Царь Итаки [Глин Айлиф] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Глин Айлиф «Царь Итаки»

Посвящается Джейн

От автора

Я хотел бы поблагодарить своего редактора Джули Крисп за настойчивость и веру в «Царя Итаки», а также за ее напряженную работу, которая помогла сделать эту книгу такой, какова она есть. Мне также хотелось бы выразить благодарность профессору Хелен Кинг из университета Ридинга за замечания и комментарии по изначальным рукописям.

Глоссарий


Агамемнон — царь Микен, самый могущественный из греков

Актория — рабыня Пенелопы

Алибас — родной город Эперита на севере Греции

Антиклея — царица Итаки, мать Одиссея

Антифий — итакийский стражник

Аполлон — бог-лучник, связанный с музыкой, песнями и врачеванием

Аргос — сильный город в северо-восточной части Пелопоннеса

Арес — бог войны

Аркадия — область в центральной части Пелопоннеса

Аркесий — мальчик-пастух, названный в честь бывшего царя Итаки

Артемида — богиня охоты, известная как девственница и мстительница

Атрей — бывший царь Микен

Атриды — дети Атрея, то есть Агамемнон и Менелай

Аттика — область, столицей которой были Афины

Афина — богиня мудрости и войны

Афины — город на побережье Эгейского моря

Афродита — богиня любви

Ахилл — правитель мирмидонян, в дальнейшем — главный герой Троянской войны

Аякс (Великий) — царь Саламина

Аякс (Малый) — царевич Локриды

Гадес — бог подземного мира и царства мертвых

Галитерс — начальник итакийской царской стражи

Гера — богиня, жена Зевса

Геракл — величайший из греческих героев (также известный, как Геркулес)

Гермес — вестник богов; в его обязанности также входят проводы душ умерших в царство мертвых

Гестия — богиня домашнего очага и защитница дома

Гефест — бог огня; кузнец у богов Олимпа

Гея — мать-земля

Гиртий — воин с Родоса

Дамастор — итакийский стражник

Деметра — богиня плодородия и земледелия

Диокл — спартанский воин

Диомед — царь Аргоса и союзник Агамемнона

Дулихия — остров в Ионическом море, составляющий самую северную часть царства Лаэрта

Елена — приемная дочь Тиндарея (на самом деле — дочь Зевса), известная своей красотой

Ехидна — чудовище, верхняя часть которого — тело красивой женщины, а нижняя — хвост змеи

Закинф — самый южный из островов в Ионическом море, находившихся под властью Лаэрта

Зевс — глава олимпийской семьи богов

Идоменей — царь Крита

Икарий — один из царей Спарты вместе с братом Тиндареем; отец Пенелопы

Илион — область, столицей которой была Троя

Ионическое море — море к западу от материковой части Греции

Итака — остров в Ионическом море

Ифит — царевич из Эхалии, который становится другом Одиссея

Кастор — критский царевич

Кедалион — бывший ученик Гефеста, которого слепой Орион взял поводырем

Герусия — собрание итакийского совета

Клитемнестра — дочь Тиндарея и супруга Агамемнона

Корон — знатный и богатый итакийский господин

Крит — остров, расположенный к югу от Греции

Ксений — подарок гостю, который по традиции преподносился в знак дружбы

Ктимена — сестра Одиссея

Лакедемон — Спарта

Лаэрт — царь Итаки

Леда — неверная жена Тиндарея

Локрида — область в северо-восточной Греции

Менелай — брат Агамемнона

Менесфей — царь Афин

Мент — воин с Тафоса

Ментор — близкий друг Одиссея

Мессения — город в юго-западной части Пелопоннеса

Микены — самый укрепленный город в Греции, расположенный в северо-восточной части Пелопоннеса

Мирмидоняне — последователи Ахилла

Неэра — рабыня Елены

Одиссей — царевич Итаки, сын Лаэрта (Лаэртид)

Олимп — гора, на которой живут боги

Орион — легендарный охотник

Паламед — претендент на руку Елены

Пандион — убитый царь Алибаса

Парнас (гора) — гора в центральной Греции, место расположения пифийского оракула

Патрокл — друг Ахилла и военачальник мирмидонян

Пейсандр — копьеносец мирмидонян

Пелопоннес — самая южная часть материковой части Греции

Пенелопа — спартанская царевна, дочь Икария

Пифия — главная жрица-прорицательница

Пифон — чудовищный змей, страж пифийского оракула

Полиб — сторонник Эвпейта

Политерс — брат-близнец Полиба

Посейдон — морской бог

Приам — царь Трои

Родос — остров в юго-восточной части Эгейского моря

Розовая орхидея — растение, произрастающее на Итаке

Саламин — остров в Саронском заливе, к западу от Афин

Самос — соседний с Итакой остров, им также правил Лаэрт

Спарта — город в юго-восточной части Пелопоннеса

Тайгет — горная цепь к западу от Спарты

Тафиане — пиратский народ с острова Тафос

Тевкр — сводный брат великого Аякса

Тесей — афинский герой, убивший Минотавра

Тиндарей — один из царей Спарты и отец Елены и Клитемнестры

Тиринф — город в северо-восточной части Пелопоннеса

Тлеполем — царевич с Родоса

Тразий — жрец пифийского оракула

Троя — главный город Илиона, расположенный на восточном побережье Эгейского моря

Фивы — город в центральной Греции

Филоктет — пастух, который зажигал погребальный костер Геракла, за что был удостоен лука и стрел героя

Фроний — итакийский старейшина

Эвмай — верный раб Лаэрта

Эвпейт — амбициозный и вероломный итакийский господин благородного происхождения

Эвриклея — рабыня Лаэрта, в прошлом — няня Одиссея

Эврит — отец Ифита

Эврот — река в Спарте, названная в честь царя, который утопился в ее подах

Эгист — сын Тиеста; он убил своего дядю и приемного отца Атрея, отца Агамемнона и Менелая

Элат — главный жрец пифийского оракула

Эперит — воин из Алибаса, отправленный в ссылку за отказ поддержать отца после того, как тот убил царя Пандиона

Эпигоны — общее название сыновей семи героев из Аргоса («Семерых против Фив»), которые возглавляли неудачный поход на Фивы; Эпигоны, среди которых был Диомед, в дальнейшем отомстили за своих отцов, разгромив город и завладев им

Эхалия — город в Фессалии (север Греции)

Книга первая

Глава 1 Гора Парнас

У подножия горы Парнас было прохладно. Светало. Солнце медленно поднималось над горизонтом на востоке, наполняя темное и бездонное небо бледным свечением. Туман окутывал верхнюю часть чуть красноватых горных склонов, рассеивался или менял форму под дуновениями утреннего ветерка. Эперит размял затекшие члены и понюхал воздух, в котором стоял резкий запах ароматного дыма, поднимавшегося к небу. Он догадался: костер только что развели паломники, согревающиеся перед подъемом вверх к оракулу.

Эперит решил, что не следует баловать себя теплом. После скудного завтрака из холодной каши молодой воин собрал немногочисленные пожитки и пошел по берегу ручья, текущего вниз с гор. Дорога шла под углом, петляла и была усыпана камнями, но давала точки опоры. Поэтому можно было спокойно идти, не опасаясь сорваться, а крутые берега, поросшие искривленными оливковыми деревьями, скрывали передвижения от нежелательных наблюдателей.

В правой руке Эперит нес два ясеневых копья с гладкими и черными древками. У него имелся и острый меч в ножнах, покачивавшийся под левой рукой. С плеча свисал щит из бычьей кожи, принадлежавший еще деду и подаренный стариком перед смертью. Для дополнительной защиты он носил кожаные латы и наголенники. Длинные черные волосы скрывались под бронзовым шлемом, свободно завязанным под чисто выбритым подбородком. Кроме этого у него имелся толстый шерстяной коричневый плащ, мешок с овсом, черствый хлеб, бурдюк с водой и кошель с медяками.

Какое-то время он слышал только звук журчащей чистой воды, омывавшей камни на дне ручья, и шепот ветра в кронах деревьев. Птицы приветствовали пением зимнее солнце, которое восходило над зелеными возвышенностями. Шагавший вдоль ручья Эперит почувствовал, как улучшается настроение. Такой легкости он не знал с тех пор, как покинул родной дом на севере. Путешествие к горе Парнас заняло несколько дней, и все это время он шел в одиночестве с мрачными мыслями, раздумывая о судьбоносных событиях, которые заставили его покинуть дом. Но теперь до цели оставалось всего несколько часов пути пешком, и с каждым шагом становилось легче.

Внезапно он был вынужден остановиться — с другой стороны ручья раздались резкие крики, за которым последовал яростный лязг оружия. Люди кричали в страхе и непонимании, а потом звуки боя прекратились также внезапно, как начались, оставив после себя звенящую тишину.

Как и большинство молодых греков знатного происхождения, Эперит обучался боевым искусствам с ранних лет. Он прекрасно помнил полученные уроки, поэтому огляделся вокруг, низко припав к земле. Молодой человек крепко сжимал копья вспотевшей ладонью, затем взял щит за захват и напряг слух, пытаясь уловить какие-то звуки битвы. Хотя он, сколько себя помнил, страстно желал посмотреть какую-нибудь схватку, теперь, когда невидимое сражение случилось среди впадин и возвышенностей где-то рядом с ним, он почувствовал, как пересохло во рту, а кровь стала быстрее пульсировать в венах.

Потребовалось время, чтобы успокоить нервы. Затем юноша пересек русло, разбрызгивая воду. Он бросился на землю на другом берегу. Сердце сильно стучало в груди, казалось, будто оно ударяется прямо о твердую почву. Эперит осторожно пополз вверх по склону, заняв позицию, с которой мог наблюдать за происходящим, не обнаруживая своего присутствия.

Перед ним открывалась широкая ложбина среди каменистого ландшафта, поросшая травой и кустарником, окруженная низкими холмиками. В центре в глаза бросалось то, что осталось от потревоженного лагеря — пепел затушенного костра, деревянная посуда, несколько брошенных и смятых плащей. Две группы воинов стояли друг напротив друга. Их разделял только этот разгромленный лагерь. Обе группы были готовы к схватке и напряженно ждали, когда противник начнет действовать.

Группа меньшего размера, чей лагерь атаковали, выстроилась в линию — вероятно, из дюжины щитов. Они были полуодеты и явно вооружались в спешке, но действовали организованно и готовились защищаться. В центре строя стоял невысокий мускулистый воин мощного телосложения с широкой грудью, не уступавшей по ширине его щиту. Судя по всему, силы его рук должно было хватить, чтобы переломить противнику позвоночник. Коренастый и мощный воин небрежно стирал кровь с наконечника копья. В его венах явно текла кровь знати. Вожак смотрел на неприятеля с презрением, оставался спокойным и не был испуган.

Напротив него в ряд выстроилось не меньше двадцати человек. Наконечники их поднятых копий блестели в лучах солнца. Эти люди были слишком хорошо вооружены для разбойников, а значит могли оказаться только дезертирами, сбежавшими с войны в Фивах. Осада города велась недалеко от этих мест. У них явно имелись проблемы с дисциплиной, к тому же, они выглядели потрепанными и изможденными. На покрытых пылью доспехах имелись порезы и трещины, у некоторых воинов остались незажившие раны, полученные в недавних сражениях. Выглядели они все так, словно не спали несколько дней. Один уже лежал лицом вниз в пыли.

Командир этого отряда оказался на голову выше всех своих подчиненных. Этот колосс с громовым голосом стоял, расправив плечи. Он выкрикивал оскорбления, бросая вызов знатному господину.

— Душа твоего отца гниет безымянной в Гадесе, а твоя мать стала шлюхой, чтобы не сдохнуть от голода. Твои дети сосут груди рабынь, пока жена совокупляется со свинопасами. А что касается тебя, — воин насмешливо прищелкнул пальцами, — то я сниму доспехи с твоего трупа до завтрака!

Коренастый противник не отвечал на оскорбления гиганта, он остался безразличным к тираде. Однако Эперит слышал уже достаточно. Его погнала вперед ненависть к дезертирам и ко всем людям, которые забыли о чести. Юноша вскочил на ноги на вершине склона, воткнул одно копье в землю рядом со своими сандалиями, потом поцеловал древко другого, отвел руку назад и бросил его со всей силы, на которую только был способен.

Мгновение спустя копье воткнулось в спину сквернослова и хвастуна. Его огромное тело с грохотом рухнуло лицом вперед в потухший костер. Толстые пальцы впились в пепел, оставляя за собой борозды, последнее ругательство слетело с губ, а потом из открытого рта хлынула кровь, залив почерневшие куски дерева.

Эперит не сделал паузы, чтобы порадоваться удачному броску. Он тут же вырвал из земли оставшееся копье и понесся к дезертирам, стоявшим к нему спиной, крича в полную силу своего голоса. Они остались без командира и были застигнуты врасплох, поэтому в замешательстве расступились перед ним. С одного фланга поспешно бросили копье, но прицеливались плохо, и оно только проскользнуло по траве перед ступнями юноши. Затем трое воинов из центра группы тоже бросили копья, проведя еще одну поспешную атаку. Одно пролетело над головой молодого воина, разрезая воздух, второе ударилось в его толстый щит и отскочило, острие третьего было отбито от левого наголенника, лишь придавив доспех к телу.

Боль пронзила ногу, и юноша едва не упал, но не мог остановить атаку и продолжал бежать к противникам. Увидев, как ближайший из них пытается снять с плеча шит и прикрыться им, Эперит быстро всадил бронзовое острие копья ему в пах. Неприятель с криком упал на спину, потом согнулся пополам, и копье вылетело из руки молодого воина.

Два товарища поверженного врага выхватили мечи и бросились в атаку, крича от страха и ярости. Их клинки ударили о щит Эперита. Юноша отступил под их натиском. Каким-то образом ему удавалось удерживать тяжелый щит из бычьей шкуры, а дезертиры снова и снова наносили по нему удары. Тем временем молодой воин отчаянно пытался вытащить меч из ножен свободной рукой. Он знал, что его смерть совсем близко: возможно, до нее даже оставался всего один удар сердца.

В эту минуту группа людей, которым он бросился на помощь, кинула копья в беспорядочные ряды приведенных в смятение врагов. Несколько человек остались лежать в сухой траве. Затем подчиненные коренастого господина подняли мечи и бросились в атаку через проем, разделявший два отряда. Те, кто атаковал Эперита, с опаской оглядывались через плечо. Они не могли решить, что делать — то ли помогать товарищам, то ли вначале прикончить этого неизвестного воина.

Их неуверенность дала Эпериту шанс, которым он и воспользовался. Юноша высвободил меч из ножен, замахнулся очень хорошо заточенным лезвием по широкой дуге вокруг щита и отрубил ногу одного из противников чуть выше колена. Кровь хлынула струей в пыль, а неприятель с покрасневшими глазами и выражением неверия на лице рухнул в лужу собственной крови, пролитой в бою. Он несколько раз дернулся, это были последние мгновения его жизни.

Эперит отпрыгнул назад, уклоняясь от удара меча второго противника. Однако тот не стал продолжать атаку. Какое-то мгновение они оба смотрели друг на друга из-за своих щитов. Выживший воин был гораздо старше юноши, бросалось в глаза, что в бороде его много седых волос, на лице и теле остались отметины с прошлых сражений. Также было очевидно, что этот человек был на пределе: в налившихся кровью глазах стояли страх и отчаяние, они молили о милости и снисхождении. Но Эперит знал: если на мгновение ослабить внимание, то этот неприятель с удовольствием убьет его. Молодой воин больше всего боялся такой позорной и унизительной смерти.

Тяжело дыша, он еще крепче сжал обтянутую кожей рукоятку меча, костяшки пальцев юноши побелели. Поблизости слышался звон ударов бронзы и бронзу, прерываемый криками и стонами раненых. Противник Эперита нервно бросил взгляд через плечо, и в это мгновение молодой воин ринулся вперед, оттолкнул в сторону щит врага, и его меч вошел через ухо в голову врага. Потом Эперит вырвал меч из головы воина и отрубил ее вторым, более сильным ударом.

К этому времени новый командир собрал оставшихся дезертиров с одной из сторон ложбины. Там они пытались сдержать натиск более дисциплинированных противников. Почти сразу же еще один из дезертиров рухнул в пыль и стал извиваться на земле. Удар по нему нанес сильный мужчина с суровым выражением лица, в котором виделся возраст и боевой опыт. К тому же, воин явно проводил много времени на открытом воздухе. Седые волосы и борода были длинными, как у жреца, доспехи — старомодными, но надежными и полными. Используя щит, он попытался пробить брешь в рядах неприятеля в том месте, где упала жертва. Но к тому времени битва уже превращалась в уличную драку. Шла борьба один на один, противники искали защиты и ощущения уверенности поблизости от своих товарищей. Сейчас не осталось места для использования копья или меча. Каждая сторона пряталась за щитами и пыталась сломить вражескую стену одной лишь грубой силой. Люди обменивались ругательствами вместо ударов, потому что оказались очень близко друг к другу. Но ни одна сторона не уступала.

Внезапно с гребня горы послышались крики вновь прибывших. Там стояла группа из девяти воинов, перья на их шлемах трепетали на ветру, а броня казалась ярко-красной в лучах восходившего солнца. При виде их в душе Эперита зародилась надежда, поскольку он посчитал их подкреплением. Но когда оставшиеся в живых дезертиры отступили назад от места схватки и побежали вверх по склону, чтобы присоединиться к вновь прибывшим, юноша понял: до конца сражения еще далеко. Он вырвал копье из тела мертвого противника и бросился к тому месту, где коренастый знатный господин выкрикивал приказы подчиненным. Командир хотел, чтобы они перестроились на дне ложбины.

Седой воин хлопнул Эперита по спине.

— Ты хорошо поработал, парень, — поприветствовал он юного бонна, не отводя взгляда от неприятеля, который выстраивался в линию на гребне. — Я уже давно не видел такой храбрости в сражении. Или такой удачи.

Эперит улыбнулся и посмотрел в ту сторону, где враги наступали вниз по склону, приближаясь к ним. Противники уже приготовили копья и выбирали цели. В это мгновение невысокий знатный господин шагнул вперед и вытянул руку ладонью вперед по направлению к враждебно настроенным копьеносцам.

— Опустите оружие! — приказал он, и его сильный голос действительно заставил их остановиться. — Сегодня и так уже погибло много людей. И чего ради? Ради нескольких медяков, которые у нас есть? Не будьте дураками — возвращайтесь домой, сохраните ваши жизни и честь.

В ответ одни из вновь прибывших шагнул вперед и плюнул в пыль. Бросались в глаза шрамы на его лице, принявшем насмешливое выражение. Говорил этот воин с сильным акцентом.

— Мы жили в Фивах, а теперь от них остались только дымящиеся руины. Но если вы хотите сохранить свои жалкие жизни, отдайте нам медяки, которые у вас есть. И тогда мы позволим вам идти своей дорогой. Мы заодно заберем ваше оружие, плащи и все остальное, что у вас есть.

— В этих горах можно встретить других людей, у которых будет гораздо легче все отнять, чем у нас, друг, — ответил знатный господин. Голос его звучал спокойно и уверенно. — Зачем терять еще воинов и проливать кровь, если вы можете найти каких-нибудь богатых беззащитных паломников?

Копьеносцы, выстроившиеся в одну линию, одобрительно загалдели, но быстро замолчали, как только мужчина со шрамами на лице поднял руку, призывая к тишине.

— Мы уже получили все, что хотели от паломников, — сказал он. — Кроме того, паши мертвые товарищи взывают о мести. Неужели вы думали, что мы оставим их смерти безнаказанными?

Знатный господин вздохнул, затем с поразительной скоростью понесся вверх по склону и бросил тяжелое копье в ряд воинов. Один из врагов рухнул на спину после его удара. Эперит почувствовал, как возбуждение распространяется по всему его телу, и вместе с другими понесся в атаку, крича и выставив копье вперед.

Несколько копий нашли цели, в результате чего вновь прибывшие были вынуждены отступить, у них поубавилось уверенности. Мужчина со шрамами на лице поспешил к товарищам, чтобы заново к ним присоединиться. Некоторые мгновение спустя бросили копья. Прицеливались фиванцы поспешно и плохо, но один удар получился удачным. Копье вошло в глаз молодого воина, который бежал рядом с Эперитом. Его голова раскололась, словно арбуз, а ее содержимое вывалилось на руку погибшего.

В следующее мгновение Эперит поднял меч и ворвался в строй врага, прикрываясь щитом. Один человек упал на спину перед ним, зацепившись каблуком за камень. Не было времени вонзать меч в распростертое на земле тело, поскольку вперед прыгнул гораздо более крупный и сильный человек, и его клинок пронзил шит Эперита. Острие остановилось на расстоянии толщины пальца от живота молодого воина и застряло в многослойной бычьей шкуре.

Эперит резко отвел щит в сторону и вырвал меч из руки противника. Пока тот не успел прийти в себя, юноша без колебаний вонзил собственный клинок ему в горло, мгновенно убив.

Когда этот враг падал, еще один попытался зацепить ребра Эперита копьем. Но до того, как кровь молодого воина пролилась на каменистую почву, седовласый воин появился словно ниоткуда и ударил по древку копья. Оно отклонилось в сторону, а старый боец одним резким и инстинктивным движением отрубил руку неприятеля чуть ниже локтя, а потом воткнул окровавленное лезвие ему в живот. Действовал он так быстро, что о его возрасте нельзя было догадаться.

Покрытые потом и кровью воины повернулись, чтобы встретить следующую атаку. Но оставшиеся фиванцы бежали прочь. Они скрылись за гребнем горы, оставляя мертвых.

Глава 2 Кастор

Эперит оглянулся на последствия своего первого сражения. Окружающие камни были забрызганы кровью, кругом лежали мертвые тела. Крики раненых противников прекращались один за другим: победители перерезали им горло. Юноша знал, что должен торжествовать и ликовать, поскольку убил пятерых. Но вместо этого он ощущал тяжесть во всем теле. Во рту пересохло, болело то место на ноге, где удар копья пришелся по наголеннику. Ему хотелось только сбросить доспехи и смыть кровь и грязь в ближайшем ручье, но придется подождать. Коренастый командир группы, которой помог Эперит, убрал меч в ножны и направился к нему в сопровождении пожилого воина, который спас молодому воину жизнь.

— Меня зовут Кастор, сын Гилакса, — представился он и протянул руку. Это был официальный жест, свидетельствующий о дружеских намерениях. В зеленых внимательных глазах поблескивали лукавые искорки, словно солнечные лучи в воде ручья. — А это Галитерс, начальник моей стражи. Мы — паломники с Крита, прибыли посоветоваться с оракулом.

Эперит пожал ему руку.

— Меня зовут Эперит, я из города Алибас на севере. Мой дед был начальником дворцовой стражи до своей смерти пять лет назад.

Кастор отпустил руку молодого воина, которую крепко сжимал. Командир снял шлем из полированной бронзы, на фоне которой обращали на себя снимание толстые грязные пальцы с обгрызенными ногтями. Волосы главы отряда были рыжевато-каштановыми. Кастор тряхнул головой, чтобы они не закрывали глаза. Он не казался красивым, но дружеская улыбка на сильно загорелом лице выглядела привлекательной.

— А твой отец?

Эперит почувствовал, как щеки краснеют от ярости.

— У меня нет отца.

Кастор посмотрел на него, словно пронзая взглядом, но не стал развивать тему.

— Мы в долгу перед тобой, Эперит, — сказал он. — Все сложилось бы для нас не так удачно, если бы не появился ты.

— Вы справились бы с ними и без моей помощи, — ответил Эперит, отмахиваясь от комплимента и пожимая плечами.

— Судя по виду, это была просто группа дезертиров.

— Ты несправедлив к себе, — заметил Галитерс. — И, пожалуй, переоцениваешь наши возможности. Мы, в конце концов, просто паломники.

— Возможно, — ответил юноша. — Но немногие паломники ходят вооруженными до зубов или умеют сражаться, как специально подготовленный отряд.

— Сейчас опасные времена, — заметил Кастор, мигнув в лучах утреннего солнца. — А ты тоже прибыл сюда, чтобы поговорить с Пифией? Конечно, это не мое дело, но ты ведь ушел далеко от дома.

Щеки Эперита снова загорелись от стыда. Он не мог сказать о том, что заставило его покинуть Алибас.

— В этом году случился неурожай зерна, и у нас недостаточно запасов, чтобы пережить зиму, — продолжал Кастор, поняв, что молодой воин не в том настроении, чтобы что-то объяснять. — Мы хотим снарядить флот с маслом и гончарными изделиями и отправиться за провизией, но даже пальцем не пошевелим, пока не посоветуемся о том с богами. Если море не штормовое, если там нет пиратов, то мы можем уверенно отправляться в плавание. Если все наоборот, то нашим людям придется голодать. — Командир пожал массивными плечами.

У них за спиной раздался полный боли и печали крик. Воины повернулись и увидели, как один из них стоит на коленях рядом с телом молодого воина, погибшего во время атаки на склоне. Руки скорбящего словно зависли над телом. Он хотел коснуться погибшего друга, но его отталкивали куски плоти, висевшие там, где раньше находилась голова. Наконец человек рухнул на окровавленный труп и зарыдал.

Эперит наблюдал за новыми товарищами, к которым присоединились Кастор и Галитерс. Те начали быстро копать могилу мечами поверженных врагов. Выкопав ее, они уложили туда тело, бросили мечи у него в ногах, затем положили оружие и щит самого погибшего воина. Потом люди Кастора насыпали камней на могилу, очень тщательно устанавливая их, чтобы животным, питающимся падалью, оказалось нелегко добраться до человеческой плоти.

Юноша стоял молча, когда они три раза отсалютовали молодому воину. Крики далеко разносились в прохладном утреннем воздухе. Потом он помог отряду похоронить шестнадцать поверженных врагов. Для этого выкопали неглубокую яму, поверх нее тоже насыпали камней. Воины не ликовали, не торжествовали и не злорадствовали над этими трупами. Но их хоронили не из уважения. Тела опускали в землю просто ради того, чтобы их души отправились в Гадес, а не оставались на земле и не преследовали живых.

К полудню с похоронами было закопчено. Кастор приказал своим подчиненным развести костер и принести воды от ближайшего ручья, чтобы сварить кашу. Он пригласил Эперита присоединиться к трапезе. На одном из тел нашли мешок со свежими оливками. Пока воины выплевывали косточки в огонь и пили воду, юноша молча наблюдал за своими новыми одиннадцатью товарищами.

С другой стороны костра, напротив него, сидел красивый воин атлетического телосложения с короткой бородой. Он явно пользовался авторитетом в группе и, похоже, подчинялся только Кастору и Галитерсу. Однако этот человек холодно и сурово смотрел на новичка. Почувствовав его враждебность, Эперит перевел взгляд на его соседа, воина со смуглой кожей, чей подбородок был украшен густой и вьющейся черной бородой. Она покрывала всю нижнюю часть его лица, грудь и руки были очень волосатыми, напоминая шерстяную тунику. Этот воин рассматривал Эперита с холодным любопытством, но когда их взгляды встретились, улыбнулся и поднялся на ноги.

— Мы должны поблагодарить тебя, друг, — сказал он и низко поклонился, но как только он снова распрямился, поднял голову и снова посмотрел на Эперита, его взгляд вновь стал вопросительным. — Может, ты расскажешь нам, что привело тебя на гору Парнас?

Эперит задумчиво уставился в затухающий костер. Он был отправлен в ссылку. Его изгнали из Алибаса за то, что он оказал сопротивление человеку, убившему царя. Теперь осталась единственная надежда (и единственное желание) — стать воином, как дед. Поэтому юноша и пришел к оракулу за советом. Но боль от позора еще не прошла, он не был готов делиться случившимся с незнакомцем. Кроме того, что-то в поведении задававшего вопросы воина подсказывало ему, что детали прошлого следует хранить в секрете — по крайней мере, временно.

— Я пришел сюда, чтобы узнать волю Зевса, — подняв голову, объявил он. — Я не ведаю, что будет потом.

Кастор вопросительно приподнял брови.

— Это гораздо более сложная проблема, чем ты, вероятно, думаешь, — заметил он. — Не исключено, что ответ окажется трудно принять.

— Что ты имеешь в виду?

— Зевс нелегко раздает милости, а после того, как четко представит все, ты должен будешь ему следовать и не сбиваться с пути. Если все сделаешь правильно, то получишь почести и славу, и аэды на протяжении многих веков станут тебя воспевать. Но если ты провалишься… — Кастор бросил кусочек хлеба в огонь. — Тогда твое имя будет забыто навсегда, даже в Гадесе.

Сердце Эперита возбужденно билось в груди, хотя предупреждение Кастора и прозвучало. Мысль о том, что о нем сложат песню, будут долго почитать после смерти, только радовала. Это все, что хочет услышать воин. Таков единственный вид бессмертия, которого может добиться человек, и его искал каждый боец. Луч света осветил погруженный в тень путь юноши, определил его судьбу, и он, все еще пребывая в возбуждении, решил тут же отправиться в путь.

— Кастор, твои слова идут от богов! Простите мою поспешность, но я хочу отправиться в путь к оракулу. Прощайте. Молюсь богам, чтобы они защитили вас и принесли вам удачу.

Он поднял щит из сложенной вчетверо бычьей шкуры, подаренный ему дедом, перекинул за спину. Теперь щит украшали новые отметины. Но до того, как юноша успел вырвать из земли копья, Кастор шагнул вперед и преградил ему путь.

— Не торопись, друг. Мы все направляемся в одно место. Предлагаю пойти вместе. Нам не помешает твоя защита.

Эперит рассмеялся:

— А мне не помешает ваша еда! Но я не могу здесь больше ждать — до горы Парнас все еще остается три или четыре часа пути, а светлое время дня не длится вечно.

— Пусть идет своим путем, — объявил красивый воин, вступая в круг соотечественников. Темные глаза смотрели подозрительно, когда он рассматривал новичка. — Нам не требовалась твоя помощь, мы не просили о ней, незнакомец. Ты вступил в сражение, которое мы выигрывали, убил пару фиванских дезертиров, пока они стояли, повернувшись спиной. И дальнейшие притязания на всю славу не означают, что мы перед тобой в долгу. Если ты так думаешь, то я с радостью покажу тебе твою ошибку. Нам не нужны любители падали.

Эперит опустил руку на рукоятку меча и быстро обвел взглядом круг критских воинов. Он понял: все смотрят на него и ждут реакции на оскорбление. Если он достанет клинок из ножен, то они наверняка помогут своему соотечественнику. Тогда все надежды на славу испарятся, юношу в таком случае ждет быстрая и ненужная смерть. Но гордость воина не позволяла ему отступать после такого.

Внезапно он почувствовал одиночество.

— Я согласен, Ментор, нам не нужны любители падали, — сказал Кастор, взяв говорившего за руку и мягко отведя в сторону.

— Как не нужны и паразиты, и разные прихлебатели. Но нам необходимы воины. — Затем он заговорил тише, но легкий ветер все равно доносил его слова до ушей Эперита, отличавшегося хорошим слухом. — Ты знаешь, что дома проблемы. Он может оказаться полезен. Мне нравится его боевой дух.

Ментор что-то пробормотал. Юноша не смог разобрать его слов. Кастор кивнул, затем повернулся к остальным, объявил, что вопрос решен и, если Эперит хочет, они вместе отправятся к оракулу. Молодой воин снял руку с рукоятки меча и перевел дух.

— Более того, Эперит, после того, как мы все выслушаем Пифию, то сможем проводить тебя в гавань, где у причала стоит наш корабль. Это оживленное место, а если ты ищешь приключений, то неплохо начинать в порту. Что скажешь?

Юноша кивнул.

— Чужестранец должен принимать предложения дружбы, коли они поступают.

После этого Кастор достал кинжал из складок туники и протянул Эпериту рукояткой вперед.

— В таком случае ты перестаешь быть посторонним и чужим. Возьми кинжал. Я призываю в свидетели Зевса и клянусь тебе в дружбе и верности. Этим даром я подтверждаю свое обещание чтить и защищать тебя, когда бы ты ни оказался у меня дома или на моих землях. Я никогда не стану выступать против тебя с оружием и всегда буду помогать в случае необходимости. Эта клятва распространяется на меня и моих детей, на тебя и твоих детей на семь поколений вперед, как требуют наши обычаи.

Эперит нервно взял кинжал и сжал в потной ладони. Оружие оказалось богато украшено золотом, а на рукоятке была выгравирована сцена охоты на кабана — мастерская работа. Сжимая пальцами рукоятку и скрывая удивление, молодой воин с благодарностью посмотрел на Кастора. Тот глядел на него в ожидании.

Юноша знал про подобный обычай у знатных господ и вручение ксения гостю с предложением дружбы. Он много раз видел, как это делал его дед. Дело было не просто в хороших манерах, это считалось обещанием нерушимой дружбы, союзом на всю жизнь. Традиция стала основой кодекса, по которому жили воины, становясь знаменитыми. Благодаря этому кодексу их боялись, а знатные имена воспевали по всей Греции.

После мгновенной паузы он снял ножны с плеча и достал меч. Затем Эперит заткнул клинок за пояс и протянул кожаные ножны Кастору.

— Мне нечего тебе больше дать, — торжественно произнес он. — Эти ножны вручил моему деду отец нашего царя после того, как дед спас ему жизнь в сражении. Они принадлежали великому человеку, и я с открытым сердцем предлагаю их тебе. Счастлив подарить их воину, в венах которого течет благородная кровь. Вместе с ними я даю тебе клятву верности. Я клянусь почитать тебя, когда бы мы ни встретились. Я никогда не пойду против тебя с оружием, но буду защищать тебя от врагов. Призываю в свидетели Зевса, и клянусь, что буду делать это сам, это будут делать мои дети в отношении тебя и твоих детей на протяжении семи поколении.

Кастор взял ножны и подмигнул молодому воину. Ментор за его спиной смотрел сердито и недовольно.

* * *
Они молча шли по горным тропам, выстроившись друг другу в затылок. Тропы вытоптали ноги тысяч паломников на протяжении сотен лет. Из-за дождя, начавшегося во второй половине дня, камни стали скользкими, поэтому люди осторожно выбирали путь, используя копья в виде посохов. Добравшись до верхних склонов, они увидели огромную долину, простиравшуюся внизу. За ней виднелась река. Эперит подумал, что она ведет к морю. Небо над ними стало серым от дождевых туч. Приближался вечер. Вскоре над вершинами гор появится луна.

Кастор и Галитерс шагали впереди остальной группы. Сказывалась усталость после сражения, воины начинали отставать. Но безжалостный марш продолжался, и воздух наполняло тяжелое дыхание людей.

Эперит уже начат уставать от присутствия Ментора, который постоянно за ним наблюдал, шагая всего в двух или трех шагах позади. Поэтому юноша покинул свое место в строю, ускорил шаг и присоединился к двум командирам.

— Вечер надвигается, Кастор, — сказал он, когда догнал их. — Мы будем разбивать лагерь или пойдем дальше ночью?

— Устал от ходьбы? — улыбнулся критский воин.

— Я могу идти столько же, сколько и ты, друг, в отличие от остальных ваших. У них тяжелое оружие, это замедляет ход. К тому же, здесь становится тяжело дышать. И люди постоянно вздыхают.

Галитерс оглянулся назад и фыркнул.

— Слишком долго был мир, они расслабились. Это хорошие парни, с завидным боевым духом. Но пусть им помогут боги, если когда-либо придется оказаться в настоящей схватке щитом к щиту.

К этому времени солнечная колесница уже закатилась за горизонт. Темнело, становилось сложно рассмотреть окружающую местность и уверенно ступать по мокрой и гладкой тропе. Но, несмотря на это и на состояние подчиненных, Кастор ни на минуту не сбавлял темп. Было ясно, что он сегодня ночью доберется до оракула, даже если они этого сделать не смогут.

— Сейчас темно, но вскоре взойдет полная луна, — сказал он. — До храма совсем недалеко, и я хочу оказаться там, пока Пифия не выпила слишком много зелья.

— Ты говоришь так, будто бывал здесь раньше, — заметил заинтригованный Эперит.

На протяжении долгих дней пути, пока он шагал в одиночестве, юноша прокручивал в голове все рассказы об оракуле, которые слышал. Гора Парнас считалась магическим и священным местом, полным тайн и страха. Вернувшиеся в Алибас, паломники рассказывали об огнедышащей дыре в центре горы, которую охраняет огромный змей. Люди спускаются туда после принесения жертвы Гее, Матери-Земле. Внутри находится сама Пифия, которую богиня одарила силой знания всего прошлого и настоящего, а также тайн будущего. Окруженная дымом Пифия говорит таинственными загадками, которые способны интерпретировать только ее жрецы. В это время везде вокруг нее поднимаются и меняют форму вонючие пары, изображающие призраков прошлого или видения того, чему еще только предстоит случиться.

— Нет, к самому оракулу я не ходил, но ждал снаружи, пока туда спускались мои дядья, — признался Кастор. — Они живут здесь, на склонах горы Парнас, и советуются с оракулом два или три раза в год. Я приезжал сюда в молодости за наследством, обещанным мне дедушкой, поэтому хорошо помню это место. — Он огляделся вокруг. — Мы несколько раз охотились на кабана в этих горах.

Галитерс, который теперь шел первым вместо Кастора, крикнул через плечо:

— Покажи ему шрам.

Кастор остановился, отвел в сторону плащ и показал длинный белый шрам, который шел по всему бедру от колена. Хотя быстро темнело, его все еще можно было рассмотреть даже под деревьями, вот только Эперит прежде этого не заметил.

— Кабан? — спросил юноша.

— Не просто кабан, — ответил Кастор. — Настоящее чудовище, гигантский зверь, проживший бессчетное количество лет. Шкура у него оказалась толще, чем щит из четырех слоев обычной шкуры. На ней были заметны старые шрамы от ударов копий. Из пасти торчали два огромных клыка. — Кастор приложил два указательных пальца к подбородку и оскалился, словно кабан, глядя на молодого воина. — Длинные и острые, как кинжалы, да еще и в два раза опаснее, если представить, какой туше они принадлежали. Но самыми ужасными оказались глаза — черные, будто обсидиан, горевшие ненавистью ко всем людям. В них был опыт зверя, который оказался умнее и хитрее многих охотников. Я знал, что стал не первой его жертвой. Зато — последней.

— Его убили твои дядья?

— Я сам его убил! — гордо сообщил ему Кастор. — Я первым в нашей группе увидел, как он вылетел из чащи, выпуская из пасти облачка пара в прохладный утренний воздух. Хотя я тогда был только мальчишкой, но бросил копье ему между лопаток, когда вепрь опустил голову, нацеливаясь мне в живот. Дядья говорили, что кабан сдох до того, как нанес мне улар. Его огромное тело неслось вперед, поэтому клык и вонзился мне в бедро. Меня подбросило в воздух, и я ударился головой о камень. Очнулся только на следующий день. Раны давно перевязали, но болело все тело.

— Тебе повезло.

— Везение тут ни при чем, — фыркнул Кастор, снова трогаясь в путь по тропинке, ведущей вверх. К этому времени как раз подтянулись его подчиненные. Командир показал внутреннюю сторону щита, на которой была нарисована дева в доспехах. — Меня защищает Афина. Я почитаю ее больше, чем кого-либо другого из богов — конечно, за исключением Зевса. А она в ответ охраняет меня от всех невзгод. Это она спасла меня от вепря, а не удача.

Выбор Кастором божества заинтриговал Эперита. У большинства людей имелся свой любимый олимпийский бог, которому они молились больше, чем какому-либо другому, поминали во время каждой трапезы и делали больше всего подношений и пожертвований. Для моряков это был Посейдон, морской бог, для крестьян — Деметра, отвечавшая за плодородие и земледелие, для ремесленников — Гефест, бог-кузнец. Купцы всегда поминали Гермеса, чтобы хорошо шла торговля, девушки молились Афродите, чтобы выйти замуж, женщины — Гестии, богине домашнего очага. Охотник обычно почитал Артемиду, а поэт посвящал стихи Аполлону. Кастор, как и все солдаты, должен был бы поклоняться Аресу, который правит на поле брани. Яростный бог войны давал своим последователям сильные руки и уверенные удары в схватке, а если наступал их день гибели, то помогал умереть почетной смертью в окружении поверженных врагов.

Но вместо него Кастор выбрал Афину, богиню мудрости. Она являлась не символом ярости и жестокости в битве, что ценили все воины, но покровительствовала умению и мастерству в обращении с оружием и знанию военного дела. Она давала своим любимцам мудрость, находчивость и способность перехитрить противников, а не жажду крови и не радость убийства врагов, которые Арес даровал своим последователям. Подобное казалось странным выбором для мужчины.

Над вершинами гор появилась луна. Диск чем-то напоминал изъеденное оспой лицо, а одновременно — гигантскую Горгону, превращающую местность в камень. Долина внизу, по правую руку от членов небольшого отряда, оставалась погруженной во тьму, хотя прорезающая ее река блестела, как лед. Склоны гор над шагающими воинами, выстроившимися в затылок друг другу, окутывали тени, но луна отбрасывала на них серебристый блеск. После ее восхода воины стали заметны из-за блеска доспехов, на которые падал свет, да и их движение можно было рассмотреть. Для этого освещения тоже хватало.

Во время пути они видели не более полудюжины паломников. Конечно, наступила зима, а это не время для путешествия по Греции. Тем не менее, всегда находились люди, которым требовалось посоветоваться с богами. Эперит не исключал, что паломников стало меньше из-за страха встречи с дезертирами, сбежавшими от осажденных Фив. Возможно, теперь, после того, как гражданские войны в Греции практически закончились, также не было настоятельной необходимости советоваться с богами. Мир принес богатство и процветание, а также хрупкое чувство безопасности.

Внезапно Кастор приказал подчиненным остановиться и показал на склон впереди. Там вверх поднимался дым, просачиваясь сквозь кроны деревьев в чистый ночной воздух.

— Видите? — спросил он. — Оракул находится вон там.

— Слава богам, — простонал кто-то из конца строя. — У меня уже ноги отказывают и в животе урчит от голода.

Кастора не тронули жалобы подчиненных.

— Мы можем разбить лагерь и позднее. Вначале я должен увидеть Пифию. Тем, кто может подождать до утра, лучше разбить лагерь здесь, куда не доходит запах дыма. От него можно задохнуться. И проверьте, чтобы больше не дежурил Дамастор, а то его храп может привлечь еще одну банду рыскающих по окрестностям дезертиров.

Воин, который разговаривал с Эперитом укостра, опустил голову. Товарищи посмеивались над ним. Их добрые шутки удивляли, учитывая, в какой опасности они оказались из-за того, что он заснул на посту в то утро. Затем все стали снимать доспехи и распаковывать вещевые мешки. Никто в ту ночь явно не собирался больше ступить ни шагу. Кастор обнял Эперита за плечи мускулистой рукой.

— А мы с тобой можем сходить туда и спросить старуху, что для нас запланировали боги.

Юноша смотрел, как клубы дыма поднимаются и растворяются в ночном воздухе. Он быстро забыл про усталость, накопившуюся за день ходьбы. Наконец молодой воин приблизился к самому оракулу.

— Мы тоже пойдем с вами, — объявил Галитерс.

К ним присоединился худой парень неопрятного вида с ввалившимися щеками и большим носом. Он представился Антифием. Пожимая ему руку, Эперит понял, что у Антифия отсутствуют два пальца, необходимые для стрельбы из лука. Таково было самое суровое и самое эффективное наказание за охоту без разрешения на землях знатного господина. Обычно такое наказание применялось только к простолюдинам. В результате отрубания указательного и среднего пальцев человек больше не мог успешно стрелять. Но Эперит с удивлением отметил, что у Антифия за плечами все еще висит лук.

— Впереди находится священный источник, — сообщил Кастор, когда они тронулись в путь вверх по склону по направлению к деревьям. — Нам следует в нем искупаться перед тем, как входить в храм.

Они подошли к деревьям, которые окружали широкое темное озеро. Вода вырывалась из скалы с дальней стороны и негромко бурлила в ночной тишине, которую не нарушало дуновение ветра. Пока Эперит смотрел на воду, из-за облака показалась луна, преобразив открытое место и осветив его мертвенным светом. Он почувствовал, что очутился в царстве грез, в какой-то сказочной стране, в месте, с красотой которого ничто не может сравниться, где простая поляна сбросила земное обличье и открыла тайны сердца.

Диск луны двигался по воде, дрожал, замедлял ход, почти останавливался, но никогда не делался неподвижным. Стволы деревьев стали серебряными колоннами, словно люди вошли в заколдованный зал, где блестящее озеро заняло место очага, а тихо качающиеся ветви превратились в крышу у них над головами. Источник не без основания считали священным. Эперит почти ожидал увидеть, как какой-нибудь олень выпрыгнет на поляну, преследуемый самой Артемидой, держащей лук в руке.

Затем Кастор снял плащ, доспехи и тунику, быстро войдя в воду. Вскоре он появился вновь и оделся. Другие последовали его примеру. Каждый морщился и ежился от ледяной воды, которая словно кусала тело. Жалобы эхом отдавались среди окружавших озеро деревьев.

Эперит медленно набирал пригоршни воды и обливал руки, плечи и грудь. Изначально его принизывал холод, который чувствовался очень остро, но потом юноша привык к этому. Появилось новое ощущение — то ли пощипывание, то ли покалывание на коже, словно дыхание бога.

— Не оставайся в воде слишком долго, — предупредил Кастор. — Боги терпят купальщиков днем, а темнота — время водяных нимф и других волшебных существ. Давай быстрее!

Вода стекала с Эперита, когда он вышел на берег. Юноша снова надел тунику и завернулся в толстый плащ, спасаясь от прохладного ночного воздуха. Но он также чувствовал и произошедшие изменения — усталость ушла, а синяк на ноге, в том месте, где копье ударилось в наголенник, больше не беспокоил. Молодой воин чувствовал себя полным сил и бодрости. Спать не хотелось, он был готов действовать.

Выйдя из-под деревьев, они почувствовали запах жареного мяса и дыма, который появляется, если горят дрова. Пришедшие увидели языки пламени на плато — немного выше того места, где находились. Отряд стал взбираться вверх по склону, чтобы добраться до нескольких походных костров, окруженных тучами мошкары. Там собрались группы паломников, расстеливших на ночь одеяла. Четверо мужчин шли между горящих костров и старались не смотреть на воинов, не желая привлекать внимание тяжело вооруженных людей. Эперит также не обращал внимания и на паломников — оно было полностью занято огромным строением с колоннами впереди, возведенным у голой скалы в том месте, где гора поднималась вверх с плато.

Изнутри шло слабое красное свечение, напоминая кровавую рану в черной ночи. Из входного проема выплывали клубы белого дыма. Это и был оракул.

— Сейчас вас не пустят. Они никого не пускают после наступления темноты.

Паломники повернулись и увидели молодого человека в грубой черной тунике и овечьей шкуре, накинутой на плечи ради тепла. Он сидел в одиночестве у маленького костра рядом с загоном, полным козлов. Животные ночью вели себя тихо, они лежали, прижавшись друг к другу, явно пытаясь согреться. Время от времени блеял какой-нибудь козленок или несколько животных в каком-то углу начинали лягаться и дергаться после того, как кто из них менял положение.

Пастух показал на храм.

— У них совсем недавно появилась новая Пифия из деревни. Старая померла, а эта здесь всего несколько недель. Жрецы ее берегут, хотят, чтобы она отдыхала по ночам.

— Она меня примет, — ответил Кастор. — Мое дело не может ждать.

Пастух сочувственно улыбнулся.

— Вам повезет, если удастся пройти мимо этих жрецов, господин. Я видел, как богатые граждане, знатные люди навроде вас, предлагали им золото, чтобы встретиться с ней после наступления темноты. Но жрецы просто смеялись над ними. Они говорят, что она особенная, что они не хотят, чтоб она уставала не больше, чем необходимо. Вдыхание паров на протяжении целого дня забирает у Пифии годы. Та, которая померла, выглядела очень старой, но виду могла бы быть моей прабабушкой. А на самом-то деле была лишь на несколько лет старше меня! Знаете, от этих паров гниет и тело, и ум.

Кастор отвернулся и пошел дальше вверх по склону. Это было все, что требовалось остальным, чтобы оставить пастуха вместе с его советами.

— Эй, подождите, — крикнул тот, вскакивая на ноги и направляясь вслед за ними. — Если вы все равно идете, то должны купить у меня козла. Вы можете пытать жрецов и держать Пифию вниз головой за лодыжки, но богиня не станет с вами разговаривать, покуда не принесете ей жертву. Вы разве не уважаете богов?

Кастор схватил пастуха за тунику и подтянул к себе.

— Никогда не смей сомневаться в моей преданности богам! А теперь иди и принеси мне однолетку, полностью черного, без каких-либо отметин.

— И мне тоже, — приказал Эперит. Если Кастор не может ждать до утра, то и он не станет.

Пастух вернулся, держа по козлу под мышкой. Тот, которого он отдал Кастору, был черным, словно ночь, и вертелся, будто гидра. Эпериту достался коричневый с белым, который едва ли проснулся. Паломники перекинули их через плечо и держали за раздвоенные копыта.

— За черного — серебряная монета, все остальные стоят по шесть медяков.

— Мы тебе заплатим пять медяков за обоих, — заявил Эперит, у которого наглость пастуха вызывала отвращение.

Тот повернулся к нему с улыбкой на грязном лице.

— Черный козел — это мое лучшее животное. Если господин желает…

— Вот возьми, — перебил Кастор, которому не терпелось продолжить путь. Он вручил пастуху две серебряных монеты и направился к храму.

— Тебе следует учиться любезности у своего господина, — заявил пастух Эпериту, развернулся и пошел назад вниз по склону. Юноша поддал ему ногой под зад, чтобы придать ускорения. В ответ простолюдин отправил поток оскорблений — в спину удаляющегося обидчика.

Когда Эперит догнал Кастора и остальных, из двери храма в ночной воздух вырвался огромный столб дыма. Оттуда доносился довольно сильный запах. У озера этот он чувствовался совсем слабо, но постоянно усиливался на всем пути. Молодой воин повернулся к Антифию, а тот наморщил свой большой нос. Пахло тухлыми яйцами.

От запаха подташнивало, в горле пересыхало, и юношу начинало драть. Поэты обычно связывают такой запах с Гадесом. Внезапно Эперит пожалел, что не подождал до утра.

— Может, она спит, как говорил пастух, — неуверенно предположил Антифий. — Разве стали бы тут ждать другие паломники, если бы она принимала? Давайте вернемся завтра.

— Можешь идти назад, если хочешь, — ответил Кастор, покрепче сжимая пытавшегося вырваться козла на плечах и глядя на ступени, ведущие к храму. — Вы все можете ждать до утра, если боитесь. А я пойду сейчас.

После недолгого замешательства остальные последовали за ним в проход, ведущий к оракулу.

Глава 3 Пифон

Они приблизились к темному портику, который вел к самому знаменитому оракулу во всей Греции. На неотесанных серых колоннах отражался красный свет, исходивший от чего-то, горевшего внутри. От запаха серы в горле поднималась тошнота. В проеме появился человек, он быстро спустился вниз, чтобы перекрыть путь. Незнакомец был одет во все черное, в руке держал посох.

— Пифия спит. А теперь уходите, пока я не наложил на вас всех проклятие.

— Не торопись, — сказал Кастор, делая шаг вперед к святому человеку и глядя на него, прищурившись. — Сколько будет стоить ее пробуждение?

— Ваши деньги здесь не имеют значения, — ответил жрец, который явно почувствовал себя неуверенно под взглядом яростного воина. — Целые города присылают пожертвования оракулу, поэтому ваши жалкие…

— В таком случае ты не оставляешь мне выбора, кроме как самому ее разбудить! Отойди в сторону!

Эперит был поражен тем, что его новый друг смеет так разговаривать с одним из самых могущественных жрецов Греции. Это удивило и самого жреца. На мгновение показалось, что этот человек просто исчезнет в тени. Но вскоре его надменность вернулась. Он был привычен к дерзким паломникам, какой бы властью они не обладали.

Жрец мгновенно воздел руки к небу и начал дрожащим голосом обращение к Гее. Говорил он монотонно, слова напоминали стон.

Монотонные выклики наполнили воздух вокруг Эперита и его новых товарищей. Молодой человек нервно поежился. Он боялся, что богиня отомстит им по-своему, притом сделает это в любой момент, разозлившись на то, что они оскорбили одного из ее земных служителей. Но Кастора было не так просто запугать, он просто обошел жреца.

Другие последовали за ним, но жрец взлетел вверх по лестнице и снопа преградил им путь. Он вытянул руки вперед, продолжая обращение к Гее, но уже громче. Его вытянутые вперед ладони остановили назойливых паломников. Эпериту стало страшно от этих завываний. Хотя юноша с радостью сразился бы с любым количеством вооруженных воинов, но кто он такой, чтобы выступать против богини?

— Нам придется повернуть назад, Кастор, — сказал он, — если только ты не хочешь навлечь на нас гнев богов.

— Афина защитит меня даже от Геи, — ответил Кастор, спокойно поглаживая нос козла, лежащего у него на плечах и поглядывая снизу вверх на жреца. — Антифий! Возьми животное.

Монотонное пение жреца становилось все громче и напряженнее. Стало понятно, что вооруженные паломники не намерены отступать. Он уже призвал огонь с небес, проклял их, пожелав им внезапной слепоты и нескольких хворей, проклинал их будущих жен, нагадав им бесплодие. Но тут Кастор поднял руку и заговорил, перекрывая завывания.

— Твои заклинания пропадают втуне, поэтому побереги дыхание и дай мне сказать. Афинский царь Менесфей прислал меня посоветоваться с оракулом. За ответ на его вопрос он обещает три бронзовые треноги и три котла, а также двадцать талантов серебра.

Завывания прекратились. Жрец сделал несколько осторожных шагов вниз.

— Что за вопрос?

— Огромное морское чудовище — кракен — разбивает наши корабли в щепки, целиком пожирая наших моряков и грузы. Купцы боятся выходить из порта, и мы в Афинах уже начинаем чувствовать последствия. Царь очень хочет обратиться за сонетом к мудрой Гее, чтобы она помогла избавить город от чудовища. Поэтому я должен поговорить с Пифией. Каждый потерянный день означает еще больше потерянных кораблей, лишает Афины торговли, которая нам необходима.

Слушая объяснения Кастора, Эперит начал задумываться о том, кем на самом деле является его друг. Он на самом деле с Крита (как сам ему сказал), или же является посланником царя Менесфея? Кастор явно не стал бы обманом добиваться аудиенции у Пифии, притворяясь афинянином, а потом говорить о путешествии с Крита. Эперит бросил взгляд на Галитерса и Антифия, но они отводили глаза.

— Афинские купцы были здесь только позавчера, — ответил жрец, с подозрением глядя на Кастора. — Почему они не упомянули этого кракена?

— Потому что они покупают товары с кораблей других городов, — ответил Кастор. — Если бы они пришли сюда и рассказали о том, что морское чудовище атакует суда недалеко от гавани Пирея, то слухи бы быстро распространились. Тогда ни один иноземный купец не осмелился бы приплыть в Афины. Они бы лишились дела через несколько недель. А те торговцы нервничали?

В это мгновение из глубины храма негромко прозвучал хрипловатый женский голос.

— Ложь! Ложь на лжи! — эхом отдавался он. — Не пускайте их! Этот человек пытается запутать других. Но не нас, не меня.

Послышался смех, потом к нему добавился жуткий звук, словно женщина тяжело закашлялась.

— Мы четко видим его сквозь пары, — продолжал голос. — Мы знаем его, кем он был в прошлом, кем является сейчас и будет завтра. Отправляйте его прочь, быстро. Сон значит больше, чем бедные островные царевичи.

Жрец гневно посмотрел на Кастора, который выглядел еще более целеустремленным, чем когда-либо.

— Я не какой-то пес, который спит у скамеечки для ног своего хозяина и ждет, когда его разбудят пинком, — объявил предводитель отряда, хватаясь за рукоятку меча. — Именем Афины, вы пустите меня внутрь!

— Пустим, — прозвучал голос из-за спин воинов.

Они повернулись и увидели еще одного жреца, гораздо более старшего, одетого в белое. Пурпурный плащ висел на согнутой руке, в другой он держал посох длиной с копье. В этом человеке было что-то эфемерное. Казалось, длинные волосы и борода наполнены яркими серебряными нитями. Глаза были большими и круглыми, словно у совы, а нос — совершенно прямым, даже без впадинки на переносице.

— Впусти их, — властно сказал старик, широкими шагами направляясь к паломникам и жестом приглашая их подниматься по ступеням.

— Но, Элат, Пифия велела отослать их прочь, — запротестовал другой жрец.

— Может, мы и жрецы, Тразий, но иногда это делает нас высокомерными и самонадеянными. Тогда мы забываем о наших обязанностях человеческих существ.

Главный служитель дошел до входа в храм, и Эперит внезапно понял, насколько он высокий. Старший из жрецов оказался на голову выше всех остальных, даже Галитерса. Элат оперся на руку более молодого жреца.

