Современность воинской традиции [Владимир Титов] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Владимир ТИТОВ Современность воинской традиции

"В действительности все выглядит

иначе, чем на самом деле"

Станислав Ежи Лец
Миф занимает в жизни цивилизованного человека совершенно неподобающее место. Изначальная область его существования — периферия сознания, мост на границе между обыденным и сакральным, и человек традиционного общества распахивал себя навстречу мифу не так уж часто, обеспечивая этим свежесть восприятия и переживания особых узловых моментов бытия — рождение и смерть, сезонный праздник или свадебный обряд, инициация подростка, ритуал выбора вождя, начало военных действий или заключение мира. Миф устанавливал иные правила игры, иную систему отсчета для выплеска вовне человеческих энергий, гармонизировал этот выплеск, приводил в соответствие со строем вселенских сил, раскрывающихся перед личностью в такой особый момент. Поэтому и не рвалось от перенапряжения сердце человека, забившееся в унисон с сердцем мироздания, не выгорала, не опустошалась душа, раскрывшаяся навстречу надмирному духовному потоку. А в обыденную жизнь общества спускались с горних высот освященные мифом регуляторы — четкая иерархия духовных ценностей, неписанная но ненарушимая мораль, твердая социальная ролевая пирамида, не позволяющая человеку теперь уже в предельно конкретном, реальном быту уйти в "разнос" саморазрушения — хаотического излияния доставшихся ему сил.

Мифологемы современности служат прямо противоположным целям, и благодарить за это стоит новый, цивилизованный тип информационного обмена, исключающий для среднестатистического члена общества любую возможность критического анализа ежедневно закачиваемой в него дозы данных. Заняв самый центр сознания, мифологемы "прогресса", "свободы", "гуманизма", "прав человека", "экологической безопасности" и прочая обрядили мишурой псевдосвятости, вывели на высшее место в ценностной иерархии обычную похоть, жадность, эгоизм, — все душевные качества раба, и стараются высмеять, замазать грязью непонимания качества героя, — веру, честь, целомудрие и самоотверженность. Аппелируя к разуму, самому, пожалуй, убогому и ненадежному инструменту сознания, фальшивые мифы современности делают людей безрассудными, лестью толкают "мерило всех вещей и смысл мироздания" к истощению и гибели. Качество потребления материальной и чувственной пищи улучшается, но счастья не прибавляется, поскольку приземленно-реальны, почти незаметны чудесные моменты жизни, ирреально, искажено яркими мультипликационно-журнальными красками обыденное жвачное существование. Подобное состояние социума соотносится с картиной кали-юги, "железного века" Вед, предшествующего концу света, с его хаотическим, не сдерживаемым никакими рамками излияниями духовных, чувственных и физических энергий членов общества, прежде всего сил нижних планов, сексуальных и властных.

Не задаваясь декадентским вопросом "кому и зачем это нужно", постараемся понять, как же соотносятся между собой миф и реальность XX века в части воинских искусств, каково место этого феномена в общественном сознании постперестроечной страны — России перед Апокалипсисом?

Мифологема "воинских искусств" сформирована в послевоенном мире в т. н. "свободном мире". Основу ее составляет широко растиражированная история триумфального выхода на рынок физической и духовной культуры развитых стран "таинственных дальневосточных единоборств" как многоликого, но в сути своей единого потока, части традиционной восточной культуры, история, завершившаяся к настоящему моменту появлением миллионов белых, черных и т. д. адептов кёкусинкай будо каратэ и айкидо, ваджрамукти м вьетводао, тхэквандо ИТФ/ВТФ и тайского бокса — на материальном, зримом уровне, и генерацией западного ответа — фулл-контакта или кик-боксинга, в плане развития идеи, в процессе соревнования (или желанного сближения, слияния) духовных векторов полусфер земли. На этой почве-основе пророс цветочек, образ нового героя, которым голливудская и прочие фабрики киногрез взламывают души зрителей от трех лет и старше, призывая отождествляться с ним в процессе сопереживания, обмена собственной жизни на сюжетную. Жизненный путь реального человека-кинозвезды также стал частью мифологемы, судьба Брюса или Джеки, Сильвестра или Арнольда, Жан-Клода или Чака в сознании общества теперь неотделима от судьбы его персонажей.

