Кольцевой разлом [Андрей Владимирович Добрынин] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]




По краям белесого, словно выцветшего от жары неба громоздились клочковатые неопрятные облака, никак не желавшие разразиться дождем.

  Капитан Ищенко, одуревший от безделья, вяло брел по Трубниковскому переулку от Поварской к Новому Арбату и ощущал, как волны зноя, исходящие от раскаленных камней, окатывают все его тело при малейшем колебании воздуха. После вчерашней попойки капитан не усидел дома - на душе было пусто, одиночество казалось нестерпимым, но в то же время капитан не хотел звонить никому из своих знакомых, потому что чувствовал себя никчемным и никому не нужным. К наличию свободного времени Ищенко не привык, потому что никогда прежде не имел его в таком количестве. Сидя перед телевизором или валяясь с книжкой на диване, капитан никак не мог забыть о том, что в это самое время где-то за стенами его жилья происходят события, требующие его срочного вмешательства. Если бы его спросили, какие конкретно события так его беспокоят, он не смог бы ответить - просто его собственный пульс бился в унисон с пульсом колоссального города.

   Собственно говоря, капитан Ищенко являлся уже отставным капитаном. По утверждению его начальства, он не справлялся с работой оперуполномоченного уголовного розыска. Основанием для такого вывода послужило рассмотрение нераскрытых дел, состоявших в ведении капитана - этих дел оказалось якобы недопустимо много. Предлог был явно надуманным, Ищенко ни на секунду не принимал его всерьез, потому что на любом оперативнике постоянно висит множество нераскрытых дел, причем их количество тем больше, чем больше данный оперативник загружен работой. На таких основаниях любого коллегу Ищенко можно было хоть завтра выкинуть на улицу. К тому же личный показатель раскрываемости у капитана постоянно находился на рекордном уровне, и тем не менее это никого не смутило, когда принималось решение об увольнении: учитывалось не количество раскрытых дел, а количество "висяков". Дополнительным аргументом за то, чтобы выпереть капитана со службы, стали поступавшие на него многочисленные жалобы. По количеству жалоб Ищенко также являлся рекордсменом, однако это указывало не столько на его пренебрежение к закону, сколько на служебное рвение. Добывая улики, опер всегда балансирует на грани беззакония, а частенько и преступает ее. Оправдать его может только результат, а с результатами у капитана Ищенко, если смотреть непредвзято, все было в порядке. Ему никогда не удалось бы добиться подобных показателей, если бы он, как многие другие, обставлял каждый свой шаг ордерами и письменными распоряжениями начальства. Впрочем, когда начались служебные неприятности, никакие показатели капитану не помогли.

   Неприятности, как то часто случается с операми, также явились плодом избыточного служебного рвения. При расследовании одного убийства в поле зрения Ищенко попал сынок крупного предпринимателя, имевшего сильные связи в Думе, в администрации президента, а стало быть, и в руководстве МВД. Капитану намекнули на то, что следует сделать вид, будто он не заметил связи многообещающего молодого человека с бандой, совершившей несколько убийств. Однако намек только раззадорил капитана: Ищенко понял, что находится на верном пути, и в азарте предпринял целый ряд противоправных действий, заключавшихся большей частью в незаконном вторжении в жилища граждан и осмотре этих жилищ на предмет обнаружения вещественных доказательств причастности граждан к совершенным преступлениям. Таким суконным языком проступки капитана описывались в служебных документах. Дело же заключалось в том, что Ищенко с напарником под любым надуманным предлогом заявлялись в квартиру к подозреваемому, и пока напарник изводил хозяина разными вопросами, не имевшими никакого отношения к расследованию, но звучавшими очень многозначительно и даже зловеще, сам капитан исчезал из помещения, где   шла беседа, и прежде чем хозяин успевал его хватиться, осматривал всю квартиру. Застав капитана за этим занятием, владелец жилища, как правило, устраивал скандал, но капитан только издевательски ухмылялся - доказать факт противозаконных действий было невозможно, зато в иных квартирах ему случалось найти похищенные вещи, поддельные документы, оружие. Капитан порой диву давался тому, насколько небрежно все это хранится. Обнаружив нужную вещь, оперативники тут же звали понятых и составляли акт под злобное шипение хозяина квартиры. "Победителей не судят" - таков основополагающий принцип работы сыщика. Зная об этом, капитан не придавал значения поступавшим на него жалобам: жалобы поступают на каждого оперативника, и их тем больше, чем лучше тот работает. Если сыщику не удается ничего доказать, то его клиентам, как правило, и в голову не приходит жаловаться. Однако в том деле, в котором фигурировал отпрыск высокопоставленной особы, доказательств как раз хватало. Венцом всему стала находка нескольких пистолетов, переделанных из спортивных и газовых в боевые, в гараже, принадлежавшем сыну предпринимателя. Ищенко разузнал в ГАИ номера и марку машины, на которой ездил способный юноша, после чего с напарником подстерег юнца у гаража. Оба опера были в милицейской форме, в белых портупеях, а Ищенко грозно поигрывал полосатым жезлом. Даже сейчас, находясь в состоянии глубокой депрессии, Ищенко ухмылялся, вспоминая тот визит. Сопляк страшно возмутился, когда псевдогаишники сообщили ему, что его "мерседес", по словам очевидцев некоего вымышленного дорожно-транспортного происшествия, задавил человека. "Да меня там и близко не было! Вы чего мне шьете?!"- вопил в праведном гневе юный владелец "мерседеса". "А вот свидетели показывают..."- повторяли милиционеры и принимались в очередной раз тупо перечислять фамилии свидетелей. "Они еще показывают, что при столкновении у вашего автомобиля оказалась разбита правая передняя фара,- добавил Ищенко. - Где находится   автомобиль?" Юнец разразился нервным смехом. "Уй, бля, ну, вы, менты, даете,- между приступами смеха выдавил он. - В гараже он находится. Сейчас открою, посмотрите на вашу разбитую фару". Когда двери гаража со скрежетом распахнулись, глазам вошедших и впрямь предстали целехонькие фары "мерседеса". Сын предпринимателя торжествующе посмотрел на милиционеров. Напарник Ищенко нагнулся к правой передней фаре и принялся рассматривать ее с озадаченным видом, в то время как капитан что-то неразборчиво пробормотал и вдруг с непостижимой ловкостью нырнул под днище машины в смотровую яму. "Э, ты куда?!"- заорал, почуяв неладное, хозяин гаража, но было уже поздно. В яме что-то загремело, и затем донесся радостный возглас Ищенко:"Есть!" - это капитан обнаружил станок для расточки пистолетных стволов и ящик с готовыми пистолетами. Юнец дернулся было к дверям, однако напарник Ищенко заломил ему руку за спину и заставил уткнуться носом в холодный капот "мерседеса". "Без ордера обыскиваете, будете отвечать",- заныл способный юноша. "Ответим",- весело произнес Ищенко, ужом вылезая из ямы наверх в узкую щель под днищем машины. Его напарник отправился за понятыми. Когда капитан остался наедине с владельцем гаража, тот заискивающе произнес:"Слышь, командир, а может, договоримся? То, что в яме, - оно не мое, это меня сохранить попросили..." "Да?"- спросил Ищенко с явным интересом. Превратно истолковав его интонацию, юнец тут же осмелел, и в его голосе тут же вновь появились привычные начальственные нотки:"В общем, договоримся так: ты ничего не нашел, а мы тебе башляем..." Юнец задумался. Ему уже приходилось иметь дело с продажными ментами, и в его глазах они стоили не слишком дорого. С другой стороны, что-то в неказистом облике этого опера настораживало и заставляло не скупиться. В конце концов юнец назвал сумму, примерно равнявшуюся зарплате Ищенко за три года. "Понято,- кивнул капитан. - Ключи". "Чего?- озадаченно   переспросил молодой человек. "Ключи давай, говорю,- равнодушно пояснил капитан. - Надо же твою тачку с места сдвинуть, чтобы понятые смогли яму осмотреть". Юнец понял, и его глаза налились злобой. "Отсоси, мент поганый,- прохрипел он с угрозой. - Попробуй возьми!" Ищенко сокрушенно вздохнул и пробормотал:"Будем что-то решать". В следующую секунду молодой человек, приготовившийся сопротивляться беззаконию, вновь уперся носом в ледяную поверхность капота, сам не понимая, как это произошло, а рука капитана между тем по-хозяйски шарила в его карманах. Звякнули ключи, извлеченные на свет Божий, капитан с презрением отшвырнул юнца в угол гаража и открыл дверцу "мерседеса". В это время в дверном проеме появились фигуры напарника Ищенко и двух понятых.

   Приятные воспоминания заставляли отставного капитана ухмыляться, пока он без всякой определенной цели плелся по раскаленному Трубниковскому переулку к Новому Арбату. "Еще только май, а уже такая жарища",- вяло думал он, утирая пот со лба. О том, что было после того визита в гараж, вспоминать не хотелось, но тем не менее память упорно возвращала его к воспоминаниям о последовавших событиях, которые он сам в разговорах с приятелями, не принадлежавшими к уголовно-милицейскому миру, расплывчато называл "неприятностями по службе". Рассказывать о "неприятностях" более подробно Ищенко не желал, ибо эти "неприятности" довели его до потери работы, без которой отставной капитан затосковал так, что хоть в петлю полезай. Без ежедневного соприкосновения со смертью, без постоянного ощущения тайны, требующей немедленного раскрытия, вне атмосферы погони жизнь казалась капитану удручающе пресной, и он не понимал, как подавляющее большинство людей преспокойно живет совершенно иной жизнью. Не понимал он также и тех своих коллег, которые шли на всякого рода компромиссы или просто откровенно продавались - такие люди, по мнению капитана, ломали себе всю жизнь,   лишаясь великого счастья быть "правильным ментом" и наполнять каждый день азартом борьбы. Среди воспоминаний о тех унижениях, которые ему пришлось вытерпеть перед уходом со службы, и о предательстве тех, с кем он работал бок о бок и даже рисковал жизнью, имелось все-таки светлое пятно: когда начальник отдела вызвал Ищенко на беседу и впрямую заявил ему о том, что нашла коса на камень и улики против сына большого человека придется похерить, Ищенко возразил:

  - Я ничего делать не буду. Тебе надо, ты его и прикрывай, но пока я здесь работаю, у тебя вряд ли что получится.

  - Служба надоела? - прищурился начальник. - Ты помнишь, сколько у тебя нераскрытых дел? Сказать? А сколько на тебя имеется жалоб?

  - Слушай, скажи мне честно, чем они тебя взяли?- поинтересовался капитан. - Угрожают грохнуть? Так мне, например, каждый день этим угрожают. Или деньги тебе платят, как бляди в погонах?

  - Ты, капитан, не забывай, с кем разговариваешь,- побагровел начальник. - Тебя ведь могут не просто со службы турнуть. Вполне можешь на нары угодить за все свои художества...

  - Не пугай, - презрительно скривился Ищенко. - Я родился ментом, понял? Ищейкой родился - не зря у меня фамилия такая. Поэтому мне легче повеситься, чем стать таким, как ты. Одного я не понимаю: ты же вроде был правильным ментом, вся жизнь прошла на службе... Ты же всю свою жизнь зачеркнул!

  - Ты мне морали не читай,- процедил начальник. - Ты, я вижу, до сих пор не понял, в каком мире мы живем,- не зря ты до сих пор всего лишь капитан, хоть и работаешь при ГУВД. Отделение милиции - вот твой потолок, Ищенко, а сюда тебя зря взяли. Правильней всех хочешь быть?

  - Я такой, какой есть, таким и быть хочу,- произнес Ищенко. - Сам я не уйду, так что вали на меня свой компромат, который накопал. Но смотри не перегни палку, а то пожалеешь, что со мной связался.

     - Ты мне не угрожай! - подскочил на стуле начальник.

  - Дай договорить,- поморщился Ищенко. - Если решат меня уволить, я уйду. Передашь мои дела человечку посговорчивей, материалы мои уничтожите... Я никогда не ушел бы, потому что я мент по жизни, но и с таким говном, как ты, не могу работать,- тоже потому, что я мент.

   Бредя по переулку, капитан с удовольствием вспоминал этот разговор и все оттенки эмоций, отражавшиеся на физиономии его бывшего начальника. "Неплохо поговорили,- думал Ищенко. - Наверно, давно он про себя такого не слышал. Живи как хочешь, но благородного из себя строить нечего. Если скурвился, то не обижайся, когда тебе об этом говорят". Неожиданно капитан поймал себя на том, что уже давно видит внутренним оком большую старорежимную кружку холодного пива. Раньше раздобыть холодного пива в такую жару, да еще и выпить его сидя составило бы совершенно неразрешимую задачу, - если, конечно, не пользоваться служебным удостоверением, чего капитан старался избегать. Безграничные возможности красной книжицы не следовало, по мнению капитана, растрачивать по мелочам и оставаться в долгу перед разной сволочью ради какой-то там кружки пива. А ведь немало людей, искренне желавших быть "правильными ментами", сломались именно на таких мелочах... Впрочем, времена изменились, и сейчас уже не существовало этой странной проблемы - попить в жару холодного пива. Были бы деньги, а остальное просто - выйти на Новый Арбат, сесть под тентом в открытом кафе... "Пить с утра - последнее дело,- одернул себя капитан. - С утра выпил - весь день свободен, это правильно, но свободен только потому, что ни на что уже не годен. Остается только квасить дальше".

  Рассуждая про себя таким образом, капитан добрел до отделения милиции и надолго остановился перед стендом с фотографиями без вести пропавших людей и разыскиваемых преступников. Он окинул стенд взглядом, и его внимание тут же привлекла фотография бородатого мужчины лет 35-40.

     Капитан Ищенко обладал феноменальной памятью на лица, имена и фамилии, а также на все обстоятельства расследовавшихся им дел, и потому он ни на секунду не усомнился в том, что ему уже приходилось видеть лицо, изображенное на снимке. Подпись под фотографией немногословно сообщала:"За совершение многочисленных тяжких преступлений разыскивается Корсая Виктор Фахриевич, уроженец г.Сухуми". Капитан подумал, что преступник не очень-то похож на абхаза - особенно это касалось светлых и спокойных славянских глаз. "Эти кавказцы очень разные бывают",- возразил капитан сам себе, однако как-то неуверенно. Дело было не в том, походил ли разыскиваемый на кавказца - просто когда Ищенко видел его раньше, с этим лицом связывались другая фамилия и другое происхождение. "Что-то тут не так",- бурчал капитан себе под нос, раскачиваясь перед стендом с носка на пятку. Впрочем, память его не подвела - он вспомнил, что уже видел розыскную ориентировку на этого человека. Ориентировка проходила по московскому ГУВД уже очень давно, в конце 80-х годов, в ней была использована та же самая фотография, которую Ищенко рассматривал сейчас, и та же самая формулировка:"За совершение многочисленных тяжких преступлений..." Сделав очередное умственное усилие, Ищенко вызвал из памяти фамилию, имя и отчество, под которыми разыскиваемый фигурировал тогда:"Корсаков Виктор Федорович". Конечно, по правилам оперативники не должны рассказывать друг другу, какие дела они ведут и кого ищут, но на самом деле обмен информацией происходит постоянно, да и без взаимной помощи им никак не обойтись. Ищенко был уверен, что если бы Корсакова искали по линии МВД, то он еще не раз услышал бы эту фамилию. Однако МВД, похоже, только распространило по своим каналам розыскную ориентировку и этим ограничилось, а следовательно, Корсакова разыскивал КГБ. "Интересно получается,- думал Ищенко,- сперва разыскивали его как Корсакова, потом   лет семь - тишина, а теперь взялись разыскивать его как Корсая. Почему не искали столько времени? Должно быть, знали, что он находится в таком месте, откуда его не выцепить. Значит, теперь он появился в пределах досягаемости".

   Ищенко оторвал взгляд от стенда и неторопливо зашагал дальше к Новому Арбату. Курившие у входа в отделение милиционеры узнали отставного капитана и проводили его почтительными взглядами, но тот уже целиком находился во власти охотничьего инстинкта и не обратил внимания на бывших коллег. Точнее сказать, он их заметил, как по старой сыщицкой привычке замечал все вокруг, однако сознание его при этом ни на секунду не отвлекалось от интересовавшего его предмета,- в данном случае от Корсакова-Корсая. "Значит, комитетчики сначала ловили его, потом решили, что им его не достать, хотя и знали, где он находится... А может, он их просто не очень волновал, пока находился в том месте... Но они тут же засекли момент, когда он решил сменить место обитания. Значит, все это время они держали его под колпаком, но взять почему-то не могли или не хотели. А теперь он им опять срочно понадобился. Как такое может быть? По-моему, только в одном случае: если он все это время находился где-нибудь в "горячих точках", а теперь двинулся оттуда обратно в Россию. И его нынешняя абхазская фамилия говорит о том же".

   Капитан Ищенко мимо кинотеатра "Октябрь" вышел на Новый Арбат, словно на берег судоходной реки. Поблескивая разноцветной эмалью, в противоположных направлениях текли два плотных потока автомобилей, там и сям колыхались под знойным ветерком яркие флаги, названия магазинов и ночных клубов на другой стороне улицы сплетались в глазах капитана в пеструю вязь. Сновавшие по тротуару пешеходы то представлялись капитану единой однородной массой, то вдруг его взгляд начинал выделять в общем движении отдельные лица, рассматривать которые было чрезвычайно занятно. "Кто-то выпьет с утра, и весь день свободен, а вот я в любом   случае весь день свободен. Так почему мне не выпить?"- спросил себя капитан. Он подошел к киоску с напитками, возле которого располагалось открытое кафе, приобрел две запотевшие ребристые бутылочки пива "Афанасий" и уселся за столик под белым тентом с эмблемой "пепси-колы". Наполнив пивом пластмассовый стаканчик, он развернул свой стул к улице и принялся наблюдать за прохожими, пытаясь угадать, что за люди предстают его взору. Такие физиогномические упражнения были тем приятнее, что ни к чему его не обязывали. Ищенко очень любил созерцать незнакомых людей и знал за собой эту слабость. К примеру, на танцах в студенческие годы ему интереснее было наблюдать за танцующими, нежели резвиться самому, а в ресторане он частенько забывал о еде, увлекшись разглядыванием компании за соседним столиком.

  - Свободно?- спросил мужской голос. Ищенко, привольно развалившийся на легком стульчике с бокалом пива в руке, кивнул - "Свободно" и покосился на человека, подсевшего к его столику. Выпитое с похмелья пиво настроило капитана на чисто созерцательный лад - в таком состоянии приятно отмечать только внешние черты наблюдаемых предметов, не вдумываясь в суть и значение этих черт. Незнакомец, опустив голову, сосредоточенно открывал бутылку "пепси" с помощью перочинного ножичка, и под длинным козырьком бейсбольного кепи Ищенко смог рассмотреть лишь нижнюю часть его лица - с жесткими очертаниями губ и подбородка и всю в бугристых шрамах, словно после жестокого фурункулеза. "Вот каторга, должно быть, брить такую морду,- отворачиваясь, подумал Ищенко. - Уж лучше бы ему отпустить бороду - и закрыл бы все эти наросты, и не мучился бы с бритьем". Еще несколько секунд капитан созерцал текущую мимо толпу, но затем в его мозгу молниеносно связались бородатое лицо на милицейском снимке и покрытое шрамами лицо его соседа по столу. Совпадение было невероятным, однако капитан знал, что оно произошло, еще до того, как в упор посмотрел в лицо человека в кепи. Привычное   к составлению фотороботов сознание Ищенко мгновенно подрисовало короткую густую бороду к жестким чертам незнакомца, и капитан увидел перед собой как бы увеличенную цветную копию фотографии с милицейского стенда. Особенно запоминались глаза, которые незнакомец с усмешкой поднял на Ищенко - ярко-голубые и прозрачные, как пронизанная светом толща льда. Даже находясь в разводе с женой, капитан всегда одевался опрятно и со вкусом, но в этот день ему было суждено нарушить опрятность своего туалета - рука его непроизвольно дрогнула, и добрых полстакана пива пролилось на его светлые летние брюки. Мозг Ищенко лихорадочно работал: увидев выражение лица незнакомца, капитан понял, что их встреча не случайна, а кроме того, он готов был поклясться, что не так давно видел эти ледяные глаза, и не на фотографии, а в реальной жизни,- никакое фото не могло бы передать своеобразия этих глаз. Бешено роясь в памяти, капитан попытался было одновременно что-то сказать, но поперхнулся пивом и отчаянно закашлялся. Незнакомец продолжал, усмехаясь, смотреть ему в глаза своим холодным взглядом, и это не добавляло капитану спокойствия. Память Ищенко вновь оказалась на высоте - он вспомнил! Он вспомнил, но продолжал делать вид, будто заходится в кашле, пытаясь решить, как ему следует себя вести. Однако принять решение капитан не успел - незнакомец отхлебнул "пепси" и негромко спросил:

  - Ну что, капитан, поговорим?


   Генерал стоял у окна и смотрел на раскаленную Лубянскую площадь. В мареве выхлопных газов тускло поблескивала эмаль бесчисленных автомобилей, обтекавших со всех сторон простой деревянный крест, воздвигнутый на пьедестале памятника Дзержинскому. К отсутствию "Железного Феликса" генерал уже успел привыкнуть, однако растущая доля иномарок в автомобильном потоке не переставала его неприятно поражать,   как поражало и кипение толпы возле непрерывно растущих стеклянных кристаллов торговых рядов на противоположной стороне площади. К этим и подобным явлениям новой российской действительности генерал относился с отвращением, корни которого находились не в разуме, а в душе. Генерал с легкой завистью вспомнил своего предшественника, прежнего хозяина этого кабинета. Тот много лет видел в окно одну и ту же, практически не менявшуюся площадь Дзержинского, годами имел перед собой одного и того же противника, а за своей спиной - всю мощь громадного государства. А разве сравнить нынешние возможности спецслужб с возможностями прежнего КГБ? Даже само сравнение кажется нелепым, и не столько из-за недостатка людей и материальных средств, сколько из-за разброда, безволия и грызни в высшем эшелоне власти, который всюду и во все времена руководил действиями спецслужб. Прежние верхи можно было упрекнуть в чем угодно, но только не в недостатке воли и единства, и потому старому генералу, прежнему хозяину кабинета, работать было значительно легче: он знал линию партии, знал над собой одного могучего начальника, указания которого выражали эту линию, и мог спокойно работать, не думая о том, как бы угодить всем расплодившимся в недрах нынешней власти фракциям и группировкам. А ведь каждая из этих группировок могла доставить очень серьезные неприятности его преемнику, и перечень неприятностей вовсе не завершался простым снятием с работы...

  - Сергей Николаевич, согласно вашему распоряжению я подготовил выписку из досье Корсакова,- раздался за спиной генерала голос заместителя. Генерал повернулся. Его заместитель сидел за кофейным столиком, закинув ногу на ногу и положив на бедро раскрытую папку с документами. Не отводя глаз от бумаг, правой рукой заместитель тянулся к стоявшей на столике чашке с дымящимся кофе. Сергей Николаевич всегда недолюбливал своего предшественника - не за что-то конкретное, а за его вальяжность, барственность, граничившую с хамством, за его несокрушимую   самоуверенность. Однако непринужденность, которую старый генерал соблюдал в общении с ближайшими подчиненными, безусловно, шла на пользу делу. Главное же состояло в том, что Сергей Николаевич неосознанно стремился походить на своего прежнего начальника, стремился стать таким же самоуверенным и снисходительным аристократом, как этот вышедший из простых крестьян грозный полководец тайной армии. А в спокойном доверительном обсуждении служебных вопросов за чашкой кофе аристократизма было, разумеется, гораздо больше, чем в чопорных совещаниях за длиннющим полированным столом с приставленными к нему и наводящими уныние шеренгами стульев.

  - Давайте кратенько, но с самого начала,- распорядился генерал. Он называл такой способ изложения дела "вживанием в проблему".

  - Та-ак...- протянул его заместитель и затем зачастил: - Корсаков Виктор Федорович, родился в семье русских эмигрантов дворянского происхождения в Нью-Йорке, США, участвовал во вьетнамской войне, удостоен ряда американских правительственных наград... После демобилизации стал наемником, участвовал во многих конфликтах в Африке, Латинской Америке, странах Ближнего и Среднего Востока. Военную карьеру сочетал с углубленным изучением истории и культуры мусульманских стран, а также иностранных языков. К языкам имеет необычайные способности и знает их до полутора десятков. Сейчас, может, и больше,- поднял глаза на генерала заместитель. - Был связан с итало-американской мафией, в ходе выполнения одного из ее заданий убил четверых полицейских и скрылся. Однако в дальнейшем между ним и верхушкой мафии возникли трения. Сделав себе пластическую операцию, Корсаков внедрился в составе наемной охраны на контролируемое мафией предприятие по производству наркотиков в Северном Иране и уничтожил его. К тому времени через нашего агента в Бельгии ван Эффена, державшего бюро по вербовке наемников, мы сумели вычислить Корсакова и его планы по срыву работы   наркофабрики. Внедрив своих людей в ее охрану, мы сумели перебросить Корсакова из Ирана в Россию... то есть тогда еще СССР. Ну, дальше вы знаете: когда Корсакова везли из аэропорта на Лубянку, он сумел в самом центре Москвы нейтрализовать троих сопровождающих и уйти.

  - Ты давай излагай дальше,- приказал Сергей Николаевич. - Я по этому делу все знаю, иначе не приглашал бы тебя на разговор. Мое правило - быть полностью в курсе дела, а не сидеть и хлопать глазами, как некоторые, когда им что-то докладывают. К тому же я этого Корсакова когда-то сам вел. Однако полезно прослушать все с самого начала: та информация, которая есть в голове, должна прийти в систему. Ну, поехали дальше, Анатолий Петрович.

  - Оперативно-розыскные мероприятия, предпринятые после ухода Корсакова, не дали результата,- продолжал заместитель. - По-видимому, Корсаков, привыкший по роду своей деятельности работать с картами, хорошо изучил по картам центр Москвы, и хотя сам ранее в Москве никогда не бывал, но сумел сориентироваться в городе. Розыскная ориентировка была распространена и в системе МВД, однако проверки притонов и мест скопления лиц без определенного места жительства, усиление контроля в аэропортах, на вокзалах и на постах ГАИ ничего не дали. Лечь в Москве на дно совсем не просто - удивляюсь, как Корсакову это удалось. Пускай он знает, где расположены Кремль или, скажем, Петровский пассаж, но жизни города как таковой не знает абсолютно,- точнее, тогда не знал. Правда, у него имелись документы, оружие и деньги выведенных им из строя оперативников, но документы он использовать не мог, потому что понимал: эти документы мы сразу же включим в розыскную ориентировку. От оружия в таком деле проку мало - он должен был привлекать к себе как можно меньше внимания, а не махать пистолетами. Деньги, конечно, облегчили его положение, но полностью решить все его проблемы они не могли, особенно тогда. Тогда ведь не все покупалось и продавалось, как   сейчас. Его успели сфотографировать, так что и наши оперативники, и опера МВД имели его фотографию. Без знакомых, без документов, без знания города он сначала залег где-то на дно, а потом выехал туда, куда захотел. Просто мистика какая-то!

  - Не надо мистики,- поморщился Сергей Николаевич, уже успевший удобно расположиться в кресле за своим рабочим столом. - Все подобные загадки непременно имеют вполне рациональное объяснение. Причем ответы на кое-какие вопросы просматриваются даже в вашем очень кратком докладе. Вот например: мы знаем, что после Москвы Корсаков всплыл в Нагорном Карабахе в качестве военного инструктора армянских формирований. Верно?

  - Так точно,- кивнул Анатолий Петрович. - Среди армянских солдат и офицеров распространились слухи об американском инструкторе, дошли до нас, и мы приказали нашей агентуре проверить эти слухи, а по возможности и выяснить личность американца. Нашему агенту удалось незаметно сфотографировать Корсакова, фотографию переправили в Москву, и все стало ясно.

  - Значит, Корсаков из Москвы, где он находился в весьма затруднительном положении, перебрался в Нагорный Карабах,- заключил генерал. - Вы говорите - "он поехал туда, куда хотел". А почему вы думаете, что он хотел в Карабах? Ему ведь очень трудно было бы покинуть Москву без посторонней помощи. Просто нашлись люди, которые помогли ему выехать из города на определенных условиях. Если они хотя бы приблизительно представляли себе, с кем имеют дело, то условия вполне понятны: отвоевать, причем не бесплатно, какое-то время за свободу Карабаха. Лично я считаю, что самому Корсакову такой вариант был симпатичен со всех точек зрения. С материальной - потому что уже не требовалось искать работу по всему миру, имея при этом врагов в лице ФБР, Интерпола и американской мафии. Зарплату ему, как мы знаем, исправно платили и в Карабахе. Кажется, он не зря ее получал?

     - Да, известно, что, например, операция по взятию Мардакерта была разработана и осуществлена под его руководством. Об этом даже американские газеты писали,- подтвердил заместитель генерала. - Кроме того, он наладил повседневную боевую учебу в армянских войсках, помогал закупать оружие... Словом, помощь оказал неоценимую.

  - Ну вот, это что касается материальной стороны дела,- сказал Сергей Николаевич. - Но участие в карабахской войне на стороне армян, как мне кажется, должно было привлекать Корсакова и по моральным соображениям. Мы в свое время пришли к выводу, что он является весьма принципиальной личностью,- на свой лад, конечно. А тут защита христиан, друзей России от иноверцев! Хотя какие теперь у России друзья... Ну ладно, дальше.

  - В 1992 году Корсаков появляется в Абхазии. Там было много людей, воевавших ранее в Карабахе, так что опознали его сразу же, и наша агентура уведомила нас о его приезде. Он вступил в один из казачьих добровольческих отрядов, а затем и возглавил его после ранения командира. Его отряд вошел в Сухуми одним из первых, однако никаких отличий от Абхазской республики, в отличие от других командиров добровольцев, Корсаков не получил. Возможно, он сам отказался от всех отличий во избежание нежелательной огласки.

  - Думаю, что абхазы дали Корсакову все, что ему полагалось при его заслугах, и даже больше того,- заметил генерал. - Благодарить они всегда умели, только в данном случае сделали это неофициально, не афишируя. Не случайно же Корсаков стал вдруг абхазом по паспорту. Я вот все думаю: не поторопились ли мы дать ориентировку на его нынешнюю фамилию? Засветим, чего доброго, агента, который нам эту фамилию сообщил, а Корсаков просто сменит документы, и дело с концом.

  - Но так у нас все-таки был какой-то шанс, ведь какое-то время ему приходилось пользоваться тем паспортом,- возразил заместитель. - А о том, что Корсакову сделали паспорт на фамилию Корсая, знал не только   наш агент. К тому же опознать Корсакова могли и в России, так что за агента особенно беспокоиться не стоит.

  - Ну, дай-то Бог,- проворчал Сергей Николаевич. - Думаю, что теперь, после появления ориентировки, Корсаков, конечно, сменил документы, однако искать его все равно надо. Выехал-то он не за рубеж, а в Россию.

  Возникает вопрос: чего ему здесь надо? Вряд ли он решил пойти работать востоковедом. Помимо той интересной информации, которую мы от него можем получить, мы должны решительно исключить всякую возможность противоправных действий с его стороны. А действия Корсакова могут быть чрезвычайно опасными - вы изучили его досье и знаете об этом не хуже меня. Служба безопасности президента реорганизована, на нее кивать мы уже не можем, а обстановка в стране сложная. Корсаков, возможно, и принципиальная личность, и патриот, но, с другой стороны, он всю жизнь работал на тех, кто ему платил, а работа его заключалась в том, чтобы убивать людей. Кроме того, патриотизм каждый человек понимает по-своему: один во имя блага Отечества открывает, например, пекарню и печет булки, а второй решает убить президента. Наша же работа состоит в том, чтобы исключить всякие неожиданности в деле охраны государства.

  - Тем более что мы не можем проследить все время его пребывания в "горячих точках" СНГ. За эти годы он мог съездить куда угодно, вступить в контакт с какими угодно силами, в том числе и враждебными нынешнему российскому строю,- заметил Анатолий Петрович, своей репликой тактично выразив полное согласие с мнением начальства. А генерал мысленно повторил про себя скользкую формулировку "нынешнему российскому строю". "Вот именно - нынешнему,- подумал он. - Нынешнему..." С усилием заставив свои мысли перестать крутиться вокруг двусмысленного оборота, генерал произнес:

  - Усильте агентурную работу в ветеранских, патриотических, националистических, казачьих и тому подобных организациях. Я полагаю,   что Корсаков не собирается вести в Москве обычную частную жизнь, а если он задумал какую-то акцию, то ему будет логично опереться на людей, близких к патриотическим организациям достаточно воинственного направления. Поработайте также по криминальным структурам, особенно с кавказской окраской: по армянским, абхазским, чеченским...

  - Кое-что уже делается,- кивнул заместитель генерала.

  - На коммунистов пока времени не тратьте. Такой человек, как Корсаков, с ними абсолютно несочетаем,- произнес генерал и в знак завершения беседы поднялся из-за стола.


   Пока незнакомец со спокойной усмешкой смотрел в упор на капитана Ищенко, тот успел во всех подробностях вспомнить, где он видел эти ярко-голубые холодные глаза и это лицо,- правда, тогда еще окаймленное короткой и жесткой седеющей бородой. Примерно месяц назад, в ветреный, слепивший бликами апрельский день, дежурившей по городу оперативной группе, в которую входил капитан Ищенко, было приказано выехать на плодовую станцию Тимирязевской сельскохозяйственной академии, где игравшие дети обнаружили два трупа.

  - Трупы криминальные?- с тоской спросил Ищенко, прекрасно понимая глупость вопроса. Спросил же он лишь потому, что прекрасная весенняя погода совершенно не вязалась с такого рода сообщениями. Дежурному по городу вопрос тоже показался глупым - он хмыкнул и сказал:

  - Не волнуйся, на инфаркт я тебя не пошлю. Криминальнее некуда - два мужика с отрезанными головами.

   Плодовая станция оказалась на редкость глухим местечком. Ищенко напрасно полагал после первых лет трех своей работы оперативником уголовного розыска при ГУВД, будто в Москве почти не осталось мест, в   которых он не бывал: с каждым следующим днем своей работы в дежурной   опергруппе он узнавал все новые потайные уголки громадного города, а порой попадал в такие джунгли, из которых свежий человек без знания местности мог бы выбираться целыми сутками, да и то если бы ему посчастливилось встретить тамошнего обитателя, какого-нибудь сторожа или кладовщика, и спросить у него дорогу. По глухой улочке, с одной стороны которой ветер шумел в голых ветвях возвышавшихся за забором столетних деревьев, а с другой виднелись за забором же разбросанные по обширному полю овощные теплицы и какие-то склады, "рафик" опергруппы подкатил к гостеприимно распахнутым воротам плодовой станции. Станция представляла собой обычный дачный домик с застекленной террасой, вокруг которого раскинулись опытные участки - иные совсем голые, а на иных топорщилась ломкая поросль неокрепших плодовых саженцев. Ищенко сразу решил, что ничего существенного здесь украсть нельзя, а стало быть, нет и почвы для столь серьезной "мокрухи". В отдалении, за домиком станции, у забора возвышался какой-то холм, окруженный могучими дубами, а возле него виднелись фигуры милиционеров из патрульной группы, направленной к месту происшествия дежурным по городу. Рядом с милиционерами топталась кучка людей в штатском. Патруль, как ему и полагалось, сохранял в неприкосновенности обстановку на месте происшествия, а также нашел и задержал возможных свидетелей. Однако в таком глухом месте, да еще со всех сторон обнесенном высоким забором, все свидетели, как и предполагал Ищенко, оказались работниками плодовой станции. Взрослым зевакам здесь также неоткуда было взяться, а детей, обнаруживших трупы, трех мальчишек лет одиннадцати, милиционеры оттеснили в сторонку, и сейчас ребята стояли кучкой и о чем-то возбужденно спорили. Опергруппе пришлось оставить свой "рафик" у ворот, рядом с милицейским "москвичом", потому что машина наверняка застряла бы, если бы попыталась проехать прямо к холму по раскисшей земле опытных участков. Благодаря своему кипучему характеру Ищенко становился неформальным лидером в любом коллективе, в котором ему приходилось работать, и   данная группа не являлась исключением. Ищенко первым спрыгнул на клейкую землю, бодро скомандовал:"За мной, менты проклятые!" - и размашисто зашагал к месту происшествия.

   Оказалось, что холм представлял собой останки какого-то старинного строения, на которых с годами отложились наслоения грунта и выросли деревья. Дети нашли на холме такое место для игр, где их никто не мог потревожить: от внешнего мира их отделял забор, а работники плодовой станции почти не заглядывали на эту часть своей территории, изборожденную буграми и рытвинами, поросшую древними дубами и совершенно непригодную для земледельческих опытов. В конце концов дети обнаружили у основания холма облицованное кирпичом отверстие, явно служившее входом в какое-то подземное помещение. Разумеется, такая находка породила в мальчишеском воображении целую бурю. Лаз был плотно забит камнями и обрезками бревен, а сверху завален землей, осыпавшейся во время детских игр. Три дня друзья, не щадя сил, расчищали отверстие, и наконец перед ними открылся узкий подземный ход, по которому даже ребенок мог передвигаться только на четвереньках. Один из ребят с фонариком пополз в темноту, источавшую почему-то отвратительный запах. Впрочем, детей это не остановило - они сочли, что таково свойство всех подземелий. Смрад становился чем дальше, тем сильнее, однако источник его до поры до времени скрывался за изгибом подземного хода. Мальчик отважно полз вперед и, достигнув изгиба тоннеля, посветил фонариком в смрадную темноту. Когда то, что он увидел, наконец дошло до его сознания, мальчик дико закричал, чуть не сойдя с ума от ужаса. В глаза ему бросились человеческие руки с мучительно скрюченными пальцами, темная масса двух неподвижных тел, плотно забившая тесный проход, и черно-багровая рана, оставшаяся на месте отрубленной головы. Обдирая лицо и руки, разрывая одежду, мальчик каким-то непостижимым образом развернулся на 180 градусов и стремительно пополз к выходу из тоннеля. Вырвавшись на свободу, он сообщил об увиденном друзьям. После такого   потрясения он не мог оставаться один и, взяв с собой одного из друзей, а третьего оставив в засаде у лаза, бросился искать телефон-автомат. "Получилось грамотно",- подумал Ищенко. Ребятам, к счастью, не пришло в голову, что телефон может быть в неказистом домике плодовой станции, поскольку многое заставляло подозревать работников станции в причастности к случившемуся. "Похоже, какие-то серьезные люди здесь окопались. Оно и понятно - местечко вон какое глухое,- думал Ищенко. -Пацаны попросили бы позвонить, взрослые дяди спросили бы, куда и зачем... Кто его знает, как бы все обернулось - могли бы и пацанов похоронить в этой дыре. И с засадой ребята тоже неглупо придумали - если бы тот, кто убивал, заметил, что они тут крутятся, он наверняка побежал бы посмотреть, в чем дело, и скорее всего постарался бы снова замаскировать проход".

   Ищенко сунулся было в лаз, но тут же отшатнулся, чтобы глотнуть свежего воздуха.

  - Фу, ну и вонища,- простонал он. - А там, подальше, наверно, вообще не продохнешь.

   И без всякого перехода он заявил:

  - Тоннель сквозной. Второй выход с той стороны бугра, ближе к забору.

  - С чего ты взял?- с интересом спросил его следователь прокуратуры, присоединившийся к группе, поскольку речь шла об убийстве. Он еще не успел привыкнуть к многочисленным чудачествам капитана Ищенко и к его неожиданным озарениям.

  - А как иначе туда жмурика пропихнешь?- пожал плечами капитан. - Туда и живой-то хрен пролезет. Можно сделать так: один залезает с той стороны, берет жмура за голову... Ах да, головы у него нет,- ну, значит, под мышки, и тянет на себя, а второй мокрушник толкает отсюда. А можно обвязать труп веревкой, тогда один мочила ползет по проходу и тянет его за веревку на себя, а второй подталкивает отсюда... В общем, придется нам с тобой лезть,- обратился Ищенко к эксперту-криминалисту, заметно   помрачневшему от такой перспективы. Уловив его смущение, Ищенко посоветовал:

  - Проси у начальства бабки на химчистку.

  - Ты следи за языком, капитан,- заметил следователь. - Тут же дети, а ты разговариваешь, как блатной в кабаке.

  - Буду следить, если ты мне выдашь респиратор,- пообещал капитан. - Ну что, полезли?- обратился он к эксперту. Тот тяжело вздохнул и принялся готовить фотоаппарат к работе.

  - Все, что можно, должно быть сфотографировано,- наставительно произнес Ищенко. - Если что-то сфотографировать нельзя, то как ты об этом узнаешь? Только сделав попытку.

   Осмотр тоннеля с трупами длился добрых два часа: взрослым мужчинам каждый сантиметр продвижения в узком проходе давался с огромным трудом, а уж фотосъемка и подавно потребовала чудес изворотливости. С другой стороны холма действительно оказался второй лаз в тоннель - Ищенко оказался прав, однако и этот лаз был завален. На разборку пришлось потратить немало времени, несмотря на помощь патрульных милиционеров. Первым в лаз со стороны забора протиснулся Ищенко. Под землей он находился так долго, что следователь забеспокоился и, нагнувшись к темному проему, крикнул:

  - Эй, капитан, ты жив?

   Из тоннеля донеслось раздраженное ворчание. Вскоре глазам людей, обступивших лаз, предстал обтянутый поношенными джинсами зад капитана:выбраться на свет Божий Ищенко мог только пятясь. Весь в пыли и паутине, капитан выпрямился и попросил у окружающих сигарету. Это являлось верным признаком того, что он сделал какую-то важную находку. После нескольких неторопливых затяжек Ищенко сплюнул и процедил:

  - Еще два покойника.

   Послышались удивленные возгласы. Еще два уже сильно разложившихся трупа капитан обнаружил в углублении, образовавшемся в том месте, где   кирпичная кладка обвалилась, обнажив промоину, сделанную подпочвенными водами.

  - Вот почему там так воняло,- заметил Ищенко. - Те два жмурика - свежаки, они не могли так вонять.

   Вернулся запыхавшийся кинолог с собакой и доложил, что собака след не взяла. Пес сел и, вывалив розовый язык, умными янтарными глазами уставился на капитана, словно ожидая указаний.

  - Что ж ты, Полкан, службу валишь?- укоризненно спросил Ищенко. Пес переступил с лапы на лапу, вильнул хвостом и облизнулся.

  - Небось жрать хочешь?- поинтересовался капитан, но тут же вспомнил, что помочь собаке он ничем не сможет. Жена уже не клала ему в портфель термос и бутерброды - она ушла от капитана, не вынеся жизни со столь несолидным человеком. "Самому бы пожрать",- с тоской подумал Ищенко и отвернулся. Впрочем, о голоде он тут же забыл, так как работы было еще невпроворот: предстояло вызвать еще оперативников на подмогу, чтобы осмотреть всю территорию плодовой станции, включая контору и ветхий сарай, служивший складом, опросить всех работников станции, составить список отсутствующих с адресами и телефонами, извлечь трупы из-под земли... К Ищенко подошел судмедэксперт:

  - Как быть с трупами? Надо их осмотреть, протокол осмотра составить...

  - Спасибо, что сказал,- ядовито откликнулся Ищенко. - Похоже, я тут один за всех думаю. Следак давно мог бы пожарных вызвать.

   Когда возня у холма уже подходила к концу и возле трупов, извлеченных специальной командой и многократно сфотографированных, остались только судмедэксперт и следователь - первый монотонно диктовал второму описание мертвых тел,- лишь тогда Ищенко направился к конторе плодовой станции. "Да, жаль, что собачка след не взяла,- думал он. - А найди она эти отрубленные головы, веселей бы пошло дело". Ищенко не надеялся на то, что отпечатки пальцев убитых найдутся в банке данных МВД - если бы существовала такая возможность, убийцы отрубили бы   им руки, коли уж не побрезговали оттяпать головы. Сделано это было, разумеется, не из особого зверства, а только с целью затруднить опознание. Ищенко размышлял о том, почему у двух более ранних покойников головы остались на месте. Опознать их на такой стадии разложения тоже вряд ли возможно, но откуда убийцы знали, что мертвяки успеют так протухнуть? Значит, парой месяцев раньше убийцы чувствовали себя куда более спокойно. Но что тревожило их сейчас? Возможно, они решили куда-то отбыть или переменить базу, и очень вероятно, что подумать о перемене мест их побуждала какая-то акция, которую они собирались в скором времени осуществить. Причем идея этой акции посетила их неожиданно или ее подсказали им посторонние лица.

   Мышление Ищенко отличалось странной особенностью - сначала интуиция делала конечный вывод, а уж затем с помощью логических умозаключений капитан пытался понять, почему вывод был сформулирован именно так. "Почему жмуров не закопали, а засунули в этот тоннель, - ведь там их обнаружить легче? Дети, собаки, какой-нибудь оползень... Не поленись, выкопай хорошую могилу, и никто твоего мертвяка никогда не найдет. Может, те душегубы любили романтику - подземный склеп и все такое?.. А может, они собирались использовать тоннель еще неоднократно - именно как склеп для своих жертв, которых намечалось много? Зачем трудиться, копать всякий раз новую могилу, когда вся территория станции вместе со склепом у них под контролем? То есть они чувствовали себя уверенно, спокойно, собирались просидеть на станции еще долго, но тут неожиданно поступает сигнал, и вся команда срывается с места. Причем никакой внешней опасности для них в этот момент еще не было, ни по каким другим делам плодовая станция еще не проходила. Да, похоже, что-то у них серьезное затевается..."

   Когда Ищенко поднимался по скрипучим ступенькам на крыльцо конторы, его посетила еще одна мысль. "Два свежих трупа - в камуфляже, в таком обычно ходят охранники, а два старых - в каком-то рванье. В таком даже   грузчики на работу не ходят, зато наверчено его на мертвецах очень много. Типичная бомжовая привычка - напяливать на себя все, что под руку подвернется - для тепла. Значит, бомжи? А что они здесь делали? Жить здесь вроде бы негде..." Оказавшись в комнате, наполненной табачным дымом и гулом разговоров, происходивших в разных углах, Ищенко

  выпустил веером целую очередь вопросов:"Детей опросили? Отпустили? Список работающих составили? Склад осмотрели?" Одним ухом выслушав ответы, другим Ищенко прислушался к разговору одного из оперативников и позеленевшего от курева и от волнения начальника станции.

  - Я все-таки никак не пойму, можете вы опознать трупы или нет,- говорил оперативник. - Вы их внимательно осмотрели и заявили, что татуировка на груди одного из них кажется вам очень знакомой - такая же была у одного из охранников станции, вы обратили на нее внимание летом, когда тот ходил без рубашки. Я правильно излагаю?

  - Правильно,- дрожащим голосом отвечал начальник станции,- но прошло много времени... И потом, у него ведь нет головы, как же я могу с уверенностью о чем-то говорить?

  - Найдем и голову,- с угрозой произнес оперативник. - А пока скажите хотя бы, как звали того охранника, на которого, как вам кажется, похож погибший. Фамилия, имя, отчество, прозвище? Что значит - "не помню"? Это же ваш работник, вы его принимали на работу!

  - Охранников набирал начальник охраны, и всеми вопросами охраны занимался также только он,- возразил начальник станции.

  - А где начальник охраны? Где охранники?

  - Начальник охраны позвонил, сказал, что заболел. А где охранники, не знаю,- наверное, ушли куда-то...

  - Не ушли, а просто испарились при появлении милиции,- мрачно констатировал оперативник. Ищенко вмешался в разговор:

  - Вернемся к покойнику. Скажите, тот парень с татуировкой, на которого вы обратили внимание летом, потом продолжал у вас работать?

     - Вроде да... Кажется, да.

  - Вы что, не знали своих охранников? Сколько их у вас всего было?

  - Этим занимался начальник охраны,- жалобно произнес допрашиваемый. - Оформлено у нас было трое, но люди менялись, приходили, уходили... В сезон, когда много работы, начальник охраны приводил людей, желавших поработать месяц или даже неделю...

  - И давно у вас такой бардак?- поинтересовался оперативник.

  - Погоди,- остановил его Ищенко,- дело не в этом - давно, недавно... Я так понимаю, что охрана и временные рабочие составляли как бы отдельную епархию вашего начальника охраны и персонально вы этих людей не знали?

  - Ну если в лицо кого-то узнаю...- уныло пожал плечами плодовод. - Нас такое положение устраивало: при том же фонде зарплаты выполнялся гораздо больший объем работ. Раньше на территорию постоянно проникали посторонние, обирали плоды, ягоды, воровали саженцы, а после прихода Герасимова - это наш начальник охраны - такие вещи прекратились...

  - Адрес, телефон Герасимова у вас имеются?- перебил его Ищенко.

  - Телефон есть, а адрес, наверное, можно узнать в отделе кадров академии. Его там принимали на работу.

   Ищенко кивнул оперативнику, и тот, понимающе кивнув в ответ, с записанным на бумажке номером пошел к телефону. Плодовод между тем продолжал:

  - Герасимов набирал временных рабочих, которые выполняли все работы за очень небольшие деньги. Приводил он, конечно, людей таких... ну, опустившихся, что ли, но ведь они у него работали! А у другого начальника только делали бы вид, будто работают. И что тут плохого? Им ведь тоже надо как-то зарабатывать.

   Оперативник вернулся от телефона и показал Ищенко бумажку, где под телефонным номером был записан адрес.

  - Выезжай по адресу,- сказал Ищенко. - Только с местным отделением милиции не забудь связаться. Ордер прокурор сегодня подпишет, вы только   возьмите мне голубчика.

   Повернувшись к начальнику станции, Ищенко скептически произнес:

  - Возьмешь его сейчас, как же! Ищи ветра в поле... Ну ладно, продолжим.

   Однако в этот момент к нему подскочил еще один оперативник и ткнул ему в нос какую-то ветошь.

  - Это что такое?- морщась, спросил капитан.

  - Сейчас вскрыли склад,- объяснил оперативник. - Ключей не нашли - видимо, унес начальник охраны, дверь пришлось ломать. Там много тряпок со следами крови, а это,- оперативник потряс ветошью в воздухе,- типичная оружейная смазка. И в стенах там какие-то кольца.

   Ищенко сразу вспомнил недавнее дело о вымогательстве, когда бандиты держали свою жертву на цепи, а цепь крепилась к кольцу, вделанному в стену. Упорный, как бультерьер, Ищенко продолжал опрос свидетелей до глубокой ночи - освободившихся развозили по домам на милицейской машине. Опрос лишь внес новые подробности в картину, уже сложившуюся у капитана в голове: преступная группировка использует находящуюся на отшибе плодовую станцию в качестве своей базы, платя за это охранными услугами и рабским трудом бомжей. Некоторых бродяг держат в сарае на цепи, а особенно непокорных убивают. Деньги, которые причитаются рабам за их труд, бандиты, разумеется, забирают себе. Группировка готовит какую-то крупную акцию, но "час Х" наступает гораздо раньше ожидаемого срока, и она срывается с насиженного места. В этот момент среди членов группировки возникают какие-то разногласия, результатом которых становятся два трупа. Скорее всего погибших покарали за попытку выйти из игры - для известных капитану преступных групп такой сценарий являлся типичным. Ищенко предполагал, что входящие в группировку лица в большинстве своем не имеют криминального прошлого, а вся их команда никакими уголовными деяниями себя еще не проявила. На плодовой станции она лишь готовилась к грядущим действиям, и ее планы, как почему-то казалось Ищенко, были весьма серьезными. Кроме того, по опыту капитан   знал, что подобные группы зачастую имеют собственную, пусть и весьма нелепую, идеологическую платформу. "Наверняка какие-нибудь фашисты, сатанисты..."- проносясь в служебном "рафике" по улицам ночной Москвы, размышлял капитан. Он и думать забыл об одном из незначительных эпизодов трудного дня, происшедшем еще засветло: когда милицейский патруль собрался уезжать, водитель неловко развернул "москвич", и машина намертво засела в глинистой колдобине. Водитель продолжал газовать, и в результате "москвич" увяз по самое брюхо. Ищенко, в очередной раз торопливо пересекавший территорию плодовой станции в поисках новых следов преступной деятельности, на просьбу помочь только отмахнулся:"Некогда! Я головой должен работать!" Тогда милиционеры позвали с улицы какого-то мужчину,- видимо, возвращавшегося с прогулки по парку, и тот охотно пришел им на помощь. Ищенко поймал на себе внимательный взгляд мужчины, но не придал этому взгляду значения. Лишь его знаменитая память автоматически отложила в свое хранилище ярко-голубые глаза незнакомца, седеющую шевелюру, жесткие черты лица, окаймленного жесткой седеющей бородой.

      И вот теперь эти же самые глаза, эти же самые черты Ищенко видел прямо перед собой. Отсутствовала только борода, удаленная, видимо, ценой ужасных мучений. Последняя мысль заставила капитана ухмыльнуться, он допил пиво из стаканчика и успокоился. Оперативная работа заставила его привыкнуть к любым неожиданностям. Его выслеживали, ему угрожали, его пытались купить, и капитан вполне логично решил, что и сейчас ему предстоит нечто подобное. Конечно, ситуация была нестандартной: во-первых, выследили его очень уж профессионально. Обычную наружку Ищенко вычислял в две минуты. Во-вторых, люди владеют секретной информацией, знают, что именно он ведет интересующее их дело. Сейчас, правда, милицейские секреты продаются и покупаются, кругом измена, и все же... Если те, кто его выследил, так хорошо осведомлены, они должны знать,   что его поперли с работы. Значит, из того материала, который успел накопать он, Ищенко, что-то их очень беспокоит. Видимо, следователя прокуратуры и милицейское начальство они уже обработали и боятся лишь того, что капитан не смирится с увольнением, поднимет шум, и в результате не удастся прикрыть дело об убийствах на плодовой станции, поскольку большую часть информации по делу собрал именно капитан и без его согласия эту информацию похоронить не удастся. К тому же никто еще толком не знал, какие сведения капитану успела предоставить его агентура, платная и добровольная. А эти сведения на данный момент позволяли установить личность сразу нескольких молодых людей,в разное время работавших на станции охранниками, хотя и неофициально. Охранников, которые были официально оформлены в отделе кадров, Ищенко опросил уже на следующий день после обнаружения трупов. Они и не думали скрываться. Позиция у них была железная: выполняли свои обязанности, ничем другим на станции не занимались и не интересовались, других работников и начальника охраны знали только по именам, ничего подозрительного не замечали, о наличии тоннеля под холмом не знали. Ищенко понимал, что они врут, но для их изобличения требовалось время. Нужно было через агентуру и с помощью всех видов наблюдения отследить их связи, а тут как раз подвернулся этот сопляк со своими расточенными стволами, и в результате вышедшему на след банды капитану дали пинка под зад. Сознание того, что преступники гуляют на свободе, было непереносимо для Ищенко, родившегося с обостренным чувством справедливости. Именно это чувство, на всю жизнь лишившее его покоя, и имел в виду Ищенко, когда говорил о себе:"Я родился ментом". Однако в данном случае его беспокоило не столько даже нарушение справедливости, сколько сознание того, что шайка, которую почему-то пытаются прикрыть, еще только собирается приступить к настоящим делам. Оставить ее в покое сегодня значило погубить многих людей завтра. Ищенко помотал головой, чтобы отогнать завертевшиеся в голове мысли и сосредоточиться перед   разговором. За это краткое мгновение он успел дать самому себе клятву: даже не работая в органах, даже в одиночку во что бы то ни стало добраться до бандитов и поломать их планы. Подготовившись таким образом к беседе, Ищенко поднял посмотрел в глаза незнакомцу и произнес:

  - Поговорим.

  - Узнал меня?- спросил незнакомец и кивнул, не дожидаясь ответа: - Вижу, что узнал. Ну и как думаешь действовать?

  - А никак,- пожал плечами Ищенко. - Я уже не опер, ловить тебя не обязан. У тебя же дело ко мне, вот и говори.

  - Тебя вроде бы Сергеем зовут?

  - Да,- подтвердил Ищенко. - А ты - Корсаков Виктор Федорович, который разыскивается за совершение многочисленных тяжких преступлений...

  - Наслышан про твою память,- с восхищением покачал головой Корсаков. - А насчет преступлений - вранье. Не переживай, капитан, в России я ничего противозаконного не совершил, если не считать того, что ушел от кэгэбистов. Не люблю, когда меня используют. Розыскную ориентировку на меня КГБ пропустил по каналам МВД,- сам понимаешь, что там могли написать? Но я с тобой не о своих личных делах хотел поговорить. Скажи, капитан, как ты думаешь, с работы тебя выгнали из-за того пацана, который газовые пистолеты переделывал в боевые?

  - Ну, сыр-бор вроде бы из-за него разгорелся,- неуверенно ответил Ищенко. - Папаша у засранца оказался влиятельный.

   Ищенко с трудом заставил себя осознать смысл вопроса и ответить. С каждой секундой в нем нарастало ощущение того, что он говорит с иностранцем. Капитану приходилось разговаривать с выходцами из всех уголков России и бывшего СССР, однако чрезвычайно чистый русский язык Корсакова, в котором как-то странно звучали новомодные словечки, непривычные мягкие, слегка насмешливые интонации его речи Ищенко не мог представить в устах уроженца Советской империи, зато слышать их из уст иностранца, прекрасно изучившего русский язык, было бы совершенно   естественно. "Может, шпион?- промелькнуло ужасное подозрение в голове капитана. - Недаром его ФСБ ищет!" Капитан не допускал и мысли о том, чтобы иметь какие-то дела со шпионом, однако все же решил дослушать, подавив острое желание тут же скрутить врага Отечества и оттащить его в то самое отделение милиции, где на стенде красовалась бородатая харя непрошеного гостя из-за кордона.

  - Нет, капитан, то, что у парня оказался влиятельный папаша - это только совпадение,- произнес между тем Корсаков. - Настоящая причина в другом. Слишком уж ретиво ты взялся раскручивать дело об убийствах на плодовой станции, вот и решили тебя убрать. Очень серьезное дело готовилось на той станции, очень много людей в нем задействовано. К примеру, тот парень, который переделывал пистолеты. Скажу тебе откровенно, поскольку доказать ты все равно ничего не сможешь: тех двух парней на плодовой станции застрелили из его стволов, так что здесь все связано.

  - Там нашли четыре трупа, а не два,- возразил Ищенко.

  - Разве?- поднял брови Корсаков. - Не знал... А кто другие двое?

  - Личность установить не удалось,- пожал плечами Ищенко. - Судя по виду, бомжи.

  - С какими людьми приходится дело иметь!- вздохнул Корсаков. - Им бы только до крови дорваться. Развели, болваны, фашистскую романтику: рабы-недочеловеки, подземные склепы... Закопали бы покойников, как полагается, и никто ничего не нашел бы. Так вот, капитан, буду с тобой и дальше говорить откровенно: ты практически уже вышел на людей, работавших на станции и совершивших убийство. Думаю, что ты докопался бы и до того, кто конкретно убивал, кто отдал приказ об убийстве... Доказать, что убийство совершенно данным конкретным лицом, тебе было бы нелегко, но ты, конечно, справился бы. Клянусь тебе, капитан,- Корсаков прижал руку к груди,- лично я к этим душегубам никаких симпатий не питаю, как и к тем людям, которые тебя совершенно зазря выгнали со   службы. Однако повторяю еще раз: готовится очень серьезное дело, и я в этом деле заинтересован. Если ты поднимешь шум - а ты можешь это сделать, я знаю,- то дело окажется под угрозой. Да с тебя станется и в одиночку начать бороться со злом - такая уж у тебя репутация.

  - Мерси,- вяло поблагодарил Ищенко, лихорадочно соображая, что мог затеять этот шпион в компании с головорезами, окопавшимися на плодовой станции. - И что же вы решили со мной делать?

  - Я. Я решил,- поправил Корсаков. - Я решил с тобой договориться.

  - Думаешь, как меня уволили с работы, так я сразу и скурвился?- прищурился Ищенко.

  - Не торопись, капитан,- примирительным тоном сказал Корсаков. - Договариваются долго. Это только убивают быстро.

  - И что же вы меня не грохнули?- поинтересовался Ищенко.

  - Были и такие предложения,- сдержанно ответил Корсаков. - Но мне казалось, что мы поймем друг друга.

  - Не уверен,- возразил Ищенко.

  - Надо попытаться,- спокойно произнес Корсаков. - Поедем сейчас в одно местечко, посидим, спокойно потолкуем...

  - Я что, похож на идиота?- осведомился капитан. - Чтоб я сам поехал в ваш притон, где меня можно без шума замочить?

  - Не смеши меня, капитан,- поморщился Корсаков. - Если бы я хотел, ты уже давно был бы покойником. Ты вот вчера ночью шел домой один, пьяный, а я шел за тобой. Так что не бойся, капитан, поехали. Разговор будет долгий, но пива гарантирую сколько угодно.

  - Коммуниста не купишь,- пробурчал Ищенко себе под нос. Ехать было нельзя, умом он это понимал, однако почему-то поднялся со стула.

  - Машины у меня нет,- предупредил Корсаков. - Неохота было возиться с правами, с документами на машину... Пойдем потихоньку переулочками до "Маяковской", а по дороге я буду рассказывать. Расскажу для начала, как я появился в Москве в первый раз - без этого остальное будет непонятно.

     Начну с того, что сам я чистокровный русак, но родился в Нью-Йорке. Воевал во Вьетнаме, потом стал, как говорят в Америке, солдатом удачи - у вас таких называют наемниками. В Иране я охранял фабрику по производству наркотиков, которую на паях с иранцами строила американская мафия. Я знал, что наркотики должны пойти в Россию, и решил этому помешать. Когда фабрика взлетела на воздух, люди из КГБ перевезли меня через советскую границу.

  - Погоди, а КГБ здесь при чем?- удивился Ищенко. -Откуда они узнали, что именно ты рванул фабрику? А, понимаю: они тебя завербовали еще в Европе, и...

  - Никто меня не вербовал,- отмахнулся Корсаков. - Хотя, конечно, на фабрику я попал не случайно - хотел кое за что посчитаться с бандитами. Видишь шрамы, видишь, нос был сломан? Вот и за это тоже. А главное - надо было пресечь их затею. Если бы она удалась, Россию просто завалили бы наркотиками. Мои друзья в Европе внедрили меня в отряд наемников, охранявший фабрику. Им было легко это сделать, потому что благодаря бандитам мне пришлось собирать из кусочков новое лицо. Раньше я выглядел куда симпатичнее,- вздохнул Корсаков. - Но мои друзья работали на КГБ, и в результате в Москве узнали о моем плане. КГБ через тех же друзей внедрил в охрану фабрики пару своих людей,- очень бравых ребят, должен сказать. Однако на месте я с ними разминулся - пришлось взрывать фабрику в одиночку. Люди КГБ вернулись на фабрику, когда от нее уже мало что осталось, а я пытался пробраться к советской границе. Они нашли меня и переправили через границу на вертолете.

   "Уф, кажется, не шпион",- с облегчением подумал Ищенко. Ему почему-то не пришло в голову, что Корсаков мог все наврать, хотя обычно капитан на слово никому не верил. Вслух же Ищенко спросил:

  - Ну а дальше что было? Ведь чекисты тебя до сих пор разыскивают!

  - Дальше я ушел, когда меня везли с аэродрома на Лубянку. Кем бы я был для кэгэбэшников? Человек, которого нет, самое бесправное существо в   мире. Такого можно использовать как угодно. Я уж не говорю о том, что о свободе пришлось бы забыть. Короче говоря, отключил я тех троих, которые ехали со мной в машине, и ушел в самом центре города, в Георгиевском переулке. У кэгэбэшников я забрал документы, пистолет, а главное - деньги. За той машиной, где ехал я, шла другая, поэтому розыск должен был начаться очень скоро: во второй машине наверняка видели, как мы свернули не туда, куда надо, и сообщили об этом по рации еще на ходу. Ну а когда они нашли "волгу" и в ней три неподвижных тела, то представляю, какой поднялся переполох.

  - Но ты их не убил?- поинтересовался Ищенко, со страхом ожидая утвердительного ответа.

  - Да нет,- пожал плечами Корсаков,- не было смысла. Убивать - это шум, возня, а надо было все сделать тихо. К тому же зачем лишний грех брать на душу? Через школьный двор я прошел на Пушкинскую улицу, а там поймал такси, чтобы отъехать подальше. Я знал, конечно, что во всех городах среди таксистов много тайных агентов, но приходилось рисковать. Главная проблема была в том, чтобы переодеться и сбрить бороду,- точнее, наоборот: сначала сбрить бороду, а потом переодеться. Из-за бороды меня даже в толчее на центральных улицах видно было за версту. Кстати, до того я никак не думал, что среди нынешних русских так мало бородатых. Так что когда мы проехали парикмахерскую, я заметил это место, через пару кварталов попросил водителя остановиться, вернулся пешком и приступил к экзекуции, то есть к бритью. Побрили все мои шрамы виртуозно, без единого пореза. Хотел я той парикмахерше дать как следует на чай, но потом одумался: нельзя было обращать на себя внимание. Спросил, сколько с меня, дал сверху какую-то мелочь, и пошел искать магазин мужской одежды, но вовремя одумался...

  - Правильно,- одобрил Ищенко. - Я бы на месте комитетчиков эти магазины первым делом обзвонил - предупредил бы, что если придет, мол, такой покупатель, вы сразу же дайте нам знать...

     - Хорошо, что было тепло,- продолжал Корсаков. - Кэгэбэшники выдали мне легкую летнюю куртку, но я ее сразу снял и выбросил, благо можно было ходить и в рубашке. Однако ближе к ночи стало прохладно. Несколько часов я катался на метро, а потом, когда уже стемнело, оказался на Садовом кольце и стал думать, куда пойти дальше. Вот тут-то и началось самое интересное...


   Корсаков медленно брел по Садовому кольцу. Прямо перед ним небо между домами еще бледно светилось, и на этом фоне неправдоподобно четко вырисовывались массивные углы и уступы зданий, скрещения проводов и поросль антенн на крышах. От Колхозной площади Корсаков спустился к Цветному бульвару, пересек бульвар и, поднявшись в гору, оказался у Кукольного театра. Перед входом в театр стояла небольшая толпа: люди стояли, задрав головы и разинув рты, и чего-то ждали. Корсаков посмотрел туда, куда смотрели они, и увидел на глухом белом фасаде театра странное металлическое сооружение. О том, что это часы, Корсаков догадался лишь тогда, когда раздался мелодичный звон, начали открываться медные дверцы и фигурки волков, медведей и прочих сказочных персонажей начали свое движение, завораживающе действовавшее на зевак. Когда звон смолк и дверцы закрылись, толпа, в большинстве своем состоявшая из пьяных, с веселыми возгласами стала расходиться. Корсаков удивлялся тому, как мало людей остается к вечеру на центральных московских улицах - на центральных улицах Нью-Йорка или Парижа в такое же время не протолкнуться. Впрочем, запустение легко объяснялось повальным закрытием всех магазинов и практически полным отсутствием увеселительных заведений. Москва казалась городом без ночной жизни, и Корсакова в его нынешнем положении это никак не могло радовать: в такой каменной пустыне любой одинокий прохожий поневоле привлекал к себе внимание. Раздумывая, как быть дальше, Корсаков одновременно наблюдал за парочкой, оставшейся под часами: весело ухмылявшийся багроволицый   брюнет, оживленно жестикулируя, убеждал в чем-то робкую худосочную девицу. Девица в своем открытом летнем платьице зябко ежилась на вечернем холодке, брюнету же, напротив, явно было жарко: он расстегнул рубашку до пупа, весь лоснился от пота и вообще вызывал легкое отвращение. Вдобавок он ежеминутно поправлял на носу темные очки, необходимость которых в такое время суток вызывала сомнение. Брюнет несколько раз показал рукой на другую сторону улицы, где в старинном двухэтажном доме уютно светилось несколько окон. Корсаков понял, что именно в тот дом он зазывает девицу.

   Скрываться в незнакомом городе, не вступая при этом в сношения с обитателями этого города - чистой воды утопия. Данную истину Корсаков хорошо понимал. Поэтому когда брюнет потащил девицу за собой в подземный переход, Корсаков направился следом за парочкой. Брюнет производил впечатление щедрого гуляки, но отнюдь не богача, и можно было предполагать, что в той компании, к которой он звал примкнуть свою чахлую подругу, человек с несколькими сотнями в кармане окажется желанным гостем. Ощупывая в кармане пачку червонцев, Корсаков спустился вслед за парочкой в переход. Под землей гулко разносились выкрики брюнета:"Культурно проведем время!.. Прекрасные люди!.. Снимем стресс!.." Корсаков с удивлением отметил, что брюнет явно стремится представать перед девицей исключительно в профиль. Причина столь странного поведения обнаружилась наверху, когда брюнет поднялся на крыльцо двухэтажного особнячка. Свет из окна упал на его лицо, и обнаружилось, что в его темных очках отсутствует одно стекло. Корсаков стал в тупик: брюнету, по его мнению, следовало либо выкинуть очки, либо вставить стекло. Как можно носить очки с одним стеклом, Корсаков решительно не понимал. В следующие несколько недель жизнь в России научила его тому, что многие вещи не имеют никакого разумного объяснения и тем не менее успешно существуют.

   Брюнет поднял руку и нажал на кнопку звонка со словами:"Дадим   просраться старому черту". Корсаков вздрогнул: металлический рев звонка мог бы, вероятно, разбудить даже усыпленного арктическим холодом мастодонта. Окна по-прежнему светились, однако брюнету никто не открыл. Тот еще несколько раз запустил мощную трель в недра особнячка, но когда ему вновь не открыли, рассердился не на шутку. Забравшись на выступ стены и прижавшись носом к окну, брюнет вдруг дико завопил:

  - Ага! Вот он, гад! Нажрался уже! Открывай, старая свинья!

   Далее понеслись совершенно непристойные, но очень смачные обороты. О существовании таких выражений Корсаков мог, конечно, догадаться логически, однако в реальной жизни ему ничего подобного слышать не приходилось. Брюнет нисколько не стеснялся своей словно вымоченной в уксусе спутницы, а та продолжала зябко поеживаться и делала вид, будто все происходящее ее не касается.

  - Открывай, хронь проклятая! Открывай, старый пень!- бесновался у окна брюнет. Устав колотить по раме и барабанить в стекло, он обезьяньим прыжком переметнулся к двери и принялся вновь давить на кнопку звонка, удрученно причитая:

  - А где же эти козлы? Куда подевались? Ведь все здесь были!

   Неожиданно лязгнула дверная задвижка. Брюнет умолк и отступил на шаг от двери. Дверь распахнулась, и возникшая в проеме мужская фигура спокойно произнесла:

  - Толян, ты извини, тут такое дело... Понимаешь, Крутой заснул, а мы поспорили, можно его разбудить этим звонком или нельзя. Нас ведь это тоже касается. Выходит, что нельзя.

  - Ну вы даете!- взвился Толян. - Я тут стою с девушкой, мерзну, как б... последняя, а они этого старого м...ка изучают! Да он как мертвый, когда нажрется! Друзья так не поступают!

  - Прости, старик, оступились, не подумали,- со вздохом сказал человек в дверях. - Больше не повторится.

  - Вы всегда так говорите,- проворчал Толян и, повернувшись к девице,   распорядился: - Ольгунчик, заходи!

   Сунувшись в дверь, Толян, однако, обнаружил, что человек в дверях и не думает уступать ему дорогу.

  - А ты никак опять пустой, Толян?- прозвучал укоризненный вопрос. Брюнет что-то смущенно забормотал, а затем вкрадчиво обратился к девице:

  - Ольгунчик, слушай, ты денежкой не богата?

   Девица молча полезла в сумочку. Толян прытко сбежал с крыльца и остановился перед нею, переминаясь с ноги на ногу.

  - Я отдам, ты не думай...- бормотал он. - Вот решу кое-какие вопросы и сразу отдам...

   Создавалось впечатление, будто он сам не понимает, что говорит. Девица безмолвно протянула ему несколько бумажек, Толян поднял их к свету и тяжело вздохнул. Корсаков счел, что наступил благоприятный момент и пора вмешаться в разговор: тема денег явно вышла на первый план. Он вышел из тени троллейбусной остановки, возле которой стоял, и решительно шагнул к говорившим.

  - Прошу прощения,- внятно произнес он, секунду помолчал и, когда все

  головы повернулись к нему, заговорил снова: - Ради Бога извините, что мешаю вашему разговору, но я как раз проходил мимо...

  - Ничего, ничего,- оживился Толян. - Какие трудности?

   На основе большого житейского опыта Корсаков сделал вывод, что в подобных ситуациях не следует применять хитрых подходов и замысловатых объяснений - они способны только насторожить людей, которые могут решить, будто их собираются одурачить. Наиболее безотказно действует простое предложение выпить, сопровождаемое тактичным комплиментом в адрес предполагаемого собутыльника. Памятуя об этом, Корсаков сказал:

  - Я сегодня прилетел из экспедиции, обзвонил знакомых - никого нет. Хотел где-нибудь посидеть - в приличное место попасть не могу. А тут иду, смотрю - веселые ребята вроде бы выпить собираются... Думаю,   может, примут меня в компанию? С деньгами все в порядке, есть настроение отметить приезд, а хорошей компании нету.

  - О чем речь, земляк!- воскликнул Толян. - Мы что, не русские люди, что ли? Земляка всегда обогреем, заходи!

  - Ну что ж, заходите, раз такое дело,- кивнул человек в дверях и посторонился. Входя, Корсаков заметил табличку, прикрепленную к стене особнячка, и успел прочесть два слова:"Педагогическое училище". В вестибюле стоял стол для пинг-понга, а возле стола на двух сдвинутых скамейках лежал на спине старик в пиджаке и линялых спортивных штанах. Корсакову бросились в глаза его огромные ступни в неимоверно засаленных носках. Эти носки, несомненно, оставили бы вереницу липких следов на кафельном полу училища, если бы Толяну удалось разбудить спящего старца и тот пошел бы открывать ему дверь.

  - Это Крутой,- кивая на старика, с ненавистью сказал Толян. - Когда он только помрет, старая свинья!

   Старик никак не отреагировал на столь враждебное высказывание и продолжал сохранять позу тех лежащих статуй, которые в средние века помещали на крышках саркофагов. О том, что он еще жив, свидетельствовали только синевато-багровый цвет его лица и сердитое похрапывание. Толян злобно прошипел:

  - Попозже придет стакан просить, зуб даю!

  - Не просить, а требовать,- поправил его человек, открывший дверь. Это был мужчина лет тридцати, среднего роста, чуть сутуловатый. Он постоянно приглаживал ладонью рассыпавшиеся светлые волосы и грустно усмехался. На вид он был совершенно трезв, однако от него исходил весьма ощутимый запах алкоголя. Впрочем, Толян изрыгал целые облака перегара и при этом, судя по всему, прекрасно себя чувствовал.

  - Гость должен представиться,- остановившись, заявил Корсаков и протянул руку грустному блондину. - Меня зовут Виктор.

  - Саша,- сказал блондин и подал Корсакову узкую горячую ладонь.

     - Анатолий,- отрекомендовался Толян. Вся компания, возглавляемая Сашей,

  по извилистым коридорам, увешанным агитационными стендами, направилась куда-то вглубь здания. Наконец перед освещенным дверным проемом, из которого доносился застарелый запах человеческого пота, Саша остановился и, согнувшись в поклоне, пригласил:

  - Милости просим.

   Корсаков оказался в спортивном зале. По периметру зала были установлены шведские стенки, ближе к стенам возвышались турники, брусья и прочие гимнастические снаряды. В углу на стопе матов белела расстеленная постель. В самом же центре зала из нескольких ученических столов был составлен большой пиршественный стол, вокруг которого теснилось множество пустых покуда стульев. По свободному пространству зала расхаживал приземистый толстяк с лицом не менее багровым, чем у Толяна, с маленькими и свирепыми водянистыми глазками и короткой светлой бородой. Увидев вошедших, толстяк нетерпеливо закричал:

  - Ну что, Крутой проснулся?

  - Должен тебя огорчить,- сокрушенно ответил Саша,- старая свинья продолжает дрыхнуть. Ты проиграл, старик, собирайся в дорогу.

  - В какую дорогу?- зарычал толстяк. - У тебя денег нет, у меня нет, у Толяна, разумеется, тоже. Вот все, что мы могли сегодня себе позволить,- и толстяк трагическим жестом показал на две пустые бутылки из-под вина, стоявшие на столе. Однако при этом он покосился на Корсакова, и в его кабаньих глазках блеснула надежда.

  - Полагаю, я смог бы разрешить ваши затруднения,- заметил Корсаков.

  -Да, Алексей, на улице мы только что встретили вот этого прекрасного человека, и он согласился профинансировать наши сегодняшние развлечения,- сообщил Саша толстяку. - Скажи, ты рад?

  - А как же!- заревел толстяк. - Не часто нынче встретишь добрую душу! Вас как звать, простите? Так вот, Виктор, я вас прошу, чтобы все было в пределах разумного. Я не могу позволить, чтобы вы пошли из-за нас по   миру. Толян сейчас сбегает и все принесет... Собирайся, Толян.

   Подмигнув Корсакову, Толян показал ему отобранные у чахлой девицы деньги и тоном джентльмена произнес:

  - Все, что имею, вношу в общий фонд. Плюс мои ноги.

   Отыскав в раздевалке спортзала огромную дорожную сумку, Толян удалился, а Корсаков завязал беседу с Алексеем и Сашей. Попытки втянуть в разговор худосочную девицу он скоро бросил, поскольку она говорила так, будто с трудом подавляла зевоту, и постоянно высокомерно улыбалась уголками губ. Когда Корсаков видел эту улыбку, ему хотелось схватить со стола бутылку и ударить ею девицу по голове. В течение беседы выяснилось, что Саша, Алексей, Толян и Крутой являются работниками бригады так называемой вневедомственной охраны и в ночное время караулят находящиеся в округе учреждения. Вневедомственной охрана называлась потому, что не подчинялась начальству тех учреждений, которые охраняла, и хотя и находилась под контролем милиции, но имела свое собственное начальство. Как сообщили Корсакову собеседники, нынешним их бригадиром была бывшая балерина Большого театра, а ныне подруга Толяна. При этих словах худосочная девица презрительно фыркнула. Услышав ее фырканье, Алексей переметнулся на стул рядом с ее стулом, обнял девицу за бледные плечи и страстно забормотал:

  - Чаровница! Святая! Брось своего негодяя, который изменяет тебе на каждом шагу! Обрати наконец внимание на истинно благородного человека!

  - Так вот,- невозмутимо продолжал Саша, не обращая внимания на сцену ухаживания, разворачивавшуюся прямо перед ним,- мы практически независимы и от администрации тех мест, которые охраняем, и от милиции. Все ключи у нас, ночью мы здесь хозяева.Толян сейчас вообще здесь живет, потому что лето, у студентов каникулы... Он в другом корпусе на чердаке бражку поставил, а в этом заквасил капусту, чтобы было чем водку закусывать. Правда, водку сейчас хрен достанешь, но у нас есть источник на Центральном рынке - Толян как раз туда побежал.

     - Под этой грубой оболочкой бьется благородное сердце!- обнимая девицу, гнул свое толстяк. - А твой Толян - мразь, подонок...

   В этот момент в спортзал ввалился Толян, тяжело дышавший и весь перекосившийся под тяжестью огромной туго набитой сумки. За ним в дверях теснились еще какие-то фигуры.

  - Толик!- радостно воскликнул толстяк. - Заходи скорей! А мы тут как раз о тебе говорили!

  - Да уж, могу себе представить,- мрачно пробурчал Толян, подходя к столу и осторожно ставя на пол сумку. Ее содержимое глухо звякнуло.

  - Где затарился?- поинтересовался Саша.

  - Где всегда,- ответил Толян и добавил: - Попозже Ашот с другом обещали подойти. Собираются принести арбузы, между прочим.

  - Хорошим людям всегда рады,- кивнул Саша. Вместе с Толяном пришли две энергичные девицы с не слишком красивыми, но веселыми лицами, а также очень молодой человек, выполнявший, видимо, роль сопровождающего. Этот юноша улыбался постоянно - можно было даже заподозрить, что он накурился "травки", однако затем Корсаков понял, что подозрение несправедливо и юноше попросту ужасно нравится общество и вся окружающая обстановка. Девицы принялись выставлять на стол бутылки и нарезать закуски, порой по-хозяйски покрикивая на мужчин. На столе появились тарелки, вилки, стаканы и прочая утварь. За день своих скитаний по Москве Корсаков успел обойти несколько магазинов, дабы начать хоть немного ориентироваться в ценах, и теперь понял, что Толян, делавший закупки на его деньги, нисколько не стеснялся в расходах.

  - Ну как, Витек, нормально?- со сдержанной гордостью спросил Толян, указывая на выросшую на столе батарею бутылок. Корсаков одобрительно похлопал его по плечу (ощутив при этом, что рубаха гонца насквозь промокла от пота):

  - Блестяще, Анатолий! На первое время должно хватить.

  - Вот, это по-нашему!- радостно загоготал Толян. - Ну, выпьем, друзья,   за здоровье нашего дорогого гостя, который устроил нам этот праздник!

  - Нет-нет, за знакомство!- возразил Корсаков, поднимая стакан с резко пахнувшей жидкостью янтарного цвета. Его предыдущая жизнь не располагала к частым возлияниям, однако наиболее распространенные в мире напитки ему, разумеется, пробовать приходилось. Теперь же он никак не мог понять, что за напиток приобрели в таком огромном количестве и собираются распивать его новые приятели. Скосив глаза на этикетку бутылки, он прочитал:"Портвейн "Кавказ"", однако портвейн, по его разумению, должен был пахнуть иначе. Корсаков пригубил напиток, и его передернуло. Он с усилием сделал глоток этого ни на что не похожего питья и, перехватив удивленные взгляды своих собутыльников, извиняющимся тоном пояснил:

  - В экспедиции долго не пил. Не хочу резво начинать, а то напьюсь.

  - Ну и ладно, ну и правильно,- потирая руки, сказал Толян и наполнил свой стакан. - Освежить,- произнес он, подливая портвейна в недопитые стаканы Корсакова и своей чахлой подруги. Энергичные девицы осушили свои порции до дна. В застольном гаме промелькнула фамилия "Горбачев", и энергичные девицы зафыркали:"Да ну его... Утомил своей Раисой Максимовной!" Грустный Саша с неожиданным пылом возразил:

  - Не трогайте Михал Сергеича! Его стремления человечны! Он хочет видеть вокруг себя людей, а не скотов!

  - Тогда пусть он сделает человека из той старой свиньи, которая спит в вестибюле,- предложил толстый Алексей.

  - Она уже не спит,- трагическим тоном произнесла одна из энергичных девиц. Все повернулись к дверям. Шлепая липкими носками по полу, оттуда к пирующим торжественно приближался Крутой, держа перед собой в вытянутой руке пустой стакан. Алексей простонал:

  - О Боже, и вот так всегда! Он всякий раз норовит осрамить нас перед гостями! Это Бог нас покарал, избрав своим орудием эту старую свинью.

   Не дойдя пары шагов до стола, Крутой остановился и разразился   злобной, хотя и очень неразборчивой бранью. Казалось, будто он ленится четко выговаривать слова, считая, что его и так все обязаны понимать. Во всяком случае, когда Алексей предложил ему:"Да ты не торопись, Крутой, говори яснее", отвратительный старикашка распалился так, что слюна из его ртастала долетать до Корсакова. Впрочем, его мог также задевать и тот заливистый смех, которым энергичные девицы встречали каждую его тираду. Саша хладнокровно заметил:

  - Что-то старик сегодня уж очень разволновался. Должно быть, опять с уборщицами не поладил. Он как приходит на дежурство, так начинает их выгонять, чтоб поскорей остаканиться. А иногда начинает требовать любви. Боюсь, как-нибудь хватит его тут кондрашка.

  - Что он говорит?- поинтересовался Корсаков.

  - Текст обычный,- вздохнул Саша. - Мы все пьянь, безобразники, хулиганье, мешаем ему жить и работать, а потому должны выполнять любые его требования...

      В этом месте рассказа Корсакова капитан Ищенко разразился неудержимым хохотом. Слегка успокоившись, он пояснил, видя недоумение собеседника:

  - Вспомнил я этого деда - допрашивал его однажды. Ну и беседа у нас была! Это сейчас смешно, а тогда я от злости чуть не застрелился. В том районе у кафе "Колхида" порезали одного армянина, вот мы и опрашивали всех, кто мог что-нибудь видеть.

  - Я тебе к тому все это рассказываю, капитан, чтобы ты знал: я сам по себе, никакие структуры меня не опекают,- сказал Корсаков. - И тогда из Москвы я уехал тоже сам, никто мне не помогал. То есть помогали, конечно, но ты сейчас увидишь, как это вышло. А с теми людьми, о которых я рассказываю, тебе, я думаю, еще предстоит встретиться, так что вы будете уже заочно знакомы. Ну так вот - кстати об армянах: когда попойка была в самом разгаре, заявились с арбузами два армянина с Центрального рынка, Ашот и Акоп. Ребята оказались веселые, сразу вросли   в компанию... Они, конечно, никак не могли предполагать, что в компании русаков кто-то может понимать по-армянски. А я немного понимаю - выучился в Нью-Йорке, там большая армянская колония. Ашот с Акопом иногда переговаривались на своем языке, я сначала не обращал на это внимания, но потом стал прислушиваться - после того, как заметил у Ашота под курткой кобуру. Я в то время очень мало знал о том, что происходит в Нагорном Карабахе: в Иране об этом старались не говорить. Армяне для иранцев были неверными, христианскими собаками, которые изначально должны быть неправы. Азербайджанцы вроде бы свои, такие же мусульмане-шииты, но в Иране есть такая область, Иранский Азербайджан, где азербайджанцев живет гораздо больше, чем в нынешней суверенной республике с центром в Баку. Поэтому иранцы страшно боятся всплесков азербайджанского патриотизма, мечтаний о великом Азербайджане и тому подобных вещей. Когда же я послушал разговоры Ашота с Акопом, я понял, что каша в Карабахе заваривается серьезная, а эти двое в Москве не столько торгуют фруктами, сколько готовятся к событиям, которые вскоре должны наступить: ищут, во-первых, каналы поставок оружия, а во-вторых - и самое главное - ищут людей, способных служить военными инструкторами и даже полевыми командирами. Так что им со мной повезло - ну а мне, соответственно, с ними. Я дождался, когда они отделятся от компании, чтобы обсудить свои дела, подошел к ним и заговорил по-армянски. Ходить вокруг да около я не стал: сказал, что сочувствую их делу, но при этом не прочь и подзаработать, сказал, что имею солидный военный опыт. Ашот спросил:"Чем докажешь?" Я ответил, что для начала могу с завязанными глазами разобрать и собрать пушку, которая у него слева под мышкой, причем марку оружия готов определить также с завязанными глазами. Они спросили меня, в каких войсках я служил; я ответил, что в разных, но начинал в морской пехоте. Ашот сказал:

  "Слушай, у нас там только горы, моря нету",- видно, решил пошутить. Я ответил, что морскую пехоту по морю только возят, а воюет она на суше.

     Меня, например, везли во Вьетнам из порта Чарлстон, штат Южная Каролина. Смешно было смотреть, как они уставились сначала на меня, а потом друг на друга. В конце концов договорились мы встретиться на следующий день на Цветном бульваре, чтобы не расстраивать веселья. А веселье шло своим чередом: сначала стали петь песни, причем не какие-нибудь общеизвестные, а исключительно те, которые сочинил Саша; потом стали танцевать, и две девицы исполнили стриптиз на столе; потом еще пили и разбили арбуз; потом всех девиц растащили по углам...

  - А ты что же?- полюбопытствовал капитан.

  - Я бы тоже не отказался - очень давно обходился без женщины,- спокойно ответил Корсаков. - Но, во-первых, в незнакомой компании лучше с ходу шашни не заводить - Бог знает, какик там у них отношения. Можно перессориться с людьми и все испортить. А во-вторых... ну, это ладно, хватит и того, что во-первых. Зато я наконец-то хорошо выспался и на Цветной бульвар явился свеженький, как огурчик. Там мы с ребятами обо всем переговорили - о характере работы, об оплате... Мне, правда, пришлось приврать, будто у меня есть родственники-армяне и я приехал в Москву из идейных соображений - защищать единоверных армян. Оказалось, что у Ашота с Акопом в Москве нет никаких проблем ни с документами, ни с деньгами, ни с транспортом, так что дальше, собственно, и рассказывать нечего: в Ереван я мог попасть любым способом по своему выбору. Но я намекнул Ашоту, что опасаюсь встречи с КГБ, и потому меня повезли до самой Армении на автомобиле. Ашот все время был со мной, а водители и машины менялись в разных городах. "Теперь ничего не бойся, Виктор-джан,- говорил мне Ашот,- паспорт у тебя самый настоящий". Я его спросил:"Ашот, но ведь в этом паспорте написано, что я армянин?" Он ответил:"Не сердись, Виктор-джан, но у тебя такое лицо, что ты за любую нацию можешь сойти". Потом подумал и поправился:"Нет, за айсора, наверно, все же не сойдешь". Вот так я и попал в Нагорный Карабах...

  - А потом в Абхазию?- заметил Ищенко тоном скорее утверждения, чем   вопроса. Корсаков кивнул:

  - Ну да, нетрудно догадаться. В Карабахе я свою миссию в целом выполнил: главные военные задачи армянам удалось решить, и воевать они стали значительно лучше. Ты же понимаешь, капитан: они - естественные союзники России в том регионе, так что, в сущности, я воевал за Россию. Точно так же было и в Абхазии. Грузины, конечно, вели там себя как скоты, когда вошли туда с оружием в 92 году, но я защищал там не столько абхазов, сколько российские интересы. С какой стати за здорово живешь отдавать Абхазию грузинам, которые последние годы только и делают, что плюют нам в лицо? Разве мы вправе спокойно смотреть, как усиливается такая Грузия? Сначала надо вышвырнуть грузин за Ингури, а потом абхазы сами помаленьку разберутся, кто их больше уважает и с кем им больше по пути. Так рассуждал не только я, а практически все русские добровольцы, которых там было очень много. Без них абхазы никогда не выиграли бы войну.

  - А правда, что абхазы отличившимся добровольцам выделили после войны виллы на берегу моря?- спросил Ищенко.

  - Ну, насчет вилл - это сильно сказано, а дома выделили.

  - И тебе тоже?

  - Мне предлагали, но я отказался,- беспечно сказал Корсаков. - Во-первых, жалко людей, которые раньше жили в этих домах - дома ведь отобрали у грузин. Во-вторых, зачем мне такая недвижимость? Работа моя в Абхазии закончена, а для отдыха есть места и поспокойнее. Пусть эти дома берут те, кому они нужнее.

   За разговором они не торопясь дошли до станции метро "Маяковская". В метро они молчали, дабы не перекрикивать шум поезда и не привлекать внимания пассажиров столь необычной беседой. На станции "Войковская" они вышли в город и вновь зашагали пешком: по словам Корсакова, ходу им оставалось еще минут двадцать. Ищенко, которого розыскная работа   приучила к пешему хождению, охотно согласился пройтись и прикупил в ларьке у метро пива в дорогу. Вскоре капитан сообразил, в какой примерно район они направляются. Эти места были ему хорошо знакомы. В частности, неподалеку находился огромный парк Тимирязевской сельскохозяйственной академии, к которому примыкала злополучная плодовая станция. Корсаков, с явным удовольствием оглядывая окрестности, негромко произнес:

  - Я тебе не зря рассказал про тех ребят, с которыми познакомился в педагогическом училище. Тебе тоже предстоит с ними познакомиться, так вот хочу сказать: люди это очень хорошие, им можно доверять, но в свои дела я их не впутываю. Они, конечно, могут мне так или иначе помогать, но только как доброму знакомому, а не как компаньону в каких-то делах.

  Вся наша грязь не для них.

  - А меня, значит, ты решил впутать?- поинтересовался Ищенко.

  - При чем тут я, капитан?- развел руками Корсаков. - Ты уже сам во все впутался. Точнее, не ты сам,- жизнь тебя впутала, скажем так.

  - А если я упрусь рогом и ни на что не соглашусь?- спросил Ищенко. - Ты вроде бы выяснял, какой я человек, значит, должен знать: за бабки я не прогнусь, и запугать меня сложно, потому что терять мне в жизни особенно нечего. Зачем ты на меня тратишь время, когда гораздо проще грохнуть? И даже рук марать самому не надо...

   Свои последние слова капитан дополнил жестом, указав большим пальцем через плечо на вишневую "девятку", остановившуюся на почтительном расстоянии от идущих. Ищенко заметил "девятку" еще у метро и рассмотрел сидевших в ней двух крепких парней в темных очках, один из которых говорил в тот момент по сотовому телефону. Парни в машине "приняли" Корсакова и капитана у другого "хвоста", представлявшего собой тоже пару крепких молодых людей, спустившихся вслед за ведомыми в метро и севших в тот же поезд.

  - Заметил, значит?- равнодушно произнес Корсаков. - Молодец... Прости,   без этого нельзя. А насчет твоего вопроса... Что сейчас об этом говорить, когда ты сути дела еще не знаешь? Когда все узнаешь, тогда посмотрим. Но я не уверен, что ты откажешься. Зато я уверен в том, что ты по крайней мере не выдашь.

  - Посмотрим,- пробормотал Ищенко. У него появилось ощущение, будто его увлекает за собой какой-то мощный поток, не давая собраться с мыслями и решить, хочется ли ему, Сергею Ищенко, плыть в этом направлении. Вслед за Корсаковым капитан вошел в подъезд серого и мрачного кирпичного дома, построенного в эпоху "архитектурных излишеств", и зашагал вверх по лестнице, морщась от резкого запаха кошачьей мочи. Ищенко подумалось, что не только в каждой квартире, но и в каждом парадном пахнет по-своему, однако додумать эту подкрепленную долгим опытом мысль он не успел - на третьем этаже Корсаков позвонил в дверь каким-то особым, условным звонком, и вскоре за дверью послышались шаркающие шаги. "Кто там?"- послышался женский голос. Корсаков назвался, дверь распахнулась, и перед гостями предстала маленькая чистенькая старушка, улыбавшаяся радостно и слегка растерянно. Ищенко удивился контрасту молодого свежего голоса с хотя и благообразной, но все же вполне старческой внешностью.

  - Вера Николаевна, это Сергей... Сергей, это Вера Николаевна, моя тетушка,- произнес Корсаков. Хозяйка захлопотала вокруг вошедших, то предлагая тапочки, то уносясь на кухню, то вновь возвращаясь с каким-нибудь вопросом, а Корсаков наклонился к Ищенко и прошептал ему на ухо:

  - Мне есть где и переночевать, и с людьми поговорить, так что сюда я никого не вожу. Ты первый, капитан, учти это.

   Пока хозяйка готовила чай, Ищенко наметанным глазом осматривал квартиру. Это была типичная коммуналка, однако соседского скарба капитан не увидел ни в прихожей, ни в коридоре. Двери двух комнат стояли на запоре, и у капитана почему-то создалось впечатление, что обе комнаты уже давно не используются в качестве жилья. "Соседи могли   уехать в отпуск, но не взяли же они с собой все барахло",- рассудил Ищенко и пришел к выводу, что коммуналка находится в процессе расселения, а старушка является последней ее обитательницей. Пройдя на кухню вслед за Корсаковым, Ищенко увидел там стол, уставленный всякими заедками к чаю, на нем старинного вида чашки и томившийся под полотенцем заварочный чайник. На плите пускал последние струи пара чайник с кипятком. Вместо приготовлений к чаепитию Ищенко, конечно, в данный момент предпочел бы увидеть на столе пяток запотевших бутылок пива "Балтика Љ3" и пару приличного размера вяленых лещей. В квартире, правда, не было так жарко, как на улице,- напротив, полутемно и прохладно, однако жара являлась лишь одной из причин капитанской жажды. Ищенко, не подумав, брякнул что-то насчет пива, и Вера Николаевна тут же засобиралась:

  - Вы сидите, сидите, я схожу.

   Корсаков попытался было возразить, но Вера Николаевна заявила своим девичьим голосом, в котором вдруг зазвенел металл:

  - Виктор, я же сказала: я схожу. Ты хотел поговорить с товарищем, вот и говорите. Подумаешь, какие проблемы - магазин в соседнем доме!

  - А говоришь - вырос в Нью-Йорке,- заметил Ищенко, когда хлопнула входная дверь. - Оказывается, у тебя и в Москве хорошие связи.

  - Отец в свое время составил список нашей родни, оставшейся в России,- пояснил Корсаков. - Какие-то фамилии он вычеркнул из списка еще при жизни - это были те люди, о чьей смерти ему удалось узнать. О ком-то он и его знакомые навели справки через советское консульство в периоды потепления отношений с СССР. От Веры Николаевны он получил даже несколько писем, я их перечитывал много раз и запомнил адрес. Когда я в последний раз оказался в Москве, мне было, сам понимаешь, не до визитов к родственникам. Ну а теперь я вроде бы пустил корни в столице и решил навестить старушку. Конечно, за все эти годы она вполне могла переехать, но от попытки я ведь ничего не терял. Кроме того, старые   люди вообще неохотно меняют место жительства.

  - А она что, и вправду твоя тетушка?- спросил Ищенко.

  - Да нет, конечно,- просто дальняя родственница,- усмехнулся Корсаков. - Ее девичья фамилия - Казаринова... Хотя почему я говорю - "девичья", она же замужем никогда официально не была. Так вот, фамилия эта очень древняя, известна не меньше семисот лет. Между прочим, у Веры Николаевны и у Александра Сергеевича Пушкина общий родоначальник, помощник князя Александра Невского по имени Ратша. Так вот, у этого Ратши был внук по прозвищу Казарин, от него-то и пошли Казариновы. Это все можно проверить по документам, по историческим исследованиям, а не так, как у многих дворян, у которых предки короли либо ханы, а копнешь поглубже - окажутся простые служаки, которым кто-то за что-то землю пожаловал. У Веры Николаевны в роду и фельдмаршалы есть, и генералы, и губернаторов десятка полтора... Как-нибудь потом поднесем ей рюмочку, и она нам много интересного расскажет. А у нее биография довольно обычная: отец репрессирован, она, скрыв этот факт, поступает в вуз, потом война, она уходит добровольцем в московское ополчение и до сорок пятого года на фронте. В сорок пятом восстанавливается в институте, но всплывает факт сознательного искажения анкетных данных, а в институте как раз в это время раскручивали какое-то дело об очередной антисоветской организации... Короче говоря, схлопотала Вера Николаевна на всю катушку и вышла только в пятьдесят шестом. Был у нее сын, сразу после войны родился, но после ареста матери попал в приют, и дальше его след теряется. Вера Николаевна много лет его искала, но ничего у нее не вышло. Насчет ее личной жизни ничего не могу сказать - наверное, кто-то был, но об этих делах она откровенничать не любит. Факт остается фактом: на старости лет осталась она одна, как перст, заступиться за нее некому, помочь тоже некому... Ты, кстати, ничего необычного в ее внешности не заметил?

  - Нет,- с недоумением ответил Ищенко,- а что такое?

     - Да у нее же руки нет, левой руки, еще с войны,- пояснил Корсаков. - Не переживай, капитан, я несколько недель этого не замечал. Так что остаться на старости лет одной, с одной рукой, да тут еще некоторые особые обстоятельства... Короче говоря, капитан, первое дело к тебе вот какое: нужен человек, который опекал бы Веру Николаевну, помогал бы ей во всем, ухаживал бы за ней, если она заболеет, и мог бы ее защитить при возникновении... особых обстоятельств. Я в роли такого человека вижу тебя, капитан. Ты не бойся, тетушка - женщина гордая, самостоятельная, лишний раз просить не будет. С другой стороны, и расплатиться у нее есть чем. Во-первых, комната. Ты же сейчас в разводе, живешь где попало, а если согласишься, сможешь жить в этой же квартире, в пустующих комнатах. Правда, это будет неофициально, но зато достаточно долго, а комнату тебе тетушка завещает вполне официально.

   Ищенко открыл рот - не для того, чтобы ответить, а от изумления. Он ожидал чего угодно, только не такого предложения. В этот момент снова хлопнула входная дверь, по коридору простучали торопливые шаги, и в кухне появилась улыбающаяся тетушка. Ищенко показалось, будто он видит сон: тетушка, потеснив чайные заедки, выставила на скатерть пять запотевших бутылок пива "Балтика Љ3" и положила рядом с ними две серебристые вяленые рыбины, распространявшие неповторимый острый запах. Капитан шумно сглотнул слюну и промямлил:

  - Ну, вообще-то можно подумать...

  - Вот и хорошо,- кивнул Корсаков,- подумай, дело благородное. Может, у тебя какие-то вопросы есть?

  - Есть,- кивнул Ищенко, понемногу начинавший приходить в себя. - Что это за "особые обстоятельства", про которые ты упомянул?

   Тетушка, услышав, что гости ведут серьезный разговор, быстро нарезала черного хлеба, придерживая буханку на доске для резки протезом левой руки, бесшумно поставила на стол два высоких стакана, положила консервный ключ и прошептала:

     - Ну, приятного аппетита... Кушайте, пейте, не буду вам мешать.

   Ищенко приподнялся со стула и начал было благодарить, но тетушка только замахала руками и заулыбалась:

  - Ничего, ничего, что вы!.. Это мне надо было догадаться, такая жара!..

  Вы извините, что я вас на кухне усадила, но у меня такая теснота... Пойду к себе,- позовете, если что.

   И тетушка своей энергичной походкой унеслась с кухни прочь.

  - Ну так вот, насчет особых обстоятельств,- заговорил Корсаков. - Торопиться нам некуда - расскажу тебе все с самого начала: как я познакомился с тетушкой и что из этого вышло.

   И Корсаков рассказал капитану Ищенко следующую историю.


   После памятной ночи в педагогическом училище Корсаков вновь оказался в Москве лишь через несколько лет. Все эти годы он не терял связи с людьми, с которыми познакомился в ту ночь, и по его просьбе они подыскали ему недорогую однокомнатную квартирку в двух шагах от метро "Войковская". Именно в этом районе проживала одна из энергичных девиц по имени Виктория, у которой имели обыкновение проводить досуг члены компании, некогда собиравшейся либо в педагогическом училище (сокращенно "в педулище"), либо на других охраняемых объектах. С Викторией и остальными членами компании Корсаков несколько раз встречался и проводил время на черноморских курортах, но никогда - в Москве. В квартире Виктории, которую собравшиеся упорно и не совсем справедливо именовали притоном, Корсакову была устроена шумная встреча, в ходе которой выяснилось, что тетушка Вера Николаевна живет совсем неподалеку. Все общество едва не направилось среди ночи к старухе в гости (Виктория, расширяя глаза, страстно восклицала:"Вы не можете себе представить, какое чудо эти старорежимные старухи!"). Корсакову лишь с большим трудом удалось пресечь нелепую затею, выдвинув в противовес ей другую - пойти на пруд купаться, а потом плясать нагишом вокруг костра.

     Оправившись после гулянки и с трудом подавив невралгические боли, которые с годами стали появляться у него в местах старых ранений после приема спиртного, Корсаков направился к своей родственнице. Он был готов к тому, что по затверженному им адресу давно живут другие люди и его визит будет встречен с недоумением, однако действительность далеко превзошла все его ожидания. Во-первых, тетушка оказалась в квартире одна, никаких других людей там больше не было, а две комнаты, ранее принадлежавшие соседям тетушки, уже пустовали, как и во время визита Ищенко. Как только Вера Николаевна открыла дверь, Корсаков сразу понял, что нашел нужную ему особу: отдельные признаки родственной породы - нос с горбинкой, живые синие глаза,- складываясь в единый образ, совпали с портретом тетушки, который Корсаков нарисовал в своей голове. Однако гостя удивил нескрываемый испуг во взгляде симпатичной старушки. Корсаков начал сбивчиво объяснять, кто он такой и откуда, но тетушка, не дослушав, ахнула и потащила его в свою комнату. "Какой ужас... Как же это вы... Вот ведь некстати..."- бормотала старушка. Они уселись друг против друга на старых, но отнюдь не антикварных стульях. Вообще в комнате, в противоположность распространенному представлению о жилищах аристократов, не было ровным счетом ничего антикварного, если не считать одной пожелтевшей фотографии на стене, изображавшей двух немолодых офицеров в форме старой русской армии. Корсаков принялся повторять свои объяснения, а тетушка молча вглядывалась в его лицо и промолвила, когда он умолк:

  - Да, глаза, глаза... Но вот лицо... Федя писал мне, что вы воевали. Это вас так ранило, бедный?

   Корсаков в тот момент вовсе не ощущал себя бедным. Бедной скорее выглядела тетушка, пугливо утянувшая его в свою заваленную вещами комнату, говорившая вполголоса и всем своим видом выражавшая страх. Она, конечно, спрашивала Корсакова об отце, об их жизни в Америке, но полноценного разговора не получалось. Наконец Корсаков потерял   терпение и напрямую спросил старушку, в чем дело.

  - Знаете, Витя, я не робкого десятка, - ответила та. - Я ведь всю войну была на передовой, но никогда не чувствовала такого страха, как сейчас. Я даже не за себя боюсь, не за свою жизнь - мне все равно скоро умирать. Я боюсь унижений, на которые не могу ответить. Витя, лучше уходите - вы не знаете, что это за люди!

  - Какие люди, Вера Николаевна?- спросил Корсаков. - В квартире кроме нас никого нет!

  - Они ушли ненадолго, сказали, что скоро придут. Витя, я боюсь этого мира, потому что в нем могут быть такие люди. Они могут сделать с вами что угодно - надругаться, убить, и не в гневе, не по какой-то нужде, а просто для того, чтобы лишний раз сходить в ресторан. Боже, я дожила до таких лет и не знала, что есть такие люди!

  - Вера Николаевна, успокойтесь и расскажите мне все подробно,- потребовал Корсаков. Оказалось, что вся каша заварилась из-за квартиры, на которую положил глаз один из лидеров местной преступной группировки, являвшийся одновременно и владельцем фирмы по торговле недвижимостью. Узнав о смерти одного из трех соседей по коммуналке, он быстро купил освободившуюся комнату у его наследников, каким-то образом договорился со вторым соседом ("Не знаю, как это вышло, он выписался и уехал, а ведь говорил, что не хочет уезжать",- говорила тетушка), а затем взялся за Веру Николаевну. Уезжать той было решительно некуда, а покупать старухе комнату бандит считал излишним. Он решил хорошенько надавить на бабку, чтобы она сама попросилась в дом престарелых, но перед этим оформив договор о купле-продаже квартиры за какую-нибудь символическую сумму не выше той, которые обычно показывают в подобных договорах, дабы не платить налогов. Вера Николаевна поначалу решила сопротивляться, но ее решимость уже начинала ослабевать: подручные бандита целыми днями околачивались в квартире, пили, гоготали и развлекались тем, что всячески издевались над беззащитной старушкой. Корсаков видел в жизни   много всякого зла, но тут почувствовал, что его начинает бить дрожь. Его взгляд скользнул по фотографии на стене, где тетушка была запечатлена в военной форме с орденом Красного Знамени на гимнастерке, и задержался на стоявшем на полу ночном горшке. "Да она же и в туалет, и на кухню боится ходить!- догадался Корсаков. - Она же голодная, наверное!" Тетушка перехватила его взгляд, и ее губы задрожали. Некоторое время она крепилась, но слезы неудержимо катились из ее глаз. Она опустила голову и беззвучно заплакала. За все, что ей пришлось претерпеть в жизни, судьба вознаградила ее унизительным заточением в собственной комнатке, одиночеством и постоянным страхом,- эта мысль одновременно промелькнула в голове и у нее, и у ее гостя.

  - На кухне есть какая-нибудь еда?- спросил Корсаков.

  - Не знаю...- беспомощно пожала плечами тетушка. - То, что я для себя покупаю, они или съедают, или выкидывают.

   Корсаков прошел на кухню и обнаружил, что стол завален всякой снедью. Видимо, непрошеные гости пировали в одной из комнат, а здесь только нарезали закуски. Походило на то, что они отправились за добавочной выпивкой, однако Корсаков твердо решил их дождаться, куда бы они ни ушли. Впрочем, ожидание оказалось недолгим. Корсаков сидел в комнате Веры Николаевны и наблюдал за тем, как старушка ест наскоро приготовленный им бутерброд - ест аккуратно, не выказывая ни малейшей жадности,- когда щелкнул замок входной двери и в прихожей раздались наглые и слегка хмельные мужские голоса. Звякали бутылки, шуршали пакеты. Пришельцев было трое, как без труда определил Корсаков - они обсуждали какую-то попойку с девицами и время от времени разражались неудержимым смехом. Тетушка прекратила есть и в испуге застыла.

  - Я сейчас выйду к ним, а вы запритесь в комнате и не открывайте, пока я не постучусь,- сказал Корсаков. Тетушка покачала головой:

  - Дверь не запирается. Они клея налили в замок, а мастера прогоняют.

  - Ну тогда просто сидите здесь и не выходите. И ничего не бойтесь,- с   улыбкой произнес Корсаков и поднялся со стула, но в этот момент заметил, что голоса в прихожей затихли.

  - Кто там у нее?- послышался настороженный голос. Дверь рывком распахнулась. На пороге стоял высокий и бледный жгучий брюнет, похожий не то на осетина, не то на молдаванина, Корсакову же сразу вспомнились его старые друзья-сицилийцы. Это воспоминание отнюдь не добавило в его душе симпатий к брюнету, однако тот, похоже, и не нуждался ни в чьих симпатиях. Выглядел брюнет чрезвычайно внушительно: новенькие дорогие штиблеты, шелковая рубашка, под которой на волосатой груди поблескивал усыпанный бриллиантами большой золотой крест, массивные дорогие часы... Брюнет злобно ощерился, блеснув золотым зубом, и строго спросил:

  - Ты что тут делаешь, мужик?

  - Да вот пришел тетку проведать,- пожимая плечами, миролюбиво ответил Корсаков. Брюнет, однако, не принял миролюбивого тона:

  - Проведал? Ну и дергай отсюда. Дергай, я говорю!- повысил он голос, видя, что Корсаков собирается протестовать.

  - А вы-то кто такие? Может, вы сами уйдете?- обиженным тоном спросил Корсаков. Брюнет коротко хохотнул, и за его спиной закатились смехом двое его коротко стриженных приятелей. Затем он схватил Корсакова за рубашку на груди и притянул к себе.

  - Ну ты, козел...- начал брюнет, но закончить фразы не успел: неожиданно он круто развернулся, одновременно согнувшись в три погибели, и обратил к своим компаньонам дико исказившуюся от боли физиономию с выпученными глазами. Корсаков, заломивший бандиту руку за спину, не собирался ни допрашивать его, ни куда-либо вести, и потому раздался неправдоподобно громкий хруст суставов, и брюнет со сдавленным стоном полетел в объятия стриженых парней. Вслед за ним в коридор шагнул Корсаков. Один из парней, руки которого оставались свободными, сделал два выпада - сначала левой, затем правой рукой, однако оба удара ушли в пустоту, а Корсаков шагнул вперед и ударил его головой в лицо.

     Бандит отшатнулся и затоптался на одном месте, пытаясь сохранить равновесие. В наступившей на секунду тишине был отчетливо слышен глухой стук разбивающихся о паркет капель крови, обильно хлынувшей из размозженного носа. Корсаков сделал ему подсечку, и бандит со всего размаху грохнулся задом об пол, не успев самортизировать удар. Раздался крик боли, все здание затряслось, с потолка бесшумно посыпалась побелка - в громиле было не менее 120 килограммов весу. Третий бандит выпустил из объятий стонущего брюнета и приготовился защищаться, при этом тело брюнета лежало на полу между ним и Корсаковым. Заметив, что уцелевшей левой рукой брюнет пытается нашарить что-то у себя в кармане брюк, Корсаков с разворота ударил его ногой по ребрам. Глухо хрупнули сломанные кости. Корсаков поднял глаза на застывшего в оборонительной стойке бандита, с улыбкой подмигнул ему и нанес лежащему мощный удар ногой в лицо. Улыбка нисколько не вязалась с выражением глаз Корсакова, обесцвеченных бешенством, и потому стриженый силач отнюдь не торопился броситься на выручку своему товарищу, который, получив еще один пинок по уже сломанным ребрам, жалобно простонал:"Димон, спасай..." Корсаков не скрывал своего намерения дубасить валяющегося на полу брюнета сколь угодно долго, и потому Димон счел нужным вступить в переговоры. Поскольку его мыслительный аппарат, в отличие от мышечного, давно захирел из-за отсутствия тренировки, предложения бандита страдали крайней невразумительностью.

  - Слышь, мужик,- промямлил он,- ну ты завязывай, чего ты... Хорош его мудохать... Разбежались, лады?..

   Корсаков сделал резкое движение, и бандит в испуге взвизгнул:

  - Ты что, мужик?! За беспредел ответишь!

  - А как же,- процедил Корсаков. - Слушай меня, гаденыш: если скажешь, кто вас послал и где найти этого человека, останешься цел. Если не скажешь, то выпьешь всю мочу из бабулькиного ночного горшка. Выбирай, считаю до трех.

      Товарищи Димона были живы и даже находились в сознании - это и послужило причиной того, что Димон принял весьма опрометчивое решение. Опасаясь последующих обвинений в предательстве, он злобно выкрикнул:

  - Перебьешься, сука!

   Корсаков наступил на спину брюнета, словно на неодушевленный предмет, намертво припечатав к полу приподнявшегося было бандита, отбил несколько судорожных выпадов Димона и затем перехватил в воздухе выброшенную вперед руку противника. На мгновение Димон почувствовал себя стремительно летящим в пустоте, однако ощущение полета продолжалось недолго - вскоре стриженая голова Димона вошла в плотное соприкосновение с выступом коридорной стены. Громко лязгнула челюсть. Удар был такой силы, что кровь потекла у бандита из носа, ушей и даже из глаз. Безвольной грудой плоти Димон привалился к стене, лишь изредка постанывая в забытьи. Еще раз между делом отвесив пинка брюнету, Корсаков направился ко второму стриженому силачу, который успел подняться на ноги и вытащить из кармана устрашающего вида выкидной нож. Приближение Корсакова заставило бандита заволноваться.

  - Не подходи, попишу!- прохрипел он и несколько раз махнул в воздухе сверкающим клинком. Его рубашка на груди была сплошь залита кровью, глазами он двигал с трудом, как вдребезги пьяный, и нетвердо стоял на ногах. Корсаков уверенно подошел к нему на расстояние вытянутой руки, ловко отклонился назад от свистнувшего клинка, нырнул под руку с ножом и локтем ударил силача в спину в область печени. Бандит выгнулся, вскинул руки и со сдавленным воплем рухнул ничком на паркет. Корсаков обошел его, выбрал позицию поудобнее, чтобы ненароком не сломать лежащему шею, и пяткой ударил его в голову. Тело бандита обмякло, а Корсаков не спеша направился к брюнету и присел над ним на корточки.