— Ты видишь, что это знатные господа, к тому же — воины. Возьми их животных и принеси их в жертву, как требуется, и прямо этой ночью призови богов. Если я не ошибаюсь, сей царевич не намерен ждать.

— Все правильно, господин. Меня зовут Кастор, сын Гилакса. Я приехал с острова Крит, чтобы посоветоваться с оракулом.

— На самом деле Кастор? Действительно с Крита? — скептически спросил жрец, потом вперил сжатые в кулаки руки в боки и непочтительно плюнул на ступеньку. — Меня зовут Элат, и если ты хочешь поговорить с Пифией, то вначале дашь мне три медяка. Поскольку вы принесли двух животных, предполагаю, что один из твоих друзей также желает послушать ее мудрого совета? Это будет стоить еще три медяка.

Эперит достал три монеты из быстро сокращающегося запаса в кошеле и осторожно протянул их жрецу.

— Я хочу услышать волю богов.

— Мудрое решение, — ответил главный жрец, взял оплату из рук Эперита вместе с монетами Кастора и спрятал в складках одежды. — После жертвоприношения идите за Тразием через расщелину в скале в задней части храма. Он проведет вас к Пифии. Но держитесь рядом с ним! Змей — сын Геи — защищает жрицу. Он славится тем, что пожирает отбившихся паломников. Тразий заодно разъяснит вам непонятные слова Пифии. Я нахожу, что его преданность богам помогает понять точное значение того бреда, который несет жрица. Она сама, конечно, совсем не осознает, что говорит. Целый день что-то выдает, но не помнит ни слова, тем более не может их растолковать.

В этот момент на широкой верхней ступени появился Тразий с козлом Кастора под мышкой. В свободной руке он держал нож для жертвоприношений.

— Пойдемте, — нетерпеливо приказал жрец.

Первым двинулся Антифий. Остался только Элат. Он попрощался с паломниками, повернулся и стал спускаться вниз по ступеням. Но опустив ногу на первую ступень, старший жрец поймал взгляд Кастора и сказал тихим голосом:

— Встретимся у священного озера после того, как все закончится. Мне нужно кое-что с тобой обсудить.

У юноши не было времени обдумывать слова Элата, поскольку Кастор подтолкнул его вперед, и он прошел в высокий дверной проем, поддерживаемый колоннами.

Если смотреть снаружи, то храм казался маленьким, однако внутри уходил в скалу и по величине был таким же, как самый большой зал во дворце царя Алибаса. Потолок оказался высоким и темным, в нем имелось отверстие, сквозь которое просматривалось синее ночное небо. В центре храма горел огромный костер, клубы дыма от него распространялись по всему помещению, и большая их часть выходила через отверстие в потолке. В боковых стенах имелись ниши, в которых терракотовым цветом были грубо нарисованы различные боги. Каждый образ освещался горящим факелом, который оставлял большие черные шрамы на известняковой штукатурке сверху. Саму штукатурку украшали когда-то яркие изображения животных и людей среди рек и деревьев. Однако к этому времени фрески потускнели, а в некоторых местах краска осыпалась. Дым костра и факелов изменили их так, что некоторые было сложно узнать.

Только дальняя стена оставалась нетронутой. Эта был одни из каменных склонов горы — неровный, серый и холодный. Прямо по центру шла темная трещина, достаточно широкая, чтобы могли пройти два человека, прижимаясь плечами друг к другу. Эперит напряг зрение, чтобы что-то увидеть в черноте внутри, но света, наполнявшего храм, оказалось недостаточно для освещения находящегося расщелине. Затем молодой воин внезапно услышал тихое шипение, от которого у него мурашки побежали по коже. Он сразу же вспомнил, что Элат говорил про змея, охраняющего оракул. Рука молодого человека инстинктивно потянулась к рукоятке меча. Молодой воин содрогнулся и отвернулся.

Слева от него Тразий встал на колени, удерживая двух козлов за короткие рожки. Из боковой двери появился второй священнослужитель, поставив невысокие миски с водой на пол. Мгновение спустя животные склонили головы к питью, бессознательно давая свое согласие на жертвоприношение. Тразий едва ли позволил черному козлу сделать второй глоток воды. Он поднял его на алтарь и, взяв нож, отрезал клок вьющейся шерсти, потом бросил его в горящий огонь под чтение молитв Гее. Жрец проводил ритуал с легкостью, объясняющейся практикой, и с удовольствием, типичным для человека, любящего свою работу.

Эперит с восхищением наблюдал, как жрец поставил сопротивляющееся животное так, как нужно, одной рукой, а потом оглушил его ударом рукоятки ножа. Мгновение спустя, все еще обращаясь к богине, он подставил большую чашу под обвисшую голову козла, перерезал животному горло. Тразий ждал, когда остановится поток крови, затем передал тушу второму жрецу, который закончил за ним работу, разрезав жертву на части. Второго козла ждала столь же быстрая смерть. Различные части туши разделили между костром, приношением богам, и жрецами, которые получили ужин.

После завершения акта жертвоприношения Тразий снял со стены один факел и повел их к узкой расщелине в задней части храма. Они оказались в неосвещенном помещении, где остановились и ждали, пока служитель направляет факел в разные стороны, пытаясь что-то найти во тьме.

Поскольку помещение освещаюсь только одним факелом, потребовалось какое-то время, чтобы привыкнуть к сумраку. По эху от самых легких звуков, которые они производили, по чему-то особому, витавшему в воздухе, Эперит решил, что они находятся в большой пещере, углублении внутри каменной горы.

По мере того, как Тразий водил факелом во мраке, юноша заметил природный арочный проем, который вел куда-то в еще более густую тьму. Больше ничего не было видно. От этого он чувствовал себя опасно уязвимым и открытым для атаки, что нервировано.

Затем молодой воин увидел, как луч света выхватил что-то слева — что-то блестящее и двигающееся на невероятной скорости. Внезапно факел вырвало из руки жреца, помещение погрузилось во тьму.

— Не двигайтесь! — прошипел Тразий. Голос его звучал словно издалека, будто он стоял в дальней части пещеры. — Если достанете оружие — погибнете. Это Пифон. Он наблюдает за вами. — Судя по голосу, Тразий испугался. — Вам не следовало настаивать на таком позднем приходе. Он в замешательстве.

— А разве нельзя никак повлиять на это существо? — напряженным шепотом спросил Галитерс.

— Я могу его успокоить, но вы должны молчать. И не шевелитесь.

Огромная тварь перемещалась по каменному полу примерно в двух шагах от них, не более. Эперит понял, что это не простая змея, а невероятно огромное животное. Он с трудом боролся с желанием выхватить меч, а потом все-таки осмелился повернуть голову и с ужасом посмотреть на чудовище.

По мнению Эперита, змеи были мерзкими созданиями. Их жуткие тела без костей, холодная кожа и пасти без губ вызывали у него отвращение. Более того, при виде змеи у юноши всегда по спине пробегал холодок.

Пока он рассматривал Пифона, который то скручивался огромными кольцами, то распрямился, змей один раз прополз полный круг вокруг них и затем, к ужасу Эперита, остановился прямо напротив него.

Пифон медленно поднял треугольную голову и вытянул ее к лицу молодого человека. Несмотря на отсутствие освещения, пришедший в ужас воин теперь видел каждую отдельную чешуйку. Из тонких ноздрей существа на лицо человека вылетало холодное дыхание, глаза, никак не выдававшие возраст твари, смотрели с такой злобой, что ненависть любого человека в сравнении с ней становилась ничтожной. Пока Эперит наблюдал за чудовищем, парализованный от страха, пасть чудовища раскрылась с долгим шипением, и появился блестящий раздвоенный язык. Он вытянулся вперед и коснулся губ Эперита.

В это мгновение произошло несколько вещей. Эперит потянулся к мечу, но кто-то схватил его руку и не позволил достать оружие. Чудовище отвело голову назад, словно собираясь нанести удар, затем из арочного проема прозвучал женский голос, обращавшийся к змею. Это был тот же самый хрипловатый голос, который обвинил Кастора во лжи, пока они стояли снаружи перед храмом. Змей быстро повернул голову в ответ на голос, а из входа за спинами мужчин появился еще один жрец с факелом.

Потрескивающий факел разогнал тьму. К облегчению Эперита, он увидел, что страж оракула вернулся в угол пещеры. Его чешуйки блестели в тени, словно тысяча глаз. Тразий быстро погнал паломников по свободному полу к арочному проему в дальней части. Юноша вошел последним и врезался в спину Антифию. Он очень спешил, пытаясь скорее оказаться в безопасном месте.

Держа факел перед собой, Тразий повел их в коридор с низким потолком. Он оказался коротким и резко шел вниз, ниже уровня храма. Там было тепло, душно, возникал страх от нахождения в замкнутом пространстве. Тошнотворный запах серы чувствовался здесь гораздо сильнее. Затем появился новый свет, через несколько мгновений коридор свернул, и паломники оказались на пороге второй, меньшей по размеру пещеры. По полу шла огромная трещина, откуда с шипением поднимались мерзко пахнущие пары, теряясь в темноте под высоким потолком. Среди удушающих испарений горело несколько факелов, однако свет получался довольно тусклым. В целом помещение выглядело темным и мрачным.

Трещина в камне тянулась по всей длине пола перед ними. В дальнем конце на большой черной трехногой скамье, прямо над пропастью сидела молодая женщина. На ней было длинное белое одеяние из тонкого просвечивающего материала, волосы свободно свисали по плечам. Под глазами выделялись большие темные круги, словно она не спала много ночей. На желтоватой коже пролегли глубокие морщины, как у женщины гораздо более старшего возраста.

Глядя на нее, Эперит вдохнул вонючего дыма, поднимавшегося из расщелины. От этого у него заслезились глаза и затуманилось зрение. Тени у стен перемещались, как призраки. Затем Пифия устало подняла голову и посмотрела на вновь прибывших.

— Сядьте, — проговорила она.

Голос был слабым и тихим, но мужчины немедленно подчинились. Только Тразий остался стоять в присутствии своей госпожи, глаза которой казались глубоко ввалившимися, а щеки впалыми в меняющемся тусклом свете.

Тразий протянул ей деревянную чашу, и пророчица взяла ее тонкой хрупкой рукой. Движение было почти беспомощным. Затем она достала что-то из чаши и положила себе в рот. Эперит наблюдал за тем, как женщина склонила голову и жевала зелье. Через некоторое время ее подбородок опустился на грудь, тело обмякло, она обездвижила. Эперит посмотрел на Кастора, но тот наблюдал за жрицей взглядом ястреба.

Внезапно ее тело дернулось вверх, она вдохнула пары ноздрями, удержала в себе, затем выдохнула с долгим вздохом. Тразий в возбуждении сделал шаг к ней, беспокойно дергаясь от желания помочь госпоже. Пифия теперь принялась делать глубокие вдохи, подняла голову и рассматривала пары, клубившиеся вокруг нее. Глаза женщины оставались закрытыми, дыхание участилось, стало более тяжелым. Она отвела плечи назад, а маленькая грудь выпячивалась вперед с каждым вдохом. Тразий схватил чашу, стоявшую у нее на коленях, выбросил на пол длинные темные листья, которые ее наполняли, а затем при помощи чаши стал направлять пары в лицо жрицы.

Постепенно дыхание Пифии замедлилось, она расслабилась. Затем жрица повернулась и посмотрела на посетителей. Но это была уже не та усталая женщина, которую совсем недавно лицезрели паломники. Теперь она была уверена в себе, в ее взгляде даже появилась надменность. И поменялось кое-что еще — ее глаза. Эперит с ужасом заметил, что радужная оболочка глаз стала желтой, а зрачки превратились в вертикальные щелочки. Она открыла рот и зашипела, раздвоенный язык показался изо рта, лишенного губ.

— Кто хочет знать будущее?

— Я, — ответил Кастор, не показавший страха.

Он встал и пнул ногу Эперита в сандалии. Борясь со страхом внутри себя, юноша тоже встал и посмотрел на Пифию.

— И я, — прошептал он.

На ногах стояли только они двое. Остальные были на коленях, касаясь руками и лбами пола пещеры. Пифия показала на Кастора.

— Что ты ищешь, Одиссей с Итаки?

Эперит уставился на своего товарища, а потом на Пифию. Кастор был не менее поражен, но мгновение спустя опустился перед женщиной на колени и склонил голову.

— Да, я знаю тебя, — продолжала она. — Я давно жду тебя — героя, который сделает свое имя таким великим, что только океан сможет его проглотить. Спрашивай.

— Царство моего отца под угрозой, богиня. Я должен знать, стану ли я царем после него, или же трон захватят его враги. Буду ли я царствовать? Отправят ли меня в ссылку узурпаторы?

Пифии ответила без колебаний.

— Найди дочь Лакедемона, она убережет твой дом от врагов. Как отец своего народа, ты будешь считать урожаи по пальцам. Но если ты станешь искать город Приама, то огромные воды проглотят тебя. У тебя не будет дома столько времени, сколько нужно младенцу, чтобы превратиться в мужчину. Затем, когда от тебя отвернутся друзья и удача, ты снова воскреснешь из мертвых.

— Благодарю, богиня, — сказал он и сел рядом с Антифием, схватил голову руками и замолчал.

— Ты понял пророчество? — спросил Тразий.

— А разве не ты тут толкователь? — подал голос Галитерс.

— Мне приходилось разгадывать и более трудные загадки. Ты должен отправиться за царевной из Спарты, Одиссей, она защитит твой дворец от узурпаторов. Ты станешь царем и будешь править в процветающем царстве десять лет. После этого у тебя появляется выбор — остаться дома или отправиться к городу Троя далеко на востоке. Но тебя предупреждают: если ты выберешь Трою, то не увидишь свой дом на протяжении двадцати лет, а когда вернешься, то будешь в одиночестве и отчаянии.

Эперит вопросительно посмотрел на Кастора или Одиссея, если таково было его настоящее имя, но царевич не поднимал головы, пока Тразий объяснял его судьбу. Вместо этого воин смотрел в пропасть и молчал.

— А ты, Эперит из Алибаса? — спросила Пифия, показывая пальцем на высокого молодого воина. — В чем заключается твой вопрос?

Глава 4 Елена из Спарты

Огромный зал дворца в Спарте был погружен во тьму, если не считать мерцания огня в центре. Гигантские тени находили друг на друга у высоких стен, треск пламени эхом отдавался в пустом помещении. Вокруг большого круглого очага, будто стражники, стояли четыре колонны — толстые, словно стволы деревьев. Их навершия терялись во мраке под высоким потолком.

На изысканно украшенных креслах между двух колонн сидели трое богато одетых мужчин. Между ними стоял старый священник с длинной белой бородой, а рядом с ним склонялся писарь, который записывал то, что говорил один из сидевших.

— Плохое лето обычно означает плохую зиму. Так подсказывает мой опыт, — заявил он низким голосом, глядя сверху вниз на писаря.

Раб поднял голову от глиняной таблички и кивнул.

— Да, господин.

Господина звали Тиндарей, он был одним из царей Спарты. Выглядел этот человек свирепо, волосы были растрепаны, а в густой бороде еще не появились седые волоски, несмотря на вызывающий уважение возраст. Огромное тело, казалось, воплощало власть, которую он держал в руках. Но из-за отсутствия физических нагрузок мышцы обросли жиром, а из-за слишком большого количества пиров живот значительно раздулся.

— Нам придется потребовать больше зерна у крестьян, — продолжал Тиндарей. — Конечно, им это не понравится, но я не пойду на риск голода в зимнее время. Это означает, что гончарам придется изготовить больше сосудов для хранения. Притом — быстро.

— По крайней мере, дополнительная работа их обрадует, брат, — заметил мужчина, сидевший справа от него.

— Но с таким плохим урожаем, как в этом году, мой господин, мы едва ли можем забрать еще больше зерна у крестьян, чтобы они не умерли с голоду.

Писарь поднял одну из высохших табличек, которые лежали сбоку от него, словно подчеркнутые на ней цифры являлись доказательством, которое требовалось.

Тиндарей отвел руку с золотым кубком назад, и его поспешно заполнил один из слуг, державший вино наготове. Властитель сделал глоток и кивнул жрецу, который переминался с ноги на ногу, пытаясь привлечь внимание.

— Рассказывай. Что говорят боги? Что мне следует делать?

— Судя по знакам, зима будет мягкой, господин.

— Это означает, что нам не придется запасать дополнительное зерно? — снова заговорил брат Тиндарея.

— Не совсем, господин Икарий, — ответил священник. — Придется готовиться не только к зиме.

— А это что значит? — проворчал Тиндарей.

— Боги послали мне сон. Судя по нему, вам обоим, как правителям города, следует проявлять осторожность.

Тиндарей нахмурился. Ему не нравилось, когда ему напоминали, что они с младшим братом оба официально считались царями. На самом деле Икарий почти не имел права голоса при решении государственных дел. Жрец продолжал говорить, возбужденно размахивая руками.

— Семь ночей назад я спал в храме, и мне приснился дворец, наполненный великими людьми. Там были воины со всей Греции, прославленные и великолепные, в сопровождении оруженосцев и боевых отрядов. Я видел, как в этом зале, в котором мы сейчас находимся, идет пир. Мужчины опустошают ваши лучшие золотые кубки с вином так быстро, как их способны наполнить рабы. Женщины едва ли могут выполнять свою работу из-за внимания такого количества мужчин. Люди просят больше мяса, хотя во дворе снаружи и так уже текут реки крови забитых быков.

— Возможно, этот сон касается визита царя Агамемнона? — высказал предположение Икарий и кивнул на третьего сидевшего мужчину.

Агамемнон, царь Микен и зять Тиндарея, прибыл в Спарту в предыдущий день. Он был на целых двадцать лет младше хозяев, но держался более властно, чем каждый из них. Это был высокий, атлетически сложенный и красивый человек. В его длинных каштановых волосах иногда встречались и рыжие пряди, а борода была коротко подстрижена. Чисто белая туника скрывалась под кроваво-красным плащом, удерживаемым на левом плече золотой брошью. На ней изображался лев, разрывающий на части оленя. Брошь, выполненная с большим мастерством, показывала величие, силу и безжалостность ее обладателя. Но холодное выражение лица не выдавало никаких эмоций.

Агамемнон проигнорировал Икария и лишь глянул ледяными голубыми глазами на священника.

— И что, пропади все пропадом? — громовым голосом воскликнул Тиндарей. — Что означает этот сон? На нас нападут? Наши залы заполнятся врагами?

— Нет, — спокойно объявил Агамемнон. — Греки впервые за много лет живут в мире друг с другом. И я прослежу, чтобы этот мир продолжался и далее. Даже если сон старика и послали боги, то он не означает вторжения врагов.

— Тогда что он означает? — спросил Тиндарей.

— Это не единственный раз, когда я видел такой сон, господин, — сказал священник, задумчиво поглаживая длинную бороду. — Я видел одни и те же образы шесть ночей подряд, пока прошлой ночью боги не освободили меня от них. Я считаю, что это видение означает гостей во дворце. Более того, они будут здесь находиться по месяцу за каждую ночь, которую мне это снилось.

— Шесть месяцев! — воскликнул Икарий. — Как, именем Зевса, мы будем кормить армию из лучших греческих воинов до следующего лета? Мы едва ли можем прокормить собственный народ!

Тиндарей жестом подозвал старшего слугу и приказал принести еще фруктов.

— Как я предполагаю, ты уже послал кого-то, чтобы посоветоваться с кем-то из оракулов? — Он посмотрел на священника.

— О да, господин. Естественно.

— В таком случае мы подождем совета богов. Хотя я не вижу оснований для приглашения сюда орды царей ради проживания целую зиму. Можете себе представить, какие будут драки? Нет, я думаю, что ты на этот раз ошибся. Твои сны означают что-то другое, или вообще ничего.

Тиндарей отвернулся от священника и посмотрел на царя Микен.

— Однако меня заинтриговали твои фантазии, Агамемнон. Ты и на самом деле рассчитываешь сохранить мир между греческими народами?

Принесли фрукты. Агамемнон выбрал кусок дыни и откусил от него, не пролив ни капли сока.

— Да, рассчитываю. Греция устала от всеобщей войны. Я много ходил по рыночным площадям и слышал, как женщины оплакивают сыновей и мужей, погибших в далеких сражениях. Купцы ворчали из-за упущенной прибыли из-за одной или другой войны. Но я также видел, какими счастливыми стали люди по время передышки. Они страстно желают мира. Я намерен дать им то, что они хотят.

Тиндарей усмехнулся.

— Каким образом? Купцы и женщины могут желать мира, Агамемнон, но сейчас в Греции слишком много воинов. Войны породили тех, для кого они — единственное дело. У каждого государства есть постоянная армия, которая только ждет следующего призыва к войне. И солдаты начинают проявлять беспокойство. На каждого пастуха, крестьянина, гончара и кузнеца в Спарте приходится по воину. Ты считаешь, что они захотят, что они смогут поменять свои мечи на гончарные круги и побрякушки из слоновой кости? Может, ты думаешь, что они способны отплыть на Крит на своих перевернутых щитах и продать ненужные шлемы крестьянам и рыбакам? И ведь твой так называемый «мир» уже нарушен. Как насчет Диомеда и Эпигонов, которые организовали осаду Фив?

Агамемнон натянуто улыбнулся.

— Диомед больше всего желает мира, — сказал он. — Я обсуждал с ним это, и он дал мне слово, что воюет только ради того, чтобы отомстить за смерть отца. Это все. Он не воюет с фиванцами ради рабов или грабежа.

— Он-то, может, и нет, — заметил Икарий. — Но его подчиненные воюют как раз ради этого. Зачем же еще?

— Я сказал, что в Греции продолжится мир, и он будет, — настаивал Агамемнон. — Когда народы поймут преимущества торговли в сравнении с войной, то изменится отношение. Люди хотят мира со своими соседями, а их правители уже богатеют от свободного передвижения товаров. С этого начинается мир. Но только одна торговля нас не объединит, как не объединят и самые торжественные клятвы. И заодно остается вопрос наших беспокойных армий, поднятый тобой. Солдаты всегда хотят стать героями.

Тиндарей допил остатки вина, и слуга снова наполнил его кубок.

— Так что ты предлагаешь сделать?

— Если мы хотим разбогатеть благодаря торговле, то нам нужно торговать за пределами Греции.

— И мы торгуем, — заметил Икарий.

— Больше нет, — поправил Агамемнон, выбрал еще один кусок дыни на блюде, откусил и выплюнул семечки по одному в огонь. — Вы слышали про царя Приама?

— Да, конечно, — кивнул Тиндарей. — Правитель Трои и во всем могущественный человек.

— Слишком могущественный, — нахмурился Агамемнон. — Он начал облагать налогами торговлю, идущую по Эгейскому морю. Приам заявляет, что море принадлежит Трое, и все корабли должны платить ему дань. Это я не потерплю.

Тиндарей осушил еще один кубок вина и громко рыгнул.

— Не исключено, что придется, сынок. Ты не можешь диктовать Приаму условия в его владениях.

— Я не считаю Эгейское море троянским владением! — холодно заявил ему Агамемнон. — Кроме того, микенские корабли — не единственная его цель, Тиндарей. Вскоре это почувствуют и твои купцы, и все остальные греческие государства. Именно поэтому я и приехал сюда — предложить решение, которое обеспечит свободную торговлю по всему Средиземному морю, сохранит мир и позволит нашим армиям удовлетворить свою жажду славы. Предлагаю созвать греческих царей на военный совет. Мы совершим набег на Илион и научим Приама уважать нас!

Агамемнон крепко сжал подлокотники и уставился на спартанских царей. Его глаза горели, в них отражались языки пламени. В ушах Тиндарея звенели слова зятя. Он встал и принялся вышагивать взад и вперед у очага, покачивая головой.

— Не будь дураком. Это невозможно.

— Правда? — спросил Икарий, откидываясь на скамье и задумчиво оттягивая мочку уха.

— Невозможно, — рявкнул Тиндарей и протянул кубок рабу, который бросился к хозяину, чтобы снова его наполнить. — Забери его, чурбан! Мне нужна светлая голова, если я не хочу, чтобы меня уговорили участвовать в одной из войн зятя. А теперь послушай меня, Агамемнон. Ты приезжаешь сюда говорить о мире, а потом предлагаешь войну. Меня это устраивает. Но можешь ли ты на самом деле представить, как греческие цари объединяют силы хоть ради чего-нибудь? Даже для разграбления иноземных городов? Ты можешь представить, что они забывают обо всей ненависти и вражде, которые существовали на протяжении жизни многих поколений? И все — ради того, чтобы микенские купцы не платили дань Трое? Ты можешь вообразить, чтобы все эти гордые люди давали клятвы верности друг другу?

Икарий встал со своего места.

— Послушай его, Тиндарей, — сказал он. — Конечно, мы можем собрать их всех вместе, даже несмотря на ненависть друг к другу. Большинство из них испытывают недобрые чувства только потому, что злобу испытывали их отцы и деды. Вражда не может продолжаться вечно. Нам нужна цель, которая объединит все говорящие по-гречески полисы и сделает нас одним народом.

— Великим народом, — яростно добавил Агамемнон. — Вы можете хотя бы представить силу объединенной Греции?

— Объединенной под твоим руководством, Агамемнон? — спросил Тиндарей, подозрительно глядя на него. — Даже с твоим политическим мастерством ты не можешь вести греков за собой. Если тебе даже когда-нибудь удастся собрать их под одной крышей, они начнут убивать друг друга. Или ты хочешь как раз этого?

— Конечно, нет. Но задай себе вопрос: что ты предпочтешь — идти со спартанской армией убивать говорящих по-гречески жителей Аргоса, коринфян или афинян? Или же ты предпочтешь убивать троянцев, которые говорят на совершенно непонятном наречии, носят странные одежды и оскорбляют богов странной и необычной манерой почитания?

— Ты знаешь мой ответ на этот вопрос…

— А ты хочешь, чтобы дома царил мир, а все наши войны велись за его пределами? Разве ты не хочешь видеть объединенную Грецию, в которой человек может заниматься своим делом в безопасности, независимо от того, требуется ли ему отправиться в путешествие к Пифии или посетить соседний город?

Агамемнон сурово смотрел на тестя, требуя ответа.

— Сын, это прекрасное видение, и я не сомневаюсь, что у Греции имеется потенциал достигнуть всего того, о чем ты говоришь, — Тиндарей вздохнул. — Но если ты не смог убедить Диомеда, твоего ближайшего друга, забыть семейную вражду с Фивами, какие у тебя шансы на то, чтобы убедить греческих царей поклясться в верности друг другу? Нас нельзя впрячь в одну упряжь, как коней, знаешь ли. Мы напоминаем безумцев, забери нас Аид, когда дело идет друг о друге! Поэтому не можем объединить силы против Трои.

Агамемнон вздохнул и уставился в огонь. Раб в эти минуты принес охапку дров и подкладывал их в очаг. Царь Микен приехал в Спарту искать поддержки второго по силе царя Греции после него самого. Но вместо этого нашел мудрость более великую, чем его собственная. Если бы его поддержал Тиндарей, если бы царем оказался Икарий, он бы собрал военный совет. Но более старший мужчина говорил авторитетно и правдиво. Нельзя с легкостью отбросить в сторону десятилетия или даже столетия вражды. Даже сами боги не могут приказать греческим царям собраться вместе под одной крышей. Он покачал головой, смиряясь с судьбой.

— Рад, что в тебе победил здравый смысл, Агамемнон, — широко улыбаясь, проговорил Тиндарей. — Кликнуть ли мне аэда, чтобы исполнил песнь? Желательно что-нибудь легкое — может быть, поэму в честь Афродиты?

Агамемнон сел прямо и щелкнул пальцами.

— А это может быть ответом.

— Что? Поэма?

— Нет — богиня любви! Какой мужчина способен ей отказать?

Братья из Спарты обменялись удивленными взглядами. Агамемнон встал и принялся мерить шагами пол.

— Твоей дочери Елене пятнадцать или шестнадцать лет, так?

— Примерно.

— Значит, она достаточно взрослая длявступления в брак.

— И что из того?

— Она — самая желанная женщина во всей Греции! — с энтузиазмом воскликнул Агамемнон. — Ты смотришь на нее глазами отца, Тиндарей, но другие мужчины… Они будут убивать ради того, чтобы жениться на ней.

На какое-то время воцарилось молчание. Агамемнон продолжал мерить шагами пол, мягко ступая по плитам обутыми в кожаные сандалии ногами. Они почти не создавали шума.

— Ты рассматривал Менелая в качестве зятя? — спросил Агамемнон через какое-то время.

— Я вообще не думал о браке Елены, если ты это имеешь в виду, — ответил Тиндарей. — Но твой брат — хороший человек. Он мне нравится с тех пор, как вы оба были мальчиками, когда я выкинул из Микен вашего дядю, этого негодяя Тиеста. Да, Менелай вероятно будет первым, о ком я подумаю.

— Хорошо. Я хотел это знать перед тем, как просить тебя приглашать женихов для Елены.

Тиндарей покачал головой.

— О, мне очень жаль, что я выпил столько вина. Когда бы ты ни оказался рядом, нужна светлая голова. Зачем мне приглашать женихов в свой дворец?

— Ты спрашивал, как мне собрать лучших из греков под одной крышей, — ответил Агамемнон. — Ну, это мой ответ. Какой царевич или царь проигнорирует приглашение засвидетельствовать почтение самой красивой женщине наших времен? И есть еще одна приманка. Я стал бы наследником твоего трона после женитьбы на Клитемнестре, если бы уже не правил в своем царстве. Это означает, что право на царство перейдет к мужчине, который женится на Елене. Учитывая ее красоту, власть и богатство, поклонники будут тучами стекаться в Спарту. Разве ты не понимаешь, Тиндарей? Это и есть сон жреца.

Икарий поднял кубок в честь Агамемнона.

— А когда ты их здесь соберешь, то проведешь и военный совет, — сказал он. — Ты — умный человек, Агамемнон. Когда-нибудь ты станешь вождем всех греков, и тогда ты сможешь повести нас к славе!

— Или — к смерти, — добавил Тиндарей.

* * *
Из ниши сверху, погруженной в тень, за ними наблюдала девушка. Ее черные волосы цвета воронова крыла покрывал капюшон белой накидки, лицо скрывалось за тонкой вуалью. В тени был заметен только блеск темных глаз. Она внимательно слушала, как мужчины внизу строят планы.

Елена очень расстроилась. Тиндарей даже не был ее настоящим отцом — эта честь принадлежала Зевсу, хотя царь того и не знал. Но у него хватило наглости выставлять ее на торги, словно какую-то рабыню. Агамемнон — всего лишь убийца, страдающий манией величия. У него в голове — лабиринт политических и военных хитростей и уловок, а черное сердце бьется только ради славы греков. Если бы она родились мужчиной, то взяла бы меч, спустилась вниз и убила всех троих.

Но она не была мужчиной. Если она хочет остановить царя Микен, плетущего вокруг нее свою паутину, то ей придется использовать более хитрое оружие, чем мечи и копья. И Елена уже знала, что оружие, которым она владеет, гораздо мощнее, чем бронза.

Девушка горько улыбнулась. С раннего детства ей приходилось прятать свою красоту под вуалью из-за того эффекта, который она производила на окружающих ее мужчин. Но по мере того, как Елена становилась старше, она научилась использовать это в свою пользу. Конечно, власть и сила принадлежат мужчинам, но ими можно манипулировать.

Елена посмотрела вниз на трех царей. Зачем ей покорно отдаваться Менелаю или любому другому мужчине, которого они ей навяжут? Она не племенная кобыла, которой можно торговать по прихоти царей. Она — дочь Зевса и имеет право сама выбирать любовника, который увезет ее как можно дальше от сдерживающих стен Спарты.

Глава 5 Священное озеро

— Я пришел спросить волю богов, — сказал Эперит. — Что они для меня сулят, как мне найти свою судьбу?

Пифия провела языком по губам и зашипела.

— Меч Ареса выковал связь, которая приведет к Олимпу. Но герою следует опасаться любви, ибо если она затуманит желания, он упадет в пропасть.

Это были ее последние слова, обращенные к ним. Жрица в последний раз зашипела, рассмеялась, натянула капюшон и опустила голову.

— Аудиенция закончена, — объявил Тразий. — Теперь вы должны уйти.

— А пророчество?

Жрец надменно фыркнул:

— Боги уже участвуют в твоей жизни. Дружба, скрепленная в битве, может привести тебя к славе, имя переживет твою смерть. Но любовь может увести тебя в сторону, и тогда ты станешь никем.

Он удовлетворенно произнес последнюю часть, словно именно такой конец и подходил для молодого воина.

— Это ложь! — гневно возразил Эперит. — Я никогда не пожертвую славой ради любви.

— Эперит! — предупредительно произнес Одиссей, обнял его за плечи и повел вслед за жрецом. — Оракул только предупредил тебя, что следует опасаться любви. Эта часть твоей судьбы все еще остается в твоих руках. Я никогда не слышал о человеке, которому боги не предоставляли бы выбора. Кроме того, ты слышал первую часть? Слава и имя, которые переживут смерть! Чего еще может желать воин?

Эперит подумал, что царевич прав. Его судьба все еще оставалась в его руках, и какая женщина может заставить его отказаться от чести? Он посмотрел на Одиссея, который успокаивающе ему улыбался. Определенно Пифия говорила про их дружбу, совсем недавно обретенную. Если ему разрешат присоединиться к небольшому отряду воинов, то надо надеяться, что тогда и начнет разворачиваться обещанная ему судьба. Она неизбежно приведет к славе и известности.

Пифона в первой пещере не было видно, и паломники вскоре снова оказались на улице, стоя под ночным небом, полным звезд. Было хорошо уйти от важничающих и много о себе думающих жрецов, вонючих паров, жрицы-прорицательницы, напоминающей змею, ее мерзкого и ужасного защитника. Эперит глубоко вдохнул ночной воздух и улыбнулся. Жизнь только начиналась.

* * *
Когда они приблизились к лагерю, Одиссей отвел молодого воина в сторону.

— Эперит, ты слышал, как меня называла Пифия?

Юноша нахмурился.

— Да, — сказал он. — Одиссей с Итаки.

Командир позволил остальным уйти вперед. Когда они скрылись из виду, он сложил руки на груди и внимательно посмотрел на Эперита.

— И что ты думаешь? — спросил он.

— Это зависит от того, кто ты — Кастор с Крита или Одиссей с Итаки.

— Меня зовут Одиссей, — ответил мужчина. — Может, ты обо мне слышал?

Юноша пожал плечами и виновато покачал головой.

— Неважно. Моему имени, как и твоему, еще предстоит прославиться в Греции. Однако я прошу прощения за то, что был вынужден тебя обманывать. — Он показал на кинжал, заткнутый за пояс Эперита. — Это хорошее оружие. Он принадлежал деду моего отца, и уверяю тебя, что мне было нелегко с ним расстаться. Все это не было частью какой-то хитрости или шутки. Я отдал его тебе, потому что имел в виду то, что говорил. И хочу, чтобы кинжал остался у тебя в знак продолжения нашей дружбы.

— Но почему ты был вынужден меня обмануть? И откуда мне знать, на самом ли деле ты Одиссей с Итаки? Я даже не знаю, где находится Итака.

Одиссей улыбнулся. Впервые с момента их встречи Эперит не видел в новом друге сдержанности, осмотрительности и осторожности. Выражение лица у него изменилось. Глаза загорелись, он выглядел счастливым и на несколько мгновений забыл об испытаниях, выпавших на их долю в этот день.

— Итака — это скалистый остров недалеко от западного побережья Акарнании, — заговорил он. — Это не очень красивый остров. Но мы счастливы там, это наш дом. Народ, по большей части, упрям, глуп, ленив. Но итакийцы — самые отважные, бесстрашные и приятные люди во всей Греции. Они живут в мире между собой, и я легко отдам жизнь за то, чтобы они такими и остались. Когда я уезжаю с родного острова, то думаю о нем каждую минуту, а когда я там, то не вспоминаю ни о каких других местах. — Одиссей пожал плечами и покачал головой, словно признавая, что не смог отдать должное своему дому. — Когда-нибудь ты приедешь к нам и все увидишь сам. Тогда мы сможем сесть у горящего костра с большим количеством вина, и я спрошу тебя про Алибас и твой народ. Хорошо?

Эперит легко улыбнулся, надеясь, что ему никогда не придется рассказывать про позор, который привел к ссылке.

— Что касается того, кто я на самом деле, — продолжал Одиссей, — Пифия не соврала. В этом ты можешь быть уверен.

— А Кастор, сын Гилакса, критский царевич? — спросил Эперит. — Кто он?

— Кастор — это маска. Я надел ее на себя, когда уплыл от родных берегов. Видишь ли, друг, несмотря на кажущийся мир и простоту, Итаку раздирают внутренние противоречия. Некоторые знатные господа не согласны с тем, что бразды правления находятся в руках моего отца. Они планируют мятеж, но у них недостаточно сил, пока они не убедят большее количество людей выбрать их, а не законного правителя. Поскольку я сын и наследник Лаэрта, эти мятежники еще больше хотят убрать меня с пути. Если отец передаст мне трон, то на острове снова будет молодой царь. Знатные господа бояться, что народ Итаки тогда подержит меня. Когда мы с тобой познакомились, требовалось вначале убедиться, что ты не очередной наемный убийца, отправленный врагами моего отца.

— Но разве враг стал бы помогать спасти твою жизнь?

— Наверное, нет, если бы мог меня опознать. Но Эвпейт, главный противник моего отца, нанимает наемных убийц с Тафоса, чтобы ту сделали за него всю грязную работу. Эти люди не с Итаки, они не узнают меня при встрече, поэтому наемному убийце требуется выяснить мое настоящее имя перед тем, как взяться за оружие. Поэтому я путешествую под именем Кастор.

— Теперь мне трудно думать о тебе, как о ком-то другом, — признался Эперит. — Но я верю тебе, Одиссей. Может, ты окажешь мне услугу в ответ?

— Конечно! Это самое меньшее, что я могу сделать.

Эперит показал большим пальцем через плечо — на храм на вершине склона.

— Пифия сказала, что дружба, скрепленная в битве, приведет к славе.

— Я хорошо ее слышал. Значит, ты тоже думаешь, что речь шла о нашей дружбе?

— Да. И я хочу славы, о которой она говорила, и имени, которое переживет смерть. На самом деле, имя Эперит — это все, что у меня осталось. Я хочу присоединиться к твоему отряду и отправиться вместе с тобой назад на Итаку.

— Маловероятно, что ты найдешь там славу, — рассмеялся Одиссей.

— Я верю жрице-прорицательнице.

— Значит, я могу рассчитывать, что ты станешь защищать трон моего отца?

— Я поклялся сражаться за тебя и твои цели, — напомнил ему Эперит. — И я не люблю узурпаторов.

— Тогда решено, — сказал Одиссей и сжал ему руку, чтобы таким образом запечатать соглашение. — Мы тронемся в путь на рассвете, ты сможешь присоединиться к дворцовой страже. Возвращайся в лагерь и поставь в известность Галитерса — он объяснит тебе твои обязанности. Я присоединюсь к вам позднее.

— Позднее? Куда ты собрался в такое время?

— В лагерь паломников. Нужно посмотреть, не продаст ли кто-нибудь мясо. Я неделю не ел нормально.

С этими словами Одиссей развернулся и пошел назад — вверх по склону, к затухающим кострам.

Эперит уже собрался идти за остальными, но внезапно вспомнил высокого жреца, Элата. Ведь он же приглашал Одиссея на встречу у озера! Значит, царевич отправился на поиски старого жреца, а рассказ о покупке еды — это просто еще одна ложь? Юноша понял, что от его вероломного нового друга не так-то просто добиться честности. Но ему было интересно выяснить, какие тайны жрец оставил только для ушей Одиссея. Он решил выяснить это сам.

* * *
Чтобы обман не раскрылся, Одиссею требовалось подняться назад на плато, а потом обойти рощу, окружавшую священное озеро. Поэтому Эперит пришел к месту встречи задолго до него и смог спрятаться за кустами у края поляны. Царевич Итаки появился через некоторое время в одиночестве, он сел у края озера, ожидая Элата. Долго это не продлилось.

Жрец появился из-под деревьев, будто призрак. Эффект усиливался из-за развевающихся белых одежд. При своем огромном росте Элат сразу же оказался в центре, его присутствия нельзя было не заметить. Он воткнул необычно длинный посох в землю и плюнул в священное озеро.

— Ну, Одиссей, ты меня уже узнал?

Одиссей поднялся на ноги и огляделся на поляне, желая удостовериться, что они тут одни. Эперит стоял неподвижно, скрываясь за кустами, однако мог наблюдать за их встречей сквозь проем между листьями.

— Да, — официальным тоном ответил царевич, скрестил руки на груди и сурово посмотрел на старика. — Ты — Элат, главный жрец Геи.

Жрец рассмеялся и направился к итакийскому царевичу, протянул руку, желая коснуться уха Одиссея. Но тот сделал шаг назад, чтобы старик не дотянулся до него длинной рукой, и предупредительно посмотрел на него, нахмурив брови.

— Не бойся, — сказал ему жрец. — Ты не единственный, кто убедительно представляется другим человеком. Настоящий Элат спит со своей любовницей. Он в одной из хижин в деревне, куда отправился после заката.

— Тогда кто ты такой? И что тебе нужно от меня?

Эперит опустил руку на рукоятку меча, опасаясь, что этот человек может оказаться посланником Эвпейта. Но если и так, он, похоже, не торопился убивать Одиссея. Вместо этого жрец молча рассматривал более низкорослого собеседника. Элат не шевелился. Вопрос Одиссея без ответа завис в воздухе между ними.

Наблюдая за происходящим, Эперит вдруг заметил, что на поляне появилось какое-то странное свечение. Это не был лунный свет, потому что луна давно исчезла за вершинами гор, и это не был свет звезд, поскольку те скрывались за облаками, которые медленно ползли по ночному небу. Каким бы ни был источник света, создавалось впечатление, что он пойман в складках одежды Элата, откуда выходит свет и распространяется по всей поляне.

— Ты помнишь, Одиссей, как еще мальчиком притворялся спящим, а твоя нянька Эвриклея приходила проверить, все ли с тобой в порядке? — внезапно спросил высокий старик. — А после того, как она уходила, обычно появлялась Она. Ты помнишь Ее, помнишь, какой высокой и красивой она тебе казалась? Как Она обычно выходила из самого темного угла твоей комнаты и сидела в ногах твоей постели, а от веса ее тела одеяло на твоих ногах натягивалось?

Одиссей выглядел пораженным.

— Откуда ты можешь знать такие вещи? — спросил он. — Кто тебе о том рассказал, если я сам не упоминал про это ни одному живому существу?

Старик улыбнулся, а свет стал ярче.

— Позволь мне спросить тебя кое-что еще, сын Лаэрта. Когда тебя атаковал кабан на этих самых склонах столько лет назад, помнишь, какой сильной стала твоя рука, воткнувшая копье в шею зверю? Как ты уверенно прицелился? Помнишь тень, которая появилась рядом с тобой и испугала вепря? Тогда кабан не вспорол тебе живот и не выпустил кишки, вместо этого он пронзил тебе ногу. Ты забыл, как Она снова приходила к тебе во сне, когда ты лежал раненый, как дала тебе сил, чтобы бороться с темнотой приближающейся смерти?

Одиссей упал на колени и коснулся головой пыли. Его голос звучал хрипло и был едва слышен, когда он признавался, что помнит это все. Мгновенно Эперит перевел взгляд со своего друга на жреца. Изо рта Элата шел необычайно яркий свет, затем он пошел из ноздрей, рассеиваясь и заполняя все открытое место между растущими кругом деревьями. Внезапно у него из глаз вырвался белый огонь, и жрец резко отвел руки назад, потом начал судорожно махать и хлопать ими. На все это было жутко смотреть. Юноша закрыл лицо руками, опасаясь за свою жизнь, и отвернулся от яркого свечения.

Мгновение спустя свет исчез, и на погруженную в тишину рощу опустились сумерки. Эперит наконец осмелился открыть глаза и поднять голову, чтобы смотреть в проем между листьями. Одиссей лежал, съежившись на земле, но перед ним теперь стоял совсем не старик.

Молодой воин слышал немало рассказов о том, как боги являлись мужчинам и женщинам. В легендах говорилось про незапамятные времена, которые не помнят даже самые старые люди, когда смертные и бессмертные вместе ходили по земле, ели, пили и даже спали друг с другом. Эпериту доводилось разговаривать с теми путешественниками, которые меняли свои рассказы на еду. Они утверждали, что встречались с богами. Женщины в Алибасе часто объясняли появление незаконнорожденного ребенка вниманием к ним со стороны высших сил. Но в век отделения смертных от бессмертных к таким рассказам относились с сомнением, а то и смеялись над ними. Тех, кто заявлял о подобном опыте, считали лжецами или сумасшедшими.

Так кто бы ему поверил, если бы он заявил, что в этот вечер видел богиню?! Она была высокой, словно молодое дерево, с сильными руками и ногами, с белой, словно мрамор, кожей. От нее исходило внутреннее свечение. Эперит догадался, что это только малая часть сияния, спрятанного глубже. Ее молодое лицо было красивым, но все же суровым, большие серые глаза казались темными от знания многого на свете. Златовласую голову украшал бронзовый шлем, в правой руке богиня держала копье. Судя по его размеру и весу, Эперит сомневался, что это оружие способен метнуть хоть кто-то из смертных. Шкура животного, украшенная сотней золотых кисточек, была наброшена на плечи и левую руку, кисточки словно плясали при каждом ее движении. В центре шкуры бросалось в глаза изображение лица — столь же отталкивающего, сколь прекрасна была богиня. Это было лицо чудовища.

Богиня вызывала благоговейный трепет. Она наклонилась и мгновение гладила Одиссея по волосам, потом схватила за руку и подняла на ноги.

— Хватит простираться ниц. Вставай, Одиссей. Если бы я оказалась наемным убийцей, посланным Эвпейтом, то ты к этому времени оказался бы уже мертв.

Одиссей отважился посмотреть на богиню, но недолго, затем снова опустил глаза.

— Это так ты приветствуешь свою любимую богиню? Я защищала тебя всю твою короткую жизнь, а ты только отворачиваешься в страхе. И это все!

Эперит едва ли мог отвести от нее взгляд. Но даже в присутствии Афины, девственной дочери Зевса, он понял, что думает об Одиссее. Почему занимающего скромное положение островного царевича почтила своим присутствием высшая сущность из рода олимпийцев? Кто такой Одиссей, раз такая богиня, как Афина, выбрана его среди многих других?

Юноша наблюдал за происходящим в благоговейном страхе, как можно ближе прижимаясь к ветвям куста. Одиссей поднял голову и посмотрел на богиню. Эпериту показалось, что он заметил слезы на глазах друга.

— Госпожа, — сказал он, упал на колени и прижал подол ее одежд к лицу.

К удивлению Эперита она тоже опустилась на колени, склонила голову и поцеловала Одиссея в волосы. Юноша не мог поверить увиденному.

— Я была с тобой все эти годы, Одиссей, наблюдала за тобой и защищала тебя, пока ты не стал готов.

— А я готов?

— Да, — ответила она. — Твое время совсем близко.

Среди деревьев закричала сова и испугала Эперита. Его плащ зацепился за ветки, листья куста, за которым он прятался, зашуршали. Афина быстро взглянула в ту сторону, потом снова повернулась к Одиссею и подняла его на ноги.

— Ты должен выслушать меня, Одиссей, и запомнить все, что я скажу. Проблемы на Итаке начнутся гораздо скорее, чем ты думал. Но ты не должен находиться там, когда Эвпейт сделает первый шаг.

— Но, госпожа, я должен защищать царство отца, — возразил Одиссей. — Любой, кто попытается отнять его у моей семьи, попробует острие моего копья.

— А ты — острия их копий, — Афина обняла его за плечи и повела прочь от озера, ближе к тому месту, где прятался Эперит. — Эвпейт — дурак. Может, я сама его когда-нибудь убью, но до того ты должен вначале доказать, что достоин быть царем вместо своего отца. Прорицательница правильно сказала, что ты станешь царем. Но тебе придется отправиться в путешествие и заключить союзы перед тем, как сможешь надеяться получить свое законное наследство.

Одиссей остановился недалеко от места укрытия Эперита. Он яростно провел рукой по шраму.

— Но если Эвпейт вскоре нанесет удар, а меня не окажется дома, Итака окажется потерянной.

— Не забывай, что ты всего лишь смертный, Одиссей, — предупредила его Афина, поднимаясь в полный рост. — Только боги знают будущее, а ты должен доверять нам, если когда-нибудь надеешься стать царем. Я честно говорю тебе, что если человек строит свои планы и следует им, но не отдает свою судьбу в руки богов, то его путь станет темным, трудным и, наконец, обреченным на поражение. Я обещаю тебе свою помощь, и ты ее получишь. Но ты должен верить. Более того, я хочу, чтобы ты кое-что для меня сделал.

— Что бы ты ни попросила, госпожа, — сказал Одиссей, хотя и после некоторого колебания.

Богиня улыбнулась.

— Мне нужно, чтобы ты отправился в Мессению. У меня там есть храм, которым перестали пользоваться. Гера поместила туда одного отпрыска Ехидны, чтобы досадить мне — чудовище старше Пифона и больше размером. Теперь эта змея не дает туда ходить моим последователям, и даже мои жрецы не осмеливаются находиться у алтаря. — Она в гневе ударила острием копья по земле и плюнула. — Я хочу, чтобы эта тварь подохла, чтобы ты сделал это для меня!

— Это будет нелегко, госпожа, — сказал Одиссей. — Но я отправлюсь туда, если ты мне приказываешь. Что сказать отцу?

— Позволь мне самой об этом позаботиться. Я обещаю тебе свою помощь, если она тебе потребуется; но только один раз. Ты должен проверить свою отвагу, полагаться на свое воинское мастерство и использовать ум, коего у тебя в достатке. Но наступит время, когда даже твое мастерство не сможет тебя спасти. Когда придет этот момент, используй вот это, чтобы вызвать меня.

Афина раскрыла ладонь, на которой лежала маленькая глиняная печать. Одиссей взял ее у богини и стал рассматривать. Благодаря исходящему от богини свечению Эперит в своем укрытии смог разглядеть, что предмет имеет форму совы.

— Разломаешь ее — и я приду к тебе, — давала она указания. — Но этим можно воспользоваться всего один раз. После этого тебе придется полагаться только на свои силы и средства. И на своих товарищей, потому что я не отправлю тебя одного. Для начала ты должен взять с собой вот этого.

Внезапно она наклонилась над кустом, за которым съежился Эперит, и, казалось, не прилагая усилий, вытащила его на открытое место. Юноша упал на землю между ног богини и Одиссея. Лежа на спине, пораженный и удивленный, он уставился на них. Они в свою очередь смотрели на него.

— Эперит?! — воскликнул Одиссей. — Ведь ты же, вроде, должен быть в лагере.

— А ты же, вроде, должен покупать мясо, — ответил Эперит.

Афина стукнула копьем по земле у его головы.

— Тихо! — приказала она. — Боги убили бесчисленное количество людей, которые за ними шпионили. И я подумываю о том, чтобы убить тебя.

Юноша перевернулся и, моля о пощаде, обхватил ее ноги руками.

— Пожалуйста, богиня, не надо! Я только хотел посмотреть, что делает Одиссей, потому что он мне соврал. Мне никогда в голову не приходило шпионить за тобой, госпожа. Прости меня, и я буду почитать тебя до конца дней своих. Я обещаю любить тебя больше, чем кого-то еще из олимпийцев.

— Это только то, что я заслуживаю, — сказала богиня суровым голосом. Затем он немного смягчился, и она копьем оттолкнула молодого воина от своих ног. — Отпусти меня, Эперит. Отпусти и вставай.

Он с неохотой отпустил ее ноги и встал, отряхивая пыль с плаща. Потом он сделал шаг назад и склонил голову, чтобы не смотреть прямо на богиню.

— А если я прикажу тебе следовать за Одиссеем на край земли, ты сделаешь, как я хочу?

— Да, госпожа Афина, — ответил он. — Моя судьба уже связана с Одиссеем. И я поклялся выполнять волю богов. Ты можешь не сомневаться: я сделаю так, как ты скажешь.

— Отлично! Держи слово, и с тобой не случится ничего плохого. Но хочу тебя предупредить: опасайся женских чар. У тебя нет опыта общения с этими подлыми и грешными созданиями, Эперит, а неправильный выбор окажется губительным. Одиссей, вот мой прощальный совет тебе: опасайся своих друзей. И не забудь про мой храм в Мессении.

В следующее мгновение она исчезла. Эперит провел рукой по тому месту, где она только что стояла, но там не осталось ничего.

* * *
Хотя отряд проснулся до рассвета и нигде не задерживался, им потребовалась большая часть следующего утра, чтобы добраться до порта, где стоял корабль итакийцев. Путешествие прошло спокойно. Они спустились к огромному заливу, который Эперит видел предыдущим вечером. Чувствовалась усталость, потому что командиры Одиссей и Галитерс были безжалостны, настаивая на быстром темпе и разрешив всего несколько привалов. Несмотря на это, новый участник отряда обрадовался, поняв, что другие воины довольны включением его в их ряды. Только один Ментор держался холодно и отстраненно.

Во время марша Эперит почувствовал странный запах в воздухе. Он не был ни приятным, ни отвратительным, просто непривычным для него. Юноша увидел больших белых птиц, круживших в небе над ними. Он никогда не видел таких птиц до появления у Пифии. У них были длинные загнутые клювы и достаточно большой размах крыльев, чтобы отбрасывать тени на воинов во время полета.

Эперит наблюдал за тем, как они летят по ветру, машут крыльями, кружат и поднимаются вверх в ярком солнечном свете, почувствовав незнакомую боль в сердце. У него возникло ощущение, будто он находится на пороге нового мира, в который страстно желал попасть, и вскоре сможет сбросить лохмотья прошлой жизни, впервые обнаружив, кто он есть на самом деле. Молодой воин делал поворот, в результате чего отец и Алибас исчезали из поля зрения, а он сам вставал на тропу, ведущую к обещанной славе. Оковы и обязательства старого мира не будут больше иметь над ним никакой власти.

С его спутниками тоже произошли превращения. Больше они не казались усталыми, не сгибались под весом оружия. Вместо этого мрачное настроение воинов сменилось болтовней и возбуждением, которого раньше Эперит не замечал. Их разговоры больше не представляли собой поток проклятий и ругательств, обмен жалобами, как это было в предыдущий день. Теперь они говорили об Итаке. Люди с готовностью обсуждали жен и семьи, домашнюю пищу и вино, которое любили пить у родного очага. И они говорили о море…

Эперит уже видел куски этой таинственной сущности — огромную массу воды, просматривавшуюся со склонов горы Парнас. Это зрелище вызывало волнение. Прошлой ночью море сияло в лунном свете, словно серебро, а утром представляло собой темную массу, на поверхности которой солнечный свет разделялся на тысячи лучей. Но юноша знал, что даже это — только залив, который ведет к морю. В сравнении с ним он чуть больше, чем маленькая веточка на огромном дереве.

Блестящие воды исчезли из виду, когда группа добралась до долины под горой, на которой жила Пифия. Они пошли вдоль русла руки, которая постепенно становилась все более широкой и шумной. По обоим берегам лежало много камней и валунов. Воины встретили нескольких паломников, которые шли к оракулу в сопровождении местных крестьян, выступавших в роли проводников. Первым знаком, свидетельствующим о приближении к городу, стала группа девушек, стирающих белье на другой стороне реки. Вскоре после этого на пути начали попадаться маленькие хижины и дома большего размера. Постепенно тропа превратилась в дорогу, по которой шли женщины с кувшинами воды, а рядом бежали их дети с испачканными лицами. Они тупо смотрели на проходящих мимо незнакомцев. Пастух, гнавший коз к реке на водопой, весело поздоровался с паломниками, но больше с ними никто не разговаривал.

Вскоре они оказались в самом городе, следуя вдоль реки, отряд добрался до гавани. Огромная масса воды, которую Эперит видел раньше только на отдалении, теперь простиралась перед ним. Это была темная блестящая масса, которая, казалось, тихо вздыхала под дуновениями ветра, налетавшего с берега. Вода еще не была морем (юноша видел землю, окружающую этот водный простор), но Антифий пояснил ему: это вход в залив, который отделяет северную Грецию от Пелопоннеса. А уж по нему можно выйти к мировым океанам.

Кричали стаи чаек, которые большими кругами кружили над городом. Много птиц собралось над лодкой, стоявшей у деревянной платформы, которая выходила далеко в море. Эперит очарованно наблюдал за тем, как команда передает деревянные ящики людям на платформе, а те потом переправляют их на берег.

— В чем дело, Эперит? Никогда раньше не видел рыбаков?

Антифий присоединился к Эпериту, немного отставшему от остальных членов отряда. Итакийский стражник теперь был в хорошем настроении, поскольку направлялся домой. Он подтолкнул молодого воина вбок локтем. Юноша снова посмотрел на рыбаков, которые продолжали выгружать ящики из лодки. Иногда что-то блестящее падало в воду, и чайки тут же бросались в волны, вытаскивая этот непонятный предмет.