Итак, запрограммированный вывод обывателя — мастером воинских искусств, теперь уже общепланетного культурного феномена, может стать любой кому не лень. Вот именно, кому не лень искать наставника или умную книгу, упорно тренироваться, прогрессировать в технике и силе, принимать участие в соревнованиях, получать цветные пояса, потом уже крушить злодеев (обязательно!) и защищать Добро, а лучше — сниматься в кино. И если я, говорит обыватель, пока не нашел времени и желания для этого, любой желающий сможет, благо все узкоглазые секреты мы купили, пока с экономикой на Дальнем Востоке худо было, всю технику их вызнали, и к стандартному набору прав и свобод цивилизованной личности добавили еще "свободу стать мастером воинских искусств". При этом мастер боя в западном понимании — это самый сильный и быстрый, техничный и волевой, стойкий в бою, проще говоря — обладающий наибольшими материально потвержденными достоинствами индивид, репрезентативная личность западной мифологемы Воинских Искусств.

То, что массовое сознание в нашей стране отождествляет с дальневосточными боевыми искусствами, пришло в Россию на 90 процентов с Запада. Все эти белые штаны и черные курточки с цветными узелками-застежками были уже пережеваны и подогнаны под уровень восприятия цивилизованного общечеловека (вспомним, кстати, известную фразу: "Идея вышла на улицы и приняла площадной вид"). Внедрение мифологемы в советское общество походило на пандемию гриппа, — лихорадка общества конца 70-х годов (эстрадные песни, садистские анекдоты, наконец, кинофильмы "В зоне особого внимания" и "Пираты XX века"), затем радикальное лечение в виде статьи УК, сбившее температуру и сделавшее болезнь скрытой, новый кризис массовости конца 80-х и нынешнее стабильно-неопределенное состояние. И единственное режущее глаз отличие мифологемы нашей — некий оттенок обиды за то, что не в России придумали каратэ.

Обида эта не имела под собой никакого реального основания хотя бы потому, что придумали каратэ и не в Японии (старинное прочтение иероглифов "кара тэ" — "китайская рука"; но "китайское искусство боя" не устраивало патриотическую японскую общественность новейших времен, и нашелся другой, сходный по звучанию иероглиф "кара" — "пустой"), и охватила обида даже не специалистов (мастера общественным мнением редко интересуются и никогда не рвутся его формировать), а так сказать, приобщенных — спортивных функционеров и культуртрегеров, разрабатывавших военно-патриотическую тему. Ответ был дан на уровне анекдотов типа "с голой пяткой на шашку" и статей вроде "Пластуны против ниндзя". Здесь на уровне эмоций или наукообразных фактов развивались два положения: во-первых, для нас это дрыгоножество неприемлемо в принципе (физиология не та и погодные условия другие, одежда не позволяет и т. п.), во-вторых, это на Руси всегда было и даже появилось раньше, чем в Китае.

Поскольку полемика велась внутри мифологемы, с полным одобрением ее постулатов, а информация о дальневосточных воинских искусствах черпалась из рекламных и методических книг уровня "Каратэ для начинающих" или во время миссионерских набегов учеников от учеников модернизированных "под Запад" стилей, искаженный цивилизованный взгляд на боевое мастерство прекрасно прижился и в массовом сознании нашей страны.

Теперь уже и на Западе, и в России, и на самом Дальнем Востоке упорно замалчивается тот факт, что воинское мастерство было, есть и будет всегда уделом элиты, достоянием очень немногих людей, а массовая популярность стиля — верный признак его деградации. Гордая аксиома "каждый славянин был воином" абсолютно не противоречит этому, вспомним статью совсем недавней Конституции: "Защита Отечества есть почетная обязанность каждого гражданина". Каждый мужчина традиционного общества в минуту решающего испытания должен был стать ополченцем, поскольку альтернативной службы или двойного гражданства в нормальном социуме быть не может, но профессиональный воин — совсем иная категория, иной образ жизни, качественно иная боеспособность. Всегдашний почетный, но страшный удел ополчения, повсюду на земле: у озера Чэнтао (Воспетого Ду Фу в скорбных строках: "Ушли герои снежною порою // На подвиг, оказавшийся напрасным…"), на Куликовом Поле, под Москвой 41 года и под Берлином 45-го, — ценой своей жизни измотать и обескровить врага, выиграть время и дать профессионалам возможность вырвать победу. Есть профессионалы (засадный полк или сибирские стрелковые дивизии) — будет и победа, нет их — скорбь и гордость остаются соотечественникам за необученных китайских крестьян, павших под стрелами кочевников мятежного Ань Лушаня, за безусых фольксштурмистов, брошенных в отчаянии под траки "тридцатьчетверок".