  - Ну что,- ласково спросил он,- скажешь, кто вас послал? Твои друзья отключились, никто ничего не узнает...

   Брюнет не подавал признаков жизни, однако Корсаков знал, что бандит   все слышит, и продолжал тем же ласковым тоном:

  - Ты пойми, дурашка, мне ведь гораздо удобней вас просто прикончить. Вас и искать-то толком не будут - подумаешь, пропали куда-то три уголовника... Никому-то вы, горемыки, не нужны. Я сегодня здесь, завтра там, а бабулька скажет, что ничего не видела, только слышала, как пришли ребята, напились, подрались, а потом ушли, отсюда и кровь на полу. Выйти посмотреть она, естественно, побоялась. И ей поверят - не она же вас поубивала, в самом деле, а вы, бандиты, народ такой, вас не поймешь... Эй, ты что, заснул, что ли?

   Корсаков ткнул бандита пальцем под ухо, и тот вскрикнул от боли.

  - Ты мне все скажешь, подонок,- процедил Корсаков уже совершенно другим тоном. Ладонью левой руки он подцепил голову брюнета за нижнюю челюсть, чтобы тот не мог разинуть рот, а правой рукой нащупал один из пальцев бандита, согнул его и с силой надавил на нижнюю фалангу. Не в силах завопить от невыносимой боли, бандит лишь глухо замычал, извиваясь на полу и пуская слюну сквозь стиснутые зубы. Его конвульсивные попытки вырвать руку не увенчались успехом - Корсаков плотно придавил ее коленом к полу, и бандит только в отчаянии скреб паркет ногтями левой руки. Берясь за следующий палец, Корсаков спросил:

  - Ну что, будешь говорить?

  - Угу... Угу...- донеслось сквозь икоту и всхлипы.

  - Вот и правильно,- одобрил Корсаков. - А то сейчас приедут серьезные ребята, - они тебе раздавили бы ядра, засунули бы раскаленный прут в задницу, но все равно заставили бы говорить. А так тебя просто отвезут в больницу,- но, конечно, чуть попозже, когда выяснится, наврал ты или нет. Ну давай, говори, я запомню.

   Выслушав брюнета, Корсаков подошел к телефону и набрал номер, который запомнил еще в Абхазии.

  - Борис? Записывай адрес... Да, надо подъехать... Я уже начал работать в том направлении, о котором мы с тобой говорили... Тут в квартире   трое, сами двигаться не могут, надо их вывезти в тихое место... Да нет, какие жмурики, я что, душегуб? Подержи их до моего звонка, а потом отвези в больницу... А это близко? А отделение травматологии там есть? Хорошо, тогда в пятидесятую, но только после моего звонка. И еще адрес запиши - это офис фирмы "Лаванда"... Подошли мне туда к 23.00 человека три для страховки. Может, я и один справлюсь, но лучше без риска. Да, вот тут мне говорят,- Корсаков поощрительно улыбнулся брюнету,- нужный нам человек в это время должен там быть. И скажи ребятам, пусть прихватят сюда, где я сейчас нахожусь, побольше продуктов, а квартиру и хозяйку возьмут под охрану. Учти, это моя тетушка. Хорошо, жду.

   Корсаков повесил трубку, подошел к брюнету и сказал, брезгливо глядя на него сверху вниз:

  - С удовольствием прикончил бы вас, да неохота руки марать. Учти: если тетушка заметит вас где-то поблизости, можешь заказывать себе гроб.

   Затем он приоткрыл дверь в комнату Веры Николаевны. Старушка вскинула на него испуганный взгляд. Корсаков с улыбкой произнес:

  - Все в порядке, Вера Николаевна, наши гости раскаиваются в своем неправильном поведении. Вы все же посидите еще немного у себя, тут надо немного прибраться.

  - Виктор, но они живы?- с трепетом спросила тетушка.

  - Вера Николаевна, вы меня удивляете!- тем же тоном благородного киногероя отозвался Корсаков. - Я же не головорез какой-нибудь. Просто повозились тут у вас чуть-чуть,- зачем же вам за нами убираться. Сейчас приедут люди и все сделают. Кстати, эти же люди будут потом за вами присматривать, чтобы вас больше никто не обидел.

   Вера Николаевна на некоторое время задумалась, затем встряхнулась, выпрямилась на стуле, поправила волосы и уже не полушепотом, а своим обычным молодым голосом произнесла:

  - Чудеса!.. На старости лет начинаю жить как в кино!

   Затем она поразмыслила еще немного и спросила:

     - Виктор, а можно мне взглянуть на это... на поле брани?

  - Стоит ли, Вера Николаевна?- поморщился Корсаков. - Ровно ничего интересного. Три неподвижных тела, кругом кровь и прочие выделения...

  - Крови и этих самых выделений я повидала побольше вашего,- возразила тетушка, подошла к двери, приоткрыла ее и высунулась в коридор. С минуту она молча обозревала картину побоища, а затем глубокомысленно продекламировала:

   На вересковом поле,

   На поле боевом

   Лежал живой на мертвом

   И мертвый на живом...

   Казалось, в обстановке военных действий старушка молодеет прямо на глазах. Затем в ней заговорила врожденная женская чистоплотность, и она направилась в ванную со словами:"Действительно надо прибраться". Тем временем Корсаков перевернул брюнета на спину, с брезгливой гримасой залез в карман его брюк и вытащил оттуда выкидной нож. Второй такой же нож, выпавший из руки одного из стриженых парней, он подобрал с пола. Ножи он рассовал по карманам своей летней куртки, которую за всей этой суетой так и не успел снять. "Удивительно непрочно всякое земное величие",- глядя на брюнета, подумал он. Тот, помогая себе здоровой рукой, неуклюже пытался подползти к стене и сесть. Его шикарная рубашка на груди и животе вся пропиталась кровью, кровью же были перепачканы светлые брюки, которые вдобавок в промежности и на бедрах потемнели от какой-то подозрительной влаги. Лицо брюнета вздулось и начинало наливаться чугунной чернотой. Присев, Корсаков аккуратно снял с шеи бандита золотой крест, вынул из нагрудного кармана рубашки пачку долларов, снял с запястий часы и золотой браслет. Подобные же операции он произвел с двумя стонавшими в забытьи стрижеными парнями. Когда он уже заканчивал сбор трофеев, из ванной с ведром и тряпкой появилась Вера Николаевна. Корсаков поднял на нее взгляд и, не прерывая своего   занятия, укоризненно произнес:

  - Вера Николаевна, зачем это вы?.. Ведь я же сказал - сейчас придут люди и все уберут!

  - Ничего, не рассыплюсь,- сурово ответила тетушка и вдруг заявила: - Виктор, то, что вы делаете, в мое время называлось мародерством!

  - Не согласен,- возразил Корсаков. - Мародерство - это когда обирают своих или когда прикарманивают трофеи, вместо того чтобы сдать их куда положено. А я здесь в одном лице и солдат, и генерал, и трофейная команда, так что же мне делать - не оставлять же трофеи противнику! Поэтому, тетушка, вы видите перед собой сбор трофеев, взимание контрибуции, изъятие награбленного, взимание компенсации за моральный ущерб... Назовите как хотите, но операция вполне законная.

   Два силача, начав приходить в себя, одновременно надсадно закряхтели.

  - Видите, даже скотина со мной соглашается,- указал на них Корсаков. Тетушка хмыкнула, легкомысленно пожала плечами и промолчала.


   Наутро следующего дня перед офисом фирмы "Лаванда" остановился новенький "мерседес", из него выскочили трое устрашающего вида молодых людей и молча, с сосредоточенными лицами устремились к двери офиса. Дверь оказалась заперта, на звонок им никто не отвечал. Попытки заглянуть в окно с другой стороны дома результатов не дали, поскольку окна оказались задернуты изнутри черными шторами. Однако вызывало удивление то обстоятельство, что сквозь щели между шторами пробивался электрический свет. Молодые люди еще накануне вечером нигде не могли отыскать своего начальника, лидера местной преступной группировки по кличке "Пистон", а когда и утренние звонки по всем известным номерам не увенчались успехом, ретивые подчиненные забеспокоились и, чуя неладное, помчались в офис. Их беспокойство усугублялось также и тем, что брюнет Артур, проводивший с двумя быками, Димоном и Петриком, операцию по выдавливанию из расселяемой квартиры последней оставшейся там старухи,   на долгое время куда-то пропал и лишь ночью обнаружился в 50-й больнице. В больницу его и двух его подчиненных отвезли на его же машине какие-то неизвестные ему люди. И Артур, и оба его качка были изувечены так, словно попали под грузовик. Ни один из них не смог добраться до телефона, а звонившая по поручению Артура медсестра сообщила о многочисленных переломах ребер, вывихах и переломах конечностей, раздробленных носовых перегородках, тяжелых сотрясениях мозга и прочих ужасах. "Да, не повезло Артурчику,- думал помощник Пистона, он же вице-президент фирмы "Лаванда", носивший кличку "Утюг", машинально в сотый раз нажимая на кнопку звонка. - Интересно, кто его так отмудохал, не старуха же?" Образ старухи, с воинственным воплем вышибающей ногой зубы Артурчику, заставил вице-президента ухмыльнуться. Однако он тут же стер ухмылку с лица, послал к старухе двух своих подручных, благо жила она совсем рядом и можно было быстро обернуться пешком, а сам, оставшись в одиночестве, вызвал по сотовому телефону человека, хранившего у себя второй комплект ключей от офиса и от прочих помещений, находившихся под контролем группировки. Человек этот отвечал в фирме "Лаванда" за бухгалтерию и невозмутимо откликался на прозвище "Хмырь". Внешность Хмыря полностью соответствовала прозвищу: тщедушная фигура, сутулость, изможденная физиономия, мутный взгляд и вдобавок постоянная кислая гримаса. Однако то, что бандиты увидели в открытом наконец-то офисе, развеяло легенду о всегдашней невозмутимости Хмыря.

   В холле их глазам предстала картина полного разгрома. Обои, паласы, дорогая кожаная мебель были изрезаны и вспороты в разных направлениях - создавалось впечатление, будто их рубили шашкой. Там, где на паласе темнело огромное влажное пятно, среди осколков стекла и жалких бурых кучек увядших водорослей тусклыми разноцветными блестками светились дохлые золотые рыбки - обитательницы разбитого аквариума. Дорогой телевизор "Панасоник" громилы в припадке ярости швырнули в угол, похоронив под ним стильную этажерку с цветами. На стенах красовались   выведенные распылителем надписи, наводившие на мысль о том, что офис разорили подростки:"Спартак", "АС-DC" и тому подобные. Однако по мере дальнейшего продвижения вглубь офиса мысль о налете подростков бандитам пришлось оставить. В ванной они обнаружили верзилу-охранника, связанного и вниз головой повешенного на трубе, проходившей под потолком. Беднягу спасла лишь хорошая физическая подготовка: чтобы не лопнули сосуды в мозгу, он время от времени подтягивался на мышцах живота и, упираясь головой в стену, на несколько секунд принимал горизонтальное положение, обеспечивая тем самым отлив крови от головы. К моменту прихода Утюга и Хмыря верзила уже окончательно обессилел от таких нелегких упражнений, безвольно свисал головой к полу, а лицо его потемнело, как свекла. Для того чтобы учинить над этим головорезом такую расправу, подростков потребовалось бы сотни две. В довершение всех бед верзилупостигла еще одна неприятность: разволновавшийся Утюг нерасчетливо отвязал веревку от трубы и не сумел удержать тяжеленное тело верзилы от падения. В результате несчастный торчмя головой врезался в кафельный пол, заставив содрогнуться все помещение, лишился чувств и не смог ничего рассказать о случившемся. Открыв туалет, Утюг и Хмырь обнаружили там еще более странную и зловещую картину. Спиной к ним, обняв унитаз ногами и руками, на полу сидел второй охранник - по слухам, обладатель черного пояса по карате. Веревки, крепко стягивавшие его конечности, не позволяли ему выпустить унитаз из объятий. К шее бедняги мучители прикрепили две гантели, и эта тяжесть постоянно притягивала его голову к "очку". После того как злосчастного каратиста освободили, некоторое время для него была приемлема только одна поза - стояние на четвереньках.

  - Во гад, во фашист...- стонал охранник, не в силах разогнуться. - Но дерется классно. Я как котенок против него,- в голосе бандита прозвучало суеверное почтение. Такое признание далось ему нелегко, однако было бы глупо преуменьшать достоинства противника, если учесть,   в какой унизительном положении застали мастера восточных единоборств его освободители. Самая неприятная находка Утюга и Хмыря ожидала в комнате, следовавшей за холлом. Там они увидели сидевшего за столом авторитетного бандита по кличке "Акула". Прямо к его лицу был придвинут процессор компьютера, а на поверхности процессора при помощи клейкой ленты налетчики аккуратно укрепили гранату Ф-1. Утюг подошел поближе и невольно отшатнулся: Акула, намертво прикрученный к стулу, удерживал зубами предохранительную скобу взведенной гранаты и тем самым препятствовал срабатыванию взрывателя. Из углов рта у него стекала слюна, обильно заливавшая рубашку и брюки.

  - Давно обосновался?- ухмыляясь, спросил Утюг. Акула злобно покосился на него и что-то негодующе замычал. Утюг спохватился:

  - Молчи, молчи! Это я, мудак, не врубился в ситуацию. Держи скобу, сейчас я ее прижму, и тогда можешь отпускать.

   Утюг так и сделал, однако тут возникло новое неожиданное затруднение: челюсти Акулы никак не хотели разжиматься.

  - Вот черт! Да что с тобой такое?- бормотал Утюг и наконец в отчаянии крикнул: - Хмырь! Иди скорей сюда!

  - Ага, сейчас все бросил и побежал,- ядовито отзвался Хмырь, уже успевший подсмотреть, в чем дело, и ретироваться в холл.

  - Вот сука трусливая,- пробормотал Утюг. После недолгого раздумья он взял свободной рукой со стола ножницы, кое-как вставил одну половинку между зубами Акулы и, действуя ею как рычагом, наконец разжал сведенные челюсти. Раздался громкий звук - то ли всхлип, то ли чмоканье. Утюг отодрал гранату от поверхности процессора и пошел с нею на двор. Там он без долгих раздумий сунул гранату в мусорный контейнер и спрятался за угол трансформаторной будки. Грохнул взрыв, контейнер закачался, окутался дымом, отбросы фонтаном взлетели вверх, и клочья бумаги бесчисленной стаей поплыли по воздуху. Вернувшись в офис, Утюг быстро освободил Акулу от веревок, тот с усилием поднялся на ноги, сделал   несколько деревянных шагов и вдруг рухнул на пол, потеряв сознание. Хмырь опасливо выглянул из холла:

  - Что там опять у тебя?

  - Молчи, каин, а то придушу,- пригрозил Утюг и двинулся к двери единственной комнаты, оставшейся пока не обследованной - к кабинету шефа. Опасливо заглянув внутрь, он увидел привычную уже картину разгрома, а в центре комнаты, среди обломков компьютера, факса и телефонов, мешком лежало тело Пистона, руководителя фирмы "Лаванда". Краем глаза Утюг заметил брызги крови на обоях и подумал:"Неужто грохнули?" Однако Пистон зашевелился и застонал, и у его помощника отлегло от сердца. Не то чтобы Утюг сильно любил своего президента - просто он четко понимал, что сам с делами не справится да и вряд ли сохранит свое нынешнее влияние. Утюг перевернул начальника на спину и присвистнул: узнать Пистона было невозможно. Его физиономия превратилась в синевато-черную подушку с крохотными прорезями для глаз, заплывшими кровью, на расплющенных губах пузырилась кровавая слюна. Видимо, телу Пистона, облаченному в английский костюм, досталось не меньше, потому что на каждое прикосновение президент "Лаванды" отвечал жалобным стоном. Все случившееся представлялось Утюгу чрезвычайно странным: сферы влияния в округе были давно поделены, и никакой почвы для войны с коллегами у известных Утюгу группировок вроде бы не имелось. Однако если бы кто-нибудь решил начать передел территорий, то без стрельбы и трупов дело наверняка не обошлось бы. В том, что никто не оказался покойником, Утюг, как то ни странно, усмотрел верх наглости. "Раз не замочили Пистона, значит, они его не боятся,- рассудил Утюг. - Значит, уверены, что Пистон до них не доберется, а если доберется, то они с ним справятся. Что же это за команда такая крутая?" В этот момент на полу запищал случайно уцелевший сотовый телефон. Звонил живший в одном доме с тетушкой Корсакова бывший сосед Утюга и бывший электромонтер, а ныне пьяница и лицо без определенных   занятий. Утюг время от времени давал ему на водку, дабы ощутить себя преуспевающим человеком и благодетелем, и отставной электромонтер по мере сил отрабатывал эту помощь. На сей раз его сообщение было не из приятных: когда люди, посланные Утюгом на квартиру старухи, приблизились к ее дому, вдруг неизвестно откуда появились на машине какие-то незнакомые милиционеры, сгребли обоих парней, затолкали их в машину и увезли в неизвестном направлении. Походило на то, что за фирму "Лаванда" кто-то взялся крепко. Утюг, не отличавшийся твердостью характера, почувствовал, как почва уходит у него из-под ног. Не зная, что делать, и отчаянно нуждаясь в совете, он присел на корточки над неподвижным телом Пистона и потряс его за плечо:

  - Шеф, кто на нас наехал? Кто тебя так?

   На губах Пистона запузырилась багровая пена, и он с трудом промычал:

  - Не знаю его... Мужик с бородой... Ох и крутой, сука...

  - А чего он хотел? Почему наехал?

  - Эта бабка, к которой я Артура послал, оказывается, его тетка. Вроде из-за нее... Но потом он сказал, что теперь он здесь шишку держит...

  - С каких это пор?!- возмутился Утюг. - Не жить козлу! Я с ним разберусь - тряхану тетку...

   Тут Утюг вспомнил о невыясненной судьбе двух своих людей, посланных им к старухе, и прикусил язык. Дело стало казаться ему куда сложнее, чем поначалу. Тем временем Пистон прокряхтел:

  - На столе посмотри... Он там набирал что-то на компьютере... Сказал - инструкция...

   Утюг подошел к столу и обнаружил там на видном месте листок бумаги с напечатанным на принтере текстом. Сам принтер, беспощадно разбитый, валялся на полу - видимо, его топтали ногами. "Вывел на принтер - чтоб, значит, своей рукой не писать",- догадался Утюг. Послание гласило:

"Ровно через неделю, в 20.00, подвезете 20.000$ к магазину "Сделай сам". Деньги отдадите человеку, который представится Борисом".

     - Ни хрена себе!- только и смог произнести Утюг. Услышав требовательное мычание шефа, он зачитал послание вслух. В кровянистых щелках, оставшихся у Пистона вместо глаз, нельзя было ничего прочитать, и Утюг после долгого молчания наконец спросил:

  - Шеф, что делать будем?

   В груди у Пистона что-то забулькало, и он прохрипел:

  - Думать будем... Надо выяснить, что это за команда.

   Снова запищал сотовый телефон. Утюг взял трубку с подоконника, куда положил ее после предыдущего разговора, и услышал равнодушный женский голос:

   - Из 50-й больницы вас беспокоят, травматологическое отделение.

  К нам еще двоих доставили, они дали ваш номер, просили сообщить.

  - Откуда доставили? Кто доставил?!- крикнул Утюг.

  - Доставили от бабули,- хихикнула женщина на другом конце провода. - Это они так сказали. А кто их привез - не знаю: подъехали на личной машине, втащили в приемное отделение и там оставили.

  - А что с ними? Жить-то они будут?- спросил Утюг.

  - Жить будут. Палата 59,- донесся до него он флегматичный ответ, и разговор прервался. Утюг немедленно пересказал услышанное Пистону и выжидательно уставился на него. Пистон пустил на подбородок кровавую слюну и промычал:

  - Будем разбираться... Но бабки на всякий случай мне собери.

  - Как? Да ты что?!- возмутился Утюг.

  - Собери, говорю, а там посмотрим,- повторил Пистон. В этот момент в офисе послышались возбужденные голоса, дверь кабинета распахнулась, и на пороге возникли два милиционера - капитан и лейтенант.

  -Что тут у вас творится?- возмущенно спросил капитан. - Опять помойку взорвали - уже второй раз на этой неделе! Чего людей пугаете?

  - Здорово, Петрович!- обрадовался Утюг. - Ты тот раз не считай, тот раз я пьяный был. А сегодня вот какая история получилась...

      И Утюг рассказал милиционерам обо всем, что произошло в этот неприятный день. В завершение рассказа он показал на Пистона, безучастно валявшегося на полу:

  - Видите, как его оприходовали? И требуют через неделю 20 тыщ баксов. Совсем оборзели, прикинь!

  - Может, его в больницу?- спросил лейтенант. - Ты как, Пистон?

   Пистон зашевелился и с кряхтением и стонами, извиваясь всем телом, переполз к стене и сел.

  - Ничего, оклемаюсь,- сказал он. - Не в первый раз... Лежать некогда, когда такие дела. Надо разбираться, Петрович...

  - Будем разбираться,- кивнул капитан. - Но пока ничего не могу тебе сказать. Я тут всех знаю, а таких крутых точно знал бы, если бы это были местные. Нет, это какая-то новая команда - видно, решили обосноваться в наших краях. Ладно, будем выяснять - тряханем бабку...

  - Вот и я с утра так же сказал,- встрепенулся Утюг. - А возле бабкиного дома какие-то менты загребли моих ребят и так отметелили, что они теперь в больнице отдыхают...

   Милиционеры переглянулись - история оказывалась слишком непонятной и явственно попахивала излишними неприятностями. Вступать в конфликт с коллегами им явно не улыбалось, как не улыбалось и бороться со структурой, столь тесно связанной с их собственным ведомством. "Как знать, что это за люди? В наше время приходится быть осторожным и четко знать, с кем имеешь дело". Эти мысли одновременно промелькнули в головах обоих стражей порядка, хотя выраженные и не столь отчетливо. Реакция милиционеров не укрылась от Пистона, и он просипел:

  - Ты только выясни, кто на нас наехал, Петрович. Сам в это дело можешь не влезать. Утюг, ты при деньгах? У меня эти беспредельщики все забрали.

   Утюг понял шефа, вытащил из нагрудного кармана рубашки пачку долларов

  и пробурчал:

  - Давай, Петрович, работай. Извини за помойку.

    - Ладно,- сказал капитан, засовывая в карман деньги. - Пошлю к бабке участкового. Поедете к Артурчику в больницу - передавайте привет. И с помойкой как-то решите вопрос, а то она вся в дырках.


   Ровно через неделю в восемь часов вечера у магазина "Сделай сам" стоял черный "мерседес", нахально заехав на самый тротуар. Вечер стоял ясный и безветренный, но прохожих на бульваре было немного - кто-то уже отдыхал дома после рабочего дня, а тем, кто решил сделать покупки, в этом месте делать было нечего, поскольку магазин "Сделай сам", торговавший всяким полезным хламом, закрывался гораздо раньше, а других магазинов поблизости не имелось. За тонированными стеклами лишь смутно угадывались силуэты сидящих в "мерседесе" людей, однако когда откуда-то со двора, из-за угла магазина, появился худощавый молодой человек в дешевенькой светлой рубашке, шерстяных брюках не по сезону, которые сидевший в машине Утюг определил как "позорные", с таким же жалким портфельчиком, и выжидательно уставился на "мерседес", все четверо сидевших в машине бандитов проворно выбрались наружу.

  - Вечер добрый, я Борис,- спокойно произнес молодой человек.

  - Очень приятно!- прорычал Утюг. - За нашими баксами явился? Тебя кто послал, позорник? Говори, быстро!

  - Ребята, да вы что?- удивился Борис. - Я же не знаю, как вы там договаривались. Мое дело взять бабки и отнести куда надо.

  - Ага, вот и говори, куда, кому,- приказал Утюг.

  - Ребята, я ничего не знаю,- заявил Борис. - Мне сказали взять деньги и идти, а деньги у меня заберут по дороге.

  - Ты думаешь, я такой дурак, что тебе поверю?- язвительно осведомился Утюг. - Кончай мне мозги пудрить, садись в машину. Отвезем тебя в тихое место, там я из тебя все вытрясу.

   Магазин "Сделай сам" размещался в одноэтажной пристройке, примыкавшей к 14-этажному жилому дому. На крыше этой пристройки согласно указанию   Пистона, считавшего себя незаурядным стратегом, расположились Акула и еще один бандит по кличке "Помидор" с помповыми ружьями. Оба бандита с любопытством смотрели с крыши на происходившее внизу, когда Акула вдруг услышал у себя за спиной какое-то шипение. Он обернулся и вздрогнул: по крыше к нему приближался мягкой кошачьей походкой тот самый страшный тип, который в одиночку разгромил офис фирмы "Лаванда", а самого Акулу заставил всю ночь зажимать зубами скобу гранаты. Особенно обидным было то, что граната принадлежала именно Акуле - бородатый налетчик нашел ее

  в офисе в ящике того стола, за которым Акула имел обыкновение сидеть. В данный момент незнакомец держал наизготовку у пояса автомат АКСУ и ехидно ухмылялся, кивками головы показывая куда-то себе за спину. Акула перевел туда взгляд и увидел, что из окон квартиры второго этажа, выходящих на крышу пристройки, в него и его напарника целятся сразу из нескольких автоматных стволов. Бородач неумолимо приближался, однако таким образом, чтобы не закрывать автоматчикам, засевшим в квартире, сектор обстрела. Снизу доносились какие-то возгласы, среди которых выделялась хриплая брань Утюга, но бородач, не обращая на них внимания, вполголоса произнес:

  - Кладите ружья, быстро!

   Бандиты не заставили себя уговаривать, но не успели они положить оружие на залитую смолой поверхность крыши, как незнакомец совершенно неожиданно сделал Акуле подсечку. Бандит зашатался, размахивая руками и выпучив глаза, но тут же получил удар ногой в бок и с отчаянным ревом полетел с крыши вниз. Снизу донесся гулкий грохот, свидетельствовавший о том, что Акула приземлился точно на капот "мерседеса". Бандиты, уже собравшиеся затолкать Бориса в салон машины, на мгновение остолбенели, тупо взирая на Акулу, распластавшегося на сияющем капоте. Затем Утюг поднял голову и еле успел увернуться - сверху на него, безобразно вопя и болтая руками и ногами, летел второй бандит. Врезавшись в корпус "мерседеса", несчастный сполз по дверце на асфальт и со стонами   закорчился в пыли. С крыши раздался спокойный голос:

  - Ну ты, как тебя там,- Утюг, кажется? Ты деньги привез или нет?

   Присев на краю крыши, бородач смотрел прямо в глаза Утюгу и противно улыбался. Кроме него в глаза Утюгу зловеще уставилось дуло АКСУ. Пока бандит размышлял над ответом, над кромкой крыши возникли еще двое с автоматами, а из-за обоих углов магазина показались группы подтянутых молодых людей и остановились, разглядывая Утюга и его подручных с пристальностью, не сулившей ничего хорошего. В довершение всего у бордюра тротуара против входа в магазин припарковался неожиданно подъехавший микроавтобус. Его боковая дверца отъехала в сторону, и в проеме обнаружился припавший на одно колено стрелок с автоматом. "Во, бля, попал",- пронеслось в голове у растерявшегося Утюга. Все происходившее отчасти смахивало на милицейскую операцию, но Утюг хорошо понимал, что это никакая не милиция.

  - Ну так привез ты деньги или нет?- вновь спросил незнакомец. Вопрос, собственно, не требовал ответа, поскольку в намерения бандитов явно не входило отдавать деньги. Утюг забормотал что-то о необходимости разобраться, о Пистоне и даже о справедливости. Бородач возразил:

  - Насчет справедливости ты лучше помолчи. А раз ты приехал с пустыми руками, то мы сейчас поедем к Пистону. Ты ведь скажешь, где он живет?

   Вопрос прозвучал ласково, однако на заднее сиденье "мерседеса" Утюга втолкнули чрезвычайно грубо. С обеих сторон от него на сиденье расположились Борис и еще какой-то парень с револьвером. Ствол револьвера уперся Утюгу под нижнюю челюсть с такой силой, что едва не проник в мозг, а Борис скомандовал:

  - Ну, говори, куда ехать?

   Уловив колебания Утюга, парень с револьвером прошипел:

  - Говори, гад, или мозги вышибу!

   Открылись обе передние дверцы, и бородач, уже успевший спуститься с крыши, плюхнулся на сиденье рядом с водительским, а один из его людей   уселся за руль. Что-то со страшной силой ударилось о кузов "мерседеса", Утюг скосил глаз и увидел, что снаружи противник приступил к избиению его подчиненных. Бандиты даже не пытались оказать сопротивление и только перелетали, нелепо взмахивая руками, от одного мучителя к другому, затем к "мерседесу", от "мерседеса" их оттаскивали за грудки, и все начиналось сначала. Выглядело это все так неприятно, а давление ствола под челюсть достигло такой силы, что Утюг с трудом промычал адрес. Парень убрал револьвер, и Утюг добавил:

  - Дом богатый, улучшенной планировки, вокруг забор, а на въезде охрана.

  - Охране вы платите?- поинтересовался бородач.

  - Да, там наши люди,- кивнул Утюг. - Платит им комитет жильцов, ну и мы приплачиваем. Смотрите, чтоб стрельбы не было, у них ружья есть.

  - Это ты моли Бога, чтоб стрельбы не было,- процедил парень с револьвером. Мельтешение снаружи прекратилось - избитых бандитов отволокли за угол, люди бородача частью погрузились в микроавтобус, частью растворились во дворах. "Мерседес" плавно тронулся, мягко перевалился через бордюр и, набирая скорость, помчался по бульвару в сторону парка. За ним неотступно следовал микроавтобус. Вскоре впереди над массивом хрущевских пятиэтажек замаячила огромная башня из желтого кирпича, выстроенная с затейливыми изгибами и изломами. "Мерседес" посигналил, из желтого кубика проходной высунулся охранник и, увидев знакомую машину, приветственно помахал рукой и поднял шлагбаум. Проезжать в глубину двора "мерседес" не стал, а остановился у самой проходной, из него вылез бородач, легко взбежал по ступенькам крылечка, вежливо постучался в дверь проходной и исчез внутри. Микроавтобус остановился недалеко от въезда во двор снаружи ограды. Из его боковой двери спрыгнули на асфальт четверо - двое так и остались караулить въезд, а двое вошли в проходную. Оттуда донеслись глухой грохот, сдавленные крики, затем на крылечке показался бородач, не спеша спустился по ступенькам, открыл дверцу "мерседеса" и уселся на свое   место со словами:

  - Давай к самому подъезду.

   Однако к самому подъезду им подкатить не удалось - там уже стоял точно такой же "мерседес", как тот, на котором они приехали, только не черный, а темно-зеленый с металлическим отливом, словно тропический жук. Бородач повернулся к Утюгу и спросил:

  - Ну-ка посмотри, знакома тебе эта машина?

   Утюг действительно знал, кому принадлежит темно-зеленый "мерседес". Хозяин машины должен был приехать сегодня в гости к Пистону - проведать болящего и заодно обсудить последние тревожные события. В душе Утюг питал смутную надежду на то, что присутствие неожиданных гостей в доме у Пистона каким-то образом сорвет планы злобного бородача. Для этого, правда, требовалось, чтобы бородач не обратил внимания на стоящую у подъезда машину. Однако он словно видел все насквозь. "Козлы, вот же стоянка! Нет, надо тачку у самого подъезда поставить!"- выругался про себя Утюг, забывая о том, что сам всегда поступал точно так же.

  - Ну, что задумался?- нетерпеливо спросил бородач. - Чья машина?

   Ствол револьвера вновь воткнулся Утюгу под нижнюю челюсть, а мозгляк Борис с неожиданной силой вывернул кисть его руки. Бандит простонал:

  - Уй, пусти, больно... Это Назима тачка...

  - Правильно, я эту тачку знаю,- подал голос Борис. - Назим вместе с азербайджанцами рынок держит. Я пока не хотел говорить, думал, соврет или нет.

  - На ловца и зверь бежит,- усмехнулся бородач. - Боря, Костя, пошли. А ты что расселся?- обратился он к Утюгу. - Нам же без тебя никак нельзя. Но учти: если что - тебе первая пуля. "И ведь будет стрелять!- с тоской подумал Утюг. - Это ж натуральный отморозок!"

   Бородач, Борис и между ними Утюг направились к подъезду, Костя, парень с револьвером, держался чуть сзади. В машине остался только   водитель, сразу начавший разворачивать "мерседес" носом к воротам. Утюг вяло плелся к подъезду и ощущал, что его карьера неумолимо подходит к концу. "Мог я не сказать адрес?- думал Утюг. - Не мог. А все равно никому ничего не докажешь". Он лишь на секунду представил себе жизнь без больших денег, в вечном труде, и это было так ужасно, что он с воплем, размахивая руками, бросился к темно-зеленой машине.

  - Братва, спасай, я в полоне!- орал Утюг. Игравшие во дворе дети и их мамаши уставились на него со страхом и недоумением. Однако заметивший его побег водитель черного "мерседеса" дал газу и, молниеносно подъехав задним ходом, заблокировал две дверцы зеленого автомобиля. В одну из оставшихся свободными дверец, а именно в заднюю, получив мощного пинка в зад, немедленно влепился Утюг, растопырив руки и ноги. Переднюю дверцу распахнул Борис и, схватив водителя за голову, вырвал его из-за руля, словно репу. Бородач рявкнул:

  - Милиция! Выйти из машины! Руки на капот!

   От проходной уже бежали люди, подъехавшие на микроавтобусе. Бородач еще раз крикнул:"Милиция!", обращаясь в основном к гуляющим мамашам, мощным пинком в лоб привел в бессознательное состояние боровшегося с Борисом водителя и направил пистолет на охранника, заметавшегося на заднем сиденье. Подоспевшие люди из микроавтобуса скрутили Утюга, уткнув его лицом в крышку багажника, и открыли заднюю дверцу, намереваясь вытащить охранника из салона. Тот наконец выхватил пистолет из кобуры, но выстрелить не успел - бородач выстрелил раньше. Пуля пробила охраннику плечевой сустав и впилась в спинку сиденья. Охранник застонал и согнулся в три погибели. Выстрел из "ТТ" в салоне прогремел оглушительно, но снаружи оказался почти не слышен.

  - Этих двоих отвезите на проходную,- распорядился бородач, имея в виду водителя зеленого "мерседеса" и раненого охранника. - Узнайте у них все координаты Назима - нам будет некогда. Юра,- обратился он к одному из своих людей, подбежавших на подмогу,- начинайте опрашивать народ во   дворе. Найдите блокноты и ручки и все записывайте.

  - А чего спрашивать-то?- в недоумении спросил блондинчик Юра.

  - Все спрашивай, что в голову придет. Главное - вопросы должны звучать внушительно. Пусть люди считают, будто мы милиция,- объяснил бородач. - И побольше улыбайся. Физиономия у тебя честная, так что не волнуйся, никто про тебя плохого не подумает... Вы двое, помогайте Юре,- просто стойте рядом и тупо кивайте. Вы двое, на въезд. Борис, Костя, берем этого толстого ублюдка и пошли.

   Люди, державшие Утюга, отступили в разные стороны, Борис и Костя подхватили бандита под руки и поволокли в подъезд. Бородач шел чуть позади. Перед стальной дверью с домофоном процессия замешкалась, но бородач схватил Утюга за шиворот и, заставив его запрокинуть голову, прошипел ему в ухо:

  - Мне с тобой возиться некогда. Еще раз хвост поднимешь - пристрелю прямо здесь, понял?

   Последовал весьма болезненный тычок в бок стволом пистолета. Утюг поднял трясущуюся руку, однако толстыми негнущимися пальцами никак не мог попасть в нужные кнопки. Черты лица бандита расплылись, он простонал:"Не могу" и заплакал, обмякнув на руках своих конвоиров. Борис выругался, достал из кармана недоеденную плитку шоколада, освободил ее от фольги и сунул шоколад обратно. Затем он набрал номер квартиры Пистона, и когда мужской голос спросил:"Кто там?" - ответил:"Это я, Утюг", тщательно подражая голосу бандита и одновременно комкая перед микрофоном фольгу. Шуршание фольги охранник, ответивший на сигнал, принял за помехи, недовольно проворчал что-то, но в следующую секунду щелкнул дверной замок. Окна квартиры Пистона выходили на другую сторону дома, поэтому охраннику пришлось выйти на лестничную клетку, чтобы выглянуть во двор. Увидев внизу знакомую черную машину, он успокоился, но, вернувшись в квартиру, на всякий случай все же запер дверь. Когда послышался шум открывающихся дверей лифта, охранник   прильнул к глазку и увидел сначала бочкообразную фигуру , приближающуюся к двери квартиры, а затем лицо Утюга - из тех, про которые говорят:"В три дня не обгадишь". Выпуклость линзы глазка растягивала физиономию бандита и окончательно придавала его чертам гротескный характер. Видимо, поэтому охранник не заметил, что Утюг выглядит как-то странно, и было отчего: за углом лестничного холла, невидимые через глазок, с оружием наготове притаились Костя и Борис, взбежавшие снизу пешком. Пока Утюг деревянной походкой шел к двери, они корчили страшные рожи и грозили ему пистолетами. Бородач остался в лифте, нажав на кнопку "Стоп", и напряженно прислушивался. Охранник, прекрасно знавший Утюга, тем не менее для порядка спросил в переговорное устройство:"Утюг? Ты один?" В мозгу Утюга зародилась безумная надежда на то, что когда дверь откроется, он успеет шмыгнуть в прихожую и оставить с носом своих мучителей. Однако он не учел количества замков на двери в квартиру Пистона. Как только щелкнул первый замок, все налетчики бросились вперед из своих укрытий, а когда лязгнула отпираемая последней массивная задвижка, они находились уже у двери, стараясь на всякий случай не попадать в поле обзора из глазка. Бородач схватил Утюга за руку и несильно сдавил своими неестественно твердыми пальцами запястье бандита. Место для нажатия было, естественно, выбрано не случайно: Утюг испытал такую боль, которой ему не приходилось испытывать во всей предыдущей жизни. При этом он ясно ощущал, что боль может усилиться, стоит его врагу посильнее стиснуть пальцы. В результате Утюг конвульсивно вытянулся в струнку, словно посаженный на кол, вытаращил глаза и напрочь лишился дара речи. Когда стальная дверь со скрипом отворилась, бородач швырнул Утюга прямо в объятия охранника, вслед за тушей бандита ворвался в прихожую и нанес охраннику прямой удар левой в висок. Одного удара оказалось достаточно: охранник сразу обмяк, ноги у него подкосились, и он без чувств повалился на пол, а сверху его придавил упавший Утюг. Не теряя ни   секунды, бородач двинулся дальше в квартиру, откуда донесся недовольный возглас с кавказским акцентом:"Что там уронили, слушай?!" В огромной гостиной непрошеный гость столкнулся с мужчиной кавказской наружности, который направлялся на шум в прихожую. Увидев в правой руке бородача пистолет, кавказец тут же рухнул на колени, словно давно готовился к этому моменту, и шепотом попросил:

  - Слушай, не убивай, а?..

   Не обращая на него внимания, налетчик ворвался в следующую комнату. Там он застал трогательную картину, достойную кисти художников-передвижников. На огромной кровати, окруженной другими предметами очень дорогого и очень аляповатого мебельного гарнитура, среди подушек и одеял возлежал Пистон. За неделю, прошедшую после разгрома офиса, заплывшие глаза бандита сделались несколько шире, а кровоподтеки приобрели отвратительный зеленовато-гнойный оттенок,- последнее, впрочем, являлось несомненным признаком выздоровления. К ложу Пистона был придвинут справа журнальный столик, на котором теснились упаковки с соками, йогуртами, фруктовыми пюре и прочие продукты, употреблению которых не особенно мешала вывихнутая челюсть бандита. Слева от ложа за передвижным столиком на колесиках восседали полный мужчина, одетый дорого и со вкусом - Назим, как догадался бородач,- и перезрелая крашеная девица весьма вульгарной наружности, обильно увешанная украшениями из желтого металла. Оба взирали на Пистона с таким подчеркнутым состраданием, что оно поневоле казалось фальшивым. Впрочем, Пистон, судя по его скорбному лицу, был искренне тронут. В тот миг, когда незваный визитер появился на пороге комнаты, Назим и девица как раз хлопнули по рюмке виски и принялись закусывать очищенными от кожуры ломтиками ананаса. Увидев фигуру на пороге, Назим поперхнулся и зашелся в надрывном кашле, а девица сделала попытку отъехать по паркету в угол вместе со стулом. Однако ее движение оказалось слишком резким: в воздухе мелькнули жирные белые ляжки, раздался слабый вскрик, стул   отлетел в сторону, а девица всем своим немалым весом грянулась об пол и на некоторое время затихла. Туфля, слетевшая с ее вскинутой в воздух ноги, описала несколько пируэтов в воздухе и приземлилась на выбритую и намазанную зеленкой макушку Пистона. Бандит вздрогнул в испуге и вжался спиной в подушки.

  - Привет, Пистон,- жизнерадостно поздоровался бородач, поигрывая пистолетом. - Произошла маленькая неприятность: твой друг приехал на встречу со мной, но забыл деньги.

   Назим, коренной москвич, хотя и татарин, из долгого общения с кавказцами вынес сомнительное убеждение в том, что наглость - второе счастье. Поэтому он, опомнившись после первого потрясения, обратился к пришельцу:

  - Слышь, мужик, тебя сюда звали? Ты чего беспредел творишь? Знаешь, что за это бывает? Тебя же сто раз отпетушат за такие дела!

   Бородач повернулся к Назиму, словно только что его заметил, взял прислоненную к изножью кровати палку, которой Пистон пользовался для хождения в туалет, размахнулся и ударил Назима палкой по голове. Раздался отчетливый костяной стук. Назим, начавший было привставать, с выражением крайнего изумления на лице вновь опустился на стул.

  - Тебе слова не давали,- укоризненно заметил бородач и ногой выдернул стул из-под Назима. Бандит тяжело грохнулся на паркет рядом с тихонько подвывающей девицей. Некоторое время он лежал неподвижно, как бы собираясь с мыслями, затем зашевелился, отполз к стене и смирно сел, уже не рискуя проронить ни слова. Борис и Костя втолкнули в комнату Утюга, дрожащего кавказца и еще не вполне очухавшегося охранника.

  - На пол!- скомандовал Костя. - Ноги шире! Руки за голову!

   Несколькими пинками он заставил лежащих принять желаемую позу. В его движениях явно просматривалась милицейская выучка. Впрочем, Костя и не скрывал того, что был когда-то милиционером: приехав в Москву из владимирской глубинки, он поступил в милицию, стал москвичом, женившись   на москвичке, однако вскоре угодил в тюрьму из-за происков продажного начальства, не простившего ему чересчур ретивой борьбы с рэкетом. Борис также прошел через тюрьму: в Бутырский следственный изолятор его упрятали те же люди, которые посадили в тюрьму Костю. Борис пытался стать предпринимателем, однако не желал платить никаким "крышам", ни милицейским, ни бандитским. В конце концов он так намозолил глаза и тем, и другим, что купленные стражи порядка вменили ему в вину незаконные валютные операции и еще несколько подобных статей, столь же нелепых в условиях рынка, однако еще не отмененных. Доказать, правда, им ничего не удалось, но никто всерьез и не собирался что-либо доказывать: несколько месяцев в Бутырке сами по себе являются достаточным наказанием, особенно когда на воле дочиста обворовывают склад с принадлежащим узнику товаром. Таким образом, если иметь в виду краткую историю жизни Бориса и Кости, то становилась понятной та готовность, с которой они восприняли слова бородача:

  - Какой-то скользкий человек этот Пистон. Говоришь ему о деньгах, а он делает вид, что не понимает. Таких убивать надо. И приятели у него наверняка такие же, их тоже придется убить.

   Кровожадное заявление предводителя налетчиков не вызвало у его подчиненных никакого протеста - наоборот, они деловито переступили с ноги на ногу, становясь поудобнее для стрельбы. Пистон завозился на кровати, словно его кусали блохи, охранник и Утюг замерли на полу, крашеная девица сделала лужу, Назим проклинал тот миг, когда согласился на предложение Пистона приехать в гости и обсудить меры по борьбе с беспределом. Подал голос только перепуганный кавказец:

  - Слушай, я не скользкий, я про деньги понимаю. Не убивай, а? Сегодня денег нет, завтра дам деньги, клянусь хлебом...

  - Завтра само собой, завтра и ты заплатишь, и он,- бородач кивнул на Назима. - Если будете живы, конечно. Сегодня-то мы пришли с Пистона получить, а он платить не хочет. Мы же не можем убить одного Пистона, а   остальных вот так просто отпустить...

  - Слушай, зачем так просто? Я деньги даю,- опять встрял кавказец.

  - Ну нет, или уж никого не убивать, или всех,- покачал головой бородач. Слово "убивать" в его устах звучало так отвратительно буднично, что Пистон не выдержал. Живо представив себя застывшим среди окровавленных простынь и с бессмысленной ухмылкой мертвеца пялящим в потолок остекленевшие глаза, бандит показал на резной шкаф и завопил:

  - Там бабки, в кейсе! Ровно двадцать тыщ баксов! Подавитесь!

   Борис, повинуясь кивку бородача, прошел к шкафу, достал кейс, вернулся обратно к двери и, присев на корточки, принялся считать деньги. В комнате на некоторое время воцарилось молчание, слышались только шорох купюр да сиплое дыхание Пистона. Затем Борис поднялся на ноги с кейсом в левой руке и пистолетом в правой и доложил:

  - Все в порядке, ровно двадцать штук.

  - Поздравляю,- усмехнулся бородач,- все хорошо, что хорошо кончается. Но наше сотрудничество только начинается. Ваша контора,- показал он на Пистона стволом пистолета,- сделала только первый взнос. В дальнейшем вам предстоит делать их ежемесячно. Размер взноса я пока определяю в десять тысяч долларов. Затем, когда наши люди поподробнее ознакомятся с вашей документацией и с источниками ваших доходов, сумму взноса мы уточним. Согласитесь, что лишнего мы не просим, три шкуры не дерем, но прошу учесть: пришли мы, как говорил Ленин, всерьез и надолго. Теперь что касается вас,- показал бородач пистолетом сначала на кавказца, а потом на Назима. - Завтра каждый из вас приготовит и передаст вот ему,- главарь налетчиков кивнул на Бориса,- по двадцать пять тысяч долларов. Сумма для вас вполне посильная, и не советую спорить, а то я ее подниму. Сопротивляться тоже не советую: все ваши кормушки у нас под контролем, и если мы не убьем вас сегодня, то сможем это сделать в любой другой день. Пусть ваш человек принесет деньги на стадион "Наука", на футбольное поле. Он должен быть один. И не дай Бог, если   что-нибудь случится вот с этим прекрасным молодым человеком,- бородач похлопал по плечу Бориса. - Вырежу вас и всю вашу родню до десятого колена.

   Главарь налетчиков так посмотрел на Пистона, что тот машинально вскинул руки, как бы защищаясь. Назим тем временем тупо смотрел на кейс, и на щеках его набухали желваки. Наконец он не выдержал и сквозь зубы прохрипел:

  - Ты сам не понимаешь, что ты сделал. Тебя раздавят. Забирай деньги и уматывай куда-нибудь подальше, иначе тебе не жить. Ты же все права нарушил, все законы...

   Бородач, собиравшийся уже уходить, повернулся, холодно посмотрел на Назима и медленно, с расстановкой произнес:

  - Ты лучше подумай о том, где достать денег. Тебе сказано платить, вот и плати, а твое мнение об этом никого не интересует. Что касается ваших законов и прав, то я на них плюю. И учти: вам очень повезло, что сегодня обошлось без крови. Ты все понял, или ударить тебя?- и бородач вновь протянул руку к палке Пистона.

  - Понял...- неохотно выдавил из себя Назим. С одной стороны, его не покидало ощущение нереальности всего происходящего, но, с другой стороны, в реальности угрозы, исходившей от непрошеных гостей, он ничуть не сомневался. "Ладно, пока живы остались, а там посмотрим,- подумал Назим. - Но что же это за команда, откуда? Видел беспредельщиков, но таких... Внаглую, с пушками, среди бела дня... И ведь на мордах написано, что будут стрелять".

  - Счастливо оставаться,- с ухмылкой бросил бородач и удалился, а за ним и оба его подручных. Некоторое время они еще находились в квартире: слышался шум сдвигаемой мебели, что-то упало и разбилось, загремела посуда на кухне. Наконец щелкнул замок входной двери, и все стихло. Все молчали. Неожиданно крашеная девица вскочила и торопливо побежала в ванную. Кавказец и Утюг зашевелились, закряхтели и сели на паркете.

     - Еще и унесли что-то,- уныло произнес Пистон и обратился к Утюгу: - Ну что, заложил, сука?

  - А ты бы сам к ним на стрелку съездил!- визгливо возразил Утюг. - Меня пытали, между прочим! И убить могли!

  - Они не убили, так я убью,- заявил Пистон, но Назим перебил его:

  - Кончай, Пистон, нашел время разборки устраивать. Утюг не Александр Матросов, с какой стати ему подыхать? Ну не нашли бы они тебя сегодня, значит, нашли бы завтра и тогда бы уж точно грохнули. Ты же их видел - это же отморозки, для них жизнь - копейка, и своя, и чужая. Надо разобраться, кто они и откуда, иначе мы с ними ничего не сделаем.

  - Вы, русаки, совсем оборзели,- проворчал кавказец. - Как можно тут работать? Сегодня двадцать штук дай, завтра двадцать пять дай...

  - Ты насчет русаков не пизди,- оборвал его российский патриот Назим. - Сам из них кровь сосешь и еще недоволен. А в Карабахе не хочешь повоевать?

  - Слушай, что ты пристал - Карабах, Шмарабах?..- удивился кавказец. - Я там войну не начинал, я деловой человек!

  - У нас тут скоро свой Карабах будет, если мы на этих ребят вовремя не выйдем,- угрюмо проворчал Пистон. - Назим, обзванивай всех знакомых, всю братву, рассказывай, что тут у нас творится. Таких отморозков никто покрывать не будет - сегодня наехали на нас, а завтра на кого угодно могут наехать. И надо ментов подключать, всю ментовскую агентуру. Дело серьезное, а Петрович что-то не шевелится. Бабки брать он мастер, но теперь пора бабки отрабатывать.

   Пистон не знал о том, что капитан, которого называли Петровичем, получил от бдительных жильцов сигнал о налете на его квартиру, однако не принял никаких мер. Более того, когда Петровича спросили:"Это действительно милиция работает?" - Петрович не моргнув глазом ответил:"Да, прошу сохранять спокойствие". Достойный страж порядка справедливо рассудил, что даже если во время бандитских разборок кого-   нибудь и пристрелят, то будет очень трудно определить, кто же ответил на тревожный звонок. Поступил так Петрович потому, что почувствовал: Пистон и прочие окрестные криминальные команды будут отодвигаться на вторые роли, если им вообще позволят продолжить свое существование. Без полной уверенности в своих силах, без солидного прикрытия такие наезды средь бела дня никто предпринимать не станет, рассуждал Петрович. Кроме того, у него состоялся разговор с участковым, которого он действительно послал к той старухе, в чьей квартире покалечили Артурчика и еще двух людей Пистона. Участковый пришел к Петровичу с отчетом о визите и с порога заявил, что больше с этой бабулькой не желает иметь никаких дел и заниматься делами команды Пистона впредь не намерен. Видимо, за ним следили еще на подходе к дому: не успел он осмотреть квартиру и завести на кухне со старухой длительную беседу, которой предстояло затянуться до полуночи, как ощутил, что дело нечисто. Дотоле забитая и робкая, старуха теперь усмехалась и отпускала шуточки, причем иногда довольно обидные. Участковый собирался уже перейти к угрозам, но тут в квартиру, воспользовавшись своим ключом, вошли трое неизвестных, вожак которых по всем приметам походил на того бородача, что так жестоко обошелся с Артуром, а потом учинил погром в офисе фирмы "Лаванда". Участковый потребовал было у них документы, но в ответ вся троица разразилась обидным хохотом. Затем участковый получил удар в поддых, документы проверили у него самого, заставили его сесть, после чего незнакомцы некоторое время переговаривались с кем-то по телефону, то и дело называя фамилию участкового и место его работы. По окончании переговоров бородач поделился с милиционером собранной информацией: он сообщил участковому, где работает его, участкового, жена, какой дорогой она ходит на работу и какой дорогой водит в школу детей, напомнил милиционеру о наличии у него престарелой матери, целыми днями просиживающей во дворе на лавочке, а также о наличии у милиционера автомобиля и дачного участка, причем и то, и другое в любую минуту   может загореться. "Вот и сейчас может",- с неприятной улыбкой произнес бородач, кивая на окно. Участковый, имевший слабость разъезжать по подведомственной территории на личном автомобиле, поднялся и, как лунатик, подошел к окну. Заметив его, с улицы помахал ему рукой какой-то тип, привалившийся задом к капоту его новеньких "жигулей". В довершение всего один из подручных бородача сообщил, что, по его сведениям, в ближайшее время на участкового должен поступить целый пакет жалоб. "Можно этого и не допустить,- доверительно произнес тщедушный помощник бородача, которого участковый поначалу презрительно обозвал про себя "фраерком". - Можно отговорить людей. Но все будет зависеть от вашего поведения".

  - Подумай, ну кому ты помогаешь?- с укором обратился к участковому бородач. - Это же уголовники, подонки общества, а ты уважаемый человек. Уважаемый, а спутался с каким-то Пистоном! Тьфу! Позор!

   Участковый опустил голову. Уши у него горели, он чувствовал себя школьником, которого собираются поставить в угол за что-то очень гадкое. Бородач неожиданно сменил тон и доверительно спросил:

  - Сколько тебе бандиты платят?

   Смущенный милиционер забормотал что-то о нищенской зарплате, которую не выдают вовремя, о детях, о болезнях жены...

  - А всем другим вовремя зарплату выдают?- поинтересовался бородач. Сбитый с толку участковый молчал. - Ну ладно,- махнул рукой бородач,- не в этом дело. Короче говоря, мы тебе будем платить больше. Назови сумму, но без вранья - япроверю. А если попробуешь сделать гадость нам или тем более этой старушке, то пеняй на себя. Сейчас у тебя все хорошо, а будет все очень плохо. Понял?

  - Петрович, я больше в ихние дела не полезу, хоть расстреливай,- с жаром говорил участковый капитану наутро после визита. - Плевать мне на ихние деньги, мне своя голова дороже. И вот что я тебе скажу: это не обычные бандиты. То ли у них в органах какое-то прикрытие есть, то ли   еще что, но так на меня еще никто не давил. Просто буром прут ребята. А я человек маленький, меня в случае чего раздавят и не заметят. Если кому-то надо их остановить, то попутного ветра ему в жопу.

   Петрович глубокомысленно хмыкал, слушая рассказ участкового, не сказал ему ничего определенного, однако дружески похлопал по спине, провожая из кабинета. Затем капитан сел за стол и надолго задумался. Он уже начал потихоньку наводить справки о новой команде, так эффектно объявившейся в районе, однако его усилия пока не дали ровным счетом никакого результата. Полное отсутствие сведений было совершенно необычным явлением, особенно если учесть дерзкие методы работы новой криминальной группы, и заставляло делать самые замысловатые предположения. Результатом раздумий Петровича стало то, что он не стал защищать бандитов, с которыми сотрудничал.

   Бандиты, однако, не подозревали о его предательстве и рассчитывали на его помощь в сборе информации и вообще в борьбе за место под солнцем. После пережитых волнений они подтянулись к чудом уцелевшему столику на колесиках и принялись снимать стресс разными дорогими спиртными напитками, причем даже Пистон махнул рукой на категорический запрет врачей и на предостережения своей крашеной подруги, осушив залпом полстакана виски и далее продолжая в том же духе. Все поднялись с пола и сидели уже на стульях; Утюг, чувствуя за собой вину, пил молча, Пистону было еще трудно говорить, крашеная девица молчала, стесняясь проявленной ею постыдной слабости, кавказец и Назим пребывали в глубоком раздумье. Им, несомненно, было о чем подумать. С одной стороны, отдавать такие деньги за здорово живешь Бог знает кому выглядело не только глупым, но и постыдным. Собственные компаньоны могли их не понять. С другой стороны, потеря двадцати пяти тысяч ни для того, ни для другого не стала бы смертельным ударом, а все увиденное в этот день в квартире Пистона как-то не располагало к скупости. Собутыльники понимали состояние двух партнеров и тактично помалкивали,   лишь изредка обмениваясь репликами вполголоса. Наконец Назим не выдержал и спросил, глядя в упор на партнера помутневшим взглядом:

  - Ну что, Фикрет, отдашь им деньги?

  - Слушай, так не могу сказать, думать буду,- лживым голосом ответил кавказец.

  - Значит, отдашь,- со вздохом сказал Назим и покачал головой.


   Капитан Ищенко с интересом выслушал повествование обо всех этих событиях, сидя на кухне тетушки Корсакова, поедая вяленую рыбу и запивая ее холодным пивом. Корсаков, он же бородач, оказался превосходным рассказчиком, однако его единственному слушателю кое-что все-таки осталось непонятным. Корсаков охотно согласился ответить на любые вопросы, и капитан поднял палец:

  - Вопрос первый, но не самый главный. Насчет этой квартиры. Почему тетушка ютится у себя в одной комнате, когда может занять хоть всю площадь?

  - Может,- кивнул Корсаков. - Я и просил ее это сделать, причем неоднократно. Но она категорически отказывается. Что поделаешь - другое поколение, человек старой закалки... Знаешь, была когда-то такая популярная пьеса, князь Сумбатов-Южин написал - "Старый закал"?

  - Князь?- тупо переспросил Ищенко. От пива у него слегка зашумело в голове. - Не слыхал. Вопрос второй, тоже не самый главный: почему бы старушку отсюда не переселить, раз у тебя тут столько врагов?

  - Во-первых, она не хочет переселяться - говорит, что привыкла к этому району, что всех тут знает, что уже стара и тому подобное. Во-вторых, я теперь уже по всей Москве работаю, значит, и враги есть везде. Кто-нибудь засечет, как я старушку проведываю. и весь переезд пойдет насмарку. А здесь я наладил охрану, рядом надежные люди, база... Да и врагов я успел приручить - они платят понемножку и живут себе спокойно. Сперва, конечно, им трудно было привыкать к тому, что еще вчера все   платили им, потому что боялись, а сегодня они сами должны платить кому-то. Но ничего, теперь все утряслось. А кроме того, я надеюсь, капитан, что теперь ты будешь рядом с тетушкой.

  - Это зависит от ответа на третий вопрос,- сказал Ищенко. - Точнее, вопросов несколько. Какое отношение ты имеешь к базе на плодовой станции? Для чего служила эта база? Что за люди помогали тебе наезжать на бандитов? Для чего тебе такие деньги - я же вижу, что ты их не на себя тратишь? Ну и так далее - можно спрашивать долго, но все вопросы сведутся к одному: что за дело ты затеял?

  - Как ты уже отмечал в своем рапорте о расследовании убийств на плодовой станции, существует некая организация, созданная с неясными целями, до недавнего времени имевшая свою базу на плодовой станции и для достижения своих покуда невыясненных целей готовая идти на тяжкие преступления. Все это правильно,- произнес Корсаков. - Правильно, но слишком узко. Из-за очередной шайки фашистов никто не стал бы разваливать дело о четырех убийствах и выживать тебя с работы. Тебя, между прочим, ценили, хочешь верь, хочешь нет...

   Ищенко скептически усмехнулся, но было видно, что ему приятно это слышать. Корсаков продолжал:

  - Все твои неприятности, как я понял, происходили от твоего авантюризма и от неумения ладить с людьми. Но речь пока не об этом. То, что я называю "Делом", сейчас почти полностью подготовлено и будет представлять собой крупномасштабную военную акцию в Москве. Однако замысел Дела зарождался не здесь. Меня как вполне русского человека не оставляло, разумеется, равнодушным то, что в последние годы происходит с Россией. Однако я не считал себя вправе предпринимать какие-то действия и предлагать кому-либо свои услуги как военный. Все-таки я эмигрант, родился в Америке, всю жизнь прожил вдали от России... Я полагал, что люди, живущие здесь, лучше знают обстановку в стране и потому только они имеют право принимать решения и действовать. Однако   когда судьба занесла меня в Россию, я как бы стал с этими людьми на одну доску, посмотрел на все их глазами, сделался таким же, как они...

  - Но ты же попал не совсем в Россию,- поправил Ищенко.

  - Ну, во-первых, и Карабах, и Абхазия раньше считались Россией. А во-вторых, я постоянно находился там среди русских людей. Кстати, вот тебе ответ на вопрос, откуда я с самого начала взял людей для того, чтобы начать подготовку Дела. Всех этих людей я знал еще в "горячих точках" и уже там договорился с ними о сотрудничестве. Те, кто оказался в Москве раньше, готовили почву для тех, кто попадал в нее позже. Кроме того, знакомился я на войне не только с отдельными людьми: в Абхазии на меня вышли представители целой организации, которой, между прочим, и принадлежала база на плодовой станции. Это очень гнусная шайка с чисто фашистской идеологией, если кашу в голове можно называть идеологией, а главарь у них - полный подонок с замашками пророка и с неукротимой тягой к власти. Власть ему, естественно, нужна для личных нужд - не столько даже для обогащения, сколько для того, чтобы унижать людей, господствовать над ними...

  - Те четыре трупа - их работа?- спросил Ищенко. Корсаков кивнул:

  - Разумеется. Причем никакой особой необходимостью эти убийства не диктовались. Бомжи у них состояли в рабстве, их мучили за всякие провинности, сажали на цепь в сарае, травили собаками... Считалось, что таким образом вырабатывается бойцовский характер. Нескольких бродяг убили для укрепления этого самого бойцовского характера,- я об этом знал, но никак не думал, что такие вещи происходили прямо на базе. А двух охранников прикончили за то, что они попытались отказаться от участия в Деле. Как говорится, вход - рубль, выход - два.

  - Но мне показалось, что вся команда хотела покинуть базу еще до того, как на ней обнаружили трупы,- заметил Ищенко.

  - Правильно,- кивнул Корсаков. - Плодовая станция выполняла, в сущности, две функции: тренировочного центра и места для встреч и   собраний. С получением приказа о готовности номер один эти функции отходят на второй план: все находятся в условленных местах и ждут приказа о выступлении. Ну а когда нашли покойников, то о дальнейшем использовании станции не могло быть и речи - приходилось думать о том, как остановить капитана Ищенко.

  - И как заставить его молчать,- подсказал Ищенко. - Предложение насчет комнаты - это взятка?

  - Не притворяйся идиотом, капитан,- поморщился Корсаков. - Если бы я хотел всучить тебе взятку, я бы предложил тебе денег, причем столько, что ты мог бы купить шикарную квартиру в центре. А я вместо этого предлагаю тебе задаром охранять близкого мне человека. Денег же я тебе не предлагал по двум причинам: во-первых, знал, что ты не возьмешь, а во-вторых - повторяю еще раз - считал и считаю, что ты захочешь быть в Деле. Отчасти поэтому я и убивать тебя не разрешил...

  - А еще почему?- заинтересовался Ищенко.

  - А за что убивать-то?- вопросом на вопрос ответил Корсаков. - За то, что ты, один из многих, честно служишь? Зачем брать такой грех на душу? Но вернемся к Делу. Когда я приехал в Москву с тем, чтобы надолго здесь обосноваться, я вышел на эту самую фашистскую организацию и удивился одному - насколько сильно к ней тянулись люди. Вроде бы идеи - нелепые, ритуалы - дурацкие, главарь - тоже злобный дурак, его подчиненные - ослы, а вот поди ж ты... Московское да и все российское общество - как перенасыщенный раствор: в него достаточно бросить любой предмет, хоть кусок дерьма, чтобы началась кристаллизация. Люди не хотят ждать, как овцы в загоне, пока с ними что-то сделают: то ли накормят, то ли остригут, то ли перережут. Они хотят что-то изменить, причем сами. Те, которые хотели этого особенно остро, оказывались в Карабахе, в Абхазии, в Боснии, ехали по контракту в Чечню. Конечно, в этих местах было много лиц с разбойными наклонностями, или любителей оружия, или желающих испытать себя и потом похвастаться... Всяких хватало, и всех можно   было использовать, однако меня интересовали прежде всего те, которые хотели что-то сделать сами, что-то изменить. Если ради этого они не боятся подставить свою голову под пули, то на таких людей можно положиться. Такие вот люди шли и к нашему фюреру: в один прекрасный день он заметил, что уже не он ведет вербовку, а вербовка тащит его за собой, одни люди приводят за собой других, и с большинством из них он не может говорить на одном языке, потому что они хотят сделать что-то для других людей, для Отечества, а он способен иметь в виду только себя. На этом этапе развития организации я и познакомился с фюрером. Я не стал ему говорить о том, что за мной тоже стоит немало людей,- наверное, он до сих пор считает себя главой всего дела. Когда надо, надо уметь поддакивать, кивать, соглашаться,- заметь себе это, капитан! В результате дуче поручил мне организовать военную подготовку членов организации, а больше мне ничего и не требовалось: я таким образом получал все связи, выходил на все ячейки организации. Полоумные фашисты меня, разумеется, интересовали мало - я старался войти в контакт с новыми членами. Как я и думал, они предпочитали не вдаваться глубоко в то, какие цели ставит перед собой организация, какова ее идеология и тому подобное. Главное - организация практически по всем позициям осуждала правящий режим и готовилась к активным действиям. В результате всех моих контактов сложилось нынешнее положение: организацию на 95% составляют структуры, которые контролирую я как единоличный командир. Группа с плодовой станции, которой ты чуть не прищемил хвост, составляет некое инородное тело, со всех сторон окруженное, скажем так, здоровой тканью. Фюрер хоть и чувствует, что я забрал слишком большую власть, однако придраться ни к чему не может: я постоянно спрашиваю его совета, одобрения, держу его в курсе своих действий,- большей частью вру, конечно. Собственно, он и не хочет ни к чему придираться: во-первых, он нуждается во мне как в военном руководителе, во-вторых, ему нужны мои контакты с людьми из органов, с военными, с поставщиками  оружия, а самое главное - он рассчитывает использовать меня, когда начнется Дело.

  - Что же это за Дело такое?- с деланным равнодушием спросил Ищенко. В глазах его появился азартный блеск, колено под столом ходило ходуном.

  - Честно говоря, идея Дела принадлежит не мне, а фюреру,- сказал Корсаков. - Он долго думал, куда бы направить энергию своей команды. К его чести должен сказать, что он не увлекался криминалом и сумел не засветиться перед органами. Однако занимались они такими мелочами, которые фюрера никак не могли удовлетворить. Ему требовался большой кусок. Всю жизнь заниматься мелким рэкетом, щипать ларечников, как какой-нибудь Пистон - это не для него.

  - Вроде бы начинаю понимать,- произнес Ищенко. - Дисциплинированная команда с идейной подкладкой... Терроризм, шантаж, заложники,- что-нибудь в этом роде. Правильно?

  - Да,- кивнул Корсаков. - Но в общенациональном масштабе. Замысел в общих чертах состоит в том, чтобы путем быстрой военной операции захватить Москву. Вот над этим мы с ним и работаем.

   Ищенко подавился пивом. Он понимал, что не ослышался, и искоса посмотрел на собеседника, пытаясь понять, как ему следует реагировать на столь нелепое заявление человека, еще секунду назад казавшегося вполне разумным. Он вспомнил рассказы приятелей о том, что речам некоторых психов присуща необычайная логика и убедительность. Корсаков заметил его замешательство и хладнокровно продолжал:

  - Ну не всю Москву, конечно,- для успеха дела в этом просто нет необходимости. Достаточно будет захватить ключевые в военном отношении точки в пределах Садового кольца.

  - И ты тоже решил под это подписаться?- с трудом протолкнув наконец пиво в утробу, спросил капитан.

  - Уверяю тебя, что я далеко не одинок,- заметил Корсаков.

  - Ну, я тебе компанию не составлю,- раздраженно заявил Ищенко. - Ты   хоть представляешь, что из всего этого может получиться, тем более с таким ожесточенным народом, как сейчас? А у тебя там фашисты и Бог знает какие еще сумасшедшие!

  - Может получиться, а может и не получиться - смотря как и ради чего вести Дело,- возразил Корсаков. - Но ты не дослушал.

  - Ну давай дальше,- вздохнул капитан, внезапно ощутивший крайнюю усталость. Ему захотелось поехать в свою холостяцкую комнатушку и завалиться спать. Словно издалека до него донесся голос Корсакова:

  - Идея окончательно оформилась после занятия чеченцами Грозного в августе 96 года. Как ты помнишь, город они не штурмовали, просто заняли все те точки, где не было федеральных войск, но этого оказалось достаточно для большого шантажа. Наши уникально гнилые в моральном отношении средства массовой информации назвали эту операцию "взятием Грозного", хотя то, что чеченцы действительно пытались штурмовать, они взять так и не смогли, а наше храброе правительство вывело войска из всех захваченных ранее с боями вражеских опорных пунктов. Шантаж состоял в том, что новый штурм Грозного продлится долго и потребует больших жертв. Об этом постоянно твердили телевидение и газеты, ну а правительству страшно хотелось поддаться на шантаж и потерпеть поражение, так что оно соглашалось.

   Некоторые пассажи речи Корсакова повторяли собственные мысли Ищенко, так что он невольно прислушался. Корсаков неторопливо продолжал:

  - Нет никаких оснований думать, будто правительство поведет себя иначе, если нечто подобное произойдет в Москве. Пусть даже заваруху устроят не чеченцы, которых правительство так нежно любит, но ведь будет захвачен центр столицы страны, парализована власть в общенациональном масштабе! Чтобы избежать анархии и развала государства, верхи будут вынуждены поделиться деньгами, которыми они довольно небескорыстно распоряжаются.

  Вкратце общая логика замысла такова.

  - Будет захвачено много занятных документов...- неожиданно для самого   себя продолжил Ищенко. - Много компьютеров со всей информацией... Много информированных людей...

  - Да и просто много людей - важных и не очень,- добавил Корсаков. - Акция начнется рано утром, но сначала будет проходить скрытно, то есть люди смогут спокойно прийти на работу. О захвате объектов будет объявлено гораздо позже, чтобы увеличить панику.

  - Нет, это будет черт знает что!- воскликнул Ищенко, утирая пот со лба. - Даже вообразить трудно!

  - Согласен,- кивнул Корсаков,- переполох поднимется изрядный. Однако прошу заметить, что автор идеи не я. Можешь мне поверить, что если бы осуществлять ее взялся наш фюрер, как предполагалось сначала, то крови пролилось бы море, а вся затея провалилась бы. Сейчас хотя бы есть какие-то шансы на успех, к тому же без кровопролития.

  - Но в центре масса военных объектов...- заметил Ищенко.

  - А никто и не собирается их штурмовать,- пожал плечами Корсаков. - Мы их просто блокируем - и Кремль, и Министерство обороны, и все остальные объекты, где есть оружие и есть военные люди. Выводить население из домов и персонал из учреждений не планируется, да и некуда - все будут содержаться в тех же зданиях в специально отведенных помещениях или квартирах. Поэтому если правительство изберет силовой вариант разрешения конфликта, то ему придется крушить захваченные здания вместе с находящимися там мирными людьми. Эти люди не будут заложниками в полном смысле слова, просто им будет запрещено покидать те объекты, где их застанет начало акции. Настоящими заложниками станут некоторые нынешние деятели, по которым давно тюрьма плачет,- вот их-то нашим правителям придется выкупать, иначе мы их с большим удовольствием расстреляем... Так что сам посуди: пойдет правительство в такой ситуации на штурм собственной столицы? Если учесть его морально-волевые качества, то я очень сильно в этом сомневаюсь, к тому же разрушений и жертв действительно будет очень много. А если верхи все же изберут   силовой вариант, то им будет очень трудно объяснить отказ от штурма Грозного в 96 году. Впрочем, я думаю, что до этого не дойдет. Правда, придется несколько раз хорошенько показать зубы, чтобы все уяснили серьезность наших намерений.

  - Слушай, у тебя ведь на Западе наверняка денежки в банке есть...- простонал Ищенко. - Ну зачем тебе все это? Ведь тебя не оставят в покое, даже когда вся эта ваша акция кончится. Как-нибудь без тебя разобрались бы...

  - А почему, собственно, без меня?- спросил Корсаков. - Я такой же русский, как и ты. Я, может, даже больше русский, потому что мне, в отличие от тебя, стоило кое-какого труда остаться русским. Так почему кто-то за меня должен разбираться?

   Корсаков помолчал с минуту и задумчиво произнес:

  - А может, все объясняется гораздо проще: кто-то может терпеть все происходящее, а кто-то не может - он просто страдает физически. Не может ведь нормальный человек просто страдать и ничего не делать, чтобы прекратить страдание? Вот так же и я. То, что я собираюсь сделать - это просто моя борьба с болью.

  - В общем, ты решил выступить по идейным соображениям,- подытожил Ищенко. - По каким - пока не спрашиваю. И что, все остальные тоже так?

  - Ну конечно, нет,- усмехнулся Корсаков. - Я же сказал: первоначально все задумывалось как шантаж, как простая уголовщина. Захватываем центр Москвы, торгуемся, получаем деньги и разбегаемся. Так все это виделось нашему фюреру. Для него этот замысел остается в силе. Какое-то количество денег нам, конечно, не повредит, но деньги - не главное.

  - Что значит - "получаем деньги"?- хмыкнул Ищенко. - С мешками денег будем разбегаться?

  - Ну почему? Допустим, есть банк на Каймановых островах, куда на определенный счет можно перевести из Москвы любую сумму. Там ждет перевода денег человек, контролирующий данный счет. Когда деньги   деньги поступят, их можно дальше перевести куда угодно. Я в этих вопросах не очень хорошо разбираюсь, но технически они решаются достаточно легко. Кстати, на меня сейчас работает финансовым советником некто Хмырь - раньше он был главбухом в фирме Пистона. Подлец, конечно, невероятный, я его держу на расстоянии и не даю никакой власти, но в бухгалтерии разбирается прекрасно. От него доходы не скроешь.

  - Ну хорошо, а разбегаться как?- продолжал допытываться Ищенко.

  - А как в 93-м защитники Белого дома разбежались?- ответил Корсаков вопросом на вопрос. - Ясно, что через подземные коммуникации. Вообще если хочешь вести боевые действия в городе, то эти коммуникации надо знать, а уж если в конце боевых действий планируешь смыться, то тем более. Про движение диггеров слышал? Ну вот, там у нас давно уже свои люди. Более того, мы создали специальные команды диггеров целиком из наших людей. Эти команды связаны с нашими людьми в службе метрополитена - в начале акции те и другие остановят метро и заблокируют подземные подходы к захваченным нами объектам, а в конце обеспечат отход. Акцию начнут обычные, ничем не примечательные люди, которые незаметно просочатся на выбранные объекты. Точно такие же неприметные людишки в конце всей заварухи вылезут из-под земли в каком-нибудь московском дворике и смешаются с уличной толпой. Не понадобится никаких самолетах с заложниками, приземляющихся в Ливии, и прочих дешевых эффектов. Мы просто протечем между пальцев, как вода.

  - А если кого-нибудь все же поймают и он расколется?- спросил капитан. - Размотают всю веревочку, и пойдет народ в Сибирь...

  - Думаю, что веревочка быстро оборвется,- возразил Корсаков. - На такой случай мы приняли целый ряд предосторожностей. Когда мы составляли боевые группы, то сделали так, чтобы члены одной группы не знали членов другой, а между собой общались только через командира группы. Им было запрещено обмениваться всякими личными координатами и встречаться друг с другом без санкции командира. Командиры, конечно, друг друга знают -   еще по Абхазии, Боснии или Чечне, но они все поменяли место жительства и тоже не встречаются без моей санкции. Это только часть предосторожностей, так что если кого-то и поймают, катастрофы не произойдет. Ну а кроме того, командиры имеют инструкции на предмет восстановления организации после рассредоточения. Когда структура восстановится, то она будет уже далеко не беззащитна.

   Ищенко слушал и чувствовал себя в каком-то нереальном мире, балансирующем на кромке обрыва перед тем, как рухнуть в бездну. Между тем собеседник капитана описывал падение в бездну как хорошо продуманный и вполне управляемый процесс. Ищенко и сам принадлежал к тем людям, которые не могут спокойно жить, не пытаясь изменить мир собственными усилиями. Бандиты регулярно отправлялись за решетку, справедливость время от времени торжествовала, однако мир никак не хотел меняться. Капитан решил когда-то, что другие могут сколько угодно продавать душу дьяволу, но он сам будет выполнять свой долг, и его совесть останется чиста. Однако растленный мир легко взломал его защитную оболочку, лишив возможности восстанавливать справедливость. Другой на месте Ищенко нашел бы себе денежную работу - возможно, даже с помощью своих вчерашних клиентов-уголовников, которые, как известно, редко держат на сыщиков обиду,- и жил бы себе не тужил, посмеиваясь над своим прежним начальством. Однако Ищенко такая жизнь представлялась до отвращения пресной и вообще никчемной.

  - Ну хорошо, значит, ты стараешься не за деньги. Тогда за что?- в лоб спроил капитан собеседника.

  - За то же, за что и все,- за хорошую жизнь,- ответил Корсаков. - Просто для одного хорошая жизнь - это деньги, бабы и так далее, а мне этого мало,- тебе, кстати, тоже. Мне важно не чувствовать себя униженным, важно сохранить чувство собственного достоинства, а для этого я должен жить в достойной стране. Но разве я живу в достойной стране? Разве достойная страна потерпит, чтобы ее без единого выстрела   разодрали на части? Мы - один народ, а нам постоянно вдалбливают, что одни из нас - русские, другие - украинцы, третьи - белорусы, и на этом основании мы должны разъединяться. Запад очень радеет за национальное самоопределение, когда это касается нас,- интересно, почему же те же итальянцы, те же немцы столько времени бились за объединение отечества? А Гражданская война в США? В Италии столько диалектов, что люди из разных мест друг друга не понимают, в Германии почти такая же картина. Значит, там можно пренебрегать такими различиями, а мы из-за каких-то надуманных различий должны развалить свою страну, наплевать на собственную историю? Мой родоначальник когда-то выехал на службу к московским князьям из Чернигова, но ему и в голову не приходило, что он едет в чужую страну, к чужому народу. Где это видано, чтобы одна страна, в которой живет один народ, вдруг разделилась на части, и эти части стали друг другу чужими? Это совершенно нелепо. Такое положение можно искуственно устроить,- подобные примеры в истории бывали,- но долго оно продолжаться не может.

   Корсаков говорил вроде бы спокойно, хотя глаза его потемнели, налились густой синевой, и стало заметно подрагивать правое верхнее веко, к которому особенно близко подходил старый шрам. Зато капитан пришел в явное возбуждение, с трудом дал Корсакову договорить и затем выпалил целую тираду о наболевшем. В ней фигурировали "проклятые бандеровцы", "западнянская мова, на которой даже Петлюра не размовлял", "ридный Харьков" и "ебанутые незалежники". В заключение своей речи капитан пожелал поборникам самостийности засунуть свой трезубец себе в задницу и стал озираться в поисках пива, однако пива уже не было. Как то ни странно, в его речи, дышавшей пафосом русского единения, вдруг невесть откуда появились украинизмы.

  - Ты что вертишься - выпить, что ли, хочешь?- спросил Корсаков разволновавшегося капитана.

  - Да надо бы добавить,- признался тот. - Не могу спокойно об этом.

      Корсаков повернулся, открыл кухонный шкаф, нашарил за пакетами с крупой бутылку водки и поставил на стол.

  - Не хотел выставлять ее сразу, боялся, что ты поплывешь,- объяснил он.

  - Ну и правильно,- благодушно отозвался повеселевший капитан. - Все хорошо вовремя, а недолив хуже перепоя. Ты сам-то будешь?

  - Нет,- покачал головой Корсаков. - Много дел, да и переношу плохо в последнее время. Вот закончим Дело, придется подлечиться.

  - Да-а, Виктор Федорыч,- протянул Ищенко, со зверским лицом открутив пробку,- в хорошее дело ты меня впутал. Ведь если я откажусь - я труп, ты же первый меня и замочишь.

  - Но ты же не откажещься?- подмигнул капитану Корсаков.

  - Давай рассказывай дальше,- вместо ответа потребовал капитан.


   Порой вовремя выставленная бутылка водки оказывает на человека большее действие, чем самые заманчивые посулы и самые убедительные доказательства. Возможно, так получилось и на этот раз - во всяком случае, именно после первой рюмки в поведении капитана исчезли недоверие и скепсис и проявилась подлинная заинтересованность полноправного участника предприятия. Корсаков и капитан проговорили до того времени, когда летняя темнота сначала посерела, затем сделалась прозрачной, небо между крыш засветилось и в кронах деревьев раздались первые птичьи возгласы. Тетушка, среди ночи протопавшая в туалет, среди доносившегося из-под двери кухни безостановочного бормотания расслышала слова:"командиры секторов", "боевое обеспечение","тыловое обеспечение", "Теплостанская бригада"... Ничего не поняв, тетушка вздохнула и отправилась досыпать. К этому времени то, что казалось сначала безумной авантюрой, постепенно выстроилось в голове капитана во вполне реальный план с четко обозначенными задачами, продуманным обеспечением исполнителей всем необходимым, разумной тактикой действий. Мир вновь приобрел устойчивость. В завершение беседы Корсаков сказал:   - О своих требованиях надо заявлять внушительно. Глупо топтаться на морозе с плакатиком и думать, что тебя услышат. Нет, сначала надо взять за глотку, а потом говорить - вот тогда будут прислушиваться к каждому твоему слову... Ладно, капитан, пошли на боковую. Утро вечера мудренее, завтра окончательно договоримся.

   Корсаков отпер дверь одной из пустующих комнат и пропустил туда капитана. Там на широченной тахте было постлано свежее белье, в которое Ищенко с наслаждением зарылся. Наутро ему предстоял тяжелый день.

   Капитан спал недолго, однако проснулся бодрым. Впрочем, на службе он привык поздно ложиться и рано вставать и не делал из этого трагедии. На кухне уже слышалось позвякиванье посуды и приглушенные звуки голосов - Корсаков разговаривал с тетушкой. Ищенко заперся в ванной и, манипулируя старинной газовой горелкой, принял контрастный душ. На кухню он вышел в прекрасном настроении и застал там уже приготовленный легкий завтрак: яйца всмятку, свежий хлеб, масло, крепко заваренный чай. Корсаков обсуждал с тетушкой судьбы какого-то неизвестного капитану, но, видимо, очень знаменитого дворянского рода.

  - Сергей Валерьянович сидел в Воркуте, бедный, вернулся очень больным,- певуче рассказывала тетушка. - Но потом закончил институт, защитил кандидатскую, потом докторскую, теперь академик-биолог...

  - Простите, тетушка,- сказал ей Корсаков и повернулся к Ищенко:- Ну что, капитан, как спалось? Надумалось что-нибудь за ночь?

  - Ты вчера говорил про какое-то задание,- очищая яйцо изнутри ложкой, деловито напомнил капитан.

  - Понял,- с улыбкой кивнул Корсаков. - Значит, договорились. Пей чай.

   Ищенко налил себе в чашку чистейшей заварки и принялся со смаком прихлебывать напиток, не портя его вкус сахаром. Заметив недоуменный взгляд тетушки, он подмигнул ей и сказал:

  - Привык на службе. Чифир - лучший друг опера... хотя это и не совсем чифир.

     - Ну, в мое время чифиром разные вещи называли,- заметила тетушка. - Кто-то - прокипяченный чай, а кто-то - просто вот такой крепкий, как вы пьете. Если вы привыкли, то ничего, а то я уж забеспокоилась...

  - Нет-нет, ничего, мы привычные,- заверил ее Ищенко и налил себе вторую чашку. Корсаков молча ждал, пока он завершит чаепитие, затем поднялся из-за стола, поблагодарил тетушку (та ответила:"Ах, пустяки!" и беспечно повертела рукой в воздухе), после чего обратился к Ищенко:

  - Ну, капитан, пошли,- получишь инструкции. Обещаю сюрприз.

   Заинтригованный капитан проследовал за ним в ту комнату, где провел ночь. Там Корсаков протянул ему бумажку с адресом, а затем показал фотографию мордастого молодого брюнета с удивительно порочным взглядом:

  - Есть сведения, что это твой хороший знакомый.

  - Очень хороший,- ядовито произнес Ищенко, с трудом удержавшись, чтобы не плюнуть на чисто вымытый тетушкой пол. - Много видал подонков, но таких... Знаю его, конечно, сажал в начале перестройки. Аракелов Андрей Арменович, срок за мошенничество. Большую часть эпизодов доказать не удалось - свидетели стали отказываться, вещдоки пропадать... Я тогда в первый раз с этим блядством столкнулся. Этот Андрюша и за растление малолетних должен был получить по рогам, но не получил: кассеты, на которых он свои забавы записывал, у следователя почему-то размагнитились. Ну так какие будут указания?

  - У этого господина теперь свой банк,- объяснил Корсаков. - Банк полукриминальный - обслуживает частью предприятия, созданные бандитами, частью те, хозяев которых заставили держать в этом банке свои деньги. Если Аракелов будет ссылаться на тяжелое положение, не верь:Хмырь навел справки, прикинул оборот - банк вполне прибыльный. Оно и понятно - клиенты очень сговорчивые... По мнению Хмыря, вполне можно потребовать вот такую сумму. Смотри: это схема расположения банка, это - схема внутренних помещений. Какая помощь тебе понадобится?

  - Да никакой пока, я ж его не грабить собираюсь,- пожал плечами Ищенко.

     - Я так понимаю, что надо просто поговорить, убедить, чтоб заплатили по-хорошему... К тому же мне с Андрюшей хочется пообщаться. Нельзя, чтобы нам мешали. То есть с его стороны пусть будет кто угодно, мне плевать, но я должен быть один. Андрюша-банкир и я - это ж такой кайф!

  - Учти, там люди не такие, чтобы спокойно слушать, как у них вымогают деньги,- предупредил Корсаков. - Андрюша с тех пор сильно вырос, и работают на него тоже серьезные ребята. Нужна страховка, капитан.

  - Не боись, Федорыч,- жизнерадостно ответил Ищенко. - Я этих серьезных ребят переловил столько, что уже со счету сбился. Я же просто поговорить иду, не забывай.

  - Круто ты начинаешь, капитан,- стараясь скрыть улыбку, заметил Корсаков. - Это же авантюризм чистой воды. Там полный банк быков, а ты идешь в одиночку вести такие разговоры. Ты же сам должен знать: когда имеешь дело с бандитами, то за разговор часто платишь дороже, чем за реальное дело. Я что, неправ?

  - Да знаю я все, Федорыч,- махнул рукой Ищенко. - Ладно, пошли со мной ребят, если хочешь, но пусть они ждут на улице, а в банк я один пойду. Я должен с ним один говорить, понимаешь? Пусть он подумает, что я, нищий безработный опер, пришел его просить о помощи. Чуешь, какой интересный разговор намечается?

  - Ну-ну,- кивнул Корсаков. Предлагая Ищенко страховку, он не столько пекся о безопасности капитана, сколько хотел быть уверенным в том, что новый член команды не побежит вместо банка в ФСБ. Правда, жизненный опыт говорил Корсакову о том, что этого не случится, однако не имело смысла рисковать, когда развитие событий нетрудно было поставить под контроль. К тому же сам Ищенко, посмотрев повнимательнее на схему внутренних помещений банка, заявил:

  - Извини, Федорыч, ты прав, страховка понадобится. Я-то вместо нее хотел у тебя просто пушку попросить, но тут у них везде металлодетекторы и охраны полно... Нет, пушка не проканает. Значит,   пускай ребята располагаются вокруг банка и ждут - если меня в условленное время не будет, то придется меня выручать.

  - Ты только не думай, пожалуйста, что они сразу на штурм банка пойдут,- заметил Корсаков. - Попроси своего Андрюшу посмотреть в окно, покажи ему ребят, пусть увидит, что его заведение под контролем. А уж если это на него не подействует, то извини - придется тебе какое-то время потерпеть. Просто так врываться в банк не стоит, здесь все-таки не Чикаго. Вот тебе номер, звони в банк.

   - "Интеграл-банк", добрый день,- подняв трубку, пропела секретарша.

  - Девушка, нельзя ли поговорить с Андреем Арменовичем?- заискивающе спросил Ищенко.

  - У Андрея Арменовича посетители.

  - Девушка, очень вас прошу, срочное дело... Скажите, капитан Ищенко

  просит принять. Если нужно, я подожду.

  - Минуту,- пропела секретарша. В трубке заиграла музыка и играла довольно долго. Затем она прервалась, и голос секретарши спросил:

  - По какому вопросу?

  - Скажите, насчет работы... и вообще,- взволнованно ответил Ищенко. Вновь заиграла музыка, вызвавшая у капитана приступ зубной боли. Наконец секретарша произнесла:

  - Подъезжайте в течение дня, Андрей Арменович вас примет.

   Ищенко вылез из машины за пару кварталов от банка и пошел пешком. "девятка", в которой он приехал, тронулась, обогнала его и скрылась за углом. Две другие машины, ехавшие следом за ней, повернули на перекрестке в противоположную сторону, оцепляя здание банка. Ищенко вышел из-за угла на поперечную улицу и увидел офис банка - отделанный мрамором первый этаж кирпичного здания, построенного в конце 50-х годов, зеркальные стекла, тяжелую дверь с помпезной медной ручкой, возле нее охранника при галстуке и с рацией и над всем этим великолепием - огромные пустотелые буквы с электрическими    лампочками внутри:"Интеграл-банк". Шагая через улицу, Ищенко попытался вспомнить, что же такое интеграл и какое отношение может он иметь к банковскому делу, однако его усилия завершились полным провалом. Капитан, впрочем, нисколько не огорчился: то ли вчерашний хмель, то ли выпитый чифир, то ли предвкушение близящейся схватки, а возможно, и все это вместе создавало у него ощущение полета. Он подошел к охраннику. Стоило охраннику услышать фамилию капитана, как он тут же сообщил кому-то по рации о приходе визитера, распахнул дверь и передал Ищенко с рук на руки двум другим охранникам, которые повели его через облицованный белым мрамором холл и далее по коридорам и лестницам, непрерывно переговариваясь по рации со своими коллегами. "Господи, сколько же понта у этих бандитов,- думал Ищенко. - С другой стороны, им, может, иначе и нельзя..." Его остановили перед богато отделанной дверью с сияющей медной табличкой "Приемная", быстро, но достаточно умело проверили на наличие оружия (хотя по дороге и провели через металлодетектор) и вежливо ввели в приемную под руки. Там за множеством телефонов, факсов, ксероксов и прочей техники, теснившейся вокруг компьютера, сидела красивая секретарша с удивительно подлым лицом, по которому никак нельзя было подумать, что она умеет пользоваться компьютером.

  - К Андрею Арменовичу?- обратилась секретарша к охраннику. - У него посетители, придется подождать.

  - Ничего, ничего, пожалуйста,- с угодливой улыбкой пробормотал Ищенко, осторожно опускаясь в дорогое кожаное кресло. "Эх, писануть бы бритвой это кресло",- подумал он, обводя взглядом обстановку. Капитан был совершенно уверен в том, что его заставят очень долго ждать, и потому позволил себе расслабиться, сохраняя, однако, на лице угодливое и слегка испуганное выражение. "Картины - барахло,- решил капитан,- я сам и то лучше нарисую. Секретарша - стерва, крыса минетная... Но вообще отделка богатая. Да, поднялся Андрюша..." Тем временем один из   охранников, повинуясь услышанному по рации приказу, осторожно приоткрыл отделанную бронзой тяжелую дверь в святая святых - в кабинет директора банка - и бесшумно исчез внутри. Ищенко успел заметить, что двери в кабинет устроены в виде тамбура, и подумал:"Тем лучше - в случае чего меньше шума будет". В следующий миг он, однако, напомнил себе о том, что шум в кабинете может поднять он сам, призывая на помощь. Оставшийся в приемной охранник стоял спиной к окну, опираясь задом о подоконник и картинно скрестив руки на груди. Ищенко заподозрил, что своей голливудской позой он хочет произвести впечатление на секретаршу. "Господи, что за понтярщики,- тоскливо подумал капитан. - Ну зачем тебе в помещении темные очки?" В коридоре слышались размеренные шаги - видимо, там тоже ходил охранник. "Развелось дармоедов,- со злобой подумал Ищенко. - И кого охраняют? Это от Андрюши надо людей охранять!" Медленно тянулось время, Ищенко томился и вздыхал в своем кресле, но директор и не думал приглашать его в кабинет, решив, видимо, дать визитеру до конца прочувствовать собственную ничтожность. Для директора было бы гораздо разумнее повести себя более тактично, потому что в душе капитана постепенно нарастало раздражение, а вместе с этим и план визита поменялся в его голове с умеренного на экстремистский.

  - Прошу прощения,- вежливо обратился Ищенко к охраннику,- а где тут у вас удобства?

   Схема внутренних помещений банка четко отпечаталась в легендарной памяти капитана, и он отлично помнил, где на втором этаже находится туалет. Для Ищенко наиболее существенным являлось то, что туалет располагался за поворотом коридора. "Не поведут же они меня вдвоем в сортир?"- рассудил капитан. Он чувствовал себя вполне спокойно - на случай неудачи радикального варианта у него в запасе всегда оставался умеренный вариант. Повинуясь повелительному жесту охранника, Ищенко вскочил с кресла и сунулся было в дверь, но охранник придержал его сзади, властно положив ему руку на плечо. Вероятно, он сам хотел      удостовериться в том, что подозрительный гость ни на секунду ни остался без присмотра. Выйдя в коридор вместе с Ищенко, охранник в темных очках обратился к своему коллеге, прохаживавшемуся взад-вперед по коридору:

  - Слышь, покажи ему, где туалет.

   Второй охранник, плотный брюнет с волосами, чем-то смазанными и зализанными, словно у выдры, сделал приглашающий жест и зашагал вперед. Ищенко двинулся за ним. Охранник в темных очках смотрел им вслед, пока они не скрылись за поворотом коридора. В туалете Ищенко честно помочился, ополоснул руки под краном и вытащил из кармана предмет, который называл про себя "прикуриватель". Это была пачка из-под сигарет "Мальборо", в которой помещался кастет, изготовленный из прозрачного плексигласа. В обычную пачку кастет не поместился бы, и потому пачка, сделанная на заказ, чуть превосходила по размерам стандартную, однако со стороны это было совершенно незаметно. Ищенко сделал вид, будто вытряхивает из пачки сигарету,- на самом деле в этот момент он надел на руку прозрачный кастет.

  - Покурим?- с улыбкой спросил капитан, поднося к носу охранника пустую пачку. Тот не успел ничего ответить, однако на секунду отвлекся. Капитан перенес вес тела на левую ногу и нанес охраннику прямой удар в челюсть, сконцентрировав в этом движении всю тяжесть своего тела. Голова охранника мотнулась в сторону и с силой ударилась о кафельную стену, обрызгав ее кровью из носа и рта. Обмякшее тело сползло по стене на пол и застыло в сидячем положении. Капитан сноровисто подхватил потерявшего сознание противника под мышки, отволок его в кабинку, посадил на унитаз и примотал его за руки ремнем к унитазной трубе, а в кровоточащий рот жертвы засунул ее собственный галстук. Затем, отмотав кусок туалетной бумаги от рулона, он намочил его под краном и стер с белой стены чересчур уж выделявшиеся ярко-красные брызги. По опыту капитан знал, что охранник после такого удара минут двадцать будет находиться в глубоком забытьи и лишь потом начнет издавать разные   бессмысленные звуки вроде стонов и мычания. Ищенко вышел из туалета и пошел назад по коридору. Кастет с руки он не снимал,благо разглядеть это прозрачное оружие в тусклом электрическом освещении было почти невозможно. Отбирать пистолет у обезвреженного противника капитан не стал, поскольку человеку, одетому только в брюки и рубашку, негде спрятать массивный "ПМ",- он только вынул магазин и сунул его в карман.

  Повернув за угол коридора, он увидел стоявшего у двери приемной охранника в темных очках, но, не смущаясь, ровным шагом направился к нему. Бдительный страж спросил его еще издали:"А этот где?" - имея в виду своего напарника.

  - В туалет зашел,- не останавливаясь, равнодушно ответил Ищенко. Обманутый его спокойствием, охранник позволил капитану приблизиться вплотную и посторонился, пропуская его в приемную, но тут же икнул и согнулся в три погибели, получив молниеносный удар в солнечное сплетение. От мощного удара по затылку несчастный обмяк и начал валиться навзничь, однако уже в падении судорожно вскинулся и всплеснул руками от удара коленом в лицо. Ищенко подхватил безвольное тело за шиворот, ворвался вместе с ним в приемную и, швырнув бесчувственного охранника в кресло, подскочил к столу секретарши. Та не успела даже открыть рот - настолько стремительным оказалось вторжение, а когда она увидела в сантиметре перед собой свирепое лицо капитана с выкаченными глазами и услышала его змеиное шипение:"Ну ты, овца, пикнешь - завалю!" - то бедная секретарша и вовсе оцепенела. Для большей доходчивости Ищенко сгреб ее за волосы и треснул лбом о столешницу, а затем вырвал под мышки из-за стола и швырнул на пол.

  - Лежи, не дергайся, сучка!- глухо прорычал он, отдирая провода от телефонных аппаратов. Этими проводами он с невероятной скоростью связал сначала охранника, заткнув ему рот галстуком, как и его коллеге, а затем секретаршу. Той он засунул в рот ее собственный лифчик, одним   движением сорванный с торса. Найдя в ящике стола связку ключей, капитан наметанным глазом выделил ключ от двери приемной и запер дверь изнутри. Подойдя к охраннику, он снял с бедняги подмышечную кобуру, затем скинул с себя рубашку и приладил кобуру на голое тело, а потом надел рубашку сверху. Посмотревшись в зеркало, капитан пришел к выводу, что кобуру, конечно, видно, но только если присмотреться, а он же не собирался давать бандитам время приглядываться к его фигуре. Ищенко встряхнулся, пригладил ладонью волосы, прошелся взад-вперед по приемной и решительно направился к двери в кабинет.

   Обитая кожей дверь широко распахнулась от хозяйского толка, и капитан вырос на пороге как раз в тот момент, когда директор банка Андрей Арменович Аракелов тупо глядел на телефонную трубку в своей руке, удивляясь ее загадочному молчанию. Таким же непонимающим взглядом Андрюша уставился и на непрошеного посетителя. В следующий момент черты его лица выразили строгость и желание поставить нахала на место, однако капитан его опередил.

  - Андрюха, сто х..в тебе в брюхо!- ликующе раскинув руки, завопил Ищенко. - Что ж ты старого корифана в приемной держишь? Тебе разве не передали, что я пришел?

   На Ищенко уставилось несколько пар глаз: два заместителя директора, доверенный охранник, он же референт, и два посетителя - директор и заместитель директора одного довольно крупного завода, пакет акций которого банк вознамерился приобрести по дешевке. Посетители были вполне интеллигентные люди, хотя и связанные в силу особенностей новой российской экономики с криминальными кругами, поэтому Андрюша старался произвести на них впечатление своими учтивыми манерами и грамотной речью. Как бывшему студенту МГИМО ему это почти удалось, однако приход Ищенко мгновенно смазал образ банкира-джентльмена. Раздосадованный Андрюша холодно произнес:

  - По-моему, я вас не приглашал. У меня посетители, выйдите, пожалуйста.

     - Андрюха, ты чего, не узнал меня, что ли?- удивился Ищенко. - Чего такой кисляк смандячил? Это ж я, капитан Ищенко, твой крестный, можно сказать! Ты не боись, я надолго не задержу, у меня дело-то на две минуты...

   Капитан уверенно направился к свободному креслу возле директорского стола, плюхнулся в него и заявил:

  - Андрюха, я слышал, ты в поряде, а мы тут последний х.. без соли доедаем... Меня братва каждый день спрашивает: твой крестный думает нас греть или нет? Неудобняк получается, Андрей!

   Посетители директора во все глаза смотрели на Ищенко, видимо, стараясь получше запомнить столь яркий типаж. Директор же, судя по всему, не знал, как себя вести,- устраивать потасовку при гостях ему в любом случае не хотелось. Поэтому он отшвырнул бесполезную телефонную трубку и рявкнул:

  - Какой у вас вопрос? Быстрее говорите, у меня посетители! Кого вы представляете?

  - Ты лошадей-то не гони, Андрюха, дело-то серьезное,- возразил Ищенко. - Кого я представляю, хочешь знать? Представляю оперов безработных, бездомных, с женами, с дитями...- капитан покрутил носом, заморгал, сморщился, но все же удержался от слез.- Без тебя скоро все ебаря дадим. Кто ж нам руку помощи протянет, если не ты? Вспомни: это ж мы тебе на четыре года казенную пайку обеспечили, казенную одежду, жилье... - капитан начал загибать пальцы. Только тут до Аракелова дошло, что над ним нагло издеваются. Он с принужденной улыбкой бросил гостям:"Извините" и наконец сделал знак давно уже напрягшимся охранникам. Капитан уловил этот знак, но не испугался - еще при входе в кабинет он оценил уголовные физиономии Андрюшиных клевретов и подумал, что с такой публикой иметь дело не в пример легче, чем с бывшими коллегами из силовых структур, продавшимися бандитам за хорошие деньги. Ищенко даже не повернулся в кресле, хотя прекрасно слышал мягкие шаги   у себя за спиной. Аракелов предостерегающе поднял ладонь, и шаги стихли. Раздраженным тоном директор банка спросил, уже не стараясь соблюдать вежливость:

  - Ты скажешь наконец, чего тебе надо?

   Капитан приподнялся, ловко выхватил из стоявшего на столе открытого ящика сигару, откусил кончик и метко выплюнул его на пиджак одного из посетителей, сидевшего за столом напротив. После этого Ищенко картинным

  жестом вставил сигару в рот и развалился в кресле, хотя никогда не курил и сейчас не собирался начинать. Выдержав паузу, он заявил:

  - Мы тут покумекали с братвой... В общем, на первое время двести тыщ баксов нам хватит, а там будем что-то еще решать. Так что скажи, когда подъехать за деньгами. Только большая просьба, Андрюха, чтоб не очень долго, а то я ж говорю - последний х.. без соли доедаем...

   Посетители смотрели на Ищенко широко раскрытыми глазами - хотя они сами давно в тех или иных формах платили разным бандам, однако тот рэкет осуществлялся как-то буднично и серо и походил скорее на рутинное деловое партнерство. Здесь же перед ними предстали подлинная жизнь и подлинные нравы таинственного уголовного мира, типичным представителем которого, по их мнению, являлся этот неожиданно заявившийся разнузданный тип.

  - Слушай, иди отсюда по-хорошему!- едва сдерживаясь, процедил Аракелов.

  - От х.. уши,- любезно ответил Ищенко и еще выше задрал ногу на ногу. - Сперва скажи, когда деньги будут. И убери от моего кресла своего козоеба, а то он мне на нервы действует.

   Такой намек на восточную внешность Андрюшиного охранника являлся верхом наглости и требовал немедленного наказания. Конечно, следовало бы выяснить, кто прислал этого придурка, но он сам явно нарывался на скандал, при этом не говоря ничего толком. Скорее всего отставной опер просто спятил, а лучшим средством для просветления в мозгах всегда служила хорошая трепка. Банкир опустил на стол поднятую ладонь, и по   этому знаку застывший за креслом Ищенко охранник шагнул вперед и мягко сомкнул ладони на горле капитана.

  - Ты что сказал, мусоренок?- ласково спросил голос с чуть заметным кавказским акцентом. - Ты понимаешь, куда ты пришел, козел?

   Капитан Ищенко не был таким тренированным человеком, как Виктор Корсаков. Ему не посчастливилось встретить на своем жизненном пути настоящего японского сенсэя и годами учиться в школе восточных единоборств, он не отрабатывал приемы рукопашного боя в учебных частях спецвойск и был обычным работягой-оперативником, у которого на всю эту премудрость не остается ни времени, ни сил. Однако своего рода школу единоборств довелось пройти и ему - сначала в детстве среди уличной шпаны на окраине Харькова, затем в армии в ежедневных драках с "дедами"... Постоянно сознательно стремясь к работе сыщика, капитан затвердил себе одно правило: менту следует чувствовать себя изначально сильнее любого бандита, а для того, чтобы так себя чувствовать, нужно и в самом деле что-то уметь. И капитан постоянно тренировался - урывками, иногда с приятелями, иногда в одиночку... В итоге Ищенко добился того, что перестал ощущать страх перед любой схваткой. Свою бывшую жену не отличавшийся ни красотой, ни статью капитан - тогда еще лейтенант - покорил именно распространявшейся вокруг него аурой спокойствия и свободы: такая аура окружает никого не боящихся людей.Возможно, такое состояние духа он приобрел благодаря тренированности, а возможно, благодаря тому свойству, которое заметил в нем когда-то милицейский инструктор по самбо: наличие огромной внутренней энергии и способности концентрировать эту энергию в одной точке, на одном движении. Данное уникальное свойство внешне, однако, не проявлялось почти никак - разве что в чересчур целеустремленной походке. Во всяком случае, охранник, подошедший к Ищенко сзади, никак не ожидал встретить опасного противника в невысоком и худощавом субъекте с весело поблескивающими карими глазками. Вскоре субъекту должно было стать не до веселья.

      Ощутив прикосновение чужих холодных лап к своей коже, капитан ощутил приступ безотчетной ярости. Каждая жилка в его теле завибрировала от напряжения, и внезапно вся эта энергия вылилась в одно движение: ухватив обеими руками правое запястье бандита, капитан резко вывернул его, одновременно рванув книзу всю руку. Раздался громкий хруст суставов и дикий крик боли. Тело охранника взвилось в воздух и, перелетев через кресло Ищенко, с грохотом обрушилось на стол для совещаний. Капитан еще раз рванул противника за руку, придавая его телу вращательное движение на скользком полированном столе, причем осью вращения служил собственный зад несчастного. "И-эх!"- азартно воскликнул Ищенко и с этим возгласом запустил охранника, словно снаряд из пращи, в сторону Андрея Арменовича. Оба заместителя, сидевшие с двух сторон от директора, как по команде, отъехали назад в своих креслах на колесиках. Тело пронеслось по дуге, сметая со стола письменные принадлежности и телефоны. Андрюша в отчаянном вратарском броске поймал монитор компьютера и вместе с ним рухнул на пол. Охранник плюхнулся на ковер в то самое мгновение, когда начальник охраны рванулся вперед, чтобы расправиться с дерзким визитером. Запнувшись о тело, неожиданно распластавшееся у его ног, атаман охранников тоже упал, в падении сделав попытку ухватить Ищенко за ноги. Однако капитан увернулся и пнул начальника охраны в лоб с такой силой, что едва не снес ему верхнюю часть черепа. Тот злобно выругался и без чувств растянулся на ковре.

  - Тебе что, мало?! Хочешь еще пиздюлей получить?- заорал Ищенко на второго охранника, который только что послужил ему метательным снарядом. Тот здоровой левой рукой тщетно пытался залезть в кобуру, помещавшуюся под мышкой той же руки, однако капитан пинком под ребра прервал это его занятие, сам вытащил пистолет и дослал патрон в ствол.

  - Ты на кого хвост поднимаешь, х...ная голова?- с укором обратился Ищенко к Андрюше, дико взиравшему на него с пола. - Я ж вас тут всех сейчас перестреляю, жулье паршивое, и отвечать не буду! В общем, так:   сегодня приготовишь двести тонн баксов, завтра я тебе позвоню и скажу, куда подвезти. Можешь связаться со своим другом Назимом и спросить, кого я представляю и стоит платить или нет. С Пистоном тоже посоветуйся, он ведь у тебя бабки держит. Короче, справки можешь наводить сколько хочешь, но чтоб завтра деньги были, а то я с тобой по-другому поговорю. И учти: вокруг твоей конторы - наши люди, поэтому постарайся, чтобы я ушел спокойно.

   Уже в дверях Ищенко неожиданно повернулся и прицелился из пистолета в Андрюшу. Тот загородился монитором. Ищенко удовлетворенно ухмыльнулся и строго сказал:"Не шали!" В приемной он, уже не заботясь о маскировке, сунул пистолет в карман брюк и с удивлением отметил, что у сидящего в кресле связанного охранника остались на лице темные очки, и это несмотря на ту встряску, которую тому пришлось пережить.

  - Эй, ты живой?- подойдя к охраннику и пальцем сдвигая вниз треснувшие очки, спросил Ищенко. Страж замычал и разлепил опухшие веки.

  - Какой осмысленный взгляд!- с уважением произнес капитан и вышел из приемной. Дорогу к выходу он нашел безошибочно, не забыв на глазах охраны пройти через истерически зазвеневший металлодетектор.

  - Пардон, совсем забыл,- извинился капитан. Не замедляя шага, он извлек магазины из обоих бывших при нем пистолетов и швырнул через плечо сначала один "ПМ", потом другой. По холлу раскатился громкий металлический лязг, сменившийся гробовой тишиной. Стволы были наверняка зарегистрированные, и капитан расстался с ними без сожаления, дабы не навлечь на себя, чего доброго, обвинений в хищении оружия.

  - Эй, ребята!- повернулся он к охранникам уже у самых стеклянных дверей, за которыми на улице маячили люди Корсакова. - На втором этаже в сортире ваш парень... По-моему, ему от курения стало плохо.

   Двое охранников сорвались с места и бросились к лестнице на второй этаж, третий ринулся подобрать пистолеты, но поскользнулся и едва не разбил себе голову о гладкий мраморный пол. Клиенты банка оцепенело   наблюдали за этой странной сценой. Капитан властным движением толкнул стеклянную дверь и вышел на улицу, в сияние знойного дня. Остановившись на тротуаре, он ласково похлопал ладонью по карману брюк, где лежал "прикуриватель", и в очередной раз помянул добрым словом ныне уже покойного рецидивиста по кличке "Фиксатый", у которого когда-то реквизировал эту незаменимую вещь. К кромке тротуара подкатила "девятка", водитель распахнул дверцу. Когда Ищенко устроился на переднем сиденье, водитель спросил:

  - Ну как все прошло?

  - Нормально,- пожал плечами капитан. - Поговорили. Слушай, брат, мне надо тут заехать в одно место... Ты меня там оставь, а сам поезжай. С командиром я свяжусь, как договаривались.

  - Меня будут спрашивать, где ты,- возразил водитель. - Я лучше подожду, мне спешить некуда.

  - Я к бывшей жене хочу заехать,- объяснил капитан, понимая правоту водителя. - Надо дочку проведать, давно пора.

   И он назвал водителю адрес.


   Заявив о желании проведать дочку, капитан слегка кривил душой - повидать ее он был бы рад, но как раз сегодня ему хотелось, чтобы дочери не оказалось дома. Его бывшая жена, при своем нынешнем супруге имевшая полную возможность не работать, в это время дня только завтракала, и потому Ищенко не сомневался, что ее-то он застанет. Дочка, по его расчетам, все-таки должна была находиться в школе, но насчет ее отчима Ищенко ничего не мог сказать с уверенностью: счастливый соперник капитана умудрялся с одинаковым успехом делать деньги и прохлаждаясь дома, и сидя в офисе. Однако успешные переговоры с крупным банкиром преисполнили Ищенко ощущением собственной силы и удачливости. В таком приподнятом настроении ему все казалось легко достижимым. Раньше ему бывало трудно нарисовать в сознании образ жены,   но затем он заметил, что надо только вызвать из памяти ее взгляд - даже не глаза, а лишь выражение глаз, и все остальное нарисуется само собой. Он вспомнил внимательные карие глаза, словно излучающие тепло, и моментально добился того, чего хотел, словно наяву увидев роскошные черные волосы, матово-белую кожу, сильные стройные ноги... Капитан остановился и застонал, вцепившись руками в собственные волосы. Однако стон его не выражал отчаяния - стонал он скорее в шутку, вспомнив о том, что он уже два месяца не имел женщины. Влюбленный мужчина с легкостью строит воздушные замки, а капитан до сих пор был влюблен в свою жену, хотя и не признался бы в этом никому на свете. Потому-то он и представил себе, как застает Лену дома одну, как ловит на себе ее оценивающий взгляд и после нескольких фраз, брошенных уверенным тоном сердцееда, обнимает ее за талию, целует в ушко... В мечтах капитана и до этого момента, и далее все развивалось очень гладко. Однако когда в ответ на его звонок дверь открылась без оклика:"Кто там?", его эйфория начала стремительно сходить на нет. Лена не отличалась храбростью и могла открыть без оклика только в том случае, если ее муж находился дома. Так оно и оказалось - за ее спиной в глубине квартиры маячил муж, пристально оглядевший Ищенко из-под очков, словно видел его в первый раз. "Привет, Леня",- кивнул ему Ищенко, тот молча кивнул в ответ и скрылся. Жена отступила на пару шагов, и капитан смущенно затоптался в прихожей, потому что дальше его не звали.

  - Насти нету?- кашлянув, спросил он.

  - Ты же знаешь, что она в школе,- ответила жена. Капитан почувствовал себя идиотом, хотя на самом деле глупой была реплика жены: ее бывший муж никак не мог в точности знать, где находится его дочь, тем более в такое время, когда до летних каникул оставались считанные дни. Ищенко вдруг понял, что не может сформулировать цель своего визита, и оттого почувствовал себя вдвойне неуверенно. Жена нарочно молчала,    выжидательно глядя на него. Наконец капитан кашлянул и произнес:

     -Послушай, тут вот какое дело... Ты не могла бы завтра Настю на дачу увезти?

