In сайт / Out сайт, или Любовь из интернета [Борис Прокудин] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Борис Прокудин In сайт / Out сайт, или Любовь из интернета

Часть 1. Москва

Глава 1

)) Почему «Алекс»? — спросил он.

)) Родилась я в самолете, посреди Атлантического океана. И родина моя — облака.

)) Так не бывает.

)) А вот бывает. Мой краснознаменный папашка вез из Америки запрещенную литературу, мама была на девятом месяце. Хотя была перестройка и печатали все подряд, мама перенервничала, ну, я и вышла на свет Божий. В зоне для курильщиков, у туалета, куда папа бегал за водой, все были навеселе, и каждый был готов принять роды, но папа выбрал двух киргизских логопедов.

)) И их обоих звали Александрами? Или Алексеями?

)) Терпение! Роды прошли как по маслу. А пуповину перехватили бечевкой из переплета самиздатовского «Архипелага ГУЛАГа». Папа даже пытался меня в него запеленать, но киргизы вовремя остановили. Родитель мой плакал от умиления и сообщил, что назовет меня «Гулага». Мама, услышав это, потеряла сознание. А когда очнулась, папа предложил более нейтральное имя: Александра-Исайя, двойное, как у французов. Мама сказала: просто Александра, или я рожаю ее обратно.

)) Ты гонишь!

)) Нет, я всегда говорю только правду. Меня назвали Сашей в честь бабушки. Мама, правда, хотела назвать Никой, как богиню победы. Она до дрожи любила «Мифы Древней Греции» Куна, прочитала книгу раз сто, пока ее не съела наша собака. Она обожала книги в матерчатых переплетах.

)) Какое совпадение! Моя мама тоже любила Куна и прочитала его книгу ровно девяносто девять раз. На сотый явилась богиня победы. Ее вместе с книгой съела наша собака. А меня назвали в честь собаки…

)) Стыдитесь, Никита, то, что вы написали — издевательство над девушкой и смыслом.

Ее действительно звали Сашей, и она была необычной девушкой во всех отношениях. «Запрется, бывает, в комнате, — рассказывала про нее соседке квартирная хозяйка, — и сидит там неслышно, и не отзывается, хоть милицию вызывай, а потом выходит на кухню с ботинком в руках и говорит: мол, не зажарить ли мне его с картошкой, а то есть очень хочется».

Саша снимала крохотную комнату, в которой скрипучий платяной шкаф был набит книгами, а пустые аквариумы хозяев — яблоками и мандаринами. Стены комнатки пестрели карандашными и акварельными рисунками. На одних были изображены непослушные букеты цветов, на других нарисованы шары, конусы и другие геометрические изыски, а на тех, что побольше, фигуры античных красавцев. Посреди комнаты, прямо на старых обоях, был написан пастелью Сашин автопортрет (благо квартирная хозяйка тогда уже уехала к дочке в Кишинев). Девушка на нем выглядела элегантно, как леди, правда, ее немного портила единственная в комнате розетка, которую Саша заметила слишком поздно. Получилось, что изо рта у леди с обоев перманентно свисала длиннющая белая макаронина, протянувшаяся к пилоту, втиснутому на письменный стол.

Саша приехала из Нижнего поступать в Строгановский художественный университет, но провалилась. У нее были всегда всклокоченные соломенные волосы, черные от краски пальцы и улыбка, как салют в небе. Нельзя сказать, что она была в полном восторге от жизни, и порой ей бывало грустно, зато она совсем не умела скучать. Саша горела желанием узнать все на свете, везде заглянуть и докопаться своими маленькими пальчиками до сути всех вещей. От роду ей было восемнадцать с половиной лет. Она умела пускать дымные колечки, роста была среднего, а двух ее красивых грудок никогда не было видно: одевалась Саша так, будто проходила стажировку в лагере террористов-смертников. Вообще к своей внешности она относилась равнодушно. Запоем читала книги, смотрела старое кино, водрузив ноутбук на подушку, и никак не могла сообразить, куда ей бросить все силы, чтобы втиснуть свое имя в историю мировой культуры.

Может, писать маслом на заказ портреты с пронзительными глазами? Или стать художником на съемках фильмов Михалкова вместо постаревшего Адабашьяна? Или устроиться суфлером во МХАТ и каждый вечер шепотом проговаривать выученные наизусть слова: «Люди, львы, орлы и куропатки…» (насчет собственного актерского таланта она себя не обманывала)? А может, по-быстрому свалить в Японию и до ста лет рисовать веточкой иероглифы на мокром песке в океанском прибое?…

Мысли приходили и уходили, она даже их не все успевала передумать. А пока в ожидании новой приемной комиссии подрабатывала графическим редактором в издательском доме, делала цветокоррекцию фотографий для интерьерных журналов. Работала не каждый день, но ей и этого хватало, чтобы, как она говорила, не видеть света Божьего. Бедной девочке, которая так и лучилась самой положительной в мире энергией, которая готова была прыгать от радости, завидев на небе смешное облачко, приходилось заниматься совсем ей неинтересными, пафосными интерьерами квартир. Таких, на которые ей пришлось бы откладывать деньги лет пятьсот. Чтобы хоть как-то отвлекаться от своей «каторги», в паузах между авралами она начала было читать в Интернете книжки, но это ей быстро наскучило. Читать она любила, держа книгу в руках, шелестеть бумагой, закладывать странички лентами и лопухами, а еще калякать на полях восторженные комментарии. Всех этих удовольствий электронные версии романов ей доставить не могли, и Саша совсем забросила это занятие. Она бы с удовольствием смотрела художественные фильмы на своем отличном мониторе, но кто-то до ужаса умный предусмотрительно заклеил бактерицидным пластырем Cdrom на ее стажерском компьютере. Слава богу, Интернет не отключили, он был ей нужен по работе.

Однажды она забрела на сайт знакомств. И здесь она нашла лекарство от авральных напрягов. Когда Саша чувствовала, что от вида бесконечных каминов, слоновьих кухонь и аэродромных ванных комнат голова начинает наливаться свинцом, она оборачивалась, чтобы убедиться, что никто из сослуживцев не стоит за спиной, крадучись заходила на сайт и начинала маниакально барабанить по клавишам.


Она быстро поняла, что общение на сайте похоже на игру, а порой — на маскарад. Какая разница, что ты напишешь? Никто за это не отшлепает, никто не будет жечь оскорбленным взглядом, никто даже не обидится. Играй!.. В ее виртуальной костюмерной было множество нарядов и масок.

Перед кем-то она разыгрывала роль Лолиты, перед кем-то — Жанны д'Арк, для некоторых она принимала образ хрупкой и мечтательной Ассоли, иным приходилось общаться с Эллочкой Людоедкой.

Почти все «солидные адресаты», едва познакомившись, приглашали ее в кафе или к себе домой, но Саша лишь смеялась. Особенно щекотали нервы приглашения в шикарные рестораны Москвы, полученные в тот момент, когда в животе поднывало от голода, а из продуктов оставалось одно яблоко, и то с черным бочком.

Один старичок раз в неделю звал ее к себе домой, писал, что будут свечи и шампанское, лепестки роз и кальян. Денег сулил. Но стоило Саше произнести слова «записываю ваш домашний адрес», и старичок на время исчезал из сети. Вероятно, на него нападал страх, что Саша — криминальная наводчица, клофилинщица или просто смерть с косой.

Саша мастерила письма, как коллажи. Каждое письмо было настоящее попурри — выдержки из любимых романов, отрывки из старых писем, вольные переложения фильмов французской «новой волны» и вырезки из газет. Впечатление от этих шедевров портила только легкая безграмотность юного автора-графомана.


С Никитой она познакомилась, разумеется, на том же сайте. Дело было зимой. Была такая ночь, когда чудеса выходят на охоту, а сны долго спорят и тянут жребий, кому присниться. Снег валил перьями.

Саша пришла с работы совсем никакая (был выпуск журнала), долго отряхивала куртку от снега, потом налила в таз горячей воды, бросила туда горсть перца-горошка, завела диск Чезарии Эворы, которая поет, будто одолжение делает, сунула ноги в таз и включила ноутбук. Она ввела логин и пароль, зашла в свой профайл и обнаружила пространное письмо от незнакомца, некоего Никиты.

)) Похоже, у тебя редкий ум и начитанность, — писал он. — А фотки!!! Нравишься!! Скажу честно, ссал немножко, но потом все-таки решился написать. Мы оба курим и возбуждаемся от порнографии. Чем не повод общаться? По крайней мере, познакомиться.

)) Очень интересные доводы, — отреагировала Саша. — За «нравишься» спасибо. А отчего не понравиться? Не курю, не пью во время беременности, ем цитрусовые. Ты тоже на фотке ничего. Только очень волосы длинные. Металлист, что ли? Или у тебя нарциссизм? Давно у доктора не был?

)) Просто мне так нравится. И потом, это мое дело, с какой прической фоткаться.

)) Ври больше, нравится! Нравится расчесывать, распутывать, мыть без конца, сушить феном, красоваться перед зеркалом? Ну и кто ты после этого? Постригись, мой тебе совет.

)) Девочка, мала еще меня учить. У тебя написано, что всего четыре месяца, как в совершеннолетних ходишь. Беременность! Небось еще и месячных-то не было.

)) Месячные начинаются у девочек в двенадцать лет, имбецил! — молниеносно парировала Саша.

На этом они, собственно, и расстались.

А на следующий день Саша написала Никите, который, честно говоря, уже стер ее из списка контактов:

)) У тебя очень милый хвостик, а я вчера наговорила всякой фигни. Ты миляга, и я хочу с тобой общаться. Не знаю, что на меня нашло. Кстати, можно ведь еще бороду отпустить. Моя подруга говорит, что забавно целоваться с бородатым, — будто целуешься со зверьком.

У Саши действительно была подруга по прозвищу Дива. Когда-то костлявую и длинную, как жердь, девочку не взяли в балетную школу. С пением тоже не повезло, от волнения она вечно путала слова. Но она в раннем детстве была упряма: пела везде и всегда и всем твердила, что, когда вырастет, станет эстрадной дивой. Неизвестно, где девчушка подцепила это слово, но оно врезалось в ее неокрепшее сознание как метеорит в рыхлую землю. На каникулах, которые она проводила у бабушки в городе Туапсе, она надевала ласты, маску, погружала в море лицо и пела рыбам. А что ей оставалось делать, люди ее не понимали?

Потом худющая девочка-дылда подросла и стала длинноногой красавицей, ее писклявый голос — бархатным, а походка из птичьей превратилась в тигриную. И теперь прозвище Дива ей шло как никогда. Настоящее имя Дивы уже никто и не помнил.

Из ее лаковой сумочки всегда торчал толстый журнал с фотографиями знаменитостей, а на дне плавились шоколадки и сыпались из пачки мятные сигареты «Vogue». Она летала над московскими мостовыми, почти не касаясь земли острыми шпильками своих сапожек. Иногда ее посещала удушающая мысль, что жизнь ее глупа, как воздушный шарик. Впрочем, Бог наделил чувством реальности, в этом она могла дать фору своей подруге Саше в сотню очков. Она была очень взрослой, к тому же ей было двадцать пять, поэтому к своей восемнадцатилетней подруге Дива относилась с материнской теплотой.


Итак, июньским вечером Саша сидела за ноутбуком в странной задумчивости. На улице ветер прибивал к тротуарам комья тополиного пуха, в ее окошко, уставленное кактусами, стучал ветками нескромный вяз, а в комнате горела только настольная лампа. Вдруг у самой клавиатуры, на которую рассеянно смотрела Саша, подпрыгнул и загремел телефон. Саша вздрогнула, одной рукой схватилась за сердце, а другой — за мобильный.

— Привет, Санька! — прокричала в трубку Дива. Голос ее гудел сиреной в какофонии уличного движения. — Ты дома вообще?

— Господи, Дива, это ты? Так меня напугала!

— Держись, сестричка, конец близок! — бодро орала Дива. — Ну, ты где? Я не поняла! Я мимо тебя проезжаю. Дай, думаю, заскочу. И мартини бутылочку нашла в косметичке…

— Где нашла? — крикнула Саша. В трубке шумело. — Я не слышу…

— В магазине, дурочка, — на другом конце раздался жизнерадостный смех, и связь оборвалась резкой тишиной.

— А чего она нашла-то? — сказала Саша вслух и недоуменно хмыкнула.

Через пять минут Дива стояла на пороге Сашиной квартиры во всей своей красе. Волосы ее от движения пришли в смятение. Она ворвалась в прихожую взмыленная и стройная, как лошадка. На ней был расстегнутый легкий плащ белого цвета, мушкетерская рубашка с широкими рукавами и голубые джинсы.

— Привет детям подземелья, — провозгласила она и принялась целовать Сашу в щеки. От Дивы пахло благородным алкоголем. Глаза ее сияли, а пухлые губы блестели, как у ребенка.

— Ты что это, выпила уже? — засмеялась Саша.

— Это меня так, за ланчем вискарем облили. А выпьем мы с тобой, сейчас.

Дива сунула в руки подруги литровую бутылку теплого мартини и запрыгала на кухню, скидывая сапожки.

— У тебя поесть что-нибудь найдется, закусить то есть? Виноград или сыр твердый. Можно, правда, и мягкий, но лучше твердый: роклет какой-нибудь, грюер…

— Ой, Дивуль, — сказала Саша, — нет ничего, только сосиски да яблоки.

— Какие сосиски, позорница?!

— Молочные…

— «Молочные», — передразнила ее Дива. — Ничего не поделаешь. — Дива поскакала обратно к двери, где оставила сумочку. — Будем давиться шоколадом.

— Мамочка родная, где же эти стаканы?! — Саша стояла босая на столе и шарила рукой на висевшей над ним полочке. На нее сыпались какие-то листочки, и среди них газетные вырезки, засунутые неизвестно кем неизвестно когда между стекол. Стол под ней раскачивался и урчал, как пустой желудок. — Я ведь помню, были у меня фужеры…

Дива вошла в комнату, разрывая фольгу на большой шоколадке.

— Боже, Саша, девочка моя! — Она долгим взглядом обвела комнату. — Ты скоро захрюкаешь в своем хлеву, мне прямо стыдно за тебя! Ты чего на стенку полезла?

— Ищу хрустальные фужеры. — Саша зажмурилась и раскрыла рот, приготовившись чихнуть от пыли. — Мы же дворяне.

— Не это ли ты потеряла, душа моя? — протянула Дива. Она крутила в руке хрустальный фужер, полный засохшей краски.

Комната Саши походила на мастерскую алхимика. Посредине, повернутый к окну, стоял мольберт, заваленный бумагой. Вокруг на стульях и табуретках были разложены краски, из йогуртовых бутылочек торчали кисти. В углу, на расстеленных газетах, возвышались немереный кусок зеленого пластилина и рядом вылепленная из него рука с пальцами, сложенными в фигу. Получилось довольно грубо, но выразительно. Чувствовался талант. Маленькая кроватка была, как кирпичами, обложена стеночкой книг по колено высотой. На столе вокруг раскрытого ноутбука была выставка всевозможных чашек: с кофейной гущей, засохшей на дне, с окаменевшими пакетиками чая, с краской, две пепельницы с бычками, под правую и под левую руку. Венчал композицию желтый стикер, приклеенный на монитор ноутбука, с надписью: «Готовься к экзаменам и умри!»


— Слушай, — сказала Саша, когда они с Дивой, потеснив пластилиновую фигу, разместились на полу и пили вино полулежа на коврике, — хотела тебе кое-что рассказать.

— Валяй.

— Я хотела тебе рассказать…

— Что?

— …Что очень рада тебя видеть.

— Ой, Сашка, я тоже страшно рада тебя видеть! — Дива потянулась к Саше и поцеловала ее. — Я почти месяц из дома не выходила. Наверное, растолстела. Посмотри. — И она похлопала себя по голому животу.

— Да не растолстела ты!

— Просто не хочешь меня расстраивать, маленькая подхалимка.

— Ничего подобного, — сказала Саша, — я бы тебе с порога заявила, что ты стала похожа на корову.

— Непохожа?

— Похожа на конфетку «Коровка».

— Спасибо, милая. А кстати, знаешь, как меня назвал этот мерзавец?

— Кто?

— Да Сережа.

— Миша ж был. Он тебе разонравился?

— Разонравился? Да я полгода с ума сходила по этому говнюку неблагодарному. Встречу его, ей-богу, удушу не задумываясь. Слюнтяй!!

Дива сжала губы с такой силой, будто боялась, что изо рта вылетит попугай, и нахмурилась.

— Ну и как назвал?

— Кто? — спросила все еще надутая Дива.

— Сережа…

— А, этот… Телочкой!

— Потому что у него бычья шея? — захохотала Саша.

— Все бы тебе смеяться! — Дива высунула язык.

— Ты что, опять влюбилась? — спросила Саша.

— Ты издеваешься?!. У него в голове знаешь что?

— Что?

— Да ничего. Как в дырке.

— И пушка в бардачке…

— Нет у него никакой пушки, что ты несешь?!

Саша, смеясь, подлила в бокалы мартини.

— Ачего это ты из дома не выходила? — спросила она.

— Не скажу, ты еще маленькая. Потому что никто меня не любит… И я никого. Вот. А тебя люблю. Это точно.

Подруги засмеялись и чокнулись хрустальными фужерами.

— Отлично, — сказала Саша, — станем с тобой лесбиянками.

— Ты пустомеля, — сказала Дива. — До такого доходить нельзя. Из-за этого, может быть, динозавры вымерли… К тому же я человек набожный. И пристойный. Смейся-смейся. Для меня главное — семья, очаг, все такое.

— А я вот, кажется, не влюблялась с четырнадцати лет, — сказала Саша в задумчивости. — Он жил в нашем дворе и поступил в морское училище. Я тогда ходила по городу и во всех парнях в матросской форме видела его, везде, даже в шуме машин, слышала его голос. Я спускалась к реке, бросала камушек в воду, и мне мерещилось, будто он стоит у меня за спиной…

— И хочет столкнуть в реку! — засмеялась Дива.

— Дура ты!

— Ну извини, пожалуйста.

Саша закурила.

— А самое страшное было знаешь что? — сказала она.

— Что?

— Случайно столкнуться с ним, когда он приезжал на каникулы. Я дрожала, у меня пересыхало во рту. Дверь, что вела на крышу, была заперта на замок. Я сломала его чуть не голыми руками!

— Ты можешь!

— Ну. Простой такой был замок, висячий. Вот, я его сломала и стала каждый вечер выходить на крышу. Залезу, сяду на краешке, ноги свешу и курю. И такое ощущение, будто я с войны вернулась. Чувствовала себя жутко взрослой. Одноклассники представлялись мне детьми из песочницы…

— Ты — рефлектор.

— Что? — сказала Саша. — Как ты меня назвала?

— Рефлектор, дурочка! Как Гришковец. Слишком много рефлексируешь. Все время!

— Ура! — Саша вскочила и закружилась по комнате. — Я — рефлектор! Большой и клевый рефлектор! Светить всегда, светить везде… И никаких тебе гвоздей! Вот лозунг мой и солнца!..

— Не кружись так, зубами мебель поцарапаешь, — сказала Дива. — Кстати, о солнце. Так хочется на море! В песочек с головой закопаться, с пальмой обняться. Смотри, вот мы сидим с тобой, убитые, пьяные, за окном дождь. А кто-то сейчас садится в серебристый авиалайнер. Красавцы пилоты, золотые крылышки на фуражках и рукавах. Два часа — и ты в теплом море. Шаланды, дельфины, белые пароходы, на палубе громыхает вальс, а ты сидишь в широкой шляпе пьешь, французское вино, смотришь на чаек, слушаешь комплименты, и на все тебе насрать.

— А ты меня возьмешь на свой пароход?

— Да ты уже сидишь напротив, капитан обмахивает тебя пальмовой веткой и шепчет про айсберги и пингвинов.

— Точно! — подхватила Саша. — Лиловые негры принесут нам шампанского, мимо будут проноситься острова с неизвестными народами, мы увидим гроты с жирафами, амазонок, танцующих с саблями…

— Сашка, как я тебя люблю! Давай еще выпьем…

Они обнялись. За окном продолжался дождь. По обоям прыгали тени расшевеленного ветром вяза. Где-то во дворе заныла автосигнализация.

— И почему нам так не везет?! — сказала Дива и отвернула лицо в сторону. По ее щеке скользнула слеза.

— Далеко-далеко, на белом пароходе плывет наше счастье… Э, да у нас думка! Грустный ангел пролетел! Ты когда-нибудь смотрела в глаза дельфина? Они всегда грустные. Как у тебя сейчас. А знаешь почему?

— Почему?

— Потому что мы еще не ели мороженого!

Саша вскочила и скрылась на кухне. Потом появилась с огромной пластиковой ванночкой мороженого с торчащими с двух сторон, как антенны, столовыми ложками.

— Ладно, хватит об этом, — сказала Дива. — Так что ты хотела мне рассказать?

Саша запустила руки в волосы и зажмурилась.

— У меня появился ухажор, — сказала она. — Ирландец. Я с ним в сети познакомилась. Замуж зовет.

— Бедная козочка! — Дива чуть не поперхнулась мороженым. — Саша, милая, в Интернете тусуются одни извращенцы!

— Неправда! Там все тусуются.

— Представляю этого ирландца. Какой-нибудь дедок развратный, плешивый, вывесил фотку Бэкхема, треплется с дурехами малолетними, а сам мечтает их расчленить… А может, уже расчленил!

— И съел…

— Ага.

— Что ты несешь?!

— Вот именно. Съел или забетонировал в подвале. Господи помилуй! — Дива перекрестилась, переложив бокал с вином в левую руку, а потом подняла ее вверх, как победный флаг: — Я тебя садистам не отдам!

— А вот и нет! Он отличный парень, с улыбкой как в рекламе зубных паст. Инженер, у нас на стажировке. Очень порядочный и перспективный ужасно.

— Прямо ужасно?

— Да. Мы с ним знакомы полгода. Встречались, гуляли по набережной, сидели в ирландском кафе. Все было так мило, пиво пили… Ну, я ему наворачивала о Шекспире, Джойсе. Выпендривалась, короче, так ненавязчиво. А он — бац, и говорит: ай лав ю, люблю — не могу. Типа ты такая умная, и у нас с тобой взаимопонимание.

— А откуда ты знаешь, что он не педофил? И почему ты от меня его скрывала все это время?

— Ничего я не скрывала, просто не говорила. Не знала еще, что про него говорить. Я ведь тоже не могу твердо сказать, люблю его или нет. Такого, как было тогда, в четырнадцать лет, чтобы до дрожи, я не чувствую. Но он мне уже два раза снился. И потом, у него ямочка, когда улыбается. На левой… нет, на правой щеке.

— Может быть, на подбородке?

— Точно, на подбородке! — Саша засмеялась. — Ой, слушай, а как распознать педофила?

— Ну, глаза бегают, милиции боится…

— Нет, Пол милиции вроде не боится.

— Ну а как он в постели?

— В какой постели?! — негодующе подняла брови Саша. — Совсем дурная? Мы с ним в кафе или баре сидели, на выставки ходили. Он меня до дома провожал. Только раз в щечку поцеловал, и все. Он нормальный парень, а ты падшая. Когда в Москве будут ваять памятник падшим, тебя пригласят позировать…

— Знаешь что, козочка, — сказала Дива, выливая остатки вина в свой фужер и закуривая. — У меня было немного мужчин, всего четверо или пятеро… — Она уронила бутылку, не донеся ее до пола, слова немного не слушались ее. — И все по жизни — козлы!

Но сейчас не об этом… О чем это я говорила? Ах да! Как утверждают современные ученые, постель — это детектор лжи. В постели человек как перед лицом вечности. — Дива опять переложила бокал в левую руку, а правой сделала широкое круговое движение: — Усекаешь, что я тебе рассказываю?

— Я усекаю, что говорить мне с тобой больше не о чем, — сказала Саша. Ей было тепло и хорошо, голова становилась тяжелой, ее надо было поддерживать рукой. — Он положительный, мой Пол. Он даже не обиделся, когда понял, что я его с фотографией обманула…

Саша вдруг осеклась и прикрыла рот ладонью.

— С какой фотографией? Ты под чужой фоткой сидишь? Не под моей ли? — Дива поднялась и взяла обеими руками Сашу за шею: — Говори, быстро!

Саша попыталась встать.

— Сидеть! — Дива стояла, не отпуская Сашину шею. — Колись, несчастная!

— Да, я поставила твою фотографию. — Саша улыбалась во весь рот. — Точнее, восемнадцать твоих фотографий…

— Повтори по буквам.

— Красный твой альбомчик отсканировала. В купальнике, с питоном в цирке, еще на выпускном…

— Замолчи! — сказала Дива. — Вот засранка! Убить тебя мало. И теперь все прыщавые и слюнявые недоноски пялятся там на меня…

Дива отпустила Сашину шею и слегка стукнула подругу по голове, потом потянулась и, стараясь ни на что не наступить, подошла к окну. По нему зигзагами спускались капли, размазывая по стеклу свет уличного фонаря.

— Не расшибить бы башку, ходишь у тебя, как по минному полю, — сказала Дива, глядя в сумрак окна.

— Прости меня, Дивочка! — Саша неслышно подошла и обняла подругу за плечи. — Ты же у нас такая красавица! А я — так. Благодаря тебе я познакомилась с запредельным парнем. Он бы меня просто пролистнул. А так глазом зацепился. Все благодаря тебе… Не обижаешься?

— Херово, что мои фотки в инете… — Дива запрокинула голову. — Хотя… Ну что с тебя взять, с балбески? Дитё, блин! Ладно. Слышишь, Сашка-промокашка, метнись-ка кошечкой через свою стройплощадку, посмотри, ничего в бутылке нашей не осталось?

— Нет, голяк, — весело сказала Саша из угла.

— Не будем унывать, — бодро проговорила Дива, — покурим по последней — и в койку… Какая в конце концов разница? — уже через минуту говорила Дива, свернувшись клубочком на крошечной Сашиной кровати. — Найдено — нажито, потеряно — прожито…

С закрытыми глазами она принялась было стягивать с себя джинсы. Но те были в обтяжку и шли туго.

Притомившись, Дива решила сделать перекур, зажгла сигарету.

— Слушай, Санька, — проговорила она, не выпуская сигарету изо рта. — Насчет твоего ирландца… Как ты думаешь, можно жить с человеком, который «Место встречи изменить нельзя» не смотрел? — Дива принялась задумчиво трусить ногами, джинсы потихоньку сползали, пока наконец не упали на пол. — И «С легким паром», и «Девчат», и вообще… Это же хрен знает какая культурологическая пропасть! Ты ему, предположим, скажешь: «Наши люди в булочную на такси не ездят!» А он будет пялиться на тебя и думать: все ли в порядке у моей курочки?…

Дива замолчала. Саша хотела было возразить, но, пока собиралась с мыслями, ее прекрасная подруга уже посапывала во сне. Саша подошла к Диве, затушила сигарету, которая лежала на краю пепельницы, вытряхнула подругу из мушкетерской рубашки, расстегнула ее тугой лифчик, накрыла одеялом и примостилась рядом.

Ночной туман на улице стал светлее, в промежутке между соседними домами зажегся красный прожектор солнца. Бешено зачирикали птицы. Они кричали с таким простодушным хамством, что Саша всерьез пожалела об оставленной в Нижнем рогатке.

Глава 2

— Ну-ка, детки, хватит орать, ну-ка разбежались отсюда, люди еще спят! Вот я вам сейчас Бармалея покажу! — говорила Дива с распахнутой форточкой, стоя на подоконнике, когда Саша открыла глаза.

— Ты им скорее стриптиз покажешь, бармалейка!

— Ой! — Дива повернулась к ней. — Милый ребенок проснулся…

Дива была завернута в красное полотенце, которое вообще-то сползло и готово было упасть. Спрыгнув с подоконника, Дива принялась элегантно его поправлять, будто это было вечернее платье. Она стояла у окна в потоке яркого света, а ее мокрые распущенные волосы наполняли комнату запахом шампуня. В правой руке она держала кружку с дымящимся кофе.

— Что делается! — проговорила, привстав на кровати и сощурив глаза, Саша. — Какой офигенный свет! Стой так, не шевелись, я тебя сейчас щелкну. — Она заерзала голыми ногами по полу в поисках тапок.

— Сфотографируешь?

— Да, да, — Саша вскочила и принялась шарить по своему столу, — не двигайся.

— Ага… И сразу вывесишь на сайт… Иди ты знаешь куда, маньячка!

— Да ладно…

— Отвали, радость моя!

— Ну тебя! — Саша села на кровать. — Просто клевый свет, и ты у окна, спелая, как яблоко.

— Слушай, — сказала Дива, — а напиши меня маслом… О, лучше карандашом, как в «Титанике», в голом виде, лежа. Это хоть гламурно!

— Боюсь, ты не сможешь пролежать без движения и минуты. Мне придется писать тебя по памяти, а у меня плохая память на голых женщин.

— О, кстати, — оживилась Дива, — милый ребенок, ты ночью, часом, над моей невинностью не надругалась?

Дива решительно поставила чашку на подоконник так, что в ней запрыгал солнечный зайчик.

— Ну так, немножко, — пожала плечами Саша.

— Заснула одетой, проснулась голой, причем у меня на лице была твоя нога.

— А что мне оставалось делать? Мало того что ты легла поперек кровати, еще и крутилась так, что мне приснилась бетономешалка.

— Ой, а мне что приснилось, — сказала Дива!.. — Плывем мы на белом пароходе. В общем, айсберг, пробоина, все прыгают в воду, тонут, а я уцепилась за бревно… Тут из тумана выплывает бабулька на лодочке и кричит: «Пирожки горячие, пахлава медовая, трубочки, девочки».

— А сладкий Ди Каприо рядом?

— Само собой.

— И что?

— А ничего. Сон кончился, дети спугнули. Как думаешь, вещий?

— Про пирожки — вещий. Кстати, у нас есть нечего…

— Что-то мне так домой захотелось! — засмеялась Дива.

— Злодейка!


Когда Дива была практически готова и, сидя посреди комнаты на полу, натягивала сапожки, Саша спросила:

— Не знаешь, что такое принцип Чингисхана?

— Если хочешь быть девочкой с принципами, купи наконец себе юбочку и помой посуду…

— Посуду помоют мышки, крошки доедят таракашки, а розы вырастут сами!

— Иди-ка сюда, поцелуемся! — провозгласила Дива, стоя в дверях. — Ну как я?

— Как всегда — неотразима.

— Да, неотразима и сногсшибательна! Ну пока, козочка, не хулигань тут без меня.

И Дива, мелко сотрясая лестницу стуком своих каблучков, весело сбежала по ступеням. Хлопнула железная дверь внизу. Саша глубоко, с удовольствием, вдохнула сырой запах подъезда, поздоровалась с рыжим соседским котом на лестничной клетке и вернулась в квартиру.

Она прошла на кухню, где в ярких лучах солнца кружились бесчисленные стаи пылинок, взбаламученные ясным утром. Налила себе кофе, пошарила на полке, достала оттуда две шоколадные конфеты, принесла свой нехитрый завтрак в комнату и включила ноутбук.

Саша вела электронный дневник, свою страничку в жж. Кроме сайтов знакомств, Саша была зарегистрирована во всех возможных социальных сетях, она даже причесывалась, глядя в окошко веб-камеры. Что же?! Эта девочка была интернет-зависимой. Она не делала ничего постыдного, не разоряла храмы, не оскверняла могилы и не воровала щекастых младенцев из голубых колясок. Она всего лишь убивала дни своей жизни в пространстве виртуальной бессмыслицы, щедро плескала на своих френдов потоки искреннего маразма и получала столько же маразма взамен.

«Сидела я вчера у компьютера, — начала Саша свой утренний пост на страничке живого журнала, озаглавленной: «Шутки из маршрутки», — сидела взволнованная такая и вспоминала о первой любви, о своем дворе и соседском мальчике — шестнадцатилетнем матросе с румяным лицом и неразгаданной душой. И тут — на тебе, на крышу моего уединенного шалаша приземляется вся блестящая такая летающая тарелочка. А из тарелочки прямо на меня вывалилась выпуклая грудь, длинные ноги, а потом и миловидное личико моей уже нетрезвой подружки. Вообще, встретив фифу с таким вопиющим сочетанием изяществ на улице, я, чаще всего (плюю ей вслед жеваной морковкой) целую перед ней землю. Но это была моя подруга, мисс Ди. Расправив юбочку, она достала из-за пазухи бензопилу и небрежно положила на стол. Потом обвела глазками мою обитель и по-матерински заявила:

Д: Надо тебе завести мальчика какого-нибудь, а то ты вымрешь.

Я: Да ты что?! У меня ухажеров больше, чем у тебя наращенных ногтей.

Д: Правда?

Я: Ну да! Вот есть на примете у меня Сатвалды…

Д: Раствор мешает?

Я: Ты что?! Он банерщик.

Д: Баннеры делает?

Я: Нет, в бане убирает.

Д: Это банщик называется.

Я: Ну, есть еще Евгений, печник.

Д: Печень спасает в наркологичке?

Я: Просто печки кладет. Хочешь, познакомлю?

Д: Убью и надругаюсь! Ничего личного…

И начинает незаметно наливать бензин в свою пилу.

