Подделка под кошмар [Ана Бландиана] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Ана Бландиана ПОДДЕЛКА ПОД КОШМАР

В поисках одной частной лавки я забралась в совершенно незнакомые места, на самую окраину города. Об этом заведении в очередях рассказывали чудеса, а оно оказалось грязным и тесным, но, впрочем, не лишенным прелести тех мелочных лавок, которые я еще застала в раннем детстве и в которых торговали всем на свете: леденцами и разливным маслом, пражской ветчиной и фитилями для ламп крахмалом и липучками, ванильными палочками и повидлом, дрожжами и кукурузной мукой. Их сумрачные недра всегда томительно пахли смесью корицы, сырости керосина. Сейчас на щербатых замасленных полках под засиженным мухами целлофаном громоздились шоколадные торты в пене кремовых завитушек, горы красной икры и исполинских маслин и штабеля сибийского сервелата. Помню, я накупила всего понемногу, внутренне сжавшись и боясь, что сейчас все исчезнет и я останусь в глупом положении, с протянутыми в пустоту деньгами. Однако все прошло гладко, и я благополучно отступила от прилавка, если чем и задетая, так это бестрепетностью, с какой отоваривались другие покупатели, народ горластый, бойкий и явно привычный к изобилию. Их развязность ставила меня — пусть ни для кого не заметно — в положение существа низшего порядка, незаконно проникшего в их мир, и у меня мороз пошел по коже — а что, если разоблачат? Поэтому я заторопилась к выходу с неспокойной душой, тем более что в дверном проеме, загораживая проход, встал, прислонясь к косяку, здоровенный детина в видавших виды галифе, нависающих над сапогами, и в клеенчатом переднике до колен. Правда, он стоял спиной ко мне и глядел на улицу, и я, теша себя надеждой, что не вхожу в круг его внимания, уже было протиснулась мимо, когда он, качнувшись, схватил меня за руку.

— Гражданин! Что вы себе позволяете? — запротестовала я, но, кажется, без нужного напора, ведь, в сущности, чего-то подобного я как раз и ждала. — Отпустите сию же минуту, — добавила я тоже не слишком уверенно, тем самым как бы поощряя его действия и сводя протест на нет.

Между тем детина с багровым и потным лицом, определенно пьяный, пошатываясь, выволок меня к уксусному дереву, которое караулило пустырь, зажатый между приземистыми домами, и встал. Я упиралась, и его липкая, влажная ладонь тошнотворно елозила по моей руке. К тому же он ухитрился зажать между своими сапожищами мою туфлю, словно прибавив к наручникам еще и кандалы. Отпрянув от него так, что руки-ноги чуть не вывернулись из суставов, я все же не ушла из облака перегара, махорочной вони и испарений тучного тела. Он не проронил ни слова, даже не взглянул на меня, только держал мертвой хваткой, но как-то безучастно, давая мне повод засомневаться: а не схватил ли он меня по ошибке.

— Послушайте, уважаемый! — громко заговорила я, думая польстить ему таким обращением и повысив голос сильнее, чем того требовало расстояние между нами: надо было как-то пробить его безразличие, и потом я надеялась шумом привлечь кого-нибудь на помощь. — Уважаемый, я не понимаю, что все это значит? Отпустите меня немедленно! Посмотрите хорошенько — вы убедитесь, что я — не та, за кого вы меня принимаете. Хотя бы взгляните!

Как я и предполагала, мои крики привлекли любопытных. А может, это были просто прохожие, спешившие в лавку. Так или иначе, я сочла себя спасенной.

— Сюда! Сюда! На помощь! — зачастила я навстречу приближающимся людям. — Вцепился как клещ, чего ему надо, не знаю. Дефективный какой-то, а уж пьяный — это точно. Пожалуйста, скорее, мне одной с ним не справиться!

Но они остановились на приличном расстоянии и, с жадностью глядя на нас и не проявляя ни малейшего намерения вмешаться, стали переговариваться, как зрители, которых актерам со сцены не слышно.

— Кто их знает, чего они там не поделили, — сказал один, выскочивший, вероятно, из ближайшей калитки, — чумазый, с садовыми ножницами в руках.

— Нет смысла встревать между мужем и женой, — отозвался другой, помахивая целлофановой сумкой в знак того, что идет за покупками.

— Помилуйте, какой там муж, я его первый раз в жизни вижу! — завопила я в отчаянии, не представляя, как можно назначить мне в мужья эту тушу, дышащую перегаром. Но в то же время я осознавала, что веры мне нет, что я как бы оправдываюсь и это играет против меня, тогда как тупое молчание детины производит, по всей видимости, самое хорошее впечатление. Вокруг нас вырос круг зевак. Кому надоедало глазеть, уходили, подходили другие, и я снова и снова, все безнадежней, звала на помощь. Правда, некоторые издали бросались стремглав на мой зов, но, подбежав, топтались на месте и отступали, как будто вблизи в этой сцене было что-то такое, что сковывало благие порывы. Что именно, я не улавливала, и то, что все, как сговорившись, приписывали мне какие-то отношения с пьяным громилой и отказывались видеть пропасть между нами, тоже было выше моего разумения.