— Нет, — признался Эперит, — их не было в Алибасе. Мой дом находится во многих днях пути от моря.

— Значит, ты никогда не видел моря? — спросил Антифий и покачал головой, пытаясь представить, как можно жить, каждый день не видя волн.

До этого времени Эперит знал море только по фантастическим рассказам аэдов или седых, умудренных опытом путешественников, которые время от времени проходили через Алибас. Они рассказывали про огромное бездонное озеро, у которого нет конца. Оно наполнено золотыми и серебряными рыбинами, которых едят люди, живущие у моря. Они говорили, что по цвету океаны такие же голубые, как небо, но иногда бывают темными, словно вино. Поверхность моря постоянно двигается под дуновением или порывами ветра и напоминает поле качающегося на ветру ячменя. Иногда, по их словам, Посейдон заставляет воды подняться, словно огромные стены, чтобы бить по кораблям, которые ходят по ним. Из-за этого люди, живущие у моря, строят мощные и большие суда, которые смогут выдержать гнев бога. Конечно, в Алибасе имелись маленькие лодки, но те немногие местные жители, которым доводилось когда-то увидеть море, авторитетно заявляли, что корабли во много раз больше — словно два или три дома, соединенных вместе, а в некоторых из них могут одновременно поместиться более ста человек.

— А морские твари на самом деле сделаны из серебра и золота?

— Серебра и золота? — рассмеялся Антифий. — Если бы это было так, то Итака стала бы богатейшей страной мира. Ну, сельский парень, чего ты ждешь? Пошли! Ты все выяснишь сам.

С этими словами он направился к рыбакам. Эпериту очень хотелось увидеть серебряную рыбину, и он последовал сразу же за Антифием.

* * *
В тот вечер они разбили лагерь на берегу. Одиссей решил подождать следующего утра и только тогда отправляться в обратный путь на Итаку. Его корабль оказался не таким большим, как рисовало воображение Эперита, но это было красивое судно, и юноша с нетерпением ждал, когда настанет пора подниматься на борт.

Юноша выяснил, что морская рыба сделана вовсе не из серебра. Он помог развести огонь на берегу, пока другие готовили еду или ходили за пресной водой (к его удивлению, они заявили, что морскую нельзя пить). Собирая хворост, молодой воин все время смотрел на корабль и думал о нем. Садилось солнце, и спокойные воды словно охватило огнем. Они мерцали в оранжево-красном свете, словно новая бронза. Черный силуэт корабля, стоявшего на якоре, резко выделялся среди небольших отблескивающих огнем волн. Корпус корабля оказался низким и широким, с обоих концов поднимались огромные деревянные изогнутые рога. Вероятно, нос должен прорезать волны подобно острию копья. Высокая мачта стояла почти в центре, но ближе к носу, со свернутым парусом на длинной поперечной рее. Его привязали к ней целой паутиной веревок.

Одиссей с десятью товарищами уходил к Пифии, а восемь человек оставались охранять корабль. Они искренне и по-дружески поприветствовали нового участника отряда из Алибаса, хотя очень огорчились из-за гибели одного из своих товарищей. Итакийцы потребовали рассказать им про бой и посещение Пифии. Когда все собрались на ужин с вином, Одиссей поведал обо всем подробно, еще и сильно приукрашивая историю. Для человека с таким суровым внешним видом, вроде бы грубого и неотесанного на вид, царевич обладал мягким и приятным голосом. Его речи казались сладкими, как мед, слова падали, словно снежинки в горах зимой, мягко и чарующе. Он непреодолимо привлекал к себе.

Люди слушали внимательно и не перебивали, у них в сознании возникали те образы, которые создавал для них Одиссей. Они сидели, словно очарованные, пока история не закончилась, а рассказчик не замолчат с улыбкой на устах, потягивая вино.

По просьбе новых товарищей Эперит рассказал о своем участии в сражении и встрече с Пифоном. Вино помогло ему расслабиться и избавиться от сдержанности. Даже недовольное выражение лица Ментора не удержало его от рассказа о пророчествах Пифии. Он поведал слушателям, какое будущее его ждет. Ему было приятно, что это произвело на них достаточно сильное впечатление. Моряки даже спросили Галитерса и Антифия, правда ли это. Но когда Эперит предложил рассказать о пророчествах оракула Одиссею, Галитерс поднял руку.

— Достаточно, Эперит. Это Одиссей сам расскажет совету. Пока всего лучше не раскрывать.

После этого разговоры стихли, люди стали раскладывать на земле плащи и одеяла. Эперит лежал без сна еще час, слушая, как храпят во сне товарищи и глядя на звезды, пронзающие тьму над головой. Какое-то время он думал об улицах и дворцах Алибаса, вспоминая о злосчастных событиях, потрясших город и вынудивших его покинуть родные места. Но мрачное одиночество ссылки, к счастью, оказалось недолгим. Боги уже отправляли его на Итаку.

Юноша пытался представить свой новый дом, соединяя образы по частичкам, ставшим известным ему ранее, пока все сидели у костра. Это солнечный остров с лесами и ручьями, деревнями и крестьянскими дворами, населенный счастливыми людьми. Однако ему угрожает мятеж. И весь остров окружен бесконечным морем, которое постоянно меняется.

Эперит посмотрел на корабль, который теперь казался черным и бесформенным в темных водах, и вскоре заснул. Ему снилась армада подобных судов, переносящая такую огромную армию, что количество людей просто невозможно сосчитать.

Глава 6 Герусия

Итака находилась в центре группы островов большего размера, которые располагались к северу, западу и югу от нее. По форме этот остров напоминал два кожаных мешка, связанных вместе узлом. Обе половинки были гористыми и покрыты лесами, и не подходили для земледелия. Правда, кукурузу и виноград в небольших количествах выращивали. В южной части имелось всего несколько хозяйств, а куда большее пространство занимали пастбища для коз. В северной части проживало основное количество островитян, там же находился и дворец Лаэрта.

Как только рассвело, развернули парус, ветер тут же надул его, и корабль пошел по заливу, выходящему в Ионическое море. Дамастор предложил обучить Эперита кое-каким основам морского дела, но большую часть времени задавал неприятные вопросы о его прошлом и о посещении оракула. Казалось, что больше всего моряку хочется узнать, что предсказали Одиссею. Но когда стало ясно, что юноша не расскажет ничего важного (ни о причинах своего ухода из Алибаса, ни о словах Пифии), вопросы прекратились. И Дамастор сам стал рассказывать про свою жену и ребенка. Через несколько часов они миновали последний мыс, и команда увидела впереди на горизонте родные острова. Однако когда они вышли в открытое море, усилился ветер, и моряки были вынуждены действовать. Старый моряк бросил ученика и присоединился к сотоварищам у кожаных веревок. Эперит беспомощно наблюдал за их действиями.

Люди, которые сопровождали Одиссея в походе к оракулу, чувствовали себя как дома и в море, и на земле. Возможно, им было даже привычнее находиться в море. Они ловко управлялись с парусом с изображением дельфина, в полной мере использовали силу ветра. Корабль несся вперед по волнам на огромной скорости. Эперит не думал, что подобную скорость можно развить на воде. Вскоре судно уже огибало южную оконечность Итаки, а потом зашло в узкий пролив, который отделял остров от более крупного соседа, Самоса.

От команды больше не требовалось заниматься парусами, моряки отдыхали на скамьях. Одиссей стоял у руля и вел корабль по знакомому проливу. Люди радостно наблюдали за тем, как родные места проплывают справа от них. Было маловероятно, что Эперита ждали новые уроки судовождения, поэтому он сидел на носу и смотрел, как голубой рог разрезает волны, как взлетает пена и падает на красные борта. По обеим сторонам от носа-рога было нарисовано по огромному глазу, который смотрел вниз — на волны, рассекаемые кораблем.

Юноша был очарован судном с того самого момента, как утром поднялся на борт, и самим морем, в котором корабль жил и энергично двигался. Эперит в жизни не видел ничего более красивого, чем галера Одиссея, или более приятного для глаз, чем ее форма и движение.

Сидя на носу, он восхищался ее скоростью и мощью, поклявшись, что когда-нибудь отправится в долгое морское путешествие. Ветер будет дуть ему в спину, он посетит места, которые раньше только представлял в своем воображении. Эперит увидит легендарные города и красивые от природы места, которые любят сами боги. Но гораздо большее удовольствие доставит ему само море. Он был сухопутным жителем, который провел всю жизнь на твердой земле, поэтому качающаяся под ногами палуба корабля вначале ужаснула, затем заставила растеряться, а под конец он почувствовал возбуждение. Юноша никогда не испытывал ничего подобного. Он с восторгом стоял на то опускающейся, то вздымающейся палубе, ветер развевал его волосы, а над головой бился парус. Молодой воин с нетерпением ждал того времени, когда окажется в море надолго, и ему не нужно будет никуда торопиться.

Он присоединился к Антифию, который сидел на скамье и наблюдал за проплывающим мимо островом. Возвышенности юга Итаки быстро уступили место небольшой горе с крутыми склонами, которая стояла на двух половинках острова. Вокруг покрытых кустарником склонов летали вороны, наполняя воздух карканьем и не обращая внимания на корабль, который проходил мимо них. Затем появилась вторая гора, самая большая на острове. У нее оказались почти вертикальные склоны, она напоминала огромного зверя, наслаждающегося лучами клонящегося к западу солнца.

— Гора Неритон, — объявил Антифий, показывая на нее. — Главный ориентир на Итаке. Она бросает тень на дворец и на наши дома на севере. Мы используем ее, чтобы наблюдать за теми, кто к нам плывет. С вершины Неритона человек с хорошим зрением способен рассмотреть города и поселки на Пелопоннесе. Поэтому часовые заметили нас уже какое-то время тому назад. Царские рабы уже готовят пир в честь нашего возвращения, а когда люди услышат о твоих подвигах, Эперит, ты станешь пометным гостем.

Юноша взялся за веревку, чтобы удерживать равновесие, и посмотрел верх, на поросшую лесом гору. Ее склоны становились розовыми в свете садящегося солнца. Значит, это его новый дом. Множество скалистых возвышенностей, поднимающихся из моря на краю известного мира. Непривычно, даже чужеродно… Хотя пейзаж был новым, остров казался знакомым, изолированным и независимым убежищем, которое даже странник вроде него может назвать домом. Его границы навсегда определены неизменным морем. Ступив на берег, Эперит окажется на земле, защищенной и свободной от борьбы и споров внешнего мира. Здесь человек может находиться вдали от вражды и войн, которые так долго раздирали Грецию, и оставаться свободным.

Одиссей заводил корабль в устье маленького залива. Вскоре они уже дрейфовали в тихой бухте, словно в кармане, вшитом в линии берега между северными склонами горы Неритон справа и еще одной горой с крутыми склонами слева. Везде вокруг Эперита моряки занимались парусом или якорем, Одиссей продолжал сжимать лоцманские весла и склонился через борт, чтобы оценить расстояние между корпусом и дном бухты. Потом он кивнул, и якорь полетел вниз с громким всплеском.

На побережье собралась группа молодых людей, они махали и приветственно кричали команде. Двое сели в маленькую лодку и принялись грести к вставшей на якорь галере. Эперит с интересом наблюдал, как Дамастор и Ментор помогают им забраться на борт. Команда тоже тепло поприветствовала молодых людей.

— Эвмай! — воскликнул Одиссей, отхода от руля и крепко прижимая молодого человека к широкой груди. — Как ты? Присматривал за моей сестрой?

— Она здесь, господин, с ней все в порядке, — ответил Эвмай, кивая на берег, где девушка с обнаженной грудью в пурпурной юбке махала кораблю.

Одиссей помахал в ответ, затем склонился через палубное ограждение и громко закричал нечетко различимой фигуре на берегу:

— Ктимена! Надень что-нибудь, бесстыдница! Ты же больше не маленькая девочка.

Он предупредительно посмотрел на членов команды, которые тут же занялись сворачиванием паруса и подготовкой к схождению на берег. Эперит присоединился к ним, хотя едва ли мог не смотреть на стройную девушку на берегу. Учитывая нескладную мощную фигуру Одиссея, по форме напоминающую треугольник, оказалось неожиданным, что его сестра — такая стройная. Затем он вспомнил слова оракула и был поражен тому, как быстро сбывается предупреждение. Это родственница его друга, а он уже сдается собственному возбуждению при виде ее полуголого тела!

Юноша тут же решил быть лишь в самых официальных отношениях с девушкой, держаться отстраненно. Как дворцовый стражник, он, несомненно, будет видеть ее ежедневно.

— Эперит! — позвал Одиссей и поманил его рукой. — Это Эвмай. Мой отец купил его маленьким ребенком, а за эти годы он стал мне младшим братом.

Красивый парень с румяным лицом и темными вьющимися волосами был лишь немного младше Эперита. Несмотря на худощавость, бросались в глаза мускулы, силу которых воин почувствовал, когда Эвмай сжал его руку.

— Добро пожаловать на Итаку.

— Благодарю, — кивнул Эперит, которому парень сразу же понравился.

Одиссей забрался в весельную лодку. За ним последовал Галитерс, который позвал двух молодых людей, предлагая присоединиться к ним. Эвмай легко перебрался с одного судна на другое, затем повернулся, чтобы помочь Эпериту, который очень старался не упасть в воду, бьющуюся между галерой и лодкой. Команда смеялась и подшучивала над его усилиями. Но больше всего смущало то, что за ним с берега наблюдала Ктимена.

Они погребли к побережью и вскоре оказались по колено в воде, выпрыгнув из лодки. Ее оттащили к берегу, где она уткнулась носом в мягкий песок. Двое молодых людей отсоединились от группы на берегу, сели на весла и отправились к морякам, которыеждали на палубе галеры.

— Привет, брат, — сказала Ктимена, отходя от друзей и быстро направляясь к Одиссею.

Она оказалась невысокого роста, как и он, с таким же непримечательным лицом, хотя нос был меньше, а губы — более пухлыми. Длинные черные волосы спадали по плечам, почти прикрывая грудь. В ней было столько женственности и властности, что девушка сразу же привлекала к себе внимание. Вероятно, ей уже исполнилось тринадцать, а то и четырнадцать лет, и Эперит согласился с Одиссеем, что она больше не ребенок. Вспомнив о данном обязательстве, он опустил глаза и уставился на мокрый песок, на котором валялось много ракушек.

— Привет, сестра, — поздоровался Одиссей с точно такой же холодностью.

Затем, после довольно долгой паузы, он подхватил ее огромными ручищами и посадил себе на плечи. Она закрыла ему глаза руками и истерично смеялась, пока он бегал по пляжу, словно конь с наездницей, то и дело подворачивая ноги и выставив руки перед собой.

— Ты можешь быть Орионом, а я — Кедалионом, направляющим слепца, — закричала она.

— Тогда веди меня к встающему солнцу, Кедалион, — ответил Одиссей.

Остальные молодые люди тут же встали полукругом на берегу, отойдя подальше от неуверенно двигающихся «коня» и «наездницы» у края воды. Эвмай, Галитерс и Эперит стояли рядом и наблюдали за тем, как Ктимена направляет брата, который пытается добраться до ее товарищей на берегу. Усилия не принесли результата, хотя их моряки и стояли неподвижно. Но Одиссей настойчиво продолжал игру, не показывая признаков усталости. Постепенно они подобралась поближе к маленькой группе у края воды, и Эперит заметил, что Ктимена частенько на него поглядывает. Затем она внезапно велела брату повернуть направо и идти прямо. Мгновение спустя его огромные руки опустились на плечи Эперита.

— Ты нашел солнце, Орион, — объявила Ктимена и убрала руки с глаз брата. Одиссей заморгал, увидел Эперита и улыбнулся.

— По правилам игры теперь твой черед быть Орионом, — сказал он. — Но моя сестра теперь не такая легкая, как была раньше, и я сомневаюсь, что это будет самой подходящей формой приветствия.

Ктимена бесстыдно смотрела сверху вниз на Эперита.

— Кто это? — спросила она.

— Эперит из Алибаса, — ответил Одиссей, который не видел взгляда сестры. — Он совсем недавно убил пятерых в одно утро, поэтому будь осторожна и не зли его.

— Пятерых! — произнесла она воркующим голосом с внезапно возникшим интересом, потом спустилась с плеч брата и взяла Эперита под руку. — Правда? Пятерых?

— Да, — ответил он, напрягаясь от ощущения ее теплой плоти, прижимавшейся к его телу.

Эперит не привык к вниманию женщин и не знал, как реагировать на не совсем умелый флирт Ктимены, особенно — в присутствии Одиссея. Ктимена была привлекательной девушкой, этого не отнимешь. От мягкой кожи пахло цветами, вообще вокруг нее витал цветочный аромат, словно окутывая ее. Но юноша помнил свое недавнее намерение оставаться в исключительно официальных отношениях с девушкой.

К этому времени остальные участники отряда тоже ступили на берег и были готовы отправиться во дворец.

— Ктимена! — позвал Эвмай, которому было забавно наблюдать за мнениями Эперита.

— Что? — ответила она, отводя взгляд от юноши, который нервно поглядывал на нее. Она хитро ему улыбнулась.

— Не ты ли говорила, что царь хочет видеть Одиссея?

— Правда? Хочет? Да! Одиссей, отец хотел, чтобы ты сразу же отправился к нему после того, как сойдешь на берег. Он собирает герусию и хочет, чтобы вы с Галитерсом присутствовали. Думаю, что прямо сейчас…

Одиссей забрал у Антифия мешок и перекинул через плечо. Внезапно он сильно напрягся.

— Вам придется пировать без меня, — крикнул он подчиненным, жестом призывая последних на берег. — Ментор, не напивайся слишком сильно. Пошли, Галитерс, нас ждут в другом месте. И ты тоже, Эперит. А ты, сестра, если бы думала о чем-то, кроме танцев и мальчиков, могла бы вспомнить: послания царя следует передавать сразу же.

После этого он направился к покрытому лесом хребту, закрывавшему проем между двумя горными пиками. Дорога шла под деревьями. Эперит следовал за Галитерсом, а Ктимена так и висела у него на руке.

В большом зале отсутствовали окна. Он был мрачным и освещался только огнем центрального очага. Дым поднимался к высокому потолку, на котором просматривались нечеткие изображения солнца, луны и звезд — всего, что осталось от когда-то яркой росписи. Вокруг очага, словно часовые, стояли четыре высокие колонны, наполовину освещаемые огнем, а наполовину погруженные во тьму. На их гладкой поверхности едва ли можно было различить очертания птиц, деревьев и цветов.

Со всех сторон на темных стенах висели щиты и копья, по большей части в античном стиле. Они все требовали ремонта, бронза почернела от дыма за много лет. В мигающем свете Эперит попытался рассмотреть сцены земной и морской жизни, изображенные на стенах. Но эти рисунки делались несколько поколений назад, штукатурка осыпалась, изображения практически исчезли вместе со славой ныне старого дворца. Только два льва по бокам ничем не украшенного гранитного трона, стоявшего у восточной стены, сохраняли какое-то подобие изначального цвета и яркости. Когда-то они явно выглядели, как живые.

Эперит сел на одну из семи деревянных лавок вокруг горящего очага, лицом к пустому трону, стоявшему рядом с ним. Одиссей устроился рядом с Эперитом, а Галитерс — с другой стороны от царевича. Одиссей с Галитерсом задумчиво смотрели в огонь. Эперит же рассматривал молчавших участников герусии, которые рассаживались на другие скамьи. Это были самые верные советники царя, занимавшие высшее положение и дававшие правителю советы, когда возникала такая необходимость. Большинство оказались пожилыми или людьми среднего возраста. Их освещали потрескивающие языки пламени, выхватывая глубокие морщины. Отдельные части лиц оставались в тени.

Эперит рассматривал их сквозь языки пламени, несколько искажающие лица. Внезапно дверь позади него отворилась, и все мгновенно встали. В зал вошли мужчина и женщина, держась рядом друг с другом, они без церемоний заняли два свободных места. С ними пришли двое вооруженных стражников, которые застыли у двери. Вслед правителем и правительницей появились рабы с напитками, которые по очереди подали собравшимся.

— Помни, что ты здесь самый младший, Эперит, — прошептал юноше на ухо Одиссей, склоняясь к нему. — И ты — чужестранец. Отвечай только на заданные вопросы, а сам не начинай ничего говорить. Во всем остальном слушайся моих подсказок.

Утолив жажду, Эперит опустил серебряный кубок и стал наблюдать за остальными, которые держали кубки в руках. Несмотря на появление царственной пары без каких-либо церемоний и официального объявления, юноша понял по продолжающейся тишине, что советники герусии ждут, когда вновь прибывшие заговорят.

Мужчина держал в руке искривленный посох из темного дерева, почти с себя ростом. Когда начнется обсуждение, он станет вручать посох по очереди каждому выступающему — это означало разрешение говорить. Но если перед ним был Лаэрт, царь Итаки, то Эперит едва ли мог представить человека, менее похожего на Одиссея. Из-за седых волос, слезящихся глаз и тонких губ, опущенных в уголках, он казался старше своих лет. Его тело явно утратило былую силу и ослабло, плечи ссутулились, тонким коротким ногам приходилось поддерживать слишком большой живот. Кожа оказалась бледной, а это означало, что человек большую часть времени проводит в помещении. Судя потому, как он, прищурившись, смотрел на советников герусии, Эперит догадался, что у этого человека ослабевает и падает зрение. Казалось, что смотреть ему мешает еще и большой крючковатый нос.

В противоположность мужу, Антиклея, жена Лаэрта, оказалась очень сильно похожей на Одиссея. У нее были те же зеленые глаза, рыжевато-каштановые волосы и прямой нос, как у сына, широкие плечи царевич тоже унаследовал у нее. Она выглядела гораздо моложе мужа, и все глаза смотрели на нее, когда царская чета уселась перед советом.

Лаэрт встал, взял кубок, опустил в него кончики пальцев и несколько раз сбрызнул языки пламени вином перед тем, как снова сесть и начать пить. Это было возлияние богам. Остальные советники герусии встали и повторили его жест. Эперит сделал это последним и поймал взгляд слезящихся глаз царя, когда возвращался на свое место. Правитель смотрел довольно долго, потом нарушил тишину, несколько раз хлопнув ладонью по каменному подлокотнику трона.

— Так, вы все знакомы друг с другом, поэтому давайте без церемоний. Начинаем работу. Галитерс, друг мой, я рад, что ты привез моего сына домой в целости и сохранности после встречи с оракулом. Какие новости от Пифии, Одиссей?

Одиссей встал и забрал посох у отца. Они молча встретились взглядами. С одной стороны сидел правящий царь, маленький и слабый, немного приподняв голову и нос, словно к чему-то прислушиваясь. Он слегка прикусывал зубами нижнюю губу, так что создавалось впечатление бессознательной ухмылки. Напротив него стоял будущий царь, мощный и сильный. Уверенность юности окружала его, словно дорогой непроницаемый плащ.

Одиссей рассказал о событиях, которые произошли во время путешествия, но не повторил пророчества Пифии. Он подчеркнул роль, которую Эперит сыграл в схватке с дезертирами.

— В виде признания его смелости, я попросил Эперита присоединиться к царской страже, — завершил рассказ царевич.

— Свою стражу выбирает царь, — суровым тоном ответил Лаэрт, не глядя на гостя сына. — И ты, и Галитерс об этом знаете.

— Уверяю тебя, отец: его назначение возможно только с твоего одобрения. Но спроси себя, можешь ли ты отказать желающему служить воину, который в своей первой схватке убил пятерых?

В ответе Одиссея слышалась напряженность, которая выдавала молчаливое соперничество между отцом и сыном, царем и царевичем. Лаэрт ответил со скоростью бросающейся змеи.

— Спроси себя, можно ли доверять жизнь царя чужестранцу! Ты проверял его?

— Больше, чем достаточно, отец. Он подходит для служения царю, и сама Пифия обещала ему великие дела.

— Оракул никогда ничего не обещает, Одиссей, — возразил Лаэрт. — Тебе следует это помнить. Почему ты помогал моему сыну и его людям?

Эпериту потребовалось какое-то время, чтобы понять: правитель обращается к нему. Он удивленно посмотрел на царя, внезапно не зная, что сказать. Потом юноша заметил, что Одиссей оказался рядом с ним и тихонечко хлопает его по колену. Эперит тут же опустился на колени и склонил голову.

— Господин, я увидел, что смелые люди находятся в меньшинстве и окружены. Было легко решить, кому больше требуется моя помощь.

— А если бы люди моего сына были в большинстве?

Эперит поднял голову и встретился взглядом с Лаэртом.

— В таком случае, господин, я мог бы убить пятерых итакийцев.

Царь улыбнулся после такого ответа, но в этой улыбке не было тепла, она не принесла никакого облегчения.

— Ты на испытательном сроке, Эперит из Алибаса, — заявил ему царь. — Но я буду наблюдать за тобой.

На этот раз царь неотрывно уставился на молодого воина и не отводил взгляда. Эперит тоже смотрел ему в глаза, и чувствовал, что царь будто разбивает хрупкие барьеры, которые скрывали его самые тайные мысли. Эперит быстро опустил глаза, опасаясь, что старик пройдет по коридорам его сознания в те области, которые он сам не осмеливался исследовать.

— Да, я буду следить за тобой, как ястреб, — повторил правитель перед тем, как повернуться к остальным. — Так, ты где, Корон? Встань, чтобы мои старые глаза могли тебя видеть. Я созвал вас всех сюда, потому что у Корона есть новости из лагеря Эвпейта. Вставай, Корон, бери посох выступающего.

Господин знатного происхождения средних лет с черными, словно смоль, волосами, встал со скамьи, стоявшей ближе всех к царю, и забрал посох у Одиссея. Эперит понял, что он богат, о том говорило качество его одежд, ухоженность и сытость. Мужчина держался очень уверенно, можно было догадаться, что Корон занимает высокое положение и привык к почтительному и уважительному отношению других.

— Господа советники и царица, правителю Лаэрту повезло, что я являюсь его верным союзником, поскольку я принес новость, которая вынуждает нас, верных ему, действовать незамедлительно. Какое-то время тому назад бога подсказали мне, что нужно подкупить одного из рабов Эвпейта, чтобы тот служил мне. Этот человек стал моими глазами и ушами в доме предателя, я знаю практически все о планах Эвпейта. Он — житель Итаки и знаком нам всем. Но позвольте мне поподробнее остановиться на том, что мы знаем об этом человеке, хотя бы ради нашего гостя. — Корон легко поклонился Эпериту. — Эвпейт — человек знатного происхождения, богатый купец, прекрасный оратор. Он имеет политические амбиции, однако никогда раньше не думал о насилии на этих островах. Теперь уже какое-то время мы слушаем его речи на рыночных площадях, поэтому знаем, что он заявляет. Он говорит, что любит свою страну…

— Любит страну! — фыркнул один из советников-геронтов, согбенный от старости мужчина, который едва ли мог распрямить спину, чтобы выразить свое отвращение. — Это жирный, изнеженный трус, который не хочет ничего, кроме увеличения своего богатства! Кто может забыть, как он взял сторону тафиан, когда они совершали набеги на наших союзников, жителей Теспротии? Может ли человек, атакующий друзей своей страны, называться любящим родину?

Старик замолчан, чтобы перевести дыхание. Из уважения к его возрасту, никто не посмел его прервать, даже Корон, который держал посох выступающего.

— Я был в толпе жителей острова, которые хотели его убить за предательство. Мы гнали его от его хозяйства на северном побережье к дворцу. Никогда бы не подумал, что такой толстяк может так быстро бегать. — Он снова перевел дыхание. Из-за возбуждения воздух вылетал у него изо рта со свистом. — Только Лаэрт пожалел этого человека и предоставил убежище в своем доме. Он и его сын, — старик показал палкой на Одиссея, — удерживали ворота, запрещая нам войти и убеждая разойтись по домам. И Эвпейт хочет сбросить эту семью!

После уважительной паузы Корон продолжил.

— Благодарю, Фроний. Если бы мы все так хорошо помнили про обиды, злую волю и недоброжелательность, как ты, то возможно Эвпейту и не удалось бы найти путь к сердцам людей. Но, тем не менее, он объявляет себя любящим страну и почитателем богов, распространяя ложь среди тех, кто его слушает. Он заявляет, что Лаэрт ничего не делает, объявляет его слабым правителем, который хочет, чтобы на Итаке продолжался застой, она не росла и не развивалась, и не использовала свои богатства полностью. Он говорит, что если бы стал монархом, то превратил бы нашу маленькую группу островов в царство, с которым все будут считаться. И люди его слушают! Они верят Эвпейту, когда он заявляет, что принесет богатство в их города и хозяйства, когда обещает построить дворец, способный соперничать с тем, что стоит в Микенах, и заключить сильные союзы с другими государствами. И я скажу вам, что есть и еще большая опасность: к нему прислушиваются многие люди благородного происхождения на наших островах.

Корон посмотрел на каждого члена совета по очереди, переводя взгляд с одних глаз на другие и пытаясь донести до них перспективы. А заодно хотел показать, что Лаэрт теряет свои позиции на Итаке.

— Несмотря на все его влияние, терпение и настойчивость, которую он проявляет, пытаясь взбудоражить людей, большинство — против него. Его поддерживает где-то четверть населения и знатных господ.

— Чушь! — закричал Фроний. — Самое большее — десятая часть.

— Еще четверть симпатизирует, но не приняла решения, — продолжал Корон. — Оставшиеся верны Лаэрту и никогда не поддержат узурпатора, даже если некоторые из них и согласны с Эвпейтом. Зная это, предатель изменил свои планы. Поэтому я здесь.

В этот момент Корон подозвал одного из рабов, тот подошел и снова наполнил его кубок. Корон сделал глоток и опять обвел всех взглядом.

— Несмотря на предательство, Эвпейт не хочет убивать нашего великого царя. Он все еще помнит про долг чести за то, что вы закрыли его от толпы, мой господин. Но он — политик, поэтому опасается, что ваша смерть принесет ему больше врагов, чем друзей. Посему Эвпейт предпочтет, чтобы вы оставили трон по соглашению со знатными господами, а не были убиты, как собака. Однако он собрал вокруг себя людей, которые не столь разборчивы. Эти люди, в особенности близнецы Полиб и Политерс, устали ждать, когда общественное мнение повернется в их пользу. Они требуют немедленных действий и намерены сделать так, как хотят. До недавнего времени мне хватало ежедневных сообщений моего шпиона, который рассказывал о происходящем в доме. Он передавал мне имена каждого нового знатного господина, который переходил на сторону Эвпейта, а также планы по передвижению предателя и любые новые планы, которые тот придумывал, чтобы противостоять правлению нашего царя. Это сообщалось на протяжении месяцев. Но несколько дней назад, вечером, к Эвпейту пришли близнецы, они очень долго разговаривали. Мой человек прислуживал им на протяжении всего вечера и передал мне каждое слово. Этих людей не волнует родная страна — они хотят только богатства и власти. Они молоды и не обладают терпением своего лидера, который сеет недовольство в массах ради мирного смещения царя народом. На протяжении зимы они набирали людей и собирали средства, намереваясь пригласить отряд наемников. Полиб и Политерс даже упоминали тафиан, с которыми их лидер до сих пор поддерживает тайные связи. И Эвпейт согласился с планом атаки в конце весны и захватом трона силой. Господа, время политической борьбы уходит. Мы должны точить мечи и готовиться к войне.

Глава 7 Одиссею бросают вызов

Тиндарей мерил шагами пол в большом зале. Агамемнон пребывал в возбуждении от мысли собрать вместе лучших греков и отправил посыльных для распространения сообщения о выдаче замуж Елены и о том, что ее отец приглашает величайших царей и воинов со всей Греции. Возможно, опасаясь, что царь Спарты изменит свое решение, Агамемнон отправил людей в тот же вечер. К этому времени новость уже должна была дойти до каждого уголка Пелопоннеса, а торговые корабли — принести сообщения на острова. Не исключено, что некоторые всадники даже добрались до севера Греции, раз воцарился относительный мир. Единственные проблемы на дорогах возникали при встрече со случайными бандами разбойников.

Царь вздохнул. У него осталось несколько дней, а может даже недель спокойствия, пока величайшие люди Греции готовятся приехать. Но он знал, как сильно эти люди ненавидят друг друга. Они не захотят, чтобы кто-то из соперников прибыл раньше. Хотя гости, конечно же, пожелают приехать со свитой, они не захотят тратить время. Им нужно добраться до Спарты как можно быстрее и предъявить претензии на Елену до того, как какой-то другой претендент слишком сильно сблизится с Тиндареем и завоюет его благосклонность. Царь представил, что меньше чем через месяц холодные стены большого зала, где прекрасно разносится эхо, будут наполнены множеством сильных голосов.

Он снова вздохнул и в отчаянии подергал себя за бороду. Хотя Тиндарей восхищался зятем, он часто испытывал раздражение от того, что Агамемнон умел убедить его сделать то, чего делать не хотелось. Возраст Елены походил для вступления в брак, но Тиндарей не хотел пока отдавать ее другому мужчине. На самом деле, он до сего времени практически не задумывался над этим вопросом — вероятно, оттого, что был очень рад видеть ее во дворце. Несомненно, девушка легко поддавалась переменам настроения, отличалась дурным характером и не подчинялась дисциплине, как следует дочери, и царь знал, что сам напоминает глину в ее руках. Ей требовалось только похлопать глазами с длинными ресницами или надуть пухлые губки — и он оказывался беспомощным. Поэтому он был очень несчастлив от мысли, что может фактически ее потерять. Правитель непрестанно думал об этом уже пару дней.

Если бы Агамемнон не отправился домой вчера, как только рассвело, чтобы приказать своему брату Менелаю готовиться, Тиндарей поставил бы перед ним вопрос ребром. Потеря любимой дочери была одной причиной беспокойства; удовлетворение самых сильных аппетитов в Греции — совсем другой. Спарта считалась богатым государством, но правитель не желал отдавать даже один медяк из своего богатства ради грандиозной стратегии Агамемнона. По этой причине он намеревался провести полную перепись всего имеющегося во дворце, от каждой головы скота и меры зерна до самого маленького глиняного кубка.

— Тиндарей, ты здесь? — спросил женский голос.

— Да, Леда, — ответил Тиндарей и повернулся, чтобы поприветствовать пришедшую жену.

С ней вместе пришла Елена. Они пересекли зал, чтобы присоединиться к царю. Леда была высокой, красиво одетой привлекательной женщиной. Длинные черные волосы ниспадали на ее плечи. Единственным свидетельством возраста, если не считать морщинки в уголках глаз, стали две густые седые пряди на висках. Она поцеловала мужа и взяла его огромные ладони тонкими пальчиками.

— Ты занят? — спросила она. — Мы с Еленой хотели бы побыть с тобой перед отходом ко сну.

Тиндарей покачал головой.

— Я буду рад вашему обществу, моя дорогая. — Потом он посмотрел на Елену. — Почему ты хмуришься, дочь?

— Я берегу улыбки для лучших мужчин Греции, — резко ответила она.

— Значит, ты все еще несчастлива, — вздохнул он. — Как ты можешь грустить, когда сюда собираются цари и царевичи из каждого города, чтобы засвидетельствовать тебе свое почтение?

Царь смотрел на дочь, стоявшую перед очагом. Как и обычно, она оделась в белое, а поскольку свет был за ней, то Тиндарей легко различал силуэт обнаженного тела сквозь тонкую ткань. Он покачал головой, раздумывая, что ни один мужчина не сможет перед ней устоять. Не исключено, что Агамемнон не учел этого в своем грандиозном плане, но Тиндарей понимал: как только жениха выберут, прольется кровь. А возможно, это случится и раньше. Здесь соберется столько гордых воинов! Неужели его зять действительно ожидает, что они сформируют союз под его руководством, когда каждый дурак понимает: эти люди через несколько дней будут готовы вцепиться друг другу в глотки?!

— Папа, ты собираешься выставлять меня, словно корову, выдаваемую в виде приза, перед сворой самодовольных придурков! И ожидаешь, что я буду радоваться этому?

Глаза девушки увлажнились от слез. Ей это легко удалось из-за раздражения, которое она испытывала в сложившейся ситуации. Потом Елена отвернулась от отчима.

Тиндарей был великим царем и сильным воином, поэтому знал, как справиться с большинством мужчин. Но о женщинах не представлял ничего. Хотя слухи ходили среди представителей всех сословий, проживавших во дворце, Тиндарей ни разу за все годы после рождения Елены и ее братьев-близнецов не задумался, что они могут быть не его детьми. Он обожал Елену и никогда не подозревал, что дочь считает его старым придурком, на самом деле его не любит и нисколько к нему не привязана.

— Иди ко мне, дочка, сядь рядом, — позвал он, опускаясь на большую деревянную скамью. — Ты сядешь рядом с нами, Леда?

Елена прошла к нему, сняла сандалии и устроилась у него на коленях. Огромному мужчине было легко держать девушку. Она уперлась длинными белыми ступнями в подлокотник и положила голову ему на плечо.

Девушка задумалась о Тесее, хвастливом афинянине, который выкрал ее еще девочкой и отвез в Аттику. Она помнила его мощное тело, которое находилось так близко от ее собственного, твердость его мускулов и запах его пота.

Как она тогда испугалась! Елена одновременно чувствовала и отвращение, и возбуждение. Хотя она боялась и знала, что братья будут ее искать, ей хотелось, чтобы ее не нашли, она желала познать любовь в объятиях Тесея. Но он показал себя героем и отверг ее, выяснив, что она еще не стала женщиной, причем отверг даже после того, как девочка наивно предложила себя ему. И в результате братья нашли ее в целости и сохранности, с нетронутой девственностью.

Тот случай изменил ее. Елена вышла за территорию дворца и осознала, что представляет собой и какое впечатление производит на мужчин. Хотя Тесей, которого она теперь страстно ненавидела, отверг ее, она знала, что это решение сломало его. Даже когда ей было двенадцать лет, ее красота уничтожила человека, в прошлом поразившего печально известного критского Минотавра.

Елена поняла, чего хочет. Она осознала, что не желает быть заложницей в политических играх. В окружении стен и стражников спартанская царевна чувствовала себя во дворце, словно в капкане. Она хотела свободы, приключений — и любви. Как Тиндарей может думать, что она будет счастлива, если ее поменяют на политические уступки, продадут мужчине, которого выбрала не она сама? Где романтика побега с молодым любовником, где опасность и скандал?

Однако Елена была уверена в одном. Если появится мужчина, способный любить ее не только за богатства и уступки, которые дает брак с ней, то она последует за ним на край земли. И девушка молча поклялась, что никакая сила, человеческая или божественная, не встанет между ними.

* * *
Споры в герусии продолжались очень долго. Давно наступил вечер, рабы принесли еще еды, вина и зажгли факелы. Эперит наблюдал за разными людьми, высказывавшими разное мнение, за обсуждением выдвигаемых планов по защите трона Лаэрта от возможной атаки.

Некоторые предлагали направить отряд в дом Эвпейта и схватить его за государственную измену, но Корон заверил их, что дом хорошо защищен и готов к отражению атаки. Любая попытка приведет только к пролитию итакийской крови и может даже послужить призывом для сторонников Эвпейта взяться за оружие. Наконец Лаэрт заявил, что не хочет внутренней войны у себя на острове, отклонив это предложение.

Было отклонено и предложение самого Корона, который хотел организовать встречу с Эвпейтом. Корон даже предлагал успокоить Эвпейта, предложив тому место в герусии. По его мнению, следовало пообещать мятежнику рассмотреть все предложения по увеличению богатств и формированию альянсов с другими государствами. Но Одиссей яростно выступил против этого предложения, отказываясь награждать потенциального предателя, давая ему власть, которую он так страстно желал.

— Тогда что мы будем делать? — спросил Галитерс. — Нельзя просто сидеть и ждать, когда Эвпейт нас атакует.

— Мы и не будем.

Эперит взглянул на Антиклею, которая заговорила впервые. Вообще-то, само присутствие женщины в герусии было крайне необычно, пусть она и царица. И уж точно он никогда не слышал, чтобы женщина обращалась к собранию старейшин-мужчин. В Алибасе ни одна посмела бы слова молвить, если беседовали мужчины, разве что к ней обратились бы и разрешили это сделать. Однако здесь, к его удивлению, Антиклее разрешили продолжить.

— Есть несколько способов стрельбы из лука. Сила Эвпейта объясняется недовольством твоим отцом, Одиссей, распространению которого он способствует. К счастью для нас, итакийцы медленно реагируют. В душе большинство населения сохраняет верность существующей власти. Поэтому мятежнику и потребовалось так много времени, чтобы убедить часть людей идти против Лаэрта. Используя ложь и подчеркивая мелкие погрешности, он создал противовес абсолютной власти царя. Но если нам удастся устранить фундамент, на котором он построил поддержку народа, то и все строение обвалится.

Лаэрт, который молча сидел с угрюмым видом, пока говорила жена, стукнул посохом по полу.

— Антиклея хочет сказать, что мне нужно передать трон Одиссею. Тогда не будет никакого восстания, — с горечью в голосе заявил он и враждебно посмотрел на сына.

— Эвпейт тут же лишится оснований для выступления против трона, — мягко объяснила ему Антиклея. — Те, кто его поддерживают, просто откажутся это делать.

Пораженные геронты молча переглядывались, потом, как один, посмотрели на Одиссея. Царевич откинулся назад и уставился на родителей.

— Мудрость царицы хорошо известна, и к ней всегда внимательно прислушиваются. Но она — женщина, и поэтому у нее нет власти в герусии. У меня лично только один вопрос: что скажет царь?

Лаэрт посмотрел на сына грустными злыми глазами, потом опустил взгляд на языки пламени.

— Это единственный способ нанести поражение Эвпейту без кровопролития, — вздохнул он. — Если герусия поддержит тебя, Одиссей, то завтра мы объявим тебя царем. Так говорит правитель Итаки.

В круге советников послышался тихий одобрительный шепот. Эперит бросил взгляд на Одиссея и понял, что из того получится хороший царь, несмотря на весь обман и хитрости. Он был молодым, сильным и смелым человеком, и юноша сам убедился, что Одиссей — талантливый воин. А что всего важнее, его поддерживает богиня, он получил благословение оракула.

— Простите меня, господин, — сказал Галитерс, кланяясь Лаэрту. — Но я считаю, что Одиссею пришло время принять свое законное наследство. Я поддерживаю его.

— Одиссей еще не готов к такой ответственности, — высказал свое мнение Фроний, размахивая палкой, словно желая подчеркнуть таким образом каждое слово. — Заявляю вам всем: у царя должна быть жена, и она, в свою очередь, должна оказаться женщиной, подходящей для правления.

— После того, как Одиссей станет царем, у него будет достаточно времени для поисков жены, — заметил Галитерс. — Важно, чтобы он стал царем сейчас, перед тем, как восставшие атакуют по весне. Этим он подорвет доверие к Эвпейту. Люди знают и любят Одиссея, они последуют за ним, потому что он сын Лаэрта. Кровь царя течет в его венах, он — наследник по прямой линии, чего никогда не будет у Эвпейта. При полной поддержке герусии он сможет строить на мощном фундаменте, заложенном отцом.

— Я не согласен, — сказал Корон, который больше не говорил мягким голосом. Внезапно он стал твердым, как камень. — Большинство народа за Лаэрта. Если Одиссей сядет на трон до того, как люди будут к нему готовы, то Эвпейт это обязательно использует. Подобный шаг может дать нашему врагу преимущество.

Он встал и вытянул руку, ладонью к сторонникам Одиссея, которые уже начали говорить.

— Послушайте меня, — настаивал Корон. — Если Одиссей сейчас станет царем, то Итака повернется против него благодаря риторике Эвпейта. Здесь живут простые люди, верность и преданность которых трудно купить, на это уходит долгое время. Хотя они знают Одиссея-царевича, что они знают об Одиссее-правителе? В первую очередь будут оценивать силу его авторитета и влияния. Ему нужно сделать какое-то настоящее дело, а если Судьба не даст Одиссею шанса как-то себя проявить, Эвпейт быстро найдет недовольных. И недовольство будет распространяться. Ему потребовались годы, чтобы подпортить репутацию Лаэрта, но я уверен, что с репутацией Одиссея он сделает это же за несколько дней.

Корон видел, что его слова возымели эффект на геронтов. Поняв это, он сел, освобождая арену любому, кто пожелает бросить ему вызов. Встал Одиссей. Он прошел к отцу, взял посох выступающего и повернулся к герусии.

— Друзья, любимый отец, послушайте, что я хочу вам сказать. Мне кажется, что окончательное решение связано не с возрастом, а молодостью. Я выслушал ваши советы и мнения и чувствую себя канатом, который перетягивают две команды. Одно мгновение его тянут в одну сторону, другое — в другую. Я слышу слова родителей и испытываю искушение занять трон. Я вижу, как мой друг Галитерс выступает в мою пользу, и чувствую, что могу надеть ярмо отца и привести эти острова к его большему процветанию. Но затем я слышу Фрония, считающего, что для действенной работы царя мне требуется женщина, достойная стать правительницей. Я слышу очень убедительные аргументы мудрого Корона, человека, которому боги даровали ум. Он лучше всех нас знает сильные стороны Эвпейта. — Одиссей посмотрел на Корона, который тут же кивнул. — Его слова выделяются среди всех аргументов против. Молодой человек не может стать царем, предварительно не доказав свою полезность для своего народа. Он должен показать, чего стоит. Поэтому, хотя мне придется вскоре сесть на трон, я не могу стать царем Итаки, пока не завоюю преданности и верности народа.

— И как ты собираешься показать людям, что достоин быть царем, Одиссей? — спросил Корон.

Царевич признался, что не представляет, как доказать свою ценность народу Итаки. Сразу же послышались предложения испытаний, которые продемонстрируют его способности. Но они или не впечатляли, или казались смехотворными. От них отказались, практически не обсуждая. Затем Корон, который, казалось, все время держал обсуждение под контролем, особенно в переходные моменты, вытянул вперед руку за посохом выступающего.

— Если ты хочешь себя показать, Одиссей, если ты должен найти жену, если мы все хотим, чтобы Лаэртид правил вместо Лаэрта и победил Эвпейта, то у меня есть новость, которая решит все наши проблемы. Только сегодня утром я вернулся с Пелопоннеса, куда периодически езжу по делам. Пока я был занят обсуждением цен на масло вчера вечером, прибыл посыльный. На рыночной площади он объявил, что царь Спарты приглашает знатных господ Греции в женихи своей дочери Елене. Я ее никогда не видел, но мы все слышали, что она самая красивая из живущих на свете женщин.

Одиссей громко рассмеялся.

— И ты, Корон, предлагаешь мне пройти половину Пелопоннеса, чтобы просить милостыни у столов богатых и знаменитых несколько недель, после чего меня прогонят, словно собаку?!

— Ты не дал мне закончить, — натянуто ответил знатный господин. — Мужчина, которого выберут ее мужем, унаследует трон царя Тиндарея. Тот, кто получает руку Елены, получает и мощь Спарты. Если ты вернешься на Итаку с Еленой в роли жены, то все наши проблемы разрешатся. Ты докажешь свое право на трон, показав, что достоин править. Люди будут тебя любить, а Эвпейта забудут. Он исчезнет из мыслей людей так быстро, как вянет срезанный цветок. А если он все-таки решит сражаться вместе с наемниками с Тафоса, то ему придется встретиться и с нашими спартанскими союзниками.

Одиссей просто покачал головой и улыбнулся.

— Это нелепое предложение, Корон, особенно, для тебя. Оно противоречит здравому смыслу. Греческие законы не позволяют одному человеку править двумя народами. Поэтому мне придется выбирать между Итакой и Спартой — хотя до этого, конечно, не дойдет. Кроме того, я лучше рискну троном сейчас, чем буду терять время, разгуливая по Спарте, словно павлин, и только ради удовольствия девушки, будущего мужа которой, скорее всего, выбрали задолго до того, как прозвучало предложение. В этом деле завязано гораздо больше, чем кажется на первый взгляд. Я не поеду туда.

— Почему нет? — не думая, выпалил Эперит. На одно мгновение все глаза повернулись к нему, и молодому человеку стало не по себе. — Кроме того, если Эвпейт намеревается атаковать весной, какая у нас есть альтернатива?

Молодого воина поддержал Галитерс.

— Не бойся женщины, Одиссей. Человек твоего уровня может достичь всего, чего захочет. Это признак истинного героя.

Лаэрт согласно кивнул.

— Победишь ты или потерпишь поражение, но боги явно хотят, чтобы ты туда поехал. В нашей семье никогда не было человека, столь благословенного удачен, как ты. Поэтому я согласен с Короном. Ты должен поехать в Спарту и испытать свою удачу в большом мире. В этом деле ясно одно: ответ находится за пределами наших островов.

Одиссей покачал головой.

— Мне потребуется половина дворцовой стражи в виде эскорта и подтверждения моего ранга в Спарте. Мы будем отсутствовать не менее полугода. При отсутствии половины стражников и наследника престола Эвпейту не потребуется ждать до весны. Мы только разделим наши силы и сами призовем на свою голову неприятности. Это безумие!

Эперит удрученно опустил плечи, сидя на скамье. Он убедился, что на итакийском совете ничего никогда не решается. Он знал, как действовать во время других споров — тех, что разрешаются при помощи заточенной бронзы. Но в это мгновение Корон снова встал, все еще сжимая посох выступающего. Он прямо посмотрел на Одиссея. У него горели глаза, но не злобой, этому человеку было забавно и весело.

— Ты сидишь здесь, Одиссей, и говоришь о необходимости себя показать. Мне интересно, ты и дальше будешь сидеть и разговаривать, когда предоставляются возможности?

Одиссей преодолел разделявшее их расстояние в мгновение ока. Эперит смотрел, как его друг вырывает посох из руки Корона, и ожидал, что он проломит им голову старейшине, выпустив наружу мозги. Но в следующую секунду царевич снова взял себя в руки и дрожащими пальцами прижал посох к боку. Корон и Одиссей неотрывно смотрели друг на друга. К удивлению Эперита, старший советник не дрогнул перед ужасающим напором молодости.

— Тебе повезло, что это герусия, — прошипел Одиссей, а затем заставил себя улыбнуться. — Здесь я могу принять твою критику, не считая себя оскорбленным. Возможно, ты даже умнее, чем кажешься, потому что ты наверняка с самого начала хотел, чтобы я отправился в Спарту. Я принимаю твой вызов.

Глава 8 Прощание с Итакой

Эперит спрыгнул с постели и оделся так быстро, как только мог. Снаружи темные улицы Алибаса заполнились шумом борьбы. Люди кричали, звенела бронза, ударяясь о бронзу. Он чувствовал запах дыма, сквозь высокое окно его комнаты виднелось мигающее оранжевое пламя, свет которого отражался на потолке.

Несколько мгновений спустя он уже несся вниз по лестнице, отталкивая в сторону рабов, не обращая внимания на их тревожные вопросы. Следовало вооружиться. Не было времени надевать нагрудник кирасы или наголенники, поэтому он быстро нахлобучил бронзовый шлем и схватил щит со стены. Один из новых рабов, имени которого Эперит не помнил, следовал за ним и вручил ему меч.

— Что там происходит? — спросил Эперит.

— Похоже на мятеж, господин. Группа солдат подожгла несколько домов, чтобы привлечь стражников из дворца. Теперь там идет рукопашная, улицы усыпаны трупами.

— Вижу, что ты не потерял голову, — заметил Эперит. — Найди оружие, какое есть, и вооружай рабов-мужчин. Затем уводите женщин в горы, пока не закончится борьба.

— А что с домом?

— Не беспокойся о доме. Ты видел моего отца?

— Нет, господин. Он, как обычно, задержался во дворце допоздна, но мог и уйти, как только начались беспорядки.

Эперит похлопал раба по плечу и выбежал на улицу. Дальше вверх по возвышенности горел дом, наполняя ночной воздух искрами, которые по спирали летели вверх к черным тучам. Ужасно воняло обгорелой плотью. Юноша увидел несколько неподвижных тел, лежавших в грязи на улице. Звуки битвы продолжались, но слышались в стороне, в направлении дворца царя Пандиона.

Эперит понесся туда же, опасаясь за жизнь царя. По пути он увидел еще несколько трупов и остановился, только приблизившись к воротам. Их охраняли четверо стражников, которые опустили копья, узнав его.

— Что происходит? — спросил юноша, с облегчением увидев, что ворота удерживают люди царя. Но его беспокоило то, что изнутри все еще доносились звуки битвы. — Это мятеж?

— Твой отец держит все под контролем, — ответил один из стражников. — Они сейчас приканчивают последних выживших. Ты найдешь его в большом зале.

Воин пересек маленький дворик за воротами, где землю устилало еще большее количество тел. Даже в тусклом свете, отражавшемся от туч, он смог узнать многие лица. Жизнь из их глаз ушла, а черты исказила агония. Зная, что копье еще только помешает в узких коридорах, юноша отбросил его в сторону и достал меч, потом быстро переступил порог дворца.

Факелы дымили и потрескивали на стенах в специальных подпорках, отбрасывая тусклый трепещущий свет в коридор, который вел к тронному залу Пандиона. Звуки борьбы почти прекратились, остался только звон мечей, доносившийся из-за дверей в конце коридора. Эперит внезапно почувствовал, что царь в опасности, только он мог его спасти. Но когда молодой воин уже приготовился вступить в схватку, его остановило зрелище, при виде которого вся сила ушла из его рук. На ступенях, ведущих в женские покои, лежали его старшие братья. Один упал лицом вверх, его горло было перерезано, а все вокруг потемнело от крови. Второй лежал поперек первого, сломанное копье торчало из спины.

Пока Эперит смотрел на трупы, чувствуя внутри пустоту и отсутствие каких-либо эмоций, лязг оружия в тронном зале прекратился. Юноша ощутил ярость, он понесся по коридору, усыпанному трупами, намереваясь отомстить за братьев, плечом открыл двери и встал, широко расставив ноги, держа меч и щит наготове.

Но он опоздал. Царь лежал на полу, одна его рука все еще сжимала меч, а другая тянулась к трону. Мертвые глаза обвиняющее смотрели на Эперита.

Над поверженным царем стоял высокий мужчина, стирая царскую кровь с клинка. Эперит пошатнулся и опустил меч.

— Папа?

Какая-то часть его разума понимала, что случилось, но он все еще отказывался полностью это принять.

— Это требовалось сделать, парень, — спокойно ответил отец. — Я бы сказал тебе раньше, но боялся, что ты выдашь мои планы. В тебе слишком много от дедушки. Я знал, что ты будешь верен трону. Ну, а теперь на трон сяду я.

Словно для того, чтобы подчеркнуть сказанное, отец переступил через тело Пандиона и уселся на каменную скамью.

— Что ты наделал?! — спросил Эперит и только тогда заметил, что несколько человек из дворцовой стражи стоят по обеим сторонам от него.

— Пандион был дураком и слабаком, Эперит. Под его правлением Алибас становился слабым и незначительным городом. Посему некоторые из нас решили, что пришло время перемен. — Он поднял меч и острием указал на оставшихся в живых стражников.

— Ни один царь, которому верны все его подданные, не может быть слабым, — ответил Эперит, сжал рукоятку меча и сделал шаг вперед.

Стража мгновенно окружила его отца кольцом, а тот рассмеялся, словно пьяный.

— Боги! Ты так похож на моего отца — те же самые строгие представления о чести и преданности долгу. Но я этого хочу, Эперит. Теперь я — царь, и мне нужен кто-то, заслуживающий доверия, кто сможет унаследовать трон после меня. Твои братья погибли, сражаясь бок о бок со мной. Это были настоящие верные сыновья. Теперь ты должен решить, с кем ты. Если поклянешься мне верности, мы сделаем Алибас городом, которым можно гордиться. А когда я умру, ты станешь царем вместо меня. Что скажешь, сын?

Отецперегнулся через подлокотник трона и протянул руку. Эперит этот жест проигнорировал.

— Когда-то я любил и уважал тебя. Я с готовностью и желанием подчинялся любой твоей воле. Но теперь ты обесчестил нашу семью. Я не могу простить этого.

Неверие в случившееся не уменьшило его ярости. С проклятием на устах юноша бросился на отца, выставив меч перед собой. Два стражника закрыли нового царя щитами, а третий выбил оружие из руки Эперита быстрым ударом собственного клинка. Еще двое бросились на него и заломили руки за спину. Они подтащили его к отцу, улыбку на лице которого сменила злобная гримаса.

— Ты разочаровываешь меня, парень. Мне следовало бы тебя убить. Но я и так уже потерял достаточно сыновей. У тебя есть оружие и этот старый щит, которым ты так гордишься. С этой минуты у тебя больше нет дома, нет никаких владений и семьи. Ты отправляешься в ссылку. А если когда-нибудь еще появишься в Алибасе, я самолично тебя убью…

* * *
Эперит сел, хватая ртом воздух и сжимая одеяло, потом вытер пот со лба и огляделся в непривычной обстановке. В лишенное окон помещение сквозь дверной проем просачивался серый свет, в котором можно было рассмотреть ряды больших глиняных сосудов вдоль стен. С чувством облегчения юноша понял, что находился в одном из складских помещений дворца на Итаке, где его разместили три дня назад, после заседания герусии.