Я: Подожди, есть Акакий, инженегр.

Д: Инженер?

Я: Нет, просто негр из Ижевска, безработный. В переписке москвичом прикидывался, гад.

Ди нежно бьет меня ногой в живот и светским тоном продолжает:

Д: А почему Акакий?

Я: А как?

Д: Логично. А принцы какие-нибудь есть, романтики?

Я: Есть один, припоминаю, Борей зовут. Романтик. Романы пишет.

Д: Вот, давай его.

Я: Не могу, он пидарас.

Д: Мальчиков любит?

Я: Нет. Просто очень плохо пишет.

Д: Да, — молвит прелестная Ди, любовно занося надо мной бензопилу, — с каким сбродом ты общаешься! Мне прямо стыдно за тебя.

Потом треск, люстра летит. Ничего не помню. Утром я поняла, что она отхватила мне ногти, челку и, похоже, большую половину головы.

Граждане!

А у вас случалось так, что пришла подруга, бензопилой помахала и ничего не помнишь?

Вечно ваша… Черт, как же меня зовут?»

Френд Евгений написал привычное: «В десятке». Лену, скрывшуюся под псевдонимом «Eeninskiy_ prospekt», «Улыбнуло», а Вадик, друг из Украины, написал: «Давай фотку падруги, а то драчить нивазможна». Потом Вадик и Лена начали говорить между собой на предмет онтологического одиночества. «А когда мы встречаемся с подружкой, — откликнулась какая-то незнакомая девушка, — берем травматические пистолеты и едем на полигон расстреливать бутылки. Или валим деревья. Это — кайф. Все в жизни перепробовали. Мужики давно задолбали. Машенька, 16 лет».

Саша доела конфетку, облизнула шоколадные пальчики и открыла сайт знакомств, хотела было написать Полу, но вспомнила про Никиту и затарабанила по клавишам.

)) Слушай, Никита, ты меня заинтриговал. У тебя в анкете написано: жизненное кредо — принцип Чингисхана. Что это за принцип такой? А, Никитос? Колись!

Отправив письмо, она переместилась в душ, где, стоя под струями воды, громко распевала: «Кровь за кровь, в том воля не людей, а богов…», фыркала и приплясывала. Настроение у нее было замечательное. Когда вернулась в комнату, ответное сообщение уже светилось на экране.

«Боже ты мой, — про себя сказала Саша, — тоже ранняя пташка, а говорят, будто этот праздный класс, студенчество, если не бухает, то дрыхнет, а если не дрыхнет, бухает!»

Сообщение начиналось так:

)) Чингисхан был непобедим, хотя был неграмотным язычником. Каждый его приказ вытекал из уникальной системы законов и правил. Мы можем реконструировать эту систему, читая мудрость не по листку бумаги, а по бескрайнему телу степи.

)) Бескрайнее тело степи… — откликнулась Саша. — Я в шоке!

)) Больше рассказывать не буду, — обиделся Никита.

)) Прости-прости, мне интересно! Продолжай, плз.

)) Когда Чингисхан покорял царства, он пользовался услугами царедворцев, которые предавали своих господ. Их поведение было для Чингисхана проявлением ненавистной ему рабской психологии, и он их брезгливо уничтожал. А храбрых воинов, которые не сдавались перед лицом неминуемой гибели, Чингисхан награждал и приближал к себе. Именно так, окружив себя героями, Чингисхан строил свою великую степную империю.

«Ох, уж мне эти умные мальчики, — подумала Саша, — спасу нет».

)) А кого ты собираешься к себе приближать? — написала она, — И главное, с кем воюешь на экономическом факультете МГУ? Извини, нестыковочка. Чего ты не на Тихоокеанском флоте? Или не буришь лед за Полярным кругом, а тусуешься в душной, такой далекой от степей Москве? Может, ты неоновые вывески с северным сиянием перепутал? Никита не отвечал.

)) Согласись, героика и экономический — это как звезды и тарелка щей.

)) Вообще-то я мечтал стать спасателем на пляже, — после паузы ответил Никита. — Звезды, море, подвиги, бикини, серфинг, ну и щи, конечно, — в столовке… Но у меня с младенчества водобоязнь. Я боюсь заглядывать даже в чашку с кофе: кружится голова.

)) Хорошо, что ты на проводе, курилка! А то думаю — снова конец связи. Таким ты мне больше нравишься. Ну, не скучай в степных просторах, мне пора. Да, не сомневайся в моем глубочайшем расположении. До скорого!

Никита был задумчивый парень лет двадцати. Ему очень нужен был человек, который бы его понимал и одобрял. Он недавно обнаружил, что с каждым днем разбирается в жизни все меньше. К примеру, он за последнее время научился варить борщ, водить машину и материться по-итальянски, кусок мозга, касающийся овладения материальным миром, развился, приятно разбух. Но мозг, занимающийся овладением самим собой, остался таким же, как был. Люди начали приводить его в замешательство. Борщом было уже не отмазаться.

Никита был из хорошей дружной семьи. Отец его, полковник, статный и усатый, читал курс химзащиты в Академии имени Фрунзе, носил папаху с кокардой и курил Яву-Золотую. Когда Никите исполнилось семь, полковник вплотную занялся просвещением сына.

Поводом стала стенка в туалете, изрисованная фигурками гусар. Вернувшийся с полевых учений отец сурово отшлепал сына, как того требовала народная педагогика. Потом трижды опустил усы в пивную пену и задумался, какая-то мысль огоньком зажглась в его глазах.

На следующий день в дверях квартиры появился сутулый солдатик с головой, похожей на помятую дыню. Он был выписан отцом из части для Никитиного образования. С рулоном ватмана, папкой картона, набором кистей и коробкой красок в руках он был призван из солдатской казармы, чтобы сделать из дитяти художника. Никита с жаром схватился за кисть и даже успел выдавить на нее из тюбика макаронину масляной краски, но солдат степенно остановил его, сказав, что все надо делать как надо. Он разложил на полу картон и ватман, попросил самые большие ножницы, линейку, циркуль и стал священнодействовать. Мама, выглянув из кухни, сказала, что так она резала крепдешин на гарнизонных курсах кройки и шитья.

Сначала они с Никитой вырезали и склеили цилиндр. Идеально ровный, заполированный глянцем белоснежной оберточной бумаги. Это было настоящее произведение картонного искусства. На следующем занятии смастерили куб, потом шар. Для шара сгодился старый резиновый мяч. Они кропотливо извели кипу газет «Красная звезда», покромсав их на мелкие кусочки. Потом заварили в кастрюле клейстер и стали лепить на мяч газетный сор слой за слоем, пока мяч заметно не прибавил в размерах. Наконец на поверхность, испещренную вкривь и вкось обрывками строчек из передовиц и боевых репортажей, был нанесен такими же обрывками оберточный глянец. Несколько дней белоснежный шар сох на подоконнике, вызывая острую зависть дворовых мальчишек. Потом был распилен пополам, отделен от резиновой основы и склеен с хирургической точностью, так что нельзя было даже заподозрить существование кругового рубца. Солдат сказал, что таким простым способом — газета да клейстер — можно скопировать любой скульптурный шедевр и якобы даже снять с кого-нибудь посмертную маску.

Наконец он дал Никите пучок простых карандашей, острых, как медицинские иглы, объяснил, что силуэт надо рисовать твердыми, а тени — мягкими, пришпилил лист ватмана к новенькому мольберту и дал задание десять раз нарисовать куб. «Любой человек, способный держать карандаш, может научиться рисовать!» — заявил солдат. На упражнение с кубом была дана неделя. Уже на второй день Никите стало невыносимо скучно, он изуверски обгрыз карандаши, покусал яркий, как леденец, чешский ластик, а когда учитель пришел на следующее занятие с бюстом Фрунзе в обнимку, Никиту найти не удалось. Солдат безуспешно приходил еще дважды, но Никита рисовать отказался. Он сидел на дереве и отстреливался яблоками.

Тогда отец решил привить ему любовь к радиотехнике. В дверях квартиры вновь появился еще один солдат. Похожий, но другой. В руках у него был чемодан с радиолампами и транзисторами, мотками проволоки и каким-то допотопным огромным паяльником. Солдат был счастлив пропустить несколько марш-бросков и занятий шагистикой, а вместо этого поковыряться с мальчуганом и поесть домашних булочек. В первый же день он заявил, что начинать надо с детекторного приемника, который они должны смастерить голыми руками. Никита не выдержал и трех занятий в синем тумане дымящейся канифоли. Пришлось солдату вернуться на плац и горланить песни.

Отец еще пытался научить Никиту выпиливать лобзиком шкатулки из оргстекла, играть на губной гармошке и мастерить табуретки. Все было впустую. Полковник еще тридцать раз опустил усы в пивную пену и, наконец, пришел к смелому педагогическому решению: «Пусть сын занимается тем, что самому нравится».

А Никите тогда больше всего нравилось группой в составе еще двух одноклассников взламывать трансформаторные будки по всему району, бегать по крышам детских садов, ползать по теплотрассам и собирать коллекцию жестяных банок из-под пива.

Когда Никите исполнилось четырнадцать, он обрел новую страсть: пить клюквенную настойку и вино «Монастырская изба», курить как паровоз и нравиться девчонкам старше его. Когда все вокруг становились панками и шокировали окружающих грязными балахонами и омерзительными поступками, Никита был уже мирным хиппи, отпустил длинные волосы, украсил себя ксивником, хайратником и фенечками, разучил четыре гитарных аккорда и в компании себе подобных пел о любви. Девушки, долго не раздумывая, прикрывали глаза и подставляли свои сладкие от вина губы его поцелуям.

К этому времени отец Никиты вышел в отставку, сбрил усы и занялся бизнесом, связанным с электрическими кабелями. Кабели стране были нужны, как никогда. С годами дело окрепло, и отец, сидя за столом и косясь на сына, все чаще стал заводить разговор о финансовых казусах, налоговом беспределе, ценностях среднего класса и особенностях литейного производства.

Никита повзрослел, сначала немножко попугал родителей, громко заявляя, что уедет искать себя во Владивосток, но в итоге поступил на экономический факультет МГУ. Папа вздохнул с облегчением, а мама принесла в дар иконе Божьей Матери в ближайшем храме свой золотой крестик, считая, что именно Она наставила сына на путь истинный и избавила от пагубных страстей. А Никита храбро и безропотно принял судьбу будущего наследника отцовского дела. Только, в отличие от родителя, он не был вполне уверен в том, что Бог создал человека исключительно для успешного ведения бизнеса.

На следующий день после разговора о Чингисхане Никита рассеянно и без особой цели зашел на сайт знакомств и увидел письмо от Саши:

)) Ну что же, друг, пора наконец встретиться!! Завтра в 15 часов жду тебя в метро на «Охотном», в центре зала. Попробуй только опоздать!

Никита ужасно разволновался. Он, конечно, предполагал когда-нибудь встретиться с Сашей, но не ожидал, что это произойдет так скоро. За его спиной шумно наливалась ванна. Никита как раз собирался залечь туда и в розовой душистой пене почитать часок книжечку Фридриха Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства». Так он представлял себе самый продвинутый способ подготовки к экзамену. Еще минуту назад его мысли были заняты размышлением, брать ли с собой в ванну двух желтых резиновых уток-пищалок, но после такого письма он об утках совсем позабыл, налил в задумчивости чересчур много пены, намочил раритетную книгу 1952 года выпуска да к тому же ничего из прочитанного не понял. Мысли скакали ипрыгали вокруг предстоящей встречи.

Оставив в покое Энгельса, он в одних трусах забегал по комнате, судорожно соображая, стоит ли ему завтра побриться или лучше пойти на встречу с легкой небритостью. Так ничего и не решив, Никита подбежал к компьютеру и еще раз перечел письмо. Все так, Саша откровенно и бесповоротно назначила ему свидание в метро на «Охотном ряду», и это не было похоже на ее очередную шуточку.

У Саши был еще один постоянный собеседник на сайте знакомств — Юра. Их знакомство состоялось в обход всяческих рефлексий и колебаний, столь свойственных Никите. Юра был самоуверен, как шестнадцати килограммовая гиря. Увидев фотографии Дивы, он взвыл от удовольствия, помял указательными пальцами веки и влюбился. Это была девушка его наивных фантазий. Он подумал пару минут и написал:

)) Ты страшно красивая! Я хочу с тобой встретиться, но учти, я выгоню тебя, когда ты растолстеешь от моих денег.

Саша отреагировала так же быстро и в своем духе:

)) Прибереги папашино бабло и закатай губу. Если нет губозакатника, воспользуйся карандашом.

Юра не огорчился, что излюбленная фразочка опять не сработала, а предпринял еще одну попытку в духе безотказной романтики:

)) Простите, барышня, не судите строго мое узкое и стереотипное мышление, я просто не в состоянии был концептуально себе представить, что настолько красивая девушка может быть такой острой на язычок. Не сочтите за дерзость мое предложение угостить Вас кофием в одной из «Шоколадниц». Осчастливьте.

)) Встречаться я ни с кем не намерена. Я несовершеннолетняя, так что держитесь от греха подальше. Можете даже направить свои стопы в одну сторону виртуального пространства, а я — в другую. Впрочем, если Вам интересно, чем живут подростки, пишите. А я Вам буду отвечать.

Отключив свою «машину соблазнения», как он ее называл, Юра не оставил надежды перейти к иной форме общения. А пока решил вступить в интерактивный диалог и предстал перед Сашей тем, кем по преимуществу и был, — ходячей энциклопедией научных и полезных бытовых знаний.

Саша довольно скоро стала ему безоговорочно доверять, ведь он был воистину кладезем знаний, к которым прежде она вообще-то не стремилась. К тому же ее забавляло, что он, вполне взрослый человек, столько эмоций вкладывал в пустые вещи. Например, с неожиданным пылом просвещал, где следует покупать «родной» стиральный порошок.

)) Ты стираешь свои вещи невесть чем вперемешку с содой?! — вопил он в очередном письме. — Не удивлюсь, если ты скоро останешься в одной набедренной повязке!

Саша и слыхом не слыхала, что стиральные порошки бывают «паленые» и «родные», впервые от Юры узнала, что оливковое масло лучше всего покупать андалузское, плов нельзя запивать пивом, а «Мориса Тореза», оказывается, «не баба, а мужик». Саша советовалась с ним по самым серьезным для нее вопросам, и всегда суждения аспиранта (а Юра был аспирантом) оказывались крайне разумными и убедительными.

Теперь она решила с ним наконец встретиться, чтобы посоветоваться по поводу Пола, его предложения и ее гипотетического переезда. Она вспомнила, что Юра год стажировался в Англии, жил и учился в Дублине. Вот кто мог прийти ей на помощь! «Почему бы действительно не увидеться и не посовещаться с Юрой, самым умным в мире головастиком», — подумала она. Вести такой судьбоносный разговор по Интернету ей казалось несерьезным. Однако, назначая Юре встречу, она нечаянно послала сообщение и Никите.

Рассеянность Саши вполне можно объяснить: всю предыдущую ночь она, высунув от усердия язык, переделывала зеленую пластилиновую фигу. Сначала Саша хотела поменять положение пальцев на «фак», но по ходу дела решила изобразить рокерскую «козу». И все это время она думала о Поле. Да, он ей очень нравился. Она даже была в него влюблена, она вообще была очень влюбчивая, а тут — красивый и ужасно положительный, к тому же чистокровный ирландец. Да еще замуж зовет! Но дальше мысль останавливалась. Ведь это был не экспериментальный побег из дома, предпринятый в пятнадцать лет в знак протеста против неуважения родителями прав ее свободной личности. Тот побег длился три дня, а нашли ее практически сразу, у закадычной подруги. Девочки сидели на кухне, ели курицу гриль без гарнира и курили родительские сигареты. После двух любительских истерик и неудачного битья небьющейся посуды ее возвернули назад. Тогда она знала, что все это не совсем всерьез. А тут — замужество. Сашу воспитывали старорежимные родители и очень строгий старший брат, и ей хотелось выйти замуж на всю жизнь. А жизнь ей представлялась невероятно длинной. И вообразить, что всю-всю-всю эту жизнь она проживет с Полом, Саша никак не могла. А уж мысли о Дублине приводили ее в неизбывный тупик. Отчаяние нарастало. Она решила срочно посоветоваться с френдами.

«Мне приснился странный сон, — написала она в жж. — Опуская такие незначительные детали, как запах дождя с ветром и четырех бабочек, бьющихся крыльями о фонарь, я видела во сне, как иду по стремной малоизвестной улице и захожу в отдельно стоящий дом. Дверь скрипит, а внутри дома такой старорусский помещичий быт: матрешки, шапки-ушанки с кокардами, чучела медведей. Молния, само собой, в окне кривляется. Страшно. И голос. Голос постоянно триндит, как приемник. «Это дом твоей бабушки, которую ты никогда не видела», — говорит он. «Серьезно?» — спрашиваю. «Серьезно!» — отвечает голос. Я подхожу к окну. «Видишь, — говорит голос, — огонек? В этом самом «Макдоналдсе» дедушка сделал предложение твоей бабушке!»

С этим я проснулась. А через час звонит адвокат и говорит: умерла ваша троюродная бабка и оставила вам домик в Дублине. И уточнил: это, мол, Ирландия, — как будто я совсем дура и не знаю, где Дублин. Приезжайте, говорит, и забирайте. Нам он на хрен не нужен. Он весь в плюще и не прибран.

А у меня, вот вам крест, только рабочие да колхозницы в роду, не то что эмигранта, ни одного интеллигента не было.

Вот я думаю, перебраться, что ли, в Дублин?! А что? Там, говорят, погода такая же, даже хуже. Одно беспокоит: дублинцы, мать их. Уживусь я с ними или нет?!

Скажите, кому-нибудь из вас приходилось общаться с этими ирландцами? Что составляет их национальный характер? Я же не могу делить свою судьбу черт знает с кем. Может быть, они маленьких девочек вообще жрут. Выручайте».

Через несколько минут появились первые отклики. Ее постоянный читатель Евгений написал: «Александра, ты что, нефть? Зачем тебе утекать на запад? А вообще, ирландцы, говорят, приземленные и практичные». Немолодой турок под псевдонимом «Alibaba» написал: «Они тупые и жалкие провинциалы. Мы, европейцы, их не любим». А Пуфик, еще один приятель, рассказал, что был в Дублине проездом четыре часа и заглянул дублинцам в глаза. «Я увидел, что они водянистые, малоподвижные и алчные, — признался Пуфик. — Когда смотришь в эти глаза, видишь только опасную, упрямую жадность к вещам».

У Саши от таких слов заныли зубы. «Неужели и у Пола такие глаза?!» — думала она и судорожно глотала воздух, как рыба в магазине. Она решила искать правды у самого главного в мире дублинца. Но и он не добавил девушке оптимизма. Саша быстро откопала в Интернете какое-то интервью, где у Джойса спрашивали, какого он мнения об ирландском характере. «Самого отрицательного, — ответил тот, — я этот характер знаю по себе».

— Какой удар от классика! — сказала Саша. — И ты — Брут!


Стоило письму упорхнуть в пространство, точнее, едва улетели оба письма, а из лоскутов чистого утреннего неба полился свет, как Саша вспомнила о своем обмане с фотографией.

— Мамочки, ведь там Дива, совсем я сдурела с этим пластилином! — сокрушенно произнесла она вслух и бросилась к телефону.

Мобильный успел тихо разрядиться и выключиться, и Саше пришлось помучиться, прежде чем она услышала Дивино «але».

— Але, — сказала Саша голосом голодного котенка. — Дивонька, я пропала, выручай!..

Дива сидела дома за кухонным столом и читала любовный роман. Перед ней стояли две миски, одна с семечками, другая — с шелухой. Так Дива расслаблялась в самых крайних случаях. Книга была с изящным названием, то ли «В сетях страсти», то ли «В сладостном плену». Порой, читая, Дива даже принималась рыдать. При этом скорость поглощения семечек резко возрастала. И только когда ее тонкие пальцы утыкались в холодное дно миски, Дива понимала, что «маленько залипла» и давно пора спать.

— Привет, богема, кто тебе сказал, что можно приличной девушке так поздно звонить?! — Дива положила раскрытую книгу на стол вверх обложкой и подняла глаза к часам, висевшим на стене: — Ба, да уж утро на дворе!

— Ой, Дивочка, прости, я даже не подумала, что ты еще спишь!

— Да нет, я тут немного Кантом зачиталась. «Критика чистого разума», знаешь? Весьма неглупая вещица, Кант просто жжот! Чего звонишь, опять зубную щетку проглотила?

— Какая зубная щетка, ты чего?!

На другом конце провода Дива захихикала.

— Я тебя хотела попросить на одну встречу пойти, только ты не кипятись…

— Чего?

— На встречу пойти.

— На какую?

— В общем, надо, чтобы ты была будто бы мной, то есть вместо меня, как будто ты — это я. Недолго. Буквально часок. Абсолютно нормальный человек. То есть я тоже буду, но как будто я — это ты, моя подружка.

— Сашенька, милая! — сказала Дива ласково. — Ты что, под кайфом? Кто тебе дал эту дрянь? Ладно еще траву, и то она тупит, но тут, похоже, реальное наркоманское говно.

— Не слышу тебя, пропадаешь! Але!

— Дорогая, это тебя убьет!

— Чего?

— Я говорю, это превратит твой детский мозг в рулон мокрой туалетной бумаги!

— Какой туалетной бумаги? Але!

— Розовой! — крикнула Дива. — А ты ведь еще даже не поступила никуда!

Солнце уже вовсю слепило глаза дальним светом, когда Саше удалось убедить Диву, что никакой гадости она не принимала, и растолковать суть дела.

Саша поставила вопрос ребром:

— Ну что, согласна ты пойти на эту хренову встречу вместо меня?

— Ладно, что с тобой делать! — ответила Дива. — Пойду, все равно ты уже все без меня решила. А что мне за это будет?

Саша снова услышала в трубке веселое хихиканье.

— Я тебя маслом напишу! — ответила она.

— Побожись!

— Вот те крест!

Когда Саша отключилась, она продолжила разговор, теперь уже с самой собой.

— Сейчас семь утра, — сказала она, рассеянно скользя взглядом по высвеченным солнцем предметам, — встреча в три. Восемь часов. Надо не откладывая привести себя в порядок.

С этими словами она повалилась на кушетку лицом вниз.

Глава 3

Без пятнадцати три Саша ступила на перрон станции «Охотный ряд» Московского ордена Ленина метрополитена. Именно здесь, под высоким потолком в квадратик, они должны были встретиться с Юрой. Саша быстро, на глаз, определила центр зала и с облегчением прислонилась к холодному мрамору. Близорукие глаза невыспавшейся девушки в тусклом освещении метро вместо людей видели преимущественно яркие пятна, проносившиеся мимо. Саша не совсем ясно себе представляла, о чем будет говорить с Юрой и как все произойдет. «Ну что же, — думала она, — будь что будет, в войну мы, похоже, ввязались, и тот, кто направляет мой корабль, уже поднял парус».

Над ее головой сквозняки прибывающих поездов раскачивали циклопические люстры, шары-плафоны, вывески про выход в город. Обычно Саша следила за этим покачиванием с замиранием сердца. Но сейчас ей было не до плафонов. Она собиралась с головой броситься в очередную авантюру, одну из тех, благодаря которым появляется возможность на собственной шкуре познать мир людей и то, что происходит на ветреных улицах Москвы.

Ближе к трем она занервничала. Дивы все не было. И тут в толчее выходящих из поезда людей она разглядела парня с букетом каких-то полевых цветов, трясущих головами. Саша вытаращила глаза и пару раз так хлопнула ресницами, что могла бы при желании убить ими комара. Как ни странно, она сразу узнала его: это был Никита, которого она совершенно не предполагала здесь встретить.

— Ну он-то откуда? — по привычке вслух промолвила Саша и метнулась к тощему мужичку, с лысиной, похожей на рогалик, уткнувшемуся в разворот «Спорт-экспресса». Мужчина был увлечен чтением и не обратил на ее маневр никакого внимания.

— Жо? — переспросил он, мельком глянув на Сашу. — Известно откуда — из Бразилии! Хилый какой! Моя старуха его в неделю откормила бы. Она кормит тринадцать кошек в подвале. А попугайчика внучкина насмерть закормила. Из клетки вынуть не смогли. С ней и закопали.

— Что он тут делает? — не обращая на соседа внимания, пробубнила себе под нос трепещущая Саша.

— Ничего хорошего. В футбол играет?

Саша испустила приглушенный писк.

— Ладно, дочка, — успокоил ее мужик. — Смиряйся, футбол нам дан за грехи!

Неизвестно, сколько еще Саше пришлось бы прятаться за газетой, если бы на платформу не выпорхнула Дива. На ней была черная коротенькая майка с надписью: «100 % моя», коричневые джинсики и красные кроссовки. Со скоростью крылатой ракеты она достигла центра зала, встала у красно-синей информационной стойки и эффектно повернулась вокруг своей оси на пяточке. Потом она сказала: «Та-а-ак!», помотала головой и поправила прическу.

— О, привет! — крикнул Никита и двинулся к Диве, держа на вытянутой руке свой букетик.

Тут с эскалатора соскочил еще один человек с букетом и за считаные секунды оказался перед Дивой.

— Здравствуй! — выпалил он, немного опешив. Все трое встали тесным кольцом и смотрели друг на друга. Диве стало интересно.

— Выходит, вы оба меня ждете? — сказала наконец она.

Ребята закивали.

— Минуточку. — Наморщив лоб, она постаралась вспомнить Сашину бредовую историю. — Кто из нас Юра?

— Я! — сказал Юра.

— А кто не Юра?

— Ты что?! Я Никита! Я так не похож на свою фотографию?! — взвился Никита.

— О, извини! Просто в жизни ты еще лучше. — Дива наклонилась к Никите: — Прости, я немножко приболела. Провалы в памяти. А теперь вспомнила. Привет! А я с подружкой. Только вот где она?

Дива огляделась и, как фокусник достает кролика из цилиндра, выдернула Сашу из-за «Спорт-экспресса».

— Меня зовут Дива, — неожиданно для себя произнесла Саша.

Дива немного нервно накручивала на палец локон волос.

— Ты не говорила, что придешь с подружкой, — сказал Юра.

— А ты не говорил, что придешь с другом.

— Да я его в первый раз вижу.

Саша пихнула Диву в бок.

— В смысле… Какая разница, что я говорю или не говорю?! — возмутилась Дива, стараясь понять по Сашиным гримасам, что все это значит.

— Так… Никуда не уходите! — наконец быстро сказала она, отвела Сашу на два шага и тихо спросила: — А Никита у нас кто?

— Этот, — сказала Саша.

— Да я поняла, что не тот. Как он здесь оказался?

— Не знаю.

— А он нам нужен?

— Нужен, но не сейчас. А вообще — я не знаю… — Саша выглядела потерянной, присутствие Дивы явно не спасало ситуацию. Наоборот, все еще только больше запуталось.

— Ясно.

Дива повернулась к молодым людям и стала нервно нюхать букеты, словно желая определить, какой из них ярче пахнет. Или какой свежее. Никита, ничего не понимая, смотрел куда-то в сторону. Юра же, напротив, был весел и бодр.

— Ничего не ясно, — сама себе противореча, сказала Дива, глядя на потерянного Никиту. Букеты были почти одинаковые. Дива повернулась к Саше: — Какой лучше?

— Этот, — наобум сказала Саша.

— Ага, — глубокомысленно сказала Дива и протянула его Саше, но тут же, словно спохватившись, отдала подруге другой букет: — Вот это фэн-шуй! — и засмеялась.

Загипнотизированные движением букетов, Юра и Никита молчали, как два мороженых судака.

К Диве наконец вернулась обычная уверенность. Она взяла обоих под руки:

— Ну, пойдемте наконец куда-нибудь! Тут не лучшее место для общения.

Они вышли на Большую Никитскую, где их поджидало лето. Пешеходы щурились на солнце. Из магазина колониальных товаров пахло свежемолотым кофе и сладким табаком.

— Так куда мы идем? — сказала Дива.

— Предлагаю что-нибудь демократичное, — сказала Саша скороговоркой.

— Самое демократичное здесь — «Бутербродная» на Никольской, у архивного института, — сказал Юра.

— И кто там тусуется?

— Студенты, бомжи и представители правопорядка.

— Интересная идея, — сказала Дива, — но, боюсь, у них слишком резкий парфюм.

Посовещавшись, они отправились в «Гоголя». Разговор не вязался, каждый переваривал свою порцию непонятностей. Когда они молча шагали по брусчатке Столешникова переулка, обходя девушку с широкополой шляпой в руках, выпрашивавшую деньги для двух патлатых музыкантов, Сашу вдруг осенило. Она остановилась как вкопанная, хлопнула ладонью по лбу, догнала Диву и прошептала:

— Я все поняла… Написала письмо Юре и нечаянно отправила им обоим.

— Несчастная!

— Понимаешь, у меня висело сразу несколько окон, я из ворда копировала и…

— Убить тебя мало!

— Дивонька, милая, сделай что-нибудь!

— С кем приходится работать!!! Ты хоть сказала бы, что это за сайт извращенский! О чем вы там трете?

Они зашли в арку железного чучела. Прошли сквозь темный зал-теплицу, пропитанный запахом, вобравшим в себя самые смутные и непроницаемые воспоминания, и оказались в солнечном дворике. Этот дворик открывался только летом. Там они наконец сели за столик с каким-то африканским орнаментом.

— Простите, — сказала Дива, — я на секунду. — Она наклонилась к Саше и шепнула ей на ухо: — Сбегаю в туалет и что-нибудь придумаю. Лучше всего я соображаю, когда крашу губы.

Саша чувствовала, что Никиту так и подмывает встать и уйти, и пыталась словно пригвоздить его взглядом к стулу.

Присев, все дружно выложили на стол сотовые телефоны, сигареты, зажигалки и уставились в разные стороны. Воцарилось неловкое молчание.

— Погода — шикарная! — неуверенным голосом сказала Саша. — Солнечный день. — И после паузы добавила: — Итак, сидим?

— Сидим, — сказал Юра, активно кивая. — Все хорошо. Облачности нет. Осадков нет.

Разговор опять затух. Наконец появилась Дива. Глядя на Юру с Никитой, она кокетливо надула губки и сказала:

— Ну что вы такие кислые? Ну пригласила обоих… Я что, на вас вместе посмотреть не могу?…

— Можно было бы и по отдельности, — пробурчал Никита.

— Встречалась я тут с одним отдельно… И что?… Реальным психом оказался, зонтик об него сломала… И каблук. Нет. Теперь только с двумя! Один психом работает, другой спасает.

— И кто же из нас псих? — спросил Никита.

— Лично со мной все в порядке, — сказал Юра. — У меня и справка есть…

Все в недоумении уставились на него. Юра похлопал по карманам, достал сложенную вдвое бумажку и протянул Диве.

— Ни фига себе, — сказала она, повертела бумажку в руках, посмотрела ее на свет и вслух прочла: — «На учете не состоит». Послушай, тут печать смазана!

— Зато вот же еще штамп треугольный стоит! — заволновался Юра.

— Это ничего не значит.

— Это, между прочим, документ, — обиделся Юра.

— Только психи носят с собой справки, — сказал Никита.

— У меня и из венерологического есть.

— Ну и ну! — сказала Дива. — Спасибо, пока не надо.

— Здрасте, приехали! — сказал Никита.

— Просто я сейчас на права сдаю, — огорченно сказал Юра, почувствовав себя круглым дураком.

Все рассмеялись.

— Машина-то какая? — спросила Дива.

— «Девятка», от бабушки досталась. Я же писал тебе. Но это на первое время.

— А-а-а, — протянула Дива, — у меня «Пежо».

Саша вернула ее в образ ударом ноги под столом.

— Будет. Когда вырасту. А ты — пижон! — выпалила Дива.

— Я пижон? — спросил Юра.

— Да нет.

— А кто, я, что ли? — усмехнулся Никита.

— Конечно, — сказала Дива, — сидишь, в рот воды набрал, молчишь. Развеселил бы как-нибудь девушек.

— Я что, клоун?

— Стишок можешь рассказать. Только на стул не надо залезать, уже большой мальчик.

— Стишок? — Никита затушил сигарету, изуверски впечатав ее в пепельницу — Стишок можно. — Он посмотрел на небо. Маленькие рваные облака напоминали лягушек. — Даниил Хармс. Про старух. «Одна старуха из любопытства вывалилась из окна, упала и разбилась. Из окна высунулась другая старуха и стала смотреть вниз на первую, но тоже вывалилась из окна, упала и разбилась. Потом из окна вывалилась третья старуха, потом четвертая, потом пятая. Когда вывалилась шестая старуха, мне надоело смотреть на них, и я пошел на рынок в Теплый Стан, покупать дагестанскую баранину…»

Вновь повисла пауза.

— Вот и псих, — сказала Дива.

— Спасибо всем! Я рад, что вы оценили. Я пошел.

— Ну и иди, — сказала Дива обиженно.

— Постой! — воскликнула Саша, вскочив со стула.

Она крепко вцепилась в рукав Никиты и пыталась силой вернуть его к столику.

— Простите. — У нее почему-то получилось на «вы», но никто этого не заметил. — Мы не хотели никого обидеть. Я сейчас все объясню. Это все из-за меня. У меня есть одна проблемка. А вы оба очень умные. Мне нужен хороший совет.