  - С какой стати?- холодно осведомилась жена. Ищенко понимал, что она видит желание в его глазах. Капитан никак не мог придать твердость своему взгляду и презирал себя за это. К тому же рядом с женой он уже с давних пор испытывал чувство вины. Капитан Ищенко, этот рыцарь справедливости, умудрился ни разу не спросить себя о том, на чем, собственно, основаны претензии ее супруги на какое-то особое обеспечение жизненными благами. Он, разумеется, отдавал ей всю зарплату до рубля, но больше дать не мог, поскольку взяток не брал, а на дополнительные заработки у него времени не оставалось. В результате Ищенко постоянно ходил без копейки в кармане и если его товарищи договаривались выпить, то ему приходилось делать вид, будто он не слышит их разговоров. Если же его прямо приглашали в компанию, то он выпивал на халяву, чего, по правде говоря, терпеть не мог. В благодарность супруга постоянно намекала капитану на то, что она - человек земной, живет на земле и возвышенные понятия вроде долга и справедливости, с которыми так носится Ищенко, от ее жизни очень далеки. Отсюда супруга делала вывод, что она сама вправе позаботиться о своих интересах, раз этого не желает сделать капитан. Постепенно туманные намеки начали переходить в прямые нападки и обвинения. Капитан, разумеется, порой огрызался, но не потому, что чувствовал себя правым, а лишь из инстинкта самосохранения - дабы не оказаться окончательно втоптанным в грязь. На любимую работу он уходил с тем же чувством, с каким пьяница, накануне торжественно давший зарок, бежит от семьи к дружкам, чтобы снова вдребезги с ними нализаться. Так что ни о каком ощущении правоты и речи быть не могло. Ищенко не приходили в голову самые простые соображения - к примеру, о том, насколько скверно стало бы "земным людям" "жить на земле", если бы все так же, как они, рассуждали о долге и справедливости. Капитана сражал наповал аргумент   жены насчет того, что многие его товарищи, с которыми он начинал службу, давно уже уволились из органов, перешли в бизнес и теперь стали богатыми людьми. Крыть было нечем: деньги у этих ребят и впрямь водились и, как казалось нищему капитану, в неограниченном количестве. Во всяком случае, их жены очень скоро забыли о том, что такое безденежье, и одевались так, словно одним своим видом хотели напомнить Ищенко о его житейской неполноценности. Капитан безвольно тащился по течению жизни, снедаемый чувством вины, и не догадывался указать жене на то, что его коллеги, которых она ставила ему в пример, из великих охотников, всеми уважаемых и полных сознания собственной силы, ныне превратились в заурядных обывателей, каких миллионы, трясущихся за свои нечистые деньги, а порой и за свою шкуру. Капитан, достигший, возможно, одной из наивысших ступеней человеческого совершенства, с этой ступени с завистью смотрел вниз, где копошились, подгоняемые своими низменными инстинктами, миллионы различных на вид, но по сути совершенно одинаковых человекоподобных букашек, к которым по глупости, а вовсе не от большого ума, примкнули многие коллеги капитана. Ищенко был достаточно влюблен для того, чтобы повторить их глупость,- не хватало ему лишь обычной человеческой низости, заставляющей многих самое ценное в себе разменивать на пошлые житейские блага. В итоге Ищенко продолжал работать сыщиком, упрекая себя за слабоволие, и потерял жену, которая ушла к богатому человеку. Впрочем, до окончательного разрыва ему пришлось выслушать множество упреков, заставлявших его боязливо сжиматься, словно потревоженную божью коровку. Капитану не приходило в голову, что его жена просто не понимает, с кем имеет дело: человек, сносивший от нее упреки в бесхребетности и никчемности, легко укрощал таких человекоподобных монстров, при одном взгляде на которых его самоуверенная супруга тут же обдулась бы от страха.

  - Мне ребята сообщили: прошла информация, что в Москве возможны теракты - как раз против школ, больниц...- после долгих и напряженных   размышлений ответил капитан. - Учебный год кончается, в эти дни они как раз и могут ударить. Ты Настю увези, а в школе скажешь, что она болеет.

  - Ты что, опять пил?- неожиданно спросила жена. Вопрос был удвоенным хамством: во-первых, она не могла не видеть, что Ищенко трезв, а во-вторых, даже во время совместной жизни не часто видела его пьяным,- правда, каждый такой случай долго служил потом пищей для попреков.

  - Нет,- растерянно ответил Ищенко. - Почему?..

  - Не знаю, почему ты пьешь,- совсем уж по-хамски ответила жена. Возможно, ей хотелось убедить себя, а затем и весь мир в том, что она бросила мужа не из-за денег, а из-за его пьянства. Тут возмутился даже безответный капитан:

  - Слушай, кой черт - "пьешь"? Ты же меня месяца два не видела. Или, может, я к тебе пьяный пришел?

  - С работы просто так не выгоняют,- отрезала жена и добавила:- Не такой уж ты, видно, незаменимый, как все время хотел нам показать.

  - "Нам" - это кому?- поинтересовался Ищенко. - Тебе и Насте? Или, может, тебе и Лене?

   Леня как раз в этот момент продефилировал по комнате с газетой в руке и вновь подчеркнуто пристально посмотрел из-под очков на сцену в прихожей. Его животик так весомо колыхался над спортивными штанами, что Ищенко против воли иронически поднял бровь. Жена заметила это, и ее глаза потемнели от гнева. В этот момент она была так прекрасна, что у капитана похолодело в груди. Голос ее, однако, звучал ядовито:

  - Интересно, почему никто не знает о терактах, а знает только какой-то выгнанный с работы капитан?

   Ищенко хотел заметить, что средства массовой информации, которые она имеет в виду, вообще ничего никогда толком не знают, однако возражения сыпались на него быстрее, чем он успевал на них отвечать:

  - А ты подумал, кто будет сидеть с девочкой, пока она будет на даче? У меня, например, дела в городе, про Леню я уж и не говорю...

      Ищенко, разумеется, не подумал о том, какие дела могут привязывать к городу его неработающую супругу. Еще с тех времен, когда она служила в районной библиотеке, капитан привык к тому, что на ее долю постоянно выпадают очень нелегкие участки трудового фронта. Капитан не совался к жене в библиотеку, подсознательно ощущая, что его жена вовсе не склонна гордиться мужем и его визит никому не доставит удовольствия. Вопросами о том, почему его супруга при своем ничтожном жалованье упорно отказывается от перехода на более денежную работу, капитан никогда не задавался, поскольку для него самого привлекательность работы состояла отнюдь не в деньгах. Правда же заключалась в том, что его жена люто ненавидела любой труд, а в библиотеке ей и не приходилось трудиться - там она сумела поставить себя так, что за нее трудились обожавшие ее пожилые женщины. Капитан же, обычно не веривший словам, в случае с женой изменял этому правилу и считал, что его прекрасная Елена постоянно преодолевает какие-то нешуточные проблемы, в которых он ничего не смыслит. Поэтому аргумент о каких-то таинственных делах он принял как должное. Зато он подумал, что к сидению с дочкой сам Бог велел приспособить тещу: во-первых, жена и так то и дело привлекает ее на помощь, во-вторых, теща спит и видит, чтобы поскорее уехать на дачу. Однако Ищенко вовремя прикусил язык: тема тещи была запретной темой. Жена тут же обвинила бы его в эксплуатации старого больного человека (хотя теща на здоровье не жаловалась), затем заявила бы, что без тещи она не сможет управиться со своими делами (тут старость и болезни тещи переставали быть помехой), посоветовала бы Ищенко перевезти его мать из Харькова для помощи в экстренных случаях, но тут же оговорилась бы, что никогда не отдаст Настю "в чужие руки". Капитан подумал:"А может, мне с Настькой на дачу поехать? Гори она синим огнем, вся ихняя затея,- без меня разберутся!" Однако он тут же выкинул из головы эту мысль. Во-первых, жена не отпустила бы с ним дочь: абстрактная опасность терактов не так уязвляла ее душу, как то, что никчемный папаша несколько дней   будет счастлив наедине с дочерью. Во-вторых, после ночного разговора с Корсаковым Ищенко счел бы себя слизняком, если бы дал теперь задний ход. После мысли о Корсакове в голову капитану пришла третья и самая верная мысль: какого черта он вообще пришел сюда с такими предложениями, когда миллионы других людей не подозревают о близящихся событиях и, значит, не смогут переправить своих детей в безопасное место? Он, капитан Ищенко, не может никого ни о чем предупредить, но, зная сам о том, что должно произойти, может оказаться хитрее всех. Люди, которым удавалось быть хитрее всех, с детства внушали Ищенко острое отвращение, и потому эта мысль сразу отбила у него всю охоту к дальнейшим уговорам. Он исподлобья взглянул на жену и тихо произнес:

  - Ладно, Лена, я тебя предупредил, а дальше смотри сама.

   Капитан повернулся. собираясь уйти, но жена не могла его так просто отпустить, иначе получилось бы, что она пренебрегает безопасностью ребенка. Она закричала в спину Ищенко:

  - Расскажи о своих терактах кому-нибудь другому! Не думай, что я такая дура, я все прекрасно поняла! Просто тебе хотят отомстить и хотят расправиться со мной и с Настей. Ты доигрался со своими преступниками!

   Капитан повернулся, хотел было что-то сказать, но только пожал плечами и тяжело затопал вниз по лестнице. Жена сама не верила в то, что говорила, иначе моментально собралась бы и уехала на дачу. Однако думал капитан не об этом. Собственно говоря, он ни о чем не думал, а только вспоминал холодный внимательный взгляд и равнодушие в голосе, сменяющееся раздражением. Капитан, не слишком искушенный в нежных чувствах, не хотел верить в то, что истинная любовь может натолкнуться на полное бессердечие, однако поверить приходилось - правда предстала перед ним во всей своей наготе и не оставляла никакой возможности для самообмана. Выйдя во двор, Ищенко огляделся. Обычный нехитрый городской пейзажик показался ему незнакомым и странным. Капитан вяло побрел по асфальтированной дорожке к трамвайной остановке. Со стороны могло   показаться, будто он потерял кошелек и теперь пытается найти пропажу. Внезапно капитан припомнил свои недавние мечтания, в которых ему виделось, как он застает свою Елену дома одну. Контраст между видениями и действительностью оказался настолько резким и беспощадным, что капитан вновь резко остановился и, запустив пальцы в волосы. глухо застонал. Однако теперь в его стоне не было никакой театральности - он стонал взаправду, стонал от самой настоящей боли. Капитан охотно заплакал бы, если бы не разучился плакать еще в детстве благодаря своему скорому на расправу пьющему папаше. Постояв с минуту на месте, Ищенко двинулся дальше своей обычной энергичной походкой. Теперь ему страшно хотелось, чтобы акция, о которой рассказал ему Корсаков, началась безотлагательно. Капитан старался изгнать из своей души все чувства, кроме мрачной решимости поскорее ввязаться в любую драку. Впрочем, ждать ему оставалось недолго.


   Вероятно, под землей воздуху следовало быть прохладнее, чем в затопленных зноем каменных ущельях московских улиц, однако ни Корсаков, ни его спутники этого не ощущали. Всем было душно. со всех градом катился пот и под прорезиненными костюмами сбегал в сапоги. Никто не разговаривал - слышались только всплески шагов по полу старинного узкого тоннеля и журчание воды, там и сям стекающей струйками с потолка по кирпичным стенам на выложенный кирпичом пол. Впрочем, Корсаков слышал еще хриплое дыхание человека, шагавшего с ним рядом - командира специального отряда, в задачу которого входили разведка подземных коммуникаций, поддержание с помощью этих коммуникаций постоянного сообщения между опорными пунктами восставших и пресечение подземных передвижений правительственных войск. Еще несколько месяцев назад, наметив пункты центра столицы, подлежащие захвату, Корсаков создал специальный подземный отряд и поставил перед его командиром задачу разведать непрерывную подземную трассу, которая связывала бы между   собой все намеченные объекты и в то же время как можно реже пересекалась бы с тоннелями так называемого "второго метро" и прочими оборонными сооружениями, до сих пор находящимися под эффективным контролем военных и ФСБ. Как то ни странно, главную роль в выполнении задания сыграли деньги: на них удалось нанять нескольких человек из движения диггеров и под их руководством начать прокладку подземного маршрута,- по форме он должен был представлять собой изломанное кольцо. Движение диггеров оказалось неоднородным - кому-то из них платило правительство Москвы. а кто-то денег не получал и ненавидел своих коллег, продавшихся властям. Впрочем, как это часто бывает, загвоздка состояла лишь в количестве денег. Корсаков не ломал себе головы над тем, как заставить молчать своих подземных проводников, и не замышлял кровавых ликвидаций, поскольку, во-первых, ничего лишнего диггерам не говорили, а во-вторых, болтать лишнее было не в их интересах, если учесть их усердную и щедро оплачиваемую работу по подготовке выступления. "Учтите, ребята,- сказал им Корсаков,- в курс наших дел я вас не ввожу - вам это ни к чему, но если в будущем начнется какое-нибудь разбирательство и вы станете много говорить не в нашу пользу, то мы заявим, что вы были полностью в курсе. Как-никак факт, то есть ваша помощь, налицо, как и ваши расписки в получении денег за конкретную работу". Диггеры молча приняли его слова к сведению. Мало-помалу возглавляемому ими отряду удалось сомкнуть подземное кольцо, имевшее множество ответвлений к объектам, находившимся в стороне, и к запасным выходам. В силу того, что с оборонными и другими хорошо изученными подземными магистралями предполагалось пересекаться как можно реже, кольцо проходило по старым тоннелям дореволюционной постройки, по заброшенным подземным складам, по убранным под землю руслам речек и ручьев и даже по канализационным каналам. Даже на самой подробной схеме невозможно было отразить все бесчисленные повороты подземной трассы, все ее обходные движения и, наоборот, спрямления, когда из одного хода   приходилось пробивать лаз в соседний, отделенный стеной или толщей грунта. По приказу Корсакова отряд день за днем раз за разом проходил всю трассу, с тем чтобы люди выучили ее наизусть и в боевой обстановке могли пройти по подземному кольцу за максимально короткое время. Кроме того, требовалось, чтобы каждый боец отряда при необходимости мог послужить проводником для спускающихся с поверхности боевых групп, перебрасываемых под землей к угрожаемым участкам обороны, и для групп снабжения. Для захвата Корсаков готовил такие здания, которые не соединялись со "вторым метро" и другими специально проложенными подземными коммуникациями, поскольку по этим коммуникациям захваченные объекты можно было бы атаковать снизу. Корсаков понимал, что его людей слишком мало для того, чтобы выдерживать во многих пунктах натиск наступающих под землей правительственных отрядов особого назначения. Поэтому он старался свести до минимума количество пунктов, где такие столкновения были возможны, и на пересечениях своей подземной трассы с охраняемыми военными коммуникациями распорядился подготовить места для закладки управляемых фугасов, дабы взрывами преградить путь противнику.

   Облицованный кирпичом тоннель подошел к концу. Лучи фонарей выхватили из мрака закругленный сверху проем, за которым, судя по неверным бликам, протекала подземная река. Повеяло сыростью, тиной и запахом гниения, послышались суетливые всплески - это вспугнутые крысы плюхались в воду. Луч скользнул по согнутой спине диггера, на мгновение задержавшегося в проеме, чтобы посветить фонарем направо и налево. Раздался громкий всплеск - это диггер спрыгнул вниз, и к проему вслед за ним подошел Корсаков. Упругие струи, сплетаясь и расплетаясь и маслянисто поблескивая в луче фонаря, безостановочно катились куда-то в непроглядный мрак, где луч упирался в зыбкую стену испарений. Диггер, загребая сапогами воду, уже шел вниз по течению, и отряд последовал за ним. Стена тумана шаг за шагом отступала перед светом фонарей, но тем не менее постоянно висела впереди. Корсаков то увязал в илистых   углублениях, то проходил по твердым песчаным наносам, то порой наступал на что-то мягкое и упругое, и тогда тошнота непроизвольно подкатывала к горлу. За время подготовки к акции Корсакову пришлось провести под землей в совокупности много суток, но ни разу он не видел ни пресловутых пауков-мутантов, ни крыс размером с собаку. В то же время ему нигде и никогда не приходилось видеть таких бесчисленных крысиных колоний: в некоторых ходах и пещерах не видно было ни пола, ни стен под влажно поблескивающими шкурками. Потревоженные светом, все эти скопища приходили в движение, и тогда даже самые бесстрашные бойцы судорожно хватались за автоматы, не зная, куда хлынет кипящая живая масса. Крысы были почти полными хозяевами подземелий - лишь ближе к поверхности, в сухих и широких военных тоннелях бойцы замечали трусливо убегающих бродячих собак и даже перепархивающих воробьев. Не сталкиваясь с чудовищными мутантами, бойцы зато постоянно обнаруживали человеческие трупы - то уже давние и раскисшие, с выпирающим из-под плоти костяком, то совершенно свежие, лица которых ярко белели в свете фонаря и глаза блестели почти живым блеском. Обнаруживая очередного мертвеца, Корсаков всякий раз невольно вспоминал капитана Ищенко - вот кому могло бы пригодиться знакомство с подземной Москвой. Пока же походило на то, что преступники ее знали гораздо лучше милиции. Отряд несколько раз обнаруживал места каких-то чудовищных трапез, где вокруг устроенного в нише кострища громоздились груды костей, а стены и потолок ниши были сплошь покрыты непонятными корявыми знаками, явно порожденными больным сознанием сумасшедших. Кому принадлежали кости - выяснять не было времени, однако в одной из груд Корсакову в глаза бросилась отрубленная человеческая ступня с какой-то татуировкой. Корсаков не стал разглядывать татуировку и вообще сделал вид, будто ничего не заметил: не следовало попусту отвлекать внимание отряда на все эти ужасы, порожденные вовсе не мутирующей природой, а мутантами рода человеческого. Вот и сейчас, шагая вниз по течению в воде, доходящей   до бедер, Корсаков заметил какой-то массивный предмет, который течение мягко переваливало через наносы. В свете фонарика тускло блеснули складки мокрой одежды. Из-под воды на мгновение показалась бледная безжизненная рука и тут же вновь пропала в мутных струях.

  - Еще один бедняга плывет,- негромко сказал шедший рядом с Корсаковым командир отряда. - Что же у них там, наверху, делается?

  - Происходит процесс реформ,- ответил Корсаков и спросил:- Приборы ночного видения в порядке? Почему ходите под землей без них?

  - Так точно, в порядке,- ответил командир отряда, уловив в голосе Корсакова официальную нотку. - Я приказал оставить их на базе и в тренировочные прохождения не брать. Люди научились ими пользоваться, но все же мало ли что, вещь дорогая... Лучше поберечь до начала операции.

   В голосе собеседника прозвучал невысказанный вопрос. Корсаков решил на него ответить, хотя и не впрямую.

  - Ладно, согласен, осталось уже недолго,- сказал он. - Вы начнете работать еще до начала общей операции: получите людей и разместите их на наиболее угрожаемых направлениях. Всех обеспечить противогазами, пути отхода показать только командирам групп - рядовым об отходе думать нечего. Одновременно с этим ваши люди должны провести подрывников к точкам закладки фугасов. После этого задача вашего отряда - осуществлять связь и координацию действий по всему подземному кольцу, а также охрану подрывников. В боевые действия старайтесь не ввязываться - у нас слишком мало подготовленных людей, чтобы тратить их в простых перестрелках. Единственное исключение - локализация возможных прорывов противника. Для этого вы должны создать группу резерва и включить в нее лучших проводников...

   Корсаков вкратце повторял то, что командир отряда уже прекрасно знал, однако ни Корсакову, ни его подчиненному это повторение не казалось зряшным. Во время повторения происходит новое обдумывание предмета и всех возможных путей развития событий, которых имеется бесчисленное   множество. Возникают новые соображения, высказываются вопросы, ранее не приходившие в голову. Вот и сейчас Корсаков добавил:

  - В группах, прикрывающих угрожаемые направления, надо иметь по паре санитаров. Они, как и командир, должны знать пути отхода. В местах выхода на поверхность должны дежурить люди с приспособлениями для подъема раненых. Повторяю: остальные бойцы пути отхода знать не должны. Их дело - защищать до последнего свой участок. В случае чего ваши люди проведут их, куда потребуется.

   Шагавший впереди диггер приблизился к стене, подтянулся и впрыгнул в бесформенный пролом, проделанный в древней кладке. Луч его фонаря осветил узкий проход, прокопанный в грунте и кое-как укрепленный бревнами. По земляному полу с писком побежали во мрак крысы - их влажная шерсть поблескивала там и сям, и казалось, будто некуда поставить ногу. Люди шли гуськом, поминутно задевая стены, и глина пачкала их прорезиненные костюмы.

  - Спецкостюмы еще есть?- обернувшись к шедшему следом командиру отряда, спросил Корсаков.

  - Есть, но мало,- ответил тот. - Ничего, сошьем из пленки, на несколько дней людям хватит. А нельзя ли нам лазерные целеуказатели получить? Классная штука для боя в темноте.

  - Боюсь, что не получится,- произнес Корсаков. - Такие вещи хранятся только на специальных складах, мы к этим складам пока не нашли доступа.

   Отряд вышел в очередной старинный сводчатый тоннель, облицованный кирпичом. Здесь было уже довольно сухо, и люди шли гораздо быстрее. Через некоторое время впереди послышался щелчок, и в глаза идущим ударил свет мощной лампы. Грубый голос требовательно спросил:"Кто идет?" Диггер назвал пароль и шутливо поинтересовался:

  - А если чужие появятся, ты что, стрелять будешь?

  - А ты как думал?- мрачно ответил голос. Послышался скрип открываемой железной двери, повешенной здесь еще в незапамятные времена, но так до   конца и не проржавевшей. Отряд оказался в обширном подземелье с кирпичными стенами и сводами, которое ранее, видимо, служило складом, а затем при перестройке квартала оказалось заброшенным. Впрочем, теперь оно вновь служило по своему прямому назначению: тусклая лампочка, укрепленная на стене в противоположном конце подземелья, освещала штабеля каких-то ящиков, воздвигнутые на деревянных поддонах и заботливо накрытые брезентом. Все присутствующие прекрасно знали, что находится в ящиках, но если бы в подземелье чудом оказался чужак и откинул брезент, то он обнаружил бы под брезентом патронные цинки, ящики с зарядами для гранатометов, с ручными гранатами и минами для ротных минометов.

   Вновь прозвучал пароль, и человек с автоматом "АКСУ" через плечо открыл перед людьми из отряда новенькую железную дверь, расположенную под лампочкой. Корсаков оказался в ярко освещенном сухом подвале и, зажмурившись от яркого света, едва не налетел на очередной штабель ящиков, возле которого стоял пузатый и плешивый коротышка в цветастой рубашке с короткими рукавами и записывал что-то в блокнот. Коротышка свирепо посмотрел на вошедших, из-за которых он сбился со счета, и вновь уткнулся в блокнот. В подвальное окно с улицы подавали какие-то коробки, которые ползли вниз по наклонному транспортеру. По пояс голые, лоснящиеся от пота парни подхватывали внизу коробки и бегом относили их в дальний конец подвала.

  - Смотрите по маркировке!- заорал на грузчиков толстяк. - Не ставьте все в один штабель, потом некогда будет разбираться!

  - Медикаменты привезли?- спросил Корсаков.

  - Так точно,- тяжело дыша, ответил коротышка - бывший генерал-майор и начальник тыла армии, уволенный со службы после путча 1991 года. - Но противошоковых средств нет. На складе сказали, что они теперь стоят дороже.

  - Позвоните на склад и скажите, что мы им устроим такой шок, от   которого им никакие средства не помогут,- приказал Корсаков. - Может, они думают, будто у нас нет их домашних адресов? Так вы скажите им, что они напрасно так думают. То, что договорено, мы им честно заплатим, а за вымогательство будем наказывать. Результат разговора сообщите мне.

  - Так точно,- кивнул толстяк. -Разрешите просьбу... Согласно вашему распоряжению люди не выходят на улицу, а продукты заканчиваются. Нельзя ли выделить денег на это дело? И еще сигареты нужны, и что-нибудь почитать, а то ребята скучают взаперти. Да, и телевизор у нас сломался...

  - Сегодня совещание на объекте "Фортуна", на котором вы как начальник тыла должны присутствовать,- напомнил Корсаков. - Там представите начфину список с указанием сумм, он вам выдаст деньги. Люди пусть остаются на объектах на казарменном положении. Сейчас никаких случайностей допустить нельзя.

  - Слушаюсь,- ответил толстяк. Корсаков по металлической лесенке поднялся из подвала на первый этаж и оказался в ремонтируемом холле, вдоль стен которого громоздились мешки с цементом, ящики с плиткой, малярные козлы и прочие строительные принадлежности. Из холла на улицу вела стальная дверь со звонком. В другом дверном проеме двери покуда не навесили, и в проем просматривалась длинная анфилада комнат, также находящихся в процессе ремонта, и фигуры праздно слоняющихся людей в рабочей одежде. С ремонтом здесь явно не торопились, поскольку суета вокруг ремонтируемых помещений никого не удивляла и можно было под видом строительных материалов завозить оружие, а под видом рабочих постоянно держать на объекте людей из боевой группы. Бандитские деньги пригодились - на них взяли в аренду первый этаж и подвал старинного особняка, якобы под офис и склад созданной людьми Корсакова фирмы. Таких фирм было создано несколько - в первую голову как раз для того, чтобы арендовать под них помещения и на законном основании обеспечить эти помещения охраной. Каждая фирма, или "объект", служила базой для   боевой группы, отвечавшей за захват того сектора центральной части города, в котором находился "объект". Организация имела своих людей на многих предприятиях - от швейной фабрики до ресторана, во многих учреждениях - от школы до закрытого НИИ, и при желании могла бы использовать помещения всех этих учреждений и предприятий. Однако их работники, не посвященные в планы заговорщиков, могли случайно обнаружить подготовку к акции, и потому Корсаков избрал вариант создания собственных фирм как более надежный, хотя и дорогостоящий.

  Тем, кто пытался склонить его к экономии, он напоминал, что и чеченцы перед налетом на Буденновск создали в городе свой кооператив, контора которого располагалась в подвале злополучной больницы. Там же хранились боеприпасы и все необходимое для длительной обороны. "Да, мы платим за помещения колоссальные деньги,- говорил Корсаков своим оппонентам. - Но кто сказал, что война, тем более тайная война,- дело дешевое? Мы могли и дальше заниматься рэкетом и получать деньги, но раз уж мы предпочли начать войну против режима, значит, деньги для нас не главное. К тому же при нормальном развитии событий мы сможем взять большие суммы наличными в банках". И организация, несмотря на недовольство своего официального руководителя, которого Корсаков называл "фюрером", продолжала щедро раздавать деньги направо и налево, действуя подкупом там, где "фюрер" постарался бы обойтись шантажом.

   Впрочем, у фюрера имелись, разумеется, и биография, и мирское имя. Звали его просто-напросто Владимир Анатольевич Гусаков, хотя сам "фюрер" предпочел бы что-нибудь германское, зловеще звучащее и с приставкой "фон". Своей настоящей фамилии он мучительно стыдился, не любил и заурядного отчества и лишь в имени "Владимир" находил некий намек на высокое предназначение и на общность судьбы с другим великим вождем - Владимиром Лениным. Жизненный путь Владимира Гусакова не отличался оригинальностью - родился он в Москве в семье скромных научных работников, с трудом закончил Московский авиационный институт   и, казалось, имел все шансы стать либо мелким бизнесменом в эпоху возврата к капитализму, либо полуголодным инженером наподобие своих родителей. Однако душевные качества Владимира не позволили ему согласиться на такой жизненный путь, ибо его с детства обуревала тяга к насилию. Как то ни странно, Владимир не любил уличных драк, считая их бессмысленным занятием, с девушками был застенчив, а насилие понимал как возможность заставлять покорно повинующихся людей выполнять свои указания по переделке мира. Владимир смутно представлял себе, в чем должна была заключаться эта переделка, но решительно отказывался принимать мир таким, каков он есть. Единственным надежным методом переделки Владимир считал насилие, проводимое жестко и неукоснительно. парализующее страхом волю человеческой массы. Считая себя фашистом, Владимир не знал при этом ни истории фашизма, ни его идеологии, однако его привлекали ставка фашистов на насилие и на низменные инстинкты толпы в сочетании с культом сверхчеловека, в котором Владимир, разумеется, узнавал себя. Кроме того, его привлекала мрачная романтика фашистского движения и его впечатляющие внешние атрибуты: черно-серебряные мундиры, ночные факельные шествия, ритуальные приветствия и колоссальные парады. У подобных движений было бы гораздо меньше поборников, если бы все люди обладали способностью к трезвой самооценке и ставили себя не на место сверхчеловека, а на место несчастного затравленного "унтерменша" или просто человека толпы. Владимиру, конечно же, и в голову не приходило столь кощунственно принизить собственную личность, да и вообще хоть как-то усомниться в себе. Абсолютная уверенность в своей правоте вряд ли относится к числу лучших человеческих качеств, однако она оказывает магнетическое действие на многие слабые души, жаждущие найти сильного вожатого в этом жестоком мире. Такова, пожалуй, вторая причина, по которой люди приходят к фашизму, а точнее - к его вождям, однако даже тот, кто вступает в движение такого рода из внутренней духовной слабости, сам в себе   непременно видит сверхчеловека. Поэтому и окружавшие Владимира люди, подпитывая собственные слабые души исходившей от него отрицательной энергией, относились к самим себе с большим уважением и вообще обретали рядом с ним столь необходимое им душевное равновесие, которое, как известно, есть синоним счастья. Корсаков насквозь видел всю фашистскую братию и безгранично ее презирал за полную человеческую никчемность, успешно сочетавшуюся с крайней вредоносностью. Однако он вполне отдавал себе отчет в том, что недостатка в людях у Владимира не будет, особенно при том, что теперь творилось в России, и потому решил использовать "фюрера" и его организацию. Владимир не любил Корсакова, ощущая его превосходство во всем, однако также стремился использовать его для осуществления своих обширных замыслов. Организаторские способности Владимира не шли дальше умения держать в подчинении свою команду: многие проблемы, которые требовали решения при подготовке к акции по захвату центра Москвы, даже не приходили ему в голову, а Корсаков говорил о них как о чем-то само собой разумеющемся. К тому же "фюрер" видел, как растет его организация и как расширяются ее возможности благодаря деятельности Корсакова. Впрочем, он и наполовину не представлял себе нынешних размеров и возможностей организации, а Корсаков не считал нужным его информировать, ограничиваясь тем, что признавал Владимира начальником, а себя - его подчиненным.

   Вот и теперь, сидя на ящике в обширном ремонтируемом помещении - в фирме "Фортуна" ремонт офиса также специально затягивался - Владимир видел среди командиров организации, созванных на последнее совещание, в большинстве незнакомые лица. Все это были люди Корсакова, лишь некоторых из них Владимир знал по Абхазии и Приднестровью, но в тесном знакомстве ни с кем из этих людей не состоял. Ранее "фюрер" пытался оспорить такое положение, однако Корсаков в ответ развернул перед ним столько головоломных военно-технических проблем, возникших в связи с подготовкой акции, что номинальному вождю пришлось смириться.

      Владимир, конечно, в современной российской жизни ненавидел многое и многих, однако ненависть была нормальным состоянием его души, и, если разобраться, он не слишком стремился к каким-то общественным переменам. От грядущей акции он по-настоящему желал двух вещей: больших денег, позволяющих навсегда забыть о докучных житейских проблемах, и шумной всемирной известности, причем сам Владимир не мог бы сказать, чего он хотел больше. Лучше всего было бы совместить то и другое, однако "фюрер" понимал минусы известности для террориста: вряд ли с такой славой можно спокойно наслаждаться богатством даже в самом укромном уголке земного шара. Однако самая мысль о том, чтобы появиться перед телекамерами в маске и остаться, несмотря на дерзость своего предприятия, анонимным, безликим существом, возмущала Владимира до глубины души. Поэтому постепенно он стал склоняться к тому, чтобы махнуть рукой на маскировку. После завершения акции он надеялся терпеливо отсидеться в Москве до тех пор, пока у властей не спадет первоначальное рвение к розыску преступников, а там, пожалуй, можно будет и никуда не уезжать. В конце концов, немало бандитов, находящихся в розыске и даже числящихся покойниками, живут в Москве и в ус себе не дуют. Вопрос о том, для чего нужна известность, если известный человек вынужден скрываться, как-то не приходил Владимиру в голову. Что касается Корсакова, то он с самого начала не собирался особенно заботиться о собственной анонимности. Дабы выступить перед народом, кто-то неизбежно должен снять маску, ибо человек в маске не может внушать полного доверия. Такую роль разумнее всего было принять на себя именно Корсакову: во-первых, его и так разыскивали по всему земному шару, а во-вторых, он не сомневался в том, что его все равно опознают, как бы он ни маскировался.

   Особо доверенные боевики, охранявшие объект "Фортуна", знали Корсакова в лицо и молча пропустили его в здание. Прибыл Корсаков, как всегда, минута в минуту - именно в то время, в какое обещал прибыть,      хотя своим подчиненным приказал собраться несколько раньше. Когда он вошел в зал, все уже ждали его. Два стула, стоявшие в центре помещения, образовывали нечто вроде президиума; на одном из этих стульев сидел "фюрер" и выразительно смотрел на часы, хотя Корсаков был абсолютно точен. На самом-то деле "фюрера" задело то, что ему назначили такое же время прихода, как и остальным командирам, и тем самым поставили его с ними на одну доску. Корсаков, однако, не обратил на его неудовольствие ни малейшего внимания и обвел взглядом зал. Здесь находились полевые командиры, в задачу которых входило сперва захватить, а затем оборонять определенный сектор города, и члены созданного Корсаковым штаба. За боевое обеспечение, то есть за снабжение оружием и боеприпасами, отвечал майор в отставке Нестеренко, кубанский казак, с которым Корсаков познакомился в Абхазии, где тот служил в одной из казачьих добровольческих частей. На майоре лежала, пожалуй, самая важная задача - договорившись с работниками армейских складов, вывезти оттуда и разместить на тайных складах организации похищенное оружие. Поскольку размах вывоза был огромным и не походил на обычные мелкие хищения, то договоренность с продажными прапорщиками обошлась организации недешево - двоим, помимо денег, пришлось даже выправить новые документы и купить дома на Украине. Теперь, как, подняв руку, доложил Нестеренко, оружие было в основном вывезено, пристреляно и приведено в полную боевую готовность - оставалось провести лишь один транспорт с боеприпасами из Подмосковья. Начальник склада полностью сочувствовал целям организации и заявил, что поедет с оружием сам, с тем чтобы потом присоединиться к восставшим. "Люди рвутся в бой, товарищ командир",- многозначительно заключил Нестеренко и сел.

  - Не будем торопиться, послушаем других,- произнес Корсаков. Поднялся грозный коротышка - отставной генерал-лейтенант, отвечавший за тыловое обеспечение. Говорил он довольно долго, перечисляя степень обеспеченности боевых отрядов продовольствием, медикаментами, горючим,   называя адреса пунктов питания и перевязочных пунктов. Нехватку врачей покрыть так и не удалось, однако было решено, что в первые часы восстания специальный отряд захватит клинику имени Склифосовского и переведет медицинский персонал оттуда в центр. Корсаков внимательно слушал, как командиры боевых групп перебрасываются вопросами с его заместителем по тылу, однако неразрешимых проблем не возникло. Слово передали заместителю по связи и управлению. Тот сообщил о наличии ретрансляторов сотовой связи на многих домах, подлежащих захвату,- кстати, и при выборе объектов для захвата учитывалось наличие ретрансляторов, которые восставшим следовало держать под контролем. Кроме того, было закуплено через Чечню несколько телефонов спутниковой связи. Для ретранслятора, висящего на высоте в несколько десятков километров, не существует никаких наземных помех, и частотными каналами спутника может пользоваться кто угодно, но в то же время никто не вправе в мирное время заглушить спутник. Для страховки в каждом секторе обороны предполагалось иметь несколько обычных армейских раций, причем некоторые радисты должны были находиться на крышах, а их рации - работать в режиме ретрансляторов. Идею о захвате расположенных под землей армейских защищенных пунктов управления пришлось отвергнуть, поскольку их захват потребовал бы немалого времени, а оборона - немалых сил. Задачи акции можно было выполнить и при использовании других, более доступных средств связи. Связью в организации занимался никогда не служивший в армии москвич Валера Мечников, обычный инженер-радиолюбитель, белокурый щекастый весельчак, который в свое время лишь благодаря влиятельному отцу не загремел в тюрьму за радиохулиганство. При коммунистическом режиме вторжение голосов самодеятельных любителей в политические телепередачи власти не хотели рассматривать как простую шалость, особенно если такие вторжения происходили намеренно и сопровождались разными скабрезными шуточками. Корсаков сначала полагал, что для Мечникова вся акция - лишь повод учинить радиохулиганство в   неслыханных ранее масштабах, а его вояж в Боснию был предпринят в погоне за приключениями. Корсаков не доверял легкомысленным людям, поскольку видел, как легко они забывают то скверное, что им приходится совершить. Мечникова он застал в окружении "фюрера" и поначалу не имел на радиопирата никаких видов, но затем между ними состоялся знаменательный, хотя и очень краткий разговор. Корсаков ожидал "фюрера" по какому-то делу, сидя в теплой комнатке в конторе плодовой станции и безучастно глядя на покрытое снегом поле за окном и за ним - серую щетинистую стену парка. Мечников сидел за столом у окна и чинил чей-то магнитофон. В соседней комнате о чем-то спорили работники плодовой станции. Мечников спросил вполголоса:

  - А вам в Боснии где приходилось бывать?

  - Сребренице, Горажде, Брчко, Босанско-Грахово... Ну и Сараево, конечно,- ответил Корсаков. А что?

  - Лихо,- с уважением произнес Мечников, услышав названия мест наиболее ожесточенных боев. - Да нет, я просто так спросил. Слыхал от ребят, что вы тоже были в Боснии, а вот не довелось повстречаться. Я-то все больше на одном месте сидел, под Сараево.

  - А мне, наоборот, приходилось разъезжать,- подавляя зевок, сказал Корсаков. - Я числился инструктором, а это значило - куда пошлют. Туда, где спокойно, как-то не посылали.

  - Да, мы там слыхали о вас,- заметил Мечников и, помолчав, добавил: - Хорошее было время.

  - Вот как?- поднял брови Корсаков, неожиданно почувствовав интерес к разговору. - Чем же? Война все-таки тяжкий труд. Или связистам легче?

  - Не сказал бы,- возразил Мечников. - Я там выкопал столько траншей, что если их развернуть в одну линию, то по ним оттуда до Москвы можно добраться. Но там действительно было легче.

  - Чем же?- повторил вопрос Корсаков.

  - Ну, большинство ведь ехало туда для того, чтобы на благо России   потрудиться,- объяснил Мечников.- Сербы и русские - они ведь братья, вот и хотелось отстоять своих. А на самом деле получалось как бы бегство: в России ведь непонятно, в кого стрелять, да за стрельбу и посадить могут, а в Боснии все ясно - вот свои, вот враг... Нет, я ни о чем не жалею, за брата заступиться - святое дело, но пока мы там за братков заступались, здесь-то лучше не стало. Да что говорить,- стало совсем наоборот,- Мечников махнул рукой и тоскливо посмотрел в окно. - Нет, так жить нельзя,- решительно заявил он. - Лучше что угодно, хоть всем сквозь землю провалиться, но только не такая жизнь.

   После того неожиданно возникшего разговора Корсаков не слишком колебался, назначая ответственного за связь во время акции. Он хорошо знал, что желание ввязаться в драку и драться до конца зачастую с лихвой заменяет военный профессионализм, а в своем деле Мечников был профессионалом, да и пороху успел понюхать. "Фюрер" лишь порадовался такому выбору - он-то считал Мечникова своим человеком, хотя тот относился к нему без всякого уважения, считая его злобным ничтожеством. К команде фашистов Мечников прибился в свое время лишь от безнадежности, не желая покорно врастать в российское общество периода рыночных реформ. Не желая действовать по указке "фюрера", Мечников охотно перешел под начало Корсакова, дабы вместе хорошенько встряхнуть столь ненавистное ему общество. Сейчас, когда заваруха должна была начаться со дня на день, бывший радиохулиган постоянно посмеивался, сыпал шутками, и его упитанная физиономия светилась, как масленый блин.

  - Ну что, ковры и хрусталь на квартиру завез?- спросил он приготовившегося к выступлению ответственного за разведку и контрразведку отставного капитана спецназа Неустроева. Капитан тупо посмотрел на него своим единственным глазом - второй остался в Чечне. Неустроев с трудом понимал шутки, зато соображал моментально, когда требовалось что-то разнюхать или нанести удар по противнику. В последнее время противником отставного спецназовца оказывались разные   "крутые парни", с которыми он расправлялся играючи. В результате этих операций по рэкету, или, как выражался Мечников, "по экспроприации экспроприаторов", Корсаков проникся глубочайшим уважением к капитану как к вояке Божьей милостью. Однако Мечников не проявлял к грозному бойцу никакого наружного почтения, постоянно донимая его шуточками и розыгрышами. В настоящий момент, говоря о завозе обстановки в квартиру, он имел в виду специально снятые квартиры на южных и западных магистралях Москвы, от Минского до Щелковского шоссе, по которым, как ожидалось, будет переброшена к Москве основная масса войск для подавления восстания. Видя недоумение капитана, Мечников, давясь смехом, пробормотал:

  - Ишь как глядит, циклоп! Не дай Бог с таким встретиться на узенькой дорожке! Ну все, молчу, молчу.

   Неустроев четкими рублеными фразами сообщил о выдвижении разведотрядов на подступы к Москве - к дорожным узлам и развязкам, к аэродромам, прежде всего военным, находящимся, как известно, на юге и западе от столицы. Группы разведчиков располагались также по основным московским магистралям, вблизи мест дислокации расквартированных в каждой префектуре бригад внутренних войск, рядом с военными городками Кантемировской и Реутовской дивизий и Теплостанской бригады. Каждая группа была оснащена автомобилями и всей имевшейся в распоряжении Мечникова техникой связи. Благодаря повальному недовольству существующей властью в офицерской среде Неустроев имел обширную агентуру в войсках, в высших военных учебных заведениях, которые также могли бросить на подавление восстания, и даже в военном министерстве и Генштабе. На ГРУ и ФСБ капитан выходить поостерегся, зная о действующей там системе постоянных проверок личного состава и опасаясь засветиться при одной из таких проверок. Однако и без проникновения в недра разведок он знал главное: пока в военном ведомстве не знали о подготовке акции и соответственно не принимали никаких особых мер   предосторожности. С МВД дело обстояло и проще, и сложнее: проще - потому что многие офицеры милиции состояли у Неустроева на жалованье, сложнее - потому что приличные доходы коррумпированных милиционеров не вызывали у них желания общественных перемен. Поэтому работать в милицейской среде приходилось осторожно: требуемые услуги могли насторожить продажных милиционеров, и если бы они только заподозрили, во имя чего старается Неустроев, то на идейное сочувствие капитану рассчитывать не стоило. В своем докладе Неустроев выразился с солдатской прямотой:

  - Все дрожат за денежные местечки и чуть что - сразу продадут. Но если начнется заваруха, то постараются остаться в стороне. На пулеметы за эту власть менты лезть и не подумают.

   Неустроев напомнил о том, что дело об убийствах на плодовой станции в архив не сдано и по закону сдано быть не может, а потому расследование ни шатко, ни валко, но все же продолжается и приносит некоторые результаты. Следователь по делу сменился; новый следователь внимательно изучил рапорты капитана Ищенко и начал подгонять оперативников, копая в том же направлении, что и уволенный из органов капитан.

  - Мы и так тормознули это дело на несколько месяцев,- напомнил капитан. - Можно, конечно, попытаться тормозить его и дальше, но любой толковый следак или опер скажут, что это дело - не висяк. Если слишком активно проявлять к нему интерес, то можно легко засветиться. Не могу понять, зачем вообще понадобилась эта кровь. А уж если решили мочить кого-то, то надо делать все профессионально, а не так по-детски...

   "Фюрер" подскочил на стуле:

  - Не вам решать, капитан, что делать и как! Эти люди заслужили смерть!

  - А я и не решаю,- пожал плечами Неустроев, которому Корсаков приказал соблюдать субординацию. - Мое дело сказать, а уж вы решайте сами.

   Корсаков усмехнулся про себя, а капитан между тем перешел к вопросам контрразведки. Утечек информации, судя по всему, из организации еще не   произошло, и капитан от себя добавил, что его это очень удивляет, ибо рано или поздно утечки или просто какие-нибудь нелепые случаи непременно происходят и засвечивают все предприятие.

  - Кто-нибудь влипнет по другому делу и начнет колоться, кто-нибудь все разболтает бабе или друзьям по пьянке, да мало ли что может случиться,- объяснил капитан. - Чем больше народу в деле, тем больше шансов провалиться. Чистая математика. Поэтому тянуть дальше с началом нельзя. О милицейском расследовании я уже говорил. Кроме того, в бандитской среде ходят слухи о новых рэкетирах, которые трясут самих бандитов. Эти слухи, естественно, через агентуру и от подследственных доходят до милиции. Официальных заявлений пока не поступало, но это дело времени. Пока бандиты надеются сами на нас выйти. Это, кстати, тоже дело времени, но это как раз не очень страшно, с ними мы справимся. Будет хуже, если они хорошенько подготовятся и направят в органы грамотное заявление - от легальной фирмы, от почтенных несудимых граждан, с объяснением происхождения тех денег, которые были изъяты рэкетирами... Милиция и сейчас не сидит сложа руки - кое-что она о нас уже знает, а к тому моменту будет знать еще больше. Так что надо или выступать, или окончательно подаваться в бандиты.

   Касательно контрразведки капитан добавил еще, что в каждом секторе обороны у него имеются специальные люди, не входящие в состав боевых групп, которые должны отслеживать появление в секторах всяких подозрительных лиц или вражеских диверсионных отрядов.

  - Как с ними будем поступать при задержании?- послышался вопрос.

  - Ну как...- пожал плечами Неустроев и выразительно щелкнул пальцами.

  - Так вы тьму народу перестреляете,- возразил Корсаков. - Подберите надежные места для размещения такой публики - пускай сидят до окончания боевых действий. При оказании вооруженного сопротивления - другое дело. А вообще запомните: идеальный вариант проведения акции - это обойтись вовсе без крови. Наша задача - заявить о себе, а завоевать с ходу всю   Россию нам в любом случае не удастся. Кроме того, капитан: ваша задача - организовать охрану порядка в захваченных районах. Имеется в виду прежде всего борьба с грабежами, мародерством и тому подобными вещами. Грабителей и мародеров по возможности доставляйте в штаб, а при отсутствии такой возможности расстреливайте на месте. Здесь крови можете не бояться. Наша задача в том и состоит, чтобы очистить страну от всякой мрази.

  - И что, если голодные старухи побегут грабить разбитый магазин, их тоже в расход?- спросил кто-то с места.

  - Во-первых, не преувеличивайте мощи голодных старух,- возразил Корсаков. - Во-вторых, почему эти старухи не бегут грабить в мирное время? Потому что боятся мер пресечения. Вот и вы сделайте так, чтобы они их боялись с вашей стороны. И в-третьих, если позволить грабить голодным старухам, то через час в городе начнется настоящая вакханалия

  с огромным количеством жертв. Беспорядки следует пресекать в зародыше - из этого и будем исходить.

  - Есть еще такой вопрос...- с некоторым смущением произнес Неустроев. - Мне тут сообщили, что наш новый человек, бывший опер, капитан Ищенко, произвел наезд на банк "Интеграл". По-моему, это была ошибка,- и Неустроев твердо посмотрел Корсакову в глаза.

  - Объясните,- попросил Корсаков.

  - Объясняю... Мы до сих пор так успешно трясем бандитов только потому, что никто из людей, принимающих в этом участие, не был известен ни в криминальной среде, ни в милиции, и потому ни бандиты, ни менты не могли выйти на организацию. Им просто не за что было зацепиться,- вернее, не за кого. А тут в криминальный банк заявляется человек, который прекрасно известен и бандитам, и милиции. Значит, теперь менты скорее всего знают, что их бывший работник состоит в команде, занимающейся рэкетом, но еще неизвестной органам. А ведь органы давно хотели бы выяснить, кто это так ловко наезжает на бандитов. Вот у них и   зацепка появилась...

  - Я полагаю, что заявления в милицию не поступит,- возразил Корсаков. - А если даже и поступит, то не забывайте, что Ищенко в свое время сажал этого господина Аракелова и может сказать, что все обвинения в его адрес - только акт мести. В конце концов, мы можем обеспечить ему алиби. Вряд ли суд поверит аракеловским свидетелям - явным бандитам.

  - Кому поверит нынешний суд, трудно сказать,- усмехнулся Неустроев. - Да я и не говорю, что обязательно возбудят уголовное дело. Просто менты теперь знают о том, чем занимается наш капитан, и будут его потихоньку пасти, а через него - и всю организацию... Но это еще полбеды. Бандиты его найдут гораздо быстрей, поймают и расколют до самой задницы. Они-то церемониться не будут. Так что капитану надо сменить все адреса, залечь в тину и не высовываться.

  - Согласен,- кивнул Корсаков. - Мы с капитаном предполагали, что ему придется сейчас перейти на казарменное положение, но я слишком беспечно отнесся к этому делу. Мы с ним договорились связаться сегодня вечером, однако времени терять нельзя. Пошлите людей к нему домой,- Корсаков назвал адрес. - Если они не застанут его там, пусть заедут к бывшей жене,- и Корсаков назвал адрес жены. - У вас все, капитан? Можете идти.

   Неустроев кивнул и зашагал вдаль по анфиладе пустых комнат. Вскоре откуда-то издали эхо донесло его отрывистые команды, а затем во дворе захлопали дверцы автомобилей и взревели моторы. Группа прикрытия направилась по указанному адресу.


   Капитан Ищенко подошел к двери своей коммунальной квартиры и вставил ключ в замочную скважину. На двери красовалась медная табличка с именами давно съехавших или умерших жильцов, но табличку никто не отвинчивал. Глядя на длинный список, выгравированный на меди, Ищенко всякий раз думал, что нечего жаловаться на тесноту - раньше было куда теснее, а все же как-то жили и детей рожали куда больше, чем сейчас.

     Впрочем, посторонние мысли не мешали капитану контролировать обстановку: он слышал шаги человека, поднимавшегося снизу по лестнице, и какое-то странное рычание внутри квартиры. Однако капитану это рычание не казалось странным: такие звуки обычно издавал его сосед-алкоголик в состоянии глубокого опьянения. В таком состоянии сосед был невыносим, поскольку страшно любил поучать окружающих. Правда, с Ищенко такие номера не прошли - несколько крайне болезненных ударов по ушам развили в мозгу алкоголика стойкий условный рефлекс страха на образ капитана. Что касается шагов на лестнице, то капитан определил: поднимается один человек, идет спокойно - наверняка к себе домой. Дверь открылась, и в полутемном коридоре Ищенко увидел странную сцену: его сосед Юрец, и в самом деле вдребезги пьяный, возле двери в свою комнату боролся с двумя милиционерами, которые пытались его в эту комнату затолкать. Юрец отчаянно сопротивлялся и недовольно рычал. Третий милиционер стоял в стороне от схватки и настороженно смотрел на открывающуюся дверь. Увидев на пороге Ищенко, Юрец внезапно перешел на членораздельную речь и завопил:

  - Серый, уе...вай, это неправильные менты!

   Послышался глухой удар, и его вопль сменился стоном. Юрца втолкнули в его комнату, и, судя по звуку, он растянулся на полу. Третий милиционер вскинул руку с пистолетом:"Стоять!" Двое других ринулись к капитану, тот молниеносно отпрянул, но, услышав за спиной скрип двери квартиры напротив, уже понял, что уйти не удастся. Действительно, он столкнулся лицом к лицу с милиционерами, выскочившими из другой квартиры на лестничную клетку. Его сразу же схватили за руки, и единственное, что он успел сделать,- это с силой врезать сверху вниз пяткой по чужой ступне во вполне штатском дорогом ботинке. Вслед за этим на голову капитана обрушился мощный удар милицейской дубинки, и перед глазами у него все закачалось и поплыло. Его подхватили под руки и потащили вниз. Лишившись на некоторое время способности двигаться, капитан, однако,   сознания не потерял и увидел, что его волокут через двор к "рафику" - на таких он сам тысячи раз выезжал на задания. Видимо, использование не слишком престижного транспортного средства должно было увеличить сходство бандитов с настоящей милицией. А в том, что его похитили бандиты, Ищенко нисколько не сомневался - ему только хотелось знать, кто же так быстро вывел их на снятое капитаном жилье. Ребята из управления?.. Ищенко не желал в это верить - сразу вспоминались задушевные разговоры за бутылкой водки в коммунальной комнатке, куда он порой приглашал своих товарищей, когда тем, особенно зимой, некуда было пойти выпить: дома их ждали сердитые супруги, а кабак правильному менту, как известно, не по карману. С теми же коллегами, которым хватало денег на любые кабаки, Ищенко не водился, и они тоже опасливо сторонились его, чувствуя исходящие от капитана волны угрозы. Бывшая жена?.. Тоже верилось с трудом, да и нелегко было ее разыскать так быстро, сменившую фамилию и жившую в квартире нового мужа. Правда, кое-кто из товарищей Ищенко знал, где она живет: капитан сам им показал дом на всякий случай. В теперешние времена всякому может понадобиться помощь и защита, а капитан всегда остро ощущал то, что он не вечен. Товарищи хлопали Ищенко по плечу, просили не унывать и не забивать себе голову всякой ерундой, но в случае чего обещали помочь. Цепь пустопорожних догадок, тянувшуюся в голове капитана, прервал еще один удар дубинкой по голове, после которого капитан вновь "поплыл". Его швырнули в "рафик" на пол салона между сиденьями и сноровисто связали, но Ищенко казалось, будто все это происходит не с ним, а с кем-то другим. Машина сорвалась с места, и капитан, лежавший ничком, начал пересчитывать собственным носом все ухабы московских дорог. В промежутках между ухабами он вдыхал запах прорезиненного покрытия салона и с омерзением ощущал, как грязь прилипает к губам. Однако едва он сделал попытку приподняться, как сидевший над ним бандит лягнул его между лопаток, и капитан лишь чудом успел отвернуть нос, чтобы не   расквасить его об пол. Все же постепенно Ищенко пришел в себя, слегка повернул голову и покосился на лягнувшего его бандита.

  - Слышь...- прохрипел капитан. - Кто вам меня сдал? Кто навел на мою хату? Скажи, будь человеком, все равно мне хана...

  - Правильно понимаешь, мусор,- с удовлетворением заметил бандит. - Так и быть, скажу: твоя бывшая супруга. Нам даже ехать к ней не пришлось - выложила все прямо по телефону и велела тебе передать, чтобы ты не втягивал ее и какую-то Настю в свои дела. Я обещал все передать и вот держу слово,- заключил бандит. В салоне "рафика" раздался жизнерадостный смех, вырвавшийся из нескольких здоровых глоток.

  - А на нее-то кто вас вывел?- не успокаивался Ищенко. - Не могли вы сами так быстро ее найти.

  - Какой ты настырный, мент,- удивился бандит. - Правду про тебя рассказывали... Извини, тут не я банкую, поэтому отвечать я тебе не буду. На месте все узнаешь, если старшой так решит.

   Машина пошла гораздо плавнее, без утомительных остановок,- видимо, выехали на какое-то подмосковное шоссе. Ищенко притих, сосредоточенно пытаясь определить пройденное расстояние, и не реагировал на шуточки бандитов насчет его дальнейшей судьбы. Было и так ясно, что ничего хорошего ему ожидать не приходится. "Рафик" повернул,в опущенные стекла повеяло лесной свежестью.После нескольких минут плавного хода машина повернула еще раз, и капитан понял, что они въезжают на какое-то огороженное пространство. Впрочем, это пространство скоро предстало его глазам, поскольку бандиты, ухватив за ноги, весьма бесцеремонно выкинули его из "рафика" на траву. Перед Ищенко высился массивный трехэтажный особняк желтого кирпича,обнесенный высокой дощатой оградой. Надворные постройки были сооружены из такого же кирпича: слева - гараж на несколько машин, справа, как определил капитан по трубе и по игривому архитектурному стилю, располагался комплекс отдыха с баней. "Как же они такие махины используют?- лежа на траве, задумался капитан.

     - Такая прорва комнат, и везде что-то надо разместить. Ну спальня, ну ванная, ну то да се... Одного этажа вполне хватит". Один из переодетых бандитов направился к дому по асфальтированной дорожке, и капитана разобрал смех: о чем человек думает, когда вот-вот его будут убивать! "Ну надо же о чем-то думать, а то останется просто валить в штаны",- сам себе возразил капитан. Несмотря на размах построек, участок производил унылое впечатление своей полной наготой, если не считать довольно ухоженной травки: ни деревца, ни кустика, один кирпич. Должно быть, загородный дворец строился на века, однако создавалось впечатление, словно его обитатели вскоре собираются сняться с места. "Надолго обосновались,- со злобой подумал Ищенко. - Ну ничего, сколько веревочке ни виться..."

   Ищенко увидел, как дверь особняка открылась, и на крыльце под узорчатым медным навесом появился седой человек в белой сорочке, поверх которой был надет красный шерстяной жилет. За ним следовал переодетый бандит и двое устрашающего вида охранников в штатском. Хозяин особняка спустился по ступенькам на дорожку, остановился и поднял руку. Один из громил в штатском тут же вложил ему в руку сигару, второй щелкнул зажигалкой. Ищенко не смог сдержать смеха при виде такого дешевого понта. Стоявший рядом бандит в милицейской форме зашипел:

  - Смеешься, мент? Тебе плакать надо, прощенья просить!

  - Дурак ты,- огрызнулся Ищенко. - Как бы тебе за эту мою поездку не пришлось у меня в ногах валяться.

   У капитана оставалась надежда, что бандиты не захотят идти на конфликт с неизвестной мощной группировкой. Спасти его могло только спокойное и даже отчасти вызывающее поведение, за которым бандиты должны были почувствовать силу. Однако надежды капитана увяли, когда владелец особняка подошел поближе. Ищенко узнал знаменитого вора в законе по прозвищу "Архангел", известного как ярый защитник воровских понятий и борец с "беспределом". Жестокость Архангела также была   общеизвестна, и капитан понял, что дела его плохи. "Обидно,- подумал он,- ведь в последний раз шел на ту квартиру. Один бы день выиграть, и все, ищи-свищи. Эх, Лена, Лена..." Однако капитан не питал злобы на жену: он тут же подумал о том, что она поступила так из-за дочки. "В общем-то все правильно,- решил капитан,- что она могла сделать..." Тем временем перед его носом остановились ноги в идеально отутюженных черных шерстяных брюках и в дорогих лакированных штиблетах вишневого цвета. Низкий голос презрительным тоном пророкотал:

  - Ну что, мент, допрыгался? Или ты теперь уже не мент, а налетчик отмороженный... Сам говорить не будешь, конечно?

  - Конечно,- ухмыльнулся Ищенко.

  - Ну как же, ты упертый, слыхал, слыхал... Только ведь все равно заговоришь,- заставим. Так чего время терять?- сказал Архангел.

  - Слышь, Архангел, брось ты это дело,- предложил Ищенко. - По-хорошему тебе говорю: не знаешь ты, с кем связался. Потом жалеть будешь.

  - Ты кого пугаешь, мусор?- вкрадчиво произнес Архангел и поставил подошву лакированного ботинка на лицо капитана. - Ты кого пугаешь, сучонок?- повторил он, и в его голосе явно послышалась истерическая нотка. - Ты что, не знаешь меня? Я таких беспредельщиков тьму видел, и все у меня в ногах валялись, ботинки мне лизали!

   Архангел брезгливо оттолкнул ногой лицо капитана, повернулся и зашагал к дому. Двое бандитов в штатском подхватили капитана под мышки и поволокли к гаражу. Бандиты в форме увязались за ними. В гараже Ищенко не успел ничего рассмотреть: один из громил приподнял его за шиворот, а второй с разворота влепил ему кулаком в лицо, метя в переносицу. Однако капитан чуть уклонился, и кулак врезался в скулу, которая тут же налилась тупой болью. Бандиты мгновенно выстроились в кружок и начали перекидывать пленника друг другу. Капитан и без толчков с трудом стоял на связанных ногах, но техника забавы была у бандитов хорошо отработана, и упасть ему не давали. Время от времени вместо   безобидного толчка перелетающего пленника встречали хорошо рассчитанным ударом, причем били в основном по корпусу - видимо, опасаясь раньше времени забить досмерти. Перед глазами капитана метались тусклая лампочка, блик от нее на боку стоящего в полутьме автомобиля, кирпичные стены и осклабившиеся физиономии бандитов. Мало-помалу инстинкт, побуждавший капитана хранить равновесие, стал давать сбои из-за ударов в голову, которыми его периодически награждали для разнообразия. В результате бандиты уже не успевали поддерживать свою жертву в вертикальном положении - Ищенко то и дело мешком валился на пол, а постоянно поднимать его никому не хотелось. В конце концов на какое-то время его оставили лежать на полу, угостив предварительно несколькими пинками под ребра. Словно из какой-то немыслимой дали до него донеслись слова:"Ладно, мы его в погреб спустим, а вы идите..." Лязгнул металл - видимо, это открывались железные створки люка. Ищенко почувствовал, что его, подхватив под мышки, волокут по бетонному полу, затем приподнимают и швыряют куда-то в пустоту. Капитан дернулся в испуге, но в следующий миг бандит, спустившийся ранее в погреб, подхватил его на лету и вновь швырнул на шершавый бетонный пол. Ищенко принял позу эмбриона, решив, что сейчас его примутся бить ногами. В этом он не ошибся: двое громил, вяло перебрасываясь репликами, били его неторопливо, с расстановкой, подолгу примериваясь и лишь по-прежнему избегая бить по голове. Ищенко не знал, сколько времени он провел в напрасных попытках предугадать, куда будет направлен следующий удар, и ощутил огромное облегчение, услыхав сквозь гул, стоявший в ушах:"Ладно, на сегодня хватит". Но его испытания на этом не закончились: внезапно он ощутил, как теплые струи потекли по его лицу, разъедая солью многочисленные ссадины, и услышал злорадный смех бандитов. Когда через мгновение он осознал, что происходит, то застонал от унижения и ярости и закорчился на полу, тщетно пытаясь отвернуться. "До завтра, мусор!"- услышал он, и под ногами бандитов загудела железная лестница. Затем раскатисто громыхнули   створки люка и лязгнул засов. Наступила полная тишина.

   Даже если бы капитана и не подвергли такому унижению, он все равно по складу своего характера не стал бы покорно ожидать конца. Однако пережитое надругательство удесятерило его силы. Одурь от побоев почти улетучилась из головы, боль отступила. Капитан отполз на несколько шагов от оскверненного бандитами места и некоторое время лежал неподвижно. Он весь дрожал от желания действовать, но надо было выждать: Архангел мог явиться ревизовать труды своих подручных, бандиты могли напиться и спьяну решить позабавиться еще... Капитан умел терпеть и выжидать, ибо такое умение - одно из главных качеств сыщика. Через некоторое время он, опираясь на стену, с мучительными усилиями поднялся на ноги и микроскопическими прыжками, словно стреноженная лошадь, двинулся вдоль стены погреба. Однако то, что ему требовалось, он обнаружил почти сразу. Погреб был пуст, в нем ничего не хранилось и, казалось бы, узник не мог найти никакого орудия для избавления от пут. Однако когда при сооружении погреба в опалубку заливали бетон, то жидкий бетон, просачиваясь в швы опалубки, застыл затем зубчатыми гребешками, которые вполне могли послужить для перепиливания веревок. Ищенко с трудом извернулся таким образом, чтобы веревки на его запястьях пришлись точно на гребешок, и начал пилить. Сточив один гребешок, он переползал и пристраивался к другому. Все эти усилия причиняли его измученному телу невыносимую боль, но ярость, кипевшая в его душе, легко заглушала эти страдания. Капитан скрипел зубами, стонал и при неловких движениях даже порой вскрикивал, но не давал себе ни секунды передышки и только что-то угрожающе бормотал. Наконец веревки на запястьях лопнули, капитан распутал свои ноги, а веревки аккуратно собрал и сунул в карман. После этого он, прихрамывая, отправился продолжать в кромешной тьме обследование погреба. Сантиметр за сантиметром он ощупал все стены и всю площадь пола, но не нашел ничего утешительного: погреб представлял собой просто бетонную коробку без   всяких отдушин за исключением маленького вентиляционного отверстия, закрытого решеткой. Решетка, как на ощупо определил капитан, была легкой и не очень годилась для самообороны. Тем неменее Ищенко все-таки предпринял несколько попыток ее выломать, однако голыми руками ему это сделать не удалось, не помогла и пряжка ремня. Затем капитан наткнулся на лампочку, укрепленную на стене. Выключатель, видимо, находился наверху в гараже, так как свет в погребе погас уже после ухода бандитов. У капитана мелькнула мысль вывинтить лампочку и использовать ее в качестве метательного орудия, но затем он отказался от этой идеи, подумав, что отсутствие света наутро может насторожить бандитов. Справиться с огромными громилами Ищенко мог лишь при условии полной внезапности нападения. Внезапности же он мог добиться лишь в одном случае: встретив бандитов в том же положении, в каком был ими оставлен вечером. И капитан начал терпеливо связывать сам себя, но так, чтобы иметь возможность одним легким движением сбросить путы. Сумев наконец это сделать, он устало прилег на бок у стены. Все его тело, так и не получившее за ночь покоя, нестерпимо ныло, горели ссадины на лице. Однако настроение у капитана было бодрое, и в душе он торопил приход бандитов. "Я жду вас, как сна голубого..."- напевал он про себя.


   Корсаков ждал звонка от группы прикрытия, сидя на квартире у своих старых друзей, которые некогда приютили его в своей ночной вотчине - в педагогическом училище. В эту квартиру он порой заходил отдохнуть и расслабиться, устав от конспиративных трудов. Кому принадлежит квартира, было уже не совсем понятно: официальная хозяйка, некогда известная певица, так весело провела закат своей молодости, что неожиданно обнаружила исчезновение всех накоплений, антикварных вещиц и бриллиантов и оказалась попросту никому не нужной парализованной старухой. Впрочем, опекуны и помощники по хозяйству проявляли к ней немалый интерес, так как старуха являлась обладательницей огромной   трехкомнатной квартиры. Однако первая опекунша сбежала сама, не выдержав крутого нрава бывшей примадонны, от второй Марине Яковлевне - так звали старуху - лишь с огромным трудом удалось избавиться, призвав на помощь все старые связи в театральных кругах, так как энергичная девица, дабы поскорее завладеть квартирой, явно решила максимально ускорить переход хозяйки в лучший мир. И лишь третья помощница пришлась старухе по душе - девушка по имени Альбина, одна из тех двух энергичных девиц без определенных занятий, с которыми Корсаков познакомился в тот памятный вечер в "педулище". Родом Альбина была из Тулы, и чтобы не мотаться взад-вперед, постоянно проживала у Марины Яковлевны. Впрочем, в жизни Альбины имелось мало постоянного, и у старухи она оказывалась лишь тогда, когда ее не сманивали к себе разные богемные друзья, которых Альбина имела бесчисленное множество благодаря своему живому характеру и остроумию. Мало-помалу друзья и любовники Альбины пришли к выводу, что необъятная квартира бывшей певицы гораздо удобнее для веселья, чем современные малогабаритные курятники. Друзья приводили своих друзей, компания наслаивалась на компанию, и общение облегчалось тем обстоятельством, что присутствия Альбины дома вовсе не требовалось, поскольку старуха, передвигавшаяся лишь в кресле-каталке, из квартиры, естественно, не выходила. Марина Яковлевна делала вид, будто страшно недовольна постоянно царившим за стенкой ее комнаты шумным разгулом, появлением незваных гостей (которых, тем не менее, с презрительным ворчанием пускала в квартиру), обилием пьяных и легкими нравами богемы, свившей гнездо у нее под боком. Однако всякий раз после очередного лихого празднества старуха неизменно вызывала к себе в комнату Альбину и ее задушевную подругу Ольгу и часами расспрашивала их обо всех перипетиях случившегося и выясняла подноготную всех присутствовавших. Ее породистое лицо при этом оставалось суровым и слегка презрительным, однако праздных вопросов она не задавала, поскольку прекрасно помнила, что и о ком ей рассказывали. "А, это вот тот, который?.." Или:"А, это   та, которая вот с тем?.." Когда же девицы во главе с Альбиной пытались начать правильный образ жизни, когда переставали появляться гости и веселье утихало, то Марина Яковлевна утрачивала к девицам всякий интерес и лишь надменно принимала от них все те услуги, которые ей оказывались как инвалиду. Впрочем, веселье вскоре возобновлялось, и все возвращалось на круги своя. Иных гостей, которые, по рассказам девиц, представлялись хозяйке незаурядными личностями, приглашали к ее одру. Они целовали старухе ручку и, как правило, не знали, о чем говорить, а потому чувствовали себя не в своей тарелке под пристальным испытующим взглядом. Старуха же, судя по всему, не ощущала ни малейшего смущения, разглядывала гостя, словно представителя заморской фауны, и затем, не дожидаясь завязывания беседы, бесцеремонно отсылала его прочь. Так у нее побывали опустившийся врач-психиатр Девлет Бекирович - по национальности албанец, а по прозвищу "Полет Валькирьевич"; актер из провинции Бивнев, наделенный не меньшим количеством талантов, чем сам Ломоносов; летчик-ас Колпаков, известный тем, что ни разу не летал даже на пассажирском самолете; весь поэтический Орден куртуазных маньеристов, от признанных мэтров до финансового директора, и многие другие. Старуха принимала всех со своей обычной суровостью и не утруждала себя разговорами. В Притоне (так называлась веселая квартира) бытовала легенда о том, что будто бы одному из куртуазных маньеристов удалось заставить старуху расхохотаться, однако в это мало кто верил. Удостоился приглашения и Корсаков, и лишь ему удалось наладить с Мариной Яковлевной беседу, так как он недолго думая передал ей привет от Веры Николаевны Казариновой. Марина Яковлевна заинтересовалась:"Позвольте, кто это?.. Какая хорошая фамилия, и очень знакомая..." Знакомы старухи, разумеется, не были, в чем Корсаков не замедлил честно сознаться, однако он не сомневался в том, что Вера Николаевна с ее любовью к музыке наверняка видела Марину Яковлевну на сцене, а потому на правах давней поклонницы могла и передать привет.


     Бывшая певица узнала от Корсакова много интересного, да и сама рассказала ему немало, хотя разговаривала в свойственной ей манере - как бы сама с собой. В конце концов она заметила, что ее собеседник, неплохо осведомленный о жизни русской артистической эмиграции, очень мало знает о жизни тех же слоев внутри страны. Она осмотрела Корсакова проницательным взглядом и произнесла:

  - Вы, конечно, военный... Не возражайте - уж я-то, слава Богу, повидала вашего брата на своем веку. Но не простой военный... Ладно, голубчик, ступайте, и дай вам Бог удачи.

   Вышедший от хозяйки Корсаков был встречен восхищенными возгласами - еще никому из гостей не удавалось так заинтересовать собой Марину Яковлевну. Корсаков скромно объяснил, что у него со старухой нашлись общие знакомые. Он вообще старался в Притоне держаться скромно и не обращать на себя внимания многочисленных и порой незнакомых посетителей. Точно так же он вел себя и сейчас - сидел в полутемном уголке и читал книжку Ордена куртуазных маньеристов, порой одобрительно усмехаясь. В своем достаточно почтенном возрасте он не испытывал никакой нужды в очках, хотя зрение никогда не берег - читал и лежа, и в полумраке, и в мчащемся автомобиле. Несмотря на все это, он мог часами вглядываться в цель через снайперский прицел, и глаза его не подводили. Поэтому он не покривил душой, когда в ответ на предостережение пробегавшей мимо Альбины:"Глаза испортишь!" - ответил:"Они у меня железные". Когда Альбина, суетившаяся в ожидании прихода гостей, вновь промчалась мимо него, она крикнула на ходу:

  - Нет, Витя, они у тебя не железные, а стальные!

   И, вновь пролетая мимо, она добавила:

  - Стальные, как твое сердце!

   Вероятно, такое утверждение объяснялось тем, что Альбина была к Корсакову неравнодушна и так и не сумела забыть их краткий курортный роман в Сочи. Однако Корсаков предпочитал не задумываться над этим,   понимая, что при его образе жизни никакие отношения с женщинами не имеют перспективы. Пропустив мимо ушей намек Альбины, он прислушался к шуму в прихожей и понял по голосам, что явились его старинные знакомые - всегда грустный Саша и весельчак Алексей, которые были музыкантами и помогали одному своему знакомому содержать увеселительное заведение - нечто среднее между рестораном и клубом. Их функция заключалась в составлении культурных программ, но на деле культурные программы состояли почти полностью из их песен,- сочиненные Сашей тексты сообща перекладывались на музыку. Доходы от заведения не обеспечивали высокой зарплаты, но компаньоны ценили свободу выше денег, а когда становилось совсем туго, то перебивались случайными заработками.

  - Алечка,- рокотал в прихожей Алексей,- к тебе пришли сказочные герои. Александр - это Иван-Царевич, он всегда грустен и питается любовью, а я - его слуги Объедало и Опивало в одном лице. Короче, есть что пожрать?

  - Найдется. Вите скажите спасибо,- ответила Альбина. - Он знает, что вы всегда страдаете от недоедания. Зато выпивку небось не забыли принести?

  - Алечка, я очень старый человек, но сколько живу - не видел, чтобы люди среди ночи бежали в магазин за едой,- веско заметил Алексей. - А вот за выпивкой - почти всякий раз. Мы решаем самый важный вопрос, а на второстепенные нас уже не хватает. Но не перевелись еще добрые люди, которые готовы накормить музыканта! Где Виктор, где этот прекрасный человек? Я хочу обнять его!

   Корсаков вышел в коридор и сразу попал в душные объятия Алексея, который долго щекотал его своей бородой. Саша также застенчиво приобнял Корсакова за плечо. На кухне уже громко скворчали сковородки, возле которых суетились Альбина с Ольгой. Донесся соблазнительный аромат жареного мяса. Саша заметил:

  - Пахнет так, что будет чудо, если не приедет Бивнев.

   Раздался звонок в дверь. Алексей открыл - на пороге стоял Бивнев, полнеющий светловолосый красавец. Актер осклабился, изображая восторг,   и поспешил издать приветственный вопль, широко раскрыв объятия. Алексей холодно произнес:

  - Фальшиво сыграно, не верим! Вы радуетесь не нам, а жратве и выпивке, которые надеетесь здесь получить. А что вы сделали для подъема благосостояния Притона?

  - Как вам не стыдно, Алексей!- с укором воскликнул Бивнев, заключая сопротивляющегося музыканта в объятия. - Вы же знаете, как я к вам отношусь! Я так мечтал увидеть вас, а вы подвергаете меня каким-то пошлым наскокам, упрекаете меня в бездуховности! Подумайте: меня, Георгия Бивнева,- в бездуховности!

   И Бивнев продолжал тискать Алексея, который ворчал:"Паяц... Жалкий провинциальный трагик..." Затем он переключился на Александра и подверг его такой же экзекуции. Корсакова он приветствовал восторженно, но обнимать не стал, поскольку относился к нему с некоторой опаской, как к явлению загадочному. Затем актер проследовал на кухню, и оттуда послышались звуки поцелуев и женский визг.

  - Золотые вы мои! Спасительницы! Вы не дадите нам зачахнуть от голода!- кричал Бивнев, обнимая девушек и весьма плотоядно их ощупывая.

  - Уберите от нас этого старого развратника!- кричали девушки в ответ. У Корсакова уже в ушах звенело от того шума, которым сопровождался съезд гостей, а ведь по меркам "Притона" количество прибывших было ничтожным.

  Все расселись на кухне вокруг допотопного круглого стола. На стенах кухни красовались изречения завсегдатаев "Притона". Запись, сделанная рукой Бивнева после одного из удачных спектаклей, гласила:"Георгий Бивнеу - это такой челлвек, што вам не понять". Наутро Бивнев сам с удивлением смотрел на эту запись, но стирать ее не стал, сказав:"Пусть память будет". Выделялся также лозунг, любовно выведенный над дверным проемом опустившимся врачом-психиатром:"С утра выпил - весь день свободен". В то памятное утро, закончив работу над лозунгом, психиатр выклянчил у лежавшей в постели старухи ее кресло-каталку и отправился   собирать милостыню в подземном переходе. Сам он выступал в роли поводыря, а в коляске сидел некий молодой драматург, постоянно обретавшийся в ""Притоне" и отличавшийся крайне дистрофическим телосложением. Когда через два часа они вернулись, старуха с явным удовлетворением восприняла весть о том, что им удалось собрать целых семьдесят тысяч. Приятные воспоминания у собравшихся должны были также вызывать прикрепленные там и сям к стенам газетные вырезки с упоминаниями о различных посетителях "Притона". Перед Корсаковым очутилась тарелка с тремя обильно наперченными антрекотами (антрекоты принес он сам, а перец нашелся в "Притоне"); гарниром служил зеленый горошек (горошек принес тоже Корсаков), а в центр стола Альбина поставила извлеченную ею из холодильника бутыль с кетчупом.

  - Ух, как я ненавижу все эти американские штучки,- заворчал Бивнев, злобно уставившись на бутыль. При всей своей любви к даровому угощению он отличался необычайной привередливостью. - То ли дело наш соус "Шашлычный"! Или, скажем, "Краснодарский"!

  - И не говори,- поддержал его Алексей. - Не могу понять, почему все американское такое... такое...- он щелкнул пальцами, подбирая слова. - Такое безвкусное. Побывал я недавно в "Макдональдсе",- Господи, что за убожество!

  - Как ты мог пойти в это место,- ты, русский человек?!- с горечью спросил Бивнев. Алексей развел руками:

  - Что делать - пригласили! Халява имеет надо мной огромную власть. Да, признаю, я жрал их гнусные гамбургеры, но жрал с ненавистью! Я не преклонялся перед их индустриальной цивилизацией, как некоторые!

  - Это намек?- поинтересовался Саша. Алексей хлопнул его по плечу:

  - Ну что ты, Александр! Разве ты, настоящий русский акын, можешь преклоняться перед бездуховным Западом! Я первый плюну в лицо тому, кто тебя в этом заподозрит!

  - Ну то-то же,- наставительно произнес Александр. После этого вся   компания принялась приводить многочисленные примеры идиотизма американцев, американской культуры и американского образа жизни. Кое-какие наивные утверждения у выросшего в Америке Корсакова вызывали усмешку, однако большая их часть поражала его своей меткостью. Впрочем, он и сам отнюдь не являлся поклонником Америки. Обсуждение сопровождалось распитием неразбавленного джина, который Бивнев обозвал "басурманским зельем". Алексей возразил:

  - А что мы можем сделать? Нам хозяин нашего кабака выдал это пойло в знак уважения. Дареному коню в зубы не смотрят.

  - А водки он не мог выдать?- спросил Бивнев.

  - Не мог, потому что джин считается круче. И вообще теперь кругом джин да виски. Вам-то, провинциалам, легче, у вас еще сохранились какие-то устои. А у нас?.. Возьми, к примеру, Колпакова,- знаете, что он на днях отмочил? Альбина, расскажи, пусть все содрогнутся.

   Компания приступила к своему обычному времяпрепровождению, то есть к самому необузданному злословию в адрес своих отсутствующих членов. Корсаков время от времени задавал вопросы насчет тех или иных известных личностей, чем вызывал новый град обличений. Мимоходом доставалось и выдающимся деятелям прошлого - писателям, политикам, ученым. Однако отрицательный пафос разговора не порождал мрачных настроений - напротив, жизнь представала веселым карнавалом, а людские пороки - забавными масками, надетыми смеха ради. Смех за столом и впрямь не умолкал, и ему не мешало ни поглощение джина, ни прожевывание антрекотов. Раздался телефонный звонок, Альбина ответила и затем передала трубку Алексею. Тот быстро поговорил, повесил трубку и присоединился к общему веселью, но когда смех на минуту стих, заметил со вздохом:

  - Меня всегда удивляли люди, которые не могут оставаться один на один со своими проблемами. Он сообщает мне о них, как будто я чем-то могу ему помочь. Только настроение портит, и все.

     - А что случилось?- полюбопытствовал Корсаков.

  - Да шеф звонил, хозяин нашего заведения,- ответил нехотя Алексей. - На него опять бандиты наехали, требуют денег. Вот он мне и позвонил - пожаловаться на бандитов... Ну да ладно, не будем о грустном. Давайте-ка еще по рюмочке заморского зелья.

  - За то, чтобы наши бандиты нахавались наконец,- поднял рюмку Саша.

  - Боюсь, что это невозможно, старина,- вздохнул Алексей.- Этих людей только пуля остановит.

   Корсаков бывал в кабачке, где работали ребята, и знал, какая бандитская группировка контролирует тот район. Однако для уточнения он попросил у Альбины телефон и набрал номер.

  - Борис? Послушай-ка, знаешь такой кабачок - "Стреляный воробей"?.. Кто тот район держит? Ну да, наезд... Свяжись с Неустроевым, уточни, где их база, сколько стволов и все прочее. Мало ли что знаешь, а ты все-таки уточни. Мы же их не трогали пока, вот и будет повод тронуть. Неустроев знает, где меня найти. Насчет Ищенко пока ничего не слышно? Ладно, жду.

   За столом никто не слушал, что говорит Корсаков - все шумно обсуждали современную популярную музыку. Злословие и тут быстро достигло наивысшего градуса: стоило кому-то заявить о своих предпочтениях, как его любимых артистов тут же обливали помоями, высмеивали и втаптывали в грязь. Услышав от Алексея нецензурное замечание по адресу своего кумира Филиппа Киркорова, уже изрядно подвыпившая Альбина завопила:

  - А судьи кто?! Сравни его популярность и вашу! Кто вас знает за пределами "Притона" и вашего сраного "Стреляного воробья"?

  - Но ты же нас любишь,- невозмутимо заметил Алексей.-Это самое главное.

  - Люблю,- мотнула головой Альбина. - Люблю вас, подлецов. Уж побольше, чем этого сраного Филю,- добавила она не совсем последовательно. - Но вот мне обидно: почему вас мало знают?

  - Да потому что поп-музыка делается на потребу человеческой глупости, и шоу-бизнесом заправляют тоже люди не очень умные,- объяснил Алексей.- А      мы таким делом всерьез заниматься не можем, у нас, сама знаешь, все шуточки. Так что мы изначально на уровне кабака и не выше.

  - Народ хочет всю духовную жизнь получать через поп-искусство,- добавил Саша. - Чтоб были все страсти, любовь и все прочее, чтоб все было всерьез, но в то же время чтобы не утруждать мозги. Можем мы такими глупостями заниматься?

   Алексей хотел было что-то сказать, но Саша его перебил:

  - Можем! Но только наши глупости будут еще глупее. Позвольте для примера исполнить песню. Как говорил один майор, мой армейский начальник, который был графоманом:"Вчера ехал на склад, и родилось вот это". У меня "вот это" родилось тоже совсем недавно, так что строго прошу не судить.

   Саша запустил руку куда-то за спинку своего стула и выудил оттуда гитару. Пока он пробовал настрой, Алексей тоже сходил за гитарой к старухе - та порой наигрывала памятные мелодии, сидя в кресле-каталке, едва касаясь струн и полушепотом напевая.

  - Марина Яковлевна - святая женщина!- садясь на свое место, заявил Алексей. Саша пустил раскатистую испанскую трель и с чувством запел:

   В твой город я прибыл с открытой душой,
   Влекомый своею любовью большой,
   Но встретил я взгляд твой жестокий, чужой,
   Холодный, как лезвие финки,
   И враз закружилась моя голова,
   И я на ногах удержался едва,
   И стала вся жизнь безнадежно мертва -
   И вот я справляю поминки...

   Алексей на своей гитаре начал понемногу подбирать мотив, порой морщась и качая головой. Внезапно Бивнев вырвал у него гитару со словами:"Дай, ты не умеешь". Несмотря на видимое опьянение, он быстро подладился под певца, который между тем объявил:

     - Внимание, припев!

   Гуляй же, мальчишка, гуляй,
   Мальчишка с седой головой,
   Пусть близится пропасти край,
   Но вечер оставшийся - твой.
   Труби непрерывно, трубач,
   В свою золотую трубу,
   Сегодня достойно оплачь
   Кошмарную эту судьбу.

  - Какой ужас,- вздохнул Алексей.

  - Да, цепляет,- всхлипнув, замотал головой Бивнев, продолжая играть.

   Когда-то с тобою мы были близки,
   Вдвоем посещали с тобой кабачки,
   С любовью ты мне подбирала очки,-
   Куда это все подевалось?!
   В глазах, что сияли, маня и дразня,
   В глазах, что всегда призывали меня,
   В глазах этих вместо былого огня
   Лишь черная злоба осталась...

  - Господа, припев!- воскликнул Саша, и вся компания, путаясь и перевирая слова, но с величайшим энтузиазмом грянула:

   Гуляй же, мальчишка, гуляй...

  - Постойте, здесь еще один куплет!- крикнул Саша, увидев, что компания, исполнив припев, намеревается пуститься в обсуждение песни. - Слушайте!

   Мне боль, как скворчонок, стучится в висок,
   Я вновь вспоминаю тот нежный песок,
   И утро в шезлонге, и манговый сок
   Над морем, над ласковым морем.
   Я крикнул:"Ты помнишь тот дивный восход?!"
   Но ты мне сказала, что я идиот,
   И я, приоткрыв в изумлении рот,
   Стою, переполненный горем...

  - Браво, маэстро!- рявкнул Бивнев, заглушив струны ладонью. - Как раз то, что я люблю - такое галантное, такое куртуазное... Ты ведь куртуазных маньеристов любишь, этих безобразников?

  - А как же их не любить?- удивился Саша. - Ясное дело, люблю. Более того, я состою действительным тайным членом ихнего Ордена.

  - Как это ты ухитрился?- с завистью спросил Бивнев.

  - Очень просто,- пожал плечами Саша. - Какой-то их спонсор случайно нас услышал и пригласил весь Орден в "Стреляного воробья". Они там читали свои стихи, а мы, естественно, пели, так и познакомились.

  - А что вы тогда пели?- поинтересовалась Альбина. Ее подруга по имени Ольга была занята тем, что оборонялась от заигрываний Алексея, которые тот осуществлял как бы между делом, но чрезвычайно настойчиво.

  - Что пели?- переспросил Саша. - Ну, конечно, не это - это я только что сочинил... Ну вот про Алису пели.

  - Ой, Саша, спой про Алису!- захлопала в ладоши Альбина. Ольга тоже оживилась и хотела было присоединиться к просьбе подруги, но ее отвлек щипок Алексея - она сердито взвизгнула и отвесила своему обидчику затрещину, которую тот принял стоически.

  - Дай-ка инструмент,- обратился Алексей к Бивневу,- я эту песню знаю.

  - А я что, не знаю?- огрызнулся актер. - Ты давай за девушкой ухаживай. Каждому свое.

  - Внимание, песня!- воскликнул Саша и начал:

   Когда мы с тобой повстречались, Алиса,
   Не знаю, зачем я в тот миг не ослеп.
   Сияла в ночи дискотека "У ЛИС Са",
   Плясали бандиты под музыку "рэп".
   На запах валюты тебя потянуло,
   Меня потянуло к твоей красоте,
   И нежной пиявкой ко мне ты прильнула,
      И я ощутил холодок в животе...

  - Внимание, припев тут нетрадиционный,- предупредил Саша.

   Теперь я прощаюсь, Алиса,
   Обратно меня не зови,
   По году рожденья ты Крыса,
   А крысы не знают любви.
   Живу я в глухой деревеньке,
   Тебе меня здесь не найти.
   Желаю тебе мои деньги
   В могилу с собой унести.

  - Как! Я тоже Крыса!- отбиваясь от Алексея, возмущенно воскликнула Ольга. - Я что, не знаю любви?

  - Настоящей - не знаешь,- сурово произнес Бивнев. Певец с надрывом продолжал:

   Того, что имел я, тебе не хватало,
   Хоть все, что возможно, я в жизни имел.
   Богатство в трубу на глазах вылетало,
   Однако тебя я одернуть не смел.
   По-разному мы подрываем здоровье,
   Уходим во мрак в силу разных причин,
   Однако я понял, что только любовью
   Возможно сгубить настоящих мужчин.

  - В припеве слова уже другие,- вновь предупредил Саша.

   Прощай, дорогая Алиса,
   И мне удалиться позволь;
   Позволь мне уйти за кулисы,
   Сыграв мою странную роль.
   За рюмкой я дни коротаю,
   К тебе позабыл я пути,
   Но все же твой образ мечтаю
      В могилу с собой унести. 

  - И вправду непонятно, припев это или еще что,- заметил Бивнев. За столом разгорелся спор о правилах сочинения песен, а Корсаков поднял трубку зазвонившего телефона и услышал голос Бориса. Некоторое время он молча слушал, потом произнес:

  - Хорошо, понял. Сегодня сможете все сделать? Отлично... Без меня справитесь? Ладно, потом позвоните сюда же. Что слышно про Ищенко? А почему так долго не сообщали? Ладно, поиски прекращайте, на них уже нет времени. Сразу он не расколется, а когда расколется, будет уже поздно.

   Повесив трубку, Корсаков задумался. Похищение капитана говорило о том, что он недооценил противника, в данном случае - московских бандитов. Но до начала акции оставалось слишком мало времени, чтобы бандиты успели чему-то серьезно помешать. С другой стороны, и на поиски капитана тоже не оставалось ни времени, ни людей. Приходилось делать то единственное, к чему Корсаков в течение всех своих войн так и не смог привыкнуть - списывать еще живых товарищей в графу "безвозвратные потери". Группа прикрытия ничего не смогла выяснить у соседей Ищенко, хотя терпеливо дождалась того момента, когда сосед Юрец пришел в себя. То, что похитили капитана бандиты, можно было понять и без Юрца, а никаких дополнительных подробностей тот добавить не сумел. Корсаков же сразу решил, что на Ищенко вышли через какого-то близкого капитану человека, и поклялся про себя выяснить, чьих рук это дело, если останется в живых. Расследование не выглядело безнадежным - близких людей у Ищенко было не так уж много... Тут Корсаков наконец понял, что его уже давно трясут за руку.

  - Виктор,- капризно пропела Альбина, тщетно пытаясь сфокусировать взгляд на его лице,- о чем ты думаешь? Песня обо мне, слушай! Саша, ты самый любимый!- воскликнула она, заключая Сашу в объятия и довольно нескромно запуская руку ему под рубашку, но при этом косясь на Корсакова. Тот невольно улыбнулся и подумал о том, что никогда и нигде, в каких бы странах ему ни приходилось жить, жизнь не заставляла его   смеяться так часто, как в России, хотя ни благополучием, ни спокойствием российская жизнь похвастаться не могла. Саша кое-как вырвался из рук Альбины и провозгласил:

  - Песня-тост за младшую хозяйку "Притона". Подхватывают все!

   Альбина, Альбина, я был человеком,
   На жизнь зарабатывал сам,
   Но в сумраке черном я волком позорным
   Скитаюсь теперь по лесам.
      Я жадно смотрел в твои очи, Альбина,
   В коварные очи твои,
   И сбился я с круга - ни стало ни друга
   Теперь у меня, ни семьи.

  - "Каховка, Каховка, родная винтовка",- пояснил Бивнев. - Песня про бронепоезд.

  - Я что, похожа на бронепоезд?- икнула от изумления Альбина.

  - Не слушай этого интригана,- фыркнул Саша. - Ты песню слушай!

   Тебя окружали веселые хлопцы,
   А я был не нужен тебе.
   Сжила ты со свету беднягу-поэта,
   Чтоб смело предаться гульбе.
   Оброс я усами, когтями, зубами
   По ведьмовской воле твоей
   И яростным волком брожу по проселкам,
   Пугая людей и зверей.
   Альбина, плутовка, ты словно винтовка -
   Все части на месте в тебе.
   С цевья до приклада - лишь ты мне отрада
   В моей горемычной судьбе. 

  - Почему он сравнивает меня черт знает с чем? То с бронепоездом, то с винтовкой?- недоуменно спросила Альбина, глядя прямо перед собой.

  - Поэт,- с преувеличенным почтением отозвался Бивнев. Саша продолжал:

   Альбина, Альбина, я слышу твой голос,
   Когда же к тебе прибегу -
   "Какой ты упорный, волчина позорный",-
   Ты мне говоришь, как врагу.
   И вновь ты картечью палишь из двустволки,
   Моих не жалея седин.
   Навеки умолкли веселые волки,
   В живых я остался один.
   И я выхожу на глухой полустанок,
   Пургой занесенный почти,
   Сижу под луною и жалобно вою
   На старом запасном пути.

  - Браво, маэстро!- воскликнул Бивнев. Альбина вновь сгребла Сашу в объятия и осыпала поцелуями, мурлыча при этом всякие нежные прозвища.

  - Девушка, я вас умоляю! Время секса еще не настало! Еще не все песни допеты!- защищаясь, кричал Саша.

  - И не все бутылки допиты,- бубнил Бивнев, наполняя рюмки.

  - Нет, настало! Нет, настало!- гнула свое Альбина. В этот миг раздался звонок в дверь. Алексей оставил в покое попку Ольги и пошел открывать, повалив при этом свой стул. Через минуту он появился в кухне вместе с изрядно подвыпившим Толяном и с худосочной подругой Толяна по прозвищу "Ольгунчик" - персонажами, памятными Корсакову еще по первому российскому вечеру в "педулище". Ольгунчик, как и тогда, имела весьма чопорный вид и старалась показать, что к Толяну не имеет никакого отношения. Толян, как и тогда, ничуть этим не смущался. Первым делом он   обратился к Ольгунчику:

  - Зайчик, что-то ты бледненькая, выпей-ка джину.

   Ольгунчик презрительно фыркнула, но рюмку все-таки взяла. Толян расцеловался со всеми присутствующими, не обращая внимания на то, что его приветствия принимались довольно вяло, придвинул себе стул и рявкнул:

  - Ну что, братцы, по единой?

  - А ты что, опять пустой?- возмутился Алексей. - Бивнев, гоните этого захребетника, он опять пришел пить нашу кровь!

   Бивнев угрожающе приподнялся, и Толян заверещал в ужасе:

  - Не, не, братцы, я не пустой, я не пустой! Все будет, тут вот мне неподалеку должны... Скажи, Ольгунчик!

   Ольгунчик в этот момент жевала остывший антрекот и потому не смогла подтвердить его слова. К счастью, в следующий момент о Толяне все забыли, потому что Альбина воскликнула:

  - Хочу танцевать! Ребята, давайте "Леокадию"!

   По прежним посещениям "Притона" Корсаков знал, что развеселая песенка "Леокадия" является традиционным сигналом к началу самого необузданного разгула. Он уже жалел о том, что велел Борису звонить в "Притон" - для ожидания стоило подобрать местечко поспокойнее. Корсаков поднялся и сказал Альбине:

  - Что-то я неважно себя чувствую. Пойду отдохну в кабинете. Можно телефон с собой взять? Если что, я позову.

   Домогательств со стороны Альбины Корсаков не опасался, потому что знал: разгул эта женщина не променяет ни на что. Разнежившаяся Альбина воскликнула, умиляясь собственной добротой:

  - Конечно, конечно, Витя, иди отдыхай! Тебе одеяло принести?

   От одеяла Корсаков отказался, боясь, что вручением одеяла дело не ограничится, захватил телефон и поставил его в маленькой комнате, называвшейся кабинетом, у изголовья старинного кожаного дивана. Затем   он растянулся на диване, положив под голову вышитую подушку. Впрочем, узор шитья на ней уже не просматривался, настолько она была засалена головами гостей. Диван также имел свою историю: по преданию, на нем скоропостижно скончался последний спутник жизни Марины Яковлевны, боевой генерал. После войны у них был бурный и довольно длительный роман, пресекшийся из-за того, что певица получила пять лет за вредительство и поехала в воркутинские лагеря. Ходили слухи, будто сам Сталин, ценивший генерала, решил таким образом заставить его сосредоточиться на службе и прекратить показывать дурной пример подчиненным. Генерал вновь сошелся с женой и прожил с ней счастливо до самой ее смерти, однако когда овдовел, то сразу вспомнил о бывшей возлюбленной. Один из завсегдатаев "Притона", решивший как-то раз провести ночь на знаменитом диване, часа в три воплем ужаса перебудил всю квартиру: он уверял, будто некий старец в белом ощупывал его лицо ледяными пальцами и при этом повторял со стоном:"Марина... Марина..." Размышляя над тем, врал или не врал рассказчик, Корсаков начал подремывать. Жизнь на войне, когда необходимо постоянно быть начеку, научила его спать вполглаза, то есть слышать и сознавать, что происходит вокруг, в то же время отдыхая. Компания, звеня посудой, с радостными криками переместилась в большую комнату. Кто-то заглянул в кабинет, но Корсаков лежал с закрытыми глазами, как крепко спящий, и дверь закрылась вновь. В большой комнате включили студийную запись "Леокадии", и магнитофон загремел мужественным хрипловатым голосом Алексея:

   Пусть назвали родители странно тебя,
   Но я имя твое повторяю, любя,
   "Леокадия" - я про себя бормочу
   И обнять тебя страстно хочу.
   Припев подхватили все:
   Леокадия, птичка моя,
   Ты пойми, как люблю тебя я, 
   Я на дерево лезу с подзорной трубой,
   Чтоб в трубу наблюдать за тобой.

   Под будоражащий ритм пол в большой комнате заходил ходуном. Корсаков сонно подумал, что соседи снизу могут вновь вызвать милицию. У него теперь имелся надежный паспорт с московской пропиской, и визита милиции он не боялся, однако улаживание бытовых дрязг всегда казалось ему бессмысленным занятием - в первую очередь потому, что самих дрязг обычно можно избежать. Впрочем, в последнее время все соседи тоже повадились веселиться в "Притоне", и потому можно было рассчитывать на их лояльность. А буйные пляски продолжались, сопровождаемые гиканьем, выкриками и присвистом:

   На Москву опускается летняя ночь,
   Но любви я своей не могу превозмочь
   И слоняюсь по улицам, словно маньяк,
   Или пью до рассвета коньяк.
   Припев вновь грянули все вместе:
   Леокадия, птичка моя,
   Ты пойми, как люблю тебя я,
   По ночам я на твой залезаю балкон
   И стою, охраняя твой сон.

   "А почему, собственно, припев должен быть всегда одинаковый?-тянулись сонные мысли в мозгу Корсакова. - Если слова в нем каждый раз немного различаются, то, наверное, пространство песни используется с более высоким КПД... Зато одинаковый припев выучить проще..." Женский визг, совпавший с паузой в музыке и оттого прозвучавший особенно громко, прервал его размышления, но затем плясовая загремела с новой силой:

   А порой, хорошенько приняв коньяку,
   Чтоб хоть как-то свою успокоить тоску,
   Засыпаю я сладко в подъезде твоем,
   И мне снится, что вновь мы вдвоем.
   Леокадия, птичка моя, 
   Ты пойми, как люблю тебя я,
   Я помимо тебя презираю всех баб,
   Ты услышь мой взволнованный храп.

   Корсаков невольно усмехнулся. Из большой комнаты донесся рев Бивнева:

  "А сейчас - апофеоз!" Вместо разухабистого "диско" из магнитофона понеслось нечто вроде торжественной кантаты, подхваченной нестройным, но очень громким хором завсегдатаев "Притона":

   Леокадия, птичка моя,
   Ты пойми, как люблю тебя я;
   Все равно неизбежно ты будешь моей -
   Так скорей, умоляю, скорей!!!

   У изголовья Корсакова раздался звонок. Он поднял трубку и ответил. Голос Бориса произнес:

  - Дело сделано, прошло без осложнений. Обо всем удалось договориться. Деньги будут завтра, а насчет остального время покажет.

  - Отлично,- сказал Корсаков. - Оставайся на связи.


   Покуда Корсаков в "Притоне" ждал звонка Бориса, тот не терял времени. Организация не зря собирала сведения о московских криминальных командах: выяснить, кто "наехал" на "Стреляного воробья", не составило никакого труда, поскольку эта группировка, как и подавляющее большинство остальных, не только не скрывала свою деятельность, но, наоборот, старалась ее всячески афишировать. Заботились "крутые парни" лишь об одном: чтобы при проведении криминальных операций не оставлять прямых улик, и не потому, что наличие таковых в руках милиции непременно означало отправку "крутых" на нары,- просто договоренность с милицией, имеющей в своем распоряжении подобные козыри, стоила гораздо дороже. Времена свирепых избиений и погромов ушли в прошлое: теперь каждая команда сидела где-нибудь в кафе на своей территории, как паук в паутине, и лишь периодически посылала своих людей на сбор дани. Пытки   и погромы оставались лишь как бы потенциальной возможностью, которая, однако, в случае малейшего сопротивления быстро превращалась в реальность. Территория города была давно поделена, и соперничества других группировок бандиты могли не опасаться, а если такое соперничество и возникало, то разрешалось путем цивилизованных переговоров. Разборки со стрельбой и трупами остались на долю всякой криминальной мелочи, на которую серьезные команды не обращали внимания,- разумеется, лишь до тех пор, пока мелкота (или "лохи") не пыталась обложить данью тех людей, которые уже платили дань настоящей "крыше". Собственно говоря, функцией группировок давно уже являлось не столько выколачивание дани - это был пройденный этап,- сколько обуздывание алчных "лохов", а также переговоры с не менее алчными чиновниками, мешающими подопечным бандитов зарабатывать деньги. Сигналы о бесчинствах "лохов" и о требованиях чиновников стекались в кабак, где заседала команда, там принималось решение, и "крутые" начинали действовать. Атаманы той группировки, на территории которой находился кабачок "Стреляный воробей", считали себя справедливыми людьми, ибо не требовали денег с таких заведений сразу же после их открытия, а давали какое-то время на то, чтобы встать на ноги. Наивный хозяин "Воробья" и не подозревал о том, что давно занесен в бандитский реестр: кроме налоговой полиции, с него никто ничего не требовал, а бедному ресторатору такое необычное положение казалось нормальным. Однако ему суждено было вскоре разочароваться: в кабачок в сопровождении своих "быков" заявился крупный бандит по кличке "Нос" и потребовал дань. "Стреляный воробей" был недорогим и не слишком посещаемым заведением с постоянной клиентурой, и выполнение требований Носа сделало бы его убыточным. Бандиты, собственно, этого и добивались: сам по себе кабачок им нравился, и потому они хотели просто-напросто выжить оттуда хозяина, поставившего дело на ноги, а на место хозяина посадить своего человека. То, что бандиты не потребовали от владельца "Воробья" убираться на все   четыре стороны, а просто поставили ему невыполнимые финансовые условия, самим бандитам казалось опять-таки проявлением высокого гуманизма. Когда ресторатор попытался объяснить, что для него такая дань является непосильной, главарь бандитов грубо схватил его за нос и выкрутил нос так, что тот посинел, а ресторатор присел и завопил благим матом. За привычку вразумлять таким образом непокорных бандит Нос и получил свою кличку. Рэкетиры удалились, а владелец кабачка погрузился в тяжелое раздумье. Ничего не придумав, он позвонил в "Притон" Алексею, дабы излить душу, однако легче ему не стало. Он вновь принялся размышлять, но по всему выходило, что от любимого дела придется отказаться.

   Тем временем шеф-повар небольшого кафе "У Гарика", которое завсегдатаи-бандиты называли просто "Угарик", стряпал очередную партию грибного жюльена - к этому блюду бандиты почему-то питали особую склонность. За окном послышался рев мотора и какие-то голоса. Повар раздвинул пальцами пластинки жалюзи и увидел, что во дворе маневрирует трактор с ковшом, готовясь, видимо, рыть траншею, а поодаль от трактора стоит кучка рабочих в засаленных спецовках, с лопатами и ломами. Человек в пиджаке и при галстуке, но в кирзовых сапогах - судя по всему, прораб,- размахивал руками, давая указания. Поскольку рабочий день уже кончился, повар решил, что аварийная бригада собирается ликвидировать какую-то поломку, и вернулся к своей стряпне. Неожиданно рев мотора сделался громче, и под самым окном что-то отчетливо звякнуло. Повар вновь бросился к окну и в щель жалюзи с ужасом увидел, как один из рабочих набрасывает на красивые витые прутья медной решетки, защищавшей окна кафе, тяжелые крючья на тросах. Другой конец тросов крепился к корме трактора. Пока повар пытался сообразить, что происходит, работяга дал отмашку, двигатель натужно взревел, трактор дернулся, окутавшись голубым дымом, и решетки с обоих окон "Угарика", выходивших во двор, с грохотом и лязгом полетели на асфальт. Повар инстинктивно отвернулся от окна, присел и закрыл голову руками. Он   сделал это вовремя, потому что в следующее мгновение оба окна с оглушительным звоном разбились, и на повара, а также в котлы с жюльеном

  хлынул целый водопад осколков. Послышались хриплые возгласы, захрустело битое стекло, и повара, который собрался было выпрямиться, грубо отшвырнули в сторону, под один из разделочных столов. Впрочем, он решил, что место под столом является самым безопасным, когда увидел, как в разбитые окна один за другим вскакивают какие-то люди в камуфляжной форме и, как показалось повару, вооруженные до зубов. В дверном проеме возникла облаченная в белый халат фигура младшего повара, но один из ворвавшихся свалил несчастного на пол, нанеся ему два отработанных удара прикладом - сначала в живот, а затем в лицо. Бесконечная вереница нападавших, прыгая через тело младшего повара, начала втягиваться в коридор, выводивший в зал, где сидели посетители. В кухне остались два человека в камуфляже, наблюдавшие из окон за улицей, и неприметный молодой человек в легкой летней куртке и с сотовым телефоном.Шеф-повару казалось, будто его никто не видит,но, бросив в телефон несколько отрывистых команд, молодой человек достал из-под куртки пистолет, показал стволом на повара:"Этого тоже в зал" и, перешагнув через несчастного младшего повара, исчез в коридоре. Один из молодцов в камуфляже вытащил повара за шиворот из-под стола и поволок по коридору в зал. Там глазам повара предстала картина полного разгрома - было удивительно, как за столь короткое время можно перевернуть столько столов, перебить столько посуды и среди битой посуды уложить носом в пол столько дюжих громил, еще совсем недавно являвшихся грозной преступной группировкой. Теперь же их одного за другим поднимали под мышки с пола, наносили резиновой дубинкой несколько тяжелейших ударов по голове и, когда жертва обмякала, оттаскивали ее в сторону, к туалету. Внезапно раздался отвратительный хруст и затем отчаянный вой - это авторитетный бандит Круглов по прозвищу "Круглый" попытался дотянуться до пистолета, который сам же он выбросил, решив, что в кафе   ворвался ОМОН. Затем Круглый понял свою ошибку, однако лучше бы он ее не понимал: один из людей в камуфляже, стоявший поблизости, заметил поползшую по линолеуму ладонь и с размаху обрушил на нее тяжелый армейский ботинок. Захрустели кости, и бандит, огласив помещение воплем, закорчился на полу, прижимая к груди раздробленную кисть руки. Другой бандит непроизвольно сделал резкое движение, и тут же на него с двух сторон посыпались пинки, так что грудная клетка несчастного заухала, словно шаманский бубен. "Уй!.. Уй!.. Я!.. Сдался!.. Я!.. Сдался!.."- в промежутках между пинками отчаянно выкрикивал бандит - казалось, будто он мчится в телеге по ухабистой дороге. Сопротивление было подавлено в зародыше - одни налетчики собирали между перевернутых столов выброшенное оружие и обыскивали одного за другим лежащих бандитов, а другие деловито продолжали экзекуцию, не проявляя даже намека на сострадание. Когда какой-то высокий и тощий бандит крикнул рыдающим голосом:"За что?!" - наблюдавший за расправой неприметный молодой человек равнодушно ответил:

  - Да так, ни за что.

   Этот ответ так поразил бандита, что он оцепенел и покорно принял страшный удар дубинкой по лбу. Когда очередь дошла до Носа, молодой человек заметно оживился, подошел к "авторитету" и в упор спросил:

  - Ты Нос?

  - Ну, я,- набычившись, угрюмо ответил бандит. Услышав подтверждение, молодой человек неожиданно схватил атамана за нос и принялся крутить с таким усердием, словно завинчивал тугой болт. Бандит истошно заорал, но сзади его уже схватили за руки двое молодцов в камуфляже, а третий держал его за волосы, мешая отворачивать лицо. Отбрыкиваться бандиту тоже не удавалось, поскольку налетчики, державшие его сзади, ногами заплели его ноги. "Око за око, зуб за зуб..."- наставительно бормотал мучитель, продолжая выкручивать нос "авторитета". На рев бандита он не обращал ни малейшего внимания и прекратил свое занятие только тогда,   когда из распухшего и посиневшего носа потекла струйка крови.

  - Если я про тебя еще хоть раз услышу в этой жизни, я тебе нос вообще оторву,- пообещал молодой человек. - Лафа кончилась, распускай свою братву. Ты понял?

   Бандит ничего не ответил, тяжело дыша и время от времени конвульсивно всхлипывая. Молодой человек поднял руку к его носу:

  - Ты понял или нет?

  - Понял,- промычал бандит, после чего немедленно получил удар дубинкой по голове и обмяк. Его отволокли к туалету и положили в рядок вместе с его подручными. Повар затрясся, решив, что его сейчас тоже начнут лупцевать дубинками. Однако вместо этого налетчики в камуфляже подтащили к повару и поставили рядом с ним хозяина кафе, толстенького лысого армянина.

  - Ну вы, мастера жратвы,- обратился молодой человек к повару и его хозяину,- если эти кретины, которые там валяются, чего-нибудь не поняли, то объясните им, когда они очухаются: в Москве им больше места нет. Мы их всех срисовали, так что если кто-то из них нам попадется, то ему хана. Я уж не говорю про этот кабак: если они опять здесь попробуют окопаться, спалим все к чертовой матери.

  - А что я сделаю, если они придут?- взмолился армянин. - Мне что, драться с ними, да?

  - Зачем драться,- возразил молодой человек. - Мы будем заходить, позванивать... Ты только держи нас в курсе, а мы уж сами разберемся.

   Парень в камуфляже вывалил на стол десятка два пистолетов, собранных в чью-то куртку, и спросил:

  - Что с этим делать будем?

   Молодой человек взял наугад из кучи первый попавшийся пистолет, дослал патрон в ствол и в течение нескольких секунд разрядил весь магазин по бутылкам, выстроившимся над стойкой бара.

  - Обычная бандитская разборка,- флегматично произнес он под журчанье   крепких напитков, струившихся на пол из разбитых бутылок, и бросил пистолет на пол. Тут в кармане его куртки запищал сотовый телефон. Вытащив аппарат, он коротко отозвался:"Да" и некоторое время молча слушал собеседника. "Спасибо, понял",- сказал он затем в микрофон, сунул аппарат обратно в карман, с минуту подумал и распорядился:

  - Ну-ка, ребята, постреляйте еще маленько по бутылкам.

   Бойцы в камуфляже не заставили себя уговаривать и, расхватав несколько пистолетов из кучи, принялись палить по уставленной бутылками стенке. У всех присутствовавших заложило уши, помещение наполнилось пороховыми газами, а хозяин заведения глухо постанывал, подсчитывая в уме убытки. Впрочем, командир не позволил своим людям особенно разгуляться: через пару минут он скомандовал, перекрикивая грохот пальбы:

  - Все, хватит! Те пушки, из которых стреляли, протереть и на пол, остальные возьмем с собой. Уходим, быстро!

   Через пару секунд в зале остались только избитые бандиты, медленно, с кряхтеньем и стонами, приходившие в себя, да хозяин и шеф-повар, ошалевшие от всего пережитого и от полной неопределенности в будущем. Из коридора приплелся младший повар, осторожно трогавший пальцами набухавший под глазом огромный синяк. Налетчиков же и след простыл, и это не укладывалось в голове у очухавшегося Носа. "Что хотят, то и делают,- думал он. - Зуб даю - это та новая команда, про которую мне рассказывали. Как это они штурмом берут кабак средь бела дня и ничего не боятся, не торопятся... Он же, гад, только нос мне крутил, наверно, полчаса!" При воспоминании о пережитом кошмаре на глаза у бандита навернулись слезы. Он, конечно, не мог знать о том, что милицейский дежурный по городу принял звонок о погроме в кафе "У Гарика" и принял решение направить туда ОМОН, однако из штаба ОМОНа доброжелатели перед выездом позвонили Борису, то есть молодому человеку, возглавлявшему налетчиков. Бандиты потихоньку начали оживать и подниматься на ноги, но   тут в помещение с треском, устрашающими воплями и пальбой в потолок ворвался ОМОН. "Всем лечь, руки за голову!"- прогремела команда, и те, кто успел встать, вновь повалились на пол. Обыск распростертых на полу бандитов результатов не дал, если не считать валявшихся на полу бесхозных пистолетов, и омоновцы приступили к выяснению личности задержанных. Обстановка разрядилась и стала довольно мирной - омоновцы добродушно упрекали бандитов в хулиганстве, а те с искренним возмущением рассказывали про "наезд" какой-то неизвестной команды. Им, разумеется, никто не верил, однако и привлечь бандитов было не за что, поскольку от валявшихся на полу пистолетов они дружно отказывались. Поэтому все чувствовали себя спокойно, но когда дело дошло до Носа, капитан, проверявший документы, пристально посмотрел на него и спросил:

  - Ты что это себе нос покрасил?

   И без долгих разговоров капитан ловко ухватил "авторитета" за нос. Бандит тихо застонал и упал на пол, потеряв сознание.


   После звонка Бориса, сообщившего о том, что визит ударной группы в кафе "У Гарика" прошел успешно, но капитана Ищенко по горячим следам найти не удалось, Корсаков покинул гостеприимный притон, сделав перед выходом еще один звонок. Он связался с капитаном Неустроевым и договорился встретиться с ним на снимаемой организацией квартире возле метро "Водный стадион". Выйдя из кабинета в коридор, у двери в большую комнату Корсаков замешкался. Из-за двери доносились топот, смех, радостные возгласы и звон посуды, заглушаемые "Леокадией", заведенной уже в десятый раз. Больше всего Корсакову хотелось исчезнуть без шума, однако следовало как-то запереть за собой дверь в квартиру, поскольку завсегдатаи "Притона" так увлеклись разгулом, что в незапертую квартиру мог бы проникнуть кто угодно и вынести что угодно, оставшись незамеченным. Правда, никаких дорогих вещей в "Притоне" давно не осталось, зато в холодильнике оставалось еще немало джина, зеленого   горошка и антрекотов, а такими вещами в "Притоне" разбрасываться не привыкли. Наконец Корсаков решился, просунул руку в дверную щель, ухватил за платье чахлую подругу Толяна и вытащил ее из грохочущей комнаты. Действия Корсакова и его заговорщицкие гримасы Ольгунчик приняла, видимо, за особую форму заигрывания и кокетливо промяукала:

  - Что случилось?

  - Случилось, Ольгунчик,- трагическим тоном произнес Корсаков. - Закройте, пожалуйста, за мной дверь. Я ухожу, но ухожу,чтобы вернуться.

   Корсаков наклонился к девушке и поцеловал ее в мочку уха. Ольгунчик растерянно фыркнула, а Корсаков щелкнул дверным замком и исчез. Сбежав вниз по лестнице, во дворе он тут же шмыгнул за угол дома, заметив пересекавшую двор многочисленную компанию во главе с летчиком Колпаковым и психиатром Полет Валькирьичем. Компания двигалась так целеустремленно и решительно, словно намеревалась громить "Притон". В планы Корсакова не входило терять время на приветствия и объятия, и потому в своем пути к метро он сделал крюк. Покачиваясь на вагонном сиденье, он готовил себя к разговору с капитаном Неустроевым и мало-помалу приходил к выводу, что успех всей предстоящей акции будет зависеть от того, как сложится этот разговор.