— Помогите! — твердила я, сама устав от своего голоса, дергая онемевшей рукой. — Спасите, я не знаю, кто это такой и что ему надо, спасите.

Несколько раз я уже принималась бессильно плакать — и вдруг сквозь слезы мне почудилось в толпе знакомое лицо. Я быстро отерла глаза свободной рукой — сумку я давно уже бросила, и деликатесы, растерзанные, валялись в пыли. Да, я не ошиблась, это был мой сослуживец. Мы встретились глазами, и он поклонился мне с подчеркнутой почтительностью, хотя у нас в редакции все запанибрата.

— Слава богу, Виктор, — крикнула я ему, — это ты! Ты тоже прослышал про эту лавку, да? Смотри, как я влипла. Не знаю, что взбрело в голову этому пьяному олигофрену. Помоги мне вытащить руку из его клешни.

Но сослуживец не спешил и только глядел на меня пристально, в упор, как будто хотел передать мне мысль, которую опасался произнести вслух.

— Нет, мне везет, — я попыталась рассмеяться. — Прямо дар божий: идиоты ко мне так и липнут. И в редакции, если придет какой-нибудь психопат, так непременно по мою душу. Ну, что ты стоишь? Помоги же! Виктор, ты что, тоже спятил, что ты стоишь?

Но Виктор, не двигаясь с места, смотрел на меня с безграничной печалью, как бы жалея, что я вынуждаю его говорить.

— Я не могу вам помочь. — Он произнес это с оттенком назидания, раздельно и четко, как будто выступал перед микрофоном. — Он очень сильный, мне крайне жаль, что вы не понимаете всю серьезность ситуации.

— Но вас же много! — крикнула я вне себя от такой трусости. — Нажмите на него все вместе, мне же только руку вырвать!

— Мне очень жаль, что вы не понимаете ситуацию, — повторил он с достоинством, не опуская глаз, как будто был чист передо мной и его коробило от моей бестактной настойчивости.

Спасительная мысль, что я сплю, что меня мучает кошмар и что все вокруг ненастоящее, ни на секунду не пришла мне в голову. Напротив, за достоверность деталей можно было поручиться, так скрупулезно было выписано каждое лицо, так продуманы обрывки долетавших до меня разговоров, тяжелый дух, шедший от детины, и его бессловесность, и сама нелепость ситуации, которая не уменьшала ее ужаса и которая была не чем иным, как подделкой — довольно грубой, но добротной — под ночной кошмар.

В приливе ожесточения, которое время от времени накатывало на меня, мучительно обостряя чувства, я высмотрела в поредевшей публике, недовольной однообразием спектакля, двух солдатиков, судя по всему — новобранцев: стриженные под ноль головы, совсем еще детские лица, голые, беззащитно торчащие из ворота гимнастерок шеи, — и, поймав в их взглядах теплоту и готовность к сочувствию, нерешительно позвала:

— Ребята! Хоть вы помогите, не может быть, чтобы и вы струсили. Солдаты — храбрый народ, они не дрейфят перед хамами и громилами. Помогите!

И они — я не поверила глазам — шагнули вперед, словно польщенные, что их позвали на выручку. Приблизясь и держась в полуметре от нас, слипшихся в чудовищную скульптурную группу, они на цыпочках зашли в тыл к детине, и один, набравшись храбрости, рывком вытащил у того из заднего кармана галифе небольшой, но острый кухонный нож. Без памяти от собственной отваги, потеряв всякую бдительность, он тут же, под боком у детины, принялся рассматривать свой трофей, пробуя пальцем лезвие, примеряясь к рукоятке, потом дал подержать товарищу и, в заключение осмотра, аккуратно засунул нож туда, откуда взял, а мне сообщил, заговорщически понизив голос, будто открывая некий утешительный секрет:

— Его голыми руками не возьмешь, он вооружен.

Затем, надувшись от гордости, как после честно исполненного долга, они отправились восвояси.

Я молчала, уже почти не дергаясь, в изнеможении и от борьбы, и от усилия понять, что происходит. В установившейся тишине раздавались только булькающие звуки: это сонно и беспредметно бранился детина. Разочарованная публика стала расходиться. Тогда две-три самые ретивые кумушки, подогреваемые тем, что я слышу их нелестные отзывы, принялись перемывать мне косточки: как одета, как причесана — и горячо сочувствовать моему мучителю. Сослуживец по-прежнему сверлил меня многозначительным взглядом, да какой-то высокий мужчина, по виду интеллектуал, оставался стоять поодаль.