— Так за чем дело стало! — весело воскликнул Юра, поглядывая на Диву. Дива сидела боком к столу и равнодушно глядела в сторону.

— В двух словах: я выхожу замуж за ирландца…

— Прекрасный выбор! — сказал Юра.

— То есть еще не выхожу, только собираюсь. В этом все и дело. Я никак не догоняю, смогу я там жить или нет. Саша мне сказала, — сказала Саша и выразительно посмотрела на Диву. Дива фыркнула, — что ты, Юра, учился в Дублине. Скажи мне честно: мы совместимы?

— Кто — мы?

— Ну, мы и ирландцы.

— На этот вопрос нет ответа.

— Почему?

— Как сказал Зигмунд Фрейд, ирландцы и непальцы — два народа, которые не поддаются психоанализу. Поэтому неизвестно, кто они. С научной точки зрения их душа — потемки.

— Ну, ты ведь жил там.

— Специфика жизни и обучения студентов за границей такова: в твоей группе три испанца, два малайца, три китайца… Еще есть индийцы, аргентинец, монгол, не говоря уже о хорватах, украинцах и поляках. И заметь — ни одного ирландца!

— А ты, Никита, как думаешь, наши культуры совместимы?

Никита нехотя ответил:

— Я не жил в Дублине. И вообще не отличаю ирландцев от англичан.

— У тех и у других красные рожи, — ввернула Дива.

— И все же. Что ты думаешь об этом?

— Если честно, мне не нравятся те, кто сваливает за границу. И потом, если сильно любишь, можно жить даже с овцой…

Повисла неловкая пауза, и в это время в открытый дворик «Гоголя» вошел настоящий размалеванный клоун. Это был совсем молодой парень с красным носом на резинке и нарисованной до ушей улыбкой. Сначала он сыграл нехитрый мотив на флейте, прошагал карикатурным строевым шагом, высоко задирая ноги, в центр двора. Все перевели на него взгляды. А он спрятал флейту в накладной оранжевый карман и раскланялся. Потом в один миг оказался перед столиком, за которым сидели молодые родители с двумя белобрысыми мальчуганами. Клоун достал три апельсина и принялся ими жонглировать. Потом подарил апельсины родителям. Отобрал у родителей и подарил детям, а родителям протянул свой котелок. Те засуетились в поисках денег и положили впопыхах какую-то крупную купюру. На это клоун и рассчитывал. Он сделал реверанс и быстро пошел прочь. Проходя мимо столика, где сидела Дива, он остановился, вынул из кармана шарик, за секунду надул его и, не говоря ни слова, вручил девушке. А Саше подмигнул и бросил через стол конфетку. С этим и убежал. Ребята рассмеялись.

— Глупо все получается, — сказала Саша задумчиво. — Все эти этнические признаки, национальные особенности… Есть просто двое… Оба — представители белой расы. Неужели нельзя хоть на минутку забыть о том, кто ты и откуда?!

— На минутку можно, на необитаемом острове. Но я лучше пойду, — сказал Никита. — У меня завтра экзамен.

— Извини, что так получилось, — сказала Саша.

— Правда, не обижайся! — добавила Дива. — Ты представить себе не можешь, какие мы хорошие.

— Неплохо бы создать такую коммуникативную среду, — изрек Юра, — когда коммуникация исключала бы возможность неверной интерпретации высказываемых концептуальных суждений.

— Глубокая мысль, — сказал Никита.

Он встал, задвинул за собой стул и вышел.

Улыбчивая официантка с тихим голосом и заправленной за ухо непослушной прядкой светлых волос наконец принесла чаю и вина. Солнечное пятно шествовало по столикам, заставляя людей прыгать со стула на стул в погоне за ускользающей прохладой тени, легкий ветерок разносил по дворику пепел из пепельниц синего стекла.

— Между прочим, ирландская выпивка — коварная штука, — сказал Юра. — Они сами говорят: пьешь как компот, а потом по тебе куры ходят. Ирландцы пьют много, но, как правило, чем больше выпьют, тем добрее становятся.

Глава 4

В это время из дверей ирландского паба «Сильверс», расположенного в прохладном подвальчике Никитского переулка, вышли двое.

Один, Шон О'Лохаси, редактор глянцевого журнала, был помоложе, с рыжим ежиком, в расклешенных вельветовых штанах. Другой — человек без определенных занятий, рано поседевший, предпочитающий называться Эд, с газетой под мышкой, распутными бегающими глазками и широким шарфом, закрученным небрежно, на манер французик-из-Бордо. Это были два друга, то есть два любовника, — короче, двое утонченных, начитанных, исправно голосующих за либеральные партии и пользующихся дорогими средствами личной гигиены мужчин. Они вышли из паба навеселе. Физиономия второго была подозрительно кислой.

— А не слишком ли до хрена ты, Шонни, оставил этому грязному бармену на чай? — спросил вдруг седой своего спутника на нерусском языке.

— Да нормально, как всегда, — удивился О'Лохаси.

— Нет уж, постой! — Седой дернул Шона за руку. — Я знать хочу, не слишком ли до хрена ты на него пялился весь вечер, твою мать!

— Ну, ты левый, — засмеялся молодой, — совсем левый!

В ответ на это ироничное замечание седовласый, с дрожащими губами, судя по всему, давно уже не на шутку рассерженный, двинул друга в морду Шон завопил. В отличие от безответных женщин, терпящих снисходительные шлепки и подзатыльники от пропахших табаком и перегаром возлюбленных, он сделал два шага вперед и с участием корпуса ответил милому другу прямым в челюсть, да так душевно, что седовласый вначале даже рухнул на теплый асфальт Тверской, а потом, легко вскочив на ноги, с разбега вписал приятеля в стеклянную витрину бутика. Стекло не дрогнуло. Драка продолжалась, пока не подъехала милицейская машина, в которую разгоряченные вискарем и отравленные ревностью друзья были водворены в своем вновь обретенном неубедительном виде: с внушительными синяками, разбитыми носами и прочими фасадными повреждениями.

Через два часа, уже в отделении, они обнимались и наперебой просили друг у друга прощения.

— Он такой грубый, но такой нежный, — говорил впоследствии Шон О'Лохаси своим друзьям. — Я его безумно люблю!

— Слушай, — сказал тот, что предпочитал называть себя Эд. — Надо позвонить Полу, чтобы он не ждал нас на ужин, пока мы сидим у копов!

— Какой Пол?! — фыркнул Шон. — Я выбил из тебя остатки мозга! Он был так пьян, когда мы уходили, что вряд ли о нас помнит.

Друзья засмеялись, насколько это позволяли разбитые губы и носы, и стали хлопать друг друга по ляжкам.

Эд и Шон были соседями того самого Пола, в которого так опрометчиво влюбилась Саша. Говоря сугубо научным языком, помимо приверженности к алкоголю они привнесли в повседневную жизнь большой квартиры в Новых Черемушках стойкий дух имморализма. Когда Полу пора было уходить на работу, эти индивидуумы только ложились спать. Потом просыпались, опохмелялись и часа на три вдвоем заваливались в ванну, где только и делали, что курили марихуану и слушали Брамса. Однажды бедному Полу пришлось помыться в раковине на кухне. Вечером надушенные до омерзения Эд и Шон шли снова напиваться и, как они выражались, покорять Москву. Пол изредка присоединялся к ним в этих пьяных прогулках. «Конечно, они нарочно так ведут себя: мол, вот мы — гомосеки, дайте нам за это орден, — думал Пол. — Но ведь тоже в принципе люди». После нескольких недель такой жизни он уже не мог толком вспомнить, почему согласился делить дорогую жилплощадь именно с ними. Правда, нельзя сказать, что присутствие чужаков в квартире его сильно расстраивало: он был занят, и потом — у него была Саша, необыкновенная, ни на кого не похожая девушка.

Напивалась черемушкинская троица в «Сильверсе», неприметном ирландском пабе, обустроенном, что называется, для своих. Известность этому подвальчику с самым вкусным в Москве «Гиннессом» принесла его фирменная тишина. Никогда ни драк, ни скандалов, ни пьянства в «Сильверсе» не происходило и не происходит. Ничего даже похожего. Там царит благостная тишина, как в храме перед мессой. Такая кромешная тишина, что немногочисленным посетителям ложечкой о чашку звякнуть неловко.

Но, разумеется, тишина в благодатном месте отдохновения метущихся душ царит не круглый год. Некоторые дни, конечно, надо исключить. Исключаются, ясное дело, суббота и воскресенье, ну еще понедельник. Да, пятница, само собой. Дни праздников. А надо сказать, праздников у ирландцев много: День Святого Патрика, все матчи «Селтика», получки, разумеется. В эти дни, не покривив душой, можно утверждать, что в пабе царит толчея и неразбериха, так что зайти невозможно, крики, вопли, народу — как селедок в бочке — и сплошная английская речь.


В один из таких дней, когда Никита спасался бегством из «Гоголя», а Эд и Шон отдыхали в отделении милиции, в «Сильверсе» ирландцы (почти все лысые и краснолицые мужики) в очередной раз праздновали получку. Народу, как водится, была тьма, страшный гвалт, хохот, вентилятор под потолком усердно месил клубы табачного дыма, словно готовил никотиновое тесто.

— Что, отдыхаешь? — спросил по-русски Пол, подкатив небрежно к одной из девушек неирландской наружности, зависшей у стойки. Ее лицо утопало в каштановых кудрях, а в носу блестела сережка-змейка.

— Йес, — ответила она и заулыбалась.

— Как сама-то? — упорствовал Пол.

— Кул, — ответила незнакомка.

Пол чокнулся своим пивом с кружкой прекрасной болтушки и стал просачиваться обратно, к сослуживцам. Те громко ржали, роняя в свете ярких ламп золотые брызги слюны. Пол ослабил галстук. Ему было жарко. Он решил взять еще пива и дезертировать во второй зал, чтобы там присесть и продышаться. Он двинулся вперед, разгребая руками дым, как паутину. За столиком, на возвышении, ему удалось разглядеть одно свободное место. Когда подошел ближе, Пол увидел, что рядом со столиком, у стены, друг на друге стоят три громадных походных рюкзака. Из одного торчит черенок саперной лопатки, к другому приторочен здоровый котелок, а к третьему — зеленые ласты. Рядом стояла гитара.

— Можно я немного присесть? — спросил Пол. Ему кивнули.

— Ну, вот, — продолжил один из тех, что сгрудились за столом. — Какая-то разножопица получается, договорились ведь в Лиску, а вы теперь Кок да Кок!

— А чего там, в Лиске, небо в алмазах и золотые унитазы?

— Там блаженство сплошное! — ответил первый и поправил дреды. — Там люди оч-чень экзальтированные. С пулей в голове. Я в прошлом годе там несколько дней под простыночкой пролежал, потому как подгорел. В первое утро просыпаюсь — рычат. Думаю, кто рычит-то? Оказалось, йоги. Разлеглись по всему пляжу, приняли позу трупов и рычат.

— Там чего, одни йоги? — недоверчиво спросил лысый.

— Да нет, кучерявый, йоги, наоборот, всех там задолбали. Даже на доске объявлений у мусорки было написано: «Продаю мясо сухопарых йогов».

Парень с дредами затрясся в беззвучном смехе и с наслаждением почесал небритую щеку.

— Ну вот, короче, — продолжил он, — еще прикол. Сижу в палатке, а по пляжу ползет кекс, инопланетянин, с лотком. Причаливает это чудо ко мне, садится и показывает свое добро: «Позвольте вам представить наш товар». И давай доставать: тапок рваный на левую ногу — одна гривна, перо чайки — одна гривна, бутылка из-под колы с дыркой, использовалась как бульбулятор — одна гривна. Прогон! Я чуть не сдох, реально! Я ему квасу дал хлебнуть. А он пополз к следующей палатке. Нормально?

Пьяный и подобревший Пол смотрел на ребят выпадающим глазом и цедил свое пиво. Он ни хрена не понимал, но на всякий случай изрек себе под нос:

— Ф-а-а-ак, а я тоже был панк!

Трое друзей повернули к нему физиономии. До этого они воспринимали его как элемент интерьера, наряду с флагами «Go, Ireland», пейзажами с корабликами, светильниками-обманками, футбольными коллажами и спасательным кругом.

— Это он с нами беседует? — спросил первый.

— Вроде, но на вымершем каком-то языке.

— Эй, человек! — обратились они к Полу. — Ты сам откуда будешь?

Пол отлепил взгляд от пивной кружки и посмотрел на всех пустыми глазами.

— Прикол, — сказал тот, что с дредами. — Никогда еще американский шпион не был так близок к провалу!

— Я тоже был панк, — твердо заявил Пол. И добавил: — Пива мне!

— Сразу видно: интеллигент! — сказал лысый. — Манеры! Эй, тело, у тебя деньги есть?

— Деньги есть! — ответило тело.

Тогда немногословный, сидевший лицом к залу, подозвал девушку, высокую, вертлявую и удивительно загорелую:

— Принесите «Гиннесса» этому организму, пожалуйста. — И указал пальцем на Пола. Девушка заулыбалась, сверкнула белыми зубками и побежала к бару. Трое парней проводили взглядом ее худенькую попку, обтянутую коротенькой джинсовой юбчонкой. Потом вздохнули, почесались кто где и закурили.

— Ну, какие еще неоспоримые преимущества у твоей Лиски? — вновь подобрал нить разговора тот, которого называли кучерявым.

— Представь, под ногами песок, то есть мелкая галька, она щекочет пальцы ног. Над головой яркое солнце, ясное небо. Жуть. Дальше — чистейшее море, волны, бриз колышет тенты палаток. А-а-а! И в этих волнах и в этих палатках — прекрасные обнаженные дикарки. Как будто не было ничего: ни мировой истории, ни ядерного вооружения… С туалетом только проблема.

— Если я правильно понял, бабы там ходят голые, — сказал немногословный.

— Совершенно справедливо, — ответил первый.

— То есть на них нет совершенно никакой одежды. Извини, что переспрашиваю.

— Да ничего, я не в обиде.

— Просто иногда говорят: обнаженные, имея в виду эти хреновы купальники или какие-то пляжные тряпки. Ты понимаешь, о чем я? Кучу всякого текстильного дерьма, которое закрывает сладости…

— Поверь мне на слово, — сказал тот, что с дредами, — просто поверь на слово. Девчонки там раздеты так, что больше раздеться просто невозможно. До самого предела.

— Это романтично.

— Это охренеть как романтично! — И тот, что с дредами, закатил глаза и начал по новой:

— Никакой зелени, никакого тенька, люди просто томятся на солнце в собственном соку весь день, чтобы вечером достать траву и барабаны, курить и играть. Я там так в прошлом годе перегрелся, что неделю потом в Москве с температурой сорок лежал. Чуть на кладбище не угодил.

— Что ж, заманчиво, заманчиво, — процедил лысый.

— В начале пляжа крохотный, в три прилавка, рыночек, ну, мусорник, конечно, несколько самодельных кафешек. Обслуживающий персонал живет здесь же, в палатках. В кафешках сидят совершенно голые люди, во всяком случае девушки, конечно, топлес. Это же рай… аццкий отжиг, короче.

— Топлес — это с голыми сиськами? — уточнил немногословный.

— В точку.

— Такие кафе мне тоже почему-то нравятся.

— Я и не сомневался в твоем вкусе.

— Спасибо.

— Уверен, это именно то, что тебе надо.

— Без сомнения.

Пол вдруг вновь ненадолго оживился:

— Я тоже был панк! — И в его пьяном глазу возникла мутная слеза. — Я был панком в Дублине, знаешь! Атеперь работа, чтоб ее. Живу с голубыми, мать их.

— Это он педерастов имел в виду? — поинтересовался у товарищей немногословный.

— Их самых, — закивал тот, что с дредами.

— Ну что ты ноешь?! — сказал лысый. — Ты на себя посмотри, позор какой! Галстук напялил. Все остальное еще куда ни шло, но галстук… — Лысый обернулся к друзьям. В их глазах читалось сплошное одобрение.

— Я был гитарист, — снова заныл Пол, случайно наткнувшись взглядом на гитару у стены. — Мы там… о-о-о…

— Слушайте, — сказал тот, что с дредами, — этот зануда меня достал! Пошли отсюда, пока он не испоганил нам ауру к чертям свинячьим.

— Подожди, — сказал лысый, — дай-ка ему лучше инструмент.

Немногословный повернулся к стене, взял гитару, снял с нее чехол и сунул инструмент под мышку ирландцу.

— О, гитара! — бесчувственным голосом сказал Пол.

— Сыграй нам что-нибудь, друг, — сказал лысый, — тряхни стариной!

— Трахнуть?

— Играй!

Пол дотронулся до струн, и уголки его губ уплыли за уши. Он словно обнял после долгой разлуки любимого человека, настолько близкого, что не нужны слова.

— Он завис, — сказал тот, что с дредами.

— Он сосредотачивается.

И тут в общем шуме и гаме, пощипывая пальцами струны, Пол заиграл какую-то веселую песенку К удивлению присутствующих, длинные сухие пальцы Пола оказались необыкновенно проворными, точными и трезвыми, в то время как его голова свисала вареной свеклой. Песня была даже не на английском, а на каком-то тарабарском, по мнению троицы, языке, и по ритму напоминала считалочку.

Когда веселая, как детский утренник, песенка закончилась, приятели обнаружили, что повскакали с мест и чуть ли не носами прижались к гитаре.

— Слушай, пошли на улицу! — закричал в ухо Полу тот, что с дредами. — Тут не слышно ни хрена!

Они наскоро расплатились, взвалили на плечи баулы и крабами выкатились на улицу. На углу, у Главпочтамта, под б ликующими неоном рекламными вывесками играла группа. На ступеньках — несколько густо накрашенных девочек.

— «Она — как солнца свет, ей девятнадцать лет…» — завывал длинноволосый солист.

— Нет, это все-таки самый лучший возраст для девочки, — сказал тот, что с дредами.

— Не, — изрек немногословный. — Позволь тебе возразить. В восемнадцать девочки — самые аппетитные, они на вкус как шоколадные сырочки. Потом только хуже.

Странная компания прошла через подземный переход и оказалась в Камергерском переулке. Яркие фонарики подсветки МХАТа, втиснутые в брусчатку переулка, превращали тени прохожих в громадных скачущих насекомых. Напротив театра вычурно одетая вечерняя молодая публика толкалась, передавала по кругу бутылки с пивом, смеялась короткими смешками, а огоньки зажигалок, сопровождающие первые затяжки сигарет, на мгновения вырывали из тьмы их невинные и пьяные лица.

Музыканты разместилась на свободной лавочке, и Пол снова заиграл ирландские песенки. Потом, на радость честной компании, зазвучали песни «Битлз» и Боба Марли. Начали собираться слушатели. Одна сердобольная парочка иностранцев даже приготовила было для него десятирублевую купюру, но, передумав, убрала деньги.

…Нужно сказать, что Пол был во всех отношениях правильный человек. И он сделал в своей жизни только одну непоправимую ошибку: в двадцать лет окончательно и бесповоротно повзрослел. Повзрослел настолько, что не только устроился на хорошую работу, но и, неожиданно для себя, начал получать удовольствие от общения с родственниками. Полюбил свою машину и стал заботиться о ней, как о женщине, а еще — обставлять милую квартирку, подаренную родителями. Выходные мог убить на то, чтобы после тщательного мониторинга в Интернете съездить в строительный магазин ради струны для штор или нового смесителя. Целую неделю мог раздумывать над цветом мягких подушечек для кухонных стульев. Даже в Москве он часто вспоминал о своей квартире и тосковал. Но только до сего момента, когда в умытом виски и пивом мозгу вдруг всплыли дни его безумной молодости.

— До чего же охеренно родная душа! — кричал Полу тот, что с дредами. — Мы могли бы вместе играть!

— Он — русский, русский! — вопил лысый. — Только притворяется!

Немногословный сбегал еще за бухлом. Вернувшись, застал лысого в исступлении целующим Пола в щеки. Пол что-то мычал. Все одобрительно мычали в ответ и были в приподнятом настроении.

— Э! Ну пора, мужики, пора, — сказал немногословный, самый трезвый и ответственный. — У нас поезд!

— Я провожу вас, черт возьми, — сказал расчувствовавшийся Пол и повис на шее у того, что с дредами.

В метро они еще чего-то выпили, ватерлиния была преодолена, чаша переполнена — Пол превратился в нечто, напоминающее йогурт. На вокзале он уже не держался на ногах.

— Я поеду с вами! — тщательно артикулируя, сказал он, сорвал с шеи галстук и кинул на железнодорожное полотно. — Мы ведь едем на остров?

— На остров наслаждения, — поправил его лысый.

— А у него паспорт есть, интересно? — сказал немногословный. — Эй, у тебя паспорт есть?

В ответ Пол затянул какую-то ирландскую балладу и принялся приплясывать. Поезд тронулся. На вокзале стоял тот терпкий запах перемен, который будоражит кровь каждому путешественнику и заставляет мурашки бегать по телу, как паникующие войска.

Трое закинули в тамбур свои рюкзаки и гитару.

— Шпиона американского возьмете? — крикнул лысый тетке-проводнице.

— Затаскивай своего шпиона! — пожалела она. — Не выбрасывать же его!

Когда тело оказалось в вагоне, тетка без всяких стеснений и глупого жеманства заявила:

— Полторы тысячи за человеческий материал, или двести гривен. — Улыбнулась, плотоядно блеснув золотым зубом. — Давайте!

У иностранца означенная сумма нашлась. Тетка на радостях засветила лысому в грудь кулаком.

— Ну что, вы нам для него местечко дадите? — спросил самый разговорчивый, то есть тот, что с дредами.

— Та-а-а, какие места! — ответила тетка. — Побойтесь, блин, Бога, киньте его на третью полку, и чтоб потише!

Так они и поехали. Интеллигентно, как велят правила элементарного гостеприимства, друзья водрузили Пола на третью полку.

— Э, а что это третьи полки у вас рифленые, как стиральные доски? — запротестовал было лысый.

— А фирменный вагон! — сказала, не скрывая насмешки, златозубая проводница и побежала закрывать на ключ сортир.

— Зато продувается, — сказал немногословный, — не вспотеет!

Ночью какой-то приблудный чувак, вошедший в темноте Курска, со всей дури закинул на Пола огромный ящик. Пол хоть и пьяный был мертвецки, но от неожиданности неестественно взвизгнул. Чувак заржал, извинился и сказал:

— Ну, бляха-муха, ты и спрятался, шайтан!

Ихотя у шпиона всю ночь с конспирацией дело было из рук вон плохо: он свински храпел, сопел, переворачивался, подвергая опасности бабушку с нижней полки, ни одна из дружественных таможен его не идентифицировала. Если бы в тот момент он был в состоянии мыслить и познавать, он, возможно, даже и обиделся бы. Ведь всякая тварь любит внимание, не только женщины и дети.

Весь следующий день ирландец спал. Но вот объявили Феодосию. Пол очухался, как баран на новые ворота взглянул на своих спутников, но ничего не сказал. На то, чтобы о чем-то спросить, да еще и ответ выслушать, сил у него не было.

Их встречала летняя ночь, паутинки разноцветных фонариков и сладкий морской воздух.


В то прекрасное время, когда утомленные южные торговцы, с огоньком древних дикарей в глазах и золотистой кожей, расходились с маленького приморского рынка, унося в свои лачуги душистые дыни и шершавые персики, нераспроданные днем, на перрон спрыгнули четверо. Точнее, спрыгнули трое, а за ними выпал четвертый. Пол мог лишь смутно догадываться, куда пожаловал. Рядом стояли и счастливо улыбались взмыленный лысый парень в футболке с надписью «Сосите все», еще один, с дредами и голым торсом, но при этом в армейских штанах и ботинках, и третий, не обладавший какими-то ярко выраженными приметами, но явно под мухой. Двое были страшно лохматы и все трое небриты. Пол оглядел своих спутников, машинально провел по щеке и застонал. До него внезапно и бесповоротно дошло, что он не в Москве. И не просто не в Москве, а очень-очень от нее далеко.

— Будь я проклят! Мы в Феодосии! — сказал лысый.

— Черт подери! Я дома! — сказал тот, что с дредами.

— Ага, — резюмировал немногословный и на радостях хлопнул Пола по плечу, и тот чуть не свалился на железнодорожное полотно.

Следующие минут пятнадцать троица с примкнувшим к ним Полом вела себя так, словно сбежала из дома для умалишенных. Пол понятия не имел о том, что происходит, кто рядом с ним, лишь безмолвно и бесчувственно наблюдал за своими спутниками. Сначала они ринулись что-то покупать, залезая со своими огромными рюкзаками во все разбитые на пляже палатки подряд, потом принялись шумно спорить, где остановиться на ночлег, облазили весь пляж, трижды покурили, купили пакет семечек и поняли, что до полного счастья им все-таки чего-то не хватает Ночь была тихая и безмолвная. Можно сказать, благодатная. Кроме цикад, никто не разделял одиночества неугомонной четверки, и лишь однажды, когда они проходили мимо пустовавших шезлонгов, из-за куста выбежал вполне одетый мальчик лет четырех и укусил лысого за ногу.

Лысый принялся орать благим матом:

— Надо высосать яд!!! Йоду мне!

Но его очень скоро утихомирили.

— А пошли в Коктебель, — сказал наконец тот, что с дредами. — Хватит уже бабушку лохматить. Идти с гулькин, сами знаете что, а здесь спать негде.

Колонна обрадовалась свежей идее и стала метаться в поисках живой души. Живая душа была наконец найдена на феодосийском вокзале. Это был мужик неопределенного возраста, но совершенно определенного рода занятий. Короче, бомж. Он стоял, прислонясь к изгороди, и блаженствовал.

— В какую сторону Коктебель? — спросил лысый.

Мужик посмотрел на него равнодушно, даже свысока, повернулся спиной к морю и вытянул вперед правую руку.

— Выходишь на пляж, — сказал он, — и по пляжу туда херачишь. К утру допрете, панки.

— Мы не панки.

— Все равно допрете.

— Спасибо, бомж.

— Я не бомж.

— А мы не панки.

Мужик был вознагражден недопитой бутылкой пива, а ребята пошли по пляжу в указанном направлении. Вопреки ожиданиям дорога оказалась архисложной. В первые полчаса они перелезли через восемь заборов охраняемых пляжей, при этом каждый раз им приходилось снимать рюкзаки и подкрепляться семечками. На девятом заборе кто-то спустил на них собак. Дальше уже пошли не вдоль берега, а наобум.

— Мы потеряли море, — сказал немногословный через час.

— Море невозможно потерять, — ответил ему лысый. — Море есть внутри каждого человека, понимаешь? Внутреннее море.

— Мы продолбали совершенно реальное гребаное Черное море, кучерявый!

— А, ты об этом! Смелое заявление.

— Да, мы продолбали море! Это мое смелое и охеренно реалистичное заявление.

Они помолчали. Немногословный шел, поеживаясь.

— Тебе не холодно? — спросил он лысого.

— Меня греет внутреннее тепло.

— И что, сильно греет?

— Нормально, — сказал лысый.

— Слушай, а, там, на берегу твоего внутреннего моря, тебя случайно не ждет внутренняя девочка с большой жопой?

— Конечно ждет, — засмеялся лысый, — самая лучшая!

— Серьезно?

— Ну да.

— Фу, блин, а ты не чокнутый?

— Тебе не понять, друг, — сказал лысый, — все эти внутренние штуки, это и есть душа.

Пол тащился возле того, что с дредами, и слушал бесконечные байки про пассажиров вагона, в котором они ехали. Про какую-то тетку-селекционершу из Мичуринска (ты хоть знаешь, кто такой был старик Мичурин?!), которая скрестила грушу с липой, и груши получились большие, но на вкус — как дерево! Про мальчишку, с которым они ржали, как обкуренные, и говорили о том, что когда наконец на Землю высадятся инопланетяне, они поместят людей в клетки и будут кормить их чипсами с кока-колой. И о том, что Россия скоро станет раем.

Наконец они вновь вышли к морю и, пройдя мимо «Голден бич», где посреди ночи их заставила сотрясаться в танце Верка Сердючка вперемежку со Шнуром, вышли на незастроенный простор.

— Какого черта, где мы? — спросил тот, что с дредами.

— Что за чахлое место?! — вторил ему немногословный.

С одной стороны шуршало мутное море, полное зловонных водорослей, с другой — шоссе, от которого стартовала чахлая степь с нереально пыльной травой. А посередине тоненькой линией тянулся убогий, но песчаный пляж.

— Надо падать здесь, — сказал тот, что с дредами. — Завтра доберемся до Коктебеля. Он уже близко. А старина Пол что-то сник.

В ответ Пол вяло улыбнулся. Он решил мужественно принимать действительность, какой бы хреновой она ни была. Ребята пошмыгали носом, почесали репы, резонно предположили, что палатку им уже не поставить, расстелили туристские коврики вплотную друг к другу, чтобы и для Пола оставалось место, достали спальники и залезли в них. Полу вместо спальника выдали вполне приличное фланелевое детское одеяльце и кучу свитеров. Потом они долго крутились, вытаскивая из-под ковриков пластиковые бутылки, камни и ракушки.

— Надо привязаться к рюкзакам, — сказал лысый, — чтоб не того…

В угрюмом молчании они стали привязываться, а немногословный даже натянул одну лямку себе на шею. Тишину вновь прервал тот, что с дредами:

— Эй, у всех трусы семейные или у кого-то плавочки?

— Чего?

— Ну, плавочками у кого-нибудь есть трусы?

— Ну у меня вроде, — сказал немногословный.

— Можно, я спрячу туда все свои деньги?

И ведь спрятал бы, если бы немногословный не дал ему ласково кулаком по башке. И путешественники затихли.


Утром они проснулись под странные вздохи и кряхтение. Вокруг, на пляже и в море, было полно народу, и народ этот весь был, как сказали бы в старину, на возрасте. Парни наскоро собрались, умылись газированной водой и побрели по убитому пляжу в том направлении, откуда должен был наконец показаться вожделенный город Коктебель. Тут их обогнала парочка, старичок и старушка, которые бодро бежали по мокрому песку, подпрыгивая, но не разгибая до конца коленных суставов.

— Добрый день! — крикнул тот, что с дредами, приглашая спортсменов к беседе. — Простите…

Старички даже не обернулись. Лысый включил вторую передачу и догнал их.

— Далеко ли до Коктебеля? — спросил он без лишних вводных предложений.

— Чего?

— До Коктебеля близко?

— Да вы уж почти в Керчи, — любезно ответил старичок. — Если вам надо в Коктебель, садитесь на автобус до Феодосии, тут ехать минут двадцать, а там разберетесь…

Глава 5

Крупные капли дождя и разочарование — вот что сопровождало Никиту в его бегстве из «Гоголя». Он брел по Москве, остро запахшей асфальтом, вышел к зданию ТАСС, прошел Малой Никитской, пересек Садовое кольцо и оказался у метро «Баррикадная». Там он купил шаурму и пошел дальше, хищно вонзая зубы в сочный рулон. Дождь кончился, выглянуло солнце, все здания и ларьки тут же выпятили сверкающие углы и начали красоваться. Никита остановился у стеклянной витрины, чтобы доесть свой обед. Из-за стекла на него смотрели большие, как два каштана, глаза ламы. Никита вспомнил, как в одном из писем Саша рассказывала про свое любимое место в Москве, куда она приходит, когда ей грустно, — зоопарк на Краснопресненской. Липовый студенческий билет делал для нее проход бесплатным. Когда смотришь в грустные глаза животных в неволе, все твои неприятности кажутся незначительными, и настроение улучшается, писала Саша.

Никита зашел не в сам зоопарк, а в «Елки-палки» — кафе, расположенное в окружавшей его стене. Он знал, что летняя веранда кафе выходит прямиком на территорию зоопарка, где можно посидеть у большого пруда.

Никита сел за столик. В последний раз, когда он был в этих «Елках-палках», стеклянные щиты еще не разделяли узенькую веранду с подвижным деревянным полом и внутренность зоопарка. Теперь завсегдатаи клеток с легким сердцем могли смотреть на людей, посаженных в аквариум. Дискриминация была побеждена. Но от этой счастливой новости Никита не особенно развеселился.

Обслуживающая террасу официантка, выряженная деревенской девкой, оказалась настоящей красавицей.

— Принесите, пожалуйста, капучино с ядом, — мрачно попросил Никита.

Девушка рассмеялась:

— У нас нет, может, в «Кофе-хаузе» такое подают?

— Тогда просто капучино. Выпьете со мной кофе?

— С удовольствием бы, только не могу, — ответила она грустно.

Они обменялись улыбками, будто были давно знакомы, будто в хламе поддельных эмоций вдруг нашлись два подлинных шедевра. Девушка черкнула карандашом в блокнотике и ушла.

Никита уставился на пруд, полный неугомонных уток, фламинго, лебедей и прочей дичи. «Не из вас ли, ребята, я ел только что шаурму?» — подумал Никита. Произошедшее днем стало казаться ему уже не таким неприятным, а даже забавным. Так он сидел минут сорок и вдруг вдалеке заметил знакомую фигурку. «Неужели это она? — удивился Никита и сощурился. — Только этого не хватало!» По зоопарку гуляла лже-Дива в облаке зеленой сахарной ваты.