Эмоции, которые он испытал во сне, постепенно уходили, глаза приспособились к предрассветной мгле. Молодой человек стал различать звуки, разносящиеся по дворцу. Кухонные рабы в это время разводили огонь и занимались завтраком, а другие совершали приготовления к путешествию Одиссея в Спарту.

После того, как Корон публично бросил вызов храбрости царевича, у которого не оставалось выбора, среди старейшин опять начались долгие споры. Один геронт хотел, чтобы Одиссей отправился в путь только с двумя или тремя сопровождающими. Но это предложение быстро отвергли все остальные. Некоторые очень высоко ценили его жизнь и не желали, чтобы он отправлялся в Спарту без полного отряда. Третьи указывали на необходимость произвести впечатление на царя Тиндарея, для чего требовалось взять с собой побольше стражников, а не просто группу сопровождения.

Наконец удалось достигнуть компромисса. Половина из тридцати стражников, несших службу во дворце, будет сопровождать Одиссея. Отряд возглавит сам Галитерс, а остальные останутся под командованием Ментора. Этот отряд усилит поспешно собранная дружина, которой должно оказаться достаточно для обороны дворца до возвращения царевича весной.

После того, как этот вопрос с трудом решили, начались споры о том, какой подарок взять. Хорошие манеры требовали от гостя прибытия с дарами. По обычаю дарили что-то, отражающее положение гостя, а также степень его уважения к хозяину. Поэтому, несмотря на относительную бедность Итаки, герусия согласилась отправить подарок не по средствам. Решили пожертвовать вторым из лучших мечей Лаэрта, с рукояткой из слоновой кости, с инкрустацией из золота на лезвии, а также украшенными золотом кожаными ножнами. Антиклея предложила три своих лучших платья для Елены (не было времени шить новую одежду) — вместе с лучшими драгоценностями, которые найдутся в дворцовых запасах.

Поразительно, но Одиссей почти не участвовал в обсуждении, позволяя старшим решать свою судьбу. Казалось, он думает о чем-то другом — возможно, о Елене. Царевич говорил только об обеспечении должной защиты отца в свое отсутствие. Но именно по его предложению старейшины согласились не терять времени и отправить экспедицию в Спарту на третий день после герусии до рассвета. Быстрый отъезд без объявления привлечет минимум внимания и выведет Эвпейта из равновесия. После этого за несколько дней организуют дружину — до того, как мятежники смогут собрать силы и начать угрожать уменьшившейся дворцовой страже.

Судя по освещенности мрачного склада, Эперит решил, что уже рассвело. Он взял плащ и накинул его на плечи, а когда закончил с доспехами, появился сонный и растрепанный Эвмай, чтобы сообщить о завтраке. Его собирались подавать в большом зале. Юноша последовал за Эвмаем и присоединился к Одиссею и группе других воинов, которые уже закончили есть и обсуждали организацию путешествия.

— Нам нужно пятнадцать стражников, Антифий, а не пять, — сказал царевич. — Меня не волнует, что они делают, где они. Обыщи каждый дом в городе, если требуется.

Лучник развернулся и быстро кивнул Эпериту, после чего выбежал из дворца. Одиссей приказал Эвмаю проследить, чтобы старший управляющий подготовил провизию для путешествия, затем повернулся к гостю и устало ему улыбнулся.

— Вот так и отправились в путь до рассвета. Ни съестных припасов, ни золота, подарки положили не в то место, стражники еще не появились… Но надобно считать, что мне повезло — для организации поездки к Пифии потребовалась неделя. А ты как? Хорошо спал?

— Да, господин, — соврал Эперит, не желая рассказывать другим про свой кошмарный сон. — Я могу как-нибудь помочь?

Царевич опустил огромную руку ему на плечо.

— Сомневаюсь. Ты только потеряешься во всем этом хаосе. Лучше всего будет, если ты сейчас плотно позавтракаешь. Ведь если повезет, в следующий раз станем есть только после того, как снова ступим на твердую землю.

К середине утра платья упаковали в сундук вместе с выбранными Антиклеей драгоценностями. Меч Лаэрта наконец-то нашли под грудой покрытых плесенью щитов, его разместили вместе с другими подарками. Всех других стражников отыскали, они собрались на покрытой травой площадке перед дворцовыми стенами, потея в полных доспехах. Часть из них входила в группу, сопровождавшую Одиссея к Пифии, с другими Эперит познакомился за три дня, прошедших после герусии, но некоторых видел впервые.

Вокруг стояли маленькие группы рабов, готовых нести подарки и припасы на галеру. Толпа увеличилась благодаря дворцовой челяди, которая временно оставила выполнение своих обязанностей, чтобы проводить отряд в путь. Также происходящее во дворце привлекло и часть горожан, которые пришли посмотреть на проводы отряда.

— Да, наш план уйти незамеченными провалился, — заметил Галитерс, который стоял рядом с Эперитом и Дамастором. — Вполне могли бы пригласить самого Эвпейта, чтобы лично пожелал нам счастливого пути.

— Возможно, мы сыграли ему на руку, — цинично ответил Эперит. — Не исключено, что это как раз та возможность, которую он ждал.

— Что бы ни случилось, парень, все будет по воле Зевса. Он — тот невидимый руководитель, который управляет делами людей.

— Где Одиссей? — с беспокойством спросил Дамастор. — Нам пора в путь.

— С отцом и матерью, — ответил Галитерс. — Они совершают жертвоприношения, чтобы путешествие в Спарту оказалось удачным. А Корон где? Я не видел его после герусии.

— Он вернулся домой после совета, — сообщил Дамастор. — Его жена должна вот-вот родить.

— А он — повитуха? — фыркнул Галитерс, даже не пытаясь скрыть своей неприязни к Корону. — Это явно человек со многими талантами.

В это мгновение появилась Ктимена. Эперит впервые видел ее после прибытия на Итаку и с облегчением понял, что на этот раз ее тело полностью прикрыто. Девушка оделась в чистое белое платье, схваченное фибулой на одном плече. В одной руке девушка несла корзину цветов. Когда она шла по траве босыми ногами, то казалась воплощением детской невинности.

— Доброе утро, Дамастор. Добро утро, дядя Галитерс, — поздоровалась Ктимена, и ее голос казался лучиком солнечного света в мрачное утро, когда небо было покрыто тучами и собирался дождь. — Доброе утро, Эперит. Ты много людей убил сегодня?

— Нет, Ктимена. А ты?

Она рассмеялась и хитро посмотрела на него, затем взяла его под руку.

— У меня есть для тебя подарок, — объявила она.

Эперит смотрел, как она доставала один розовый цветок из массы других в корзине. Запах духов, который окружал девушку, казался очень нежным в сравнении с острым запахом пота от Галитерса, Дамастора и самого Эперита.

— Вот, — сказала Ктимена, протягивая ему цветок. Его высушили на солнце для сохранения красоты. — Мы называем его розовой орхидеей. Корень похож на черепаху. Видишь? Носи его, чтобы он напоминал тебе про твой новый дом, когда ты находишься вдали от него. Я молилась Афродите, чтобы эта розовая орхидея защищала тебя от бед и помогла тебе в целости и сохранности вернуться на Итаку.

Эперит продел стебель в петлю на кожаном ремне, затем молча поклонился. Ктимена сжала ему руку, потом отпустила его и вручила цветы Галитерсу и Дамастору. Они приняли напоминания о доме с веселыми словами и поцелуями. Затем девушка отошла от них и отправилась вручать оставшиеся цветы другим членам группы сопровождения.

Пока Эперит наблюдал за ней, Одиссей вышел из дворцовых ворот и присоединился к страже. Мужчины обменялись шутками и несколькими словами, затем царевич повернулся к сестре и обнял ее. Она крепко прижалась к нему, обхватив сто мускулистый торс, насколько позволяли руки, но никто из них не произнес ни слова. Когда брат и сестра наконец оторвались друг от друга, в глазах Ктимены блестели слезы. Она поцеловала Одиссея в щеку, затем убежала во дворец.

— Я попрощался с царем и царицей, — объявил Одиссей, подходя к другим. — Они не станут смотреть, как мы уходим. Люди говорят, что готовы, Галитерс.

— Готовы, господин. На галере на веслах ждут гребцы, и нас провожает большая толпа, которая проследит, чтобы о нашем отплытии узнал весь остров.

— Я тоже об этом беспокоюсь, старый друг, — сказал Одиссей, глядя на группу горожан, которые пришли их проводить. — Но якоря уже подняты, и мы должны довести это дело до конца. Я только надеюсь, что у меня будет царство, к которому я смогу вернуться после того, как все закончится.

— Сильная дружина займет места уезжающих стражников, пока новость дойдет до Эвпейта, — заверил его Дамастор. — Дворец останется в безопасности.

— Но я молюсь, чтобы боги наблюдали за дворцом в наше отсутствие, — признался Одиссей. — И пусть у Ментора и остальных окажется достаточно здравого смысла, чтобы правильно оценить противников.

По его сигналу группа сопровождения подхватила щиты и копья, рабы взвалили ноши на плечи. Участники отряда выстроились в два ряда, в затылок друг другу, после чего отправились в путь. Горожане расступились, позволяя им пройти.

Одиссей шел рядом с Эперитом, и они на пару оглядывали приветственно кричащие толпы. Люди снова и снова выкрикивали имя Одиссея, выражая восторг своему царевичу, который направлялся на выполнение нового задания, данного ему отцом. Эперит уловил запах розовой орхидеи, который шел от его собственной туники, и подумал, как мало у него оказалось времени, чтобы узнать новый дом. Итакийские лица были ему незнакомы, слова звучали непривычно в сравнении с Алибасом. Он мало знал об итакийцах и их острове, где возвышенности называли горами, а незнакомое море окружало всю землю. Но он находился здесь и отправлялся в неизвестность ради чужой страны и чужого народа, надеясь, что когда-нибудь они станут ему родными.

Юноша провел на острове только три дня. Одиссей служил его проводником, они прошлись по поросшим лесом склонам, проехали по пыльным дорогам на повозке, запряженной мулами. Царевич показал ему много пещер и заливов вдоль скалистой береговой линии, где на высоких утесах сидело множество чаек. Одиссей знал названия всех гор, рощ и ручьев на обеих половинах острова, он показывал многочисленные маленькие хозяйства, мимо которых они проходили. Часто, когда они хотели есть, сын правителя заходил в одно из них, где его тепло приветствовали и хорошо кормили. Качалось, он знает всех по именам, включая многих детей. Его встречали с любовью, куда бы он ни пошел. Люди относились к Эпериту по-доброму и с уважением, поскольку он сопровождал Одиссея. К тому же, они были довольны жизнью и любили гостей.

Эперит быстро понял, почему Одиссей обожает свой дом. Юноша оценил то время, которое новый друг потратил на то, чтобы показать ему остров. Но молодой воин понял, что царевич не просто выражает этим свою гордость. Одиссей Лаэртид прощался с местом, которое любил. Никто не знал, чем закончится путешествие в Спарту, как долго они будут отсутствовать. Поэтому Одиссей проводил последние дни перед отплытием с людьми, которых любил больше всего.

Эперит жалел, что приходится так быстро покидать Итаку, а Судьба не столь достаточно милостива, чтобы подарить ему еще несколько дней для наслаждения гостеприимством. Но у богов имелись другие планы, и юноша предполагал, что, как и Одиссей, он должен завоевать свое место в сердцах и умах жителей Итаки, если хочет среди них утвердиться.

Когда отряд вышел за пределы города, а толпы людей остались позади, за исключением нескольких детей, воины прошли мимо группы молодых людей, стоявших у ручья. Именно здесь, в окружении высоких черных тополей, горожане брали воду. К удивлению Эперита, эти юноши поприветствовали их насмешками и ухмылками. Один из них, симпатичный человек с коротко подстриженными черными волосами и в красивой одежде, правда, без правого уха, оскорблял их больше, чем все прочие его сотоварищи.

Эперит вышел из строя, намереваясь выбить зубы у этого типа на траву около его ног, но Одиссей остановил его, опустив руку на плечо.

— Я удивлен, что у тебя хватило смелости отойти от твоего хозяина, Полиб! — сказал царевич. — А где же Политерс? Твое ухмыляющееся лицо кажется неполным, рядом должен быть твой брат.

— Оставь свою вежливость для Елены Прекрасной, неотесанный царевич, — ответил Полиб. — Чем раньше ты со своими тупицами уедешь с острова, тем лучше мы все будем чувствовать себя здесь.

— О какой Елене ты говоришь, Полиб?

На мгновение противник замешкался, но быстро взял себя в руки.

— Вся Итака знает, что ты отправляешься в Спарту, надеясь привезти назад дочь Тиндарея. Новости быстро распространяются по маленькому острову, Одиссей, о них знала вся команда корабля Корона. Возможно, твоим тупым стражникам о том еще неизвестно, но не требуется быть оракулом, чтобы догадаться о том, что ты задумал.

Эперит догадался, что хвастун — один из братьев-близнецов, сторонников Эвпейта, упоминавшихся в герусии. Когда он слушал споры об этих потенциальных узурпаторах, его ненависть росла при каждом упоминании их имен. Мужчина должен быть верен своему царю, учил его дед. Иначе порядок превращается в хаос. Только принимая власть, человек может получить в награду порядок и мир. Именно поэтому дед велел ему неизменно подчиняться трем вещам: богам, клятвам и царю. Без этих принципов человеческий мир рухнет в пропасть.

Эперит прищурился от ярости, сбросил с плеча сдерживающую руку Одиссея и направился к Полибу. Ухмыляющийся хвастун презрительно посмотрел на него, словно чувствовал себя оскорбленным только из-за того, что кто-то осмелился приблизиться к нему. Но вскоре любитель бахвальства отступил, догадавшись о его намерениях. Мгновение спустя юноша врезал кулаком в лицо Полибу и с удовлетворением наблюдал, как тот рухнул спиной вперед в воду. Кровь лила у него из разбитого носа и губ.

— Вот что я думаю о предателях, — сплюнул Эперит. — Передай Эвпейту, что Лаэрт останется царем Итаки. А если кто-то и сменит его, то это будет Одиссей — единственный человек, имеет на это право.

Полиб выбрался из ручья при помощи дружков. Его трясло от ярости. Быстрым движением наемник выхватил кинжал из-под туники.

Он бросился на Эперита с оружием, но тот мгновенно прикрылся щитом и оттолкнул противника в сторону. Затем юноша отступил назад, выхватил меч из-за пояса и оказался напротив шести сотоварищей Полиба, которые тоже держали в руках кинжалы. В ту же секунду к Эпериту присоединился Одиссей и остальные стражники, приготовившие копья и щиты.

Теперь против семи человек, считая Полиба, выступало семнадцать хорошо вооруженных воинов. У наемников имелись только кинжалы. Им не потребовалось много времени, чтобы понять — в такой ситуации у нет шансов.

— Здесь не будет кровопролития, Полиб, — сказал Одиссей спокойным и уверенным как никогда голосом, — если я могу это предотвратить. Поэтому убирайте свои игрушки и отправляйтесь по собственным делам.

У них не было выбора, кроме как сделать то, что им приказали. Но когда они уже отступали, Полиб повернулся, желая оставить за собой последнее слово.

— Мы решим этот вопрос как-нибудь в другой раз, медноволосый трепач, когда шансы будут равными. А что касается тебя, — он плюнул на землю под ноги Эпериту, — то молюсь богам, чтобы мы с тобой встретились снова. Я научу тебя уважать тех, кто лучше тебя, а потом отправлю бегом к Гадесу.

— Я долго ждал, когда эту наглую самодовольную свинью выставят дураком, — заявил Антифий, хлопая Эперита по спине и смеясь, пока они наблюдали, как группа молодых людей отступает по дороге к городу. — Из-за него я лишился пальцев еще мальчишкой, когда они с отцом поймали меня во время охоты на их земле. Я в долгу перед тобой, Эперит, за это представление.

— Мы все в долгу, — согласился Галитерс. — Но он захочет отомстить. Мы еще его увидим.

— Меня больше беспокоит то, что он знает о нашем путешествии в Спарту, — нахмурился Одиссей. — Полиб говорил, что сам об этом догадался, но я думаю, что кто-то из дворца сообщил Эвпейту. Предатель! Не исключено, что кто-то из герусии.

— Сейчас мы ничего не можем с этим поделать, Одиссей, — заметил Дамастор, появляясь рядом с ним. — Совет решил, что это — единственный способ спасти Итаку от мятежа, поэтому нам лучше отправляться в путь и молиться богам о защите наших домов и семей до нашего возвращения.

Вскоре после этого они миновали лесистый склон и стали спускаться к маленькой гавани, где их галера мягко покачивалась на волнах. Там их встречал Ментор, Одиссей тут же отвел его в сторону. Эперит не слышал разговора, но предполагал, что царевич предупреждает Ментора о возможном предателе. Ментор кивнул и направился вверх по песку. Но, проходя мимо Эперита, он остановился.

— Меня бросают здесь прислуживать царю, а ты сопровождаешь Одиссея в Спарту. Ну, по крайней мере, ты не будешь болтаться во дворце, — Ментор подошел поближе и заговорил тише, — потому что я тебе не доверяю. Мы не знаем ни тебя, ни твою семью. Поэтому, если кто-то и шпионит для Эвпейта, то это должен быть чужестранец вроде тебя. Я об этом сказал Одиссею, поэтому тебе не удастся застать его врасплох.

— Я не предатель, — сплюнул Эперит, но Ментор уже широкими шагами шел вниз по склону к заливу.

Книга вторая

Глава 9 В стране оборотней

Северный ветер с силой раздувал парус галеры и неустанно гнал судно вперед, разрезая волны. Оно оставляло в море огромные борозды. Сильно качало, хотя это не мешало скорости, которой боги благословили их после позднего старта. Эперит стоял у носа галеры и хватал ртом воздух, обдуваемый сильным ветром. Пелопоннес находился слева, силуэты гор казались голубыми в окружавшей их дымке. Под ногами молодой воин слышал плеск волн, ударявшихся о тонкие доски корпуса.

Он почувствовал, что кто-то находится рядом, повернулся и увидел Одиссея, стоявшего за его плечом. Царевич держал руки за спиной и уверенно смотрел вперед. Так он смотрел, стоя у руля и наблюдая за гребнями волн, когда выбирал лучший путь. Теперь Одиссей следил за далекими облаками, чтобы заранее предугадать перемену погоды. Одновременно он не упускал из виду и береговую линию, выглядывая безопасные якорные стоянки на пути. Командир казался сильным, словно бык. Казалось, этому коренастому человеку не досаждал ревущий ветер, из-за которого Эпериту было трудно дышать. Глядя на Одиссея, можно было подумать, что и ветра-то нет, если бы не его прищуренные глаза, развевающиеся рыжеватые волосы и надувшийся большой черный плащ.

— Знаешь, Эперит, я предпочел бы, чтобы меня здесь не было, — сказал он спокойным голосом, который прекрасно слышался, несмотря на ветер. — Не очень героически себя веду, не правда ли? Не так, как должен царевич…

— Что ты имеешь в виду? — спросил Эперит.

— Чтобы стать великим, мужчина должен оставить дом и семью и отправиться в большой мир, чтобы сделать себе имя, которое будут помнить его враги.

— Предполагаю, что сложно прославиться, оставаясь дома.

— Но я бы предпочел как раз это, — вздохнул Одиссей. — Какая-то часть меня мечтает об уничтожении чудовищ, разграблении городов, похищении красивых девушек и возвращении домой с грузом золота. Какой мужчина о том не мечтает? Но в душе я больше всего хочу делить мясо и вино с друзьями в большом зале родного дворца, разговаривать о местных девушках, урожае и рыбной ловле. Хочется только слушать о приключениях, сидя у горящего очага.

Эперит мог позавидовать Одиссею из-за того, что другу могут нравиться такие вещи, но поскольку сам никогда не испытывал истинного счастья дома, не мог этого понять. Он хотел посмотреть мир и вписать свое имя в один из тех рассказов, которые их командир любил слушать у очага.

— Тогда почему ты уехал с Итаки? — спросил он.

— По той же причине, по которой ты уехал из Алибаса, как я предполагаю, — ответил Одиссей. — Показать себя! Добиться чего-то, что позволит мне вернуться домой к моему народу, высоко держа голову.

— Я покинул Алибас не поэтому, — пробормотал Эперит. Казалось, Одиссей его не слышал.

— Конечно, маловероятно, что Елена выберет меня среди более богатых и обладающих большей властью претендентов. Вероятно, Тиндарей уже выбрал ей мужа. Это заставляет меня задуматься, какова истинная цель этого собрания царей и царевичей. Ведь приходится прилагать немало усилий вроде бы не из-за чего. Но в любом случае я смогу с кем-то подружиться и заключить союз, что будет иметь вес дома. Это истинная причина отправки меня в это путешествие. Но скажи мне, Эперит: как ты думаешь, может ли самая красивая женщина Греции выбрать меня своим мужем?

Эперит задумался об этой возможности, пытаясь соотнести все то, что слышал о легендарной красоте Елены, и то немногое, что уже узнал об Одиссее.

— Ты имеешь такой же шанс, как и любой другой претендент. Ты царевич, который вскоре должен стать царем. У тебя есть богатство и власть, и ты — великий воин. Любая разумная женщина должна быть не в себе, если отвергнет тебя.

Со скамей послышался громкий крик, за которым последовал смех. Часть группы сопровождения играла помеченными костями из слоновой кости. Их постоянный перестук и болтовня игроков слышались на протяжении всего пути. Однако вскоре игру придется прервать, поскольку солнце уже скрывалось за островом Закинф. Рулевой начнет искать удобное место для ночной стоянки.

— Проблема в том, что такая желанная женщина, как Елена, может позволить себе выбирать среди претендентов, — задумчиво сказал Одиссей. — Ты когда-нибудь бывал в каких-то других дворцах за пределами Алибаса?

— Конечно, — кивнул Эперит. — В твоем.

Одиссей рассмеялся:

— Я вижу, что ты много путешествовал. И как тебе дворец в Итаке в сравнении с дворцом в твоем городе?

— Они примерно одинаковы. Хотя твой выглядит более старым, зато у тебя больше слуг и стражников.

Одиссей кивнул с серьезным видом.

— Ну, друг мой, знатные господа, которых мы встретим в Спарте, прибудут из более роскошных мест, чем мы с тобой. Они богаты так, что ты этого даже не можешь представить в своих самых смелых мечтах. Моя любимая Итака — это чуть больше, чем лачуга, если сравнивать с городами, которыми они правят. Подожди, пока не увидишь дворец Тиндарея. Это даст тебе представление о власти и богатстве людей, с которыми я соревнуюсь. Тогда и поймешь, отчего Елена выберет другого. На самом-то деле, у меня очень мало шансов.

— Но ты должен верить, что у тебя есть шанс. Иначе зачем ехать? — настаивал Эперит.

— В надежде заключить союзы, как я и говорил. Возможно, я привезу что-то назад, и это сделает путешествие стоящим. А заодно — ради отца. Это его приказ, а отцу надо подчиняться. Как ты считаешь?

Эперит переступил с ноги на ногу под пронзительным взглядом Одиссея. Ему было не по себе.

— Это зависит от того, что от тебя хочет отец. От того, каких действий он от тебя ожидает.

— Значит, сын может быть мудрее отца? — спросил Одиссей твердым голосом, словно бросая вызов. — Имеет ли право сын оспаривать авторитет отца и ожидать, что его собственные дети станут ему подчиняться?

— Мой отец дошел до крайности, проверяя мою преданность, — резко сказал Эперит. — И я ответил так, как посчитал правильным. Да, я не подчинился его воле, но снова сделал то же самое. Он предлагал мне неограниченные возможности, а я сделал тот выбор, который только мог сделать человек чести. И доказал, что я лучше, чем он.

Одиссей очень серьезно посмотрел на него.

— Человек не становится великим, свергая отца, Эперит. Это неестественно и противоречит воле богов.

Эперит яростно посмотрел на командира.

— Ответь мне на один вопрос: у Эвпейта есть сын?

— Да, младенец по имени Антиной.

— А когда Антиной станет мужчиной, ты ожидаешь, что он будет поддерживать отца против царя? Если бы ты был Антиноем, что бы ты сделал?

Одиссей покачал головой и вздохнул.

— Наконец-то я все понял, — сказал он Эпериту и успокаивающе похлопал его по плечу. — Со времени нашей первой встречи я все думал, почему ты не называешь имени своего отца. Он предал своего царя, так? А у тебя не было выбора, кроме как не подчиниться ему?

— Все гораздо хуже, — ответил Эперит.

Лицо его горело от стыда, пока он рассказывал об ужасающих событиях той ночи, когда его отец убил царя Пандиона и захватил трон. Эперит не желал ни с кем делиться этой историей.

После изгнания из Алибаса он хотел, чтобы позорное прошлое оставалось неизвестным. Однако в Одиссее было что-то, что вызывало к нему доверие, и юноша почувствовал себя лучше после того, как все ему открыл.

— Поэтому ты понимаешь, что я не позволю Эвпейту отобрать твое законное место царя, — горячо сказал он. — Я буду бороться до последнего вздоха. Я ненавижу узурпаторов больше всего на свете. Мой отец запятнал и обесчестил нашу семью, и только я один смогу смыть это пятно. Если я помогу тебе нанести поражение Эвпейту, то почувствую, что сделал что-то для восстановления чести моей семьи.

Какое-то время они сидели молча, наблюдая за чайками, летящими по ветру. Затем послышался голос рулевого, требующего сменить парус. Он заметил бухту, в которой можно провести ночь, и предпочел завернуть туда незамедлительно. Солнце уже почти дошло до линии горизонта, вскоре совсем стемнеет. На галере началась бурная активность, все бросились помогать. Активная деятельность не оставила Эпериту времени на размышления о том, что он открыл Одиссею.

* * *
Одиссей разбудил Эперита задолго до рассвета, схватив его ногу за большой палец и подняв вверх.

— Я отправляю галеру назад на Итаку, — сообщил ему Одиссей. — Мы пойдем по суше. А сейчас мне требуется твоя помощь в разгрузке галеры. Галитерс ушел покупать мулов в деревню над заливом.

От этой новости остальные участники экспедиции пришли в смятение, поскольку ожидали легкого морского путешествия вокруг Пелопоннеса. Одиссей объяснил, что они с Галитерсом решили отправить команду, необходимую для управления судном, домой. Все они — молодые, физически крепкие парни, им нужно усилить дружину. Но от этого новость было не легче принять. Теперь оставшимся участникам отряда придется несколько дней идти пешком по неизвестной местности к дворцу Тиндарея.

С одной стороны Эперит почувствовал разочарование от того, что не провел больше времени на галере, с другой же радовался перспективе возможных приключений в пути.

— Кроме этого, я хочу посетить храм Афины в Мессении, — добавил Одиссей, когда подчиненные уселись перед ним на песке. — Нам нужна ее поддержка в этом деле, следует оказать богине почести. Ты согласен, Эперит?

Юноша вспомнил их встречу с богиней недалеко от места жительства Пифии, ее слова о долге Одиссея. Теперь он понял, что царевич с самого начала планировал в первый же день высадиться на берег, а далее следовать по суше. Даже срочность их миссии отступала перед приказом Афины.

Жалобы участников отряда смолкли, когда они услышали рев мулов. Галитерс вел их по дороге, идущей с полей. Одиссей с сопровождающими его воинами быстро понял, что это на самом-то деле жалкие животные. У всех троих были огромные мозоли на спинах, и в целом они не казались достаточно крепкими и сильными не только для того, чтобы нести подарки и припасы — им было трудно даже просто идти. Однако Галитерс объяснил, что это — лучшие мулы, которых он смог найти.

После размещения всех припасов на спинах мулов и проводов корабля, отплывшего назад на Итаку, отряд начал путешествие по Пелопоннесу. Они находились в самой южной части страны под названием Элида, и передвигались очень медленно из-за каменистой почвы и плохих условий для животных.

Воины следовали вдоль линии побережья на юг, в направлении Мессении, срезав часть пути по морю. Но к концу дня отряд оказался на берегу широкой быстрой реки, в которой, похоже, не было бродов. Итакийцы пошли вверх по течению, но так и не нашли места, где переправиться на другую сторону.

Раздраженный Одиссей приказал подчиненным разбивать лагерь, а сам с Галитерсом отправился искать брод или мост. Вскоре они вернулись с сообщением о пароме недалеко от места выбранной стоянки, он располагался ниже по течению. Паромщик отсутствовал, а плоту требовался ремонт, но он держался на плаву. На нем через широкую реку могло переправиться по несколько человек за раз. Однако уже спустились сумерки, поэтому было решено подождать следующего дня и уже тогда переправляться.

Эперит нашел уютное местечко рядом со стволом старого дерева. Вскоре к нему присоединились Дамастор и Галитерс. Какое-то время они обсуждали реку и переправу, затем перешли к впечатлениям от местности. Казалось, что она очень слабо заселена, несмотря на красивую природу, множество ручьев, рек и лугов, пригодных, чтобы содержать скот. Имелась здесь и хорошая почва для земледелия. Тут стоило бы поселиться, если бы не странные истории, которые все слышали про Элиду и еще более крупный район под названием Аркадия (Элида была северо-западной частью Аркадии). Даже в далеком Алибасе ходили рассказы об оборотнях отсюда, которые рыщут по горам и пастбищам в ночное время в поисках жертв. При свете солнца и луны их не отличишь от других волков, только они охотятся в одиночестве, никого и ничего не боясь. Но в сумерках ранним вечером, или в период перед рассветом они принимают человеческий облик. В такое время эти твари ищут человеческого общества, чтобы избавиться от одиночества. Но хозяин, принявший зверя, станет его жертвой, как только солнце или луна снова поднимутся на небе.

Говорили, что это потомки древнего царя, который приносил человеческие жертвы. Когда он попытался предложить Зевсу одного из своих сыновей, отец богов в ярости и отвращении превратил царя в волка. Проклятие перешло и на сыновей царя. Единственный способ вернуться к изначальному облику для них — полное воздержание от человеческого мяса. Это невозможно для волка, поэтому оборотни обречены на странствия по земле в образе, представляющем нечто среднее между человеком и животным.

Закончив с рассказом историй, которые знали Эперит, Дамастор и Галитерс, все трое решили, что ночью мулов следует держать рядом с лагерем, а не привязывать к какому-то дереву вдали от безопасного костра. Они заодно обсудили необходимость выставления дозорных в этой странной незаселенной местности. К облегчению Эперита, Галитерс распределил несение дозора между двумя своими подчиненными.

Затем они укрылись плащами и улеглись спать. На небе над головами не было ни облаков, ни луны, звезды напоминали песчинки на берегу, но их тусклого света все-таки хватало, чтобы рассмотреть окружающую воинов местность. В холодном воздухе хорошо разносились все звуки. Вода ударяла о камни, разбросанные вдоль берегов, мулы фыркали и переступали с ноги на ногу, кричали совы, охотившиеся в ночи. Эперит заснул, прислушиваясь к ночным звукам и думая об оборотнях Аркадии. Ему снилось, что он находится в большом зале дворца в Алибасе, а гигантский волк склоняется над мертвым царем Пандионом. Кровь царя капает у него из пасти. Когда зверь взглянул на юношу, молодому воину показалось, что он улыбнулся.

* * *
Они стояли кругом вокруг плота. Эперит не представлял, как плыть на нем через бурную реку, где пенилась вода. Но эта река отделяла их от следующего этапа путешествия. Дерево прогнило, в некоторых местах оказалось проломлено. Бревна связывались кожаными веревками, которые потрескались во многих местах и готовы были разорваться. Хотя на прямоугольном плоту помещалось шесть человек и мул, Эперит сомневался, что «судно» выдержит такой вес. Еще одну проблему представляло сильное течение. Вероятно, паром обычно перетягивали с одной стороны реки на другую при помощи веревки. Но, хотя места ее крепления все еще оставались, сама веревка отсутствовала. Из-за этого двум или трем мужчинам потребуется взять в руки шесты, чтобы переправиться через реку.

Несмотря на эти проблемы, Одиссей не терял времени и отправил Антифия на охоту за каким-нибудь диким животным. Его следовало поймать в капкан для дальнейшего жертвоприношения. Другим участникам отряда командир приказал заняться ремонтом веревок, которые связывали части плота. Жители острова были опытными моряками. Используя топоры и какие-то ржавые инструменты из покинутой хижины паромщика, они вскоре занялись заменой худших деревянных частей. До того, как присоединиться к ним, царевич отправил Эперита с отдельным заданием — найти деревья нужной высоты и толщины, чтобы сделать шесты, которые помогут переправить плот через реку.

Работа на плоту была закончена ко времени его возвращения с четырьмя длинными шестами. Дерево для замены поврежденных бревен илота брали из стен и содержимого хижины. Худшие поломки починили, веревки оставили прежние, только укрепили их кусками материи, кожи, а также ветками и стволами растений. Материей обвязали и части плота.

Наконец появился Антифий с перекинутым через плечо блеющим козлом, который все время пытался вырваться. Он передал сопротивляющееся животное Одиссею, который понес его под мышкой к большому камню у реки. Рядом развели костер из кусков дерева, оставшихся после ремонта плота. Одиссей достал кинжал из-за пояса, отрезал кусочек шерсти с головы козла и бросил в огонь. Затем он помолился об удачной переправе речному богу, поднял камень и быстро ударил животное по лбу, мгновенно его убив. Потом он сразу же положил его на плоский камень, перерезал горло и позволил крови стечь на землю. К нему подошли еще двое итакийцев, чтобы помочь освежевать тушу. Они действовали ловко и быстро, в их движениях чувствовался большой опыт. Окорока, любимые богами, вырезали. Жертвенное мясо, покрытое слоем блестящего жира, бросили в огонь, предлагая его божествам. Оставшиеся части туши быстро разрубили на куски, которые вскоре уже жарились на вертелах над огнем.

Одиссей оставил подчиненных заканчивать кровавую работу, а сам отправился вымыть руки в прохладной и чистой речной воде. Его отряд вскоре принялся за мясо, запивая его водой из бурдюков, которые принесли с собой, и заедая взятым из дома хлебом. К этому времени уже стояло позднее утро. Поэтому, не откладывая, итакийцы столкнули плот в быструю реку. Одиссей ступил на него вместе с первой группой. Самой тяжелой задачей оказалось удержать дергающегося мула, непривычного к водным переправам. Но царевич накинул плащ на голову животному и приказал двум стражникам крепко его держать, и тогда они смогут переправиться без проблем.

Двое мужчин, которые не работали шестами, отправились в обратное путешествие, а Одиссей с переправившимися на другой берег, стоял на месте, внимательно оглядываясь вокруг. Воины приготовили копья и щиты. Пока отряд был разделен на две группы, каждая оставалась очень уязвимой. Вскоре к Одиссею присоединились еще четыре товарища, которые прибыли со вторым мулом. Быстро закончилась третья переправа, и появилось еще четыре человека, а заодно — провизия, взятая с собой в путешествие, и подарки для Тиндарея и Елены.

Эперит оставался на берегу с Галитерсом и еще несколькими воинами. Они должны были переправляться последними с остатками груза. Когда плот шел к ним по реке, сухопутный житель из Алибаса внезапно занервничал при мысли о необходимости пересекать водный поток. Хотя юноша умел плавать в горных озерах и ручьях в своей стране, он не чувствовал уверенности в воде и быстро прошептал молитву богу реки.

Плот ударился о берег с глухим звуком, двое мужчин спрыгнули с него и вытянули паром на усыпанную галькой землю. Пока Эперит думал, как завести на бревна последнего из мулов, который казался спокойным животным и, как надеялся молодой воин, не создающим проблем, он заметил: состояние «суденышка» быстро ухудшается. Некоторые отремонтированные части были готовы отломиться, а в центре уже образовалась дыра — там мул пробил копытом старое дерево. Но ничего не оставалось делать, кроме как загрузиться и отправиться в путь.

Эперит помог снова столкнуть плот в воду, затем завел мула на полуразвалившиеся доски. Молодой воин набросил плащ на голову животного и стал шептать что-то успокаивающее в большое волосатое ухо. Тем временем Дамастор встал сбоку от мула и жестом показал Эпериту, чтобы тот занял место напротив него.

Они на пару крепко взяли животное, Галитерс и последние два участника отряда забрались на борт и начали работать шестами, выталкивая плот в быстро текущую воду. Река сразу же с силой ударила по ним и вынесла плот в водоворот. Хрупкое сооружение немедленно закрутило, люди утратили над ним контроль. Воины с шестами сражались изо всех сил, их мускулы напрягались, когда они пытались выровнять жалкую платформу. Мгновение казалось, что все потеряно. Но спутники Одиссея все же справились с течением, плот выровнялся и встал на прежний курс, направляясь к противоположному берегу.

Шум воды звенел в ушах у тех, кто находился на плоту, и они едва ли слышали крики поддержки с берега. Плот попал в сильное течение, с трудом оставаясь на поверхности. Мужчины с шестами отчаянно боролись с затягивающей их рекой. Эперит наблюдал за обычно сдержанным Галитерсом. Сейчас лицо итакийца исказилось от напряжения, когда он сражался с течением. Юноша задумался, не оставить ли ему спокойного мула и не помочь ли вместо этого свободным шестом. Но затем все внезапно и ужасающе пошло не так, как хотелось.

Мул все еще стоял спокойно, прикрытый плащом. Казалось, что берег уже близко. Дамастор выпустил животное и попытался размять затекшие руки. Но до того как он успел снова взять мула, внезапный порыв ветра соврал плащ с глаз животного.

Увидев бурный поток воды с обеих сторон, мул запаниковал и сильно лягнул кого-то задними ногами. За спиной Эперита послышался всплеск и крик. В то же самое мгновение одна из досок треснула и проломилась под бьющими копытами животного. Оно рухнуло в воду головой вперед, и тут люди уже не могли ничем помочь.

— Галитерс в воде! — закричал Дамастор.

Начальника стражи уже уносило сильным течением. Эперит замешкался лишь на мгновение, чтобы сбросить дедовский щит с плеча, а меч с пояса, после чего нырнул в воду за Галитерсом.

Эперит уже устал от работы, которую выполнил в этот день, от борьбы с рекой. Но холодная вода заставила его мгновенно очнуться. Поток бурлил и ревел, угрожая затянуть пловца на дно, но он сражался с рекой, и голова воина постоянно оставалась на поверхности.

Пловца быстро относило прочь от плота. Эперит повернулся и увидел, что оставшиеся на нем люди с силой налегают на шесты, все еще пытаясь дотянуть поврежденный паром до противоположного берега.

Течение крутило и вертело Эперита, но он заметил Галитерса впереди. Казалось, что пожилого воина скорее просто несет течением, что он с ним не сражается. Юноша понял: мул, вероятно лягнул именно его, и тогда же Галитерс потерял сознание.

Молодой воин почувствовал, что действовать следует как можно быстрее, собрал все силы и поплыл по течению бурной реки. Вначале ему было трудно контролировать направление. Но, пытаясь вырваться вперед, опережая скорость течения, Эперит смог повернуть к старому вояке, которого уже отнесло к центру реки. Юношу оглушил рев несущейся воды, она постоянно била и швыряла его. Он едва ли мог оставаться на плаву, да еще и удерживать в поле зрения Галитерса. Затем пловец увидел впереди среди пены торчащие из воды какие-то темные предметы.

Скалы! Они поднимались из реки, словно сломанные зубы. И каждую окружала пенящаяся вода. Эперит попытался кричать другу, перекрывая рев реки, но знал, что это бессмысленно. Он плыл вперед изо всех сил, отчаянно пытаясь опередить течение. Тут было важно каждое мгновение, ведь течение несло Галитерса к верной смерти. Все это время Эперит посылал мысленные приказы начальнику стражи, призывая его прийти в сознание, хотя бы на мгновение. Этого будет достаточно, чтобы понять, какая опасность угрожает.

Удача сопутствовала Галитерсу у первых двух скал — его пронесло мимо них так, что он даже не поцарапался. Мгновение спустя Эперит тоже проплыл их. Впереди возвышались еще три, на равном удалении друг от друга, словно зубцы рыболовной остроги. Затем Галитерс пришел в себя, повернулся и увидел, что его несет к верной смерти.

Начальник стражи собрал остатки сил и энергии и принялся сражаться с течением. Это позволило Эпериту догнать его и ухватить. Молодой воин протащил друга мимо скал и стал продвигаться к берегу. Дышал он с трудом, тело немело от холода, но пловец уверенно направлялся к гладкому валуну, выходящему в реку, словно причал. Эта скала оказалась их единственной надеждой перед тем, как течение унесет их к верной гибели. Старый стражник был оглушен и ослаб, но ему хватило ума понять, куда нацелился Эперит, и он всячески помогал ему добраться до цели.

Когда их проносило мимо нужной скалы, Эперит вытянул руку и ухватился за нее. У него с ладоней сорвало кожу, но он смог удержаться, а потом подтянулся, несмотря на сильное течение. Юноша был в полубессознательном состоянии от усталости, но все же вытянул себя и старого воина в относительно безопасное место за гладким камнем. В то же самое мгновение что-то коснулось егоплеча.

— Держись за мою руку, — прокричал голос. — Быстро хватай ее!

Эперит поднял голову и увидел силуэт Одиссея на фоне ясного неба. Юноша потряс головой и кивнул на Галитерса:

— Вытаскивай его первым. Я еще немного продержусь, а он ослаб.

Собрав оставшиеся силы, которые были уже на исходе, Эперит приподнял Галитерса в бурлящей воде, чтобы до него мог дотянуться Одиссей. Тот мгновенно схватил начальника стражи под мышки и поднял его так, словно воин был младенцем. Несколько мгновений спустя юноша почувствовал, как сильная рука ухватила его за запястье, и Одиссей вытащил и его из реки.

Эперит рухнул на широкий плоский камень, и его вырвало водой, которой он наглотался.

* * *
— Нет, я ее не использовал, — ответил Одиссей, когда Эперит спросил его про глиняную сову, которую ему вручила Афина. Царевич тут же огляделся по сторонам, чтобы проверить, не услышал ли их кто-нибудь. — Она лежит у меня в кошеле в целости и сохранности. Я обращусь к ней, только если что-то будет угрожать Итаке.

Они сушились у костра, разведенного на берегу. Галитерс был лишь оглушен ударом задних ног мула, но больше он никак не пострадал, что можно считать чудом. Теперь он сидел напротив них и ел ячменный бульон из деревянной миски. Казалось, что испытания не произвели на воина никакого впечатления. Мул погиб на речных порогах. Хотя груз, который он нес, теперь придется разделить между людьми, итакийцы радовались, что они переправились на другой берег реки и все остались живы. Уже перевалило на вторую половину дня, и воины не могли себе позволить тратить время на восстановление сил после испытаний. Их миссия была срочной, поэтому они быстро снялись со стоянки и отправились на юг, в сторону Мессении. Местность становилась все более гористой. К востоку, рядом с путешественниками, возвышались горы. Встречалось очень мало следов человеческой жизни в этой странной незаселенной земле. Ко времени наступления темноты они не встретили ни одного человека и решили остановиться на ночлег в небольшой роще у подножия горы конической формы. Там и развели костер. Спустился вечер, люди так устали, что не могли разговаривать. Галитерс поблагодарил Эперита за спасение жизни и пообещал вернуть долг.

— Но пока мне не представится такой шанс, ты все еще подчиняешься моим приказам, и никаких особых льгот не получишь, — продолжал Галитерс твердым голосом, но с улыбкой на устах. — Поэтому я должен тебе напомнить, что сегодня твой черед первым идти в дозор.

— Следи, не появятся ли оборотни, — добавил Одиссей, свернулся под плащом и закрыл глаза.

Эпериту не понравилась такая шутка, но он взял щит и копье и в одиночестве направился к краю рощи, окружавшей их, словно взяв в кольцо. Юноша уселся на вершине заваленного камнями склона и смотрел на простиравшуюся перед ним землю. К югу возвышались горы, отделявшие их от Мессении. Неподалеку, на западе находилось побережье, а за ним — море. Солнце уже давно исчезло за горизонтом, и земля между горами и океаном была окутана сумерками. Молодому воину казалось, что она застыла. Хотя они никого не встретили на пути к этому месту, теперь Эперит видел, как тут и там в этой местности бесшумно появляются огоньки. Их насчитывалось немного, и молодой человек не мог определить, что там находится — отдельные хозяйства, крестьянские дворы или целые деревни. По крайней мере, он понял, что итакийцы — не одни в этой чужой земле.

Внезапно тишину вечера нарушил вой. Испуганный Эперит подскочил и огляделся. Тут же послышался другой вой, словно в ответ первому, и юноша понял, что издающие эти звуки существа находятся далеко от того места, где он несет дозор. Но ему страшно захотелось, чтобы кто-нибудь из отряда составлял компанию, присоединившись к нему.

Люди не проснулись, и он так и остался в одиночестве в сгущающейся тьме. Волки, если это на самом деле были они, больше не выли. Снова возвратилась ничем не нарушаемая тишина и спокойствие. Звезды над головой светили ярко, словно только что созданные. Ухнула сова, явно охотясь в долине внизу.

Затем тишину нарушил внезапный шум.

Эперит схватил копье и встал, прищурился и принялся вглядываться во тьму. Перед ним появился человек. Юноша не мог его рассмотреть во тьме, только слышал, как тот стонет от боли. Внезапно человек пошатнулся и двинулся вперед.

Эперит поднял копье, чтобы защищаться, но в последнее мгновение узнал красивые черты лица. Молодой воин отбросил оружие в сторону, вытянул руки и подхватил человека.

Это был Ментор.

Глава 10 Падение Итаки

Прибыл первый из женихов.

Елена возлежала на кушетке, застеленной прекрасной пурпурной тканью. Рабыня подстригала и полировала ей ногти на ногах, собираясь их красить. Рядом ждал небольшой кувшинчик с соком растений и ягод, который служанка смешала рано поутру, чтобы получилась густая красная краска.

Девушка ополоснула одну ступню хозяйки и принялась осторожно наносить краску.

— Что вы думаете о Менелае, госпожа?

Елена улыбнулась, зная, что ее ответ быстро дойдет до всех слуг, если не всего дворца.

— Скажи мне, что ты сама думаешь, Неэра.

Рабыня покраснела:

— Ну, это красивый и сильный мужчина с роскошными золотисто-каштановыми волосами…

— …Которые редеют на макушке, — добавила Елена.

— Я ниже вас ростом, госпожа, поэтому не знаю. Однако он красив, очень богат, и ко всем относится так, словно это люди царской крови. Даже к рабам.

Елена убрала ногу и встала, раздраженно вздохнув.

— Да, все это так. Хотя я встречалась с ним только один раз, Менелай также кажется добрым и внимательным человеком с хорошими манерами. Вроде бы, он любит простую жизнь. Если верить Агамемнону, то невозможно найти второго такого же справедливого, скромного, умного и смелого человека.

— О, госпожа, значит, вы действительно выйдите за него замуж? — возбужденно воскликнула рабыня.

Елена покачала головой.

— Нет, не выйду. Менелай совершенно не возбуждает во мне желание.

Рабыня открыла от удивления рот.

— Но тогда за кого вы выйдите замуж? Приезжает Диомед. И, как говорят, Аякс.

— Этот болван!

— И я также слышала, что приедет Ахилл, — продолжала Неэра. — Определенно, вы не станете отвергать такого красивого мужчину, как Ахилл?

— Откуда ты знаешь, что Ахилл красив? — фыркнула Елена. — Кроме того, разве ты не в курсе, что Ахилл — практически мальчик? Как мне может понравиться мальчик, и неважно, какая у него родословная?!

— Но тогда кто, госпожа? — умоляюще спросила Неэра.

Во дворце делали ставки, и раб, которому удастся выведать секрет, кого на самом деле желает Елена, выиграл бы достаточно денег, чтобы купить собственную свободу.

— Ты на самом деле думаешь, что мне позволят выбирать? — с горечью спросила Елена. — Тиндарея интересует только благосклонность Агамемнона, а Агамемнона интересует брак для усиления могущества. Он знает, что тот, кто получит меня, унаследует трон моего отца. Именно поэтому они выберут Менелая. В таком случае брат Агамемнона станет царем Спарты, а Атриды — самой могущественной династией в Греции.

Рабыня мгновение смотрела на царевну. Политика власти не имела для нее никакого значения, но она увидела грусть под маской ярости хозяйки.

— В таком случае, кто вам больше всех правится?

— Ни один из них, Неэра, — ответила Елена и снова легла на кушетку. — Это поможет тебе выиграть спор с твоими друзьями? Среди этих знатных господ нет ни одного, который разжигал бы хоть какую-то страсть у меня в сердце. Зачем мне разодетый, противный и высокомерный лицедей, каким бы красивым он ни был и какой бы от него хороший запах ни исходил? Мне нет дела до того, скольких человек они убили, сколько городов разграбили. Я хочу мужчину, который заставит мое сердце учащенно биться, когда он входит в помещение. Мне все равно, урод он или нет. Он может быть даже беден — конечно, в разумных пределах. Если бы только он увез меня от всего этого… — она провела белой рукой по воздуху, словно пытаясь охватить весь дворец. — Найди мне настоящего мужчину, чтобы ему было плевать на власть или славу греков. Он смог бы увезти меня из этого дворца… Вот тогда я скажу тебе, кому на самом деле отдаю предпочтение.

Неэра стыдливо уставилась в пол. Несмотря на своенравность и вздорный характер Елены, служанка любила хозяйку всем сердцем и очень сожалела, что расстроила ее. Привилегией рабыни было выслушивание того, что больше всего беспокоило Елену, поэтому Неэра знала, как госпоже не нравился сама мысль о том, чтобы стать наградой какому-то богатому царевичу. Несмотря на все красоту и богатство, эта девушка не имела свободы. И ее желания рабыня прекрасно понимала.

— Ты никогда не одеваешься в своих покоях, сестра?

В дверном проеме стояла молодая женщина и рассматривала нагую Елену. Ей было забавно, она этого не скрывала. Женщина была высокой и стройной. Ее кожа была бледной, длинные волосы — рыжими, заведенными за слегка оттопыренные уши. Рыжая грива ниспадала до середины спины. На привлекательном лице обращали на себя внимание тонкие губы и большие глаза. Вошедшая была одета во все черное, словно носила траур.

Елена многозначительно улыбнулась.

— Если мое тело вызывает у тебя отвращение, Клитемнестра, то не следует приходить без объявления.

В любом случае, женщина уже вошла, жестом велела Неэре удалиться и села рядом с сестрой. Они не виделись больше года, но Клитемнестра решила приехать в Спарту с Агамемноном и Менелаем, чтобы повидаться с семьей.

— Я слушала за дверью, Елена. Тебе следует быть поосторожнее. Мало ли кто подслушивает, когда ты пренебрежительно говоришь о моем муже.

— Мне все равно, кто меня слышит, — ответила Елена, села и взяла руку сестры. — Ведь я говорю правду! Ты знаешь, что Агамемнон думает только о власти и о том, как править всей Грецией.

— Он будет править Грецией, — заявил Клитемнестра, с любовью погладила руки сестры и вздохнула. — Он всегда получает то, что хочет, как я выяснила. Но он желает мира, ему надоели постоянные войны. Я думаю, что они всем надоели. А единственный способ с ними покончить — это объединить Грецию.

Елена встала, подняла с полу одежду и обернула свое безупречное тело куском ткани. Белая материя оказалась такой тонкой, что практически не скрывала ее наготу.

— Но как удачно, что Греция будет объединяться под Агамемноном! — заметила она.

— Я уверена, что он с радостью служил бы кому-то, кого бы посчитал более пригодным к правлению, чем он сам, — спокойно добавили Клитемнестра, привыкшая к вспышкам гнева сестры. — Но как все люди, подобные ему, Агамемнон считает, что нет более достойного.

— Ты говоришь так, будто с ним соглашаешься! — злобно воскликнула Елена.

Девушка прошла широкими шагами к окну, выходившему во двор, где стояла группа стражников. Мужчины подняли головы и уставились на нее. Одно мгновение все как один смотрели на госпожу неотрывно и с тайным желанием. Но потом они (опять же — все) опустили глаза в землю, не в силах даже встречаться взглядами друг с другом. В глазах каждого горели тщетные стремления.

Елена повернулась, посмотрела на Клитемнестру и с горечью покачала головой.

— Как ты можешь даже симпатизировать тому, что он думает и хочет? Он хотел тебя, и это заставило его убить твоего мужа и ребенка, которого ты прижимала к груди! Они были единственными живыми существами, которых ты когда-либо по-настоящему любила! Как ты можешь терпеть это чудовище?

Клитемнестра гневно посмотрела на младшую сестру.

— А какой у меня выбор? Агамемнон — самый могущественный мужчина в Греции, а я — просто женщина. А что такое женщина без мужчины, Елена? Мы не можем взять в руки оружие и объявить себя царицами. Мы обе видели, что случается с женами, которые теряют мужей и не имеют сыновей или замужних дочерей. Если они достаточно молоды, то могут продавать свое тело. В противном случае их все бросают и выгоняют из общества. Они вынуждены как-то жить в горах, самостоятельно находя себе пропитание. Или же они умирают. Рабыне даже лучше, чем свободной женщине. По крайней мере, у служанки есть еда и крыша над головой.

— Для меня это не имеет значения, — настаивала Елена. — Я никогда не прощу. Никогда! И ты удивляешь меня, Клитемнестра. Ты всегда была самой сильной из нас, даже сильнее мальчиков. Тебе нужно было родиться мужчиной.

Клитемнестра рассмеялась и позволила себе расслабиться. Она поманила сестру к себе, крепко ее обняла и отвернулась, чтобы скрыть слезы.

— Может, я и терплю его, Елена, но никогда не прощу. Агамемнон думает, что я ношу черные одежды, все еще оплакивая первого мужа. Но тот уже стерся из моей памяти, как и все хорошее. Я ношу траур, потому что это злит Агамемнона и напоминает, что мое сердце не принадлежит ему. Каждый вдох, который я делаю, подпитывает мою ненависть. Единственная моя радость — это знать, что, как жена, я могу лишить его любви, которую он в ином случае получал бы от другой. Он забрал мою любовь, поэтому я лишу его права быть любимым. Так происходит, когда он приходит ко мне ночью. Я не отдаюсь ему, Елена. Лишь мое тело выполняет определенные действия. Ты понимаешь?

— Не совсем, — ответила Елена, поцелуями стирая слезы со щек сестры. — Я понимаю ненависть, но не представляю, как можно отдаваться телом, но не отдаваться самой.

Клитемнестра держала Елену за плечи на расстоянии вытянутых рук и смотрела ей прямо в глаза.

— Когда тебя забрал Тесей, ты отдавалась ему добровольно. Или твоя душа не участвовала в физическом акте? Ты должна понять, что я имею в виду.

— В таком случае, я не могу понять, — ответила Елена, покраснев и отводя взгляд. — Я еще не женщина в таком смысле.

Клитемнестра недоверчиво уставилась на нее.

— А я все это время думала, что у нас с тобой одни и те же шрамы. О, дорогая сестра, я молюсь, чтобы у тебя оказался муж, которого ты заслуживаешь. На тебя не должно пасть проклятие, которое уничтожило меня.

Она снова заплакала. Елена крепко прижала ее к себе и поклялась в душе, что никогда не позволит ни одному мужчине принести ей такую боль.

* * *
Эперит с беспокойством наблюдал за Ментором, пока тот ел теплую кашу и пил свежую воду, пытаясь хоть немного восстановить силы перед тем, как рассказать то, что ему пришлось пережить. Другие участники отряда отчаянно хотели услышать новости. Они беспокоились за свои семьи и дома, но Одиссей настоял: вначале нужно обработать раны и накормить Ментора, а только потом требовать рассказа о событиях на Итаке. Несмотря на успокаивающий голос и натянутые улыбки, сын Лаэрта не мог скрыть беспокойства. Он напряженно поджимал губы.

Наконец Ментор отставил в сторону деревянную миску и оглядел своих товарищей, которые сидели полукругом и молча ждали, когда он начнет говорить.

— Итака потеряна, — объявил он, и у него на глаза навернулись слезы. — Лаэрт взят в плен, а Эвпейт объявил себя царем.

Ментор поднял голову и встретился с суровым взглядом Одиссея.

— Продолжай, — попросил царевич. — Расскажи нам все, что знаешь, не упускай никаких деталей. Мы должны услышать самое худшее.

* * *
После отплытия Одиссея с отрядом на Итаке шел дождь. Во второй половине дня пришли тучи, они нависли так низко над островом, что, казалось, угрожали отправить его обратно в море, из которого он появился. Из туч, закрывших луну и звезды, полились бесконечные потоки воды. Город остался в удушающей тьме.

Ментор приказал вместо одного часового выставить троих. Один из дозорных выглядывал сквозь смотровое отверстие в толстых деревянных воротах, но видел только непроходимую пелену дождя, которая скрывала все на расстоянии броска камня от стен.

Пока он смотрел, в поле зрения появилась какая-то фигура, с трудом передвигавшаяся под струями дождя и порывами завывающего ветра.

