Том 1 [Феликс Лопе де Вега] (fb2) читать онлайн
- Том 1 (пер. Ю. Корнеев, ...) (а.с. Собрание сочинений в шести томах -1) 1.56 Мб, 280с. скачать: (fb2) - (исправленную) читать: (полностью) - (постранично) - Феликс Лопе де Вега
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Лопе де Вега Собрание сочинений в шести томах. Том 1
ДРАМАТУРГИЯ ЛОПЕ ДЕ ВЕГА
Эпоха Возрождения в Западной Европе, по выражению Ф. Энгельса, «нуждалась в титанах» и «породила титанов по силе мысли, страсти и характеру, по многосторонности и учености»[1]. Имена Боккаччо, Петрарки, Ариосто — в Италии, Рабле — во Франции, Марло и Шекспира — в Англии навсегда запечатлены в истории мировой культуры. В этом созвездии талантов почетное место принадлежит и крупнейшим представителям испанской ренессансной культуры: Сервантесу и Лопе де Вега. Оба они, каждый по-своему, гениально обобщили и подытожили важнейшие завоевания отечественной литературы своей эпохи.
1
Лопе Фелис де Вега Карпьо (Lope Felix de Vega Carpio, 25 ноября 1562–1635) жил и творил в суровую и мрачную пору истории своей родины. Не прошло и ста лет с того дня, когда корабли Христофора Колумба пристали к неведомым землям за океаном. Огромные заокеанские территории покорились испанцам: в Европе Испания подчинила себе Фландрию, захватила богатые области Италии и Германии, наконец, уже при жизни Лопе де Вега присоединила к себе Португалию. Испанские короли горделиво заявляли, что в их империи никогда не заходит солнце. Однако могущество испанской империи оказалось недолговечным. Реакционная политика испанской монархии и высшего дворянства, стоявшего у власти, ввергла страну в пучину затяжного экономического и политического кризиса. Молодая промышленность и торговля, только начавшие развиваться в первой половине XVI столетия, быстро приходили в упадок, не выдержав конкуренции с другими, более развитыми западноевропейскими государствами. Разруха царила и в сельском хозяйстве, которое велось хищническими методами и полностью было подчинено своекорыстным интересам высшей знати. К тому же огромный приток золота из-за океана вызвал в Европе революцию цен, довершившую крах испанской экономики. Сотни тысяч ремесленников и крестьян, разоренных, согнанных с насиженных мест, превращались в обездоленных бродяг; нищала и разорялась и идальгия — мелкое испанское дворянство. Короли и гранды, однако, предпочитали не замечать нищеты и бедствий народа. Они продолжали захватнические войны и взяли на себя неблагодарную роль ревнителей чистоты католической веры. Весь этот период заполнен опустошительными войнами, которые велись испанскими монархами либо для присоединения к их империи новых территорий, либо для подавления свободолюбивых устремлений в уже завоеванных странах, либо, наконец, для ликвидации протестантской «ереси» в соседних государствах. Эти войны, стоившие жизни многим сынам Испании, тяжким бременем ложились на плечи народа и в конце концов после длинной цепи унизительных поражений низвели Испанию до уровня второстепенной державы. В стране царил жесточайший террор; преследованиям и гонениям подвергались всякие проявления свободомыслия и оппозиции политике короля и его камарильи, безраздельную власть над умами подданных испанской империи обрели церковники и их карательный орган — «святейшая инквизиция». Как же случилось, что в такую мрачную эпоху культура испанского Возрождения достигает наивысшего расцвета? Объяснение этому следует искать в тех традициях свободолюбия, которые сложились в испанском народе в пору его героической борьбы за освобождение родины от многовекового владычества мавров, в период реконкисты, и которые сохранялись, несмотря на гнет реакции, и в XVI–XVII веках. Пронесенные испанским народом через века гордое сознание своей силы и чувство национального единства окрепли благодаря тому особому положению, какое занимала Испания в эту эпоху как одна из ведущих держав мира; они оплодотворили и обогатили гуманизм деятелей культуры испанского Возрождения. Возникнув и развиваясь позднее, чем в Италии, Германии и Франции, ренессансная культура Испании осваивала и перерабатывала опыт гуманистов других стран, выражая в то же время положительные идеалы, чувства и мысли испанского народа. Это нашло свое воплощение и в преимущественном внимании писателей испанского Возрождения к прошлому и настоящему своего народа, и в постановке ими в своем творчестве коренных проблем, волновавших демократические массы Испании, и в поисках национальной формы своего искусства, тесно связанного с фольклорными традициями. Вместе с тем нельзя не отметить и серьезных противоречий в сознании испанских гуманистов, за редкими исключениями не выходивших за пределы монархических идеалов и господствующей религиозной догмы. Объясняется это не только давлением господствующей феодально-католической идеологии, которое ощущалось в Испании сильнее, чем где-либо в те времена, не только тем «святым страхом», который реакция избрала в качестве своего грозного оружия в борьбе против вольномыслия. Немалую роль сыграло и то обстоятельство, что большинство испанских гуманистов — деятелей Возрождения, выходцы из низших слоев дворянства — идальгии, — не были в силах полностью порвать с привычными для их среды представлениями. Важнейшие истоки противоречий, раздиравших гуманистическую идеологию испанского Возрождения, заключаются в иллюзиях и предрассудках, присущих демократическим массам Испании. Деятели испанской ренессансной культуры отразили в своем мировоззрении не только силу народных масс — их резко критическое отношение к основным установлениям феодального строя, гордое сознание собственного достоинства и независимости, но и их слабости. Крестьянству Испании (а именно крестьянство и составляло основную массу народа) еще в полной мере было свойственно наивное представление о королевской власти как о защитнице и охранительнице народа от притеснений феодальных сеньоров. Католическую церковь народ Испании еще со времен реконкисты воспринимал как важнейшую национальную силу. Эти устойчивые предрассудки демократических масс сохранялись и в мировоззрении испанских гуманистов. В тисках подобных противоречий между гуманистическим жизнелюбием и свободомыслием, с одной стороны, и религиозной догмой, с другой, между ненавистью к насилию над личностью и к тирании в любых ее проявлениях и иллюзорными надеждами на утопическую «народную» монархию нередко оказывалось сознание и Лопе де Вега, гениального художника, но в то же время человека своего времени со всеми присущими испанцу той поры достоинствами, иллюзиями и предрассудками. Лопе де Вега прожил семьдесят три года. За свою долгую жизнь он познал счастье всенародного признания, уважение и восхищение близких и друзей. И все же судьба его была далеко не столь безоблачно ясной, как могло бы казаться. В отличие от большинства своих современников и собратьев по перу, Лопе де Вега по рождению не был дворянином: отец его, расставшись в молодости с землепашеством, занялся более прибыльным золотошвейным ремеслом в испанской столице. Это плебейское происхождение позднее стало поводом для язвительных насмешек со стороны многочисленных противников популярного драматурга и создало немало трудностей в его жизни. Лишь благодаря счастливой случайности Лопе де Вега, обнаруживший еще в детстве необычайную одаренность, после окончания школы ордена театинцев смог поступить в университет города Алькала де Энарес. Но не только в свои юношеские годы, но и много позднее, вплоть до самой смерти, уже известный всей Европе драматург вынужден был прибегать к покровительству знати, довольствуясь скромной должностью секретаря то одного, то другого гранда. И хотя это избавило его от нищенской судьбы, какая выпала на долю его современника Сервантеса, зато заставило безропотно терпеть унизительные для его достоинства капризы и прихоти титулованных меценатов.Жизнь Лопе де Вега полна разнообразных событий и резких поворотов судьбы. В молодости он дважды участвовал в военных действиях — в экспедиции на Азорские острова (1583) и в походе «Непобедимой Армады», закончившемся сокрушительным поражением и гибелью большей части испанского флота (1588). Глава многочисленной семьи, Лопе де Вега последние годы провел в мрачном одиночестве. Его сын погиб, одна дочь вышла замуж и покинула престарелого отца, другая вступила в монастырь, а младшую, наиболее любимую отцом, похитил придворный щеголь. Натура поразительно жизнелюбивая, наделенная исключительной энергией, Лопе де Вега одно время отдает дань религиозно-мистическим настроениям. В 1609 году он становится «приближенным» (oficial) инквизиции[2], затем вступает в несколько религиозных братств и, наконец, в 1614 году принимает сан священника. Впрочем, он при этом продолжает вести прежний светский образ жизни и именно в это время создает свои самые известные произведения, полные гуманистической веры в жизнь и в человека. Умер Лопе де Вега окруженный всеобщим почетом, и за гробом драматурга шла тысячная толпа народа, которому он отдал весь свой необыкновенный талант. Сто пятьдесят три испанских и сто четыре итальянских поэта почтили память умершего собрата стихами в его честь. Свыше полувека продолжалась литературная деятельность Лопе де Вега, столь же кипучая и разносторонняя, как и его жизнь. Едва ли можно в истории человеческой культуры найти другой пример такой необычайной плодовитости. Почти во всех литературных жанрах, известных в те времена, Лопе де Вега оставил заметный след. Его перу принадлежат пасторальные романы «Аркадия» («Arcadia», напечатан в 1598 г.) и «Вифлеемские пастухи» («Los Pastores de Belen», 1612), любовно-авантюрный роман «Странник в своем отечестве» («Еl Peregrino en su patria», 1604), диалогический роман «Доротея» («Dorotea», напечатан в 1632 г.), четыре новеллы, опубликованные в 1621 и 1624 годах и посвященные возлюбленной Лопе — Марте де Неварес. Лопе де Вега был также выдающимся поэтом, он создал свыше двадцати поэм самого разнообразного содержания и множество лирических стихотворений. Наконец, им же написаны стихотворный трактат «Новое искусство сочинять комедии в наше время» («Еl Arte nuevo de hacer comedias en este tiempo», 1609)[3], хвалебный обзор современной ему испанской литературы «Лавр Аполлона» («Lauro de Apolo», 1630) и т. д. Эти недраматические произведения позднее составили двадцать один том в сочинениях Лопе. Но, конечно, основную часть наследия Лопе представляют его пьесы. С юношеских лет писатель проявлял особый интерес к театру. На протяжении всей жизни у него сохранялись тесные, дружеские отношения с ведущими актерами и руководителями актерских трупп, он превосходно изучил все возможности, которые давала драматургу сцена его времени; и пьесы его, создававшиеся на протяжении полувека, отчетливо отразили развитие и обогащение сценических средств испанского театра. По свидетельству ученика и первого биографа Лопе де Вега Хуана Переса де Монтальван, драматург будто бы написал 1800 светских и 400 религиозных драматических произведений. Трудно сказать, в какой мере точно это заявление почитателя таланта Лопе, но сам драматург за семь-восемь лет до смерти исчислял написанные им пьесы полутора тысячами. Лишь часть этого огромного драматургического наследия была издана при жизни Лопе, притом нередко в искаженном виде. Драматург долгое время не заботился об их публикации, так как предназначал их не для чтения, а для сцены. Рукописи подавляющего большинства пьес погибли; посмертные публикации сохранившихся рукописей и копий с них также не всегда точны. Усилиями исследователей Лопе до сих пор разыскано и опубликовано около пятисот пьес, и еще примерно двести пьес известны по названиям, хотя до сих пор и не разысканы. Такой грандиозный размах драматургического творчества делает вполне понятной необычайную популярность Лопе де Вега, которого соотечественники нередко называли «чудом природы», «океаном поэзии», «фениксом талантов» и с полным основанием объявляли «самодержцем театральной империи».
2
Драматургическая деятельность Лопе де Вега знаменовала собой окончательное оформление и расцвет испанской национальной драмы эпохи Возрождения, то есть драмы, в которой нашло свое совершенное воплощение национальное самосознание народа, его сокровенные чувства, мысли и чаяния. Процесс формирования национальной драмы был длительным и протекал на протяжении всего XVI столетия. Наряду со старинными средневековыми религиозными и народными площадными представлениями, переживающими в XVI веке серьезную трансформацию, в эту эпоху складывается новый тип театра, который рождается из постепенного слияния народной традиции средневековья и учено-гуманистических веяний, шедших из Италии или прямо из античности. В творчестве драматургов раннего Возрождения — Хуана дель Энсина, Бартоломе де Торрес Наарро — эти две традиции (народная и учено-гуманистическая) еще существуют раздельно, не смешиваясь. Энсина, например, пишет и грубоватые народные сценки фарсового характера и изысканно-аристократические драматические «эклоги» в манере итальянских ренессансных писателей, а Торрес Наарро даже как бы узаконивает эти два направления драматургии, деля все театральные пьесы на «комедии вымысла», где используются сюжеты и техника итальянской комедии Возрождения, и «бытовые комедии», основанные на жанровых зарисовках простонародного быта. Лишь в середине века известный драматург и руководитель бродячей театральной труппы Лопе де Руэда совершает попытку объединить в драматическом произведении обе традиции. Но делает он это еще чисто механическим путем, включая в свои комедии и «пастушеские беседы», ориентированные на итальянскую ренессансную театральную школу, и в качестве интермедий и вставных эпизодов простонародные фарсовые сценки, так называемые «пасос». Только в самом конце столетия в творчестве непосредственных предшественников Лопе де Вега, в частности Хуана де ла Куэва, происходит, наконец, органическое слияние традиций народного и учено-гуманистического театра, и складывается тот тип драматического произведения, который испанцы назвали «комедией», понимая под этим термином светские пьесы любого содержания — будь то героического, бытового или любовно-комедийного. Несмотря на усвоение и переработку многих тем и приемов учено-гуманистического театра, в испанской «комедии» основным оказалось народное начало. Это в значительной мере связано с тем, что к описываемому времени в Испании ведущей формой стационарного театра стали так называемые «коррали» (от исп. corral — двор), своеобразные по своему устройству городские публичные театры, в которых с самого начала решающий голос принадлежал зрителям партера — простому народу. Удовлетворение вкусов и запросов именно этого зрителя стало важнейшим требованием национальной драмы, наиболее совершенные образцы которой дал в своем творчестве Лопе де Вега. Более того, ориентация на вкусы простонародного зрителя стала для величайшего испанского драматурга также и важнейшим эстетическим принципом, как он сам об этом свидетельствует не раз и особенно настойчиво в трактате «Новое искусство сочинять комедии в наше время». На фоне предшествующих и современных Лопе драматургических поэтик этот небольшой трактат испанского гуманиста, написанный в полушутливой форме, представлял собой явление оригинальное и значительное. Первые попытки сформулировать принципы поэтики ренессансного театра были предприняты в Италии XVI века. Произвольно толкуя Аристотеля, итальянские теоретики Триссино, Джиральди Чинтио и другие стремились установить некие универсальные, неизменные и общеобязательные догмы и нормы. Они объявили о строгом разделении жанров трагедии и комедии, сформулировали незыблемый закон «трех единств» — единства времени, места и действия в драматическом произведении и т. д. Аналогичные трактаты по поэтике драмы появляются в конце XVI века и в Испании. Но в большинстве случаев они по своему содержанию не выходили за пределы пересказа и комментирования Аристотеля и итальянских авторов. В 1604 году Хуан де ла Куэва написал «Образцовую поэтику». Но эта первая основательная попытка обобщить и систематизировать принципы национальной драмы, по-видимому, осталась неизвестной современникам и увидела свет лишь полтора столетия спустя. Вот почему пальма первенства в защите и обосновании национально-своеобразных путей развития испанского ренессансного театра принадлежит Лопе де Вега. Исходным пунктом рассуждений Лопе де Вега является, правда, отчетливо им не формулированное, но последовательно проводимое учение об интересе зрителя как о важнейшем эстетическом критерии сценического произведения. Он заявляет в трактате, что признает «право толпы устанавливать законы» сценического искусства. По мнению Лопе де Вега, вкус народа соответствует законам природы, являющимся высшим художественным мерилом правдивости литературного творчества. Испанцы, которые обладают своим особым вкусом, совпадающим с «естественными» законами искусства и соответствующим их особой природе, имеют право и на свой собственный театр, не похожий на тот, который существовал у древних. Именно поэтому Лопе де Вега решительно выступает против «строгих правил» искусства, утверждаемых итальянскими теоретиками театра, которые произвольно толковали Аристотеля. «Когда мне нужно писать комедию, — говорит Лопе, — я запираю все правила под тройной замок и изгоняю из своего кабинета Плавта и Теренция из страха услышать их вопли». Так, он отбрасывает правила единства времени и места, которые считали обязательными итальянские последователи Аристотеля. Вместе с тем, однако, Лопе принимает принцип единства действия, но понимает его шире, нежели итальянские теоретики; в отличие от требования концентрации действия вокруг одного героя, Лопе де Вега выдвигает требование внутреннего единства, цельности замысла произведения. Полемизируя не только с истолкователями Аристотеля, но и с самим великим философом древности, Лопе де Вега отвергает строгое деление сценических произведений на трагедии и комедии, объявляя не только возможным, но и необходимым смешение в пределах одной пьесы трагического и комического, возвышенного и смешного, ибо «сама природа дает нам здесь благие образцы и красота ее от разнообразия происходит». Для Лопе де Вега принцип «подражания природе» есть основной закон творчества. «Подражать природе», по мысли Лопе, это и значит правдиво изображать действительность. Обращаясь к собратьям по перу, он взывает к ним: «Необходимо избегать всего невероятного. Предмет искусства — правдоподобное». Это требование драматурга отражает его стремление к реалистическому, правдивому изображению действительности, но вместе с тем раскрывает и некоторую ограниченность его эстетических установок. По мнению Лопе, в драматическом произведении надо изображать не только то, что есть, но и то, что должно быть; комедия, говорит он, пользуясь формулой Цицерона, должна быть не только «зеркалом нравов», но и «живым образом истины». Это не раз приводило в драматической практике Лопе к некоторой идеализации реально существующего порядка, к изображению своей собственной утопической мечты, как бы осуществленной в действительности. Ориентация Лопе на вкусы и запросы демократического зрителя продиктовала ему не только важнейшие, исходные эстетические критерии, но и принципы построения пьес, язык драматических произведений и их сюжеты. Пьеса, заявляет Лопе, должна делиться на три акта, из которых первый должен быть занят экспозицией, второй — заключаться в развитии и усложнении интриги, третий — давать ее разрешение. При этом почти до самого конца пьесы зрителя следует держать в напряжении, не позволяя ему догадываться о возможной развязке. Что касается языка пьес, то необходимо стремиться к простоте выражения чувств и мыслей, следовать примеру житейского, обыденного разговора и избегать напыщенности и риторичности. Искусство имеет своей целью «подражать действиям людей и рисовать нравы их века»; следовательно, изображение современной жизни, с точки зрения Лопе де Вега, — важнейшая задача драматурга. При этом автор пьесы должен, развлекая зрителя, наставлять его в истинах, показывать «светлый лик добра» и «казнить пороки наши беспощадно». Поэтому, не ограничивая творческой фантазии художника при выборе предмета изображения, Лопе де Вега особенно рекомендует сюжеты, основанные на «деяниях чести и добродетели», которые «живо волнуют зрителя». Широко толкуя эти понятия «чести» и «добродетели», Лопе де Вега ставит в своих пьесах важнейшие проблемы, которые особенно волновали его современников. Такова проблема сущности и назначения монархической власти, а также роли народных масс в историческом процессе; таковы проблемы любви, брака и семьи; таковы, наконец, проблемы религии. Соответственно этому в драматургическом наследии Лопе де Вега можно выделить три большие группы пьес: драма социально-политическая, основанная главным образом на исторических и легендарно-исторических сюжетах; любовная комедия; религиозные пьесы. Конечно, подобное разделение весьма условно, но оно помогает разобраться в том безбрежном «океане поэзии», который представляет собой драматургия Лопе.3
Действие более чем ста пятидесяти из дошедших до нас пьес Лопе де Вега относится к прошлому, развивается на фоне исторических происшествий. В своих драматических произведениях Лопе де Вега обращается к истории древнего мира — Греции и Рима, современных ему европейских государств — Португалии, Франции, Италии, Польши, России. Напрасно было бы искать в этих пьесах точного воспроизведения исторических событий, а главное, понимания исторического своеобразия процессов и человеческих характеров, изображаемых автором. Присущее испанскому драматургу, как и другим гуманистам эпохи Возрождения, представление о неизменности человеческой «природы», как и состояние исторической науки в те времена, не позволяло Лопе де Вега сделать это. Лишь в драмах, посвященных отечественной истории, драматургу благодаря его удивительному художественному чутью часто удается стихийно воссоздать «колорит времени». Однако и в данном случае для него главным было не это более или менее точное воспроизведение фактов прошлого, его духа, а возможность на примерах истории, нередко трактуемых весьма вольно, поставить коренные и глубоко волновавшие его самого и его современников социально-политические проблемы. Одной из самых животрепещущих проблем, с особенной настойчивостью выдвигавшихся испанской действительностью времен Лопе де Вега, был вопрос о сущности и назначении монархической власти. Как и большинство испанских гуманистов его времени, Лопе де Вега был убежденным сторонником монархической формы правления. Однако, в отличие от официальных историографов и идеологов испанского абсолютизма, он сосредоточивал свое внимание преимущественно не на правах монарха, а на его обязанностях перед народом. В его пьесах, посвященных этой проблеме, вырисовывается утопический идеал королевской власти, опирающейся на народ и действующей во имя народного блага. Этот идеал «народной монархии» был отражением наивных иллюзий демократических масс Испании, видевших в монархе своего защитника от феодальных притеснений. В далеком прошлом своей страны Лопе де Вега пытался найти примеры подобного единения монарха и народа. И, как казалось ему, он находил эти примеры в образах правителей, воспетых испанским народом в патетических романсах и эпических поэмах. Так, в драматургии Лопе появляются фигуры идеальных монархов — Вамбы, простого землепашца, ставшего государем Вестготского королевства, в пьесе «Король Вамба» («Еl Rey Bamba»), кастильского графа Фернана Гонсалеса — в драме «Граф Фернан Гонсалес, или Освобождение Кастилии» («Еl Conde Fernan Gonzalez у Liberacion de Castilla») и других. Во всех этих пьесах он объявляет справедливость по отношению к подданным и умение согласовывать свои действия с «народным мнением» наивысшей добродетелью монарха. Та же мысль, в сущности говоря, лежит и в основе тех пьес, в которых Лопе де Вега рисует образ короля — тирана и деспота. При этом драматурга интересует преимущественно лишь одна проблема — пагубность тиранической политики монарха для судеб простых смертных, его подданных. Лопе решительно осуждает тирана, осмелившегося оскорбить честь и достоинство простого человека. Так, например, в одной из своих ранних драм — «Государь, сброшенный со скалы» («El Principe despeñado») — драматург рисует месть дворянина дона Мартина королю, совершившему гнусное насилие над его женой; в другой пьесе — «Кровь невинных» («La Sangre inocente») — короля, вынесшего несправедливый смертный приговор двум своим вассалам, карает «божественное правосудие». Среди тираноборческих пьес Лопе особой известностью пользуется его драма «Звезда Севильи» («La Estrella de Sevilla»). Страсть короля Санчо к прекрасной уроженке Севильи — Эстрелье, страсть, ради удовлетворения которой монарх не останавливается ни перед чем — ни перед оскорблением чести девушки, ни перед убийством ее брата, показана здесь как преступная и губительная. Низость короля, ставшего игрушкой своих необузданных желаний и забывшего о своем долге — охранять честь и достоинство своих подданных, — становится особенно очевидной, если сравнить ее с прямодушием и мужеством, проявленными жертвами короля — Эстрельей, ее братом Бусто Таберой и женихом Санчо Ортисом. На протяжении всей пьесы дается безоговорочное осуждение недостойного монарха. Бусто восклицает:Нет, подданных своих не станет
Король бесчестием грязнить,
Он их доверья не обманет!
Если при обрисовке командора Фернана Гомеса, да и магистра ордена Калатравы драматург подчеркивает эгоистический интерес, своекорыстие как главную пружину их поступков, то крестьянами в их поведении руководит развитое чувство человеческого достоинства, которое они называют своей «честью». Более того: крестьянские герои «Фуэнте Овехуны» твердо отстаивают не только право на уважение их личного достоинства, но и полны гордости всем своим крестьянским сословием, своим местом в государстве. Именно в этом видит драматург сущность и основание необычайного единодушия и сплоченности народа, ясно обнаружившихся и в момент восстания и после, когда королевский судья пытками стремится принудить крестьян выдать зачинщиков «бунта». Именно потому подлинным героем пьесы оказывается не Лауренсья, не ее мужественный возлюбленный Фрондосо, не ее отец — алькальд деревни Эстеван, хотя каждый из них, как и другие представители крестьянства — Хасинта, Менго, Леонело, Хуан Рыжий, — обрисованы драматургом всесторонне и ярко. Нет, истинным героем пьесы оказывается Фуэнте Овехуна, народ в целом, со всем богатством его чувств и мыслей. Своекорыстным расчетам феодальных сеньоров Лопе противопоставляет единодушную заботу крестьян об их общих интересах; предательским козням рыцарей ордена — патриотическую тревогу крестьян за судьбы родины и самоотверженную защиту национальных интересов жителями Сьюдад-Реаля; грубым, животным страстям командора — самоотверженную и чистую любовь Фрондосо и Лауренсьи. Особенно важно, что Лопе де Вега наделяет своих народных героев не только инстинктивным, врожденным чувством справедливости и чести, происходящим от близости их к природе, к «естественному порядку» вещей, но и способностью к глубокому пониманию своих поступков. Об этом свидетельствует и философский спор деревенских юношей и девушек в первом акте о сущности любви, и, конечно, еще в большей мере — ясная программа действий крестьян во время восстания. Эта программа — переход в подчинение непосредственно к королю — наивна, но в ней драматург чутко уловил присущие испанскому крестьянству той эпохи иллюзии и вновь воплотил свою мечту о единении монарха с народом. На этот раз Лопе де Вега оказался, однако, реалистически более зорким, чем в других случаях, в финале пьесы показав, что король вынужден посчитаться с требованиями крестьян, хотя их восстание, названное им при первом известии о гибели командора «неслыханным разбоем», остается для него и сейчас «тяжким злодеяньем». По сравнению с «Фуэнте Овехуной» «Лучший алькальд — король» представляется бесспорным шагом назад. Здесь драматург вновь изображает оскорбление могущественным командором доном Тельо Эльвиры, дочери бедняка Нуньо Альвареса, только как личную трагедию девушки и ее близких, и так же, как во «Флорентийской вилле», отводит государю роль судьи в конфликте между феодалом-оскорбителем и его жертвами. Правда, на этот раз насильник расплачивается жизнью за оскорбление чести Эльвиры, но герои пьесы и не помышляют о возможности самим совершить справедливый суд. И прав был А. Н. Островский, который, отмечая в пьесе «большие достоинства: национальность, патриотизм, историческую и бытовую верность в изображаемом»[5], вместе с тем считал ее наименее удачной из пьес Лопе на эту тему. Народно-героические драмы Лопе де Вега — произведения подлинно новаторские и по своему содержанию и по художественной форме. Едва ли не одним из первых в мировой литературе испанский драматург вывел на сцену человека из народа не в комическом обличье, а придал ему героические черты, поставив его в центре трагических конфликтов и героических коллизий. Правда, следуя принципам своей поэтики, он нередко чередует сцены, исполненные героики и трагического пафоса, со сценами лирическими и даже комическими; более того, иногда он не механически соединяет трагическое и комическое, а раскрывает внутренний трагизм некоторых внешне комических ситуаций и, наоборот, в самой трагической коллизии находит повод для легкой, лукавой усмешки (как, например, во многих сценах «Фуэнте Овехуны», в которых участвует Менго). Но это лишь усиливает жизненность и правдивость нарисованных драматургом образов людей из народа. Стремление Лопе нарисовать жизненно убедительный и вместе с тем героизированный образ простого человека нашло свое воплощение и в речевой стихии пьес, где возвышенно-поэтическая речь стоит рядом с грубоватым народным юмором, «ученая» метафора и монолог, построенный по всем правилам формальной логики, — с просторечиями и выразительными реалиями деревенского быта, пословицами и поговорками.
4
Бóльшая часть драматургического наследия Лопе де Вега посвящена современности. Правда, далеко не все стороны жизни современного ему общества привлекли пристальное внимание драматурга. В центре его комедий, посвященных современности, стоят по преимуществу личные и семейные конфликты, порождаемые любовью. При этом он до минимума сводит показ общественной среды, фона, жизненных обстоятельств, в которых развертываются эти конфликты. Бытописателем Лопе де Вега никогда не был и рассказу о бытовой обстановке, в которой действуют его герои, он отводит обычно второстепенное место. Лишь иногда, как, например, в комедиях «Набережная в Севилье» («El Arenal de Sevilla»), или «Молодчик Кастручо» («El Rufián Castrucho»), картины городского быта оживленного портового города Севильи с его разноликой толпой приезжих «индианцев», рабов-мусульман, ловких мошенников и дворян, отправляющихся искать счастья в Новом Свете, или столь же красочные описания солдатских будней в одном из военных лагерей занимают такое значительное место, что перестают быть только фоном для любовных приключений героев. Не случайно эти пьесы — одни из ранних; в последний период творчества Лопе де Вега более не возвращается к этому типу «комедий быта». Впечатления правдоподобия картин жизни, нарисованных им, Лопе добивается тем, что события, происходящие в пьесе, как быобрамляет немногими, умело отобранными деталями повседневного существования, подчеркивая тем самым, что за пределами сцены течет размеренным темпом своя особая, будничная жизнь. Но эта будничная жизнь остается все же за пределами сцены, а на подмостках театра бушуют страсти, сталкиваются в яростной борьбе персонажи, совершаются подвиги. И все это во имя одного божества, имя которому — любовь. Любовь, великая и могучая, раскрепощающая человеческую личность и способствующая раскрытию в человеке его благороднейших природных задатков, — вот центральный персонаж всех комедий Лопе де Вега о современности, комедий, которые поэтому могут быть с полным правом названы комедиями любви[6]. Основное содержание группы любовных комедий Лопе де Вега, как и многих драматургов Возрождения в Испании и других странах, составляет борьба влюбленных за право счастливо соединиться в браке. При этом, однако, великий испанский драматург нередко избирает свои особые, оригинальные пути в показе этой борьбы. Он всегда имеет в виду любовь не как чувственную прихоть, какой она зачастую была в аристократическом обществе того времени, а как глубокое, всепоглощающее чувство, утверждающее идею полноценной человеческой личности. Перед законами «естественной» морали и любви, перед сильным и естественным человеческим чувством все равны. «Любовь, когда она естественна, — заявляет герой одной из пьес Лопе, — не подчиняется никаким законам». Не признает любовь и сословных предрассудков, еще столь живучих во времена Лопе в Испании. Сословные перегородки, разделяющие влюбленных, рушатся под напором их чувства так же, как и любые другие преграды. Во многих пьесах это не только декларируется героями, но и становится источником драматического конфликта. Так, в пьесе «Крестьянка из Хетафе» («La Villana de Jetafe») молодая крестьянка Инес, влюбившаяся в дворянина Фелиса, одерживает победу над своими знатными соперницами и силой своего искреннего чувства, умом и красотой завоевывает сердце избранника. Критическое отношение писателя к сословным предрассудкам отчетливо обнаруживается и в одной из его популярнейших комедий — «Собаке на сене» («El Регго del hortelano»). Герои этой пьесы — графиня Диана де Бельфлор и ее слуга-секретарь Теодоро, плебей, человек без роду и племени, — стоят на противоположных концах общественной лестницы, и чувство, влекущее их друг к другу, вначале кажется им обоим немыслимым, даже преступным! Но такова сила истинной любви, что все в конечном счете отступает перед ней. Лопе де Вега, создававший эту комедию в зените своего творческого пути, обнаруживает здесь удивительное и зрелое мастерство. Он показывает, как неприметно рождается любовь у Дианы. Вначале еще нет и речи о серьезном чувстве — лишь уязвленная женская гордость заставляет Диану, заметившую, что Теодоро неравнодушен к ее служанке Марселе, начать хитроумную игру, то приближая к себе, то вновь удаляя Теодоро, и тем самым вполне оправдывая определение, данное ее поведению в заголовке пьесы — «собака на сене». Ревность, однако, как не раз утверждают герои Лопе де Вега, «открывает врата любви». И любовь рождается в сердце Дианы. Но впитанные с молоком матери сословные предрассудки слишком прочны, чтобы позволить Диане тотчас же протянуть свою руку Теодоро. Драматург показывает борьбу, которая развертывается в сознании героини, и лишь постепенно приводит ее к убеждению, что «не в величье — наслажденье, а в том, чтобы душа могла осуществить свою надежду…». Правда, и в конце пьесы Диана не смеет открыто бросить вызов господствующим в ее среде предрассудкам: она принимает лживую версию Тристана о том, что Теодоро — сын вельможи. Но — это для окружающих, а для нее самой, познавшей истинное чувство, неравенство происхождения ее и Теодоро перестает быть преградой. Конфликт между любовью и неравенством общественного состояния влюбленных лежит в основе также многих других пьес Лопе де Вега. Впрочем, в большинстве подобных произведений этот конфликт смягчается и оказывается в конечном счете мнимым. Ведь под видом трактирной служанки в комедии «Ночь в Толедо» («La Noche toledana»), учителя танцев в одноименной пьесе («El Maestro de danzar»), судомойки в пьесе «Знатная судомойка» («La ilustre fregona») и т. д. скрываются дворяне или дворянки, по разным причинам вынужденные до поры до времени утаивать свое истинное происхождение. Но и в этих пьесах молодые герои горячо выступают против господствующих в обществе сословных предрассудков. Герой пьесы «Учитель танцев» восклицает:Любовь всем равенство дает
Своею силою могучей…
Пусть она низка рожденьем —
Выше стать она не может,
Чем на самом деле есть…
Характерно, что, воспользовавшись в своей комедии «Кастельвинес и Монтесес» («Castelvines у Monteses») тем же источником, что и автор «Ромео и Джульетты», — одной итальянской новеллой, — Лопе де Вега развертывает на этом материале более или менее запутанную, но веселую и благополучно завершающуюся интригу. В пьесах Лопе де Вега лишь в виде исключения можно указать примеры того, как конфликт между традиционными воззрениями и новой, гуманистической моралью развертывается в сознании героев. Одно из таких немногих исключений — комедия «Собака на сене», в которой, по крайней мере вначале, в сознании героини возникает борьба между унаследованными ею сословными предрассудками и любовью. В большинстве же случаев носителями двух типов морали оказываются в пьесах различные герои. И перед неистощимой энергией, изобретательностью, активностью в борьбе молодых носителей гуманистической морали оказываются бессильными строгие, но не очень дальновидные и умные охранители консервативных воззрений. Здесь одновременно обнаруживаются и сила и слабость концепции Лопе де Вега: неистощимая вера в цельную человеческую личность, позволяющая драматургу бросить вызов еще достаточно прочному патриархально-сословному укладу жизни, но вместе с тем и некоторая идеализация действительности, в которой борьба нового и старого шла с гораздо большим напряжением, чем в пьесах Лопе, и стоила многих жертв.
5
Неистощимая фантазия Лопе де Вега подсказывала ему все новые и новые неожиданные повороты в действии его любовных комедий, все новые и новые конфликты. И не только в пьесах, в которых герои сталкиваются с сословными предрассудками или патриархально-семейной моралью, обнаруживается общественная, социальная направленность мысли драматурга. Она в равной мере отчетливо ощущается и в комедиях, где Лопе «изобретает» иные конфликты, например, когда молодым влюбленным приходится преодолевать препятствия, возникающие в силу необычайных обстоятельств, в каких протекает их любовь, как, например, в комедиях «Валенсианская вдова» («La Viuda valenciana»), «Любить и не знать кого любишь» («Amar sin saber a quien»), «Без тайны нет и любви» («Sin secreto no hay amor») и др. He в меньшей мере это относится и к пьесам, повествующим о «любовном поединке» героев, таким, например, как знаменитая «Ночь в Толедо» («La Noche toledana»). В этих пьесах основное напряжение действия определяется борьбой любящих за то, чтобы возбудить в своем «противнике» ответное чувство или вернуть себе утраченное расположение. При всем разнообразии конфликтов, лежащих в основе действия любовных комедий Лопе де Вега, и фабульных ходов в каждой из пьес, вся эта группа драматических произведений обладает многими общими чертами. Прежде всего для всей любовной комедии Лопе характерно понимание любви как великого и могучего чувства, которое придает человеку непреодолимую силу в борьбе за счастье. Подобная точка зрения присуща гуманистам Возрождения и в других странах. Однако у них нередко в любви на первый план выступало чувственное начало, и в этом сказалось неприятие ими веками господствовавших в обществе религиозно-аскетических идей. В пьесах же Лопе де Вега чувственное начало любви звучит гораздо более приглушенно. Правда, в своей борьбе за счастье герои комедий испанского драматурга нередко преступают привычные нормы морали, решаются на весьма «рискованные» с точки зрения суровых моралистов шаги и поступки. В условиях католической Испании и это звучало настолько смело, что неоднократно вызывало обвинения в безнравственности по адресу драматурга. Но подняться до признания права любящих на любовь вне брака Лопе де Вега не мог. Многочисленные «заблуждения любви» молодых героев, объясняющиеся их искренним и глубоким чувством, находят себе оправдание в завершающем любовные приключения и злоключения героев браке. Такая «честная» любовь, всегда стремящаяся к браку как единственной форме полного взаимного обладания, действует облагораживающе на любящих и пробуждает в них столь бурную активность, энергию и инициативу, что все преграды рушатся пред ними. При этом препятствия, возникающие перед влюбленными, не случайны, не выдуманы автором ради занимательности пьесы, а определяются реальными отношениями, сложившимися в испанском обществе той поры; и борьба с этими преградами нередко приобретает общественный, социальный смысл. Сознательное решение влюбленных или одного из них вступить в борьбу за свое счастье становится первым и важнейшим источником интриги. Этим определяется появление разнообразных средств «любовной стратегии» как способов развития драматического действия. Арсенал подобных средств в комедиях Лопе поистине неистощим. Тут и всевозможные способы психологического воздействия на своих «противников» (мнимая холодность, ревность и т. п.), и подложные письма, и вообще обман в самых разнообразных формах, и притворство, и различные «механические» приемы (переодевания, Знаменитый прием «noche toledana»[8] и т. д.). Особенно интересен прием, названный Д. К. Петровым «деянием любви» («hazaña de amor»), когда герой или героиня решаются на самые крайние средства во имя победы. В этих «подвигах любви», обычно определяющих наиболее важные повороты в действии и чаще всего его развязку, с особой силой выявляется всемогущество охватившего героев пьесы чувства. Уже сами по себе все эти средства «любовной стратегии» у Лопе де Вега оказываются чрезвычайно действенными. И если они не сразу приводят героев к желанной цели, то лишь потому, что, во-первых, их «противники» также широко пользуются подобными приемами, а во-вторых, в замыслы персонажей врывается другая могучая, с точки зрения Лопе де Вега, сила — случай, вносящий путаницу и потрясение в человеческие отношения, неожиданно перетасовывающий все карты в любовной игре и доводящий действие до высшей степени драматизма. С этим обстоятельством и связано широкое использование драматургом традиционных мотивов и условных приемов вроде неожиданных встреч, недоразумений, подмен, всякого рода совпадений, узнаваний и т. п. Логика развития любовной страсти, являющаяся одной из движущих пружин драматического действия, сталкивается в любовной комедии Лопе де Вега с хаосом случайностей. Пьесы превращаются в своеобразную «игру любви и случая», а их композиция приобретает весьма прихотливый узор и кажется благодаря многочисленным неожиданным зигзагам в действии алогической. Психологическая мотивировка действия в его пьесах обычно сводится до минимума, она как бы выносится за скобки. Не только диалоги, но даже монологи почти никогда не служат целям раскрытия характеров, а имеют задачей лишь разъяснить или активизировать действие. Объясняется это, однако, не только и не столько стремлением позабавить зрителя калейдоскопической сменой лиц и событий, неожиданными и резкими поворотами судьбы героев. Хотя пьесы Лопе де Вега по преимуществу «комедии интриги», «комедии положений», но внешнее действие, интрига несет в пьесах Лопе де Вега почти всегда важнейшую смысловую нагрузку: именно здесь обнаруживается основное задание автора — показать столкновение противоположных сил, преодоление влюбленными различных внешних преград, стоящих на их пути к счастью. «Игра любви и случая» вовлекает в свою орбиту не только влюбленных и их непосредственных противников, но и окружающих их действующих лиц. Так в любовной комедии Лопе де Вега появляется нередко параллельная интрига второй, а иногда и третьей пары влюбленных, а также слуг. Однако в большинстве случаев, по крайней мере в зрелый период творчества Лопе де Вега, это одновременное развитие нескольких сюжетных линий не приводит к нарушению принципа единства действия, понимаемого им, как известно, весьма широко и своеобразно. Это в особенности относится к параллельно развивающейся в комедии интриге господ и слуг. Образ слуги «забавника» (gracioso) занимает в пьесах Лопе де Вега весьма существенное место. Он является самым преданным и деятельным помощником своего молодого хозяина и его возлюбленной в их борьбе за счастье. И хотя «грасьосо» не раз при этом позволяет себе весело и язвительно пошутить над любовной лихорадкой юных героев, в конце концов и он сам оказывается «жертвой» того же чувства и, благополучно завершив дела хозяина, заодно и сам сочетается браком с приглянувшейся ему служанкой. Обычно этот параллелизм в поведении господина и слуги объясняют стремлением драматурга в истории любви «грасьосо» как бы спародировать историю любви его молодого хозяина. На самом деле, однако, к этому не сводится роль слуги в пьесах Лопе. Шутливо разоблачая всякую фальшь и преувеличения, на которые нередко толкает молодых героев любовь, слуга вместе с тем дает всему происходящему трезвую народную оценку, основанную на гуманистическом понимании любви как естественного природного начала и опирающуюся на здравый смысл человека из народа. Как справедливо подчеркивал в одной из своих статей А. В. Луначарский, грасьосо являлся у Лопе де Вега «представителем здоровья простолюдина, порождением его собственной демократической души, олицетворением глубокой мудрости…»; грасьосо, по мысли советского критика, «не только комический слуга, это резонер пьес де Вега, это носитель его идей, носитель здравого смысла…», он «всегда умнее, всегда, по существу, жизненнее своего барина»[9].Сосредоточив свое внимание в комедиях на внешнем действии, интриге, Лопе де Вега обычно довольно поверхностно разрабатывает характеры. Персонажи комедий Лопе де Вега представляют собой как бы переход от традиционных «масок» итальянской комедии дель арте к утвердившимся позднее в европейском театре сценическим типам, театральным «амплуа». Они уже не столь схематичны, как герои «комедии масок», но при всем психологическом разнообразии обладают некоторыми общими, присущими данному сценическому типу чертами. Из комедии в комедию переходят «первый любовник» (galán), главная героиня — «дама» (dama), их соперники, домашний «аргус», отец героя или героини, «старик» или «борода» (viejo, barba), комический слуга — «забавник» (gracioso) и т. п. Появление в любовной комедии Лопе де Вега устойчивых сценических типов лишь отчасти можно объяснить воздействием хорошо известного испанскому драматургу опыта итальянской «комедии масок», а также наличием аналогичной традиции в испанском народно-комическом театре. Главное же заключалось в том, что сама его идейно-художественная концепция любовной комедии как рассказа о борьбе противоборствующих сил диктовала ему группировку персонажей преимущественно по тому, какова их позиция в отношении нового, гуманистического понимания любви. Именно поэтому каждый сценический тип в этих пьесах обладает некоторыми постоянными, переходящими из пьесы в пьесу чертами. В любовных комедиях естественно обнаруживаются прежде всего те качества, которые определяют победу или поражение героев: находчивость, ловкость, хитроумие, бурная энергия, смелость, граничащая с безрассудством, — у одних; переоценка своих сил и авторитета, подозрительность, удивительно сочетающаяся с беспечностью и легковерием, полное непонимание нового — у других. При этом, однако, проявление этих черт у разных героев во множестве комедий Лопе де Вега весьма многообразно. Особенно замечательны женские образы Лопе де Вега: его героини не только не уступают своим партнерам в душевном богатстве; чаще всего они более предприимчивы, умны и смелы, чем влюбленные юноши. Охваченные страстью, они не останавливаются ни перед чем. В этом отношении Лопе де Вега несколько отступает от действительности, поскольку в современном ему дворянском обществе женщины, стесненные суровой опекой отцов, братьев или мужей, играли очень незаметную роль. Но он раскрыл возможности, которые ощущал в испанской женщине своей эпохи. Примечательно, что женщины в пьесах Лопе де Вега нередко наделяются более сложным внутренним миром, чем мужские персонажи. «Лопе собрал в своих комедиях огромные запасы материалов по женской психологии, не жалея красок, не сберегая, как Гарпагон, сокровищ своей наблюдательности. Женщина изображена у Лопе глубже, проникновеннее, с большей симпатией, чем мужчина», — отмечал Д. К. Петров[10]. Особенно многообразен и психологически ярок в комедиях Лопе де Вега образ «причудницы». Характерна в этом смысле пьеса «Причуды Белисы» («Las Bizarrías de Belisa»), едва ли не последнее из дошедших до нас драматических произведений испанского драматурга, завершенное 24 мая 1634 года, в год тяжелых жизненных испытаний для Лопе. Однако ни преклонный возраст, ни суровые удары судьбы не сломили веры писателя-гуманиста в жизнь, человеческое счастье. Пьеса его полна юношеской жизнерадостности, искреннего веселья и оптимизма. Причуды Белисы, как и прихоти и странные поступки других «причудниц» Лопе де Вега, которые окружающим кажутся нелепыми, находят себе в конечном счете объяснение как своеобразная форма самоутверждения, борьбы за свое право на собственные решения и мысли. Недаром особенно ярко капризы Белисы обнаруживаются при выборе жениха. Причуды в данном случае оказываются для девушки средством протеста против общества, в котором ей навязывают брак помимо ее воли. Эти капризы вместе с тем являются и выражением недоверия к истинности чувств ее многочисленных поклонников. Вот почему все ее причуды прекращаются, едва только в сердце ее зарождается истинное и глубокое чувство к дону Хуану. Зрелое мастерство драматурга, его приобретенное с годами умение плести сложную и запутанную нить центральной интриги, сохраняя при этом напряженность действия до самой последней сцены, получили в этой пьесе совершенное воплощение. В более ранней комедии — «Жеманство Белисы» («Los Melindres de Belisa»), в центре которой также стоит образ причудницы, действие развивается менее целеустремленно. Но в обеих этих пьесах капризы и прихоти героини служат лишь для усиления напряжения внешнего действия, интриги. По-иному раскрывается образ девушки в пьесах «Чудеса пренебрежения» («Los Milagros del desprecio») и «Дурочка» («La Dama boba»). Здесь характер героини играет более существенную функцию и притом, что особенно важно, дается не статически, а в развитии. Лопе де Вега показывает постепенное нарастание чувства, внутреннюю психологическую борьбу в сознании Селии и Финеи. Более того, это психологическое развитие образа героини становится в данном случае одной из важнейших пружин драматического действия. Подобных «психологических» пьес у Лопе де Вега не много, но они убедительно опровергают ходячее мнение о том, что испанский драматург будто бы не умел проникать во внутренний мир своих персонажей и нарисовать его с достаточной глубиной. Нет, Лопе де Вега концентрирует свое внимание на внешней интриге, а не на анализе характеров не по недостатку мастерства, а потому, что ставил перед собой строго определенные идейные задачи, для которых «комедия интриги» оказывалась наиболее подходящей формой. Герои Лопе де Вега — это полнокровные ренессансные натуры, в которых жизненная сила переливает через край, их девиз — действие, борьба. Характерно, что все они отличаются полным бескорыстием. Более того, стоит только одному из персонажей обнаружить в своей борьбе за счастье корыстный расчет, как он оказывается обреченным на неудачу, поражение. Так случилось с одним из действующих лиц пьесы «Уехавший остался дома» («El Ausente en su lugar»), Фелисьяно, ради денег изменившим своему чувству. Полным крахом завершаются и все корыстные и коварные замыслы куртизанки Фенисы, героини пьесы «Уловки Фенисы» («El Anzuelo de Fenisa»). Лопе де Вега, конечно, не мог не видеть, как в окружающей действительности все большее значение начинают приобретать деньги, и гневному обличению грязной власти золота он уделяет в своих произведениях много места. Но в пьесах Лопе де Вега всегда бескорыстие одерживает победу над денежным расчетом, и бедные дворяне или дворянки устраивают свое счастье.
Это противопоставление благородной бедности грязному и бесчестному богатству проходит через многие произведения Лопе, выступая на первый план в таких комедиях, как, например, «Цветы дон Хуана» («Las Flores de don Juan»), «Деньги — замена знатности» («Los Dineros son calidad») и др. Впрочем, и здесь эта тема раскрывается с гораздо меньшей силой и остротой, чем в современном Лопе де Вега плутовском романе. В комедиях Лопе мир предстает не своей будничной, ординарной стороной, а поэтизируется и возвышается благодаря накалу событий, в них описываемых, незаурядной энергии их персонажей и героичности их чувств. Но связь поэтического мира образов Лопе с жизнью широка и многообразна. Главное же заключается в том, что испанский драматург ищет поэзию чувств и отношений в самой жизни, стремясь к гармоническому сочетанию, синтезу смешных и возвышенных, будничных и поэтичных ее проявлений. Тот же синтез и гармония обыденного и возвышенного определяют собой поэтический стиль произведений Лопе де Вега. Он не только пишет для народа и сообразуясь с народным вкусом, но и обращается к народному творчеству как к одному из важнейших источников вдохновения. В своих произведениях он использует все богатства народной поэтической речи, положив ее в основание национального литературного языка, формировавшегося в XVI–XVII веках. Не случайно и среди многообразных метрических форм, использованных драматургом в своих пьесах, почетное место занимают народные и традиционно-национальные формы. Особенно широко используются такие исконно народные формы, как «романс» (восьмисложный стих с ассонансом в четных строках), «кинтилья» (пятистишие с разнообразным сочетанием двух точных рифм), «редондилья» (четверостишие с рифмовкой первой и четвертой, второй и третьей строки), «сильва» (свободная строфа с парной рифмой) и другие. При этом, однако, Лопе де Вега творчески усваивает и обогащает также и поэтические размеры, заимствованные его предшественниками в итальянской ренессансной поэзии: сонет, октавы, терцины и т. д. Здесь, в области поэтической техники, мы видим, таким образом, то же соединение испанской народной и ренессансной учено-гуманистической традиции, которое столь характерно для всей испанской национальной драмы. В поэтическом стиле произведений Лопе де Вега, в речах его героев господствует та же реалистическая и демократическая стихия, которая определяет собой специфический облик комедии любви великого испанского драматурга и всего его многообразного творчества.
6
Влияние Лопе де Вега на испанскую драматургию его времени было поистине огромным. Вся драматическая поэзия эпохи испытывает на себе воздействие его гения. Талантливые драматурги Гильен де Кастро, Луис Велес де Гевара, Хуан Руис де Аларкон, Тирсо де Молина и многие другие шли за Лопе де Вега в его борьбе за национально-самобытный гуманистический театр. А борьба эта была чрезвычайно ожесточенной и продолжалась на протяжении всей полувековой литературной деятельности великого испанского драматурга. Ожесточенные нападки на Лопе и его театр исходили прежде всего из лагеря последовательных сторонников учено-классицистской драмы, незыблемые правила которой Лопе де Вега и его сторонники дерзко нарушали в своих комедиях. Во втором десятилетии XVII века к числу противников Лопе присоединились и многочисленные почитатели испанского поэта Луиса Гонгоры, объединившиеся в школу «культистской» поэзии, отличительными чертами которой стала крайняя усложненность поэтической формы, ориентация своего творчества на узкий круг «избранных». Лопе де Вега мужественно сражается против своих идейных и литературных противников — классицистов и «культистов» — и одерживает в этих сражениях немало славных побед. Однако к концу жизни великого драматурга все более явственно обнаруживаются в самой национальной драматической системе, которую в таких суровых боях отстоял и утвердил Лопе де Вега на сцене испанского театра, признаки углубляющегося кризиса. Как известно, вся драматургическая деятельность Лопе де Вега, важнейшие особенности созданной им испанской национальной драмы теснейшим образом были связаны со становлением и развитием городских публичных театров — «корралей», законодателями в которых были демократические зрители. Но уже с самого начала XVII века в театральной жизни Испании наряду со спектаклями, шедшими на сцене «корралей», все большую роль начинают играть представления при дворе. Сначала дворцовые спектакли были закрытыми, доступными лишь королевской семье и небольшому числу придворных, и ставились они от случая к случаю. Позднее эти представления стали регулярными, а в 1632 году постоянно функционировали три придворных театра. Открыв свои двери за плату для горожан, придворные театры нанесли тяжкий удар по «корралям», удар, от которого «коррали» уже не оправились. Это постепенное выдвижение придворного театра на первый план, конечно, не могло не отразиться и на драматургии. Законодателями вкуса здесь были уже не прежние демократические зрители, заполнявшие партер «корраля», а придворные вельможи и дамы. Да и сам дворцовый спектакль являлся лишь одним из элементов пышной цепи увеселений, которыми тешил себя испанский двор. Естественно, что в этих представлениях основное внимание привлекали зрелищная сторона спектакля, разнообразные постановочные эффекты, блеск и богатство сценического убранства, пышность театрального оформления. Демократическое и гуманистическое содержание пьес Лопе де Вега, сравнительная скромность сценического оформления почти полностью закрывало доступ его драматургии на сцену придворного театра. Немногие пьесы Лопе де Вега, поставленные при дворе, встречали здесь нередко холодный прием. На дворцовых подмостках первенство завоевывают драматические произведения младшего современника Лопе — Педро Кальдерона. В условиях нараставшей феодально-католической реакции пьесы Лопе звучат слишком смело; их калечит, а порой и вовсе снимает с постановки цензура. А вскоре после смерти драматурга, в 1644 году, королевский совет запретил «почти все представлявшиеся до сих пор пьесы», в сюжеты которых «вплетены любовные истории, и в особенности сочинения Лопе де Вега, которые принесли столько вреда добрым нравам». Конечно, вытравить из памяти народа имя великого писателя-демократа не удалось, но постановки произведений Лопе во второй половине XVII и в XVIII столетии становятся очень редким явлением. Только в эпоху романтизма вновь возрождается живой интерес к Лопе де Вега и театру эпохи Возрождения. Не случайно в это время, в 1814–1820 годах, когда определялись пути дальнейшего развития испанской литературы, в журналах развертывается ожесточенная полемика между защитниками классицистской поэтики и приверженцами новых романтических тенденций вокруг оценки театра Лопе де Вега и Кальдерона. Победа сторонников национальной традиции знаменовала новый этап в истории восприятия драматургии Лопе де Вега. Для испанских романтиков прогрессивного направления он стал образцом, источником не только сюжетов, но и идей. Впрочем, большинство испанских романтиков отдавали предпочтение Кальдерону, следуя в этом примеру своих немецких собратьев по перу. За пределами Испании творчество Лопе де Вега получило известность еще при жизни драматурга. Уже в 1603 году, например, при султанском дворе в Константинополе ставилась на испанском языке одна из ранних пьес Лопе, в 1641 году в Мехико другая его пьеса была представлена на одном из индейских языков. Тогда же появляются его произведения на французском, итальянском, немецком и английском языках. Многие драматурги того времени, среди них Пьер Корнель в своих комедиях — во Франции, Бомонт и Флетчер — в Англии и другие, не только черпают из пьес Лопе де Вега отдельные мотивы, а иногда и целиком сюжеты для своих пьес, но и испытывают несомненное влияние драматургической манеры великого испанского драматурга. Но в эпоху романтизма восторженный культ Кальдерона, начало которому положили немецкие реакционные романтики, оттеснил творчество Лопе де Вега на задний план. Лишь немногие в эту эпоху по достоинству оценивали его театр: в Австрии можно назвать страстного поклонника Лопе Ф. Грильпарцера, во Франции — В.Гюго в своем манифесте романтической драмы — знаменитом предисловии к «Кромвелю» — подтвердил высокую оценку трактата Лопе де Вега «Новое искусство…», данную ему некогда Г. Лессингом. И даже тогда, когда творчество Лопе де Вега привлекало внимание и интерес исследователей, как, например, швейцарца Симонда де Сисмонди, оно рассматривалось главным образом как «романтическое». Раскрыть же идейное богатство и гуманистическое содержание драматургии Лопе де Вега ни ученые, ни театр Западной Европы не смогли. Лишь со второй половины XIX века жизнь и творчество великого испанского драматурга привлекли наконец внимание исследователей. За последние сто лет усилиями ученых Испании разысканы многие документы и материалы, которые позволили раскрыть весьма существенные стороны биографии и творческого пути Лопе, обследованы сохранившиеся рукописи его произведений, издано большинство дошедших до нас его пьес. Выдающийся испанский литературовед Марселино Менендес-и-Пелайо, глава «культурно-исторической» школы в Испании, и его ученики — Рамон Менендес Пидаль, Америко Кастро, Мануэль Ромеро Наварро и другие, американский исследователь Хьюго Реннерт, французский ученый Альфред Морель-Фасьо, немецкий исследователь Карл Фосслер своими многочисленными трудами, появившимися в конце XIX и в первые десятилетия XX века, поставили изучение творчества Лопе де Вега на серьезную научную основу. Но даже в эти годы интерес к Лопе де Вега носил сравнительно узкий характер. Пьесы его ставились редко, да и то преимущественно в посредственных переработках. Лишь после установления республики в 1931 году начинается пора широкой пропаганды творчества Лопе. Этому способствовала, в частности, деятельность так называемых «педагогических миссий», одной из задач которых было ознакомление жителей самых глухих уголков Испании с классической испанской драмой. В те же годы руководимый величайшим испанским поэтом XX века Федерико Гарсиа Лоркой студенческий театр «Ла Баррака» показал широкому зрителю пьесы Лопе — «Фуэнте Овехуна» и «Дурочка». В годы национально-революционной войны (1936–1939) пьесы Лопе де Вега выходили в республиканской зоне массовыми тиражами. В Мадриде в нескольких сотнях метров от линии фронта шла «Фуэнте Овехуна»; комедии и драмы Лопе де Вега ставились фронтовыми театральными труппами и во многих городах. Передовые деятели культуры и науки Испании в это время рассматривают творчество драматурга-гуманиста не только как замечательную веху в истории испанской культуры, но и как боевое оружие в борьбе с реакцией и фашизмом. В современной Испании выходит немало книг о Лопе де Вега. В них можно найти много интересных новых фактических данных и любопытных частных наблюдений. Но в большинстве случаев обобщающая оценка идейных позиций и художественного метода Лопе де Вега в этих трудах глубоко ошибочна; правильно оценить вклад великого испанского драматурга в историю мировой культуры можно лишь с позиций передовой общественной мысли, а в Испании Франко прогрессивные ученые обречены на молчание. В России первые упоминания о Лопе относятся к XVIII веку, а в 1785 году появился и первый перевод его пьесы «Крестьянин в своем углу» под названием «Сельский мудрец». Но широкий интерес к испанскому театру Золотого века в нашей стране возник лишь в XIX столетии. Уже Пушкин признавал за Кальдероном и Лопе де Вега «достоинства большой народности». Вслед за тем и Белинский подчеркнул, что «испанская драма малоизвестна, хотя и гордится не одним славным драматическим именем, каковы Лопе де Вега и Кальдерон»[11]. Со второй половины прошлого столетия Лопе де Вега уже приобретает широкую известность у русского читателя, а произведения его вскоре попадают на русскую сцену. Одним из наиболее замечательных проявлений интереса радикально настроенной русской интеллигенции к творчеству писателя-гуманиста Испании была постановка «Фуэнте Овехуна» (под названием «Овечий Ключ») в Малом театре в 1876 году с М. Ермоловой в роли Лауренсьи. Эта постановка, по свидетельствусовременников, многими была расценена как откровенное выступление против русской реакции, и недаром царское правительство сняло пьесу с репертуара после первого же представления. Не менее революционно прозвучала десять лет спустя в том же театре с М. Ермоловой, А. Ленским, А. Южиным в главных ролях «Звезда Севильи». Значение этих постановок не только в том, что они прозвучали как прямое выступление против реакционной политики русского самодержавия, но и в том, что замечательные русские актеры и в этих спектаклях и в постановках «Собаки на сене» в Малом театре (1891) и на сцене Александринского театра (в 1893 г., при участии М. Савиной, В. Мичуриной и В. Давыдова) и «Сетей Фенисы» (с участием В. Давыдова, К. Варламова и других) сумели раскрыть идейный замысел пьес Лопе, подчеркнуть их гуманистическую сущность и народность. Этой традиции остались верны и другие лучшие исполнители пьес великого испанского драматурга на русской сцене. Великий Октябрь открыл неограниченные возможности для широкой популяризации драматургии Лопе де Вега. Уже в первый проспект «Памятников всемирной литературы» по инициативе М. Горького и А. Луначарского были включены его пьесы. В последующие десятилетия наши издательства не раз публиковали новые издания пьес испанского драматурга в превосходных переводах М. Лозинского, Т. Щепкиной-Куперник и других. Широкий размах, который приняла переводческая деятельность советских писателей, позволила подготовить ныне предлагаемое читателю шеститомное издание избранных пьес Лопе де Вега, выпуском которого знаменуется славный юбилей испанского драматурга — четырехсотлетие со дня его рождения. За годы Советской власти пьесы Лопе де Вега прочно вошли в репертуар наших театров. Уже в годы гражданской войны были осуществлены первые постановки «Фуэнте Овехуны» и других драматических произведений Лопе. С тех пор шедевры испанского драматурга не сходят с советской сцены, и многие спектакли, например «Собака на сене» в Театре Революции (ныне Московский государственный театр имени Вл. Маяковского) и Ленинградском театре комедии, «Валенсианская вдова» в том же театре и Московском театре им. Ленинского комсомола, «Учитель танцев» в постановке Центрального театра Советской Армии, вошли в золотой фонд советского театрального искусства. Всего в советское время театры осуществили постановки свыше тридцати пьес испанского драматурга, при этом не только на русском языке, но и на языках многих других народов СССР. Опираясь на труды советских исследователей — А. Луначарского, одним из первых давшего марксистскую оценку творчества Лопе де Вега, испанистов К. Державина, С. Игнатова, Ф. Кельина, Б. Кржевского, В. Узина и других, — советские театры всесторонне раскрывают черты гуманизма и народности, которые столь ярко обнаруживаются в творчестве гения испанского народа — Лопе де Вега. Именно эти черты делают произведения Лопе де Вега вечно живыми. А. Смирнов, З. ПлавскинНОВОЕ РУКОВОДСТВО К СОЧИНЕНИЮ КОМЕДИЙ
Перевод О. РУМЕРА.Вы поручили мне, о цвет Испании
(Уж близок день, когда собранья ваши
И ваша академия затмят
Не только италийские, которым
Дал тоже греческое имя Туллий[12],
Но и Афины, что собрать сумели
Так много мудрости в своем Ликее
Платоновском[13]), — мне поручили вы
Подробно изложить, что нам пригодно,
Чтоб пьесу написать на вкус народный.