Она замерла у вольера с верблюдами. Те подошли поближе, а девушка протянула к ним руку с сахарной ватой и что-то умильно бормотала. Один из верблюдов сначала пошевелил хоботком своих губ, брезгливо морщась, и вдруг смачно плюнул на Сашу и ее лакомство. Второе животное повторило маневр напарника и сделало это не менее смачно. Саша замерла с открытым ртом, как на фотографии. У девушки был такой растерянный и обиженный вид, что Никита даже не засмеялся. Саша с минуту простояла как вкопанная, потом бросила в верблюдов ватой и побежала к пруду отмываться. В состоянии легкого аффекта она перемахнула через небольшую загородку, но своим огромным ботинком споткнулась об нее, поскользнулась на мокром иле и со всего размаху головой вперед полетела в пруд.

Никита впопыхах сунул под блюдце деньги и махнул в узкую щель веранды, между стеклянной витриной и боковой стеной. Подбежал к Саше, решительно ступил одной ногой в воду и подал руку девушке, которая никак не могла выбраться из вязкого ила.

— Никита, ты?!

— Да, Саша, как видишь!

Он вытащил ее на берег, и она стояла перед ним мокрая и растерянная.

— Ты… ты все понял?

— Ну да, я же известный имбецил!

Саша спрятала глаза. Никита несколько секунд разглядывал ее безо всякого смущения.

— Мокрая курица, — сказал он наконец и засмеялся.

— На себя-то посмотри!

Они еще минуту помолчали. Никита изучал свою правую ногу, мокрую по колено, и грязный ботинок, от которого пахло болотом.

— Прости, Никит, я виновата, но я не хотела тебя ставить в дурацкое положение… Так все глупо получилось! Так глупо!

Никита еще раз посмотрел на худенькую девушку с задранными вверх плечами, которая стояла напротив него. С носа у нее текла струйка воды, волосы выглядели так, будто на голову повесили мокрую тряпку.

— Главное, что ты не пришибла ни одного фламинго, — усмехнулся он, — мы бы пошли под суд.

Он снял с себя курточку, влажную от дождя, накинул девушке на плечи и предложил ей поскорее вылить воду из ботинок.

— Иначе у тебя там заведутся лягушки.

— Я слышала, они вкусные, — сказала сквозь дрожь Саша.

— Знаешь, тебе бы домой да выпить чего-нибудь горячительного. — Никита снова смерил Сашу взглядом: — Ну и видок! Давай я тебя провожу!

— Я и сама прекрасно доберусь.

— Не глупи. Еще в милицию заберут.

Они вышли из зоопарка, и Никита остановил проезжавшую мимо «шестерку». Водила, полный, пропахший одеколоном и подвижный, как мячик, грузин выпрыгнул из машины и чуть не заплакал, когда Саша садилась в салон. Он заставил ее подложить по себя газету и ничего не трогать. Ребята молча доехали до Сашиного дома. Саша чувствовала себя обязанной, а это чувство она любила не больше, чем капусту брокколи.

Когда Никита уже собрался уходить, она неожиданно предложила ему подняться, посмотреть ее рисунки, выпить чаю и заодно ботинок просушить.

— Сначала дураком выставляют, а потом предлагают ботинки сушить, да?! — деланно возмутился он. — Я согласен!

Они поднялись в Сашину квартиру, девушка сразу удалилась в ванную, а Никита отправился на кухню варить глинтвейн. К Сашиному неподдельному изумлению, ему удалось отыскать практически все необходимые ингредиенты. Из царства мыльных запахов порозовевшая и похорошевшая Саша вынырнула в пары кислого вина, дополненного резкими оттенками корицы, гвоздики и цитрусовых корок. Ее маленькую фигурку обтягивало длинное индийское платье с замысловатым орнаментом.

— Пока ты грелась, — нашелся что сказать слегка прибалдевший Никита, протягивая Саше обжигающую чашку с вином, — я обследовал твою кухню. Бьюсь об заклад, если смешать все, что тут есть, можно приготовить ядерную бомбу.

Саша дула на вино и улыбалась.

— Пойдем, — сказала она. — В комнате есть одна супернычка, я там провожу все свободное время. Тащи туда кастрюлю!

Саша с Никитой разместились на полу под ее автопортретом.

— Так ты, значит, хочешь паромщиком работать? — спросила Саша.

— Да. А ты все в художницы собираешься?

— Наверно, — задумчиво сказала Саша, вспомнив о Поле. — Знаешь, у меня это с детства в голове засело — стать художницей, но совсем переклинило в курилке Строгановки.

— В курилке?

— Ну да. Ты не представляешь, что это за курилка! Мало того что весь университет как музей, там везде висят картины, скульптуры стоят, но местная курилка — это что-то! Как я ее увидела — решила: все, только здесь и буду учиться. Там, видно, разрешают особо талантливым студентам ваять что вздумается. Барельеф на барельефе — как слоеный пирог. Чего только не увидишь! На самых нижних, которые непросто и разглядеть, «СССР» написано и всякое такое. В верхних слоях — дама в вечернем туалете с факелом, сценки из шекспировских трагедий, ну прямо Боттичелли. Есть даже фрески. Эклектика страшнейшая, но так интересно! А на лестничной площадке мозаика. Ничего не понять, и выглядит шикарно.

— И что, ни одного матерного слова?! Ни одной надписи: «Рэп» или «Punks not dead»?

— Поверишь — ничего такого. Только на стенке лестничного пролета изображен бегущий атлет, как на античной чернофигурной вазе, а между его длинных ног какой-то умник пририсовал фломастером член половой. Вот и все фривольности. Но с этой хреновиной он, кстати, стал выглядеть правдоподобнее.

— Видимо, профессор пририсовал.

— Мастер.

Саша с Никитой смеялись и пили глинтвейн. На включенном по такому случаю масленом обогревателе сушились Никитины штаны, а под ним грелся его ботинок, высунув язычок. Сам же Никита разгуливал по Сашиным хоромам завернутый в клетчатый плед.

Часов в семь он засобирался. Напялил брюки, зашнуровал ботинки и пошел к двери.

— Вот мы и познакомились, — сказал он Саше, прощаясь. — Я думал, что все будет несколько иначе.

— Да уж, — сказала Саша… — А знаешь, меня вчера с работы вперед ластами!

— Серьезно?

— Нецелесообразно, мол, держать…

— Уроды!

— Во-во, — сказала она, — волосинки убирать с их гребаных фотографий.

— Конечно.

— Я, может быть, способна на что-то большее.

— Это мир капитала.

— Мир капитала.

— А у меня и того хуже, — сказал Никита.

— Что такое?

— Ой, даже говорить не хочется.

— Дома что-то?

— Да, — он махнул рукой, — и главное, начали во время сессии моей.

— Что случилось-то?

Никита нахмурился и задумался.

— Видимо, крест мой такой.

— А все-таки удивительно, что мы с тобой встретились в зоопарке, — сказала Саша и подняла на Никиту глаза, в которых он увидел веселые пьяные искорки.

— Обитель тоски и все такое…

— Ну да. Но есть еще одно суперское занятие, куда более действенное, чем шатание по зоопаркам.

— Ловля бабочек в ботаническом саду?

— Типа того. Релаксация для выбросившихся из воды морских котиков.

— Или дельфинов в мазутном пятне.

— Ни слова о мазутных пятнах, — сказала Саша. — Это моя слабость. У нашего дома была речка. По ней такие красивые мазутные пятна плавали: желтые, синие, красные, и пар поднимался. Туда что-то сливали. Я любовалась все детство. Целыми днями.

— Извини, — сказал Никита, — как скажешь. Я не буду говорить ничего плохого про мазутные пятна. Это интимные воспоминания.

— Спасибо. Так о чем мы? Ах да! Нам просто необходимо пройти одну лечебно-профилактическую процедуру. Если ты, конечно, не опаздываешь на любимый сериал.


…Вечер был легкий и беззаботный, как кукурузные хлопья. Для начала они зашли в закусочную неподалеку от Сашиного дома и подкрепились разогретой в микроволновке пиццей и кофе в пластиковых стаканчиках. Потом вывернули карманы, почти на все наличные деньги купили большой пакет шоколадных конфет и отправились гулять вдоль широкого проспекта. По проспекту уступом ехала вереница поливальных машин, и Саша вдруг начала подбегать к дороге, поджидая, покуда машина подползет поближе, и отпрыгивать. Никита смотрел на нее взглядом взрослого, наблюдающего за шалостями детей.

— Кажется, вы, сеньора, испытываете какую-то патологическую тягу к воде. У вас, случайно, в роду не было кашалотов?

— Ни боже мой, монсеньор, только морские котики и дельфины. И все жили на суше.

Они смеялись, бегали наперегонки, пели детские песенки на пути к парку, где гуляли собачники и распускали хвосты гиацинты, где волосатый мужчина в одних трусах делал вечернюю зарядку у пруда, скрипя несмазанными коленями, а потом набросил полотенце на знак «Купаться запрещено» и «бомбочкой» прыгнул в воду.

Усевшись на невысокий заборчик, ограждавший газон, они болтали о всякой всячине. Саша расспрашивала Никиту о его детстве, смеялась до упаду, когда Никита поведал ей, как на него упал шкаф, когда он, насмотревшись фильмов про скалолазов, покорял свою и соседскую мебель. Саша тоже рассказывала о своем детстве, но как-то сбивчиво, машинально роя носком ямку.

— Похоже на полную идиллию, — сказал Никита.

Саша рассмеялась:

— Конечно! Ты помнишь историю про моего папу, который перевозил запрещенную литературу? С таким не пропадешь.


Темнота застала их облизывающими липкие от мороженого пальцы. Они направлялись к метро. Город разгорался бесчисленными лампочками, окнами и фонарями, теплыми, как бабушкины пирожки.

— Ну вот, похоже, настало время наших лечебных процедур, — сказала Саша и взяла Никиту за руку. — Нам пора.

На бесплатном автобусе они добрались до «Ашана», заляпанного вывесками и рекламными плакатами.

— Ой, чуть не забыла, это ведь надо шампанским запивать! — сказала озабоченно Саша. — А у нас денег нет.

— Так у меня же карточка, а на карточке стипендия! Сейчас купим.

— Типа, студент.

— Ну.

Саша сказала Никите, что будет ждать его у выхода. Когда он появился в дверях супермаркета, Саша стояла на улице с громадной продуктовой тележкой. Тележка была совершенно пустая.

— Прошу, — пригласила она.

— Что, лезть в телегу?

— Ну да! Сейчас ты узнаешь, в чем смысл жизни, только сначала открой бутылку.

— Может быть…

— Давай-давай, не дрейфь!

Никита подчинился и полусел-полулег в телегу.

— Эге-гей! — закричала Саша. И тележка понеслась по огромной полупустой автостоянке.

— Пей шампанское, Никитос, только смотри, зубы не вышиби!

Саша делала несколько быстрых шагов, а потом сама запрыгивала на подножку, и они скользили со своей тележкой по гладкому асфальту. Она размахивала руками, свистела, улюлюкала и была в тот момент похожа на сумасшедшую подружку пиратского капитана, пьяницу и дебоширку. Это были не сантименты девочки из хорошей семьи, а прорвавшаяся наружу буйная, неистовая радость жизни, которую испытывает когда-нибудь всякий осмысленный человек.

Потом они поменялись местами и еще погоняли по площадке, пока не накатались вдоволь. По дороге домой Никита спросил, часто ли Саша устраивает подобные катания.

— Конечно, нет, — просто сказала она. — Если это делать чаще, мероприятие утратит свое терапевтическое действие.

Они остановились у ее подъезда. «В такие моменты, — подумалось Никите, — во французских фильмах следует робкий поцелуй, потом музыка, затемнение — и вот они уже просыпаются в одной постели и бегут кушать круассаны». Он был совсем не против такого развития сюжета.

— Интересно, в Дублине есть супермаркеты? — спросила вдруг Саша.

И Никита внезапно осознал нелепость нахлынувших на него чувств. В тусклом свете уличного фонаря недвижный силуэт Саши показался ему отлитым из бронзы.

— Спасибо, что напомнила, — сказал он. — Чуть не забыл. Непросто тебе, наверное, ирландец дался! Интересно, сколько раз ты его на телеге катала?

— Зачем ты так?! — беспомощно спросила Саша, и губы ее задрожали.

— Ладно, мне пора!

Он повернулся и быстрым шагом пошел прочь от Сашиного дома.

— Куртку возьми! — крикнула она.

Он вернулся, не говоря ни слова, взял из ее руки куртку. Саша старалась не смотреть в его сторону.

Ругая себя то ли за сентиментальность, то ли за грубость, он дошел до своего дома, прошел по темной квартире и рухнул на диван полный решимости вычеркнуть этот день из своей жизни: «Завтра сотру ее контакт, и делу конец!» И даже сам не заметил, как провалился в завтра.

Наутро он пошел сдавать экзамен по истории политических и правовых учений.

В стенах университета царила атмосфера легкой нервозности. По коридору, носимые легким сквозняком, летали листки конспектов, урны на лестницах раздувались от рулонов шпаргалок, а на полу у аудиторий сидели бледные студенты, измученные ожиданием своей очереди и, как актеры, прижав пальцы к вискам, вновь и вновь проговаривали, словно заученные роли, тексты своих конспектов. Из дверей то и дело выходили сдавшие. Одни надменно и рассеянно отвечали: «Пять, конечно… все нормально». Другие, в основном девушки, чуть ли не вылетали из аудиторий и, закрыв рот ладонью, принимались подпрыгивать на месте. «Ну, что, что?… Пять?» «Да!!!» Троечники выходили понуро и делали вид, что им до лампочки все эти дурацкие оценки: «Ну три, ну и что?» — говорили их постные физиономии и кривые улыбки.

Никита написал ответ по билету и разглядывал вид за окном. С юго-востока на Москву надвигалась непроницаемая черная туча. Очень скоро она должна была обрушиться на город свирепой грозой. Со своим дружком, порывистым ветром, она условилась от души похулиганить: срывать шляпы с солидных мужчин, задирать коротенькие юбки московским школьницам и менеджерам среднего звена, ломать костлявые зонтики и молодые деревья.

К экзаменаторам пошел отвечать холеный мальчик в пиджаке. Слов его не было слышно, но зачетку с оценкой «отлично» мальчик забрал как нечто само собой разумеющееся, как сдачу в магазине. За ним села сдавать девушка. Она была совсем не готова. У нее была стройная худенькая фигурка, но грубоватое лицо, перечеркнутое крашеной челкой.

— Какая система управления существовала в советском государстве? — спрашивал ее профессор.

— Вообще управлял Ленин, — громко ответила девушка, — а в городах правил комсомол.

По аудитории пронесся сдержанный смешок. Никита всегда недоумевал, за что губки, предназначенные открываться лишь для того, чтобы заказывать коктейли, должны кривиться, рождая научные термины. Справедливости на земле было все еще так мало.

Сдавал Никита, как обычно, без лишнего мандража. Он всегда пользовался «бомбами», заготовленными дома листками с ответами. Если «бомбу» удавалось достать и стереть ластиком номер билета, с ней можно было идти отвечать. Конечно, способ был несколько старомодным. Его однокурсники прибегали к более сложным, с наушниками и телефонами. На одном из экзаменов, когда студенты уже совсем распоясались и одна красотка была поймана с поличным, преподаватель вышел в коридор и распорядился: «Все, у кого длинные распущенные волосы, делают хвостики. Иначе в аудиторию можете не входить!» А инспектор курса даже проинспектировал пучок уборщицы, чтобы убедиться, что там нет проводов.

Потом на экономическом факультете стали применять во время экзаменов шпионские глушители сигналов. Глушители работали отменно, так что сам декан в течение трех часов не мог дозвониться до жены в Египет, чтобы выяснить, все ли у нее и внуков в порядке.

Студенты адаптировались к новым условиям быстро, как тараканы. Они стали закачивать учебники в память своих сотовых телефонов. Реакция деканата была ожидаемой: было отдано распоряжение отбирать у студентов телефоны. Хитроумных экзаменующихся даже решили было проверять металлоискателем, но те написали жалобу на имя ректора о том, что на факультете нарушаются их неотчуждаемые права. От металлоискателей пришлось отказаться. К тому же они реагировали на пирсинги в пупках и языках, постоянно и очень противно пищали и доводили всех до нервного истощения.

Так что самым эффективным способом остались дедовские «бомбы», которые не звенели и не глушились. Никита, правда, получил «хор» у насмешливого усатого преподавателя. Но был абсолютно доволен собой.


Вечером он пошел с однокурсниками в «Пивную 01», расположенную у самой станции метро «Университет», где они шумно праздновали сдачу последнего экзамена и ловили в аквариуме раков. Никита смотрел из окна второго этажа на разлинованный проводами проспект Вернадского и курил сигарету за сигаретой.

На следующий день, не зная, чем себя занять, Никита погонял по комнате волейбольный мяч (он уже разбил две вазы и одну настольную лампу, но привычке своей не изменял) и хотел было завалиться на диван с какой-нибудь книжкой, но зазвонил телефон. На экране дисплея горело: «Саша с сайта».

Никита от неожиданности заморгал, перебрал в голове несколько вариантов приветствий и остановился на самом нейтральном:

— Але!

— Привет! — почти кричала Саша. — Это я. Ты можешь говорить?

— Угу, — ответил Никита все так же отстраненно.

— Мне очень нужна твоя помощь. Никита, это ты?

— Да это я, привет.

— Слава богу, а я уж подумала, что с автоответчиком разговариваю! Только скажи сначала, ты ведь мой спасатель?

— Спасатель.

— Ты можешь меня спасти еще один раз?

— Да что случилось-то?

— Я в шоке!..

И Саша рассказала Никите очередную бредовую историю. Накануне вечером она получила от Пола сообщение малопонятного содержания, из которого следовало, что того зачем-то привезли в Коктебель, что у него нет с собой ни денег, ни паспорта и что ему срочно нужно в Москву. Паспорт следовало взять у Шона и Эда по такому-то адресу. А самого Пола разыскать в палатках на морском берегу.

— Постой, если я правильно понял, ты хочешь, чтобы я поехал с тобой выручать твоего жениха?

— Ну да, он там, это не шутка! И я одна не справлюсь.

— А он что, не может обратиться в какое-нибудь свое консульство, чтобы за ним прилетел вертолет?

— Он, видимо, не хочет, чтобы об этом узнали его официальные власти.

— По пьянке, что ли, попал? Он что, алкоголик?

— Он просто очень наивный.

— Но почему именно я?

— Потому что ты — спасатель.

— И это все?

— Еще потому, что в Москве у меня никого нет.

— А я могу подумать? У меня есть дела…

— Конечно, можешь! У тебя тридцать секунд. Я стою у вокзальной кассы, и уже подошла моя очередь.

Оба замолчали. Никита машинально считал про себя: пять, шесть, семь, восемь… Потом засунул руку в карман и достал рубль. «Орел — еду, — решил он, — решка — мягко посылаю ее на хрен». Монетка с тихим звоном взвилась в воздух и приземлилась в Никитин кулак. Он разжал пальцы. На него смотрела жирная единица и щекочущая ее справа невнятная ветка колокольчиков.

— Я еду, — сказал Никита. — Но у меня есть условие…

— Что угодно! — радостно прокричала Саша.

— Пока мы его не найдем, мы тоже будем жить в палатках и кроме поисков этого (как его там?) будем отдыхать, бухать и купаться.

— Замечательная идея! — сказала Саша. — Ты меня так выручишь, просто очень… Здравствуйте, девушка! Два до Коктебеля ближайших… Говори быстро номер паспорта… А докуда можно? Вот туда, пожалуйста, два. Нашел паспорт?! Записываю… Сегодня в ноль двадцать. Слышишь, Никита? В ноль двадцать на Курском вокзале. У меня зарядка кончается. До встречи!

И тишина.

Никите осталось только почесать лоб, а потом затылок. Ну и непосредственность! Вчера лишь воочию познакомились и даже поссорились, а сегодня на тебе, собирай шмотки, поехали через всю страну выручать жениха! «Я попал!»

А в это время Саша все еще стояла у кассы, прятала лицо в только что купленные билеты и задумчиво улыбалась.

Глава 6

Но где же Юра, что он поделывает посреди этого звонкого лета, которое плавится, как часы Сальвадора Дали? Где этот искатель женской ласки, этот свежевыбритый всезнайка-обольститель? Может быть, он занят написанием диссертации и бдит в Ленинской библиотеке или отправился на дачу помогать бабушке, ветерану войн и революций, взращивать огородные культуры? Да нет же, нет!

На следующий день после встречи в «Гоголе», примерно в час пополудни, Юра, разморенный и ленивый, лежал в кровати, свесив на ковер правую ногу За окном разгорался день, чирикали воробьи, с улицы несло асфальтом и свешескошенной травой. Юра крутил в руке сотовый телефон.

— Юрчик, иди завтракать, — раздавался голос из глубины квартиры. — Уже обед, а ты еще не вставал!

— Иду-у-у, — промычал Юрчик и свесил на пол вторую ногу.

— Нет, надо срочно написать эсэмэску, — сказал он, словно размышляя. — Срочно! — И перевернулся на живот. — Эсэмэска — это жанр любви!

«Но что написать? Писать надо конкретно и ласково, мои слова должны свидетельствовать о том, что я конкретный и ласковый мужчина, — терзался он. — Например: «Какое чудное утро, пригласи меня к себе домой» или «Я так хочу тебя, я иду к тебе». Нет, слишком откровенно. Но с другой стороны, женщины однозначно любят подонков».

— Юрчик, — опять раздался голос из кухни, — вставай, хватит лежать как корова.

— Встаю-ю-ю-ю, — сладким голосом пропел он опять и вернулся к мыслям о Диве. Он был ужасно рад всей этой катавасии с женихом, ведь именно благодаря неведомому ирландскому парню он познакомился наконец с девушкой, о которой можно только мечтать. И его ничуть не огорчило, что переписывался он вначале вовсе не с ней, а с ее подругой.

«Да, женщины любят подонков, — повторил он в сердце своем, — а я и есть крутой подонок!» — Он расправил плечи, поиграл мышцами на толстеньких руках и плюнул в открытое окно.

В последнее время Юра особенно страдал оттого, что не умел вести себя с девушками. Каждое утро, брея щеки, он сурово сводил брови и говорил своему отражению: «С этим надо бороться!» Ибо каждая девушка, с которой он знакомился, думала… В общем, он плохо понимал, что она про него думала, но явно было заметно, что девушки воспринимали его слишком серьезно. А это не соответствовало его романтическим представлениям о свободной любви.

Юра решил с этим бороться здесь и сейчас. Он еще восемь раз повернулся с живота на спину и обратно и написал:

)) Привет, милая Дива! Всю ночь думал о тебе! ПРИГЛАСИ МЕНЯ К СЕБЕ В ГОСТИ!

Расчет нашего обольстителя был следующим, если она говорит «да», он празднует победу своего нового «я», моется, кладет в карман презервативы, покупает бутылку вина и едет к ней сладко трахаться под стрекот вентилятора.

Отправив эсэмэску, он вытянулся на кровати и стал ждать ответа, рисуя в голове самые волнующие подробности предстоящей встречи: «Я зайду, а она будет вся такая красивая, я прямо с порога начну ее страстно целовать, она будет протестовать, но я буду ласков и настойчив, и она сдастся в моих сильных и нежных руках, и мы прямо в прихожей, на куртках с поваленной вешалки…» Его грезы перебил голос из коридора:

— Юрчик, Жулик сейчас описается!

— Сейча-а-а-с, — простонал он и с кислой физиономией встал с постели.

Как назло, эсэмэска шла два часа. Юра слонялся по квартире, ругал радиоактивный фон над Москвой, жару, а операторов сотовой связи вообще костерил на чем свет стоит. Ответ он получил в три.

)) Размечтался! — ответила Дива.

Юра аж подпрыгнул.

— И все?! — закричал он. — Это все?! Боже мой! Надо что-то делать!

Юра обхватил голову руками и написал длинную, запутанную эсэмэску, полную напускного недоумения: мол, он не понимает, к чему это странное слово «размечтался». А в конце выразил надежду, что сможет ее вытащить завтра в театр. После этого Юра совсем раскис и позвонил своему старому другу Митьке, мудрому библиотекарю.

— Объясни, почему меня опять послали?! — жалостно спросил он и рассказал историю с пацанской эсэмэской.

Друг долго смеялся, а потом сказал:

— Юрец, дорогой, запомни раз и навсегда, а лучше запиши: жизнь — это не порнофильм!

— Но почему?

— Сложно сказать, — ответил Митька, — сам страдаю!

Юра положил трубку. Надежды на то, что Дива снова ответит, практически не было. Вдруг телефон вздрогнул.

)) Завтра я не могу, — писала она. — Да и не знаю, как насчет театра, но встретиться послезавтра вечерком вполне реально.

Изможденный Юра, прочитав сообщение, устало повалился на кровать. Он обливался потом. Кое-что, это уже кое-что.

— Все-таки ты молодец, Юрий Николаевич, — сказал он. — Я тобой горжусь!


Назначенный Дивой день Юра провел в приятных хлопотах. Все утро он неистово мылся.

— Что это наш Юра моется? — недоумевал отец из-за двери ванной. — Никак на свидание собрался.

Потом Юра неумело утюжил джинсы и рубашку, долго выбирал между черными и белыми носками, отпарил ногти в соленой воде, надушился, но, сразу решив, что надушился слишком сильно, забегал кругами по квартире, выветривая запах. И наконец стал выбирать себе галстук.

У Юры был небольшой задвиг насчет московской романтики шестидесятых годов, когда столица была пустынна и молода, а по улицам разгуливали стиляги и целовали девушек, которые еще не знали, что нужно любить богатых. Поэтому он носил жирные галстуки и слушал группу «Браво».

Когда он уже поднес к губам рюмку коньяка, которую обычно для храбрости опрокидывал перед романтической встречей, зазвонил телефон.

Это была Дива. Без лишних экивоков она заявила, что прийти не сможет. Хотя и очень сожалеет. Что ее подруга Саша, с которой Юра переписывался и даже имел счастье однажды видеться, срочно уезжает в Коктебель выручать своего жениха, а Дива помогает ей собираться.

— Я тут покупаю для нее спальник и туристический коврик. Саш, так эта штука называется? Представляешь, она едет с этим Никитой, помнишь… Говорит, он — ее спаситель. Бедняжка тронулась умом! Так, а что еще надо туристу, кроме коврика? Миска, наверное?

— Лыжи с печкой и… «щемящее чувство дороги»! — выпалил Юра.

— Лыжи с печкой?!

— Печка с лыжами, — запнулся он и неожиданно для себя спросил: — А ты с ней едешь?

— Вообще-то не собиралась.

— По-моему, это суперская идея: поехать в Коктебель на несколько дней. Ты не находишь?

— Прикольно! — сказала Дива. — А не зря тебя Саша умненьким называет. Действительно, почему бы и нет? В Москве душно и скучно…

— А там море.

— Я знаю, что там море. Надо только купальник новый купить, — сказала она задумчивым голосом, — и шлепанцы.

— Так значит, едем?

Дива на несколько секунд замолчала, нахмурилась, но тут же развеселилась.

— А ты будешь себя хорошо вести?

— У меня есть медаль «За примерное поведение», — нашелся Юра.

— Смотри, проверю, — сказала Дива. — Вот Сашка будет в шоке…

Юра бросил телефон через всю комнату на кровать и высунулся в окно. Под ним, как дурачки, бессмысленно кивали головами каштаны, хлебали вечернее солнце ненасытные ромашки, а над домами катились флегматичные облака. Он засунул в рот соленый мизинец и задумался: «Надо назначать встречу с девчонками на пляже, — решил он. — Еду в Коктебель! Дива Дивой, а девчонок много не бывает». Он сел за компьютер, закинул за спину галстук и вошел на сайт знакомств. Нажал «Назначить новую встречу» и ввел описание: «Строить замки из песка с продолжением». «Неплохо, — подумал он. — Загадочно». Приглашаются все девушки Коктебеля. Их в ресурсе оказалось не так уж и мало.

— Загорелые, — сказал вслух Юра, пощелкав языком по нёбу, блаженно улыбаясь, — и, скорее всего, ненасытные. Как их можно осуждать? Южная кровь!

Проблемой было только определение места встречи. «Украина, Крымская область, город Коктебель» он ввел, но где там? В Интернете он прочел, что на коктебельском пляже, под горой Юнга, ежегодно устраивается клевый нудистский «День Нептуна». «Вот у Юнги и встретимся». Адата — через три дня. «Осталось только купить билет на поезд, — довольный собой, решил Юра, — похудеть и сделать интимную стрижечку».


…Жаль, что наша книга без картинок. Ибо на лицо Никиты, когда на Курский вокзал кроме Саши прибежали еще Дива с Юрой, стоило бы посмотреть.

— Надеюсь, мы не опоздали! — сказала запыхавшаяся Дива. — Мы решили составить вам компанию. Вы ничего не имеете против?… Сколько звезд? Мне это важно знать. Я немножко наспех собиралась…

— Что сколько звезд?

— Ну, гостиница, отель, где мы будем отдыхать!

— Миллиард тебя устроит — над головой? — буркнул Никита.

Дива засмеялась и потрепала его по голове:

— Эй, веселей! Я в курсе, что мы типа дикари. «Возьмите нас с собой, туристы». Это же классно! Экзотика. Мне Санька сказала. Я вообще ничего лишнего не взяла, только ложку да плошку. — У Дивы действительно был маленький тряпичный рюкзачок, выданный ей Сашей. — Зато у Юрия есть палаточка.

— Палаточка есть, каркасно-дуговая с тамбуром, — закивал Юрий.

— Веди нас, Сусанин-герой! — сказала опять Дива Никите. — Прочь из Москвы, к чертовой бабушке!!!

И процессия двинулась к поезду.


Первое, что они увидели в Феодосии, были трепетные огоньки города, отраженные в море.

— Купаться! — закричала Дива. — Надо быстро смыть с себя весь этот ужасный поезд! Туда, где вода!

На вокзале они купили винограда, потом кратчайшим путем спустились к морю. Последние метры они бежали, вопя и сбрасывая на ходу рюкзаки и одежду. Вода была прохладной. Сперва все четверо брызгались и орали как сумасшедшие, потом Юра с Никитой принялись плавать, а Дива и Саша, побултыхавшись, блаженно распластались на неустойчивой лежанке волн.

По небу беззаботно плавали звезды и искусственные спутники, было темно и пряно. Только выходившая временами из-за туч яркая луна позволяла разглядеть линию пляжа, белые пятна шезлонгов, пансионатские строения. С другой стороны бисером вспыхивала бесконечно длинная, как предстоящая жизнь, лунная дорожка.

Когда ребята выбрались из воды, они обнаружили, что рюкзака Никиты и след простыл. Сашин валялся на дороге, брошенный, очевидно, из-за своей тяжести. Все ахнули, Дива завизжала. Юра зачем-то побежал направо, Никита — налево, но не то что поймать — заметить никаких подозрительных личностей не удалось.

Вернувшись, они заново проверили свои вещи. Недоставало только Никитиного рюкзака. А пока они размышляли, как теперь быть, под пьяные крики веселящейся неподалеку молодежи и всхлипывание воды ловкие грабители подползли с другой стороны и втихую увели еще и оставшийся на время без присмотра пакет с виноградом.

— Ну и народ! — сказал Никита, заметив пропажу винограда, и сухо рассмеялся: — Таких отмороженных я еще не встречал!

Кто знает, может, это были проделки того самого бомжа, который пару дней назад направил интернациональный квартет музыкантов по неверному пути. Или дело рук мальчишек, тягающих вещи у лопо-ухих отдыхающих. Да и где, собственно, нет гопоты? Только в раю, наверное. Ну может, еще в Германии.

— Много там ценного-то? — спросила Саша.

— Да нет, самая малость, деньги, одежда, спальник и палатка, которых особенно жаль. А одежда… Даже не знаю…

Все сидели на песке подавленные и молчаливые в южной ночи, напоенной сочувствием и умиротворяющими запахами моря.

Никита встал, нагнулся и поднял штаны — единственное, что у него осталось, — стряхнул с них песок и сказал:

— Выше нос, ребята! Феодосия нам не улыбается. А мы рванем сразу в Коктебель. Там-то другое дело! Там наши!

Они вышли на дорогу и увидели нелепо раскрашенную «девятку» с колесами от «Нивы».

— До Коктебеля подбросите? — спросил Никита. Коротко стриженный частник в сетчатой майке, под которой топорщился крест на золотой цепочке, полулежа слушал радио «Шансон».

— Сто гривен, — процедил он сквозь сигарету.

— А не слишком?

— Восемьдесят — и поцелуй милых дам!

— Целуйся с «Запорожцем», обнимайся с унитазом! — выпалила Дива.

Все перевели на нее взгляды. У частника вывалилась изо рта сигарета.

— А что я такого сказала?

Сторговались на семьдесят, хотя водила всю дорогу ныл, что бензин ему обойдется дороже и что у него жена — дура. Так, под его нытье, они докатили до Коктебеля.