   Войдя в квартиру, Корсаков сразу прошел к штабелю кассет, возвышавшемуся рядом с видеомагнитофоном, и с облегчением обнаружил, что среди прочих имеется и кассета с наклейкой "Криминальное чтиво". Здесь же в коробке с компакт-дисками и аудиокассетами он отыскал несколько кассет группы "Бахыт-компот". Из этого он сделал вывод, что человек, обещавший сегодня завезти на эту квартиру кассету и компакт-диски, свое слово сдержал. Из всех продуктов на унылой, явно нежилой кухне Корсаков нашел только чай. Когда он ставил чайник на огонь, раздался условный звонок в дверь. В глазке маячила ничего не выражающая физиономия капитана Неустроева, и Корсаков, приоткрыв дверь, пропустил разведчика в прихожую. Перекинувшись несколькими репликами, из которых следовало,   что подготовка к акции проходит нормально, они прошли в единственную комнату и уселись на стульях по разные стороны покрытого царапинами полированного стола. Обстановка нежилой квартиры нагоняла тоску, но не меньшую тоску внушало и лишенное эмоций лицо Неустроева. Корсаков кашлянул и произнес:

  - Я, капитан, задумался над вашими словами о неизбежности утечек информации. Вас удивляет, почему из нашей организации их еще не произошло. Думаю, что дело объясняется просто: в нашу организацию приходят люди, не ищущие от ее деятельности никаких материальных выгод для себя. Другими словами, они собираются бороться за какие-то идеи, которые считают правильными, а не за материальные блага. Если бы было наоборот, то нас давно бы вывели на чистую воду, ведь государство тоже может неплохо заплатить за предательство и при этом гарантировать предателю безопасность. Вспомните великие достижения советской разведки с 20-х и по 60-е годы. Целые агентурные сети работали десятилетиями, похищая важнейшие секреты, и никто их не предавал.

  - Ну как же, а "Красная капелла"?- возразил Неустроев.

  - На них донесли те, кто не входил в организацию,- напомнил Корсаков. - Сама "Капелла" осталась чистой. Не стоит забывать, что она действовала в предельно идеологизированной среде, где донос считался за доблесть и делался по малейшему поводу или даже без повода, просто на всякий случай. Мы отбирали в организацию таких людей, которые не желают мириться с унижением страны и хотят с ним покончить. С какой же стати нам опасаться измены?

  - Измены надо опасаться всегда,- холодно произнес Неустроев. - Во-первых, при вербовке можно ошибиться, как бы хорошо вы ни разбирались в людях. Во-вторых, и сам человек меняется - сегодня он борец за идею, а коснись завтра до его шкуры, и неизвестно, как он себя поведет...

   Неустроев говорил как бы через силу, и в его голосе слышалось недоумение. Было ясно, что он ожидал чего угодно, но не отвлеченной   дискуссии о психологических проблемах разведки. Корсаков же невозмутимо заметил, пропустив мимо ушей возражение собеседника:

  - И еще: советских разведчиков тех лет объединяла общая идея, верная или неверная - в данном случае неважно. Важно лишь то, что они бескорыстно работали единой командой ради торжества этой идеи, и никакие идейные разногласия их не могли поссорить и толкнуть на измену. Возникает вопрос: можем ли мы в нашей организации похвастаться тем же?

   В глазах Неустроева промелькнуло понимание. Помявшись, он сказал:

  - Не сказал бы. Думаю, в разгаре дела могут возникнуть споры.

  - Ценю вашу сдержанность,- сказал Корсаков. - По-моему, мы имеем в виду одно и то же. Но чтобы не было никаких недомолвок и все стало ясно, давайте просмотрим видеокассету. Наш руководитель Владимир, который очень не любит своей фамилии, поручил мне найти хорошую студию и записать в ней его обращения к народу - как для прокрутки по радио, так и для телевидения. Как вы знаете, такая студия у нас имеется давно, и заказ там выполнили быстро. Давайте посмотрим, что получилось.

   Корсаков включил магнитофон, поставил кассету с наклейкой "Криминальное чтиво" и нажал на кнопку "Play". Через некоторое время на экране появился "фюрер" Владимир - в черных отутюженных галифе, черных сапогах, в модной черной рубашке с высоким воротом и с каким-то непонятным серебряным значком на левой стороне груди. Волосы Владимира были тщательно зачесаны на пробор, напряженный взгляд больших и выпуклых серых глаз устремлен прямо в камеру. Из оружия у фюрера имелась только пистолетная кобура на поясе, зато двое его приближенных, сидевших справа и слева от него, вооружились так основательно, что под портупеями, ремнями и пулеметными лентами одежда почти не просматривалась. Помимо автоматов, пистолетов и ручных гранат, которыми обвешались клевреты "фюрера", в углу стоял заряженный гранатомет РПГ-7, а с другой стороны от восседавшей на стульях троицы на полу высился   ротный миномет, прихваченный в студию, видимо, для пущего устрашения зрителей. Физиономию одного из фашистов, обрамленную длинными прямыми волосами, наполовину закрывали зеркальные очки, призванные также не столько защищать глаза своего обладателя от яркого света ламп, сколько нагонять страх. Рот террориста был свирепо сжат, и лишь барабанившие по колену длинные тонкие пальцы выдавали волнение. Второй подручный "фюрера" не пожелал скрывать свой облик, но, если не считать зловеще прищуренных глаз и высокомерной ухмылки, его внешность являлась настолько стандартной и мало запоминающейся, что этот борец мог бы спокойно прогуливаться в толпе охотящихся за ним сыщиков, не опасаясь быть узнанным. По-видимому, оператор дал сигнал, так как Владимир дернулся на стуле и начал говорить, буравя взглядом объектив камеры.

  - Армия Освобождения России объявляет о захвате центра Москвы,- вещал он. - Именно в этом месте свил свое гнездо гнусный демократическо- сионистский режим, унижающий достоинство русского народа и всячески угождающий всемирной еврейской плутократии...

   Далее последовали несколько глупейших антисемитских выпадов и мрачные пророчества о грядущей неизбежной размывании здоровой арийской основы русского народа, если не нанести удар по демократии, которая всегда есть власть буржуев-нуворишей. Корсаков покосился на Неустроева - тот исподлобья смотрел на экран, и на скулах его перекатывались желваки. Оратор же между тем добрался до сути дела:

  - Мы налагаем на прогнивший антинародный российский режим контрибуцию в два миллиарда долларов и предостерегаем его от попыток атаковать позиции Армии Освобождения. Мы полностью контролируем центр города, и все люди, находящиеся в нем, являются нашими заложниками. За каждого погибшего бойца Армии Освобождения мы будем уничтожать по сто чиновников правящего режима, не считая тех мирных жителей, которые неизбежно погибнут при обстрелах. Но мирных жителей сейчас быть не должно!- неожиданно выкрикнул "фюрер". - Я призываю всех москвичей,   сохранивших человеческое достоинство и ненавидящих режим плутократии, выйти на улицы и присоединиться к нам. Вооружайтесь тем, что отнимете у противника, или просто камнями, топорами, лопатами, и бейте плутократов и их прислужников всюду, где их встретите...

   Неустроев крякнул, завозился на стуле и произнес:

  - Ну и ну! Это ж вся алкашня вылезет грабить! Море крови будет... Да и потом: мы что, за деньги бьемся?

  - Мы - не за деньги,- ответил Корсаков. - А вот наш друг, похоже, за деньги. И он полагает, что мы все должны быть с ним заодно в этом деле. Заработать он хочет столько, чтобы на всех хватило. Что будем делать?

  - Нет, я в такие игры не играю,- решительно сказал Неустроев. - Что за херня? На жизнь я себе и так заработаю, не обязательно устраивать для этого такую бойню, как нам тут предлагают.

  - Ну и что же, все свернуть?- поинтересовался Корсаков.- Выйти из игры?

  - Да не хотелось бы,- задумчиво сказал Неустроев. -Обидно, ведь столько сделано. И так удачно пока все получалось...

   Корсаков выжидательно молчал, не мешая капитану размышлять. Впрочем, думал Неустроев недолго и решительно заявил:

  - Мое мнение такое: поганую траву из поля вон. Я вам верю, командир, и говорю прямо. Как вы решите, так и будет, конечно, но, по-моему, несправедливо из-за одного идиота гробить все дело и всю подготовку пускать насмарку.

  - Ну, положим, что он не совсем один,- заметил Корсаков. - У него есть сторонники, которые его поддержат. Да и основная идея акции принадлежит ему. Честно ли будет отстранять его?

  - А честно втягивать нас в такое дерьмо?- ответил капитан вопросом на вопрос. - Со мной, к примеру, насчет этого программного выступления никто не советовался. Ладно, командир, я же понял вашу мысль. Если мы отстраним от дела эту фашистскую компанию, то дело не развалится, а если оставим ее в деле, то все обернется совсем не так, как мы хотим. А   если так, то давайте говорить прямо: нашего "фюрера" и его людей необходимо нейтрализовать. Вопрос в одном: когда и как?

  - Спасибо за понимание, капитан,- улыбнулся Корсаков. - Но на самом деле вопроса нет: мы ведь знаем, когда люди "фюрера" должны выступить, знаем, какие объекты они должны занять. Это облегчает нашу задачу.

  - Да, чем по одному их вылавливать, лучше прихлопнуть всех разом,- кивнул Неустроев. - Разрешите мне заняться этим? Люди у меня надежные, не подведут, и фашистскую братию ненавидят. Большую радость ребятам доставим.

  - Смотрите только, чтобы без лишней крови,- предупредил Корсаков, уловив в голосе капитана нотку злорадства. - Изолируйте всю группу - больше нам ничего не требуется. Их объекты займите своими людьми - оборона пострадать не должна. Впрочем, людьми я вам могу помочь.

  - Лишняя кровь мне ни к чему,- сказал Неустроев. - Но если без нее не получится, то, значит, так было надо. Я должен иметь право выполнить задачу любыми средствами. Остановиться на полпути тут не удастся.

  - Разумеется,- согласился Корсаков. - Я вам доверяю, капитан. То, что я сказал, было не приказом, а пожеланием.

  - Я так и понял,- кивнул Неустроев.


   Капитан Ищенко услышал, как лязгнула задвижка люка, и облегченно вздохнул: лежание в неудобной позе успело ему ужасно надоесть. Тяжелые стальные створки распахнулись, и двое вчерашних громил, перебрасываясь шуточками, затопали вниз по металлической лесенке. Капитан не прислушивался к их словам. Лежа на боку, он перенес всю тяжесть тела на левую руку и начал мало-помалу, незаметными движениями высвобождать правую ногу для удара.

  - Ну что, лежишь, ментяра?..- начал первый бандит, спустившись по лесенке и подойдя вплотную к лежавшему пленнику. Он хотел сказать еще что-то, однако капитан лишил его такой возможности: прокрутившись на   левой руке, он нанес бандиту неожиданный удар ногой под коленный сгиб. Бандит замахал руками в тщетной попытке удержать равновесие и грянулся навзничь на бетонный пол. Ищенко в этот миг уже оказался на ногах и с размаху впечатал громиле в висок подошву ботинка. Бандит бессильно раскинулся на полу. Его напарник, еще не успевший спуститься по лестнице, в растерянности остановился, отпустил перила и полез в кобуру, висевшую у него под мышкой. Но капитан не терял времени, в два прыжка взлетел к противнику по ступенькам, левой рукой ухватился за его брючный ремень и рванул вниз, а правой вцепился бандиту в гениталии. Тот взвыл, ступенька выскользнула у него из-под ног, и капитан, лежа на туше бандита, загремел вниз к подножью лестницы. Внизу Ищенко рывком вскочил, ожидая, что верзила попытается сгрести его в свои медвежьи объятия, однако тот остался лежать неподвижно с безучастным лицом. Рот его приоткрылся, а тело слегка вздрагивало в каком-то подобии икоты. Капитану приходилось видеть умирающих, но тут все произошло так быстро, что он не мог поверить в близкую смерть своего врага, несмотря на очевидные признаки агонии. "Неужто готов?!"- тупо подумал Ищенко, глядя на бандита сверху вниз. Вся ненависть, распиравшая его ночью, куда-то улетучилась - он только пытался сообразить, как такое могло получиться. Видимо, бандит при падении с размаху ударился затылком о край железной ступеньки. "Вот черт,- беспомощно бормотал Ищенко,- ну надо же..." Глядя на вздрагивающее тело, он почувствовал приступ дурноты и отвернулся к стене, но тут же справился с собой. "Что я, жмуриков не видел?- пробурчал он себе под нос. - Да и как быть с этими уродами - только мочить". Подумав с минуту, он стащил с первого поверженного бандита цветастый спортивный костюм и презрительно пнул обнажившуюся волосатую тушу. Он подумал было отплатить своим врагам по принципу "око за око", который считал единственно верным, то есть помочиться на их распростертые тела, но теперь ему уже не хотелось это делать. Смерть настроила его на серьезный лад, исключавший все эти дешевые ритуалы.


     У первого бандита оружия не оказалось, зато из кобуры у второго, судорожное дыхание которого становилось все реже, Ищенко достал прекрасный пятнадцатизарядный пистолет "беретта". "Где они только достают такие пушки?"- с завистью подумал капитан, подкидывая оружие на руке, чтобы привыкнуть к его весу. Он сунул "беретту" за ремень и накинул спортивную куртку, снятую им с бандита. Надевать штаны он все же побрезговал, к тому же они были ему так велики, что свалились бы после первого шага. Выбравшись из подвала, капитан осторожно, чтобы не шуметь. закрыл створки люка и задвинул щеколду. Затем он подошел к окну и осмотрел двор. Напротив, на крыльце дома для развлечений, под медным навесом сидели два бандита с помповыми ружьями, курили и неторопливо разговаривали. Больше во дворе никого не было. В выходивших во двор окнах особняка капитан тоже никого не заметил и отступил в глубину гаража. В помещении царил полумрак, потому что бандиты не включали свет и не открывали ворота, а открыли только вделанную в ворота дверь. В дверном проеме Ищенко хорошо видел двух бандитов, сидевших на ступеньках крыльца. Он дослал патрон в ствол, еще несколько секунд помедлил, стараясь получше ощутить непривычное оружие, и наконец решительно вскинул руку.

   Двух охранников, сидевших на крыльце, он убил двумя выстрелами: один, взмахнув руками, повалился навзничь, второго бросило спиной на столбик навеса, после чего он неловко сполз боком на ступеньки. Ищенко знал, что выстрелы, прогремевшие в гараже, в особняке не услышат. То, что случилось с охранниками, можно было рассмотреть лишь с первого этажа, но все его окна были закрыты плотными портьерами, которые после выстрелов не пошевелились. Ищенко засунул пистолет за ремень, запахнул цветастую спортивную куртку и зашагал к особняку. Дверь оказалась заперта. Капитан нажал на кнопку звонка, а чтобы его не рассмотрели в глазок, прибегнул к детскому способу, то есть в этот глазок плюнул. Охранник сквозь муть увидел цветастую куртку и со словами:"Ну как там   мент?" открыл дверь. В следующую секунду он увидел направленное на него дуло "беретты" и с ухмылкой произнес:"Да брось ты, Стас!" Ищенко проскользнул в приоткрытую дверь, захлопнул ее за собой и грубо пихнул охранника в глубину прихожей. Тот наконец вгляделся в лицо вошедшего, и у него отвисла челюсть. Капитан сообщил:

  - Твоего Стаса я уже кончил, и тебя пристрелю, если дернешься. Давай веди к Архангелу, и чтоб тихо у меня!

   Капитан вытащил из кобуры охранника пистолет, быстро заложил дверную щеколду и, подтолкнув охранника коленом в зад, заставил его двинуться к лестнице на второй этаж. Однако добиться полной внезапности ему не удалось. На втором этаже распахнулась дверь в жилые помещения и на лестничную площадку, обнесенную резной деревянной балюстрадой, развинченной походкой вышел какой-то полупьяный долговязый субъект в отличном костюме, при галстуке и в лакированных башмаках. Он начал стремительно спускаться по лестнице, а капитан схватил охранника за запястье и вывернул его руку, заставив согнуться в три погибели и лишив возможности сопротивляться. "Тихо, сука!"- прошипел капитан. Сбегавший по ступенькам гость внезапно резко остановился - его затуманенные мозги наконец осознали опасность.

  - Ну, чего встал? Давай спускайся,- приказал Ищенко. Длинное костлявое лицо человека в костюме, казалось, вытянулось еще больше, он облизнул пересохшие губы и с блудливой ухмылкой сделал шаг назад, не спуская глаз с пистолета. Капитан спокойно предупредил:

  - Еще шаг, и стреляю.

   Человек в костюме замер, однако обойтись без стрельбы все же не удалось. Наверху на лестничной площадке появился еще один гость, которого Ищенко сразу узнал и которого до этого момента мог бы,пожалуй, даже назвать своим другом. Но сейчас капитан мгновенно понял все - и смысл пребывания старого товарища в бандитском доме, и то, что именно этот самый товарищ, которому он, Ищенко, поручил свою семью, навел на   его семью бандитов. Однако, несмотря на такое понимание, Ищенко замешкался - не часто приходится стрелять в людей, с которыми многие годы отработал бок о бок. Коллега капитана смотрел вниз, прямо в глаза человеку, которого предал, и на лице его отражалось множество чувств - стыд, сожаление, немая просьба о прощении... Но вскоре все эти душевные движения уступили место ожесточению, потому что о прощении, разумеется, речи быть не могло. Бывший приятель Ищенко запустил руку под мышку и выхватил пистолет. В ту же секунду долговязый гость издал хриплый панический вопль и опрометью бросился вверх по лестнице. Видимо, этот вопль и заставил дрогнуть руку стрелка: грохнули два выстрела, но одна пуля впилась в паркет у самых ног Ищенко, а вторая угодила в спину охраннику, которого капитан продолжал удерживать в согнутом положении. Ищенко отпустил руку охранника и по полу покатился в сторону. Коллега капитана продолжал стрелять, но Ищенко в движении открыл ответный огонь. Первые пули отбили щепу от верхнего края балюстрады, но затем капитан пристрелялся: его бывший товарищ вздрогнул и на мгновение застыл на месте, получив пулю в горло. Следующие две пули попали в лицо - над головой предателя взлетели какие-то клочья, и он, закачавшись, тяжело повалился на пол, прямо под ноги долговязому детине, пытавшемуся скрыться в жилые комнаты. Тот инстинктивно остановился и отшатнулся от трупа, и в этот миг его настигли выстрелы капитана. Пять пуль в течение одной секунды продырявили оливкового цвета пиджак, долговязый попятился, рука его хватала воздух, пытаясь нащупать перила, но затем взлетела вверх, когда гость Архангела допятился до лестницы и навзничь вниз головой рухнул на ступеньки. Безвольное тело съехало, подпрыгивая, до самого низа лестницы, и капитан перескочил через него, устремившись наверх. Он бросил сверху беглый взгляд на сраженного случайной пулей охранника, лицом вниз лежавшего на полу, однако тот не двигался, видимо, убитый наповал. Не раздумывая, Ищенко пнул ногой дверь, из которой выходили те, кого он уже успел застрелить, и с порога бросился   на пол, в ту же секунду услышав выстрелы и глухой стук пуль, ударяющих в дерево двери над его головой. Еще в падении он заметил в противоположном конце комнаты красный жилет Архангела, выбросил вперед руку и нажал на спуск. Перекатившись вправо к стене, он внимательнее вгляделся туда, откуда стрелял его враг, после чего вздохнул и спокойно поднялся на ноги. Архангел сидел на полу, вытянув ноги и запрокинув голову с открывшимся ртом, прислонившись спиной к сиденью помпезного кожаного кресла. На левой стороне груди его красного жилета темнела небольшая дырочка. Из разжавшихся пальцев его правой руки выпал на ковер пистолет "беретта" - точно такой же, какой держал в руке Ищенко. Капитан нагнулся, чтобы подобрать ценное оружие, но тут же припал на одно колено и вскинул свой пистолет, услышав, как кто-то завозился в углу за необъятным кожаным диваном.

  - Точно в орла,- одобрительно сказал хриплый шамкающий голос. Из-за толстого валика осторожно поднялась неправильной формы голова с просвечивающей лысиной. Бесцветные слезящиеся глазки подобострастно смотрели на капитана, беззубый рот приветливо ухмылялся, а жилистая рука, вся в синей сетке татуировок, смущенно утирала красный шишковатый нос. Фигура выпрямилась, обнаружив рост, называемый в народе "метр с кепкой". Под расстегнутой клетчатой рубашкой морщинистую грудь также сплошь покрывали татуировки, и даже на лбу виднелась надпись "Светлая голова", некогда закрывавшаяся волосами. Ищенко знал, что "орел" означает "сердце", но на таком старом блатном жаргоне, которого нынешние преступники в подавляющем большинстве не знали.

  - Ты волыну-то опусти, милок, а то шмальнешь ненароком,- прошамкала фигура. Не обращая внимания на умильную ухмылку коротышки, Ищенко скомандовал:

  - А ну на пол, дед, и руки за голову!

  - Да что ты, сынок, старика обижаешь...- захныкал коротышка.

  - Я с таким папашей на одном поле срать не сяду,- ответил капитан. -   Ложись, говорю, а то я сам тебя уложу навеки. Ну!

   Что-то бубня себе под нос, коротышка растянулся на ковре. Капитан подошел к нему, быстро обыскал и нашел целых два ножа - один в брючном кармане, второй - примотанный к икре лейкопластырем. Оглядевшись, Ищенко заметил возле кресла, к которому привалился Архангел, спортивную сумку. Когда капитан поднял сумку и потянул молнию, коротышка издал нечто среднее между стоном и мычанием. Взглянув на него, Ищенко увидел в стариковских глазках такую бешеную ненависть, что ему на миг стало не по себе. Открыв сумку, он обнаружил внутри прозрачные пакетики с каким-то белым порошком - видимо, с кокаином, судя по металлическому отливу порошка, множество упаковок с незнакомыми лекарствами и несколько толстых пачек долларов. Ищенко стало смешно.

  - Что, дед, побалдеть хотелось?- спросил он. - Не бойся, всю дурь тебе оставлю. Ну, вставай и пошли.

  - Куда, милый?- полюбопытствовал коротышка. - Ты что задумал-то? Я ведь не скажу никому...

  - А мне плевать, хоть и скажешь,- равнодушно ответил Ищенко. - В подвал пошли, там в гараже твои сынки уже давно отдыхают.

   Капитан побросал трофейное оружие в сумку и повесил сумку на плечо. Уже проверенную в бою "беретту" он, однако, по-прежнему держал в руке.

  - Ну, дед, пошли,- ткнул он стволом в спину коротышку, который повернулся было к двери, но затем остановился, впав в необъяснимую задумчивость. Старик дернулся, но не двинулся с места.

  - Ты что, дед?- обратился к нему Ищенко. - У меня времени нет тебя уговаривать - проще пристрелить, и дело с концом. Ты идешь или нет?

  - А ты меня там запрешь, да?- жалобным тоном спросил коротышка. От такого дурацкого вопроса капитан хмыкнул.

  - А ты как думал? Что я тебя на все четыре стороны отпущу?

  - Да ты глянь на меня - я же старик, инвалид...- заканючил коротышка.

  - Ты это лепиле лагерному будешь петь,- отрезал капитан. По его голосу   коротышка понял, что терпение победителя на пределе, и поплелся к лестнице, повторяя с безнадежностью в голосе:

  - Ну отпусти, а? Я никому не скажу... Ничего плохого тебе не сделаю...

  - Почему ты так в подвал не хочешь?- удивился капитан, в приоткрытую дверь осмотрев двор и затем вытолкнув коротышку на крыльцо. - Сожрут тебя там, что ли?

  - Конечно, сожрут!- повернувшись к капитану, горячо зашамкал коротышка. - Только отпетушат сначала. Это ж такие быки - им вечно баб мало. А мне это западло, я петухом никогда не был. Ну вот, сперва посидят без баб - и опустят, а потом посидят без жратвы - и сожрут. Ты ж сам говоришь, что подвал запрешь...

  - Ты что, дед, серьезно?- Ищенко от изумления даже остановился. - Ты и вправду думаешь, что они тебя схавают?

  - К бабке не ходи!- веско ответил коротышка.- На пидора божусь! Чего тут думать-то? Так и знай: сожрут меня - ты будешь виноват.

   Капитан никак не мог понять, то ли перед ним сумасшедший, страдающий своеобразной формой мании преследования, то ли бандитские нравы в последнее время сделали скачок в сторону катастрофического ухудшения. А коротышка между тем продолжал удрученно шамкать:

  - А чего не сожрать-то? Я ж там самый дохлый буду... Когда еще кто-то приедет и всех выпустит,- что ж им, все это время голодать?

   Ищенко с подозрением посмотрел на татуированного старикашку. Такое будничное отношение к каннибализму наводило на мысль, что старый бандит сожрал на своем веку немало себе подобных. Вероятно, он с удовольствием сожрал бы и капитана Ищенко, не отними тот у него оба ножа. Капитан с содроганием представил себе сцену разделки своей собственной туши на шикарной кухне бандитского особняка и грозно прикрикнул на коротышку:

  - Пшел, старый пень! Кому ты нужен - у тебя все мясо от чифира черное! А если и сожрут, я не заплачу. Но аппетита у них еще долго не будет...

  - Так ты их замочил, что ли?- с любопытством оглянулся на капитана   коротышка, увидел через его плечо два трупа на крыльце на другой стороне двора и присвистнул: - Ух ты! Ну ты даешь!

   Капитан подтолкнул коротышку к люку стволом пистолета и распорядился:

  - Открывай и полезай вниз.

  - А не замочишь?- боязливо спросил старый бандит. - Тебе расчета нет - я ментам не скажу, мне западло, сам знаешь. А братва и так уже слыхала про твои дела...

  - Ты, дед, дурака из себя не строй,- разозлился Ищенко. - Братва в наше время с ментами вся повязана. Думаешь, я не знаю, кого я там наверху грохнул? Я же с ним работал вместе много лет! Давай открывай и лезь, хватит базарить.

   Коротышка, кряхтя, откинул щеколду, открыл створки люка и боком стал спускаться по лесенке, с опаской косясь на пистолет в руке Ищенко. Снизу на капитана мрачно смотрел тот бандит, которого он нокаутировал первым - в подвальном холоде верзила, с которого Ищенко снял спортивный костюм, быстро пришел в себя и облачился в одежду своего умершего товарища. Могучее тело мертвеца в одних трусах белело у подножья лестницы. Капитан подумал:"А ведь старикан не зря беспокоится - мне и вправду надо бы их обоих пристрелить. На мне тут столько трупов и эти два свидетеля. Чего сомневаться-то?" Коротышка спустился вниз, в привычной позе завсегдатая БУРа присел у стены и тоже исподлобья выжидательно уставился на Ищенко. Капитан, пытаясь оживить в своей душе ярость, вспоминал, как его били, как мочились ему на голову, однако воспоминания проплывали в памяти, не вызывая никаких эмоций. Бандиты молчали, понимая, видимо, колебания победителя и опасаясь неосторожным словом побудить его к расправе. Капитан тяжело вздохнул, поставил пистолет на предохранитель и сунул его за ремень. Затем он произнес:"Лови дурь, дед, я тебе обещал!" - и вытряхнул из сумки вниз пакетики с порошком и упаковки с лекарствами, придержав внутри оружие и пачки денег. Громыхнули створки люка, лязгнула щеколда. Капитан подошел   к стоявшей в гараже черной "волге". Машина, как он и предполагал, оказалась не заперта. Открыв дверцу, он уселся на место водителя и, согнувшись, начал возиться с замком зажигания, отдирая провода и снова соединяя их напрямую. Вскоре двигатель - судя по звуку, форсированный - глухо взревел и заработал, ровно и почти бесшумно. Капитан распахнул ворота гаража, затем добежал до въездных ворот, открыл засовы, развел тяжелые створки и так же бегом вернулся к машине. Выезжая, он последовательно закрыл и те, и другие ворота, дабы раньше времени не привлечь любопытных, и покатил по асфальтированной подъездной дорожке.

  На пассажирском сиденье рядом с собой он увидел синюю мигалку и подивился тому, как хорошо приспособлены бандиты ко всем превратностям этой жизни. На выезде из недавно отстроенного дачного поселка его ожидало непредвиденное препятствие в виде будочки со шлагбаумом, вдоль которого прохаживались двое парней в камуфляже. Однако никаких осложнений не возникло: охранники смотрели только на номера, видимо, хорошо им известные. Правда, рассмотреть лицо водителя за тонированными стеклами им при всем желании не удалось бы, и капитан в душе поблагодарил изобретателя столь любимых бандитами тонированных стекол. Тревожить водителей известных машин требованиями опустить стекло или открыть дверцу здесь было явно не принято: шлагбаум поднялся, капитан дал газ и помчался по узкой, хотя и асфальтированной местной дороге к ближайшему шоссе. Он уже начинал догадываться, где находится, а когда увидел деревню, выезд на шоссе и голубой дорожный указатель, то окончательно во всем разобрался. Повернул он не направо - к Москве, а в противоположном направлении: так он мог, не проезжая постов ГАИ, доехать до ближайшей железнодорожной платформы. Промчавшись по шоссе километра четыре, он свернул в поселок и у ближайшего к платформе многоквартирного дома припарковал машину так, чтобы казалось, будто водитель зашел в подъезд. Сам же он обогнул дом и скорым шагом направился к платформе. Все эти предосторожности он принимал на тот   случай, если какие-нибудь гости приедут в покинутый им особняк раньше, чем он рассчитывал, и начнут преследование, в котором им, вполне возможно, окажет помощь милиция. Ехать на электричке до самого вокзала он тоже не собирался, решив выйти в пригороде - там, где уже ходят рейсовые московские автобусы. На них он хотел доехать до ближайшей станции метро и оттуда из автомата связаться с тетушкой Корсакова. Брать такси он опасался: несмотря на темные очки, которые он нацепил, отыскав их в бардачке "волги", вид у него был весьма запоминающийся после вчерашнего перелетания по кругу от одного бандита к другому. Капитан охотно отдал бы все доллары из своей сумки за то, чтобы немедленно, сию минуту оказаться под струями душа и смыть с себя всю скверну последних суток или хотя бы как-то приблизить этот вожделенный момент. Однако рисковать свободой, а возможно, и жизнью ради столь мимолетной цели было бы глупо, тем более что Ищенко хотел бы поучаствовать в Деле. Корсаков не назвал ему времени начала акции, но капитану казалось, будто она вот-вот начнется и он окажется за бортом великого предприятия. Так, разрываясь между нетерпением и необходимостью соблюдать осторожность, Ищенко поднялся на платформу, купив по дороге в киоске газету - не столько для чтения, сколько для того, чтобы прикрывать лицо. Попади капитан в интервал между электричками, он, вероятно, не пережил бы такого удара. Но, внимательно прочитав расписание, он потянулся и облегченно вздохнул.


   Стоял тихий безветренный вечер. Солнце уже скрылось за домами. На прозрачном фоне тронутого желтизной неба четко вырисовывались замершие листья огромных тополей, росших во дворе столь же огромного жилого дома на Садовом кольце. На синем куполе неба поблескивавший самолетик беззвучно вел белую облачную борозду. Во дворе дома звонко раздавались, отражаясь от стен, возгласы игравших детей, и непрерывный шум Садового кольца уже не заглушал их - теперь он как бы соседствовал с тишиной. Но   в ремонтируемом офисе фирмы "Фортуна" деятельность не стихала. Задом к пристройке, в которой помещалась лестница в подвальное помещение, стоял грузовик военного образца, и, судя по доносившимся из кузова и из пристройки топоту и кряхтенью, вниз по лестнице переправляли что-то тяжелое. Однако рассмотреть характер груза было невозможно: у входа в пристройку было сооружено нечто вроде дощатого короба, куда машина могла заехать до половины кузова. Сооружение считалось возведенным для удобства разгрузки, но на самом деле для того, чтобы случайному зрителю не бросились в глаза ящики с армейской маркировкой,- таких ящиков попадалось слишком много среди спускаемого в подвал имущества. В офисе тоже кипела работа: там окна-витрины, из которых вынули стекла и закрыли с улицы брезентом, закладывались кирпичом до высоты человеческого роста. В новой кладке были оставлены бойницы для пулеметов и станковых гранатометов: их предстояло нацелить на большой перекресток Садового кольца и улиц, шедших с юга Москвы. Именно оттуда Корсаков ожидал подхода основной массы войск. Сам Корсаков с бойцами отряда, который должен был захватить дом, проверял карточку огня. Он рассадил бойцов перед собой на ящиках, командира отослал, чтобы тот не вздумал подсказывать, и начал дотошный опрос - кто в каком помещении и с каким оружием должен находиться, куда он должен стрелять, кто будет его соседоми куда будет стрелять сосед. Корсаков много раз осматривал само здание и его план и сам составлял вместе с командиром подразделения карточку огня с фамилиями стрелков, тщательно применяя ее к местности. То же самое он проделывал на всех объектах, намеченных к захвату, и потому проверка огневой готовности подразделений не составляла для него особого труда. Проверки он проводил по нескольку раз независимо от выявленной степени готовности - он знал, что сегодняшний идеальный ответ без повторения может обернуться заминками и беспорядком в бою. Само оружие он проверял лишь выборочно, считая, что если он начнет заниматься еще и этим, то состоящие под его командой   профессиональные военные сочтут такую дотошность за недоверие к ним. Впрочем, по своему долголетнему опыту Корсаков пришел к выводу: на войне ошибки и погрешности неизмеримо чаще допускаются в организации боевого взаимодействия, нежели в подготовке оружия и прочей материальной части. Военный человек, да, наверное, и вообще любой мужчина находит удовольствие в возне с оружием, и тут его зачастую даже не надо проверять. Однако тот, в чьем распоряжении находится смертоносное оружие, проникается порой ощущением всемогущества, излишней самоуверенностью, и склонен пренебрегать всякими нудными согласованиями и репетициями. Корсаков мог бы назвать множество случаев, когда артиллерия била по собственной пехоте, потому что пехотный командир не выдержал графика передвижения на местности; когда целые бронетанковые колонны гибли, потому что вырывались из-под прикрытия своей авиации; когда оборона рушилась, потому что всего лишь несколько солдат забывали о том, куда им надлежит стрелять. Впрочем, больше всего людей на его памяти погибло зазря потому, что люди эти поленились окопаться на открытой местности. Командиров, допустивших потерю бойцов по такой причине, Корсаков считал достойными только пули. Когда проверка кончилась, он вызвал командира объекта и приказал ему назначить людей для рытья траншей во дворе - земляные укрепления требовались на тот случай, если противник сумеет прорваться во двор через арки с Садового кольца или через въезды с переулков. Время от времени в кармане у Корсакова верещал сотовый телефон и он получал краткие сообщения о том, что очередная группа выдвинулась на исходный рубеж и готова к захвату объекта. Исходными рубежами служили по большей части купленные или арендованные офисы или квартиры, но иногда и какие-нибудь достаточно надежные бесхозные помещения, если членам организации удавалось их прибрать к рукам. При получении каждого сообщения Корсаков смотрел на часы, проверяя, насколько совпадает выдвижение группы с общим графиком. Покуда все шло по плану, без всяких непредвиденных   эксцессов. Отряд, отвечавший за подземные коммуникации, вместе с подрывниками и несколькими работниками метрополитена в качестве специалистов-проводников уже начал спуск под землю. Корсаков решил, что ему можно часок отдохнуть - затем надо будет начинать рытье траншей во дворе, а на рассвете люди должны получить оружие, очистить здание и занять оборонительные позиции. Однако неожиданно в офис вбежал человек из наружной охраны, огляделся, подбежал к Корсакову и, тяжело дыша, сообщил:

  - Там милиция приехала... Они у входа... Ребята пытаются их задержать, но они рвутся сюда. Что делать?

  - Какая милиция? Сколько их?- спросил Корсаков.

  - Четверо, обычная патрульная машина. Они ехали по Кольцу и увидели тут брезент на окнах, а из-под него свет. Решили проверить.

  - Ну пусть заходят,- разрешил Корсаков. - Спустись в подвал, предупреди ребят, пусть будут наготове, но без команды пусть не вмешиваются.

   Корсаков пошел ко входу в офис. Там из небольшой толпы, собравшейся на ступеньках, неслись возбужденные возгласы старшего милиционера:

  - А ну, с дороги! Я знаю, что это частное владение,- с дороги! Мне что, оружие применить?! Отвали, тебе говорят!

  - Спокойно, спокойно, ребята! В чем дело?- раздвинув толпу, заговорил Корсаков. - Что случилось, командир?- спросил он старшего милиционера, злобно смотревшего на толпившихся вокруг охранников и грузчиков.

  - Кто такой? Документы!- отрывисто произнес милиционер. Его рыжие усики ощетинились, выпуклые водянисто-голубые глаза смотрели непреклонно.

  - Я директор этой фирмы, документы у меня в офисе,- спокойно ответил Корсаков. - Можете пройти и посмотреть.

  - Документы,- вновь угрожающе рявкнул милиционер. Кто-то из охранников досадливо крякнул. Успокоительным тоном Корсаков произнес:

  - Это все мои работники, извините, что они вам помешали. Проходите, вы же хотели пройти. Заодно посмотрите, что у нас там творится.

      Младший лейтенант понял: очень глупо отказываться входить после того, как минуту назад сам рвался внутрь. Кроме того, он, вероятно, решил, что достаточно напугал фирмачей своим грозным тоном. Поэтому он, а за ним один из его подчиненных, маленький сержант с мышиными глазками, решительно зашагали по коридору в офис. Лейтенант через плечо бросил двум оставшимся патрульным:"Ждите меня в машине" и многозначительно посмотрел на Корсакова. Тот сделал вид, будто ничего не слышал, и, войдя впереди непрошеных гостей в пыльный и пахнущий цементом холл, сказал что-то на ухо одному из своих людей. Тот быстро соорудил стол из сдвинутых ящиков, придвинул к нему другие ящики в качестве стульев, и Корсаков усадил на эти стулья гостей.

  - Ну что, "моя милиция меня бережет", какие трудности?- спросил он тем особым идиотически-бодрым тоном, которому научился только с переездом в Россию. - Не закусить ли нам чем Бог послал?

   На столе появились бутылка настоящего армянского коньяка, нарезанный лимон на блюдечке, открытая банка шпрот, вилки и три рюмки. Корсаков еще на крыльце уловил исходивший от милиционеров запах алкоголя и очень рассчитывал на то, что коньяк отвлечет визитеров от разглядывания ведущихся в офисе странных приготовлений. Однако старший наряда ничуть не подобрел и вновь, нетерпеливо похлопывая ладонью по газете, заменявшей скатерть, скомандовал:"Так, документы попрошу", при этом обводя помещение суровым взглядом выкаченных глаз, приводивших на память портреты Николая Второго. От коньяка он, впрочем, не отказывался, принимая угощение как должное. Корсаков вынул из внутреннего кармана куртки и положил на газету свой паспорт, свидетельство о регистрации малого предприятия "Фортуна" и документы на аренду офиса и подвала, а также разрешение районного архитектора на перепланировку офисных помещений. После этого Корсаков сделал своим людям знак исчезнуть из холла. Дисциплина, впрочем, давала себя знать - работа в других помещениях не прекращалась ни на минуту.

     - Какие бумаги интересуют, командир?- спросил Корсаков и тут же приоткрыл в удивлении рот: бегло пролистав документы, младший лейтенант сунул его паспорт в планшет, после чего одним глотком осушил рюмку коньяка и сам налил себе следующую. Действия лейтенанта в отношении коньяка повторил и его мышевидный напарник. Корсаков решил покуда сделать вид, будто не заметил изъятия паспорта, и заискивающе спросил:

  - Ну что, командир, все в порядке?

  - Что это у вас тут делается?- с угрозой в голосе спросил милиционер.

  - Да вот перестраиваем офис,- с подобострастной улыбкой ответил Корсаков. - Делаем витрины вместо простых стекол, на витринах товар будет лежать... Да вот же разрешение.

   Он потянулся, чтобы найти разрешение на перестройку в пачке документов, но милиционер прихлопнул всю пачку ладонью и грозно прикрикнул:"Руки!" После этого лейтенант опрокинул рюмку, подцепил вилкой и переправил в щербатую пасть сразу полдюжины шпрот, не забыл обновить коньяк в своей рюмке и затем спросил:

  - Почему нарушаете, гражданин? Придется проехать в отделение.

  - Что же я нарушил?- по-прежнему с улыбкой поинтересовался Корсаков, хотя в душе у него уже начинало закипать негодование.

  - То есть как - "что"?- возмутился милиционер. - Вы еще и не понимаете? Значит, тем более придется проехать, там вам все объяснят. Ведете работы в ночное время, жалобы поступают от жильцов,- раз. Сопротивление представителям власти - два. Уже достаточно. А там разберутся, что у вас в подвале, какие люди у вас тут работают - может, есть без документов, без прописки, находящиеся в розыске...

  - Да вы что, ребята?!- воскликнул Корсаков. - Когда нам разбираться - нам работать надо! Если чем обидели - вот...- и он протянул каждому из стражей порядка по стодолларовой бумажке. Те синхронно схватили бумажки и сунули их в карманы, не дрогнув ни единым мускулом лица, затем так же синхронно опрокинули по рюмке и смачно пососали лимончик. На некоторое   время воцарилось молчание, затем лейтенант налил по последней, аккуратно составив со стола на пол пустую бутылку, и обратился к своему товарищу с тостом:"Ну, будем!" Осушив рюмку, он сгреб всю пачку бумаг со стола, сунул ее в свой планшет, поднялся и требовательно произнес, обращаясь к сидящему Корсакову:

  - Пройдемте, гражданин!

   Корсаков посмотрел на него снизу вверх, но раскрасневшееся и отливавшее медью лицо стража порядка не выражало ничего, кроме непреклонной суровости и даже гнева, хотя и оставалось загадкой, чем Корсаков сумел ему так насолить - даже коньяк и то был не поддельный, а самый настоящий, не говоря уже о долларах. Жалобы жильцов, на которые ссылался лейтенант, являлись его выдумкой - на самом деле жильцы готовы были кланяться Корсакову в ноги за то, что он осушил подвал - рассадник комаров, укрепил сгнившие перекрытия на первом этаже и откупил у кавказских бандитов овощной магазин, заражавший смрадом всю округу, дабы переделать его под офис. Корсаков, конечно, ощущал свою вину перед обитателями дома за то, что должно было произойти в самом недалеком будущем, однако лейтенант никак не мог иметь в виду близящиеся события. Поневоле хотелось задуматься над тем, вправду ли бравый лейтенант собирался везти задержанного в отделение, а не в какое-нибудь специальное местечко для выколачивания денег. В любом случае Корсакову и в голову не могло подчиниться столь наглому и к тому же некстати высказанному требованию.

  - Может, договоримся все-таки?- сделал Корсаков последнюю попытку избежать осложнений. Его голос прозвучал холодно, и это задело грозного лейтенанта. "На выход, быстро!"- злобно скомандовал тот, всем своим видом показывая, что теряет терпение. Корсаков действительно поднялся с ящика, однако вместо того, чтобы покорно направиться к выходу, издал какой-то странный звук, после чего показал пальцем за спину лейтенанту:

  - Ты лучше посмотри-ка вон туда.

      Милиционер с недоверием оглянулся. В дверном проеме стояли два парня в пыльной строительной спецодежде и, ухмыляясь, целились в лейтенанта и его напарника из самых настоящих автоматов. Лейтенант затравленно покосился в другую сторону, но там картина оказалась не лучше: из смежной комнаты появился бородатый верзила с ручным пулеметом и с таким выражением лица, которое не оставляло сомнений в том, что он с величайшим удовольствием применит свое оружие, если пленники подадут к тому хоть малейший предлог. С улицы в холл также вошел человек и доложил Корсакову:

  - Тех двоих из машины мы уже спустили в подвал. А что с машиной делать?

  - Вы сообщали в центр о том, куда едете?- спросил Корсаков.

  - Нет,- промямлил лейтенант. Выражение его лица из негодующего сделалось плаксивым. - Зачем нам сообщать? Мы денег срубить хотели...

  - Ну если так, ваше счастье,- хмыкнул Корсаков. - Денисов, Павлов, садитесь вместе с ними в машину и катайтесь по округе до одурения. На вызовы пусть отвечает вот этот герой. Если хоть что-то будет не так, обоих немедленно расстреляете и вернетесь сюда. Время от времени заезжайте к нам во двор, чтоб быть в курсе наших дел. Автоматы только оставьте - оружие возьмете у этого гвардейского экипажа.

   Милиционеров развернули к выходу и вытолкали на улицу. Корсаков распорядился, обращаясь к командиру гарнизона, коренастому афганскому ветерану по фамилии Морозов:

  - Высылайте людей рыть траншеи во дворе. Пусть пригонят экскаватор - вы знаете, где он стоит. Если кто будет спрашивать, чем вы занимаетесь, отвечайте, что производите срочный ремонт теплоцентрали или еще какую-нибудь чепуху,- главное, чтобы звучало внушительно. И поторапливайтесь - скоро уже начинаем.

  - Может, оружие наверх поднять?- спросил Морозов. Корсаков поглядел на него с некоторым удивлением:

  - Всему свое время, майор. Время придет - я распоряжусь.


  Морозов смущенно отошел, досадуя сам на себя за свою нервозность. Корсаков набрал номер и, услышав в трубке голос Неустроева, отдал приказ специальной группе выйти на позицию. "Я прибуду к вам через 40 минут",- сказал Корсаков. Не успел он сунуть аппарат обратно в карман, как тот снова запищал. Корсаков насторожился, услышав в трубке голос Веры Николаевны, поскольку дал ей этот номер лишь на крайний случай.

  - Витя, прости, ради Бога, что беспокою тебя, но у меня тут твой друг,- сообщила старушка. - Он говорит, что дело очень срочное. Можно я дам ему трубку?

   В трубке зазвучал голос Ищенко, но Корсаков перебил его:

  - Все в порядке, капитан? Ну и прекрасно, приезжай...- он назвал адрес. - И давай быстрее, у тебя всего полчаса. Имей в виду, ты опаздываешь на величайший концерт в твоей жизни.


   Корсаков вышел на ступеньки крыльца, и тут же к крыльцу мягко подкатила неприметная вишневая "шестерка". Водитель, перегнувшись через сиденье, распахнул переднюю дверцу, Корсаков уселся, и машина тронулась. Он знал, что сейчас происходит под землей: по заброшенным технологическим штольням, оставшимся с тех пор, когда по этим штольням опускали вниз оборудование, необходимое для прокладки тоннелей, подрывники и группы обеспечения подбираются поближе к тем местам на перегонах метро, где стоят бетонные заглушки, не позволяющие плывуну, то есть смеси песка с водой, прорваться на рельсы. Направленными взрывами эти заглушки следовало подорвать - тогда плывун, заполнив промежутки между рельсами, замкнет электрическую цепь и выведет из строя семафоры. Тогда машинист, отправляющий состав согласно сроку, указанному в маршрутной карте, увидит перед собой красный сигнал, сообщит об этом диспетчеру и получит приказ пройти участок, на котором произошла неполадка, с особой осторожностью и на пониженной скорости. Отключив автостоп и двигаясь со скоростью десять километров в час, он   при неестественном освещении неожиданно увидит, что рельсов перед ним больше нет. Доложив об этом диспетчеру, он получит приказ осмотреть путь, выйдет из кабины и попадет в белесую жидкую массу плывуна, медленно выпирающего из отверстия в бетоне с сорванной взрывом заглушкой. То же самое одновременно произойдет еще на нескольких перегонах кольцевой линии. Постепенно накапливаясь на более глубоких участках пути, там, где линия ныряет под уклон, плывун достигнет уровня контактного рельса, укрепленного на кронштейнах сбоку от полотна. Произойдет короткое замыкание, сработает автоматика, и вся линия будет полностью обесточена. Московское метро выйдет из строя, лишив огромные массы людей возможности попасть в захваченный заговорщиками центр города. Это должно произойти без жертв и без серьезных разрушений в системе метрополитена. Подрыв, однако, следовало произвести в четко определенное время - исходя из графика работы метро. В 4.45 из тоннелей уходят рабочие, в 5.00 диспетчер получает сообщение о том, что люди выведены и тоннели свободны, и передает электродиспетчеру записываемый на пленку приказ о включении высокого напряжения. Высокое напряжение подается в 5.15, а в 5.25 должен пройти первый поезд. Сразу после подачи высокого напряжения и должны произойти взрывы. При этом требовалось затопить перегоны с двух сторон от станций, имеющих запасные пути, чтобы лишить диспетчеров возможности маневрировать поездами, прогоняя их по неповрежденным участкам линии, разворачивая на путевых развязках и вновь выпуская на линию. Для выведения из строя кольцевой линии было создано десять диверсионных групп, и все они теперь уже ждали своего часа. Группы спускались под землю заранее, дабы в случае возникновения каких-либо непредвиденных осложнений резервные группы имели время на подстраховку. В сущности, любая террористическая организация, осуществившая такую диверсию, неизбежно ведущую к полному параличу города, могла рассчитывать на весьма внимательное отношение к своим требованиям со стороны правительства.Однако в намерения Корсакова   и его единомышленников вовсе не входило торговаться с нынешним российским правительством. Правительству следовало нанести зримое, неоспоримое поражение и заставить его выслушать речь победителей. Подземных диверсий для этого было явно недостаточно - они могли явиться лишь элементом общего плана. И, кроме того, требовалось заставить молчать тех, кто, став победителями, намеревался говорить не то, что следовало.

   Машина свернула с Садового кольца на Мясницкую, оттуда в подворотню, пропетляла дворами и остановилась возле унылого доходного дома начала ХХ века, со всех сторон окруженного другими разнокалиберными строениями. Корсаков и водитель, молчаливый светловолосый парень с сурово сжатым ртом, вошли в подъезд с расхлябанной и, видимо, вечно распахнутой дверью. В подъезде Корсаков сразу учуял постоянно преследовавший его в последние месяцы запах ремонта - пахло цементом, пылью, клеем, свежей краской. Однако даже этот оптимистический запах не мог перешибить унылого запаха московских коммуналок, благоухающих, как известно, лекарствами, несвежей одеждой, постоянно варящимися щами, мочой людей и домашних животных и еще тысячей разных вещей. Даже не особенно принюхиваясь, можно было определить, что подъезд не занят ни конторами, ни квартирами нуворишей и является обычным жилым подъездом. Та квартира, в которую позвонил Корсаков, имела два неоценимых преимущества: во-первых, из нее полностью просматривались все подходы к дому (поэтому Корсакову и открыли сразу, ни о чем не спрашивая), а во-вторых, одно из окон открывало поверх каких-то покосившихся лачуг прекрасный вид на двор огромного административного здания, стоявшего на Садовом кольце. Просматривались и въезд во двор со стороны переулка, и высоченная арка, выходившая на Кольцо - сквозь нее было видно, как, поблескивая, взад и вперед проносятся автомобили. Свет в квартире не горел, но даже с закрытыми глазами по знакомому запаху теплого металла и оружейной смазки, по легкому позвякиванью амуниции и оружия Корсаков   определил бы, что квартира полна вооруженных людей. Лица в полутьме поблескивали от пота: хотя окна и были открыты, но душный воздух, насыщенный теплом разогретых за день камней, не приносил и намека на свежесть. Человек, стоявший у окна, молча протянул Корсакову бинокль. Неустроев со своей группой уже находился в административном здании - капитан сообщил об этом, позвонив по телефону несколько минут назад. Корсаков опоздал к этому звонку всего на минуту. Людей в здании не оказалось, и все прошло без эксцессов, а в подробности Неустроев, говоривший по обычному городскому телефону из комнаты вахтера, на всякий случай не вдавался, хотя и трудно было предположить, что кто-то прослушивает разговоры вахтеров. В квартире висела напряженная атмосфера ожидания: все понимали, что поступивший сигнал вычеркнет большинство присутствующих из обычной человеческой жизни, навеки превратив их в преследуемых террористов, занесенных в электронные картотеки всех спецслужб планеты. И хотя каждый имел при себе спецназовскую маску, но вряд ли стоило рассчитывать надолго сохранить инкогнито, идя на такое дело. Порой слышались приглушенные реплики, но большинство молчало: по сравнению с тем, что должно было вскоре произойти, темы обычных житейских разговоров казались вопиюще ничтожными, а координатами близких все, кто считал это нужным, обменялись еще при свете дня. Корсаков в бинокль вновь и вновь обводил взглядом громаду административного здания, но нигде не мог заметить следов присутствия вооруженного отряда. Неустроев сделал все грамотно, сначала захватив своими людьми строения, окружавшие двор, дабы исключить возможность появления там неприятельской разведки, а затем послав к заднему ходу несколько человек в милицейской форме, дабы заставить вахтера открыть дверь. Что произошло в здании после того, как фальшивые милиционеры проникли внутрь, никто сказать не мог, однако минут через пять после этого люди капитана поодиночке и группами начали беспрепятственно вливаться в здание. Когда этот процесс прекратился и   освободившиеся автомобили, подвозившие бойцов, разъехались со двора, в округе воцарилась тишина. Снаружи ничто не указывало на то, что в доме находится вооруженная засада, даже в каморке вахтеров по-прежнему мирно горел свет. Проникая в дом, люди Неустроева также старались не привлекать к себе внимания - оружие переносили в безобидного вида коробках и сумках и соблюдали интервалы между прибывающими группами. Впрочем, происходящее во дворе, окруженном со всех сторон нежилыми строениями, случайный зритель мог видеть лишь из одного места: из коммуналки, расположенной в том же доме, но этажом ниже той квартиры, где находился Корсаков. Однако в коммуналке все давно спали тяжелым сном людей, ненавидящих собственную жизнь. Припозднившийся пьяница, забредший с Садового кольца помочиться, вряд ли заинтересовался бы происходящим во дворе, а наряд настоящих милиционеров, проверявший работу вахтеров в окрестных учреждениях, уже успел приехать и уехать раньше. В результате к рассвету округа погрузилась в состояние безмятежного покоя, который не нарушался даже шипением автомобилей, проносившихся по Садовому кольцу. Солнце еще не встало, но мрак ночи уже рассеялся, тускло заблестели покрытые росой крыши, и в неподвижной листве деревьев, кое-где поднимающихся над каменными уступами зданий, послышались первые возгласы птиц. В квартире все отчетливее выступали из мрака лица бойцов и оружие, которое они сжимали в руках. Корсаков посмотрел на часы и произнес:"Время". Разговоры умолкли, и в наступившем молчании слышалось, как на кухне из протекающего крана капает вода в старую чугунную раковину. У Корсакова промелькнула мысль, что хорошо было бы отремонтировать эту коммуналку и поселить в нее с семьей кого-нибудь из тех ребят, которые сейчас рядом с ним готовились к бою. Впрочем, гораздо вероятнее было другое: большинству из этих людей предстояло никогда больше не увидеть своих близких. Теплое чувство шевельнулось в душе Корсакова, но то была не жалость - каждый солдат должен знать, на что он идет,- то была благодарность. В этот миг   Корсаков в бинокль увидел, как с Садового кольца в арку поворачивает небольшой автобус "ПАЗ", набитый людьми. Он перевел бинокль на въезд из переулка: там возникла тупая морда крытого военного грузовика. Боец, стоявший рядом с Корсаковым, прошептал:"Кажется, они". Корсаков тронул его за рукав и приказал:

  - Вы останетесь со мной, остальные вниз и по местам.

   Залязгало оружие, загрохотали по старому крашеному полу тяжелые ботинки, послышались громкие голоса и даже смех. Весь этот шум выливался на лестницу и, раскатываясь эхом, стихал внизу. Через тесное

  пространство дворика бойцы отряда перебегали молча и исчезали среди разнокалиберных построек, окружавших двор здания, в котором сидел Неустроев. Тем временем автобус и два военных грузовика въехали во двор административного здания. Из дверей автобуса и из кузовов машин на асфальт начали выпрыгивать вооруженные люди в черной одежде. Их выкрики достигали даже слуха Корсакова. Тот поморщился:

  - Вот идиоты - мало того, что разъезжают по городу с оружием целыми батальонами, да еще и орут, как в кабаке. Отделаемся от них наконец...

   С этими словами он вышел в соседнюю комнату, взял там принесенную специально для него снайперскую винтовку СВД и вернулся с нею к окну. Бинокль он отдал оставшемуся при нем бойцу и смотрел теперь на происходящее во дворе через оптический прицел. Ему было хорошо видно, как мнутся и озираются по сторонам выскочившие из машин фашисты, ожидая приказов своего начальника. "Фюрер" Владимир показываться не спешил, однако какое-то указание, видимо, все-таки отдал: несколько человек начали неуклюже ломиться в запертую дверь заднего хода, другие принялись ломать оконную решетку на первом этаже. "Открывай!"- слышались угрожающие возгласы. Корсаков в свое время поинтересовался у "фюрера", как тот собирается захватить свой объект, однако "фюрер" наотрез отказался отвечать. В результате все происходило на редкость вяло и непрофессионально. Корсакову это, разумеется, было только на   руку, однако смотреть на чужие бездарные действия всегда неприятно. В тишине квартиры прогремел дверной звонок, и боец, которого Корсаков оставил при себе, пошел открывать. Продолжая наблюдать в прицел происходящее во дворе, Корсаков услышал приближающиеся шаги и, не оборачиваясь, сказал:

  - С возвращением, капитан! Бери бинокль - такое не часто увидишь.

   Капитан Ищенко последовал его совету. Во дворе продолжалась неразбериха, но кое-какие изменения уже просматривались: дверь под напором нескольких человек, орудовавших кто монтировкой, кто просто прикладом автомата, начала разрушаться. Откуда-то принесли лестницу и приставили ее к лишенному решетки окну второго этажа. Между тем и от окна первого этажа удалось отодрать решетку. Оглушительно зазвенело разбитое стекло, усугубляя общий шум, поднятый атакующими. Глядя на их действия и слушая эти звуки, Корсаков морщился, как от зубной боли. "Вот идиоты...- бормотал он. - Что же там Неустроев медлит? Сейчас ведь милиция приедет или еще что-нибудь стрясется..." Внезапно Корсаков умолк и плотнее прижал приклад к плечу - это "фюрер" наконец соизволил появиться из автобуса. За ним спрыгнули на асфальт те самые два его клеврета, которые были с ним в студии при съемке его выступления. "Фюрер" явно нарисовал в своем сознании эффектную сцену: изувеченная дверь падает к его ногам, и он, шагая по ней, картинно входит в дверной проем. Однако доломать дверь фашистам не удалось. Неожиданно откуда-то с неба, словно глас Божий, голосом капитана Неустроева загремел динамик: "Внимание! Вы окружены! Предлагаю сложить оружие, в случае сопротивления немедленно открываю огонь на поражение. Повторяю: сложить оружие и отойти от здания к стене склада". Подкрепляя прозвучавшие слова, из окон обоих противоположных крыльев здания, построенного буквой "П", высунулись пулеметные стволы - с первого взгляда можно было определить, что их не менее двух десятков. Кто-то предложил сверху - без динамика, но достаточно убедительно:

     - Ложите оружие, козлы, а то сверху гранатами закидаем.

   Корсаков неотрывно наблюдал за "фюрером", положив палец на курок винтовки. У того на лице вначале изобразилось тупое недоумение и сохранялось довольно долго - даже когда окружающие подручные тревожно и выжидательно уставились на своего главаря. Однако затем лицо "фюрера" исказила гримаса ярости. Он что-то выкрикнул - по его губам Корсаков прочел слово "измена" - и схватился за кобуру. Его клевреты тоже судорожным движением вскинули автоматы. Капитан Ищенко, глядя в бинокль, издал какой-то неопределенный звук, и в этот момент Корсаков нажал на спуск - раз, другой, третий. Над оцепеневшим рассветным городом отчетливо раскатились три выстрела. Ищенко увидел в бинокль, как голова "фюрера" резко мотнулась в сторону, рука со скрюченными пальцами прочертила дугу в воздухе, а по белой стенке автобуса хлестнула струя крови. Тело беспорядочно повалилось к автобусному колесу, а все стоявшие рядом застыли на месте, присев и испуганно озираясь. Один из подручных "фюрера" как бы машинально вскинул автомат и выпустил очередь куда-то в пространство. Вновь зазвенело разбитое стекло, и вновь Корсаков открыл огонь - два выстрела, почти слившихся в один, и затем еще два. Стрелявший из автомата пошатнулся, выронил оружие, весь обмяк и сел на асфальт, затем повалившись на бок. Его товарищ вскинул руки таким движением, словно хотел схватиться за шею, но затем, как бы передумав, на долю секунды замер и тяжело рухнул навзничь. Ищенко видел, что все трое убиты наповал.

  - Ловко...- пробормотал он, но с неодобрением в голосе. Не то чтобы он жалел главных фашистов, но убийство, не вызванное самозащитой, было в его глазах нарушением неких главных жизненных правил и вызывало протест. Корсаков понял, что происходило в душе капитана, и похлопал его по плечу со словами:

  - Если бы я не стрелял, то тут сейчас была бы бойня. А сейчас смотри - тишь и гладь.

      Действительно, люди "фюрера", боязливо озираясь по сторонам, складывали оружие на асфальт и с поднятыми руками плелись к кирпичной стене старого склада, стоявшего напротив административного здания. Сопротивляться никто из них уже не пробовал. Вскоре все они скрылись из виду - от наблюдателей их загораживала складская постройка. Корсаков заметил:

  - Я, честно говоря, не ожидал, что он схватится за оружие. Недооценил я его. Ну да ладно - они все трое это заслужили. Как по-твоему, капитан?

  - Это не нам решать,- отозвался Ищенко, наблюдая в бинокль за тем, как вышедшие из здания люди Неустроева собирают оставленное оружие. Сам капитан появился в окне второго этажа и, жестикулируя, начал давать какие-то указания. Видимо, повинуясь им, один из его подчиненных забрался в кабину автобуса и быстро отогнал его в угол двора, затем спрыгнул на асфальт, пересек бегом двор, вскочил в кабину грузовика и поставил рядом с автобусом сначала один, а затем, повторив операцию, и второй грузовик. При этом ему пришлось осторожно объезжать своих товарищей, волочивших тела убитых к подвальной лестнице. Лестницу, как обычно в московских домах, защищала от непогоды пристроечка с жестяной крышей. Мертвецов даже не стали убирать в подвал, а просто подтащили к двери в эту пристройку и свалили на лестницу. На асфальте остался, говоря языком оперативников, хорошо заметный "след волочения" - влажная от росы пыль, размазанная под тяжестью трупов, цепочки капель крови и широкие кровавые мазки. Снова загремел динамик, обращаясь к пленным:

  - Ну вы, уматывайте отсюда, пока не поздно, и больше не попадайтесь!

   Пленные фашисты, видимо, не сразу поняли, что для них все уже кончилось, и потому приказ пришлось повторить:

  - Мотайте отсюда, говорю, а то как вжарю из пулемета! Через арку на Кольцо, живо пошли!

   Цепочка людей в черном потянулась через двор под арку. Динамик напутствовал их громогласным советом:

     - Да побыстрей шевелитесь - сейчас тут такая заваруха начнется!..

   Корсаков вполголоса поправил говорившего:

  - Надеюсь, что не начнется. Да, впрочем, сейчас увидим...

   Округу огласило завывание милицейских сирен. Было видно, как по необычно пустынному Садовому кольцу мчится кортеж машин с включенными мигалками. Вопли сирен донеслись и с другой стороны. Было видно, как через двор перебегают и исчезают внутри административного здания вооруженные люди. В перекличке сирен выстрелов было не слышно, тем более что стреляли из окон фасада, выходившего на Кольцо. Однако возглавлявшая кортеж милицейская "волга" вдруг завертелась на проезжей части, ее капот, кувыркаясь, взвился в воздух, а сама машина, описав несколько кругов на асфальте и чудом не перевернувшись, ударилась боком о столб с грохотом, докатившимся даже до ушей Ищенко и Корсакова. Второй "волге" повезло меньше - она резко вильнула на пробитых шинах и опрокинулась. Несколько раз она, громыхая, перекатилась через крышу и наконец застыла у края тротуара, напротив первой машины. Остальные автомобили кортежа резко затормозили и остановились. Высыпавшие из них люди, пригнувшись, попрятались за корпусами своих машин. Однако они постоянно выглядывали из-за укрытия, стараясь разглядеть, что творится в захваченном доме. Из разбитых "волг" также вылезли люди: из первой - через оставшиеся целыми дверцы, волоча под руки раненого товарища, из второй - ползком через разбитое ветровое стекло. Где-то ухнул гранатометный выстрел, прощелкало несколько автоматных очередей, и на минуту воцарилась тишина, прерванная голосом из динамика:

  - Внимание! К зданию прошу не приближаться! Все, кто попытается это сделать, будут уничтожены! За разъяснениями обращайтесь к вашему начальству. Повторяю: при попытке приблизиться к зданию открываю огонь на поражение. Мы отлично вооружены, подумайте о своих семьях!

   Шли минуты, а к экипажам машин, выстроившихся в линию на проезжей части Садового кольца, никто не спешил на помощь. Движение по Кольцу   полностью прекратилось, и это выглядело зловеще. Однако настроение осаждающих стало еще тревожнее после того, как от ближайшей транспортной развязки донеслись звуки стрельбы, а затем в той стороне поднялся столб густого черного дыма. К тому же выяснилось, что захвачено не одно только административное здание: когда милиционеры попытались пересечь Садовое кольцо, с тем чтобы углубиться в переулки Центра, по ним открыли перекрестный огонь сразу из нескольких домов. Впрочем, стреляли не совсем по ним - их просто отсекали от Центра. Постепенно этот отсечный огонь вынудил их всех перебежать из-под ненадежного прикрытия машин на внешнюю сторону Садового кольца и засесть там в подворотнях, за углами домов, за парапетами подземных переходов. Проникать в дома для ведения огня оттуда милиционеры пока не решались, не имея на то ни приказа начальства, ни собственного особого желания. Судя по всему, в городе происходили куда более серьезные события, чем следовало из уклончивых сообщений начальства, и поэтому никто не хотел до выяснения всех обстоятельств и окончания неразберихи подставлять голову под пули. Милиционеры сразу вспомнили о том, что в последнее время стало принято любые дела кончать миром, и никому не хотелось погибать только для того, чтобы после его смерти правительство все равно согласилось на любые требования террористов.

   Тем временем все линии связи уже захлебывались от обилия невероятных сообщений, в разных направлениях проносившихся по ним. Из центральных отделений милиции докладывали дежурному по городу и начальнику ГУВД об угрожающих звонках неизвестных лиц с требованиями не покидать отделений и не реагировать на вызовы, поскольку все отделения блокированы и находятся под прицелом, а вся центральная часть города захвачена неизвестными повстанцами. Попытки выяснить, насколько правдивы угрозы, немедленно привели к шквальному обстрелу, который, правда, носил предупредительный характер и не привел к потерям среди личного состава, если не считать нескольких легких ранений от рикошетировавших пуль. По   утверждениям нападавших, у них имелось и тяжелое оружие, позволявшее покончить с милиционерами в течение нескольких минут. Впрочем, здание МУРа на Петровке, 38 действительно подверглось обстрелу из станковых гранатометов, стрелявших с территории сада "Эрмитаж". Видимо, это также была предупредительная акция, поскольку стрелки удовольствовались лишь тем, что снесли несколько декоративных колонн на обеих крыльях знаменитого здания.

   Телефоны в ГАИ раскалились от звонков, сообщавших о непрерывно растущих пробках на транспортных развязках Садового кольца. Впрочем, одна такая пробка на пересечении Садово-Каретной и Долгоруковской улиц находилась метрах в трехстах от центрального здания ГАИ, однако положение этим не облегчалось. Долгоруковская была плотно перекрыта грузовиками, развернутыми поперек улицы и груженными бетонными блоками. Инспекторы, прибывшие на место происшествия, узнали от водителей, застрявших в пробке, что в кабинах грузовиков сидели вооруженные люди, которые подогнали свои машины откуда-то с боковых улиц, установили их поперек движения и затем пешком неторопливо пересекли Садовое кольцо и скрылись в близлежащих домах. Перед уходом они выпустили несколько очередей по скатам покинутых грузовиков несколько очередей, и колесные диски тяжелых машин сквозь спущенные шины плотно припечатались к асфальту. По номерам грузовиков было без труда установлено, что машины принадлежат автокомбинату, расположенному от места пробки в десяти минутах езды. На звонок из ГАИ на автокомбинате спокойно ответили, что ночью их предприятие подверглось захвату неизвестными злоумышленниками, которые угнали десятка два грузовиков. "Почему не сообщили об угоне?!"- завопил звонивший генерал. "Вот как раз сейчас хотели сообщить,- сказали ему. - А раньше не могли, потому что они всю ночь были здесь, держали нас на мушке. Ушли минуты три назад". Генерал подозревал, что ему врут и что работники автокомбината сами замешаны в этом деле, однако на всякий случай связался с дежурным по городу и попросил его   принять меры к розыску террористов, покинувших территорию автокомбината Дежурный флегматично поведал генералу о том, что примерно аналогичные известия он получил уже с шести автопредприятий. "Это седьмое,- сказал дежурный и с ухмылкой добавил: - Началось". Попытка посланных инспекторов растащить заграждение была тут же пресечена: на противоположной стороне Садового кольца в окнах зданий замигали бледные огоньки выстрелов, раскатились, перебивая друг друга, дробные звуки очередей, и пули, высекая искры, защелкали по асфальту, по кузовам грузовиков, по бетонным блокам, громоздившимся в кузовах. Водители, толпившиеся возле заграждения и матерившие неизвестных злоумышленников, вместе с инспекторами бросились под защиту машин, в подворотни или просто на асфальт. Одна из пуль пробила бензобак стоявшего в заграждении самосвала, а другая, выбив из мостовой искру, подожгла лужу солярки. Топливо вспыхнуло, заклубился черный тяжелый дым, и вскоре с глухим уханьем взорвался бензобак. Стрельба неподалеку не прекращалась, хотя стреляли уже не по пробке, а непонятно куда - скорее для создания паники. Инспекторы махнули рукой на заграждение и побежали спасать свои машины и заодно сообщить по рации о происходящем. Им было приказано переместиться в хвост выстроившейся пробки и заняться ее рассасыванием, направляя водителей куда угодно, но только прочь от Центра. Выполнить приказ оказалось нелегко.На Садовом кольце машин не было, если не считать двух горевших легковушек, пытавшихся под огнем проскочить в Центр. Машины ГАИ часть пути по Кольцу проделали без труда - их никто не обстреливал, однако боковые улочки оказались сплошь забиты разным транспортом. В конце концов инспекторы оставили свои автомобили во дворах и пешком направились по направлению к хвосту пробки. Там их глазам предстала огромная толпа возле станции метро "Новослободская", представлявшая собой людской водоворот: те, кто был поближе к дверям, теперь проталкивались обратно, те, кто был подальше, пытались пробиться ко входу. Загремел динамик:

     - Граждане, метро не работает! Расходитесь, граждане!

  - Вот это да,- произнес один из офицеров, сдвигая фуражку на затылок.

  - Ни хрена себе,- поддержал его второй.

  - Блин, ну и дела,- согласился третий.

  - Охренеть можно,- подытожил четвертый, после чего все направились в хвост пробки - орать на водителей, разворачивая их в обратную сторону. Однако на душе у них было муторно - никакой силы за собой они уже не чувствовали и постоянно ожидали, что их пошлют куда подальше. Однако у водителей на душе, видимо, тоже было не лучше - не каждый день приходится из мирной жизни разом попадать в хаос со стрельбой. Поэтому все молча слушались всех команд, стремясь к одному - поскорее уехать домой, к семье, и решить, как встретить наступающие перемены.


   Министра внутренних дел и мэра Москвы подняли с постели сразу после получения сообщений о перестрелках на Садовом кольце. Далее неприятности нарастали лавинообразно: блокада отделений милиции, организованные пробки на транспортных развязках, звонки от жильцов центральных районов, выброшенных из квартир, в которых тут же располагались снайперы или пулеметные расчеты. Венцом всех ужасных новостей явилось известие о выходе из строя метро: направленными взрывами злоумышленники разбили заглушки, препятствовавшие проникновению плывуна в тоннели. Вскоре вся кольцевая линия была обесточена, и Центр оказался блокирован и на земле, и под землей. Мэр злорадно подумал, что теперь критики, обвинявшие его в диктаторских замашках, могут заткнуться: именно для таких ситуаций и создавались в московских префектурах подчиненные напрямую мэру бригады внутренних войск, оснащенные даже бронетехникой. Впрочем, он тут же одернул себя: радоваться было совершенно нечему. Уже сейчас все происшедшее с трудом умещалось в сознании: в Центр с его главными правительственными учреждениями невозможно попасть, город парализован, в Москве, в которую   он, мэр, так старался привлечь иностранные инвестиции, идут уличные бои и, вероятно, погромы. Ни один дурак после такого не вложит сюда деньги. А сколько будет разрушено, взорвано, разграблено? Вместо того, чтобы созидать новое, каждый день двигаясь вперед, придется восстанавливать разрушенное, безвозвратно теряя драгоценное время. Мэр позвонил президенту в загородную резиденцию, но там ему сказали, что президент занят другими переговорами и не может взять трубку. Выяснилось одно: президент знает о происходящем и не бездействует. Министр внутренних дел, которому мэр позвонил после этого, заявил, что наступательные действия предпринимать пока рано: президент уже дал указания МВД и Министерству обороны совместно с ФСБ изучить обстановку и по возможности войти в контакт с террористами, а в качестве первоочередной меры блокировать захваченный ими Центр.

  - А что, и правда весь Центр захвачен? Это не вранье?-поразился мэр.

  - Перестрелки отмечались по всему Садовому кольцу,- сухим деловым тоном ответил министр. - Я отдал приказ создать разведгруппы для проникновения в Центр, но на Кольце они все ввязались в перестрелку ивынуждены были отойти. Думаю, придется просачиваться в Центр по подземным коммуникациям. Кстати, ряд объектов террористы только блокировали, но даже не пытались захватить. Это комплекс Министерства обороны на Знаменке, военная академия, комплекс зданий ФСБ на Лубянке, все учреждения МВД... Разумеется, Кремль, ну и кое-что еще. Логика их большей частью понятна: они избегают нападать на объекты с достаточно сильной охраной и с развитыми подземными коммуникациями. Отсюда вывод: людей у них не очень много и наступательных действий от них ожидать не следует. Это уже неплохо - значит, у нас есть время для подготовки ответных мер. А плохо то, что они хорошо вооружены и отлично подготовлены в военном отношении - об этом говорит профессиональная организация огня при блокировании ими различных объектов...

   Министр еще не закончил свое бесстрастное описание ситуации, однако   мэр перебил его. Кипучая натура мэра не переносила бездействия, и потому он нетерпеливо спросил:

  - Какие требования они выдвигают? Кто ведет с ними переговоры?

  - Пока они не вступают в переговоры,- ответил министр. - Что касается требований, то можете послушать радио,- и министр назвал частоту. - Они захватили все крупные радиостанции, расположенные в Центре, и крутят по ним свое радиообращение к народу. Собственно, радиостанции работают в обычном режиме, если не считать того, что им приходится периодически передавать это обращение. Журналисты, наверное, страшно довольны. Как же, романтика, сенсация!..

  - Слушать некогда,- сказал мэр. - Что там, в этом обращении?

  - Что?- с иронией в голосе переспросил министр. - Да правильные в общем-то вещи. Мы-то с вами думали, что в стране как-нибудь само собой все наладится, а эти ребята ждать не захотели...

  - Я ничего такого не думал - я работал,- возразил мэр. - Вы что, оправдываете террористов? А если нет, то надо меры принимать.

  - Я говорил с президентом - он приказал блокировать Центр,- сказал министр. - Выдвигайте бригады из префектур к Садовому кольцу - каждая пусть занимает свой участок, но в Центр пока не суется. Бригада из Теплого Стана уже выступила - она займет участок от Крымского моста до Павелецкой. Остальное пусть блокируют ваши части. Дивизию имени Дзержинского президент приказал пока не трогать, как и войска Министерства обороны, поскольку ситуация еще не прояснилась. Ясно только одно: в Центре масса мирных людей, которых террористы не трогают, но которые при начале военных действий автоматически становятся заложниками и начинают гибнуть. Этого хотелось бы избежать.

  - Еще бы,- пробормотал мэр и попрощался. Тут же зазвонил другой телефон. Это вновь вышел на связь дежурный секретарь из старого здания мэрии - бывшего Моссовета. Если во время первого за это утро телефонного разговора голос секретаря звучал довольно спокойно - он   лишь передавал шефу поступившие сообщения о различных неприятных событиях в городе, происходивших, как всегда, где-то очень далеко от тихих правительственных коридоров,- то теперь в трубке ясно слышались панические нотки.

  - Людей не видно, машины тоже не ездят. Центр совсем пустой,- чуть не плача, докладывал секретарь. - Мы не можем выйти из здания - все кругом простреливается. С нами сейчас связались и предложили сдаться...

  - А вы что?- полюбопытствовал мэр.

  - Мы пока ничего не ответили. Но они тут повсюду - даже в соседних домах. Если они пойдут на штурм, то не знаю, справится ли охрана...

   Мэр понял, что секретарь исподволь добивается его согласия на капитуляцию, и рассердился:

  - А при чем тут охрана? Оружие в здании есть, получите его у начальника охраны и отстреливайтесь. А если страшно, то можете сдаваться, но тогда не ждите, что я вас буду любой ценой выручать. И вообще в таком случае мы не сработаемся. Вы меня поняли? Вот и хорошо, а то взяли моду: чуть что - сдаваться... Свяжитесь с бригадами внутренних войск при префектурах и передайте им мой приказ блокировать Центр по линии Садового кольца. Скажите, что приказ согласован с министром и с президентом. Пусть командиры бригад согласуют между собой, какие участки каждый возьмет под контроль. Все ясно? Ну и ладно, попозже я с вами еще свяжусь.

   Мэр повесил трубку, тут же поднял ее снова и вызвал к себе заместителя, охрану и свой личный автомобиль, в душе благодаря Бога за то, что жена и дети находятся за городом. Он подумал, не позвонить ли жене, но решил сделать это попозже из машины - жена вполне могла еще сладко спать. Имелись более неотложные дела - например, согласовать с министром первоочередные действия московской милиции в сложившейся ситуации. Мэр набрал номер. Через пять минут без особых разногласий было решено, что личный состав переходит на казарменное положение и   усиленный вариант патрулирования, задерживая всех подозрительных людей и транспортные средства. Напрашивались и другие, более радикальные меры, однако они не обсуждались, поскольку оба собеседника ожидали вызова к президенту. Вызов не заставил себя ждать, и в дополнение ко всем неприятностям этого ужасного утра мэр увидел из пролетавшего автомобиля застывшие на путях электрички и толпы народу на платформах. Было ясно, что террористы вывели из строя также и пригородные железные дороги - о тяжести повреждений оставалось только догадываться. Мэр так расстроился, что не стал звонить жене сам, попросив сделать это личного секретаря, приехавшего вместе с заместителем. "Не очень пугай,- сказал мэр,- как-нибудь обтекаемо выражайся, но объясни, что дело срочное и что я уже у президента". Секретарь только покачал головой, пытаясь сообразить, как можно в безобидном свете представить все происходящее. Разговора мэр не слушал, напряженно размышляя над тем, какие меры следует принять, дабы удержать ситуацию под контролем, однако в голову ему упорно лезло другое: хроникальные кадры захвата Грозного чеченскими боевиками в августе 1996 года, когда боевики тихо просочились в город, охраняемый лишь двумя тысячами солдат внутренних войск, то есть, по сути, практически не охраняемый, и заняли там все объекты, которые посчитали нужным занять. Население, либо запуганное боевиками, либо сочувствовавшее им, не сообщило гарнизону о происходящем ползучем захвате, а в итоге правительство России оказалось перед выбором: либо вновь выбивать боевиков из Грозного, имея мирное население города в качестве заложников, неизбежно гибнущих в ходе боевых действий, а также неся немалые потери среди своих солдат, либо опустить руки и, не потерпев поражения, признать себя побежденными. Пойти по второму пути и принять позор было тем легче, что в Москве имелось немало влиятельных людей, страстно желавших именно такого развития событий. Чего стоили одни заклинания телевидения и прессы, упорно, изо дня в день, объявлявших ползучее проникновение боевиков в Грозный "взятием города",   словно чеченцы и вправду взяли город штурмом, хотя на самом деле они не смогли взять даже одно здание ФСБ. Мэр примерно знал, кому и сколько платили чеченцы в прессе и на телевидении, однако не хотел влезать во всю эту грязь: во-первых, ему с избытком хватало московских дел, а во-вторых, он знал, что у чеченцев есть покровители и посильнее каких-то там продажных газетчиков, пусть даже и весьма многочисленных. Впрочем, главной причиной, по которой мэр практически не выступал против национального унижения, было воспитанное в нем теми же средствами массовой информации убеждение, будто в нынешние времена нацию, помимо чисто материальных проблем, ничего не интересует. Мэр глухо выругался: надо же было позволить так себя оболванить! Теперь приходилось пожинать плоды собственного легкомыслия. Нация вновь оказывалась чертовски неудобной штукой, то позволявшей пинать и ворочать себя так и сяк, то вдруг высовывавшей из этой податливой биомассы цепкую лапу с железными когтями, которые одним ударом перечеркивали безмятежное существование целого легиона паразитов. Зачем нужно было позволять, чтобы страну разодрали на куски, не слушать ропот неоднократно преданной армии, мириться с воровством? Неужели в таком поведении заключался здравый смысл? Несомненно, если здравый смысл состоит в том, чтобы некоторое время пожить в свое удовольствие, а затем соскользнуть в кровавый хаос. Странно, но мэр, терзаемый всеми этими мыслями, не слышал ни одного радиообращения мятежников и тем не менее перебирал в голове все их лозунги, как нечто хорошо и давно известное. Впрочем, вероятно, они и впрямь был ему известны - просто лозунги сидели где-то в глубинах души, выработанные собственным подсознанием, а теперь вдруг врывались в сознание как бы извне, как бы произнесенные мятежниками, а на самом деле являвшиеся общим достоянием огромного множества людей. И все же главный удар в это кошмарное утро мэру еще только предстояло получить. Он взял телефонную трубку и услышал голос секретаря из мэрии:

  -...Я не знаю, как их убедить!..

     - Спокойно, спокойно. Кого вы хотите убедить?- спросил мэр.

  - Штабы не отвечают,- с отчаянием в голосе произнес секретарь. - Не отвечают, и все. Но я все-таки дозвонился до командира ...ской бригады. Он мне сказал, что по закону использование внутренних войск против народных волнений запрещается и он выводить бригаду не будет.

  - Какие народные волнения?!- воскликнул мэр. - На улицах никого нет, зато стреляют почем зря, из любого оружия! Это вооруженный мятеж!

  - Я ему сказал то же самое,- ответил секретарь. - А он говорит, что его люди прослушали радиообращение и считают, что происходит народное восстание и восставшие стреляют, поскольку вынуждены защищаться. Он говорит, что просто не в состоянии вывести бригаду против мятежников, но это даже хорошо: если они войдут в соприкосновение, то может произойти братание и массовый переход на сторону противника. Пусть уж лучше остаются на базе.

  - Пусть остаются,- согласился мэр. - Дармоеды, только мускулатуру способны качать на казенные деньги, а как до дела, сразу в кусты. Ладно, потом с ними разберемся. Как у вас дела? Попыток штурма не было?

  - Не было. Нас даже не обстреливают,- ответил секретарь. - Но боевики мимо здания перемещаются постоянно. Начальник охраны приказал их не обстреливать...

  - Правильно, ни к чему это,- одобрил мэр, вспомнив любимое здание, отделанное как игрушка, с облицованными мрамором современными пристройками в глубине квартала. - Что несколько милиционеров против них сделают? Тут другие силы нужны.

  - Правительство Москвы, префекты и ваши замы собрались в новом здании мэрии,- доложил секретарь. - Будут ждать вас. Там и в Белом доме все пока спокойно - террористы не выходят за пределы Садового кольца.

  - Понял. Закончим у президента - подъеду,- сказал мэр. - Мне уже некогда - свяжитесь от моего имени с МВД и ГУВД, потребуйте блокировать Центр силами ОМОНа и СОБРа. Нельзя же оставлять город без защиты!

     - Слушаюсь,- ответил секретарь. Мэр прервал разговор и посмотрел в окошко, мимо которого проносились громадные мачтовые сосны. Он испытал то же самое ощущение бессилия, о котором говорили деятели провалившегося путча 1991 года: когда рука вместо того, чтобы ухватить рычаг, приводящий в движение всесокрушающую силу, хватает пустоту, когда все приказы, еще вчера заставлявшие действовать могучий людской механизм, звучат в той же пустоте жалким и нелепым сотрясением воздуха. Однако расслабляться было некогда - перед кортежем уже выросли ворота загородной резиденции. Мэр машинально отметил появившиеся у ворот бронетранспортеры и вокруг них - настороженных спецназовцев в краповых беретах. "Да, тут быстро сработали",- угрюмо подумал мэр. Створки ворот медленно разошлись в стороны.


   В огромной четырехкомнатной квартире с высоченными украшенными лепниной потолками царила тишина, нарушаемая лишь тяжелым дыханием спящих. Квартира была меблирована богато, но как-то небрежно: казалось, что для хозяев главным являлось наличие в каждой комнате огромных кроватей, на которых сейчас, путаясь в одеялах и простынях, в тяжелом сне валялись люди, мужчины и женщины - где трое, где четверо, а где и пять человек. Шкафы, бюро и столы, шикарные, но безвкусные, модной современной работы, как бы прилагались к этому спальному великолепию и, будучи явно недавно привезены из мебельного магазина, уже успели пострадать от обилия гостей: на полировке виднелись круги от стаканов, свежие царапины и даже черные точки от погашенных окурков. На дорогих коврах валялись окурки, объедки, пустые бутылки вперемежку с мужской и женской обувью и одеждой, включая даже самые интимные предметы туалета. На столах, на бюро, на музыкальном центре, на телевизорах и на полу стояли блюдца и тарелки с недоеденной пищей, бутылки - пустые, выпитые наполовину и еще не распечатанные, и бокалы - частью пустые, а частью недопитые. Алкогольные испарения из бутылок и бокалов и от пролитого   спиртного, смешиваясь с тяжелым запахом погасшего табака и густым перегаром, щедро изрыгаемым шумно дышащими легкими двух десятков человек, создавали в квартире, несмотря на высокие потолки, невыносимую духоту - тяжелую духоту притона. Духота усугублялась тем, что все форточки и окна были закрыты, поскольку хозяева квартиры панически боялись комаров.

   Человек, спавший на спине, вздрогнул и зашевелился, пытаясь с закрытыми глазами натянуть на себя съехавшую простыню. Его тощее тело было все какое-то шишковатое, словно деревянное, и казалось синим, как у утопленника, от многочисленных татуировок. Знаток уголовной символики ни на секунду не усомнился бы в принадлежности тощего молодца к преступному миру, причем, согласно татуировкам, их обладатель относился к довольно авторитетным бандитам. Тяжелое дыхание спящего прервалось, он лязгнул зубами, зачмокал и плюнул в пространство, а затем с отвращением скинул со своей впалой груди руку лежавшей рядом с ним крашеной блондинки. Разлепив веки, татуированный малый уставился в потолок, с видимым усилием пытаясь определить, где он находится. Когда ему это наконец удалось, он шумно вздохнул, почесал гениталии ( спал он совершенно голым), сел на постели и начал озираться, обводя взором многочисленные бутылки, стоявшие там и сям, причем лицо его при этом выражало омерзение. Невзирая на эту гримасу, и капитан Ищенко, и многие другие работники угрозыска с легкостью признали бы в нем бандита по кличке "Акула", получившего в свое время перелом ноги и нескольких ребер при попытке отстоять от вымогателей деньги своего патрона, каковым в те дни являлся Пистон. Позднее Акула примкнул к другой преступной группировке, которая для своих нужд приобрела эту квартиру в центре столицы и накануне устроила в квартире грандиозную попойку с девицами, начавшуюся около полудня. Своего апогея попойка достигла еще засветло - все плясали и топали, а потом завалились с девицами на кровати и принялись смотреть порнофильмы, которых в квартире всего за   несколько недель накопилось огромное количество. Далее Акула ничего не помнил. Кряхтя, он поднялся с кровати и по пеплу и окуркам, устилавшим ковер, босиком поплелся на кухню. На кухне царил еще больший беспорядок, чем в комнатах, грязная посуда горой выпирала из раковины, угрожая обрушиться на пол. "Баб надо заставить помыть, а то им только

  водку жрать да пялиться",- подумал Акула и открыл холодильник. Сделав это, он пришел к выводу, что вставать раньше всех иногда полезно: в холодильнике еще оставалось несколько банок пива. Акула трясущимися руками откупорил банку и начал жадно глотать ледяную горьковатую жидкость, иголочками газа покалывавшую небо и язык. Затем он поставил банку, из ближайшей недопитой бутылки водки налил граммов сто пятьдесят в ближайший мутный стакан, с минуту постоял неподвижно, подавляя позыв ко рвоте, а затем единым махом вылил водку в рот и тут же принялся лихорадочно ее запивать, схватив банку с пивом. Опорожнив банку в несколько глотков, он обессиленно опустился на табуретку, перевел дух и зычно рыгнул. По всему его телу разлилось приятное тепло, кожа покрылась испариной и невидимый обруч перестал сдавливать мозг. Акула страшно гордился своим умением опохмеляться и всем навязывал свой рецепт - пиво, перемежаемое водкой,- однако большинство его приятелей от этой смеси просто снова валились с ног и затем, с трудом очухавшись, вместо благодарности называли Акулу козлом. Сегодня рецепт вновь не подвел Акулу, и бандит пришел в прекрасное настроение. Впереди его ожидало много приятных вещей: выкурить первую сигарету, выпить еще пива (правда, тут следовало торопиться, пока другие не проснулись), попользоваться спавшей рядом с ним крашеной девицей... Кроме того, у Акулы прорезался аппетит, а под закусь можно было хряпнуть и еще водочки. Акула вскрыл еще одну банку пива, опустошил ее залпом, взял сигарету из валявшейся на столе пачки, прикурил от валявшейся рядом зажигалки и, прихватив последние две банки пива, направился обратно на кровать. Там он некоторое время лежал неподвижно, глядя в потолок и   перемежая затяжку дымом с глотком пива. Вторую банку он предусмотрительно засунул под подушку. Несколькими плевками загасив окурок и щелчком отшвырнув его в сторону, Акула повернулся к своей безмятежно посапывавшей соседке и стащил с нее простыню. Обнажилось дряблое, землистого оттенка тело, усыпанное родинками. Девица недовольно замычала, чем несказанно возбудила бандита. Акула уселся на нее верхом и принялся грубо осязать ее жирную плоть, напоминая своими движениями пекаря, размешивающего тесто. Девица вновь замычала, и Акула одним махом сорвал с нее трусы, раздвинул ее ноги и, навалившись сверху, овладел ею. Кровать заходила ходуном, нарушая покой остальных спящих, но Акуле на это было наплевать: им руководило своеобразное чувство долга, вынуждавшее его в определенные моменты жизни совершать определенные действия. Завершив половой акт, Акула слез с кровати и, покачивая эректированным членом, стал расхаживать по комнате, выискивая на полу свои трусы среди прочих предметов одежды. Девица, так и не открыв глаз, что-то пробормотала, повернулась на бок и натянула на голову простыню. Чтобы одеться, Акуле понадобился чуть ли не целый час - правда, в течение этого времени он успел допить последнюю банку пива, поесть на кухне колбасы (хлеба не нашлось), выпить еще водки и закусить красной икрой из початой банки. При этом ему не пришло в голову открыть окно или форточку, и в квартире продолжала царить все такая же духота, на которую Акула, однако, не обращал ни малейшего внимания. Видимо, эта атмосфера была наиболее благоприятна для него с биологической точки зрения - во всякой другой он начинал мало-помалу чувствовать себя плохо, беспокоиться и чахнуть.

   На кроватях началось шевеление, послышались кашель, стоны, почесывание, хриплые голоса. Не желая участвовать в суете общего подъема, Акула открыл тяжелую балконную дверь и вышел на громадный балкон, загроможденный разнообразными коробками. В некоторых из них находились безобидные вещи - консервы, спиртное,- но в некоторых   хранилось оружие. Такие коробки в случае неожиданного визита милиции было условлено выкинуть с балкона вниз и потом от всего отказаться. Правда, пока до таких крайних мер дело не доходило. В состоянии приятной расслабленности Акула присел на одну из коробок, закурил и между прутьев балконной решетки стал смотреть на улицу. День обещал быть облачным, но теплым, и такое сочетание тоже навевало истому. В квартире буднично забубнило включенное кем-то радио. Однако мало-помалу затуманенные мозги Акулы начали посылать своему хозяину сигналы о том, что в окружающем мире не все в порядке. Несмотря на далеко не ранний час, на окружающих улицах не было ни души, и автомобильное движение тоже полностью прекратилось. Над городом висела недобрая тишина. Акула со своей высоты обводил взглядом серые асфальтовые полотнища улиц и переулков, но не замечал нигде никакого движения. Нечто подобное он видел в детстве по большим коммунистическим праздникам, но тогда издалека доносились музыка и призывы из динамика, повсюду развевались флаги и группы бодрых прохожих там и сям спешили либо присоединиться к шествию, либо просто в гости. Такого мертвенного затишья Акула в своей родной Москве не видел никогда. Внезапно он заметил над крышами столб черного дыма, поднимавшийся где-то в районе Сухаревской площади, и в тот же миг с той же стороны до его слуха донеслась сухая монотонная дробь, отдаленно напоминающая крик какой-то ночной птицы. Звук показался очень знакомым, и пока Акула мучительно соображал, что бы это могло быть, такой же звук послышался с другой стороны, уже гораздо ближе. Какой-то человек, пригибаясь, перебежал переулок и исчез в подворотне. Напротив, через улицу, возле склада издательства стоял большой крытый грузовик - Акула смутно помнил, что накануне из него перетаскивали пачки книг на склад, однако теперь в издательстве все как вымерло - дверь была плотно закрыта, возле нее не перекуривали сотрудники и народ не сновал, как обычно, туда-сюда. "Праздник, что ль, какой?"- подумал Акула и вошел в комнату, дабы узнать у корешей, какую   дату отмечает страна. Он застал странную картину: бандиты и их подруги прекратили одеваться и, оцепенев в самых разнообразных позах, слушали радио. Все лица выражали тупое недоумение.

  - Э, вы чего?- встревоженно позвал Акула, но на него махнули рукой:"Не мешай!" Он обиделся, но все-таки невольно прислушался.

   "...Наши правители во имя собственных своекорыстных интересов пренебрегли волей русского народа к воссоединению. Они готовы видеть свою страну расчлененной и униженной, только бы не делиться властью и теми неправедными доходами, которые эта власть им дает. Одновременно подачки перепадают продажным политикам и средствам массовой информации, с яростью выступающих против любой меры, защищающей суверенитет и величие России..."

  - Это что за бодяга?- озадаченно спросил Акула. - Чего вы ее слушаете?

  - Тихо, не мешай!- цыкнул на него его приятель по кличке "Чума". - Сам лучше послушай. Тут большие дела, похоже, начинаются...

   Акула вновь прислушался, напрягая все свои мыслительные способности. Молодой взволнованный голос, порой сбиваясь, продолжал говорить:

   "...Власть не имеет воли ни для чего - ни для того, чтобы собрать налоги с новых богачей, ни для того, чтобы прекратить коррупцию и разворовывание ресурсов страны, ни для того, чтобы остановить бандитизм и уничтожить криминально-фашистский режим в Чечне, ни для того, чтобы защитить своих соотечественников в той же Чечне и в других регионах. Эта власть в угоду Западу предала наших братьев в Сербии и готова, пресмыкаясь перед Западом, выдать так называемые перемещенные ценности, на которые ни Германия, ни какая-либо другая страна не имеет никаких прав. Нет времени выяснять, выполняет ли эта власть чей-то антинародный, антирусский заказ или она антинародна сама по себе. Важно одно: нынешняя власть должна быть как можно скорее свергнута, и промедление здесь смертельно опасно. Нет времени ждать, когда это произойдет демократическим путем, тем более что демократические   институты сами поражены коррупцией. Украденные у народа деньги щедро закачиваются в избирательную систему и в насквозь продажные средства массовой информации, причем чаще всего подкуп происходит с ведома властей или при их прямом участии. Поэтому мы решили выступить против режима на том поле, где у него нет одностороннего преимущества в виде мешка с деньгами, на том поле, где деньги решают пусть и многое, но не все,- на поле вооруженной борьбы. Мы отдаем себе отчет в возможных последствиях такого шага и принимаем на себя ответственность за все возможные жертвы. Однако еще более тяжкая ответственность лежит на тех, кто равнодушно смотрит на унижение и разграбление своего Отечества, на тех, кто заранее смирился с любым финалом нынешней национальной драмы. Мы беремся за оружие не потому, что нам надоела мирная жизнь - просто в сложившейся ситуации единственным выходом для нас, позволяющим сохранить наше человеческое и национальное достоинство, является вооруженное восстание..."

   Из всего сказанного Акула понял только одно - что по радио какой-то мужик ругает правительство. К таким вещам во времена демократии Акула успел привыкнуть. Ему хотелось бы сесть с корешами за выпивку, а не слушать какие-то там выступления, и потому он разочарованно спросил:

  - Вы чего, охренели - слушаете какую-то херню? Давайте накатим лучше!

  - Ты не врубился, что ли?- раздраженно спросил Чума. - По радио гражданскую войну объявляют! Это ж обдумать надо!

   Ошарашенный Акула притих и вновь прислушался. Голос по радио продолжал говорить - теперь уже о более конкретных вещах:

   "...Как я уже сообщил в начале своего выступления, боевыми отрядами нашего движения захвачен центр Москвы. Решаясь на такой шаг, мы понимали, что имеем не много шансов уцелеть. Однако смерть нас не пугает, и мы предупреждаем: все попытки силой отбить захваченные нами объекты будут встречать жесткое вооруженное противодействие, для которого у нас есть все необходимые средства, а главное - решимость.

     Большинство наших людей имеет военный опыт, наше выступление тщательно подготовлено, и потому мы сумеем оказать эффективное сопротивление любому силовому давлению. Правительству придется выбирать один из трех вариантов: либо принятие наших условий, либо долгие вялотекущие переговоры и паралич столицы страны, либо полномасштабные боевые действия и разрушение столицы. При этом правительству следует помнить о том, что любые боевые действия вызовут жертвы среди мирных жителей, находящихся в центре Москвы. Мы обещаем принять все меры для обеспечения безопасности этих людей, однако мы не можем организовать их эвакуацию без ущерба для нашей обороны. Нами приняты также меры по поддержанию общественного порядка на захваченной нами территории, по решительному пресечению грабежей, мародерства и иной преступной деятельности. Мы позаботимся о продовольственном и медицинском обеспечении жителей Центра путем использования и организованного распределения запасов, имеющихся в Центре, а также гуманитарной помощи. Постепенно будет осуществляться эвакуация стариков, детей, больных. Однако все гуманные меры могут быть приняты лишь в мирной обстановке, при условии конструктивного обсуждения наших требований. Денежных требований мы не выдвигаем, а если подобные предложения поступят со стороны правительства, то мы считаем излишним их обсуждать. Наши требования носят чисто политический характер: отставка президента и правительства, роспуск Государственной думы, внесение указанных нами изменений в Конституцию и введение временного чрезвычайного управления страной на срок шесть месяцев. Чрезвычайное управление должны осуществлять названные нами люди, которые, однако, не имеют отношения к нашему движению и к нашей акции. Через шесть месяцев в стране должен быть проведен общенародный референдум по вопросу о том, оправдали ли себя внесенные в Конституцию поправки и чрезвычайные меры по управлению страной, проведенные в течение шести месяцев. Сразу после референдума (но не одновременно с ним) проводятся выборы в однопалатный парламент.

     Мы отдаем себе отчет в том, что правительство скорее всего отвергнет наши требования, и потому обращаемся к населению страны с просьбой поддержать наши действия в любой доступной форме. Мы обещаем не сдавать захваченную нами территорию, не идти ни на какие сделки и компромиссы. Мы не позволим правительству и его продажным холуям предать забвению, утопить во лжи и болтовне наш ультиматум, выражающий чаяния народа. Да здравствует Отечество!"

   Из всей этой мути Акула понял главное: какие-то очень крутые ребята устроили заваруху в центре Москвы и теперь хотят скинуть правительство, а без этого Центр отдавать не хотят. "Молодцы!- восхитился Акула. - Это какие же бабки срубить можно!" Правда, выступавший говорил, что деньги им вроде бы ни к чему, но Акула как умный человек понял: эта туфта говорилась на публику. А насчет захвата Центра выступавший, похоже, не врал - достаточно было вспомнить и загадочное безлюдье на улицах, и гнетущую тишину, и дым, и странные звуки, представлявшие собой, как теперь догадался Акула, просто-напросто автоматные очереди. "Во дела!"-

  восхищенно подумал Акула. Его расслабленность улетучилась без следа. В его голове молниеносно связались сразу несколько вещей: недавно виденный им вестерн с ограблениями банков, названия которого он не запомнил, стоящий возле обезлюдевшего издательства грузовик и расположенный на соседней улице филиал известного банка - офис на первом этаже с огромными зеркальными стеклами, телекамерой над входом и красивой медной табличкой у массивных дверей.

  - Братва!- воскликнул Акула. - Это ж какой кайф: ментам сейчас не до нас, да их и не видно нигде... Делай что хочешь, так получается?

  - Это только в Центре,- вяло возразил Чума, откинувшийся на подушки рядом с пухлой девицей, которая вновь начала подремывать.

  - А мы где?!- торжествующе воскликнул Акула. - Мы и есть в Центре!

  - Вот-вот,- пробурчал Чума. - Тут сейчас такой кипеж начнется! Линять отсюда надо, а то попадем под раздачу...

     - Ты чего, Чума?- возмутился Акула. - Да сейчас такие дела можно делать! Ты вот тут валяешься, а ты выйди на балкон. Кругом никого, а на соседней улице у нас что?

  - Ну что?- хмуро спросил Чума.

  - Банк, в который каждый день наличку привозят!- торжествующе объявил Акула. - А в банке человек пять лохов с помповыми ружьями, и больше никого. И никакой милиции, прикинь! Нету ее, родимой, ха-ха-ха! Чума, ты врубись, какие там бабки лежат, и взять их можно только сегодня. Потом эти ребята, которые Центр захватили, сами все оприходуют, но сейчас-то им некогда! А у нас волыны есть, люди есть... Ребятам позвоним, они гранатометы привезут. Чего мы будем волыны толкать по мелочи разным козлам? Лучше постреляем из них десять минут, и все - можно пять лет на Канарах отдыхать, прикинь!

  - Ну знаю я этот банк,- мрачно произнес Чума, хотя в его глазах блеснул огонек интереса. - Ты думаешь, если там окна как витрины, то ты их выбил и вошел? Там за зеркалами решетки, понял?

  - Хрен с ними, с зеркалами,- взволнованно заговорил Акула. - Тут у нас под окнами фура стоит, - разгоним ее и дверь выбьем. А когда выбьем, то против автоматов и гранатометов охрана не попрет. Это раньше они могли пошмалять, пока милиция приедет, но сегодня-то ее нет!

  - Слушай, а чего ты при бабах базаришь?- спросил Чума, кивая на спящих девиц. Акула пожал плечами:

  - Да ладно тебе, конспиратор хренов. Им же ничего не пришьешь. Скажут - спали, ничего не видели, ничего не слышали, и менты от них отвяжутся. Зачем им болтать, они ж не самоубийцы. Да если и цинканут, тебе-то что? Ты и так по стольким статьям в розыске - одной больше, одной меньше... Ты о другом лучше думай - о бабках! Такая маза раз в жизни бывает... Чума, время идет, надо ребятам звонить!

  - Сперва здесь с братвой обсудим,- проворчал Чума. - Может, она под это дело не подпишется. Все по согласию должно быть.

      Однако согласие было получено без особых усилий. Главную роль в этом сыграло даже не косноязычное красноречие Акулы, убеждавшего братву не упускать шанса в основном с помощью жестов, а прошедшая недавно в московской желтой прессе информация о грабеже одного из банков. В статьях назывались такие суммы в рублях и в валюте, которые не могли не потрясти воображение бандитов. Кроме того, каждый из них мечтал увидеть на московских улицах себя с автоматом наперевес, стреляющим без раздумий и не знающим преград своему напору - кем-то вроде героя западных боевиков. Когда воплощение мечты и большие деньги сошлись одно к одному, бандиты не стали долго колебаться. Девицы, проснувшись от общего шума, также пришли в возбужденное состояние. "Ограбите банк и сразу возвращайтесь к нам!- кричали они. - Будем пить шампанское и закусывать ананасами!" Чума мрачно заметил:

  - Возьмем бабки, и надо линять подальше. На одном месте нельзя торчать.

  - Да брось ты, Чума!- воскликнул Акула. - Кто нас будет ловить? Ментов же нету! Гульнем как следует, а там видно будет.

   Акулу шумно поддержали остальные члены компании, и осторожный Чума вынужден был смириться. Он-то опасался не столько милиции, которая, видимо, и впрямь была парализована, сколько других охотников до больших денег. Стоило просочиться слуху о том, что Чума с братвой хапнул большие миллионы, и можно было смело считать себя покойником, если сидеть на одном месте и позволять всем желающим подобраться к своей хате. А из такой большой кодлы кто-нибудь обязательно проболтается, не раньше, так позже,- Чума имел большой отрицательный опыт по этой части. Про баб же ему и думать даже не хотелось - только такой мудак, как Акула, мог придумать обсуждать дело при них. Впрочем, в такой заварухе, которая началась в Москве, один день ничего не решал. Чума успокоился на этой мысли и решил после дела спокойно оттянуться вместе с братвой. "Потом слиняем",- подумал он, набирая телефонный номер. Сухо и немногословно он потребовал привезти несколько гранатометов, автоматов   и боеприпасы к ним. Спрашивать его ни о чем не стали, поскольку Чума обеспечивал бесперебойный сбыт оружия, и поставщики очень это ценили. Затем Чума позвонил своему приятелю и подручному по кличке "Резаный", которого ценил как опытного бойца. В жизни Резаный явственно ощущал свою зависимость от Чумы, всегда бывшего при деньгах, и потому не стал ни о чем спрашивать, даже услышав требование явиться вооруженным и прихватить с собой двух-трех бойцов понадежнее. Пока Чума вел эти переговоры, внизу на улице двое бандитов, совершенно не скрываясь, взломали кабину грузовика и начали его заводить. Внезапно открылась дверь в издательство, и на пороге появился мужчина лет сорока - сторож, застигнутый событиями на своем посту и решивший переждать, пока все успокоится. При виде наглого взлома он забыл о благоразумии, открыл дверь и завопил:

  - Вы что делаете, хулиганье?! А ну пошли от машины!

   Бандиты в кабине разразились хохотом, а затем один из них высунулся и вскинул руку. Грохнуло несколько выстрелов из "ТТ". Сторожа спасло только то, что бандит уже успел хорошенько опохмелиться и сбил себе меткость. Одна из пуль выбила искру из стены и с визгом ушла в небеса, вторая, пройдя по касательной, оставила длинную вмятину на медной табличке с названием издательства, третья отбила щепу от массивной двери. Сторож юркнул обратно в помещение и лязгнул замком, а бандит досадливо выматерился:"Эх, ушел!" Тем временем второй бандит соединил провода зажигания и нажал на акселератор. Двигатель взревел, выпустив голубое облачко дыма, и затем заработал на малых оборотах. Бандит, севший за руль, замахал рукой Акуле, с балкона следившему за происходящим:

  - Братва, готово! Давай сюда, поехали!

   Акула кивнул и скрылся в квартире. Вскоре из подъезда не торопясь начали выходить вооруженные бандиты. Они находились в прекрасном

  настроении, курили, перебрасывались шутками, смеялись, кое-кто   прикладывался к захваченной с собой бутылке. Внезапно раздался взрыв ликующих возгласов и приветствий - это из-за угла появился Резаный с

  тремя своими подручными. Все четверо были нагружены оружием, среди которого выделялись уже снаряженные гранатометы РПГ-7 и РПГ-18. "Дай сюда, Резаный, я из этой штуки в армии стрелял!" - требовал кто-то. "А вот здесь мы потом затаримся!"- кричал другой, указывая на закрытый продовольственный магазинчик. "Правильно, и денежки будут целы! Вот чем расплатимся!"- подхватывал третий, потрясая гранатометом. Компанию обогнал грузовик. Один из угнавших его бандитов, открыв дверцу кабины, что-то приветственно вопил и махал пистолетом. Когда грузовик стал сворачивать в переулок, бандит несколько раз выпалил в воздух. Тогда и остальные бандиты принялись испытывать оружие, и улицы огласились пальбой и ликующими криками. Чума рявкнул:

  - Хорош шмалять! Не трать патроны!

   Из всей компании только Чума никак не мог присоединиться к общему веселью - его одолевали мрачные предчувствия. "Не нравится мне это,- бормотал он себе под нос. - Не ходят на дело вот так, ни с хера сорвавшись. Да тут еще эти бабы..." Акула хлопнул его по плечу:

  - Ты чего такой мрачный, будто х.. слопал? Глотнуть хочешь?

  - Иди ты,- огрызнулся Чума. - Отморозки, мать вашу... Зачем я только с вами связался?

  - Не хочешь - не ходи, дело хозяйское,- пожал плечами Акула. Чума промолчал. Они миновали переулок и повернули на перекрестке. До банка было уже рукой подать. Его зеркальные окна выглядели так шикарно, наводя на мысли о скрывающемся за ними несметном богатстве, что даже Чума повеселел и начал распоряжаться:

  - Резаный, когда дверь протаранят, бей внутрь из гранатомета! Эй вы, в машине,- давай!

   Грузовик, остановившийся на противоположной стороне улицы напротив банка, для удлинения разгона подался назад и затем, набирая скорость,   по пологой дуге помчался к массивным застекленным дверям. Тяжелая машина громыхнула, подскочив на бордюре, и затем с грохотом, звоном и скрежетом врезалась в двери. Те углом вдавились внутрь помещения, однако все же устояли. Водитель подал грузовик назад; мощный двигатель оглушительно взревел на первой передаче и вновь бросил машину на двери. После еще двух атак перекосившиеся двери наконец рухнули в облаке пыли. Все то время, пока грузовик устремлялся на таран, откатывался назад и вновь бросался в атаку, бандиты беспокойно озирались - таким ужасным шумом все это сопровождалось. Грохот ударов, рев двигателя, треск и звон били бандитов по нервам - им казалось, будто вот-вот их недруги явятся на шум, как то всегда бывало прежде. Однако времена, видимо, и впрямь поменялись - оглушительная какофония штурма не вызывала вокруг никакого отклика, и улицы оставались по-прежнему пустынны. Шайка мало-помалу приободрилась и, увидев падение дверей, разразилась восторженными воплями. Грузовик дал задний ход, освобождая дверной проем, но тут в полутемном вестибюле полыхнули вспышки и глухо бухнули выстрелы. Оба бандита с разных сторон выкатились из кабины и опрометью, пригибаясь, бросились в разные стороны. Чума закричал:

  - Это охрана! Стреляйте по дверям, прикройте Резаного! Резаный, давай вперед с гранатометами!

   Чума сам подал пример, выпустив по дверному проему длиннейшую очередь чуть ли не на целый магазин. За ним пальбу открыли и его люди. Стреляли бандиты отвратительно - от отдачи их шатало, и автоматы ходили ходуном у них в руках. Выбитые пулями фонтанчики пыли плясали вокруг дверного проема, зеркальные стекла под шквалом свинца мигом осыпались, оголяя некрасивые решетки, оплетенные проводками сигнализации. Стекла разлетались на втором и даже на третьем этажах, а также и на противоположной стороне улицы, куда долетали рикошетирующие пули. "А-а, суки!- в экстазе ревел Акула. - Получай!" Бандиты постепенно перемещались таким образом, чтобы оказаться прямо напротив дверного   проема. При этом они мешали друг другу, толкались и бранились, в то же время ни на секунду не прекращая отчаянной стрельбы.

  - Отвали! Разойдись! Пшли на х..!- орал Резаный. Когда пространство перед ним наконец расчистилось, он вскинул гранатомет на плечо, но тут же поскользнулся на стреляных гильзах, устилавших всю улицу, и грохнулся задом о мостовую. От толчка он непроизвольно нажал на спуск, и граната свечой взвилась в небо, а реактивная струя газов, вырвавшись из трубы и оттолкнувшись от асфальта, отшвырнула Резаного в сторону, вырвала у него из рук гранатомет и подожгла на нем одежду.

  - А-а, бля, горю!- вскочив на ноги и приплясывая, заревел Резаный. Его прыжки остальные бандиты встретили дружным гоготом. Резаный упал и начал кататься по мостовой. Его гранатомет, вращаясь в воздухе, как бумеранг, описал замысловатую траекторию и нанес страшный удар по голове тому бандиту, что во время таранной атаки сидел за рулем грузовика. Тот зашатался и со словами: "Уй, бля!" - замертво повалился на асфальт. Между тем одному из подручных Резаного удалось наконец пристроиться с гранатометом среди бандитов, кинжальным огнем простреливавших вестибюль банка. Гранатометчик оглянулся, дабы удостовериться, что сзади никого нет и горячие газы из трубы никого не поджарят, и выпустил гранату в дверной проем. Ухнул выстрел, и тут же в помещении глухо прогремел взрыв. На улицу поползли клубы дыма и пыли. В следующую секунду свой заряд выпустил второй гранатометчик. После следующего взрыва вестибюль полностью заволокло дымом, в клубах которого порхали листки каких-то бумаг.

  - Ура! За мной! На штурм!- истерически завопил Акула и, размахивая автоматом, ринулся к дверям. Бандиты, нестройно гомоня, бросились за ним - очнулся даже тот, который получил удар гранатометом по голове. Прихрамывая и держась обеими руками за голову, он заторопился следом за остальными. Фигуры атакующих замелькали в дыму, и вскоре им удалось обнаружить в углу вестибюля, среди поваленных взрывами декоративных   растений, двух оглушенных взрывами охранников. Ключей от кассы при них не оказалось. Тряся за плечи сплошь запорошенного пылью охранника, Акула заорал ему в ухо:

  - Где начальник смены? Где запасной выход? Говори, а то пристрелю!

   Начальник смены охранников действительно попытался улизнуть через запасной выход, но бандиты, ринувшиеся на поиски добычи по коридорам и кабинетам, вовремя его заметили и заставили сдаться. Затем его наскоро отдубасили до полубессознательного состояния и отобрали ключи.

  - Что ж ты не сказал, что здесь запасной выход есть?- с укором обратился к Акуле Чума. - Он чуть было не слинял вместе с ключами, а нам пришлось бы с этими сейфами мудохаться.

  - Херня,- жизнерадостно отозвался Акула,- как-нибудь разобрались бы.

   Чума только досадливо сплюнул. Пихая захваченного охранника под ребра, бандиты заставили его открыть несколько несгораемых шкафов, где обнаружилось несколькодесятков миллионов рублей и аккуратные пачки ценных бумаг - акций и облигаций. Акула хотел было кинуть их в мешки, но Чума остановил его:

  - Не бери их, это мура. Они все переписанные, именные, с ними только залететь можно.

