Игра по правилам [Дик Фрэнсис] (fb2) читать онлайн

Дик Френсис Игра по правилам

Глава 1

Я пошел по стопам своего брата. Мне перешли в наследство его стол со всеми делами и безделушками, его враги, его лошади и его любовницы. Я унаследовал жизнь своего брата, и это чуть не стоило мне моей собственной.

Мне тогда было тридцать четыре, и, потерпев неудачу в схватке с последним препятствием на скачках в Челтнеме, я был вынужден передвигаться на костылях. Если вам незнакома боль раскалывающейся лодыжки, вам лучше и не знать, что это такое. И, как это всегда бывает, я пострадал вовсе не из-за того, что грохнулся на большой скорости, а из-за того, что принял на себя полтонны веса следовавшей за мной лошади с наездником. Ее переднее копыто приземлилось прямо на мою ногу, оказавшуюся на высушенной солнцем земле. Отпечаток подковы так и запечатлелся на коже ботинка, и врач отдал мне его в качестве сувенира. Медики отличаются своеобразным юмором.

Два дня спустя, когда я пытался смириться с тем, что придется проваляться как минимум шесть недель в самый разгар сезона стипль-чеза и распрощаться с последней надеждой вновь стать чемпионом (а когда жокеям за тридцать — это начало конца их спортивной карьеры), я снял трубку телефона, наверное, уже в десятый раз за то утро, ожидая услышать голос очередного приятеля, звонившего, чтобы выразить свое сочувствие. Однако в трубке раздался женский голос:

— Попросите, пожалуйста, Дерека Фрэнклина.

— Я слушаю.

— Значит, так. — Несмотря на решительность тона, в ее голосе чувствовалось некоторое замешательство, и нетрудно было понять почему. — Вы значитесь у нас ближайшим родственником вашего брата Гревила.

Услышав эти зловещие слова, я почувствовал, как мое сердце тревожно забилось.

— Что случилось? — медленно, вовсе не желая услышать ответ, спросил я.

— С вами говорят из Ипсуича, из больницы святой Екатерины. Ваш брат лежит здесь в палате интенсивной терапии.

«Хорошо, что хоть жив», — тупо подумал я.

— ...и врачи считают, что вам следует сообщить об этом.

— Как он?

— К сожалению, я сама не видела его. Я патронажная сестра, но, насколько понимаю, он в тяжелом состоянии.

— Что с ним?

— Несчастный случай. У него многочисленные переломы, и он находится в реанимации.

— Я приеду, — сказал я.

— Да, возможно, так будет лучше.

Поблагодарив ее сам не знаю за что, я положил трубку и почувствовал, как у меня закружилась голова, а к горлу подступил ком.

«С ним будет все в порядке, — убеждал я себя. — Интенсивная терапия означает лишь то, что о нем усиленно заботятся. Конечно, он выкарабкается».

Пытаясь заглушить беспокойство, я стал думать о прозаических вещах: как с раздробленной лодыжкой преодолеть сто пятьдесят миль, разделявшие Хангерфорд в Беркшире, где я жил, и Ипсуич в Суффолке. К счастью, болела левая нога, а это значит, что скоро я смогу без проблем разъезжать на своей машине. Но именно в этот день, несмотря на болеутоляющее и лед, распухшая лодыжка здорово давала о себе знать: она горела, и в ней что-то болезненно пульсировало. От каждого движения у меня перехватывало дыхание, и отчасти я сам был в этом виноват.

Из-за своего опасения, если не сказать, страха перед гипсовой броней я накануне долго и упорно убеждал несчастного хирурга-ортопеда наложить мне вместо гипса обыкновенную повязку. Предпочитая заковать мою ногу в броню, хирург лишь привычно заворчал, выслушав мою просьбу. Для мышц повязка, на которой я настаивал, была бы лучше, однако она не защищала ногу от сотрясений, и, как доктор неоднократно предупреждал меня, двигаться с ней мне будет больнее.

— Зато с повязкой я буду скакать гораздо шустрее.

— Пора бы перестать ломать кости, — промолвил хирург со вздохом и, пожав плечами, крепко замотал мою ногу. — Скоро ты добьешься того, что сломаешь себе что-нибудь более существенное.

— Вообще-то я предпочитаю ничего не ломать.

— Хорошо, что на этот раз мне хоть не пришлось ставить штифты, — продолжал он. — Ты просто сумасшедший.

— Ладно. Большое спасибо.

— Отправляйся домой и не беспокой ногу. Дай костям возможность срастись.

Им представилась такая возможность по дороге в Ипсуич на заднем сиденье моего автомобиля, за рулем которого сидел Брэд, безработный сварщик. Неразговорчивый и упрямый, Брэд был безработным по привычке и по собственному желанию. Однако он ухитрялся влачить свое скромное существование, подрабатывая то там, то здесь где-то в окрестностях, у тех, кто мог терпеть его характер. Поскольку я предпочитал молчать, чем беседовать с Брэдом, пусть даже довольно редко, мы прекрасно ладили друг с другом. Хотя ему еще не было и тридцати, он выглядел на сорок. Жил он вместе с матерью.

Брэд без особого труда отыскал больницу святой Екатерины. Помогая мне выбраться из машины и протягивая костыли, он сказал, что поставит машину на стоянку и подождет в приемной, так что я могу не торопиться. За день до этого он точно так же просидел из-за меня в течение нескольких часов, не выразив ни раздражения, ни сочувствия, в тихом и угрюмом ожидании.

В реанимации дежурили проворные медсестры, которые, взглянув на мои костыли, сказали, что я пришел не в то отделение, но когда они поняли, кто я такой, то с сочувствием на лицах снабдили меня халатом и маской и проводили к Гревилу.

Я ошибался, представляя себе палату реанимации полной света и металлического стука инструментов, она оказалась совсем не такой, по крайней мере, та комната, куда я вошел. В тускло освещенной палате царил покой, а звуки, которые мне удалось различить, были едва уловимы.

Гревил лежал на высокой кровати, среди переплетения многочисленных проводов и трубочек. На нем ничего не было, если не считать накинутой на бедра узкой простынки, его голова была наполовину обрита. На животе и на бедре, словно следы от гусениц, виднелись свеженаложенные швы, по всему телу темнели пятна синяков.

За кроватью тянулся ряд пустых экранов, поскольку информация с электродов поступала на аппаратуру, находившуюся в комнате напротив. Мне сказали, что ему не нужна постоянная сиделка, однако они непрерывно ведут наблюдение за его состоянием.

Он лежал без сознания, с бледным и спокойным лицом, слегка повернутым в сторону двери, словно в ожидании посетителей. С целью понижения внутричерепного давления ему сделали трепанацию черепа, и на рану была наложена пухлая мягкая повязка, напоминавшая скорее подушку, которая поддерживала его голову.

Гревилу Саксони Фрэнклину, моему брату, который на девятнадцать лет старше меня, не суждено больше жить. Надо было смотреть правде в глаза и как-то с этим смириться.

— Привет, дружище, — сказал я. Это приветствие было в его стиле, но сейчас на него не последовало никакой реакции. Я дотронулся до его руки, она была теплой и мягкой, с чистыми и ухоженными, как всегда, ногтями. Я чувствовал его пульс, жизнь еще теплилась в нем, сердце билось благодаря электростимуляторам. Через торчавшую у него в горле трубку механически входил и выходил из легких воздух. Импульсы его мозга угасали. «Где сейчас его душа? — подумалось мне. — Где его ум, упорство, энергия? Понимает ли он, что умирает?»

Я не хотел просто так оставлять его. Никто не должен умирать в одиночестве. Я вышел из палаты и сказал об этом.

Какой-то врач в зеленом комбинезоне ответил, что после полного прекращения мозговой деятельности они выключат аппаратуру только с моего согласия. Мне предложили остаться у постели брата до самого критического момента.

— Но смерть, — мрачно сказал доктор, — наступит незаметно, без какого-либо кризиса. — Немного помолчав, он добавил:

— Прямо по коридору есть комната для посетителей, там можно выпить кофе и перекусить.

«Ложный пафос и трагедия, — подумал я, — это его повседневная жизнь». Я доковылял до приемного отделения, нашел Брэда, все рассказал ему и предупредил, что мне, видимо, придется здесь задержаться, возможно, на всю ночь.

Он жестом показал, что не возражает, и сказал, что будет где-нибудь поблизости, а если и уйдет, то оставит у дежурного записку. Как бы там ни было, мне будет нетрудно его найти. Кивнув, я вновь поднялся наверх и увидел в комнате для посетителей молодую пару, погруженную в свое горе. Жизнь их ребенка, как и жизнь Гревила, висела на волоске.

Комната была светлой, уютной, но бездушной, и, слушая редкие всхлипывания молодой мамаши, я думал о том, сколько горя изо дня в день приходилось видеть этим стенам. Жизнь пинает человека, как футбольный мяч, так, по крайней мере, мне казалось. Особенно легко лично мне никогда не бывало, однако это было в порядке вещей, это было нормально. Многим, как мне казалось, пришлось побывать в роли футбольного мяча. Большинство выживало. Некоторые — нет.

Гревил просто оказался в неподходящий момент не там, где надо. Из того немногого, что я узнал в больнице, я понял, что он шел по Ипсуич-Хай-стрит и на него с большой высоты рухнули строительные леса, которые должны были демонтировать. Один из строителей погиб, другого с переломом бедра отвезли в больницу. Моему же брату одна металлическая балка распорола живот, другая вонзилась в ногу, что-то тяжелое свалилось на голову и вызвало травму черепа с обширным кровоизлиянием. Это произошло накануне под вечер; с того самого момента он не приходил в сознание. Его личность не могли установить до тех пор, пока рабочие, разгребавшие обломки, не нашли его записную книжку и не передали ее в полицию.

— А бумажник? — спросил я.

Бумажника не было. Только записная книжка, в которой на первой странице было аккуратно написано: «Ближайший родственник — брат, Дерек Фрэнклин», и номер телефона. До этого они не располагали ничем, кроме инициалов Г.С.Ф., вышитых чуть выше кармана его изодранной, забрызганной кровью рубашки.

— Шелковой рубашки, — с каким-то неодобрением подчеркнула медсестра, словно шелковые сорочки с вышитой монограммой были чем-то аморальным.

— В карманах больше ничего не было? — поинтересовался я.

— Связка ключей и носовой платок. Больше ничего. Вам их отдадут, разумеется, вместе с записной книжкой, часами и кольцом.

Я кивнул, не было смысла спрашивать когда.

День, странный и нереальный, тянулся, словно в искривленном времени. Я вернулся, чтобы еще побыть с Гревилом, но он лежал неподвижно, в своем угасающем бессознательном состоянии и уже непохожий на себя. Если Вордсворт был прав в отношении бессмертия, то за сном и беспамятством следовало пробуждение, и мне следовало радоваться, а не горевать.

Я вспоминал, каким он был, и о том, как складывались наши родственные отношения.

Мы никогда не жили с ним по-семейному вместе, потому что, когда я родился, Гревил уехал учиться в университет и устраивать свою жизнь. Когда мне было шесть, он уже был женат, а когда мне исполнилось десять, он развелся. На протяжении долгих лет он был как гость, которого я встречал лишь на семейных праздниках и торжествах, становившихся все более редкими, по мере того как наши родители старели и умирали. Затем встречи и вовсе прекратились, когда сестры, связывавшие нас с Гревилом, эмигрировали: одна — в Австралию, другая — в Японию.

И только спустя много лет, в течение которых мы обменивались лишь поздравительными открытками по поводу Рождества или дней рождения, когда мне самому уже исполнилось двадцать восемь лет, мы вдруг встретились на железнодорожной станции и подружились в поезде. Однако и тогда мы не стали очень близкими друзьями, лишь иногда перезванивались, приглашая время от времени друг друга в ресторан и получая от этого удовольствие.

Мы росли в разных условиях: Гревил — в регентском доме в Лондоне, когда отец работал управляющим на одном из крупных землевладельческих предприятий; я — в уютном загородном доме, когда он ушел на пенсию. Мать водила Гревила по музеям, картинным галереям и театрам; у меня вместо этого были пони.

Даже внешне мы были не похожи друг на друга. Гревил, как и отец, был шести футов росту, я — на три дюйма ниже. Волосы брата, теперь уже седеющие, были светло-русыми и абсолютно прямыми, мои — темно-каштановыми и вьющимися. Мы оба унаследовали от матери светло-карие глаза и превосходные зубы, а от отца — худощавое телосложение, но наши довольно приятные лица были совершенно непохожи.

Брат хорошо помнил наших родителей в расцвете сил, я же оказался свидетелем их болезней и смерти. Отец был на двадцать лет старше матери, однако первой умерла она, что казалось чудовищной несправедливостью. После этого мы жили со стариком некоторое время вместе в обоюдном снисходительном непонимании, хотя я нисколько не сомневался, что он по-своему любил меня. Ему было шестьдесят два, когда я родился, а умер он в день моего восемнадцатилетия, оставив мне деньги на образование и список наставлений, некоторым из которых я следовал.

Гревил лежал совершенно неподвижно. Неловко потоптавшись на своих костылях, я подумал, что хорошо бы попросить стул. «Я больше никогда не увижу его улыбки, — проносилось у меня в голове, — его светящихся глаз, его сверкающих зубов, не услышу его иронических высказываний о жизни, не почувствую его силы и уверенности».

Он был полицейским судьей и занимался импортом и продажей полудрагоценных камней. Кроме этих голых фактов, я почти ничего не знал о его жизни, потому что всякий раз, когда мы встречались, его, казалось, неизменно больше интересовало то, чем занимаюсь я. Сам он держал лошадей с того дня, когда позвонил мне, чтобы посоветоваться: кто-то из его знакомых, одолживший у него деньги, предложил расплатиться с ним скаковой лошадью. Гревила интересовало мое мнение. Я пообещал ему перезвонить, узнал, что это за лошадь, решил, что сделка честная, и посоветовал брату соглашаться, если у него не было других сомнений.

— Не вижу причин сомневаться, — ответил он. — Ты не поможешь мне с оформлением бумаг?

Я, конечно, согласился. Когда мой брат Гревил о чем-то просил, согласиться было нетрудно, гораздо труднее было ему отказать.

Лошадь одержала несколько побед, и у него появился интерес к другим лошадям, хотя сам он редко ходил на скачки, что было вполне типичным для владельцев лошадей и полной загадкой для меня. Он наотрез отказался держать их для скачек с препятствиями, объясняя это тем, что я могу разбиться на одном из его «приобретений». Мой рост был слишком высок для гладких скачек, и ему так казалось спокойнее. Я никак не мог убедить его, что мне бы очень хотелось скакать на его лошадях, и я в конце концов оставил свои попытки. Если Гревил что-то решал, то он был непоколебим.

Каждые десять минут в палату бесшумно входила медсестра. Она некоторое время стояла возле кровати и проверяла, все ли было в порядке с приборами. Она вежливо улыбалась мне, заметив раз, что мой брат не знает о моем присутствии и вряд ли оно приносит ему хоть какое-то облегчение. — Как, впрочем, и мне, — ответил я. Кивнув, она удалилась, а я остался еще на пару часов. Прислонившись к стене, я стоял и думал, какая ирония заключалась в том, что смерть вдруг настигла именно его, хотя эти полгода отчаянно рисковал жизнью я.

Вспоминая тот длинный вечер, странным кажется и то, что я совершенно не задумывался о последствиях его смерти. Настоящее все еще заполняло те безмолвно уходившие часы, и я считал, что меня ждет лишь нудное заполнение документов, связанных с похоронными формальностями, о чем я старался особенно не думать. Я смутно представлял, что должен буду позвонить сестрам и, возможно, услышать, как они немного порыдают в трубку, но я уже знал, что они скажут: «Ты ведь обо всем позаботишься, правда? Мы уверены, что ты все сделаешь как надо». И они не поедут через полсвета, чтобы в трауре постоять под дождем у могилы брата, которого они если и видели, то, в лучшем случае, раза два за последние десять лет.

Что будет потом, я не думал. Единственным, что по-настоящему связывало нас с Гревилом, были узы крови, и, как только с этим будет все кончено, от него останется лишь память. С сожалением я наблюдал за бьющимся на его шее пульсом. Когда пульс пропадет, я вернусь к своей жизни и всего лишь буду время от времени тепло вспоминать о нем и об этой горестной ночи.

Я прошел в комнату для посетителей, чтобы дать ногам немного отдохнуть. Пребывавшие в отчаянии молодые родители еще не ушли, они сидели с ввалившимися от слез глазами в объятиях друг друга, но вот за ними пришла угрюмая санитарка, и вскоре до меня донесся душераздирающий крик матери, свидетельствовавший о ее невосполнимой утрате. Я почувствовал, как от жалости к ней, совершенно чужой женщине, слезы жгут мне глаза. Умерший ребенок, умирающий брат, всеобщее, всех сближающее несчастье. Я намного острее ощутил свою боль, вызванную неминуемой смертью Гревила, после того, как умер этот ребенок, и понял, что недооценил свое горе. Мне будет очень не хватать его.

Положив свою сломанную ногу на стул, я немного задремал, и незадолго до рассвета та же самая санитарка с тем же выражением лица пришла уже за мной.

Я последовал за ней по коридору в комнату, где лежал Гревил. На этот раз там было гораздо светлее и многолюднее. Экраны стоявших вдоль кровати приборов светились. По ним двигались бледно-зеленые полосы, одни — равномерными скачками, другие — абсолютно прямые.

Не требовалось никаких объяснений, но мне тем не менее рассказали, что прямые линии свидетельствовали о деятельности мозга Гревила, которая полностью прекратилась.

Нас не надо было оставлять наедине, чтобы попрощаться. В этом не было смысла. Достаточно было моего присутствия. Они спросили моего согласия на отключение аппаратуры, и я дал его. Двигавшиеся скачками линии тоже выпрямились, и все, что еще было в этом неподвижном теле, ушло.

* * *

Ушло много времени на то, чтобы что-то сделать утром, которое оказалось утром воскресного дня.

Потеряв счет времени, я начал вспоминать. В четверг я сломал лодыжку, в пятницу на Гревила рухнули строительные леса, в субботу Брэд привез меня в Ипсуич. Казалось, все это произошло невероятно давно — наглядный пример теории относительности.

Вроде бы строительных рабочих можно было привлечь к ответственности. Мне предлагали проконсультироваться у адвоката.

Вчитываясь в многочисленные документы и бумаги и пытаясь принять какое-то решение, я вдруг понял, что не знаю, чего бы хотел Гревил. Если бы он оставил завещание, то, вероятно, оставил бы и какие-нибудь наставления, которые я должен был бы выполнить. Я вздрогнул от мысли, что, может быть, только и знаю о том, что он умер. Я наверняка должен был кому-то сообщить об этом, но не знал кому.

Я поинтересовался записной книжкой, которую полиция нашла среди строительных обломков, и теперь мне отдали не только ее, но и все остальное, что было при нем: ключи, часы, носовой платок, кольцо, мелочь, ботинки, носки, куртку. Как выяснилось, остальную одежду, изодранную и окровавленную, уже сожгли. От меня требовалось расписаться за все взятые вещи, поставив напротив каждой из них галочку.

Их вывалили из большого коричневого пластикового пакета, в котором они хранились. На пакете с обеих сторон было написано белыми буквами: «Больница св. Екатерины». Я положил ботинки, носки, носовой платок и куртку снова в пакет и вновь крепко завязал его, потом сунул большую связку ключей, часы, кольцо и деньги себе в карман и наконец раскрыл записную книжку.

На первой странице Гревил написал свое имя, домашний телефон в Лондоне и служебный телефон, но никаких адресов. Внизу страницы, напротив пометки «При несчастном случае звонить», он вписал: «Дереку Фрэнклину, брату, ближайшему родственнику».

Эту записную книжку я как-то послал ему на Рождество: их выпускала Ассоциация жокеев совместно с Обществом жокеев-инвалидов. Меня неожиданно тронуло то, что он пользовался именно этой книжкой, в то время как у брата наверняка было много других. Написанное на первой странице мое имя заставило задуматься о том, как он в действительности ко мне относился: неужели мы так много значили друг для друга, сами того не подозревая?

Я с грустью положил записную книжку в другой карман брюк. Я подумал, что следующим утром мне придется позвонить к нему в офис и сообщить эту мрачную новость. Раньше мне никого известить не удастся, так как я не знал ни имен, ни телефонов тех, кто с ним работал. Знал я лишь то, что у брата не было партнеров, поскольку он неоднократно повторял, что может вести свое дело только сам, что партнеры часто готовы вцепиться друг другу в горло, а ему это было совершенно ни к чему.

Все подписав, я намотал завязки пластикового пакета себе на руку и потащился с ним и со своими костылями вниз, в приемное отделение, где тем ранним воскресным утром почти никого не было. Не было там и Брэда, и его обещанной записки у дежурного. Мне оставалось лишь сесть и ждать. Я нисколько не сомневался, что он в конце концов придет, как всегда мрачный, сутулый и неторопливый, и я не ошибся.

Он заметил меня издалека, подошел и, остановившись футах в десяти, спросил:

— Так я пойду за машиной, что ли?

Я кивнул, и он, развернувшись, вышел. Брэд весьма немногословен. Я медленно последовал за ним, пиная костылем болтавшийся у меня на руке пластиковый пакет. Если бы я соображал быстрее, то мог отдать его Брэду, но, похоже, я всегда туго соображал.

На улице ярко светило теплое октябрьское солнце. Я вдохнул свежий ароматный воздух и, отойдя от двери, приготовился еще немного подождать, но в этот момент меня совершенно неожиданно яростно сбили с ног.

Я даже не заметил, кто это был; только что стоял, бездумно опираясь на свои костыли, и вдруг, получив страшнейший удар в спину, растянулся лицом вниз на черном асфальте перед больницей. Пытаясь спастись, я инстинктивно опустил левую ногу, и она, подвернувшись под моим весом, причинила мне бессмысленные муки. Упав плашмя на живот, я был словно в тумане и слабо соображал, что кто-то выбил у меня костыль и, забросив его куда-то в сторону, дернул за болтавшийся у меня на руке пакет.

Потом он, а, судя по силе и напору, это мог быть только «он», упершись ногой мне в спину, навалился на меня всем своим весом. Грубо заломив мне руку за спину, он резанул по пластиковому пакету, а заодно и по моей руке. Я почти не чувствовал боли. Мучения, причиняемые лодыжкой, затмили все остальное.

— Эй! Эй ты! — услышал я чей-то приближавшийся голос, и мой обидчик, вскочив с меня, унесся прочь так же быстро, как и появился.

Это Брэд пришел ко мне на помощь. В любой другой день здесь было бы много людей, но не воскресным утром. Такое впечатление, что вокруг не было ни души. И прибежал только Брэд. "

— Вот дьявол, — раздался сверху голос Брэда. — Ты в порядке?

«Едва ли», — подумал я. Он пошел и принес мне отброшенный костыль.

— У тебя рука в крови! — воскликнул он. — Ты что, не хочешь вставать?

Я не был уверен, стоит ли, но, похоже, ничего другого мне не оставалось. Когда я наконец более-менее поднялся, он, хладнокровно посмотрев на мое лицо, заявил, что нам лучше вернуться в больницу. И поскольку спорить не хотелось, мы так и сделали.

Сев на одно из крайних сидений, я подождал, пока боль немного стихнет. И когда у меня в голове прояснилось, я подошел к столику дежурной и объяснил, что произошло.

Дежурившая в приемном отделении женщина пришла в ужас.

— Неужели кто-то украл у вас пластиковый пакет! — воскликнула она, округлив глаза. — Ведь всем в округе известно, что это за пакеты. В них всегда кладут вещи тех, кто умер или поступил в больницу в результате несчастного случая. Конечно, все знают, что в них могут оказаться деньги и драгоценности, но я никогда не слышала, чтобы у кого-то украли такой пакет. Какой ужас! И на какую же сумму вас обокрали? Вам следует обратиться в полицию.

От бессмысленности этого совета я вдруг почувствовал усталость. Какой-то хулиган позарился на вещи покойника, и в полиции мои показания будут числиться среди множества других нераскрытых дел об уличных грабежах. Насколько я понял, я вдруг оказался в категории немощных людей, например, старушек, и, как бы мне ни было тошно от этой мысли, на своих костылях я именно так и выглядел.

Превозмогая боль, я поплелся в уборную и, открыв холодную воду, подставил под нее свою кровоточащую руку. Рана оказалась скорее широкой, чем глубокой, и ее можно было считать царапиной. Я со вздохом промокнул бумажным полотенцем сочившуюся кровь, снял все еще намотанные у меня на руке бело-коричневые обрезки пакета и выбросил их в корзину для мусора. «До чего же нелепое и удручающее продолжение получило то, что произошло с моим братом», — устало думал я.

Когда я вышел на улицу, Брэд с определенной тревогой в голосе спросил:

— Ты собираешься ехать в полицию, что ли? Заметно было его облегчение, когда я, отрицательно покачав головой, ответил:

— Только если ты сможешь подробно описать того, кто на меня напал.

По его лицу трудно было догадаться, сможет он или нет. Я подумал, что смогу спросить его об этом потом, по дороге домой, но когда спросил, то получил следующий ответ:

— На нем были джинсы и такая вязаная шапочка. И еще у него был нож. Лица я не видел — он вроде был ко мне спиной, но нож блеснул на солнце, понимаешь? Все произошло так быстро. Я думал, тебе — крышка. Потом он убежал с пакетом. Я скажу, тебе здорово повезло.

Я вовсе не считал, что мне повезло, но все относительно.

Выдав все это, что для него было длинной речью, Брэд, по обыкновению, ушел в молчание. Интересно, что подумает грабитель, когда увидит свои трофеи — бесполезные для него ботинки, носки, носовой платок и куртку, о потере которых, если хорошенько подумать, не стоило и заявлять в полицию. Все, что с Гревилом могло быть ценного, наверняка в его бумажнике, еще раньше попавшем в руки какого-то другого хищника.

На мне все еще были рубашка, галстук и свитер.

Пиджак я не надевал. На костылях в свитере было гораздо удобнее, чем в пиджаке. Бессмысленно было гадать, залез бы вор в карманы моих брюк, если бы не крик Брэда, или пырнул бы меня ножом под ребра. Кто мог сейчас об этом сказать? Я знал наверняка, что с ним не справился бы, однако в любом случае его трофеи оказывались скудными. Кроме вещей Гревила, у меня была лишь моя кредитная карточка и небольшое количество денег в бумажнике — привычка ходить налегке.

Я оставил эти мысли и, чтобы отвлечься от боли в лодыжке, задумался над тем, что мог Гревил делать в Ипсуиче. Может, его уже с пятницы кто-то ждал? Как он туда приехал? Если он где-то там оставил свою машину, то как мне удастся ее найти, учитывая то, что я не знал ни номера, ни марки? Был ли у него по-прежнему «Порше»? «Ну кто-то же должен знать, — стараясь не отягощать себя проблемами, решил я. — У него в офисе, в гараже возле дома, кто-нибудь из друзей. В конце концов, это не моя забота».

В течение трех часов езды до Хангерфорда Брэд сказал лишь, что в машине кончается бензин, это было тут же исправлено, и затем, в получасе от дома, что, если я хочу, он неделю с удовольствием повозит меня.

— Завтра утром в половине восьмого, — предложил я, прикидывая время.

Он буркнул в ответ что-то типа «да», и я принял это за согласие.

Брэд подвез меня к дому, как и раньше, помог вылезти из машины, протянул костыли, запер машину и отдал мне ключи, так и не проронив ни слова.

— Спасибо, — сказал я.

Не глядя мне в лицо, он кивнул головой, повернулся и неуклюжей походкой направился к дому своей матери. Я смотрел ему вслед. Возможно, этот человек с трудным характером, совершенно не умеющий ладить с людьми, сегодня утром спас мне жизнь.

Глава 2

На протяжении трех лет я снимал нижний этаж старого дома на повороте с центральной улицы, проходившей через весь древний городишко. Спальня с ванной выходили на восток, на улицу, а просторную комнату, служившую для всех остальных целей, заливали лучи заходящего солнца. Вокруг дома был маленький, окаймленный ручьем сад, общий с хозяевами дома, пожилой супружеской парой, жившей наверху.

Мать Брэда долгие годы приходила к ним убирать и готовить; Брэд, когда у него было настроение, занимался ремонтом дома, рубил дрова. Вскоре после того, как я там поселился, мать и сын как-то ненавязчиво предложили свои услуги и мне, что меня очень устраивало. Жизнь текла легко и спокойно; однако если говорить о доме, как о том месте, где твое сердце, то жил я в Даунсе, где гуляет ветер, на конных дворах и на захватывающих дух скаковых кругах, где я работал.

Войдя в тихую комнату, я сел на диван, обложив ногу льдом, смотрел, как вдали за ручьем садится солнце, и думал, что скорее всего мне следовало бы остаться в больнице в Ипсуиче. Левая нога от колена вниз жутко болела, и становилось ясно, что падение не прошло даром для полученной мною в четверг травмы, а здорово усугубило ее. Мой хирург собирался уезжать на выходные в Уэльс, но я сомневался, что услышал бы от него что-нибудь еще, кроме «А что я вам говорил?». В конце концов, приняв очередную таблетку обезболивающего и сменив ледяной компресс, я стал соображать, сколько сейчас времени в Токио и Сиднее.

Я позвонил туда в полночь, когда в этих городах было уже утро, и удачно дозвонился до обеих сестер. «Бедный Гревил, — грустно сказали они. — Делай так, как сочтешь лучше. Положи от нас цветы. Держи нас в курсе дела».

«Хорошо», — пообещал им я. «Бедный Гревил», — искренне не унимались они. Потом они сказали, что в любое время будут рады видеть меня в Токио, в Сиднее, что у их детей, как и у мужей, было все хорошо, а у меня? Все ли хорошо у меня? Ах, Гревил, бедный Гревил!

Я уныло положил трубку. Семьи распадаются, и некоторые распадаются так, что и не соберешь. Я знал сестер лишь по фотографиям, которые они иногда присылали на Рождество. А они даже не узнали моего голоса.

Утром, делая все не торопясь, поскольку это было самое приятное, я, как и накануне, надел рубашку, галстук, свитер, ботинок на правую ногу, носок — на левую. Несмотря на то что Брэд пришел на пять минут раньше, я был уже готов.

— Мы едем в Лондон, — сказал я. — Вот карта с отмеченным на ней местом. Как ты думаешь, сможешь найти?

— У меня есть язык, — ответил он, уставившись на лабиринт дорог. — Думаю, да.

— Тогда заводи.

Кивнув, он немного помог мне залезть на заднее сиденье и проехал семьдесят миль в оживленном потоке машин в молчании. Затем, вопя через свое окошко на уличных торговцев, он пересек Холборн и, свернув пару раз не туда, сам догадался, куда надо ехать. Мы оказались на шумной улице за углом Хэттон-Гарден.

— Вот, — показывая рукой, сказал он. — Номер пятьдесят шесть. Вот это здание.

— Великолепно.

Он помог мне вылезти из машины, подал костыли и дошел со мной до тяжелой стеклянной двери, чтобы помочь мне открыть ее. В вестибюле за столиком сидел мужчина в фуражке, олицетворявший охрану. Он грозно спросил меня, какой мне нужен этаж.

— "Саксони Фрэнклин", — сказал я.

— Имя? — вновь спросил он, сверяясь с каким-то списком.

— Фрэнклин.

— Меня интересует ваше имя! Я объяснил, кто я. Он поднял брови, взял телефонную трубку и, нажав кнопку, сказал:

— Пришел некий мистер Фрэнклин, он сейчас поднимется.

Брэд поинтересовался, где можно поставить машину, и тот ответил, что за домом есть двор. Брэд сказал, что подождет меня, что я могу не беспокоиться и не торопиться.

До шестого этажа этот современный дом тесно окружали его причудливо украшенные викторианские соседи, но он возвышался над ними еще четырьмя стеклянными этажами.

Как оказалось, «Саксони Фрэнклин» была на восьмом. Лифт плавно доставил меня наверх, и, помогая себе локтями, я вошел через тяжелые двойные стеклянные двери в вестибюль, где находились стол дежурного, несколько кресел для посетителей и двое полицейских.

За полисменами стояла женщина средних лет, выглядевшая явно взволнованной.

Я тут же решил, что о смерти Гревила уже стало известно и мне, вероятно, не стоило приезжать, однако, похоже, стражи порядка были здесь совсем по другой причине.

Взволнованная леди, окинув меня отсутствующим взором, сказала:

— Это не мистер Фрэнклин. Охранник сообщил, что поднимается мистер Фрэнклин.

Я немного рассеял подозрения полицейских, сказав вновь, что я брат Гревила Фрэнклина.

— Да, — подтвердила женщина. — Брат у него действительно есть.

Их взгляды упали на мои костыли.

— Мистер Фрэнклин еще не пришел, — сообщила мне женщина.

— Э... А в чем дело? — спросил я.

Никто не выразил желания объяснить. Тогда я обратился к женщине:

— Простите, я не знаю, как вас зовут.

— Эдамс, — смущенно ответила она. — Аннет Эдамс. Я личный секретарь вашего брата.

— К сожалению, — медленно произнес я, — мой брат сегодня вообще не придет. С ним произошел несчастный случай.

По моему голосу Аннет Эдамс поняла, что последуют печальные новости. Классическим жестом она положила руку на сердце, словно пытаясь остановить его в груди, и тревожно спросила:

— Какой несчастный случай? Авария? Он ранен?

Она безошибочно прочла ответ по моему лицу и, нащупав другой рукой одно из кресел, бессильно опустилась в него, потрясенная.

— Вчера утром он скончался в больнице, — сказал я, обращаясь и к ней и к полисменам. — В прошлую пятницу на него рухнули строительные леса. Я был с ним в больнице.

Один из полицейских обратил внимание на мою бездействующую ногу.

— И вы тоже пострадали, сэр?

— Нет. Я получил травму в другом месте. Я не был свидетелем того, как с ним это случилось, а был возле него, когда он умирал. Меня вызвали, позвонив по телефону из больницы.

Переглянувшись, полисмены наконец решили объяснить, почему они здесь.

— В выходные кто-то ворвался в этот офис, сэр.

Миссис Эдамс обнаружила это, придя на работу сегодня рано утром. Она нас и вызвала.

— Какая разница? Теперь это не имеет никакого значения, — сказала леди, заметно бледнея.

— Там полный разгром, — продолжал полицейский, — но миссис Эдамс не знает, что украдено. Мы ждали вашего брата, чтобы он мог нам сказать.

— Господи, Боже мой, — судорожно повторяла Аннет.

— Здесь есть кто-нибудь еще? — спросил я ее. — Может быть, кто-то сделает вам чай? — «Прежде чем ты упадешь в обморок», — добавил я про себя, но вслух не сказал.

Аннет едва заметно кивнула, показав глазами на дверь, расположенную напротив стола. Я решительно направился туда и попытался ее открыть. Она не поддавалась — ручка не поворачивалась.

— Она электронная, — слабым голосом объяснила Аннет. — Необходимо знать правильный номер...

Она откинула голову на спинку кресла и сказала, что не может вспомнить, какой номер должен быть сегодня: его часто меняли. Она вроде бы прошла через дверь с полицейскими, и та захлопнулась за ними.

Один из полисменов, подойдя к двери, решительно забарабанил по ней кулаком с криком «полиция», что тут же возымело желаемый эффект. Он без обиняков заявил возникшей в дверном проеме молоденькой женщине о том, что ее босс скончался, что миссис Эдамс чуть не упала в обморок и ей бы очень не помешал сейчас горячий, крепкий и сладкий чай.

Ужаснувшись, молодая женщина удалилась, унося с собой страшную новость, полисмен блокировал электронную дверь, приставив к ней взятый из-за стола дежурного стул, чтобы она не закрылась.

Я получил возможность получше разглядеть обстановку, которая сначала показалась мне сплошь серой. На светлом зеленовато-сером ковре стояли угольного цвета кресла и черный матовый стол некрашеного и неполированного дерева. Чуть сероватые стены были увешаны многочисленными геологическими картами в рамках, одинаковых по размеру, черных и тонких. Прижатая стулом дверь и другая такая же, но еще закрытая были покрашены в тот же цвет, что и стены. Все это, освещаемое утопленными в потолок лампами, выглядело и лаконично, и изысканно являясь правдивым олицетворением характера моего брата.

На миссис Аннет Эдамс, которая все еще не могла прийти в себя от такого количества неприятностей в понедельник утром, была угольно-серая юбка, кремовая блузка и жемчужное ожерелье. Темноволосая, она выглядела лет на пятьдесят, и, судя по остановившемуся взгляду, я решил, что ее смятение никогда не пройдет.

Молодая женщина вскоре вернулась с ярко-красной дымящейся чашечкой, и Аннет Эдамс послушно сделала несколько глотков, слушая, как полицейские рассказывали мне, что преступник поднялся сюда не в том главном лифте, что для посетителей, а в другом, в глубине здания, которым пользовались служащие расположенных на всех этажах офисов. В него можно было войти с заднего вестибюля, который, в свою очередь, выходил во двор, где стояли машины, то есть где сейчас предположительно ждал Брэд.

Бандит скорее всего проехал на десятый этаж, забрался по служебной лестнице на крышу, ухитрился спуститься снаружи на восьмой и, разбив окно, проник внутрь.

— Что значит «ухитрился»? — спросил я.

— Мы не знаем, сэр. Как бы там ни было, он не оставил следов. Возможно, он воспользовался веревкой.

Полицейский пожал плечами.

— Мы там еще внимательно не смотрели. Мы решили узнать, что пропало, прежде чем... э... Понимаете, нам бы не хотелось тратить время на всякую чепуху.

Я кивнул. «Вроде пропавших ботинок Гревила», — добавил я про себя.

— Здесь, в окрестностях Хэттон-Гарден, повсюду ювелирные магазины. Нам то и дело звонят по поводу взломов и ограблений.

— Тут в офисе много камней, — добавил другой полицейский, — однако сейф цел, и миссис Эдамс говорит, что из других хранилищ вроде бы ничего не пропало. Только у мистера Фрэнклина был ключ от сейфа, где хранятся самые ценные шлифованные камни.

«Никаких ключей у мистера Фрэнклина нет. Все его ключи у меня в кармане. И, пожалуй, можно об этом сказать», — решил я.

При виде этой, должно быть, очень хорошо знакомой ей связки ключей у миссис Эдамс навернулись слезы. Она поставила чашку, огляделась в поисках салфетки и разрыдалась.

— Значит, он действительно умер, — всхлипывала она, словно не поверив этому раньше.

Когда Эдамс немного пришла в себя, я попросил ее показать ключ от сейфа. Им оказался самый длинный и тонкий из связки. И вскоре мы, пройдя через «блокированную» дверь, уже шли по центральному коридору, по обеим сторонам которого располагались просторные комнаты. Высовывавшиеся из них лица с испугом глядели на нас. Мы остановились перед ничем не примечательной дверью, которую можно было бы принять за дверь туалета, но никоим образом не сейфа.

— Вот, — решительно сказала Аннет Эдамс, утвердительно кивнув головой.

Я вставил тонкий ключ в обыкновенную маленькую скважину и неожиданно ощутил, что он поворачивался против часовой стрелки. Толстая тяжелая дверь, поддавшись, открылась направо. Автоматически включившийся свет осветил то, что в действительности напоминало большой встроенный шкаф с несколькими окрашенными белой краской полками на левой стене, уставленными белыми картонными коробочками.

Все молча смотрели. Все, казалось, было на месте.

— Кто знает, что должно быть в этих коробках? — спросил я и тут же получил ожидаемый ответ: мой брат.

Войдя в сейф, я снял крышку с одной из ближайших коробок, на которой была наклеена этикетка: «MgAl2О4, Бирма». В коробке было с дюжину глянцевых белых конвертов, каждый шириной с саму коробку. Я вытащил один из них, чтобы открыть.

— Осторожно! — воскликнула Аннет Эдамс, глядя, как я балансирую на костылях, испуганная моей неловкостью. — Пакеты могут раскрыться.

Я протянул ей вытащенный пакет, и она аккуратно развернула его у себя на ладони. Там на мягкой белой ткани лежали два больших красных отшлифованных камня, они ярко светились под лампой.

— Это рубины? — пораженно спросил я. Аннет Эдамс снисходительно улыбнулась в ответ.

— Нет, это шпинель. Великолепные образцы.

Мы редко имеем дело с рубинами.

— А бриллианты здесь есть? — спросил один из полицейских.

— Нет, бриллиантами мы не занимаемся. Почти никогда.

Я попросил ее заглянуть в другие коробки, но она сначала аккуратно сложила два красных камня в пакет и положила его на то же самое место. Мы наблюдали, как Аннет, то нагибаясь, то выпрямляясь, наугад открывала крышки разных коробок, доставала то из одной, то из другой белый пакетик и осматривала его содержимое. Однако там явно не было никаких неприятных неожиданностей, и в конце концов она, покачав головой, сказала, что, насколько она могла судить, ничего не пропало.

— Эти камни ценны лишь количеством, — пояснила она. — Каждый сам по себе стоит немного. Мы продаем камни десятками и сотнями... — Тут в ее голосе послышалось какое-то отчаяние. — Я не знаю, что делать с заказами, — произнесла она.

На полицейских эти проблемы впечатления не произвели. Раз ничего не пропало, им надо было заниматься другими ограблениями. О случившемся они составят отчет и все прочее, а пока — до свидания.

Они ушли, а мы с Аннет Эдамс стояли в коридоре, глядя друг на друга.

— Что делать?! — воскликнула она. — Что будет с нашим бизнесом?

Мне не хотелось говорить ей, что я не имел об этом ни малейшего представления.

— У Гревила был свой кабинет? — спросил я.

— Это как раз та комната, где страшнейший беспорядок, — ответила она и, повернувшись, направилась к большой угловой комнате возле вестибюля. — Сюда.

Я последовал за ней и увидел, что подразумевалось под «страшнейшим беспорядком». Содержимое всех ящиков было вытряхнуто на пол. Снятые со стен картины разбросаны. Одна из картотек валялась набоку, словно раненый солдат. Стол был в плачевном состоянии.

— Полиция считает, что грабитель искал за картинами сейф. Но здесь ничего нет... кроме этой камеры. — Она горько вздохнула. — Все так бессмысленно.

Я огляделся.

— А сколько всего людей здесь работает?

— Нас шестеро. И мистер Фрэнклин, само собой. — Она осеклась. — О Господи!

— Да... — вздохнул я. — А нельзя ли как-нибудь поговорить с остальными?

Кивнув, она, не говоря ни слова, пошла в большую соседнюю комнату, где уже находились трое ее коллег. Вид у них был потерянный и беспомощный. Услышав, что их зовут, подошли еще двое; четыре женщины и двое мужчин тревожно и испуганно смотрели на меня, ожидая с моей стороны каких-то решений.

Насколько я понял, Гревил не выбирал себе фаворитов среди своих подчиненных. Сама Аннет Эдамс была не жадной до власти управляющей, но добросовестной помощницей; отличным исполнителем, но совсем не руководителем. В сложившейся ситуации это было не очень хорошо.

Я представился и рассказал, что случилось с Гревилом.

Меня тронуло их теплое отношение к нему, этого нельзя было не заметить. У некоторых на глазах появились слезы. Я сказал, что мне понадобится их помощь, поскольку я должен известить о его смерти определенный круг людей, например, его адвоката, бухгалтера, его близких друзей, но я не знаю, кто они.

— Мне бы хотелось, — продолжал я, — составить список.

С этими словами я, вооружившись ручкой и бумагой, сел за один из столов.

Аннет вызвалась принести из кабинета Гревила его записную книжку с адресами, но вскоре она, расстроенная, вернулась: не смогла найти ее в этой неразберихе.

— Это, должнобыть, где-нибудь еще, — предположил я. — Может, в том компьютере? — Я показал через комнату. — В нем могут быть адреса?

Девушка, приносившая чай, расплылась в улыбке и объяснила мне, что в этой комнате занимались финансовыми операциями и в указанном мною компьютере были лишь цифры, счета и другая подобная информация. Однако, бодро продолжала она, в комнате через коридор, где она сидела, стоял другой компьютер, который она использовала для корреспонденции. Свою фразу девушка договаривала уже в коридоре, и Аннет заметила, что Джун всегда носится, как ураган.

Джун, длинноногая худосочная блондинка, вернулась с только что выданной компьютером распечаткой десяти наиболее часто встречавшихся имен корреспондентов (исключая клиентов) и их адресов. Там были не только адвокаты, бухгалтеры, но и банк, биржевой маклер и страховая компания.

— Замечательно! — воскликнул я. — Не могли бы вы теперь связаться со всеми крупными кредитными учреждениями, узнать, был ли Гревил среди их клиентов, и сообщить, что его кредитные карточки украли, а сам он скончался?

Затем я спросил у них, какая у Гревила была машина и ее номер. Это все знали. Она чуть ли не каждый день стояла во дворе. Он ездил на работу на «Ровере-3500» десятилетней давности, в котором не было ни приемника, ни кассетного плейера, потому что его прежний «Порше» дважды обворовывали и в конце концов угнали.

— Однако в этой «старушке» тоже было полно всяких штучек, — сказал один из мужчин, тот, что помоложе, — но он все убирал в багажник.

Гревил обожал всякие новинки и диковины, у него была постоянная потребность сделать любое обыденное дело как-то необычно. Когда мы встречались, он чаще рассказывал мне о своих «игрушках-безделушках», чем о своей жизни.

— А почему вы спросили о машине? — поинтересовался молодой человек.

На его черной кожаной куртке рядами висели значки, а ярко-рыжая шевелюра блестела от геля. «Потребность в самоутверждении», — подумал я.

— Она может стоять возле его дома, а может — и на какой-нибудь стоянке в Ипсуиче, — объяснил я ему.

— Действительно, — задумчиво сказал он. — Теперь понятно.

На столе рядом со мной зазвонил телефон. После секундной нерешительности Аннет подошла и сняла трубку. Послушав, она взволнованно закрыла трубку рукой и спросила меня:

— Что делать? Это клиент, он хочет сделать заказ.

— У вас есть то, что ему надо?

— Да, конечно.

— Тогда все в порядке.

— Мне сказать ему о мистере Фрэнклине?

— Нет, — безотчетно ответил я, — просто примите заказ.

Она словно обрадовалась, получив указание, и что-то записала. Когда Аннет положила трубку, я посоветовал всем по крайней мере до конца дня, как обычно, принимать и выполнять заказы и, если кто-нибудь спросит мистера Фрэнклина, просто сказать, что его нет и позвонить ему нельзя. Не стоит говорить, что он умер, пока я не свяжусь с его адвокатами, банкирами и прочими и не узнаю положение вещей. Все тут же с облегчением согласились, а мужчина, что постарше, спросил, когда я смогу договориться о замене разбитого стекла, поскольку это было в той комнате, где он работал.

С ощущением вязнувшего в зыбучем песке я ответил, что попытаюсь все уладить. Я чувствовал себя чужим для этого места, для этих людей. Все, что я знал об их работе, было: как найти те два красных камня в коробке с наклейкой «MgAl2О4, Бирма».

В четвертый раз просматривая «желтые листы» телефонного справочника, я наконец дозвонился туда, где мне немедленно пообещали вставить стекло. Вокруг меня жизнь офиса шла своим чередом. Я стал звонить адвокатам.

Они были солидными, выражали сочувствие и готовность помочь мне. Я спросил, не оставил ли Гревил завещания или, что меня особенно интересовало, каких-либо просьб относительно похорон или кремации; если им об этом неизвестно, то не могли ли они подсказать, с кем бы мне посоветоваться, или я должен действовать по своему усмотрению.

В ответ раздалось характерное покашливание с последовавшим за этим обещанием справиться в картотеке и перезвонить, и, к моему удивлению, они свое обещание выполнили.

Мой брат действительно оставил завещание, которое они сами составили по его просьбе три года назад. Они не были уверены, являлось ли оно последним, но это единственное завещание, которое у них было. Они просмотрели его. Гревил, педантично заявили они, не выразил никакой просьбы относительно того, как поступить с его останками.

— Значит, мне... я могу решать сам?

— Разумеется, — ответили мне. — Вы являетесь единственным исполнителем завещания вашего брата. Так что вы обязаны принимать решения.

«Проклятие», — подумал я и попросил назвать имена тех, в пользу кого составлено завещание, чтобы я мог известить их о смерти и пригласить на похороны.

После некоторого замешательства они ответили, что не дают такую информацию по телефону. Не мог бы я приехать к ним в офис? Это недалеко, возле Темпла.

— У меня сломана лодыжка, — извиняющимся тоном сказал я. — Мне стоит невероятных усилий даже перейти через комнату.

— Ой-ой-ой, — засокрушались они. Немного посоветовавшись шепотом, они решили, что не произойдет ничего страшного, если я узнаю все по телефону. Завещание Гревила было весьма лаконичным: он оставлял все, что имел, Дереку Саксони Фрэнклину, своему брату. То есть мне.

— Что? — глупо переспросил я. — Этого не может быть.

Он написал свое завещание второпях, объясняли они, так как улетал в опасное путешествие в одну страну покупать камни. Адвокаты убедили его не улетать, не составив завещания, и он согласился. Насколько им известно, это завещание было единственным.

— Так случилось не по его воле, — бессмысленно сказал я.

Возможно, согласились они: немногие, находясь в добром здравии, собираются умирать в пятьдесят три года. Затем, осторожно затронув вопрос утверждения завещания, они спросили, не будет ли с моей стороны каких-либо указаний на этот счет. Я почувствовал, что увязаю в песке уже по колено.

— Законно ли то, — спросил я, — что в это время компания будет продолжать функционировать?

По их мнению, с точки зрения закона все было нормально. Оставалась необходимость утверждения завещания судом, и, в случае отсутствия более позднего, предприятие становится моим. Если я, в свое время, захочу его продать, то в моих же интересах позаботиться о его деятельности. Поскольку я являлся исполнителем завещания моего брата, моим долгом было позаботиться и о его имуществе. Любопытная ситуация, в шутку сказали они.

Не оценив ее должным образом, я спросил о том, сколько может уйти времени на утверждение завещания.

— Это сложный вопрос, — последовал ответ. — Что-нибудь от шести месяцев до двух лет, в зависимости от состояния дел Гревила.

— Два года!

— Скорее всего шесть месяцев, — мягко утешили они. — Это зависит от чиновников финансового управления, которых особенно не поторопишь. На все воля Божья.

Я заикнулся о том, что мне, возможно, понадобится их помощь с целью возбуждения иска в связи с несчастным случаем.

— С удовольствием, — сказали они и пообещали связаться с полицией в Ипсуиче. А пока — всего хорошего.

Я положил трубку, чувствуя нарастающее смятение. Эта контора, как и любая другая, может по инерции проработать еще недели две, может быть, даже четыре, а потом... Потом я вернусь к своим лошадям, буду тренироваться, готовиться к скачкам.

«Нужно найти менеджера», — подумал я, весьма смутно представляя, как и где начать эти поиски. Наморщив от волнения лоб, Аннет Эдамс спросила, можно ли убраться в кабинете мистера Фрэнклина. Я сказал «да» и про себя отметил, что ее нерешительность может разорить компанию.

— Не мог бы кто-нибудь, — спросил я вслух, обращаясь ко всем сразу, — спуститься во двор и сказать сидящему в моей машине человеку, что я пробуду здесь еще часа два-три?

Джун с озаренным улыбкой лицом вновь выскользнула за дверь и, вскоре вернувшись, сообщила, что «человек» запрет машину, сходит куда-нибудь пообедать, вернется и будет ждать.

— Неужели он сказал все это? — поинтересовался я.

Джун рассмеялась.

— На самом деле он сказал лишь: «Ладно. Перекушу» — и куда-то утопал.

Уходя на обед, она спросила, не принести ли мне сандвич, и я, приятно удивившись, с благодарностью согласился.

— У вас, наверное, болит нога, — озабоченно сказала она.

— Гм...

— Вам надо положить ее на стул.

Джун принесла мне обещанный сандвич и, кладя его передо мной, наблюдала с материнской заботой, как я поднял и опустил ногу, куда она советовала. «Ей, должно быть, не больше двадцати», — подумал я.

В дальнем углу комнаты возле компьютера зазвонил телефон, и Джун подошла к нему.

— Да, сэр, у нас все есть. Да, сэр; сколько вы хотите и какого размера? Сто овальных, двенадцать на десять миллиметров... да... да... да...

Она быстро заложила длинный заказ в компьютер, ничего не записывая, в отличие от Аннет.

— Да, сэр, они будут отправлены сегодня. Условия, естественно, те же.

Положив трубку, она сделала копию заказа и положила ее в мелкую проволочную корзинку. Почти одновременно с характерным звуком заработал факс и вскоре с верещанием отключился. Она оторвала появившийся листок бумаги, тоже ввела информацию в компьютер и, сделав распечатку, положила ее в ту же корзинку.

— Вы все заказы выполняете в тот же день? — поинтересовался я.

— Конечно, если это возможно. Но уж в течение двадцати четырех часов — наверняка. Мистер Фрэнклин говорит, что быстрота — залог успеха в бизнесе. Я помню, как он вечерами оставался здесь один, занимаясь отправкой заказов, когда мы зашивались.

Джун неожиданно вспомнила, что его больше нет. К этому трудно было сразу привыкнуть. Как и раньше, у нее на глаза невольно навернулись слезы, она смотрела на меня сквозь них, и от этого ее голубые глаза казались огромными.

— Его невозможно было не любить, — сказала она. — Я имею в виду, с ним было так приятно работать.

Я даже почувствовал какую-то ревность от того, что она знала Гревила лучше, чем я, но это была моя собственная вина. И вновь оставалось только сожалеть; я остро ощутил горечь утраты.

Подошедшая Аннет сообщила о том, что она уже почти закончила уборку в кабинете мистера Фрэнклина, и я перешел туда, чтобы сделать еще несколько телефонных звонков в относительном уединении. Я сел в роскошное вертящееся черное кожаное кресло Гревила и положил ногу на стул машинистки, который тут же принесла Джун. Обведя глазами комнату — шикарный ковер на полу, глубокие кресла, окантованные карты, такие же, как те, что висели в вестибюле, — я провел рукой по слегка шероховатой черной поверхности огромного стола и почувствовал себя жокеем, а не магнатом.

Аннет подняла с полу и поставила на краю стола некоторые из многочисленных безделушек. Большинство из них были черными и крохотными, словно они должны были привлекать своей миниатюрностью. Предназначение одних можно было определить сразу, например, работающая от батареек точилка для карандашей, калькулятор с принтером; другие же требовали внимательного изучения. Я взял какую-то штуковину, стоявшую ближе всех, с циферблатом и чем-то вроде микрофона на проводе.

— Что это? — спросил я Аннет, собиравшую бумаги в дальнем углу комнаты. — Какой-то счетчик? Она мельком взглянула.

— Счетчик Гейгера, — сказала она так, словно счетчик Гейгера обычно лежал у всех в письменном столе среди ручек и карандашей.

Я попробовал его включить, но, кроме пары щелчков, больше ничего не увидел и не услышал.

Ползавшая на коленях среди остатков хаоса Аннет поднялась на корточки.

— Под воздействием гамма-излучения многие камни меняют свой цвет и становятся более красивыми, — объяснила она. — Они не радиоактивны после этого, однако как-то мистер Фрэнклин прислал из Бразилии топазы, облученные в ядерном реакторе, и уровень их радиации оказался слишком высок. Таких камней было около ста. Могли быть большие неприятности, не говоря уже о том, что они не годились для продажи, они прибыли без свидетельства об их радиоактивной безопасности или чего-то вроде этого, но, разумеется, мистер Фрэнклин был невиновен. Однако после того случая он приобрел счетчик Гейгера. — Она помолчала. — Знаете, он великолепно разбирался в камнях и чувствовал, что с теми топазами было что-то не так. Их сделали необыкновенно синими, в то время как они должны быть почти бесцветными. Он отправил некоторые из них в лабораторию на анализ. — Она еще немного помолчала. — Мистер Фрэнклин что-то читал о старых алмазах, которые под воздействием радия стали зелеными и невероятно радиоактивными.

Она сникла и, часто заморгав глазами, отвернулась от меня и уставилась в пол, чтобы я не видел ее слез. Она стала громко шуршать бумагами и наконец, пару раз шмыгнув носом, неотчетливо произнесла:

— Вот его настольный еженедельник. — Потом несколько медленнее добавила:

— Странно.

— Что странно?

— В нем нет «Октября».

Она поднялась и принесла еженедельник мне. Это был блокнот-календарь довольно большого формата, в котором каждому месяцу отводилось по странице. Он был раскрыт на ноябре с исписанными напротив нескольких дней строчками. Перевернув одну страницу, я увидел заголовок «Сентябрь».

— Думаю, что «Октябрь» еще валяется где-то на полу, — предположил я.

Аннет неуверенно покачала головой и в самом деле так его и не обнаружила.

— А записная книжка с адресами не нашлась? — спросил я.

— Нет. — Аннет была несколько озадаченной. — Не нашлась.

— Вы не заметили, что еще пропало?

— Пока я не знаю.

Казалось невероятным, что кому-то понадобилось лезть через крышу лишь для того, чтобы украсть записную книжку с адресами и страницу настольного еженедельника. Наверняка пропало что-то еще.

В этот момент, прервав мои раздумья, явились стекольщики, найденные мною среди «желтых листов» телефонного справочника. Я пошел показывать им поле деятельности и увидел внушительную дыру в окне размером шесть на четыре футов. Острые, как нож, треугольные осколки стекла, которые, видимо, валялись повсюду, были собраны и сметены в поблескивающую кучу, и холодный ветерок шелестел бумагами на столах.

— Такое стеклышко ногтем не пробьешь, — сказал со знанием дела один из стекольщиков, рассматривая осколок. — По нему, видать, долбанули чем-, то вроде гири.

Глава 3

Пока стекольщики обмеряли окно, я смотрел, как самый пожилой из служащих Гревила, вынимая из одной картонной коробки прозрачные пакетики с бусинами, вкладывал их в другие пакетики, а затем эти пакетики — в другую коричневую картонную коробку. Закончив эту процедуру, он положил сверху список содержимого, закрыл коробку и заклеил ее вокруг широкой плотной лентой.

— Откуда эти бусины? — спросил я.

— С Тайваня, — коротко ответил он, прилаживая на коробку большую этикетку с указанием адреса.

— Нет... Я хотел сказать, где они у вас здесь лежат?

Седой в коричневом комбинезоне недоуменно и с каким-то сожалением взглянул на меня.

— На складе, разумеется.

— Ну да, конечно.

— Это в конце коридора.

Я вернулся в кабинет Гревила и в целях укрепления добрых отношений спросил Аннет, не покажет ли она мне склад. Ее унылое лицо просветлело от удовольствия, и она провела меня в дальний конец коридора.

— Вот, — с нескрываемой гордостью сказала она, входя через дверь в маленький предбанник. — Здесь четыре комнаты. — Она указала на открытые двери. — В одной — неограненные минералы, овальные и круглые; в другой — бусины; в третьей — не правильной формы; в четвертой — органика.

— Что за органика? — спросил я.

Она пригласила меня в соответствующую комнату. Войдя туда, я оказался в помещении без окон, где с пола до уровня плеч поднимались этажи серых узких металлических ящиков. Их торцы были размером с обувную коробку. Над ручкой каждого ящика была приклеена этикетка с перечислением содержимого.

— Органика — это то, что растет, — терпеливо объяснила Аннет, и я решил, что мне следовало бы догадаться об этом самому. — Например, кораллы.

Она выдвинула ближайший ящик, который оказался довольно длинным, и показала мне, что в нем было: прозрачные пластиковые пакетики с многочисленными ярко-красными закорючками, нанизанными на ниточки.

— Итальянские, — пояснила она. — В Средиземном море лучшие кораллы.

Закрыв этот ящик, она двинулась дальше и открыла другой.

— Морские ушки — из раковин морских моллюсков.

Следующий.

— Слоновая кость. У нас еще немного есть, но сейчас мы не можем ее продавать. Далее.

— Перламутр. Его мы продаем в очень больших количествах.

— Розовые мидии.

— Речной жемчуг. И наконец:

— Искусственный жемчуг. Обработанные жемчужины хранятся в сейфе.

Это было невероятное многообразие форм и размеров. Аннет улыбнулась, глядя на мое ошеломленное лицо, и пригласила меня в соседнюю комнату.

Те же этажи металлических ящиков, поднимающиеся до плеча, однако на этот раз они возвышались не только по периметру помещения, но и в центре, оставляя лишь узкие проходы, как в магазине.

— Кабошоны для перстней и других украшений, — объяснила Аннет. — Они лежат в алфавитном порядке.

Начиная с аметистов, там были гранаты, жадеиты, лазуриты и десятки других, о которых мне лишь краем уха доводилось слышать.

— Полудрагоценные, — коротко пояснила Аннет. — Все настоящие. На стекло и пластик мистер Фрэнклин даже и не посмотрит. — Она осеклась. — Не посмотрел бы, — печально поправилась она после секундной паузы.

Здесь повсюду ощущалось его присутствие. Словно он вот-вот войдет в дверь и бодро скажет:

«Привет, Дерек. Ты откуда взялся?» И если даже я, видевший его мертвым, все еще не мог в это поверить, то насколько же труднее было в это поверить Аннет или Джун.

«Да и Лили тоже», — думал я. Лили встретилась нам в третьей комнате. Она толкала перед собой коричневую картонную коробку на чем-то вроде тележки и, сверяясь со списком, складывала в нее пакетики с нитками бусинок. Волосы ее были расчесаны на прямой пробор и убраны назад. Со своим маленьким невыразительным ротиком и круглыми щечками Лили напоминала гувернантку из романа Шарлотты Бронте и была одета так, словно добровольно решила принести себя в жертву. «Тип женщин, которые, тихо и безмолвно страдая, любят своего господина, — подумал я. — Интересно, какие чувства она испытывала к Гревилу?»

Какие бы ни испытывала, она не давала им воли. Едва подняв глаза, она лишь взглянула на меня, когда Аннет пояснила, что Лили собирала родониты, яшму, авантюрины и тигровый глаз для отправки одной из крупнейших ювелирных фирм.

— Эти камни мы импортируем, — сказала Аннет. — Мы занимаемся оптовыми поставками. У нас около трех тысяч клиентов, а то и больше. Есть и крупные фирмы, и мелкие. Мы пользуемся большим авторитетом среди поставщиков полудрагоценных камней. Нас очень ценят. — Она перевела дыхание. — Нам доверяют.

Я знал, что Гревил много ездил по всему миру и покупал камни. Мы часто встречались то накануне его отъезда в Аризону или Гонконг, то после его возвращения из Израиля, но, кроме названий стран, он мне больше ничего не рассказывал. Я наконец понял, чем он занимался и что заменить его будет очень непросто.

Несколько подавленный, я вернулся в кабинет и позвонил его бухгалтеру и в банк.

Они были потрясены и горячо выразили готовность помочь. Менеджер банка сказал, что мне нужно будет утром к нему заехать, однако «Саксони Фрэнклин», компания с ограниченной ответственностью, может спокойно продолжать функционировать. Я без проблем могу все взять в свои руки. Ему нужно было лишь подтверждение адвокатов моего брата, что завещание являлось именно таким, как я сказал.

— Большое спасибо, — ответил я, несколько удивленный, а он тепло заверил, что рад мне помочь. «Должно быть, — с улыбкой подумал я, — дела у Гревила шли гладко».

В страховой компании тоже не оказалось никаких недоразумений из-за смерти моего брата: со страховкой компании с ограниченной ответственностью, похоже, все было в полном порядке — застрахована компания, а не мой брат. Я сказал, что собираюсь потребовать возмещения убытков за разбитое окно. Никаких проблем. Они пришлют соответствующую форму, и я ее заполню.

После этого я позвонил в Ипсуич, в похоронное бюро, в обязанности которого входило забрать тело Гревила из больницы, и договорился с ними насчет кремации. Они сказали, что в пятницу в два часа у них есть «окно», — устраивает? «Да, — ответил я, — я приеду». Тихим вежливым голосом они сообщили мне адрес крематория, чем сразу напомнили, что постоянно имеют дело с родственниками покойных. Гораздо веселее торговать живыми блестящими камешками или скакать на лошадях со скоростью тридцать миль в час, побеждая, проигрывая и рискуя сломать себе шею.

Я сделал еще один телефонный звонок — на этот раз своему хирургу-ортопеду, и, как всегда, наткнулся на его секретаршу. Она сообщила, что он в больнице, а не в своем офисе.

— Не могли бы вы попросить его оставить для меня где-нибудь рецепт? Я упал и подвернул лодыжку, а у меня кончается обезболивающее, — попросил я.

— Не кладите трубку, — прозвучало в ответ, и я стал ждать.

— Я разговаривала с ним, — услышал я вновь ее голос. — Он будет позже. Хорошо бы вам подъехать сюда в пять часов.

Я с благодарностью согласился и прикинул, что мне нужно выехать в районе половины третьего, чтобы не опоздать. Сказав об этом Аннет, я спросил, как они запирают офис.

— Мистер Фрэнклин обычно приходит первым и уходит последним. — Она осеклась, потупив взор. — Я хотела сказать...

— Понимаю, — успокоил я. — Ничего. Я тоже постоянно думаю о нем в настоящем времени. Продолжайте.

— Двойные двери вестибюля запираются изнутри. Далее — дверь, ведущая из вестибюля в офис, как вам уже известно, электронная; дверь склада — та, что в коридоре, — тоже; задняя дверь, через которую все мы входим и выходим, — тоже. Мистер Фрэнклин меняет... менял... номер по крайней мере раз в неделю. И дверь из вестибюля в демонстрационный зал, разумеется, тоже электронная, как и дверь из коридора в демонстрационный зал... — Она замолчала. — Я понимаю, кажется, все это трудно запомнить, но электронные замки на самом деле очень простые. Нужно знать всего три цифры. В прошлую пятницу это были пятерка, тройка и двойка. Система довольно простая. Мистер Фрэнклин поставил такие замки, чтобы избавиться от лишнего количества ключей. Правда, у нас с ним был ключ, которым в случае необходимости можно было вручную открыть эти электронные замки.

— Так вы вспомнили цифры? — спросил я.

— Да, конечно. Просто сегодня утром, когда все это случилось... они вылетели у меня из головы.

— А сейф? — поинтересовался я. — В нем есть какая-нибудь электроника?

— Нет, но в этой тяжелой двери очень сложный замок, хотя снаружи он выглядит обыкновенным. Мистер Фрэнклин всегда сам запирает... запирал... сейф перед уходом. А когда он куда-то надолго уезжал, он оставлял ключ мне.

Меня немного удивила эта неловкая фраза, но я не стал к ней цепляться, вместо этого спросил ее о демонстрационном зале, где я еще не был, и она вновь гордо повела меня по коридору, при помощи магических цифр повернула блестящую медную ручку двери, и мы оказались в помещении, весьма похожем на зал магазина со стеклянными прилавками-витринами, где сама атмосфера свидетельствовала о благосостоянии фирмы.

Аннет включила яркий свет, и зал словно ожил. Она торжественно пошла вдоль прилавков, демонстрируя мне все, что теперь переливалось там разными цветами.

— Здесь представлены образцы того, что у нас есть. Правда, разумеется, не все размеры и кроме шлифованных камней, которые находятся в сейфе. Мы не очень часто пользуемся демонстрационным залом, в основном приводим сюда лишь новых клиентов, но мне нравится здесь. Я люблю камни. Они очаровательны. Мистер Фрэнклин говорит, что камни — единственный дар земли, который людям удается сделать еще более красивым. — Она подняла лицо, вновь ставшее печальным. — Что будет теперь, когда его нет?

— Пока не знаю, — ответил я. — Но в ближайшем будущем мы продолжим принимать и отправлять заказы, пользуясь теми же источниками поставок, что и раньше, то есть будем заниматься тем же, чем обычно. Хорошо?

Она кивнула, несколько успокоившись, по крайней мере на данный момент.

— Только теперь, — добавил я, — вам придется приходить на работу первой, а уходить последней, если вы не возражаете.

— Конечно, нет. Я так и делаю всегда, когда мистер Фрэнклин в отъезде.

Не говоря лишних слов, мы просто посмотрели друг на друга. Потом, словно машинально, она выключила свет и, когда мы вышли, закрыла за собой автоматически запирающуюся электронную дверь.

Вернувшись в кабинет Гревила, я написал ей свой адрес и номер телефона и сказал, что, если она почувствует что-то неладное или просто захочет поговорить, я весь вечер буду дома.

— Я приеду сюда завтра утром после встречи с менеджером банка. Как вы, справитесь? Она неуверенно кивнула.

— Как нам к вам обращаться? Мне кажется, называть вас мистер Фрэнклин было бы не совсем уместным.

— А если просто Дерек?

— Нет-нет, — почти тут же возразила она. — Может быть, скажем, мистер Дерек?

— Ну что ж, если вам так больше нравится...

Для меня это звучало несколько чудно и старомодно, однако она была очень довольна своей находкой и сказала, что передаст всем остальным.

— Кстати, насчет остальных, — подхватил я. — Расскажите мне, кто здесь за что отвечает — вы, Джун, Лили...

— Джун занимается компьютерами и финансовыми операциями, — начала она. — Лили — заказами. Тина является нашей ассистенткой: она помогает Лили и выполняет кое-какую секретарскую работу, как и Джун. Как, впрочем, и я. Мы все делаем то, что в данный момент необходимо. У нас почти нет жестких разграничений обязанностей. Правда, Элфи занимается лишь упаковкой заказов. У него уходит на это все его рабочее время.

— А тот молодой человек с рыжей шевелюрой?

— Джейсон? Не обращайте внимания на его волосы, он неплохой парень. Это наша рабочая сила. В массе камни очень тяжелые. Джейсон носит коробки, работает на складе, выполняет разные отдельные поручения и пылесосит ковры. Иногда он помогает Элфи или Лили, если мы заняты. Я же говорю, что мы вместе делаем все, что необходимо. Мистер Фрэнклин никогда не позволял никому устанавливать какие-то жесткие границы.

— Он так и говорил?

— Да, конечно.

«Коллективная ответственность», — прозвучало у меня в голове. Я преклонялся перед его мудростью. Если все шло гладко, то принцип срабатывал. А на вид здесь все шло своим чередом, и я не собирался ничего менять.

Закрыв и заперев дверцу стенного сейфа ключом Гревила, я попросил Аннет показать мне среди множества других ключей тот, которым открывались электронные двери.

— Вот, — сказала она, отыскав его.

— А от чего другие, вы не знаете?

— Понятия не имею, — смущенно ответила она. От дома, от машины, еще от чего-нибудь. Я рассчитывал со временем разобраться. Попытавшись ободряюще улыбнуться ей, наскоро попрощался с остальными, кто был на месте, и спустился на служебном лифте вниз к ожидавшему меня во дворе Брэду.

— Свиндон, — сказал я. — Медицинский центр, где мы были в пятницу. Ты не против?

— Нет, конечно.

«Даже с радостью», — продолжил я про себя. Нужно было проехать восемьдесят миль, десять миль — в противоположную от дома сторону. Брэду удалось преодолеть их, не проронив ни слова, и я провел это время в раздумьях о том, что я еще не успел сделать, например, съездить к Гревилу домой, сказать, чтобы ему больше не приносили какие бы то ни было газеты, предупредить на почте, чтобы они отсылали всю корреспонденцию отправителям... «К черту все это! — устало решил я. — Ну почему же его угораздило умереть?»

* * *

Просветив и разбинтовав мою лодыжку, ортопед засокрушался. Она отвердела, потемнела и опухла от пальцев до голени. Кожа почти лоснилась от натяжения.

— Ведь я же советовал вам не беспокоить ногу, — упрекнул он с оттенком раздражения.

— У меня умер брат... — оправдываясь, ответил я и рассказал о нападении возле больницы и о том, что мне придется заниматься делами Гревила.

Врач внимательно слушал меня, сильный, рассудительный, преждевременно поседевший человек. Я не знал ни одного жокея, который бы не доверял ему. Он понимал наши потребности и наши страсти, потому что лечил многих из нас, тех, кто жил в тренировочном центре Лэмборн или неподалеку от него.

— Как я на днях уже говорил вам, — сказал он, дав мне закончить, — у вас перелом нижней части малой берцовой кости. Она разошлась с большой берцовой костью там, где должна соединяться. Сегодня они еще дальше друг от друга. Они совершенно не обеспечивают опоры для таранной кости, пяточной кости. У вас теперь порвана боковая связка у лодыжки. Весь сустав стал очень хрупким и ненадежным, как расклеившийся шип с пазом в какой-нибудь мебели.

— Так сколько же это будет заживать? Он мельком улыбнулся.

— С мягкой повязкой проболит еще дней десять, а потом вы сможете на нее наступать. Недели через три сможете сесть на лошадь, если боль от стремени будет терпимой, а болеть будет наверняка. Еще через три недели лодыжка должна достаточно окрепнуть и можно будет скакать.

— Хорошо, — с облегчением сказал я. — Не намного страшнее, чем прежде.

— Страшнее, но заживает не так долго — Отлично.

Опустив глаза, он посмотрел на унылую картину.

— Если вы собираетесь продолжать все ваши путешествия, то вам будет намного спокойнее в гипсе. Через пару дней сможете уже становиться на ногу и почти не чувствовать боли.

— И проходить так шесть недель, пока не атрофируются мышцы?

— Ну, атрофия — это уж слишком сильно. Он, естественно, прекрасно понимал, что прежде всего жокеи должны были иметь сильные мышцы ног, а для этого нужно, чтобы мышцы постоянно работали. В гипсе же они не двигались и быстро слабели. И если даже движение причиняло резкую боль, ее стоило потерпеть.

— Дельта — смесь легкая, — убедительным тоном продолжал он. — Это полимер, а не гипс. Он пористый, обеспечивает хороший доступ воздуха, исключает раздражение кожи. Вам будет удобно. Я бы даже мог вставить туда «молнию», чтобы легче было снимать для физиотерапии.

— А когда я смогу скакать?

— Через девять-десять недель.

Я немного помолчал. Быстро подняв голову, врач посмотрел на меня умным вопрошающим взглядом.

— Ну так что? — спросил он.

— Нет.

Улыбнувшись, он взял моток крепа для повязки.

— Больше не падайте на нее в течение ближайшего месяца, а то придется накладывать шины.

— Постараюсь.

Он вновь крепко замотал ногу от колена вниз до самых пальцев и обратно и выписал новый рецепт на обезболивающее.

— В сутки не больше восьми таблеток и не запивать алкоголем.

Он неизменно повторял это каждый раз.

— Понятно.

Внимательно посмотрев на меня, он встал и подошел к шкафчику, где хранились упаковки и пузырьки с лекарствами. Возвращаясь, он запихивал в бумажный конверт маленький пластиковый пакетик, который протянул мне.