Отметим, что к профессионалам общество сердечности и любви обычно не испытывает (исключение составляют красные девицы всех национальностей и цветов кожи). "Из хорошего железа не делают гвоздей, хороший человек не пойдет в солдаты", — утверждает китайская пословица. Людей, избравших войну жизненным поприщем, боялись, уважали, но сторонились. Раньше считалось, что воины-берсерки, одержимые оборотни, во время войны пили кровь врага, в мирные времена — свою кровь (читай — кровь соотечественников). Да и сейчас — тяжким становится вхождение в мирную жизнь для героев последних войн. Воины молились другим богам (у древнегерманских земледельцев опекали "ваны", боги культа предков, семейной солидарности, матери-земли, воинов — "асы", небесные божества), вели в мирное время праздный, проще говоря — паразитический образ жизни. И если правитель понимал, что "войско кормят тысячу дней, а используют в одном бою", то обыватель моментально забывал о боевых заслугах своего защитника, стоило отгреметь военной грозе. Вспомним финальные кадры "Семи самураев" Акиро Куросавы: уцелевшие после обороны деревни воины уходят, а подавляющее большинство занятых посадкой риса крестьян даже не поднимает головы им вслед.

Именно среди профессионалов — если жизненная сила и доблесть сочетались в человеке с мудростью — появлялись мастера боя, способные прозреть его одухотворенность, достичь в нем надмирных высот самореализации, гением своим вывести войну на новый уровень. Это не значит, разумеется, что ополченцу путь в герои заказан, из совсем свежих примеров укажем на одного из молодых "полевых командиров" русских добровольцев в Боснии. Он, прославившийся дерзкой удалью и расчетливостью, настоящим талантом спецназовца, — по образованию повар, специальной военной подготовки не проходил и даже не служил срочную. Просто "труба позвала" его не по окончании средней школы и повела не в Рязанское училище ВДВ, а сразу в бой за православных братьев.

Интернациональный признак мастерского понимания воинского искусства — признание его сакральности, но "духовность" на Западе и на Востоке — не одно и то же, тем более уникален смысл, вкладываемый в это понятие в России. Запад "Цивилизация — это когда тебя убивают, но уже не отрезают уши".

Дохристианский Запад, духовность которого вновь пробудилась во времена Ренессанса и полностью торжествует ныне во всем цивилизованном мире, попытался соединить чувство дисциплины, солидарности и верности ("право оружия") римлян с бешенной одержимостью кельтов и германцев. Именно этот идеал торжествует в кинематографе: великолепная техническая оснащенность, четкое планирование, богатое материальное обеспечение положительного героя плюс его личная способность вервольфа пробудить в себе зверя на время решающей схватки перед хэппи-эндом. В самом сражении реализуется стратегма, открытая еще Эпаминондом — концентрация сил в решающей точке. Сумей подготовиться, собрать силы, получше вооружиться, правильно выбрать решающую точку, и успех обеспечен. В реальности данная программа обрастает множеством сложно взаимосвязанных вторичных задач и проводится в жизнь напряжением всего государственного организма, но моторов и компьютеров на Западе хватает, и проблем с боевой эффективностью в настоящей войне вроде бы не должно возникать, но они есть и будут.

Современный полководец Запада вынужден привлекать кривое зеркало средств массовой информации, чтобы доказать миру свою полную безоговорочную победу, не существующую в реальности, поскольку купить настоящую кровью или искусством своих людей он неспособен. Американский летчик в восхищении после налета на Ирак: "Все было как в компьютерной игре!" В этом весь цивилизованный человек, — "Я тебя убиваю, а ты меня не можешь". И не важно, что 90 процентов расстрелянных танков и самолетов Хуссейна оказались надувными макетами, зато единственный завод детского питания уничтожен реально. Остальное — дело телевидения, оно установит, кто трус а кто герой, и вобьет это в мозги всех и каждого.

