встать… Барабанщики коротко выбили сигнал. Офицер встал. Подошел к Афанасию Петровичу.

— Вот и хорошо, — молвил поручик, — тогда начнем. Не есть ли вы иноземные воинские люди?

— No.

— Не имеется ли у вас на борту пушек, пищалей, мушкетов более чем надлежит для защиты от морского пирату?

— No.

— Не имеется ли больных с прилипчивыми болезнями?

— No

— Хорошо, — молвил таможенник. — На вопросы вы ответили, теперь мы должны осмотреть корабль.

Да вот только желания это делать у Крыкова уже не было. Он уже понял, что это и были те самые шведы. Разглядел Афанасий Петрович на палубе замаскированные пушки. Правда, там их было немного, но они были. Вон и глаза у обоих негоциантов бегающие.

— Может вина? — поинтересовался толмач, — Пусть ваши люди осматривают судно, а мы пока вина выпьем.

— На службе не пью, — проговорил Афанасий, именно так когда-то несколько недель назад проговорил вновь прибывший сержант Золотарев. И вдруг понял, что фраза сейчас как никогда оказалась уместна.

— Ваше право, — проговорил офицер.

Они вышли на палубу. И тут произошло то, что с одной стороны Крыков ожидал, а с другой, как и предсказывал Андрей Золотарев. капитан Вахтмайстер дал сигнал своим людям рукой. Афанасий Петрович успел, выхватит саблю.

— Братцы шведы это! — прокричал он.

Но было уже поздно, почти все его люди уже были обезоружены. А неприятное лезвие шпаги шведского офицера смотрело в его сторону.

— Бросайте ваше оружие поручик, — проговорил Лиллекруне. — Я бы не советовал вам сопротивляться.

Его слова пролетели в пустоту, Афанасий сделал выпад и удачно. На щеке шведа проступила кровь. Тот поднес руку к ране и потрогал.

— Вы поступили опрометчиво поручик, — прорычал Лиллекруне.

Крыков стал делать выпад саблей, стараясь рубить шпагу шведа. Лиллекруне медленно отступал и терял силы, неистовый напор поручика выматывал его. Афанасий Петрович словно не замечал, что оружие шведа уже не раз впивалась в его тело, что кровь заливает глаза, что плечо немеет. Он твердо шел вперед не для того, чтобы ранить врага, а для того, чтобы убить, и гнал офицера по палубе до тех пор, пока не прижал спиною к септорам люка и не вонзил свою саблю в его сердце.

Лиллекруне закричал, его руки в желтых перчатках с раструбами судорожным усилием попытались вырвать саблю из груди, но сил уже не было, свое оружие выдернул сам Крыков. Швед рухнул на смоляные доски палубы. Его шпага откатилась прямо под ноги поручика, тот нагнулся и поднял ее. Сломал о колено, выбросил за борт.

Какой-то матрос попытался кинуться на него с копьем, но Крыков успел выхватить пистолет и выстрелить. Тот пошатнулся и упал.

— Devil[47], — вскричал Вахтмайстер и, выхватив шпагу, бросился на таможенника. «Дурак, — подумал Афанасий Иванович, — алинет?»

Капитан не собирался его убивать, он нанес несколько выпадов, которые были успешно отражены, затем увернулся от сабли поручика. Крыков готов был уже перейти в атаку, когда ноги сами собой подкосились, и он упал на палубу.

— Bra gjort[48], — молвил капитан, обращаясь к моряку, чей удар прикладом русского ружья, отнятого у пленных, оказался, как раз вовремя. — Связать пленных, отвести в трюм.

Матрос склонился над телом поручика. Связал веревкой руки. Повернул на спину. Второй матрос зачерпнул ведро воды за бортом, и плеснул в лицо Крыкова. Тот пришел в себя.

— Вы очень не разумно поступили, — произнес швед.

Но поручик его не понял. Он только замотал головой, которая у него болела.

В два часа по полудню подул свежий ветер с норд-норд-веста, когда шнява и галиоты ушли приблизительно на четверть мили вперед от фрегатов. Карл Леве стоя на палубе, рассматривал их в подзорную трубу.

Увы, но без недоразумения пройти таможенный пост не удалось. На шняве погиб офицер. Выстрел громко прозвучал и был услышан на острове. Там сразу же загорелся костер, черный дым которого устремился в голубое небо. Подойти к городу тайно, под прикрытием английских флагов не удалось. Высланный на остров отряд вернулся, ни с чем. Лёве надеялся, что весь таможенный пост окажется на «Мьехундене», но этого не случилось. Русский ушел.

Командор повелел поднять паруса, чтобы нагнать шняву и галиоты. Как только матросы это сделали, ветер усилился. Командор выругался и велел убрать часть парусов. За штурвал Карл Лёве поставил своего обер-штурмана Ханса Хумпа. (Рябов сразу же после событий происшедших на шняве, был отправлен туда).

Около 4 часов по полудню эскадра встала на якорь при глубине воды 4 сажени. Командор вызвал к себе Питера Андерсен и повелел, чтобы тот замерил глубину, и отыскал проход через бар. Как только тот отвалил, капитан Стробилль так же отправил своего иностранного штурмана лейтенанта Розьена, в своей шлюпке с таким же заданием. В 8 часов вечера обе шлюпки вернулись. Штурман Андерсен доложил командору, что не смог найти вход в устье.

— Оно изменилось господин Командор, — проговорил он, — когда я был здесь в последний раз.

По-видимому, решил Карл Лёве, и Розьен привез для капитана Стробилля такие же вести. Оставалось, надеется на русского лоцмана, что был сейчас на шняве.


V

Лучи утреннего солнца коснулись водной глади. С моря подул прохладный ветерок. Шар с Золотаревым коснулся земли. Андрей выбрался из корзины, похлопал по плечу монаха и проговорил:

— Приготовь коня.

Затем направился в избу. Уже на пороге остановился и на секунду задумался. Стоило ехать самому или послать Егорку. Прикинул, что пока объяснит, что к чему пройдет уйма времени, а нужно было спешить. Шведы провели перегруппировку (так решил эстонец) переправив, скорее всего лучших воинов на шняву и галеон, которые несколько минут назад отделились от эскадры и выступили вперед. «Нет, — подумал Андрей, — ехать придется самому».

Он толкнул дверь и вошел в избу. Бывший денщик князя спал. Золотарев улыбнулся. Растолкал паренька. Тот потянулся и открыл глаза.

— Началось, — молвил Андрей.

— Что началось? — не понял Егорка.

— Нашествие. Шведские корабли выдвинулись к крепости. Я выезжаю в город. Займи место на воздушном шаре.

— Хорошо.

Егор вышел из домика. Тем временем Андрей отыскал кувшин с квасом и сделал из него глоток. На душе как-то стало хорошо. Усталость сгинула, скорее всего, на время, но пропала. Золотарев прошел в арсенал и выбрал саблю. Не долго думая, прихватил пару пистолетов и вышел на улицу.

Егор уже поднимался на шаре. На бревне у костра, грея руки, сидел племянник Прозоровского.

— Я в Архангельский городок с депешей, — проговорил Золотарев, забираясь в седло.

— Не уже ли все так плохо? — уточнил Семен.

— Да нет, — усмехнулся Андрей, — ничего еще не потерянно, — подмигнул он, — мы разобьем их.

— Истинно?

— А то, — молвил эстонец и пришпорил коня.

За последнее время он уже основательно овладел ездой верхом. Нельзя было бы утверждать, что до своего попадания в прошлое, Андрей этим никогда не занимался, ездил, конечно, но чтобы вот так во весь опор это только здесь под Архангельском. Даже в Москве он не пытался вытворять такие выкрутасы.

Князь Ельчанинов всю ночь не спал. Бессонница. Ходил по горнице из стороны в сторону, словно предчувствую, что завтрашний день будет совершенно не таким, как обычно. Поэтому приезд запыхавшегося эстонца его не удивил.

— Значит два корабля, — проговорил он, смотря в окно, Андрей кивнул, скорее по инерции, — так-так. Все как ты рассказывал. Уверен, что именно на этих кораблях лоцман.

— Уверен, — выпалил Золотарев. — Он, или на шняве или на галеоне. На шняве и таможенники, взятые в плен, были, да вот только их всех на фрегат переправили…

— Уверен?

— Своими глазами в подзорную трубу видел. Да и Семен это подтвердить может.

— А смысл в этом? — поинтересовался князь. — Ведь если те уйдут, то мы все равно их не выручим. Отправлять в погоню кочи бессмысленно, англичане и голландцы нам свои суда не дадут. Силой мы тоже их взять не сможем. Хватит нам и одного врага — шведа.

Ельчанинов вытащил трубку, хотел, было закурить, да передумал. Просто пихнул в рот.

— М-да, — пробормотал он, — что же делать?

То, что нужно скакать в цитадель и помогать капитан-командору тут уж по-другому и не поступить. А вот брать ли с собой сержанта? Князь повернулся к Андрею. Окинул его взглядом. С одной стороны, если эстонца убьют, Петр Алексеевич ему не простит. Чем-то ведь тот государя заинтересовал. С другой стороны можно отправить обратно к воздушным шарам. Тем паче, что там остались не опытные ребятишки. Не дай бог (тут князь невольно перекрестился) натворят что-нибудь не хорошее, а ведь там племянник князя-воеводы.

— Вот что братец, — вдруг проговорил он, — а езжай-ка ты Андрей к своим шарам. Там у тебя сейчас парни молодые неопытные остались. Не дай бог, что еще натворят. Золотарев понимающе кивнул.

— Ты уж смотри, — добавил князь, — не потеряй мне парней. Головы у них горячие.

На этом разговор закончился. Эстонец встал и вышел. Князь, глядя в окно, проводил его взглядом, вздохнул. Подошел к своему сундуку, открыл его. Извлек белую рубашку, пистолеты. Переоделся. Накинул камзол. Вышел во двор. Оседлал лошадь и поскакал к крепости.

Карл фон Лёве места себе не находил, бродил все время по каюте из угла в угол. Иногда курил. Мысли в голову лезли не хорошие, а что тут поделаешь. Если бы не одного Ивашку удалось уговорить, то вся эскадра к городу выступила, а так пришлось всех лучших моряков на два корабля пересадить, да на штурм отправить. В том, что помор проведет их корабельным путем, он не сомневался. Чай такие большие деньги взял. Вот его толмач — не надежный. Гневно разговаривал с лоцманом, но (это командор сам созерцал) Рябов тому, что-то сказал и паренек умолк. Взгляд у него потускнел. Леве оставил бы его на фрегате, да только лоцман сей ни на голландском, ни на аглицком языке разговаривать не умеет. Ко всему прочему этот таможенник, как там его — вроде Крыкоф, больно горяч был. Убил злодей одного из лучших его офицеров. Отчего пришлось отослать на шняву лейтенанта Юхана Алина.

Вот и приходится ходить и угла в угол и курить. Нервничать, ожидая донесений. Как придут хорошие новости, так выступят и оставшиеся парусники к городу. Вот и стоят теперь пять кораблей над Ямищем.

Но больше всего Карла смущали некие объекты, что увидел он в подзорную трубу. Огромные шары, выделялись на фоне небесной тверди. Их было два, но одновременно в небо они не поднимались, а поочередно. Командор даже засек время. Интервал составлял пятнадцать минут. Как на качелях — вверх-вниз. Фон Лёве даже мысль посетила, а не секретное ли это оружие русских. Причем оба шара (так считать Карл) были связаны с землей какими-то канатами.

Устал. Вызвал офицера. Сообщил о шарах и попросил сообщить, если что-то изменится. Или если будет информация со шнявы. Когда тот ушел, прилег. Сон сморил сразу же. Проснулся оттого, что его за плечо теребил вахтенный офицер.

— Ваше сиятельство, — пробормотал он, — вы просили сообщить, если что…

— Ну?

— Один из странных шаров, — летит.

— Куда?

— Его уносит в глубь материка.

— А ветер? Ветер, какой сейчас?

Офицер назвал параметры. Командор задумался. Неожиданно для служивого он улыбнулся. Каким бы секретным оружием не были шары, а управлять ими русские не могли. Власть над ними была у ветра. Куда подует, туда и понесет.

— А вести, вести со шнявы есть? — неожиданно вспомнил Карл Лёве.

— Вестей нет.

Рябов уверенно вел корабли по корабельному пути. Он посматривал на Митяя. Паренек стоял тут же у компаса.

— Ты бы лучше поближе к корме Митя держался, — посоветовал он, — как я корабли то на мель посажу, тут такое начнется.

— Да как же дяденька, — залепетал паренек, — вы же без меня и слова не поймете. Да и нельзя мне, шведы неладное почуют.

— И то верно, — согласился Иван, — ладно прорвемся. Как говорится два раза не умирать, а одного не миновать.

— Ты что Иван Емельянович, — умирать собрался?

— Типун тебя на язык Дмитрий, — рассердился Рябов. — Если и суждено будет умереть, так продадим наши жизни подороже. (Фраза лоцману показалась какой-то заезженной, словно и не помор он, а воин какой-то.) — Парусов бы прибавит капитан, — прокричал он.

Дмитрий Горожанин перевел. Офицер махнул рукой, и матросы засуетились. И вскоре скорость парусников увеличилась.

— Вот это лучше, — проговорил лоцман и улыбнулся, если уж сажать корабль на мель, так на всех парусах.

Лейтенант Шёшерна взглянул на этого разговорчивого бородача. Тот почти не умолкал и лепетал что-то на своем варварском языке, понятном только одному его приятелю. Прошелся на корму и посмотрел в подзорную трубу. Русские, несмотря, что им было известно о приближении вражеского флота, не убрали вешки. Шёшерна улыбнулся и, вернувшись к лоцману, сообщил эту приятную новость.

— Вот и замечательно, — проговорил тот, — мне легче вести шняву будет, да и лоцман на галеоне не промахнется, — потом добавил — ты Дмитрий поближе к борту держись. Сейчас начнется. Вон и крепость на берегу виднеется.

Как только Горожанин сделал несколько шагов в сторону борта, которые тут же были примечены лейтенантом. Рябов резко крутанул штурвал, и корабль налетел на мель.

— Приплыли, — проговорил он.

И тут офицер выстрелил, но не в Ивана, а в Дмитрия. Паренек уже вскочил на борт, и теперь падал сраженный пулей.

— Forraderi,[49] — заорал лейтенант.

Пока тот орал, а матросы носились по палубе в панике, Иван поднял Дмитрия и прыгнул с ним в воду. И тут в шняву врезался галеон, что шел следом.


VI

Придерживая палаши, бегом пробежали стрельцы к брандерам[50], готовить их к баталии. Скорым шагом пошли на валы — констапели[51], фитильные и наводчики. Смоловары вереницей пробежали к котлам со смолой. Солдаты с фузеями, пищалями и мушкетами гуськом поднимались к бойницам. Народ приготовился к бою.

Капитан-командор Александр Ремизов в парике с косичкой, в Преображенском мундире, туго опоясанным шарфом и треугольной шляпе, в белых перчатках, при шпаге стоял рядом с князем Ельчаниновым у бойницы.

— Началось, — молвил он, разглядывая в подзорную трубу приближавшиеся парусники.

— Проскочат? — поинтересовался князь.

— Если все получится, то вряд ли. Князь можно ли доверять сведениям, полученным воздушной разведкой? — уточнил Ремизов.

— Вполне.

— Тогда, все получится.

Затрубил полковой трубач, и на флагштоке взвилось знамя. Солдаты Гайдуцкого полка, под барабанный бой прошествовали к причалу. От строя отошел офицер Георгий Животовский и направился к капитан-командору. Доложил о готовности.

— Как только корабли сядут на мель, — молвил Ремизов, на что тут же приметил удивленный взгляд служивого, бери людей и плыви к парусникам.

— Вы считаете, что это могут быть торговые корабли? — спросил князь.

— Не исключаю. В мире бывают совпадения. — Ответил капитан-командор, понимая, что сам в эту чушь не верит, но и нападать на иноземные корабли по одному лишь подозрению, что они вражеские — нельзя.

Тем временем на кораблях добавили парусов. И Силантию Семеновичу показалось, что они вот-вот проскочат мель. И вдруг произошел грохот, шедшая первой шнява вдруг накренилась. Где-то там, на судне раздались выстрелы. Затем в первый парусник врезался шедший следом галеон. Видимо лоцман, находившийся на нем, не успел отреагировать.

— Пора, — прошептал Ремизов, и дал отмашку рукой.

От берега отчалил карбас, на котором находилось пятнадцать солдат Гайдуцкого полка. Под командованием Григория Животовского, они минут через пять приблизились к шняве, при этом, стараясь близко подходить к борту. Шведы стали бросать с борта веревки, стараясь заманить их на корабль.

— Что они хотят? — поинтересовался солдат в карбасе у Животовского.

— Хотят, чтобы мы поднялись на борт, — ответил Григорий, — но мы этого делать не будем.

Все изменилось в одночасье, когда сидевший на носу карбаса солдат, разглядел в пушечное окно шведов, что лежали на палубе в большом числе. Он сдвинул шапку на бекрень, как было условленно до отплытия.

То, что на корабле, ничком лежали шведы, Животовский убедился лично. Он приказал отходить. Чем вызвал недовольство на борту шнявы. Раздались сначала выстрелы из мушкетов. А потом подали голос и пушки. Карбас накрыло волной. Шведский офицеришка высунулся из-за борта, и тут же получил пулю.

Лейтенант Шёшерна покачнулся. Дотронулся рукой до груди и понял, что русский солдат из лодки не промахнулся. Единственное, что он успел сделать, так это прочитать первые две строки «Аве Марии», после чего грохнулся на палубу.

Вслед за офицером, еще несколько шведских солдат были убиты русскими. А те, наклонив свой карбас к неприятелю высоким бортом, для защиты от выстрелов, уходили, отстреливаясь к крепости. Правда, это не спасло людей, в лодке было убитых не мало. Когда карбас приблизился к берегу, заговорила артиллерия цитадели. На шняву и галеон, прочно посаженных на мель, посыпались ядра.

— Заряжай, — тут и там раздавалось в крепости. — Пали!

Ядра со свистом падали на палубу вражеского парусника, они пробивали борта шнявы, крушили палубные настройки. И вся гарь, вырывавшаяся из жерл пушек, повисли черным облаком над цитаделью. От пушки к пушке бегали наводчики, за тем ждали выстрела.

— Победа! — Проговорил стоявший с капитан-командором архитектор крепости. — Победа! Им нечего делать, как сдаваться. Они сели на мель и теперь осталось только добить зверя.

Отвечали и шведы. Когда их ядра падали во дворе крепости архангельские женщины накрывали их, а когда те остывали, подносили пушкарям.

От сражения, что длилось уже несколько часов, князя отвлек голос капитан-командора. Тот указывал куда-то в сторону. Сначала Ельчанинов подумал, что солдаты с других шведских кораблей высадились на берег, и сейчас посуху пытались атаковать цитадель. Что случилось совершенно другое, он понял, когда разобрал слова Ремизова:

— Шар! Князь, шар уносит в сторону материка!

Силантий Семенович готов было уже предположить, что это произошло в результате дерзкой вылазки тех же шведов, но тут же отогнал от себя эту мысль. Произошло что-то другое. И, скорее всего виновником всего этого был — племянник князя-воеводы. Ельчанинов бросился к капитан-командору.

— Я должен узнать, что там произошло! — воскликнул он.

— Я понимаю вас князь, — проговорил Ремизов. — Мы тут справимся. Узнайте, что там и возвращайтесь. Силантий Семенович бросился к своему коню. Резво вскочил в седло. И уже через минуту мчался в направлении русских воздухоплавателей.

Появление в акватории цитадели двух шведских парусников, видеть Андрею Золотареву пришлось с воздушного шара. Эстонец был уверен, что это не ему не удалось, если бы находился на земле. Что и говорить, а шнява и галеон, как подумал Андрей — «шли красиво». И в этом не было ничего удивительного, ведь за штурвалом, был Иван Рябов.

— Хорошо идут, — озвучил его мысль Семен Прозоровский. — У вороги, — проворчал племянник князя-воеводы. Вытащил подзорную трубу. — А что не все семь? — поинтересовался он.

— Лоцманов у них нет, — пояснил Андрей. Семен утвердительно кивнул.

— Жаль мы можем только наблюдать, — вздохнул он.

Золотарев промолчал. Ветер дул с моря, и атака на корабли с воздуха была не возможна, и Андрей это понимал. Он и сам был бы не прочь поучаствовать в баталии. Да вот только князь озадачил его следить за Семеном, как бы тот чего не учудил. Тут эстонец взглянул в глаза напарника и понял, что тот рвется в бой.

Шар приземлился, а потом минут через десять вновь поднялся в небо. Видимо судьбе было угодно, чтобы летчики лично лицезрели ключевые моменты сражения. Подъем совпал с тем самым моментом, когда оба судна сели на мель. Золотарев вытащил подзорную трубу и, не отрываясь, стал смотреть. На палубе шнявы, а это хорошо было видно, офицер выхватил пистолет и выстрелил, сначала в мужчину небольшого роста, в котором Андрей признал Дмитрия Горожанина. Тот вскочил на борт судна, и собирался уже прыгнуть в воду, когда пуля угодила в него. Он шлепнулся тут же на палубу. Вторая пуля предназначалась лоцману. Рябов стоял еще несколько секунд за штурвалом, как пораженный столбняком, потом резко отпрыгнул и выстрел шведа, предназначавшийся помору, пришелся в борт корабля. Иван упал около своего приятеля, и пока неприятель перезаряжал оружие, вскочил, схватил Дмитрия, и прыгнул за борт. Андрей видел, как тот уплывал все дальше и дальше от парусников, волоча за собой приятеля.

— Странный у шведов лоцман, — проговорил Семен, когда шар начал опускаться. — Я еще понимаю, что, не зная корабельного пути, посадил шняву на мель, но бежать со своего судна? Да и за чем их человеку стрелять?

Объяснять, как и почему Андрей не хотел. Он больше желал, чтобы шар скорее наполнился воздухом и вновь устремился бы в небо. И время пришло.

Дальше они видели, как к парусникам подошел карбас. Небольшая схватка и возвращение того к берегу. Дуэль между крепостью и кораблями.

Неожиданное произошло потом. Как-то Андрей не углядел, он даже пожалел, что не был таким внимательным. Семен притащил в корзину несколько гранат и топор. Об этом Золотарев узнал, когда уже было поздно. Наблюдая за сражением, он вдруг почувствовал, что шар плывет. Сначала «андлар» поднимался вверх, а потом пошел в сторону. Можно было бы предположить, что ветер усилился и их начало сносить (так уже несколько раз бывало), если бы не одно «но». Семен прокричал:

— Мы им сейчас покажем, как нападать на русских!

Золотарев отложил подзорную трубу в сторону, оглянулся. Семен Прозоровский стоял, сжимая в руках гранаты.

— Идиот, — прорычал Андрей, — ты бы хоть посмотрел, куда дует ветер? А ветер дул со стороны Северной Двины в сторону материка.

Между тем шар начало уносить в сторону. Андрей прикинул, куда может улететь «адлар» если минут через восемь-девять тот начнет остывать. Эстонец вдруг стал бормотать молитву. Семен уставился на него.

— Дурак, — прокричал Золотарев, — мы же упадем и разобьемся…

И тут эстонец мысленно обматерил себя. Какой же он был дурак, что не заставил сшить из остатков материи — парашюты. Теперь было поздно. Одна надежда на Архангела Михаила да на святого Илью, которых Андрей, после баталии, хотел предложить князю Ельчанинову в качестве святых покровителей. А уж если произойдет чудо, он — Андрес Ларсон, так и сделает. А под воздушным шаром был уже лес.


VII

Ельчанинов остановил коня, спрыгнул на землю, и подбежал к Ивашке Рваное Ухо.

— Что, что произошло? — прокричал он, хватая того за кафтан.

— Улетели Ваше благородие, — молвил Ивашка, отстраняя князя от себя. — Улетели. Племянничек Прозоровского канат перебил. Мы и глазом моргнуть не успели, как шар ветром в сторону большой земли понесло.

— У-ууу, — взвыл Силантий Семенович, — Не дай бог, что случится, мне ни князь-воевода, ни тем паче государь не простят.

Закрыл руками лицо. Уронил на землю треуголку. Потом словно в себя пришел.

— Второй шар, — прокричал он, — приготовьте второй шар.

— Он сей момент будет готов Ваше благородие, — молвил Ивашка, понимая, что гнев князя начал улетучиваться.

«Андлар» казалось так, и рвался в небо. Не поднимая треуголки с земли, князь бросился к нему, шустро забрался в корзину и прокричал:

— Подымай.

— Ни как не могу князь, — проговорил монах.

— Это еще почему?

— Без пилота поднять не могу, — вставил тот.

— Где пилот? — проворчал Ельчанинов, понимая, что начинает сердиться. Сейчас любое промедление опасно. Потеряешь первый шар, ищи свищи потом. — Где?

Из избы выбежал Егорка, когда Андрей и Семен улетели, он распорядился придержать шар на земле. Летчик как предчувствовал, и не ошибся. Егор даже задремал в избе, и вполне возможно его полностью не сморил сон, если бы не громкие крики князя. Паренек даже треуголку надевать не стал, так выскочил. Забрался в корзину и прокричал монаху:

— Стравливай потихоньку. Тот стал медленно разматывать веревку, шар стал подниматься вверх.

— А быстрее нельзя, — поинтересовался князь.

— Можно, — ответил Егорка, — да вот только опасно.

— Само собой, разумеется, — согласился Силантий Семенович.

Когда шар оказался на предельной высоте, он остановился. Ветерок начал его сдувать в сторону, но длинный и толстый канат удерживал. Князь вытащил подзорную трубу и посмотрел в ту сторону, куда несколько минут назад полетел Золотарев.

— Ешкин кот, — проворчал Ельчанинов, заставив тем самым Егорку удивиться, тот никогда не слышал, чтобы Силантий Семенович так говорил.

В подзорную трубу было видно, как в Северную Двину падал шар. Видимо Андрею удалось поднять шар еще немного в воздух, тем самым избежал очутиться в лесной чащобе. А выжить, как предположил Силантий Семенович, падая с неба на сучки очень и очень мало шанцев.

— Вниз, спускай шар вниз, — проговорил он, обращаясь к Егорке.

— Не могу Ваше благородие. Связи с землей нет, а спускать нас начнут только через определенное время.

— И сколько ждать?

— Не долго.

— Ну, и то ладно.

Ельчанинов вспомнил, что сейчас все еще шла битва. Он развернулся и подошел к другому борту корзины. Поднес к глазу подзорную трубу.

— Во, дают! — Воскликнул он.

Между тем у Ново-Двинской цитадели продолжался бой.

Двое горнистов, едва держась на накренившейся палубе, пытались музыкой вернуть уверенность матросам шнявы. Те, подгоняемые плетью боцмана, уже скатывали тлеющую палубу, ломами крушили подожженные ядрами бимсы грот-мачты. Абордажные солдаты, качали помпу, пытаясь с помощью нее залить свистящее пламя на юте.

На опер-деке вразнобой голосили небольшие пушки, отчего весь корабль содрогался. Шведы пытались обстрелять цитадель и батареи Маркова острова. Несколько русских ядер, влетели в пушечные порты, убивая артиллеристов. Пара штук угодила в пирамиду пороховых картузов, пламя опалило пушечную прислугу.

— Туши огонь ребята! — орал Юхан Ален, понимая, что сейчас он остался здесь за старшего. Капитан Вахтмайстер, был ранен и сейчас лежал у уцелевшей шлюпки, где с ним возился лекарь. — Туши огонь! — голосил он.

И не смотря на все усилия, пламя вспыхивало вновь и вновь в разных концах парусника.

— К высадке! — неожиданно заголосил он, понимая, что все это можно прекратить только высадкой на остров.

Горнисты подняли горны. Барабанщик испуганно заиграл дробь. Абордажный лейтенант Багге, с повязкой на правом глазу, в порванном темно-синем мундире, с желтым воротничком, подбежал к лейтенанту Алену, но тот рукой показал в сторону острова и проговорил:

— На берег. Заставьте замолчать эти дьявольские орудия.

Рядом грохнули два мушкетных выстрела. Багге с абордажной командой не замедляя шага, направился к трапу. За ним спешили десять его бойцов, тех, кто уцелел в этой канонаде.

А между тем эскадра продолжала вести огонь по крепости. Артиллеристы были такими умелыми, что их ядра все чаще стали сеять смерть и разрушения на валах и в башнях крепости.

На Марковом острове загремели выстрелы. Абордажная команда высадилась на берег и тут же попала под оружейный огонь. Поняв, что нападения не избежать пушкари взялись за мушкеты, а когда шведы вступили на песчаный пляж, на встречу к ним выскочили бородатые мужики с топорами и кольями. Только два залпа дали солдаты по ним, и тут же были смяты.

Инженер Яган Адлер скинул с себя красивый кафтан, перемазанный кровью раненного капитан-командора, того пришлось отвести «под ручки» с бойницы в глубь цитадели, где бабки возились с контуженными, и побежал помогать кузнецу Игнату, что возился с тяжелой пушкой.

— Ничего, ничего, — прошептал Игнат, — сейчас еще залп, и шведы побегут. Верно, я молвлю, господин Ягон. — и подмигнул.

— Ой, верно, — согласился тот, вжимая фитиль в затравку. Улыбнулся.

— Не робей ребята! — раздался где-то сбоку от инженера, голос капитан-командора.

Яган повернул голову и увидел Ремизова. Тот вернулся к бойницам. Нога перевязана, плащ в грязи.

— Не робей! — покричал он, поджигая фитиль.

Пушка выстрелила, откатила назад. Ядро пробило очередную брешь в корпусе галеона.

— Так его, супостата! — добавил капитан-командор и улыбнулся. С вала снесли по лестницам убитых пушкарей.

Шар уносило все дальше и дальше от берега Двины. Андрей стоял у самого борта корзины и смотрел вниз, на проплывавшие там сосны. Семен, сжавшись, сидел на дне корзины, казалось, что он потерял уверенность в себе.

— Лишнее за борт! — прокричал эстонец, понимая, что еще чуть-чуть, и они свалятся на деревья. — Что сидишь! — проворчал он, — раз такое натворил, теперь помогай выкручиваться! Семен встал и посмотрел на Андрея.

— Мешки с песком бросай! — приказал тот, и уже начал срезать привешенные по бортам корзины мешки.

Благодаря этому шар поднялся вверх. Благодаря изменившемуся ветру сменил направление и полетел в сторону Северной Двины, в то место где она делала поворот.