— Впусти меня! — закричал человек. — У меня есть новости. Это срочно!

Стражник узнал Корона, поспешно отпер ворота и раскрыл их. Купец забежал внутрь и тут же закрыл за собой створки.

— Проверь, чтобы все было заперты. За мной следили по пути сюда, — сообщил он, снял накидку и отряхнул с нее воду. — На Итаку прибыл отряд тафиан и присоединился к Эвпейту. Пока мы говорим, они идут ко дворцу.

Корон умел заставить людей подчиняться, и стражники быстро выполнили его приказы. Одного он отправил будить царя, а второго — за Ментором. Третий воин остался вглядываться во тьму и дождь.

— Господин, я кого-то вижу! Нет! Их там несколько.

— Да, я знаю, — ответил Корон, отводя в сторону почерневший от дождя плащ и ощупывая пояс. — Высокие мужчины с длинными волосами и копьями, высотой с эти ворота. Это тафиане, их примерно человек восемьдесят.

Кинжал в руке Корона казался голубым в темноте. Он блестел, пока купец шел к согнувшемуся стражнику. Тот повернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как лезвие блеснуло перед ним. Мгновение спустя часовой рухнул мертвым под ноги купцу. Кровь хлестала из перерезанного горла.

Корон оттащил тело от ворот и отодвинул засовы. Политерс тут же толкнул створки внутрь, уверенно зашел и быстро огляделся.

— Хорошо сработано, Корон! Мы не забудем твоей преданности.

Поток тяжело вооруженных людей, заходивших в ворота за ним, казался бесконечным. Корон, продавший царя в обмен на обещание денег и власти, отступил в сторону, чтобы дать пройти наемникам.

В это мгновение вернулся один из стражников вместе с Ментором. Они остановились как раз за порогом большого зала, с трудом веря в то, что ворота пали, а их враги уже заполняют двор. Затем они услышали крик и увидели, как Политерс ведет группу тафиан к ним. Наемники перешли на бег, а несколько человек уже готовили лук и стрелы.

Пораженный Ментор мгновенно начал действовать. Они на пару со стражником нырнули назад во дворец, захлопнули и заперли за собой двери. Как раз когда они забаррикадировались, укрываясь от захватчиков, в деревянные панели ударили стрелы.

Какое-то время двое воинов пытались привести дыхание в норму. Они стояли в холле перед большим залом. Но нельзя было терять времени. После проникновения за окружающие дворец стены враги могли попасть в него не только через главный вход. Если не действовать немедленно, здание вскоре захватят.

— Отправляйся туда, где разместили дружину! Буди всех, — приказал Ментор. — Быстро!

Стражник побежал через зал и вскоре исчез из виду, покинув его через боковой вход. Мгновение спустя Ментор понесся к дальней стене большого зала, где висел охотничий рог. Он находился там столько, сколько воин себя помнил. Прижав его к губам, Ментор дунул со всей силы, и в тишине зала громко прозвучал четкий и пронзительный звук. Он ушел за стены, отдался эхом от потолка и прокатился по всему дворцу.

Ментор снова подул в рог, затем сорвал с пояса меч и выбежал через боковой вход в коридор, огибавший большой зал. Он услышал голоса, приближающиеся из-за угла. У него за спиной что-то с силой билось в дворцовые двери. В большой зал полетели щепки. После еще двух ударов двери треснули и раскрылись, а в очаге от порыва свежего ночного воздуха взметнулось пламя. В зал вошло несколько человек и собралось в тени. Их было трое или четверо, иноземная речь звучала угрожающе. Тафиане!

Ментор развернулся и побежал. Вокруг него от стен отскакивали стрелы. Он завернул за угол и столкнулся с лесом копий. Воин резко остановился и уставился в смущенные лица полудюжины итакийских стражников. Те поспешно надели доспехи, но были вооружены и готовы к борьбе.

— Тафиане! — предупредил Ментор, показывая назад. — Они уже во дворце.

Пока он говорил, из-за угла коридора появились три наемника — и напоролись на стену из копий. Стражники отреагировали быстро и пронзили захватчиков острыми копьями. Все трое упали со стонами, из их животов на руки текла темная кровь, а они отчаянно пытались зажать этот поток. Победители не теряли времени на то, чтобы отправить души врагов в подземное царство.

— К этому времени они должны уже лезть во все двери и окна, — заявил Ментор стражникам, пустившим врагам кровь. — Наш единственный шанс — отправиться на верхний этаж и защищать Лаэрта. Лестницы узкие, мы сможем их удержать, пока на помощь не придут горожане.

— Царя там нет, — сообщил один из воинов. — Он взял с собой других воинов и отправился будить дружину. Правитель приказал нам оставаться тут и защищать путь на верхние этажи.

Внезапно во всем дворце начался шум. Громкий крик из большого зала объявил о появлении новой группы тафиан. Из окружающих коридоров до стражников донеслись новые голоса и звон оружия. На верхних этажах вопли слышались из женских покоев. Теперь первая группа наемников с приготовленными к бою мечами вышла из большого зала, завернула за угол и оказалась напротив стражников.

Ментор быстро нанес удар, разрубив шею командира. Капли крови разлетелись по стоявшим за ним. Тафиане отступили, когда в их сплоченных рядах пробили клин. Мгновение спустя итакийские стражники бросились в проем. Острия копий врезались еще в двух высоких наемников.

Оставшиеся развернулись и попытались протолкнуть тех, кто стоял за ними, назад, в большой зал. Ментор подхватил копье и засадил в спину одного врага. Затем он наступил на тело, упавшее на покрытый пылью пол коридора, убив еще одного. Его товарищам удалось лишить жизни трех противников до того, как наемники сбежали в более свободное помещение.

Победа наполнила итакийцев уверенностью и яростной жаждой крови, но Ментор знал: тафиане быстро вернутся, притом — с большими силами. Поняв, что лучше всего защищать верхние этажи, он приказал стражникам отступить. Добравшись до лестницы, они остановились перед мертвой рабыней, которая лежала поперек ступеней, словно свалившаяся статуя, закинув руки за голову и закрыв глаза, будто во сне. Только темное пятно, которое продолжало увеличиваться на ее чистом белом платье, говорило о насилии. Стражники отпрыгнули назад при виде тела, но Ментор жестом показан, что следует подниматься по лестнице.

— Защищайте царицу, — сказал он, понимая, что хотя бы один человек Эвпейта пробрался в женские покои. — Я попытаюсь найти Лаэрта. Пусть вас хранят боги!

Воины понеслись вверх по лестнице, а Ментор отправился вниз, потом прошел по коридору мимо склада и помещения для рабов к двери, которая открывалась во двор. Сквозь толстые панели слышался глухой лязг оружия.

Он нервно и поспешно открыл дверь и вышел во двор. Ментор торопился, опасаясь погони. Тучи к этому времени рассеялись, открыв куски черного ночного неба и загнутый рог месяца. Во дворе темными кучами лежали трупы, иногда по одному, но порой по нескольку вместе. Это было то, что осталось после сражения, которое в эти минуты перекинулось на левую сторону широкого двора.

На ногах держалось примерно тридцать человек, но большинство оказались тафианами под командованием Политерса. Позади них на тонких ножках бегал Эвпейт, пытаясь подбадривать своих. Это был седой полный мужчина средних лет с самодовольным видом. На бледной коже выделялось много родинок, она казалась прозрачной в тусклом лунном свете. Роскошные одежды и доспехи свидетельствовали о любви к дорогим вещам, чем он и прославился. Одежда и доспехи оставались незапятнанными, несмотря на продолжающееся сражение. Хотя дом Эвпейта украшало много изображений героев и батальных сцен, его собственная смелость существовала лишь в воображении. Ему не хватало храбрости для участия в грязном деле, напряжения сил и риска, которых требует битва.

Пока Ментор наблюдал из затененного места у дворцовых стен, две стороны разделились. Он увидел Лаэрта рядом с пятью оставшимися итакийскими стражниками. Старый царь поднял копье и предложил Эвпейту решить судьбу острова схваткой один на один. Несколько воинственных тафиан одобрительно закричали и посмотрели на своего командира.

Купец с улыбкой ответил на вызов.

— Лаэрт, друг мой, не злись! Я не забыл то время, когда ты спас меня от толпы, или то, что ты когда-то был царем на этих островах. Поэтому я не хочу, чтобы тебе кто-то без необходимости наносил увечья. Зачем нам с тобой бороться за трон? Эти тафиане смело сражались за то, чтобы завоевать свободу своим итакийским союзникам — и спасти их от твоей ошибки, Лаэрт. Поэтому не может быть никаких споров насчет того, кто сейчас здесь правит.

Лаэрт презрительно посмотрел на купца.

— Ты никогда не станешь правителем, Эвпейт. Предательство ведет за собой предательство, а твои действия принесут тебе только обман. Встань на колени перед своим законным царем и молись богам, чтобы я тебя помиловал.

Эвпейт сделал шаг вперед и пренебрежительно взмахнул рукой.

— Царь — это только носитель титула, занимающий определенное место. Но это еще и человек, который когда-то умрет. Однако люди, народ — это нечто другое. Народ переживет отдельного человека. Он переживет нас всех, поэтому его следует почитать выше любого человека. Я выступаю от нашего народа. Именно поэтому я должен тебя сменить, Лаэрт. Ты не оправдал доверия людей, ты ленился и заботился только о себе и своих интересах.

— Ты смотришь на все глазами купца, Эвпейт, — ответил Лаэрт. — Ты не понимаешь, что в мире есть и другие вещи, а не только то, скольким владеет или не владеет человек. Ты родился в богатой семье, которая научила тебя думать о приобретении богатств. Ты знаешь, что покупать и где продавать, и провел всю жизнь, торгуя различными товарами. Поэтому тебе можно верить в том, что касается денег и получения прибыли. Я же, с другой стороны, родился в правящей семье. Меня заставляли думать о благополучии моего народа, о том, как обеспечивать людей всем необходимым и защитить их. Меня с детства учили сражаться и командовать войском. Мне объясняли, как брать у людей в мирные богатые годы и как давать им в трудные времена. Мне показывали, как следить за каждой частью моего царства, начиная от урожая и работы ремесленников до торговли купцов и тайных планов знатных господ, чтобы сохранялись равновесие и гармония. Именно так я и провел свою жизнь, и не могу сказать, хорошо это или плохо. Но если даже в твоих обвинениях есть доля правды, могу уверенно заявить: при мне народ был един, никто не враждовал друг с другом! Только из-за тебя итакийцы пролили кровь друг друга на нашу родную землю. Только ты, Эвпейт, разделил эти острова и уничтожил то, что столько лет помогало нам держаться вместе и жить в мире. Твоим первым шагом стало приглашение старинных врагов на наши берега. При их помощи ты убил своих соплеменников, поставив под вопрос будущее. Самая большая моя ошибка — в том, что я позволил тебе распространять ложь среди нашего народа.

Две группы людей слушали царя, и его голос становился все более властным, несмотря на усталость и ранения. В это время Ментор услышал, как по коридору у него за спиной идут другие люди. Он оглянулся, схватил длинное тафианское копье и щит одного из многочисленных убитых наемников, лежавших во дворе, потом отступил в тень и прижался спиной к стене. Как раз когда он встал на выбранное место, во двор вышел Корон, за которым следовал Политерс и остатки тафиан, ворвавшихся в большой зал.

Лаэрт увидел приближающееся подкрепление и понял, что сражение проиграно. Ему стало ясно, в каком отчаянном положении они находятся. И нельзя допустить гибели еще большего числа людей. Поэтому правитель бросил оружие, сдаваясь, и приказал своим людям сделать то же самое.

Эвпейт одержал поразительно быструю и полную победу. Хитростью, обманом, безжалостностью и напористостью он сбросил царя и захватил власть.

Ментор выскользнул незамеченным из дворцовых ворот. Он знал, что теперь Итаку может спасти только возвращение Одиссея.

Глава 11 Дорога в Мессению

Ментор поднял голову и посмотрел на Одиссея.

— Это не все, — сказал он. Несмотря на пережитые испытания, воин сидел прямо, словно копье проглотил. — Рыбаки, которые помогли мне бежать, сообщили, что одна галера уже ушла к материку. На борту находились тафиане под командованием Полиба. Эвпейт понимает, что пока ты жив, у итакийцев остается надежда, они могут начать сопротивление. Ему известно от команды твоего корабля, где ты высадился на берег. Поэтому враг намерен охотиться на тебя, пока ты еще остаешься в пределах его досягаемости.

После завтрака они уселись в тени деревьев, где Одиссей собрал совет. За исключением Эперита, у всех воинов отряда остались на Итаке семьи и друзья. Но казалось невероятным, что их родиной теперь правит Эвпейт. Какое-то время никто не знал, что сказать.

Тишину нарушил Дамастор. Дома его ждали жена и маленький сын, он не хотел оставлять их на милость тафианских пиратов. Воин заявил, что у них не осталось выбора — они должны отправиться в ближайший прибрежный город и плыть на каком-то корабле назад на Итаку. Они знают местность лучше тафиан, и могут выяснить их точное количество и используемые средства обороны, наблюдая за ними с окружающих город возвышенностей. Если приплыть ночью, то захватчики могут и не узнать об их возвращении. Одиссей созовет народную армию и отберет остров у Эвпейта.

Послышались одобрительные возгласы, но энтузиазма оказалось мало. Поражение Лаэрта испортило всем настроение, зародив сомнения в душах. Эперит видел по печальным выражениям лиц, что люди не уверены в своих шансах. Сложно нанести поражение гораздо более многочисленной силе Эвпейта. Даже Галитерс выглядел угрюмым, явно пребывая в смятении. Казалось, что новость не сломила одного Одиссея. Вместо этого царевич смотрел на удаленную береговую линию и думал, что делать.

Через несколько минут он встал и оглядел своих людей. Одиссей смотрел на грязные и усталые лица, а воины, в свою очередь, глядели на него, ожидая решения. Царевич объяснил: если они сейчас поспешат на Итаку, то могут застать Эвпейта врасплох, а островитяне будут достаточно злы, чтобы вступить в борьбу. Но скорее всего, их маленький отряд перережут. Вот тогда Итака навсегда останется в руках врагов. Альтернативой было продолжение пути в Спарту, где можно найти сильных союзников, после чего вернуться с подразделением, действительно способным бросить Эвпейту вызов. Но это предоставит узурпатору время, чтобы закрепиться и упрочить свои позиции.

— Что бы мы ни думали, решение принимать тебе, господин, — сказал Галитерс. — У нас у всех на Итаке остались дома и семьи, но ты — наследник престола. Ты знаешь, что лучше. Мы готовы положиться на твое решение.

— В таком случае я должен помолиться, — объявил Одиссей. — Если вы мудры, то поступите, как я. Скажу о решении по возвращении…

Он развернулся к другой стороне возвышенности, а до того многозначительно посмотрел на Эперита и кивнул ему, молча приказав следовать за ним. Молодой воин немного подождал, затем отправился за Одиссеем.

Царевич сидел на корточках, упираясь локтями и колени. Он смотрел в сторону моря. Хотя уже началась зима, на небе было мало облаков, солнце светило ярко, поднимаясь к зениту. При такой погоде наблюдатель с хорошим зрением мог видеть на большое расстояние. Командир отряда даже не повернул голову в сторону Эперита, когда тот к нему присоединился.

— Ты хотел меня видеть, господин?

— Забудь о церемониях, Эперит. Сядь.

Везде вокруг валялись камни, ни один не был плоским или гладким, чтобы на нем устроиться, поэтому Эперит опустился на корточки рядом с Одиссеем и уставился на море. Пейзаж был типичным для южной Греции — возвышенности, валуны, редкие кустарники и растения, и все это перемежалось рощами оливковых деревьев. Но местность казалась пустынной и не заселенной.

— Что ты будешь делать? — спросил Эперит.

— Решать не мне, — ответил Одиссей, раскрывая ладонь и показывая маленькую глиняную сову, которую ему дала Афина. — Она велела мне отправиться в ее храм в Мессении.

Эперит уставился на предмет, лежавший на ладони друга. Он вспомнил указания богини и ее обещание помочь Одиссею, когда ее помощь потребуется больше всего.

— Именно поэтому я хотел, чтобы ты пошел со мной, Эперит, — продолжал Одиссей, глядя на него умными зелеными глазами. — Ты был там. Ты видел ее, слышал, что она сказала. Я не могу поделиться этим с Ментором или Галитерсом. Поэтому мне нужна твоя помощь для принятия решения.

— Мы не сможем нанести поражение Эвпейту без использования совы и помощи Афины, — заговорил Эперит. — Но она не придет, пока ты не выполнил ее приказа. Ты должен вначале побывать в Мессении.

— Даже с помощью богини это будет тяжелой задачей, — заметил Одиссей. — Нас слишком мало. Но ты в любом случае прав. Вначале мы должны избавить ее храм от змеи, как она приказала. А после этого решим, куда отправляться — на Итаку или в Спарту. Тем не менее… Я боюсь за своих родителей. Постоянно думаю о них, очень беспокоюсь! Итака все еще будет стоять на месте, и неважно, вернемся мы завтра или через десять лет. Но я не могу откладывать возвращение, потому что рискую жизнями матери и отца.

— Судя по тому, что я слышал, Эвпейт кажется мне трусом, — сказал Эперит. — Он наверняка не осмелится убить Лаэрта.

— Нет, этого он делать и не станет. Но в одно ухо ему нашептывает Полиб, а в другое — Политерс. А еще тафиане могут решить их всех уничтожить и забрать себе Итаку. Они не пожалеют ни царя, ни царицу.

— Я не могу принять за тебя это решение, Одиссей, — ответил Эперит. — Но если хочешь услышать мнение человека со стороны, то первым делом отправляйся в Мессению. Я считаю, что нужно поступить так. А теперь мне следует возвращаться назад, пока Ментор не заподозрил меня в какой-то подлости или хитрости.

Когда Эперит вернулся в лагерь, то увидел Ментора, сидящего на валуне. Воин неотрывно смотрел на него. Ему этим утром заново перевязали руки и ноги чистыми бинтами, а после нескольких часов сна, которые удалось урвать ночью, итакиец уже не выглядел таким усталым. Юноша уже собирался отвернуться и найти более дружелюбное лицо, но Ментор поднялся на ноги и пошел к нему. Эперит все еще хорошо помнил обвинения в предательстве. А испытания, сквозь которые прошел Ментор, не уменьшили раздражения.

— В чем дело? — резко спросил молодой воин.

Ментор мгновение смотрел на него, потом протянул руку.

— Я должен перед тобой извиниться, Эперит. При нашей первой встрече я слишком поспешно тебя осудил, а с тех пор постоянно осложнял тебе жизнь. Но события во дворце изменили меня. Я просто хочу сказать, что был не прав.

Юноша еще какое-то время смотрел Ментору в глаза, затем заставил себя улыбнуться и пожал ему руку.

— Я рад, что мы можем быть друзьями, Ментор.

Одиссей вскоре вернулся и, не теряя времени, объявил людям о споем решении. Они направятся в Спарту через Мессению, чтобы купить новых припасов. Даже те, кто хотел немедленно вернуться домой и сражаться, не стали оспаривать его решение. Эперит почувствовал, что авторитет царевича вырос. Раньше люди шли за Одиссеем, как за сыном Лаэрта, теперь они учились верить в него и доверять ему.

Недовольство выразил один Дамастор, который все еще настаивал на возвращении на Итаку. Но его возражения застыли на устах, когда Одиссей ответил продолжительным молчанием, и воину пришлось смириться с долгим путешествием, которое ждало их впереди. Тем вечером они шли очень долго по петляющей вдоль берега дороге, надеясь как можно дальше уйти от возможных преследователей.

* * *
Они встали лагерем на удалении от дороги, в восточных горах. Место походило на то, где стоянку разбивали предыдущей ночью — крутые склоны выходили на море, а на вершине возвышенности оказалась оливковая роща. Итакийцы развели небольшой костер, опасаясь привлекать внимание большими языками пламени. Антифий спел им старую песню с острова. Эперит никогда не слышал этой легенды в Алибасе, поскольку она посвящалась морским богам, которые мучают передвигающихся на кораблях смертных, удерживая их вдали от дома.

Но люди Одиссея хорошо знали песнь. Они кивали, с грустью узнавая каждое испытание, о котором говорилось, ожидая следующих событий. Тема проклятых странствий очень соответствовала их настроению. Это была короткая песнь, которую легко выучить. Их люди поют своим друзьям, когда в компании нет аэда. Поэтому вскоре пришел черед других что-то исполнить.

Все знали истории, о которых рассказывалось в песнях. Они слышали их по много раз, и слова хорошо запомнились. Даже Ментор, который так как следует не отдохнул, у которого продолжали болеть раны, спел им низким красивым голосом.

Затем пришел черед Одиссея. Звучавшие ранее слова увели людей от эгоистичных мыслей о собственных проблемах, от их незначительных беспокойств о еде, сне и завтрашнем дне. Они медленно сплачивались в единую группу, которая подпитывалась легендами. Все бессознательно трансформировалось в общие эмоции, а те в свою очередь обеспечивали биение сердец в унисон.

Когда заговорил Одиссей, то его мягкий голос вконец объединил их. Он улавливал настроение и привлекал своих воинов, вел за собой и поднимал на борьбу. Его слова полностью овладевали людьми, проникали в их души, возвышали, вдохновляли и завораживали их. Он не пел, а просто рассказывал историю, четко и ритмично, смешивая их мысли и эмоции в единый поток.

Одиссей рассказывал членам отряда о богах и древних существах, которые предшествовали им, о сражениях, которые шли до появления человека, срывали вершины гор и осушали океаны. Когда он наконец замолчал, в их сознании продолжала звучать история. Воины не могли остановиться, и думали о ней, а ночной бриз развевал их плащи и обдувал открытые части тел, возвращая назад — в мир на вершине горы. Их окружали старые, словно сама вечность, деревья. А сверху смотрело черное, будто ворон, небо, наполненное звездами.

Люди по одному завернулись в плащи и попытались заснуть, раздумывая об огромном мире, частичками которого являлись. Им не требовалось понимать его или свою роль в нем, а только вновь принять свою смертность. Увидев свое истинное лицо, осознав, что смертен и его когда-то ждет конец, Эперит не почувствовал смирения перед судьбой. Вместо этого он ощутил подъем, его дух вознесся, чтобы потребовать ту маленькую искру жизни, которую даровали ему боги. Он был совсем не имеющим значения существом, но все же существовал, а значит — собирался сделать это существование стоящим.

* * *
Они проснулись до рассвета от запаха дыма и потрескивания огня.

Эперит поднял голову со свернутого плаща и вначале подумал, что это продолжается сон, принявший какой-то странный оборот. Затем он увидел Дамастора, бежавшего по лагерю.

— Пожар! — кричал Дамастор. — Деревья горят! Просыпайтесь!

Юноша вскочил на ноги и с ужасом огляделся вокруг. Два дерева из окружавших лагерь теперь ярко горели, они казались жутким маяком на фоне уходящей тьмы. Другие воины из отряда, шатаясь, поднимались из-под плащей. Волосы у всех были растрепаны, судя по затуманенным взглядам, люди пока полностью не проснулись. Эперит увидел среди них Галитерса и бросился к нему.

— Мы должны найти какую-то воду, — сказал юноша напряженным голосом. — Если Полиб где-то рядом, то он обязательно это увидит.

— Слишком поздно, парень, — ответил Галитерс и показал на бушующий ад. — Ты видишь, как огонь перекидывается с одного дерева на другое? Даже если бы здесь была река, а у нас имелись какие-то емкости, кроме шлемов, чтобы ее зачерпывать, мы никогда не смогли бы потушить этот пожар. Я только молюсь, чтобы поблизости не оказалось тафиан.

Эперит хотел что-то сделать. Но этот пожар должен был увидеть любой человек, находящийся в радиусе многих стадий от здешних мест. Скоро рассветет, и тогда дым станет не менее заметен, чем языки пламени в ночи. Участники отряда беспомощно наблюдали за происходящим, а жар высушивал им глаза. Лица горели, а люди раздумывали, не станет ли их положение еще хуже.

Вскоре рядом появился Дамастор, схватив молодого воина за руку.

— Эперит, где мулы? Они были привязаны вон там.

Эперит посмотрел в ту сторону, где находились животные, когда он засыпал. Теперь мулы отсутствовали. Вероятно, они сорвали привязь, запаниковав из-за огня, после чего унеслись куда-то в ночь. Животные забрали с собой последние припасы, а что еще хуже — подарки для Елены. К воинам подбежал Одиссей.

— Собери людей и отправляйся на поиски мулов, Дамастор! — приказал он, явно разозлившись на стражника. — Галитерс, проверь, чтобы отряд был готов к выступлению до восхода солнца. Я хочу убраться отсюда как можно быстрее и продолжить путь в Мессению.

— Как это могло случиться? — спросил у него Эперит. — И почему дозорный ничего не видел?

— Дамастор снова заснул, — ответил царевич и поджал губы. — А что касается пожара, то причиной мог послужить уголек из костра, раздутый ночным ветром.

— Более вероятным объяснением является предательство, — ответил Эперит, но Одиссей уже спешил прочь, отдавая приказы подчиненным.

Поиск мулов Дамастором не увенчался успехом. Люди были вынуждены уйти только с той едой, которая лежала в вещевых мешках. Вскоре начался моросящий дождь, итакийцы ругались из-за того, что дождя не было прошлой ночью. Тогда деревья оказались бы слишком влажными и не смогли загореться, а людям не пришлось бы уходить с основной дороги и пробираться по трудной местности, чтобы избежать преследования.

Все молчали. Воины шли по тропинке, которая позволяла держаться вне поля зрения тех, кто мог следовать по дороге. Им приходилось пересекать долины, подниматься и спускаться со склонов гор, идти сквозь лес и вдоль русла реки, чтобы их не заметили нежелательные свидетели. Поскольку пришлось выбрать не ровную дорогу, а труднопроходимые тропы, отряд продвигался вперед медленно. Одиссей время от времени взбирался на вершины гор, чтобы проверить их местонахождение относительно дороги на юг. Ко второй половине дня люди устали. В целом они были неподготовлены и непривычны к длинным пешим переходам.

Стало понятно, что не могут дальше следовать на юг так, чтобы их не было видно с дороги.

Одиссей, Галитерс и Эперит взобрались на возвышенность. Оттуда можно было рассмотреть, что дорога теперь разделилась на две. Одна шла вдоль побережья, сперва петляя, а затем снова повернув строго на юг. Вторая уходила от побережья и заворачивала в глубину материка, уходя на восток через горы.

— Каким путем мы пойдем теперь? — спросил Эперит.

— Если двинемся вдоль побережья, то путь отнимет много дней, — ответил Одиссей. — Эта дорога огибает южные горы, потомзаворачивает назад и ведет к Мессении. Я много раз ходил на галерах вокруг мыса и знаю, что пешее путешествие окажется очень долгим. Но если мы отправимся через эту долину, то она приведет нас к северной оконечности широкой равнины, — добавил он, показывая на восток. — Там дорога снова раздваивается. Можно идти на юго-запад, в Мессению, или же на восток — через горную цепь Тайгет, к Спарте. Полиб ожидает, что мы пойдем по долине, но не предполагает, что завернем в Мессению. Думаю, нам следует рискнуть и надеяться отделаться от него там, если он действительно идет за нами. Что скажете?

— Мне не хотелось бы идти по дороге вдоль побережья и лишиться прикрытия этих гор, — сказал Галитерс, поглаживая бороду и глядя через открытый участок местности, отделявший их укрытие от перекрестка внизу. — По крайней мере, если мы направимся на восток, то какое-то время сможем и дальше оставаться в укрытии. Да, и там нас ждет открытая равнина. Какое-то время снова придется двигаться по дороге. Но эту проблему будем решать потом.

Пока совсем не стемнело, они преодолели еще один трудный участок по предгорьям и лесам, огибая основную дорогу, а затем вышли к другому концу долины. Там перед ними простиралась открытия равнина Мессении. Видна была только самая северная часть — остальное закрывали горы справа от путников. Но было ясно, что это широкая и плодородная равнина. Там имелись поля, фруктовые сады и деревни, которые будто дремали в тени гор. А сразу же за остроконечными горами стало заметно, как снова раздваивается дорога. Одна ветка вела на юго-восток, к горной цепи Тайгет, а затем — в Спарту. Вторая отклонялась на юг, ведя к Мессении.

Они увеличили скорость и побежали. Одиссей вел людей из укрытия на открытое место на дороге, где они станут уязвимыми. Солнце село, но пока воины отряда спускались вниз с гор, они все еще оставались видимыми с крутых склонов на западе. Эперит находился в хвосте группы. Добравшись до развилки, увидел, что что-то блестит в пыли. Он остановился и наклонился над вещью. Это оказался кинжал, который лежал во влажной грязи, острие показывало в том направлении, в котором они бежали.

— Быстрей, Эперит! — крикнул Одиссей. — Некогда отдыхать.

Юноше стало стыдно от намека на его усталость, и он побежал догонять остальных. Тому, кто потерял кинжал, придется без него обходиться.

В тот вечер они не стали продолжать путь в Мессению. В городах обычно не рады ночным гостям. Поэтому итакийцы разбили лагерь в предгорьях на западе. Все пребывали в дурном настроении. Сейчас нельзя было греться у костра и смотреть на радостно пляшущие языки пламени, освещающие все вокруг. Еды тоже оказалось мало, разве что небольшие припасы из личных вещмешков. Выставили трех часовых. Хотя ночью их никто не будил, люди спали плохо.

Эперит проснулся, когда серый свет стал пробиваться сквозь веки. Он открыл глаза и увидел над головой холодное и затянутое тучами небо. Всю ночь он мучился от зимнего холода, который пробирался до самых костей. Руки и ноги затекли, юноша с трудом встал и размялся, чтобы кровь снова начала пульсировать по телу. Завтрак оказался холодным и невкусным, он состоял из хлеба и кусочков сушеной рыбы, которые воины запили ледяной водой. В отряде в относительно хорошем настроении пребывал лишь один Одиссей, который напоминал подчиненным, что они находятся совсем недалеко от Мессении. Им осталось идти только на протяжении сегодняшнего утра.

Перспектива попадания в храм Афины к концу утра не ободряла Эперита. У него совершенно не было желания встречаться с существом, подобным тому, которое защищало Пифию. Но молодой воин знал, что для завоевания славы должен победить свои страхи и смотреть опасности в лицо.

Они снова вышли на дорогу и тронулись вперед, выстроившись по два человека в ряд. Эперит шел рядом с Антифием, какое-то время они обменивались известными им сведениями о Спарте. Оба слышали об ее богатстве и роскошном дворце. Но через некоторое время Антифий начал указывать на знаки, свидетельствующие о том, что здесь прошла большая группа путешественников. Следы остались в грязи, кое-где были рассыпаны крошки хлеба или оливковые косточки. Сбоку от дороги они даже увидели оторванный кожаный ремешок от сандалии.

Затем дорога пошла между двух крутых гор. Антифий позвал Одиссея и показал на заросли кустов сбоку от нее.

— Кто-то идет впереди нас, господин. Кусты порубили мечом, а это означает, что люди вооружены. Я думаю, что нам следует отправить вперед разведчиков. Там могут быть Полиб с тафианами, которые обогнали нас ночью.

Одиссей покачал головой и показал на вершины склонов по обеим сторонам.

— Думаю, что уже поздно.

Они развернулись и увидели, что по обе стороны узкой лощины стоят высокие длинноволосые люди. Они держали копья длиной почти в два своих роста, некоторые приготовили луки к стрельбе. Стрелы были направлены прямо на участников отряда Одиссея.

Глава 12 Засада и преследование

Тафиане окружили их, как кольцо охотников. Но Эперит не чувствовал страха. Он верил в обещание оракула, зная, что его время смерти еще не пришло. А заодно он помнил годы подготовки, которую проходил под руководством деда… и отца. Они оба ожидали, что когда-нибудь он станет начальником дворцовой стражи в Алибасе. Отец и дед с детства работали над его физической силой, боевой техникой и реакцией. Результаты их усилий нравились обоим. Скрываясь за щитом из бычьей кожи, молодой воин смотрел на грозных наемников и понимал, что умеет наносить смертоносные удары копьем, а в мастерстве владения мечом и щитом превосходит всех.

Он коснулся цветка, подаренного ему Ктименой, который носил за поясом, и помолился Афине, прося защиты.

Итакийцев окружили с обеих сторон. Куда бы они ни повернулись, их спины оказывались открытыми для лучников на горных склонах. Отряд попал в капкан по неопытности. Эперит понимал, что следовало проявлять большую осторожность. Как и другие, он не ожидал, что тафияне последуют за ними в Мессению, а тем более — что они обгонят итакийцев ночью и устроят засаду. Но чем больше он об этом думал, тем чаще вспоминал кинжал в грязи. Юноша был уверен, что это знак, оставленный тем же человеком, который поджег оливковые деревья. Корон явно не был единственным предателем.

Предстояло быстрое и кровавое сражение. Но все ждали первой стрелы. Воины вокруг Эперита испытывали страх и нетерпение, а юноша смотрел вверх — на высоких людей на горных склонах. Он чувствовал только возбуждение от скорой проверки своего мастерства в борьбе против них. В своем воображении молодой воин представлял будущую славу, но одновременно судорожно размышлял, как вырваться из капкана. Даже если людям Одиссея это удастся, несмотря на хорошо подготовленную засаду, большинство останутся позади — мертвыми на дороге.

Эперит видел только один способ вырваться — прорубать себе дорогу мечами. Противников оказалось больше, они имели преимущество — лучников и позиции на высоте. Враги могли неторопливо выбирать жертвы из итакийцев, заставляя их взбираться вверх по каменистым склонам. Но к этому времени вражеские стрелы сократят отряд наполовину.

После дурных новостей с Итаки и потери ценного багажа путешествие в Спарту уже стояло под вопросом. С другой стороны, Эперит верил в людей, которые находились рядом с ним — в трезвые головы Одиссея и Ментора, опыт и силу Галитерса, лук Антифия, преданность и чувство товарищества других. Их преимущество состояло в том, что они держались плотной группой, а командир тафиан растянул свое воинство по склонам, чтобы люди внизу не сбежали. Это означало, что ему будет трудно управлять солдатами, расположившимися дальше всего от него самого.

Эперит понял это инстинктивно. Через несколько мгновений после того, как отряд попал в засаду, он уже искал слабое место противника, куда надо направить атаку. Молодой воин прикидывал, как разделить окружающих их врагов.

Он переводил взгляд с одной позиции на другую, подсчитывая противников и осматривая местность, вспоминая уроки по тактике деда. Юноша надеялся определить, где тафиане наиболее уязвимы. Ему показалось, что примерно две трети их подразделения растянуто по более широкому и крутому склону справа от отряда Одиссея. А менее крутой склон слева обороняется слабее. Это просто барьер, который должен задержать итакийцев, если они решать бежать этим путем.

— Вон там один из близнецов, — объявил Ментор, показывая большим пальцем вверх, на гору справа. — У тебя хорошее зрение, Дамастор. Он безухий?

Дамастор прищурился над щитом.

— Да. Это Полиб.

Антифий, стоявший рядом с ним, сплюнул через щит.

— Хорошо. У меня с ним старые счеты.

Эперит посмотрел вверх и узнал наглеца, которого свалил в воду на Итаке. Красивые черты лица казались совсем не к месту под бронзовым шлемом, а неудобный щит и копье еще меньше подходили для грациозного и ухоженного тела. Полиб выглядел так, словно только что вышел из бани, рабы намазали его маслом и одели в самые лучшие доспехи, которые можно купить за деньги. Но ничто из воинского снаряжения не могло заставить его выглядеть истинным воином. Судя по тому, как он расставил подчиненных, сильно растянув их по склону, этого человека нельзя было считать талантливым командиром.

Пока Эперит наблюдал, Полиб встал на выступающую часть скалы и положил руки на бедра.

— Радуйся, Одиссей! — крикнул он им сверху. — Надеюсь, вам понравилась эта маленькая неожиданность, которую я приготовил. Во время нашей последней встречи я сказал тебе, что мы продолжим обсуждение, когда шансы будет равны. Думаю, время пришло.

— За нас будут говорить наши копья, — ответил Одиссей. Этот сильный и низкий голос звучал успокаивающе для окружавших его людей.

Вместо ответа Полиб выкрикнул приказ своим лучникам, и в полет отправилась первая стрела. Она врезалась в грудь одного из воинов с Итаки, отбросив его на дорогу. Его доспехи треснули.

Передышка закончилась.

На горных склонах зазвенели тетивы многих луков, стрелы прорезали воздух вокруг итакийцев. Одна проткнула щит Эперита, а ее острие остановилось всего на ширине пальца от лица воина. Он встал и огляделся вокруг. После первой партии стрел на земле оказался только один человек. Отряду повезло, возможно, его защищали боги. Вокруг снова засвистели стрелы, Эперит перепрыгнул через распростертое тело и присоединился к Одиссею, который прикрывался щитом от смертоносного дождя.

— Полиб слишком растянул людей по возвышенности, — сказал Эперит. — Они уязвимы на левом склоне. Там меньше тафиан, а подход менее крутой. Они быстро сломаются, если мы атакуем, можно уйти с малыми потерями.

— Какая слава в побеге? — улыбнулся Одиссей. — Кроме того, Полиб хочет, чтобы мы отступали в ту сторону, а тафиане преследовали бы нас по долине на пути к Спарте. Он разместил большинство лучников справа, чтобы они стреляли нам в спину, и достаточно людей слева, чтобы сдерживать нас, пока основные силы не атакуют нас сзади. Сделано по-умному, но это очевидно. Зато, если мы убьем Полиба, то сломаем их, лишив силы. Тогда добьемся победы, несмотря ни на что. Поэтому мы идем направо, где они нас меньше всего ожидают.

— Но если мы потерпим поражение, то ты теряешь все.

— Боги будут с нами, Эперит.

С этими словами Одиссей издал громкий воинственный клич, призвав подчиненных следовать за ним вверх по склону к Полибу. Они повиновались без вопросов, подняли щиты, держа их перед собой, и начали наступать ровной линией вверх по склону. Забыв о побеге, Эперит следовал сразу же Одиссеем.

Стрелы летели им в спины, два человека упали, сделав всего несколько шагов вверх. Дамастор в удивлении и ярости развернулся, но подвернул ногу, упал и ударился головой о камень. Он не поднялся, товарищи были вынуждены его оставить, продолжая путь вверх под дождем стрел, летевших в них.

Полиб поставил примерно пятнадцать лучников на той стороне, где стоял сам. На это указал Одиссей. Теперь угроза сзади оказалась менее действенной, и итакийцы постоянно удалялись из радиуса действия луков небольшой группы противников. Держа большие щиты перед собой, они не позволяли врагам на склонах впереди добиться цели, постоянно сокращая расстояние между ними. Однако склон был крутым, двигаться приходилось осторожно, да еще и следовало держать щиты перед собой. Воины огибали валуны, то и дело под ногами срывались камни. Все это позволило тафианам отступить и сплотить ряды.

— Эперит! — крикнул ему Антифий. — Оставайся здесь и прикрывай меня своим щитом, пока я несколько раз по ним выстрелю. Не могу больше — они стреляют по нам, а я нет!

Эперит подбежал к товарищу и зафиксировал низ щита на земле. Он был достаточно высоким и широким, чтобы обеспечить прикрытие и ему самому, и Антифию, который снял с плеча лук и колчан и встал на одно колено. Юноша плохо стрелял из лука, а поэтому очарованно наблюдал за тем, как Антифий открыл колчан, выложил несколько стрел на собственном перевернутом щите и приготовил одну к стрельбе. Эта подготовка производила впечатление на молодого воина.

Антифий натянул тетиву левой рукой, держа древко тем, что осталось от правой после того, как Полиб отрубил ему указательный и средний пальцы. Затем стражник прицелился. Дышал он ровно.

Эперит выглянул с другой стороны щита. Теперь итакийцы медленнее взбирались вверх по склону, но все еще поддерживали ровный ряд. Одиссей находился в центре, его, как казалось, не беспокоило то, что он является целью большинства тафианских лучников. Именно царевич громовым голосом отдавал приказы и обеспечивал продолжение подъема в том же темпе и не нарушая строя. Команды повторял Галитерс, и ни один воин не смел их ослушаться.

Одиссей управлял отрядом, как колесничий — своими лошадьми, удерживая каждую, пока не потребуется показать максимальную скорость.

Затем громко прозвенела тетива лука Антифия у уха Эперита. Он увидел, как один из высоких лучников рухнул на спину. Стрела попала ему в глаз.

С поразительной скоростью Антифий схватил вторую стрелу, очень быстро прицелился, затем направил ее на второго тафианина, который сложился пополам после того, как острие пронзило ему живот. Через несколько секунд третья стрела попала еще одному противнику в плечо. После этого тафиане прекратили стрелять и отступили, прикрываясь щитами.

В это мгновение Эперит увидел Полиба. Тот передвигался среди своих озадаченных подчиненных, заставляя наемников выстроиться в ряд, чтобы встретить наступающий отряд Одиссея. Он был или глуп, или не знал чувства страха, потому что ходил, перебросив щит через плечо. Вражеский вожак или не осознавал, или плевал на опасность, которая шла со склона внизу.

Увидев эту возможность, Эперит коснулся плеча Антифия и показал на легкую цель.

— Месть за потерю твоих пальцев?

Антифий увидел Полиба, которого мог легко убить, но покачал головой.

— Я не могу лишать его жизни. Это хочет сделать Одиссей. Я думал о другой мести.

Пока он говорил, между ними пролетела стрела и сорвала кожу у воина с левого плеча. Антифий вскрикнул от боли и удивления и прижал руку к ране. Они развернулись вместе с Эперитом и увидели, что тафиане со склона за их спинами оставили свои позиции и приближаются к ним сзади, угрожая отрезать пути к отступлению и поймать в капкан. Эперит поднял голову в поисках Одиссея. Но тот со стражниками возобновил наступление на стоявший теперь на одном месте ряд наемников перед ними. Царевич не видел новой опасности.

Эперит окликнул Ментора, который находился к нему ближе всех, показав на примерно десятерых наемников внизу.

Вокруг Эперита и Антифия упало еще несколько стрел, и стражник попросил Эперита снова прикрывать его щитом. Он развернулся, чтобы стрелять по лучникам внизу, и в толстый щит тут же попали две смертоносных стрелы. Они присоединились к еще одной, застрявшей ранее, да так и не выдернутой.

Антифий поменял положение за спиной товарища, потом встал на одно колено справа от него. Несмотря на боль в плече, он натянул тетиву, заставив себя дышать ровно. Стражник прицелился, но на этот раз стрела полетела по широкой дуге и отскочила от камня, что вызвало насмешки у планировавшейся жертвы.

Стрелок выругался практически одновременно с насмешками противника, а потом призвал на помощь богов. Больше он не мазал. Следующая стрела пронзила щеку одного из атакующих, в результате наемник резко развернулся и покатился вниз по склону. Его сотоварищи пригнулись и принялись искать укрытия среди валунов, выставляя перед собой щиты. Но действовали они недостаточно быстро. Следующая стрела Антифия пронзила бедро еще одного тафианина, и тот полетел спиной вперед вниз по склону, крича от боли. Еще одна стрела добила его, пронзив открытую спину. Наконец, наемник упал лицом вперед между камней.

Ментор поспешил вниз по склону, чтобы присоединиться к двум стражам. С ним пришло еще два воина, получивших легкие ранения от стрел.

— Ты можешь сделать так, чтобы они не стреляли нам в спины? — спросил Ментор.

Антифий ответил неопределенно, поскольку искал цель среди широких щитов перед собой.

— Их уже на двое меньше, чем раньше. Я насчитал всего восемь оставшихся. У меня достаточно стрел для них. Но если начнут давить, мне не справиться. Вам лучше остаться здесь.

В это мгновение они услышали крики и звон оружия сверху. Это означало, что Одиссей и восемь выживших воинов добрались до Полиба и группы из примерно двадцати тафиан. Эперит разрывался между желанием бежать им на помощь и необходимостью ждать атаки меньшей группы. Затем решение было принято за него — оставшиеся тафиане начали наступление, появившись из-за прикрывавших их валунов и держа щиты перед собой.

Ситуация напоминала Эпериту первую схватку на Парнасе, только в этот раз он не был чужеземцем, человеком со стороны. Их царевич теперь был и его царевичем, их дом стал и его домом. Резко зазвенела тетива лука Антифия, упал еще один наемник, крича от боли и держась за стрелу, вонзившуюся ему в ногу. Поняв свою уязвимость, его товарищи понеслись вперед, желая покрыть оставшиеся расстояние перед тем, как смертоносная точность итакийского лучника вновь сократит их число.

Эперит с беспокойством бросил взгляд через плечо на сражение, которое шло на склонах выше. Ментор сделал то же самое, оба обеспокоено переглянулись. Положение казалось отчаянным. Они знали, что даже Одиссей не сумеет победить подразделение, в два раза превышающее по численности его собственное.

— Мы должны покончить с этими тафианами. Сейчас, — сказал Эперит, кивком показывая на тех, кто находился ниже на склоне. — Иначе Одиссея задавят.

Ментор взвесил в руке щит и поднял копье.

— Выстраивайтесь в ряд, — приказал он. — Готовьте щиты и копья.

Антифий выстрелил в последний раз, но эта стрела отскочила от шлема одного из наемников, не принеся тому вреда. Затем стрелок схватил щит и копье и присоединился к товарищам. Эперит вел атаку, сразу же за ним следовали другие. У противников теперь было только семь копий против их пяти, но итакийцы неслись вниз по склону на своих врагов, а это было легче, чем бежать вверх, что дало определенные преимущества.

Первый из тафиан практически не оказал сопротивления, когда металлическая выпуклость в центре щита Эперита пробила вражеский щит. Наемник упал на спину перед атакующим, и выражение испуга на лице сменилось болью: он ударился головой о камень. Мгновение спустя юноша вонзил копье ему в живот, вырвал его и стал искать другую жертву.

Тафиане по своей природе были самоуверенными людьми, они продолжали верить в победу над меньшей группой итакийцев. Но эта самоуверенность и привычка полагаться на собственную грубую силу в бою стала причиной их поражения. Оборона была неорганизованной, потому что каждый наемник сражался сам по себе, открывая проемы, которые умело и безжалостно использовали люди Одиссея. Когда Эперит повернулся к следующему воину, то увидел, что Ментор и остальные парами атакуют двух первых тафиан. Один заставлял противника прикрываться щитом, а второй атаковал открывшийся бок, легко нанося по нему удар копьем. Это казалось хорошо натренированной тактикой.

Увидев, что в результате первой атаки итакийцев еще три их сотоварища отправились в Гадес, и нападающие лишились количественного преимущества, остальные тафиане быстро струсили и понеслись вниз по склону. Остался только воин, выступавший против Эперита — гигант, который был на целую голову выше противников. Он не демонстрировал страха, выступая против пяти итакийцев. Наемник презрительно отбросил копье в сторону, достал меч и жестом предложил противнику атаковать.

Молодой воин его не разочаровал. Эперит чувствовал уверенность после быстрого поражения остальных противников и направил копье вперед, надеясь пробить доспехи. Но хотя воин и был огромным, он оказался совсем не таким медлительным, как надеялся друг Одиссея. Его противник легко отклонил удар копья щитом. В то же самое мгновение он опустил меч на щит Эперита. Послышался треск, а юношу отбросило назад. Его левая рука онемела.

Эперит поднял голову, в которой пока не прояснилось после удара, и увидел, что тафианин делает второй замах.

Часто боги помогают человеку думать быстрее, чем возможно в хаосе и смятении, которое творится вокруг. Все чувства обостряются, что позволяет действовать и реагировать мгновенно. Когда гигант опускал меч, пошедший по смертоносной дуге, доспехи у него на груди раскрылись. Не думая, Эперит дернулся в сторону и направил копье в открывшийся проем. Он почувствовал слабое сопротивление человеческой кожи, которая лопнула под заточенной бронзой, затем копье заскользило в животе, погрузившись во внутренности.

Меч выпал из руки наемника, отскочив от щита Эперита. Тафианин упал на бок и благодаря своему огромному весу едва не вырвал копье из руки своего убийцы. Юноша вскочил на ноги, вырвал копье из извивающегося тела и повернулся к остальным. Те уже бежали назад вверх по склону, чтобы присоединиться к царевичу.

Эперит посмотрел вверх на каменистый склон. Теперь сражение шло на самой вершине, на небольшом холмике, словно насаженном на огромный массив. Потребуется совсем немного времени, чтобы обогнуть этот холм, достаточно высокий. При этом их не заметят тафиане, после чего можно атаковать их сзади.

— Подождите! — закричал Эперит, догоняя товарищей. — Если мы прямо присоединимся к бою, то у тафиан будет преимущество — они находятся выше. Но если обогнуть вершину и атаковать сзади, то в их рядах начнется паника.

Ментор посмотрел вверх, взвешивая предложение и наблюдая за схваткой, в которой участвовали его господин и друзья.

— Тогда нам нужно действовать быстро. Пошли!

Держа копья сбоку, они побежали в ровном темпе. Тропинка, по которой ходят козы, привела их на другую сторону горы. По ней они также взобрались быстрее, чем раньше. Вскоре они уже выстраивались за тафианами.

Они тут же увидели, что итакийцы находятся в отчаянном положении. Теперь их окружили противники, превышающие в числе. Вокруг всюду лежали трупы, сломанное и просто отброшенное в сторону оружие. Коренастый и мускулистый Одиссей стоял в центре своего отряда, отражая удары двух наемников так, словно только что вступил в бой. Рядом с ним сражался Галитерс, щитом к щиту с еще одним наемником.

Как и на Парнасе, Эперит всадил копье в спину одного из вражеских воинов, затем бросился в атаку на оставшихся. Еще один воин поражен, но повернулся при виде убитого товарища, после чего получил удар копья Эперита в горло. От силы удара голову наемника откинуло назад, шея сломалась, он умер мгновенно и рухнул на землю. С двух сторон под ударами копий итакийцев падали другие тафиане. Одиссей и его группа убили еще нескольких, прорвавшись сквозь ряд окружавших их врагов.

Последствия атаки оказались разрушительными. Последовала короткая и хаотичная резня. В результате на ногах остались только семь противников, включая Полиба. Они стали отступать под натиском итакийцев.

Полиб поднял меч, приказав своим людям идти вперед. Это были последние и лучшие тафиане. Они, не споря, подчинились приказу, в то время как сам их командир развернулся и бросился бежать. Галитерс и Ментор стояли по обеим сторонам шеренги итакийцев, приказав им держаться и отразить атаку. Но когда два ряда воинов встретились, на плечо Эперита опустилась рука и вытащила его из битвы. Это был Одиссей.

— Пошли со мной. Мы еще не закончили разговор с Полибом.

Антифий оказался рядом с ними и услышал слова царевича.

— Я тоже пойду с вами, — заявил он.

Одиссей не стал его ни о чем спрашивать, а просто развернулся и бегом отправился за Полибом. Они следовали за ним вниз по противоположному склону горы, инстинктивно определяя, куда ставить ноги среди опасных валунов и камней. Эперит уже заметил дичь впереди. Полиб бежал вдоль русла небольшого ручья, который тек между огромными крутыми горами. Узкая долина позеленела после недавних дождей, а когда преследователи добрались до ручья, то увидели ровную тропинку, на которой скорость бега возросла. Командир наемников, бежавший впереди, бросил копье и щит, попытавшись увеличить расстояние от преследователей. Но те последовали его примеру, оставив только мечи и щит Антифия.

Несмотря на тяжелую схватку, Одиссей не показывал усталости и вскоре уже приближался к Полибу. Эперит никогда не видел, чтобы столь невысокий и коренастый человек так быстро бегал. Им с Антифием приходилось прилагать максимальные усилия, чтобы держаться за ним. Ручей петлял между горами. Иногда Полиб скрывался из виду, но потом снова показывался за следующим поворотом. Затем, когда ноги Эперита уже начали отказывать, они увидели, как командир наемников принялся взбираться вверх. Одиссей собрал силы и понесся к тому месту, где Полиб сошел с тропы, но остановился там. К тому времени, как Эперит и Антифий догнали царевича, беглеца нигде не было видно.

— Куда он делся? — спросил Антифий, положив руки на колени и пытаясь привести дыхание в норму.

Одиссей показал вверх на гору.

— Он там.

Они подняли головы. Еще одна тропа вела к вершине, где в окружении оливковых деревьев и кустарников стояло большое каменное здание. Судя по тишине, оно никем не использовалось.

— Что это? — спросил Эперит.

Одиссей улыбнулся, словно сам себе, и сообщил:

— Храм Афины.

Глава 13 Храм Афины

Храм был больше любого другого, который когда-либо видел Эперит. В Алибасе почитали богов природы, в местах, которые с богами связывались — рощах, пещерах или около горных источников. Единственными созданными человеком предметами культа становились алтари и статуи, иногда — какая-нибудь хижина. Но определенно не было ничего, вызывающего столь благоговейный трепет, как это сооружение. Тем не менее, когда-то прекрасное место почитания богини оказалось заброшенным и запущенным.

Они остановились у раскрашенной статуи Афины. Когда-то яркие краски выцвели на солнце. Итакийцы заглянули в проем, служивший входом на окруженную стеной территорию храма. Декорированные деревянные двери были сорваны с петель и разломаны, теперь они лежали среди хаоса и других обломков во дворе. Части стен оказались пробитыми и потрескавшимися, мусор валялся повсюду.

Тут и там можно было увидеть разбитые вазы, перевернутые столы, трехногие скамейки, одежду и даже перевернутую повозку. Тот, кто нанес такие разрушения, обладал огромной силой, он явно не боялся гнева богов.

Люди, держа мечи наготове, вошли на территорию храма.

За стенами они увидели еще большее запустение. Полудюжину оливковых деревьев, священных для Афины, выдернули из земли и оставили сохнуть на солнце. Кругом валялось бесчисленное количество глиняных черепков, куски и обрывки ткани, которой когда-то явно украшали храм внутри, дюжина глиняных фигурок. Создавалось впечатление, будто ураган подхватил содержимое храма и извергнул все это обратно во двор, затем снопа принялся за хаотические разрушения, пока не остались одни отштукатуренные каменные стены самого здания.

Когда-то вход в храм закрывали двустворчатые двери, к которым вели четыре широкие каменные ступени. Двери давно стояли распахнутыми, а на ступенях лежал человеческий скелет. Сгнившая одежда, судя по всему, когда-то была мантией жреца, но она сгнила настолько, что точно определить это было невозможно. Тело давно лишилось плоти, а кости побелели на солнце. Но в пустых глазницах оставалось что-то, что хранило в себе невероятный ужас, а открытые челюсти словно бы все еще молчаливо кричали.

Пока итакийцы оглядывали хаос, из храма послышался ужасающий крик. Он словно пригвоздил их к земле, такое в нем звучало отчаяние и ужас. Затем внезапно воцарилась тишина. У Эперита кровь застыла в венах, а волосы встали дыбом от страха.

— Прощай, Полиб, — мрачно сказал Одиссей, глядя на погруженный в тень вход.

Значит, змея все еще оставалась в храме, ревностно охраняя его от любого человека, который осмеливался войти. Возможно, она избавила их от необходимости продолжать преследование. Но Одиссей хотел точно знать, мертв ли Полиб. А заодно он намеревался выполнить обещание Афине, хотя Эперит надеялся, что у друга хватит здравого смысла, чтобы вначале сходить за остальными. При мысли о встрече с еще одной змеей в темноте, притом — оставшись без копья, щита и помощи товарищей, юношу начинало подташнивать от страха.

Однако Одиссей не собирался ждать. Он первым стал подниматься по ступеням и вошел в погруженный в сумрак храм, затем поманил за собой остальных.

— Почему Полиб так кричал? — тихо спросил Антифий, снимая с плеча лук и доставая из колчана стрелу. — Тот, кто нанес все эти разрушения, явно не человек.

— Это змея. Порождение Ехидны, — ответил Одиссей, хотя и не объяснял, откуда он это знает.

Антифий в ужасе посмотрел на Одиссея. Ехидна была легендарным чудовищем, наполовину женщиной, наполовину змеей. Ее детеныш должен быть чем-то из кошмарных снов.

Они прошли дальше в тень, где несколько мгновений стояли в напряжении, пока глаза привыкали к сумраку. Потом люди приблизились к началу длинного прохода, по обеим сторонам которого стояло по два ряда колонн. От затхлого тяжелого воздуха исходило зловоние, казалось, в нем топор можно вешать. Смрад действовал удручающе, внезапно у друзей словно бы потяжелели ноги, они почувствовали усталость битвы, в которой недавно участвовали. Затем итакийцы услышали, как нечто тяжелое скользит по пыльному полу в дальней части храма.

Антифий прижался к одной из колонн и стал высматривать цель для стрелы, но ничего не видел в тусклом свете внутри. Одиссей приготовил меч и осторожно пошел к каменному возвышению в дальней части храма. Проходя мимо колонн, он осматривался в поисках какого-либо движения. Эперит беспокоился за царевича, и это заставило его идти прямо за ним, держа меч перед собой. Юноша никогда еще не чувствовал себя таким уязвимым без дедовского щита на руке.