Как прекрасен кинематографический специалист по айкидо Стивен Сигал в роли "тюленя" — флотского спецназовца, а чем гордится командир настоящего подразделения "seal's", участник "Бури в пустыне", которого показали в документальном сериале "Войска специального назначения"? "Высадились ночью, заминировали участок побережья (голый песок!), заметив иракский патруль обстреляли его из всех видов оружия, отходя в море подорвали положенные заряды. Иракцы так испугались возможной высадки десанта, что то ли перебросили к побережью целую дивизию, то ли не решились снимать ее с побережья". Командир этот, добавим, был награжден, — не за подрыв флотской базы или завода, не за захват "языка" или освобождение своих пленных, — за грохот на пустынном берегу да испуганных (?) арабов.

Солдат Запада зажат в беспощадные тиски: с одной стороны — высока технология и эффективность оружия, с другой — спорт как единственно понятный способ индивидуальной подготовки. Традиционное воинское искусство для Запада — нонсенс, оно существует в другом, нецивилизованном измерении. Выступая на семинаре в Москве, японский мастер айкидо, курирующий развитие этого вида будо в Европе, заявил: "Вы, русские, лучше других европейцев открыты обучению. В Голландии я поправляя человека, рекомендую, — "Делай тка и тка, я же твой наставник!", а он мне в ответ, — "Но я же свободный человек!"" Быстрее, выше, сильнее, оставаясь тем же самым свободным от всего человеком, вот как понимают самосовершенствование на Западе, и кто там сейчас ответит на вопрос Ницше: "Не говори мне от чего ты свободен, скажи для чего свободен?"

Прототип спорта родился как жертвоприношение, Олимпийские игры потому и останавливали войны, что были общегреческим действом в честь богов. Спорт как самоцель, тем более как часть шоу-бизнеса еще ни разу не потвердил истинность заклинания "О, Спорт, ты — мир!" Отметим, что уже в Древней Греции понимали резкое отличие пути атлета (а профессионалы игр появились уже тогда) от пути воина. Сошлемся на Плутарха: "…телесные качества и образ жизни атлета и солдата во всем отличны, особенно же отличаются упражнения и повседневное времяпровождение: атлеты долгим сном, постоянной сытостью, установленными движениями и покоем стараются развивать крепость тела и сохранять ее, т. к. она подвержена переменам при малейшем нарушении равновесия и отступлении от обычного образа жизни; тело солдата, напротив, должно быть приучено к любым переменам и превратностям, прежде всего — способно легко переносить недостаток еды и сна". Современный "спорт высоких достижений" отрывает атлета от реальности еще дальше, создав особую искусственную реальность, новое пространство для человеческой деятельности вокруг материального, зримо-приземленного успеха. Идеология спорта (о духовности и говорить не приходится) — достижение результата любой законной ценой, игра по правилам. В жизни вне правил и самый успешный атлет чувствует себя крайне некомфортно, и речь идет не об уличной драке или войне. Оставляя силы, душевный подъем, азарт схватки в искусственном и бездуховном, но предсказуемом и понятном пространстве спорта, человек возвращается в реальность жизни (в которой неведомое и чудесное всегда рядом) без присущего спортивному лидеру самоконтроля и уверенности в себе. Конечно, сила и выносливость, координация движений и быстрота реакции остаются с подготовленным по-западному человеком, но они как бы отчуждаются от личности, становятся материальными инструментами для борьбы за победу, подверженными износу, порче, утере. Этим абсурдом расщепления сознания продолжился процесс индивидуализации, началом которого было выделение человека как "меры вещей" из природы, продолжением — отрыв от социума под флагом "прав человека". Теперь у цивилизованных людей не вызывает удивления и сожаления насилие над собственным телом при помощи химического арсенала или методических достижений современной медицины, препарирование психики и пахнущее серой самопрограммирование. Но ведь "царство, разделившееся само в себе, опустеет…" (Мф, 12,25), и пока ракеты с кассетными боеголовками спят в сибирских шахтах, лихие натовские спецназовцы для нас опаснее в качестве союзников, чем врагов.

Восток

Глаз это видит,

Но нет руки,

способной схватить.

Луна в ручье

— вот секрет моей школы.