— Нам бы до реки дотянуть, — прошептал эстонец. Вытащил подзорную трубу.

— Дотянем, — молвил он, посмотрел на племянника князя-воеводы и сказал, — как только полетим над водной гладью — прыгай. Тот удивленно взглянул на сержанта.

— Если низко полетим, — поправился Андрей.

Вскоре лес кончился и как раз вовремя. Шар стал снижаться, и уже стало казаться, что он вот-вот коснется водной глади.

— Прыгай, — проговорил Золотарев, вставая, держась за веревки на порт корзины (ту немного перекосило), прыгнул.

Ушел в воду с головой. Потом вынырнул. Рядом раздался хлопок, в речку нырнул Семен.

Между тем шар продолжал по инерции лететь, опускаясь при этом все ниже и ниже. Наконец он коснулся воды.

Андрей мысленно поблагодарил бога, что все прошло гладко, и поплыл к берегу. Только там, когда выполз на берег, эстонец потерял сознание. Очнулся он оттого, что его трясли.

— Kus ma olen?[52] — молвил Андрей, узнав Семена.


VIII

Второй раз Лёве разбудили, когда прибыл фенрик[53] Радде со шнявы. Карл глянул на него. Парик съехал, мундир потрепан, а от самого служивого так и несет гарью. На ногах еле-еле стоит, того и смотри, рухнет на пол каюты.

— Господин командующий, — молвил он. — Шнява и галеон «Фалькен» посажены на мель. Русский шкипер предал нас, а его паренек солгал на счет обороны.

Командор отпустил Радде. Оставшись один, он опустился на кресло. Предстояло решить, как поступить в сложившейся ситуации. С одной стороны непонятные русские шары, что были видны на горизонте, один, правда, понесло в сторону материка, но это ничего не меняло. С другой Карл XII который явно поставил перед ним задачу овладеть русским городом, а тем самым отобрать у московитов единственный выход в море. С третьей стороны два его парусника сели на мель, а единственный лоцман, даже взяв деньги — предал.

С одной стороны нужно было идти спасать парусники, но с другой, его лоцманы не знали корабельного пути. Выход пришел сам собой, командор вызвал к себе лейтенантов Анкарройтца и Мурену. Приказал тем взять с собой солдат и отправиться с ними туда четырьмя шлюпками на подмогу.

Когда лейтенанты хотели, было уже уходить выполнять приказ, задержал на пару минут лейтенанта Анкарройтца.

— Если шнява и галеон разбиты настолько, — молвил Карл Лёве, опуская глаза в пол (приказ был очень ему не приятен), — что их нельзя спасти. Попытайтесь мой друг снять с них все, что удастся, а затем наши парусники сжечь.

Лейтенант кивнул и ушел. Командор тяжело вздохнул. Когда придется реляцию, решил он, то, не о каком русском Рябове упоминать не будет. Пусть его обвинят в чем угодно, а не в глупости, которую Карл волей случая совершил, поверив лоцману.

Юхан Ален разглядел четыре шлюпки, шедшие под парусами от «Варберга». Выругался. Не этого он ожидал. Когда пришедший в себя капитан Вахтмайстер обстреливал русскую крепость, уже из легких орудий, командор вместо того, чтобы идти оставшимися парусниками на помощь, посылает четыре шлюпки.

Вахтмайстер оказался тут как тут. Выхватил из рук лейтенанта подзорную трубу и посмотрел на подмогу и то же выругался.

Русские стреляли, и казалось, что еще немного и шнява вспыхнет. Капитан плюнул с досады и вернулся к артиллеристам. Скинул с себя пропотевший камзол и занялся работой наводчика. Несколько точных выстрелов и в бастионе образовался проход. Туда бы десант, а где его взять, когда всего четыре шлюпки. А в них от силы шестьдесят солдат. Перебьют их, вон сунулись на остров, а там мужики. Здесь же кроме мужиков еще матросы, солдаты, монахи — люди, на святыни которых покусились, а такие любому горло перегрызут.

У трапа забил барабан. Вахтмайстер пожал плечами — зачем. Махнул рукой пушкарю.

— Продолжай стрелять, — приказал и направился туда.

На палубу поднялись два офицера. Оба в чистых мундирах. Такие пороха еще не нюхали. Командор явно рисковал, посылая их.

— Ну? — Прокричал им капитан, приближаясь. — Где фрегаты? Мы тут гибнем, а командор высылает нам четыре шлюпки! Не ужели он считает, что этого хватит для победы?!

— Мы присланы… — начал, было, лейтенант Мурена (его Вахтмайстер узнал). Правда, вновь прибывшему договорить не дал:

— Лучше берите солдат, да к пушкам. У нас людей мало, и каждый сейчас на вес золота…

— Капитан вы не дали договорить, — молвил второй офицер. — Командор приказал, если парусники разбиты на столько, что их не спасти. Снять все, что можно! А корабли сжечь.

— Сжечь! — вскричал Вахтмайстер.

— Сжечь. — Заверил его офицер, — я так понимаю, что четырьмя шлюпками нам это не удастся. Да и корабль горит.

Лейтенант Анкарройтц оказался прав. Шнява пылала — русские сделали свое дело. Лейтенант Юхен Ален пробежал в сторону юта и дал приказ горнистам играть отход. Те подняли трубы к небу, но в свисте пламени трудно было расслышать сигнал.

Между тем пламя начало лизать бушприт галеона. Матросы на нем уже и не думали о спасении судно. В спешке они садились на шлюпки. И теперь подняв паруса, пытались выйти из сражения.

Между тем капитан Вахтмайстер молчал: он слушал, как грохотала русская батарея.

Мурена дал сигнал рукой, и вот Ален и Анкарройтц тащили своего капитана к шлюпке. И вскоре они отходили под едким дымом прочь от оставленных кораблей.

Генрих Рифлей (один из семи англичан, что согласились участвовать в обороне крепости) неспешно шел по выносному валу, покуривая трубку. Остановился у старенькой пушки, названой в честь лесного животного «Волк», той, что еще со времен отца Петра Алексеевича сюда была привезена. Засучил рукава обгорелого кафтана, обнажил сильные белые, поросшие рыжим пухом руки. Приказал подручному пушкаря, что остался во время сражения с орудием один на один (напарник его убит был), банить ствол. Тому лет вон восемнадцать стукнуло, и не обучил его товарищ прицельный огонь вести, так и сидел бы у «Волка» взявшись за голову и в растерянности. А тут иноземец, на вид важный и явно умевший обращаться с пушками. Тот приказал, а подручный тут же вскочил, схватил банник, потом подал картуз с порохом, затем ядро. Рифлей все сделал сам. Прицелился, выждал, потом сам себе скомандовал: пли! — вжал фитиль в затравку. Ядро с визгом пробило обшивку корабля.

Подручный окатил ствол уксусом, и уже начал готовить второй заряд. Генрих же выпустил в воздух колечко дыма, произнес:

— Ошень добрий пушка!

Где-то в глубине крепости, у креста заложенной церкви монах служил панихиду. Несколько старух стояло возле него, держа в руках свечи.

И складывалось такое ощущение, что длившееся уже более двенадцати часов сражение никогда не кончится. Капитан-командор даже за голову схватился, отчего треуголка соскочила и упала на землю. Было видно, как на помощь шведам шли четыре шлюпки. Но ситуация изменилась кардинально, это Ремизов разглядел уже в подзорную трубу. Прибывшие на помощь офицеры, уговорили капитана шнявы, покинуть парусник.

Еще несколько точных выстрелов со стороны крепости, и вот экипажи шведских кораблей, уже удирали из устья Северной Двины.

— На абордаж! — скомандовал Ремизов, когда солдаты под командой все того же Георгия Животовского побежали к карбасам. — Сохранить корабли. — Прокричал капитан-командор им вслед.

Животовский повернулся и отсалютовал саблей. Запрыгнул в карбас, который тут же был двумя солдатами оттолкнут от берега. Вскоре над шнявой, а затем и галеоном взвился русский флаг.

— Виктория! — Прокричал Ремизов, делая выстрел из пистолета в воздух.

Ельчанинов дожидаться окончания сражения не стал. После того, как пропал из поля зрения второй шар, он дождался когда его спустят на землю. Потом подскочил к Ивашке и, взяв его за полы кафтана, произнес:

— Бери лошадей и ищи мне Золотарева. Если с ним что-нибудь случится, государь мне голову оторвет.

Бывший разбойник интересоваться не стал, за что простому сержанту такая честь. Кивнул и побежал в сторону привязи. Сам же Силантий Семенович направился в избу. Открыл дверь и присел на лавку. За последние несколько часов он сильно устал. Князь уже понял, что Андрей, верно, указал, как будут разбиты шведы сегодня.

Шведский флот возвращался домой. На обратном пути в порыве гнева было сожжено несколько деревень. А сам Карл Х. Лёве не находил себе места. Он все чаще и чаще стал ходить из угла в угол своей каюты, обдумывая, чтобы написать в реляции государю.

Глава 6 — Государева дорога


I

Через два дня после баталии, зарядил мелкий холодный дождь.

Князь Силантий Семенович Ельчанинов проснулся раньше обычного. Оделся, позавтракал и посмотрел в окно.

— М-да, — вздохнул он. — Как там Андрей, — прошептал, — вон и Ивашка пропал.

Отправившись на поиски Золотарева, он так и не вернулся. А эстонца найти нужно. Вывод один ехать нужно самому.

Вышел в сени. В сундуке у Евдокии среди разного тряпья, отыскал небольшую котомку. Пихнул в нее небольшой топор, что валялся у входа и вернулся в горницу. Подошел к столу, отрезал большой ломоть от каравая, немного подумал, а затем проделал такую же операцию и с куском сала. Потом все это плюс нож последовали в котомку. Прошелся в светелку, взял прислоненный к стене, мушкет Яшки. Собрался, было уже уходить, но передумал. Окинул взглядом комнату. Нашел оставленный пистоль. Проверил, заряжен ли он. Запихнул за пояс. Накинул плащ и вышел на крыльцо.

— Не порядок это, — пробормотал князь, — а посидеть на дорожку. Чтобы не тратить время даром, извлек из кисета трубку и закурил. Дверь скрипнула, и на крыльцо вышел Кольцо.

— Силантий Семенович, — молвил он, — возьми меня с собой. Вдвоем это сподручнее…

— Да нет Яша, я уж как-нибудь один.

— Ну, как знаешь князь, как знаешь, — прошептал служивый, присаживаясь рядом на лавку. — А то смотри, мне собраться не долго.

Князь ничего не сказал, на секунду задумался, словно пытаясь решить головоломку, наконец, не выдержал и выпалил:

— Ладно. Возьму я тебя. — И увидев, как радостно вспыхнули огоньками глаза Яшки, добавил, — но, только до причала. Если удастся найти коч, что согласится отвести меня вниз по Двине, ты потом отведешь коня моего обратно, ну, а если…

— Что если? — переспросил Кольцо.

— Если нет, то я один берегом на коне отправлюсь искать Андрея, а ты вновь вернешься сюда.

Поняв, что большего от Силантия Семеновича ему не добиться, Яшка махнул рукой и сказал:

— Ладно, князь. Но если не вернетесь в течение двух дней…

— Эх, Яша, — молвил Ельчанинов, по дружески обнимая служивого, — я же не в леса сказочные еду, где всякая чертовщина на каждом шагу встречается. А с разбойничками я уж сам как-нибудь разберусь.

Кольцо согласился уж кто-кто, а князь за себя постоять сумеет. Пока Ельчанинов докуривал, он встал и прошел в конюшню. Вернулся с конем, подаренным Силантию Семеновичу, день назад, самим воеводой.

Ехать князь сейчас не пожелал, до порта он решил вести коня. Так было в какой-то степени удобно в отношении Яшки. Пока шли, разговаривали. У Силантия Семеновича накопилось много вопросов, раньше возможности и повода поговорить не было, теперь появился.

Уже на берегу, Ельчанинов подал поводья Яшке и направился к кочам, что мирно покачивались у причала. После ухода шведских кораблей жизнь здесь вновь взяла своё. Бегали в плащах поморы, что собирались выходить в море. Судачили о чем-то два монаха, а чайки, несмотря на сырую погоду, с криками летали над волнами, совершая иногда кульбиты.

Ельчанинову вдруг захотелось чихнуть. Остановился. Тут его внимание привлек коч, что шел под веслами. Приглядевшись, он разглядел на носу Андрея Золотарева, Семена Прозоровского да Ефима Дорача. Кормщик что-то обсуждал с летчиками, казалось, что он требовал плату за проезд. Видимо Андрей разглядел на причале князя, так как показал рукой в этом направлении.

Неожиданно для себя, Силантий Семенович понял, что в его жизни наступила белая полоса. Ему не придется искать эстонца, а еще удастся, наконец, узнать, куда отправился тот иноземец, что прибыл в Архангельский городок перед самой битвой. Поэтому он радостно и замахал руками.

«Чайка» причалила к пирсу. Андрей перемахнул через борт, и чуть не полетел в воду, но удержался. Семен вылезал осторожно, даже с какой-то боязнью, от него не ускользнул неловкий маневр товарища. Дорач же залился веселым смехом.

— С тебя золотой князь, — прокричал он. Затем повернулся к своим людям и стал что-то объяснять.

— Это само собой, — крикнул Силантий Семенович, — Да вот только кажется, что ты продешевил кормщик.

— С чего это? — удивился Ефим, разворачиваясь лицом к Ельчанинову.

— Знал бы ты кого привез!

— А кого? Князь не договорил. Андрей подошел к нему и протянул руку.

— Рад тебя видеть Силантий Семенович, — молвил он.

— А уж как я рад. Думал, что если пропал ты, то не снести мне головы. Петр Алексеевич высоко тебя ценит, раз обратил на тебя тогда внимание. Ну, рассказывай, что да как?

— Потом, потом князь. В доме, да за столом, да под хлебное вино.

Князь кивнул, похлопал по плечу Андрея и направился к кочу. Оказавшись на палубе, протянул лоцману золотой и сказал:

— Я гляжу, ты скоро богатым станешь!

— С чего это? — поинтересовался помор.

— В прошлый раз с меня пару золотых содрал, сейчас вот еще один. Переплачиваю, конечно, но что делать. В той ситуации ты хозяин.

Ефимка улыбнулся, обнажив белые зубы. Андрей в прошлый раз еще удивлялся, отчего они у него такие. Ведь сейчас в восемнадцатом веке стоматологии, как таковой нет. Если заболит тот или иной, так нитку привязываю и рвут. Решил для себя, что дело, наверное, в первую очередь — правильное питание. А уж затем во вторую — экология. Речки конечно чистые, без химии, но все же. Ефим обнажил белые зубы и проговорил:

— А тебе то, что от этого князь?

— Да хотел спросить у тебя об одном человеке… — начал, было, Ельчанинов, но Дорач перебил:

— Я многих знаю.

— Да нет, мне многие не нужны! Меня один интересует. Тот, что уплыл на твоем суденышке дней так этак десять-пятнадцать назад?

— Иноземца имеешь в виду, князь?

— Его самого.

— Ну, так там разговор длинный…

— Слышал уже. Может, в кабак пойдем, да там и погуторим? — Предложил Ельчанинов.

— Отчего же не пойти. Я хоть и не сахарный, а под дождем лясы точить не желаю. Но уговор князь…

— Какой?

— Угощаешь!

— У тебя лоцман губа не дура, — проговорил князь, когда они сидели за столиком в кабаке.

Ефимка вновь улыбнулся. А что ему переживать. Он ведь свою работу выполнял. Попросили отвести в Вологду — вот и отвез. А что, да как не в его интересах расспрашивать. Иноземец, как иноземец. Деньгу хорошую заплатил. Всю дорогу молчал, сошел на берег в Вологде.

— Куда потом отправился, меня не касается, — добавил под конец лоцман.

— Ну, и на том спасибо, — вздохнул князь. — Сведений конечно мало.

Полез в кошель Силантий Семенович, вытащил монету, положил ее на стол. Затем прикрыл рукой.

— Ты ее получишь, когда доставишь меня в Вологду, — молвил он.

— Две монеты, — попытался торговаться кормщик, но Ельчанинов перебил:

— Дал бы тебе две монеты, да вот только… Только ты отвез в Вологду шведского шпиона. Тебя бы кату отдать, чтобы ты побольше о злодее поведал. (Лоцман побледнел). Но я этого не сделаю, посему и предлагаю тебе одну монету. И отправиться в Вологду мы должны, как можно раньше. Сколько дней тебе нужно, чтобы побыть в Архангельском городке?

— День. На том и сговорились. Князь пододвинул монету к шкиперу и поднял руку.

— Забирай, — молвил он.

Вечером Ельчанинов, сидя в светелке, слушал Андрея. Тот рассказал, о глупом поступке Семена, как летели над лесом, и как падали.

— Kus ma olen? — пробормотал Золотарев, открывая глаза. — Kus ma olen? — повторил он, обращаясь к Семену.

— Что? — переспросил тот.

— Где я? — спросил Андрей уже по-русски, понимая, что перешел на свой родной язык. Ему вдруг вспомнился старый фильм, в котором главный герой сказал женщине. Вроде она была разведчицей, что роженица во время кричит на родном языке. Он же заговорил, возвращаясь из небытия, в которое Андрей угодил на несколько секунд, на эстонском.

Оказалось они на острове посреди Северной Двины. Выяснилось, эточерез полтора часа после того, как летчики совершили по нему круг. На вопрос Семена, что теперь делать? Андрей для начала предложил соорудить хотя бы шалаш. А затем надеяться только на бога. Если он существует, в чем оба «робинзона» были уверены, то пошлет либо попутный корабль, будет тот плыть вверх по течению или вниз роли не играло, либо князь Ельчанинов организует спасательную экспедицию.

— Второе может случиться, если архангелогородцы выиграют сражение, — вставил Семен, но Золотарев поправил его:

— Выиграли. Откуда тот был в этом уверен, племянник князя-воеводы уточнять не стал.

Шалаш соорудили на удивление быстро. Ветки ломали. Сделали это как раз вовремя. С юга ветер нанес тучи, казалось, что вот-вот хлынет дождь.

— Перекусить бы, — взмолился Семен.

Андрей вздохнул и удалился в лесок. Вернулся с охапкой сухих веток, достал кисет и выругался. Табак был сырой. Зато огниво от всех их перипетий пострадало только чуть-чуть. Намок только трут, но когда можно было отыскать сухую траву, это не казалось такой уж большой бедой. После долгих мучений эстонцу удалось развести костер.

— Если бы рыбы наловит, — вздохнул Андрей, — могли бы ее пожарить, а так придется голодать.

Семен опустил взгляд на песок. В отличие от Золотарева он совсем оказался не готов к трудностям. И тут начался дождь. Холодный и противный.

— Проклятье, — выругался Андрей, — пошли в шалаш. Там сухо. Нехотя племянник князя-воеводы направился вслед за ним.

Утром, когда, несмотря на дождь, Золотарев выбрался из шалаша наружу, увидел, как в сторону Архангельского городка плыл коч. Он замахал и закричал. Проснувшийся на шум Семен посмотрел на бегущего по берегу товарища. Выбрался из шалаша. Только теперь он разглядел парусник.

Повезло. Коч принадлежал уже знакомому Андрею лоцману — Ефиму Дорачу. Тот оглядел «робинзонов», недовольно поморщился, но потом согласился их взять к себе на борт, но с условием, что те заплатят ему, когда он, честный кормщик доставит их в Архангельский городок.

На следующий день, они подплывали к Архангельску. На причале Золотарев разглядел князя. По его виду было понятно, что тот собирался отправиться на их поиски.

Князь Прозоровский посмотрел на племянника и спросил еще раз:

— Ты уверен? Паренек кивнул.

— Так, — молвил Алексей Петрович, — сейчас, когда князь здесь арестовывать его нельзя. А вот когда уедет… Но это не так важно.

Капитан-командор раненый лежал в своем доме. Вокруг него суетилась жена, а маленький сынишка играл на полу. Неожиданно дверь скрипнула, и в помещение вошли солдаты.

— Что случилось? — поинтересовался Ремизов.

— Извини капитан-командор, — молвил Животовский, — но князь-воевода приказал доставить тебя к нему.

— Что же он сам не прибыл, — возмутился Александр, — знает же, что ранен я.

— Князь тебя не в гости капитан-командор зовет, — продолжал Григорий, опустив глаза, — он арестовать тебя велел. Так как подозревает тебя в помощи шведам при осаде крепости.

— Какой помощи?

— Вот и я подумал так, да вот только приказа воеводы ослушаться не могу. Ну-ка парни помогите капитан-командору.

— Я сам! — Вскричал Ремизов, попытался встать, но не смог.

— Вот видите, — молвил Животовский.

Солдаты подняли капитан-командора. Надели на него кафтан, треуголку. Под руки вывели из дома, где у ворот стояла карета воеводы.

— Ценит меня воевода, — проворчал Ремизов и плюнул со злости.

— Вы уж не бойтесь капитан-командор, — прошептал Григорий, — Мы, как только будет такая возможность, человека к Петру Алексеевичу пошлем. Он то и сообщит ему о подвиге. А государь наш справедлив. Посадили капитан-командора в карету.


II

На следующий день, известие об аресте капитан-командора Александра Ремизова принес Яшка Кольцо. Тот за последнее время наладил отношения с местными служивыми, которые иногда заглядывали в кабак пропустить кружку другую хлебного вина.

— Видимо придется все-таки ехать в столицу, — проворчал Ельчанинов, выслушав доклад.

Князь и так собирался покинуть Архангельск, для того чтобы отыскать странного иноземца прибывшего в Московское царство, а тут еще это. Придется спасать Ремизова, пока князь-воевода не придумал что-нибудь пострашней темницы. Хотя и находится в застенках не такое уж приятное занятие. Вечером он приготовил свои вещи, а утром первого июля коч «Чайка» отчалил от пристани. Андрей вновь остался один.

Ближе к полудню заявились солдаты под командованием Георгия Животовского и арестовали эстонца. Золотарев тяжело вздохнул, надел кафтан, треуголку и, не оказывая сопротивления, последовал за конвоирами полагая, что произошла какая-то ошибка. Яшка, коловший в это время дрова во дворе, проводил его печальным взглядом, а когда ворота за Андреем закрылись, со злости плюнул.

— Дождались, когда князь уедет, и заявились, — пробормотал он. — Значит, боятся Силантия Семеновича. Жаль только теперь не передать князю весточку, что Андрея арестовали, как ворога какого. Теперь вся надежа, чтобы Силантий Семенович государя сюда привез. Тот бы сам лично с воеводой по-хозяйски поговорил.

То, что сам Яшка может попасть в тюрьму, он как-то и не подумал. С одной стороны, всех кто общался с капитан-командором да сержантом Преображенского приказа нужно сажать, с другой стороны о его темном прошлом, а службу в стрельцах и разбойничество на большой дороге теперь и так можно назвать, ни кто кроме Андрея Золотарева не знает. А у того, в этом Яшка был уверен, ни какими пытками это не вытянешь. Хотя если признаться странный он — мужик Андрей. Все больше молчит, говорит только по делу и к месту.

Между тем арестованного посадили в карету. Напротив сел Григорий Животовский. Кучер хлестнул плеточкой и экипаж тронулся.

— Куда вы меня? — поинтересовался Андрей, понимая, что не к теще на блины едет.

— В монастырские подземелья. — Молвил офицер. — Там не много посидишь, пока князь-воевода тебя допрашивать не приедет. Предложит идти к нему на службу, мой совет соглашайся. Князь Ельчанинов далеко, капитан-командор твоим соседом стал, а воевода он рядом, да к тому же власть имеет.

Дальше ехали молча. У Золотарева больше не было вопросов, а Григорию с арестованным разговаривать было не о чем, да и не положено.

Въехали в ворота монастыря. Несколько раз свернули, пока не остановились у башни. Животовский открыл дверцу кареты, выбрался наружу и стал ждать арестованного. Тот последовал за конвоиром. Стоя на булыжном плацу, так окрестил это место перед башней Андрей, Золотарев поправил треуголку. Руки за спину.


Дверь в темницу за Золотаревым захлопнулась. Лязгнул замок. Андрей перекрестился и тяжело вздохнул. Здесь было темно и сыро. В углу кто-то кашлял. Эстонец снял свой кафтан и бросил на земляной пол.

— Лучше постелите солому, — раздался голос из угла, — боюсь мы тут с вами надолго. Осмелюсь предположить, что ваш кафтан, от холодного земляного пола не спасет.

— Кто здесь? — поинтересовался

— Капитан-командор Ремизов, — представился арестованный, — а вы?

— Сержант Преображенского приказа Андрей Золотарев.

— Приятель князя Ельчанинова, — сообразил Александр, — ну, и как там наш князь?

— Уехал в Москву. Хочет поговорить с Петром Алексеевичем, чтобы вас освободили.

— Значит, они дождались, когда он уедет, — вздохнул капитан-командор, — и только после этого арестовали вас. И давно он уехал?

— Утречком. Яшка Кольцо проводил его на причал…

— Значит, воевода опасается князя. Не зря! Вот только теперь вытаскивать отсюда нужно не одного меня, а еще и вас. Андрей признайтесь мне, только честно — Вы иноземец?

— В какой-то степени да. Я эстляндец.

— Почему же вы не сказали об этом раньше?

— На то был приказ Петра Алексеевича.

И Андрей поведал капитан-командору свою историю. Как он оказался около Нарвы. Плен и непонятное внимание к его персоне государя московского. Знакомство с князем Ельчаниновым, «дурацкая» работа ассенизатором, вербовка в Преображенский приказ, путешествие в Архангельский городок. Золотарев умолчал только о знакомстве с Яшкой Кольцом да Ивашкой Рваное ухо. Не хотелось говорить, кто они такие. Какой бы не был хороший человек Ремизов, но все равно не понятно, как он относится к бывшим разбойникам, а уж тем более стрельцам.

— Жаль, что Петр Алексеевич из вашего происхождения сделал тайну, — молвил капитан-командор, — сейчас бы не было этой ситуации. Вы были бы на свободе.

Андрей промолчал. Объяснять, что если бы государь поступил по-другому, то и события пошли бы другим путем. Но тогда, когда Петр Первый принимал свое решение, поступать нужно было так, а не как не иначе.

— А вы то капитан-командор, почему здесь оказались? — поинтересовался Золотарев.

— Извет подьячего Григория Истомина, — молвил Ремизов, — Как-то узнал сей злодей о моем плане посадить шведские корабли на мель с помощью нашего лоцмана. Вот и написал, собака, что, дескать, хотел Иван Рябов провести парусники по корабельному пути, аж до самого городка Архангельского. А сделал он сие по-научению капитан-командора Александра Ремизова. Ну, а у воеводы Прозоровского давно на меня зуб имелся, а тут такой повод. Грех не воспользоваться.

— Да же не посмотрел на ваше ранение?

— А что ему мое ранение. Лекаря ко мне заморского прислал, да на этом все почести и закончились. Думаете, почему я вас Андрей спросил, что вы иноземец? Так из праздного любопытства? Видите ли, вас князь Прозоровский почему-то принимает за шведа! Как случилось, что ваше инкогнито им раскрыто?

Андрей пожал плечами. Неожиданно ему захотелось курить. Он поднял с земли кафтан и достал оттуда кисет. Потом, как советовал капитан-командора, отыскал сено, что было свалено в углу у дверей. Постелил его недалеко от Ремизова. Закурил.

— Вы курите? — спросил капитан-командор.

— Да.

— Не дадите покурить, а то с момента ареста не удалось ни разу это сделать. У меня все отобрали. Почему это не сделали у вас?

— Знать бы, — вздохнул Золотарев. Он сделал несколько затяжек и протянул трубку капитан-командору. Тот пустил колечко и выдал вздох облегчения.

— Так вы Андрей так и не ответили на мой вопрос, — произнес он, возвращая трубку, — Как случилось, что ваше инкогнито им раскрыто?

Золотарев вздохнул и рассказал, о том, как их шар свалился в воду, а он, по инерции очнувшись, спросил на своем родном языке: «Где я?».

Капитан-командор хотел, было что-то сказать, но дверь скрипнула. В проеме появился здоровенный мужик с закатанными по локоть рукавами белой рубахи.

— Золотарев! — Проревел он, — Воевода батюшка желает с тобой побеседовать.

Андрей поднялся с сена. Подумал немного и протянул кисет капитан-командору.

— Поберегите его для меня, — сказал он. — Если не вернусь, оставите себе. Накинул кафтан и последовал за катом.

Князь-воевода чувствовал себя здесь хозяином. Ему удалось убедить архиепископа Афанасия в том, что капитан-командор, а также вор Андрейка Золотарев — являются государевыми преступниками, что втерлись в окружение Петра Алексеевича с помощью обмана и хитрости. Правда сначала злоумышленником был только Ремизов, но после чудесного возвращения племянника им стал — Андрей Золотарев, который как теперь выяснилось, таковым и не являлся. Когда-то злодей должен был совершить ошибку, вот он ее невольно и совершил, выдал так сказать с головой.

Все думали, что он русский, а он ворог финном или даже может быть и шведом является.

Воевода расстегнул верхнюю пуговку на кафтане. Попросил для начала притащить кваску, и только потом приказал заплечных дел мастеру привести арестованного. Пока те не вернулись, вытянул ноги и зевнул. Может, и задремал бы, да вот только дверь скрипнула.

Андрея втолкнули в помещение с низким белым потолком, где человеку ростом чуть выше Петра Алексеевича пришлось бы стоять согнувшись. Яркий свет пробивался через большое окно, прорубленное в стене. За столом, развалившись и вытянув ноги, сидел Алексей Петрович Прозоровский собственной персоной. Казалось, что он дремал. На столе возле него кувшин с квасом. Золотарев невольно облизнулся, и сразу же захотелось пить.

— Ну, входи, — молвил воевода. — Хоть ты и ворог, присаживайся. Ведь разговор, я так полагаю, нас с тобой будет долгий.

Андрей огляделся и увидел табурет. Ему даже почудилось, что находится он сейчас в двадцать первом веке. Медленно опустился на него. Воевода посмотрел на ката, и тот удалился из помещения, закрывая дверь.

— Ну, рассказывай, — слащавым голосом, проговорил Прозоровский, — кто таков и каким образом в наших краях оказался?

— А как будто ты не знаешь князь, — молвил в ответ Андрей. — Чай не первый день в городе проживаю.

— И то верно, — согласился воевода. — Будем считать, что как ты сюда попал мне известно. Тогда будь добр! — тут Алексей Петрович стукнул кулаком по столу так, что квас, выплеснулся из кувшина. — Кто таков?