   Тогда Акула с хохотом разорвал пачку и подбросил акции к потолку. Чье-то богатство весело запорхало над головами бандитов. Акула то же самое проделал со следующей пачкой. Охранник ошарашенно смотрел на такое варварство. Чума ткнул его кулаком в спину:

  - О чем задумался, командир? Открывай!

  - Я не могу,- дрожащим голосом произнес охранник. - Тут замок цифровой, а я шифра не знаю.

   Чума задумался. Сзади взволнованно забормотал Акула, дыша ему в ухо перегаром и больно стискивая пальцами его руку:

  - Валюта! Бля буду, валюта там!

  - Ну ты, козел, там что лежит?- обратился Чума к охраннику. Тот мотнул   головой и простонал:

  - Не знаю...

  - А кто знает?

  - Кассир... Директор банка... Его зам...

  - Шифр они знают? Тогда давай звони директору или еще кому-нибудь, скажи, что мы тебя пристрелим, если они тебе шифр не скажут. Ну, где тут телефон?

   Однако Чуму ожидало разочарование. Напрасно несчастный охранник, дозвонившись до своего начальства, рыдающим голосом расписывал ужасы налета и повторял, что у него двое детей: ему было сказано, что на основании телефонного звонка такие вещи не делаются, что за все находящиеся в сейфах ценности отвечать придется не какому-то жалкому охраннику, а руководству банка и что у каждого в этой жизни свои личные трудности. Охранник выкрикнул в качестве последнего довода:"Но они же меня убьют!" - на что ему было хладнокровно отвечено:"За это вам деньги платят". Опустив голову, охранник пересказал бандитам содержание разговора. Чума заметил наставительным тоном:

  - Вот как вас начальство ценит - сдает запросто. Не то что у нас, у братвы,- один за всех, все за одного.

   При этих словах бандиты приосанились. Чума задумчиво произнес:

  - Ну что, хмырь, грохнуть тебя, что ли? Я ведь обещал, между прочим. Или телку из тебя сделать? Отвести в кабинет и того...

   Чума и еще несколько бандитов захихикали так гнусно, что становилось понятно: эти слова - не совсем шутка. Однако Акула возразил:

  - Нет, раз обещали, надо его мочить. Разойдись, я в него шмальну!

  - Слышь, погоди,- Чума положил руку на его автомат. - Кончить его мы всегда успеем. А кто нам эти сейфы таскать будет?

   Акула тупо посмотрел на приятеля. Чума пояснил:

  - Ну если этого хмыря отдали на расстрел, но шифр не сказали, значит, есть там что-то ценное, правильно? Значит, надо их вскрывать. Здесь  это неудобно - надо к Резаному в подвал их переправить. Слышь, Резаный, ты автоген сможешь достать?

   Резаный в этот момент был занят тем, что стягивал с одного из захваченных охранников камуфляжные штаны для замены своих, прогоревших на заду, и поэтому не расслышал вопроса. Чума повысил голос.

  - А? Чего?- оглянувшись, переспросил Резаный. - Автоген есть уже.

  - Ну вот,- продолжал Чума,- значит, эти коробочки надо вынести, погрузить на машину,отвезти к Резаному в подвал и там спокойно вскрыть. А для этого нам понадобятся рабы. Вот она, живая сила,- показал Чума на охранника, который стоял ни жив ни мертв. - Она сила, только когда живая. Мертвая она на хер никому не нужна. Понятно, мокрушники несчастные?

   Бандиты одобрительно заухмылялись, пораженные умом своего главаря. Акула не нашел возражений и пристыженно смолк. Чума приказал бандиту, получившему удар гранатометом по голове:

  - Иди подгоняй машину ко входу, а мы будем грузить.

   Бандит-водитель заковылял на улицу, а остальные облепили несгораемый шкаф, который был высотой в рост человека. Оглушенных охранников пинками подняли на ноги и тоже поставили к шкафу рядом с их начальником. Чума скомандовал:

  - Ну, раз-два, взяли! Заваливай его на меня!

   Тут едва не произошел несчастный случай, так как один из бандитов, увидев, что сейф угрожающе кренится прямо на него, выпустил из рук свой участок стальной кромки и в ужасе отскочил в сторону. Чума схватил его за шиворот, надавал оплеух и снова поставил в строй. Шкаф повалили в горизонтальное положение, подхватили и кое-как понесли. Бандитам он показался неимоверно тяжелым, и почти каждый из них подумал о том, что лучше было бы взять уже захваченные деньги и сматываться, не наживая грыжи. Эти мысли были правильными и по другой причине, о которой налетчикам предстояло узнать чуть позже. Теперь же они под кошмарной   тяжестью засеменили к выходу, кряхтя, выписывая ногами кренделя и пуская ветры. "Не могу больше...- стонал кто-то рядом с Акулой. - Не могу..." На середине вестибюля бандиты остановились передохнуть, злобно поглядывая на Чуму, который взял на себя роль руководителя и потому избежал физических усилий. Чувство классовой ненависти в бандитах было развито необычайно сильно. Однако вслух свое негодование они не выражали, надеясь на жирный куш после вскрытия сейфов, и собирались с силами для следующего рывка, пыхтя и отдуваясь. Они, разумеется, не знали, что разведчики, которых капитан Неустроев распределил по всем районам Центра с задачей держать обстановку под контролем и обо всех тревожных случаях немедленно докладывать ему, уже сообщили капитану о налете на банк. Административное здание, где был разоружен отряд фашистов, уже заняла боевая группа, сменив разведчиков Неустроева, и теперь капитан со своими людьми мчался туда, откуда поступил сигнал тревоги. Наблюдатели, прекрасно видевшие все происходившее в банке с чердака дома напротив, еще раз связались с капитаном и подробно описали ему обстановку. Кортеж машин остановился в переулке за несколько кварталов от банка, и разведчики подобрались к задней стене банковского офиса подворотнями, проходными дворами, перемахивая через заборы. На задний двор из офиса выходили три густо зарешеченных окна, однако разведчики, поддерживая друг друга, быстро подобрались к решеткам, перекусили прутья специальными ножницами и проникли в кабинеты. Туда глухо доносился шум из вестибюля, где бандиты продолжали возиться с сейфами. Разведчики, бесшумно перебегая от укрытия к укрытию и прикрывая друг друга, залегли на подступах к вестибюлю, не обнаруживая себя. Тем временем группа снайперов, поднявшись по пожарным лестницам и пробежав по обратным скатам крыш, расположилась там же, где уже находились наблюдатели - на чердаках зданий напротив банка. Большая же часть отряда Неустроева прошла по двум параллельным переулкам по обе стороны от того дома, в котором располагался банковский офис, и   остановилась во двориках угловых зданий. В кармане у Неустроева запищал сотовый телефон. Капитан выслушал сообщение своих людей о том, что они проникли в банк, и ответил:"Хорошо, мы начинаем. Не давайте им укрыться в помещениях". После этого капитан быстро набрал номер и приказал командиру группы, шедшей по параллельному переулку:"Когда снайперы начнут - вперед!" Через несколько секунд снайперы получили приказ открыть огонь. "Отсекайте их огнем от входа в банк",- напомнил им капитан.

   Бандиты начали самую трудную часть своей погрузочной операции - подъем сейфа в кузов грузовика. С надсадным ревом они приподняли стальную махину и уже готовились опереть ее верхнюю часть о заднюю кромку кузова, как вдруг над улицей раскатились три звонких щелчка. В горячке на них могли и не обратить внимания, если бы вдруг сейф не стал внезапно гораздо тяжелее - настолько, что удержать его не было никакой возможности. Все, кто его держал, и бандиты, и охранники, бросились в стороны, и стальная туша с глухим грохотом рухнула на асфальт. Чума уже собирался разразиться руганью, как вдруг заметил, что сейф упал на ноги лежащему на мостовой бандиту, однако тот не делает никаких попыток высвободиться, не вопит от боли, не зовет на помощь, а под широко раскрытым левым глазом у него краснеет аккуратная круглая дырка, из которой стекает по щеке под голову маслянистая алая струя. Еще один бандит лежал ничком, бессильно вытянув руки, и дружки, стоявшие рядом с ним, в недоумении глядели на него. Впрочем, недоумение очень скоро сменилось страхом. Чума заорал:"Шухер, братва!" - и вскинул автомат, но в то же мгновение с двух сторон вдоль улицы ударили пулеметы. Тех, кто стоял рядом с Чумой, в одну секунду забрызгало кровавыми клочьями вырванной пулями плоти, а сам главарь задергался, навылет прошитый очередью, и затем тяжело повалился ничком на мостовую. Пули с визгом рикошетировали от несгораемого шкафа и с глухим утробным стуком пробивали человеческую плоть. Грузовик осел на пробитых шинах, от его   бортов полетели ярко-белые щепки, в тенте задымилось множество пулевых отверстий. Водитель, откинувшись на спинку сиденья, безучастно свесил голову на грудь - он был убит наповал первым же выстрелом снайпера. А снайперы продолжали стрелять - когда бандиты, словно по команде, бросились спасаться в разоренный офис, пули, выпущенные им вдогонку с чердака, швырнули на мостовую еще троих. Охранники, взятые в плен в банке, подползли поближе к грузовику и залегли там, но на них никто уже не обращал внимания. Отставшие бандиты повалились на асфальт, скошенные перекрестным пулеметным огнем, но когда оставшиеся в живых ворвались в вестибюль банка, помещение наполнилось грохотом - это разведчики, проникшие в офис через окна, открыли по ним огонь в упор. В пороховом чаду мелькнули дергающиеся тела, вскинутые скрюченные руки, разинутые в ужасе рты, и затем бандиты шарахнулись назад, оставив на пороге несколько убитых и раненых. Однако на улице продолжала грохотать пальба и пули с щелканьем и визгом клевали асфальт, камни стен, сталь сейфа, со звоном разбивали в окнах офиса остатки стекол. В этом аду для бандитов избавлением прозвучал усиленный мегафоном голос Неустроева:

  - Бросай оружие и ложись! Руки за голову и не двигаться!

   Те бандиты, которые еще не успели бросить оружие, тут же его побросали. За все то время, пока длилась стрельба, ошеломленные происходящим бандиты в большинстве своем не сделали ни одного выстрела или же стреляли куда попало, поскольку от ужаса были не в состоянии ни разглядеть противника, ни прицелиться. За несколько минут боя из них уцелело меньше половины. Эти уцелевшие распластались на залитой кровью, усыпанной гильзами и каменной крошкой мостовой и после всего пережитого ощущали только облегчение. Уткнувшись носами в асфальт, они слышали, как звенят гильзы и хрустит битое стекло под ногами победителей, собиравших брошенное оружие. Мало-помалу оправляясь от шока, Акула подумал, что все могло бы обернуться и хуже - его могли просто пристрелить на месте, как Чуму. "Жадность фраера сгубила,- подумал он.

     - Надо было брать бабки, которые нашли, и линять, а не корячиться с этим сейфом". Акула уже успел забыть о том, что именно он яростнее всех требовал увезти сейфы,называя при этом обнаруженные рубли "мелочевкой". Впрочем, с ним уже не могло произойти ничего хуже того, что произошло с Чумой, и потому Акула почти успокоился. Косясь вверх из-под сложенных на затылке рук, он увидел плотного мужчину лет сорока, в новенькой камуфляжной форме без знаков различия, но с ослепительно-белым подворотничком, внимательно осматривавшего поле боя. "Командир ихний, наверно",- определил Акула по повадке и по тому, что из оружия мужчина имел только кобуру на поясе. Командир вполголоса отдавал своим людям какие-то распоряжения, затем подошел к охранникам, стоявшим кучкой у грузовика, и некоторое время поговорил с ними. Его чисто выбритое худощавое лицо с жесткими скулами и упрямым подбородком оставалось совершенно спокойным, однако Акулу почему-то начала одолевать тревога. Человек в камуфляже посмотрел на него, и Акула в страхе тотчас отвел глаза, уткнувшись носом в мостовую. Он услышал рядом какой-то шорох, тихий звон стреляных гильз и догадался, что это сволакивают в сторону покойников. Через некоторое время послышалась негромкая команда:

  - Этих двоих кончайте. Вон у той стенки.

   Превозмогая стах, Акула приподнял голову. Он увидел, что двое крепких парней в камуфляже из груды тел, скопившейся на пороге банка, подняли двух раненых. Один был ранен в грудь и, находясь в полубессознательном состоянии, только стонал, пуская кровавые пузыри. Второй, с простреленной ногой, вяло сопротивлялся, однако его все же подняли под мышки и быстро потащили через улицу. Поджимая здоровую ногу, он заставлял волочить себя по мостовой, но это ему не помогло - его все же доволокли до стены старинного дома напротив с высоким первым этажом, и он мешком повалился на асфальт, притворяясь умирающим. Второму раненому не надо было притворяться - стоило его отпустить, как он тут же сполз по стене наземь и застыл, прислонившись к стене спиной и свесив голову   на грудь. Люди в камуфляже отошли на несколько шагов и вскинули автоматы. Бандит, раненный в ногу, завопил от ужаса, но отрывисто щелкнули короткие очереди, и вопль оборвался. Тела у стены вздрогнули, словно от удара бичом, и затем замерли: одно - растянувшись ничком, второе - по-прежнему в сидячем положении, привалившись спиной к стене. Охранники со страхом глядели на происходящее - похоже, они никак не ожидали, что порядок будет утверждаться такими методами. Командир между тем расхаживал вокруг сейфа, погруженный в какие-то размышления, и лишь мимоходом приказал:

  - Давайте следующих.

   С мостовой подняли и потащили к стене еще двух бандитов. Те, видимо, не вполне понимали, что им предстоит, и не сопротивлялись. Четверо людей в камуфляже толкнули их к стене, другие двое, стоявшие поодаль, вскинули автоматы, и вновь коротко щелкнули очереди. Оба бандита, как бревна, тяжело повалились на тротуар. Акула увидел, что два автоматчика, не дожидаясь команды, направляются к нему, и с криком ужаса вскочил на ноги. Он не видел стоявшего в двух шагах от него человека с автоматом наизготовку. Раздался выстрел, от головы Акулы полетели в разные стороны кровавые брызги, и тело бандита, все обмякнув и съежившись, рухнуло на колени и затем неловко ткнулось ничком в асфальт. Оставшиеся трое бандитов, парализованные ужасом, не сопротивлялись - лишь один косноязычно молил о пощаде. Их расстреляли быстро и без всяких осложнений. Командир, капитан Неустроев, ткнул пальцем в грудь начальника смены охранников:

  - Остаетесь за старшего. Я пришлю грузовик и людей - погрузите трупы в машину и отправите на ту сторону Кольца. Пускай бандитов хоронит правительство, раз оно их так любит, а нам здесь эпидемии ни к чему. Сейф отнесете обратно в банк, и мои люди его вскроют - все необходимое я пришлю. После того, как ценности вывезут, можете быть свободны, но оставайтесь в помещении банка - будете охранять его, а также и всю   улицу от возможных грабежей и мародерства. Ваши ружья вам оставят. Пытаться уйти не советую - скорее всего погибнете. Питанием вас обеспечат. Вопросы есть?

  - Никак нет,- почему-то по-военному ответил охранник.


   Ведущий корреспондент французской телерадиокомпании "Антенн-2" Франсуа Тавернье стоял у окна корпункта и вглядывался в бинокль в расстилавшуюся перед ним панораму центра Москвы. Корпункт совсем недавно переехал в новое помещение - на десятый этаж нового кирпичного здания на Садовом кольце, но с внешней его стороны. Никто не мог предполагать, что последнее обстоятельство вскоре приобретет столь важное значение: находись офис внутри Кольца, мятежники вполне могли бы приспособить его под наблюдательный пункт или пулеметную точку, и о регулярной связи с внешним миром можно было бы забыть. Теперь же все каналы связи работали исправно, несмотря на те необъяснимые события, которые происходили в русской столице. За несколько последних лет Тавернье пережил несколько огромных журналистских удач - удач планетарного масштаба, если судить по количеству телекомпаний и газет, купивших его материалы. Он, разумеется, мог бы и уйти на покой, и получить высокооплачиваемую работу, не требовавшую выездов из Парижа, однако ни то, ни другое его не прельщало. Несмотря на всю его уравновешенность и положительность, его трудолюбие заключало в себе элемент авантюризма, не позволявший ему мирно пожинать плоды былых успехов. Кроме того, Тавернье в глубине души отдавал себе отчет в том, что все его победы явились результатом везения, позволившего ему совершенно случайно познакомиться в разрушенном Бейруте с человеком по имени Виктор Корсаков. Все подлинно сенсационные материалы, обладателем которых затем становился Тавернье, были либо прямо предоставлены этим странным человеком, либо явились плодом сотрудничества с ним. Понимание данного обстоятельства несколько задевало самолюбие журналиста, хотя он   и напоминал себе о том, что в их деле удача не приходит случайно. Кроме всего прочего, Виктор Корсаков дважды спасал Тавернье жизнь, и в результате его образ занял в сознании журналиста одно из центральных мест. Тавернье не мог не уважать этого человека, но в то же время мысленно постоянно спорил с ним и был бы рад, если бы люди, подобные Корсакову, постепенно исчезли с лица Земли, как динозавры. Личность Корсакова во многом так и осталась загадкой для журналиста, и отчасти желание найти ключ к душе человека, сыгравшего такую роль в его жизни, и заставило Тавернье ухватиться за возможность поработать в Москве. Он чувствовал, как много значит для Корсакова Родина, хотя сам Корсаков России никогда не видел - во всяком случае, до того момента, когда он отправился в Иран и окончательно исчез из поля зрения Тавернье. Сам Тавернье смолоду интересовался Россией и русской культурой - во многом благодаря его обширным знакомствам в русских эмигрантских кругах, где ему довелось встретить немало выдающихся личностей. Однако подлинный толчок этому интересу дало знакомство с Виктором Корсаковым - человеком, не внесшим ничего в развитие цивилизации, человеком, профессией которого являлась война и который зло высмеивал пацифистские воззрения Тавернье. В результате общения с русскими эмигрантами журналист уже говорил немного по-русски, но в последние годы начал серьезно изучать русский язык, читать русские книги, смотреть фильмы и театральные постановки на русском языке. Свойственные Тавернье упорство и прилежание позволили ему добиться немалых успехов, и теперь он чувствовал себя в русскоязычной среде достаточно уверенно. Впрочем, не менее уверенно чувствовал себя в Москве и его друг и оператор Шарль, говоривший по-русски из рук вон плохо. Однако Шарль с его невероятной общительностью, доброжелательностью и умением употреблять спиртное в неограниченных количествах всюду чувствовал себя как дома и всюду приходился ко двору. Тавернье же в России не покидало ощущение, что, несмотря на его познания в русском языке, и он не до конца понимает   русских, и русские не до конца его понимают. Впрочем, на его работе по сбору, анализу и передаче информации это ощущение не отражалось, и в Париже им были довольны. Теперь же, когда Тавернье услышал утром по радио передаваемое мятежниками обращение к народу, Тавернье понял, что журналистская удача его не покинула: не часто удается журналисту оказаться в эпицентре подобных судьбоносных событий. И вновь эта удача оказалась связана с Корсаковым,- ведь именно под влиянием личности Корсакова Тавернье избрал местом работы Россию.

   С утра, едва прослушав обращение мятежников, Тавернье и Шарль, разделившись для большей широты охвата, принялись мотаться по городу, пытаясь проникнуть во все те учреждения, которые могли иметь информацию о ходе мятежа и вообще о происходящем в Центре, заговаривая со всеми людьми, которые могли что-то знать. Тавернье успел поговорить с омоновцами, стоявшими в оцеплении на Садовом кольце, заглянуть в обычное отделение милиции (откуда его, впрочем, вытолкали, ничего ему не сообщив), заехать на станцию скорой помощи (машины скорой помощи мятежники после осмотра пропускали, и многие экипажи уже успели побывать в Центре). Кроме того, Тавернье поговорил с десятками прохожих, наставляя на них свою миниатюрную кинокамеру, и побывать в расположенной неподалеку от корпункта пожарной части, где выяснил, что пожарные машины в Центр пропускают, как и "скорую помощь",- после осмотра. Количество пожаров в Центре было ко второй половине дня даже меньше обычного,- вероятно, потому, что не работало большинство предприятий. Тавернье приехал домой раньше Шарля, поскольку ему надо было обработать добытую информацию и сразу же начать ее передавать. Он сел за работу, но время от времени подходил к окну, подносил к глазам бинокль и обводил взглядом панораму Центра. Он видел пустынные улицы - такими они прежде бывали разве что в дни празднования годовщин Октябрьской революции. Изредка по улицам на предельной скорости проносились автомобили - фургоны с продовольствием, "скорая помощь",   пожарные и аварийные машины. Все это указывало на стремление мятежников поддерживать на захваченной ими территории хоть какое-то подобие нормальной жизни. Об осадном положении, объявленном мятежниками, напоминали проносящиеся кортежи легковых автомобилей, ощетинившихся в открытые окна автоматными стволами, грузовики и автобусы с вооруженными людьми, джипы с установленными на них станковыми гранатометами. С помощью дальнобойной оптики Тавернье снимал наиболее явные приметы мятежа и вновь усаживался за компьютер. Заслышав вспыхнувшую в отдалении стрельбу, он вскакивал, подбегал к окну, убеждался в том, что из окна происходящее разглядеть невозможно, и, плюхнувшись на вертящийся стул, возвращался к тексту. Отрывался он еще и для того, чтобы, нажав на кнопку пульта дистанционного управления, просмотреть очередной кусок вставленной в видеомагнитофон кассеты с заснятыми в течение дня материалами. Такие метания от одного к другому нисколько не раздражали Тавернье,- напротив, он чувствовал бы себя куда хуже, если бы ему пришлось сосредоточиться на чем-нибудь одном. Теперь же он умудрялся даже что-то фальшиво напевать, поскольку работа спорилась. Однако в целом Тавернье был крайне удручен увиденным за день. По своим убеждениям он являлся ортодоксальным демократом и либералом, истово верившим в свободу предпринимательства, парламентские институты и свободу прессы. Сегодня же ему пришлось выслушать целые потоки брани по адресу и первого, и второго, и третьего. Он еще раньше отметил для себя русскую национальную черту - неверие ни во что и способность смеяться над чем угодно. Если его русские знакомые во что-то и верили, то они всегда тщательно это скрывали, зато с огромным удовольствием вышучивали чужие убеждения. Тавернье ценил их остроумие, но подобное отношение к жизни его порядком раздражало. Сегодня же в его ушах целый день звучал злорадный смех - те, кто не верил в демократические ценности, смеялись над теми, кто верил в них, пытался утвердить их в России, а в ответ получил мятеж в собственной столице. Неблагодарность русских поражала   Тавернье, равно как и их неумение претерпевать нынешние временные трудности ради будущего процветания. Не были секретом для Тавернье и неудовлетворенные имперские амбиции многих русских: они никак не желали примириться с распадом СССР и мечтали его восстановить хотя бы в форме союза славянских республик. Кроме того, они и слышать не хотели о самостоятельности Чечни. Подобные воззрения страшно раздражали Тавернье и заставляли его соглашаться с идеей расширения НАТО на восток. Впрочем, такое расширение представлялось ему в любом случае внутренним делом государств, решивших вступить в НАТО, а потому он считал, что не стоит так долго обсуждать эту акцию с Россией. Иными словами, основные идеи и требования, изложенные в обращении мятежников, являлись в его глазах пережитками тоталитарной эпохи и ее идеологии, и удручало его то, что ради таких пережитков люди способны пойти на вооруженное выступление, потрясающее всю страну, и в конечном счете - на смерть. Он никак не ожидал такой действенности от явно устаревших идей. Тавернье вновь и вновь мысленно спорил с мятежниками, продолжая между тем работать над корреспонденцией, выдвигал все новые и новые аргументы. В очередной раз подойдя к окну, он увидел в отдалении группу людей, которые, пригнувшись, перебегали улицу, а совсем неподалеку на крыше - трех парней в камуфляжной форме с автоматами за спиной, возившихся с массивной антенной. Рядом с ними стоял белокурый толстяк с бородкой и давал им какие-то указания. Тавернье на всякий случай сфотографировал эту сцену. Вместе со щелканьем затвора фотоаппарата он услышал щелчок замка на входной двери корпункта и услышал озабоченный голос Шарля:

  - Франсуа! Ты здесь? Ну слава Богу!

   Тавернье повернулся к Шарлю от окна и спросил:

  - Что случилось? Где ты был?

  - Во многих местах,- с непривычной серьезностью ответил Шарль. - И везде пахнет жареным. Похоже, у правительства нет сил предпринять что-то серьезное против мятежников. Я говорил с солдатами ОМОНа, которые   блокируют Центр,- они уверены, что наступать им не прикажут, поскольку их дело - бороться с преступностью, а те, кто засел в Центре - это политические противники нынешней власти. Кроме того, в Центре очень много мирных жителей, которые неизбежно пострадают при штурме. Солдаты, как правило, говорят две вещи:"Политики должны договориться между собой" и "Там мирные люди, а в них мы стрелять не можем". Но, старина, мне почему-то все время слышалось третье:"Мы сочувствуем тем людям, которые захватили Центр, и воевать с ними не хотим". Я не могу доказать, что они именно так думают, но слышалось мне именно это. Есть только одно косвенное доказательство: когда я напоминал им, что они воевали в Чечне, где политики тоже не могли договориться между собой, то они говорили:"Ну, это совсем другое дело". Как же их понимать?

  - Да, я знал, что в Росии много отсталых людей, которые до сих пор живут прошлым, но я никак не мог предположить такого развития событий,- горячо заговорил Тавернье, словно обращаясь к многочисленной аудитории. День, проведенный в безмолвных спорах с незримыми оппонентами, не прошел даром. - И как иезуитски выбран момент для выступления: страна переживает такие экономические трудности, люди не получают зарплату... Но я не понимаю одного: неужели они всерьез надеются, что их требования будут приняты? Принять их требования - значит совершить государственный переворот, и все это понимают. Разве могут президент, правительство, Госдума пойти на такое? Это будет означать неслыханное унижение демократической государственной власти!..

  - Ну, эту государственную власть в России уже не раз унижали,- заметил легкомысленно Шарль, но тут же осекся, встретив гневный взгляд Тавернье, и добавил извиняющимся тоном: - Мне тоже жаль, что у русских все так случилось, старина,- в итоге в стране может получиться полный бардак, и от демократии останутся рожки да ножки. А я, к твоему сведению, тоже за демократию. Но нам надо работать, а не обсуждать, почему дела приняли такой оборот. Мне удалось случайно сделать ударный   материал,- совершенно ударный. Давай посмотрим.

   Шарль вставил в видеомагнитофон свою кассету и, отойдя и присев на табурет, нажал на кнопку пульта дистанционного управления. Тавернье уставился на экран. Поначалу там проходили уже знакомые ему картины: настороженные солдаты, вглядывающиеся из-за укрытий в дома по ту сторону Садового кольца; легковушки, полыхающие посреди пустынной проезжей части; перебегающие в отдалении вооруженные люди; блестящие глаза и резкие жесты опрашиваемых прохожих. Но затем Тавернье увидел медленно движущиеся из Центра поперек Садового кольца два военных грузовика, которые оператор снимал из-за спин выжидательно застывших военных. Машины подъехали, камера переместилась к заднему борту одной из них, который с лязгом откинулся. Послышались возгласы ужаса и удивления - кузов был наполнен трупами людей, наваленными как дрова. Камера смотрела прямо в опрокинутое лицо одного из убитых, покрытое запекшейся кровью, с закатившимися глазами и разинутым щербатым ртом. Мелькнули слипшиеся от крови волосы другого мертвеца, затейливая татуировка на бескровной руке третьего... Откинулся задний борт другого грузовика, и камера бесстрастно запечатлела в его кузове такую же груду трупов. Разница состояла лишь в том, что убитые были явно бродягами или, как говорили в России, бомжами: на это указывали их отечные физиономии, покрытые застарелой грязью тела, беззубые рты, пыльные волосы, лохмотья, в которые они были одеты. Шарль поморщился:

  - Ну и воняло от них - ты представить себе не можешь. И это несмотря на то, что они были уже холодные. Собери в одном месте десятка два наших клошаров, и получишь понятие.

  - Никогда не обнюхивал двадцать клошаров зараз,- проворчал Тавернье, не в силах оторвать взгляд от экрана. - Нечто подобное я видел в Бразилии, когда "эскадроны смерти" на свой манер очищали города от нищих. Но никогда не думал, что такое возможно в России. Здесь бродяг просто не замечают. По крайней мере, до сих пор мне так казалось.

     - Подожди,- перебил его Шарль,- послушай, что будет рассказывать водитель. Мне удалось записать его рассказ.

   Из-за теснящихся спин и голов выплыло лицо водителя грузовика - молодого темноволосого парня, очень взволнованного и всем тем, что свалилось на него за этот день, и нацеленными на него камерами.

  - Когда они позвонили в квартиру, мы еще спали,- говорил парень, то и дело сбиваясь, повторяясь и помогая себе жестами. - Они сказали, что в дом заложена бомба и все должны покинуть квартиры и собраться в соседнем дворе, где детская площадка. Мы сначала не хотели открывать - мало ли кто ходит по ночам, но они пообещали взломать дверь. Не знаю, кто им доложил, что я шофер по профессии, но только меня сразу отделили от всех и держали вместе с другими шоферами в здании школы...

  - А куда дели остальных жильцов дома?- поинтересовался Тавернье.

  - Вывели на Садовое кольцо и отпустили на все четыре стороны,- ответил Шарль. - Пообещали в квартирах по возможности сохранять порядок. Деньги, драгоценности и документы людям разрешили взять с собой...

  - А домашних животных?- спросил совершенно серьезно гуманист Тавернье, не терпевший ни малейших нарушений прав человека. Шарль пожал плечами:

  - Бог его знает. Про домашних животных я как-то позабыл спросить.

  - Ну вот, через некоторое время нас с напарником вызвали, посадили в машины, отвезли во двор, где стояли эти два грузовика, а оттуда мы поехали уже сами,- продолжал свой рассказ водитель. - В кабинах сидели, конечно, ихние охранники с оружием. Тут я узнал, что мою жену с детьми уже отпустили, и маленько успокоился. Но когда мы приехали на место и я увидел всех вот этих,- водитель кивнул на кузов с трупами,- меня, конечно, опять затрясло. Нас ведь заставили помогать грузить их, а они еще теплые...- водитель с усилием сглотнул слюну. - Мы закончили в одном месте и тут же поехали в другое, где были эти бродяги, которые во второй машине. Когда погрузили всех, нас подвели к ихнему командиру, и он велел нам сказать, что он отвечает за борьбу с мародерством,   грабежами и прочей преступностью в центре Москвы и караться все эти дела будут по закону военного времени. Люди, которые в первой машине, пытались ограбить банк и все были вооружены. Те бродяги, которые во второй машине, сбежались грабить магазин - их там поймали и там же и расстреляли. Командир просил показать по телевидению то, что мы привезли - он думает, что это у других отобьет охоту грабить, а у кого не отобьет, тех ждет такой же конец.

  - Вы не заметили фактов репрессий по политическим мотивам?- выкрикнул кто-то из репортеров. Водитель развел руками:

  - Да нет... Я же говорю - нас они задержали просто потому, что мы водители, а остальных вроде бы уже отпустили. Мне бы моих надо найти как-то... Не знаете, где их могли разместить?

   Однако ни репортеров, ни зевак не интересовали семейные проблемы водителя - они продолжали закидывать его вопросами. Чувствовалось их желание услышать нечто ужасное, однако лишенный фантазии работяга обманул их ожидания, и его описание происходящего в Центре прозвучало довольно буднично - в нем фигурировала даже такая деталь, как открытие со следующего дня пунктов распределения продуктов, заведовать которыми назначались уполномоченные из числа жильцов. Тех, кто находился в Центре по делам службы и был задержан там событиями, приглашали явиться для выяснения по указанному адресу - таких людей мятежники собирались отпускать за пределы Садового кольца. Соответствующие объявления появились на стенах домов возле подъездов.

  - Нет ли признаков паники среди населения?- послышался вопрос.

  - Да нет, все спокойно вроде,- пожал плечами водитель. - И потом, у этих ребят не запаникуешь, они быстро успокоят, если что. Люди серьезные, сразу видно...

  - Что вы можете сказать о мятежниках? Кто они, какое впечатление они производят? Что они говорят о своих целях?

  - Я же говорю - серьезные ребята,- ответил водитель.- По-моему, большая   часть - бывшие офицеры и вообще военные. У них высокая дисциплина, начальства слушаются с полуслова. Насчет целей со мной никто не говорил, агитировать им было некогда. Так, в разговорах промелькнуло кое-что... Ну, по-моему, правительство нынешнее они очень не любят и президента тоже. По-моему, они за восстановление Союза, но только из России, Украины и Белоруссии. Они считают, что с преступностью сейчас никто не борется по-настоящему, сажают одну мелкую сошку, а не крупных воров... Не знаю, что еще сказать.

  - Как вы считаете, имеют ли оправдание расстрелы без суда?- крикнула какая-то репортерша, явно рассчитывая на отрицательный ответ.

  - А как же?- искренне изумился водитель. - Что же им остается делать? Конечно, сейчас вся шпана головы подняла, ну и хорошо - легче будет отстреливать. Их давно стрелять надо было...

   Шарль остановил пленку, заметив, что дальше ничего особенно примечательного нет. Тавернье наставительно поднял палец:

  - Вот! Ты слышал, что сказал этот парень? Мы слышали голос толпы, старина. Эти люди действуют в расчете на одобрение толпы, причем именно действуют, а не говорят - разговоров русские за последние годы слышали уже предостаточно. Вид груды трупов у кого-то, конечно, вызовет шок, но очень многие скажут:"Наконец-то пришли люди дела, которые не произносят гладких фраз и не оглядываются на чересчур культурную Европу, а просто берут бандитов и ставят к стенке".

  - А если разобраться, так уж ли они неправы?- произнес Шарль, доставая из сумки бутылку коньяка. - Ты меня прости, я в России недолго и могу ошибаться, но мне показалось, что атмосфера здесь очень гнилая. Надо было что-то менять, но если те, кто стоят у власти, этого не понимают, то происходит то, что происходит. Кстати, эти парни, которые заняли Центр, могли бы устроить такое кровопролитие, что весь мир содрогнулся бы, а они вместо этого устраивают пункты по снабжению продовольствием. И отстреливать они могли бы не только бандитов,а в первую очередь своих   политических противников. Однако пока они вроде бы этого не делают...

  - Как знать?- возразил Тавернье.

  - Связь с Центром есть, но пока о таких вещах ничего не слышно,- сказал Шарль. - А ведь в Центре, я полагаю, живет много людей, которые активно неприятны тем, кто сейчас владеет Центром.

   Тавернье вскочил и забегал по комнате, возмущенно жестикулируя.

  - Это типичная психология толпы!- восклицал он. - Значит, мы должны благодарить террористов за то, что они еще не всех расстреляли? Ты это хочешь сказать?

  - Да ничего я не хочу сказать,- буркнул Шарль и одним духом опрокинул в рот полстакана коньяка. - Уф... Не хочешь после трудного дня?

  - Нет, уволь,- отказался от коньяка Тавернье. - С какой стати я буду по всякому поводу подрывать здоровье?.. А то, что сейчас происходит,- это фашизм, самый настоящий коммуно-фашизм. Я предупреждал о том, что его корни в российском обществе очень глубоки. Имперское мышление осталось, стремление к "твердой руке" осталось,привычка к иждивенчеству осталась. На такой почве можно вырастить все, что угодно, любые мятежи.

  - Тебе, конечно, виднее, Франсуа, ты человек ученый...- сказал Шарль. -Но вот насчет имперского мышления: мы же с тобой были в Белоруссии, видели, что происходит там и что показывают по телевизору здесь. И там, и здесь живут русские, разница между которыми не больше, чем между парижанами и жителями, скажем, Бордо. И если они хотят объединиться, то честно ли мешать этому, без конца показывая по телевизору кучку людей, протестующих против объединения, потому что им за это платят? Я допускаю - Франции и вообще Западу объединение русских невыгодно,но тогда надо прямо сказать: господа, мы преследуем свою конкретную политическую выгоду, а не какие-то там высокие идеалы. Россия может демократизироваться сколько угодно, но для нас она все равно враг, и плевать мы хотели на то, о чем мечтают русские: нам важно то, к чему стремимся мы. Извини, Франсуа, но, по-моему, по отношению к России мы   ведем себя по-свински.

  - Я веду себя так, как мне подсказывает совесть!- пылко воскликнул Тавернье. - В демократическом обществе все имеют возможность отстаивать свое мнение, и незачем для этого браться за оружие...

   Шарль хотел было возразить, но тут раздался телефонный звонок. Тавернье снял трубку и, услышав голос на том конце провода, яростно замахал рукой на Шарля, призывая того замолчать. Шарль повиновался и с интересом уставился на своего компаньона: Тавернье побледнел, напрягся и сразу охрип. Разговор шел по-французски. Прозвучала занятная фраза:

  - Вы звоните из Москвы? Как же так, ведь вас разыскивают?..

   Затем речь зашла о каких-то материалах. Повесив трубку, Тавернье с тяжелым вздохом потянулся к бутылке, щедро плеснул коньяку в стакан Шарля и залпом выпил.

  - Бьюсь об заклад - не догадаешься, кто звонил,- произнес Тавернье.

  - Ну почему же,- возразил Шарль, которого неожиданно осенила догадка. -

  Сдается мне, что это был наш друг Виктор Корсаков. Или я ошибаюсь?

  - Да, верно. Как ты догадался?- с удивлением воззрился Тавернье на компаньона. - А, наверное, ты видел его в городе!

  - Ничего подобного,- возразил Шарль. - Просто я вдруг подумал, что не может быть в мире такой заварухи, в которой он не принимал бы участия. А потом я смотрел на твое лицо. Не представляю, кто еще мог бы заставить тебя так побледнеть.

  - Еще бы,- пробормотал Тавернье. - Он не ответил ни на один мой вопрос, но я уверен - он в Центре, с мятежниками, и наверняка он у них не на последних ролях. После всего, что они устроили, мне не хотелось бы иметь никаких дел с этим человеком...

  - Но я так чувствую, что придется,- заметил Шарль.

  - В том-то и беда,- вздохнул Тавернье. - Он - моя величайшая жизненная удача, и он же - мое проклятие. Ты знаешь, какие материалы он нам давал. Он обещает еще что-то. Отказываться нельзя. У меня же он просит   сущий пустяк: получить по "Интернету" завтрашние парижские газеты и передать его человеку. Этот человек явится уже с какими-то материалами. Как сказал Корсаков, "лиха беда начало".

   Последние слова Тавернье произнес по-русски. Шарль кивнул:

  - Думаю, ты рассудил правильно. Надо помочь нашему другу.

   Тавернье невесело усмехнулся в ответ.


   Событиям, происходившим в центре Москвы, во властных верхах России придавалось чрезвычайное значение - это становилось ясно, стоило только посмотреть на состав участников первого заседания специального антикризисного штаба. Штаб возглавил сам президент. Он вошел последним в банкетный зал своей резиденции, когда там уже сидели руководители всех силовых ведомств, все правительство в полном составе, начальник Антитеррористического центра, представители крупнейших телекомпаний, газет, банков, мэр Москвы со своими заместителями и еще много разных чиновников, создававших, несмотря на немалые размеры помещения, ужасную тесноту. С личного разрешения президента самое начало заседания должно было заснять телевидение: населению следовало знать, что власти следят за происходящим и принимают меры. Поэтому в конце зала грудились со всей своей техникой и вполголоса переругивались операторы. Жаркий день за окнами и многолюдье в зале сказались, видимо, на самочувствии президента: несмотря на работающие кондиционеры, лицо его было серым, блестело от обильной испарины, говорил он явно через силу и подолгу обдумывал каждую следующую фразу. Его речь заключала в себе гневные слова по поводу терроризма вообще и доморощенных российских террористов в частности, мечтающих о ниспровержении молодой демократии и возвращении к тоталитарному режиму. За этим последовали обещания в кратчайшие сроки подавить мятеж и покарать его участников.

  - Российская демократия в этот тяжелый час покажет всему миру, что она способна защитить себя. Те, кто хотел подорвать в мире доверие к новой   российской государственности, жестоко просчитаются. Граждане нашей страны могут не сомневаться в том, что власть сумеет поставить на место зарвавшихся террористов. Наши зарубежные друзья могут быть уверены в том, что мы не свернем с избранного нами курса и не уступим кучке оголтелых авантюристов, готовых ввергнуть в хаос столицу и всю страну ради воплощения своих безумных замыслов...

   Засняв президента, проговаривающего все эти общие фразы, операторы с шумом удалились. Следующим пунктом в повестке дня значился доклад министра внутренних дел, которому было далеко до оптимизма президентской речи. Вооружившись указкой, министр вышел к плану центра Москвы, укрепленному на стене зала, и начал описывать сложившуюся обстановку, не слишком заботясь о том, чтобы щадить нервы собравшихся.

  Министр ВД: На сегодняшний день обстановка в центре Москвы следующая. Мятежниками, численность которых ориентировочно оценивается в три-три с половиной тысячи человек, захваченыключевые с военной точки зрения здания по внутреннему обводу Садового кольца. Выбор объектов для захвата, организация системы огня, высокая дисциплинированность боевиков и некоторые другие детали говорят о том, что мы имеем дело с крепкой и сплоченной организацией профессиональных военных, которая долго накапливала силы в подполье, а теперь проявила себя вот такой громкой акцией. Я не утверждаю, что все кадры этой организации являются бывшими офицерами, но то, что все ее члены прошли неплохую военную подготовку, не подлежит сомнению. Следовательно, первоначальный костяк организации составили все же военные - может, бывшие, а может, и такие, которые до настоящего времени числятся в кадрах. Нельзя не задуматься о моральном состоянии нашего офицерского корпуса, если из его среды выходят, причем в немалом количестве, люди, способные на столь авантюристические и безответственные действия...

  Реплика с места: - А чего вы хотели, если людям зарплату не платят по полгода? Какое тут будет моральное состояние?

     Реплика с места: - Почему вы только об офицерском корпусе говорите? А что, этим мятежникам кроме офицеров никто не помогает? Посмотрите, как они метро вывели из строя,- наверняка кто-то из работников метрополитена им помогал!

  Министр ВД: - На вопросы я отвечу потом, а сейчас разрешите мне продолжить доклад. Итак, внутренний периметр Садового кольца представляет собой как бы линию обороны, занятую мятежниками. Какие объекты на данный момент ими захвачены помимо зданий, расположенный по этой линии, мы пока в точности не знаем. Некоторые особо важные объекты я, однако, могу указать. Это здание Совета Федерации на Большой Дмитровке, здание Общественно-политического центра на Трубной площади, все здания театров на Театральной площади, электростанцию и дом культуры энергетиков на Раушской набережной напротив Кремля и ряд других. Обращают на себя внимание два обстоятельства: во-первых, бандиты избегают захвата зданий с более или менее значительной охраной, способной оказать серьезное сопротивление. Видимо, они стараются сберечь своих людей и без крайней надобности не подставлять их под пули. Отсюда следует, что наступательных действий со стороны мятежников ожидать не следует, по крайней мере в ближайшее время. Во-вторых, бандиты не трогают зданий с хорошо развитыми подземными коммуникациями, соединенных с так называемым "вторым метро". Видимо, они опасаются атаки снизу, из-под земли...

  Реплика с места: - И правильно делают...

  Министр ВД: - Ваша ирония неуместна. Беспокоит хорошее знание мятежниками системы подземных коммуникаций в центре города. О том же говорит и легкость, с которой они сориентировались в метро. Видимо, они приняли меры против проникновения антитеррористических групп в занятые ими районы по подземным магистралям. Попытаться мы, конечно, обязаны, однако это осложняет дело и свидетельствует о тщательной подготовке акции... Теперь о вооружении мятежников. Бронетехники и ствольной   артиллерии они, по всей видимости, не имеют. Из тяжелого оружия у них есть минометы калибром 82 и 120 миллиметров и станковые гранатометы. И то, и другое мятежниками уже было применено - правда, скорее для острастки. Кроме того, они в большом количестве имеют ручные гранатометы и пулеметы различных систем. Полагаю, что стрелкового оружия у них достаточно для того, чтобы не только полностью обеспечить свои боевые потребности, но и вооружить тех лиц из числа населения захваченных районов, которые пожелают примкнуть к ним...

  Реплика с места: - Вы полагаете, что такие найдутся?

  Министр ВД: - А вы полагаете, что нет? Я был бы рад ошибиться, однако я думаю, что непременно найдутся, и даже в немалом количестве...

  Реплика с места: - Вы с таким удовольствием об этом говорите...

  Министр ВД: - Не знаю, не знаю. Со стороны, наверное, виднее. А говорю я об этом для того, чтобы все присутствующие ясно поняли: время работает не на нас. Чтобы не допустить расползания мятежа по столице, да и по всей стране, мы должны погасить его в самое ближайшее время - все равно, какими средствами, хотя лично я предпочел бы мирное решение.

  Секретарь Совета безопасности: - А как вы полагаете, оставили эти бандиты нам пространство для каких-то мирных маневров? Вы же слышали их требования по радио: президента в отставку, правительство в отставку... Всех в отставку! Они предлагают власти не компромисс, а капитуляцию!

  Министр ВД: - Не понимаю, почему вы так взволновались. Власти в наше время, по-моему, не привыкать капитулировать - вот в Чечне, например. Ну, предложили нам бандиты капитуляцию, а мы ее взяли и приняли. Сейчас вот перемещенные ценности собираемся отдать... Как говорится, в первый раз неприятно, а потом привыкаешь.

  Секретарь СБ: - Это намек? Намек на то, что я вел мирный процесс в Чечне? Прошу оградить меня от этих выпадов! На своих подчиненных можете намекать, а на меня не надо!

  Президент: - Ну вы того...Не надо тут на личности переходить,понимаешь.

     Министр ВД: - Я и не перехожу. Просто не знаю, как объяснить народу тот факт, что в Чечне мы приняли все условия самых откровенных бандитов, причем неоднократно битых нашими войсками, а теперь в центре нашей столицы, в святом месте, можно сказать, собираемся устроить целую войну. А ведь если избрать силовой вариант, то малой кровью дело не обойдется, и разрушений будет не меньше, чем в Грозном. Повторяю еще раз: мы имеем дело с противником опытным, хорошо вооруженным для боев в городских условиях, обладающим высоким моральным духом и пользующимся поддержкой некоторой части населения...

  Секретарь СБ: - Откуда вы это взяли - насчет поддержки населения?

  Министр ВД: - Ну а вы что - не видите, за какие лозунги чуть ли не половина населения голосует на выборах? Примерно под такие же, которые выдвигают мятежники. Так что насчет поддержки населения можно догадаться чисто логически, если хоть минутку спокойно подумать, а не рваться с ходу в бой. И откуда такая прыть взялась, я удивляюсь... Но я не опираюсь на одни голые логические умозаключения: дело в том, что в городе, в том числе и в Центре, продолжают работать все виды связи - видимо, мятежники сознательно не выводят их из строя. Вот пользуясь наличием устойчивой связи, мы и имеем возможность отслеживать обстановку в Центре, поскольку там по разным причинам осталось немало наших сотрудников, штатных и внештатных. Настроение населения нас, естественно, тоже интересует. Должен сказать, что оно в целом спокойное, признаков паники не наблюдается, к тому же мятежники постоянно общаются с населением по радио и через свои листовки, которые наклеивают на стены домов и в разных прочих местах. Грабежей, актов вандализма, беспорядочной стрельбы и других антиобщественных проявлений мятежники и сами не допускают, и пресекают их со стороны криминальных элементов. Правда, пресекают в крайне жестких формах - как они выражаются, "по законам военного времени", однако населения это не касается, более того - мятежники принимают меры по поддержанию   нормального жизнеобеспечения населения. Поэтому люди и спокойны, насколько можно вообще быть спокойными в таких условиях. Более того, наши сотрудники фиксируют факты одобрения гражданами действий мятежников и даже попытки некоторых граждан присоединиться к мятежникам и получить оружие. Однако дело даже не в данных единичных попытках - хотя я прогнозирую в будущем, когда пройдет первоначальный шок, увеличение их количества. Мне неприятно об этом говорить, но факт остается фактом: части милиции и внутренних войск независимо от их подчиненности не проявили готовности выполнить приказы вышестоящих начальников и атаковать мятежников. В свое оправдание офицеры заявляют, что внутренние войска и тем более милиция по своему статусу не предназначены для подавления народных выступлений. Действия мятежников они считают народным выступлением, а применение оружия - оправданным в целях самозащиты, поскольку иначе протестующих немедленно разогнали бы, а об их требованиях забыли. Может быть, это неправильный ход мысли, софистика, так сказать, но отсюда видно отношение людей к тем, кто   пошел против власти с оружием в руках.

  Секретарь СБ: - Отсюда следует, что министру внутренних дел надо сначала навести порядок в собственном ведомстве, научить людей выполнять приказы, а потом уже давать нам советы, как вести себя с террористами. Давно известно, что им потакать нельзя, это только провоцирует их на дальнейшие преступные акции. Давайте не забывать о том, что на нас сейчас смотрит весь мир, в том числе и дружественные страны, и наши кредиторы. Что они могут подумать о власти, которая не в состоянии справиться с террористами в собственной столице, которую эти самые террористы напрочь парализовали? Ясно, что наш авторитет резко упадет, причем будет падать тем глубже, чем дольше мы станем миндальничать с бандитами, торговаться с ними и в итоге сохранять нынешнее положение вещей. Пока террористы еще не успели как следует укрепиться, надо нанести по ним удар и уничтожить.

     Министр ВД: - Прошу не толковать мои слова так, будто я оправдываю террористов. Нет, ни в коем случае не оправдываю, какими бы высокими целями они ни прикрывались. Однако следует помнить, что исходя из высокой боеспособности противника мы должны планировать не какую-то там акцию устрашения, после которой все разбегутся, а полномасштабную войсковую операцию с использованием артиллерии и, возможно, авиации. И все эти боевые действия развернутся в условиях большого густонаселенного города, среди бесценных памятников нашей истории и культуры. Ведь из всего населения Центра эвакуирована за пределы Садового кольца лишь ничтожная часть, а потому штурм неизбежно приведет к многочисленным человеческим жертвам. Пожалуй, не так уж плохо то, что силы МВД не начали штурм Центра: приказ, на мой взгляд, был крайне скороспелым и его слепое выполнение грозило повлечь за собой те ужасные последствия, о которых я уже сказал. В то же время я как военнослужащий готов выполнять любые приказы и заявляю: в распоряжении МВД находится достаточно сил и средств для проведения любой войсковой операции - как совместно с Министерством обороны, так и самостоятельно. В частности, в полной боевой готовности находятся дивизия внутренних войск в Реутове и бригада внутренних войск в Теплом Стане, а это весьма серьезная сила. Я связывался с командирами обоих соединений и получил заверения, что они готовы выступить и войти в центр Москвы. Однако до этого все-таки считаю необходимым провести переговоры с мятежниками, уточнить их требования и попытаться заставить их пойти на уступки.

  Президент: - А в армии как настроение? Что скажет министр обороны?

  Министр обороны: - Рязанская, Тульская, Псковская воздушно-десантные, Кантемировская танковая дивизии готовы войти в Москву в кратчайшие сроки. Старшие офицеры проинформированы о происходящем в Москве. Ручаюсь, что никаких попыток саботировать выполнение приказа не будет.

  Первый вице-премьер: - Надо, чтобы в прессе и по телевидению прошла информация о том, что террористы выдвигают не только политические   требования. Не надо делать из них бескорыстных борцов за идеалы. В конце концов журналисты должны помнить, как много претензий к ним было высказано в обращении террористов к народу. Средства массовой информации могут оказаться самой пострадавшей стороной в конфликте, если не встанут безоговорочно на сторону правительства и не помогут ему всем, чем могут. А могут они не так уж мало. Народ и в особенности армия должны видеть в террористах именно террористов и никого другого. Если бандиты и не выдвинули пока никаких денежных требований, то они скорее всего их выдвинут в будущем, так что на вашей совести не будет никакого особого греха, если вы напишете, что они выдвинули их уже сейчас. И насчет расстрелов за мародерство, которые они практикуют, тоже можно написать поострее. Ведь те, кого они расстреливают, тоже граждане, пусть и не самые лучшие, а они их вот так запросто ставят к стенке. В сущности, это тот же расстрел заложников, принципиальной разницы нет. А то, что они все население Центра поставили, по существу, на положение заложников? Вот начнется сейчас военная операция, вы представляете, какие будут жертвы? Так надо, чтобы народ точно знал, кто в этих жертвах виноват...

  Министр МВД: - Ну, в средствах массовой информации у нас профессиональные люди работают, им можно таких вещей не объяснять.

  Министр культуры: - Я против терроризма в любой его форме, но все же считаю, что надо сделать попытку договориться. Хотя бы попытку! Я уже не говорю о возможных человеческих жертвах, но представьте себе колоссальный ущерб для культурных ценностей! Театром боевых действий окажутся музеи, равных которым нет в мире, зоны заповедной застройки, церкви,- может быть, даже Кремль! Что скажут в мире о нас, если мы дадим добро на такую акцию?

  Зам.секретаря Совета безопасности: - А Кремль уже оказывался театром военных действий,- в 1917 году. Большевики тогда, может, и победили из-за того, что не струсили, проявили решительность, обстреляли Кремль из   орудий и заставили гарнизон сдаться. А международного осуждения мы можем не бояться: во всем мире давно отказались от ведения всяких переговоров с террористами, потому что они в результате только наглеют. К тому же далеко не все объекты в Центре захвачены - многие свободны и в них находятся значительные силы охраны. Эти силы могут ударить по бандитам с тыла, когда начнется атака из-за пределов Садового кольца. В любом случае заранее пасовать перед бандитами не следует.

  Министр ВД (вполголоса): - В Чечне следует, а в Москве не следует... Что нам дороже, хотел бы я знать?

  Президент: - А что скажет министр обороны,- когда мы можем начать операцию? Когда можем двинуть войска?

  Министр обороны: - Выдвинуть войска на исходные рубежи можем сегодня же через два-три часа при условии, что московская милиция обеспечит им беспрепятственное продвижение в черте города. Маршруты продвижения у нас уже намечены.

  Мэр Москвы: - Это мы можем... Но, надеюсь, все маршруты будут с нами согласованы. Нельзя допустить боевых действий в заповедных зонах города. И еще: мы многое слышим о людях из Антитеррористического центра ФСБ. Нельзя ли задействовать эти подразделения для быстрого освобождения особо важных объектов? Почему ФСБ у нас отмалчивается?

  Реплика с места: - Какая жара... Нельзя ли окна открыть?

  Реплика с места: - Кто ж вам позволит, а безопасность?

  Начальник ФСБ: - С подразделениями Антитеррористического центра такая же история, как с подразделениями МВД: люди полагают, что не их дело вмешиваться в политические разборки. Будем с ними работать, возможно, позднее их и удастся задействовать. Надеюсь, что после начала операции их позиция переменится.

  Офицер охраны (появляясь в дверях): - Извините, там передают новое обращение к народу. Разрешите включить радио в зале?

  Президент (недовольным тоном): - Ну давайте.

     Голос из динамика(чересчур громко): - ...требования просты и поддерживаются всем народом. Это требования воссоединения Отечества, сохранения национального достоинства России, прекращения беззакония и чиновничьего произвола, реальная борьба с высокопоставленными преступниками. При существующей власти решение этих задач невозможно, и потому мы выступаем за немедленную отставку президента, правительства, Госдумы, назначение на переходный период нового правительства...

  Президент (с раздражением): - Хватит, выключайте. Нет там ничего нового. Это мы уже слышали: правительство они сами хотят назначить. Ишь чего захотели, понимаешь... Мы во многих вопросах шли на уступки, старались гибко действовать, а, наверно, не надо было. Вот террористы и подумали, что мы всегда уступаем, понимаешь. Будем начинать операцию по очистке центра столицы нашей Родины. Прошу создать оперативный штаб в составе руководителей силовых ведомств и мэра Москвы, остальные обязаны оказывать им всяческое содействие. Меня информировать каждый час.

  Реплика с места (вполголоса): - Уф, ну и жарища... Кондиционеры сломались, что ли...

  Президент (гораздо тише, явно борясь с подступающей слабостью): - Ну, начинаем, товарищи. Пока все могут быть свободны.


   Франсуа Тавернье ожесточенно щелкал по клавишам компьютера, в то время как Шарль распечатывал полученные по системе "Интернет" листы парижских газет. Утром они вновь побывали в городе, но к середине дня, когда в корпункт должен был явиться человек Корсакова, оба вернулись. Оба в чудовищных количествах поглощали кофе, это профессиональное пойло пишущей братии, так как ночь провели в корпункте, обрабатывая материалы и гадая о том, что творится в темном городе за стенами их дома и удастся ли мятежникам и их противникам, официальным властям, справиться с волной преступности и стихийных мятежей. Прикорнуть журналистам удалось лишь на два-три часа, однако они сделали вывод, что ночь прошла   спокойно: в разных сторонах в городе постреливали, но это были не перестрелки, а предупредительные очереди, порой поднимавшиеся в черное небо игольчатыми цепочками трассирующих пуль. Наутро по радио вновь передавали обращение мятежников к народу, не содержавшее ничего существенно нового. В городе по периметру Садового кольца противостояние продолжалось, однако особого напряжения не ощущалось:

  блокировавшие Центр части милиции и внутренних войск, судя по всему, и не помышляли о штурме. Большинство солдат разделись до пояса, демонстрируя мощные торсы профессионалов, покуривали и потягивали из банок прохладительные напитки, которые добывали в окрестных ларьках, продолжавших работать, несмотря ни на какие социальные потрясения.

  Из окон домов по ту сторону Кольца человеку с камерой весело махали руками, что-то выкрикивая, вооруженные мятежники. Тавернье заметил, просматривая на экране всю эту вооруженную идиллию:

  - Довольно-таки вялый материал. И правительство молчит, как воды в рот набрало. Ну вот бронемашины появились, а что толку? Странно, почему они не появились раньше. Да и никакой серьезной угрозы они не представляют - если попробуют сунуться в Центр, то их тут же сожгут.

   Зрелище заснятых на пленку бронемашин и впрямь наводило скуку: щурясь от яркого солнца, солдаты сидели на раскалившейся броне, подложив под себя, дабы не жгло зад, свернутые предметы обмундирования. Казалось, они готовы так сидеть сколь угодно долго. Единственным более или менее занятным кадром явился тот, где была запечатлена погрузка на тягач сгоревших на Садовом кольце легковушек. При этом Шарлю, снимавшему погрузку, солдаты, праздно толпившиеся вокруг, сообщили, что убит никто не был - настолько метко стреляли пулеметчики, умудрившиеся ни разу не попасть в салон с людьми. Весть порадовала Шарля как человека и христианина, но огорчила как журналиста - информация о каких-то странных бескровных военных действиях вряд ли сумеет пощекотать нервы пресыщенной публики. Оставалось ждать человека,которого обещал прислать   с материалами Корсаков. Человек появился точно в условленное время - это был широкоплечий приземистый блондин лет тридцати, страшно стеснявшийся иностранцев. Выпить чашку кофе и съесть пирожное он согласился только после долгих уговоров, но даже когда все расселись вокруг столика на колесиках, из гостя каждое слово приходилось вытягивать клещами - он только потел от смущения и заискивающе улыбался. Все же журналистам удалось выяснить, что пришел он с той стороны Кольца и постоянно находится там, а на эту сторону перебрался лишь по поручению Корсакова. Впрочем, гость не называл Корсакова по имени, а только "шеф" или "командир" - при этом в его голосе звучало глубокое уважение. Тавернье пришлось подробно описать внешность Корсакова, его привычки, манеру говорить - лишь после этого гонец поверил, что Тавернье давно и не понаслышке знает Корсакова, и перестал соблюдать ненужную секретность.

  - Так, значит, он командует всем восстанием?- спросил Тавернье. Гонец со смущенной улыбкой пожал плечами и ответил:

  - Не могу на такие вопросы отвечать. Но человек он у нас не последний.

  - А вы знаете, что он вырос за рубежом, был профессиональным военным, воевал во многих странах и во многих странах находится в розыске?

  - Ну, можно догадаться. Но нам не это важно. Для нас он свой.

  - А как он отнесется к тому, что я напишу в своем репортаже:"Одним из командиров повстанцев является такой-то,разыскиваемый там-то и там-то?"

  - Спокойно отнесется. Мы между собой уже договорились, кто должен скрывать свою личность, а кто нет. Командир сказал, что он уже долго в розыске и привык к такой жизни. В России его все равно ищут, но ему есть куда из России уехать на время. А у многих из нас семьи в России и даже в самой Москве,- таких командир заставляет везде ходить в масках. К тому же он сказал, что ему придется выступить по телевидению, а кто же поверит человеку, который выступает в маске или в темных очках, как разбойник?

     - Это правильно,- задумчиво кивнул Тавернье. - А вы сами не хотите сказать что-нибудь в камеру? Это пойддет прежде всего на европейского зрителя. Вы ведь хотели бы, чтобы вас в мире лучше поняли?

  - Хотел бы, конечно,- каждый хочет, чтобы его поняли. Но нет, лучше не надо. У меня жена, ребенок маленький... Да и вообще я из России уезжать не хочу. Я считаю, человек должен жить и умереть там, где родился, где предки его жили. Нет, если понадобится, командир лучше скажет.

  - Но просто упомянуть о вас можно в репортаже - что заходил с той стороны молодой человек - бывший офицер, правильно? - и с риском для жизни принес нам материалы, которые повстанцы хотели бы опубликовать, но не верят российским средствам массовой информации...

  - Это можно,- засмеялся гость,- про средства массовой информации все правильно. Только внешность мою не надо описывать. И про риск тоже не надо - какой там риск? Пока все спокойно. Рисковать придется где-то через час, не раньше.

  - А что случится через час?- насторожился Тавернье.

  - Войска подойдут к Садовому кольцу, а потом войдут в Центр,- спокойно ответил гость. - Десантники сейчас уже высаживаются в Чкаловском, в Кубинке. Если бы просто по шоссе идти, то они бы подошли раньше, но по городу придется расчищать дорогу.

  - Так что же, есть приказ на штурм?- допытывался пораженный Тавернье. - Ведь это же война, гражданская война! Это разрушение столицы!

  - Приказ есть,- кратко ответил гость, пожимая плечами. Тупое спокойствие русских в иные моменты просто выводило из себя Тавернье. Он, однако, постарался сдержаться и спросил, унимая внутреннюю дрожь:

  - Откуда у вас такие точные сведения? У вас имеются свои источники в штабе правительственных сил?

  - Насчет источников думайте сами,- ответил гость. - Лично у меня сведения от командира.

  - Собираются ли повстанцы оказать сопротивление?- спросил Тавернье.

     - А как же!- усмехнулся гонец. - Зачем тогда было огород городить? Мы честно предупредили, что сами нападать не собираемся, но если на нас нападут, то встретим как положено. Кстати, у вас тут из окна хороший вид: думаю, если начнется бой, то вам все можно будет снять. Они ведь будут подтягиваться к Центру в основном с юга, так что пройдут мимо вашего дома. Выходит, вам повезло.

  - А вас не смущают возможные жертвы и разрушения в исторической части города?- с обвиняющей ноткой в голосе поинтересовался Тавернье.

  - Ну как они могут не смущать,- мы же нормальные люди,- сказал гость. - Просто войны без этого не бывает, а без войны иногда тоже нельзя. И потом, мы ведь для себя ничего не добиваемся. Если те, кто сейчас наверху, откажутся от власти, то ничего и не будет.

  - И вы в это верите?!- воздел руки к потолку Тавернье.

  - Нет,- с милой улыбкой отозвался гость. - Ну ладно, простите, что задержал. А где газетные материалы, которые я должен забрать?.. Ага, спасибо. Ну, до свидания. Не поминайте лихом, если что.

   Когда за гостем захлопнулась дверь, Тавернье принялся лихорадочно рыться в пакете с присланными материалами. На первой кассете, которую он вставил в видеомагнитофон, оказались запечатлены интервью с боевиками, захватившими Центр. Все они говорили возмущавшие Тавернье вещи о правомерности насилия со стороны народа, к которому не прислушивается власть, причем явно отождествляли себя с народом, вспоминали о зарплате, не выплачивавшейся многие месяцы, о голодающих семьях, о том, как их предали в Чечне, недоумевали по поводу странного способа дележа общенародного достояния, когда одни получают все, а другие - ничего. Тавернье в ответ скрипел зубами:

  - Так всегда бывало в истории! Демократия не падает с небес - она зарождается внизу, в крови и грязи! Надо видеть чуть дальше собственного носа. Если хотите иметь побольше денег - идите и работайте, начните свое дело, а не хватайтесь за автоматы. Да нет, куда   им! Они из той же породы, что и Корсаков: для них война - самое любимое занятие, без нее они жить не могут. Если нашелся человек, который придумал предлог для драки, он для них сразу становится своим, становится вождем и командиром...

  - Это ты про Корсакова, что ли?- перебил Шарль. - Но почему ты думаешь, что именно он заварил всю эту кашу? Может, он просто решил помочь?

  - Знаю я этого помощника,- возразил Тавернье. - На нем одном может держаться целая война. Я думаю, без него эти простачки ничего не смогли бы сделать, не смогли бы даже договориться между собой, не говоря уже о проведении таких акций. Ты хоть немного представляешь себе, какой организационной работы потребовало то, что они сделали? А какой размах, какая дерзость! Нет, это явно дело рук нашего друга. Знаешь, он рассказывал мне когда-то, что все его предки в течение тысячи лет были военными, и не просто носили доспехи или форму, а принимали реальное личное участие в войнах. По-моему, за тысячелетие таким образом постепенно создался генетический тип образцового вояки, который не мыслит жизни без войны, для которого война - высший род человеческой деятельности и решение всех вопросов человеческого существования. Тысячу лет от поколения к поколению генетически закреплялись черты "человека воюющего", и вот наконец мы видим господина Корсакова в качестве готового продукта. Я не хочу сказать, что в нем нет положительных черт, напротив, он во многом даже чертовски привлекательная личность, однако лучше бы его прихлопнули наконец на одной из его бесчисленных войн, чтобы он не передал дальше в будущее свой зловредный генетический код.

  - Однако же его материалы ты берешь,- заметил Шарль. - Наверное, это потому, что ты сам - законченный генетический тип продажного писаки.

   Компаньоны рассмеялись. "Ага,- пробормотал Тавернье,- вот это уже нечто нестандартное". На экране появились двое в масках, говорившие с характерным тягучим чеченским акцентом. "У нас ничего не осталось -   ни дома, ни семьи, ни друзей. Мы верили России, хотели быть в России, а она нас предала. Не сама Россия, конечно, а то правительство, которое сейчас в России. Оно нам говорило: помогайте нам, и мы вам поможем. Мы помогали, потому что хотели жить в великой стране, а не в каком-то бандитском притоне, где никто ничего не делает - все только ездят в Россию воровать. И что мы получили? Правительство быстренько договорилось с бандитами, а мы остались без всего - вообще без всего. Когда мы были нужны, нам говорили всякие хорошие слова, а когда они договорились, мы везде стали лишними. Если мы вернемся, нас сразу убьют, а здесь если не станем бандитами, то будем нищими. Но бандитами мы не станем. Мы лучше возьмем оружие и поможем тем, кто за великую Россию. А умереть нам не страшно, мы и сейчас уже как мертвые..."

  - Да, любопытный монолог,- заметил Шарль. - Ведь в России сейчас и таких людей немало. Собери их вместе - и получится внушительная сила.

  - Чепуха это все,- проворчал Тавернье. - Обычная ностальгия по империи.

   На экране перестали появляться лица в масках, в темных очках, в косынках, закрывающих лица до глаз. Вместо этого возник безлюдный перекресток с магазином "Продукты" на углу - кадры, напоминающие оперативные полицейские съемки. Внезапно из-за угла вывернули и затормозили у магазина два автомобиля "жигули", из которых высыпало человек десять - кое-кто с охотничьими и помповыми ружьями, другие - с топорами, самурайскими мечами и прочим холодным оружием, выглядевшим гораздо страшнее огнестрельного. Видеозапись, похоже, велась издалека, поэтому витрина осыпалась на тротуар почти бесшумно, а стоявший против нее на перекрестке бандит передернул затвор своего ружья. Такой же бесшумной была и возня кучки бандитов у двери, покуда та не открылась и вся шайка не бросилась внутрь. Было видно, как в разбитой витрине мигает лампочка, обозначая включившуюся сигнализацию. Однако бандиты не обращали на это ни малейшего внимания, полагая, что приезда милиции ожидать не приходится. Тут они не ошиблись: приехали те люди, встреча с   которыми сулила куда большие неприятности, чем встреча с почти уже родной милицией. Несколько автомобилей остановилось в переулках поодаль от магазина - камера, снимавшая сверху, видела их, в отличие от бандитов. Вооруженные люди в камуфляжной форме, высадившись из машин, начали осторожно подкрадываться вдоль стен зданий к магазину. Они были уже совсем близко, когда из дверей магазина показались налетчики, нагруженные пакетами с провизией - чтобы пакеты не попадали на тротуар, бандитам приходилось придерживать их подбородком. На улицу вышло человек шесть, и тут произошло что-то непонятное - грабители, покинувшие магазин, заметались в разные стороны, побросав пакеты: кто бросился к "жигулям", кто прочь по переулку, кто припал на одно колено и вскинул ружье. Шарль пояснил:

  - Это просто звук не записался. Внутри магазина начали стрелять. Видимо, эти вояки проникли туда через запасной выход.

   Однако когда Шарль закончил фразу, то стрелять начали уже и на улице: бандит, вскинувший ружье, тяжело повалился на бок, другой бессильно сполз на землю по дверце автомобиля, третий, убегавший по переулку, словно споткнулся, захромал дальше, но внезапно вздрогнул, выгнулся и, развернувшись, завалился навзничь на мостовую. Остальные подняли руки вверх. По мостовой в разные стороны раскатились консервные и пивные банки, разлетелись разноцветные упаковки с закусками. Из дверей магазина с поднятыми руками показались остальные бандиты, а за ними с автоматами наперевес люди в камуфляже. Видимо, в магазине бандитам тоже пришлось несладко, поскольку наружу вытолкали всего двоих. После сцены капитуляции ракурс съемки изменился - камера смотрела в упор, на пятерых налетчиков, выстроенных у какой-то грязной стены с обвалившейся штукатуркой. Все пятеро, перебивая друг друга и жестикулируя, что-то говорили, но звук по-прежнему был записан неважно. Тем не менее некоторые слова можно было разобрать - налетчики убеждали их не расстреливать, упирая на какую-то неведомую солидарность,перемежая речь   матерщиной и в целом выражаясь крайне тускло и неубедительно.

  - Так и слышишь, как мозги скрипят у этих бедняг,- пробормотал Шарль.

   Послышался отрывистый звук залпа. В лицо бандитам словно ударил сильный ветер, заставив их зажмуриться и, закрываясь руками, отшатнуться к стене. Секундой позже все уже лежали у стены, привалившись к ней в разных позах. Камера еще некоторое время снимала повстанцев за будничными хлопотами - кто-то набивал магазин патронами, кто-то вытаскивал убитых налетчиков из магазина и швырял трупы под стену дома, а большинство занималось тем, что собирали рассыпавшиеся продукты с мостовой, усыпанной битым стеклом и стреляными гильзами.

  - Да, продукты им надо экономить,- прокомментировал Шарль. - Кто знает, сколько времени им придется просидеть в Центре, а там ведь еще и множество мирных жителей. Ну, что скажешь, Франсуа?

  - Да, материал ударный,- кивнул Тавернье. - Похоже на знаменитую кинохронику венгерского восстания в 56 году, только, конечно, подробней. Интересно, как им удалось заснять всю эту акцию с начала до конца? Должно быть, их кто-то предупредил, боевики направились к магазину, а оператор с камерой полез на крышу или на чердак. В таком случае они прекрасно знают город.

  - Я в этом с самого начала не сомневался,- живо откликнулся Шарль. - Без отменного знания города глупо затевать то, что они затеяли. Уж кто-кто, а наш друг Корсаков должен это понимать, если он и впрямь у них один из главных. Слушай, а что там за бумаги в пакете?

  - Да, бумаги...- пробормотал Франсуа. - Похоже на компьютерную распечатку каких-то бухгалтерских операций... Боже, почему я все это не изучил в свое время! Названия фирм, банков, номера счетов... А вот интересная штука: договоры с какими-то лицами, расписки в получении денег. Скользкий документ эти расписки: и хранить опасно, и выбросить нельзя, поскольку человек должен сидеть на крючке. А вот и записка от нашего друга: "Франсуа, в этих документах еще предстоит разбираться, но   они могут представлять большую важность, и потому прошу вас сохранить их, никому при этом не показывая. Полагаю,что из-за некоторых сведений, содержащихся в них, кое-кто уже расстался с жизнью. В том случае, если вы будете убеждены на сто процентов в моей неспособности использовать предоставленные вам бумаги, то можете передать их специалистам, расшифровать и результаты опубликовать в европейской прессе. Бумаги были изъяты нами из офисов фирм, связанных с экспортом из России полезных ископаемых, прежде всего нефти и цветных металлов, а потому использовать их здесь наверняка не удастся, зато человек, объявивший о владении такими документами, подпишет себе смертный приговор. Что касается прочих материалов, то прошу простить меня, если я обманул ваши ожидания. Обещаю сделать все возможное, чтобы переправить вам новые материалы, которые непременно появятся, если учесть наличие в наших рядах профессиональных кинооператоров, побывавших на многих театрах военных действий. А здесь до начала военных действий осталось совсем немного времени, и потому заклинаю вас соблюдать осторожность..."

  - Парень заложил с нашей помощью бомбу под российских богачей,- заметил Шарль. - Нет, не могу я относиться к нему так же сурово, как ты. Немало людей, которые гораздо хуже него, очень обрадовались бы, если бы он и вправду схлопотал пулю. Как хочешь, Франсуа, а я пью за его здоровье.

  - Не рано ли ты начинаешь?- осведомился Тавернье.

  - По-моему, самое время. Ты ничего не слышишь?

   И только тут Тавернье осознал, что уже некоторое время ощущает в окружающем мире какие-то подспудные изменения. Сначала он не понял, в чем эти изменения состоят, но затем заметил, как тоненько дребезжит люстра, и услышал за окнами ровный могучий гул, наполнявший, казалось, всю вселенную. В этот гул порой вклинивались автомобильные гудки, истошные человеческие возгласы, собачий лай, но все они тут же бесследно исчезали, затопленные грозной лавиной однотонного гула. Дом сотрясался чуть заметной утробной дрожью, и откуда-то снизу к окнам   потянулась голубоватая дымка. Тавернье вскрикнул:"Что это?" - хотя и сам знал ответ.

  - Предсказания сбываются,- сказал Шарль,- войска входят в Центр.

  - Черт побери!- рявкнул Тавернье и, схватив бинокль, вылетел на балкон, выходивший на сторону, противоположную Садовому кольцу. Однако бинокль ему не понадобился - бронетанковая колонна уже почти поравнялась с домом, в котором располагался корпункт, и конец ее терялся в дальней перспективе широкой улицы, уходившей к югу. Тавернье перебирал глазами бесчисленные машины, окрашенные в бледно-зеленые маскировочные разводы: приземистые танки, казалось, непрерывно принюхивающиеся к собственному смраду, головастые зенитные установки, боевые машины пехоты, напоминающие гробы на колесах, бензозаправщики, полевые радиостанции, тяжелые грузовики... Все это глухо ревело, сотрясая вибрацией двигателей всю округу, и заволакивало маревом выхлопных газов городские кварталы, и без того уже изнемогающие от духоты. Оглушительно грохотали военные вертолеты, на малой высоте барражировавшие над городом. Впрочем, над Центром они не летали, не желая рисковать без нужды: мятежники предупредили, что на случай воздушных атак у них имеется достаточное количество переносных зенитных комплексов "Игла". По свободной правой стороне улицы сновали, едва успевая разъехаться, военные джипы и разведывательные боевые машины, напоминавшие зеленых лесных клопов. На фоне ясного знойного дня, множества солнечных бликов и бледно-голубого неба с застывшими на горизонте лиловыми облаками вся картина походила на приготовления к какому-то грандиозному празднику времен Советской империи. Тавернье, завороженный зрелищем, почувствовал плечо Шарля - тот вышел на балкон с камерой и уже снимал, порой переводя объектив с земли на небо, на вертолеты. Вдоль улицы, вдоль блекло-зеленого потока машин, белела, словно пенная кромка, толпа любопытных, растянувшись сколько хватал глаз. Люди виднелись в окнах домов, теснились на балконах, появились и на крышах.

     - Сколько зевак,- пробормотал Шарль. - Боюсь, достанется им, когда начнется стрельба.

  - Вряд ли дотуда добьют от Садового кольца,- усомнился Тавернье.

  - Думаю, что добьют,- возразил Шарль, не отрывая глаза от окуляра. - Не верю, чтобы наш друг, если он у мятежников главный, не запасся на всякий случай минометами и прочими подобными штучками. Начнут лупить и по голове колонны, и по середине... Может, только до хвоста не добьют, поскольку хвоста я не вижу.

   В этот момент в помещении корпункта раздался звонок. Тавернье бросился к телефону и услышал в трубке знакомый голос:

  - Добрый день, Франсуа. Ну как, впечатляющее зрелище, верно?

   Тавернье пробормотал что-то утвердительное. Корсаков продолжал:

  - Газеты я получил, спасибо. Я, собственно, звоню с двумя целями: поблагодарить вас и сообщить вам, что вы идиот.

   В трубке на некоторое время воцарилось молчание. Осознав услышанное, Тавернье возмутился:

  - Это почему же?

  - Потому что вы не понимаете простой вещи: столь любимые и вами, и мной демократические ценности сейчас используют для того, чтобы ограбить целую страну, и не только ограбить, а и поставить ее на колени на веки вечные. Может, вы поймете наконец, что кроме демократических ценностей есть еще и кое-какие другие? Может, вы поймете, что демократии не присуща святость и что она способна вырождаться в олигархию? А ведь если вы припомните наш давний разговор в Бейруте, то припомните и то, как я называл тогда демократию единственно достойным общественным строем. Я и сейчас не отказываюсь от своих слов, но я не собираюсь мириться с вопиющей несправедливостью, если она щеголяет в демократических одеждах. На вашем примере я убеждаюсь, что догматическую идеологию не обязательно насаждать насильно - важно просто долбить изо дня в день одно и то же, называя черное белым, и   постепенно даже самые честные люди вроде вас начинают считать правильными и честными даже самые бесчестные вещи. А что касается вас, то вы, к сожалению, тут не только жертва: вы и сами вдалбливаете в массовое сознание извращенные истины. Ну, может, Господь Бог и зачтет вам то, что вы сами в них веруете.

   Тавернье хотел было возразить, но Корсаков перебил его:

  - Опять собираетесь толковать мне о деструктивных силах, к которым я принадлежу, об ужасах насилия, о роли исторического прогресса?

   Тавернье замялся, потому что именно эти аргументы зашевелились у него в голове, а Корсаков продолжал с усмешкой:

  - Франсуа, вы прекрасный человек. Если вы смотрите на все происходящее в мире лишь с одной точки зрения, то это объясняется тем, что вы неисправимый идеалист, а не тем, что вы продажная шкура, как абсолютное большинство ваших собратьев по профессии. Постарайтесь наконец меня понять: для меня война и насилие - вовсе не самоцель. Однако пока в мире существуют война и гнет - а я думаю, что они будут существовать вечно,- я буду с теми, кто воюет, а не с теми, кто трясется, ожидая стука в дверь; я буду с теми, кто выступает с оружием в руках против гнета, а не с теми, кто рассуждает о постепенности исторического прогресса. Простите, не перебивайте меня, ведь когда я читал ваши статьи, у меня не было возможности возразить вам. Так вот, хочу вам напомнить, что в исламе есть понятие "джихад". Как и положено полноценному современному демократу, к исламу вы относитесь с недоверием, а напрасно. Джихад - это вечная война, которую следует вести правоверному для защиты своей веры, для утверждения божественной справедливости, во имя внутреннего самоусовершенствования. Это и внутренняя, духовная борьба для достижения духовной гармонии, но и борьба против внешнего гнета, потому что не может быть духовно совершенен тот, кто позволяет унижать в себе любимое создание Бога. Извините, не в моих правилах произносить долгие монологи по телефону,   но кто знает, когда нам доведется еще поговорить в этом мире и доведется ли вообще. Продолжайте получать для меня газеты, а я в долгу не останусь. И, главное, берегите себя. Ни к чему вам лезть под пули - материалами я вас обеспечу. Но все-таки, Франсуа, вы - идиот.

  - Мерси,- по-русски буркнул Тавернье, уже успевший усвоить, что французское благодарственное слово почему-то приобрело в русском языке   ироническое звучание. Корсаков повесил трубку.


   Отставной капитан Ищенко стоял в толпе и,оглушенный ревом двигателей, наблюдал, как мимо него одна за другой осторожно проплывают многотонные стальные туши в зеленых маскировочных разводах. Бронетанковая колонна при приближении к Садовому кольцу замедлила движение, поскольку возрастала опасность нарваться на засаду. До сих пор движение шло довольно гладко - мэрвыполнил свое обещание, милиция и ГАИ в общем и целом расчистили путь, и если не считать случайных заминок в лице группы пьяных, с приветственными воплями выскочившей на проезжую часть, или нахальной легковушки, попытавшейся пересечь проспект в тот момент, когда в колонне образовался разрыв, но неожиданно заглохшей, более серьезных помех войскам не возникало. Водителя легковушки, разумеется, сочли сгоряча за террориста-камикадзе и довольно сильно поколотили - как милиционеры, применявшие для этого дубинки, так и танкисты, обходившиеся кулаками и сапогами. Когда после осторожного осмотра машины выяснилось, что это просто фанатик дачного хозяйства пытается прорваться за город, водителю всыпали еще и затем, сменив гнев на милость, откатили на руках его издохшую колымагу с проезжей части. Все происходившее воспринималось толпой, не исключая и капитана Ищенко, как интересный спектакль. Затем Ищенко, поймав частника, по параллельным улицам переместился к самому Садовому кольцу, обогнав при этом колонну. Он уже выполнил задание Корсакова - по подземным коммуникациям пересек Садовое кольцо, зашел на указанную ему квартиру, где переоделся, после   чего навестил тетушку Веры Николаевну и обревизовал ее охрану. Охрана пребывала в весьма благодушном настроении - попивала у тетушки чай и валялась на ее диванах. Ищенко градом весьма изобретательных матюков прекратил эту идиллию, после чего обратился к тетушке:

  - Вера Николаевна, вы ведь знаете, что происходит в Москве? Знаете роль Виктора в этом?

  - Догадалась, голубчик,- с достоинством ответила Вера Николаевна. - То есть какую конкретно он там должность занимает, я, конечно, не знаю, но, должно быть, чем-нибудь командует...

  - Почему вы решили, что командует?- сдержав смех, полюбопытствовал Ищенко.

  - Но он и отсюда, от меня, постоянно давал распоряжения по телефону,- пояснила старушка. - Звучало очень романтично, напоминало Бальзака и его "Историю тринадцати". А потом, у нас в роду вечно все мужчины чем-то командовали - в царской армии, у белых, у красных, у советских...

  - Правильно,- кивнул капитан. - И вот потому, что Виктор там главный, ему придется не раз выступить по телевидению. Предварительная договоренность об этом уже есть. Бандиты его увидят на экране, узнают в нем вашего родственника - или человека, который называл себя таковым - и сообщат в компетентные органы. А если они сами не сообщат, то это сделают агенты органов, которые обязательно имеются в их среде. В результате спецслужбы вполне могут додуматься до того, чтобы захватить вас и таким образом шантажировать Виктора.

  - Но наше родство по документам, наверное, уже нельзя установить,- пожала плечами Вера Николаевна. - А сама я, конечно, от всего откажусь.

  - Возможности органов гораздо шире, чем вы себе представляете,- заметил капитан. - Вы можете сказать, что они не имеют права на вас давить из-за грехов вашего родственника, что сейчас не тридцать седьмой год, мы строим правовое государство и все такое. Но нынешние власти забывают о законе и в менее серьезных случаях, а здесь само их существование   поставлено под угрозу из-за какого-то одного человека. Поэтому они пойдут на все, чтобы до этого человека добраться. Могут нанять любых подонков и действовать через них; могут привлечь таких же подонков в качестве свидетелей и пришить вам кучу статей - за укрывательство, за недонесение, даже за соучастие... Поэтому, может быть, вам стоит исчезнуть? Отправим вас, Вера Николаевна, в теплые края...

  - Ну что за чушь вы говорите, Сергей!- возмутилась Вера Николаевна. - Бегать от властей, в мои-то годы! И потом, вы меня и мое поколение недооцениваете. Думаете, мы этакие интеллигенты малохольные? Как бы не так! Я в свое время так научилась дурой притворяться, ваньку валять, что от меня и теперь толку не добьешься. Повозятся-повозятся со старухой да и перестанут..

  - Как-то просто у вас все получается, Вера Николаевна,- покачал головой Ищенко. Старуха живо возразила:

  - Ну а что они мне сделают? Пытать будут? Только время потеряют зря - я с 50 года боли почти не чувствую. Были причины, знаете ли... А если не пытать, то что со мной делать? Держать под замком? Ну и черт с ними - я и сейчас-то почти никуда не выхожу. Так что скажите Виктору, пусть за меня не беспокоится, действует, как считает нужным, а мне пусть даст дожить спокойно. И передайте ему, что я им горжусь.

   Глаза старухи сверкнули такой залихватской удалью, что капитан отступился от нее, подумав:"Вроде и спокойная порода на первый взгляд, а бес у них в крови сидит - и у тетушки, и у племянника. Жаль, конечно, что не уговорил, Федорыч будет недоволен, но силком же ее из Москвы гнать?.." Словно прочитав его мысли, старуха заключила:

  - Пусть Виктор себя не грызет, я остаюсь по своей доброй воле и отвечаю за все последствия.

   Таким образом, капитану не пришлось ничего предпринимать для перевода тетушки на нелегальное положение, и в результате у него появилось свободное время до встречи с человеком, который должен был перебросить   его обратно в Центр. Повинуясь своей неугомонной натуре, Ищенко решил посмотреть, что же будут предпринимать войска. Все происходящее казалось ему в большей степени демонстрацией силы и акцией устрашения, чем серьезной боевой операцией. Во-первых, со стороны правительства было бы очень глупо начинать боевые действия без всяких переговоров, и, во-вторых, после известных боев в Грозном бросать бронетехнику в город без поддержки пехоты против профессионалов, прекрасно оснащенных противотанковым оружием, было бы уж совсем глупо.

   Однако в своих рассуждениях капитан не учитывал того обстоятельства, что войны сплошь и рядом разгораются стихийно. Он спокойно смотрел на приближавшуюся бронеколонну, во главе которой ползла зенитная установка "Шилка". Такие установки хорошо зарекомендовали себя в том же Грозном, в считанные секунды сметая огнем счетверенного 23-миллиметрового пулемета все, что появлялось на балконах зданий и в оконных проемах. Возглавляя колонну, "Шилка" выполняла, видимо, функции пехотного прикрытия, поскольку самого прикрытия не было видно. Ищенко подумал, что стремление воевать исключительно на колесах и на гусеницах у нынешних российских генералов имеет маниакальный характер, и особенно ярко это проявляется во время боевых действий в городских условиях. Капитан смотрел и размышлял, однако экипаж "Шилки", похоже, чувствовал себя далеко не так спокойно. Перед колонной, почти уже на самом Садовом кольце, возвышалось многоэтажное жилое здание, балконы которого были сплошь превращены в лоджии со второго этажа (на первом размещались магазины) до последнего двенадцатого. Рамы большинства лоджий были открыты, и оттуда высовывались головы зевак. На лоджиях средних этажей капитан заметил какое-то движение, однако не обратил на него особого внимания. Не так отреагировал экипаж "Шилки". Послышалась матерная брань, лязгнул захлопнувшийся командирский люк, взревел двигатель. Установка зачем-то дала задний ход, заставив притормозить шедший сзади танк, повернула башню на дом - и внезапно толпа вместе с Ищенко   шарахнулась назад, оглушенная грохотом внезапно заработавшего счетверенного пулемета. Видимо, командиру померещился где-то на лоджиях гранатометчик, и сейчас "Шилка" обрушила на фасад дома шквал огня. На тротуаре происходящее осознали гораздо раньше, чем на балконах - рядом с Ищенко послышались крики ужаса и призывы:"Уходите!" - словно те, кто смотрел на движение колонны сверху, могли их услышать. От фасада дома в разные стороны брызнуло множество обломков, заклубилась пыль, переворачиваясь в воздухе, плавно полетели вниз листы балконной обшивки. Водопадом сверкало на солнце сыпавшееся вниз битое стекло, и целые куски бетона, отбитые от балконов, с глухим грохотом падали на припаркованные внизу автомобили. Безвольно болтая руками и ногами и переворачиваясь на лету, словно тряпичная кукла, вниз полетело человеческое тело, затем еще одно... А счетверенный пулемет "Шилки" продолжал с глухим грохотом палить по дому. Пляска попаданий, клубы пыли, отлетающие обломки - все это переместилось на верхние этажи. На лоджиях уже никого не было, но Ищенко понимал, что под таким градом пуль немало шансов погибнуть и внутри квартиры - хотя бы от одних рикошетов. Череда попаданий прошлась по кромке крыши, отбивая куски бетона, повалились срезанные пулями антенны, заискрились перебитые провода. Пулеметы на мгновение умолкли, стволы их опустились. Однако как только мертвую тишину вокруг нарушил чей-то пронзительный крик, пулеметы загрохотали вновь, расстреливая теперь нижние этажи. Мгновенно обвалились витрины, в клочья разлетелись вывески, с грохотом взвился в воздух капот автомобиля. Затем настала очередь уцелевших лоджий. Там свинцовая метла захватила какого-то беднягу, который выскочил на балкон посмотреть, что происходит. Вместе с кусками рам и обшивки балкона человеческое тело рухнуло на тротуар и исчезло в клубах пыли. Наконец грохот смолк и наступила тишина. Слышалось только, как стреляные гильзы звенящей струйкой стекают по броне на мостовую. Дом зиял рядами пустых оконных проемов, от большинства балконов остались только выщербленные   бетонные плиты с окружавшими их изуродованными решетками и торчавшей из сколов бетона арматурой. На одном из балконов, зацепившись одеждой за арматуру, мешковато повис труп, словно подхваченная нитью за пояс марионетка. Пока "Шилка" вела огонь, из колонны выкатился танк и поравнялся с ней, вращая башней и словно ощупывая окрестности хоботом орудия. Теперь одновременно лязгнули люки машин: люк перед башней "Шилки" и башенный люк Т-80. Высунувшийся из люка командир танка обратился к командиру зенитки:

  - Слышь, ты чего там увидел-то?

  - Из гранатомета какая-то сука целилась,- взволнованно ответил зенитчик. - Ну мы и дали.

  - Да уж, вы дали,- протянул танкист. - Ты уверен, что видел гранатомет?

  - Да ты что?- обиделся зенитчик. - Еще чуть-чуть, и пальнул бы, гад!

  - Ну ладно,- пробормотал танкист и скрылся в люке. Через минуту, огибая передние машины, к пострадавшему дому помчалась боевая машина пехоты. Заложив вираж, она с разгону влетела на тротуар и затормозила перед разбитыми витринами. Открылись десантные люки, и десант пехотинцев с оружием наизготовку посыпался наружу. Пехотинцы, пригибаясь, вскакивали через витрины в помещения первого этажа, а БМП дала задний ход, задом пересекла улицу и там остановилась, задрав к провалам окон ствол пулемета. В промежутке между домами Ищенко заметил другую БМП, огибавшую злополучный дом сзади. За ней промелькнули фигуры солдат. Из колонны выкатилось несколько машин - они встали на той стороне проезжей части, которая до этого оставалась свободной, и нацелили орудия и пулеметы на дома по противоположной стороне улицы. То же сделали и машины, продолжавшие стоять в колонне. Взяв под прицел все здания, командир колонны высадил свою немногочисленную пехоту, и она двинулась к Садовому кольцу цепочками по обеим сторонам улицы, прижимаясь к стенам домов и держа под прицелом окна по противоположной стороне. Когда началась стрельба,толпа зевак почти полностью рассосалась - рядом   с Ищенко остался стоять только пожилой мужчина с морщинистым обветренным лицом, в старом, но опрятном пиджаке и в рубашке без галстука. Недоуменно глядя на Ищенко прозрачно-голубыми глазами, мужчина произнес:

  - А ведь не было там никакого гранатомета. Что этот сопляк говорит?.. Я как раз туда смотрел,- не было!

  - Не было, отец,- со вздохом согласился Ищенко.

  - Выходит, ошибка получилась,- сказал мужчина, и в голосе его прозвучала покорность. Он продолжал озадаченно глядеть на солдат, подбиравшихся к Садовому кольцу, и словно силился что-то понять. Ищенко почувствовал, что у него отчего-то перехватило горло, пробормотал "Бывай, отец" и зашагал прочь. В этот миг до его слуха донеслись далекие орудийные выстрелы.


   На противоположной стороне Садового кольца Тавернье и Шарль упивались исключительно удобным расположением своего корпункта. Прочие сотрудники им не мешали - Тавернье по телефону приказал всем оставаться дома. С балкона было видно все, что происходило на перекрестке улицы, впадавшей в Центр с юга, и Садового кольца. С противоположной стороны, с другого балкона, можно было видеть суету офицеров, прибытие и убытие более высокого начальства, оценивавшего обстановку на месте, и маневры бронетехники, часть которой, найдя параллельные проезды, втянулась в них и по ним вышла на Садовое кольцо. Через некоторое время наступило затишье, нарушаемое лишь рокотом двигателей. Журналисты успели сварить кофе, сделали бутерброды и сидели в комнате на стульях возле открытого балкона, болтая о всяких пустяках - гадать о том, пойдут ли войска на штурм, начнутся ли переговоры и как долго они продлятся,им уже надоело.

  Вдруг внизу послышалось какое-то движение, возгласы,взревели двигатели. Оба журналиста, отставив чашки и расплескав при этом кофе, ринулись к балкону. Внешне ничего как будто не изменилось,но бронеколонна,еще пять   минут назад напоминавшая безвольно распластавшуюся спящую змею, теперь словно наполнилась внутренней силой и приготовилась к броску. Однако уловили это, видимо, и на другой стороне Садового кольца - над перекрестком загремел голос из динамика:"Внимание! Мы обращаемся к командованию войск, введенных в Москву! Мы знаем, что вы получили приказ о штурме Центра и готовы передать его своим частям. Однако предупреждаем: попытка штурма обернется огромными потерями среди вверенных вам солдат и офицеров и страшными разрушениями исторической части города. Мы имеем достаточно сил и средств, чтобы оказать эффективное сопротивление любому противнику и не собираемся сдаваться в плен. Мы призываем вас одуматься, не выполнять преступных приказов и воспользоваться своим влиянием для начала переговоров. Солдаты и офицеры, находящиеся на рубеже центра Москвы! Не верьте тем, кто хочет представить нас террористами! Среди нас нет уголовных преступников, и мы не выдвинули никаких корыстных требований. Мы хотим лишь смены руководства страной, потому что нынешнее руководство, по нашему твердому убеждению, не стремится к социальной справедливости и к величию России. Солдаты и офицеры! Подумайте, стоит ли проливать свою кровь и кровь своих братьев, таких же русских людей, только ради того, чтобы те, кто правит вами сейчас, оставались у власти? Подумайте о своих и наших семьях, не стреляйте в своих братьев, оставайтесь на месте и требуйте начала переговоров!"

   Динамик смолк. Послышались команды, забегали офицеры, но динамик загремел снова, и когда он умолк во второй раз, то французам показалось, будто звучавший над округой голос разрядил электричество, витавшее в воздухе. Ощущение того, что разлегшаяся внизу зеленая махина приготовилась к броску, исчезло. Шли минуты, но ни одна машина не двигалась с места. И тут журналисты увидели джип, мчавшийся на бешеной скорости по свободной части проезжей полосы откуда-то от хвоста колонны. В джипе кроме шофера был лишь один пассажир - грузный человек   в камуфляжной форме и в армейском кепи, из-под которого виднелись седые волосы. Джип затормозил у головного танка, человек в кепи ловко перепрыгнул с джипа на броню, вскарабкался на башню и постучал по люку рукояткой пистолета. Из люка показался танкист. До журналистов долетели раскаты энергичной речи человека в кепи. Он говорил всего с минуту, после чего командир танка нырнул обратно в люк. Взревел танковый двигатель, человек в кепи ловко прыгнул обратно в джип, и тот, лихо развернувшись, помчал его к хвосту колонны, а танк, лязгая гусеницами, двинулся через Садовое кольцо.

   Впрочем, двинулся он не один - в облаках дизельной гари Тавернье не заметил сначала две цепочки солдат в голубых беретах, по обе стороны улицы бегом двинувшиеся за танком. Они поравнялись с танком, который полз на самой малой скорости, и на открытом пространстве Кольца начали было его обгонять, но тут до слуха журналистов донесся сухой стук сразу нескольких пулеметов, заработавших одновременно. Солдаты остановились, потом попятились под прикрытие корпуса танка, но танк продолжал двигаться вперед, и они, оставшись без защиты под кинжальным огнем, вновь начали пятиться на свою сторону Кольца. Мимо них прогромыхал второй танк, затем третий, и ободренные этим солдаты, сбившись в кучку и пригнувшись за громадой третьего танка, вновь засеменили вперед. Тем временем те машины, которые стали теперь в колонне головными, оставаясь на месте, открыли огонь, видимо, заметив некоторые из пулеметных точек. Раздался резкий стук крупнокалиберного пулемета одной из БМП, и на фасаде здания, стоявшего напротив через Кольцо, заплясали дымки вокруг одного из окон. Журналисты вздрогнули и присели - это звонко, с оттяжкой ахнул выстрел из танковой пушки, и от фасада того же здания, но уже в другом месте, у самой крыши, брызнули камни, взлетел, блеснув, лист новенького кровельного железа, заклубилась пыль.

  - Он попал в него, попал!- возбужденно заговорил Шарль, на миг оторвав глаз от окуляра, чтобы посмотреть на Тавернье.- Пулемет стрелял оттуда,   я видел вспышки! Попал с первого выстрела!

   Танк выстрелил вновь, качнувшись и окутавшись пылью и пороховыми газами. Выстрел пробил дыру в стене фасада у того самого окна, в которое целился пулеметчик БМП. Из окна вышвырнуло какие-то клочья - в клубах повалившего дыма ясно рассмотреть их было невозможно. Из всех прочих окон на тротуар, поблескивая, стекли стекла и усеяли отблесками асфальт. Тем временем три танка и группа солдат уже почти пересекли Кольцо и находились у начала улицы, которая вела вглубь Центра. Десантники рассеялись в разные стороны и залегли кто за углом дома, кто за парапетом подземного перехода, кто за ларьком. Впрочем, создавалось впечатление, что по ним никто не стрелял. Вновь раздался характерный звук выстрела танкового орудия - словно звонко, с оттяжкой, выбили пробку. Стрелял самый первый танк - Тавернье видел его корму, видел, как он присел и окутался облаком газов и пыли, но куда он стрелял, наблюдателю определить не удалось. Но Тавернье заметил другое и толкнул Шарля в бок:"Вон там!" На балкон углового дома на пересечении Кольца с той улицей, куда углублялись танки, выскочила человеческая фигурка. Тавернье отчетливо видел в бинокль, как человек припал на одно колено, положил на плечо трубу гранатомета, не спеша прицелился и покачнулся от отдачи, окутавшись облачком газов, выброшенных реактивной струей. Заряд был послан в корму второго танка, где броня поверху наиболее слаба, но под ней расположены моторное и трансмиссионное отделения. Танк содрогнулся, над ним взлетел клуб темного дыма. Несколько секунд он еще продолжал движение по инерции, затем остановился. На корме сквозь дым блеснуло пламя, открылся башенный люк, из него один за другим вылезли трое танкистов и покатились по броне в разные стороны. Из-за танка метнулся к стене дома механик-водитель, выскочивший из переднего люка. Задняя машина, объезжая подбитую, взгромоздилась на тротуар, вдребезги сокрушив троллейбусную остановку и повалив фонарный столб, который рухнул на башню и по ней скатился на мостовую. Оборванные провода   брызнули облаками искр, а танк правым бортом вломился сквозь застекленную стену в какой-то офис и продолжал двигаться вперед, обходя подбитого собрата. На него водопадом осыпалось битое стекло, валились буквы объемной надписи. Он уже начал поворачивать на мостовую, как вдруг следивший за ним Тавернье увидел на его месте огромную вспышку, все заколебалось, раздался страшный скрежещущий грохот, и над тем домом, в который врезался танк, взлетела, кувыркаясь, как игрушечная, танковая башня. Весь фасад дома разом осел вниз, погребая под собой блеснувшее было пламя и заволакивая огромными клубами пыли всю улицу. Башня рухнула в эту мглу и исчезла. Темную взвихренную толщу прокалывали иглы трассирующих пуль - это десантники, отстреливаясь, начали перебегать назад через Садовое кольцо.

  - Боекомплект взорвался,- сквозь зубы прокомментировал Шарль. - Видали мы такие вещи. Должно быть, кто-то из подвала дал ему из гранатомета между катков.

  - Какого черта они лезут туда на танках?- прохрипел Тавернье. Видя печальную участь атакующих, он испытывал нечто вроде сочувствия к ним. К тому же они сражались за любезные его сердцу демократические ценности. - Ведь среди зданий танки - просто мишень!

  - А что им остается делать?- возразил Шарль. - Тут есть только два пути: либо попытаться взять нахрапом, как они, либо работать артиллерией, разнести всю округу в пух и прах, потом осторожненько пустить пехоту, а сзади - танки, которые должны выбивать те огневые точки, которые проявят себя. Помнишь того израильского полковника, который объяснял нам все это в Ливане? Ведь он когда-то в составе русской армии брал Берлин.

  - Да, пехоте здесь тоже не позавидуешь, пулеметов полным-полно,- сказал Тавернье. - Правда, мне кажется, выбивать пехоту пулеметчики не хотели.

  - И мне так показалось,- кивнул Шарль. - Видимо, они уверены в себе и не хотят излишних жертв, которые ведут к ожесточению. Иначе из этих   ребят в голубых беретах назад не вернулось бы и половины. Кстати, интересно, почему они не надели касок?

  - Ты же сам говоришь - хотели взять нахрапом,- усмехнулся Тавернье.

   Их беседа была прервана весьма неприятным образом - в воздухе послышался вибрирующий свист, и на то место, где идущая с юга улица пересекалась с Садовым кольцом и где теперь скопилась боевая техника, обрушился минометный налет. Минометы били залпами, и мины с треском рвались почти одновременно, оставляя в асфальте Кольца дымящиеся рваные выбоины. Осколки щелкали по стенам, звенели те стекла, которые устояли перед взрывной волной от взлетевшего на воздух танка, однако Шарль не ушел с балкона: и он, и Тавернье знали по опыту, что мины опасны как раз тем, что их осколки разлетаются почти параллельно земле, уничтожая у земли все живое. Вверх же направляется лишь ничтожная часть их осколков, а потому журналисты решили, что риск оправдан. Разрывы перемещались все ближе к скоплению бронетехники, и машины задвигались и начали неуклюже маневрировать, пытаясь уйти из-под обстрела. Внезапно одновременно раздались какое-то глухое уханье, щелканье, пронзительный визг, что-то прошелестело в воздухе. Шарль отшатнулся с балкона в комнату, но тут же шагнул обратно и поднял, держа камеру на плече, небольшой треугольный осколок. Точнее, он подбросил его в воздух, подцепив двумя пальцами, потому что осколок был горячим, и продолжал, охлаждая, подбрасывать его на ладони.

  - Русский сувенир, а?- подмигнул Шарль компаньону. Тавернье, прижавшийся было к стене, вновь приблизился к перилам и поднес к глазам бинокль. Внизу царила суета: головная БМП дымилась, видимо, пораженная миной, головной танк стоял неподвижно и выглядел как-то странно - лишь через некоторое время Тавернье сообразил, что ствол его пушки примерно на середине срезан взрывом мины, разорвавшейся на броне, но не пробившей ее. Наполовину срезанный ствол завернулся вниз и вбок, словно хобот издыхающего слона. Больше всего пострадали десантники, не ушедшие   в тыл после неудачной атаки, а расположившиеся среди боевых машин: Тавернье видел распростертые на асфальте окровавленные тела, одиноко валяющийся голубой берет и бегущих из подворотни санитаров с носилками. Передние машины, оставшиеся неповрежденными, поворачивали и по свободной полосе улицы двигались в тыл. Перебежав на другой балкон, Тавернье обнаружил, что большая их часть исчезает в боковых проездах или останавливается на участках, не занятых зданиями. Вновь загремел динамик:

  - Солдаты и офицеры российской армии! Вы видели, что мы готовы к самому серьезному сопротивлению. Не позволяйте правящей клике, цепляющейся за власть, втянуть вас в братоубийственную бойню. Среди нас немало бывших офицеров, не пожелавших терпеть национальное унижение. Как знать, может быть, вы наводите свой автомат или свое орудие на того, кто учился, служил и воевал вместе с вами?.. Подумайте, во имя чего вы делаете это!

  Кровь уже пролилась, хотя мы делали все, чтобы этого не случилось. Так пусть же эта кровь будет последней!..

   Бой внизу утих. Покалеченный танк рыкнул двигателем, развернулся и своим ходом направился восвояси. Откуда-то появившийся тягач подцепил на буксир чадящую "бээмпэшку" и тоже поволок ее в тыл. На исклеванной минами мостовой остались только яркие лужи крови и забытый голубой берет. Тавернье навел бинокль на устье противоположной улицы. Один танк вяло чадил там посреди мостовой, корпус второго и сорванная башня едва виднелись из-под груды дымящихся обломков рухнувшего здания, полностью завалившей тротуар. Вяло покачивались оборванные провода. Дальше вырисовывался в дымной мгле третий, головной танк. Он стоял неподвижно, хотя и не выглядел поврежденным. В следующий миг Тавернье уловил вокруг него какое-то движение. Какие-то люди вскакивали на броню, карабкались на башню, соскакивали вниз... Тавернье возбужденно воскликнул:

  - Шарль, Бог мой, они захватили танк!

  - Вижу,- пробормотал Шарль. - Не знаю, как это запишется. А чему тут   удивляться? Что мог сделать экипаж, если сзади вся улица загорожена, а впереди в каждом окне человек с гранатометом? Вот они и решили сдаться.

  - Значит, теперь у мятежников есть даже танки,- мрачно заключил Тавернье. - Ситуация окончательно становится патовой.


   Огромный, охватывавший самых различных начальников штаб по борьбе с антиправительственным мятежом мало-помалу превратился, как то обычно и бывает с подобными штабами, в небольшую группу лиц, непосредственно руководивших подавлением мятежа. Прочие должностные лица, номинально входившие в штаб, могли, разумеется, привлекаться для решения некоторых конкретных задач, - например, чиновники Министерства финансов - для финансирования поставок продовольствия для группировки войск в Москве или чиновники Министерства сельского хозяйства - для изыскания запасов этого самого продовольствия,- однако в целом решения принимались лишь небольшой группой лиц в составе силовых министров, московского мэра и нескольких генералов. Временами в деятельность этой команды вмешивался президент - как правило, для того, чтобы поторопить ее или высказать недовольство ее действиями. В таких случаях никто из команды по понятным причинам не решался проклинать президента вслух, однако про себя это делали все и лишь молили Бога, чтобы старый хрен перестал ворчать и дал возможность заняться делом.

   Однако наутро после неудачной атаки, предпринятой и отбитой сразу в трех местах, президент не ограничился обычной воркотней.

  - Тут вот мне посоветовали...- начал он. - Я решил усилить ваш штаб, понимаешь, а то не справляется он... В общем, посоветовали мне ввести в вашу команду генерала Кабанова. Знаете вы такого?

  - Да он же после Чечни в отставке,- заикнулся министр обороны.

  - Ну, это не ваша забота. Я его из отставки вызвал,- сказал президент. - Нашел, понимаешь, аргументы. У вас ведь что плохо? Плана у вас нет борьбы с мятежниками. Абсолютно нет плана. А у генерала Кабанова есть.

     - Но генерал Кабанов - человек специфический,- заметил министр обороны. - В прошлом у него были неприятности...

  - Да знаю я все,- с легким раздражением отозвался президент. - Знаю, что он излишне жестко действовал в Афганистане, были тогда нарекания... Ну, в Чечне мы ему не дали разгуляться, так он обиделся, понимаешь... Да, он человек крутой, жесткий, но на войне иначе нельзя. А у нас сейчас в Москве война. Так что генерал сейчас прибудет, чтоб вы знали. Охрану я предупредил.

   Президент прервал связь. Члены штаба недоуменно переглянулись.

  - Значит, в Чечне действовать жестко было нельзя, а в Москве можно,- ядовито произнес министр внутренних дел, которому надоели бесконечные недомолвки. Он хотел сказать еще что-то, но тут послышался хруст паркета под чьими-то тяжелыми шагами. Двери зала распахнулись, и члены штаба увидели на пороге приземистую фигуру в генеральской форме с огромным количеством орденских планок.

  - Разрешите доложить: генерал Кабанов. Прибыл по распоряжению президента руководить разработкой и проведением боевых операций против мятежников,- пропитым басом сообщил генерал с неуловимо издевательской ноткой в голосе. При взгляде на генерала казалось, будто он постоянно находится под воздействием огромного внутреннего давления и вот-вот взлетит на воздух: об этом говорили и его кубообразная, словно распираемая изнутри фигура, и голова без шеи, и багровое лицо, и водянистые глаза навыкате с красными прожилками. Однако сам генерал, по-видимому, чувствовал себя превосходно, был бодр, весел и деловит. Вот и теперь он сразу же приступил к делу.

  - В сущности, при имеющемся соотношении сил захватить центр города для нас не составило бы труда, даже при ощутимом недостатке пехоты и нежелательности прямого использования бронетехники в бою,- оживленно начал генерал. - Однако есть рамки, которые нас ограничивают. Прежде всего это возможность использования артиллерии исключительно для   точечных ударов. Президент высказал недовольство несанкционированным применением артиллерии в районе Сухаревской площади, и это мы должны впредь учитывать. То же самое относится к авиации: в принципе применение высокоточных ударов с помощью самонаводящихся боеприпасов возможно, так же как и ракетные удары с вертолетов, но пока я такой конкретной возможности не вижу. К сожалению, в центре Москвы куда ни кинь - всюду либо живут люди, либо исторический памятник. Что касается домов по Садовому кольцу, где проходит передовая линия обороны мятежников, то там в большинстве домов содержатся захваченные в центре города правительственные чиновники, бизнесмены и их семьи. Смертью им террористы не угрожают, однако при применении по этим зданиям артиллерии или авиации смерть скорее всего наступит. Наличием большого количества неэвакуированного населения объясняется также невозможность применения по Центру химического оружия...

  - Вы еще скажите - "атомного",- съязвил министр внутренних дел. - Насчет ограничений нам все известно. Доложите, что вы предлагаете.

   Министр нарочно употребил унизительное для президентского назначенца словечко "доложите", однако генерал оказался толстокожим. Он издал какой-то неопределенный звук, и в зал с коленкоровым рулоном под мышкой ввалился разбойничьего вида одноглазый человек в камуфляжной форме без знаков различия. Развернув рулон, оказавшийся картой центра Москвы, и ловко укрепив карту на стене, одноглазый выжидательно уставился на генерала. Тот отправил его за дверь едва заметным повелительным жестом, а министру обороны при этом почему-то пришло в голову, что неприятности генерала проистекали не только из его так называемой "жесткости" в Афганистане, но и из-за упорных слухов о его причастности к хищениям при расформировании Западной группы войск. Генерал вразвалку приблизился к карте, повернулся к членам штаба и обвел их всех строгим взглядом, без слов призывая к молчанию. В этот миг начитанный министр внутренних дел подумал о том, что генерал Кабанов удивительно походит   на Николая I, если только фигуру императора со страшной силой приплюснуть к земле кувалдой. Заметив улыбку на устах министра, генерал помолчал, дожидаясь, пока все внимание сосредоточится на нем, и начал излагать свой план.

  - Мы знаем, что террористы прекрасно вооружены и подготовлены, и тем не менее силы их весьма невелики. Мне представляется, что они значительно меньше тех трех-трех с половиной тысяч человек, на которые нас первоначально ориентировало МВД,- и генерал с укором посмотрел на министра. - Однако мятежники постоянно перемещаются внутри Центра на автомобилях, быстро перебрасывая силы и средства к угрожаемым участкам, и за счет быстрого маневра силами восполняют их недостаток. Ясно, что ими сделана ставка на оборону, причем партизанскими методами, на быстрые решительные удары в тех местах, где их не ждут, на отсечение и уничтожение прорвавшихся в Центр частей правительственных войск. Ясно также, что мы не можем позволить себе осуществить штурм традиционными методами, то есть используя большое количество артиллерии и авиационные удары, а затем бросая в бой пехотные штурмовые группы при поддержке бронетехники и полевой артиллерии. Поэтому нам остается одно: действовать постепенно, расчленяя занятую мятежниками территорию и образуя на ней такие же захваченные нами зоны, каковой является захваченный мятежниками Центр на территории Москвы. Вот посмотрите,- генерал ткнул указкой в карту,- в Центре остается ряд объектов, не занятых мятежниками, имеющих довольно сильную охрану из военнослужащих внутренних войск и милиции. Необходимо усилить гарнизоны этих объектов профессиональными военными из отрядов специального назначения, с тем чтобы они могли выполнять не только оборонительные, но и наступательные задачи. Следует прорвать изоляцию указанных объектов, быстрыми решительными атаками соединить их между собой, создав тем самым своего рода освобожденные районы внутри Центра. Если мы проведем такие операции вот здесь, здесь и здесь,- указка генерала очерчивала на карте   контуры будущих освобожденных зон,- то мы расчленим занятую мятежниками территорию, не позволим их отрядам сообщаться друг с другом и перебрасывать друг другу подкрепления, а тем самым существенно их ослабим. Далее я планирую нанести удары вот здесь, здесь и здесь,- генерал отбросил надоевшее местоимение "мы",- и в результате я либо существенно расширю освобожденные зоны, либо солью их друг с другом, получу выход к Садовому кольцу и соединюсь с основной группировкой, а тем самым фактически приобрету контроль над центром Москвы. Мятежники окажутся блокированы в нескольких небольших районах, и их уничтожение окажется делом времени. К тому же, по моим прикидкам, в течение предшествующих операций они потеряют не менее половины личного состава. В любом случае они уже не сумеют так мешать жизнедеятельности столицы и страны, как до сих пор.

  - Но какими же силами вы собираетесь осуществить все эти операции, если сами говорите об имеющихся ограничениях?..- спросил начальник ФСБ.