— Я дам вам кое-что под названием «ДФ-118». Как будто специально для вас и предназначалось, ведь ДФ — ваши инициалы! Здесь на три раза. Это очень сильное обезболивающее, и мне бы хотелось, чтобы вы принимали его лишь в том случае, если случится нечто, похожее на вчерашнее.

— Хорошо, — пообещал я, кладя пакетик в карман. — Спасибо.

— После одной дозы вам уже никакая боль не страшна, — улыбнулся он. — От двойной будете парить в невесомости, как воздушный змей. А от тройной можете потерять сознание. Так что я вас предупредил. — Он сделал паузу. — Это как крайнее средство.

— Постараюсь не забыть, — ответил я. — Я вам искренне благодарен.

* * *

Доехав до аптеки, Брэд взял мой рецепт и пошел за лекарством. Пришлось немного подождать, пока его приготовили. Затем, преодолев оставшиеся десять миль, он остановился возле двери моего дома.

— Ну что, завтра утром в то же время? — спросил я. — В Лондон?

— Да.

— Что бы я без тебя делал, — сказал я, вылезая с его помощью из машины.

Мельком взглянув на меня, он подал костыли.

— Ты здорово водишь машину, — похвалил я.

Брэд был смущен и польщен одновременно. На его лице, разумеется, не было и тени улыбки, но на щеках определенно появилась характерная складка. Он отвернулся, избегая моего взгляда, и, как всегда, направился к своей матери.

Придя домой, я посетовал, что не могу позволить себе хорошую порцию виски. Поскольку после сандвича, принесенного мне на обед Джун, прошло уже порядочно времени, я подкрепился сардинами с тостом и мороженым на десерт, что свидетельствовало о моей нелюбви к готовке.

Потом, растянувшись на диване с обложенной льдом ногой, я позвонил в Ньюмаркет человеку, ухаживавшему за парой скаковых лошадей Гревила.

Он словно сидел возле телефона, потому что сразу взял трубку.

— Да? И что они предлагают? — спросил он.

— Понятия не имею, — ответил я. — Это Николас Лоудер?

— Что? Кто это? — Его тон был бесцеремонным и раздраженным. Затем, немного опомнившись, он заговорил уже более вежливо:

— Простите. Я ждал одного звонка. Да, я — Лоудер. С кем я разговариваю?

— Это брат Гревила Фрэнклина.

— Правда?

В ту минуту это не вызвало у него никаких ассоциаций. Не зная его лично, я представлял себе его таким, каким видел, — высоким, светловолосым, лет сорока с небольшим, с весьма эффектной внешностью и соответствующим самомнением. Не было сомнений в том, что он знал толк в лошадях, однако во время телеинтервью порой держался довольно высокомерно по отношению к корреспондентам и, как мне доводилось слышать, к своим клиентам. Гревил держал у него своих лошадей, потому что именно там оказалась первая приобретенная им лошадь, доставшаяся ему в качестве расплаты за долг. Лоудер купил Гревилу еще одну лошадь и хорошо следил за ними, и Гревил заверял меня, что тот весьма дружелюбен и с ним всегда приятно общаться по телефону.

Когда я сам в последний раз разговаривал с Гревилом, он поведал мне, что собирается купить еще одну двухгодовалую лошадку и что Лоудер обещал ему в октябре что-нибудь присмотреть.

Я рассказал Лоудеру о смерти Гревила, и после недолгого выражения сочувствия он отреагировал в полном соответствии с моими предположениями — не как человек, потерявший близкого друга, а чисто по-деловому.

— Это никоим образом не отразится на его лошадях, — сказал он. — Они полностью принадлежат компании «Саксони Фрэнклин», а не лично Гревилу. Я могу содержать их по поручению компании, действовать на основании полученных мною полномочий. Здесь не может возникнуть никаких проблем.

— Боюсь, что может, — начал было я.

— Нет, нет, нет. Дазн Роузез в субботу участвует в состязаниях в Йорке. На него большие надежды. Я говорил об этом Гревилу всего несколько дней назад. Он всегда просил сообщать ему, хотя сам никогда не присутствовал на состязаниях.

— Проблема в том, — сказал я, — что я его брат. Он оставил компанию «Саксони Фрэнклин» мне. Проблема тут же невольно выросла в его глазах.

— Не может быть! Вы — Дерек Фрэнклин? Тот самый брат? Жокей?

— Да. Так что... не могли бы вы выяснить у Уэзерби, могут ли лошади принимать участие в состязаниях до утверждения завещания судом?

— О Господи, — упавшим голосом отозвался он. Нам обоим было прекрасно известно, что профессиональным жокеям не разрешалось выставлять на соревнования своих собственных лошадей. Они могли иметь племенных кобыл, жеребят, жеребцов-производителей, лошадей для работы, для конной охоты — одним словом, любых лошадей с подковами. Можно было даже держать и скаковых, но нельзя было выставлять их на соревнования.

— Так вы выясните это? — вновь спросил я.

— Да. — В его голосе слышалось отчаяние. — Дазн Роузез должен в субботу пробежаться.

Дазн Роузез на данный момент был лучшим из двух жеребцов Гревила, за достижениями которых я регулярно следил по газетам и телевидению. Трижды победитель в возрасте трех лет, Дазн Роузез несколько разочаровал в четыре года, но теперь, когда ему исполнилось пять, он вернулся в свою лучшую форму и уже трижды побеждал в течение последних трех недель. И на субботнюю «пробежку» справедливо возлагались немалые надежды.

— А если Уэзерби запретит лошади участвовать, — вновь раздался голос Лоудера, — вы ее продадите? К субботе я смогу найти покупателя среди своих клиентов — владельцев лошадей.

Я был удивлен его настойчивостью и подумал, что от Дазн Роузез он ждал чего-то большего, чем просто «пробежки», которых из сезона в сезон у него было предостаточно. Лоудер был чрезмерно взбудоражен.

— Не знаю, могу ли я ее продать до утверждения завещания, — нерешительно сказал я. — Вам бы лучше это тоже выяснить.

— А если можно, продадите?

— Не знаю, — ответил я, оставаясь в замешательстве. — Давайте подождем, пока все не выяснится.

— Вы же понимаете, что нельзя держать его взаперти, — продолжал напирать он. — Ему предстоит очередной сезон. У него еще много возможностей. Однако если вы сами не откажетесь от скачек, вы не сможете выставлять его на состязания. А он не стоит таких жертв с вашей стороны. Он не является фаворитом на Дерби.

— Я решу это в течение недели.

— Но вы же не думаете оставлять скачки? Нет? — В его голосе звучала тревога. — Я ведь читал в газете о том, что у вас травма, но вы рассчитываете к Рождеству быть в форме, так?

— Да, вы правы, об этом было написано.

— Ну вот и хорошо.

Тревога в его голосе сменилась не менее явным облегчением. Я совсем не понимал причин такой эмоциональности. Ему ни к чему было так волноваться.

— Возможно, «Саксони Фрэнклин» может временно отдать эту лошадь в чью-то собственность, — предположил я.

— Э... э... Кому? Мне? — Его голос прозвучал так, словно это было для Лоудера идеальным решением.

— Не знаю, — осторожно ответил я. — Нам надо все выяснить.

Я почувствовал, что не совсем доверяю ему, хотя до того, как позвонил, не имел никаких сомнений. Лоудер был в пятерке лучших инструкторов по скачкам в стране и, естественно, пользовался авторитетом благодаря своему стабильному успеху.

— Когда Гревил приезжал навещать лошадей, он был один? — спросил я. — Я пытаюсь разыскать его знакомых, чтобы сообщить им о смерти.

— Он никогда не приезжал сюда навещать лошадей. Я был едва знаком с ним, в основном мы разговаривали по телефону.

— Его похороны состоятся в пятницу в Ипсуиче, — сказал я. — Что, если я в этот же день заеду в Ньюмаркет, поскольку буду неподалеку, поговорю с вами, проведаю лошадей, разберусь при необходимости с какими-нибудь бумагами?

— Нет, — категорично отозвался он. Затем, уже несколько вежливее, продолжил:

— Я всегда отговариваю владельцев от посещений своих питомцев. Это лишь беспокоит лошадей. А я не позволяю делать никаких исключений. Если мне зачем-то понадобится ваша подпись, мы договоримся по-другому.

— Хорошо, — покладисто ответил я, не стремясь особо напирать на него. — Я буду ждать от вас известий относительно решения Уэзерби.

Он обещал позвонить и резко положил трубку, оставляя меня в раздумьях по поводу его поведения, показавшегося мне загадкой без ответа.

«Может быть, я все придумал?» — но я был уверен, что нет. Часто оттенки человеческого голоса лучше слышны по телефону, чем при встрече. Когда люди спокойны, в трубке хорошо доносятся обертоны их голоса; когда люди волнуются, голосовые связки напряжены и обертоны исчезают. После того как Лоудер узнал, что я унаследую Дазн Роузез, все обертоны его голоса пропали.

* * *

Оставив свои гадания по этому поводу, я вновь задумался над тем, как известить друзей Гревила. Должны же они быть, в конце концов. Ни один человек не жил в вакууме. «Однако, — тут же спохватился я, — случись все наоборот, у Гревила возникли бы те же проблемы». Он тоже не знал моих друзей. Наши жизни почти не соприкасались, если не считать наших с ним встреч. Тогда мы болтали чуть-чуть о лошадях, чуть-чуть о безделушках, немного о жизни в целом и о разных там интересных событиях.

Он, как и я, жил в одиночестве. Гревил ничего не рассказывал мне о своих любовных увлечениях.

«Вот беда», — лишь обронил он, когда три года назад я обмолвился о том, что жившая со мной подруга уехала от меня. «Ерунда, — сказал тогда я. — Как встретились, так и разбежались». Как-то я спросил его о жене, с которой он давно развелся. «Она вновь вышла замуж. Я ее с тех пор не видел», — лишь ответил он.

Мне думалось, что, если бы умер я, он бы известил об этом всех, с кем я работал, кто меня окружал. Он, возможно, сообщил бы об этом моему инструктору, газетам, публиковавшим новости о скачках. Значит, я должен известить тех, кто окружал его: всю «каменную» компанию. Это могла бы сделать Аннет. Хоть его записная книжка с адресами и пропала, у Джун был в распоряжении компьютер. И по этой причине учиненный разбой представлялся мне все более бессмысленным. Я снова приходил к одному и тому же выводу: должно быть, украдено что-то еще, и я не знаю что.

Приблизительно в этот момент я вспомнил о том, что, хоть из еженедельника Гревила выдрали «Октябрь», у меня все еще была его записная книжка. Сходив за ней в спальню, где оставил ее накануне вечером, я рассчитывал найти в алфавитном разделе в конце имена друзей и их телефоны, однако этот раздел тоненькой коричневой книжонки, как и все прочие, содержал довольно скудную информацию. Большинство из переворачиваемых мною страниц были чистыми, за исключением кратких записей типа: «Р, приезжает из Бразилии», или «Б, в Париже», или «Купить для П, цитрин».

Долистав до марта, я остановился. Тут все было связано со скачками и напротив каждого числа было отмечено событие. Я дошел до четверга, шестнадцатого марта, помеченного словом «Челтнем». «Челтнем» было обведено шариковой ручкой, рядом рукой Гревила написано: «Золотой кубок», а далее другой ручкой подписано: «Дерек победил!»

От этого у меня на глаза навернулись слезы. Я ничего не мог с собой поделать.

Мне жутко хотелось вернуть его, чтобы узнать лучше. Я оплакивал безвозвратную потерю, упущенное время, страшно хотел поближе узнать своего брата, которому был далеко не безразличен, который в своей полупустой записной книжке отметил мою победу на одних из самых престижных соревнований в году.

Глава 4

В конце книжки было всего три телефонных номера, и все отмечены только инициалами. Одним из них с инициалами Н.Л. был телефон Николаев Лоудера. Я позвонил по двум другим — лондонским, но там никто не подошел.

Затем среди других страниц я нашел еще три номера. Два из них оказались ресторанами во всем вечернем великолепии. Записав их названия, я вспомнил, что в одном в последний раз обедал с Гревилом два-три месяца назад. Скорее всего это было двадцать пятого июля, так как телефон стоял напротив именно этой даты. Я помнил, что ресторан был индийским и мы ели невероятно острый кэрри.

Со вздохом перевернув несколько страниц, япозвонил по номеру, записанному второго сентября.

Номер был не лондонский, с ничего не говорящим мне кодом. Я слушал, как на другом конце шел вызов, и уже был готов положить трубку, когда к телефону наконец подошли и до меня донесся низкий голос с придыханием:

— Алло!

— Здравствуйте, — ответил я. — Я звоню от имени Гревила Фрэнклина.

— Кого?

— Гревила Фрэнклина, — медленно и отчетливо произнес я.

— Одну минуту.

Последовало долгое молчание, затем до меня донесся звонкий стук каблучков и, решительно взяв трубку, женщина заговорила высоким сердитым голосом.

— Какая дерзость! — сказала она. — Не смей больше звонить. Я не желаю слышать твое имя в этом доме.

Не успел я раскрыть рот, как она бросила трубку. Ошарашенно глядя на свой аппарат, я испытывал чувство, словно мне в рот влетела оса.

«Кто бы она ни была, — криво усмехнувшись, подумал я, — она вряд ли бы захотела послать цветы на похороны, хотя, может быть, и обрадовалась бы, узнав о его смерти». Я никак не представлял себе, чем Гревил мог вызвать такую бурную реакцию с ее стороны. Вся беда была в том, что я не знал его достаточно хорошо, чтобы сделать какое-нибудь достаточно правдоподобное предположение.

Где-то в душе радуясь тому, что в книжке больше не было телефонов, по которым я мог бы позвонить, я посмотрел на его немногочисленные записи больше из любопытства, чем в надежде найти что-нибудь для себя полезное.

Он отметил дни, когда его лошади принимали участие в соревнованиях, опять же инициалами. Д. Р. — Дазн Роузез — появлялись чаще других с неизменно следовавшими за ними цифрами, например, 300 при 8, что я принял за величину ставки при шансах на победу. Под этими цифрами стояли другие, в кружках, и, посмотрев в таблицы, я понял, что они означали, какой была лошадь на финише. Три последних выступления, против которых стояла обведенная кружком единица, вылились Гревилу соответственно в 500 при 14, 500 при 5, 1000 при б к 4. Шансы в планируемой субботней «пробежке» могли быть еще выше.

Вторая лошадь Гревила — Джемстоунз, фигурировавшая как "Д", состязалась шесть раз, победив лишь однажды, но ощутимо: 500 при 100 к 6.

Для владельца лошадей он был не слишком азартен. По моим подсчетам, общей чистой прибыли у него было больше, чем у многих других владельцев. Выигранные деньги, как я мог предположить, полностью окупали как содержание, так и стоимость самих лошадей, и в основном поэтому ему как бизнесмену нравилось их держать.

Я машинально продолжал листать книжку дальше и среди последних страниц, озаглавленных «Для заметок», увидел многочисленные каракули и какие-то цифры.

Подобные каракули многие рисовали, например, говоря по телефону: разные заштрихованные квадратики, зигзаги, крестики. На соседней странице было записано уравнение: CZ=Cxl, 7. Для Гревила здесь было все предельно ясно, мне же это ни о чем не говорило.

Перелистнув еще одну страницу, я увидел несколько номеров, подобные которым были записаны и у меня в записной книжке: паспорт, счет в банке, страховка. Ниже маленькими печатными буквами в столбик стояло лишь одно слово — Дерек. И я опять вздрогнул, увидев свое имя, написанное его рукой.

Глядя на расположение букв, я задумался, не использовал ли Гревил мое имя в качестве какой-то мнемоники, а может, оно ничего и не значило, так, каракули? Ответить на это не представлялось возможным. Вернувшись на несколько страниц, я увидел то, что уже попадалось мне на глаза, — надпись, едва заметно сделанная карандашом за день до его смерти. Но и во второй раз она говорила мне не больше, чем в первый.

«Конингин Битрикс?» — писал он. Два слова со знаком вопроса. «Кличка лошади? — наугад предположил я. — Может быть, он собирался ее купить?» Моя голова была склонна работать именно в этом направлении. Затем я подумал, что он мог написать сначала фамилию, как, например, Смит, Джейн; и, возможно, собирался встретиться с некой Битрикс Конингин в Ипсуиче.

Вернувшись к «лошадиной» версии, я позвонил своему тренеру Майло Шенди, который осведомился о моей лодыжке и попросил не тянуть с выздоровлением.

— Через пару недель я сяду в седло, — сказал я.

— Это уже кое-что. Поделай массаж. От одной только мысли мне стало больно. Я дал обещание, вовсе не собираясь его выполнять, и справился насчет Конингин Битрикс, назвав имя по буквам.

— Не знаю лошади с таким именем, но я могу выяснить утром. Я поинтересуюсь у Уэзерби, есть ли вообще такая кличка, и, если они скажут «да», значит, эта лошадь не заявлена на состязания.

— Огромное спасибо.

— Ерунда. Я слышал, у тебя умер брат. Вот несчастье.

— Да... А откуда ты знаешь?

— Мне сейчас звонил Николас Лоудер и рассказал про твою дилемму. Он хотел, чтобы я убедил тебя отдать ему Дазн Роузез.

— Вот идиотизм. Я имею в виду его звонок. Он усмехнулся.

— Я так ему и сказал. Я ответил, что мне это раз плюнуть, но он, кажется, меня не понял. В любом случае это ничего бы не решило. Жокеям не разрешается держать скаковых лошадей для соревнований. Даже если ты и предоставишь ему свою лошадь, все равно будет считаться, что она принадлежит тебе.

— Нет сомнений, что ты прав.

— Голову на отсечение.

— А Лоудер ведь играет в тотализатор, да? — спросил я. — И довольно активно...

— Я слышал, что да.

— Он сказал, что Дазн Роузез бежит в Йорке в субботу.

— В таком случае, может, мне поставить за тебя? Кроме запрета выставлять лошадей на состязания жокеям не разрешалось и делать ставки. Однако это всегда можно было обойти, например, при помощи верных друзей.

— Пока, пожалуй, не стоит, — ответил я. — Но в любом случае спасибо.

— А ты не против, если я на него поставлю?

— Что ж, пожалуйста. В том случае, если Уэзерби допустит его до состязаний.

— Да, загадочка, — отозвался он. — Приходи как-нибудь выпить по рюмочке, заглядывай вечерком.

Я пообещал ему заглянуть.

— И смотри, поосторожнее там.

Положив трубку, я улыбнулся его прощальной фразе. Жокеям платили вовсе не за осторожность. Для них это не было главным. Майло пришел бы в ужас, если бы я последовал его совету.

* * *

Утром Брэд отвез меня в банк, клиентом которого была компания «Саксони Фрэнклин», где я встретился с его менеджером. Молодой и энергичный, он говорил нарочито медленно, словно ожидая, пока его клиент сообразит. «Может быть, это он глядя на мои костыли?» — подумал я. Через пять минут он понял, что я не слабоумный. Затем он поведал мне, что Гревил взял в банке солидную сумму, и выразил надежду на то, что я расплачусь с банком.

— Полтора миллиона американских долларов наличными.

— Полтора миллиона долларов? — переспросил я, пытаясь не показывать, что от его сообщения у меня чуть не перехватило дыхание. — На что?

— На приобретение алмазов. За алмазы, купленные у «Ди-ти-си» — «Си-эс-о», обычно платят наличными, в американских долларах.

Для менеджеров банков, расположенных вокруг Хэттон-Гарден, похоже, это было не в диковинку.

— Он не занимается... не занимался алмазами, — возразил я.

— Он решил расширить сферу деятельности, и мы, естественно, предложили ему свои услуги. Ваш брат долгие годы был нашим клиентом и, к вашему сведению, честным и добросовестным бизнесменом. Мы ценим это. Мы несколько раз давали ему ссуды, и он всегда аккуратно расплачивался с нами точно в срок. — Он откашлялся. — Эта ссуда, взятая три месяца назад, должна быть погашена в течение пяти лет, и, поскольку она предоставлена компании, а не вашему брату лично, сроки, несмотря на его кончину, останутся неизменными.

— Да, понимаю, — сказал я.

— Насколько я понял из нашего вчерашнего разговора, вы намерены продолжать дело брата?

Вместо некоторой тревоги в его голосе мне слышалось облегчение. Но почему? Или я чего-то недопонимал?

— Вы располагаете какими-нибудь гарантиями?

— Соглашение. Мы дали ссуду под капитал «Саксони Фрэнклин».

— Все камни?

— Столько, сколько понадобится, чтобы рассчитаться с долгом. Но главной гарантией всегда были честность и деловые качества вашего брата.

— Я не специалист по камням, — сказал я, — так что, вероятно, продам компанию после утверждения завещания.

Он безмятежно кивнул.

— Возможно, это правильное решение. Мы рассчитываем, что «Саксони Фрэнклин» расплатится с долгом в срок, но мы не против переговоров с ее покупателями.

Он дал мне подписать кое-какие бумаги и попросил у меня образцы моей подписи, чтобы я мог ставить свое имя на чеках «Саксони Фрэнклин». Не спросив о моем опыте как бизнесмена, он пожелал мне удачи.

Я поднялся на свои костыли и пожал ему руку, думая о том, чего так и не сказал.

Не сказал я ему о том, что я жокей, отчего весь Хэттон-Гарден мог бы запаниковать. И я не сказал ему, что, если Гревил и купил алмазов на полтора миллиона долларов, я понятия не имел, где они.

* * *

— Алмазы? — переспросила Аннет. — Но я же говорила вам, что алмазами мы не занимаемся.

— Менеджер банка уверяет, что Гревил недавно приобрел некоторое количество. Где-то в «Ди-ти-си» — «Си-эс-о».

— Центральное торговое объединение? Это «Де Бирс». «Ди-ти-си» — их компания по продаже алмазов. Нет, нет. — Она встревоженно посмотрела мне в лицо. — Не может быть. Он ничего об этом не говорил.

— А скажите, за последние три месяца спрос увеличился?

— Как обычно, — кивнув, ответила она. — Бизнес всегда разрастается. Мистер Фрэнклин неизменно возвращается из своих поездок с новыми камнями. Красивыми камнями, так как не может устоять. Наиболее интересные экземпляры он продает ювелиру, который имеет магазины в таких местах, как Найтсбридж и Бонд-стрит. Это великолепная бижутерия, но камни настоящие. Многие украшения просто уникальны, выполнены с одним-единственным камнем. Это человек с большим именем. Некоторые его произведения ценятся на уровне Фаберже.

— Кто это?

— Просперо Дженкс, — ответила она, ожидая с моей стороны хоть какого-то намека на благоговение.

Я о нем и не слышал, но все-таки кивнул.

— А не вставляет ли он в свои украшения бриллианты?

— Да, иногда. Но он покупает их не у «Саксони Фрэнклин».

Мы были в кабинете Гревила, и я сидел в его вертящемся кресле за необъятным столом, а Аннет раскладывала собранные накануне в кучу бумаги по ящикам и папкам, где они лежали раньше.

— Как вы думаете, Гревил не стал бы хранить бриллианты в этом помещении? — спросил я.

— Разумеется, нет. — Мой вопрос шокировал ее. — Он всегда был очень щепетилен в вопросах безопасности.

— Значит, тот, кто сюда ворвался, не мог рассчитывать найти здесь что-нибудь ценное?

Сдвинув брови, она на секунду застыла с пачкой бумаг в руке.

— Странно, не правда ли? Они вряд ли ожидали наткнуться на какую-нибудь ценность в конторе, если бы понимали что-то в ювелирном деле. А если они в этом не разбирались, то почему выбрали именно этот офис?

Та же молчаливая реакция вместо ответа. Джун с не по годам развитой материнской заботой принесла уже знакомый стул, чтобы я мог положить на него ногу. Поблагодарив ее, я спросил, была ли в компьютере подробная информация о количестве и цене всех шлифованных камней компании.

— Ну конечно же, — удивленно ответила она. — Даты и количества поступлений, даты и количества продажи. Цены закупочные и цены продажные, прибыль, налоги — все, что хотите. Компьютер может сообщить вам о том, что у нас есть, стоимость, что идет хорошо и что — плохо, что лежит здесь, лишь занимая место, уже года два и больше, правда, такого у нас не много.

— И о камнях, хранящихся в сейфе?

— Разумеется.

— Но алмазов там нет?..

— Нет, алмазами мы не занимаемся. Она подарила мне ослепительную улыбку и быстро удалилась, успев на ходу сказать, что предрож-дественское оживление не спадает и за сутки их просто забросали заказами по факсу.

— А кто занимается заказами? — спросил я Аннет.

— Обычными — я. Джун информирует меня о том, что нам нужно. Гранеными камнями и чем-то неординарным занимался сам мистер Фрэнклин.

Она продолжала раскладывать бумаги с некоторым безразличием, так как ее ответственность распространялась лишь на рабочий день. Она была в той же, что и накануне, юбке угольного цвета, но на сей раз в сочетании с черным свитером, наверно, из уважения к Гревилу. Далеко не худая, но и не полная, с красивыми ногами в черных колготках, она производила впечатление обеспеченной, следящей за собой женщины средних лет. Я не представлял себе ее бодрой и веселой, как Джун, даже в молодости.

Меня интересовало, не могла бы Аннет заняться страховкой компании, и она ответила, что возобновила ее сразу после случившегося. Я недоверчиво прочел условия и позвонил в страховую компанию, поинтересовавшись, не увеличил ли мой брат сумму страхования? Не увеличивал ли он ее с тем, чтобы покрыть стоимость алмазов в полтора миллиона долларов? Нет, не увеличивал, но разговор об этом был. Страховая премия показалась ему слишком высокой, и он не согласился. Голос в трубке объяснил, что премия была высокой оттого, что камни часто находились в перевозке, а в этом всегда была немалая доля риска. В компании не знали, решил ли в конце концов мистер Фрэнклин купить алмазы, так как три-четыре месяца назад дело было лишь в стадии наведения справок. Кратко поблагодарив, я положил трубку.

Тут же вновь зазвонил телефон, и, словно в оправдание молчаливого ожидания Аннет, я подошел к нему.

— Алло?

В трубке раздался мужской голос:

— Это мистер Фрэнклин? Я бы хотел поговорить с мистером Фрэнклином.

— Э... э... Не могу ли я вам чем-то помочь? Я его брат.

— Да, возможно, — ответил он. — Я из Вест-Лондонского полицейского суда. Ваш брат должен был быть здесь уже двадцать минут назад. Он никогда не опаздывал. Не могли бы вы сказать, когда его ждать?

— Одну минуту.

Закрыв рукой трубку, я передал Аннет только что услышанное. С округлившимися от ужаса глазами она стала жестами раскаиваться в своей забывчивости.

— Сегодня же его день. Он ходит в суд через вторник. У меня вылетело из головы.

Вернувшись к телефону, я объяснил ситуацию.

— Ой-ой-ой! Как же вы меня огорчили. — Он действительно казался огорченным, но и несколько раздраженным. — Было бы неплохо с вашей стороны предупредить меня заранее. Сейчас совсем нет времени искать замену.

— Понимаю, — поддакнул я, — но дело в том, что в выходные кто-то ворвался в офис. Еженедельник брата с указанными в нем деловыми встречами украден, и мы, по сути дела, не можем никого оповестить.

— Как же все неудачно складывается.

Это прозвучало несколько неуместно с его стороны. «Вот для покойного Гревила все сложилось действительно неудачно», — подумал я. Однако момент для черного юмора был, пожалуй, не совсем подходящий.

— Если у моего брата были среди судей близкие друзья, — сказал я, — я бы очень хотел, чтобы они мне сюда позвонили. Не могли бы вы им передать?

— Конечно, я передам. — Он немного помедлил. — Мистер Фрэнклин был в лицензионной комиссии. Вы хотите, чтобы я сообщил председателю?

— Да, будьте любезны. Всем, кому можно. Он попрощался таким тоном, будто тяжесть свалилась ему на плечи, а я со вздохом сказал Аннет, что нам стоило бы поскорее известить о его смерти всех остальных, заметив, что компания будет функционировать как обычно.

— А как насчет прессы? — поинтересовалась она. — Может быть, опубликовать это в «Тайме» и еще где-нибудь?

— Хорошая мысль. Вы можете взять на себя ее осуществление?

Она ответила, что может, и, прежде чем позвонить в редакции, показала мне кусок написанного ею текста: «Неожиданно в результате несчастного случая скончался Гревил Саксони Фрэнклин, сын...» Она оставила пустое место после слова «сын», которое я сам заполнил, дописав «...покойного полковника и миссис Майлз Фрэнклин». Затем я изменил «брат Дерека» на «брат Сьюзан, Миранды и Дерека» и в самом конце добавил: «Кремация состоится в пятницу, в Ипсуиче».

— А вы не представляете, что он мог делать в Ипсуиче? — спросил я Аннет. Она покачала головой.

— Я ни разу не слышала, чтобы он упоминал это название. Правда, он вообще никогда не говорил со мной ни о чем, что не касалось работы. — Она помолчала. — Не то чтобы отличался скрытностью, но о своей личной жизни он никогда не рассказывал. — Она вновь помолчала. — Он никогда не рассказывал и о вас.

Я вспомнил, что после всех наших с ним встреч я, несмотря на его словоохотливость, практически ничего о нем не узнал, и прекрасно понял, что она имеет в виду.

— Он часто повторял, что самое надежное средство безопасности — держать язык за зубами, — продолжала она. — И просил нас не особо болтать о нашей работе с совершенно незнакомыми людьми, и мы все понимали, что он прав, хотя мы и не храним здесь драгоценные камни. Все ювелиры просто зациклены на безопасности, a diamantaires вообще сумасшедшие на этой почве.

— Что за diamantaires? — спросил я.

— Не что, а кто, — ответила она. — Это торговцы неотшлифованными алмазами. Они их режут, шлифуют и продают ювелирам. Мистер Фрэнклин всегда утверждал, что алмазы — особая статья в отличие от других драгоценных камней. В восьмидесятых сначала поднялся невероятный алмазный бум, за которым последовало резкое падение цен на алмазы. В результате многие diamantaires потеряли свои состояния и обанкротились, а мистер Фрэнклин часто отмечал, что только ненормальный может так перенапрягаться. — Она помолчала. — Вы не могли не слышать о том, что творилось в вашей округе, где на каждом шагу ювелирная компания. В барах и ресторанах об этом только и говорили. Так что я не сомневаюсь, что менеджер банка что-то напутал. Мистер Фрэнклин никогда бы не стал покупать алмазы.

«Если Гревил не покупал алмазов, — думал я, — то куда же, черт возьми, он дел полтора миллиона долларов наличными?»

Купил алмазы. Что же еще? Или деньги по-прежнему спрятаны где-нибудь в укромном месте? Деньги или алмазы на соответствующую сумму. Лежат себе где-то незастрахованные, и если у моего не в меру скрытного, чрезмерно заботившегося о безопасности брата была карта «острова сокровищ» с отмеченным на ней крестиком заветным местом, то я ее еще не нашел. Но я боялся, что скорее всего все это сгинуло вместе с ним под строительными лесами. Если так, то все имущество его фирмы будет конфисковано банком, а это Гревилу понравилось бы меньше всего.

В этом случае большая часть того, что он мне завещал, исчезла бы, как утренний туман.

«Он должен был оставаться верным своим принципам, — угрюмо думал я, — и не связываться с алмазами».

Вновь зазвонил стоявший на столе телефон, и на этот раз к нему подошла находившаяся рядом с ним Аннет.

— "Саксони Фрэнклин", чем можем быть вам полезны? — спросила она и выслушала, что ей ответили. — Нет, к сожалению, вам не удастся поговорить с мистером Фрэнклином лично. Простите, с кем я разговариваю? Мне очень жаль, миссис Уильяме, но мы вынуждены сообщить вам, что мистер Фрэнклин скончался в результате несчастного случая в минувшие выходные. Однако наша компания продолжает функционировать. Чем мы можем быть вам полезны?

В некотором недоумении она, немного послушав, спросила:

— Вы меня слышите? Миссис Уильяме, вы меня слушаете?

Но ей, похоже, не отвечали, и через несколько секунд Аннет, нахмурившись, отошла от телефона.

— Там положили трубку.

— Насколько я понимаю, вы не знаете, кто такая миссис Уильяме.

— Нет, — она немного помялась, — но, похоже, она звонила и вчера. Я, кажется, сказала ей, как и всем остальным, что мистера Фрэнклина не будет на работе целый день. Вчера я не спросила, как ее зовут. Но у нее незабываемый голос.

— Как это?

— Граненое стекло, — коротко ответила она. — Как у мистера Фрэнклина, но ярче выраженный. Похожий на ваш немного.

Я удивился. Сама она говорила, как я решил, на английском без каких-либо отличительных черт, хотя считал, что любая речь обладает своей спецификой. Мне показалось довольно странным, что миссис Уильяме с «граненостеклянным» голосом, молча выслушав про несчастный случай, не поинтересовалась, где, как и когда он произошел.

Аннет ушла к себе в комнату разбирать прессу, а я, достав из кармана записную книжку Гревила, попытался дозвониться по телефонам, где накануне никто не отвечал. Два номера, записанные в конце книжки, оказались телефонами букмекера и парикмахера. Оба выразили сожаление в связи с утратой своего клиента, правда, букмекер несколько меньше из-за привычки Гревила выигрывать.

Лодыжка сильно болела — результат, не побоюсь назвать, общей депрессии вместе с усталостью мышц. Депрессию я испытывал оттого, что все принятые мною до сих пор решения были вполне обычными, но придет момент, когда я могу наделать катастрофических ошибок из-за своего невежества. Я никогда прежде не занимался финансовыми операциями, если не считать моего счета в банке. И единственным знакомым мне «бизнесом» была подготовка лошадей, да и то лишь по наблюдениям, а не по собственному опыту. Но с лошадьми я, по крайней мере, знал, что к чему: там я мог отличить шпинель от рубина. В мире Гревила меня могли облапошить так, что я даже и не понял бы, и мог с треском проиграть еще до того, как узнал бы основные правила игры.

По обе стороны от меня простирался огромный черный стол Гревила, широкий проем для ног был справа и слева ограничен двойными тумбами с ящиками, они словно подпирали стол, как четыре колонны. В основном в них теперь лежало то, что было до взлома, и я начал бесцельно рыться в ближайшем ящике слева, слабо надеясь найти нечто такое, что упустил, или нечто важное, требующее каких-либо действий.

Вместо этого я первым делом наткнулся на игрушки: маленькие черные безделушки, убранные со стола и теперь рядами теснившиеся в ящике. Там был и счетчик Гейгера и множество калькуляторов. Я взял какую-то черную штуковину размером с книжку в мягкой обложке и, с любопытством повертев в руках, так и не понял, каково было ее предназначение.

— Это электрический измеритель, — сказала Джун, влетая в кабинет с кипой бумаг в руках. — Хотите посмотреть, как он действует?

Я кивнул, и она положила его плашмя на стол.

— Сейчас он вам покажет, какое расстояние от стола до потолка, — пояснила она, нажимая кнопки. — Вот, пожалуйста: семь футов и пять с половиной дюймов. Теперь в метрах, — она нажала другую кнопку. — Два метра и двадцать шесть сантиметров.

— Вообще-то мне совсем неинтересно, сколько здесь до потолка, — сказал я. Она рассмеялась.

— Если вы прижмете его к стене, он покажет расстояние до противоположной стены. В одно мгновение, как вы сами убедились, и не надо возиться с сантиметрами. Мистер Фрэнклин купил его, когда решил перепланировать помещения склада. Он рассчитывал, сколько нам понадобится коврового покрытия, сколько краски для стен. Эта штучка все посчитала.

— Вам нравятся компьютеры, да? — спросил я.

— Я просто обожаю их. Всех форм и размеров. Она посмотрела в открытый ящик.

— Мистер Фрэнклин всегда покупал малюсенькие приспособления. — Она вытащила что-то размером с колоду карт в сером кожаном чехольчике и положила себе на ладонь. — Эта крохотная безделушка — справочник туриста. В нем есть телефонные номера заказа такси, авиабилетов, турбюро, службы информации о погоде, посольств, «Америкэн экспресс». — Радостно нажимая кнопочки, она все показывала мне. — Это американская штуковина. В ней есть даже телевизионные каналы и радиочастоты около сотни городов в Штатах, включая Ту-сон в Аризоне, где ежегодно в феврале открывается крупнейшая ярмарка самоцветов. Она поможет вам и в пятидесяти других городах разных стран, таких, как Тель-Авив, Гонконг и Тайбэй, куда постоянно ездил мистер Фрэнклин. — Положив справочник, она взяла что-то еще. — А эта круглая диковина — что-то вроде телескопа, показывает, на каком расстоянии вы находитесь от разных предметов. Для тех, кто играет в гольф. Мистер Фрэнклин объяснял, что она измеряет расстояние до флажка и с ее помощью легко выбрать нужную клюшку.

— Он часто играл в гольф? — спросил я, глядя в телескоп длиной меньше четырех дюймов и рассматривая в нем шкалу, где от нижней отметки «Green»^[1] вверх были обозначены расстояния в ярдах — от двухсот до сорока. — Он как-то особо не говорил об этом.

— Я думаю, он иногда играл по выходным, — с сомнением в голосе ответила Джун. — Совместите слово «Green» с самой зеленой отметкой — флажок ведь, кажется, всегда высотой в восемь футов — и верхушка флажка укажет на шкале расстояние. Он говорил, что это очень удобно для дилетантов вроде него. Он говорил: «Никогда не бойся промахнуться, после того как сделал свой лучший удар». — Она слегка погрустнела. — Когда он покупал эти штучки, то всегда показывал их мне, так как знал, что мне они тоже нравятся.

Поискав платок, она, не извиняясь, вытерла глаза.

— А откуда он все это брал?

— В основном выписывал по каталогам. Я был несколько удивлен. Почтовые заказы по каталогам как-то не сочетались с моим представлением о Гревиле, но вскоре я понял, что ошибался.

— Не хотели бы вы посмотреть наш новый каталог? — спросила Джун и успела вылететь в дверь и вернуться, прежде чем я вспомнил, видел ли я старый, и решил, что нет.

— Только что из типографии, — сказала она. — Я как раз их распаковывала.

Я стал листать глянцевые листы журнала объемом в пятьдесят страниц, глядя на естественные яркие цвета уже увиденных мною на складе прелестей и множество других, еще более редких. Амулетики, сердечки, колечки, бабочки — казалось, не было предела разнообразию украшений.

— Сколько же всякого барахла, — пробормотал я. Услышав такой пренебрежительный тон, Джун тут же встала на их защиту, точно наседка, охранявшая своих цыплят.

— Не все могут позволить себе бриллианты, — резко возразила она, — а эти вещи очень красивы, и мы продаем их тысячами. Они расходятся в сотни престижных магазинов и универмагов, и я часто вижу, как люди покупают эти необычные украшения, которые здесь представлены. И, несмотря на то что они не в вашем вкусе, многим они нравятся.

— Простите, — сказал я. Она немного успокоилась.

— Это, видимо, непозволительно с моей стороны так с вами разговаривать, — неуверенно произнесла она, — но вы не мистер Фрэнклин... — Она замолчала, нахмурившись.

— Все в порядке, — ответил я. — Я и мистер Фрэнклин, и не мистер Фрэнклин — я понимаю, что вы хотите сказать.

— Элфи говорит, — медленно начала она, — что есть жокей Дерек Фрэнклин, выступающий в состязаниях по стипль-чезу. — Она вновь посмотрела на мою ногу, словно начиная догадываться. — Он раз стал чемпионом и всегда был в десятке лучших.

Это... вы?

— Да, — скромно признался я.

— Мне нужно было у вас узнать, — продолжила она. — Но никому не хотелось спрашивать.

— Почему?

— Аннет считает, что вы не можете быть жокеем. Вы слишком высокий. Она сказала, что мистер Фрэнклин никогда об этом не говорил. Аннет знала лишь то, что у него есть брат, с которым он видится несколько раз в году, и не собиралась верить Элфи, потому что ей казалось это невероятным. — Она помолчала. — Элфи сказал об этом вчера после вашего ухода. Потом он сказал... они все сказали... что не понимают, как жокей может возглавить такую компанию. Если вы действительно жокей. Им хотелось, чтобы это оказалось не так, и поэтому не хотелось спрашивать.

— Передайте Элфи и всем остальным, что, если этот жокей не возглавит компанию, они могут распрощаться с работой и оказаться на улице еще до конца недели.

Джун смотрела на меня своими широко раскрытыми голубыми глазами.

— Вы говорите точно так же, как мистер Фрэнклин!

— И не стоит упоминать о моей профессии клиентам, чтобы я не получил аналогичный вотум недоверия.

Судя по губам, у нее чуть было не вырвалось что-то вроде удивленного восклицания. Стремительно выскользнув из комнаты, она тут же вернулась в сопровождении остальных, по лицам которых можно было понять, что у них появились новые опасения.

Среди них не было ни одного вожака. Вот досада.

— У вас такой вид, будто корабль тонет, а спасательная шлюпка дала течь, — начал я. — Да, мы лишились капитана, и, я согласен, наше положение не из легких. Моя профессия — лошади, а не бизнес. Но, как я уже говорил вчера, компания будет благополучно существовать. Как бы там ни было, я постараюсь об этом позаботиться. Так что, если вы будете нормально работать и клиенты не разочаруются, вам же лучше, потому что, если мы прорвемся, всех вас ждет премия. Да, я не похож на своего брата, но я и не такой уж дурак и учусь всему новому довольно быстро. Давайте же продолжать выполнять заказы и... не вешайте носа.

— Мы, собственно, не сомневаемся в ваших способностях... — кротко возразила Лили, персонаж Шарлотты Бронте.

— Нет, сомневаемся, — перебил ее Джейсон. Он смотрел на меня чуть ли не с усмешкой, немного скривив губы. — Подскажите нам, кто выиграет ближайшие скачки?

Я наблюдал за этим дешевым показным гонором в сочетании с рыжей шевелюрой. Он принял меня за легкую добычу.

— Когда вы лично сможете оседлать лошадь, тогда и будете усмехаться. А пока хотите работайте, хотите уходите — дело ваше.

Последовало молчание. На лице Элфи было что-то похожее на улыбку. Джейсон насупился. Аннет глубоко вздохнула, а глаза Джун светились от смеха.

Они все безмолвно удалились, и трудно было судить, удалось ли мне их успокоить. У меня в ушах все еще звучал мой собственный голос, и я уныло думал, насколько сказанные мной слова «я не дурак» соответствовали действительности. Пока не найдутся алмазы или я не потеряю надежду их найти, компания во что бы то ни стало должна держаться на плаву. «Так что все — к помпе!» — решил я.

— Похоже, ваше «внушение» подействовало, — вернувшись, осторожно сказала Джун.

— Хорошо.

— Элфи промыл мозги Джейсону, и тот остается.

— Так.

— Чем я могу помочь?

Взглянув на живое лицо Джун, светлые ресницы и едва заметные брови, я понял, что без ее помощи мероприятие по спасению компании просто не состоится. Она была в курсе дел больше, чем компьютер. Она знала больше Аннет.

— Сколько вы здесь работаете? — спросил я.

— Три года. Я пришла сюда сразу после школы. Можете не спрашивать, нравится ли мне работа, — я ее просто обожаю. Так чем я могу помочь?

— Взгляните, нет ли в памяти компьютера хоть какого-нибудь упоминания об алмазах, — попросил я.

— Я же говорила вам, что мы не занимаемся алмазами, — в ее голосе слышалось некоторое нетерпение.

— И тем не менее будьте любезны.

Пожав плечами, она вышла. Поднявшись на ноги, точнее, на ногу, я последовал за ней и стал наблюдать, как ловко Джун управлялась с машиной.

— Никаких алмазов, — наконец сказала она. — Ничего, как я вам и говорила.

— Ясно.

Я вспомнил про лежавшие в сейфе коробки с приклеенными на них этикетками.

— А вы случайно не знаете химическую формулу алмазов?

— Знаю, — тут же ответила она. — Это — С. Алмазы — чистый углерод.

— Не могли бы вы теперь попробовать на "С"? Она попробовала поискать, но на "С" тоже ничего не было.

— Мой брат умел пользоваться этим компьютером? — спросил я.

— Он умел пользоваться любым компьютером, если у него было пять минут, чтобы прочесть инструкцию.

Я задумался, глядя на пустой, безликий экран.

— А компьютер может зашифровать информацию? — наконец спросил я. Она посмотрела на меня.

— Мы никогда не пользуемся шифрами.

— Но тем не менее можно?

— Разумеется, да. Но у нас нет необходимости.

— А если в компьютере что-то зашифровано, вам об этом известно? — поинтересовался я. Она едва заметно качнула головой.

— Нет, но я могу узнать.

— Как? — спросил я. — Я хотел сказать, узнайте, пожалуйста.

— А что мы все ищем? Я просто не понимаю.

— Алмазы.

— Говорю же вам, мы не...

— Знаю, — прервал ее я, — но мой брат говорил, что собирается купить алмазы, и мне необходимо знать, купил ли он их. Он мог ввести и зашифровать такую информацию в один из тех дней, когда в очередной раз первым пришел на работу и последним ушел из офиса? Мне нужно это знать.

Покачав головой, Джун все-таки стала послушно нажимать на кнопки. Это оказалось довольно длинной процедурой, но в конце концов, на что-то наткнувшись, она с сосредоточенным видом остановилась. Затем с удвоенным вниманием она продолжила, пока на экране не появилось слово «пароль» с вопросительным знаком.

— Не понимаю, — удивилась она. — Мы же ввели в этот компьютер один общий пароль — «Саксони», правда, им почти не пользовались. Однако для каждого документа сюда можно ввести любой другой пароль, отменяя «Саксони». Эта информация была введена всего лишь месяц назад. Здесь стоит дата. Но тот, кто ее вводил, не пользовался паролем «Саксони». Таким образом, паролем может оказаться буквально любое слово, какое угодно.

— Под словом «документ» вы подразумеваете информацию?

— Да. Любая информация озаглавлена как документ. Скажем, восточный культивированный жемчуг, например. Если я высвечу на экране «восточный культивированный жемчуг», то сразу же получу информацию о том, сколько его у нас. Мне часто приходится этим заниматься. Однако информация с неизвестным паролем значится под названием «жемчуг» в единственном числе, а не во множественном, и я ничего не могу понять.

Она взглянула на меня.

— В любом случае здесь ни слова об алмазах.

— Попробуйте еще отгадать пароль. Она попробовала «Фрэнклин» и «Гревил», но безрезультатно.

— Это может быть всем, чем угодно, — беспомощно повторила она.

— Попробуйте «Дазн Роузез».

— А почему «Дазн Роузез»? — Ей показалось это очень странным.

— У Гревила была лошадь — скаковая лошадь — с такой кличкой.

— Правда? Он никогда не говорил. Он был таким приятным человеком, но ужасно скрытным.

— А еще у него была другая лошадь по кличке Джемстоунз.

Явно сомневаясь, она попробовала сначала «Дазн Роузез», затем — «Джемстоунз». Но на экране ничего не появилось, за исключением настоятельного требования пароля.

— Тогда попробуйте «алмазы», — попросил я. Она выполнила просьбу. Ничего.

— Вы же знали его, — не отступал я. — Почему он внес какую-то информацию, назвав ее «жемчуг»?

— Понятия не имею.

Джун сидела, склонившись над клавиатурой, и легонько стучала кончиками пальцев по губам.

— Жемчуг. Жемчуг. Почему жемчуг?

— Что такое жемчуг? — спросил я. — У него есть формула?

— Ой! — Она неожиданно выпрямилась. — Это камень зодиака.

Она напечатала «зодиак», но и это не помогло. Потом она немного покраснела.

— Это камень тех, кто родился в июне, — сказала она. — Попробую, на всякий случай.

Она набрала «Джун»^[2] — экран компьютера засветился и открыл свою тайну.

Глава 5

Алмазов мы так и не нашли.

На экране было написано:

"Джун, если ты сейчас это читаешь, можешь смело идти ко мне в кабинет за повышением. Ты стоишь жемчужины твоего веса, но я лишь предлагаю повысить твою зарплату на двадцать процентов.

С уважением, Гревил Фрэнклин".

— Так... — Она словно оцепенела. — Так вот что он имел в виду.

— Не понимаю, — ответил я.

— Как-то утром... — Она замолчала, сжав ротик, чтобы не заплакать. Ей понадобилось несколько минут, чтобы собраться с силами, и она продолжила:

— Как-то утром он сказал, что придумал для меня маленькую головоломку и дает мне шесть месяцев на ее решение. Через шесть месяцев она самоуничтожится. Он говорил все это с улыбкой. — Она перевела дыхание. — Я спросила его, что это за головоломка, но он не ответил, а лишь выразил надежду, что я ее найду.

— Вы ее искали?

— Конечно, искала. Не зная, что искать, я обыскала весь офис. Я даже в компьютере пыталась найти какой-нибудь новый документ, но мне и в голову не приходило, что он мог быть зашифрован. Я даже не обращала внимания на слово «жемчуг», поскольку так часто его вижу. Какая же я глупая.

— Я вас глупой не считаю и с уважением отнесусь к обещанию своего брата.

Польщенная, она мельком взглянула на меня, но, слегка отрицательно покачав головой, ответила:

— Не я нашла ее. Я никогда бы не решила эту задачу, если бы не вы. — Она замялась. — Может быть, десять процентов?

— Двадцать, — твердо заявил я. — Мне понадобятся и ваша помощь, и ваши знания, и раз Аннет считается личным секретарем, как гласит табличка на двери ее комнаты, то вы можете стать заместителем личного секретаря с новой зарплатой.

Еще гуще покраснев, Джун занялась распечаткой послания Гревила, затем свернула листок и положила его в свою сумку.

— Я оставлю эту загадку в компьютере, — сказала она с таинственной нежностью. — Никому никогда ее не найти.

Она нажала какие-то клавиши, и с экрана все исчезло. «Интересно, сколько еще раз, сидя в одиночестве, она будет перечитывать магические слова, адресованные ей Гревилом?» — думал я.

Я был удивлен тем, что они действительно могут самоуничтожиться: кто-то мог внести в компьютер информацию и запрограммировать его так, что в назначенный день он все сотрет. «В общем-то, что тут такого? — размышлял я. — Но Гревил мог бы дать ей хорошие подсказки до истечения шести месяцев».

Я поинтересовался, не могла бы она напечатать мне, во-первых, список всего, что в настоящий момент хранилось в сейфе, а во-вторых, все, что, на ее взгляд, помогло бы мне получше разобраться в деятельности компании, например, данные о дневном, недельном и месячном товарообороте и его стоимости, что пользовалось наибольшим спросом, а что — наименьшим.

— Я могу вам сказать, что именно сейчас весьма популярен черный оникс. Пятьдесят лет назад, говорят, был янтарь. Теперь его никто не покупает. Украшения входят в моду и выходят из моды, как и все остальное. — Ее пальцы стали бегать по клавишам. — Дайте мне немного времени, и я распечатаю вам все в развернутом виде.

— Спасибо, — с улыбкой ответил я и стал ждать, пока принтер усиленно работал над гигантским списком, состоявшим из невероятного количества пунктов. Взяв его, я отправился на поиски Аннет. Она оказалась в одиночестве на складе, и я попросил ее провести маленькую обзорную экскурсию по сейфу.

— Алмазов там нет, — твердо сказала она.

— Мне бы надо знать, что там есть.

— Вы как-то не похожи на жокея, — отметила она.

— Скольких жокеев вы знали?

— Ни одного, кроме вас. — Она удивленно посмотрела на меня.

— В общем-то, — мягко заметил я, — жокеи ничем не отличаются от остальных людей. Вы считаете, что мне было бы сподручнее управлять фирмой, если бы я был, скажем, настройщиком роялей? Или актером? Или священником?

— Нет, — еле слышно ответила она.

— Вот и хорошо. Тогда остановимся на жокее. Ирония судьбы. Уж постарайтесь помочь несчастному поневоле.

Она не могла сдержать своей искренней улыбки, озарившей ее унылое лицо.

— Хорошо. — Она помедлила. — Вы действительно чем-то похожи на мистера Фрэнклина. Тем, как вы говорите. «Честно жить — спокойно спать», — повторял он.

— Вы все помните, что он говорил, да?

— Конечно.

«Он бы обрадовался, узнав, что оставил такое наследие, — думал я. — Так много заповедей. Столько мудрости. Но так мало фактов из своей личной жизни. И никакого видимого указателя к алмазам».

В сейфе Аннет показала мне, что, помимо формулы, на каждой этикетке значился номер; посмотрев на этот номер и найдя его в списке, который мне напечатала Джун, я вновь увидел напротив него ту же формулу плюс названия камней, с описанием цвета, формы и размера, и название страны, откуда они были привезены.

— Почему он выбрал такую систему с этикетками? — спросил я. — Она же только усложняет поиск того, что нужно.

— Я думаю, что именно по этой самой причине, — ответила она. — Я же говорила вам, что он никогда не пренебрегал мерами безопасности. В свое время у нас здесь работала секретарша, которая ухитрилась стащить из сейфа много самой ценной бирюзы. Тогда на этикетках было написано «бирюза», и все было просто, а теперь на них написано не так.

— А как же?

Улыбнувшись, она показала на ряд коробок.

Я посмотрел на их этикетки и прочел на каждой из них: «СuА16x (PО4)4(OH)8x4H2O».

— В жизни не догадаешься! — воскликнул я.

— Вот именно. В этом-то и суть. Мистер Фрэнклин читал формулы с такой же легкостью, как слова, а теперь и я к ним привыкла. Только мы с ним разбирались здесь с этими камнями. Мы сами складываем их в коробки и запечатываем, а потом они идут к Элфи на отправку. — Посмотрев на ряды этикеток, она старательно занялась моим образованием. — Эти камни мы продаем очень дорого за карат. Карат равен двумстам миллиграммам, то есть пять, карат равны одному грамму, сто сорок два карата — унции, пять тысяч карат — килограмму.

— Пока хватит, — взмолился я.

— Вы же сказали, что быстро все схватываете.

— Дайте мне денек-другой.

Кивнув, она сказала, что если мне больше не нужна, то вернется на склад к своим полочкам.

«На склад, к полочкам... До тех полочек я еще не добрался», — упав духом, подумал я. Вспомнил, с какой радостью я покинул стены Ланкастерского университета, получив свободный диплом, поклявшись ни за что в жизни не корпеть больше над учебниками, и направился прямо к скаковым лошадям, где и раньше проводил много времени, нарушая заветы отца и прогуливая занятия. Что правда, то правда — в колледже я действительно все схватывал быстро, хотя частенько просиживал ночи напролет, выполняя хоть то, о чем просил отец в первой половине своего письма. Он надеялся, что со временем я оставлю свою, известную ему, страсть к скачкам.

Однако это было единственным, что я хотел, и просто не мог приобщиться к чему-то другому. «Это занятие не обещает долговечного будущего, — писал он, — не гарантирует финансовой защищенности и обрекает на постоянный риск получения увечий». «Я прошу тебя проявить благоразумие, — говорил он, — хорошенько подумать и отказаться от своего увлечения».

Почти безнадежно.

Я вздохнул, вспоминая о простоте своих убеждений тех дней, и тем не менее, начни я все сначала, то вряд ли жил бы иначе. Я полностью воплотил себя в скачках и постарел душой лишь оттого, что такова была жизнь вообще. Разочарования, несправедливость, мелкие предательства были неминуемой участью каждого. Я уже не ждал, что в жизни все должно идти только так, как надо; если я испытывал относительную душевную удовлетворенность, значит, все в достаточной степени было неплохо.

Вовсе не считая, что весь мир передо мной в долгу, я посвятил себя нудному занятию — изучению содержимого всех пакетиков в каждой коробке в поисках крошечных кусочков чистого углерода. Я, конечно, не надеялся найти там алмазы, просто было бы глупо не убедиться в том, что их там нет.

Методично я ставил коробку за коробкой на широкую полку, тянувшуюся вдоль всей правой стены, разворачивал плотную белую бумажку с мягкой прокладочной внутри и смотрел на сотни тысяч хризолитов, александритов, гранатов и аквамаринов, пока у меня не пошла кругом голова. Я оставил это занятие, разобравшись, по сути дела, лишь с третью того, что там было: помимо духоты, я испытывал физическую усталость от стояния на одной ноге, а костыли при этом не столько помогали,сколько мешали. Развернув последний пакетик с «NaFe3Al6((OH)4/CBO8)3/Si6O18)», что означало турмалин, я признал себя побежденным.

— Много узнали? — спросила Аннет, когда я вновь появился в кабинете Гревила. Она раскладывала все еще остававшиеся там бумаги по папкам и картотекам, и работа явно приближалась к концу.

— Вполне достаточно для того, чтобы смотреть на ювелирные магазины другими глазами, — ответил я.

Она улыбнулась:

— Когда я пролистываю журналы, то смотрю не на одежду, а на украшения.

В это я охотно верил. «Вполне возможно, что теперь такое ждет и меня», — думал я. У меня даже может появиться слабость к запонкам с черным ониксом.

К четырем часам день показался мне уже слишком длинным. Я посмотрел на расписание состязаний в записной книжке Гревила и, решив, что Николас Лоудер уже давно побывал у Редкара, Уорвика и Фоукстоуна, набрал его номер. К телефону подошла его секретарша.

— Да, — ответила она, — мистер Лоудер дома, и он, конечно, поговорит с вами.

Его голос был лишен прежнего волнения, и низкие частоты отчетливо слышались в трубке.

Я беседовал с Уэзерби и представителями жокейского клуба, — спокойно сообщил он, — и, к счастью, никаких проблем. Они согласны с тем, что до утверждения завещания судом считается, что лошади принадлежат «Саксони Фрэнклин», а не вам, и нет возражений против их участия в состязаниях.

— Хорошо, — несколько удивленный ответил я.

— Они сказали, что компания должна назначить хотя бы одного ответственного за лошадей. Это необходимо скрепить печатью компании и зарегистрировать у Уэзерби. Ваш брат обычно называл себя и меня как ответственных представителей от компании, и, хотя он умер, мои полномочия по-прежнему остаются, и я сам могу действовать от имени компании.

— Понятно, — ответил я.

— А посему, — радостно продолжал Лоудер, — Дазн Роузез бежит в Йорке, как и было запланировано.

— И показывает, на что он способен?

Он ухмыльнулся.

— Будем надеяться.

Этот смешок, как мне показалось, был крайне самонадеянным.

— Я был бы вам очень признателен, если бы вы нашли возможность информировать «Саксони Фрэнклин» всякий раз, когда ее лошади должны участвовать в состязаниях, — сказал я.

— Я обычно разговаривал лично с вашим братом, звоня ему домой. У нас с вами вряд ли это получится, так как лошади не ваши.

— Не мои, — согласился я. — Поэтому я и прошу вас сообщать об этом компании. Я дам вам номер телефона. Нужно спросить миссис Аннет Эдамс, договорились? Она была помощницей Гревила.

Поскольку ему нечего было возразить, я продиктовал ему номер, и он, повторив, записал его.

— А вы не забыли, что до конца сезона гладких скачек остался всего лишь месяц? — напомнил он. — Возможно, им удастся пробежать еще по разу. Самое большее, может быть, по два. Потом я для вас их продам. Это будет самое лучшее. Не волнуйтесь. Предоставьте все мне.

По логике вещей он был прав, но мне, вопреки логике, не нравилась его поспешность.

— Продажа может состояться только с моего ведома как душеприказчика, — напомнил я в надежде на свою правоту. — Вы должны заранее предупредить меня.

— Да-да, разумеется, — горячо заверил он. — Кстати, что у вас за травма?

— Трещина в лодыжке.

— Да, не повезло. Но, надеюсь, скоро заживет? В его голосе слышалось не столько сочувствие, — сколько облегчение, и я снова не мог понять почему.

— Заживает, — ответил я.

— Хорошо, хорошо. Ну что ж, до свидания. Скачки в Йорке должны показывать по телевидению в субботу. Надеюсь, вы будете смотреть?

— Надеюсь, что да.

— Отлично.

В веселом настроении он положил трубку, оставляя меня в недоумении, что я чего-то не уловил. Телефон Гревила тут же зазвонил вновь, и на сей раз это оказался Брэд, который поведал мне, что уже нанес визит своей мифической тетушке в Уолтемстоу и теперь дожидался меня внизу в центральном холле. В действительности вслух он произнес лишь: «Я вернулся».

— Замечательно. Я скоро. В ответ он повесил трубку. Конец разговора. Я и вправду собирался сразу же идти, но тут один за другим раздались два телефонных звонка. Первым звонил человек, назвавшийся Эллиотом Трелони, — коллега Гревила из Вест-Лондонского полицейского суда. Он выражал глубокое сочувствие по поводу его кончины и, судя по всему, был искренен. Это был мужчина с приятным уверенным голосом, привыкший выслушивать своих собеседников.

— И еще, — продолжал он, — я бы хотел поговорить с вами о том, над чем мы вместе с Гревилом работали. Хорошо бы мне взять его записи.

— Что за работа? Какие записи? — довольно прямолинейно спросил я.

— Мне лучше объяснить вам это при встрече, — ответил он. — Не могли бы вы увидеться со мной, скажем, завтра ранним вечером? Вы знаете тот бар за углом дома, где жил Гревил, — «Рук-энд-Касл»? Например, там. Мы с ним часто встречались в этом баре. Что-нибудь полшестого, шесть — вам подходит?

— Полшестого, — согласился я.

— Как я вас узнаю? — Я — на костылях.

Это заставило его на какое-то мгновение умолкнуть. Я решил нарушить за него неловкое молчание.

— Это временно, — сказал я.

— Э... э... Хорошо. Тогда до завтра.

Он повесил трубку, а я поинтересовался у Аннет, не знает ли она Эллиота Трелони? Она покачала головой. Аннет и впрямь не могла с уверенностью сказать, что ей был знаком кто-нибудь из тех, кого лично знал Гревил, за исключением обитателей офиса.

— Если не считать Просперо Дженкса, — с сомнением в голосе добавила она. Но и с ним она, по сути дела, не была знакома, просто часто отвечала на его телефонные звонки.

— Просперо Дженкс... по прозвищу Фаберже?

— Тот самый.

Я немного задумался.

— А вы не могли бы ему сейчас позвонить? — попросил я. — Расскажите ему о том, что случилось с Гревилом, и спросите, нельзя ли мне повидать его с целью выяснения будущего. Просто скажите ему, что я брат Гревила, и все.

Она улыбнулась.

— Никаких лошадей? Pas de «Но! Ноо!»? Аннет, с удивлением отметил я, явно становилась более раскованной.

— Без лошадей, — подтвердил я.

Она позвонила, но безрезультатно. Ей сказали, что Просперо Дженкса до утра не будет, и она обещала перезвонить.

Поднявшись, я попрощался с ней до завтра. И она кивнула, полагаясь на мои слова. Я увязал все глубже, и шансов вылезти становилось все меньше и меньше.

Направляясь по коридору, я заглянул к Элфи. Результаты его работы возвышались в проходе колоннами картонных коробок в ожидании отправления по почте.

— Сколько же вы ежедневно отправляете? — спросил я, показывая на них.

Он на секунду поднял глаза от очередной коробки, которую заклеивал лентой.

— Обычно двадцать — двадцать пять, но в период с августа до Рождества больше.

Он ловко отрезал кусок клейкой ленты и прилепил адрес на верх коробки.

— Сегодня пока двадцать восемь.

— Вы играете на скачках, Элфи? — спросил я. — Интересуетесь тем, что пишут о состязаниях в газетах?

Его взгляд одновременно выражал готовность и дать отпор, и бросить вызов, хотя ни в том, ни в другом не было необходимости.

— Я знал, что вы — это он, — сказал он. — Все остальные не верили.

— Вы и о Дазн Роузез тоже знаете?

В выражении его лица появилось едва заметное лукавство.

— Опять начал побеждать, да? Тогда, в первый раз, я его пропустил, а потом мне не везло.

— В субботу он бежит в Йорке, и у него хорошие шансы на победу, — сказал я.

— Победит ли он? Будут ли они рисковать? Я бы не дал голову на отсечение.

— Николас Лоудер говорит, он себя покажет. Элфи, без сомнения, знал, кто такой Николас Лоудер. Он нарочито бросил только что заклеенную коробку на мощные весы и черным толстым фломастером написал на картоне вес. На мой взгляд, ему уже было хорошо за шестьдесят. От носа к уголкам рта расходились глубокие складки, в основном утратившая свою эластичность кожа была бледной и обвисшей. Однако его руки с начавшими от возраста просвечивать темно-синими венами оставались ловкими и сильными, и, согнув свою гибкую спину, он наклонился за очередной тяжелой коробкой. «Проверенный боец, — подумал я. — Он гораздо лучше разбирается в том, что творится вокруг, чем этот эксцентричный Джейсон».

— Лошади мистера Фрэнклина то в форме, то не в форме, — подчеркнуто безразлично заметил он. — Вам-то, как жокею, должно быть это хорошо известно.

Прежде чем я понял, намеренно ли он пытался меня уколоть, я услышал голос Аннет, которая, спеша по коридору, звала меня.

— Дерек... А, вы здесь. Еще не ушли? Вот и хорошо. Вам опять звонят.

Повернувшись, она направилась к кабинету Гревила, и я последовал за ней, с интересом отметив, что она опустила «мистер», назвав меня по имени. Вчера это казалось невероятным, сегодня было естественным: сегодня я «официально числился» здесь жокеем. И в общем я не возражал, если за этим не следовало чего-то выходившего за рамки приличия.

Я взял лежавшую на черном столе телефонную трубку:

— Алло? Говорит Дерек Фрэнклин.

В ответ раздался знакомый голос:

— Слава тебе, Господи. А я целый день звоню тебе в Хангерфорд. Потом я вспомнил про твоего брата...

Судя по его громкому голосу, у него было что-то срочное.

Это оказался Майло Шенди, мой основной тренер в течение трех последних сезонов, — человек, не утративший оптимизма в этом коррумпированном, алчном и лживом мире.

— У меня беда, — простонал он. — Ты можешь сюда приехать? Отложи все и завтра утром первым делом приезжай ко мне.

— Э... э... А что случилось?

— Ты знаешь Остермайеров? Они прилетели из Питтсбурга в Лондон по какому-то делу, позвонили мне, и я сказал им, что Дейтпам продается. Ты же знаешь, что, если они его купят, он останется у меня, а иначе его продадут с аукциона. Они хотят, чтобы ты тоже был в Даунсе, когда они приедут его смотреть, а смогут они только завтра. На тебе для них свет клином сошелся. Так что, приезжай, ради Бога.

Понять его возбуждение было нетрудно. На Дейтпаме я выиграл «Золотой кубок». Это был семилетний мерин, которого при благополучном развитии событий еще ждала замечательная карьера скаковой лошади. Его хозяйка чуть не сразила Майло наповал, сообщив ему, что выходит замуж за австралийца и собирается уезжать из Англии, и, если он не найдет среди своих клиентов такого, кто купил бы Дейтпама за названную ею астрономическую сумму, ей придется продать его с аукциона, а Майло, соответственно, придется с ним расстаться.

С тех пор Майло запаниковал, так как никто из его знакомых не считал, что лошадь стоит этих денег: его победа в состязаниях за «Золотой кубок» считалась подарком судьбы из-за отсутствия по причине кашля других признанных «звезд». Мы с Майло были оба уверены в том, что Дейтпама недооценивали, и у меня было не меньше причин беспокоиться, что Майло может его потерять.

— Успокойся, я приеду, — заверил я.

От волнения он едва успевал перевести дух.

— Скажи Остермайерам, что это действительно хорошая лошадь.

— Хорошая, — успокаивал я, — и, конечно, я им об этом скажу.

— Спасибо, Дерек. — Его голос понизился до нормы. — Да, кстати, нет никакой лошади по кличке Конингин Битрикс, и вряд ли такая могла быть. По словам Уэзерби, Конингин Битрикс означает «Королева Беатриса», как нидерландская королева Беатриса, а они не одобряют, когда скаковых лошадей называют именами коронованных особ.

— Надо же. Ну что ж, спасибо, что узнал.

— Всегда рад помочь. Ладно, до утра. Только не опаздывай, ради Бога. Ты же знаешь, что Остермайеры встают с петухами.

— Вот что, — обратился я к Аннет, положив телефонную трубку, — мне нужно что-нибудь типа еженедельника, чтобы не забыть, кому и что я пообещал.

Она стала рыться в ящике с безделушками.

— У мистера Фрэнклина была какая-то электрическая штука с памятью, куда он вводил все, что ему нужно было запомнить. Пока вы могли бы пользоваться ею.

Она вновь начала пересматривать коллекцию черных диковин, но ничего не нашла.

— Подождите минутку, — сказала она, закрывая ящик, — я спрошу у Джун, не знает ли она.

Аннет с деловым видом удалилась, а я стал думать, как убедить Остермайеров, которые могли себе позволить все, к чему у них лежала душа, в том, что Дейтпам может стать их гордостью, если даже и не окупит связанных с ним расходов. В свое время у Майло были их лошади, но с тех пор прошел уже год. «Если мне удастся их убедить, — думал я, — я сделаю большое дело».

Раздался какой-то слабый писк, похожий на сигнал наручных электронных часов. Он был такой приглушенный, что поначалу я не обратил на него никакого внимания, но, поскольку он не прекращался, я решил открыть ящик с безделушками и посмотреть; как и следовало ожидать, звук тут же смолк. Пожав плечами, я закрыл ящик, в это время в комнату вошла Аннет с листком в руках вместо упомянутого ею приспособления.

— Джун не знает, где «Чародей», так что я набросаю вам календарь на обыкновенном листке бумаги.

— Что еще за «Чародей»?

— Тот калькулятор. Компьютер-малыш. Джун говорит, что он делает все на свете, чуть ли не яйца может сварить.

— А почему вы называете его «Чародеем»? — спросил я.

— Это на нем написано. Он размером с книжечку в мягкой обложке, и мистер Фрэнклин больше всего любил его. Он брал его с собой повсюду.

Она сосредоточенно нахмурилась.

— Может, он где-то в его машине? Так, машина. Очередная проблема.

— Я разыщу его машину. — В моем голосе было больше уверенности, чем я чувствовал на самом деле. Так или иначе мне все равно пришлось бы ее искать. — Возможно, «Чародея» украли отсюда, когда ворвались в офис? — предположил я.

Она посмотрела на меня широко раскрытыми глазами.

— Вор должен был бы знать, что это такое. В сложенном виде он не представляет из себя ничего интересного — просто что-то плоское. На нем не видно никаких кнопок.

— Ведь все эти штуки валялись на полу, да?

— Да. — Она была обеспокоена. — Но почему книжка с адресами? Почему октябрьская страница еженедельника? Почему «Чародей»?

«Из-за алмазов, — инстинктивно подумал я, но не мог это логически объяснить. — Видимо, кто-то, как и я, искал карту с обозначенным на ней крестиком местом, где спрятаны сокровища. Видимо, они знали, что такая существует. И, возможно, они ее нашли».

— Завтра я приеду сюда на пару часов попозже, — предупредил я Аннет. — И мне нужно будет уехать не позже пяти, чтобы в половине шестого встретиться с Эллиотом Трелони. Так что, если вы дозвонитесь до Просперо Дженкса, спросите, не мог бы я повидать его где-нибудь в этом промежутке. Если нет, то в четверг в любое время. Пятница исключается в связи с похоронами.

«Гревил, — думал я, — умер лишь позавчера, а кажется, что прошло уже Бог знает сколько времени».

— Хорошо, мистер Фрэнклин, — ответила Аннет и испуганно прикусила губу. Я улыбнулся, взглянув на нее.

— Да зовите меня Дерек. Просто Дерек. И можете вкладывать в это все, что вам угодно.

— Это временами кажется как-то неудобно, — слабым голосом возразила она.

— Я понимаю.

С некоторым облегчением я спустился вниз в служебном лифте и направился через двор к сидевшему в машине Брэду. Выскочив из передней дверцы, он взгромоздил меня на заднее сиденье, приткнул рядышком костыли и подождал, пока я поднял ногу на мягкое кожаное сиденье и для большего удобства забился в угол.

— Домой? — спросил он.

— Нет. Заедем ненадолго в Кенсингтон, как я говорил по пути сюда. Не против?

Он сделал едва заметное движение головой. Утром я снабдил его крупномасштабной картой Вест-Лондона и попросил разобраться, как доехать до улицы, где жил Гревил. Я очень надеялся, что он удосужился это сделать, так как я чувствовал себя невероятно усталым и мне совершенно не улыбалась перспектива кружения по забитым машинами улицам.

— Обрати внимание на бар «Рук-энд-Касл», хорошо? — попросил я, когда мы были уже где-то неподалеку. — Завтра в половине шестого мне нужно будет там кое с кем встретиться.

Брэд кивнул и с безошибочным чутьем любителя пива быстро отыскал его, яростно указывая рукой в ту сторону, чтобы я понял.

— Превосходно, — сказал я, в ответ он лишь передернул плечами.

Он так уверенно подкатил к дому Гревила, что я подивился, не побывал ли он уже сегодня здесь. Правда, его тетушка теоретически жила в противоположном направлении. Как бы там ни было, он протянул мне костыли, открыл калитку небольшого палисадника и с неожиданным для него красноречием сказал:

— Я подожду в машине.

— Меня не будет около часа, а то и больше. Ты не прокатишься по этой улице с заездом в соседние, чтобы посмотреть, не стоит ли где-нибудь старый «Ровер» с таким номером? — С этими словами я протянул ему бумажку, на которой был записан номер. — Это машина моего брата.

Брэд скупо кивнул и отвернулся, а я, подняв голову, посмотрел на высокий дом, куда Гревил переехал около трех месяцев назад и где я никогда не бывал. Он был серовато-бежевого цвета, весьма элегантный, с ведущей к черному подъезду балюстрадой и строгими, но в то же время изящными металлическими решетками, видневшимися за стеклами каждого окна, начиная с полуподвала до крыши.

Я прошел по поросшему травой палисаднику и, поднявшись по ступеням, обнаружил, что на входной двери было три замка. Тихо ругнувшись, я вытащил из кармана связку ключей Гревила весом только что не в полтонны и методом проб и ошибок открыл ворота его крепости.

От проникавших в длинную гостиную слева от вестибюля желтых лучей предзакатного солнца решетки на окнах бросали тени, повторявшие на серовато-коричневом ковре их орнамент. Стены цвета блеклого сомо были украшены яркими картинами из витражного стекла, похожего на окна собора; от обивки дивана и кресел в хаотичную темно-коричнево-белую «елочку» рябило в глазах. Я с грустью отметил, что мне не было известно, сделано ли все это по вкусу Гревила, или же он все унаследовал от предыдущего хозяина. Я знал лишь о его вкусе в одежде, еде, диковинных безделушках и лошадях. Не Бог весть сколько. Маловато.