Задача эта кажется не трудной,
И не трудна она была б любому
Из вас, хотя комедий не писавших,
Но знающих, как надо их писать.
А я себя на всю страну ославил
Тем, что комедии писал без правил.
Не то, чтоб этих правил я не знал.
Нет, слава богу, школьником еще[14],
И десять раз увидеть не успевшим
Бег солнца от Овна до Рыб, немало
Я книг об этом изучал, бывало.
Но я заметил, что у вас не так
Теперь комедии писать привыкли,
Как первые творцы им быть везде
В подлунном нашем мире положили,
А так, как варварские руки после
Их исказили на потребу черни,
Того достигнув, что отныне каждый,
Кто пишет с соблюдением законов,
На голод обречен и на бесславье.
Известно, что народ — привычки раб,
Что голос разума пред нею слаб.
Я несколько комедий, это правда,
По правилам искусства написал;
Но стоит мне на сцене вновь увидеть
Те чудища, чья показная роскошь[15]
К себе и чернь и женщин привлекает,
Восторженный у них встречая отклик,—
И я к своим привычкам обращаюсь:
На шесть ключей законы запираю,
Бросаю прочь Теренция и Плавта[16],
Чтоб не слыхать укоров их (ведь часто
Из книг немых несется голос правды),
И так пишу, как сочинять в обычай
Ввели искатели рукоплесканий.
Народ им платит[17]; стоит ли стараться
Рабом законов строгих оставаться?
Комедия, достойная названья,
Имеет целью, как и все искусства,
Поступкам человека подражать,
Правдиво рисовать в ней нравы века.
При этом подражанье состоит
Из трех частей: из речи, из стиха
И из гармонии иль, иначе, музыки.
С трагедией роднит ее все это;
Различье между ними все же в том,
Что действуют в комедии плебеи,
В трагедии же — знатные особы.
В грехах признаться нам пора давно бы!
Звались комедьи «актами»[18] затем,
Что жизнь простых людей изображали.
В Испании отменным образцом
В сей области был Лопе де Руэда[19].
До нас дошли написанные прозой
Комедии, в которых он выводит
Ремесленников, а однажды даже
Влюбленную дочь кузнеца[20]. С тех пор
Комедьям старым имя интермедий
Присвоено; они блюдут законы,
Притом из области народной жизни:
В них королей мы никогда не видим;
Уделом низкого искусства стало
Презрение; уступка лишь невежде —
Король в комедье; был он чужд ей прежде.
В своей поэтике нам сообщает
(Лишь мимоходом, правда) Аристотель,
Что спорили Афины и Мегара
О первом сочинителе комедий;
Афиняне стояли за Магнета,
Мегарцы ж выдвигали Эпихарма[21].
Донат начало зрелищ всех возводит[22]
К обрядам жертвенным и называет
Отцом трагедьи Фесписа (в чем, кстати,
Он следует Горацию[23]), а первым
Творцом комедии — Аристофана.
Гомер свою составил Одиссею
По образцу комедий, Илиада ж —
Трагедии прекраснейшей пример[24].
И я Иерусалим свой[25] эпопеей —
Трагической при этом — окрестил.
Комедией зовутся точно так же
Поэмы Данте Алигьери Ад,
Чистилище и Рай; поэмы эти
Так называет и пролог Манетти[26].
Все знают, что комедия умолкла,
Нажив себе врагов своею злостью.
Еще короче жизнь была сатиры,
Ее преемницы, безмерно кровожадной,
И наступил комедьи новой век.
Сперва в комедии лишь хоры были,
Потом ввели и действующих лиц.
Менандр и вслед за ним Теренций, хоры
Считая скучными, их упразднили.
Теренций был особенно искусен
И никогда комических границ
Не преступал, в чем был, по мненью многих,
Повинен Плавт. Теренций, без сомненья,
Был выше Плавта в этом отношеньи.
Трагедию история питает,
Комедию же вымысел[27]. Ее
Недаром босоногой называли
Затем, что выступали без подмостков
Актеры в ней, а также без котурнов.
Комедий было много разных: мим,
Тогата, ателлана, паллиата.
Античность жанрами была богата.
С аттическим изяществом Афины
В комедиях пороки бичевали
И за стихи, а также за игру
Высокими наградами платили.
Для Туллия комедия афинян
Была «зерцалом нравов и живым
Отображеньем правды», — похвала,
Которая навек дает ей право
Делить с историей венец и славу.
Но вы спросить готовы, для чего
Я ссылками на старые труды
Вниманье ваше долго утомляю.
Поверьте: было мне необходимо
Вам кое-что из этого напомнить,
Раз изложить вы поручили мне,
Что нужно для комедии у нас,
Где правил уж давно не соблюдают;
Дать руководство, чуждое всему,
Что нам диктуют разум и античность,
Поможет мне мой многолетний опыт,
Не знанье правил. Правила народ
У нас не чтит, — скорей, наоборот.
О правилах, о мудрые мужи,
Вы можете прочесть у Робортелло[28],
Ученого удинца, как в трактате
Об Аристотеле, так и повсюду,
Где о комедии он говорит.
Он выше многих нынешних стоит[29].
Коль мненье знать хотите тех, кто ныне
Владеет сценою, тогда как чернь
Комедии чудовищные любит,
Я выскажусь — и попрошу прощенья,
Что соглашаюсь с тем, кто приказать
Имеет право мне. Позолотить
Народные хочу я заблужденья
И указать комедии пути.
Раз ненавистны всем законы ныне,
Меж крайностей пойдем посередине.
Наметить надо фабулу, пускай
И с королями (да простят законы!),
Хотя я знаю, что Филипп, мудрейший
Король Испании, был недоволен,
Когда на сцене видел короля;
То ль осуждал он нарушенье правил,
То ль полагал, что королевский сан
Унижен близостью простых мещан.
Античную комедию припомним.
Плавт не боялся выводить богов:
В Амфитрионе действует Юпитер.
Одобрить это, видит бог, мне трудно.
Еще Плутарх по поводу Менандра[30]
Бранил комедию былых времен.
Но мы в Испании так удалились
От строгого искусства, что сейчас
Ученые должны молчать у нас.
Смешение трагичного с забавным —
Теренция с Сенекою — во многом,
Что говорить, подобно Минотавру[31].
Но смесь возвышенного и смешного
Толпу своим разнообразьем тешит.
Ведь и природа тем для нас прекрасна,
Что крайности являет ежечасно.
По действию единою должна
Быть фабула; нельзя ей распадаться
На множество отдельных происшествий
Иль прерываться чем-нибудь таким,
Что замысел первичный нарушает.
Она должна такою быть, чтоб часть
Была в ней неразрывно с целым слита.
Нет нужды соблюдать границы суток,
Хоть Аристотель их блюсти велит.
Но мы уже нарушили законы,
Перемешав трагическую речь
С комической и повседневной речью.
В кратчайший срок пусть действие проходит,
А если автор нам дает событье,
Что длилось много лет, иль отправляет
Кого-нибудь из действующих лиц
В далекий путь, — пускай он это время
Меж актами заставит протекать.
От знатоков предвижу я упрек,
Но может не ходить в театр знаток.
Сколь многие сейчас перекреститься
Готовы, видя, что проходят годы
Там, где законный срок — лишь день один,
К тому ж еще искусственный. Но если
Считаться с тем, что зрителю-испанцу
За два часа все нужно показать
От Бытия до Страшного суда[32],
То надобно оставить опасенья.
Ведь наша цель — доставить наслажденье.
Удобнее первоначально в прозе
Дать фабулу, в три акта уложив
И, по возможности, следя за тем,
Чтоб не вмещали в акте больше суток.
Впервые Вируэс[33], поэт отличный,
Комедии в трех актах стал писать,
А до него комедии ходили,
Как дети малые, на четвереньках:
Еще младенческим был возраст их.
И я четырехактные писал
Комедии[34] с одиннадцати лет
Вплоть до двенадцати, причем обычно
Акт каждый был величиною в лист.
В те времена три кратких интермедьи
Комедия имела, а теперь
Одна в ней интермедия и танец.
В комедии балет всегда уместен;
Так Аристотель думает (а также
Платон, и Атеней[35], и Ксенофонт).
Он только те движенья осуждает,
Которые, как в пляске Каллипида[36],
Чрезмерной выразительностью дышат.
Пускай интрига с самого начала
Завяжется и разовьется в пьесе,
От акта к акту двигаясь к развязке.
Развязку же не нужно допускать
До наступления последней сцены.
Ведь публика, конец предвидя пьесы,
Бежит к дверям и обращает спину
К тому, чего так долго ожидала:
Что знаешь наперед, волнует мало.
Пустой пусть редко остается сцена;
У зрителя лишь чувство нетерпенья
Такие перерывы вызывают
И фабулу растягивают очень.
Кто мог избегнуть этого порока,
Тот огражден от лишнего упрека.
Язык в комедии простым быть должен.
Уместна ли изысканная речь,
Когда на сцене двое или трое
Беседуют в домашней обстановке?
Но если кто из действующих лиц
Советует, корит иль убеждает,
Приподнята пусть будет речь его,
Действительности этим подражая;
Ведь в жизни мы особые слова
Всегда находим, если убеждаем,
Доказываем иль совет даем.
Тут образец нам — ритор Аристид[37].
Он требует, чтоб был язык комедий
Чист, ясен, легок и не отличался
От языка обычного нисколько.
Ведь только на публичных выступленьях
Красивую услышать можно речь,
С особым сказанную выраженьем.
Цитаты из писанья[38] неуместны,
И не нужны нарядные слова.
Смешны в простом житейском разговоре
Различные панхои и метавры,
Гиппокрифы, семоны и кентавры[39].
Речь короля должна быть королевским
Достоинством полна; речь старика
Пусть рассудительность таит и скромность;
Любовники пусть чувствами своими
У слушателей трогают сердца.
Актер, произносящий монолог,
Преображаться должен и внушать
Сочувствие всем зрителям в театре.
Пусть сам себе он задает вопросы
И отвечает сам себе; в стенаньях
Он должен уши женские щадить.
Пусть дамы дамами на сцене будут,
Их переодевания должны быть
Всегда оправданны; мужской костюм
На женщине успех большой имеет.
Необходимо избегать всего
Невероятного. Предмет искусства —
Правдоподобное. Слуга не должен,
Как часто видим в иностранных пьесах,
Слова высокопарные бросать.
Нехорошо, когда противоречит
Себе одно из действующих лиц,
Забыв свои слова: так, у Софокла
Эдип недопустимо забывает[40],
Что Лая он убил собственноручно.
Все сцены заключать иль изреченьем
Каким-нибудь, иль остротой полезно,
Чтоб сцену покидающий актер
Не оставлял в нас чувства недовольства.
Акт первый предназначен для завязки,
Второй же для различных осложнений,
Чтоб до средины третьего никто
Из зрителей финала не предвидел.
Поддерживать полезно любопытство
Намеками на то, что быть финал
Совсем иным, чем ожидали, может.
Размер стихов искусно приспособлен
Быть должен к содержанию всегда.
Для жалоб децимы весьма пригодны[41],
Надежду лучше выразит сонет,
Повествованье требует романсов[42],
Особенно ж идут ему октавы[43];
Уместны для высоких тем терцины[44],
Для нежных и любовных — редондильи[45].
Способствует немало украшенью
Введенье риторических фигур:
Анадиплосы или повторенья[46]
И точные созвучия начал,—
Того, что называем анафорой[47].
Полезны восклицанья, обращенья
И возгласы иронии, сомненья.
С успехом можно применять обман
Посредством правды — мастерской прием[48],
Что у Мигеля Санчеса во всех
Комедиях так ярко выступает.
Двусмысленность и мрак иносказанья
Всегда бывают по сердцу толпе;
Ей кажется, что лишь она одна
Проникла в мысли скрытые актера.
Тем превосходней нет, чем темы чести;
Они волнуют всех без исключенья.
За ними темы доблести идут,—
Ведь доблестью любуются повсюду.
Мы видим, что актер, игравший труса,
Всегда не мил толпе, что в лавке трудно
Ему бывает что-нибудь купить,
И многие с ним встречи избегают;
А если благородна речь его,
То все ему готовы руку жать,
Ему в глаза глядеть, рукоплескать.
Не превышает четырех листов
Пусть каждый акт. Их дюжина — предел
Терпенью слушателя в наше время.
Пусть посвященная сатире часть
Не будет наглой; часто, как известно,
За откровенность в древности закон
Не пропускал комедию на сцену.
Без яда нападай! Рукоплесканий
Тот не дождется, кто привержен к брани.
Вот правила для тех, кто об искусстве
Античном помышленья не имеет.
В подробности нет времени вдаваться;
Скажу о том два слова, что Витрувий[49]
Назвал тремя частями аппарата.
То область постановщика. Валерий
О занавесах пишут, о домах,
О хижинах, деревьях и дворцах.
Мы о костюмах можем у Поллукса,
Коль в этом есть нужда, прочесть[52]. У нас
Обычай варварский укоренился:
Штаны на римском гражданине видеть,
У турка христианский воротник
Испанский зритель уж давно привык.
Я сам, однако, больше всех других
Повинен в варварстве, уча писать
Наперекор законам и считаясь
С толпою лишь, за что меня французы
И итальянцы назовут невеждой[53].
Что делать? Я доселе написал
Четыреста и восемьдесят три
Комедии (с той, что на днях закончил),
И все, за исключением шести,
Грешили тяжко против строгих правил,
И все же я от них не отрекаюсь;
Будь все они написаны иначе,
Успеха меньше бы они имели.
Порой особенно бывает любо
То, что законы нарушает грубо.
Зеркалом жизни назвать почему мы комедию можем?
Что она юноше дать в силах и что старику?
Что в ней, помимо острот, цветов красноречья и разных
Нас поражающих слов, можно и должно искать?
Как посредине забав настигает беда человека,
С легкою шуткой как переплетается мысль,
Сколько предательской лжи мы нередко у слуг наблюдаем,
Сколько лукавства таит женщина в сердце подчас,
Как смехотворен и глуп и несчастлив бывает влюбленный,
Как соблюдают черед в жизни прилив и отлив,—
Про это все, о правилах забыв,
Внимай в комедии: тебе она
Покажет все, чем наша жизнь полна.
ФУЭНТЕ ОВЕХУНА[54]
Перевод М. ЛОЗИНСКОГОДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Король дон Фернандо. Королева донья Исавела. Дон Родриго Тельес Хирон — магистр[55] ордена Калатравы. Дон Манрике — магистр ордена Сантъяго. Фернан Гомес де Гусман — командор ордена Калатравы[56]. Лауренсья — дочь Эстевана. Фрондосо — сын Хуана Рыжего. Паскуала, Хасинта — крестьянки Ортуньо, Флорес — слуги командора Эстеван, Алонсо — алькальды Фуэнте Овехуны[57]. Хуан Рыжий, Менго, Баррильдо — крестьяне Леонело — студент. Симбранос — солдат. Судья. Мальчик. Два рехидора — члены городского совета Сьюдад Реаля[58]. Рехидор — член общинного совета Фуэнте Овехуны. Крестьяне и крестьянки. Солдаты. Певцы и музыканты. Свита.Действие происходит в Фуэнте Овехуне и в других местах.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
ПАЛАТЫ МАГИСТРА КАЛАТРАВЫ В АЛЬМАГРО.[59]
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Командор Фернан Гомес, Флорес, Ортуньо. КомандорМагистр осведомлен? Он знает,
Что я приехал?
Знает, да.
Юнцы заносчивы всегда.
Что с ним беседовать желает
Фернандо Гомес де Гусман?
От мальчика чего и ждать!
Он может имени не знать,
Но должен уважать мой сан,
Высокий титул командора.
Его льстецы ему поют,
Что быть учтивым — лишний труд.
Любви добьется он нескоро.
Учтивость отомкнет везде
Расположенье и доверье,
А глупое высокомерье —
Ключ к неприязни и вражде.
Когда бы мог невежа знать,
Как на него все люди злобны
И прямо были бы способны
Его на части растерзать,—
Скорей, чем оскорбить другого,
Он предпочел бы умереть.
И эту спесь изволь терпеть!
И возразить не смей ни слова!
Ведь если грубость между равных
Бессмысленна и неумна,
То не насилье ли она,
Когда касается неравных?
Но вас он не хотел кольнуть,
А просто мало у юнца
Уменья привлекать сердца.
С тех пор как он украсил грудь
Крестом багряным Калатравы
И носит шпагу у бедра,
Ему, казалось бы, пора
Усвоить вежливые нравы.
Быть может, кто-то ссорит вас.
Вы в этом скоро убедитесь.
Раз вы в сомненье, удалитесь.
Нет, лучше выяснить сейчас.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Те же, магистр Калатравы и свита. МагистрФернандо Гомес де Гусман!
Прошу, чтоб вы меня простили.
Меня сейчас лишь известили,
Что вы приехали.
Мне дан
Законный повод почитать
Себя задетым. Не такого
Презрительного и сухого
Приема вправе ожидать
От вас, магистра Калатравы,
Высокородный командор,
Ему служивший с давних пор.
О нет, Фернандо, вы неправы!
Ведь я не знал, что вы у нас.
Позвольте вас обнять сердечно!
Я это заслужил, конечно.
Я жизнью жертвовал для вас,
Когда такие шли раздоры
И ваши юные года
Нам вверил папа.
Знаю, да.
Клянусь святым крестом, который
Грудь осеняет вам и мне,
Что вы за это мною чтимы
Не меньше, чем отец родимый.
Теперь я примирен вполне.
Что слышно про войну?[60]
Сейчас
Я все раскрою перед вами,
И вы свой долг поймете сами.
Готов безмолвно слушать вас.
Вы, наш магистр, Родриго Тельес
Хирон, своим высоким саном
Обязанный заслугам громким
Отца, увенчанного славой[61],
Который восемь лет назад
Вам отдал власть над Калатравой,
Что подтвердили вслед за тем,
Скрепив ненарушимой клятвой,
И короли, и командоры,
А Пий Второй, святейший папа,
Благословил своею буллой,
Как и его преемник Павел,
С тем, чтобы дон Хуан Пачеко[62],
Достойнейший магистр Сантъяго,
Коадъютором[63] вашим был,—
Теперь, со смертью дон Хуана
Приняв единолично власть,
Хоть вы и молоды годами,
Помыслите о том, что честь
Велит вам в наступившей распре
Примкнуть к сородичам своим,
Признавшим, что, когда скончался
Король кастильский дон Энрике[64],
Король Альфонсо Португальский
Законно чрез свою жену[65]
Наследовал его державу,
Хоть на нее и притязает
Чрез Исавелу дон Фернандо,
Принц арагонский, чьи права
Родные ваши почитают
Не столь бесспорными. Они
Причин не видят сомневаться
В наследственных правах Хуаны,
Которую под верной стражей
Хранит двоюродный ваш брат[66].
И я совет хотел бы дать вам:
Немедля объявить в Альмагро
Сбор кавалеров Калатравы
И с боем взять Сьюдад Реаль,
Лежащий на рубежной грани
Андалусии и Кастильи.
Большого войска и не надо,
Чтобы его завоевать:
Ведь только сами горожане
Твердыню эту охраняют,
Да кое-кто из тех идальго,
Что ратуют за Исавелу
И королем зовут Фернандо.
Родриго юный! Вам пора
Всем недовольным дать острастку,
Всем, кто шептал, что этот крест
Для ваших плеч чрезмерно тяжек.
Взгляните: графы Уруэнья[67],
Блистательные предки ваши,
К вам простирают из могил
Свои воинственные лавры;
А там — маркизы де Вильена[68]
Среди других вождей отважных,
Столь многочисленных, что их
Едва вмещают крылья славы.
Так обнажите белый меч,
Чтобы он стал на поле брани
Таким же алым, как ваш крест!
Я вас именовать не вправе
Магистром алого креста,
Который грудь вам осеняет,
Пока ваш меч остался бел,
И крест и меч должны быть красны
И на груди и у бедра.
Венчайте же, Хирон отважный,
Бессмертный храм своих отцов
Неувядаемою славой!
Я вам ручаюсь словом чести,
Что в этой внутренней войне
И я на правой стороне
С моими родичами вместе.
И, чтобы не дерзал отныне
Сьюдад Реаль служить врагу,
Я грозной молнией сожгу
Его могучие твердыни.
Не скажет ни чужой, ни свой,
На мой незрелый возраст глядя,
Что в день, когда угас мой дядя,
Угас и пыл мой боевой.
Я обнажу мой белый меч,
Чтоб он сравнялся цветом славы
С крестом священным Калатравы,
Омытый красной кровью сеч.
А где сейчас стоите вы?
И есть у вас солдаты?
Мало,
Но лучше этих не бывало.
Возьмите их. Они, как львы,
За вас готовы в бой пойти.
В моей Фуэнте Овехуне
Искать бойцов я стал бы втуне.
Там людям впору скот пасти
Да землю рыть, а не сражаться.
Вы там теперь живете?
Там,
По нашим смутным временам,
Я предпочел обосноваться.
Вы счастливы в своих солдатах:
Все явятся на сбор к войне.
Сегодня ж буду на коне,
С копьем у стремени и в латах.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Лауренсья, Паскуала. ЛауренсьяАх, если б он и в самом деле
Убрался прочь из этих мест!
Я думала, его отъезд
Ты примешь несколько тяжеле.
Дай, боже, чтобы никогда
Его я больше не встречала!
Лауренсья! Я таких знавала:
Посмотришь — ужас, как горда!
А сердце тотчас же готово
Растаять маслом — и конец.
Ну нет, мое — из тех сердец,
Что тверже дуба векового.
Как можно говорить вперед:
«Я эту воду пить не буду»?
Я это повторю повсюду,
Хотя бы спорил весь народ.
Чтоб я влюбилась в командора?
Неужто это твой совет?
Меня он взял бы в жены?
Нет.
А я не потерплю позора.
Как много девушек вокруг
Польстилось на его слова,
И вот их участь какова!
А ты уйдешь из хищных рук?
Ты веришь в чудо? Превосходно!
Нет, ты напрасно судишь так.
Ведь скоро месяц, как мой враг
Меня преследует бесплодно.
Ортуньо, хитрая лиса,
И сводник Флорес — тоже зелье!
Мне приносили ожерелье,
Корсаж и гребень в волоса;
Такого мне наговорили
Про господина своего,
Что я теперь боюсь его.
Но, сколько он ни трать усилий,
Я никогда не соблазнюсь.
Где это было?
У ручья,
Паскуала милая моя,
Шесть дней тому назад.
Боюсь,
Обманут ловкие ребята.
Меня обманут?
Нет, попа!
Брось! Курочка не так глупа,
Да для него и жестковата.
Клянусь создателем, что мне
Куда милей, моя Паскуала,
Проснувшись рано, ломтик сала
Себе поджарить на огне,
Чтобы вкусней был кренделек,
Который я из печки выну,
И отхлебнуть, в ущерб кувшину,
Тайком от матери глоток;
Куда милей в полдневный час
Смотреть, как мясо и капуста,
С приятным звуком пенясь густо,
Заводят свой веселый пляс;
Иль, если голод слишком рьян
И от работы ломит спину,
Сосватать жирную свинину
И полновесный баклажан;
А вечером, когда прохлада,
Готовя к ужину еду,
Гроздь пощипать в моем саду,
Господь храни его от града!
Куда милее на ночь съесть
Салат на постном масле с перцем
И лечь в постель с покойным сердцем,
Молитву господу прочесть,
Чтоб он не ввел во искушенье,
Чем слушать этих подлецов
И трескотню фальшивых слов
Про их любовь и их томленье.
Они лишь об одном пекутся:
Измучить нас и обмануть,
Чтоб с удовольствием уснуть
И с отвращением проснуться.
Увы, обычай их таков.
Когда они разлюбят нас,
Они становятся тотчас
Неблагодарней воробьев.
Когда промерзнут все пути
И на полях исчезнет пища,
К нам воробьи летят в жилища
И говорят: «Впусти, впусти!»
И крошки хлеба поедают
И на столе и под столом.
Но чуть повеяло теплом
И нивы снова зацветают,
Любовь и дружба — позади,
И мы спасиба не услышим;
Плутишки прыгают по крышам
И говорят: «Уйди, уйди!»
Вот точно так же и мужчины:
Пока у них до нас нужда,
Мы — их душа, мы — их звезда,
Их жизнь, их свет, их луч единый.
Зато как только пыл угас,
«Впусти» становится «уйди»,
И тут таких словечек жди,
Что трудно и понять подчас.
Не верь ни одному, Паскуала.
Все до единого плуты.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Те же, Менго, Баррильдо и Фрондосо. ФрондосоТакого спорщика, как ты,
Баррильдо, в мире не бывало.
Да вот кто разрешит наш спор!
К ним обратиться можно смело.
Но перед рассмотреньем дела
Мы заключаем уговор,
Что, если выиграю я,
Заклад, условленный сейчас,
Придется с каждого из вас.
Вполне согласен. А твоя
Какая ставка?
Я поставлю
Мою скрипицу. Ей цена
Не меньше, чем амбар зерна,
И то, когда я цену сбавлю.
Отлично, обратимся к ним.
Приветствую прелестных дам.
К лицу ли этот титул нам?
Так принято. Мы говорим
Не бакалавр, а лисенсьят[69];
Мы скажем про слепца — кривой,
Про одноглазого — косой,
А про хромого — грузноват.
Скупец зовется бережливым,
Сутяга — деловым умом,
Огромный ртище — свежим ртом,
А крохотный глазок — пытливым.
Про плута скажут — молодец,
Про дурня — человек занятный,
Про нестерпимого — приятный,
А про нахала — удалец.
Про труса говорят — застенчив,
Про дерзкого — неустрашим,
Про болтуна — неистощим,
Про сумасшедшего — изменчив.
Ворчливость — важностью слывет,
Плешь именуется — маститость,
Несвязность мыслей — даровитость,
Широкая ступня — оплот.
Зовут беспечностью — разгул,
Кто всюду лезет — всюду нужен,
Безносый — чуточку простужен,
Горбатый — чуточку сутул.
Едва ли стоит продолжать:
Число примеров безгранично.
Поэтому вполне прилично
И мне вас дамами назвать.
Да, в городе, где все учтивы,
Фрондосо, вся живая тварь
Усвоила такой словарь.
Но есть и менее красивый,
Которым неучтивый рот
Предпочитает изъясняться.
Нельзя ли в нем поупражняться?
Там все как раз наоборот.
Кто рассудителен — брюзга,
Кто откровенен — тот бесстыден,
Кто нрава тихого — ехиден,
А кто журит — тот злей врага.
Кто подает совет — нескромен,
Кто не скупится — простачок,
Кто правосуден — тот жесток,
Кто незлобив — рассудком темен.
Кто стоек — тот неповоротлив,
Кто обходителен — тот льстец,
Кто сострадателен — хитрец,
А кто благочестив — расчетлив.
Правдив — так значит всем назло,
Сговорчив — значит трусоват,
Несчастлив — значит виноват,
Достиг успеха — повезло.
Ты дура, если ты честна,
А если сверх того пригожа,
Так, значит, несомненно рожа…
Но хватит. Мысль моя ясна.
Ты — дьявол. Даже слушать жутко.
Она у нас шутник, пострел!
Священник соли не жалел,
Когда крестил тебя, малютка[70].
Вы, если я не ошибаюсь,
О чем-то спорили сейчас?
Пожалуйста, послушай нас
И рассуди.
Я постараюсь.
Пожертвуй мне свое вниманье.
Охотно. Говори, я жду.
Я верю твоему суду.
Так в чем же ваше пререканье?
Я тут с Баррильдо нападаю
На Менго.
Что же он сказал?
Он очевидность отрицал.
Я только правду утверждаю,
И вам и всем наперекор.
Что ж он сказал?
Что нет любви.
Уж это крайность!
Объяви,
Что это чепуха и вздор.
Не существуй любви, тогда бы
Не мог и мир существовать.
Вот если б я умел читать!
Без книжек — я философ слабый.
Однако ежели стихии
В раздоре испокон живут
И в то же время создают
Все соки наших тел, такие,
Как томность, флегма, желчь и кровь,
То кто же здесь любовь найдет?
Нет, Менго, этот свет и тот
Полны гармонии. Любовь
И есть гармония. В ней — суть
И самый корень бытия.
Естественной любви и я
Не отрицаю. Нет, ничуть.
Любовь такая существует,
И ей вся жизнь подчинена,
И все, что видим мы, она
Между собою согласует.
Я первый отрицать не стану,
Что есть у каждого вкрови
Естественный запас любви,
И в ней находит он охрану.
Моя рука всегда отбросит
Удар от моего лица,
Нога с проворством беглеца
Все тело от беды уносит.
Когда зрачку грозит увечье,
Смыкает веки, хмурит бровь
Моя природная любовь.
Так в чем у вас противоречье?
Я говорю: любовь бывает,
Но только к самому себе.
Ты, Менго, врешь, скажу тебе.
Смотри, как любит и желает
Мужчина женщину и зверь
Свою подругу.
Страсть такую
Я себялюбьем именую,
И ты такой любви не верь.
Скажи, что есть любовь?
Стремленье
К прекрасному.
А почему?
Любовь устремлена к нему?
Чтобы изведать наслажденье.
Иначе говоря, ей надо
Себе доставить радость?
Да.
Не получается ль тогда
Себялюбивая отрада?
Ты, Менго, прав.
В конечном счете
Вот и выходит, что, любя,
Я тешу самого себя.
Другой любви вы не найдете.
Священник наш с большим искусством
Нам проповедовал с амвона
Про многомудрого Платона[71],
Учившего любовным чувствам.
Он только душу обожал,
А в ней лишь то, что благородно.
Вопрос таков, что он бесплодно
Не раз, должно быть, утруждал
Мозги ученейших людей,
Сидящих в университете.
Ты, Менго, ни за что на свете
Не убедишь своих друзей.
Но раз ты прожил, не любя,
Благодари судьбу свою.
А ты? Ты любишь?
Честь мою.
Бог ревностью замучь тебя!
Так кто же выиграл, скажите?
Спросить, по правде говоря,
Вам следует пономаря
Или священника спросите.
Лауренсья никого не любит,
Мой опыт скуден до сих пор.
Так где ж нам вынесть приговор?
Смотрите, гордость вас погубит!
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Те же и Флорес. ФлоресПриветствую честной народ!
А! Вот прислужник командора!
Мошенник высшего разбора.
Откуда, куманек?
А вот,
Пришел таким, как был в бою.
И дон Фернандо возвратился?
Поход победой завершился,
Хоть нам пришлось, не утаю,
Людьми и кровью поплатиться.
Мы всё хотим подробно знать.
Могу все точно рассказать,
Притом устами очевидца.
Чтобы отправиться в поход
На этот город дерзновенный,
Зовущийся Сьюдад Реаль,
Блистательный магистр поспешно
Собрал среди своих вассалов
Две тысячи отважных пеших
И триста конных удальцов,
Призвав и светских и священство,
Затем что все идти повинны,
Кто носит алый крест на персях,
Хотя б он был в духовном званье, —
В войне с неверными, конечно.
На этом юноше бесстрашном
Кафтан зеленого был цвета
С богатым золотым шитьем,
И только наручи виднелись
Сквозь откидные рукава,
Застегнутые на шесть петель;
Конь, серый в яблоках, под ним,
Огромный и могучий телом,
Отведал струй Гуадалкивира[72]
И сочных трав его прибрежий;
Пахви[73] на нем, лосиной кожи,
И бантом схваченные ленты,
Переплетающие чолку,
Таким же были украшеньем,
Как эти пятна снеговые,
Плывущие по белой шерсти.
Бок о бок с ним Фернандо Гомес,
Наш господин, на неизменном
Своем буланом: навис[74] черный,
И белый храп[75], белее снега.
Накрыв турецкую кольчугу,
Сверкают латы и оплечья,
А плащ с оранжевой каймой
Заткали золото и жемчуг.
Венчая боевой шишак,
Курчавые белеют перья,
Как померанцевый цветок,
Из этой желтизны расцветший.
На перевязи красно-белой
Он не копье рукой колеблет,
А целый ясень сотрясает,
Вплоть до Гранады всем зловещий.
Сьюдад Реаль поднялся к бою.
Он заявил, что будет верен
Короне королей кастильских
И отстоит ее владенья.
Магистр сломил их оборону,
Ворвался в город, всех мятежных
И тех, которые когда-то
Осмелились его бесчестить,
Распорядился обезглавить,
А остальных, из низкой черни,
Велел, заткнув им глотки кляпом,
Бичами отхлестать примерно.
Теперь его там все боятся,
И любят все, и каждый верит,
Что кто от юности искусен
В войне, расправе и победе,
Тот станет в зрелые лета
Грозою Африки надменной
И множество лазурных лун
Крестом багряным ниспровергнет.
Он с командором и с другими
Повел себя настолько щедро,
Что словно отдал на грабеж
Не город, а свое именье.
Но вот и музыка гремит.
Встречайте же его с весельем!
Радушье — лучший из венцов
Для возвратившихся с победой.
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Те же, командор, Хуан Рыжий, Эстеван, Алонсо, Ортуньо, певцы, музыканты и крестьяне Певцы (поют)Слава дон Фернандо,
Слава командору!
Он смиряет земли,
Супостатов косит.
Да живут Гусманы!
Да живут Хироны!
В мирной жизни ласков,
В правосудье кроток,
Он сражает мавров,
Словно лес дубовый,
Он в Сьюдад Реале
Пролил много крови
И домой приносит
Пленные знамена.
Да живет во славе
Дон Фернандо Гомес!
Благодарю селенье. Мне ценна
Любовь, которую вы мне явили.
Лишь в малой мере явлена она.
Ее вы в полной мере заслужили.
Фуэнте Овехуна и совет,
Которые сегодня вы почтили,
Вас просят не отвергнуть их привет
И скромный дар. Достатки наши худы,
Сокровищ на повозках этих нет,
Скорее — добрых пожеланий груды
Да ветви для красы. Однако ж вот
Две-три корзины глиняной посуды.
Вот гуси, целый полк, и каждый взвод
Высовывает шеи из палаток,
Чтобы воспеть ваш доблестный поход.
А вот свиных соленых туш десяток
С их потрохами; дух от этих шкур
Приятней, чем от амбровых перчаток[76].
А вот две сотни каплунов и кур;
Все овдовели петухи в округе,
И каждый ходит скучен и понур.
Здесь нет коней, нет дорогой кольчуги,
Нет златотканных сбруй, но верьте мне —
Дороже злата преданные слуги.
А все же с ним сравнится по цене
Вот эта дюжина мехов; с врагами
В любой мороз вы справитесь вполне,
Согрев дружину этими мехами;
Они в бою полезней всяких лат,
У вас бойцы полезут в драку сами.
Сыры и прочий кой-какой приклад
Идут в придачу с нашею любовью,
И да послужат, утешая взгляд,
И вам и вашим к доброму здоровью.
Благодарю вас, господа.
Желаю здравствовать. Идите.
Теперь, сеньор, передохните.
Добро пожаловать сюда.
Когда бы община могла,
Сеньор, она бы не ветвями,
А дорогими жемчугами
Вам двери дома убрала
И разукрасила порог.
Охотно верю вам. Ступайте,
Идите с миром.
Эй, давайте,
Певцы, споем еще разок!
Слава дон Фернандо,
Слава командору!
Он смиряет земли,
Супостатов косит.
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Лауренсья, Паскуала, Флорес, командор, Ортуньо. КомандорВы обе подождите здесь.
Что вашей милости угодно?
Опять горда и сумасбродна?
Со мной? Ого, какая спесь!
Он говорит с тобой?
О боже!
Да нет, конечно!
Речь моя —
К тебе, красивая змея,
И к этой поселянке тоже.
Ведь вы мои?
Да, ваша честь,
Мы ваши, только не во всем.
Не мешкайте, входите в дом.
Не бойтесь, там ведь люди есть.
Когда бы там алькальды были
(Один из них — родитель мой),
Я бы вошла; а так, одной…
Эй, Флорес!
Я…
Они забыли,
Кто я такой?
Вы это что ж?
Входите, живо!
Не хватайся!
Да ну же, дуры!
Убирайся!
Войдем, а ты и дверь запрешь.
Сеньор вам хочет показать
Свою добычу.
Ты смотри:
Когда они войдут, запри.
Пусти нас, Флорес! Ты опять!
И вы ему поднесены
В числе подарков.
Вот так так!
Пошел с дороги прочь, дурак!
Вздор! Мы их слушать не должны.
Иль вашему сеньору мало
Дареных кур, гусей, свиней?
Да ваше мясо повкусней.
Чтобы кишки ему прорвало!
Вот, доложу вам, будет гром!
Нам не забыть, пока мы дышим,
Того, что мы сейчас услышим,
Когда без них вернемся в дом.
Кто служит, путь избрал не сладкий.
Он должен, чтобы процвести,
Иль терпеливо крест нести,
Иль удирать во все лопатки.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Король дон Фернандо, королева донья Исавела, дон Манрике[78], свита. Донья ИсавелаСеньор! Опасность велика,
И мы не можем знать покоя,
Когда Альфонсо хочет боя
И снарядил свои войска.
Беду, нависшую так грозно,
Необходимо отвратить,
И если с этим не спешить,
Она придет, и будет поздно.
И Арагона, и Наварры
Нам обеспечена подмога.
Еще в Кастилье дела много,
Но я готов принять удары
Любой войны, и я врагу
Дам сокрушительный отпор.
Решимость действовать, сеньор,
Я лишь приветствовать могу.
Там из Сьюдад Реаля ждут
Два рехидора. Можно ль им
Предстать пред королем своим?
Да, я приму их. Пусть войдут.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Те же и два рехидора. Первый рехидорПрославленный король Фернандо,
Которого послало небо
Из Арагона к нам в Кастилью
На благо наше и спасенье!
От имени Сьюдад Реаля
Мы к вам являемся смиренно,
У вашей доблести высокой
Прося защиты королевской.
Мы почитали нашим счастьем
Служить вам преданно и верно,
Но беспощадный рок судил,
Чтоб мы лишились этой чести.
Отважный дон Родриго Тельес
Хирон, который всем известен
Своей воинственной душой,
Хоть он еще летами нежен,
Магистр великий Калатравы,
Желая сразу и владенья
И славу ордена умножить,
Сковал осадой наши стены.
Мы отбивались очень храбро,
Сопротивляясь нападенью
С таким упорством, что ручьями
Струилась кровь убитых в сече.
Он одолел в конце концов.
Но он бы не достиг успеха,
Не будь ему Фернандо Гомес
Помощник делом и советом.
Он в городе остался править,
И вашим людям, с болью в сердце,
Придется стать его людьми,
Когда им не помочь немедля.
А где сейчас Фернандо Гомес?
Я думаю, всего вернее —
В своей Фуэнте Овехуне,
Где он живет обыкновенно.
Там, с небывалым произволом,
Какого мы нигде не встретим,
Он держит подданных своих
В нужде и тяжком угнетенье.
Есть между вами предводитель?
Сеньор! Найти такого негде.
Дворяне наши все убиты,
Или в плену, или увечны.
Не будем тратить лишних слов
И примем быстрое решенье;
Любое наше промедленье
Усилит дерзостных врагов.
С Альфонсо, если он ворвется
В Эстремадуру[79] и найдет
Перед собой открытый вход,
Нам будет нелегко бороться.
Вам, дон Манрике, надлежит
Отправиться с двумя полками
И совладать с бунтовщиками,
Забывшими и страх и стыд.
Пусть с вами будет граф де Кабра
Отважный Кóрдова[80], солдат,
В боях прославленный стократ,
Чье сердце беспримерно храбро.
В подобных случаях пристойно
Давать немедленный отпор.
Решенье мудрое, сеньор,
И ваших уст оно достойно.
Я быстро обуздаю всех,
Коль буду жив, ручаюсь смело.
Раз вы взялись за это дело,
То предрешается успех.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Лауренсья, Фрондосо. ЛауренсьяЯ даже бросила у речки
Недополосканной одёжу,
Чтобы сказать тебе, Фрондосо,
Для пресеченья кривотолков,
Что так вести себя нельзя:
Повсюду шепчутся в народе,
Что мы друг другу приглянулись,
И все на нас с тобою смотрят.
А так как ты из молодцов,
Которые во всем проворны,
Одет красиво и богато
И вообще виднее прочих,
То нет девицы на селе,
Ни молодца в лесу и в поле,
Которые бы не твердили,
Что все у нас уже готово.
Все ожидают каждый день,
Что пономарь Хуан Чаморро
Отложит в сторону фагот
И огласит нас в церкви божьей.
Нет, лучше ты о том заботься,
Чтоб закрома свои под осень
Наполнить золотой пшеницей,
Кувшины — виноградным соком;
А мне вся эта болтовня
Успела надоесть, Фрондосо:
Я сплю спокойно, не томлюсь
И участью моей довольна.
Лауренсья милая! Ты мною
Пренебрегаешь так жестоко,
Что видеть мне тебя и слышать —
Нужней, чем жизнь, и смерти горше.
Ты знаешь, как я страстно жажду
Твоим быть мужем, и так плохо
Мне платишь за мою любовь.
Я не умею по-другому.
Неужто же тебе не жалко
Смотреть, как я терзаюсь больно,
Как я, в мечтаньях о тебе,
Не ем, не пью, не сплю все ночи?
Как можно с ангельским лицом
Такую проявлять суровость?
Свидетель небо, я беснуюсь!
Так исцелись, мой друг Фрондосо!
Я буду исцелен тогда,
Когда, как голуби, с тобою
Мы заворкуем, сблизив клювы,
Когда над нами в церкви божьей…
Ты лучше дяде моему,
Хуану Рыжему, откройся.
Хоть я тебя и не люблю,
Но всякое случиться может.
Ах, боже мой! Сеньор идет!
Должно быть, вышел на охоту.
Укройся от него в кусты.
О, как мне душу ревность гложет!
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Те же и командор с самострелом. КомандорЧудесная удача — гнаться
За боязливым олененком
И повстречать такую лань!
Я отдыхала здесь немного,
Устав белье стирать в ручье,
И, с разрешения сеньора,
Я ухожу туда опять.
Твоя дикарская суровость
Настолько, милая Лауренсья,
Вредит пленительным красотам,
Тебе ниспосланным с небес,
Что превращает их в уродство.
Хотя меня ты избегаешь,
Глуха к тоске моей любовной,
Сегодня в помощь мне пустыня,
Друг одинокий и безмолвный.
Нельзя, чтоб ты одна кичилась
И отворачивалась гордо
От господина своего,
Как будто он вполне ничтожен.
Ведь уступила Себастьяна,
Которая за Педро Толстым,
Хотя она в законном браке,
Или жена Мартина Посо,
Причем со времени их свадьбы
Прошло всего дня два, не больше!
Они уж были на пути,
Чтобы исполнить вашу волю,
И вы не первый их попутчик.
От них такую благосклонность
Видали многие у нас.
Идите с богом на охоту!
Когда б не этот алый крест,
Я приняла бы вас за черта,
Что вы так гонитесь за мной.
Ах, до чего же ты несносна!
Кладу на землю самострел
……………[81]
И буду действовать руками,
Без долгих разговоров.
Что вы! Не смейте! Вы с ума сошли?
Не отбивайся.
Если только
Я завладею самострелом,
Со мною шутки будут плохи!
Довольно, брось!
Святое небо!
Приди на помощь мне!
Не бойся,
Ведь мы с тобою здесь одни.
Вельможный командор! Извольте
Оставить девушку иль знайте.
Что вашу грудь мой гнев и злоба
Открытой изберут мишенью,
И крест меня не остановит.
Собака, смерд!
Здесь нет собак.
Лауренсья, убегай!
Фрондосо,
Будь осторожнее!
Беги!
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Фрондосо, командор. КомандорВедь надо ж быть таким безмозглым,
Чтобы разгуливать без шпаги!
Я отстегнул ее нарочно,
Боясь, что распугаю дичь.
Сеньор! Заметьте: стоит только
Мне тронуть спуск, и вы мертвы!
Она ушла. Предатель, сволочь,
Брось самострел сейчас же! Слышишь?
Брось самострел, мерзавец!
Вот как?
Чтоб вы меня лишили жизни?
Любовь глуха, прошу запомнить,
Она ничьих речей не слышит,
Красуясь на своем престоле.
И спину должен повернуть
Такой неустрашимый воин
Пред мужиком? Стреляй, подлец,
Стреляй без промаха! Я мог бы
Нарушить рыцарский закон.
Нет, нет. Мне забывать не должно,
Кто я такой, но так как жизнь
Я защищаю поневоле,
То самострел я уношу.
Вот странный случай, и тяжелый!
Но за обиду и помеху
Я буду мстить, и мстить жестоко.
Зачем я не схватился с ним!
Свидетель бог, я опозорен!
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
ПЛОЩАДЬ В ФУЭНТЕ ОВЕХУНЕ
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Эстеван, рехидор. ЭстеванКак вам желаю здравья, так же верно,
Что нам нельзя расходовать запас.
Год — не из лучших, начался он скверно,
И надо хлеб беречь про черный час;
Его и так истратили чрезмерно.
Да, да. В хозяйстве нужен глаз да глаз,
Чтоб не было волнений и раздора.
Попросим же об этом командора.
Охота слушать этих дураков
Астрологов, несведущих в грядущем!
Любой из них поведать нам готов
О тайнах, скрытых в боге всемогущем,
И толковать, как лучший богослов,
О будущем и прошлом, как о сущем.
А расспроси их про текущий день.
Тут самый мудрый будет глуп, как пень.
Или они по книге звезд читают
И держат дома склад дождей и гроз?
Планидами небесными стращают,
А мы их слушаем, повеся нос.
Сажать и сеять людям запрещают:
Нельзя пшеницу и нельзя овес,
Бобы, капусту, овощ в огороде;
А у самих мозги — капусты вроде.
Предскажут вам, что знатный муж умрет,
И подлинно умрет, но в Трансильвании[82];
Что винограду будет недород,
Но много пива наварят в Германии;
В Гасконье[83] вишню холодом побьет,
И тигры приумножатся в Гиркании[84].
А в общем, что посеем, то сберем,
И год закончен будет декабрем.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Те же, Леонело и Баррильдо. ЛеонелоМы, вижу я, приходим напоследок.
Брехальня[85] занята.
Ну, как жилось
Вам в Саламанке?[86]
Да и так, и эдак.
Всех Бартолов[87] ученее небось.
Какое там! Ученый нынче редок.
На факультете учат вкривь и вкось.
Я убежден, что вы студент толковый.
Старался уяснить себе основы.
Теперь печатают так много книг,
Что стали все премудрыми ужасно.
Наоборот, их выбор так велик,
Что мудрость убывает ежечасно.
От множества сумбур в умах возник,
И люди только мучатся напрасно.
На книжный шкаф довольно поглядеть,
Чтоб от одних заглавий ошалеть.
Печатанье полезно, нет сомненья,
И этого никто не опроверг.
Оно спасло великие творенья,
Дабы их свет в столетьях не померк,
И охраняет их от разрушенья.
Его изобретатель — Гутенберг[88],
Из Майнца родом, немец знаменитый,
Заслуженными лаврами повитый.
Но многие, издав печатный труд,
Теряют славу, жившую изустно.
Другие просто имена крадут,
Чтоб свой товар просунуть безыскусно.
А то еще есть самый мелкий люд,
Завидующий низменно и гнусно:
Свои писанья эта мелюзга
Пускает в свет под именем врага.
Я с вами не согласен, Леонело.
Невежды мстят ученым. Мир таков.
Книгопечатанье — благое дело.
Нет, вы не в духе. Бросьте. Посидим.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Те же, Хуан Рыжий и крестьянин. Хуан РыжийНаш век таков, что четырех поместий
Не хватит на приданое, ей-ей.
На это смотрят, как на дело чести,
И у дворян и у простых людей.
Что командор? Не учинил бы мести.
Ведь как Лауренсью оскорбил, злодей!
Бывал ли кто бесстыдней и блудливей?
Повесить бы его на той оливе!
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Те же, командор, Ортуньо и Флорес. КомандорХрани вас небо, господа!
Прошу, сеньор.
О, не трудитесь. Останьтесь так!
Сеньор! Садитесь
На ваше место, как всегда.
А нам нетрудно постоять.
Пожалуйста, прошу вас сесть.
Мы вам оказываем честь.
В ком чести нет, тот оказать
Ее не может.
Сядем в круг.
Минутку с вами потолкую.
Сеньор! Вы видели борзую?
Я знаю по рассказам слуг,
Алькальд, что это просто чудо:
Такая легкость на бегу!
Сказать по совести могу:
Собачка бегает не худо.
У вора не такая прыть
Или у труса в день сраженья.
Велите ей без промедленья
Одну зайчиху мне словить.
Так из-под ног и скачет прочь,
Когда за ней ни погонюсь.
Да где ж она? Словить берусь.
Здесь близко. Это ваша дочь.
Как? Дочь моя? Лауренсья?
Да.
И вы ее словить хотите?
Вы дочку вашу пожурите.
За что?
Она со мной горда.
Другая столь же миловидна,—
Вот здесь как раз ее супруг,—
А, не кичась, нашла досуг
Со мной встречаться.
Очень стыдно. И вас, сеньор, не похвалю:
Такие речи неучтивы.
Сеньор!
Мы жить хотим, как до сих пор,
Чтя вашу честь и нашу честь.
В Фуэнте Овехуне много
Живет достойнейших людей.
Вот беззастенчивый злодей!
Но чем, скажите, ради бога,
Я вас обидел, рехидор?
Вы недостойно говорите,
Вы чести нас лишить хотите,
И слушать это нам — позор.
Вы притязаете на честь?
Вот кавалеры Калатравы!
Иные носят крест кровавый,
А кровь у них, коль их поскресть,
Мутнее нашей.
Может быть,
Я вашу кровь грязню, мешая
Ее с моей?
Раз кровь дурная,
Она не может не грязнить.
Дурна она иль не дурна,
А вашим женам это лестно.
Сеньор! Такая речь бесчестна.
Все это — клевета одна.
Как скучно с этим мужичьем!
Ах, то ли дело города!
Там знатным людям никогда
Нет никаких помех ни в чем.
Мужья там польщены весьма,
Когда к их женам ходят гости.
Ну нет, сеньор, вы это бросьте!
У нас достаточно ума.
И в городах есть бог всевышний,
И есть карающий закон.
Уйдите! Хватит!
Это он
Кого же гонит? Кто здесь лишний?
Я говорю вам: удалитесь!
Очистить площадь! Сей же час!
Сейчас уйдем.
Не все зараз.
Я умоляю вас, сдержитесь!
Они на сходку всем селеньем
Сберутся за моей спиной.
Сеньор, терпенье!
Боже мой!
Я удивлен своим терпеньем.
Пусть все по одному идут
И разойдутся по домам.
Мой бог! Не верится глазам!
Кто как, а я пройду вот тут.
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Командор, Ортуньо, Флорес. КомандорЧто скажете? Каков народ?
Они не склонны лицемерить;
А вам не хочется поверить,
Что недовольство их растет.
Иль я им не хозяин, что ли?
Сеньор! Совсем не в этом дело.
А похититель самострела?
Гуляет с ним на вольной воле?
Вчера безвинному досталось
В вечернем мраке возле дома
Лауренсьи. Что-то мне знакома
Его фигура показалась.
Ему я в оба уха дал.
Сегодня, верно, смотрит косо.
А где укрылся сам Фрондосо?
Здесь где-то бродит, я слыхал.
Здесь нагло бродит человек,
Грозивший смертью мне!
Как птица
Или как глупая плотица,
Он здесь и кончит бренный век,
Польстясь на свист иль на крючок.
Мне, от кого бойцы Гранады
И Кордовы не ждут пощады,
Мальчишка, жалкий пастушок,
К груди приставил самострел!
Нет, свету близится конец.
То смелость любящих сердец.
Он вас убить не захотел,
И вы теперь его должник.
Я подождать еще хочу.
Не то пожару и мечу
Я предал бы в единый миг
Все это гнусное селенье.
Я стерегу издалека
Удобный случай, а пока —
Рассудком взнуздываю мщенье.
А что Паскуала?
Отвечает,
Что ей до свадьбы недалеко.
Сказать короче, просит срока?
Зато расплату обещает
Наличными. Вся прелесть в них.
А что Олалья?
Очень мило
Ответила.
Опять шутила?
Так что она?
Ее жених
С нее не сводит глаз, сердитый
На то, что я сную вокруг
И что, в сопровожденье слуг,
Вы ей наносите визиты.
Как только ревность отшумит,
Вас примут так же, как и прежде.
Приятно жить в такой надежде!
Однако мужичок следит…
Следит и ходит по пятам.
А что Инес?
Какая?
Та,
Что за Антоном.
Занята
Лишь тем, чтоб быть приятной вам.
Для встречи с ней, я вам скажу,
Не надо ни ключей, ни лестниц.
Люблю податливых прелестниц,
Но мало ими дорожу.
Ах, если бы они умели
Себя как следует ценить!
Мы всё готовы им простить,
Когда стремимся к милой цели.
Зачем губить согласьем скорым
Надежду сладкую сердец?
Но, как сказал один мудрец,
Немало женщин есть, которым
Не менее нужны мужчины,
Чем форме нужно вещество.
Тут не поделать ничего,
И огорчаться нет причины.
Когда мы бурно влюблены,
Мы рады, если бой горячий
Ознаменован быстрой сдачей,
Но ей не придаем цены.
Всех легче забывает тот,
Хотя б он все венчал желанья,
Кому блаженство обладанья
Не многих стоило хлопот.
ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ
Те же и Симбранос. СимбраносГде мне увидеть командора?
Да разве ты не видишь, где он?
Воинственный Фернандо Гомес!
Взамен зеленой шапки этой
Наденьте вновь свой белый шлем,
Кафтан смените на доспехи!
Узнайте, что магистр Сантьяго,
Служа кастильской королеве,
И с ним совместно граф де Кабра
Отважного Хирона держат
В Сьюдад Реале осажденным,
И город может быть потерян,
Который стоил Калатраве
Немалой крови, как известно.
Уже с его высоких стен
Отчетливо видны при свете
И львы, и замки на знаменах,
И Арагона герб двухцветный.[91]
И хоть Альфонсо Португальский
Хирона выручить хотел бы,
Магистру будет нелегко
В Альмагро возвратиться целым.
Сеньор! Садитесь на коня!
Теперь лишь ваше появленье
Их может оттеснить в Кастилью.
Довольно! Рассуждать не время.
Вели, Ортуньо, общий сбор
Трубить на площади немедля.
Тут сколько у меня солдат?
Полсотни человек примерно.
Чтоб все садились на коней!
Вовсю скачите! Если медлить,
Сьюдад Реаль возьмет король.
Мы не допустим, будь уверен!
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Лауренсья, Паскуала, Менго ПаскуалаТы, Менго, нас не покидай.
Да здесь-то вам чего бояться?
Нет, вместе лучше возвращаться;
Вокруг села — пустынный край,
И ходим мы всегда гурьбою,
Чтоб не нарваться на него.
Вот черт проклятый! До чего
Довел нас!
От него покою
Нет ни на солнце, ни в тени.
Срази его небесный гром,
Испепели его огнем
И нам спокойствие верни!
Он — хищный зверь, чума и яд.
Я слышал, будто как-то раз
Тебя Фрондосо прямо спас.
Он командора, говорят,
Чуть не убил из самострела.
Я презирала всех мужчин,
Но мне открыл тот миг один,
Как ложно я на них смотрела.
Фрондосо — истинный храбрец!
Он может жизнью поплатиться.
Ему отсюда надо скрыться,
А то поймают — и конец.
И я, хоть мне и дорог он,
Прошу его как раз об этом;
Но он противится советам,
Бушует, злится, возмущен.
А командор меж тем клянется
Повесить за ногу его.
Его бы в петлю самого!
А то и камешек найдется.
Когда б я только запустил
Таким, как у меня в кошелке,
Ей богу, я б ему в осколки
Со звоном череп размозжил.