Андрей облизнулся, что не ускользнуло от пристального взгляда воеводы. Тот пододвинул кувшин и молвил:

— Пей! Да отвечай.

Золотарев жадно схватил кувшин и сделал несколько глотков. Холодный напиток убил в нем чувство жажды. На душе вдруг стало хорошо.

— Андрей Золотарев. — Молвил он, отодвигая кувшин.

— Это ты мужикам изъясняйся, а мне правду говори. Знаю, что иноземец.

— А если знаешь так, что осведомляешься?

— Дерзишь! — вскричал воевода. — Ты не в том положении, чтобы дерзить! Кто таков?

— Андрес Ларсон!

— А, швед! — потирая ладони, молвил Прозоровский. — Так и думал. Прав оказался Семен, когда сказал, что говорил ты по-немецки. Сразу племянничек в тебе немца[54] признал.

— Вот только не немец я, а уж тем более не швед. Я — эстонец. И этим горжусь.

Воевода переменился в лице. Этот эстонец, как себя обозвал эстляндец, был еще тот, такому палец в рот не клади — откусит руку по локоть. Ну, не чего Прозоровский тоже не лаптем щи хлебает.

Дальше только воевода вопросы задавал. В основном пытался бить ими прямо в лоб. Да только у Ларсона, тот железным оказался. Андрес отвечал, да все не так как хотелось бы князю. Признался, что о планах капитан-командора знал. Ведал, что эскадра сядет на мель, еще задолго до приезда в Архангельский городок (тут Андрей явно скривил душой, знал, то он знал, да не помнил, покуда с поручиком Крыковым не познакомился). А то, что шар во время боя вдруг полетел, это не его вина — а племянничка.

— Ребенка лучше надо было воспитывать, — зло проговорил Ларсон. — В дисциплине. И ремнем стегать, когда вдоль лавки лежит, а не поперек.

Последние слова явно не пришлись по душе воеводе. Лучше бы Андрес не грубил, а так тот в сердцах вызвал палача, и приказал продемонстрировать сию науку на само Ларсоне.

— Ты у меня погрубишь, — проворчал Прозоровский, когда дверь закрылась, — я тебе покажу, как старших уму разуму учить. Экий смельчак нашелся.

Иван Рябов и сам не мог вспомнить, как на берег выбрался с Дмитрием. Лишь только там обратил внимание, что паренек не дышит. Перекрестил его, да стал могилку копать.

— Был ты Митрий сиротой, — молвил он, опуская тело в землю, — так сиротой и погиб.

Закопал, крест из веток сделал. Вколотил его в могилку. Возвращаться в город не посмел, как будто беду почувствовал. Ушел в сторону острова, где коч его остался. Пока искал то да се, на сердце вроде отлегло.

Уже под парусом на пятый день после баталии вернулся в Архангельский городок. От мужиков, что были на пристани, узнал — капитан-командор арестован князем-воеводой за измену. Дескать, послал лоцмана, который должен был привести флот вражеский к городу по корабельному пути. Да, мол, у шведов ничего из этого не вышло. То ли они кормчему не поверили, то ли тот корабельный путь знал не так уж хорошо.

— Брешет ваш князь воевода! — Вскричал Рябов. — Не виновен капитан-командор ни в чем. Да и кормщик специально корабли те на мель посадил!

— А ты откуда сие ведаешь? — спросил один из поморов.

— Так тем кормщиком — я был. — Ответил лоцман и пошел прочь.

Вечером того дня, прихватив харчей у Евдокии, Иван направился к монастырю. Там он сдался Георгию Животовскому.


III

Дни в темнице тянулись медленно. Последним, кто оказался здесь, был Иван Рябов. Он пришел сюда сам. Как и Ремизов с Золотаревым, кормщик тоже побывал на допрос у Прозоровского. От батогов спася, благодаря совершенному подвигу, а вот темницы избежать — не удалось, да честно признаться, лоцман и не стремился. Сознался, что ослушался приказа воеводы, да и косвенно виноват был в смерти Дмитрия Борисова.

Когда же он оказался в камере вместе с капитан-командором и сержантом Преображенского приказа, Иван облегченно вздохнул, положил на пол узелок, развязал:

— Это вам Евдокия послала, — молвил он, — чай батюшка воевода харчами вас не балует.

— Батюшка воевода, — то ли с насмешкой проговорил Ремизов, — знаю, что он думает по поводу твоего подвига. Тут и семи пядей во лбу иметь не надо. — И он, изобразив голос Прозоровского, проговорил, — Будь на месте Митьки с Ивашкой, Сидорка да Карпушка, то, наверное, тоже не оплошали бы, чего же ради смотреть на Рябова, как на чудо морское? За выполнение долга не требуется особой благодарности.

Все засмеялись. И это было первое, и как потом выяснилось, веселье в темнице, далее жизнь потекло скучно и блекло. Иногда приходила Евдокия, каким образом она проникала в застенки, было только ей одной ведомо. Заглядывал Яшка Кольцо, репрессии, которых опасался эстонец, прекратились сразу же после ареста Рябова, словно целью всего этого, было взятие под стражу именно капитан-командора Ремизова, а уж Андрей да Иван попали под горячую руку. Оба гостя, женщина да бывший разбойник, приносили им поесть. Бывало, и Григорий Животовский заглядывал. Присаживался на сено да рассказывал, что на белом свете творится.

Вот так и тянулось время, пока в годовщину Нарвского поражения в темницу не заглянул Яшка Кольцо. Принес он прискорбные вести. В лесах, в том направлении, куда летом улетел воздушный шар, был обнаружен мертвый и растерзанный Ивашка Рваное ухо.

— От судьбы видно не уйти, — проговорил служивый, — медведь его. Видно не зря в народе пословица ходит, что бог троицу любит.

На вопрос Андрея, как того удалось опознать, ведь времени вон, сколько прошло, Яшка ответил:

— Так по фиолетовому кафтану да голубому камзолу. Такие сам знаешь, только летчики носили.

— Носили? — переспросил Золотарев.

— Так ведь воевода запретил подниматься в небо на воздушном шаре, — вздохнул Кольцо. — Теперь одна надежа на князя нашего — Силантия Семеновича.

Когда Яшка ушел, Андрей признался капитан-командору и лоцману, что в Московском государстве он уже год.

Следующим праздником, только теперь общим для всех троих был Новый год. Сейчас он сильно отличался, от празднования в прошлый раз. Единственным утешением для арестованных было вино, что принес Животовский. Сам же Григорий праздновать отказался, сославшись на дела служебные.

В следующий раз он появился в середине января, не один, а с солдатами. Парни подняли капитан-командора, и неспешно повели к дверям.

— Государь воеводу Прозоровского приказал арестовать, — проговорил Животовский. — Фёдора Матвеевича Апраксина архангельским воеводой назначили. Вчера в городок прибыл, сегодня капитан-командора к себе требует. Ремизова увели, дверь закрылась.

— Ну, наши мученья закончились, — молвил Иван, но Андрей отрицательно покачал головой.

— Если это дело рук князя Ельчанинова, — проговорил эстонец, — то он вряд ли знает, что мы с тобой арестованы. Даже будет Александр Ремизов настаивать на освобождении, вряд ли Апраксин согласится выполнить его просьбу. Нас освободить сможет только сам Петр.

Сказал и замолчал. Лоцман взглянул на него и понял, что тот был как никогда прав.

Фёдор Матвеевич вот уже час просматривал документы бывшего воеводы Архангельского городка — Прозоровского. Больше всего его интересовало дело капитан-командора. По словам князя Ельчанинова, служаки из Преображенского приказа, арест Александра Ремизова — недоразумение. И сей уважаемый полководец, наоборот сделал все возможное, чтобы спасти город от шведского погрома. Ну, тут все ясно, сделал вывод для себя Апраксин, освобождать капитан-командора так и так придется. Неясность была в отношение неких Золотарева и Рябова. Первый состоял в Преображенском приказе, и числился в записках бывшего воеводы не иначе как шведским шпионом, обманом, втершимся в доверие государя. Ну, тут еще бабка надвое сказала, решил Федор Матвеевич, вон и Лефорт был иноземцем, но это ведь не значит, что он что-то плохое сделал. Сейчас многие шведы на службу к Петру пытались угодить, тот же Паткуль. Второй, некто Рябов, кормщик. Именно он и посадил два шведских корабля на мель, прям напротив строящейся цитадели аккурат под русские пушки. Подвиг, а кто спорит. Наказан был воеводой только за то, что ослушался приказа Прозоровского, а значит и государя, не выходить в открытое море. Но с другой стороны выполнял приказ капитан-командора, который тоже действовал от имени Петра Алексеевича. Вроде обоих отпустить из темницы на свободу можно, да вот только личного распоряжения монарха в отношении их нет. Вот насчет капитан-командора указ существует, а на счет их нет.

— Следовательно, пусть еще посидят, — молвил Федор Матвеевич. Взглянул на дверь, офицер Животовский, что служил еще у прежнего градоначальника, должен был вот-вот доставить арестованного.

Тот что-то задерживался. Причина этой самой заминки выяснилась через пару минут, когда на носилках в потрепанном и испачканном мундире, солдаты внесли капитан-командора. Переложили его с носилок на лавку и ушли. Апраксин встал из-за стола и подошел к Ремизову.

— Что с вами капитан-командор? — поинтересовался Федор Матвеевич.

— Ранение. С прошлого лета. Во время нападения неприятелей в честной баталии получил.

— Что же вы не лечили ее?

— Это вы у Прозоровского поинтересуйтесь, — обиделся Александр.

— А я гляжу, ты Александр Андреевич обидчивый, — проговорил воевода, возвращаясь за стол. — А я ведь тебе радостную весть принес. Государь узнав, про злодейские дела прислал меня освободить тебя. Наслышан он подвигом Новодвинцев. Так и сказал мне, — тут Федор Михайлович на секунду замолчал, пытаясь вспомнить фразу Петра. Припомнил и произнес, — Зело чудесно!.. Сим нечаемым счастьем поздравляю вас. Где чего не чаяли, Бог дал. Капитан-командор закашлял.

— Э да ты совсем плох, — прошептал Апраксин, — Лекаря! Живо! — прокричал он.

— А как же Рябов и Золотарев? — поинтересовался Ремизов, когда кашель утих.

— А вот на них, распоряжения Петра нет. Придется им немного посидеть еще. Государь собирался в Архангельский городок приехать, да и лично посмотреть плоды победы русской.

В комнату зашел военный лекарь, что состоял на службе в солдатском полке Архангельского гарнизона.

— Посмотри раненого! — Приказал Апраксин.

Петр Алексеевич приехал в Архангельский городок тридцатого мая. С собой он взял сына Алексея, большую свиту и пять батальонов гвардии. (Четыре тысячи солдат Семеновского и Преображенского полков). Первыми его распоряжениями по приезду было: во-первых, снять с мели шведские корабли и по возможности отремонтировать, во-вторых, срубить дом на Марковом острове, что находился напротив строящейся цитадели, откуда лично собирался руководить строительством, в-третьих, он хотел увидеть так называемые «Андлары», о которых в Москве ему все время рассказывал князь Ельчанинов. С последним пришлось повременить, Силантий Семенович сообщил, что Рябов Иван Емельянович и Андрей Золотарев, заточены бывшим воеводой в темницу. Петр Алексеевич хотел сначала накричать на Апраксина, что тот ослушался его, да освободил одного лишь капитан-командора, да вовремя сменил гнев на милость, вспомнив, что сам такого приказа воеводе не давал.

Вызвав к себе дьячка, он лично написал приказ об освобождении. Бумаги к вечеру самим Ельчаниновым были доставлены в монастырские казематы. И вскоре оба арестованных — освобождены.

— Государь желал обоих вас увидеть, — проговорил Силантий Семенович, когда Рябов и Золотарев ужинали в доме Евдокии. — Пришлось уговорить оставить ему эту затею на завтра. Вам бы в баньке попарится, да побриться. Эка, как обросли.

— Что верно, то верно, — молвил Андрей, поглаживая свою густую бороду.

— Вот и я об этом. А то смотри, царь сам бороду отстрижет.

Утром, когда петух только собирался пропеть свою арию, дверь в дом Евдокии скрипнула. Нагибаясь в горницу, вошел Петр. Громко закашлял, отчего трое мужиков сразу же проснулись, словно это не человек кашлял, а петух прокукарекал. Если Рябов встал как-то вальяжно, то Золотарев и Ельчанинов вскочили.

— Я вот что подумал, — проговорил Петр, пока те одевались. — У тебя ведь Андрей именины были недавно? Золотарев кивнул.

— Вот-вот, — сказал государь, — именины в тюрьме. Не порядок. Знал бы что Прозоровский, собачий сын, тебя в темнице держит, так давно бы вместе с капитан-командором освободил, а так… Кто ж знал, что он дождался, когда князь уедет. Петр приоткрыл дверь и прокричал:

— Дьяк! А ну сюда.

Пока тот пришел, все трое успели одеться. Теперь на Золотареве был новенький мундир, привезенный Ельчаниновым из Москвы.

— Так вот, — продолжал между тем Петр, — пора тебе прекращать сержантом быть. Вот и чин тебе новый, как раз на именины, — протянул грамоту, что только что была в руках у дьячка, — так что владей патентом, — боцманмат[55] Золотарев. Андрей взял бумагу.

— Чин этот во флоте присваивается, — молвил монарх, — да вот мне Ельчанинов все уши прожужжал, что «Андлары» есть воздушный флот. А посему быть ему и в этом флоте. Между тем Петр подошел к лоцману. Обнял его и поцеловал.

— Спасибо тебе родной, — проговорил он, — за подвиг твой спасибо! Взял у дьяка вторую грамоту и протянул Рябову.

— Владей! Отныне ты и дети твои не обязаны платить подати в казну государства, ибо твой подвиг дороже любого золота. Кстати, деньги. Петр протянул руку, и дьяк вложил в нее кошель.

— Держи! — Затем государь посмотрел на Андрея. — А ты веди, боцманмат, показывай свои «Андлары».

Царский кортеж из двух карет остановился перед избушкой авиаторов. Единственный воздушный шар, оставшийся после войны был аккуратно сложен и лежал на специально созданном «ангаре» — небольшом домике. Корзина, в которой когда-то поднимались летчики, была там же.

Государь открыл дверцу кареты и грандиозно вышел из него. За ним выбрались наружу Ельчанинов и Золотарев. Из другой кареты выбрался мальчишка лет двенадцати, точная копия государя и его учитель.

— Алексей иди сюда, — проговорил Петр, подзывая сына. Тот подбежал к родителю и спрятался за его спиной.

— Вот сын, — проговорил монарх, — знакомься — Андрей Золотарев, первый летчик России. Князя Ельчанинова ты знаешь. Андрей это мой сын. Ты о нем был наслышан, но никогда до этого не видел. Пожмите друг другу руки.

Андрей пожал мальчику его маленькую ладонь, и вдруг подумал, что в будущем тот будет казнен, самим же отцом.

— Ну, показывай! — Приказал царь.

Андрей вошел в избушку и нашел спящего Никона. Растолкал его. Бывший монах протер глаза и уставился на Золотарева.

— Освободили, — прошептал он.

— Да, — молвил Андрей, — государь приехал. Хочет видеть воздушный шар. Никон аж с лавки вскочил.

— Государь! Да как же! Да чтобы шар в небо поднять время нужно.

— Знаю. Ты пока подготавливаешь, я чем-нибудь его займу. А где Егор?

— На реку ушел. Ведь как вас арестовали, мы шар в небо больше и не поднимали.

— Будем надеяться, что времена те кончились. А теперь застегивайся, да пошли на улицу. Во дворе Петр чувствовалось, что нервничал. Ходил хаотично, курил.

— Ну? — вскричал он, завидев Андрея и солдата с пышными усами.

— Так ведь государь нам же время нужно, — замямлил бывший монах.

— Так чего же ты ждешь? Бегом готовить шар.

Но вместо того, чтобы бежать в так называемый «ангар», служивый побежал в дом.

— Куда это он? — спросил удивленный Петр у Ельчанинова. Но вместо того ответил Золотарев:

— Так ему нужно печь растопить.

— Для чего?

Пришлось Андрею рассказывать о принципе подъема шара в воздух. Его рассказ как раз занял то время, что понадобилось Никону. Служивый растопил печь, вытащил корзину, подготовил оболочку шара. Минут через двадцать «Андлар» был готов и рвался в небо.

— Я первый! — сказал Петр, подходя к корзине.

За ним последовал Андрей. Забрались. Эстонец дал знак летчику и тот начал потихоньку стравливать канат.

— Ух, ты, — вырвалось у царя, когда шар стал подниматься.

Вскоре шар завис на высоте полета птиц. Андрей порылся в ящичке и достал подзорную трубу. Хотел, было протянуть Петру, но тому, как будто ее и не надо было. Государь любовался окрестностями. Пока он это делал, эстонец посмотрел вниз, и только теперь обратил внимание на учителя царевича.

— А кто это с царевичем? — поинтересовался Андрей.

— Учитель. Он англичанин. Преподает разные науки.

Человек стоявший с Алексеем был хорошо знаком Золотареву. Его он уже один раз лицезрел, причем на глаза попался иноземец здесь в Архангельске, и было это почти год назад.

— Красотища! — воскликнул Петр, выхватил подзорную трубу. Поднес к глазам и молвил, — так вы отсюда наблюдали за передвижением шведской эскадры?

— Да государь! Между тем шар стал медленно опускаться.

— Так мало времени? — удивился царь.

— Увы. Приспособление, способное подогревать воздух в шаре не создать.

— Ты уверен Андрей? — спросил Петр, и извлек из кармана камзола зажигалку. — Узнаешь?

Еще бы! Золотарев помнил эту зажигалку. Когда-то она принадлежала ему. Петр под Нарвой оставил ее себе, как и пачку сигарет, взамен подарил кисет и трубку.

— Я так и не воспользовался ей, — проговорил государь, он щелкнул, и в небо взвилось небольшое пламя. — Если создать такую же штуку, но побольше, — добавил Петр Алексеевич, — то можно было бы подогревать воздух. Вы же говорили, что для этого подойдет жидкость, способная гореть. Как насчет хлебного вина?

Последние слова монарх произнес на земле. Слова как будто позвучали приказом, и Никон куда-то моментально исчез. Вернулся он через минуту с двумя кружками, как раз в тот момент, как Петр и Андрей выбирались из корзины.

— Что это? — спросил царь.

— Хлебное вино, — сказал служивый.

— Вовремя. Петр поднес зажигалку и поджог. Вино вспыхнуло, синим пламенем.

— Так как насчет вина? — вновь повторил свой вопрос государь.

Пока заботливый отец катал сына на воздушном шаре, Андрей подошел к князю Ельчанинову и сообщил об учителе царевича.

— Ты уверен? — переспросил тот. Эстонец кивнул.


IV

Если существует опасность, то ее нужно устранять. Силантий Семенович и Андрей это поняли сразу, вот только арестовывать иноземца нужно было так, чтобы тот ничего такого не заподозрил, ведь в его руках находился царевич Алексей. С Петром, как предложил Ельчанинов, нужно было поговорить, как выразился Андрей — «тет-а-тет». Яшка Кольцо сказал бы просто — с глазу на глаз. Наверное, возможность поговорить искали бы долго, если бы государь, спустившись, наконец, с небес на землю, сам не предложил пройти в избушку. Да вот только о том, о чем он желал поговорить с князем да эстонцем, не получилось. Как только дверь за Андреем затворилась, князь завел совершенно другой разговор. Словно окатил Петра водичкой с головы да ног. Тот сел на лавку и молвил:

— Ты князь садись, в ногах правды нет. Да давай рассказывай поподробнее.

Приятели сели напротив. Царь думал, что говорить будет Силантий Семенович, но тот предоставил слово Золотареву. Так как история с иноземцем началась с его появления на таможенном досмотре, проводимом поручиком Крыковым. Андрей поведал, как на корабле оказались Иван Рябов и Дмитрий Борисов по прозвищу горожанин. От последнего он и узнал, что среди экипажа торгового фрегата был подозрительный человек. Рассказал, как был приставлен к тому человек, который ходил по пятам за иноземцем по городу. Дальше слово взял князь Ельчанинов, он честно признался монарху, что они того упустили. Случилось это из-за того, что ушел он на коче в город Вологду. Тут Петр отругал князя за небрежность.

— Когда пришел коч обратно в Архангельск, — продолжал между тем Силантий Семенович, — я уговорил лоцмана, отвезти меня до того места, где тот расстался с иноземцем. Увы, — вздохнул князь, — в Вологде я его след отыскать не смог. Приехал в Москву, ибо нужно было капитан-командора выручать. В лицо иноземца не разу не видывал, так и не обратил внимания на учителя царевича Алексея.

— Ну, и дурак! — Проворчал Петр, — если в лицо человека не видывал, так какого рожна ты искать то его отправился?

— Опростоволосился я государь, — признался Силантий Семенович, — не казни, опростоволосился. Если бы сегодня Андрей его не признал, мы бы его никогда не нашли. А он ведь убить царевича мог…

— А вот это ты брось! — Воскликнул монарх, — Хотел бы убить — давно бы сие черное дело сделал, а не стал бы ждать, пока его разоблачат. Вот только я сомневаюсь, что он — шпион Карла Двенадцатого!

— Так арестуй и допроси, — попытался подсказать князь, чем вызвал гнев государя.

— Это ты меня учить будешь! — вспылил тот.

Дверь в избушку скрипнула и все замолчали. Кто знает, кому понадобилось их потревожить? Тревога оказалась ложной. В дверях, держа треуголку в руках, стоял Меншиков.

— Мин херц, — проговорил фаворит. — Вот ты где!

— А где мне быть Алексашка? — поинтересовался Петр.

— Ну, хотя бы на строительстве крепости государь. Тем паче, что домик тебе на Марковом острове уже мастера поставили. Хорош дом, почти дворец.

— Крепость никуда не убежит Алексашка, — молвил монарх, — ты лучше прикрой дверь. Разговор у нас тайный.

Меншиков закрыл дверь и подошел к столу опустился на лавку. Хотел, было, кувшин с квасом к себе пододвинуть, но Петр остановил его.

— Вот что я тебе скажу Александр Данилович, — молвил государь, — чует, змею я на груди своей пригрел.

— И кого же? — Поинтересовался фаворит, вытаскивая шпагу и косясь на Ельчанинова и Золотарева. — Эстляндца этого? Чуяло мое сердце… — начал, было, он, но Петр перебил:

— Да, что ты Александр Данилович, — молвил монарх, — учитель Алексея человек Карла Двенадцатого. А ведь это ты его привел!

— Побойся бога государь, — побледнел Меншиков.

— Где ты его нашел?

И пришлось Александру Даниловичу рассказывать, как дело было. А история обычная. Напился в кабаке, да и притащил его в терем. Человек ученый оказался. Знал астрономию, математику и прочие искусства заморские.

— Да мысли нехорошие, — сказал Петр, — я так мыслю, в голову царевича нагонял. Так что бери Семеновцев, и чтобы к утру все о себе муж сей правдиво поведал.

Утром наследующий день, князя с Андреем в домик на Марковом острове вызвал государь. Прислал свою карету, и повелел приехать немедленно. Для чего и зачем кучер не знал.

А домик государю выстроили действительно славный, никто и не подумает, что временное жилье. Как достроят цитадель, снесут его или на худой конец перенесут на территорию крепости. Окна в избе большие на европейский манер, у крыльца два гвардейца в кафтанах василькового цвета. Стоят по стойке смирно, и в отличие от стрельцов (отметил про себя Андрей) не шелохнуться.

— К государю! — рявкнул князь Ельчанинов.

Ни какой реакции. Силантий Семенович пожал плечами и вошел в дом, за ним поспешил Золотарев. Просторные сени. Тут воевода Федор Матвеевич Апраксин, капитан-командор Ремизов, архитектор. Все ждут очереди, меж собой разговаривают. Андрей разобрал только, что пока государь с Ельчаниновым да с ним не переговорит, никого не примет.

— Мы уж заждались вас, — молвил воевода Апраксин, подходя к князю Ельчанинову. — Пока вас не примет, ни кого не велел пускать. А ведь всех для чего-то вызвал?

Дверь из горницы Петра Алексеевича скрипнула, и высунулся Меншиков. Увидал представителей Преображенского приказа, махнул рукой, дескать — входите. Приятели вошли. Петр сидел за столом и писал.

— Пришли, — молвил он, не отрываясь от занятия, — хорошо, что пришли. Князь, прав твой оказался боцманмат! Шпион это был. Не выдержал мил человек пыток, во всем признался. Но не для этого я вас вызвал. Садись Андрей, а ты князь постой послушай, что боцманмат говорить будет. Садись Андрей, в ногах правды нет. А мне сейчас, правда, нужна. Золотарев сел на кресло. Петр взглянул на него и молвил:

— Расскажи мне теперь, что с сыном моим случится. Ты говорил мне, что умрет он молодым. Тогда я побоялся узнать, как и почему, теперь же желаю ведать!

Андрей, как и тогда почти более года назад покосился на Меншикова. Петр его понял и сказал:

— Посиди в сенях Александр Данилович, вместе со всеми.

Фаворит недовольно фыркнул, но вышел. Монарх подумал, было отослать и князя, но Золотарев сказал:

— Не надо.

Петр переспросил, уверен ли тот, и, получив утвердительный ответ, вновь попросил:

— Рассказывай.

— Побойся бога! — вскричал Петр, когда Андрей закончил свой рассказ, — да чтобы я! Да своего сына, вот этими вот руками… Наговариваешь золотарь, ох наговариваешь. Хотя с другой стороны, — неожиданно государь сменил гнев на милость, — ты предвидел победу на Северной Двине. Ты из будущего и многое тебе ведомо.

А информации к размышлению Золотарев дал монарху предостаточно. Петру было о чем задуматься, ведь сейчас многое от него, государя зависело. Он то из-за занятости государственной политикой попечительство над сыном другу своему Александру Меншикову доверил, а тот перепоручил это дело первому встречному. Не удивительно, что в будущем Алексей против делов его пойдет. Наставник ему нужен хороший, да вот только где его найти? Петр посмотрел на Золотарева и спросил:

— А можно ли события грядущие изменить?

— Не знаю государь, но скорей всего можно.

Рассказал Андрей, как изменился ход истории с появлением в армии Петра Алексеевича «Андларов», даже достал из кармана портмоне, где по-прежнему была аккуратно свернута статейка из научного журнала.

— А ты в этом уверен? — поинтересовался монарх.

— Да государь. Либо появились такие шары намного позже, к тому же не в России, а во Франции. И назывались по-другому.

— Как?

— Монгольфьер, по фамилии братьев создавших его.

Царь прошептал название. Сморщился, казалось, оно ему не понравилось, и молвил:

— Андлар лучше звучит. Красивее. Так значит изменить можно.

Петр вновь задумался, потянулся, было за трубкой, чтобы закурить, да передумал. Посмотрел пристально на Андрея, так что тому холодно от его взгляда стало, и сказал:

— А может, ты сына моего учителем станешь? Знаешь ты много, да и в делах моих смыслишь. Андрей и ответить не успел. Царь утвердительно проговорил:

— Теперь ты, Андрей Золотарев, — учитель моего сына! Алексашка! В комнату просунулась голова фаворита.

— Заходи иудушка, — проговорил Петр. Меншиков медленно вошел в кабинет.

— За что государь?

— А за то, что дело мое угробить хочешь. К сыну моему незнамо кого в учителя назначаешь. Голову твою буйную снести бы, да вот только нужна она пока мне. Что встал, садись!

Меншиков грохнулся на лавку. Странно представить, но грозный фаворит монарха, вдруг сник и сжался.

— Че скукожился? — Спросил Петр, — Расслабься. Вечно самому все решать приходится. Нашел я для сына учителя. Андрей Золотарев — изволь любить и жаловать. Выпороть бы тебя, как щенка, да нельзя, — вдруг молвил царь, — завит теперь всех.

Александр Данилович вскочил, словно у него вновь отрасли крылья и открыл дверь. Громко пригласил всех войти.

Воевода Апраксин, капитан-командор Ремезов, полковник Квятковский, князь Ельчанинов да Александр Меншиков сидели вдоль стены на лавке. Напротив, в кресле сидел Золотарев, рядом с ним Алексей Петрович.

Государь расхаживал по комнате и курил. Он уже сообщил о назначении эстонца учителем сына его. И вот теперь говорил о новом виде войск.

— Хотел я сказать, когда ехал в Архангельский городок такие слова, — начал он, — что тот государь силен, который две руки имеет, одна, из которых армия, другая флот. Да вот только теперь не уверен. Если бы не возник из ничего второй вид флота — воздушный! Долго думал я, поэтому и собрал вас здесь, что нужен сему флоту покровитель. Уж принято так у нас русских. Инфантерия — Григорий Победоносец, флот морской — Андрей Первозванный! А посему и у небесного флота он должен быть. Ну, кто что скажет. Давай ты Федор Матвеевич. Апраксин провел рукой по подбородку, словно гладя бороду, и сказал:

— Архангел Михаил и Пророк Илья.

— Ты капитан-командор, — молвил Петр.

— Да вроде других я и не вижу.

— Полковник!

— Я бы предложил Илью. Ведь он по небу ездит на своей колеснице, поражая грешников молниями.

— Эко ты загнул, — фыркнул Петр, — теперь ты князь.

— Я бы тоже предложил Илью!

— Полковника боишься? — спросил государь.

— Нет. Просто с ним согласен.

— Ну, а ты Александр Данилович?

— Я уж как все, — прошептал Меншиков.

— То есть за Илью? — уточнил монарх.

— За него.

Единогласно избрали покровителем воздушного флота — Илью Пророка. К тому же Петр, припомнив детство свое, когда бегал с потешными по окрестностям, да изучал премудрости военного дела, предложил зачислить Алексея Петровича в солдаты. Присвоив ему звание — юнкер.

На том и порешили. Когда стали, расходится, Петр остановил Андрея и сообщил, что привезли Гжельские мастера заказ золотаря. А так как он, государь, не знал, что сией конструкцией делать оставил ее в Преображенском дворце на Акима.


V

Алексей Петрович первый ребенок государя Московского. (Второй Александр Петрович умер двух лет отраду). Недавно ему лет двенадцать исполнилось, самый тот возраст, чтобы науки разные изучать да начинать вникать в политику папеньки. И худо ежели возле него бабки да мамки одни вертятся, да старики, которым от всех этих причуд, что батенька его устраивает голова кругом идет. Им нужен царь, что вернет государство в старое русло, повернется лицом к древним традициям.