В гостиной было чисто прибрано, хотя она носила несколько необжитой вид. Я вернулся в вестибюль, откуда как вверх, так и вниз шла лестница, однако, прежде чем подняться или спуститься, я решил зайти в дверь, расположенную немного в глубине. Там была гораздо меньшая по размерам комната, наполненная более привычными для дома вещами: гора книг, газеты, журналы, черные кожаные кресла, часы, хризантемы в горшках, поднос со спиртным и средневековые рисунки в медных рамках на стенах темно-зеленого цвета. «Здесь словно чувствуется присутствие Гревила, — подумал я, — это его дом».

Я вышел из комнаты, собираясь еще туда вернуться, и поскакал по лестнице вниз, в полуподвал, где была спальня, тоже необжитая, маленькая ванная и стилизованная столовая, выходившая своими зарешеченными окнами в садик позади дома, с узкой чистенькой кухонькой.

К холодильнику при помощи магнита-клубнички была пришпилена записка:

"Уважаемый мистер Фрэнклин, я не знала, что Вы собирались уезжать на эти выходные. Я принесла Вам все газеты — они в задней комнате. Поскольку Вы не оставили то, что нужно в стирку, возле двери, я ничего не брала. Благодарю вас за деньги. Я приду, как обычно, в следующий вторник.

Миссис Л.".

Я огляделся в поисках карандаша, нашел шариковую ручку и, сняв с холодильника записку, написал на обороте, чтобы миссис П. позвонила по следующему номеру в «Саксони Фрэнклин» и спросила Дерека или Аннет. Я не стал ее подписывать, а просто пришпилил на старое место той же «клубничкой», предполагая, что так она и провисит очередную неделю, ожидая передать свою маленькую просьбу.

Я заглянул в холодильник — в нем оказались лишь молоко, масло, виноград, пирог со свининой и две бутылки шампанского.

«Алмазы в кубиках льда?» — мелькнуло у меня. Я не думал, что он мог их положить уж настолько ненавязчиво: ведь он не был ненормальным — просто не забывал про меры безопасности.

Вернувшись по лестнице в вестибюль, я решил подняться на следующий этаж, где была спальня с ванной в скромных черно-белых тонах. Гревил спал там. Во встроенных шкафах и ящиках лежала его одежда, в шкафчике в ванной — белье и прочее. Его арсенал был довольно скромен — несколько пар ботинок, несколько белых рубашек, висевших на плечиках, шесть костюмов и несколько шелковых галстуков. В ящиках были аккуратно сложены свитера, спортивные майки, белье и носки. «Наша мама, — с улыбкой подумал я, — могла бы им гордиться». Когда мы были маленькими, она упорно, но безуспешно пыталась привить нам любовь к чистоте, однако с возрастом мы, похоже, исправились.

Смотреть больше было почти нечего. В ящике стоявшей возле кровати тумбочки оказались таблетки от желудочных расстройств, карманный фонарик и книжка Джона Д. Макдональда в мягкой обложке. Ни диковинных безделушек, ни карт «острова сокровищ».

Со вздохом я побрел в единственную остававшуюся на этом этаже комнату. Она оказалась совершенно без мебели, стены оклеены обоями с блестящими серебристо-металлическими розами, которые в одном месте были наполовину содраны. На большее декоратора не хватило.

Наверх шла еще одна лестница, но я не стал подниматься. Судя по всему, там могли быть лишь нежилые комнаты, и я решил подняться туда как-нибудь в другой раз, когда лестницы не будут стоить мне таких усилий. Самое интересное в этом доме, похоже, могло оказаться лишь в маленькой задней комнате, куда я и вернулся.

Я немного посидел в кресле, где, без сомнения, больше всего любил сидеть Гревил — отсюда было удобно смотреть телевизор и открывался вид на сад. «На то, что человеком покинуто навсегда, нужно смотреть его глазами», — думал я. Его присутствие сильно ощущалось и в этой комнате, и во мне.

Возле кресла на старинном столике с полированным верхом стояли телефон и автоответчик. Горевшая в автоответчике красная лампочка свидетельствовала о том, что сюда кто-то звонил, и я нажал на «перемотку», с тем чтобы затем воспроизвести запись.

Женский голос начал без предисловий:

— Где ты, дорогой? Непременно позвони мне. Последовало несколько характерных щелчков между записями, потом опять тот же голос, на этот раз с очевидным волнением:

— Милый, пожалуйста, позвони, прошу тебя. Я очень беспокоюсь. Где же ты? Пожалуйста, позвони. Я люблю тебя.

Опять щелчки, но больше ничего не записано.

«Бедная леди», — подумал я. Ее ждали горе и слезы.

Поднявшись, я осмотрел комнату более детально и выдвинул два ящика стола, стоявшего возле окна. В них были две маленькие черные безделушки, предназначение которых мне показалось совершенно непонятным, и я недолго думая сунул их в карманы; лоток с ячейками, в которых лежали симпатичные медвежата, отшлифованные и вырезанные из розового, коричневого и угольно-черного камня. Положив лоток на стол возле хризантем, я стал рассматривать шкатулку, сделанную из зеленоватого камня, тоже шлифованного, и наглухо закрытую Гревилом в подтверждение соблюдения своих принципов. Предполагая, что ее можно будет открыть одним из имевшихся у меня ключей, я вновь вытащил всю связку и начал с самого маленького.

Повернувшись лицом к окну, я стоял спиной к комнате, балансируя на одной ноге и прислоняясь бедром к столу. Отпустив костыли, я полностью сосредоточился на своем занятии и непростительно забыл про всякую осторожность. Я понял, что был не один, только услышав позади себя чей-то приглушенный возглас. Я обернулся и увидел темноволосую женщину, входившую в дверь, ее взгляд был прикован к зеленой каменной шкатулке. Она сразу же бросилась ко мне, вытаскивая из кармана нечто черное, похожее на длинную толстую сигару.

Я хотел было что-то сказать, но она с силой взмахнула рукой, описав в воздухе дугу, и во время этого полета черная «сигара» выросла в длину более чем в два раза, превращаясь в толстый, гибкий, серебристый прут, который со страшной силой обрушился на мое левое плечо; такого удара было достаточно, чтобы свалить в первом раунде тяжеловеса.

Глава 6

Онемев, мои пальцы выпустили шкатулку. Я пошатнулся от сильного удара и, потеряв равновесие, стал падать, думая при этом только об одном — ни в коем случае нельзя опираться на ногу. Выронив связку ключей, я схватился правой рукой за спинку черного кожаного стула, чтобы устоять, но он, переворачиваясь под моим весом, упал и приземлился на меня, оказавшегося на ковре среди многочисленных ножек стульев, стола и костылей, в спину мне упиралась зеленая шкатулка.

Вне себя от ярости, пытаясь понять, что происходит, я наконец собрался с духом, чтобы со всей душой и искренностью сказать одно-единственное слово:

— Сука.

Бросив на меня злобный взгляд, она подошла к телефону и нажала три кнопки срочного вызова.

— Полиция, — сказала она и, как только ее соединили, продолжила:

— Полиция? Я хочу сообщить о краже со взломом. Я поймала грабителя.

— Я брат Гревила, — глухо возразил я, продолжая оставаться на полу.

В тот момент до нее это, похоже, не дошло. Я решил повторить уже более громко:

— Я брат Гревила.

— Что? — спросила она отсутствующим голосом.

— Господи, ты что, глухая? Я не грабитель. Я брат Гревила Фрэнклина.

Я осторожно попытался принять сидячее положение и обнаружил, что совсем обессилел.

Она положила трубку.

— Почему же ты не сказал сразу? — спросила она.

— А у меня благодаря тебе была такая возможность? И кто ты сама? Какого черта ты врываешься в дом моего брата и калечишь людей?

Она держала наготове свою страшную штуку, которой меня ударила, и смотрела на меня так, словно ждала, что теперь я в свою очередь наброшусь на нее, чего мне, по известным причинам, хотелось. За последние шесть дней я был избит лошадью, хулиганом и женщиной. В конце концов я умру от того, что по мне пройдет едва начавший ходить ребенок. Я потрогал пальцами правой руки лоб, потом поднес ладонь ко рту с мыслями о беспросветном мраке жизни вообще.

— Что с вами? — спросила она после некоторого молчания.

— Ровным счетом ничего, — убирая от лица руку, медленно произнес я.

— Я вас просто стукнула, — с осуждением в голосе сказала она.

— Может, мне вам тоже съездить этой штукой, чтобы вы почувствовали, каково это?

— Вы разозлились. — В ее голосе слышалось некоторое удивление.

— Вы не ошиблись.

С трудом поднявшись с пола, я поставил упавший стул и сел на него.

— Так кто же вы? — повторил я.

Но я уже знал, кто она — та женщина, которую я слушал по автоответчику. Я узнал ее голос. Граненое стекло. «Где ты, дорогой? Я люблю тебя».

— Вы звонили ему на работу? — спросил я. — Вы — миссис Уильяме?

Она, казалось, задрожала и внутренне сникла. Миновав меня, она подошла к окну и посмотрела в сад.

— Он правда умер? — спросила она.

— Да.

Ей было сорок, а может, и больше. Почти с меня ростом. Совсем не хрупкая и миниатюрная. Решительная и властная женщина, пребывающая в мучительных переживаниях.

На ней был плащ с кожаным поясом, несмотря на то что уже несколько недель не шел дождь, и строгие черные туфли. Ее густые темные волосы были гладко зачесаны назад, завиваясь над воротником, и искусная стрижка создавала скромный ухоженный вид. На ней не было видно никаких украшений, едва заметные остатки помады на губах и никакого запаха парфюмерии.

— Как? — наконец спросила она.

У меня было большое желание ничего ей не рассказывать, отомстить за неожиданное нападение, причинить ей боль, расквитаться. Но это не имело смысла, я знал, что в результате испытал бы больше стыда, чем удовлетворения, и, поборов в себе эти чувства, я коротко объяснил ей про строительные леса.

— Это случилось в пятницу днем, — завершил я рассказ, — он сразу потерял сознание и скончался рано утром в воскресенье.

Медленно повернув голову, она посмотрела мне в лицо.

— Вы — Дерек? — спросила она.

— Да.

— Я Кларисса Уильяме.

Никто из нас не сделал попытки протянуть друг другу руку. На мой взгляд, это было бы неуместно.

— Я пришла взять кое-какие свои вещи, — сказала она. — Я не ожидала никого здесь увидеть.

«Это типичное оправдание, — подумал я, — а если бы я и вправду оказался грабителем, она бы не дала унести мне всякие старинные вещицы».

— Какие вещи? — спросил я.

Немного помедлив, она наконец ответила:

— Несколько писем — вот и все.

Кларисса перевела взгляд на автоответчик, и ее лицо заметно напряглось.

— Я прослушал эти записи, — сказал я.

— Боже мой!

— Почему это вас так беспокоит? Похоже, у нее были на это свои причины, но она не собиралась мне о них рассказывать, по крайней мере в тот момент.

— Я хочу их стереть, — произнесла она. — Это было одной из причин моего прихода.

Она взглянула на меня, но у меня не было никаких оснований для возражений, и я ничего не ответил. Осторожно, словно каждый шаг требовал моего разрешения, она неловко подошла к автоответчику, перемотала пленку и нажала на «запись», сменяя безмолвием все, что там было записано. Затем, вновь перемотав пленку, она нажала на «воспроизведение», и уже не были слышны те отчаянные призывы.

— Кто-нибудь еще слушал?..

— Не думаю. Если только уборщица имела такую привычку. Похоже, она сегодня приходила.

— О Господи!

— Там же нет вашего имени.

«И что я ее успокаиваю?» — думал я. Я все еще ощущал слабость в руках и с содроганием вспоминал тот страшный удар.

— Хотите выпить? — неожиданно спросила она. — У меня был жуткий день.

Она подошла к подносу с бутылками и налила в большой стакан водки.

— Что вы будете?

— Воду, — ответил я, — двойную. Поджав губы, она со стуком поставила бутылку на стол.

— Соду или тоник? — холодно спросила она.

— Соду.

Она налила мне в стакан содовой и немного разбавила свою водку тоником. Лед был внизу, в холодильнике. Однако никто об этом не упомянул.

Я обратил внимание, что она оставила свое смертоносное оружие возле автоответчика, предполагая, что я, очевидно, уже не представлял для нее никакой угрозы. Словно избегая непосредственного контакта, она с официальным видом поставила мой стакан возле меня на стол между маленькими каменными мишками и хризантемами и сделала несколько больших глотков из своего. «Лучше, чем транквилизаторы», — подумал я. Алкоголь снимает стресс, лечит душевную боль. Самая лучшая в мире анестезия. Я бы и сам с удовольствием не отказался.

— Где ваши письма? — спросил я.

Она включила настольную лампу. Сгущавшиеся за окном в саду сумерки резко превратились в ночь, и я всей душой желал, чтобы она поторопилась, потому что сам хотел домой.

Кларисса посмотрела на книжный шкаф, занимавший почти всю стену.

— Я думаю, там. В какой-нибудь книжке.

— Тогда начинайте искать. А то это может занять всю ночь.

— Вам нет необходимости ждать.

— Думаю, придется, — сказал я.

— Вы что, мне не верите? — спросила она.

— Нет.

Она в упор посмотрела на меня.

— Почему?

Я не сказал, что из-за алмазов. Я никому не доверял. Я не знал, кого мог без опаски попросить найти их или кто мог их искать, чтобы украсть, если бы знал, что их можно найти.

— Я вас не знаю, — сказал я безразличным тоном.

— Но я... — Она замолчала, пожав плечами. — Кажется, я тоже вас не знаю. — Она подошла к книжным полкам. — Некоторые из этих книг пустые.

«Ах, Гревил», — подумал я. Как же я смогу найти, что он спрятал? Я предпочитал прямые дорожки. Его же мысли блуждали по лабиринту.

Кларисса стала вынимать книги с нижних полок и открывать обложки. Однако, как мне показалось, не методично одну за другой подряд, а в основном те, у которых были синие корешки. Через некоторое время она нашла одну пустую и, стоя на коленях, с нарочитым сарказмом открыла ее на полу, чтобы я мог убедиться в том, что она ничего не пыталась взять оттуда тайком.

Внутри книги оказалась синяя бархатная шкатулка с плотно закрытой крышкой, которая открывалась за петельку. Когда она открыла ее, обнаружилось, что синее бархатное нутро было совершенно пустым.

Пожав плечами, она закрыла книжку, сразу ставшую похожей на все остальные, и водворила ее на полку. Через несколько секунд нашлась еще одна аналогичная, но на сей раз отделанная красным бархатом. В ней лежал один конверт.

Не притрагиваясь к нему, она перевела взгляд на меня.

— Это не мои письма, — сказала она. — Не моя бумага.

— Гревил оставил завещание, согласно которому все его имущество переходит ко мне.

В отличие от меня она, похоже, не нашла в этом ничего необычного, хотя он наверняка поступил так для простоты и в спешке. И если бы у него было больше времени, он бы безусловно его изменил.

— Вы бы лучше посмотрели, что здесь, — спокойно сказала она и, вынув конверт, протянула его мне.

В конверте, который оказался незаклеенным, лежал один-единственный витиеватый ключик около четырех дюймов длиной с плоским резным ушком и маленькими, но замысловатыми зубчиками на тоненьком конце. Положив его на ладонь, я показал ключик ей и спросил, не знает ли она, от чего он.

Она покачала головой.

— Я его раньше не видела. — Затем, помолчав, добавила:

— У него было много тайн.

Я слушал, как она говорила это задумчивым голосом. Сейчас ей, видно, удалось взять себя в руки. Она казалась совершенно другой, до того как Аннет сообщила ей, что Гревил умер. На пленке в голосе явно слышалась паника. Аннет лишь подтвердила ее страшные опасения, благодаря чему нараставшее отчаяние сменилось, как я полагал, фальшивой невозмутимостью. Скрытный человек, много тайн... Гревил, по всей вероятности, был с ней не более откровенен, чем со мной.

Я положил ключ обратно в конверт и протянул его ей.

— Пусть лучше пока останется в книге, — сказал я, — пока я не найду, от какого он замка.

Положив ключ в книгу, она поставила ее на полку и вскоре нашла свои письма. Они не были перевязаны романтическими ленточками — просто перетянуты обыкновенной резинкой. Судя по виду, большинство из них хранились не очень бережно.

Кларисса посмотрела на меня, не поднимаясь с коленей.

— Я не хочу, чтобы вы их читали, — произнесла она. — Что бы он вам там ни оставлял, они мои, а не ваши.

Я удивился, почему ей с такой срочностью понадобилось уничтожить все свои следы в этом доме. Из любопытства я бы, конечно, с интересом прочел эти письма, если бы сам наткнулся на них, но сейчас вряд ли мог требовать от нее разрешения ознакомиться с любовными письмами... в том случае, если они действительно были любовными.

— Покажите мне лишь небольшой отрывок, — попросил я.

В ее глазах появилась горечь.

— Вы действительно мне не верите, да? Я бы хотела знать причину.

— В минувшие выходные кто-то вломился к Гревилу в офис, — сказал я, — и я не совсем понимаю, что они там искали.

— Ну уж не мои письма, — твердо заявила она.

— Покажите мне только одну страницу, — попросил я, — чтобы рассеять мои сомнения.

Я думал, что она все равно мне откажет, тем не менее после недолгих размышлений Кларисса сняла с них резинку и, бегло просмотрев, нарочито безразлично протянула мне одну страничку.

Там было написано:

"...и до следующего понедельника моя жизнь будет лишена всякого смысла. Что мне делать? После твоих прикосновений я всячески избегаю его. Это ужас. Я постоянно ссылаюсь на головную боль. Я очень люблю тебя.

К.".

Я молча вернул страничку, испытывая чувство неловкости за свою назойливость.

— Возьмите их, — сказал я.

Несколько раз моргнув, она вновь стянула письма резинкой и положила эту небольшую пачку в черную кожаную сумку, лежавшую возле нее на ковре.

Нащупав на полу костыли, я попытался подняться, сосредоточиваясь на ручке левого костыля и стараясь не опираться на него всем весом. Кларисса Уильяме с некоторой неловкостью наблюдала за тем, как я подошел к креслу Гревила.

— Послушайте, — сказала она. — Я не поняла. Я имею в виду, что, когда я вошла и увидела, как вы что-то воруете... то есть подумала, что воруете... Я и не заметила костылей.

Это было похоже на правду. Настоящие грабители не разгуливают на «деревяшках», а когда она ворвалась, я отложил свои подпорки в сторону. Она была слишком на взводе, чтобы задавать вопросы: охвачена горем, тревогой и страхом при виде незваного гостя. Правда, мне от всего этого не было легче и хотелось бы, чтобы она, черт возьми, все-таки спросила, прежде чем нападать на меня.

Интересно, как бы она объяснила свое присутствие здесь полиции, случись той приехать, когда она торопливо уничтожала следы своего пребывания в этом доме. Возможно, поняла бы свою ошибку и просто ушла, оставив лежать на полу обезвреженного грабителя.

Я подошел к телефонному столику и взял маленькое страшное оружие. Увесистая рукоятка в форме толстой черной сигары имела насечку для хорошего захвата и была чуть меньше дюйма в диаметре и около семи дюймов длиной. Ее продолжала короткая, толстая и тугая хромированная пружина, переходившая в такую же, но более тонкую, которая заканчивалась черным металлическим набалдашником. Общая длина достигала пятнадцати-шестнадцати дюймов, а удар по силе не уступал лошадиному.

— Что это такое? — поинтересовался я, взвешивая это оружие в руке.

— Это мне Гревил дал. Он говорил, что на улицах небезопасно, и хотел, чтобы я всегда держала эту штуку наготове. Он говорил, всем женщинам надо носить их из-за грабителей и насильников... как судья, он очень много слышал о нападениях на женщин. Он говорил, что от одного удара даже громила окажется беспомощным и у меня будет время убежать.

Мне не составило большого труда в это поверить. Я наклонил черный набалдашник и посмотрел на изгиб жесткой упругой пружины, которая тут же выпрямилась, стоило мне его отпустить. Поднявшись на ноги, Кларисса сказала:

— Простите. Я никогда не прибегала к ней раньше, тем более в гневе. Гревил показал мне, как... он только сказал мне, что надо размахнуться что есть силы, чтобы пружина ударила как можно больнее.

«Спасибо тебе большое, дорогой мой брат», — подумал я.

— А пружина убирается назад? — спросил я. Она кивнула.

— Нужно повернуть толстую пружину по часовой стрелке... она отпустит тонкую, и та уползет в футляр.

Я сделал, как она сказала, но тонкая пружина с набалдашником по-прежнему торчала.

— Нужно обо что-то ударить набалдашником, тогда она уберется.

Я ударил набалдашником о стену, и тонкая пружина послушно уползла в толстую, а виднеющийся набалдашник стал похож на кончик какой-то очередной безобидной безделушки.

— А как она работает? — поинтересовался я, но Кларисса не знала.

Я обнаружил, что противоположный конец рукоятки отвинчивается при небольшом усилии. Я стал его отвинчивать, пока оборотов через двадцать он не оказался у меня в руке, и я увидел, что вся нижняя часть рукоятки представляет собой мощный магнит.

«Как все просто», — подумал я. В обычном положении магнит держит тяжелые пружины в рукоятке. От сильного взмаха пружины выбрасывает, так как магнит их не удерживает и отпускает. При этом развивается страшная ударная сила.

Я привинтил колпачок на место и, взявшись за рукоятку, сильно взмахнул. Пружины точно выстрелили — гибкие, блестящие, зловещие.

Я молча сложил эту штуку и протянул ей.

— Это называется кийога, — сказала она. Мне было все равно, как она называлась, так как я не стремился больше ее видеть. Кларисса привычно сунула в карман своего плаща это рекомендуемое для всех женщин средство, гарантирующее возможность дать решительный отпор разбойникам, маньякам и разным женоненавистникам.

Грустно и нерешительно она взглянула мне в лицо.

— Наверное, я не могу просить вас забыть о том, что вы меня здесь видели? — спросила она.

— Вряд ли мне это удастся.

— Не могли бы вы... просто не говорить об этом? Если бы наша встреча произошла несколько по-иному, я думаю, Кларисса бы даже могла мне понравиться. У нее были большие глаза, которые от улыбки стали бы еще красивее, и хорошее чувство юмора, которое ощущалось несмотря на то, что творилось у нее в душе.

— Прошу вас, — выдавила она.

— Не просите, — резко ответил я. Такой ответ вызвал у меня чувство неловкости и не устроил ее.

— Гревил рассказывал мне о вас, — произнесла она, переведя дыхание. — Я думаю... Я должна верить его мнению.

Она порылась в кармане своего плаща и вытащила простой брелок с тремя ключами.

— Пожалуй, это должно быть у вас, — сказала она. — Я больше не воспользуюсь ими.

Кларисса положила их возле автоответчика, и я неожиданно увидел блеск слез в ее глазах.

— Он умер в Ипсуиче, — сказал я. — Его кремируют там в пятницу днем, в два часа.

Не глядя на меня, она молча кивнула, прошла мимо, вышла из комнаты в вестибюль и оттуда — на улицу, тихо, навсегда закрыв за собой входную дверь.

Я со вздохом огляделся. Книжка-шкатулка, хранившая ее письма, все еще раскрытая, лежала на полу. Нагнувшись, я поднял ее и поставил на полку. «Сколько же здесь еще пустых книжек? — подумал я. — Завтра вечером после встречи с Эллиотом Трелони я приду и посмотрю».

А пока я поднял с полу зеленую каменную шкатулку и поставил ее на столик с хризантемами, отметив, что резной ключик из шкатулки-книжки был слишком велик для ее крохотного замочка. Связка ключей Гревила тоже валялась на ковре. Я продолжил то, от чего меня так грубо оторвали, но обнаружил, что даже самый маленький ключик в связке тоже не подходил по величине к зеленой шкатулке.

«Сплошные неудачи», — подумал я с грустью.

Я выпил содовую, из которой уже вышел весь газ, потер свою руку, но легче не стало.

Я думал, что же такое Гревил мог сказать ей обо мне, чему можно было верить.

Из необследованных мною вещей в комнате еще оставался полированный шкафчик под телевизором. Не ожидая найти там ничего интересного, я нагнулся и, потянув за ручку в виде медного кольца, открыл одну из дверок. Другая дверца тут же открылась сама, и содержимое шкафчика выплыло ко мне как единое целое: видеомагнитофон с черными коробками видеокассет на двух полках под ним. На коробках были маленькие однотипные наклейки, но на этот раз не с формулами, а с датами.

Я наугад вытащил одну из коробок с кассетой и с удивлением посмотрел на несколько большую наклейку. На ней было крупно написано: «Скаковой видеоклуб», а далее более мелко напечатано на пишущей машинке: «7-е июля, Сандаун-парк, Дазн Роузез».

Я прекрасно знал, что Скаковой видеоклуб продавал кассеты с видеозаписями скачек владельцам лошадей, тренерам и всем, кого это интересовало. Все больше удивляясь, просматривая кассеты, я решил, что Гревил, должно быть, сделал им постоянный заказ: все скачки с участием его лошадей за последние два года, насколько я мог судить, были собраны здесь, на этих полках, для просмотра.

Как-то отвечая на мой вопрос, почему он не ходит на состязания смотреть на своих лошадей, он сказал, что насмотрелся их по телевизору. И я решил, что он имел в виду обыкновенные телерепортажи, которые велись с ипподромов в дневное время.

Резко и неожиданно зазвонил дверной звонок. Я подошел и посмотрел в «глазок». На крыльце, моргая от слепивших его прожекторов, стоял Брэд. Свет был где-то над дверью и освещал всю дорожку с калиткой. Пока я открывал дверь, он заслонился от света рукой.

— Привет, — сказал я. — Все впорядке?

— Выключи фонари. Не вижу.

Я поискал возле двери выключатель. Обнаружив несколько штук, я стал без разбора нажимать все подряд, пока не выключил эту иллюминацию.

— Пришел проверить, как ты, — пояснил Брэд, — а тут зажглись эти прожекторы.

«Сами по себе», — закончил я про себя. Без сомнения, один из наглядных примеров заботы Гревила о безопасности. Любой, ступивший на дорожку после наступления темноты, оказывался на всякий случай освещенным.

— Извини, что я так задержался, — сказал я. — Раз ты уже здесь, не поможешь кое-что донести?

Он кивнул, словно исчерпав свой запас слов на этот вечер, и молча последовал за мной, когда я позвал его в маленькую гостиную.

— Я хочу взять эту зеленую каменную шкатулку и видеокассеты — сколько сможешь унести, начиная отсюда, — я показал ему, и он послушно поднял около десяти последних пленок и поставил сверху шкатулку.

Найдя выключатель в холле, я включил там свет и выключил лампу в гостиной. Она почему-то тут же включилась вновь.

— Черт-те что! — воскликнул Брэд. Я решил, что, видимо, было самое время уходить, пока я случайно не включил какую-нибудь сигнализацию, связанную напрямую с полицией после наступления темноты. Я закрыл дверь в гостиную, и мы направились через холл к выходу. Перед уходом я нажал все выключатели возле входной двери вниз и скорее всего больше включил, чем выключил: прожекторы не зажглись, но позади нас громко залаяла собака.

— О Господи! — воскликнул вновь Брэд, резко обернувшись и прижимая к груди кассеты, словно они могли его защитить.

Собаки там не было, на низком столике в холле стоял динамик в виде ревуна, из которого разносилось глухое рычание и лай немецкой овчарки с совершенно недвусмысленными намерениями.

— Вот дьявол, — не унимался Брэд.

— Пошли, — сказал я, не переставая удивляться, и он не заставил себя долго ждать.

Лай стих сам по себе, когда мы вышли на улицу. Я захлопнул дверь, и мы, спустившись по ступеням, двинулись по дорожке. Едва мы успели сделать пару шагов, как вновь засветили прожекторы.

— Идем, идем, — поторопил я Брэда. — Осмелюсь предположить, что они сами в свое время выключатся. С ним было очень хорошо. Ему удалось поставить машину совсем недалеко, и я провел короткую поездку до Хангерфорда в мыслях о Клариссе Уильяме, ее жизни, любви и супружеской неверности.

* * *

В тот вечер мне ничего не удавалось — ни открыть зеленую каменную шкатулку, ни понять, каково предназначение тех безделушек, что я принес с собой.

От встряхивания шкатулки у меня не появилось никаких догадок о ее содержимом, и я предположил, что она могла оказаться пустой. «Сигаретница?» — подумал я, хотя и не припоминал, что когда-нибудь видел Гревила курящим. Может быть, в ней колоды карт? Может быть, это шкатулка для драгоценностей? Замочек с крошечной скважиной оказался неприступным как для косметических ножничек, так и для ключей от «дипломата» и кусочка проволоки, и я в конце концов оставил это занятие.

Безделушки тоже ни открывались, ни закрывались. Одна представляла собой маленький цилиндрический предмет размером с большой палец, на одном конце которого, как на монете, была мелкая насечка. При повороте этого конца на четверть оборота — больше он не поворачивался — она издавала слабый тоненький звук, чем, казалось, и исчерпывались ее функции. Пожав плечами, я выключил ее и поставил вертикально на зеленую шкатулку.

Вторая даже и не пискнула. Это была плоская черная пластмассовая коробочка размером с колоду карт, с единственной красной квадратной кнопкой, расположенной на передней плоскости. Я нажал ее — ничего. Потом с одного бока я обнаружил хромированную пуговку, напоминавшую кончик телескопической антенны. Я вытащил ее на сколько можно — около десяти дюймов, — и мои предположения о том, что это был маленький передатчик, подтвердились. Правда, я не знал, что и куда он передавал.

Со вздохом убрав антенну и поставив передатчик на ту же зеленую шкатулку, я стал ставить кассеты Гревила на свой видеомагнитофон и смотреть записанные на них скачки.

Замечание Элфи по поводу «неровных» выступлений лошадей заинтересовало меня больше, чем я бы хотел ему это показать. У Дазн Роузез, судя по результатам его выступлений, о которых я читал, был затяжной период неудач с последовавшим за ним бурным расцветом. Это давало основания предполагать, что его карьера развивалась по классической «трюковой» схеме: лошадь проигрывала в состязаниях до тех пор, пока ее рейтинг не падал настолько низко, что на нее никто не ставил, а затем выставлялась на соревнования со скакунами с явно более низкими потенциальными возможностями, где начинала выигрывать все скачки подряд. Этим в определенной степени грешили все тренеры, что бы там ни говорилось о строгом и честном соблюдении правил. Работа на «полную выкладку» могла погубить молодых и неопытных скакунов: нужно было дать время, чтобы в полной мере развить их скаковой инстинкт.

Однако для всех нынешних тренеров существовала определенная грань допустимого. Раньше при съемке старыми камерами было гораздо труднее доказать, что лошадь не выкладывалась полностью: многие жокеи, искусно взмахивая кнутами, одновременно натягивали поводья. С современной оптикой и ужесточением правил даже за естественные непредвиденные движения лошади тренера могли заставить объясняться перед распорядителями соревнований, и если тренер не мог дать объяснений по поводу того, что его фаворит вдруг едва передвигал ноги, это могло стоить ему внушительного штрафа.

Ни один тренер, каким бы знаменитым он ни казался, не был гарантирован от подозрений, но я ни разу не читал и не слышал, что у Николаев Лоудера возникали подобные проблемы. «Может быть, Элфи, — подумал я, — было известно то, о чем не знали распорядители? Может быть, Элфи мог рассказать мне, почему Лоудер так запаниковал, узнав, что Дазн Роузез может не попасть в следующую субботу на скачки?»

Брэд взял записи шести самых последних выступлений Дазн Роузез вместе с четырьмя записями Джемстоунз. Сначала я решил просмотреть все шесть с участием Дазн Роузез, начиная с самой ранней, в мае, и свериться с записями, сделанными Гревилом в его записной книжке.

Скакуны на экране, совершив парадный круг, направлялись к старту, и было нетрудно разглядеть яркие розово-оранжевые цвета Гревила. Майские состязания — десятифарлонговая^[3] скачка для лошадей от трех лет — проводились в пятницу в Ньюмаркете. Восемнадцать скакунов. На Дазн Роузез скакал какой-то посредственный жокей, так как основной, нанятый Лоудером, выступал на другой его лошади, считавшейся фаворитом.

На старте с Дазн Роузез произошел какой-то курьез. Перемотав пленку назад, я стал просматривать этот кусок в замедленном воспроизведении и не мог удержаться от смеха. Дазн Роузез был мыслями далек от состязаний, проявляя выходивший за рамки приличия интерес к какой-то кобыле.

Я вспомнил слова Гревила о том, что он считал предосудительным и бесчестным лишать жеребца данного ему природой удовольствия: ни один из его скакунов никогда не будет кастрирован. Я помнил Гревила, облокотившегося на маленький столик со стаканом бренди в руке и говорившего это с улыбкой, которая, как я решил, свидетельствовала о его собственном неравнодушии к сексу. «Как много воспоминаний о нем хранится в моей памяти, — думал я, — и как мало». Что бы там ни говорили мои чувства, я никак не мог поверить в то, что мне никогда больше не доведется с ним обедать.

Тренеры обычно не выставляли на состязания кобыл, у которых начинался период половой активности, но на ранней стадии это порой было трудно предугадать. Однако лошади не ошибались. Дазн Роузез был явно возбужден. Кобылу поспешно препроводили в стойло, а Дазн Роузез до последней минуты выгуливали, чтобы остудить его пыл. После этого он бежал без всякого задора и закончил скачку где-то в середине, кобыла же плелась в хвосте и пришла последней. Другой скакун Лоудера — фаворит — победил с солидным отрывом.

«Вот незадача», — с улыбкой думал я, ставя следующую кассету с Дазн Роузез, записанную тремя неделями позже.

На этот раз не было никаких соблазнов. Лошадь вела себя спокойно, казалась даже сонной, и выступила весьма скромно, оставив многих в недоумении, стоило ли выставлять ее вообще. Следующая скачка мало чем отличалась от предыдущей, и на месте Гревила я бы решил, что ее пора продавать.

Но Гревил, похоже, веры не терял. После семинедельного отдыха Дазн Роузез уже на старте рыл землю, был полон энергии и пришел к финишу первым, в результате чего принес четырнадцать к одному всем тем, кто по своей неосведомленности поставил на него. И, естественно, Гревилу.

Просматривая кассеты одну за другой, я удивился, почему все это не вызвало недоумения у распорядителей. Однако Гревил ни разу ни о чем таком не обмолвился и лишь выражал свой восторг по поводу того, что лошадь вновь обретает прежнюю форму.

Два следующих выступления Дазн Роузез тоже принесли внушительные результаты, что пока и подводило итог на сегодняшний день. Перемотав пленку, я вытащил последнюю кассету из видеомагнитофона, понимая теперь, почему Лоудер так рассчитывал на успех в субботу.

Пленки со скачками, в которых участвовал Джемстоунз^[4], были не такими интересными. Он не совсем оправдывал свое имя, и его единственный выигрыш можно было скорее расценить как неожиданную удачу, чем логически обоснованный успех. «Я продам и того, и другого, раз Лоудеру так хочется», — решил я.

Глава 7

В среду Брэд пришел рано и отвез меня в Лэмборн. Несмотря на обезболивающее, лодыжка в то утро все еще болела, но меньше, чем обычно, и, если разобраться, я мог бы вести машину сам. «Услуги Брэда, — думал я по дороге, — это роскошь, к которой я слишком быстро привык».

Результаты любезного обращения со мной Клариссы Уильяме почти исчезли, если не считать некоторой припухлости и черневшего продолговатого синяка между плечом и локтем. На это я не обращал внимания. Большую часть года я так или иначе ходил с синяками на разных местах — таковы уж условия стипль-чеза. Падать приходилось приблизительно раз за четырнадцать выступлений, а иногда и чаще. Немногим жокеям удавалось обходиться без синяков, мне же — никогда. С другой стороны, у меня все очень быстро заживало — и кожа, и кости, и моральный дух.

Майло Шенди, разгуливавший по своему конному двору, словно был не в состоянии устоять на одном месте, подошел к машине, едва она успела остановиться, и дернул за ручку дверцы водителя. То, что он собирался сказать, он так и не сказал, уставившись сначала на Брэда, а потом переведя взгляд на меня. В конце концов он воскликнул:

— Неужели твой шофер? Решил себя побаловать, да?

Брэд вылез из машины, одарил Майло взглядом неандертальца и, как обычно, протянул мне костыли.

Небольшого роста, смуглый и коренастый, Майло с недовольством наблюдал за происходившим.

— Я хочу, чтобы ты сел на Дейтпама, — сказал он.

— А я не могу.

— Остермайеры захотят этого. Я сказал им, что ты приедешь.

— Джерри замечательно управляется с Дейтпамом, — заметил я.

Джерри занимался Дейтпамом на тренировках большую часть недели.

— Джерри — не ты.

— Он лучше, чем я с больной ногой.

— Ты хочешь, чтобы лошадь осталась здесь или нет? — С этими словами Майло сверкнул глазами.

Я хотел.

Добрую часть того времени, что я был знаком с Майло, мы провели в спорах. По природе он очень неуживчивый, по темпераменту — очень живой, часто принимал необдуманные решения, отказываясь от них на следующий же день, любил читать мораль, отличался кипучей энергией и прямодушием. Он был в меру тактичен со своими клиентами, строг со своими коллегами, полон бранных слов в адрес своих лошадей, из которых он буквально штамповал победителей.

Меня возмущал его тон в разговорах со мной, когда я только начал с ним работать три года назад, но однажды, когда я, не выдержав, ответил ему тем же, он неожиданно расхохотался и сказал, что мы с ним здорово поладим. Именно так оно и получилось, хотя на вид чаще все казалось иначе.

Я знал людей, которые не верили в наш долгий союз: я — тихий и скромный, он — безудержно заводной. Однако мне нравилось, как он управлялся с лошадьми, и они хорошо отплачивали ему своими выступлениями, и это благотворно сказывалось на нас обоих.

Прибыли Остермайеры, у которых тоже был свой шофер, но Майло воспринял это как должное. Его напор тут же исчез, сменившись веселым обаянием, которое неизменно очаровывало всех владельцев лошадей. Сегодняшняя встреча не была исключением. Остермайеры не замедлили ответить ему: она — шутливым покачиванием бедер, он — крепким рукопожатием и широкой улыбкой.

В значительно меньшей степени их обрадовали мои костыли.

— О Господи! — испуганно воскликнула Марта Остермайер. — Что это с вами? Только не говорите, что не сможете сесть на Дейтпама. Разве вы не знаете, что мы приехали только потому, что уважаемый Майло заверил нас, что вы нам его продемонстрируете?

— Продемонстрирует, — сказал Майло, прежде чем я успел раскрыть рот, и Марта Остермайер с радостным облегчением хлопнула в свои миниатюрные ладошки, облаченные в перчатки.

— Раз мы собираемся его купить, — продолжила она, улыбаясь, — нам хотелось бы видеть его с настоящим жокеем в седле, а не с каким-то учеником.

Харли Остермайер благодушно кивнул в подтверждение ее слов.

«На этой неделе мне явно не везет», — подумал я. Остермайеры были само обаяние и мягкость, когда окружающие им угождали, и у меня никогда не было повода невзлюбить их, однако мне как-то довелось быть свидетелем проявления скверного нрава Харли Остермайера, когда он буквально растоптал смотрителя стоянки машин возле ипподрома за то, что тот позволил кому-то поставить машину позади машины Остермайера, преграждая тем самым ему путь. Остермайеру пришлось ждать полчаса. Смотритель выглядел не на шутку испуганным. «Спокойной ночи, Дерек», — пролепетал он, когда я проходил мимо, а Остермайер, резко обернувшись, выпустил пятьдесят процентов пара, пытаясь вызвать у меня сочувствие к его беде. Но в основном Харли Остермайеру хотелось, чтобы его считали «хорошим парнем». Насколько я знал, он был владельцем гигантской сети крупных магазинов. Марта Остермайер тоже не уступала ему в богатстве, представляя четвертое поколение банкиров-мультимиллионеров. В последние три года я часто выступал за них и был щедро вознагражден, потому что щедрость являлась одним из удовольствий, которые они любили позволять себе.

Майло отвез меня с ними на Даунс, где уже кружили отведенные туда ранее Дейтпам и другие лошади. День был ясным и холодным, перекаты холмов уходили к самому горизонту, небо было чистым, и крупы лошадей блестели на солнце. Превосходный день для покупки претендента на звание чемпиона.

Майло пустил трех лошадей вскачь во весь опор, чтобы Остермайеры поняли, на что смотреть и чего ждать, когда Дейтпам, приблизившись, прошел мимо. Радостные и сосредоточенные, они стояли на траве там, где показал Майло.

На своем вездеходе с большими колесами, чтобы преодолевать грязные рытвины Даунса, Майло привез с собой лишний шлем, и я, мысленно вздыхая, надел его. Все это мероприятие было на самом деле глупым, поскольку моя нога еще недостаточно окрепла, и стоило чему-либо взбрести в голову Дейтпаму, он мог бы вырваться и получить травму, тогда мы так или иначе потеряли бы его.

С другой стороны, мне к сегодняшнему дню уже доводилось со сломанными костями принимать участие в скачках, а не просто в тренировках, и я знал одного жокея, который в свое время выиграл скачки с тройным переломом ноги, сидя в перерывах в раздевалке, опустив ногу в ведро со льдом и буквально выскакивая оттуда на плац при помощи своих друзей. Позже были введены строгие медицинские правила, чтобы прекратить подобные вещи, считавшиеся нечестными по отношению к тем, кто делал ставки, однако время от времени их удавалось обходить.

Увидев, как я выползаю в шлеме из машины, Майло подошел ко мне и радостно сказал:

— Я знал, что ты сделаешь это.

— М-м-м... — протянул я в ответ. — Когда будешь меня подсаживать, возьмись двумя руками за мое колено и осторожнее — стоит тебе вывернуть мне ногу, и сделка не состоится.

— Какой ты зануда.

Тем не менее он был очень осмотрителен, и я без проблем оказался в седле. На мне были джинсы, и в то утро я впервые ухитрился надеть на ногу ботинок, точнее — один из широких мокасин из мягкой черной кожи, которыми пользовался как домашними тапочками. Майло затягивал стремя вокруг мокасина с неожиданной аккуратностью, и я подумал, не возникло ли у него в последнюю минуту каких-нибудь сомнений по поводу целесообразности этого мероприятия.

Но было достаточно лишь взглянуть на лица Остермайеров, чтобы все сомнения, как мои, так и его, сразу же рассеялись. Они просто светились улыбками, наблюдая за Дейтпамом уже с гордостью собственников.

Конечно, он был хорош. Как говорится, глаз не оторвать. Гнедой, с черными пятнами, красивая голова, крепкий и коренастый. Остермайеры предпочитали красивых лошадей, возможно, потому, что сами были красивы, а Дейтпам отличался еще и хорошими манерами, что делало его просто неотразимым.

Мы с ним и двое других скакунов с наездниками шагом направились к дальнему концу площадки, потом пустили лошадей рысью, для чего мне понадобилось встать в стременах, стараясь перенести весь вес на правую ногу и мысленно проклиная Майло за неприятные ощущения в левой. Дейтпам, хорошо знавший, как нужно ездить верхом, а именно, не кривобоко, недвусмысленно затряс головой и хвостом, но все-таки, казалось, доверял мне. Мы отлично знали друг друга, потому что я участвовал с ним во всех состязаниях за последние три года. Лошади никак конкретно не показывают, что они кого-то узнают, но иногда он, поворачивая голову, смотрел на меня, услышав мой голос, и еще, мне казалось, он мог узнавать меня по запаху, поскольку часто тыкался своей мордой мне в шею, слегка пошевеливая ноздрями. В любом случае у нас с ним было явное взаимопонимание, и в то утро оно нам здорово помогало.

В дальнем конце площадки мы с двумя другими парнями разобрались с лошадьми, готовые пустить их галопом в сторону Майло и Остермайеров, чтобы это смотрелось, но не во весь опор, как на скачках.

В галопе не было особого изящества, и это делалось лишь для того, чтобы выгодно продемонстрировать преимущества лошади на фоне других, показывая товар лицом, и привести ее первой, чтобы показать покупателям, что так и будет в будущем.

Сейчас, как это часто бывало перед стартом, я тихо разговаривал с Дейтпамом, потому что он, походя на многих других скакунов, всегда чувствовал себя спокойнее, когда слышал негромкий человеческий голос и угадывал по его тону, что все было хорошо. Кто его знает, может быть, лошади различали тихие полутона голоса.

— Ну покажи класс, — говорил я ему, — ведь я не хочу потерять тебя, дружище. Я хочу, чтобы мы еще выиграли «Большой национальный приз», так что блесни, малыш. Ослепи. Покажи, на что ты способен.

Я тряхнул поводьями, и мы пустили лошадей вскачь, и Дейтпам продемонстрировал себя наилучшим образом, оставаясь большую часть пути вровень со своими спутниками, затем немного отрываясь по моему сигналу, уходя далеко вперед и мощно и целеустремленно проносясь мимо Остермайеров, доставляя тем самым острую боль своему наезднику. Однако игра стоила свеч. Остермайеры купили лошадь еще до того, как мы остановились, и сделка уже была закреплена рукопожатием.

— Разумеется, необходимо еще ветеринарное свидетельство, — говорил Харли, когда я подвел к ним Дейтпама. — А так он великолепен!

Майло расплывался в улыбке до ушей. Он держал поводья, в то время как Марта взволнованно поглаживала свое новое приобретение, и продолжал держать их до тех пор, пока я не высвободил ноги из стремян и крайне осторожно слез на землю, проскакав затем пару шагов до лежавших на траве костылей.

— Что же вы сделали со своей ногой? — беспечно спросила Марта.

— Вывихнул, — ответил я, с некоторым облегчением опираясь руками на костыли. — Очень неприятно.

Она, улыбнувшись, кивнула и дружески похлопала меня по плечу.

— Майло говорил, ничего страшного. Одарив меня взглядом исподлобья, Майло пере-, дал Дейтпама Джерри и помог Остермайерам сесть в свой вездеход, чтобы ехать назад. Пока мы тряслись по рытвинам и ухабам, я, сняв с себя шлем, приглаживал волосы и думал, что, хотя у меня больше совершенно нет желания скакать на этой неделе галопом, ради такого стоящего результата я бы вновь решился на это.

Мы все пошли к Майло на завтрак — своего рода ритуал, существовавший как в этой, так и в других скаковых конюшнях, — и за кофе с тостами и омлетом Майло с Остермайерами обсудили планы Дейтпама на будущее, включая все престижные скачки и, разумеется, очередную победу на «Золотом кубке».

— А как насчет «Большого национального приза»? — сверкая глазами, спросила Марта.

— Поживем — увидим, — ответил Майло, однако его мечты легко угадывались по выражению лица. Вернувшись, он первым делом позвонил прежней владелице Дейтпама и получил от нее согласие на продажу, чему очень обрадовался, и потом он словно витал в воздухе, как наполненный гелием надувной шарик под потолком. Впрочем, и я тоже чувствовал не меньший подъем. На Дейтпама можно было действительно возлагать надежды.

После еды и многократного обсуждения достоинств скакуна Майло поведал Остермайерам о том, что я собирался наследовать Дазн Роузез, и об утверждении завещания, что, казалось, привело их в восторг.

— Так вы говорите, в Йорке? — выпрямившись, воскликнула Марта. Майло кивнул.

— Вы имеете в виду ближайшую субботу? Харли, разве мы не едем в субботу на скачки в Йорк, а, Харли?

Харли утвердительно кивнул.

— Наши близкие друзья лорд и леди Найтвуд приглашали нас на обед.

— А почему бы нам не подвезти Дерека, чтобы он тоже взглянул на свою лошадь? — спросила Марта. — Что ты на это скажешь?

— Я буду рад, если вы к нам присоединитесь, — искренне сказал мне Харли. — Только не говорите нет.

— Я вообще-то собирался ехать на поезде, если удастся, — неуверенно произнес я, глядя на настойчивое выражение их лиц.

— Нет, нет, — заявила Марта. — Поезжайте поездом в Лондон, а дальше поедем вместе. Ну скажите, что вы согласны.

Майло смотрел на меня с некоторой тревогой: на данный момент Остермайерам нельзя было отказывать. Я сказал, что с удовольствием приму их предложение, а Марта, благодаря меня, взволнованно выражала надежду на то, что наследство не заставит меня отказаться от скачек.

— Нет, — успокоил ее я.

— Весьма убедительно, — довольным тоном сказал Харли. — Ты в нашей команде, старик. Ты и Дейтпам.

* * *

Мы с Брэдом поехали в Лондон, и я был очень рад тому, что он был не против возить меня. — Офис? — спросил он.

— Да, — ответил я, и мы доехали туда в молчаливом согласии.

Накануне вечером он сообщил мне, что машины Гревила не было нигде вокруг его дома; точнее, он просто вернул мне клочок бумаги, с записанным на ней номером, со словами: «Не нашел». Решив, что мне лучше обратиться по этому поводу в полицию и другие соответствующие службы в Ипсуиче, что мне пора заниматься финансовыми делами компании и Гревила, и вспомнив, что я еще не проверил две трети содержимого сейфа, я почувствовал, как меня неумолимо засасывает все глубже.

Взяв с собой две загадочные безделушки, найденные в гостиной Гревила, я принес их в его офис и показал Джун.

— Это, — тут же сказала она, указывая на цилиндрическую штуковину размером с большой палец, издававшую слабый звук, — средство от комаров. Мистер Фрэнклин говорил, что это звук самца и он отпугивает кровососущих самок. — Она рассмеялась. — Он говорил, такое бы не помешало любому мужчине.

Взяв в руки другую диковину, Джун нахмурилась, безрезультатно нажимая на красную кнопочку.

— Там есть антенна, — подсказал я.

— Ах, вот оно что. — С этими словами она вытащила ее на всю длину. — Мне кажется... — Она помолчала. — Он пользовался каким-то передатчиком, чтобы на расстоянии заводить машину: можно было разогреть мотор в холодную погоду еще до выхода из дома. Однако приемник был украден вместе с «Порше». Потом он купил старый «Ровер» и сказал, что этот стартер теперь работать не будет, так как он действовал лишь с прямой передачей или еще с чем-то, чего в этом «Ровере» не было.

— Так это стартер?

— Ну... нет. У него не так много функций. На стартере были кнопки, при помощи которых можно включать фары, чтобы легче найти машину, если вы оставили ее где-то в темноте. — Она убрала антенну. — Кажется, эта штука только включает свет и звуковой сигнал машины, если я что-то не путаю. Он был очень рад, когда купил ее, но я давно этой штуки не видела. Сколько у него этих безделушек! Мистер Фрэнклин не мог все время носить их в карманах, и, похоже, ему надоело повсюду таскаться с ними. Он чаще оставлял свои безделушки в этом столе.

— Вы только что вновь подтвердили свое право на двадцатипроцентное повышение, — сказал я.

— Что?

— Давайте проверим батарейки, — предложил я. Открыв отделение для батареек, она обнаружила, что там пусто. Привычным движением Джун выдвинула один из ящиков стола — в нем в большой открытой коробке лежали упаковки новеньких батареек всевозможных размеров. Достав одну из них, она открыла ее, вставила батарейки в соответствующие углубления, и, хотя очередное нажатие красной кнопки не дало никаких видимых результатов, я был почти уверен, что мы на правильном пути.

Вы собираетесь взять это в Ипсуич, да? — вдруг спросила Джун. — Чтобы отыскать его машину? Я угадала? Я кивнул.

— Будем надеяться, что получится.

— Должно получиться.

— Это довольно большой город, и машина может оказаться где угодно.

— Да, — согласилась она, — но должна же она где-то быть. Я уверена, что вам удастся ее найти.

— Гм... — Я посмотрел на ее умное сообразительное лицо. — Джун, — медленно произнес я, — не говорите больше никому про эту штуку.

— А почему?

— Потому что, — попробовал объяснить я, — кто-то вломился в этот офис в поисках чего-то, и нам неизвестно, нашли ли они то, что искали. Если нет, то это с таким же успехом может оказаться и в машине. Я не хочу, чтобы кто-то знал, что машина еще не нашлась. — Я помолчал. — Я предпочитаю, чтобы вы совсем ничего не говорили.

— Даже Аннет?

— Никому.

— Так, значит, вы думаете... вы думаете...

— Ничего я пока не думаю. Все это в целях безопасности.

Это было для нее самым приемлемым объяснением. Она сразу показалась менее встревоженной и согласилась молчать о «машиноискателе», а мне не понадобилось рассказывать ей о хулигане, который сшиб меня с ног, чтобы украсть вещи Гревила. Теперь, вспоминая то происшествие, я почти не сомневался в том, что оно было целенаправленным нападением.

«Должно быть, кому-то было известно о том, что Гревил умирает, — думал я. — И этот „кто-то“ организовал или совершил нападение». Я не имел ни малейшего представления, кто мог сделать то или другое, но мне казалось вероятным, что кто-нибудь из сотрудников Гревила мог простодушно распространяться о чем-то интересном в пределах слышимости каких-то досужих ушей. Однако что же он мог такого рассказать? Гревил не сказал никому из них, что собирался покупать алмазы. А почему? Он же был скрытным и занимался только камнями.

Дурацкие мысли без толку кружились у меня в голове. Самые удручающие из них были о том, что кто-то ищет машину Гревила с того самого момента, как рухнули строительные леса, и, даже если мне удастся отыскать колеса с мотором, заветный ларчик может оказаться пустым.

В офис вошла Аннет с охапкой бумаг, которые, по ее словам, являлись «утренней почтой» и с которой нужно было разобраться (подразумевалось — мне).

— В таком случае, садитесь, — сказал я, — и расскажите мне, что к чему.

Там были письма от страховых агентов, недовольных клиентов, специалистов по драгоценным камням и телеграмма от поставщика из Гонконга, в которой он сообщал, что у него не хватает двенадцатимиллиметрового аметиста класса «АА» круглой формы для выполнения нашего заказа, и спрашивал, не возьмем ли мы в связи с этим бразильский аметист.

— Какая между ними разница? — спросил я. — Это очень существенно?

От моего невежества на лице Аннет появилась тень обеспокоенности.

— Лучшие аметисты добывают в Африке, — начала объяснять она. — Потом их отправляют в Гонконг или на Тайвань, там обрабатывают, шлифуют, и затем бусины приходят сюда. Цвет бразильских аметистов не такой насыщенный. Вы хотите, чтобы я заказала бразильские аметисты, или будем ждать, пока у него не появятся африканские?

— А как вы считаете? — спросил я.

— Мистер Фрэнклин всегда сам принимал решения.

Она с тревогой смотрела на меня. «Безнадежно, — думал я, — без определенных знаний я не смогу принять даже самого простого решения».

— А клиенты согласятся на бразильский аметист? — поинтересовался я.

— Кто-то — да, кто-то — нет. Он намного дешевле. В общем-то, мы продаем его в больших количествах и самых разнообразных размеров.

— Ну что ж, — сказал я, — если у нас кончатся африканские бусины, предложите клиентам бразильские. Или африканские, но другого размера. Сообщите китайскому поставщику, чтобы он пока прислал только африканские двенадцатимиллиметровые «АА», все, что у него есть, а остальное — как только сможет.

Похоже, у нее отлегло от сердца.

— Я бы так и сделала.

«Так в чем же дело?» — думал я, но не было смысла злиться. Если бы Аннет дала мне плохой совет, я бы, вероятно, потом обвинил ее же. «С ее точки зрения, — предполагал я, — лучше было не высовываться».

— Кстати, — продолжала она, — я дозвонилась до Просперо Дженкса. Если вы хотите с ним встретиться, он будет в своем найтсбриджском магазине сегодня в половине третьего.

— Превосходно. Она улыбнулась.

— Я не сказала ни слова о лошадях.

— Отлично, — улыбнулся я в ответ.

Аннет унесла письма к себе в комнату, чтобы ответить на них, а я по пути к сейфу прошелся по отделам. Наблюдая за работой сотрудников, я видел, что все они могли, стремились и уже начинали послушно приспосабливаться к смене руководства, оставляя при себе свои мысли и доводы. Я спросил, не спустится ли кто-нибудь вниз, чтобы передать Брэду, что он понадобится мне не раньше двух; пошла Джун и, точно бумеранг, сразу вернулась.

Открыв сейф, я начал с топазов: тысячи блестящих прозрачных гладких камешков, переливавшихся цветами радуги, одни — чуть больше желудей, другие — как горошины.

Никаких алмазов.

Я перешел к гранатам всевозможных форм и размеров — они, как оказалось, могли быть и желтыми, и зелеными, а не только красными, — и к коробкам с цитринами.

В течение двух с половиной часов я разворачивал и заворачивал белые пакетики; и никаких следов алмазов.

Раз в комнату влетела Джун с длинным заказом на граненые камни, который она без комментариев сунула мне, и я вспомнил, что только Гревил и Аннет занимались заказами на камни из сейфа. Я отправился на поиски Аннет и поинтересовался у нее, нельзя ли мне посмотреть, как она работает со списком. Найдя все, что нужно, в двадцати, а то и более коробках, она выложила это на полку. Действовала Аннет быстро и уверенно, точно зная, где что искать. Успокаивая меня, она говорила, что это очень просто и скоро я сам все пойму. «Дай Бог», — думал я.

В два часа, после очередного сандвича, я спустился к машине и дал Брэду адрес Просперо Дженкса.

— Этот магазин где-то недалеко от «Хэрродз», — сказал я, забираясь на заднее сиденье.

Он кивнул, мы поехали, вливаясь в поток машин, и вскоре он нашел тот магазин.

— Отлично, — похвалил я. — На этот раз тебе придется отвечать по телефону, хочешь или не хочешь, так как здесь нет стоянки.

Брэд потряс головой. Он уже несколько раз отказывался от этого раньше.

— Да, — сказал я. — Это очень просто. Я сейчас включу его для тебя. Когда он зазвонит, возьми трубку и нажми эту кнопку, и ты услышишь меня. Хорошо? Я позвоню перед выходом, ты подъедешь и заберешь меня.

Он посмотрел на телефон так, словно тот таил в себе какую-то заразу.

Телефонный аппарат был обыкновенный, а не встроенный в машину, и он не принимал сигналы, если не был включен, что я часто забывал сделать, а иногда не делал намеренно. Я поставил включенный телефон на сиденье рядом с ним и надеялся, что все будет в порядке.

Витрина магазина Просперо Дженкса ярко сверкала, отчего драгоценности искрились, однако вывеска с его именем была довольно скромной, словно здесь показуха была уже ни к чему.

Я посмотрел на витрину с любопытством, которое еще неделю назад вряд ли бы испытал, и обнаружил, что на ней были выставлены не кольца и часы, а весьма забавные игрушки: машинки, самолетики, фигурки лыжников, яхты, фазаны и лошадки — все было золотым с эмалью и сверкало драгоценными камнями. Я обратил внимание, что почти все, кто проходил мимо, останавливались посмотреть.

Неловко протиснувшись в тяжелую стеклянную дверь, я оказался в помещении с пушистым ковром на полу и ожидавшими клиентов стульями возле каждого прилавка. Если не считать мягкого ворсистого ковра, это был обыкновенный магазин, не очень большой, скромно оформленный, и все его великолепие заключалось в изделиях.

Кроме меня, там никого не было, и я направился к одному из прилавков посмотреть на витрину. Я увидел кольца, но это были не просто маленькие ободки. Они были большими, часто асимметричными, привлекавшими яркостью и неповторимостью цветов.

— Чем могу помочь? — раздался чей-то голос.

Неприметный человек средних лет в черном костюме появился из двери, расположенной в глубине магазина.

— Моя фамилия Фрэнклин, — сказал я. — Мне нужно встретиться с Просперо Дженксом.

— Одну минуту.

Удалившись, он вскоре вернулся с неким подобием улыбки на лице и пригласил меня пройти через дверь куда-то вглубь. За экранированной перегородкой было более длинное помещение, скрытое от взоров посетителей, служившее и офисом, и мастерской. Там стоял угрожающего вида сейф и несколько этажерок с ящиками, очень похожими на те, что я видел в «Саксони Фрэнклин». На одной стене висела крупная, заключенная в рамку надпись: «Никогда не отворачивайся от покупателей. Всегда смотри на их руки». «Наглядный пример недоверия», — изумился я.

На табуретке за верстаком, с ювелирной линзой в глазу сидел сгорбленный человек в полосатой бело-розовой рубашке и возился с какой-то маленькой золотой штучкой, зажатой в тисках. В глаза бросалась ловкость его движений, спокойных и скрупулезных.

Со вздохом вынув из глаза линзу, он поднялся на ноги и повернулся, оглядывая меня с головы до костылей, а потом до ног с растущим удивлением. Я оказался совсем не таким, каким он ожидал меня увидеть.

Впрочем, это чувство, как я предполагал, было обоюдным. Ему, вероятно, было около пятидесяти, но выглядел он моложе и чем-то напоминал Питера Пена: мальчишеское лицо с проницательными, умными голубыми глазами и множеством морщин на лбу. Довольно густые волосы, ни бороды, ни усов, ничего показного. Я ожидал большей оригинальности, экстравагантности и темперамента.

— Вы — брат Грева? — спросил он. — Ну надо же! А я-то ожидал, что вы его возраста, такого же роста. — Он прищурил глаза. — Он никогда не говорил, что у него есть брат. Откуда мне знать, что вы — брат?

— Об этой встрече договорилась Аннет Эдамс, его помощница.

— Да, действительно. Ну что ж, логично. Она сказала мне, Грев умер, да здравствует король. Сказала, что теперь его брат управляет конторой и жизнь продолжается. Я скажу вам так: если вы не знаете столько, сколько Грев, то мне придется туго.

— Я и пришел об этом с вами поговорить.

— И, похоже, не очень-то рады, — сказал он, внимательно глядя на меня. — Не хотите ли присесть?

Дженкс указал на стул, а сам уселся на табуретку. Его голос не был похож на граненое стекло. Скорее несколько обтесанный вариант ист-эндского говора, принадлежащий человеку, вышедшему из ниоткуда, не имевшему никаких привилегий и прославившемуся лишь благодаря своему неоспоримому таланту. Длительный успех развил в нем чувство уверенности, стремление к творчеству сочеталось с деловитостью; он был настоящим художником без напускной манерности.

— Я только вхожу в курс дела, — осторожно начал я. — Я сделаю все, что смогу.

— Грев был гением! — с жаром воскликнул он. — Никто не разбирался в камнях так, как он. Он приносил мне удивительные экземпляры, неповторимые, а я делал из них... — Он замолчал и раскинул руки. — Все это украшает дворцы, — продолжал он, — музеи, особняки на Палм-Бич. Да, я пользуюсь популярностью, продавая это туда, где мне платят. И я испытываю гордость, гордость за свои произведения. Они хороши, я стою дорого, и это доставляет мне наслаждение.

— Вы их все делаете сами? — спросил я. Он рассмеялся.

— Нет, не сам лично, конечно. Я бы не смог. Но все это результаты моей фантазии, не поймите меня не правильно, но у меня есть мастерская, где все это делается. Я сам занимаюсь лишь чем-то необычным, я бы сказал, уникальным. А между делом я работаю на общий рынок. Грев говорил, у него есть хорошие шпинели, они еще остались?

— Э-э-э... красные? — спросил я.

— Красные, — подтвердил он. — Три, четыре или пять карат. Я возьму все, что у вас есть.

— Завтра мы пришлем.

— Только с курьером, а не почтой, — предупредил он.

— Хорошо.

— И кусок швейцарского горного хрусталя. Грев показывал мне фотографию. Я получил заказ, для выполнения которого надо проявить фантазию. Хрусталь тоже пришлите.

— Хорошо, — вновь повторил я, стараясь не показывать своих сомнений. Я не видел никакого хрусталя. «Аннет должна знать», — решил я.

— А что с алмазами? — поинтересовался Дженкс между делом.

С должной осмотрительностью я сделал глубокий вдох и выдох.

— А что? — спросил я.

— Грев собирался покупать. То есть он купил их. Он мне говорил об этом и отослал целую партию на шлифовку. Они уже вернулись?

— Еще нет, — сказал я в надежде, что мой ответ правдоподобен. — Вы говорите о тех алмазах, которые он купил через Центральное торговое объединение? Пару месяцев назад?

— Разумеется. Он купил часть партии у лицензента, потому что я его просил. Ведь я по-прежнему занимаюсь крупными перстнями и кулонами, на которых сделал себе имя, только теперь украшаю их более крупными бриллиантами — это приносит большую прибыль, пока они пользуются спросом. Я попросил Гревила приобрести их, потому что я доверяю ему. Доверие в нашем деле как золото, пусть он и не занимается бриллиантами. Не станешь же покупать камни в два-три карата у первого встречного, даже если они и безупречны, правильно?

— Э-э-э...да.

— Так вот, он купил алмазы и отправил их в Антверпен, чтобы их обработали так, как мне надо, хотелось бы надеяться.

Я кивнул. Теперь я понял.

— Некоторые из них я превращу в звезды, сверкающие на фоне горного хрусталя... — Он осекся и, пожав плечами, будто сам себе удивляясь, продолжил:

— Я делаю «мобиль» с бриллиантами на тоненьких золотых проволочках, которые будут двигаться от малейшего дуновения. Это должно висеть у окна и сверкать огнем на солнце. — Вновь недоумение, только на сей раз в улыбке. — Бриллианты восхитительны в солнечном свете, он делает их неповторимыми, а все снобы и городские обыватели вопят, что чудовищно вульгарно носить бриллиантовые серьги и браслеты днем. По правде говоря, мне просто тошно это слышать. Все это такая чушь.

Я никогда раньше не задумывался над тем, как выглядят бриллианты на солнце, однако можно было предполагать, что меня ждало и это в будущем. «Открывая для себя что-то новое, его уже не закроешь», — возможно, заметил бы Гревил.

— Я пока еще не успел во всем разобраться, — сказал я, понимая, что сильно приукрашиваю свое положение. — А вы пока не получили ни одного из этих алмазов?

Он покачал головой.

— Пока я особо с ними не торопился.

— И... э... о каком количестве идет речь?

— О какой-нибудь сотне. Как я уже говорил, они не самого лучшего цвета в общепринятом представлении, но в золоте могут выглядеть теплее, если не отличаются ярко выраженной голубоватой белизной. Я в основном работаю с золотом. Мне нравится оно на ощупь.

— Сколько же вы получите, — медленно произнес я, прикидывая в уме, — за свою хрустальную фантазию?

— Секрет фирмы. Впрочем, насколько я понимаю, вы же не посторонний человек. Это заказ.

Я подписал контракт на четверть миллиона, если им понравится мое произведение. Если им не понравится, я заберу его назад, продам кому-нибудь, возможно, разберу или еще что-нибудь.

В нем чувствовалась полная уверенность, рожденная опытом.

— Вы случайно не знаете, кому Гревил послал алмазы в Антверпен? — спросил я. — Эта информация, конечно, есть где-то в офисе, однако я не знаю имени... — Я помолчал. — Если вы хотите, я бы мог поторопить его.

— Было бы неплохо, но я не знаю, с кем именно Грев был там знаком.

Я пожал плечами:

— Тогда я это выясню.

Я не имел представления, как и где мне удастся это выяснить. По крайней мере не в украденной книжке с адресами.

— Вы знаете имя того, у кого он приобрел алмазы? — спросил я.

— Нет.

— В офисе целый ворох бумаг, — оправдывался я. — Я стараюсь разобраться с ними по мере возможности.

— Грев никогда не говорил ничего лишнего, — неожиданно заявил Дженкс. — Я говорил, а он слушал. Мы превосходно ладили. Он лучше всех понимал то, что я делаю.

Грусть в его голосе была всеобщей акколадой^[5] моего брата. Его любили. Ему верили. Его будет не хватать.

— Благодарю вас, мистер Дженкс, — поднимаясь, сказал я.

— Зовите меня Просс, — ответил он. — Все меня так зовут.

— А меня зовут Дерек.

— Хорошо, — отозвался он, — теперь я буду продолжать с вами, я не скажу вам «нет», но только мне придется найти такого же путешественника, как Грев, такого же знатока. Он был моим поставщиком с того момента, как у меня появилось собственное дело, он давал мне кредиты, когда банки отказывали, верил в то, что я делал. Когда я только начинал, он принес мне два редких турмалина двухдюймовой длины, наполовину розовых, наполовину зеленых. Они были прозрачными, и на свету цвета, переходя один в другой, менялись на глазах. Грешно шлифовать такое ради украшений. Я вставил их в золото и платину, чтобы их можно было повесить и смотреть, как они переливаются на солнце. — Он вновь как бы недоумевающе улыбнулся. — Мне нравится, когда камни оживают. Грев так и не взял с меня ничего за эти турмалины. Благодаря им обо мне узнали, фотографии изделия были помещены в газетах, оно побеждало на конкурсах, а Грев сказал, что наградой ему будет наше с ним партнерство в этом деле. — Он щелкнул языком. — И вот я его продолжаю.

— Мне приятно это слышать, — ответил я, окидывая взглядомкомнату с верстаком. — Где вы всему этому научились? С чего это начинается?

— Я начал с занятий по художественной обработке металла в местной школе, — честно признался он. — Как-то я вставил кусочки стекла в позолоченную цепочку и подарил ее матери. Это понравилось ее подругам, и они попросили меня сделать им нечто похожее. Когда я закончил школу, то отнес показать кое-какие свои поделки одному ювелиру и попросил работу. Они занимались бижутерией. Вскоре я уже делал эскизы и ни разу не оглянулся назад.

Глава 8

Я воспользовался телефоном Просперо, чтобы позвонить Брэду, но, несмотря на то, что я слышал, как шел вызов, он не брал трубку. Тихо ругнувшись, я попросил у Пресса разрешения сделать еще один звонок и дозвонился до Аннет.

— Пожалуйста, наберите этот номер, — попросил я и продиктовал ей. — Когда Брэд ответит, скажите ему, что я выхожу.

— Вы вернетесь сюда? — спросила она. Я посмотрел на часы. Возвращаться не имело смысла, так как к половине шестого я должен был ехать в Кенсингтон. И я ответил ей, что нет.

— Тогда здесь есть пара вещей, которые...

— Я не могу занимать этот телефон, — сказал я. — Я еду к брату домой и позвоню вам оттуда. Попытайтесь дозвониться до Брэда.

Я вновь поблагодарил Просса за разрешение позвонить.

— Всегда пожалуйста, — рассеянно ответил он, опять усевшись за свои тиски, что-то обдумывая, исправляя, творя свои чудеса.

Продавец в черном костюме занимался в торговом зале покупателями. Заметив меня, он коротко кивнул и вновь переключил свое внимание на руки клиентов. Бизнес, не терпящий доверия, еще хуже скачек. С другой стороны, лошадь, наверное, не запихнешь в карман, пока тренер не смотрит Полный пессимизма, я стоял на тротуаре и думал о том, когда же Брэд наконец возьмет телефонную трубку. Однако он приятно удивил меня, появившись буквально через несколько минут. Открыв дверцу машины, я услышал, как звонит телефон.

— Почему ты не берешь трубку? — спросил я, карабкаясь на сиденье.

— Забыл, какая кнопка.

— Но тем не менее ты приехал.

— Да.

Я сам взял трубку и услышал голос Аннет.

— Брэд, вероятно, решил, что если телефон звонит, то я выхожу, — сказал я, — и не счел необходимым отвечать на звонок.

Брэд молча кивнул.

— Так что теперь мы направляемся в Кенсингтон. — Я сделал паузу. — Аннет, кто такие лицензенты?

— Вы опять по поводу алмазов?

— Да. Так вы знаете?

— Конечно. Лицензент в данном случае тот, кто имеет право покупать неотшлифованные алмазы у Центрального торгового объединения. Их не так много во всем мире, я думаю, около ста пятидесяти. Они, в свою очередь, продают алмазы кому-то еще. Организованная продажа проходит раз в пять недель, и они продают алмазы партиями.

— Лицензент то же самое, что и diamantaires? — поинтересовался я.

— Все лицензенты — diamantaires, но не все diamantaires — лицензенты. Diamantaires покупают у лицензентов, могут войти с ними в долю, а могут и покупать где-нибудь еще, не у «Де Бирс».

«Вот и задавай после этого на первый взгляд простые вопросы», — думал я.

— Из Японии пришла посылка с культивированным жемчугом, — сказала Аннет. — Куда мне его положить?

— Гм... Вы спрашиваете «куда», потому что закрыт сейф?

— Да.

— Куда вы обычно клали, когда мой брат был в отъезде?

— Он обычно говорил, чтобы я относила на склад, в коробку с этикеткой «разное», — неуверенно сказала она.

— Так и положите его туда.

— Но ящик переполнен, туда складывалось все, что пришло на прошлой неделе. Я не хочу нести ответственность за то, что положу жемчуг туда, куда мистер Фрэнклин не велел его класть.

Я не мог поверить, что ей требовалось руководство по любому простейшему поводу, но это было именно так.

— Жемчуг — дорогой товар, — продолжала она, — и мистер Фрэнклин никогда не оставил бы его где-нибудь на виду.

— Разве нет ни одного пустого ящика?

— Хорошо, я...

— Найдите пустой или полупустой ящик и положите его туда. А утром мы разберемся и переложим его как надо.

— Да, хорошо.

Она, похоже, была вполне удовлетворена этим и сказала, что все остальное может подождать до моего возвращения. Я выключил телефон, чувствуя себя совершенно обескураженным, в связи с тем, что сейчас узнал от нее: если Гревил мог прятать драгоценности в коробке с разными бусинами, то где же он их не мог прятать? Не исключено, что сотня алмазов окажется на дне коробки с родохрозитом или яшмой.

На сейф уходила уйма времени. Четыре комнаты склада казались неминуемым кошмаром.

Брэду каким-то чудом удалось отыскать свободное место на стоянке возле дома Гревила, и это непонятным образом огорчило его.

— Пять двадцать, — сказал он, — в бар?

— Если ты не против. И... э... ты не побудешь здесь немного, пока я схожу взглянуть, как там дела?

Я про себя отметил, что стал осторожничать. Коротко кивнув головой, он пронаблюдал, как я преодолел ступени лестницы, направляясь к входной двери дома. Ни зажженных прожекторов, ни лая собаки не было, вероятно, из-за того, что еще не настали сумерки. Открыв три замка, я толкнул дверь.

В доме была полная тишина. Ни малейшего шороха. Я оставил дверь открытой, приставив к ней бронзовую лошадь, лежавшую поблизости явно для этой цели, и прошел в маленькую гостиную Никаких непрошеных гостей. Никаких следов разбоя. Никаких амазонок, воинственно размахивающих палками, никто не пытался разбить окно через решетку. Если кто-то и намеревался проникнуть в крепость Гревила, то попытка явно не удалась.

Я вернулся к входной двери. Брэд по-прежнему стоял возле машины, глядя в сторону дома. Я дал ему понять знаком, что все в порядке, и он уселся за руль, а я закрыл тяжелую дверь и, пройдя в малую гостиную, стал методично снимать подряд все книги с полок и, пролистав каждую из них, возвращал на место.