Идея линейного прогресса, движения к материальному благополучию и душевному комфорту светлого будущего из страшного темного прошлого через несовершенное настоящее, толкающая Запад к непрерывной экспансии, чужда для традиционной дальневосточной культуры. Цикличность времени, пульсирующая Вселенная, неизменно возвращающаяся к своему истоку, сосуществование равноценных первопринципов Инь и ЯН, органическое единство микрокосма человека и макрокосма, соединенность личности и социума — основы мировоззрения, главной темой которого стало равновесие, идеальным образом — седая древность.

По мысли китайцев — а вся дальневосточная культура является производной от ханьской — человек несет во вселенную организующее начало вэнь, которое нуждается в дополнении-противовесе, искусстве разрушения — ушу. В этой паре боевое искусство служит инструментом регуляции космических и социальных процессов, а высшие достижения его равноценны высотам "гражданской" культуры, творчества, духовности.

Лишенный Благодати (в нашем понимании Откровения) Восток склонен одухотворять любое человеческое действие, доводя его до вселенского уровня значимости. Любое мастерство священно, — плотника и кулинара, врача и архитектора, полководца и гражданского чиновника, поэтому ни у кого в Китае или Японии не вызывает удивления тот факт, что занимаясь воинским искусством и только им, можно достичь святости, выйти за границы человеческого "Я". Достичь абсолютной непобедимости в традиционном понимании не значит перебить всех противников, это — временная, конечная победа, не привлекающая мудреца. Слиться с Путем мироздания, сделать противника частью себя, меч нападающего — своим мечом, — такова задача истинного воина.

На прагматичном Востоке этот идеал не прожил бы и поколения, тем более не стал бы стержнем тысячелетней традиции, не подтверди он безусловно свою практическую эффективность. "Тот, кто умеет сражаться — управляет противником и не дает ему управлять собой", — чеканная фраза Сунь-цзы содержит суть ушу, дает понять, почему физические кондиции или техническое мастерство бойца, количество солдат или качество их вооружения не считались залогом успеха в бою.

"Если сильный бьет слабого, быстрый — медленного, это результат природных способностей, а не искусства. Когда старик побеждает нескольких молодых, это не объяснишь их нерасторопностью", а говоря языком современным, состояние сознания мастера дает седому патриарху возможность оставаться неоспоримо лучшим бойцом школы, позволяет ему расшифровывать атаку еще на уровне оформления намерения, играть с нападающими как кошка с мышью, постоянно оказываясь чуть впереди в реализации действия.

Но традиция — это не только суть, духовный заряд, расцветающий в каждом новом ее носителе, это еще и форма, способ передачи знания от "преждерожденного" к последователю. В древности обучение воинскому искусству было уподоблением ученика мастеру, попыткой встроиться, изменяя в себе то или это, в состояние идеального воина. Поэтому современный вопрос: "Каким стилем занимаешься?" тогда был просто непонятен. "Ступаешь вслед какого мастера", так узнавали о принадлежности к той или иной традиции.

Школы боевых искусств как форма передачи духовного импульса стали появляться не так давно, в XVII–XVIII веках, но и тогда техника боя, методика постановки ударов и защит, тактические изыски и т. п. не считались особо важной темой: "Сначала настоящий человек, затем истинное зннание". Любое движение, серия приемов или формальный комплекс становились инструментом для воспитания человека, — через сложный ассоциативный ряд, порожденный пышным названием, через философскую обоснованность изменений и превращений, через ясное, сконцентрированное переживание действия пробивались ростки нового, мастерского сознания.

Новые времена с их социальными потрясениями, внедрением чуждых идей и прямыми военными интервенциями стали тяжелым испытанием для традиции боевых искусств. Поражение китайского "боксерского" восстания очевидно подтвердило элитный характер ушу — подготовить боеспособную армию, на равных сражающуюся с западными оккупантами, мастера не смогли. Да и японцам 40-х годов, оснащенным вполне конкурентоспособной военной техникой, не помогло средневековое поедание сырой печени пленных. Священный ветер камикадзе, некогда разметавший армаду монгольского экспедиционного корпуса, не спас миллионную квантунскую армию от сокрушительных прорывов русских танков, не закрыл японские города от беспощадных американских бомбардировок. Репрессии "культурной революции" заставили бежать многих китайских специалистов, неизмеримо большее число свели в могилу, но тяжелее всех стало испытание "медными трубами", когда ушу/будо стало предметом экспорта дальневосточных стран, статьей дохода и яркой деталью государственного имиджа.