  - Вот об этом я как раз хотел с вами посоветоваться,- сказал генерал, ухмыляясь, как чеширский кот. - Как мы все знаем, в структуре вашей организации имеется Антитеррористический центр, а при нем подразделения спецназа. Вероятно, у вас имеется также картотека на вышедших в отставку бойцов этих спецподразделений. Подобные подразделения и подобная картотека имеются также в ГРУ. Набирается уже немалая сила...

  - Мы и сами хотели задействовать спецподразделения, но они заявили о своем невмешательстве в конфликт,- напомнил начальник ФСБ. - Тем более это касается отставников. Они уж точно останутся в стороне.

  - Может, останутся, а может, и не останутся,- продолжал ухмыляться генерал. Создавалась полная иллюзия того, что он только что хватил изрядный глоток из потайной фляжки, хотя ничего подобного, разумеется, быть не могло. - Поскольку сейчас у нас демократия,- генерал присовокупил к последнему слову что-то неразборчивое, но очень похожее на непечатное ругательство,- приказать мы никому ничего не можем, а   самым страшным наказанием является увольнение, которое никого не пугает. Раз дело обстоит таким образом, то чем надо брать?- генерал обвел министров строгим взглядом, словно зеленых курсантов, и хотя все молчали, одобрительно сказал: - Правильно, деньгами. С деньгами у офицеров туго, и уже давно. Раньше считалось, что это плохо, но сейчас получается, что нет худа без добра, потому что сейчас за деньги офицеры пойдут на все.

  - А если не пойдут?- бросил реплику министр внутренних дел, уязвленный такой циничной формулировкой.

  - Ну, может, и не все пойдут, но нам так много и не надо,- пожал плечами генерал. - Тысяча, от силы полторы... При нехватке людей из самых элитных подразделений можно привлекать и наиболее подготовленных бойцов и инструкторов ОМОНа, СОБРа, спецназа внутренних войск. А потом, ведь вопрос в том, какие деньги платить. За одни деньги человек, может, и не пойдет под пули, а за другие, может, и передумает?

  - Ну и какие деньги вы предполагаете платить?- поинтересовался мэр.

  - М-м... За участие в боевых операциях от начала до конца вместе со всеми накладными расходами - двести миллионов рублей,- невозмутимо произнес генерал. Мэр даже подпрыгнул на стуле:

  - Да ведь если считать на тысячу человек, это выйдет двести миллиардов!

  - Я думал, вы спросите, почему так мало,- возразил генерал. - Это копейки, сущие копейки. Вы как мэр должны знать, во сколько обошлось восстановление одного-единственного Белого дома, разбитого в октябре 93-го. А сколько будет таких Белых домов, если вышибать противника артиллерией? А сколько народу положим? Двести лимонов - это просто тьфу! Скажите спасибо, что люди соглашаются - я уже поговорил кое с кем,- просто люди давно не видели живых денег.

  - А в самом деле,- произнес начальник ФСБ,- если разобраться, это не такая уж большая сумма. И потом, можно нажать на финансовые структуры... В сложившейся ситуации на них можно очень жестко нажать.

     - Правильно,- поддержал его генерал Кабанов,- нахапали деньжищ, теперь пускай платят. Из-за кого вся эта каша заварилась?

  - А как вы думаете усилить гарнизоны наших объектов в Центре?- спросил министр обороны. - По воздуху перебрасывать опасно - собьют, будет много жертв.

  - Странные какие-то нынче стали военные,- вместо ответа произнес генерал, побагровев еще больше обычного. - Смерть на войне теперь - дело из ряду вон выходящее, ЧП, можно сказать. Да по мне если один вертолет из десятка долетит, и то хорошо! Смерть военного человека на войне - нормальное дело, а не ЧП. Вот если уцелел - тогда гуляй, тогда праздник!

   Припомнив слухи о фантастической смелости генерала, ходившие среди бывших "афганцев", "ангольцев" и прочих ветеранов, министр обороны решил, что его бывший подчиненный на сей раз, пожалуй, не лицемерит. А Кабанов между тем продолжал:

  - Но поскольку я не хочу, чтобы всякие бабы в погонах и без погон скулили вокруг насчет больших потерь, я решил попробовать другой путь. По-моему, вы все уже догадываетесь, что я имею в виду. Про "второе метро" все, надеюсь, слышали?

  - И даже бывали,- подал голос мэр.

  - Ну так вот,- продолжал генерал,- в Центре есть ряд объектов, так или иначе соединенных с "вторым метро". Кроме того, с ним соединены подземные пункты связи, которые до сих пор продолжают спокойно функционировать. Кстати, большинство объектов, соединенных с "вторым метро", террористы не пытались захватить,- даже в том случае, если объекты практически не охранялись. Стало быть, они опасаются атаки из-под земли и предпочитают на поверхности блокировать наземные объекты, соединенные с подземными коммуникациями.

  - Странно,- заметил мэр,- они могли бы занять объект, где есть ход под землю, залить этот ход бетоном и спокойно себя чувствовать.

     - Во-первых, это не так просто, потребуется целая инженерная операция, потому что ходы сделаны очень капитально. Во-вторых, везде есть резервные ходы, которые еще надо найти. А самое главное - смысла нет: все это можно рвануть изнутри в любой момент, заодно перебив часть гарнизона. Слышали, как в Перу расправились с террористами,- кажется, это в прошлом году было? Проделали подкоп в захваченное ими здание и взорвали мину под полом. Большую часть террористов убило на месте взрывом. В принципе из "второго метро" можно выйти на поверхность в любом месте, пробурив ход наверх, но это долго и дорого. В те здания, которые остались как бы ничейными, я тоже предлагаю не соваться - есть риск. Но перебросить под землей мощные подкрепления к тем объектам, где находятся верные правительству гарнизоны, вполне возможно. Более того, на мой взгляд, это оптимальный вариант на сегодняшний день.

  - А не заблудятся ваши люди под землей?- спросил министр обороны.

  - Нет, если им дать в проводники людей, отвечающих за подземные военные объекты,- ответил генерал. - Кроме того, я знаю, что у нашего мэра неплохие контакты с движением диггеров или как они там называются...

  - Понял,- кивнул мэр, делая пометку в блокноте. - Поможем. Но людям придется заплатить. Постарайтесь помочь с финансированием. Это не Бог весть какая сумма, конечно, но город и так несет астрономические убытки из-за всей этой истории.

   Если в начале мятежа мэр считал его просто некой вооруженной демонстрацией и готов был понять его участников, то постепенно, когда выявилась и стала неуклонно увеличиваться сумма ущерба для городской казны, он начал проникаться ненавистью к мятежникам. Город представлялся ему чем-то вроде огромного коммерческого предприятия, а себя он видел хозяином этого предприятия. По широте натуры он мог поступиться частью прибыли от своего дела, но терпеть убытки было выше его сил. Поэтому мэр добавил:

  - Впрочем, я тоже нажму на коммерческие структуры. Есть рычаги...

     - Вот и хорошо!- с энтузиазмом поддержал его генерал. - Бизнесмены сами заинтересованы в том, чтобы навели порядок, правильно? Может, вся эта война бюджету вообще ни гроша не будет стоить.

   И генерал неожиданно расхохотался, как упырь на кладбище. Он уже представлял себе предстоящую вербовку людей в спецотряд: скольких он заставит расписаться возле пустых клеток в ведомости, потому что они будут согласны на гонорар впятеро меньший, лишь бы наличными и сразу, скольких убьют, а он сумеет сделать так, чтобы причитающиеся им деньги затерялись, сколько мертвых душ можно будет приписать к отряду. Однако генерал был военным по крови и потому быстро перешел от жутковатой радости к деловому обсуждению конкретных проблем предстоящей операции.

  -Мне потребуется некоторое количество специального оружияи снаряжения. Приборы ночного видения, бесшумные автоматы и снайперские винтовки, гранаты с газом "черемуха", ну и так далее. Вот я тут составил ведомость...- генерал подошел к своему портфелю, стоявшему на стуле, достал оттуда листок бумаги с таблицей и положил на стол перед министром обороны. Тот поправил очки и вгляделся в цифры.

  - Хорошо,- ровным голосом сказал он через некоторое время. - Выделим. Только дайте мне фамилии лиц, которые будут получать все это со спецскладов.

  - Дадим, а как же,- осклабился генерал и вновь повернулся к карте.


   В это самое время Корсаков сидел в офисе фирмы "Стикс", размещавшемся на третьем этаже старого дома на Солянке. Дом был выстроен четырехугольником согласно практике тех времен, когда застройщики берегли каждый квадратный метр земли, тем более в центре города. Несколько тополей тянулись изо всех сил к небу из каменной чаши гулкого двора, где постоянно царила тень. Попасть во двор можно было через подворотни, имевшиеся в каждой из длинных сторон кирпичного прямоугольника. Дом имел то несомненное преимущество, что стоял   особняком. С одной стороны его - той, которая была ближе к метро - расстилался обширный пустырь. Здания, стоявшие на нем, когда-то сломали, но с новой застройкой тянули год от года. С обоих торцов дом огибали извилистые проезды, отрезавшие его от соседних особнячков, сараев и гаражей. Скопления этих мелких построек прекрасно просматривались даже со второго этажа, однако часть из них Корсаков для улучшения обзора все-таки велел сломать. Вторым фасадом дом выходил в переулок, в этом месте расширявшийся и не позволявший приблизиться к дому незаметно. С точки зрения приспособленности к обороне дом не во всем удовлетворял Корсакова, однако в Центре трудно было отыскать что-то лучшее. Впрочем, в других частях Центра Корсаков оборудовал еще несколько командных пунктов, которыми при нужде мог пользоваться он сам, а пока пользовались командиры соответствующих районов.

   Мрачное название фирмы "Стикс" вовсе не означало, что она занимается оказанием ритуальных услуг - оно отражало лишь невежество ее хозяев, польстившихся на красивое, как им показалось, слово. По твердому уверению Хмыря, бухгалтера бандитов, ныне работавшего на Корсакова, фирма принадлежала одному из членов азербайджанской преступной группировки, и потому когда смуглые брюнеты явились с претензиями, их без долгих разговоров спустили с лестницы. Жильцов в доме уже не оставалось - он был сплошь занят разными офисами. Владельцам и арендаторам некоторых из них Корсаков распорядился деньгами возместить ущерб, неизбежно возникающий при использовании мирного офиса по несвойственному ему назначению командного пункта. На чердаке дома были оборудованы позиции для посменно дежуривших там снайперов, обозревавших всю ближайшую округу; были пробиты стены между офисами, выходившими в разные подъезды - тем самым весь дом с точки зрения перемещений гарнизона превратился в единое целое; во многих местах у окон были стоймя укреплены длинные тонкие стальные трубы, по которым бойцы могли в считанные секунды соскользнуть вниз; сверху донизу расчистили черные   лестницы; многие окна заложили кирпичом, оставив только бойницы; подземным ходом соединили подвал со старым канализационным тоннелем, выходившим, в свою очередь, к руслу упрятанной под землю небольшой безымянной речушки. Всех тех, кто должен был охранять дом, Корсаков заставил многократно облазить все помещения от подвала до чердака, а затем и все окрестные строения. Именно отличное знание бойцами окружающей местности, а не количество пулеметов и снайперов, позволяло ему считать, что командный пункт охраняется более или менее надежно. В этом с ним был вполне солидарен капитан Ищенко, сидевший через стол напротив своего командира и прихлебывавший крепкий чай из прозрачной чашечки иностранного вида.

  - Если мент города не знает, то что это за мент?- глубокомысленно произнес капитан. - Просто курам на смех. Понта может быть сколько угодно, а как дойдет до дела, смотришь, сразу и облажался.

   Вся мебель и все предметы обихода в конторе фирмы "Стикс" обладали тем стандартным зарубежным шиком, который, видимо, преисполнял восхищением простые души азербайджанских бандитов, а в душе человека культурного мог поселить в лучшем случае беспросветную скуку. Черного цвета шкафы, столы и полки, черные кожаные кресла, белые жалюзи, зеленый ворсистый линолеум и белая оргтехника на черном фоне - среди всего этого великолепия азербайджанцы, видимо, казались сами себе представителями передовой цивилизации в окружении тупых туземцев. Мысль об этом заставила Корсакова улыбнуться, но в следующую секунду он согнал улыбку с губ и озабоченно спросил:

  - Не хочет, значит, тетушка с места сниматься?

  - Не хочет,- подтвердил Ищенко. - Это железно.

  - И что же нам с ней делать?

  - А что с ней сделаешь? Охране я хвост накрутил, думаю, службу они не завалят. Ну и в милиции у меня есть надежные люди. Я им свою агентуру передал, кроме того, они кое-какие телефоны прослушивают,- Пистона,   например. Думаю, если бандиты задумают что-нибудь против Веры Николаевны, то я сразу об этом узнаю.

  - Дай-то Бог,- вздохнул Корсаков. - А я уже узнал кое-что интересное. Теперь все боевые операции против нас будет разрабатывать и проводить генерал Кабанов. Слыхал про такого?

  - Слыхал. Но его же выгнали из армии?- удивился Ищенко.

  - Таких, как он, хорошо выгонять из армии в мирное время,- усмехнулся Корсаков. - В военное про них сразу вспоминают. Это настоящий вояка, с таким нелегко справиться, особенно на настоящей войне, где в его распоряжении все средства, которые для войны придуманы. К счастью, тут он в средствах ограничен и потому предсказуем. Вот ты, например, что стал бы делать на его месте?

  - Я бы постарался договориться,- ответил не раздумывая Ищенко. - Мир бы постарался заключить.

  - Сергей, ну что ты говоришь,- фыркнул в свой стакан Корсаков. Он пил минеральную воду, так как считал, что чай и кофе нарушают необходимую снайперу твердость рук. - Разве его стали бы назначать, если бы собирались заключать мир? Это и без него смогли бы сделать.

  - Я бы на его месте устроил бы переворот, всех отстранил бы и все равно заключил бы мир - от себя лично,- не сдавался Ищенко.

  - Не так уж глупо,- задумался Корсаков. - Но вряд ли возможно. Кабанов только что из отставки, старые связи в армии он утратил, а враги остались. Врагов он, говорят, вообще легко наживал. Чему удивляться - он и воевал, и воровал лучше всех.

  - И характер, говорят, у него тяжелый,- заметил Ищенко. - Нет уж, Федорыч, ты лучше скажи, что ты сам думаешь. На то ты у нас и голова.

  - Я думаю, что раз нахрапом нас взять не удалось, а артиллерию применять нельзя, то Кабанов решить бить нас нашим же оружием,- сказал Корсаков. - Он создаст ударные отряды из професионалов, которые захватят внутри Центра базовые районы и оттуда начнут нападать на наши   небольшие отряды, используя партизанские методы. Постепенно он сомкнет эти базовые районы, получит выход к Садовому кольцу, разорвет захваченную нами территорию, и получится, что Центр контролирует уже он, а не мы. Тогда он сможет нас взять просто измором. Но я думаю, что власть предержащие все же решат нас уничтожить. Конечно, это все равно приведет к большим жертвам, но боевые действия будут носить уже локальный, как бы скрытый характер, а такими боевыми действиями наших правителей не напугаешь.

  - И что же делать?- спросил Ищенко, поедая бутерброд.

  - Надо рассудить, как Кабанов может перебросить подкрепления в Центр. Его части могут, конечно, пересечь Кольцо, но дальше им придется брать дом за домом, втягиваться в затяжные бои, а этого он как раз хочет избежать. При переброске по воздуху возможны большие потери. У нас, конечно, не так много комплексов "Игла", как я недавно заявил, но все же они есть, а для того, чтобы завалить в городе вертолет с десантом, много их и не надо. Причем гореть эти вертолеты будут у всех на виду, а поднятию морального духа такие картины не способствуют...

  - Под землей попрут, суки, как мы ходим!- стукнул Ищенко кулаком по столу. Корсаков кивнул:

  - Правильно, такое решение напрашивается само собой. Но главное в другом. На кого наши власти сейчас могут рассчитывать? Отчасти на армию, но армия хороша в том случае, если будет решено стереть с лица земли весь центр Москвы. На силы МВД - нет, на спецотряды ФСБ - вряд ли. Остается навербовать отовсюду отборный отряд или несколько отрядов и бросить его в бой. Но что произойдет, если мы этот отборный отряд разобьем? На кого можно будет опереться? То-то и оно. Ситуация окончательно приобретет патовый характер. Поэтому для нас сейчас главное - верно определить направление будущих ударов противника и разбить те части, которые на нас бросят. Насчет направления их ударов: у нас есть прекрасная приманка в виде тех объектов в Центре, которые мы   не заняли. Уверен, что Кабанов двинет свои отряды поначалу на такие объекты, тем более что на них до сих пор сидит какая-то охрана и, значит, с его точки зрения риск минимален. Но он не будет распыляться: он выберет такие пункты, которые легче всего соединить в одну зону, из которых легче всего прорваться к Садовому кольцу и которые больше всего будут мешать нашим сообщениям внутри Центра. Логично?

  - Витек, ты голова,- развел руками Ищенко. - Слышь, а коньячку у тебя не найдется?

  - Нет, капитан, не быть тебе генералом,- поднимаясь, вздохнул Корсаков.


   Долгое время нормальным жизненным состоянием полковника Дубинина была несокрушимая уверенность в себе. Обычных для большинства людей проблем и страхов он не знал: многолетняя подготовка приучила его смотреть свысока на все опасности, которые могут встретиться в гражданской жизни. Сам же он хотя и любил порой окунуться в эту жизнь, однако стоял по отношению к ней как бы особняком: его будущее полностью определяло подготовившее его государство, однако то же государство заботилось обо всех нуждах его самого и его семьи. Считалось, что столь ценный, потребовавший такой подготовки боец, как полковник Дубинин, не должен задумываться о мелких житейских проблемах: это неизбежно снизит его боеспособность и тем самым обесценит усилия, затраченные на формирование советского "универсального солдата". Полковник не боялся и за ту общественную нишу, которую он занимал: в мире постоянно воевали, и практически каждая из этих войн так или иначе задевала интересы Советской империи, а значит, могла потребовать и вмешательства этой империи, представителем которой в разных частях света неоднократно выступал полковник Дубинин. Спокойный за свой социальный статус, не мучимый никакими житейскими проблемами полковник вполне спокойно чувствовал себя и на войне - данной ему подготовки, приобретенного военного опыта и многократно протестированных личных качеств для этого   хватало с лихвой, так что полковник мог передавать свою уверенность и своим подчиненным.

   Период уверенности кончился после путча 1991 года, сменившись сначала долгим периодом неприкаянности, когда новое начальство, сомневавшееся в лояльности полковника, оставило его не у дел; затем, после возвращения на службу, полковник стал свидетелем бесконечных реорганизаций и переформирований элитных спецотрядов, а когда реорганизации вроде бы подошли к концу, их бойцы, в большинстве имевшие звание не ниже майора, обнаружили, что со всей своей уникальной подготовкой зарабатывают меньше ларечных сидельцев и неспособны даже толком прокормить семью. Поэтому полковник махнул рукой на постоянный ропот своих товарищей и подчиненных, немыслимый в прежние времена - не из-за особой идейности бойцов, а из-за того ощущения высокого спокойствия, которое наполняло всю их жизнь. Полковник предоставил всем думать и говорить, как они хотят, и заботился лишь о поддержании боевой и физической подготовки на должном уровне. В этом он не находил противников: во-первых, профессионал без постоянных упражнений в своем деле чувствует себя скверно, а во-вторых, все понимали, что профессионал, потерявший форму, не нужен не только правительству, но и всем прочим потенциальным нанимателям. Однако полковник ничуть не удивился, когда после захвата мятежниками центра Москвы поступивший приказ о выдвижении к Садовому кольцу подвергся в тренировочном лагере не то что обсуждению, а форменному осмеянию и был с гневом отвергнут. Данный факт никак не сказался на судьбе отряда и, видимо, был просто принят к сведению начальством. Процесс подготовки шел своим чередом, но полковник неким чутьем, развившимся у него за долгие годы его своеобразной службы, уже знал: что-то должно случиться, и поэтому вызов к генералу Кабанову его не удивил.

   Когда генерал заявил, что найти выход из создавшейся ситуации способны только элитные части, полковник начал говорить об офицерском   братстве, о мнении товарищей, о твердом решении коллектива, но умолк, увидев отвратительную гримасу генерала, который словно хлебнул уксуса.

  - Может, хватит болтать, сынок?- кое-как разгладив лицо, интимным тоном спросил генерал. - Про офицерское братство я много чего могу тебе рассказать, да неохота тебя расстраивать. Вам бы, элитным, гарнизонную лямку подольше потянуть, тогда бы поменьше было лишних разговоров... Ты что, идейный? Хочешь свергнуть правительство? Тогда почему ты еще здесь, а не там, за Садовым кольцом?

   Полковник пробубнил затверженные фразы о недопустимости вмешательства армии, тем более ее элитных частей, в политические дрязги. Генерал пренебрежительно махнул рукой:

  - Ладно, ты мне мозги не компостируй. По военной истории ты небось пятерку имел? Правильно, не может быть хорошего офицера без хорошего знания военной истории... Ну так помнишь, что Клаузевиц писал:"Война есть не что иное, как продолжение государственной политики иными средствами". В какой работе? Правильно, "О войне". Ну так вот, раз ты военный, то куда же ты денешься от политики, если ты должен ее просто продолжать иными средствами?- последние два слова генерал произнес с глумливой ухмылкой. - Дело в другом: просто тебе и твоим ребятам неохота защищать нынешнее правительство и нынешнего президента...

   Полковник хотел было возразить, но генерал выставил вперед ладонь:

  - Постой, дай договорить. Чего ты испугался, чудак, мы же без протокола беседуем. Стало быть, насрать вам на правительство и на то, что с ним будет. Может, вы даже порадуетесь, если его скинут и притянут к суду,- я бы, например, очень порадовался,- и генерал обнажил желтые зубы, достойные Щелкунчика из сказки. - Ну а эти террористы? Ведь вы не просто бездействуете - объективно вы им помогаете, а стоят ли они того? Если каждый вот так начнет захватывать столицу нашей Родины, что это будет за жизнь? В государстве должен быть порядок, пусть даже самый х....й, а тех, кто на него посягает, надо учить. Так что пусть даже   во многом эти террористы правы, но за то, что они сделали, их надо наказать, чтоб другим впредь неповадно было. И если ты, полковник, вместе со своими людьми это сделаешь, то совесть тебя мучить не должна.

   Генерал перевел дух и продолжал:

  - Это что касается моральной стороны проблемы. Но я понимаю - одной моралью сыт не будешь. Так вот, сообщаю тебе, полковник, что есть еще и сторона материальная. За участие в операции от ее начала до полной ликвидации террористов я уполномочен предложить тебе,- полковник помедлил, чувствуя, как напрягся собеседник,- предложить тебе двести миллионов рублей наличными.

   Полковник ожидал чего угодно, только не такой суммы. Величина вознаграждения сразу сбила его с заранее подготовленных позиций. В его голове промчались недостроенный домик на Волге, который можно будет достроить, машина, на ремонт которой не хватало денег и которую теперь наконец можно будет выкатить из гаража, дорогой лицей, в который можно будет отдать дочку... "А если убьют?"- произнес в душе полковника внутренний голос, прозвучавший, однако, как-то неубедительно. "Убьют, и хрен с ним,- ответил ему полковник. - Не будет этой вечной головной боли о деньгах, о том, о сем..." Тем не менее полковник хотел было задать вслух тот же вопрос, но генерал, внимательно следивший за реакцией собеседника, опередил его:

  - Если убьют, деньги получит жена. Но я надеюсь, что ты не позволишь себя убить. Мертвый ты мне не нужен. Половину сейчас, половину потом, но с условием: ты мне приводишь еще хотя бы двадцать человек. Для них вознаграждение составит по сто пятьдесят миллионов на брата, тридцать лимонов вперед. Договоров никаких не заключаем - сам понимаешь, никто не должен знать, что я набираю людей за деньги. Обманывать вас я не собираюсь - я еще жить хочу. Ну что, согласен?

   Полковник хотел было сказать, что подумает, но слишком сильной оказалась боязнь упустить замаячившее благополучие, и он пробормотал:

     - Да... Так точно, согласен.

  - Ну и правильно, ну и молодец,- осклабился генерал. - Хоть ты мне людей еще и не привел, но я тебе верю... Так и быть, получай.

   Генерал, встал, открыл стенной шкаф и достал оттуда объемистый кейс. Щелкнув замками, он приподнял крышку, показал полковнику плотные пачки пятисоттысячных купюр и протянул ему кейс. Полковник взял увесистое сокровище, отдал честь, четко, по-уставному, повернулся и двинулся к двери. Уже на пороге он услышал благодушный голос генерала:

  - Эй, кейс-то не забудь вернуть.


   Отряд полковника Дубинина, составлявший сто отборных бойцов, быстро шагал по широкому, сухому, слегка покатому тоннелю "второго метро". Было приятно ощущать под ногами надежное покрытие - толстые доски, уложенные поперек рельсов. Отряд проходил пока тот участок пути, где на стенах через равные промежутки горели тусклые лампочки, в свете которых можно было видеть таинственные стальные или бетонные двери, причудливые сплетения проводов, темные галереи, уходящие в никуда. Однако бойцы не обращали на все это внимания: впереди их ожидал куда более сложный участок пути, который следовало пройти к определенному сроку. В одном из зданий на Старой площади, имевшем спуск под землю, оборудованный даже эскалаторами, их уже ожидали, однако не имелось стопроцентной гарантии, что эти сведения не просочатся к мятежникам. К тому же, судя по многим косвенным данным, мятежники неплохо разбирались в подземном лабиринте Москвы, и потому и полковник, и его люди были едины в стремлении поскорее пройти опасный путь, где их каждую минуту ожидало столкновение с врагом, рыщущим под землей. Рядом с полковником шагал проводник-диггер, рослый парень с невыразительным лицом и волосами, заплетенными на затылке в косичку. Полковник презирал эту нелепую моду, однако едва они спустились под землю, как он забыл и о своем презрении, и о всех земных чувствах. Имелась только задача, которую надлежало   выполнить, и те люди, которые шли с ним, являлись одушевленными инструментами для выполнения этой задачи.

   Отряд шагал не менее полутора часов. Полковник, перед внутренним оком которого постоянно маячила схема подземных коммуникаций, вопросительно взглянул на диггера, и тот невозмутимо кивнул в ответ. Пора было сворачивать с магистрального тоннеля в темный боковой. Негромко прозвучала команда, бойцы надвинули на глаза приборы ночного видения и, почти не замедляя шага, перестроились в более узкую и длинную колонну. Под ногами зашуршал влажный бетонный пол. Сквозь окуляры прибора полковник видел в бледном мерцающем свете тянувшиеся по стенам провода, боковые проходы, ниши и люки непонятного назначения. Порой дорогу пересекали движущиеся черные комки крыс. Через некоторое время запахло влагой и послышался отдаленный плеск. "Здесь срежем",- негромко бросил диггер и первым повернул в боковой проход. Вскоре в люке тускло замерцала бегущая вода речки, еще в прошлом веке убранной под землю. По металлической лесенке полковник вслед за диггером спустился в русло и побрел вперед по колено в воде. За его спиной громыхали ступени лесенки - это спускались в русло бойцы отряда. Полковник брезговал вдыхать полной грудью сырой воздух подземелья, пропитанный гнилостным запахом. Перспективу тоннеля застилали испарения, казавшиеся в окулярах прибора колышущейся серебристой дымкой. Подошвы сапог порой то скребли по камню, то взрывали илистые наносы, то ступали по чему-то подозрительно мягкому. Полковник запрещал себе думать о том, что он сделает на полученные двести миллионов - "чтобы не сглазить",- однако мысли его против воли снова и снова возвращались к этому приятному предмету. Он, разумеется, не знал ни о разговоре Корсакова с Ищенко, ни о совещании, которое Корсаков затем провел с командирами отрядов, отвечавшими за оборону подземных коммуникаций. Не знал он также и о многочисленных дублировавших друг друга датчиках - инфракрасных, ультразвуковых, СВЧ- и сейсмодатчиках, реагирующих на движение и на сотрясение пола тоннелей   под человеческими шагами,- расставленных на стенах тоннелей и проходов и давно уже своими сигналами обозначавших продвижение его отряда. Разведгруппы правительственных войск, спускавшиеся под землю, не смогли обнаружить эти датчики, поскольку и сами устройства, и соединявшие их с центром провода были тщательно замаскированы, а порой и убраны в толщу полов и стен. Не знал полковник и о многих километрах телефонного провода, протянутого под землей и соединявшего рассредоточенные боевые группы восставших друг с другом и с командованием. Не знал он, наконец, о тех не обозначенных ни на каких схемах многочисленных проходах, пещерах, расщелинах, которые уже миновал его отряд: в некоторых из этих укрытий сидели часовые, провожавшие отряд полковника настороженными взглядами, а затем спешившие обходными путями сообщить о его появлении. Ни полковник, ни генерал Кабанов не предполагали, что мятежники начали обживать подземелья за несколько месяцев до своего выступления и потому ориентировались в них куда лучше противника. Корсаков с самого начала рассматривал подземные коммуникации как поле возможного боя и мог быстро наметить пути охвата вражеских отрядов и атаки их с разных сторон, в какой бы точке своего движения они ни находились. Для генерала Кабанова тоннели являлись лишь каналом переброски подкреплений в центр города, и потому в чисто боевом отношении под землей он изначально проигрывал мятежникам, поскольку не мог обезопасить свои отряды с флангов и тыла на протяжении всего перехода - слишком долгим был этот переход. Генерал не знал, насколько плотно освоено восставшими подземное пространство, и полагал, что быстрый бросок по кратчайшему маршруту скорее всего пройдет без осложнений, а при возникновении случайных стычек его профессиональные бойцы сумеют защитить себя. Так же полагал и полковник, а между тем его отряд неотвратимо залезал в мешок, оставив с флангов вражеские боевые группы и приближаясь к заминированному участку тоннеля, где его ждал сильный заслон. Еще одна боевая группа пристроилась отряду полковника в хвост и преследовала его   на почтительном расстоянии, пользуясь указаниями постов, - эта группа должна была встретить и добить отступающих.

   Ничего этого полковник не знал и оставался совершенно спокоен. Однако когда тоннель начал постепенно поворачивать вправо, он приказал отряду замедлить движение и выслал вперед, к повороту, передовой дозор. Именно за этим поворотом отряд должен был подняться в правый боковой проход и по нему дойти до тоннеля, подводившего уже непосредственно к намеченному объекту на поверхности. Разгребая сапогами воду, дозорная группа направилась вперед, а остальные бойцы присели на корточки, держа оружие наизготовку. Темные фигуры идущих скрылись за плавным изгибом поворота. Томительно тянулось время. Внезапно в окулярах полковника все высветлилось почти до полного исчезновения, и в тот же миг страшный раздирающий грохот едва не сбил его с ног. С потолка посыпались куски кирпича, с частым плеском падая в воду. "Может, кто-то просто на мину напоролся",- подумал полковник, однако раздавшаяся за поворотом автоматная очередь и сразу после нее - предсмертный вопль развеяли эту надежду. На повороте, словно зловещие мотыльки, забились голубоватые вспышки пулеметного огня, и в то же мгновение тоннель наполнился грохотом пальбы и разрывов гранат. Прямо к ногам полковника молча рухнул ничком в воду один из его бойцов. С треском и шипением граната взорвалась в воде, другая вонзилась в стену и хлестнула оттуда осколками по отряду, третья взорвалась, угодив в человека и одновременно со вспышкой разорвав его на куски. Люди валились один за другим, как кегли в кегельбане, и непрестанная пальба покрывала их вопли и брань. Однако люди полковника не так легко поддавались панике - даже в тоннеле, где некуда было спрятаться, они ложились за тела погибших товарищей и открывали ответный огонь. Полковник и сам плюхнулся в воду и из-за трупа своего бойца выпустил очередь по вспышкам. Теперь он видел, что стреляют из сводчатого устья бокового прохода, темнеющего на левой стороне уходящего вправо тоннеля - как раз   на самом внешнем изгибе поворота. Получше прицелившись, полковник выпустил еще одну очередь. Послышался приглушенный вопль, и вспышки погасли, но не успел полковник приподняться, чтобы осмотреться на поле боя, как они тут же замигали вновь. Полковник не думал, что стреляли именно по нему - его автомат был приспособлен для ведения бесшумной и беспламенной стрельбы, и засечь его в том аду, который царил в тоннеле, было нелегко. Однако тоннель имел небольшой уклон к повороту, и те, кто стрелял по залегшему отряду из находившихся на повороте укрытий, мог бить просто наугад - лежавшие бойцы были практически беззащитны, и пуля рано или поздно находила свою жертву. Никто не мог сообразить, что делать - от раздиравшего слух грохота гранат, от молотившего по барабанным перепонкам грохота пулеметных очередей все ошалели и отстреливались чисто инстинктивно, как огрызается затравленный зверь. Полковник потряс за плечо лежавшего рядом бойца с гранатометом за спиной и заорал ему в ухо:

  - Вдарь из гранатомета по вспышкам! Как погасишь их - сразу вперед, а то всех перебьют! Передай ребятам!

   Боец кивнул, повернулся и что-то закричал тем, кто залег рядом с ним. Затем он снял со спины гранатомет, поднялся на одно колено, но тут же бессильно выпустил оружие из рук и тяжело повалился на бок. "Готов",- подумал полковник, хорошо знавший, как падают люди, убитые наповал. Он приподнялся и заорал, срывая голосовые связки:

  - Огнеметчики, вы где, живы? "Шмель", работай по повороту! Всем работать по повороту! Гасите их там,и вперед! Вперед - здесь всем хана!

   Противник, видимо, решил во что бы то ни стало прижать отряд к земле - точнее, к воде: на повороте вспышки мигали уже на самой середине тоннеля, стрелки вели огонь без всякого прикрытия. Однако и люди полковника озверели от страха и жажды мести: под кинжальным огнем они поднимались и, положив на плечо трубу своего оружия, выпускали заряд по противнику. Впрочем, выпустить заряд удалось лишь троим из доброго   десятка - все остальные за какую-то пару секунд были убиты или ранены. Полковник скрипел зубами видя, как гибнут его бойцы - лучшие из лучших ложились десятками, словно какое-то пушечное мясо, но тут с воющим грохотом вырвались из труб и унеслись к повороту тоннеля огнеметные заряды. Полковник ткнулся лицом куда-то под мышку мертвецу, за которым лежал, и закрыл голову руками. По тоннелю прокатилось нечто среднее между грохотом и ревом, и когда полковник поднял голову, на повороте уже клубилось и бушевало пламя.

  - Вперед!- моля Бога, чтобы его услышали, рявкнул полковник. - Вперед, прорвемся!

   Он вскочил на ноги и что было сил ринулся к повороту - туда, где еще сплетались во мгле языки огня и человеческие тела горели в багрово отсвечивавшей воде. На бегу он оглянулся и порадовался тому, как много людей еще уцелело и бежит за ним. Раненые и те, кто получил контузию от пуль, не пробивших бронежилет, тоже поднимались и кое-как ковыляли за всеми, боясь остаться во мраке этого страшного тоннеля. В них никто не стрелял, и полковник решил было, что весь противостоявший им заслон погиб, но и этой надежде пришлось пойти прахом. Едва отряд миновал изгиб тоннеля, как всплески десятков бегущих ног, казавшиеся громкими в наступившей тишине, тут же похоронил под собой внезапно обрушившийся грохот залпа. Несколько десятков стволов били почти в упор, бледно-голубое пламя пульсировало и билось совсем рядом, бросая неверные отсветы на ослизлые кирпичные стены, и полковник даже сквозь грохот явственно слышал глухой стук пуль, пробивающих бронежилеты и тугую человеческую плоть. Бойцы полковника вскинули оружие и тоже открыли огонь в упор. Укрываться было некуда и некогда - люди, стреляя, вопили от ужаса, ожидая неизбежного попадания ответной пули, и валились, словно скошенная трава. И вдруг неподалеку рявкнуло, дохнуло жаром, и полковнику показалось, будто у него лопается голова. От нестерпимого жара он бросился в сторону, но налетел на стену. Сзади до него   тоже докатился грохот стрельбы - это зашедшие с флангов боевые группы из боковых проходов ударили перекрестным огнем отряду в тыл. Этот удар оказался весьма своевременным - еще немного, и люди полковника, которым нечего было терять, могли смять противника, преграждавшего им путь, но тут в гуще отряда разорвался огнеметный заряд, и охваченные пламенем люди с ревом заметались во мраке, а другие шатались, спотыкались и падали, оглохшие и ослепшие от вакуумного эффекта. Теперь град пуль поливал и передние, и задние ряды отряда - слыша сзади предсмертные крики и всплески падающих в воду тел, те, что находились впереди, утратили наступательный пыл и отстреливались с отчаянием обреченных, ежесекундно ожидая пули в спину. Как то ни странно, никто не пытался сдаться, хотя после нападения с тыла положение отряда полковника стало явно безнадежным. Там и сям горели не полностью погрузившиеся в воду трупы, освещая зловещим пламенем своды тоннеля, и по стенам перебегали отсветы пламени, вырывавшегося из автоматных и пулеметных стволов; пользуясь этим неверным освещением, люди полковника срывали с голов и швыряли в воду бесценные приборы ночного видения, предпочитая встретить смерть без этой досадной обузы. "Сдавайтесь,- хрипел полковник,- ну что ж вы не сдаетесь? Вы же за деньги здесь, зачем вам подыхать? Сдавайтесь, мать вашу!" Из ушей у него текла кровь - его барабанные перепонки не выдержали вакуумного эффекта от разрыва очередного огнеметного заряда, и он сам не знал, кричит он или только беззвучно шевелит губами, тем более что голосовые связки он сорвал еще раньше, отдавая команды, которых никто не слушал. Полковник, сидя у стены и посылая очередь за очередью по темным фигурам, то появлявшимся, то пропадавшим при колебаниях освещения, словно забыл, что и сам он оказался в этом тоннеле из-за денег и, следовательно, имел полное моральное право сдаться. Беда заключалась в том, что военнослужащие некоторых советских элитных частей, ставших потом российскими, просто плохо знали, как это делается - каждого из них готовили таким образом,   чтобы он даже в безвыходном положении, даже умирая, оставался костью в горле для противника. Полковник подумал, что неплохо бы ему самому подать своим подчиненным пример сдачи в плен, но вместо этого машинально прицелился и дал очередь. Было видно, как темная фигура тяжело рухнула в воду. Звуков полковник уже не слышал, потому он и не уловил момента, когда наступила тишина - его бойцы перестали отстреливаться. Однако полковник заметил, что в тоннеле стало заметно темнее - противник тоже прекратил стрелять и выжидал. Через некоторое время по воде зашлепали шаги и темные силуэты начали приближаться, но оставшиеся в живых бойцы ударили по ним из автоматов. Раздались крики боли, и одновременно с ними во мраке вновь заплясало бледное пламя, вырывающееся из десятков стволов. Совсем рядом с полковником сверкнуло несколько гранатных разрывов, чудом не зацепив его осколками, поднялись клубы пара и пороховых газов. Полковник привычно стер с лица брызги, но на сей раз ладонь его сделалась липкой, и, взглянув на нее, он понял, что в лицо ему брызнула кровь. Он огляделся, но не увидел, кого убило рядом с ним - только черная вода маслянисто колыхалась вокруг неподвижных человеческих тел. Течение мало-помалу подволакивало их друг к другу, сцепляя трупы в целые острова. На некоторых мертвецах еще тлела одежда, но это лишь подчеркивало темноту, наступившую после прекращения стрельбы. Полковник надвинул на глаза прибор ночного видения и увидел, как светящиеся фигуры вновь осторожно двинулись вперед. Они приближались, но по ним никто не стрелял. У полковника кончился последний магазин с патронами, он опустил в воду свой небольшой ладный автомат и разжал пальцы. Затем он нащупал на поясе сумку с гранатами и вытащил две гранаты. Он не думал о том, как бы подороже продать свою жизнь, и вообще не думал о смерти. Мысли его работали в другом направлении - как бы причинить наибольший урон противнику. Вскочив на ноги и одновременно выдернув зубами чеку, он швырнул гранату в наступающих и тут же снова плюхнулся в воду. Однако   это его движение было слишком заметным, поскольку вокруг полковника больше никто не двигался. Стрелок, заметивший то место, где залег полковник, трассирующей очередью показал его своим товарищам. Огненные иглы вонзались в темную воду, в неподвижные массы человеческих тел, скрещивались и сплетались в одну смертоносную струю. Наконец стрелки вновь двинулись вперед, прикрывая собственное движение огнем по тому месту, где находился их враг. Поднять голову под таким сосредоточенным огнем мог бы только самоубийца. Самоубийцей полковник не был, однако он не собирался ждать, пока его пристрелят, как собаку, подойдя вплотную. Поэтому он оперся о мертвеца, приподнялся и занес руку для броска. Последним, что он увидел в жизни, были беззвучно мерцающие бледно-голубые огни - в следующее мгновение две пули попали ему в лицо, и он рухнул ничком на труп своего бойца. Осколки его собственной гранаты, выпавшей из ослабшей руки и разорвавшейся совсем рядом, впились в его бронежилет, рассекли шею, искромсали ноги, но полковник Дубинин этого уже не почувствовал.


   Капитан Ищенко, объехав с проверкой боевые позиции по линии Садового кольца, вернулся на командный пункт и застал Корсакова за просмотром по видеомагнитофону кассеты с собственным выступлением.

  - Очень неуверенно себя чувствую, когда смотрю,- пожаловался Корсаков. - Не могу понять, откуда режиссеры знают, что хорошо, что плохо, как надо делать, а как не надо. Я, например, не знаю, хорошо я выступаю или плохо. Все время кажется, будто я не сказал чего-то очень важного.

  - Если говорить обо всем, что в стране плохо и что надо менять, можно проговорить целый день,- сказал Ищенко. - Надо сказать главное: нынешнюю власть пора скинуть. За что - народ и сам знает.

  - Ничего не объяснять тоже нельзя,- возразил Корсаков. - Люди решат, что их принимают за идиотов.

  - Ну думай, Федорыч,- вздохнул Ищенко. - На то ты у нас и голова.

     - Думать уже поздно,- сказал Корсаков. - Кассета пошла в народ.

  - Как пошла?- удивился Ищенко. - Когда же ее показывали?

  - Центральные телекомпании ее так и не показали, потому ты ее по телевизору и не видел,- объяснил Корсаков. - Заявляют, что не хотят предоставлять эфир террористу - террористам, мол, только того и надо.

  - Да?!- возмутился Ищенко. - А Басаева в свое время по всем каналам крутили сотни раз! Ну и суки!

  - Их можно понять,- заметил Корсаков. - Люди вкладывают деньги в телевидение не для того, чтобы оно показывало то, что им не нравится. А тут какие-то вооруженные бандюги прямо заявляют: телевидение, дескать, надо реформировать, чтобы оно отражало не только мнение тех, кто его купил. Басаев-то не посягал на такие устои.

  - Им, видите ли, острые материалы нужны, сенсации!- не унимался Ищенко. - Они, видите ли, хотят информировать зрителя! Ну вот и информируй! Материалы - острее не бывает! Так нет же - богатый дядя цыкнул, и все!

  - Да чего ты так разволновался? Ты что, не знал, что телевидение у нас продажное?- удивился Корсаков. - По-моему,сейчас это уже всем понятно.

  - Да зло берет,- пробурчал Ищенко. - Надо же, какие суки! И президент тоже хорош: недавно видел его по телевизору, так он сказал, что правильно нас не показывают. У нас, говорит, была безграничная свобода, показывали все подряд, вот террористы от такой свободы и распоясались. Пожестче, говорит, надо.

  - Ну, Бог с ними, пусть они решают, что им надо, а кассеты наши тем не менее пошли. Во-первых, за рубежом, благодаря нашему французскому другу, во-вторых, кабельные телестудии ее крутят, в-третьих, провинциальное телевидение... Людей за это выгоняют с работы, а они все равно крутят. А кое-где народ даже бастует под лозунгом:"Хотим знать правду о событиях в Москве!"

  - Федорыч,- осторожно начал Ищенко,- я вот чего боюсь... Сейчас народ бастует, потому что хочет знать про наши дела. А потом начнет бастовать   в нашу поддержку, а потом начнет начальство громить, а потом плохих людей на фонарях вешать. Такая революция начнется - не дай Бог!

  - А я не особенно этого боюсь,- спокойно сказал Корсаков. - У каждого человека есть право на восстание. Правда, если в результате этого восстания получается не то, чего человек хотел, то тут уж ему надо пенять на себя. Но право на восстание остается. Это самое коренное право - все другие права можно отобрать, а его не отберешь. Человек должен заявлять о своем достоинстве, пусть даже в самых жестоких и нелепых формах - все равно это достойно уважения. Он должен отстаивать свое достоинство, даже если весь мир в результате рухнет.

  - Да надоели уже эти российские революции, Федорыч!- взволнованно произнес Ищенко. - Опять все разорят, опять потом будут десять лет отстраивать. А народу сколько загубят! У нас ведь иначе не бывает.

  - В нашем конкретном случае не хотелось бы, конечно, большой заварухи в стране,- сказал Корсаков. - Но не стоит ставить все с ног на голову: виноваты в этом будем не мы - мы только напомнили народу о его достоинстве. Виноваты будут те, кто это достоинство ущемлял, кто употреблял власть во зло.

  - Какая разница, кто будет виноват?- возразил Ищенко. - Какая разница, во имя чего все это разразится? Важно то, что много бед произойдет.

  - Нет, не говори, разница очень большая,- поправил его Корсаков. - Но смуты и кровопролития, конечно, не хотелось бы. Будем надеяться, что нам удастся вовремя остановиться и остановить других. Но сейчас у нас другие задачи - не позволить, чтобы нам силой заткнули рот. Мы заставим нас выслушать, а там пусть народ решает.

   Зазвонил стоявший на столе телефон. Корсаков крутанулся вместе с вертящимся креслом и снял трубку. Некоторое время он слушал, затем недоуменно произнес:

  - Какие шпионы, о чем вы?.. Да перестаньте, тут в Центре шпионов и так полно, зачем новых перебрасывать, да еще таким дурацким способом.   Рвутся ко мне? А откуда они меня знают? Ну, везите их ко мне, разберемся,- Корсаков повесил трубку и пояснил: - Неустроев поймал каких-то людей, которые дали денег водителю "скорой помощи", чтобы он перевез их через Садовое кольцо. При проверке их, естественно, сразу задержали, да они и не пытались скрыться. Требуют встречи со мной, говорят, что я их знаю. Кто бы это мог быть?- Корсаков задумался и потом с усмешкой сказал: - А, ну, кажется, догадываюсь. Тем более если с ними женщина... Пошли во двор, капитан, обеспечим гостям достойную встречу. Ты только держи меня, чтобы я им морды не набил.

   В гулком дворе стояла обычная тень и было прохладно, несмотря на стоявшу. жаркую погоду. Прохаживавшиеся вдоль стен дома охранники подобрались и выжидательно посмотрели на Корсакова, но тот успокоительно махнул им рукой. Через некоторое время в подворотню въехали два "уазика" и остановились посреди двора. Из передней машины вылез капитан Неустроев, подошел к Корсакову и доложил:

  - Задержаны четыре лица без документов. Пытались пересечь запретку, то есть Садовое кольцо, используя машину скорой помощи. Водитель мною также задержан. Нарушители требовали встречи с вами, поэтому я счел нужным сообщить...

  - Виктор!- с хохотом закричал толстяк Алексей, высовываясь из второго "уазика". - Не слушай этого упыря! Зачем нам документы, если мы ехали к тебе? Почему ты не сообщил нам о том, что готовится? Какую блестящую заваруху ты устроил! Мы знали, что из тебя будет толк!

   Под эти выкрики из "уазика" вылезла вся компания: Алексей, Саша, Альбина и примкнувший к ним Толян. Вокруг них переминались с ноги на ногу вооруженные до зубов бойцы Неустроева. У самого капитана веселый смех задержанных вызвал кислую гримасу.

  - Вы какого черта приехали?!- рявкнул Корсаков. - Я специально вам ничего не говорил, чтобы вы не вздумали влезть в эту историю, так нет - вам надо было припереться. С точки зрения закона и я, и все мои люди -   преступники. Вам что, неприятностей захотелось? Давайте-ка по машинам и обратно, пока вы еще не засветились в моем обществе.

  - А может, мы как раз хотим засветиться в твоем обществе!- воскликнула Альбина и неожиданно бросилась Корсакову на шею. Тот попытался было высвободиться, но Альбина уцепилась за его шею, как кошка, и в промежутках между поцелуями выкрикивала: - Мы хотим славы! Мы хотим быть рядом с тобой, особенно я!

   Ситуация приобрела явно комический характер. Троица непрошеных гостей поддерживала Альбину сочувственными возгласами, а охранники понимающе ухмылялись. Оставался мрачным только Неустроев, которого обозвали упырем. Корсаков с трудом отодрал от себя Альбину и проворчал:

  - Ладно, пошли за мной.

  - Он приглашает нас в штаб!- восхищенно завопила Альбина. Корсаков с досадой плюнул. Они поднялись в офис фирмы "Стикс". Алексей прочел еще сохранившуюся от прежних хозяев табличку на двери и рассмеялся:

  - И нестрашно вам сидеть в таком месте?

   Корсаков рассадил гостей, и Альбина тут же принялась готовить чай и обшаривать шкафы в поисках съестного.

  - Как вы тут вообще питаетесь?- поинтересовалась она. - У нас, например, все магазины работают, как будто ничего не происходит, а у вас? Или вы грабите награбленное?

  - Этим у меня начальник тыла занимается,- ответил Корсаков. - Запасы продуктов у нас все на учете, владельцам за них платим, но без торговой наценки, то есть чтобы только их затраты покрыть. Но вы мне зубы не заговаривайте. Говорите, зачем вы сюда приехали? Оружия я вам не дам, так и знайте. Воевать тут и без вас есть кому.

  - А мы что, не русские люди, не патриоты?- обиженно спросил Алексей.

  - Вот и занимайтесь своим делом,- возразил Корсаков. - Я же говорю: бойцов у меня хватает. Зачем мне вас, музыкантов, втравливать в это дело? Вы по другой части. Если с вами что-нибудь случится, я вовек себе   этого не прощу.

  - Слышишь, что человек говорит?- накинулся неожиданно Алексей на скромно молчавшего Толяна. - Ну чего ты сюда поперся? Ведь если тебя, дурака, убьют, он до конца своих дней будет переживать!

  - Да, Толик, шел бы ты домой,- поддержала Алексея Альбина. - Тем более там твой Ольгунчик остался. Как она будет без тебя?

  - Ну вот еще,- фыркнул Толян. - Тут красивая жизнь идет, война, приключения и все такое, а там что? На ее кислую рожу глядеть?

  - Фу, какой ты грубый, Толик,- вздохнула Альбина, разливая чай. - Хотя все мужчины таковы. Только и ждут, как бы бросить женщину и умчаться на поиски приключений.

  - Насчет красивой жизни вы, ребята, что-то перепутали,- вмешался в разговор стоявший в дверях капитан Ищенко. - Федорыч, ты хотел просмотреть кассету, где жмуриков из-под земли достают. Пускай и ребята тоже посмотрят. Секретов тут никаких нет, зато у них лишних иллюзий не будет. Я включаю?

  - Давай,- махнул рукой Корсаков, берясь за чашку с чаем. - Поясняю в двух словах: из-за Кольца в Центр хотели перебросить по подземным коммуникациям несколько отрядов спецназа, чтобы нанести нам удар с тыла. Однако мы такой ход предвидели, перехватили под землей эти отряды, окружили их и уничтожили. Поскольку снимать бой под землей было и технически сложно, и очень опасно, я нашим кинооператорам туда лезть запретил. Они засняли тот момент, когда из-под земли на поверхность поднимают убитых и раненых.

   На экране появилось изображение, и все присутствовавшие затихли. Они увидели обширное помещение с кирпичными стенами и сводами, ярко освещенное - освещение, видимо, было установлено специально для съемки. Настежь распахнутые металлические двери открывали темный дверной проем в одной из стен. В темноте перемещались смутные отсветы, угадывалось какое-то движение, слышались голоса, и наконец появились первые четыре   человека в бронежилетах, в камуфляжной форме, с вымазанными черной краской лицами и мокрые до нитки. Они тащили носилки с раненым, мертвенная бледность которого была заметна даже под черной краской, покрывавшей лицо. На правой штанине раненого над коленом ярким белым пятном выделялась повязка, а ниже колена от ноги осталась только измочаленная багрово-синяя масса, в которой чернели клочья материи и ярко белели осколки кости. У следующего раненого осколками раздробило нижнюю челюсть, и изо рта, точнее, из черного отверстия в кровавом месиве, вырастал, колыхаясь, розовый пузырь, лопался и вновь вырастал. Его рану, видимо, никто не решился перевязать. Пальцы раненого судорожно стискивали каркас носилок, в лихорадочно блестевших глазах стоял ужас. Следующий раненый вышел сам, опираясь на товарища - глаза его были завязаны бинтом, из-под которого по щеке стекала струйка крови. Четвертый, голый по пояс, лежал на носилках лицом вниз, а на его белой спине чернела огромная, словно нанесенная секирой рана со вздувшимися краями.Этого зрелища Альбина уже не выдержала и взмолилась:

  - Витя, милый, прекрати, я больше не могу на это смотреть!

  - Не можешь - не смотри,- резко произнес Корсаков. - А ребятам не помешает. Особенно тем, кто захотел красивой жизни и потому явился сюда без приглашения.

  - Виктор, ты что думаешь, мы дураки и ничего не понимаем?- обиженно спросил Алексей. - К чему этот воспитательный просмотр?

  - Просто понимать мало,- возразил Корсаков. - Чтобы понять по-настоящему, надо посмотреть. Имей в виду: вы еще не чувствуете, как все это пахнет, вы не пережили того страха, который пережили они там, под землей. Вы хоть и слышите, как они стонут, но в записи это совсем не то, что вживую,- половина оттенков утрачивается, а сильнее всего пробирают иногда именно оттенки.

   Из темноты вынесли обгорелого мертвеца - руки его были подняты в "позе боксера", широко разинутый рот скалился на черном лице двумя   рядами ослепительно белых зубов. Альбина приглушенно вскрикнула и унеслась в соседнюю комнату. Там она спугнула капитана Ищенко, под шумок наливавшего себе в чай коньяку. Восставшие соблюдали в своей среде "сухой закон", хорошо понимая его необходимость среди разливанного моря дармового алкоголя, однако капитан позволял себе порой нарушать это установление, ссылаясь на свои годы и житейскую мудрость. В любом случае ему не хотелось бы, чтобы командир увидел, как он доит секретную бутылочку. Капитан рефлекторно дернулся к шкафу, но, увидав Альбину, решил сделать вид, будто ничего особенного не происходит, и с суровым лицом долил чашку коньяком доверху. Он хотел было поставить бутылку на место, но Альбина налетела на него, как вихрь, и со словами:"Это просто садизм какой-то!" выхватила у него бутылку и сделала несколько огромных глотков из горлышка. Капитан в ужасе издал невнятный сдавленный звук, но было уже поздно - скрыть недостачу коньяка не представлялось возможным. После недолгого размышления Ищенко захлопотал вокруг гостьи:

  - Присаживайтесь! Это Федорыч вас расстроил? Да, не привык он с дамами общаться... Вот, выпейте чайку - хороший, с коньячком...

   Когда Альбина пригубила чаю, капитан со спокойной совестью вышел в соседнюю комнату и с укором обратился к Корсакову:

  - Что ж ты, Федорыч, девушку так разволновал? Я ей дал сперва коньячку выпить, а теперь налил ей чаю с коньячком.

   Уловив недоверие в глазах Корсакова, капитан возмутился:

  - Если не веришь, можешь сам ее спросить. Вот она сидит и пьет чай с коньяком. Чего мне врать-то?

   Корсаков только махнул рукой и обратился к музыкантам, вперившим взгляды в экран телевизора:

  - Ну посудите сами, могу я бросить вас в такую мясорубку? У вас другая стезя в этой жизни. Уж если вам приспичило повоевать, ищите сами оружие и сами воюйте, чтобы только я о ваших затеях ничего не знал. Я вам в   этом деле намерен не помогать, а только мешать.

   Алексей с трудом оторвался от созерцания мертвецов, уложенных в длинный ряд вдоль всего подвала, и спросил:

  - И что, всех, кто хотел прорваться в Центр, так под землей и перебили?

  - Ну почему, не всех,- ответил Корсаков. - Один отряд сумел пробиться назад, хотя и с потерями. Ну и многие ранеными попали в плен. Мы их отправим назад через Кольцо - нам и со своими ранеными хлопот хватает. Ну так что, едете вы обратно?

  - Послушай, Виктор, мы искренне хотим вас поддержать,- серьезно сказал Саша. - Неужели поддержку ты понимаешь только как участие в боях с твоим противником? Я, к примеру, хотел бы поработать на радио. Все известные радиостанции передают только обращения к народу,- так их скоро просто перестанут слушать. Мы могли бы пока заняться этим, а если тебе понадобится от нас еще что-то, то мы будем всегда под рукой. Работать на радио мне приходилось, так что в грязь лицом мы ударить не должны.

  - Это другое дело,- после краткого раздумья ответил Корсаков. - Я вас могу отправить прямо сейчас к некоему господину Мечникову - он у нас отвечает за радиовещание. Человек он веселый, так что, думаю, вы с ним сработаетесь. А ваши кассеты у вас с собой есть? Вот и хорошо - заведите там что-нибудь повеселее, пусть все знают, что у нас отличное настроение. Да и для вас это будет неплохая реклама.

  - А жить-то мы где будем?- осторожно спросил Алексей, видимо, боясь показаться назойливым.

  - Если хотите, можете расположиться в гостинице - я распоряжусь. Если хотите - можете прямо здесь: у нас здесь есть апартаменты. Но у меня под боком прошу не сидеть: приехали работать, так работайте.

  - Ну, перестали вы этот ужас смотреть?- спросила Альбина, появляясь на пороге комнаты. Корсаков выключил видеомагнитофон, и экран наконец перестал неудержимо притягивать взгляды гостей.

     _ Альбина, мы едем обрабатывать общественное мнение в интересах вот этого прекрасного человека,- показал на Корсакова Алексей. - Ты с нами?

  - Ну вот еще,- фыркнула Альбина. - Зачем я там нужна? А здесь я похозяйничаю, наведу порядок, и вообще... Вообще им тут женской руки не хватает.

  - Если женщин послушать, так везде женской руки не хватает,- съязвил Корсаков. - Везде, где им хочется остаться.

  - Я могу и уйти,- прищурилась Альбина. Корсаков с притворным испугом возразил:

  - Ну что ты, как можно? Конечно, оставайся.

  - Оставайся, но постарайся быть полезной,- подхватил Алексей. - Не стой у человека над душой, у него и без тебя много хлопот - как бы что взорвать, то да се... Жизнь террориста не сахар. Приехала, так работай, чтоб мы с Александром не краснели за тебя.

  - Альбина, твои друзья - полные негодяи,- заметил Корсаков. Он хотел было приказать Ищенко сопроводить музыкантов на радиостанцию, но перспектива остаться один на один с Альбиной его смутила. Он взял со стола сотовый телефон, отдал необходимые распоряжения шоферу, после чего сообщил музыкантам: - Машина вас ждет.

  - Прекрасно... Альбина, я очень надеюсь на тебя,- сделав страшные глаза, сказал Алексей. - Главное, чтоб не было этого, как его... секса, вот. Чтоб грубой эротики тоже не было...

  - Нет, эротика имеет право на существование,- возразил Александр, которого Альбина уже выталкивала на лестничную клетку. - Но очень важно, чтобы она не переходила в порнографию. Альбина, ты знаешь, где

  грань между эротикой и порнографией?

  - Вы уйдете или нет?- рассвирепела Альбина. Когда за гостями захлопнулась дверь, она спросила: - Интересно,а как вы здесь питаетесь?

  - Ну вот, начинается,- простонал Корсаков. - Хорошо питаемся, с голоду не пухнем. Правда, капитан?

     - Да что ты его спрашиваешь, он тощий, как щепка,- пренебрежительно махнула рукой Альбина. - И ты тоже неважно выглядишь. Я еще по тому отдыху на море помню: если тебе не приготовить и под нос не поставить, ты так и будешь ходить голодный или нажрешься чего попало.

  - Что делать, дорогая, я привык,- заметил Корсаков. - Если бы у меня был желудок похуже, то я давно уже сменил бы образ жизни.

  - Не надо до этого доводить,- наставительно сказала Альбина. Корсаков поднял брови:

  - Стало быть, ты хочешь, чтобы я продолжал вести нынешний образ жизни, только при этом хорошо питаясь? Образ жизни искателя приключений, террориста...

  - Я не то хотела сказать,- смутилась Альбина. - И вообще мне все равно, какой образ жизни ты ведешь. Так как же вы питаетесь, в конце концов,- неужели все время всухомятку?

  - Бывает, конечно, но не все время,- ответил Корсаков. - Тут неподалеку есть один ресторанчик, мы им платим, и они носят нам сюда обеды. И нам удобно, и им хорошо - заведение не простаивает.

  - Горячая пища человеку нужна три раза в день,- заявила Альбина. - Особенно мужчине. В этом доме есть газ?

  - Здесь есть даже кухня. По коридору и налево,- показал Корсаков. Когда Альбина удалилась осматривать кухню, он пояснил в ответ на вопросительный взгляд капитана Ищенко: - У нас с ней был роман когда-то. Прекрасная девушка,но что мне с ней делать - не жениться же на ней?

  - А почему бы и нет?- пожал плечами Ищенко. - Не вечно же будет продолжаться эта заваруха.

   Даже самых близких Корсакову людей отделяло от него именно это: все они были уверены, что та война, на которой они оказались вместе, когда-нибудь кончится, и не мешает подумать об устройстве мирной жизни. Корсаков же был уверен в обратном - в том, что война не кончится никогда. Разговоры о мирной жизни теперь уже не казались ему чем-то   вроде предательства, как в былые времена,- они лишь порождали в его душе легкую горечь. Он вздохнул и произнес:

  - Окончится эта заваруха - начнется какая-нибудь другая. Кроме того, меня по всему свету ищут, а в те места, где я могу отсидеться, опасно везти жену. Если бы я не мог жить без этой женщины, тогда еще куда ни шло, а так - зачем мне лишние проблемы?

  - Тоже правильно,- неохотно согласился Ищенко, которому Альбина очень понравилась. Он бы и сам приударил за ней, но заметил, как она смотрит на Корсакова, и понял, что у него, да и ни у кого другого, пока нет шансов. Тем временем Альбина появилась из коридора и с ужасом произнесла:

  - Что за бардак вы развели на кухне? Там же просто помойка! Везде более или менее чисто, а на кухне бардак!

  - Альбина, это не мы,- объяснил Ищенко. - Этот офис принадлежал раньше азербайджанским бандитам. В комнатах они ради показухи соблюдали чистоту, а на кухне, наверно, расслаблялись. Мы там ни разу не готовили, ей-Богу.

  - И не убирали тоже ни разу,- ядовито заметила Альбина, вихрем прошлась по комнате в поисках швабры и тряпки и, ничего не найдя, вновь вылетела в коридор. Корсаков мрачно заметил:

  - Не успела явиться, а уже хозяйничает. Зря я ее назад не отправил.

  - Домовитых баб мужики вроде бы ценят, а я не люблю, когда баба хлопочет по хозяйству,- доверительно сказал Ищенко. - Умом понимаю, что все правильно, хорошо, что надо ее похвалить, а самого зло берет. То ли

  это из-за того, что мать у нас все время была в хлопотах, ей даже толком поговорить с нами времени не хватало. Отец у нас рано умер, она одна осталась со мной и с сестрами. Может, иначе и нельзя было, но все равно обидно: вроде и есть мать, а вроде и нет ее - вместо нее какая-то стряпуха. А может, все из-за того, что я жену слишком любил. Мне семейная жизнь с ней представлялась как сплошной праздник,- с таким   настроением, конечно, опасно жениться, но я тогда молодой был... При моей работе и так дома бывашь редко, и, конечно, зло берет, когда встаешь утром, а вместо праздника начинаются какие-то хлопоты, какая-то суета... Но я эту досаду подавлял, жену не попрекнул ни разу,- поднял палец капитан. - Я же понимал, что это у меня просто заскок.

  - А может, и не такой уж заскок,- заметил Корсаков. - Мне тоже случалось чувствовать нечто подобное. Значит, склоки с женой ты не затевал,- из-за чего же вы разошлись?

  - Наверно, из-за того, что она меня недостаточно любила,- задумчиво произнес Ищенко. - Не хотела понять, что такое для меня моя работа. Я ей пытался объяснить, что если человек родился ментом, то его уже не переделаешь... Бесполезно - она считала, будто я просто ни на что другое не годен и пытаюсь эту свою слабость как-то оправдать. У нее ведь перед глазами были другие примеры - мои приятели, которые ушли из органов, открыли свои фирмы, разбогатели...

  - Ну и плюнь ты на нее, если ей важны такие примеры,- посоветовал Корсаков. Ищенко возразил со вздохом:

  - Нет, не говори, для женщины все это немало значит. Хотя бы потому, что облегчает ей жизнь. Может, на самом деле это я ее недостаточно любил - не захотел пожертвовать ради нее своей работой, уйти в бизнес. Вот ты, наверно, замечал: в каждом фильме про ментов у героя обязательно главная проблема с женой или с любовницей, потому что женщины не могут выносить, когда у их мужика такая работа. Я раньше над этим посмеивался, пока у самого не получилось в жизни так же, как в кино. Такая уж у нас, ментов, работа проклятая,- философски заключил капитан. "Что же сказать о моей работе?"- промелькнуло в голове у Корсакова, однако он промолчал. На кухне что-то с грохотом и звоном рухнуло и покатилось по полу. Собеседники невольно прислушались. Донеслась приглушенная брань Альбины, затем опять раздался грохот и скрип передвигаемой мебели. Ищенко вскочил, высунулся в коридор и   крикнул:

  - Альбина, может, тебе помочь?

  - Меня увольте,- проворчал Корсаков. В этот момент на столе запищал сотовый телефон - это капитан Неустроев, находившийся во дворе, просил об аудиенции. Корсаков велел капитану подниматься. Когда он через пару минут появился в офисе, Корсакова насторожил его угрюмый и сосредоточенный вид. Правда, в другое время Неустроев также не производил впечатления весельчака, но и угрюмцем тоже не выглядел - обычно от всей его фигуры веяло нерушимым спокойствием, и было ясно, что спокойствие это не поколеблется даже на пороге смерти. Однако теперь вид капитана отнюдь не успокаивал - наоборот, нагонял тоску и мрачные мысли. Ищенко весело поинтересовался:

  - Ты чего такой кислый, капитан, кто тебя обидел?

   Неустроев проигнорировал бестактный вопрос и обратился к Корсакову:

  - Командир, я хотел бы один на один...

  - Капитан, ты хотел помочь женщине,- напомнил Корсаков Ищенко.

  - Исчезаю,- прошептал тот и на цыпочках вышел в коридор. С кухни вскоре донесся его смех и сердитые восклицания Альбины. Корсаков вопросительно посмотрел на Неустроева, и тот начал:

  - Я вот по какому вопросу...

   После этого довольно казенного вступления капитан тяжело вздохнул и сделал невыносимо долгую паузу. Корсаков не выдержал первым:

  - Ну, капитан, что ты вздыхаешь, как лошадь? Говори, что стряслось.

  - Да ничего не стряслось...- пробормотал Неустроев. - Эти вот ребята, которые к вам прибыли, назвали меня упырем...

  - Ну и что ты предлагаешь с ними делать?- поинтересовался Корсаков. - Они же не со зла, это просто шутка. Ты, между прочим, первый назвал их шпионами, а они мои добрые знакомые и, конечно, никакие не шпионы. Так что, по-моему, вы квиты.

  - Не в этом дело,- поморщился Неустроев. - На них-то я не обижаюсь,   меня они не знают. Но у них получилась не совсем шутка. Упырь - это тот, кто пьет кровь, так?

  - Ну, допустим,- кивнул Корсаков.

  - А я чем занимаюсь? Самая грязная работа - на мне. Сколько народу я уже вывел в расход? Мне их не жалко, это все подонки были, но кровь-то на мне. Вот и выходит, что я самый настоящий упырь. Я же видел, как ребята смеялись. Эти ваши знакомые хотели пошутить, а попали в точку.

  - Капитан, вы сами-то не шутите?- осведомился Корсаков.

  - Никак нет,- мотнул головой Неустроев. - Прошу дать мне другое назначение. Почему вся кровь должна быть на одном человеке?

   Корсаков понемногу начал злиться. Он вкрадчиво спросил:

  - А что, капитан, когда вы служили в армии, то задания выполняли без крови? В Афганистане, например? У меня-то совершенно другие сведения.

  - Армия - это другое дело,- мрачно возразил Неустроев.

  - Почему же другое?- еще более вкрадчиво поинтересовался Корсаков. - А здесь у нас что, по-вашему,- бандитская шайка, где все по очереди должны повязаться кровью? Вы это имеете в виду, когда просите заменить вас? Я, ваш командир, отдал вам приказ и несу за него всю ответственность, а вы должны его выполнять без всяких рассуждений. Пока вы справляетесь, я и не подумаю вас заменять.

   Осознав, что мозги капитана Неустроева с трудом воспринимают обычные рациональные доводы, Корсаков постепенно поднял голос до крика, решив воздействовать на дисциплинарный рефлекс. Поднявшись с кресла, он свирепо прорычал:

  - Вам оказано особое доверие, а вы норовите устраниться от выполнения задания, и все только потому, что вас как-то там обозвали! Понятно, почему в армии бардак, если даже лучшие офицеры так себя ведут. Встать!

   Капитан автоматически поднялся. Корсаков продолжал:

  - Короче говоря, слушайте мою команду: вы продолжаете работать на своей нынешней должности, и чтобы никакого нытья я от вас больше не слышал.      Покуда вы выполняете мои приказы, за ваши действия отвечаю я. Все понятно, капитан Неустроев?

  - Так точно,- откликнулся капитан. Корсаков подумал и спросил:

  - Герою Советского Союза капитану Неустроеву вы не родственник? Тому, что брал рейхстаг в сорок пятом?

  - Никак нет,- ответил капитан. Призыв к дисциплине сделал из него подобие робота. Корсаков махнул рукой и приказал:

  - Можете быть свободны.

   Печатая шаг, Неустроев вышел из офиса. Корсаков запер за ним дверь и пошел на шум, доносившийся из кухни. Уборка там была в самом разгаре - Ищенко отодвигал от стен мебель, липкую от жирных испарений, открывая наслоения грязи и вспугивая тараканов. Альбина яростно набрасывалась на эту грязь с тряпкой и ведром, бормоча ругательства по адресу чистоплотных кавказцев. Когда на пороге кухни появился Корсаков, Альбина вывалила на него целую кучу требований: следовало купить жидкость для чистки стекол и кафеля, стиральный порошок, пасту для чистки раковин, отраву для тараканов... Корсаков замахал руками:

  - Обращайся к капитану! Даю добро на все покупки, только не забивай мне этим голову. Сергей тебе все организует.

  - Чем только не приходится заниматься,- вздохнул Ищенко. - Вместо того, чтобы стоять насмерть на баррикадах, я должен покупать отраву для тараканов. Вот она, зловещая роль женщин в нашей жизни!

  - Типун тебе на язык,- возмутилась Альбина. - Я тут корячусь, чтобы устроить ваш уют, а ты еще недоволен.

  - Нет-нет, Альбиночка, я пошутил!- воскликнул Ищенко. - Мы тебе на самом деле страшно благодарны. Ну что ж, я похилял за покупками. Оставляю вас наедине, желаю не очень скучать без меня.

   Капитан ушел, и Альбина опять принялась за дело. Корсаков стоял, тупо наблюдая за ее движениями, и подбирал в уме слова, призванные убедить Альбину покинуть опасное место и себя - весьма опасного спутника жизни.

     Гостья, быстро перевоплотившаяся в хозяйку, молчала, предчувствуя неизбежный разговор, и яростно терла тряпкой пол.

  - Альбина...- начал было Корсаков, с трудом сформулировав в голове первую фразу, однако заготовка пошла прахом: Альбина выпрямилась, шваркнула тряпку об пол, подбоченилась и заговорила сама.

  - Что ты мне скажешь?- спросила она со сдержанной яростью. - Что здесь опасно? Я это и без тебя знаю. А ты знаешь, каково бабе быть одной? Уж лучше пусть убьют, чем это одиночество.

  - Зачем же быть одной?- возразил Корсаков. - Что, мужчин в Москве мало?

  - А ты думаешь, у меня с того лета в Сочи мужиков не было? Было, и немало,- с тоской произнесла Альбина. - Но оказалось, что без тебя я всегда одна. Ну как мне быть, если так получилось? Я и сама рада бы заиметь кого-нибудь и с ним успокоиться, да вот никак не выходит. Ты думаешь, мне легко вот так приехать к человеку, который меня не звал, и начать навязываться? Я ведь себе цену знаю. Мне просто ничего другого не оставалось. Поэтому про опасность ты мне ничего не говори. Другое дело, если я тебе просто неприятна - скажи мне об этом честно,и я уйду.

   Если бы Альбина и впрямь показалась Корсакову непривлекательной, то ради благой цели он не постеснялся бы прямо заявить ей об этом. Однако сейчас он невольно внимательно посмотрел на гостью. Он увидел чуть косо поставленные зеленые глаза, изящный нос с горбинкой, полные красиво очерченные губы, густые волосы цвета меда, ладную стройную фигуру. Мгновенно нахлынуло воспоминание о ночах на веранде у моря - о звоне цикад и свете луны, вливающихся в открытые окна, о шелковистой коже под пальцами, о стонах, в которых и покорность, и страсть. Корсаков не сумел соврать. Он устало вздохнул, присел на отодвинутую от стены тумбочку и произнес:

  - Да нет, конечно, Альбина,- разве ты можешь быть неприятна. В том-то и беда. Неподходящее и время, и место, чтобы любовь крутить. К чему это все приведет? Разве я смогу дать тебе нормальную жизнь, дом, семью?

     - По-твоему, я дура и этого не понимаю?- огрызнулась Альбина. - Понимаю, конечно. Но разве обязательно думать о будущем, пока мы здесь, пока мы вместе? Я не собираюсь быть для тебя обузой - кто знает, может, смогу и помочь чем-нибудь. Завтра - это завтра, но сегодня-то меня не гони. А ты мне нужен таким, каков ты есть.

   Альбина умолкла и шагнула к Корсакову, который, услышав четкий стук высоких каблуков по кафельному полу, машинально перевел взгляд на ее красивые сильные ноги. Было удивительно, как она умудряется на таких каблуках заниматься уборкой. В следующий момент Корсаков увидел прямо перед собой испытующе смотревшие зеленые глаза и полуоткрытые влажные губы. Прохладная ладонь, расстегнув военную рубашку, поползла по его груди. Кровь ударила Корсакову в голову, и он не сразу дал себе отчет в том, что сотовый телефон в комнате заходится в призывном писке. Затем титаническим усилием воли он все же пришел в себя, снял с груди руку Альбины и пошел к телефону.

  - Командир, звонили с Садового кольца,- услышал он в трубке голос Неустроева. - К вам на прием просится руководитель думской фракции "Народ", Фигуряк его фамилия. Он на машине, за рулем его помощник, фамилия Гамырка. Говорит, что уполномочен начать переговорный процесс.

  - Дайте машину сопровождения и пропустите, я их приму,- приказал Корсаков. Он отключил связь и нащупал под столешницей пусковую кнопку сконструированного начальником связи Мечниковым специального устройства, в нужный момент включавшего видеозапись всего происходящего в комнате. "Так и знал, что депутаты как самые большие жулики явятся первыми",- подумал он и прошел на кухню к Альбине. Она стояла у окна и нервно курила. Глаза ее были полны слез.

  - Ты как будто обрадовался, когда позвонил телефон,- с упреком сказала она. Не отвечая на ее слова, Корсаков распорядился:

  - Сейчас придут гости. Уборку закончишь потом, а сейчас приведи себя в порядок, приготовь чай и подай нам, когда я попрошу. Все ясно?

      Альбина пристально посмотрела на Корсакова и затем улыбнулась.

  - Так точно, командир,- ответила она.

   Через полчаса Корсакову снизу сообщили по телефону о прибытии гостей. Охранники провели их в комнату, где Корсаков сидел за столом с потайной кнопкой, усадили за кофейный столик и удалились в другую комнату. Депутат Фигуряк оказался рыхлым мужчиной с сальной кожей и такими же волосами, с беспокойными глазами навыкате, в мятом сером костюме очень скверного покроя и в безвкусно подобранном галстуке. Его клеврет Гамырка имел такие же рачьи глаза неопределенного цвета, но, в отличие от своего шефа, не стрелял ими с предмета на предмет,- напротив, его взгляд отличался пугающей пристальностью, так что временами могло показаться, будто помощник депутата незаметно впал в ступор. Гамырка был худ, с тонкими губами, нечистой кожей, красными веками и красными костистыми руками. Внешность обоих визитеров не имела ни запоминающихся черт, ни даже национальных или расовых признаков, однако солгал бы тот, кто назвал бы ее невыразительной. Облик гостей, у каждого на свой лад, выражал одно - неугасимую, вечно настороженную алчность.

  - Чем могу служить?- осведомился Корсаков. - Должен заметить, что ваш приезд сюда является весьма ответственным шагом, поскольку благодаря телевизионным и газетным сообщениям мы имеем устойчивую репутацию свирепых и корыстных террористов. Какие же дела заставили вас пренебречь всеми опасностями?

  - Из-за ваших действий в стране создалась очень нестабильная ситуация,- заявил в ответ Фигуряк. - Основные телеканалы и многие крупнейшие газеты вас критикуют, но народ прислушивается больше к тем, кто вас защищает. Больше того, во многих городах проходят забастовки в вашу поддержку или с требованиями объективного освещения событий в Москве. В последнее время дело дошло кое-где до крупных беспорядков. Думаю, что правительство в скором времени будет вынуждено пойти на переговоры с вами. На днях состоится заседание Думы, и наша фракция определяется    со своей позицией по поводу московских событий...

  - А что тут определяться?- притворно удивился Корсаков. С самого начала разговора он понял, куда клонит гость, и включил видеокамеру. Теперь следовало заставить народного избранника как можно доходчивей растолковать для будущих зрителей свои предложения. - Я полагаю, что вы как депутат парламента должны осуждать насильственные методы политической борьбы. К тому же средства массовой информации постоянно повторяют, будто мы требуем у правительства денег, а вымогательство - это уж совсем нехорошо. Или вы в это не верите?

  - Да кто сейчас верит телевидению?- пожал плечами гость. - Им платят, вот они и болтают всякую ерунду. Но дело даже не в том, верю я им или не верю. Наша фракция на предстоящем заседании Думы может выйти с инициативой - принять ваши требования насчет отставки президента и роспуска парламента. Мы также можем внести предложение об амнистии участникам вашего выступления и о предоставлении вам эфирного времени на государственных телеканалах...

  - Я так понимаю, что в мире большой политики просто так ничего не делается,- улыбнулся Корсаков. - Итак, какие ответные услуги я вам могу оказать? Говорите прямо, не стесняйтесь.

  - А чего мне стесняться?- удивился визитер. - Если мы выступим в вашу поддержку, то будем. так сказать, рубить сук, на котором сидим. Для многих членов фракции депутатское жалованье - единственный источник дохода, так что после роспуска парламента они окажутся в очень затруднительном материальном положении. У многих жилищные проблемы, ну и так далее. Думаю, было бы справедливо, если бы вы оказали нашим депутатам материальную помощь в размере, скажем, пятидесяти тысяч долларов на человека. Часть этих денег я обязуюсь использовать на работу с депутатами других фракций.

  - Понятно,- кивнул Корсаков и притворился, будто погрузился в раздумье. Он заметил, как заволновался Гамырка: кадык на его шее заходил вверх-   вниз, пальцы вцепились в колени. Помощник депутата заерзал на стуле и, казалось, хотел было вмешаться в разговор, даже облизнул губы, но в последний момент промолчал. Депутат добавил:

  - У меня есть знакомые в банковских структурах. Они очень обеспокоены приостановкой платежей и прочих банковских операций и согласны простимулировать изменение положения, так что с моей помощью, возможно, вы вернете свои деньги.

  - Но это лишь в том случае, если мы прекратим свою акцию,- уточнил Корсаков. Его собеседник утвердительно кивнул. Корсаков поинтересовался: - Интересно, а почему вы думаете, что мы вообще располагаем какими-то деньгами?

  - Ну, в центре Москвы много банков, а в банках много наличных денег,- просто ответил депутат. - Да и не только в банках. Что тут хитрого?

  - То есть вы считаете,что мы должны эти деньги взять?-спросил Корсаков.

  - Ну а как же?- хмыкнул Фигуряк. - Организовать такую акцию, как ваша, стоит огромных денег, и все это понимают. Вы же не на производстве эти деньги заработали, правильно? А сейчас у вас хорошие шансы получить самую большую власть в стране. Когда вы ее получите, никто не потребует с вас отчета ни в каких деньгах. Кроме того, если вы договоритесь через меня с заинтересованными банками, вы сможете вернуть все то, что потратите на финансирование нашей фракции.

  - Мне хотелось бы знать, о каких банковских структурах идет речь, достаточно ли они серьезны,- сказал Корсаков, помня о работающей камере. - Не могли бы вы мне их перечислить?

   Депутат, похоже, не имел никакого понятия о конспирации или же отличался редким нахальством - он спокойно перечислил с дюжину названий банков, совершенно не принимая в расчет возможности подслушивания. Пара названий уже была знакома Корсакову по его разговорам с Хмырем - тот упоминал эти банки как находящиеся под полным контролем бандитских группировок. Когда же Фигуряк дошел в своем перечислении до "Интеграл-   банка", Корсаков невольно усмехнулся, вспомнив нашумевший визит капитана Ищенко к своему крестнику Андрюше Аракелову. Появилась возможность вступить с Андрюшей в партнерские отношения и слупить с него еще денег. Корсаков даже слегка пожалел о том, что эта возможность не воплотится в действительность. Депутат между тем продолжал:

  - Есть ряд банков и фирм, которые готовы хорошо заплатить лично вам, если вы организуете охрану их офисов и другого имущества в центре Москвы, доставку их сотрудников на работу и вывоз за пределы Садового кольца. Деньги должны работать, крутиться, а сейчас возник простой, и люди несут убытки, причем не только бизнесмены, но и простые рабочие - на счета их предприятий невозможно перевести деньги. Вот такие у меня к вам политические и экономические предложения. Что скажете?

  - Это только мальчишки с ходу отвечают на серьезные предложения,- развел руками Корсаков. - Я должен подумать. Оставьте ваши координаты - я в ближайшие дни непременно с вами свяжусь.

   В течение всего разговора Гамырка глядел на Корсакова пристально, как голодная собака на кость. Когда визит стал клониться к концу, он заерзал на стуле и произнес неожиданно высоким голосом:

  - Вы теперь человек известный. Если вы захотите заняться политикой, мы сможем вам помочь.

  - Да,- поддержал помощника Фигуряк,- подумайте над этим. У нас как-никак свой аппарат, связи в средствах массовой информации, в административных органах в Москве и в провинции... Мы можем организовать вам избирательную кампанию, если договоримся об условиях.

  - То есть, став, к примеру, президентом с вашей помощью, я должен буду оказать вам ответные услуги?- спросил Корсаков.

  - Не мне лично... вернее, не только мне,- ответил депутат. - Тем людям, которые поддерживали меня как политика, а значит, поддержат и вас. Надо будет облегчить им условия работы, условия бизнеса - предоставить экспортные лицензии, льготы, кое-кого прикрыть от налоговой службы. В   общем, услуги вполне обычные у цивилизованных людей.

  - Но я ведь и обмануть могу,- заметил Корсаков.

  - Ну, зачем вы так, я вам доверяю,- с принужденной улыбкой возразил депутат. - Да и зачем вам обманывать - гораздо разумнее помочь людям и обеспечить себе поддержку с их стороны на будущее. Политическую поддержку вы будете иметь в думе, экономическую, финансовую - в других сферах. Какой же смысл ссориться, ведь без надежной опоры в политике нельзя. Да и льготы выделять вы будете не из своего же кармана. Если вы надумаете выделить их кому-то еще, мы в претензии не будем, мы поймем.

  - Спасибо,- кивнул Корсаков. Обрисованная депутатом жизненная опора ему, правда, не показалась надежной - он хорошо знал цену подобным отношениям, однако подаваться в политику он не собирался, а потому и не стал возражать. Он лишь пристально посмотрел на Фигуряка и спросил:

  - Раз вы решили провести такие переговоры со мной, значит, вы уверены в моих политических перспективах. На чем основана ваша уверенность?

  - Ну, я же езжу по стране, бываю и в своем избирательном округе,- стал объяснять депутат. - Откровенно скажу вам: в стране очень неспокойно, и обстановка накалилась прежде всего в связи с вашим выступлением. Где-то местные власти еще держат ситуацию под контролем, а где-то уже не совсем. В провинции, в глубинке народ более дисциплинированный, а вот в больших городах и особенно в Москве и Петербурге что угодно может произойти. Вы тут сидите внутри Садового кольца и многого не знаете. По телевидению тоже не все увидишь, потому что оно старается не нагнетать напряжение. Но люди хотят знать больше - вот вчера в Останкино был митинг, произошли стычки с милицией, есть раненые. Толпа в здания не прорвалась, но, может быть, завтра прорвется. Кое-кто видел ваше выступление на видеокассетах или по кабельному телевидению, там вы ругаете ведущие телекомпании за то, что они не дают вам эфир,- вот народ и возмущается. Думаю, телевизионщиков скоро дожмут - они и впрямь зарвались, ведут себя так, будто на них никакой управы нет. Но дело не   в этом, а в том, что ситуация в стране может выйти из-под контроля, если ваша акция будет продолжаться...

  - Пора с ней завязывать,- требовательно глядя на Корсакова, проскрипел Гамырка. - Вот выступите по телевидению - и все, хватит. Добились своего, и нечего дальше народ возбуждать, а то его потом не остановишь.

  - Позвольте, но своего мы как раз еще не добились,- заметил Корсаков. - Вы же слушали наше обращение - там называются наши цели...

  - Ну, это явный перегиб, чтоб можно было торговаться,- с понимающей ухмылкой махнул рукой Фигуряк. - Главное-то вы сделали: заявили о себе, стали на данный момент самым популярным лицом в стране, причем это еще до нормального телевизионного выступления. Амнистию мы вам обеспечим, избирательную кампанию развернуть поможем - выходите к народу и берите власть. Выборы мы отложим как раз до этого момента.

  - Да, только про нашу договоренность потом не забудьте,- напомнил Гамырка, продолжая сверлить Корсакова взглядом.

  - Ну что ж, было очень приятно познакомиться,- поднимаясь из-за стола, сказал Корсаков. Он слышал, как по коридору протопали шаги и вслед за тем с кухни донесся голос капитана Ищенко. - Капитан! Охрана!- рявкнул Корсаков. Через секунду в дверь просунулась встревоженная физиономия Ищенко, а за его спиной виднелись охранники с оружием наизготовку.

  - Извините, гости дорогие,- будничным тоном заговорил Корсаков,- беседа была очень продуктивной, но теперь я должен вам сообщить: помимо программы-минимум, у нас есть и программа-максимум, согласно которой мы должны перевешать всех депутатов Думы и их помощников,- Корсаков незаметно подмигнул Ищенко. - Капитан, отведите этих господ во двор и

  повесьте их там, - знаете, где выбивают ковры...

   Корсаков очень любил книгу "Похождения бравого солдата Швейка", откуда и позаимствовал идею жестокого розыгрыша, рассудив, что ни Фигуряк, ни его клеврет Гамырка Гашека наверняка не читали. Ошалевший вид гостей полностью подтвердил его догадку.

     - Что?!- воскликнул депутат. - Да вы что?! Отойдите! Не трожьте!

  - Пошли,- рычали охранники, обрадовавшиеся нежданному развлечению. - Сам пришел, гад! Вздернем как миленького! Всем вам скоро висеть!

   Они грубо схватили депутата и, не слушая его бессвязных протестов, поволокли вниз. Фигуряк как-то сразу уверовал в серьезность происходящего и отчаянно отбивался, цепляясь за все попадавшиеся на пути предметы. Наконец он принялся в отчаянии просто вопить и стонать без слов, словно рожающая женщина. Издаваемые им звуки, умножаемые лестничным эхом, были полны беспредельной скорби. Когда эти звуки на мгновение стихали, снизу доносилось свирепое бормотание охранников.

  Помощник депутата оказал куда более действенное сопротивление, чем его патрон - несмотря на свою видимую тщедушность, он ловко вывертывался из рук, злобно гримасничал и угрожающе вопил:

  - Пусти, козлы, волки позорные! Вы чё, оборзели, сучары беспредельные?!

  Вас же всех перешмаляют за меня! Вы же все кровью захлебнетесь!

   Его рубаха расстегнулась на груди, и Корсаков увидел на бледной нечистой коже многочисленные наколки, и в их числе - многоглавую церковь, напоминавшую знаменитый храм на острове Кижи. Как, однако, Гамырка ни бился и ни вырывался, дюжие охранники все-таки его скрутили и поволокли вниз, награждая по дороге тумаками. Капитан Ищенко двинулся за ними. Корсаков негромко сказал ему вслед:

  - Ты там смотри, чтобы они сгоряча их и вправду не повесили.

  - Ладно,- откликнулся капитан. - Хотя неплохо было бы.

   Он прикрыл за собой дверь, и тут из кухни появилась Альбина.

  - Что тут происходит?- спросила она. - Какие-то вопли, возня, будто на расстрел ведут кого-то.

  - Ты почти угадала,- сообщил Корсаков. - К нам приезжал депутат Фигуряк со своим помощником Гамыркой, чтобы начать мирный процесс. Я приказал их повесить во дворе.

  - Ты что, с ума сошел?- поразилась Альбина. - Зачем?

     - Чтобы умертвить их,- пожал плечами Корсаков. - Не понравились мне ихние предложения. В следующий раз хорошенько подумают, прежде чем что-то предлагать. Кроме того, я хотел доказать тебе, что я не какой-нибудь слабак, а самый настоящий беспощадный террорист.

   Альбина молча недоверчиво вглядывалась Корсакову в лицо, а тот изо всех сил старался сохранить серьезность. Однако в этот миг за его спиной лязгнул замок, и голос Ищенко произнес:

  - Разрешите доложить - отправил в целости и сохранности.

  - Сильно бранились?- поинтересовался Корсаков, одновременно уворачиваясь от удара Альбины, попытавшейся в наказание за вранье дать ему оплеуху. - Страшно отомстить не обещали?

  - Гамырка обещал,- кивнул Ищенко.- А депутат находился просто в трансе.

  - Ну вот, со своими идиотскими шуточками мы нажили себе смертельного врага в лице Гамырки,- сокрушенно констатировал Корсаков. - Не знаю, стоит ли жить дальше. Альбина, не гляди на меня волком - я сам за мир, но это не те люди, с которыми я хотел бы начать мирный процесс. Они не опасны, поскольку я записал на пленку всю беседу с ними и все их гнусные предложения. Думаю, что гости подобного рода теперь хлынут потоком. Депутат Фигуряк напрасно думает, будто мы так уж мало знаем о происходящем в стране. Кое-что знаем, и, похоже, его помощь для политической реабилитации нам не понадобится.

   Корсаков взял со стола запищавший сотовый телефон. Звонил майор Морозов - он просил распоряжений насчет личного состава отделения милиции, которое находилось в его секторе и было блокировано. Теперь милиционеры изъявили желание сдаться.

  - Разоружить и под конвоем доставитьпешком к Садовому кольцу,- ответил Корсаков. - Желающие могут остаться и нести службу по охране общественного порядка, получая денежное и пищевое довольствие. Таким следует обратиться к капитану Неустроеву.

   Вновь запищал телефон - начальник тыла требовал людей для охраны   прибывающего каравана машин с гуманитарной помощью. Через некоторое время Корсаков ожидал резкий рост объема этой помощи, пока же она оказывалась через заблаговременно созданные подставные фирмы на деньги самой организации. Начальнику тыла Корсаков приказал обратиться к майору Морозову, у которого должны были высвободиться люди, блокировавшие отделение милиции. В заключение разговора Корсаков спросил старого ветерана о здоровье, и тот со смущенным хохотком ответил, что все в порядке. Сразу после отбоя телефон запищал снова. Корсаков вручил его Ищенко, а сам пошел на кухню, вспомнив, что так и не потребовал у Альбины принести чаю, слишком увлекшись разговором с парламентарием. Он застал Альбину за оттиранием стенки от грязи, но чай в заварочной машинке, унаследованной от азербайджанцев, был готов. Корсаков начал цедить его в чашку, и тут на кухню ворвался Ищенко.

  - Пошли скорей туда,- воскликнул капитан,- позвонили с радиостанции! Ребята через пять минут начинают передачу!

   Альбина ойкнула, отбросила тряпку и принялась отмывать руки. Вскоре все уже расселись с чашками вокруг стола, на котором стоял радиоприемник. Ищенко вертел ручку настройки. Внезапно сквозь шумы прорвался знакомый спокойный голос Александра:

  - Дорогие друзья, начинаем музыкальную программу "Амбразура" из осажденного центра столицы нашей Родины. Мы благодарим вас за вашу поддержку - к счастью, почта работает, и мы получаем множество писем, где на одно ругательное приходится не менее двух десятков хвалебных и одобрительных. Ваше понимание имеет огромное значение для нас - оно свидетельствует о том, что наше выступление не стало преждевременным и при всех своих издержках, неизбежных для военных действий, оно способно помочь решить острейшие проблемы, стоящие перед Отечеством,- те проблемы, которые оказалось невозможно решить мирным путем. Впрочем, в нашей передаче мы не собираемся анализировать политическую ситуацию - мы лишь хотим показать вам, что в Москве все в порядке, что здесь не   сомневаются в победе и не разучились смеяться. Может, наше веселье и покажется вам несколько грубоватым, но что делать - это солдатское веселье, веселье воюющего города, и потому не надо от него требовать особой рафинированности и утонченности. Первую песенку мы посвящаем героической Таманской мотострелковой дивизии, которую наши правители так и не смогли вывести на усмирение восставшей столицы. Привет доблестным воинам-таманцам! Мы надеемся, что и все прочие солдаты и офицеры вскоре задумаются и последуют их примеру. Ура!

   Зазвучала зажигательная музыка - весьма изобретательные вариации на тему "Гоп со смыком". Альбина тихо засмеялась и с первых тактов принялась притопывать туфелькой по полу.

   Для матроса "Каберне Тамани" -
   Все равно что молоко мамани,
   Смысл жизни у него в вине;
   Попивает он винишко,
   Пропивает свой умишко,
   Потому что любит каберне.
   А когда матрос вина напьется,
   Его сердце весело забьется,
   И начнет он танец свой морской;
   Он по палубе притопнет
   И себя по жопе хлопнет
   Он татуированной рукой.

  - А при чем тут матрос?- недоуменно спросил Ищенко. - Песня-то посвящена мотострелкам. Надо бы тогда петь "солдат"...

  - Сергей, вы ерунду говорите,- фыркнула Альбина. - Какая разница, кому песня посвящена, главное, чтобы весело было. И потом, про Тамань в ней есть, и даже не один раз. Чего вам еще надо?

  - Ну, я-то не знаток, конечно,- произнес Ищенко с таким лицемерным   смирением, что становилось ясно: он-то и есть самый настоящий знаток. Альбина снова презрительно фыркнула и вся превратилась в слух.

   А когда он танец свой закончит,
   То еще бутылочку прикончит
   И захочет девушек ласкать,
   Но на судне это трудно,
   Ведь на то оно и судно -
   Девушек там трудно отыскать.
   Мается душа его морская -
   Значит, ничего не пропуская,
   Должен он все судно осмотреть:
   Трюмы, кубрики, отсеки,
   Где морские гомосеки
   Могут его к стенке припереть.

  - Веселая песенка, конечно,- хихикнув, сказал Ищенко. - Но, Федорыч, люди старшего поколения нас не поймут. Во времена их молодости таких песен не было. Они послушают, начнут плеваться, а кончится тем, что они голосовать за тебя не будут.

  - А зачем за меня голосовать?- удивился Корсаков. - С чего тебе пришла в голову такая мысль? Я, например, ни о чем таком не думал.

  - Неужели не думал?- удивился в свою очередь Ищенко. - А зря...

  - Погоди, дай дослушать,- отмахнулся Корсаков.

   А когда матрос осмотрит судно -
   Снова забухает беспробудно,
   Потому что бабы - это дрянь,
   Потому что "Каберне Тамани"
   Для него - как молоко мамани,
   Так давайте выпьем за Тамань!

   Песня завершилась лихо, с присвистом, и все трое слушателей невольно   рассмеялись, однако через некоторое время Ищенко задумчиво произнес:

  - Нет, боюсь, люди старой закалки нас не поймут.

  - А я не боюсь,- ответил Корсаков. - Я воюю не за то, чтобы заткнуть рот одним в угоду другим - насчет этого не должно быть никаких иллюзий.

  Наоборот, все должны понять: каждый имеет право и петь, и слушать любые песни, и если кто-то оскорбляет чей-то вкус, то это вопрос не политики, а культуры, воспитания и так далее. Данную истину следовало бы как можно скорее осознать всем поколениям. Цензуру, единомыслие в России уже проходили - они если и не самый быстрый, то верный путь к гибели нации. Или ты не согласен, капитан?

  - Да нет, я тоже за свободу,- ответил Ищенко. - Я в смысле народной поддержки говорю...

  - Я в правители не рвусь, мне народная поддержка ни к чему,- возразил Корсаков. - А чтоб ее добиться, вилять хвостом перед людьми - не лучший путь. Народ, особенно русский, таких угодников быстро раскусит. И если ты бьешься за достоинство человека, то как можно ущемлять достоинство одних для того, чтобы понравиться другим? Ведь в этом и состоит основной порок всякой негодной власти, в том числе и нынешней.

  - Ну, Федорыч, ты голова,- развел руками Ищенко. На сей раз он, по всей видимости, говорил искренне. - Говоришь ты просто как пишешь. Обидно, что ты не хочешь в политику подаваться - тебе ж туда прямая дорога.

   Альбина молчала, но чувствовалось, что ей приятны слова капитана и она с нетерпением ждет ответа Корсакова. Тот сказал с усмешкой:

  - Моя дорога давно определилась, и теперь ее поздно менять. Но погоди болтать, вроде бы ребята еще одну свою песню собираются завести.

   Голос Александра из радиоприемника сообщил:

  - Следующая песня посвящается всем российским последователям большевистских идей. Мы не устаем восхищаться этими людьми, которые ухитряются возглавить любой социальный протест, любое патриотическое движение. В их шествиях портреты Ленина соседствуют с иконами и   портретами Николая II, монархические стяги - с красными знаменами. Поборники интернационализма, они братаются с ревнителями национальной идеи, атеисты - проявляют величайшее почтение к православию, поборники прав трудящихся - охотно берут деньги у монополий, любители цензуры и строгого порядка - требуют для себя гражданских свобод и широко этими свободами пользуются. Как не восхититься этими людьми - подлинными универсалами в политике, идеологии и вообще в жизни! Вот и герой нашей следующей песни, текст которой помог нам написать прекрасный поэт Вадим Степанцов, тоже не смог остаться к ним равнодушным...

   Выходит турист колумбийский
   На трап самолета в Москве
   И черные жадные мысли
   Теснятся в его голове.
   Он вечером путь свой направит
   К огням ресторана "Белград",
   Ведь там соберется нас много -
   Несчастных московских ребят.
   Он черный свой кейс приоткроет -
   При свете зеркальных витрин,
   Фасованный в презервативы,
   Там белый мелькнет кокаин.

  - Во дают, хулиганы!- прыснул Ищенко.- Почему я их раньше не слышал?

  - А кого мы видим и слышим?- фыркнула Альбина. - Тех уродов, которые деньги платят на радио и на телевидении.

   И ноги мои затрясутся,
   И выступит пот на виске,
   Как только заветный гондончик
   Сожму я в дрожащей руке.
     Товар его стоит немало,
   Нам столько вовек не украсть,
   Но требует он вместо денег
   Учение Маркса проклясть.
   Ему я один не поддался
   И гордо шагаю к Кремлю.
   Гондон не заменит мне Маркса,
   Я Маркса как Бога люблю.
   Тебя не предам я, родная,
   Колхозная красная Русь,
   Не нужно мне вражьего зелья -
   От Маркса я шибче тащусь.

  - Вот дают, хулиганье!- отсмеявшись, сказал Ищенко. - Но так они нас с коммуняками рассорят. Коммуняки же нас поддержали, как говорят.

  - Пока поддержали, потому что не видят в нас политических соперников,-сказал Корсаков. - А как дойдет дело до дележа власти, вся поддержка кончится. Коммунистам власть нужна, и ничего больше. Они уже объявляли однажды власть рабочих и крестьян, а правили только сами, рабочих и крестьян к власти не подпускали и на пушечный выстрел. Так что на их лицемерную поддержку я плевать хотел.

  - Но все-таки за них много народу голосует,- напомнил Ищенко. - Мы всех этих людей оттолкнем, если будем выступать против коммунистов.

  - Ну, во-первых, не всех,- возразил Корсаков. - Многие ненавидят коммунистов, но голосуют за них, потому что нынешний режим ненавидят еще больше. Во-вторых: почему нынешний режим на выборах удержал власть? Да потому, что за него голосовали как за наименьшее зло - лишь бы не отдать власть коммунистам. Таким образом, и коммунисты, и правящий режим реально имеют гораздо меньше симпатий, чем то показывают итоги   выборов. К тому же, как правильно сказали ребята, коммунисты очень ловко оседлали все патриотическое движение, весь народный протест против режима: они и с монархистами, и с православными, и с националистами, и с казаками, и с кем угодно, хотя всем этим людям они и по своей идейной сути, и по историческому опыту должны быть противны. Думаю, что они отпугнули от патриотического движения огромное количество людей. Парадокс в том, что хоть они нас и поддерживают, но не будь их, и наше выступление, вполне возможно, не понадобилось бы - при отсутствии коммунистов патриотически настроенное большинство народа сумело бы объединиться. Так что плюнь ты на коммуняк, капитан, нечего заискивать перед ними и перед всякими холуями того же пошиба. Если бы ты начинал политическую карьеру, я бы спросил тебя, кем ты хочешь стать: одним из заурядных преуспевающих политиков или действительно выдающимся деятелем? В первом случае надо и впрямь держать нос по ветру, всем угождать, подороже продаваться и тому подобное - из-за таких политика и вправду становится грязным делом. А если тебе милее второе, то тогда ты должен иметь свои принципы и не поступаться ими ради чьего-то одобрения. Работать с массами и в этом случае надо уметь, но именно честно работать, а не подло оболванивать. Тот же Гитлер, хоть и проповедовал зло, но был куда честнее с народом, чем коммунисты, которые проповедовали одно, а делали совершенно другое.

  - Значит, по-твоему, Гитлер был выдающимся политическим деятелем,- хмыкнул Ищенко. - Это мы уже слыхали...

  - Я этого не говорил,- покачал головой Корсаков. - "Выдающийся" в моем понимании означает как минимум "достойный уважения". А Гитлер и нацисты - это, наряду с коммунистами, лишь выдающийся пример оболванивания. Никто так не подлаживался к массам, как нацисты, причем напирали они именно на самые гнусные черты массовой психологии.

  - Я, конечно, Маркса и Энгельса не успел хорошенько изучить,- задумчиво произнес Ищенко. - Но когда я их читал в институте, то, помню, мне   очень нравилось.

  - Ну и правильно, это блестящие умы,- поддержал Корсаков. - Не имеет смысла их опровергать - таких великих мыслителей может опровергнуть только сама жизнь, что и произошло с их учением о классовой борьбе. То есть сама борьба никуда не делась и никогда не денется, просто пролетариат в марксистском понимании этого слова превратился в незначительное меньшинство и потому его диктатура уже невозможна. Даже с точки зрения социальной справедливости отстаивать ее проблематично, потому что сейчас это была бы диктатура меньшинства. Но нашим коммунистам на социальную справедливость наплевать - им хочется власти, причем для себя, а не для каких-то там пролетариев. Им наплевать и на то, что Маркс нигде не писал о необходимости загнать трудящихся в стойло, заткнуть им рот и управлять ими, как скотиной, а наши коммунисты всегда именно это и практиковали. Общественная собственность на средства производства, которую изображали краеугольным камнем социализма, никогда не была общественной - ею всегда распоряжались исключительно коммунистические начальники, а вовсе не общество. Когда я жил за границей, я не представлял этого так ясно, как сейчас, когда я прожил в бывшем Союзе почти десять лет и хорошенько пообщался со здешним народом. Меня страшно забавляет, что как только речь заходит о правах человека, коммунисты сразу начинают вопить о праве на труд, медицинское обслуживание, образование - как будто право на труд, например, и свобода слова есть взаимоисключающие вещи. Тем хуже для права на труд.

  - Но ведь было же бесплатное медицинское обслуживание, и учителя регулярно получали деньги,- напомнил Ищенко.

  - Конечно, и мы собираемся это все вернуть,- сказал Корсаков. - Просто мировая практика показывает, что для осуществления этих прав совершенно не обязательно сажать себе на шею коммунистов с их манией затыкать всем рот. Если я буду приводить тебе примеры, у меня язык отсохнет.

     - Он у тебя в любом случае отсохнет, если столько рассуждать о высоких материях,- проворчала Альбина.

  - Дружок, когда мужчины что-то делают, им надо порой обсуждать свои действия,- мягко заметил Корсаков. - И если ты полагала, что я или еще кто-то будет здесь тебя развлекать, в том числе и разговорами, то ты жестоко ошиблась.

   Альбина фыркнула, хотела было что-то возразить, но раздумала и вновь направилась на кухню. Корсаков подождал, пока она удалится, и произнес, постукивая пальцами по столу:

  - Интересно было бы знать, что сейчас затевает генерал Кабанов. Если я правильно представляю себе этого человека, он не успокоится, один раз потерпев поражение. С другой стороны, его ударную силу мы разбили...

  - Но вряд ли полностью,- заметил Ищенко. - Не думаю,что он задействовал всех своих наемников в одной операции. Да и по количеству не сходится: наша агентура сообщала о тысяче навербованных бойцов, а количество убитых, раненых и пленных, извлеченных из-под земли, гораздо меньше.

  - То, что под землей ситуацию контролируем мы, он, наверное, понял,- сказал Корсаков. - Остаются два варианта: либо он будет добиваться согласия руководства на проведение войсковых операций в городе, пусть даже в ограниченных масштабах, либо попытается нанести удар с использованием методов диверсионной войны. Впрочем, есть и третий вариант: то и другое одновременно.


   В это самое время, когда день уже клонился к вечеру, генерал Кабанов собрал совещание своего рабочего штаба, все члены которого были выше его и по должности, и по званию. Генерала это, впрочем, нисколько не смущало. Не смущала его и необходимость признать провал затеянной им операции. Тыкая указкой в карту, генерал объявил:

  - В ходе операции выяснилось, что мятежники гораздо лучше нас подготовлены к ведению боевых действий в подземном пространстве Москвы.   Прежде всего это проявляется в прекрасном знании всех подземных коммуникаций, в том числе старых и заброшенных. Именно по этим коммуникациям мятежники зашли в тыл нашим группам и либо уничтожили их, либо нанесли им тяжелые потери. Те здания, которые имеют выход во "второе метро" и к которым шли наши группы, мятежники до последнего времени не занимали - отчасти из предосторожности, чтобы избежать неожиданного удара снизу, а в большей степени, по моему мнению, для того, чтобы использовать эти объекты как приманку. Мы действительно поддались на эту приманку и двинули туда наши группы...

  - А вас там уже ждали,- закончил министр внутренних дел. - Вы так спокойно говорите об этом, а ведь в результате погибли наши лучшие люди! С кем теперь прикажете воевать?

  - Нет, это вы мне приказывайте,- глуповато скаламбурил генерал Кабанов и жизнерадостно ухмыльнулся. - Прикажите мне использовать все средства, имеющиеся у армии, и я очень быстро дойду до Кремля. А если не хотите, то получайте такую войну, где все решают не сила, не военная наука, а хитрость. Сегодня меня перехитрили, завтра, гладишь, я их перехитрю. Во всяком случае я имею преимущество в инициативе, первый ход за мной. Я могу сделать даже несколько ходов сразу. Предложение первое такое: после того, как мы потерпели поражение и террористы захватили контроль над подземным пространством, они заняли ряд объектов, которые, как я уже сказал, использовали ранее в качестве приманки. Понятно, что второй раз мы на эту приманку не клюнем, и кроме того, за подземные подходы они теперь спокойны. На всякий случай они вдобавок подорвали или заминировали на некоторых участках тоннели "второго метро". Так что теперь они спокойно заняли в числе других зданий знаменитый "дом на набережной" - тот, в котором кинотеатр "Ударник". Обратите внимание,- генерал ткнул указкой в карту,- на участок Центра от Садового кольца в том месте, где к Кольцу прилегает Парк культуры и отдыха, до этого самого "дома на набережной". Здесь от Садового кольца до Кремля   расстояние кратчайшее. Кроме того, здесь находится уязвимое место обороны мятежников: как видите, вокруг Центрального дома художника, превращенного ими в долговременный узел обороны, располагается обширное незастроенное пространство, позволяющее использовать бронетехнику и артиллерию. При этом и бронетехнику, и артиллерию очень удобно подтягивать к Садовому кольцу через парк...

  - А что это у вас там за значки на незастроенном пространстве?- спросил министр обороны. - Я так понимаю, что там с одной стороны минные поля, а с другой, в глубине, траншеи и огневые точки?..

  - Это даже хорошо, что у них там укрепления,- ответил генерал. - Танки будут бить их практически в упор, а полноценного ответа они дать не смогут, поскольку ствольной артиллерии у них нет. Гранатометы на такой дистанции недостаточно эффективны, да и минометы тоже не лучшее средство для борьбы с бронетехникой, к тому же их легко засечь и подавить. В Нескучном саду я планирую расположить самоходные гаубицы, сразу несколько батарей, а также установки "Град" для работы по открытому месту. Реку они перегородили сетями, но это заграждение мы прорвем торпедами с дистанционным управлением, подгоним к Крымскому мосту военные катера и откроем огонь с реки. Думаю, что после артиллерийской обработки той мощи, которую я рассчитываю создать на данном участке, ихние минные поля уже мало чего будут стоить, однако для страховки можно запустить "Змея Горыныча". Для тех, кто не знает, поясняю, что это такая лента с укрепленными на ней пороховыми зарядами, запускаемая на заминированную территорию с помощью ракеты. При одновременном подрыве пороховых зарядов мины от детонации также срабатывают, и получается проход... Должен напомнить, что в современной войне обороняющиеся сплошь и рядом несут большие потери, чем наступающие - возьмите хотя бы опыт афганской операции "Гардез-Хост" или штурма Грозного. Здесь мы будем иметь как раз такой случай: ударам нашей артиллерии - а если дадите добро,то и авиации - противнику нечего   будет нам противопоставить. Мы размолотим в пух и прах их укрепленный узел и при этом не заденем жилые массивы. Кстати, и далее до самого "дома на набережной" тянутся кварталы ветхой застройки, не представляющие архитектурной или исторической ценности, и жилой фонд в них отсутствует. Так что если артиллерии разрешат хотя бы недолго полноценно поработать по ним, к намеченной точке я прорвусь быстро и с минимальными потерями.

  - А вы понимаете, что ваши войска будут подвергаться обстрелу из-за реки, с Пречистенской набережной?- спросил министр обороны.

  - Разумеется,- ответил генерал Кабанов. - Огневые точки придется подавлять избирательным ответным огнем. А как же иначе? Когда же мы их подавим, то нанесем удар и вдоль другого берега реки. Дело в том, что, захватив "дом на набережной", мы не будем иметь непосредственного контакта с Кремлем, в котором находится полк кремлевской охраны. А вот если мы прорвемся к Большому Каменному мосту по другому берегу реки, то сможем установить с Кремлем прямую связь. Кроме того, мы крайне затрудним сообщение между группировками мятежников, расположенными на разных берегах реки, а по самой реке сможем перебрасывать подкрепления.

  - Если я правильно понял, то для достижения этих целей вам придется для начала сровнять с землей Дом художника?- мрачно спросил мэр Москвы.

  - Да, придется крепко по нему вдарить,- с удовольствием ответил генерал. - Не завидую тем, кто будет там сидеть.

  - А вы знаете о том, что в Доме художника сосредоточены большие художественные ценности?- поинтересовался мэр. - И представляете ли вы себе, какой резонанс в мире получит полное уничтожение культурного объекта такого значения?

  - Да бросьте, какого такого значения! - пренебрежительно отмахнулся генерал. - Бывал я там, видел эти картины. Я вам скажу, что я сам лучше нарисую. Тут серьезный вопрос решается, а вас картины этих ваших мазилок беспокоят. Да они вам все снова наваляют за неделю. А если   потребуют возмещения, так пусть им террористы все возмещают.

  - Да я даже не о возмещении беспокоюсь - возместить можно, это дело десятое,- горячо произнес мэр. - Вы представьте себе - в мире видят, как правительственная артиллерия в центре Москвы разносит в пыль картинную галерею! Да кто вложит после этого хоть копейку в экономику такого города? Кто сюда приедет?

  - А кто сюда приедет, если в центре города будут сидеть террористы?- ехидно спросил генерал.

  - Приедут, представьте себе,- возразил мэр. - Если пальбы не будет - приедут. И уже едут, к вашему сведению. Кстати, вы же сами говорите, что после взятия Дома художника вам придется штурмовать все кварталы до самого "дома на набережной". Значит, и эти кварталы тоже прикажете списать? Или вы думаете, что мятежники вам их так просто отдадут? Пока они ничего просто так не отдавали. И сам "дом на набережной" - это ведь исторический и архитектурный памятник. Мало того - когда вы будете его штурмовать, половина ваших снарядов полетит в Кремль, а тут уже не только иностранцы возмутятся, но и наши люди. И вообще - стоит только начать в каком-нибудь районе полномасштабные боевые действия, и они очень скоро расползутся по всему городу. Нет, я против этого предложения - и как мэр Москвы, и как россиянин, и как коренной москвич. Перед нами сложная проблема,наипростейшим путем ее не решить.

  - Я прошу учесть, что в войсках служат живые люди, и надо думать об их морально-психологическом состоянии,- заметил генерал. - Если солдаты и офицеры ни черта не делают, только ждут неизвестно чего и слушают вражескую пропаганду, то их готовность выполнить боевой приказ чем дальше, тем больше уменьшается. Происходит разложение войск. Особенно опасно такое бездействие после того, как мы потерпели ряд поражений. Сейчас особенно важна победа, хотя бы локальная - она резко улучшит психологический климат в войсках. Потом я согласен какое-то время выжидать - тогда выжидание не будет выглядеть как трусость.