Вот и прилип к нему Андрей Золотарев после приказа Петра Алексеевича, как банный лист. Везде с собой ребятенку таскал. Бабкам и нянькам, что приехали в свите не по вкусу это, да вот только супротив царя не попрешь, вот и терпели они боцманмата. Датолько Андрей сразу же заявил, в первый день, что ни одна женщина не должна присутствовать около царевича утром и днем. Вечером и ночью — пожалуйста, но в другое время ни-ни.

И так на протяжении нескольких месяцев, пока Петр вновь не собрал свое окружение в избушке на острове. А до этого момента прогулки в доки, где местные мастера восстанавливали шведские шняву и галеон. Вот только удовольствия от этого царевич не получал. Испытывал отвращение к флоту Алексей. Не радовали его, как Петра, ни прямые паруса, ни бушприт, стаксель и кливер. Паренек только нос воротил, да все пытался из доков улизнуть.

— Эх, царевич, — вздохнул Андрей, — не отцов у тебя характер. Страсти ты к морю, как он не питаешь. Отчего так?

Алексей Петрович недовольно покосился на нового учителя. Прежний и интереснее был, и веселее. Хоть и требовал учить латынь, но в душу его не пытался проникнуть. Этот все о кораблях говорит, да об «андларах» как и отец все о Балтике грезит. И если воздушные шары Алексею еще нравились, то парусники он с большим бы удовольствием стороной обходил. Да вот только папенька дал Золотареву особые полномочия, вот и приходится за Андреем скитаться.

— Не хочешь говорить, — произнес между тем учитель, — не надо.

Ушли с доков. Андрей отыскал царскую карету и предложил прокатиться к цитадели. Небольшой крепости, где год назад, как знал Алексей, прошла баталия. Именно оттуда были эти корабли, что ремонтировали корабельных дел мастера. Царевич пожал плечами. Все равно.

Золотарев открыл дверцу, помог парнишке забраться внутрь. Сел напротив, и приказал кучеру ехать.

Затем была поездка к воздушному шару. Что заметил для себя Андрей, он правильно поступил, предложив зачислить царевича в штат летчиков. Юнкер несколько раз поднимался в небо, а потом сидя за столом в избушке с Егором, Никоном и Яшкой делился впечатлениями. Золотарев даже сделал вывод, что общение в этой компании, поможет тому стать ближе к народу. Глаз у царевича оказался до удивления зоркий, иногда он разглядывал без подзорной трубы такие объекты, которые другие и увидеть бы не смогли.

Однажды Алексей предложил придумать эмблему для флота. Достал откуда-то пергаментную бумагу и перо. Начертил.

Андрей проделанной работой остался доволен, но вот сама эмблема не понравилась. В его прошлой жизни, а вернее сказать в грядущем завтра, если история не изменится, сие творение было бы осуждено.

Две параллельные молнии (все-таки покровитель Илья Громовержец). Золотарев сказал, что эмблема не подойдет. На вопрос, почему объяснять царевичу отказался. Алексей хотел, было надуться, но Андрей только сказал:

— Ты же не ответил мне, почему тебе море не нравится?

Царевич фыркнул не довольно. Проворчал, что это две разные вещи. Эстонец только пожал плечами. Взял перо и нарисовал круг, добавил по бокам два крыла.

— Но ведь покровитель воздушного флота — Илья Пророк Громовержец, — напомнил Алексей. — А не архангел Михаил.

Золотарев понял, что виной всему были крылья. Тогда он объяснил царевичу, что это не крылья ангелов, а птиц, что летают в поднебесье.

Мальчишка вдруг засмеялся. Вырвал из рук Андрея перо и нарисовал внизу — птичьи лапы, которые сжимали стрелы, наподобие тех, что были нарисованы им до этого. Золотарев улыбнулся.

— А ведь если дорисовать головы, — сказал он, — то получится Русский герб, держащий в лапах молнии. И он сделал, то, что хотел. И теперь на листке был изображен герб.

— Если Петр Алексеевич одобрит, то неплохой символ для нашего воздушного флота, — произнес Андрей, — Орел — герб царства, крылья символ полета, стрелы — знак покровителя Ильи пророка.

— Я поговорю с отцом, — молвил царевич, и свернул бумагу.

Алексей слово свое сдержал. Об этом Золотарев узнал в конце июля, когда Петр Алексеевич собрал всех представителей окружения у себя в домике на острове.

Александр Данилович Меншиков, Федор Матвеевич Апраксин, Юрий Борисович Квятковский, Сильвестр Петрович Иевлев, Александр Ремизов, князь Силантий Семенович Ельчанинов и Андрей Золотарев, прибыли в царев домик на зорьке. Разместились по двум сторонам длинного стола. Петр расстелил карту Московского царства. Оглядел присутствующих и проговорил:

— Созвал я вас сюда господа с целью изложить проект предстоящей баталии, что собираюсь провести раннее зимы тысяча семьсот второго года от Рождества Христова. Поэтому и повелел я восстановить захваченные в ходе прошлогодней компании два шведских парусника. Вы уже почти все в курсе, как развивались события за последний год, но так и быть напомню, — молвил государь, — перво-наперво нам удалось защитить Архангельский городок. И в этом заслуга в первую очередь бывшего капитан-командора, а теперь, — Петр назвал новое звание Ремизова, — второе бой у Ряпиной мызы неподалеку от псковского озера, что дал Михаил Шереметев. После четырех часового сопротивления шведы, окруженные со всех сторон, были разгромлены. И окрыленные этими успехами мы должны попытаться окончательно открыть проход на Балтийское море. А именно взять шведскую крепость Нотенбург.

И Петр Алексеевич ткнул длиной указкой, сделанной из березовой веточки, в небольшой перешеек между Балтийским морем и Ладожским озером.

— Так как, сея изрядно неприступная крепость — есть ключ от Балтики.

Откуда-то монарх достал несколько моделей кораблей сделанных из сосновой коры и небольших палочек, на которых болтались белые тряпочки, имитировавшие паруса, и установил на голубой глади озера.

— Шведская эскадра под командованием генерала Нумерса, — проговорил Петр, — к тому же в крепости один из лучших гарнизонов Карла XII. Мы же должны доставить в этот район несколько кораблей, — и увидев удивленные взгляды слушателей, добавил, — отсюда по суше к Ладоге. — Достал уголь и провел по карте длинную прямую линию. Поместил маленькие макеты кораблей. С этой целью отряд лесорубов уже сегодня выступит к Усть-Онеге, где и начнут прорубать дорогу к Онежскому озеру. Далее по реке соединяющей Онежское озеро с Ладогой. И вес это надо сделать к сентябрю. Петр задумался, оглядел присутствующих и молвил:

— Посему в этот раз я назначаю конкретную дату осады крепости. Пусть это будет двадцать седьмого сентября.

Как потом в будущем отметил Андрей Золотарев, что, по крайней мере, три сражения в эпоху царствования Петра Алексеевича, а именно: оборона Архангельска, начало осады Нотенбурга, а так же всемирно известная полтавская битва начинались именно двадцать седьмого числа (два раза в июне, один раз в сентябре) и во всех трех случаях заканчивались победой русского оружия.

Но вернемся к совещанию в домике Петра. Государь, изложив план действий, поинтересовался, что об этом думают собравшиеся. Никто перечить монарху не посмел, и план был тут же одобрен. Лишь только когда совещание закончилось, Андрей тихонько поинтересовался у Петра Алексеевича, что делать с его сыном? Ведь не тащить же мальца? Государь посмотрел на эстонца и грозно сказал:

— А чем ты сейчас отличаешься от того шведа, что учил моего сына?

Золотарев опустил глаза и молча ушел. С какой-то стороны Петр в чем-то оказался прав. Ведь именно такая реакция последовала, если бы они с Ельчаниновым не обезвредили шпиона. Монарх желал, чтобы Алешка понюхал пороха, и понял, как тяжело отцу приходилось. Взвесив все за и против, Андрей решил не перечить Петру, а сделать так, чтобы мальчонка наблюдал за предстоящей схваткой, как можно дальше. Для осуществления задумки, как раз и подходили воздушный шар. Жаль, что после последней битвы тот остался один.

Вечером, прогуливаясь в районе порта с князем Ельчаниновым и царевичем, Андрей наблюдал, как два десятка людей вооруженных топорами отплыли в сторону белого моря. На вопрос Алексея, куда это они? Силантий Семенович молвил:

— В Усть-Онегу. Мы тоже скоро туда отправимся, как только Петр Алексеевич завершит здесь свои дела.

Под делами князь подразумевал ремонт шведских парусников и постройку фрегата.

Вечером того же дня Ремизов встретил на берегу Ивана Рябова. Тот сидел на бревне и смотрел на море.

— Митрия вспомнил, — молвил лоцман, не глядя на Александра, — жаль, хороший паренек был. Сгинул ни за что. Не надо мне было его с собой брать, да ведь он все равно бы меня не послушал.

— Все это уже в прошлом Иван Емельянович, — проговорил Ремизов, присаживаясь рядом с кормщиком. — Мертвых уже не вернешь, а нам и им, — Александр махнул в сторону Архангельского городка, — жить да жить. И смерть многих кто погиб в то лето, в том числе и смерть Дмитрия Борисова. Но я к тебе не для утешения пришел. Царь Петр Алексеевич поход задумал. Да не простой, через леса дорогу будем делать, да корабли по ней с Белого моря в озеро Онежское тащить. А оттуда по реке в Ладогу, на штурм крепости Нотенбург. Вот и думаю позвать тебя с нами, — добавил Александр, — ты бобыль, — напомнил он, — и тебя здесь ничего не держит.

— Мне нужно подумать, — молвил Рябов.

В день, когда армия государя московского на пяти парусниках выступила из Архангельского городка в сторону Усть-Онеги, утром к Ельчанинову пришел Яшка Кольцо и попросил у князя — отставку. Силантий Семенович посмотрел на него и проговорил:

— А могу, я поинтересовался причинами такого желания?

И признался тогда бывший разбойник, что чувства сильные испытывает к Евдокии. И желал бы разделить с ней судьбу.

— Ладно, — молвил князь, — дам я тебе отставку.

Воздушный отряд на бывшей шведской шняве, с погруженным на нее воздушным шаром отплыл из Архангельска двадцать пятого июля тысяча семьсот второго года. Сын государя Алексей вместе с Андреем Золотаревым находились в бывшей каюте шведского офицера. Эстонец преподавал царевичу географию.


VI

Короткое расстояние между двумя точками — прямая линия, но иногда приходится делать крюк. Чтобы попасть в Усть-Онегу, небольшое поселение, из Архангельского городка на парусниках пришлось обогнуть полуостров. Все время, что длилось плавание, царевич Алексей старался не выходить из каюты на палубу. Лишь когда стали видны в подзорную трубу избы усть-онежцев, он набрался смелости и выбрался на палубу, отыскал там Андрея Золотарева.

— Дядя Андрей, — проговорил паренек, называя учителя — дядей, — можно я в подзорную трубу посмотрю.

— Пожалуйста, — сказал эстонец, протягивая ее.

Царевич долго разглядывал побережье, потом неожиданно, для Золотарева посмотрел в сторону моря.

— А Балтийское море, оно такое же? — поинтересовался Алексей.

— Почти, — молвил Андрей. — Только оно немного южнее находится.

— Предыдущий учитель, его лужей называл. И говорил, что оно «гнилое».

Эстонец задумался. То, что его моря, на берегах которого он вырос, называлось лужей — слышал, а вот что «гнилое» — ни разу. Осенью, когда воздух становится прохладным, влажность становится не выносимой и иногда щиплет за нос, но это, как знал Андрей, бывало только в северной части моря.

— С ним можно согласиться, — сказал Андрей, — да вот только выхода у твоего отца нет. Черное море, в прошлом называвшееся южным, для нас сейчас закрыто. Там турки. До японского и китайского далеко. Есть, конечно, Белое море, с портом в городе Архангельск, да вот только одного выхода в Европу для такого государства как наше мало. Поэтому нам и нужно пробить себе выход, даже силой оружия к Балтийскому морю. Давай я тебе на карте покажу.

Они вернулись в каюту. Золотарев расправил на столе карту. С одной стороны, чтобы она не сворачивалась, поставил, пустую кружку, с другой, положил подзорную трубу.

— Вот смотри Алеша, — проговорил он. — Вот это Белое море. Здесь мы. Чтобы попасть в Голландию или Англию нужно сделать большой круг, а вот Балтийское море, тут до европейских стран рукой подать.

— Но ведь, море, действительно лужа, — сказал царевич, — вон на карте даже выхода из него нет.

— Согласен с тобой, — молвил Андрей, — конечно если бы взять под контроль Данию, то было бы еще лучше, да вот только, чтобы туда пробиться, для начала нужно выйти к Балтийскому морю.

Затем Золотарев попросил царевича посмотреть на Азовское и Черное море. Объяснил пареньку, что ежели даже и взять их под свой контроль, то нужно объявить войну Оттоманской империй, а для нее Московское государства не готово.

— Вот Алексей, — добавил Андрей, показывая на небольшой проход из Черного моря в Эгейское, — Только с взятием Царьграда, а по их нему Стамбула, можно добиться полного контроля над Черным и даже Эгейским морем. Мальчишка слушал, и казалось, он стал понимать замыслы своего отца.

В дверь каюты постучались, а затем в помещение просунулась голова боцмана.

— Входи в Усть-Онегу царевич, — проговорил он.

— Вот и прибыли, — сказал Андрей.

Поселение в устье реки Онеги и носившее название Усть-Онега было известно с середины двенадцатого века. И было одним из множества пунктов для сбора урока[56] в уставной грамоте новгородского князя Святослава Ольговича, и до восемнадцатого века входило в состав Турчасовского стана Каргопольского уезда.

Выбор Петра Алексеевича поселения, как отправной точки начала похода, не случаен. Государь предполагал, что расстояние тут намного короче, чем, если бы все начиналось из Архангельского городка. Был еще один вариант похода, немного по лесу, а затем водным путем по озерам. Вот только Петр не был уверен, что знает глубины рек, а на исследование и на поиск может уйти гораздо больше времени. Так что вариант с поселением Усть-Онега был не так уж и плох.

Приказав вытаскивать парусники на сушу, монарх отправился в избу, где жил староста поселка. Тот приветствовал государя поклонам и предложил отобедать с ним. Петр лишь отмахнулся и молвил, что ему бы не помешала хорошая постель, ибо за время плавания не сомкнул глаз. Горница, в которой мог бы отдохнуть государь, нашлась, вот только вместо пуховой перины, что хотел бы предложить хозяин — тюфяк, набитый соломой.

— Не привыкать, — проговорил Петр, опуская голову на подушку, — приходилось спать и сидя, — вспомнил он свое пребывание в Голландии.

Зато потом, когда проснулся, вызвал к себе Александра Меншикова. Тот явился сразу, чай находился в соседнем доме, вот только не отдыхал в отличие от государя, а приставал к местным девицам.

— Алексашка, — молвил Петр, вставая из-за стола, за которым обедала обычно семья старосты. — Найди-ка мне человека, что доставит сие послание к воеводе Белозерскому. Монарх свернул бумагу и протянул ее фавориту.

— А что это? — поинтересовался тот.

— Указ об изготовлении пяти воздушных шаров, по эскизам Золотарева, — молвил государь, — да наборе солдат в воздушный флот. Так же в письме повелеваю сделать, это как можно быстрее, после чего немедленно выступать в район южного берега Ладожского озера. Меншиков хотел, было уже идти, когда Петр остановил его и сказал:

— Позови ко мне Золотарева. Мне надобно поговорить с ним.

Андрей и царевич были размещены в небольшом домике на окраине поселка, у вдовца. Жена тог умерла при родах, оставив ему наследника, ровесника Алексея. Мальчишки сразу же сдружились и убежали, пока старшие вели беседу за чаркой кваса. Вдовец, звали его Олег Онегин[57], расспрашивал гостя о царе, Москве и о событиях, что творились в Московском государстве. Эстонца же интересовало, откуда у хозяина такая фамилия. (То, что она станет в будущем литературной, Андрей решил умолчать). На что получил вразумительный ответ.

Неожиданно дверь отворилась, и в горницу вошел солдат Преображенского полка, вот только имени его Золотарев не знал, а видеть часто видывал.

— Господин боцманмат, — молвил он, — вас государь к себе требует.

— С Алексеем? — поинтересовался Андрей.

— Нет, одного.

Петра Андрей застал за работой. Тот сидел за столом и что-то записывал в журнал.

— А, Андрей, — молвил Петр, — молодец, что пришел.

Тут, по мнению Андрея, должна была прозвучать совершенно другая фраза, но государь сказал так, словно не он вызывал, а эстонец сам собой заглянул на огонек.

— Вот звал тебя, чтобы посоветоваться, — продолжал государь, — присаживайся.

Золотарев присел на лавку, тут же словно из-под земли возник староста. Посмотрел на Петра, словно собираясь спросить того о чем-то. Но монарх, словно угадал намерения старика, приказал:

— Принеси-ка нам что-нибудь выпить.

Староста как появился, так и исчез. Если бы Андрей верил в домовых, то точно решил бы, что тот им является. Но нечистой силой вряд ли старик был.

— Так вот, — продолжал Петр, — я отправил человека в Белозерск, — эстонец навострил уши, — с приказом о наборе солдат в воздушный флот, да о пошиве пяти «Андларов». Еще я распорядился изготовить несколько устройств, способных поддерживать теплый воздух в шаре.

Что это за приборы такие государь говорить не стал. И тут появился староста с бутылкой вина, скорее всего взятого у Меншикова. Достал кружки и наполнил их, после чего так же быстро исчез.

Затем Петр поинтересовался, как обстоят дела с сыном его. Очень сильно обрадовался, что Алексей стал медленно, но проникаться в замыслы отца, и то, что тот спокойно перенес плавание по Белому морю. Затем стали разговаривать о будущем промышленности, Петр сообщил, что подумывает начинать освоение Сибири, особенно те края, что были присоединены еще Ермаком.

— Ходит слух, — проговорил монарх, — что есть там земли богатые углем и железом.

— Земли богатые углем есть и здесь, на севере, — сказал Андрей, — а на счет железа, Сибирь действительно богата. Особенно район реки Яик. Существует в тех местах гора магнитная.

— Магнитная говоришь, — молвил Петр, закуривая трубку. — А теперь будь добр, поподробнее.

И эстонец рассказал все, что ему убыло известно о районе, где в будущем, лет через тридцать вполне возможно возникнет город Магнитогорск. За разговором о металлургии Петр неожиданно упомянул о токарном производстве. И тогда Андрей назвал русского изобретателя, который сейчас, как и сын Петра — ребенок[58]. Сообщил тому, что сей уникум (слово тут же понравилось монарху) создаст приспособление, позволяющее облегчит работу на станке. Этой информации государь был несказанно рад.

Уже потом возвратись к себе в избушку, Андрей заметил, что государь все больше и больше начинает интересоваться знаниями эстонца о будущем.

Никто не видел, как перевозили по пустыни монолиты для пирамид египетских фараонов. Никто не знает, где была государева дорога, по которой волоком, через болота тащили русские мужики пять кораблей в Онежское озеро. Андрею Золотареву можно сказать повезло, он не просто наблюдал за этим процессом, но и лично участвовал, и если бы эстонец смог вернуться в свое время, то произвел бы такой фурор, каких не было со времен открытия Трои. Сотни поваленных, обтесанных деревьев, по воле Петра Алексеевича, превращались в мостовую дорогу. Пахло смолой. Откуда-то издалека доносился стук топора лесоруба, и казалось, что если прислушаться, то можно услышать, как разговаривают между собой дровосеки.

Андрей стоял рядом с царевичем и наблюдал, как полсотни здоровенных мужиков медленно двигали огромные махины кораблей.

— На счет три, — раздавалось тут и там. — Еще раз! Поднажми. Еще маленечко! Давай-давай!

Алексей, глядя на все это, вопросов не задавал. Он видел, как его отец — государь Московский, как обычный мужик вместе со всеми тянул лямку.

— Поднажмите братцы, — раздавался иногда громкий голос Петра Алексеевича. — Еще чуть-чуть и легче пойдет.

Но корабли легко перемещаться не хотели. Иногда они буксовали, образуя перед собой огромные скопления бревен. И тогда мужики под руководством Ремизова да Меншикова пытались разобрать эти препятствия.

Золотареву вдруг захотелось пропеть старую (по крайней мере, для него) песню дубинушку. Бывало, возникало охота, бросить все и присоединиться к государю. Но приходилось отгонять желание, ведь сейчас ему был поручены царевич Алексей, да сынишка Олега Онегина. Последний не смог удержать мальчонку, и тот присоединился к летчикам. Золотарев долго возмущался необдуманным поступком паренька, но сделать ничего так и не смог. Он ругал себя, что превратился из учителя царевича, в няньку для двух пацанов, из-за чего ответственность возросла в несколько раз. Углядеть за царевичем Андрей смог бы, но за двумя? Тут уж как не припомнить поговорку про двух зайцев. Правильнее всего было бы сосредоточиться на царевиче и предоставить Онегина самому себе, но у эстонца это не получалось. Того и гляди, что какой-нибудь из сорванцов, а то и оба сразу, не кинулись бы под парусники, чтобы помочь мужикам. В их возрасте, а мальчишкам по двенадцать годков стукнуло, хотелось почувствовать себя взрослыми. А еще болота, что раскинулись по сторонам дороги. Тут хоть в карету обоих запирай, а сам садись рядом с кучером.

— Вот она доля учителя, — вздыхал, бывало, Андрей, когда пытался удержать мальчишек от непродуманного поступка.


VII

К середине сентября вышли, наконец, войска государя Петра Великого, к одному из крупнейших пресноводных водоемов Европы — Онежскому озеру. Пока готовились спустить корабли на воду, и монарх повелел соорудить себе пятистенный домик.

Тут автор должен немножечко отступить от своего повествования и сделать некоторые пояснения связанные с этой местностью. Лет через восемь, по воле государевой, на реке Вянги, впадающей в Вытегру, будет построена деревня, ибо здесь будет проходить торговый тракт из Архангельска в Петербург. И лишь только в тысяча семьсот семьдесят третьем году селение по указанию Екатерины II стало городом Вытегрой. Но вернемся в тысяча семьсот второй год, когда Петр по новому, только что созданному тракту пришел с кораблями к озеру.

Дождь лил уже второй день. Небо заволокли темные грозовые тучи. При такой погоде не трудно и воспаление легких получить. Передвижение на такой погоде замедлилось, но все равно продолжалось, до тех пор, когда последний корабль уже был готов к спуску на воду.

В окружении свиты и с сыном Алексеем, кутаясь в епанчу, Петр стоял на берегу и смотрел, как последний парусник спускали на воду. Сейчас, глядя на происходящее, в нем бушевали те же самые чувства, что он испытывал, когда его ботик оказался в Яузе. От чего он прижал царевича к себе и проговорил:

— Гляди Алеша, так делается история. Скоро мы будем стоять у шведской крепости, а потом будем вот точно так же глядеть с тобой на Балтийское море.

Когда последний корабль с шумом вошел в воду озера, Петр предложил всем собраться в его новом домике.

Избушка была небольшая горница да сени. Архангельские плотники построили ее за сутки, пока корабли были на подходе к острову. Две простенькая кровать для царя (царевич предпочел жить в шатре, а для Меншикова лавка в сенях), стол и скамейки.

Петр Алексеевич собрал в домике всех приближенных, кроме Андрея Золотарева и Алексея Петровича. Не то, чтобы разговор был такой секретный, просто монарху не хотелось посвящать своего сына в предстоящие события. Мал он еще, чтобы в большую политику лесть. Пусть уж лучше потихоньку идеями о господстве на балтийском море пропитывается. Ведь это для России только начало, чтобы выйти в океан, города порта, наподобие того же Архангельска не достаточно.

Государь пояснил, что на данный момент идет все по плану, у них даже было несколько дней в запасе, поэтому армия остановится здесь на несколько дней, а затем по Свири отправится дальше в Ладожское озеро.

— Вот только для начала я предлагаю совершить разведку, — предложил полковник Юрий Квятковский, когда Петр закончил речь.

Государь удивился, но начальник Преображенского приказа напомнил, об осаде Нарвы, когда Петр попытался осадить крепость без предварительной подготовки, а еще и о коннице Шереметева, которая вовремя доложила о приближении армии Карла. Ельчанинов ожидал, что монарх сорвется, услышав слова полковника, но тот удержал себя в руках, сделал вид, что это уже в прошлом. Хотя князь от Андрея (а тот в свою очередь от царевича) знал, что царь очень от этого страдает, и с трудом переносит все не удачи.

— Хорошо, — молвил Петр, — значит так! Завтра по утру отряд под командованием князя Ельчанинова выступает в направлении крепости Нотенбург, мы выступаем через пару дней, оставляя здесь небольшой отряд, который будет поджидать отряд из Белозерска, который в сторону крепости будет двигаться в этом районе.

Утром князь Ельчанинов, не смотря на ненастье, забежал в шатер царевича Алексея. Попросил у того разрешение поговорить с Андреем. Мальчишка расхохотался и позвал Золотарева.

— Мы сегодня выступаем, — проговорил Силантий Семенович, когда эстонец вышел из шатра. — Вот пришел проститься. Чай не на прогулку иду.

— Вот только прощаться не будем, — сказал Андрей, кутаясь в епанчу, по утрам было на озере холодновато, — встретимся под крепостью.

— Веришь, что все обойдется?

— Конечно, верю! Я же тебя знаю, ты по глупости в драку не полезешь. Государь велел разведку произвести, а это подразумевает, что вы должны узнать не только обстановку, но и не выдать присутствие русской армии в пяти днях пути от крепости.

— Что верно, то верно. — Согласился князь.

— Мой совет Силантий Семенович, — предложил Андрей, — вы наблюдайте, а за день до подхода армии государя, возьмите языка.

— Кого? — не понял князь.

— Человека, от которого можно узнать сведения об обстановке в городе.

— А, понял, — улыбнулся Ельчанинов.

Они еще по-приятельски обнялись, и князь ушел. Андрей проклял этот дождь и вернулся в палатку. Царевич разговаривал с Онегиным, тот что-то интересное рассказывал, отчего Алексей подпрыгивал и восклицал:

— Не может такого быть.

С бывшей шведской шнявы спустили на воду карбас. Князь Ельчанинов, сидя на носу лодки, смотрел на берег. Ему казалось, что больше он этих мест не увидит. Неожиданно он понял, что нахлынули неприятные чувства, и попытался их отогнать. Преображенцы подняли парус, и карбас понесло в сторону западного берега озера.

— Где-то там, чуть севернее должен быть вход в устье реки Свирь, — проговорил один из солдат, что сидел рядом с князем.

— А ты откуда знаешь? — Поинтересовался Силантий Семенович.

— Я отсюда родом ваше благородие, — ответил тот. — Мой дед отец проживал недалеко от Вознесенского монастыря, что как раз находится на правом берегу Свири.

— Значит, неплохо должен знать здешние места. — Сделал вывод Ельчанинов. — Будешь мне помогать. Кстати, как тебя звать?

— Никифор Стахеев, ваше благородие.

— Ну, так веди нас Никифор Стахеев.

Дождь прекратился на второй день стояния на Онежском озере. Вечер разогнал тучи. Андрей выбрался из офицерского шатра. И пошел мимо палаток-шалашей в сторону озера.

Солдаты начинали постепенно просыпаться и выбираться палаток. Возле одной из них эстонец увидел кашевара, который в котле готовил харч. По запаху, исходившему оттуда, можно было предположить, что это перловка. Как-то, еще в Архангельске, князь Ельчанинов проговорился, что государь любит «до безобразия» именно эту кашу. То ли Петр пытался стать ближе к солдатам, то ли солдаты подражали монарху, но перловая крупа входила в трапезу служивых. Тут же около пирамиды из трех фузей, молодой драгун, умело орудуя топором, рубил дрова для костра.

Чуть по дальше полковой цирюльник стриг гвардейца, а в нескольких шагах от него, еще один служивый брился шпагой. Заметив Андрея, тот подмигнул, Золотарев пригляделся и признал в нем одного из стрельцов, что зимой тысяча семисотого года под командованием князя Ельчанинова привез его в Москву.

Не дойдя до озера несколько метров, эстонец разглядел трапезничавшего штаб-офицера. Маленький круглый стол, почти такой же табурет. На столе скатерть, на удивление белая. В миске куриные окорочка, штоф и бутыль — в первой, скорее всего хлебное вино, во второй, может быть, Андрей не был уверен, красное. А также солонка, из которой офицер маленькими полными ручками брал щепотки соли, и посыпал, прежде чем есть курочку. В блюде хлеб, его, скорее всего, порезал денщик штаб-офицера, который стоял у костра и на вертеле крутил тушку птицы.

«А может это и не курочка, — неожиданно подумал Золотарев, — сейчас в походе это может быть все что угодно. Да же гусь».

Тем временем денщик, поворачивая вертел, не вынимал изо рта голландскую трубку, скорее всего подаренную этим самым офицером, за прилежную службу.

Вскоре Андрей вышел к озеру. Подошел к самому краю берега и присев на корточки опустил руки в воду. Холодная б-р-р. Умылся. Потом стал смотреть в сторону противоположного берега. Где-то там был его друг князь Ельчанинов. Только сейчас после расставания, Золотарев понял, что кроме Силантия Семеновича у него здесь, в прошлом вроде и товарищей нет. Царевич Алексей не в счет, сейчас для мальчишки он — скорее учитель, чем друг.

Днем государь Петр Алексеевич приказал собирать лагерь и грузиться на корабли. А уже через несколько часов, оставив лагерь из небольшого отряда на берегу, пять кораблей отошли от восточного берега Онежского озера.

Алексей с учителем стоял на носу шнявы. Теперь паренек по-новому смотрел на пребывание на паруснике. Они беседовали. Выбравшись от мамок да нянек, царевич узрел в этом походе много нового и неизвестного, отчего появились разные вопросы к учителю. Понимая, что на все что спрашивал Алексей, тот ответить не мог, Андрей просто пытался иногда уходить или даже сменить тему разговора. Но царевич был настойчив, от чего Золотареву все больше и больше это нравилось. И он вдруг понял, что в этой истории шанс погибнуть у сына государя от рук родителя, куда меньше. Андрей обнял мальчишку и молвил:

— Я не знаю ответов на все вопросы. Да и ни кто не знает. Так что ты не расстраивайся Алексей. Будет время, и жизнь сама ответит на них.