Коктебель дышал праздником. Главная улица этого маленького города, променад, по которой они шли, веселилась в карнавале курортной ночи. Никита с жадностью смотрелпо сторонам: чайханы, маленькие закусочные, чаны с пловом, ряды благоуханных шампуров в мангалах, выставленных прямо на улице, россыпь лавчонок, торгующих вырезанными из можжевельника фигурками и расческами, — весь этот искрящийся набор причудливого крымского рая разом обрушился на него, на время лишил способности соображать.

Даже ночью чуть не на каждом углу хорошенькие девушки заплетали косички детям и взрослым, рисовали шаржи и портреты скучающих туристов с обгоревшими носами. На площади у дома Волошина играли музыканты, а вокруг толпились старые и молодые неформалы, пришедшие из своих палаток насладиться ночным весельем. Они приплясывали и потягивали домашнее вино из пластиковых бутылок. Рядом с ними в коктебельском водовороте крутились и прилично одетые люди из пансионатов и так называемого частного сектора: хорошо пахнущие высокомерные мужчины с украшениями, девушки с загорелой кожей и ярким макияжем, молодящиеся дамы с тщательно уложенными прическами.

Никиту отпустило. Он забыл про украденный рюкзак. Теперь ему, неимущему и свободному, хотелось оказаться своим в этом круговороте, с каждым поболтать, разделить всеобщий праздник и безделье.

Из всех забегаловок неслась разномастная музыка, сливавшаяся в сознании в единый гул, пахло мясом и пивом.

— Кушать, а потом думать! — решительно сказала Дива, и они ворвались в первую попавшуюся кафешку. Ели с жадностью, алчно хватались за кружки с пивом, делая огромные глотки. И конечно, сразу потяжелели и разомлели. Только Юра все не мог расслабиться и продолжал искоса присматривать за вещами, которые им разрешили сложить за барной стойкой.

После еды, уже нехотя, они пошли искать место для жизни.

— Это где-то в конце цивилизации, стопудово, — говорил Никита. — Скоро придем.

Он был в Коктебеле много лет назад, с родителями, отдыхал в писательском санатории, но, как ни странно, кое-что запомнил.

Неистовый праздник жизни все не утихал. Со всех сторон сыпались голоса зазывал: «Татуировки, боди-арт, пирсинг, гадаю… Татуировки, боди-арт, пирсинг, гадаю!» Они шли мимо, чувствуя себя чужаками, не зная, куда приткнуться и что их ждет впереди.

Когда прошли весь Коктебель и вышли на пляж, перед ними раскинулся целый палаточный город.

А за ним — еще один. Дальше, за выползшей к морю скалой, палатки начали понемногу редеть, стояли уже по одной в шеренге.

Здесь, на последнем отрезке пляжа, после бетонки, людей было совсем мало. Всего несколько человек. В двух местах горели костры, но разглядеть в южной черноте ночи ничего не удалось. По дороге им попался высокий длинноволосый парень. Шумно шурша галькой, он широким шагом шел навстречу. Увидев рюкзаки и сумки, парень обрадовался, показал им свободное место в самом конце пляжа, перед «грязями», предложил свою помощь в установке палатки и пригласил на портвейн. Он указал пальцем в сторону одного из костров и не двинулся с места, пока Саша твердо не пообещала ему, что они обязательно придут.

— Я же говорил, тут наши! — сказал Никита. — Палатку поставим — и к ним.

Поставить палатку оказалось не так-то просто. В кромешной тьме они стали ощупывать местность в поисках камней. Камни были слишком маленькие или крошились в руках. Пока остальные копошились с палаткой, Дива лежала плашмя на Сашином рюкзаке и обнимала его руками.

Наконец палатка была поставлена. Никита предложил идти к костру знакомиться, тем более что их так звали.

— Ну что, пошли, конечно, — сказала Саша. — Может, они что-нибудь слышали о Поле.

У костра, кроме радушного парня, оказалась еще и девушка.

— Вы откуда?

— Из Москвы.

— А мы из Перми, — сказал парень. У него были длинные курчавые светлые волосы и совсем мальчишеское лицо. — Мы молодожены.

Молодожены состояли в браке уже десять дней и рассчитывали провести весь медовый месяц в палатке. Их звали Ден и Танечка, и было им обоим по девятнадцать лет.

— Ден зарабатывает тем, что играет на гитаре в трамваях, — сказала Танечка. — Это весь наш семейный бюджет.

— А Танечка у нас будущий биолог, — сказал Ден. — Учится.

И они принялись обниматься, как два павиана.

Студенты не знали человека по имени Пол и никогда о нем не слышали. Они напоили новичков портвейном и угостили арбузом. Ден немного побренчал на гитаре, а потом все пошли купаться.

Забравшись в море, все поплыли, задыхаясь от улыбок.

— Нам надо выработать какой-то план, — сказала Саша Никите, лязгая зубами.

— Давай найдем завтра интернет-кафе, откуда он тебе письмо прислал, и там что-нибудь разузнаем.

— Отличная идея! Мы с тобой прямо как Холмс с Ватсоном. Там, должно быть, осталась масса улик: отпечатки пальцев и ступней, волосы, личные вещи…

— Главное, чтобы не было обведенных мелом силуэтов, дорогой Ватсон.

— Очень смешно! — возмутилась Саша.

Спать Саша с Дивой улеглись в палатке, а Никите с Юрой досталась каменистая перина пляжа.

Часть 2. Коктебель

Глава 1

Утром они проснулись в толпе тел.

Дива сделала шаг из палатки, взвизгнула и прыгнула обратно.

— Сашка, ты знаешь, что там?

Саша открыла один глаз:

— И что там?

— Там все голые.

— В смысле?

— В смысле без одежды, голые, нудисты…

— А, точно, — сонно сказала Саша. — Я в Инете читала, мол, праздник тела, страна победившего нудизма и коммунизма. Все жители презрели одежду и живут в святом духе братства.

— А нам-то как быть?

— Тебя никто не заставляет раздеваться.

— Еще бы заставляли!

Дива прилегла на спальник, скрестила руки и задумалась.

Их палатку действительно окружали молодые обнаженные тела. Тела лежали на пенках, купались в море, чистили зубы. Оказалось, что в ночной неразберихе они поставили палатку прямо у тропы на так называемую зеленку, лучшую часть палаточного городка, расположенную на небольшой возвышенности, в тени кустов и низкорослых деревьев. На зеленке жили завсегдатаи Коктебеля, наиболее одиозные и безумные люди, готовые проповедовать в любой момент дня и ночи свою философию жизни. Самые горькие пьяницы, вымирающие наркоманы, музыканты, бродяги, дервиши и нищие художники. Словом, все те, кого любит Бог и не любит человечество. Перед палаткой на песке сидели давно проснувшиеся Никита с Юрой и делились впечатлениями:

— Нет, — говорил Юра, — вот в общую баню я бы не пошел, нет.

— Серьезно?

— Конечно! Я же не геронтофил.

— Кто?

— Геронтофилия — это болезненное сексуальное влечение к людям пожилого и преклонного возраста. К дедушкам и бабушкам, короче.

— Я понял.

— А здесь, смотри, все девушки молоды и прекрасны! Подавляющее доминирование, видишь?

— Да, — рассеянно отвечал Никита.

— Жаль, очки ушли. Знаешь, в этот пакет с виноградом, который у нас был похищен злоумышленниками, я очки сунул перед купанием… И теперь для меня все девушки прекрасны.

Никите лень было отвечать. Он курил сигарету и, щурясь, смотрел на сверкающую простыню моря.

— А может быть, и ничего страшного, что не вижу, — сказал Юра через паузу. — В смысле не вижу изъянов. Зато, если наденешь очки, точно в кого-нибудь влюбишься.

— Влюбишься… — Никита взял камушек и бросил его в пену прибоя.

— Не знаю, как у тебя, — сказал Юра, — а у меня практики совместной наготы вызывают колоссальную внутреннюю улыбку.

За этим содержательным разговором их застали Саша с Дивой. Щурясь, девушки выползли из палатки и сделали вид, будто их ничто вокруг не удивляет. Пожелав ребятам доброго утра, они пошли умываться в море. Дива оказалась прекрасной пловчихой. Первые метров сто она проплыла быстрым кролем, не открывая глаз. Прохладное море освежало ее и даже немного вскружило голову. Обратный путь она проделала брассом, в каждом новом гребке с наслаждением опуская голову в воду.

— Я никогда еще не умывала лицо пятьдесят раз подряд, — сказала она Саше. — Пожалуй, зубы лучше почистить тоже в море.

Саше не терпелось отправиться в город на поиски Пола. Они договорились об этом с Никитой, наскоро собрались, взяли с собой немного денег и пошли. Дива с Юрой были оставлены у палатки сторожить вещи и вникать в обстановку.

В городе Саше с Никитой прежде всего следовало найти интернет-кафе, а Никите, кроме всего прочего, требовалось приобрести хоть какую-то одежду.


Несмотря на обилие планов, первое, что сделали спасатели Пола, — выпили по чашечке горячего кофе и съели по два слоеных пирожка с вишней. Интернет-кафе они обнаружили в одном из домов отдыха, в самом центре Коктебеля.

Это достойнейшее заведение оказалось оккупировано галдящими мальчишками лет десяти, которых было гораздо больше, чем компьютеров. Мелюзга играла в компьютерные игры и была невероятно возбуждена. Все они выкрикивали исполненные милосердия: «Убей его!», «Мочи!», «Вот гад!», «Ты труп!» и так далее. Приличных людей перед мониторами не было. Разумеется, не было и Пола. Саша зашла на сайт, но новых сообщений от блудного ирландца не поступало.

— Проверять почту свою будешь? — спросила Саша.

— Зачем? Ты же здесь!

— Ой, я сейчас расплачусь! У тебя что, кроме меня, нет любимых корреспонденток?

Никита посмотрел на Сашу. Секунду назад она была серьезной, но вот уже улыбалась. Коротенькие шортики, бледные ноги, родинка на плече в виде изюминки, взлохмаченные волосы, зеленые глаза.

— Были две, — ответил он. — Красивые, умные. Одна, правда, из дурдома писала. Весной ее в отделение для буйных перевили. Переписка прервалась. А другую в тюрьму посадили.

— Господи, за что?

— Тоталитарная секта. Сколько я ей раз говорил, что людей не едят.

Они пристроились в очередь к хвостатому парню, который собирал деньги с маленьких геймеров. Саша задумчиво закусила палец большого пальца.

— Надеюсь, тюрьма сделает из нее человека, — сказала она. — А как они их готовят?

— Минимум соли и специй, я думаю. Все-таки это секта, а не ресторан. Между прочим, Ватсон, займитесь наконец делом. И хватит болтать! — отрезал Никита.

Они встали перед работником интернет-кафе, который разглаживал мятые гривны и без конца прикрикивал на детей, когда те в игровом экстазе лезли на компьютеры.

— Скажите, а иностранцы у вас бывают? — начал, что называется, от печки Никита.

Парень поднял на него глаза человека, изнуренного летом и людской бестолковостью.

— Все мы иностранцы в этом мире, — безжизненным голосом ответил он и уставился на мышку.

— Да, «все мы бражники тут, блудницы», — бодро поддержал его Никита, — это так. Но в данном случае я имею в виду махровых иностранцев, из дальнего зарубежья. Забредают такие?

— Натовцы, что ли?

— Какие еще натовцы?!

— Скоро тут на каждом столбе будут сидеть натовские нигеры.

— Каких-нибудь отдельно взятых иностранцев не видели в последние пару дней? — вклинилась в разговор Саша. — Ну таких, нормальных?

— Отдельно взятых? — Он задумался. — Заносили тут недавно одного. Три неформала. Положили его за компьютер, на америкоса, между прочим, похож, он в компьютере поковырялся, и они его унесли.

— Прямо унесли?

— Сам он на ногах не стоял, падал все время.

— Что, такой пьяный был?

— Да, чуть не при смерти.

— Господи! — вырвалось у Саши. — Уморили!

— А куда они пошли, не знаете? — Никита стремился поскорее от эмоций перейти к делу.

— Я похож на священника? — спросил парень.

— В каком смысле?

— Нет, ты скажи, похож я на священника или нет?

— Не очень, — сказал Никита.

— Вот именно, не похож! Потому, что я не священник и клиентов не исповедую. В Интернете посидели люди, деньги заплатили — и досвидос. Вот у нас главный контингент, полюбуйтесь! — Он показал рукой на резвых мальчуганов. — Я надсмотрщик в колонии для малолетних преступников, вот кто я такой! Ну-ка слезай со стола! — закричал он вдруг пронзительно. — И не облизывать монитор!

Разговор с нервным дежурным по интернет-кафе был исчерпан. Из прохлады силиконового оазиса Саша с Никитой вышли в горячечный жар города.

— Ну и куда они его унесли? — риторически спросила Саша.

— Денег у него не было?

— Скорее всего!

— Тогда где-то здесь прячется, в палатке, поправляется, бедолага. Нам надо сюда почаще заходить, должен же он как-то свое присутствие на сайте обозначить!

— А может, его в заложники взяли? Какие-нибудь гангстеры. А?

— Да ну, глупость!

— А почему сразу глупость?

— Потому что когда берут кого-то в заложники, требуют выкуп. Кто и зачем станет его тут бесплатно кормить? Ну и потом, какой-нибудь палец отрезанный по месту жительства обычно присылают, — сказал Никита.

— Типун тебе на язык!

— Да не волнуйся! — засмеялся Никита. — Найдем мы твоего протестантского англосакса. Кому он тут на хрен нужен?

— Слушай! — опять возбужденно начала Саша. Ее осенила новая идея. — Тебе случайно не показался подозрительным этот парень из интернет-кафе?

— Ты думаешь, он голубой?

— Ну, серьезно!

— Простой парень, ничего особенного.

— Это ты к нему не присматривался. А я вот присмотрелась! У него руки трясутся, он на маньяка похож. И потом нервный какой! Может, Пол у него в заложниках?

— Саша, ты с ума сошла!

— Сто пудов, он маньяк! Давай вечером за ним проследим.

Никита скривился.

— Ты от голода, что ли, такой противный? — спросила Саша. — Тебе нужно срочно чего-нибудь съесть!

— Как всегда права: два жирных чебурека и хычина спасут мою больную душу, — сказал Никита. — И не забывай: нам еще надо найти секонд-хенд.

Они съели по чебуреку и двинулись на поиски магазина, где Никита присмотрел себе маленькие зеленые шортики. После утраты рюкзака в его гардеробе остались только штаны, кроссовки и рубашка. На его удивление, в магазине был даже отдел бэушного белья, но приобрести себе там трусы он из своей московской брезгливости не решился. Шортики взвесили, и он заплатил за них две гривны, а нижнее белье приобрел на рынке за четырнадцать. Для полного счастья не хватало еще пенки и спальника. Долго он вертел пенку в руках, не решаясь выложить целых сорок украинских «рублей» из денег, выделенных ему участниками экспедиции.

— Це ж космический матэриал, — заверил его продавец с бурно поросшей шерстью спиной. — Из того ж делают и корематы.

— Какие корематы?

— Ну, пенки по-вашему, — сказал продавец и поморщился.


В это время Юра отправился на свою запланированную из Москвы встречу под Юнгой. Он взъерошил волосы и снял плавки. В руках у него был пакет с бутылкой охлажденного вина и пятью пластиковыми стаканчиками. Солнце обжигало его тучный молочно-белый барский торс с симпатичными валиками жира. Для верности он спросил, эта ли горка, нагло вывалившаяся на пляж, называется «Юнгой», получил утвердительный ответ и встал под ней лицом к морю. Он упер руки в боки и стал тихо раскачиваться с пяток на носки. Рядом, на песочке, раскинувшись, действительно лежали три девушки, одна читала книжку, другая намазывалась кремом от загара, а третья, по-видимому, просто спала. Был еще средних лет мужчина и лысый ребенок.

Юра пару раз кашлянул, прочистил горло и подошел к той, что читала книжку.

— Привет, — сказал он и присел на корточки.

— Привет, — сказала девушка, прищурив правый глаз. Она была маленькая, как птичка, но с большой грудью и короткой стрижкой.

— Ты ведь с сайта? — Юра неловко улыбнулся и полез рукой в пакет за вином.

— Нет, — сказала девушка просто, — я с Минска.

Юра нервно почесал живот.

— Я слышал, у вас много красивых супермаркетов, — нашелся он.

— Спасибо, — сказала девушка. — Город-герой, как-никак.

Юра достал из пакета бутыль и предложил девушке. Та охотно согласилась и освободила для Юры краешек своей подстилки. В тишине, под обжигающими лучами полуденного солнца, холодное вино было пито, катаемо по небу, перебрасываемо из одной щеки в другую и медленно глотаемо. Юра мельком поглядывал, не появилась ли еще какая-нибудь девушка, пришедшая по приглашению, а попутно проповедовал крохотной минчанке про мировые цены на газ и ужасы тоталитаризма.

Мимо них проходили люди, голые и не очень, носили арбузы, летали полиэтиленовые пакеты, раздувающиеся от порывов ветра. Если бы Юра не подпрыгнул и не поймал пролетавший мимо туристский коврик, кому-то из дикарей-автомобилистов, разбивших свое палаточное королевство ближе к городу, пришлось бы спать на камнях. Через пару минут за ковриком прибежал хозяин.

Вслед за ним под горой Юнга нарисовался еще один человек. Это была женщина. Огромная, жирная, рыхлая тетка. Она была полностью раздета. Она не шла по направлению к Юре, она неслась вприпрыжку. Ее груди при этом вздымались, как два больших крыла, и бились о ребра. Крашеные фиолетовой краской волосы воинственно торчали.

— Ты Юра? — спросила она, подлетев к пригревшейся парочке.

— Да, — Юра с недоумевающим лицом и недопитым вином поднялся на ноги. Минчанка выгнула красивую тоненькую, как стебель одуванчика, шею и посмотрела на женщину.

— Вот мы и встретились, — засмеялась тетка и неожиданно чмокнула Юру в щеку так, что он чуть не упал в море, — давай строить замки.

— Я вообще-то приглашал девушек, — смущенно сказал Юра.

— А я чем тебе не девушка?! Я даже лучше, — махнула рукой слоноподобная незнакомка, — с этими молоденькими стервами у тебя будет одна морока, они вечно от тебя что-то хотят. А мы можем просто наслаждаться… Понимаешь?

— Чем?

— Друг другом, толстячок. — Тетка засмеялась необычным, кокетливым смехом и пощекотала пальцем Юрин пупок.

— Я опаздываю на работу, — сказал Юра скороговоркой, — мне надо идти.

Он бросил пакет с вином и плавками и попятился прочь.

— Ты куда? — крикнула девушка.

— Стоять, москвичок! — протрубила слониха.

— Я вам позвоню!

С этими словами Юра пустился в бегство.


Долго Саша с Никитой кружили по городу, осматривая коктебельские достопримечательности. Жара и суматошная южная жизнь так с непривычки их утомила, что они чуть не заснули на откидных стульчиках возле дома Волошина. Вокруг, как мухи, жужжали экскурсоводы, взмахом руки образовывая водовороты в толпах экскурсантов. Каждый на свой лад рассказывал о коктебельских волошинцах, творческой богеме, чьих-то разбитых сердцах, встрече Марины Цветаевой и Сергея Эфрона, дуэли Волошина с Гумилевым, прогулках по горам, стихах, акварелях и эксгибиционизме. Саша, напрягая глаза, вглядывалась в людские волны, надеясь, что одна из них выбросит к ее ногам Пола, и представляла радость встречи и его фирменную белозубую улыбку. Но среди экскурсантов Пола точно не было. Ближе к вечеру они прикупили на местном рынке дыню, пятилитровую баклашку питьевой воды, пакет гречки, несколько помидоров, банку тушенки и пива. Когда со всем этим скарбом они появились в лагере, их встретила голодная и сердитая Дива.

— Ну что, нагулялись, сыщики? — спросила она. — А я тут чуть коньки не отбросила. — И Дива поведала друзьям о своих злоключениях: — Когда Юрчик отправился на праздник тела, я решила поваляться у палатки. Но скоро стало ужасно жарко, и мне захотелось соорудить какой-нибудь тент. Спрятаться здесь от жары негде, а я на солнце обгораю, между прочим. А тенька нет. Вообще нигде.

— А в палатке? — робко спросила Саша.

— Ты что, птенчик мой?! В палатке сдохнуть можно! Там как в парилке, но только хуже. Залезаешь — и сразу: тик-тик-тик — последние секунды жизни называется. Я спальник решила натянуть на какие-нибудь палки. Хожу тут, колупаюсь, а вокруг меня — сплошь грязные люди. Оказывается, возле нашего лежбища как раз место, откуда они целебную грязь берут. И такие радостные ходят, свинюшки, туда-сюда. А я сижу. Мне нужно было найти палки, спальник натянуть. Ну, пошла я в горы. А горы, блин, — это просто сортир.

— Большая сральная тропа, — с пониманием сказал Никита.

— В общем, с риском для жизни я эти палки искала, все боялась вляпаться. Ужас! Пришла, палочки навтыкала, спальник натянула… А под спальником ничуть не лучше. Он тоже нагревается, как сковородка… Сижу, вообще не знаю куда деваться. И вокруг все те же поросята грязные. Так весь день!.. Эй, чего ты ржешь?

— Бедная Дивочка, — сказала Саша. — Вот и верь после этого аспирантам! У нас тоже достижений немного, в интернет-кафе его, кажется, видели. Но как-то странно об этом рассказывают, типа: на ногах не стоял, то ли больной был, то ли нетрезвый.

— Опять, значит, лыка не вязал.

— Да он не пьет! — пропищала Саша.

— Ну конечно! И куда же он потом делся?

— Этого никто не знает.

— Главное — чтобы из него шашлык не приготовили, — засмеялась Дива. Но, заметив, что ее шутка совсем не понравилась Саше, поспешила ее успокоить: — Ничего, не иголка — найдется. Но, Саш, напомни, чтобы я тебе в Москве дала книжку: «Жизнь с алкоголиком».

— Дива?!

— Что я такого сказала?… Ой, смотрите, идет наш свободолюбивый разведчик!

По пляжу действительно шел улыбающийся Юра.

— Я все промониторил, — сказал он, — я тут знаю теперь все!

— И что же ты знаешь? Поведай, поделись своими наблюдениями, а мы тебе кашки сварим! — сказал Никита, доставая из пакетов купленные в Коктебеле съестные припасы.

— Тут все — оголтелые нудисты!

— Да ну! А мы и не заметили! И это вся информация?

— Да, — гордо сказал Юра. — По преимуществу, нас окружают люди протестного поведения, так называемые, неформалы. О, вы пивчанского принесли!

Он схватил запотевшую бутылку пива, открыл ее и уселся напротив Дивы.

— Ты такая классная! — сказал он ей, не замечая окружающих.

— Я подгорела, — плаксивым голосом сказала Дива.

— Солнечный ожог — признак острой нехватки воды в организме, — сказал Юра. — Поэтому тебе надо больше пить.

— Пошли лучше купаться!

Юра вскочил, сунул в руки Никиты бутылку и рванулся за стремительной Дивой.


Вечером они пришли к единогласному мнению, что, раз уж они богема — значит, богема. И в город отправляться надо всем вместе.

— Я больше не стану палатку сторожить! — решительно объявила Дива.

— Да на фиг палатку, чего нам бояться! — сказала беспечная Саша.

Мимо проходили ребята. Никита спросил у них:

— Нормально тут, ничего не стырят? Как вы вообще в город ходите?

— Не страшно, ничего не стырят, — ответил парень. В носу у него было несколько массивных колец, а борода заплетена в косичку. — Идите куда вздумается, поставьте только на простую сигнализацию.

— На какую?

— Ну, на ментальную какую-нибудь.

— Спасибо за совет.

Ребята взяли с собой паспорта и телефоны. Ну и деньги, конечно. Юра засунул их в напупную сумочку, и все пошли в город. Для начала они решили упасть в чайхане, но таких заведений оказалось на главной улице несколько, они благоуханной цепочкой протянулись вдоль всего коктебельского пляжа до самой сердоликовой рощи. Ребята устроились в самой последней, на втором этаже. Там из окна можно было увидеть море, в котором тонули разноцветные огни города.

По чайхане плавал приятный запах кальяна и жареного мяса. Свет был притушен. Горели свечки на невысоких столиках, вокруг лежали шкуры.

— Какое это блаженство, снять обувь и возлежать в подушках! — сказала Саша томно. — Кстати, одну можно в палатку захватить.

— О, а я пока унитаз отвинчу, — обрадовалась Дива.

Они полистали меню. На последней странице красовалась строчка: «Кальян. Одна минута — одна гривна».

— Хохлы — прикольные люди! — засмеялся Никита.

Кальян они, конечно, брать не стали, а заказали плов.

— В Средней Азии говорят: «Богатый стал человек, каждый день плов может есть», — блеснул познаниями Юра.

Наконец подали среднеазиатский плов из баранины, очень аппетитный, источавший сложные ароматы мяса, пряностей, сладкого перца и сухофруктов.

— Богема! — сказала Саша, которая наелась раньше всех и теперь нежилась, лежа на шкурах.

— Богема, — согласился Никита. — Палатка на сигнализации, все идет нормально, праздник жизни, короче.

На обратном пути они встретили пермяков, Дена и Танечку, все таких же простых и непосредственных.

— Мы тут решили с Деном на порнуху сходить! — поделилась впечатлениями Танечка, улыбаясь из-под панамки. — Атам такая азиатская хрень и заумь, просто кошмар! Весь вечер себе испортили!

— Как фильм-то называется? — поинтересовался Никита.

— Да цифры какие-то.

— «2046», что ли?

— Во-во, именно эта фигня!

Никита согнулся от смеха.

— Ну, вы даете! Порнуха! Это фильм великого китайского режиссера Вонг Кар Вая. Мой любимый. А с чего вы взяли, что это порно?

— Мы долго выбирали, — немного обиженно, но весело сказал Ден, — и это был единственный фильм, на котором было написано: «После 18 лет».

Все улыбнулись, а Танечка глубоко вдохнула свежего ночного воздуха и, положив ладонь на плечо мужа, торжественно сказала:

— Придется делать порно в палатке!

Потом она схватила Дена под руку и, виляя задом, потащила его прочь из города.


А на следующий день, прямо у палатки Саши и Дивы возник Скелетон. Он был хилый, ребра у него торчали, а волосы были чернющие и всегда всклокоченные. Он сказал, что живет наверху, на зеленке, что бабушка его продает в Минске породистых собак, а сестренку они не взяли на море потому, что она сплошная двоечница. Еще он сообщил, что, вообще-то, его зовут Сашка, но бабушка называет Скелетоном, потому что он худой и не поправляется, и еще что ему уже одиннадцать с половиной лет. Лицо у Скелетона было серьезное и умное, а на шее висела безразмерная веревочка с крестиком. На пляж он являлся всегда в огромной маске, которая явно была ему велика, с трубкой и в ядовито-желтых плавках. Скелетон ходил немного подпрыгивая, уши у него были оттопырены, а брови всегда задраны чуть не на середину лба.

Он скатился по влажной от ночного дождика тропе, как горнолыжник, и запрыгал к морю, напяливая на ходу свою маску. Дива в этот момент сидела у палатки в розовой индийской рубахе поверх рыжих шароваров и плотоядно обнюхивала со всех сторон маленькую дыню.

— Эй, дружок! — сказала она. — Чем лезть в этот холодильник, иди-ка лучше сюда, уничтожим эту малышку! Спорим, что такую сочную дыньку ты не ел никогда в жизни? Если я проиграю — утоплюсь. По рукам?

Скелетон развернулся, секунду подумал и очень серьезно заявил, что готов попробовать дыньку, но сначала должен выловить, по крайней мере, пять мидий, а то не успеет.

— Ты их к обеду, что ли, должен натаскать? — поинтересовалась Дива. — Но пятью мидиями может наесться лишь птенец чайки. А для такого здоровяка, как ты, надо штук сто.

— Нет, — ответил Скелетон, — мне для другого.

— Ну, валяй, лезь, раз ты такой серьезный парень. Я тебя подожду.

И Дива нехотя положила дыню в миску, достала зеркальце и стала что-то высматривать на своем лице. Неделя без расчески и косметики не прошла бесследно. На Диву из зеркала смотрела дворовая девчонка-сорванец. Она здорово помолодела. Обветренное и слегка подгоревшее лицо перестало быть матово милым, оно свирепело. Дива себе ужасно понравилась. Зеленые глаза горели. «Кто эта дикарка? — подумала она и рассмеялась. — Скоро, скоро мое тело покроет загар темный и непроницаемый, я буду танцевать на песке, как танцуют нубийки, выгибая спину. Глаза станут прозрачными, я смогу смотреть на небо, не щурясь. Я стану ловкой и прыгучей, я не буду выбирать слова. Буду злой и нежной. Никто меня не узнает, никто не найдет…»

Скелетон купался в одиночестве. На пляже было мало народу, лишь поодаль, через три палатки от Дивы, у небольшого очага суетилась девушка, в одной белоснежной юбке до пят, готовя утренний чай. Саша с Никитой с самого утра ушли, как выразился Юра, «в поле» интервьюировать местное население на предмет иностранного подданного, Пола.

Дива сидела совсем одна, и ей нравилось умиротворенное одиночество. Ее душа и тело принимали это утро как подарок, как предвестье праздника.

Со стороны Коктебеля появился Юра. Он принес добытые на завтрак пирожки, банку компота и улыбку укротителя тигров.

— Привет, красавица! — воскликнул он и плюхнулся возле Дивы. — Ух ты, дынька! Опросил всех, про Пола не слышали. Говорят, неделю назад крымчане какого-то шпиона американского поймали, совершили над ним насильственный акт.

— Неужели это был Пол?!

— Слухи неподтвержденные. Информация расследуется.

Дива помолчала.

— Знаешь, Сашке не говори пока.

— Конечно. Нашел — молчи, потерял — молчи! Могила. Дыньку-то будем употреблять в пишу?

— Подожди минутку, ковбой! — сказала Дива. — Я обещала ее уговорить вон с тем мальчиком, который бултыхается с трубкой. Сейчас он выйдет, и будет вам счастье.

— А я тогда компот открою.

— Господи, где ты нашел этот раритет?! — изумилась Дива, глядя на трехлитровую банку черешневого компота. — В краеведческом музее?

— Места надо знать!

— Ладно, открывай, устроим ретро-пати!

Скелетон выскочил из воды и запрыгал в сторону Дивы. Синий, в гусиной коже, он трясся всем своим хилым тельцем и стучал зубами.

— Юрик, дорогой, дай-ка нашему приятелю полотенце, на него смотреть холодно!

Не говоря ни слова, Скелетон прижал полотенце к лицу и застыл. Дива встала со своего насиженного места и решительно принялась растирать мальчика полотенцем. Он терпеливо ждал, сжимая в кулачках две маленькие ракушки.

— Я ищу жемчужину, — сказал он, когда перестал дрожать и, закутанный все в то же полотенце, сел у миски с дыней. — Я по телевизору видел, что в раковинах попадаются жемчужины.

— А где твои родители?

— У меня нет родителей, меня бабушка родила.

— Так не бывает.

— А вот бывает!

— Хорошо. А у бабушки твоей дочка или сын?

— Дочка.

— Она тоже здесь отдыхает?

— Нет, она с нами не живет.

— И где же она?

— Бабушка говорит, она непутевая, укатила с новым хахалем во Владивосток.

Дива с Юрой переглянулись.

— Слушай, дружок, — сказала Дива и протянула Скелетону ломтик дыни, на котором Юра сделал надрезы, чтобы было удобней кусать. — Вот ведь какая штуковина: не найдешь ты здесь такую раковину, чтоб с жемчужиной. Хоть все облазь.

— Это почему? — спросил Скелетон через дыню.

— Понимаешь, — сказал Юра, — жемчугообразующие раковины крайне редки, а теперь и подавно. Чаще всего жемчуг выращивают искусственно. Жемчуг в Черном море — это нонсенс.

— Раковины с жемчужинами знаешь какие? — добавила Дива. — Они огромные, как таз, таких здесь не бывает. Их надо искать в океане. Здесь маленькие раковины, и если и есть в них жемчужины, то такие, что проглотишь — не заметишь. Микроскопические. На зубе хрустнет, и вся любовь!

— Нет уж, — твердо сказал Скелетон. — Найду! Вот эти еще надо разбить. — Он деловито показал новым друзьям свои ракушки и нечаянно уронил ломтик дыни на гальку.

— Быстро поднятое упавшим не считается, — сказала Дива, очистила ломтик и протянула мальчику.

— Бабушка вечером кипятком обваривает, и мы смотрим. Вообще, времени у меня мало осталось, мы через два дня уезжаем, так что лучше я пойду, половлю еще маленько.

С этими словами Скелетон встал, запихнул шкурку от дыни в миску, сказал «спасибо», напялил маску и посеменил к морю.

— Холодно еще, замерзнешь! — крикнула ему вслед Дива.

Мальчик даже не обернулся.

— Вот ведь родители, стрелять таких мало! — сказал Юра.

— Бедняжка, — согласилась с ним Дива.

Юра отпил компота и протянул банку девушке. Дива, с трудом удерживая банку в руках, тоже сделала большой глоток.

— Что-то мне это не нравится, — сказала она. Юра даже не сразу понял, о чем речь. — Уж слишком он на своих жемчужинах зациклился. И родители его бросили. Это же травма детства.