     - Нет, я все равно решительно против этой затеи,- заявил мэр. - Дух войск надо поднимать не разрушением столицы страны, а другими методами.

  - Я свяжусь с президентом и доложу ему ваше предложение,- поднялся из-за стола министр обороны. Он вышел из зала, и покуда его не было, все сохраняли напряженное молчание - только генерал Кабанов порой весело ухмылялся своим мыслям и, видимо, чувствовал себя прекрасно. Министр вернулся, прошел к своему месту за столом и оттуда официальным тоном, одернув китель с погонами генерала армии, сообщил:

  - Президент запретил проведение предложенной вами операции и вообще ведение в Москве полномасштабных войсковых операций. Он напоминает о необходимости скорейшего освобождения центра столицы, но в то же время обращает наше внимание и на то, что выигрыш от развертывания полномасштабных боевых действий несопоставим с экономическим, политическим и моральным ущербом от них. Президент предлагает нам выработать иные меры по ликвидации мятежа.

   Министр замолчал и сел. Все присутствующие ощутили облегчение - картины ужасного погрома в центре Москвы отступили в их сознании на задний план,- однако вместе с тем на них вновь многотонной плитой навалилась необходимость каким-то образом справиться с укрепившимися мятежниками при невозможности использовать для этого адекватные средства. Генерал Кабанов пробасил:

  - Скажите, товарищ генерал армии, а как мне при разработке операций отделять полномасштабные боевые действия от всяких других? Ведь при современных военных действиях успех может быть достигнут только при использовании и четком взаимодействии различных родов войск. Мы же не автобус с заложниками освобождаем - там можно обойтись несколькими автоматчиками,- а центр огромного города...

  - Генерал, что ты из меня душу тянешь?- раздраженно огрызнулся министр. - Ты сам прекрасно все понимаешь: минимум разрушений, минимум жертв среди гражданского населения, минимум шума.Рассматривай эти ограничения   как часть боевой задачи. А про свой план, который ты тут докладывал, можешь забыть и ничего подобного больше не придумывай.

  - Жаль, хороший был планчик,- хладнокровно произнес генерал. - Ну ладно, товарищи члены штаба, не хотите воевать по-человечески, попробуем по-другому. Есть у меня и на этот счет кое-какие соображения. Итак: мы договорились, что вся агентурная информация о мятежниках стекается к моему заместителю по разведке, независимо от того, к какому ведомству относится агентура. В результате удалось выявить расположение большинства укрепленных позиций мятежников, уточнить их численность, а главное - установить расположение нескольких командных пунктов...


   Специальная саперная бригада завершила оборудование бомбоубежища в подвале дома на Солянке: на совесть укрепила потолок бетонными перекрытиями и столбами, усилила стены дополнительным слоем бетона, расширила и укрепила проход из подвала в систему подземных коммуникаций центра Москвы. После этого бетонные стены обшили вагонкой, завезли удобную мебель, повесили люстры, подключили телефон и даже факс. Ранее в подвале располагалась убогая подсобка РЭУ, теперь же туда не постыдилась бы въехать и торговая фирма средней руки. От происшедших перемен Корсаков пришел в восторг - такой же восторг он ощущал, когда на войне ему с товарищами удавалось в блиндаже или в пещере среди развалин создать с помощью самых обычных предметов, нашедшихся под рукой, уголок уюта, скромный солдатский дом.

  - Просто хоромы, а?- обратился он к капитану Ищенко, вертевшему головой по сторонам. - Не стыдно будет гостей принимать!

  - Да-а...А в холодильнике что?-открыв дверцу, полюбопытствовал капитан. - Об одном я жалею: зря Альбина старалась, отскребала ту загаженную кухню,- продолжал Корсаков.

  - Не жалей,- ответил Ищенко. - На саму кухню ей плевать - ей надо было заявить о себе, о том,что она в доме хозяйка. В связи с нашим переездом   это у нее не очень получилось, но ты не беспокойся - она и здесь отметится. Вообще она намерена всерьез за тебя взяться, уж ты поверь. А что это ты так заторопился с переездом?

  - Вертушки стали частенько летать над Центром, да и самолетики тоже,- ответил Корсаков. - А дом стоит так, что может возникнуть искушение атаковать его ракетами с вертолетов. При допущении некоторого риска и самолеты можно задействовать,- я имею в виду риск попадания бомб в соседние здания. Думаю, просто так генерал Кабанов этот козырь не потратит, но если он задумает напасть на наш командный пункт, чтобы обезглавить восстание, то атака с воздуха вполне возможна. К тому же по воздуху и подкрепления подбрасывать удобнее всего. Вот генерал и заставляет вертушки летать над Центром, чтобы приучить нас к этим полетам. Мы уже не сможем определить, когда они летают просто так, а когда летят на дело.

  - Ты думаешь, что они могут напасть?- удивился Ищенко. - По-моему, они сейчас просто думают, как бы договориться с нами и при этом не слишком много потерять.

  - Идти с ними на компромиссы никто не собирается,- возразил Корсаков. - Думаю, что они это понимают. Кроме того, при любом компромиссе с нами они, с их точки зрения, теряют недопустимо много. Поэтому попытки разделаться с нами обязательно еще последуют,- если, конечно, не помешает обострение обстановки в стране. Но народ раскачивается медленно - и слава Богу, что это так. Я пораскинул мозгами, как действовал бы я на месте генерала Кабанова при наличии запрета на войсковые операции и при ограниченном числе профессиональных вояк, которых можно задействовать,- под землей-то он потерял довольно много людей. Я пришел к выводу, что самым разумным в его положении было бы выявить местонахождение командных пунктов противника и атаковать их, а потом попытаться удержать захваченные объекты. Много людей и средств для этого не потребуется, а эффект может быть очень большой. К примеру,   новое руководство восставших может отказаться от политических требований и просто взять отступного деньгами. Тогда все противостояние окончится быстро и безболезненно.

  - Но если на нас должны напасть, то надо готовиться!- заволновался Ищенко. - Может, лучше вообще сменить командный пункт?

  - Ну нет, этого Кабанов от меня не дождется,- усмехнулся Корсаков. - Наоборот: последнее время командный пункт находился здесь, значит, стукачи ориентировали генерала именно на этот дом. Вот и подождем, пока он сам явится сюда. А насчет подготовки не переживай, капитан: бомбоубежищ в доме уже несколько, хотя и не столь роскошных,- наверное, ты просто не про все знаешь. Людей стало тоже побольше и на часах они стоят круглосуточно. Я подозреваю, что во имя внезапности генерал решит отказаться от удара с воздуха, поэтому глядеть надо в оба, особенно ночью. Будет обидно, если мои ожидания не оправдаются и генерал не заявится к нам в гости.

  - А ты думаешь, что он лично возглавит операцию?- удивился Ищенко.

  - Не думаю - это было бы слишком хорошо,- ответил Корсаков. - Но насколько я себе его представляю как человека, такое может случиться. Личность он очень неприглядная, как говорят наши люди, служившие под его началом, но он боец, а значит, может не стерпеть поражений и решить - или пан, или пропал.

   На некоторое время воцарилось молчание. Корсаков, сидя за столом, перебирал бумаги, принесенные начальником финансовой службы, изредка делая на них пометки ручкой. Неожиданно Ищенко спросил:

  - Слушай, а как у тебя с Альбиной?

  - Что значит - "как"? - поднял на него глаза Корсаков.

  - Ну, сожительствуешь ты с ней или нет?

  - Вот жаргончик милицейский,- усмехнулся Корсаков. - Спросил бы просто, сплю или нет. Нет, не сплю. А почему тебя это интересует?

  - Да жалко ее,-пожал плечами Ищенко.- Очень уж она к тебе неравнодушна.   Когда ты на нее не смотришь, она на тебя смотрит так, что просто ужас.

  - Неужто с такой ненавистью?- засмеялся Корсаков.

  - Какое там с ненавистью,- со страстью!- горячо воскликнул капитан.- Мне просто завидно, прямо тебе скажу. Такая женщина по тебе сохнет, а ты ее никак не приголубишь. Чего ты ждешь, Федорыч?

  - Боюсь я окончательно ей голову заморочить,- серьезно ответил Корсаков. - Боюсь сделать ее несчастной, когда этот роман кончится. Я ведь не могу дать ей ничего такого, что женщине нужно.

  - Слышь, тебе там в твоей Анголе хрен случайно не отстрелили?- рассердился капитан. - Что за базар такой - "боюсь окончательно голову заморочить"... Ты ей и так уже все заморочил - окончательней не бывает.

  "Боюсь сделать несчастной"... А то, что она сейчас несчастна, тебя не волнует, такого правильного? Дай женщине счастье хоть на неделю - тебе и за то на том свете много грехов простится. Думаешь, она откажется? Нет, не откажется, а значит, и грех на ней. Так ей хоть будет что вспомнить. "Лучше год попить живой крови, чем всю жизнь жрать мертвечину" - знаешь такую поговорку?

   Капитан, несомненно, умел убеждать - собственное поведение вдруг представилось Корсакову не только глупым, но и жестоким. Однако пообещать что-либо капитану Корсаков не решался, как не решался и признать вслух его правоту. На счастье в этот момент запищал телефон. Звонил Неустроев. Обменявшись с ним несколькими фразами, Корсаков положил аппаратик на стол и повернулся к Ищенко:

  - Ну вот и дождались наконец-то! Медведь в лесу сдох - телевидение к нам едет. Готовься, капитан, будем давать интервью.

  - Нет-нет, ты что!- замахал руками Ищенко. - Я перед камерой двух слов связать не смогу, опозорюсь на весь мир. Ты у нас голова, вот ты и отдувайся, а я могу рядышком посидеть.

  - Ага, значит, все-таки хочется славы?- поддел его Корсаков. - Ну ладно, только чтобы без улыбочек. Делай такое лицо, будто мечтаешь всем      вокруг кровь пустить. Да я ничего смешного говорить не собираюсь.

  - Ладно, постараюсь,- неуверенно сказал Ищенко и направился к зеркалу.

   Когда в дверях послышались возня и голоса, Корсаков приветственно растопырил руки:

  - Ба, ба, до боли знакомое лицо! Рад приветствовать в вашем лице наши бескорыстные и бескомпромиссные средства массовой информации!

   Лицо вошедшего и впрямь было знакомо миллионам людей, так как его обладатель имел обыкновение практически ежедневно появляться на телеэкранах и втолковывать соотечественникам то, что он и те, кто нанял его на работу, считали правильным. Делал это он в обтекаемой, как ему казалось, форме, однако в последнее время вопросы, которые ставило время, допускали лишь однозначный ответ, а его работодатели и соответственно он сам отвечали на эти вопросы не так, как подавляющее большинство сограждан, и потому знакомое лицо на экране огромному числу телезрителей стало внушать отвращение. Впрочем, человеку, получающему астрономическую зарплату за не слишком тяжелый труд, выбирать не приходится, и потому обозреватель каждый вечер продолжал гнуть свое, восхищаясь собственным умением сохранять видимость объективности, а сограждане, давно уже видевшие его насквозь, продолжали плеваться и копить злобу на новоявленных хозяев жизни, пролезших без спросу в каждый дом с помощью телевидения. Услышав ерническое приветствие Корсакова, гость подозрительно покосился на него, однако быстро успокоился - долгие годы работы в СМИ приучили его к непоколебимой вере в собственную значимость. Оператор деловито осмотрел помещение и четко, по-военному, распорядился, где установить освещение и камеры и где следует сидеть действующим лицам. Обозреватель предложил, чтобы за спиной Корсакова сидели вооруженные до зубов и заросшие бородами здоровяки из охраны, а также капитан Ищенко, привлекший его внимание своим зверским видом. Корсаков был покладист, как овечка:

  - Как скажете, мудрый вы наш. Располагайтесь, ребята.

  -  Перед тем как включилась камера, он вдруг спохватился:

  - Капитан, а стоит ли тебе светиться? Уйди из кадра, пока не поздно!

  - Да ладно, и так уже засветился,- махнул рукой Ищенко. - Ты лучше думай, что говорить будешь.

  - Работаем,- вполголоса произнес оператор. Одновременно с этим включил скрытую камеру человек за стеной.

  - Добрый день, уважаемые телезрители,- начал обозреватель. - Наша телекомпания продолжает знакомить вас с наиболее важными событиями последних дней и сейчас ведет репортаж из самой, пожалуй, горячей точки планеты - из захваченного террористами центра Москвы, столицы России. Мы уже показали вам некоторые картины жизни захваченных городских районов, а теперь мы беседуем с командиром террористов, согласившимся дать нашей компании эксклюзивное интервью. Представьтесь, пожалуйста.

  - Корсаков Виктор Федорович,-сказал, улыбаясь, "командир террористов" и с достоинством наклонил голову. - Простите,- поинтересовался он,- а что означает "эксклюзивное интервью"? Это значит, что я уже не могу давать интервью кому-то еще?

  - Нет, почему же, можете,- ответил обозреватель, слегка растерявшись от такого глупого вопроса. - Просто никто другой, кроме нашей телекомпании, не имеет права воспроизводить это интервью...

  - Воспроизводить бесплатно,- уточнил Корсаков, продолжая улыбаться.

  - Ну да,- довольно кисло подтвердил обозреватель. Разговор с самого начала пошел по какому-то неправильному руслу. Оператор оторвался от окуляра и хотел было предложить начать все сначала, но Корсаков властно поднял вверх ладонь:

  - Нет-нет, работаем!

   Оператор, по роду профессии привыкший командовать, на сей раз беспрекословно повиновался, и красный глазок камеры продолжал гореть.

  - Итак,- объявил Корсаков,- мы выяснили, что эксклюзивное интервью является - или может являться - довольно прибыльным товаром. Скажите,   а почему именно ваша компания пришла его получать? Наверное, пришлось выдержать конкуренцию, может, даже дать денег?

   Обозреватель заподозрил, что имеет дело с сумасшедшим, однако отступать было некуда, и он, набравшись храбрости, как можно тактичнее напомнил:

  - Простите ради Бога, но телезрителям интересно послушать вас, узнать ваши взгляды на ситуацию в стране, понять, что заставило вас предпринять вашу неординарную акцию...

  - Думаю, что телезрителям было бы интересно также узнать наконец, как на телевидении решаются кое-какие вопросы - например, кто, кому, за что и сколько платит,- заметил Корсаков. - Мне как рядовому телезрителю очень интересно еще и то, где находят столько людей, мыслящих определенным образом. Вероятно, у вас существуют анкеты, которые надо заполнять при приеме на работу? Или же вы даете присягу - говорить только то-то и то-то, а того-то и того-то не говорить?

  - Мы стараемся соблюдать объективность,- машинально заявил визитер, лихорадочно соображая, как бы вернуть разговор в нормальное русло - с вопросами интервьюера и ответами интервьюируемого.

  - Или стараетесь делать вид, что соблюдаете объективность,- поправил Корсаков. - Да вы не смущайтесь, работа есть работа. Уличным женщинам тоже ведь приходится изображать африканскую страсть... Я вас не обидел подобным сравнением? Извините, ляпнул первое, что в голову пришло.

   Капитан Ищенко ухмыльнулся, но так свирепо, что Корсаков простил ему несдержанность. Обозреватель весьма профессионально воспользовался возникшей паузой и выпалил свой первый вопрос:

  - Я несколько раз слушал ваше так называемое "Обращение к народу", понял из него, какие идеи исповедует ваше движение... Скажите, а вам не приходило в голову, что те же самые идеи можно отстаивать и демократическим путем - например, начать издавать газету, создать свою партию, выставить на выборах своего кандидата... Не кажется ли вам, что   в каком-то смысле вы пошли по пути наименьшего сопротивления?

  - Не думаю, что подставлять голову под пули - это путь наименьшего сопротивления,- небрежно возразил Корсаков. - Слишком многих такая перспектива приводит в ужас, и они предпочитают терпеть и думать, что все как-нибудь само образуется. Кроме того, у нас нет денег ни на газету, ни на партию - все деньги у ваших работодателей. Наконец, учтите фактор времени: если, к примеру, на вас напал бандит, то некогда воздействовать на него убеждением - надо прибегнуть к силе.

  - Но я полагаю, что для организации вашего выступления потребовались немалые деньги,- заметил обозреватель, понемногу обретая уверенность.

  - Очень немалые,- кивнул Корсаков. - Однако добыты они были не вполне законным путем - таким путем, который вполне соответствовал незаконному характеру предстоящей акции. Если бы мы тем же способом добывали деньги на легальную политическую деятельность, мы превратились бы в обычных бандитов, которых сейчас так много развелось.

  - Одним из основных требований, изложенных в вашем "Обращении", является требование скорейшего воссоединения славянских республик,- напомнил обозреватель. - Но ведь существуют веские аргументы против торопливости в этом вопросе...

  - Можете их не излагать - вы их столько раз повторяли с экрана телевизора, что все, и я в том числе, выучили их наизусть,- сказал Корсаков. - Технология телевизионного вещания - чертовски любопытная вещь: давно доказано, что, например, экономические аргументы против воссоединения яйца выеденного не стоят, но вы все равно ежедневно к нимвозвращаетесь. Естественно, я спрашиваю себя: почему бы не изложить хоть разок аргументы против этих аргументов, а не повторять без конца одно и то же? Ответ один: понятно, что мне хотят внушить определенную точку зрения. Следующий вопрос: зачем? Ведь аргументы против воссоединения настолько надуманны, что ни один разумный человек не может искренне в них верить, не может отстаивать их просто потому, что   они - истина.

   Воцарилось молчание. Обозреватель вновь почувствовал себя неуютно, но кое-как собрался с мыслями и начал:

  - Я понимаю, что вам может не нравиться моя манера подачи информации. Ваше право - с чем-то соглашаться, чего-то не принимать...

  - Минуточку,- вежливо прервал его Корсаков,- вы не ответили на мой вопрос.

  - Какой вопрос?

  - Зачем?

  - Что - "зачем"?

  - Вот видите, как невнимательно вы меня слушаете,- терпеливо вздохнул Корсаков. - Ну да ладно, Бог с ним, я ведь знаю ответ на этот вопрос. А что касается моего права соглашаться или не соглашаться с вами, то вы забыли один нюанс: у вас есть возможность втолковывать мне свою точку зрения, а у меня такой возможности нет. Право, может быть, и есть, а вот возможности нету. Это непорядок.

  - Ну, возможно, в нашем обществе еще не все граждане имеют равный доступ к средствам массовой информации,- дал слабину обозреватель. - Но демократия будет совершенствоваться, и ...

  - И ничего не изменится, если нет твердой воли к изменениям,- закончил Корсаков. - Само собой вообще редко что образуется. Требуется человеческое вмешательство, порой даже вооруженное. Это одна из тех простых истин, на которых стоит всякая нравственность. А вот вам еще одна истина из того же ряда: не все измеряется материальной выгодой. Если вас тянет к любимому человеку, вы же не станете подсчитывать, сколько имущества у вас и у него? Хочется надеяться, что не станете. Так зачем же вести какие-то подсчеты, когда речь идет о воссоединении

  нации? Ведь здесь людей соединяет даже более возвышенное чувство, чем та любовь, на которой строятся браки. А вот вам третья истина: никогда не считай других глупее себя. Вы ею пренебрегаете и наживаете себе   массу недоброжелателей. Люди ведь прекрасно чувствуют, когда их пытаются оболванить, и не проникаются любовью к тем, кто это делает. Или вот возьмем наше сегодняшнее общение: я ведь прекрасно понял, для чего вам потребовалось усадить позади меня вооруженных молодцов. Чтобы привести на память телезрителям пресс-конференцию Басаева в Буденновске, разве не так? Тем самым подчеркивается наша террористическая сущность. Что ж, вы можете выставить нас любыми монстрами, но не забудьте: если бы мы не сделали то, что сделали, всем было бы плевать на наше мнение и наш протест. А если бы мы выступили, но при этом не захватили такой объект, который нельзя разрушить, то нас уничтожили бы, не моргнув глазом. Вот вам и четвертая истина: прежде чем осуждать, попытайся понять.

  - Скажите, а это верно, что вы гражданин США и находитесь в розыске за убийство полицейских?- в отчаянии спросил обозреватель, дабы как-то прервать поток поучений. Вообще-то он хотел попридержать в запасе этот сильный козырь, но собеседник чересчур явно доминировал над ним. Ищенко вздрогнул - такого удара он не ожидал. До этого он получал эстетическое наслаждение от непринужденного поведения Корсакова перед камерой. "Вот настоящий аристократ,- думал он. - Что ни говори, а породу никуда не денешь". Однако после прозвучавшего острого вопроса капитан напрягся в ожидании ответа. Впрочем, вскоре он с облегчением перевел дух, услышав по-прежнему спокойный, чуть насмешливый голос Корсакова:

  - Совершенно верно. Радует, что вы серьезно подготовились к сегодняшнему интервью. Должен дополнить ваши слова: много лет я являлся наемником, профессиональным солдатом, получал деньги за участие в военных конфликтах в разных точках земного шара. Не оправдываюсь, но объясняю: полицейские, убитые мной, были преступниками, работали на мафию и пытались меня убить. Что касается моей работы, то вы должны понимать: пока существуют армии и продолжаются войны, будут существовать и профессиональные военные. Однако когда у меня появилась   возможность остаться в России, я без колебаний воспользовался ею. Причем я не просто был тут лишним балластом - я принял участие в нескольких региональных конфликтах, находясь на стороне тех сил, победа которых отвечала стратегическим интересам России.

  - Скажите, а в чеченской войне вы принимали участие?- спросил гость.

  - К сожалению, нет,- ответил Корсаков. - Думаю, я мог бы принести там определенную пользу, однако в это время я был в Таджикистане. Я знаю язык фарси, знаю тот театр военных действий и счел более целесообразным свое присутствие там.

  - Вы говорите - "к сожалению",- с праведным негодованием в голосе промолвил обозреватель. - Неужели вы и впрямь хотели бы принять участие в такой бессмысленной, кровавой и преступной войне?

  - "К сожалению" я произнес совершенно сознательно, не думайте, пожалуйста, что вы поймали меня на слове,- заметил Корсаков. - Что касается тех эпитетов, которые вы применили по отношению к чеченской кампании, то кровава всякая война, и чеченская в этом смысле является совершенно обычной. Бессмысленной ее сделало наше правительство, не дав армии довести ее до победного конца, и оно же сделало ее преступной, вступив в закулисные переговоры с противником и в конечном счете предав своих солдат. Полагаю, что чеченская сторона сознательно шла к войне, устроив геноцид русского населения и откровенно грабя Россию в самых разных формах. В противном случае лихорадочное вооружение Чечни просто не поддается объяснению. Чеченское руководство не шло на компромиссы, потому что знало слабость и внутреннюю гнилость наших правящих верхов, и ход событий подтвердил его правоту. Итоги этой войны неизбежно должны быть пересмотрены - по экономическим, политическим, нравственным и каким угодно мотивам. Однако существующая власть на такой пересмотр не пойдет - отсюда и наше отношение к этой власти.

  - А вы не боитесь, что люди, которые увидят это интервью, осудят вас, отвернутся от вас? Очень уж непопулярные идеи вы проповедуете,- ехидно   прищурился обозреватель. Корсаков спокойно возразил:

  - Легенду о непопулярности чеченской войны придумали средства массовой информации. Вы вообще сильно напоминаете мне глухаря на току- полностью упоены теми звуками, которые сами же издаете. При этом вы постоянно давали полностью искаженную информацию о причинах и характере войны, о действиях армии. В результате вы решили, что оболванили все население страны. Могу вас уверить, что это иллюзия: поговорите со зрелыми российскими мужчинами, и в девяти случаях из десяти ответ будет не в вашу пользу, а ведь воевать-то в случае чего предстоит им, их в первую голову и надо спрашивать. То, что происходило в Чечне, со стороны России и войной-то, собственно, нельзя назвать: в военное время за одну-единственную передачу из тех, которые вы стряпали десятками, вас вывели бы в расход как паникера и вражеского пропагандиста в одном лице. Попробовали бы сторонники Москвы создать в воюющей Чечне телеканал, подобный вашему,- их участь нетрудно было бы предсказать. И вот, чтобы подытожить все сказанное, я вновь хочу задать вам один-единственный вопрос: зачем? Зачем вам понадобилось показывать все именно в таком свете, ведь ваша позиция работала на поражение России? Зачем вам оно понадобилось? Или вам приказали ваши работодатели? Впрочем, это вопрос риторический, ответ мы с вами знаем.

   Обозреватель не был новичком в своем деле, умел овладеть разговором и пустить его в нужном для себя направлении. Однако в голосе его теперешнего собеседника наверняка было нечто гипнотическое - главарь террористов вел разговор как хотел, и обозреватель ощущал свою полную неспособность этому помешать. Не столько в содержании, сколько в тоне речи Корсакова присутствовала неотразимая убедительность, и потому вопросы, с которыми теперь уже он обращался к обозревателю, звучали особенно уничтожающе. Единственное, что сумел сделать обозреватель, так это промямлить что-то об искренности своих убеждений и о том, что старается он из любви к истине, а не за деньги работодателей. Корсаков   с уважением произнес:

  - За вас стоит порадоваться - вы по-настоящему счастливый человек, коли занимаетесь в жизни тем, что вам нравится, да еще и получаете за это деньги. Неплохие, должно быть? Какая у вас зарплата, если не секрет?

   На этот вопрос обозреватель категорически отказался отвечать, несмотря на всю свою подавленность. Корсаков развел руками:

  - Понимаю, коммерческая тайна, ничего не поделаешь. Приходится сделать вывод, что и вас, и ваших нанимателей интересует только истина, и ничего больше. Знаете, если бы критерием истины являлся ваш телеканал, то пришлось бы сделать и другой неутешительный вывод: что для России плохо, то и истинно. Стало быть, истина и Россия - вещи несовместимые, и надо выбирать, которой из двух надлежит погибнуть. Я бы, пожалуй, выбрал истину. Черт с ней, с вашей истиной - заимеем свою и будем жить припеваючи. В завершение нашего разговора позволю себе вновь напомнить вам простое правило - или опять же истину, если хотите: никогда не считай себя умнее других. Не стоит ту истину, которая вам желательна, вколачивать в чужие мозги, а то могут последовать различные нежелательные реакции, как, например, комплекс генерала Геймана. Слыхали вы о генерале Геймане?

   Корсаков сделал паузу. Обозреватель тупо посмотрел на него и ответил:

  - Не слыхал.

  - Я так и думал,- кивнул Корсаков. - С историей у вас слабовато, это заметно. Кстати, почему вы все время говорите в эфире "э-э"? За те деньги, которые вам платят, вполне могли бы нанять логопеда... Ну так вот, о генерале Геймане. Служил он при Николае I и происходил из тех еврейских детей, которых отнимали от родителей и приписывали к воинским частям. Так что армейскую лямку он тянул с самых низов и на Кавказе дослужился до генерала - можно представить, какой это был служака. Тогда в действующую армию тоже приезжали журналисты, в том числе и зарубежные, генерал читал потом их корреспонденции, и в результате у   него развился тот самый комплекс: он не мог видеть журналиста, чтобы его не выпороть. Это и до царя доходило, и неприятности у генерала были, но он ничего не мог с собой поделать - так и порол журналистов до ухода в отставку по старости. Возможно, он исходил из того, что коли журналист, то уж заведомо заслуживает порки и нельзя упускать случай. Должен вам сказать,- Корсаков таинственно понизил голос,- что я с ним вполне солидарен. Похоже, и у меня тот же комплекс...

   Огонек безумия, блеснувший в глазах Корсакова, заставил обозревателя инстинктивно отодвинуться. Однако хозяин придвинул свое кресло поближе и страстно прошептал:

  - Сами разденетесь или помочь?

   Ошеломленный обозреватель сначала выдавил свое знаменитое "э-э" и лишь затем сумел членораздельно выкрикнуть вопросы:

  - Что вы имеете в виду?! Что вы собираетесь со мной делать?!

  - Как что?- удивился Корсаков. - Выпороть.

  - Не имеете права!- закричал обозреватель. - Я журналист, я лицо неприкосновенное! Это бесчестно!

  - Я понимаю,- грустно сказал Корсаков,- но не могу с собой справиться. Заранее раскаиваюсь и прошу прощения... Да не переживайте вы так, от этого еще никто не умирал. От порки одна польза, вот увидите.

   Охранники, в течение всего интервью сидевшие с неподвижностью истуканов, молниеносно оживились, схватили обозревателя, спустили с него штаны и уложили лицом вниз на стол. Корсаков заметил, что оператор оторвался от окуляра, и прикрикнул на него:

  - Работайте! Вы должны все запечатлеть! Потом можете резать,как хотите.

   Обозреватель бешено дергался и извивался в руках охранников, издавая при этом какие-то бессвязные восклицания, полные скорби. Одного из своих мучителей он укусил за палец, но получил в ответ увесистый подзатыльник и замычал от тоски и бессилия. Дюжий боец занес уже казачью нагайку, но ударить не решался: белая дородная спина и пухлый   зад вихлялись так и сяк на черной плоскости стола, мешая нанести полноценный удар. Наконец охранник улучил удобный момент, прицелился - и ужасный вопль потряс своды подвала. Обозреватель вопил так истошно, что боец недоуменно посмотрел на Корсакова, убежденный в том, что его удар не мог вызвать столь чудовищных страданий.

  - Ну что ты на меня смотришь?- пожал плечами Корсаков. - Не привык человек к неудобствам, вот и все. Валяй дальше.

   Обозреватель ревел неутомимо, как грудной младенец. Морщились все присутствующие, даже члены съемочной группы, Корсаков заткнул себе пальцами уши, а боец инстинктивно старался бить полегче, дабы как-то приглушить эти душераздирающие звуки. Капитан Ищенко не выдержал, нагнулся к уху истязуемого и посоветовал:

  - Ты не ори зря, он все равно не кончит раньше, чем положено. Побереги горло, оно тебе еще пригодится.

   Как то ни странно, обозреватель внял его совету и неожиданно умолк. Корсаков даже слегка пожалел об этом: песнь титанических страданий прервалась, и порка тем самым превратилась в довольно рутинную процедуру, протекавшую в унылом молчании. Тишина нарушалась только шлепками нагайки по упругой коже тележурналиста. Наконец положенное число ударов было отмерено, боец засунул нагайку за пояс, другие бойцы отпустили визитера. Он слез со стола и начал торопливо одеваться, шмыгая носом и утирая непроизвольно выступившие слезы.

  - Ну, как самочувствие?- интимным тоном обратился к нему Корсаков. - Правда, как-то легче стало? Как-то лучше?

   Обозреватель мрачно пробурчал что-то - Корсаков предпочел принять этот звук за знак согласия и воскликнуть:

  - Ну вот, я же говорил - от порки еще никто не умирал, а совсем наоборот. Нет, как хотите, а генерал Гейман мудрый был мужчина. Охрана, водки ребятам! Когда покажете интервью?

   Обозреватель, боясь разозлить этого опасного шута горохового, на сей   раз ответил вполне членораздельно, хотя и угрюмо:

  - Думаю, в следующем выпуске моей еженедельной программы.

   Про себя он подумал, что черта с два покажет этот бенефис террориста и собственный позор. Корсаков тоже нисколько не обольщался на сей счет, однако он-то знал, что интервью так или иначе увидит свет. Оставался еще Тавернье, а если француза возмутит сцена издевательства над журналистом, то найдется немало других охотников за сенсациями. Поэтому Корсаков сделал вид, будто поверил гостю, и бодро воскликнул:

  - Ну вот, стало быть, не зря съездили! За одного битого двух небитых дают! А вот и водочка, вот и закусочка! Пейте, ешьте, гости дорогие!

   Столик с напитками вкатил мрачного вида боец со "стечкиным" на поясе,

  а поднос с напитками внесла Альбина. В честь визита телевидения она переоделась в мини-юбку, подкрасилась, поправила прическу и выглядела чрезвычайно эффектно. Глаза у оператора загорелись. Он хлопнул рюмку и, наспех закусывая бутербродом с икрой, показал пальцем на Альбину и промычал, обращаясь к Корсакову:

  - Можно заснять?

  - Альбина, ты как?- спросил Корсаков. - Засветишься, конечно, но в случае чего скажешь, что мы тебя принудили исполнять наши прихоти.

  - Ну, я не против,- засмущавшись, сказала Альбина, и после краткой подготовки они с оператором повторили сцену ее захода с подносом.

  - Блеск!- поднял оператор большой палец. - Это та изюминка, которой не хватало. Девушка, у вас большое будущее.

   "Каких тебе еще изюминок надо",- усмехнулся про себя Корсаков, вспомнив сцену порки. Впрочем, подумалось ему, яркая женщина любому зрелищу придаст дополнительный шарм. Он критически присмотрелся к Альбине и вынужден был признать, что такое лицо, такая улыбка, такая фигура на экране смотрелись бы вполне достойно. Члены съемочной группы расслабились и пустились в разговоры у столика с напитками, охотно выпивая и закусывая, хотя их руководитель знаками призывал их   уходить. Наконец младшие телевизионщики дружелюбно распрощались с Корсаковым, Ищенко и охранниками, выпили стременную и двинулись на улицу. Обозреватель вполголоса укорял оператора за беспринципность. Тот благодушно оправдывался:

  - А что такого? Я с утра не ел. Хозяева предлагают, с какой стати отказываться?

  - Ничего себе хозяева!- в негодовании повысил голос обозреватель. - Ты забыл, что они со мной сделали на твоих глазах?

  - Ах, это!- небрежно произнес оператор. - Да плюнь, не бери в голову. Чего в жизни не бывает - могло получиться и хуже. От порки и в самом деле еще никто не умирал.

   Когда они уже шли к машинам, ожидавшим их во дворе, оператор добавил:

  "За одного битого двух небитых дают",- и разразился идиотским смехом.

  На обозревателя же, наоборот, нахлынула тоска. Зад не болел - болела душа. Казалось, что вся жизнь прожита напрасно, что он одинок и никому не нужен, а всех, кто с ним общается, привлекают только его доллары. Непьющий обозреватель вдруг резко остановился - его осенила идея попросить у хозяев водки. Однако в следующий миг гордость пересилила, и он зашагал к машине, сутулясь и шаркая ботинками по асфальту.


   В тот день предложения о съемках посыпались потоком, словно прорвало какую-то незримую плотину. Двум группам дали добро на приезд, однако интервьюеры оказались, на свое счастье, Корсакову незнакомы, и потому съемки прошли сугубо по-деловому: Корсаков попросил сформулировать вопросы почетче и сам сухо и кратко, по-военному, ответил на них. Впрочем, капитан Ищенко остался доволен и этими интервью, поскольку считал, что ненужные сложности, выкрутасы и заумные шуточки в общении с массами ни к чему и говорить с ними надо просто, четко и доходчиво - именно так, как говорил Корсаков во второй и третий раз. Капитан, разумеется, прекрасно понял все нюансы беседы своего командира с   выпоротым обозревателем, однако над его сознанием постоянно тяготело опасение, что "народ не поймет". Записанная на пленку беседа казалась капитану предназначенной для подлинных ценителей и интеллектуальных гурманов, к которым он, как и подавляющее большинство людей, причислял себя. В двух последующих интервью недостатки первого отсутствовали, и капитан успокоился. Телефонные звонки следовали непрерывно, и капитан добросовестно отвечал на них - как-то само собой получилось так, что он взял на себя функции то ли секретаря, то ли ординарца. Особенно порадовал Корсакова один из принятых им звонков, когда на связь вышел один из крупнейших финансистов страны - правда, почему-то через своего помощника по связям с прессой.

  - А мы что, пресса?- удивился Корсаков. - От прессы у нас у самих отбоя нет. Чего хотел наш Ротшильд?

  - Хотел встретиться,- ответил Ищенко. - Хотел прислать своего человека.

  - Ну да, чтобы потом в случае чего отречься от этого человека,- понимающе кивнул Корсаков. - Нет уж, господа, встретиться не помешает, но только лично. А с нашим российским Ротшильдом тем более. Так ему и передай. Не захочет - черт с ним.

   Последовало еще полчаса лихорадочной телефонной активности, пока не позвонил сам финансист. "Видно, крепко его допекло,- думал Ищенко, слушая голос со странно просительными интонациями, звучащий в трубке.- Пол-России может купить, а разговаривает, как последний мазурик на допросе". Корсаков отрицательно помахал рукой в знак того, что не хочет подходить к телефону, и показал на часы со словами:

  - Он ведь светиться не захочет, как депутаты? Тогда пусть его встретят через три часа сам знаешь где. Скажи, что хвост "мерседесов" к этому месту подгонять не стоит.

   Ищенко знал, о каком месте идет речь - о спуске в старый, еще дореволюционный канализационный тоннель, находившемся в таком же старом складском помещении с внешней стороны Садового кольца. Вокруг склада   стояли рабочие казармы, возведенные в начале века, ныне же надежный заповедник коммунального жилья. Ищенко имел ключи от склада - его арендовала та же фирма "Фортуна", которой принадлежал превращенный в узел сопротивления офис на Садовом кольце. Капитан ухмыльнулся, представив себе всемирно известного банкира в этом районе, населенном старухами и пропойцами, петляющим среди покосившихся заборов, хаотично разросшихся кустов и покосившихся гаражей, и все для того, чтобы спуститься в канализацию. Правда, погружение по пояс финансисту не грозило, но и тот неглубокий поток, что протекал в тоннеле, благоухал отнюдь не розами. Капитан в полной мере обладал острой интуицией, необходимой хорошему сыщику, и потому догадался, что не стоит советовать гостю прихватить болотные сапоги.

   После того, как договоренность о встрече с финансистом была достигнута, Корсаков засобирался в свою обычную инспекционную поездку по захваченным объектам. Он совершал по нескольку таких поездок каждый день, не ленясь порой наезжать на один и тот же объект несколько дней подряд. Больше всего в сложившейся патовой ситуации его пугала расслабленность, которая могла обуять его людей при тянущемся изо дня в день противостоянии, лишенном всяких приметных событий. Впрочем, следовало опасаться и другого: попыток как-то оживить ситуацию и создать события самим. Когда речь идет о вооруженных до зубов людях, подобные попытки чреваты крайне печальными последствиями. Корсаков с Ищенко уселись на заднее сиденье джипа, с которого для лучшего обзора сняли тент, водитель, разбитной парень, бывший таксист, сел за руль, во второй джип с установленным на нем крупнокалиберным пулеметом ДШК погрузилась охрана, и маленький караван запетлял по непривычно пустынным московским улицам. Люди, правда, на улицах попадались довольно часто, хотя без нужды старались не выходить, дабы не подвергаться бесконечным проверкам, но движение автомашин было запрещено. Исключения распространялись лишь на машины скорой помощи,   пожарные и на имеющие спецпропуска, подписанные капитаном Неустроевым. Внезапно, когда машины проезжали мимо сильно укрепленного Политехнического музея, водитель на полном ходу заложил крутой вираж, так что пассажиры чуть не вылетели на дорогу, и влетел в подворотню. Водитель второго джипа повторил его маневр. Корсаков обернулся и увидел из полутемной подворотни, как по освещенной солнцем мостовой пронеслась огромная тень грохот вертолетного двигателя на миг заглушил все звуки.

  - На бреющем летают, суки, всю душу вымотали,- выругался водитель и покосился на Корсакова, пытаясь понять, одобряет ли тот его действия.

  - Все отлично, шеф,- улыбнулся Корсаков,- поехали дальше.

  - Что-то разлетались они в последнее время, а, командир?- заметил Ищенко. - Может, вжарить по ним в следующий раз из пулемета, чтоб поприличнее себя вели?

  - Я уже говорил тебе, почему они разлетались,- ответил Корсаков. - А стрелять не будем - провоцировать их не стоит. Если они тоже начнут стрелять по нашим машинам, то нам станет очень трудно передвигаться по городу. Даже наш единственный танк вертушки запросто сожгут.

   Машины выехали в узкий дворик и развернулись там. Дворик был старательно укреплен стенами из железных бочек, наполненных землей, в окне наверху виднелся пулемет, и по двору прохаживались вооруженные люди. Такие оборонительные меры потребовались из-за того, что в соседний дворик выходил задний фасад вычислительного центра КГБ, а в центре имелась внушительная вооруженная охрана, сохранившая лояльность правительству. Впрочем, никаких поползновений выйти из заточения гарнизон центра не делал, понимая, что все подступы к зданию находятся под прицелом. "Кончатся продукты - выйдут,- подумал Корсаков. - Во имя чего им помирать с голоду?" Его мысли прервал Ищенко своим вопросом:

  - Скажи, командир, а кто такой Стив Гольденберг? По телевизору сказали, что он создал фонд гуманитарной помощи центру Москвы. В сущности это ведь помощь нам, мы же контролируем Центр. Не ожидал я такого от   американцев - я-то думал, что они должны нас не любить.

  - Стив не просто какой-то там американец,- сказал Корсаков. - Во Вьетнаме мы служили с ним в одном взводе - он был пулеметчиком. А когда в Нью-Йорке мафия хотела меня убрать, он выручил меня - спас мне если не жизнь, то свободу.

  - А насчет этой гуманитарной помощи ты позвонил ему и попросил помочь?- спросил Ищенко.

  - Нет, он сам догадался,- ответил Корсаков. - Увидел меня по телевизору и догадался. Он настоящий друг - из тех, которых не надо ни о чем просить. Еще во Вьетнаме был таким.

  - Ведь вся эта затея с фондом громадных деньжищ, наверное, стоит,- поразился Ищенко. - А еще говорят, будто евреи - скупые люди.

  - Да брехня это все,- поморщился Корсаков. - Так говорят те, кто их не знает. У них, как у всех, есть свои недостатки, но скупость в их число не входит. Кроме того, Стив - из очень богатой семьи и сам, должно быть, богатый человек. Так что с друзьями нам повезло, капитан.

   Джип вновь лихо повернул и остановился во дворе огромного жилого дома, фасадом выходившего на Садовое кольцо. Предупрежденный о его приезде командир сектора обороны подошел к машине, и Корсаков вместе с ним направился в подъезд. Началась рутинная проверка боевой готовности: заходя в квартиры, выходившие окнами на Садовое кольцо и превращенные в огневые точки, Корсаков спрашивал бойцов, кто куда должен стрелять, кто когда стоит на посту, нет ли жалоб на снабжение...

  - Командир, да что вы мотаетесь к нам каждый день?- с улыбкой сказал один пулеметчик. - Не бойтесь, мы службу не завалим. Не стоило все это затевать, чтобы потом нас взяли голыми руками.

   Товарищ пулеметчика молча всматривался через амбразуру в то, что происходило на Садовом кольце. Корсаков отстранил его и тоже посмотрел наружу. Он увидел нечто вроде народного гулянья - праздные солдаты на той стороне Кольца, кто-то сидит на броне БМП, кто-то подстелил газеты   и разлегся на них прямо на асфальте. Среди солдат и боевой техники поодиночке и группками слонялись праздные зеваки, заводя разговоры. Такие же группки зевак выходили на пустую проезжую часть Садового кольца и перекрикивались с мятежниками. "Народ за вас, ребята!", "Дожимайте этих жуликов!" - слышал Корсаков. "А женщины у вас там есть?"- доносились веселые девичьи голоса. Удовлетворенный результатом ревизии, Корсаков спустился во двор и прошел вместе с командиром сектора в перегороженную бетонными блоками подворотню. Там сидел пулеметчик и что-то кричал в щель, опираясь рукой о пулемет.

  - Ты не охрипнешь, парень?- спросил его Корсаков. - Ну-ка дай глянуть, что там творится.

   Пулеметчик посторонился, и Корсаков в амбразуру осмотрел окрестность. Ничего тревожного или подозрительного он не заметил и с этой точки, а вопившие и размахивавшие руками зеваки внушили ему даже симпатию.

  - Вы все-таки особенно близко их не подпускайте,- обратился он к командиру сектора, продолжая разглядывать пестро и легко разряженную толпу, вышедшую уже почти на середину Кольца. - Опасного в них, может, ничего и нет, но никаких братаний быть не должно - от них дисциплина развалится в два счета. Холостыми пуганите, что ли, если потребуется.

   Внезапно совсем рядом сверху загрохотал пулемет, и на тротуар со звоном посыпались стреляные гильзы. В первый момент Корсаков подумал, что кто-то, будто услышав его слова, решил отпугнуть чересчур далеко зашедшую толпу. Однако проносившиеся в воздухе бледные иглы трассирующих пуль, искры и осколки, выбиваемые из асфальта, убитые и раненые, повалившиеся на мостовую - все это заставило его отбросить успокоительную мысль. К тому же и пулеметчик заорал в ужасе:

  - Охренели, что ли?! Он же боевыми лупит!

   Корсаков успел заметить, что стрелок отсекает толпу огнем от внешнего края Садового кольца, принуждая ее держаться на открытом месте - на середине проезжей части, где он мог расстреливать людей совершенно без   помех. Слыша за своей спиной дикие вопли раненых, Корсаков опрометью помчался ко входу в подъезд, спросив на бегу тяжело сопевшего рядом с ним командира сектора:

  - Откуда он бьет?

  - С четвертого этажа,- последовал ответ. - Не пойму, что там случилось, мы же там были минуту назад. Лучшие пулеметчики, я их специально повыше посадил... Что же стряслось-то?

   Корсаков огромными скачками мчался вверх по старой широкой лестнице с добротными деревянными перилами и длиннейшими маршами. За ним топали и одышливо матерились бойцы его охраны. Взлетев на четвертый этах, он застал там еще нескольких бойцов с оружием наизготовку, жмущихся к стене. Один из них, морщась, ощупывал задетое пулей предплечье. По рваным дырам в кожаной обивке, пробитым выпущенными изнутри пулями, Корсаков с первого взгляда определил, за какой дверью находился стрелок-убийца. Он отрывисто спросил:

  - Сколько их там?

  - Двое,- ответили ему и добавили: - Не подойти - через дверь бьет, гад.

   В этот момент в квартире за дверью вновь глухо застучал умолкший было пулемет. В промежутках между очередями слышались какие-то возгласы.

  - Рехнулся, похоже,- такое бывает,- заметил кто-то. - У нас в Чечне...

  - Молчать,- не повышая голоса, скомандовал Корсаков, лихорадочно соображая, что делать. - Двое сразу рехнуться не могли,- сказал он, досылая патрон в ствол "ТТ" и выбирая для разбега позицию поудобнее. Двери он достиг в два прыжка и на излете второго, заложив корпус почти параллельно полу, нанес сокрушительный удар ногой в замок. Дверь косо повалилась внутрь квартиры, повиснув на одной петле, а сам он покатился по паркету, прикрывая себя выстрелами почти наугад. Пулеметчик, видимо, никак не ожидал, что дверь можно высадить с одного удара, и потому еще несколько секунд продолжал стрелять даже после того, как Корсаков влетел в прихожую. Затем через распахнутую дверь, откуда слышалась   стрельба и плыла дымка пороховых газов, в коридор вылетела граната и со стуком покатилась по паркету. Однако Корсаков был к этому готов, пнул гранату ногой и метнулся за угол коридора. В дальнем конце коридора грохнул взрыв, завизжали и защелкали осколки. Вновь простучала пулеметная очередь, и затем послышался голос - высокий, неестественно напряженный, словно до предела натянутая струна:

  - Ну, кто здесь? Кто хочет мне помешать? Заходи, суки!

  - Я,- отозвался Корсаков. - Я, твой командир. Кроме меня никто не зайдет. Эй, на лестнице! Всем оставаться на местах, я сам с ним поговорю!

   Он вышел из-за угла, подошел к двери и встал рядом с ней с пистолетом в руке, прижавшись к стене спиной.

  - Командир?- в голосе пулеметчика послышалась растерянность.

  - Ну да, твой командир,- повторил Корсаков, появляясь в дверном проеме и сразу встретившись взглядом со стрелком. Он повидал в жизни немало таких глаз - беспокойных, блестящих от чрезмерного внутреннего напряжения, пугающих чернотой расширенных зрачков. Зрачок нацеленного на него пистолетного дула он тоже видел не впервые, хотя в данный момент старался не смотреть на него. Краем глаза он успел заметить и второго пулеметчика - тот, скорчившись, ничком лежал у стены и под его головой уже успела растечься огромная маслянисто поблескивающая лужа крови. Корсаков некоторое время смотрел в неподвижные блестящие глаза,

  и наконец пулеметчик отвел глаза,опустил руку с пистолетом и заговорил:

  - Смотри, командир, вон они там, внизу, лежат, суки. Штук тридцать сук я положил, никто не ушел. Только добить кое-кого осталось. Мы тут жизнь кладем, а эти суки там пляшут, поют... Я штук тридцать завалил. А какого хрена, командир?.. Какого хрена на них смотреть?.. Мы тут жизнь кладем, а эти суки...

   Через плечо пулеметчика Корсаков видел на черном смолистом покрытии мостовой белые и цветные пятна распростертых тел, неестественно   закинутые, заломленные, вывернутые руки и ноги, повсюду болезненно-яркие кровавые пятна и кое-где - жалкие, изнемогающие шевеления. Своим возбужденным взглядом стрелок перехватил его взгляд.

  - Ага, возятся, суки!- воскликнул он. - Шевелятся, недостреленные!

   В свихнувшемся мозгу пулеметчика внезапно возникла уверенность, что Корсаков на его стороне - недаром же он молчит и просто смотрит.

  - Командир, разреши, я по ним еще вжарю!- горячо попросил пулеметчик. - Добить этих сук надо! Не могу смотреть, как они пляшут, когда мы тут... Я вжарю, командир!

   Стрелок сунул пистолет за ремень и метнулся к пулемету, но Корсаков прыжком опередил его и броском через бедро швырнул в угол. Сидя на полу, безумец некоторое время молча смотрел в глаза Корсакову своим лихорадочным взглядом, словно пытаясь что-то понять, а затем начал медленно подниматься спиной по стене.

  - Ты убил тридцать человек, боец,- ровным голосом произнес Корсаков. - Тридцать мирных жителей, а еще своего товарища. Суд разберется, понимал ли ты, что делал. Сдай оружие и пошли.

  - Я не понимал?!- взвизгнул пулеметчик. - Я все понимал!

  - Сдай оружие,- нетерпеливо повторил Корсаков, протягивая левую руку.

  - Эх, командир...- рыдающим голосом протянул пулеметчик, нащупывая за поясом рукоятку пистолета, словно собираясь и впрямь отдать оружие командиру. Однако Корсаков заметил, как в глазах безумца что-то дрогнуло и выражение их изменилось - теперь они смотрели как глаза хищника, собирающегося напасть. Заметил Корсаков и то, что пальцы пулеметчика не только обхватили рукоятку пистолета, но и проползли в спусковую скобу.

  - Не дури, боец,- с расстановкой произнес Корсаков,- перед тобой твой командир. Отдай твой пистолет и пойдем.

  - А как же! Сейчас, командир,- почти прошептал пулеметчик, и лицо его исказилось в сатанинской ухмылке. Резким движением он вырвал пистолет   из-за ремня, видимо, полагая, что сделает это неожиданно. Однако вскинуть оружие он не успел. Мгновенно грохнул выстрел - Корсаков стрелял от бедра, подняв ствол "ТТ" лишь кистью руки. Так же мгновенно замер с пистолетом в руке пулеметчик - от удара пули, вошедшей под правый глаз, лицо его исказилось в плаксивой гримасе. Пробившая череп навылет пуля внятно щелкнула об стену. Пулеметчик открыл рот и покачнулся - он уже умер, хотя еще стоял на ногах. От кровавой массы, брызнувшей на обои из выходного пулевого отверстия, побежали вниз алые стуйки, блестя, словно лаковые. Корсаков повернулся, посмотрел на неподвижно лежавшего второго пулеметчика и не торопясь зашагал к выходу из квартиры. На лестничной площадке к нему бросились бойцы. Он увидел нескольких человек с гранатометами, приведенных на подмогу капитаном Ищенко, чтобы вышибить дверь, однако их оружие не понадобилось.

  - Молодцы, что не полезли в квартиру,- ровным голосом сказал он. - Парень просто-напросто сошел с ума, не стоило его волновать, а то пришлось бы долго с ним возиться. Не хотелось убивать его, но другого выхода не было - он совсем сбесился и без крови уже не мог.

  - Просто сбесился, и все? Просто сошел с ума?- тупо спросил Ищенко.

  - А ты думал, что это организованная провокация?-спускаясь по лестнице, усмехнулся Корсаков. - Должен тебя огорчить, все гораздо проще. Такое случается, когда люди постоянно имеют дело с оружием.

  - Что же нам теперь делать?- растерянно причитал Ищенко. - Надо же как-то все это объяснить...

  - А так и объясним, как было,- зло сказал Корсаков. - Человек сошел с ума. По случайному совпадению он имел в своем распоряжении пулемет, а внизу на улице - толпу веселящихся граждан.

   Когда они вышли во двор, с Садового кольца доносились звуки разрастающейся перестрелки: возмущенные расправой с мирными жителями, солдаты правительственных войск стихийно начали палить по огневым точкам мятежников, те ответили, экипажи боевых машин попрыгали в люки   и поддержали пехоту из пулеметов.

  - Хорошо хоть из пушек не бьют,- заметил Корсаков и приказал командиру сектора, державшемуся рядом с ними: - Немедленно прекратить отстреливаться. Радиоточка у вас есть, вот и объявите, как все было.

   Командир сектора козырнул и бросился в ближайший подъезд, на бегу отдавая команды своим подчиненным, составлявшим то ли свиту, то ли охрану Корсакова. Некоторое время выезжать со двора было небезопасно - по улице летали пули, с другой стороны Кольца доносился стук очередей, однако, не встречая ответа, стрельба постепенно начала стихать и совсем утихла, когда над округой разнеслись раскаты динамика. На Кольце завыли сирены, промелькнули машины скорой помощи.

  - Ладно, поехали,- отрывисто приказал Корсаков, усаживаясь в джип. Время уже поджимало - приходилось торопиться, если они не хотели опоздать на встречу с банкиром. Зная об этом, водитель бешено гнал машину, и та пугающе взвизгивала покрышками на поворотах. Через несколько минут Корсакову надоел этот аттракцион, и он заметил:

  - Сбавь газу - на нервы действует эта гонка. Подождет, не велик барин.

   Когда они прибыли на командный пункт, банкир и впрямь уже ожидал в подвальном кабинете. Это был молодой еще человек с ласковой улыбкой, в которой он немедленно расплылся, увидев Корсакова, и внешностью склонного к полноте еврейского мальчика-отличника. Острые черты его лица, говорившие о незаурядной деловой хватке (или о незаурядной бессовестности, как утверждает часть физиономистов) смягчались подернувшим их здоровым жирком. В целом Корсаков нашел наружность и поведение гостя не отталкивающими, а скорее комическими, пожал мягкую влажную ладонь и предложил садиться. На долгую беседу он не был настроен, поскольку, каким бы спокойным он ни казался внешне, случай с пулеметчиком нарушил его внутреннее равновесие, и на душе у него царила горечь. Впрочем, при этом на устах у него играла любезная улыбка, и беседа развивалась довольно живо. Первым делом банкир сообщил о том,   как он счастлив познакомиться с самым знаменитым человеком в России, как он восхищен решительностью и мужеством Корсакова и образцовой организацией восстания.

  - Должно быть, ваша акция потребовала немало денег,- предположил банкир и заулыбался: - Жаль, что мы не были знакомы раньше - я бы непременно вам помог, я имею для этого все возможности...

  - Да что вы говорите!- с такой же широкой улыбкой откликнулся Корсаков. - А я-то думал о банкирах, будто они - как церковь: всегда в хороших отношениях с существующей властью. Неужели дали бы нам денег, неужели не побоялись бы?

  - Банк торгует деньгами, правильно?- доверительно наклонился к собеседнику гость с заученной улыбкой на лице. - Ну вот, поэтому для нас главное - убедиться в серьезности проекта, который нам предлагают. Мы можем взяться за что угодно - каких-то технологических ограничений для нас нет. Ограничение может быть только одно - люди, которые хотят стать нашими компаньонами, не смогли убедить нас в выгодности предлагаемого ими проекта.

  - Сомневаюсь, что смог бы убедить вас в выгодности той акции, которую мы собирались провести в центре Москвы,- усмехнулся Корсаков. - Думаю, скорее всего вы приняли бы меня за сумасшедшего и приказали бы своей охране выкинуть меня на улицу,- если бы, конечно, вообще нашли возможным дать мне аудиенцию.

  - На сумасшедшего вы не похожи,- живо возразил финансист. - А кстати,- простите, ради Бога,- где же моя охрана? Пока меня сюда вели, она где-то отстала. Нет-нет, я ни о чем не беспокоюсь, но все-таки...

  - Напрасно,- холодно произнес Корсаков,- забывать об осторожности никогда не надо. А насчет охраны не переживайте, она не отстала и не потерялась, ею занимаются.

   В глазах банкира плеснулось беспокойство, он оглянулся на дверь.

  - В каком смысле "занимаются"?- спросил он, кашлянув.

     - Вы что, о своей охране приехали со мной разговаривать?- сурово спросил Корсаков. - Кого волнуют эти жалкие людишки?

  - Да, конечно, но все же...- промямлил финансист.

  - Ну так и говорите о деле,- приказал Корсаков. - Я вас внимательно слушаю. Думаю, что как люди деловые мы прекрасно поймем друг друга.

   Слегка ободренный последними словами Корсакова, банкир перешел к делу и мало-помалу увлекся, видя в глазах собеседника искренний интерес. Бизнесмен заявил, что в финансовых кругах созрело убеждение: в самое ближайшее время Корсаков окажется на самом высоком государственном посту, судя по его нынешней известности и стремительно нарастающей народной поддержке. Поэтому финансистам хотелось бы знать взгляды Корсакова на дальнейшее развитие в стране бизнеса, особенно крупного, его отношение к приватизации и ее результатам, к участию частных банков в исполнении государственного бюджета.

  - Любопытно,- усмехнулся Корсаков,- а почему вы думаете, что я стану излагать вам свои взгляды? С какой стати?

  - Но вы же понимаете,- каким-то особым образом растягивая слова, ответил банкир,- популярности еще недостаточно для завоевания главных постов в стране. Нужны еще и деньги, а деньги можем дать только мы.

  - Вы лучше скажите, какие конкретно проблемы, связанные с вашим банком, вас волнуют, а я скажу о своем отношении к ним,- предложил Корсаков. - Не стоит сразу погрязать в общих вопросов.

   Банкир помялся, однако начал говорить, вскоре вновь увлекся и выложил перед хозяином целый ряд животрепещущих проблем. Оказалось, что таковых хватает и у крупных денежных тузов. Гостя одолевало желание по-прежнему   проводить через свой банк и прокручивать бюджетные деньги; ему хотелось знать, можно ли будет отсрочить платежи за те предприятия, которые банк купил на аукционах, но деньги за которые до сих пор не внес; гость желал выяснить, возможны ли антимонопольные меры против финансово-промышленных групп или они, наоборот, вправе рассчитывать на льготы;   он интересовался тем, будет ли происходитьфинансовая поддержка Чечни;   хотел он знать и многое другое, но каждый его вопрос был с едва уловимым криминальным душком. Выслушивая эти вопросы, Корсаков кивал с таким глубокомысленным видом, что гость было ободрился и заметил:

  - Вот видите, я говорю с вами уже чуть ли не как с президентом, хотя мы еще только собираемся помочь вам занять этот пост. Что делать, большие деньги должны уметь оберегать себя...

  - На благо Отечества,- подняв палец, торжественно добавил Корсаков.

  - Что, простите?- не понял финансист.

  - Я говорю, большие деньги должны оберегать себя, чтобы работать,- крутиться, так сказать,- на благо Отечества,- пояснил Корсаков. - Вы ведь слышали наше обращение? Стало быть, знаете, что мы боремся за Собственность, Порядок и Отечество. Эта борьба еще далеко не закончена, и в ней каждый должен принести свою жертву на, так сказать, алтарь.

  - Мы не против принести определенные материальные жертвы, но, согласитесь, мы должны знать...- начал банкир. Корсаков с презрением перебил его:

  - Кто говорит о материальных жертвах? Вы что думаете, я у вас клянчу деньги? Хотите откупиться деньгами от стонущего Отечества? Нет, милейший, номер не пройдет! Очень уж у вас все просто получается!

  - Но что же я могу сделать?- беспомощно спросил банкир и задрожал - откуда-то донеслись приглушенные стеной душераздирающие вопли, а в кабинет вразвалку вошел свирепого вида человек (это был капитан Ищенко), нагнувшись к Корсакову, со злодейской ухмылкой сказал ему что-то на ухо, исподлобья посмотрел на гостя взглядом, не сулившим ничего доброго, повернулся и вразвалку удалился.

  - Я, видите ли, от службы в армии был освобожден по состоянию здоровья,- зачем-то робко сказал банкир. Корсаков гневно произнес:

  - Это заметно. Кстати, чем это от вас так смердит? Вы что, перед приходом сюда в дерьме валялись? Черт знает что такое!

      Банкир инстинктивно поддернул безупречно отутюженные брюки, покрытые снизу какой-то засохшей дрянью, и виновато объяснил:

  - Видите ли, мы шли сюда по канализационному тоннелю...

  - Вот-вот,- подхватил Корсаков. - Вы, похоже, вообще из тех людей, которые выбирают в жизни обходные пути. Но теперь вам легко отделаться не удастся. Не деньгами надо служить Отечеству, а плотью и кровью! То есть и деньгами, конечно, тоже, но в первую очередь плотью и кровью. Вы вот интересовались, где ваша охрана. Отвечаю: она в нашем госпитале, сдает кожу и костный мозг. У нас могут появиться тяжелораненые, и для них мы решили создать банк органов. Итак, нам требуется еще кожа, а кроме того, почка и глаз. Запас карман не тянет, как говорится...- и Корсаков выжидательно уставился на гостя.

  - А чем же я могу вам помочь?- прислушиваясь к возобновившимся за стеной жутким воплям и внутренне похолодев, спросил банкир. - Вы хотите приобрести где-то эти органы?..

  - Да что вы все про деньги?!- возмутился Корсаков. - Зачем где-то что-то приобретать, когда передо мной сидит молодой здоровый человек, радеющий о судьбах Отечества,- готовый прекрасный донор! Глаз мы, так и быть, возьмем у кого-нибудь другого, а уж почку и несколько участков кожи вы просто обязаны пожертвовать. Думаю, вы сделаете это с охотой.

  - Вы что, хотите сказать, что вырежете у меня почку?!-взвизгнул банкир.

  - Ну зачем так грубо - "вырежете"?- пожал плечами Корсаков. - Вы ничего не почувствуете - просто уснете и проснетесь уже с одной почкой. Эй, капитан, заходи, мы договорились!

   Дверь кабинета отворилась, и, шумно топая, ввалились обвешанные оружием могучие охранники, которых возглавлял уже заходивший ранее невысокий худощавый человек с лицом маниакального злодея, то есть капитан Ищенко. Капитан деловито осведомился:

  - Так, что будем удалять?

  - Да вы с ума сошли!- завопил банкир, вскочив и опрокинув стул. - Я вам   согласия не давал! Что вы себе позволяете?! Это же изуверство!

  - Ну давайте, давайте, берите его,- распоряжался Корсаков. - Просто донор по первому разу волнуется, не обращайте внимания... А вы, уважаемый, не кричите, не дергайтесь, больно не будет. Живут люди и с одной почкой, и с одним глазом, и прекрасно живут... Да тише вы, донор!

  - Я не донор! Я не донор! - вопил финансист, которого волокли к двери охранники. Корсаков догнал капитана и сказал ему на ухо:

  - Один укольчик и пусть поспит, а потом отправишь его восвояси. Смотри, чтоб волос с его головы не упал.

   Банкира притащили в перевязочный пункт в том же подвале. Интерьер пункта к появлению гостя претерпел некоторые изменения. На одном из двух хирургических столов лежал и безжизненно скалился в потолок голый человек, накрытый забрызганной кровью простыней. Банкир с ужасом узнал в нем одного из своих таинственно исчезнувших охранников и понял, что бедняг также принудили стать донорами. В стеклянных шкафах в сосудах с прозрачной жидкостью красовались человеческие почки (банкир не знал, а возможно, от волнения забыл о том, что свиные почки с виду очень похожи на человеческие). На полу алели брызги крови, и медбрат в забрызганном кровью халате помогал хирургу снять халат, грудь и рукава которого сплошь пропитались кровью. Хирург повернулся лицом к вошедшим, и его свирепое бородатое лицо исказила злорадная ухмылка.

  - Свеженького привели?- прохрипел он.

  - Так точно,- отрапортовал капитан Ищенко. - Сдает кожу и одну почку.

  - Это понятно, что одну, не две же, хы-хы-хы,- довольный собственным остроумием, зловеще рассмеялся хирург. Медбрат сзади накинул на него свежий халат, после чего протянул ему стакан с прозрачной жидкостью и дольку чеснока. Хирург, шумно глотая, влил себе в рот содержимое стакана, хрупнул чесноком и после утробного выдоха сообщил:

  - Хорошо с чесночком, хы-хы... Ну, с Богом, донора на стол и марш отсюда, кто не стерильный. Мне тут стерильность нужна.

      Охранники грубо схватили банкира, ожидая активного сопротивления, однако от всего увиденного в перевязочном пункте он сомлел и лишь вяло извивался в их руках, как издыхающий червяк. В его ушах прогремел пропитый бас хирурга:"Раздеть его!", после чего в голове у банкира окончательно помутилось. Его вдруг посетила и страшно его огорчила не совсем своевременная в данных обстоятельствах мысль о том, что банк вынужден будет платить охранникам компенсацию за утраченные на службе внутренние органы. Перед внутренним оком банкира пронеслись знакомые лица дорогих адвокатов, но тут же он вспомнил: фунта мяса предстоит лишиться не только каким-то там охранникам, а ему самому, обладателю огромного состояния и - до недавних пор - цветущего здоровья, позволявшего сполна наслаждаться богатством. Банкир тоскливо застонал, и медбрат, истолковавший его стон как реакцию на боль от укола в вену, прикрикнул на него:

  - Ну тихо, ты, разъеба! Сейчас наркоз начнет действовать, и все - ни хрена не почувствуешь. Минутку-то можешь потерпеть?

   От незаслуженной грубости банкиру стало совсем скверно и мучительно жалко себя. Вскоре он забылся и уже не видел того, как его охранник на соседнем столе сначала закрыл рот, затем приподнял голову и обвел помещение недоумевающим взглядом.


   Пистон проснулся утром в отвратительном настроении. Как-то так получилось, что до этого момента он пил три дня непрерывно, с утра до вечера, и теперь на него накатило состояние, именуемое похмельной или посталкогольной депрессией. Само название Пистон узнал совсем недавно - после того, как по совету одного авторитетного друга обзавелся личным врачом. Однако он и раньше замечал, что с утра после нескольких дней пьянки в голову лезут, как на подбор, самые паскудные мысли. Впрочем, теперь-то дело было не только в депрессии - дела и впрямь шли неважно, и все из-за этих сумасшедших, захвативших центр Москвы. Благодаря им   Пистон проникся глубокой и бескомпромиссной ненавистью к терроризму. В самом деле, множество доходных мест в Центре, куда недавно был вложен немалый капитал, теперь не приносили ни копейки. Приток продукции на рынок сократился, деловые обороты везде упали, знакомые азербайджанцы не желали везти наркоту в Москву, в особенности после того, как эти придурки-террористы каким-то образом накрыли одну из их квартир-складов в Центре и расстреляли всех, кого там застали. "Натуральные фашисты",- ворчал Пистон. Его не примирило с террористами даже известие о том, что такая же участь постигла в Центре и нескольких конкурентов-нигерийцев, которые не вовремя ширнулись и вышли погулять, имея при себе наркотики. Пистон пытался объяснить партнерам, что опасно только в Центре, однако ему вежливо напомнили о тех слухах, которые уже вовсю ходили по Москве: насчет таинственных людей, вылезающих из канализационных люков и вентиляционных шахт метро, насчет обходящих город по ночам вооруженных патрулей в штатском, приветливо здоровающихся с армейскими и милицейскими патрулями, насчет листовок и воззваний, расклеиваемых неизвестно кем... Да и настроение в народе стало таким, что он в любой момент мог повести себя точно так же, как террористы. Поэтому в глубине души Пистон не мог не признать правоту приятеля, когда тот сказал ему:"Слушай, деньги у меня есть - заработал в России, слава Аллаху. Зачем мне сейчас туда лезть - чтоб голову оторвали? Вот успокоятся русаки, тогда опять начнем дела делать..." Даже остававшиеся в Москве азербайджанцы на рынке уже не работали и вообще предпочитали тихонько сидеть по домам, даже в магазин посылая квартирохозяев. Пистон пытался сообразить, выгодна или невыгодна ему такая ситуация. С одной стороны, с азерами и впрямь можно было делать большие дела, с другой - устранялась конкуренция и появлялся шанс прибрать к рукам их владения. В конце концов Пистон все-таки решил, что от терроризма один вред - пока больше достается кавказцам, потому что их легче выделить из толпы, но если кто-то - те же террористы - покажет пальцем на него, то и его   вздернут на первом же фонаре. Да и вообще Россия большая, и каждый может делать в ней свои дела: он - свои, азеры - свои, а кое-что и совместно. А сегодняшние убытки остаются убытками, и от этого никуда не денешься. У Пистона имелись и кое-какие долги, что при резком падении доходов не улучшало его настроения. Иных кредиторов он в два счета заставил бы ждать, сколько потребуется, но тут речь шла о таких людях, которые сами могли сделать с Пистоном что угодно, несмотря на всю его авторитетность. Конечно, люди это были справедливые, у других Пистон и не стал бы одалживаться, справедливость их и вывела в верхи, но у них могут оказаться свои нужды, свои соображения, и тут уж денежки придется выложить минута в минуту. В сущности, Пистона ничто не разорило бы - ни падение доходов, ни возврат долгов, но так, видно, устроен человек - возвращаться к меньшему для него мучительно, он согласен только на большее. Именно поэтому Пистона и привели в такое уныние цифры потерь, а еще больше - невозможность самому как-то исправить положение. Преодолевая тяжесть в голове, дрожь в конечностях и ломоту в костях, он кое-как умылся, при этом разбив флакон дорогого одеколона. Осколки он подбирать не стал, рассудив, что это сделает домработница. Выйдя в комнату, он бросил взгляд на бар. При воспоминании о стоящих там напитках кадык на его шее конвульсивно дернулся. Было бы прекрасно взбодриться, прогнать уныние и охватившую весь организм дрожь, однако Пистон сказал себе, что пить горькую и сохраняять авторитет - вещи несовместимые даже в России, где человека пьющего всегда готовы понять. Накануне, как вспоминалось Пистону, он, сидя за столом, ответил на несколько звонков, но о чем шла речь, он толком не помнил, и это еще предстояло выяснить. Сейчас, однако, он решил сначала проветриться и залить иссушающую нутро жажду, для чего достал из холодильника упаковку томатного сока, поудобнее расположился в кресле и с помощью пульта включил телевизор. Он сразу нарвался на конец какой-то информационной передачи, хотел было переключить телевизор на другой канал,но посмотрел   на экран повнимательнее, и у него отвалилась челюсть. В стандартном деловом кабинете сидел за столом и давал интервью тот самый ужасный тип, который отлупил его до полусмерти, разгромил его офис, вторгся в его квартиру и отобрал кучу денег. В довершение всего этот тип обложил Пистона данью - того самого Пистона, основным занятием которого как раз и являлось вымогательство. Тип заслужил десять смертей, но, к сожалению, грохнуть его оказалось не так-то просто, и все, кто пытался это сделать, неизменно попадали в больницу с тяжелейшими травмами. Изведав прелести кормежки через зонд и мочеиспускания в трубочку, они, пойдя на поправку, и слышать не хотели о конфликтах с таким ужасным человеком. Пистон и сам с тяжелым сердцем пришел к выводу, что надо платить, и до последнего времени к нему исправно являлись вежливые молодые люди с армейской выправкой и забирали чемоданы с долларами. Более того, бухгалтер Пистона Хмырь как-то раз неожиданно заявил, что работает по совместительству на нового хозяина, то бишь на таинственного вымогателя. Когда пришедший в ярость от такого двуличия Пистон предложил ему выметаться, Хмырь удивленно поднял брови и спросил:"А зачем?" Чуть поостынув, Пистон и сам с горечью задал себе тот же вопрос. "Ладно,- подумал он,- пускай работает, дятел позорный. Может, меня меньше трясти будут, пока он здесь. Придет время, сочтусь с говнюком". Хмырь, конечно, знал многое, но все-таки через его руки проходила только официальная документация, а о неофициальных контактах и сделках теперь ему, разумеется, никто не рассказывал.

   Едва увидев своего недруга на экране, Пистон почему-то сразу связал то интервью, которое у него брали, с событиями в центре Москвы. Человек, занимающийся такими делами, мог засветиться на экране и показать свое лицо всей ментуре лишь в том случае, если он обеспечил себе неуязвимые позиции, позволяющие разговаривать с позиции силы и ничего не бояться, а сейчас такие позиции имели в стране только московские террористы. Прислушавшись к беседе, Пистон понял, что не   ошибся. Зловещий тип изрекал свои воззрения на ситуацию в стране и в данный момент вовсе не казался зловещим. Пистон невольно восхитился его непринужденным и в то же время вежливым поведением перед камерой - сам-то Пистон, когда ему однажды пришлось выступать перед телевидением как лицу, пожертвовавшему крупную сумму на детский приют, держался так, словно аршин проглотил. Этот же громила в своей ладно сидящей камуфляжной форме сидел, непринужденно откинувшись на спинку кресла, и даже заурядные "командирские" часы на его запястье и дешевенький серебряный крестик, видневшийся на груди, выглядели куда более импозантно, чем тяжелые золотые цепи Пистона. Террорист не моргнув глазом заворачивал такие длинные фразы, что Пистон внутренне напрягался, ожидая момента, когда говорящий собьется. Однако все фразы завершались на удивление гладко и осмысленно, более того, террорист успевал и пошутить, и даже отпустить комплимент тележурналистке. В своей компании Пистон никогда не признался бы, что восхищается этим человеком, который так его унизил, но сейчас компании вокруг не было, и Пистон размышлял:"Вот это мастер! Авторитет так и прет. И чего он какой-то херней занимается? Любых высот человек мог бы достичь..." "Любых высот" в понимании Пистона означало "любых денег", и бандит тут же возразил сам себе:"А что, он не достиг разве? Одной налички в Центре сколько, и вся она его. Да это мелочь по сравнению с тем, сколько ему с радостью заплатят, лишь бы он со своими людьми оттуда ушел. Это ж миллиарды, миллиарды зеленых, японский бог!" Когда речь заходила о деньгах, Пистон совершенно непроизвольно начинал строить комбинации, направленные на то, как бы эти деньги присвоить. Вот и сейчас он погрузился в раздумье, хотя миллиарды его недруга были вроде бы изначально недоступны. Тем временем журналистка спросила Корсакова о его отношении к российской приватизации. "Классическая операция по ограблению трудящихся,- спокойно ответил тот. - Сначала выпускаются ценные бумаги - якобы на сумму всего национального достояния, затем   проводится долгая игра на понижение, и в конце концов бумаги скупаются по дешевке. Если прибавить сюда привилегированное положение бывших советских чиновников и хозяйственников в ходе приватизации, когда директора непонятно почему получают огромные доли в пакетах акций, то народ, естественно, остался на бобах. Заметьте, я говорю только о законных моментах в ходе приватизации, но ведь нарушения закона при оценке имущества, при проведении аукционов, при распределении акций имели и имеют повальный характер, и борьба с ними практически не ведется в силу порочности существующей власти. Наконец, распоряжаются на практике приватизированным имуществом руководители предприятий, какой бы долей акций они ни обладали. То есть все происходит точно так же,как при социализме, когда директор на предприятии был всем, а рабочий - ничем, с той только разницей, что теперь директором сверху не командуют, теперь он - сам себе голова. Если в этом и состоят великие завоевания демократии, то думаю, что они несколько преувеличены",- и Корсаков чуть виновато улыбнулся тележурналистке. Пистон, в голове которого носился обаятельный образ миллиарда "зеленых", не вслушивался в его слова, а если бы и вслушивался, то ни в коем случае не поддержал бы его точку зрения, пусть даже и не сумел бы ее опровергнуть. В душе Пистон являлся стойким демократом, то есть сторонником существующего режима, и положение, при котором одни гребут деньги лопатой, не гнушаясь ради этого никакими средствами, а другие вкалывают и перебиваются с хлеба на квас, считал единственно нормальным. Осуждать нарушения закона и тем более каких-то там моральных норм, допущенные с целью наживы, Пистону никогда не пришло бы в голову. Более того, если бы Пистон внимательно слушал Корсакова, то непременно решил бы, что тот критикует эти нарушения, лишь имея в виду каким-то образом на критике нажиться. Однако Пистон не слушал - он лишь задумчиво бурчал себе под нос:"Во как базарит мастер - как будто книжку читает... И подвешен же язык у чувака..." Тележурналистка уже собралась откланиваться, когда   Пистона наконец осенило. Он вспомнил, с чего началось его знакомство с Корсаковым (фамилию своего недруга он успел разобрать): с посещения людьми Пистона некой жившей по соседству старухи, оказавшейся затем вроде бы теткой Корсакова. Племянник на славу постоял за тетушку, устроив Пистону крупные неприятности, так что тот предпочел выкинуть из головы и старуху, и ее квартиру. Вдобавок стороной Пистон узнал, что старухе обеспечили плотную охрану. Однако теперь ситуация изменилась: грозный племянник сидел в Центре и в ближайшее время никак не мог его покинуть. Оставалась охрана, но с ней Пистон надеялся справиться без труда - прошло столько времени, она наверняка успела успокоиться и расслабиться. А вот тетушка вряд ли успела за это время опротиветь племяннику, подумал с ухмылкой Пистон, залпом осушил очередной бокал томатного сока и потянулся за сотовым телефоном.

   Вечером того же дня капитану Ищенко позвонили по сотовому телефону - по тому номеру, который он берег для экстренных случаев и который был известен только Корсакову, капитану Неустроеву и еще двум старым коллегам Ищенко. Звонил как раз один из этих двоих.

  - Привет, Коля,- узнав голос, поздоровался Ищенко. - Что случилось? С семьей что-нибудь?

  - Пока ничего, но может случиться,- сказал Коля, носивший погоны майора милиции. - Насчет семьи не беспокойся, с ней все в порядке, этот вопрос у меня на контроле. Появилась другая интересная информация. Ты вот просил меня старушку прикрыть, Вера Николаевна зовут, помнишь?

  - Само собой, помню,- ответил Ищенко. - Что с ней?

  - С твоей агентурой теперь я работаю,- напомнил коллега. - Ну так вот, некто Пистон - погоняло тебе знакомое, конечно? - заинтересовался этой Верой Николаевной. Он созвал своих дружков, а у одного из них твой человек работает водителем...

  - У Назима,- вставил Ищенко.

  - Точно. Когда сходняк кончился и братва стала разъезжаться, Назим так   разволновался, что стал обсуждать прямо в машине то, о чем там говорилось. Оказалось, у Пистона появилась идея похитить эту самую старушку. Когда-то Пистон хотел отобрать у нее квартиру, но тут появился племянник, наехал на Пистона и заставил его про этот план забыть. А сейчас этот самый племяш возглавляет всю заваруху в центре Москвы. Ну вот Пистон и подумал, что денег сейчас у племянника море, сам он защитить свою тетку не сможет, зато сможет хорошо заплатить, когда ее похитят. Ну вот Пистон и собрал братву, чтобы ему помогли людьми, а главное, как я думаю,- чтобы в случае чего не остаться одному. Все-таки команда-то у племянника мощная, сам знаешь. Так что ты уж передай ему про тетушку...

  - Кому - "ему"?- изобразил непонимание Ищенко.

  - Да брось, Серега, не пудри мозги старому оперу,- усмехнулся майор Коля. - Я давно догадался, что ты с теми делами завязан, которые сейчас в Центре делаются. Да и поаккуратней надо быть, видели тебя там...

  - Ну ладно, проехали,- буркнул Ищенко. - Ты расскажи, что на сходняке решили, это же самое главное.

  - Если кратко, то послала братва Пистона с его предложением. Видать, крутой человек этот теткин племянник, застращал он их капитально. Назим сказал Пистону так:"Даже если Центр возьмут штурмом, все равно племяш уцелеет - у таких всегда отходные пути есть, достаточно вспомнить Чечню. А если он уцелеет, то нам всем хана. Надо смотреть правде в глаза - если мы волки, то он лев, и нам с ним не тягаться. Ну а если Центр не возьмут, а так скорее всего и получится, то надо быть вообще самоубийцей, чтобы впрягаться в это дело. У меня свой бизнес есть, я его тихонечко веду, а будут прижимать - Корсаков, Морсаков, все равно,- уйду на дно и всплыву где-нибудь в другом месте. А послушаемся тебя - всплывем, как трупы в Яузе, синие и раздутые". Вот что сказал Назим, и все остальные его железно поддержали - никто даже не спросил про условия в случае участия. Одним словом, Пистон остался один.

     - То есть Пистон от этой идеи все же не отказался?- уточнил Ищенко.

  - Наоборот. Как понял водила из слов Назима, Пистон был вообще какой-то странный, весь на нервах, а когда братва пошла в отказ, совсем взбесился. Заорал:"На пидора божусь - не отступлюсь от этого дела. Или возьму бабку, или пускай завалят". Так что какие-то действия с его стороны обязательно последуют. У бандитов, сам знаешь, одна есть хорошая черта - публично словами не принято бросаться. Да я Пистона в чем-то и понимаю: племяш, судя по всему, его когда-то за тетку крепко наказал,- авторитет, естественно, страдает. А если дело выгорит, то авторитет взлетит до небес. Но все же не думал я,что он такой азартный.

  - Он случайно не на игле сейчас?- поинтересовался Ищенко.

  - Нет. Бухать бухает, а наркотой никогда не занимался.

  - Ну, от бухла тоже винтом пойдешь, смотря сколько бухать,- заметил Ищенко. - Ладно, Коля, спасибо тебе.

  - Как у вас там дела-то? Держитесь?- спросил Коля с легким смущением в голосе, понимая доверительный характер вопроса.

  - Все нормально, держимся, не волнуйся,- усмехнулся Ищенко.

  - Ну и дай вам Бог, как говорится,- облегченно вздохнул Коля. - Ладно, пока, Серега. Насчет семьи не беспокойся,а насчет бабульки имей в виду.

   Закончив беседу, Ищенко не торопился сломя голову мчаться к Корсакову с полученным известием, тем более что заметил входившую в кабинет Альбину. Судя по ее лукаво блеснувшим глазам, на уме у нее было на сей раз отнюдь не мытье полов. Размышляя о полученном известии, он произвел обход постов в здании, где располагался командный пункт, и вокруг него, и только после этого направился в подвальный кабинет. Постучал он без всякого стеснения, зная, что Корсаков не из тех людей, которые могут обтяпывать любовные делишки прямо в кабинете среди бела дня, заставляя ждать посетителей. Действительно, Корсаков сидел за своим столом, откинувшись на спинку стула, и смеющимися глазами смотрел на Альбину, которая стояла, подбоченившись, посреди кабинета и возбужденно что-то   говорила. Бросив гневный взгляд на вошедшего Ищенко, она фыркнула и метнулась прочь из кабинета.

  - Чего это она?- опасливо покосившись ей вслед, спросил капитан.

  - Жалуется на бойцов,- весело пояснил Корсаков. - Не грубят, но по попе хлопают.

  - Ага,- отозвался Ищенко,- она бы еще юбку совсем до п...ы надела. Обстановка военная, мужики одни, без баб, так поскромней надо быть. Или она думает, что раз она при командире, то все должны перед ней на цирлах ходить? Нет, по-моему, это она тебя торопит таким образом - дает понять, что другие мужики на нее тоже посматривают.

  - Похоже, что так,- согласился Корсаков. - Ну что там у тебя?

   Капитан вкратце изложил полученное сообщение. Корсаков слушал, глядя на карандаш, который с невероятной ловкостью вертел между пальцами. Когда капитан умолк, Корсаков поднял на него спокойный взгляд.

  - Ну ты ведь знаешь, что надо делать?-спросил он. Капитан молча кивнул.

  - У меня тут каждый человек на счету,- напомнил Корсаков. - Но один ты не справишься. То есть, может, и справишься, но это лишний риск. Я тебе дам Бориса и Костю - ты их знаешь, надежные ребята.

  - Лучших людей даешь, Федорыч, спасибо,- усмехнулся Ищенко.

  - Да я не за тебя беспокоюсь, а за тетушку,- усмехнулся в ответ Корсаков. - Но пока вы мне нужны - думаю, что в ближайшие дни здесь следует ожидать значительных событий. Время ведь еще терпит, так ведь?

  - Ну да, если учесть, что Пистон в деле один, а у Веры Николаевны охрана,- ответил Ищенко. - Такие дела, как похищение, с кондачка не делаются - сначала надо изучить распорядок жизни объекта, подходы к дому, количество охраны и ее размещение... Даже если Пистон полезет напролом, все равно ему нужно время, чтобы набрать людей и выяснить, сколько человек в охране и где они находятся.

  - Понятно,- кивнул Корсаков. - Стало быть, несколько дней еще есть. Свяжись с Верой Николаевной, вернее, с ее охраной, и прикажи быть   настороже. Бориса и Костю предупреди, а сам здесь смотри в оба. Думаю, в ближайшие несколько дней многое решится.

  - Каких событий ты ждешь, Федорыч?- полюбопытствовал капитан.

  - Думаю, генерал Кабанов со дня на день нанесет удар по вот этому самому командному пункту,- ответил Корсаков. - Я нарочно здесь сижу так долго - пусть ему доложат, что все наше управление осуществляется из этого дома. Других целей для удара с его стороны я не вижу.

  - Так, может, пора рвать когти отсюда?- обеспокоенно спросил Ищенко. - Зачем же подставляться?

  - Тебе приходилось в жизни драться, капитан?- ответил Корсаков вопросом на вопрос. Ищенко только хмыкнул. - Ну вот, значит, и подставляться приходилось. Сейчас я знаю,- или мне кажется, что знаю,- куда будет направлен удар, и могу подготовиться. Я уже стянул сюда приличные силы. Мне кажется, генерала Кабанова ждет неприятный сюрприз. Глупо уклоняться от боя, когда к нему можно хорошенько подготовиться и разбить противника. А если мы сейчас его разобьем, то на новые удары у него просто не останется сил. Тогда имеются только два варианта: либо полномасштабный штурм, либо переговоры. Так вот, атаки нам следует ждать в ближайшие несколько дней, потому что время работает явно на нас. Судя по тому, что мне докладывают о моральном состоянии войск противника, через несколько дней повести их на штурм будет очень непросто. И письма на радио нашим музыкантам приносят мешками...

  - А знаешь, какой сейчас самый выгодный бизнес? Продажа видеокассет с записью твоих обращений и интервью,- сообщил капитан. - Несколько сот тысяч уже продано - такого ни одному фильму не снилось.

  - А сколько еще интересного ждет наших видеолюбителей!- воскликнул Корсаков голосом актера, озвучивающего рекламу. - Записи визитов наших дорогих гостей с попытками вести потайные интриги и последующими телесными наказаниями, беседы с террористами, документальные съемки боев и расстрелов, раненых и убитых... Как приятно смотреть все это   у камелька, когда рядом милая жена и очаровательные дети!..

  - Веселый ты человек, Федорыч,- заметил Ищенко. - Не думал я, что среди американцев есть такие. Я их немало встречал в жизни, и у всех с чувством юмора было плоховато. Правда, я их встречал в основном в таких обстоятельствах, когда людям не до смеха.

  - Обижаешь, я не американец,- возразил Корсаков. - Я с малолетства чувствовал себя русским. Американские дети меня даже били в школе за то, что я морщился, когда говорили про "американскую мечту", "американские ценности" и прочую подобную чепуху.

  - Били, тебя?..- удивился Ищенко.

  - Да, было время,- кивнул Корсаков. - Пока я не познакомился с человеком по имени Томми Эндо. Потом это стало у них плохо получаться.

   Когда Ищенко вышел из кабинета, Корсаков обхватил голову руками и погрузился в размышления, стараясь решить, все или не все сделано для отражения близящегося удара генерала Кабанова. Налета с воздуха Корсаков не опасался - до противника давно была доведена информация о том, что на всех важных с военной точки зрения объектах содержатся захваченные в центре города правительственные чиновники. Хотя на командном пункте таких заложников и не было, но нескольких бойцов постоянно выводили во двор на прогулку с руками за спиной или даже проводили по окрестным улицам под конвоем, создавая у возможных наблюдателей видимость наличия заложников. Глаза мнимым пленникам при этом завязывали - вроде бы для того, чтобы они не знали, где находятся, а на самом деле для того, чтобы нельзя было рассмотреть их лица и на фото обнаружить самозванство. Вряд ли высшие чиновники разрешат генералу вдарить с вертолетов ракетами по братьям своим меньшим, тем более что неизвестно, на какие откровения способны пойти бюрократы, обиженные столь явным пренебрежением к целости их персон. А в том, что мятежники без труда перебрасывают за пределы Кольца все те материалы, которые желают обнародовать, противник уже имел случай убедиться. Нет,   в атаку бросят живую силу - натасканных, бесстрашных профессионалов, которым, по слухам, впавшее в панику правительство платит бешеные деньги. Вот только каким образом их доставят к объекту? Корсаков не сомневался, что где-нибудь в Центре из агентов правительства, оставшихся на захваченной мятежниками территории, уже сформированы боевые группы, которые, как выражаются американские бандиты, "залегли на тюфяки" и только ждут приказа. Однако такие группы наверняка слабо вооружены и могут выполнять лишь вспомогательную роль. В попытку прорыва по реке Корсаков не верил - поверхность воды была перегорожена многими линиями пловучих заграждений, русло от поверхности до дна перегораживали металлические сети, толщу воды контролировали разработанные радиохулиганом Мечниковым эхолоты, зеркало воды охватывалось многослойной системой огня, поскольку плотность огневых точек была почти такой же, как на Садовом кольце. Вдобавок набережные усиленно патрулировались. Генерал Кабанов мог не знать разве что об эхолотах, и потому о прорыве на надводных судах он, вероятно, даже и не задумывался, а засылка по дну реки группы боевых пловцов слишком явно отдавала авантюрой. Такая группа не может быть ни достаточно многочисленной, ни достаточно хорошо вооруженной для ведения боевых действий на суше, и если даже она прорвется через все заграждения, то вряд ли сможет просто-напросто выбраться на набережную, а тем более пересечь ее и пробиться к намеченному объекту. На самом-то деле ее очень скоро засечет эхолот, после чего водолазы прочувствуют на своей шкуре участь рыбы, которую глушат. Итак, боевые пловцы могут нанести в лучшем случае отвлекающий удар. Пересечение ударной группой Садового кольца под прикрытием бронетехники? Этот вариант на самой первой стадии чреват тяжелыми потерями. К тому же затем группе придется пробиваться к командному пункту через весь Центр, и на что она будет способна в конце такого пути? Высадка вертолетного десанта - сравнительно реальный вариант, особенно если учесть чрезвычайную активность вертолетов в   последнее время. Однако генерал Кабанов не может не знать о том, что на крыше командного пункта и всех прочих окрестных домов имеются огневые точки, приспособленные для ведения зенитного огня и что на этих крышах постоянно появляются люди с переносными зенитными комплексами "Игла". Крупнокалиберный пулемет "ДШК" не слишком опасен летящему боевому вертолету, корпус которого бронирован снизу, но для садящегося вертолета, да еще при стрельбе почти в упор он становится грозным оружием. Что касается "Иглы", то ее можно выпустить из лабиринта зданий и поразить вертолет еще на подлете к объекту. На всякий случай Корсаков распорядился скрытно заминировать площадку перед опорным пунктом,- единственное место в ближайшей округе, пригодное для посадки десантного вертолета,- установив на ней обычные противотанковые мины, а также несколько радиоуправляемых фугасов направленного действия. Для работы с этими фугасами с радиостанции был вызван радиохулиган Мечников. "От морального разложения противника к его физическому уничтожению!"- воскликнул радиохулиган, выслушав боевое задание. От установки противопехотных мин на пустыре пришлось воздержаться, так как вокруг командного пункта постоянно крутились дети: соскучившиеся без своих семей большие дяди охотно вступали там с ними в беседы, давали потрогать оружие, дарили гильзы, разряженные патроны и прочие драгоценные вещи. Отдельным счастливцам доставались даже ремни, подсумки и фляжки. Рассмотрев возможность высадки у дома воздушного десанта, Корсаков решил, что такую возможность сбрасывать со счетов не следует, особенно если генерал Кабанов решит посадить вертолеты где-то в стороне и затем пробиваться к командному пункту по улицам. Технически такой вариант был реальнее высадки непосредственно у дома, однако лишал десант преимущества внезапности, предполагал большие потери при прорыве к командному пункту, а главное - давал командованию мятежников время ускользнуть из-под удара. В результате целесообразность всей операции становилась весьма сомнительной. "Нет, у него слишком мало сил,- думал   Корсаков. - Он должен нанести один разящий удар, но такой, который, если его не отбить, становится смертельным". Корсаков подумал о боевом опыте генерала. Афганистан - что можно почерпнуть из опыта афганской войны? Прорыв боевой группы на бронетехнике к дворцу Амина, прорыв бронетанковых колонн к осажденному Хосту? Чечня - прорывы бронетехники к центру Грозного сквозь кварталы, кишащие боевиками? Сомнительные с точки зрения военного искусства операции, но что не сомнительно с точки зрения любых классических канонов? Кто-то погибал, но кто-то и прорывался, и в итоге боевая задача оказывалась выполненной. Ни один настоящий офицер не изберет из нескольких путей решения боевой задачи тот путь, который чреват наибольшими потерями, но в то же время для настоящего офицера на первом месте всегда решение боевой задачи, а вопрос потерь имеет сугубо подчиненное значение. Если нет иного варианта действий, то генерал - а он, безусловно, настоящий вояка,- готов примириться с любыми потерями. Корсаков пришел к выводу, что скорее всего генерал будет прорываться к его командному пункту с двух направлений - со стороны Таганки и со стороны Сухаревской площади - несколькими достаточно многочисленными группами бронетехники, имея в виду то, что большая часть машин будет сожжена на улицах. Людей у генерала немного, но, с другой стороны, увязать в боях его бронегруппы не станут, стремясь скорее пробиться к намеченной цели, и потому далеко не во всех машинах нужно иметь полные экипажи. План центра Москвы прочно обосновался в голове Корсакова, и он мысленно наметил наиболее вероятные маршруты движения бронеколонн. Взявшись на телефон, Корсаков принялся связываться со своими командирами: сначала он приказал командирам соответствующих секторов расставить побольше гранатометчиков на указанных им улицах; затем он распорядился перебросить дополнительные силы на подступы к командному пункту, прежде всего поближе к тем местам, где можно было посадить вертолеты с десантом; капитану Ищенко он приказал еще раз тщательно проверить состояние   противовоздушной обороны командного пункта; потребовал от начальников служб боевого и тылового обеспечения доставить на командный пункт дополнительное количество боеприпасов, продовольствия и медикаментов, а также еще несколько человек медицинского персонала. После этого он откинулся на спинку стула и принялся неторопливо перебирать в памяти свои последние соображения. Возможно, ему и удалось бы найти в них роковое упущенное звено, но тут в приоткрывшуюся дверь кабинета проскользнула Альбина.

  - Послушай, как это тебя все время охрана пропускает?- с удивлением взглянув на нее, поинтересовался Корсаков.

  - А может быть, охрана понимает кое-что такое, чего ты никак не поймешь?- вопросом на вопрос ответила Альбина.

  - Понимает твою огромную ценность?- усмехнулся Корсаков. - Альбина, поверь, я и сам ее прекрасно понимаю. Если бы не понимал, то давно уже спал бы с тобой, чтобы в нужный момент без всяких переживаний сплавить тебя подальше. Вся беда в том, что сплавить тебя мне в любом случае придется, но пока мы с тобой просто приятели, сделать это, сама понимаешь, гораздо легче.

  - Какой ты благородный,- вздохнула Альбина. - Такое благородство, как правило, возникает на почве импотенции, но к тебе это вроде не относится. Ну скажи, почему тебе обязательно надо меня сплавить?

  - Потому что здесь, именно здесь, вокруг этого дома, очень скоро начнется серьезная заваруха,- объяснил Корсаков. - Ты не боец, не медсестра, тебе совершенно ни к чему здесь рисковать жизнью. Поскольку я могу предотвратить этот бессмысленный риск, я обязательно это сделаю.

  - Я могу быть медсестрой,- возразила Альбина. - Мне приходилось и перевязывать раны, и лечить ожоги...

   Корсаков невольно усмехнулся.

  - Альбина, ты понятия не имеешь о том, какие раны и ожоги получают порой на войне,- мягко сказал он. - И не дай тебе Бог это узнать. Так   что собирайся, дружок, и переезжай в безопасное место, а лучше вообще за пределы Кольца - я тебе это легко устрою.

   Альбина, которая во время разговора потихоньку приближалась к Корсакову, вдруг зашипела, как разъяренная кошка:

  - А что я тебе сейчас устрою!

   С этими словами она ловко вскочила к Корсакову на колени, мгновенно расстегнула его сорочку и мягко запустила ногти ему в грудь.

  - Тело у тебя - как дерево, плюс сплошные шрамы,- ворчливо заметила она. - Ты должен спасибо сказать, что кому-то такое добро нравится.

  - Ну, знаешь, ты не первая, кому оно нравится,- обиделся Корсаков. Альбина засмеялась:

  - Фанфарон! Все вы, мужики, одинаковы. В общем, ты меня не убедил насчет работы медсестрой. Первое время будет, конечно, страшно, а потом привыкну. Все ведь привыкают, а я чем хуже? И не всем ведь обрабатывать раны - кто-то должен и горшки выносить, и подавать инструменты.

  - А если тебя убьют?- брякнул Корсаков.

  - Ну я же и буду виновата,- ответила Альбина, потом подумала и заявила: - Вот, теперь я тебя понимаю, понимаю твой гнусный эгоизм. Ты боишься угрызений совести. То есть ты боишься не за меня, а за себя...

  - Да брось ты, пожалуйста, этот психоанализ!- разозлился Корсаков. - Кого надо я пошлю под пули и глазом не моргну, но это не значит, что я должен посылать туда тех, кто к войне не имеет никакого отношения.

  - Особенно свою любимую Альбиночку...- неожиданно проворковала Альбина прямо ему в ухо. В течение всего разговора мягкие губы Альбины касались то мочки его уха, то щеки, то уголка рта, то пробегали по шее, а ладонь легчайшими прикосновениями поглаживала открытую грудь. В конце концов Корсаков сбился с мысли, тем более что прямо перед его глазами находилось красивое упругое бедро, над которым небрежно задралась легкая юбка. Плоть его неукротимо восстала, и Альбина, ощутив это, не замедлила перевести разговор в другую тональность, когда не действуют   наскучившие аргументы логики и здравого смысла.

  - Альбина, прекрати,- прохрипел Корсаков, одновременно непроизвольно привлекая ее к себе. Альбина покорно прильнула к нему, обхватив руками его шею. При этом сводящие с ума легкие прикосновения губ не прекращались. Круглая упругая грудь, не стесненная бюстгальтером, неведомо как наполнила правую ладонь Корсакова, в то время как его левая ладонь крепко сжимала гибкую талию. Раздался стон, в котором слышались одновременно и недовольство, и нежная уступчивость, и готовая прорваться страсть. Корсаков почувствовал, что штаны у него вот-вот лопнут, и тут Альбина прильнула к его губам уже настоящим долгим поцелуем. В голове у Корсакова пронеслась предательская мысль:"Ну что я ломаюсь, как Иосиф Прекрасный? Хочет она этого - на здоровье,по крайней мере ей хоть будет что вспомнить. Но потом я все равно ее вытурю".

   "Потом" наступило только на следующее утро. Корсаков с Альбиной оказались, разумеется, в примыкавшей к кабинету маленькой комнатке, служившей хозяину кабинета спальней. Помимо довольно широкого дивана (ширина его в эту ночь оказалась весьма кстати), в комнатке размещалась еще скрытая камера, коробки с пленкой и прочие съемочные принадлежности. Корсаков готов был разделить со своими солдатами любые тяготы, но он знал, что для поддержания настоящей дисциплины между начальником и подчиненным всегда должна сохраняться дистанция. Командир должен жить отдельно от солдат,- если они живут в тепле, то он должен расположиться на морозе, объясняя это, разумеется, не соображениями дисциплины, а особенностями своего личного выбора. "С ней весело, жаль будет с ней расставаться",- сонно подумал Корсаков и погладил налитое, упругое плечо Альбины, смутно белевшее в непроглядном мраке подвальной комнатки без окон. Девушка что-то промурлыкала сквозьсон, прижалась к нему еще теснее и снова ровно задышала. Корсаков вновь отметил про себя странную способность женщин мгновенно просыпаться, произносить какие-то слова, из которых явствует, что они прекрасно понимают, где они и с   кем, и сейчас же снова засыпать. "Чисто кошачье свойство,- тянулись мысли в голове у Корсакова. - Интересно, почему они не падают на все четыре конечности, если их откуда-нибудь сбросить?.." Корсакову и в голову не приходило и впрямь оставить Альбину при себе в качестве боевой подруги. Дело было даже не в том, что ее могли убить - в конце концов, каждый сам выбирает, подвергаться ему опасности или нет. Но что скажут его бойцы, оставившие где-то своих подруг? Ведь если они захотят доставить их сюда, то будут только правы, и в результате маленькая, но грозная армия превратится в совершенно небоеспособную орду, поскольку законы армии и семьи несовместимы. Корсаков знал, что на самом-то деле ничего такого его бойцы не потребуют и даже не выскажут ему упрека вслух. Однако горечь в их душах останется, и именно эта горечь, это сознание совершенной по отношению к ним несправедливости и помешают им в один прекрасный день выстоять до конца и умереть, если понадобится. Корсакова никто не назначал командиром - он стал им благодаря собственному авторитету, а значит, именно нерушимость его личного авторитета и цементировала армию. О каких боевых подругах, о каких любовных шашнях могла в таком случае идти речь? И разве смогут что-нибудь изменить жалкие увертки вроде работы медсестрой? "Да и какая из нее медсестра,- подумал Корсаков,- курам на смех..." Он вновь ласково погладил шелковистое плечо Альбины и вновь был вознагражден очередной порцией мурлыканья. Вспомнив звучавшие недавно в этой комнатке страстные, почти болезненные стоны, вспомнив яростные сплетения тел среди отброшенных простынь, он вновь ощутил прилив желания. Тихо, чуть касаясь прохладной кожи, он начал ласкать Альбину и вдруг по притихшему дыханию понял, что она уже не спит. Его ласки сделались смелее, рука дерзко проникала в самые заповедные уголки, и вот наконец Альбина перевернулась на спину и застонала - как бы недовольно, а на самом деле беспредельно зовуще. Она улыбалась - во мраке влажно блеснули ее зубы.

  - Боже, а как он отбивался,- хриплым спросонья голосом произнесла она   и тихонько засмеялась. Корсаков фыркнул, закрыл поцелуем ее рот, и они снова занялись любовью.

   Корсаков проснулся по-военному - в тот час,который сам себе назначил.

  Ощупью собрав одежду, он вышел в кабинет, прикрыв за собой дверь спальни, включил свет, щурясь, быстро оделся. В коридоре он столкнулся с капитаном Ищенко - с полотенцем через плечо капитан шел из туалета. Выслушав рапорт о том, сколько боеприпасов завезено за ночь, Корсаков с интересом посмотрел на капитана.

  - Слушай, а ты когда-нибудь спишь?- спросил он.

  - А когда придется, когда время свободное есть,- бодро ответил капитан. - Я же в дежурной группе работал, на вызовах, а это обычно по ночам.

  - Значит, так,- начал Корсаков,- я сделал все по твоему совету. Девушке будет что вспомнить...

  - Прекрасно! Поздравляю!- обрадовался Ищенко.

  - Ты особенно не радуйся,- остановил его Корсаков. - В процессе всего этого интима произошло то, что происходит всегда и чего я и боялся. Возникают некие связи...- Корсаков поморщился и сделал неопределенный жест рукой. - Словом, если бы ничего такого не было, мне было бы гораздо проще отправить ее отсюда, и я сделал бы это сам. А после случившегося мне самому отправить ее будет трудно. Придется поручить это тебе, капитан. Прости и выручай.

  - А почему бы тебе не оставить ее здесь, раз она так хочет?- спросил Ищенко. - Она мне говорила, что будто бы ты согласился взять ее медсестрой...

  - К сожалению, она выдает желаемое за действительное,- вздохнул Корсаков. - А если ее убьют? А как мне людям в глаза смотреть? Итак, слушай приказ: доставить девушку в безопасное место и, чтобы закрыть окончательно этот вопрос, переправить ее на ту сторону Кольца. Надеюсь, ей не придется идти по колено в дерьме, как нашему банкиру...

  - А если она сопротивляться будет?- спросил Ищенко. - Поднимет крик...

     - Вот и видно, капитан, что ты не армейский офицер,- поморщился Корсаков. - Что значит - "поднимет крик"? Ты приказ имеешь! Если понадобится - силу примени, свяжи по рукам и ногам...

   Ищенко только крякнул, вспомнив стройные ножки безупречной формы. А Корсаков подумал и несколько смущенно добавил:

  - И вот еще что... Ты ей попробуй как-то объяснить, что я не потому это делаю, что плохо к ней отношусь,- как раз наоборот. Возьми у нее координаты, скажи, что когда вся заваруха кончится, я ее обязательно найду. Под пыткой выбей, если потребуется!- свирепо прорычал Корсаков, уловив во взгляде капитана искру смеха, и зашагал прочь по коридору, на прощанье бросив:"Выполняйте!"


   Весь день Ищенко гнал от себя навязчивые мысли об Альбине, и в результате ему показалось, что стемнело гораздо раньше обычного. День прошел в рутинной военной работе, но напряжение явно копилось в атмосфере - одновременно ощущались вялость и беспокойство, словно перед грозой. Прокатившись по всему периметру Садового кольца, проверив выполнение своих распоряжений и вообще все, что только возможно, Корсаков вернулся на командный пункт и встретил там капитана Ищенко. Именно этого человека он страстно желал увидеть целый день, и сейчас ему с трудом удалось сдержать возглас нетерпения.

  - Ну что, эвакуировал?- ворчливо спросил он.

  - Так точно,- со вздохом ответил Ищенко, поглаживая щеку. На щеке виднелись свежие царапины, неумело намазанные зеленкой. Корсаков невольно рассмеялся:

  - Неужели она?!

  - Нет, Пушкин!- огрызнулся Ищенко. - Сначала дралась, оцарапала мне лицо, потом сказала, что никуда не пойдет, пока не поговорит с тобой, потом опять дралась, когда мы применили к ней силу. Потом притихла, но долго ревела, и только потом успокоилась. Дальше все прошло нормально,   а когда я от твоего имени попросил адрес и телефон,она даже повеселела.

  - Ну, слава Богу,- сказал Корсаков и сам заметно повеселел. - Давай спать, капитан, утро вечера мудренее.

   В эту ночь, однако, он почти не спал, но, приняв утром контрастный душ и выпив, против своего обыкновения, пару чашек крепкого чая, несколько взбодрился. Обычно он избегал возбуждающих напитков, так как считал, что они уменьшают твердость руки и потому вредны для профессионального стрелка. Когда он вышел во двор, то его окончательно взбодрили ослепительно сияющее солнце, прохладный северный ветер и густая синева небес, в которой плыли крошечные облачка.

  - Погодка, а?- сказал подошедший к нему и поздоровавшийся за руку начальник охраны. - Как раз для авиации.

   Такое прозаическое добавление не показалось Корсакову нелепым. Он озабоченно посмотрел в небо и приказал:

  - А ну-ка давай, пройдись по постам, пусть следят за воздухом.

   Несколько успокаивало Корсакова лишь одно - нападения он ждал ближе к ночи. Бронетехника на центральных улицах не заблудится и в темноте, а вот вспомогательным группам в темноте будет значительно легче. Так что атаки Корсаков ожидал на рубеже сумерек, когда можно без особого риска и без подсветки посадить вертолеты. Обведя взглядом сияющее небо, он уже повернулся было, собираясь отправиться в свой обычный объезд, но тут до его слуха донеслись какие-то отдаленные раскаты, в которых он мгновенно угадал рев сверхзвукового двигателя. В небесной синеве что-то блеснуло, и Корсаков увидел истребитель-бомбардировщик, по крутой траектории стремительно снижающийся к реке. Выйдя из пике, самолет совсем низко, скрывшись за домами, пронесся над рекой и отвернул в сторону, вырвавшись из каменного ущелья, как раз над командным пунктом. Давящий, нестерпимый грохот двигателей заставил всех во дворе невольно пригнуться, самолет, блеснув плоскостями, мгновенно исчез в пространстве, и его движение в синеве обозначали лишь удаляющиеся   грозовые раскаты. Эти раскаты в небе множились и сталкивались друг с другом, потому что с того же направления, что и первый, со стороны Крымского моста, к реке заходил второй самолет. Вновь над двором пронеслась грохочущая и сверкающая чудовищная стрела, вновь унеслась в пространство. Корсакову подумалось, что эти полеты над рекой явно неспроста - скорее всего летчики примеривались для бомбовой атаки.

  Он вскочил в джип и скомандовал водителю, уже сидевшему за рулем:

  - Гони на Кремлевскую набережную! Остановишь под мостом.

   Визжа покрышками на поворотах, джип вылетел на Солянку, промчался вдоль канала, чуть не вывалив пассажира, свернул на набережную и понесся к Кремлю. На возвышении перед кинотеатром "Зарядье" из-за мешков с песком уставились в небо стволы крупнокалиберных пулеметов. Корсаков по рации передал на всякий случай приказ не стрелять по самолетам - не переводить патроны зря, а все внимание сосредоточить на реке. Гостиница "Россия", имевшая развитые подземные коммуникации, вместе с кинотеатром была полностью занята лишь недавно, когда отпала угроза сильной атаки из-под земли. Джип затормозил под Москворецким мостом, Корсаков с биноклем в руках бросился к парапету набережной и стал свидетелем воздушной атаки. Самолеты в небе вновь вышли на исходную позицию и ринулись вниз. На сей раз первый самолет шел уже не так низко, и даже невооруженным взглядом было видно, как от него отделились бомбы и косо понеслись к зеркалу воды, перерезанному во многих местах заграждениями из пустых металлических бочек. Казалось, будто бомбы, вырастая на глазах, несутся прямо под мост.

  - Ложись!- не своим голосом гаркнул водитель и за рукав рванул Корсакова вниз. Оба распластались за гранитным парапетом. Из подкатившего джипа с охраной горохом посыпались на асфальт охранники. Всем этим опытным воякам давно уже не доводилось наблюдать бомбовые удары с такого ничтожного расстояния. И удар действительно получился на славу. Даже из-за парапета,кося глазом вверх,Корсаков увидел гигантские   столбы желтоватой воды, с грохотом взлетевшие на огромную высоту. Насквозь пронизанные солнцем, они на миг застыли в неподвижности, а затем, рассыпаясь, обрушились обратно в русло. Волна с оглушительным плеском ударила в гранитную облицовку берега, и брызги, взлетев над парапетом, осыпали сверху лежавших на асфальте людей. Корсаков приподнялся и посмотрел через парапет. Желтая взбаламученная вода, кипя и пенясь, беспорядочно ходила ходуном, огромные волны, разбиваясь, взлетали над парапетом и сверкающими пластами обрушивались на мостовую набережных. Дебаркадеры, к которым должны были причаливать прогулочные пароходики, с глухим грохотом бились о гранит, и, казалось, не разваливались только чудом. Корсаков похвалил себя за то, что вовремя приказал их отремонтировать и укрепить. Вся картина производила такое впечатление, будто капризный ребенок-великан бесцельно набуянил в своей каменной ванне. Бочки заграждений беспорядочно толклись на волнах и, очевидно, уже не представляли препятствия для готовящегося прорыва. Тем не менее следующий самолет, зайдя над руслом, тоже сбросил бомбы, и Корсаков снова спрятался за парапет. Со стороны Большого Каменного моста тоже донесся грохот - видимо, там расчищала русло другая двойка самолетов. Корсаков вновь похвалил себя за предусмотрительность: наиболее прочные заграждения были упрятаны под мосты, а приказать бомбить мосты генерал Кабанов вряд ли мог решиться. Однако после очередного захода самолетов на русло врезавшиеся в воду боеприпасы не взорвались, и Корсаков мгновенно понял, что поспешил с похвалами самому себе,- точнее, недооценил противника. Самолет сбросил на сей раз не бомбы, а торпеды - приподнявшись над парапетом, Корсаков видел, как их сигарообразные тела пронизывают вскидывающиеся волны.

  - Ложись!- рявкнул Корсаков на своих людей, которые привстали, не услышав ожидаемого взрыва. Раздирающий грохот взрыва, прогремевшего совсем рядом, заставил всех инстинктивно закрыть головы руками. Казалось, закачалась сама набережная, и сверху на людей обрушились   целые каскады воды. Мост заметно взрогнул, вниз посыпались струйки пыли, чешуйки краски и ржавчины, кусочки бетона. На мокрой мостовой сверкали серебром целые стаи уклеек - некоторые из них подавали признаки жизни, шевелясь и подпрыгивая, но большинство лежали неподвижно, убитые еще в воде мощной взрывной волной. Посмотрев через парапет, Корсаков увидел, что летчики сработали четко - торпеды взорвались под мостом посередине русла, наткнувшись на толстые металлические тросы, служившие опорой заграждения. Один из этих тросов Корсаков видел прямо под собой - прежде туго натянутый, теперь он бессильно обвис, уходя в волнующуюся желтую воду. Часть бочек сбилась к берегу, остальные беспорядочно толкались на волнах, лишившись крепления. Пыль еще продолжала сыпаться струйками вниз из пазов потрясенного моста и ветер еще не успел развеять поднятые взрывом пар и водяную пыль, когда в отдалении показалось большое судно. Вскинув к глазам висевший на груди бинокль, Корсаков увидел, что это груженная песком плоскодонная баржа с высокой рубкой, идущая с необычайно высокой скоростью - ему никогда не приходилось видеть, чтобы речные суда ходили так быстро. ""Чайка", "Альбатрос", я у Москворецкого моста, пропустите баржу на меня!"- приказал по рации Корсаков. Не замедляя хода, баржа прошла под Большим Каменным мостом. Корсаков различил глухой стук крупнокалиберных пулеметов и увидел в бинокль на обшивке рубки следы многочисленных попаданий, которые множились прямо на глазах: в окнах домов противоположного берега мигали бледные огоньки - пламя, вырывающееся из пулеметных стволов. Однако обшивка рубки была, видимо, основательно усилена, и пули ее не пробивали. Тяжелое оружие восставших пока молчало - ждали команды Корсакова, поскольку было известно, что он сам руководит ликвидацией прорыва со стороны реки. Баржа неумолимо надвигалась. Водитель Корсакова, дрожа от возбуждения, непроизвольно выпрямился над парапетом во весь рост.

