Голем [Аврам Дэвидсон] (fb2) читать постранично


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Эйв Дэвидсон Голем

Некто с серым лицом двигался по улице, на которой проживали мистер и миссис Гумбейнеры. Стояла осень, полуденное солнце приятно ласкало и согревало их старые кости. Любой, кто посещал кинотеатры в двадцатые годы или в ранние тридцатые, видел эту улицу тысячи раз. Мимо этих бунгало с раздвоенными крышами Эдмунд Лоу шагал под ручку с Беатрис Джой, мимо них пробегал Гарольд Ллойд, преследуемый китайцами, размахивающими топориками. Под этими чешуйчатыми пальмами Лоурел пинал Харди, а Вулси бил Уилера треской по голове[1]. На этих газончиках размером с носовой платок юнцы из нашей комедийной банды преследовали один другого, а самих их преследовали разъяренные жирные толстяки в штанах для игры в гольф. На этой самой улице или, возможно, на какой-нибудь другой из пяти сотен улиц, в точности похожих на эту.

Миссис Гумбейнер обратила внимание своего супруга на личность с серым лицом.

— Ты думаешь, у него какое-то дело? — спросила она. — По мне, так он странно ходит.

— Идет, как голем, — безразлично сказал мистер Гумбейнер.

Старуха была раздражена.

— Ну не знаю, — ответила она, — скорее, как твой двоюродный братец.

Старик сердито сжал губы и пожевал мундштук своей трубки.

Личность с серым лицом прошагала по бетонной дорожке, поднялась по ступенькам крыльца веранды и уселась в кресло. Старый мистер Гумбейнер ее игнорировал. Его жена уставилась на чужака.

— Ни тебе «здравствуйте», ни тебе «до свидания» или «как поживаете», садится, вроде как у себя дома… Кресло удобное? — спросила она. — Может, чашечку чая? — Она повернулась к мужу. — Скажи что-нибудь, Гумбейнер! — потребовала она. — Или ты сделан из дерева?

Старик слабо улыбнулся — слабо, но триумфально.

— Почему я должен что-то говорить? — произнес он в пустое пространство. — И кто я такой? Никто — вот кто!

Чужак заговорил. Его голос был хриплым и монотонным.

— Когда вы узнаете, кто или, вернее, что я есть, то от страха ваша плоть расплавится на ваших костях.

Он обнажил фарфоровые зубы.

— Не трогай мои кости! — рявкнула старуха. — Нахал! Набрался наглости говорить о моих костях!

— Вы затрясетесь от ужаса, — произнес чужак.

Старая миссис Гумбейнер ответила, что ему вряд ли удастся дожить до такого времени, и снова обратилась к мужу:

— Гумбейнер, ты когда подстрижешь газоны?

— Все человечество… — начал чужак.

— Ша! Я говорю со своим мужем… Он как-то чудно говорит, Гумбейнер, нет?

— Наверное, иностранец, — заметил мистер Гумбейнер благодушно.

— Ты так думаешь? — Миссис Гумбейнер окинула чужака мимолетным взглядом. — У него скверный цвет лица. Я думаю, он приехал в Калифорнию ради поправки здоровья.

— Несчастья, боль, печаль, горести — все это ничто для меня…

Мистер Гумбейнер прервал чужака.

— Желчный пузырь, — сказал он. — Гинзбург, что живет около шула[2], выглядел в точности так же до операции. Сын к нему вызвал двух профессоров, а день и ночь около него находилась сиделка.

— Я не человек!

— Вот это я понимаю — сын! — сказала старуха, кивая головой. — Золотое сердце, чистое золото! — Она глянула на чужестранца. — Ну хорошо, хорошо. Я расслышала с первого раза. Гумбейнер, я тебя спрашиваю! Когда ты подстрижешь газоны?

— В среду, одер[3], может, в четверг к соседям придет японец. Его профессия — подстригать газоны, моя профессия — быть стекольщиком на пенсии. У меня осталось мало сил для работы, и я отдыхаю.

— Между мной и человечеством с неизбежностью возникает ненависть, — бубнил чужак. — Когда я скажу вам, что я есть, плоть расплавится.

— Уже слышали, — прервал его мистер Гумбейнер.

— В Чикаго, где зимы холодные и злые, как сердце русского царя, — зудела старуха, — ты имел сил достаточно, чтобы таскать рамы со стеклами с утра до ночи. А в Калифорнии с ее золотым солнцем ты не имеешь сил подстричь газоны, когда жена просит. Или мне позвать японца, чтобы тебе ужин готовить?

— Тридцать лет профессор Аллардайс потратил, уточняя свою теорию. Электроника, нейроника…

— Слушай, как он образно говорит, — восхитился мис-тер Гумбейнер. — Может быть, он приехал в здешний университет?

— Если он пойдет в университет, так, может, он знает Бада? — предположила старуха.

— Возможно, они учатся на одном курсе и он пришел поговорить с ним насчет домашнего задания. А?

— Ну конечно, он должен быть на том же курсе. Сколько там курсов? Пять, Бад показывал мне свою зачетку.

Она принялась считать на пальцах.

— Оценка телепрограмм, проектирование маленьких лодок, социальное приспособление, американский танец… Американский танец… ну, Гумбейнер?

— Современная керамика, — с наслаждением добавил ее муж. — Отличный парень этот Бад. Одно удовольствие иметь такого жильца.

— После тридцати лет изысканий, — продолжал чужак, — он перешел