Современные спортивные виды ушу, каратэ, тхэквандо не есть сохранение воинской традиции Востока, а выхолащивание оной. Происходит внешне легкая подмена терминов, размывание их смысла, полностью извращающая суть явления, — вместо боевого искусства, самоценного и всегда уникального движения человеческого духа к совершенству, возникает единоборство-спорт, веселое, острое и безопасное для здоровья времяпровождение для одних, способ заработать на жизнь для других.

Поворот происходит сам собой, вряд ли кто-то специально старается разложить собственную традицию. Получается, однако, неплохо, и популяризация, пропаганда и прогресс убивают дух искренности воина надежно и безошибочно. Продавать стали модернизированные варианты стилей, с четкой иерархией разрядов (чего в традиционных прототипах отродясь не было), с набором техники для каждой ступени, с чемпионатами и судейством. Вспомним историю появления тхэквандо, колоссальные инвестиции в развитие и пропаганду этого спорта, массированные атаки на МОК в надежде сделать его олимпийским, вспомним китайское спортивное ушу с его гала-чемпионатами и сотнями формальных комплексов, походящих на упражнения художественных гимнасток, вспомним японские "сверхбоевые контактные" экспортные варианты каратэ, в правилах которых исключен самый жизненный и эффективный удар — рукой в лицо. Многое можно вспомнить…

Казалось, Запад побеждает на поле битвы идей, привычно превращая его в рынок, покупая и препарируя для удобства потребления духовный импульс тысячелетней традиции. Но удобная для восприятия плоская форма не вмещает сути дальневосточных воинских искусств, и Западу это взаимопроникновение культур практически ничего не добавило (если не считать ван-даммовского поперечного шпагата). Есть, конечно, и белые специалисты будо, но это, если хотите, выродки, люди, сменившие привычное мировоззрение на восточное, вросшие в традицию всей глубиной души.

Традиция осталась на Востоке, несмотря на повсеместное государственное противодействие ее существованию. Люди с удовольствием смотрят пекинские и гонконговские ленты с их неуязвимыми и гуттаперчевыми как Чип и Дейл героями, но понимают, это — оперное (ныне — кинематографическое) ушу, а настоящий мастер работает кондуктором в автобусе или сторожем угольного склада (как один из лучших современных специалистов тайцзицюань стиля Чэнь в Китае) и не рвется к миллионным гонорарам и сотням учеников — не тот уровень. И любой здоровяк, даже олимпийский чемпион там понимает, что не нужно задевать этого дедушку, а то будет — непонятно как — очень больно и страшно.

Следует понять, что традиционное дальневосточное боевое мастерство останется исключительно с людьми той культуры, причем с людьми редкими даже на муравьином Востоке, с людьми, неспособными к идейной, тем более к военной экспансии. Следует понять и реальную цену имитаторов, ведущих идейную коммерцию на экзотике, — и не тратить на них время и силы.

Россия

"Синие рубашечки во зеленой ржи.

Синие фуражечки строем вдоль межи.

Синие иголочки во глазах пустых,

Синие наколочки на руках литых,

Синие холодные по сердцу ножи,

Синие свободные дали-миражи.

В синеву одетые чьей-то волей злой,

Сорняки, воспетые собственной землей.

Василечки-цветики на родных пирах.

Синие беретики во чужих мирах."

Светлана Кузнецова
Посмотрите на географическую карту, и вид даже усеченной империи даст ясно понять, что русские умеют воевать лучше любого народа, а тот факт, что ни один язык, ни одно племя "под сенью дружеских штыков" не исчезло с лица Земли, свидетельствует об уникальной милости к слабым и смирившимся, непонятной как бездушному Западу, так и жестокому Востоку.

Сравним, каким смыслом наполняли понятие "милосердие" в средневековой Японии и в России той же поры.