  - Сядь,- дернул Корсаков его сзади за ремень,- а то поймаешь шальную   шальную пулю с того берега.

  - Пройдет ведь, сука!..- простонал водитель.

  - Посмотрим,- произнес Корсаков и отдал короткую команду по рации. Почти мгновенно вслед за этим на набережной противоположного берега появились армейские джипы-"уазики" с установленными на них станковыми гранатометами. Корсаков увидел в бинокль и то, как на дебаркадере у противоположного берега отодвинулась в сторону секция дощатой стенки, и в глубине помещения показались люди, суетившиеся у такого же гранатомета. То же самое должно было происходить и на другом дебаркадере, расположенном перед мостом у того берега, на котором находился Корсаков. Послышалось глухое рявканье выпускаемых зарядов, и высокая рубка баржи содрогнулась от нескольких одновременных взрывов. Листы обшивки взлетели вверх, чертя в воздухе пируэты. Один кумулятивный заряд разорвался внутри рубки, и в окна с ревом выплеснулось пламя. Гранатометчики перед началом акции изучали устройство типовых речных судов, и потому следующий заряд угодил в топливную емкость, которая немедленно взорвалась. Самого взрыва Корсаков не видел, так как он произошел с другой стороны судна, однако послышался глухой грохот, баржа содрогнулась, над грудами песка, наваленными на палубе, взметнулись пламя и черный дым. Потеряв управление, судно, не снижая хода, сошло с фарватера и со страшным скрежетом врезалось в берег как раз в том месте, где на облицовке имелся уступ, на котором располагалось сделанное из мешков с песком пулеметное гнездо. За долю секунды до этого пулеметчики выскочили из гнеда через бруствер - один, нелепо болтая руками и ногами, в панике полетел в воду, второй бросился вверх по гранитным ступеням. Огромный ржавый нос плоскодонного судна взгромоздился на гранитный уступ, словно пытаясь настичь бегущего, но тот в последнем отчаянном прыжке вскочил на парапет, и Корсаков невольно облегченно вздохнул. В следующий момент с еще более громким скрежетом, заставившим всех зрителей сморщиться,   нос баржи сполз обратно в воду, подняв тучи брызг. Послышалось шипение, заклубились облака пара, когда вода соприкоснулась с той докрасна раскаленной частью корпуса, где бушевал пожар. Внутри судна глухо бухнул еще один взрыв - видимо, взорвалась очередная емкость с горючим. Дымки стали уже подниматься над палубным настилом, потянулись из нижнего ряда окошек рубки. Баржа, заметно кренясь, стала медленно и бессильно разворачиваться поперек течения. В это время на палубе откуда-то появились люди - четыре фигуры в черной спецодежде, увязая в груде песка, побежали к борту. Неподалеку, справа от Корсакова, раздалась раскатистая дробь "ДШК", и на барже, на верху песочной груды, взлетел вверх взбитый пулями песок. Охранники Корсакова, ощутив приступ охотничьего азарта, схватились за автоматы и ринулись к парапету.

  - Не стрелять!- приказал Корсаков. Он подумал, что люди на барже заслужили это послабление, пойдя на такое смертельно опасное дело. Трудно было поверить в то, что их толкнули на огромный риск только деньги - скорее уж уговоры известной лисицы генерала Кабанова, ярко расписавшего, должно быть, глупость мятежников и легкость предприятия. Впрочем, выяснить, как все происходило на самом деле, мог разве что господь Бог: пулеметчик на дебаркадере опустил прицел и длинной очередью швырнул на песок тех двоих, что подбежали ближе всего к борту. Еще очередь - и еще один человек в черном, отброшенный спиной на песок, раскинув руки, пополз вместе с осыпающейся массой песка вниз по склону.

  Последний, четвертый, в нерешительности заметался из стороны в сторону, но затем, разогнавшись, огромными прыжками тоже бросился к борту. Первую очередь пулеметчик выпустил выше - это было видно по взбитому пулями песку, но вторая достала бегущего уже в последнем прыжке. Он как-то странно дернулся в воздухе, сделал совершенно немыслимый кульбит и плашмя плюхнулся в воду. Вставшая поперек течения баржа медленно тянулась к мосту, и над грудами песка вздымались клубы черного дыма и языки пламени. Корсаков выхватил из кармана сотовый телефон и набрал   номер капитана Неустроева.

  - Немедленно высылайте пожарные машины к Москворецкому мосту!- крикнул он в трубку, услышав голос капитана. - Свяжитесь также с городскими властями, пусть вышлют сюда же пожарное судно. Эти идиоты хотели прорваться в Центр на барже, и вот она теперь горит на реке. Надо потушить ее и отбуксировать отсюда, иначе она затонет, и поднимать ее будет гораздо трудней. Кроме того, она отравит соляркой всю реку.

  - Слушаюсь,- сухо ответил Неустроев. Видимо, он еще стыдился той вспышки чувств, которая заставила его просить о перемене должности. - Но я как раз хотел сейчас вам звонить,- продолжал он. - Один из самолетов сбросил бомбу над Центром,- наверное, случайно. Горит дом на Мясницкой, надо тушить.

  - Потери есть?- спросил Корсаков.

  - Нет, наших людей там не было. Это небольшой старый дом, он стоял на ремонте. Но погода сухая, ветер...

  - Вызывайте машины,- распорядился Корсаков.

   Джип так резко повернул с набережной, что Корсаков едва успел уцепиться за петлю на внутренней обшивке. Снова запищал телефон - звонили с Сухаревской площади:

  - Поставили дымовую завесу! Такой дым - ни черта не видно!

  - Спокойно,- ответил Корсаков,- это они начинают танковый прорыв. Пусть все остаются на местах - пехоты у них нет, а танки можно пропустить поглубже и там сжечь. В такой ветер дым быстро снесет.

   Очередной звонок был с Таганки:

  - Бронеколонна прорвалась на улицу Большие Каменщики. Идут на предельной скорости, на огонь не отвечают. Потерь у них пока нет - они слишком быстро проскочили площадь.

  - Ничего, в Центре они так не разгонятся,- уверенно ответил Корсаков. - У вас ведь стоят заграждения на улицах? Ну и прекрасно - жгите замыкающие машины, а остальным просто некуда будет деться. С Богом!


   Походило на то, что генерал Кабанов решил нанести комбинированный удар. Однако на одном направлении - с реки - этот удар уже удалось отразить: баржа чуть поторопилась с прорывом. Корсаков содрогнулся, подумав о десантном отряде, который наверняка сидел в трюмах и заживо там сгорел. Внезапно Корсакова отвлек от размышлений нарастающий гул, ворвавшийся в открытое окошко машины. Небесная синева, совершенно пустынная минуту назад, теперь заполнилась стремительно растущими силуэтами - так в теплый вечер у моря наполняют пространство стрекозы. Однако, в отличие от беспорядочно порхающих стрекоз, то движение, которое наблюдал Корсаков, происходило в строгом порядке и было полно зловещей целеустремленности. Гул нарастал, водитель Корсакова оглянулся и, вскрикнув:"Бля, вертушки!" - еще сильнее нажал на газ. Уже можно было различить винты, растопыренные лапы ракетных установок, поблескивающие выпуклости кабин, напоминавшие фасетчатые глаза насекомых. Машины пересекли Солянку и помчались по переулкам. В голове у Корсакова мелькнула мысль, что все происходящее - блеф, психическая атака. Генералу не могли позволить устроить воздушный налет на объект в центре столицы! Однако прогремевший слева, совсем рядом, взрыв рассеял все сомнения. Ракета угодила в балкон одного из домов, и тот в клубах дыма и пыли с грохотом и стуком обвалился на тротуар. Водитель инстинктивно крутанул руль вправо, джип резко вильнул и врезался в столб. Корсаков успел выставить вперед руки и ткнулся в них лицом, но водитель разбил нос и губу о рулевое колесо. Джип с охраной вырвался из облака пыли и с визгом затормозил около их машины. Охранники распахнули дверцы и выдернули наружу и Корсакова, и водителя.

  - Да пустите, я в порядке!- вырвался Корсаков из их могучих объятий. - Давайте все в дом!

   Над ними, оглушая грохотом двигателей, уже проносились огромными тенями вертолеты. За домами, там, где находился командный пункт, слышались разрывы ракет. Они должны были обогнуть командный пункт по   переулку со стороны, противоположной пустырю, и не доехали совсем немного. Корсаков в окружении охранников бросился к углу - свернув налево в очередной переулок, они метров через пятьдесят достигли бы цели. Заметив краем глаза приближающийся вертолет, Корсаков невольно оглянулся и тут же бросился на землю. Выпущенная с вертолета ракета взорвалась под автомобилем, и джип подбросило высоко в воздух. Тут же взорвался бензобак, и машина, окутанная дымным пламенем, переворачиваясь на лету, с грохотом и звоном рухнула на землю. Корсаков, поднимаясь и сворачивая за угол, поблагодарил про себя Бога за то, что летчик не захотел или не успел воспользоваться пулеметными установками - эти чудовищные гибриды пулемета со средневековой митральезой не оставили бы в переулке ничего живого.

   Забежав за угол, они увидели наконец дом, в котором располагался командный пункт, и услышали очередную серию разрывов. Видимо, с другой стороны в здание попало сразу несколько ракет. Одна из ракет взорвалась на крыше, угодив, очевидно, в пулеметное гнездо - вниз полетели и шлепнулись на тротуар дымящиеся мешки, из которых на лету сыпался песок. До слуха Корсакова доносилась глухая дробь крупнокалиберных пулеметов - это отстреливались обороняющиеся. Между тем вертолеты, промчавшиеся над зданием, описав полукруг, снова заходили в атаку. Корсаков уже подбегал к подворотне, когда один из выпустивших ракеты вертолетов, пролетев над командным пунктом, вдруг начал терять высоту и вместо того, чтобы развернуться, по наклонной прямой устремился вниз. Над самой крышей старенького четырехэтажного дома машина взорвалась. Пылающие обломки, переворачиваясь в воздухе, полетели в разные стороны, а сам вертолет клубящимся огненным шаром врезался в горб крыши, проломив и жесть, и стропила. Пламя заплясало над проломом, потекло по жестяным скатам, полилось вниз... Через подворотню Корсаков вбежал во двор командного пункта, который теперь был сплошь усеян битым стеклом и кирпичом, срезанными ветками тополей, скомканными листами кровельного   железа. Однако пулеметные гнезда, расположенные против каждой подворотни, остались целы: Корсаков как раз застал тот момент, когда пулеметчик послал длинную очередь вдогонку пролетевшему звену вертолетов. Поскольку все офисы, расположенные на каждом этаже командного пункта, соединялись между собой, Корсаков забежал в ближайший подъезд и огромными прыжками помчался вверх по лестнице. Следом за ним, тяжело дыша, топали охранники, а позади всех тащился водитель, зажимавший пальцами кровоточащий нос и от головокружения поминутно хватавшийся за перила. На последнем марше его вырвало, и Корсаков оглянулся на него с верхней площадки.

  - Иди в перевязочную, отлежись пока там,- распорядился Корсаков. - Понадобишься - позову.

   Хрустя подошвами ботинок по битому стеклу, Корсаков зашагал по анфиладе комнат, соединенных между собой по всему периметру здания. Паники не было: люди сновали из комнаты в комнату, негромко переговариваясь, несли патронные цинки, выводили раненых. В одной из комнат, внутренность которой была сплошь иссечена осколками, а свисавшие клочьями обои еще дымились, к оконному проему примыкала зияющая полукруглая пробоина. В углу валялся искореженный пулемет, на полу громоздились битые кирпичи, а под слоем рыжеватой кирпичной пыли угадывались очертания двух человеческих тел.

  - Ракетой влепил прямо в комнату,- сказал кто-то над ухом остановившегося на секунду Корсакова. - На месте обоих убило.

   Напротив, в комнате через коридор, также ранило троих. Корсаков подумал, что его водителя с каким-то там жалким сотрясением мозга из перевязочного пункта скорее всего выгонят. Бойцов, раненных в ноги, товарищи, сноровисто подхватив снизу, тащили к лестнице на руках.

  - Носилки захватите в перевязочной, когда будете возвращаться,- бросил на ходу Корсаков, направляясь в ту часть здания, которая выходила на пустырь. Там он сразу вступил в помещение,одна стена которого полностью   была выбита взрывом ракеты. Пол покрывали разбросанные бумаги, папки, настольные лампы, части компьютеров; опираясь на конторский стол, засыпанный пылью и кирпичным крошевом, Корсаков посмотрел в провал вниз, на пустырь. Заминированное пространство пустыря было сплошь перепахано взрывами - видимо, летчики имели задачу уничтожить также и минное поле. Корсаков направился дальше. Послышался крик:"Воздух!", и царившая на этаже суета внезапно замерла. Возник и начал грозно нарастать рев двигателей, совсем рядом гулко застучал пулемет, и вдруг грохот и треск разрыва заглушили все эти звуки. Ракета угодила на этаж где-то впереди - из комнаты в коридор хлынули клубы дыма и пыли. Корсаков направился туда, по пути заглядывая во все помещения по той стороне здания, которая подвергалась обстрелу. Он знал, что большая часть людей находится в бомбоубежище и в случае штурма здания встретит противника на нижних этажах. Тем не менее потерь было немало - в одной из комнат пулеметчики сами попали под шквал пулеметного огня и погибли, причем на залитом кровью полу вперемежку с изрешеченными телами валялись оторванные руки; в другой комнате, где еще не осела пыль, мертвецов вместе с их пулеметом похоронил под собой рухнувший потолок. В пролом стены Корсаков увидел удаляющиеся вертолеты. Атака с воздуха кончилась, и тут же со стороны переулка, откуда Корсаков подошел к дому, послышалась стрельба. Как и следовало ожидать, это проявилась подпольно сформированная боевая группа из сторонников (или наемников) правительства. Ситуация оставалась штатной - все были предупреждены о том, что следует быть готовыми к такой атаке, потому люди, заполнившие коридор, не заметались в панике, а продолжали спокойно заниматься своими делами - тащили к лестнице раненых, подносили боеприпасы, убирали обломки, загромоздившие проход. Корсаков подумал, что после столь основательного авианалета атака слабосильной группы тайных агентов - это просто пародия на штурм. Как бы в ответ на его мысли до его слуха донеслись крики - кричали люди, смотревшие в окна:

     - На мост вертолеты заходят! Десант, десант!

  - Спокойно!- гаркнул Корсаков. - Им сюда от моста еще прорваться надо! Быстро навести здесь порядок: выбитые окна укрепить, раненых - вниз, пулеметы и боеприпасы - наверх. Давайте, работайте.

   Сам он направился вниз, на третий этаж, из окон которого потянуло дымом. По дороге до его слуха донеслись из окна какие-то угрожающие звуки. Он остановился, прислушался и облегченно вздохнул, узнав сирены приближающихся пожарных машин. Появление пожарных было как нельзя более кстати - на третьем этаже явно было что тушить. Вскоре ярко-красные машины, завывая сиренами, вылетели на улочку, отделенную пустырем от командного пункта. Передние, не снижая скорости, по подъездной дорожке промчались через подворотню во двор. Корсаков смотрел на машины, число которых все прибывало - казалось, будто они понаехали сюда, презрев все прочие пожары. Секунды шли, но пожарные не покидали кабин, словно чего-то ожидая, и Корсакова охватило предчувствие беды. Он еще не знал, что должен сделать, но в следующий миг его затруднение разрешилось само собой: ярко окрашенные боковые стенки пожарных емкостей упали на землю, и из этих емкостей бросились наружу бойцы в полном штурмовом вооружении. Люди в пожарной амуниции, выскочив из кабин, залегли между машинами и открыли пулеметный огонь по окнам. По щеке Корсакова хлестнули осколки кирпича, выбитые взвизгнувшей пулей. Пригнувшись, он бросился в коридор и рявкнул:

  - Тревога! Гранаты к бою!

   Послышались разрозненные очереди, но они не причинили видимого вреда толпе атакующих, во весь дух бежавших к зданию прямо через минное поле. Видимо, генерал Кабанов знал или догадывался, что противопехотных мин там нет. Некоторые из бойцов, остановившись на секунду, выпускали по окнам нижних этажей заряд из подствольного гранатомета и затем догоняли своих. Между тем от машин пулеметчики прикрывали штурмующих непрерывной стрельбой по окнам верхних этажей. Корсаков услышал, как через комнату   застучал в ответ "ДШК", и увидел, как от кабин пожарных машин брызнули стекла, кувыркаясь, взлетел вверх сорванный капот, побежали по ярко-красным поверхностям рваные дыры. Дальше по этажу ожили еще пулеметы - все они били по сгрудившимся перед пустырем пожарным машинам, которые покорно содрогались под этим шквальным огнем, словно овцы, попавшие под дождь, оседая на простреленных шинах, покрываясь сыпью бесчисленных пробоин. Наконец почти одновременно взорвались бензобаки сразу у нескольких машин, и все их скопление окуталось черным дымом, из которого взвивались к небу языки пламени. Огонь оттуда почти прекратился, но Корсаков уже не следил за этим - он слышал на нижних этажах хлопки гранат, автоматные очереди, предсмертные крики. Штурмующие, швыряя в окна гранаты и ловко подсаживая друг друга, уже все исчезли в здании, только на пустыре остался лежать ничком одинокий мертвец в полной спецназовской экипировке да под окнами корчилось несколько тяжелораненых, пораженных гранатами, брошенными из окон. Зато нарастал шум боя в том крыле здания, где находился Корсаков - в него ворвались и те спецназовцы, которые на пожарных машинах въехали во двор, забросали гранатами находившиеся там пулеметные гнезда, но затем, попав под перекрестный огонь, были вынуждены вскакивать в окна первого этажа, где уже шла схватка. Корсаков собрал свою охрану, еще несколько человек и, оставив на этаже лишь пулеметные расчеты, направился во главе собранной группы к лестнице. По дороге он позвонил начальнику сектора, державшего оборону в районе Таганки:

  - Что у вас там происходит, почему не докладываете?

  - Все в порядке,- услышал он спокойный, чуть насмешливый голос. - Колонна наткнулась на заграждения и встала, а замыкающие машины мы подожгли. Танк и бээмпэшка смогли прорваться по переулкам к высотному зданию на Котельнической набережной, но мы их там уже ждали. Да от вас, наверно, с крыши видно, как они тут горят.

  - Вовремя надо докладывать,- раздраженно сказал Корсаков.

     - Виноват,- отзвался спокойный голос,- ихние экипажи разбежались, так я хотел сперва выловить, а потом доложить...

  - Ладно,- прервал Корсаков,- вертолеты видите на мосту и дальше на Солянке? Это десант, который сейчас на нас сильно давит. Посадите на исправную бронетехнику свои экипажи и двиньте по ним с фланга. Да побыстрее, мы тут с трудом держимся.

   Корсаков сунул телефон в карман куртки и пинком распахнул дверь на лестницу. Внизу прогрохотала автоматная очередь, послышался чей-то короткий надрывный вскрик и затем затопали шаги по ступеням. "Нахрапом лезут, сволочи",- подумал Корсаков и шепотом потребовал у своего охранника пару гранат. Он вытащил зубами чеку из каждой "лимонки" и, мягко ступая, направился вниз, шепнув охране:"Прикройте!" Те поняли его правильно и держались сзади, чтобы обеспечить ему отход. На следующей лестничной площадке, прислонясь спиной к стене, сидел мертвец - видимо, истекший кровью раненый, выползший сюда с этажа. На ногах у трупа, сплошь обсыпанного стенной побелкой, словно святочный дед, лежала выбитая взрывом дверь. Из пустого дверного проема тянуло дымом и слышалась дробь пулемета. Корсаков миновал площадку, спустился до половины следующего марша... "Что же они топают, как слоны, а еще профессионалы",- подумал он, отчетливо слыша приближающиеся снизу шаги, хотя идущие люди и пытались идти как можно тише. Между перил как-то совершенно неожиданно показалась голова в зеленой сферической каске, и Корсаков, бросив почти одновременно две гранаты, едва успел отпрянуть назад. Спецназовец закричал от неожиданности, дал очередь из автомата и бросился вперед, пытаясь убежать от взрыва. Защелкали и завизжали рикошетирующие пули, рявкнули взрывы внизу, наполнив все пространство лестницы пылью и щелканьем осколков, но спецназовец уцелел - он вовремя выпрыгнул на лестничную клетку, перекатился по ней и вскинул автомат. Однако выстрелить он не успел - охранники Корсакова расстреляли его сверху из двух стволов, причем один целился в голову и шею, а второй -   в ноги. Человек на лестничной клетке задергался, как обезумевшая марионетка, отлетел в угол и сполз по стене на пол. Под раздробленной пулями прозрачной полусферой, прикрывавшей лицо, виднелось жуткое багровое месиво, заливавшее кровью бронежилет. Охранники Корсакова перебросились репликами:

  - У них какие-то новомодные бронежилеты - даже из автомата в упор, говорят, не всегда пробьешь,- сказал один.

  - Может, и пробьешь, но зачем рисковать,- ответил другой. Замечания, видимо, адресовались Корсакову, потому что сами охранники явно давно уже договорились между собой, куда в случае чего следует стрелять. Корсаков поднялся с пола лестничной площадки, куда упал, слишком резво удирая от спецназовца. В его кармане пищал телефон. Звонил командир того сектора, в который входила Сухаревская площадь.

  - Шесть "коробочек" уничтожено, пять захвачено вместе с экипажами,- коротко отрапортовал он. - Жду ваших приказаний.

  - Подберите для исправных машин экипажи или хотя бы только водителей,- распорядился Корсаков. - Пусть бронегруппа выдвигается к концу Солянки. Там высажен вертолетный десант, который сейчас пытается прорваться к командному пункту. Задача - отрезать десант от вертолетов, вертолеты уничтожить, десант блокировать и принудить к сдаче. Командный пункт атакован, но здесь мы, думаю, справимся сами.

  - Понял, выполняю,- откликнулся командир сектора. Корсаков набрал номер капитана Ищенко, находившегося в противоположном корпусе здания на пятом этаже.

  - Как дела, капитан?- спросил он, услышав в трубке знакомый голос.

  - Сам толком не пойму,- пожаловался капитан. - Какие-то уроды в штатском пытались подобраться с горы, со стороны Подкопаевского переулка, но мы их отбили. Сейчас они сидят и постреливают в этих маленьких домиках, среди гаражей,- в общем, кто где. Если на них нажать, то разбегутся. Другое дело, что я боюсь нажимать - тут у нас в   доме непонятно что творится. В моем корпусе на первом этаже стреляют, в корпусе справа стреляют аж на пятом. Как они туда попали - не могу понять. А вы-то как там? У вас, я смотрю, вообще чума?..

  - Собери людей, пошли их в мой корпус по второму этажу,- попросил Корсаков. - Первый пока подождет, а на втором этаже полно спецназа - нельзя им дать расползтись по всему дому. Сам с людьми не ходи - ты

  мне еще пригодишься. Давай, капитан, надеемся на тебя.

   Внизу на лестнице между тем вновь загремели автоматные очереди, послышались хриплые крики, ухнул гранатометный выстрел, за ним еще один. Внезапно стало трудно дышать, потемнело в глазах, а через пару секунд снизу докатилась волна горячего воздуха.

  - Суки, из "Шмеля" шарахнули,- заметил один из охранников. - По-моему, по второму этажу прорываются, и сюда сейчас полезут.

  - Командир, вам бронежилет нужен,- заметил второй охранник. - Сейчас я вот с покойника сниму.

   С мертвого спецназовца сняли бронежилет, грудь которого была сплошь залита кровью, и помогли Корсакову надеть его. Корсаков подобрал с пола автомат с укороченным стволом, забрал у мертвого запасные рожки и гранаты и почувствовал себя значительно увереннее.

  - Вперед и вниз,- скомандовал он. - Дойдем до второго этажа и с площадки поворачиваем в левое крыло, навстречу капитану, а вы двое прикрываете нас с тыла, со стороны лестницы.

  - Разрешите, я с гранатами впереди пойду,- попросил один из охранников, приземистый светловолосый крепыш. - Не стоит вам так рисковать, вы же не рядовой.

  - А есть тут у нас вообще рядовые?- усмехнулся Корсаков. Он знал, что все его охранники - офицеры в отставке. - Ладно, договорились. Ну, с Богом, ребята,- произнес он и услышал, как кто-то негромко произнес:"Во мясорубка - хуже, чем в Грозном". Светловолосый охранник начал быстро спускаться вниз. Они миновали площадку третьего этажа с сидящим трупом   и, не замедляя шага, продолжали спускаться на второй. Внезапно со следующего лестничного марша донесся какой-то шум. Дальнейшие события разыгрались в течение какой-нибудь минуты: крутясь в воздухе, снизу вылетела лимонка, со стуком упала под ноги охраннику, шедшему впереди, и покатилась вниз по ступенькам. В тот же миг охранник, выругавшись, одновременным движением обеих рук швырнул вниз обе свои гранаты. Через секунду подъезд содрогнулся от взрывов. По стенам бешено защелкали осколки, метавшиеся в тесном пространстве, в клубах пыли и пороховых газов. Светловолосый охранник, под ногами которого взорвалась граната, покатился по лестнице вниз.

  - Вперед!- рявкнул Корсаков и бросился вниз. Повернув на следующий марш, он увидел пугающе близко в пыли и пороховом чаду массивные фигуры врагов. Автомат словно сам загрохотал в его руках, за его спиной загремело оружие его людей. Прямо перед собой он видел в дымной полутьме острые голубоватые огоньки выстрелов. В усиленном эхом громе пальбы не было слышно стука падающих тел - люди один за другим валились беззвучно, как тени. Дико разевались рты, однако вопли боли и ярости лишь обрывками прорывались сквозь грохот. Внизу с треском разорвалась граната, и Корсаков неожиданно осознал, что путь свободен. Огромными скачками он преодолел следующий марш, перепрыгнув через неподвижные и еще шевелящиеся тела, сгрудившиеся внизу, выскочил на лестничную клетку и бросился на пол, одновременно стреляя вниз. Чуть стихший было грохот

  ожил вновь, и несколько человек, поднимавшихся навстречу Корсакову, покатились вниз по лестнице. Лихорадочно перезаряжая магазин, Корсаков

  на секунду замешкался, двое его людей перескочили через него и ринулись вниз, на заваленную трупами и обломками дверей площадку второго этажа. Неожиданно в затянутом пыльной мглой дверном проеме замигали голубоватые огоньки. Один из спускающихся вниз головой повалился на ступеньки и сполз по ним вниз,присоединившись к груде других мертвецов. Второй успел бросить гранату, она рявкнула в дверном проеме, и острые   огоньки погасли. Однако в следующий миг боец, бросивший гранату, покачнулся, устало прислонился спиной к стене и сполз по ней на ступеньки. Стрельба стихла. Корсаков оглянулся и выругался сквозь зубы: оказалось, что он остался один. Все его люди, все двенадцать человек были убиты - он увидел их неподвижные тела распростертыми на лестничной клетке, привалившимися к перилам на лестничном марше, застывшими в груде трупов на площадке второго этажа. Для верности Корсаков торопливо вернулся на третий этаж, но и там на площадке обнаружил лишь мертвецов. Площадка была сплошь залита кровью, струйками стекавшей на ступени, и эта кровь подернулась сверху, словно пудрой, осыпавшейся стенной побелкой. Горечь стиснула Корсакову горло - ведь в том, что его не задели ни одна пуля, ни один осколок, не стоило искать ничего чудесного: просто погибшие приняли их на себя. Хотя он во время боя и раскачивал корпус, стараясь сбить врагам прицел, однако вряд ли это могло помочь при автоматной перестрелке в упор. Стреляли в его людей, а до него очередь не дошла, этим все и объяснялось. Огибая застрявшие на лестнице трупы, Корсаков сбежал на второй этаж и, держа под прицелом один дверной проем, сам проскочил в другой - в то крыло здания, через которое должна была подойти подмога, посланная капитаном Ищенко. До самого следующего подъезда перед ним тянулась длинная анфилада помещений какой-то фирмы с разбросанной и поваленной деловой мебелью, разбитыми компьютерами, разлетевшимися бумагами. Весь этот хаос был обильно усыпан пылью и кирпичной крошкой. Осторожно перебегая из комнаты в комнату и обводя пространство стволом автомата, Корсаков наткнулся на нескольких убитых спецназовцев и повстанцев - видимо, в этом месте противники вступили в ближний бой, а возможно, и в рукопашный, если судить по примкнутымштыкам автоматов. Продвигаясь по этажу все дальше, Корсаков наконец заметил впереди какое-то движение и услышал возгласы, тут же сменившиеся шквальной стрельбой и взрывами гранат. Перспективу этажа заволокло клубами пыли, в которых мелькали   огненные иглы трассирующих пуль. Вскочив в одну из комнат, Корсаков через дверной проем осторожно выглянул в коридор и в клубящейся мгле увидел фигуры отступающих перебежками спецназовцев. Вскинув автомат, он дал по ним несколько очередей. Патронов он мог не жалеть, потому что собрал запасные магазины у мертвецов. Перебегающие фигуры скрылись, попрятавшись по комнатам. Однако те, кто наступал с другой стороны этажа, не ослабляли натиска - автоматные очереди и разрывы гранат звучали все ближе. Внезапно стрельба оборвалась, и в наступившей тишине Корсаков услышал приближающиеся тяжелые шаги, хрустевшие по битому стеклу и кирпичной крошке, а затем голос:

  - Эй, кто там есть? Выходи, не бойся, свои! Эти козлы в окна попрыгали, на этаже их больше нету. Выходи или хоть крикни что-нибудь!

   Корсаков вышел в коридор и зашагал вперед, держа автомат наизготовку.

  Голос был ему знаком. Он позвал:

  - Борис? Смотри не пальни случайно!

  - Командир?!- послышался удивленный голос, и в коридоре появился Борис. В левой руке он держал пистолет, правая была наспех перевязана бинтом, посеревшим от пыли. За ним маячили фигуры его бойцов. - Командир, что ж вы один-то?!- воскликнул Борис с упреком.

  - Был не один,- устало сказал Корсаков. - Было тринадцать. Пока сверху пробились сюда, остался один.

  - Да, потери большие,- кивнул Борис. - Оно и понятно - сходимся нос к носу, стреляем в упор... В общем, натуральная мясорубка. Одного не пойму - за что эти ребята так бьются?

  - Говорят, за деньги,- ответил Корсаков. - А я так думаю, что они иначе биться просто не умеют.

  - Что это у вас, командир?- вдруг спросил Борис. - Вы не ранены?

   Он показал на залитую кровью грудь бронежилета. Корсаков покачал головой:

  - Да нет. Просто бронежилет с мертвого снят, это его кровь. А в меня,   по-моему, так ни разу и не попали. Ну ладно, надо собираться. Осталось всего ничего - выбить противника с двух этажей в соседнем крыле.

  - Только теперь уж мы без вас справимся,- заявил Борис. - Вам нельзя так рисковать. Они и на штаб-то напали, может быть, только затем, чтобы вас убрать, зачем же облегчать им задачу?

  - Так-то оно так,- кивнул Корсаков,- но у нас мало людей. Поэтому придется мне составить вам компанию, а там, по моим расчетам, должна и помощь подоспеть. Людей с гранатометами выдвинуть вперед. И не делай такое кислое лицо - я никому не обещал, что буду отсиживаться в тылу.

   Гранатометчики тяжелой трусцой побежали к дверному проему. За ними гуськом потянулся весь отряд Бориса. Через несколько секунд на лестничной площадке ухнули гранатометные выстрелы, и в глубине помещений другого крыла здания глухо громыхнули разрывы. Как оказалось, Корсаков опередил спецназовцев с началом атаки всего на минуту - они уже накапливались перед лестничной площадкой, когда гранаты просвистели над их головами, и тут же начался яростный встречный бой. Корсакову показалось, будто этот бой длился часа полтора, но он знал, что это всего лишь иллюзия - все было кончено через несколько минут. Фигуры врагов, встающие на пути и тут же отлетающие куда-то в сторону, бледные огоньки стрельбы, автоматные очереди, грохочущие словно прямо в черепе, руки, выверенным механическим жестом вскидывающие оружие... Эти несколько минут вместили в себя столько смертельного риска, что стоили даже не полутора часов, а полутора лет. Лишь пройдя до конца все крыло здания и выгнав уцелевших спецназовцев на лестницу, по которой те, огрызаясь короткими очередями, спустились на первый этаж, Корсаков и его люди очнулись от неимоверного напряжения, из-за которого все они действовали как роботы. На лестничной площадке из-за баррикады, прикрывавшей противоположный дверной проем, их приветствовали товарищи.

  - Ну что, отсиделись?- с сердцем обратился к ним Борис. - Вылезти и помочь не могли?

     - Да ты что, Боря?- добродушно возразили ему. - Куда нам вылезать, нас здесь всего трое. Мы и так еле отстрелялись.

  - Как трое?- удивился Борис. - А остальные где?

  - Поубивало остальных во время налета,- последовал ответ. Корсаков схватился за голову, представив себе окончательные цифры потерь, и с ненавистью подумал о генерале Кабанове. Какого черта отставной генерал ввязался в это дело и пролил столько крови?

  - Так вертолеты вроде с другой стороны на штурмовку заходили?- продолжал спрашивать Борис.

  - И с этой тоже,- заверили его. - Если интересно, перелезай сюда, сам посмотри. Не повезло ребятам...

  - Некогда,- отказался Борис. - Сейчас попросим подослать нам еще людей и начнем вышибать спецназ с первого этажа.

   Услышав эти слова, Корсаков машинально пересчитал людей, уцелевших в отряде Бориса. После боя за второй этаж их осталось не более половины.

  Поймав его взгляд, Борис заметил:

  - Странно, но раненых почему-то нет, все, кого не хватает, убиты.

   Корсаков только тяжело вздохнул и покачал головой. В этот момент в противоположном крыле здания на верхнем этаже вспыхнула стрельба. Корсаков зашел с лестничной площадки в комнаты и осторожно, дабы не поймать пулю снайпера, приблизился к окну и выглянул на улицу. Сделал это он в самый драматический момент: на верхнем этаже стрелок, в котором можно было узнать капитана Ищенко, устанавливал на плече короткую и толстую трубу огнемета "Шмель" - видимо, захваченную у противника, так как отряд капитана огнеметов на вооружении не имел. Прямо за спиной капитана поблескивала кафелем стена тесной кухоньки. Ищенко целился в окно смежного крыла здания, должно быть, разглядев там противника. Корсаков рявкнул:"Капитан! Не стреляй!" Однако было уже поздно, и в следующую секунду произошло то, что и должно было произойти. Бухнул выстрел, снаряд полетел куда следовало, но назад из   трубы вырвалась и ударилась в стену мощная струя газов - куда более сильная, чем у обычного гранатомета. Оттолкнувшись от стены, она подхватила, как пушинку, легкое тело капитана и вышвырнула его в окно. Яростная ругань капитана разнеслась по всему двору. Человеческая фигурка, нелепо кувыркаясь, описала дугу в воздухе и полетела вниз. Корсаков застонал, как от зубной боли, и на миг закрыл глаза. В результате он не увидел того, как капитан рухнул в крону тополя и, пересчитав ребрами множество веток и десятки раз перевернувшись, наконец прочно засел внизу, между наиболее толстыми сучьями и стволом. Открыв глаза, Корсаков отыскал глазами тело капитана, и у него появилась надежда на благоприятный исход этого падения. Когда же он услышал донесшийся с первого этажа хохот спецназовцев, оказавшихся свидетелями полета, и ответную матерщину раздосадованного капитана, то облегченно вздохнул. Прислушавшись, Корсаков разобрал обмен репликами:

  - Ну ты орел!- кричали спецназовцы. - Просто Чкалов!

  - Молчи, мудило!- отругивался Ищенко. - Ты-то уж точно в лепешку бы расшибся!

  - Крепко засел?- интересовались насмешники. - Может, дерево спилить? Или, может, пристрелить тебя, чтоб не мучился?

  - Тебе сдаваться надо,- резонно возражал капитан. - Если ты меня пристрелишь, кто же тебя, дурака, в плен возьмет?

  - К нам подкрепление идет,- возражали спецназовцы, но без особой уверенности. - Слышишь, стреляют на мосту?

  - Правильно, стреляют,- соглашался капитан. - Добивают к е....й матери ваше подкрепление. Я же все видел с верхнего этажа. За что вы тут вообще бьетесь-то, неужто за бабки?

  - Ладно, будем думать,- уже без насмешки в голосе крикнул спецназовец и умолк. Капитан саркастически поддержал его:

  - Да уж, подумайте.

   Корсаков вышел на лестницу, очищенную от противника,и быстро поднялся   на крышу, называя по дороге пароль, чтобы не оказаться подстреленным невзначай. Пароль был "Леокадия" - эту песенку постоянно крутило повстанческое радио, и среди бойцов Корсакова она приобрела необычайную популярность. На крыше Корсаков перебежал к уцелевшему после воздушного налета, хотя и изрядно покромсанному осколками укреплению из мешков с песком, служившему наблюдательным пунктом. Открыто разгуливать по крыше не стоило - вокруг на расстоянии снайперского выстрела имелось немало более высоких зданий, и можно было не сомневаться в том, что стрелки из числа агентов спецслужб сейчас разглядывают оттуда в прицелы злополучный дом, ставший местом кровавого боя. Впрочем, если на командном пункте в ходе боя наступило затишье, то на Солянке не умолкала стрельба. Корсаков припал к амбразуре и поднес к глазам поданный ему бинокль как раз в тот момент, когда от высотного здания докатился гул выстрела из танковой пушки и вертолет, стоявший посреди проезжей части перед въездом на мост, мгновенно превратился в дымно-огненный шар и с грохотом взорвался, выбросив в разные стороны пылающие обломки. Танки и бронемашины, не приближаясь на расстояние выстрела из гранатомета, продолжали методично обстреливать десант со стороны Котельнической набережной и со стороны площади Ногина. Корсаков видел в бинокль фигурки убитых на маслянисто-черной мостовой, догорающие обломки вертолетов, воронки минных и снарядных разрывов. Панорама постоянно заволакивалась клочьями черного дыма от горящих возле командного пункта пожарных машин, из которых не уцелела ни одна - все превратились в черно-седые уродливые остовы, вокруг которых по горящему асфальту перебегали голубоватые языки пламени, лениво облизывая бесформенные черные груды, еще недавно бывшие человеческими телами. Видимо, ближе к месту боя горели какие-то здания - слишком много дыма поднималось в воздух и ветром уносилось к югу. Переведя бинокль, Корсаков заметил, что вовсю полыхает синагога, купол которой в нескольких местах был пробит снарядами, а от колонн разрывами отбило   большие куски камня. Перестрелка вокруг синагоги продолжалась - на стенах, на фронтоне, на колоннах то и дело появлялись дымки, тут же сносимые ветром. Внезапно от купола отлетел и по ветру плавно понесся   вниз большой кусок кровельного покрытия. Из окон, из дверей храма, из   дыры в куполе уже валил густой дым - удерживать синагогу дальше становилось явно невозможно. Простреливаемую Солянку начали перебегать фигурки в камуфляже - походило на то, что десантники отчаялись прорваться к своим осажденным товарищам и теперь пытались просочиться к реке. Впрочем, Корсаков не сомневался в провале их затеи - к району боев он заблаговременно подтянул подкрепления, которые заняли все выгодные позиции и образовали внутреннее кольцо окружения. Десанту, понесшему большие потери, прорвать это кольцо, усиленное бронетехникой, было явно не под силу. Корсаков вызвал по рации Бориса.

  - Я говорю с крыши, с наблюдательного пункта,- сказал он. - Неплохо бы пригласить сюда командира тех ребят, которые сидят у нас на первом этаже - отсюда очень хорошо видно, что ни на какой прорыв извне им надеяться не стоит. Десант охвачен с трех сторон и пытается отойти к реке, но, думаю, его там окончательно добьют. Давай, Боря, поговори с ними, а я буду ждать здесь. И пусть разрешат освободить капитана, который застрял на дереве. Сколько можно человеку мучиться?

   В этот момент в кармане у Корсакова ожила рация. Он дал Борису отбой и услышал сквозь треск помех:

  - Говорит командир бронеколонны, которая пришла от Сухаревской площади. У нас тут противник сдается, так что я перебрасываю "коробочки" вам на подмогу. Будьте готовы - это свои. Как поняли?

  - Вас понял,- ответил Корсаков,- ждем с нетерпением. Противник блокирован на первом этаже, но огня прошу не открывать - ведем переговоры о сдаче.

   Через некоторое время в надстройке на крыше с лязгом распахнулась пробитая осколками ракет железная дверца, и на крышу, пригибаясь и   щурясь, вышел кряжистый человек лет сорока с погонами полковника на камуфляжной форме. Он обвел взглядом нагромождения из поваленных при ракетном обстреле вентиляционных труб и антенн, сквозные пробоины в покрытии, края которых словно подверглись действию гигантских клыков, бруствер из мешков с песком, непрерывно вытекавшим в прорехи. Заметил полковник, как показалось Корсакову, и цепочку пятен уже запекшейся крови, протянувшуюся от наблюдательного пункта и дверце на чердак,- правда, раненых уже унесли. Усмехнувшись и произнеся "Здравия желаю!", полковник спокойно заметил:

  - А вам, похоже, тоже досталось?

  - Само собой,- так же спокойно ответил Корсаков и протянул гостю бинокль: - Смотрите. Убедитесь, что я не обманываю.

   Полковник сделал шаг вперед, поскольку Корсаков стоял в проеме бруствера наблюдательного пункта, под козырьком из бетонных плит. В результате гость вышел из-под прикрытия надстройки. Корсаков не успел предупредить его о необходимости соблюдать осторожность - внезапно полковник дернулся и покатился по крыше, зажимая руками бок. Надоевший бронежилет он снял, и теперь камуфляжная форма у него на боку быстро потемнела от крови.

  - Вот черт!- со злобой прохрипел он. - Кто стрелял?

   Корсаков и другой боец быстро втянули раненого за бруствер.

  - Снайпер бьет откуда-то с холма,- объяснил Корсаков. - Он уже ранил здесь одного человека - попал в позвоночник. Теперь если парень и выживет, то ходить не сможет уже никогда.

  - Слава Богу, меня зацепил только по касательной,- сняв рубашку, так что обнажился могучий торс, и сноровисто ощупав толстыми пальцами рану, пробормотал полковник. - Интересно, разве он не видел, что я свой?

  - А может, он потому и стрелял?- предположил Корсаков. - До вашего появления здесь он молчал целый час.

   Гостю помогли сделать перевязку,после чего он взял бинокль и принялся   осматривать окрестности. Он увидел кучку десантников, спускавшихся со ступеней синагоги под белым платком и с поднятыми руками; увидел последних десантников, перебегавших через Солянку по направлению к реке; увидел танки, неторопливо двигающиеся через мост от высотного здания к месту недавнего боя. Наконец, совсем близко послышался рев двигателя, и из-за угла дома со стороны площади Ногина показался танк. Он по-хозяйски сдвинул обгорелые каркасы пожарных машин, нагромоздив их в дымящуюся кучу, затем развернулся к командному пункту своей практически неуязвимой лобовой броней и угрожающе нацелил орудие на первый этаж. Полковник крякнул и произнес:

  - Н-да... Все ясно. А если мы сдадимся, как с нами поступят?

  - Да никак,- пожал плечами Корсаков. - Подержат некоторое время в надежном месте на приличном довольствии, а потом отпустят. Так что выводите своих людей во двор без оружия, и не будем терять времени. Надо ведь раненых отправить в больницу, убрать убитых, пожары потушить, снайперов выловить...

  - Ладно, делать нечего,- произнес полковник и поднялся на ноги, скрипнув зубами от боли в раненом боку. Согнувшись, так как выпрямиться при его немалом росте не позволяла крыша из бетонных плит, он подошел к проему в бруствере. Корсаков напомнил:

  - Осторожно, снайпер! Пригнитесь, и перебежкой до двери.

  - Засечь бы этого козла - разорвал бы своими руками,- проворчал полковник. Расстояние до двери он покрыл в два прыжка, Корсаков последовал за ним. На чердаке их встретили бойцы Корсакова. Они помогли раненому полковнику безболезненно спуститься по железной лесенке на площадку верхнего этажа и затопали вслед за ним вниз по ступенькам. Корсаков прошел на этаж и посмотрел в окно. Он увидел во дворе сцену стихийного братания: спецназовцы и повстанцы, подтащив лестницы к дереву, в ветвях которого застрял капитан Ищенко, пытались его освободить. Капитан непрерывно давал им указания, уснащенные такой   витиеватой матерщиной, что двор то и дело оглашался взрывами могучего хохота, а спасатели от смеха с трудом удерживались на лестницах. Наконец капитана рывком приподняли с двух сторон, после чего повстанцы, приподнимавшие его со стороны головы, спихнули его на руки дюжих спецназовцев. Капитан истошно выкрикнул:"Уй, бля!" и безвольно обмяк в объятиях своих недавних противников, которые принялись осторожно спускать его по лестнице на землю. Вся картина разительно напоминала "Снятие с креста" кисти Мурильо. В результате спасательных работ во дворе, усыпанном битым кирпичом, стреляными гильзами, сорванными с крыши кусками жести, создалась мирная и даже благодушная атмосфера. Полковник приказал своим людям выйти во двор, а бойцы Корсакова пошли по первому этажу, собирая их оружие, подсчитывая убитых и раненых. Спустившись во двор, Корсаков подошел к полковнику и негромко спросил,   кивком указывая на шеренгу его людей, закопченных и окровавленных:

  - И вы с этим хотели держаться?

  - А почему бы и нет?- спокойно возразил полковник. - Ребятам нелегко пришлось, конечно, но их все равно голыми руками не возьмешь. Но теперь-то что держаться - просто смысла нет.

  - Это точно,- согласился Корсаков. - Придется вам с вашими людьми помочь нам тут все прибрать, отправить раненых в больницу, убитых в морг, обломки выкинуть... Потом вас препроводят на место, так сказать, временной дислокации.

  - Слушаюсь,- кивнул полковник и направился к своим людям. Корсаков сказал ему в спину:

  - Я слыхал, полковник, что ваше подразделение сформировано на контрактной основе - за деньги, проще говоря. Интересно, правда это или нет? Если не хотите, можете не отвечать.

  - А мне стесняться нечего,- стоя вполоборота, ответил полковник, и Корсаков заметил, как у него дергается веко. - Так точно, за деньги. Это моя работа, между прочим. А вы пробовали посидеть год без зарплаты?   А двери в кабаке буржуям открывать?

  - Но вас те же буржуи, в сущности, и наняли,- заметил Корсаков.

  - С паршивой овцы хоть шерсти клок,- бросил полковник, повернулся и зашагал дальше. Когда он подошел к шеренге своих людей, послышались раскаты его командного голоса. Спецназовцы повернулись по команде "нале-во!" и вереницей затрусили на первый этаж - выносить во двор своих раненых. Корсаков направился туда же. Чтобы не тесниться в дверях, он вскочил в окно и обнаружил в комнате, где все было поставлено вверх дном во время боя, а под слоем пыли в углу угадывались очертания человеческого тела, целехонькое кожаное кресло, в котором с удобством расположился капитан Ищенко, положив ноги на трубу поврежденного взрывом станкового гранатомета. Капитан потягивал из банки пиво, которое ему уже успели принести с верхнего этажа какие-то доброжелатели, на которых его полет произвел неизгладимое впечатление.

  - Получилось как в кино - "гранаты у него не той системы",- весело произнес капитан. - А я и вправду раньше никогда не видел этой бандуры - огнемета. Смотрю - вроде на гранатомет похоже. А оказывается, что эта штука может человека на Луну забросить. Но зато попал я из него четко. Ребята говорят, что в той комнате, куда я пальнул, они четырех жмуриков нашли. По-моему, неплохо,- скажи, Федорыч?

  - Что-то кровожаден ты стал, капитан,- заметил Корсаков. - Это меня серьезно беспокоит. Одних жмуриков оставляешь на своем пути, да еще и хвалишься этим.

  - На войне как на войне,- парировал Ищенко. - На гражданке-то я мухи не обижу, сам знаешь. Ну что, наш план насчет Пистона остается в силе?

  - Да вот я тебя о том же хотел спросить,- сказал Корсаков. - Не я же навернулся с пятого этажа.

  - Это все херня,- самоуверенно заявил Ищенко. - Главное, я жив и Борис с Костей тоже, а значит, Пистончик может смело гроб заказывать. Синяков я, конечно, много себе наставил, но кости вроде целы, если не считать   двух-трех ребер...

  - А ребра что, не в счет?- спросил Корсаков. - Теперь понятно, почему ты так взвыл, когда тебя снимали с дерева. Оставайся и лечись, я и без тебя как-нибудь решу эту проблему.

  - Из-за ребер оставаться?- фыркнул Ищенко. - Да ты что, Федорыч? Мне их в жизни столько раз ломали,- я просто со счета сбился. На работе я из-за таких вещей даже бюллетень не брал. И потом: мое дело - гасить бандитов, а тут как раз такой случай... Если я его упущу, то до конца своих дней буду переживать. Конечно, всех бандитов я истребить не могу, но страху могу на них нагнать, за этим и живу. Такие, как Пистон, моей жизни смысл придают, понимаешь?

   Капитан умолк, запрокинул голову, и в глотке у него звучно забулькало пиво. Глядя на него, Корсаков ощутил прилив братских чувств. Они с капитаном явно были одной породы: начав когда-то свою собственную войну, они уже не могли остановиться, невзирая на естественную тягу к покою, к личному счастью и к теплу домашнего очага. Капитан просто-напросто был помоложе и не успел дать себе ясный отчет в том, что все эти бесценные блага - не для него.

  - А как же все-таки ребра-то?- помолчав, спросил Корсаков.

  - А что ребра?- пожал плечами Ищенко. Он сделал последний глоток из банки, отшвырнул ее в угол и легко поднялся с кресла. Однако от Корсакова не укрылось, как он при этом побледнел и как конвульсивно сжались от боли его челюсти. - Ерунда,- справившись с собой, произнес капитан,- бывало и хуже. Один раз мне не только ребра сломали, но и так дали по башке, что я отключился. А дело было зимой, в лютый холод я скоро пришел в себя, но за то время, что пролежал на морозе, успел схватить бронхит и начал кашлять. Я тебе скажу, нет хуже пытки, чем кашель при сломанных ребрах. Причем самое гнусное то, что пытаешь как бы сам себя. Сидишь и ждешь, когда же этот кашель проклятый подкатит... А сейчас тепло, ничего такого не ожидается. Попрошу в перевязочной  поставить мне бандаж, и все дела - стану почти нормальным человеком.

  - Ну ладно, капитан, сиди пока здесь и отдыхай,- сказал Корсаков. - Бориса с Костей я к тебе подошлю. Я пойду - очень много дел. Удачи!

   И Корсаков, опершись одной рукой о подоконник, легко выскочил во двор, наполненный суетой. Капитан завистливо вздохнул - как бы он ни храбрился, ему в его нынешнем положении такая легкость движений и не снилась. "Ладно, Пистончик,- пробурчал Ищенко себе под нос,- надеюсь, прыгать в окна мне от тебя не придется".


   В то утро Пистон проснулся в превосходном настроении. Накануне он провел вечер в ресторане, выпил немало, но в меру, прекрасно закусил, а главное - решил важный вопрос о дележе сферы влияния соседней криминальной группировки, сильно потрепанной милицией. Пистон не без удовольствия вспоминал собственные неспешные тирады, дышавшие мудростью, справедливостью и бескорыстием, и понятливо кивавших собеседников. Деваться тем, собственно, было некуда, кроме как идти под Пистона,- оставалось только кивать. Пистон потянулся в постели, разглядывая украшенный лепниной потолок. Он переменил квартиру - прежняя навевала на него тягостные воспоминания о визите злобного террориста, теткиного племянника. Дом, в котором располагалась нынешняя квартира, не являлся столь престижным, как прежний, не был обнесен оградой и не имел контрольно-пропускного пункта, зато за те же деньги Пистон имел вдвое большую площадь, гораздо более высокие потолки и место, где разместить охрану прямо у себя под боком. Свои люди под рукой, притом хорошо вооруженные, могли как-то предохранить от опасности, в отличие от всех этих новомодных и чертовски дорогих штучек вроде ограды с КПП вокруг дома. Пистон сделал два десятка отжиманий от пола, прошел на кухню, достал из холодильника апельсиновый сок, выпил стакан и отжался еще двадцать раз, дабы ускорить вывод вчерашних шлаков из организма. Затем он тщательно почистил зубы и принял контрастный   душ. Завтрак его состоял из пары чашек крепкого кофе со сливками, свежего хлеба с маслом и трех яиц всмятку. Весь утренний ритуал доставлял Пистону удовольствие не в последнюю очередь потому, что он видел в нем нечто традиционно-британское, присущее только людям основательным и далекое от русской безалаберности. За завтраком Пистон размышлял, как то ни странно, о трофейных культурных ценностях. Он не раз имел дело с современными российскими чиновниками, считал их людьми, хорошо понимающими свою выгоду, а потому не сомневался, что рано или поздно так называемые трофейные ценности совершенно безвозмездно передадут Германии и прочим западным странам, несмотря на принятые против этого законы и постановления. "Какие там постановления, когда речь идет о миллиардах "зеленых"?"- усмехался Пистон. Он размышлял над тем, как бы пристроиться к процессу передачи культурных ценностей обратно на Запад. Разумеется, данный процесс должен был озолотить чиновников от культуры, ведь именно им предстояло решать, что передать, а что нет, что найти в хранилищах, а что нет, кому передать и в какие сроки... Однако, считал Пистон, вряд ли справедливо отдавать весь навар каким-то жалким фраерам, вся заслуга которых - сидение на определенной должности и умение вовремя подмахнуть иностранцам. Первым делом, по мнению Пистона, следовало обзавестись толковым консультантом, знающим, где что хранится и кто распоряжается хранимыми ценностями. Не помешал бы и список чиновников, так или иначе причастных к хранению и передаче на Запад культурных ценностей. Наконец, следовало сообща с братвой нажать на Думу, дабы она пересмотрела свою позицию насчет трофейного добра. Рано или поздно ей все равно придется ее пересмотреть, потому что чиновники от своего не отступятся - уж кто-кто, а Пистон-то хорошо знал эту породу. Они и за куда меньшие деньги готовы отца родного продать... Словно отвечая мыслям Пистона, внезапно заговорило радио:

   "Государственная Дума на своем чрезвычайном заседании рассмотрела последние события в центре Москвы, приведшие к многочисленным жертвам и   разрушениям. Ввиду того, что политическое противостояние в стране в последнее время достигло апогея и приняло, особенно в столице, вооруженные формы, крайне опасные для государства и общества и чреватые неисчислимыми бедами для мирного населения, Государственная Дума решила выступить с декларацией о самороспуске и назначении новых выборов. Государственная Дума призывает также подать в отставку местные органы законодательной власти. После выборов и сформирования новых органов законодательной власти в центре и на местах должны подать в отставку лица, осуществляющие исполнительную власть, а после замещения этих лиц в результате выборов должен наступить черед президента. Таким образом будет достигнуто полное обновление властных структур в стране, поскольку одновременно с их руководителями предусматривается также и полный поэтапный уход в отставку чиновников соответствующих структур. Дума заявляет, что механика процесса обновления власти полностью согласована с представителями повстанческого движения и будет контролироваться демократически избранными комитетами граждан, в которые войдут также и представители повстанцев. Дума объявляет об амнистии всех участников боевых действий в Москве, за исключением лиц, совершивших уголовные преступления, а также участников антиправительственных выступлений в других городах, за тем же исключением. Полностью текст Декларации публикуется в печати..."

   Пистон внимательно прослушал сообщение и удовлетворенно хмыкнул. Конечно, не могло не настораживать то, что в явном выигрыше оказались чокнутые патриоты и сторонники жестких мер в отношении "братвы". С другой стороны, роспуск Думы и предстоящие новые выборы не могли не радовать - давно пришла пора укреплять свои позиции и в Думе, и в других органах власти, и выборы предоставляли все возможности для такого укрепления. Что же касается патриотов, то в их дальнейшей судьбе Пистон не сомневался: большая их часть в самом ближайшем будущем погонится за деньгами, подастся в политику, бизнес, в ряды "братвы",   начнет продаваться направо и налево. Пистон знал совершенно точно: так бывает всегда. Говорили, что эти ребята вывели в расход Акулу с его новыми дружками, некстати засветившегося в Центре, однако Пистона такие слухи ничуть не смущали. Для того чтобы как-то выдвинуться, выбиться из безвестности, в жизни приходится делать вещи и похлеще. Пистон это хорошо понимал, потому что и сам не являлся исключением и готов был работать с кем угодно. Если бы люди, отправившие Акулу на тот свет, стали политиками, он с удовольствием купил бы их голоса. Теперь же у него на очереди стояло дело с теткой руководителя патриотов, который когда-то так сильно его обидел. Личных обид прощать не следовало - это правило Пистон тоже крепко усвоил и готовился наказать своего недруга. Для задуманного дела Пистон подобрал нескольких знакомых, уставших от жизненных неудач и готовых на все. В подробности он их не посвящал, опасаясь не столько того, что они струсят, сколько того, что они решат обойтись без наводчика и действовать самостоятельно. Новые подручные вполне подходили под категорию "отмороженных", но это в чем-то даже облегчало дело - не жалко будет в случае чего их ликвидировать, дабы избежать огласки.

   Кофе, как ему и положено согласно рекламе, вселил в Пистона неудержимую жажду деятельности. Кликнув телохранителя, торчавшего в просторной прихожей, Пистон велел ему поднять охрану, находившуюся в квартире на противоположной стороне лестничной площадки,- та квартира тоже принадлежала Пистону. Телохранитель взялся за сотовый телефон, а Пистон по обычному городскому позвонил одному из своих клевретов.

  - Слушай,- обратился к нему Пистон,- иди в библиотеку, возьми там подшивки самых известных газет за четыре последних года. Найди там статьи по вопросу трофейных ценностей. Понимаешь, о чем я говорю?

  - Понимаю,- еще сонным голосом отозвался собеседник - недаром он имел высшее образование. - И чего?

  - Все внимательно прочитаешь и выпишешь фамилии людей, которые имели   отношение к трофейным ценностям, архивам и разборкам по этому поводу. Особое внимание обрати на тех из них, кто выступал за возвращение ценностей на Запад - это для нас самые нужные люди. Понятно?

  - Хм, понятно,- голос собеседника заметно оживился. Что ни говори, а Пистон умел придумывать разные интересные варианты. - Еще что?

  - Еще смотаешься в Министерство культуры, достанешь там список телефонов,- распорядился Пистон и дал отбой. Сам он быстро собрал бумаги в кейс и перед выходом на минутку сделал радио погромче. Из динамика донеслось:"Президент заявил, что с учетом обстановки, сложившейся в стране, и в интересах достижения общественного согласия он готов принять вариант урегулирования кризиса, предложенный Думой. На срок, необходимый для подготовки и проведения выборов в Законодательные собрания всех уровней, президент намерен выполнять свои обязанности и оставаться гарантом соблюдения Конституции и выполнения договоренностей, достигнутых между различными политическими силами России. Затем президент намерен уйти в отставку, предварительно сделав все необходимое для успешного проведения выборов нового президента..."

  - Ох, как бы он не передумал!- весело хохотнул Пистон, выключил радио и направился к выходу. В прихожей его уже ждал телохранитель, на лестничной площадке - еще двое. Согласно инструкциям, они уже успели осмотреть весь подъезд снизу доверху, а также двор. Обо всем подозрительном они должны были сообщать хозяину, но поскольку они молчали, то, видимо, все было спокойно. Пистон вприпрыжку пустился вниз по лестнице, телохранители за ним, примеряясь к его аллюру. Именно они следили за тетушкой Корсакова, поскольку "отморозкам" Пистон не доверял и собирался поручить им лишь конечную стадию операции.

   Остановившись на высоком крыльце старого дома сталинской постройки, Пистон с наслаждением вдохнул свежий утренний воздух, пронизанный запахами сирени и еще каких-то цветов. Листва старых тополей блестела, словно лакированная, а в ее просветах виднелось небо, ослепительно   синий цвет которого говорил о прохладе и северном ветре. Телохранители окинули двор настороженными взглядами, но не заметили ничего подозрительного. Жемчужно-серый "мерседес", блестя эмалью и никелем, уже стоял у ступенек, поодаль справа прохаживалась с коляской молодая мамаша, слева шаркающей походкой удалялся в сторону магазина старичок с авоськой. В глубине двора спиной к подъезду на лавке сидели двое и, судя по оживленной жестикуляции, о чем-то спорили. У их ног стояли пустые и полные пивные бутылки - видимо, парочка друзей решила продолжить с утра вчерашний банкет. Любители утренних возлияний, занятые своим разговором, не оглянулись на выходящего Пистона со свитой и выглядели вполне безобидно, да и расстояние было безопасным - метров с сорока киллеры не стреляют. Оценив ситуацию во дворе, телохранители успокоились и вместе со своим боссом двинулись к машине. Они, разумеется, не заметили человеческой фигуры за пыльными стеклами окна, расположенного на лестничной клетке дома, стоявшего напротив метрах в четырехстах за трамвайной линией. Не заметили они и тусклую вспышку карманного фонарика за пыльным стеклом. Однако именно эта вспышка заставила двух пьяниц мгновенно прекратить спор, одновременно подняться со скамейки и резко повернуться. Пистон и его подручные успели спуститься лишь на одну ступеньку, когда мнимые пропойцы вскинули руки четким движением тренированных стрелков, привыкших вести огонь из пистолета навскидку. В следующую секунду загрохотали выстрелы, раскатываясь эхом в замкнутом с трех сторон кирпичными стенами пространстве двора. Слишком большое расстояние, которое смутило бы любого наемного убийцу, не стало помехой для профессионалов, один из которых вдобавок стрелял с двух рук. От головы Пистона брызнули какие-то ошметки, он судорожно взмахнул руками и рухнул навзничь на искусственный мрамор крыльца. Один из телохранителей мешком осел на ступеньки и затем повалился на бок, стукнувшись головой об асфальт. Другой сделал шаг назад, после чего голова его дернулась от попадания   пули, и он, уже падая, с треском врезался спиной в дверь подъезда. Не выстрелы, а именно этот звук заставил мамашу с коляской осознать происходящее. Она схватилась руками за щеки и пронзительно завопила на одной ноте, глядя на то, как, дергаясь и нелепо растопырив руки, валится на уже мертвого Пистона третий охранник и как корчатся в агонии распростертые тела. Словно не слыша ее крика, стрелки опустили оружие и неторопливо направились к тому самому дому, откуда им подали сигнал фонариком. Вскоре они скрылись за углом. Стрельба продолжалась меньше минуты, но выпущено было десятка два пуль, из которых лишь две угодили в дверь подъезда - все остальные попали убитым в голову и шею. Пистон и его подручные умерли мгновенно, не успев даже понять, что происходит. Если бы они сделали еще пару шагов, то от огня их прикрыл бы корпус "мерседеса", однако стрелки не дали им такой возможности. Через некоторое время после прекращения пальбы водитель, распластавшийся на передних сиденьях и зачем-то прикрывший голову руками, наконец решился приподняться и посмотреть в окошко. Он увидел трупы, валяющиеся в нелепых позах, и всюду - на ступеньках, на крыльце, на двери и даже на стенных кирпичах - брызги крови и кровавые комки мозга. Согнутая нога одного из телохранителей медленно, с дрожью конвульсивно распрямилась, и водитель почувствовал приступ дурноты. Во дворе было по-прежнему безлюдно, и, раскатываясь эхом, в нем по-прежнему висел издаваемый насмерть перепуганной мамашей пронзительный вопль ужаса.


   На новом, не подвергшемся разгрому командном пункте на Гоголевском бульваре, куда перебрался Корсаков, раздался телефонный звонок. Дежурный поднял трубку.

  - С Виктором Корсаковым могу я поговорить?- услышал он пропитый бас.

  - Кто говорит?

  - Генерал Кабанов,- веско ответил бас. Дежурный поднял глаза на Корсакова, стоявшего рядом:

   - Вас генерал Кабанов спрашивает. Будете говорить?

  - О чем?- пожал плечами Корсаков. - Узнайте, что ему нужно.

  - Командира сейчас нет,- сказал в трубку дежурный. - Что ему передать?

  - Передайте, что я иду к нему,- после краткого размышления ответил бас и назвал адрес на Садовом кольце: - Переход состоится там в тринадцать ноль-ноль. Все ясно?

   Дежурный прикрыл трубку рукой и скороговоркой повторил Корсакову услышанное. Корсаков сердито буркнул:"Что за чепуха!" и выхватил у него телефон.

  - Генерал, это Виктор Корсаков. Что вы там такое затеяли? Мне с вами говорить не о чем, мы с помощью оружия уже все обсудили. К тому же Дума самораспустилась, президент тоже согласен уйти... О чем тут договариваться? Так что извините, но принять вас никак не могу.

  - А я не собираюсь с тобой ни о чем договариваться,- сердито ответил генерал. С людьми, которые по званию были младше генерала армии, он не умел разговаривать на "вы". - Я просто собираюсь перейти к вам, и все. Потом можете делать со мной что хотите. Место перехода я вам назвал, попрошу принять меры для того, чтобы его обеспечить.

   Генерал помолчал и добавил:

  - Или для того, чтобы ему воспрепятствовать.

  - Но какова цель вашего перехода?!- крикнул Корсаков. - Людей у нас хватает, новые люди нам не нужны, даже генералы. Вы не парламентер, переговоры вести не собираетесь. Какова же цель?

  - Цели нет, есть мое желание,- кратко ответил генерал.

  - Ну, ваше желание еще не все решает,- разозлился Корсаков. - Одним словом, я вам запрещаю все поползновения в этом направлении. Мои люди имеют приказ стрелять во всех, кто без моего разрешения пересекает Садовое кольцо, и я сейчас еще раз подтвержу этот приказ. Имеете шанс нарваться на пулю, генерал.

  - Молод ты еще мне что-то запрещать,- презрительно усмехнулся генерал и   дал отбой. Корсаков молча вернул телефон дежурному и вдруг рявкнул:

  - Машину!

   Через минуту джип уже мчал его к Садовому кольцу, к месту, которое назвал генерал. До тринадцати ноль-ноль оставалось мало времени, и следовало торопиться, чтобы успеть как-то подготовиться к странной акции перехода. Видимо, генерала не слишком волновала возможность того, что его появление в чужом стане может оказаться нежеланным, и потому он не оставил противнику времени на организацию встречи. Водитель джипа включил приемник - настал срок выхода в эфир повстанческого радио с дневной развлекательной передачей. Это радио, почти все программы которого вели приятели Корсакова и радиохулиган Мечников, сделалось чрезвычайно популярным, несмотря на то, что вещать начало совсем недавно. Алексей, Саша и Мечников дневали и ночевали в студии, помогали друг другу в проведении передач и чувствовали себя в эфире полными хозяевами, постоянно подначивая один другого, отпуская довольно рискованные шуточки и издевательски комментируя выступления проправительственных средств масовой информации. Мечникова друзья называли не иначе как "монтер Мечников" или "известный радиосмутьян". Тот не оставался в долгу, называя их музыкальные опусы "музыкой толстых" или "сумбуром вместо музыки". Корсаков услышал знакомый густой голос Мечникова, вполне соответствовавший поповской внешности радиопирата:

  - Дорогие радиослушатели! Настало время очередной радиоэкзекуции, чтобы вы не думали, будто вся жизнь - сплошное удовольствие. Это опасное заблуждение, дорогие радиослушатели... Перед тем как подвергнуть ваш изощренный слух тем беспощадным издевательствам, которые кое-кто тут рядом со мной именует музыкой, позвольте выразить вам свое искреннее соболезнование. С вами был я, монтер Мечников, как меня называют некоторые субъекты, намекая непонятно на что. А теперь наступило время песен. Сегодня у нас премьера песни, Александр, я правильно понял?

     - Так точно,- откликнулся Саша. - Песня называется "Радуга в ночи".

  - Тьфу ты, какое пошлое название,- заметил Мечников.

  - Попрошу не делать нам замечаний,- обидчиво вмешался Алексей. - Вы бы сами попробовали что-нибудь сочинить. Обидеть-то артиста всякий может.

  - "Радуга в ночи",- повторил Саша. - Исполняется впервые.

   Каждый день, только спустится тьма,
   Только вечер затеплится синий,
   Я, как будто лишившись ума,
   Все брожу городскою пустыней.
   Отчего же мне так тяжело,
   Что прилечь я никак не отважусь?
   Счастье то, что нежданно пришло,
   Составляет огромную тяжесть.
   Ты возвратилась, и покоя больше нет,
   И я хожу в беспамятстве почти,
   Но мир, в котором раньше был лишь серый цвет,
   Опять горит, как радуга в ночи.

   Водитель Корсакова, закладывая очередной самоубийственный вираж, засмеялся и закрутил головой, слушая пение, полное глубокого чувства.

  - Веселые ребята на нашем радио!- заметил он. - Я их всегда слушаю. У них песни и слушать можно, потому что мелодия есть, и посмеяться тоже можно, потому что все не всерьез, а с юмором. Интересно, где эти ребята раньше были, почему про них никто не слышал?

  - Много есть достойных людей, про которых никто не слышал,- отозвался Корсаков. Песня между тем продолжалась:

   Друг для друга устроены мы,
   Как для моря устроены скалы,
   Но среди окружающей тьмы
   Ты все время чего-то искала.
   И пускай ты со мною опять, 
   Но я в это покуда не верю.
   Мне так страшно тебя потерять,
   Ведь я знаю, что значит потеря.
   Ты возвратилась, и покоя больше нет,
   Разлуки я не вынесу, учти,
   Но мир, в котором раньше был лишь серый цвет,
   Опять горит, как радуга в ночи.

   Водитель вновь покрутил головой и хихикнул, но промолчал. Сбавив скорость, он начал поглядывать по сторонам - джип проезжал теперь через те кварталы, сквозь которые пыталась прорваться к Солянкеодна из бронеколонн. Корсаков увидел дома с провалами окон, над которыми по стенам тянулись вверх языки копоти, а сами стены были исклеваны и иссечены пулями и осколками. Битое стекло, кирпич, стреляные гильзы и прочий мусор, остающийся после боя - все это было по распоряжению Корсакова убрано с помощью населения и вывезено на транспорте, предоставленном городскими властями. Однако минные воронки на мостовой и пробоины, оставленные снарядами в стенах домов, за такой краткий срок заделать не успели, как не успели и вывезти стоявший в переулке одной гусеницей на тротуаре сгоревший танк, черная прокаленная сталь которого уже подернулась рыжим налетом ржавчины. В следующем переулке поперек проезжей части стояла на ободах колес такая же черно-рыжая бронемашина. А музыка, лившаяся из приемника, казалось, подшучивала над этими мрачными приметами прошедшего боя:

   Мы с тобою как гайка и винт,
   Что друг к другу подходят резьбою,
   Только жизнь - как ночной лабиринт,
   И мы в нем потерялись с тобою.
   Бесполезно в ночи голосить
   И вести покаянные речи,
   Так давай не дадим погасить 
   Фейерверк неожиданной встречи.
   Ты возвратилась, и покоя больше нет,
   Но ты пока о будущем молчи,
   Ведь мир, в котором раньше был лишь серый цвет,
   Опять горит, как радуга в ночи.

  - Н-да,- послышался удрученный голос "монтера Мечникова",- боюсь, друзья, что эта песня тоже не относится к числу ваших творческих удач. Но все равно спасибо. Вместе с радиослушателями буду с нетерпением ждать ваших следующих песен. А сейчас, уважаемые радиослушатели, передаем декларацию Государственной Думы о самороспуске, сообщение президента о его принятии думской декларации и о готовности уйти в отставку, а также наш комментарий на эти документы...

  - Это вы их где-то нашли, товарищ командир?- спросил водитель. Корсаков слегка поморщился - его коробило это обращение. По его мнению, командир для своих подчиненных мог быть кем угодно - отцом, повелителем, богом, но только не товарищем. Однако он знал, насколько глубоко въелись традиции Советской Армии в плоть и кровь его людей и потому возражать не стал. Вместо этого он ответил:

  - Не знаю, кто кого нашел. Как-то давно я был проездом в Москве, попал в трудную ситуацию, и ребята мне очень помогли. Да и теперь, как видишь, помогают - должен же был кто-то из наших на радио работать, а у ребят, я знал, и талант есть, и опыт...

  - Да, ихние передачи не скоро забудешь,- засмеялся водитель. - Вроде ничего особенного не делают, а ни на что не похоже.

  - Это и называется талантом,- заметил Корсаков.

   Джип, взвизгнув покрышками, влетел во двор и как вкопанный затормозил у подъезда. При виде Корсакова вооруженные люди у подъезда подобрались и встали по стойке "смирно". В организации никогда не оговаривалось, как следует приветствовать командира, однако рядовые бойцы по своей

  инициативе начали при появлении Корсакова становиться "смирно" и при наличии головного убора отдавать честь. Корсаков видел в этом не только уважение к себе: его людям хотелось чувствовать себя частью армии, пусть даже маленькой, и он приветствовал их желание. Появился командир гарнизона дома, вскинул руку к берету. Корсаков спросил его:

  - Вам передали, что на вашем участке генерал Кабанов собирается перейти на нашу сторону?

  - Так точно, недавно звонили из штаба,- ответил командир гарнизона.

  - Нам такие гости ни к чему,- сказал Корсаков. - Хороший вояка, но человек гнилой. Не знаю, какой смысл он вкладывает в свой переход, но я в нем никакого смысла для нас не вижу и не собираюсь его допускать. Давайте пройдем в огневую точку, которая у вас на втором этаже, и достаньте мне мегафон. Может, удастся образумить генерала.

   В комнате одной из квартир второго этажа, выходившей окнами на Садовое кольцо, за бруствером из мешков с песком стоял на сошках пулемет Калашникова. Корсаков подошел к амбразуре, отстранив пулеметчика. Как раз в этот момент на противоположной стороне Садового кольца, вылетев из переулка, с визгом затормозила черная "волга". Водитель выскочил из машины и открыл заднюю дверцу, из которой появился приземистый человек в камуфляжной форме и кепи. Даже со своего места Корсаков увидел, как блеснули у него на груди ордена и медали, расположенные в несколько рядов почти до самого ремня, охватывавшего выпуклое брюшко. "Бинокль",- произнес Корсаков и протянул руку, в которую командир гарнизона тут же вложил свой бинокль. Корсаков увидел пугающе близко багровую физиономию генерала Кабанова, свирепо выкаченные водянистые глаза, лошадиные зубы, которые генерал обнажил в усмешке, когда водитель сказал ему что-то на ухо. Толстопалой рукой генерал оттолкнул водителя - казалось бы, совсем легонько, но тот едва устоял на ногах. Из-за корпусов бронемашин, из откинутых люков солдаты внимательно наблюдали за этой странной сценой. Генерал встряхнулся и   решительно зашагал вперед. Корсаков в бинокль разглядел на его груди два ордена Красной Звезды, орден Боевого Красного знамени, мерно покачивающиеся в такт ходьбе многочисленные медали, а повыше основной массы наград - остро поблескивающую на солнце звездочку Героя Советского Союза. На генерале была точно такая же камуфляжная форма, какую Корсаков видел в просмотренных им многочисленных документальных фильмах об афганской кампании. Точно так же, как и у офицеров тех лет, у генерала из-под расстегнутого воротника виднелись белые и голубые полоски десантной тельняшки. Генерал свирепо ухмылялся, как делал это во всех затруднительных случаях своей жизни, а лицо его побагровело, казалось, еще больше обычного. Корсаков поднял ко рту мегафон.

  - Генерал Кабанов! Остановитесь и выслушайте меня!- раздельно произнес он. Генерал повиновался и застыл, широко расставив ноги и заложив руки за спину. Корсаков продолжал: - Генерал! Вам уже было заявлено, что мы не намерены принимать вас к себе ни в качестве пленного, ни в качестве перебежчика. У нас вполне хватает и рядовых бойцов, и командиров, и ваших пленных солдат. К тому же мне слишком хорошо известны ваша жизненная практика, ваши способы делать карьеру и зарабатывать деньги, чтобы я принял вас в число моих людей, а тем более позволил вам командовать кем-то из них. Многих из них вы совсем недавно погубили, добровольно согласившись возглавить боевые действия против нас. Вы погубили бы всех нас, если бы по не зависевшим от вас причинам не потерпели поражение.

   Корсаков говорил не столько для генерала, слушавшего его с презрительной ухмылкой, сколько для своих людей, многими из которых генерал командовал когда-то, и для солдат, с напряженным вниманием следивших за происходящим с той стороны Садового кольца. "Они ведь могут подумать, что ты просто боишься соперника",- пронеслось у Корсакова в голове. Однако он тут же возразил себе:"В любом случае я не могу допустить сюда человека, вокруг которого все гниет. Пусть думают   что хотят, а я сделаю то, что должен".

  - Генерал, из уважения к вашим боевым заслугам прошу вас одуматься и вернуться,- продолжал Корсаков в мегафон. - Все равно вы не заставите нас поступить так, как желательно вам. Если потребуется, мы без колебаний применим оружие.

   Генерал ухмыльнулся еще шире, показав прокуренные зубы, что-то произнес - Корсакову показалось, что матерное ругательство - и вновь зашагал вперед. "Смерти ищет",- пробормотал кто-то рядом с Корсаковым. "Может, и так,- подумал Корсаков. - Может, он вовсе и не надеялся на то, что мы возьмем его в плен. Но мы его точно не возьмем". Корсаков проверил, готов ли пулемет к стрельбе, и упер в плечо приклад, перенеся тяжесть ствола на сошки. За время его приготовлений все разговоры и шепоты замерли и установилась гнетущая тишина. Корсаков поймал в прицел шагающую фигуру и нажал на спуск. В тишине и в тесноте помещения короткая очередь прогрохотала оглушительно, толчками приклада отдаваясь в плече Корсакова. Генерал сбился с шага - пули легли в метре перед ним, брызнув искрами и выбитыми кусками асфальта. Однако замешкался генерал всего на секунду и вновь упрямо двинулся вперед. "Смерти ищет",- со вздохом повторил тот же голос. Прогремела еще одна очередь, и генерал застыл, словно наткнувшись на невидимое препятствие - на сей раз пули прощелкали по асфальту в каких-нибудь тридцати сантиметрах перед носками его ботинок и с визгом унеслись в ярко-синее небо.

  - Генерал, в следующий раз стреляю на поражение,- предупредил Корсаков и вновь прижал приклад к плечу. Какое-то время генерал стоял неподвижно, потирая ладонью щеку, по которой, видимо, хлестнули отбитые пулями кусочки асфальта. Секунды тянулись бесконечно, но вот генерал надвинул на глаза кепи и снова двинулся вперед.

  - Прощай, генерал,- прошептал Корсаков и дал длинную очередь, каким-то шестым чувством предощущая траекторию, по которой пули пересекут пространство, отделявшее дуло пулемета от идущей фигуры, и вопьются в   увешанную наградами грудь. Приклад заколотился в плечо, стреляные гильзы со звоном посыпались на пол. Было видно, как передернулось, словно марионетка, тело генерала, как в одну сторону отлетели клочья камуфляжной формы, а в другую, блеснув на солнце золотом, одна из медалей. Отброшенный назад пулевыми ударами, генерал тем не менее сохранил равновесие, суетливо перебирая ногами, как пьяный, и сумел не упасть. Кепи свалилось у него с головы, седые волосы растрепались по ветру. Он с трудом остановился, превозмогая силу, пытавшуюся опрокинуть его навзничь, пошатнулся, но все же сделал шаг вперед, за ним другой и третий. Затем его ноги подкосились, он упал на колени и перевалился на бок. Корсаков оторвался от приклада и посмотрел на окружавших его людей. Все они неотрывно наблюдали за происходящим - кого оттеснили от амбразуры, тот вскарабкался на мешки и смотрел поверх бруствера.

  - Все, готов,- произнес кто-то. - Вся очередь точно в грудь. Теперь не встанет.

  - Нет, глянь, встает!- ахнул другой голос. Корсаков быстро повернулся к амбразуре и тут же снова припал к пулемету: генерал Кабанов перекатился на живот, затем, с огромным трудом отжавшись от мостовой, встал на колени и вытащил из кобуры пистолет Стечкина. Его рука с пистолетом бессильно плавала в пространстве, он опустил ее, но тут же перехватил пистолет уже двумя руками и выпустил очередь навскидку. Корсаков в последний момент успел крикнуть:"Ложись!", и бойцы, смотревшие на генерала поверх мешков, едва успели скатиться с подоконника на пол. Пули чиркнули по верхней кромке бруствера, с визгом хлестнули по потолку, осыпав всех побелкой, и, отскочив рикошетом, прощелкали по дальней стене комнаты. Корсаков уже собрался было стрелять снова, но увидел, как генерал, попытавшись встать, вместо этого повалился ничком, выбросив вперед руку с пистолетом. Корсаков смотрел на лежащего сквозь прицел и видел, как вокруг тела с необычайной быстротой образуется огромная лужа крови. Впрочем, еще когда генерал был жив и здоров, при   взгляде на него создавалось впечатление, будто крови тесно в его бочкообразном теле. Теперь кровь стремительно покидала свое вместилище, а Корсаков терялся в догадках, для чего же генералу потребовалось предпринимать переход. "Может, он убить меня хотел?- думал Корсаков. - Или кого-нибудь из наших - кто подвернется?" Последние мгновения жизни генерала наводили на такую мысль. Однако мертвые молчат, а генерал Кабанов, распростертый в блестевшей алым лаком луже крови, был непоправимо мертв. Его истинным побуждениям предстояло навсегда остаться тайной.


   Франсуа Тавернье проснулся на рассвете. Теперь он просыпался очень рано, нарушив нормальный сон непосильной работой и непрерывным поглощением крепкого кофе. По опыту зная, что больше не заснет, он превозмог утреннюю истому, поднялся с дивана и, бросив взгляд на Шарля, мирно сопевшего на диване напротив, взял со стола бинокль и вышел на балкон. Солнце еще не взошло, и все вокруг было в серых тонах, скованное предутренней неподвижностью. Тавернье поднес бинокль к глазам и обвел взглядом улицы Центра, однако не увидел ничего, кроме все тех же серых тонов, неподвижности и безлюдья. Тогда он пошел в ванную, принял душ, затем поставил на кухне воду для кофе. Пока она закипала, он вновь вышел на балкон и вновь увидел застывшие изгибы переулков, уступы зданий, синеватую дымку вдали. Прихлебывая кофе, он вспоминал полученное накануне по факсу послание своего патрона. Несведущему человеку оно могло бы показаться весьма сдержанным по тону, однако хорошо знавший своего хозяина Тавернье знал и то, что послание, "в целом" одобрявшее их с Шарлем деятельность в Москве, означало крайнюю степень восторга. Переданные недавно в Париж видеоматериалы, запечатлевшие визиты в штаб мятежников различных высокопоставленных и просто очень известных лиц, с журналистской точки зрения являлись и впрямь стопроцентно ударными. Тавернье не мог по совести сказать, есть   в приобретении этих материалов хоть малая его заслуга - ему их просто приносили люди Корсакова, давали краткие пояснения в случае необходимости и тут же исчезали. Однако и сам Тавернье не щадил ни себя, ни Шарля. С утра до вечера они то мотались по Москве, снимая все мало-мальски любопытное, опрашивая и простых, и всем известных людей, то обрабатывали собранное за день. Допив кофе, Тавернье некоторое время неподвижно сидел на табуретке, чувствуя, как понемногу отступает сонная одурь, а затем в третий раз вышел на балкон. Уже всходило солнце, заблестела роса на скатах крыш и на камуфляжной раскраске бронемашин, стоявших внизу во дворе - оттуда слышались хриплые спросонья голоса солдат. Первый ветерок пошевелил листву тополей, в ней заиграли маслянистые блики, завозились и закричали птицы. Однако на противоположной стороне Садового кольца даже в бинокль по-прежнему нельзя было заметить ни единого движения. Кое-где ослепительными отблесками вспыхивали окна, золотые блики пробегали по волнующейся листве, но улицы оставались пустынны и мертвы, лишь тускло поблескивала роса на асфальте. Вдруг Тавернье заметил в бинокль седого человека в пиджаке, наброшенном на майку, в тренировочных штанах и в домашних тапочках. Человек крадучись выбрался из подъезда, озираясь, перебежал улицу и уткнулся взглядом в стену дома, точнее, на белый квадрат листка бумаги, прилепленного к этой стене. Через минуту человек еще раз огляделся по сторонам и принялся отдирать листок от стены. Когда ему это удалось, он опрометью скрылся в свой подъезд. И тут Тавернье все понял. Он схватил со стула свои джинсы и рявкнул:

  - Шарль! Вставай, черт побери! Надо ехать!

  - Куда?- поинтересовался Шарль, открыв один глаз.

  - В Центр!- воскликнул Тавернье. - Он пуст! Мятежники ушли! Там никого нет! Надо спешить, мы окажемся там первыми! Представь себе: абсолютно пустынный город после ухода завоевателей, и мы первыми снимаем его!

  - А с чего ты взял, что они ушли?- спросил Шарль. - И куда они делись?

  - Я чувствую! Чувствую, что их там нет!- радостно восклицал Тавернье. - Кстати, почему бы им не уйти - ведь их требования большей частью выполнены? Их заявления насчет того, будто они намерены сидеть в Центре еще месяц - это просто дезинформация, чтобы им никто не помешал. А куда они делись, я не знаю, но я не знаю и того, откуда они появились...

   Шарль, увлеченный напором компаньона, поднялся, сходил в ванную, затем на кухне влил в себя чашку кофе и принялся проверять аппаратуру.

  - Скорее, скорее,- торопил его Тавернье,- пока никто не пронюхал!

   Они спустились на охраняемую стоянку, примыкавшую к их престижному дому. Там в будке, несмотря на все потрясения, продолжали исправно нести вахту охранники, одного из которых им пришлось разбудить. Реформы пошли на пользу нерадивым русским хотя бы в одном отношении: вынудили их держаться за рабочие места, в особенности за те, которые позволяли получать чаевые от богатых иностранцев. Узнав Тавернье, не раз дававшего такие чаевые, охранник спросонья засуетился так, словно его самого должны были запрячь в экипаж, хотя на самом деле от него требовалось только открыть шлагбаум. Тавернье сел за руль и, едва ли не места включив третью передачу, вылетел со двора на улицу и помчался прямиком к Садовому кольцу.

  - Эй, ты куда? Убьют, мудило!- послышались позади крики солдат.

  - Ну-ка дай ему по колесам,- велел солдату молоденький лейтенант. Однако упадок дисциплины благодаря длительному безделью давал себя знать - солдат промычал:

  - Ага, а почему я?..

   Тем временем "вольво" Тавернье красной молнией пересек Садовое кольцо и исчез в переулке. Лейтенант прорычал:

  - Это же кто-то из ихних - ты видел, по нему не стреляли?

  - Ихние, наши - откуда я знаю,- недовольно бурчал солдатик. - Убьешь кого, а потом отвечай... Мне они ничего не сделали...

  - Ну, будем отвечать за то, что пропустили агентов противника,-   со вздохом припугнул лейтенант бравого бойца.

  - Ничего, ответим...- продолжал бурчать боец. - Подумаешь, испугали...

   Тем временем Тавернье уже катил по совершенно пустынным улицам, снизив скорость и оглядывая проплывающие мимо кварталы. Ближе к Садовому кольцу мятежники располагались прочно, по-хозяйски - об этом говорили даже намалеванные ими на стенах указатели:"хозяйство Нестеренко", "хозяйство Морозова". Улицы были абсолютно чисты - видимо, временные хозяева Центра сумели организовать уборку и вывоз мусора. Тавернье отметил про себя, что мятежники наверняка сотрудничали в этом деле с городскими властями и вообще об их хозяйственной деятельности следует справиться в мэрии. Тем не менее следы пребывания вооруженных отрядов все же попадались: в одном месте Тавернье заметил мусорный контейнер, доверху заполненный одними пустыми банками из-под мясных консервов. Рядом с контейнером возвышалась аккуратная куча порванных подсумков, использованных бинтов, коробок со стреляными гильзами и прочего хлама, неизбежно оставляемого войной. Тавернье ехал параллельными переулками вдоль Садового кольца, порой заезжая во дворы. Заметив типовое здание поликлиники, он подкатил к находившейся в торце здания двери травматологического пункта. Поблизости он заметил мусорные контейнеры и в них - нагромождение бинтов, ваты, марлевых тампонов, пропитанных засохшей кровью. Дверь оказалась не заперта, в маленьком вестибюльчике среди медицинских каталок молча сидели на стульях три медсестры, перебравшие, видимо, за ночь все темы для разговоров. Они тупо уставились на вошедшего Тавернье красными от бессонницы и табачного дыма глазами. Журналист с улыбкой поздоровался и спросил в лоб:

  - Девушки, раненые у вас остались?

   Медсестры приняли Тавернье за представителя медицинской службы повстанцев, проводящего инспекцию. Его акцент их не смутил, поскольку получаемая ими от этой службы щедрая оплата в сочетании со зрелищем   многочисленных ран и смертей приучили их интересоваться только своим прямым делом.

  - Никак нет,- улыбнулась одна из медсестер, хорошенькая брюнетка, откровенно разглядывая Тавернье,- всех вывезли еще ночью, а мы вот сидим и ждем, как приказано.

  - Вы привезли, что ль, кого?- со вздохом спросила вторая медсестра, рыхлая белесая толстуха, и, уперевшись руками в колени, тяжело поднялась со стула. - Так заносите, а то у нас санитаров нету.

   Третья медсестра, долговязая, с юношескими прыщами и в очках, молча встала и двинулась к каталкам. Услышав о вывозе раненых, Тавернье уверенно заявил:

  - Девушки, сегодня вы можете отдыхать. Эти люди, которые захватили Центр, ушли. От них вам уже никого не привезут.

  - Как ушли?- переглянулись медсестры. - А нам ничего не сказали...

  - Конечно! Они же хотели уйти тайно,- пояснил Тавернье и добавил, вспомнив листки, расклеенные по стенам: - На всех домах расклеены сообщения об этом. Если не верите мне, можете выйти и прочитать.

  - А вы тогда кто такой?- доброжелательным тоном спросила брюнетка.

  - Я журналист. Из Франции,- с улыбкой ответил Тавернье и достал из сумки фотоаппарат. - Разрешите вас сфотографировать?

   Тавернье уже знал, что русские женщины в таких случаях всегда заставляют себя уговаривать. Не обошлось без уговоров и на сей раз, однако когда он недвусмысленно намекнул на то, что очень спешит, брюнетка прикрикнула на своих подруг, и Тавернье сделал снимки.

  - Вы работали здесь с самого начала событий?- поинтересовался он.

  - Так точно,- весело ответила брюнетка. Из-за спины Тавернье высунулся неслышно появившийся Шарль и промурлыкал, глядя брюнетке в глаза:

  - Девушки, мы сейчас не имеет время, но потом хотим брать у вас интервью, как все было. Хотим иметь ваш телефон.

   Тавернье тяжело вздохнул. Шарль вообще-то все говорил правильно, но   интересовало его на самом деле отнюдь не интервью. Впрочем, брюнетка, судя по ее лукавой улыбке, это прекрасно понимала. Тавернье добавил:

  - Мы хотели бы поговорить и с вашими врачами.

  - Можно устроить,- откликнулась брюнетка. Шарль косноязычно, но пылко воскликнул:"До скорой встречи!", и французы вновь отправились в путь.

  - Ну, ты убедился?- обратился к Шарлю Тавернье.

  - Да, ты был прав,- признал тот. - Но куда же они все подевались? Я, конечно, слышал все эти толки о подземных ходах, но нисколько им не верил. Похоже, что в них есть правда.

   Тавернье представил себе цепочки вооруженных людей, бредущих по ночным улицам, позвякивая навьюченным на них оружием и амуницией; редкие фонари на миг выхватывают из мрака бородатые мужественные лица, пальцы, сжимающие ремни автоматов, отливающие металлом части оружия. На носилках, которые бойцы несут, подняв вчетвером на плечи, покачиваются раненые, белея повязками; порой медленно проезжают автомобили без огней, перевозящие в какие-то таинственные хранилища минометы, станковые гранатометы и прочее тяжелое вооружение. То и дело из колонны выходит человек, нагруженный полегче, чем остальные, достает из пачки листок, делает пару мазков кистью, приклеивает листок к стене и молча возвращается в колонну. Никто не курит, не разговаривает, лишь порой по колонне шорохом прокатывается передаваемая из уст в уста команда, часть идущих поворачивает в темный проем между зданиями, а колонна смыкается и продолжает свой путь. Воображение Тавернье рисовало в целом верную картину, но далее оно пасовало - журналисту трудно было представить себе совершенно безлюдные павильоны, эскалаторы и станции метро в тусклом аварийном освещении, лучи фонарей, пляшущие в кромешном мраке тоннелей, провода, змеящиеся по стенам вперед, в такой же кромешный мрак,- где-то там скрывается проход, ведущий в давно забытую штольню,

  по которой можно подняться наверх, в мирную жизнь. Ведя машину, Тавернье высматривал вокруг приметы мятежа, скрывшегося под землю, как   сказочный джинн, и потому даже не пытался вообразить тяжелые стальные двери с винтовыми запорами, крутые лестницы, уводящие в могильную тишину, последнюю тусклую лампочку у последней двери, за которой - бездонный мрак. Далее Тавернье мог бы попытаться представить себе бетонированные галереи, по стенам которых перебегают отсветы фонарей, неожиданные спуски, подъемы, опять спуски и затем проход, выводящий в тоннель, наполненный монотонным шумом подземной реки... Когда Тавернье выехал в район недавних боев на Солянке, арьергардные группы повстанцев еще продолжали этот подземный путь. После езды по ничуть не пострадавшему и даже довольно ухоженному городу Тавернье с удивлением взирал на мостовую, исклеванную снарядами и минами, на полуразбитую закопченную синагогу с куполом, продырявленным снарядами, на сгоревшие старинные дома с провалившимися крышами, в пустые окна которых виднелись груды еще дымившегося обгорелого хлама. Тавернье сбавил скорость до минимума, глядя вправо, где под откосом в небольшом скверике возле обгорелого каркаса стеклянного кафе и страдальчески выглядевших деревьев с опаленной листвой громоздились исковерканные останки вертолетов. Его наметанный взгляд различил среди них неубранные трупы, и он уже поставил ногу на тормоз со словами:"Шарль, это надо заснять". Внезапно сзади и слева он услышал какой-то щелчок, затем щелкнуло впереди, и ветровое стекло справа покрылось мутной сеткой трещин. Шарль крикнул:

  - Снайпер! Гони!

   Тавернье вдавил в пол педаль газа, двигатель яростно взревел, и "вольво" рванулся вперед. Ракетой пролетев через мост, перепрыгнув через воронку и промчавшись мимо обгорелого бронетранспортера, машина журналистов, всхрапнув покрышками, по дуге вписалась в устье улицы с замысловатым названием, которое Тавернье постоянно забывал. За строениями снайпер должен был потерять их из виду.

  - Черт! Кто это стрелял?!- воскликнул Тавернье.

     - В Центре наверняка оставались агенты правительства,- предположил Шарль. - Они пока не знают, что мятежники ушли, и продолжают стрелять.

  Видимо, они решили, что наша машина принадлежит мятежникам.

   Тавернье выругался вполголоса и свернул в переулок, к набережной. В результате он не доехал до места прорыва танковой колонны на Таганке и лишил себя нескольких эффектных кадров. Впрочем, эта потеря была компенсирована съемками гостиницы "Россия" и кинотеатра "Зарядье", сплошь окруженных брустверами из металлических бочек и мешков с песком, а также затонувшей перед самым Москворецким мостом самоходной баржи,- точнее, ее высокой кормовой надстройки, закопченной и изрешеченной пулями и снарядами, которая одна торчала из воды. Когда журналисты, из-под моста засняв баржу, уже уселись в машину, к ним неожиданно подошел патруль - офицер и двое рядовых с автоматами.

  - Документы,- устало потребовал офицер. Просмотрев протянутые ему Тавернье бумаги, он вернул их, коротко кивнув, и заметил:

  - Уже журналисты появились. Значит, и вправду ушли наши друзья?

  - Друзья?- удивленно переспросил Тавернье.

   Офицер вместо ответа только махнул рукой и бросил:"Проезжайте!" Тавернье продолжил свое петляние по улицам, порой останавливаясь для съемок. При этом мало-помалу "вольво" приближался к корпункту. Однако журналистам суждено было пережить еще одну опасность: успевший привыкнуть к пустынным улицам Тавернье едва успел затормозить на перекрестке Малой Дмитровки и Настасьинского переулка, когда наперерез ему вылетел ярко-желтый "москвич"-фургончик, так называемый "каблучок". Завизжали тормоза, завоняло паленой резиной. Безлюдную округу огласила неизбежная в таких случаях чудовищная русская брань. "Москвич" отвернул, избегая столкновения, и остановился таким образом, что водители оказались нос к носу друг с другом. Тавернье от волнения забыл все русские слова и на всем протяжении тирады водителя "москвича" только воздевал руки к небу - впрочем, тот все равно не позволил бы ему   ничего сказать. Наконец ругатель, курносый светловолосый малый, утомился, умолк и смог расслышать, как Тавернье бормочет что-то по-французски.

  - Ты иностранец, что ли?- удивился водитель "москвича".

  - Так точно,- со вздохом ответил Тавернье, имевший привычку перенимать все слышанные им иноязычные обороты. Скользнув взглядом по ярко-желтому борту фургончика, он с легким удивлением увидел изображенных на нем усатых людей в огромных кепках, пожирающих что-то на фоне тропического пейзажа. Надпись на борту гласила:"Чебуреки времен империи Чингис-хана". Водитель "москвича" с пренебрежением в голосе поинтересовался:

  - Американец?

  - Нет, француз,- ответил Тавернье.

  - А-а,- уважительно покачал головой развозчик чебуреков. - Вы журналисты, наверно?- догадался он, заметил камеру в руках Шарля. Тавернье ответил утвердительно, и водитель фургончика спросил:

  - Вы, наверно, везде уже побывали,- этих, ну... повстанцев нигде не видели? Ушли они или нет?

  - Да, ушли,- подтвердил Тавернье.

  - Ну я так и думал,- огорченно кивнул водитель "москвича". - Вот суки, и не предупредили даже. У нас тут цех неподалеку, мы им чебуреки каждый день возили. Красота - все закрылись, а мы работаем как бешеные, и притом не надо думать, где, кому, почем продать... Каждый день весь товар забирают и еще не хватает. Муку искали где только можно. И что бы им еще месячишко повоевать? Куда я теперь эти чебуреки дену? Слышь, а ты пожрать не хочешь?

   Есть Тавернье хотел, но он и сам не питался продуктами, изготовленными кустарным образом, и запрещал делать это Шарлю. Водитель "москвича" пробурчал:"Ясное дело, буржуи" и дал задний ход, чтобы развернуться. При этом открылся рисунок, сделанный на другом борту - два то ли монгола,то китайца,вырывающие друг у друга огромный чебурек -   и надпись:"Чебуреки по забытым рецептам Золотой Орды". Тут Шарль завозился на заднем сиденье, высунулся в окошко и закричал:

  - Эй, друг! Подожди!

   Развозчик чебуреков притормозил, приоткрыл дверцу и мрачно спросил:

  - Чего тебе?

  - Понимаешь, война кончалась, да? Все радуются, да?- начал объяснять Шарль. При этом он оживленно жестикулировал одной рукой - вторая в окошко уже не пролезала. - Ты ехать на Пушкинская площадь - все радуются, ходят гулять, пить пиво и закусывать чебуреки. Понимай, да?

   Водитель "москвича" на некоторое время задумался, потом ухмыльнулся и подмигнул Шарлю.

  - А соображают в торговле буржуины проклятые,- одобрительно сказал он, помахал рукой на прощанье, захлопнул дверцу и помчался прочь - действительно по направлению к Пушкинской площади. Услышав про "проклятых буржуинов", Тавернье нахмурился, но Шарль понял подначку, откинулся на спинку сиденья и расхохотался.

  - Включи радио,- успокоившись, попросил он. - Наверняка мятежники должны что-то передавать на прощанье.

   Тавернье повиновался. Из приемника с середины фразы зазвучал знакомый молодой голос, читавший и раньше все сообщения мятежников и их обращения к народу:"...однако основные наши требования выполнены. Будут обновлены все российские властные структуры, а это значит, что нынешней правящей клике не удастся завершить развал и разграбление страны за те годы, которые ей еще оставалось пребывать у власти. Решено, что для укрепления российской государственности все силовые структуры будут выведены из подчинения субъектов Федерации и вновь подчинены центральной власти..."

  - Ну, это вряд ли!- горячо воскликнул Тавернье. - Субъекты никогда на это не согласятся! Типичные имперские настроения,- впрочем, они характерны для этих мятежников.

     "Хорошая демократия была бы во Франции, если бы в каждом департаменте была своя отдельная власть со своей полицией, спецслужбами и своими законами",- подумал Шарль и содрогнулся от этой мысли. Ему было непонятно, почему Россия как государство должна пожертвовать собой во имя некой идеальной демократии, нигде в мире не существующей. Однако возражать вслух не стал, предпочитая обсуждать спорные вопросы после работы за рюмкой коньяка. Тем временем обращение к народу, в котором мятежники заявляли о своем уходе, успело закончиться, и уже другой голос, басовитый и веселый, объявил:

  - А сейчас, дорогие радиослушатели, наше радио предлагает вам на прощание заключительную развлекательную программу, посвященную завершению нашей работы. Отныне вместо нас на этой волне будет вновь вещать привычное вам коммерческое радио, а мы, Александр, Алексей и "монтер Мечников", появимся в эфире уже очень нескоро. Но не будем о грустном. И откроет нашу прощальную программу, как вы уже, конечно, догадались, песня, полюбившаяся вам и успевшая стать народной - "Леокадия"!

   Шарль издал радостный возглас, успев полюбить этот развеселый мотивчик, и из динамика полилось:

   Пусть назвали родители странно тебя,
   Но я имя твое повторяю, любя...

   Вечером, когда уже стемнело, молодая популярная дикторша Центрального телевидения возвращалась на служебной машине домой. Появление на экране в прямом эфире - всегда немалое напряжение, от которого не избавляет никакая привычка, и потому дикторша молча курила на заднем сиденье. Разговаривать ей не хотелось, да и о чем можно говорить с шофером, пусть даже давным-давно знакомым? Впрочем, из ее молчания не следовало делать вывод, будто она чем-то недовольна - в машине по пути домой она просто отдыхала, между тем как жизнь ее складывалась прекрасно. Ее лицо   и голос знали десятки миллионов людей, ее зарплата в десятки раз превышала среднюю зарплату женщин ее возраста, у нее имелись любимый и любящий муж, любимый и любящий сын, просторная квартира в престижном районе, двухэтажный кирпичный особняк на берегу Истринского водохранилища, машина (ее личная - муж ездил на своей), любимые и любящие родители и собака, также любящая и любимая. Одним словом, дикторша обладала счастьем, и счастье становилось еще полнее, когда она замечала то восхищение, которое вселяют в окружающих - в первую очередь, разумеется, в мужчин - ее действительно прелестное лицо, ее ладная фигура, ее милая улыбка, ее умение безукоризненно выглядеть всегда, во всяком случае на людях. Сидя на заднем сиденье, дикторша молча улыбалась, вспоминая, как вспыхнули этим восхищением глаза юноши, недавно взятого в программу,- в качестве кого, она толком не знала, да и не было охоты узнавать. Она знала: такое же восхищение ей предстоит прочесть в глазах многих загорелых мускулистых красавцев, когда во время отпуска они с мужем отправятся в круиз по Средиземному морю на теплоходе, зафрахтованном какими-то невероятно богатыми спонсорами для кинематографистов. Удобный шезлонг, солнце, бокал с ледяным апельсиновым соком, рядом бассейн и муж, уже рыхловатый и вяловатый, но любимый... В предвкушении круиза о работе думать не хотелось. Все-таки за счастье приходилось платить - платить тем, что половину вечеров в течение месяца она не принадлежала самой себе, изучая подготовленные редакцией тексты и затем озвучивая их в прямом эфире. То, что редакция при написании текстов полностью придерживается точки зрения владельцев телекомпании, ее совершенно не смущало - дикторша считала это вполне нормальным. Да и возьмись она оспаривать точку зрения начальства и проверять, насколько освещение событий в ее программе соответствует реальному положению вещей, как тут же ее счастье не замедлило бы дать трещину. Поэтому она предпочитала придерживаться именно той точки зрения на события, которая предписывалась начальством для ее программы.

     Ей, разумеется, было известно о том, что люди, придерживавшиеся иных взглядов, плевались, едва услышав ее имя; приходилось ей читать и весьма нелестные отзывы о себе в оппозиционной прессе. Однако над этим глупым недовольством, над этими жалкими уколами так приятно было посмеяться за дружеским столом, в компании бывших однокурсников! Дикторша щелчком выбросила окурок в окошко, мимо которого пролетали шумевшие и поблескивавшие в свете фонарей тополя, и вновь улыбнулась, вспомнив вспыхнувшие глаза незнакомого юноши...

   Взвизгнули тормоза. Машину занесло, но шофер все же сумел справиться с управлением, и "вольво" остановился почти поперек проезжей части. В результате резкого торможения дикторшу швырнуло вперед, и она больно ударилась плечом и щекой о спинку переднего сиденья. Из груди у нее вырвался крик испуга, а из глаз от боли брызнули слезы. Когда машина замерла на месте, ей показалось, будто опасность миновала: впереди в свете фар она видела совсем близко обшарпанный "жигуленок", неожиданно выехавший со двора. Однако в молчании шофера, не спешившего вылезти и выбранить "чайника", дикторше почудилось что-то странное. Странным было и то, что "жигуленок" продолжал стоять на месте, и дверцы его оставались закрытыми. Шофер, в напряженной позе застывший на сиденье, тихо произнес сквозь зубы:

  - Сзади...

   Прижимая ладонь к щеке, дикторша мгновенно обернулась. Позади стояла

  видавшая виды серая "волга", а из нее уже успели выйти три человека в камуфляжной форме с автоматами "АКСУ" наизготовку. Эти трое стояли на месте и недобро смотрели на стоящий "вольво", когда открылась со стороны пассажира передняя дверца "волги", и оттуда вышел подтянутый бородатый мужчина в таком же камуфляже, с кобурой на поясном ремне. Это жесткое лицо, эти холодные синие глаза после недавних событий запали в память великому множеству людей: еще до того, как человеку, вышедшему сейчас из машины, позволили выступить по телевидению, видеокассеты с   записью его выступлений уже смотрела вся страна. Естественно, что дикторша, которой приходилось читать комментарий (и, надо сказать, довольно язвительный) к его телеобращениям и телеинтервью, узнала его мгновенно и затряслась от ужаса. Ее охватили сожаления: недаром ведь ей казались бездоказательными бросаемые повстанцам обвинения в жестокости, жадности, стремлении к диктатуре, которые ей приходилось озвучивать. Почему бы вовремя не попросить редакцию смягчить формулировки? Она же успокоила себя тем, что по другим каналам повстанцев вообще поносили на все корки. Еще бы - ведь они требовали государственного, то есть думского, контроля над телевидением, в том числе и над его доходами. Немного осведомленная о том, какие деньги совершенно бесконтрольно крутились на телевидении, дикторша понимала, что в лице телебоссов повстанцы нажили себе могущественного врага, и этот враг говорил устами обозревателей и комментаторов. Господи, ведь ее программа на фоне прочих являлась образцом сдержанности, почему же ей приходится платиться за всех? И кто мог ожидать, что расплата наступит так быстро? В мозгу дикторши на секунду вновь возникла палуба круизного теплохода, но она оглянулась на страшных людей, приближавшихся сзади, сжалась в комочек от страха и тихонько заплакала над крушением всей своей жизни и всех своих надежд.

   Шофер не стал включать блокировку дверных замков - под стволами автоматов это было бессмысленно. Человека с бородой он не узнал, и потому у него оставалась слабая надежда на то, что остановили их не террористы, а какие-нибудь военные, которыми со дня захвата Центра была наводнена Москва. Правда, чутье говорило ему о тщетности таких надежд. Один из автоматчиков рывком распахнул дверцу и больно ухватил шофера за руку у плеча. Шофер попытался высвободиться, приговаривая:

  - Да вы что, ребята? Да вы знаете, чья это машина? Вы что, неприятностей хотите на свою голову?

     Неожиданно шофер стряхнул руку автоматчика, захлопнул дверцу и включил зажигание, поскольку двигатель "вольво" от резкого торможения заглох.

  Однако это было последним, что он успел сделать. Перед носом "вольво" неизвестно откуда возник еще один автомобиль, и шофер в отчаянии вновь ударил ногой по педали тормоза. В следующую секунду его с бранью вырвали из-за руля, и он покатился по асфальту под ноги автоматчиков.

  - Лежать,- приказали ему, когда он попытался подняться. - Руки за голову и не дергайся, а то пристрелю!

   Открылась задняя дверца, и дикторша услышала грубый голос:

  - Вылезай, красуля, приехали!

   Дикторша в ужасе замерла, но отсидеться ей не дали - под приглушенную брань жесткие пальцы подхватили ее под локоть и под колено и выбросили из машины, как пушинку. Больше всего дикторшу напугал кавказский акцент сунувшегося в салон террориста - это было странно, так как с момента начала чеченской кампании дикторша рисовала чеченских боевиков благородными защитниками родных очагов, а бойцов федеральных войск - злобными недотепами, которые отыгрываются на мирном населении за собственные бестолковость и трусость. Когда красавица оказалась вне машины, то ее подхватила еще пара могучих рук, все замелькало у нее перед глазами, а в следующую секунду она обнаружила, что лежит ушибленной щекой на прохладной эмали капота "вольво", а чужие грубые руки задирают ей сзади юбку. В голове у нее мелькнула дурацкая мысль:"Хорошо, что машину сегодня мыли..." Однако в следующий момент она осознала, что с ней собираются сделать, рванулась и вскрикнула. В ответ жесткие ручищи припечатали ее к капоту с такой силой, что она чуть не задохнулась. Ручищи задрали ей юбку чуть ли не на голову, и в свете фар на общее обозрение предстали красивые стройные ноги и дорогое белье. Вместо того чтобы восхититься этими сокровищами, кавказец почему-то заскрипел зубами от злобы.

  - Какая ухоженная сучка, посмотри, да?- обратился он к второму   террористу, державшему дикторшу, а затем грозно сообщил пленнице: - Сейчас мы тебе прочистим кое-что - будешь знать, как врать по телевизору.

   Дикторша молча плакала, однако насильники почему-то мешкали. И тут в тишине раздался негромкий спокойный голос, который доброжелательно произнес:

  - Отпусти ее, Умар, не валяй дурака.

   Террорист, который шумно сопел и, казалось, окончательно утратил контроль над собой, тут же беспрекословно повиновался. Дикторша медленно выпрямилась и стояла, втянув голову в плечи - повернуться ей было страшно. Единственное, что она заставила себя сделать в своем шоковом состоянии - это одернуть юбку. Если бы она расслышала приглушенный смех кавказца, то, возможно, и поняла бы, что он вовсе не так уж стремился ее изнасиловать, однако слышала она только свой страх.

  - Повернитесь,- произнес тот же спокойный голос. Дикторша повиновалась и оказалась лицом к лицу с главарем террористов, пристально и чуть насмешливо смотревшим ей прямо в глаза. В этом взгляде не читалось ни тени того восхищения, к которому она привыкла, однако она почему-то почувствовала себя спокойнее.

  - С чего вы взяли, будто мы взяли деньги за свой уход?- спросил главарь. - С чего вы взяли, будто нам помогает президент Белоруссии и будто он пригласил нас к себе в республику?Когда мы терроризировали мирное население?

   Главарь помолчал - казалось, он и в самом деле ждет ответа. Однако вместо ответа по лицу дикторши, смывая косметику, обильно покатились слезы, словно у отличницы, неожиданно получившей единицу. Она нервно одергивала костюм и судорожно всхлипывала. Умар наставительно изрек:

  - Нехорошо унижать людей, если они не могут тебе ответить!

  - Точно,- кивнул главарь. - А вы только этим и занимаетесь. Но иногда это небезопасно, потому что ответить на самом деле могут все.

      Главарь помолчал и на секунду отвел взгляд, но затем посмотрел дикторше прямо в глаза и произнес:

  - Такая прелестная женщина... Жаль. То, что вы делаете, недостойно вас.

   Дикторша сама не знала, сколько времени она пребывала в оцепенении. Все это время она о чем-то напряженно размышляла, но потом никак не могла вспомнить, о чем. Пришла в себя она только тогда, когда ее шофер осторожно тронул ее за локоть и вполголоса сказал:

  - Пора ехать, поздно уже.

   Дикторша вздрогнула так сильно, что шофер в испуге отпрянул. Машин с террористами уже и след простыл. О случившемся напоминал только след торможения на асфальте, хорошо видный даже при свете далекого фонаря.

  - Больше не буду здесь ездить,- бормотал шофер. - Здесь короче, конечно, но улица неосвещенная, машин мало, а кругом беспредел...

   Дикторша лихорадочно вспоминала все происшедшее. В ее голове беспорядочно крутились обрывки сегодняшнего эфира, фразы из прочитанного текста, фигуры бандитов, шофер, катящийся по мостовой... Но чаще всего в сознании всплывало, заслоняя все остальное, жесткое лицо с холодными синими глазами. Этот человек не смотрел на нее как на женщину, позволил своим людям оскорбить ее и сам высказал ей свое неуважение. Дикторша уже давно исподволь привыкла к мысли о том, что для женщины главное то, как она выглядит, а не то, что она говорит и что делает. Ей казалось, будто впервые в жизни ей встретился мужчина, думающий иначе, и этот единственный встречный с отвращением отнесся к ее словам и поступкам. "Как же его зовут?- напрягла память дикторша. - Ах да, Виктор Корсаков". Ей хотелось возражать ему, заставить его оправдываться. "Вы же террорист!- восклицала она мысленно. - Террорист, и этим все сказано!" Ей хотелось бросить ему в лицо грубые, жестокие, несправедливые слова, чтобы нарушить спокойствие этих холодных синих глаз. Машина остановилась у подъезда, но дикторша не спешила выходить. Шофер сидел молча, покашливал и не торопил ее. А она вдруг обнаружила,   что самая мысль о предстоящем возвращении в тихий семейный уют вызывает у нее нечто вроде зубной боли. Сигарета обожгла ее пальцы. Она щелчком выбросила окурок в окошко и вдруг совершенно спокойно и трезво призналась себе в том, что больше всего на свете хотела бы еще раз увидеть человека по имени Виктор Корсаков.

   Когда она открыла дверцу, шофер включил магнитофон. Стуча каблучками, она шла к подъезду, а вслед ей из открытых окон машины неслось:

   Леокадия, птичка моя,

   Ты пойми, как люблю тебя я,

   Все равно неизбежно ты будешь моей,

   Так скорей, умоляю, скорей!...