Он большей мерзостью отмечен,
Чем даже римлянин Сабал.
Тот звался Гелиогабал[92]
И был, как зверь, бесчеловечен.
Голохлебал, иль как его?
Историю я помню скверно,
Но только знаю достоверно,
Что этот наш затмил того.
Найдется ль в мире тварь такая,
Как дон Фернандо Гомес?
Нет.
Он словно родился на свет,
Тигриной лютостью пылая.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Те же и Хасинта. ХасинтаСпасите, умоляю вас,
Коль наша дружба не забылась!
Хасинта, друг мой, что случилось?
Спокойно положись на нас.
Злодеи, слуги командора,
Идущие в Сьюдад Реаль,
Бесчестя боевую сталь,
Меня для своего сеньора
Хотят словить.
От этих гадин
Господь тебя да охранит!
С тобою командор шалит —
Со мной он будет беспощаден.
Хасинта! Я же не мужчина, —
Ну как тебя я защищу?
Я оснований не ищу
Отречься от мужского чина.
Держись меня.
А есть с тобой
Оружье?
Первое на свете.
Да где ж оно?
Вот: камни эти.
Я с ними выиграю бой.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Менго, Хасинта, Флорес, Ортуньо, солдаты. ФлоресТы думала удрать пешком?
О, я погибла!
Господа!
Имейте капельку стыда…
А ты здесь, собственно, при чем?
Ты защищаешь эту птицу?
Пытаюсь защитить словами.
Я ей родня, и перед вами
Я заступаюсь за девицу.
Он с жизнью распроститься хочет.
Ну нет! Когда я рассержусь
Да пояском вооружусь,
Вам жизнь моя изрядно вскочит!
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Те же, командор и Симбранос. КомандорВ чем дело? Из-за всякой мрази
Я вынужден слезать с седла!
Крестьяне этого села,
Которым надо, как заразе,
Скорее положить конец,
Дерзают проявлять строптивость.
Сеньор мой! Если справедливость —
Отличье рыцарских сердец,
Не допустите до греха.
Они, сказав, что вы велели,
Вот эту девушку хотели
Силком отнять у жениха
И у родителей почтенных.
Велите им не трогать нас.
Велю им показать тотчас,
Как я караю дерзновенных.
Отдай пращу!
Сеньор!..
Симбранос,
Ортуньо, Флорес! Для науки
Ему пращой свяжите руки.
Так ваша честь оберегла нас!
Как ваше гнусное селенье
Толкует обо мне тайком?
Помилуйте, когда и в чем
Мы вам явили непочтенье?
Убить его?
Нельзя марать
Оружье, призванное к чести
В достойный час и в лучшем месте.
Что делать с пленным?
Отхлестать.
Его разденьте донага,
К тому вон дубу привяжите
И, сняв уздечки…
Пощадите,
Когда вам совесть дорога!
Стегать его, покуда пряжки
Не оторвутся от ремней.
О небо! Ты ль грозой своей
Не покараешь грех столь тяжкий!
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Хасинта, солдаты, командор. КомандорА ты? Откуда столько прыти?
Тебе милей простой мужик,
Чем тот, кто знатен и велик?
Мою свободу мне верните!
Я не хочу быть вашей пленной,
И я не потерплю стыда.
Ах, вот как? Не потерпишь?
Да.
Отец мой — человек почтенный,
И если вас он не знатней,
То благородством обхожденья
Вас превосходит.
Оскорбленья
И грубость только злят людей,
Уже рассерженных к тому же.
Иди!
Куда?
Со мной пойдешь.
Сеньор, одумайтесь!
Ну, что ж,
Одумаюсь. Тебе же хуже.
С такой сварливой — много скуки.
Я отошлю тебя в обоз.
Я не страшусь ничьих угроз,
И я живой не дамся в руки.
Шагай, мужичка! Ну! Я жду.
Сеньор, молю вас, пощадите!
Не пощажу.
Я о защите
Взываю к божьему суду!
УЛИЦА В ФУЭНТЕ ОВЕХУНЕ
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Лауренсья, Фрондосо. ЛауренсьяФрондосо! Как ты мог решиться
Прийти сюда? Ты слишком смел.
Я показать тебе хотел,
Что тот, кто любит, не страшится.
К тому же я с того холма
Увидел выезд командора
И ради дорогого взора
От храбрости сошел с ума.
Да завершит он свой поход
Там, где по нем скучают черти!
Молчи! Кому желаешь смерти,
Тот только дольше проживет.
Так пусть живет хоть триста лет,
И все мы шлем ему заране
Побольше добрых пожеланий,
Чтобы ему от них был вред.
Лауренсья! Вот что знать мне надо:
По-прежнему ль ты мне верна,
И скоро ль будет мне дана
За верность и любовь награда.
Известно по всему селенью,
Что мы с тобой — почти одно,
Но ничего не решено,
Всему селенью к удивленью.
Прошу, не мучь меня напрасно,
Скажи мне о моей судьбе.
Так вот: селенью и тебе
Я говорю, что я согласна.
Я пред тобой во прах склонен,
И я стопы твои целую.
Кто милость заслужил такую,
Тот к новой жизни воскрешен.
Не надо выспренних речей.
Чтоб дело кончилось венцом,
Поговори с моим отцом,—
Ведь это нам всего важней.
Да вот он с дядей. Я ручаюсь,
Фрондосо милый, что с тобой
Мы станем мужем и женой.
На помощь божью полагаюсь.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Фрондосо, Эстеван, рехидор. ЭстеванСвоим бесстыдным поведеньем
Он все селенье возмутил.
Ни у кого не станет сил
Смотреть на это со смиреньем.
Его насильям нет предела,
Они свирепей, что ни час.
Хасинта, бедная, у нас
Всего тяжеле потерпела.
Власть благоверных королей,
Достойных имени такого,
Испания давно готова
Признать защитницей своей.
Уже к сьюдад-реальским стенам
Сантъяго[93] на своем коне
Спешит в сверкающей броне,
Грозя Хирону горьким пленом.
Хасинту жаль. У нас она
Примерной девушкой считалась.
А Менго люто как досталось!
У горемыки вся спина
Чернее сажи и чернил.
Молчите! Я огнем горю,
Когда на страшный вред смотрю,
Который нам он причинил.
К чему мне этот жезл несчастный,
Обуза лишняя для рук?
Что ж делать?
Командорских слуг
К ответу вы призвать не властны.
Ему все мало. Слышал я,
Что Педро Толстого жену
Он как-то повстречал одну
На дне оврага, у ручья,
И, после дерзкого глумленья,
Спровадил слугам — пусть берут.
Нас кто-то слушает. Кто тут?
Я, с вашего соизволенья.
Фрондосо! Ты передо мной
Соизволеньями не связан.
Хоть жизнью ты отцу обязан,
Но ты и для меня родной.
Тебя я нянчил и люблю,
Как любят сына.
Да, сеньор,
И, помня это с давних пор,
Я вас о милости молю.
Вы знаете, кто я такой.
Наш сумасшедший командор
Тебя обидел?
Да, сеньор.
Я это чувствовал душой.
Так вот, сеньор, не умолчу,
Любовь и ласку вашу зная,
Что я, Лауренсью обожая,
Женой назвать ее хочу.
Простите мне язык такой;
Быть может, я поторопился
И слишком смело вам открылся,
Как, может быть, сочтет иной.
Фрондосо, друг, ты наперед
Мне сроки жизни удлиняешь,
Ты у меня с души снимаешь
Тягчайшую из всех забот.
Благодаренье небесам,
Что ты мне будешь стражем чести
И что в любви к твоей невесте
Ты чист душой и сердцем прям.
Теперь нам первым делом нужно
Поговорить с твоим отцом.
Мы с ним к согласию придем,
Я думаю, легко и дружно.
Я очень счастлив, сердце радо,
Что это все случилось так.
Мне кажется, что, как-никак,
И девушку спросить бы надо.
Ну, этим можно не смущаться!
Там это дело решено.
Они, ручаюсь вам, давно
Сто раз успели столковаться.
Вот о приданом хоть сейчас
Поговорить бы не мешало.
Деньжонок, много или мало,
На вашу долю я припас.
Не беспокойтесь ни о чем.
Речь о приданом здесь не к месту.
Порадуйтесь, что он невесту
У вас не просит нагишом.
Ну, что ж? Позвать ее нам, что ли?
Пускай сама дает ответ.
О да, конечно! Хуже нет,
Чем принужденье против воли.
Лауренсья! Дочь моя!..
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Те же и Лауренсья. ЛауренсьяСеньор…
Ведь я был прав. Ее зовут —
Она, извольте, тут как тут.
К тебе есть, дочка, разговор.
Что б ты сказала, жизнь моя
(Дай отойдем), когда б решили
Твоей приятельнице Хиле
Фрондосо присудить в мужья?
Таких, как он, не много бродит;
Он — молодчина хоть куда.
Она выходит замуж?
Да.
По-твоему, он ей подходит?
Кто может в этом сомневаться?
Так. Но она дурна лицом,
И лучше с этим молодцом
Тебе, Лауренсья, обвенчаться.
Ты и с седыми волосами
Шутник такой же, как и был?
Его ты любишь?
Мне он мил,
Большая дружба между нами.
Но, знаешь сам, в таких делах…
Так я отвечу: да. Согласна?
Ответьте за меня.
Прекрасно!
Раз у меня ключи в руках,
В порядке всё. Пойдем искать,
Где обретается мой сват.
Пойдем.
Прошу, сеньор,
Оставим этот разговор.
Он мне обиден, я ж не нищий.
Сынок! Все это мне понятно.
Но надо жить грядущим днем,
А без приданого потом
Всегда бывает неприятно.
Фрондосо! Ты доволен?
Я?
Да я сейчас в таком бреду,
Что, кажется, с ума сойду,
Лауренсья милая моя!
От счастья сердце у меня
Наружу вырваться готово,
Когда подумаю, какого
Я наконец дождался дня.
Магистр Калатравы, командор, Флорес, Ортуньо, солдаты. Командор
Сеньор, бегите! Нет другого средства.
Всему причиной — слабость укреплений,
А также многочисленность врагов.
Несметен их урон людьми и кровью.
И все ж они похвастаться не могут,
Что захватили знамя Калатравы.
Мы их лишили этой высшей славы.
Ваш замысел, Хирон, не удался.
Сегодня мы судьбой вознесены,
А завтра ниспровергнуты в бессильи.
Победа! Слава королям Кастильи!
Уже зубцы увенчаны огнями,
Уже из окон на высоких башнях
Спускаются победные знамена.
Пусть мажут стены кровию своих:
Не праздник, а трагедия у них.
Я возвращаюсь в Калатраву.
Я же
В Фуэнте Овехуну. Вы решайте,
Поддержите ли вы свою родню,
Иль подчинитесь королю Фернандо.
Я напишу вам о своем решенье.
Вас надоумит время.
Ах, жестоки
В дни ранней юности его уроки!
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Свадебное шествие.Музыканты, певцы, Менго, Фрондосо, Лауренсья, Паскуала, Баррильдо, Хуан Рыжий, Эстеван. Певцы (поют)
Долгих лет здоровья!
Молодым супругам!
Долгих лет здоровья!
Ей-богу, эта песня вам
Не многих стоила усилий.
Когда мы плохо сочинили,
Так сочини получше сам.
Наш Менго больше понимает
В ременных плетках, чем в стихах.
А ты потише! Там в кустах
Тебя кой-кто подстерегает,
Которому наш командор…
Не поминай его, не надо!
От этого дрянного гада
Нам всем бесчестье и позор.
Что мог я со своей пращой
Поделать против ста солдат?
Тут я никак не виноват.
……………[95]
Другие легче уступили:
Лицу, почтенному во всем, —
Мы имени не назовем, —
Клистир чернильный запустили.
Еще с песочком. Случай жуткий!
Нельзя ж таким послушным быть!
Ведь это так, чтоб пошутить.
С клистирами — плохие шутки.
Хоть это способ и полезный,
Я в гроб охотнее бы лег.
Ты лучше нам сложи стишок,
Но только складный и любезный.
«Пусть живут в блаженстве оба,
И невеста и жених,
Пусть укроются от них
Зависть, ревность, гнев и злоба,
Пусть улягутся в два гроба,
Утомясь от ясных дней!
Долгих лет ему и ей!»
Чтоб небо молнией сожгло
Такого скверного поэта!
Но сочинил он быстро…
Это
Занятнейшее ремесло.
Как пряжут пышки? Комья теста,
Следя, чтоб пламя не погасло,
В кипящее кидают масло,
Пока в котле хватает места.
Одни выходят раздобрев,
Другие — кривы и горбаты,
Те — рыхлы, эти — жестковаты,
Иные — вовсе обгорев.
Кто поглядит, тот обнаружит,
Что так же стряпает поэт,
Которому его предмет
Таким же точно тестом служит.
Он, как в котел, свои стихи
В тетрадь швыряет мимоходом,
Надеясь скрыть под липким медом
Обилье всякой чепухи.
Зато когда они поспели,
Обходят все его лоток,
И он — единственный едок
Своих же собственных изделий.
Да перестань ты вздор молоть!
Дай слово молодым сказать.
Дай руки нам поцеловать.
Благослови тебя господь!
И попроси, чтоб твой отец
Вам дал свое благословенье.
Хуан! Я возношу моленье,
Чтобы с небес послал творец
Благословенье нашим детям.
Вы оба нас благословите.
Эй, музыканты, песнь начните!
Мы обрученных песней встретим.
Из Фуэнте Овехуны
Сходит девица к оврагу,
А за нею — кавальеро,
Знатный рыцарь Калатравы.
От смущения красотка
Хочет скрыться в темной чаще;
Словно он ее не видел.
Прикрывается ветвями.
«Ты прячешься напрасно,
Моя отрада!
Мой рысий взор влюбленный
Пронзает камни».
Подошел к ней кавальеро,
А она, в смущенье тяжком,
Захотела сдвинуть ветви,
Как решетчатые ставни.
Но любовь одолевает
Цепи гор и океаны,
И такое молвит слово
Знатный рыцарь Калатравы:
«Ты прячешься напрасно,
Моя отрада!
Мой рысий взор влюбленный
Пронзает камни».
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Те же, командор, Флорес, Ортуньо, Симбранос и солдаты. КомандорОстановите эту свадьбу,
И чтоб никто не отлучался!
Тут не игра идет, сеньор,
Но как велите, воля ваша.
Вам нужно место? Вы вернулись
С воинственным своим отрядом?
С победой? Впрочем, это ясно.
О, я погиб! Спаси, создатель!
Беги в ту сторону, Фрондосо!
Нет, взять его, связать жгутами!
Сынок, отдайся, не противься.
Ты смерти для меня желаешь?
За что, сынок?
Я не из тех,
Кто без разбора убивает.
Когда бы я того хотел,
Его давно мои солдаты
Насквозь пронзили бы мечами.
Он у меня в темницу сядет,
И собственный его отец
Ему назначит наказанье.
Сеньор! Он женится сегодня!
А чем же это мне мешает?
Иль нет у вас других мужчин?
Хотя б он оскорбил вас даже,
Вам следует его простить.
Здесь оскорблен не я, Паскуала.
Здесь оскорблен магистр великий
Хирон, — господь ему охрана!
Здесь оскорблен священный орден
И честь его, и виноватый
Примерно должен быть наказан.
Не то дождемся мы, что завтра
Поднимут знамя против нас.
Ведь вам известно, что однажды
Крестьянин этот командору
(Какие верные вассалы!)
К груди приставил самострел.
Сеньор мой! Если заступаться
Уместно тестю, я скажу,
Что средь подобных обстоятельств
Как мог влюбленный человек
Не позабыться перед вами?
Сеньор! Ведь вы же у него
Отнять жену намеревались!
Вот он ее и защищал.
Алькальд! Вы пустослов несчастный.
По вашей милости, сеньор.
Как мог бы у него отнять я
Жену, когда он не женат?
Вы покушались… Впрочем, хватит.
Есть короли у нас в Кастилье,
Которые несут порядок
На смену старым беспорядкам.
Нельзя, чтобы, с войной управясь,
Они терпели в городах
И областях своей державы
Таких властительных людей
С такими пышными крестами.
Да будет крест на короле!
Грудь короля, ничья иная,
Да будет им осенена!
Жезл отнимите у алькальда!
Пожалуйста, сеньор, берите.
Я им сейчас его ударю,
Как бьют строптивого коня.
На это ваша власть. Ударьте.
Вы палкой бьете старика!
Дочь причинила вам досаду,
И вы ударили отца?
Забрать ее, держать под стражей,
Приставить десять человек!
Да грянет небо правой карой!
Слезами обернулась свадьба.
Кто ж, наконец, хоть слово скажет?
С меня моих плетей довольно.
Кто хочет видеть кардинала,
Тому не нужно в Рим ходить[96].
Пускай другие с ним бранятся.
Мы все поднимем голос.
Бросьте!
Всего полезнее молчанье.
В нарезанную лососину
Он превратил мои литавры.
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
ПАЛАТА ОБЩИННОГО СОВЕТА В ФУЭНТЕ ОВЕХУНЕ
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Эстеван, Алонсо, Баррильдо. ЭстеванЧто ж не собрался сход?
Нейдут крестьяне.
А между тем погибель к нам спешит.
Почти что все извещены заране.
Фрондосо в башне скованный сидит,
Лауренсья, дочь моя, уведена,
И если их господь не защитит…
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Те же, Хуан Рыжий и рехидор, потом Менго. Хуан РыжийКак можно голосить напропалую,
Когда всего важнее тишина?
Ты подивись на сдержанность такую.
Пожаловал и я на этот сход.
Кропя слезами бороду седую,
Я спрашиваю вас, честной народ,
Какое погребенье мы устроим
Отчизне, опочившей от невзгод?
Каких ее поминок удостоим,
Раз больше нет достоинства у нас
И мы, без чести, ничего не стоим?
Ответьте мне: есть кто-нибудь меж вас,
Не оскорбленный этим негодяем?
И что ж, мы только хнычем всякий раз?
Когда мы честь и родину теряем,
Чего мы смотрим? И чего мы ждем?
Наш бедный край жесточе всех терзаем.
Но короли, как ведомо кругом,
Избавили Кастилью от раздоров,
И Кордова[97] готовит им прием.
Пошлем туда двух наших рехидоров
Просить за нас, повергшись к их стопам.
Пока король в грозе военных споров
Громит врагов, как он поможет нам?
Его об этом и просить бесплодно.
Прибегнуть надобно к другим путям.
Коль мой совет вам выслушать угодно,
То мой совет: покинемте село.
Да разве нам дадут уйти свободно?
Ведь если б это до него дошло,
Иные жизнью могут поплатиться.
Терпенье, нашу мачту прочь снесло,
Корабль, объятый страхом, слепо мчится.
Дочь отнимают силой у того,
Чьей властью наша родина гордится.
О голову почтенную его
Ломают жезл. На свете не бывало,
Чтоб гнусно так бесчестили кого!
Так что же бы нам делать надлежало?
Что? Умереть, иль пусть умрет злодей!
Нас много, а у них народу мало.
Властителя убить рукой своей?
Один король властитель после бога,
А не зверье во образе людей.
И если божья будет нам помога,
Чего страшиться?
Все же, господа,
Здесь поразмыслить надо бы немного.
Хоть я от батраков пришел сюда,
Которые всех боле несчастливы,
Но я боюсь, не вышло бы вреда.
Чего бояться? Мы и так не живы.
Что может быть страшней того, что есть?
Они у нас палят дома и нивы.
Они тираны. И да будет месть!
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Те же и Лауренсья, с растрепанными волосами. ЛауренсьяМужчины! Я могу законно
Принять участье в вашем сходе:
Мне права голоса не нужно,
У женщины есть право стона.
Узнали вы меня?
О небо!
Лауренсья? Ты?
Узнать не можешь
Родную дочь?
Я на себя
Сейчас настолько непохожа,
Что вы не знаете, кто это.
Лауренсья, дочь моя!
Я больше
Тебе не дочь.
Как? Почему,
Дитя мое?
Причин довольно,
И главная причина та,
Что ты насильникам позволил
Меня украсть и не отмстил,
Меня у хищников не отнял.
Я не успела выйти замуж,
Я не была женой Фрондосо,
И потому не он, а ты
За честь мою вступиться должен.
Пока справляемая свадьба
Не завершилась брачной ночью,
Отец невесты, а не муж,
Ее защитник по закону.
Ведь если я купила жемчуг,
Но мне он на руки не отдан,
Не я ответственность несу,
Когда его похитят воры.
Меня на ваших же глазах
Увел к себе Фернандо Гомес.
Напуганные пастухи
Овечку уступили волку.
Каких я зверств не насмотрелась!
Как мне кинжалом грудь кололи!
Каких злодей не измышлял
Угроз, насилий, слов жестоких,
Пытаясь чистотой моей
Насытить низменную похоть!
По волосам моим судите!
По этим вот кровоподтекам,—
Смотрите, вот! — по этой крови!
И вы кичитесь благородством,
Отцы и родичи мои?
И ваша грудь не разорвется
От состраданья и от боли
Перед моей великой болью?
Вы — овцы, и Овечий Ключ[98]
Вам для жилья как раз подходит!
Мне надо взять самой оружье.
Вы — словно камни, словно бронза
Вы — словно яшма, словно тигры…
Нет, тигр кидается в погоню,
Когда его тигрят похитят;
Он злобно убивает ловчих,
Не дав им берега достигнуть
И броситься в морские волны.
Вы — дикари, а не испанцы,
Трусишки, заячье отродье!
Несчастные! Вы ваших жен
Чужим мужчинам отдаете!
К чему вы носите мечи?
Подвесьте сбоку веретена!
Клянусь вам, я устрою так,
Что сами женщины омоют
Свою запятнанную честь
В крови тиранов вероломных,
А вас оставят в дураках,
Бабье, трусливые душонки,
Неповоротливые пряхи,
Которым велено природой
Носить чепцы и юбки наши,
Сурьмить глаза и мазать щеки!
Уже решил Фернандо Гомес,
Что без суда и приговора
Фрондосо должен быть повешен
На башенном зубце высоком.
И с вами он поступит так же.
И я ликую, недоноски,
Что не останется бабья
В селенье нашем и вернется
Былое время амазонок
На страх и ужас всем народам.
Я, дочь, не из таких людей,
Чтоб дозволять себя позорить
Гнуснейшими из гнусных прозвищ.
Пойду один, и я не дрогну,
Хотя бы мне грозил весь мир.
И я, какою бы огромной
Ни оказалась вражья сила.
Умрем, сражаясь!
Приколотим
Кусок холста, как знамя, к палке,
И пусть чудовища подохнут!
В каком нам действовать порядке?
В каком? Убить его, и все тут.
Сейчас же созовем народ.
Восстанут все. Никто не спорит,
Что надо истребить тиранов.
Берите самострелы, копья,
Мечи, рогатины и палки!
За наших королей законных!
За королей!
За королей!
Смерть, смерть тиранам вероломным!
Тиранам вероломным смерть!
Идите, небо вам поможет!
Эй, женщины! Сюда, землячки!
Сбирайтесь, отомстим достойно
За честь свою! Сбирайтесь все!
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Лауренсья, Паскуала, Хасинта и другие женщины. ПаскуалаВ чем дело? Почему зовешь ты?
Смотрите: вот они идут,
Чтобы покончить с командором!
Мужчины, юноши, мальчишки
Бегут свершить кровавый подвиг.
Так неужели в этой чести
Мы им уступим нашу долю?
Ведь разве женщины не меньше
Страдали под его господством?
Чего ж ты хочешь? Говори.
Хочу, чтоб мы, построясь к бою,
Свершили небывалый подвиг,
Который изумит народы.
Хасинта! Ты настолько тяжко
Оскорблена, что смело можешь
Стать во главе отряда женщин.
И ты оскорблена жестоко.
Паскуала! Будь знаменоносцем!
Позволь, я сбегаю проворно
Прибить полотнище к копью.
Увидишь, я свой долг исполню.
На это времени не хватит.
К тому же можно сделать проще:
К оружью привязав косынки,
Мы их подымем, как знамена.
Давайте выберем вождя.
Не надо.
Почему?
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Командор, Флорес, Ортуньо, Симбранос; Фрондосо со связанными руками. КомандорНа этой же веревке гнусный вор
Пусть и висит, чтоб вывернулись руки.
Какой на вашу кровь падет позор!
В виду у всех, на башне, для науки.
Я не имел намеренья, сеньор,
Вас убивать.
Ого, какие стуки!
В чем дело?
Правосудие теперь
Не время отправлять.
Ломают дверь.
Ломают двери орденского дома!
Дверь командора!
Лезет весь народ.
Ломай, руби, пали, жги! Где солома?
Народный бунт все на пути сметет.
Мне угрожать!
В неистовстве погрома
Они уже разворотили вход.
Преступника освободить придется.
Ступай, Фрондосо, пусть алькальд уймется.
Иду, сеньор. Они пришли за мной.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Командор, Флорес, Ортуньо, Симбранос. Менго (за сценой)Да здравствуют Фернан и Исавела!
Смерть извергам!
Сеньор! Любой ценой
Вам надо скрыться.
Нет, я жду их смело.
Мы с вами здесь за крепкою стеной.
Они отступят.
Раз уже вскипела
Народная обида и шумит,
Ее лишь кровь и мщенье утолит.
Мы отразим их натиск дерзновенный
С порога здесь, как с крепостной стены.
Фуэнте Овехуна!
Вождь отменный!
Мы первые на них напасть должны.
Сеньор! Я вам дивлюсь. Вы несравненны.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Те же, Эстеван, Фрондосо, Хуан Рыжий, Баррильдо и крестьяне с оружием. ЭстеванВот наш тиран, и вот его сыны!
Народ злодеев этих уничтожит!
Стой! Подожди!
Обида ждать не может!
Скажите мне, кто в чем меня винит.
Клянусь вам, я улажу наши споры.
Смерть! Смерть! Фуэнте Овехуна мстит!
Вам нет пощады, палачи и воры!
Не слушаете? С вами говорит
Законный ваш сеньор.
У нас сеньоры
Король и королева.
Стой, народ!
Фуэнте Овехуна! Пусть умрет!
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Лауренсья, Паскуала, Хасинта и много других вооруженных женщин. ЛауренсьяЛикуйте у желанного предела,
Не женщины, а яростная рать!
Я выпить кровь его давно хотела!
Лишь женщины умеют отомщать!
Пронзим его! На копья примем тело!
Мы жаждем все злодея растерзать!
Умри, Фернандо Гомес!
Умираю.
К твоей, о боже, милости взываю!
Вот Флорес.
Бей мерзавца! Это он
Мне всыпал тысячу плетей. Бей гада!
Пока он дышит, я не отомщен.
Войдем туда!
Нельзя, Лауренсья. Надо
Дверь сторожить.
Здесь каждый осужден.
Теперь вы слезы льете, бабье стадо!
Паскуала! Я войду. Разящий меч
Настало время из ножон извлечь.
Ортуньо здесь.
Руби его по роже!
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Паскуала, Хасинта, женщины, Флорес, Менго, потом Ортуньо и Лауренсья. Флорес (бежит от Менго)Помилуй, Менго, я ж не виноват!
Не будь ты даже сводником вельможи,
Ты бил меня плетьми, проклятый гад!
Ты нам его отдай. Пред нами тоже
В ответе он.
Ну, что ж, я только рад.
Ему я худшей казни не желаю.
Я за тебя ему отмщу.
Я знаю.
Умри, предатель!
И от женских рук!
Не много ль чести?
Вот гордец, скажите!
Умри, устройщик пакостных услуг!
Умри, злодей!
Молю вас, пощадите!
Да ведь не я…
И ты ему был друг!
За мной! В крови оружье обагрите!
Умру, разя и мстя за нашу боль!
Все женщины Фуэнте Овехуна и король!
МЕСТОПРЕБЫВАНИЕ КОРОЛЯ ДОНА ФЕРНАНДО В ТОРО[100]
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Король дон Фернандо, дон Манрике. Дон МанрикеВ военном замысле своем
Мы совершенно преуспели
И без труда достигли цели,
Пойдя намеченным путем.
Отпор нам оказали слабый,
И я заверить вас могу,
Что осажденному врагу
Борьба отнюдь не помогла бы.
Де Кабра в городе остался,
И мы не попадем впросак,
Когда бы осмелевший враг
Туда вернуться попытался.
Бесспорно правильный расчет,
И графу там остаться стоит:
Он войско заново устроит
И прочно укрепит проход.
Альфонсо это помешает
Идти войною против нас,
Хоть в Португалии сейчас
Он много войска набирает.
Де Кабра мудро поступил,
Решив распоряжаться лично;
Он это выполнит отлично,
В расцвете разума и сил.
Нас этот воин величавый
Хранит от тучи грозовой
И, как надежный часовой,
Блюдет спокойствие державы.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Те же и раненый Флорес. ФлоресКороль Фернандо благоверный,
Которому вручило небо
Прославленный венец Кастильи,
Как мужу доблести и чести!
Услышь о наибольшем зверстве,
Какое видано на свете,
От тех краев, где всходит солнце,
До тех краев, где солнце меркнет.
Приди в себя.
Король державный!
Мне с горестным рассказом медлить
Мои не позволяют раны,
И жизнь моя недолговечна.
Я из Фуэнте Овехуны,
Где обитатели селенья
Убили своего сеньора
С жестокостью бесчеловечной.
Фернандо Гомес умерщвлен
Руками вероломной черни.
Для недовольного крестьянства
Малейший повод служит к мести.
Провозгласив, что он тиран
И притеснитель населенья,
Они, сойдясь на этот клич,
Свершили дикое злодейство.
Толпа к нему вломилась в дом,
И, хоть своей он клялся честью,
Что всякого готов сполна
Вознаградить в его ущербе,
Они его не стали слушать,
Но, в озверелом нетерпенье,
Крестом украшенную грудь
Пронзают яростным железом
И сквозь открытое окно
Бросают с высоты на землю,
Где изувеченное тело
Подхватывают копья женщин.
Относят труп в соседний дом
И мертвому остервенело
Рвут бороду и волоса
И взапуски лицо калечат.
Они в своей великой злобе
Его кромсали так свирепо,
Что лишь отрезанные уши
Остались сколько-нибудь целы.
Разбили герб его в куски,
Крича, что требуют немедля
Поднять твой королевский герб,
Затем что прежний их бесчестит.
Разграбили его жилище,
Как если б им враги владели,
И радостно его добро
Распределили между всеми.
Все это видел я, укрывшись,
Затем что мой печальный жребий
Велел мне, чтобы жизнь мою
Я уберег средь этих бедствий.
И так я пробыл целый день
И выжидал, пока стемнеет.
Потом я выбрался тайком,
Чтоб рассказать тебе об этом.
Вели, сеньор, во имя правды,
Чтобы за это преступленье
Заслуженной подверглись каре
Бесчеловечные злодеи.
Его страдальческая кровь
К тебе взывает о возмездье.
Ты можешь быть вполне уверен,
Что им расплаты не избегнуть.
Меня печальный этот случай
Приводит в тяжкое волненье.
Туда отправится судья,
Который все удостоверит
И покарает виноватых
Так, чтобы помнили об этом.
И с ним поедет капитан,
Чтобы порядок обеспечить.
Такой неслыханный разбой
Наказан должен быть примерно.
Пусть этот раненый солдат
Получит помощь и леченье.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Эстеван, Фрондосо, Баррильдо, Менго, Лауренсья, Паскуала, певцы, музыканты, крестьяне и крестьянки несут на копье голову командора. Певцы (поют)Да живут и процветают
Исавела и Фернандо,
И да сгинут все тираны!
Фрондосо! Спой нам свой стишок!
Извольте, щегольну стишком,
А ежели он выйдет хром,
Так пусть подправит, кто знаток.
«Нашей славной Исавеле
И Фернандо — долгих лет!
Лучше их на свете нет,
Не сыскать в земном пределе.
Сам архангел Михаил
Их руками осенил
Для защиты и охраны.
И да сгинут все тираны!»
Теперь Баррильдо.
Я готов.
Я стих сложил с большим искусством.
Исполненный, как надо, с чувством,
Он будет лучше всех стихов.
«Благоверным королям —
Долгих лет и жизни славной!
Пусть они рукой державной
Мир и счастье дарят нам.
Пусть громят и здесь и там
Неприятельские страны.
И да сгинут все тираны!»
Да живут и процветают
Исавела и Фернандо,
И да сгинут все тираны!
Ну, Менго, ты!
Давай стишок!
Я стихотворец очень хлесткий…
Который сам на перекрестке
Отхлестан вдоль и поперек.
«Как-то утром в воскресенье
Изодрал мое сиденье
Этот вот, почивший с миром,
Но я густо мажусь жиром,
И настало облегченье.
Славьтесь, короли христьянские,
И да сгинут псы тиранские!»
Да живут и процветают Исавела и Фернандо,
И да сгинут все тираны!
Снесите голову туда.
Он, как повешенный, глядит.
А вот и королевский щит.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Те же и Хуан Рыжий несет щит с королевским гербом. ЭстеванДавайте этот щит сюда.
Куда же мы его прибьем?
Сюда, над общинной палатой.
Красивый герб!
Какой богатый!
Мы наше солнце видим в нем.
С ним новый день для нас взошел!
Хвала Кастилье и Леону
И доблестному Арагону,
И да погибнет произвол!
Теперь прислушайся, народ,
К словам седого человека.
Как всеми признано от века,
Совет вреда не принесет.
Монархи наши учинят
Всему, что было, розыск строгий.
Почти на самой их дороге
Лежит бунтующий посад.
Что б ни сулила нам фортуна,
Решим, чтó нужно отвечать.
Каков совет твой?
Умирать,
Твердя: «Фуэнте Овехуна».
Всем выступать с таким ответом.
Фуэнте Овехуна. Да.
Она убила.
В час суда
Согласны вы стоять на этом?
Да, да.
Так вот что. Вы — крестьяне,
А я — приехавший судья.
Поупражняемся, друзья,
И приготовимся заране.
Вот, скажем, Менго привели
На пытку.
Право, страшновато.
Возьми другого.
Ведь судья-то
Не настоящий.
Ну, вали!
Кто был убийцей командора?
Фуэнте Овехуна.
Пес!
А как бы ты мученья снес?
Да хоть убейте.
В пытку вора!
Скажи!
Скажу.
Так кто убил?
Фуэнте Овехуна.
Дайте
Еще разок!
Хоть три давайте.
Шиш с маслом розыск получил.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Те же и рехидор. РехидорЯ вижу, здесь игра идет?
Случилось что-нибудь, Куадрадо?
Приехал следователь.
Надо
Нам разойтись. И всем — вразброд.
И с ним приехал капитан.
Пускай хоть дьявол. То, что нужно,
Мы, как один, ответим дружно.
Хватают всех, как есть, крестьян.
Бушуют с яростью буруна.
Тут все готово для отпора.
Ну, Менго, кто убил сеньора? Ответь!
Фуэнте Овехуна!
Какая варварская месть!
Удел поистине ужасный.
Я рад убить тебя, несчастный,
За эту горестную весть.
Сеньор! Ведь я — простой гонец
И огорчаю вас невольно.
Как чернь дика и своевольна
В ожесточении сердец!
Возьму с собой пятьсот солдат
И все снесу до основанья,
Чтоб не было воспоминанья
О том, как звался их посад.
Сеньор! Вы лучше гнев уймите.
Они отдались королю,
И я усердно вас молю:
Монаршей власти не гневите.
Как — королю? Ведь их земля
Принадлежала командорам?
Вы можете судебным спором
Их оттягать у короля.
Чтобы добычу мне свою
Вдруг уступил монарх великий?
Права верховного владыки
Я безусловно признаю.
Свой гнев, конечно, я уйму,
Когда король для них ограда.
Мне поневоле будет надо
К нему явиться самому.
Хоть перед ним я виноват
И отрицать не стану это,
Однако молодые лета
Меня отчасти извинят.
Мне ехать тягостно, но честь
Я этим шагом не унижу.
Я в нем мой долг священный вижу,
В котором мне и польза есть.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Лауренсья одна. ЛауренсьяЛюбить, душой тревожась о любимом,—
Тягчайшая из всех любовных мук.
Страх за него — безжалостный недуг,
Растущий в сердце, нежностью томимом.
Тоскливый взор, как омраченный дымом,
Пугливо озирается вокруг.
Ужасно думать, что далекий друг
Измучен мыслью о неотвратимом.
Я обожаю мужа моего
И не избавлюсь от тоски и страха,
Пока судьба не выручит его.
Моя любовь — мучительная плаха.
Когда мы вместе — я дышу едва;
Когда я с ним в разлуке — я мертва.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Лауренсья, Фрондосо. ФрондосоЛауренсья!
Милый мой супруг!
Как ты сюда прийти решился?
Но почему? Чем провинился
Перед тобой твой верный друг?
Я так боюсь! Будь осторожен,
Страшись беды, мой дорогой!
Даст бог, Лауренсья, твой покой
Ничем не будет потревожен.
Но разве ты не видишь сам,
Какая здесь идет расправа
И как свирепствует кроваво
Судья, который прислан к нам?
Не жди грозы, беги отсюда,
А здесь тебе не уцелеть.
Мой друг! Как можешь ты хотеть,
Чтоб я повел себя так худо?
Могу ль я бросить остальных
И от опасности укрыться?
Могу ль с тобою разлучиться?
Не говори мне слов таких.
Нельзя, чтоб я покинул вас,
Свою лишь кровь оберегая
И одного себя спасая
В беде, нагрянувшей на нас.
Как будто крики за стеной.
Они досюда долетают.
Кого-то, видимо, пытают.
Мы здесь послушаем с тобой.
Почтенный старец! Говорите.
Лауренсья! Мучат старика!
Как их жестокость велика!
Ослабьте малость.
Отпустите.
Сознайтесь: кто убил Фернандо?
Фуэнте Овехуна.
Слава
Тебе, отец!
Такого нрава
Не сломишь пыткой…
……..[101] Эй, возьми
Мальчишку! Ты при этом был,
Щенок. Сознайся: кто убил?
Молчишь? Ну, пьяница, нажми!
Фуэнте Овехуна.
Черти!
Нет, я убийцу разыщу.
Ни одного не отпущу,
Не доконав его до смерти.
Ребенка истерзал, как зверь,
А тот молчит!
Что за народ!
Могучий. Все перенесет.
Вот эту женщину теперь!
На дыбе растянуть ее,
И полный оборот, для пробы.
Он сам не свой, ослеп от злобы.
Я всех прикончу, мужичье,
На этой дыбе! Сознавайся:
Кто убивал? Ты слышишь? Ну же!
Фуэнте Овехуна.
Туже
Крути веревку!
Не старайся,
Палач!
Молчит Паскуала.
Дети,
И те молчат. Напрасный труд!
Ты что? Околдовал их тут?
Крути, чтоб взвыли твари эти!
Мой бог!
Крути! Ну, чья вина?
Вина Фуэнте Овехуны.
Теперь тебя, красавец юный!
Пожалуй, жирная спина!
Несчастный Менго! Это он.
Боюсь, он может все открыть.
Ай, ай!
Ну, начинай крутить!
Ай!
Справишься один? Силен?
Ай!
Что, мужик, постиг науку?
Так кем убит ваш командор?
Ай, ай! Скажу, скажу, сеньор!
Ослабь ему немного руку.
Он скажет. Вынудят ответ.
Спиной к столбу!
Пусти! Нет сил!
Скажу.
Так кто ж его убил?
Фуэнтус Овехунский.
Нет,
Я не встречал еще таких!
Им пытка ничего не стоит.
Я думал — этот все откроет,
А он упрямей остальных.
Освободить их, я устал.
Друг Менго! За тебя сейчас
Я так боялся, что за нас
Я и бояться перестал.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Те же; Баррильдо, рехидор и Менго выходят из тюрьмы. БаррильдоВот молодец!
На удивленье!
Отлично, Менго!
Ей-же-ей!
Ай, ай!
На, милый друг, испей.
Поешь.
Ай! Это что?
Варенье,
Лимонное.
Ай!
Пусть запьет.
……..[102] Да, да.
Вино проходит без труда.
И пусть варенья пожует.
Ай, ай!
Стаканчик за друзей!
Стаканчик-то уже исчез.
Молчал, как бес, и пьет, как бес.
Налить еще?
Ай, ай! Лей! лей!
Ты заслужил. Пей до отказа.
Вино он ловит на лету.
Накрой его, он весь в поту.
Еще налить?
Еще три раза.
Ай, ай, ай!
Пусть гортань промочит.
Пей на здоровье, все пройдет.
Терпевший долго — долго пьет.
Ну, как дела?
В носу щекочет.
Идем. Здесь чуточку свежо мне.
Хлебни. Первейшего разбора.
Так кто убийца командора?
Фуэнтус Овехунский. Помни.
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Лауренсья, Фрондосо. ФрондосоВ нем оказалось много силы.
Но все же, милая сеньора,
Кто был убийцей командора?
Фуэнте Овехуна, милый.
Кто, кто?
Что спрашивать напрасно?
Ты знаешь сам, кто это был.
А я? Чем я тебя убил?
Тем, что люблю тебя так страстно.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Король, королева, дон Манрике. Донья ИсавелаЯ не ждала увидеть вас
И очень счастлива, сознаюсь.
Я вашим взором озаряюсь,
Как новой славой, всякий раз.
На Португалию дорога
Проходит здесь недалеко.
Когда нам хочется, легко
И в сторону свернуть немного.
Скажите, как дела в Кастилье?
Там всюду мир и тишина.
Причина этому ясна:
Где вы — там счастье и обилье.
Магистр великий Калатравы,
Сейчас прибывший, хочет знать,
Дозволено ль ему предстать
Пред властелинами державы.
Я рада повидаться с ним.
В боях мы убедились сами,
Что хоть и молод он годами,
Зато душой неустрашим.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Король, королева, магистр. МагистрДозвольте к царственному трону,
Достойному бессмертной славы,
Припасть магистру Калатравы,
Родриго Тельесу Хирону.
Я сознаюсь, что заблуждался
И что, приняв дурной совет,
Ступил на вредоносный след
И с вашим правом не считался.
Меня на путь сопротивленья
Фернандо дерзостно увлек.
Я был неправ. У ваших ног
Всепреданно прошу прощенья,
И, если я его достоин
И эту милость получу,
Я вам навек себя вручу,
Чтоб вам служить, как верный воин.
Я докажу у стен Гранады,
Куда вы движетесь войной,
Что этот меч мой боевой
Разить умеет без пощады.
Чуть он сверкнет, суров и страшен,
Дробя кольчуги и щиты,
Мои багряные кресты
Взовьются над зубцами башен.
Пятьсот и более солдат
Со мною вместе выйдут в поле,
И я клянусь, что вашей воле
Служить до смерти буду рад[104].
Родриго, встаньте. Ваш приход
Отраден нам, и вы у нас
Желанный гость во всякий час.
Вы — облегченье всех невзгод.
Я в равной мере оценила
И речи ваши и дела.
Да не умолкнет вам хвала,
Эсфирь и Ксеркс[105], краса и сила!
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Те же и дон Манрике. Дон МанрикеСудья, в мятежное селенье
Наряженный вести допрос,
Вернулся и отчет привез
На ваше благоусмотренье.
Без вас нет мудрых приговоров.
Сеньор! Не будь я ваш вассал,
Я б этим людям показал,
Как убивают командоров.
Напрасно это вас тревожит.
Забота эта в должный час,
Надеюсь, ляжет и на вас,
Когда мне в том господь поможет.
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Те же и судья. СудьяОсуществляя приказанье,
В Фуэнте Овехуне я,
Как вами посланный судья,
Со всем усердьем вел дознанье.
Я, прилагая труд великий,
Виновных тщательно искал —
И ни листа не исписал,
Не добыл ни одной улики.
Там все, от стара и до юна,
Со стойкостью душевных сил,
Когда их спросишь, кто убил,
Твердят: «Фуэнте Овехуна»,
Я триста человек подряд
Пытал упорно и сурово,
И, честное даю вам слово,
Все только это говорят.
Десятилетних малышей
На дыбу вздергивал. Ни лаской,
Ни обольщеньем, ни острасткой
Не вытянул других речей.
И так как это преступленье
Нет больше способов раскрыть,
Вам надо или всех простить,
Иль перевешать все селенье.
Они толпой собрались тут,
Чтоб мой отчет удостоверить.
Вы лично можете проверить.
Когда пришли, то пусть войдут.
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Те же, Эстеван, Алонсо, Фрондосо, Лауренсья, Менго, крестьяне и крестьянки. ЛауренсьяТак это наши короли?
Те, что в Кастилье полновластны.
По-моему, они прекрасны.
Господь им счастия пошли!
И это всё — бунтовщики?
Народ Фуэнте Овехуны
Спасенья ждет от злой фортуны
Под сенью царственной руки.
Неслыханные притесненья,
Которыми нас с давних пор
Терзал покойный командор,
Его обиды и глумленья —
Виной случившейся беде.
Он грабил нас, ничем не сытый,
Девиц насиловал, защиты
Не находили мы нигде…
Крестьянку эту молодую,
Которую мне бог судил
И этим так благословил,
Что я над всеми торжествую,—
Как только я на ней женился,
Он, раньше, чем настала ночь,
Как бы невольницу, точь-в-точь,
Угнать в свой дом не постеснился.
И если б чести соблюсти
Моя гордячка не сумела,
Тогда не ясное ли дело,
Что бы могло произойти?
Не время ль выступить и мне?
Коль будет ваше разрешенье,
Я вас повергну в изумленье
Рассказом о моей спине.
Когда я вздумал защитить
Девицу от людей сеньора,
Которую пятном позора
Они хотели осквернить,
Сей злонамеренный Нерон[106]
Велел мне так отделать спину,
Что в резаную лососину
Мой тыл казался превращен.
Не пожалев моих литавр,
В них так усердно били трое,
Что кожа их теперь сплошное
Нагроможденье конских тавр.
Мне больше стоило леченье,—
Хотя масличный порошок
Мне основательно помог,—
Чем стоит все мое именье.
Сеньор! Мы быть хотим твоими.
Ты — прирожденный наш король.
Твой герб прибит, — уж ты позволь,
У нас над брусьями дверными.
Для нас твои законы святы.
Ты милосерд и справедлив,
И ты признаешь, рассудив,
Что мы ни в чем не виноваты.
Раз нет улик, чтобы судить,
То неуместно наказанье,
И, как ни тяжко злодеянье,
Егоприходится простить.
И, раз таков ваш приговор,
Село за мною остается,
Пока, быть может, не найдется,
Чтоб вами править, командор.
Скажу, сеньор, что мы не втуне
Искали твоего суда.
И тут, честные господа,
Конец Фуэнте Овехуне.
ПЕРИВАНЬЕС И КОМАНДОР ОКАНЬИ[107]
Перевод Ф. КЕЛЬИНАДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Король дон Энрике III Кастильский.[108] Королева. Периваньес — крестьянин. Касильда — его жена. Командор Оканьи. Коннетабль.[109] Гомес Манрике. Инес, Костанса — двоюродные сестры Касильды. Лухан — лакей. Священник. Леонардо — слуга. Марин — лакей. Бартоло, Белардо, Бенито, Антон, Блас, Хиль, Льоренте, Мендо, Чапарро, Элипе — крестьяне. Художник. Секретарь. Два рехидора. Крестьяне и крестьянки. Певцы и музыканты. Пажи. Идальго. Свита. Стража. Слуги. Народ.Действие происходит в Оканье, в Толедо и в деревне.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
ГОРНИЦА В ДОМЕ ПЕРИВАНЬЕСА В ОКАНЬЕ
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Периваньес и Касильда — новобрачные; Инес — посаженая мать; священник, Костанса, певцы, музыканты, крестьяне и крестьянки. ИнесЖивите в счастье много лет!
А я вам столько их желаю,
Что с ними вам и смерти нет!
Своей приязнью к вам, я знаю,
Я заслужила ваш привет.
Хоть речи эти и уместны,
Но я скажу без лишних слов:
На свадьбе — это вам известно —
Всего важнее часослов.
Благословил, как пастырь честный,
Я вас. Слуга ваш искони,
Как друг и на правах родни,
Я вам молитв прочел немало…
Я что ж… я только пожелала,
Чтоб были счастливы они.
Им бог поможет: справедливы,
Честны, добры, к тому ж умна
Моя племянница на диво.
Да, в тяжбе победит она,
Не нужно только быть ревнивой.
Смотри, не подавай предлог,
А мне, — мне ревности не надо.
Излишним станет твой упрек.
Что ревность! В ней небес награда,
Она любви дана в залог.
Возвеселите ж день… Друг к другу
Садитесь ближе… Ныне плоть
Одна вы стали…
За подругу
Благодарю тебя, господь!
Уж как я рад!
Ты за супругу
Хвалу творцу теперь воздай:
Где сыщешь ты красу такую?
Весь обойди Толедский край.
Супруг! Когда воздать смогу я
Любовью за любовь, то знай:
Ты не расплатишься с долгами —
Такую ты любовь найдешь.
Касильда, знай: пока делами
Меня в любви не превзойдешь,
Не победишь меня словами.
Когда б я мог, к ногам твоим
Я положил бы всю Оканью,
Весь край, где Тахо[110], став чужим,
Став Португальским, вновь в Испанью
Течет к морям ему родным.
Пригнутый долу урожаем,
Не так мне мил масличный сад,
Ни луг в цвету, разубран маем,
Зарею утренней примят,
Еще никем не навещаем.
Какое яблочко с тобой
Румянцем гладких щек сравнится?
В каком бочонке сок живой
Оливок лучше золотится,
Чтоб усладить меня собой?
Вино простому люду то же,
Что роза для дворян, и все же…
Сыщу ль где белое вино,—
Хоть сорок лет хранись оно,—
Я слаще губ твоих пригожих?
Ни сушь на лозах в октябре,
Ни майский дождь, ни ток душистый
Моих давилен в декабре,
Ни то зерно, что август мглистый
Мне в горы веет на дворе,—
Ничто, клянусь, не стоит клада,
Что дом теперь вмещает мой:
Он знойным летом даст прохладу,
Согреет сердце мне зимой.
Ему недаром сердце радо.
Касильда! Мне с тобой дано,
О чем душа мечтать лишь смела,
И сердцу я твержу одно:
«Ты заслужить ее сумело,
В тебе ей царство суждено».
Живи же в нем! Коль пахарь честный
Душой не ниже короля,—
Ты королева, всем известно,
В том божий суд, и вся земля
Считает власть твою уместной.
Цари! Пусть небеса светло
Венчают милое чело,
Пусть все твердят, молве на диво:
«К Касильде той, что так красива,
Дурнушки счастье перешло!»
Найду ль слова себе в подмогу?
Черта малейшая твоя
Сулит душе моей так много!
И музыки не знаю я,
Что так влекла бы к танцам ногу,
Как голос твой. Мне ни один
Не мил так звонкий тамбурин,
Хоть рассыпайся он трещоткой,
Хоть выводи рулады глоткой
Его бродячий господин.
В Иванов день благоуханье
Вербен и миртов на заре
Не так влечет меня, ни ржанье
Коня на утренней поре,
Как речь твоя, твое дыханье.
Что перед ними, пред тобой
Псалтырь и бубен расписной,
Будь это бубен мавританский?
С твоею шляпой кордуанской[111]
Хоругвь сравнится ль бахромой?
Твоя любовь ноги дороже,
Обутой в новый башмачок.
В толпе других парней ты то же,
Что в дни пасхальные пирог
Румяный, пышный и пригожий.
Ты для меня, что свежий луг,
Могучий бык, вбежавший в круг,
Обнова ты на дне корзины
Позолоченной, — в ней жасмины
Везде разложены вокруг.
Свечи пасхальной ты стройнее,
С крестильным пряником ты схож,
Церковной ризы ты светлее,
Ты — это ты, и так хорош,
Что в мире нет тебя милее!
Пора гостям плясать да пить.
Довольно! Бросьте разговоры
Вы про любовь…
Прошу простить!
Вы мастера в любви, сеньоры,
А я…
Учись сильней любить.
Пусть тебя поздравят
Май счастливый,
Ручьи и реки,
Радостные нивы!
У ольхи зеленой
Ствол пусть станет выше,
Даст миндаль цветущий
Плоды другие!
Расцветут на диво
На заре росистой
На зеленых шпагах
Рукоятки лилий.
Пусть стада уходят
За зеленым тмином
По горе, недавно
Снегами покрытой!
Пошли своим молодоженам
Благословенье, о господь!
Вам поздравлять, лугам зеленым:
Одна теперь в них кровь и плоть.
Вы — льдистые горы,
Вы — гордые пики,
Вы — древние дубы,
Вы — сосны седые,
О, дайте дорогу
Воде, чтобы чистым
Ручьем низвергалась
С утесов в долину!
Соловьи пусть звонким
Щекотом и свистом
Про любовь расскажут
Зеленым миртам,
Чтоб с искусством новым
И новым пылом
Для птенчиков гнезда
Свивали птицы.
Пошли своим молодоженам
Благословенье, о господь!
Вам поздравлять, лугам зеленым:
Одна теперь в них кровь и плоть.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Те же и Бартоло. СвященникИз-за чего переполох?
А вы по шуму не признали?
Наверно, в круг быка пригнали?
Быка? Скажите, целых трех!
Но этот пегий — просто чудо,
В нем от испанца кровь и плоть!
Клянусь я солнцем, приколоть
Он не дал лент себе покуда.
Два раза кувыркнулся Блас.
Ну, бык, скажу вам! Иностранец,
Плясун канатный, итальянец
В такой бы не пустился пляс!
Антона Хиля он кобыле
Все брюхо распорол; у ней
(Ее пригнали с зеленей)
Торчит трава… Да что о Хиле!..
Плохие шутки с ним… Штаны
Томасу он спустил в забаву —
Не изживет дурную славу
Бедняк до самой седины.
Но вот, в быка нацелив пику,
Наш смелый скачет командор,
Оканьи и страны сеньор.
Отважней он, чем сокол дикий.
Клянусь собою, вот когда
Быку с веревки бы сорваться
И налететь…
А он забраться
Не сможет к нам?
Боюсь, что да.
Послушай, Педро, от скотины
Залезу я на крышу, брат.
Зачем, сеньор лиценциат?
Для бегства нет у нас причины.
Скажите вы быку: «Аминь».
К чему?
К чему? Молитвы эти
Помогут вам…
Ах, нет на свете
Быка, что понял бы латынь!
Костанса
Полез на крышу он, возможно.
А шум сильней! Что там за крик?
Бежим туда! Привязан бык
К столбу веревкою надежно.
Размах короткий у нее.
Нас не достать быку, я знаю.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Периваньес, Касильда, Инес, Костанса, певцы, музыканты, крестьяне и крестьянки. ПериваньесПозволь, я счастье попытаю!
Ах нет, сокровище мое!
Он страшен…
Будь страшней, ни шагу
Я перед ним не отступлю,
Я за рога его свалю —
Пусть видят все мою отвагу.
Но честь твоя мне дорога.
Нехорошо, чтоб в утро свадьбы
Ты сам среди своей усадьбы
К быку забрался на рога.
Из всех пословиц две тревогу
Внушают сердцу моему:
«За светом не ходи в тюрьму»,
«Из-за чернил не суйся к рогу».
Я повинуюсь.
Бог ты мой!
Что там еще?
Беда, несчастье!
Бык натворил там бед, по счастью.
Как счастье сочетать с бедой!
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Те же и Бартоло. БартолоО небеса! Увы, зачем
Сюда из рощи заповедной
Его пригнать вы разрешили?
Клянусь, нельзя вам будет, парни,
Веселым этим днем похвастать!
Будь проклят ты, злосчастный бык!
Пускай в апрельский день дождливый
Не сыщешь на лугу зеленом
Ты для себя травы, как будто
Уж знойный август наступил!
Пускай соперник побеждает
Тебя в час ревности! Пускай
Ты огласишь протяжным ревом
Леса у высохших ручьев!
Умри от рук презренной черни,
Удавленный в глухом лесу!
Пусть рыцарь не сразит тебя
Копьем иль золотым кинжалом,
Но пусть клинок из ржавой стали
Тебе слуга загонит в спину,
Насильно сесть тебя заставив,
Чтоб кровью ты багрил песок!
Умерь, Бартоло, красноречье
И расскажи нам, что случилось.
Предателя Бельидо Дольфос
Сильней Самора не кляла![112]
Случайно командор Оканьи,
Наш господин великодушный,
Дорогой этой проезжал.
Под ним был конь буланой масти,
И грудь и шея в черных мушках,
На лбу серебряный налобник,
Из-под него виднелась морда,
Разгоряченная от бега.
Конь омывал своею пеной
Зелено-красную тафту.
Едва седок быка заметил,
Надвинул шапку он на брови,
Из-под плаща освободил
Он руку ловкую свою,
Взмахнул хлыстом, коня пришпорил,
И взвился конь его буланый,
Как серна… Но, почуяв шпоры,
Среди толпы оторопелой
От страха о канат ногою
Он зацепился и упал
На землю со всего размаха.
Его седок расшибся насмерть,
Он уцелеть не мог никак…
Да что рассказывать? Вы сами
Взгляните. На плечах сюда
Его безжизненное тело
Несут встревоженные люди.
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Те же, крестьяне, командор, Марин, Лухан и другие слуги. МаринЗдесь был лиценциат, — я рясу
Его заметил, — пусть прочтет
Ему отходную.
Да вот
Куда-то скрылся…
На террасу,
Бартоло!
Мигом!
Мы пойдем…
Носилки нужны… Он не дышит,
Но, может, нас господь услышит —
Его живым мы донесем.
Идем, Лухан! Хоть мне сдается,
Что умер командор… Гляди!
Ах, сердце у меня в груди
То вдруг замрет, то вдруг забьется!
Скорей идите! Педро! Взор
Блеснул как будто!.. Он в истоме…
Воды!..
О, если в этом доме
Умрет наш бедный командор,
Будь проклят праздник наш! В Оканье
Не жить мне больше никогда!
ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ
Касильда, командор без чувств. КасильдаКак зло безумствует беда
Над вами, лучший цвет Испаньи!
О рыцарь доблестный, в боях
Храбрец, никем не побежденный!
Не вы ли шпагой обнаженной
На мавров нагоняли страх
Средь скал Гранады? Что ж убило
Того, пред кем склонялся меч?
Канат смог жизнь ему пресечь,
Канатом смерть его сразила?
Ах, верно, потому, что ей,
Воровке злой, всегда по нраву
Так отнимать земную славу
У гордых мужеством вождей!
Ах, командор! Еще мгновенье…
Кто звал меня?
Он жив!
Увы!
Кто здесь?
Сеньор! Со мною вы,
Смирите же свое волненье.
Хочу я успокоить вас:
Вы — там, где счастья вам желают
Не меньше вас самих, хоть знают,
Вы в праве гневаться на нас:
За нашим вы быком погнались.
Пусть так… Но этот бедный дом,
Сеньор, — он ваш…
Сегодня в нем
Все клады мира оказались!
Я мертвым на земле лежал,
Открыл глаза — не понимаю,
Я жив иль мертв, одно я знаю:
С земли на небо я попал.
Молю, меня вы разуверьте,
Иль не в раю среди святых
Увидеть ангелов таких
Дано усопшим после смерти?
Ах, вижу на мою беду:
Близки вы к ней, в том нет сомненья…
Возможно ль?
Вас томят виденья,
Вы до сих пор еще в бреду.