Моральный кодекс самурая — "бусидо" — наиболее полно выражен в книге Ямамото Цунэтомо "Хагакурэ", которая, к сожалению, до сих пор на русском не издана. После нее масса вопросов и значительная часть тяги к восточной экзотике у отечественных любителей воинских искусств пропала бы. Одними из главных героев книги, эталоном поведения воина стали князья Набэсима, семье которых служил автор до пострижения в буддийские монахи. Так живописует он достопамятный пример милосердия своего повелителя:

"В ту пору, как князь Кацусигэ был еще молод, отец его, князь Наосигэ, наставлял молодого господина:

"Тренируясь в рубке, убивай людей приговоренных к смерти". Как-то десятерых преступников выстроили в линию, и Кацусигэ сносил одну голову за другой, прикончив так девятерых. Подойдя к десятому, князь отметил, что обреченный на смерть — цветущий юноша, и сказал: "Утомился я нынче. Последнему оставляю жизнь". И жизнь человека была спасена!"

В России немыслим князь, собственноручно исполняющий обязанности палача "из любви к искусству" (Петра I не будем вспоминать, поскольку он был просвещенным, цивилизованным и т. п. западником), и милосердный московский властелин на Пасху после богослужения шел в темницу и одаривал заключенных кушаньями со своего стола прежде, чем садился разговляться сам.

Конечно, русский люд мог затравить татарских послов собаками, да и друг к другу во время усобиц относился достаточно жестоко, но вырезать печень у пленных "в живую", и есть ее сырьем, дабы приобщиться к жизненной силе побежденных, — такая восточная идея даже кромешникам в голову не приходила.

Суть русской ратной традиции выражена св. благоверным князем Александром Невским: "Не в силе Бог, а в правде!", и путь воина в России был путем религиозного послушания по словам: "Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих" (Ин. 15, 13). Победа или поражение не были только итогом собственных усилий, плодом мастерства и энергии воинов, таланта и прозорливости полководцев. По грехам врагов поражал их Господь нашим оружием, по грехам Руси склонял ее перед неприятелем, — так воспринимали итоги сражений современники, так поведали о них потомкам.

Была, конечно, преемственная техника рубки и стрельбы из лука, тактика скрадывания в лесу или конной заставы в диком поле, был фирменный штыковой бой чудо-богатырей Суворова. Но не в технике рубки, не в баклановской шашке, не в пластунском умении взять языка в немыслимом месте, не в экстатической разрядке масленничного стеночного боя жила духовная струя русской воинской традиции. Говорили: "Француз боек, да русский стоек", но нельзя же всерьез считать, что стойкость наших солдат оттого проистекает, что "робятушки наши на ржанине вскормлены". Любой из представителей отечественной воинской традиции, — а к ним причислим и литовца Довмонта, 33 года мечом и талантом полководца, после смерти и доныне — святыми молитвами своими ограждавшего Псков, и литовских же князей, стоявших с Боброком в засадном полку, и касимовских татар, и черемиса Шереметева, и князя Багратиона, — любой осознавал себя солдатом великой идеи, отдавшим свою жизненный порыв духовному полю православного государства. Не обязательно это осознание становилось четко аргументированным мировоззрением, — далеко не всегда человек может объяснить другому это глубинное чувство, дающее ощущение правоты, истинности своего пути. Специфически русским в нашей воинской традиции был только ее носитель. Издревле и по сей день, — если у человека русское восприятие мира и своего места в нем, русский стереотип поведения, то пусть он по маме немец, а по папе грек, — из него выйдет именно русский воин (даже если у него второй дан по годзю-рю).

Поэтому, мне кажется, необоснованными и по мотивации авторов, и по способам реализации представляются современные попытки "возрождения" традиционных воинских искусств России, — работа идет в искаженном идейном пространстве мифологемы, в ответ на мнимый "вызов Востока", почти исключительно в области формы.

В первом приближении мотивация формулируется так: раз на Востоке есть множество стилей, тысячи школ с многовековой, чуть ли не тысячелетней традицией, со специфически восточной техникой, — обилием ударов ногами, работой по биоактивным точкам, колотьем кирпичей, сложными психотехниками, доходящими до магии, раз это так непобедимо выглядит на видео, — должны быть и в России некие особые, непохожие на китайско-японские линии воинских искусств, уходящие в прошлый век или в прошлое тысячелетие. И коль скоро восстановим форму, в которой якобы передавалась традиция, возродим и традицию, заглушенную то ли большевистскими русофобами, то ли ортодоксальными церковниками. По идее — это измерение нашей военно-исторической реальности китайским аршином западного производства, непонимание сути боевого искусства.