Что-то заблестело на широких плитках пола в нескольких шагах впереди от них.

— Одиссей! — очень тихо позвал Эперит, опасаясь нарушить зловещую тишину. — Это меч Полиба.

Одиссей увидел брошенное оружие и остановился.

— Вероятно, тварь бросилась на него из тьмы, — прошептал Одиссей, слегка разворачиваясь к Эпериту. — Он не мог знать…

Внезапно огромная змея бросилась на них из темноты. Эперит дернулся, и это стало единственным предупреждением Одиссею о быстро надвигающемся из-за спины роке. В ту долю мгновения он повернулся и поднял меч над головой, чтобы защищаться против ужасающей силы атакующего чудовища. Лезвие с глухим звуком ударило по толстой шее, но удар не принес результата. Длинные клыки в открытой пасти лишили бы Одиссея жизни в одно мгновение, если бы не стрела из лука Антифия, которая попала твари в глаз. Змею отбросило назад в тень. Она зашипела от боли.

Эперита поразила скорость атаки и реакция товарищей, но он недолго стоял, словно прикованный к месту. Страх перед змеями его больше не сдерживал. В одно мгновение юноша снова стал воином, понимающим, что смерть совсем рядом с ними, а его друзьям угрожает опасность. Не раздумывая, он бросился вслед за отступающими кольцами огромной твари. Змея уходила так быстро, как только могла, но наполовину ослепленная и не совсем понимающая, что произошло, она врезалась в одну из раскрашенных колонн. Дерево треснуло, полетели щепки, и тварь остановилась.

Эперит мгновенно набросился на чудовище. Воин опустил меч на блестящую кожу, но, как и у Одиссея, меч отскочил от тела. Жуткую кожу было невозможно пронзить. Чешуйки напоминали твердые кожаные доспехи, они располагались одна к другой, формируя неуязвимую броню. Юноша снова ударил, и рука у него онемела после того, как сила удара вернулась назад в двукратном размере — меч отскочил от естественной брони змеи.

Боль от стрелы Антифия заставила змею на какое-то время забыть о людях, которые вторглись в ее лежбище. Но после второго удара Эперита тварь немного отползла назад и склонила жуткую голову набок, рассматривая человека. В оставшемся глазу светились злоба и разум. Чудовище оказалось крупнее Пифона. Если в пещере рядом с местом пребывания Пифии стояла кромешная тьма, то здесь в храм попадало достаточно света, чтобы полностью рассмотреть порождение Ехидны. Оно поднималось до потолка храма — а это расстояние равнялось росту двух высоких мужчин. Но даже это составляло только одну четверть от полной длины змеи.

Чудище не оставило Эпериту времени на отвращение, ужас или восстановление сил. Оно бросилось на него со скоростью летящей стрелы. Юноша даже не успел поднять меч, чтобы защититься, а костлявая голова уже отбросила его на одну из колонн, словно детскую игрушку. У него перехватило дыхание от удара, все перед глазами поплыло, нельзя было понять, где он находится…

Одиссей бросился ему на помощь, оказался перед другом и стал бить тварь мечом. В то же самое время Эперит услышал звон тетивы лука Антифия и увидел стрелу, напоминавшую серебристый свет в тени. Она отскочила от бронированной шеи твари. Теперь чудовище свернулось кольцами, чтобы атаковать с большей силой, оно раскачивалось перед Одиссеем, выжидая шанс броситься на него. В ответ царевич осторожно пытался подойти достаточно близко, чтобы при помощи меча порубить мягкое брюхо змеи. Но ему постоянно приходилось отступать — тварь меняла положение.

Антифий опустился на одно колено справа от Эперита и снова натянул лук. Он потратил еще одну стрелу, которая опять отскочила от жесткой кожи, потом выхватил меч и бросился вперед. Но до того, как лучник успел добраться до Одиссея, змея взмахнула гигантским хвостом и отбросила его назад — на колонну, где воин остался лежать без движения. Увидев, как товарища смели с пути, Одиссей выкрикнул имя Афины и бросился в атаку под нависающей сверху головой чудовища. Широким взмахом мускулистой руки он вонзил меч в змеиную шею.

Тварь, которой было несчетное количество лет, заорала от ярости и боли. Потом змея заскользила по полу назад, к дальней стене храма, вырвав глубоко застрявший в теле меч из руки Одиссея. Когда чудовище ползло по полу, было видно, что ее тело в середине раздулось, что замедляло движение. «Значит, вот какова судьба Полиба», — подумал Эперит, пока еще окончательно не пришедший в себя. Затем он услышал у себя за спиной голос Ментора, который выкрикивал имя Одиссея из дверного проема. Юноша никогда не получал удовольствия от звука этого голоса, но теперь радовался ему. Он лишь надеялся, что Ментор привел с собой остальных.

Эперит снова посмотрел на змею и понял, что чудовище не отступает и не намерено умирать от раны, нанесенной Одиссеем, а собирается опять ударить и выбирает положение поудобнее. Молодой воин крепко сжал меч, с трудом поднялся на ноги. Его подташнивало. Инстинктивной реакцией было бежать на защиту Одиссея, но это уже запоздало. Тварь открыла пасть, из которой текла слюна, обнажив клыки длиной с копья. Они казались голубыми и будто светились в тусклых лучах, идущих от входа в храм. Затем чудовище бросилось на безоружного царевича. Одиссея подбросило в воздух от силы атаки, но ему каким-то образом удалось ухватиться за змеиную голову и повиснуть на ней.

Мгновение Эперит не мог ничего поделать, он только смотрел, как змея пытается вырваться и сбросить Одиссея. Тварь трясла головой, будто необъезженная лошадь, пытающаяся скинуть наездника. Но сила захвата человека не уменьшалась, даже когда змея билась, ударяя человеческим телом о колонны. Пыль клубами поднималась с потолка.

А затем юношу охватила ярость битвы. Он забыл про свое отвращение при виде огромной змеи и снова бросился в атаку, вскочил на тварь и вонзил лезвие между плотно расположенных чешуек. Ярость придала ему сил, меч проскользнул между находящих друг на друга чешуек в мягкую плоть. Хлынула струя черной крови, запачкав ему кисти рук и предплечья.

В это мгновение он услышал треск и заметил, как Одиссей летит через храм, все еще держа в руке клык, который вырвал из части чудовища. Царевич упал на каменное возвышение и больше не двигался.

Эперит судорожно пытался высвободить меч Полиба, чтобы нанести побольше ран, но змея больше не обращала на него внимания. Теперь она нацелилась на человека, который дважды ранил ее. Чудовище пришло в бешенство от боли, которая волнами прокатывала по его телу — от глаза, лишившегося зрения, до клинков, которые пронзили ранее непробиваемую плоть. Змея страстно хотела мстить. Взгляд Эперита был зафиксирован на Одиссее. Он знал, что теперь не в состоянии спасти друга от твари, и понял, что все его надежды вот-вот умрут вместе с командиром. Затем он услышал яростный крик, и из тени выбежал Ментор.

В мгновение ока Ментор оказался между чудовищем и Одиссеем. Он бросил щит и вдавил тупой конец копья в землю рядом с царевичем так, что острие смотрело прямо вверх по траектории движения змеиной головы. Едва ли заметив появление нового человека из-за ярости и боли, тварь всем весом своего тела бросилась на Одиссея — и напоролась на копье Ментора. Оно вошло ей в мозг и вышло в верхней части головы, мгновенно убив.

Эперит свалился со спины убитого чудовища и пополз к тому месту, где на полу лежали Одиссей и Ментор, придавленные весом упавшей туши. Антифий все еще оставался без сознания, и молодому воину пришлось приложить все оставшиеся силы, чтобы отодвинуть тяжелую голову змеи, придавившую двух людей, и отбросить ее в сторону.

К счастью, никто не пострадал очень сильно. Несмотря на все атаки змеи, Одиссей получил только одно ранение — небольшой порез над бровью, откуда струилась кровь. Они нашли Антифия, возвращающегося в сознание, но тот тоже заработал лишь несколько синяков и порезов.

— А где Полиб? — спросил Антифий, глядя на мертвое чудовище.

— Вон там, — ответил Эперит, показывая на раздутый живот твари.

Антифий подошел к змее и достал кинжал из-за пояса. Пока остальные наблюдали за ним, он рассек мягкую ткань брюха. Чтобы раздвинуть края разреза, пришлось приложить силу. Внезапно на пол храма вылилось огромное количество жидкости, забрызгав лучника. Крови оказалось столько, что под ним чуть не подогнулись ноги. В центре лужи оказался скользкий кусок мяса, который вывалился, словно потроха из приносимой в жертву коровы. Завороженный зрелищем Эперит сделал шаг вперед, но мгновенно в ужасе отпрыгнул назад, когда огромное количество маленьких змеек из разреза в теле матери выскочили и бросились на свободу в затененные части храма.

От этого зрелища у него задрожали ноги, мышцы стали ватными, пришлось закрыть глаза, чтобы его не стошнило. Эперит хотел бежать прочь, но рухнул на кучу змей, скользящих холодной массой вокруг его ног. Но страх бесчестья пересилил, и он остался на месте. Только когда наступила относительная тишина, юноша снова осмелился раскрыть глаза.

Самым большим извлеченным из тела змеи предметом оказался Полиб. Антифий взял его правую руку и окровавленным кинжалом отсек два пальца — указательный и средний. После этого он отбросил руку от себя в лужу крови и плоти, убрав трофеи в кошель. Эперит подумал, что у Антифия есть на это право, и никто не оспаривал его решения.

Их задача была решена, а обещание Одиссея, сделанное богине, он выполнил. Поэтому воины забрали оружие и вышли на улицу. Спускались сумерки, стоял зимний вечер. После тяжелого, зловонного воздуха в храме Эперит с удовольствием вдыхал чистый воздух. Он внезапно почувствовал облегчение, даже радость от того, что остался жив. Юноша понял: опасаясь встречи со змеей, он пребывал в напряжении на протяжении многих дней, но теперь сможет наслаждаться перспективой посещения Спарты, где они будут жить в роскоши и гостях у одного из богатейших царей Греции.

Затем какой-то звук за спиной заставил его повернуться. Он увидел Полиба, который, шатаясь, спускался по ступеням. С него капала змеиная кровь, он протягивал изуродованную руку, прося о помощи. Другие тоже повернулись. Они были потрясены не меньше Эперита при виде жуткого упыря, который каким-то образом выжил после проглатывания его чудовищем. Наглая ухмылка и самоуверенность исчезли. Теперь глаза Полиба округлились от ужаса, он явно был не в себе.

Когда Полиб приблизился, Эперит увидел, что у него шевелятся губы. Он что-то бормотал, повторяя слова снова и снова. Вначале Эперит не мог разобрать смысла, потом внезапно Полиб стал говорить громче, произнося слова нараспев.

— Пальцы. Пальцы, — стонал он, протягивая руку к молодому воину. Затем он заорал мерзким голосом: — Отдай мне мои пальцы!

В последнее мгновение он выхватил кинжал из-за пояса Эперита и направил ему в живот. Юноша непроизвольно схватил Полиба за запястье левой рукой и отвел лезвие в сторону, затем правым кулаком врезал ему в челюсть. Бывший командир наемников полетел спиной вперед в пыль.

Одиссей шагнул вперед, направил меч на горло Полиба и одним ударом отсек ему голову.

Глава 14 Лук Ифита

Эперит наклонился, чтобы забрать кинжал из руки мертвого Полиба. Затем, ни слова ни говоря, друзья пошли прочь из двора. После этого дня схваток все они были покрыты кровью, поэтому направились вниз со склона к источнику, разделись и вымылись в холодной, но освежающей воде. Ментор сообщил: с последними тафианами быстро разделались, но когда Галитерс отправил его на поиски Одиссея, он еще не знал, сколько они сами понесли потерь. Зато Ментор точнознал, что голоден, и очень хотел чего-нибудь съесть.

Пока воин говорил, на противоположном берегу ручья появилась толстая овца, ее шерсть в сумерках блестела, словно серебро.

— Это ответ на наши молитвы, — сказал Ментор, доставая кинжал из-за пояса и заходя в ручей.

— Оставь ее в покое, — предупредил Одиссей. — Не думаю, что нам следует ее касаться.

Они услышали блеяние на тропе, чуть дальше того места, где появилось животное. Среди разбросанных по обоим берегам камней и между кустарников пробирались другие серебристые овцы. Вода бурлила. Вслед за овцами накатывал непроницаемый туман, он клубился между жирных тел и тянулся к четырем людям. Вскоре он окутал все вокруг них, и Эперит видел только Одиссея, сидевшего на камне рядом с ним. Они слышали блеяние овец и видели их тени в тумане, но сотоварищей из вида потеряли. Затем из тумана послышался голос:

— Очень мудро с твоей стороны, что ты не подпустил приятеля к моим овцам. Мне пришлось бы его убить, хотя он и прикончил ту змею.

Они подняли головы и увидели высокого златовласого молодого человека с огромными серыми глазами, стоявшего перед ними. Через одно плечо у него была перекинута серебристая овечья шкура, а свободной рукой он держал длинный крюк и сурово и выжидательно смотрел на них. Одиссей быстро узнал Афину и рухнул перед ней на колени. Эперит последовал его примеру и склонил голову, чтобы не смотреть на богиню.

— Госпожа, тварь мертва, храм очищен, — обратился к ней Одиссей.

— Я не назвала бы его чистым, — пожаловалась Афина. — Но чтобы показать тебе, как боги награждают тех, кто подчиняется их приказам, я собираюсь сказать тебе две вещи в ответ на избавление моего храма от любимца Геры. — Она протянула гладкие белые руки к двум людям и подняла их на ноги. — Во-первых, Одиссей, Тиндарей уже решил, что Елена выйдет замуж за Менелая.

— Значит, мне следует немедленно возвращаться на Итаку, — заявил Одиссей.

Богиня нежно потрепала его по рыжеватым волосам.

— Не спеши, пожалуйста. Зевс желает, чтобы Елену отдали Менелаю — он планирует что-то важное, но никому не сообщает, что именно. Однако ты все равно должен отправиться в Спарту. Человек, столь симпатичный, как ты, непременно найдет там влиятельных друзей. Возможно, и что-то еще… Но я не хочу тебе обо всем рассказывать, чтобы не испортить впечатлений.

Одиссей выглядел обеспокоенным.

— Ты сказала про две вещи, госпожа.

— Да. Отправляйся в Мессению и пополни припасы. Там встретишь человека, переходящего ручей по броду. У него будет большой лук из рога, подаренный его отцу богом Аполлоном. Тебе нужно придумать, как забрать у него этот лук, поскольку ему самому он более не потребуется. Как ты это сделаешь, я оставляю на твое усмотрение. Но для тебя самого будет плохо, если ты уйдешь из Мессении без этого лука. Ты меня понял?

— В чем важность этого лука? — спросил Одиссей.

Но богиня уже исчезла, словно проглоченная туманом. Тихое блеяние овец тоже заглохло, а туман вокруг них рассеялся. Они увидели Ментора и Антифия, которые в удивлении оглядывались вокруг.

— Откуда появился этот дым? Из Гадеса? — спросил Ментор. — И куда делись овцы?

Антифий подошел к Одиссею и Эпериту.

— Где вы были все это время? — спросил он. — Болтали друг с другом в тумане?

Было ясно, что Ментор с Антифием не поняли, что находились рядом с богиней. Одиссей с Эперитом не ответили и пошли назад вверх по течению, чтобы забрать свои щиты и копья.

* * *
В сражении погибли три итакийца. Эперит ожидал большего количества жертв, но островитяне оказались более крепкими людьми, чем выглядели. Впервые увидев их, он посчитал их простыми людьми, не склонными к борьбе, недостаточно выносливыми и стойкими для участия в сражениях. Ему казалось, что они предпочитают вино и песни аэдов, а не приключения, испытания и трудности. И так и было. Но в этих островитянах также было что-то, что давало им силу, стойкость и боевой дух, превосходящие все, с чем он сталкивался ранее. Их общая островная родина объединяла и воодушевляла их. Они снова и снова показывали себя при каждом испытании. Эперит начал медленно понимать источник их силы, слушая их рассказы у костра по вечерам и ворчание во время долгих пеших переходов. Все шло от их любви к Итаке и простой свободы, которой они наслаждались там. Они сделают все, что от них потребуется, чтобы вернуть этот идиллический мир, который украл Эвпейт.

Эперит знал погибших только в лицо, хотя их товарищи определенно оплакивали их и сожалели об их потере. Их похоронили вместе на горе, где они погибли. Место отметили холмиком из камней, а когда положили последний, все одновременно трижды вскрикнули над могилой товарищей. После этого юноша не слышал упоминания их имен на протяжении многих месяцев.

Дамастора нашли у подножия склона. Он все еще оставался без сознания. На лбу у него образовался огромный синяк, а голова болела и на следующий день. Однако этот воин больше всего расстраивался, что пропустил сражение. Эперит пытался успокоить его, говоря, что никто не считает это позорным, но понимал разочарование Дамастора. Он упустил славу, которой наслаждались товарищи.

Им повезло обнаружить мулов тафиан, привязанных у подножия склона. Среди них оказались и их собственные животные, отыскались и богатые подарки Тиндарею. Поскольку многие итакийцы получили ранения в бою, которые требовалось перевязать, Одиссей приказал разорвать красивые платья на бинты. Конечно, товарищи посмеивались над ранеными в ярких желтых и голубых бинтах, но вскоре прекратили — после того, как Одиссей перевязал себе рану на лбу пурпурным куском материи. Они были рады наличию чистой ткани, которая подходила гораздо лучше, чем грязные плащи и туники мертвых. Но люди беспокоились из-за того, что их командир решил использовать подарки Елене именно таким образом. Эперит задумался, сколько бы еще знатных господ поставили бы заботу о своих подчиненных перед собственными интересами.

В ту ночь они спали у порога храма. На рассвете все вернулись на гору и выкопали большую могилу для тафиан, которых сами и убили. Потребовалась большая часть утра, чтобы яма получилась достаточно большой. Многих прикончили, когда они лежали ранеными на земле и просили о пощаде у людей, дома которых отобрали. Но наемники не получили пощады, кроме спасения от питающихся падалью птиц, круживших над головами.

К полудню отряд тронулся в путь в направлении Мессении. Им было грустно из-за гибели товарищей, но настроение улучшала победа над Полибом. Боги оказались с ними на поле брани, их защита вселяла в воинов мужество и надежду, она воодушевляла. Многие показывали на Одиссея, который шел первым, и говорили, что бессмертные боги благосклонны именно к нему. Несколько тафиан сбежали. В конце концов, они доберутся до Итаки с сообщением о том, что дичь превратилась в охотника. Но к тому времени Лаэртид и его люди уже будут гостями во дворце Тиндарея и вне пределов досягаемости Эвпейта.

Солнечная колесница не успела далеко зайти по покрытому облаками небу, когда люди почувствовали запах навоза и дыма. В воздухе появились и другие знакомые запахи города. Вскоре от Мессении их отделяли только возвышенности впереди. Рядом с Одиссеем находился Ментор. Царевич подозвал к себе Дамастора, Антифия и Эперита.

— Вчера я повел себя, как дурак, поведя отряд между тех гор. Поэтому сегодня отправляю вас четверых на разведку. Если столкнетесь с какими-то проблемами, отправьте кого-нибудь предупредить нас. Мы будем недалеко.

У них не возникло трудностей, когда разведчики решили значительно обогнать остальной отряд, потому что его продвижение сдерживали мулы и раненые. Вскоре они добрались до возвышенностей, отделявших их от Мессении, и встали на дороге, которая петляла между ними. Склоны были усыпаны камнями и круто поднимались вверх с обеих сторон. Это было еще одно подходящее место для засады. После разгрома отряда Полиба и гибели его самого встреча с какими-то еще тафианами казалась маловероятной. Но путешественники в Греции (даже если они были вооруженными воинами) всегда рисковали столкнуться с какими-нибудь разбойниками. Поэтому Ментор предложил разделиться на две группы: одна пойдет по левой стороне от дороги, вторая — по правой.

— Мы с Эперитом пойдем налево, — сказал он. — А вы отправляйтесь направо, только не исчезайте из поля зрения.

С этими словами он начал взбираться по каменистой осыпи более крутого склона. Эперит полез сразу же за ним. Воины перебирались через небольшие валуны, продирались сквозь густой кустарник. Очень скоро оба вспотели, несмотря на холодный день и только что начавшийся моросящий дождь. Камни намокли, и продвигаться вперед стало опаснее, но они сумели снова добраться до ровного участка и посмотреть на другую сторону дороги. Дамастор с Антифием взбирались вверх по неровному склону с другой стороны.

Теперь впереди маячили более высокие горы, закрывая из виду все, что находилось за ними. Воины продолжили путь между выходов породы и валунов, которые свалились сверху. Вскоре они услышали звук бегущей воды. Он доносился из низкой долины, которая пересекала дорогу и располагалась между нами и большей горной цепью.

Ментор бросился вперед и вскоре уже кричал Эпериту, чтобы тот присоединился к нему.

— Река, — сказал он. — Дорога снова начинается с другой стороны.

Эперит посмотрел вниз в долину. Река оказалась широкой и быстрой, воды стало больше после недавних дождей, которые шли в горах на востоке. Но она не представляла собой такого серьезного препятствия, как то, с которым они столкнулись несколько дней назад. По крайней мере, здесь оказалось достаточно мелко, чтобы перейти вброд. Препятствие не замедлило бы продвижение отряда.

Затем Эперит перевел взгляд на противоположный берег, где продолжалась дорога в Мессению. Он обратил внимание на одинокую фигуру, пробиравшуюся среди камней. Юноша нырнул за ствол поврежденного бурей оливкового дерева и жестом показал Ментору, чтобы тот тоже спрятался. Затем он посмотрел на другую сторону дороги, на Дамастора и Антифия, чтобы проверить, заметили они этого человека, или нет. Его встревожило то, что они его не видели, но уже спускались вниз к броду.

— Я разглядел человека на другом берегу реки, — сообщил Эперит товарищу. — Думаю, что он один, но не уверен. Другие пока его не заметили.

Ментор кивнул.

— Пойду предупрежу Одиссея, а ты пока посмотри, не удастся ли как-то подать нашим знак, чтобы они нас не выдали.

— Скажи Одиссею, что у него есть лук, — крикнул Эперит вдогонку, когда Ментор уже бросился в том направлении, откуда они пришли.

Эперит увидел, что таинственная фигура опустилась на четвереньки и что-то ищет в грязи на дороге. Юноша стал быстро спускаться. Каменистая осыпь представляла собой опасную тропу, а от дождя сделалась еще и скользкой. Молодой воин не надеялся добраться до реки до Дамастора и Антифия, но из-за того, что спешил, маленькие камушки посыпались каскадом вниз на дорогу у него из-под ног. Это привлекло внимание человека на противоположном берегу. Он поднялся на ноги и посмотрел через бегущую воду на двух людей, как раз добравшихся до дороги. Они удивились не меньше, обнаружив еще кого-то в маленькой долине.

Эперит спрыгнул с небольшой высоты, чтобы присоединиться к товарищам. Все молча с любопытством смотрели на молодого человека. Он оказался невысоким и бледным, мускулы были почти неразвиты, и этот юноша больше походил на живой скелет, а не на человека. Обращала на себя внимание густая копна черных волос, жалкая юношеская бородка обрамляла костлявый подбородок. Доспехи отсутствовали, из оружия имелся только кинжал, свободно болтавшийся на поясе, а лук из белого рога висел на спине.

Великолепный лук казался слишком большим для худого парня. Эперит понял, что это и есть то оружие, которое Афина велела забрать Одиссею. Молодой воин подошел к Антифию и спросил, что тот думает о незнакомце.

— Ребенок с оружием бога, — ответил лучник, жадно оглядывая лук.

Дамастор с ним согласился. Он обратился к незнакомцу громким голосом, перекрикивая шум руки. Парень смотрел на них одновременно с опаской и интересом.

— Что мальчик делает с луком для мужчин? Ты его украл у отца, или же он отдал его тебе в надежде, что лук сделает тебя мужчиной?

— Что ублюдок вроде тебя знает о подарках отца?

Молодой человек выглядел таким робким и жалким, что Эперит поразился такому злому и сварливому ответу. Ему стало забавно. Мгновение Дамастор стоял молча, ошеломленный дерзостью юноши, но поняв, что его оскорбили и унизили, пришел в ярость. Он сжал челюсти, прищурился и вошел в воду, ровно держа копье над плечом. Заметив его действия, лучник на другом берегу снял оружие с плеча, достал стрелу и направился навстречу. Если этот юноша не являлся великолепным стрелком, исход схватки можно было предугадать.

Эперит беспокоился за Дамастора, хотя грубость заслуживала наглого ответа. В отличие от друга, Антифий хохотал над его раздражением. Казалось, что это встреча совершенно его не расстроила и не вызвала беспокойства.

— Отдай мне оружие, парень, и я обещаю не убивать тебя! — закричал Дамастор.

В ответ послышался звон тетивы огромного лука. Антифий подавился очередным смешком, когда стрела снесла с головы Дамастора бронзовый шлем, который отбросило далеко за реку. Шлем поскакал по камням за итакийцами.

Дамастор так удивился, что рухнул в воду с громким всплеском. Его товарищи на берегу смеялись до слез, вскоре послышался и смех с дороги за их спинами. Эперит повернулся и увидел приближение остального отряда с Одиссеем и Ментором во главе. Из всех лишь одного Одиссея не забавляла сложившаяся ситуация.

Вместо того чтобы смеяться над Дамастором, он бросил оружие на землю, вошел в воду, проследовал мимо старающегося подняться товарища и направился к молодому человеку, держащему лук. Тот уже приготовил к стрельбе новую стрелу и целился Одиссею в грудь, но царевич не показал страха. Он остановился на расстоянии копья от незнакомца, вначале посмотрел на парня, потом на огромный лук у него в руках.

— Меня зовут Одиссей, сын Лаэрта с Итаки, — представился он, глядя лучнику прямо в глаза и улыбаясь. Это удивило Эперита, поскольку он ожидал, что друг будет представляться Кастором, сыном Гилакса с Крита. Однако царевич его не разочаровал, вновь продемонстрировав свою лживую натуру. — Я приехал в Мессению за тремястами овцами, украденными с моих островов. Заплачу тебе за любую помощь, которую ты сможешь мне оказать.

Парень колебался мгновение, раздумывая, а затем, ко всеобщему облегчению, опустил лук и шагнул вперед, протянув руку в знак дружбы.

— Меня зовут Ифит из Эхалии. Мой отец Эврит-Лучник, любимец Аполлона. Что касается твоих овец… — он пожал плечами и виновато развел руками. — Я никогда не видел страны, где было бы их так мало. Но, может, ты поможешь мне?

— Если смогу, — ответил Одиссей, опустил одну из крупных ладоней на костлявое плечо Ифита и повел его на другой берег реки.

— Я потерял несколько лошадей.

— Потерял?

Ифит улыбнулся.

— Не совсем, — улыбнулся Ифит. — Мой отец и братья считают, что их украл Геракл.

В этот момент Дамастор наконец поднялся на ноги. Воин, расплескивая воду, направился по броду к молодому лучнику. Ифит увидел его и, быстро приняв решение, пошел навстречу. Скорость его реакции соответствовала продемонстрированной ранее остроте языка. Юноша вытянул вперед руки ладонями вперед.

— Прости, друг. Мне очень жаль, что между нами возникло непонимание. Это только моя вина. Я принял тебя за разбойника, не поняв, что на самом деле ты, вероятно, человек знатного происхождения.

«Человек знатного происхождения» поразился неожиданной демонстрации дружелюбия, но, подумав мгновение, решил принять извинения. Над случившимся просто посмеялись, демонстрируя добрые чувства, которые помогли спасти репутацию.

Другие воины из отряда перешли на противоположный берег и перевели мулов, нагруженных провизией. Ментор вручил Дамастору его шлем. Он вернул стрелу, которая сорвала шлем с головы, Ифиту.

— Это правда, что ты охотишься на Геракла, парень? — спросил воин, подтверждая, что среди членов отряда уже распространяются слухи.

Ифит уже собирался ответить, но первым заговорил Одиссей.

— Если нам предстоит услышать какую-то историю, а определенно она нас ждет, то давайте выслушаем ее полностью, от начала до конца. Притом — в нужном месте. Сейчас нам следует найти какую-нибудь таверну в Мессении, где мы сможем поесть и пополнить наши припасы. Тогда наш друг и расскажет все. Возможно, он сообщит и про этот лук. Я никогда раньше не видел ничего подобного. Как тебе такой план, Ифит?

— След вора уже давно простыл, — ответил молодой человек. — Может быть, я найду какое-то вдохновение в кубке вина. Пойду с вами.

* * *
Мессения скрывалась в предгорьях западных гор, располагаясь на противоположной стороне долины от более высокой горной цепи Тайгет. Город состоял из нескольких не производящих впечатления хижин на окраинах, за ними шел внутренний круг чуть лучших домов, где жили ремесленники. Эти строения, в свою очередь, окружали середину поселения и дома, принадлежащие купцам и городской знати. Их строения оказались значительно выше, крупнее и гораздо надежнее.

Кривые улицы утопали в грязи после дождя, виднелись глубокие колеи, оставленные тяжело нагруженными повозками, которые время от времени со скрипом проезжали в одну и другую сторону по узким улочкам. Несмотря на холод, голые дети бегали между домов. Они радовались, что не нужно больше сидеть дома, поскольку дождь прекратился. По большей части матери не обращали на них внимания, предпочитая сплетничать с соседками, стоя в дверных проемах. Или же они выполняли домашнюю работу, и было просто некогда заниматься шумными детьми. Везде в воздухе пахло дымом от костров и очагов, на которых готовилась еда, самой едой и навозом.

Этот запах жилья успокаивал, он напоминал итакийцам об их далеком доме.

Вид вооруженных мужчин не был чем-то непривычным и греческих городах. Но раны на телах незнакомцев свидетельствовали о том, что они недавно участвовали в схватке. Поэтому местные жители смотрели на них подозрительно и враждебно. Никто с ними не разговаривал, и если воины сами приближались к горожанам, те или отворачивались, или говорили, что ничем не могут помочь. Несмотря на это, итакийцы наконец добрались до таверны, где хозяин с радостью продал им еды и вина, а за дополнительную плату предоставил большую комнату с соломенными матрасами для всех. Они передали мулов заботам сына владельца таверны, затем вернулись в центральный зал.

В конце дня в таверне было пусто, если не считать их самих и нескольких стариков, оставленных семьями пить вино и согреваться у большого очага в центре комнаты. Потолок казался низким, помещение освещалось только огнем очага и дневным светом, который проникал в открытый дверной проем. Итакийцы шумно заполнили скамьи, начали сбрасывать доспехи и оружие, будто змеи, избавляющиеся от старой кожи. Куча кусков кожи, из которых делались доспехи, щитов из бычьих шкур и бронзы остались валяться на полу. Старики прекратили разговоры, они молча и с интересом наблюдали за вновь прибывшими, возможно, вспоминая те дни, когда их собственные тела были наполнены силой, чтобы носить доспехи, копья и щиты.

К тому времени, как все удобно устроились, крупная женщина принесла две глиняные миски, наполненные холодной водой. За ней следовал хозяин постоялого двора, неся еще две миски. Несколько секунд спустя воины уже смывали грязь с лиц и рук, а пара вернулась с большим сосудом с широким горлом, который они тащили вдвоем. В нем вино уже было разведено водой в пропорции один к двум. Воины вытерли руки о туники, наполнили деревянные кубки вином и выпили, утоляя жажду. Потом по кругу пустили корзины с хлебом. За ними последовали тарелки с жесткой козлятиной, а также с салатом и бобами. Подали много безвкусных пирогов из ячменной муки. Подобные им составляли их основную пищу на пути в Мессению.

Все ели без церемоний и не сдерживались, утоляя голод после многих дней пеших переходов, сражений и скудного питания. Люди почти не разговаривали, набивая животы, и наконец стали вытирать последними кусочками хлеба жир с тарелок. Затем Ментор потребовал еще вина и, когда языки у всех развязались, начались разговоры.

Вначале они вежливо обращались к Ифиту, задавая общие вопросы о его доме и семье. Но разговор медленно и уверенно поворачивал к Геркулесу. Все слышали, как парень сказал Одиссею, что ищет лошадей, предположительно украденных самым знаменитым воином в Греции. Возбуждение участников отряда чувствовалось с тех пор, как имя Геракла было упомянуто. Эперит уже знал бесчисленные истории о его силе, которой никто не может противостоять, отваге, доблести и воинском мастерстве, а также бесконечных любовных победах и похождениях.

Некоторые говорили, что Геракл изменяет движение рек одними руками, другие — что он переспал с пятьюдесятью девственницами за одну ночь, а прочие — что силач убил гигантского льва голыми руками. Благодаря этим рассказам Геракл становился живой легендой, хотя до краткого упоминания его Ифитом воин из Алибаса не думал, что этот человек все еще жив. Его нянька рассказывала ему истории о Геркулесе в детстве, поэтому он казался Эпериту скорее героем легенд, чем реальным человеком — существом из прошлого, который едва ли мог относиться к их времени.

Но силач оставался в живых, что подтвердил Ифит. Молодому человеку не потребовались подначивания воинов, чтобы подробно рассказать им о посещении Гераклом его дома в Эхалии. Вино способствовало открытости. Итакийцы задавали вопросы, и слова скоро полились потоком изо рта юного лучника. Итакийцы слушали их, как скот пьет воду из желоба. Даже Одиссей склонился вперед над кубком, чтобы услышать, что хочет рассказать новый товарищ. Но Эперит обратил внимание, что его глаза постоянно поглядывают на лук, прислоненный к стене.

Давным-давно Иврит, отец Ифита — царь Эхалии и известный лучник — предложил отдать свою дочь замуж за того человека, который сможет победить его в стрельбе из лука. Поскольку сам Аполлон обучал Эврита стрелять из лука, он мог быть уверен в результате, справедливо гордясь своим мастерством во владении этим видом оружия. Но его репутация была так хорошо известна, что лишь немногие потрудились ответить на вызов, и красивой дочери угрожала участь старой девы.

В то время Геракл был другом царя. Эврит обучал его стрельбе в юности, и они остались приятелями. Но жена Зевса, богиня Гера, ненавидела Геракла, наслав на него безумие и заставив убить собственных детей. Когда он пришел в себя, то отказался от жены Мегары. По совету Пифии Геракл искупал вину, служа рабом у царя Эврисфея из Тиринфа.

Будучи в рабстве у Эврисфея, Геракл решил принять вызов старого друга, чтобы жениться на Иоле, рассматривая ее, как потенциальную замену несчастной Мегаре. У Эврита не было выбора, кроме как принять вызов. Это стало вопросом чести, хотя у царя-лучника и имелись опасения. Ведь ходили слухи, будто стрелы Геракла волшебным образом направляются к цели.

Так и вышло. Геракл стал первым человеком, победившим Эврита в стрельбе из лука.

Но царь знал и про любовь Геракла к женщинам, и про отношение к Мегаре. Друг или нет, но он слишком любил дочь, чтобы отдавать ее в жены худшему мужу в Греции. Поэтому, как объяснил Ифит, его отец объявил результаты соревнований недействительными из-за волшебных стрел Геракла и выгнал его из дворца. Только один Ифит возмутился таким отношением к знаменитому гостю. Им руководило сильное чувство справедливости, кодекс героев и дружба, которая возникла между ним и Гераклом во время недолгого пребывания последнего в гостях.

— Мне было неприятно видеть, как такого могущественного человека вышвыривают из дворца, словно нищего, — признался он. — А когда через несколько дней украли двадцать четыре лучшие лошади, я единственный не поверил, что это сделал Геракл. Такая мелкая месть ниже его достоинства. Он скорее бы в одиночку штурмовал дворец и положил нас всех на плитки пола, как опавшие листья осенью.

Воины пытались представить Геракла — огромного, даже более мускулистого, чем Одиссей, мужчину вполовину выше его ростом. Они видели мысленным взором, как он одним ударом кулака раскрывает двери, ведущие во дворец, а затем режет Эврита и его стражников, словно стадо козлов. Герой проносился в их мыслях, словно ураган. Наконец они заметили, что Ифит прекратил рассказ.

— И что ты думаешь теперь? — спросил Ментор. Он заговорил первым после того, как царский сын начал повествование.

— Среди людей, с которыми я разговаривал, ходят слухи. Они говорят, что большой табун лошадей на север, к Тиринфу, гнал одинокий воин в шкуре льва. Это был крупный мужчина с мускулами, не уступающими по размерам валунам. Они так говорят. Я же направился на юг в Мессению, надеясь, что лошади моего отца будут спрятаны здесь ворами, а не Гераклом.

Теперь заговорил Галитерс.

— И ты все еще отказываешься верить, что твой друг украл этих ценных лошадей? Мне кажется, что это сделал он. Все ясно, как день. В конце концов, все знают, что Геракл — раб в Тиринфе и носит шкуру Немейского льва, которого убил в Немее. То, что ты говоришь, представляется мне не слухами, а новостями.

— Да, — согласился Ифит. — Это может отрицать только дурак — или друг. Но даже верность и преданность не могут подавить подозрения. Я уже давно думаю, что должен встретиться с Гераклом и посмотреть ему в глаза.

Дамастор откинулся на спинку скамьи и присвистнул, выражая мысли всех остальных. Эперит посмотрел на Ифита в новом свете. Как мальчик может даже думать о том, чтобы выступить против Геракла?! Только чрезвычайно храбрый человек может стремиться к поединку, который закончится его собственной позорной смертью.

Отряд воинов молча смотрел на гостя.

— А как ты надеешься получить лошадей назад, если их забрал Геракл? — спросил Одиссей. — Ты же знаешь его репутацию.

— У меня есть лук. Вот взгляни сам. — Ифит гордо протянул Одиссею изогнутое оружие. Он получал удовлетворение, глядя, как внимательно и со знанием дела его рассматривает царевич. — Может, у Геракла и есть волшебные стрелы, но этот лук — дар бога. Аполлон подарил его моему отцу, а тот, в свою очередь — мне. Лук обладает божественной силой. При помощи него можно попасть в глаз ястребу с расстояния, в два раза превышающего то, с которого из лука стреляют смертные. Им может пользоваться только человек, которому его отдали добровольно. Если Геракл найдет этот лук, то, несмотря на свою огромную силу, он не сможет натянуть тетиву. Поэтому я с уверенностью и заявляю тебе: если лошади моего отца находятся у Геракла, а он не согласится мне их вернуть, я использую этот лук, чтобы восторжествовала справедливость.

Эпериту нравился Ифит. Но, несмотря на божественное происхождение и силу лука, он все равно не верил, что парень способен убить Геракла — особенно, если Одиссей выполнит приказ богини и заберет лук у Ифита.

Юноша смотрел, как царевич восхищается оружием, в которое так верит Ифит, как проводит пальцами по гладкой поверхности из обработанного рога, поражаясь мастерству того, кто его сделал. Одиссей встал и попробовал натянуть тетиву, обнаружив, что лук подчиняется его воле, словно был изготовлен специально для него. Молодой воин понял, что Одиссей страстно желает оружие — всем сердцем, как мужчина может желать только женщину.

— Хозяин! — крикнул Одиссей. — Неси еще вина! Мои люди хотят напиться допьяна.

Под приветственные крики стражников принесли еще один сосуд с широким горлом, но Одиссей не стал пробовать вино. Он объявил, что идет проверить мулов. Забрав с собой лук, царевич вышел через дверь, которая вела на конюшни. Ифит занервничал без своего ценного оружия. Он не мог спокойно сидеть, когда лука не было в пределах его видимости, поэтому встал, вежливо извинился, пообещал вернуться и последовал за Одиссеем. Эперит немного подождал и тоже пошел следом.

Он добрался до двери во двор и услышал голоса, доносившиеся из конюшен с другой стороны. Стоя в тени, он услышал, как Одиссей объясняет их истинную причину путешествия по Пелопоннесу.

— А когда вы отправитесь в Спарту? — спросил Ифит.

— Не будем откладывать дольше, чем необходимо, — ответил Одиссей. — Может, завтра, если раны у людей начнут затягиваться, и воины окажутся в достаточно хорошей физической форме. А ты, Ифит? Когда отправишься в Тиринф?

— Мессения меня ничем не привлекает, — сказал парень. — Завтрашний день подойдет прекрасно. Не лучше и не хуже, чем любой другой. След и так уже почти простыл. Но исполнение моей цели нельзя откладывать. Я должен найти Геракла.

Эперит пересек двор. Он освещался только светом луны, внушающим суеверный страх. Высвечивались дюжины маленьких лужиц на грязной земле, которая все еще не высохла после дождя, который шел днем. Мулы прижимались друг к другу во тьме. Одиссей поглаживал их длинные носы и уродливые подергивающиеся уши. Ифит стоял в углу конюшни и снова держал свой лук.

— Привет, Эперит, — поздоровался Одиссей.

— Добрый вечер, господин.

— Значит, напиваться не хочешь?

— Нет. Я подумал, что мне лучше присоединиться к тебе и посмотреть, не смогу ли я отговорить Ифита от преследования Геракла.

— Боюсь, что нет, — ответил молодой лучник. — Я считаю долгом чести найти друга и доказать, что слухи неверны.

— Или соответствуют действительности.

— По крайней мере, отправляйся в путь вместе с нами, Ифит, — предложил Одиссей. — Спарта находится на пути в Тиринф. Мы пойдем вместе и составим друг другу компанию. Ты нравишься людям.

— Это так, — согласился Эперит. — Кто забудет, как ты сбил шлем Дамастора своей стрелой? И даже он сам тебя простил за это. Тебе следует к нам присоединиться.

Когда Ифит уверенно покачал головой, Одиссей направился к багажу, стоявшему в углу конюшни, встал на колени и развязал один кожаный мешок.

— Мне грустно из-за твоего решения, — вздохнул он, снова вставая. В руке царевич держал меч отца, подарок для Тиндарея. Он достал его из ножен, богато украшенный клинок с витиеватой гравировкой заблестел в серебристом свете. Каждая мельчайшая деталь рисунка высвечивалась луной, когда Одиссей поворачивал меч в одну и другую сторону. Эперит никогда не видел столь искусно сделанного оружия, такой великолепной работы.

Меч в руке Одиссея выглядел смертоносным. На какое-то мгновение Эперит испугался, что друг хладнокровно убьет Ифита и заберет у него лук. Лучник тоже смотрел неуверенно, сделав шаг назад и покрепче сжимая лук. Но как только он это сделал, царевич убрал меч назад в ножны и протянул Ифиту рукояткой вперед.

— Если ты не пойдешь с нами в Спарту, то должен навестить меня на Итаке после того, как я верну трон нашей семье. Там я радостно приветствую тебя, мои рабы омоют и оденут тебя, мы будем вместе трапезничать, как старые друзья. Я обещаю тебе это, Ифит! Перед лицом Зевса предлагаю тебе дружбу на всю жизнь — почетный союз, который будет священен для моих и твоих потомков на протяжении семи поколений. И до нашей встречи на Итаке я предлагаю тебе дары, чтобы закрепить нашу клятву дружбы. Я дарю тебе этот меч моего отца, который предназначался в виде нашего подарка Тиндарею.

Лучник взял оружие и внимательно рассмотрел золотую филигрань на кожаных ножнах. Он достал меч и внимательно изучил рисунок на лезвии, попробовал большим пальцем резьбу на рукоятке из слоновой кости, затем подержал его над головой, чтобы посмотреть, как лунный свет отражается от блестящего края. Хотя Ифит и был сыном царя, он никогда не видел такой красоты в изготовленном человеком предмете.

Пока Ифит восхищался работой, Одиссей повернулся к Эпериту и приказал принести одно из его копий.

— Мое лучшее копье, Эперит. И побыстрее!

Эперит побежал в зал, где продолжали сидеть остальные и пили вино из нового сосуда. Они громко приветствовали юношу и спросили, где Одиссей, но он сказал только, что царевичу требуется копье. Галитерс вручил ему огромное древко из ясеня и последовал за ним во двор, где Одиссей и Ифит все еще стояли друг напротив друга.

— Я дарю его тебе, — сказал Одиссей, когда появился Эперит, и забрал у него копье. — Это копье Арес подарил моему прадеду, с тех пор оно передавалось от отца к сыну. Бери его, Ифит, в знак нашей дружбы.

Эперит посмотрел на Галитерса после того, как услышал поразительные заявления Одиссея насчет оружия самого обычного вида. Но старый воин прикусил губу и легко покачал головой.

— Твоя щедрость поражает меня, Одиссей, — сказал Ифит, забирая копье и взвешивая его в правой руке. — Ты на самом деле прекрасный друг и благородный союзник, великодушный человек со многим добродетелями. И ты оказываешь мне большую честь своими словами и подарками.

Он снова посмотрел на то, что ему навязал Одиссей, соблюдая обычай — древний как мир. Такие подарки назывались Ксениями. Ифит принадлежал к царской семье, он уже показал себя человеком чести и верным другом. Поэтому Эперит знал, что он примет клятву Одиссея и даст свою. Юноша наблюдал за тем, как Ифит берет царевича за руку и напряженно смотрит ему в глаза.

— Одиссей, я даю тебе клятву верности и клянусь быть твоим союзником перед всевидящими глазами Зевса. Когда наши отдельные дела завершатся, я приеду к тебе на Итаку, чтобы подтвердить слова, произнесенные нами здесь. А затем ты посетишь дворец моего отца в Эхалии, станешь нашим самым почетным гостем. Я обещаю тебе это, и клятва будет действовать на протяжении семи поколений.

Затем он замолчал и убрал руку. От Ифита требовалось сделать подарок в ответ, чтобы скрепить союз с другой стороны. Но у него не было ничего, кроме потрепанного в странствиях плаща и простого кинжала, заткнутого за пояс. Единственной ценностью был лук — оружие, при помощи которого он мог нанести поражение Гераклу.

Он посмотрел на Эперита, который не мог встретиться взглядом с молодым человеком из Эхалии. Ему было стыдно за участие в хитрости Одиссея, хотя он и не понимал до последней минуты, что задумал царевич. Затем Ифит снова посмотрел на меч, заткнул его за пояс, улыбнулся одновременно с радостью от получения такого богатого подарка и смирением оттого, что придется отдать лук Одиссею. В конце концов, все было волей богов, и они определенно благоволили к итакийскому царевичу.

— Вот мой подарок тебе. Это великое оружие, Одиссей, сделанное самим Аполлоном. Оно будет отвечать тебе, как лира в руках опытного аэда. Ты никогда не промажешь ни одной стрелой, выпущенной из этого лука. А натянуть его сможешь только ты или тот, кому ты его добровольно отдашь. Я отдаю его тебе по доброй воле и с удовольствием в знак нашей дружбы.

Одиссей забрал лук из руки Ифита. Он был ровным и гладким, сидел в руке так, словно его специально изготовили для него одного.

Все посмотрели на Ифита и поняли, что теперь он никогда не станет пировать в большом зале Итаки, потому что когда он найдет Геракла, то точно умрет.

Книга третья

Глава 15 Спарта

Они стояли в предгорьях цепи Тайгет и через широкую долину смотрели на город Спарту. Он находился между рекой Эврот и ее притоком, и напоминал золотой медальон на серебряном ожерелье. Это было богатое место, здесь жил многочисленный, воинственный и гордый народ, который разбогател в результате завоеваний и торговли. Его благословением стали холмистые плодородные долины для выращивания зерна и разведения лошадей. Спартанцы славились этим по всей Греции. Эврот свободно тек к побережью, позволяя купцам легко добираться до моря. Тем же путем товары привозили в Спарту из остального мира. Кипрская медь шла оружейникам, нубийское золото и серебро из Аттики — ремесленникам. Сюда поставляли слоновую кость, ткани, керамику и другие предметы роскоши.

Город оказался больше, чем какое-либо поселение, которое Эперит когда-либо видел или осмеливался представить в своем воображении. На окраинах стояли обычные хижины бедноты, но они постепенно уступали место великолепным домам более богатых, людей. Покрытые известкой стены этих зданий стремились вверх, словно гигантские ступени, доходя до городского акрополя на холме, где размещался царский дворец.

Утро было мрачным и холодным, собирался дождь. Но когда Эперит впервые увидел Спарту на фоне крутых гор, тучи расступились, широкие солнечные лучи потянулись вниз, словно пальцы, вытягивающие город из серости. Он мерцал золотисто-белым светом под искрящимися и сверкающими лучами. Стена шла за стеной, ворота вели к другим, одна крыша находила на другую, создавая вызывающее благоговейный трепет сооружение, господствующее над всей долиной.

Отряд покрытых пылью воинов молча смотрел на город. В сравнении с ним Итака представлялась лишь бедным, простым и безыскусным островом, с несколькими ветхими и полуразвалившимися городишками и деревнями. Там не было никаких прекрасных зданий или вызывающих благоговейный трепет дворцов, чтобы произвести впечатление на гостей. Не имелось там и парапетных стенок с бойницами, возвышающихся дозорных башен для отражения завоевателей, мощеных улиц, заполненных богатыми купцами или закованными в бронзу воинами. Родина итакийцев могла только предложить пыльные грунтовые дороги для повозок, которые вели к простым жилищам, окруженных свиньями, курами и собаками.

Эперит бросил взгляд на Одиссея. После Мессении настроение у воинов из отряда улучшилось. Они знали: после того, как переберутся через горную цепь Тайгет и доберутся до Спарты, найдут там еду, питье и смогут долго отдыхать. В отличие от них царевич притих, он ушел в себя. Вечером, перед тем, как пойти по горным переходам, которые приведут к Спарте, Лаэртид предложил Эпериту присоединиться к нему и отправиться в горы на охоту.

Пока царевич стрелял из огромного лука по зайцам на большое расстояние и радовался волшебной точности нового оружия, он снова чувствовал себя счастливым. Часто Одиссей рассуждал о том, к чему бы привело соревнование между луком Аполлона и стрелами Геракла. Но затем они с Эперитом возвращались в лагерь, и уныние и подавленность вернулись. Царевич стал говорить об Итаке и своем беспокойстве о соотечественниках, оказавшихся под гнетом Эвпейта и армии тафиан. Ему страстно хотелось вернуться и сражаться — особенно теперь, когда он знал: муж для Елены уже выбран. Но Афина велела ему продолжать путь. Что он найдет в Спарте? А не выполнить свою задачу и вернуться на Итаку с пустыми руками означало повести оставшихся дворцовых стражников к верной смерти против армии Эвпейта?

— Я чувствую себя беспомощным, Эперит! — признался он, пиная кучу сухих листьев и разбрасывая их по тропе. — Может, я и известен тем, что живу своим умом, но предпочитаю знать, куда иду. Я с удовольствием поменялся бы местами с тобой или с любым другим солдатом нашего отряда. Вы — воины, ваша задача — выполнять приказы. Если ваш командир говорит, что надо убить такого-то человека, вы так и поступайте. Но у меня на плечах висит судьба всего народа. Если я потерплю неудачу, то неудачу потерпит и Итака. А моими командирами являются боги — самые бессердечные, переменчивые и неверные существа из всех, кого только можно представить. Какое им дело, если один из их земных планов не срабатывает? Какое это имеет для них значение? Они возвращаются на Олимп и забывают о своих печалях при помощи амброзии и нектара, пока трупы людей горой лежат на земле, а их души отправляются на вечное отчаяние в Гадес. Но какой у нас выбор? Мы должны просто выполнять их капризы. Клянусь тебе: я отдал бы что угодно, чтобы изменить свою судьбу и самому ее определять.

От этих разговоров у Одиссея еще больше испортилось настроение. Когда они вернулись в лагерь, он сам назначил себя в дозор и остаток вечера ни с кем не разговаривал. Молчание продолжалось и на следующее утро, когда они шли по горным перевалам в долину Эврота. Но теперь, когда Эперит глядел на друга, а город Спарта блестел в долине внизу, то оказалось, что суровое выражение лица царевича исчезло. Он смотрел на город так, словно оценивал противника. Это был вызов, который требовал от него собрать все силы, использовать ум, сообразительность и все имеющиеся ресурсы. Одиссей не мог себе позволить потерпеть неудачу. Внезапно он улыбнулся — и все его лицо преобразилось.

— Галитерс! Проверь, чтобы люди выгляди самым лучшим образом. Нам не нужно, чтобы спартанцы приняли нас за банду разбойников, не правда ли?

Галитерс занялся проверкой брони. Он следил, чтобы все доспехи были плотно зашнурованы и правильно крепились на теле. Затем старый вояка проверил ремни, на которых носили щиты, поясные ремни, а также цветы розовой орхидеи, которые должны напоминать членам отряда о доме, когда они будут наслаждаться роскошью Спарты. Затем все достали из вещевых мешков точильные камни, чтобы наточить лезвия клинков и довести их до убийственного блеска.

— Когда пойдете по этим улицам, вымощенным золотом, я хочу, чтобы вы шли со вздернутыми высоко подбородками, а смотрели только прямо вперед, — сказал Одиссей, выстраивая их в два ряда. — Не глядеть на красивых спартанских девушек, ясно? Помните, кто вы, откуда вы и зачем вы здесь!

Когда они наконец добрались до города, то не увидели никаких красивых девушек. На самом деле, итакийцы вообще видели очень мало людей, если не считать солдат в различных доспехах и одежде. Правда, пустые улицы не отвлекли их от чудес Спарты. Все стены были высокими и хорошо построенными, каждая крепкая дверь украшена красивой резьбой. Почти в любом доме имелась вторая дверь. Пока воины шли по крутой и петляющей дороге ко дворцу, со всех сторон на них смотрели пустые окна. Эперит восхищался этой красотой и великолепием.

Отряд добрался до дворцовых ворот. Двери оказались в два раза выше и шире таких же дверей дворца на Итаке, здесь они были покрыты чеканным серебром и тускло блестели в водянистом послеполуденном свете. Когда воины подошли к воротам, один стражник в полных доспехах вышел из большой караульной будки у стены с одной стороны от входа. Он выглядел напряженным и измотанным.

— Представьтесь и скажите, с какой целью прибыли, — проговорил он усталым голосом. Ему за последнее время явно пришлось много общаться с иноземными знатными господами.

— Меня зовут Одиссей, сынЛаэрта, царя Итаки. Я прибыл свататься к Елене Спартанской, самой красивой женщине во всей Греции.

Последнюю фразу царевич добавил в виде комплимента всей Спарте, но на начальника стражи она не произвела никакого впечатления.

— Простите, господин, но у меня приказ — пропускать только тех, кого пригласил царь. Поскольку я никогда не слышал про Итаку, ее царей и царевичей, вам лучше развернуться и отправиться назад.

Когда Эперит услышал такие слова, он подумал обо всех трудностях, которые им пришлось вынести, чтобы оказаться у этих ворот. И только лишь для того, чтобы им отказали, как какой-то группе нищих! Юноша почувствовал ярость. Она словно вливалась в его вены, заполняла их, он приготовился к схватке.

Судя по ропоту среди товарищей, Эперит понял, что они испытывают те же чувства. Один кивок Одиссея — и они с удовольствием убили бы стражника и начали штурм дворцовых ворот. Но царевич оказался более терпеливым, чем подчиненные, он не продемонстрировал ярости, направляясь к спартанцу.

— Я путешествовал много дней, чтобы добраться сюда, провел два сражения и потерял трех человек. Если не хочешь обратить на себя гнев своего господина, то я советую тебе пригласить его сюда, чтобы он сам предложил мне уйти. Как я уже сказал тебе, я прибыл сюда увидеть дочь Тиндарея. И я ее увижу.

— В таком случае ты ее уже нашел, — прозвучал голос у них за спинами.

Они повернулись и увидели высокую женщину, одетую во все черное, которую сопровождали четыре рабыни и два стражника. Она была красивой, волнующей, женственной и явно притягивала к себе внимание. Но Эперит не мог не испытать разочарования. Они почувствовал, что и Одиссей отреагировал точно также. Его взгляд на мгновение остановился на жестко очерченном рте женщины, неодобрительно поджатых губах и ушах, которые торчали в стороны, словно ручки у амфоры.

Оправившись от удивления, царевич шагнул вперед и поклонился.

— Твоя репутация не позволяет оценить тебя по достоинству, Елена Спартанская.

Она изогнула бровь.

— А твоей репутации просто не существует, Одиссей с Итаки. Но давай не путать, кто есть кто. Я — Клитемнестра, дочь Тиндарея и жена Агамемнона. Елена — моя сестра, она находится во дворце. Так что если ты хочешь присоединиться ко всей толпе, следуй за мной.

По ее приказу массивные ворота распахнулись — невидимые руки открыли створки вовнутрь, и взору преставился большой, но заполненный людьми двор. Воины-итакийцы последовали за Клитемнестрой за территорию дворца. Бросалась в глаза великолепная работа каменщиков, высокие стены, бесчисленные окна и двери дворца. Имелись конюшни, заполненные множеством прекрасных лошадей, у дворцовых стен стояла примерно дюжина украшенных резьбой колесниц, дежурил отряд стражников в богатых доспехах, а бесчисленные рабы бегали взад и вперед с различными поручениями. Воины с Итаки попали в город в городе — место, которое кишело людьми, но все здесь казалось идеально упорядоченным.