Но знайте: если власть господня
Вас привела в наш скромный дом,
Остаться можете в моем
Покое только вы сегодня,
Хоть нет вам преданнее слуг.
Уж не невеста ль вы, по счастью?
Боюсь, не стать бы — по несчастью,
Когда продлится ваш недуг
И натворит мне бед невольных…
Вы в браке?
Да, в том честь моя!
Красавиц мало видел я
Своим супружеством довольных.
Я осчастливлена судьбой —
Ведь рождена я некрасивой.
Чтоб грубый пахарь, всем на диво,
Владел красавицей такой?..
Как звать вас?
Не во гнев сеньору,
Касильда — имечко мое.
Я в восхищенье от нее,
Дивлюсь красе, дивлюсь убору!
Алмаз, оправленный в свинец!
Блажен избранник твой стократно!
Ах, вижу я, вам непонятно…
Вы, ваша светлость, наконец,
Должны понять, что в браке этом
Счастливей я, чем муж, ей-ей!
Касильда! Стать женой моей
Могли бы вы пред целым светом.
Дозвольте ж мне вас от души
Хоть одарить…
ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ
Те же и Периваньес. ПериваньесИсчез бесследно
Лиценциат, и если бедный
Сеньор наш…
Педро! Не спеши,
Взгляни: сеньор наш дон Фадрике
Пришел в себя и весел вновь.
Воздай ты ей хвалу, любовь!
Такою силою великой
Владеет неземной алмаз.
ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ
Те же, Марин и Лухан. МаринОчнулся он — мне так сказали.
Сеньор! Носилки мы сыскали.
Пускай у входа встретят нас.
Я не намерен в них садиться,
Я бодр…
Хваленье небесам!
А что до вас обоих, вам,
Когда недуг не повторится,
Я обещаю доказать,
Как я ценю прием радушный.
Когда, сеньор великодушный,
Мое здоровье вам придать
Могло бы сил, без колебанья
Его бы отдал!
Верю я.
Ну, как?
Полна душа моя
Неизъяснимого желанья…
Мне невдомек…
Беды в том нет.
Я о паденье молвил слово…
Грозит опасностью мне новой
Моей души безумный бред.
ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ
Касильда, Периваньес. ПериваньесОн жив останется, без спора.
Ах, Педро, как его мне жаль!
Я сердцем чую: нам печаль
Сулит паденье командора.
Будь проклят праздник наш, — аминь!
И бык, и кем он был привязан.
Он ласков был со мной… Обязан
Он жизнью нам. Свой страх откинь!
Случись нужда, мы будем рады
К нему прибегнуть, верю я.
Касильда, знай: любовь моя
Ждет от любви твоей награды.
Мы в нашем доме. Госпожой
Ему и мне теперь ты стала.
Замужней женщине пристало
Всегда послушной быть женой.
Так положил господь вселенной
Еще в начале бытия,
На этом зиждется семья,
И счастья в том залог священный.
Я верю: пусть грозит беда —
В твоей любви найду блаженство.
В жене ты ищешь совершенство,
А в чем оно?
Сказать ли?
Да.
А в слове ангел начинает
Собою азбуку твою.
Быть светлым ангелом в раю
Жене для мужа подобает.
Быть благодарною судьбе,
Благочестивой и безмерно
Супруга чтить, всегда быть верной,—
Все это в буквах ве и бе.
Быть доброй — с де и с ге — глубокой
В любви, коли на то пошло,
И с буквой зе — забыть про зло,
И с буквой же — не быть жестокой.
Искусной — с буквой и, и с ка —
Всегда быть кроткой и красивой,
И с эль — любить семью на диво,
Чтоб мужу жизнь была легка.
Быть детям матерью примерной,—
Не это ль скрыто в букве эм?
Чтоб эн ни в но, ни в не ничем
Не проявлялось лицемерно.
Быть образцовой — с о всегда,
Быть с пе — правдивой и послушной
И с эр — хозяйкою радушной,
Не быть ревнивой никогда.
Касильда, помни: ревность может
Смутить влюбленный мир семьи,
Так с те — тревоги пусть твои
Тебя отныне не тревожат.
Пусть слава та, что с буквы эс,
Тебя всем сделает известной,
Чтоб — с че была ты чистой, честной —
Ну, словом, чудом из чудес.
Хоть ха собою замыкает
Букварь, примерная жена
Быть христианкою должна,
Пусть первой букву ту считают.
Букварь мой прост, живи по нем,
И станем мы — сказать приятно —
Я средь крестьян особой знатной,
Ты — лучшим в городе цветком.
Чтоб угодить тебе, свободно
Я изучу весь твой букварь,
Но, милый Педро, знай, что встарь
Другой был сложен… Коль угодно,
Прочту, ты только не сердись!
Да мне причины нет сердиться,
Рад у тебя я поучиться.
Тогда терпенья наберись:
А — в слове ад, и часто адом
Жене бывает самый кров,
Коль муж бранчлив и бестолков
(Здесь буква бе), когда он взглядом
Владыки смотрит на жену.
(Вот ве тебе!) Не будь гневливым
Ты — с ге, и с де — не будь драчливым,
Но помни истину одну,
Что муж завистливый и жадный —
Прямое горе для семьи
(Тут зе и же). Ты с буквой и —
Не изменяй жене. Отрадный
Создай ей кров (здесь ка) и будь
С ней ласков (эль). Стань мужем нежным
И милым (эм), не будь небрежным
(Вот эн), неверность позабудь.
Ты с о и с пе отцом примерным
Стань для детей, и с буквой эр
Являй разумности пример,
И с буквой эс служи мне верно.
Будь с те — товарищем в труде,
И с у — во всех делах умелым,
И с че — будь чист душой и телом,
И щедрым — с ща — всегда, везде.
Чтоб, словно эф расставив руки,
Ты мог обнять меня вот так…
Чтоб даже после смерти брак
Мне не принес с тобой разлуки.
Мое сокровище! Берусь
Я затвердить букварь твой сразу.
А что еще?
Боюсь отказа,
Мой друг, и вымолвить страшусь.
Я знаю, что ты мне откажешь,
Нельзя, чтоб с первого же дня…
Утешишь только ты меня…
Так вот…
Ну, что?
Боюсь…
Что скажешь,
То и вменю себе в закон.
Успеньев день не за горою,
И я хочу, чтоб ты со мною
В Толедо съездил на поклон
Его святыне. Всякий знает,
Из алтаря на крестный ход
Ее выносят каждый год…
Твое желанье совпадает,
Мой друг, с моим. Назначь мне день.
Нельзя быть с буквы эм милее!
Дай руки мне твои скорее,
Мне целовать их век не лень!
Пусть сестры едут… Разубрать я
Велю повозку…
Угодить
Ты хочешь мне?
Тебе купить
Хочу…
А что?
На диво платье.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Командор, Леонардо. КомандорЛухан поможет мне советом,
Покличь его.
Я звал уж раз,
Его застал я неодетым.
Покличь опять…
Пойду сейчас.
Ступай…
Что пользы в деле этом?
Ну вот, поправился он вновь
И полон все ж тоски сердечной,
Молчит, вздыхает, хмурит бровь…
Пускай убьют меня, — конечно,
За этим кроется любовь.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Командор один. КомандорКрестьянка молодая!
Что пред красой твоей
В одежде из лучей
Денница золотая?
Гора! Твой белый снег
Лучам любви моей вдруг преграждает бег,
В полях весны рукою
Ты белой нарвала
Цветов, им нет числа.
Их май принес с собою,
Ковром их устлан мир,
У Флоры на груди рождает их зефир.
Я видел, как дорожки,
Как свежие луга,
Чтоб зацвели снега,
Твои манили ножки,
И как потом светло
Вновь сердце зеленью твоих надежд цвело.
Блажен крестьянин тот,
Кто в август урожайный
На лоне этом тайно
Пшеницу соберет
Рукой своею смелой,—
Снопы твоих детей он узрит поседелый.
Тебе, плоды храня,
Сулящие сторицу,
Златую колесницу
Дает светило дня
Иль Звездный Воз прекрасный,—
На Севере ты звезд таких не встретишь ясных.
Я променять бы рад
Мой меч златой и званье
На домик твой в Оканье.
Светлей он всех палат,
В нем солнце обитает.
Блажен, кто в закромах так много благ скрывает!
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Командор, Лухан. ЛуханПрости, но конь буланый твой
Ухода требовал…
Ужасно!
Ах, я убит, сражен стрелой!
Лухан! Все тщетно, все напрасно,
Еще недуг владеет мной!
Ужель влюблен ты в той же мере,
Своей покорствуя мечте?
Как пламя льнет к небесной сфере,
Душа восходит к красоте,
Робка, склонна к безумной вере.
Ты посоветуй мне, Лухан,
Как с мужем мне сойтись вернее?
Крестьянин он, а у крестьян
Сознанье чести спит слабее,
Чем у податливых дворян.
Разумно ль будет, если, маской
Прикрыв любовь, я щедрой лаской
Моей красавице в ответ
Явлю признательность?
О нет!
Будь я влюблен, сперва б с опаской
Разведал все со стороны
По мудрым правилам войны
И начал бы с другого круга:
Войдя в доверье у супруга,
Добился б ласки от жены.
Он добр и честен, нет сомненья,
В своей среде он всеми чтим;
Ты не возбудишь подозренья,
Когда ему, как и другим,
Ты явишь вдруг благоволенье.
Мужья, — мы знаем с давних пор,—
Едва их милостью обяжешь,
Честь берегут не так, сеньор.
Его ты милостями свяжешь,
И он развяжет свой надзор.
Чем подкупить его вниманье?
А в чем крестьянина желанье?
Пошли двух мулов и поклон,
И верь: счастливей будет он,
Чем если б получил Оканью.
Нет лучше клада для простых
Крестьян. А ей пошли… Ну, ясно!..
Сережек пару золотых.
Любовь Анджелики Прекрасной
Медор снискал так[113]. Слушай стих:
Анджеликой пленен, кровавою рекой
Ринальдо затопил весь лагерь Аграманта.
Неистовый Роланд, властитель, князь Англанта,
Тела нагромоздил на ниве боевой.
Мелисса волшебство вдохнула в скипетр свой,
Отмечен кровью путь жестокий Сакрипанта,
Испанец Феррау движением гиганта
Все истребляет вмиг, что видит пред собой.
Так бьются рыцари средь гор, равнин огромных.
А между тем Медор, не тратя лишних сил,
Под тенью вязовой, средь кипарисов темных,
Ей туфли подарив, красавицу пленил.
Тринадцать месяцев он прелесть ласк нескромных
И радости любви с Анджеликой делил.
Не плохо описал поэт,
Что алчность с нами сделать может.
Давать — вот жизни всей секрет,
Он тайну нам сберечь поможет,
Вернее средства в мире нет.
Услуга в деле самом малом
Приносит пользу в свой черед
Перед публичным трибуналом.
О мудрой выгоде народ
Так говорит: «Тряхни металлом —
Пред нею упадет стена,
И пухом ляжет путь ей скорый!»
Итак, да здравствует она!
Ей нипочем моря и горы,
Увидишь, как она сильна!
Лухан! Когда в Андалусии
Тебе пришлось со мною быть,
Твои достоинства большие
Мог на войне я оценить.
Ты честен, храбр; дела такие
Приятно обсуждать с тобой,
Где нужно тайны соблюденье,
И тонкий ум, и вкус, как твой,
А умный всюду уваженья
Достоин, будь простым слугой,
Где б ни был он, хотя б своею
Судьбой обижен был всегда.
Давно намеренье имею
Тебя приблизить я…
Когда
Я доказать любовь сумею,
Вели, сеньор… Но знай — других
Во мне сокровищ никаких
До сей поры не замечали.
Найди мне средство от печали!
Поверь в разумность слов моих.
Двух мулов мне купи в угоду —
Я за ценой не постою —
Таких, что не видал он сроду…
Готовь, хозяин, им шлею.
Дня не пройдет, не то что года,
Как в грубом сердце борозду
Тем плугом ты провесть сумеешь.
Богатой жатвы, знай, я жду:
В любви, коль денег не посеешь,
На ниве не бывать плоду!
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Касильда, Инес, Костанса. КасильдаЕще не поздно ехать нам.
Погода — роскошь, и при этом
Дорога, что ковер.
Мы летом
Часов за десять будем там,
А то и раньше.
Ну, уборы
Какие ты везешь с собой?
Простые. Вот корсаж простой.
А на моем везде узоры
Из серебра.
Расстегнут он,—
Куда как хорошо и скромно!
А у меня так бархат темный
Нашит на ярко-алый фон —
Замужним так к лицу пристало.
Антона нашего жена
Мне юбку темного сукна,
Инес, на время обещала.
Ткут это синее сукно
В Куэнке[114] и зовут пальмилья.
Да только Менга, Бласко Хиля
Жена, твердит, что все равно
Мне не к лицу пальмилья эта,
Что слишком я лицом бела.
Уж я-то знаю, кто б могла
Тебе дать лучшую по цвету.
А кто?
Касильда!
Если так,
Бери хоть розовую, право,
Или зеленую… На славу
Подол весь вышит.
Добрый знак!
Щедра, молодка, ты… И все же
Тебя я не хочу просить —
Боюсь я Педро рассердить.
От ссор в семье избавь нас, боже!
Мой Периваньес не такой,
Костанса. Добрым он родился.
Так сильно муж тобой пленился?
Он увлечен еще тобой?
Нельзя ж так скоро ждать остуды!
Весь город можешь обойти,
Молодоженов не найти
Тебе счастливей нас покуда.
Еще венчальный каравай
Мы не доели, остается
Большой кусок…
В любви клянется?
Щедр на слова?
Как ни считай,
Уж много ль, мало ль, я не знаю,
Одно я знаю: я сама
От ласк его сошла с ума.
Я мужа с поля поджидаю
Обычно с первою звездой;
Проголодался он, и нужен
Ему теперь хороший ужин.
И, словно чувствуя душой
Его приход, спешу я к двери,
Чтоб настежь растворить ее.
Тут на подушку я шитье
Кладу, чтоб не было потери
Какой в работе, — для того
Держу подушку возле стула.
Чуть Педро наземь спрыгнул с мула,
Я прыг в объятия его!
Голодный мул глядит уныло,
Объятьем нашим утомлен,
И, слыша, как вздыхает он,
Как бьет копытом, муж мой милый
Мне говорит: «Краса моя!
Твой Педро должен отлучиться —
Наш скот без ужина томится».
Он в хлев идет, за ним и я.
Пока солому он бросает,
Меня он шлет за ячменем.
Я возвращаюсь с решетом
И ставлю рядом. Насыпает
Он корм скоту, и тут же вновь
Меня он обнимает сразу.
Невзрачен хлев, но нет отказу,—
Ведь красит все места любовь.
Уж нас похлебка приглашает
Давно на кухню. Мы идем,
Там лук с сердитым чесноком
Так вкусно пахнут, так толкают
В кастрюльках крышки, видя нас,
И так шипят, урчат и бродят,
Такую музыку заводят,
Что и хромой пустился б в пляс.
Тут скатерть я стелю, посуду
Мне ставить в самый разпора:
Она — живем без серебра —
Из талаверской глины[115]. Чудо!
Гвоздички — роскошь, не узор!
Тарелку мужу наливаю
Я до краев. Такой, я знаю,
Похлебки не едал сеньор,
Властитель наш. Но и супруге
Заботой платит муженек,—
Как голубь, лучший он кусок
Готов отдать своей подруге.
Он пьет, и половину я
Вина с ним осушаю дружно.
Маслины — третье… Нет, не нужно
Любовь заменит их моя.
Вот кончен ужин. Путь-дорога
Нам спать. Идем рука с рукой,
Но прежде мы за день такой
Благодарим усердно бога.
И спать ложимся мы тогда,
И засыпаем очень скоро,
И мирно спим, пока Аврора[116]
Нас не разбудит, как всегда.
Не жизнь, голубка, а раздолье,
И спорить было бы грешно.
Осталось с мужем вам одно:
Отправиться на богомолье.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Те же и Периваньес. КасильдаНу, как повозка?
Убрана
На славу.
Нам садиться можно?
Досадно мне, скажу не ложно,
Касильда, видеть из окна:
У Бласа все, как у сеньора,—
Ковер, попоны, все подстать…
Ты мог бы у дворян достать.
Ты попроси у командора.
И то! К нам милостив сеньор.
Он даст, вы дело говорите.
Иди скорей.
Вы обождите.
Так ехать нам прямой зазор,—
У нас попоны нету даже…
Так одеваться не пойдем.
Ты мог бы попросить…
О чем,
Моя Касильда?
О плюмаже.
Ну, нет!
Какая в том беда?
Плюмаж сеньора — перья те же:
Тебе прибавят ветра, мне же
Удвоят тяжесть навсегда.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Командор, Лухан. КомандорТак хороши они, что в целом мире
Не сыщешь лучше.
Я готов поклясться
Твоею жизнью и моей: не видел
Таких прекрасных мулов, хоть немало
Мне на веку их видеть довелось…
А серьги не готовы?..
Мне хозяин
Велел сказать: исполнится три года
Им этой осенью. Цена им та же,
Что сам ему на ярмарке в Мансилье
Назначил ты, тому, должно быть, с месяц.
Годны под вьюк и ходят под седлом,—
Других таких не скоро мы найдем.
Скажи, Лухан, как половчей заставить
Мне Периваньеса, ее супруга,
Принять их в дар, да так, чтоб не приметил
Он умысла в намеренье нежданном?
Ты позови к себе его, скажи,
Что ценишь ты сочувствие его.
Да что, сеньор! Смешно мне, правда, видеть:
Ты хочешь превратить в секретаря
Своих причуд такого человека
Ничтожного, как я?
Ты не смущайся:
За женщиной ухаживаю я
Простого званья, потому и должен
К простому званью твоему прибегнуть.
Будь в даму я придворную влюблен,
Тогда секретарю, иль мажордому,
Иль дворянину из моей бы свиты
Давал я порученья. Через них
Заказывал бы ценные уборы
У ювелиров. Мне они бы цепи
Алмазные искали, серьги, перья,
Атлас, и шелк, и бархат, и парчу,
Изящные и редкие вещицы,
В Аравии достали б птицу Феникс[117].
Не то теперь. Меня простое званье
Моей любимой заставляет сделать
Тебя участником в моих делах.
Лухан! Хоть ты простой слуга, — я вижу,
Что ты умеешь мулов выбирать.
Итак, я обхожусь с моей любовью
Не хуже, чем любовь моя со мной.
Твою любовь, сеньор, не похвалю я,
Но обхожденье я хвалю твое.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Те же и Леонардо. ЛеонардоТебя желает видеть Периваньес.
Кто, Леонардо?
Периваньес здесь.
Ушам своим не верю! Кто, сказал ты?
Я говорю, с тобою повидаться
Желает Периваньес. Я уверен,
Его ты знаешь: Периваньес этот —
Крестьянин из Оканьи. Он потомок
Старинных и богатых христиан.
В таком почете у себе подобных,
Что если б он хотел поднять восстанье
В своем селе, примкнули бы к нему
Все те, кто плуг весной выводит в поле.
Он доброй жизнью всем кругом известен,
Крестьянин он простой, но, право ж, очень честен.
Ты отчего так побледнел?
О небо!
Не чудно ли? Едва сюда явился
Муж женщины, которую люблю я
Так сильно, и с лица сбежали краски,
И весь я леденею и дрожу!
Принять его ты, значит, не решишься?
Вели ему войти… Тому, кто любит,
Приятно видеть улицу, окошко,
Решетку; он в лице служанок склонен
Лицо увидеть госпожи своей.
Так в муже я ее увижу здесь, конечно,
Жестокую красу, причину мук сердечных.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Те же и Периваньес, в плаще. ПериваньесДозволь, сеньор, припасть к твоим стопам
Великодушным.
Что ты, Педро? Встань!
Добро пожаловать тысячекратно
И столько ж раз обнять тебя позволь!
Раскрой свои объятья мне!
Сеньор мой,
Такая милость!.. Земледелец бедный
Из самых малых я в твоей Оканье,
И встречи я подобной недостоин…
Крестьянину такой почет!
О нет!
Знай, Периваньес: ты моих объятий
Вполне достоин. Доброго рожденья
Ты человек и сверх того известен
И разумом и нравом справедливым:
Ты цвет вассалов на моей земле!
Я должен быть признателен тебе —
Ты жизнь мне спас. Уверен я, что если б
Не ты тогда, наверно бы, я умер.
Что привело тебя в мой дом?
Сеньор мой!
Ты знаешь, что недавно я женился,
А люди доброй жизни — я считаю
Себя таким — хоть и бедны, но служат
Любимой женщине с неменьшим пылом,
Чем во дворце галантные сеньоры.
Жена моя недавно попросила,
Чтоб съездил я с ней в августе на праздник
В Толедо. Ты, конечно, знаешь сам:
Святая церковь с пышностью особой
Успеньев день справляет, и в Толедо
Стекаются на праздник богомольцы
Со всех концов далеких королевства.
С моей женой двоюродные сестры
Туда поедут… У меня, сеньор,
Есть занавески грубые из саржи,
Но нет ковров французских у меня
Из золотой парчи, расшитой шелком,
Ни праздничных попон с позолоченным
Гербом на них, ни перьев, ни корон
Над шлемом благородным… И пришел
Я попросить у милости твоей:
Не мог бы ты на время одолжить мне
Ковер и с ним попону? Я б украсил
Свою повозку ими… Но смиренно
У твоего величья я прошу
Простить мою мне грубость, благосклонно
Склонясь к мольбе моей, поняв, что здесь — влюбленный.
Ты счастлив, Периваньес?
Так я счастлив,
Что я не променяю свой наряд
Из грубой шерсти на ценнейший орден
Из тех, что грудь так пышно украшают
У вашей светлости. Моя жена
Добра, благочестива и собою
Довольно хороша, скромна и любит
Меня сильней, чем женщина другая
Любить способна мужа своего,
Хоть я ее люблю еще сильнее!
Ты прав, мой Педро, полюбив так страстно
Ту, что тебя всем сердцем любит. С божьим
Законом то в согласье и с людским.
К тому ж приятно нам любить свое.
Эй, слуги! Дать ему ковер арабский
И восемь дать ему попон с гербом,
И раз мне выпал случай отплатить
Ему сполна за тот прием радушный,
Что встретил я в дому его, когда
Обрел в нем жизнь, дарю ему двух мулов,
Которых я на ярмарке купил
Для выезда. Жене ж его снесите
Вы серьги из подвесок золотых —
Мой ювелир закончил, верно, их.
О, если б я, сеньор, тысячекратно
Поцеловал ту землю, где ты ходишь,
Тебя назвав по имени, — и то
Не оплатил бы я малейшей доли
Из милостей, которыми взыскал ты
Меня сейчас! Моя жена и я —
Твои вассалы. Мы рабами станем
Твоей семьи с сегодняшнего дня.
Ступай с ним, Леонардо.
Ну, идем!
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Командор, Лухан. КомандорЛухан! Что скажешь?
Я скажу, сеньор мой:
К тебе такое счастье привалило,
Что я смущен.
Послушай же! Теперь
Ты рыжего коня мне оседлаешь.
Закутан в плащ, я поскачу в Толедо —
Крестьянка душу увезла мою.
За ней ты хочешь следовать?
О да!
И раз она преследует меня,
Любовный жар, исполненный желанья,
Я утолю хотя бы созерцаньем!
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Король дон Энрике III, коннетабль, свита. КоннетабльЛикует город, вся земля
Твою особу видеть рада,
И лучшей нет для них отрады —
Служить величью короля.
Еще одно их радость множит:
Ты здесь в канун такого дня!
Да, за любовь мою меня
Благодарить Толедо может.
Я дивной красоты его
Уже давно поклонник страстный.
Излить Толедо не напрасно
Весь пыл усердья своего
Спешит в признательности этой.
Нет перла ярче и светлей
В венце кастильских королей.
Он впрямь восьмое чудо света!
Так, коннетабль, руководит
Всем телом голова умело —
Вливает жизнь и бодрость в тело…
Взгляни, какой чудесный вид!
Не так же ль Рим венчает гору?
Но красоту семи холмов,
Воспетых славою веков,
Толедо наш затмил без спора.
А храм? Вот чудо из чудес!
Я вышел, полон умиленья…
Да, государь, едва ль сравненье
С ним древний выдержит Эфес[118].
Как завтра ты решил: с толпою
Пойдешь в процессии иль нет?
Решил я выполнить обет
Пред этой статуей святою.
Ее я стану умолять
Торжественно, при всем народе,
Быть мне заступницей в походе
Перед творцом.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Те же и паж, потом два толедских рехидора. ПажОблобызать
Твои стопы сюда явились
Два рехидора. Благородный
Совет толедский их прислал.
Пускай войдут!
Твои стопы,
Великий государь, целует
Толедо и сказать велит:
Чтоб дать ответ тебе скорейший
На просьбу о деньгах и войске,
Ее законною признав,
Толедо все свое дворянство
Собрал и с общего согласья
Тебе для твоего похода
От королевства предлагает
Деньгами помощь в сорок тысяч
Дукатов и людьми поставить
Берется тысячу бойцов.
Весьма признательны Толедо
Мы за услугу эту. Впрочем,
Иного мы не ожидали.
Вы — рыцари!
Да, государь!
Мы оба — рыцари…
Так завтра
Поговорите с коннетаблем.
Пускай на вас Толедо видит,
Как платим мы его дворянству
За помощь ценную его.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Те же, Инес, Касильда, Костанса, Периваньес и командор. ИнесАх, мой создатель! Я хочу
Его увидеть непременно.
Вот повезло-то нам: король
Здесь в городе!
Взгляни туда:
Какой красавчик!
Дон Энрике.
Его зовут Третейским.
Чудо
Третейский этот как хорош!
Да не Третейский он, а Третий!
Сын короля он дон Хуана[119],
Кого мы Первым называем,
И, значит, потому прямой
Он внук Второго дон Энрике,
Убийцы короля дон Педро;
Тот был по матери Гусманом
И храбрым рыцарем, но брат
Его храбрее оказался.
Дон Педро изменило счастье —
Оно упало вместе с ним
И дон Энрике развязало
Тем самым руки, в них вложив
Кинжал, что ныне превратился
В державный скипетр.
Это кто же
С ним говорит, с такою гордой
Осанкой?
Кто же, как не сам
Верховный коннетабль?
Так вправду
Пред нами короли? Из плоти,
Из крови сделаны они?
А из чего, ты полагала?
Из бархата и из атласа.
Ты просто дурочка, Касильда!
Как тень, я следую за солнцем
Ее крестьянской красоты.
И так я дерзок, что, боюсь,
Меня узнают люди свиты
И королевской стражи. К счастью,
Они идут в алькасар[120].
Как,
Король уходит?
И так быстро,
Что не могла я разобрать
Цвет бороды его: он рыжий
Иль белокурый?
Ах, Костанса,
Знай: короли у нас в таком
Большом почете, что подобны
Они иконам чудотворным.
Как ни гляди, а всякий раз
Другого кажутся нам цвета.
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Инес, Касильда, Костанса, Периваньес, командор, Лухан, художник. ЛуханВон там!
Которая из них?
Прошу вас, тише говорите.
Сеньор! Художника привел я!
Ах, друг!
Готов тебе служить я.
Ты захватил картон и краски?
Предвосхищая мысль твою,
Картон и краски захватил я.
Итак, ты, тайну соблюдая,
Напишешь мне из трех крестьянок
Ту, что стоит посередине,
Как только где-нибудь они
Присядут отдохнуть?
Нелегкой
Мне представляется задача,
Но поручиться я дерзну:
Достигну полного я сходства.
Пойми сперва, чтó я хочу!
Удастся уловить тебе
Ее черты — тогда с наброска
Ты мне большой портрет напишешь,
Не торопясь, на полотне.
Во весь желаешь рост?
О нет,
С меня довольно поясного.
Но все должно таким же быть:
Такие ж локоны и бусы,
Рубашка, платье, — словом, все.
Взгляни туда: они садятся,
Чтоб посмотреть народ.
Вот случай!
Начну набросок мой…
Касильда!
Присядем здесь! Отсюда сможем
Иллюминацию мы видеть.
В народе говорят, быков
На городскую площадь ночью
Должны пригнать.
Давайте сядем.
Отсюда мы увидим их
Без давки, без излишних споров.
Изобрази, художник, небо
В убранстве светлых облаков,
Изобрази мне луг веселый
В уборе праздничных цветов!
Она красавица, бесспорно!
Так хороша, что у сеньора
Вконец истерзана душа,
И весь зарос он волосами
И стал похож на дикаря.
Боюсь, нам скоро свет изменит.
О, не страшись! Другое солнце
Горит в ее спокойном взоре —
Оно тебе заменит звезды
И душу мне спалит огнем!
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
КОМНАТА ДЛЯ СОБРАНИЙ БРАТСТВА СВЯТОГО РОКЕ[121] В ОКАНЬЕ
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Блас, Хиль, Антон, Бенито. БенитоВот это дело! В самый раз!
Присели б тут да записали!
Мы не капитул[122] — мало нас.
А, слышал я, его созвали
Вчера и, право ж, в добрый час!
Да, этот праздник для прихода,
Для Братства был большим стыдом.
Так вот, сеньоры: к нам народа
Стеклось немало в этот дом,—
Святой все чтимей год от года,—
Пристойно ль, вас хочу спросить,
Подобный грех нам повторить?
Повсюду славно Братство наше.
Мы праздник можем справить краше,
Нам все нетрудно изменить.
К тому ж такое невниманье —
Беда для всех. Пускай скромна
В своем усердии Оканья,
Но всю страну зовет она,
И слышит зов ее Испанья.
Велик пред богом наш патрон,
Наш Роке. Что ни день, на свете
Все больше он превознесен —
Там крестный ход, второй и третий,
Здесь новым Братством правит он,
В Толедском королевстве… Что же,
Я вас спрошу, ужели гоже
Бояться нам больших затрат?
По нераденью вышло, брат.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Те же и Периваньес. ПериваньесХоть опоздал, войду я все же.
Быть может, чем и пригожусь,
Помочь охотно я возьмусь.
А вот и мой сосед любезный!
Тебя заждались…
Бесполезной
Услугой докучать боюсь.
Садись со мной. Начнем беседу…
Где пропадал?
С моей женой
На праздник ездил я в Толедо.
Что, хорошо?
Создатель мой!
Кто б мне сказал, кто б мне поведал,
Что райских кущ тот дивный храм
Мне явит на земле сиянье?
Своим не верил я глазам.
Что ж до святого изваянья,
С небес сошел художник к нам!
Что с тою статуей сравнится?
Престола горнего царица —
Она одна лишь и затмит
Ту, что Толедо свято чтит,
Не уставая ей молиться.
Что ж до процессии, она
Свершалась так, как ежегодно,—
Была торжественно-пышна.
Король, моляся всенародно,
Придал ей блеск. Идет война,—
Он по пути в Андалусию
На праздник заезжал туда.
А в Братстве без тебя такие
Дела стряслись — ох, ох, беда!
Я сам спешил в места родные,
На крестный ход попасть хотел,
Святому мне служить приятно —
Из-за Касильды не успел.
Лишь на девятый день обратно
С женой я выехать сумел.
Уж так благочестива, право,
Моя жена, а я и рад!
Там был король? Весь цвет державы?
И с ним магистры, говорят,
Алькантары и Калатравы.
Большой готовится поход.
Мавр ни один не уцелеет
Из тех, кто воду Бетис[123] пьет,
Да мавр себя не пожалеет,
Немало наших перебьет!
Но бросим эти разговоры.
О чем вы речь вели, сеньоры?
Здесь речь о Братстве шла сейчас,
Вошел ты, Педро, в самый раз.
О мажордоме были споры,
А я подумал: вот под стать
Кому! Он справит все толково.
Как он вошел, и я сказать
Хотел о том же, слово в слово!
Ну, кто же будет возражать?
Согласен я, он всех дельнее,
И пусть хлопочет он за всех,
Чтоб вышел праздник наш пышнее,
Не то опять случится грех.
Так дело будет повернее!
Сеньоры! Я молодожен
И отказаться б мог, конечно,
Но этим нанесу урон
Своей же вере я сердечной.
Избраньем вашим я польщен
И мажордомство принимаю.
Святому Роке рад служить —
Ему себя я посвящаю.
Ну, значит, так тому и быть.
Удачным выбор наш считаю.
С чего ж начать мне? В чем нужда?
Святого Роке предложу я
Исполнить вновь, а то беда!
Другую статую большую
Нам нужно заказать бы…
Да.
Совет хорош. Что предлагает
Нам Хиль?
Ну да, конечно, он
И стар и плох… не украшает
Он наше Братство.
Ты, Антон?
Другого сделать подобает.
Пес при святом облез на вид,
Полхлебца только остается,
И сам святой едва стоит
(Я о фигуре). Нам придется
Его чинить — весь бок отбит.
У пальцев двух, что поднимает
Святой, благословляя нас,
Суставов верхних не хватает…
Что посоветует нам Блас?
Тебе сегодня не мешает
С Антоном в город съездить. Там
Сдадите нашего святого
В починку лучшим мастерам.
К чему заказывать другого?
Такой расход не по деньгам.
Так Братство наше разорится…
Но как нам статую свезти?
Да просто на твоей ослице
Иль на моей. Чтоб не трясти,
Не поломать, мы простынею
Ее оденем…
Так идем!
Нельзя нам медлить, раз с тобою
Должны сегодня вы вдвоем
В Толедо ехать…
Я открою
Вам суть моих последних слов,
В них сомневаться не позволю.
Коль надо денег, дать готов,
Свою внесу я тоже долю.
Пусть Роке станет наш таков,
Как Христофор.
Не сомневаюсь.
И кто ж откажется?..
Пойду
Сперва с женою попрощаюсь.
Так со святым тебя я жду.
Мою Касильду, опасаюсь,
Вдруг огорчу я невзначай,
Хоть по делам я Братства еду,
Тем, что я наш покину край,
Сменив Оканью на Толедо
И позабыв про урожай.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Командор, Леонардо. КомандорПро все рассказывай мне смело.
Когда победа над Инес
Представить может интерес,
Сеньор, вот как случилось дело.
Инес в Толедо прибыла
С твоей крестьянкой из Оканьи —
Пред солнцем меркнет так сиянье
Зари, хоть все ж она светла.
Но враг порывов я безумных,
Я долго вкруг нее бродил,—
В ее сословье находил
Не раз сутяг я хитроумных…
И лишь на празднике одном,
Танцуя, смог я ей открыться
В моей любви, но удалиться
Пришлось мне тут же со стыдом.
Я все ж преследовал упорно,
И раз, когда на пашню шел
Я вместе с ней, я речь завел
Вновь о тоске моей притворной.
К моим признаньям отнеслась
Она довольно благосклонно
И за любовь мою законной
Воздать любовью поклялась.
Я в форме намекнул приятной,
Что мы поженимся. Она
Была довольно смущена —
Я дворянин, оно понятно.
И тут я к ней, мол, так и так:
«Сеньор наш будет рад сердечно,
И нас поженит он, конечно,
А без него нельзя никак».
Ну, словом, обошел девицу…
К Касильде сможешь ты теперь
Проникнуть через эту дверь,
Чрез незамужнюю сестрицу.
Ах, Леонардо! Если б рок
К скале доныне неприступной
Среди морей мне путь доступный
Открыл и ключ найти помог
К ее крестьянскому презренью!
Ужель ни в чем ты не успел?
Я солнцу дивному хотел
Однажды стать докучной тенью…
Ты знаешь, где и как, мой друг.
И что ж? Едва я плащ откинул,
Как будто кто ей сердце вынул,
Иль смерть ей повстречалась вдруг.
С ее лица сбежали краски:
Оно казалось то белей
Снегов холодных, то алей
Весенних роз. Но вместо ласки
Еще ясней в чертах живых
Прочел я злобу и презренье.
Напрасно взор мой и движенья
Ей боль смертельных ран моих
Хотели выразить. Пленился
Я только больше, и тогда,
Исполнен страсти и стыда,
В моем безумье я решился
Позвать художника, велел
С красы презрительной и мрачной
Набросок сделать…
Что ж, удачно?
Так сходство он схватить сумел,
Что тот набросок на большое
Велел я после полотно
Перенести. Пускай оно
Висит всегда в моем покое.
Добрее на холсте черты,
И склонен я предаться бреду…
Портрет готов: за ним в Толедо,
Мой Леонардо, съездишь ты.
Я рад служить тебе хоть вечно,
Но, право, жаль, что медлишь ей
Открыться ты в любви своей
И победить ее, конечно.
Дай я с Инес поговорю —
Она полезной стать нам может.
Ах, если мне она поможет,
По-королевски одарю!..
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Те же и Лухан, одетый косцом. ЛуханКто здесь с тобой?
Лухан мой верный!
Здесь Леонардо, он один…
Готовь дары, мой господин!
Ты просьбы не страшись безмерной,
Немало у меня добра
В Оканье, но хочу узнать я…
Как сильно нас меняет платье!
Знай: к Периваньесу вчера
Косить хлеба я напросился,
Одет косцом… Он взял меня.
Неузнан, с нынешнего дня
В его дому я поселился.
Когда б с тобой я был!..
Так вот!
Мы, косари, чем свет в дорогу,
На поле, а тебе подмогу
Сама судьба нежданно шлет.
Твой Периваньес отлучился
В Толедо и на эту ночь
Меня оставил, чтоб помочь
Твоей беде. Я согласился.
Итак, сеньор, когда уснет
У входа шумная ватага
Косцов, заслышу ль стук я шага,
Иль знак условный у ворот,
Тебе немедля я открою
И провожу, коль скажешь ты,
К ногам жестокой красоты,
К ее заветному покою.
Чем я смогу, подай совет,
Такую оплатить услугу,
Лухан?
Доверься мне, как другу,—
Сокровищ лучше в мире нет.
И как ты все устроил живо!
Как ловко мне помог в беде!
Итак, помехою нигде
Не будет пахарь мне ревнивый!
Когда мне дверь откроешь ты,
Когда косцам их сон удвоишь,
Любви безумной путь откроешь
Ты в мир надежды и мечты.
И как сложилось все удачно:
Он сам в Толедо ускакал,
И, что важней, он не узнал
Тебя под маскою прозрачной!
Ах, да! Ты оглядел весь дом?
А как ты думаешь? Еще бы!
Дошел до солнца… до особы,
Что жжет тебя своим огнем.
Ужель ты к ней войти решился,
Был дивным солнцем ослеплен?
Нет! Ты — испанский Фаэтон![124]
Как ты дерзнул, как не смутился?
А чем был занят ангел мой?
Касильда время не теряла —
Иглой узоры вышивала
По коже темно-голубой.
Ни шелка, ни парчи в покое,
Признаться, не заметил я.
У кожи срезаны края,
На ней тисненье золотое.
Так вот, сеньор мой, и суди…
В Кастилье знает стар и молод:
«Чуть август в дверь, в лицо нам холод».
Уж над страной прошли дожди,
И Периваньес пред студеной
Зимой, став рыцарем вполне,
Решил повесить на стене
С твоим оружием попоны.
Я тут же все сообразил
И так подумал, сердцем весел:
«Нет, ты оружье не повесил —
К ногам любви его сложил…»
Тебе, скорее, возвестило
Мое оружье со стены,
Что во владение страны
Оно захваченной вступило.
И пусть висит… Что из того?
Вися, не станет побежденным.
Будь хоть живым оно, плененным,—
Извлек я пользу из него.
Боюсь, увидят нас с тобою.
Лухан! Ступай отсюда прочь,
За шпагой я пойду… О ночь!
Приди и сжалься надо мною!
А Леонардо для услуг
Ты не возьмешь с собой?
Конечно!
В делах земных, хотя б сердечных,
Всегда полезен верный друг.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Касильда, Инес. КасильдаАх, ради бога, оставайся
Еще на эту ночь со мной!
Никак нельзя. Всему виной
Отец и мать. Не обижайся —
Встревожу бедных неравно…
Велю сказать: ты задержалась
И на ночь у меня осталась,
А ехать поздно и темно.
Сестрица! Спорить не хочу я.
Решай сама, ты мне родня.
Как одолжила ты меня!
Позволь, тебя я расцелую!
Но ты мне за любовь должна,
Сама, наверно, согласишься…
Касильда! Просто ты боишься
И не привыкла спать одна.
Но мужа, — глупости какие,—
Как заменю я твоего?
Он парень — хват, и у него
Язык и руки золотые!
А я? Чуть шум — дрожу, в ножнах
Замечу шпагу — смысл теряю,
А без ножон, так умираю…
Трусиха…
Что за глупый страх!
Мы не одни, в дому мужчины,
Косцов положим у ворот…
Не спишь ты просто от забот,
Не от какой другой причины,
Все одиночество…
Ну, да,
Ты отгадала: есть забота.
Она для ревности — ворота,
За страстью страх идет всегда.
Но страх в тоске помочь не может.
Не спит от ревности любовь.
А что твою волнует кровь?
Толедо чем тебя тревожит?
Открой, в чем страх, в чем интерес?
Как вольный ветер, ревность веет.
Недаром сердце холодеет,
Я за себя боюсь, Инес.
Нет, ревность веет из Медины,—
Об этом песня говорит.
Увы, ей путь везде открыт!
Толедо, Бургос — все едино…
Идем, давно нас ужин ждет.
Красавиц, правда, там не мало…
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Те же, Льоренте и Мендо. ЛьорентеЛожиться б раньше не мешало
Тому, кто с солнышком встает.
Ты прав, земляк. Черед за нами;
Поел — и спать себе полез.
Уж с поля, милая Инес,
Жнецы вернулись с косарями.
Оставим сад и огород —
О них пусть Санчо похлопочет.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Льоренте, Мендо, Бартоло, Чапарро. ЛьорентеХозяйка подогнать нас хочет —
Не зря ждала нас у ворот.
Без мужа трудно управляться
Ей, бедной.
Приказала мне
Скосить весь луг в той стороне.
Не плохо будет отоспаться.
Пошли вам бог спокойный сон,
Льоренте, Мендо!
Ну, какое!
Тут не до сна, когда мы двое
Все поле с четырех сторон,
Один с серпом, другой смотыкой,
Должны пройти.
И не беда!
Знай, Мендо: честный труд всегда
Наградой служит нам великой.
Садитесь. Перед тем как лечь,
Давайте песнь затянем хором
Или веселым разговором
Себя попробуем развлечь.
Льоренте! Ты глядишь вполглаза?
Когда бы власть моя была,
За целый год заря б взошла,
Клянусь тебе, всего два раза.
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Те же, Элипе и Лухан, одетый косцом. ЭлипеМестечко есть? Скажи, родня!
Элипе, к нам! Мы сядем вместе.
А если я спрошу о месте?
Найдется ль место для меня?
Как не найтись! Усадим рядом,
У входа можешь прикорнуть.
Хотим мы песню затянуть…
Или развлечь себя рассказом.
Ну, так рассказывай скорей,
Коль он не скучный и не вздорный
Я в плащ закутаюсь проворно
И сяду — слушать так ловчей.
Итак, мы с песни начинаем,
А после слушайте рассказ,
Что мне на ум пришел для вас.
Ну, запевайте!
Запеваем.
Иисусе! Ах, как сладко
Пахнет клевер, Иисусе,
Алый клевер, весь в цвету!
Клевер женщины прекрасной,
Что так в мужа влюблена.
Клевер девушки, — она
Под охраною всечасной,
Но любовь в ней ложью страстной
Будит первую мечту.
Иисусе! Ах, как сладко
Пахнет клевер, Иисусе,
Алый клевер, весь в цвету!
Клевер девушки без мужа,—
Женихам потерян счет,—
И вдовы, что мужа ждет,
Прикрывая неуклюже
Токой[125] белою снаружи
Нижней юбки пестроту.
Иисусе! Ах, как сладко
Пахнет клевер, Иисусе,
Алый клевер, весь в цвету!
Все спят, забыв о дне грядущем,
И песнь им не нужна твоя.
Ну, что ж, тогда засну и я,
Хоть не на клевере цветущем.
Кругом жнецы спокойно спят,
Что ж медлю, что ж не отворяю?
О ночь-владычица! Вверяю
Тебе любовь его!.. Свистят!
Как он спешит! Сейчас открою.
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Те же, командор и Леонардо. ЛуханТы ль, мой сеньор?
Конечно, я!
Входи!
Вошел. Веди меня!
Все спят, утомлены косьбою.
Ты смело через них шагай —
Груженый воз их не разбудит,
Заботы с ними нам не будет.
Я с домом не знаком. Ступай
Вперед, веди к ее покою.
Пусть Леонардо обождет
Нас здесь, сеньор.
Ну, что ж, идет!
Так в путь!
Любовь! Звездой златою
Ты засияй в моей судьбе!
ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ
Льоренте, Мендо, Бартоло, Чапарро, Элипе. ЛьорентеЭй, Мендо!
Что, Льоренте?
Худо!
Здесь кто-то бродит…
Что за чудо!
Приснилось, может быть, тебе!
Да нет… Теперь я понимаю!
Ах, бедный Периваньес! Вот
Как честь его она блюдет!
Не разглядел я — кто, а знаю,
Что не жнецы, не косари,
Плащи все в золоте.
Недаром
Боялся я… Меня хоть варом,
Льоренте, насмерть обвари,
Но это пахнет командором.
Я крикну…
Погоди кричать.
Верней, быть может, помолчать?
Да с ним не справишься, как с вором.
Как ты узнал, что это он?
А кто другой в Оканье смело
Решится на такое дело?
Кто дерзок так и так смышлен?
Ах, плохо мужем быть красивой
Жены!
Да, знаешь, не верна
Ему, мне кажется, она!
Сюда идут… Усни и — живо!
ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ
Те же, командор и Леонардо по-прежнему в плащах, Лухан. КомандорТсс, Леонардо! Потерял
Я редкий случай.
Что такое?
Замкнула дверь в своем покое
Тигрица злая…
Ты стучал?
Стучи еще!
Народу много,
Боюсь я всех перебудить.
Сеньор! Подумай, как же быть?
Да ты забудь свою тревогу!
Ты говоришь: народу тьма,
А я скажу: какая малость!
Одни косцы. Вино, усталость —
Замок для чувств и для ума.
Но тсс! В окне, я замечаю,
Мелькнула тень. Вот вновь видна…
Мне не везет.
А вдруг она?
Взгляни скорей!
Она, я знаю.
ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ
Те же и Касильда. КасильдаДрузья! Теперь не время спать!
Вставайте все!
Моя сеньора!
Я знаю, день настанет скоро,
Придет пора косить и жать.
И раз вы встали — солнце встало,
Все ярким светом залило.
Но нам вас видеть тяжело
Одной. Ваш муж вас любит мало.
Что он в Толедо позабыл?
Какими занят он делами,
Чтобы расстаться на ночь с вами?
Когда б счастливцем этим был
Не он, а командор Оканьи,—
Я знаю, как он в вас влюблен,—
О, вас бы не оставил он,
Хоть жди его король Испаньи!
Пускай огонь в его крови
Рождает в вас одно презренье,
Но вас покинуть — преступленье
Перед законами любви.
Жнец, пришедший издалека,
Ты, кого к нам август знойный
В этот город заманил!
Кто тебя лукавой речи
И коварству научил?
Ты чулки надень на ноги
Из простой домашней пряжи,
Сбрось с плеча кафтан свой грубый,
С шеи острый серп сними,
Из-за пояса наперсток
Тот достань, что надевают
В пору жатв мои жнецы,
Вместе с солнцем поднимайся —
День зовет тебя давно.
Ты вяжи снопы сухие
И колосьев мне не порть.
А когда на небо звезды
Дружной высыпят гурьбой,
Ты на отдых собирайся
И оставь дела в покое,
Для тебя совсем чужие,
Те дела, что угрожают,
Жнец, тебе одной бедой.
Знай, что командор Оканьи
Служит даме благородной,
Не крестьянке, что одета
В красный лиф с простою юбкой
Из пальмильского сукна.
Он придворной служит даме
С пышной модною прической,
Воротник ее голландский
Блещет тонким полотном.
И не грубую наколку
Эта дама надевает,
А серебряную току[126],
Что нарядней наших ток.
В экипаже, на носилках,
Разукрашенных шелками,
Эта дама в дни святые
Отправляется к обедне.
С виноградника на пашню
Ей, придворной даме, ездить
Не приходится в повозке,
Сбитой из простых досок.
Командор в учтивых письмах
Рассыпается пред нею
В нежных клятвах, обещаньях —
В них вельможного презренья
Нет к крестьянской простоте.
Эта дама пахнет сладко
Амброй тонкою перчаток,
Пахнет запахом пьянящим
Притираний дорогих,
А не диким тимианом,
Ни лавандою, ни мятой,
Ни шиповником лесным.
Но когда бы командор твой
Полюбил меня сильнее
Самой жизни и почетной
Правдой стала б для меня
Ложь влюбленных обещаний,
И тогда б мне Периваньес,
Пусть в плаще из грубой ткани,
Был милее командора
В блеске яркого плаща.
Периваньес мне мой дорог
На своей кобылке серой,—
В бороде сверкает иней,
Снег белеет на рубашке.
Арбалет свой положил он
На луку седла, свисают
Две убитых куропатки,
Пара кроликов с седла,
Рядом гончая из своры,
И таким мой Периваньес
Мне милее командора
В блеске яркого плаща.
Будь тот в шапке драгоценной
Из сверкающего шелка,
И гори на нем алмазы
Пышных буфов и застежек,—
Знай: во мне благоговенья
Крест из камня вызывает
Больше в маленькой часовне,
Чем багряный крест Сантъяго[127]
На камзоле парчевом.
Жнец! Скорей ступай отсюда!
Верь, беда не за горами,
И тебе не видеть больше
Света белого дневного,
Если здесь мой Периваньес
Повстречается с тобой.
О сеньора, вас молю я!
Вы не гневайтесь, сеньора!
Здесь, Касильда, о Касильда,
В вас влюбленный командор.
Вам принес две тонких нитки
Я жемчужин драгоценных —
И цепочку из эмали —
Тяжелей она той цепи,
Что ношу я на груди.
Вам, жнецы моей усадьбы,
Спать не время: вас улыбкой
Зорька в поле приглашает.
Чу! Коней я слышу ржанье,
Слышу крики. Тот, кто нынче
Соберет снопов всех больше
И под вечер принесет их,
От меня большую шляпу
Тот получит. Педро ездит
В ней на виноградник свой.
Льоренте! Нас зовет хозяйка!
Беги, сеньор, беги скорей!
Тебя увидеть могут люди.
О ты, ливийская змея!
Нет, я истрачу все богатство,
И честь, и кровь, и жизнь отдам,
Но я сломлю твое презренье
И гнев крестьянский твой смирю!
Вставай, Чапарро! День навстречу
Идет к нам быстрыми шагами.
Элипе, эй! Проснись, уж поздно!
Проснись, Бартоло! Друг на друга
Глядят, залиты белым светом,
Вершины гор в одежде снежной.
Друзья! Идите все за мной,
И пусть не говорит хозяйка,
Что без хозяина на поле
Лежали праздными серпы!
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Периваньес, Антон, художник. ПериваньесСредь битв, написанных на славу,
Среди портретов и святых,
Одна всех больше остальных
Картина мне пришлась по нраву.
Таится ль прелесть в полотне,
Или другая в ней приманка,
Иль я — крестьянин, и крестьянка
Всегда всего милее мне?
Но дайте поглядеть мне снова,
Прошу о милости такой!
Раз будет подновлен святой,
И нам свое вы дали слово…
Портрет похож, удачен он.
Красотка, что ни говорите…
Скорей с гвоздя его снимите.
Хочу, чтоб поглядел Антон.
Я рад еще полюбоваться,
Хоть я его приметил сам.
Иду.
Предстанет ангел нам.
Не заставляйте дожидаться!
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Периваньес, Антон. АнтонА я ведь знаю, отчего
Ты так портретом озадачен.
Наряд хорош и верно схвачен —
Ну, право ж, больше ничего!
А, может, сходство ты приметил
С женой и смотришь, чуть дыша?
Уж так Касильда хороша?
Будь мужем я, не то б ответил.
Не мне — тебе хвалить ее,
Ты, Педро, муж…
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Те же и художник с большим портретом Касильды. ХудожникСудите сами,
Моя крестьянка перед вами.
И с ней бесчестие мое!
Как вы находите?
Не худо!
Молчишь, Антон?
Ну, право смех!
Тебе «не худо», а для всех
Он так хорош, что просто чудо!
Иди в гостиницу, Антон,
Седлай коней, пора в дорогу.
Иль я дурак, или, ей-богу,
С Касильды был написан он,
И Педро бедного едва ли
Не ревность мучит. Чудеса!..
Иду.
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Периваньес, художник. ПериваньесСеньор мой! Небеса
Таких других не создавали!
Глаза какие!.. Губы!.. Кто ж
Она сама, взялась откуда?
Вы не узнали? Что за чудо!
Портрет мой, значит, не похож.
Я ничего не понимаю.
Там родилась, где вы, она…
В Оканье?
Да.
Там есть одна
Крестьянка… Я припоминаю,
Есть сходство.
Кто, я не узнал,
Осталось для меня загадкой.
Я свой портрет писал украдкой,
И не портрет — я набросал
Простой эскиз; он после мною
Был повторен на полотне.
Заказчик ваш известен мне.
Сказать?
Скажите, я не скрою.
Оканьи командор.
И раз
Не знает бедное созданье,
Что цвет влюблен в нее Испаньи
И рыцарь доблестный, от вас
Скрывать не стану: угадали!
Но, может, то язык молвы…
Не знает, говорите вы?
Как сами раньше вы не знали.
Она — честна, и оттого
Труда такого стоил, верьте,
Портрет…
Вы мне его доверьте,
Берусь я отвезти его,
Доставлю в целости и скоро.
Но… не оплачен мой портрет!
Я заплачу за все.
О нет,
Боюсь разгневать командора!
Он завтра своего слугу
Пришлет с деньгами за портретом.
Слуга замешан в деле этом?
Да, поручиться я могу.
Ее преследует он всюду,
Как молния неотразим.
Вчера я повстречался с ним.
Других заказов нет?
Покуда
В починке наш святой у вас,
Я буду часто появляться,
Чтоб вновь и вновь полюбоваться
Портретом этим, как сейчас.
Теперь прощайте!
Ваш слуга я,
К услугам вашим кисть моя.
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Периваньес один. ПериваньесЧто видел здесь, что слышал я?
О гнев небес, о буря злая!
Не может быть! О том не зная,
Невинна в умысле жена,
И не преступница она?
Как мне ей выразить обиду?
Нет, я таиться стану с виду:
Так ревность действовать должна.
О, как судьбою я наказан!
Влюблен в Касильду командор,
Похитить честь мою, как вор,
Он хочет, честью мне обязан.
Его вассал, я клятвой связан,
Он мне защита и закон,
Он мой сеньор… Но если он
Похитит честь, его убью я,
В неправде правду обрету я,
Своей неправдой отомщен.
Да, поступил куда беспечно
Я, на красавице женясь.
Минутой счастья насладясь,
Я мнил им наслаждаться вечно.
И про богатство я, конечно,
Забыл, а между тем оно
К моей красавице давно
Влеклось мечтой сластолюбивой.
Ах, нет! Не бедняку дано
Быть мужем женщины красивой…
Вот дон Фадрике стал каким!
Сперва с Касильды он решает
Списать портрет и тем одним
На честь мою он посягает,—
Ее во мне он убивает.
Меня бесчестит полотно…
Живой он чести заодно
Грозит мечтой нетерпеливой.
Ах, нет! Не бедняку дано
Быть мужем женщины красивой…
Я в низком званье на беду
С такой спознался красотою,
Но в добродетели найду
Я средство справиться с бедою,
Свой стыд в усадьбе я укрою…
Что ж? Только горшее окно
Я тем открою, кто равно
Все извращает речью лживой.
Ах, нет! Не бедняку дано
Быть мужем женщины красивой…
Оканью бросить? Это мне
Мои дела не позволяют,
Нельзя мне жить в чужой стране.
Как будто сговорясь, мешает
Все, что мне с виду помогает.
Итак, осталось мне одно:
Спросить жену, хоть и грешно
Ее смущать мечтой ревнивой…
Ах, нет! Не бедняку дано
Быть мужем женщины красивой…
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Командор, Леонардо. КомандорКак я сказал тебе, указом этим
Наш государь велит мне, Леонардо,
К нему людей направить из Оканьи,
Из деревень подвластных мне и сел.
Что думаешь ты делать?
Я повсюду
Велю приказ расклеить о наборе.
Пусть соберутся двести молодцов,
Из них составлю я две славных роты:
Сто человек крестьян и сто идальго[128].
Не лучше ль было б из одних дворян?
За мыслью ты моей не поспеваешь
Иль в ногу с ней идти ты не желаешь…
Военачальником для ста крестьян
Я Периваньеса хочу поставить
И тем хитро убрать его отсюда.
Влюбленные на выдумки ловки!
Любовь — война, она хитрить умеет.
Как думаешь, приехал он?
Лухан
Мне говорил, что ждут его к обеду.
Полна Касильда страха и тоски.
Узнал я после от Инес, что обе
Они решились в тайне сохранить
Ночной приход твой, а Инес вдобавок
Скрывать пока решила от Касильды,
Что для тебя она согласна сделать.
Касильда так убита, так грустна —
Пред ней сейчас никак нельзя открыться.
О женщина жестокая! Пусть небо
Испепелит то место, где упал я.
С тех самых пор не мог я, Леонардо,
С ее порога встать.
Молчи, молчи!
Была сильнее Троя[129], но победа
Низвергла стены гордые ее.
Крестьянки эти так робки обычно
От мысли, что они нас недостойны,
И часто отвергают то, сеньор,
О чем в душе они вздыхают сами!
Сумей лишь мужа честно удалить,
И ты любовь победой увенчаешь.
Услышь тебя, удача! Но, клянусь,
Известно миру, как в делах любовных
Всегда я был решителен и смел.
И что ж теперь? Я весь охвачен страхом.
Нам нужно знать, вернулся ль Периваньес.
Ступай же, Леонардо, расспроси
О всем твою Инес! Но только помни:
Ты улицей не проходи ее
И глаз не поднимай к дверям и окнам.
Безумьем эту робость назови —
Надежда нам сопутствует в любви.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Командор один. КомандорКороль — легенда есть — был деревом пленен,
А юноша один так с мрамором сдружился[130],
Что близ своей любви он вечно находился,
И камню страсть свою вверял всечасно он.
Но тот, кто в грубый ствол и в камень был влюблен,
Надеждой большею, бесспорно, тот гордился.
Мог подойти он к ним, когда мечтой томился,
Лобзанием своим был тайно награжден.
Увы, о горе мне! Я о скале тоскую.
Зеленый плющ, что той скале родня,
Жестокий, дикий плющ разжалобить хочу я,
Надежду скорбную в душе своей храня,
Что ты, крылатый бог, коль от любви умру я,
В такой же камень здесь ты превратишь меня
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Периваньес, Антон. ПериваньесТеперь ступай-ка, брат, домой,
Тебя там ждут — я в том уверен.
А ты? Ты разве не со мной?
Я навестить косцов намерен,
Раз случай выпал мне такой.
Они на этом поле где-то…
Оставь! Тебе жена твоя
Милее поля…
Правда это,
Но им сейчас же должен я
Дать наставленья и советы.
Ты по пути к своей жене
Моей скажи, что, мол, нежданно
На поле задержаться мне
Пришлось по делу…
Случай странный!
Хоть понял я его вполне,
Боюсь, чтоб он не догадался.
Господь с тобой!
Господь с тобой!