Любая жизнеспособная система внутренне непротиворечива. Только мощный исходный духовный импульс позволяет сформулировать непротиворечивую систему, когда новое понимание сути единоборства находит новые слова и категории, рождает технику и тактику, методику тренировок и способы разгрузки. Кропотливо подбирая с бору по сосенке сногсшибательные (и обязательно непохожие на ученические японские) приемчики невозможно создать жизнеспособный стиль. Именно создать, а не возродить, поскольку прежние методы воспитания воина или способы коллективного пережигания "дурной силушки" сегодня неестественны. Представить сегодня "стенку" на масленницу невозможно, поскольку даже всегдашние подростковые стычки район на район нынче превратились в репетиции войн за сферы влияния, моложежные группировки — в прообразы банд. Смрад шоу-бизнеса устойчиво завис над всеми видами единоборств; телевидение и спонсоры, а не народный здравый смысл и уважение к соседям-соперникам, будут диктовать условия боя.

Тяжкий труд формального воссоздания "русских" стилей, развития искусственного мира асфальтового язычества и асфальтового казачества, штудирование летописей в поисках не высот духа, а стоек и ударов, не дает возможности обнаружить живую традицию боя, никогда не умиравшую, не способную прерваться. Традиция ведь настолько реальна, насколько наполняет души наших современников. Если она будоражит и возвышает дух, не будем требовать от нее и практических рекомендаций.

Вспомним не только пословицу "Казак на добычу летит как ангел на небо", — еще и то, что десятая часть добытого шла царю, десятая на храм, десятая самим казакам, а семь десятых вдовам и сиротам погибших. Зная о сожженных польских и турецких городах, зная о спаленном в 1618 году Сагайдачным и его запорожцами Ельце, о вырезанных русских младенцах, в первую голову вспомним Ермака и присоединенную к империи Сибирь, Хабарова и бои с маньчжурами на Амуре, девяностодневное "Азовское осадное сидение" неполных шести тысяч казаков против трехсот тысяч турок, казачьих коней в Париже и Берлине, казачьи могилы в Боснии и Приднестровье, вспомним надпись на знамени легендарного рубаки Бакланова: "Чаю воскресения мертвых и жизни будущего века. Аминь".

Не нужно изобретать "Казачий Спас" заново, поскольку он не умирал, не форма с лампасами и не формальные упражнения на основе танца "казачок" хранят духовную струю традиции. Людям, запускавшим с собственной спины, покрытой матрасом, ракету "Алазань" по румынам, не нужны, безлошадным, нагайки, не добавят им неуязвимости наговоры и "здрава".

Конечно, рубить лозу и набивать кулаки необходимо, но наука, как говорил К.Леонтьев, "должна развиваться в духе глубокого презрения к своей пользе". Поэтому пусть русский боевой стиль будет новоделом преподавателя механики или художника, лишь бы ученики правильно понимали важность техники и неизмеримо большую значимость духовной традиции, становились прежде русскими православными патриотами, а затем уже воинами. Новые времена требуют новых слов, новых форм, и единственным критерием приемлемости системы будет соответствие духу нашей традиции. Не общеарийской, не древнеславянской, не казачьей, тверской или питерской, — поскольку существовать и развиваться она должна в душах русских людей эпохи обвальной информационной усредненности, дестабилизирующей масс-культуры, противостоять которой способна не реликтовая языческая, не субэтническая, не районная культуры сохранения, выживания (а значит — ограниченности, отказа от великого удела Руси), — только всепобеждающая духовность Преображения, стяжания Духа Святаго, жертвенной святости "положивших душу за круги своя".

Реально ли это, останется ли русский солдат и дальше воином Христовым? Некрещенный пленный парнишка, зарезанный за отказ стать мусульманином, иеромонах, подстреленный и растертый колесами бронетранспортера у Дома Советов, и даже явно принадлежащие к "братве" ребята с литыми плечами и дублеными загривками, склоняющиеся в земном поклоне перед ракой с мощами преподобного Сергия Радонежского (их подвиги и всеискупающая смерть — еще впереди), — заставляют думать, что это так.


Оглавление

  • Владимир ТИТОВ Современность воинской традиции
  •   Восток
  •   Россия