«Пустых» книг оказалось десять, с названиями типа «Рассказы об Австралии» или «На муле через Патагонию». В четырех из них, включая ту, что была с письмами Клариссы Уильяме, ничего не оказалось. В одной лежал большой резной ключ. Еще в одной — дорогие на вид золотые часы, их стрелки указывали точное время.

Те часы, что были на Гревиле в Ипсуиче, относились к разряду вещиц с большим количеством непонятных по назначению кнопок. Они лежали теперь возле моей кровати в Хангерфорде, издавая время от времени какие-то сигналы и показывая, в какой стороне находится север. Плоские золотые элегантные часы, оказавшиеся в «пустой» книге, были совершенно другого характера, словно принадлежали другому человеку, и, перевернув их на ладони, я прочел на обороте надпись: «Г., любовь моя, К.».

«Ей трудно было предположить, что они здесь, — подумал я. — Она их не искала. Она искала лишь письма и случайно наткнулась на них раньше». Я положил часы обратно в книгу-шкатулку и поставил ее на полку. У меня не было никакой возможности вернуть их ей, а может быть, она бы и не хотела этого, из-за надписи.

В двух из оставшихся книг лежали какие-то ключи, в одной — сложенная инструкция, подробно рассказывающая о том, как вмуровывать сейф в бетон. В последней оказались две маленькие пластиковые коробочки с двумя мини-кассетами, на каждой из которых была напечатана надпись: «Микрокассета». Длина кассетных футляров не превышала двух дюймов, ширина — полутора, почти невесомые кассеты были чуть меньше.

Я в нерешительности подержал одну из кассет в руке. Нигде среди аккуратно сложенных вещей Гревила я пока не видел мини-плейера для этих кассет. Правда, это совсем не означало, что я его так и не найду. «На сегодня хватит», — решил я и оставил крошечные пленки в книге.

Мрачно смотрел я на пестрые корешки книг с их секретами, уже стоявших на своих местах. Ни одного алмазика.

Инструкция для установки сейфа — дело хорошее, но где он, этот сейф? Пленки — тоже хорошо, однако где же плейер? Ключи? Замечательно, но где соответствующие замки? Самым обидным было то, что Гревил и не намеревался оставлять этих головоломок без ответов. Он просто был так устроен, а они были его неотъемлемой частью.

Входя в дом и выходя из него, я обратил внимание на то, что в проволочном контейнере почтового ящика скопилась почта. До назначенной в баре встречи еще оставалось время, и, чтобы его как-то заполнить, я вытащил письма из ящика, принес их в малую гостиную и стал вскрывать конверты.

Это казалось чем-то предосудительным. Я повторял себе, что это необходимо, но все равно чувствовал, словно ступаю на территорию Гревила, отгороженную им от посторонних. Там были счета, просьбы о благотворительных пожертвованиях, информация банка о его личном счете, минералогический журнал и два приглашения. Ни одного письма от лицензентов или ювелиров из Антверпена. Я положил письма в большой пакет от минералогического журнала, добавил к ним другие, найденные мною в ящичке под телефоном, и, собираясь взять это с собой в Хангерфорд, уныло отметил, что неизменно испытывал отвращение к бумажной волоките. У меня постоянно скапливались горы своих бумаг. Возможно, вынужденная причастность к бумагам Гревила меня как-то изменит.

Свернув за угол, Брэд подвез меня к бару «Рук-энд-Касл» в половине шестого. Он показал на телефон, давая мне понять, как я смогу сообщить ему, когда освобожусь. По кривой улыбке, едва уловимой на его лице, я понял, что эта затея ему даже понравилась.

Пивной бар «Рук-энд-Касл» выглядел старомодным как снаружи, так и внутри — питейный оазис, спокойствие которого не нарушалось звуками отсутствовавшего в нем музыкального автомата. Там было обилие темного дерева с висевшими на его фоне абажурами «Тиффани» и маленькие столики с подставками для пивных кружек. В это время в него уже начала стекаться окончившая работу публика, представленная в основном мужчинами в строгих костюмах, и, войдя в дверь, я остановился, чтобы привыкнуть к относительному полумраку и дать возможность разглядеть мои костыли тому, с кем я собирался здесь встретиться.

Поскольку интереса ко мне никто не проявил, я понял, что Эллиота Трелони еще не было. Подойдя к стойке бара, я заказал воды и принял обезболивающее, так как уже подошло время. Утренний галоп совсем не способствовал заживанию лодыжки, но сожалеть по этому поводу не стоило.

Крупный мужчина лет пятидесяти вошел в дверь с видом человека, бывавшего здесь не раз, и целеустремленно осмотрелся. Остановив взгляд на моих костылях, он без колебаний подошел к стойке бара.

— Мистер Фрэнклин?

Я пожал протянутую мне руку.

— Что вы пьете? — бодро спросил он, глянув на мой стакан.

— Перье. Тоже временно.

Он тут же улыбнулся, обнажая белые зубы.

— Не возражаете, если я закажу себе двойное виски? Мы с Гревилом частенько пили именно это. Мне будет его страшно не хватать. Расскажите, что произошло.

Я стал рассказывать. Он внимательно слушал, но в конце лишь сказал:

— Мне кажется, вам здесь очень неловко сидеть.

Почему бы нам не пересесть за столик?

Без лишней суеты взяв мой стакан вместе со своим, только что поданным ему барменом, он отнес их к двум стоявшим под разноцветным абажуром возле стены деревянным креслам.

— Здесь удобнее. — Сделав глоток, он посмотрел на меня через стекло своего бокала. — Значит, вы и есть тот самый брат, о котором он говорил. Вы и есть Дерек.

— Я Дерек. И вообще-то я его единственный брат. Правда, я не знал, что он рассказывал обо мне.

— Да-да. Время от времени.

Эллиот Трелони был высокого роста и почти лысым. Он носил полукруглые очки, и, глядя на несколько пухлое, но здоровое лицо, тонкие губы и морщинки возле глаз, я бы, недолго думая, назвал его реалистом с чувством юмора.

— Он вами гордился, — сказал Трелони.

— Гордился? — удивленно переспросил я. Он едва заметно кивнул.

— По субботам утром мы часто играли вместе в гольф, и иногда он стремился закончить до начала скачек в Сандауне в два часа или еще каких-нибудь, и все потому, что в состязаниях принимали участие вы и их показывали по телевизору. Он любил смотреть на вас. Ему нравилось, когда вы побеждали.

— Он никогда не говорил мне, — с сожалением сказал я.

— Это не в его духе, насколько я могу судить. Пару раз мы смотрели скачки вместе, и, после того как вы выиграли, он сказал лишь: «Вот и хорошо».

— А когда я не побеждал?

— Когда не побеждали? — Он улыбнулся. — Вообще ничего. Как-то раз, когда вы чуть не сломали себе шею, упав с лошади, он сказал, что будет рад, если вы бросите это занятие, поскольку скачки связаны с большим риском. Ирония судьбы, а?

— Да.

— Боже мой, как мне будет его не хватать. — Его голос прозвучал глухо. — Двадцать лет мы были друзьями.

Я почувствовал, что завидую ему. Мне невыносимо хотелось того, что уже никогда не вернуть, и чем больше я слушал людей, вспоминавших Гревила, тем горестней мне становилось.

— Вы полицейский судья? — спросил я.

Он кивнул.

— Мы часто вместе сидели на судебных заседаниях. Я стал заниматься этим благодаря Гревилу, но мне всегда было далеко до него в этом отношении. Казалось, он инстинктивно мог отличить ложь от правды. «Искренность и доброта всегда очевидны, — говорил он, — и лишь в их отсутствие начинаешь искать ответы на вопросы».

— Какие дела вы разбирали... разбираете?

— Всякие. — Он мельком улыбнулся. — Воровство. Бродяжничество. Хранение наркотиков. Уклонение от платы за лицензию на телетрансляции. Преступления на сексуальной почве... я имею в виду проституцию, изнасилования, совращение несовершеннолетних. Гревил, казалось, мог всегда безошибочно сказать, где кроется ложь.

— Продолжайте, — попросил я, когда он замолчал. — Что-нибудь еще?

— В Вест-Лондоне много дипломатов из разных посольств. Вы не поверите, что они вытворяют, пользуясь дипломатическим иммунитетом. Гревил ненавидел дипломатическую неприкосновенность, но мы вынуждены ее предоставлять. Кроме этого, мы имеем дело со всякими мелкими бизнесменами, которые «по забывчивости» не платят дорожные налоги, разъезжая на служебных машинах, и разбираем сотни случаев угона машин. Другие дорожные нарушения, например, превышение скорости и тому подобное, разбираются отдельно, как и мелкие правонарушения и дела несовершеннолетних. Иногда нам достается и предварительное следствие дел об убийствах, но мы, разумеется, должны передавать их в суд коронеров.

— Вас все это никогда не угнетало? — поинтересовался я.

Сделав глоток, он задумчиво посмотрел на меня.

— От этого грустно, — наконец произнес он. — Наряду с откровенным злодейством нам доводится видеть много глупости и нелепости. Порой это вызывает смех. Я бы не сказал, что это действует угнетающе, — ты учишься видеть подноготную мира, видеть грязь и обман, смотреть на мир глазами преступников и понимать их порочную логику. Однако это лишь временная утрата иллюзий — суд заседает не каждый день, а только дважды в месяц, как в нашем с Гревилом случае, плюс немного работы в комиссии. Кстати, вот то, что я хотел у вас попросить:

Гревил делал записи по вопросу о выдаче лицензии на открытие какого-то новомодного игорного клуба. Он говорил, что ему стали известны тревожные сведения об одном из его организаторов, и на очередном заседании комиссии Гревил собирался выступить с ходатайством об отклонении их просьбы, несмотря на то, что изначально мы были склонны решить этот вопрос положительно.

— Боюсь, что я пока еще не нашел ничего похожего на эти записи, — ответил я.

— Черт... Куда же он мог их положить?

— Не знаю. Но тем не менее я буду искать. «Мне не составит большого труда заодно со злополучным С поискать и эти записи».

Сунув руку во внутренний карман пиджака, Эллиот Трелони достал оттуда два плоских черных предмета, одним из которых была записная книжка, а другой напоминал портсигар.

— Вещи Гревила, — сказал он. — Я принес это вам.

Он положил их на столик и придвинул ко мне своими пухлыми, несколько неуклюжими на вид пальцами.

— Это он давал мне на время. — Он показал на то, что напоминало портсигар. — А книжку забыл на столе после заседания комиссии на прошлой неделе.

— Спасибо, — ответил я. Открыв плоскую черную коробочку, я обнаружил внутри миниатюрные электронные шахматы, выглядевшие для любого игрока весьма соблазнительно. Я взглянул на Трелони. Его взгляд непроизвольно выражал глубокую грусть.

— Хотите оставить? — спросил я. — Я понимаю, что в них ничего особенного, но, если хотите, можете взять их себе.

— Если вы действительно не против. Я покачал головой, и он убрал шахматы назад в карман.

— Мы с Гревилом любили поиграть... Проклятье! — вырвалось у него с досадой. — Как могла случиться такая нелепость?

Вряд ли можно было что-нибудь на это ответить. Я с горечью в душе взял черную книжку и открыл ее наугад.

— Зло презирает добро, — прочел я вслух, — криводушие — истину.

— Мысли Мао, — коротко заметил Трелони, выходя из раздумья. — Я обычно подшучивал над ним. Он говорил, что у него осталась университетская привычка записывать свои мысли, чтобы лучше в них разобраться. Когда я узнал о его смерти, то прочел эту книжку от корки до корки. Я даже кое-что переписал из нее и надеюсь, это не вызовет вашего недовольства. — Он улыбнулся. — Некоторые моменты в ней покажутся вам весьма интересными.

— Про лошадей?

— И об этом тоже.

Я сунул книжку в уже порядком набитый карман брюк и, неожиданно кое о чем вспомнив, извлек оттуда другую записную книжку с календарем скачек. Объяснив что к чему, я показал ее Трелони.

— Я позвонил по этому номеру, — пояснил я, перелистнув страницы и указывая на цифры, — назвал имя Гревила, и какая-то женщина недвусмысленно дала мне понять, чтобы я больше не звонил, так как она не желает слышать это имя в своем доме.

Эллиот Трелони недоуменно моргнул глазами.

— Сказать такое о Гревиле? Трудно поверить.

— Мне тоже. Не могло ли это быть связано с одним из ваших судебных разбирательств? С кем-нибудь, кого признали виновным?

— Гм. Возможно. — Он немного подумал. — Если хотите, я, вероятно, мог бы выяснить, чей это номер. Однако непонятно, почему он оказался у Гревила в записной книжке. Так вы хотите прояснить, в чем тут дело?

— Мне просто показалось это странным, — сказал я.

— Действительно.

Достав из другого внутреннего кармана золотистый карандаш, он записал номер в тонкую записную книжку в черной кожаной обложке с золотыми уголками.

— У вас много врагов из-за того, что вы работаете в суде? — поинтересовался я. Подняв глаза, он пожал плечами.

— Время от времени в наш адрес раздаются проклятия. Можно сказать, вопли. И все-таки нет. Большинство признают себя виновными, когда это совершенно очевидно. Единственным врагом Гревила мог оказаться тот организатор игорного клуба, который теперь уже не получит лицензию. Гревил называл его наркомагнатом. Этот человек подозревался в убийстве, но ушел от суда за недостаточностью улик. Он мог затаить большую злобу. — Трелони помедлил. — Когда я услышал о смерти Гревила, я даже вспомнил о Ваккаро. Но тут, похоже, нет никаких сомнений в том, что это был несчастный случай... да?

— Да. Строительные леса сломались высоко. Один из рабочих пролетел три этажа и разбился насмерть. На Гревила полетели только обломки. Это могло произойти минутой раньше или минутой позже... — Я вздохнул. — Ваккаро и есть тот «игрок», ждущий лицензию?

— Да. Он приходил на заседание комиссии и казался абсолютно откровенным. «Нужно проверить», — решили мы. Затем кто-то поговорил с Гревилом, и все всплыло на поверхность. Мы не знаем многих подробностей, и нам нужны его записи.

— Я их поищу, — пообещал я вновь и еще полистал записную книжку. — Вам ни о чем не говорят слова «Конингин Битрикс»? — Я показал ему страницу, где это было написано: «Или CZ равняется 1, 7, умноженные на С».

«С, — подумал я, в очередной раз взглянув на уравнение, — означает алмаз».

— Ничего, — ответил Эллиот Трелони. — Но вы же знаете, насколько Гревил ясно мыслил, настолько порой его трудно было понять. А эти записи он делал исключительно для себя. Так же, как и в той, другой книжке. Они не рассчитаны на общедоступность.

Я кивнул и, отложив записную книжку, заказал Эллиоту Трелони еще виски, чувствуя, что мне уже вполне достаточно жидкости. Он немного посидел, с удовольствием говоря о Гревиле и найдя в моем лице благодарного слушателя. Мы расстались, испытывая дружеское взаиморасположение, и на прощание он дал мне свою визитную карточку с номером телефона, чтобы я позвонил ему, когда найду записи Гревила.

«Если, — добавил я про себя, — если я их найду». Когда он ушел, я решил позвонить из бара в машину, но после пяти неотвеченных гудков повесил трубку и вышел на улицу. Брэд подъехал, чтобы забрать меня, чуть ли не с улыбкой на лице.

— Домой, — сказал я.

— Да, — ответил он.

Вот и весь разговор.

По дороге я читал отрывки записей в книжке Гревила, то и дело прерываясь, чтобы переварить мысли, в большинстве своем явно навеянные персонажами, прошедшими через Вест-Лондонский полицейский суд.

«Добро отвратительно злу, — писал Гревил, — так же, как зло отвратительно добру. И то и другое могут представать в приятном обличье».

«Во всех слоях с любым материальным достатком вы всегда найдете представителя средней паршивости, который, посмеиваясь при упоминании об анархии, возмущенно вызывает полицию, когда грабят его дом, который откровенно настроен против власти, до тех пор пока ему не понадобится защита от того, кто угрожает ему оружием».

«Рука, протянутая за милостыней, в мгновение ока может превратиться в безжалостный кулак. Рука народа — кулак народа».

«Для многих преступление является не преступлением, а образом жизни. Если законы тебя не устраивают, не обращай на них внимания, они тебя не касаются».

«Бесконечно грустно не доверять старому другу».

«История свидетельствует о том, что религия погубила больше людей, чем рак».

«Ненавижу насильников. Когда я представляю себя в роли жертвы, меня охватывает ярость. При вынесении решения необходимо сохранять хладнокровие».

Далее я неожиданно наткнулся на то, о чем, должно быть, и говорил Эллиот Трелони.

Гревил писал:

«Дерек пришел на обед точно в панцире, со сломанными ребрами. Я спросил, как он еще жив с такими увечьями. „К черту боль, давай веселиться“, — ответил он. И мы выпили шампанского».

Я отвлекся от чтения и посмотрел на осенние улицы, где со спускавшейся темнотой уже зажигались огни. Я прекрасно помнил тот вечер. Гревил много шутил. Коктейль из шампанского и обезболивающего здорово ударил мне в голову, и я не чувствовал никакой боли до самого утра, пока не проснулся. Сам того не помня, я проехал все семьдесят миль, отделявших меня от дома, и в какой-то степени этот страшный факт заставлял меня сейчас послушно пить воду.

Из-за темноты читать было почти невозможно, но я перелистнул еще одну страницу и увидел нечто похожее на молитву. От того, насколько пылко и сокровенно это было написано, у меня пересохло во рту. Всего лишь три короткие строчки на всей странице:

"Пусть я буду чист от бесчестных помыслов. Пусть мужество не оставляет меня в моих поступках.

Пусть обретет смирение душа моя".

Я почувствовал, что не должен был читать эти строки, я знал: они были написаны не для того, чтобы их кто-то читал. «Пусть обретет смирение душа моя...» — это была молитва, достойная святых.

* * *

Когда мы доехали до моего дома, я сказал Брэду, что на следующий день поеду в Лондон поездом, чем, судя по его виду, здорово его расстроил.

— Я отвезу тебя бесплатно, — хрипло сказал он.

— Дело не в деньгах. — Я был удивлен его неожиданной реакцией. — Я просто подумал, что тебе надоело все время где-то ждать.

Он потряс головой, в его глазах была откровенная просьба.

— Хорошо, тогда завтра — в Лондон, а в пятницу — в Ипсуич, договорились? — спросил я.

— Да, — ответил он с явным облегчением.

— И я, разумеется, тебе заплачу.

Молча посмотрев на меня, он сунул голову в машину и достал оттуда большой коричневый пакет, собранный в доме Гревила. Он подождал, пока я открывал дверь, чтобы убедиться в отсутствии непрошеных гостей.

Все было тихо и спокойно. Я показал Брэду «отбой», он кивнул, отдал мне пакет и, не сказав ни единого слова, быстро исчез в темноте. Я никогда не интересовался, о чем он думал все эти часы молчания, никогда не пытался понять его. Я не знал, надо ли мне это. Меня вполне устраивало все как было.

Я съел вытащенный из холодильника и разогретый в микроволновке кусок куриного пирога и стал уныло разбирать адресованные Гревилу письма, оплачивая его квитанции, закрывая счета и отвечая отказами на приглашения, выражая бесконечно много сожалений.

Затем, вопреки испытанным ранее благим намерениям, я не перекинулся на кучу своей корреспонденции, а принялся изучать записную книжку Гревила в поисках упоминаний об алмазах. Возможно, там и были золотые самородки мыслей и жемчужины мудрости, но ничего похожего на руководство к действию типа «дойдешь до четвертой яблони, свернешь направо, сделаешь пять шагов вперед и копай» мне не попалось.

Однако я все же нашел разгадку одного маленького секрета:

«Зеленая шкатулка из мыльного камня умиляет меня тем, что вводит в заблуждение и заставляет проявлять смекалку. К ней нет ключа, потому что в ней нет замка. Мысли человека не откроются одним поворотом ключа, но в них можно проникнуть при помощи хитрости в сочетании с упорством, так же как и в эту шкатулку», — прочел я с невольной усмешкой.

Несмотря на откровенный совет прибегнуть к хитрости и смекалке, мне понадобилась уйма времени, чтобы найти путь к разгадке. Я пытался давить на каждую из петель по очереди, на то место, где должен был быть замок, вертел и крутил ее в руках, вновь нажимал на все подряд, перевернув ее вверх тормашками, но каменный ларчик упорно не открывался.

«Сплошное введение в заблуждение», — думал я. Если за замочной скважиной не было замка, то, может быть, петли были вовсе и не петли. Крышка могла оказаться не крышкой. И шкатулка представляла собой монолит.

Я опять перевернул ее вверх дном и, сильно надавив на него большим пальцем, попробовал сдвинуть его к краю. Ничего не помогало. Я повернул шкатулку другой стороной, повторил ту же самую процедуру, и, словно нехотя уступая моему глупому упорству, дно шкатулки сдвинулось наполовину в сторону до упора.

«Замечательно сделано», — подумал я. В закрытом состоянии создавалось впечатление, что дно и стенки шкатулки составляли одно целое, настолько хорошо все было подогнано. Испытывая огромное любопытство, я посмотрел, что Гревил прятал в этом хитроумном тайничке. Не рассчитывая найти бриллиантов, я извлек оттуда два потертых замшевых мешочка с завязками, подобные тем, какие обычно выдают в ювелирных магазинах; напечатанное на них имя ювелира было едва различимо.

К моему величайшему разочарованию, оба мешочка оказались пустыми. Запихнув их назад, я закрыл шкатулку и поставил ее на стол возле телефона, где она и простояла весь вечер — разгаданная, но не принесшая удовлетворения тайна.

Лишь перед самым сном словно что-то сработало у меня в голове, едва уловимая мысль вдруг приняла отчетливую форму. Напечатанное золотом имя — ван Экерен. Вероятно, стоит еще раз взглянуть на замшевые мешочки с именем ювелира.

Открыв шкатулку, я вновь вытащил оттуда мешочки и по полустертым, едва различимым буквам прочел полное имя и адрес:

Якоб ван Экерен

Пеликанстраат, 70

Антверпен.

«В Антверпене должно быть с десяток тысяч ювелиров, — подумал я. — Мешочки выглядят далеко не новыми — по крайней мере, им не несколько недель. И все-таки лучше выяснить».

Оставив себе один из мешочков, я положил другой назад в шкатулку и закрыл ее, а утром отвез свою невзрачную находку в Лондон и через международную справочную узнал телефон Якоба ван Экерена.

Из Антверпена мне ответили то ли по-голландски, то ли по-фламандски, и я попробовал объясниться на французском:

— Je veux parler avec monsieur Jacob van Ekeren, s'il vous plait^[6].

— Ne quittez pas^[7].

Я подождал, как мне было предложено, и другой голос мне ответил уже на французском, в котором мои познания были весьма ограниченны.

— Monsieur van Ekeren n'est pas ici maintenant, monsieur^[8].

— Parlez-vous anglais?^[9] — спросил я. — Я говорю из Англии.

— Attendez^[10].

Подождав еще немного, я наконец с облегчением услышал, как на чисто английском меня спросили, чем мне могут помочь.

Я объяснил, что звоню из Лондона, из компании «Саксони Фрэнклин лимитед», занимающейся импортом драгоценных камней.

— Чем можем быть вам полезны? — любезно и беспристрастно спросил меня мужской голос.

— Вы занимаетесь шлифовкой необработанных бриллиантов? — напрямик поинтересовался я.

— Да, разумеется, — ответили мне. — Однако для того чтобы стать нашим клиентом, вам необходимо представить рекомендательные письма и поручительства.

— Гм... А разве «Саксони Фрэнклин лимитед» уже не является вашим клиентом? — спросил я. — Или, может быть, Гревил Саксони Фрэнклин? У меня очень важное дело.

— Будьте любезны, ваше имя?

— Дерек Фрэнклин. Я — брат Гревила.

— Одну минуту.

Через некоторое время он вернулся и сказал, что скоро перезвонит мне, чтобы дать ответ на мой вопрос.

— Благодарю вас, — сказал я.

— Pas du tout^[11]. — Оказывается, он еще и говорил на двух языках.

Положив трубку, я попросил Аннет и Джун, сновавших вокруг меня с деловым видом, поискать в картотеке Гревила имя Якоб ван Экерен.

— Взгляните, может быть, в компьютере есть какое-нибудь упоминание об Антверпене, — добавил я, обращаясь к Джун.

— Опять все эти алмазы!

— Да. Адрес ван Экерена — Пеликанстраат, 70. Аннет сосредоточенно сдвинула брови.

— Это же бельгийский аналог лондонского Хэттон-Гарден, — воскликнула она.

Я не очень обрадовал их своей просьбой, отрывая от повседневной работы, но вскоре Аннет уже сообщила мне, что никакого Якоба ван Экерена в картотеке не значится, однако в офисе имеется информация только шестилетней давности, а более старая документация хранится на складе в подвале. Джун, заскочив в комнату, сказала, что компьютер ничего не выдал ей ни о ван Экерене, ни о Пеликанстраат, ни об Антверпене.

Собственно говоря, в этом не было ничего удивительного. Если бы Гревил хотел, чтобы информация о его операции с алмазами стала всеобщим достоянием в офисе, он бы ничего не скрывал. «Весьма странно, что это не так», — думал я. Был бы на месте Гревила кто-то другой, его можно было подозревать в каких-то махинациях, но, насколько я знал, Гревил всегда вел дела с честью и благородством, о чем свидетельствовали те, похожие на молитву, строки.

Зазвонил телефон, и Аннет взяла трубку.

— "Саксони Фрэнклин", добрый день. Она послушала, что ей ответили.

— Дерек Фрэнклин? Да, одну минуту. Взяв трубку, я услышал все тот же ровный франко-англоговорящий голос из Бельгии. Я нисколько не сомневался, что в перерыве между двумя нашими телефонными разговорами говоривший узнавал наш номер через международную справочную, чтобы удостовериться в том, что я был именно тем человеком, за которого себя выдавал. Ну что ж, разумно. Я бы поступил точно так же.

— Мистер Якоб ван Экерен ушел на пенсию, — сообщил он. — Я его племянник, Ханс. По имеющейся у нас информации, на протяжении последних шести-семи лет мы не имели деловых контактов с вашей фирмой. Однако я не могу вам ничего сказать по поводу того, что было раньше, когда делами ведал мой дядя.

— Понятно, — ответил я. — Не могли бы вы поинтересоваться на этот счет у вашего дяди?

— Пожалуйста, если угодно, — вежливо отозвался он. — Я уже звонил ему домой, но, видите ли, они с тетей уехали до понедельника, и их служанка не знает куда. — Он помолчал. — А не могли бы вы мне сказать, в чем, собственно, дело?

Я объяснил, что мой брат скоропостижно скончался и оставил много незавершенных дел, в которых я пытаюсь разобраться.

— Мне попались название и адрес вашей фирмы. Я сейчас пытаюсь дозвониться всюду, куда можно, чтобы все узнать.

— В понедельник я обязательно поговорю со своим дядей. — В его голосе послышалось сочувствие. — И непременно перезвоню вам.

— Я вам крайне признателен.

— Не стоит благодарности.

«Дядя, — мрачно подумал я, — вряд ли расскажет что-нибудь интересное».

Я пошел и открыл сейф, сказав Аннет, что Просперо Дженксу нужны все шпинели.

— Он говорил, что у нас есть кусок горного хрусталя, похожий на Эйгер.

— На что?

— На горную вершину. Как Монблан.

— Ах да.

Она пошла вдоль рядов коробок и отыскала среди них одну довольно тяжелую, стоявшую в противоположном конце почти в самом низу.

— Вот он, — сказала она, водрузив ее на полку и сняв крышку. — Красота.

Занимавший всю коробку «Эйгер» лежал на боку и имел настолько бугристую основу, что его нельзя было поставить, но, глядя на прозрачные срезы и грани, представляя их сверкающими алмазным блеском в лучах солнца, как задумано Дженксом, можно было не сомневаться, что горный хрусталь составил бы основу фантазии, достойной своего названия.

— Цена нами уже установлена? — спросил я.

— Вдвое больше его стоимости, — бодро сообщила она. — Плюс налог, плюс упаковка и перевозка.

— Он хочет, чтобы ему все передали с посыльным.

Она кивнула.

— Он всегда так просит. Джейсон все перевозит на такси. Предоставьте это мне, я обо всем позабочусь.

— И еще нам надо переложить тот жемчуг, что мы получили вчера.

— Да, конечно.

Она отправилась за жемчугом, а я продолжил то, чем занимался накануне, будучи почти уверен, что мои поиски напрасны, но тем не менее не отказываясь от своих намерений. Аннет вернулась с жемчужинами, которые хоть на этот раз были уложены в пластиковые пакетики с завязками, а не в дурацкие открытые бумажные конверты, и, пока она пересчитывала и складывала новые поступления, я продолжал просматривать старые.

Коробки с жемчужинами всех размеров. Никаких алмазов.

— Вам что-нибудь говорит формула CZ? — между делом спросил я Аннет.

— CZ — это кубический циркон, — тут же ответила она. — Мы продаем их в больших количествах.

— А это... это не искусственный бриллиант?

— Это синтетический хрусталь, очень похожий на бриллиант, — объяснила она, — но примерно в десять тысяч раз дешевле. Если он вставлен в перстень, разница почти незаметна.

— Неужели? — удивился я. — В это трудно поверить.

— Мистер Фрэнклин говорил, что многие ювелиры не могут определить на глаз. По его словам, лучше всего вытащить камень из оправы и взвесить.

— Взвесить?

— Да. Циркон гораздо тяжелее бриллианта, так что один карат циркона меньше бриллианта в один карат.

— CZ равно С, умноженное на 1, 7, — медленно произнес я.

— Верно! — удивленно воскликнула она. — Откуда вы знаете?

Глава 9

В полдень, когда я, закончив свои безрезультатные поиски, закрыл крышку последней коробки с нежно переливавшимися цветами радуги опалами из Орегона, сидел в кабинете Гревила и читал распечатку Джун об основах бизнеса, постигая схему денежного оборота, заканчивавшегося справедливым итогом. Аннет, в ежедневные обязанности которой входил перевод денег в банк, дала мне на подпись пачку чеков. Я подписал их с ощущением, что делаю это не по праву. Затем она принесла мне дневную корреспонденцию, требовавшую определенных решений, и я разобрал ее, преодолевая внутреннее сопротивление.

Было несколько звонков от ювелиров, узнавших из утренних газет о смерти Гревила. Аннет, уверяя их, что это не означает закрытия предприятия, говорила более убедительно, чем выглядела.

— Все говорят, что Ипсуич слишком далеко, но мыслями они будут там, — сообщила она.

В четыре часа позвонил Эллиот Трелони и сказал, что ему удалось узнать, кто та леди, которая не желала слышать имя Гревила в своем доме.

— На самом деле это грустная история, — с усмешкой сказал он, — и смеяться тут, вероятно, нечему. Она не простила и не простит Гревилу то, что он отправил ее великосветскую доченьку на три месяца в тюрьму за то, что та продала кому-то из своих дружков кокаин. Ее мать была на суде, и я помню, как она давала репортерам интервью после заседания. Мать никак не понимала, почему продажа кокаина приятелю считалась противозаконной. Разумеется, торговцы наркотиками — презренные негодяи, но продать знакомому — совсем другое.

— Если закон тебя не устраивает, не обращай на него внимания, он тебя не касается.

— Что вы говорите?

— Это Гревил писал в своей книжке.

— Ах да. Кажется, Гревил узнавал телефон матери, чтобы предложить ей возможные варианты реабилитации дочери, но та не захотела его слушать. Знаете что, — он немного помедлил, — вы мне позванивайте, хорошо? Встретились бы как-нибудь за рюмочкой в «Рук-энд-Касл», а?

— Хорошо.

— И сообщите мне сразу же, как найдете эти записи.

— Обязательно, — заверил я.

— Я говорил вам, мы хотим остановить Ваккаро.

— Я все обыщу, — пообещал я. Положив трубку, я спросил о них у Аннет.

— Записи о судебных процессах? — удивилась она. — Нет-нет. Он никогда не приносил ничего подобного в офис.

«Точно так же, как никогда не покупал алмазов, — сдержанно добавил про себя я, — о которых не было и намека ни в перечнях, ни в описях».

Из стола вновь донесся приглушенный настойчивый сигнал. На моих часах было двадцать минут пятого. Протянув руку, я открыл ящик, и сигнал, как и в прошлый раз, тут же умолк.

— Что-нибудь ищете? — спросила Джун, залетая в комнату.

— Нечто вроде электронных часов с будильником.

— Это наверняка всемирные часы, — сказала она. — Мистер Фрэнклин пользовался ими, чтобы не забыть позвонить, например, поставщикам в Токио.

Я рассудил, что, поскольку мне нечего будет сказать токийским поставщикам, сигнал вряд ли нужен.

— Вы хотите, чтобы я послала в Токио факс и сообщила, что все дошло благополучно? — спросила она.

— Вы обычно это делаете? Она кивнула.

— Они беспокоятся.

— Тогда, пожалуйста, сообщите им. Когда Джун ушла, в дверях возникла рыжая шевелюра Джейсона, и он без всякого намека на нахальство сообщил мне, что отвез товар Просперо Дженксу и вернулся с чеком, который уже передал Аннет.

— Спасибо, — безразличным тоном ответил я.

— Аннет велела передать вам, — сказал он, посмотрев на меня ничего не выражающим взглядом, и удалился. «Удивительный прогресс», — отметил про себя я.

В тот вечер, когда все ушли, я остался один и стал не спеша осматривать владения Гревила в поисках тайников, которые требовали смекалки, хитрости и постоянно вводили в заблуждение.

Я был просто не в состоянии осмотреть сотни ящичков в помещениях склада и пришел к выводу, что он вряд ли мог бы ими воспользоваться, потому что Лили или кто-то другой могли запросто наткнуться на то, о чем знать им не следовало. «В этом-то и была основная проблема», — решил я в конце концов. Гревил, согласно своим принципам, не поощрял разграничение на «свое» и «чужое», но это правило распространялось и на него, и его сотрудники привычно заскакивали к нему в кабинет при малейшей необходимости.

Постоянно не давала покоя назойливая мысль о том, что, если Гревил и оставлял хоть какие-то координаты бриллиантов в офисе, они могли исчезнуть вместе с «кудесником-взломщиком», и мне просто нечего было искать. Я и в самом деле не нашел ничего, что могло бы принести малейшую пользу. После часа бесплодных поисков я запер все, что запиралось, и спустился во двор, чтобы найти Брэда и отправиться домой.

* * *

Рассвет в день похорон Гревила был ясным и холодным, и, когда взошло солнце, мы уже направлялись на восток. Поездка в Ипсуич заняла в общей сложности три часа, и мы приехали в город, имея большой запас времени на поиски машины Гревила.

Все попытки выяснить что-нибудь через полицию оказались безрезультатными. Они не брали на буксир, не отвозили и не штрафовали за просроченную стоянку ни один старый «Ровер». Они не видели машину с таким номером ни на городских магистралях, ни на автостоянках, однако, по их словам, это еще ничего не значило. Розыск машины не входил в их первоочередные обязанности, поскольку она не была украдена, но, если вдруг... они сообщат мне.

По дороге я объяснил Брэду принцип действия «машиноискателя» и дал в придачу карту городских улиц.

— Очевидно, когда нажмешь эту красную кнопку, у машины зажгутся фары и зазвучит сигнал, — сказал я. — Так что ты веди машину, а я буду нажимать, идет?

Он удивленно кивнул, и мы начали свои несколько необычные поиски из центра города, вблизи того места, где умер Гревил, медленно проезжая по улицам, сначала к северу, затем к югу, и отмечая их на карте. Во многих жилых кварталах машины стояли возле домов одна за другой, но нигде мы не услышали свистка сигнала. Мы проезжали общественные стоянки, автостоянки возле магазинов и перед вокзалом, но нигде не увидели зажженных фар. «Роверы-3500» встречались довольно редко, и, когда нам попадался очередной, мы останавливались, чтобы посмотреть на номер, даже если машина и не была серого цвета, но автомобиля Гревила мы среди них так и не нашли.

Мною все сильнее овладевало чувство глубокого разочарования. Я серьезно рассчитывал отыскать эту машину. По мере того как время приближалось к двум часам, я все больше укреплялся во мнении, что мне не стоило так затягивать с поисками — следовало заняться ими сразу же после смерти Гревила. «Однако в прошлое воскресенье я был просто не в состоянии начать их, да и узнал-то я, что нужно искать нечто ценное, только во вторник», — думал я.

Даже сейчас меня не покидала уверенность, что Гревил не мог оставить алмазы в каком-то легкодоступном месте, но приезжал же он зачем-то в Ипсуич... а вдруг?

Крематорий располагался в саду среди аккуратно рассаженных розовых кустов. Брэд подвез меня к самому входу и поехал где-нибудь перекусить. Мне навстречу вышли двое мужчин в черных костюмах и с соответствующим выражением лица. Один представился владельцем похоронного бюро, в которое я обращался, другой — сотрудником крематория. Сообщив мне, что прислано множество цветов, они спросили, какие положить на гроб.

Несколько озадаченный, я последовал за ними, и мы пришли в длинную крытую аркаду, находившуюся возле здания. Там возле своих венков стояли одна-две группы скорбящих людей.

— Вот цветы для мистера Фрэнклина, — сказал сотрудник крематория, показывая на длинные ряды необыкновенно ярких, разноцветных букетов, полных жизни в этом владении смерти.

— Это все для него?! — воскликнул я в изумлении.

— Да, их приносили все утро. Какие положить внутрь, какие — на фоб?

Я заметил, что на букетах были карточки.

— Я тоже прислал цветы от себя и наших сестер, — сказал я с некоторой неуверенностью. — На карточке должно быть написано Сьюзан, Миранда и Дерек. Я хочу, чтобы вы положили их.

С сочувствием взглянув на мои костыли, сотрудник крематория и владелец похоронного бюро решили помочь мне найтицветы, а мне первым делом попалась на глаза не та карточка, что я искал, а другая, от которой у меня перехватило в горле.

«Я думаю о тебе каждый день в четыре двадцать, любимый. К.».

Карточка была прикреплена к розам ярко-красного цвета, которые стояли с папоротником в темно-зеленой вазе. Двенадцать благоухающих цветов. «Дазн Роузез означает „дюжина роз“, — подумал я. — Боже мой!»

— Нашел, — донесся до меня голос владельца похоронного бюро, который держал в руках большой букет розовых и красновато-коричневых хризантем. — Вот, пожалуйста.

— Прекрасно. Мы положим еще эти розы и тот венок, что возле них, — он от сотрудников его компании. Хорошо?

Похоже, они согласились со мной. После мучительных раздумий Аннет и Джун, позвонив из офиса, сказали, что сошлись на исключительно белых цветах. Они взяли с меня обещание, что я обращу на цветы внимание и удостоверюсь в том, что они красивы.

Мы решили, что всем сотрудникам лучше остаться в офисе, поскольку работа шла "весьма оживленно, однако по потупленному взору Джун я мог судить, что ей бы хотелось поехать.

Я поинтересовался у работника крематория, кем были присланы все остальные цветы. Он ответил, что от деловых партнеров, а карточки он соберет и отдаст мне.

Впервые я задумался над тем, что, вероятно, мне надо было отвезти тело Гревила в Лондон, чтобы дать возможность его друзьям и коллегам попрощаться с ним, но в течение последующего необычайно тихого получаса я нисколько не пожалел об этом. Священник, приглашенный похоронным бюро, поинтересовался, хочу ли я прослушать всю службу, поскольку оказался единственным присутствующим на похоронах, и я сказал «да», это полностью отвечало моменту и настроению.

Слушая его негромкий монотонный голос, я видел, как из высоких окон, расположенных на одной стене, на гроб с цветами падали солнечные лучи, и думал о Гревиле, но не о том, как я помнил его живым, а скорее, о том, чем он стал для меня за прошлую неделю.

Его жизнь окутала меня подобно спустившейся на плечи мантии.

За понедельник, вторник, среду и четверг я узнал о его работе столько, что уже никогда это не забуду. Доверие людей, полагавшихся на него, распространилось теперь и на меня. В какой-то степени этим объяснялось и желание его друга Эллиота Трелони посидеть в баре со мной вместо Гревила. Кларисса Уильяме послала цветы, зная, что я увижу их, стремясь напомнить о себе, если я уже забыл. Николас Лоудер пытался использовать меня в интересах своей конюшни. Просперо Дженкс скоро будет наседать по поводу бриллиантов для своей «фантазии», а предоставленная банком ссуда зависла точно грозовая туча и омрачала мои мысли.

Гревил покоился в гробу. Он вовсе не планировал, чтобы все случилось именно так.

«Благородный человек», — думал я, мысленно повторяя строки его молитвы, поскольку они, казалось, полностью соответствовали моменту. «Пусть я буду чист от бесчестных помыслов. Пусть мужество не оставляет меня в моих поступках. Пусть обретет смирение душа моя». Не знаю, насколько ему удалось последнее, мне это пока было недоступно.

* * *

Монотонный голос священника смолк. Сотрудник крематория, сняв с гроба цветы и венок, положил их на пол, и под скрип и жужжание машины, показавшиеся громкими в наступившей тишине, гроб двинулся вперед, скрываясь из виду, направляясь в объятия пламени.

«Прощай, дружище, — мысленно сказал я. — Прощай — правда, теперь ты со мной больше, чем когда-либо прежде».

Я вышел на улицу; воздух был холодным и чистым. Поблагодарив всех и расплатившись, я договорился, чтобы все цветы отправили в больницу святой Екатерины, что, похоже, было необременительно. Сотрудник крематория отдал мне срезанные с цветов карточки и спросил, каковы будут пожелания относительно урны с прахом брата. У меня вдруг возникло идиотское желание рассмеяться, но, посмотрев на его скорбное лицо, я понял, что это было бы в высшей степени неуместно. Вопрос о том, что делать с прахом, всегда приводил меня в замешательство.

Он терпеливо ждал моего решения.

— Если у вас есть высокий куст красных роз, — наконец сказал я, — мне кажется, было бы неплохо, если бы вы посадили его к другим розовым кустам и положили туда прах.

Заплатив за розовый куст, я вновь поблагодарил его и немного подождал Брэда, который вернулся с откровенно самодовольной улыбкой.

— Я нашел ее, — заявил он.

— Что? — спросил я, все еще думая о Гревиле.

— Тачку твоего брата.

— Не может быть!

Он кивнул, невероятно довольный собой.

— Где?

Брэд не ответил. Он подождал, пока я усядусь, и с торжественным видом привез меня в центр города, остановившись метрах в трехстах от того места, где рухнули строительные леса. Затем со свойственной ему скупостью жестов и слов указал на площадку рынка подержанных автомобилей, где под трепыхавшимися на ветру флажками стояли предлагаемые машины с намалеванными белой краской на лобовых стеклах ценами.

— Неужели одна из них? — недоверчиво спросил я.

Брэд булькнул — нельзя назвать иначе этот гортанный звук, выражавший удовольствие.

— Сзади, — пояснил он.

Он вкатил на площадку, проехал позади машин, куда-то свернул, и мы очутились перед широко открытыми воротами гаража, на которых предлагались услуги по ремонту, замене масла, техосмотру, а также висела табличка «Туалет». Взяв «машиноискатель», Брэд высунул его в открытое окошко, нажал на красную кнопку, и где-то в темных недрах гаража замигали фары и раздался пронзительный свист.

На улицу выскочил сердитый механик в промасленном комбинезоне, сообщивший мне, что заведует этим гаражом и будет рад посмотреть вслед этому «Роверу-3500», а также что я должен ему за недельную стоянку, помимо чистки свечей зажигания двигателя V8, плюс доплату за причиненные неудобства.

— Какие неудобства?

— Вместо положенного часа машина простояла здесь неделю, занимая место, и, кроме того, от этого свистка у меня сегодня трижды чуть не лопнули барабанные перепонки.

— Трижды? — удивился я.

— Раз — сегодня утром, еще дважды — днем. Этот человек уже побывал здесь. Он сказал, что привезет нового владельца «Ровера».

Брэд, довольный, посмотрел на меня. Похоже, «машиноискатель» сделал для нас сегодня утром то, что от него требовалось: виноваты были наши глаза и уши, не увидевшие и не услышавшие ничего, поскольку машина стояла не на виду.

Я попросил механика выписать счет и, выбравшись из своей машины, подошел к автомобилю Гревила. Дверцы «Ровера» открывались, но багажник был заперт.

— Вот, — сказал мастер, протягивая мне квитанцию и ключи зажигания. — Багажник не открывается. Какой-то мудреный замок. Сделан на заказ. Чертовщина.

Желая его утихомирить, я дал ему кредитную карточку, и он отнес ее в свой похожий на конурку офис.

Я посмотрел на «Ровер».

— Сможешь его вести? — спросил я Брэда.

— Да, — угрюмо ответил он.

Улыбнувшись, я вытащил из кармана ключи Гревила, чтобы проверить, не подходит ли какой-нибудь к багажнику; и один из них действительно подошел, что вызвало у меня вздох облегчения. По его виду трудно было предположить, что он имеет хоть какое-то отношение к машине. «Он больше напоминает ключ от сейфа», — подумал я. Открывшийся замок оказался сложным, сделанным из стали. Все это было в духе Гревила: после приключений с его «Порше» мерам безопасности отводилась первоочередная роль.

Тщательно хранимое богатство состояло из дорогого на вид комплекта клюшек для гольфа с тележкой и набором новых мячей, большого коричневого конверта, небольшого дорожного чемоданчика с пижамой, чистой рубашкой, зубной щеткой и кремом для бритья в ярко-красной баночке, переносного телефона, подобного моему, персонального компьютера, портативного факса с начатой упаковкой бумаги, коробочки из полированного дерева, в которой лежали изящные медные весы с легким, как пушинка, разновесом, противоугонного замка, закреплявшегося на руле, и тяжелого, сложного на вид оранжевого приспособления — я вспомнил, как Гревил увлеченно рассказывал о том, что его нужно подсовывать под сдутую шину, чтобы можно было таким образом добраться до гаража, а не менять колесо на обочине.

— О Боже, — сказал Брэд, глядя на все это хозяйство, и подошедший с бумагами мастер, видимо, тоже оценил необходимость надежного запора.

Закрыв багажник, я вновь запер его, как наверняка сделал бы Гревил, затем сунул голову в машину и окинул взглядом салон, обратив внимание на некоторый беспорядок, никак не сочетавшийся с привычной аккуратностью брата: спички, квитанции платных стоянок, голубые солнцезащитные очки и целлофановый пакетик с бумажными салфетками. Из кармана дверцы водителя небрежно торчала какая-то карта.

Я вытащил ее. Это была карта Восточной Англии. Дорога от Лондона до Ипсуича была жирно выделена черным цветом, и сбоку были перечислены другие нужные магистрали. Я с интересом отметил, что маршрут не заканчивался в Ипсуиче, а продолжался до Хариджа.

Расположенный на берегу Северного моря, Харидж был портом, откуда ходил паром Харидж — Хукван-Холланд. Это была такая же исторически известная переправа, как Дувр — Кале или Фолкстон — Остенде. Я не знал, ходил ли все еще паром из Хариджа, но мне казалось, что, если бы Гревил хотел отправиться в Голландию, он наверняка полетел бы туда самолетом. Как бы там ни было, он, по всей вероятности, направлялся в Харидж.

— Здесь поблизости есть бюро путешествий? — сухо спросил я у механика, которому явно не терпелось поскорее с нами распрощаться.

— Через три дома, — ответил тот, показывая рукой, — но машину здесь на это время не оставляйте. Я дал ему «на чай», чтобы он не был так строг, и, оставив Брэда присмотреть за машинами, заковылял по улице. Бюро путешествий работало точно по расписанию, я вошел и поинтересовался насчет хариджского парома.

— Да, конечно, — любовно ответила девушка. — Они курсируют ежедневно утром и вечером. Этим занимается служба морских перевозок. Когда вы хотите ехать?

— Я еще точно не знаю. Она решила, что я глуповат.

— Значит, так, «Сент-Николас» отправляется в Голландию каждое утро, а «Конингин Битрикс» — каждый вечер.

Все мое изумление, видимо, было написано на лице. Я закрыл рот.

— Что случилось?

— Нет-нет, ничего. Большое спасибо. Она пожала плечами, выражая тем самым, что чудачества путешественников недоступны ее пониманию, а я двинулся снова к гаражу с новыми подробностями, которые, давая ответ на одну маленькую загадку, тут же ставили другую, а именно: каковы были намерения Гревила относительно «Королевы Беатрисы» — парохода, а не лошади.

* * *

Мы добирались до Лондона, Брэд — на «Ровере», я — на своей машине, со скоростью, которую даже нельзя было назвать черепашьей. Несмотря на все старания, неисправности в ипсуичской мастерской так и не устранили, и двигатель V8 работал так же, как V4, а то и как VI5, насколько я мог судить. Не успели мы выехать из города, как Брэд остановил машину и с руганью сам полез чистить свечи, но это не помогло.

— Надо новые, — ворчал он.

За это время я внимательно осмотрел сумку с комплектом клюшек для гольфа, коробку с мячами, дорожный чемоданчик и прочие штуковины.

Никаких бриллиантов.

Мы продолжили свой путь. «Ровер» медленно и неуверенно преодолевал подъемы, вползая на них на самой малой передаче, а я неотступно следовал за ним на тот случай, если он совсем заглохнет. Я не сильно расстраивался по поводу нашего медленного продвижения, лишь частые резкие толчки, распространявшиеся вверх по моей покоившейся на полу левой ноге, разбудили отчаянную боль в лодыжке, но это были пустяки по сравнению с тем, что я испытывал по дороге из Ипсуича пять дней назад. «Заживает у меня все по-прежнему быстро», — радостно думал я. Самое позднее во вторник смогу ходить. С трудом, наверное, как машина Гревила.

Я с грустью размышлял, что, если бы свечи были в порядке, ему бы не пришлось останавливаться, чтобы поставить машину на ремонт, и он бы не шел по той улице Ипсуича в роковой момент. Если бы можно было предвидеть будущее, не было бы несчастных случаев. «Если бы только» — жалкие, мерзкие слова.

В конце концов мы добрались до улицы, где жил Гревил, и нашли два свободных места на стоянке, правда, не напротив дома, а несколько в стороне. Утром я говорил Брэду, что переночую в Лондоне, чтобы на следующий день отправиться с Остермайерами в Йорк. Изначально я планировал так, что, если мы найдем «Ровер», он перегонит его прямо в Хангерфорд, а я поеду в Лондон и вернусь домой после поездки в Йорк. Однако неподалеку от Ипсуича из-за неполадок со свечами план изменился. И теперь Брэд должен был ехать в Хангерфорд на моей машине, а мне предстояло закончить путешествие на поезде. Автомобилю Гревила, правильнее было бы назвать его развалиной, отводилась роль уличного украшения.

Мы переложили все содержимое багажника Гревила в мою машину, точнее, этим занимался Брэд, а я в основном наблюдал. Потом Брэд взял из «Ровера» большой коричневый конверт, мою дорожную сумку, и мы направились по темной дорожке к дому. Немедленно зажглись фонари и раздался лай. Из соседних домов никто не обратил на это никакого внимания. Я открыл три замка и осторожно вошел, но, как и прежде, стоило мне выключить «собаку», в доме стало тихо и безлюдно. Отказавшись от еды и напитков, Брэд отправился домой к своей матушке, а я, усевшись в кресло Гревила, открыл большой коричневый конверт и прочел все о Ваккаро, который и в самом деле оказался большим негодяем.

Содержимое конверта состояло в основном из копии развернутого заявления Ваккаро, но к нему прилагался листок, исписанный почерком Гревила:

"Рамон Ваккаро разыскивается в штате Флорида, США, за торговлю наркотиками. Подозревается в нескольких убийствах, жертвы — в основном пилоты, решившие вырваться из сетей наркобизнеса. Ваккаро не оставляет в живых тех, кто может проболтаться. Эти сведения получены мною от до смерти напуганной вдовы одного из пилотов. Она не придет на заседание комиссии, но сообщила мне достаточно много достоверных подробностей, чтобы я мог ей верить.

Ваккаро заманивал пилотов частных самолетов солидными барышами, затем после одного удачного перелета в Колумбию они попадались к нему на крючок, вновь и вновь соглашались на полеты, до тех пор пока им не становилось жутковато от получаемых ими огромных сумм денег. Потом этих несчастных застреливали на пороге их собственного дома из проходящей мимо машины, без шума благодаря глушителю, без свидетелей и без улик. Но у всех этих пилотов были собственные маленькие самолеты — слишком много совпадений. Вдова сказала, что ее муж страшно боялся, но опомнился слишком поздно. Она вновь вышла замуж, живет в Лондоне, всегда горела жаждой мести и не поверила своим глазам, когда в газете промелькнула статейка под названием «Игорный дом семьи Ваккаро» с фотографией. Семейка! Она пришла в муниципалитет инкогнито, и там ей порекомендовали обратиться ко мне.

Перед нами не стоит задача признать Ваккаро виновным. Мы лишь не должны давать ему лицензию. Вдова советовала не называть того, кто ему откажет, — он опасен и мстителен, но нельзя же заставить замолчать всю комиссию. Вероятно, полиция Флориды заинтересуется его местонахождением. Экстрадиция^[12]?"

Я позвонил Эллиоту Трелони домой, туда, где он проводил выходные, рассказал о найденных записях и прочел их, после чего он невольно присвистнул и тяжело вздохнул.

— Но Ваккаро не убивал Гревила, — сказал я.

— Нет, — ответил он с очередным вздохом. — Как прошли похороны?

— Все хорошо. Благодарю вас за цветы.

— Я только сожалею, что не смог сам выбраться: рабочий день, да и ехать неблизко...

— Все прошло хорошо, — вновь повторил я, и это соответствовало истине, поскольку в целом я был рад своему одиночеству.

— Вы не возражаете, — неуверенно начал он, — если я устрою богослужение в память Гревила? Как-нибудь в течение ближайшего месяца?

— Конечно, нет, — тепло отозвался я. — Это было бы замечательно.

Он рассчитывал, что я пришлю записи о Ваккаро с посыльным в полицейский суд в понедельник, и поинтересовался, играю ли я в гольф.

* * *

Утром, после проведенной в черно-белой кровати Гревила ночи, полной сновидений, я, взяв такси, отправился в гостиницу к Остермайерам. Мы встретились в вестибюле, как и договаривались накануне вечером.

Они были в отличной форме. Марта выглядела неотразимо в сшитом на заказ красном шерстяном платье и норковом манто; Харли был в новой английского стиля шляпе, с непринужденной улыбкой, биноклем и программой скачек. Они уже предвкушали приятные события дня, и на лице Харли не было даже тени иногда возникавшего у него неудовольствия.

Шофер, уже не тот, что был в среду, подал к дверям огромный роскошный «Даймлер» в точно указанное время и со всеми атрибутами, подчеркивавшими их благосостояние, чета Остермайеров расположилась на заднем сиденье, а я — на переднем, возле шофера.

Шофер, представившийся Симзом, любезно сложил мои костыли в багажник, заверив, что это не составило ему труда, когда я стал его благодарить. Похоже, костыли были единственной деталькой, слегка омрачавшей безоблачное настроение Марты.

— Нога вас все еще беспокоит? Майло говорил, что ничего серьезного.

— Нет, ничего, мне уже гораздо лучше, — честно сказал я.

— О, слава Богу! Это не помешает вам выступать на Дейтпаме?

— Конечно, нет, — заверил я ее.

— Мы так рады, что теперь он принадлежит нам. Он просто очарование.

Я без труда нашел что сказать в подтверждение достоинств Дейтпама, пока мы, лавируя среди потока машин, выезжали на магистраль M1, ведущую на север.

— Майло говорил, что Дейтпам мог бы участвовать в состязаниях «Каризма Чез» в следующую субботу в Кемптоне. Что вы думаете по этому поводу? — поинтересовался Харли.

— Это для него было бы неплохо, — спокойно ответил я, мысленно проклиная Майло. Я уже рискнул проскакать галопом, но ни один врач на свете не допустит меня по состоянию здоровья через неделю к соревнованиям, потому что скакать на лошади в полтонны весом со скоростью тридцать с лишним миль в час было делом далеко не шуточным.

— Не исключено, что Майло предпочтет, чтобы он выступил в следующем месяце в Челтнеме, — рассудительно заметил я, подкидывая идею. — Или на соревнованиях «Золотого кубка Хеннесси» двумя неделями позже.

«Через шесть недель я уже наверняка буду в форме, а через четыре — к Челтнему — сомнительно».

— Потом еще будут скачки сразу после Рождества! — с радостным вздохом воскликнула Марта. — Все это так увлекательно. Харли обещал, что мы сможем приехать, чтобы посмотреть на его выступления.

Они еще с полчаса болтали о лошадях, а потом поинтересовались, знал ли я что-нибудь о некоем Дике Тэрпине.

— Да, конечно.

— Кто-то говорил, что он скакал в Йорк. Я абсолютно ничего не поняла. Я рассмеялся.

— Это было пару веков назад. Дик Тэрпин был разбойником, настоящим злодеем и, стремясь скрыться от правосудия, хотел ускакать на своей лошади Блэк Бесс на север. Его схватили в Йорке и бросили в тюрьму, где потом он в течение двух недель устраивал нечто вроде пышных приемов — пил и развлекался с городской знатью, которая приходила посмотреть на знаменитого грабителя в кандалах. Затем его повесили в местечке под названием Нейвзмайр, где теперь ипподром.

— О Боже мой! — воскликнула Марта. Эта история совсем не развеселила ее. — Как это мрачно.

Между тем мы, свернув с автострады M1, направлялись на северо-восток к старой и весьма оживленной магистрали А1, и я подумал, что ни один здравомыслящий человек не поехал бы из Лондона в Йорк на машине, когда этот путь можно проделать на поезде. Но ведь Остермайерам не надо было самим вести машину.

— Нас с вами ждут на обед, Дерек, — сказал Харли, когда мы подъезжали к городу.

«Ждут» на языке Остермайера означало приглашение. Я пытался слабо протестовать, выражая некоторые сомнения.

— Нет-нет, серьезно. Вчера вечером я разговаривал с лордом Найтвудом, сказал ему, что мы приедем с вами. И он тут же предложил пригласить вас на обед. Обед дается по случаю того, что их именем собираются назвать соревнования.

— Какие соревнования? — поинтересовался я. Имя Найтвуд было мне незнакомо.

— Вот, пожалуйста. — Харли зашелестел газетой с программой скаковых состязаний. — Соревнования на приз Йоркского университета. Лорд Найтвуд возглавляет университет, является президентом или директором, словом, первым человеком. Он известный человек в Йоркшире. В общем, вас ждут.

Я поблагодарил его. Выбора у меня практически не было, хотя, если я буду несдержан, званый обед в сочетании с отсутствием тренировок может привести к тому, что у меня возникнут проблемы с весом. Но я словно слышал взволнованный голос Майло:

«Ради Бога, сделай все, о чем бы ни попросили Остермайеры».

— Кроме этого, здесь еще будут проводиться соревнования за «Йоркминстерский кубок», — продолжал Харли, просматривая программу, — и «Сивик Прайд Чэленж». Ваш Дазн Роузез принимает участие в скачках на приз Йоркского замка.

— Это лошадь моего брата, — поправил я.

— Мы помним, — усмехнулся Харли.

Симз подвез нас прямо к входу в клуб. «Иметь личного шофера так удобно, что это легко может стать вредной привычкой, — думал я, принимая протянутые мне с важным видом костыли. — Не возникает проблем с парковкой машины. Есть кому отвезти тебя домой, когда ты на костылях. Но постоянное ощущение присутствия кого-то постороннего, ни о чем толком не поговоришь... Нет уж, спасибо — обойдусь даже без верного Брэда».

Говорят, нужно ставить на первую попавшуюся лошадь. Или на первого жокея. Или на первого тренера.

Первым, кого мы заметили, был Николас Лоудер. Как я с удивлением отметил, он был сильно встревожен, увидев меня, после того как мы у него на глазах появились из «Даймлера».

— А вы-то здесь как оказались? — бесцеремонно спросил он. — Вам здесь делать нечего.

— Вы знакомы с мистером и миссис Остермайер? — вежливо поинтересовался я, представляя их. — Они только недавно купили Дейтпама. Сегодня я их гость.

Он свирепо сверкнул глазами, но сказать здесь было нечего. Лоудер кого-то ждал — видимо, одного из владельцев лошадей, пока тот брал из специально отведенного окошка эмблему клуба, и, как только дело было закончено, они вместе отправились на ипподром, не сказав больше ни слова.

— Ну и ну! — с негодованием воскликнула Марта. — Если бы Майло так вел себя, мы бы забрали у него своих лошадей, прежде чем он успел опомниться.

— Это еще не моя лошадь, — заметил я. — Пока.

— А что вы намерены делать, когда она станет вашей?

— То же, что и вы, наверное, хотя это и не входило в мои планы.

— Правильно, — решительно одобрила Марта.

Я никак не мог понять ни поведения Лоудера, ни его реакции. Если он хотел, чтобы я сделал ему одолжение, то есть позволил продать Дазн Роузез и Джемстоунз кому-нибудь из тех, кто держал у него своих лошадей, чтобы оставить их у себя в конюшне, его отношение ко мне хотя бы отдаленно должно было напоминать отношение Майло к Остермайерам.

Если же Дазн Роузез был допущен к соревнованиям официально, то почему Лоудер боялся, что я буду среди зрителей?

«Чертовщина какая-то», — думал я. Понял я лишь одно — для одного из ведущих тренеров, каким он считался, Лоудер явно недостаточно владел искусством скрывать свои чувства.

Харли Остермайер сказал, что обед, организованный Йоркским университетом, должен состояться в банкетном зале для членов клуба, расположенном в трибуне. Я показал, как туда пройти, внутренне радуясь, что сегодня вместо обычного свитера решил надеть приличный костюм. «Хотя бы по моему внешнему виду не будет заметно, что я оказался в числе приглашенных на торжество волею случая», — с облегчением думал я.

Там уже собралось некоторое количество людей. Держа в руках бокалы, они увлеченно беседовали возле длинной буфетной стойки, рядом с которой были расставлены столы и стулья. Всю эту часть зала временно отгородили белым решетчатым заборчиком.

— А вот и Найтвуды, — сказал Остермайер. Радостно кудахча, они представили меня высокому седовласому, приятному на вид человеку лет семидесяти, каждая морщинка которого, казалось, источала доброжелательность. Лорд тепло пожал мне руку как другу Остермайеров, с которыми он, похоже, обедал во время своего визита в «альма-матер» Харли — Пенсильванский университет. Харли был спонсором одной из его кафедр и весьма известным человеком в Питтсбурге, Пенсильвания.

Показывая всем своим видом интерес к разговору, я слушал, что творится в мире, и отметил про себя заслуги города Йорка в стремлении поддержать «скаковую индустрию».

— Вы еще не знакомы с моей женой? — рассеянно спросил лорд Найтвуд. — Дорогая, — он коснулся локтя стоявшей к нам спиной женщины, — ты помнишь Харли и Марту Остермайер? А это их друг, Дерек Фрэнклин, о котором я тебе говорил.

С улыбкой повернувшись к Остермайерам, она с готовностью их поприветствовала, а затем протянула мне руку со словами:

— Очень приятно. Я рада, что вы смогли прийти.

— Здравствуйте, леди Найтвуд, — вежливо ответил я.

Она едва заметно улыбнулась мне, демонстрируя свое умение владеть собой.

Женой лорда Найтвуда была Кларисса Уильяме.

Глава 10

Кларисса знала, что увидит меня, — в этом не было сомнений, и если бы она хотела скрыть от меня, кто она такая, то могла бы заблаговременно придумать себе какое-нибудь недомогание.

— Мне кажется, я видела вас по телевизору, когда вы стали победителем «Золотого кубка», — любезно говорила она.

Я вспомнил, как она молниеносно взмахнула этой жуткой кийогой, и ее смятение чувств во вторник, четыре дня назад. Похоже, она не боялась, что я выдам ее. Да и в самом деле, что я мог такого сказать? Лорд Найтвуд, мой брат был любовником вашей жены? Самое подходящее начало для веселого торжества.

Тем временем лорд представлял Остермайеров профессору физики, который, поблескивая глазами, сказал, что, поскольку он единственный, кто по-настоящему увлекается скачками среди профессорско-преподавательского состава, его привлекли к церемонии внесения флага, несмотря на то что на ипподроме оказалось человек пятьдесят студентов, готовых принять участие в этом мероприятии любой ценой.

— Дерек закончил университет, — тут же сказала Марта для поддержания разговора.

Профессорский взор скосился в мою сторону.

— Какой университет?

— Ланкастерский, — коротко ответил я, вызывая тем самым смех. Все сразу же вспомнили длившиеся долгие годы войны Алой и Белой розы между Йорками и Ланкастерами.

— И какое же отделение?

— Независимые исследования. Его внимание резко возросло.

— Что такое независимые исследования? — спросил Харли, видя его заинтересованность.

— Студент сам составляет себе программу и придумывает основную тему, — объяснил профессор. — Такое отделение существует только в Ланкастерском университете, и на него принимают лишь по восемь студентов в год. Слабовольным или слабохарактерным это не под силу.

Найтвуды с Остермайерами молча слушали, и я почувствовал некоторое смущение. «Тогда я еще был молод», — думал я.

— Какую же тему вы себе выбрали? — поинтересовался профессор, теперь уже с любопытством ожидая ответа. — Что-нибудь связанное с лошадьми?

Я покачал головой.

— Нет... э... «Причины и следствия войн».

— Мой дорогой друг, — с теплотой в голосе обратился ко мне лорд Найтвуд, — за обедом вы сядете возле профессора.

Он почтительно удалился, уводя с собой свою супругу и Остермайеров, а оставшийся со мной профессор спросил, что меня привлекает в скачках.

Не знаю, намеренно или случайно Кларисса была на расстоянии, неудобном для беседы со мной на протяжении всего обеда, и я не делал никаких попыток заговорить с ней. Обед фактически закончился во время или сразу после первого забега, несмотря на то что всех приглашали вернуться к чаю. Я провел день за привычным для себя занятием — наблюдая за тем, как лошади разминались, становились на дыбы и состязались в силу своих природных данных. В каждой из них была заложена воля к победе, но у некоторых она выражалась сильнее: чаще всего в яростную борьбу вступали и выходили победителями те, что были подвержены непреодолимым порывам вести за собой дикий табун. Спортивные обозреватели часто называли это боевым духом, однако корни уходили глубже — к генам, к инстинкту, к чему-то первозданному, подобно так легко пробуждаемой в человеке воинственности, явившейся основной причиной войн.

Я не отрицал мысли о том, что благодаря силе инстинкта сражаться и побеждать я стремился к борьбе на скачках, будучи ярым противником смертоубийства. Сублимация — вот как, без сомнения, назвали бы это мудрецы-ученые. Мы с Дейтпамом одинаково примитивно хотели быть победителями.

— О чем вы думаете? — услышал я возле самого своего плеча.

«Я бы узнал ее голос где угодно», — подумал я. Повернувшись, я встретился со спокойным и в то же время несколько встревоженным взглядом леди Найтвуд. Ее светскость безошибочно угадывалась в гладко уложенных волосах, аристократических чертах и стиле одежды, и лишь глаза слегка выдавали пылкую натуру.

— Думаю о лошадях, — ответил я.

— Мне кажется, вы удивлены тем, что я сегодня пришла сюда, хоть и узнала вчера вечером о том, что вы не только приедете на скачки — этого в общем-то можно было ожидать из-за участия Дазн Роузез, — но и будете у нас на обеде...

Она замолчала в некотором замешательстве.

— Я не Гревил. Не думайте, что я такой же, как он, — сказал я.

Она поморгала ресницами.

— Вы чересчур проницательны. — Она немного поразмыслила. — Ну что ж, мне действительно хотелось побыть рядом с вами. Меня это как-то утешает.

Мы стояли возле парапета парадного круга, наблюдая за тем, как участники очередной скачки водили по нему своих лошадей. Забег на приз Йоркского университета должен был быть следующим, а тот, в котором участвовал Дазн Роузез, еще через два, так что никто из нас никуда особо не торопился. Вокруг стоял шум собравшейся толпы, к которому прибавлялся стук копыт проходивших мимо лошадей, и, тихо разговаривая, мы чувствовали себя в уединении этого пространственного оазиса, где нас никто не мог подслушать.

— Вы все еще злитесь на меня за то, что я вас ударила? — спросила она с оттенком горечи в голосе, так и не услышав моей реакции на ее последние слова.

— Нет, — ответил я с легкой улыбкой.

— Я и вправду решила, что вы грабитель.

— А как бы вы объяснялись с полицией, если бы они приехали?

— Надеюсь, до меня бы дошло и я удрала бы до их появления, — сказала она с грустным вздохом. — Гревил говорил, что если мне всерьез придется воспользоваться кийогой, то надо сразу убегать, не думая о том, что случилось с моим обидчиком, однако он не предполагал, что это может произойти в его собственном доме.

— Меня удивляет, что он подарил вам такое оружие, — мягко заметил я. — Разве это не противозаконно? Он же судья.

— И я тоже судья, — вдруг сказала она. — Мы и встретились с ним впервые на совещании полицейского суда. Я не узнавала, считается ли применение кийоги нарушением закона, но наверняка предпочла бы предстать перед судом за незаконное ношение и применение оружия, чем оказаться жертвой физического насилия, с которым мы сталкиваемся каждую неделю.

— А откуда он привез ее? — поинтересовался я.

— Из Америки.

— Она и сейчас с вами?

Кивнув, она показала на свою сумочку.

— Это теперь стало привычкой.

«Она, должно быть, младше своего мужа лет на тридцать», — почему-то вдруг подумал я, и мне было известно, какие чувства она к нему испытывала. Я еще не разобрался, нравилась она мне или нет, но отдавал себе отчет в том, что между нами возникла какая-то таинственная близость, не вызывавшая у меня отрицательных эмоций.

Появившиеся жокеи стояли маленькими группками в окружении владельцев лошадей. Николас Лоудер был по-прежнему в компании все того же крепкого коренастого мужчины в темном костюме с болтавшейся на лацкане розовой картонной эмблемой клуба.

— Дазн Роузез, — начал я, глядя, как Лоудер беседует с хозяином и жокеем, — это его в вашу честь назвали «дюжина роз»?

— Господи, — смущенно сказала она. — Как же...

— Я положил ваши розы на гроб во время службы.

— Боже мой... — еле слышно пролепетала она от подступившего к горлу кома, и ее губы задрожали. — Я... не могу...

— Скажите, а почему Йоркский университет решил назвать скачку своим именем? — спросил я как ни в чем не бывало, давая ей возможность прийти в себя.

Она сглотнула, пытаясь вернуть самообладание и успокоиться.

— Простите. Я ведь могу оплакивать его только в душе, не показывая виду никому, кроме вас. Это так угнетает меня, что я ничего не могу с собой поделать.

Помолчав, она ответила на мой праздный вопрос:

— Руководители соревнований хотели поддержки городских властей и деловых кругов. Некоторые важные персоны в университете не хотели принимать в этом участия, но Генри переубедил их. Мы с ним неизменно приезжаем сюда на состязания. Нам обоим нравится проводить здесь время с друзьями.

— Ваш муж не читает лекции в университете?

— О нет. Он лишь номинальный глава. У него много председательских должностей в Йорке. Он здесь общественный деятель.

«Для которого скандалы крайне нежелательны, — подумал я, — впрочем, как и для нее, ну и для Гревила тоже. Они с ним должны были проявлять чрезвычайную предусмотрительность».

— Сколько лет вы знали Гревила? — мягко спросил я.

— Четыре года.

Она немного помолчала.

— Четыре удивительных года. Так мало. Жокеи вскочили на лошадей и выехали на ипподром. Николас Лоудер со своим компаньоном, увлеченно беседуя, направился к трибунам.

— Можно я посмотрю с вами этот забег? — спросила Кларисса. — Вы не возражаете?

— Я не собирался подниматься на трибуны. — Как бы извиняясь, я посмотрел на свои костыли. — Так мне проще.

— Я не против.

Мы так и остались стоять на траве перед трибуной, и она сказала:

— Всякий раз, когда мы встречались, он неизменно покупал мне двенадцать красных роз. Это просто... как...

Она замолчала, с трудом справляясь с собой.

Я лишь понимающе кивнул, вспомнив об урне с прахом и кусте красных роз и решив рассказать ей об этом как-нибудь в другой раз. В конце концов, я сделал это для него, а не для нее.

Двухгодовалый жеребец Николаев Лоудера выиграл забег со значительным преимуществом. Передо мной промелькнуло лицо его хозяина, явно довольное, но неулыбающееся. «Да, мрачноватый тип», — отметил я.

Кларисса пошла к своему мужу, чтобы посмотреть с ним забег на приз университета, а я, пока произносились приветственные речи, отправился искать Дазн Роузез, которого, еще без седла, вывели погулять перед выходом на парадный круг.

Дазн Роузез показался мне почти сонным. Ничем не примечательный по виду гнедой, он был далеко не таким, как Дейтпам, в нем не чувствовалось характерного для скакуна возбуждения перед забегом. Его актерские способности не вызывали сомнения, но в тот момент он явно не производил впечатления потенциального победителя и выглядел совсем не таким, как я ожидал. Я не мог поверить, что это тот самый жеребец, которого я видел на видеопленке, запечатлевшей три блестящие победы на скачках с его участием. Неужели это тот самый игривый конь, который стремился пристроиться к молодой кобыле на самом старте в Ньюмаркете?

«Нет, не может быть», — ужаснулся я. Внимательнее присмотревшись к его животу, поскольку сразу бывало и не разобрать, я обнаружил, что там, вне сомнения, отсутствовала одна очень важная деталь — он был кастрирован.

Это меня ошеломило, и я не знал, смеяться мне или негодовать. Этим многое объяснялось: потеря формы, когда в нем взыграл инстинкт самца и ему было не до скачек, и возвращение скоростных качеств, когда эта помеха была устранена. Этим объяснялось и то, что у распорядителей состязаний не возникло подозрений относительно этих перемен: после подобной операции лошади часто выступали лучше.

Я развернул программу скачек на той странице, где была информация о забеге с участием Дазн Роузез, — напротив его имени недвусмысленно стояла пометка "ш", что означало «мерин».

Неподалеку от меня раздался дрожащий от ярости голос Николаев Лоудера:

— Это не ваша лошадь. Отойдите от нее. Я обернулся. Лоудер быстро шел ко мне с седлом Дазн Роузез, перекинутым через плечо, с откровенным выражением злобы на лице. Его безрадостный спутник, по каким-то причинам неотступно следовавший за ним, озадаченно наблюдал за происходящим.