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Периваньес один. ПериваньесЯ для того лишь притворялся,
Чтоб не идти сейчас домой.
В какой беде я оказался!
О горе мне! Но раз верна
Касильда, почему с женою
Страшусь я встречи? Нет, одна
Ее краса всему виною,
Лишь в красоте ее вина.
Мое сокровище! Красивой
Ты родилась. Какое ж диво,
Что так сеньор наш командор
В тебя влюблен с недавних пор?
О вы, поля мои и нивы!
С какой отрадою иной,
Поля, я любовался вами,
Когда вас засевал весной,
Какими полон был мечтами,
Как счастлив был своей судьбой!
С какой надеждою умильной
Хотел открыть в амбарах дверь,
Чтоб колос ваш собрать обильный!
Но чести нет… Вы мне теперь
Заботой стали непосильной.
Я должен спрятаться опять.
Вот конь заржал… Я песнь желаю
Косцов услышать и понять.
В чужих устах душа, я знаю,
Порой готова зарыдать.
Бартоло! Ночь на землю сходит!
Эй, пошевеливайся, брат!
Гляди: вон солнышко заходит.
У нас обычно говорят:
«Прилежный труд свой хлеб находит».
Как он поддел тебя, Андрес,
Сказав, что выпьешь ты полмеры!
Две лишних мне налей, Хинес!
Душа мрачна, нет прежней веры,
Покой души моей исчез…
Льоренте! Спой нам песнь скорее
Ты про хозяина жену.
На что ж надеяться я смею?
О небеса! Я жизнь кляну!
Помог бы кто расстаться с нею!
Периваньеса супруга
Всех красивей и милее,
Даже командор Оканьи
Устоять не мог пред нею,
Но Касильда столь же честной
Уродилась, сколь красивой.
Педро был тогда в Толедо,
И Касильда командору
Так ответила учтиво:
«Периваньес мне дороже,
Пусть в плаще из грубой ткани,
Вас, сеньор мой командор,
Хоть вы здесь в плаще нарядном».
При звуках этих пробудилась
Душа печальная моя,
Приободрилась, оживилась.
Пока в Толедо ездил я,
Наверно, так все и случилось.
Счастливый муж жены такой,
Я славлю господа повсюду…
Но вот закончен труд дневной,
Я от косцов таиться буду…
Земля! Разверзнись подо мной!
Пусть счастлив я, но горе чует,
Касильда, все ж моя душа,
И сердце бедное тоскует…
Увы, та честь не хороша,
Что с песней по полям кочует!
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Касильда, Инес. КасильдаИ ты могла, могла прийти
Ко мне с нелепицей такою?
Позволь, я все тебе открою…
Не стану слушать я, прости!
Сестра! Не поняла ты, видно…
Ты любишь Педро своего,
Обиды всюду для него
Ты ждешь — ну как тебе не стыдно!
Сперва подумай, посмотри,
Меня одной касалось дело.
Тебя?
Меня.
Так поглупела
И впрямь, Инес, я. Говори!
Сестрица! Он тебя обманет.
Ах, нет, Касильда! Знаю я,
Что я ему дороже жизни.
Как он влюблен в меня!
Подумай:
Поют мужчины, как сирены,
Чтоб нас вернее погубить.
Он дал мне брачную расписку.
Инес! Что перья, то слова:
Их все с собой уносит ветер.
Немало знатных дам в Оканье
С приданым пышным, а ведь ты
И не знатна и не богата.
Сестрица! Если ты с презреньем,
С каким ты слушаешь меня,
Сеньора примешь командора,
Мои рассеются надежды,
Во всем ты мне помехой станешь.
Инес! Вот видишь, как сама
Ты им обманута! Притворно
Не для того ли о любви
Своей со мной ты говорила,
Чтобы его я приняла?
А разве говорить учтиво
Бесчестит нас? Неужто я
Тебе советую, чтоб к двери
Его сама ты вышла встретить
Иль поджидала у окна?
Да, если б дело шло о жизни
Твоей, я и тогда б не стала
Смотреть в глаза ему. Не смей
Мне поминать о нем, иль вовсе
Не приходи в мой дом! Всегда
За взглядом следуют слова,
А из безумных слов потом
Дела бесчестные родятся.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Те же и Периваньес, со свертком в руках. ПериваньесСупруга!
Свет очей моих!
Здорова?
Как могу здоровой
Быть без тебя я? Ну, а ты,
Скажи, здоров?
Мне на тебя
Взглянуть довольно, и здоровье
Ко мне с излишком возвратится.
Сестрица!
Братец!
Что ж еще
Мне нужно, видя вас?
Я нашей
Инес обязана сердечно.
Она меня здесь развлекала,
Пока в Толедо ездил ты.
На свадьбе ты ее сломаешь
Посеребренных туфель пару,
А я сломаю башмаки,
Ту пару новую, что мы
Всегда на свадьбу надеваем.
Что ты привез мне из Толедо?
Мои желанья, а они
Так много весят, что не смог
Тебе я привезти нарядов,
Ни драгоценностей больших,
И все ж… Взгляни — вот пара туфель
Открытых, чтоб всегда привольно
В них было ножкам. Видишь, пряжки
На них из лент и перламутра,
Привез тебе я сверх того
Шесть ток нарядных, а для юбки
Две пышных ленты в полторы
Казенных меры и при них
Крючки из серебра литого.
Пусть небо сохранит тебя
На сотни лет!
Со мной случилась
В пути беда. Прямое чудо,
Что я живым домой добрался.
Исусе! Говори скорей!
С горы высокой я сорвался
На камни…
Что ты говоришь?
И если б я не поручил
Себя великому святому,
Теперь я был бы мертв, конечно.
Я вся от страха холодею.
Я дал тогда обет святому:
Отдать все лучшее, что здесь
Найдется в доме у меня.
Его украшу я часовню.
Итак, хочу я, чтобы завтра
Сняла ты эти занавески
(Они нам, право, не нужны)
И их повесила на стены
Его обители святой
В знак благодарности сердечной.
Да я и слова не скажу,
Будь из французского сукна
Они, из золота иль шелка,
Из дорогих камней и перлов.
Я полагаю, что пристойней
Нам в нашем доме не иметь
Убранства с чуждым нам оружьем.
Пускай не шепчутся в Оканье,
Что у простого земледельца
Вблизи бесхитростной постели
Висит убранство командора,
Полно гербов, полно эмблем.
Девизы, перья не у места
Среди плугов, лопат, мотык,
Цепов и грабель. Не кресты
Из шелка, а одни колосья,
Солома, горный дрок, ромашка
Да маки украшать должны
Нам стены белые домов.
Каких я мавров победил?
За что мне мантии и замки?
Одни святые я картины
Хочу увидеть на стенах:
Здесь благовещенье, а там
Успенье; пусть святой Франциск
Свои показывает язвы;
Петра святого страстотерпца,
Святого Бласа, чтобы горлом
Мы не болели, и еще
Сан Себастьяна и Сан Роке.
Хочу я видеть пред собою
Изображения господних
Чудес и празднеств, но портретов
Не нужно мне. Я на стенах
Боюсь увидеть привиденья.
Одно я видел — и хотел бы…
Нет, не хотел бы ничего!
Пора нам ужинать, Касильда,
Пусть приготовят мне постель.
Ты нездоров?
Нет, я здоров…
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Те же и Лухан. ЛуханК тебе гонец сейчас явился
От командора…
От кого?
От командора из Оканьи.
Что от меня так поздно ночью
Ему угодно?
Ты узнаешь,
Когда поговоришь с ним.
Слушай:
Не тот косец ты, что ко мне
Позавчера вступил на службу?
Ты позабыл меня так скоро?
Не обижайся! Здесь так много
Народа всякого…
Ох, плохо!
Он говорит весьма разумно.
Со мной желает командор
Поговорить! О честь моя!
Тебя сберечь куда как трудно!
Ты из стекла, а от удара
Дробится лучшее стекло.
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
ПЛОЩАДЬ В ОКАНЬЕ
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Командор, Леонардо. КомандорТы вкратце передашь и разом
Мне про Толедо все теперь.
Как ни старался б я, поверь,
Не утруждать тебя рассказом,
Его я долго поведу —
Я в этом случае не волен.
Но помни: и здоров и болен,
От смерти я лекарства жду.
Итак, король Энрике Третий,—
Его недаром Правосудным
Зовут в народе, оттого,
Что ни Катон, ни Аристид[132]
С ним не сравнялись в правосудье,—
В четыреста шестом году
Сверх тысячи держал свой двор
В прекрасном городе Мадриде.
И здесь нежданно получил
Он донесение о том,
Что вероломно перемирье
Нарушил мавр, король Гранады,
И что не хочет он вернуть
Испанцам замок Аямонте[133],—
Как ни грози, что ни сули
Ему наш двор, — и дань, как прежде,
Платить не хочет. Наш король
Тогда решил начать войну.
А чтоб вести ее достойно,
Так, как пристало королю
Старейшему в земле испанской,
И чтобы к ней привлечь родню
Из Арагона и Наварры,
Собрал он кóртесы[134] в Толедо.
Там совещаются сейчас
И все придворные чины,
И духовенство, и дворяне,
И города различных рангов
(Я рехидоров их, конечно,
В виду имею). В королевском
Дворце они, как подобает,
Ведут сейчас переговоры.
Средь них епископ Сигуэнсы,—
Он ныне церковью святой
И достославной мудро правит
В Толедо, оттого что там
Престол пустует с той поры,
Как отошел к святым дон Педро
Тенорьо, муж великой славы.
Среди других дон Санчо там
Де Рохас, ныне Паленсийский
Епископ, верный отпечаток
Своих достойных предков; он
Ждет назначения в Толедо.
Дон Пабло там из Картахены —
Ждет назначения он в Бургос.
В Толедо смелый дон Фадрике,—
Хоть графом Тристамарским он
Еще зовется, величает
Недаром герцогом Архонским
Его весь двор, и с ним, конечно,
Там дон Энрике Мануэль.
Они двоюродные братья
Монарху. Их мечи могли бы
Пожаром стать не для Гранады —
Для древней Трои. Руй там Лопес
Де Авалос, кому всегда
И счастье служит и оружье.
В Толедо коннетабль Кастильи,
Хвала высокая для рода,
И с ним великий камергер
Двора: он заслужил вполне
Свой сан и кровью благородной
И добродетелью своей,
Хоть было от кого в наследство
Их получить; он похвалы
Достоин всяческой и славы,—
Я о Хуане де Веласко
Вам говорю. И дон Диего
С ним Лопес де Эстуниига,
Кого верховным мы судьею
Кастилии зовем. И с ним
Уполномоченный короны
По сбору войск. Сказать довольно
О нем, что Гомес он Манрике,—
О славных подвигах его,
Деяньях редкостных и дивных
Немолчно говорят Гранада
С Кастильей. С ними оидоры[135]
Из королевского суда,
Там Перо Санчес дель Кастильо,
Родригес там из Саламанки,
И Перианьес…
Погоди,
Как Перианьес? Ты не видишь?
При этом имени вся кровь
Моя застыла…
Вот забавно!
Об оидорах королевских
Я говорю с тобой, а ты
Воображаешь, словно это
Наш Периваньес из Оканьи!
Тебя я только что просил
Мне рассказать о королевском
Походе, об его причинах,
Но слушать больше не хватает
Терпенья у меня. Итак,
Ведя с собою цвет Кастильи,
Король наш выступил в поход
К пределам тем, что защищают
В угоду злобному гранадцу
Те люди, что платить не склонны
Законной дани королю?
Да, это так.
Тогда послушай.
Одно тебе сказать хочу я,
В чем вижу важность для себя.
Пока в Толедо съездил ты,
Свой план привел я в исполненье.
Я Периваньеса к себе
Позвал и объявил ему,
Что мне угодно капитаном
Его назначить и поставить
Над сотней из крестьян моих,
Чтоб он готовился к походу.
Он усмотрел в том честь большую
(Так это было бы, когда б
Подкладкой не служил для чести
Позор грядущий), и теперь
Ее он заслужить стремится,—
Он тратит деньги на наряды.
Вчера на площадь, Леонардо,
Он вывел роту, а сегодня,
Как мне сказал Лухан, намерен
В Толедо выступить он с ней.
Прекрасно! И тебе Касильду
Оставит он на попеченье
Такой же гордой и суровой
В ее невежестве крестьянском,
Как прежде?
Да, но согласись,
Муж не вернется очень долго.
А между тем моя любовь
Окажет действие такое ж
На сердце, как вода на камень,
Свергаясь с высоты. Что это?
Как будто барабаны?
Да,
Его ты слышишь барабаны,
Не сомневайся.
Твой поручик
Пускай идальго приведет
Сюда на площадь. Захвати
И ты оружье, Леонардо,
Так лучше мы крестьян обманем.
Они увидят: для смотра
Свою ты тоже вывел роту.
Вот и они. Дождись меня!
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Командор, Периваньес, крестьяне. ПериваньесЯ, ваша светлость, прихожу
К вам пред походом попрощаться.
Любезны вы, я рад признаться.
Я на войне вам послужу.
Сеньору королю служите…
Ему и вам…
Пусть так.
Ему —
По долгу, вам же — потому,
Что вы мне честь воздать хотите.
Кто я? Сермяга да кирка —
Вот все, что видеть я достоин,
И вдруг я капитан и воин,
В хоругви конного полка
У короля!.. Но не доходит
Молва о нас так далеко —
Король стоит так высоко,
Пять чувств моих так превосходит…
Всё вы… Продли господь вам век!
Вас, Педро, возврати со славой!
Как я одет?
Недурно, право!
Совсем как знатный человек.
Сейчас я запасусь отвагой…
Не знаю, как и попросить…
О чем? Готов я вам служить.
Ах, ваша светлость, этой шпагой
Меня вы опояшьте!..
Рад.
Где шпага? В рыцарское званье
Я возведу вас в назиданье
Потомству. Вы — прямой солдат.
От вашей доблести недаром
Высоких подвигов я жду,
И вас в дворянство возведу
Одним я рыцарским ударом.
Сеньор! Вот шпага, вот она!
Меня ударом удостойте.
Я сам надену вам, постойте,
Раз мне служить она должна.
Ну, Блас, теперь не место лени —
Идальго станет он сейчас.
А мы при чем?
Да что ты, Блас,
Вся суть в тебе! Стань на колени!
Тебе, Белардо-старичок,
Его мечом бы надлежало
Ударить, а?
В ослице чалой,
В седле и в сбруе я знаток.
Как рыцарей вооружают
У нас в Кастилье, хоть я стар,
Не знаю…
Вот, прими удар!
И все?
Поклясться подобает
Служить сеньору королю
Мечом и господу владыке.
Клянусь я в том, господь великий,
Что честь им защищу мою.
Но эту честь, раз сами шлете
Вы на войну меня, должны
Вы оберечь, сеньор страны,
И вы ее обережете.
Молодожен, я вам вполне
Жену и дом свой доверяю,
Вы защитите их, я знаю,
Пока я буду на войне.
Они, как ваша светлость знает,
Дороже мне, чем жизнь моя.
И хоть вполне уверен я,
Что им ничто не угрожает,
Все ж справедливо, чтобы их
Оберегали вы по праву.
Сеньор! Разумны вы на славу
И справедливость слов моих
Поймете… С честью не сравнится
Ни жизнь, ни все, что в доме есть.
Кто знает, что такое честь,
Тот на нее не покусится.
Вы опоясали, сеньор,
Меня здесь шпагой — честь большая
(Когда не так, тогда не знаю,
Что мне и думать). С этих пор
Равны мы честью. Без обману,
Храня величие свое,
Должны вы защищать ее,
Иль я на вас истцом предстану.
Я сам, когда солживлю в чем,
Вам разрешу истцом явиться.
Так пусть случится, что случится!
Теперь, друзья мои, идем.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Командор один. КомандорВо мне смущенье вызывает
Такая речь… Что скрыто тут?
Он хочет звать меня на суд.
Иль местью мне он угрожает?
Да нет! Виновною мечтой
В его невинности я, право,
Ищу какой-то смысл лукавый,
А он невинен предо мной.
Но вдруг… Так что ж меня тревожит?
Чем мне слова его страшны?
Что мне, властителю страны,
Несчастный пахарь сделать может?
Бунтарка! Злость свою кляня,
Моей ты станешь этой ночью,
И тот увидит смерть воочью,
Кто до зари смутит меня.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Касильда, Костанса, Инес на балконе. КостансаИтак, в дорогу муж вторично?
Уходит Педро на войну,
Меня бросает он одну,—
Как мне не плакать, горемычной?
О чем, Касильда, так тужить?
Не всем, поверь, притом так рано,
Дается должность капитана.
Ее придется заслужить!
С Инес я соглашусь охотно —
Перебери хоть всех мужчин
В твоем сословье. Этот чин
И для идальго чин почетный.
К тому ж, соседи говорят,—
Я не пойму твою заботу,—
Он отведет в Толедо роту
И будет тотчас же назад.
Живу одной я этой думой…
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Те же, Периваньес и крестьяне. ИнесЧу, барабаны! Он?
Ведь грех
Так плакать о себе. О тех,
Кто с ним уходит, ты подумай!
Вон на балконе, в вышине,
Те, для кого мы так хлопочем,
Хоть сам я им не нужен, впрочем,
Как и они не нужны мне!
Вы так стары?
Мой капитан!
Была пора — меня пленяли
И ветер, и заря, и дали.
Я был пастух и сакристан[137],
Хватал я жизнь рукою хваткой,
Но выпал снег обильный… Тут
Мне церковь свой дала приют.
Вам три десятка и с девяткой?
Прибавьте три, чтоб счесть сполна,
Меня так нянька уверяла,
Да, верно, и сама не знала,
Под старость путала она!
Когда на свет явилась Кава[138],
Прорезался мой первый зуб.
Ходили в школу?
Сотней труб
Моя уже гремела слава,
Хотя иные, признаюсь,
По злоязычью утверждали,
Что я читать умел едва ли,
И были правы в том, клянусь!
Но, вопреки людской природе,
Умел я петь, играть, плясать,
И, не читая, мог писать,
Согласно самой новой моде!
Ах, отважный капитан
Дум моих, моей печали!
Вам я, дама на балконе,
Этим знаменем обязан!
Покидаете Оканью
Вы, сеньор?
Свести в Толедо
Должен я моих солдат,—
То ревнивая забота
Чувств взволнованных моих.
Раз ревнивая забота
Овладела всей душой,
От нее вы бед не ждите —
Надломиться честь не может
Там, где ревность так крепка.
Не такая это ревность,
Чтоб я страхом не терзался.
Я не вас боюсь, сеньора,
Я причины той боюсь,
Что известна вам, конечно.
Если б вас я ревновал,
Не идти б солдатам этим
В путь-дорогу, да и с ними
Не пошел бы вместе я.
Нет, я так уверен в вас,
Что меня ведет в Толедо
Эта вера. На войне —
Мир она; в огонь и в воду
С этой верой я готов.
Я пришел проститься с вами
И сказать вам на прощанье:
Вам самой я вас вверяю,
В вас и с вами остаюсь я,—
Окажите ж мне ту милость,
Что всем новым капитанам,
Ожидая их трофеев
На войне, их дамы сердца
При прощанье воздают.
Вам не кажется ль, скажите,
Что я с вами говорю
Здесь с учтивостью, приличной
Знатным рыцарям одним?
Кто б подумал, что крестьянин,
Тот крестьянин, что вчера
На сухом жнивье к соломе
Зубы частые из стали
Приближал серпа крутого
Или ноги погружал
В сок багряный винограда,
Наводняя черной влагой
Камни гладкие давильни,
Или грубою рукою
За железный брался плуг,—
Чтобы он сегодня с вами
Говорил, как храбрый воин,
В перьях гордых притязаний
И со шпагой смелых чувств?
Так узнайте: я — идальго!
Речь такая и поступки
Мне к лицу. Меня, Касильда,
Опоясал этой шпагой
Командор по меньшей мере,
Только меньшее, когда
Мера сбудется со мною
Та, что я подозреваю,
Станет большим, но, по счастью.
Сам я менее не стану,
Верьте, добрым оттого.
Хоть о многом говорите,
Но язык ваш непонятен.
Впрочем, Педро, слово милость
Поняла я — вы, я знаю,
Этой милости достойны.
Только… Скромная крестьянка,
Что могу я подарить
Капитану?
Не хочу я,
Чтобы ставили себя
Вы так низко.
Вот вам лента
Шелку черного, мой Педро.
Ленту черную даете
Вы, супруга, мне?
Да разве
Есть приметы на войне?
В этой милости несчастье!
Траур лента предвещает
Иль изгнанье.
Ну, а вы
Что подарите, Костанса,
В вас влюбленному солдату?
Он ухаживаньем долгим
Заслужил ваш дар.
Держи,
Блас! Ремень дарю собачий.
Впрочем, ты идешь в страну,
Где поганых псов так много,
Что ремней себе из них
Ты и сам наделать сможешь.
Если мавров тех поганых
В бегство я не обращу
И не перебью всех разом,
Пусть господь позволит им
Из моей нарезать шкуры
Ремешков.
А ты, Белардо,
Что ж о милости не просишь?
Я из рук твоих, Инес,
Заслужил ее, конечно,
Хоть теперь солдат я старый,
А не новый твой любовник.
Туфлю нá мою! Лови!
Нет, сеньора, обождите!
Верьте, туфлею удар
С высоты такой опасен.
Вы живого приведите
Мавра мне, Белардо!
Что ж,
Сколько лет уже за ними
Я гоняюсь! Пусть не в прозе —
Я со сцены предлагаю
Мавра вам в стихах моих.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Те же, Леонардо и идальго. ЛеонардоДержитесь так в строю, солдаты,
Как мною был приказ вам дан!
Что это?
Рота из дворян,
Идальго — все они женаты.
Крестьяне наши половчей,
Как посравнишь, поставишь рядом…
Не вышли, может, быть, нарядом,
Зато глядят куда бойчей!
Эй, подтянись по головному!
Солдату бравому — почет!
Чтоб нас, крестьян, вот этот сброд
Считал за грязную солому?
Ни в жизнь! Пусть выдумку свою
Проявит каждый в деле этом!
Копью идти за арбалетом
И оставаться всем в строю.
Ну что вы там ни говорите,
Нам показать себя пора!
Сейчас начнется здесь игра,
Мою вы дряхлость не дразните!
Чтоб пред дворянами и так
Кичились выправкой крестьяне!
Эй вы, в бою быстрей вы лани!
Проворней гончих вы собак!
Чуть мавр навстречу, побежали,
Едва услышат лишь о нем.
Когда сражались мы с быком,
Мы храбрость их не раз видали.
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Леонардо со своей ротой, Инес на балконе. ЛеонардоУшли с балкона своего…
Инес!
Какой нарядный, пестрый
Мой капитан!
Что ж скрылись сестры?
Не знаешь разве, отчего?
Касильда так полна заботы —
Ты камня не найдешь мрачней.
А командор не мог бы с ней
Сегодня повидаться?
Что ты?
Нельзя и думать. Потерпи.
Узнать бы только, что обратно
Не будет Педро…
Ты приятной
Мне хочешь стать, так ослепи
Глаза у женщины жестокой —
Уж слишком честью дорожит!
Знай, со вчера не ест, не спит
Сеньор мой от тоски глубокой.
Пусть под окно приходит к нам!
Чем знать дадим мы?
Песнью сладкой.
Прощай!
Придешь ты?
Для порядка
Я храбрецов вот этих сдам
Поручику, чтоб разместились
В Толедо, и назад…
Прощай!
Бей, барабан! Ровней шагай!
Два наших солнца закатились.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Командор, Лухан. КомандорУехал он? Ты видел сам?
И что за конь! Такие кони
Незаменимы для погони
И верно служат беглецам.
Когда бы видел ты заботу,
С какой он вел своих солдат,
Спокоен был бы ты и рад.
Стройнее не видал я роту,
А все ж стройней, в том спора нет,
Его жена. Чтоб не скучала,
Я здесь…
Лиха беда начало!
В Толедо завтра на обед
Отряд их станет…
Без ночевок
Они идут…
Приказ им дан,
Чтоб ни солдат, ни капитан
В пути не знали остановок.
Для хлебопашцев переход
Такой — безделица пустая,
На барабане плясовая
Ведет их весело вперед.
Не сомневаюсь: до Гранады
Они могли бы так дойти.
Как долго ждать до десяти!
Убить нам это время надо.
Всего какой-нибудь часок,
Уж скоро девять — срок недален.
Ты так туманен, так печален!
От счастья ты на волосок,
А уж утратил вкус и нежность.
В любви надежды тешат нас…
Но запоздай любовь на час,
Родит надежда безнадежность.
Твой Леонардо где теперь?
Идет с тобой он?
Да, к невесте.
Так решено. Идем мы вместе.
Инес должна открыть нам дверь.
Чем даст он знать?
Придет он с песней.
Певцы споют ей что-нибудь!
Вы не боитесь дичь спугнуть?
Нам средства не найти чудесней.
Пусть шум и музыка, зато
Мы незаметно все устроим,
Откроем дверь и вновь закроем,
И не услышит нас никто.
Все так, а лучше обождать бы.
Сеньор! Послушай-ка меня:
Сошлась однажды вся родня
Поесть и поплясать в день свадьбы.
Пришел священник; вслед за ним
Отец явился посаженый,
И мать пришла, и нареченный,
И тамбурин с гудком таким,
Что уши нам дерет до боли.
Собрались все; одна беда —
Невеста не сказала «да».
Идет, вишь, замуж против воли!
Священник — к ней. Мол, так и так,
Чтоб жениху не отказала.
Девица трижды «нет» сказала,
И навсегда распался брак,
Все завершилось в одночасье…
К тому твой клонится пример,
Что я забыл средь стольких мер
Касильды получить согласье?
Подумай: сколько ты труда
Положишь, хоть тебе не в новость
Такую одолеть суровость!
Простое нужно было б «да».
Нет, лучше так. Не умолю я
Презренье сельское ее,
Обманом я возьму свое.
А все-таки идем вслепую.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Те же, паж и два певца. ПажПришли певцы.
Хоть предстоит
Нам петь до самого рассвета,
Сеньор, мы рады делать это.
Лисардо я, вот Леонид!
Смотрите же, не подведите!
То честь великая, друзья:
Вам мысль свою вверяю я.
Вы к нам всегда благоволите!
Одиннадцать?
Да. Раз, два, три —
И все.
Учти свою потерю.
А восемь где?
Ушам не верю!
Зачем скрываешь, говори,
Ты верный бой часов?
Послушай,
О позднем часе ты просил:
Я три и счел…
Нет больше сил
Мне ждать…
Приди в себя, покушай!
Пошли господь тебе навек
Дурную пасху! Что за ужин?
Стакан вина хороший нужен.
Вино в снегу?
Найдется снег.
Между собою разделите.
Вот здесь ваш плащ…
Я поражен.
Что ты даешь?
Из шерсти он.
Нет, вы взбесить меня хотите!
Скоты! Он траурный притом…
Мне ваше не понять желанье.
Цветной?
Кто ж ходит на свиданье,
Цветным закутавшись плащом?
Опасен он для приключенья
И для суда приметный знак.
Цветной, я говорю!.. Дурак!
Кто, слуги вы или дуэньи?
Вот вам цветной.
В моей судьбе,
Любовь, ты будешь мой вожатый!
Дай ночь одну за дни, когда-то
Мной посвященные тебе!
А мне с тобой идти?
Конечно,
Раз Леонардо нет со мной.
Вы ж стройте лютни. Пусть их строй
Мне усмирит огонь сердечный.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Периваньес один. ПериваньесБлажен, кому подобный конь
Судьбой ниспослан был в награду.
Он с ним забудет про досаду
В день бегства и в часы погонь.
Как вихрь, в Оканью до усадьбы
Меня домчал скакун назад…
Я на ночь разместил солдат.
О, как я мог теперь сказать бы:
Тростинка — честь! Твой жалок рок,
Речной тростник тебя сильнее.
Что наша честь? Увы! Над нею
Смеется каждый ветерок.
Тростинка — честь! Иль ты такою
Родилась хрупкой? Говори!
Твой гибкий ствол — он пуст внутри,
Одет он скудною листвою.
Тростинка! Внешностью прельщать
Мечту ты слабую умеешь,
Но как недолго зеленеешь,
И как легко тебя сломать!
Тростинка! На тебе сплошные
Узлы. Ты, честь, в узлах таких.
Ты хороша лишь для глухих,
Когда кругом живут немые.
Со мной, на волю ветерка,
В Оканье родилась ты вместе,
Но я не дам сломаться чести,
Я ствол подрежу тростника…
Себя хвалю я за старанья,
За то, что я тебя взрастил,
Кобылка! Не жалея сил,
Примчала ты меня в Оканью.
Благословляю тот ячмень,
Что я давал тебе охотно.
Да, службы более почетной
Не знала ты, чем в этот день.
Тебе признателен и весел,
Я плод трудов пожал сейчас.
Я на тебе скакал не раз,
Но я тогда немного весил —
Нас честь живит: она легка.
За то тебя благодарю я,
Что ты домчала ношу злую —
Обиду злую седока.
Кичится доброю бронею,
И доброй шпагой человек,
И добрым другом весь свой век,
И доброй славой, и молвою,
И доброй шапкою в пути,—
Таких вещей сыщу я много,—
А мне чудесную подмогу
В животном довелось найти!
Кобылка! Как ты с вихрем схожа
Три мили в час! Дивлюсь я сам.
С крылами вихрь рисуют нам,
И ты крылатой стала тоже!..
Вот дом Антона, вот и мой,
Родные стены изменились:
Они как будто покосились
В тоске глубокой и немой.
Я постучусь. Ведь, может статься,
Мне будет помощь чья нужна.
Эй, кто в дому?
Проснись, жена!
Не слышишь разве, как стучатся?
Эй, кто в дому?
Глухая ночь!
Кто там стучит?
Антон, откройте!
На голос выйду я… Постойте!
Быть может, чем смогу помочь.
Кто там?
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Периваньес, Антон. ПериваньесВы оба не узнали?
Я Периваньес, друг ваш!
Как?
Я тот, кого сегодня так,
О небеса, вы покарали!
А я в одежде спать прилег,—
Подняться думал я с рассветом,—
И рад, что лег я нераздетым.
Да в чем беда? Мне невдомек.
Антон мой! Должен чрез владенье
Твое я в свой проникнуть дом.
Есть вещи: нас тревожа днем,—
Чуть ночь, страшны своей нам тенью.
В Толедо в том, что я не лгу,
Ты убедился, вероятно…
Ну да, но я смолчал, понятно.
И все ж уверить я могу:
Касильда…
Ангелом считаю
Ее, о чем тут толковать!
Ты должен всем ей угождать!
Сосед! Впусти же, умоляю!
Ну что ж, войди. В твоей жене
Уверен так, что дверь открою.
И я ей верю всей душою,
Я ей принадлежу вполне.
А где свою оставил роту?
Поручик мой ведет солдат.
С собою я привез назад
Одну лишь спутницу — заботу.
Кобылка, нас двоих везя,
Устала, бедная, в дороге…
Творец! Да, от такой тревоги
Не обезуметь мне нельзя!
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Появляются командор и Лухан с небольшими круглыми щитами. За ними певцы и музыканты. КомандорВы оба станьте здесь со мной,
Здесь ветер музыке поможет.
Давай слова.
О, как тревожит
Мне сердце лютен сладкий строй!
Здесь у твоего порога,
О замужняя красотка,
Злым быком я был сражен,
Только ты мне не сказала:
«Помоги тебе господь!»
Ах, на свадьбе повстречался
На твоей с быком я злым,
Над падением моим
Целый город потешался.
Но насмешливо-суровых
Чувств не в силах побороть,
О замужняя красотка,
Ты одна мне не сказала:
«Помоги тебе господь!»
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Те же и Инес. ИнесТс! Дон Фадрике!
Ты, Инес?
Кому ж еще!
Я так страдаю!
Хоть не одиннадцать, я знаю,—
Прибавь!.. Пойми мой интерес…
Уйми мой пыл, смягчи страданье!
Где Леонардо?
Стережет
Он Периваньеса. Придет!
Инес! Ты мне устрой свиданье,
Бесценный камень дай узреть,
Твой друг придет, не беспокойся!
Промедлит долго он?
Не бойся,
За мужем надо посмотреть —
Хитер он…
Спорить я не стану,
А только близ Толедо он,
Желаньем льстивым ослеплен
Блеснуть одеждой капитана,
И это все его дела.
Теперь он спит, беды не чуя.
Могу войти?.. Войти могу я?
Я Леонардо лишь ждала.
Вот дверь.
Кончай играть, приятель!
Друзья! Прощайте до зари!
Входить Лухану? Говори!
Пошли удачу вам создатель!
А мы?
Коль не нужны мы тут,
Пойдем и выспимся на славу.
Красотка!
Да, такая, право,—
Завидки хоть кого возьмут.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Периваньес один. ПериваньесЯ перелез через забор
В саду Антона: мне забота
Попасть домой. Гляжу, ворота
Открыты. Я на скотный двор.
Вхожу, — я в птичнике укрыться
Решил. Уже к стене приник,
Да вдруг подумал: может крик
Поднять петух. Чтоб убедиться,
Где спит пернатый бедокур,
Я со стены фонарь снимаю,
Его я спящим обретаю,
С ним двадцать или тридцать кур
«Чудак! Как ты самоуверен! —
Ему я молвил. — Я одну
Не в силах уберечь жену,
А ты их всех сберечь намерен.
Я не могу заснуть, гляди:
С тоской смертельной неразлучен
Я петухом чужим измучен,—
Он с алым гребнем на груди».
Как вор, я в дом таким манером
Проник и в горницу вхожу,
Двух голубков в ней нахожу —
Они в любви всегда примером
Нам служат. Видя вновь и вновь,
Как с клювом клюв они, воркуя,
Сближали, в сладость поцелуя
Вливая всю свою любовь,
Воскликнул я: «О боже! Кару
Пошли стервятнику-орлу,
Когда, надменный, склонный к злу,
В любви смутит он эту пару!»
Тут гуси пробудились, вдруг
В хлеву захрюкал поросенок,
Волы проснулись и спросонок
Свой испустили рев. Испуг
Мне звери выразить хотели,
Мой верный скот. К кормушке пусть
Привязан он — тоска и грусть
И им внезапно овладели.
Ему привиделось во сне
Иль стало обо мне известно,
Какой петлей тугой и тесной
Беда сдавила шею мне?
Я плачу над своей судьбою…
Но, может быть, Касильда спит?
Нет, кто-то рядом говорит!
Я спрячусь за мешком с мукою
И свой услышу приговор.
Никто пусть в доме не узнает,
Что я вернулся. Пусть считает,
Что я в дороге, командор.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Периваньес за мешком с мукой, Касильда, Инес. КасильдаЯ говорю: тут в доме кто-то…
Твои всё страхи и мечты…
С мужчиной говорила ты…
Я?
Ты!
Выдумывать охота!
Нет, об измене не хочу
И думать я. Залез грабитель?
Грабитель? Как? Господь спаситель!
Кричи!
Ах, нет!
Я закричу!
Так без причины, может статься,
Всех перебудим ты да я…
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Те же, командор и Лухан. КомандорНе в силах больше страсть моя
Молчать, страдать, в тени скрываться.
Перед тобою командор
И твой хозяин.
Педро только —
Хозяин мой. Я вас нисколько
Им не считаю.
Твой сеньор,
Рабом я прихожу покорным.
Ты пожалей меня!.. А нет,
Узнает завтра же весь свет:
Тебя на ложе я позорном
Застал с моим слугой…
Страшусь
Я молний, — в них, не в громе, сила.
Так ты, сестра, мне изменила?
Ты обезумела, клянусь!
Простого пахаря супруга,
Крестьянка бедная сама,
Смотри: ведь ты свела с ума
Вельможу знатного! Как друга,
Прими его в своем дому.
Уж он твоей владеет честью,
Пришел он с лаской, а не с местью,
Должна отдаться ты ему.
В Толедо муж…
Волчица злая,
И та была бы мне родней,
Чем ты, сестра.
Уйдите! С ней
Один остаться я желаю.
Идем. Они наедине
Договорятся, поздно ль, рано…
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Периваньес за мешком, Касильда, командор. КасильдаТы — командор, я — капитана
Жена. Не подходи ко мне!
Я стану бить тебя ногами,
Кусаться…
Стой, ты не уйдешь!
О честь моя! Чего ты ждешь?
Клянусь святыми небесами:
Я — пахарь бедный, он — сеньор.
Ужели с ним заговорю я?
Нет, лучше здесь его убью я.
Прости меня, о командор,
Но честь моя креста дороже,
Что на груди твоей блестит!
Ах, Иисусе! Я убит…
Пощады! А! Великий боже!
Ступай за мной, моя любовь,
Я защитить тебя сумею.
Я говорить с тобой не смею.
Господь! Твоя святая кровь
Скорбит. Тебе я оскорбленье
Нанес: я, раненый, молил,
Чтоб мой вассал меня простил…
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Командор, Леонардо. ЛеонардоЯ застаю весь дом в смятенье.
Ах, вот Инес! Краса моя,
Зачем забилась ты под крышу?
Кто здесь? Я чей-то голос слышу.
Инес! Не бойся, это я!
Ах, Леонардо, неужели
Не видишь ты…
Мой господин!
Да, Леонардо.
И один?
Своей ты де добился цели?
Ты изнемог, совсем без сил…
Да что случилось здесь такое?
Наказан я за дело злое…
Наказан… Он меня убил…
Ты ранен? Кем?
Не надо мщенья,
Ни скорбных воплей… Ранен я
Опасно, и душа моя
Теперь нуждается в спасенье.
Оставь его и кротким будь —
Я заслужил конец печальный.
Снеси меня в исповедальню
И об отмщенье позабудь.
Я Периваньеса прощаю…
Но я, сеньор мой, не прощу.
Чтоб пахарь смел… Не допущу
Убить тебя…
Я допускаю.
Он дворянин. Ему вручил
Я с золотой насечкой шпагу,
И, полон мстительной отвагой,
Он шпагой сердце мне пронзил.
Снесу в обитель Покрова я
Тебя…
Господь! Ты мой покров!..
Я вас убью без дальних слов!
Не ранена, а уж мертва я!
ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ
Инес, Лухан, потом Периваньес. ЛуханКуда ты денешься, Лухан
Несчастный? Как уйдешь от мести?
Обоих вас убью на месте!
За что, сеньор мой капитан?
Косец!..
А я за что?..
С ним вместе
Ты предала меня вчера.
Я мертв!
Сеньора и сестра!
ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ
Касильда, потом Периваньес. КасильдаТам крови нет, где дело чести.
Вблизи ворот убил их я…
И справедливей нет расплаты!
Касильда! Будешь мне верна ты?
Я в счастье и в беде твоя!
Вот здесь кобыла. Вместе с нею
В Толедо встретим мы втроем
Зарю…
А нет — дойду пешком.
В таких делах бежать вернее,
Помчимся мы во весь опор.
Прости, господь, ему! Конечно,
Своей же страстью бессердечной
Убит был дерзкий командор.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Король, коннетабль, стража. КорольПриятно чувства видеть мне такие!
Кастилья вся вступила в ратный строй.
Гнусна нам власть, что утвердил впервые
В Испанье нашей африканец злой.
Освободить хочу Андалусию.
Войска мои не станут на постой,
Пока зима не уберет снегами
Равнины те, что смягчены дождями.
Вы, коннетабль, отправитесь сейчас
С войсками в Вегу[139], следуя приказам,
И подвиг ваш она вместит и вас.
Пускай молва, взбегая по алмазам
Отвесных скал, где золото не раз
Дарил нам Тахо, слух смутит рассказом,
И будет он стократно повторен
Обилием палаток и знамен.
Блеск алых стягов вмиг лишит охоты
Гранадца злою нам бедой грозить.
Я нынче ж соберу полки и роты.
Забыв про смех, он станет слезы лить.
Вот королева! С ней люблю заботы
Я государства моего делить.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Те же и королева со свитой. КоролеваЯ удалюсь, когда я вам мешаю…
О госпожа! Останьтесь, умоляю!
Мой лучший клад! Когда, в каких делах
Вы мне своим не помогали словом?
Я речь веду здесь о моих полках,
В совете я нуждаюсь вашем новом.
Что дон Хуан?[140]
Без вас, сеньор, в слезах.
Ты осени, господь, его покровом!
Как в зеркале божественном, видна
В нем слава прошлая, величия полна.
Принц дон Хуан мне оттого дороже,
Что он ваш сын и вам подобен он.
Сказать довольно, что и ваш он тоже,
И станет ясно: добрым он рожден.
Молю творца, чтоб стал еще похожей
Мой сын на вас, и будет им свершен
Тот путь добра, что я ему желаю.
Высокий дух я ваш, сеньора, знаю.
Ему два года. Жаль, в поход никак
Ему нельзя, чтоб увидать примеры
Великих дел…
О, если б этот стяг
И стяг Христов вознес он выше меры!
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Те же и Гомес Манрике. КорольЧу, барабан!
Сеньор мой, добрый знак!
Пришли полки Эстремадуры, Веры,
Гуадалахары…
И Оканьи? Да?
Нет, государь мой, там стряслась беда.
А что случилось?
Говорят в народе,
Что дон Фадрике пахарем убит…
Как? Дон Фадрике, нужный мне в походе,
Чей алый крест всегда был знаменит?
И это правда?
Правда.
О невзгоде
Такой душа и плачет и скорбит.
В чем дело?
В ревности!
В какой?
В безумной.
Мой государь! Нет ревности разумной!
Тот пахарь схвачен?
Скрылся, с ним жена.
Какой позор! Вот как меня встречает
Толедо!.. Власть! Ужель ты не страшна?
Ужель мой суд Испанью не пугает?..
Прочесть указ! Пусть слышит вся страна,
Мадрид, Севилья и Оканья знают:
Я тысячу эскудо дам за них,
Коль мне доставят мертвых иль живых.
Идите. Пусть под страхом смертной казни
Никто им помощь не подаст свою.
Иду!
В делах не знаю я приязни.
Господь! Ты руку ополчи мою!
Знай, мой супруг: не из одной боязни,
Но, про награду услыхав твою,
Их выдаст алчность…
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Те же и паж, потом секретарь. ПажЗдесь Арсео знамя
Твое привез.
Пусть явится пред нами.
Взгляни! Вот знамя, повелитель!
Поставьте прямо предо мной.
Чудесный лик!.. Христос! Он мой
И вождь и, вместе, искупитель.
Здесь надпись… Что за смысл в словах?
«Твори свой суд, господь», — вещают
Слова…
Но страх они внушают!
И нужно, чтоб внушали страх.
Что пред глазами здесь моими?
Кастильи замок, рядом лев
Леона, а в руке сей — гнев.
Что здесь стоит?
Мое лишь имя.
А как оно теперь звучит?
Отныне именем я чудным
Зовусь: не Третьим — Правосудным.
Пусть мир то имя изумит.
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Те же и Гомес Манрике. ГомесВ слезах весь город, о великий
Король! Указ везде прочли.
И камни тронуться б могли.
Довольно! Как? Чтобы мотыки
Равняться смели со крестом
Сантьяго? Это невозможно!
Когда не скрылся он надежно,
О, он погиб!
Клянусь я в том,
Что казнью я казню такою
Убийцу — будет мир смущен!
ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ
Те же и паж. ПажК тебе пришел крестьянин. Он
Желает говорить с тобою.
Сеньора, сядем.
Посмотри,
Увидишь: с вестью он, с дороги…
ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ
Те же, Касильда и Периваньес в широком плаще. ПериваньесДай, государь, твои мне ноги
Обнять…
Вставай и говори.
Как говорить, сеньор, могу я?
Едва в лицо тебе взглянул я —
И онемел язык мой. Чувства
Вдруг помутилися мои…
И все ж я мужество найду
В себе. Другого нет исхода.
В твоем уверен правосудье,
Я речь такую поведу:
Я — Периваньес.
Кто, сказал ты?
Я — Периваньес из Оканьи,
Отнявший жизнь у командора.
Убить его, убить! Эй, стража!
Не на глазах моих, постойте!
Вы повинуйтесь королеве!
Ты приказал меня убить?
Меня ты выслушать не хочешь?
Энрике, ты, кого народ
Назвал владыкой правосудным?
Он прав. Вы, государь, должны
Его здесь выслушать.
Конечно,
Вы правы. Я забыл совсем,
Что показания сторон
Должны выслушиваться в деле,
К тому ж столь темном. Продолжай!
Я человек хоть из простой
Среды, крестьянской, — кровь моя
Чиста, без примеси позорной,
Нечистой крови. Я всегда
Был лучшим средь людей мне равных.
О чем бы речь ни заводили,
Мне отдавали первый голос.
Шесть лет носил я с честью жезл
Алькальда твоего в Оканье.
Женился, наконец, на той,
Что пред тобою, и она
Хоть из простой среды, но крови
Такой же чистой, как моя,
И добродетельна. Недаром
Косилась зависть на нее,
Всегда враждуя с доброй славой.
Недавно командор Фадрике,—
В твоем он городе Оканье
Владыкой был и командором,—
В нее, как юноша, влюбился.
Сперва он, будто за услугу,
Мой скромный дом почтил подарком:
Прислал мне пышные попоны,
Но тяжкий груз скрывался в них.
Потом упряжку подарил
Мне добрых мулов. Впрочем, мулы,
Как ни казались хороши,
Из грязи вытащить бесчестья
Повозку чести не смогли.
И раз он попытался ночью,—
Я говорю о командоре,—
Когда в Оканье не был я,
Добиться от моей жены
Любви насильно… Но обманут
В своих надеждах оказался.
Вернулся я, узнал про все.
Со стен я низких приказал
Убрать оружье, чтоб оно,
Как плащ, быка не привлекало.
Тут он меня однажды утром
Велел позвать и мне сказал,
Что получил он, государь,
Указ твой и что должен я
В походе послужить тебе
С людьми моими. Кончил тем он,
Что отдал под команду мне
Отряд из храбрых ста крестьян.
В высоком званье капитана
Я вышел с ними из Оканьи,
Но ясно было для меня,
Что той же ночью совершится
Мое бесчестье. На коне
Я быстром к десяти часам
Домой вернулся. От идальго
Я одного недаром слышал:
Тот счастлив, у кого найдутся
В беде такой в его конюшне
Два добрых скакуна. Итак,
Нашел я сломанными двери.
Жена моя простоволосой
Предстала предо мной. Она
В когтях у злого волка билась
Овечкой бедной и звала
На помощь. Тут вбежал и сразу
Извлек из ножен я кинжал
И шпагу ту, что я надел
Для службы верной королю,
А не для подвигов прискорбных.
Я грудь пронзил ему, и он
Тогда оставил лишь в покое
Овечку белую. Пастух,
Ее из лап жестоких волка
Сумел я вырвать, а затем
Бежал в Толедо и узнал,
Что власти тысячу эскудо
Дают за голову мою.
Тогда решил я, чтоб Касильда
Сама доставила меня
Властям, и ты, мой государь,
Ей эту милость окажи.
Она, конечно, заслужила
Ее вполне, и пусть моя
Вдова не будет лишена
Вознаграждения такого!
Как ваше мненье?
Я в слезах
Ему внимала — вот ответ,
Вполне достаточный, чтоб все
Могли понять: не преступленье,
А доблесть это…
Странный случай
Чтобы крестьянин скромный мог
Так дорожить своею честью!
Клянусь я господом, причины
Нет убивать его. Дарую
Ему я жизнь… Нет, здесь не дар,
А здесь одно лишь правосудье.
Хочу, чтоб человек столь храбрый
В походе этом капитаном
Был над людьми, которых он
Привел с собою из Оканьи.
А этой женщине награду
Немедля выдайте. Так слово
Свое сдержу я. А ему
В знак милости моей особой
Я после случая такого
Для нападенья и защиты
Носить оружье разрешаю.
По справедливости зовут
Тебя Энрике Правосудным!
А вам, достойная крестьянка,
Четыре платья прикажу
Я выдать из числа моих,
Чтоб одевались вы нарядно,
Супругой ставши капитана.
Сенат! (Сенатом называем
Мы наших зрителей.) На этом
Трагикомедию дозвольте
Нам знаменитую окончить
О командоре из Оканьи.
ЗВЕЗДА СЕВИЛЬИ
Перевод Т. ЩЕПКИНОЙ-КУПЕРНИКДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Король дон Санчо Смелый.[141] Дон Арьяс. Дон Педро де Гусман — старший алькальд[142]. Фарфан де Рибера — старший алькальд. Дон Гонсало де Ульоа. Фернан Перес де Медина. Дон Санчо Ортис. Клариндо — его слуга. Бусто Табера. Эстрелья — его сестра. Натильда, Теодора — служанки Эстрельи. Дон Иньиго Осорьо. Дон Мануэль. Начальник тюрьмы. Свита. Слуги. Певцы и музыканты. Народ. Действие происходит в Севилье[143].ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
ЗАЛА ВО ДВОРЦЕ
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Король, дон Арьяс, дон Педро де Гусман, Фарфан де Рибера.Король
Как тронула меня Севилья,
Ее сердечные усилья
Любовь мне выказать свою!
Вполне теперь лишь сознаю,
Что мне принадлежит Кастилья.
Король я с нынешнего дня.
Сегодня царствовать начну я,
Когда, восторженно ликуя,
Севилья чествует меня,
Своей защитой осеня.
Давно уж всем известно стало,
Что не король в Кастилье тот,
Кого Севилья не признала.
Но за вниманье и почет
Ее теперь награда ждет:
Отныне здесь моя столица!
Ничто с Севильей не сравнится
В Испании, так мудрено ль,
Что всей Кастилии король
И двор в Севилье воцарится?
От имени Севильи всей,
От рехидоров и судей
Мы благодарность выражаем,
Клянемся в верности своей,
К стопам богатство повергаем,
Признают все, что ты глава.
Одно условие сперва:
Ты должен сохранить народу
Его священную свободу,
Его старинные права.
Безмерно я доволен вами…
. . [144]
Припасть к стопам твоим позволь,
Всемилостивейший король!
Себе верны вы были сами.
Любовью вашей счастлив я,
Горжусь ей, как бесценным даром,
При вашей помощи, друзья,
Я овладею Гибралтаром[145],
И слава загремит моя!
Для предприятия такого
Севилья все отдать готова,
Служа намереньям твоим.
Нам твоего довольно слова, —
Мечи и жизнь мы отдадим.
Король растроган, но — идите.
Да, силой чувства своего
Вы оба тронули его!
Севилье от меня скажите,
Что верю я ее защите.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Король, дон Арьяс. Дон АрьясНу что, как вы нашли Севилью?
Пока я не был с ней знаком,
Я точно не был королем,
А нынче сказка стала былью…
И лучше будет с каждым днем!
Красавец город, несомненно.
В нем все так пышно, драгоценно,
И кто в нем долго проживет,
Тому он будет постепенно
Избыток открывать красот.
Просторы улиц, роскошь зданий…
Великолепием таким
Не может похвалиться Рим!
А про божественных созданий
Мы ничего не говорим?
Твои уста вдруг онемели
И похвалы им не нашли.
Светил так много, неужели
Тебя лучи их не сожгли
Или хотя бы не согрели?
О нет, затмила небосклон
Собою донья Леонора!
Красою черт, лучами взора,
Как солнцем, был я ослеплен.
Да, хороша, но, нету спора,
Для солнца чересчур она
Сверкает яркой белизною:
Не греет эта белизна,
Как бледные лучи зимою.
Я холода боюсь, не скрою,
И замороженным питьем
Ты даже очень жарким днем
Меня не соблазнишь нимало.
А та, что розы вам бросала, —
Менсия, донья Коронель, —
Вас не пленяет неужель?
Ей далеко до идеала.
Вы изумляете меня!
А рядом с ней, полны огня,
Смуглянки, две сестры Мехия.
Ужель красавицы такие,
Чья красота светлее дня,
Вас не пленили? Это странно.
Зовут их Беатрис и Анна.
Как многих Аннами зовут!
Мне даже скучно. Постоянно
Встречаешь это имя тут.
Как редкость, женщину возвысит
Скорей уж имя Беатрис.
Ужель от имени зависит,
Чтоб женщиной вы увлеклись?
Бывает у мужчин каприз,
В любви имеет все значенье.
Да, не дивись: есть имена,
Что вызывают отвращенье,
Другим, напротив, власть дана
Будить восторг и увлеченье.
А там еще одна была,
Блондинка, так лицом бела…
О ней я вспомнил с неохотой:
Она лишь холод навела —
Какой-то мрамор с позолотой.
Одной лишь поражен я был,
Пленен ее очарованьем,
Ты ж обошел ее молчаньем,
Все о блондинках говорил,
А темнокудрую забыл,
Ту, что стояла на балконе,
Всех горделивей и стройней.
Заметил ты, как перед ней
Я шляпу снял, в моем поклоне
Восторг свой выразил я ей?
Ее пылающие взоры,
Не зная своего огня,
Смертельно ранили меня.
Вся в черном, но светлей Авроры!
Вся в черном ночь — прекрасней дня!
И в этом черном одеянье
Она явилась мне в сиянье
Своей небесной красоты,
И солнце яркое Испаньи
Затмили дивные черты.
А! В черной кружевной мантилье?..
Не трудно догадаться: та,
Чья всех затмила красота.
Ее зовут Звезда Севильи.
Звезда? Какая клевета!
Ей солнцем называться нужно!
Иль вкуса у Севильи нет?
Ее красой весь мир согрет,
В ней солнца животворный свет
И отблеск розово-жемчужный.
Эстрельи имя ей дано,
Звезда то имя означает,
И так подходит ей оно,
Что за красу ее давно
Звездой Севильи называют.
Напрасно с солнцем не сравнят.
Красавицу в замужство прочат:
Брат жениха найти ей хочет
В Севилье.
У нее есть брат?
Да.
Он женат?
Нет, не женат.
Живут согласною четою:
Она — звезда, а солнце — он,
И озарен их красотою
Весь севильянский небосклон.
А, под счастливою звездою,
Как видно, я вступил сюда!
Надежда распахнула крылья,
И даст мне счастие Севилья,
Коль будет мне светить всегда
Такая дивная звезда.
Но как бы встретиться мне с нею,
Как завести с ней разговор?
Вас, государь, уверить смею:
Вы встретитесь с звездой своею,
Пусть солнцу и наперекор.
Осыпьте милостями брата:
Как ни была бы честь горда,
В ней можно брешь пробить всегда.
Власть всемогуща и богата…
За всякий дар нужна расплата.
Коль примет — справитесь вы с ним,
Он воспротивится едва ли.
Долг королю неизгладим,
Как будто бы его вписали
Резцом на медные скрижали.
Так поскорей его зови,
А сам возможность улови,
Чтоб ночью видеть мне Эстрелью,
Пробраться к ней в девичью келью…
Меня зажгла звезда любви!
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Король; дон Гонсало де Ульоа в трауре. Дон ГонсалоДозвольте мне склонить колени!
О, встаньте! Но зачем вы, друг,
В день радостных увеселений,
Когда ликует все вокруг, —
Одни, подобны мрачной тени?
Вчера скончался мой отец[146].
Мой бог! Какого полководца
Лишился я!
Его конец
На деле больно отзовется:
Кто будет у границ бороться?
Теперь проход врагу открыт.
Героя славного не стало…
Какой удар мне, дон Гонсало!
Опасность родине грозит.
Отцу подобных — слишком мало.
Но мне отец оставил мой
В наследство имя, честь и славу,
Его наследник я прямой.
Не допустите ж, чтоб другой
Тот занял пост: он мой по праву.
Да, честь и доблесть вам отец
В наследство передал, я верю.
Но надо пережить потерю,
Оплакать вам его конец…
Тогда приют ваш — мой дворец.
Фернандо Перес де Медина
К вам с той же просьбой поспешил.
Молить намерен властелина,
Чтоб опечаленного сына
Наследья славного лишил.
Он также вправе ждать награды:
Он полководцем десять лет
И долго красил без пощады
Блеск перламутровой Гранады
Мечом в рубина алый цвет.
Решил его опередить я.
Ну, я не говорю вам — нет,
Но свой обдумаю ответ:
Такие важные событья,
Что должен я созвать совет.
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Те же и Фернан Перес де Медина. ФернанЯ опоздал, мне это ясно.
Вам почесть, государь, воздам,
Но докучать не стану вам
И удалюсь…
Сеньор, напрасно:
Еще ничто не решено.
Обдумать мы должны всецело
Весьма ответственное дело:
Совета требует оно.
Советников, опору трона,
Я позову, и мы решим,
Под управлением каким
Надежней будет Арчидона[147].
Пока вы отдохните тут.
Вот, государь, мое прошенье.
А вот мое: в нем отраженье,
Как в зеркале, себе найдут
Мои заслуги, и деянья,
И верность королю, и честь.
В моем же вам легко прочесть
Права на это притязанье.
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Король, дон Арьяс, Бусто Табера. Дон АрьясВеликий государь! Вот он:
Табера Бусто перед вами.
Мне трудно выразить словами,
Мой государь, как я смущен.
В ком сердце б не затрепетало,
Закону общему внемля?
Вблизи увидеть короля —
Не может не смутить вассала.
Я ж, государь, смущен вдвойне,
Взволнован глубоко, не скрою,
Такой высокою, такою
Нежданной милостью ко мне.
Но встаньте…
Нет, прошу прощенья:
Монарха чтить велит закон,
Как если б был святыней он,
И здесь уместно преклоненье.
Вы, кавальеро, славный воин!
Я это доказал стране,
Но почестей не надо мне
Превыше тех, что я достоин.
Возвысить вас хочу я сам.
Хоть власть небес и власть земная,
Высокой мощью облекая,
Дают величье королям,
Но долг вассала — скромность, мера.
Особой чести не ищу:
Лишь справедливости хочу.
Кто не стремится ввысь, Табера?
Когда бы я стремился ввысь,
Меня давно бы в этой зале
С покрытой головой видали[148].
Но, не желая вознестись,
Своею ограничен сферой,
Пред вами, государь, стою,
С почтеньем шляпу сняв свою,
И остаюсь — простым Таберой.
Как философия прямая
С высокой честью, здесь сошлись!
Не философия — каприз,
А в чем тут честь — не понимаю!
Табера! Не хочу я, право,
Чтоб вы могли передо мной
Стоять с покрытой головой,
Не заслужив на это права.
Я вас возвышу, но сперва
Я путь вам к подвигам открою
И дам возможность, как герою,
Завоевать свои права.
У доблести свои законы:
Отныне ставленник вы мой
И не Табера уж простой,
А губернатор Арчидоны,
Ее границы мне храня
В стране, опасности открытой,
Вы станете ее защитой
И ей замените меня.
Там будете вы зорким оком.
Мой государь! В какой войне
Служил я вам, чтоб думать мне
О назначенье столь высоком?
Но ведь не только для войны —
Для мира люди мне нужны,
Чтоб охранять мои владенья.
Пост вам подходит, без сомненья,
И я готов вас предпочесть
Тем двум, кто подал мне прошенья.
Но жду я вашего решенья —
Прошу вас их при мне прочесть:
На это место целых трое
Есть у меня в виду сейчас,
И два соперника у вас.
Прочтите это — и другое.
Коль доблесть своего отца
Всю унаследовал Гонсало,
То быть вождем ему пристало.
Сперва прочтите до конца.
«Сеньор! Я — Перес де Медина.
Я в войске у отца служил
Лет двадцать, не жалея сил,
Теперь хочу служить у сына.
Клянусь вам, государь: пока
В груди останется дыханье,
Служить защитою Испанье
Мой будет меч, моя рука.