VIII

Свирь река, вытекающая из Онежского озера. По ней, минуя пороги можно попасть в Ладожское озеро, а оттуда рукой подать и до Нотенбурга, крепости закрывающей вход в Неву.

Именно эти самые пороги, которые в будущем исчезли по причине постройки ГЭС, и сделали поход по речке затруднительным. Пришлось из солдат в бурлаков превратиться, и тащить на своем горбу пять парусников. У Андрея даже мысль возникла, а не Проше ли была прорубить дорогу. Она была, конечно же, глупой, но такой назойливой. Эстонец это и сам понимал. Исчезла думка, когда пороги закончились и все вновь погрузились на парусники.

И вот, наконец, Ладожское озеро, такое же большое, как и Онежское. Вышли в него под вечер, Петр позвал к себе в каюту Меншикова и расстелил на столе карту. Один конец ее прижал табакеркой, а на второй положил журнал, в котором делал записи происходящего.

— Напрямую Алексашка, — проговорил монарх, — к крепости не пойдем. Сил пока маловато. Остановимся здесь. — И он ткнул пальцем чуть правее мыска, выступавшего в очертании южного побережья. — Тут, недалеко до Ладоги. Верст десять. Именно туда должны прийти войска из Белозерска и Новгорода.

— Мин херц, — молвил Меншиков, когда царь замолчал, — зачем ты сына на осаду берешь? — спросил он, — Ведь убить могут.

— Лешку оставлю в Ладоге. Пусть наблюдает, — тут Петр задумался, отошел от стола к окну, — с высоты птичьего полета, — подобрал он слова. Участвовать в битвах ему еще рано, чай двенадцатый год только, но лицезреть с помощью воздушного шара вполне возможно. И если вдруг во время осады пойдет что-то не так, царевич всегда останется под защитой стен города.

— Опасаешься, что может повториться Нарва?

— Да нет, но нужно предугадывать любой исход. Войска, что сейчас собраны мной, в корне различествуют от тех, что были тогда. Да и воеводы, — Петр назвал военачальников по-старому, скорее, по привычке, — все в основном русские. А у наших мужиков к родным людям, в чем мне пришлось убедиться, доверия куда больше.

В крепости Нотебург, основанной в тысяча триста двадцать третьего году, на небольшом Ореховом острове, новгородским князем Юрием Даниловичем, о приближении русской армии и флота даже не догадывались.

Князь Ельчанинов со своими отрядами в версте от крепости, как раз напротив главных ворот разбил свой лагерь. Сидя в землянке, вырытой солдатами, он вспоминал, что знал об этой цитадели. То, что современная каменная крепость выстроена намного позже в тысяча триста пятьдесят второго году, Силантий Семенович знал хорошо. Когда-то это был новгородский форпост почти все время переходивший из рук в руки, пока полностью не отошел под контроль Швеции в тысяча шестьсот шестьдесят первого году. Шведы тут же переименовали бывшую крепость Орешек в Нотенбург, переделав на свой лад русское название[59].

С устройством крепости князь познакомился еще в Архангельском городке, когда увидел у полковника Квятковского схему. По периметру в ней нет и версты. Фланкирующий огонь[60] обеспечивают шесть круглых и одна квадратная башня

— М-да, — молвил Ельчанинов, обтирая об кафтан редьку, — сию фортификацию нужно брать сразу, не устраивая всяких там осад.

И вот так размышляя, проводил время, сменяя дозорных. Время тянулось медленно. В крепости была обычная жизнь, в этом Силантий Семенович лично убедился, когда отыскал в леске высокую ель. Забрался почти чуть ли не на верхушку, пока на третий день из крепости не притащили шведа. От него с помощью толмача узнали, что генерал Нумерс проведал о вошедших в Ладогу пяти парусниках.

— Началось, — проговорил Ельчанинов. И тут же дал распоряжение сворачиваться и выступать к Ладоге.

На шняву поднялся штаб-офицер, тот самый которого Золотарев видел завтракавшим на берегу озера, и протянул письмо от государя. Петр просил прибыть царевича Алексея и Золотарева на фрегат «Петр и Павел».

Карбас доставил их по назначению. Поднялись на палубу фрегата и прошли в каюту царя. Тот в компании Александра Даниловича. Петр потушил трубку и взглянул на царевича.

— Сегодня вы отправляетесь в Ладогу, — молвил он.

Андрей удивленно поглядел на монарха. Спрашивать, отчего тот принял такое решение, как-то язык не поворачивался. Между тем государь продолжал говорить:

— Мне бы не хотелось, чтобы ты Алешенька подвергал свою жизнь опасности. Ведь в случае моей гибели, ты должен будешь управлять государством. Ноша, конечно же, непосильная, но иного выхода нет. Я должен быть со своей армией, один раз мне пришлось совершить ошибку, и вот теперь очень об этом сожалею, — Петр лукавил.

Андрей понял это, но виду не подал. Золотарев понимал, что этот разговор и объяснение предназначены для царевича, а не для него.

— Вы же с помощью «Андларов» наблюдать с битвой с высоты. — Продолжал Петр, и тут он уже обратился к эстонцу, — Андрей попытайся, прежде чем брать в небо моего сына, испытать прибор. Ты согласен Алеша?

То, что царь сдержал свое слово и приказал создать огромную «зажигалку» Золотарев не удивился. Царевич посмотрел сначала на отца, потом на Меншикова и, наконец, на Андрея, понял, что отец решения не отменит, кивнул головой в знак согласия.

— Вот и славно! — Молвил царь, взглянул на Меншикова и сказал, — Принеси мой подарок!

Александр Данилович нехотя поднялся с кресла, там ему было куда комфортнее. Прошел в соседнюю каюту и вернулся с военной формой.

Это был фиолетовый кафтан с золотыми пуговицами, подобных даже у Андрея не было, тому приходилось довольствоваться латунными, такого же цвета короткие штаны. Белая с кружевными манжетами рубашка. Оранжевые чулки. Красный камзол, скорее всего Петр не решился оставить в память о том, что Золотарев был представителем Преображенского приказа.

Все это Алексашка протянул царевичу. Алексей взглянул на отца, но тот только произнес:

— Беги, переодевайся.

Мальчик вышел из каюты. Пока он отсутствовал, Петр сообщил Золотареву, что в Ладогу вскорости должен прийти полк из Белозерска. Он то и должен составить костяк будущего воздушного флота. Так же туда прибудут, еще пять воздушных шаров.

— Вот только жаль, — сказал Александр Данилович, вернувшийся из соседней каюты, — что шарами этими нельзя управлять. Ну, по типу парусников.

— А что! — вдруг воскликнул Петр, — А, если нам попробовать приспособить паруса?

Андрей пожал плечами. В художественной литературе, да и в компьютерных играх он частенько наблюдал такие изыски. Вот только, по его мнению, это было больно фантастично. Вот если бы создать паровой двигатель? Но, увы, в этих условиях это вряд ли возможно. Андрей тяжело вздохнул.

— Что? — спросил Петр, — видя его реакцию.

Золотарев упомянул о паровом двигателе. Он ожидал, что государь переспросит, что сие есть такое, но тот не спросил. Монарх сказал, что слышал о таком изобретении от английских шкиперов и негоциантов. Дескать, с помощью такой установки в Британии откачивают воду из шахт.[61]

— Друг рудокопа, — пояснил Петр, — да вот только не представляю, как ты его установишь на шаре.

И тут в каюту вошел царевич. Андрей даже присвистнул от удивления, а Меншиков чуть ли не сел в кресло, но Александр Данилович удержался и протянул мальчику головной убор.

Это была не треуголка. Это была каска, на которой красовалась эмблема, придуманная царевичем и Андреем.

В дверь каюты постучались, и в проеме появился уже знакомый Андрею штаб-офицер.

— Прибыл князь Ельчанинов.

Силантий Семенович поднялся по трапу. За ним швед, а уж потом Никифор Стахеев. Проследовали в каюту государя, на пороге встретились с Андреем Золотаревым и царевичем.

— А ты Силантий Семенович переживал, — молвил эстонец, обнимая князя, — что может, быть не увидимся. Видишь, свиделись.

Ельчанинов улыбнулся, взглянул на царевича. Похвалил его форму и вошел вслед за пленным в каюту.

Петр Алексеевич сидел в кресле и покуривал трубку. Его друг — Александр Данилович стоял у окна, и смотрел на озеро.

— А, Силантий Семенович, — проговорил царь, — рад тебя видеть. Князь поклонился и молвил:

— Шведам известно о твоем появлении государь, — затем ткнул локтем в бок шведу и добавил, — говори.

Пленному и толмач не понадобился, чтобы понять, что от него хотят, а вот Петру. Он взглянул на Меншикова:

— Зови толмача Алексашка!

Ладога была одной из десяти древнейших крепостей. Располагалась она на мысе при впадении реки Ладожки в Волхов. За всю свою историю она постоянно подвергалась атакам шведов. Им даже удалось ее захватить в тысяча триста тринадцатого году, но вскоре они вынуждены были ее покинуть. Все последующие попытки, вплоть до тысяча семьсот первого года были тщетны.

Телега, на которую был погружен «андлар», медленно въехала на территорию Ладожской крепости, через единственные ворота. Вслед за ней на конях Золотарев и царевич, чуть отставал небольшой отряд из летчиков, состоявший из трех бывших монахов и Егора. Воевода склонил голову в поклоне, и молвил, приветствуя царевича:

— Рад вас видеть ваше высочество.

Мальчонка удивлено взглянул на Андрея, его впервые так назвали. Но эстонец знаком показал, чтобы тот ничему не удивлялся. Золотарев запихнул руку за пазуху и извлек на свет божий письмо от монарха. Протянул его воеводе, тот быстро прочитал и сказал:

— Воля Петра Алексеевича для меня закон.

Расположились в небольшом домике, недалеко от собора. Тут же стали готовить шар к полету. Андрей, пока царевич был в избе, где его кормила хозяйка, проверил работу «зажигалки». Никон расстелил шар, соединил его с корзиной.

После того, как приготовления закончились бывшие монахи, а теперь летчики, затащив оболочку шара на крышу, наполнили ее теплым воздухом. Шар стал медленно подниматься. Андрей впрыгнул в корзину и прикрепил «зажигалку».

Все получилось, как и рассчитывал государь. В полете, когда воздух начинал остывать, Золотарев открывал «зажигалку» и пламенем, вырывавшимся из него, как будто это была горелка из его будущего, поддерживал тепло. Полет в нынешней ситуации занимал уже больше десяти минут. И лишь убедившись, что все идет хорошо, посадил Алексея на борт.

К вечеру прибыл отряд из Белозерска: пять телег, груженных воздушными шарами (Андрей подумал, а зачем так много, когда шары годятся только для наблюдения — пока для наблюдения) плюс человек двадцать служивых, в таких же фиолетовых кафтанах. Как пояснил офицер, приведший их, парни отменные и готовые летать в облаках.

Утром двадцать седьмого сентября начался штурм крепости.

Глава 7 — Балтика


I

О появлении русского флота (трех фрегатов, шнявы и галеона) доложил коменданту крепости лейтенант, дежуривший двадцать шестого сентября на башне. Как не старались русские, подойти незаметно к крепости, у них этого не получилось.

— Да и бог с ним, — молвил Петр Алексеевич, когда пленного увели, — знаешь Алексашка…

— Что Мин Херц?

— Знаешь, а может это и к лучшему, — продолжал монарх, — что шведы знают о нашем приближении Мы ведь не вороги какие, идущие чужое отнимать. Мы же свои, свои исконные земли вернуть хотим. Ну, не хотят они по-доброму отдать, вот и приходиться с боем вырывать.

Да вот только шведский полковник Шлиппенбах, об этом ничего не слышал. Человек он не глупый вот и послал в соседние крепости за подмогой, да не одного, а нескольких связных. Дай бог хоть один прорвется. А там только продержаться, глядишь, сам Карл XII подойдет. А с ним любая осада не страшна.

Коменданту было на что рассчитывать. Пятьсот солдат и сто сорок орудий. Да с такими парнями любую осаду можно выдержать. И пусть у русских сейчас парусники, среди которых, как сообщал караульный офицер, были два шведских корабля, они смогут выстоять.

Когда утром Шлипенбаха разбудили громкие удары в дубовую дверь его комнаты, он встал, накинул кафтан и вышел. Молодой солдат, не иначе призванный незадолго до войны с русскими, заикаясь, доложил, что неприятель уже стоит под стенами крепости.

— Не иначе под покровом ночи подошли, — молвил комендант, и последовал за солдатом на крепостную стену.

Нотебург ожил и из мирного, спокойного городка превратился в растревоженный улей. Офицеры уже вовсю гоняли своих солдат. Тут и там раздавались грозные выкрики. Звучали команды, и тревожно играл полковой горн. И всю эту какофонию забивал барабанный бой, да мелодия флейт, доносившаяся с той стороны крепости.

Комендант поднялся на стену и тут же потребовал подзорную трубу. Офицер, то ли Свенсон Юрген, то ли Улаф Ёхансон протянул требуемую вещичку. Шлиппенбах взял ее в руку,достал из кармана платок и протер стекла, поднес к глазам и ахнул. Конечно, корабли и противоположные берега можно было и без столь сложного прибора разглядеть, но в подзорную трубу были видны такие детали, которые для не вооруженного глаза были не доступны.

Особенно его поразил высокий человек на главном, так для себя решил полковник, фрегате. На том была треуголка, белая рубаха, да кожаный камзол. Он стоял у бортика и показывал офицеру рукой в направлении правобережья. Сие поведение очень заинтересовало коменданта, и он решил сменить диспозицию и переместиться. Сделал он это бегом. То, что там происходило, не вселило уверенности в Шлиппенбаха. Правобережные редуты были захвачены русскими, и сейчас там суетились солдаты в зеленых да голубых (у русских этот свет еще именовался васильковым) кафтанах. На левобережье, куда пришлось пройти полковнику, неприятель устанавливал батарею.

— Сорок три пушки, — доложил Свенсон, теперь, когда тот заговорил, Шлиппенбах был, то, что это он, уверен. — А может, взорвем крепость? — предложил офицер, глядя на коменданта.

Полковник ничего не сказал. Ушел к себе в домик. И лишь через час вызвал всех офицеров.

Петр Алексеевич стоял у самого борта.

— Ты посмотри Алексашка, — молвил он, — что делается. Левобережье мы взяли, там сейчас артиллеристы пушки уже устанавливают, а вон там, — и он показал рукой в сторону правобережья, — Мишка Голицын уже выбил шведов с их редутов. Как обоснуются, так сразу пушки подтянут. Ну, тогда держись Нотебург. Почувствуй русскую силищу. Чай сын мой увидит все это. Меншиков протянул подзорную трубу.

— Ты, Мин Херц, на крепость взгляни, — проговорил он, — глянь, как засуетились.

Крепость казалось — впала в хаос. Оттуда доносился бой барабана и шведская речь. По стене в окружении свиты носился офицер. Темно синий мундир с желтым воротником и такого же цвета обшлагами. Треуголку, по-видимому, в казарме оставил.

— Чай комендант крепости, — проговорил Петр, — почуял ворог, что гибель его пришла. Не ожидал супостат, что мы на парусниках с озера подойдем. Вот и бегает. Суетится. Ну, да ладно Алексашка, — неожиданно Петр сменил тему, — пойдем, и мы с тобой сойдем на твердую землю. Я все же капитан-бомбардир, а не флотоводец. Мне чай со своими войсками быть положено.

Монарх глубоко ошибся, рассчитывая, что Алексей сможет наблюдать за баталией с высоты птичьего полета. Даже поднявшись в небо, удалось разглядеть дым, что поднимался над лесом.

«А может это и к лучшему, — подумал Андрей, глядя на царевича, — психика у мальчишки еще слабенькая, и не надо ему все ужасы смотреть».

Он протянул ребятенку трубу. Тот поднес ее к глазу и недовольно проговорил:

— Дядя Андрей, так ничего же не видно. Дым один.

Комендант крепости разложил на столе карту местности. Вот она цитадель, вот правобережье, а здесь левобережье. Тут и там русские солдаты. На озере флот. Хоть и пять кораблей, но жерла пушек уже глядят на стены.

Маленькими флажками обозначил расстановку сил. Подумал, было, что осада только с трех сторон, но пришедший Улаф Ёхансон развеял его уверенность.

— Дорога к Ниеншанцу закрыта русскими, — заявил тот, когда Шлиппенбах поинтересовался обстановкой на западе крепости.

Через какое-то время у коменданта крепости собрались все офицеры. Нужно было решать, как поступить, когда вошедший солдат доложил, что прибыл парламентер. Приказали доставить.

Парень молодой, лет восемнадцать едва стукнуло, в зеленом кафтане. Одной рукой прижимал треуголку к груди, в другой держал пакет. Рядом с ним барабанщик, в таком же кафтане, вот только лет ему куда больше чем первому, такому не воевать, а на пашне работать.

Молодец протянул пакет, а барабанщик на шведском языке заговорил. Шлиппенбах даже удивился.

«Либо этот барабанщик, не так прост, как кажется, и является князем, — подумал полковник, — или в Московии мужики не одним шведским владеют». Пакет взял, стал читать. В лице вдруг переменился и побледнел.

— Ультиматум, — проговорил комендант, — Петр предлагает нам ультиматум. И требует сдать крепость.

— Лучше взорвать, — вновь предложил Свенсон Юрген, — чтобы она не досталась русским. Шлиппенбах гневно взглянул на него. «Взорвать, — подумал полковник, — мы всегда успеем».

Да вот только говорить этого не стал. Парламентеру сообщил, что игнорируют ультиматум, и будут биться.

— Ну, нет, так нет, — молвил по-русски барабанщик, поклонился, и сказал парламентеру, — пошли. Господа шведы отказываются от предложения Петра Алексеевича. Мы свою миссию выполнили. Еже ли что, сами виноваты. Было бы предложено.

Петр еще несколько раз предлагал сдать шведам крепость, и каждый раз получал отказ.


II

Все окуталось дымом только первого октября, когда терпение государя Московского лопнуло. Все попытки, через парламентеров уговорить коменданта крепости сдать цитадель окончились безуспешно. Шлиппенбах отказался даже вывести жен своих офицеров, сославшись на то, что якобы он, Петр, таким способом сломает дух, его солдат. Что же это за солдаты такие, размышлял монарх, которых отсутствие женского полу может сломить. Царь только рукой махнул в негодовании, дескать, пусть поступают, как хотят.

Сам отправился с Меншиковым на правобережье, где подполковник Семеновского полка Мишка Голицын приказа о начале штурма вот уже более двух суток ждал. Отчего появление государя стало для него просто манной небесной. Правда, Петр со штурмом все еще не спешил. Затребовал у подполковника подзорную трубу и поторопился на редут.

Всюду солдаты, в основном артиллеристы. Кафтаны красные, рукава в саже. Стоят, ждут приказа, только офицеришка бегает, волнуется, кабы как при Нарве не получилось. Петр гневно на него взглянул, и тому пришлось замереть.

— Суета, — молвил государь, — ни к чему хорошему не ведет. Огонь вести по Погребной башне, — приказал он, указывая на одну из башен, что была сейчас как на ладони. — Левобережная альтиллерия — ударит по Наугольной.

И тут же на другой стороне крепости зазвучала канонада. Сорок три пушки разом дали залп. Петр махнул рукой. Офицер, правильно истолковав его указание, заорал:

— Пли!!!

Грянули залпы. Дым окутал берег, а на крепости послышались крики, кладка в нескольких местах посыпалась.

— Альтиллерия наша зело чудесно бьет, — молвил Петр, обращаясь к подполковнику, — не сравнить с нашей осадой Нарвы. Вот так и продолжать.

Ответила артиллерия крепости. В нескольких метрах от Петра упало ядро, но не разорвалось. Его тут же накрыл с помощью особого приспособления солдат.

— Пригодится, — проговорил он, затем, взглянув на Петра, молвил, — а ты бы государь подальше отошел. Видишь, швед огрызается, не дай бог зацепит. Петр расхохотался. Хлопнул Меншикова по плечу.

— Да с такими богатырями, мы этот орешек разгрызем! — Воскликнул он.

Казалось, что вот-вот вокруг загорится земля. Монарх поднес подзорную трубу к глазу, и долго всматривался в башню.

— Огонь вести беспрерывно, — приказал он, Михаилу Голицыну. — Видишь, как бьют? Вот чтобы все время так били! Эх, нам бы в них проход сделать, дабы сквозь бреши могли пройти маршем в ряд двадцать человек. Прямо в башню, — и показал рукой в сторону башни.

Полковник Шлиппенбах выбрался на стену, хотя адъютант старался его удержать. Крепость вот уже несколько часов как горела. Русские били точно. В основном по двум башням, и казалось, что вот-вот пробьют бреши в стенах башни. Вот только не все ядра попадали в них, некоторые перелетали через стену и тогда начали пылать сначала казармы, потом собор. Казалось, пламя жалело только комендантский дом, да амбары.

Сам же полковник, за последний день стал нервный и все больше ругался. Иногда закрывался в своем домике.

На следующий день, а это было второго октября, ему доложили, что в сторону крепости пытались пробиться шведские отряды. Подтверждение пришло к вечеру, когда к его дому Свенсон Юрген привел несколько десятков финских гренадеров. Комендант вышел на крыльцо, попытался подбодрить бойцов. То ли ему это удалось, то ли это были отчаянные финские парни, но те под звук флейт, да бой барабанов заняли места на стене крепости.

А уже на следующий день, как только утро началось, пришли жены офицеров, требуя выпустить их из крепости.

— Если бы это было в моих силах, — молвил полковник, лукавя, — я бы это давно сделал. Что же я отправлю парламентера-барабанщика к царю Петру, и пусть он решает вашу судьбу.

Бой барабана заставил оторваться русского монарха от карты. Он недовольно посмотрел на Александра Даниловича.

— А мне то откуда знать, — изрек фаворит, и тут же выскользнул из шатра. Вернулся почти через минуту.

— Парламентер государь, — проговорил Меншиков, — немчура, по-нашему ни бельмеса. Вот, — Александр Данилович протянул пакет, — просил отдать государю.

— А ты с чего взял, что мне? — поинтересовался государь.

— Так уж Питер я смогу различить, — сказал и подмигнул царю.

Монарх рассмеялся. Развернул бумагу. Комендант писал по-русски, делал это он сам или воспользовался услугами толмача, Петра не интересовало. Он пробежался по тексту и вздохнул:

— Предлагали — отказался. Сейчас сам просит.

— Что просит? — переспросил Меншиков.

— Женщин просит вывести из крепости. Вот слушай, — и государь зачитал, — умоляем о позволении зело жалостлив, дабы могли из крепости выпущены быть ради великого беспокойства от огня и дыму.

— Отпустим?

— Отчего нет, — сказал царь, — что я зверь какой, вот только с условием. Так что бери бумагу Алексашка и пиши!

— Как писать?

— Ну, не по-шведски конечно, по нашему пиши. Пусть их толмач переводит.

— Так я это того, Мин Херц безграмотен, — промямлил фаворит.

— Ну, и дурак, — выругался государь, — вот уж, сколько лет с учеными мужами якшаешься, а сей науки не изучил.

— Прости государь, завтра же займусь…

— Завтра не надо. Вот возьмем крепость, вот тогда и займешься. И чтобы ты у меня грамотный был, а то перед иноземцами не удобно. А теперь зови дьяка. Меншиков вышел из шатра, Вернулся быстро и не один.

— Вот привел, — проговорил он.

Царь признал Иоганна Рейнгольда Паткуля, тот когда-то был одним из офицеров Карла XII, но во время осады Нарвы, был взят в плен, а с весны этого года поступил на службу Петра Алексеевича. Лифляндец, в отличие от Меншикова был грамотен, и владел несколькими языками. Иоганн поклонился, и поинтересовался, что от него желает государь?

— Письмо нужно коменданту Шлиппенбаху написать.

— Это можно государь, — согласился тот, подошел к столу, где лежала карта. Положил на нее лист и достал перо:

— Диктуй государь.

Петр диктовал, что не против того, чтобы женщины покинули крепость, но при одном условии. А то звучало так: «Если изволят выехать, изволили б и любезных супружников своих вывести купно».

О том, что полковник Шлиппенбах остался недоволен «сим комплементом», писать как-то не хочется. Стихшая на время канонада вновь возобновилась.


III

Почти все дни, что длилась осада, Андрей почти не вылезал из Ладожской крепости. Не то чтобы ему не хотелось, просто не удавалось. То одно, то другое. Да еще царевич Алексей, узнал, что Золотарев не крещен начал требовать, чтобы тот стал православным. А как тут поступить, если ты до сих пор в бога не веришь. Родился атеистом и умрешь им. Тут и офицер, прибывший с Белозерским полком, стал наседать.

— Как это так ваше благородие, — говорил он, — вот уже второй год, как в Московском государстве, а веры не приняли!

То, что Андрей Золотарев эстонец и носил когда-то гордое имя Андрес Ларсон, со временем от царевича тот скрывать перестал, ну, вот мальчишка и проговорился. А пока человек в другой вере, пусть он даже этого и не признает, среди русских солдат ему доверия нет. Некоторые белозерцы, косятся да чураются боцманмата, свежа еще в памяти Нарвская конфузия.

Вот и пришлось, утром пятого октября с царевичем да офицером топать в местную церковь. Там уже почти весь воздушный полк собрался, ну, кроме тех, кто на боевых постах были, плюс солдаты Ладожского гарнизона. Девки городские, да жены офицеров. Воевода крепости даже музыкантов притащил.

Из храма вышел поп, благословил присутствующих, да затребовал, чтобы сей храбрый офицер, так он назвал Золотарева, проследовал за ним в собор. И удивляться тут, честно сказать, было нечему, ибо за последние дни сыскал в цитадели славу добрую, и многим, в том числе и воеводе местному пришелся по сердцу.

Что уж творил с новоиспеченным православным человеком, окрещенным Андреем Петровичем Золотаревым, история умалчивает. Известно лишь только то, что нареченный родитель — государь Московский Петр Алексеевич сначала осерчал, но потом, одумавшись, сменил гнев на милость. Как-никак все же на передовой был, вспомнил свой отъезд из-под Нарвы, но поговорить серьезно с Золотаревым вознамерился. Что ж он подождать несколько дней не мог, осада вот-вот должна кончиться. Но монарх ошибся ни шестого, ни даже девятого и десятого октября обстрел крепости не прекратился. А шведы сидевшие в цитадели, по-прежнему не хотели сдаваться.

Наконец вечером десятого октября, после продолжительного обстрела, в башнях Наугольной и Погребной, с разницей в полтора часа были пробиты три бреши. А уже на утро после трех сигнальных залпов на остров переправились солдаты.

Князь Ельчанинов, сидя на носу карбаса, вытащил саблю из ножен. Правда, государь повелел с французским мундиром шпагу носить, но сейчас его рядом нет. А ему сподручнее с врагом рубиться привычным для него оружием. За спиной еще десяток лодок с Преображенцами, чуть левее Семеновцы. На той стороне крепости Архангельский, Вологодский и Ярославские полки. И все, не смотря на обстрел, что не прекращается, рвутся в бой. На каждом карбасе — лестница. Есть опасение, что бреши находятся выше, но это не так и страшно. Где русского смекалка не подводила, вот только штурм вряд ли двумя часами ограничится. Швед упорный на смерть стоять будет. Тут уж гляди не зевай. Кроме оружейных пуль, в тебя камни и всякий мусор со стен полететь может. А так за царя-батюшку на штурм.

Всюду дым, гарь. Пули так и свистят. Вот и щиты, что оберегать должны запылали. И трупы. Падают солдаты. Раненых много. Только и гляди, как бы под пулю не угодить.

Вон Мишка Голицын шпагу выхватил и к стене. За ним десяток Семеновцев, все орут «Ура»!

Прав оказался Силантий Семенович коротки, оказались штурмовые лестницы, выше пробиты бреши. Гляди, вот-вот атака захлебнется. И тут где-то справа крик — Ура! Князь прижался к земле, взгляд в сторону кричащих кинул. А там Александр Данилович с добровольцами. Не иначе государь на помощь прислал. Да вот только штурм, кажется готов прекратиться. Положение — отчаянное. Сверху швед обстреливает, тут только успевай в брешь гранату запустить. Уже знакомый Никифор Стахеев, его князь разглядел у самой стены, схватил с земли камень и запустил в брешь. Солдат успел в сторону отскочить, когда на то место, где он только что стоял, свалился швед.

Петр на редутах места себе не находил. Вон Михаил Голицын на рожон лезет, а там Алексашка ему ни в чем не уступает, а уж князь Ельчанинов так тот просто хорош.

— Федьку ко мне, — кричит он, стараясь перекричать шум.

Штаб-офицер срывается с места и исчезает в дыме. Через некоторое время он появляется, но не один.

Федька связной. Без него какая война. Молодой еще. Такого в бой пускать страшно, а и в тылу прятать смерти подобно.

— Вернуть Михаила Голицына немедленно, — приказал Петр.

Федька кивнул, бросился карбасу, тот давно приготовленному на неотложный случай. Как только в лодку запрыгнул, солдаты весла на воду и понеслось.

— Скажи царю, что теперь я не его, божий, — кричал Голицын, выслушав связного. И тут же скомандовал своим солдатам:

— Отталкивай лодки от берега.

Федька уже в карбасе наблюдал, как делаю это солдаты. Обратно плыть не хотелось, а нужно. За то, что приказ не выполнил и подполковника не вернул — государь голову оторвать может, но и оставаться нельзя.

Петр поднес подзорную трубу, зажмурил правый глаз и вскричал:

— Что, он делает чертяга?

Голицын игнорировал его приказ. Лодки оттолкнул от берега, чтобы ходу у Семеновцев назад не было. Федька плывет обратно.

— У, Федька, — гневался царь, но тут откуда-то справа прискакал всадник, весь в мыле.

Спрыгнул с коня, но не к государю, а к кувшину с квасом. Отпил половину, губы обтер и к царю:

— Государь, на левобережье плохо.

— Командующий штурмом фельдмаршал Борис Петрович Шереметев, — напомнил монарх, — я же всего лишь капитан-бомбардир.

Служивый поняв, что совершил конфузию, поклонился и подошел к фельдмаршалу. Обстановка на левобережье была хуже не куда, шведы успешно отражали атаки, и там требовалась помощь. Шереметьев послал драгун своего сына.

Шведы тринадцати часового боя не выдержали. Атаку русских, что совершена была на исходе последних сил, они не выдержали. Стрельба прекратилась, и заиграл, настойчиво барабан.