Больше надеяться было не на что, и, чем все это кончится, я не могла себе представить. Я слабела с каждой минутой — клонило обмякнуть, осесть на землю, повиснуть на собственной руке, выше локтя защелкнутой кулачищем, как наручником. И тут интеллектуал — когда я скользнула взглядом в его сторону — обратился ко мне, робко, просительно, как будто со мной было все в порядке и самое время обращаться ко мне за советом.

— Простите, мне кажется, мы с вами где-то встречались, только я никак не вспомню где, — сказал он, краснея и смущаясь. — Вы случайно не работали в Доме печати или в Центральной поликлинике?

Я в недоумении помотала головой и тихо, без выражения пробубнила:

— Помогите мне, пожалуйста, надо только разжать его кулак. Я не знаю, кто это и что ему от меня надо.

Но интеллектуал, словно не слыша, в раздумье поднес было руку ко лбу и вдруг просиял.

— Вспомнил! Можете мне не отвечать, мы не встречались, просто вы похожи на одну даму, исключительно похожи на одну даму!

— Какая разница, на кого я похожа, — простонала я, — помогите мне, помогите, умоляю.

Но он, глухой ко всему, кроме собственного открытия, так и искрясь восторгом, закружил вокруг меня, разглядывая со всех сторон.

— Поразительное сходство, может быть, вы и сами знаете, да наверняка вам многие уже говорили, что вы похожи на Ану Бландиану. Невероятно похожи, как две капли воды.

— Нет, — сказала я, цепляясь за крохотную надежду и стыдясь, что прибегаю к этому последнему средству. — Я не похожа, это я и есть, я — Ана Бландиана. Я тронута тем, что вы меня узнали, но теперь прошу только об одном — помогите.

Он стал как вкопанный, уставясь на меня потухшим, недоверчивым взглядом, постепенно набухавшим неприязнью. Мое признание пришлось так некстати, разрушив всю радость его открытия. Видя, что он мучительно размышляет, как бы половчее ретироваться, я не выдержала и с бесстыдством крайнего отчаяния, с непотребством, которого за собой не подозревала, завопила, надсадно, истошно, сама себя не узнавая:

— Нет, только не уходите, не бросайте меня! Я, я — Ана Бландиана, это меня вы видели по телевизору, спросите, если не верите, вон там стоит мой знакомый, он подтвердит!

Но, поскольку знакомого тем временем и след простыл, я, в нарастающей панике, в ужасе, что мне не поверят, рыдая, заголосила:

— Хотите — прочту стихи, хотите — скажу, когда я родилась, сколько у меня сборников, откуда взялся мой псевдоним, проверьте, проверьте меня, возьмите любую литературную энциклопедию!

У меня было ощущение, что я раздеваюсь, рву на себе платье, я зябла и дрожала, но уже не могла остановиться, клочья летели, я срывала с себя последние лоскутки, все, все до последней нитки. Мало того, не переставая рыдать и заклинать, я ухватила за рукав интеллектуала, который норовил улизнуть, досадливо бормоча:

— Нет, нет, простите, мне показалось, вы не так уж и похожи. Простите, пожалуйста, со мной такое бывает. С вашего позволения, я, пожалуй, пойду.

Но не тут-то было. Чувствуя, как слабеют затекшие пальцы, я судорожно вцепилась другой рукой в полу его пиджака. Другой рукой? У меня перехватило дух: да, обе руки были свободны, и нога тоже. Клещи разжались. Детина, переминаясь с ноги на ногу, шарил по карманам галифе под фартуком. Вытащив большой носовой платок, он отер лицо, как будто только-только очнулся. К тому же нас разделяло несколько шагов, так что у меня промелькнула мысль: да держал ли он меня вообще? Я поспешно взглянула на свою несчастную руку: синяк отпечатался на ней браслетом, но вовсе не таким темными и широким, как я ожидала, и в этом было что-то унизительное — во всяком случае, теперь я не могла бы определить, давно ли я свободна и как долго длилась неволя. Я разжала пальцы, совсем деревянные, выпустив чужой рукав, и осторожно сделала шаг в сторону, потом еще и еще. Детина сосредоточенно растирал себе запястье, как будто это его зажали в тиски и чуть не изувечили. Кумушки судачили о своем, интеллектуал с оскорбленным видом одергивал пиджак. Никому не было до меня дела.

На миг мне неудержимо захотелось повернуться и бежать — скорее испытать свою свободу. Но тут же я поняла, что о свободе не может быть и речи, если я не сумею объяснить себе, почему я не была свободна в продолжение всего этого кошмара. И я осталась.