Я был правителем в Гранаде,
Вел долго с маврами войну,
Три года прострадал в плену.
Моих заслуг военных ради
По праву этот пост за мной, —
Порукой меч мой боевой».
Свои заслуги перечтите.
Великий государь! Простите!
Заслуг не знаю за собой,
Награды не имею права
Просить иль ожидать. Одно
Мне без сомнения дано —
Моих великих предков слава.
Я мог бы говорить о них:
О замках, взятых ими с бою,
О завоеванных борьбою
Кровавых стягах боевых.
Но… ведь для них при жизни громко
Звучала общая хвала,
За их великие дела
Не надо награждать потомка!
Как правда высшего суда,
Должна быть милость правосудной.
Ведь этот дар, святой и чудный,
На волоске висит всегда.
Здесь выбрать из двоих должны вы,
Их притязанья оценя.
Когда б назначили меня,
То были б вы несправедливы.
Из севильянцев я такой
Высокой чести недостоин:
Я на войне простой был воин,
Теперь я — рехидор простой.
Но тут нельзя и усомниться:
Медина нужен вам туда,
За ним и опыт и года, —
Спокойна будет с ним граница.
Гонсало — молод по годам,
Но родине своей известен —
Всей Кордове, — что смел и честен:
Пусть адалидом[149] будет там.
Исполню все, как вы хотите.
Я справедливости одной
Хочу — и только.
Милый мой,
Довольно, вы меня стыдите!
Нет, я могу лишь показать
Вам правды зеркало, в котором
Спокойно беспристрастным взором
Себя вам можно увидать.
В вас все умно и благородно.
Отныне в мой дворец для вас
Свободен доступ всякий час:
Мне часто видеть вас угодно.
Женаты вы?
Нет, не женат,
Мой государь, живу с сестрою.
Пока ее я не устрою,
Я не женюсь.
Вот добрый брат!
Но дайте мне ее устроить.
Как имя ей?
Эстрелья.
Где
Найти супруга нам звезде?
Ее лишь солнце может стоить!
Нет, просто человек земной.
Ей не нужна судьба иная:
Ведь и она — звезда земная.
Скажите ей: жених за мной,
И будет он ее достоин.
Склоняюсь к вашим я ногам.
Я посаженым буду сам.
Но я одним обеспокоен,
Мой государь: зачем сюда
Призвать изволили меня вы?
Призвал, Табера… Да, вы правы,
Поговорить хотел я… да…
Насчет Севильи… тут есть дело…
Но мы успеем и потом.
Во время мира отдохнем
И все дела отложим смело…
Итак, вы с нынешнего дня
При мне, Табера, в личной свите.
Идите ж.
Государь, простите!
Нет, обними сперва меня.
Чем милость заслужил такую?..
Я подозрением смущен:
За что со мной так ласков он?
Я здесь какой-то подкуп чую!
ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ
Король, дон Арьяс. КорольОн сразу мне внушил доверье:
Как видно, честен и умен.
А мне так не по вкусу он:
В нем дерзость и высокомерье.
О, все до случая честны,
До случая умны отменно!
Но, государь мой, неизменно
Умны, да не во всем умны!
Чему вчера лишь поклонялись,
То будут нынче порицать,
И времени дают сметать
Законы, коим подчинялись.
Кладите на одну вы чашу
Хваленую Таберы честь,
А на другую — вашу лесть,
Подарки, дружбу, милость вашу.
Закрыв лицо плащом, пойду
К ней в дом. Сияние светила
Меня, как солнцем, опалило,
Хоть люди видят в ней звезду.
Я жить хочу. Что суд Кастильи?
Я не склонюсь перед толпой.
Хоть я король, но как слепой
Пойду я за Звездой Севильи!
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Дон Санчо Ортис, Эстрелья, Натильда, Клариндо. Дон СанчоСкажи мне, мой ангел нежный,
Когда ж твоим мужем я стану?
Когда моей страсти мятежной
Излечишь ты жгучую рану?
Когда же ты скажешь мне «да»
Устами, что ярки и алы,
Как будто на солнце кораллы?
Скажи, о когда же, когда?..
Чтоб слезы печали
От слов твоих перлами счастия стали.
О, если бы время мчалось
Так быстро, как сердца влеченье,
Позади бы солнце осталось
В своем небесном теченье!
Давно бы Севилья тогда
Нашу свадьбу пышно справляла,
И зависти я бы не знала,
На горлинок милых смотря, как они, у гнезда
Воркуя так томно,
Готовят любви свой приют укромный.
За ответ твой всей жизнью воздам.
Душа моя славы б хотела,
Громких подвигов бранного дела,
Чтоб сложить к твоим милым ногам
Жизнь, и душу, и славу всецело.
Я тебе свою жизнь отдаю навсегда
С любовью моей неизменной.
О Эстрелья, моя ты звезда,
Свет, пламя и радость вселенной!
О мой погубитель бесценный!
О мой свет лучезарный,
В небесах моей жизни горишь ты Звездою Полярной!
Послушай! И нам бы не плохо,
От любовного жару растаяв,
Испустить два-три нежные вздоха
По примеру наших хозяев!
О красотка моя, чаровница!
Будь веленьям любви ты послушней.
О красавчик! Под звуки скребницы,
Верно, стал ты поэтом в конюшне!
Ах, блаженство мое!
Ах, отстань!
Вот и отдали вздохам мы дань.
Что ж твой брат говорит, дорогая?
Говорит, что еще не успел
Привести он в порядок всех дел,
Но к тому все готовит, желая,
Чтоб твоею женою была я.
Только несколько дней
Нужно время ему — все устроить для свадьбы.
Время — враг для любви безграничной моей,
Лучше свадьбу сегодня сыграть бы,
Обвенчаться с тобою сейчас —
В день погода меняется тысячу раз.
Если будет он медлить, мой милый,
Заведи разговор с ним о свадьбе ты сам.
Непременно! Иначе, препятствуя нам,
Он меня доведет до могилы.
Вернулся наш сеньор домой!
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Те же и Бусто. БустоА, Санчо! Здесь ты, милый мой!
Мой бог! Его печалит что-то!..
Скажи: тебя гнетет забота?
Смущен я быстрой чередой
Мгновений скорби и веселья.
Пока уйди к себе, Эстрелья!
О боже! Сжалься надо мной!
Все эти тайны, ожиданья…
В них для меня предчувствия страданья.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Дон Санчо Ортис, Бусто, Клариндо. БустоДон Санчо Ортис…
Как? Сказать
Ты мне не хочешь «милый зять»?
Как всадника порой уносит
Конь, закусивший удила,
Меня судьба вдруг понесла…
Так вот: король сегодня просит
Меня к себе. Пошел к нему.
Зачем — осталось непонятным,
Он словом не ответил внятным
На все вопросы — «почему».
Хотел меня назначить сразу
Войск Арчидоны он вождем,
Хоть не просил его о том,
Но, внявши моему отказу,
Меня назначил…
Продолжай:
Все это радости покуда.
Хотел бы я узнать, что худо?
Печаль твою понять мне дай.
Меня назначил в свой совет…
Все это хорошо…
Не спорю…
Теперь мы переходим к горю…
Предчувствую, сомненья нет:
Меня коснется это горе.
Он мне сказал, чтоб до поры
В замужство я своей сестры
Не отдавал, что сам он вскоре
Найдет супруга для нее,
Приданым одарит богатым,
И сам желает быть он сватом
И покровителем ее.
Ты мне сказал: в твоей судьбе
Печали с радостью смешались,
Но ты не прав: ведь мне достались
Печали, радости — тебе.
Ну что же, с милостью такою
Ты будешь счастлив при дворе,
Супруга ты найдешь сестре,
Меня ж оставь с моей тоскою.
Но ты не вспомнил прав моих,
Забыл ты дружбы долг священный,
Ты был обязан непременно
Сказать, что я — ее жених.
Я сразу не нашел ответа,
Я сильно был смущен…
Итак,
Теперь наш не свершится брак
С твоей сестрой — мне ясно это.
Нет, возвращусь я к королю,
Скажу, что дал тебе я слово
И от него не отступлю,
Что к свадьбе все у нас готово,
Что не имеет власти он
Попрать закон и наше право.
Кто помешает для забавы
Монарху исказить закон?
Как кто? Не может быть сомненья,
Я смело голос подниму,
Ты тоже. Скажем мы ему,
Что вышло недоразуменье.
Увы, я умереть готов!
Недаром я сказал любимой,
Что в жизни все неуловимо,
Изменчиво, как тени снов.
Когда король на преступленье
Пойти захочет, мудрено ль,
Что он…
Король — всегда король.
Молчанье, Ортис, и терпенье!
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Дон Санчо Ортис, Клариндо. Дон СанчоКто выдержит такие испытанья?
Кто может вынести подобные страданья?
Король! Сюда явился ты затем,
Чтоб мне закрыть дорогу к счастью…
Тиран! Народ перед тобою нем,
Все твоему покорны самовластью.
Пусть Санчо Смелого прозванье,
Монарх, ты заслужить успел, —
Под ним скрывается жестокость темных дел,
И им судьба готовит наказанье.
Для счастья твоего
Одной империи кастильской, видно, мало,
И над Севильей торжество
Тебе необходимо стало?
О неожиданный удар!
Прочь из Севильи! Прочь! Бегу я в Гибралтар!
Там голову сложу… быть может, за него же!
И здесь несдобровать. Ох, помоги нам, боже!
Эстрелья! Ты — моя звезда,
Ты мне сияла красотой волшебной,
Теперь же я гоним звездой враждебной,
Мне звездных глаз твоих не видеть никогда.
Глазами звездными сгубила нас колдунья,
Не вышла бы из нас яичница-глазунья:
Нас, словно яйца, кокнут там!
Я голову на отсеченье дам.
Раз — и голов как не бывало!
Одной Кастилии ему, как видно, мало!
Король, дон Арьяс, свита, потом Бусто. Король
Доложите, что я прибыл.
Там уже известно это,
И навстречу нам Табера
Уж выходит, государь.
О, какая честь и милость!
Государь! В моем вы доме?
Я, закрыв лицо плащом,
Осмотреть решил Севилью.
Мы случайно проходили
Мимо вашего жилища,
И зайти к вам пожелал я,
Потому что мне сказали,
Что у вас прекрасный дом.
Только скромный дом солдата….
Все ж войдем.
Мой государь!
Бедный дом мой недостоин
Посещения такого —
В нем для вашего величья
Слишком тесно и убого.
Коль узнают севильянцы,
Что король меня изволил
Осчастливить посещеньем,
То роптать Севилья станет.
Я пришел не для Севильи,
А для вас.
Мой государь!
То неслыханная милость,
Но принять ее не смею:
Королю не подобает
Навещать своих вассалов,
И не надлежит вассалам
Допускать такую почесть.
Я — вассал ваш и слуга.
Если честь вы мне хотите
Оказать, пристойней будет
Мне прийти к вам во дворец.
Милость может быть опасной,
Коль внушает подозренья.
Подозренья? Но какие?
Люди могут заподозрить,
Что пришли вы лишь затем,
Чтоб сестру мою увидеть, —
Это может погубить
Имя доброе Эстрельи.
Честь прозрачна, как хрусталь,
И легко одним дыханьем
Замутить ее поверхность.
Но пришел я к вам по делу,
Сообщить его желаю, —
Так войдемте!
Государь!
Разрешите проводить вас, —
Мы поговорим дорогой.
Дом мой, право, не готов
Для такой высокой чести.
Я не ждал сопротивленья.
Увести его вам надо,
Я же с нею повидаюсь
И за вас поговорю.
Тише! Как бы не услышал!
Этот глупый человек
Прямо переполнен честью.
От нее, пожалуй, лопнет.
Как хотите! Я в ваш дом
Не хочу врываться силой.
Государь! Когда я буду
Выдавать Эстрелью замуж,
Дом мой, в праздничном убранстве,
Сможет вас принять достойно.
Вот подъехала карета.
Бусто! Станьте на подножку.
Разрешите, государь,
Мне идти пешком за вами.
Нет уж, в собственной карете
Я могу распоряжаться!
Ждет карета.
Во дворец!
Как со мной король любезен!
Сколько милостей! Дай бог,
Чтоб к добру все это было!
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Эстрелья, Натильда, потом дон Арьяс. ЭстрельяЧто ты говоришь, Натильда?
Сам король здесь был, сеньора.
Да, он был здесь. Ведь нередко
Королей ведет звезда.
Он прийти в ваш дом решился,
Привлеченный красотою:
Если он — король Кастильи,
Вы — царица красоты.
Наш король, дон Санчо Храбрый,
Санчо Лютого прозванье
От народа получил.
Мавры гордые трепещут
Перед ним, а он трепещет
Перед вашей красотой.
Вас он видел на балконе,
И балкон ему казался
Золотым дворцом зари
В час, когда средь роз и лилий
Пенье птиц приветом звонким
Будит ясную Аврору,
И она, с досады плача,
Что прервали сладкий сон,
Сыплет слезы, точно перлы.
Он, сеньора, предлагает
Вам богатства всей Кастильи,
Хоть намного ваша прелесть
Превосходит их размеры.
Такова монарха воля.
Если вы ей покоритесь,
Солнцем станете в Севилье,
Где звездой доселе были.
Он осыплет вас дарами,
Подарит вам виллы, замки,
Города, где полновластно
Будете владеть и править.
Знатный гранд Испаньи станет
Вам супругом и возвысит
Род Табера, чтоб отныне
Вас считал своим венцом.
Что ответите на это?
Что отвечу? Вот ответ мой!
Подождите, образумьтесь!
На такие оскорбленья
Лишь одним ответить можно:
Повернуться к ним спиной.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Натильда, дон Арьяс. Дон Арьяс (в сторону)Брат с сестрой во всем похожи!
Я смущен и изумлен.
Древних римлян благородство
В них Севилья воскрешает.
Кажется, что невозможно
Победить их королю,
Но настойчивость и сила
Движут горы, рушат скалы!
Побеседуем с служанкой:
Ведь открыть нередко можно
Золотом любую дверь.
Ты — служанка в этом доме?
Да, служанка против воли…
Против воли?
Я — рабыня.
Ты — рабыня?
Да, свободы
Благодатной лишена я,
И всегда грозить мне может
Смерть иль вечная тюрьма.
Вот как! Хочешь быть свободной?
Даст король тебе свободу
С рентой в тысячу дукатов,
Если ты ему послужишь.
За свободу и за деньги
Я пойду на преступленье.
Говорите, что мне делать.
Все, что в силах, — совершу.
Короля впустить должна ты
Ночью в дом.
Сдержите слово,
И открою вам все двери.
Раньше, чем сюда войдет он,
Дам тебе его приказ
С подписью и за печатью.
Хоть сейчас его за это
Положу в кровать к Эстрелье.
А когда ложится Бусто?
Он ложится на рассвете,
Напролет все ночи кутит, —
У мужчин занятье это
Много времени берет.
Но в котором же часу
Королю прийти удобней?
Пусть в одиннадцать придет —
Уж она в постели будет.
Вот, возьми пока в задаток
Этот перстень изумрудный —
Много больше ты получишь.
ЗАЛА ВО ДВОРЦЕ
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Дон Иньиго Осорьо, Бусто, дон Мануэль с золотыми ключами. Дон МануэльСеньор! Позвольте, вам вручу
Ключи от камеры. Примите.
Отныне вы — в дворцовой свите.
Чем я за милость отплачу?
Никак я не пойму, признаться, —
Все это вне моих заслуг.
Заслуги, верно, есть, мой друг, —
Король не может ошибаться.
Ключи… доверье короля…
Свободный вход в его палаты…
Боюсь жестокой я расплаты…
Уходит из-под ног земля.
Все это странно, очень странно!
Я должен перемены ждать:
Кто мог нежданно обласкать,
Тот и изменится нежданно.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Те же и дон Арьяс. Дон АрьясСеньоры! Можете идти!
Король еще писать намерен.
Отлично, вечер не потерян.
Идем, сеньор! Нам по пути!
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Дон Арьяс, король. КорольУжели свет звезды моей
Увижу я во тьме полночной?
Рабыня обещала точно.
Я памятник поставлю ей.
Печать поставьте — ей важнее.
Приказ немедля приготовь.
Не хочет ждать моя любовь!
Я подписать хочу скорее.
Рабыне маленькой везет:
Получит волю и червонцы.
Но ведь она мне с неба солнце
В Звезде Севильи продает!
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
УЛИЦА
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Король, дон Арьяс, Натильда у входа в дом Бусто. НатильдаВам одному войти надежней.
Все в доме спят, везде темно.
А что Эстрелья?
Спит давно.
Свет погасила… Осторожней!
На вот, возьми свою судьбу!
Бумага для тебя готова,
Хоть моего довольно б слова.
А Бусто новую рабу
Я подарю.
Тут деньги тоже.
В вас чту я милость божества.
Как все, и эта такова.
Корысть для них всего дороже.
Власть короля есть неба власть.
Кто смел бы перед ней не пасть?
Теперь один хочу остаться.
Как? Вам остаться одному?
И вы решитесь?
Не пойму,
Чего я мог бы опасаться.
Но, впрочем, если б даже мне
Опасность здесь и угрожала,
Со мной — я сам… Иль это мало?
Ступай!
Где ждать вас?
В стороне,
Где мы сошлись.
Пойду в Сан Маркос[150].
Когда Табера будет тут?
Когда уж птицы запоют
И солнце засияет ярко.
Всю ночь, пока он не придет,
Не запираем мы ворот.
Я поступаю очень смело,
Но на рискованное дело
Любовь мне мужество дает.
За мною, государь, скорее, —
По этой темной галерее!
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Дон Мануэль, Бусто, дон Иньиго Осорьо. БустоВот я и дома.
Честь имею!
Как рано я пришел домой!
Пойдемте с нами, милый мой!
С меня довольно.
Сожалею.
А нам обоим предстоит
Еще приятнейший визит.
Как вы нашли Фелисиану?
Мы завтра во дворце, вдвоем,
Ее подробно разберем.
Она — я отрицать не стану —
Достойна всяческих похвал.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Бусто один. БустоКак рано буду я в постели!
А все уже заснуть успели?
Весь дом полнейший мрак объял.
Да где ж они? Темно и пусто…
Лухан! Осорио! Андрес!
Да где ж Андрес? И он исчез!
Нет никого. Инеса! Хуста!
Натильда! И рабыня спит…
Здесь сон, как властелин, царит.
КОМНАТА В ДОМЕ БУСТО.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Король, Натильда, потом Бусто. НатильдаСеньор вернулся! Все пропало!
Погибла я!
Ведь ты сказала,
Что возвращается всегда
Под утро он?
Моя беда!
Натильда!
Что мне делать?
Скройся!
Скорее убегу!
Не бойся!
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Король, Бусто. БустоЭй! Кто тут?
Я.
Кто? Как пришли вы
Ко мне, в мой дом, в глухую ночь?
Кто вы? Скорее имя!
Прочь!
О, вы не очень-то учтивы!
Но меч мой вам не даст пройти.
Хоть этот дом моя святыня,
Но оскверню его я ныне
И кровь пролью.
Меч опусти.
Какая дерзость! Не хотите ль
Вы удержать мой меч, когда
Так оскорбили, без стыда,
Сестры невинную обитель?
Кто вы, нежданный посетитель?
Я должен знать, кого убью.
Я очень высоко стою.
Пусти же!
Здесь я — повелитель,
И в этом доме — власть моя.
Я — знатного происхожденья,
Пришел я не для оскорбленья —
Честь дома возвеличу я!
Не знаю дома я, в котором
Честь возвеличится позором.
Мне честь свою спокойно вверь.
Скорей ее мечу я вверю,
Чтоб отвратить ее потерю.
Когда вошли вы в эту дверь
С намереньем мне честь доставить,
Зачем же вы пришли тайком,
Зачем закрылись вы плащом?
При чем тут честь? К чему лукавить?
Вас выдает невольный страх:
Кого приводит чести дело,
Тот не стыдится, тот несмело,
Как вор, не прячется в углах.
Меч обнажи! Во имя чести!
Иль смерть тебе!
Безумец, стой!
Иль меч мой справится с тобой,
Иль я останусь здесь на месте!
Откроюсь.
Брось сопротивленье!
Король перед тобою!
Ложь!
Король? Один? Украдкой?.. Лжешь!
Король принес мне посрамленье?
Не может быть! И ты, злодей,
Позоришь короля напрасно?
Темнишь ты свет величья ясный
Преступной клеветой своей?
Нет, подданных своих не станет
Король бесчестием грязнить,
Он их доверья не обманет!
Вдвойне мой долг тебя казнить.
Себе я снес бы оскорбленье,
Досаде замолчать веля,
Но, оскорбляя короля,
Ты совершаешь преступленье!
Ты знаешь, что закон нам дан, —
Он даже тех сурово судит,
Кто хоть помыслит, что забудет
Король божественный свой сан.
Что делать мне? Вот испытанье!
Но повторяю — я король.
От этой лжи меня уволь.
Ведь королевские деянья
Несут нам только честь и свет,
Ты ж внес позор к нам!
Дело трудно…
Как дерзко и как безрассудно…
Король, король, сомненья нет…
Мне выпустить его придется,
Потом узнать, какой урон
Им нашей чести нанесен.
От гнева дух во мне мятется…
Но ждать, как арендатор ждет,
Пока тяжелого расхода
Ему сторицею природа
Земли плодами не вернет!..
Ступай, кто б ни был ты, но помни:
В дальнейшем клеветой своей
Ты короля пятнать не смей!
И что быть может вероломней?
Творя позорные дела,
Ты королем посмел назваться,
Тем, кем испанцы все гордятся,
Чья слава рыцарски светла!
Он милость мне свою поведал,
Свой ключ доверил мне потом,
И, верно б, не вошел в мой дом,
Пока б ему ключа я не дал.
Укрылся ты, как жалкий тать,
За именем его священным, —
Считаю долгом неизменным
Пред этим именем смолчать.
Так не дрожи, иди свободно,
Свой гнев, свой меч я удержу,
Тебя за имя пощажу, —
Оно светло и благородно.
Пред ним я опускаю меч,
Но впредь не нарушай закона!
Король — вассала оборона,
Он должен честь его беречь.
Переносить нет больше сил!
Я поражен, я уничтожен…
Безумец! Ты неосторожен.
Меня за имя пощадил?
Ну что же, я не отступлю,
Я это имя сохраняю,
Уйти отсюда я желаю,
Как подобает королю!
Что имя? Только слово, но
Тебя смирить оно сумело.
Дрожи! Теперь увидишь дело, —
Страшней покажется оно.
Владыки имя я беру,
Оно мой дух поднять сумеет…
Умри же!
Мной лишь честь владеет,
Без страха за нее умру!
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Те же, Натильда и слуги с огнями. СлугиЧто здесь случилось?
Скроюсь я,
Пока не узнан. Но — терпенье!
Я отомщу за оскорбленье,
И грозной будет месть моя.
Преступник скрылся вон из глаз.
За ним! И накажите строго…
Нет, впрочем, скатертью дорога
Врагу, бегущему от нас!
Натильде дайте свет, идите.
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Бусто, Натильда. Бусто (в сторону)Вот предал кто меня — она!
Недаром так дрожит, бледна…
Распутать должен я все нити.
Скорее двери на запор!
Прощайся с жизнью!
О сеньор!
Не отпирайся, лгать напрасно!
Мне сам король все рассказал.
Коль тайны он хранить не стал,
То как мне скрыть ее, несчастной?
Все правда, что король сказал.
Да, ясно мне теперь, в чем сила.
Так это ты его впустила?
Он мне свободу обещал…
Эстрелья знала ли про это?
О, если бы узнать могла
Хоть что-нибудь, меня б сожгла
Лучами девственного света,
Спалила б в прах!
Да, это так:
Ее заре не страшен мрак,
Восходит розовой денницей
И озаряет небеса
Ее невинная краса.
Самой судьбы благой десницей
Лучистый блеск ее храним:
Король мне только дал бумагу
И сделать не успел ни шагу,
Как тотчас вы вошли за ним.
Бумагу дал король? Какую?
В ней вольную он мне дает
И тысячу червонцев в год
За то, что к ней его впущу я.
О, милостив король! Ценой
За честь мою он не обидит.
Идем.
Куда?
Где он увидит,
Как долг я исполняю свой.
Увы, погибла жизнь моя!
Король хотел затмить сиянье
Звезды Севильи, но в Испанье
Ему не дам погаснуть я.
Вот как произошло все дело.
Напрасно вы вошли один.
Он вел себя так дерзко, смело,
Как будто он был властелин,
А не подвластный дворянин,
Меня язвил он речью злою…
Узнал меня, конечно, он.
К величью вынуждает трон,
Но смертным ведь и я рожден —
И перестал владеть собою.
Я бросился к нему с мечом,
Но люди тут с огнем сбежались,
И, чтоб они не догадались,
Кто я, — закрыв лицо плащом,
Поспешно я покинул дом.
Вот что у нас с Таберой было.
Смерть за кощунственную речь!
Да, голову немедля с плеч,
Чтоб утром яркое светило
Казнь вольнодумца озарило!
Вы вправе поступить так с ним:
Один закон во всей Испанье,
И это — короля желанье.
Нет, если мы его казним,
Мы возбудим негодованье.
Он речью выказал своей
Мятежный дух! Нет непокорней
Севильи. Надо быть мудрей:
Покажете вы сразу ей,
Что зло пресечь хотите в корне.
Но он здесь всеми так любим,
Так славен мужеством своим,
В него не потеряют веру.
Мы гнев Севильи возбудим.
Убейте тайно вы Таберу.
Да? Разве это?.. Но кому
Я поручу такое дело?
Я это на себя возьму.
Такой услуги не приму, —
Ведь это риск.
Примите смело!
Есть человек один: храбрец,
Военной славы образец,
Гроза неверных, солнце чести.
В Севилье он на первом месте,
Как вождь отважный и боец.
Кто он? Где он? Он мне знаком?
Дон Санчо Ортис де Роэляс.
Иди, вернись с твоим бойцом!
Уж ночь. Легли бы вы, разделись
И ночь проспали, а потом…
Какой тут сон! В нем нет отрады
Для гневом пышущей души.
Скорей иди за ним, спеши!
Но… Что темнеет у ограды?
Коль не обманывают взгляды,
Висит, качаясь на ветру…
Висит? Но кто?
Не разберу…
Рабыни труп. В руках зажата
Бумага ваша… Вот расплата!
Казню и брата и сестру!
Отмщу Севильи преступленье!
Отдать вам надо повеленье
Несчастную похоронить.
Вам, вам — такое оскорбленье!
Табере на земле не жить!
Бусто, Эстрелья. Эстрелья
Что с тобою, что случилось?
Затвори скорей окно.
Солнце только что проснулось
И, ступая по сапфирам,
На балкон зари взошло,
Как меня ты поднял с ложа,
Мрачен, грустен и печален.
Ты смущен, взволнован чем-то?
Почему так смотришь гневно,
Будто в тяжком преступленье
Я виновна пред тобой?
Ты мне скажешь, так ли это,
И преступна ли ты.
Я?
Что сказал? Ты обезумел?
Ты рассудок потерял?
Я — преступна? Ты преступен,
Что сказал такое слово…
Да, одним лишь подозреньем
Ты преступен предо мной.
Или ты меня не знаешь?
Иль не знаешь ты, кто я?
Иль из уст моих ты слышал
Недостойные слова,
Позабывшие о чести?
Если ж нет, то как же смеешь
Заподозрить ты меня?
Есть для этого причины.
Есть причины?
Да, Эстрелья.
Нынче ночью, в нашем доме…
Говори скорей, и если
Я виновна, то готова
Я сейчас идти на казнь.
Что сегодня ночью было?
Этой ночью уклонилось
Солнце от своей орбиты,
Извративши путь звезды.
В деле чести непригоден
Астрологии язык.
Говори, прошу я, просто,
И оставь ты солнце в небе,
Пусть свои пять зон проходит:
Я от солнца не завишу,
Если даже я — звезда.
В час, как благовест Куэвы[151],
Услаждая тихий воздух,
Возвестил начало ночи,
Возвратился я домой.
У твоих дверей я встретил
Короля. Он был один
И плащом закутан плотно.
Что я слышу?
Слышишь правду.
Для чего ж в такую пору
Мог король прийти в мой дом?
Только чтоб тебя увидеть.
С ним была Натильда. Шепот
И шаги я слышал ясно.
Честь глаза имеет рысьи.
Я воскликнул: «Кто тут?» — «Я!» —
Он ответил. Меч схватил я…
Он сказал, что он король.
Хоть его узнал я сразу,
Притворился, что не верю.
Сил хватило мне сдержаться.
На меня король напал,
Оскорбленный, в страшном гневе:
И король ведь в оскорбленье
Носит честь свою с собой!
Тут с огнем сбежались люди.
Не желая быть открытым,
Он бежал, никем не узнан.
Я с рабыни клятву взял,
Что она мне правду скажет,
И немедленно, без пыток,
Мне во всем она призналась:
За измену, за бесчестье
Дал ей вольную король.
Я ее из дома вывел,
Чтоб присутствием тлетворным
Не позорила наш дом,
Задушил змею, а тело
Слугам я велел повесить
На дворцовую ограду.
Я хочу, чтоб знал король,
Что найдет Тарквиний Брута[152].
Вот как было все. Опасность
Нашей чести угрожает.
Мне бежать придется, верно,
А тебе защитник нужен.
С Санчо Ортисом немедля
Обвенчать тебя хочу я:
Он тебе охраной будет
От нападок короля,
Я ж отправлюсь в путь спокойно.
Бусто! Дай тебя обнять
За защиту и за милость,
Что оказываешь мне!
Нынче ж вас я обвенчаю.
Будь готова, но молчи.
Нашу честь хранить я должен.
О любовь! Какое счастье!
Нас с тобою свяжут узы, —
Их вовек не разорвать.
Но не рано ль мы начало
Принимаем за конец?
Между чашей и устами
Может многое грозить.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Король с бумагами в руках, дон Арьяс. Дон АрьясДон Санчо здесь в приемной ждет.
Любовь обычно нам прощает
Коварной хитрости расчет,
Но жалость сердце мне смущает.
Вот две бумаги, и в одной
Я написал Таберы имя,
Приказ убить его — в другой, —
Оправдан рыцарь будет ими.
Поставил я свою печать.
Ступай! Ко мне его направить!
А сам уйди.
Мне вас оставить?
Один хочу его принять.
Пусть думает, что тайна эта
Известна только нам двоим.
Наедине поговорим,
В условьях полного секрета.
Скорей ко мне его зови.
Иду.
Я знаю: дело мести
Ни славы, ни высокой чести
Не принесет моей любви.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Король, дон Санчо Ортис. Дон СанчоЯ, государь, у ваших ног.
Нет, встаньте, Ортис, вам нимало
Лежать во прахе не пристало.
Сеньор!..
Красив, как полубог!
Я не оратор, не учитель, —
Слов не найду, я как во сне…
Но что ж вы видите во мне?
Вы — мой король, мой повелитель,
И почитаю в короле
Я образ бога на земле.
Коль чувство я свое измерю,
То после бога в вас я верю,
И ваша воля — мне закон.
Своим довольны ль положеньем?
Сегодня вашим приглашеньем
Превыше меры вознесен.
Я расположен к вам сердечно,
Ваш ум и доблести ценя.
Вы знать хотите от меня,
Зачем я вас позвал, конечно?
Что ж, тайной поделюсь я с тем,
Кто веры короля достоин.
Я знаю, вы мой лучший воин,
Я вас предпочитаю всем:
Ваш кодекс чести неподкупен.
Есть человек в Севилье. Он
Быть должен тайно устранен.
Убит. И тайно.
Он преступен?
Конечно, да!
Простите мне,
Мой государь, но ведь обычно
Казнят преступников публично —
На устрашенье всей стране.
К чему же тайно? Казнь такая
Даст повод думать, что убит
Невинный… Тайна лишь вредит,
Вину от гласности скрывая.
Но если же его вина,
О государь, не так страшна,
Чтоб смерть служила ей расплатой, —
Молю, пусть будет прощена!
Вы за него здесь не ходатай,
А беспощадный судия.
Но скрыть, чьей он рукою сильной
Отправлен будет в мрак могильный,
Повелевает честь моя.
Смерть заслужил, — как ваше мненье, —
Кто crimen lesae[153] совершил?
Да. На костре.
Виновен был
Он в crimen lesae.
Прочь сомненья!
Когда он в этом виноват, —
Я вашей воли исполнитель.
Убью его, мой повелитель,
Хотя б он был родной мой брат.
Так дайте ж руку мне на слове!
С ней верность, честь и каждый вздох.
Застигните его врасплох,
Чтобы он не был наготове.
Как вам такая мысль пришла?
Вы мне — солдату, мне — Роэляс,
Внушить предательство хотели?
Я — убивать из-за угла?
Противно то моей природе.
Падет на площади злодей!
Перед лицом Севильи всей
Его убью, при всем народе.
Кто нападает не в бою,
Тот недостоин оправданья,
И за измену он свою
Узнает худшие страданья.
Счастливей тот, кто им убит,
Убийцу ж истерзает совесть:
Живя, он, как живую повесть,
Свое предательство влачит.
О, убивайте, как хотите,
Но вот бумагу эту вам
Я за своей печатью дам —
В ней полномочья вам. Прочтите.
Сейчас прочту. Вот!
«Честь мою
Вам, Санчо Ортис, я вручаю,
Убить того я поручаю,
Чье имя дальше вам даю.
Пускай все знают, что убитый
Был вами за меня убит,
И, коль опасность вам грозит,
Я сам являюсь вам защитой».
Король! Как в вас доверья мало!
Бумага — мне? Расписка — мне?
Достаточно того вполне,
Что ваше слово мне сказало.
Я верю не бумаге, нет,
Я верю своему сеньору…
Я знаю, сдвинете вы гору,
Чтобы исполнить свой обет.
Я рву ее!
Свободней выйду
На поединок без нее —
Существование ее
Наносит королю обиду.
Как будто бы словам его
Необходимо подтвержденье!
Нет, мне неведомо сомненье
И мне не нужно ничего.
Наш договор исполним свято:
Я обещал за вас отметить,
А вы — меня освободить.
Итак, иду. Одной лишь платы,
Одной награды лишь прошу:
Отдать мне властью самодержца
Ту, что давно в глубинах сердца,
Как перл чистейший, я ношу.
О, будь наследницей Кастильи,
Клянусь, — я вам ее дарю!
Всем, что могу я предоставить,
Ваш подвиг будет награжден.
Прочтите после и узнайте,
Кого вам предстоит убить.
Хоть имя может вас смутить,
Но вы уже не отступайте.
Как исключительный смельчак,
Он всей Севильей уважаем.
Мы это скоро все узнаем.
Идите, Санчо мой! Итак,
Сдержите ваше обещанье,
Наш договор ненарушим,
Известен только нам двоим,
Но — осторожность и молчанье!
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Дон Санчо Ортис, Клариндо. КлариндоМне вас приходится искать,
Чтоб новость важную скорей вам передать.
Ах, вы ей будете так рады,
Так счастливы, сеньор, что жду от вас награды!
Что значит твой веселый вид?
Вам сердце ничего ужель не говорит?
Возьмите.
От кого?
От той,
Что солнце яркое затмила красотой.
Сама звезда, сама Эстрелья
Послала к вам меня быть вестником веселья.
Какого?
Свадьбу вашу с ней
Сегодня ж решено отпраздновать скорей.
Вам Бусто отдает сестру.
Что ты сказал? О, я от радости умру!
Ужель она моя? Ужели
Я наконец достиг моей желанной цели?
Моя звезда, моя заря!
Так солнце, жизнь мою сияньем озаря,
Былую грусть зальет волшебным светом.
Что пишет мне она в письме счастливом этом?
«Супруг мой! Счастья день настал:
Мой милый брат своим согласьем дал
Мне — жизнь, тебе — твою Эстрелью.
Спеши, мой милый друг, тебя он ищет с целью
Назначить свадьбы час, спеши
И не теряй часов». Звезда моей души!
Сбылась мечта, сон светлый мой!
Клариндо! Поспеши немедленно домой,
Оповести моих людей
Об этом торжестве, о радости моей!
Скажи дворецкому, чтоб вынул поскорее
И шляпы с перьями, и пышные ливреи,
Что я к торжественному дню
Давно заранее храню,
Чтоб как для праздника, скажи,
Одеты были все лакеи и пажи.
Скорей исполни мой приказ,
А коль награды ждешь, то вот тебе топаз.
Я солнце б дал тебе подарком,
Когда б замкнуть его мог перстень в камне ярком.
Живите дольше, чем топаз!
Пусть милая жена, как плющ, обнимет вас!
Желаю вам всего сердечней
Быть даже сумасшедших долговечней.
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Дон Санчо Ортис один. Дон СанчоСкорее к Бусто! Я в смятенье!
Захватывает дух от счастья, от волненья!
Но, сердце между них деля,
Как непростительно забыл я короля!
Скорей бумагу я открою:
Кого мне предстоит убить моей рукою?
Чье имя здесь стоит?
«Табера Бусто должен быть убит».
О боже мой! Что я прочел?
Вся наша жизнь — игра азарта…
Кто стасовал, кто чем пошел…
Одна невыгодная карта —
Источник горести и зол.
Жизнь, жизнь, жестокая игра!
Блаженство было мне открыто…
Миг — и судьба, как ночь, темна…
Один лишь ход — и карта бита…
И с нею жизнь моя убита!
Перечитать! Рука дрожит…
Глаза, быть может, обманули?
Но ошибиться я могу ли?
Нет! Слишком ясно здесь стоит…
«Табера должен быть убит».
Погиб! Погиб! Что делать мне?
Ведь с королем я клятвой связан!..
. . . [155]
Пощады нет его вине,
Исполнить клятву я обязан,
Так мне и долг и честь велят.
Он, он, ее любимый брат!
Такой удар моей невесте!
Но короля приказ ведь свят,
Его исполнить — дело чести…
Однако можно ли забыть
Всей жизни золотую нить?
Всю дружбу и любовь былую?
Нет, нет, я Бусто жизнь дарую!
Он должен жить! Он должен жить!
Но неужели же нарушу
Я клятвы чести королю,
Его величье оскорблю?
Нет! Погублю я жизнь и душу,
Но чести я не погублю!
Любовь и честь… О, как жестоко
В борьбе изнемогает дух!
Как выбрать мне одно из двух?..
Люблю я страстно и глубоко,
Но честь должна быть без упрека.
Быть может, Бусто жизнь оставить,
А самому свой путь направить
В чужие, дальние края,
Где королю служил бы я?
Но нет, к чему с собой лукавить!
Ведь короля приказ гласит…
«Табера должен быть убит».
Зачем его убить он хочет?
Мне ум недоброе пророчит:
Эстрелья! Гибель ей грозит.
Король пленен звездой моею,
И вот со своего пути
Он хочет Бусто отмести.
Но отказать ему посмею,
Эстрелью я хочу спасти.
Хочу? Но я хотеть не смею!
Я рыцарь долга, чести раб!
Я должен, да, и я сумею
Расстаться с волею своею…
Так! Решено! Не буду слаб!
Долой мученья и сомненье!
Ведь слово короля — закон,
Хотя б несправедлив был он…
Увы! Мой долг — повиновенье,
Я быть убийцей принужден.
Я должен быть его орудьем.
Король велел — свершай скорей!
Он прав всегда, хоть будь злодей.
Карает высшим правосудьем
Одно лишь небо королей!
Умрет. Нет выхода другого.
«Табера должен быть убит…»
Кто за него промолвит слово,
«Живи, Табера!» возгласит
И от убийцы защитит?
О страшный мой удел! Ужель я
Навеки должен потерять
Тебя, красавица Эстрелья?
Что делать мне, где силы взять?
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Дон Санчо Ортис, Бусто. БустоПривет тебе, мой милый зять!
Я счастлив встретиться с тобою.
А я несчастен во сто крат:
Ты жизнь мне щедрою рукою
Несешь, я ж этого не стою,
Я смерть несу тебе, мой брат.
Вот, брат мой, наконец назначен
Счастливой свадьбы вашей срок.
Иное мне готовит рок.
Удел мой беспощадно мрачен.
О, как удар судьбы жесток!
Убить… убить… того, о боже,
Кто мне на свете всех дороже!
Эстрелью потерять навек!
О, я погибший человек!
Как, Санчо, ты молчишь? Но что же?
Ваш брак сейчас мы заключим.
Нет. Мы спешить не будем с ним.
Ты поздно дал свое согласье,
Я отклоняю это счастье.
Не верю я ушам своим!
Ты знаешь, кто перед тобою?
Да. Я, Табера, знаю вас.
И ты так говоришь со мною?
Затем так говорю сейчас,
Что вас узнал я без прикрас.
Узнал? Так, значит, благородство
И честь мою ты должен знать,
И нашей крови превосходство,
И чистой жизни благодать!
Стыдись меня так оскорблять…
Стыжусь я говорить с тобою!
Что это значит, наконец?
За оскорбление такое
Умрешь ты, как презренный лжец!
Я жизнь твою стыдом покрою!
Не я ли раньше? Берегись!
Прости, любовь! Я в исступленье!
Король, король на преступленье
Меня толкнул…
Остановись!
Все силы ада поднялись…
Я умираю!
Боже правый!
Что сделал я! Какой отравой
Мой дух сожгло безумье вдруг?
Тебя я ранил, брат мой, друг?
Рассеялся туман кровавый…
Возьми свой меч, меня убей!
Вот грудь моя — вонзи скорей!
Открой дорогу, умоляю,
Душе истерзанной моей!
Тебе сестру я поручаю.
Прощай.
О ты, жестокий меч,
Братоубийственный, проклятый,
Спеши ты жизнь мою пресечь,
Чтоб за конец кровавый брата
Я заплатил кровавой платой!
ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ
Те же, дон Педро де Гусман, Фарфан де Рибера и другие кавальеро. Дон ПедроЧто здесь такое? Меч в ножны!
Нет! Вы мешать мне не должны, —
Мне жить нельзя!
Что здесь случилось?
Братоубийство совершилось:
Как Каин, брата я убил…
Я проклят. Он невинен был.
Взгляните: вот он, жертва мести…
Его убил я, как злодей.
Убейте ж и меня скорей —
Мне умереть с ним дайте вместе!
ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ
Те же и дон Арьяс. Дон АрьясЧто здесь случилось?
Злое дело:
Во имя клятвы роковой
Я страшный долг исполнил свой
И честь свою сберег всецело.
Вы расскажите королю,
Как севильянцы держат слово:
Они за честь убить готовы
И брата, и любовь свою!
Убил Таберу Бусто он.
Какая дерзость преступленья!
Я жду цепей, без промедленья!
Убийца должен быть казнен.
Хоть я жестокое деянье
Свершил по воле чуждых сил,
За то, что я его убил, —
Мне смерть пусть будет воздаянье!
Смерть для меня один исход.
Скорей преступника схватите,
В тюрьму убийцу отведите —
Уже волнуется народ…
Мой друг, мой милый брат, прости!
Он помешался.
Труп холодный,
Облитый кровью благородной…
О, дайте мне его нести!
Атлант[156] несчастный, к небесам
Поднявши ношу дорогую,
Я жизнь свою ему дарую
И жизнь ему, быть может, дам.
Он бредит.
Это преступленье —
Закона чести искупленье.
Вот каково быть королем,
Сеньоры, и не быть им вместе…
Слова мои, сеньоры, взвесьте.
Поймем мы или не поймем,
Но я молчу. Вина моя.
Сознался я. Убит он мною,
За что убит — я не открою.
Довольно с вас: убийца — я.
КОМНАТА В ДОМЕ БУСТО
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Эстрелья, Теодора. ЭстрельяЯ не знаю, как оделась, —
Так спешила. Теодора!
Дай мне зеркало сюда!
В самое себя вглядитесь:
Передать стекло не может
Вашей дивной красоты.
У него не хватит силы
Отразить всю вашу прелесть.
Я в лице переменилась,
Щеки жаром разгорелись.
Это кровь к ним прилила:
Отгоняя страх невольный,
Отгоняя стыд девичий,
Счастье празднует свое.
Я в мечтах своих уж вижу,
Как, сияя светлым счастьем,
Милый мой жених мне руку
С нежной лаской подает
И твердит слова любви мне,
И душа глядит из глаз,
Заслоняя их зеницы.
День счастливый навсегда
Я запомню, Теодора,
Вот она, моя звезда!
Это музыка играет?
Чу!.. Ах, зеркало упало!
Верно, с зависти разбилось,
И взамен одной луны
Стало много их.
Разбилось?
Да, сеньора.
И прекрасно:
Верно, поняло, что жду я
Зеркало к себе иное.
Мне других зеркал не надо,
Пусть они все разобьются,
Лишь бы мне всегда глядеться
В зеркало его очей.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Те же и Клариндо, очень нарядно одетый. КлариндоЗвуки музыки, сеньора,
Сердцу радость возвещают,
И султаны на сомбреро[157]
Предвещают свадьбы час.
Я письмо сеньору отдал, —
Он сейчас же мне в награду
Этот перстень подарил.
Жди и от меня подарка.
Ты отдай мне этот перстень,
А взамен возьми алмаз.
Камень треснул посредине…
Вероятно, от печали!
Грусть топазы исцеляют,
Сами же всегда печальны.
Камень треснул пополам.
Что ж, что треснул камень грусти, —
Пусть навек погибнет горе
В блеске радости и счастья!
День счастливый навсегда
Я запомню. О Клариндо,
Вот она, моя звезда!
Во дворе толпа народу,
И по лестнице как будто
Поднимаются наверх.
Пусть разделят нашу радость!
Пусть войдут сюда!
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Те же, дон Педро де Гусман, Фарфан де Рибера и люди, несущие тело Бусто. ЭстрельяЧто это?
Горе, беды и несчастья —
Человеческий удел.
Наша жизнь есть море плача.
Брат ваш умер.
Рок враждебный!
Прочь, жестокие враги!
Адской злобою сжигают
Ваши речи грудь мою!
Брат убит? Его убийца —
Санчо Ортис? Невозможно!
Кто сказал? Кто это мог бы
Слышать и не умереть?
Значит, каменное сердце
У меня, коль я жива.
День ужасный навсегда
Я запомню. Горе, горе —
Вот она, моя звезда!
Если только есть в вас жалость,
То скорей меня убейте.
Вне себя она от горя,
И понятно…
Злополучна
Ты была, звезда моя!
Брат убит! Его убийца —
Санчо мой! Одной душою
Были наши все три сердца!
Он их разделил навек.
Прочь! Погибла я, погибла!
Нет отчаянью предела!
Так прекрасна… Так несчастна!
Ты иди за ней.
Сеньора…
Прочь, неблагодарный раб!
Ты — слуга братоубийцы!
Раз конец всему на свете,
Кончена и жизнь моя!
День ужасный навсегда
Погубил меня. О горе!
Вот она, звезда моя!
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
ЗАЛА ВО ДВОРЦЕ
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Король, дон Педро де Гусман, Фарфан де Рибера, дон Арьяс. Дон ПедроОн сознается, что убил.
За что — сказать он не желает.
К убийству повод он скрывает?
«Не знаю» — только затвердил.
Как странно!
Он не говорил,
Что Бусто первый начал ссору?
О нет! Такого ничего.
Что повод дать могло к раздору?
Одно сказал он: что его
Убил он только оттого,
Что клятву дал убить Таберу.
Он, верно, был им оскорблен
И воздал мерою за меру?
Нет, это отрицает он
И сам глубоко потрясен.
Ступайте же к нему опять
И поспешите передать:
Пускай по моему веленью
Сюда придет, чтоб преступленью
Немедля объясненье дать.
Скажите, что я друг его,
Но что врагом жестоким стану,
Когда сейчас же, без обману,
Он не откроет мне всего:
За что он друга своего
Смертельным поразил ударом.
И пусть не остается нем,
Чтоб с жизнью не проститься даром,
Пусть скажет искренне совсем,
Чем был он вынужден, иль кем
Свершить такое злодеянье,
Иль за кого он мстить хотел.
Пусть принесет мне оправданье,
Иначе смерть — его удел.
Он только смерти и желает,
О ней он только умоляет,
Рассудок потерял, скорбя.
Он потрясен и, вне себя,
Свое злодейство проклинает.
Не обвиняет никого?
Нет. Он раскаяньем замучен
И с ним, как с другом, неразлучен.
Вот редкой чести торжество!
Винит себя лишь одного.
Двоих таких я не найду.
Скажите, что его я жду.
Пусть скажет мне без промедленья,
Кто был виновник преступленья,
Хотя б я сам — меня к суду!
Я знать хочу. Так мне угодно.
А если не откроет он,
То завтра будет всенародно,
На страх Севилье всей, казнен.
Иду!..
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Король, дон Мануэль. Дон МануэльСестра Таберы просит
Аудиенции у вас.
Да, я приму ее сейчас.
С ней просьбу весь народ приносит.
Дай кресло и ступай за ней.
Иду, иду.
Краса несчастной,
Как бы звезда сквозь мрак ненастный,
Блеснет огнем своих лучей.
Она в блистанье красоты
Восходит, точно солнце летом,
Хотя сияют бледным светом
Ее небесные черты.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Те же и Эстрелья в сопровождении горожан. ЭстрельяХристианнейший дон Санчо,
Доблестный король Кастильи,
В подвигах непревзойденный,
В добродетелях великий!
Пред тобой в тоске и горе
Злополучная Звезда.
Жизни блеск ее затмился,
Точно страшной черной тучей,
Темным трауром печали.
Я молю о правосудье,
Но чтоб суд не ты свершил,
А по древнему закону
Мне бы в руки отдал месть;
Горьких слез не осушая,
Чтобы в них я утопала
И могла тебе поведать
Все отчаянье мое.
Я любила нежно брата,
Что в святой юдоли скорби,
Там, в лазоревых чертогах,
Попирает ныне звезды.
Он любил меня, как брат,
Как отца, его я чтила
И во всем повиновалась.
Я жила при нем счастливой,
Он не допускал и солнцу
Обижать меня, и были
От его лучей жестоких
Окна заперты мои.
Нам дивилась вся Севилья,
И в глазах у всех мы были —
Брат с сестрой — одним светилом.
Но охотник беспощадный
Поразил стрелою брата,
И удар его смертельный
Наше счастье поразил:
Я лишилась сразу брата
И любимого супруга,
И одна теперь я в жизни
За себя стоять должна.
Отказать ты мне не можешь,
Чтоб не заслужить упрека,
Что не пожелал исполнить
Долг священный короля.
По кастильскому закону
Мне отдай убийцу в руки,
Чтоб его судила я.
Прекрасная! Свой правый гнев смягчи,
Чтоб мой дворец огнем ты не зажгла.
Ведь звезды — слезы солнца, их лучи
Вокруг себя все могут сжечь дотла.
Заре прекрасной лучше их вручи,
Пусть загорятся в небе без числа.
Там место им пылать огнем и жаром —
Здесь, на земле, не расточай их даром!
Вот перстень мой, иди же с ним в тюрьму,
И все в тюрьме преклонятся пред ним,
И выдадут по слову твоему
Преступника, и будет он твоим.
Отмсти врагу, как хочешь, своему.
Я знаю, что твой гнев неумолим,
Но будем помнить: даже зверь и птица
Порой добры — у них бы нам учиться.
Здесь скупостью была бы доброта.
Сеньор! Живу я мыслию одной, —
Я только нашей честью занята.
Один Табера умер — жив другой.
Коль красота моя всему виной,
То пусть погибнет эта красота.
Собственноручно я расправлюсь с нею —
Обезобразить я себя сумею.
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Король один. КорольБоюсь, свершит она над ним свой суд,
Она убьет его своей рукою.
Как может дивной красоты сосуд
Наполнен быть жестокостью такою?
И вот к чему ошибки нас ведут!
Спасу его. Ведь я всему виною.
Любовь! Ты топчешь пурпур королей!
Но отрекусь от власти я твоей.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Дон Санчо Ортис, Клариндо, певцы, музыканты. Дон СанчоЧто же ты не написал
В честь мою стихов, Клариндо?
Кто бы мог писать стихи
Без надежды на награду?
У меня для разных празднеств
Многие стихов просили
И, на улице завидя,
Точно мастеру портному,
Мне кричали в нетерпенье:
«Что ж, готов ли мой заказ?»
Да, будь у меня способность,
Я бы разумом, наверно,
Превзошел Анаксагора[159]
И подверг бы посмеянью
Гений греков и латинян.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Те же, дон Педро де Гусман, Фарфан де Рибера и дон Арьяс. Дон ПедроВот сюда.
Сеньор! Вот, верно,
К вам пришли, чтоб возвестить
Приговор.
Тогда, прошу вас,
Спойте песню мне скорее,
И пускай в мой час последний
В песне выразится радость,
Что с собою смерть несет мне.
Пусть все знают, что пред смертью
Грудь бестрепетна моя
И что смерть сама не может
Одолеть мой крепкий дух.
О, какое благородство!
Как в подобную минуту
Стал бы ныть плаксивый немец!
Если жизнь всего страшней,
Если в ней одно томленье,
Смерти жду, как избавленья.
Час свободы медлит с ней.
Вот веселенькая песня!
И правдива и уместна.
Жизнь — предсмертное томленье,
Смерть — от жизни избавленье.
Время ли, сеньор, для песен?
Разве узник может отдых
Лучше музыки найти?
В час, когда вам смерть грозит
И, быть может, поразит
Приговор ее нежданный,
Точно молнии удар, —
Не до музыки тут, право!
Я, как лебедь, умираю
С сладкой песнью на устах.
Час настал — и смерть вас ждет.
О, за радостную весть
Лобызаю ваши руки!
Сладкий час мечты свершенья!
Санчо Ортис де Роэляс!
Сознаетесь, что убили
Вы Таберу Бусто?
Да.
Громко в этом сознаюсь я.
Так изобретайте казнь
И страшней готовьте пытки,
Чтоб все пытки стран далеких
Превзошла Испанья в них!
Неужель его убили
Без причины вы?
Убил.
Только в этом признаюсь,
О причине умолчу я.
Если знает кто иной,
Почему убил я друга,
Пусть он скажет, я ж Табере
Смерти не желал, о нет!
Но убийство без причины —
Вероломство.
Без причины
Он, наверно бы, не умер.
Но какая же причина?
Перед кем он виноват?
Перед тем, из-за кого
Я стою здесь перед вами
В этот мой последний час.
Кто же он?
Сказать не вправе —
Долг обязывает к тайне.
Как величье королей
Выражают их деянья,
Так хочу, по-королевски,
Сохранить в молчанье тайну,
Чтоб казнить меня — довольно,
Что Таберу я убил,
А за что — для вас не важно!
К вам, сеньор дон Санчо Ортис,
Прислан я от короля.
Вам от имени монарха
Просьбу я передаю,
Чтоб открыли вы причину
Непонятного убийства:
Вышла ль ссора из-за друга,
Из-за женщин, из-за денег,
По иной причине ль важной.
Вот от короля бумага.
В ней — приказ освобожденья
За печатью, если только
Вы откроете всю правду
И исполните свой долг.
Если б так я поступил,
То свой долг бы не исполнил.
Друг! Ответьте вы монарху,
Что привык держать я слово.
Если он зовется Смелым,
То и я имею право
На такое же прозванье.
Пусть возьмет свою бумагу.
Передайте королю:
Я считаю оскорбленьем,
Что бумаги мне он шлет.
Иль забыл, что сам он видел,
Как я рвать умею их?
Я убил Таберу Бусто
И, хотя б ценой свободы,
Не нарушу данной клятвы,
Над собою я — король.
То, что обещал, я сделал,
Пусть же и другой исполнит,
Что решился обещать.
Говорить другой тут должен,
Я же должен лишь молчать.
Если только в вашей власти
Оправдаться, то безумье
Так упорствовать.
Но я —
Это я, и победил я
Самого себя молчаньем.
Есть другой. Его молчанье
Пристыжает. Кто б он ни был,
Пусть и он поступит так же,
Как он должен поступить.
Так верны мы будем оба
Каждый самому себе.
Королю все передам я.
Вы свершили, Санчо Ортис,
Необдуманный поступок,
И сейчас вы неразумны.
Оскорбив совет Севильи,
Жизнь свою вы предаете
В руки строгого закона.
Правосудья гнев на вас.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Дон Санчо Ортис, Клариндо. КлариндоКак вы можете терпеть
Оскорбления такие?
Пусть меня карают люди,
Наказуют небеса.
Началось уж искупленье!
Слышишь, слышишь? Вихри веют,
Гром гремит и молньи блещут,
На меня спадают змеи,
Страшным пламенем разят…
Ох, рассудка он лишился,
Потакать ему мне надо!
Я сгораю!
Я пылаю!
И тебя достигло пламя?
И вконец испепелило.
Помоги мне бог!
Сеньор!
Я, как хворост, так и вспыхнул!
Да. Уже в ином я мире…
Не иначе, как в аду!
Почему в аду, Клариндо?
Эта крепость — сущий ад.
Да, ты прав, и мы в аду.
В этой страшной преисподней
Все сгорят и все погибнут…
Гордецы, бунтовщики…
Честолюбье завело их
В эту огненную бездну.
Тут портные, кучера…
Если кучера поедут,
То они разрушат ад…
Да, но если это ад,
Что ж мы судей здесь не видим?
Не пускают их сюда,
Чтоб не заводили тяжбы.
Да, но если тяжб здесь нету,
То в аду быть хорошо.
С ними я соединюсь.
Честь! Безумец благородный
Хочет быть твоим рабом
И служить твоим законам!
— Плохо, друг, ты поступаешь…
Нынче истинная честь
В том, чтоб клятвы не держать.
Что же ты меня здесь ищешь?
Я ведь умерла давно,
Протекли с тех пор столетья.
Друг! Ищи ты лучше денег, —
Деньги, деньги, вот в чем честь!
Что же сделал ты?
— Хотел я
Клятву данную сдержать.
— Клятву держишь? Ах, безумец!
В наше время благородно
Данной клятвы не держать.
— Клятву дал я, что убью
Человека, и в безумье
Друга лучшего убил.
— Плохо! Плохо!
Да, неважно.
— Так. Конечно, он безумец!
Запереть его в темницу! —
— Погубил сестру и брата,
И себя уж заодно,
И страдаю… — Все равно!
Бог мой! Коль ему я дальше
Так безумствовать позволю,
Он совсем ума лишится!
Надо мне его рассеять.
Кто тут лает? Кто тут лает?
Знаю, кажется.
А вы?
Кто вы?
Честный человек.
Как же здесь вы очутились?
Выходите, черт возьми!
Что сказал ты?
Выходите!
Здесь не место честным людям!
Поскорей его схватите,
Отнесите в мир живущих,
В севильянскую тюрьму,
Да лететь быстрее ветра!
— Как? — Глаза ему плотнее
Завяжите, чтоб без страха
Он летел. — Вот, завязали.
— Бес хромой его в Севилью
На плечах перенесет.
— Ладно! В путь! — Его там сбросишь.
Вот вы снова в божьем мире,
Оставайтесь, друг мой, с богом!
«С богом», — он сказал?
Ну да!
Этот дьявол был когда-то
Окрещен…
Но где я? Что я?
Был я словно в исступленье,
Бред какой-то наяву.
Но в себя я прихожу…
Помоги мне бог, Эстрелья!
Как я без тебя несчастен!
Но тебя я погубил
И достоин лютой казни.
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Те же, начальник тюрьмы и Эстрелья, закутанная в плащ. ЭстрельяПленник должен быть мне выдан.