— Моя или не моя, я имею право посмотреть на нее, — возразил я. — И теперь я, черт побери, вижу, что или это не Дазн Роузез, или, вопреки воле моего брата, вы кастрировали его.

Он было уже открыл рот, чтобы что-то сказать, но тут же закрыл его.

— В чем дело, Ник? — спросил его спутник. — Кто это?

Однако Лоудер не потрудился нас познакомить.

Вместо этого он выпалил мне:

— Что сделано, то сделано. У меня есть официальное право действовать по своему усмотрению. Я отвечаю за эту лошадь и не обязан отчитываться перед вами.

— Мой брат был против того, чтобы его лошадей кастрировали. И вам это было хорошо известно. Вы нарушили этот запрет, будучи уверенным в том, что он никогда не узнает, потому что он никогда не ходил на скачки.

Он свирепо взглянул на меня, понимая, что, если я подам на него официальную жалобу, у него возникнет масса неприятностей, и я почти не сомневался в его опасениях, что, будучи душеприказчиком своего брата, я, вероятнее всего, так и поступлю. Даже если бы я просто рассказал кому-нибудь об этом, это могло бы повредить ему: спортивная пресса только и ждала подобных пикантностей, чтобы повеселить своих читателей, и владельцы всех маститых жеребцов его конюшни испугались бы, что то же самое может произойти и с их питомцами без их ведома и согласия.

Мне казалось, он все это понял в тот момент, когда я сказал ему по телефону, что Дазн Роузез перейдет по наследству мне. Он знал, что, стоит мне увидеть лошадь, я сразу же пойму, в чем дело. Немудрено, что его голос лишился низких частот.

— Гревил ни черта не понимал, — раздраженно сказал он. — Лошадь стала выступать гораздо лучше после кастрации.

— Верно, — согласился я, — но дело не в этом.

— Ладно. Сколько вы хотите? — бесцеремонно спросил он.

Тут настал мой черед беззвучно открыть рот.

— Дело не в деньгах, — растерянно промямлил я.

— Только в них, — заявил он. — Назовите сумму и не смейте мне больше мешать.

Я взглянул на его спутника, который, не проявляя никакого интереса, безучастно наблюдал за всем этим, но при случае мог бы рассказать о нашем разговоре, и лишь сказал:

— Обсудим это в другой раз, хорошо? После этого я быстро удалился, не выказывая враждебности.

— Что все это значит, Ник? — услышал я за спиной.

— Ерунда, Ролло, — последовал ответ Лоудера. — Ничего страшного.

И когда несколько секунд спустя я оглянулся, то увидел, как они оба направились к стойлу, куда вслед за ними повели и Дазн Роузез.

Несмотря на нескрываемую злобу Николаев Лоудера, а может быть, как раз и из-за нее, меня эта сцена скорее развлекла. Сам бы я кастрировал этого жеребца еще за несколько месяцев до того, как это сделал он от чувства невыносимого разочарования и безысходности: Гревил глупо упрямился на этот счет из-за неуместной жалости и некомпетентности в этом вопросе. Я надеялся мирно уладить наш конфликт с Лоудером в тот же вечер по телефону, независимо от исхода состязаний, поскольку мне вовсе не хотелось наживать себе врагов из-за такой ерунды. «Стоит вспомнить о причинах войн, — с кривой усмешкой подумал я. — Истории известны и более глупые поводы, служившие развязыванию кровавых войн, чем кастрация породистого жеребца».

На Йоркском ипподроме не все стойла были закрытыми — в некоторые был свободный доступ. Однако Николас Лоудер, похоже, предпочитал, чтобы ему никто не мешал, и увел Дазн Роузез прочь с моих глаз.

Харли и Марта Остермайер, пришедшие посмотреть, как седлают лошадей, просто светились от предвкушаемого удовольствия. Они ставили на победителя университетского забега и теперь поставили всю выигранную сумму на мою лошадь — точнее, на лошадь моего брата.

— Ваш выигрыш будет невелик, — предупредил я. — Он — фаворит.

— Мы знаем об этом, — радостно сказала Марта, оглядываясь по сторонам. — Где он? Который из них?

— Его сейчас седлают вон в том стойле, — ответил я, показав рукой.

— У нас с Харли появилась великолепная мысль, — сказала она приятным голосом, глядя на меня своими лучистыми глазами.

— Ну-ну, Марта, — поспешно откликнулся Харли.

В его голосе слышалась некоторая обеспокоенность, словно великолепные идеи Марты не всегда с радостью воспринимались окружающими.

— Мы хотим, чтобы вы с нами пообедали, когда мы вернемся в Лондон, — закончила она свою мысль.

Харли облегченно вздохнул.

— Да. Надеюсь, вы не откажетесь. Судя по его виду, эта «великолепная идея» была действительно приемлема и даже неплоха.

— По выходным в Лондоне тоскливо, как на кладбище.

Усмехнувшись про себя, я согласился на роль «кладбищенского затейника» и ради благого дела — укрепления отношений между Остермайерами, Шенди и Фрэнклином — сказал, что с удовольствием пообедаю с ними. Бурная радость, выраженная Мартой и Харли по этому поводу, навела меня на мысль о том, что они, видимо, успев порядком надоесть друг другу, просто молчали, оставаясь вдвоем.

Из стойла показался уже оседланный Дазн Роузез, и его повели к парадному кругу. Шел он красиво, и, глядя на стройные прямые ноги, можно было представить его размашистый бег. И теперь, в предвкушении азарта скачек, он уже не казался таким сонным.

За ним спешили Николас Лоудер и его приятель Ролло, и, видимо, оттого, что они подгоняли его, решил я, Дазн Роузез резко развернулся и, мотнув головой, попятился от своего жокея, а затем, выправляя шаг, основательно задел этого самого Ролло, так что тот упал на колени.

Марта со свойственной ей природной добротой бросилась было ему на подмогу, но тот уже неуклюже вставал на ноги, выругавшись так, что она лишь удивленно захлопала глазами. Тем не менее она, нагнувшись, подняла нечто похожее на голубой резиновый мячик, выпавший из кармана его пиджака, и протянула ему со словами:

— Вы, кажется, потеряли это.

Он грубо выхватил его у нее и, незаслуженно одарив ее злобным взглядом, словно это из-за Марты испуганная лошадь сшибла его с ног, что на самом деле было не так, поспешил на парадный круг вслед за Николасом Лоудером. Тот, оглянувшись и увидев, что я еще не ушел, отреагировал на это новой вспышкой ярости.

— Какие ужасные люди! — поморщившись, воскликнула Марта. — Вы слышали, что он сказал? Просто отвратительно! Надо же — сказать такое вслух!

«Дорогая Марта, — подумал я, — это довольно обыденное слово наипподроме. Его употребляют милейшие люди, и за это их не причисляют к негодяям». Она тщательно отряхивала от пыли свои перчатки, словно пытаясь очиститься от заразы, и я бы не удивился, если бы она подошла к Ролло и в добрых традициях неукротимых американских женщин посоветовала бы ему вымыть свой грязный рот с мылом.

Между тем Харли поднял с травы что-то еще и смотрел на свою находку, не зная, что с ней делать.

— По-моему, он потерял еще и это. Марта взяла из его рук поднятый предмет.

— А, да, — сказала она, увидев знакомую вещь. — Это вторая половинка бейстера. Возьмите ее, Дерек, потом как-нибудь вернете этому мерзкому дружку вашего тренера, если будет желание.

Я озадаченно посмотрел на то, что она мне дала. Предмет представлял собой пластмассовую трубку, полупрозрачную, диаметром в дюйм и длиной в девять дюймов, один ее конец был широкий, другой — вдвое уже.

— Бейстер, — вновь сказала Марта. — Для поливки мяса соусом во время жарения. Понимаете, о чем я говорю, да? Надо нажать на грушу, а потом отпустить, чтобы втянуть сок или подливу, которой вы затем польете мясо.

Я кивнул, зная, для чего нужен бейстер.

— Странно только, что его взяли с собой на скачки, — недоуменно заметила Марта.

— Да, — согласился я. — Но он, похоже, вообще странный человек.

Я сунул пластмассовую трубку во внутренний карман пиджака, откуда ее узкий конец торчал на пару дюймов, и мы отправились сначала на парадный круг посмотреть на Дазн Роузез с жокеем, а затем на трибуны смотреть скачки.

Наездником был лучший жокей Лоудера, в меру способный и в меру честный. Глядя на то, как предварительные ставки на табло стали меняться от двух к одному до пяти к двум, можно было с уверенностью сказать, что весь конный двор поставил на эту лошадь. Если этого не происходило, по ипподрому сразу же ползли слухи, ставки резко падали. Сегодня же прошел слух, что Лоудер не шутил по поводу легкой победы, и инсинуации Элфи пока были неуместны.

Видимо, в результате неизменных успехов Лоудера, хорошо известных среди любителей скачек, к нему, как правило, тянулись азартные владельцы лошадей, которые находили больше удовольствия в денежном выигрыше, нежели в выигрыше состязаний, что в общем-то было не совсем характерно для стипль-чеза, где хозяев принимавших участие в скачках лошадей больше интересовали спортивные результаты, чем денежные. В стипль-чезе редко можно было рассчитывать на получение прибыли — в основном приходилось расплачиваться за доставленное удовольствие.

Заинтересовавшись, принадлежал ли приятель Лоудера Ролло к числу этих необыкновенно азартных хозяев, я полистал программу скачек с желанием найти его имя: оно стояло против лошади — победительницы одного из забегов. «Владелец мистер Т. Роллуэй» — было напечатано в программе. А для друзей — просто Ролло. «Ни разу о нем не слышал, — подумал я, — интересно, знал ли его Гревил».

Дазн Роузез подскакал к старту с не меньшим задором и энергией, чем семеро остальных скакунов, и спокойно дал увести себя в стартовый бокс. «Он производит хорошее впечатление и слушается повода, — подумал я. — Теперь уже не новичок, как, впрочем, и я».

Подростком я несколько раз участвовал в гладких скачках и, к своему большому удивлению, узнал, насколько трудно было дышать, припав к холке лошади во время стремительной гонки. Первое время я почти терял сознание от нехватки кислорода на финише. «Давно это было, — думал я, глядя, как распахнулись ворота боксов и оттуда вырвались разномастные лошади. — Так давно, что все еще было впереди».

Если бы мне удалось найти бриллианты Гревила, я бы со временем приобрел себе хороший конный двор в Лэмборне и добросовестно занялся бы выездкой лошадей, если бы, конечно, среди владельцев лошадей нашлись желающие доверить мне своих питомцев. Я уже не сомневался, что со временем, когда мое тело уже не будет так быстро заживать — а это неминуемо случается со всеми, — я буду вполне доволен своей новой жизнью, несмотря на то что не представлял себе, чем смогу заменить свою пылкую страсть к скачкам.

После первых трех фарлонгов Дазн Роузез, не вырываясь вперед, бежал в группе с остальной семеркой скакунов по дальней стороне скакового круга довольно резво, но в нем еще чувствовался запас энергии.

«Если я не найду этих бриллиантов, — думал я, — я соберу свои накопления, займу, сколько не будет хватать для покупки, но все равно приобрету себе местечко и займусь устройством своего будущего. Но не сейчас, об этом думать еще рано».

Дазн Роузез и Другие лошади приближались к повороту в дальнем конце скакового круга, и там группа рассредоточилась. Когда они свернули на финишную прямую длиной в пять фарлонгов, Дазн Роузез шел четвертым и не подавал больших надежд на победу. Мне вдруг захотелось, чтобы он выиграл, и я удивился внезапной силе своих эмоций. Я хотел его победы ради Гревила, которого это уже не могло бы порадовать, и, возможно, ради Клариссы, которую могло бы. «Сентиментальная чушь», — осадил я себя. И тем не менее, когда зрители начали кричать, подбадривая своих любимцев, я тоже не устоял, хотя не помню, чтобы когда-нибудь делал это прежде.

Что бы там Николас Лоудер ни думал, легкой победы не ожидалось. За фарлонг до финиша Дазн Роузез с явным трудом вырвался на второе место и никак не мог бы претендовать на выигрыш, если бы опережавшая его на полкорпуса лошадь, не менее обессилевшая, чем он, внезапно свернув с прямой, в последний момент не столкнулась бы с ним.

— Ну надо же! — с откровенной досадой воскликнула Марта, когда лошади промчались мимо финишного столба. — Он пришел вторым. Ах, ладно, не стоит расстраиваться.

— Это еще может быть опротестовано, и он таким образом может выиграть, — сказал я. — Лучше так, чем никак. Так что не беспокойтесь, ваши деньги не пропадут.

— Вы так считаете?

— Уверен, — ответил я. И почти в тот же момент из динамиков раздалось: «Ожидается решение судей».

Еще медленнее, чем мне хотелось бы, мы втроем спустились на площадку возле весового помещения, где лошадь — та, что еще мне не принадлежала, стояла в ожидании, когда ее расседлают. На Дазн Роузез было накинуто покрывало, и от его взмыленной спины поднимался пар. Он пребывал в нервном возбуждении, как это обычно бывает после того, как лошадь выложилась на дистанции, и помощник жокея, крепко держа поводья, пытался его успокоить.

— Он молодец, — сказал я Марте.

— Вы так думаете?

— Он не сдавался, а это самое главное.

Николаса Лоудера не было видно: вероятно, он разбирался с распорядителями соревнований, рассчитывая обжаловать результат. Судьи будут просматривать, что показал фотофиниш, а затем — вот уже скоро...

«Объявляется решение судей по результатам забега, — прозвучало из динамиков. — Результат пересмотрен...» Спорно, но факт: лидировавшая в забеге лошадь проиграла. Вышедший из весового помещения Николас Лоудер увидел меня в компании Остермайеров, но прежде чем я успел раскрыть рот, чтобы по-дружески поздравить его, он, одарив меня злобным взглядом, поспешил удалиться в противоположном направлении. Я обратил внимание, что его верный спутник Ролло уже куда-то подевался.

Марта, Харли и я вернулись в банкетный зал на чай, где уже были гостеприимные Найтвуды, и мое появление вновь подействовало на слезные железы Клариссы. Оставив Остермайеров, я взял у официантки чашки с блюдцами и подошел к ней.

— Как глупо, — сказала она несколько раздраженно, отчаянно моргая и предлагая мне сандвич. — Правда, он был великолепен?

— Да.

— Как жаль... — Она осеклась. Мне тоже было жаль. Не стоило говорить об этом. Однако Гревил никогда не ходил на скачки.

— Я довольно часто приезжаю в Лондон, — сказала она. — Можно, я в один из приездов позвоню вам?

— Пожалуйста, если будет желание. Я написал на программе скачек свой телефон и отдал ей.

— Я живу в Беркшире, а не в доме Гревила, — пояснил я.

В некотором замешательстве она посмотрела мне в глаза.

— Я не Гревил, — сказал я.

— Мой дорогой друг, — раздался голос остановившегося возле нас ее мужа, — я очень рад, что в конце концов победила все-таки ваша лошадь, хотя, кажется, формально ее еще нельзя назвать вашей, не так ли?

— Да, сэр.

«Он далеко не глуп, — отметил я про себя, глядя на его дружелюбное лицо с проницательными глазами. — Его непросто провести». Мне вдруг стало интересно, подозревал ли он, что его жена имела любовника, даже если и не знал, кого именно. «Если бы он знал, — подумал я, — он бы не пригласил меня на обед».

Он засмеялся.

— Профессор сказал, что благодаря вашим советам он трижды ставил на победителя.

— Невероятно.

— Он под большим впечатлением. — Лорд Найтвуд добродушно посмотрел на меня. — Мы всегда будем рады вас видеть, дорогой друг.

Подобные обтекаемые приглашения не предназначались для того, чтобы их понимали буквально, — это был лишь атрибут любезности.

— Благодарю вас, — ответил я, и он кивнул, зная, что его поняли правильно.

Захлебываясь от восторга. Марта Остермайер говорила о том, как чудесно они провели день, и вскоре, как обычно, университетское торжество завершилось.

Я пожал протянутую руку Клариссы и попрощался со стоявшим рядом ее мужем. Они хорошо смотрелись вместе и выглядели замечательной благополучной парой.

— Мы еще увидимся, — сказала она мне. Не знаю, услышал ли еще кто-то, кроме меня, в ее голосе с трудом сдерживаемое отчаяние.

— Да, — уверенно ответил я. — Конечно.

— Мы всегда будем рады вам, дорогой друг, — повторил ее муж.

Выйдя с ипподрома, Харли, Марта и я сели в «Даймлер», Симз по примеру Брэда принял у меня костыли.

— Оказывается, у вас перелом лодыжки, а не вывих, — с укором сказала Марта. — Нам сказал об этом один из гостей. Я рассказала, как в среду вы скакали на лошади, и нам не поверили.

— Нога почти зажила, — неубедительно возразил я.

— Но вы же не сможете выступать на Дейтпаме в будущую субботу?

— Пожалуй, нет.

— Ах, какой вы, — вздохнула она. — Придется нам ждать вашего выздоровления.

Я выразил ей глубокую признательность улыбкой. Вряд ли кого из владельцев лошадей могла обрадовать перспектива ожидания. Да и тренера тоже: они просто не могли себе такого позволить. В мое отсутствие Майло предоставил лошадей, на которых я обычно выступал, моему главному сопернику, но я надеялся, что все встанет на свои места, как только я выздоровею. В этом-то и заключалась основная опасность травм, страшны были не столько сами травмы, сколько связанные с ними потери лошадей, переходивших к другим жокеям, и, в случае их удачных выступлений, — навсегда.

— А теперь, — сказала Марта, когда мы уже ехали на юг в сторону Лондона, — я сообщу вам еще одну просто великолепную идею, которую мы уже обсудили с Харли.

Я взглянул на Харли, сидевшего позади Симза. Он снисходительно кивал. На этот раз на его лице не было никакого волнения.

— Мы решили, — радостно продолжала она, — что мы купим Дазн Роузез и отдадим его Майло, чтобы тот готовил его к скачкам с препятствиями. Разумеется, если... — тут она рассмеялась, — душеприказчик вашего брата уступит его нам.

— Марта! — Я чуть было не лишился дара речи и бездумно назвал ее по имени, хотя прежде всегда обращался к ней не иначе, как «миссис Остермайер», если вообще обращался к ней.

— Ну вот! — воскликнула она, обрадованная моей реакцией. — Я же говорила, что это замечательная идея. Что вы на это скажете?

— Душеприказчик моего брата не знает, что и сказать.

— Так вы продадите его?

— Конечно.

— Тогда давайте позвоним Майло прямо из машины и скажем ему об этом.

Она пребывала в прекрасном настроении и была не намерена ждать. Однако, когда она дозвонилась до Майло, тот, очевидно, не сразу зажегся этой идеей. Нахмурившись, она протянула трубку мне:

— Он хочет поговорить с вами.

— Майло, какие трудности? — спросил я.

— Это же кастрированный жеребец. Они неважно прыгают.

— Он уже мерин, — заверил я его.

— Ты же говорил мне, что твой брат никогда бы не пошел на это.

— Николас Лоудер не спрашивал его согласия.

— Ты шутишь?

— Нет, — ответил я. — Сегодня его победа была спорной, но он отчаянно боролся, и он в форме.

— Он когда-нибудь участвовал в скачках с препятствиями?

— Не думаю, но я его научу.

— Ну что ж, ладно. Дай мне еще Марту.

— Когда поговоришь с ней, не клади трубку. Ты мне еще нужен на пару слов.

Я передал трубку Марте, которая, послушав, вновь заговорила с энтузиазмом. Затем я продолжил свой разговор с Майло и спросил его:

— Зачем одному из подопечных Николаев Лоудера понадобилось брать с собой на скачки бейстер?

— Что-что?

— Бейстер. Этой штуковиной пользуются для приготовления мяса. У тебя такой есть. Ты пользуешься им как ингалятором для лошадей.

— Просто и эффективно.

Я вспомнил, что он пользовался им в тех редких случаях, когда лошади нужно было ввести какое-нибудь лекарство. Растворив лекарство в воде, им наполняли резиновую грушу бейстера, затем к ней подсоединяли трубку и, вставив ее лошади в ноздрю, резко нажимали на грушу. Сильная струя раствора попадала прямо на слизистую оболочку, а оттуда в кровь. С таким же успехом можно было применять и порошок. Это был самый быстрый способ введения лекарства.

— На скачки? — переспросил Майло. — Он был у владельца лошади?

— Именно. Его лошадь победила в пятифарлонговом забеге.

— Он, должно быть, спятил. Как тебе известно, из каждого забега двух лошадей проверяют на допинг: как правило, победителя и еще какую-нибудь. Ни один владелец не решится дать своей лошади на скачках допинг.

— Не знаю, что он там давал. У него просто был с собой бейстер.

— Ты говорил об этом распорядителям?

— Нет. С этим типом был Николас Лоудер, и он бы, наверно, лопнул от ярости, поскольку уже был зол на меня за то, что я заметил перемены в Дазн Роузез.

Майло рассмеялся.

— Так вот из-за чего загорелся весь сыр-бор на прошлой неделе.

— Я вижу, ты понял.

— Будешь устраивать скандал?

— Наверно, нет.

— Проявляешь мягкотелость, — заметил он. — Да, кстати, чуть было не забыл. Тут для тебя есть телефонограмма. Подожди-ка. Я все записал. — Он ненадолго замолчал, затем я вновь услышал его голос:

— Вот. Что-то связанное с бриллиантами твоего брата. — В его голосе послышалось некоторое сомнение. — Я не мог ничего напутать?

— Нет-нет. Так что там?

Вероятно, уловив в моем тоне нетерпение, он сказал:

— В общем, ничего особенного. Просто кто-то пытался до тебя дозвониться вчера вечером и сегодня в течение всего дня, но я объяснил, что ты переночевал в Лондоне и уехал в Йорк.

— Кто это был?

— Он не представился. Просто сказал, что у него для тебя кое-что есть. Потом, помычав, он наконец попросил меня при случае передать тебе, что перезвонит по номеру Гревила в надежде застать тебя там около десяти или позже. А может, это была и она. Трудно сказать. Какой-то неопределенный голос. Я сказал, что не знаю, удастся ли нам с тобой поговорить, но если да, то я обязательно передам.

— Ну что ж, спасибо.

— Вообще-то я не бюро телефонных услуг, — язвительно сказал Майло. — Почему бы тебе не включить автоответчик, как это делают все порядочные люди?

— Я иногда включаю.

— Надо бы почаще.

С улыбкой положив трубку, я никак не мог понять, кто пытался до меня дозвониться. Видимо, этот человек знал о том, что Гревил покупал бриллианты. «Это могла быть даже Аннет, — думал я. — У нее неопределенный голос».

Приехав в Лондон, я бы предпочел сразу же направиться домой к Гревилу, но после высказанной Мартой поистине гениальной идеи уже никак не мог отступиться от данного мною согласия на приглашение Остермайеров. Итак, согласно плану, мы втроем пошли обедать, и я пытался развлекать их в ответ на предоставленное мне удовольствие.

За обедом Марта высказала очередную великолепную идею. На следующий день Симз или кто-нибудь еще отвезет нас всех в Лэмборн, чтобы взять Майло и где-нибудь пообедать уже вместе с ним, а заодно и посмотреть на Дейтпама перед отъездом в Штаты во вторник. Затем они отвезут меня домой, а сами поедут посмотреть на замок в Дорсетшире, до которого они так и не доехали в свой прошлый приезд. Харли лишь молча слушал. Судя по моим наблюдениям, решающее слово всегда было за Мартой, и, видимо, поэтому его эмоции порой находили выход в другом, например, в нападках на смотрителей стоянок, которые по недосмотру позволяли кому-то ставить на его пути свои машины.

По телефону Майло вновь попросил меня делать все возможное, чтобы доставить удовольствие Остермайерам. Эта просьба определенно подразумевала и мое согласие на воскресный обед. Он также сказал, что мне вновь звонил тот же голос и он, Майло, заверил его или ее, что все передал мне.

— Спасибо, — сказал я.

— До завтра.

Поблагодарив Остермайеров за все как мог, я отправился в дом Гревила на такси. У меня была мысль попросить водителя такси подождать, как Брэда, пока я не удостоверюсь, что все в порядке, но в доме за неприступными решетками казалось тихо и темно, и я подумал, что шофер может принять меня или за труса, или за идиота, или за того и другого вместе. Расплатившись, я вытащил ключи, открыл калитку и пошел по дорожке, пока не загорелись лампы и не послышался лай собаки. Всем свойственно делать ошибки.

Глава 11

Я даже не успел дойти до ступенек крыльца. Какой-то темный силуэт, мелькнувший в свете прожекторов, в чем-то похожем на футбольный шлем, налетел на меня сзади, и, приземлившись, я ощутил сильный удар по голове.

Не помню, как я отключился и сколько прошло времени с тех пор. Мне кажется, я пришел в сознание не с первого раза, и между попытками был какой-то интервал.

Я не знал, где я, и отдавал себе отчет лишь в том, что лежу на траве лицом вниз. Мне уже доводилось очухиваться на траве, но не в темноте. «Неужели все уехали после скачек домой и оставили меня одного ночью на ипподроме?» — думал я.

Незаметно в моих мыслях всплыло, где я находился. В палисаднике Гревила. Живой. И на том спасибо.

Я знал по опыту, что лучше всего, придя в себя после потери сознания, не спешить. С другой стороны, на сей раз я свалился не с лошади, поскольку палисадник Гревила не был миниатюрным ипподромом. С трудом соображая, я все же понимал, что могли быть веские причины пошевеливаться.

В голове пронеслись воспоминания о том, что произошло. Слабо застонав и морщась от боли, я с трудом поднялся на колени и стал шарить вокруг в поисках костылей. Я чувствовал себя дураком и продолжал вести себя по-идиотски, поскольку моя умственная энергия восстановилась лишь наполовину. Впоследствии, вспоминая свои действия, я понял, что мне следовало тихо выскользнуть из калитки, добраться до соседнего дома и вызвать полицию. Я же направился к входной двери дома Гревила. Разумеется, тут же загорелся яркий свет, вновь залаяла собака, и я словно прирос к земле в ожидании очередного нападения, неуверенно покачиваясь на костылях и представляя собой жалкое зрелище.

Дверь была приоткрыта: я видел, что в холле горит свет. И пока я так нелепо стоял, она резко распахнулась изнутри, и в дверном проеме возникла все та же фигура в шлеме.

Шлем был мотоциклетный, черный и блестящий, прозрачное забрало было опущено. Лицо тоже казалось черным, но я решил, что черным был вязаный подшлемник, а не кожа. Кажется, мелькнули джинсы, куртка, перчатки и черные кроссовки. Слегка повернув голову, он, должно быть, заметил меня, беспомощно стоявшего, но даже не остановился, чтобы вновь «отключить» меня. Перемахнув через калитку, он побежал по улице, а я так и остался стоять в палисаднике, пока у меня слегка не прояснилось в голове.

Когда наконец это в некоторой степени произошло, я, поднявшись по ступеням, пошел в дом. Ключи по-прежнему торчали в нижнем замке, те самые три ключа, которые были у Клариссы и которыми я пользовался вместо тяжелой связки Гревила. Держа их наготове в руке, я все упростил для этого незваного гостя.

В испуге я сунул руку в карман проверить, на месте ли основная связка ключей Гревила, и, к своему облегчению, обнаружил, что она благополучно позвякивает у меня в брюках.

Выключив прожекторы и «собаку», я в неожиданно наступившей тишине закрыл входную дверь. Войдя в малую гостиную Гревила, я увидел, что там словно пронесся ураган. Скорее разозлившись, чем ужаснувшись всему этому хаосу, я поднял валявшийся на полу телефон и позвонил в полицию.

— Ограбление, — сказал я. — Преступник скрылся.

Затем взявшись за голову, я сел в кресло Гревила, с чувством выругался, осторожно ощупывая болезненно набухавшую на черепе шишку. «Опять получил из-за своей немочи. Как и в прошлое воскресенье. Слишком уж однообразно, чтобы посчитать за совпадение. В обоих случаях „шлем“ знал, что меня достаточно толкнуть. Видимо, надо радоваться, что он на сей раз не размозжил мне голову, хотя у него была такая возможность. Сейчас обошлось и без ножа».

Немного посидев, я усталым взглядом окинул комнату. Картины были сорваны со стен и почти все разбиты; столы с выдернутыми из них ящиками опрокинуты; каменные коричнево-розовые медвежата валялись на полу; хризантема с землей растоптана на ковре, а сам горшок торчал из разбитого экрана телевизора; видеомагнитофон брошен на пол; видеокассеты со скачками разбросаны вперемешку со спутанной пленкой. Все это варварство бесило меня ничуть не меньше, чем моя собственная беспомощность.

Многие книги были скинуты с полок, но с мрачным удовлетворением я отметил, что ни одна из них не лежала раскрытой. Хоть в книжках-шкатулках и не было бриллиантов, грабитель не знал, что они с тайниками. «Слабое утешение», — подумал я.

В конце концов приехали полицейские, один — в форме, другой — в штатском. Услышав звонок в дверь, я пошел в холл, посмотрел в «глазок» и впустил их, объясняя, кто я и почему здесь. Они оба были примерно моего возраста и уже успели повидать много подобных вторжений.

Хладнокровно посмотрев на следы разбоя в комнате Гревила, они достали блокноты и записали мой рассказ о нападении в палисаднике. Нуждается ли пострадавший в оказании медицинской помощи из-за шишки на голове? Нет, не нуждается. Они сказали, что им знаком этот дом. Его последний владелец, мой брат, установил на всех окнах решетки и подвел к ним сигнализацию с таким расчетом, что полиция сразу же отреагирует на малейшую попытку влезть в дом. Он консультировался по этому поводу у экспертов полиции, и до настоящего момента дом считался в относительной безопасности от злоумышленников. А разве не должны включаться прожекторы и собачий лай?

— С ними все в порядке, — сказал я, — но я их выключил перед вашим приходом.

— Ну что ж, — продолжали они безразличным тоном, — что украдено? Я не знал.

— Во всяком случае, ничего крупного, — ответил я, — поскольку руки грабителя были свободными, когда он перепрыгивал через калитку.

— Что-то небольшое, что могло бы уместиться в кармане, — подытожили они. — А в других комнатах? То же самое?

Я сказал, что еще не успел посмотреть: сами понимаете — костыли, удар по голове и так далее. Они поинтересовались по поводу костылей.

— Перелом лодыжки, — ответил я.

— Наверное, больно?

— Немножко.

Я прошелся с ними по дому и обнаружил, что «ураган» не пощадил ничего. На стенах большой гостиной на нижнем этаже не было ни одной картины, в столах и комодах — ни одного ящика.

— Пытался найти сейф, — констатировал один из полицейских, переворачивая разбитую картину. — Вы не знаете, есть ли здесь у вашего брата сейф?

— Я не видел, — ответил я.

Они кивнули, и мы поднялись наверх. В черно-белой спальне, как и в ванной, царил такой же кавардак. Повсюду была разбросана одежда. На полу в ванной валялся аспирин и другие таблетки. На тюбик зубной пасты наступили ногой. В раковине — баночка с кремом для бритья, которым было измазано зеркало. Они заметили, что я еще легко отделался, поскольку на стенах не было характерных надписей и следов экскрементов.

— Он искал что-то маленькое, — сказал тот, что в штатском. — Ваш брат, кажется, занимался торговлей драгоценными камнями?

— Да.

— Вы находили здесь что-нибудь из драгоценностей?

— Нет.

Они заглянули в пустую спальню на этом же этаже — там было по-прежнему пусто. Они поднялись выше, но, спустившись, сообщили, что смотреть там было нечего.

— Одно большое чердачное помещение, — объяснили они, узнав о том, что я еще там не был, — возможно, бывшая мастерская.

Мы вместе спустились в полуподвал и увидели там невообразимый разгром. Из пакетов были высыпаны все крупы, а сахар с мукой, очевидно, просеяны через сито. Из холодильника выгребли все содержимое, оставив дверцу открытой. Жидкости были вылиты в раковину, а бутылки разбиты вдребезги или стояли пустыми. Кубики льда, которые я видел в прошлый раз, куда-то исчезли — вероятно, растаяли. Половина квадратиков коврового покрытия была оторвана от цемента.

Полицейские флегматично смотрели по сторонам, почти ничего не трогая и лишь оставляя следы на усыпанном мукой полу.

— Сколько же я пробыл без сознания? — неуверенно спросил я. — Если он успел такого понатворить...

— Я думаю, минут двадцать, — сказал один из полицейских, и другой утвердительно кивнул. — Сами видите, работал он лихо. Здесь, наверное, он пробыл дольше всего. Я предполагаю, что, когда вы вновь включили сигнализацию, он отрывал от пола плитки в поисках сейфа. Он, видимо, запаниковал, что слишком задержался. А еще, если это представляет для вас интерес, мне кажется, что ему не удалось найти того, что он искал.

— Это вас радует? — спросил другой, внимательно глядя на меня.

— Да, конечно.

Я рассказал о взломе офиса «Саксони Фрэнклин» в прошлые выходные.

— Мы не могли понять, что было украдено, кроме книжки с адресами. Но, судя по этому, — я показал рукой на царящий хаос, — скорее всего ничего.

— Резонно, — заметил один из полицейских.

— Когда вы в очередной раз придете сюда в сумерках, — посоветовал другой, — возьмите с собой мощный карманный фонарь и хорошенько осветите им палисадник, прежде чем зайти в калитку. Похоже, он поджидал вас где-то в тени, вне досягаемости действия механизма фонарей, реагирующего на человеческое тепло.

— Спасибо, — сказал я.

— И включите всю сигнализацию, когда мы уйдем.

— Да.

— И задерните все шторы на окнах. Не найдя того, что нужно, грабители иногда болтаются где-то поблизости от дома в надежде на то, что хозяева первым делом кинутся проверять драгоценности. А потом преступники вновь врываются к ним.

— Я задерну шторы, — заверил их я. Уходя, они осмотрели сад и нашли половину кирпича, валявшуюся на траве неподалеку от того места, где я очнулся. Они показали ее мне. Это означало вооруженный грабеж, подразумевали они.

— Если вы найдете преступника, — сказал я.

Они пожали плечами. Судя по всему, это было маловероятно. Я поблагодарил их за приезд, и они сказали мне, что составят протокол, на который я смогу сослаться с целью получения страховки. Потом они сели в стоявшую возле калитки полицейскую машину и уехали, а я, закрыв дверь и включив сигнализацию, почувствовал себя подавленным, глупым и обессиленным — одно хуже другого.

Полицейские повсюду оставили после себя свет. Я медленно спустился на кухню только для того, чтобы его выключить, но, оказавшись там, некоторое время стоял, глядя на учиненный в доме хаос и думая о его причинах.

Грабитель явился сюда потому, что бриллиантов он еще не нашел. Следовало радоваться хотя бы этому. Кроме того, я был склонен верить полицейскому, сказавшему, что нападавший так и не нашел то, что искал. Но смогу ли я найти это, приложив больше усилий?

Когда я впервые спустился на кухню, то не заметил, что ковровое покрытие на полу состояло из квадратиков: они хорошо мылись и были теплее и приятнее обыкновенной плитки. Когда я был маленьким, у нас дома был такой же пол.

Большие квадраты лежали так ровно, что их не стоило приклеивать к твердой поверхности, и вор без труда оторвал их от пола. «Он не был уверен в наличии сейфа, — подумал я, — иначе не стал бы просеивать сахар. А если бы ему повезло и он нашел бы сейф, что тогда? У него не оставалось времени что-то предпринять. Меня он не убил. Не связал. Ведь он знал, что я очнусь».

«Все сводилось лишь к лихорадочным и весьма бездарным поискам, от которых стало хуже не только моей многострадальной лодыжке, но и моей голове, — размышлял я. — Мозгов не было как у охотника, так и у жертвы».

Последовав совету, я задернул шторы, затем наклонился и оторвал очередной красный квадратик пола, вспоминая о присущем Гревилу «комплексе безопасности». Я бы не удивился, если бы он вмуровал сейф в фундамент и как-то замаскировал его. Говорилось же в проспекте об установке сейфа в бетоне. Людям привычнее считать, что сейфы, как правило, находятся в стенах: полы в этом смысле были менее заметны и более безопасны, но не совсем удобны. Я оторвал еще несколько квадратиков, подвергая сомнению свои выводы и свое здравомыслие.

Меня стимулировало к поискам то же чувство, что я испытывал в сейфовой комнате компании. Я ничего не ожидал найти, но было бы глупо в этом не убедиться: а вдруг. На это у меня ушло полчаса, а не три дня, и в конце концов все было оторвано, за исключением кусочка, на котором стоял сервировочный столик на колесиках. Отодвинув столик, под этим квадратиком я обнаружил плоский круглый кусок серебристого металла заподлицо с полом, в который была вделана ручка-кольцо.

Обрадованный и неожиданно обнадеженный, я встал на колени и потянул за кольцо. Металлический люк поддался, подобно крышке банки с печеньем, открывая под собой еще один слой металла — внушительного вида круглую металлическую пластину размером с обеденную тарелку, где была единственная скважина для ключа и такая же ручка.

Я потянул за нее. С таким же успехом можно было попытаться выдернуть дом вместе с фундаментом. Я перепробовал всю связку ключей Гревила, но все было безрезультатно.

«Даже такой человек, как Гревил, должен был держать ключ где-нибудь под рукой», — думал я, но от возможной перспективы новых поисков чего бы то ни было я ощутил упадок сил. Разбираться в делах Гревила было сродни хождению по лабиринту с не меньшим количеством тупиков, чем во дворце Хэмптон-Корт.

Я вспомнил, что в книжках-шкатулках были какие-то ключи. Можно начать с них. Поднявшись наверх и вытащив «На муле через Патагонию» вместе с другими книжками, я нашел на прежнем месте два ключа обычного вида и один слишком резной, чтобы предположить, что его можно использовать в каких-то полезных целях. Но — и это было в духе Гревила — он-то как раз и оказался тем ключом, бородки которого легко вставились в скважину сейфа и с небольшим усилием открыли замок.

Но и после этого круглая крышка не поддалась.

Со смешанным чувством надежды и разочарования я обнаружил, что, вместо того чтобы тянуть, надо было повернуть крышку, как колесо, до упора; тогда она наконец уступила и, поднявшись, оказалась у меня в руках.

Внутри было настолько просторно, что туда можно было поместить ящик шампанского, но, к моему великому огорчению, заветного «яичка» там не было, на дне лежала лишь стопка деловых бумаг в коричневых конвертах. С тяжелым вздохом я вытащил два верхних, в одном из которых обнаружил документы, подтверждающие право собственности на недвижимость, а во втором — бумаги о выдаче ссуды под закладную. Я смиренно прочел документ, в котором констатировалось, что дом Гревила, в сущности, принадлежит финансировавшей компании, а не мне.

В очередном конверте лежал дубликат его завещания, с простым содержанием которого меня уже познакомили адвокаты; далее — его свидетельство о рождении, свидетельства о рождении наших родителей и их свидетельство о бракосочетании. В следующем конверте оказался страховой полис, согласно которому ему должны были выплатить страховую сумму в шестьдесят пять лет, однако благодаря инфляции эта сумма стала ничтожной, и он явно не позаботился о том, чтобы ее увеличить. Вместо этого, насколько я понял, просматривая финансовые отчеты компании, он пускал всю прибыль на расширение своего дела, которому, инфляция была не страшна и которое обеспечило бы ему безбедную старость.

«Неплохо, — думал я, — если бы он не пустил на ветер полтора миллиона долларов. Да нет, конечно, это не так. У него был осуществимый план получения реальной прибыли. „Пусть я буду чист от бесчестных помыслов...“ У него был хороший доход, он вполне обеспеченно жил и держал скаковых лошадей, но так и не скопил большого состояния. Все его богатство, как ни посмотри, состояло в камнях».

«Что же это за чертовщина, — досадовал я. — Если я не смогу найти этих проклятых бриллиантов, то подведу и его, и себя. Гревил бы очень хотел, чтобы я их разыскал, но куда же, черт возьми, он их дел?»

Я засунул почти все конверты назад в тайник, оставив лишь страховой полис, и водворил на место тяжелую круглую крышку. Повернул ее, повернул ключ, закрыл сверху другой крышкой и положил сверху ковровый квадратик. Тайник был, без сомнения, несгораемым и, как оказалось, надежным от грабителей местом, и я не мог понять, почему Гревил не хранил там драгоценности.

Потерпев очередную неудачу, я в конце концов поплелся наверх в спальню, где обнаружил, что моя дорожная сумка была выпотрошена вместе со всем остальным. Это почти не вызвало удивления. Я поднял свои пижамные штаны и пошел в ванную. Зеркало по-прежнему было наполовину в креме для бритья, и когда я протер его салфеткой, выпил обезболивающее, почистил зубы и смел полотенцем весь хрустевший под ногами разбросанный по полу мусор, я почувствовал, что мой дневной запас энергии иссяк.

Однако, несмотря на то что было уже давно за полночь, я не мог уснуть. «Удары по голове всегда чреваты непредсказуемыми последствиями», — думал я. Однажды после этого я неделю ходил как в забытьи, частенько засыпая на полуслове. В другой раз в полной ясности ума я приходил к врачу, беседовал с ним, но через полчаса совершенно ничего не помнил. На этот раз, лежа в кровати Гревила и чувствуя озноб и внутреннее беспокойство, я тоже склонен был отнести это на счет того, что подвергся нападению.

Так я и лежал, тихо проводя час за часом в размышлениях о плохом и хорошем, пытаясь объяснить то или другое, и к утру почувствовал себя гораздо лучше и спокойнее. Сев на крышку унитаза, я разбинтовал ногу и, держась за все, что можно, надолго встал под приятный, такой необходимый в моем состоянии душ. Я решил помыть голову, ощущая, как мягко журчащая струя воды уносит с собой все нервное напряжение, накопившееся за неделю. Затем, обмотавшись банным полотенцем, я сел на черно-белую кровать, чтобы внимательно осмотреть свою лодыжку.

Можно было с уверенностью сказать, что она выглядела лучше, чем шесть дней назад. Правда, черная болезненная опухоль еще не сошла. Ушибы для нее были все так же опасны. Я попробовал напрячь мышцы икры и ступни, преодолевая резкую боль в суставах и связках. Ничего не поделаешь: неподвижность грозила мышечной атрофией. Я размял мышцы икры и подумал, что было бы неплохо взять у Майло купленный им где-то прибор под названием «Электровет», которым он пользовался для массажа ног лошадей, что способствовало снятию опухолей и скорейшему возврату спортивной формы. «Раз помогает лошадям, поможет и мне», — прикинул я.

Я опять забинтовал ногу, менее аккуратно, чем это сделал хирург, но, хотелось надеяться, не менее эффективно. Затем оделся, позаимствовав одну из чистых белых рубашек Гревила, спустился в имевшую печальный вид маленькую гостиную и позвонил Николасу Лоудеру.

Судя по его тону, он был не слишком рад слышать мой голос.

— Поздравляю с победой Дазн Роузез, — сказал я. Он лишь что-то буркнул в ответ.

— Я звоню, чтобы решить вопрос о его владельце, — продолжал я, — я нашел покупателей.

— Послушайте, — раздраженно начал он, — я...

— Да, знаю, — перебил я, — вы бы предпочли продать его кому-нибудь из своих знакомых и оставить в своей конюшне, и я очень хорошо вас понимаю, однако мистер и миссис Остермайер, с которыми вы видели меня вчера в Йорке, сообщили мне о своем желании купить эту лошадь.

— Я против этого, — сказал он.

— Они хотят перевезти его к Майло Шенди, чтобы он подготовил его к скачкам с препятствиями.

— Вы просто обязаны оставить его здесь, — упрямо твердил он. — Четыре победы подряд... Вы поступите откровенно бесчестно, если заберете его.

— Став мерином, он подходит для скачек с препятствиями.

Я сказал это безо всякой угрозы, но он понял свое щекотливое положение, так как не имел права кастрировать Дазн Роузез. Вдобавок ко всему, ничто не могло помешать душеприказчику Гревила продать его лошадь кому заблагорассудится, как сообщил мне Майло и как наверняка выяснил для себя Николас Лоудер. К тому же продажа лошади Остермайерам имела исключительный смысл, так как в этом случае я смог бы выступать на ней, хоть формально она и не будет мне принадлежать.

Пока Николас Лоудер молчал, я продолжил:

— Я не буду возражать, если вы подыщете покупателя для Джемстоунз.

— Он не настолько хорош.

— Но и не так уж плох. Я не против, если вы возьмете с меня комиссионные.

Он вновь что-то буркнул, и я принял это за согласие, однако он тут же процедил:

— Не рассчитывайте ни на какую помощь с моей стороны, никогда.

— Ну вам-то я уже оказал одну любезность, — заметил я. — Она заключается в том, что я не подал на вас жалобу. Как бы там ни было, сегодня я обедаю с Остермайерами у Майло, и мы документально оформим продажу. Так что Майло перевезет к себе Дазн Роузез где-то на этой неделе. Разумеется, он предварительно договорится с вами.

— Подавитесь, — последовал ответ.

— Мне бы не хотелось с вами ссориться.

— Но у вас это здорово получается. Он бросил трубку, оставив меня потрясенным его неизменным хамством, помимо всего прочего.

Все тренеры периодически теряли лошадей, когда владельцы продавали их кому-то еще, и, как он сам говорил, Дазн Роузез не был чем-то выдающимся. Этот пятилетний мерин хоть и был неоднократным победителем, далеко не являлся последней надеждой конюшни Николаев Лоудера.

Пожав плечами, я взял свою дорожную сумку с легким ощущением вины за то, что оставляю в доме такой невообразимый хаос. Наверху я минимально прибрался, развесив костюмы и рубашки Гревила. Сложил я и свой костюм с некоторыми вещами, так как, похоже, мне предстояло еще не раз ночевать здесь, однако остальное мне было физически не под силу, и это пришлось оставить до прихода некой миссис П., несчастной женщины, которую ожидало страшное потрясение.

Взяв такси, я приехал в гостиницу к Остермайерам и вновь застал их в приподнятом настроении. Шофером оказался все тот же усатый Симз, которому на вид было лет сорок. Когда я отметил, что он работал и в субботу, и в воскресенье, он, едва заметно улыбнувшись, сказал, что рад возможности подзаработать: с понедельника по пятницу он занимался проявкой пленок в темном помещении.

— Пленок? — переспросила Марта. — Вы имеете в виду фильмов?

— Семейных фотографий, мадам, в срочной лаборатории.

— Надо же! — воскликнула Марта, словно не подозревавшая о существовании подобного занятия. — Как интересно.

— Не очень, мадам, — смиренно возразил Симз, плавно вливаясь в неоживленный воскресный поток машин. Возле Лэмборна он спросил у меня, как ехать дальше, и вскоре мы добрались до дома Майло, который встретил меня сообщением о том, что Николас Лоудер хотел, чтобы я ему сразу же перезвонил.

— Судя по его голосу, — сказал Майло, — он был сильно взволнован, хотя и пытался этого не показывать.

— Я его не понимаю.

— По каким-то причинам он не хочет, чтобы Дазн Роузез оказался у меня.

— Ну а вы, — тревожно спросила Марта, услышав наш разговор, — вы-то хотите?

— Конечно, не волнуйтесь. Дерек, разберись с ним, пока мы взглянем на Дейтпама.

Он увлек за собой Остермайеров, очаровывая их своим искрящимся обаянием, а я отправился к нему на кухню и позвонил Николасу Лоудеру, удивляясь, чем он так обеспокоен.

— Послушайте, — начал он тоном, в котором слышалось намерение убедить меня. — Я знаю одного владельца лошадей, крайне заинтересованного в Дазн Роузез. Он заявляет, что заплатит больше того, что предлагают Остермайеры. Что скажете?

Я ответил не сразу, и он продолжал напирать:

— У вас есть возможность получить солидную сумму. Где гарантия, что лошадь будет успешно выступать в скачках с препятствиями? Вы не сможете запросить за него слишком много по этой самой причине. Тот, кого я имею в виду, заплатит больше, чем они, и еще доплатит вам наличными. Говорите цену.

— Гм... — медлил я, — уж не вы ли тот самый владелец лошадей?

— Нет, — резко ответил он, — разумеется, не я.

— А скажите, — еще более медленно спросил я, — та лошадь, что вчера бежала в Йорке, действительно Дазн Роузез?

— Вы оскорбляете меня!

— Я лишь спросил.

— Отвечаю вам: да. Это действительно Дазн Роузез. Вам достаточно такого ответа?

— Да.

— Ну так что, — с облегчением произнес он, — вы называете свою цену?

Я еще не обсуждал никакой цены ни с Мартой, ни с Харли и только собирался попросить одного из своих друзей-специалистов ориентировочно оценить его. Все это я рассказал Николасу Лоудеру, который уже раздраженно повторил, что его знакомый заплатит больше, да еще в награду приплатит мне наличными.

У меня было твердое намерение продать Дазн Роузез Остермайерам, и перспектива какой бы то ни было награды не переубедила бы меня.

— Передайте вашему знакомому, что Остермайеры уже купили Дейтпама, и, как я говорил, я уже пообещал им, а данное обязательство прежде всего. Я уверен, что вы подыщите этому человеку другую лошадь, ничуть не хуже Дазн Роузез.

— А что, если бы он предложил вам вдвое больше Остермайеров?

— Дело не в деньгах.

— Купить можно кого угодно, — возразил он.

— Нет. Очень сожалею, но нет.

— Подумайте, — сказал Лоудер и опять бросил трубку.

Мне стало интересно, как часто он их ломал. Однако он на самом деле не шутил, да и сама ситуация была далеко не веселой. Мне предстояло постоянно сталкиваться с ним на ипподроме, когда я сам стану тренером, и мне вовсе не улыбалась перспектива вражды с ним.

Я вышел во двор. Майло сразу же подошел ко мне, оставив Остермайеров, которые во все глаза смотрели на прогуливавшегося перед ними Дейтпама.

— Так что хотел Лоудер? — спросил Майло, оказавшись возле меня.

— Он предлагал вдвое больше той цены, которую я назначил за Дазн Роузез Остермайерам. Майло в изумлении уставился на меня.

— Двойную цену? Не поинтересовавшись, что за сумма?

— Именно.

— Ну и что ты собираешься делать?

— А как ты думаешь? — спросил я.

— Если ты согласился, я тебя удавлю. Я рассмеялся. За прошедшую неделю было слишком много желающих сделать это, а у Майло это, без сомнения, получилось бы лучшим образом.

— Так что? — угрожающе спросил он.

— Я послалего.

— Молодец.

— Возможно. Тебе бы лучше побыстрее перевезти лошадь сюда. Например, завтра утром, во избежание какого-нибудь несчастного случая, в результате которого он может отправиться на живодерню, как ты на это смотришь?

— О Господи! — ужаснулся он. — Не может быть. Николас Лоудер не осмелится.

— Хотелось бы верить. Но лучше не искушать его.

— Да. — Он внимательно посмотрел на меня. — С тобой все в порядке? — неожиданно спросил он. — Что-то ты неважно выглядишь.

Я вкратце рассказал ему о том, как меня нейтрализовали в палисаднике Гревила.

— Все эти телефонные звонки были сделаны специально для того, чтобы вычислить меня в нужное время в нужном месте. Так что я прямехонько отправился в ловушку и, если это тебя интересует, чувствую себя идиотом.

— Дерек! — Несмотря на свое потрясение, он не забывал и о деле. — Но надеюсь, ты скоро все равно будешь в форме?

— Да, не беспокойся.

— Ты рассказывал Остермайерам?

— Нет, нечего их беспокоить. Им не нравится, когда я не в форме.

Он понимающе кивнул. Как Марта, так и Харли, — правда, в несколько меньшей степени — считали право собственности на жокея не менее важным, чем право собственности на лошадь. Мне и раньше доводилось встречаться с подобным мнением, и я никогда не пренебрегал им: выступать за них было приятнее всего, хотя порой они бывали слишком требовательными. Однако подобная любовь могла тут же превратиться в уничтожающую ненависть, стоило кому-нибудь пренебречь их расположением. Поэтому-то я ни за что бы не стал рисковать возможностью выступать на Дейтпаме из-за кругленькой суммы за Дазн Роузез. Практичным людям этого не объяснишь, но, будучи жокеем, я был побуждаем не денежными стимулами, хотя и не отказывался от честно заработанных денег.

Когда все вопросы и восторги Марты и Харли по поводу Дейтпама иссякли, мы все вместе вернулись в дом и, расположившись в уютной гостиной Майло, позвонили моему знакомому эксперту относительно ориентировочной цены и сошлись на меньшей, чем он предлагал, сумме. Майло сиял. Марта радостно хлопала в ладоши. Харли, вытащив свою чековую книжку, аккуратно вывел: «Саксони Фрэнклин лимитед».

— Действительно при наличии ветеринарного свидетельства, — добавил я.

— Ну конечно, — улыбаясь, заметила Марта. — Словно вы могли нас надуть.

Майло достал бланки передачи собственности, которые подписали Марта, Харли и я, и сказал, что официальным оформлением он займется утром.

— Значит, теперь Дазн Роузез наш? — с сияющими глазами спросила Марта.

— Конечно, — подтвердил Майло, — если он доберется сюда целым и невредимым. Если нет, то договор о продаже теряет силу, и он остается собственностью «Саксони Фрэнклин».

У меня мелькнула мысль, застрахован ли он. Не хотелось бы, чтобы поводом для выяснения этого послужило какое-нибудь несчастье.

Покончив с делом, Майло отвез всех нас пообедать в ближайший ресторан, в котором, как обычно, было полно местных жителей. Марта с Харли устроили великолепный «прием», выступая в качестве новых владельцев победителя «Золотого кубка» Дейтпама, и раскраснелись от удовольствия, выслушивая комплименты в адрес их нового приобретения. Я смотрел на их вдохновленные лица: ее круглое и все еще обаятельное, обрамленное крашеными седыми волосами; его — мужественное, с квадратной челюстью и тяжелым подбородком. Хотя оба выглядели на шестьдесят, они почти по-детски не скрывали своих радостей и восторгов, отчего никто не страдал в этом усталом Старом Свете.

Майло отвез нас назад, к «Даймлеру» и Симзу, пообедавшему в местной столовой, и на прощание Марта подарила Майло необыкновенно игривый, но искренний поцелуй. Майло привязал Остермайеров к своей конюшне при помощи обаяния, и теперь от нас требовалось лишь одно — чтобы лошади продолжали побеждать.

Майло коротко поблагодарил меня, когда мы садились в машину, но, по правде говоря, мы хотели с ним одного и того же, и «уберечь» Остермайеров было общим делом. Когда мы уезжали. Марта помахала рукой, а потом, откинувшись на сиденье, что-то нежно сказала о том, как ей было приятно.

Я объяснил Симзу, как доехать до Хангерфорда, чтобы отвезти меня домой, и большой лимузин, тихо урча, понесся по дремлющим воскресным улицам.

Я не расслышал, что сказала Марта; повернувшись, посмотрел на нее между подголовников сидений и попросил повторить. Я заметил, как лицо Харли вдруг исказилось от ужаса, и потом машина с грохотом и треском, внезапно выйдя из повиновения, развернулась поперек дороги и уже летела на какую-то стену. Повсюду была кровь и осколки стекла. Отскочив от стены, мы вновь оказались на дороге, прямо на пути пятидесятиместного туристического автобуса, ехавшего позади и теперь надвигавшегося на нас, подобно айсбергу.

Глава 12

За долю секунды до того, как автобус ударил в бок машины, где я сидел, застыв от ужаса при виде неотвратимо приближавшейся груды металла, я ясно осознал, что от меня останется через мгновение лишь мокрое место.

Я не успел почувствовать ни злости, ни досады. Врезавшись в «Даймлер», автобус вновь развернул его вперед, и обе машины, сцепившись колесами, продолжали двигаться по дороге. Белое переднее крыло автобуса глубоко вмялось в мотор черного «Даймлера», невообразимый стук и грохот заглушали мысли, скорость происходившего была ужасающей, а момент неизбежной смерти просто откладывался.

Протащившись по инерции, машины остановились, перекрыв дорогу на всю ширину. Из-за поворота на нас вылетела машина, в которой сидела какая-то семья, отведенный ей для остановки кусок дороги был слишком короток. Охваченный ужасом водитель затормозил так резко, что машину занесло, и она всем боком врезалась в «Даймлер», с грохотом ударившись в его переднюю часть, в то время как где-то сзади еще одна машина налетела на автобус.

Примерно с этого момента я уже смутно сознавал происходившее. Вопреки всему, я был еще жив, и этого было вполне достаточно. После первых мгновений внезапной тишины, сменившей скрежет металла, повсюду раздались крики и вопли людей, и я почувствовал резкий запах бензина.

«Сейчас все это загорится, — подумал я. — Взорвется. Взлетит на воздух. Гревил сгорел два дня назад. Но Гревил был уже мертв. Какой-то бред». У меня на коленях оказалась добрая половина машины, а голова еще не оправилась от вчерашнего удара.

Жар мотора нагревал треснувший корпус машины, предвещая нечто более страшное. «Из него капает масло. Там провода... искры...» Я был охвачен ужасом и отчаянием, предвидя ад наяву.

Я не мог выбраться. Боковое и лобовое стекла были разбиты, и часть бывшей дверцы, сдавив мою грудь, пригвоздила меня к сиденью, передняя панель упиралась в живот. Несчастная лодыжка оказалась закованной в нечто более крепкое, чем гипс. Машина, подобно «железной деве», словно заключила меня в свои объятия, я мог пошевелить лишь головой и рукой, которая была ближе к Симзу. Я ощущал скорее сильное давление, чем острую боль, но прежде всего я чувствовал страх.

Почти машинально, как будто логика работала сама по себе, я изо всех сил постарался дотянуться рукой до ключей и, повернув, выдернул их из зажигания. По меньшей мере не будет больше искр, а главное — я дышал.

Марта тоже была жива, и ее, вероятно, переполняло такое же жуткое отчаяние. До меня сзади доносилось ее поскуливание, слабые бессловесные стоны. Симз и Харли не издавали никаких звуков; все было забрызгано кровью Симза, алой и липкой. Я чувствовал ее запах, несмотря на вонь бензина; кровь была на моей руке, лице, одежде и в волосах.

Та сторона машины, где я сидел, была плотно прижата к автобусу. Люди подходили к противоположному боку и пытались открыть деформированные дверцы, но те были прочно заклинены. Из передней машины появилось потрясенное семейство, дети плакали. На обочину дороги высыпали пассажиры автобуса, они все были пожилыми, и большинство из них, как мне показалось, стояли с разинутым ртом. Я хотел сказать им, чтобы они отошли куда-нибудь в безопасное место, подальше от пожара, который может возникнуть в любую секунду, но, похоже, не мог кричать, а вырвавшийся из меня хрип был слышен не далее чем в шести дюймах.

Марта перестала стонать. Я с ужасом подумал, что она умирает, но это оказалось не так.

— Дерек, — позвала она слабым дрожащим голосом.

— Да, — вновь прохрипел я.

— Мне страшно.

«Клянусь Богом, мне тоже», — пронеслось у меня в голове.

— Не волнуйтесь, — хрипло отозвался я бессмысленной фразой.

Вряд ли она меня слушала.

— Харли. Харли, дорогой, — с нарастающей тревогой звала она. — Вытащите же нас, пожалуйста, кто-нибудь, вытащите нас.

Повернув голову насколько можно, я взглянул на Харли. Он ни на что не реагировал, но его глаза были закрыты, что в общем обнадеживало.

Глаза Симза были приоткрыты и уже неподвижны. Бедный Симз, он проявил свою последнюю пленку. Симз не почувствует обжигающего пламени.

— Господи! Дорогой, очнись же. — Ее голос сорвался от нарастающей паники. — Дерек, вытащи нас отсюда, разве ты не чувствуешь запах бензина?

— Нам помогут, — сказал я, сознавая, что это вряд ли могло успокоить. Нелепо было думать о спокойствии, оно казалось чем-то недосягаемым.

Помощь, однако, подоспела в виде какого-то человека, похожего на рабочего — мастера на все руки. Прислонившись к окну возле Харли, он уже кричал Марте, чтобы та закрыла лицо от осколков, потому что он собирался разбить заднее стекло, чтобы вытащить ее.

Марта уткнулась в грудь Харли, продолжая плакать и звать его, а заднее стекло уже разлетелось от уверенного удара металлического прута.

— Давайте, миссис, — подбадривал лучший представитель британского рабочего класса. — Забирайтесь на сиденье, и мы в одно мгновение вытащим вас.

— Мой муж... — проскулила она.

— И его тоже. Не беспокойтесь. Ну, давайте же. Сильные руки, подхватив Марту, вытащили ее из машины. Почти тут же ее спаситель, уже сам забравшись в машину, приподнял бесчувственного Харли так, чтобы его могли перехватить чьи-то другие руки. Затем, просунув голову вперед, он посмотрел на меня и Симза.

— Боже мой! — воскликнул мужчина. Он был маленького роста, с усами и живыми карими глазами.

— Сможете выползти оттуда? — спросил он.

— Нет.

Он попробовал вытащить меня, но мы оба поняли, что это безнадежно.

— Придется вас отсюда вырезать, — сказал он, и я кивнул.

Он поморщил нос.

— Здесь здорово пахнет бензином. Гораздо сильнее, чем на улице.

— Испарения, — сказал я. — Они огнеопасны. Он понимал, но до сего момента словно не придавал этому значения.

— Уведите всех этих людей подальше отсюда, — попросил я, вызвав у него некое подобие улыбки. — Скажите им, чтобы не курили.

Сочувственно взглянув на меня, он вылез через заднее окно, и вскоре я уже видел, как он передавал мое предупреждение, очень быстро подействовавшее на толпу.

Видимо, благодаря новому разбитому стеклу, обеспечившему приток воздуха, запах бензина несколько ослабел, но, вероятно, где-то подо мной был поврежден бензопровод, и свежие бензиновые пары продолжали просачиваться сквозь трещины. "Интересно, сколько же огненной жидкости в бензобаке «Даймлера», — думал я.

Впереди на дороге скопилось уже гораздо больше машин; вылезавшие из них пассажиры, широко раскрыв глаза, смотрели на картину аварии. Сзади наверняка было то же самое. Наимрачнейшее из воскресных развлечений.

Мы с Симзом сидели все так же тихо и неподвижно, и я вспомнил старую шутку о бессмысленности беспокойства. Если ты волновался, что все станет плохо, и этого не произошло, значит, зря волновался. Если стало плохо и ты волнуешься, что станет еще хуже, но этого не происходит, значит, зря волновался. Если стало хуже и ты боишься, что можешь умереть, но не умираешь, значит, зря волновался. А если умираешь, то тебе уже не до волнений. Так зачем волноваться?

"Вместо волнения надо подставить слово «страх», — думал я. Но эти рассуждения не помогали, и я откровенно продолжал бояться.

«Странно, — недоумевал я, — столько раз подвергаясь риску, я почти не чувствовал страха перед смертью». Я думал о физической боли, что вполне естественно при моей профессии, и вспоминал все, что мне пришлось вынести, не понимая, почему меня охватывал такой безудержный страх при мысли о боли от ожогов. Ощущая ком в горле, я почувствовал себя одиноким и надеялся, что, если это случится, все произойдет быстро.

Наконец вдалеке раздались сирены, и я увидел самое долгожданное для себя в тот момент — красную пожарную машину, которая медленно приближалась, заставляя разъехаться скопившиеся автомобили. Вокруг было настолько мало места, что подъехать могли лишь три машины — с одной стороны дороги возвышалась стена, с другой — тянулись деревья. За пожарной машиной я увидел синюю мигалку полиции, а за ней — еще одну мигалку, скорее всего «скорой помощи».

Из машин показались люди в форме. Больше всего я обрадовался, что они были одеты в огнестойкие костюмы и тащили брандспойт. Они остановились перед «Даймлером» и посмотрели на вмявшийся ему в бок автобус с одной стороны и легковую машину — с другой, и один из них крикнул мне через разбитое лобовое стекло:

— Из машин вытекает бензин. Вы можете выбраться?

«Что за глупый вопрос?» — подумал я.

— Нет.

— Мы хотим смыть бензин с дороги. Закройте глаза и прикройте чем-нибудь рот и нос.

Кивнув, я сделал, как мне было ведено, спрятал лицо в ворот свитера. Я долго слушал шум струи, и мне казалось, что не было приятнее звука. Опасность быть заживо сожженным постепенно снижалась от неизбежности до вероятности и от нее к маловероятное(tm). Страх отпускал так же тяжело, как и охватывал. Вытерев с лица кровь и пот, я почувствовал, как весь дрожу.

Некоторое время спустя пожарные принесли металлорежущий инструмент и с грехом пополам вырвали дверь возле того места, где сидел Харли. Затем туда втиснулся полицейский, который, окинув взглядом Симза и меня, присел на заднее сиденье, откуда ему была видна моя голова. Я повернул ее насколько мог и увидел под фуражкой его серьезное лицо. «Он примерно моего возраста и очень взволнован», — отметил я.

— Сейчас придет врач, — начал он, пытаясь меня хоть как-то успокоить. — Он посмотрит ваши раны.

— У меня их, кажется, нет, — ответил я. — Все это кровь Симза.

— А-а, — протянул он и достал какой-то блокнот, посмотрел в него. — Вы видели, отчего произошло это... все это?

— Нет, — ответил я, несколько удивившись тому, что он интересуется этим именно сейчас. — Я оглянулся к мистеру и миссис Остермайер, которые сидели там, где вы теперь. И вдруг машина словно потеряла управление. — Я немного подумал, вспоминая. — Может быть, Харли... мистер Остермайер... что-нибудь видел. В какую-то секунду на его лице мелькнул ужас... затем мы налетели на стену и, отскочив, оказались перед автобусом.

Кивнув, он что-то записал.

— Мистер Остермайер пришел в себя, — сказал он и затем как бы невзначай добавил:

— Он говорит, в вас стреляли.

— В нас что?

— Стреляли. Не во всех, а именно в вас.

— Нет, — произнес я в полном недоумении, отразившемся у меня на лице. — Не может быть.

— Мистер и миссис Остермайер крайне потрясены, но он не сомневается в том, что видел пистолет. Он говорит, что шофер как раз собирался обогнать идущую впереди машину, и водитель той машины, опустив стекло, прицелился из пистолета. Он говорит, что пистолет был нацелен на вас и в вас выстрелили. Дважды, как он утверждает. Мистер Остермайер видел вспышки пламени.

Я перевел взгляд с полицейского на Симза, на кровавые брызги повсюду и на темную запекшуюся кровь под нижней челюстью.

— Нет! — воскликнул я, не желая этому верить. — Здесь какая-то ошибка.

— Мистер Остермайер очень боится, что вы здесь истекаете кровью.

— Мне кажется, меня только сдавило, но я не ранен.

— Вы ощущаете свои ноги?

Я пошевелил пальцами сначала одной, потом другой. Ощущения — особенно в левой ноге — сомнений не вызывали.

— Хорошо, — сказал он. — Так вот что, сэр, мы рассматриваем это как попытку убийства. И еще должен вам сообщить, что пожарные, кажется, не очень скоро смогут вас вытащить. Нужны другие инструменты. Вы можете потерпеть? — Не дожидаясь ответа, он продолжил:

— Как я уже говорил, врач к вам сейчас подойдет, однако, если вам не нужна срочная медицинская помощь, здесь есть два человека в очень тяжелом состоянии, и, я надеюсь, вы подождете, пока им окажут помощь.

Я слабо кивнул. Я мог ждать сколько угодно, если мне не грозило сгореть.

— Зачем, — спросил я, — зачем кому-то понадобилось в нас стрелять?

— А вы не догадываетесь?

— Абсолютно.

— К несчастью, — ответил он, — не всегда легко объяснить причину.

Я посмотрел ему в глаза и сказал:

— Я живу в Хангерфорде.

— Да, сэр. Мне уже сказали.

Кивнув, он выбрался из машины, оставив меня наедине с воспоминаниями о том, как когда-то в Хангерфорде какой-то сумасшедший застрелил массу невинных людей, некоторых прямо в машинах, и превратил тихий провинциальный городок в жуткое место. С тех пор ни один житель Хангерфорда не исключает возможности стать случайной жертвой.

Пуля, попавшая в Симза, навылет пробила бы мне шею или голову, не обернись я поговорить с Мартой. Чтобы лучше видеть ее, я просунул голову между подголовниками. Я пытался мысленно воспроизвести, что было дальше, но я не видел, как был убит Симз, а только услышал грохот и треск разбитого стекла и почувствовал горячую струю крови, брызнувшую из его пробитой сонной артерии, и он уже был мертв. Он умер еще до того, как поднялся крик, — к тому времени кровь уже не хлестала из раны.

Руль с силой вдавился в грудь, панель с приборами упиралась в колени. Поднимаясь другим концом, она давила мне на живот, и стоило ей сместиться на шесть дюймов в мою сторону, она разрезала бы меня на две половины.

Приехала еще масса всяких официальных лиц с рулетками и фотоаппаратами. Они все сфотографировали и тихо переговаривались. Полицейский медэксперт, важно приставив стетоскоп к груди Симза, заявил, что тот мертв, а затем уже без всякого стетоскопа констатировал, что я жив.

Затем он поинтересовался, сильно ли меня сдавило. Я ответил, что терпимо.

— А я, кажется, вас знаю, — сказал он, рассматривая меня. — Вы ведь жокей. Выступаете в стипль-чезе.

Я утвердительно промычал в ответ.

— Тогда вы наверняка сведущи в травмах и сможете описать мне свое состояние.

Я сказал ему, что пальцы на руках и ногах целы и легкие в порядке, что у меня затекли ноги, руку больно сдавило и панель управления мешает мне переваривать вкусный воскресный обед.

— Хотите, вам сделают укол? — спросил он, выслушав меня.

— Нет, только если мне станет хуже.

Кивнув, он позволил себе легкую улыбку и выбрался из машины на дорогу. Меня вдруг поразило, что перед задним сиденьем почти не осталось места для ног. Ноги Марты и Харли уцелели просто чудом. Нам троим невероятно повезло.

Мы тихо просидели с Симзом еще почти целую вечность, пока наконец не прибыла необходимая для нашего вызволения техника в виде лебедок, кранов и сварочного аппарата, которым, как я надеялся, они будут пользоваться возле меня с осторожностью.

Механики, почесывая головы, задумались над задачей. Они не могли подобраться ко мне с той стороны, где я сидел, потому что она была прижата к автобусу. Если же они попробуют, подрезав опоры передних сидений, оттащить их назад, они рискуют нарушить шаткое равновесие машины, и на мои ноги обрушится вся тяжесть ее передней части. Эта идея мне не понравилась, и я сказал им об этом.

В конце концов, забравшись в машину в огнестойких костюмах, они облили все вокруг свежей пеной и при помощи ацетиленового резака, издававшего рев в сочетании с искрами, вырезали большую часть со стороны водителя и потом, пользуясь тем, что Симз уже ничего не мог возразить, выдернули его окоченевшее тело и уложили на носилки. «Интересно, есть ли у него жена, — мрачно подумал я. — Если есть — ей ведь еще ничего неизвестно».

Разобравшись с Симзом, механики стали закреплять цепи и устанавливать домкраты, а я сидел в ожидании, стараясь не докучать им расспросами.

— Ты в порядке, приятель? — время от времени спрашивали они.

— Да, — с благодарностью отвечал я. Спустя некоторое время они закрепили цепи и лебедку на машине, в которой ехала семья и которая все еще была прижата к крылу «Даймлера», и с предельной осторожностью начали оттаскивать ее. И почти сразу же изуродованный корпус «Даймлера» угрожающе дернулся, я тоже ощутил этот, толчок всем своим телом, и операция по растаскиванию машин тут же прекратилась. Последовали очередные раздумья с почесыванием затылка, и один из механиков объяснил мне, что из-за передней машины они не могут обеспечить устойчивость «Даймлера» при помощи своего крана и им придется попробовать что-нибудь еще. На очередной вопрос о моем самочувствии я ответил, что со мной все в порядке. Один из них уже начал называть меня Дереком.

— Я не мог видеть тебя в Хангерфорде или по телевизору? — спросил он.

Он сказал об этом другим, те в ответ стали подшучивать:

— Не волнуйся, к завтрашнему дню мы тебя наверняка вытащим. Будь уверен.

Один из механиков с серьезным видом рассказал мне, что порой на подобные операции уходит много времени, чтобы избежать трагических ошибок. Мне повезло, сказал он, что я оказался в прочном, как танк, «Даймлере» — будь я в более хрупкой машине, от меня бы ничего не осталось.

Они решили вновь продумать, как подобраться сзади, поскольку хотели менять положение сиденья: по их словам, оно сместилось с полозков и своим основанием ушло в пол. Откидывающий сиденье механизм тоже заклинило. Однако механики собирались срезать спинку сиденья Симза, чтобы было просторнее работать. Затем они планировали удалить обшивку и пружины моего сиденья, чтобы посмотреть, можно ли срезать и его спинку и вытянуть меня назад, а не пытаться сделать это сбоку, где торчала рулевая колонка, которую они не хотели срезать, поскольку к ней крепилась одна из стабилизирующих цепей. Понял ли я их замысел? Да, понял.

Более или менее последовательно они стали осуществлять этот план, хотя им пришлось демонтировать спинку моего сиденья до удаления обивки. Стоило вытащить из-под меня первую пружину, как я, опустившись, оказался еще более сдавленным, отчего стало трудно дышать. Чтобы облегчить мое положение, они сорвали обивку со спинки, а потом при помощи ножовки срезали саму спинку почти до основания, и наконец, когда один поддерживал меня за плечи, а другой выгреб из-под меня пригоршни пружин и прочей начинки сиденья, я почувствовал, как разжались медвежьи объятия, сковывающие живот, руку и ноги, и я ощутил лишь легкое покалывание своих затекших конечностей.

Но все равно эта грандиозная машина не хотела меня отпускать. Наполовину освободив мой торс, двое попытались вытянуть меня назад, однако, увидев, как я напрягся, тут же остановились.

— Что случилось? — тревожно спросил один из них.

— Да ничего. Попробуйте еще.

По правде говоря, это причиняло мне боль в лодыжке, но я уже там насиделся. Боль была старой и привычной, без угрожающе новых ощущений. Ободренные, мои спасатели взяли меня под мышки и с некоторым усилием выдернули из железных объятий машины.

Было недостаточно назвать это просто облегчением. Они дали мне передохнуть на заднем сиденье, расположившись по обеим сторонам от меня. Все мы тяжело дышали.

— Спасибо, — лишь сказал я.

— Не стоит.

Мне казалось, они понимали всю глубину моей благодарности, поскольку я видел, каких умственных и физических затрат им это стоило. Спасибо, не стоит — все предельно ясно.

Мы по очереди выбрались на дорогу, и я поразился, увидев, что после столь долгого времени там все еще стояла небольшая кучка людей: полицейские, пожарники, механики, сотрудники «Скорой помощи» и прочие, многие из которых были с фотокамерами. При моем появлении раздались радостные возгласы и аплодисменты, и я, улыбнувшись, слегка наклонил голову от смущения и в знак благодарности.