— И не говори, — вяло отреагировал Юра.

Дива заметно разволновалась и даже облилась компотом, когда делала очередной глоток.

— Ну, со временем забудет… — решил успокоить ее Юра.

— Да уж, забудет! Это у взрослых одно на уме: бабла поднять да потрахаться, — с этими словами Дива закурила. — А у детей все серьезно.

Глава 2

О Поле они наконец услышали от Хеннесси. Никто не знал, по каким дорогам жизни протащил свое тело этот сухонький старичок, но к концу жизни кривая привела его в Коктебель. У Хеннесси были раскосые глаза и тюбетейка, которую он сдвигал на затылок, когда в поисках бесплатной выпивки шел с молодыми музыкантами в город. Хеннесси был горьким пьяницей с помутившимся рассудком. Его знали все, он был завсегдатаем зеленки. У него были добрые глаза, как у ангелов на фресках, и веселый нрав, все его любили и подкармливали. А прозвище такое он получил потому, что имел обыкновение, поднося к носу бутылку какого-нибудь мерзостного пойла, говорить: «Да, это не "хеннесси"! А когда напивался допьяна, изрекал как заклинание: «Хеннесси!» — и падал, как сноп, мгновенно сраженный сном.

Старик Хеннесси был поэтом. У него была заветная мечта — описать в громадной поэме, не слабее «Илиады», всех обитателей зеленки, весь этот разношерстный и неугомонный люд, мельтешащий и суетящийся в святых поисках свободы. Но за много лет он написал лишь первую строчку. По общему мнению, строчка была что надо. Некоторые даже называли его гением. Поэма должна была начинаться словами: «Вот стою и ссу в море!» Закавыка была только в том, что у Хеннесси не находилось времени засесть за продолжение. Он без конца лежал в клиниках, где его лечили от алкоголизма и куда его упекали сердобольные внуки, а потом возвращался в Коктебель и вновь доводил себя до «состояния Хеннесси».

— Да, да, да, — сказал он. — Я видел Пола вчера в городе!

Старик сидел у костра с миской, в которую Никита положил ему гречки с тушенкой и луком.

— Серьезно, дядя Хеннесси? — обрадовалась Саша. — И где же он сейчас?

— Откуда я знаю! Он ушел в хижину на горе.

— А точно это Пол? — не унималась Саша. — То есть это точно англичанин, в смысле ирландец?

— Англичанин… Да какой англичанин — он марсианин! — рассмеялся Хеннесси и начал нести какую-то чушь про Пола Ньюмэна и фильм «Кошка на раскаленной крыше». Иногда в этом бреду молниями проблескивали смыслы, выдававшие в старом пьянице помешавшегося на экзистенциализме столичного интеллектуала. После этой невнятицы шел подробный рассказ о Феллини, который, будучи участником Московского кинофестиваля, якобы заметил в толпе Хеннесси и поманил его пальцем.

— Он сказал, что у меня уникальное лицо и что он снял бы меня в своем новом фильме. Мы всю ночь проболтали с ним о кинематографе и о том, куда катится мир…

— Так где же, где эта хижина? — воспользовавшись маленькой паузой, спросила Саша. — Мы должны срочно туда идти!

Она была не на шутку встревожена.

— Хеннесси, где это? — присоединился к ее расспросам Никита. — Скажи нам, не томи!

Лицо Хеннесси ничего не выражало. Это было воплощенное эпическое спокойствие.

— За могилой Волошина. Надо пройти столько и еще столько же.

— А какие-то опознавательные знаки там есть?

— На крыше большая антенна… Ребята, это все, что я помню, честное слово. А паааамяяять, — задребезжал он, прикрыв глаза, — укрыыыыта такииииими болынииииими снегааааами…

— И все?

— А что еще нужно? — Хеннесси поднял на них свои насмешливые глаза и произнес: — Мы все живем в эпоху поврежденного естества…

Юра задумался.

— Я совершенно согласен с вашей позицией, — сказал он, — и хотя таким глубоким жизненным опытом не обладаю, интуитивно прихожу к такому же мнению.

— …И помраченного сознания! — добавил Хеннесси.

Искатели провели небольшое совещание, на котором постановили, не теряя ни минуты, отправляться на поиски хижины, в которой остановился Пол, несмотря на то что информация была непроверенная и недостаточная. Саша развила такую бурную агитацию, что остальные невольно поддались ее порыву. Робкие, как все разумные, аргументы в пользу того, чтобы остаться, поскольку уже поздно, ветер таскает по небу чреватые дождем тучи, а бедняга Хеннесси грезит наяву, в расчет приняты не были.

Они вооружились двумя фонарями, бросили в рюкзачок по бутылке воды и вина, а Дива прихватила с собой мятную жвачку вместо еды. Никита, проявив редкую дальновидность, заставил девушек вместо шлепанцев надеть кроссовки, и они отправились в путь.

Поднявшись на сотню метров, огляделись. Внизу виднелась зеленка и крохотные палатки, казавшиеся отсюда, сверху, каплями масляной краски на серой ленте пляжа.

— А детей солнца, оказывается, по пальцам можно перечесть, — глубокомысленно заметил Никита.

По правую руку в вечерних сумерках полыхал Коктебель. Ветер доносил до группы спасателей фразы популярных песен и отдаленный гул голосов.

— Караоке, — определила Дива. — Культурный код эпохи.

Все перевели на нее взгляды и засмеялись.

— А что я такого сказала?!

Минут через сорок, поднимаясь все выше, они действительно разглядели на горе отдельно стоящее строение, а точнее халупу, с большой, разлапистой антенной на крыше.

— А? Что я говорила! — Саша победно вскинула руки к небу: — Вот мы и пришли, и Хеннесси это вовсе не приснилось!

Чем больше они вглядывались в сооружение на горе, тем меньше понимали, что бы это могло быть и для чего использовался этот, с позволения сказать, сарай, для каких специальных нужд. Может, то была сторожка и в ней жил сумасшедший фанат турецкого телевидения? Или дом построил полный неумеха романтик-аутист? Единственное, что они, как им казалось, знали наверняка, — там почему-то поселился беспаспортный, безденежный и беспомощный Пол. А собственно, где еще ему было поселиться?

В воздухе запахло сыростью и близким дождем. Солнце безнадежно тонуло в море, становилось холодно и темно. Стоило поторопиться. Они пошли напрямик, через ложбинку, по узенькой тропе. Вдали засверкали молнии.

Когда добрались до развалюхи, медную лепешку солнца, что еще не уползла за горизонт, закрыла мрачная туча. Начал накрапывать дождь. А халупа оказалась еще более обшарпанной, чем это представлялось издали. Обломки шифера закрывали дыры в крыше, вместо ступеньки перед дверью стояло перевернутое ведро. Рядом с ним по-хозяйски разгуливала курица.

— Так, — сказала Саша, — быстренько берем Пола под мышки и бегом домой, в палаточку, а то здесь еще на ночь застрянем!

Никита покачал головой и трижды стукнул кулаком в дверь. Никто не откликался. Он стукнул еще раз, и дверь открылась сама.

— Не заперто, — сказал он и шагнул внутрь. — Здравствуйте, есть кто дома?

— Пол! — закричала из-за его плеча Саша тонким голоском.

Дома явно никого не было. Они нащупали включатель, загорелся свет, и друзья удивленно ахнули.

Содержимое домишки совершенно не соответствовало его внешнему виду. За державшейся на одной петле дверью была комната, обставленная странно и вычурно. Правда, в обстановке не было какого-то единого стиля. Скорее, неизвестный хозяин тащил сюда все, что ему казалось красивым.

— Гнездо сороки-воровки, — предположил Никита.

— Лежбище клептомана, — высказал свою гипотезу Юра.

Кресло-качалка посреди комнаты, накрытое клетчатым пледом, резной буфет с немытой посудой и пыльные гравюры на стенах свидетельствовали о том, что хозяин как минимум был любителем антиквариата. Висящие на шкурах зверюшек бутафорские пистолеты и скрещенные шпаги вопили об отсутствии у него эстетического вкуса. А холодильник с огромной, грудастой и явно немолодой голой теткой на двери и вовсе сбивал с толку.

— В восьмидесятые годы в эротике снимались одни старухи, — изрек Юра со знанием дела. — Вы только полюбуйтесь, ей же сто лет!

Были в комнате вязанка лыж, телескоп, старый компьютер, боксерская груша, тренажер «дорожка», книжки-раскраски, роботы-трансформеры. Венчал все это изобилие громадный постер к фильму «Терминатор-2» с Арнольдом Шварценеггером, который был прикреплен к потолку.

В самой дальней от входа стене ребята обнаружили неприметную дверь. Дверь была замаскирована гобеленом с двумя оленями, и, если бы не ветер, они никогда бы ее не нашли. Но ветер, который пел в щелях, был таким сильным, что слегка приоткрыл потаенную дверцу. Снаружи уже бушевал неистовый южный ливень. Казалось, крупные капли готовы проломить крышу. По подоконникам бежали тонкие струйки прорвавшейся в дом воды. Ребята отворили странную дверь. За ней оказалась крохотная верандочка с заплесневелыми окнами, которую использовали в качестве кладовки. Там был такой же бессистемный хлам, как и в комнате, только обогащенный книгами и журналами. Похоже, неизвестный хозяин давно завязал с чтением и не находил для книжек другого, более почетного места в своем доме.

Но больше всего их поразил устроенный в центре кладовки капитанский мостик, совсем как настоящий, с запыленным штурвалом.

— Ни фига себе игрушка! — сказала Саша. — Вот это вещь!

— Куда плывем? — довольная Дива взобралась на мостик и двумя пальчиками тронула штурвал.

Там, снаружи, бушевала стихия, и, кажется, действительно можно было уже пускаться вплавь. С коктебельских гор мимо дома неслись к морю вспененные ручьи.

— Для полноты пейзажа не хватает только акульих плавников, — засмеялась Саша.

— Нам здесь придется переночевать, — сказал Юра, — по горам сейчас не вернуться, шеи сломаем. Жаль, из еды ничего не захватили. Мой желудочно-кишечный тракт требует пожрать.

— Из еды у нас только жувка! — весело сказала Дива.

— Я думаю, имеем право посмотреть в холодильнике, — изрек Никита. — Нехорошо, конечно, в отсутствие хозяина. Но мы можем дать ему денег, когда он вернется, или просто оставить их на столе.

— Пол нам простит, — сказала Саша, — он добрый. Мне тоже жутко хочется чего-нибудь заточить.

Холодильник оказался почти пустым. Там была лишь банка пива, пучок зелени и кастрюля с чем-то вполне съедобным.

— Она еще не остыла до конца, — сказал Никита. — Здесь явно кто-то был совсем недавно.

— Ох, что-то мне не по себе! — сказала Дива. — Может, не надо?

— О чем разговор, это же просто овсянка!

Действительно, кастрюля была полна каши.

— Без каши хозяин точно не обеднеет.

— Вот это номер! — удивился Юра. — Такой сибарит, судя по шпагам и креслу-качалке, а кашу ест! Я не удивился бы, если бы нашел в холодильнике мисочку соловьиных язычков и бутылку рома.

— Да ты не понимаешь, — сказала Саша. — Тут живет Пол, а они, англичане, только овсянку и едят, «овсянка, сэр», «бейкон энд эггс»! Понял? Какой ты непонятливый! Это же доказательство! Вот спасибо старику Хеннесси. Через часок я вас познакомлю с Полом.

— Будем надеяться, —процедил Никита.

Они разлили вина, подогрели кастрюлю, и Дива разложила всем по тарелкам кашу. Неизвестно, откуда у них взялся такой животный аппетит, но кастрюлю каши они умяли с невероятной скоростью. Дива даже ложкой отполировала дно.

— Все-таки странные вкусовые качества у этой английской каши, — сказал Юра.

— Приправы какие-то, — сказал Никита.

— Страшилки рассказывать будем? — сказала разомлевшая Саша. — Типа проклятые старые дома с привидениями. Я, кстати, в детстве, когда в деревне жили, провела целую ночь на кладбище. Серьезно. Мы туда пришли с ребятами в прятки играть. Все попрятались кто куда, а я так талантливо заныкалась, что меня не нашли. И знаете, кого я там встретила, когда взошла холодная, зловещая луна?

— Не говори! — взмолилась Дива.

— Я там встретила Колю-соседа. Он изображал зомби…

— Хватит, Сашка! — сказала Дива. — Я не усну.

— Я буду охранять твой сон, — успокоил Юра. — Положись на меня.

— Какой ты милый, Юрчик, но я лучше положусь на кровать!

Спальных мест в комнате было немного. На полу лежал матрас, на который тут же запрыгнула Дива. При желании там мог поместиться еще один человек. На веранде рядом с капитанским штурвалом стоял топчан. Больше лечь было негде. Дива быстро заснула, и к ее матрасу гусем подкатил Юра. С ничего не выражающей физиономией он деловито снял ботинки и заполз под Дивино одеяло. Саша с Никитой переглянулись и засмеялись.

— Во дает аспирант! — сказал Никита.

— Не мужчина, а облако в штанах! — шепнула Саша.

— Главное — словно невзначай.

— Главное — чтобы его Дива с утра невзначай не заколола какой-нибудь шпагой. Ладно, фиг с ними. Их дело. Мы-то где будем размещаться?

— Ты — в капитанской, там лежанка есть. А я тут, на качалке.

— В кресле же неудобно!

— Ничего страшного, накроюсь пледом. А еще возьму пистолет, буду караулить ваш сон.

— Никит, — попросила Саша, — а ты не мог бы тогда кресло перенести ко мне в кладовку, а то мне как-то не по себе?

— Ты же только и делаешь, что на кладбищах тусуешься!

— Ну, это когда было!

— Ладно, — засмеялся Никита, — как скажешь!

Он запер на шпингалет входную дверь, снял со стены пистолет, и они с Сашей ушли за гобелен с двумя оленями.


Дождь закончился. Сырая теплая ночь окружала их со всех сторон. Никите снилась утроба матери. Саше снился мальчик с мамой у Могилы Неизвестного Солдата в Александровском саду. Мальчик смотрел на часовых и плаксиво говорил: «Мама, почему они моргают, скажи им, чтобы они не моргали!». Что снилось Диве и Юрчику, известно одному Господу Богу.


Внезапно в комнате за гобеленом раздался скрип. Запыленный штурвал сделал медленный оборот, с его многочисленных ручек посыпалась легкая пудра пыли. А за грязными стеклами окон и веранды произошли странные изменения. Мимо окошек поплыли рыбы, промелькнула акула, о которой так легкомысленно говорила несколько часов назад Саша. Сквозь толщи воды можно было видеть легкое свечение луны. Вокруг дома, как на замедленном киноповторе, шевелились водоросли. Оконные рамы начали трещать, готовые лопнуть под давлением воды, но штурвал совершил еще один медленный оборот, и за окнами вновь возник привычный холмистый пейзаж, хотя что-то в нем было другое, необычное. Растительность выглядела не такой чахлой. Напротив, вокруг дома громоздились гигантские деревья, ветви которых сплетались на много десятков метров выше крыши, непроницаемым куполом закрывая лунный свет. Щелкая крыльями, на ветвистую антенну присела диковинная птица. Под ее тяжестью антенна нагнулась, а птица, почувствовав неустойчивость опоры, вспорхнула, и от ее толчка весь дом ожил, зашатался, заскрипели половицы, задрожали стекла, раздались какие-то странные шорохи.

Эта тряска разбудила Сашу. Она перевернулась на другой бок и увидела, как вновь со скрипом повернулся штурвал.

— Ну что ты будешь делать с этой баранкой! — пробормотала она, встала и бросила на штурвал какую-то тряпку, чтобы он не скрипел.

За окном было все так, как и должно было быть: холмы, трава, яркая луна. Саша заглянула вглубь самой себя и решила выйти на улицу, в туалет.

На крыльце она полной грудью вдохнула ночной воздух. Со стороны города до ее ушей не долетало ни единого звука. «Наверное, наш сибарит построил свою халупу именно здесь потому, что отсюда не слышно назойливых туристов», — подумала Саша.

Неподалеку от дома затрещал куст. Саша встрепенулась: «Ежики, что ли?» Из-за куста появился огромный, невероятно огромный мужичина на коне. Саша потерла глаза. Всадник увидел Сашу и остановился. Яркая луна освещала его абсолютно лысую голову, раскосые глаза, круглое, как шайба, лицо и крепкую спину.

— З-дравствуйте, — сказала Саша, — как вы меня напугали! Вы хозяин дома? Мы спрятались здесь от дождя.

Мужичина молчал.

— Мы ищем Пола! Нам Хеннесси сказал, что он здесь!

Саша надеялась, что упоминание Хеннесси добавит черной фигуре доброжелательности, мужик радостно воскликнет: «А, этот старик Хеннесси, вот старый пердун! Вечно он несет всякую чушь!» Но ничего подобного не произошло. Напротив, ночной всадник медленно поднял на Сашу свой лук. Пораженная происходящим, девушка стояла как вкопанная. Всадник так же медленно достал из-за спины стрелу, натянул тетиву Ноги Сашу не слушались. «Ну все, — подумала она, — прости меня, Господи, отправляюсь к Тебе!» Стрела свистнула не тише пули, по крайней мере так решила Саша, и вонзилась в дверь домика прямо за Сашиной головой. Всадник, не говоря ни слова, повернул коня и ускакал. А Саша рухнула на колени и прижалась лбом к черствой, как корка хлеба, земле. Потом завопила и побежала в дом.

От ее вопля Никита упал с кресла и еще и ударил себя пистолетом по голове.

— Там маньяк! — кричала Саша. — Он меня чуть не убил!

Она за руку потянула ничего не понимающего Никиту на улицу и показала ему торчавшую из двери стрелу.

— Что это?

— Это стрела! — кричала Саша. — Это стрела! Он пульнул в меня стрелой, но попал в дверь!

— Да кто, кто он?

— Маньяк на коне!

— Кто?

— Мужик какой-то с луком и стрелами. Разъезжает ночью по горам и валит людей из лука!

— Местный, что ли?

— Да кто его знает! Какая, блин, разница?!

— Может, тебе привиделось, — сказал Никита и попытался выдернуть стрелу из двери. Стрела не поддавалась. Он уперся ногой в дверь, но стрела сидела там так прочно, словно ее ввинтили как саморез. Он напрягся, дернул, и дверь снесло с петель.

— Привиделось?! Да я уже с жизнью попрощалась!

— Знаешь что, — сказал Никита, вешая дверь обратно на петли. — Пойдем-ка на ту горку, посмотрим на огни Коктебеля. Когда снятся кошмары, надо смотреть на огни ночного города, это успокаивает.

— Да не кошмар это был, какой ты дурак! — чуть не плакала Саша.

Никита приобнял ее за плечи и повел на горку.

Но Коктебеля они не увидели.

— Где Кок-то? — Никита стал крутить головой. — Электричества в городе не стало, что ли?

Он всматривался туда, где должен был быть город, но ничего не мог разглядеть. Только море и горы. Карадаг был, а Коктебеля не было. И на всем побережье не горело ни одного маяка.

— А где маяк?

— Не знаю, где маяк, но где-то тут маньяк! Куда мы попали?!

Никита оглядел Сашу с ног до головы и с улыбкой сказал:

— Похоже, мы в жопе, Санька!

Глава 3

Так они в растерянности стояли на холме, пока не услышали сзади топот и гул приближающейся конницы. С той стороны, куда недавно удалился ночной гость, на них скакал целый отряд лучников. Такие же лысые и раскосые, они угрюмо и быстро неслись к хижине, лошади под ними тяжело дышали, а из-под копыт вылетали искры и целые комья земли.

— Мамочки, твоих маньяков тут целый взвод! — сказал Никита. — Бежим!

Нужно было срочно разбудить Диву и Юру. Никита вбежал в дом первым, следовавшая за ним Саша остановилась в дверях и, обернувшись, стала озираться, спешно подыскивая возможное убежище. Неподалеку она увидела высокое дерево. «Странно, его вчера здесь не было», — подумала Саша. Мысль мелькнула у нее в голове так же буднично, как мелькают телеграфные столбы в окнах поездов. Наконец Саша решилась войти в дом, но едва она потянулась к дверной ручке, как дом растаял. Влажную руку, пытавшуюся ухватить ночную тьму, нежно охолодил ветерок.

У Саши упало сердце. Она выдохнула и попыталась закричать, но у нее ничего не получилось. Щипать себя и ужасаться не было времени, топот копыт все приближался. Земля начала сотрясаться под Сашиными ногами. И тогда она метнулась к дереву и по-кошачьи стремительно залезла на него.

То, что она увидела, было форменным сумасшествием. Но Саша уже ничему не удивлялась. Всадники, подъехавшие к месту, где еще недавно была халупа отшельника и клептомана, оказались гигантами величиной с дом. Их лошади и собаки, которые бежали рядом, тоже поражали своими размерами. Всадники спешились неподалеку от дерева и завели на гортанном языке громоподобный разговор. Саша подумала, что они, должно быть, тоже недоумевают, куда пропала избушка, к которой они скакали. Одна из циклопических лошадей подошла к дереву и принялась, как жираф, щипать его листву. Дерево зашаталось. Саша закричала и полетела вниз.


В это время Никита бегал по дому и вопил, что надо спасаться. Он вынул из ножен тяжелый, как бензопила, меч, висевший на стене, и стал будить Диву с Юрой. Но это оказалось непростой задачей. Дива пробормотала что-то нечленораздельное, подтягивая к себе одеяло, а Юра, отбиваясь, возмутился: «Что за шутки!» — и обнял Диву сзади.

Никита плюнул и выскочил на улицу, но вокруг не было ни души. «Неужели я не успел?! — подумал он в отчаянии. — Неужели они ее схватили и ускакали? Нет. Они не могли так быстро скрыться!» Никита стал громко звать Сашу. Его одинокий голос разносился по долине и откликался лишь беспризорным эхом. Волоча за собой меч, он снова взобрался на горку, с которой они пытались увидеть Коктебель, и стал обозревать окрестности. Ни всадников, ни Саши видно не было. «Хорошо хоть город на месте», — подумал Никита и стал прислушиваться к шуму в своей голове. На секунду ему показалось, что вот прямо сейчас из облака покажется огромная рука Господа и даст ему щелбана. «Может, я сумасшедший? — подумал он. — Просто спятил, и все дела!»

Наконец Никита рассмотрел, что в море бултыхались какие-то живые существа. Он потер глаза. С такой высоты он не мог видеть линию пляжа, но море видел отчетливо. И в море кто-то был. Никита пару секунд раздумывал, тащить ли с собой меч, потом воткнул его в землю и побежал вниз. Издали холм с торчащим мечом напоминал свежую могилку.

С удивительной скоростью и проворством он преодолел все расстояние до моря и залег в укрытии над пляжем. Там, где совсем недавно стояла их палатка, где жили прекраснотелые неформалы, горели костры, звучали гитары, прикуривались беспонтовые крымские косяки, сейчас разлеглась стайка людей в туниках, похожих на древних греков. Из однозначной античности выбивались только папиросы, которые греки без конца курили, и вполне современные бутылки вина, к которым они прикладывались. Возглавлял компанию толстенный детина с окладистой бородой, у которого на голове рос невообразимый куст пышных волос. Он стоял, подпирая руками бока, и смотрел на горы умильным взглядом творца.

— Господи, да это же Волошин! — вслух сказал Никита.

Он так далеко вытянул свою любопытную шею, что был наконец замечен созерцателем гор. Тот совсем не удивился появлению на пляже незнакомца, а лишь задрал тунику, нагло показал Никите свою хреновину и залился жизнерадостным смехом. «Точно Волошин! — решил Никита. — Таким я его себе и представлял!»


Когда хлопнула дверь и из домика выбежал Никита, Юра решил действовать. Он так крепко уткнулся носом в затылок Дивы, что чуть не задохнулся. Волосы девушки благоухали легким парфюмом и морской свободой. В небольшие окошки уже проникал утренний свет, и Юра мог, бесшумно приподнявшись на локтях, видеть спокойный и прекрасный, как горы на рассвете, профиль его обожаемой Дивы. Сердце Юры заколотилось, он начал потеть. Ему казалось, что от оглушительных ударов его сердца Дива непременно проснется, но та спала глубоко и сладко.

«Приставай к ней, придурок, сделай что-нибудь, несчастный идиот! — кричал сам себе Юра. — Если ты ее не поцелуешь, никогда себе этого не простишь. Если упустишь этот момент, тебе останется только утопиться или броситься со скалы!» Правой рукой он осторожно проник под майку девушки и прикоснулся к горячей груди, стал целовать ее шею и затылок. Дива замурлыкала и повернулась лицом к Юре, раскрыв губы для поцелуев.

— Арагорн, мой Арагорн! — застонала она через минуту.

— Арагорн-Арагорн, — поддакивал Юра, чувствуя себя самым счастливым на свете вором. — Хоть горшком назови!

— Увези меня в Минас-Тирит, — говорила Дива, задыхаясь.

Она была нежна и горяча. Она обнимала Юру, не открывая глаз. Он же продолжал исследование тела Дивы. Наконец изловчился и снял с нее шортики. Девушка была возбуждена до предела.

— Дивонька, красавица моя! — замычал Юра в бреду и начал стягивать с нее майку.

Тут Дива открыла глаза, огромные, как фары «КамАЗа», и подскочила на матрасе.

— Ты кто?! — в ужасе закричала она.

— Я — Юра! Что с тобой?

— Какой Юра?! А, Юра! — наконец вернулась Дива в грешный мир реальности. — Что ты делаешь?!

— Я люблю тебя! — ответил он беспомощно. — Я просто люблю тебя…

Заспанная Дива стояла на матрасе в одной коротенькой майке и трогала свои припухшие от поцелуев губы.


Разумеется, упавшую с дерева Сашу сразу заметили, тем более что, падая, она угодила на широкую шерстистую спину коровоподобной собаки. Собака взвизгнула, и Саша спланировала на землю.

Когда она открыла глаза, над ней склонились трое великанов. Один из них вынул из колчана стрелу и легонько тыкал Сашу в бок, как тыкают насекомых, чтобы проверить, живы они или подохли. Саша закричала и сразу же получила стрелой по голове. Великаны рассмеялись, продемонстрировав свои острые зубы. Похоже было, что они не имели никакого понятия о Всеобщей декларации прав человека.

«Только бы они меня не съели, — подумала Саша, когда, притороченная к седлу одной из лошадей, летела через горы. — Хотя они вроде не похожи на каннибалов, просто воины на стадии дикости. Изнасиловать они меня, такую букашку, не могут по естественным причинам, — продолжала размышлять Саша. — Короче, одно из двух: или меня скормят домашним животным, или отдадут играться детям». В сопровождении таких Сашиных мыслей отряд воинов долетел до края света.

Край света Саша представляла себе совсем иначе. По логике там не должно было быть ровным счетом ничего. Но, как ни странно, свет заканчивался огромной дырой, из которой вытекала бурная, но неглубокая река. Всадники повели своих коней по руслу, и уже через пару минут Саша вместе с ними оказалась в потустороннем мире. Там было лето, по небу летали враги лошадей грифоны размером с волка и с красной грудью. Воины-лучники выпустили в них между делом несколько превентивных стрел. Сами же грифоны не были агрессивны и ни на кого не нападали.

Пока всадники ехали полем, Саша разглядела вдали двух драконов, которые, утоляя жажду, пили слоновью кровь, очень холодную даже в летнее время. Потусторонний мир был явно более патриархальным, но главное — экологически чистым.

Отряд въехал в деревню. Здесь жили простые люди. По дороге отряду встречались навьюченные каким-то скарбом гигантки-бабульки, голоногие мальчишки, калеки, торговки осьминогами и парным мясом вепря. Все они раболепно кланялись всадникам, которые сохраняли самый высокомерный вид и задирали в небо носы.

У белых трепетных шатров воины спешились, Сашу отвязали от седла. В резко пахнущих руках одного из них Саша поняла, что для них она, должно быть, как для человеческого детеныша кукла Барби. И вспомнила, как в детстве мечтала, чтобы у нее была живая кукла, с которой можно было бы разговаривать. «Кому-то очень со мной повезет, — подумала Саша. — Ничего: буду учить дикого ребенка русскому языку, манерам, демократии, будем играть с ним в крестики-нолики, ассоциации и прятки на деньги».

Вопреки ожиданиям Саши ее отнесли не в детскую, а показали военачальнику, который долго скалился и пускал ей в лицо клубы дыма. Саша решила играть по его правилам и корчила ему рожи и показывала язык. Наконец военачальнику надоело кривляться, он что-то сказал своим подчиненным, и Сашу посадили в узкую длинную клетку, словно для ящерки саламандры. Клетку укрепили на спине небольшого единорога, имевшего голову оленя, ноги бегемота, туловище лошади и хвост кабана, и повезли по деревне на большой рынок.

Саша сидела в клетке, слушая нескончаемый хохот толпы зевак. Многие пытались ее потрогать, трясли клетку. Голова у Саши кружилась, солнце пекло, огромные рожи сменяли друг друга между прутьями клетки. «Вот она, слава!» — подумала Саша и потеряла сознание. А пока она находилась в глубоком обмороке, ее доставили обратно, в белоснежный шатер военачальника. Над обессиленной Сашей сжалились его женщины, жены или наложницы. По их жестам Саша поняла, что они просят его отпустить маленькую зверушку на свободу. Сашу посадили в лукошко, лукошко приторочили к седлу и через дыру на краю света повезли обратно.


В коктебельской избушке, куда еще не вернулась Саша, сбитая с толку Дива никак не могла понять, что с ней происходит.

— Мне приснилось, будто я занимаюсь любовью… или это было на самом деле? — сказала она настороженно.

— Нет-нет, ничего не было! — лепетал Юра.

Он уже успел испугаться.

— Ничего не было, говоришь? А это что? — И Дива развела руки, призывая Юру посмотреть на свою наготу. — Ты хотел воспользоваться тем, что я сплю?

— Выслушай меня! Ничего я не хотел…

— Не ври! Ты воспользовался, я вижу! Почему мне вечно попадаются уроды, которые хотят мною воспользоваться?! — не унималась Дива. — Ты, оказывается, обычный негодяй, а я думала — хороший парень.

— Да послушай меня, Дива! — взмолился Юра. — Я не негодяй. Я просто не понял…

— Чего ты не понял? Все ты понял!

— Я думал, я тебе нравлюсь.

— ТЫ нравишься МНЕ?! — надменно засмеялась Дива. — Посмотри в зеркало, как ты можешь нравиться МНЕ?!

Юра вобрал в грудь воздуха, но не смог ничего ответить и пулей вылетел в кладовку со штурвалом.

Там он ничком упал на топчан, сжался в комок и обхватил руками колени. В соседней комнате воцарилась полная тишина. Юра был в отчаянии. За грязными стеклами веранды происходило рождение солнца, день отделялся от ночи, вода от суши, из глины появлялся первый человек, молодой Бог гроздями рассыпал звезды по небосклону и радовался тому, что видел. Но Юре было на это наплевать. Он лежал на топчане и отчаянно жалел себя. Тут открылась дверь, и на пороге появилась Дива со слезами раскаяния на глазах. После первой вспышки гнева ей вдруг пришло в голову, что Юра, вообще-то, не похож на обычного негодяя. Войдя, она секунду постояла, глядя ему в глаза, потом скинула маечку и улеглась на топчан. Они не произнесли ни единого слова. Под скрип капитанского штурвала, в первых лучах только что рожденного солнца они нетерпеливо занялись любовью. Первое соитие на девственной планете. Они были нежны и внимательны друг к другу, как два ангела.


Никита при виде бунтарского поведения Волошина расхохотался и стал кричать:

— Да! Да! Да!

Он шумно спустился с горки к хороводу богемных граций. Ему чудилось, будто он видит Цветаеву с Мандельштамом, Алексея Толстого в обнимку с Николаем Гумилевым и еще каких-то, не столь ему знакомых поэтов Серебряного века. Его мозги плавились. Ему вдруг стало страшно смешно.

— Ты кто? — протрубил Волошин.

— Волошин! — сказал Никита и выпятил живот.

— Это я Волошин! — Толстяк взорвался громоподобным смехом. — Эй ты, самозванец, — сказал он, насмеявшись, — вина будешь?

— Я буду пить вино! — закричал Никита. — Я буду пить вино заживо, как небожитель!

Человек, похожий на Маяковского, протянул ему бутылку. Никита приложился к горлышку и сделал несколько больших глотков. Волошин был в восторге. Они все пересмеивались с Никитой и никак не могли успокоиться, вздыхали, кряхтели, смахивали слезы и хватались за животы.

— Волошин! — закричал опять Никита. — Скажи мне истину, Волошин!

Толстяк зашелся в хохоте.

— Какую истину тебе сказать, посланник утра?

— Скажи мне истину мира, Волошин, ты ведь знаешь ее, Волошин!

Волошин задумался на секунду, а потом изрек:

— Хорошо ходить без трусов!

— Это и есть истина мира?! — завопил Никита в страшном возбуждении.

— Да, — отвечал Волошин, — хорошо ходить без трусов. Это и есть истина мира! Иди и проповедуй!

— Пойду и буду проповедовать, Волошин! Спасибо тебе, Волошин! Спасибо вам, грации!