— Шамад [62] — проговорил Петр, опуская подзорную трубу, — шведы капитулировали, Виктория!

Двенадцатого октября из крепости прибыли парламентеры и в палатке у фельдмаршала Шереметева была подписана капитуляция.

Условия были гуманными. Видимо Борис Петрович все еще помнил, как поступили шведы под Нарвой, когда они отпустил Преображенский и семеновский полк. Посему он повелел, «под честное слово кавалера, которое он, слава богу, никогда не нарушал, даже перед турками, не говоря о христианах», разрешить беспрепятственный выход шведов из крепости. Коменданта же обязали провести краткий осмотр крепости, и зачертить план ее осады, с целью оправдания перед королем.

Тринадцатого октября победители вступили в крепость, а уже четырнадцатого шведы под барабанный бой с распущенными знаменами, личным оружием и четырьмя пушками сквозь проломы навсегда покинули остров.


IV

Тринадцатого октября под вечер, когда уже стало смеркаться, в Ладожскую крепость прискакал гонец от государя, и прямиком, не с кем не разговаривая, прямо в дом воеводы. Он отворил дверь горницы, где сидя за столом, взрослые мужи слушали маленького царевича. А тот делился впечатлениями от полетов (а именно так Алексей именовал подъем в небо на «Андларе»), что совершал почти каждый день, с того момента, как воздушный флот обосновался в цитадели. Скрипнувшая дверь, которую казалось, никогда не смазывали, заставила прекратить мальчишку говорить, и все как один взглянули на вошедшего человека. Тот снял треуголку, сделал поклон головой, представился. Затем вытащил из обшлага бумагу и, протянув воеводе, сказал:

— Нотебург сдался!

Привезенная новость была очень хорошей. Страх перед тем, что осада пройдет неудачно и шведы, окрыленные успехом, продолжат наступление в сторону Ладоги, где был единственный наследник Московского престола, моментально улетучился.

— Слава богу, — проговорил воевода, — свершилось. Сколько лет и я, и мой отец ждали и верили, что Орешек вновь станет русским городом. Веришь ли, мне Андрей, — продолжал он, — но я верил в Петра! Мне всегда казалось, что только он способен совершить сие.

Вполне возможно, так решил Золотарев, что сей грозный муж, просто льстил, в присутствии царевича. Вряд ли тот был таким уж рьяным поклонником реформ государя, каким хотел себя представить, и уж тем паче сомнительно, что он был уверен в успехе царя. Но кабы то ни было, вынес решение для себя Андрей, гадать не стоило. Да и нужно ли было? А вот любопытство к происходящему на территории цитадели воевода проявлял. Особенно его поразили и «Андлары», на которых, как его ни уговаривали прокатиться — не решился, да отбор в служивые, что Золотарев учудил по прибытии Белозерского полка.

Новый вид войск требовал совершенно иного подхода к этой процедуре. Это эстонец понял, когда прибыли к нему под архангельским городком монахи. Отчего по старым правилам лично убедился, что призванные во флот хлопчики совершенно здоровы. Тут уж стоило отдать должное Белозерскому воеводе, который подобрал парней, как на подбор, таких еще поискать нужно, сухощавые, почти все одного роста. У каждого белые зубы, в этом Андрею лично пришлось убедиться, заглядывая каждому в рот, словно это не люди были, а лошади. Процедура неприятная, но необходимая. Второе, что сделал Золотарев — выяснил, сколько из них свободно переносили морскую болезнь, отчего выпросил у местных рыбаков старенькую, но еще пригодную ладью. Тут отсеялись (если так можно было выразиться), только двое, но и их Андрей предпочел оставить в полку. Почему? — как-то поинтересовался Ладожский воевода, и тут же получил четкий ответ:

— Кому-то надо с «Андларами» и на земле возится. Поднимать и опускать, подготавливать шар к полету.

С другими служивыми в плане «морской болезни» было проще. Все они жили на Белом озере, и частенько хаживали под парусом с родителями за рыбой.

Третьей частью отбора стала демонстрация самого шара, хотя правильнее сказать попытка посадить солдата в «Андлар» и поднять его в небо. Вот тут и возникли проблемы. Часть набранных Белозерцев категорически отказывались забираться в корзину, даже пример царевича Алексей не их убедил. Из-за большого количества пристроить к тем двоим, не удавалось. Выход нашел подполковник, он отозвал Андрея в сторону и предложил перевести «негодных» в Вологодский полк, что сейчас в числе прочих осаждал шведскую крепость. Золотарев похвалил того за находчивость, то, что штурмующим войскам понадобится пополнение, он как-то не сомневался. Но осуществить сие Андрей предложил только после успешного взятия цитадели, в чем эстонец ни капельки не сомневался. Объяснять, почему Золотарев отказался, ну воевода Ладоги и подполковник настаивать не стали. И вот теперь прибыл гонец с такой приятной новостью.

— Государь просил боцманмата прибыл в расположение штаба с царевичем завтра, — добавил солдат, и протянул эстонцу письмо от царя.

Андрей развернул его, но тут же передал царевичу.

— Это тебе, — проговорил он, но Алексей засмущался.

Скорее всего, в нем было что-то личное, и тот предпочел прочесть его наедине.

— Хорошо, — молвил Андрей, пряча письмо царя за пазуху.

Карета с царевичем остановилась на правобережье, как раз напротив пробитой в башне бреши. Алексей, а вслед за ним и Андрей выбрались наружу. Парнишка поморщился, пахло дымом и порохом. Было видно, что тут витала смерть. Подтверждением чему, служили похоронные команды, составленные из тех же солдат. Золотарев тяжело вздохнул. Не одна война еще не обходилась без жертв, какая бы, по сути, она не была.

— Нам туда, — сказал он царевичу и показал в сторону крепости, где на самой высокой башне реял на ветру русский флаг. Мальчишка кивнул.

В крепость попасть можно было только на баркасе. Строить мост, когда течение здесь не спокойное, да и расстояние между двумя берегами где-то в полверсты, как-то не выгодно. Вот и пришлось Андрею договариваться о перевозе его с царевичем с сержантом Семеновского полка. Именно это подразделение русской армии, сейчас надежно защищало единственное сообщение между островом и большой землей.

Вошли через ворота, они во время сражения не пострадали. Солдаты Преображенского полка, несшие здесь караул, признав царевича, радостно его приветствовали. Андрей попросил проводить их к царю.

Вот только караульный, категорически отказался это делать. Не то, чтобы он не хотел выполнять приказ боцманмата, просто тот был с царевичем, а тот как-никак ребенок, а его величество находился на похоронах участников битвы.

— Идите лучше в дом коменданта, — посоветовал он, — там сейчас фельдмаршал Борис Петрович Шереметев проживает. Там можно и подождать государя.

Андрей кивнул, и уже собрался идти, но караульный офицер задержал его. Позвал солдата и приказал проводить царевича в дом фельдмаршала, а затем, отведя Золотарева в сторону, прошептал:

— Я знаю, что князь Ельчанинов был вашим другом. Андрея смутила интонация, и он уточнил, почему тот им был?

— Он и сейчас мне друг, — добавил эстонец.

— Боюсь вас огорчить, — молвил офицер, — но князь Ельчанинов погиб.

Неожиданно все внутри Андрея оборвалось. Словно натянутая на гитаре струна, вдруг что-то оборвалось внутри Золотарева. Он вдруг почувствовал себя совершенно одиноким. Несмотря на то, что человек он был крепкий, ноги вдруг сами собой подкосились, и Андрей стал медленно оседать.

— Что вы, — прошептал офицер, подхватывая его, — раскисли, как кисейная барышня.

— Он был мой единственный друг здесь. — Прошептал Золотарев. — За два года знакомства, князь стал мне как брат.

— Понимаю. У самого друг погиб под Нарвой.

Оставив Алексея в комнате отца, где мальчик сразу бросился рассматривать в окно крепость, Андрей вышел и отправился искать светелку фельдмаршала, чтобы доложить о прибытии в цитадель царевича, да и лично поздравить того с викторией. Но Шереметева нигде не застал, а столкнулся нос к носу с молоденькой девушкой, выглядевшей лет на двадцати пять-тридцать. Чернявая в скромном платьице, с корзиной, в которой лежал испачканный после битвы кафтан боярина, она покосилась недовольно на офицера в странном фиолетовом кафтане.

Андрей ей улыбнулся и подмигнул. Щечки девушки вдруг зарумянились, и она, приподняв свободной рукой, подол собиралась уже проскочить мимо него, но эстонец придержал ее.

— Меня зовут Андрей, — представился он.

— Марта, — сказала прачка, на секунду задумалась и тут же поправилась, — Марта Скавронская. А теперь сударь пустите меня, мне нужно идти.

— Я привлекателен, вы чертовски привлекательна, — проговорил он, вспомнив цитату из фильма, — так чего время тянуть?

Девушка еще больше покраснела и, вырвавшись из рук Андрея, выскочила на улицу.

— Я боярину все про вас скажу, — прокричала она.

Андрей понимал, что боярину она ничего не скажет. Что-то подсказывало, что он произвел на нее впечатление. И если бы не нравы, царившие здесь и сейчас, она бы точно согласилась с ним на свидание под луной.

Вот только что-то имя показалось девушки ему знакомым, казалось, что он где-то его слышал. Но вот где? Вздохнул и отправился к царевичу Алексею.

Паренек стоял у окна и смотрел на людей, копошившихся во дворе крепости. Услышав шаги, он обернулся и посмотрел на Андрея.

— А папа еще не пришел? — поинтересовался Алексей.

Андрей отрицательно покачал головой. Увидел кресло стоявшее у стены и сел в него. Было грустно. Даже эта встреча с девушкой не привела его в чувство. Гибель Ельчанинова, как теперь понял эстонец, не прошла для него даром. Этот старый служака, когда-то доставивший его в Москву, а затем и в Архангельск, за последнее время стал близким человеком. Именно с ним, а не с кем больше (С Петром уж тем более) он не мог поговорить по душам. Вот если бы эта девушка… Тут Андрей отогнал навязчивую мысль. Что он совсем поехал, фельдмаршал, наверное, не зря ее к себе привел.

Золотарев вздохнул. Чем вызвал неожиданный интерес царевича. Тот отошел от окна и сел на соседнее кресло.

— Что случилось дядя Андрей? — поинтересовался мальчишка.

— Друга я потерял Леша, — прошептал эстонец, — Силантий Семенович во время штурма крепости погиб.

— Князь Ельчанинов? — уточнил царевич.

— Он самый.

— Мне жаль дядя Андрей, — вздохнул мальчик, — князь мне очень нравился. Веселый он был, часто шутил. Царевич вдруг встал и, подойдя к окну, произнес:

— Не люблю, когда умирают люди! Это не правильно!

— Но это неизбежно, — вздохнул Андрей.

Парнишка ничего не сказал. Долго смотрел в окно. Андрей даже подумал вдруг, а не приведет ли сегодняшняя ситуация, к последующей гибели царевича, когда он поссорится с отцом. Если поссорится с Петром, поправил себя эстонец. Мальчонка еще молод, и вполне возможно, что они с государем совершили непростительную ошибку, привезя царевича в разрушенную войной крепость, где хоронили солдат участвовавших в баталии, не глядя, какому монарху они служили.

— Если я буду царем, — молвил Алексей, — я ни за что не буду воевать!

— Даже если на тебя нападет враг? — уточнил Андрей, понимая, что у русского самодержца всегда враги найдутся.

Паренек вдруг посмотрел на Золотарева и заплакал. Он вдруг осознал, что в этом случае войны не избежать. Андрей поднялся с кресла и, подойдя к царевичу, прижал его к себе.

— Не плачь, — попросил он, — мужчина не должен плакать. — Добавил он, и тут вспомнил, откуда ему известно имя этой девушки.


V

— Сто двадцать пушек, тысяча сто семнадцать мушкетов, — докладывал Александр Данилович государю. — Таковы трофеи мин херц.

Петр сидевший все это время за столом, вдруг стал и подошел к окну. Вытащил, было трубку, хотел закурить, но передумал. Посмотрел на Никиту Зотова и произнес:

— Зело жесток сей орех был, однако, слава богу, счастливо разгрызен. Сколько мы людей на сей цитадели потеряли…

— Пятьсот русских солдат и офицеров, — попытался подсказать Меншиков, но Петр его между тем не услышал.

— Но фортификацию — продолжал он, — взяли и открыли проход в Балтийское море. Так и наречь ее нужно по-новому Шлиссельбург. Подобно как на немецком сие значит Ключ-город. По случаю сему повелеваю отлить в честь такой славной виктории специальную медаль. И награждать коими участников штурма

Меншиков при этих словах на секунду закрыл глаза, и представил, как она будет красоваться на его широкой груди. Петр словно заметил это и молвил:

— Комендантом города назначаю Меншикова Александра Даниловича. А ко всему прочему быть ему еще и губернатором Ингерманландии, Карелии и Лифляндии.

«Не жирно ли для него будет», — вдруг промелькнула в голове у Андрея крамольная мысль. Они с царевичем вот уже минут двадцать присутствовали на совещании государя. А тот словно сына и не замечал. Складывалось такое ощущение, что монарх просто погрузился с головой в празднование победы. А тут не праздновать надо, а как можно скорее восстанавливать разрушенные башни. Кто знает, а вдруг Карл XII решится отбить крепость.

Петр словно прочитал мысли Золотарева, вдруг взглянул на своего царевича и переменил решение:

— Для тебя Алексашка и губернаторства хватит. Вон Алешку комендантом назначу. Он хоть мал, но в дела государственные вникать должен. А помощником к нему Андрея Золотарева да генерала Квятковского.

Бывший до этого еще полковником Юрий Квятковский вдруг вздрогнул, посмотрел на царя, словно тот ошибся, но Петр поднял со стола лист, исписанный корявым почерком.

— Сей патент, — молвил он, — на генеральский чин твой. Протянул Квятковскому. Тот встал, принял бумагу из рук Петра и произнес:

— Служу отечеству! Петр заулыбался. Вновь взглянул на Золотарева с Алексеем.

— Завтра же переводите в крепость свой полк. — Затем, оглядев собравшихся в комнате, продолжил, — вскоре сюда прибыть соизволят двоюродный брат мой Кирилл Нарышкин. Именно он и займется ремонтом крепости. А теперь я ни кого не держу,

Все стали расходиться. Царевич Алексей вдруг вцепился в руку Андрея. Отчего тот наклонился, чтобы расслышать то, что хочет ему сказать мальчик.

— Дядя Андрей, — проговорил паренек, — а ведь вам нравится одна девушка.

Золотарев утвердительно кивнул, вспомнив, как до их похода сюда в коридоре он в присутствии царевича столкнулся с Мартой (вполне возможно будущей мачехой Алексея). Долго провожал ее томным взглядом, что, скорее всего не осталось, не замечено мальчишкой. Уже увидев ее второй раз, Андрей понял, что безумно в нее влюблен. И судя по всему — любовь с первого взгляда.

— Могу ли я тебе помочь? — поинтересовался царевич.

«Чем он может помочь, — подумал эстонец, — попытается свести нас, или выкупит ее у Шереметева?» Подумал и спросил:

— Помочь?

— Ну, да. Ведь она принадлежит какому-нибудь боярину, — продолжал Алексей, — чтобы ее у него забрать, нужны или деньги, или власть, что есть у, — мальчишка задумался, думая кого бы назвать, наконец, нашелся и молвил, — хотя бы у Меншикова. То, что Александр Данилович это сделает, Андрей был уверен.

— Так вот, — сказал Алексей, — у вас ни того, ни другого в больших количествах нет. Отца вы просить о помощи не захотите, — Андрей кивнул, — то-то. А бояре слушаются только царя или…

— Или кого? — поинтересовался Золотарев.

— Сына царя, — хихикнул царевич, — то есть меня.

Он улыбнулся. А ведь мальчишка прав, решил Андрей. Не смотря на свой возраст, не такой и глупый. С ним кашу всегда сварить можно. А что если действительно попросить о помощи. И Андрей попросил.

Когда-то интендант Лифляндского городка Мариенбург Эрнст Глюк, а по совместительству пастор лютеранской церкви, приехал в Дерпт навестить своего друга. При этом он посетил Рунгенский приход, где и встретил маленькую девочку по имени Марта. Так как она была благообразна видом, а дьяк дал понять Эрнсту, что при его плохих средствах и большом без того семействе, трудно воспитывать это «греховное порождение». Вот только суперинтендант, движимый состраданием все-таки взял маленькую девочку с собой в Мариенбург.

В восемнадцать лет она вдруг потеряла голову от любви к шведскому драгуну по имени Иоганн Крузе. Двадцати двух летний солдат частенько бывал в церкви, где проповедовал суперинтендант. Именно там он увидел ее, попросил одного родственника Глюка помочь ему добиться у покровителя благословения на брак с девушкой.

— Если молодой жених хорошего поведения и комендант разрешит ему жениться, то я не буду противиться браку, — ответил суперинтендант, своему родственнику, когда тот сказал, что некий драгун желает взять девушку в жены. — Но при условии, что Марта будет сама согласна.

Дело было представлено майору, который не только дал добро на брак, но и повысил служивого в капралы, якобы за хорошее поведение. После чего призвал девушку в свой кабинет и поинтересовался, нравиться ли ей сей молодец. Марта дала свое согласие, и помолвка состоялась в тот же вечер. Жених торопился со свадьбой, русские находились в нескольких десятках миль от города, а во время осады, о свадьбе и думать не стоит.

После свадьбы, а именно на восьмой день их совместной жизни, молодой драгун с десятью другими солдатами, был послан на разведку. А еще день спустя, войска, руководимые Борисом Петровичем Шереметевым, осадили Мариенбург. Фельдмаршал грозил в случае сопротивления обратить город в кучу камней и никого из жителей не пощадить. Комендант города предвидел, что ему нельзя будет устоять против столь сильного врага, не намеривался сдаваться живым. Решение было простым — взорвать себя с крепостью и всем гарнизоном.

Ведавший о таких намерениях суперинтендант Эрнест Глюк, со всем своим семейством, а так же и Мартой, убедил прочих жителей города добровольно сдаться русским. Взяв под мышку славянскую библию, он велел своим родным, девушке, учителю Готфриду Вурму, и остальным горожанам шествовать следом за ним. И вот такая разношерстная толпа остановилась перед палаткой Шереметева. Выходка старику понравилась, и он разрешил пропустить всю эту толпу, как на смотру мимо себя.

Марта сразу же бросилась в глаза фельдмаршалу. Он подозвал к себе суперинтенданта и спросил:

— Кто такая?

— Моя воспитанница, — промямлил Эрнст, — найденыш. Несколько дней назад была выдана мной за драгуна, — добавил он.

— Все равно, — возразил Шереметев, — она моя и останется у меня; вы все прочие отправляетесь в Москву, где о вас позаботятся…

Все это было пару месяцев назад. И вот теперь она кочует в обозе фельдмаршала. Исполняет роль — служанки и любовницы. Терпеть не может его скользкого взгляда, от которого в дрожь бросает. А как ощутит его руки на талии — дурно становится. А тут в коридоре чуть с офицером не столкнулась. Такой красавчик. Фиолетовый камзол, таких она не разу не видела, на нем как на чудесно сидит. На поясе шпага. При этом внешностью на русского и непохож. А уж горяч, что стоят только его слова: «Я привлекателен, вы чертовски привлекательна, так чего время тянуть»? Что-то внутри нее щелкнула, и она ощутила те же чувства, что были тогда, когда она встретила Иоганна. Теперь после стольких месяцев, ей это казалось так давно.

Вот и сегодня вернувшись, второй раз с речки, где солдаты так и косились на нее, но приставать боялись, помня, кому она принадлежит, Марта поставила корзинку в углу комнаты фельдмаршала, у самой двери. Хотела, было уже убежать, но Борис Петрович поднялся с кровати и, пошатываясь, подошел к ней. Обнял, но тут дверь скрипнула, и на пороге появился штаб-офицер государя. Протянул бумагу. Фельдмаршал нехотя развернул ее. Писал царевич и требовал подарить ему Марту Скавронскую.

Борис Петрович хотел выругаться, но против царевича идти не захотел. Тот батюшке побежит жаловаться, а там уж сам Петр отнимет у него молодуху, да еще не дай бог осерчает, тогда прощай и фельдмаршальство, а может быть и голова.

— Ступай с офицером, — молвил Шереметев, ослабляя свою хватку.

Перепуганная девушка, не понимающая, что ее ждет, выскочила вслед за офицером в коридор. Служивый закрыл дверь в опочивальню князя и показал рукой, чтобы девушка шагала впереди него.

Они спустились вниз, на первый этаж. Штаб-офицер попросил ее остановиться у двери, после чего открыл которую и велел войти.

В комнате у окна стоял тот самый офицер, с которым она встретилась два раза в коридоре. Рядом с ним мальчишка лет двенадцати, в фиолетовом мундире. Не смотря на свой возраст, чувствуется, что он здесь главный.

— Здравствуй, — молвил царевич.

— Здравствуй, — ответила она.

— Tere.[63] — произнес он. И Марта поняла, что впервые за столько месяцев она встретила эстонца.


VI

Комендантом крепости Шлиссельбург Петр Алексеевич сына назначил, да вот только до конца восстановления ее, приказал проживать в Ладоге, а это оказалось на руку Андрею Золотареву. Монарх почти никогда сюда не приезжал, а почти все время с ноября по декабрь проводил в дороге, то он оказывался на несколько дней в Москве, чтобы обсудить дела с Ромодановским, то в Воронеже, где наблюдал за строительством галер, а то встречался с купцами. И все это позволяло Андрею Золотареву обучать царевича, без всякого влияния извне.

Теперь, когда на улице похолодало, учить мальчишку полетам на андларах было не возможно. Воздух в шарах, несмотря на подогрев, очень быстро остывал, не давая тем самым подняться на большую высоту. И если солдаты большую часть времени проводили в строевой подготовке и стрельбе из фузей, то царевич, засев в небольшом кабинетчике в доме воеводы, изучал различные науки.

То, что Алексей мальчик умный, это Андрей понял уже давно, и даже убедился, когда тот предложил увести Марту от Бориса Шереметева. Учился он охотно, много читал, делал выписки из прочитанного, а иногда и декламировал усвоенное воеводе. Тот лишь руками разводил, да говорил:

— Зело умен его высочество.

То, что это не лесть Золотарев нисколечко не сомневался. Иногда Андрей брал бумагу и писал государю о последних достижениях Алексея. Тем был прочитан даже труд Макиавелли «Государь» на языке оригинала. Из других книг Библия. С помощью книги Книг царевич изучил славянский, немецкий и греческие языки. Научился складно разговаривать на французском и английском. А под самый новый год, когда Золотарев по настоянию государя устроил празднество, уже спокойно беседовал с голландцами, что приехали посетить Алексея Петровича на их родном языке. Правда, не так ловко, как хотелось. Мальчишка в этом плане был явно полиглотом. А вот математика и военные науки плохо давались царевичу, правда, Андрея это не очень беспокоило, он считал, что к лету тысяча семьсот третьего года, ему удастся и эти науки привить его высочеству. На военные экзерциций[64] и фехтование сейчас просто не хватало времени, да и таким уж хорошим знатоком сих наук Золотарев себя не считал.

Однажды, Андрей не выдержал и написал государю лестное письмо. Отзываясь в нем о царевиче, как о ребенке, который разумен выше своего возраста, тих, кроток и благочестив.

И все это на фоне семейной идиллии. Отец настоятель местного собора, узнав, что Золотарев решил связать свою жизнь с девушкой, встреченной в Шлиссельбургской крепости, настоял на том, чтобы та приняла православную веру.

— И лишь только после этого, — молвил священник, — я обвенчаю вас.

Идти против церкви не хотелось. И через неделю, после переезда Марты в Ладогу состоялось таинство крещения. Девушка выбрала для себя имя Марфа, а еще через неделю отец настоятель их обвенчал. Может это и к лучшему, размышлял, бывало, Андрей, слушая, как царевич на стара-словянском читает псалтырь. Ведь не будь этого таинства, когда мужчина и женщина перед богом становятся мужем и женой, велик был шанс, что Петр мог увести у него Марту, как он это сделал в известной только ему одному, Андрею, истории России.

Ну, упоминать, что творилось в светелке у Золотаревых явно не стоит, если вспомнить, что с ноября тысяча семьсот первого года у Андрея никаких отношений с женщинами не было.

Новый тысяча семьсот третий год совершенно не походил на два предыдущих. И если первый он встречал в обществе Петра Алексеевича, второй в темницы, то этот третий он уже встретил с женой. Они даже отчитывали последние минуты, как это было принято делать в прошлой жизни Андрея. А потом эстонец вдруг помянул князя Ельчанинова.

В конце февраля, на санях весь скарб воздушного флота был перевезен в Шлиссельбург. А уже в середине апреля в Шлиссельбург прибыл государь. Петр в экстренном порядке собрал все войско, расквартированное в казармах крепости, и выступил в направлении к Ниеншанцу, цитадели расположенной на правом берегу Невы при впадении в нее притока Охты.

Ниеншанц пал после семидневной осады. Коменданту крепости Йохану Аполлову, ничего не оставалось, как приказать гарнизону, что насчитывал аж восемьсот человек, сложить оружие. Да же сорок девять пушек цитадели не помогли, а ведь он заранее пытался изготовиться к обороне. Но когда дошли сведения, что Нотенбург пал, пытался поджечь крепость. Вот только все зря. Русские не пришли, да и Карл на выручку ни кого не прислал. Так что когда снег сошел с Невы, появлению лодки противника не удивился.

Рассказывавший это драгун обер-офицер, что сейчас сидел за столом перед царевичем Алексеем, был в перепачканном грязью кафтане, с портупеей и лядункой на привязи, обшитой галуном, в правой руке он сжимал принесенную Андреемкружку с холодным квасом, а левой теребил карпус[65] с кожаным козырьком. Казалось, что он и сам не верил, что перед ним сын государя. Меншиков вызвал его и сказал:

— Скачи, брат, в Шлиссельбург, да доложи коменданту, о нашей виктории!

Вот только комендантом этим оказался мальчишка лет тринадцати, да не какой-то, а сам царевич. Думал просто доложит, а вон не получилось. Малец любопытный оказался. Подробностей требовал.

— Около трех часов, — продолжал говорить обер-офицер, — мы штурмовали Пая и Сауна. Швед упорно отбивал наши атаки. Ходил слух, что гарнизоном крепости сам комендант руководил, видать опытный, раз бился почти семь дней. Ну, и пришлось фельдмаршалу приказать нашим солдатам рыть апроши[66] и ставить батареи.

Андрей представил вдруг, как Петр впервые увидел места, с которыми впоследствии свяжет свою жизнь.

— А город гораздо больше, чем Шлиссельбург, — говорил между тем служивый, — Слышал, как его величество говорил Меншикову: «Выведен равно изрядною фортификациею, только лишь дерном не обложен, а ободом больше Нарвы». Два дня мы вели обстрел, а затем ваш батюшка лично во главе флотилии лодок с гвардейцами проследовал вниз по Неве мимо Ниеншанца, с бастионов которого тщетно пытались огнем пушек этому помещать. Государь хотел узнать, не подошла ли на помощь осажденному гарнизону. Двадцать девятого апреля, оставив заставу гвардейцев на Витсаари, вернулся в лагерь, и уже на следующий день была еще одна неудачная попытка завладеть крепостью. Лишь только после взрыва порохового погреба, а это случилось уже в первый день мая, комендант гарнизона согласился на почетную сдачу. — обер-офицер сделал глоток из кружки, и продолжил, — На следующий день Аполлов вручил фельдмаршалу Шереметеву городские ключи на серебряном блюдечке. Под барабанный бой вместе с гарнизоном, семьями солдат и офицеров — покинули крепость. Мы, русские, под радостные крики «Виват!» вошли в Ниеншанц. — замолчал.

— А дальше? — поинтересовался Алексей.

— А что дальше, — сказал обер-офицер, — Петр устроил праздничный молебен. Потом сообщил всем нам, что город сей будет отныне именоваться Шлотсбург. Потом созвал военный совет. Вот только что на нем решали, мне ваше высочество не известно. Меншиков перед самым началом вызвал меня к себе, и велел скакать к вам.

Четырнадцатого мая ближе к вечеру от Петра Алексеевича вновь прибыл гонец. В письме, запечатанном красной сургучовой печатью, с государственным гербом, тот просил сына своего — царевича Алексея прибыть в Ниен, где он должен присутствовать при закладке будущей столицы Империи.

Впервые, заметил про себя Андрей Золотарев, монарх назвал свое государство империей. Эстонец был уверен, что еще чуть-чуть и тот провозгласит себя императором. Станет равным Юлию Цезарю.

Прочитал и взглянул на царевича. У того ноль эмоций, словно ему безразлично, где будет столица государства. Ну, то и понятно мальчонке тринадцатый годок до этого ли. Конечно, так же думал и Андрей, тот предпочел, чтобы столица была где-нибудь южнее. Хотя бы в том же Крыму. Но, увы, там во всю хозяйствовали татары, плюс ко всему же беспокоила своим присутствием Оттоманская империя. Поэтому, выслушав послание отца, царевич только пожал плечами и молвил:

— Ну, надо так надо. Дядя Андрей собирайся, завтра выезжаем.

Как же без него. Золотарев уже давно понял, что по воле судьбы ему суждено стать свидетелем перемен происходивших в России. С переездом из Архангельского городка, сюда ближе к Балтике эстонец вдруг стал скучать по родному Таллинну. Видимо причиной была близость этих мест к Балтийскому морю.

Он поклонился царевичу и вышел из горницы. Уже на пороге Андрей подумал, что занятия по русской истории придется отложить на пару дней.

Уже у себя в комнате обнял Марту (он по-прежнему называл ее так) и сообщил, что просто обязан, вместе с царевичем Алексеем, уехать на пару дней под Шлотсбург.

— Государь дело наиважнейшее затеял, — пояснил он, — город будет закладывать. Новый русский порт, да к тому же столицу государства.

Девушка понимающе кивнула. Отошла к окну, долго смотрела на крепостную стену и башни крепости. Потом подошла к Андрею и кинулась ему на шею.

— Андрюшенька, — прошептала она, — не хотела говорить, но теперь должна. Я беременна.

Золотарев чуть от такой новости не упал, в прямом смысле слова. Пошатнулся, но на ногах устоял. Если подумать, решил Андрей, то этого он ждал столько лет. Сначала с первой своей супругой там в его прошлом. Когда же попал сюда, вообще не надеялся на что-то. Эпоха другая, да и нравы. Вот только ошибался. Люди они во все времена одинаковые. Так же любят, ненавидят, страдают и переживают.