Мне были предложены носилки, но я ответил, что предпочел бы костыли, по всей вероятности остававшиеся в багажнике. Это привело всех в некоторое замешательство, но кто-то извлек их оттуда целыми и невредимыми — пожалуй, единственную вещь, не пострадавшую в этой свалке. Я немного постоял, опираясь на них и созерцая картину последствий аварии: автобус, машину, в которой ехала семья, и, разумеется, «Даймлер» с его покоробленной крышей, оторванным капотом, смещенным набекрень мотором, блестящим черным корпусом, искореженным до неузнаваемости, подобно растоптанной детской игрушке; Казалось невероятным, что, сидя в нем, я остался жив. Я считал, что полностью израсходовал запас везения, отведенный мне на всю жизнь.

* * *

Остермайеров отвезли в свиндовскую больницу, где им оказали медицинскую помощь. Немного оправившись от стресса, синяков и ушибов, они позвонили оттуда Майло и рассказали ему о случившемся. Он, как я понял, не задумываясь, проявил благородство вместе с присущей ему практичностью, предложив им переночевать у него. Он заехал за ними, и они втроем собирались уже уезжать из больницы, когда туда прибыл я.

Увидев меня живым, Марта, естественно, раскудахталась, однако она выглядела не менее изможденной, чем я, и не особо сопротивлялась, когда Харли, поддерживая, повел ее к двери.

Майло, несколько задержавшись, сказал мне:

— Приезжай тоже, если хочешь. Места хватит.

— Спасибо, я тебе позвоню. Он продолжал смотреть на меня.

— Симза действительно застрелили?

— Гм...

— На его месте мог оказаться ты.

— Чуть было не оказался.

— Полиция вроде брала здесь у Харли и Марты показания. — Сделав паузу, он посмотрел им вслед — они уже подходили к двери. — Мне надо идти. Как твоя лодыжка?

— Встану в строй, как намечали.

— Хорошо.

Он поспешил вслед за ними, меня же ждал медицинский осмотр с освидетельствованием, но это продолжалось недолго, поскольку мне нужно было лишь немного времени, чтобы оправиться, и меня довольно быстро выписали, пригласив после этого в полицию для дачи более подробных показаний. Я не смог добавить ничего более существенного к тому, что уже говорил, но в конце концов некоторые вопросы меня встревожили.

«Могли ли быть какие-нибудь причины для покушения на вас?»

Я не знал никаких причин.

«Долго ли ехала впереди та машина, в которой сидел человек с пистолетом?»

Я не помнил, просто не обратил внимания.

«Мог ли кто-нибудь знать, что вы в это время окажетесь на этой дороге?»

Я уставился на полицейского. Вероятно, любой из тех, кто был в ресторане, когда мы там обедали. Любой из них мог поехать за нами к дому Майло, подождать нашего отъезда и, обогнав нас по дороге, ждать, пока мы обгоним его. Но кому это понадобилось?

«Кто еще мог об этом знать?»

Возможно, автокомпания, в которой работал Симз.

«Кто еще?»

Майло Шэнди, но он бы скорее сам застрелился, чем убил Остермайеров.

«Мистер Остермайер сказал, что пистолет был нацелен на вас, сэр».

При всем уважении к мистеру Остермайеру должен заметить, что он смотрел через стекло машины, обе машины двигались, вероятно, с разной скоростью, и я не думаю, что здесь можно что-то утверждать наверняка.

«Предполагали ли вы какие-нибудь причины, по которым кому-то понадобилось убивать вас?»

Лично меня? Нет... Я не мог ничего предположить.

Они ухватились за некоторую неуверенность моего тона, которую я и сам для себя отметил, и я рассказал им о том, как на меня напали накануне вечером. Я поведал им о смерти Гревила, сказал им о том, что он занимался драгоценными камнями и у него была своя компания, и, возможно, тот, который напал на меня, пытался найти и украсть какие-нибудь драгоценности. Но я не мог понять, зачем вчерашнему вору понадобилось убивать меня сегодня, если вчера он спокойно мог размозжить мне голову.

Они все молча записали. Были ли у меня какие-нибудь подозрения относительного того, кто напал на меня накануне?

Нет, не было.

Они не высказали по этому поводу никаких сомнений, но, судя по их поведению, я почувствовал, что они считали: человек, дважды подвергшийся нападению в течение двух дней, должен знать, кто за ним охотится.

Я бы с удовольствием рассказал им об этом, если бы знал. Мне вдруг пришло в голову — и, не исключено, им тоже, — что это покушение может оказаться не последним.

«Мне бы надо поторопиться все выяснить, — подумал я, — поторопиться, пока еще не поздно».

Глава 13

Ни к Майло, ни к себе домой я не поехал, я остановился в одной из гостиниц Свиндона, где меня не могли найти мои неизвестные враги.

У меня было большое желание просто поехать домой, естественное желание найти покой в своем обиталище, но я подумал, что вряд ли смогу там уснуть, а спать-то мне больше всего и хотелось. Что ни говори, а прошедшие десять дней были достаточно насыщенными, и несмотря на то, что мое тело легко справлялось с шишками и ушибами, оно настойчиво требовало отдыха.

«ХИПП», — с усмешкой подумал я. Так сокращенно называли лучший способ лечения спортивных травм: холод, иммобилизация, подвешенное состояние, повязка. Мне редко удавалось следовать ему в комплексе, хотя поочередно я все это выполнял. Обеспечив ноге подвешенное состояние, из гостиницы я позвонил Майло, сообщив ему, что не приеду, спросил, как дела у Марты с Харли.

— Их трясет. Это был для них слишком сильный удар. В автобус еще врезалась и машина, а двое сидевших в ней людей сильно пострадали. Она их видела, и это подействовало на нее ничуть не меньше, чем смерть Симза. Может, тебе стоит приехать и успокоить ее?

— У вас с Харли это лучше получится.

— Она боялась, что ты тоже погиб. У нее сильный стресс. Тебе лучше приехать.

— Разве ей в больнице не дали успокоительное?

— Дали, — нехотя буркнул он. — И Харли тоже.

— Послушай... Уговори их поспать. А утром я приеду за ними и отвезу их в Лондон, в гостиницу. Идет?

Он неохотно согласился.

— Пожелай им от меня спокойной ночи, — сказал я. — И передай, что я восхищаюсь их стойкостью.

— Ты серьезно? — удивленно воскликнул он.

— Не повредит сказать им это.

— Бессовестный.

— Серьезно, им понравится, если ты так скажешь.

— Ну ладно. Увидимся за завтраком. Я положил трубку и, немного подумав, позвонил Брэду.

— О Боже, — отозвался он, — и ты попал в эту аварию?!

— Откуда ты о ней знаешь? — удивленно спросил я.

— Я был в баре. В Хангерфорде все говорят: еще один сумасшедший. Все потрясены. Моя мама боится выходить из дому.

«От такого потрясения он даже стал красноречив», — усмехнувшись, про себя отметил я.

— Моя машина все еще у тебя? — спросил я.

— Да. — Его голос прозвучал несколько встревоженно. — Ты сам просил оставить ее здесь.

— Да, именно так я и сказал.

— Я уже подходил к твоему дому, но там никого не было.

— Сейчас я звоню не из дому, — сказал я. — Ты еще хочешь поработать у меня шофером?

— Да.

— Весьма убедительно.

— Прямо сейчас?

— Утром.

Я сказал, что буду ждать его в восемь возле гостиницы, неподалеку от железнодорожного вокзала в Свиндоне, и что мы поедем в Лондон.

— О'кей?

— Да, — повторил он и замолчал, как кот, который перестал мурлыкать, получив добавку молока.

Улыбаясь и зевая одновременно, рискуя таким образом вывихнуть себе челюсть, я пустил в ванну воду, разделся, разбинтовал ногу и с удовольствием погрузился в благодатную горячую воду, чувствуя, как она смывает с меня усталость и кровь Симза. Затем, благодаря тому, что моя дорожная сумка осталась, как и костыли, целой и невредимой, мне удалось почистить зубы, переодеться в свою пижаму и перевязать лодыжку. Повесив с наружной стороны двери табличку «Не беспокоить», в девять часов я был в постели и уже спал и видел сны об авариях, пожарах и еще каких-то неведомых опасностях.

* * *

Утром Брэд приехал минута в минуту, и мы первым делом отправились ко мне домой, чтобы я мог переодеться во что-нибудь чистое. Брэд сказал, что его мама готова постирать ту одежду, которая была на мне во время аварии.

Дома царили по-прежнему тишина и порядок, и в свете дня никакие опасности не подстерегали меня. Я спокойно переоделся, вновь собрал дорожную сумку, и мы направились в Лэмборн. Сидя возле Брэда, я думал, что и сам бы мог вести машину, но его присутствие меня успокаивало, и я сожалел о том, что его не было рядом эти два дня.

— Если какая-нибудь машина обгонит нас и поедет впереди, — сказал я, — не обгоняй ее. Приотстань и сверни куда-нибудь в сторону.

Я рассказал ему о предположениях полиции, что мы попали в спланированную засаду. Ни Остермайерам, ни мне не хотелось бы больше попадать в подобную переделку, а ему самому вряд ли понравилось бы оказаться на месте Симза. Он улыбнулся — потрясающе! — и кивком головы дал мне понять, что будет следовать моим инструкциям.

Оказалось, что дорога в Лэмборн была по-прежнему перекрыта, и я подумал, когда мы свернули на объезд, было ли это связано с расследованием убийства, или этому послужили чисто технические причины — расчистка дороги от автомобильного омлета.

За завтраком Марту с Харли все еще трясло, и подносимые к губам чашечки с кофе дрожали. Майло ловко переложил свое попечительство о них на меня, сказав им, что теперь, когда Дерек уже здесь, они в полной безопасности. Я абсолютно не был в этом уверен, особенно после того, как Харли и полиция в один голос утверждали, что вчерашней предполагаемой жертвой должен был быть именно я. Не отягощаясь подобными сомнениями, Марта с Харли тут же отвели мне роль некоего сына или племянника, на которого можно было положиться в плане если не физической, то по крайней мере психологической поддержки, обратившись к нему за помощью.

Я нежно посмотрел на них. У Марты оказалось достаточно душевных сил, чтобы накрасить губы помадой. Харли старался не придавать значения своему залепленному пластырем виску. Им было нелегко так быстро справиться с пережитым нервным потрясением, но я надеялся, что их обычное радостное восприятие жизни вскоре возобладает.

— Единственно приятное воспоминание о вчерашнем дне — это покупка Дазн Роузез, — со вздохом сказала Марта. — Майло сказал, что уже послал за ним фургон.

Я уже успел забыть о Дазн Роузез. Николас Лоудер со своими мелкими пакостями отодвинулся куда-то на задний план. Я сказал, что меня трогает их радость и где-нибудь через недельку, когда Дазн Роузез привыкнет к своему новому жилью, я займусь его обучением.

— Я уверена, что он будет выше всяких похвал, — воодушевленно сказала Марта, изо всех сил пытаясь вести обычную беседу. — Как вы думаете?

— У некоторых лошадей получается хорошо, у других не очень, — уклончиво ответил я. — Как у людей.

— Будем надеяться, что он будет великолепен.

«Мне достаточно, если он будет просто хорош», — подумал я. Большинство скакунов могли преодолевать препятствия, если постепенно начинать с самых низких, вроде бревен.

Майло предложил еще горячего кофе с тостами, но они уже приготовились уезжать, и вскоре мы направились в Лондон. Никто не обгонял нас, никто не тормозил, никто не поджидал и не стрелял, и Брэд лихо подкатил к их гостинице, ни в чем не уступая Симзу.

Со слезами на глазах Марта поцеловала меня на прощание в щеку, я ответил ей тем же, Харли угрюмо пожал мне руку. Они сказали, что скоро вновь приедут, но, несомненно, были рады тому, что на следующий день уезжают домой. Я смотрел, как неуверенной походкой Остермайеры вошли в гостиницу, и у меня в голове вертелись нехитрые мысли, вроде того, что Дейтпам порадует их своими славными победами, как и Дазн Роузез, как только научится прыгать.

— Ну что, отправимся в офис? — сказал я Брэду, и, кивнув, тот поехал теперь уже знакомой дорогой к окрестностям Хэттон-Гарден.

В «Саксони Фрэнклин» почти ничего не изменилось. Казалось невероятным, что я вошел сюда впервые всего неделю назад, настолько привычным стало все это.

— Доброе утро, Дерек, — приветствовали меня сотрудники, словно мы были знакомы много лет, а Аннет добавила, что кое-какие письма остались с пятницы в ожидании моего решения.

— Как прошли похороны? — печально спросила она, раскладывая на столе бумаги.

«Словно это было тысячу световых лет назад», — подумал я и ответил:

— Спокойно. Хорошо. Ваши цветы были красивы. Они лежали на крышке гроба.

Ей было приятно это слышать, и она сказала, что все это передаст остальным вместе с сообщением о том, что состоится поминальная служба.

— Нехорошо, что нас не было на его похоронах в пятницу. В два часа у нас здесь была минута молчания. Наверное, это покажется вам глупым.

— Отнюдь.

Я был искренне тронут и не скрывал этого от нее. Улыбнувшись своей обаятельной, но вымученной улыбкой, она пошла сообщать новости остальным, оставив меня мучиться над принятием решений на основе полнейшей некомпетентности.

Радостная Джун с румянцем на щеках заглянула в кабинет, сообщив, что у нас кончались мелкие синие агаты, снежный обсидиан и бусины амазонита.

— Закажите в том же количестве, что и прежде.

— Хорошо, поняла.

Повернувшись, она уже собралась уходить, когда я окликнул ее и спросил, не было ли среди всяких этих штуковин будильника. Выдвинув глубокий ящик, я показал ей содержимое.

— Будильника? — Она с сомнением посмотрела на разнообразные черные предметы. — Телескоп, словари, счетчик Гейгера, калькуляторы, «шпионская жидкость»...

— Что это такое? — заинтересовавшись, спросил я.

— А вот.

Она вытащила из ящика аэрозолевый баллончик.

— Это я ее так называю. Если ею побрызгать на конверт, бумага становится прозрачной, и можно прочесть личное письмо.

Посмотрев на выражение моего лица, она рассмеялась.

— Банки нашли способ, как избежать этого: они стали печатать на внутренней стороне конверта рисунок, и, если конверт обрызгать, будет виден только этот рисунок.

— А для чего же она понадобилась Гревилу?

— Наверное, ему кто-то дал. Он особо ею не пользовался, лишь иногда проверял, стоило ли открывать то, что с виду было похоже на рекламу.

Она накрыла листком бумаги одно из лежавших на столе писем и брызнула на него немного жидкости. Листок бумаги тут же стал прозрачным настолько, что через него можно было прочесть письмо, но по мере высыхания жидкости он вновь медленно становился матовым.

— Ловко, а? — спросила она.

— Весьма.

Джун было собралась убрать баллончик в ящик, но я попросил оставить его на столе и, вытащив из ящиков все остальные штуковины, расставил их перед собой. Насколько я мог судить, ни одна из них не являлась будильником.

— Вы что-то говорили о каких-то всемирных часах, — напомнил я, — но здесь их нет.

— У меня в комнате есть часы с будильником, — сказала она, стремясь как-то помочь. — Хотите я принесу?

— Гм, пожалуй. Можете поставить его на четыре пятнадцать?

— Конечно, на сколько хотите.

Убежав, она вернулась с какой-то крохотной штуковиной, похожей на кредитную карточку черного цвета, — она оказалась очень многофункциональными часами.

— Вот, пожалуйста, — сказала Джун. Она поставила часы на стол. — Четыре пятнадцать, я полагаю, вечера?

— Да, пополудни. Ежедневно в четыре двадцать здесь раздается какой-то сигнал. Я подумал, что, может, мне удастся найти, что это.

Она удивленно раскрыла глаза:

— Так это наручные часы мистера Фрэнклина.

— Какие из?.. — спросил я.

— Он носил одни-единственные. Это и компьютер, и календарь, и компас.

Но эти часы лежали возле моей кровати в Хангерфорде.

— Я думаю, не только эти часы звонили в четыре двадцать.

Ее светлые брови приподнялись.

— Меня это иногда удивляло, — сказала она. — Почему именно четыре двадцать? Если сигнал часов раздавался, когда он был на складе, он сразу же на некоторое время отвлекался от какой бы то ни было работы. Я как-то поинтересовалась у мистера Фрэнклина, но он так толком и не ответил, лишь сказал, что это подходящее время для общения или что-то в этом роде. Я не поняла, что он имел в виду.

Она говорила без обиды, но с каким-то сожалением. Я подумал, что Гревил, должно быть, не меньше моего был рад иметь такую помощницу, как Джун, — необычайно сообразительную, с хорошим чувством юмора и здравым умом. Ему нравилось придумывать ей загадки и делить с ней свое увлечение разными диковинными безделушками.

— А что это такое? — спросил я, взяв в руки небольшой серый предмет с проводом и черными наушниками, похожий на кассетный мини-плейер, в котором, правда, не было отделения для кассет.

— Это звукоусилитель. Вообще-то он для глухих, но мистер Фрэнклин отобрал его у кого-то, кто подслушивал его конфиденциальную беседу с каким-то другим торговцем драгоценными камнями. Это было в Тусоне. Он говорил, что это так его взбесило в тот момент, что он просто вырвал у человека усилитель с наушниками и ушел, пригрозив подать на него в суд за коммерческий шпионаж. Мистер Фрэнклин сказал, что тот даже не попытался их вернуть. — Она немного помолчала. — Наденьте наушники. Вам будет слышно все, что говорится в офисе Они довольно мощные. Просто удивительно.

Я надел легкие, как пушинка, наушники и нажал кнопку на усилителе размером с пачку сигарет. Я сразу же услышал, как в комнате через коридор Аннет разговаривала с Лили о том, чтобы та напомнила ей отпроситься у меня сходить к зубному врачу.

Я снял наушники и взглянул на Джун.

— Ну и что вы услышали? — спросила она. — Какие-нибудь тайны?

— Нет, пока нет.

— Но впечатляет, а?

— Да уж.

Качество звука было действительно великолепным, поразительная чувствительность для такого маленького микрофона и усилителя. Некоторые игрушки Гревила отличались откровенной непорядочностью.

— Мистер Фрэнклин рассказывал мне, что есть такой преобразователь голоса, который устанавливается на телефоне и изменяет высоту голоса, женский голос может звучать, как мужской. Он считал, что это великолепная штука для одиноко живущих женщин, чтобы их не беспокоили по телефону всякие гнусные личности, потому что никто не догадается, что они одиноки и беззащитны.

Я улыбнулся.

— Но это может привести в замешательство добропорядочного молодого человека, звонящего с чистыми намерениями.

— Да, таких надо предупреждать, — согласилась она. — Мистера Фрэнклина всегда волновал вопрос безопасности женщин.

Я криво усмехнулся.

— Он говорил, что повсюду царит закон джунглей.

— Так вы приобрели изменитель голоса? — спросил я.

— Нет. Мы только говорили о нем как раз накануне... — Она осеклась. — Впрочем... Ладно. Хотите сандвич?

— Да, с удовольствием.

Кивнув, она вышла. Я со вздохом попытался сосредоточиться на хитроумных письмах и с облегчением оторвался, услышав телефонный звонок.

Это был Эллиот Трелони. Он спросил, не смогу ли я сейчас прислать с посыльным записи Гревила о Ваккаро, поскольку днем должно было состояться заседание комиссии.

— Записи о Ваккаро? — переспросил я. Я совершенно забыл про них и даже не мог сразу вспомнить, гдеони.

— Вы говорили, что пришлете их сегодня утром, — с вежливым укором сказал Трелони. — Вы помните?

— Да, — неуверенно ответил я.

«Где же они, черт бы их побрал? Ах да, в гостиной Гревила. Где-то среди этого развала. Где-то там, если их не украли».

Я извинился, но все-таки решил не говорить ему о том, что, с тех пор как мы последний раз с ним разговаривали, меня дважды чуть не убили и это повлияло на мою память. Я сказал, что возникли неожиданные обстоятельства. И я искренне сожалел. Я надеюсь переслать их в суд... когда же?

— Заседание комиссии назначено на два часа, и вопрос о Ваккаро на повестке первым.

— Эти записи в доме Гревила, — ответил я, — но я перешлю их вам.

— Очень любезно с вашей стороны. — Его тон вновь стал приветливым. — Нам крайне важно отказать ему в этом заявлении.

— Да, я понимаю.

Положив трубку, я вспомнил о том, что Ваккаро убирал своих летчиков-контрабандистов выстрелами из проезжавших мимо машин. И от этой мысли мне стало неуютно.

Я уставился в пустоту. У Ваккаро не было никаких причин стрелять в меня, даже если он знал о моем существовании. Я же не был Гревилом и не мог помешать его планам. Все, чем я располагал, в лучшем случае были записи о его темных делах, — но мог ли он об этом знать? И откуда ему было знать, что в воскресенье днем я поеду на машине из Лэмборна в Хангерфорд? К тому же этот материал вместо Гревила мог вновь собрать кто-нибудь еще, если бы он сейчас пропал.

Я решил отделаться от своих страхов и спустился во двор посмотреть, на месте ли Брэд. Он сидел в машине, читая журнал по рыболовству.

— Я не знал, что ты рыболов, — удивился я.

— Я — нет.

Вот и весь разговор.

Усмехнувшись про себя, я предложил ему проехаться, дал ему связку из трех ключей и рассказал о царившем в доме хаосе, который ему предстояло увидеть, и о том, как выглядел конверт и сами записи о Ваккаро. Затем я написал имя Эллиота Трелони и адрес суда.

— Сделаешь? — спросил я с некоторой долей сомнения.

— Да.

Похоже, его несколько обидел мой тон, поскольку он почти выхватил бумажку с адресом у меня из рук.

— Извини, — сказал я.

Он кивнул, даже не взглянув на меня, завел машину, и когда я входил в здание, Брэд уже выезжал на улицу.

Наверху Аннет сообщила мне, что только что звонили из Антверпена и она записала номер, по которому мне нужно перезвонить.

Антверпен.

Я попытался вспомнить свой международный разговор в четверг. Так что там в Антверпене?

Ван Экерен. Якоб. Его племянник Ханс.

Я дозвонился до бельгийского города, и тот же четкий ясный голос ответил мне, что ему удалось выполнить мою просьбу и поговорить со своим дядей.

— Вы очень любезны, — сказал я.

— Я не уверен, что мы очень вам поможем. Дядя говорит, что он давно знаком с вашим братом, но они не были близкими друзьями. Однако около полугода назад ваш брат обращался к моему дяде за советом. — Он сделал паузу. — Кажется, ваш брат собирался покупать бриллианты, и его интересовало мнение дяди.

— А ваш дядя не посоветовал, у кого их приобрести? — с надеждой в голосе спросил я.

— Ваш брат назвал три-четыре имени, и дядя сказал, что им всем можно доверять и он может положиться на любого из них.

Я вздохнул.

— А не помнит ли ваш дядя, кого он конкретно называл?

— Он помнит, что одним из них был Ги Серви из Антверпена, — ответил Ханс. — Мы сами часто имеем с ним дело. Остальных он не помнит и не знает, на ком остановился ваш брат и состоялась ли покупка вообще.

— Ну что ж, благодарю вас.

— Мой дядя хочет передать вам свои соболезнования.

— Очень любезно с его стороны.

Он вежливо попрощался, продиктовав мне имя, адрес и телефон того самого Ги Серви, упомянутого Гревилом в разговоре с дядей.

Я тут же набрал этот номер, и мне вновь пришлось прослушать множество голосов, пока наконец не ответили что-то вразумительное по-английски.

Покойный мистер Гревил Саксони Фрэнклин был моим братом? Они справятся по своей картотеке и перезвонят.

Я стал ждать, пока они наведут обо мне справки в соответствии со всеми, на их взгляд, необходимыми мерами предосторожности, и в конце концов час спустя они мне перезвонили, поинтересовавшись, какие у меня возникли проблемы.

— Проблема в том, что нашу компанию пытались ограбить и в результате пропало много бумаг. После смерти Гревила я занимаюсь его делами и пытаюсь в них разобраться. Скажите, не через вашу ли фирму он приобрел бриллианты?

— Да, — обыденным тоном ответили мне, — через нашу.

Затаив дыхание, я пытался скрыть свое волнение.

— Не могли бы вы рассказать мне подробнее.

— Разумеется. Мы закупили партию бриллиантов цвета "Н" весом в среднем по 3, 2 карата каждый в Лондонском центральном торговом объединении в июле и доставили сто камней общим весом 320 карат вашему брату.

— Он... э... предварительно заплатил за них?

— Конечно. Полтора миллиона американских долларов наличными. На этот счет можете не волноваться.

— Благодарю вас, — ответил я, подавляя горькую усмешку. — А при отправлении вы не посылали никакой сопроводительной бумаги?

Похоже, он был слегка шокирован, услышав о какой-то «сопроводительной бумаге».

— Мы отправили бриллианты с нашим посыльным, — сдержанно заметил он. — Наш человек доставил их вашему брату домой, в Лондон. В соответствии с нашими правилами ваш брат осмотрел товар в присутствии посыльного, взвесил и, убедившись, что все в порядке, расписался в получении. У него должна была остаться копия этой расписки. И... э... никаких «сопроводительных бумаг».

— К сожалению, я не могу найти эту копию.

— Уверяю вас, сэр...

— Нет-нет, я не сомневаюсь, — поспешил заверить я. — Просто налоговые инспекторы обожают всякие документы.

— Ах да, — обида в его голосе исчезла. — Да-да, конечно.

Немного подумав, я спросил:

— Доставленные ему камни были необработанные или ограненные?

— Разумеется, необработанные. Насколько я понимаю, он сам через несколько месяцев собирался заняться их огранкой и шлифовкой по мере надобности, но нам было удобнее, чтобы он приобрел сразу всю партию. Да и ему тоже.

— Вы случайно не знаете, кому он собирался отдать их на шлифовку?

— Насколько мне известно, они предназначались для одного из его клиентов, у которого были свои определенные требования, но он не говорил, кто будет их шлифовать.

— Ну что ж, благодарю вас, — со вздохом сказал я.

— Мы готовы выслать вам копии всех документов, если они понадобятся.

— Да, пожалуйста, — ответил я. — Буду вам очень признателен.

— Мы отправим их по почте сегодня же днем.

Я медленно положил трубку. Теперь, кажется, я знал, откуда взялись бриллианты, но это никоим образом не помогло мне узнать, куда они делись. У меня появилась надежда, что они сейчас благополучно находятся где-то на обработке и мне вскоре сообщат, что они готовы. Ну что ж, вполне реально. Но если Гревил отправил их шлифовать, то почему об этом не было никаких сведений?

А может быть, и были, но их украли. Однако, если бы их украли, вор бы знал, что бриллианты на шлифовке и нет смысла искать их у Гревила дома. Бесплодные мысли, безрезультатные догадки.

Я выпрямился и расслабил некоторые мышцы, побаливавшие после аварии.

Вошла Джун.

— У вас откровенно затраханный вид, — сказала она и тут же в ужасе прикрыла рот ладонью. — Я никогда не позволяла себе говорить такое мистеру Фрэнклину.

— Я же не он.

— Да, но... все-таки вы — шеф. — Тогда подумайте, где бы взять список людей, занимающихся огранкой и шлифовкой бриллиантов, в особенности неординарными заказами, начиная с Антверпена. Нам нужно нечто вроде «желтых листов» справочника. За Антверпеном следует Нью-Йорк, Тель-Авив и Бомбей, правильно? Кажется, это четыре основных центра? Я читал его книги.

— Но мы не имеем дела с...

— Не надо, — перебил я. — Имеем. Гревил купил алмазы для Просперо Дженкса, и тот хотел, чтобы их особым образом обработали для его изделий, или фантазий, уж не знаю, как они называются.

Непонимание в ее взгляде сменилось заинтересованностью.

— Да, хорошо. Я смогу это сделать. Вы хотите, чтобы я занялась этим прямо сейчас?

— Да, будьте добры.

Дойдя до двери, Джун с улыбкой оглянулась.

— И все-таки вид у вас откровенно...

— Гм. Идите и постарайтесь это как-нибудь пережить.

Я посмотрел, как она скрылась за дверью. Серая юбка, белая блузка. Убранные назад светлые волосы. Длинные ноги. Туфли на низком каблуке. Джун скрывается за кулисами.

День тянулся медленно. Самолично укомплектовав три заказа, я дал Аннет проверить, и, кажется, все было в порядке. Я неторопливо обошел весь офис, посмотрев, как Элфи занимается упаковкой, как похожая на тихую гувернантку Лили, курсируя от ящика к ящику, собирает заказы, как Джейсон ворочает тяжелые коробки с новыми поступлениями, как крепкая на вид Тина, знакомая мне меньше всех, сверяет их по описи и раскладывает по лоткам.

Никто из них особо не обращал на меня внимания. Я для них стал уже чем-то привычным. Элфи уже не делал выпадов против Дазн Роузез, Джейсон хоть и бросал на меня косые взгляды, но держал свои реплики при себе. Аннет выглядела озабоченной, Джун была занята. Я вернулся в кабинет Гревила и в очередной раз попытался взяться за письма.

К четырем часам, помимо обычной информации о наличии товара, Джун уже получила результаты своей, как она выразилась, «разведки» в виде длинного списка специалистов по огранке в Антверпене и списка покороче — в Нью-Йорке. На подходе был Тель-Авив, испытывавший языковые трудности, а Бомбей молчал, и она сомневалась в том, что мистер Фрэнклин решил бы иметь дело с Бомбеем, так как Антверпен был гораздо ближе. Положив списки, она удалилась.

«Учитывая, с какой скоростью работают эти осторожные ювелиры, — подумал я, просматривая результаты „переклички“, — не меньше недели уйдет лишь на то, чтобы получить лаконичные „да“ или „нет“ по списку из Антверпена. Возможно, и стоило бы попробовать». Я был готов ухватиться за любую соломинку. Одно из писем было из банка, в нем напоминалось о том, что пришел срок уплаты процентов по займу.

Крохотный будильник Джун неожиданно запикал. Все остальные стоявшие на столе штуковины не шелохнулись. Влетевшая в кабинет Джун шустро осмотрела их.

— Еще пять минут, — успокоил я. — Все игрушки на виду?

Она быстро проверила все ящики и заглянула в картотеки, оставляя по моей просьбе все открытым.

— Больше ничего не вижу, — сказала она. — А какая разница?

— Не знаю, — ответил я. — Хочу все попробовать.

Она внимательно посмотрела на меня. Я криво усмехнулся.

— Гревил оставил головоломку и мне, — пояснил я. — Я пытаюсь найти разгадку, хотя не знаю, где ее искать.

— А-а. — Она что-то уловила и без дополнительных объяснений. — Нечто вроде повышения моей зарплаты?

— Что-то вроде этого, — кивнул я.

«Но не совсем, — подумал я. — Несколько сложнее. Ей он хоть сказал, чтобы было что искать».

Шли минуты, и в четыре двадцать по часам Джун исправно раздался сигнал. Очень отдаленный, совсем не громкий, но настойчивый. Поспешно окинув взглядом все собранные безделушки, Джун приникла к ним ухом.

«Я думаю о тебе каждый день в четыре двадцать, любимый».

Так написала Кларисса на своей карточке на похоронах. Гревил несомненно делал то же самое в своем офисе. Они вдвоем придумали для себя этот тайный способ общения. И к бриллиантам он не имел абсолютно никакого отношения. Я с сожалением признал, что мне ничем не поможет то, что напоминало ему об их взаимной любви.

Тихий сигнал умолк. Нахмурившись, Джун подняла голову.

— Это что-то другое, — сказала она.

— Да. Где-то в столе.

— Но этого не может быть. — Она выглядела озадаченной. — Я все вытащила.

— Должно быть, есть еще ящик. Она покачала головой, но это было единственным логичным объяснением.

— Спросите у Аннет, — предложил я.

Озабоченно нахмурившись, Аннет ответила, что ничего не знает о существовании какого-то потайного ящика. Мы втроем смотрели на черную деревянную бездушную столешницу необъятного размера и толщиной в три дюйма. Она никак не могла оказаться ящиком, но и других вариантов тоже не было. Я вспомнил про зеленую каменную шкатулку, про скважину, оказавшуюся не скважиной, и про ее сдвигающееся дно.

К изумлению Аннет и Джун, я опустился на пол, залез под стол и посмотрел на него снизу. Он казался" сплошным, но в центре, на расстоянии трех дюймов от края, было что-то вроде кнопки. Довольный, я опять уселся в черное кожаное кресло и нащупал под столом эту кнопку. Я понял, что на нее надо было слегка нажать, и нажал, но ничего не произошло.

«Но должно же было что-то произойти, — здраво рассудил я. — Не просто же так там была эта кнопка. „Просто так“ — это не в духе Гревила». Я вновь с силой нажал на нее и попытался приподнять, сдвинуть — словом, хоть как-то пошевелить все, что было в пределах моей досягаемости. Никакого эффекта. Я с досадой стукнул кулаком по столу, и часть переднего края столешницы упала мне на колени.

Аннет и Джун в изумлении раскрыли рот. Отвалившийся кусок был похож на фанеру с металлическими защелками для крепления к столу. Под ним тоже было дерево, но уже со скважиной для ключа. Затаив дыхание, Аннет и Джун смотрели, как я извлек связку ключей Гревила и стал пробовать те, что были подходящего размера, и один из них послушно повернулся с едва слышным щелчком. Я потянул еще торчавший в замке ключ к себе, и широкий плоский ящик выполз ко мне легко и послушно.

Мы все посмотрели на его содержимое: паспорт, маленькие плоские черные штучки, четыре или пять.

Никаких бриллиантов.

Джун явно обрадовалась.

— Вот этот — «Чародей»! — воскликнула она.

Глава 14

— Какой из них «Чародей»? — спросил я.

— Вот этот.

Она показала на черный прямоугольник, значительно меньшего размера, чем книжка в мягкой обложке, и когда я, взяв его в руки, перевернул, там и вправду было написано золотыми буквами: «Чародей». Я протянул его Джун, и она, раскрыв его как книжку, положила на стол. На правой стороне было множество кнопок, и это было похоже на многофункциональный калькулятор. На левой половинке сверху был маленький экранчик, а внизу — сенсорная панель с надписями: «учет расхода», «таймер», «записи» и «справки».

— Он делает все, — сказала Джун. — Это и записная книжка, и телефонный справочник, и блокнот, и календарь, и счетчик...

— А нет ли в нем будильника, установленного на четыре двадцать?

Она включила эту штуку, нажала три клавиши и показала мне экран, на котором появилось: «Сигнал 16.20 ежедневно».

— Неплохо.

Аннет, похоже, уже успокоилась. Сказав, что у нее еще есть дела, она удалилась. Джун вызвалась убрать все эти игрушки в стол и закрыть ящики. И пока она этим занималась, я продолжил исследовать содержимое все еще открытого ящика.

Меня несколько смутил паспорт. Я предполагал, что Гревил направлялся в Харидж для того, чтобы сесть на паром. «Конингин Битрикс» отправлялась каждый вечер...

Однако если посмотреть на это иначе, та же самая «Конингин Битрикс» ежедневно плавала и из Голландии в Харидж. Раз он не взял с собой паспорт, то, вероятно, собирался встречать «Конингин Битрикс», а не плыть на пароме.

Встречать, но кого!

Я взглянул на его фотографию, которая, как и все фотографии на документах, была не особо хороша, но живо помогала представить Гревила в этом офисе, в его кабинете, где сейчас сидел я в его кресле.

Заглянув мне через плечо, Джун тихо охнула.

— Знаете, а я очень скучаю по нему.

— Знаю.

Я с грустью положил паспорт в ящик и вытащил оттуда плоский квадратный предмет размером не больше «Чародея». Из него торчал узкий завиток бумаги.

— Это принтер, — пояснила Джун.

— Принтер? Такой маленький?

— Он печатает все, что заложено в «Чародее».

Она подсоединила короткий проводок принтера в гнездо сбоку «Чародея» и ловко нажала несколько кнопок. С тихим урчанием крохотная машинка заработала и начала печатать чуть ли не половину телефонного справочника.

— Здорово, правда? — сказала Джун, нажимая на другую кнопку, чтобы остановить принтер. — Когда мистер Фрэнклин куда-то ездил, он вводил туда всю информацию о своих расходах, и, когда он возвращался, мы ее распечатывали или закладывали ее из «Чародея» в основной компьютер... Боже мой! — Она подавила в себе охватившее ее горестное чувство и, пытаясь справиться с дрожью в голосе, продолжила:

— Он заносил туда много такого, о чем нужно было вспомнить по приезде домой. Например, кто предлагал ему какие-то необычные камни. Потом он рассказывал об этом Просперо Дженксу, и довольно часто мне приходилось писать по этим адресам запросы на камни.

Я смотрел на маленькое черное электронное чудо. Как много информации покоилось в его схемках.

— А есть какая-нибудь инструкция? — спросил я.

— Конечно. Все инструкции в этом ящике. — Она выдвинула один с правой стороны. — Там лежат гарантийные талоны и прочее. — Она бегло просмотрела ряд буклетов. — Вот, пожалуйста, одна — для «Чародея», одна — для принтера, одна — для счетчика.

— Я возьму их, хорошо? — спросил я.

— Теперь они ваши, — безучастным тоном ответила она. — Разве не так?

— Мне к этому не менее трудно привыкнуть, чем вам.

Я положил инструкции на стол рядом с «Чародеем» и принтером и достал из потайного ящика третий предмет.

Он не требовал объяснений. Это был микрокассетный магнитофон, кассеты к которому я нашел в книгах-шкатулках.

— Он приводится в действие от голоса, — пояснила Джун, глядя на магнитофон. — Он может часами тихо лежать, а потом, когда кто-нибудь заговорит, все запишет. Мистер Фрэнклин надиктовывал на него письма или заметки, потому что, работая с этим магнитофоном, можно было, сказав что-нибудь, подумать, потом опять сказать, не тратя массу пленки. Я обычно прослушивала эти записи и перепечатывала прямо на процессор.

Она стоит жемчужины с нее весом, считал Гревил. Я бы не стал с этим спорить.

Положив микрокассетник рядом с остальными вещами, я вытащил две последние штуковины. Одной из них оказалась крохотная фотокамера «Минолта», которой, по словам Джун, Гревил довольно часто фотографировал необычные камни для Просперо Дженкса, а последняя представляла собой нечто серое, с кнопкой включения — выключения, без труда умещавшееся в руке, но ничего не говорившее о своем возможном применении.

— Это для отпугивания собак, — с улыбкой пояснила Джун. — Мистер Фрэнклин не любил собак, но, как мне кажется, стыдился этого и потому сразу не хотел говорить мне, что это такое, когда я поинтересовалась.

Я не знал о том, что Гревил не любил собак. Мне страшно захотелось увидеть его живым только для того, чтобы подразнить по этому поводу. Трагедия утраты состоит в том, что многое остается невысказанным, и понимание того, что это сожаление было всеобщим, отнюдь не успокаивало.

Я положил отпугиватель собак рядом с паспортом и микрофотоаппаратом, в котором не было пленки, потом закрыл и запер этот мелкий ящик и со щелчком пристроил на место кусок фанеры. Обширная поверхность стола вновь стала казаться единым целым, и я подумал, купил ли Гревил стол из-за этого ящика или он был сделан на заказ.

— Ни за что не подумаешь, что здесь есть ящик, — сказала Джун. — Интересно, сколько ценностей потеряли люди, выбрасывая такие столы вместе с тайниками, о существовании которых они и не подозревали.

— Я что-то читал на эту тему: какие-то деньги были спрятаны в старом кресле, отошедшем кому-то по наследству.

Подробностей я не помнил, но Гревил оставил мне нечто большее, чем старое кресло, и немало мест для поисков, и я тоже мог потерять сокровища, не подозревая о том тайнике, где они лежат, если такой вообще есть.

Помимо этого, передо мной еще стояла и задача уцелеть во время поисков. А другая, более сложная задача состояла в том, чтобы найти способ противодействия врагу, если мне, конечно, удастся узнать, кто он.

Я попросил Джун найти что-нибудь, куда я положил бы «Чародея» и все остальное, и она тут же принесла мне пластиковый пакет с ручками. Он вдруг напомнил мне о пакете, который у меня украли в Ипсуиче, однако на этот раз, отправляясь со всем этим добром к машине, я возьму с собой непобедимого телохранителя в виде длинноногой худощавой блондинки двадцати одного года, почти влюбленной в моего брата.

Зазвонил телефон. Я взял трубку и по недавно приобретенной привычке сказал:

— "Саксони Фрэнклин".

— Это ты, Дерек?

— Да, Майло, это я.

— Я недоволен этой лошадью.

Он говорил со свойственным ему напором и одновременно как бы оправдываясь, что было ему несвойственно.

— Какой лошадью? — спросил я.

— Дазн Роузез, конечно. Какой же еще?

— Да ну!

— Что ты хочешь сказать своим «да ну»? Ты прекрасно знал, что я собирался его сегодня привезти. Эта зараза как в полусне. Я сейчас вызываю ветеринара, чтобы взять анализы мочи и крови. Похоже, эта тварь чем-то накачана.

— Может, ему перед переездом дали транквилизатор?

— Ты же знаешь, что они не имеют права. Если они это сделали, я оторву Николасу Лоудеру голову, и тебе бы следовало мне в этом помочь. Он делает все, что ему заблагорассудится. Одним словом, если мой ветеринар забракует лошадь, она тут же отправляется назад, независимо от того, понравится это Остермайерам или нет. Будет несправедливо по отношению к ним, если я приму испорченный товар.

— Погоди, — пытался я его утихомирить. — А вдруг Николас Лоудер именно этого и хочет от тебя?

— Что? Что ты имеешь в виду?

— Хочет, чтобы ты вернул его.

— Гм.

— К тому же, — продолжал я, — Дазн Роузез является собственностью «Саксони Фрэнклин лимитед», а не Николаев Лоудера, и если ты считаешь, что аннулировать сделку будет честным по отношению к Остермайерам, то так тому и быть. Однако душеприказчик моего брата будет настаивать на том, чтобы ты отправил лошадь куда угодно, только не назад к Лоудеру.

Последовало молчание. Затем, сдерживая смех, он сказал:

— Ты всегда отличался хитростью и смекалкой.

— Спасибо.

— Однако тебе стоит приехать. Взглянуть на него. Поговорить с ветеринаром. Через сколько ты будешь?

— Через пару часов, а то и больше.

— Да ты что, Дерек?

— "Долог путь до Типперэри"^[13], — продекламировал я. — И ближе не становится.

— Бред какой-то.

— Немудрено.

— Ладно, чем быстрее, тем лучше, — сказал он. — Давай.

С внутренним душевным стоном я положил трубку. Мне совсем не хотелось мчаться сломя голову в Лэмборн, чтобы разбираться с очередной проблемой, какой бы легкой она ни оказалась. Я хотел залечить свои раны.

Позвонив в машину, я услышал гудок, но Брэд, где бы он там ни был, не брал трубку. Тогда я, начиная готовиться к отъезду, первым делом закрыл сейф. Элфи, закончив с упаковкой, разминал спину, его рабочий день подходил к концу. Стоявшая без дела Лили украдкой посмотрела на меня из-под опущенных длинных ресниц. Джейсон зажимал Тину в дверях склада, но она, похоже, не возражала. Чувствовалась атмосфера завершения рабочего дня, ожидания его окончания, угасания деятельности. Это напоминало последний забег в октябрьских скачках.

Попрощавшись и прихватив пластиковый пакет, я спустился во двор к ожидавшему меня Брэду.

— Бумаги нашел? Все в порядке? — спросил я его, садясь рядом на переднее сиденье и складывая костыли на заднее.

— Да, — ответил он.

— Ты отвез их?

— Да.

— Спасибо. Молодец. Давно вернулся?

Он пожал плечами. Я не настаивал. Неважно.

— В Лэмборн, — сказал я, когда мы выехали. — Но по пути еще раз заедем к брату домой кое-что забрать. Хорошо?

Он кивнул и быстро привез меня к дому Гревила, но, не доезжая, притормозил и показал на машину Гревила, все еще стоявшую на обочине улицы.

— Видишь? В нее кто-то лазил.

Он нашел место, где оставить машину, и мы вернулись посмотреть. Наглухо запертый до этого багажник был вскрыт и теперь не закрывался.

— Хорошо, что мы все вытащили оттуда, — сказал я. — Надеюсь, эти вещи еще в моей машине. Он покачал головой.

— У нас дома. Под лестницей. Мама посоветовала так сделать, потому что твоя машина простояла возле вашего дома всю ночь. А соседство вокруг подозрительное.

— Разумно, — заметил я. Он кивнул.

— Мама знает, что делает.

Он вошел за мной в палисадник Гревила, оставляя калитку открытой.

— Здесь хорошо поработали, — сказал он, доставая из кармана три ключа. — Открыть?

Особо не дожидаясь ответа, Брэд поднялся по ступеням и открыл замки. Еще день — ни прожекторов, ни «собаки».

Он остался ждать в холле, а я пошел в малую гостиную за пленками. Она по-прежнему являла собой жалкое зрелище, со временем беспорядок не уменьшился. Я сунул почти невесомые кассеты в карман и вышел, думая о том, что уборка была для меня делом далеко не первой срочности. Вот когда лодыжка совсем заживет, может быть, тогда... Когда на все это взглянут страховые агенты, если пожелают.

Я приготовил записку и оставил ее на видном месте — на нижней ступеньке лестницы, где она бросится в глаза любому, кто войдет.

"Уважаемая миссис П. Боюсь, Вас ждут неприятные новости. Не делайте в доме уборку. Позвоните в «Саксони Фрэнклинлимитед».

Я приписал номер телефона на случай, если она его вдруг забыла, и предупредил Аннет, чтобы та как можно деликатнее отвечала на телефонные звонки. Что еще я мог сделать, чтобы смягчить удар?

Брэд запер входную дверь, и мы отправились в Лэмборн. Он уже достаточно наговорился за сегодняшний день, и мы ехали в привычном молчании, которое нас почти не тяготило, как старых приятелей.

Майло расхаживал по двору, попусту растрачивая энергию. Распахнув дверцу машины с моей стороны, он хмуро посмотрел на Брэда, что было обусловлено, на мой взгляд, его общим настроением, а не какой-то личной неприязнью.

Опершись на костыли, я поднялся, на что он сказал, что пора бы их уже выбросить.

— Успокойся, — ответил я.

— Мне не нужна твоя забота.

— Фил здесь?

Фил — это Фил Эркхарт, ветеринарный врач, Айболит конюшни.

— Нет, — раздраженно буркнул Майло, — но он еще вернется. Эта чертова лошадь не пожелала сдать анализ. И для начала я бы хотел, чтобы ты подтвердил, что это Дазн Роузез. С документами все в порядке, но мне бы хотелось знать наверняка.

Он направился к стойлу в углу двора, и я, последовав за ним, заглянул туда же, куда и он, через нижнюю половину двери.

В стойле находилась упрямившаяся лошадь и красный от злости конюх, державший в руках длинную палку, на конце которой было закреплено кольцо с пластиковым пакетом, похожее на сачок для креветок. В пакете было совершенно пусто.

Я хмыкнул.

— Тебе смешно, — сердито сказал Майло. — Ты не сидел здесь два часа в ожидании, пока эта упрямая тварь пописает.

— Как-то на Сингапурском ипподроме в анализе лошади обнаружили никотин, — сказал я. — Лошадь-то не курила, курил конюх. Устав ждать, он сдал свою мочу на анализ.

— Очень смешно, — сдержанно заметил Майло.

— Иногда на это уходит несколько часов, чего злиться-то?

На словах все было просто, обычный анализ мочи. Его брали у двух лошадей из каждого забега, один, как правило, у победителя. На деле же это означало долгое ожидание, пока лошади не соизволят облегчиться. После двух бесплодных часов вместо этого брали анализ крови, но это было несколько сложнее. Многие теряли терпение, пока лошади не поддавались на уговоры.

— Пойдем, — сказал я. — Он в конце концов все сделает. Это, несомненно, та же лошадь, что бежала в Йорке. Это Дазн Роузез.

Он нехотя поплелся за мной, и мы пришли на кухню, где Майло включил свет и предложил что-нибудь выпить.

— Я бы не отказался от чая, — ответил я.

— Чай? В такое время? Ну что ж, заваривай сам. Он смотрел, как я налил чайник и поставил его кипятить.

— Ты что, совсем теперь не пьешь?

— Нет.

— Слава Богу.

Во дворе послышался шум машины. Подкатив к окну, Фил Эркхарт вбежал на кухню и спросил, есть ли какие-нибудь результаты. Прочитав ответ на угрюмой физиономии Майло, он рассмеялся.

— Ты думаешь, что лошадь чем-то накачали? — спросил я его.

— Я? Да в общем-то, нет. Трудно сказать. Это Майло так думает.

Маленького роста, с рыжеватыми волосами, лет тридцати, он был представителем третьего поколения семейства ветеринаров и, на мой взгляд, самым лучшим. Я поймал себя на мысли о том, что когда в будущем буду держать лошадей здесь, в Лэмборне, то непременно буду пользоваться его услугами. Странная мысль. За моей спиной будущее само строит свои планы.

— Судя по слухам, нам повезло, что ты еще с нами, — сказал он. — Говорят, свалка была впечатляющей. — Он по-дружески окинул меня профессиональным взглядом. — Но кое-где тебя все-таки заметно поцарапало.

— Это не помешает ему выступать, — сердито вставил Майло.

— В твоем голосе слышится не столько сочувствие, сколько тревога, — с улыбкой сказал Фил.

— Какая тревога?

— С его приходом среди твоих лошадей стало больше победителей.

— Чушь, — отозвался Майло.

Он налил выпить себе и Филу, а я приготовил чай. Фил заверил меня, что, если анализ мочи окажется нормальным, он обеими руками сможет поручиться за Дазн Роузез.

— На нем, возможно, сказываются последствия переутомления в Йорке, — сказал он. — Не исключено, что это для него вполне естественно. С некоторыми лошадьми такое бывает, к тому же мы не знаем, сколько он потерял в весе.

— А что может показать анализ мочи? — спросил я.

Он удивленно поднял брови.

— В данном случае барбитураты.

— В Йорке, — задумчиво сказал я, — один из знакомых Николаев Лоудера расхаживал по ипподрому с ингалятором в кармане, точнее, с кухонным бейстером.

— Владелец лошади? — удивленно спросил Фил.

— Да. Ему принадлежит лошадь, победившая в пятифарлонговом спринте. Он был еще в стойле, когда седлали Дазн Роузез.

Фил нахмурился.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ничего. Лишь то, что видел. Я не думаю, что он что-то сделал с этой лошадью. Николас Лоудер не допустил бы этого. Вся его конюшня поставила на нее. Они рассчитывали на ее победу и знали, что в этом случае у нее возьмут анализ. Так что вопрос лишь в том, что можно дать лошади, не рискуя, что ее дисквалифицируют. Что-то при помощи ингалятора непосредственно перед забегом?

— Ничего, что могло бы ее подстегнуть. Их проверяют на все виды допинга.

— А что, если дать ей, скажем, сахар, глюкозу или адреналин?

— У тебя порочные мысли.

— Мне просто интересно.

— Глюкоза придает силу, как и всем спортсменам. Однако на скорость она не повлияет. С адреналином сложнее. Если сделать инъекцию, то это сразу заметно: шерсть вокруг укола встает дыбом. А если непосредственно на слизистую... что ж, думаю, это возможно.

— И никаких следов. Он кивнул.

— Адреналин так или иначе попадает в кровь лошади, если он возбуждена. Если она стремится к победе. Если она чувствует кнут. И никто не может сказать, в каком количестве. Если возникает подозрение о допинге, необходимо взять анализ крови, когда лошадь находится в загоне, но даже в этом случае трудно доказать, что содержание превышает норму. Уровень адреналина в крови сильно колеблется. Трудно будет доказать даже то, что это как-то повлияло на результат скачек. — Сделав паузу, он серьезно посмотрел на меня. — Ты понимаешь, что, если все так, как ты говоришь, Николас Лоудер был в курсе?

— С трудом верится.

— Отнюдь, если речь велась бы о каком-нибудь мелком, продажном проходимце, — сказал он, — но не о Николасе Лоудере с его известностью и репутацией, которой не стоило бы рисковать.

Я немного подумал.

— Думаю, я мог бы получить результаты анализа мочи, взятого у Дазн Роузез в Йорке. Они всегда оказывают такую любезность владельцам лошадей по их личной просьбе. В данном случае по просьбе компании моего брата. — Я подумал еще немного. — Когда приятель Николаев Лоудера уронил бейстер. Марта Остермайер вернула ему найденную ею грушу, но потом Харли Остермайер нашел от него трубку и отдал ее мне. Однако она была чистой. Никаких следов жидкости. Никакого адреналина. Так что вполне возможно, что он сделал что-то со своей лошадью, а бейстер просто лежал у него в кармане, и к Дазн Роузез это не имеет никакого отношения.

Они задумались.

— У тебя может возникнуть много проблем из-за безосновательных обвинений, — сказал Фил.

— То же самое говорил мне Николас Лоудер.

— Даже так? Тогда бы я хорошенько подумал, прежде чем это сказать. Это вряд ли прибавит тебе популярности среди любителей скачек.

— Устами младенца... — заметил я, однако он словно повторил мои мысли.

— Да, старик.

— Трубка от бейстера все еще у меня, — сказал я, пожав плечами, — но, видимо, я сделаю то же, что и на скачках, проще говоря, ничего.

— Если анализы Дазн Роузез как в Йорке, так и здесь будут нормальными, так, вероятно, и следует сделать, — согласился Фил, и Майло, несмотря на свою прежнюю воинственность, поддакнул ему.

Донесшийся с погружавшегося в сумерки двора шум возвестил об успешном разрешении мочевой проблемы. Фил вышел на улицу, снял с палки специальный пакет и закрыл его своей пломбой. Он написал и прикрепил к пакету бирку с кличкой лошади, местонахождением, датой, временем и поставил свою подпись.

— Ну вот, — сказал он. — Я ухожу. Счастливо. Загрузив все свое хозяйство с анализом в машину, он без лишней суеты укатил. Мы с Брэдом тоже вскоре отправились вслед за ним, но я решил не ехать домой.

— Ты видел, что творится в Лондоне в доме у Гревила, — объяснил я. — И тот, кто это сделал, дал мне по голове так, что я потерял сознание. Я не хочу оказаться дома в тот момент, когда они нагрянут в Хангерфорд. Так что давай поедем в Ньюбери, и я переночую в гостинице.

Брэд притормозил, и его рот немного приоткрылся.

— Вчера была ровно неделя с тех пор, как ты спас меня от человека с ножом, — продолжал я. — Вчера же кто-то стрелял по машине, в которой я ехал, и убил шофера. Может оказаться, что это был не просто сумасшедший, как ты думаешь. Поэтому прошлую ночь я провел в Свиндоне, а сегодняшнюю собираюсь провести в Ньюбери.

— Да, — с пониманием сказал он.

— Если ты склонен отказаться возить меня, я не стану осуждать тебя.

После небольшой паузы он отважным и решительным тоном сделал заявление:

— Я тебе нужен.

— Да, — откликнулся я. — Пока я не смогу нормально ходить, да.

— Тогда я буду возить тебя.

— Спасибо, — сердечно поблагодарил я, и это прозвучало настолько искренне, что он понял, потому что дважды с чувством кивнул сам себе и даже показался мне довольным.

В гостинице «Чекере» нашелся свободный номер, и я остался там. Брэд на моей машине отправился домой, а я большую часть вечера провел сидя в кресле, пытаясь научиться обращаться с «Чародеем».

Компьютеры не являлись частью моей повседневной жизни, как для Гревила, и я вовсе не испытывая к ним такой же страсти. Инструкция к «Чародею» была, естественно, рассчитана на людей, сведущих в компьютерах, поэтому, чтобы добиться каких-то результатов, мне понадобилось больше времени, чем предусматривалось.

Было совершенно очевидно, что Гревил активно пользовался этой штуковиной. В ней были три отдельных списка телефонов и адресов, всемирные часы, система ежедневного занесения дат и времени деловых встреч, памятка знаменательных событий, календарь с мигающей текущей датой, устройство с памятью для хранения отдельных сведений. Подключив принтер, после нескольких неудачных попыток я все-таки получил длинные списки всего, что было заложено под разными заголовками, и стал читать их с нарастающим разочарованием.

Ни один из адресов и номеров телефонов, похоже, не имел никакого отношения ни к Антверпену, ни к бриллиантам, однако список «Деловые контакты за рубежом» содержал много имен ювелиров в разных странах. Ни одна из намеченных деловых встреч, запланированных примерно в шестинедельный период, никак не соответствовала моим догадкам. И ничего не имело отношения к той пятнице, когда он ездил в Ипсуич. Никакого намека на «Конингин Битрикс».

Я вспомнил, о чем я спрашивал Джун в тот день, когда она вышла на «жемчужину»: а что, если все это заложено в раздел секретной информации?

Инструкция к «Чародею» объемом в двести страниц, разумеется, учила тому, как скрывать секреты. Секретную информацию можно было вызвать, только зная код, который мог оказаться любой jcom-бинацией до семи букв или цифр. Забыть код означало распрощаться с информацией: увидеть ее иначе было невозможно. Ее можно было стереть, так и не увидев, но нельзя было ни напечатать, ни высветить на экране.

В инструкции говорилось о том, что можно было узнать, заложена ли такая информация, по светившемуся в правом углу экрана маленькому значку "с". Посмотрев на экран, я без труда нашел там обещанную "с".

«Еще бы, — подумал я. — Как же он мог, имея все возможности засекретить что-то, не воспользоваться этим».

Любое сочетание цифр или букв в количестве до семи знаков...

1 — 2 — 3 — 4 — советовала инструкция, но как только я разобрался с начальными шагами этой операции и ввел 1, 2, 3, 4 туда, где было написано «рассекречивание», я тут же получил в ответ краткое: «неверный код».

«Чтоб тебя! — выругался я про себя, устало понимая свое поражение. — Ну зачем ему понадобилось так все усложнять?»

Я перепробовал все комбинации букв и цифр, которые только мог придумать, но абсолютно ничего не достиг. «Кларисса» было слишком длинно, «12 роз» должно было подойти, но не подошло. Чтобы попасть в точку, код нужно было ввести именно так, как было установлено: заглавными буквами или строчными. На все требовалось много времени. В конце концов я был уже готов зашвырнуть проклятого «Чародея» куда подальше и с ненавистью уставился на неисчезающий «неверный код».

Наконец я отложил его и включил крошечный магнитофончик. На кассетах было много всяких офисных разговоров, и я никак не мог понять, зачем Гревилу понадобилось уносить их домой и прятать. Я заснул задолго до окончания четвертой стороны.

Спустя некоторое время я проснулся от того, что спал в неудобной позе, и в первую секунду не мог понять, где я. Потерев лицо, я взглянул на часы и вспомнил о том, что я все это время должен был напряженно работать головой, но не работал. Я перемотал вторую кассету, чтобы прослушать то, что я проспал: Гревил деловым тоном разговаривал с Аннет.

«Голос Гревила самое и, пожалуй, единственно интересное, что было на этих пленках, — подумал я. — Единственный для меня способ вновь услышать его».

«...пойду пообедаю, — говорил он. — К половине третьего вернусь».

Голос Аннет: «Хорошо, мистер Фрэнклин».

Щелчок на пленке.

Почти сразу же, благодаря приводимому в движение голосом механизму, на пленке записалось:

«Я сейчас в его кабинете и не могу их найти. Он все прячет, ты же знаешь, он помешан на безопасности». Щелчок. «Я не могу спросить. Он ни за что не скажет. Мне кажется, он мне не доверяет». Щелчок. «Эта дура Аннет и не чихнет без его разрешения. Она никогда мне не расскажет». Щелчок. «Попробую. Мне надо уходить, он не любит, когда я пользуюсь этим телефоном, он может вернуться с обеда в любую минуту». Щелчок.

Конец пленки.

«Ничего себе», — подумал я. Перемотав конец кассеты, я вновь прослушал его. Голос был мне знаком, как, должно быть, и Гревилу. Он, вероятно, по ошибке оставил магнитофон включенным и, вернувшись, думаю, не без горечи, обнаружил предательство. Из-за этого передо мной вырос целый лес вопросов, и я, медленно раздеваясь, чтобы лечь спать, словно пробирался по нему в поисках ответов.

Мне долго не спалось. Когда я уснул, то увидел во сне обычную сюрреалистическую мешанину, которая мне никак не помогла в моих поисках, но где-то на рассвете я проснулся вновь с мыслями о Гревиле, и мне пришло в голову, что я не испробовал еще один код, исключив его из теоретически возможных.

«Чародей» лежал на кресле в противоположном конце комнаты. Сгорая от любопытства, я включил свет, встал с постели и сходил за ним. Взяв с собой в постель, я включил его, нажал необходимые кнопки, нашел «рассекречивание» и ввел в отведенное место то слово, которое было написано на последней странице записной книжки Гревила ниже номера паспорта и государственной страховки.

ДЕРЕК — все заглавными буквами.

Я набрал «ДЕРЕК», нажал на «ввод», и «Чародей» послушно допустил меня к своей информации.

Глава 15

Я начал распечатывать все, что было заложено в секретном разделе, поскольку, согласно инструкции, это был оптимальный способ получения информации в полном объеме, в особенности что касалось раздела «Расходы».

Каждый раздел следовало печатать отдельно, и крошка-принтер неторопливо выстукивал строчку за строчкой. Я с восхищением наблюдал за его ритмичной работой и надеялся, что маленького рулончика бумаги хватит на все, поскольку больше у меня не было.

Из «Памятки», с которой я начал, вылезла скупая фраза: «Проверяй, не доверяй».

Далее следовало длинное перечисление дней и дат, как казалось, безо всякой закономерности: понедельник, 30 января, среда, 8 марта... Озадаченный, я смотрел, как перечисление продолжалось, и отметил лишь то, что это были понедельники, вторники и среды с промежутком в пять-шесть недель, иногда меньше, иногда больше. Все это заканчивалось за пять недель до его смерти, а началось... «Это началось, — безотносительно подумал я, — четыре года назад». Четыре года назад: тогда он впервые встретил Клариссу.

Мне стало невыносимо грустно. Гревил полюбил женщину, которая никогда не бросит ради него свой дом, а он не хотел ее скомпрометировать; и я не сомневался, что это были дни, которые им урывками удавалось проводить вместе. Он отмечал их, скрывая, как и все остальное. Сколько же роз, подумалось мне.

В разделе «Расписание», к которому я перешел, содержались прежде не фигурировавшие деловые встречи, включая день доставки бриллиантов к нему домой. На день его смерти были запланированы две встречи: первая — «Ипсуич. Гостиница „Оруэл“, П. 15.30», и вторая — «Встретить „Конингин Бит-рикс“ в 18.30, Харидж». На следующий за тем понедельник он наметил: "Встреча с К., Кингз-Кросс, 12.10, обед в «Луиджиз».

Встреча с К, на Кингз-Кросс... Он не пришел, и она позвонила ему домой, и автоответчик записал ее просьбу, а где-то днем она позвонила к нему на работу. Бедная Кларисса. В понедельник вечером автоответчик записал ее вторую, еще более отчаянную просьбу позвонить ей, а во вторник она узнала о его смерти.

Принтер с урчанием выдал новую информацию, относившуюся к прошлой субботе: «К, и Дазн Роузез в Йорке! Поехать? Неразумно. Трансляция ТВ».

Принтер остановился, как жизнь Гревила. Больше никаких встреч не значилось.

Я приступил к распечатке телефонного справочника «личных», «деловых» и «зарубежных» контактов. Среди «личных» был лишь «Найтвуд». В «деловых» — ничего, что же касается «зарубежных деловых контактов», то я, раскрыв от удивления глаза, наблюдал, как появились пять телефонов и адресов в Антверпене. Один был ван Экерена, второй — Ги Серви, остальные три были мне незнакомы. У меня чуть не перехватило дыхание от радости, мне не верилось,что Гревил мог ввести их просто так.

«Расходами» я занялся в последнюю очередь, поскольку это было самым сложным и ничего не обещающим. Однако первая же появившаяся запись была как гром среди ясного неба:

"Антверпен сообщает, 5 из первой партии необработанных оказались CZ.

Не хочу верить.

Бесконечно грустно.

В первую очередь.

Договориться о встрече. Ипсуич?

Вопрос открыт. Проклятье!"

Мне бы хотелось, чтобы он оказался более откровенным, более информативным, но, похоже, он не видел в этом нужды. Поразительно, что Гревил и так много написал. Видимо, его потрясение было настолько велико, что он просто не мог сдержаться. Последующая информация не содержала никаких комментариев и представляла собой лишь краткое перечисление расходов за услуги фирмы под названием «Евро-Секуро» и номер телефона. Примерно на этом месте кончилась бумага. Я высветил всю оставшуюся информацию на экране и бегло просмотрел ее, но там больше не оказалось ничего выдающегося.

Я выключил обе машинки и перечитал все, что было написано на длинном завитке бумаги с самого начала, затем расправил его и свернул так, чтобы он вошел в карман рубашки. Потом я оделся, собрался, позавтракал, дождался Брэда и, обнадеженный, отправился в Лондон.

Звонить в Антверпен нужно было с телефона компании «Саксони Фрэнклин», чтобы они могли в целях предосторожности перепроверить звонок. Я бы предпочел более конфиденциальное место, чем кабинет Гревила, но это было нереально. И в это утро я сразу же спросил у Аннет, не было ли у моего брата какого-нибудь приспособления, предупреждавшего о том, что кто-то слушает телефонный разговор по параллельному аппарату. Все телефоны в офисе были взаимосвязаны.

— Нет, не было, — ответила она с обеспокоенным видом.

— Как же он этого не предусмотрел! — воскликнул я.

— Вы намекаете на то, что мы подслушивали?

— Не вы, — поспешил заверить я, видя ее возмущение подобным предположением. — Однако вы правы. Я думаю, такое случалось. И сегодня утром я должен быть уверен, что меня никто не подслушивает. Так, может быть, вам стоит всем вместе отправиться на склад и спеть там «Правь, Британия», пока я буду говорить по телефону?

С юмором у Аннет было плоховато. Мне пришлось объяснить ей, что не стоило понимать сказанное мной буквально. Она обиженно согласилась, когда мне понадобится, обойти параллельные аппараты, чтобы убедиться, что никто не подслушивает.

Я поинтересовался у нее, почему у Гревила не было вообще личного телефона. И услышал в ответ, что такой в свое время был, но сейчас они использовали эту линию для факса.

— Когда он хотел поговорить конфиденциально, он спускался во двор и звонил из своей машины, — добавила она.

Там, вероятно, он мог чувствовать себя в безопасности от людей с чувствительными подслушивающими устройствами, если он подозревал, что кто-то ими пользовался. Гревил, несомненно, знал о предательстве.

Закрыв двери, я сел за стол Гревила и поискал три неизвестных мне антверпенских имени, выданные «Чародеем», в длинном списке, предоставленном Джун, и обнаружил, что все три там значились.

Звонки по первым двум номерам не дали никаких результатов. Позвонив по третьему номеру и объяснив, кто я такой, я услышал уже знакомый ответ: сверимся с картотекой и перезвоним. Они перезвонили, но аморфный голос на дальнем конце провода был осторожен до предела.

— Мы, представители компании «Маартен-Панье», не можем ничего обсуждать с вами, месье, — сказал он. — Месье Фрэнклин особо подчеркнул, чтобы мы не вступали в переговоры ни с кем из его офиса, кроме него самого.

— Мой брат умер, — сказал я.

— Мы не можем верить вам на слово, месье. Ваш брат просил нас быть осмотрительными, имея в виду попытки получить информацию о его делах, и мы не имеем права их обсуждать.

— В таком случае не могли бы вы позвонить его адвокатам, удостовериться в том, что он умер и что теперь его делами занимаюсь я?

После небольшой паузы голос сдержанно ответил:

— Хорошо, месье, сообщите нам имена его адвокатов.

Я сообщил, и началось долгое ожидание, в течение которого позвонили три клиента с длинными заказами; я их записал, опасаясь по рассеянности что-нибудь перепутать.

Затем последовал безумный звонок какой-то женщины, которая бессвязно пыталась объяснить, что ей нужно срочно поговорить с мистером Фрэнклином.

— Вы миссис П.? — спросил я наугад. Это была именно миссис П. Миссис Патерсон, как представилась она. Я сообщил ей жуткую новость и стал слушать ее рассказ о том, каким замечательным джентльменом был мой брат, и, Боже мой, она чуть не упала в обморок, увидев, что творилось в гостиной.

Я предупредил ее, что то же самое творится во всем доме.

— Не обращайте внимания, — сказал я. — Потом я все уберу. А вы, если сможете, пропылесосьте и вытрите пыль после этого. Я был бы вам очень благодарен.

Немного успокоившись, она дала мне свой номер телефона.

— Позвоните мне, — сказала она. — Ах, Боже мой, Боже мой!

Наконец я вновь услышал голос из Антверпена и, попросив его подождать, подскочил к двери, позвал Аннет, протянул ей заказы клиентов и сказал, что сейчас настал момент для принятия мер безопасности. Когда я вновь закрывал дверь, она посмотрела на меня осуждающим взглядом.

Вернувшись в кресло Гревила, я обратился к антверпенскому голосу:

— Будьте любезны, скажите мне, месье, были ли у вас с моим братом какие-нибудь деловые контакты? Я пытаюсь разобраться в его делах, но он почти не оставил никаких записей.

— Он специально просил нас не присылать в офис ничего в письменном виде о той работе, которую мы для него выполняли.

— Он, э... простите, как вы сказали?

— Он говорил, что не всем доверял в своей компании. Он просил нас сообщать все существенное по факсу в его машину, но лишь в том случае, если он сам звонил оттуда и просил об этом.

— Гм. — Я даже заморгал от неожиданности. — Я видел у него в машине факс, но не нашел там ни счетов, ни какой-либо другой информации от вас.

— Думаю, что все это вы найдете у его бухгалтеров, если поинтересуетесь.

— Ну надо же!

— Простите, месье?

— А я и не подумал поинтересоваться у бухгалтеров, — глупо сказал я.

— Он говорил, из-за налогов...

— Да, понимаю. — Я помолчал. — А какую конкретно работу вы для него выполняли?

— Простите, месье?

— Он не присылал вам сотню бриллиантов цвета "Н" весом в среднем 3, 2 карата каждый для огранки и шлифовки? — спросил я, затаив дыхание.

— Нет, месье.

Должно быть, у меня невольно вырвался вздох разочарования.

— Он прислал двадцать пять камней, месье, но пять из них оказалось не бриллиантами.

— А кубическими цирконами, — осведомленно продолжил я.

— Да, месье. Как только мы это обнаружили, мы тут же сообщили месье Фрэнклину. Он сказал, что мы ошиблись, однако это не было ошибкой, месье.

— Да, — согласился я. — Он действительно так и записал: пять из первой партии оказались CZ.

— Да, месье. Он был весьма огорчен. Мы наводили для него справки, однако он купил камни у человека с безупречной репутацией, сам измерял и взвешивал их, когда они были доставлены ему домой в Лондон. Мистер Фрэнклин переслал их нам в запломбированной упаковке через фирму «Евро-Секуро». Мы заверили его в том, что мы не могли допустить ошибки, и вот тогда-то, вскоре после этого, он попросил нас не передавать никакой информации кому бы то ни было в его... вашем... офисе... — Он помолчал. — Мы договорились с ним о том, что обработанные камни будут переданы ему нашим посыльным, но он не встретил его.

— Вашим посыльным?

— Точнее сказать, одним из наших партнеров. Мы хотели сами доставить ему камни из-за тех пяти сомнительных штук, и месье Фрэнклин одобрил эту идею. Наш партнер не любит самолетов, и было решено, что он поплывет пароходом и так же вернется. Не встретившись с месье Фрэнклином, он приехал обратно. Это человек в возрасте, и он не рассчитывал оставаться в Англии. Он выразил некоторое недовольство в связи с тем, что ему пришлось совершить такое утомительное путешествие просто так. Он сказал, что надо бы подождать известий от месье Фрэнклина. Подождать новых указаний. Мы ждали, однако нас это озадачило. Мы не пытались дозвониться до месье Фрэнклина на работу, поскольку он запретил нам это делать, но мы уже стали подумывать о том, чтобы попросить кого-нибудь узнать от нашего имени. Мы очень сожалеем по случаю его смерти. Это все объясняет, конечно.

— Ваш партнер плыл до Хариджа на «Конингин Битрикс»? — спросил я.

— Совершенно верно, месье.

— И он вез с собой бриллианты.

— Именно так, месье. И он привез их назад. Теперь мы ждем ваших указаний.

Я глубоко вздохнул. По крайней мере с двадцатью бриллиантами было все в порядке. Пять исчезло. А остальные семьдесят пять были... где же они были?

Голос из Антверпена продолжал:

— Жаль, что месье Фрэнклин не увидел обработанные камни. Они очень хорошо сделаны. Двенадцать слезок необыкновенного блеска удивительно красивы в сочетании с этим цветом. Восемь, как мы и говорили мистеру Фрэнклину, для слезок не годились, и мы их сделали звездчатыми. Как нам с ними быть, месье?

— После того, как я поговорю с ювелиром, для которого выполнялась огранка, я сообщу вам.

— Очень хорошо, месье. А наш счет? Куда нам его прислать?

Он вежливо сообщил сумму.

— Сюда, в офис, — ответил я, вздохнув при мысли о том, что меня ждет. — Пошлите его на мое имя с пометкой «лично».

— Очень хорошо, месье.

— Благодарю вас, — сказал я. — Вы очень помогли мне.

— К вашим услугам, месье.

Я медленно положил трубку, разбогатев на двенадцать блестящих слезок, которым предстояло висеть и сверкать в лучах солнечного света, и на восемь прекрасных звездочек, которые будут искриться в фантазии из горного хрусталя. Лучше, чем ничего, но мало, чтобы спасти фирму.

При помощи костылей я отправился на поиски Аннет и попросил ее во что бы то ни стало разыскать Просперо Дженкса и договориться о моей встрече с ним сегодня же днем, если можно. Затем я спустился во двор и, воспользовавшись примером Гревила, позвонил из машины в бухгалтерию.

Брэд, читавший журнал про гольф, не обращал на меня никакого внимания.

Я спросил его, играет ли он в гольф.

Нет, в гольф он не играл.

В бухгалтерии мне подтвердили, что они получили конверты и от моего брата, и из Антверпена, но, выполняя просьбу, не открывали их в ожидании дальнейших указаний.

— Вам они понадобятся для общего счета, — сказал я. — Поэтому, пожалуйста, просто сохраните их.