Грации закивали. Волошин давился от смеха и махал рукой. Никита побежал к домику, карабкаясь все выше и выше. Когда взобрался на горку, он увидел Сашу. Она с криком бросилась к нему в объятия.

— Слава Богу, Никита! Я уж думала, что никогда тебя не увижу!

— Куда ты пропала? Я тебя искал.

— Никогда не поверишь, я была в параллельном мире, в стране великанов, меня показывали народу как диковинку, еще там были драконы, которые пили кровь слонов…

Саша крепко прижималась к Никите, а он гладил ее по голове.

— А я видел Волошина, представляешь?! — сказал он. — Живого.

— И какой он, Волошин?

— Офигенный, совершенно офигенный весельчак!

Никита отстранил Сашу и посмотрел ей в глаза.

— Слушай, — сказал он. — Я начинаю понимать: все это безумие как-то связано с домиком, там есть какой-то механизм выхода в параллельные миры…

— Ты что, действительно в это веришь?! — сказала Саша и смущенно улыбнулась.

— Нет, конечно! — Никита снова прижал ее к себе, и они оба засмеялись.

— Пошли в дом, посмотрим, что с Дивой и Юрой.

— Даю голову на отсечение, — сказал Никита. — Они спят и ничего даже не подозревают.

В доме все действительно было на своих местах. На столе стояла пустая кастрюля, в пепельнице из панциря черепашки валялись окурки, рядом стояла пустая бутылка вина. Дива с Юрой спали на матрасе посреди комнаты, а в окно смотрело яркое солнце.

— Спят, касатики! Интересно, есть тут кофе? — сказала Саша. — Я бы не отказалась от кружечки кофе.

— Чайник точно есть, — сказал Никита и поставил чайник на огонь.

Проснулся Юра. Он потянулся и буднично поприветствовал Сашу с Никитой:

— Здорово!

— Здорово-здорово! Как спалось? — спросила Саша как бы невзначай.

— Отлично, — ответил Юра.

— Отлично? — переспросил Никита, и они с Сашей переглянулись. — Вставай, Юрец, будем кофе пить!

— «Кофе пить — в грязи валяться», — запел Юра.

Вдруг дверь халупы распахнулась. На пороге стоял немолодой парень, загорелый, как кирпич, а рядом — старик Хеннесси.

— Вот эти ребята тебя искали, — сказал Хеннесси.

— Привет! — сказал парень и обвел всех добродушным взглядом, но вдруг заметил кастрюлю на столе. — Эй! — заволновался он. — Вы чего с кашей сделали?!

Торопливо подойдя к столу, он заглянул в пустую кастрюлю.

— Так это вы Пол? — спросила Саша.

— Вы чего, съели кашу?! Хеннесси, посмотри, они сожрали всю кашу! Ну вы охренели совсем?!

— Простите, — сказал Никита, — но мы были очень голодны.

— Блин! — убивался парень. — Ничего оставить нельзя! Нет, ну посмотри на них! Всю кашу! Это же был стакан конопли, не меньше! Хеннесси!!!

Парень чуть не плакал. Хеннесси посмеивался:

— Ладно, наваришь еще, зато, смотри, ребят накормил!

— Да я не против, но хоть бы оставили немножко, блин!

— Не психуй, мы все живем в эпоху…

— Да знаю я, Хеннесси: мы живем в эпоху поврежденного естества.

— Вот именно!

Оказалось, что парня, которого так бесцеремонно объели Никита, Саша, Юра и Дива, тоже звали Пол. То есть по паспорту он, конечно, был Пашей, но Пашей, кажется, звала его только покойная бабушка. Для всех он был Пол. Только Пол, и никак иначе!

— Мы — под кашей! — сказал Никита. — Ха-ха, Сашка, ты слышишь, мы под кашей, оказывается! Мы под кашей!

Он запрыгал на месте и засмеялся.

— Фу, блин, наркоманы проклятые! — только и сказал русский Пол.


На обратном пути Юра заявил, что его совсем не «взяли» эти «грязные наркотики», а Дива молчала и тихо улыбалась. Коктебель был на месте, на месте были палатки и нудисты, никуда не делся дух братства и безумия, которым был напоен горячий воздух.

— Эй, Сашка! — зашептал Никита, когда они обернулись, чтобы еще раз взглянуть на дом. — Присмотрись, стрела-то на месте! Блин! Смотри-смотри. Эта хренова стрела…

— Отвали, — сказала Саша.

— Ты чего, Санек, ну посмотри!

— Слушай, уймись! — сказала Саша. — Ты сам учил: когда снятся кошмары, надо смотреть на город, успокаивает. Вот и смотри. А лучше пойдем поедим. Каша, к счастью, быстро усваивается.

— Наркоманка!

Никита отвернулся. Саша легонько треснула его рюкзачком по спине:

— С Волошиным пообщался, а?

— Замолчи!


— Небось спросил, в чем правда…

— Отстань.

— Спросил-спросил?

— Ну спросил!

— Ив чем, интересно?

— В том, что ты засранка!

— Ха. Ха. Ха!

Глава 4

Утром у нее снова загорелись глаза. И это, естественно, означало, что Сашу вновь осенила какая-то сумасбродная идея. Произошло все на рынке, куда они с Никитой, неразлучная парочка детективов при исполнении, заглянули, чтобы добыть чего-нибудь съестного. Денег было мало. Никита перебирал в уме доступную им продовольственную корзину: буханка хлеба, пачка крупы, три луковицы, литр пива… Рассеянный взгляд Саши долго скользил по бутылкам вина, россыпям персиков, малосольным огурцам, слоеным пирожкам, пока не остановился на небольшом ларьке мужской одежды. Саша тронула Никиту за локоть, потом вдруг закрыла лицо руками.

— Боже, — сказала она, — я в шоке!

— Что такое?

— На нем была его кепка…

— На ком?

Саша задумчиво расширила глаза и округлила рот.

— Маньяк проклятый, шизофреник! — зашептала она.

— Да кто, черт возьми?!

— Да парень из интернет-кафе, до меня только что дошло! — Саша заговорила быстро и сбивчиво: — Точно, он был в бейсболке с надписью «Ирландия».

Так? Что же я сразу не догадалась?! Это бейсболка Пола! Понимаешь? Бейсболка Пола!

— У бейсболки нет пола, — ответил Никита. — Это — унисекс?

— Да, блин! Ты что не понимаешь? Это его бейсболка! И нервный где-то его прячет.

— Я, например, никакой кепки не помню. Да и мало ли бейсболок на свете?!

— Таких как раз мало!

— Может, он нашел эту хренову бейсболку на пляже или купил на толчке. Миллион простейших объяснений. Если он прячет Пола, зачем тогда нам о нем рассказывать?

— А затем… — задумчиво сказала Саша. — Не знаю…

— Ну вот!

— А, поняла! — Ее осенило. — Сообщение ведь Пол отправил, значит, заходил в кафе. Отрицать бессмысленно. Это вызвало бы подозрения. А так сказал: «пришел-ушел» — и взятки гладки. Ищите, ребята! А сам…

— Что сам?

— Сам его прячет!

— Что за чушь! И с какой целью?

— Просто маньяк, и все. Чего еще-то?!

— Слушай, ты фильмов глупых насмотрелась? Людей похищают с целью выкупа…

Саша молчала. Она стояла посреди благоухающего рынка и рассеянно теребила крестик на шее. Было видно, что эта новая мысль захватила ее воображение.

— Проснись! Давай вкусняшек купим, — сказал Никита. — И в голове просветлеет, и накормим всех. Слоек, например.

— Каких еще слоек?

— Вкусных.

Никита взял Сашу под локоть и повлек мимо сырных рядов к выпечке.

— Да ведь денег мало, — промямлила она.

— А нищие денег не считают.

— Вот! — Саша хлопнула в ладоши. — Он из радикальной организации. Натовцы хотят здесь окопаться. Местные ловят американцев, сажают их в подвал и отправляют в Пентагон фотку с надписью: «Отпустим, когда уберетесь из Крыма». Что, скажешь не так?

— Ты безумна!

— Я безумно сообразительна!

— Новости тебе тоже смотреть нельзя, — сказал Никита. — Как телефон твоего доктора?

— Никита, пожалуйста! — взмолилась Саша. — Пойдем сегодня последим за ним! У меня интуиция. Я чувствую. Прямо вижу: веревки, может, цепь, и он в подвале, несчастный, голодный…

— Без сотового, без биотуалета…

— Издеваешься?!

— А подвал без евроремонта…

— Так пойдешь или не пойдешь?

— Я обожаю попадать в глупые ситуации.

— Мы с тобой человека спасем. Может быть, от смерти…

Саша молитвенно сложила руки и задрала почти бесцветные бровки.

— Пожалуйста-пожалуйста!

— И не проси, — сказал Никита. — Кстати, чего за ним следить, если он каждый вечер мимо нас ходит?

— Что, серьезно?!

— Ну да. Ты его не видела, что ли?

Саша замотала головой.

— Он вечером идет мимо нашей палатки куда-то по пляжу. Я его уже дважды видел.

— И ничего не заподозрил?! Я в шоке!

— Ничего, — ответил Никита. — Какая разница, куда идет человек после работы. Может, он там купается, или у него свидание с девушкой, или чаек кормит…

— Или прячет заложника. Ты это хотел сказать?

— Как раз этого не хотел говорить, — скривился Никита.

— А ведь так оно и есть! Никита, я тебя недооценивала, — сказала она. — Ты молодец! Ты его практически разоблачил. Сегодня мы пойдем на мысок, что за нашим пляжем, и вечером будем караулить террориста. Будем прикидываться аквалангистами. Короче, освободим Пола и схватим преступника. И нам за это дадут медаль.

Никита засмеялся.

— А поцелуй дадут?

— Этого добра у нас навалом!

— Ладно. Я согласен, — сказал Никита.

— Ура!!!

— Секунду, только если все это — фантазии и бред, получишь, ну не знаю, двадцать щелбанов.

— А если на самом деле?

— Тогда я тебя до Москвы пронесу на плечах.

— Что, правда?

— Ну!

— Ха-ха! Я согласна.

Саша с Никитой ударили по рукам, купили двенадцать слоек с персиком, малиной и вишней и быстрым шагом вернулись в лагерь.


Солнце уже вовсю светило. Обитатели пляжа в испарине вылезали из палаток, а те, кто спал прямо на камнях, расстегивали спальники и подставляли голые тела лучам и приятному ветерку. Вода была невероятно чистая. Несколько человек стояли по колено в море и умывались, фыркая и отплевываясь. Все были заняты утренними хлопотами: кто ставил на огонь воду, чтобы приготовить кофе, кто курил первую сигарету, не продрав глаза, в ожидании бабушки, разносившей пирожки и пиво.

Единственным, кого не затрагивала эта ленивая утренняя расслабленность, был Скелетон. Когда Дива и Юра начали шевелиться возле палатки — а после ночи в хижине русского Пола они спали на свежем воздухе, — Скелетон уже мелькал своими голыми пятками в море. На расстоянии метров пяти-шести от береговой линии, среди пены и брызг.

Девушки, спустившиеся с зеленки позагорать, махали ему руками. Парень, проплывая мимо, дал ему повисеть на надувном матрасе. Даже старый наркоман Митяй, музыкант из Киева, заулыбался своей беззубой улыбкой под мышиным носиком и заорал:

— Скелетон, чувак, дай тебе Бог найти твою жемчужину!

А прооравшись, подошел на полусогнутых к Юре и спросил, может ли тот его опохмелить. Юра честно сообщил, что все имевшееся в наличности спиртное выпито накануне. Тогда Митяй, нисколько не расстроившись, бултыхнулся в море и стал подбрасывать вверх дрыгавшего ногами Скелетона, прикрикивая:

— Чувак! Скелетон! Ты такой чувак!


Саша с Никитой вернулись из города.

— У нас есть кое-какая информация, — сказала Саша Диве. — Только, пожалуй, рано об этом болтать. Как бы рыбка не сорвалась.

— Она окончательно сошла с ума, — спокойно, как доктор, констатировал Никита.

— У нас целая история, — подмигнула Саша Диве, молча переводившей взгляд с одной на другого, — но об этом потом.

— У нас тут тоже история, — сказала Дива.

И рассказала про Скелетона и жемчужины, которые тот ищет.

— Господи, неужели некому ему объяснить, что жемчуга здесь нет?! — удивилась Саша.

— Да все уже из сил выбились, объясняя. А у него пунктик. Маленький, тощий, а такой настырный. Ныряет весь день. Синий, дрожит от холода. Вон он, кстати.

Дива махнула рукой в сторону берега.

— Жесть! Может, понырять за него, а он хоть на солнце погреется? — предложила Саша.

— Кругом одни психи! — заключил Никита. — Террористы, шпионы, юные искатели жемчуга…

— Типы, которые общаются с Волошиным, — добавила Саша.

— Между прочим, я тоже готов понырять вместо нашего маленького Кусто.

— Ты же не веришь в жемчужины, — сказала удивленно Саша.

— Я думаю, что Скелетону виднее. Если он так сильно верит, значит, жемчужины есть.

— Это восточная мудрость, — встряла в разговор Дива, снимая шортики. Она собиралась устроить стирку. — У меня тренер по йоге похожие штуки загоняет. Еще говорит, что мое тело — это типа последняя иллюзия.

— Что, и это тоже? — Саша с опаской взяла себя за попу.

— Говорит, что тоже.

— Значит, бампер — это иллюзия, — сказала Саша и задумалась. — Какая хорошая мысль. Никита, ты слышал, Дива говорит, что бампера не существует. Это значит, что приключения, которые мы будем сегодня на него искать, безопасны.


У Саши с Никитой времени до вечера было много. Никита раздобыл пару отличных масок у соседей, кто-то даже одолжил ему зеленые ласты. Сначала они плавали там же, где и Скелетон, то есть в пляжной зоне, но там с ракушками оказалось совсем кисло.

— Вот что мы будем делать на мысе в ожидании террориста! — осенило Никиту.

— Точно. А ты смекалистый! — восхитилась Саша. — Поедим и пойдем.

Они пообедали супом с сайрой, который приготовил Никита. Он был шеф-поваром их маленького отряда. Ему помогала Дива, которая аккуратно нарезала лук и морковь. Саша ничего не смыслила в готовке, а потому на общем собрании было решено вообще не подпускать ее к очагу. Юра, разумеется, тоже ничего не делал, но без конца, как телевизор, давал никому не нужные полезные советы.

После еды Саша с Никитой стали собираться на мысок.

— Там поменьше народу и побольше камней. Эти мидии присасываются к рифу, — сказал Никита, — надо ножик какой-нибудь и мешок!

— Да, ножик, ножик! — поддержал его Скелетон. — Мне вот бабушка запрещает туда ходить, говорит, чтобы я всегда был на виду. Возьмите ножик и мешок. Там, на рифе, наверно, много ракушек. И жемчуга…

— Рано радоваться, — сказала пасмурно Дива, — на вот, поешь.

Девушка протянула ему гроздь винограда. Накануне Митяй принес целый пакет ворованного винограда и по-соседски со всеми поделился. Дива же не на шутку взялась подкармливать Скелетона. Вид его выпирающих ребер пробуждал в ней дремлющие материнские чувства. Она всегда звала его на чай, специально для него покупала в городе пахлаву и чурчхелу.

— Пойдемте с нами на риф, — сказал Никита Юре и Диве, которые после еды самозабвенно мазались черной грязью, благо за ней не надо было далеко идти.

— Голову, голову мажь! — говорила Дива Юре, который стал уже похож на папуаса.

— А голову-то зачем? — взмолился Юра.

— Давай-давай! Моет лучше шампуня. Из мозга шлаки выводит.

— Что вы тут с грязью маньячитесь! — сказала Саша. — Пошли поможем Скелетону.

— И не подумаю, — ответила Дива.

— Почему?

— Вот что вам скажу Мне этот мальчуган глубоко симпатичен. Но я не буддистка какая-нибудь. И заниматься пустыми поисками чуда — не по мне. Даже если дивизия аквалангистов обшарит побережье, результат будет нулевой. Ежу понятно. Потому что, хоть ты тресни, жемчуга здесь нет. Понимаете: здесь нет акул, здесь нет затонувших пиратских фрегатов, здесь нет русалок и нет жемчужин!

— Ну, наловим мидий, — сказал Никита, — а там посмотрим. Если ничего не будет, я их вечером совершенно запредельно поджарю с луком, как вам такой расклад?

— Нет уж, — ответила Дива, — мы сейчас домажемся, высохнем, смоемся и пойдем в Кок валяться в чайхане и есть мороженое. Поспрашиваем, конечно, про Пола. Ну а если вы такие романтики, так и быть, купим вам полкило лука, правда, Юрик?

— Вообще на вечер чего-нибудь купим, — поддержал ее Юра. — Мне как никотиновозависимому надо подкупить сигарет. Вам как всегда?

Ребята кивнули.

— Кстати, сегодня вечером у нас пивной или винный отдых?

— Винный, пожалуй, — предложила Саша. — Что ж, идите. Только не тратьтесь особенно. У меня деньги уже закончились.

— Еще бы, — сказал Юра, — ехали на три-четыре дня, а наш спровоцированный отдых пролонгирован уже на вторую неделю!


Саша и Никита, прихватив с собой недопитую бутылку вина, пошли на мысок. Там они разделись и вошли в слепящую воду. Нужно сказать, что Саша с первых дней пребывания среди нудистов стала расхаживать в одних плавочках. Дива топлес ходить не желала, хоть и утверждала, что чувствует себя здесь в купальнике, как если бы появилась голая на городской площади. Никита с Юрой тоже плавки далеко не убирали. Купались чаще всего голышом, но вот загорать на пляже в чем мать родила было им не очень-то комфортно.

Становилось все жарче, бутылка вина была погружена в прибой и загорожена от открытого моря камнями. Никита с Сашей кружили возле валуна, отрывая прилепившиеся к нему раковины. Иногда, сталкиваясь под водой, махали друг другу ручкой. Так они плавали, пока вконец не замерзли. Саша выбежала из воды, дрожа, бросила на камни мешочек с ракушками, расстелила полотенце и легла на спину греться, прикрыв глаза рукой. За ней вышел и Никита. Он вынул из воды запотевшую бутылку, очистил от мелкой гальки и песка и уселся рядом с Сашей.

— Хочешь вина, чтобы согреться? — спросил он.

Саша в ответ только фыркнула, она никак не могла одолеть дрожь и так и лежала, подставив лицо солнцу, с закрытыми глазами. Кожа ее была вся покрыта мурашками, и это придавало облику этой хрупкой обнаженной девушки удивительно трогательный вид. Никите захотелось закутать Сашу в теплое одеяло и прижать к себе. Неожиданно он возбудился и, смутившись, побежал к морю остужаться.

— Эй ты, неугомонный водолаз, иди сюда, попьем винца! — сказала ничего не подозревающая Саша, привстав на локтях, и сделала большой глоток из бутылки.

Никита влюбился в то, как она сказала: «Эй ты, неугомонный водолаз». Даже в то, как она привстала на локотках. Не жеманно и отстраненно, а тепло и естественно. День клонился к вечеру. В бухте, кроме них, не было ни души.

— Ура! — закричал Никита и, сопровождаемый облаком брызг, побежал по волнам.

Саше тоже захотелось подурачиться. Она уже согрелась, вино слегка опьянило ее и придало новых сил. Ее страшно смешило все, что вытворял Никита. Она вскочила на ноги и тоже стала носиться по берегу. Они брызгались, кидались друг в друга медузами, кричали всякие глупости, корчили рожи и хохотали.

— Только смотри не напивайся! — кричала она. — У нас сегодня секретная операция!

Обессилев, они упали в прибой, и волна стала раскачивать их и тереть о дно, как два бревна. Никите страшно хотелось обнять Сашу. Но духа не хватало. Он боялся все испортить.

— Ты просто сумасшедший! — сказала она, смеясь. — Милый сумасшедший спасатель.

— А у меня песок во рту.

— И у меня. И водоросли в волосах. — Она засмеялась, вытягивая из волос какую-то веточку. — Знаешь, — сказала она после паузы, — оказывается, здесь есть море…

— Помнишь, — сказал Никита, — как я впервые встретил тебя? Это было миллион тысяч лет назад. Здесь еще не было моря, а был луг…

— Полевой жимолости.

— Да, жимолости, и кричали пеночки-веснички, и пела мухоловка-пеструшка. А я был на велосипеде с рамой. И я посадил тебя на раму.

— И мы поехали купаться на карьер…

— На песчаный карьер. А с твоих ног сыпались сандалии, и на руль ты повесила венок из одуванчиков.


Пока они болтали, солнце тихонько сползло за горизонт.

— Ну все, — сказала Саша, — надо сосредоточиться. Скоро появится наш объект. Объявляю боевую готовность.

— Какой у нас план действий?

— Действуем по обстоятельствам, — серьезно сказала она.

— То есть просто следуем за ним как тень?

— Вот именно. И еще: найди какой-нибудь хороший камень.

— По башке, что ли, ему дать?

— Если окажет сопротивление.

— Слушай, — сказал Никита, — я с детства твердо решил никого не убивать. Я воспитан на идеалах Достоевского. Понимаешь? У нас в семье все пацифисты, даже на живого карпа из магазина ни у кого рука не поднимается. Мама говорит, что она не в силах это сделать, и папа, хоть и полковник, чуть не плачет. Бабушка приходит, говорит, что мы семья придурков, и одним ударом разделочной доски отправляет рыбу на тот свет. А ты хочешь, чтобы я поднял камень на человека!

— Ну и фифа! — удивилась Саша. — Ты и комаров не убиваешь?

— Тихо, вот же он! — Никита втянул голову в плечи. — Не шевелись!

На пляже показался человек, похожий на того парня из интернет-кафе. Он нес здоровый мешок, из которого торчал черенок какого-то сельскохозяйственного инструмента. Когда парень оказался совсем близко, Никита ни с того ни с сего поцеловал Сашу, крепко обхватив ее руками. От неожиданности Саша оторопела и не сопротивлялась.

— Конспирация! — выпалил Никита, когда парень прошел.

— Знаешь, если ты еще так сделаешь, мы будем с тобой ссориться!

— Прости.

— Ничего.

— Я просто думал…

Саша встала.

— Ой, мы его потеряем! — сказала она.

Никита наскоро завязал шнурки кроссовок, накинул рубашку, и они поспешили вслед за парнем.

Глава 5

Прячась за каменными стенами бухт, Саша и Никита следовали за своим ничего не подозревавшим объектом. Он шел не оглядываясь, насвистывая что-то себе под нос. Еще минут десять им попадались по дороге редкие купальщики и парочки, спрятавшиеся от мира в уединенные уголки любви, где, среди коряг и сухих, как проволока, водорослей можно сорвать не только жаркий поцелуй, но и получить самое безответственное признание в любви, а скромникам — искупаться без трусов. Потом побережье стало совсем безлюдным.

В одну из бухт слетелись чайки, жирные и флегматичные. Они заняли все пространство от линии прибоя до скалы, ворковали, кричали и гадили. Парень из интернет-кафе пересек бухту по самой стеночке, не потревожив ни единой птицы.

— Смотри-ка, гуманист какой! — прошептал Никита.

— Осторожный, сволочь!

Так они шли еще какое-то время, пока парень не исчез из виду.

— Где он? — зашипела Саша.

— В море ушел.

— Ты чего?!

— Ну, значит, в гору!

По старому пересохшему руслуручья они вскарабкались на ropy. Путь наверх преграждали колючие кустарники. Камешки-голыши предательски ерзали под ногами и шуршали, как самый дрянной полиэтилен. Склонной к безудержным фантазиям Саше казалось, что на них вот-вот набросится ядовитая змея. Саша так вцепилась в рубашку Никиты, что оторвала ему сразу две пуговицы.

— Я горжусь тобой! — прошептал Никита.

— Прости, пожалуйста.

Они поднялись на горку. За деревом сверкнули шлепанцы парня из интернет-кафе.

— Тихо! — скомандовал Никита и присел на корточки.

Щелкнула карабинами веревочная лестница, и парень пропал с поверхности земли.

— Я так и думала, он держит его в яме, — жарко сказала Саша на ухо Никите. Она даже коснулась уха губами.

— Ухо не откуси, оно мне дорого как память!

— Да ну тебя, что делать-то будем?

— Не знаю, надо, наверное, застать его врасплох.

— Точно. Поползли!

Яма оказалась довольно вместительной. А на дне, при свете шахтерского фонарика парень из интернет-кафе просто и буднично копал землю лопатой.

— Убил и закопал! — зловеще сказала Саша.

— Типун тебе на язык!

— Давай кинем душегубу что-нибудь на башку.

— Александра! — Никита повернул ее голову к себе и заглянул в глаза: — Остановись, мы никого не будем убивать!

— Еще скажешь, лучше в милицию позвонить!

— Слушай, — сказал Никита и знаком поманил Сашу к себе, — нам нужен «момент истины».

— Я про это тоже смотрела. Три раза.

— Ну да, — сказал Никита, не обращая внимания на ее ехидный тон. — Если он действительно прячет Пола, он это так просто не расскажет.

— Утюгом пытать предлагаешь?

— Его надо испугать. Я попробую это сделать, а ты будешь мне подыгрывать. Ясно?

— Ясно.

— Тогда пошли, — сказал Никита, — я прыгаю, а ты спускаешься за мной по лестнице и вопишь что есть мочи.

Саша возбужденно закивала. Никита приноровился и спрыгнул в яму, сбив с ног увлеченного работой парня.

— Пол!!! — заорал он, надавив на него коленом. — Где Пол?!!

Тот молча смотрел на Никиту обезумевшими от страха глазами. Никита с искаженным яростью лицом несильно давил ему локтем на горло и громко кричал:

— Что ты с ним сделал?! Что?! Что ты с ним сделал?!

— Н-ничего не д-делал! — хрипел парень.

— Это ты! Если немедленно не скажешь, что ты с ним сделал, прощайся с жизнью!

— Это не я! — Парень судорожно дергал ногами. — Не бейте меня! Пожалуйста!

— Я тебя замочу!

— Отстань от него! — наконец закричала Саша. — Ты дурак! Остановись! Давай лучше сдадим его в милицию. Тебя же посадят!

Саша спустилась в яму и тут же прыгнула на спину Никиты, который занес было над головой парня руку с фонарем.

— Пусти меня! Я с ним сам разберусь! — не унимался он. — Я душу из него вытрясу!

— Отдайте меня в милицию! — в ужасе кричал парень. — Я не знаю никакого Пола!

— Не знаешь?! — еще громче орал Никита. — По глазам вижу: ты врешь мне, гад!

— Не вру я, не вру! Я не понимаю, о ком вы?

— Если хочешь жить, говори, где прячешь Пола!

— Да никого я не прячу! — чуть не плакал парень. — Вы меня с кем-то перепутали! Я просто здесь копаю, ищу тетради Волошина. У меня нет ничего ценного, не трогайте меня!

— А откуда у тебя его бейсболка?

— Какая бейсболка?

— Вот эта! — Никита поднял с земли бейсболку и сунул ее парню под нос. — Говори, а то прибью!!

— Ее кто-то забыл в кафе! Ее просто кто-то забыл!

— Ты врешь!

— Да зачем мне врать-то? Ваши уже побили меня, когда я ходил по горам с лопатой, но, клянусь, ничего ценного я пока не нашел… Я ищу тетради Волошина.

Никита отпустил парня и устало повернулся к Саше:

— Сама видишь, никакой он не террорист. Что я тебе говорил! Только зря человека напугали!

— Ты уверен? — спросила Саша.

— Да посмотри на него…

Парень сидел, вжавшись в угол ямы, закрыв лицо руками, а на голову ему все еще сыпалась земля, оголяя крючковатые коренья плюгавых деревьев восточного Крыма.

— Мы ищем нашего пропавшего друга, — заговорила Саша… — А на тебе его бейсболка.

— Так вы не черные археологи? — робко спросил парень.

— Нет.

Он поднялся, и Саша принялась его отряхивать.

— Не черные археологи? — не веря себе, переспросил тот.

— Да нет, говорю тебе! — уверил его Никита.

— Ну вы и уроды! — потерянно сказал парень.

— Сам хорош! Человек пропал как сквозь землю провалился, а ты носишь его бейсболку…

— Да подавитесь вы своей бейсболкой! — И парень в сердцах бросил ее на землю.

— Ладно, ошибка вышла, извини, брат! — сказал Никита и протянул ему руку.

Парень не ответил, махнул рукой, выплюнул песок и устало полез наверх. За ним понуро поднялись Никита с Сашей. Все трое сели на краю ямы.

— Закуришь? — сказал Никита.

— Да пошел ты!

— Не обижайся! — Никита протянул ему зажженную сигарету.

— Отвали от меня, псих!

— Я тебя про друга спрашиваю, а ты мне про какие-то тетрадки…

— Издеваешься еще…

— Да нет, сочувствую.

— Меня черные археологи уже раз избили… А теперь вы… И кто этот чертов Пол?

— Да ирландец один. Ее жених.

Парень нехотя взял сигарету, глубоко затянулся:

— Ну вы и психи!

— А что это за дурацкие тетрадки? — вяло спросила Саша.

— Волошинцы, говорят, приносили жертвы богам. Девушки бросали всякие там кольца, бусы. А сам Волошин взял и швырнул с горы тетради стихов…

— Кто из нас псих, еще надо разобраться! — ухмыльнулся Никита.

— Да отвалите от меня! Я пошел копать… Кстати, сигарет еще оставьте. Мои-то раздавили, вандалы…

Ребята отсыпали парню сигарет и уныло побрели обратно.

— Удачи тебе! — обернувшись, крикнула Саша.

— Идите в жопу и там умрите! — бодро ответил голос из ямы.


— Готовь свой распрекрасный лобик для щелбанов, — сказал Никита, когда они вернулись в лагерь.

— Только осторожно, у меня там мозг!

На пляже кто-то бренчал на гитаре.

— Потанцуем?

— Чего это я с тобой буду танцевать? Бей свои щелбаны!

— Вместо щелбанов.

Саша засмеялась:

— Если вместо — я согласна.

Они подошли поближе к ребятам с гитарами и стали танцевать. Никита прикасался щекой к Сашиным волосам и с наслаждением вдыхал их морской запах. Потом они сидели на берегу и пускали в багровую полоску на горизонте дым сигарет.

Музыканты об ирландце ничего не слышали, зато оказались большими весельчаками. Они разделись и побежали купаться, а когда выскочили из воды, сложили в кучу гитары и стали водить вокруг них хоровод и орать во все горло:

— Ма-ма, ма-ма, что я буду делать, у ме-ня нет зимнего пальта!

— Какой ваш домен? — закричал один из них, лысенький, с бородкой и прозрачными голубыми глазами.

— Точка ру, — сказал Никита.

— Ненавижу этот домен, — засмеялся парень. — Чуваки, наша палатка сверху, зеленая такая, если будет скучно, заходите вечером пить глинтвейн.

— Хорошо, придем, — пообещал Никита.


У лагеря их нетерпеливо поджидал Скелетон. Наутро он должен был уезжать. Лицо его выражало озабоченность, между бровей залегли складки. Скелетон взял из пакета Никиты ракушки, пообещав, что раскроет, посмотрит и вернет, закинул маску на спину и вприпрыжку побежал к себе.

— Как он трогательно верит, что найдет свою жемчужину! — сказала Саша.

— Не говори!

Уже поздно вечером, когда Никита разогревал похлебку, из города наконец явились Дива с Юрой.

— Что-то вы припозднились, сколько можно мороженое есть! — сказал, размешивая варево в котле, Никита.

Дива ответила ему самой загадочной и обаятельной женской улыбкой из тех, какие он видел за всю свою жизнь. Никита даже ложку уронил.

А Дива, не промолвив ни слова, поманила к себе Юру, и они, положив у палатки пакет с продуктами, снова ушли.

— Что это с ними? — сказала Саша.

— Может, ему удалось протоптать тропинку к ее сердцу?

— Да ну!

— С помощью нескольких убойных научных терминов.

— Не иронизируй над Юриком, он хороший.

— Да я в него почти влюбился!

Саша ничего не ответила, она стояла, уперев руки в боки.

— Так, ты хочешь сказать, что они ушли обниматься-целоваться?

— Люди иногда это делают, — сказал Никита. — Коврик бы захватили.

— А зачем они взяли нож? Единственный…

— У настоящего пацана всегда должен быть нож.

— Странно, странно, — сказала Саша. — Дива и Юра…


Дива с Юрой вернулись в лагерь через час. Они выглядели счастливыми, как школьники на выпускном балу. Тогда вся четверка отправилась к новым друзьям, музыкантам из Донецка, прихватив с собой пермских молодоженов, вина со слойками и пенки, чтобы было на чем сидеть.

Еще через час у костра нарисовались три барышни. Лиц поначалу никто не разглядел, да особенно никто и не вглядывался. Они пришли из ночи, с гитарой. И вдруг запели так, что к скромному костру потянулись все, кто был поблизости. А когда в бархатной тьме раздалась песня «Ходят кони над рекою», разложенная на три голоса и звучавшая удивительно чисто и печально, некоторые из слушателей украдкой смахнули нечаянную слезу.

Девушки оказались из питерской консерватории, где они учились на дирижеров хора. Потом пришел Митяй, принес травы:

— Будете?