Вот, сеньора, заключенный,
По веленью короля
Будет предан в ваши руки
Сей же час. Дон Санчо Ортис!
Приказал король немедля
Выдать вас сеньоре этой.
Следуйте за мной, сеньор.
Если смерть пришла за мною,
Я благодарю за милость.
Дайте руку мне, идем.
Это что за колдовство?
Пусть никто нейдет за нами!
Слушаю.
Ах, черт возьми!
Быстро мы перелетели
Из Севильи снова в ад!
Дай-то, боже, чтоб Эстрелья
Ныне стала дону Санчо
Путеводною звездой!
ПОЛЕ
Эстрелья, закутанная в плащ, дон Санчо Ортис. Эстрелья
Дон Санчо Ортис! Вы свободны.
Ступайте! Вам преграды нет.
Так милосердия завет
Повелевает благородный.
Идите с богом! Путь открыт.
Свободны вы. Что ж не идете?
Что медлите? Чего вы ждете?
Спешите! Время ведь летит.
Сеньора! Я у ваших ног!
Скорее! Дороги мгновенья!
Как мне уйти в таком смятенье?
Откройте мне: кто мне помог?
Мне голос нежный возвещает
Освобожденья благодать.
Кого же мне благословлять?
Кто мне свободу возвращает?
Та, что желает вам добра.
Случайно волей я своею
Возможность вас спасти имею.
Идите с богом, вам пора!
Не раньше, чем узнаю, кто вы,
Не раньше, чем увижу вас.
Я должен знать, кто жизнь мне спас,
Кто разорвал мои оковы.
Не время здесь…
Я знать хочу,
С кем благодарностью я связан,
Свободой, жизнью всей обязан…
Тогда свой долг я заплачу.
Все сделаю, что только в силе.
Что ж! Вас та женщина спасла,
Кто вам все сердце отдала,
Кому вы плохо отплатили.
Бегите!
Нет! Кто вы? Скорей!
Иначе не уйду отсель я.
Так ради этого…
Эстрелья!
Ты! Ты! Звезда души моей!
Да, ты найдешь во мне звезду.
Твоею жизнью я владею
И, как звезда, царя над нею,
Тебя я к счастию веду.
Сильнее скорби безысходной,
Сильнее смерти страсть моя…
Люблю тебя — и буду я
Твоей звездою путеводной.
О светлая! Как божество,
Красой сияешь неземною.
Как милосердна ты со мною!
Врага щадишь ты своего!
Не надо! Будь со мной жестока.
Мне милость — казни тяжелей,
Казнь — милость для души моей.
Как? Ни проклятья, ни упрека?
Вели убить, убить меня!
Не мучь меня, моя святая,
Великодушием терзая
И милосердием казня.
Ведь твоего убил я брата,
Священный дружбы долг поправ:
На жизнь я не имею прав.
Пусть будет смерть моя — расплата.
Погибели достоин тот,
Кто друга погубил безбожно.
Меня пощада непреложно
В объятья смерти предает.
Тебе отдам я жизнь земную.
Сильней, верней твоей любви
Моя любовь. Итак, живи:
Я эту жизнь тебе дарую.
С восторгом я твой дар приму,
Чтобы вернуть — взамен уплаты,
И как сама себе верна ты,
Себе я верен самому.
Зачем же смерть?
То будет месть.
Кому?
Себе — за преступленье.
Жестокость!
Только искупленье!
Тут смысла нет!
Любовь тут есть!
Меня терзаешь ты смертельно!
О нет: люблю я беспредельно!
Но в чем же тут любовь? Ответь!
В том, что готов я умереть.
Ты мне приносишь муку злую!
Тем, что живу, что существую!
Но выслушай…
Нет больше слов.
Куда пойдешь?
На смерти зов.
Преступной жизнию своею
Я оскорблять тебя не смею.
Спасайся!
Нет!
Молю, иди:
Жизнь и свобода впереди!
На них я права не имею.
За что же смерть?
В ней подвиг мой.
Жестокость!
Чести долг прямой.
Кто твой палач?
Твое презренье.
Его же нет!
Брось уверенья:
Я буду тверже горных скал.
Да ты рассудок потерял!
Честь для меня всего дороже:
Я с жизнью расстаюсь навек!
Умри ж, безумный человек!
И мне лишь смерть осталась тоже!
ЗАЛА ВО ДВОРЦЕ
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Король, дон Арьяс. КорольЧто ж, судьи так и не узнали,
За что Табера был убит?
Он одного себя винит.
Вот человек — он тверже стали!
Одно сказал мне наш герой:
Что он свой долг свершил всецело
И ждет, чтоб тот, кто это дело
Внушил ему, исполнил свой.
Он хочет победить молчаньем.
И этого достиг вполне.
Да. Он исполнил обещанье,
И вот невольно стыдно мне…
Ведь я не исполняю слова,
Что сгоряча я дал ему
В смятенье духа.
Почему?
Слова для смертного простого
Важны. Монарху нет границ,
В его устах одно желанье
Уже закон: без колебанья
Пред ним все упадает ниц.
Когда закон с рассудком дружен,
То это правда.
Это долг,
И чей вопрос бы тут не смолк?
Один ответ, другой не нужен:
Не смеет рассуждать вассал,
Он должен знать повиновенье,
Все исполнять без рассужденья, —
Так высший долг нам приказал.
Монарх всегда себе довлеет.
Раз были вы оскорблены,
В убийстве этом нет вины,
Никто вас обвинять не смеет.
Ужель признаться должен я,
Что я убить его заставил,
Что на невинного направил
Удар смертельный лезвия?
Что скажут граждане Севильи,
Узнав, что я всему виной?
Как будут возмущаться мной
Везде, не только что в Кастилье!
Какой простор врагам моим!
Племянник уж давно тираном
Меня зовет, Алонсо[162] планам
Благоволит могучий Рим.
Оттуда мне не ждать защиты.
Раз за него святой отец,
Восстанут оба — и конец,
И все мечты мои разбиты.
Но Ортиса на казнь предать,
Ведь это — низость без названья.
Что делать?
Государь! Изгнанье!
Алькальдов надо вам призвать
И упросить их лаской, лестью
За преступленье не казнить,
А смерть изгнаньем заменить, —
Так выйдете из дела с честью.
Осыпьте золотом его.
Пусть в дальних странах, в жизни новой
Добудет он венец лавровый,
Узнает славы торжество.
На пост назначьте полководца
Вы у границ чужой страны.
Да, да, ты прав, они должны…
Да. Сделать так мне и придется!
Но вот что страшно: перстень свой
Я дал Эстрелье, и, быть может,
Уж час последний Санчо прожит,
И он убит ее рукой?
Нет, все уладится, поверьте!
Сейчас отправлюсь я за ней
И приведу сюда скорей.
Его избавим мы от смерти.
Я уверяю, будет так.
Ее смягчите убежденьем,
Достойным ей вознагражденьем
С знатнейшим грандом будет брак.
Меня раскаяние гложет.
Какая слабость! Да, был прав
Один из мудрецов, сказав,
Что мудрым истинно быть может
Лишь тот, кто вовремя жесток
И вовремя благоразумен.
Но я был слаб, я был безумен…
И вот в беду себя вовлек.
Спеши же к ней, скажи прекрасной,
Что славный брак, почет, любовь
Готовы ей, что будет вновь
Она сиять звездою ясной.
Я рад бы ей отдать мой трон,
Когда б в моей то было силе.
Бессмертье оба заслужили —
Брат и сестра, она и он.
Собрался у дворца народ.
Толпа загромождает вход.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Король, начальник тюрьмы. НачальникГосударь! У ваших ног я.
Что же вас, дон Педро Каус,
Привело к моим ногам?
Государь! Ваш этот перстень
И на нем ваш герб, не так ли?
Да. И он приносит милость
Тем, кто мне его покажет.
С ним пришла в темницу дама,
Вся закутанная в плащ,
Говорит, что вы велели
Санчо Ортиса ей выдать.
Все тюремное начальство
Также ваш признало перстень
И совет повиноваться
Дало мне. Я Санчо выдал,
И она с ним удалилась.
Но прошел короткий срок —
Санчо Ортис, как безумный,
Начал вновь в тюрьму ломиться,
Восклицая: «Не желаю
Милосердья! Только смерти!
Умереть убийца должен!»
Не хотел его впускать я,
Но такой он поднял шум,
Что пришлось открыть ворота.
Он опять в своей темнице
И с восторгом смерти ждет.
Что за люди севильянцы!
Благородны! Неподкупны!
Тверже мрамора и меди!
А сеньора мне сказала,
Что она к нему пришла
Предложить ему свободу,
Но свободы он не принял
От сестры того, кто был
Им убит.
Я изумляюсь.
Право, в их великодушье
Равноценная природа.
Так — она не мстит, прощает
И дает ему свободу,
Он, чтоб отплатить достойно
За ее великий дар,
Молит смерти. Если в жизни
Их деяния продлятся,
Их запишут на скрижалях
Вечности. Дон Педро Каус!
В строгой тайне мне доставьте
Санчо Ортиса сюда
В собственной моей карете,
Без конвоя и без шума.
Не замедлю.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Король, слуга, потом дон Педро де Гусман и Фарфан де Рибера. СлугаГосударь!
К вам два старшие алькальда!
Просят их принять.
Зови.
Если только я смогу,
То свое исполню слово…
Лишь бы тайну сохранить!
Государь! Установили
Мы вину, и приговора
Дело ждет.
Постановляйте,
Вы — отечества отцы!
Но одно прошу вас помнить —
Что проявленная милость
Украшает правосудие…
Ортис — рехидор Севильи,
Как и тот, кто им убит.
Коль Табера просит мести,
Ортис милости достоин.
Мы, как старшие алькальды
Всей Севильи, государь,
Честь ее, ее доверье
На плечах своих несем.
Жезл, что держим мы в руках,
Только символ вашей власти.
Оскорбив ваш символ царский,
Оскорбим мы образ ваш.
Если прямо мы вздымаем
Жезл, украшенный крестом, —
Возносясь, он видит бога.
Если ж гнем его и клоним, —
Видит землю и людей,
И от неба он далеко.
Жезл согнуть я не прошу вас.
Справедливости хочу лишь
От суда.
Мой повелитель!
Наше дело — ваше дело.
В вашем слове «Так да будет»
Кроются надежды наши.
Жизнь ему даруйте вы —
И тогда он не умрет.
Королям никто не может
Повелеть, их власть от бога.
Бог лишь с грозного Саула
На смиренного Давида
Может возложить венец[163].
Взвесьте ж приговор, примите
Во вниманье все, что может
Облегчить его вину,
А затем на казнь ведите.
Вас же я прошу, дон Педро,
Выслушать меня отдельно.
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Король, дон Педро де Гусман. Дон ПедроЧто угодно государю?
Тем, что вы казните Санчо,
Друга бедного Таберы,
Жизнь тому вы не вернете.
Я б хотел во избежанье
Нового еще несчастья
Заменить изгнаньем казнь,
В Гибралтар или в Гранаду,
Чтоб, в войсках моих сражаясь,
Искупил он страшный грех
Добровольной смертью храбрых,
Что вы скажете на это?
Лишь одно: я ваш слуга,
И кладу к ногам я вашим
Меч, имущество и жизнь.
Обними меня, дон Педро!
От твоей души великой
Я иного и не ждал.
А теперь, прошу, пришлите
Мне Фарфана де Риберу.
Лестью можно сдвинуть горы…
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Король, Фарфан де Рибера. ФарфанГосударь! У ваших ног я!
Дон Рибера! Мне прискорбно,
Что умрет дон Санчо Ортис.
Я б хотел, чтоб заменили
Казнь изгнаньем. Жизнь такая
Будет тяжелее смерти!
Ваше мнение мне важно, —
Как вы скажете, так будет.
Что б вы мне ни приказали,
Спорить с вами не могу я, —
Я во всем слуга ваш верный.
Вот цвет доблести высокой,
Что нам красит жизнь! Ступайте!
ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ
Король один. КорольХорошо повел я дело.
Ортис мной спасен от смерти.
Так, неведомо для всех,
Я исполнил обещанье…
Дам ему я на границе
Важный пост, и так изгнанье
Я в награду обращу.
ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ
Дон Педро де Гусман, Фарфан де Рибера. Дон ПедроГосударь! Мы подписали
Приговор. Недостает
Только подписи монаршей.
Благородные сеньоры!
Я надеюсь, совпадает
Приговор с моим желаньем?
Наша честь — вот наш закон.
«Суд постановил, чтоб Ортис
Был на площади публично
Обезглавлен». Вот какой
Приговор вы подписали?
Так-то слово королю
Вы исполнили, злодеи?
О мой бог!
Мы обещали,
Государь, отдать вам все —
Жизнь, имущество и верность.
Но судейский жезл мы держим,
И его не поколеблет
Человеческая власть.
На земле ничто и в небе
Не заставит долг нарушить.
Как вассалы — мы покорны,
Но как судьи — неподкупны…
Не вступайтесь перед нами
За неправедное дело.
Мы неправды не допустим,
Мы свой жезл не опорочим,
И всегда совет Севильи
Будет верен сам себе…
Ах, довольно, пощадите!
Пристыдили вы меня!
ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ
Те же, дон Арьяс и Эстрелья. Дон Арьяс (королю)Вот Эстрелья.
Ах, дон Арьяс!
Что мне делать? Я в смятенье.
ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ
Те же, начальник тюрьмы, дон Санчо Ортис и Клариндо. НачальникГосударь! Здесь Санчо Ортис.
Государь! Что ж не кончаешь
Ты моих мучений смертью,
Не казнишь за преступленье?
Я убил Таберу Бусто —
Убивай теперь меня.
Я как милости молю:
Да свершится правосудье!
Смерть убийца заслужил.
Стой! Кто приказал тебе
Совершить убийство это?
Письменный приказ имел я.
От кого?
Когда б бумага
Говорить могла, она
Вам ответ дала бы ясный,
Но разорвана бумага —
И клочков не подобрать.
Что ж могу теперь сказать вам?
Что во исполненье клятвы
Человека я убил,
Хоть он был мне лучшим другом.
Вот у ваших ног Эстрелья.
Пусть же смертью добровольной
Заплачу я ей за брата,
Впрочем, этого ей мало.
Я, Эстрелья, вас помолвил
С грандом нашего двора:
Молодой, красивый, храбрый,
Из кастильских принцев родом,
А за это дону Санчо
Отпустите вы вину.
Вы исполните, надеюсь,
Эту просьбу короля?
Если мне дадут супруга,
Санчо Ортис, вы свободны:
Я от мести отрекаюсь.
Значит, ты меня прощаешь,
Потому что государь
Даровал тебе супруга?
Да, поэтому прощаю.
Значит, ты отомщена?
Я довольна.
Ну, так что ж…
Коль сбылись твои надежды,
Я теперь согласен жить,
Хоть и жаждал раньше смерти.
Санчо Ортис! Вы свободны!
Берегитесь, государь,
Возмутится вся Севилья!
Ортис должен умереть.
К этим людям я питаю
Страх и злобу. Научи же,
Что мне делать?
Все сказать.
Говорю с тобой, Севилья!
Ты меня должна казнить!
Я — виновник этой смерти,
Я его убийцей сделал!
Он невинен. С вас довольно?
Только этого и ждал я,
Чтоб всемерно оправдаться.
Мой монарх меня послал
На убийство, я иначе
Не свершил бы злодеянья.
Подтверждаю. Это правда.
Это гражданам Севильи
Будет полным объясненьем, —
Ведь монарх убить не мог бы
Человека без причины.
Пред высоким благородством
Севильянцев преклоняюсь.
Я готов идти в изгнанье,
Если вы еще другое
Слово, данное мне вами,
Государь, сдержать хотите.
Да. Охотно.
Обещали
Дать мне в жены ту, кого
Я люблю.
Исполню слово.
Так прошу мне дать Эстрелью
И у ног ее прекрасных
О прощении молю.
Санчо! Я уж несвободна.
Несвободна?
Да.
Умру я!
Слово, данное мной Санчо,
Я, король, исполнить должен.
Что ответите вы мне?
Я люблю его навеки.
Я люблю ее навеки.
Так чего же не хватает?
Только твоего согласья.
Мы в согласье жить не можем:
Не могу с убийцей брата
Я делить и кров и ложе.
Возвращаю твое слово.
Да! Тебя я понимаю!
Возвращаю твое слово.
Тяжело и мне ведь было б
Видеть ту, чей брат любимый,
Друг мой, мною был убит.
Значит, оба мы свободны.
Да.
Прощай же!
И прости!
Но одумайтесь, постойте!
Государь! Убийца брата
Мне не может быть супругом,
Хоть его боготворю я,
Хоть люблю его навек.
Государь! Любя ее,
Признаю, что справедливо
Это горькое решенье.
О какое благородство!
И какая твердость духа!
А по-моему, безумье!
Изумительные люди!
Да! Их родина — Севилья!
Все ж я ей найду супруга,
А ему найду жену.
Славный Лопе наш воспел
Дивную Звезду Севильи.
Славу вечную он дал ей,
Как на бронзовых скрижалях
Сохранив ее навек.
НАКАЗАНИЕ — HE МЩЕНИЕ
Перевод Ю. КОРНЕЕВАДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Герцог Феррарский. Граф Федерико — его побочный сын. Феб, Рикардо, Батин — приближенные герцога Феррарского. Альбано, Флоро, Лусиндо — слуги графа Федерико. Маркиз Гонзаго. Рутильо — слуга маркиза Гонзаго. Кассандра — герцогиня Феррарская. Аврора — племянница герцога Феррарского. Лукреция — служанка Кассандры. Цинтия — куртизанка. Женский голос за сценой. Свита.Действие происходит в Ферраре и ее окрестностях.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
УЛИЦА В ФЕРРАРЕ. НОЧЬ
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Герцог Феррарский, переодетый, Феб, Рикардо. РикардоВот так шутка!
Виртуозно
Сыграно! Никто в Ферраре
Не узнал бы государя.
Нет, боюсь, что я опознан.
Кто переоделся, тот
Может больше не стесняться,
Ибо переодеваться
Склонен даже небосвод.
Что такое мрак, которым
Он окутался проворно,
Как не плащ, глухой и черный,
Звездным затканный узором,
Для того чтоб дать вселенной
Слабый свет порой ночною,
И застегнутый луною,
Словно пряжкой драгоценной?
Экий вздор! Он бредит.
Вы меня винить едва ли
Вправе в тропе неуместном,
Раз уж творогом небесным
Звать луну поэты стали.
Не за что тебя винить:
Так поэзия ничтожна
В наши дни, что было б можно
Сочинителей сравнить
С уличным шутом, способным
Извлекать за миг короткий
Ленты всех цветов из глотки,
Сметливым, но низкопробным.
Право, лучше перейти
К теме не такой тоскливой.
А красотка-то смазлива!..
Сущий ангел во плоти.
Впрочем, есть изъян и в ней.
А какой?
Наличье мужа,
Не сводящего к тому же
Зорких глаз с жены своей.
Да, за ней он смотрит в оба.
Муж, жену от всех таящий,—
Это изверг настоящий.
Но и муж, согласный, чтобы
Завела друзей жена,
Лишь того к ней подпускает,
Кто подарки в дом таскает,
Ибо, коль умрет она,
Он наследник — и прямой! —
Половины достоянья[165],
Что за время пребыванья
В браке нажито женой.
Выражаясь по-культистски[166],
Муж такой — исчадье змея.
Я сказал бы поточнее —
Просто черту родич близкий.
В сад дает он доступ нам,
Но сорвать мешает плод.
Можно б в дом зайти вон тот,
Но помеха есть и там.
В чем она?
В ханже-мамаше,
Охраняющей двух дочек,
Что свежее первых почек,
Перла и алмаза краше.
Верить внешности — опасно.
А вон здесь — дом некой донны,
Что сладка, как сахар жженый,
И смугла.
Характер страстный?
Облику всему под стать.
Но едва зайдешь к ней в гости,
Муж ее готов от злости
На рога тебя поднять.
Экая натура бычья!
Тут — особа есть одна.
Отперла бы нам она,
Если б не блюла приличья.
Что ж, зайдем к ней.
Ночь теперь.
Нас не впустят.
Я готов
Ей сказать, кто я таков.
О, тогда откроют дверь!
Ну, стучи.
По уговору
Стукну к ней лишь дважды я.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Те же и Цинтия в окне. ЦинтияКто там?
Я.
Кто я?
Друзья.
Цинтия, долой запоры!
Герцог сам явился с нами —
Так тебя хвалил ему я.
Что?
Не веришь?
Не пойму я
Не того, что герцог с вами,
А того, что ищет здесь
Столь высокая особа.
К Цинтии пришел он, чтобы
До себя ее вознесть.
Вам, Рикардо, я не верю,
Хоть назад дней тридцать только
Не дивилась бы нисколько,
Постучись он в эти двери,
Ибо с юных лет он жил
Так бесчинно и беспутно,
Что почти ежеминутно
К сплетням поводом служил.
Избегая связи прочной,
В брак вступать он опасался,
И наследником считался
Сын его — о стыд! — побочный
(Хоть, как человек, похвал
И достоин Федерико).
Но ведь герцог, наш владыка,
С прошлым наконец порвал,
В брак вступил и за женой
Сына в Мантую отправил,
Чтоб Кассандру тот доставил
С честью в город свой родной.
Как же тут не сомневаться,
Слыша, будто стал, как встарь,
По ночам наш государь
Непотребству предаваться?
Что он сам сказал бы сыну,
Сделай тот подобный шаг?
Будь вы долгу верны, как
Подобает дворянину,
На монарха б не посмели
Вы напраслину взводить.
Вам меня не убедить,
Что сейчас он не в постели.
Просто под таким предлогом
Вы войти хотели в дом.
Жду вас завтра вечерком,
А пока ступайте с богом.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Герцог Феррарский, Феб, Рикардо. ГерцогВот куда завел меня ты!..
Я не виноват, синьор!
На меня навлек позор
Ты, мой горе-провожатый!
Дайте только повеленье —
Двери высажу я враз.
Экий срам!..
Конечно, вас
Ввел Рикардо в заблужденье.
Но, синьор, когда желает
Знать монарх, что говорится
Про него в его столице,
Он дворец свой оставляет,
От льстецов бежит пустых
И, гуляя до рассвета,
Слушает, переодетый,
Мненья подданных своих.
Был таков обычай многих
Государей легендарных.
Нет — правителей бездарных
И мыслителей убогих!
Ибо нет у грязной черни,—
Что ни говори мне ты,—
Ни ума, ни широты,
И ошибки нет безмерней,
Чем считать судьей своим
Жалкий сброд, чей взгляд на вещи,
В коем смысл ты видишь вещий,
С разумом несовместим.
Чуть завистник недовольный
Пустит вздорный слух украдкой,
Как народ, на сплетни падкий,
Верит выдумке крамольной
И — хоть, во дворцы не вхожий,
Неспособен он понять,
Чем живет и дышит знать,—
Нас чернит, как только может.
Да, считал я брак обузой,
Много лет кутил, чудачил
И наследником назначил
Плод греховного союза.
Но теперь, когда честь честью
Я избрал Кассандру в жены
И за нею отряженный
Сын мой с ней вернется вместе,
То, что было, канет в Лету[167].
Брак ваш все загладит скоро.
Чтоб развеселить синьора,
Подойдем под дверь вот эту.
Пение?
Ну да.
А тут
Кто живет?
Один поэт,
Автор пьес.
Которым нет
Равных.
Хорошо поют.
Так же ль пьесы хороши?
Тут все дело в точке зренья:
Враг бранит их без зазренья,
Друг их хвалит от души.
Полагать, что нет меж ними
Неудачных, — просто глупо.
Залы лучшие и труппы,
Феб, найми на наше имя.
Я желаю знать заране,
Что на торжествах венчальных
Не покажут пьес банальных.
Те, что вкус изящный ранят,
Запретить я не премину.
Тс-с!
Заговорила дама.
Что за пыл! Какая гамма!
Узнаю я Андрелину.
Память! Я прошу пощады!
Не терзай меня рассказом
О былом, жестокий разум,
Ибо прежняя отрада
Мне страшней, чем муки ада,
И я ищу забвенья день и ночь,
А вы, чтоб мне помочь,
О прошлом счастье без конца твердите
И рану в сердце пуще бередите.
Голос сладостный!
И звучный!
Хоть приятно ей внимать,
Я пойду, пожалуй, спать.
В десять-то часов?
Мне скучно.
Дар ее не оценить —
Грех.
Боюсь, писака мерзкий
Вставил в пьесу выпад дерзкий.
Против вас? Не может быть.
Не забудь, Рикардо: драма
Стала зеркалом, в котором
Предстают пред нашим взором
Трус, герой, девица, дама,
Вор, судья, дурак, мудрец,
Мальчик, старец, принц и нищий.
В ней себе невольно ищем
Мы пример и образец;
В ней живописуют нравы
К нашему стыду иль славе,
Дело примешав к забаве,
К грустной правде — смех лукавый.
Слишком много дерзких слов
Первая из дам сказала,
Чтоб хотел я все сначала
От второй услышать вновь.
Забываешь ты напрасно,
Что внимать отнюдь не склонны
Обладатели короны
Горьким истинам бесстрастно.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Граф Федерико, в богатом дорожном платье, Батин. БатинЧто с вами, граф? Вас кто-то подменил:
Вы медлите чуть не у каждой ивы,
Хоть от природы и нетерпеливы.
Тоскую я. Угас мой прежний пыл.
Делам посольским у меня нет сил
Отдаться с должным рвеньем.
От свиты ухожу я с раздраженьем
И, мрачных мыслей полн,
В тени деревьев, вдоль пустынных волн
Реки, над сонным зеркалом которой
Зеленая листва
От ветерка колышется едва,
Брожу один, отчаяньем томимый
При мысли нестерпимой,
Что мой отец женился и лишен
Тем самым я надежд и прав на трон.
Я, как и подобает, весел с виду,
Но скрыл в душе смертельную обиду
И в Мантую прибыть не тороплюсь,
Затем что я боюсь,
Как яда, встречи с мачехой немилой.
Отец ваш, чью распущенность клеймила
Молва в Ферраре и в чужих краях,
Почувствовал, что при его годах
Пора остепениться
И что вернейший путь к тому — жениться.
Коня таких кровей,
Что был он мастью лебедя белей,
И грива до земли свисала,
В дар получил от одного вассала,
Как хроники гласят,
Король французский много лет назад.
К несчастью, конь был норовом упрямый,
Не признавал седла,
Как если бы природа создала
Его по образцу прекрасной дамы:
Родясь красавцем, стал он гордецом,
И усидеть на нем
Не мог наездник самый искушенный.
Тогда коня велел король взбешенный
Силком стащить на дно большого рва,
Где содержали исполина-льва.
Чуть хищник на коня воззрился с рыком,
Как в ужасе великом
Затрепетал тот с головы до ног,
На нем встал дыбом каждый волосок,
И, словно сферой белой
Из острых пик-щетинок, стало тело,
И с каждой, леденя
Внезапно присмиревшего коня,
Пот наземь падал градом
Под лютым львиным взглядом,
И сделался скакун таким ручным,
Что даже карлик справился бы с ним.
С тех пор держались с ним запанибрата
Не то что конюхи, а поварята[168].
Так был беспутен мой отец всегда,
Что на него есть лишь одна узда —
Святые узы брака.
Я это знаю и жалеть, однако,
Об этом мне приходится, Батин.
Да, самый непокорный из мужчин,
Как конь пред львом, смиряется мгновенно
Пред женщиною, и храбрец надменный
Обуздывает свой свирепый нрав,
Взволнованно прижав
К себе новорожденного ребенка,
Который треплет крохотной ручонкой
За бороду его.
Муж на жену и сына своего
Нежней, чем пахарь на хлеба, взирает,
И в нем наклонность к блуду умирает.
Но мне ль довольным быть, что мой отец
Отрекся наконец
От прошлых заблуждений?
Мне не видать родительских владений:
Я, жалкий конюх, чтоб смирить коня,
Льва привезу, а лев пожрет меня.
Тот, в ком, синьор, есть ум и осторожность,
Увидев невозможность
Беду предотвратить,
Не станет убиваться и грустить,
А скроет гнев под маскою смиренья,
Чтоб на себя не навлекать гоненья.
Мне мачеху терпеть!..
И по три враз
Бывало их у вас
По милости отца. Терпите ныне
Всего одну, к тому же герцогиню.
Чу! Крик двух дам! Но где?
Вон там — у брода через реку эту.
Бегу!
Куда? До них вам дела нету.
Трус! Женщин не покину я в беде.
Страх перед риском — смелости примета.
Лусиндо, эй! Альбано, Флоро, эй!
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Батин, Лусиндо, Альбано, Флоро. ЛусиндоЧто с графом?
Не послать ли за конями?
Где он?
С обычной храбростью своей
Он ринулся помочь какой-то даме.
Бегу за ним, хоть безрассуден граф.
Зовите слуг.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Лусиндо, Альбано, Флоро. ЛусиндоКуда ты? Стой!
Похоже,
Что это просто шутка.
Да, ты прав…
Но шум на берегу я слышу все же.
Там кто-то едет вброд.
Граф мачеху, конечно, привезет,
Но подчиниться ей ему обидно.
Он мрачен — это и слепому видно.
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Те же и граф Федерико, несет на руках Кассандру. ФедерикоСмею ль я, синьора, вас
Опустить теперь на землю?
Вам, синьор, за смелость вашу
Я признательна сердечно.
Безгранично благодарен
Я судьбе за то, что лесом
Ехал я, свернув с дороги.
Кавалер! Кто люди эти?
Часть моей дорожной свиты.
Не питайте опасений:
Все они к услугам вашим.
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Те же и Батин, несет на руках Лукрецию. Батин (опуская ее на землю)Вижу я, красотка: легче
Нрав, чем вес, у женщин милых.
Где я? Отвечай, любезный!
Там, где под ногами берег
Не скользит по крайней мере;
Где в песке, водой намытом,
Не увязнешь по колено;
Где нет буйного потока,
Повалившего карету,
Чтоб похитить вас, двух нимф.
Было б вам спастись труднее,
Будь до леса чуть подальше.
Имя ваше мне поведать
Умоляю, чтобы в речи
Дерзости иль непочтенья
Я не допустил.
Синьор!
У меня с ответом медлить
Нет причины. Я — Кассандра,
Мой супруг — Феррарский герцог,
Герцог Мантуи — родитель.
Почему же ваша светлость
Путешествует без свиты?
Что вы! Я одна, конечно,
В путь пуститься б не решилась.
Вслед за мной с эскортом едет
Спутник мой, маркиз Гонзаго.
Я ему отстать велела,
Чтоб прохладой на свободе
Насладиться в жар полдневный,
Но когда переправлялась
На берег, поросший лесом,
Вдруг на середине брода
Под воду ушла с каретой,
Словно уготовить смерть
Мне Фортуна здесь хотела.
Нет, тут ни при чем Фортуна:
Ведь колеса не вертелись.
Кто же вы, синьор, такой?
Вижу я, что ваша внешность
Обличает благородство,
Ваше поведение — смелость.
За поступок ваш не только
Я признательна всем сердцем,
Но маркиз и мой родитель
Благодарны будут вечно.
Назовусь я вам, но раньше
К вашей припаду руке я.
Как! Вы стали на колени?
Это слишком! Вы чрезмерно
Обходительны со мной.
Нет, я только долгу верен,
Ибо я — ваш сын, синьора.
Делает мне мало чести
То, что я вас не узнала.
Кто иной мне мог спасенье
Принести в беде подобной?
Дайте вас обнять!
Поверьте,
Что не стою я того.
Нет, лишь так я вам сумею
Долг вернуть, граф Федерико.
Всей душой я вам отвечу.
Раз уж оказалась, к счастью,
Эта дама — той, за кем нас
Герцог в Мантую отправил,
Я спросить тебя осмелюсь,
Как тебя мне звать теперь —
Ваша милость, честь иль светлость? —
Чтоб тебе я не сказал
По неведению дерзость.
Друг! На службе герцогини
Состою я с малолетства,
Ей обычно помогая
Заниматься туалетом.
Значит, камеристка ты?
Нет.
Не важно, ибо весом
Пользуешься ты, раз к ней,
Не стучась, заходишь в двери.
Часто у синьор бывают
Плутоватые служанки,
Коих сразу не приметишь,
Хоть влиянье их огромно.
Как тебя зовут?
Лукреция.
Римлянка и ты?
Отнюдь.
Слава богу! Надоели
Мне кинжалы, и насилья,
И поруганные девы,
Коими я бредить начал,
Прочитав о ней легенду.
Был Тарквиний у тебя?[169]
Кто?
Что стала б ты с ним делать?
Ты женат?
К чему столь праздный
Задавать вопрос?
Об этом
Спросишь у своей супруги.
О, скора ты на ответы!
А ты знаешь, кто я?
Нет.
Как! Ужели неизвестно
Имя громкое Батина
В Мантуе?
Вот самомненье!
Ты, сдается мне, из тех,
Кто, по глупости, уверен,
Что о них весь мир наслышан,
Хоть их и в родной деревне
Знает далеко не каждый.
Видит бог, что я не грешен
В этом, что не нужно славы
Мне за счет заслуг соседа.
Прихвастнул я лишь для шутки,
Ибо чужд на самом деле
Я гордыни и тщеславья,
Хоть стяжать мечтаю с детства
Славу меж людей ученых,
Изощривших ум свой чтеньем,
Потому что заслужить
Уважение невежды —
Значит пожинать ту глупость,
Что сумел ты сам посеять.
Выразить могу едва,
Как я рада встрече с вами.
Вижу, что не зря хвалами
Осыпает вас молва:
И поступки и слова
Ваши, сын мой драгоценный,—
Это признак несомненный
Сердца, полного с рожденья
Пыла, самоотверженья
И отваги несравненной.
Я ничуть не сожалею,
Что беда произошла —
Ведь она мне помогла
Вас, синьор, узнать скорее.
Шторм минул, коль блещут реи
Ночью язычками света[170].
Вот к чему сравненье это:
Свет мой — вы, моряк — сама я,
Бездна моря — глубь речная,
Шторм — беда, корабль — карета.
Вас, синьор, меня считать
Матерью своей прошу я
И надеюсь: честь такую
Мне удастся оправдать.
Граф! Мне будет придавать
Столько гордости отныне
Мысль о столь достойном сыне,
Что приятней, может статься,
Вашей матерью мне зваться,
Чем Феррарской герцогиней.
Хоть пред вашей красотой
И немею я, синьора,
Не прерву я разговора
Из-за робости пустой.
Герцог, повелитель мой,
Тот, кому что было сил
Я с младенчества служил
Безраздельно и всецело,
Кто мне душу дал и тело,
Их сегодня разобщил,
Ибо я душой сейчас,
Хоть ему я несомненно
Сын родной по плоти бренной,
Во второй родился раз
И не от него — от вас.
Не узнал бы никогда я,
Что душою обладаю,
Если б вы мне не предстали,
Ибо вы ее мне дали,
Вновь на свет меня рождая.
О, не преувеличенье
То, что навсегда отныне
Стал для вас я, герцогиня,
Первенцем, чьего рожденья
Ждет Феррара в нетерпенье!
Нет, — могу я дать вам слово,—
Чуда в этом всем большого:
Ведь, живя шесть тысяч лет,
Первая из всех планет
Каждый день родится снова[171].
ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ
Те же, маркиз Гонзаго и Рутильо. РутильоИх я и оставил там.
Не избегли б мы несчастья,
Если б этот благородный
Кавалер из волн не спас их.
Мне их светлость повелела
Удалиться, собираясь
Снегом несравненных ножек
Остудить речную влагу.
Прежде чем, услышав крик,
Я на помощь к ней примчался,
Из воды ее уж вынес
Этот дворянин отважный,
И за вами поспешил я,
Видя, что прошла опасность.
Вон виднеется в воде
Верх кареты под песчаным
Берегом.
Ее заметить
Ивы нам мешали раньше.
Люди кавалера тянут
Из воды ее.
Пред вами,
Граф, мой провожатый верный.
Госпожа!..
Маркиз!..
Я даже
И теперь дрожу при мысли,
Что могли мы вас утратить.
Слава господу, вы живы
И опасность миновала…
Лишь благодаря бесстрашью
Этого синьора, к счастью
Оказавшегося рядом.
Кто иной меж храбрецами,
Как не вы, любезный граф,
Ту, что матерью вам станет,
Мог спасти от верной смерти?
Я, синьор маркиз, желал бы,
Чтоб меня Юпитер древний
Сделал в этот миг злосчастный
Птицей царственной своей.
Взмыл тогда б я над волнами,
Как надменный Фаэтон[172],
К солнцу дерзко приближаясь,
И в когтях моих могучих,
У груди моей пернатой,
Перенес бы герцогиню
В ту страну, которой правит
Герцог, повелитель мой.
Граф! Всевидящий создатель,
Кто на помощь вас послал
Утопающей Кассандре,
Вам обязанной до гроба,
Сделал это, чтоб в согласье
С ней вы пребывали вечно,
Чтоб Италия взирала
С изумлением на дружбу
Тех, кого сочла врагами.
Чтó, покуда нас не слышат,
Мне о Федерико скажешь
Ты, Лукреция?
Синьора!
Чтоб ответить, знать должна я,
Что не прогневлю вас этим.
Хоть ответ я угадала,
Говори.
Вам так угодно?
Да.
Нашли б вы больше счастья,
Выйди замуж вы иначе.
Ты права. Но ведь не властна
Я собой распоряжаться.
Если в Мантую обратно,
Ухитрясь найти предлог,
Я вернусь, меня прикажет
Мой отец убить немедля,
И посмешищем я стану
Для любого итальянца.
Сверх того, мне граф не пара,
Брак с ним для меня немыслим,—
Словом, навсегда заказан
Путь мне в Мантую родную.
Ехать я должна в Феррару,
Где меня ждет муж мой герцог,
Чью приверженность к разврату
Мне на страх молва поносит.
Эй! Сзывайте свиту нашу,
И покинем с облегченьем
Лес тенистый, но коварный.
Ты, Рутильо, с доброй вестью
К повелителю Феррары
Первым налегке прискачешь,
Если только не отстанешь
От молвы, неторопливо
Разносящей слух отрадный
И мгновенно — слух прискорбный.
Герцогиня! Руку вашу!
Слуги! Лошадь графу!
Лошадь
Графу!
Граф! В моей карете
Будет вам удобней, право.
Подчиняюсь я приказу
Вашей светлости охотно.
ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ
Граф Федерико, Батин. БатинГерцогиня так прекрасна!
Правда, хороша, Батин?
Хороша? Нет, это ангел,
Это лилия, которой
Нужно лишь, чтоб зори мая
На ее пыльцу златую
Брызнули росой алмазной.
Женщин краше я не видел.
Не стесняй нас время (так как
Подана карета ей
И спешить, синьор, пора вам),
Я сказал бы, что…
Умолкни.
Вижу я, что ты, лукавец,
Мне в глаза взглянув, все понял
И одобрить вкус мой жаждешь.
…что владеть должны бы вы,
А не ваш отец развратный,
Этой свежею гвоздикой,
Этим юным померанцем,
Этой новою Еленой[173],
Этим золотом и амброй,
Если б не законы света,
Будь они неладны!
Надо
Нам идти, иль заподозрят
Пасынка, который хвалит
Мачеху свою.
Синьор!
Если говорить по правде,
Я хотел бы, чтоб их светлость
Вам уродливой казалась.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Герцог Феррарский, Аврора. ГерцогЗдесь Кассандра будет скоро,
Если верен слух, что в путь
Отбыл граф.
Хоть затянуть
Он и постарался сборы,
Но уехал все ж, узнав,
Что она уже в дороге.
Вижу я не без тревоги,
Что с досады медлил граф.
Ведь вчера еще уверен
Был мой отпрыск незаконный,
Что наследником короны
Сделать я его намерен.
В этом мыслями никак
Он со мной не расходился,
Ибо я им так гордился,
Что теперь, вступая в брак,
Сам себе я изменяю,
Хоть бесспорно лишь в угоду
Как двору, так и народу
Сыну горе причиняю.
Каждый мне твердит в Ферраре,
Что, по мнению его,
Лучше сына моего
Не было бы государя,
Но что если в завещанье
Власть оставлю графу я,
На страну родня моя
Возымеет притязанья
И, умри я, разоренью
Обречет наш край спокойный,
Ибо платится за войны
Не монарх, а населенье[174].
Вот причина, что жены
Я не мог не взять себе.
Раз угодно так судьбе,
Нет, синьор, на вас вины,
А к тому же благородный
Граф, ваш сын, умен довольно,
Чтобы, как ему ни больно,
Не досадовать бесплодно.
Впрочем, я совет вам дам
И тогда пролью, быть может,
На печаль, что сына гложет,
И на скорбь отца бальзам.
Я, конечно, дерзновенна,
Но меня за прямоту,
Помня вашу доброту,
Извинить прошу смиренно.
Оставил рано мой отец, ваш брат,
Меня одну на свете:
Он прожил лишь пять кратких пятилетий,
Когда, — о смерть, ты косишь всех подряд! —
Нашел конец печальный,
Как в заморозки первый цвет миндальный.
Затем, когда я матери лишилась,
Вы стали мне отцом,
Меня взрастили во дворце своем,
И в лабиринте жизни ваша милость
До нынешнего дня,
Как золотая нить, вела меня[175].
Ваш благородный сын, мне братом став,
Со мною рос совместно,
И с возрастом из нашей дружбы тесной
Любовь возникла. Это чувство граф
Готов делить со мною:
Ведь жизнью мы давно живем одною.
Одной любовью, верою и волей
Исполнены мы с ним,
И если мужем станет он моим,
Ничто уже не разлучит нас боле,
Затем что смерть одна
Порвать такой союз двух душ вольна.
Цена имений, что оставил мне
Родитель мой покойный,
Утроилась, и партии достойней
Для графа не сыскать во всей стране,
А мне самой, не скрою,
Ваш сын милей всех принцев крови втрое.
Найдя во мне опору и ограду,
Он вам ваш брак простит
И, если сына вам жена родит,
В душе своей не затаит досаду.
Я подала совет,
А вам решать — разумен он иль нет.
Ах, Аврора! Имя это
Заслужила ты бесспорно,
Ночь моей тревоги черной
Озарив потоком света.
Твой совет меня избавил
От безмерных затруднений.
Он меня сквозь тьму сомнений
К цели, как маяк, направил.
За твое благодеянье
Графу станешь ты подругой,
Коль назвать тебя супругой
Впрямь питает он желанье.
Впрочем, вряд ли может быть,
Что ошиблась в графе ты —
В ком так много слепоты,
Чтоб тебя не полюбить?
Не ответит граф отказом
На привязанность твою,
Так что слово я даю
Обе свадьбы справить разом.
Пусть Феррара никогда
Не забудет день такой!
Вашей верною рабой
Будет ваша дочь всегда.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Герцог Феррарский, Аврора, Батин. БатинВаша светлость! Если всем,
Кто к вам прибыл с вестью доброй,
Полагается награда,—
С ветром я делиться должен,
Потому что, к вам летя,
С ним сравнились мы в проворстве:
Он мне крылья дал свои,
Одолжил ему я ноги.
Вслед за мной со свитой едет
Герцогиня в здравье полном.
Хоть и впрямь ее карету
Опрокинуло волною,
Не произошло несчастья,
Ибо граф, поспев на помощь,
Вынес из воды их светлость,
Чем и опроверг бесспорно
Убеждение невежд,
Будто пасынок не может
С мачехой своею ладить.
Едут к вам они бок о бок,
Мирно и счастливо, словно
Мать и сын они родные.
Мир меж графом и Кассандрой,
Друг Батин, — большая новость,
А уж то, что сын мой счастлив,—
Для меня и вовсе ново.
Дай господь, чтоб Федерико,
Столь разумный от природы,
С мачехою подружился.
А пока что, слава богу,
Состоялось их знакомство
И помог он ей.
Большое
Счастье, что услугу он
Оказал ей.
Мне бы тоже
Новость услыхать хотелось.
Ах, синьора, как не вспомнить,
Увидав ваш лик пресветлый,
О небесной вашей тезке!..
Что ж вам хочется услышать?
Я послушала б охотно,
Вправду ль хороша Кассандра.
Задавать вопрос подобный
Мне скорей бы герцог должен.
Но о ней до вас обоих
Доходило столько слухов.
Что не нужен вам мой отзыв.
Вот она сама.
Батин!
Эту цепь носи, коль хочешь.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Те же, Кассандра, граф Федерико, маркиз Гонзаго, Лукреция, Рутильо, Флоро, Альбано, Лусиндо в сопровождении многочисленной и пышной свиты ФедерикоМой отец, синьора, примет
Вас в садовом павильоне,
Где должны вы жить, покуда
Двор и город не закончат
Тщательных приготовлений
К торжествам, вас недостойным,
Хоть они и превзойдут
Все, какие видеть в прошлом
Итальянцамдоводилось.
Граф! Мне было очень больно,
Что молчали вы упорно.
К скорби у меня есть повод.
Вам идут навстречу герцог
И Аврора.
Правый боже!
Да продлятся годы той,
Кто отныне госпожою
В герцогстве Феррарском станет,
И пускай приносит долго
Ваш, Кассандра, дивный лик
Счастье моему народу.
Я рассталась с отчим домом,
Чтобы вашей стать рабою.
Сан, дарованный мне вами,
Выгоден, почетен, дорог
Моему отцу, отчизне
И семье, хоть слишком скромно
Богом я одарена,
Чтоб украсить ваше ложе.
Дайте мне обнять, синьор,
Вас, привезшего в мой город
Столь неоценимый перл.
Этой чести я достоин
Лишь поскольку герцогине
Провожатым был в дороге,
Чем помог по мере сил
Ваш счастливый брак ускорить.
Я — Аврора, ваша светлость.
Я сочту, что благосклонно
Отнеслась ко мне фортуна,
Если обрету в Авроре
Спутницу, сестру и друга.
На желание такое
Я могу ответить лишь
Самой преданной любовью.
О счастливица Феррара!
Вправе ты быть вечно гордой,
Возведя на трон Кассандру!
Встретив здесь прием подобный,
В жребии своем счастливом
Я не сомневаюсь больше.
Сядьте, герцогиня, дабы
Мог мой двор с почтеньем должным
Вам представиться.
Я сяду,
Раз вам так, синьор, угодно.
Разве граф не сядет?
Нет,
Ибо первым он сегодня
Поцелует вашу руку.
Но унизить так глубоко
Не могу я графа.
Буду
Я навек покрыт позором,
Долг не выполнив сыновний.
Что ж, приблизьтесь, сын мой.
Дрожью
Я охвачен.
Встаньте!..
Нет.
Трижды руку вам, синьора,
Я целую: в первый раз —
Ради вас самой, которой,
Как вернейший из вассалов,
Буду я служить до гроба;
Во второй — для государя,
Обожаемого мною;
В третий — за себя, поскольку
Поступаю так не только
Из почтительности к вам
Или по отцовской воле,
Но от всей души стремясь
Стать вам сыном и слугою.
Из глубин моих сердечных
Преданность моя исходит,
Потому и будет прочной.
На груди, мне столь покорной,
Цепь объятий я смыкаю.
А сынок-то мой — не промах.
Так давно молва повсюду
Вас, Аврора, превозносит,
Так мечтал я вас увидеть,
Что сейчас судьбу с восторгом,
Непритворным, хоть и робким,
Благодарно славословлю,
Ибо вам могу сказать,
Лицезрея вас воочью,
Что желанием служить вам
Пуще прежнего исполнен.
Верьте: ваше уваженье
Я, маркиз, ценю высоко,
Ибо с именем Гонзаго[176],
Что не раз на поле боя
Покрывалось громкой славой,
Вся Италия знакома.
Но доныне я не знала,
Что учтивы вы настолько,
Хоть должна была бы знать,
Что солдат, вам равный родом,
Быть не может неучтив.
Вашим снисхожденьем тронут,
Объявляю вас теперь
Я своею госпожою
И ручаюсь вам, что многих
Рыцарей феррарских скоро
В честь моей прекрасной дамы
На турнирах с седел сброшу.
Отдохнуть пора гостям.
Увлекаясь разговором,
Злоупотребляем мы
Добротой их и здоровьем.
Пусть впоследствии не скажет
Обо мне любовь с укором,
Что не ценит счастья тот,
Кто счастливый миг торопит.
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Граф Федерико, Батин. ФедерикоЭкий вздор!..
О чем вы, граф?
Что считаете вы вздором?
То, что люди утверждают,
Будто жизнь на сон похожа[177].
Нет, в часы дневного бденья,
А не отдыха ночного,
В голову приходят мысли
Столь чудовищные, словно
Исступленье бредовое
Вырвало их у больного.
Верно! Вот и я порой,
Даже в обществе отборном,
Чувствую, что я не прочь
Одного изо всей мочи
Ошарашить оплеухой,
В шею укусить другого.
Подавляю я желанье,
Стоя у перил балкона,
Спрыгнуть и разбиться насмерть.
Часто разбирает хохот На похоронах меня.
В церкви кажется мне тоже,
Будто проповедь читаю
Сам я собственной персоной.
Если игроков я вижу,
В них хочу подсвечник бросить.
Где поют, готов я петь.
Видя даму пред собою,
Я воспламеняюсь мыслью
Оттаскать ее за косы
И краснею разом, будто
С нею так и обошелся.
Помоги мне, правый боже,
Отгони соблазн бесовский,
Сон кошмарный наяву!
Разве я могу такое
Выдумать, сказать, затеять,
Оправдать, простить, исполнить?
Нет, я просто обезумел!
Как! Вы скрыть хотите что-то
От Батина?
Скрыть я в силах
Только то, что есть в природе,
А плоды воображенья —
Это призраки без плоти.
Значит, ничего не мог
От тебя я скрыть.
Позвольте
Мне открыть вам ваш секрет.
Раньше чем ты сможешь взором
В глубь души моей проникнуть,
Расцветут здесь в парке звезды,
А цветы заблещут в небе.
Вот и нет! Не так уж трудно
Угадать, что вы влюбились
В вашу мачеху.
Умолкни!
Это правда… Но меня
Не сочтет никто виновным,
Ибо мы свободны в мыслях.
Полагаю, что не очень,
Ибо наш посмертный жребий
Чистотой их обусловлен.
Счастлив герцог!
Да.
Внушает
Зависть мне удел отцовский,
Хоть завидовать грешно.
Нет, затем что вам подходит
Больше, чем ему, Кассандра.
Невозможною любовью
К ней пылая, я найду
Смерть от ревности возможной.
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
ЗАЛА ГЕРЦОГСКОГО ДВОРЦА В ФЕРРАРЕ
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Кассандра, Лукреция. ЛукрецияВаша милость! Почему
Вы огорчены глубоко?
Там, где горе так жестоко,
Слово «милость» — ни к чему.
Я, как другу своему,
Говорю тебе открыто:
Лучше в хижине забытой
Быть крестьянкою простой,
Чем покинутой женой
В спальне, пурпуром обитой.
Видит бог: я твердо верю,
Что, будь я низкорожденной,
Был бы муж, в меня влюбленный,
У меня по крайней мере.
Даже в самой скромной сфере,
В самой нищенской лачуге,
Как и в самом высшем круге.
Радости любви равны,
Коль друг в друга влюблены
Одинаково супруги.
Ведь заря, проникнув взором
В окна знатного вельможи,
Спящего с женой на ложе,
Нависает над которым
Шитый золотым узором
Драгоценный балдахин,
Видит столько же картин
Счастья, что и в бедном доме,
Где на досках и соломе
Слил два тела дух един.
Разве я сравню с собою
Ту счастливую крестьянку,
Что, проснувшись спозаранку,
Не найдет постель пустою;
Кто водой, а не слезою
В час, когда заря зардеет
И ночной туман редеет,
Может мыть лицо свое,
Ибо честен муж ее,
Хоть Феррарой не владеет.
А супруг мой час отдать
Не согласен в месяц мне,
Хоть готов на стороне
По неделям пропадать.
Впрочем, как могла я ждать,
Чтобы тот, кто холостым,
Скрытый под плащом чужим,
По распутницам шатался
И с молвою не считался,
После брака стал другим?
Если б только взял он моду
Отлучаться до рассвета,
Я еще стерпела б это,
Ибо муж жене в угоду
Не отдаст свою свободу.
Но жениться на синьоре
И ее покинуть вскоре
Даже без малейшей ссоры
Может лишь глупец, который
Сам себе желает горя.
Мой супруг — из тех людей,
Для кого лишь вещь жена
И кому она нужна
Лишь затем, чтобы гостей
Изумлять красой своей
И хозяйничать к тому же.
Я всегда дивилась вчуже
Этим людям, ибо знаю:
Может быть жена дурная
Только у дурного мужа.
Честной женщине невместно
Женской чести не ценить:
Можно в муже извинить
Нрав немного легковесный,
Но игрушкой бессловесной
Недостойно быть при нем.
Пусть он помнит об одном:
Проще не давать недугу
Заразить твою супругу,
Чем ее лечить потом.
С сердцем, тяжкой болью сжатым,
Вашей речи я вняла.
Ну кому ж прийти могла
Мысль, что, даже став женатым,
Герцог не порвет с развратом
И не только ухитрится
В вас, синьора, не влюбиться,
Но, как вы сказали сами,
Будет, словно с вещью, с вами
Неучтиво обходиться?
Если ревностью порой
Женщина в игре любовной
Пользуется хладнокровно,
Словно картой козырной,
И уловкой показной,
Равнодушьем напускным
В том, кто ей необходим,
Распаляет увлеченье,—
То с супругом, без сомненья,
Ход такой неприменим.
Написала ль ваша милость
Батюшке?
Нет, и не буду.
Лишь мои глаза покуда
Знают, как я истомилась.
Лучше б так судьба сложилась,
Чтоб женой вы графу стали:
Вы б возможность свекру дали
Внуку завещать корону,
Граф в душе не рвался б к трону,
Да и вы бы не страдали.
А сейчас он втайне, — что бы
Вы ни говорили там,—
Враг непримиримый вам.
Нет, мы с графом чужды оба
Низкой зависти и злобы.
Мысль ошибочна твоя:
Знает он, что брата я
Подарю ему едва ль.
Суть в другом: его печаль
В то же время и моя.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Те же, герцог Феррарский, граф Федерико и Батин. ГерцогГраф! Если бы я знал, что огорчиться
Ты можешь из-за брака моего,
Я дважды б умер, прежде чем жениться.
Я не настолько дерзок для того,
Чтоб встретить изъявленьем огорченья
Женитьбу государя своего.
О чем скорбеть? Меня благоволенья
Он не лишил, а если б и лишил,
Я скрыл бы гнев под маскою смиренья.
Нет, просто болен я. Упадок сил
Я ощущаю, хоть и беспричинно.
Я всех врачей в Ферраре опросил,
Каким лекарством исцелить мне сына,
И все сказали мне, что только брак —
Лекарство от унынья и кручины.
Для девушки — пожалуй, что и так,
Но, — в чем врачи вам ни клялись бы хором,—
Мужчине не поможет он никак.
Меня не удостоил герцог взором.
Как смеет он меня не замечать!
Он, видно, слишком занят разговором.
На грубость есть один ответ — смолчать…
Идем! Но знай: когда-нибудь придется
Ему за эту наглость отвечать.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Герцог Феррарский, граф Федерико, Батин. ГерцогНо все же, сын мой, для тебя найдется
Невеста в нашем городе родном
И пó сердцу тебе, как мне сдается.
Уж не Аврора ль это?
Об одном
И том же, граф, с тобой одновременно
Мы только что подумали вдвоем.
Твердят мои вельможи неизменно,
Что и обиду и тоску твою
Подобный брак излечит несомненно.
Ну, где им в душу заглянуть мою!
Все эти сердцеведы нерезонно
Считают, что обиду я таю:
Ведь вашим планам не был я препоной,
Но сам вас убеждал, что вам нужна
Семья во имя интересов трона.
Мне чистота твоей души ясна,
И тем плачу за искренность тебе я,
Что тяготит уже меня жена.
Синьор! Я докажу вам, что не смею
Роптать столь незаслуженно на вас
И что вам предан всей душой своею.
Коль правду вы сказали мне сейчас,
Что в брак вступить склонна со мной Аврора,
Охотно я исполню ваш приказ.
Она сама во время разговора
Призналась мне, что хочет стать твоей.
Но может передумать очень скоро.
Я знаю, что маркиз в чести у ней,—
Недаром же он так с отъездом тянет.
Тебе нет дела до его затей.
Легко мужчину подозренье ранит:
Ведь для письма исписанным листком
Лишь сумасшедший пользоваться станет.
Когда бы мы за каждым пустяком
Усматривали прелюбодеянье,
Держать пришлось бы женщин под замком.
Ты знаешь, что мутнеет от дыханья
Чистейшее из дорогих зеркал.
Но что тебе в его запотеванье?
Ведь вновь оно прозрачно, как кристалл,
Едва мы гладь его протрем рукою.
Вам разум веский довод подсказал.
Но, государь, едва кузнец водою
Плеснет на горн, откуда пышет жар
Палящей нестерпимою волною,
Как тут же, превращая воду в пар,
Огонь над непокорными углями
Взлетает вновь, стремителен и яр.
Муж, на мгновенье укрощая пламя,
Которое в душе жены бурлит,
Смирять его не в силах месяцами.
Чрезмерный пыл боязнь во мне селит:
Коль я его залью водою брака,
Взметнется он и честь мою спалит.
Граф! До чего ж ты осмелел, однако:
Ты об Авроре говорить готов,
Как о ночной распутнице гуляка!
Напротив, я страшусь.
Чего?
Рогов.
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Граф Федерико, Батин. БатинВы пошли путем опасным,
Гнев отцовский распаляя.
Впасть в немилость я желаю,
Чтобы стать кругом несчастным.
Доведен тоскою я
До такого исступленья,
Что отныне избавленье
Даст мне только смерть моя,
Но при том такая, чтобы
Мог я вечно воскресать
И мгновенно угасать,
Не успев восстать из гроба.
Не решусь, как ни мужаюсь,
Я ни жить, ни умереть,
Ибо жить и значит зреть,
Как я к смерти приближаюсь;
А покончи я с собою,
Трусом счесть меня могли бы
За такой поступок, ибо
Жизнь страшней мне смерти вдвое.
Раз вам в тягость жизнь и все же
Умереть вам не дано,
Я могу сказать одно:
Вы с гермафродитом схожи.
Если женщина с мужчиной
Спаяны в нем неразрывно,
То для вас бесперерывно
Жизнь сливается с кончиной.
Знайте: коль не прекратится
Ваше мрачное унынье,
Мне, синьор, придется ныне
С просьбою к вам обратиться:
Иль во всем признайтесь мне,
Или буду я стараться
В услуженье перебраться
К тем, кто верит мне вполне.
Если б мог я объяснить,
Друг, тебе свою кручину,
Было бы ее причину
Очень просто устранить.
Но судьбой неумолимой
Так уж было решено,
Что открыть мне не дано
Мой недуг непостижимый.
Хоть и следовало мне бы
Высказать свои терзанья,
Но от мысли до признанья
Дальше, чем от нас до неба.
Если хочешь, уходи
От меня к другим, Батин,
И останусь я один,
Затаив тоску в груди.
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Те же, Кассандра и Аврора. Федерико и Батин, продолжая беседовать, отходят в сторону. КассандраВы в слезах?
Да, герцогиня.
Не могу я скрыть рыданий,
Раз меня без оснований
Граф казнит презреньем ныне,
Мня, что мил с недавних пор
Мне маркиз Гонзаго стал.