Абсолютно никаких проблем.

— А вообще-то нет, — передумал я. — Вскройте все конверты и скажите мне, от кого все эти письма из Антверпена.

Опять никаких проблем. Одни письма были от Ги Серви, другие — от «Маартен-Панье». Никаких других фирм. Никаких других тайников, где могли бы оказаться семьдесят пять камней.

Я поблагодарил их, посмотрел, как Брэд приступил к очередной статье о профессиональном гольфе, и подумал о вероломстве и предательстве друзей.

В машине мне стало как-то спокойнее. Брэд продолжал читать. Я вспомнил о грабеже с насилием и о насилии без грабежа, о том, как меня уложили, ударив кирпичом по голове, и о том, как Симз умер от пули, предназначавшейся мне. «Интересно, смог бы кто-нибудь найти то, что я ищу, если бы я умер, считают ли они, что не могут этого найти, пока я жив?»

Я полез в карман и вытащил оттуда чек для Брэда, выписанный мною в офисе.

— Что это? — спросил он, уставившись на бумажку.

Я обычно платил ему наличными, но сейчас у меня не было с собой этой суммы, автомат мне сразу столько денег не даст, а в Хангерфорд, как он мог заметить, мы в последнее время приезжали тогда, когда банки уже не работали.

— Тогда заплатишь наличными потом, — сказал он, возвращая мне чек. — Кроме того, ты заплатил мне в два раза больше.

— За прошлую и за эту неделю, — подтвердил я. — Когда мы попадем в банк, я возьму наличные. В противном случае можешь привезти его назад, сюда. Это чек компании. Они позаботятся, чтобы ты получил по нему деньги.

Он посмотрел на меня долгим взглядом.

— Это все из-за стрельбы и прочего? На тот случай, если ты так и не попадешь в банк? Я пожал плечами.

— Думай как хочешь.

Посмотрев на чек, он аккуратно свернул его и убрал. Затем, взяв журнал, он машинально уставился на страницу, которую только что прочитал. Я был благодарен за отсутствие каких-либо комментариев и возражений и немного спустя как ни в чем не бывало сказал, что мне нужно еще подняться наверх, и предложил ему где-нибудь пообедать.

Он кивнул.

— У тебя хватит денег на обед?

— Да.

— Ты мог бы составить список своих расходов. Это я оплатил бы. Он вновь кивнул.

— Ну хорошо, — сказал я. — Пока.

Когда я поднялся наверх, Аннет сообщила мне, что она просмотрела сегодняшнюю корреспонденцию и положила мне на стол и что она разыскала Просперо Дженкса, который готов встретиться со мной в своем магазине в Найтсбридже в любое время с трех до шести.

— Отлично. Она нахмурилась.

— Мистер Дженкс хотел бы знать, собираетесь ли вы взять с собой товар, который приобрел для него мистер Фрэнклин. Грев — так он всегда звал мистера Фрэнклина. И мне это очень не нравилось. Я спросила, о каком товаре шла речь, и он ответил, что вы в курсе.

— Он имеет в виду бриллианты, — пояснил я.

— Но мы не... — Она замолчала и потом с какой-то отчаянной досадой в голосе добавила:

— Как жаль, что нет мистера Фрэнклина. Без него все не так.

Она посмотрела на меня взглядом, полным неуверенности и сомнений в моих способностях, и побрела на свое место. "При том, что меня ждет впереди, я предпочел бы «вотум доверия», — подумал я. И мне тоже всем сердцем хотелось, чтобы Гревил был жив.

Мне позвонили из хангерфордской полиции, узнав номер телефона у секретаря Майло. Их интересовало, не вспомнил ли я что-нибудь еще о той машине, на которой ехал стрелявший в нас преступник. Они уже опросили семейство, которое врезалось на своей машине в «Даймлер», не заметили ли они марку и цвет последней машины, вылетевшей им навстречу из-за поворота непосредственно перед аварией, и один из детей, мальчик, описал ее. Пока пожарные пытались извлечь меня из машины, полицейские также расспросили пассажиров и водителей других остановившихся автомобилей о последней машине, ехавшей им навстречу. Только первые два водителя видели какую-то машину вообще, но ничего полезного сообщить о ней не смогли. Не мог ли я вспомнить хоть что-нибудь, поскольку они пытались сопоставить все имевшиеся у них показания.

— Я бы очень хотел помочь, — ответил я, — но я разговаривал с мистером и миссис Остермайер и не смотрел на дорогу. Как вы знаете, она несколько извилистая, и я думаю, что Симз выбирал место, где бы обогнать впереди идущую машину. Как и в воскресенье, я могу сказать лишь то, что она была сероватой и довольно большой. Может быть, «Мерседес». Но я могу ошибиться.

— Мальчик сказал, что это была серая «Вольво», она ехала на большой скорости. Водитель автобуса утверждает, что эта самая машина ехала медленно, перед тем как «Даймлер» попытался ее обогнать. И он тоже собирался идти на обгон и прибавил скорости, поэтому с такой силой и врезался в «Даймлер». По его словам, машина была серебристо-серой, и, прибавив скорости, она умчалась, что соответствует показаниям мальчика.

— А водитель автобуса видел пистолет и вспышки выстрелов? — спросил я.

— Нет, сэр. Он смотрел на дорогу и на «Даймлер», а не на ту машину, которую собирался обогнать. Затем «Даймлер» резко вильнул и, отлетев от стены, оказался прямо у него на пути. Столкновение было неизбежным, сказал он. Вы подтверждаете это, сэр?

— Да. Все произошло так быстро. Он был бессилен что-либо предпринять.

— Мы обратились за помощью ко всем, кто мог видеть серый седан с четырьмя дверцами, предположительно «Вольво», на той дороге в воскресенье днем, но пока не услышали ничего нового. Если вам что-нибудь удастся вспомнить, даже самое незначительное, сообщите нам.

Я пообещал.

Положив трубку, я подумал, успевали ли убитые Ваккаро летчики заметить марку смертоносной машины, все свидетели тех убийств наверняка, думал я, стояли, оцепенев от ужаса, и смотрели на падающие жертвы, а не выскакивали на дорогу, чтобы разглядеть номер быстро удалявшейся машины.

В воскресенье никто не слышал никаких выстрелов. Никто, как говорила та вдова, не слышал выстрелов и когда убивали ее мужа. Пистолет с глушителем, нацеленный из проезжающей мимо машины... короткий хлопок... занавес.

Вряд ли Симза убил Ваккаро. Подозревать его было бы глупо. Один из таких же антисоциальных типов, каких полно в Северной Ирландии и еще где угодно. Прототип. Было множество подобных примеров.

* * *

Секретарю Майло пришлось еще поработать и сообщить мой лондонский номер телефона Филу Эркхарту, который, позвонив, известил меня о том, что в анализе Дазн Роузез барбитуратов не обнаружено и он может выписать свидетельство о здоровье, необходимое для продажи.

— Прекрасно, — сказал я.

— Сегодня утром я еще раз осмотрел лошадь. Она по-прежнему необычайно смирная. Похоже, это ее обычное состояние.

— Гм...

— Я улавливаю сомнение?

— На старте он всегда довольно возбужден.

— Естественный адреналин, — ответил Фил.

— Если бы не Николас Лоудер...

— Он бы ни за что не осмелился, — закончил за меня Фил, понимая, что я имею в виду. — Однако... есть вещества, стимулирующие выброс в кровь адреналина, кофеин, например. На них никогда не проверяют на состязаниях, поскольку они не считаются допингом. За анализы ты расплачиваешься своими деньгами. У нас еще осталась та моча для других анализов. Ты хочешь, чтобы я их сделал? Я имею в виду, ты действительно думаешь, что Николас Лоудер что-то давал лошади? И если да, ты хочешь знать что?

— Тот самый бейстер был у его приятеля по имени Роллуэй, а не у самого Лоудера.

— Вопрос остается открытым. Ты хочешь потратиться еще или не стоит беспокоиться? В любом случае это выброшенные на ветер деньги. А если анализ что-то покажет, что тогда? Ты же не хочешь, чтобы лошадь дисквалифицировали, это было бы глупо.

— Да... было бы.

— Так в чем же дело? — спросил он. — Я чувствую в твоем голосе какие-то сомнения.

— Страх, — сказал я. — Николас Лоудер чего-то испугался.

Он не сразу ответил.

— Я могу сделать анализы анонимно.

— Хорошо. Тогда сделай. Я очень не хочу продавать Остермайерам, как она бы выразилась, «кота в мешке». Если Дазн Роузез не хватает для победы собственных сил, я попытаюсь отговорить их от покупки.

— Итак, ты жаждешь убедиться в нормальных результатах.

— Разумеется.

— Пока я сегодня был у Майло, он по телефону разговаривал с Остермайерами, спросил, как они себя чувствуют, и пожелал им счастливого пути. Похоже, они все еще не пришли в себя после аварии.

— Ничего удивительного.

— Тем не менее они собираются вновь приехать в Англию, чтобы увидеть Дейтпама на скачках в Хеннесси. Как твоя лодыжка?

— К тому времени будет как новая.

— Ну что ж, пока. — Я словно увидел его улыбку. — Береги себя.

Поговорив с ним, я подумал о том, что в мире еще было что-то приятное, например, доверие Остермайеров и мое выступление на Дейтпаме в Хеннесси. Я поднялся и поставил свою левую ногу на пол в подтверждение достигнутых успехов по части выздоровления.

Все было не так уж плохо, если на нее не опираться, но она болезненно возражала против моих попыток ходить. «Ну что ж, — подумал я, вновь усаживаясь, — еще денек-другой...» Нельзя сказать, что я всю неделю занимался ее лечением, но, несмотря на это, она старалась меня не подвести. «В четверг, — прикидывал я, — попробую отказаться от костылей. Ну уж к пятнице точно. И вскоре после этого я уже буду бегать». Бесконечный оптимизм. Вера в выздоровление — лучшее лекарство.

Вновь звонил несмолкающий телефон, и я ответил уже привычным «Саксони Фрэнклин».

— Дерек?

— Да, — отозвался я.

Неподражаемый голос Клариссы произнес:

— Я в Лондоне. Не могли бы мы встретиться? Я не думал, что она объявится так скоро.

— Конечно. Где?

— Я подумала... может быть... в «Луиджиз». Ты знаешь бар и ресторан «Луиджиз»?

— Нет, — медленно начал я, — но я смогу найти.

— Это на Суоллоу-стрит возле Пиккадилли-Серкус. Сможешь подойти туда в семь, что-нибудь выпьем?

— А как насчет пообедать?

— Ну...

— И пообедаем, — предложил я.

— Ладно. Хорошо, — вздохнув, произнесла она и положила трубку.

И я прекрасно понимал, какие противоречивые чувства она могла испытывать, пригласив меня туда, где встречалась с Гревилом, и одновременно сознавая, что, возможно, этого не следовало делать.

«Я мог бы отказаться, — подумал я. — Мог бы, но не отказался». Небольшой самоанализ вскрыл и мои колебания по этому поводу: хотел я утешить или же утешиться?

К половине четвертого я разобрался с бумагами, выполнил два заказа: один — на жемчуг, другой — на бирюзу, закрыл сейф и увидел на лице Аннет улыбку, пусть даже едва заметную. В четыре часа Брэд подвез меня к магазину Просперо Дженкса в Найтсбридже, и я включил в машине телефон, чтобы сообщить ему, когда за мной заехать.

Просперо Дженкса я увидел на том же месте, что и в прошлый раз, он сидел в нарукавниках за своим верстаком. Уже знакомый мне учтивый человек в темном костюме, который занимался обслуживанием клиентов, кивком головы дал понять, что я могу пройти.

— Он ждет вас, мистер Фрэнклин.

Просс с улыбкой на своем нестареющем, напоминавшем мне Питера Пена лице, поднялся навстречу и протянул руку, но тут же опустил ее, поскольку я ограничился помахиванием ручки костыля.

— Рад тебя видеть, — сказал он, предлагая стул, и подождал, пока я усядусь. — Принес мои бриллианты?

Он вновь примостился на свою табуретку.

— Нет. К сожалению.

Ответ его явно разочаровал.

— Я думал, ты пришел из-за этого.

— Нет, не совсем.

Я окинул взглядом его длинную, рационально оборудованную мастерскую со множеством маленьких ящичков, полных еще не вставленных в оправу камней, и подумал о тех чудесах, которые он творил. На стене по-прежнему висел все тот же девиз: «Никогда не отворачивайся от покупателей. Всегда смотри на их руки».

— Гревил отослал двадцать пять камней в Антверпен на обработку специально для вас, — сказал я.

— Верно.

— Пять из них оказались кубическими цирконами.

— Нет, не может быть.

— Вы подменили их? — спросил я как можно более безразличным тоном.

Улыбка исчезла с его лица, ставшего напряженным и ничего не выражающим. Он уставился на меня своими ясными голубыми глазами, и на лбу резче обозначились глубокие морщины.

— Вздор, — ответил он. — Я бы никогда не стал заниматься подобной чушью.

Я не стал сразу возражать ему, и это придало ему уверенности.

— Как вы можете приходить сюда с такими чудовищными обвинениями?!. Уходите отсюда, вам лучше уйти.

Дженкс начал было подниматься.

— Когда из Антверпена Гревилу сообщили, что пять камней оказались кубическими цирконами, — сказал я, не двинувшись с места, — он был потрясен. Это его очень огорчило.

Я достал из кармана рубашки выданную «Чародеем» распечатку.

— Хотите взглянуть? — спросил я. — Прочтите. С некоторым колебанием взяв бумагу, он вновь сел на табурет и прочел:

"Антверпен сообщает, 5 из первой партии необработанных оказались CZ.

Не хочу верить.

Бесконечно грустно.

В первую очередь.

Договориться о встрече. Ипсуич?

Вопрос открыт. Проклятье!"

— Гревил часто записывал свои мысли в блокнот, — сказал я. — И там есть такая запись: «Бесконечно грустно не доверять старому другу».

— Ну и что?

— С того момента как умер Гревил, кто-то пытается найти его бриллианты, украсть их у меня, — продолжил я. — Этим кем-то может быть лишь тот, кто знает об их существовании. По соображениям безопасности Гревил никому не говорил о том, что купил их. Он не рассказывал даже своим сотрудникам. Но вы-то, разумеется, знали, поскольку они были куплены для вас.

— Ну и что? — вновь повторил он.

— Если вы помните, — невозмутимо продолжал я, — сразу же после смерти Гревила кто-то вломился к нему в офис и украл такие вещи, как записную книжку с адресами и еженедельник. Я было подумал, что вор унес и другие бумаги, которые могли подсказать ему, где находятся бриллианты, нечто вроде писем и счетов. Но теперь-то я знаю, что вряд ли там можно было найти нечто подобное, потому что Гревил уже никому не доверял. Это недоверие возникло в тот день, когда ему сообщили из Антверпена, что пять камней оказались кубическими цирконами, то есть за три недели до его смерти.

Друг Гревила Просс молчал.

— Гревил приобрел бриллианты у надежного человека из Антверпена, который прислал их с посыльным к нему домой в Лондон. Там он их измерил, взвесил и расписался в получении. Затем было бы логично предположить, что он показал их вам, своему клиенту. Возможно, только двадцать пять из них. Потом он отправил эти двадцать пять камней назад в Антверпен с курьером фирмы «Евро-Секуро». Пять бриллиантов таинственным образом превратились в кубические цирконы. И вы правы, это было действительно глупо, потому что подмена неминуемо сразу же обнаруживалась, и вы это прекрасно понимали. В этом не могло быть никаких сомнений. Я склонен думать, вы рассчитывали, что Гревил никогда вас в этом не заподозрит, будучи полностью уверенным в том, что бриллианты подменил кто-нибудь из курьеров или антверпенских ювелиров, и он, соответственно, получит за них страховку, и дело с концом. Эти пять бриллиантов останутся у вас, а он при этом ничего не потеряет.

— Вы не сможете это доказать, — категорично заявил он.

— Да, не смогу. Однако Гревилу было очень горько и тяжело потерять веру.

— Отчего же, если он считал, что камни украли незнакомые ему люди?

Когда я посмотрел на Просперо Дженкса, в моем взгляде отразилась часть той горечи, которую испытывал Гревил. Располагающий к себе, интересный, незаурядный человек, давний и близкий друг моего брата, чья скорбь по поводу смерти Гревила была искренней.

— Мне кажется, что после стольких лет дружбы, после всего того, что он для вас сделал, после розово-зеленых турмалинов и после вашего грандиозного успеха он вряд ли мог с легкостью пережить ваше предательство.

— Хватит, — резко оборвал он. — Я уже и так... Плотно сжав губы, он потряс головой и как бы внутренне сник.

— Он простил меня, — сказал он.

Должно быть, он подумал, что я не поверил ему.

— Если хотите знать, я почти сразу же раскаялся в этом, — продолжил он с жалким видом. — Просто черт попутал. Оставив здесь бриллианты, он пошел куда-то в магазин, а у меня в ящиках, на беду, оказались точно такого же размера необработанные кубические цирконы, я часто держу их под рукой на случай особой огранки, и я просто... подменил. Как вы сказали, я надеялся, что он не понесет убытков.

— Тем не менее он все понял, — продолжил я. — Он знал вас и, будучи полицейским судьей, знал многое о воровстве. И еще в его записной книжке было написано: «Если законы тебя не устраивают, не обращай на них внимания, они тебя не касаются».

— Хватит. Перестаньте. Он простил меня.

— Когда?

— В Ипсуиче. Я ездил туда встречаться с ним. Я вскинул голову.

— Ипсуич. Гостиница «Оруэл», П., пятнадцать тридцать, — произнес я.

— Что? Да.

Похоже, он не удивился, что мне это было известно. Он словно видел перед собой какую-то ужасную картину.

— Я видел, как он погиб, — сказал он.

Глава 16

— Строительные леса рухнули на него у меня на глазах.

Я молчал, потрясенный услышанным.

— Мы поговорили с ним в гостинице. В вестибюле. Там почти никого не было... затем дошли по улице до того места, где я оставил машину. Мы попрощались. Он перешел на другую сторону и пошел дальше. Я смотрел ему вслед. Мне очень хотелось, чтобы он оглянулся и помахал мне рукой... но он шел не оборачиваясь.

«Можно простить, — думал я, — но вернуть дружбу... На что он рассчитывал? На прощение и утешение? Возможно, со временем он получил бы и это от Гревила, но не от меня».

— Грев так и не понял, что произошло, — продолжал Просперо Дженкс свои мучительные воспоминания. — Это случилось неожиданно. Грохот падающего вместе с людьми металла. Все стремительно рухнуло вниз. Прямо на него. Мне даже не было видно Гревила. Я побежал через дорогу, чтобы вытащить его оттуда, там были тела... и он... он... Я подумал, что он уже мертв. Из головы текла кровь... металлический прут проткнул живот, а другой вонзился в ногу... это было... не могу... Я пытаюсь забыть, но эта картина постоянно встает перед глазами.

Я не отвечал, и, немного помолчав, он продолжил:

— Я даже не сдвинул его с места. Не смог. Было столько крови... поперек его ног лежал еще кто-то... кто-то стонал. Сбежались люди... потом — полиция... царил хаос...

Он опять замолчал, и я спросил:

— Когда приехала полиция, почему вы не остались с Гревилом и не помогли ему? Почему вы даже не помогли опознать его?

На какое-то мгновение на его искренне опечаленном лице появилась тревога, но он тут же справился с ней.

— Вы же знаете, как это бывает. — Он взглянул на меня с видом провинившегося ребенка, точно так же он смотрел на меня, когда признался в подмене камней. — Не хотелось впутываться, влезать во все это... Я думал, что он уже мертв.

В его словах мне послышалась какая-то ложь. Нет, он не лгал, что это случилось на его глазах: описание полученных Гревилом увечий было предельно точным.

— Вы просто... уехали? — грустно спросил я.

— Нет, конечно. Ни в коем случае. Полиция оцепила всю улицу и бесконечно долго брала показания, упоминая при этом об уголовной ответственности и о страховке. Но я не мог помочь им. Я не видел, почему рухнули строительные леса. Мне было дурно от вида крови. Сидя в машине, я ждал, пока нас выпустят. Грева уже увезли на «скорой помощи»... и железный прут все еще торчал из его живота...

От воспоминаний он почувствовал приступ тошноты.

— Вы же знали, что он еще жив, — заметил я. Он вздрогнул.

— Как? Откуда я мог знать?

— Они не закрыли его лицо.

— Он был уже при смерти. Это было очевидно. Ему пробило голову... и текла кровь...

«У покойников кровь не течет», — подумал я, но не сказал этого. Чувствовалось, что Просперо Дженкса вот-вот вырвет. «Интересно, как часто с ним это бывало за последние одиннадцать дней?» — мелькнуло у меня в голове.

— О чем вы говорили в гостинице «Оруэл»? — вместо этого спросил я.

— Сами знаете, — ответил он, украдкой взглянув на меня.

— Он обвинил вас в подмене камней.

— Да. — Он сглотнул. — Я попросил прощения. Сказал, что раскаиваюсь. И это было действительно так. Гревил понял это. Он спросил, почему я так сделал, зная, что все неизбежно вскроется. Но я не мог объяснить, я не думал, что он догадается. Я уже говорил вам.

— Ну и что же он вам ответил?

— Он укоризненно покачал головой, словно я был провинившимся ребенком. Гревил скорее был печален, нежели сердит. Я сказал ему, что, конечно, верну бриллианты, и просил простить меня.

— Что он и сделал?

— Да, как я вам уже говорил. Я спросил, сможем ли мы продолжать наше сотрудничество. Никто не мог сравниться с Гревилом в его способности выбирать замечательные камни, а он всегда восторгался моей работой. Это было выгодно для нас обоих. И я хотел, чтобы все стало как прежде.

«В жизни ничто не становится прежним, — подумал я. — Ничто не остается неизменным».

— Гревил согласился? — спросил я.

— Да. Он сказал, что бриллианты у него, но ему еще нужно кое-что сделать, но что именно, не уточнил. Гревил собирался прийти сюда в магазин в начале недели, и я должен был вернуть ему пять камней и расплатиться за слезки и звездочки. Он хотел, чтобы я заплатил за них наличными, и дал мне пару дней, чтобы я нашел деньги.

— Обычно он не брал с вас наличными? За шпинель и горный хрусталь вы прислали чек.

— М... да. — Он вновь бросил на меня виноватый взгляд. — Он сказал, что в будущем мы будем расплачиваться только наличными, поскольку уже не мог мне доверять. Но вы об этом не знали.

Конечно, Гревил не доверял ему, и он якобы сказал о том, что бриллианты с ним, в то время как они на самом деле плыли на пароме через Северное море. Интересно, действительно ли он так сказал? Не исключено, что Просперо Дженкс ослышался или не понял его, но он был твердо уверен в том, что бриллианты были у Гревила.

— Если я сейчас отдам вам эти бриллианты, мы покончим с этим? — спросил он. — Я имею в виду, раз уж Грев простил меня, вы не будете вопреки этому поднимать шум? Обращаться в полицию... Вы знаете, что Грев не хотел бы этого.

Я не отвечал. Гревилу пришлось бы бросить на чашу весов предательство старой дружбы и свою приверженность закону, и, я думаю, он не стал бы отдавать Просперо под суд, по крайней мере за первый проступок, в котором тот признался и раскаялся.

В ответ на мое молчание Просперо Дженкс, с надеждой посмотрев на меня, встал со своей табуретки и подошел к рядам маленьких ящичков. Выдвинув один из них, он достал оттуда несколько откровенно невзрачных на вид пакетиков и, запустив в них руку, пошарил там. Он извлек оттуда нечто, завернутое в белую марлю и заклеенное клейкой лентой, и протянул мне.

— Пять бриллиантов, — сказал он. — Ваших. Я взял этот узелок, больше походивший на тряпочный мешочек с пряностями, и взвесил его на ладони. Разумеется, я не смог бы почувствовать разницу между кубическими цирконами и бриллиантами, и отразившееся на моем лице сомнение не осталось им не замеченным.

— Оцените их, — предложил он с неоправданной обидой в голосе.

На что я ответил, что мы их взвесим прямо здесь, он запишет их вес и распишется.

— Грев не...

— И был не прав. Ему следовало бы это сделать. Но он доверял вам. А я нет.

— Бросьте, Дерек, — притворно-шутливо произнес он.

Однако я не был Гревилом.

— Нет уж. Взвесьте, — настаивал я.

Вздохнув и демонстративно пожав плечами, он раскрыл маленький узелок, который я вернул ему, и взвесил его содержимое на крохотных ювелирных весах.

Тут я, по сути дела, впервые увидел то, что искал, и это, мягко говоря, не произвело на меня большого впечатления. Пять невзрачных сероватых стекляшек размером с крупные уродливые горошины, без малейшего намека на скрывавшийся в них блеск. Внимательно проследив за взвешиванием, я сам взял их с весов, завернул в предложенный мне Просперо свежий квадратик марли и заклеил клейкой лентой.

— Удовлетворены? — спросил он с оттенком сарказма, наблюдая, как я прятал «узелок с пряностями» в карман брюк.

— Нет. Не совсем.

— Они не фальшивые! — воскликнул он и, написав их общий вес, протянул мне клочок бумаги. — Я бы не стал повторять свою ошибку. — Он внимательно посмотрел на меня. — С вами труднее, чем с Гревом.

— На то есть причины.

— Какие же?

— Несколько попыток ограбления и несколько нападений.

У него открылся рот.

— Кто еще, кроме вас?

— Но я никогда... Я не... — Он хотел, чтобы я ему поверил. Для пущей убедительности он даже подался вперед. — Я не знаю, о чем вы говорите.

— Гревил прятал все письма и счета, имевшие отношение к бриллиантам, потому что не доверял кому-то из своего офиса, — со вздохом сказал я. — Он догадывался, что этот кто-то по возможности доносит вам то, что ему удается подслушать, что кто-то шпионит для вас.

— Ерунда. — Однако у него, похоже, пересохло во рту.

Я вытащил из кармана мини-магнитофончик и положил к нему на верстак.

— Он реагирует на голос, — пояснил я. — Однажды Гревил, уходя на обед, оставил его включенным, и вот какую запись он услышал по возвращении.

Я нажал на кнопку, и мы услышали знакомый нам обоим голос:

«Я сейчас в его кабинете и не могу их найти. Он все прячет, ты же знаешь, он помешан на безопасности. Я не могу спросить. Он ни за что не скажет. Мне кажется, он мне не доверяет. Эта дура Аннет и не чихнет без его разрешения...»

Голос Джейсона, его нахальный дерзкий тон, так сочетавшийся с рыжей шевелюрой, наконец смолк. Облизав губы, Просперо Дженкс предусмотрительно убедился в том, что магнитофон был выключен и больше не записывал.

— Джейсон говорил не со мной, — неуверенно начал он. — Он разговаривал с кем-то еще.

— Джейсон обычно работал посыльным между вами и Гревилом, — сказал я. — На прошлой неделе я сам посылал его сюда. И вам не стоило больших усилий соблазнить его приносить вместе с товаром и кое-какую информацию. Однако Гревил узнал об этом. Это укрепило его подозрения в предательстве. Итак, что он сказал в отношении Джейсона, когда вы беседовали в «Оруэле» в Ипсуиче?

В его жесте угадывалась едва сдерживаемая злость.

— Не знаю, откуда вам все это известно, — пробормотал он.

У меня ушло на это девять дней, я строил множество вероятных и маловероятных догадок, но теперь что-то вырисовывалось, подобно тропинке, ведущей по крайней мере через часть лабиринта, и я не представлял, как еще можно объяснить имевшиеся факты.

— Так что же он сказал по поводу Джейсона? — повторил я.

Просперо Дженкс сдался.

— Он сказал, что тому придется уйти из «Саксони Фрэнклин». Это было одним из его условий нашего дальнейшего партнерства. Я должен был сообщить Джейсону, чтобы тот не появлялся в понедельник на работе.

— Однако вы этого не сделали, — заметил я.

— М-м... нет.

— Потому что, когда Гревил умер, вы решили украсть не только те пять камней, но и все остальные.

Мне даже показалось, что в его голубых глазах мелькнула улыбка.

— Ну посудите сами — такая возможность, а? — рассуждал он. — Грев бы не узнал. Страховка была бы выплачена. Никто не в накладе.

«Кроме страховой компании», — добавил я про себя и ответил:

— Бриллианты не были застрахованы. Не застрахованы они и сейчас. И обворовали бы вы именно Гревила.

Я почти сразил его, но не наповал.

— Ведь Гревил говорил вам об этом, разве нет? — спросил я.

Он вновь стал похож на провинившегося ребенка.

— М-м... да, говорил.

— В «Оруэле»?

— Да.

— Просс, — продолжил я, — не пора ли вам повзрослеть?

— Да вы сами не понимаете, что это значит. Повзрослеть — значит стать хозяином положения.

— Красть и не попадаться?

— Разумеется. Все так делают. Каждый наживается на чем может.

— Но вы же обладаете таким талантом, — произнес я.

— Конечно. Но я создаю это ради денег. Я делаю то, что людям нравится. Так или иначе я ем их хлеб, чем бы они мне ни платили. Разумеется, я испытываю радость, когда удается создать что-нибудь выдающееся, но я не стал бы приносить себя в жертву ради искусства. Камни оживают в моих руках. Я дарю им жизнь. Золото для меня, как кисть для художника. Все это само собой. И я смеюсь над людьми. Они так легковерны. В тот день, когда я понял, что все клиенты простофили, я и повзрослел.

— Не сомневаюсь, что вы никогда не говорили этого Гревилу, — заметил я.

— Я вас умоляю. Грев был как святой. Единственный исключительно порядочный человек, которого мне доводилось встречать. Я не хотел его обманывать и страшно сожалею об этом.

Я слышал, что его голос звучал искренне и верил ему, но никак не мог поверить в глубину его раскаяния, оно ни в коей мере не затрагивало его сущность и не меняло ее.

— Возле больницы святой Екатерины Джейсон напал на меня и украл пакет с вещами Гревила, — констатировал я.

— Нет, — тут же машинально парировал Дженкс, но в его глазах мелькнул страх.

— Тогда я решил, что это обычное уличное ограбление. Грабитель оказался ловок и силен. Мой приятель сказал, что он был в джинсах и вязаной шапочке, но никто из нас не видел его лица. Я не потрудился заявить об этом в полицию, так как ничего ценного в том пакете не было.

— Как же вы можете утверждать, что это был Джейсон?

Я не ответил на его вопрос прямо.

— Когда я пришел на фирму к Гревилу, чтобы сообщить о его смерти, — начал я, — я узнал, что в его офисе кто-то рылся. Вам известно об этом. На следующий день я узнал, что Гревил купил бриллианты. Я стал их искать, однако из офиса пропали и записная книжка с адресами, и еженедельник. У меня не было ни бумаг, ни документов, имевших отношение к этим бриллиантам. Я физически не мог их найти. Три дня я проискал их в сейфе вместе с Аннет и Джун, ее помощницей, убеждавшими меня в том, что в офисе не было никаких бриллиантов. Гревил уделял чрезвычайное внимание мерам безопасности. Вы сами рассказали мне, что бриллианты предназначались для вас, о чем я не знал, пока не пришел сюда. В компании всем было известно о моих поисках, и, должно быть, тогда-то Джейсон сообщил вам, что я ищу бриллианты, из чего вы сделали вывод, что я не знал, где камни.

Он наблюдал за мной, слегка приоткрыв рот, уже ничего не отрицая, лишь откровенно поражаясь тому, как логично все объяснялось.

— Сотрудники компании узнали о том, что я жокей, — продолжал я, — и Джейсон стал вести себя по отношению ко мне, на мой взгляд, довольно нахально, однако теперь я понимаю, что его наглость объясняется тем, что ему дважды удалось одержать надо мной верх, уложив меня на землю. Он не мог хвастливо трепаться об этом, но всем своим видом показывал уверенность в своем превосходстве. Я попросил сотрудников компании не говорить клиентам, что я не специалист по драгоценным камням, а жокей, чтобы не отпугивать их, но, думаю, Джейсон наверняка сообщил об этом вам.

— Почему вы так считаете? — Просс не сказал, что этого не было.

— Вы не могли пробраться в дом Гревила, чтобы обыскать его, потому что он как крепость. Разбивать окна было бы бессмысленным из-за внутренних решеток, к тому же подведенная к ним сигнализация напрямую соединена с полицией. Проникнуть в дом можно только через дверь, а ключи были у меня. Вы стали думать, как заманить меня туда, и подстроили это через моего тренера. Это, кстати, говорит и о том, что вы знали, что я жокей. Кроме сотрудников компании, никто этого не знал, и что я ищу бриллианты — тоже, так как я намеренно не рассказывал об этом никому. Вы сказали, что сообщите мне какую-то информацию о бриллиантах, позвонив домой к Гревилу, и я послушно поплелся туда, что было глупо.

— Но я не ходил к Гревилу домой... — возразил было он.

— Нет, не вы — Джейсон. Ловкий, сильный, в мотоциклетном шлеме, скрывавшем его рыжую шевелюру, он опять, как и раньше, уложил меня. Я видел, как он, уже убегая, перемахнул через калитку. Это не могли быть вы. Он перевернул весь дом вверх дном, но, как считает полиция, не нашел того, что искал, и я уверен, что это так.

— Почему же? — поинтересовался он и затем сказал:

— То есть...

— Вы хотели, чтобы Джейсон убил меня? — спросил я в лоб.

— Нет! Конечно, нет! — Похоже, ему действительно стало страшно от этой мысли.

— А он мог бы, — сказал я.

— Я не убийца!

Насколько я мог судить, на сей раз его возмущение выплеснулось наружу полностью, без остатка, его теперешняя реакция ни в какое сравнение не шла с той, когда я обвинил его в воровстве.

— Что вы делали два дня назад, в воскресенье после полудня? — спросил я.

— Что? — Вопрос скорее озадачил его, чем встревожил.

— В воскресенье днем, — повторил я.

— Что в воскресенье днем? О чем вы говорите?

Я нахмурился.

— Ладно,оставим. Вернемся к субботнему вечеру, когда Джейсон огрел меня по голове половинкой кирпича.

— Но он сказал... — начал было он и тут же осекся.

— Продолжайте, продолжайте, — спокойно сказал я. — Мы оба с вами знаем, что все было так, как я говорю.

— Да, но... что вы теперь собираетесь делать?

— Еще не знаю.

— Я буду все отрицать.

— Что вам говорил Джейсон по поводу кирпича? У него вырвался безнадежный вздох.

— Он говорил, что знает, как отключить человека на полчаса. Он видел, как это делается во время беспорядков на улице, и сам этим занимался. По его словам, все зависит от того, как и куда ударить.

— Это невозможно вычислить, — возразил я.

— Но он так утверждал.

«И не слишком ошибался, — добавил я про себя. — Я не уложился в его расчеты минут на десять, не больше».

— Он говорил, что потом с вами ничего страшного не будет, — сказал Просс.

— Он не мог знать это наверняка.

— Однако он оказался прав, не так ли? В его голосе словно мелькнуло сожаление из-за того, что я не получил травмы головы и сейчас мог сидеть здесь и беседовать с ним. «Как жестоко и безответственно, — думал я. — Можно ли простить такое? Гревил простил предательство; но что хуже?»

— Джейсон знал, какое окно в офисе нужно разбить, — сказал я, — и спустился с крыши. Полиция обнаружила там следы. — Я сделал паузу. — Он проделал это один или вы были с ним?

— Вы ждете, что я вам расскажу?! — удивленно воскликнул он.

— Разумеется. А почему бы нет? Вы же знаете, что такое «согласованное признание вины», и только что пошли на это, рассказав о пяти украденных бриллиантах.

Подавленно посмотрев на меня. Просс задумался в поисках здравого смысла, которого, если разобраться, у него было не так уж и много.

— Мы вместе, — в конце концов признался он без тени стыда.

— Когда?

— В то воскресенье. Ближе к вечеру. После того как он привез из Ипсуича вещи Грева, и все оказалось пустой тратой времени.

— Вы узнали, в какую больницу отвезли Гревила, — продолжал я, — и послали Джейсона украсть его вещи, потому что решили, что среди них могут оказаться бриллианты, так как Гревил сказал, что они у него, верно?

Приняв несчастный вид, он кивнул.

— В ту субботу Джейсон позвонил мне из больницы и сообщил о том, что Грев еще не умер, но объявился его брат, какой-то старикашка на костылях, что, впрочем, и хорошо, потому что добыча будет легкой... как на самом деле и оказалось.

— Да.

— Старикашка, — повторил он, взглянув на меня с легкой ухмылкой, и я вспомнил, как он удивился, когда впервые увидел меня в этой комнате.

«Джейсон, — предположил я, — видел меня только со спины и на расстоянии». Я, разумеется, даже не заметил, чтобы за мной кто-то крался: в тот момент я, наверное, не обратил бы внимания и на выстроившуюся по команде «смирно» половину команды корабля. Быть возле умирающего, видеть смерть — на этом фоне повседневная жизнь начинала казаться какой-то нереальной, несущественной, и это чувство не оставляло меня на протяжении еще долгих часов после нападения Джейсона."

— Ладно, — сказал я. — Итак, Джейсон вернулся с пустыми руками. Что дальше? Он пожал плечами.

— Я решил, что, видимо, не правильно понял Грева, тот не имел в виду, что бриллианты у него с собой. — Он нахмурился. — Однако мне казалось, что именно так он и сказал.

— Гревил направлялся в Харидж, — пояснил я, — чтобы встретиться с ювелиром из Антверпена, который плыл на пароме и вез с собой бриллианты. Двенадцать слезок и восемь звездочек.

— А, так... — Его лицо, на мгновение просветлев, тут же вновь помрачнело. — Я подумал, что стоило поискать у него в конторе, хоть Джейсон и уверял, что он никогда не хранил там ничего ценного. Но ради бриллиантов... такого количества бриллиантов... стоило рискнуть. Джейсона долго убеждать не понадобилось. Это отчаянный тип...

Я на секунду усомнился в соответствии подобного определения этого субъекта с точки зрения копрологии.

— Итак, вы поднялись на крышу в служебном лифте, — продолжил я, — и, свесив оттуда что-то типа маятника, разбили окно в помещении упаковки.

Он потряс головой.

— Джейсон принес кошки и веревочную лестницу, по которой добрался до окна, и разбил стекло бейсбольной битой. Когда он уже был внутри, я сбросил во двор крюки с лестницей, спустился в лифте на восьмой этаж и вошел через открытый Джейсоном служебный вход. Но мы не смогли попасть на склад из-за этих проклятых электронных замков, установленных Гревилом, по тем же причинам не проникли мы и в салон. И в сейф... Я пытался сломать дверь битой, но Джейсон сказал, что ее толщина шесть дюймов. — Он пожал плечами. — Так что нам пришлось перерыть бумаги... но ничего не удалось найти о бриллиантах. Джейсон разозлился... мы устроили там настоящий погром.

— Гм...

— И все это оказалось пустой тратой времени. Джейсон говорил, что нам нужно было разыскать какую-то штуку под названием «Чародей», но ее мы тоже не смогли найти. В конце концов мы ушли ни с чем. Я оставил эту затею. Грев был слишком осторожен. Я смирился с мыслью о том, что смогу получить бриллианты, только расплатившись за них. Затем Джейсон сообщил мне, что вы повсюду их ищете, и я вновь загорелся желанием. Вы не можете осуждать меня за это.

Я мог и осуждал, но мне не хотелось прерывать поток его излияний.

— И тогда, — продолжал он, — как вы сами догадались, я заманил вас в палисадник Грева, где Джейсону пришлось дожидаться вас довольно долго, и он был вне себя от злости. Попав в дом, он дал ей волю.

— Да, там он тоже устроил погром.

— Затем вы пришли в себя, включили сигнализацию, и Джейсон признался, что тогда он занервничал и не стал ждать, пока приедет полиция и наденет ему наручники. Так что Грев и здесь нас обставил... но и вас-то он тоже оставил ни с чем. — Он хитро посмотрел на меня:

— Вы ведь тоже не нашли бриллиантов?

Не ответив на его вопрос, я спросил:

— Когда Джейсон залез в машину Гревила?

— Когда он наконец обнаружил ее неподалеку от дома Гревила. Я искал ее возле гостиницы и по всему Ипсуичу, но, когда ехал туда. Грев, видимо, брал машину напрокат, потому что его собственная машина не заводилась.

— Когда вы об этом узнали?

— В субботу. Если бы бриллианты оказались в ней, нам бы не пришлось обыскивать дом.

— Он бы не стал оставлять на улице целое состояние, — заметил я.

Соглашаясь, Просс покачал головой.

— Полагаю, что вы там уже поискали.

— Да. — Я задумчиво посмотрел на него. — А почему Ипсуич?

— Что?

— Почему именно гостиница «Оруэл» в Ипсуиче? Почему он хотел, чтобы вы приехали туда?

— Понятия не имею, — безучастно ответил он. — Грев не объяснял. Он часто выбирал для наших встреч странные места. Как правило, это было связано с тем, что он натыкался на какую-нибудь фамильную ценность и хотел выяснить, пригодятся мне камни из этой вещицы или нет. Раз это была старая уродливая диадема с желтым невыразительным алмазом в центре, совершенно запущенного вида. Я сделал камню новую огранку и вставил его в хохолок птички из горного хрусталя, которую поместил в золотую клетку... сейчас она во Флориде, блестит на солнце.

Я содрогнулся от сожаления, что такой безудержный полет фантазии мог сочетаться со столь нечистоплотной алчностью и вероломством.

— В Ипсуиче он тоже нашел для вас какой-нибудь камень? — спросил я.

— Нет. Он просил меня приехать туда, потому что не хотел, чтобы нашему разговору помешали. Он сказал, что нам лучше встретиться в каком-нибудь тихом местечке. Я полагаю, это связано с тем, что он собирался в Харидж.

Я кивнул, поскольку тоже так считал, хотя это было и не совсем по дороге, которая ушла несколько южнее через Колчестер. Однако Гревил выбрал именно Ипсуич на свою беду.

Вспоминая все, о чем рассказал мне Просс, я чуть не вздрогнул от страшной, еще не подтвержденной догадки.

— После того как рухнули строительные леса, — медленно произнес я, — когда вы перебежали через дорогу и увидели, что Гревил смертельно ранен... когда он лежал там с вонзившимся в него металлическим прутом, истекая кровью... Вы украли у него бумажник?

Моложавое лицо Пресса все как-то сморщилось, словно он собирался заплакать; он закрыл его руками. Я не верил ни в его слезы, ни в его раскаяние. Я не мог его больше выносить. Я поднялся, чтобы уйти.

— Вы подумали, что бриллианты могут оказаться у него в бумажнике, — с горечью сказал я. — И даже тогда, когда он умирал, вы были готовы ограбить его.

Он не отвечал, не пытался отрицать это.

Меня внезапно охватило такое негодование, что захотелось ударить этого человека, наказать его с такой жестокостью, которой я в себе и не подозревал. И я стоял, ясно отдавая себе отчет и дрожа от этих с трудом сдерживаемых эмоций, не в силах произнести больше ни слова.

Собираясь уйти, я в забытьи ступил на левую ногу, и возникшая боль показалась мне чем-то неуместным, однако, сделав три шага, я все же оперся на костыли, чтобы обогнуть перегородку, выйти в магазин и затем уже оказаться на тротуаре. Мне хотелось кричать об ужасной несправедливости смерти Гревила, о жестокости этого мира и взывать к гневу богов.

Глава 17

С невидящими глазами я стоял на тротуаре, не замечая прохожих, которым приходилось меня обходить. Нахлынувшая волна ярости и скорби обрушилась на меня и постепенно откатила, а я все еще дрожал от ее напора, словно в душе пронесся торнадо.

Только разжав челюсти, я понял, что они были плотно стиснуты, но гнусное чувство не отпускало.

Какая-то заботливая старушка, дотронувшись до моей руки, спросила:

— Вам помочь?

В ответ на ее доброту я лишь покачал головой, потому что никто не мог оказать мне помощь, в которой я нуждался. Это была душевная рана, и она заживала медленно, подобно тому, как сращиваются кости.

— С вами все в порядке? — вновь спросила она, глядя на меня участливыми глазами.

— Да, — с усилием выдавил я. — Спасибо. С сомнением посмотрев на меня, старушка пошла своей дорогой, а я, прерывисто вздохнув и возвращаясь к банальной действительности, вспомнил, что мне нужно позвонить по телефону для того, чтобы покинуть это место.

После того как в салоне-парикмахерской мне любезно, но не безвозмездно позволили воспользоваться телефоном, Брэд приехал за мной минут через пять. Запихнув костыли на заднее сиденье, я устало уселся возле него.

— Куда? — коротко спросил он, но в его лице тоже было уже знакомое мне участие.

— Даже не знаю, — ответил я.

— Домой?

— Нет... — Я немного подумал. Изначально я собирался до намеченной на семь встречи с Клариссой заехать к Гревилу домой, чтобы переодеться в свой костюм, который остался висеть у него в шкафу. Это все еще казалось лучшим, что можно было сделать, хотя мой энтузиазм по поводу предстоящего события уже поугас.

Поскольку было недалеко, мы добрались довольно быстро, и, когда Брэд остановил машину возле входа, я сказал ему:

— Пожалуй, я сегодня переночую здесь. В этом доме не менее безопасно, чем в любом другом месте. Так что, если хочешь, можешь сейчас ехать в Хангерфорд.

Судя по его виду, он был не особо счастлив слышать это, но лишь спросил:

— Мне приехать завтра?

— Да, пожалуйста, — ответил я.

— Заехать за тобой и отвезти тебя в офис?

— Да, будь добр.

Брэд кивнул, заметно успокоенный тем, что его помощь по-прежнему нужна. Затем он вместе со мной вылез из машины, открыл калитку, взял мою дорожную сумку и прошел со мной в дом, чтобы, осмотрев его снизу до верху, убедиться, что там нет ни воров, ни убийц. После его ухода я проверил, вся ли сигнализация включена, и поднялся в комнату Гревила переодеться.

Позаимствовав у него очередную рубашку и темно-синий шелковый галстук, я побрился поднятой с полу и положенной на белый комод его электробритвой, причесался его щеткой, найденной там же, и неожиданно поймал себя на мысли о том, что теперь все эти вещи стали моими, что я в его комнате, в его доме, в его одежде... в его жизни.

Я надел свой костюм, поскольку его был мне длинноват, и наткнулся на трубку от бейстера, по-прежнему лежавшую в нагрудном кармане пиджака. Положив ее на комод среди груды других вещей, я взглянул на себя в зеркало на стене, чтобы убедиться, что Фрэнклин-II не посрамит Фрэнклина-I. «На протяжении трех месяцев он каждый день смотрелся в это зеркало, — подумал я. — Теперь его отражение сменилось моим, и у человека, которому оно принадлежит, под глазами синяки, щеки ввалились, и, глядя на него, можно с уверенностью сказать, что ему не помешало бы недельку где-нибудь позагорать на солнце». Грустно улыбнувшись своему отражению, я вызвал такси и приехал в «Луиджи» на десять минут раньше.

Однако она уже сидела за маленьким столиком возле бара сбоку от ресторана, перед ней на фирменной салфетке стоял полупустой бокал с чем-то похожим на водку. Увидев меня, Кларисса поднялась, подставила мне в качестве светского приветствия свою щеку и жестом предложила сесть.

— Что будете пить? — спросила она вежливо, но, как мне показалось, стараясь преодолеть свое смущение.

Я сказал, что сам закажу напитки, на что она ответила решительным «нет», поскольку это была ее идея. Она подозвала официанта.

— Двойную воду? — сказала она с легкой улыбкой, вопросительно посмотрев на меня.

Я кивнул, и она заказала нам обоим «перье» со льдом и лимонным соком.

К этому времени я уже сократил дневную дозу до двух-трех таблеток обезболивающего и планировал вскоре перестать принимать их вообще, однако только что выпитая мною в доме Гревила таблетка исключала спиртное на целый вечер. Было уже поздно, когда я задумался, от чего мне было бы лучше — от лекарства или от хорошей порции виски.

На Клариссе было синее шелковое платье, ожерелье из двух ниток жемчуга, серьги с жемчугом, сапфирами и бриллиантами и перстень с сапфирами и бриллиантами. Я подумал, что еще совсем недавно я вряд ли бы обратил внимание на украшения. Ее волосы, как всегда, были аккуратно уложены в элегантную прическу, туфли и сумочка — из черной матовой телячьей кожи. Она выглядела в соответствии со своим положением — ухоженной благородной женщиной лет сорока, красивой, стройной, с выразительными глазами.

— Что ты делал все это время с субботы? — спросила она, чтобы начать беседу.

— Побывал в когтях у смерти. А ты что?

— Мы ездили... — Она резко замолчала. — Что ты сказал?

— В воскресенье мы с Остермайерами попали в автомобильную аварию. Они уже в порядке и, надеюсь, улетели сегодня в Америку. И я, как видишь, цел. Почти... цел.

Она, как того и следовало ожидать, ужаснулась и захотела узнать все подробности, и мой рассказ, по крайней мере, помог нам избавиться от неловкости, которую мы испытывали в начале встречи.

— Симз убит"!

— Да.

— Но... полиция знает, кто это сделал? Я покачал головой.

— Как они считают, кто-то, ехавший в большой серой «Вольво», а таких тысячи.

— Боже мой! — Она помолчала. — Я не хотела тебе говорить, но ты выглядишь...

Она запнулась, подыскивая подходящее слово.

— Потрепанным? — подсказал я.

— Но не внешне, — улыбнулась она, — а внутренне.

— Пройдет.

Подошедший официант поинтересовался, будем ли мы обедать. Я ответил, что да и на сей раз без всяких возражений заказывать буду я. Она не стала спорить, и мы ознакомились с меню.

Кухня была преимущественно итальянской, оформление зала в весьма неопределенном стиле, а обстановку можно было охарактеризовать как европейскую с лондонским налетом. Много бордового цвета, лампы в стеклянных плафонах и никакого утомительного музыкального фона. Ничего вызывающего волнения, довольно уютное местечко. В связи с ранним временем посетителей почти не было.

Я с интересом отметил, что «Луиджи» не был тем местом, где обычно встречались Кларисса и Гревил: официанты не узнавали в ней частую посетительницу. Я поинтересовался у нее на этот счет, и она, несколько удивившись, ответила мне, что они здесь обедали всего два или три раза.

— Мы никогда не ходили часто в одно и то же место, — пояснила она. — Это было бы неосмотрительно.

— Да.

Она несколько смущенно взглянула на меня.

— Ты осуждаешь нас с Гревилом?

— Нет, — ответил я. — Ты доставляла ему радость.

Успокоившись и даже обрадовавшись, Кларисса с некоторой робостью сказала:

— Я впервые в жизни влюбилась. Наверное, тебе это покажется глупым. Но он говорил, что для него это тоже впервые. Это было... действительно необыкновенно. Мы... словно помолодели лет на двадцать... Вряд ли я смогу это объяснить. Мы смеялись. Искрились счастьем.

— Насколько я знаю, это может произойти в любом возрасте, — ответил я. — Совсем необязательно быть юным.

— А... с тобой было такое?

— В семнадцать лет, когда я по уши влюбился в дочь одного тренера.

— Ну и что же?

— Ничего особенного. Нам было очень весело. Мы занимались любовью, поначалу несколько неуклюже. Она вышла замуж за солидного человека, которому было двадцать восемь лет. А я поступил в колледж.

— Я познакомилась с Генри, когда мне было восемнадцать. Он влюбился в меня... добивался меня... мне это льстило... он был так хорош собою... и так добр ко мне.

— Он таким и остался, — заметил я.

— Он уже тогда имел титул. Моя мама была от него в неописуемом восторге... она говорила, что разница в возрасте не играет никакой роли... и я вышла за него замуж. — Она помолчала. — У нас родились сын и дочь, сейчас они уже взрослые. Моя жизнь складывалась неплохо, но до того, как я познакомилась с Гревилом, в ней чего-то не хватало.

— Твоя жизнь удачнее многих, — сказал я утешительным тоном.

— Ты очень похож на Гревила, — неожиданно отметила она. — Ты, как и он, называешь вещи своими именами. У тебя такое же чувство меры.

— Наши родители были реалистами.

— Он мало рассказывал о них, только вспоминал, что его интерес к драгоценным камням возник после многочисленных походов с матерью в музеи. Но он жил настоящим и смотрел вперед, а не копался в прошлом, и я, безумно любя, в то же время недостаточно знала его...

Замолчав, она перевела дыхание и словно решила больше не давать волю эмоциям.

— Он был таким и со мной, — сказал я, — и, наверное, со всеми. Гревил не считал нужным вдаваться в объяснения своих чувств и поступков. Он считал, что есть более интересные темы для разговора.

— Как мне его не хватает! — воскликнула она.

— Что ты будешь есть? — спросил я. Бросив на меня мимолетный взгляд, она взяла меню, но никак не могла сосредоточиться на его содержании, наконец, вздохнув, сказала:

— Решай сам.

— Как Гревил?

— Да.

— Ты не против жареных цуккини на закуску, бифштекса в перечном соусе с лапшой в оливковом масле и с чесноком?

— Чеснок я не люблю. А все остальное мне нравится. Своеобразное. Вкусное.

— Хорошо, тогда без чеснока.

Еще не было половины восьмого, когда мы, перебравшись в зал ресторана, принялись за заказанную еду. Меня интересовало, не должна ли она возвращаться этим же вечером в Йорк, не торопилась ли на поезд, что могло явиться причиной нашей ранней встречи в ресторане.

— Нет. Я приехала на два дня. Завтра я собираюсь на свадьбу к одной из старых подруг, а потом, в четверг утром, возвращаюсь в Йорк. — Она замолчала, накручивая на вилку лапшу. — Когда мы приезжаем в Лондон вместе с Генри, мы всегда останавливаемся в гостинице «Селфридж», и, когда я приезжаю одна, я тоже еду туда. Там нас хорошо знают.

Когда я приезжаю одна, они не отдают счет мне, а посылают его Генри. — Она поднесла вилку с лапшой ко рту. — Я говорю ему, что хожу в кино, ем в каком-нибудь кафе... и он знает, что к полуночи я всегда возвращаюсь в гостиницу.

До полуночи было еще довольно много времени.

— Примерно раз в пять недель, когда ты приезжала одна в Лондон, Гревил встречал тебя на вокзале Кингз-Кросс и вы вместе шли обедать, да?

— Он тебе рассказывал?! — удивленно воскликнула она.

— Не мне лично. Ты когда-нибудь видела у него такую штуковину под названием «Чародей»?

— Да, но... — Она сильно встревожилась. — Ведь он не мог ввести меня в него?

— Твоего имени там нет. И все, что касается ваших отношений, закодировано. Ты в полной безопасности.

Она накрутила еще лапши на вилку. Ее глаза были опущены, и мысли были где-то далеко.

— После обеда, — продолжала она, делая паузы, — я выполняла какие-нибудь намеченные дела или шла в магазин... чтобы привезти что-нибудь домой. Приезжала в гостиницу, переодевалась и уходила домой к Гревилу. У него, разумеется, была квартира, но в доме было гораздо лучше. Когда он приходил, мы что-нибудь пили... разговаривали... иногда занимались любовью. Затем довольно рано шли куда-нибудь поужинать и возвращались к нему домой.

Она замолчала, по-прежнему не поднимая глаз.

— Ты хочешь сейчас до полуночи побыть у него дома? — спросил я.

— Не знаю, — ответила она после некоторой паузы.

— Ну... а кофе ты хочешь?

Она кивнула, стараясь не смотреть мне в глаза, и отодвинула от себя тарелку с лапшой. Мы молча ждали, пока официанты уносили тарелки и разливали кофе. Никто из нас не мог сказать ничего определенного.

— Если хочешь, ты можешь сейчас прийти в дом Гревила, — наконец произнес я. — Сегодня я там буду ночевать, но это не играет никакой роли. Если хочешь, побудь возле него, побудь с ним, насколько это возможно, может быть, в последний раз. Полежи на его кровати. Поплачь. Я подожду тебя внизу... а потом благополучно отвезу в гостиницу, до того как твоя сказочная карета превратится в тыкву.

Вырвавшийся у нее вздох больше походил на смешок, хотя, казалось, она уже была готова разрыдаться.

— Правда?

— Все зависит от твоего желания.

— Тогда — да. Спасибо тебе.

— Должен предупредить, что там не очень убрано. — Я рассказал ей о том, что ее ждет, но она была безутешна, когда увидела все собственными глазами.

— Он был бы потрясен, — проговорила она. — Как хорошо, что Гревил не видит этого.

Мы находились в малой гостиной, и она стала собирать коричнево-розовых медвежат, укладывая их назад в коробку.

— Это я их ему подарила, — сказала она. — Он говорил, что они из родонита, и очень любил их.

— Возьми их как память о нем. Здесь еще есть подаренные тобой золотые часы, возьми и их, если хочешь.

Она остановилась, подняв с полу последнего медвежонка.

— Ты очень добр ко мне.

— Немудрено, иначе Гревил пришел бы в негодование.

— Я хочу взять медвежат, а часы лучше оставь себе из-за выгравированной на них надписи.

— Хорошо, — ответил я.

— Я, пожалуй, поднимусь наверх, — робко сказала она. Я кивнул.

— Пойдем со мной, — попросила она. Я посмотрел на нее. В ее широко раскрытых глазах было волнение, но взгляд был полон неуверенности, а не страсти. Она, как и я, чувствовала какое-то замешательство.

— Ну что ж, — ответил я.

— Гам тоже все так же разбросано?

— Кое-что я успел поднять.

Опережая меня, Кларисса быстро взбежала по лестнице, и я услышал невольно вырвавшийся у нее стон отчаяния при виде царившего в спальне разорения. Когда я вошел туда, она стояла посреди комнаты, горестно, с потерянным видом оглядываясь вокруг. Повернувшись ко мне, Кларисса порывисто обняла меня за талию и положила голову мне на плечо. Уронив чертовы костыли, я крепко прижал ее к себе, разделяя ее горе и чувствуя боль за Гревила, и мы простояли так какое-то время, как бы утешая и успокаивая друг друга.

Опустив руки, она села на краешек кровати и провела рукой по черно-белому, похожему на шахматную доску покрывалу.

— Он собирался изменить эту комнату, — сказала она. — Весь этот траур... — Она показала рукой на белую мебель, черный ковер, одну черную стену. — Здесь все так было, когда он купил этот дом. Он хотел, чтобы я подобрала нечто более мягкое, на свой вкус. Однако я запомню эту комнату именно такой.

Она легла головой на подушки, скрестив вытянутые ноги. Прихрамывая, я неловко подошел к кровати и присел на краешек возле нее.

Кларисса наблюдала за мной своими большими глазами. Я положил руку ей на живот и почувствовал, как резко напряглись ее мышцы.

— Как же нам быть? — спросила она.

— Я не Гревил.

— Да... Он был бы против?

— Не думаю. — Я нежно погладил ее рукой. — Ты хочешь продолжения?

— А ты?

— Да, — ответил я.

Стремительно приподнявшись, Кларисса, словно повинуясь до сих пор сдерживаемому порыву, обвила мою шею руками.

— Я тоже очень хочу, — прошептала она. — Я хотела этого весь день. Я притворялась, стараясь обмануть себя, убеждала себя, что нельзя, но я просто сгораю от желания. Я знаю, что ты не Гревил, я знаю, что все будет по-другому, но лишь так я могу теперь любить его... тебя это не отталкивает, можешь ли ты понять, что люблю я при этом его?

Я прекрасно все понимал и ничуть не возражал.

— Только не назови меня Гревилом, — я засмеялся, — а то я могу потерпеть фиаско.

Отстранившись от моего уха, она посмотрела мне в глаза, и на ее губах тоже появилась улыбка.

— Дерек, — подчеркнуто произнесла она, — пожалуйста, займись со мной любовью.

— Меня не надо просить, — ответил я. Я поцеловал ее в губы и занял место своего брата.

* * *

«Заупокойная служба удалась», — думал я, лежа в темноте, посмеиваясь своим кощунственным мыслям и не решаясь поделиться ими с Клариссой.

Катарсис прошел, а вместе с ним и ее слезы. Она дремала, положив голову мне на грудь, умиротворенная и, насколько я мог судить, не разочарованная тем, что я смог ей предложить. Женщины утверждают, что мужчины в темноте отличаются друг от друга, и я чувствовал, чем я приятно удивил ее и в чем не оправдал ожиданий, в чем я напоминал ей Гревила и в чем был не похож на него, по ее инстинктивной реакции.

Гревилу — теперь-то я в этом не сомневался — повезло, хотя я и не мог спросить, не он ли сам научил ее, как доставлять такое исключительное наслаждение. Она знала как; и я почувствовал интенсивность ее оргазма, ощутив в этот момент легкое, похожее на дрожь, постукивание пальцев по моей пояснице. «Бесконечный процесс познания, — думал я, — в следующий раз, с кем-нибудь еще, я уже буду чувствовать себя более опытным».

Кларисса пошевелилась, и я повернул руку так, чтобы были видны светящиеся стрелки моих часов.

— Просыпайся, — нежно сказал я, — пора, Золушка.

— М-м...

Протянув руку, я включил настольную лампу. Она сонно улыбнулась мне, рассеивая малейшие сомнения.

— Как хорошо было, — произнесла она.

— Да, очень.

— Как лодыжка?

— Какая лодыжка?

Не стесняясь своей наготы, она приподнялась, опершись на локоть, и рассмеялась, глядя на меня. Кларисса казалась помолодевшей и посвежевшей. «Такой ее видел Гревил, — вдруг подумал я, — и он любил ее такой».

— Завтрашнее свадебное мероприятие закончится около шести, — сказала она. — Можно мне опять прийти сюда? — Она поднесла руку к моим губам и едва коснулась их пальцами, не давая мне ответить. — Сегодняшний раз был для него, завтра — для нас. А потом я уеду домой.

— Навсегда?

— Думаю, да. Все, что у меня было с Гревилом, незабываемо и неповторимо. Когда я ехала сюда на поезде, то решила для себя, что, как бы у нас с тобой ни получилось, я вернусь к Генри и буду жить с ним, делая все от себя зависящее.

— Но это не помешало бы мне любить тебя, — сказал я.

— Да, однако не стоит.

Я понимал, что она права, и нежно поцеловал ее. — Значит, завтра — для нас, а потом расстаемся, — соглашаясь, ответил я.

* * *

Когда на следующее утро я пришел в офис, Аннет сердито сообщила мне, что Джейсон не появился на работе и не удосужился позвонить, чтобы предупредить, что он нездоров.

Вспоминая рыжую шевелюру Джейсона в сочетании со свойственным ему нахальством, я подумал, как благоразумно он решил не показываться мне на глаза, так как для меня было достаточно малейшего повода, чтобы спустить его в шахту лифта.

— Он больше не вернется сюда, — сообщил я, — так что нам нужна замена.

— Но вы не можете уволить его за то, что он не пришел на работу! — изумленно воскликнула она. — Вы вообще не имеете права уволить его за что бы то ни было без выплаты компенсации.

— Перестаньте волноваться, — произнес я, но она не воспользовалась моим советом.

Размахивая какой-то газетенкой, в кабинет Гревила влетела Джун и уставилась на меня широко раскрытыми от удивления глазами.

— Вы знаете о том, что про вас напечатали в газете? Здесь написано: «Повезло, что остался жив...» А вы ничего об этом не сказали!

— Ну-ка, посмотрим, — поинтересовался я, и она, развернув «Дейли сенсейшн», положила ее на черный стол.

Там была фотография с места аварии, на которой в «Даймлере» виднелась моя голова, но узнать меня было практически нельзя. «Шофер убит, жокей жив», — гласил заголовок, и в опубликованной ниже статейке рассказывалось об «уцелевших счастливчиках» — мистере и миссис Остермайер из Питтсбурга, США, и об экс-чемпионе по стипль-чезу жокее Дереке Фрэнклине. Полиция, как сообщалось, обнаружила в корпусе «Даймлера» две пули и занималась розыском серой «Вольво», скрывшейся с места происшествия на большой скорости. Далее следовал пересказ трагедии в Хангерфорде, который завершался вопросом: «Очередное бессмысленное убийство?», и, наконец, фотография улыбающегося Симза с подписью: «Вчера осиротевшая семья покойного — жена и две дочери — была в окружении скорбящих родственников».

Бедный Симз. Бедная семья. Бедные погибшие в Хангерфорде.

— Это случилось в воскресенье, — не унималась Джун, — а вы приходили сюда и в понедельник, и вчера как ни в чем не бывало. Немудрено, что у вас был такой затраханный вид.

— Джун! — воскликнула Аннет, осуждающе глядя на нее.

— Да-да, именно такой и был. И до сих пор такой, — она окинула меня участливо-критическим материнско-сестринским взглядом. — Его же могли убить, и что бы мы все тогда здесь делали?

По испугу на лице Аннет можно было судить, насколько теперь я вписывался в свое нынешнее положение в компании. Я уже отделался от своего прежнего ощущения «увязания» и, вынуждаемый обстоятельствами, похоже, начинал чувствовать пульс компании.

Но в тот день в Челтнеме были скачки. Полистав газету, я раскрыл ее на странице с наездниками и скакунами. Вот где должно быть мое имя, а не на чеках «Саксони Фрэнклин». Заглянув мне через плечо, Джун поняла, что я в какой-то степени чувствовал себя словно в ссылке.

— Когда вы вернетесь в привычный вам мир, — серьезно начала Джун, высказывая то, о чем подумала, — как все здесь будет с нами?

— У нас есть месяц, — ответил я. — Именно столько у меня уйдет на выздоровление. — Я сделал паузу. — Я уже думал над этим, и, мне кажется, вы догадываетесь, что я решил.

Они обе выжидающе смотрели на меня, но я успокаивающе улыбнулся им.

— Мы сделаем так, — сказал я. — Аннет станет менеджером офиса, у нее будут ключи, и она будет осуществлять общее руководство.

Судя по виду Аннет, ее это не огорчило. Она повторила название новой должности, словно примеряясь к ней.

Я кивнул.

— Кроме этого, я сейчас займусь тем, что начну подыскивать эксперта, который будет заниматься финансовой стороной и счетами, чтобы мы не прогорели. Потому что нас неизбежно ждет борьба.

Это по меньшей мере озадачило их, если не потрясло. Похоже, проблем с наличностью никогда раньше не существовало.

— Гревил все-таки покупал бриллианты, — с сожалением сказал я, — и пока у нас лишь четверть приобретенного им количества. Мне не удается узнать, где остальное. Они обошлись фирме в полтора миллиона долларов, и мы останемся должны банку три четверти этой общей суммы после того, как продадим имеющуюся у нас четверть.

От этой печальной новости у них дружно приоткрылись рты.

— Пока мы не найдем оставшихся бриллиантов, — продолжал я, — нам придется платить проценты по займу и убеждать банк подождать того момента, когда мы выкарабкаемся. Так что нам будет нужен человек на должность финансового руководителя, и мы будем платить ему из тех денег, что шли на зарплату Гревилу.

Они закивали, начиная понимать картину создавшейся ситуации.

— Далее, — сказал я, — нам понадобится специалист по драгоценным камням, который обладал бы необходимым чутьем и разбирался во вкусах и потребностях клиентов. Вряд ли нам удастся найти такого человека, который бы смог заменить фирме Гревила, но мы создадим должность коммерческого директора, и им станет Джун, — с этими словами я посмотрел на нее.

Она вспыхнула.

— Но я не могу... Я еще многого не знаю.

— Подучишься, — подбодрил я, — поездишь по ярмаркам, попутешествуешь. Ты будешь заниматься закупкой.

Я видел, как заискрились глаза Джун по мере расширения ее перспектив.

— Она слишком молода, — возразила Аннет.

— Посмотрим, — ответил я и вновь обратился к Джун. — Ты знаешь, что пользуется спросом. Ты будешь работать в паре с финансовым руководителем на благо нашего процветания. И по-прежнему будешь заниматься компьютером, обучая Лили или Тину, чтобы они могли заменить тебя во время твоего отсутствия.

— Тину, — тут же ответила Джун, — она быстрее схватывает.

— Значит, Тину.

— А вы? — спросила она.

— Я буду генеральным директором. Буду приезжать по крайней мере два раза в неделю на пару часов. Вы будете рассказывать мне, как идут дела, и мы вместе будем решать, как лучше поступить в том или ином случае, однако при разногласиях мне принадлежит право решающего голоса. Каким бы ни был исход, ответственность будет лежать на мне, а не на вас.

— Вам понадобится зарплата мистера Фрэнклина, — заметила по-прежнему обеспокоенная Аннет. Я покачал головой.

— Я вполне достаточно зарабатываю на скачках. Нам нельзя выбрасывать ни пенни на ветер, чтобы обеспечить свою платежеспособность.

— Вот это дело! — воскликнула воодушевленная Джун.

Я подумал, какими далекими и даже неосуществимыми могут оказаться эти перспективы, но, постоянно ощущая вокруг себя незримое присутствие Гревила, я не мог не попробовать.

— Ну что ж, — сказал я, вытаскивая из кармана марлевый узелочек, — здесь у нас пять неотшлифованных бриллиантов общей стоимостью семьдесят пять тысяч долларов.

У них словно перехватило дыхание.

— Как мы будем их продавать? — спросил я. После некоторой паузы Аннет сказала:

— Нужно заинтересовать какого-нибудь diamantaire.

— Вы знаете, как это делается?

После очередного замешательства она кивнула.

— Мы можем представить документы, — добавил я, — их копии уже высланы сюда от Ги Серви из Антверпена. Возможно, мы завтра их получим. Нам станут известны номер партии и тому подобное, но до прихода бумаг положим камни в сейф, а потом можете дерзать.

Она кивнула, но в ее глазах был испуг.

— Смелее, — подбодрил я. — Судя по всему, дела у «Саксони Фрэнклин» всегда шли удачно. Нам лишь придется, по возможности, сократить кое-какие расходы, вот и все.

— Например, зарплату Джейсона, — неожиданно предложила Аннет. — Половину тяжелых коробок Тина все равно ворочала сама, а я могу пылесосить.

— Замечательно, — с благодарностью откликнулся я. — Если у вас такой настрой, то все будет хорошо.

Зазвонил телефон, и Аннет взяла трубку.

— Внизу вас ждет какая-то посылка, — сказала она.

— Я схожу, — вызвалась Джун, исчезая за дверью и, как обычно, почти тут же возвращаясь с мягким коричневым пакетом с надписью «Джиффи» и аккуратно выведенным «Дереку Фрэнклину». Она торжественно положила пакет передо мной.

— Смотрите, как бы не бомба, — шутливо предупредила она, когда я взял пакет, и я вдруг с ужасом подумал, что совершенно не учел такой вероятности.

— Да я пошутила, — игриво произнесла она, видя мое замешательство. — Хотите, я сама открою?

— Чтобы вы вместо меня лишились рук?

— Ну откуда там бомба, — с некоторым беспокойством возразила Аннет.

— Знаете что, — предложила Джун, — давайте я принесу большие ножницы из упаковочной. — Она на несколько секунд исчезла. — Элфи посоветовал, — сказала она вернувшись, — положить это в ведро с водой.

Она протянула мне громадные ножницы, которыми Элфи резал картон, и, несмотря на весь скептицизм, они с Аннет опасливо отошли, пока я разрезал пакет.

Взрыва не последовало. Напротив, напряжение разрядилось. Я вытряхнул на стол содержимое, состоявшее из двух предметов и одного конверта.

Одним из предметов оказался мини-магнитофон, который я, стремясь поскорее удалиться, забыл на верстаке Просперо Дженкса.

Другим был длинный черный кожаный бумажник, размером почти с «Чародея», с золотыми инициалами Г. С. Ф. в уголке, перетянутый простым резиновым шпагатом.

— Это мистера Фрэнклина, — тут же заявила Аннет, и подошедшая поближе Джун кивком головы подтвердила это.

Сняв резинку, я положил раскрытый бумажник на стол. В нем одиноко лежала визитная карточка с именем Просперо Дженкса и названиями магазинов с одной стороны и единственным словом «простите» — с другой.

— Откуда он взял бумажник мистера Фрэнклина? — произнесла Аннет, недоуменно разглядывая карточку.

— Он его нашел, — ответил я.

— Много же времени ему понадобилось, чтобы вернуть его, — язвительно заметила Джун.

— Гм...

В бумажнике была одна из чековых книжек «Саксони Фрэнклин», четыре кредитные карточки, несколько визиток и маленькая пачка банкнот, которая, как я полагал, уменьшилась в количестве, с тех пор как Гревил расстался с ним.

Потом Аннет и Джун отправились докладывать остальным сотрудникам об их настоящем и будущем, а я, оставшись в одиночестве, вскрыл конверт.

Глава 18

Просс прислал мне письмо и заверенный банковский чек на получение наличных денег.

Недоуменно просмотрев написанные на чеке цифры, я вновь перечитал их уже очень внимательно и только затем принялся за письмо.

Там было написано:

"Дерек!

Я пишу Вам в расчете на достижение договоренности о «согласованном признании вины», о котором Вы как-то упоминали во время нашего с Вамиразговора. Чек выписан на условленную нами с Гревилом сумму за двенадцать слезок и восемь звездочек. Я знаю, что деньги Вам нужны, мне же, в свою очередь, нужны эти камни.

У Вас больше не будет неприятностей от Джейсона. Я даю ему работу в одной из своих мастерских.

Грев ни за что не простил бы мне удар кирпичом, но за бумажник, думаю, долго бы зла не держал. Вы же смотрите на это совершенно по-другому, хотя во многом похожи на него. Мне очень жаль, что его больше нет.

Просс".

«Какая чертовщина», — подумал я. Деньги мне, естественно, были нужны, однако, если я их принимал, подразумевалось, что я тем самым отказывался предпринимать против него какие-либо действия. И в то же время я не знал, какие действия мог предпринять, как бы я того ни хотел. Помимо того, что я едва ли располагал доказательствами, ему было обещано «бездействие» в обмен на информацию, однако это было до того, как раскрылась правда о бумажнике. «Он сообразил, — думал я, — что именно предательство и нападения вызовут наибольшее негодование как у Гревила, так и у меня».

Хотел бы Гревил, чтобы я если не простил, то по крайней мере отказался от мести? Хотел бы он, чтобы я подтвердил его прощение, или предпочел бы, чтобы я гневно разорвал этот чек...

Среди чехарды этих мыслей я услышал телефонный звонок и взял трубку.

— Говорит Эллиот Трелони, — раздался знакомый голос.

— Добрый день.

Он поинтересовался, как дела, и я ответил, что жизнь постоянно подкидывает какие-нибудь дилеммы.

— Иначе не бывает, — с усмешкой отозвался он.

— Вы не могли бы дать мне совет, — неожиданно спросил я, — как судья?

— Конечно, если это в моих силах.

— Тогда послушайте, что я вам сейчас расскажу, а потом скажите свое мнение.

— Давайте.