— Э, нет! — решительно сказал Никита. — Больше никакой ганжи.

Он разлил всем чаю и достал купленные в городе слойки, украдкой поглядывая на Сашу. Ему все нравилось в ней: как она смеялась, как болтала с донецкими, курила, пила чай, поднося горячую чашку к губам и морщась, опять смеялась, болтала, снова пила чай, смеялась, морщилась… На ней была широкая рубаха с большим вырезом и длиннющая юбка. Когда она наклонялась над костром, чтобы прикурить сигарету от тлеющей веточки, видны были ее небольшие грудки. Разгорающийся время от времени костер позволял ему на какие-то секунды разглядеть выражение ее лица.

«Всего две или три вещи, которые я знаю о ней, — подумал Никита. — Ее зовут Саша, у нее вздернутый носик… Она из Нижнего, хочет учиться на художника, но не смогла с первого захода поступить… С ней легко, она отличная девчонка…»

После хористок гитару взял Митяй. Хриплым пиратским голосом он запел «Крейсер «Аврора». На нем были грязные желтые шорты и зеленая расстегнутая рубаха. Саша начала раскачиваться. Видно было, что она не помнила слов, но ей хотелось петь, и губы ее беззвучно открывались навстречу мелодии. «Или как прежде в черных бушлатах угрюмо шагают твои патрули», — пел, привирая, Митяй. Его светлые, до плеч, волосы как у Курта Кобейна насквозь просвечивались костром. Глаза были полны печали, а губы улыбались. Сначала он пел тихо и медленно, но второй куплет уже голосил во всю мощь своих связок, запрокинув голову и закрыв глаза:

Волны крутые, штормы седые.
Доля такая у кораблей…
Он на секунду прикрыл струны рукой, заставив их замолчать, а потом с новой силой безжалостно по ним ударил:

Судьбы их тоже чем-то похожи,
Чем-то похожи на судьбы людей.
На последних аккордах песни голос его треснул. Завершающие слова:

Что тебе снится, крейсер «Аврора»,
В час, когда утро встает над Невой,
— он буквально прошептал. В мертвой тишине. Даже прибой ненадолго затаился, словно дослушивая песню. Казалось, Митяй со своим свистящим, сломанным голосом силился поведать собравшейся вокруг него горстке людей нечто важное. Он как будто постигал какую-то тайну. И все они, сидевшие у костра, благодаря ему были к ней причастны. Митяй положил гитару, чтобы прислушаться к своим новым мыслям.

— Как можно петь песни совков? — сказал вдруг в тишине какой-то белобрысый, появившийся неизвестно откуда.

— Кретин! — бросил ему кто-то, и белобрысый тихо исчез за спинами слушателей. Митяй не обратил ни малейшего внимания на эти слова. Он почти плакал.

Кто знает, может быть, он вспоминал свое детство, вкус мороженого в вафельном стаканчике, запах политого водой асфальта, маму, идущую по улице в простеньком платье с тяжелыми сумками, или военную форму деда с кортиком и орденскими планками. Кто знает. А может, он был просто сентиментальным алкоголиком, настолько растравившим свой больной мозг, что готов был заплакать после первой кружки пива просто от жалости к себе.

Покурившие ганжу отвалились на свои пенки и лежали пузом кверху, глядя в звездное небо. Митяй безмолвно созерцал море, светлевшее ближе к горизонту. Усталые от дневных гуляний Дива с Юрой дремали, подпирая друг друга спинами. Только Никита с Сашей и хористками активно бодрствовали. Они пели все, что только могли вспомнить, большей частью песенки из мультиков или старых фильмов. Они вообще не собирались ложиться, им хотелось застать утро врасплох.


Всех разбудил вопль Скелетона. Было часов семь утра. Мальчик стоял на берегу, мокрый, со всклокоченными, как обычно, волосами, и плакал навзрыд. Он звал бабушку, пытался что-то сказать, но понять его было невозможно. Вокруг скоро собралась толпа обитателей пляжа, которые спросонок никак не могли взять в толк, что случилось.

— Кто обидел Скелетона?! — кричал на бегу Митяй, разбуженный бестолковым шумом. Протиснувшись сквозь толпу недоумевающего народа, он бросился к мальчику:

— Скелетон, чувак!!!

И Скелетон, сотрясаясь всем телом, раскрыл кулак и показал ему то, что лежало у него на ладони. Это была жемчужина.

— Ура!!! — заорал во всю глотку Митяй. — Скелетон нашел свою жемчужину!

Всех охватила несказанная радость. С зеленки прибежала моложавая бабушка мальчика, и он бросился в ее объятия. Все поздравляли Скелетона и друг друга. Саша, Никита и Юра тоже вскочили со своих мест и присоединились к компании ликовавших нудистов. Они качали Скелетона и подбрасывали его, как это делают с футбольными тренерами после крупных побед.

На всем пляже только Дива осталась равнодушна к происшедшему. Она даже не встала со своего спального места, не расстегнула спальник. Больше того, она накрыла лицо какой-то кофточкой, словно была недовольна шумом, гамом и светом, которые мешают спать, а потом и вовсе перевернулась на другой бок. Никто и не увидел, как она плакала. Впервые в жизни с поразительной ясностью Дива ощутила, что жизнь наполнена смыслом, и это были слезы благодарности.

С одной стороны шумно чавкало, пожирая века и эпохи, Черное море, с другой — возвышались поросшие чахлой растительностью невысокие горы, которых точно так же не трогало время. И все это было покрыто нежной утренней дымкой. А между морем и горами, на маленьком диком пляже прыгали, кричали и обнимались безумные голые люди, преисполненные каких-то бессмысленных, но неподвластных времени надежд.

Глава 6

Прошло несколько дней. Саша, как ей казалось, повсюду видела следы Пола, но самого его нигде не было. А следы петляли, приводили в тупик и в конце концов оказывались очередной химерой. Между тем быт честной компании наладился. Никита с удивлением обнаружил, что потери, нанесенные кражей рюкзака, не так уж сложно было восполнить. Необходимых приобретений было всего три: шорты, трусы и пенка, на которой он спал, закутавшись в Дивино одеяльце. Да, еще он купил себе книгу. Но читать времени не нашлось, и он отнес ее на зеленку. Никите уже была известна заповедь этого места: если что-нибудь из еды или одежды остается, надо все собрать и отнести на зеленку. В зеленке все это исчезало, как в черной дыре.

Но деньги заканчивались не только у обитателей зеленки. Деньги заканчивались и у наших поисковиков.

В одно нежное, как руки любимой, утро Никита познакомился с Михой, музыкантом из Житомира. Проснулся он от странных звуков. А когда открыл глаза, обнаружил, что рядом лежит обветренный мужчина и кряхтит.

— Никита, — без лишних слов протянул он незнакомцу руку.

— Миха, — ответил tot. И они обменялись вялым утренним рукопожатием. — Прошу прощения за некоторую сумбурность нашего знакомства, меня тошнит…

И с этими словами обветренный неуклюже побежал к морю. У Михи был благородный и в то же время мужественный профиль, волосы стояли торчком, а глаза были голубые и дерзкие, и в них прочно обитала первобытная радость жизни. Кроме того, Миха оказался счастливым обладателем здоровенного члена и татуировки во всю правую руку. Целыми днями он валялся под тентом абсолютно голый на надувном матрасе и перебирал струны задрипанной гитары.

— Вообще, в Житомире я работаю водилой, — рассказал он. — А гитара — это так, хобби. Я самоучка. Не более того. Беда в том, что я не умею петь.

— Так я умею петь! — ответственно заявил Никита. — Не то чтобы петь, но повыть с полчасика могу. Пошли вместе деньги зарабатывать, а?

Миха был не просто самоучкой, а виртуозом-самоучкой. По вечерам он ходил в город и присоединялся к какой-нибудь банде. Быстро ловил мотив и начинал подыгрывать, добавляя к общей композиции несколько самодельных блюзовых соло. Делал он это очень эффектно, срывая аплодисменты слушателей, поэтому его охотно принимали в банду, а потом делились с ним общей выручкой.

— Зарабатывать? Размечтался! — сказал грустно Миха. — Знаешь, тут хоть Паганини играй, хоть Сибелиуса, хоть горлань, как Жанна Агузарова, ничего путного тебе не положат Чтобы зарабатывать бабло, нужен аскер.

— Кто?

— Аскер. Ты чего, аскеров не видел?

— А, ты имеешь в виду девчонок, которые ко всем пристают с пустой шляпой?

— Вот именно! Это очень активное занятие, и оно будет посложнее, чем просто играть на гитаре или петь.

— Нам повезло, у меня есть активная девочка на примете, — заявил Никита не без удовольствия. — Жди меня здесь, я скоро!

— Давай, — сказал Миха и вновь завалился на свой матрас.

Никита побежал в лагерь за Сашей.

— Эй, — крикнул Миха, — а у этой девочки найдется для нас кое-что между ног?

— Нет, Миха, извини, для тебя ничего.

— Ладно, я просто спросил…


…Через час они уже втроем расположились в аллее дома отдыха, ведущей от жилых корпусов к морю. Миха сидел на тротуаре, подложив под зад чехол от гитары, и играл. Никита усердно изображал, что поет, а посреди дороги стояла Саша с панамкой в руке и радостно набрасывалась на людей с подсказанными Михой словами: «Помогите голодным музыкантам!» или «Не найдется ли у вас немного мелочи на нашу бедность?». Через некоторое время она начала изощряться: «Зайка! Радость моя!» — обращалась она к молодым отдыхающим. Потом ее пробило на рифму: «Подайте немножко бедным на кормежку!» Но вопреки всем усилиям денег давали мало.

Тут они встретили пермяков-молодоженов. Те гуляли в тени елей и кушали банан.

— Что это вы решили здесь аскать? — спросил Ден, посмеиваясь.

— А что тебе не нравится?

— Да тут люди на пляж идут, у них даже карманов для денег нет. Аскать надо на рынке!

Ден говорил как человек рассудительный и опытный.

— На рынке?

— Ну да! Рынок — это праздник, который всегда с тобой. Там, кроме всего прочего, еще и еду подают. Вечером продавцы начинают отдавать хавчик, который до завтра не доживет: перезрелые помидоры, персики всякие, куриные ножки…

— Куриные ножки… — завелся Миха.

— Тебе даже с шапкой не надо будет ходить, — сказала Саше Танечка. — Сами предложат и сами все дадут.

— Вот-вот, — поддержал ее Ден. — Главное в нашей работе — выбор места!

Когда трио появилось на рынке, уже сгущался вечер. Они решили сначала купить себе по пирожку и расплатиться мелочью, честно заработанной на аллее дома отдыха. Резкие запахи рынка дурманили голову. Запах маринованного чеснока сливался с ароматом абрикосов, а откуда-то издалека, будто с другого конца вселенной, нежно пахло шашлыком. Саша долго отсчитывала монетки в шершавую руку немолодой продавщицы.

— Знаешь что, — сказала продавщица. — Возьми-ка это все обратно! — На ее крупном лице светилась золотая улыбка. — Берите пирожки так.

Она ссыпала мелочь в Сашину ладонь.

— Нет-нет, — сказала Саша.

— Да вот эти тоже захватите. — Женщина достала из-под прилавка штук пять сломанных теплых слоек. — Они хорошие, сегодня испекла… просто бракованные маленечко.

Женщина сложила все это богатство в пакетик и вручила Саше.

— Спасибо огромное! — сказала тронутая Саша. — Да у нас есть деньги вообще-то…

— Ладно уж, — отмахнулась от нее продавщица, — ешьте на здоровье!

Когда они отошли от лавки с пирожками, Саша толкнула Никиту в бок:

— Слышишь, дружок с эконома, нас приняли за бродяг!

— Ну и что тут такого?

— Ну так, прикольно. Расскажешь своим чиксам-однокурсницам за рюмочкой текилы.

— Я водку пью.

— Да-да, ты же у нас народник!

— Санька, сейчас получишь! — пригрозил Никита. — Посмотри лучше, наше место занято.

Пока они покупали пирожки, на рынке появились музыканты, и тут же принялись играть какую-то незамысловатую мелодию. Их было трое. Один — абсолютно лысый, загорелый, нервный, с лицом, обильно покрытым бисеринками пота. Лысый играл на гитаре. Второй теребил струны черного контрабаса и крутил во все стороны огромным пучком волос, который, казалось, был тяжелее головы. Третий не обладал какими-то ярко выраженными приметами, но явно был нетрезв. Он отбивал ритм мелодии на барабане, а на его меланхоличном лице было написано: «Еще бы пивка бутылочку да девочку рыжую, все было б зашибись!»

Миха сразу присоединился к музыкантам, и вместе они неплохо поиграли. Оказалось, что все четверо помешаны на музыке семидесятых. Никита и Саша, которые устроились рядом на земле, слушали с удовольствием, кивая головами, как игрушечные собачки в автомобилях.

Перед тем как попрощаться, парни рассказали, что приехали из Лиски подзаработать, а вообще собираются жить там до октября. В Коке они хотели подзарядиться суетой города, а назавтра вновь вернуться в свою «необитаемую» Лиску.

— А вы Пола случайно не знаете? — на всякий случай спросила Саша.

— А кто ж его не знает, — сказал лысый. — Но вряд ли это тот, кто тебе нужен, — он ирландец.

— Ирландец! Ирландец Пол! — почти закричала Саша.

— Ну да!

— А откуда ты его знаешь? — Саша чуть не запрыгнула на лысого. Тот даже опешил.

— Так это мы его сюда и привезли.

— Это вы его привезли?!

— У меня такое ощущение, что вы все-таки говорите об одном человеке, — сказал немногословный.

Музыканты рассказали, что ирландец Пол живет с ними в Лиске и ведет их незамысловатое хозяйство. Саша порывалась поехать туда немедленно, но ее уговорили подождать до завтра.


Когда Саша с Никитой вернулись в лагерь со своими добрыми вестями, они застали трогательную картину: Юра сидел перед Дивой и туго обматывал ей ногу эластичным бинтом. Дива кусала ноготь и время от времени взвизгивала. Тогда Юра шептал: «Тихо-тихо-тихо» — и гладил больную конечность.

— Что с тобой, красавица? — спросила Саша и присела на корточки.

— Допрыгался наш цыпленок, — скривилась Дива. — Ногу подвернула, в море на камень наступила. Но Юра уже сбегал в аптеку, все купил. — Она по-свойски взъерошила Юре волосы.

— А мы Пола, кажется, нашли!

— Да ладно!

— Точно, на этот раз точно!

— Его все-таки вернули инопланетяне? Никита, это правда?

— Похоже, правда, — сказал Никита. — Только он не здесь, а в Лисьей бухте. Отсюда полчаса на автобусе, а потом еще часок пешком. Нам ребята завтра покажут.

— Я очень рада за тебя, Санька! Серьезно. Жаль, не смогу с вами поехать, — сказала Дива и пошевелила пальчиками своей забинтованной ноги. — Мне ужасно интересно посмотреть на этого Пола. Он ведь у нас вроде жупела. Теперь придется сидеть одной, прикованной к палатке.

— Ну зачем одной? Я с тобой останусь, — сказал Юра.

— А тебе неинтересно посмотреть на это чудо?

— Во-первых, тебя нельзя одну оставлять. С таким растяжением на ногу лучше не наступать. А во-вторых, я уверен, что Пола не существует. Это типичный миф. Саша страдает издержками мифологического сознания, которое нормальные люди преодолели с появлением мировых религий.

— Умник ты фигов! — сказала Саша.

— Не слушай ее, контуженную… Спасибо тебе большое, Юра, — сказала Дива, — ты очень добрый.

Он в ответ погладил ее лодыжку и что-то нежно прошептал.

— Мы приволочем его сюда живьем и покажем тебе, чтобы не воображал, — сказала весело Саша.

— Ладно уж, — сказала Дива, — вы его сначала найдите. Я на него и в Москве могу посмотреть. И вообще, хоть мы его ни разу не видели, нам он успел уже порядком надоесть. Ты только о нем и говоришь, ничего вокруг не замечаешь. Хоть чуть-чуть бы хоботком покрутила… Разбил нам компанию, гад такой! Мы здесь сидим с Юрцом, а вы где-то пропадаете, все ищете его. Так что, по уму, надо бы хорошенько всыпать по его розовой ирландской попке, и лучше всего ремнем. А потом за ушко — и в Москву.

— И сдать на Лубянку, — добавил свои пять копеечек Юра.

— Точно!

Саша на это только скорчила смешную рожицу и высунула язык, синий от винограда.


Потом они пошли с Никитой прощаться с городом, а за ними потащились их длинные худые тени, жестикулирующие костлявыми трехметровыми руками. Солнце опять скатывалось за море, превращая его в огромную домну, плавильный котел, где следовало утопить ненужную, предательскую грусть.

Когда Саша и Никита вышли на благословенный променад, им вдруг показалось, будто в Коктебеле они уже сто лет Всюду встречались знакомые. Купив полуторалитровую бутылку вина, Саша и Никита принялись всех угощать. Сначала присели на теплый асфальт рядом с Робинзоном, продававшим резные ложки.

— А вот мы тут ложечки продаем, — на всякий случай говорила прохожим Саша, потому что Робинзону до его торговли не было никакого дела. Он строгал можжевеловую корягу кривым ножом питекантропа. И стружки сыпались на его вечную юбку.

Потом они угощали вином знакомую девчонку, мастера по тату. Она жила неподалеку от них, тоже в палатке, с годовалым ребенком, а работала в городе. Иногда приходила к их костру. У нее была непослушная челка и черные от работы пальцы. Она набивала татухи хной. Сидя с ними вечером у костра, девчонка постоянно вскакивала, потому что ей казалось, что ребенок плачет. А это, видно, Господь оплакивал своих неприкаянных чад.

На фонтанчике, напротив дома Волошина, они снова встретили Миху. Он ждал каких-то ребят из Екатеринбурга, чтобы играть с ними всю ночь. К вину он приложился так, что красная струйка пробежала под его майкой до самого пупа. Под алычовым деревом Саша закружилась с Никитиной бейсболкой в знакомом ей уже танце аскера. Неразговорчивые ребята с зеленки играли там песни группы «АукцЫон», непризнанные гимны коктебельских коммун.

Никита кинул в раскрытый гитарный чехол гривну.

— Забери, быстро! — сказал певец. — Со своих денег не берем!

Тогда Никита отдал им недопитую бутылку вина…

— Идешь по буржуйскому в принципе городу, а вокруг все знакомые люди, — сказал Никита Саше.

— Мы просто отбросы общества, — сказала Саша.

И они рассмеялись.


Утром одиннадцатичасовой автобус нес их в направлении Лисьей бухты. На автовокзале они съели по сочному чебуреку, приготовленному прямо у них на глазах целым семейством. Папаша мял тесто, сынок тесто резал и раскатывал, мамаша начиняла его снедью, а маленькая дочурка вынимала готовое кушанье из кипящего масла. Чебуреки получались богатыми и сочными. Такими сочными, что при укусе из них хлестал сок, сыпались куски помидора. Саше пришлось облизывать пальцы чуть не по локоть, а Никита вынужден был удалиться, чтобы отмыть свою еще не вполне загустевшую бородку. Словом, завтрак был королевский, достойный рыцарей Круглого стола.

В это время Юра, размотав ногу Дивы, на руках понес ее купаться. Теперь, на третьей неделе пребывания в Коктебеле, Дива была спокойна, как сфинкс. От столичной нервозности и суетливости не осталось и следа. Она стала румяна и послушна. Юра говорил: «Тебе не надо наступать на ногу». И она не наступала. Юра говорил: «Тебе надо искупаться и умыться». И она обвивала его шею своими тонкими загорелыми руками, и они вместе заходили в море. Легкие волны раскачивали их, а они играли в «Баба сеяла горох». Юра говорил: «Обвалился потолок» — и опускал Диву в воду под ее радостный смех.

— Интересно, как там наш Скелетон? — сказала Дива.

— Не знаю, как Скелетон, но я, кажется, нашел свою жемчужину, — сказал Юра.

— Интересно, что ты имеешь в виду?

— А ты догадайся…

Дива смотрела ему в глаза лукавым взглядом и молчала. Это была сладкая минута… но внезапно их прервали.

С пляжа кто-то позвал Диву по имени.

— Кто это? — спросил Юра. Он щурил свои близорукие глаза, но никак не мог узнать стоявшего на берегу человека.

— Господи, да это же Сережа! — воскликнула Дива. — И откуда он здесь? Сережа!

Юра вынес Диву на берег.

— Ей нельзя вставать на ногу, — сказал он незнакомцу.

— Ничего, — ответил тот и по-хозяйски подхватил девушку.

Юре пришлось отойти.

Сережа был совсем не похож на обитателей коктебельской коммуны. Он был белокожий, рослый и коротко стриженный. Дива о чем-то говорила с ним. Плакала. Потом смущенно обернулась, и Юра понял, что она хочет ему что-то сказать.

— Мне и правда надо ехать, — сказала она. — Сережа приехал за мной на машине. У него мало времени, к тому же моя нога…

— Все ясно, — перебил Юра.

— Спасибо тебе!

— Не за что.

Она взяла из палатки свой маленький рюкзачок, опираясь на плечо Сергея, надела джинсы и рубашку.


— Давай-давай, — говорил он нетерпеливо. Потом подхватил сразу Диву и ее рюкзак и поволок к бетонке, где стояла его машина. Дива помахала Юре рукой и исчезла в кабине. Сережа сразу садиться за руль не стал. Он обошел автомобиль, попинал ногой колеса, словно проверяя, хорошо ли накачаны. Потом, будто вспомнив о забытой вещи, быстро вернулся к Юре. Не говоря ни слова, на широком шаге врезал ему по лицу.

— За что?! — вскрикнул Юра, еле устояв на ногах.

— Было бы за что, убил бы. Ты ее трогал?

— Кого?

Последовал второй удар.

— Конечно, трогал… — пролепетал Юра.

Он приставил кулак к носу, из которого шла кровь.

— Трогал, я тебя спрашиваю?!

— Не трогал, — поняв наконец, о чем речь, сказал Юра.

— Ну повезло тебе!

Юра молчал. Парень покрутил головой по сторонам.

— А прикольно тут у вас! — сказал он и посмотрел на Юру. Лицо незнакомца изменилось. — Ладно, прости, брат, если что не так!

И протянул Юре руку, которую тот машинально пожал.

— Ты ведь на меня не обижаешься?

У Юры тряслись разбитые губы, казалось, он сейчас заплачет.

— Не обижайся, ладно? — сказал Сережа. — Все мы дураки грешные.

Парень хлопнул Юру по плечу так, что массивные часы на металлическом браслете подпрыгнули, и побежал к машине.


Юра побрел к морю и минут десять сидел у кромки воды, умывая лицо и приходя в себя, пока на горизонте не появился Митяй.

— Вот ты где! — закричал он. — Чувак, я тебя ищу!

Юра поднял на него полные отчаяния глаза, а Митяй гордо протянул ему литровую бутылку пива.

— Ты мне вчера две гривны дал, — сказал он, свободной рукой почесав затылок, — вот, это тебе. Я ее, между прочим, еле сохранил. На эту бутылочку многие покушались… Можно я только глоточек сделаю?

— Угу, — ответил Юра.

Митяй приложился к бутылке, крякнул от удовольствия и вытер губы.

— А что кислый? Из-за бабы, что ли?

Юра молчал.

— Дурак! Баб миллион, а свобода — одна. — И Митяй огляделся вокруг, будто выискивая что-то. — А где твои-то? Остальные то есть?

— Разъехались.

— Уже? Блин!.. Слушай, Рома чай делает с ежевикой, с яблочками, с чачей. Чачачай называется. Там печенье есть и сгущенка, пойдем хлебнем.

Юра посмотрел Митяю в глаза и улыбнулся:

— Я попозже.

Митяй, не слушая, ухватил его за руку и помог встать.

— Давай-давай, остынет все на хрен! Чувак!..


Процессию возглавляла троица музыкантов, один из которых тащил на себе контрабас. Саша и Никита шли за ними, прыгая по раскаленным камням. В одном месте им даже пришлось разуться и переносить свои пожитки над головой по морю: нескромный валун выкатился вперед и перегородил дорогу.

— Слушай, — сказал тот, что с дредами, лысому, — смотрю я на тебя который день и понять не могу, чего это ты кепку козырьком назад носишь.

— Так модно, — сказал лысый.

— Прости, не мог бы ты повторить ту херню, которую только что сказал?

— Так сейчас модно, и это не херня, это реалии эпохи. Спущенные джинсы, нижняя майка и кепка наоборот. Это нормально.

— Нормально?! Это ниггерская мода!

— Мне насрать, чья это мода… К тому же негры всегда за нас.

— Я тоже ничего не имею против чернокожих братьев. Если бы был выбор, кому дать в морду, я бы с удовольствием дал белому. Белые уже всех задолбали.

— Белые дрючат весь мир, — согласился лысый.

— Спущенные джинсы и кепки наоборот, — сказал тот, что с дредами, — все это говно пошло от черных зэков. Из тюрем Гарлема, понимаешь?

— Понимаю.

— Вот видишь, ты понимаешь, почему мода идет к нам из тюрем, а я — нет.

— Какие, на хрен, тюрьмы?

— Спущенные джинсы потому, что в тюрьме у этих отбросов общества отнимали ремни, чтобы они не могли повеситься или кого-то придушить.

— Да уж, — закивал лысый, — оставь им ремни, начался бы полный беспредел и анархия.

— А кепки наоборот потому, что им надо было как-то целоваться со своими телками через сетку-рабицу.

— Да что ты?

— Сто пудов. Это не гон. Это чистая правда. К такому прикиду еще неплохо наколку сделать, что-нибудь типа «Век воли не видать». И еще сморкаться одной ноздрей. Не пробовал?

— Ну и тебе-то что? Не нравится — не ходи.

— Вот я и говорю, будь другом, разверни хотя бы кепку вперед. Вот и Лисья бухта уже скоро.

— А на хрена? Моему внутреннему миру это не мешает…

На горизонте показался уставленный палатками длинный пляж.

— Вот вам и Лиска, — сказал лысый Саше и Никите, вытирая лоб рукавом. — Филиал рая на земле. Пол живет в конце, на «Нюшке». Мы-то кочуем, а он шалаш себе построил. Крепость практически. Настоящий Робинзон Крузо.

— Шалаш?

— Да. Сказал, что он инженер и может тут небоскреб сколотить из подручного материала. Мы еле отговорили.

— Только англичане на такое способны, — сказал немногословный.


В конце пляжа стоял самый натуральный шалаш, большой и разлапистый. Каркас из толстых длинных палок был накрыт сухими ветками, а вход завешен полосатой простыней. Сооружение было фундаментальное. Саша и Никита засунули головы внутрь, и их взору предстала довольно живописная картина. Вокруг большого валуна, на пеньках, сидели Пол с гитарой и две обнаженные девушки с банками пива.

— Саша! — закричал Пол и кинул одной из девушек гитару. Та ее поймала, как циркачка, не выпуская банку из руки. — Я ждал тебя, Саша!

Пол был загорел и бородат, и из одежды на нем была только набедренная повязка, сооруженная из когда-то белой, а теперь застиранной и превратившейся в тряпку рубашки. На шее висели клык и несколько нитей бус, на руках были фенечки, а на ногах самодельные сандалии.

Он нежно обнял отпрянувшую от входа в шалаш Сашу и попытался ее поцеловать.

— Я привезла тебе паспорт, — говорила она, отстраняясь.

— А я тут! — Наконец-то заметив Никиту, он пожал ему руку: — Ребята, давайте тут жить, места хватит! Я собрался до сентября тереться.

— А как же фирма, работа? — пролепетала Саша.

— Тут говорят: «Если пьянство мешает работе, брось скорее эту работу!» — И Пол залился громким смехом. — Ой, сейчас я вам пива принесу! «Продай матрас, купи ганжубас!» — крикнул он кому-то со смешным акцентом и убежал в шалаш.

Саша молчала.

— Это и есть твой несчастный Пол?

— Типа того! — растерянно сказала она, потирая висок.

— Ладно, — бросил Никита. — Моя миссия выполнена, я помог найти твоего ирландца и теперь со спокойной совестью еду домой.

— Ты что? Нельзя уходить так сразу! Подожди! — заволновалась Саша.

Из шалаша вышел улыбающийся Пол с пивом и в сопровождении девушек.

— Знакомьтесь: Мина и Домна, — сказал он. — Извините, они немного неодеты…

— Очень приятно, — процедил Никита.

Он привалил Сашин рюкзак к шалашу, достал из кармашка свой паспорт, пожал руку ничего не понимающему Полу и пошел прочь.

Его догнала Саша:

— Стой, ну стой же! Я скоро приеду. Очень скоро. Я не буду тут жить до сентября!

— Это твое дело, — сказал Никита. — Меня это не касается.

— Подожди. Ну что на тебя нашло?

Никита уже ничего не слышал. Он быстро шел по направлению к автобусной остановке.

…Денег ему хватило только на билет и на одну шаурму, которую он жадно съел на феодосийском вокзале, запивая кислым квасом. Вслед уходящим вагонам гремело «Прощание славянки».

Всю ночь Никита не мог уснуть, даже под стук колес, который убаюкивает лучше бабушкиной колыбельной. Он крутил в руке Сашин платок, который забыл ей вернуть. Она повязала его Никите как галстук, когда у него обгорела шея. Он не мог ни о чем думать и чувствовал себя совершенно опустошенным. Просто сидел и смотрел не отрываясь в темнеющее непроглядной южной ночью окно.


В Москве туманной, в Москве повышенной облачности Никита первым делом отправился забирать документы с экономического факультета.

— Никита, может, тебе стоит взять академический отпуск? — спросила его инспектор курса, степенная дама в очках. Она сидела перед грудой папок, разложенных по обе стороны монитора. За спиной гудел вентилятор, а на с трудом очищенном от бумажных кип краешке стола стояло блюдце с виноградом. — Может быть, у тебя тяжелые обстоятельства?

— Нет, — сказал Никита, — я решил пойти учиться на фотографа. Знаете, есть такие баржи, которые плывут вниз по Волге, и нет никого, кто бы сидел на них и фотографировал окрестности. А экономистов и без меня много.

— Ты не болен?

— Насморк.

— Винограда не хочешь?

Никиту было непросто сбить с толку.

— Спасибо. Мне нужны документы, — сказал он.

— Я тебе их не отдам.

— Не имеете права. Вот мое заявление. Давайте мне документы.

Инспектриса откинулась в кресле, оторвала виноградинку, закинула ее в рот и сказала:

— Декан в Китае, замдекана в Турции. Теперь ответь на простой вопрос: кто тебе подпишет бумаги?

— А так просто получить нельзя?!

— Сначала декан должен поставить подпись на твоем заявлении, потом он же должен подписать приказ об отчислении. Ясно?

— Ясно.

Никита сунул руки в карманы и уставился на сейф в углу кабинета.

— Иди, подумай и в сентябре приходи, — сказала инспектриса ласковым голосом, а потом добавила: — Слушай, а ты это серьезно, про баржу?

— Нет, — ответил Никита, — конечно нет!


Дом показался ему чужим и необитаемым. Он ходил по комнатам, ни к чему не прикасаясь. Как в музее. На столе лежали конспекты к последнему экзамену, энциклопедический словарь, открытый на странице с картой Крыма, второпях забытая бритва. Он вспомнил прочитанный в детстве фантастический рассказ о том, как космонавты вернулись на Землю, где без них прошло сто лет. Никита закрыл тяжелый словарь, поставил его на полку и стал смотреть в окно. Потом вышел на улицу, дошел до банкомата, снял с карточки все накопившиеся там стипендии и купил фотоаппарат, дополнительную карту памяти и альбом «Ракурсы Родченко».

Сначала ему было неловко фотографировать людей на улицах, но он быстро преодолел свою робость. Фотографировал пейзажи, осенние листья, красные и желтые с синими прожилками, похожими на вены старушечьих рук. Получалось интересно.

Однажды ранним утром, разбуженный скрежетом лопат по первому пугливому снегу, когда рассвет еще медлил за горизонтом, Никита вновь вспомнил про Коктебель. Перед ним шумело Черное море, ветерок раздувал стенки палаток. Он видел звездное небо, Скелетона, несчастного парня из коктебельского интернет-кафе.

— Саша, — сказал Никита вслух. — И зачем ты мне тогда позвонила? Зачем я взял трубку?

Так он лежал с грустной улыбкой на лице, но сон уже не возвращался. Тогда Никита встал и начал отжиматься от пола, борясь с меланхолией. А потом решил зайти на сайт знакомств. «Надо наконец удалить профайл и забыть об этом», — решил он.

На сайте его ждало сообщение от Саши, датированное последним днем лета.

)) Знаешь, я решила остаться в Москве, — писала она. — Сдался мне этот Дублин?! И еще. Помнишь, Дива говорила, что очень забавно целоваться с бородатым — будто целуешься со зверьком. Помнишь? Мне хочется проверить.


Оглавление

  • Часть 1. Москва
  •   Глава 1
  •   Глава 2
  •   Глава 3
  •   Глава 4
  •   Глава 5
  •   Глава 6
  • Часть 2. Коктебель
  •   Глава 1
  •   Глава 2
  •   Глава 3
  •   Глава 4
  •   Глава 5
  •   Глава 6