— Если парень родится, — молвил Золотарев, — назовем Силантием, если девочка…

— Елизавета, — перебила его Марта.

Андрей вдруг вздрогнул. Елизаветой так звали дочь Петра Алексеевича, в той истории, где царевич Алексей погиб, а Марту у Бориса Шереметева увел не он, а князь Александр Данилович Меншиков. Вполне возможно, что инициативу по имени дочери царевны проявила, как и сейчас девушка, а Петр просто согласился. Имя Елизавета ничего такого уж сверхъестественного не несло, а толковалось просто, как «Почитающая бога». Андрей обнял жену и поцеловал в губы.

На следующее утро. Он, Алексей, обер-офицер и пара солдат из Белозерского полка выехали в сторону Шлотсбурга.


VII

В акватории Невы было холодно. Карета с царевичем Алексеем и Андреем остановилась около только что возведенного домика государя. Кучер помог выбраться. Обер-офицер спешился с лошади и, не дожидаясь их, поторопился в хоромы, построенные из соснового леса по типу шведскому деревянного дома.

Тут же на улицу выскочил Петр, он даже застигнуть кафтан не успел. Подскочил к сыну, оглядел его, чай, поди, полгода не видел, присел и обнял. Затем встал, подошел к солдатам в фиолетовых мундирах.

— Хороши! Твои? — молвил он, обращаясь к Золотареву, подразумевая фразой, что служивые из воздушного флоту.

— Ваши! — ответил Андрей.

— Знаю, что мои, я спрашиваю летчики?

— Они самые.

— Хороши, ой хороши. Что умеют?

— Почти все, — ответил Андрей, при этом он не лукавил. За последнее время они с полковником обучили солдат своих не только маршировать строем, и проводить различные действа потребные во время боя, но и научили летать. Опробовали и обстрел мишеней с воздуха. Только-только к этому приступили, но уже были некоторые результаты. А всего-то нужно подняться на воздушном шаре, дождаться подходящего ветра, что дул в сторону правобережья (там уже были обслуга, что ждала приземления андлара). Когда подходящий момент наступал, шар отпускали в свободное плавание. Вот тогда то и нужно было с неба запускать в лодки, что специально были приспособлены для этого, камни. Во время баталии предполагалось использовать гранаты. Сию стратегию сам государь придумал.

— Вот и замечательно, — сказал Петр. Затем немного подумал и спросил, — Мою мысль в дело пустил?

— Конечно государь.

— Молодец. Петр вновь присел, посмотрел на сынишку и сказал:

— Учен, стал, посмотрю. Учитель мне письма об успехах твоих писал. Ну, расскажи, что ни будь! Алексей процитировал наизусть псалтырь.

— Ну, этому тебя и так научить смогли бы. Ты что-нибудь дельное поведай батюшке.

Царевич покосился на Андрея, тот подмигнул. И тогда мальчишка процитировал отрывок из Макиавелли.

— Сие что? — поинтересовался Петр.

— Макиавелли «Государь».

— Какой я тебе государь! — вспыхнул монарх. — Я тебе отец!

— Книга так папенька называется.

— Ах, вон оно что, — молвил Петр, достал трубку и закурил, — Умен. Умнее меня стал. Но довольно. Я вас сюда, не для того, чтобы вы знаниями бахвалился, вызвал. Город я здесь заложить хочу. А ну, залезайте в карету.

Андрей и Алексей выполнили просьбу монарха. Петр подошел к другой, там уже были Меншиков, Шереметев, забрался во внутрь. В третье были Зотов и Кирилл Нарышкин, полковник Рен. Монарх высунулся в окно и прокричал кучеру:

— Ну, поехали.

На «Заячий остров», что по-шведски звучало как «Луст Эйланд», переправились на карбасах. Вступили на твердую почву, если так можно было назвать почти болотную землю, одновременно. Государь рванул первым, почти до середины острова, пробираясь через низкорослый кустарник, дошел. Остановился, подождал, пока до него свита доберется и лишь только после этого, громко, словно хотел, чтобы его даже в Стокгольме услышали, произнес:

— Здесь будет новая столица России! Отсюда мы будем ходить на парусных кораблях в Западную Европу. Отсюда мы нанесем решающий удар по шведскому королевству.

Поднял руку вверх, и тут же к нему подбежал семеновец с лопатой. Монарх взял ее. Вырыл крест и продолжил:

— Здесь мы заложим собор в честь Петра и Павла. И здесь будет крепость Петропавловская! А сам же город отныне именовать — Санкт — Петербург. Город Шанц отныне не существует, а крепость Ниен приказываю срыть!

Вечером все собрались в домике государя за большим столом. Петр неожиданно решил устроить праздничный банкет, в честь закладки нового города. Именно здесь монарх торжественно объявил о назначении полковника Рен — комендантом. Меншиков насупился, эстонец удивился с чего бы то ему это делать, как-никак генерал-губернатор завоеванных Петром Алексеевичем городов и земель. Вот и сейчас государь гневно глянул на того, словно вспоминая слова Андрея, что сей деятель российский — вор. Фаворит скукожился, проглотил грибочек солененький, не жуя.

— А тебе Александр Данилович, — молвил царь, — повелеваю надзирать на новоначинающимся городом. Меншиков кивнул, потянулся к графинчику с анисовым вином.

— Чай, авось, и место для своего дворца отвел? — поинтересовался у фаворита Петр. Князь вдруг замер, взглянул на государя и выдавил из себя:

— А, как же Мин Херц.

— Спешишь, спешишь Алексашка! Ой, спешишь! — сказал монарх, — Сейчас надобно место для гостиного двора, пристани, присутственных мест, адмиралтейства, государева дворца да саду отвести, а уж затем для знатных особ. Причем для тебя в последнюю очередь.

Царь сдвинул со стола посуду в сторону, освобождая таким способом пространство для карты. Позвал обер-офицера, что сейчас стоял в стороне, да повелел оную принести. Тот скрылся за дверями и вскоре вернулся. Положил бумагу на стол. Государь по углам поставил кубки, чтобы карта не свернулась.

— Что сидим, — проговорил Петр, — а ну подходим ближе. — Пока свита стала приближаться ближе, он взглянул на Меншикова, — а ну, кажи, что за место для своего дома избрал. Александр Данилович ткнул жирным пальцем в точку на карте.

— Тут государь, — вымолвил он.

— Экий ты прохвост, — хохотнул Петр, — ну, раз тебе сие нравится, так токовому и быть. Сейчас же господа будем землю делить.

Андрею смотреть на все это было не интересно, но любопытно. И, скорее всего оное было вызвано скорее поведением знати, чем выбором мест для усадеб. Стоит, пожалуй, упомянуть, что когда еще, будучи школьником, Андрес побывал во втором городе Российской федерации. Архитектура его тогда поразила, а вот климат, увы, нет. В городе даже в двадцати градусный мороз, можно было замерзнуть. И иногда казалось, что термометр врет аж на десять градусов, причем в минусовую сторону.

А толпа у стола собралась отменная. Кроме государя с фаворитом, тут были: фельдмаршал Шереметев, комендант Рен, генерал-майор фон Верден, Никита Зотов, князь Нарышкин да еще множество таких, чьих имен так Андрей и не узнал. Золотарев вдруг посмотрел на Алексея, что сейчас сидел рядом с ним. Тот неожиданно сжал свои маленькие кулачки и прошептал:

— Они больше о себе думают, чем о государстве.

Под «они» мальчишка, решил эстонец, скорее всего, подразумевал свиту, чем отца с его приятелем. Когда же весь этот беспредел закончился, Петр посмотрел на вернувшихся, на свои места собутыльников и молвил:

— Все это хорошо, да вот есть два препятствия. Ты Борис Петрович, — сказал он, обращаясь к фельдмаршалу, — должен взять крепость Копорье, а ты генерал-майор фон Верден — Ямы. В противном случае, все ваши дворцы будут принадлежать Карлу XII.

Вскоре крепости капитулировали перед русскими войсками. Государь даже съездил туда, чтобы посмотреть, что они из себя представляют. И уже там, после того как Ямы переименовал в Ямбург, до него дошли сведения, что Крониорт из Лифляндии движется в сторону Петербурга с двенадцати тысячной армией.

Золотарев об этом узнал уже в Шлиссельбурге, в конце июля тысяча семьсот третьего года, куда они с царевичем вернулись через три дня после основания Петербурга.

Алексею Петровичу гонец доложил, что его отец выступил на опережение, с гвардией и четырьмя драгунскими полками. Баталия произошла у реки Сестры, где Крониорт был разбит, и вынужден был бежать с уцелевшими солдатами до Выборга.

Между тем к Ямбургу подступил нарвский комендант генерал-майор Горн. Да вот только зазря он это сотворил. Окрыленные победами войска фельдмаршала Шереметева, заставили полководца под прикрытием артиллерии бежать к Нарве.

Так же до Шлиссельбургского гарнизона доходили сведения о закладке на Олонецкой верфи, в присутствии самого государя, цельных шесть фрегатов. А уже в конце августа Петр вернулся в Петербург на новопостроенном фрегате «Штандарт». Именно в те дни, над построенными бастионами Петропавловской крепости взвился кайзер-флаг.

В сентябре тысяча семьсот третьего года в Санкт-Петербург пришел первый голландский торговый корабль. На радостях Петр пригласил шкипера и матросов на постой в дом Меншикова. В честь сего важнейшего события он одарил шкипера пятистам червонцами, а каждому матросу приказал выдать триста ефимок. Кроме того, монарх распорядился, второму шкиперу, что приведет сюда корабль — выделить триста червонцев.

Голландец только руками разводил, да восхищался щедростью русского царя. Но больше всего его удивило то, что Петр приказал раскупить все товары.

Первого октября русский монарх заключил договор с Августом, обязавшись усилить его саксонцев двенадцати тысячной армией. Посулив ему при этом триста тысяч рублей. В тот же день из Петербурга уехал обер-коммисар князь Дмитрий Голицын.

Когда же лет покрыл Балтийское море, Петр Алексеевич съездил на остров Котлин, что лежал в Финском заливе, где и повелел построить крепость.

Глава 8 — И снова Нарва

I
Девятнадцатого марта тысяча семьсот четвертого года, Петр Алексеевич после посещения Олонца прибыл в Петербург. До этого пришлось ему все больше делами, связанными с южными границами России приходилось. Султан Ахмет III, через послов своих жаловался государю на построенные крепости: Троицка, Каменного Затона и Таганрога. Считая, сей факт вопиющим нарушением договора. К тому же монарх московский из-за Волги под Азов перевел калмыков, отдавая им тем самым выгодные земли для кочевья.

И все это приходилось делать в Москве, а вот в Петербурге дела совершенно иные. К началу мая, привезена была на Котлин батарея, и началось активное строительство укреплений, для коих целей из новой столицы часть каторжан перевели. А уже по окончанию строительства государь повелел фельдмаршалу Шереметеву идти с псковским корпусом под Карелу.

А между тем шведы в Дерпте умножали войско. Взяли под свой контроль Чудское озеро, да вот только смелости русских не рассчитал. Высланная туда часть пехоты, под командованием генерал-майора фон Вердена, заблокировала выход эскадры. Посадив своих солдат на простые лодки, у города Кастерека генерал-майор атаковал флот. В ходе сей операции фрегаты были полонены, а вице-адмирал Лошер адмиралтейский корабль взорвал вместе со всем экипажем.

Двадцатого мая Петр пожаловал Романа Брюса обер-комендантом Санкт-Петербургской крепости и с генералом князем Репниным, с полками гвардии и с Ингермандским отправился было под Карелу, но у Шлиссельбурга, где решил посетить сына узнал, что вице-адмирал де Пруа с флотом пришел к устью Наровы — и атаковал окольничего Петра Апраксина, с намерением ввезти в нарву провиант, куда сухим путем от Ревеля шел генерал-майор Шлиппенбах.

Тут уж Андрей Золотарев не выдержал и сам напросился в действующую армию.

— Ну, куда, куда, — молвил Петр, — мне тебя пристраивать. Понимаю, что земля это твоя родная, но ничего поделать не смогу. Вот если только весь полк Белозерский с собой взять. Твои огольцы готовы?

— Да государь!

— Вот и ладненько. Тогда выступайте и запомните, что к концу мая должны быть под Нарвой. Вот только царевича с собой не бери. Мал он еще, в таких баталиях участвовать. Да и наследника у меня другого нет, коему я дела свои мог бы передать. А ты его, я погляжу, уму-разуму научил. Я теперь уверен, что-то, что должно произойти, теперь вряд ли случится.

Переночевал в крепости, и уже на следующее утро выступил с войсками в сторону Нарвы.

Тридцатого числа русские войска собрались под крепостью. Явившийся к Петру Андрей, тут же был назначен в адъютанты к фельдмаршалу-лейтенанту, шестидесяти летнему шотландцу, Огильвию, коему была поручена осада цитадели. Между тем Шереметев осаждал Дерпт.

Государь все это время метался между Нарвой — Петербургом и Дерптом. В последний прибыл не довольный. Осада уж больно долго тянулась

— Кончай сим безобразием Борис Петрович, — проговорил Петр, сидя на кушетке в палатке Шереметева. — Я, конечно, понимаю, что полководец ты опытный, но промедление смерти подобно. Нужно заканчивать со всем эти и брать город. Вот мой новый план.

Двенадцатого июня, в присутствии монарха, солдаты прорубили палисад, взяли равелин, где, завладев пятью огнестрельными орудиями, развернув оные в сторону города, после жестокой перестрелки вошли в город.

— Вот так бы давно нужно было поступать, — сказал Петр, и на следующий день вернулся к Нарве.

Вместе с государем из-под Дерпта были доставлены под вражескую крепость около ста сорока пушек.

Собрав всех у себя в шатре. Петр предложил сделать пролом с Ивангородской стороны в бастионе «Виктория». Плюс ко всему, несколько воздушных шаров, при удачном ветре (Андлары по две штуки располагались с западной и восточной стороны, один с северной), должны были начать бомбардировку с воздуха.

Тридцатого июля началась бомбардировка крепости. А уже через восемь дней в образовавшийся в бастионе «Виктория» пролом хлынули русские войска. С другой стороны после обстрела обрушился бастион «Гонор», засыпав тем самым ров.

На предложение сдать крепость, а Петр делал это два раза, Горн отвечал категорическим отказом.

— Вот ответ коменданта, — молвил государь, протягивая фельдмаршалу-лейтенанту послание от Горна. — Зачитай его перед солдатами. Да сообщи, что начинается приступ!

Восьмого августа приступные лестницы тайно принесены в апроши. Все гренадеры посланы туда с повелением при начале приступа метать гранаты на бастионы.

В ров с лестницами по повелению монарха, посланы солдаты бывшие в бегах и заслужившие казнь. Их функция была ставить те к разрушенному бастиону.

После сигнала, солдаты под началом генерал-поручика Шенбека, генерал-майора Чемберса и адъютанта Золотарева полезли со всех сторон на стены.

Андрею просто повезло. Несколько камней пролетело почти рядом с ним, а затем в полутора метрах раздался взрыв, и обрушилась стена. Да вот только страх куда-то подевался. Казалось, что адреналин переполнял его. Еще немного и вот он уже на стене. Рядом его солдаты, такие же злые до победы, как и он. Вот уже и шведы дрогнули и бегут в сторону старого города, где скрылся комендант. А тот уже бьет в барабаны, Андрей это нутром чувствует. Да вот только наших этим стуком не напугать, ты хоть кулаками в него бей. Как сумасшедшие лезут на стену. И тут же шпагами, да багинетами колют шведских барабанщиков.

Впервые Андрей увидел, как рухнула дисциплина в войсках Петра. Начинался грабеж, и солдаты стали бить всех, кто попадался им на встречу. Андрей увидел государя, тот метался между служивыми, и даже заколол шпагой двух ослушников. Затем вскочил на коня и ускакал, куда-то в центр города.

Петр криками пытался остановить их. Бесполезно. Только после того, как выставил на улицах караулы, ужас, охвативший город, стал сходить на — нет. Особенно у церквей и лучших домов. И лишь только потом у ратуши отыскал коменданта Горна. Соскочил с коня, и с размаху дал тому пощечину

— Не ты ли всему этому виной? — гневно сказал Петр. — Не имея никакой надежды на помощь, не мог ты давно уже выставить белого флага? — показал шпагу, обагренную кровью, — смотри, это кровь не шведская, а русская. Я своих заколол, чтобы удержать бешенство, до которого ты довел моих солдат, своим упрямством.

Шестнадцатого числа сдался Иван-город. В захваченных городах, удалось восстановить порядок. Шведам разрешено было покинуть крепость без знамен и барабанов.


II

А уже семнадцатого августа, Петр вызвал к себе Андрея Золотарева.

— Я тут подумал, — без всякой церемонии начал государь, так по-простому. — Нарве нужен новый комендант. Лучшей кандидатуры я не вижу. Андрей хотел, было возразить, но монарх не дал этого сделать.

— Во-первых, — начал он, — я знаю, что Шлиссельбургом руководил ты, а не мой сын. Мал он еще до этого. А во-вторых, ты эстляндец, из этих краев, а это значит, тебе проще будет найти с ними общий язык. А чтобы никто не говорил, что государь московский назначил комендантом простолюдина — вот держи. И Петр протянул Андрею бумагу с титулом.

— Отныне ты граф Золотарев, — улыбнулся царь. — Комендант Нарвы! «Ну, вот приехали», — пронеслось в голове эстонца.

То, что ему предстоит такая почетная миссия, он бы ни когда в жизни не догадался. А как все начиналось, простой бизнесмен, потом бац и в прошлом. За царем убирать приходилось (ну, тут Андрей слукавил), затем таможенником, учителем при царевиче, и вот теперь — комендант Нарвы. Золотарев вдруг задумался, то ли ему на колени упасть и запричитать «За, что царь-батюшка. Не достоин я!», то ли просто поблагодарить, а там будь что будет.

Для себя выбрал второе. Не собирается он ни перед кем на колени падать. Особенно сейчас, когда Андрей видел, к чему привела — осада. Тут нечему удивляться, когда русские в будущем будут называться оккупантами. Сейчас нужно отношение к ним менять, а не потом, когда что-то делать будет поздно. Поэтому он проговорил:

— Служу отечеству!

Тут же увидел удивленный взгляд царя. Тот, наверное, такого никогда от своих подчиненных не слышал.

— Хорош! — проговорил Петр, — Ой, хорош! Тебя хоть золотарем назначай, хоть комендантом ты всегда доволен, — тут монарх вдруг почесал свой лоб и молвил, — Для солидности тебе и чин военный посолиднее нужен. Как на счет — майор?

Майор, так майор, решил Андрей. Тем более само название так и смахивает на привычное для его слуха — мэр. Не зная, как приступить, он вновь отчеканил:

— Служу отечеству! Государь московский вновь улыбнулся.

— Ступай, принимай сие беспокойное хозяйство. — Молвил он, — Только не забывай, что еще сына моего — учит уму-разуму обязан. Зело больше не вижу я кандидатур ему в учителя. Велю, чтобы тебе Белозерский полк из Шлиссельбурга на постоянное место службы сюда перевели.

«То, что царевича Петр повелел по-прежнему опекать, не очень хорошо, — думал между тем Золотарев, — не будет ли он мешать, мне во время наведения порядка в городе. С другой стороны будет у меня надежный полк, что формировался в Ладоге под моим контролем».

Царевич за последнее время со многими в том полку сдружился. Даже приблизил к себе мальчишку по фамилии — Онегин. Сначала казалось, что пропал тот, но потом выяснилось, что нет. Прибился к солдатам Преображенского, а затем, когда из Ладоги в Шлиссельбург Белозерский полк перевели, к белозерцам.

— Вот и хорошо, — продолжал между тем царь, — теперь ступай. Приступай к службе! Сам же скорее к Меншикову.


III

Теперь жизнь Андрея кардинально изменилась. С утра он выбирался из домика, в котором жил когда-то комендант города, и в окружении свиты (та сразу же появилась, стоило Петру Алексеевичу сообщить об его назначении), направлялся осматривать восстановительные работы. Увы, но во время штурма крепость очень сильно пострадала. Кроме пробоин в стене цитадели, обнаружилось с несколько десятков домов. Затем принимал у себя горожан с жалобами и просьбами. Больше всего его поразил молодой паренек, что пришел просить его об организации погребение погибших в результате резни местных жителей.

— Ступай к командиру Белозерского полка, — проговорил Золотарев, протягивая грамоту, — отдашь сей документ, и тот выделит тебе служивых.

После полудня, эстонец вновь посещал стройку. Делал замечания, вносил коррективы. Иногда смотря на то, как восстанавливается крепость, сожалел, что не учился в свое время на архитектора. Но, как говориться: «Знать бы, где упасть, так соломку постелил». Фраза как будто про него. Это только в фантастических романах — главный герой и царь, и бог. Знает почти все, владеет почти всем. Он и пулемет способен разобрать с закрытыми глазами, и войска в течение нескольких месяцев организовать так, что голова от успехов просто закружится. Сейчас вспоминая те моменты, когда он жил в Москве несколько месяцев, Андрей поражался ее убогости. Маленькие кривые улочки, деревянные домики с огородами да палисадами, и ничего такого, что было ему знакомо по телевизионным программа, что смотрел дома. «Большая деревня» по сравнению с ней архитектура европейских городов казалась гениальна. Вот только сейчас в эту эпоху, все было по-другому. Россия, а Золотарев так называл Московское государство, было оплотом чистоты. Теперь будучи комендантом, он в разговорах с иноземными купцами, которые, не смотря на бушующую в этих краях войну, все так же стремились по своим торговым делам в Нарву. От них Андрею стало известна, что той чистоты (которая будет царить в будущем) на данный момент в Европе нет. Континент все еще прибывал в том запустевшем виде, в котором он находился в средневековье. Тут невольно задумаешься, а не принес ли Балтийский ветер все эту грязь, через прорубленное Петром Великим окно?

На четвертый день пребывания в качестве коменданта, к нему явился государь. Отсчитал Андрея за то, что тот совсем его забросил.

— Так и не явился испить со мной медовухи, — проворчал Петр, — зазнался, авось?

— Дела государь, — проговорил эстонец.

— Знаю, что дела. Вот поэтому и не тревожил тебя все это время. Смотрю и наблюдаю, как ты пытаешься наладить тут мирную жизнь. И знаешь, — вдруг монарх замолчал, как хороший артист взял паузу, а потом на одном дыхании выговорил, — горжусь. А сейчас пришел попрощаться с тобой. Мне выступать нужно. Зело много дел трудных еще впереди.

Обнял Золотарева так по-дружески. Затем запихнул руку за пазуху и извлек трубку.

— Дарю! — проговорил государь.

Андрей отказываться от подарка Петра не стал, хотя желал бы лучше увидеть вместо трубки сейчас именной приказ на новый чин, а то заявления насчет майора были пока только на словах.

— Знаю, знаю, — проговорил царь, словно читая мысли эстонца, — тебе сейчас не этого вот нужно. Погоди, прибуду в Санкт-Петербург, пришлю я патент тебе.

Андрей улыбнулся. Ну, пути государя неисповедимы. Мог ведь и тут сию скромную бумажку написать. А так вот пришлось провожать монарха до самых ворот крепости. Там вновь Петр, по-братски обнял его.

— Ну, бывай. — Проговорил царь, — да смотри, держи у меня город. Так чтобы не один ворог не смог на его территорию вступить.

Вскочив на коня, в окружении свиты двадцать первого августа покинул государь московский город Нарву.

Числа десятого сентября, дверь в кабинет коменданта скрипнула. Андрей оторвал взгляд от чертежей крепости и посмотрел на вошедшего человека. На пороге стоял Юрий Квятковский. Темно-зеленый кафтан, белый вьющийся парик, в правой руке трость, в левой треуголка, на поясе шпага.

— Ну, старый друг, — проговорил начальник Преображенского приказа, — не ожидал?

— Не ожидал, — признался Андрей. — Какими судьбами?

— А, я брат по твою душу, — усмехнулся полковник, так что по спине Золотарева букашки пробежали, — да не боись, — проговорил тот, — государь прислал.

Квятковский кинул треуголку на стол. Плюхнулся в кресло, что стояло рядом, и вытащил из кисета трубку.

— Петр вот тебе патент прислал, — молвил он, закуривая, — по глупее ни кого не нашлось, вот мне и пришлось ехать, — съязвил он. Затем запустил руку за пазуху и достал бумагу.

— Это надо бы обмыть, — добавил полковник и подмигнул.

Андрей хлопнул себя по лбу. Выругался, чем вызвал улыбку у Квятковского. Встал и направился к двери.

— Тебе бы адъютанта толкового, — посоветовал Юрий, — а то, к тебе не я могу зайти, а кто хочешь.

Золотарев возражать не стал. Насчет адъютанта полковник был прав. Иногда казалось, что за всеми делами просто не уследишь. У него даже кандидатура на примете была. Тот самый паренек, что приходил насчет организации помощи в похоронах местных жителей. Он то ли чухонец, то ли эстляндец, проще говоря, для Андрея тот являлся земляком. Звали его Юстас Лемме. А насчет того, что кто-то вот так вот ворвется в кабинет, да еще со злым умыслом нонсенс. Террористов сейчас еще нет, а у жителей города, он с трудом начал завоевывать доверие. Те прознали, что Андрей эстляндец, так относится, стали спокойнее. Кто знает, а кого Петр в следующий раз комендантом назначит. Вдруг хуже будет?

— Да и бегать за водкой, — между тем продолжал Квятковский, — самому не пришлось бы.

Андрей понимающе кивнул и выглянул в соседнее помещение. Там никого. Пришлось пройтись до дверей. Два караульных, оба дрыхнут.

— Кажется, не отучить мне вас от сего безобразия, — проворчал эстонец, посмотрел на дремлющих, да как гаркнул, — Подъем! Оба вскочили одновременно. Глаза стали тереть.

— На посту спите, — заругался комендант.

— Ни, как нет, — начал оправдываться один, но тут же получил от своего товарища рукой в бок.

«А второй то смышленый», — подумал Андрей, и тут же решил, что тот далеко пойдет.

— Как звать? — продолжал между тем эстонец.

— Игнат Иванов.

— Монахов, — последним назвался, тот, что рукой саданул товарища в бок.

Только сейчас в нем, Андрей признал того самого монаха, что попал к нему на службу еще в Архангельском городке.

— Сбегай-ка дружище в трактир, — проговорил ласково комендант, и тут же приметил, как заблестели глаза у Монахова. — Да принеси мне штоф водки.

Проговорил и вернулся в кабинет. Полковник теперь стоял у окна и смотрел на улицу.

— Ну? — спросил он, оборачиваясь.

— Сейчас принесут.

— Надеюсь, сообразят и закуску прихватить?

— Солдат смышленый…

— Может и смышленый, да вот только на посту спят. Не хорошо!

Эка как заговорил, пронеслось в голове Андрея. Вспомнился первый день, когда он попал в прошлое. Что-то тогда ни о какой дисциплине и никто и не думал. Как спали стрельцы после ночных гуляний с местными бабами, так и спали.

— Понятно дело не хорошо, — согласился комендант, — но вы полковник дайте мне срок, будет тут железная дисциплина.

— Поверю тебе на слово, — согласился Квятковский, — я вот зачем приехал, — начал, было, он, но тут дверь отворилась. Пришлось замолчать. На пороге стоял Монахов. В руках солдат держал плетеную корзину.

— Так вот я, по какому делу приехал, — проговорил через полчаса Квятковский, когда бутылка была уже почти опустошена. Причем большую часть этой горячительной жидкости выпил — полковник. И не смотря на это, все еще был трезв. — царевич должен на днях из Шлиссельбурга прибыть. — Тут Юрий подмигнул, — и не один.

У Андрея сразу же стало на душе легко. Словно соловьи запели. Явно с царевичем должна была приехать Марта. А он, он…

— У меня же ничего не готово! — воскликнул он, — что же ты полковник раньше молчал?

— Думал, посидим, по душам поговорим.

«Вот и поговорили. — подумал эстонец, — только время зря потратили. Сказал бы раньше Юрий, что царевич с моей супругой приезжают. Подготовить бы комнаты успел. Особенно свою. Уж больно у меня она запущенна. Прав полковник, без адъютанта, как без рук».

Что-что, а про комнату, в которой жил комендант, стоит поговорить особо. Не то, чтобы она пылью заросла, уборку одна молодая чухонка наводила. Да вот только не везде. К столу Андрей ей строго настрого подходить запретил. А тот был завален документами, книгами, что эстонцу удалось найти в крепости. Предыдущий комендант, как предположил Золотарев был человеком образованным. Особенно Андрею понравилась книга Макиавелли «Государь». В прошлой своей жизни, он бы мимо прошел, сейчас же когда выпадало свободное время, а его было не так и много, осилил полностью. Подумывал, царевичу как-нибудь подпихнуть. Пусть почитает, глядишь, ума-разума наберется.

— Что же ты полковник молчал, — вновь проговорил Золотарев.

— А что я, — вздохнул Квятковский и развел руки в стороны. — если на то пошло, к приезду супруги ты должен быть готов всегда.

Должен. Согласился Андрей, конечно должен. Давно нужно было отыскать в крепости плотников, что смогли бы сколотить какую-никакую полку. Или думал, что теперь один жить будет?

— Кстати, как ребенка назовешь? — поинтересовался полковник, и эстонец понял, что от зоркого глаза начальника Преображенского приказа, не ускользнула беременность его супруги. Вроде юбки этой эпохи должны скрывать, али глаз у Квятковского наметанный. Если последнее, то не удивительно, что Петр назначил того начальником тайного приказа.

— Силантием, — изрек Андрей, задумался, на секунду и тут же добавил, — если парнишка родиться.

— А если дочь?

Над этим Золотарев никогда в последнее время не задумывался. Помнил, что супруга беременна, помнил, что скучает сейчас в Шлиссельбурге, но о том, что родить она может вместо долгожданного сына дочь, ни разу не подумал.

— А если дочь? — повторил свой вопрос полковник.

— Если дочь… — промямлил Андрей, но Юрий его перебил:

— Понимаю. Не задумывался. Эстонец кивнул.

— Ладно, граф, — молвил Квятковский, — давай выпьем за ребенка.

Он поднял кубок, сделал глоток, тот самый, который оказался решающим. Тут же уронил голову на крышку стола и захрапел.

— Приехали, — поднимаясь из-за стола, проговорил Андрей.