Карлос? Мне? С чего он взял?
Нет, он знает: это вздор,
Но в Испанию за море
Под предлогом этим хочет,
Оскорбясь женитьбой отчей,
Навсегда уехать с горя.
Ах! Когда-то граф отраду
Находил в очах моих,
А теперь под взглядом их
Ощущает лишь досаду.
Раньше, чуть лучи авроры
Озаряли вышину,
Он уж к моему окну
Устремлял призывно взоры.
Сколько раз в саду пустынном,
У ручья иль у фонтана
Сравнивал он неустанно
Рот мой с розой, лоб — с жасмином!
Разве мог пробыть хоть миг
Он в те времена без той,
Кто была его душой,
С кем он жизнь делить привык?
Этой дружбой многолетной
Так прониклись я и граф,
Что срослись, одною став,
Наши души незаметно.
В этот мир одновременно
С ним и мной принесено
Было наше чувство, но
Граф убил его изменой.
В честолюбье — не во мне
Кроется ее причина.
Жаль, что в этом я повинна,
Хоть не по своей вине.
Но утешьтесь: неотложно
Я иду вас с ним мирить,
Хоть, конечно, говорить
С тем, кто вас ревнует, — сложно.
Он? Меня?
Твердит мой муж,
Что ревнует граф.
Едва ли.
Нет любви в его печали,
Да и ревности к тому ж.
ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ
Граф Федерико, Батин, Кассандра КассандраФедерико!..
Разрешите
Вашему рабу устами
Ваших рук коснуться.
Если
Вы не встанете, я стану
Звать вас «ваша честь».
Я счел бы
Эту вежливость опалой.
Вашу руку! К ней припасть
Жажду я.
Обнять вас дайте.
Вы дрожите? Иль во мне
Что-то кажется вам странным?
Знаете вы, чтó мне нужно?
Знаю. Сердце угадало
Это и лицу открыло.
Потому и прочитали
Вы в его чертах смущенье.
Друг Батин! Должна я с графом
Переговорить. Оставь
Нас на время.
С глазу на глаз
Страшновато оставлять их.
Граф взволнован.
ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ
Граф Федерико, Кассандра. Федерико (в сторону)Небо! Раньше
Чем умру, как феникс[178], я,
К новой жизни возрождаясь,
Хоть на миг пусть пламя стихнет!
Мне Аврора рассказала,
Что приехавший со мною
В город ваш маркиз Гонзаго
В вашем сердце вызвал ревность,
Из-за коей мысль о браке
Стала вам невыносима.
Но, надеюсь, вы едва ли
Цените себя так низко,
Чтобы мог казаться Карлос
Вам соперником серьезным.
Он, по-моему, гораздо
Больше воин, чем придворный,
И учтив, но не галантен.
Значит, ваши огорченья
Из того проистекают,
Что со мною сочетался
Браком властелин Феррары
И, родись у нас с ним сын,
Потеряете вы право
На отцовскую корону.
Но уж раз невольно стала
Я причиной вашей скорби,
Долгом я своим считаю
Вас немедленно уверить,
Что у вас не будет брата,
Ибо, только уступая
Настояниям вассалов,
Ваш отец на мне женился;
Ибо герцог так развратен,
Что провел в моих объятьях
После бракосочетанья
Только ночь, часы которой,
Очевидно, счел годами,
Сразу же наскучив мною;
Ибо он искать отраду
Снова принялся в беспутстве,
С цепи рук моих сорвавшись.
Словно конь, когда напуган
Он раскатом барабана
(Как ни больно мне, пристойность
Я в сравненьях соблюдаю),
Сразу же берет в галоп
И несется, разрывая
В клочья сбрую и поводья,
На дорогу пеной капля,
Втаптывая в пыль обрывки
Пышной бахромы чепрачной,—
Так и герцог, невзирая
На узду святого брака,
Топчет в грязь остатки чести,
Бегая по куртизанкам.
Он им под ноги бросает
Имя, боевые лавры,
Репутацию, заслуги
И богатства предков славных.
Он на них весь свой досуг
И свое здоровье тратит,
Ради грязных наслаждений
Полночь в полдень превращая.
Словом, верьте: не отнимет
Брат у вас престол феррарский.
Я про мужнее тиранство
В Мантую бы написала,
Чтоб из этого Алжира[179]
Взял меня отец обратно,
Но боюсь, что раньше с горя
Я успею жизнь утратить.
Начинали вы с упреков,
А закончили слезами
Речь, способную растрогать
Даже самый твердый камень.
Боже мой, что я услышал!
Хоть вы мните, что пред вами
Сын того, кто вас обидел,
Я перед лицом столь страшной
Незаслуженной обиды
Чувств сыновних отрекаюсь.
Что же до моей тоски,—
Вы ошиблись, полагая,
Будто в низких побужденьях
Кроется ее разгадка.
Чтобы быть самим собою,
Мне земель отца не надо:
Коль женюсь я на Авроре,
Мне их более чем хватит;
А не хватит, я сумею,
Обнажив стальную шпагу,
Возместить за счет соседей
То, что потерял в Ферраре.
Нет, не из корысти низкой
Я скорблю. Синьора! Знайте,—
Хоть, быть может, в этом я
И не должен признаваться,—
Что со дня, когда впервые
Лук напряг Амур коварный,
Не живал еще на свете
Человек меня несчастней.
Болен я неизлечимо.
Словно свечка, догорает
Жизнь моя, но в то же время
Я напрасно заклинаю
Смерть не ждать, пока потухнет
Дотлевающий огарок,
А ведь ей дохнуть довольно,
Чтобы в ночь ее я канул.
Федерико! Удержите
Слезы, ибо небесами
Вместо них даны мужчинам
Твердость духа и отвага.
Плач — наследственный удел,
Матерью-природой данный
Женщинам, в которых есть
Смелость, но нет силы вашей.
Только в случае одном
Слезы лить мужчина вправе —
Если он утратил честь
И отмстить не может сразу.
Как не совестно Авроре,
Что из-за нее страдает
Кавалер столь благородный,
Умный, доблестный, галантный,
Столь достойный быть любимым!
Не она тут виновата.
Кто ж?
Само светило дня,
Без которого из мрака
Не вставала бы аврора.
Как! Другая?
Да. Гораздо
Выше залетел я мыслью.
Кто ж из женщин, встретясь с вами
И признаньям вашим вняв,
Охладить их мог отказом?
Просто неправдоподобно,
Чтоб такой неблагодарной
Женщина была, и вам я
Верю лишь с трудом.
Когда бы
Вы узнали, в чем тут трудность,
Вы б сочли, что, словно мрамор,
Крепок я иль только чудом
Не убит еще несчастьем.
Ведь ни Фаэтон, который
К солнцу дерзко путь направил;
Ни беглец Икар, чьи крылья,
Воском слепленные наспех,
Словно стая птиц под ветром,
Разлетелись над волнами,
Вследствие чего могилу
Он нашел в соленой влаге;
Ни Беллерофонт, взлетевший
Так высоко на Пегасе,
Что земля ничтожной точкой
В сонме звезд ему казалась;
Ни Синон, тот грек, которым
Был построен для дарданцев
Конь, чреватый разрушеньем
Крепкостенного Пергама;
Ни Ясон, дерзнувший первым
Переплыть морские дали,
Хлябь смирив, как шпорой, килем
Судна смелых аргонавтов,
Не равны мне в безрассудстве[180].
Граф! Неужто воспылали
Вы любовью к изваянью,
Высеченному из камня?
Нет, не яшма ледяная
Душу женщины скрывает.
Лишь стыдливостью одета
Мысль ее, как тонкой тканью.
Стоит в сердце постучаться
К ней любви такой, как ваша,
И оно уж отвечает:
«Отперто. Входи без страха».
Высказать любовь не бойтесь:
Ведь недаром греки часто
Рисовали, как Венера
Уступает страсти фавна,
Как на Латм к Эндимиону,
Торопливо покидая
Свой серебряный дворец,
Сходит строгая Диана[181].
Верьте, граф, что в самом прочном,
Самом неприступном зданье —
Дверь из воска. Говорите,
Чтобы молча не зачахнуть.
Каждый опытный охотник
За индийским пеликаном
Вкруг гнезда костер разводит,
И, птенцов спасти стараясь,
С дерева слетает птица,
Бьет испуганно крылами,
Но не укрощает ими,
А лишь раздувает пламя,
Обжигается вконец
И в неволю попадает,
Хоть легко взлететь над лесом
И не даться в плен могла бы.
Так, птенца моей любви,
Мысль мою в гнезде молчанья
Пламя вашей жаркой речи
Нестерпимо обжигает,
А любовь крылами бьет,
Вызволить ее пытаясь,
И теряет оперенье.
Унимать меня вы стали —
Я воспламеняюсь пуще;
Обнадеживать — смущаюсь;
Ободрять — сбиваюсь с толку;
Отпускать — в огонь кидаюсь;
В руки брать — мечусь в смятенье;
Успокаивать — пугаюсь.
Я перед собою вижу
Столь смертельную опасность,
Что, молчание храня,
Умереть предпочитаю.
ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ
Кассандра одна. КассандраЧтó на горшие мученья
Обрекает род людской
В сей обители земной,
Нежели воображенье?
Распаляя вожделенье,
Пламя в холод претворяя,
Сердце умиротворяя
Или приводя в расстройство,
Человеку это свойство
Служит, как душа вторая.
Графа темные намеки
При столь явственной печали
Мой рассудок взволновали,
Ибо скрыт в них смысл глубокий.
Страшен судну шторм жестокий
И стихии беснованье,
Но неясное признанье
Для ума еще страшней,
Так как бури нет сильней,
Чем душевные метанья.
Я себя при мысли ложной,
Что в меня мог граф влюбиться,
Заставляю спохватиться,
Ибо это невозможно,
Но едва неосторожно
Свой несчастный брак припомню,
Верить хочется в нее мне
С исступленьем страсти юной:
Ведь возможно все в подлунной
Для надежды неуемной.
Так томлюсь я, так тоскую,
Так с пути и с толку сбилась,
Так глубоко оскорбилась,
Что сойти с ума рискую.
Невозможного взыскуя,
Трудности преуменьшая,
Я отмщенье предвкушаю,
Хоть уже провижу ясно,
Как за этой грезой страстной
Блещет меч, мне страх внушая.
Стоит граф любви вполне,
Но любовь к нему греховна,
А раздуть в нем пыл любовный —
Преступление вдвойне.
Небо! Будь защитой мне!
Впрочем, я чиста осталась,
Хоть о графе мне мечталось:
Было б праведных немного,
Если бы за грех у бога[182]
Мысль греховная считалась.
До сих пор я честь успешно
От соблазна охраняла
И себе не возбраняла
Только мысль о том, что грешно.
Хоть найдет творец, конечно,
Что зерно греха в ней есть,
Он не сможет в ней прочесть
То, что честь мою обидит:
В том, в чем зло всевышний видит,
Зла еще не видит честь.
ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ
Кассандра, Аврора. АврораДолго ж с ним вы говорили!
Что сказал он?
Что сомненья,
Снизойдя до объясненья,
Вы в душе его смирили.
Но смотрите: пыл ревнивый
В нем вам пробуждать не след.
ЯВЛЕНИЕ ДЕСЯТОЕ
Аврора одна. АврораОскорбителен ответ
Равнодушный, хоть учтивый.
Разве истинный влюбленный
Лишь по той пустой причине,
Что перестает отныне
Быть наследником короны,
Мог бы так перемениться?
Если мы любви полны,
Перед ней принуждены
Даже честь и жизнь склониться.
Граф же, хоть была когда-то
Я возлюбленной его,
Чахнет только оттого.
Что иметь боится брата.
Но коль скоро жажду власти
Он за ревность выдает,
Мне придется в свой черед
Дать толчок уснувшей страсти
И, маркиза поощряя,
В графе пробудить ее.
ЯВЛЕНИЕ ОДИННАДЦАТОЕ
Аврора, маркиз Гонзаго, Рутильо. РутильоРавнодушие свое
Вам всечасно изъявляя,
От надежд давно должна бы
Излечить Аврора вас.
Тс-с! Она!
Хоть в этот раз
С ней не будьте сердцем слабы!
К вам, Аврора, что светила
В день, когда меня впервые,
Мне согнув пред вами выю,
Чувство в рабство обратило;
К вам, кто в днéвное светило
Зависть тайную вселяет,
Ибо с ним отождествляет
Вас мой помраченный разум,
Ибо ваша прелесть разом
Взор, как солнце, ослепляет;
К вам, как только появился
Здесь я на свое несчастье,
С непреодолимой страстью
Всей душой я устремился.
Но напрасно я влюбился
В вас, бесценная синьора:
Только скукой ваши взоры
Исполняет страсть моя.
Ибо ненавистен я
Вам, как ночь — лучам авроры.
Вас не видеть мне страшнее.
Чем совсем незрячим стать,
Но поскольку я мечтать
О взаимности не смею,
Я уеду — так вернее…
От любви я излечусь,
Если с вами разлучусь
И, найдя успокоенье
От Феррары в отдаленье,
За жестокость расплачусь.
Будьте ж без меня счастливы!
Не зачахнет от печали,
Получив отказ вначале.
Рыцарь знатный и учтивый,
Ибо к сердцу путь найти
Трудно с первого же взгляда.
Доказать любовь вам надо,
Чтоб у дамы быть в чести.
Верим мы лишь тем вполне,
Кто страдает из-за нас.
Но открыто, как сейчас
Вы «прощай» сказали мне,
Я прошу вас здесь остаться.
Радуюсь я всей душой
Милости такой большой
И согласен дожидаться,
Вам служа усердней втрое,
Чтоб совсем моей вы стали,
Не десяток лет, как ждали
Эллины паденья Трои,
И не семь, как сын Ревекки
Дочери Лавана ждал,
А мирьяды, как Тантал[183],
В ад низвергнутый навеки.
Будет пыл надежд моих
За любовь мою наградой:
Может быть тоска отрадой
Там, где нет наград иных.
ЯВЛЕНИЕ ДВЕНАДЦАТОЕ
Те же, герцог Феррарский, граф Федерико, Батин. ГерцогМне папа сообщил, что в Рим явиться
К нему я должен сам.
А он не пишет — по каким делам?
Мне нужно торопиться,
Не думая — зачем.
Раз это тайна, государь, я нем.
Вздор! Верю я тебе, мой сын, всецело,
Но, право, сам не знаю, в чем тут дело.
Наверно, папа, видя, что должна
Начаться вновь в Италии война,
Меня в гонфалоньеры церкви прочит[184]
И, полагаю, дать понять мне хочет,
Что если план он не изменит свой,
Ему помочь обязан я казной.
Я понял: вы молчали, чтоб с собою
Меня в поход не брать.
Но вместе с вами поведу я рать
И вас не посрамлю на поле боя.
Нет, граф, нельзя, чтоб нас обоих враз
Смерть унесла в разгаре битвы ярой.
Ты остаешься управлять Феррарой.
Так нужно, сын, и это мой приказ.
Синьор! Я раздражать не смею вас,
Но ведь меня тогда молва ославит.
Не может тот, кто государством правит,
С молвой считаться, коль на карте трон.
Повиновенье — долг, хоть тяжек он.
ЯВЛЕНИЕ ТРИНАДЦАТОЕ
Аврора, маркиз Гонзаго, Рутильо, граф Федерико, Батин. Батин (к Федерико, тихо)Граф! Заметил я: покуда
С герцогом вы говорили,
Что в сторонке разговор
У Авроры шел с маркизом.
Вот как! С Карлосом?
Да, с ним.
Впрочем, это безразлично.
Как залог благоволенья
Этот шарф, маркиз, примите.
Станет цепью он, которой
Никакая сила в мире
У меня не снимет с шеи,
Коль его мне разрешите
Вы на зависть всем носить.
Я любви чиню обиду,
Но любовной мести рада.
Он к лицу вам, как я вижу,
И всегда вы в нем ходите.
Как природа прозорлива,
Что измену в сердце женщин
От рождения вложила!
Будь в них верности побольше,
Мы, несчастные мужчины,
Их не просто обожали б,
А совсем боготворили.
Видите вы шарф?
О чем ты?
Шарф? Какой?
Вот это мило!
Тот, конечно, что служил
Солнцу (в чьем небесном лике
Некая планета раньше
Утешенье находила)
И, как солнце при затменье,
Поглощен драконом хищным.
То-то помню я, что греки
Кроме яблока Париса
Шарф считали атрибутом
Сеющей вражду Эриды[185].
Друг Батин! То было встарь,
Нынче ж все переменилось.
Не пройтись ли нам по саду?
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ
Граф Федерико, Батин. БатинНет, вы только поглядите,—
За руку ее ведет он!
Так и нужно, раз едины
Души их.
Как! Вы не злитесь?
А с какой мне стати злиться?
Лебедь не потерпит, чтобы
Рядом с ним другой резвился,
И с лебедкою своею
Пруд родной сейчас покинет.
Кочет, если он другого
Подле кур своих увидит,
Пришлецу багряный гребень
Раздирает с громким криком
И до наступленья ночи,
Беспощадный и ревнивый,
Как краснобородый турок[186],
С ним не прекращает битву.
Как вы можете терпеть,
Чтоб Гонзаго был так близок
С той, кого своей вы звали?
Женщину, что заслужила
Наказанье за неверность,
Я караю, как мужчина,
То есть ей даю свободу,
Чтоб, капризов ради, риску
Честь моя не подвергалась.
Этот мудрый катехизис
Для влюбленных, — видит небо,—
Постараюсь заучить я.
Все ж долготерпенье ваше,
Граф, уму непостижимо.
Впрочем, мысли о любви
Схожи с нориею длинной:
Первый ковш пустым быть должен,
Чтобы мог второй налиться.
Вы к Авроре охладели,—
Значит, по другой томитесь:
Ковш второй нальется разом,
Если первый опрокинут.
Друг Батин! Ты глуп. Зачем
С помощью уловок хитрых
Спрашивать меня о том,
Что я сам понять не в силах?
Лучше б ты пошел разведать,
Не пора ли уж проститься
Мне с отцом перед отъездом.
Зря меня глупцом сочли вы,
Ибо глуп я был бы вдвое,
Вашу грусть одобрив льстиво.
ЯВЛЕНИЕ ПЯТНАДЦАТОЕ
Граф Федерико один. ФедерикоЧего ты жаждешь, мысль о невозможном?
К чему ты хочешь волю подстрекнуть?
Скажи: зачем мне смерть влагаешь в грудь,
Меня томишь метанием тревожным?
Не ослепляйся увлеченьем ложным,
Не избирай ведущий в бездну путь
И дай мне хоть на миг передохнуть
Иль жизнь я завершу концом ничтожным.
Нет, никогда уж больше ум ничей
Родить такую мысль не исхитрится!
Хоть в мире невозможных нет вещей
Для тех, в ком страсть победно воцарится,
Лишь ты родилась из моих очей,
Чтобы вовеки в явь не претвориться.
ЯВЛЕНИЕ ШЕСТНАДЦАТОЕ
Граф Федерико, Кассандра. Кассандра (в сторону)Ненасытно алча мести,
Поднимаются на бой
Страсть моя с обидой вместе
И надеждою пустой
Угрожают снова чести.
Вновь они неосторожно,
Как при умоисступленье,
В мысли сладостной, но ложной
Ищут удовлетворенья,
Хоть оно и невозможно.
Будь поменьше безучастья
В герцоге, меня доведшем
До того, что жажду пасть я,
Я в решенье сумасшедшем
Не искала б месть и счастье.
А теперь я только рада,
Что разделит чувства эти
Герцога родное чадо,
Хоть держать в двойном секрете
Преступленье будет надо.
Правда, нынче при свиданье,
Граф, колеблясь беспричинно,
Не решился на признанье,
Но, когда молчит мужчина,
Говорит его молчанье.
Граф, держа со мной совет,
Бледен был необычайно
И впадал в столь пылкий бред,
Что шептал мне голос тайный:
Там, где страсть, измены нет.
Если, честь свою пятная,
С Федерико согрешу я,
Ибо мужа проклинаю,
То не первая большую
Страсть ценой греха познаю.
Много раз с роднею кровной
Женщины в былые годы
Услаждали плоть греховно.
Я ж святой закон природы
Не нарушу, став виновной.
Впрочем, в этот грозный час
Вспоминать не гоже тех,
Кто, как я, в грехе погряз:
Ведь не извинят наш грех
Те, что свершены до нас.
Граф!.. Сейчас он подойдет!
Что со мной? Где ты, отвага?
Где моя решимость?
Вот
Та спасительная шпага,
Что земной мой путь прервет.
О, сколь этим счастлив я!
Как! Вы вновь грустите ныне,
Боль свою в себе тая?
Я отвечу герцогине,
Что бессмертна грусть моя.
Меланхолиею черной
Вы страдаете, мой друг.
Может быть. Одно бесспорно:
Неизбывный мой недуг
Сводит в гроб меня упорно.
Если вам помочь я властна,
Граф, откройте сердце мне,
Ибо скорбь скрывать опасно.
Вам довериться вполне
Мне мешает стыд злосчастный.
Вы сказали, что больны
От любви?
Мои страданья
Ею лишь порождены.
Расскажу я вам преданье
Из далекой старины:
В мачеху свою влюбился
Сын Селевка Антиох[187]
И от горя слег…
Родился
Он счастливцем, — видит бог,—
Если с жизнью распростился!
Царь врачей приставил к сыну,
Но никто из них не брался
Исцелить его кручину,
Ибо Антиох старался
Скрыть от всех ее причину.
Только первый меж врачами,
Герострат, кем так гордиться
Вправе древность перед нами,
Понял, что недуг гнездится
Между сердцем и устами.
Дам придворных по одной
Провести пред Антиохом
Он велел, держа рукой
Пульс царевича.
И вздохом
Выдал страсть свою больной?
Нет. Но пульс стал чаще вдвое,
Чуть больной увидел лик
Мачехи перед собою.
Повесть странная!
Из книг
Знаю с детских лет ее я.
Ею тронут я.
Тогда
Дайте, граф, прямой ответ:
Та же и у вас беда?
Это вас гневит?
О нет!
И меня вам жаль?
О да!
Я любовью невозможной
Так, синьора, ослеплен,
Что отца и непреложный
Небом данный нам закон
Оскорбить готов безбожно.
Во вражде с душой моею
Бог, я сам и вы сейчас:
Бог — раз к вам я вожделею,
Сам я — раз живу без вас,
Вы — раз вами не владею.
Вы сейчас поймете ясно,
Если только со вниманьем
Будет выслушан несчастный,
В коей мере вы к терзаньям
Сердца моего причастны.
Хоть несчастьем смерть считать
Мы привыкли, жизнь любя,
Но, чтоб больше не видать
Вас, равно как и себя,
Жить я жажду перестать.
Я ведь, от стыда немея,
Ибо грех в душе таю,
На себя смотреть не смею
И давно уж состою
Во вражде с душой моею.
Стал я, уступив страстям,
На греховную дорогу
И уже не верю сам,
Что обязан жизнью богу,
Хоть ее и отдал вам.
Думали ли вы хоть раз,
Что меня вы погубили,
Ибо только из-за вас
То, чем был я встарь, забыли
Бог, я сам и вы сейчас?
Не живу я, ибо жить
У меня без вас нет силы,
Но и господа просить,
Чтобы смерть меня скосила,
Я не вправе, может быть,
Ибо вас желать я смею
Воле неба вопреки
И меня рукой своею
Не избавит от тоски
Бог, раз к вам я вожделею.
Я таким его отказом
К мукам жизни присужден,
Хоть мне и велит мой разум
Умереть, раз я лишен
Вас, души и бога разом.
Все враждебны мне сейчас:
Бог — раз я вас полюбил,
Вы — раз дерзкий мой рассказ
Вашу гордость оскорбил,
Сам я — раз живу без вас.
Стражду я затем вдвойне,
Что гнездится боль моя
И внутри меня и вне:
К вам любовью полон я,
Вы ж — презрением ко мне.
Я борюсь с судьбой своею.
Хоть, конечно, безнадежно,
Ибо заодно мы с нею:
Я — раз счастье невозможно,
Вы — раз вами не владею.
Я, синьор, признáюсь честно:
Мысль о муже и о боге
Мне страшнее муки крестной,
Ибо, граф, к нам будут строги
Суд земной и суд небесный.
Я твержу себе, что свет
Извиняет заблужденья,
Что терзать себя не след
Тем, в чем клятвопреступленья
С точки зренья света нет.
Вспоминаю я преданья
Об изменах, встарь свершенных,
Ибо в прелюбодеянье
Множества других влюбленных
Ищет грешник оправданья.
Но, увы, чтоб искупить
Грех богопротивный мой,
Нужно мне о вас забыть,
То есть умереть самой
Иль любовь свою убить.
Уезжайте тотчас прочь,
Ибо жажду лицезреть
Вас, синьор, и день и ночь.
Я могу лишь умереть,
Чтобы как-то вам помочь.
Телом без души я стал
От тоски и от кручины,
Но хотя я жить устал,
Не дает мне бог кончины,
Раз о ней я возмечтал.
Дайте мне испить отравы —
Разрешите мне устами
Ваших рук коснуться.
Здравый
Человек не станет в пламя
Порох сыпать для забавы.
Прочь! Настал прощанья миг.
Вы жестоки беспредельно.
Я, хотя соблазн велик,
Не хочу, чтоб яд смертельный
В сердце из руки проник.
Как сирена, речью нежной
Ввергли вы меня, синьора,
В бездну горести безбрежной.
Честь моя! Будь мне опорой,
Иль паду я неизбежно.
Ноги гнутся подо мною.
Сердце смятено мое.
Страстью я томлюсь больною.
Я погибну от нее.
Я же нет: мертвец давно я.
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
ЗАЛА ГЕРЦОГСКОГО ДВОРЦА В ФЕРРАРЕ
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Аврора, маркиз Гонзаго. АврораЯ сказала правду вам.
Быть не может! Взвесьте снова
То, что вы мне сообщили,
И не говорите громко.
Я вас в тайну посвятила,
Чтобы мне советом помощь
Оказали вы.
Но как же
Вы узнали о греховной
Связи графа и Кассандры?
Слушайте же! Я не скрою,
Что любила графа, хоть
Он коварством превосходит
Грека хитрого Улисса[188].
Он, когда отцом был послан
В Мантую встречать Кассандру,
Обязался честным словом,
Столь дешевым у мужчины,
В брак вступить со мной законный.
Но вернулся он печальный
И отверг совет отцовский
Жизнь свою связать с моею
Лишь под тем пустым предлогом,
Что меня он к вам ревнует.
Так как ревностью пришпорить
Слишком медленное чувство
Вправе женщина нарочно,
С вами сблизилась я, Карлос,
Но не тронула нисколько
Сердце графа. Кто не любит,
Тот и ревновать не может.
Стала я искать причину
Равнодушия такого
И, поскольку проникать
Через толщу стен способен
Рысий взор ревнивых женщин,
Я ее узнала скоро.
С туалетною Кассандры
Смежны два больших покоя,
Где развешано по стенам
Множество картин отборных
И зеркал в роскошных рамах.
Подозрение не ходит,
А крадется. Я, проникнув
В первую из этих комнат,
Вижу в зеркале, — о ужас! —
Как лобзанья, словно розы,
Граф срывает с уст Кассандры.
Я ушла оттуда с дрожью,
Плача о своей утрате
И об их позоре общем.
Зная, что в отъезде герцог,
Предались они пороку
Столь открыто и столь слепо,
Словно им и не зазорно,
Что быть может обнаружен
Их проступок, на который
Не решился б ни язычник,
Ни нагой дикарь заморский.
Мне казалось в ту минуту,
Что и зеркало немое
Затуманилось слегка,
Чтоб не видеть их позора.
Позже получила я
Много доказательств новых
И могу уверить вас,
Что паденье было полным.
Говорят, что скоро герцог
Возвратится из похода,
В дни которого украсил
Род свой древний славой громкой,
Послужив отважно папе
И святейшему престолу.
Посоветуйте, что делать
В положении подобном
Мне, которая боится,
Что еще ей станет горше,
Если вы, как Федерико,
Мне в любви клянетесь только
Для того, чтоб так же низко
Поступить потом со мною.
Нет лекарства лишь от смерти,
Да к тому же смерть, Аврора,
Лишь над нашим телом властна,
А не над душой, поскольку
Тот бессмертен, кто умеет
Жить для славы и потомства.
Герцогу сказать должны вы,
Что женой мне стать готовы,
И возможность обретете
В Мантуе зажить спокойно.
Если даже дикий тигр,
Чьих тигрят украл охотник,
След которого потерян,
Броситься способен в море
От неутоленной мести,
То искупит жертвой большей
Свой позор Ахилл феррарский[189],
Ибо кровь одна отмоет
Столь жестокую обиду,
Если только раньше грозный
И всевидящий создатель
Карой не воздаст за похоть
И в гигантов непотребства
Не метнет небесных молний.
Вот таков совет мой вам.
Вместе с вашею рукою
Я принять его согласна.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Те же, граф Федерико и Батин. ФедерикоКак! Он даже ждать не стал,
Чтобы встретили его мы?
Чуть завидел ваш отец
Стены города родного,
Как покинул в поле свиту,
Тотчас же вскочил на лошадь
И, спеша увидеть сына,
Чувств родительских исполнен,
Поскакал домой в Феррару.
Правда, он сначала должен
С герцогинею побыть,
Но ему вы, граф, дороже.
Прожил месяца четыре
Он без солнца, ибо солнцем
Сын очам отцовским служит.
Граф! Скорей отцу готовьте
Въезд в Феррару триумфальный,
Ибо герцогское войско
Возвращается со славой
И с добычей боевою.
Как, Аврора! Вижу вновь я
Вас с маркизом!
Разве ново,
Граф, вам это?
Для чего вы
Шутите с моей любовью?
Я дивлюсь вам! Так воззрились
Вы на нас, зрачки расширя,
Словно месяца четыре
В сне глубоком находились.
Никогда, и в том клянусь,
Не подозревал я, граф,
Что, слугой Авроре став,
Я с соперником столкнусь,
Да еще с таким, как вы,
Перед кем, скажу без лести,
Только в сфере чувств и чести
Не склоню я головы.
Граф! Хоть я ни разу вас
Не видал у ног Авроры,
Удаляюсь я, коль скоро
К ним склонились вы сейчас,
Так как вас не стою я.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Аврора, граф Федерико, Батин. АврораГраф! Совсем сошли с ума вы,
Ибо только для забавы
Вам нужна любовь моя.
Иль до нынешнего дня
Вы из-за своей печали
Никогда не замечали,
Как маркиз влюблен в меня?
Почему его со мною
Вы поссорить постарались
Лишь теперь, когда собрались
Мы стать мужем и женою?
Граф! Оставьте план свой вздорный
Помешать мне и поверьте,
Что боюсь я больше смерти
Вашей нежности притворной.
Скройте горе под личиной,
Будьте вновь спокойны с виду.
Я же не прощу обиду,
Коей были вы причиной.
Вы должны меня забыть —
Запоздал ваш пыл любовный.
Я для вас в игре греховной
Не хочу прикрытьем быть.
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Граф Федерико, Батин. БатинВы в уме?
Не знаю сам.
Я забыл, что я — мужчина.
Вы — как тот крестьянин-дока,
В браке года два проживший
И супруге объявивший:
«Э, да ты ведь черноока!»
Ах, тоска меня согнула!
Горько я в ошибке каюсь.
Вы — как тот чудак бискаец,
Разнуздать забывший мула.
Видя, что не жрет скотина,
Впал в такую он тревогу,
Что был вызван на подмогу
Местный Гиппократ[193] ослиный.
Выйти на одно мгновенье
Попросил бискайца тот,
Снял узду, и бедный скот
Съел овес без промедленья.
Возвратившись в стойло снова,
Где в припадке аппетита
Мул кормушку грыз сердито,
Тут же дал наш умник слово,
Что никто его к врачам
Никогда уж не затянет,
Ибо пациентом станет
Он у коновала сам.
Что же вас, синьор, взнуздало,
Вам овес мешая есть?
От всего лекарство есть.
Так зачем же дело стало?
Растерялся я, Батин.
А тогда, — не обессудьте,—
Про овес пока забудьте.
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Те же, Кассандра и Лукреция. КассандраОн приехал?
Да.
Один?
Свиту он покинул, дабы
Вас увидеть поскорей.
Встречу с тысячью смертей
Встрече с ним я предпочла бы.
Прибыл уж, синьор, наверно,
Герцог, повелитель мой?
Да. Увидеться с женой
Он спешит, как муж примерный.
Легче умереть, чем знать,
Что теперь нам не встречаться.
Легче мне сто раз скончаться,
Чем пойти отца обнять.
Граф! Рассудок я теряю.
Мой уже потерян мною.
Гаснет жизнь во мне.
Давно я
Не живу, а умираю.
Что нам делать?
Умереть.
Нет ли выхода у нас?
Нет, затем что жить без вас
Значит от тоски сгореть.
Граф! Вы губите меня!
Нет, спасу я вас, коль скоро
Воздыхателем Авроры
Стану с нынешнего дня,
Разыграю пыл любовный
И пойду с ней под венец,
Чтоб поверил мой отец,
Что мы с вами невиновны.
Под венец? В уме ль вы, граф?
Нам иначе не спастись.
Граф! Шутить со мной страшись:
Бог мне дал горячий нрав.
Мысль свою изволь забыть,
Иль сама без колебанья
Наше прелюбодеянье
Я отважусь обличить.
Тише! Нас услышат.
Пусть!
Но…
Не трать слова впустую.
Знай: скорее казнь приму я,
Чем на брак твой соглашусь.
ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ
Те же, Флоро, Феб, Рикардо, Альбано, Лусиндо; за ними герцог Феррарский в богатых доспехах. РикардоНавстречу вам уже спешил весь двор.
И все ж моя любовь вас обогнала.
Уж не хотите ль вы сказать, синьор,
Что я в разлуке с вами не страдала?
О нет, не ваша, а моя любовь
Навстречу государю запоздала!
Сын! Я спешил тебя увидеть вновь,
Затем что свойственно отцу стремленье
Узреть свое подобие и кровь.
Не могут ни дела, ни утомленье
Помехой быть тому, кто от родных
Так долго находился в отдаленье.
Владея половиной чувств моих,
Не примет за обиду герцогиня,
Что ты имеешь ту же долю в них.
Синьор! Ценить вы вправе доблесть в сыне,
И я лишь рада, вашим вняв речам,
Что вы так благосклонны к графу ныне.
Свою любовь делю я пополам
Меж ним и вами, ибо всей душою
Признателен как графу, так и вам.
Блюсти престол был граф оставлен мною,
И жалоб на него я не слыхал,
Пока был с вами разлучен войною.
Я вспоминал, едва лишь бой стихал,
Как мудро правит сын моей державой,
И, вспомнив это, сердцем отдыхал.
По милости творца мой меч кровавый
Врагов престола папского смирил.
Свой древний род покрыл я новой славой
И папою к руке допущен был
В тот день, когда, вернувшись из похода,
Я, как Траян воскресший, в Рим вступил[194],
Отныне я повадки сумасброда
Оставлю и пойду такой стезей,
Чтоб безупречным быть в глазах народа.
Ведь человек, прославленный молвой,
Себе вовеки не позволит шага,
Который встречен может быть хулой.
Синьор! Аврора и маркиз Гонзаго!
ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ
Те же, маркиз Гонзаго в Аврора. АврораПусть ваш приезд вселит восторг в друзей,
Как ужас во врагов вселила шпага.
Не разрешите ли к руке своей
Припасть и мне?
Пускай вернут сторицей
Мои объятья долг души моей.
Хоть все еще ей трудно примириться
С тем, что без вас так долго пробыл я,
В ней скоро снова радость воцарится.
Но я дорогой утомлен, друзья.
Расстанемся, а завтра запируют
Мой двор, мой город и моя семья.
Пусть небеса вам долгий век даруют.
ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ
Батин, Рикардо. БатинДруг Рикардо!
Э, Батин!
Был ли ваш поход удачен?
Очень. Даровал победу
Нам всеправедный создатель.
Мир в ломбардские равнины
Низошел. Враги бежали,
В страхе побросав оружье,
Чуть заслышали рычанье
Льва воинствующей церкви.
Славит герцога Феррары
Вся Италия, и хором
Девушки поют согласным,
Что в бою сразил Саул
Десять тысяч супостатов,
А Давид — сто тысяч их[195].
Герцог, став любимцем славы,
На глазах переродился.
Больше речи нет о дамах,
О пирушках и дуэлях.
Бредит он одной Кассандрой
И не любит никого,
Кроме как ее и графа.
Словом, прямо стал святым.
Как! Неужто это правда?
В человеке спесь обычно
Развивается с удачей,
И себя считать бессмертным
Он кичливо начинает.
Герцога ж успех, напротив,
Сделал равнодушным к лаврам
И смирением исполнил,
Так что не раздул тщеславья
В нем пьянящий ветр победы.
Дай лишь бог, чтоб с ним не сталось
То же, что с одним афинцем.
У Венеры со слезами
Вымолил чудак согласье
Кошечку-доминиканку,
То есть масти черно-белой,
Сделать женщиною статной.
Сидя как-то на балконе
В лентах и богатом платье,
Та увидела зверька,
Любящего столь же страстно,
Как поэты, грызть бумагу,
Спрыгнула с балкона разом
И накинулась на мышь,
Чем наглядно доказала,
Что пребудет кошка кошкой
И собакою собака
In saecula saeculorum.[196]
Нет, он вновь блудить не станет,
Ну, а если сын родится
У него, — то и подавно,
Ибо укротит ручонкой
Тот грознейшего меж львами,
В бороду ему вцепившись.
Что ж, коль так, я буду счастлив.
Ну, прощай.
Куда же ты?
К Фабии. У нас свиданье.
ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ
Батин, герцог Феррарский с бумагами в руках. ГерцогКто тут есть из слуг?
Лишь я,
Самый скромный из вассалов
Вашей светлости.
Батин!
Разрешите к вашей длани
Мне припасть.
Ты что здесь делал?
Просто слушал, а Рикардо,
Как завзятый летописец,
Мне превозносил отвагу
Вашу, Гектор итальянский[197].
Как здесь государством правил
Граф, пока я был в отлучке?
Так, что вряд ли вы стяжали
Больше славы на войне,
Чем в дни мира ваше чадо.
Жил ли он с Кассандрой дружно?
Вряд ли даже мать родная
С сыном может жить дружнее.
Да, у герцогини нашей
Ум под стать красе телесной.
Дружба герцогини с графом
Мне особенно приятна,
Потому что уважаю
И люблю я Федерико.
Помня, как он был печален
В день отъезда моего,
Я глубоко благодарен
Герцогине за стремленье
С пасынком своим поладить.
Мир меж сыном и женою —
Это то, о чем дерзаю,
Как о наивысшем благе,
Я молиться ежечасно.
Словом, две больших победы
Может праздновать Феррара:
Ту, что в битве одержал я,
И другую — окончанье
Распри двух людей, мне близких.
Я Кассандре постараюсь
Тем воздать, что мне отныне
Будет лишь она желанна,
Что отныне безвозвратно
Я с беспутством порываю.
Сотворил, как видно, чудо
Папа с герцогом Феррарским:
Воином в поход ушли вы,
Возвратились вы монахом,
Что Кальмáльдулу[198] способен
Основать вторично.
Надо,
Чтоб узнал весь мой народ,
Что другим я стал.
Как мало
Отдыхала ваша светлость!
Повстречал я, поднимаясь
Вверх по лестнице дворцовой,
Нескольких людей, подавших
Мне с поклонами бумаги.
Рассмотрение их жалоб
Или просьб не подобает
Мне откладывать на завтра.
Ну, ступай! В делах серьезных
Все решенья принимает
Лишь наедине правитель.
Пусть же вам, кто общим благом
Ежечасно озабочен,
Небо ниспошлет в награду
Славу многовековую
И победу над врагами!
ЯВЛЕНИЕ ДЕСЯТОЕ
Герцог Феррарский один. ГерцогПрочтем.
«Синьор! Эстасьо я зовусь,
О парке вашей светлости пекусь,
Цветы ращу и землю разрыхляю.
Шесть сыновей взрастил я. Умоляю
Дать старшим двум…» — Довольно! Буду впредь
Я верного слугу в виду иметь.
«Лусинда я. Был капитан Арнальдо
Моим супругом…» — После дам ответ.
«Альбано я. В тюрьме уже семь лет…» —
Опять прошенье!
«Джулио Камилло,
Вор, ныне узник, просит…» — Очень мило!
«Паола Сан-Джермано я. К тому ж
Я честная девица…» — Ясно: муж
Необходим девице этой честной.
Прочту письмо вот это. Неизвестный,
Одетый в бедный и простой наряд,
Его мне дал, потупив робко взгляд.
«Синьор! Покуда вы в отъезде были,
Граф с герцогиней, вашею женой…» —
Не зря меня предчувствия томили:
Сын, видно, плохо управлял страной.
Но дальше, дальше!.. — «…дерзко осквернили
И честь и ложе ваше». — Боже мой!
За что я так наказан небесами? —
«Вы в этом скоро убедитесь сами».
О, чтó я прочел в посланье!
Верить или нет ему?
Я же ведь отец тому,
Кто обрек без состраданья
Честь мою на поруганье!
Но хотя моя жена
Быть не может столь грешна,
Хоть я верю в честность сына,
Помню я, что он — мужчина
И что женщина — она.
Я твержу себе, вникая
Вновь и вновь в донос злосчастный,
Что с рождения подвластна
Слабостям душа людская.
Как Давиду, обрекая
На бесчестье царский дом,
Возвестил Нафан о том,
Что царя постигнет срам,
Так в письме прочел я сам,
Что мой сын — Авессалом[199].
Нет, печальней жребий мой:
Лишь наложниц у Давида
Отнял сын; моя ж обида
Мне нанесена женой.
Меч господень надо мной
Вознесен за роковые
Прегрешения былые,
Ибо я разврат любил,
Хоть Урию не сгубил
Из-за страсти к Вирсавии[200].
Сын — предатель! Нет, бесспорно,
Пишут ложь в бумажке этой,
Ибо и злодей отпетый
Не свершил бы грех столь черный.
Но уж коль на шаг позорный
Отпрыск мой посмел решиться,
Пусть возмездие свершится,
Пусть все вновь и вновь из гроба
Восстает изменник, чтобы
Жизни тут же вновь лишиться.
Предал граф меня безбожно!
О, неужто даже сыну,
Уезжая на чужбину,
Дом свой вверить невозможно?
Как мне вызнать осторожно,
Лжет иль нет доносчик темный?
Ведь свидетели нескромно
Могут правду разгласить,
Хоть, решись я их спросить,
Не дерзнут сказать ее мне.
Нет, напрасны все сомненья,
Ибо просто непостижно,
Чтоб возведено облыжно
Было это обвиненье.
Наказание — не мщенье,
Потому и не пристало
Мне расследовать сначала,
Виноват ли Федерико.
Подозрение — улика
Там, где честь на карту стала.
ЯВЛЕНИЕ ОДИННАДЦАТОЕ
Герцог Феррарский, граф Федерико. ФедерикоРаз вы сну не предаетесь,
Я пришел…
Вот и отлично!
…милости просить у вас.
Все, чего б ни попросил ты,
Даст тебе отец охотно.
Вы когда-то предложили
Мне жениться на Авроре,
И сначала согласился
Я от всей души на это.
Вслед за тем ее к маркизу
Я приревновал жестоко
И дерзнул не подчиниться
Вашему, синьор, приказу.
Но воочью убедился
В дни отлучки вашей я,
Что в серьезную ошибку
Впал из-за чрезмерной страсти.
Мы с Авророй помирились,
И кузине я, синьор,
Обещал на ней жениться,
Коль на то по возвращенье
Вы согласие дадите.
Вот о нем я и прошу вас.
Был бы я, как твойродитель,
Счастлив дать его, но раньше
Повидаться с герцогиней,
Матерью твоей, обязан.
Было бы несправедливо,
Если б без ее согласья
В брак с Авророю вступил ты.
Я по крови ей не сын
И считаю, что излишне
С герцогиней совещаться.
Мать ты в ней обязан видеть.
Хоть не от нее родился.
Сделать это я не в силах,
Ибо мать одна бывает.
Почему ты так обижен?
Я ведь слышал: вы с Кассандрой
Мне на радость дружно жили
В дни моей отлучки долгой.
Вас осведомили лживо:
Герцогиня, — хоть дурное
Мужу о жене любимой
Говорить мне и не след,—
Сердцем кротче херувима
С каждым, только не со мною.
Зря я был доверчив слишком.
Впрочем, мне о вашей дружбе
Чуть не хором все твердили.
То она со мной любезна,
То покажет неучтиво,
Что считать родным не может
Сына вашей прежней милой.
Да, ты прав. А мне хотелось,
Чтоб она тебя любила
Больше, чем меня, поскольку
Без подобной дружбы мира
Мне в семье не обрести.
Ну, ступай!
Пусть бог хранит вас!
ЯВЛЕНИЕ ДВЕНАДЦАТОЕ
Герцог Феррарский один. ГерцогЯ до того взбешен,
Что гнев мой только чудом не прорвался.
Какой развязный тон!
Как хитро граф Авроры добивался,
Мне доказать стремясь,
Что честь отца не втоптана им в грязь!
А если он дурное
И говорил про герцогиню мне,
То лишь усилил вдвое
Уверенность мою в его вине.
Придумана их ссора —
Ведь вор всегда кричит: «Держите вора!»
Не хочет видеть мать
Мой сын в Кассандре не без основанья:
Как матерью назвать
Ту, с кем свершил ты прелюбодеянье?
Нет, слишком я гневлив.
Кто мне докажет, что донос не лжив?
Ведь мог и недруг злобный
В расчете на неистовый мой нрав
Подать донос подобный,
Чтоб жертвой пал отцовской мести граф.
Увы, уже теперь я
Раскаиваюсь горько в легковерье!
ЯВЛЕНИЕ ТРИНАДЦАТОЕ
Герцог Феррарский, Кассандра, Аврора. АврораЛишь у вас в руках, синьора,
Счастье и судьба моя.
Выбор ваш считаю я
Верхом мудрости, Аврора.
Тс-с, здесь герцог!
Почему
Вновь, синьор, вы за работой?
Должен отплатить заботой
Я народу моему.
Впрочем, так умело им,
Как мне из бумаг известно,
Управляли вы совместно
С графом, отпрыском моим,
Что хвалу поют вам здесь
Все от мала до велика.
Только графу Федерико
Подобает эта честь.
Сыну вашему на свете
Равных в благородстве нет.
Он ваш вылитый портрет:
Смел в бою и мудр в совете.
Сын мой был, — вы в этом правы,—
Мне заменой столь примерной,
Что не раз его, наверно,
Принимали за меня вы,
И за это я вам скоро
Должным образом воздам.
Жаждет обратиться к вам
С просьбой новою Аврора.
Не дадите ль разрешенье
Ей с маркизом обвенчаться?
Как они ни огорчатся,
Запоздало их прошенье:
Граф пришел ко мне сюда
И ее руки добился.
Что? В Аврору граф влюбился?
Да, Кассандра.
Граф?
Ну, да!
Для меня все это ново!
Завтра утром под венец
Граф пойдет с ней наконец.
Тут уж за Авророй слово.
Быть, синьор, я не согласна
Сыну вашему женою.
Как! Аврора! Что с тобою?
Ты упрямишься напрасно!
Ровня ль графу Карлос твой
Родом, доблестью, умом?
Нет. Но вспомните о том,
Как ваш сын гнушался мной.
Я за холодность былую
Вправе ныне отплатить.
Ты должна его простить.
Лишь с любимым в брак вступлю я.
Мне же граф не люб нимало.
Верю я себе едва!
Государь! Она права,
Хоть вам дерзко отвечала.
Нет, и завтра сын мой милый
Все равно с ней вступит в брак.
Ах, синьор, нельзя же так:
Страсть не вложишь в сердце силой.
Горе мне! Меня, как видно,
Граф-изменник разлюбил!
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ
Кассандра, граф Федерико. ФедерикоНе отец ли мой здесь был?
Как ты смеешь столь бесстыдно,
Подлый лжец с душою низкой,
У отца просить Аврору?
Тише! Я прошу синьору
Помнить, что опасность близко.
Будь что будет, запрещу
Я мечтать о ней тебе.
Тс-с! Вы просто не в себе.
ЯВЛЕНИЕ ПЯТНАДЦАТОЕ
Те же и герцог Феррарский входит, оставшись незамеченным. ГерцогДоказательств я ищу
И подслушивать пришел,
Как ни страшно будет внять
Мне тому, чего не знать
Я и впредь бы предпочел.
Успокойтесь, герцогиня!
Уважать свой сан должны вы.
Неужель меня трусливо
Ты посмеешь бросить ныне,
Хоть тебе самозабвенно
В жертву принесла я честь?
Осмотрительность не есть
Малодушье иль измена.
Просто я решил, женясь,
Этим обмануть отца,
Ибо прятать без конца
Не удастся нашу связь.
Слишком высоко с рожденья
Мой родитель вознесен,
Чтоб поколебался он
Отомстить за оскорбленье.
Пред лицом такой угрозы
Нам пора б угомониться.
Значит, ты решил жениться;
Значит, просьбы, клятвы, слезы,
Из-за коих так недавно
Нашу честь мы погубили,
Лишь уловкой хитрой были
Для тебя, злодей тщеславный!
Ты изменою своею
В сердце мне удар нанес.
О, я крепок, как утес,
Раз еще собой владею!
Не под пыткой — добровольно
Ими выдан их секрет.
Впрочем, так ли это? Нет:
Мне-то как под пыткой больно!
Ты их гнусное признанье
Выслушала, честь моя.
Так назначь им, как судья,
Приговор и наказанье,
Но такие, чтоб причины
Казни скрыть от праздных взоров
Быть предметом разговоров
Недостойно для мужчины.
Должен тайною остаться
Мой позор для всех на свете:
Тот, кто держит срам в секрете,
Может срама не бояться.
Хоть пятно бесчестья местью
И выводим мы отчасти,
Смыть его — не в нашей власти,
Коль разглашено бесчестье.
ЯВЛЕНИЕ ШЕСТНАДЦАТОЕ
Кассандра, граф Федерико. КассандраО мужчины! Сколько боли
Причиняете вы нам!
Я клянусь, синьора, вам
Быть покорным вашей воле.
Правда?
Слово вам даю.
Это разом все меняет
И меня воспламеняет
Верою в любовь твою.
Каждый день предлог для встреч
Находить я обещаюсь.
Я обязан вас, прощаясь,
Лишний раз предостеречь,
Чтоб не слишком равнодушной
Были вы к отцу.
Ты прав:
Мужу, в грех с любимым впав,
С виду быть не грех послушной.
ЯВЛЕНИЕ СЕМНАДЦАТОЕ
Аврора, Батин. БатинСведав, что намерен скоро
Вас маркиз назвать женой
И что в Мантую с собой
Он вас увезет, синьора,
Я прошу и мне найти
Место среди ваших слуг.
Почему от графа вдруг
Ты, Батин, решил уйти?
Там, где слуг содержат скудно,
А забот у них помногу,
Там порой и душу богу
С голоду отдать нетрудно.
Правда, кормят день за днем
Обещаниями нас,
Но ведь черствый хлеб сейчас
Лучше, чем пирог потом.
А к тому ж мой граф взбесился:
Он то весел, то расстроен,
То бранчлив, то беспокоен,
Словно черт в него вселился.
Герцогиня — та сама,
Как и граф, полна тоски.
Словом, жить мне не с руки
Там, где все сошли с ума.
Даже герцог, как ни хочет
Он казаться бодрым с виду,
Про какую-то обиду
Под нос сам себе бормочет.
Потому я пребывать
Не желаю здесь ни дня.
Коль благоволит меня
Герцог Карлосу отдать,
Ты, Батин, поедешь с нами.
С вами службой я сочтусь,
А пока к маркизу мчусь.
ЯВЛЕНИЕ ВОСЕМНАДЦАТОЕ
Аврора, герцог Феррарский. ГерцогСамым страшным меж врагами,
Честь, тебя считаю я,
Ибо все твои законы
Дерзко попирают жены
И должны блюсти мужья.
Честь! Был твой изобретатель,—
Раз тебя и без вины
Мы терять обречены,—
Не мудрец-законодатель,
А дикарь, со зверем схожий,
В жизни много пострадавший
И тебя нам завещавший,
Чтоб и мы страдали тоже.
Дочь моя…
Синьор?..
Маркизу
Я отдать тебя намерен,
Уступая герцогине:
Мне важней поладить с нею,
Чем доставить радость графу.
Буду благодарна вечно
Я за это вам.
Пусть Карлос
Дяде-герцогу немедля
В Мантую про все напишет.
Я к нему с отрадной вестью
Поспешу.
ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТНАДЦАТОЕ
Герцог Феррарский один. ГерцогМоей рукою
Сына грешного, о небо,
Ты сегодня покараешь.
Так скорей свой меч подъемли!
Нет, не будет это местью,
Потому что оскорбленье,
Отомстив родному сыну,
Я тебе нанес бы дерзко.
Это будет наказаньем,
Чью безжалостность умерит
То, что ты сразишь виновных,
А не я предам их смерти.
Не как муж, но как родитель
Я преступников подвергну
За вину, а не обиду
Наказанью, а не мщенью.
Делу не давать огласки
Мне велят законы чести,
Ибо я свой срам удвою,
Если станет он известен.
Мы себя же обрекаем
На двойное посрамленье,
Тайное пятно позора
Отмывая перед всеми.
Беззаконницу Кассандру
Я связал веревкой крепкой,
С головою в плащ закутал
И заткнул ей рот, чтоб челядь
Не сбежалась, крик услышав.
А когда свое решенье
Объявил я ей, она
От испуга вся сомлела.
Пробудить она не может
Жалость в оскорбленном сердце,
Но зато о казни сына
Мыслю я с тоской безмерной.
Чуть о нем решусь я вспомнить,
У меня дрожит все тело,
Дух стенает, плачут очи,
Не проходит кровь по венам,
Прерывается дыханье,
Память острая слабеет,
Воля делается дряблой
И рассудок ясный меркнет.
Словно ключ, что от мороза
Зимней ночью леденеет,
Стынут на устах от боли
Бьющие из сердца речи.
О любовь! Велел сынам
Чтить отцов творец вселенной,
Мой же сын попрал бесстыдно
То, что бог нам заповедал.
Замолчи, любовь, и сына,
Долг предавшего забвенью,
Не спасай от наказанья,
Ибо я теперь уверен,
Что меня убьет он завтра,
Раз сегодня обесчестил.
И за меньший грех виновных
Подвергали Артаксерксы,
Дарии, Торкваты, Бруты[201]
Наказанию — не мщенью,
Правосудье отправляя.
Нет, любовь! Ты не посмеешь
Помешать законной каре,
Раз вину прелюбодея
Честь в судилище рассудка
Беспристрастно рассмотрела.
Прокурор суровый, правда
Выдвинула обвиненье,
Каковое подтвердили
Очевидцы — слух и зренье.
Адвокатами защиты
На означенном процессе
Кровнородственные узы
Выступали безуспешно.
В соответствии с законом,
Данным нам творцом небесным,
Приговор судом составлен.
Почему же я колеблюсь?
Вот он! Боже, дай мне сил!
ЯВЛЕНИЕ ДВАДЦАТОЕ
Герцог Феррарский, граф Федерико. ФедерикоСлух разнесся повсеместно,
Что Авроре, государь,
Вы даете разрешенье
Выйти замуж за Гонзаго
И с ним в Мантую уехать.
Верно ль то, что я услышал?
Граф! Нет правды в этих сплетнях.
Мне сейчас не до маркиза,
Ибо вещи посерьезней
Поглощают весь мой ум.
Вечные заботы — жребий
Венценосца. А в чем дело?
В заговор один изменник
Часть моих вельмож вовлек.
Он убить меня затеял,
Но, по счастью, выдан был
Мне любовницей своею.
(Верить женщине — безумье,
Хоть польстить ей и полезно.)
Во дворец его я вызвал
Якобы для обсужденья
Дела важности немалой,
Запер в комнате соседней
И сказал ему: «Все знаю».
Он лишился чувств мгновенно,
Так что без больших усилий
Привязал его я к креслу,
В плащ закутав с головою.
Пусть исчезнет он бесследно,
Неопознанным, не вызвав
В нашем городе волнений.
Ты — мой сын. Ему ты лично
Нанесешь удар смертельный,
Чтобы все осталось в тайне.
Обнажай же шпагу смело
И с предателем покончи.
Сам я встану тут у двери,
Чтоб воочью увидать,
Как испустит дух мой недруг.
Вы меня хотите только
Испытать, иль в самом деле
Ждет там смерти заговорщик?
Не посмеет сын примерный
Обсуждать приказ отцовский,
Даже если тот — нелепость.
Трус! Иди же, иль я сам…
Подождите, ваша светлость.
Дело тут отнюдь не в страхе:
Ведь связали вы злодея.
Просто мне стеснило сердце
Непонятное смятенье.
Трус! Идешь ты?
Да, иду,
Раз уж вы мне повелели,
Но…
Так я пойду, ублюдок!
Нет, я сам! Пусть даже Цезарь
Там лежит, — его пронжу я
Ради вашего спасенья.
Стану я в дверях.
Подходит…
Ударяет шпагой меткой…
Тем же, кем я опозорен,
Осуществлено возмездье!..
Эй, на помощь! Часовые!
Где вы там? Сюда, скорее!
Стража, слуги, кавалеры! Все сюда!
ЯВЛЕНИЕ ДВАДЦАТЬ ПЕРВОЕ
Герцог Феррарский, маркиз Гонзаго, Аврора, Батин, Рикардо и другие. МаркизЖивей! Где герцог?..
Государь! Что здесь случилось?
Худшее из преступлений:
Граф вонзил в Кассандру меч,
Ибо знал, что зачат ею,
Мачехой, ему немилой,
Сын законный, мой наследник.
Пусть злодей умрет! Убейте
Графа! Я за все в ответе.
Как! Мертва Кассандра?
Да.
В Мантую я не уеду,
Не лишив убийцу жизни.
Вот он! Видите, алеет
Кровь на шпаге.
ЯВЛЕНИЕ ДВАДЦАТЬ ВТОРОЕ
Те же и граф Федерико с обнаженной шпагой. ФедерикоПравый боже!
Я, чтобы взглянуть на жертву,
Плащ приподнял и увидел…
Замолчи! Твой час последний
Пробил. Смерть ему!
Умрет он!
Но за что, отец?
По смерти,
Пред судом представ господним,
Ты получишь объясненья.
Ты, Аврора, за маркиза
Выходи. Тебя с ним вместе
В Мантую я отпускаю.
Я не знаю, что ответить,—
Слишком потрясен мой разум.
Вам нельзя с ответом медлить,
Оставаться здесь опасно.
Сообщу свое решенье
Я, синьор, вам завтра.
Нет
Больше графа.
На мгновенье
В лица графа и Кассандры
Дайте мне, маркиз, всмотреться.
Совершилось наказанье,
А не мщенье.
Жажда мести
Не присуща правосудью,
Доблесть же не склонна к пеням.
Трона граф взалкал. За это
Он казнен.
Здесь кончен третий
Акт трагедии о том, что
Наказание — не мщенье.
Да послужит нам, испанцам,
Назиданьем эта пьеса!
Последние комментарии
19 минут 26 секунд назад
7 часов 42 минут назад
13 часов 27 минут назад
14 часов 33 минут назад
15 часов 31 минут назад
15 часов 46 минут назад