— Обычно здесь еще больше суеты, — заметила Клитемнестра, — особенно после того, как стали прибывать претенденты на руку Елены. Но сегодня все могучие воины охотятся на кабана. В последнее время дела во дворце стали… как бы получше выразиться?.. беспокойными. Ведь столько бывших врагов живут под одной крышей. Я думаю, что вы это поймете, раз вы — мужчины. Поэтому Тиндарей повел людей в горы на целый день.

Она развернулась, опустила руки вниз и осмотрела их по очереди, оценивая состояние потрепанной одежды и видавшее виды оружие.

— Я прошу прощения за стражника, — сказала она, и в ее голосе на мгновение послышалась искренняя теплота. — Вероятно, он принял вас за разбойников. У него действительно есть приказ не пускать никчемных претендентов. Но он не очень умен, у него не получается различать простолюдинов и знатных господ, которым пришлось преодолеть долгий путь. Однако приглашение было общим, и если ты действительно царевич, Одиссей с Итаки, то добро пожаловать. Мне также жаль, что ты вынужден принимать приветствия только одной женщины в отсутствие моего отца. Но можешь не сомневаться: и он, и мой муж захотят встретиться с тобою сегодня вечером. Конечно, будет пир. Приготовят кабанов, которых они сегодня убьют, а вы станете почетными гостями. Но до тех пор я прослежу, чтобы вас разместили, как нужно. Старший распорядитель возьмет ваши подарки, пли, если хотите, можете подождать и вручить их лично Тиндарею. Большинство поступает именно так, хотя ему все это без разницы. У него столько мечей, копий, кинжалов, скамей и всего подобного, что он просто не знает, что с ними делать. И никто никогда не приносит ничего для самой Елены, моей бедной сестры. Как я предполагаю, вы тоже привезли подарки Тиндарею и не привезли Елене?

— Мне очень жаль, но мы вообще не принесли никаких подарков, — ответил Одиссей ровным тоном.

— Даже царю? — пораженно спросила Клитемнестра. Затем выражение скуки, которое появилось у нее на лице в последние минуты, исчезло, женщина заинтересованно посмотрела на Одиссея. — Ну, вы явно отличаетесь от других. Какие странные обычаи существуют в вашей части Греции!

Одиссей спокойно пожал плечами.

— На пути сюда у нас было много приключений. К сожалению, подарки утрачены в пути. Поэтому мы пришли с пустыми руками и надеждой, что твой отец вместо подарков примет услуги, которые мы можем оказать, а также долгую дружбу.

— Посмотрим, — ответила женщина. — По крайней мере, ты заинтересовал меня. Полагаю, Елена может найти какие-то из твоих качеств очень привлекательными. — Клитемнестра бросила взгляд на одно из окон, выходивших во двор, но мгновение спустя снова смотрела на Одиссея, словно и не отводила взгляд. — Я не стала бы называть тебя красивым, но что такое еще одна красивая фигура среди множества красавцев? Теперь я организую для тебя и твоих людей баню, новую одежду и что-нибудь перекусить. Затем вас отведут в ваши комнаты.

— У вас еще остались комнаты? — спросил Эперит.

— Вы сейчас не на Итаке, — она улыбнулась ему. — Это Спарта, и вы находитесь во дворце царя. Тиндарей может поселить целую армию женихов. Только потом он начнет волноваться о том, хватит ли комнат новым. Вы сами сейчас все увидите.

Воины отряда последовали за Клитемнестрой, словно свора послушных гончих. Когда они пересекали заполненный двор, слуги и воины едва ли обращали на них внимание. Новые люди казались им очередной рябью на переменчивой и неспокойной воде дворцовой жизни. Но, несмотря на безразличие челяди, Эперит чувствовал: он и его товарищи перешагнули порог гораздо более широкого и глубокого мира, чем что тот, который кто-либо из них видел раньше. Никто из них не выйдет отсюда таким, каким вошел.

Глава 16 Большой зал

Одиссей не говорил остальным, что ему судьбой предначертан провал задания. Слова Афины не предназначались для их ушей, как он заявил Эпериту. Воины-итакийцы будут только деморализованы, если узнают, что на роль мужа Елены уже выбран Менелай. Какое им дело до альянсов с другими царевичами и царями, если они считают единственным спасением Итаки его женитьбу на дочери Тиндарея?

Они шли по чистым, хорошо построенным коридорам по самому верхнему уровню дворца, где итакийцам выделили две комнаты на всех. Каждому воину выдали по толстому соломенному матрасу. Люди были везде, даже на верхних этажах — в основном, рабы или воины из различных греческих государств. Рабы энергично выполняли свои обязанности, сосредоточившись на них. Из-за прибытия женихов на их долю выпало больше труда, чем обычно. Воины ходили по одному или парами и ничего не делали, если не считать восхищения дворцом. Иногда они останавливали и без того загруженных работой слуг и просили принести еды или питья, порой пытались найти рабынь, у которых имелось свободное время и желание расслабиться в уединении.

Никто не носил оружия. По приказу царя все оружие сдавалось на склад и хранилось там, пока владельцы остаются во дворце. Начальник оружейного склада, очень болтливый человек, рассказал воинам Одиссея, что это привело к спорам, чуть не закончившимся печально. Ведь очень многие воины сильно привязаны к своему оружию. Но в сравнении с кровопролитием, которое могло бы начаться во дворце, если бы Тиндарей не приказал соблюдать подобные меры предосторожности, цена оказалась совсем небольшой.

Эперит сидел вместе с Одиссеем на перилах одного из балконов третьего этажа и смотрел вниз, на город Спарту. К ним присоединился воин, представившийся Пейсандром, сыном Маймала из Трагина. Он служил копьеносцем в армии мирмидонян. Этот воин пояснил, что их название означает «муравьи». Мирмидонян стали так называть за их трудолюбие. Его командира звали Патрокл, и он прибыл в Спарту в качестве представителя Ахилла.

— А почему Ахилл сам не приехал? — спросил Эперит. Пейсандр от души посмеялся вопросу. Это был мужчина с бочкообразной грудью и огромной бородой, а его раскатистый смех сотрясал воздух вокруг.

— Почему не приехал? Да потому, что он еще ребенок, вот почему!

— Ребенок? — воскликнул Одиссей. — Но я слышал, что его уважают цари, а слава распространилась по всей Греции. Как ребенок может превзойти старших в славе?

— У него великолепная родословная, — объяснил Пейсандр. — Его отца зовут Пелей, и в честь него названы эти земли. Его мать — Фетида, морская нимфа. Говорят, что еще младенцем она отнесла его к реке Стикс, которая течет из самого Гадеса, и искупала в ее водах, чтобы сделать бессмертным. Его не может убить ни одна стрела и ни один меч. Ахилла не проткнет копье, а топор не нанесет ему увечий! Его учителями были Феникс, мудрый царь долонов, и кентавр Хирон, поэтому он образован не по годам. Они обучали его и воинскому мастерству. Друзья мои, если бы вы увидели, как он обращается с копьем и щитом, все еще оставаясь ребенком, вы бы никогда больше не стали смеяться над его годами!

— Но как ребенок рассчитывает жениться на Елене? Зачем самой красивой женщине в Греции выбирать его, а не взрослых мужчин? — спросил Эперит.

Пейсандр хлопнул его по плечу.

— Брак между представителями царских семей всегда заключается ради власти. Так было всегда. Да Ахилл мог все еще сидеть в животе у матери, их это не волнует! Для них играет роль его родословная и перспективы. А уже известно много пророчеств его будущего величия. По крайне мере, когда женимся мы, менее важные знатные особы, то имеют значение не только альянсы и богатство. Вот, например, если вспомнить о моей жене…

Тут он замолчал и подозвал девушку с корзинкой, в которой лежали пирожки из ячменной муки. Пейсандр взял несколько штук себе, передал по несколько штук Одиссею и Эпериту, потом отправил рабыню прочь, похлопав пониже спины. Мирмидонянин засунул один пирожок в рот и продолжил рассказ.

— Моя жена умеет готовить, что важнее всего. Но она также и красивая женщина. Ну, не Елена, конечно, но…

— Расскажи нам про Елену, — перебил Одиссей, впиваясь зубами в одни из пирожков. — К этому времени ты должен был ее видеть. Она действительно такая красивая, как говорят?

Пейсандр какое-то время думал молча, глядя через долину на горную цепь Тайгет.

— Нет, она не такая красивая, как говорят, потому что рассказать об ее красоте невозможно. Конечно, в Елене есть все самое лучшее из того, что хочет мужчина. Ходят слухи, что ее настоящий отец — Зевс. Но у девушки есть характер, и о нем не сказать словами. Она слишком… свободна. Это наиболее близкое описание, но все равно не полностью отражает положение вещей. Даже поэты в раздражении рвут волосы из бороды, когда ее видят. Нужно придумать какие-то новые слова, но и они будут иметь значение лишь для тех, кто ее видел.

— Вероятно, она великолепна, если превращает самых суровых воинов в аэдов, — заметил Одиссей.

— Так и есть, друг мой! Да, превращает. Я не умею красиво говорить — за меня достаточно хорошо говорит копье. Но даже самому простому воину придется провести много часов и дней, пытаясь подобрать слова. Конечно, все мы терпим неудачи, да и у царей и царевичей получается не лучше. Но если мы не попробуем ее каким-то образом понять — или вместить ее в известные нам слова, если вам так больше нравится… то мы все сойдем с ума!

Эперит вспомнил об Афине, бессмертной и сияющей, какой видел ее у священного озера, заливаемого серебристым лунным светом. Он подумал, не производит ли Елена такое же впечатление на смертного.

Эперит не думал об Афине, как о красивой женщине — возможно, потому, что не рассматривал физический аспект ее сущности. Как богиня, она была великолепна, восхитительна, прекрасна. Юноша едва ли мог смотреть на нее, ведь ее сущность неизмеримо, недостижимо идеальна, что не поддавалось пониманию. Ей недоставало совсем чуть-чуть до абсолютного превосходства, поскольку оно принадлежало Зевсу, которого ни один смертный не может увидеть и остаться живым.

— Возможно, вам повезет, и вы поглядите ее сегодня вечером, — добавил Пейсандр. — Тогда и сможете судить сами. Я обсуждал ее с другими воинами из нашего отряда, и все мы видим что-то разное. По-моему, в ней есть что-то от луны — суровая, холодная, нестареющая красота, одиночество и отстраненность в мире тьмы. Вы можете увидеть яркость солнца, источника всего в нашей жизни. Или она напомнит вам море, поскольку ее красота вечна и слишком глубока, чтобы ее постичь. Могу сказать вам: в ней слилось все то, что я перечислил, и много всего другого за пределами вашего понимания. Но также предупреждаю вас: видеть ее — еще и проклятие. Я никогда ее не забуду, даже когда моя измученная душа отправится в Гадес, где, как говорят, забывают обо всем. Мне грустно понять, что мир, который я когда-то любил, никогда больше не будет таким удивительным, как раньше, потому что она заняла его место в моем сердце! В ней есть какое-то волшебство, раз она так преображает мужчин.

Пейсандр замолчал и снова посмотрел на долину. «Неужели Елена действительно так действует на мужчин?» — гадал Эперит. Но какая-то частичка его души не хотела это выяснять и предпочла бы покинуть этот дворец проклятых, пока не стало слишком поздно. Однако юноша все же был сильно заинтригован словами Пейсандра.

— Не может быть! — воскликнул Одиссей. — Неужели ты хочешь сказать, что девушка занимается черной магией?

Пейсандр приподнял одну бровь, глядя на него.

— Может, занимается, а может, и нет, — проговорил он. — Несомненно, что этим занимаются в их семье.

— Кого ты имеешь в виду? — спросил Эперит и склонился вперед.

Пейсандр повернулся к двум воинам и очень серьезно на них посмотрел.

— Я имею в виду, что ходит много слухов про Леду, мать Елены, а еще больше — про Клитемнестру. Я слышал, что все дети Леды вылуплялись из яиц, что само по себе странно. Но лишь немногие сомневаются в том, что Клитемнестра — последовательница древних богов. Они с Еленой отличаются, как день и ночь. Но это не означает, что в венах Елены не течет какая-то странная кровь. Это объяснило бы, почему она способна подчинить любого мужчину своей воле.

Эперит посмотрел на Одиссея, который встретился с ним взглядом, но не показал, что у него на уме.

— Ну, тогда давай больше не будем говорить о женщинах, Пейсандр, — предложил царевич. — Расскажи нам о других претендентах. Кто они? Откуда прибыли?

— Их уже слишком много, чтобы помнить всех, — рассмеялся Пейсандр. — И каждый день прибывают все новые. Но я назову самых знаменитых. Все они могущественные и из хороших семей. Первым появился Агамемнон, сын Атрея и царь Микен. Вы уже встречались с Клитемнестрой, поэтому знаете, что он прибыл не в качестве жениха. Атрид находится здесь, чтобы поддержать брата.

— Менелая? Я уже про него слышал, — пробормотал Одиссей.

— Он — прекрасный соискатель. Ходят слухи, что его уже выбрали в мужья Елены. Конечно, это только слухи, которые ходят среди нас, — добавил Пейсандр, вспомнив, что Одиссей является одним из претендентов. — В конце концов, что мы знаем о политике? Потом есть Паламед, сын Навплия. Его лицо напоминает крысиную морду, но о более умном и изобретательном муже Елена может только мечтать. Есть Идоменей, царь Крита и сын Девкалиона. Он обладает всеми качествами, которые может хотеть женщина, — силой, храбростью, богатством и властью. А еще он красив. Прибыл Менесфей, сын Петия. Отец сделал его царем Афин в молодом возрасте, а теперь он приехал сюда за женой, достойной его положения. Афины — сильное государство, и он уверен, что Елена достанется ему. Самым последним, перед вами, появился царь Диомед из Аргоса, сын Тидея. Он прибыл сегодня утром, и отказался от еды и отдыха, чтобы присоединиться к охоте на вепря. Когда я увидел, как он заходит в ворота, то подумал, что прибыл какой-то бог — председательствовать на наших празднествах. Уверяю вас: если его не выберут в мужья Елены (прости, что это говорю, Одиссей), то Тиндарей уже принял решение, и вся эта встреча — только фарс.

В это мгновение они услышали стук копыт на улицах внизу, сопровождаемый криками и смехом множества людей. Охотники возвращались в прекрасном настроении.

— Значит, вечером будем есть жареного кабана, — объявил Пейсандр, перевешиваясь через ограждение и пытаясь увидеть возвращающихся воинов.

— Я ожидаю не меньшего, — заметил Эперит, присоединяясь к нему. — Если лучшие воины Греции не способны убить копьем пару кабанов, то кто в состоянии это сделать?

Мирмидонянин рассмеялся.

— Меня только беспокоит, чтобы они друг друга не начали протыкать копьями, — сказал он.

* * *
В сравнении с большим залом дворца в Спарте тронный зал во дворце Лаэрта на Итаке казался карликовым. У спартанцев могло разместиться сто гостей и прислуживавшие им во время вечернего пира рабы. В центре стояли четыре крашеные колонны большого обхвата, которые поддерживали такой высокий потолок, что он почти скрывался в тени. Туда поднимался дым от центрального очага, он клубился среди стропил, словно змея, ползущая по ветвям дерева.

Каждое помещение во дворцовом комплексе оказалось чистым, просторным и великолепно украшенным. На стенах изображались бесконечные и разнообразные животные, птицы, рыбы и растения, умело нарисованные яркими красками. От этого все они казались живыми среди кустов и деревьев, озер и рек.

Но столь простыми рисунками украшались только сотни служебных комнат, имевшихся во дворце. В самых важных помещениях вроде большого зала и царских покоев изображались сцепы легендарных битв или иллюстрации к историям, связанным с богами. Кое-где были видны мифические создания, но в основном встречались человеческие фигуры за работой или играми. Обнаженные мальчики участвовали в соревнованиях по бегу, другие — в борцовских поединках, третьи метали копье или диск. Здесь было столько богатства и роскоши, что залы Олимпа, наверное, могли превзойти их. И то — лишь с большим трудом…

После возвращения охотников дворец наполнился шумом, как бывает всегда, если собирается много людей. Одиссей держал подчиненных в отведенных им покоях на верхнем этаже, но они слышали, как снаружи многочисленные цари и царевичи отправляются в свои комнаты, чтобы вымыться и переодеться во все чистое. Итакийцы спустились по широкой лестнице вниз только после того, как к ним пришла Клитемнестра, все еще одетая в черное. Она, по просьбе отца, пригласила гостей присоединиться к пиру.

Проходя по центральному двору к входу в большой зал, они увидели туши многочисленных волов, пожертвованных ради получения благословения богов. Их использовали для питания огромного количества собравшихся, которым не хватило бы четырех или пяти жареных кабанов. Кровь густыми ручьями текла по грязной земле и собиралась темно-красными лужами. Воздух наполнял дым от костров, где жгли бедренные кости и вытапливали жир, предложенный жрецами богам. Дым поднимался высоко и закрывал рано появившуюся луну.

Еще до того, как Одиссей с подчиненными вышли из покоев, звуки пира напоминали жужжание десяти тысяч пчел. Но когда они шагнули в большой зал, звуки ударили по ним со всей силы, словно бушующее море. Люди уже выпили вина и хорошо поели, да и от природы эти воины обладали громкими и сильными голосами. Поэтому они постоянно кричали, пытаясь переорать других, чтобы соседи услышали их среди пьяной какофонии. Воздух наполняли смех, музыка, возбужденные голоса, споры и крики, раздававшиеся со всех сторон. Из одной части помещения что-то кричали в другую. Невероятному шуму и разнообразным звукам соответствовал хаос движения. На каждого гостя, похоже, приходилось по два раба. Слуги носились взад и вперед с сосудами с вином, корзинками с хлебом, тарелками с мясом и маленькими столиками, на которые это все устанавливали.

Невооруженные воины перегибались друг через друга, шумно и многоголосо о чем-то споря, пли сидели развалясь, иногда стояли в ленивой позе. Периодически они ходили по залу в поисках вина или женщин среди занятых делом рабов. Там находились распорядители и оруженосцы, которые гоняли слуг или сами бегали за своими знатными господами. Вся хаотическая масса двигалась в каком-то непроизвольном плавном ритме, который втянул итакийцев и неумолимо потащил их в естественный водоворот.

Внезапно из снующей взад и вперед толпы появился незнакомый мужчина.

— Господин Одиссей? Тиндарей и Икарий, цари Спарты, приглашают вас к ним присоединиться. — Он показал на другую сторону очага, где плясали низкие языки пламени. В дальнем конце зала находилась группа людей, которые сидели вместе. Они были увлечены разговором и не обратили внимания на вновь прибывших.

— Для вашей свиты готовят еду и вино. Пожалуйста, следуйте за мной.

Пока остальных воинов отряда рассаживали на пустые скамьи, обслуживаемые тремя рабами, Одиссей обогнул очаг и подошел к группе царей и царевичей, на которых показал старший распорядитель. Итакийцы расселись по указанным местам, им подали кубки, полные вина. Но Эперит не мог не смотреть на своего командира, который с гордым видом подошел к самым могущественным людям в Греции и стоял перед ними, пока те, один за другим, не прекратили говорить и не посмотрели на вновь прибывшего. Еще никогда во время их испытаний юноша так не беспокоился за Одиссея.

* * *
— Меня зовут Одиссей, — заговорил он. Голос его звучал ровно, но был слышен, несмотря на шум. — Моего отца зовут Лаэрт, он — царь Итаки. Я слышал, что царь Тиндарей приглашает женихов для своей дочери Елены. Я столкнулся со многими трудностями на пути сюда, и объявляю себя одним из претендентов на руку Елены.

Какое-то время они все рассматривали его, молча оценивая нескладную фигуру, огромный торс, неуклюже сидящий на коротких ногах. Знать явно отметила простую, ничем не выделяющуюся одежду, самую обычную внешность. Но, несмотря на внешний вид, они в большей мере, чем кто-либо другой в огромном зале, смогли заметить благородство в его глазах и почувствовать царскую кровь, текущую в венах соискателя. Владыки словно бы уловили ее запах. Самый старший и самый крупный человек в группе встал. На него нельзя было не обратить внимания не только из-за мощного телосложения, но и из-за огромной, несколько растрепанной черной бороды.

— Я — царь Тиндарей, — проговорил он. Несмотря на шум, ему не требовалось поднимать голос, чтобы его услышали. — По тебе видно, что ты проделал долгий путь. Но любой человек видит, что ты не простолюдин. Только дурак станет судить о человеке по качеству его одежд. Добро пожаловать, Одиссей, сын Лаэрта. Мне не нужно напоминать, что ты находишься в обществе высокопоставленных лиц.

Царь быстро представил примерно дюжину людей, которые сидели по обеим сторонам от него. Их репутация и родословная были по большей части известны всем грекам.

— А теперь садись между мною и Агамемноном и расскажи нам о своем путешествии. Будет интересно сравнить твой рассказ с нашими собственными приключениями сегодня в горах.

Раб принес сиденье с высокой спинкой и поставил между Тиндареем и Агамемноном, который с неохотой подвинул собственную скамейку в сторону. Одиссей занял место под холодными оценивающими взглядами дюжины представителей высшей знати из определенно более могущественных государств, чем его собственное. Это были люди, способные помочь ему спасти Итаку от захватчика Эвпейта — если это вообще кто-то сможет сделать. Он преодолел большой путь по Пелопоннесу не ради красоты девушки, а ради их силы. Теперь нужно было оказаться очень убедительным, иначе он потеряет свой дом, семью, положение и славу. Поэтому царевич сжал подлокотники и секунду глядел в каменный пол перед тем, как поднять глаза и смотреть на лица тех, в чью компанию его пригласили.

Тиндарей смотрел на него достаточно дружелюбно, но Агамемнон, сидевший рядом с Одиссеем, вел себя сдержанно и нейтрально. В его глазах ничего не отражалось. Судя по внешнему виду, создавалось впечатление, что он придает очень большое значение деталям. Белая туника была безупречной, немногочисленные украшения богатыми, но не излишними. Длинные рыжеватые волосы и борода оказались очень аккуратно подстриженными. От него исходили власть и величие, однако умелая сдержанность преднамеренно и хорошо маскировала страсти, которые бушевали внутри. Сын Лаэрта подумал, что Агамемнон явно никому не показывает свою силу, слабость, мысли и амбиции, если в том нет необходимости. Но если он снимет такую защиту, то окажется одержимым человеком с быстрыми реакциями, не идущим на компромиссы.

Агамемнон не стал самым могущественным человеком в Греции только по праву рождения.

Несмотря на все это, Одиссей инстинктивно увидел в царе Микен что-то от себя самого — естественную неуверенность лидера и желание держать все под контролем. Итакиец не был уверен, нравится ему Агамемнон или нет, но почувствовал взаимное восхищение, которое, как он надеялся, перерастет в дружбу.

Справа от Тиндарея сидел Икарий, который легко улыбнулся вновь прибывшему. В этой улыбке не оказалось тепла.

Рядом с ним расположился Диомед, царь Аргоса, который недавно уничтожил город Фивы. У него были длинные рыжевато-каштановые волосы, как у Агамемнона, но в отличие от царя Микен, этот человек не скрывал свою красоту под бородой. Его мощная челюсть оказалась гладко выбритой. Одевался он дорого, но не кричаще, в отличие от большинства других в этой группе. Невзирая на внешнюю красоту, выглядел этот человек агрессивным, стойким, упрямым и жестким. Одиссей такое одобрял. На загорелой щеке выделялся длинный розовый шрам, который шел от верха уха вниз к челюсти.

Диомед кивнул Одиссею, потом поманил раба, чтобы ему долили вина.

— Острова, которые ты назвал, находятся в Ионическом море? — спросил невысокий черноволосый человек с курносым носом и маленькими черными глазками. — Как мне говорили, там много скал и овец — и ничего больше.

Паламед рассмеялся над собственными словами и обвел взглядом остальных, ухмыляясь каждому по очереди. Однако их молчание заставило его замолчать.

— Да, у нас есть скалы и овцы, — ответил Одиссей. — Скалы и овцы, морс и рыба, цветы и женщины, дома и семьи. Мы покинули все это много дней назад, чтобы посмотреть на славную Спарту и самое благословенное ее дитя. Но наше путешествие не было легким…

И Одиссей рассказал царям и царевичам о трудностях, с которыми столкнулись он сам и воины его отряда на пути в Спарту. Сын Лаэрта говорил спокойно и ровно. Его голос словно омывал их, а их сознание немело. Те, кто разговаривал, замолчали и повернули к нему головы, быстро забыв о собственных приключениях во время охоты на кабана. Другие звуки в большом зале тоже стихли, и люди слышали только слова Одиссея. Он очень эмоционально рассказал о реке, о Менторе и новостях с Итаки, о горящих деревьях, сражении с тафианами, убийстве змеи, смерти Полиба и встрече с Ифитом. Царевич не упомянул только одну вещь, но Одиссей был достаточно умен, чтобы ссылаться на свою богиню-покровительницу или на то, что она раскрыла ему. Достаточно, что эти люди узнали о положении его страны, а ему не пришлось их просить, словно нищему.

Его слова словно сами требовали тишины, хотя время от времени слышались одобрительные возгласы, или кто-то выражал отвращение по мере того, как каждое событие представлялось в деталях. При рассказе о силовом захвате трона Лаэрта послышался злобный рокот. Но после того, как Одиссей закончил повествование сообщением о том, как отряд добрался до горной цепи Тайгет и посмотрел вниз на долину Эврота, тема больше не упоминалась. Однако итакиец не испытывал разочарования. Он понимал, что знать Греции — это непростая аудитория. Если они говорят, меняется жизнь. Посему такие люди знали, когда не выступать с комментариями и сдерживаться, а когда нужно высказываться.

— Ты произвел на меня впечатление, Одиссей, — заявил Тиндарей. — Ты — достойный претендент, даже среди тех людей, которые здесь собрались. И я сочувствую тебе из-за утраты трона твоего отца, который принадлежит тебе по праву рождения.

Рабы принесли еще еды и вина, и после окончания рассказа Одиссея шум пира накатил на собравшихся за столом, словно волна. Агамемнон склонился к итакийскому царевичу.

— Ты кажешься находчивым человеком, друг. Похоже, бессмертные боги тебя защищают. Давай проверим и твою рассудительность. Помоги нам разрешить спор.

— Если получится.

— Хорошо. Мы обсуждали вопрос сохранения мира между греческими государствами.

— Мира? — переспросил Одиссей, словно это было новое для него слово. — Какой мир, если Эпигоны ведут войну против Фив?

— Война закончилась, — сообщил Диомед. — Мы нанесли им поражение и взяли город. Мы отомстили за наших отцов. Теперь воцарился мир.

Одиссей посмотрел на воина со шрамом на лице, который определенно считал долгом чести отомстить за отца и, как воин, гордился своими достижениями.

— Знакомство с сыном Тидея — честь для меня. Его слава уже превосходит славу его отца. И я благодарю вас за то, что сообщили мне новость. Но спросили вы себя о том, когда остановится этот цикл? Разве следующее поколение жителей Фив не захочет отомстить за своих погибших отцов? Разве у каждого из нас нет семенной вражды, которая идет еще со времен наших дедов? Я слышал, что даже Агамемнон и Менелай хотят смерти Эгиста за убийство их отца. В наших государствах имеются барьеры, мешающие миру. Мы так заняты, мстя за проступки и обиды, совершенные против наших предков, что никогда не сможем жить бок о бок друг с другом. Греция сдерживает свое развитие из-за нерешенных споров семей воинов.

— Что я вам говорил? — победно и громогласно воскликнул Тиндарей. — Эй, Агамемнон! И ты, Диомед, эхом повторяющий все эти разговоры об объединении всей Греции! Это чушь, и вы знаете это.

— Я не говорил, что это чушь, господин, — осторожно добавил Одиссей, беря сосуд с вином у проходившего мимо раба. — Воины всегда сражались с тем, кого выбирали. И наши отцы делали себе имя и богатство при помощи копья и меча. Но времена меняются. По всей Греции расцветает торговля, она ведется и с другими народами, проживающими за морями. Кажется, что эпоха вражды сменяется временем единства. Наши враги теперь являются нашими соседями, и неважно, нравится нам это или нет.

— Так будет мир или нет, даже при условии кровной вражды? — спросил Менелай. Это был молодой человек с хорошей фигурой, рыжевато-каштановыми волосами, редевшими на макушке, и черной бородой. Бледное лицо казалось властным, но добрым. Однако он хмурил брови, обращаясь к Одиссею. — Например, я никогда не прощу двоюродного брата за убийство моего отца, даже если мой брат может с этим примириться. Это бесчестье для моей семьи и меня самого.

— Этот вопрос решать тебе, Менелай, — ответил Одиссей. — Что касается меня, то я считаю, что есть одна вещь, способная объединить греков.

Агамемнон сложил руки на коленях и снова посмотрел на Одиссея нейтрально и бесстрастно.

— И что же это?

Одиссей не стал отмечать сразу же, а взял кусочек жареной кабаньей туши с тарелки, стоявшей перед ним, и отправил в рот. Он пережевал мясо, запил вином и только потом посмотрел в холодные голубые глаза Агамемнона.

— Общий враг объединит Грецию. У нас один язык, мы почитаем одних и тех же богов. Поэтому Греции нужен какой-то чужестранец, который их не почитает. Подойдет любой иноземец, говорящий на непонятном языке, который даст нам основания с ним сражаться. Нужно это и клятва царей, самая священная и связующая клятва из когда-либо дававшихся.

* * *
Спартанское вино было крепким и уже ударило Эпериту в голову. Везде вокруг него товарищи добавляли шум к общей какофонии, вино развязывало им языки. Трудолюбивые рабы постоянно подносили мясо и питье, женщины только улыбались или апатично кивали в ответ на предложения и замечания пьяных воинов, обращенные к ним. Рабы демонстрировали поразительное терпение, хотя его многократно испытывали. Рабыни давно привыкли к вниманию сотен похотливых мужчин во дворце. Они улыбались и флиртовали, но выскальзывали из их объятий словно ветер с гор, направляясь назад на кухню, в кладовые или винные погреба, пока их исчезновение успевали осознать воины.

Вскоре с людьми Одиссея уже беседовала группа воинов, сидевших рядом. Они приехали из Линда, города на острове Родос. Их очаровали рассказы о приключениях итакийцев, и им сочувствовали и даже испытывали ярость, когда услышали о том, что итакийского царя свергли в их отсутствие. Родосцев возмущало то, что Итакой, о которой они раньше никогда не слышали, станут управлять иноземные захватчики. Они сами жили на острове и понимали, что такое морская граница. В таком случае чувство родины, принадлежность к определенной земле гораздо сильнее.

С этого момента родосцы воспринимали итакийцев в изгнании, как своих. В дальнейшем обе группы встречались каждый вечер в большом зале и всегда сидели рядом на протяжении тех месяцев, пока оставались в Спарте.

Представители Родоса прибыли одними из первых и уже несколько дней находились в городе. Второй человек после их командира оказался порывистым и дерзким воином жутковатого вида. Его звали Гиртий, и он быстро подружился с Галитерсом — возможно, оттого, что оба занимали одинаковое положение.

— Вот он, — объявил Гиртий Галитерсу, но достаточно громко, чтобы его услышали все итакийцы, и показал толстой рукой, жесткой от мускулов, на невысокого хрупкого человека, сидевшего с представителями высшей знати. — Царевич Тлеполем с Родоса. Более красивого и достойного грека еще не рождалось. Именно он женится на Елене.

Эперит увидел молодого человека с детским лицом, который пытался отрастить бороду, но пока еще не смог накачать никаких мускулов, о которых стоило бы говорить. Он глупо улыбался, сидя позади группы претендентов на Елену. Светло-каштановые локоны падали ему на глаза, и Эперит подумал: молодой царевич выглядит совсем не к месту среди таких гордых людей.

Затем Гиртий назвал других царей и царевичей, которые уже прибыли. Эпериту никогда раньше не доводилось видеть таких славных людей, собравшихся вместе. Он посчитал почти невероятным то, что за такое короткое время поднялся с отверженного своей страной до одного из приближенных к высшей знати мира, говорящего на греческом языке. Перед ним сидели люди, в коллективную власть которых было трудно поверить. Когда соберутся все, то они будут представлять все народы и династии, имеющие хоть какое-то значение во всей Греции. Отцы большинства обладали легендарной славой, но многие являлись великими воинами и сами по себе. Еще важнее казалось то, что они представляли становящуюся зрелой молодежь греческой знати.

До того, как Гиртий успел назвать всех с сообщением родословных, в зал вошла новая группа мужчин, одетых в черное. Все глаза повернулись к ним, когда они приближались к двум одинаковым тронам, где сидели Тиндарей и Икарий.

— Мирмидоняне, — проворчал Гиртий, и Эперит узнал среди них своего приятеля Пейсандра.

Они остановились перед сидевшими группой царями и поклонились, потом рассеялись среди толпы. Это произвело впечатление на Эперита, потому что хорошие манеры являлись признаком людей чести. Поэтому он не мог понять враждебности в голосе Гиртия. Перед двумя тронами остался только один человек, который стоял с напряженной спиной и вроде бы чувствовал себя неловко. Юноша видел его только со спины, но догадался, что они с ним одного возраста, хотя этот воин оказался выше и более сухощавым. Поскольку он был во главе мирмидонян, Эперит предположил, что это их лидер Патрокл. Тиндарей жестом предложил ему присоединиться к группе царей. Раб принес табурет, но к удивлению Эперита, его поставили на полу перед возвышением, где сидели остальные цари и царевичи.

— А почему он не сидит с остальными? — спросил Ментор, повторяя мысли Эперита.

— Потому что он не благородного происхождения, — пояснил Гиртий, презрительно глядя на вновь прибывшего. — Это — простолюдин, как ты и я, и представляет здесь Ахилла. Однако думает, что он лучше нас всех. Нахальный ублюдок! Эти мирмидоняне все наглые.

Патрокл сел на скамью, и Эперит впервые увидел его лицо. Большой нос и высокие скулы обращали на себя внимание на треугольном, чисто выбритом лице. Этот человек обладал тонкой шеей, на которой выделялся кадык, напоминавший камень. Смотрел Патрокл презрительно, и его выражение лица становилось еще более неприятным из-за полуприкрытых веками глаз, в которых читалось неодобрение. Но было неясно, к кому он относится с таким пренебрежением — к шумным простым воинам справа или элите царей, расположившейся слева.

— Так, вот на кого стоит посмотреть мужчинам, которые прошли половину Пелопоннеса, — сказал Дамастор.

Эперит проследил за его взглядом. В большой зал вошла молодая женщина. Темно-каштановые волосы были стянуты в хвост на затылке, и он весело раскачивался из стороны в сторону при каждом ее движении. Девушка оказалась высокой — может быть, чуть ниже Эперита. Ее стройное тело скрывалось под зеленым пеплосом, который доходил до лодыжек. Ее уверенность в себе говорила о принадлежности к правящей династии, хотя надменность и презрение, обычные для людей ее ранга, в данном случае отсутствовали.

— Значит, это и есть Елена? — спросил Эперит, ни к кому конкретно не обращаясь.

— Елена? — фыркнул Гиртий. — Это не Елена, парень. Это дочь Икария, Пенелопа.

* * *
Одиссей поднял голову, когда Пенелопа приблизилась к возвышению, и его беседа с Агамемноном и Диомедом прервалась. Он едва ли мог оторвать от нее взгляд. Девушка уверенно пробиралась среди мужчин, а царевич был очарован красотой ее движений и идеальной симметрией спокойного лица. Он подумал, что если это и есть Елена, то стоило проделать все путешествие только для того, чтобы взглянуть на нее.

Когда Пенелопа добралась до возвышения, Одиссей встал и быстро расправил складки на своей не самой новой одежде.

— Тиндарей, репутация твоей дочери вполне заслужена, — сказал он и низко поклонился, однако был не в силах оторвать взгляда от умного и красивого лица девушки. — Неудивительно, что лучшие мужчины Греции собираются в Спарте.

Пенелопа уперла кулачки на бедра, склонила голову и нахмурилась, сдвинув ровные брови.

— К счастью, ум не является обязательным требованием для лучших людей Греции. Как хорошо, не правда ли? — спросила она, а затем, отмахнувшись от последнего претендента на руку Елены, повернулась к Тиндарею. — Дядя, твоя царица просит себя извинить. Она поручила мне сообщить тебе, что Елена вскоре появится здесь.

Царь кивнул.

— Снова не может найти нужное платье?

— Вероятно, у нее их слишком много, дядя, — ответила Пенелопа. — Но думаю, что выбранное ею платье подчеркивает ее лучшие черты.

— Отлично! Именно это хотят видеть мои гости.

— Может статься, ты не будешь так радоваться, когда она появится, — хитро улыбнулась Пенелопа. — Но все будет показано.

Она склонила голову и повернулась, что уйти.

— Пенелопа! — сурово сказал Икарий. — Я воспитывал тебя не для того, чтобы ты грубила незнакомцам. Возможно, в дальнейшем ты будешь менее резкой при обращении к царевичу Одиссею.

Так и не поворачиваясь, девушка сделала глубокий вдох и закрыла глаза.

— Простите, господин, — сказала она, хотя было не совсем ясно, перед кем она извиняется. Затем дочь Икария посмотрела снизу вверх на Одиссея и искренне добавила:

— Надеюсь, что вы не обиделись.

Одиссей все еще страдал от унижения, а страдания еще усиливались оттого, что эта женщина его привлекала.

— Потребуется несколько большее, чем твой слабый ум для того, чтобы меня оскорбить, — ответил он.

Пенелопа гневно посмотрела на него, развернулась и удалилась в толпу празднующих.

— Ты рассказывал про царя Приама, — напомнил Одиссей Агамемнону, но продолжал следить глазами за дочерью Икария в толпе рабов и воинов.

Агамемнон, который тоже смотрел на Пенелопу, кивнул и приложил палец к губам.

— Я уже вижу, что у нас одинаковые взгляды, Одиссей, поэтому доверюсь тебе. Но это новости не для всех ушей. Пока…

Вместе с Диомедом они тихими голосами объяснили Одиссею, что Троя требует дани со всех купцов, проплывающих по Эгейскому морю. А это — не только оскорбление всем грекам, но и угроза удушения торговли, от которой зависят и благодаря которой процветают греческие государства.

Одиссей осушил кубок.

— Так что вы предлагаете?

— Все, что необходимо для поддержания здесь мира, — скапал Диомед. — Мы обдумываем объединенный набег на Илион, землю вокруг Трои, чтобы разграбить пару городов-союзников Приама. Нужно что-то, что даст греческим государствам общую цель. Но необходимо, чтобы все греческие цари выступали на нашей стороне. Ведь иначе кто поведет их армии через Эгейское море, если дома все еще остаются враги? Эта встреча — идеальный шанс провести военный совет.

— Я всей душой за союз греческих государств, — заявил Одиссей. — Особенно, если это поможет сохранить мир между нами всеми. Но осуществление такой мысли на практике — совсем другое дело.

Остальные его больше не слушали. Вместо этого они смотрели мимо него на открытые порталы большого зала, где внезапно воцарилась тишина. Одиссей повернулся.

У входа стояли две женщины. Одна была высокой и стройной, с длинными черными волосами. На ее висках появилась седина, а несколько морщинок в уголках глаз указывали на возраст. Все собравшиеся воины смотрели бы на нее, привлеченные красотой властной и сильной женщины, если бы не ее молодая спутница.

Пришла ЕленаСпартанская.

Глава 17 Дочери Лакедемона

Когда Елена оказалась перед собравшимися воинами, в зале воцарилась тишина, накатывая на него, словно волной. Слова застыли на устах, рук с кубками вина замерли на пути ко рту. Создавалось впечатление, будто вошла сама Медуза и одним взглядом обратила их всех в камни.

Она была высокой, обладала длинными черными волосами и белой кожей, на которую, как казалось, никогда на падали лучи солнца. Глаза напоминали обжигающий лед. Когда Елена оглядывала заполненный зал, ее очи будто бы распространяли холодный огонь по венам каждого мужчины. Эперит понял, что Пейсандр был прав — нет слов, которыми можно о ней рассказать.

Елена напоминала гору, которую человек видит издалека и на которую хочет подняться, чтобы сказать себе, что он лучше горы. Но у этой девушки не имелось недостатков, на которых можно было бы найти точку опоры. Не имелось ни изъянов, ни порока, который могли бы использовать зрители в большом зале, чтобы принизить ее до собственного уровня. Она парила над каждым воином, каждым царевичем, каждым царем, пока всех их не охватила страсть. Все понимали, что потерпели поражение от внешности женщины.

Но даже если ее красота глубоко врезалась в их души, у нее имелось и другое оружие, которое атаковало собравшихся. Хотя она была лишь девушка семнадцати лет, Елена уже в полной мере стала женственной, обладая безжалостностью и уверенностью, чтобы это демонстрировать. Она пришла в большой зал босиком, одетая лишь в белое платье из тончайшей ткани, которое почти не скрывало обнаженного тела под ним. Ни один мужчина в помещении не сомневался в том, что она способна предложить тому, кого выберет своим мужем.

Эперит был человеком чести, и разум подсказывал ему, что лучший мужчина станет думать об ее идеальном лице, а не об идеальном теле. Но и он оказался рабом своей животной природы. Одно присутствие Елены превращало каждого мужчину в зале в свинью, невзирая на его высокие идеалы и кодекс чести, позволяло им кормиться из корыта основного инстинкта, что, видимо, изначально было присуще их натуре. Юноше было стыдно, но он не мог отвести глаз.

Затем старшая из женщин набросила плащ на плечи Елены и сняла с собравшихся воинов чары, наложенные юной красавицей. Мужчины смогли смотреть друг на друга и переговариваться приглушенными голосами. В пересохшее горло заливалось вино, люди снова двигались, в большом зале слышались шумы.

Но знатные претенденты на руку Елены, приехавшие за ней, продолжали сидеть молча и завороженно, пока Елена приближалась к возвышению, где находился ее отчим. За ней следовала старшая женщина, словно учительница, представляющая свою лучшую ученицу.

— Знаешь, ее не интересует ни один из них…

Гиртий сел рядом с Эперитом и передал тарелку с хлебом и мясом.

— Что ты имеешь в виду? — спросил юноша, накладывая себе немного того и другого.

Воин с Родоса положил себе еды и запил мясо вином, которое разбрызгалось и по его бороде.

— Сегодня утром я разговаривал с одной из рабынь Елены и спросил у нее, что ее хозяйка думает о царевиче Тлеполеме. Мне потребовалось на нее немного надавить, но девушка оказалась глупенькой, и я услышал то, что хотел. Она сообщила, что Елену не интересует ни Тлеполем, ни кто-то другой из женихов. Она считает, что ее отец и царь Агамемнон выберут для нее мужа, поэтому планирует сбежать!

Услышав это предположение, Эперит рассмеялся.

— Неужели она на самом деле думает, что может просто выскользнуть в ночь? Да ее отправится искать каждый мужчина в Спарте, а с такой внешностью Елену будет несложно найти. Кроме того, ей следует радоваться — она же получит в мужья одного из лучших людей Греции!

— Однако она не радуется, — заверил его Гиртий. — Ей очень не хочется становиться частью политических игр Агамемнона, да и Тиндарея она не особо любит. Елена считает своим настоящим отцом Зевса, поэтому желания и приказы царя для нее ничего не значат. Служанка говорит, что Елена готова сбежать даже с простым воином, просто назло Тиндарею. Можешь такое представить? С простолюдином!

Эперит посмотрел на высокую царевну, которая гордо стояла среди знатных господ, спустившихся с возвышения, чтобы ее встретить. Сопровождавшая ее женщина (Эперит предположил, что это Леда) присоединилась к Тиндарею и одобрительно смотрела на дочь. А та казалась белой свечой среди стаи мотыльков. Понимает ли кто-нибудь из них, что она просто смеется над их знаками внимания?

Внезапно в голову Эперита пришла безумная мысль, и он представил, как они с Еленой сбегают темной ночью по перевалам горной цепи Тайгет к свободе. Ее идеальное лицо и божественное тело, которые ему довелось увидеть, возбуждали. Сама невероятная мысль вызывала сильнейшие эмоции. Но столь же быстро эта фантастическая идея и исчезла. Его дед много раз в прошлом говорил ему, что самые серьезные враги воина — это смерть и женщины. А слова оракула оказались еще более важным предупреждением: «Герою следует опасаться любви. Если она затуманит его желания, он упадет в пропасть».

Одиссей посмотрел на толпу, окружавшую Елену. Как они могут надеяться, что она когда-то будет принадлежать им? Но, наблюдая за тем, как девушка принимает комплименты, за ее безупречными чертами лица, легкими кивками или насмешливыми улыбками, даже зевками, царевич не мог винить соискателей в том, что они хотели дочь Тиндарея. В царевне было что-то волшебное, превосходившее чисто физическую красоту, которой она обладала в избытке. Привлекательность частично заключалась в неуловимости, насмешке над их стараниями. Девушка бросала им вызов — а ну, попробуйте получить меня!

Некоторые смотрели на нее, как на вепря, на которого нужно охотиться, или на кобылу, которую требуется объездить. Другие просто впадали в отчаяние. Но никто не получил ничего, кроме ее презрения. Из них только один Одиссей не питал никаких надежд на то, что она достанется ему. Поэтому он откинулся на скамье, наблюдая, как другие преклоняются перед Еленой.

Потом ее скучающий взгляд оторвался от группы, взявшей ее в кольцо, ушел в сторону и неожиданно упал на него.

В то же мгновение Одиссей почувствовал, как его до самого сердца пронзило неожиданное осознание ее красоты. Все его планы игнорировать Елену и пытаться заключить союзы с претендентами на ее руку рассыпались. В то мгновение, когда ясные голубые глаза смотрели на него, он сам заглянул к себе в сердце и спросил, что ценит больше всего. Откажется ли он от Итаки ради Елены? Казалось, она спрашивала именно об этом… Забудет ли он свою семью и друзей, чтобы быть рядом с ней?

И Одиссей знал, что ответом будет «нет». Чары рассеялись, царевич ответил на вызов. Елена проверила его, нанесла ему урон, почти разгромила. Но спасла его только любовь к дому.

Теперь Одиссей понял, что в этой женщине самое сильное и опасное. В это мгновение до него дошло: она, вероятно, смотрела таким образом на каждого претендента, ставя под вопрос личные ценности каждого и ломая всех по очереди. Царевич освободился от ее взгляда, который сковывал, он осмотрел зал в поисках соотечественников. Наконец, сын Лаэрта разглядел их в толпе и с удивлением увидел своенравную дочь Икария Пенелопу рядом с ними.

— Ты — занятный человек, Одиссей, — сказал Тиндарей, сидевший рядом с ним. Он, Икарий и Одиссей были единственными, кто не поднялся со своих мест, чтобы поприветствовать царевну. — Ты преодолел половину Греции, столкнулся со многими опасностями, чтобы увидеть мою дочь, а теперь просто сидишь и не говоришь ни слова. Вероятно, у вас на Итаке в ходу странные обычаи.

Услышав слова мужа, Леда посмотрела на Одиссея. Ее это забавляло, что читалось по глазам.

— Какой претендент игнорирует женщину, на которой страстно желает жениться?

— Может, он не хочет на мне жениться, — сказала Елена. Она шагнула на широкое возвышение и встала перед Одиссеем.

— Тогда зачем мне появляться здесь, госпожа? — ответил он, склоняя голову.

Женихи снова заняли свои места за столом, не отводя глаз от царевны. Остался стоять один Агамемнон, который украдкой бросал взгляды через зал на Пенелопу. Елена тоже села, неотрывно глядя на Одиссея. Плащ ее распахнулся, взору представилось тончайшее платье, скрывавшееся под ним. Поражало то, что человеческие руки смогли выткать такой тонкий материал. Но девушка оказалась более чем достойна столь прекрасной работы. Материал напоминал легкий туман, сквозь него то и дело просвечивало голое тело, которое очаровывало и сводило с ума.

А Елена уставилась на Одиссея, предлагая ему вызывающий мучения выбор между ее лицом и телом. Он не выбрал ни то, ни другое, а вместо разглядывания царской дочери подозвал раба, чтобы тот снова наполнил его кубок.

— Откуда ты приехал, Одиссей? Ты такой же могущественный и богатый, как Диомед?

При упоминании его имени (и первом признании Елены в том, что она его заметила), Диомед расправил плечи и выпрямил спину. Благородная натура покорителя Фив не позволяла сердиться на Одиссея за то, что царевна уделяла ему внимание, хотя он и завидовал сопернику.

— Или ты один из менее важных особ царской крови, который надеется усилить мощь своей страны путем женитьбы на дочери спартанского царя?

— Одного из царей, — напомнил ей Одиссей, чувствуя, что все глаза смотрят на него. — Теперь отвечаю на первый вопрос. Я с Итаки. Что касается твоих второго и третьего вопросов, то я — гораздо менее важная особа царской крови. Что касается брака ради силы и власти, то сомневаюсь, что человек в моем положении сможет далеко зайти с великой Еленой Спартанской.

Пока он говорил, Елена коснулась своей ступней его накаченных мышц ноги, она легко погладила его кожу своими пальчиками. Это очень искушало. Плащ раскрылся еще сильнее, показалась еще большая часть ее тела. Одиссей понял, что провокационные манеры многократно опробованы, что им очень сложно сопротивляться. Но Лаэртид почувствовал, что это только фасад, а не настоящая Елена.

— Но зачем человеку преодолевать огромный путь с острова в Ионическом море, чтобы поухаживать за спартанской царевной, которую он никогда не видел раньше, и на которой не надеется жениться?

Одиссей удивился, что она знает про Итаку. Его еще больше заинтриговал намек на то, что он приехал в Спарту не из-за нее. Елена это поняла! Внезапно он сам почувствовал, что девушка, невзирая на молодость, обладает умом, не уступающим ее поразительной красоте. Ему необходимо проявлять с ней осторожность.

Еще важнее было не поддаться шарму девушки, которой Зевс уже определил другого мужа. Какие бы ни были причины для ее флирта с ним, Одиссей не мог позволить ей отвлечь себя от главной цели. А ведь он мог и на самом деле ее привлечь. Или же она руководствовалась какими-то корыстными мотивами и обманывала его?

— Я живу в небольшой стране, удаленной от самых могущественных и сильных государств в центре Греции, — ответил он. — Мы ведем простую и беззаботную жизнь. Но если человек живет в подобном краю, ему необходимо покинуть свои границы, чтобы узнать мир и набраться опыта. Когда я услышал, что самую красивую женщину в Греции выдают замуж, то решил, что сам хочу на нее посмотреть. Не ожидал, что она сама проявит какой-то интерес к островному царевичу. Это до сих пор меня удивляет. Но нет вреда от почитания земного божества.

— Под твоей суровой внешностью скрывается прекрасный характер, — заметила Елена. — Думаю, что могла бы быть счастлива на Итаке, если на ней рождаются мужчины, умеющие так хорошо говорить.

Одиссей уже собрался сказать, что ее будут рады там видеть, а ее присутствие превратит каждого итакийца в аэда, но только собрался открыть рот, как к ним присоединилась Клитемнестра.

— Ты, сестра, вечно мечтаешь о том, как сбежать. Как жаль, что ты — женщина, что твоя судьба всегда находится в руках других. — Она обвела взглядом сидевших знатных господ. — Где мой муж?

— А ты как думаешь? — ответила Елена. — Как обычно, подглядывает за Пенелопой.

* * *
Эперит посмотрел снизу вверх на Пенелопу, стоявшую перед расположившимися на скамьях воинами. Девушка улыбалась.

— Добро пожаловать в Спарту, воины с Итаки, — поприветствовала она их. — Меня зовут Пенелопа, дочь царя Икария. Надеюсь, что вам предоставили все, что необходимо. А если нет, я сделаю все, что смогу, чтобы вы лучше чувствовали себя у нас дома.

— Ты можешь сказать нам, удастся ли Одиссею жениться на Елене? — ответил Дамастор. Остальные рассмеялись и закричали. К ним присоединился Гиртий и воины Родоса. Они шутили и хохотали, получив в ответ град из кусков хлеба и пирогов из ячменной муки.

— Одиссей — это рыжеволосый мужчина с короткими ногами и руками, напоминающими стволы деревьев? — спросила Пенелопа. — Тогда я надеюсь, что его неудачные комплименты произведут большее впечатление на мою двоюродную сестру, чем на меня.

Снова послышался взрыв смеха. Опьяневшим воинам понравилась молодая женщина, и они предложили ей вина и место за столом. Пенелопа приняла приглашение.

— А ты, госпожа, замужем? — поинтересовался Эперит.

Она посмотрела на него и улыбнулась.

— Ты считаешь, что мне следует выйти замуж?

— Да, — ответил Эперит, осмелевший от вина.

— За него, — со смехом добавил Антифий.

— Эти люди к тебе пристают, Пенелопа?

— Нет, господин Агамемнон, — ответила она натянуто, когда рядом с ней появился царь Микен.

Он обнял ее за тонкую талию, его большой палец почти коснулся ее груди. Воины замолчали, глядя на стоявшего перед ними Агамемнона в безупречной одежде и позолоченных доспехах (которые он носил постоянно, опасаясь покушения).

Эпериту этот человек сразу же очень не понравился. Его раздражали наглость и самодовольство царя, а еще — рука на талии Пенелопы. Юноша заметил, как она слегка поморщилась, когда Агамемнон ее обнял, и с удивлением почувствовал желание защитить ее от такого прикосновения собственника. Молодой воин не представлял, почему она не высвобождается из объятий царя. Но, возможно, девушка понимала, что лучше не сопротивляться ухаживаниям самого могущественного человека в Греции, который, как ходил слуги, часто заводил любовниц из числа рабынь и женщин знатного происхождения, при этом не делая между ними различий.

— Это люди Одиссея, — объяснила Пенелопа. — Я просто приветствовала их и пыталась сделать так, чтобы они чувствовали себя более удобно. Дворец может внушать благоговейный страх тем, кто раньше здесь не бывал.

— Я слышал про судьбу вашей родины, и сочувствую вам, — проговорил Агамемнон. Воины закивали, одобряя их признание царем. — Кто здесь старший?

Галитерс встал и сделал шаг вперед.

— Я, господин. Галитерс, сын Мастора.

— Скажи мне, Галитерс, если Итака вступит на войну, сколько человек вы сможете собрать? Сколько кораблей?

Агамемнон уже задавал тот же вопрос Одиссею, но ответ начальника стражи позволит узнать, говорил ли царевич правду или скрывал истинную силу. А заодно это заставит воинов думать, что его интересует их мнение, обеспечит верность и преданность, если им придется сражаться под его командованием.

— Никто на самом деле не знает, господин, — ответил Галитерс. — Нам никогда раньше не приходилось собирать всех мужчин, чтобы отправиться на войну. Но, по моей прикидке, со всех островов можно набрать людей на двадцать галер, одновременно оставив достаточно для защиты страны в наше отсутствие.

— Свыше тысячи воинов, — подсчитал Агамемнон, кивая. — А сколько человек вы можете отправить для участия в длительной войне, оставив дома достаточно людей для поддержания привычного образа жизни?

— Возможно, десять галер.

В это мгновение Пенелопа увидела приближающуюся Клитемнестру. Девушка быстро и грациозно высвободилась из объятий царя. Агамемнон холодно кивнул жене, но не стал обнимать ее прямое стройное тело.

— Спасибо, Галитерс, — сказал он. — Тебе следует знать, что я очень уважаю Одиссея. Мы с ним думаем одинаково. А теперь продолжайте пить и найдите себе каких-нибудь податливых девушек, чтобы они согрели ваши постели ночью.

Воины встретили его слова приветственными криками и стали обсуждать предстоящую ночь, Агамемнон в это время вел двух женщин назад к их отцам. Эперита и Галитерса его слова вывели из равновесия, и они обеспокоено переглянулись.

* * *
Эперит первым из итакийцев покинул пир. Он сидел на балконе, прилегающем к его комнате, и смотрел на город Спарту и долины за ним. Лунный свет отражался от петляющей реки Эврот. Молодой воин вспоминал события прошедшего вечера, потом уголком глаза заметил приближающуюся молодую девушку и повернулся к ней.

Она поклонилась и спросила, является ли он одним из итакийцев.

— Я из их отряда, хотя сам не итакиец, — ответил Эперит. — А ты кто?

— Меня прислала хозяйка. Ей нужно поговорить с тобой о срочном деле. Встреться с ней завтра вечером в храме Афродиты после того, как начнется вечерний пир. Приходи один и никому об этом не рассказывай.

Выполнив поручение, рабыня не стала задерживаться, чтобы не пришлось отвечать на вопросы. Она скрылась в тени в конце коридора и спустилась по ступеням на второй этаж.