Подошел к дверям. Выглянул в коридор и увидел стоявшего на боевом посту солдата. Тот явно не желал наступать второй раз на грабли. Монахов посмотрел на выглянувшего коменданта.

— Отыщи мне поручика Белозерского полка, — приказал эстонец.

В таком звании сейчас в нем числился бывший денщик князя Ельчанинова — Егор.


IV

Картеж с царевичем, женой коменданта прибыли в Нарву, через несколько дней после того, как полковник Квятковский осмотрел крепость, и, убедившись, что все в порядке уехал в Санкт-Петербург.

Между тем с дежурившего в небе андлара, сообщили о приближающемся отряде из десяти всадников, что сопровождали карету.

Золотарев, выслушав донесение, вызвал к себе нового адъютанта. Распорядился, чтобы тот приготовил комнаты, а сам вышел на крыльцо комендантского дома. Пока прибудет экипаж, решил выкурить трубку, за одно взглянул на здание. Вздохнул тяжело, и прошептал:

— А не плохо бы его было побелить.

Тут же поймал себя на мысли, что стал рассуждать, как военный, готовящийся к встрече с очень важным чиновником из государственного аппарата.

— Так и до мысли, газоны зеленой краской покрасить докатишься. — Прошептал Андрей, разглядывая желтую траву.

Оно и понятно, царевич приезжает. Да вот ведь только не на день или на два. Тут показуха не поможет, да и сам мальчишка спросит, а зачем тот так поступает? А вот дом коменданта покрасить бы можно, да только не в первую очередь.

Между тем карета миновала крепостные ворота и вскоре остановилась у самого крыльца. Адъютант спустился по лестнице и подошел к экипажу. Открыл дверь, выпуская из нее сначала царевича, затем Марту.

Его жена за то время, что он ее не видел, совсем не изменилось. Понять, что она беременна было не возможно. Причиной этого служило платье той эпохи. Андрей вдруг представил жену в одеждах его эпохи. То, что они сидели бы на ней так же прелестно, он не сомневался, но вот живот, который к этому времени уже приобрел, свои очертания сильно бы выделялся.

Комендант спустился к карете. По европейской манере, чем очень поразил царевича, поприветствовал того. Потом поцеловал протянутую ручку супруги.

— Я рад вас видеть мадам, — проговорил Андрей.

Женщина смутилась. Он взял ее под руку и повел в здание. Уже в дверях шепнул ей, так чтобы никто не расслышал, что любит ее, и очень по ней соскучился. Марта посмотрела на него с укоризной, и Андрей прошептал:

— Я бы за вами давно в Шлиссельбург отправил, но вначале должен был навести порядок в городе.

Оправдываться Золотареву не хотелось, даже перед своей женой. Проводил ее до своих апартаментов. Затем попросил извинение, что он вынужден женщину вновь оставить одну.

— Дела государственные, — проговорил он, — устрою царевича и вернусь к вам, моя милая. Еще раз поцеловал ей руку. Направился, быстрым шагом, в кабинет.

Алексей сидел, за его столом и слушал доклад адъютанта. Понять, уразумеет ли тот смысл доклада Юстаса Лемме, было очень тяжело. Царевич же делал вид, что слушает.

Зима застала Золотарева в трудах. Крепость восстановить удалось, но тут же возникла иная забота. Марта должна была вот-вот родить. Пришлось среди чухонских старух искать повитуху. Слава богу, задачу облегчил адъютант Лемме. С его появлением в «команде» Андрея (так называл эстонец свое окружение) проблем становилось все меньше и меньше. Даже время стало больше для осмысления происходящего. Однажды, ближе к приближавшимся новогодним праздникам, тот вдруг задумался, а что стало с его «Мерседесом»? Ведь как-никак он на нем в прошлое провалился. Сгореть то тот сгорел, но не весь же? Должно же что-то остаться. Комендант даже заикнулся об этом своему адъютанту. Правда, сообщил не все подробности. Умолчал откуда он, и для чего агрегат, который комендант разыскивал, предназначался. Ответ был однозначный подождать до лета, можно и сейчас зимой поискать, но вот, сколько времени эти поиски займут одному богу известно. Решил прислушаться, но боязнь, что некоторые детали просто покроются ржавчиной, все же осталась.

В самом начале тысяча семьсот пятого года — Марта родила. Девочку назвали — Элизабет. (Почему именно так Андрей объяснить себе не мог ни тогда, ни позже, когда старым стал). Устроили праздничный обед. Тут должен вам сообщить весь гарнизон гулял, а об том, что коменданта жители города завалили пусть и скромными подарками, стоило бы умолчать. В честь сего знатного события, был устроен фейерверк.

Петр Алексеевич на день рождения дочери графа Золотарева так и не приехал. Как предполагал Андрей, у того и без него забот было много. В место него в Нарву проездом прибыл Паткуль. Лемме доложил, что тот ждет аудиенции коменданта.

Подумав немного, Андрей решил пригласить того в столовую, где собирался только-только пообедать. Юстас кивнул и ушел. Эстонец же проследовал в соседнюю комнату. Там за столом его уже ждала Марта.

Дверь отворилась и в комнату, звеня шпорами, вошел Иоанн Рейнгольд Паткуль. Поклон коменданту, поцелуй ручки супруги графа.

— Присаживайтесь барон, — проговорил Андрей, предлагая тому присоединиться к трапезе.

— Благодарю вас, граф, — молвил тот и опустился на стул.

Тут же подошел слуга с подносом. Поставил перед гостем: серебряный кубок, тарелку с похлебкой, тарелку с жаренной курочкой. Другой слуга тут же наполнил бокал барона красным вином. Паткуль поднял кубок и молвил:

— За новорожденную!

— Спасибо барон, — засмущалась Марта. Хлопнула в ладоши, и служанка (женщина в возрасте) внесла младенца. Иоганн встал, подошел к ребенку. Посмотрел и проговорил:

— Вся в мать. Такая же красивая.

Вернулся за стол. Подозвал слугу, того самого, что вино наливал, и что-то прошептал. Тот кивнул и удалился. Вернулся он, через минуту неся большую корзину.

— Это от меня граф. — Молвил между тем Паткуль. Затем запихнул руку за пазуху, долго рылся и извлек небольшой мешочек, и со словами, — а это от его Величества Петра Алексеевича, — протянул коменданту. В мешочке оказалась монета, посвященная взятию Нарвы.

«Если сделать планку, и соединить с монетой, — подумал Андрей, — получится неплохая медаль». Взял из рук барона награду. А тот между тем продолжал:

— Сей монетой, государь наградил всех участников осады города.

— Благодарю вас барон. — Проговорил Андрей.

— Не за что граф, государь попросил привезти ее вам. Я выполнил миссию. А теперь разрешите мне пообедать, я только что с дороги и со вчерашнего вечера во рту не было и маковой росинки.

— Кушайте, сударь, кушайте, — проговорила, улыбаясь, Марта.

Вот только в тишине все равно поесть не удалось. Все испортил сам же барон. Иоганн просто не удержался, поведал обо всем, что творилось сейчас.

— Август, — начал тот, отламывая кусок горбушку, — окончательно показал себя неспособным на серьезное сопротивление Карлосу. Того и гляди полетит с трона. Лифляндское дворянство уже перестало верить в несокрушимость и непобедимость в шведских властителей. А он, — тут Паткуль выругался, хотел, было по столу со злости ударить, но сдержался, — тянет. Ливонцы видят уже, что здесь, под Нарвой, где утвердились русские, живется, не смотря на войну куда спокойнее, чем все в той же Лифляндии, куда постоянно вторгается русская конница, а за ней, само собой, — Иоганн отпил из кубка, — пехота. Вряд ли Карлос способен справиться с Петром. Сейчас еще Рига, курляндская крепость Митава и Бауск держатся. Но, но дай срок, и они падут. О Лещинском я промолчу…

Кто такой Станислав Лещинский, Андрей был уже наслышан. Ставленник шведского короля, за которым по слухам шла вся шляхта. Вот только, в чем Золотарев ни капельки не сомневался, шляхта — это не весь польский народ. И если те тяготели больше к Лещинскому, то «холопы», простолюдины лучше уживались с русскими.

Слушали барона долго. Когда же, тот изъявил желание покинуть сей миролюбивый город, Марта настояла, чтобы тот остался у них переночевать.

— С радостью госпожа, — проговорил Иоганн, — но дела государевы не ждут. И я должен оказаться в свите Августа. Вечером, взяв свежих лошадей, барон покинул Нарву.


V

Двадцать третьего июня тысяча семьсот пятого года Петр объявилПольше, что он ввел свою армию в их землю на основании заключенного им в тысяча семьсот третьем году союзного договора с польским королем Августом. В это же время, в районе Вильно, государя застали вести, что войска Шереметева, под Гемадертгофом потерпели поражение.

Уже позже Андрей Золотарев узнал, что в письмах графу государь пытался утешить старика. Указывая, что не удачи даже полезны.

Да вот только из-за оной конфузии пришлось отложить осаду Риги, тем паче, что неугомонный Левенгаупт стал там со своей армией.

В первой же половине сентября после долгой осады сдалась Митава, а через неделю (как и предрекал Иоганн Паткуль) город Бауск. Торжеству Петра просто не было предела. Государь понимал, что взятием этих двух курляндских крепостей, он задержал шведскую армию, к тому же удачно отрезал ее от Польши. Теперь уже явно надолго Прибалтийский край переставал быть главным театром военных действий.

Дошедшие слухи о падении центральных крепостей Курляндии вынудили, осенью тысяча семьсот пятого года, Андрея к организации экспедиции на поиски места его перехода в восемнадцатый век. В надежде найти сгоревший когда-то «Мерседес», эстонец питал уверенность, что ему удастся отыскать ту самую черту (простая душа), что разделяла прошлое и его время.

Отряд из десяти всадников, плюс ко всему телега (кто знает, что удастся обнаружить), во главе с комендантом выступили из Нарвы пятнадцатого сентября, и уже к вечеру прибыли к месту аварии.

Обгорелый «скелет» машины, лежал на опушке леса. Андрей распорядился разбить лагерь, а сам отправился искать следы того, самого шоссе, с которого он, так неудачно слетел.

Как и предполагалось, все было тщетно. Не большая просека, по которой вот уже лет двадцать никто не ездил, тянувшаяся с востока на запад, поросла невысоким кустарником.

Андрей по пытался вспомнить как все произошло. Примерно рассчитал предполагаемое нахождение воображаемой линии. Несколько раз даже пересек ее в обоих направлениях, и только после того, как убедился, что это ни к чему не приведет, вернулся в лагерь.

Офицер Белозерского полка возился около костра, готовя обед. Пара солдат возилось около бывшей машины. Движения их были резки, и казалось, что вот-вот они что-нибудь сделают не так.

— Осторожней! — прикрикнул Андрей. Затем посмотрел на офицера и спросил:

— Ну?

— Обед будет готов минут через сорок ваше сиятельство.

Других слов Золотарев и не рассчитывал услышать. Подошел к адъютанту, что сейчас руководил очисткой местности вокруг непонятного ему, и присутствующим здесь людям (кроме коменданта) устройства. То, что это механизм можно было догадаться по некоторым деталям.

— Ну? — спросил вновь граф Золотарев. Лемме ничего не ответил. «Ладно, — подумал Андрей, — как-нибудь разберутся». Вновь вернулся к костру. Присел на принесенное солдатами бревно.

— А зачем это вам нужно граф? — поинтересовался офицер.

— С помощью этого механизма, мы изменим историю России, — проговорил загадочно комендант. — Вы лишь достаньте все, что там уцелело.

Вскоре выяснилось, что уцелело там не много. Но и все это тут же было сложено на телегу и сверху закрыто тканью. В двух словах можно сказать, что уцелевшее больше походило на бесформенные куски металла. Причем, один из которых был очень легким.

— Алюминий, — молвил довольно Золотарев.

Офицер посмотрел на солдат, что сейчас собрались у костра, и пожал плечами.

Эстонец понял его недоумение. Ни сколько не поразила реакция того на слово «Алюминий». Ну, и понятно. Металл под таким названием был открыт намного позже и сейчас являлся одним из секретнейших материалов. «Хотя какой идиот, — подумал Андрей, — на него позарится». Улыбнулся.

На следующий день, отряд вернулся в крепость. Металлы найденные на месте аварии «Мерседеса» были снесены в подвал до лучших времен.

Вот только воспользоваться ими так и не пришлось. Начиналась новая фаза в войне со Швецией.


Глоссарий (использован материал из Википедии)

Август Сильный, также Фридрих Август I Саксонский и Август II Польский (нем. August II. der Starke; польск. August II Mocny) (12 мая 1670, Дрезден — 1 февраля 1733 Варшава) — курфюрст Саксонии с 7 мая 1694 и король Польши с 15 сентября 1697 (провозглашение королем 17 июня 1697) по 16 февраля 1704 (1-й раз, фактически до 24 сентября 1706), с 8 августа 1709 (2-й раз).

Адам Генрих фон Штейнау (нем. Adam Heinrich Graf von Steinau; ум. 1712) — польский и саксонский генерал-фельдмаршал, граф.

Александр Данилович Меншиков (6 ноября 1673, Москва — 12 ноября (ст. ст.) 1729, Берёзов) — российский государственный и военный деятель, сподвижник и фаворит Петра Великого, после его смерти в 1725–1727 — фактический правитель России.

Алексей Петрович — царевич, наследник российского престола, старший сын Петра I и его первой жены Евдокии Лопухиной.

Андрей (Андрон) Сергеевич Михалков-Кончаловский (20 августа 1937, Москва) — советский и российский режиссёр, сценарист.

Андрей Константинович Нартов (1683–1756), русский учёный, механик и скульптор, статский советник, член Академии наук (1723–1756). Около 1718 года послан царем за границу для усовершенствования в токарном искусстве и «приобретения знаний в механике и математике». В 1724 году представил Петру проект учреждения Академии Художеств. После смерти Петра Н. поручено было сделать «триумфальный столп» в честь императора, с изображением всех его «баталий»; эта работа не была им окончена.

Аникита Иванович Репнин (1668 — 14(3 июля по ст. ст.), 1726, Рига) русский генерал во время Великой Северной войны, отвечал за взятие Риги в 1710 году и был губернатором Лифляндской губернии с 1719 года до самой смерти.

Анна Иоанновна (Анна Ивановна, 28 января (7 февраля) 1693 — 17 (28) октября 1740) — российская императрица (с 1730) из династии Романовых.

Борис Петрович Шереметев (25 апреля 1652 — 17 февраля 1719) — военный деятель, дипломат, генерал-фельдмаршал (1701), граф (1706).

Вейде Адам Адамович (1667–1720) — русский генерал, сподвижник Петра Великого.

Гавриил Иванович Головкин (граф, 1660–1734) — первый в России государственный канцлер, родственник царицы Наталии Кирилловны; с 1677 года состоял при царевиче Петре Алексеевиче сначала стольником, а впоследствии верховным постельничим. Гамбит Эванса — был изобретён в 1824 году англичанином Дейвисом Эвансом.

Георг (Георг Карлович) Отс (эст. Georg Ots; 21 марта 1920, Петроград — 5 сентября 1975, Таллинн) — эстонский оперный и эстрадный певец (лирический баритон).

Григорианский календарь был введён папой Григорием XIII 4 октября 1582 года взамен старого юлианского: следующим днём после четверга, 4 октября стала пятница, 15 октября (дней с 5 по 14 октября 1582 в григорианском календаре нет).

Гучи (итал. Gucci) (также Дом Гучи (англ. House of Gucci)) — известный итальянский дом моды и модный бренд.

Иоанн Васильевич (прозвание Иван Грозный, в поздней историографии Иван (Иоанн) IV; 25 августа 1530, село Коломенское под Москвой — 18 марта 1584, Москва) — Великий Князь Московский и всея Руси (с 1533), царь всея Руси (с 1547)(кроме 1575–1576, когда царем номинально был Симеон Бекбулатович).

Иоганн Рейнгольд фон Паткуль (27 июля, 1660 — 10 октября, 1707) — лифляндский дворянин, ландрат, дипломат, с 1702 года состоял на русской службе, с 1704 года генерал-лейтенант, участник Северной войны.

Барон Георг Венедикт Огильвий родился в 1644 году. Фамилия его одна из древнейших в Шотландии. Первоначально служил он в Австрии; был в походах на Рейне и в Венгрии против турок и за оказанную храбрость в разных битвах возведен в достоинство фельдмаршал-лейтенанта.

Карл XII (швед. Karl XII) (17 июня 1682 — 30 ноября 1718), король Швеции в 1697–1718, полководец, потративший большую часть своего царствования на продолжительные войны в Европе.

Карл Густав Реншильд (швед. Carl Gustaf Rehnskiold; правильное произношение Реншёльд) (6 августа 1651 — 29 января 1722) — шведский фельдмаршал, граф, сподвижник короля Карла XII.

Карл-Евгений Круа (Крои, Крой, фр. Charles Eugene de Croy/Croy, 1651–1703) — фельдмаршал, герцог, который служил в армиях датской, австрийской, русской

Карла Хенрика фон Лёвена (von Loven, 1666–1741), командор, возглавлявший экспедицию.

Кирилл Алексеевич Нарышкин — ближний кравчий, потом московский губернатор, сын комнатного стольника Алексея Фомича. В 1686 году был комнатным стольником царя Петра Алексеевича, а в 1691 и 1692 годах был кравчим. 19 октября 1690 года ему было пожаловано в вотчину село Покровское-Тешилово Московского уезда. В 1695 и 1696 годах участвовал в Азовском походе и был генерал-провиантмейстером при флоте. С 5 ноября 1697 года по 12 марта 1699 года он, в звании ближнего кравчего, был воеводой в Пскове. В 1702 году укреплял больверк в только что взятой крепости Нотебург, переименованной в Шлиссельбург.

Марта Скавронская (Екатерина I, Екатерина Алексеевна Михайлова, 1684–1727 гг.) — российская императрица с 1721 как супруга царствующего императора, с 1725 как правящая государыня; вторая жена Петра I Великого, мать императрицы Елизаветы Петровны.

Михаил Михайлович Голицын, (1675, Москва — 1730), князь, русский полководец, генерал-фельдмаршал (1725), соратник царя Петра I. Прославился в Северной войне 1700–1721 годов.

Никита Моисеевич Зотов (ок. 1644–1718) — учитель Петра Великого. В 1690-х Зотов занимал место думного дьяка. В 1703 году заведовал Ближней походной канцелярией, был печатником.

Никита Сергеевич Михалков (род. 21 октября 1945, Москва) — российский актёр и кинорежиссёр, народный артист РСФСР (1984).

Пако Рабан (фр. Paco Rabanne, урожденный Francisco Rabaneda y Cuervo; 18 февраля 1934, Пасахес, Испания) — французский модельер-кутюрье, революционер в мире моды 1960-х годов.

Пётр I Великий (Пётр Алексеевич; 30 мая (9 июня) 1672 — 28 января (8 февраля) 1725) — царь Московский (с 1682 из династии Романовых) и первый император всероссийский (с 1721). В российской историографии считается одним из наиболее выдающихся государственных деятелей, определившим направление развития России в XVIII веке.

Пётр III (Пётр Фёдорович), урождённый Карл Петер Ульрих Гольштейн-Готторпский; 21 февраля 1728, Киль — 17 июля 1762, Ропша, близ Санкт-Петербурга) — российский император в 1761–1762, первый представитель Голштейн-Готторпской (Ольденбургской) ветви Романовых на русском престоле.

Прозоровский Алексей Петрович — сын князя Петра большого Семеновича. В 1682-90 гг. он был кравчим, а в 1690 г. боярином. Сохранились известия о его воеводстве на двух крайних пунктах России: в Азове (1697–1699 гг.) и на Северной Двине (1700–1701 гг.).

Ромодановский Фёдор Юрьевич (ок. 1640 — 17(28) сентября 1717), князь, русский государственный деятель.

Седунов, Иван Ермолаевич (Иван Рябов, Иван Ряб) — поморский кормщик, уроженец с. Мудьюга на Зимнем берегу Белого моря. Во время Северной войны, в июле 1701 года был захвачен в плен шведами вместе с толмачом Дмитрием Борисовым (Дмитрием Борисовичем Поповым).

Сильвестр Петрович Иевлев (? — 1708) — стольник Петра Первого, участник строительства Новодвинской крепости. Вместе с инженером Георгом Резе руководил действиями береговых батарей во время обороны Архангельска от шведской военной эскадры Карла XII в 1701 году. Умер в 1708 году.

Софья Алексеевна (Софья Алексеевна Романова) (17 (27) сентября 1657 — 3 (14) июля 1704) — царевна, дочь царя Алексея Михайловича, в 1682–1689 годах регент при младших братьях Петре и Иване.

Стефан (в миру Симеон Иванович Яворский; в Унии Станислав; 1658 Явор, Речь Посполита — 24 ноября 1722 года Москва) — епископ Православной Российской Церкви; с 7 апреля 1700 года митрополит Рязанский и Муромский; с 16 декабря 1701 года Экзарх (Блюститель патриаршего престола) — в годы, предшествовавшие упразднению патриаршества при Петре I. С 22 октября 1721 года Президент Духовной коллегии (Святейшего Правительствующего Синода).

Фёдор Алексеевич Головин (1650 — 30 июля (10 августа) 1706) — русский дипломат и государственный деятель, генерал-фельдмаршал, генерал-адмирал (1700), граф (1702).

Фёдор Матвеевич Апраксин (27 октября 1661 — 10 ноября 1728, Москва) — граф, генерал-адмирал (1708). Сын стольника Матвея Васильевича Апраксина (1625–1668), у которого было трое сыновей и дочь. Фёдор Матвеевич был сподвижником царя Петра I. Под его командованием русский флот участвовал в Северной войне и Персидском походе. В 1700 г. был назначен главой Адмиралтейского приказа.

Примечания

1

1 — Мне нужна помощь. Я попал в аварию. (эстонский)

(обратно)

2

2 — Можно войти в крепость (швед)

(обратно)

3

3 — Мы послы (швед)

(обратно)

4

4 — Комитет послов (швед)

(обратно)

5

5 — Да. (швед)

(обратно)

6

6 — Это письмо предназначено для полковника Горна (швед) 2

(обратно)

7

7 — Я полковник. (швед)

(обратно)

8

8 — Паткуль пишет, что русские относятся к нему хорошо. Русский монарх хочет, чтобы мы также относились Гуммерту, — он считает, что Гуммерт пленный.

(обратно)

9

9 — Дурак. — Вы свободны. Можете возвращаться к Петру. Не бойтесь, мы к нему будем относиться хорошо. (швед)

(обратно)

10

10 — Кесель м. артиллер. немецк. котел, закругленное основание канала камерного орудия. Кесельбатарея ж. мортирная, бомбардирная батарея, которая устраивается, для бомбардирования крепости, в котловине, в яме, прикрытая от прямых выстрелов; котловая батарея. (Даль)

(обратно)

11

11 — кат — палач.

(обратно)

12

12 — фортификационное сооружение, расположенное позади какой-либо главной позиции обороняющихся, обстреливающее пространство за нею и принуждающее противника, овладевшего главной позицией, вести дальнейшую атаку. (устаревшее)

(обратно)

13

13 — в значении хутор или усадьба.

(обратно)

14

14 — драбанта, м. (польск. drabant) (устар.). Солдат личной охраны командующего.

(обратно)

15

15 — Пусть сам черт дерется с такими солдатами. (немецкий)

(обратно)

16

16 — почтовая станция в России XII–XVIII веков, где содержали разгонных ямских лошадей.

(обратно)

17

17 — В XVIII–XIX веках слово «челядь» обозначало дворовых людей помещика.

(обратно)

18

18 — название горящих мелких углей, остающиеся от почти сгоревших дров. (Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона)

(обратно)

19

19 — одна из наиболее древних солей, известных людям. Его получали путём водной экстракции из растительной золы, с дальнейшей очисткой до необходимого уровня. Производство было сосредоточено в местах, богатых лесом — кое-где в Европе, но в основном в России и Северной Америке

(обратно)

20

20 — Царская башня построена в 1680 году.

(обратно)

21

21 — В качестве источника используется книга А. Курганов «Люди смутного времени».

(обратно)

22

22 — Продавец вина в питейных заведениях Российского государства до 1917 г.

(обратно)

23

23 — приспособление для укрепления горящей лучины.

(обратно)

24

24 — деревянная высокая посудина — жбан.

(обратно)

25

25 — хлебное вино (название водки) из Эстонии и Латвии.

(обратно)

26

26 — Материал из Википедии — свободной энциклопедии

(обратно)

27

27 — Грипп. азвание болезни происходит от русского слова «хрип» — звуки, издаваемые больными.

(обратно)

28

28 — Коч — поморское деревянное, одномачтовое, плоскодонное, однопалубное промысловое, парусно-гребное судно XI–XIX веков. Малые кочи применялись для плаваний в устьях рек.

(обратно)

29

29 — названия лоцмана, что водил кочи по речным просторам.

(обратно)

30

30 — те, кто водил морские корабли по взморью и дельте Северной Двины.

(обратно)

31

31 — В первый раз пришел в Архангельск (англ.)

(обратно)

32

32 — Впервые (англ.)

(обратно)

33

33 — нет (англ.)

(обратно)

34

34 — Вот дьявол. Несчастье на мою голову. (англ.)

(обратно)

35

35 — Жандармы (франц., gens d'armes), первонач. лейб-гвардия франц. королей; 1445 постоянная тяжеловооруж. конница

(обратно)

36

36 — 1. жаргонное название участника торгов, благодаря действиям которого на бирже происходит стабилизация курсов и котировок….

2. (сленг.) — прозвище инвестора, который своей интервенцией на бирже способствует урегулированию курсов, устанавливает относительное спокойствие после бури. 3. м. франц. конный воин военной полиции, на особых правах, с двойным окладом. Жандармов, ему прнадлежщ.

(обратно)

37

37 — фильм «Россия молодая» по одноименному роману Ю.Германа.

(обратно)

38

38 — фильм «Назад в будущее».

(обратно)

39

39 Куртина — средняя часть крепостного бастионного фронта, соединяющая фланки смежных бастионов.

(обратно)

40

40 Равелин (лат. ravelere — отделять) — фортификационное сооружение треугольной формы, располагавшееся перед куртиной впереди крепостного рва в промежутке между бастионами, служащее для перекрёстного обстрела подступов к крепостному обводу, поддержки своим огнем соседних бастионов.

(обратно)

41

41 — замедлить ход, лечь в дрейф.

(обратно)

42

42 — Всем смотреть!

(обратно)

43

43 — (гол. valreep) (мор.). одна из двух веревок, обычно обшитых сукном, за кои держатся, подымаясь по трапу или спускаясь

(обратно)

44

44 — Вы штурман? Ваш друг штурман? (англ.)

(обратно)

45

45 — Я не понимаю, Английский (голланд.)

(обратно)

46

46 — у меня есть штурман. Иван Рябов — штурман. (голл.)

(обратно)

47

47 — Дьявол (швед.)

(обратно)

48

48 — Молодец (швед.)

(обратно)

49

49 — Измена (швед.)

(обратно)

50

50 — корабль, нагруженный легкогорючими либо взрывчатыми веществами, используемый для поджога и уничтожения вражеских судов. Мог управляться экипажем, покидавшим судно в середине пути, либо сплавляться по течению или по ветру в сторону вражеского флота. Брандеры широко использовались против деревянных судов.

(обратно)

51

51 — (от голландского konstabel — морской артиллерийский старшина) — в русской морской артиллерии с конца 17 в. унтер-офицер.

(обратно)

52

52 — где я (эстон.)

(обратно)

53

53 — от немецкого звания Fahnrich, которое также происходило от слова Fahne — знамя.

(обратно)

54

54 — немцами в Московском государстве называли всех иностранцев.

(обратно)

55

55 — (нидерл. botsmannmaat) — унтер-офицерский чин строевого состава в русском флоте. Соответствовал унтер-офицеру 1-й статьи корабельной службы и старшему унтер-офицеру армейской службы. В этот чин производили из унтер-офицеров 2-й статьи с годичным стажем, по аттестации.

(обратно)

56

56 — фиксированный размер дани или, возможно, каких-либо работ, которые должны были быть выполнены к определённому сроку.

(обратно)

57

57 — первоначальное значение — житель с реки Онега. Перепись 1897 года зафиксировала в Архангельской губернии 117 Онегиных в Холмогорском районе и 9 — Онежском, большинство из них — лесорубы или работающие на сплаве леса. (Словарь русских фамилий. В.А. Никонова)

(обратно)

58

58 — Андрей ошибся, на данный момент Андрею Нартову было 19 лет.

(обратно)

59

59 — Нотеборг (швед. Noteborg. швед. Note — орех, borg — крепость, город).

(обратно)

60

60 — Обстрелять (обстреливать) противника с флангов продольным огнем.

(обратно)

61

61 — Первым применённым на производстве паровым двигателем была «пожарная установка», сконструированная английским военным инженером Томасом Сейвери в 1698 году. Это был поршневой паровой насос, и, очевидно, не слишком эффективный, так как тепло пара каждый раз терялось во время охлаждения контейнера, и довольно опасный в эксплуатации, так как вследствие высокого давления пара ёмкости и трубопроводы двигателя иногда взрывались. Так как это устройство можно было использовать как для вращения колёс водяной мельницы, так и для откачки воды из шахт изобретатель назвал его «другом рудокопа».

(обратно)

62

62 — «сигнал о капитуляции», впервые у Петра I; см. Христиани 36. Через франц. сhаmаdе «барабанный вызов для переговоров» из пьемонтск. сiаmаdа, ит. chiamata от лат. clamare «кричать, взывать»

(обратно)

63

63 — здравствуйте (эст.)

(обратно)

64

64 — (от лат. exercitium — упражнение) (устаревшее), упражнения. (С утренней зари до ночи производились экзерциции двух батальонов, Преображенского и Семеновского. Солдаты, как заводные, маршировали, держа мушкет перед собой. А.Н Толстой «Петр Первый»)

(обратно)

65

65 — головной убор.

(обратно)

66

66 — фр. Approche одходы, маневры, происки.

(обратно)

Оглавление

  • Пролог
  • Глава 1 — Нарва
  • Глава 2 — Москва
  • Глава 3 — Дорога
  • Глава 4 — Архангельский городок
  • Глава 5 — Ново-Двинская цитадель
  • Глава 6 — Государева дорога
  • Глава 7 — Балтика
  • Глава 8 — И снова Нарва
  • Глоссарий (использован материал из Википедии)
  • *** Примечания ***