— Кто-то огрел меня кирпичом по голове... — Эллиот было засокрушался на мой счет, но я продолжал:

— Сейчас я знаю кто, но тогда не знал и не видел его лица, потому что он был в маске. Он хотел украсть у меня одну вещь, однако, перерыв весь дом, так и не нашел ее. Несмотря на то что он меня оглушил, ограбить меня ему так и не удалось. Позже я догадался, кто это был, и рискнул уличить другого человека в том, что именно он и подослал ко мне грабителя. В разговоре со мной тот человек не отрицал этого, но сказал, что никому больше не сознается. Так... что же мне делать?

Вздохнув, он помолчал в раздумье.

— А что вы хотите делать?

— Не знаю. Поэтому-то мне и понадобился ваш совет.

— А вы тогда заявляли в полицию?

— Да.

— У вас были какие-нибудь серьезные последствия травмы?

— Нет.

— Вы обращались к врачу?

— Нет.

Он еще немного подумал.

— Вам будет непросто добиться того, чтобы его признали виновным, даже если ему будет предъявлено обвинение в нанесении телесных повреждений. Вы не можете подтвердить личность преступника, поскольку тогда не видели его. Что же касается вашего разговора с тем, другим человеком, то обвинение в преступном сговоре доказывается с большим трудом. Поскольку вы не обращались к врачу, ваше положение довольно шаткое. И, как бы мне ни было тяжело это признать, я бы посоветовал вам не обращаться в суд.

— Благодарю, — со вздохом произнес я.

— Простите, что не могу вам сказать ничего более определенного.

— Да нет, все в порядке. Вы лишь подтвердили мои опасения.

— Ну что ж... Я позвонил вам, чтобы поблагодарить за записи о Ваккаро. Состоялось заседание комиссии, и мы отказали ему, а теперь выясняется, что нам не стоило и беспокоиться, потому что в субботу вечером его арестовали за попытку контрабанды запрещенных веществ. Он находится под стражей, и американцы просят передать его властям Флориды, где он обвиняется в убийствах и где его, возможно, ожидает смертная казнь. А мы чуть не дали ему лицензию! Смешная у нас жизнь.

— Сплошное веселье.

— Так как насчет встретиться в «Рук-энд-Касл» и что-нибудь выпить? — напомнил он. — Может, как-нибудь на следующей недельке?

— Идет.

— Вот и отлично, — сказал он. — Я позвоню. Кладя трубку, я подумал, что, раз Ваккаро был в субботу вечером арестован и содержался под стражей, он вряд ли мог стрелять в Симза из машины в Беркшире днем в воскресенье. Правда, у меня никогда и не было серьезных подозрений на этот счет. Случайность. Случайное совпадение, вот что было.

Просс тоже не мог стрелять в Симза. Он не пытался убить меня. Его питерпеновское личико, на котором можно было прочесть так много эмоций, выражало полное недоумение, когда я спросил, что он делал в воскресенье днем.

«Убийство Симза, — заключил я, — было жестокой случайностью, такой же, как и убийства в Хангерфорде. Оно было бессмысленным, отвратительным, жутким, безумным и необъяснимым».

Я вновь взял огромных размеров чек и посмотрел на него. Он бы решил все первоочередные задачи: проценты по займу, огранка бриллиантов и более пятой части основного долга. Если я его не возьму, мы, разумеется, потом продадим бриллианты кому-то еще, однако они были огранены специально для «фантазий» Просперо Дженкса и могут не очень-то подойти для колье и перстней.

Пойти на компромисс? Поверить, что раскаяние было хоть наполовину искренним? Или он опять пытается сделать из меня дурака?

При помощи калькулятора я сделал кое-какие расчеты, и когда в кабинет с пачкойписем вошла Аннет, то показал ей вместе с расчетами чек и спросил, что она думает по этому поводу.

— Они были куплены за эту цену, — пояснил я, — это — цена огранки и шлифовки. Это — доставка. Это — проценты по займу и налог. Если мы все это сложим и вычтем из суммы, обозначенной на чеке, останется вот что. Вы можете оценить подобную прибыль глазами Гревила?

В чем, в чем, а в ценах она разбиралась и повторила все мои действия на калькуляторе.

— Да, — наконец сказала она, — похоже на правду. Не Бог весть что, конечно, но, я думаю, мистер Фрэнклин рассматривал бы это как благодарность за услуги. Не как горный хрусталь, который он рискнул купить в расчете на то, что потом он сможет окупить все его дорожные расходы. — Она обеспокоенно посмотрела на меня. — Вы понимаете, что я имею в виду?

— Да, — ответил я. — Просперо Дженкс говорит, что на этой сумме они сошлись с Гревилом.

— Тогда так и есть, — с облегчением сказала она. — Он бы не стал вас обманывать. Я усмехнулся ее уверенному тону.

— Думаю, нам лучше поскорее отнести этот чек в банк, — предложил я, — пока он не растаял.

— Я сделаю это прямо сейчас, — вызвалась Аннет. — С такой большой ссудой, как вы говорите, каждая минута стоит нам денег.

Она надела плащ и взяла с собой зонт, поскольку не было и намека на то, что шедший с утра дождь поутихнет.

* * *

Шел дождь и накануне, когда Кларисса уже собралась уезжать, и, в отличие от Золушки, которой, похоже, не приходилось сталкиваться с подобными проблемами, ей пришлось ждать, пока я трижды вызывал такси. Было уже далеко за полночь, когда наконец подоспел транспорт, и для поездки на свадьбу я предложил ей Брэда с моей машиной.

Она сказала, что в этом не было нужды. Когда они с Генри приезжали в Лондон, они пользовались услугами нанятой ими транспортной фирмы. Машина для поездки на свадьбу, которая состоится в Суррее, уже заказана. Шофер будет ее ждать и отвезет назад в гостиницу, а ей лучше ничего не менять, так как, по ее словам, счет за все это мероприятие будет отправлен мужу.

— Я всегда делаю то, что предполагает Генри, — пояснила она. — Тогда не возникает никаких вопросов.

— А если Брэд заберет тебя из «Селфриджа», после того как ты туда вернешься? — предложил я, протягивая ей упакованных каменных медвежат. — Погода не обещает ничего хорошего, и, если будет дождь, ты замучаешься искать такси в это время.

Эта идея ей в общем понравилась, за исключением того, что Брэду станет известно ее имя. Я заверил Клариссу, что Брэд говорит лишь в крайних случаях, но все же я попрошу его ждать где-нибудь поблизости от гостиницы. Потом, когда она соберется выходить, она позвонит в машину по телефону, Брэд лишь подскочит, заберет ее, и ему не понадобится ее имя, потому что не будет нужды справляться у портье.

Поскольку Клариссу это вполне устраивало, я записал номер телефона и номер машины, чтобы она узнала ту самую «тыкву», а также описал Брэда — лысоватый, мрачноватый, рубашка нараспашку, отличный шофер.

Мне трудно было сказать, как ко всему этому отнесся Брэд. Когда я сообщил ему об этом дождливым утром по дороге в офис, он лишь что-то буркнул в ответ, и я принял это за предварительное согласие.

«После того как он привезет Клариссу, — думал я, просматривая принесенные мне Аннет письма, — он может ехать домой в Хангерфорд, а мы с Клариссой пешком дойдем до ресторана в конце той же улицы, где стоит дом, — Гревила там могли знать, а меня нет, — и после раннего ужина вернемся на кровать Гревила, и теперь это уже будет для нас, а такси закажем заранее... может быть».

Мои приятные дневные грезы были прерваны надоедливым телефоном. На сей раз на другом конце провода метал молнии Николас Лоудер.

— Майло говорит, у вас хватило наглости проверять Дазн Роузез на допинг, — заявил он.

— Да, точнее, на барбитураты. Он показался мне очень сонным. Наш ветеринар сказал, ему будет спокойнее, если он убедится, что лошади не давали никаких транквилизаторов, прежде чем официально засвидетельствовать его полное здравие.

— Я никогда не даю лошадям транквилизаторы, — выпалил он.

— Да никто вас в этом на самом деле и не подозревал, — примирительным тоном ответил я. — Мы просто решили убедиться на всякий случай.

— Как это гнусно с вашей стороны. Вы оскорбили меня, и я жду извинений.

— Я извиняюсь, — довольно искренне сказал я и виновато вспомнил о других анализах, проводившихся в настоящее время.

— Этого недостаточно, — обиженно пропыхтел Николас Лоудер.

— Я продаю лошадь хорошим друзьям Майло, людям, за которых я выступаю, — рассудительно заметил я. — Мы все знаем, что вам это пришлось не по душе. Думаю, что в аналогичной ситуации, к которой прибавляется еще и сонная лошадь, вы поступили бы точно так же, разве нет? Вы бы не стали продавать кота в мешке?

«Взвешивай товар, — думал я. — Одинаковые по размеру с бриллиантами кубические цирконы тяжелее первых в 1, 7. Гревил вез с собой в машине в Харидж ювелирные весы — вероятно, для того, чтобы проверить приплывший на „Конингин Битрикс“ товар».

— Вы повели себя отвратительно, — не унимался Николас Лоудер. — Когда вы в последний раз видели лошадь? И когда теперь увидите?

— В последний раз я видел ее в понедельник вечером. Когда теперь, не знаю. Я же говорил вам, что сейчас немного зашиваюсь с делами Гревила.

— Секретарь Майло сказал, что я смогу найти вас в фирме Гревила, — проворчал он. — Дома вас не бывает. Кажется, я нашел вам покупателя на Джемстоунз, хоть вы этого и не заслуживаете. Где вас найти сегодня вечером, если он скажет что-нибудь определенное?

— Вероятно, в доме Гревила.

— Хорошо, телефон у меня есть. Что же касается проверки на допинг, я требую у вас письменных извинений. Вы меня так разозлили, что я едва ли могу быть с вами вежлив.

«Едва ли он когда-либо был со мною вежлив», — подумал я, однако мне было приятно узнать про Джемстоунз. Деньги пойдут в казну компании и несколько отложат ее банкротство. Я еще не получил деньги по чеку Остермайеров за Дазн Роузез, ожидая, пока Фил Эркхарт скажет свое решающее слово. Лошади покроют некоторую часть отсутствующих бриллиантов. Одним словом, с определенной долей оптимизма можно было сказать, что долг сократится до одного миллиона долларов.

Джун по привычке принесла мне на обед сандвич. Вдохновленная, она теперь расхаживала, не скрывая своего воодушевления. «Давай-давай, — думал я, — если мы прорвемся через эти трудности; а что потом? Просто продам всю „Саксони Фрэнклин“, как изначально собирался, или оставлю и возьму под фирму ссуду на конюшню, как это сделал Гревил с бриллиантами. Только конюшню уже не спрячешь! А может быть, к тому времени я столько узнаю, что смогу благополучно совмещать один бизнес с другим — ведь я многому научился даже за эти десять дней». А еще я, к своему глубокому удивлению, обнаружил, что успел привязаться к фирме Гревила. Если нам удастся ее спасти, я не захочу с ней расстаться.

Если до того момента, когда фирма станет платежеспособной, я еще не брошу скачки, у меня будет шанс стать самым старым жокеем в истории стипль-чеза...

И вновь мои мечтания прервал телефонный звонок, а письма так и оставались невскрытыми.

На этот раз звонил кто-то из клиентов с большим заказом на кабошоны и бусины. Доковыляв до двери, я крикнул, чтобы Джун взяла трубку и заложила заказ в компьютер. Подошедший Элфи пожаловался, что у нас кончается широкая упаковочная лента, и поинтересовался, зачем мы вообще держали здесь Джейсона. Тина делала его работу в два раза быстрее и при этом не ругалась.

Аннет чуть ли не с задором и весельем все пропылесосила, однако я подумал, что скоро попрошу делать эту работу Тину. Пришла Лили и, потупив взор, попросила придумать какую-нибудь должность и для нее.

— Может быть, заведующая складом? — предложила она.

— Неплохо, — искренне обрадовался я, и к концу дня у нас уже появились менеджер по погрузке и отправке товара (им стал Элфи) и менеджер по особым поручениям (Тина), и мне показалось, что от подобного всеобщего воодушевления мы все сейчас просто взлетим. Насколько долговечна эта эйфория, было вопросом уже будущей недели.

Я позвонил в Антверпен, в «Маартен-Панье», и поинтересовался насчет пересылки двенадцати слезок, восьми звездочек и пяти цирконов.

— Наш клиент заплатил нам за бриллианты, — сказал я, — и мне бы хотелось сообщить ему, когда мы сможем их ему доставить.

— Вы хотите, чтобы мы переслали их сразу ему, месье?

— Нет. Сюда к нам. А мы передадим. Я попросил представителя фирмы переслать камни через «Евро-Секуро», предварительно застраховав их, поскольку не было смысла вновь беспокоить по этому поводу их «партнера», так как вопрос с пятью кубическими цирконами прояснился и бриллианты нам вернули.

— Я искренне рад за вас, месье. Следует полагать, что вы пришлете нам новую партию камней, как собирался мистер Фрэнклин.

— Нет, к сожалению, не сейчас.

— Ну что ж, месье, мы всегда к вашим услугам. После этого я попросил Аннет разыскать Просперо Дженкса и сообщить ему о том, что ожидаемые им бриллианты на подходе. Она застала Дженкса в одной из его мастерских и, зайдя ко мне в кабинет, сказала, что он хочет поговорить со мной лично.

Преодолевая внутреннее сопротивление, я взял трубку.

— Да, Просс?

— Так что, мир? — спросил он.

— Чек уже в банке. Бриллианты скоро будут у вас.

— Когда?

— Как только прибудут из Антверпена. Может быть, в пятницу.

— Благодарю. — Судя по его голосу, он был страшно рад. Затем после некоторого колебания он сказал:

— У вас еще были бледно-голубые топазы, по пятнадцать карат или больше, ограненные, сверкающие, как водяная гладь... Нельзя ли мне их приобрести? Грев говорил о пяти-шести больших камнях. Я бы купил все.

— Не все сразу, — ответил я, поражаясь его нахальству.

— Да, хорошо, но ведь мы же с вами нужны друг Другу, — не унимался он.

— Симбиоз?

— Что? Да.

Торговой репутации Гревила вовсе не повредило то, что он считался основным поставщиком Просперо Дженкса. Его фирме реклама была нужна в не меньшей степени, чем деньги. Коли я уже взял деньги один раз, то о какой гордости могла идти речь сейчас.

— Если ты еще хоть раз попытаешься у меня что-нибудь украсть, — пригрозил я, — я не только перестану иметь с тобой дело, но еще и позабочусь о том, чтобы все узнали почему. Все — от Хэттон-Гарден до Пеликанстрат.

— Дерек! — В его голосе прозвучала обида, но страшная угроза подействовала.

— Насчет топазов мы договорились, — сказал я. — У нас теперь новый эксперт по камням, и хоть я должен сразу признать, что он не Гревил, но твои потребности ему известны. Мы по-прежнему будем сообщать тебе о поступающих к нам неординарных экземплярах, а ты можешь по-прежнему сообщать нам о том, что тебе нужно. Но не будем форсировать события.

— Я боялся, что ты не согласишься! — По его тону казалось, что гора свалилась с его плеч. — Я думал, ты ни за что не простишь мне этот бумажник. У тебя было такое лицо...

— А я и не простил. И не забыл его. Но после войны между бывшими врагами начинается торговый обмен. — «Это случается неизбежно, — думал я, — хотя кое-кто, возможно, цинично рассмеется. Взаимная выгода является самым мощным стимулом для установления контактов, даже если и тяжело на сердце». — Посмотрим, что у нас получится, — повторил я.

— Если ты вдруг найдешь бриллианты, — с надеждой в голосе сказал он, — мне они по-прежнему нужны.

«Он похож на нашкодившего мальчишку, который пытается подлизаться», — подумал я.

Положив трубку, я грустно усмехнулся. Я пошел на такой же внутренний компромисс, как и Гревил: иметь дело с этим коварным «ребенком» и не доверять ему, способствовать его гению и с опаской поглядывать назад.

Впорхнула Джун, и я попросил ее сходить в сейф и взглянуть на крупный бледно-голубой топаз, который хорошо мне запомнился.

— Познакомься с ним, пока он еще здесь. Я продал его Просперо Дженксу.

— Но я не хожу в сейф, — возразила она.

— Теперь ходишь. С сегодняшнего дня ты будешь ходить туда каждый день в свободное время, будешь смотреть на камни и учиться чувствовать их, как пришлось и мне. Вот, например, топаз — скользкий. Выучи химические формулы, огранку, вес — выучи все это для того, чтобы, встретив где-нибудь в мире какие-то необычные ограненные камни, ты могла бы судить о них со знанием дела, а не наугад.

У нее приоткрылся рот.

— Ведь ты же будешь покупать сырье для музейных экспонатов Просперо Дженкса, — сказал я. — Тебе нужно быстро учиться.

Теперь вдобавок к открытому рту у нее еще расширились глаза, и она выпорхнула.

Вместе с Аннет я разобрался с письмами.

В четыре часа раздался еще один телефонный звонок, и я услышал в трубке Фила Эркхарта, голос которого показался мне тревожным.

— Я только что звонил в лабораторию по поводу результатов анализов Дазн Роузез. — Последовала небольшая пауза. — Что-то мне не верится.

— Что случилось? — спросил я.

— У тебя есть представление о том, что такое метаболиты?

— Лишь смутное.

— Так что же это в твоем представлении? — спросил он.

— Продукты обмена веществ, насколько я понимаю?

— Да, — подтвердил он. — Это то, что остается после того, как какое-то вещество растворяется в организме. Понятно?

— Ну и что?

— А то, — продолжал он, — что, если какой-то метаболит обнаружен в моче, значит, до этого в организме было определенное вещество. Ясно?

— Раз вирусы порождают особые антитела, то наличие антител указывает на наличие самих вирусов?

— Именно, — явно обрадованный тем, что я понял, подтвердил он. — В лаборатории в моче Дазн Роузез нашли один метаболит под названием «бензил экгонин».

— Продолжай же, — настойчиво потребовал я, услышав, что он опять замолчал. — О чем это говорит!

— О том, что ему давали кокаин, — ответил он. Потрясенный, я молча сидел не веря своим ушам.

— Дерек? — окликнул он.

— Да.

— Скаковых лошадей обычно не проверяют на кокаин, потому что он не считается стимулятором. Скакуна можно напичкать кокаином, и об этом никто не узнает.

— Раз это не стимулятор, — наконец выдавил я, выходя из состояния оцепенения, — зачем тогда пичкать?

— Об этом можно не знать, а знать лишь то, что на него не проверяют.

— А как ты сам узнал об этом?

— Это один из наркотиков, способствующий выработке адреналина. После нашей с тобой беседы я специально попросил лабораторию проверить на все подобные вещества. Во время обычного выброса адреналина спустя некоторое время определенный фермент нормализует его уровень. Кокаин блокирует действие этого фермента, и эффект адреналина становится более продолжительным. Главным продуктом распада кокаина является бензил экгонин. Его-то и обнаружили сегодня днем в лаборатории.

— В Америке были случаи... — неуверенно начал было я.

— Там это тоже не является частью необходимой проверки на допинг.

— Но ведь Николас Лоудер наверняка должен был быть в курсе дела, — безучастно промямлил я, все еще не в состоянии прийти в себя.

— Я почти уверен в этом. Кокаин необходимо вводить прямо перед соревнованиями, потому что его эффект непродолжителен. Это может быть за час, максимум — за полтора до скачек. По лошади это трудно определить. Нет никаких данных. Хотя метаболит появится и в крови, и вскоре после этого в моче, его можно будет определить лишь в течение не более сорока восьми часов, однако с лошадью нельзя ничего утверждать наверняка. У Дазн Роузез мы взяли анализ в понедельник вечером, то есть через пятьдесят два часа после скачек. Наличие метаболита в лаборатории не вызвало никаких сомнений, но они не могли сказать ничего определенного по поводу количества введенного кокаина. Они все это рассказали мне очень и очень осторожно. У них гораздо больше опыта проведения подобных исследований с людьми. Они говорят, что у людей возбуждение наступает довольно быстро, длится в течение минут сорока и затем сменяется некоторой подавленностью.

— Замечательно, — вставил я.

— У лошадей же, — продолжал он, — как они считают, это может происходить мгновенно.

Я вспомнил о поведении Дазн Роузез как в Йорке, так и на видеокассетах. Он несомненно становился норовистым где-то на пути от стойла, где его седлали, до старта.

— Однако, — добавил Фил, — они говорят, что это может прибавить лишь выносливости, но не скорости. От этого лошадь быстрее не поскачет, лишь выброс адреналина будет более продолжительным.

«Порой не хватает именно этого», — думал я. Иногда чувствуешь, что лошадь просто не дотягивает до финиша не оттого, что ей не хватает сил, а оттого, что ей не хватает стремления к победе, боевого духа. Некоторых лошадей вполне устраивало быть вторыми. Возможно, им бы как раз и помог беспрепятственный выброс адреналина.

Кофеин, обладающий аналогичным эффектом, был в скачках запрещен.

— Почему не проверяют на кокаин? — спросил я.

— Бог его знает, — ответил Фил. — Возможно, потому что все считают, что требуемое количество кокаина обойдется владельцу слишком дорого и это непрактично. Я хочу сказать... это может не окупить предполагаемой ставки. Но, говорят, кокаин дешевеет, и достать его становится все проще.

— Я не особо сведущ в наркотиках, — сказал я.

— Ты что, с луны свалился?

— Не мое амплуа.

— Знаешь, как тебя назвали бы в Америке?

— Как?

— Правильным, — ответил он.

— Я думал, так называют гетеросексуальных людей.

Он рассмеялся.

— И это тоже. Ты правильный насквозь и во всех отношениях.

— Фил, — сказал я, — что же мне делать? Его тон тут же стал серьезным.

— Бог его знает. Мои полномочия заканчиваются передачей фактов. Делать выводы и принимать решения тебе. Я могу лишь сказать, что незадолго до вечера понедельника в кровь Дазн Роузез попал кокаин.

— Посредством бейстера? — спросил я.

— Мы не можем с уверенностью утверждать это, — ответил он после некоторой паузы.

— Как и не можем с уверенностью отрицать.

— Если я правильно понял, Харли Остермайер отдал тебе поднятую им трубку бейстера?

— Совершенно верно, — подтвердил я. — Она все еще у меня, но, как я уже тебе говорил, она чистая.

— Может быть, только на вид, — медленно произнес он, — если кокаин был в виде порошка, мелкие частички могли остаться на ней.

Я вспомнил, что произошло до скачек в Йорке.

— После того как Марта Остермайер, подняв голубую грушу от бейстера, отдала ее Роллуэю, — сказал я, — она отряхнула свои руки. Словно ее перчатки были в пыли.

— Боже праведный, — вырвалось у Фила. Вздохнув, я спросил:

— Если я дам трубку тебе, ты сможешь проверить ее так, чтобы никто не узнал, откуда она взялась?

— Разумеется. Все, как и анализ мочи, будет сделано анонимно. Если хочешь, в лаборатории это сделают срочно. Правда, стоить будет несколько дороже.

— Сделай это, Фил, — попросил я. — Я ничего не смогу решить, пока не буду знать наверняка.

— Хорошо. Ты скоро сюда приедешь?

— Дела Гревила занимают так много времени. Приехать я смогу в выходные, но трубку, наверное, пришлю тебе с кем-нибудь пораньше. Надо, чтобы она была у тебя завтра.

— Хорошо бы, — согласился он. — Тогда завтра к вечеру, может быть, стали бы известны результаты. Самое позднее — в пятницу.

— Договорились и... только не говори об этом Майло.

— Не скажу, но почему?

— Он рассказал Николасу Лоудеру, что мы проверяли Дазн Роузез на транквилизаторы, и Николас Лоудер, позвонив мне, готов был разорвать меня на части.

— О Господи!

— Я не хочу, чтобы он знал об анализах на кокаин. Я имею в виду и того, и другого.

— Можешь быть спокоен, — серьезно ответил Фил, — от меня они об этом не узнают.

«Самая худшая из дилемм», — подумал я, кладя трубку.

Являлся кокаин стимулятором или нет? Распорядители конных состязаний не считали его стимулятором и не проверяли на него. Если я верил в то, что он никак не влияет на скорость, можно со спокойной душой продавать Дазн Роузез Остермайерам. Если я считал, что просто так он бы не победил на соревнованиях в Йорке, то о спокойной душе не могло быть и речи.

«Саксони Фрэнклин» нуждалась в деньгах Остермайеров.

В худшем случае, если бы я получил в банке деньги по чеку, а Дазн Роузез больше уже не побеждал и Марта с Харли как-то узнали, что мне было известно о том, что лошади давали кокаин, я мог распрощаться со всеми «Золотыми кубками» и «Большими национальными призами», которые я еще надеялся выиграть на Дейтпаме. Остермайеры не простили бы то, чего простить нельзя.

Мне казалось, что Дазн Роузез бежал в Йорке довольно целеустремленно и отчаянно боролся до самого конца. Теперь я уже не был в этом уверен. Возможно, он побеждал во всех четырех скачках в состоянии «невесомости», как выражался мой хирург-ортопед; проще говоря, под кайфом.

В лучшем же случае, если я, просто промолчав, обменяю чек на деньги и приведу Дазн Роузез к паре значительных побед, никто никогда ничего не узнает. Я мог рассказать об этом Остермайерам конфиденциально, что их безусловно бы огорчило.

Был один щекотливый момент в предании огласке того факта, что Дазн Роузез давали кокаин. Я, разумеется, мог бы это доказать, потребовав более развернутого анализа мочи, чем официально взятый в Йорке, потому что если кокаин не был конкретно запрещен, то он не являлся и питательным веществом, традиционно входящим в рацион. А чистокровным скакунам в Британии не полагается ничего, выходящего за рамки этого рациона.

Будет ли Дазн Роузез дисквалифицирован как победитель забега в Йорке? Если да, то будет ли Николас Лоудер лишен права быть тренером?

Если я стану причиной стольких неприятностей, со мной как с жокеем тоже все будет кончено. Стукачей-трепачей неизменно увольняют с работы.

Внутренний голос словно тихо подсказывал мне:

«Возьми деньги, не шуми, надейся на лучшее».

«Трус, — отвечал я ему, — а может быть, ко всему прочему еще и глупец».

Я почувствовал испарину от своих мыслей.

Глава 19

— Что будем делать с родохрозитом? — спросила Джун, вернувшись со склада с пригоршнями розовых бусин в руках. — У нас кончаются запасы, а на поставщиков из Гонконга полагаться больше нельзя. В одном из журналов я прочла, что в Германии у одного человека есть родохрозиты хорошего качества. Что вы думаете на этот счет?

— Как бы поступил Гревил? — спросил я.

— Он бы сам поехал в Германию, — с сожалением в голосе сказала Аннет. — Он ни за что не стал бы покупать камни в незнакомом месте, не зная, с кем имеет дело.

— Договоритесь, представьтесь, — сказал я, обращаясь к Джун, — и забронируйте билет на самолет.

— Но... — почти дуэтом вырвалось у них, и они обе замолчали.

— Никогда нельзя сказать заранее, будет ли лошадь побеждать, пока не примешь с ней участие в состязаниях, — мягко заметил я. — Джун выходит на старт.

Джун вспыхнула и убежала. Аннет с сомнением покачала головой.

— Я не смогу отличить родохрозита от гранита, — сказал я. — А Джун может. Знает цену, знает спрос. И я буду полагаться на эти знания, пока она меня не подведет.

— Она слишком молода, чтобы принимать решения, — возразила Аннет.

— Когда молод, решения даются проще.

«А разве это не так? — думал я с кривой усмешкой, мысленно повторив свои слова. — В возрасте Джун я был сам полон уверенности. Как бы я тогда поступил, узнав о наличии кокаина в моче лошади? Трудно сказать. Назад не вернешься».

Я сказал им, что ухожу и увижусь с ними только завтра утром. Дилеммы могут подождать, решил я. Вечер принадлежит Клариссе.

Спустившись во двор, я увидел, что Брэд читал «Рейсинг пост», в которой была та же фотография, что и в «Дейли сенсейшн». Когда я уселся возле него, он показал мне знакомую фотографию, и я кивнул.

— Это твоя голова, — сказал он.

— Гм...

— Вот это мрак, — произнес он.

— Мне кажется, что это было давным-давно, — улыбнулся я.

Он подвез меня к дому Гревила и, войдя вместе со мной, остался ждать внизу, пока я пошел наверх, положил трубку бейстера в конверт, затем в специально принесенный для этой цели пакет «Джиффи» и написал на нем адрес Фила Эркхарта.

Спустившись к Брэду, я сказал:

— В главный офис фирмы «Евро-Секуро» на Оксфорд-стрит, не очень далеко от гостиницы «Селфридж». Вот адрес... — Я протянул ему пакет. — Найдешь?

— Да.

Он вновь показался обиженным моим вопросом.

— Я звонил им из офиса. Они ждут. Платить не надо, они пришлют счет. Просто возьми квитанцию. Хорошо?

— Да.

— Потом заедешь в гостиницу «Селфридж» за моей знакомой и привезешь ее сюда. Она тебе позвонит, так что оставь телефон включенным.

— Да.

— А потом, если хочешь, можешь ехать домой. Мрачно взглянув на меня, он лишь спросил:

— Завтра в то же время?

— Если тебе еще не надоело. Он вдруг совершенно неожиданно расплылся в улыбке — зрелище, от которого захватывало дух.

— Лучшее время моей жизни, — сказал он и удалился, оставив меня буквально с открытым от изумления ртом.

В этом состоянии я прошел в маленькую гостиную и немного прибрался там. Раз Брэду нравилось часами ждать меня, читая самые неожиданные журналы, меня это устраивало, но я уже не чувствовал себя в непосредственной опасности и при желании мог сам водить машину. Так что в качестве телохранителя-шофера Брэд дорабатывал последние дни. «Он должен это понимать, — думал я, — ему уже несколько раз приходилось чуть ли не навязывать свои услуги».

К вечеру этой среды лодыжка тоже чувствовала себя гораздо лучше. Насколько я понимал, в местах перелома на костях всегда нарастала новая ткань, которая соединяла кости, как клей. Через восемь-девять дней эта мягкая ткань начинала отвердевать, и с этого момента кость быстро крепла. К этому времени у меня, видно, началась именно эта фаза. Оставив один из костылей в гостиной и опираясь на второй, как на трость, я для равновесия касался пола большим пальцем левой ноги, чтобы не переносить на нее всю тяжесть тела.

Я решил, что обезболивающее больше не понадобится. За ужином я буду пить с Клариссой вино.

Я вдруг с удивлением услышал, как в дверь кто-то позвонил. Для Клариссы было слишком рано: за такое короткое время Брэд не успел бы отвезти пакет, заехать в «Селфридж» и привезти ее сюда.

Доковыляв до двери, я посмотрел в «глазок» и с изумлением увидел на пороге Николаев Лоудера. Позади него на дорожке стоял его приятель Ролло-Роллуэй и с тоскующим видом оглядывал палисадник.

В некоторой растерянности я открыл дверь, и Николас Лоудер тут же сказал:

— Как хорошо, что вы дома. А мы тут ужинали в Лондоне, и, поскольку осталось свободное время, я подумал, почему бы нам не зайти и не поговорить насчет Джемстоунз, чем вести переговоры по телефону.

— Но я еще не назвал цену, — возразил я.

— Ничего. Мы можем обсудить и это. Можно войти?

Отступив, я неохотно пропустил их.

— Ну что ж, — сказал я, глядя на часы. — Только ненадолго. Ко мне скоро должны прийти.

— У нас тоже дела, — заверил он меня. Обернувшись, он махнул своему приятелю. — Заходи, Ролло, у него есть для нас время.

Роллуэй с видом человека, которому не нравилось все это мероприятие, поднялся по ступеням и прошел в дом. Повернувшись, я провел их по коридору, нарочито оставив входную дверь открытой, как недвусмысленный намек на то, что им не стоит долго задерживаться.

— В комнате беспорядок, — бросил я им через плечо. — У нас побывал грабитель.

— У нас? — переспросил Николас Лоудер.

— У нас с Гревилом.

— Ax! — воскликнул он.

Он вновь ахнул, увидев застрявший в экране телевизора горшок с хризантемами, однако Роллуэй смотрел на все весьма равнодушно, словно ему доводилось видеть подобный хаос изо дня в день.

При ближайшем рассмотрении Роллуэй выглядел не более привлекательным, чем на расстоянии: угрюмый, коренастый, крепко сложенный мужчина средних лет, лишенный всякого обаяния. «Его дружбу с обаяшкой Лоудером можно было объяснить лишь деловыми взаимоотношениями», — подумал я.

— Это Томас Роллуэй, — с некоторым опозданием представил его мне Николас Лоудер. — Один из владельцев лошадей. Его очень интересует Джемстоунз.

По виду Роллуэя трудно было сказать, что его вообще что-то интересует.

— Я бы предложил вам что-нибудь выпить, но преступник разбил все бутылки.

Николас Лоудер рассеянно взглянул на осколки стекла на ковре. Бриллиантов в бутылках не было. Зря только перепортил выпивку.

— Не могли бы мы присесть? — спросил он.

— Конечно.

Он уселся в кресло Гревила, а Роллуэй примостился на подлокотнике второго кресла, оставляя мне тем самым лишь жесткий стул. Я присел на краешек, отложив свой костыль и желая, чтобы они поскорее ушли.

Я взглянул на Лоудера, высокого, светловолосого, с умными карими глазами. Казалось, он больше уже не злился на меня, как в недалеком прошлом. И я почти почувствовал себя виноватым за то, что втайне от него делал анализ на кокаин, в то время как он вел себя со мной самым естественным образом, впервые с тех пор, как умер Гревил. Если бы он был таким с самого начала, мне не пришлось бы устраивать все эти проверки.

— Итак, сколько вы хотите за Джемстоунз? — спросил он.

Из документов «Саксони Фрэнклин» я знал, сколько стоил Джемстоунз годовалым жеребенком, но это почти не имело отношения к его стоимости два года спустя. Он уже однажды был победителем, но особо не блистал. И я назвал цену, в два раза превышающую его начальную стоимость.

Николас Лоудер иронично рассмеялся:

— Ну, Дерек. Половину.

— В эту сумму он изначально обошелся Гревилу, — сказал я.

На какое-то мгновение прищурив глаза, он тут же с невинным видом открыл их.

— Так, значит, вы все-таки в курсе! — с улыбкой воскликнул он. — Я обещал Ролло приличную лошадь за разумную цену. Нам хорошо известно, что Джемстоунз не мировой рекордсмен, однако, я думаю, он еще будет победителем. Будет справедливо, если мы заплатим за него ту же сумму. Более чем справедливо.

«Вполне возможно, что и так, — думал я, — но „Саксони Фрэнклин“ нуждается в каждом выторгованном центе».

— Набавьте еще половину — и он ваш, — сказал я.

Вопросительно подняв брови, Николас взглянул на своего друга в ожидании его ответа.

— Ролло?

Но, похоже, Ролло больше интересовал костыль, который я до этого поставил к стенке, чем предмет нашего разговора.

— Джемстоунз этого стоит, — рассудительно заметил Николас Лоудер, и я вдруг с удивлением подумал, что он заинтересован продать его для меня как можно дороже, чтобы получить себе побольше комиссионных.

«Надо торговать с противником — налаживать взаимовыгодные контакты», — вспомнил я.

— Мне вообще не нужен Джемстоунз ни за какие деньги, — сказал Ролло. И это были его первые слова с тех пор, как он пришел.

У него был грубый и удивительно невыразительный голос. «Совершенно бездушный», — подумалось мне.

— Но мы именно за этим и пришли сюда, — возразил Николас Лоудер. — Ты же сам предложил прийти сюда!

Томас Роллуэй словно как-то рассеянно поднялся, взял оставленный мною костыль и, перевернув его вверх ногами, схватился за тот конец, который обычно находился ближе к полу. Затем, словно эта идея пришла ему в голову в ту же секунду, он, согнув ноги в коленях, с силой взмахнул костылем, как косой, чуть не касаясь пола.

Все это было настолько неожиданно, что я не успел среагировать. Ручка костыля обрушилась на мою левую лодыжку, и, не давая мне опомниться, Роллуэй кинулся на меня, подобно разъяренному быку, осыпая ударами и сшибая на пол.

Меня это скорее ошарашило, чем испугало, а потом я просто разозлился. Все казалось беспричинным, без какого-либо повода, не укладывающимся в рамки здравого смысла. За плечом Роллуэя я заметил ошеломленного Николаев Лоудера с вытянутым, ничего не понимающим лицом.

Пока я пытался подняться, Томас Роллуэй достал из кармана пиджака пистолет довольно внушительных размеров и с глушителем на конце.

— Не дергайся, — сказал он, направляя дуло мне в грудь.

«Пистолет... Симз...» Я начал что-то смутно понимать и пришел в отчаяние.

Николас Лоудер завозился в кресле, пытаясь подняться.

— Ты что делаешь? — спросил он высоким от тревоги и нарастающей паники голосом.

— Сиди, Ник, — бросил его дружок. — Не вставай. — Его бездушный голос прозвучал настолько жестоко и сурово, что Николас Лоудер подчинился и сник, не веря тому, что происходило у него на глазах.

— Но ты же пришел, чтобы договориться о покупке его лошади, — возразил он слабым голосом.

— Я пришел, чтобы убить его.

Роллуэй сказал это совершенно бесстрастным тоном, словно не о чем и говорить. Однако это ему было не впервой.

Лоудер пребывал в таком же оцепенении, как и я.

Роллуэй перевел дуло пистолета на мою лодыжку. Я тут же убрал ее, делая отчаянные попытки встать, и смертоносный ствол вновь оказался направленным мне в сердце.

— Не дергайся, — вновь повторил он. Своими холодными глазами он смотрел, как я полусидел-полулежал на полу, опираясь на локоть и не имея никакого оружия под рукой, даже костыля, на который я опирался. Затем так же неожиданно, как и до этого, он что есть силы наступил на мою лодыжку и для пущей уверенности еще и потоптал ее каблуком, словно сигаретный окурок. Но и после этого он не убрал ботинка с моей ноги, надавливая на нее своим немалым весом.

Я проклинал его, но не мог двинуться с места, чувствуя, как трещат мои кости; у меня в голове крутились идиотские мысли о том, что на выздоровление теперь уйдет гораздо больше времени, и они отвлекали меня от пули, которая все равно причинила бы мне намного меньше страданий.

— Но почему? — заскулил Николас Лоудер. — Зачем ты это делаешь? Хороший вопрос. И Роллуэй ответил на него.

— Успешными оказываются лишь те убийства, для которых нет видимого повода, — сказал он.

Это прозвучало как усвоенный на занятиях материал. Что-то из области сюрреализма. Нечто чудовищное.

Замерший справа от меня в кресле Гревила Николас Лоудер сделал неловкую попытку перевести все в шутку.

— Не валяй дурака, Ролло. Ведь ты шутишь? Ролло не валял дурака. Он совершенно очевидно стоял на моей лодыжке, загораживая собой дверь, и обращался ко мне:

— Во время скачек в Йорке ты поднял одну мою вещь. Обнаружив, что ее нет, я вернулся и стал ее искать. Один из служащих сказал, что ты положил ее к себе в карман. Я хочу, чтобы ты мне ее вернул.

Я ничего не сказал.

«Чтоб ему пусто было, этому служащему, — подумал я, — смертельно услужливому. Я даже не заметил, что кто-то смотрел».

— Какую вещь он мог взять у тебя? — спросил сбитый с толку Николас Лоудер.

— Трубку ингалятора, — пояснил Роллуэй.

— Но эта женщина, миссис Остермайер, она же тебе ее отдала?

— Только грушу. Я не заметил, что трубка тоже выпала. Я обнаружил это только после забега. Лишь после того, как объявили результат.

— Но какое это имеет значение?

Недрогнувшей рукой Роллуэй направил пистолет в самое мое уязвимое место и, не сводя взгляда с моего лица, ответил на вопрос:

— Ты же сам говорил мне. Ник, — объяснил он, — что Фрэнклин беспокоит тебя своей наблюдательностью и сообразительностью.

— Но я говорил это лишь потому, что кастрировал Дазн Роузез.

— Когда я узнал, что трубка у него, я поинтересовался у нескольких людей, что они думают о Дереке Фрэнклине как о человеке, а не как о жокее. И все они говорили одно и то же: умный, мозговитый, сообразительный. — Он сделал паузу. — Мне это не нравится.

Я думал о том, что где-то там, за дверью, на улице продолжалась нормальная жизнь, была среда, шел дождь, был час «пик», и все текло своим чередом. До всего этого так же близко, как до Сатурна.

— Я не люблю проводить время в ожидании неприятностей, — заявил Ролло. — Мертвецы не обвиняют. — Он вновь уставился на меня. — Где трубка?

Я не отвечал ему по нескольким причинам. Если он мог так запросто убить и я бы сказал ему, что послал трубку Филу Эркхарту, то тем самым приговорил бы к смерти и Фила, и, кроме того, если бы я по каким-либо причинам открыл рот, то из него скорее всего вырвались бы вовсе не слова, а нечто среднее, — между криком и стоном, звук, который отчетливо раздавался у меня в голове и который не имел сейчас никакого значения, по крайней мере, по сравнению с той мрачной перспективой, которая ожидала меня в ближайшие несколько минут.

— Но он бы никогда не заподозрил... — слабо возразил Лоудер.

— Ошибаешься. На его месте заподозрил бы любой. Как ты думаешь, почему с ним повсюду таскался этот телохранитель? Почему же еще он старался куда-то улизнуть и не появляться дома, чтобы я не смог его найти? И мочу лошади он взял в Лэмборне для анализа, хотя это официально делалось в Йорке. Я же сказал, что не хочу ждать, пока он наделает нам неприятностей. Я в тюрьму не собираюсь.

— Ты бы и не попал.

— Не будь наивным, Ник, — язвительно сказал Роллуэй. — Я импортирую этот порошочек. Я рискую. И я стараюсь избежать неприятностей, как только они появляются на горизонте. Если ты замешкаешься, они раздавят тебя.

— Я же говорил тебе, не надо им пичкать лошадей, — заскулил Николас Лоудер. — Это не прибавляет им скорости.

— Чушь. Нельзя утверждать, потому что это еще не распространено. Кроме таких людей, как я, этого никто не может себе позволить. У меня его сейчас полным-полно, он просто валом валит из Мадрида... Где трубка? — подытожил он, испытывая мою ногу на прочность тяжестью своего веса.

Если благодаря своему молчанию я еще немного поживу, то не собираюсь говорить ему, что выбросил трубку.

— Тебе нельзя убивать его, — отчаянно убеждал Ролло Николас Лоудер, — нельзя убивать в моем присутствии.

— Ты для меня не опасен, Ник, — категорично заявил Роллуэй. — Куда ты денешься со своей маленькой слабостью? Стоит тебе только пикнуть — и ты погиб. Я позабочусь, чтобы тебя взяли за хранение. За то, что ты позволял мне кормить лошадей наркотиками. За это у тебя отберут лицензию. Николас Лоудер, великий тренер, окажется в заднице. — Он сделал паузу. — Мы оба знаем, что ты будешь молчать.

Несмотря на то что все эти угрозы были произнесены невыразительным монотонным голосом, они прозвучали не менее внушительно. У меня на голове зашевелились волосы. Трудно сказать, какое действие они возымели на Лоудера.

«Больше он уже не станет ждать, пока я скажу ему, где трубка, — подумал я. — И, может быть, в конце концов трубка и окажется его крахом, потому что Филу было известно, чья она, а Остермайеры были свидетелями. И, если меня найдут убитым, это послужит началом его конца... но сейчас это не очень успокаивает».

В порыве отчаяния я перекатился и что есть силы ударил Роллуэя по ноге своей правой ногой. Издав звук, похожий на рычание, он убрался с моей лодыжки, а я отпрянул, отползая назад и пытаясь дотянуться до стула, на котором сидел, чтобы воспользоваться им как оружием, или хоть чтобы, по крайней мере, не лежать беспомощно в ожидании смерти. Он уже пришел в себя и твердо стоял на ногах, выпрямляя руку и целясь, чтобы не промахнуться.

Эта его недвусмысленная поза могла стать последним, что я мог видеть; и последним чувством, которое я мог бы испытать, была неистовая злость из-за такой бессмысленной смерти.

Николас Лоудер, видя, что надвигается нечто непоправимое, в ужасе выпрыгнул из своего кресла с криком:

— Нет-нет, Ролло! Не делай этого!

Для Ролло это, вероятно, было похоже на писк комара, который он просто проигнорировал.

Сделав несколько шагов вперед, Николас Лоудер вцепился в Роллуэя и в его целившуюся руку.

Я использовал эту возможность, чтобы хоть до чего-то дотянуться, до чего угодно, и дотянулся до костыля.

— Я не позволю, — не унимался Николас Лоудер. — Не смей!

Стряхнув его с себя, Ролло вновь направил пистолет на меня.

— Нет! — Лоудер ужасно разволновался и почти обезумел от потрясения. — Не надо. Я не позволю тебе!

Лоудер бросился на Роллуэя всем телом, пытаясь оттолкнуть его.

Роллуэй легко отшвырнул его. Потом очень быстро перевел пистолет на грудь Николаев и тут же нажал на курок. Дважды.

Я услышал два приглушенных хлопка. Увидел, как упал Николас Лоудер с застывшим на лице выражением недоумения или, скорее, полнейшего удивления.

На страх не было времени, хотя я его и испытывал. Схватив костыль, я с силой ударил тяжелым концом по правой руке Роллуэя, удар получился настолько ощутимым, что он выронил пистолет, который упал далеко от меня.

Я дернулся к нему, перекатываясь и карабкаясь, но Роллуэй опередил меня. Наклонившись, он поднял пистолет и яростно сжал его.

Его рука вновь стала подниматься в моем направлении, и вновь я, взмахнув костылем, ударил его. На этот раз он не выронил пистолет, а перехватил его левой рукой, встряхнув при этом пальцами правой, словно от боли, и я очень надеялся, что это действительно так.

Я попробовал ударить его по ногам. Попал. Отойдя на пару шагов, он стал целиться левой рукой. Я опять махнул костылем. Дуло дрогнуло. Когда он нажал на курок, последовала маленькая вспышка и пуля пролетела мимо.

Он все еще находился между мною и дверью.

«Черт с ней, с лодыжкой, — подумал я, — как только мне удастся подняться, я сшибу его с ног и побегу, побегу... выбегу на улицу...»

Мне удалось подняться лишь на колени. Встал на правую ногу. Поставил левую. Дело было не в боли. Я ее не чувствовал. Она просто подворачивалась. Ей нужен был костыль... и мне нужен был костыль, чтобы отбиваться от пистолета, ковыляя, пробиваться вперед, оттягивая неизбежное, сражаться до последнего.

Внезапно я краем глаза заметил, как в дверях мелькнул чей-то силуэт.

«Кларисса», — мелькнуло у меня в голове. Я и забыл, что она должна прийти.

— Беги, — отчаянно закричал я, — беги отсюда! Роллуэй вздрогнул. До этого я так мало шумел. Он, кажется, подумал, что мой крик был адресован ему. Он ухмыльнулся. Не сводя глаз с пистолета, я бросился на него, вновь сбивая ему прицел в критическую секунду. Он нажал на курок. Вспышка. Хлопок. Пуля, прожужжав над моим плечом, попала в стену.

— Беги! — вновь в ужасе завопил я. — Скорее же!

«Почему она не убегает? Он увидит ее, если обернется. Он убьет ее».

Кларисса не убегала. Она вытащила руку из кармана своего плаща, сжимая в ней что-то похожее на черную сигару, и, с силой взмахнув ею, описала в воздухе дьявольскую дугу. Из черной «сигары» выстрелили жуткие телескопические пружины с набалдашником на конце, и кийога резко опустилась на череп Роллуэя.

Он рухнул без единого звука, упав прямо на меня, заваливая меня назад. Я оказался сидящим на полу с его тушей, лежащей вниз животом на моих ногах.

Кларисса опустилась возле меня на колени. Она вся дрожала и была на грани обморока. Я тоже чуть не лишился чувств и тоже дрожал. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем кто-то из нас смог говорить. Она нашла в себе силы лишь едва слышно прошептать:

— Дерек...

— Спасибо, — отрывисто произнес я, — ты спасла мне жизнь.

— Он мертв? — Кларисса в ужасе смотрела на голову Роллуэя, ее глаза были полны страха, страх сковал ее шею, проник в ее голос.

— Если и да, мне плевать, — откровенно сказал я.

— Но ведь я... это я ударилаего.

— Я скажу, что это я. Не волнуйся. Я скажу, что ударил его костылем.

— Ты бы не смог, — с сомнением возразила она.

— Очень бы даже смог. Именно это я и собирался сделать. Жаль, что не получилось.

Я взглянул на Николаев Лоудера, и Кларисса, похоже, впервые заметила его. Он лежал на спине и не шевелился.

— Боже, — еле слышно пролепетала она, ее лицо побледнело еще сильнее. — Кто это?

Посмертно представив ее Николасу Лоудеру, тренеру и коневоду, и затем Томасу Роллуэю, наркомагнату, я рассказывал, пытаясь освободиться от лежавшей на мне тяжести, что они накачивали Дазн Роузез кокаином. Я раскрыл их. Роллуэй решил, что меня лучше убить, чем ждать, когда я буду давать против него показания. Он так и сказал.

Никто из поверженных не оспаривал выдвинутых против них обвинений, хотя Роллуэй и был жив. Я чувствовал на своих ногах его дыхание. Честно говоря, это меня огорчило. Я сказал об этом Клариссе, и ей немного полегчало.

Кларисса все еще сжимала кийогу. Я дотронулся до ее руки своими пальцами и погладил, не находя слов благодарности за ее смелость. Гревил подарил ей эту кийогу. Знал бы он, что она сохранит мне жизнь! Я осторожно взял ее из рук Клариссы и положил на ковер.

— Позвони в мою машину, — сказал я. — Если Брэд не успел далеко уехать, он вернется.

— Но...

— Он отвезет тебя назад в «Селфридж». Звони скорее.

— Я не могу... вот так взять и уехать.

— Как ты собираешься объяснять свое присутствие здесь полиции?

Кларисса посмотрела на меня в испуге, но в глазах было упрямство.

— Я не могу...

— Это необходимо, — сказал я. — Как ты думаешь, что бы от тебя хотел Гревил?

— Ax... — последовал горестный вздох, выражавший печаль по моему брату и, как мне казалось, по безвозвратно потерянному вечеру, который нам уже не суждено провести вместе.

— Ты помнишь номер? — спросил я.

— Дерек...

— Иди же, милая, сделай так, как я прошу. Словно в забытьи, она поднялась и побрела к телефону. Я подсказал забытый ею номер. Когда, как обычно, после шести-семи сигналов в трубке раздался голос телефониста, сообщивший, что на другом конце никто не подходит, я попросил ее набрать номер снова и затем еще раз. Может быть, мне повезет, и Брэд поймет, что три звонка означают экстренный вызов.

— Когда мы сюда приехали, — сказала Кларисса уже более уверенным голосом, — Брэд сообщил мне, что здесь неподалеку от калитки стоит серая «Вольво». Мне показалось, что он был обеспокоен. Он просил меня передать тебе. Это важно?

Боже милостивый...

— Этот телефон дотянется сюда? — спросил я. — Попробуй. Опрокинь стол и подтащи телефон. Если я вот так вызову полицию и они, приехав, увидят меня и все как есть, у них не возникнет никаких подозрений.

Она перевернула стол на бок, автоответчик упал на пол, и она подтащила телефон, натянув шнур до предела. Я так толком и не смог до него дотянуться, и мне пришлось несколько извернуться, что причинило боль, которую она увидела на моем лице.

— Дерек?

— Не обращай внимания, — с несколько искаженной улыбкой ответил я, стараясь придать этому шутливый оттенок. — Лучше так, чем умереть.

— Я не могу оставить тебя.

В ее глазах была все та же тревога, и она заметно дрожала, но к ней возвращалось самообладание.

— Можешь, черт возьми, — отозвался я. — Ты должна. Иди к калитке. Если Брэд приедет, пусть посигналит, я буду знать, что вы уехали, и позвоню в полицию. Если он не приедет... подожди минут пять и иди... иди и возьми такси. Обещаешь, что сделаешь так?

Взяв кийогу, я безуспешно пытался ее собрать. Кларисса взяла ее у меня из рук, повернула, стукнула о ковер и, ловко собрав, положила к себе в карман.

— Я буду думать о тебе и благодарить тебя каждый день своей жизни, — сказал я.

— В четыре двадцать, — добавила она словно машинально и вопросительно посмотрела на меня. — В это время я встретилась с Гревилом.

— В четыре двадцать, — повторил я и кивнул. — Каждый день.

Она вновь опустилась возле меня на колени и поцеловала, но поцелуй был лишен страсти и скорее походил на прощальный.

— Иди, — сказал я, — пора.

Она неохотно поднялась, дошла до двери и, задержавшись, оглянулась. «Леди Найтвуд, — думал я, — храбрая спасительница, у которой каждый волосок знает свое место».

— Позвонишь мне как-нибудь на днях? — спросил я.

— Да.

Она тихо удалилась по коридору, но ненадолго. В комнату ворвался Брэд, а за ним, словно тень, следовала Кларисса.

Останавливаясь, Брэд чуть ли не проделал тормозной путь — открывшаяся его взору картина могла бы заставить замолчать даже самого словоохотливого болтуна.

— Черт! — лаконично воскликнул он.

— Тебе виднее, — отозвался я.

Падая, Роллуэй уронил пистолет, но он все же лежал возле его левой руки. Я попросил Брэда отодвинуть его подальше, на тот случай, если вдруг этот «нарколог» придет в себя.

— Не трогай, — резко сказал я, когда он, наклонившись, машинально протянул к нему руку. — Твои отпечатки пальцев здесь совсем ни к чему.

Он что-то буркнул в ответ, соглашаясь, и Кларисса молча протянула салфетку, при помощи которой Брэд, ухватив пистолет за глушитель, отпихнул его через комнату к окну.

— А если он очухается? — спросил он, показывая на Роллуэя.

— Еще раз огрею его костылем.

Он кивнул, словно это было в порядке вещей.

— Спасибо, что вернулся, — сказал я.

— Я был недалеко. Здесь рядом стоит «Вольво»... Я тоже кивнул.

— Это та самая?

— Наверняка, — ответил я.

— Черт-те что.

— Отвези мою знакомую назад в «Селфридж», — попросил я. — Забудь, что она была здесь. Забудь, что ты был здесь. Езжай домой.

— Я не могу тебя оставить, — сказал он. — Я вернусь.

— Здесь будет полиция.

Как всегда при упоминании о полицейских, ему стало не по себе.

— Поезжай, поезжай домой, — сказал я. — Все опасности позади.

Он немного подумал. А затем с надеждой в голосе спросил:

— Завтра утром в то же время?

— А почему бы и нет? — криво усмехнувшись, ответил я и кивнул в знак согласия.

Мой ответ, похоже, полностью удовлетворил его, и они с Клариссой направились к двери и возле нее оглянулись. Я махнул им рукой, и они помахали в ответ, прежде чем выйти. Казалось невероятным, но они оба улыбались.

— Брэд! — заорал я вслед.

Он тут же вернулся с встревоженным лицом.

— Все в порядке, — успокоил я. — Абсолютно.

Не захлопывай за собой входную дверь. Мне бы не хотелось вставать, чтобы впускать полицию. И я не хочу, чтобы они взламывали замки. Я хочу, чтобы они вошли тихо и культурно.

Глава 20

Это был долгий и нудный вечер, хотя не обошлось и без смешного.

Большую часть времени я тихо просидел в сторонке на кресле Гревила, и сновавшие мимо меня с деловым видом люди, которые что-то измеряли, фотографировали, брали отпечатки пальцев и выковыривали из стен пули, почти не обращали на меня внимания.

Мне была задана масса вопросов, и этот предварительный допрос закончился тем, что приходивший в себя Роллуэй застонал. Хотя полицейские и не любят посторонних советов, они все-таки прислушались к робко высказанному мною предложению надеть на него наручники, пока он еще окончательно не очухался, поскольку он тут же проявит свой боевой характер. Он уже бесновался, поднявшись на ноги и что-то ворча, пока не понял, где находится.

Когда стоявшие по обе стороны от него полицейские схватили его за руки, он уставился на меня, пытаясь сфокусировать свой взгляд. Я еще был на полу, но уже радовался тому, что с меня убрали его вес. Он словно никак не мог понять, в чем дело, и тем же невыразительным голосом, что и раньше, называл меня скотиной и прочими менее безобидными словами.

— Я знал, что от тебя надо ждать гадостей, — сказал он. В голове у него еще недостаточно прояснилось, чтобы попридержать язык. — Но тебе не придется давать показания, уж я позабочусь об этом.

Полицейские флегматично выполнили формальности ареста, рассказали ему о его правах и пообещали медицинскую помощь по прибытии в полицейский участок. Я смотрел, как он, спотыкаясь, удалился, и, усмехаясь, вспомнил о принятом ранее решении ни в чем не обвинять его, тем более в убийстве людей. Я же не знал, что он застрелил Симза. Я совершенно не боялся его. А он, видимо, даже не предполагал, что я могу не предпринять никаких действий по обвинению его в использовании кокаина. Он готов был убить лишь для того, чтобы предупредить это. А я даже и не подозревал, что он крупный торговец, пока он сам не похвастался.

Пока вокруг меня полным ходом шло расследование, я размышлял, почему представители наркомафии с такой легкостью отнимали жизнь у других людей, так легко шли на преступление.

«Тот же Ваккаро, — думал я, — расстреливал из проходящих машин летчиков, которые хотели с ним развязаться. Может быть, у наркомагнатов это считается обычным наведением порядка, вроде приборки? Все считали, что убийство Симза не было беспрецедентным, и оказались правы».

Для типов вроде Роллуэя и Ваккаро жизни других людей стоили недорого, ведь они так или иначе их рушили. Выбрав наркобизнес и коррупцию своим поприщем, они сознательно и охотно извлекали прибыль из гибели и крушения бесчисленных жизней, намеренно обрекая молодых людей на горестный безвозвратный путь. Я читал, что употребление кокаина наносит ощутимый физический ущерб через два-три года. Поставщикам и торговцам это было известно. Благодаря этому торговля шла бесперебойно. Их жадность была отвратительной.

Из-за лежавшей в основе этого безнравственности и прогрессирующей душевной тупости они сами были подвержены гниению и наркомании. Роллуэй самоуничтожился, как и его жертвы.

Я удивлялся, откуда брались такие люди. Одно дело осуждать, но я просто не понимал их. Они не были случайными мошенниками, как Просс. Они были бездушными и жестокими. Как говорил Эллиот Трелони, у большинства преступников порочная логика. Если бы мне когда-нибудь вздумалось продолжить тетрадь Гревила, я написал бы в ней нечто вроде: «Пути нечестивцев неисповедимы для праведников». Или даже так: «Что делает нечестивцев нечестивцами, а праведников праведниками?» Нельзя верить простым ответам социологов.

Я вспомнил как-то услышанную мною старую историю. Скорпион попросил лошадь перевезти его через бурный поток. «Почему бы нет?» — ответила лошадь и пустилась вплавь со скорпионом на спине. Где-то посередине скорпион ударил лошадь своим жалом. Насмерть отравленная лошадь воскликнула:

«Мы же теперь утонем вместе! Зачем ты это сделал?» На что скорпион ответил: «Я не могу иначе — у меня такая натура».

Николасу Лоудеру было уже не суждено ни беспокоиться, ни удивляться; и его восставшая совесть осталась чиста, послужив причиной его смерти. «Сплошная ирония и несправедливость», — думал я, чувствуя жалость к человеку, который не смог молчаливо наблюдать мое убийство.

Было совершенно очевидно, что он пристрастился к кокаину. Возможно, он был зависим от Роллуэя, возможно, тот путем шантажа заставил его стать невольным соучастником в темных делах с лошадьми. Он боялся, что я раскрою его, но в конце концов зло оказалось не в нем, и Роллуэй понял это, понял, что не может рассчитывать на полное молчание с его стороны.

Через Лоудера Роллуэй узнал, где искать меня в воскресенье днем и через него же нашел меня этим вечером в среду. Лоудер, однако, не подставил меня сознательно. Он был использован своим мнимым другом; а я не видел никакой опасности в том, что сказал, что в воскресенье буду обедать с Майло и Остермайерами и что буду готов обсудить цену за Джемстоунз в доме Гревила.

Я совершенно не пытался как-то скрыться от Роллуэя, что бы он там ни думал; я пытался скрыться от некоего таинственного врага, опасного и неизвестного.

Сплошная ирония...

Я подумал о Марте и Харли и о напичканном кокаином Дазн Роузез. Я попрошу их оставить лошадь и попробовать его на соревнованиях и пообещаю им, что, если он так их ничем и не порадует, я верну им деньги и отправлю его на аукцион. Не давала покоя мысль о том, чем разразятся по поводу всего этого жокейский клуб и пресса. «Вероятно, придется уступить победу на йоркских скачках», — думал я.

А еще я думал о Клариссе, которая находилась в гостинице «Селфридж» и старалась вести себя как ни в чем не бывало, несмотря на то, что ее память была полна жестоких картин. Я надеялся, что она позвонит своему Генри, почувствует опору, продолжит тихо скорбеть о Гревиле и радоваться, что спасла его брата. Я оставлю сигнал «Чародея» на шестнадцать двадцать и каждый раз, услышав его, буду вспоминать о них обоих: кому-то это покажется сентиментальным, кто-то скажет, что вся их любовь со свиданиями — сплошной сентиментализм, но что из этого? Они были счастливы, и я разделяю их чувства.

В какой-то момент в доме появился некий полицейский чин в штатском, который пользовался авторитетом и к которому все обращались не иначе как «сэр».

Он представился старшим полицейским офицером Инголдом и попросил меня подробно ответить на его вопросы, а кого-то из подчиненных записать всю нашу беседу. Офицер был маленького роста, проницательный, деловитый. Он обдумывал каждый мой ответ, прежде чем задать свой следующий вопрос, словно пропуская то, что я говорил, через какой-то свой внутренний компьютер; к тому же, что было мне на руку, он увлекался скачками: выражал сожаление по поводу смерти Николаев Лоудера и знал о моем существовании.

Я довольно откровенно рассказал ему все, что произошло, за исключением лишь нескольких вещей: подробностей того, как Роллуэй просил вернуть его трубку, присутствия Клариссы и страшного отчаяния, охватившего меня за несколько минут до ее прихода. Я несколько укоротил и упростил безнадежную схватку, сведя ее к быстрому нокауту.

— Эти костыли, — поинтересовался он, — зачем они вам?

— С моей лодыжкой приключилась маленькая неприятность в Челтнеме.

— Когда это было?

— Почти две недели назад.

Он лишь кивнул. Ручки костылей были достаточно тяжелы, чтобы поразить злодея, и он не стал искать других объяснений.

С паузами и писаниной все это заняло немало времени. Я рассказал ему об автоаварии неподалеку от Хангерфорда, утверждал, что скорее всего, на мой взгляд, Симза убил именно Роллуэй. Я не сомневался — они сравнят пули, извлеченные хангерфордской полицией из «Даймлера» с только что выковырнутыми из стен и теми, что, без сомнения, будут извлечены из тела Николаев Лоудера. Я как бы невзначай поинтересовался, на какой машине ездил Роллуэй, и сказал офицеру, что хангерфордская полиция занимается поисками серой «Вольво».

После некоторой паузы на осмотр улицы был отправлен один из полицейских. Он вернулся с круглыми от удивления глазами и сообщил свою новость, на что ему было ведено поставить возле машины охрану и никого к ней не подпускать.

К тому времени уже стемнело. Каждый раз, когда кто-то из полицейских или других официальных лиц входил в дом, раздавался механический лай и сверкали прожекторы. Меня это даже забавляло, что свидетельствовало о моем несколько бредовом состоянии, однако у полицейских скоро нервы не выдержали.

— Выключатели возле входной двери, — сказал я наконец одному из них. — Стоит только повернуть все наверх.

Они послушались, и воцарилась тишина.

— Кто запустил горшком в телевизор? — поинтересовался офицер.

— Грабители. В прошлую субботу. Тут были двое ваших людей.

— Вам плохо? — неожиданно спросил он.

— Нет. Просто не могу прийти в себя.

Он кивнул. «Это было бы с каждым на моем месте», — подумал я.

Один из полицейских упомянул об угрозе Роллуэя, что мне не дожить до того момента, когда нужно будет давать свидетельские показания. Не исключено, что за этим что-то крылось.

Инголд внимательно посмотрел на меня.

— Вас это не тревожит?

— Постараюсь быть поосторожнее. Он едва улыбнулся.

— Как на лошадях? — Улыбка исчезла. — Вам бы лучше нанять кого-нибудь, чтобы немного походил за вами.

Я кивнул в знак благодарности. «Брэд, — мелькнуло у меня в голове, — будет в восторге».

Они унесли несчастного Николаев Лоудера.

«Я еще скажу о его мужестве, — решил я, — и по возможности постараюсь спасти его репутацию. Ведь он, в конце концов, подарил мне шанс остаться в живых».

Наконец полицейские решили опечатать гостиную, хотя офицер сказал, что это делается лишь для проформы, потому что все происшедшее, похоже, не вызывает никаких сомнений.

Протягивая мне костыли, он поинтересовался, куда я направляюсь.

— Наверх, спать, — ответил, я.

— Здесь? — Он был удивлен. — В этом доме?

— Это не дом, а крепость, — сказал я. — Если кто-то вдруг не опустит подъемный мост.

* * *

Опечатав гостиную, они вышли на улицу, оставив меня в одиночестве во вновь наступившей в холле тишине.

Сев на ступеньки, я ощутил свое жуткое состояние. Меня бил озноб. Я чувствовал себя состарившимся и поседевшим. Мне нужно было выпить что-нибудь горячее, чтобы согреться, но идти на кухню не было ни сил, ни желания. «Обойдусь тем, что налью себе горячей воды из-под крана в ванной», — подумал я.

В схватках почти всегда именно так и бывает: хуже всего не в момент удара, а пару часов спустя, когда вовремя сработавший естественный анестезирующий механизм тела постепенно уступает место боли: замечательная продуманная природой система, благодаря которой дикие звери имеют возможность убежать куда-нибудь в безопасное место, спрятаться и зализать свои раны. Человек в этом ничем не отличается. Нужно было время, чтобы убежать, нужно было почувствовать боль, чтобы понять, что что-то не так.

В момент максимального содержания адреналина — пан или пропал — я был уверен, что даже могу побежать с такой лодыжкой. Меня подвела механика, а не инстинкт или готовность. Два часа спустя стало страшно от одной лишь мысли просто стоять на этой ноге. От каждого движения перехватывало дух. Из-за этого я сидел в кресле Гревила два долгих часа, стараясь сосредоточиться на вопросах полицейских, чтобы как-то отвлечься от боли.

Когда они ушли, притворяться было уже незачем. Как бы я ни пытался внутренне противиться этому, как бы я ни бесился мысленно, я знал, что кости и связки вновь оказались в прежнем плачевном состоянии. Роллуэй опять мне все переломал... а до Хеннесси оставалось всего четыре с половиной недели... и я, будь оно неладно, все-таки собирался выступить на этих соревнованиях на Дейтпаме и никому не собирался рассказывать о небольшой сегодняшней потасовке, о которой не было известно никому, кроме Роллуэя, а он не станет хвастаться.

Если я пару недель не буду появляться в Лэмборне, Майло не узнает. Дело было не в том, что это его сильно бы разволновало: просто, если он не будет знать, он никому не расскажет. Никто, так или иначе, не ждет, что я буду выступать в ближайшие четыре недели. Никто не придаст никакого значения тому, что две из них я проведу в Лондоне, занимаясь делами Гревила. Потом, как только смогу ходить, я поеду в Лэмборн и буду каждый день тренироваться, делать физиотерапию, возьму «Электровет»... все это возможно... пара пустяков.

А пока предстояло подняться по лестнице.

Наверху в ванной Гревила в сумке с моими туалетными принадлежностями я найду конвертик, полученный от хирурга-ортопеда, лежавший в водонепроницаемом кармашке и путешествовавший со мной. В конвертике — три маленькие белые таблетки, по размеру меньше, чем аспирин, и на них — что-то похожее на мои инициалы: ДФ 118. «Только как крайнее средство», — предупреждал ортопед.

«Сегодня, по-моему, как раз тот случай», — решил я.

Я стал медленно подниматься по лестнице, присаживаясь, таща с собой костыли. «Если я их выроню, — думал я, — они соскользнут в самый низ. Не стану ронять».

Это были просто адские муки. Пытаясь взять себя в руки, я говорил себе, что людям приходилось ползти по горам с гораздо более тяжелыми увечьями и они бы не стали убиваться из-за одного лестничного пролета. В конце концов лестница закончилась, я сел на верхнюю ступеньку и, положив рядом костыли, вспомнил, что ДФ 118 вовсе не залетят ко мне в рот, как в сказке. Мне еще предстояло до них добраться.

Зажмурив глаза, я взялся обеими руками за свою перевязанную лодыжку. Я чувствовал жар, чувствовал, как она вновь распухает и пульсирует где-то в глубине.

«Проклятье, — думал я, — ну надо же, какое проклятье». Такая боль мне уже была знакома, но от этого не становилось легче. Я надеялся, что у Роллуэя тоже раскалывается голова.

Я зашел в ванную, пустил горячую воду, открыл дверцу аптечки, вытащил свою сумочку и расстегнул «молнию».

«Одна таблетка — боли нет, — вспоминал я, — две таблетки — невесомость, три — никаких ощущений».

Был соблазн выпить три таблетки, но я опасался, что, когда проснусь утром, мне захочется повторить и я буду сожалеть о сделанной глупости. Запив стаканом горячей воды одну таблетку, я стал ждать чуда.

Происшедшее чудо было просто невероятным, но никак не было связано с таблетками.

Я смотрел на свое серое лицо в зеркале, висевшем над раковиной. «Улучшения приходится долго ждать, — думал я некоторое время спустя. — Может быть, эта чертова таблетка не подействует?»

Терпение.

Надо выпить еще одну...

Нет. Терпение.

Я бессмысленно смотрел на то, что стояло в шкафчике. Тальк. Дезодорант. Крем для бритья. Крем для бритья. Почти все содержимое одной коробочки крема было размазано Джейсоном по зеркалу. «Без запаха» было написано на светло-голубой с серым коробочке.

«У Гревила была еще и электробритва, — бессвязно думал я. — Она лежала на комоде. Я пользовался ею сегодня утром. Ею бриться быстрее, но эффект менее продолжителен».

Проклятая таблетка не действовала.

Я с нетерпением посматривал на вторую.

Подожди еще.

Подумай о чем-нибудь другом.

Я взял вторую баночку с кремом для бритья, которая была ярко-красного с оранжевым цвета, с надписью «Душистый». Я потряс баночку и, сняв крышку, попробовал выдавить на зеркало пену.

Никакого эффекта. Я еще потряс ее. Попробовал вновь. Ничего. «Сплошное заблуждение, — думал я, — пустые книжки, зеленые каменные шкатулки со скважинами, но без ключей. Вмурованные в бетон сейфы, потайные ящики в столах... Ничто нельзя принимать за чистую монету. Мысли Гревила — лабиринт... Однако он не стал бы пользоваться душистым кремом для бритья».

Я вертел крем для бритья и туда и сюда, пока нижняя часть не повернулась у меня в руке. Я затаил дыхание, так как не мог до конца в это поверить. Я продолжал крутить... отвинчивать.

«Очередной пустой тайничок, — убеждал себя я. — Не теряй надежду». Я отвинтил всю нижнюю часть баночки, и из обложенной ватой лунки мне в руку выпал замшевый мешочек.

«Замечательно, — подумал я, — но бриллиантов там, конечно, нет».

Опираясь на костыли, я понес мешочек в спальню, сел на кровать Гревила и струйкой высыпал на покрывало тусклые на вид кусочки углерода размером с горошину.

Я чуть не перестал дышать. Время остановилось. Я не мог в это поверить. После стольких...

Я пересчитал их дрожащими пальцами, раскладывая по пять.

Десять... пятнадцать... двадцать... двадцать пять...

Двадцать пять означало, что у меня есть пятьдесят процентов. Половина того, что купил Гревил. Половины будет достаточно, чтобы отвести угрозу от «Саксони Фрэнклин». Я стал так отчаянно благодарить судьбу, что готов был разрыдаться.

Потом меня словно осенило, и я понял, где были остальные бриллианты. Где они должны были быть. Гревил действительно брал их с собой в Ипсуич, как он и говорил Проссу. Скорее всего он брал их с собой в надежде отдать партнеру, представителю «Маартен-Панье», чтобы тот отвез их в Антверпен на обработку.

Я обыскал всю его машину и ничего не нашел, я держал бриллианты в своих руках и не знал об этом.

Они были... они должны быть... в той другой красно-оранжевой баночке с кремом для бритья, которая лежала в его сумке, перекочевавшей под лестницу в дом матери Брэда, где было не менее безопасно, чем в Форт-Ноксе. Она перенесла все вещи Гревила из моей машины к себе домой, подальше от «подозрительных» соседей. Я вспомнил, с какой гордостью Брэд сказал тогда: «Мама знает, что делает...»

ДФ 118 начинал действовать, и боль слегка поутихла.

В неописуемой радости я перекатывал пальцами двадцать пять драгоценных камешков и думал о том, с каким облегчением мог бы сейчас вздохнуть Гревил. «Спи спокойно, дружище, — говорил я ему, невольно улыбаясь, — я наконец нашел их».

Он оставил мне свое дело, свой стол, свои хитроумные штуковины, своих врагов, своих лошадей, свою любовницу. Оставил мне «Саксони Фрэнклин», «Чародея», крем для бритья, Просперо Дженкса с Николасом Лоудером, Дазн Роузез, Клариссу.

Я унаследовал его жизнь и предал земле его прах, но в тот момент, несмотря на всю боль и муки, я чувствовал себя как никогда счастливым.

Примечания

1

Зеленый (англ.).

(обратно)

2

Июнь. (Прим. пер.).

(обратно)

3

Фарлонг — английская мера длины, равная 201, 168 м.

(обратно)

4

Самоцветы (англ.).

(обратно)

5

Обряд посвящения в рыцари.

(обратно)

6

Я бы хотел поговорить с месье Якобом ван Экереном.

(обратно)

7

Не кладите трубку (франц.).

(обратно)

8

Месье ван Экерена нет сейчас на месте.

(обратно)

9

Вы говорите по-английски? (франц.).

(обратно)

10

Подождите (франц).

(обратно)

11

Не за что (франц.).

(обратно)

12

Выдача преступников.

(обратно)

13

Первая строчка известной солдатской песни-марша, написанной в 1912 году. Типперэри — город в Ирландии.

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

*** Примечания ***