Глава 18 Тайные связи

На улицах Спарты было тихо и темно. Луна пока не появилась, а когда она все-таки поднимется, то будет скрываться за тяжелыми дождевыми тучами, заполнившими небо. Эперит несколько раз подворачивал ноги, ступая в глубокие колеи, которые оставили после себя многочисленные тележки и повозки, проезжавшие по дороге. Хотя дворцовый оружейник рассказал ему, как добраться до храма Афродиты, теперь юноша считал, что затерялся на странно пустых улицах. Единственные звуки долетали из дворца на вершине горы, где пир, с которого он ушел, достигал разгара.

Эперит сжимал рукоятку меча, и это его успокаивало. Последние два дня после прибытия в Спарту он чувствовал себя почти голым из-за невозможности носить оружие. Только поход за пределы дворца дал ему право получить меч назад. Поэтому теперь воин снова чувствовал себя полноценным человеком, способным справиться с любым врагом, который осмелится бросить ему вызов. Но безопасные улицы Спарты не представляли никакой опасности, кроме постоянной угрозы затеряться в лабиринте неосвещенных бесконечных улиц. Юноша ожидал, что встретит первого человека только в храме, хотя не мог догадаться, кто хочет поговорить с человеком Одиссея, и зачем ему это надо.

Он завернул за угол и увидел дрожащее пятно света, отбрасываемое на дорогу. Пока Эперит приближался к нему, у него над головой кричали летучие мыши. Вскоре он увидел, что здание представляет собой не жилой дом, а храм. Даже если это и не храм Афродиты, дежурный священнослужитель укажет ему дорогу к цели. Готовый в любой момент выхватить меч из ножен, юноша вошел внутрь.

Две деревянные двери оказались широко раскрытыми. Они вели в помещение немногим меньшее, чем зал во дворце на Итаке. Пол был вымощен ровными одинаковыми плитками, по обеим сторонам от входа возвышалось по ряду деревянных колонн, которые формировали проход, ведущий к алтарю для жертвоприношений. Его покрывал слой белой глины, там виднелись темные пятна. Что это было, в полумраке определить не представлялось возможным. На стене за алтарем висели два факела — единственные источники света во всем храме. Они располагались по двум сторонам от приподнятой платформы, где стояла глиняная статуя богини. Она оказалась высотой с меч Эперита, имела широкие бедра и большую грудь. Но когда юноша приблизился, то увидел гротескное лицо, преднамеренно искаженное в демоническом оскале.

Он потряс головой, чтобы избавиться от неприятного ощущения, и оглядел храм. В одном углу лежал пустой матрас и сваленное кучей одеяло. Там обычно спала жрица. Эперит принес с собой несколько пирогов из ячменной муки. Он взял их на пиру для пожертвования богине. Теперь молодой воин достал их из мешка и положил на алтарь. Когда жрица вернется, то возьмет несколько штук себе и проверит, чтобы остальные должным образом предложили божеству.

В стенах имелись ниши, где стояли фигуры меньшего размера, но столь же уродливые. Они жутко ухмылялась, будто осматривая помещение. Мигающий оранжевый свет факелов позволял рассмотреть только мелкие детали, но Эперит также заметил и настенную роспись, украшавшую стены храма. Там изображались мужчины и женщины, совокуплявшиеся во всех возможных позах, некоторые позы он раньше даже не мог представить. Это подтверждало, что он нашел храм Афродиты, богини любви. Эперит был неопытен в занятиях любовью, поэтому некоторые картинки смутили его. Требовалось распутать тела любовников, чтобы он понял, что именно они делают. Другие изображения его беспокоили, но были они таинственными или тошнотворными, юноша оказался заинтригован.

На некоторых настенных росписях изображалось изнасилование женщин богами. Это были хорошо известные истории, передававшиеся из уст в уста с древних времен, когда смертные и бессмертные свободно общались друг с другом. Боги и их жертвы почти без исключений превращались в каких-то зверей, птиц или растений, различные росписи на каждой стене показывали, какая именно история так детально изображена. Эперит не знал только одной: огромный лебедь стоял над обнаженной женщиной, которая на пике удовольствия извивалась под его широкими раскрытыми крыльями.

Пока Эперит рассматривал картинки, из тени под одной настенной росписью кто-то появился, направившись к нему. Юноша вырвал меч из-за пояса и выставил перед собой на пути приближающегося призрака. Почувствовав опасность, молодой воин наблюдал, как некто заходит на освещенное пространство. Затем он увидел длинные волосы, изгиб бедра и бугорки груди под плащом. Это была Елена.

— Опусти оружие и назови себя! — приказала она. — Кто ты такой и что здесь делаешь?

Даже в тусклом свете в храме ее красота казалась поразительной. Эперит стоял на расстоянии удара меча от нее, и от красоты девушки словно бы окаменел, а все мысли из головы улетучились. Странно, но в этом месте, посвященном похоти и чувственности, царская дочь выглядела свежей и молодой, напоминала чистое и непорочное видение. Не осталось и следа от той Елены, которая прошлым вечером поразила всех в большом зале, заставив всех воинов замолчать. Но она оставалась поразительно очаровательной, и юноше пришлось приложить волевое усилие, чтобы заставить себя отвечать на ее вопросы.

— Меня зовут Эперит из Алибаса. — Он убрал меч за пояс, понимая, насколько смехотворно выглядел, направляя оружие на нее. — Я получил приглашение с кем-то встретиться здесь.

— От какой-то шлюхи из простолюдинок, несомненно, — презрительно сказала Елена. — В любом случае ее здесь нет. Так что ты можешь идти.

— Я никуда не уйду, — заявил Эперит. Его злила надменность девушки. Несмотря на божественную красоту, Елена напоминала ему испорченного ребенка, который привык, чтобы все было так, как он хочет.

— Ты знаешь, кто я? — выплюнула она. — А теперь уходи немедленно, или я скажу отцу, чтобы он вышвырнул тебя вон из города!

— Но только после того, как я расскажу ему о том, как ты покидала безопасный дворец. Ему это не понравится, не правда ли? В особенности, когда здесь собрались все эти великие воины. — Эперит поймал ее руку в воздухе — девушка собиралась дать ему пощечину. — Так почему бы тебе не объяснить мне, что ты здесь делаешь, Елена Спартанская?

Девушка вырвала руку и гневно посмотрела на него. Ее глаза горели.

— Если тебе это так нужно знать, я пришла сюда, чтобы встретиться с одним из людей Одиссея.

— Значит, приглашение пришло от тебя?

Елена точно также удивленно смотрела на него.

— Ты хочешь сказать, что моя служанка говорила с тобой? Неэра!

Из тени за открытыми дверьми в храм появилась еще одна фигура, вставшая за плечом Елены. Эперит узнал ее. Эта была та самая молодая девушка, которая разговаривала с ним пришлым вечером. Она всмотрелась в его лицо в мигающем свете факелов и кивнула.

— Это он, госпожа. Я ему передавала сообщение.

— Очень хорошо, Неэра, — сказала Елена. — Теперь жди снаружи. Но не уходи далеко.

После того, как рабыня вышла на узкую улочку, Елена снова повернулась к Эпериту и принялась внимательно его разглядывать. Фигурку рабыни в плаще можно все еще было разглядеть во тьме.

— Почему ты сказал, что ты из Алибаса, а не с Итаки?

— Меня отправили в изгнание с моей родины, — пояснил Эперит. — Одиссей нанял меня стражником. Теперь ты расскажешь мне, почему ты хочешь поговорить с простым воином?

— Почему бы и нет? — спросила она, игриво приподнимая одну бровь. — Мне нравится ваш царевич, но кто лучше его людей знает, нравлюсь ли ему я?

— Кто лучше знает? — переспросил молодой воин, пораженный тем, что самая красивая женщина в Греции считает странную и некрасивую внешность его господина и друга привлекательной. — Сам Одиссей. Почему ты его самого не спросишь?

— Потому что за ним бы следили, — пояснила Елена. — Тиндарей — безумец. Он должен следить за всеми претендентами на меня. Но ему нет дела до воинов вроде тебя. Ты можешь относительно свободно ходить, куда угодно.

— Но я не могу сказать, какие чувства к тебе испытывает Одиссей. Однако он приехал сюда, как один из претендентов на твою руку, а это должно что-то значить.

— Это ничего не значит. Мы оба знаем, что все эти соискатели приехали сюда и за тем, чтобы унаследовать трон Тиндарея, и за тем, чтобы завоевать меня. В равной мере… Сомневаюсь, что кто-то из них станет любить меня по-настоящему, и я наверняка не смогу полюбить никого из них. Но Одиссей может отличаться от них. Он приехал из другой части Греции, с бедного острова, где нет желания воевать или расширять торговлю. Кто-то вроде него может полюбить меня такой, какая я есть, а не за мой титул. Так может ли он полюбить меня, Эперит?

Она вытянула вперед руку и схватила его за плечо, словно пытаясь выжать из него ответ. Эперит вспомнил слова Афины у ручья и задумался, не могла ли богиня ошибиться насчет Менелая.

— А ты бы вышла за него замуж, если бы он мог?

— Не в Спарте, — проговорила Елена.

Она отвернулась, прошла к стене, на которой изображался гигантский лебедь и его любовница-женщина, и уставилась на настенную роспись. Эперит последил за взглядом царевны и подумал, что в чертах жертвы лебедя есть что-то знакомое. В тусклом свете было трудно рассмотреть все в деталях, но создавалось впечатление, что художник изображал кого-то конкретного, чтобы эта героиня выделялась среди других фигур на фресках.

— Тиндарей хочет выдать меня замуж, чтобы у него появился преемник. Но я не уважаю ни Тиндарея, ни его амбиции. Это тебя поразило?

— Не все отцы заслуживают уважения.

Эперит снова посмотрел на настенную роспись. Лебедь стоял над обнаженной женщиной, которая лежала под ним с поднятыми коленями и раздвинутыми ногами. Голова ее была откинута назад и демонстрировалась в профиль, а длинные волосы каскадом падали на пол. Волосы были черными с сединой на висках. На стене изображалась Леда!

— Выйти замуж в Спарте — это значит удовлетворить его желания, — продолжала Елена, глядя на него через плечо. — Поэтому я хочу сбежать. Хочу сбежать из этого дворца, изо всех дворцов, вести простую жизнь. Если Одиссей возьмет меня на Итаку, я выйду за него замуж.

Пораженный Эперит забыл про картину с изображением матери Елены, он смотрел девушке прямо в глаза. Юноша позабыл, что Итака больше не принадлежит Одиссею. В это мгновение он думал только о том, как они украдут самую красивую женщину в Греции, и она станет жить на одном из островов в Ионическом море.

— А ты способна его полюбить? — спросил он.

— Не знаю. Я точно этого захочу, если он увезет меня из тисков, в которых меня держат властные и амбициозные мужчины. Но скажи мне, есть ли на Итаке заливы и тайные бухты, где женщина может купаться в одиночестве, куда за ней не последует дюжина поклонников и в два раза больше рабов?

— Думаю, что их много, — ответил Эперит. — Я знаю, что там много пещер, в которых можно спрятаться. И есть вершины гор, с которых можно увидеть, кто приближается, причем пока эти люди еще находятся далеко.

Елена улыбнулась и коснулась его щеки, и в это мгновение Эперит понял, почему мужчина может с удовольствием умереть за нее. Несмотря на надменность и потрясающую привлекательность, под внешней оболочкой скрывалась девушка, из которой получится идеальная царица Итаки. Или, возможно, Елена рассмотрит в качестве претендента изгнанного сына знатного господина, из города, еще более удаленного, чем Итака… Гиртий сказал, что она готова сбежать с простым воином. Услышанное юношей от нее самой этому не противоречило. Сбежит ли она с мужчиной, у которого нет ни богатства, ни дома, ни семьи? Огонь в ее глазах говорил ему, что возможно все.

— О, это ты! — воскликнула Пенелопа.

Она сидела на каменной скамье в дворцовых садах. Девушка обычно приходила туда каждый вечер перед тем, как отправиться спать. Эта часть дворца, как правило, пустела по вечерам, в особенности, если шел пир. Поэтому Пенелопа с удивлением увидела итакийского царевича, который шел к ней, пересекая лужайку.

— В это время в садах обычно тихо, — продолжала она. Одиссей посмотрел на царевну и снова почувствовал, что его влечет к ней, как и прошлым вечером. С тех пор он уже несколько раз пожалел о своем ответе. Все еще страдая от оскорбления, он обрадовался, застав ее в одиночестве в тихом саду.

— Я сбежал от шума большого зала, — пояснил он. — Я не привык к подобному. Но если хочешь, я вернусь назад и оставлю тебя наедине с твоими мыслями.

— Поступай, как хочешь, господин. Когда каждый вечер идут пиры, а везде полно гостей, трудно остаться в одиночестве. Но если ты настаиваешь на том, чтобы остаться…

— Если ты будешь настойчиво просить, я уйду, — сказал Одиссей, опустился рядом с девушкой на скамью и посмотрел на заполненное тучами небо. Пенелопа передвинулась на дальний край скамьи. — А пиры здесь всегда такие грандиозные?

— Грандиозные? Ну, наверное, они кажутся такими простым людям. Пиры гораздо пышнее, когда есть что праздновать. Если тебя пригласят на пир в честь бракосочетания Елены, то ты поймешь, что я имею в виду.

Одиссей точно знал, что она имеет в виду, но не обиделся. Его привлекал острый ум и сообразительность Пенелопы, даже если ее уколы направлялись против него. Царевич знал, как трудно молодой женщине, когда ее двоюродная сестра постоянно находится в центре внимания.

— Кстати, о Елене, — снова заговорил он, оглядываясь вокруг. — Я обратил внимание, что сегодня ее нет на пиру. Ты знаешь, где она может быть?

— Нет. Но она приходит лишь иногда и подолгу не задерживается. Думаю, что ее тошнит от всего этого внимания. По большей части она по вечерам остается у себя в покоях с рабынями или матерью.

— А ты чем занимаешься?

— Я? — Пенелопа удивилась его вопросу. — Иногда шью. Иногда посещаю учителей Елены. Они у нее лучшие на Пелопоннесе, хотя она их и не ценит. В другое время я сижу здесь и наслаждаюсь тишиной.

— А пиры?

— Если можно на них не ходить, не хожу, — призналась Пенелопа и неохотно рассмеялась. — Но я появляюсь, если прибыли новые гости. Царей и царевичей всегда хорошо встречают, но вашим людям дают только по кубку вина и предлагают место, где можно расположиться. Именно поэтому я их приветствую. Я сделала это своей работой. Может, мое проклятие — это рождение женщиной. Но если мужчины не демонстрируют настоящего гостеприимства, то женщины должны сделать то, что требует честь. Могу с гордостью скатать, что ни один человек не покинет Спарту, чувствуя, что его должным образом не поприветствовали.

— Хорошо, что ты почитаешь традиции ксения, — согласился Одиссей. — Этого от нас требуют боги. Мои люди… — он замолчал, раздумывая, признаваться или нет.

— Да?

— Мои люди сегодня хорошо о тебе отзывались.

Они отвернулись друг от друга. Пенелопа улыбалась от удовольствия, а Одиссей хмурился от смущения. Мгновение спустя он повернулся назад, но не мог придумать, что сказать. Из-за обидных и колючих слов девушки ему хотелось добавить к комплименту какое-то ироничное замечание или даже плохо скрытое оскорбление, но нужные слова не приходили в голову. Вместо этого сын Лаэрта смотрел ей в затылок, на длинные каштановые волосы, завязанные на макушке в хвост. Кожа у девушки на шее и руках была немодно загорелой, и царевич мог рассмотреть тонкие волоски, выгоревшие на солнце. Одевалась она просто, и лицо тоже оказалось довольно простым, хотя и приятным. На нем не было маски требовательности. Нет, никакое оскорбление после предыдущей похвалы точно не приходило на ум!

— Значит, сегодня ты не пойдешь на пир?

— Нет.

Пенелопа снова повернулась к нему. На ее лице было написано неодобрение. Девушка покачала головой, а хвост за спиной дернулся в хаки движению.

— Боишься внимания всех этих мужчин?

— Ха! Они прибыли сюда не для того, чтобы смотреть на меня. Или Елена, или никто!

Одиссей задумался над глупостью мужчин. Если Пенелопа и не обладает безупречной красотой двоюродной сестры, она тепло относится к людям, а Елена ведет себя холодно и отстраненно. Пенелопа умна и быстро соображает, а ее прославленная родственница эгоистична и раздражительна. Это было подобно сравнению ледяной красоты зимы со свежестью осеннего дня.

— Ты разочарована? — с любопытством спросил он. Большая капля дождя упала на каменную скамью между ними. И оба тут же подняли головы и посмотрели на небо.

— Конечно, нет, — заявила Пенелопа, защищаясь. — Я не огорчаюсь из-за того, что ей уделяет внимание толпа болванов.

— Болванов? — фыркнул Одиссей. Он опустил большую руку на скамью, сокращая расстояние между ними. На каменные плиты под ногами упали новые капли, другие отскакивали от листьев кустов, росших в саду. — Несомненно, царевна вроде тебя должна видеть и положительные качества в некоторых из них. А после того, как Елена выйдет замуж, останется много разочарованных царевичей.

Пенелопа удостоила его кивка.

— Может, я высказалась немного резко. Менелай — добрый человек, но… Он не для меня.

— Идоменей богат, — заметил Одиссей.

— А зачем мне его богатство? Нет, если бы мне пришлось выбирать, то я бы выбрала Диомеда.

Одиссей нахмурился и убрал руку со скамьи.

— Диомеда? Да, хороший выбор. Он — красивый мужчина. Как Елена — красивая женщина. Из всех, кого я видел в Спарте, я бы каждый раз выбирал ее.

Пришел черед Пенелопы отодвинуться. У нее горели щеки.

— Одиссей с Итаки, я очень сомневаюсь, что она заинтересуется тобой.

— Правда? — едко ответил он. — Тогда почему вчера я оказался единственным претендентом, с которым она разговаривала?

— Возможно оттого, что ее забавляет твой крестьянский ум.

Одиссей нахмурился.

— Может, если бы у тебя не было такого острого язычка, то у тебя имелись бы свои женихи. Тогда ты не относилась бы с пренебрежением к женихам Елены. Мне это кажется ревностью!

Пенелопа встала и гневно посмотрела на него.

— Как ты смеешь, ты…

Она не смогла закончить предложение и ушла назад во дворец. Одиссей смотрел ей в спину и чувствовал, как все больше капель дождя падает ему на кожу. Они били по растениям вокруг, шум постоянно усиливался. Через некоторое время царевич встал и ушел из пустынного сада. Лаэртид чувствовал одновременно ярость и сожаление.

* * *
Шли дни, каждый вечер устраивали пир. Итакийцы быстро втянулись в рутину. Днем не нужно было ничего делать, а по вечерам они напивались до бессознательного состояния. Дома и в походах эти воины обычно просыпались на рассвете и принимались за выполнение каких-то обязанностей или поручений. В Спарте же им прислуживали сотни дворцовых рабов, и самим гостям не приходилось почти ничего делать. Поэтому каждый день они просыпались все позже и позже. Если люди Одиссея особенно много выпивали на пиру в предыдущий вечер, то поднимались только после полудня.

Вскоре Галитерс забеспокоился из-за их ухудшающейся физической формы и готовности к сражениям, приказав начать тренировки. Он будил своих людей на рассвете и выводил во двор с деревянными палками, заменяющими оружие, с которыми они и тренировались. Так получалось, что они были хоть чем-то заняты. Вначале другие воины только приходили смотреть, стоя группами или высовывались из многочисленных окон, выходивших во двор. Обычно они одобрительно кричали или посмеивались, давали полезные советы, выступали с предложениями или просто издевались.

Но вскоре многочисленные командиры отрядов с материковой части Греции и островов последовали примеру Галитерса. Они тренировали воинов, как итакийский командир, только добавляли или убавляли различные движения, что зависело от обычно используемого оружия, доспехов и стиля ведения боевых действий. Наконец, отряды стали практиковаться, выступая друг против друга. Двор каждый день заполнялся мужчинами, сражающимися друг с другом при помощи палок.

Иногда Галитерс проводил марши по долине Эврота. Воины поднимались на возвышенности или по оврагам и расщелинам уходили в горы и каждый раз возвращались только перед самым закатом. Вначале они бежали к рабам, которые их мыли, затем отправлялись на вечерний пир, где встречались с Гиртием и его людьми, а также другими воинами, с которыми познакомились во время тренировок. Эперит часто выпивал вместе с Пейсандром, который представил его другим мирмидонянам. На протяжении долгих дней и недель они стали хорошими друзьями. Проводимые Галитерсом тренировки и марши сделались ежедневным ритуалом, солдаты пытались соответствовать требованиям к физической форме, которая была им необходима. Поэтому в отряде Одиссея сократилось количество потребляемой пищи и вина, люди уходили с пира в середине, чтобы быть готовыми к следующей тренировке на рассвете.

Являлось ли это планом Галитерса или нет, Эперит не знал, но пораженно наблюдал, как группа непрофессиональных воинов становилась настоящим сплоченным боевым отрядом. Одиссей всегда участвовал в тренировках и маршах, хотя вечера проводил в отдельной компании себе подобных. Вскоре он стал лидером, которому воины подчинялись естественно и без вопросов.

Авторитет Галитерса и Ментора тоже укрепился. Стражники научились реагировать на их приказы. Даже Эперит, завоевавший уважение итакийцев во время сражений и трудностей, которые они делили, обнаружил склонность к лидерству и брал на себя различные обязанности при подготовке воинов.

Этой ролью юноша наслаждался. Она усиливалась удивительным доверием Одиссея. Эперит был единственным человеком в отряде, которого царевич не знал с детства, поэтому мог с определенной нейтральностью относиться к любым вопросам, касающимся Итаки. Он оказался единственным из спутников сына Лаэрта, кому Афина позволила узнать об ее планах. Посему двое воинов часто прогуливались по вечерам по саду или по улицам города, обсуждая вопросы, встававшие перед царевичем. В это время юноша, как правило, слушал откровения Лаэртида об интригах, планах и мелких ссорах, которые являлись частью жизни греческой элиты.

Одиссей обычно высказывал свое мнение о каждом человеке, рассказывал о прошлом, сильных и слабых сторонах, как он их видел, спрашивал мнение Эперита и то, что тот слышал от простых воинов. Однажды вечером он даже поделился тайными планами Агамемнона и Диомеда о проведении военного совета. Для этого ждали прибытия только одного человека — Аякса из Саламина. Это был яростный гигант, которого, по словам царевича, еще младенцем накрывали волшебной шкурой льва, принадлежащей Гераклу. Поэтому он стал неуязвим для любого оружия.

Эперит очарованно слушал про неуязвимого воина, а потом мучил Одиссея вопросами, на которые тот не мог ответить. Но царевич рассказал ему и о других вещах — о своих чувствах к одной из женщин во дворце. Он не называл ее имени, а юноша и не спрашивал. Но сын Лаэрта часто называл Елену по имени, и стало ясно — любит он совсем не несравненную дочь Тиндарея. Царевич говорил только, что та женщина не любит его, и в его голосе слышалось то раздражение, то отчаяние. Более того, она даже не удостаивала его взглядом или словом, если только это не требовалось по этикету дворцовой жизни.

По этим немногим подсказкам Эперит наконец догадался: Одиссей говорит о Пенелопе. Он вспомнил, как холодная и умная царевна резко высказалось о царевиче в первый вечер после прибытия итакийцев в Спарту. С тех пор, как заметил юноша, она преднамеренно избегала общества Лаэртида на вечерних пирах. Молодой воин видел, как царевич ищет ее в толпе глазами. И он пожалел бы друга, если бы не замечал, как взгляд Пенелопы время от времени останавливается на Одиссее, когда тот не смотрит в ее сторону.

Но сокровенное Эпериту доверял не только сын Лаэрта.

Елена часто встречалась с юношей в храме Афродиты, куда приходила в черном плаще Клитемнестры, надвинув на голову капюшон. Неэра беспокоилась о репутации хозяйки, поэтому всегда сопровождала ее и стояла сразу же за дверьми храма, пока они разговаривали. Хотя Эперит знал, что рискует жизнью, а если его застукают в такой ситуации, ему не поздоровится, он не мог сопротивляться просьбам Елены о встрече. Так нельзя остановить восход солнца. Вначале его притягивала ее пьянящая красота, но юноше потребовалось немного времени, чтобы увидеть не только физическую привлекательность молодой, разочарованной и не верящей в свои силы девушки.

В затененном храме, освещаемом только мигающими факелами, Елена обычно выспрашивала у Эперита новости об Одиссее, говорила с ним об Итаке, которую он практически не знал, делилась своими мечтами о побеге из Спарты. Затем она, как правило, настаивала, чтобы Эперит передал Одиссею: она готова выйти за него замуж, если он поможет ей сбежать.

Это загоняло Эперита во все сужающийся угол. Он знал, что боги постановили отдать ее другому, а Одиссей все больше влюбляется в Пенелопу, но был вынужден полагаться на отговорку — царевич не может вернуться на Итаку, пока она остается в руках Эвпейта. Но юноша понимал: побег с Еленой рассорит ее с семьей, а сын Лаэрта лишится поддержки, которая требовалась, чтобы получить назад родную землю. Царевич уже нашел друзей, особенно тесные отношения у него сложились с Агамемноном и Диомедом.

Эперит не был готов предлагать другу выбор между несравненным искушением (Еленой) и возможностью альянса с одним или несколькимизнатными господами.

Он надеялся только на прибытие Аякса, чтобы прошел планируемый военный совет, после чего выберут мужа Елены. Что случится тогда, оставалось в руках богов. И простые воины вроде него никак не могли на это повлиять. Юноша не догадывался, что Тиндарей и Агамемнон запланировали на судьбоносный день, но надеялся: дружба, возникшая среди знатных господин и воинов, предохранит их от ссоры во дворце. Несмотря на это, многие простолюдины уже предсказывали раскол среди претендентов на руку Елены, и считали, что между греческими государствами определенно начнется война. И все — из-за царской дочери.

Вначале Неэра сообщала Эпериту, где нужно встретиться с царевной, но однажды его нашла Клитемнестра.

— А где Неэра? — спросил он. Внезапная смена посыльной вызвала у него подозрение.

— Не беспокойся, — ответила Клитемнестра, догадавшись об опасениях юноши. — Я все знаю про глупое желание Елены сбежать с Одиссеем. Как ты думаешь, стала бы она скрываться под моим плащом, если бы я ей этого не позволила?

Эперит холодно посмотрел на нее.

— Я о том не думал, — сказал он. — Но ты все равно не ответила на мой вопрос.

— Если ты так хочешь знать, то я сама вызвалась занять место Неэры. Это тебя удивляет?

— Меня удивляет то, что жена Агамемнона выступает посредницей в личных делах Елены, — ответил Эперит. — Я знаю, что твой муж собирается провести военный совет, а его планам совсем не поможет исчезновение приманки до того, как поймана вся рыба.

Несколько секунд у Клитемнестры раздувались ноздри от ярости, но она быстро взяла себя в руки, хотя предположение юноши сильно разозлило ее.

— Значит, ты знаешь слишком много, воин, на слишком многое претендуешь, — заявила она. — Если думаешь, что я собираюсь шпионить для Агамемнона, то очень сильно заблуждаешься. Ты знаешь, что он убил моего первого мужа и ребенка? И только для того, чтобы сделать меня своей! Он вызывает у меня отвращение. Если я смогу нарушить его планы, помогая моей сестре сбежать, то тем лучше.

Лицо царицы Микен стало жестким и холодным, словно камень. Казалось, что она больше не смотрит на Эперита, взгляд Клитемнестры словно бы проходил сквозь него. Затем она увидела пораженность на лице Эперита, и ледяное выражение лица женщины немного смягчилось теплой улыбкой.

— Ты хочешь знать истинную причину, почему я сегодня пришла сюда? Любопытство! Хотела посмотреть на тебя, Эперит.

— На меня? — он удивился ее признанию. — Зачем тебе на меня смотреть?

— Почему бы и нет? — Клитемнестра рассмеялась. — Елена оценивает тебя почти столь же высоко, как Одиссея, много говорит о тебе. Я хотела посмотреть на мужчину, готового рисковать жизнью ради того, чтобы потешить девушку, мечтающую о побеге и свободе.

Царица многозначительно посмотрела на него, и Эперит вспомнил про ее репутацию ведьмы. «Древние боги даровали ей способность предвидения? — задумался он. — Научили ее проникать вглубь происходящего? Понимать суть вещей?»

— И что ты думаешь теперь, после того, как меня увидела? — спросил он.

Но женщина ответила лишь улыбкой, затем повернулась и ушла.

Клитемнестра и дальше передавала ему сообщения от сестры в последующие дни и недели. Их короткие разговоры стали более длинными и более личными. Она всегда вела себя дружелюбно и вежливо, но Эперит быстро понял: как и сестра, эта женщина очень одинока. Понемногу ее ненависть к Агамемнону открывалась все больше и больше, пока все сильные эмоции не выплеснулись наружу. Царица Микен с презрением относилась к его грандиозным планам и амбициям в отношении Греции, смеялась над безнадежной любовью мужа к ней самой. Она ненавидела его за убийство ее первого мужа и их общего ребенка, желала ему смерти снова и снова.

Эперит содрогался при мысли о том, как можно жить с такой ненавистью. Но под внешней оболочкой и яростью он ощущал беспомощность. Клитемнестра оказалась в капкане — замужем за человеком, которого презирала. Один раз, когда они говорили в уединении садов, она обняла его за шею, спрятала лицо у него на груди и расплакалась. Юноша пытался ее успокоить, но не знал, как облегчить ее муки.

Эперит был занят проблемами других, но беспокоился оттого, что итакийские воины осваиваются в Спарте. По пути в великий город они постоянно говорили о семьях и доме, но теперь Итаку упоминали лишь время от времени. Она стала просто далеким воспоминанием. Продолжались пиры, у некоторых сложились постоянные отношения со спартанскими рабынями. Воинам больше не требовалось себя обеспечивать, поэтому казалось, что о родине они больше не вспоминают. Мысль о возвращении на маленький остров и борьбе с тафианами казалась чем-то далеким. Со временем даже Галитерс и Ментор прекратили планировать возвращение на Итаку и борьбу за нее.

Эперит подумывал, не поделиться ли этими мыслями с Одиссеем. Он прикидывал, не сказать ли Елене, что Одиссей любит другую. Юноша даже гадал, стоит ли сообщить итакийцам, что боги запретили их царевичу жениться на Елене. Но не сделал ничего из этого, будь то к лучшему или к худшему. Молодой воин был связующим звеном между ними, хранил секреты, которых не знал никто, его связывали клятвы и верность людям, доверившимся ему. Это не позволяло делиться выясненным. Настало трудное время, и Эперит мог руководствоваться только чувством долга и преданности Одиссею.

Затем, когда груз на его плечах стал слишком тяжелым, и его было уже трудно нести, прибыл Аякс.

Глава 19 Аякс из Саламина

— Значит, Одиссей рассказал тебе о планируемом военном совете.

Агамемнон смотрел на Эперита бесстрастными голубыми глазами, скрывая все мысли и эмоции за непроницаемым взглядом. Молодой воин стоял перед ним в зале, где проводились пиры. Агамемнон с Диомедом и Менелаем спустились с возвышения, где пировали знатные господа. Царь Микен приказал Эпериту отойти в сторонку, подальше от товарищей. Юноша увидел, как Одиссей вместе с другими женихами беседует с Клитемнестрой, он почувствовал себя брошенным и уязвимым перед тремя людьми, вызывающими благоговейный трепет.

Ощутив его неуверенность, Менелай опустил руку на плечо Эперита.

— Все в порядке. Одиссей говорил нам, что доверяет тебе. А раз он верит в твое благоразумие и рассудительность, то и мы тоже поверим.

— Да, я знаю про совет, — неохотно признал Эперит. — Вы хотите объединить греков против Трои.

— И что ты об этом думаешь? — спросил Диомед. — Как солдат?

Царь Аргоса смотрел ему прямо в глаза. В этом взгляде не было ни холодности Агамемнона, ни дружелюбия Менелая. Хотя все трое демонстрировали интерес к его мнению, Эперит не был дураком и понимал: ни Диомеда, ни братьев Атридов в действительности не волнует мнение какого-то копьеносца.

Он вновь перевел взгляд на Одиссея, который теперь заметил их в затененном углу зала и очень внимательно наблюдал за происходящим. Знает ли царевич, почему Эперита выделили среди прочих его высокопоставленные друзья? Сын Лаэрта поглядывал подозрительно, какое-то мгновение казалось, что он к ним присоединится. Но если у него и были такие намерения, от них пришлось отказаться, потому что его остановила Клитемнестра и увлекла беседой.

Эперит снова посмотрел на Диомеда.

— О Трое я знаю только то, что она находится в другой части света. Но я — воин, а какой воин не хочет получить шанс проверить себя в битве?! Если вы отправитесь бить троянцев, то мое копье окажется рядом с вашими.

Хотя Диомеду было немногим более двадцати пяти лет, он уже считался очень опытным воином. Эперит видел, что сокрушитель Фив одобрительно отнесся к его ответу. Об этом свидетельствовали слегка изогнутые брови. Однако завоевать на свою сторону Агамемнона оказалось не так-то просто. В отличие от большинства людей из греческого воинского сословия, его не привлекали физические и эмоциональные радости войны, и даже завоевание славы. Царя Микен волновали гораздо более великие цели, он редко опускался до простых человеческих чувств. Этот человек напоминал Эпериту смертного Зевса, наблюдающего за всем происходящим, когда младшие боги ссорятся и спорят о тривиальных вещах.

— Зачем? Ради славы? — презрительно спросил Агамемнон.

— Да, ради славы. И ради Одиссея.

— Твоя преданность похвальна, — сделал комплимент Менелай. — Я понимаю, почему Одиссей столь высоко тебя ценит. Со временем твоя преданность принесет плоды и будет вознаграждена.

— Да, если до того тебя не погубит твое предательство, — заметил Агамемнон, глядя прямо на него. — Мы знаем, что ты встречался с Еленой.

Интуиция предупреждала Эперита о том, что его загоняют в капкан, но теперь он там все-таки оказался. Кто-то рассказал им про Елену, а юноша не обладал достаточной хитростью и изворотливостью, чтобы выкрутиться из неприятной ситуации. Одиссей бы легко выбрался из этой засады. Однако воин мог выбирать только между правдой и молчанием. И выбрал последнее.

— Ты не должен ее защищать, Эперит, — продолжал Агамемнон. — Ведь с царевной ничего не случится, а вот ты — совсем другое дело. Знаешь, что наказанием за совокупление с незамужней спартанской женщиной является смертная казнь?

Слова царя прозвучали угрожающе.

— Я даже к ней ни разу не прикоснулся, господин, — с достоинством заявил ему Эперит. — И обвиняя меня в подобном поведении, вы также обвиняете и царевну, хотя ни один из нас не заслужил таких подозрений. Спросите служанку Елены. Она все время была с нами, когда мы встречались.

— Мы знаем, — заявил Диомед. — У девушки длинный язык, она все рассказывает своим подружкам. Когда новость об этих встречах дошла до нас, мы первым делом проверили как раз это.

— Но Тиндарею требуются только одни подозрения, и он убьет тебя, Эперит, — вставил Менелай. — Здесь слишком многое поставлено на кон. С другой стороны, если сможешь объяснить нам, почему встречался с Еленой, то дело на том и закончится.

Эперит раздумывал, что уже рассказала Неэра, хотя стало ясно — трое этих людей точно не знают всего. Вероятно, она сообщила им о желании ее госпожи сбежать из Спарты и избежать брака, который ей навязывался. Но говорила ли Елена служанке о своем желании бежать на Итаку?

Он бросил взгляд на Одиссея, но царевич все еще разговаривал с Клитемнестрой.

— Не смотри на Одиссея. Он тебя не спасет, — заявил Агамемнон, последивший за направлением его взгляда. — Мы знаем, что Елена планирует сбежать, а Лаэртид, как и мы, хочет это предотвратить. Скажи мне честно, она просила тебя о помощи? Именно поэтому Елена организовывала встречи с тобой?

Эперит почувствовал облегчение оттого, что они не знают всего, и сказал, что Елена не просила его помочь ей убежать из Спарты. Что было правдой.

Менелай радостно поверил ему на слово и посмотрел на юношу со всей искренностью, которая была присуща его благородному сердцу. Он оказался честным человеком.

— Я рад это слышать, — сказал Менелай. — Но если ты не желаешь объяснять, почему она встречается с тобой, то мы хотим, чтобы ты кое-что для нас сделал. — Было ясно, что он сильно любит царевну, и Эперит обрадовался, что именно его выбрали для женитьбы на ней. — Следи за ней ради нас, воин. Я не прошу тебя предавать ее, раз она тебе доверилась. Просто не дай ей сбежать из Спарты.

Он протянул ему руку. Диомед, который любил Елену не меньше Менелая, посмотрел на Эперита и кивнул. По его мнению, юноше следовало принять роль, которую ему навязывали.

Эперит пожал протянутую руку.

В это мгновение послышался громкий звук удара — и двери в большой зал резко распахнулись. Люди, пирующие в заполненном зале, стали вытягивать шеи. С того места, где стоял Эперит, не представлялось возможным рассмотреть, что или кто с такой силой открыл массивные двери.

Вскоре поле обзора закрылось еще сильнее, поскольку гости и рабы повскакали со своих мест, чтобы посмотреть, что происходит. Затем Диомед и Менелай расчистили проход в толпе, и Эперит последовал с Агамемноном по проложенному коридору.

Трое мужчин стояли на небольшом островке, который вел к двум одинаковым тронам Спарты. Слева оказался худощавый молодой человек с крючковатым носом, тело которого периодически сводило судорогой. Справа стоял невысокий мужчина злобного вида. Эперит испытал отвращение, увидев у него на плечах огромную коричневую змею. Только одного этого было бы достаточно, чтобы вызвать беспокойство в толпе, но вместо этого все глаза смотрели на третьего гостя.

Эперит никогда раньше не видел ни более высокого человека, ни более широкого в плечах. Его голова и плечи возвышались над всеми в зале. Он осматривался вокруг, медленно поворачивая голову, а люди сжимались от страха, когда его взгляд по очереди падал на каждого. Не успокаивала ни его красота, ни улыбка, скрывавшаяся под черной бородой, поскольку в целом этот воин выглядел сурово, а улыбался иронично и совершенно бесстрашно. Он был абсолютно уверен в себе и своей силе, зная, что ни один человек в зале не сумеет ему противостоять. Лишь немногие достигали ростом выше, чем до его груди, и даже массивный торс Одиссея казался карликовым на фоне титанических мускулов этого человека. Хотя при нем не было оружия и он пришел без доспехов, все почувствовали себя уязвимыми.

— Меня зовут Аякс, сын Теламона, — громким голосом представился он. — Я пришел жениться на Елене Спартанской и забрать ее с собой в мое царство Саламин. Когда я что-то хочу, я это получаю, и даже боги не могут меня остановить. Поэтому вы все можете отправляться домой. Так, кто из вас Тиндарей?

— Я, — осторожно признался спартанский царь. Несмотря на собственный яростный вид, он явно занервничал в присутствии бородатого гиганта, который ворвался к нему во дворец, словно молния. — Добро пожаловать, Аякс! Мы уже какое-то время ждем твоего появления.

— Мы рассчитывали на то, что вы подождете, — заявил коротышка, выступая вперед. Одежда всех троих была покрыта пылью, но в отличие от других женихов, с этими, похоже, не прибыло ни свиты, ни группы сопровождения. — Меня зовут Аякс из Локриды, сын Оилея.

— Редкостная скотина, второго такого не встретишь, — шепотом сообщил Диомед Эпериту, забыв о прошлой враждебности. — Его называют Малый Аякс, чтобы не путать с другом-гигантом, а некоторые зовут просто Ая, сокращая имя.

Эпериту Малый Аякс не понравился с первого взгляда. Судя по виду, от него можно было ждать одних неприятностей. Этот человек нагло осматривал толпу темными, близко посаженными глазами, и хотя едва ли был значительно старше Эперита, его взгляд, в котором читались бесстрашие и надменность, предупреждал о грядущих проблемах. Черты лица соответствовали вызывающим страх манерам. Казалось, что у него на лбу одна бровь, которая, не прерываясь, вытянулась в одну линию.

Нос оказался приплюснут в результате драк, а густая черная борода не скрывала шрамы на щеках.

— Это Тевкр, младший сын Теламона и свободный брат царя, который носит со мной одно имя, — продолжал коротышка, показывая на третьего члена группы, который нервно переступал с ноги на ногу, но поднял голову, словно принюхиваясь, а затем посмотрел себе на ноги, чтобы ни с кем не встречаться взглядом. — Мы прибыли поддержать претензии Аякса на царевну Елену.

— Ну, тогда проходите вперед и освежитесь после путешествия, — Тиндарей направился им навстречу. Рабы тут же принесли еду, вино и сиденья на возвышение, чтобы усадить последних претендентов на Елену. Но вошедшие остались стоять там, где стояли.

— Где Елена? — спросил Великий Аякс.

— Спит, — ответил Тиндарей. — У вас будет время посмотреть на нее завтра, а сейчас вам следует поесть и выпить, а заодно — рассказать нам о вашем путешествии сюда.

Но Аякс проявлял нетерпение. Он ожидал, что девушка выйдет за него замуж до окончания вечера.

— Так разбудите ее, — сказал он. — Вы собираетесь заставлять меня ждать ради того, чтобы женщина выспалась?

— Ее красота не уменьшится за ночь, Аякс, — заявил Агамемнон, выходя из толпы и присоединяясь к вновь прибывшим. — Занимайте места и присоединяйтесь к пиру.

Когда Агамемнон приблизился, змея Малого Аякса высунула язык и зашипела, но царь Микен выглядел внушительно и своим видом, казалось, заставил замолчать даже ее хозяина, на которого ничего не действовало. Трое только что прибывших мужчин позволили микенцу проводить себя к скамьям, выставленным рабами.

Но если Агамемнон обрадовался прибытию последнего претендента, потому что теперь можно было начать военный совет, другим знатным гостям совсем не понравились слова гиганта и наглость его маленького тезки. Паламед и царь Менесфей встали, когда трое новых гостей поднялись на возвышение, они прошли к противоположной стороне. Патрокл, который сидел на скамье неподалеку, тоже встал и ушел. Увидев это, Малый Аякс повесил свою ручную змею на дергающегося Тевкра и последовал за мирмидонянином.

— Ты! — позвал он.

Патрокл повернулся и ухмыльнулся, глядя на локридца, который теперь угрожающе стоял перед ним.

— В тебе нет царской крови. Кто ты такой и что здесь делаешь?

Патрокл сморщил курносый нос из-за запаха, идущего изо рта Малого Аякса.

— Меня зовут Патрокл, я представляю Ахилла.

— Ахилла? — фыркнул Малый Аякс. — Вы слышите это, ребята? Он говорит, что представляет здесь Ахилла! Но ведь все знают, что Ахилл — просто мальчик. Ведь он на самом-то деле просто мальчик, не правда ли?

— Да, конечно, — раздраженно ответил Патрокл.

Эти двое были самыми надменными и самодовольными людьми во всей Спарте. Они выглядели злобно, их больше всего не любили, поэтому никого не удивило, что эти гости практически сразу же начали спорить.

— Конечно, — наставил Малый Аякс, который вел себя, словно гончая, уловившая запах кабана. — Я уверен, что ты знаешь, есть ли у него волосы на яйцах.

Внезапно Патрокл перестал сдерживаться и схватил локридца за горло. Телосложение Патрокла не было идеальным, но худощавое тело оказалось неожиданно сильным. Внешний вид небольших мускулов оказался обманчивым. Этот воин обладал реакцией кобры. Пейсандр хвастался, что его начальник — лучший боец среди мирмидонян.

Малый Аякс мог лишь пытаться сорвать сильные руки с длинными пальцами со своей шеи.

Мгновение спустя Великий Аякс спрыгнул вниз с возвышения и одним ударом массивного кулака отбросил Патрокла через половину зала, где тот приземлился около ног своих людей. Тем хватило только раз взглянуть на своего командира, который лежал окровавленный и без сознания, после чего они с громким криком ярости бросились на гиганта.

Пейсандр добрался до него первым. Он проскользнул так, что Аякс не смог его остановить, и врезал гиганту в живот. Мирмидонянин вложил в этот удар всю силу, но кулак отскочил, словно он врезал по щиту из бычьей кожи. Аякс заорал от радости и бросил Пейсандра в толпу зрителей. Мгновение спустя гигант ринулся в гущу мирмидонян, разбрасывая их по большому залу, как кукол. К нему присоединился Малый Аякс, который всегда искал возможности подраться. Но в отличие от товарища, который просто наслаждался сражением, коротышку гнала вперед неутихающая ненависть ко всему человечеству. Он выбрал себе самого высокого воина, подпрыгнул вверх и ударил ему со всей силы в челюсть. Тот упал на спину и больше не принимал участия в драке.

Хотя мирмидонян расшвыривали в стороны, они были гордыми воинами, умели драться и не собирались сдаваться, пока поверженным не окажется последний из них. Подчиненные Патрокла всем отрядом бросились на Великого Аякса, хотя это дало не больше эффекта, чем удары волн об огромную скалу. Но наиболее сильно пострадавшие среди них увидели возможность для отмщения Малому Аяксу. Пейсандр с двумя сотоварищами окружили его и начали сильно избивать.

Эперит, Диомед и Менелай стояли рядом в толпе, наслаждаясь зрелищем. Великий Аякс отбивался от дюжины противников, в то время как его спутник получал по заслугам. Казалось, Агамемнон и Одиссей наблюдают за происходящим с возвышения с таким же удовольствием. Тиндарей был в ужасе, представляя подобные сцены после того, как он все же выберет мужа для дочери. Эперит смотрел на Малого Аякса и заметил, как тот отлетел от атаковавших его мирмидонян, получив удар по голове сбоку.

Потом Малый Аякс схватил нож у одного из слуг, подававших мясо, а после этого снова бросился в гущу дерущихся, направляясь прямо к Пейсандру. Мирмидонянин повернулся и увидел, как коротышка из Локриды бежит к нему с искаженным ненавистью лицом и ухмылкой на разбитых губах. В то же самое мгновение Тевкр встал на возвышение и исступленно закричал что-то сводному брату.

Гигант все еще отражал удары остальных мирмидонян, но повернулся, услышав голос Тевкра, и увидел нож, блестевший в руке Малого Аякса. В мгновение ока он преодолел разделявшее их расстояние и врезал кулаком в голову товарища. Тот кучей рухнул на пол. Нож поскакал по плиткам пола и замер у ног Пейсандра, покрутившись волчком.

Мирмидонянин жестом показал товарищам, чтобы прекратили драку. Он сразу же подошел к Великому Аяксу и протянул руку, благодаря за спасение своей жизни. Аякс пожал ее и резко кивнул. Драка закончилась столь же быстро, как началась.

* * *
Неэра стояла у входа в храм Афродиты и стыдливо посмотрела на Эперита, когда тот подошел. Внутренняя часть святилища освещалась одним факелом, и молодой воин увидел, что Елена ждет его у побеленного алтаря.

Сегодня вечером она казалась еще более красивой, чем обычно. Волосы были распущены, обрамляли лицо и подчеркивали знакомые черты. Молодой воин их очень хорошо изучил за время многочисленных встреч в этом храме. Он часто думал о том, что радовался бы, просто часами глядя на нее, наслаждаясь нежными чертами лица и пышными формами тела. Юноша считал, что мужчина может умереть за это удовольствие. Но будет ли он когда-нибудь счастлив? Тот претендент, который получит Елену, никогда не сможет полностью обладать этой красотой, всю оставшуюся жизнь ему придется ревностно охранять ее от внимания других мужчин. Эпериту было жаль девушку — ее нежная женственность и очаровывающая внешность были в той же мере проклятием, как и благословением.

Пока юноша стряхивал капли зимнего дождя с плаща, Елена подошла к нему и поцеловала в щеку. До этой минуты она едва ли касалась его во время всех тайных встреч. Это оказалось болезненно-ироничным в свете новостей, которые он ей принес. Но прикосновение ее мягких губ к его небритой щеке и легкий запах духов, исходящий от волос, дарили невероятную радость.

— Что случилось, Эперит? Ты поражен моим поцелуем? Ну, тебе не следует удивляться. Если бы я не стала игрушкой в руках могущественных мужчин, может, я была бы счастлива провести жизнь с красивым воином вроде тебя. Кто знает?

— Ты очень добра, госпожа, — ответил он подавленно. Эперит знал, что она хочет отплатить за то, что он был ее единственным другом на протяжении долгих недель, когда девушке приходилось принимать ухаживания такого числа мужчин. Однако Эперит не мог радоваться, как она. На него давило чувство вины из-за того, что ему придется открыть.

— Но ты действительно являешься игрушкой в руках могущественных мужчин, если использовать твои собственные слова. Боюсь, ты всегда будешь пленницей Тиндарея и Агамемнона.

Девушка рассмеялась.

— Я стану свободной, когда ты убедишь Одиссея увезти меня отсюда.

— Ты не поняла меня, госпожа. Я пытаюсь тебе сказать, что им известно.

Она замерла на месте, игривая улыбка сошла с ее губ.

— Что знают?

Эперит не мог заставить себя сказать обо всем вслух, но Елена в любом случае поняла его. Она закрыла глаза и, казалось, сжалась от осознания правды. Под длинными темными ресницами собрались слезы, они покатились по щекам, стали падать на пол большими каплями, быстро следующими одна за другой. Молодой воин смотрел на девушку, стоявшую молча и без движений. На ее гордом лице блестели слезы, хотелось коснуться ее, но не мог этого сделать.

Елена была самым очаровательным и прекрасным созданием, которое Эперит когда-либо видел, и ее грусть и глубокое отчаяние он ощущал, как удар меча в сердце. Затем юноша собрался с силами, шагнул к ней, осмелился коснуться. Елена упала ему на грудь. Сквозь грубую ткань шерстяной туники стала просачиваться теплая влага.

Девушка обняла его и крепко прижалась. Она прятала лицо на груди у молодого воина, и его также скрывали и черные волосы. Эперит смотрел на макушку, и что-то подсказало ему ее поцеловать. Это было внезапное и неожиданное желание, которое угрожало охватить его так, что юноша потерял бы над собой контроль. Но желание стало голосом, насмешливым голосом Гиртия, красивая смелая мысль тут же сделалась кислой и ушла. Затем Елена заговорила хриплым шепотом:

— Откуда они знают?

Эперит подумал об испуганной молодой служанке, которую допрашивали самые могущественные мужчины в Греции. Он не мог винить Неэру за предательство.

— Этого мне Агамемнон не сказал.

— О, какое это теперь имеет значение? — горько воскликнула Елена. Ее мокрые щеки блестели в свете факела. — Теперь за мной станут следить, куда бы я ни пошла, что бы я ни делала. Даже сейчас кто-то должен находиться на улице, прятаться в тени и ждать, когда я уйду. О, это ужасно!

Ему стало еще больнее, особенно оттого, что он согласился стать их наблюдателем. Но что можно для нее сделать? Неужели он так слаб, что не в состоянии помочь девушке, которой требуется помощь?

Затем Елена снова посмотрела на него, и выражение ее глаз теперь стало другим. В них читались отчаяние и целеустремленность.

— Я знаю тайный ход отсюда, Эперит. Мы могли бы уйти вместе — и нас никто не увидит. Ты отвезешь меня в горы у себя на родине. Я могу выйти за тебя замуж, мы вместе будем жить простой жизнью. Если ты прямо сейчас уведешь меня отсюда, я обещаю отдаться тебе. Пожалуйста, Эперит!

Когда девушка произносила эти слова, большой зал на вершине горы был наполнен пировавшими воинами практически из всех греческих государств. Цари и царевичи всех стран и островов собрались вместе ради нее. Это была самая большая встреча в греческой истории. Любой подобный мужчина имел знатное происхождение. Там собрались сыновья героев, правители своих народов, и каждый верил, что именно он выиграет руку Елены. Но она предложила себя Эпериту.

Какую-то безумную секунду юноша думал, что его сердце вырвется из грудной клетки, так часто оно билось. Елена предложила ему все, что он мог когда-либо хотеть, голова у него кружилось при мысли о ней, о том, что она может принадлежать ему. Ему требовалось только взять ее за руку, выскользнуть на темные улицы Спарты, а потом — в долину Эврота. За ними отправится погоня по всем возможным путям, но воин был уверен, что они в состоянии уйти от любого преследования.

Но Эперит знал, что никакого побега не будет и не может быть. Пифия предупреждала его об опасностях любви, но что еще хуже, он в таком случае бросил бы Одиссея и Итаку, которую поклялся защищать. Юноша пожал руку Менелаю, клялся ради его чести проследить, чтобы Елена не сбежала из Спарты.

Кровь застыла у него в венах. Кроме того, куда им идти? Куда можно направиться, чтобы новость об их появлении не достигла ушей Тиндарея и Агамемнона? Не существовало таких мест, где не заметят красоту Елены. Им придется странствовать, перемещаться с места на место, спасаясь от гнева Спарты и Микен. Что это будет за жизнь? И сколько времени потребуется Елене, чтобы впасть в отчаяние от постоянных странствий и вернуться к отцу? Нет, глупо даже думать о подобном…

Эперит посмотрел на Елену, и она поняла, что он ответит.

— Конечно, нет, — сказала девушка, натужно улыбаясь.

— Они заставили меня поклясться следить за тобой, — признался молодой воин. — Они велели мне проследить, чтобы ты не сбежала. Мне очень жаль…

— Не жалей ни о чем. Я знаю, что ты не нарушишь слова, и когда-нибудь станешь великим человеком. — Она высвободилась из его объятий и снова встала перед ним, расправив плечи и распрямив спину. — Твое решение делает тебя в моих глазах луче, а не хуже. Но теперь я должна посмотреть в лицо судьбе, которую для меня выбрали боги.

Об этой судьбе Эперит знал больше, чем мог бы рассказать. Но, несмотря на слова Афины, он смел надеяться, что может иметься и какой-то другой ход судьбы — альтернатива, которая подойдет и Елене, и Одиссею.

— Может, есть какой-то другой путь, — произнес он вслух.

— Правда? Теперь я так не думаю, — ответила она.

— Ты можешь пойти на компромисс. Хотя тебе не нравится быть пешкой в борьбе за власть и политических играх твоего отца и Агамемнона, может, ты согласишься выйти замуж за мужчину по твоему выбору. С тех пор, как мы начали с тобой здесь встречаться, ты всегда говорила о побеге с Одиссеем и простой жизни на Итаке. А почему бы тебе не поговорить об этом с Тиндареем? Если ты выйдешь замуж за Одиссея, то, по крайней мере, сможешь покинуть Спарту и спокойно жить вдали от всего этого. Тогда Тиндарей даст Одиссею всех воинов, которые ему требуются, чтобы отвоевать свое царство. Даже Агамемнон проведет свой военный совет, который, как ты говоришь, и был целью приглашения греческой знати в Спарту. Все будут счастливы — конечно, за исключением других претендентов на твою руку. Что скажешь?

— Я скажу, что ты самонадеянный дурак, Эперит. Разве ты не знаешь, что моего мужа тщательно выбрали еще до того, как посыльных отправили приглашать всех этих претендентов?!

— Но в тебе столько прелести, госпожа. И я видел, как отец смотрит на тебя. Он не такая уж марионетка в руках Агамемнона, его решение может изменить самая красивая женщины в Греции, не правда ли?

Елена тепло улыбнулась и посмотрела на Эперита. Он никогда не забудет этого взгляда. В девушке были чары, способные сводить мужчин с ума. Хотя юноше был по сердцу Менелай, он чувствовал, что с удовольствием убил бы царевича Микен, чтобы освободить Елену от судьбы, которую ей определили боги.

— Ты думаешь о моей женской красоте. Но между дочерьми и отцами другие отношения. Однако не исключено, что это окажется более действенным. Слезы, вздохи тут и там… Я посмотрю, что можно сделать, и ради тебя пока не стану сдаваться. Но тебя волнуют только воины для Итаки, а не то, что происходит со мной.

Эперит возмутился из-за такого предположения:

— Все, что я хочу, — это чтобы ты стала царицей Итаки, госпожа.

Одиссей с Тиндареем шли по саду ранним утром. Неритмичное постукивание деревянных палок доносилось со двора, где воины из различных государств проводили тренировки в боевых искусствах.

— Они становятся очень хорошими воинами, — заметил Одиссей. — Эти тренировки изменили моих людей, хотя я не знаю, как все будет складываться, когда они сменят палки на бронзовые мечи.

— Я тоже о том беспокоюсь, — признался Тиндарей, сорвал розовый цветок и поднес к носу, вдыхая сладкий аромат.

Одиссей догадался, что он имел в виду, поскольку и сам много думал о сложившейся ситуации.

— Тебя волнует, что случится после объявления мужа Елены.

— Вот именно. Ты видел, что произошло на днях, как они шумно ссорились, будто простолюдины, — мрачно сказал Тиндарей. — Здесь собралось столько воинов! Ты можешь себе представить, что случится, если начнется спор из-за выбора претендента? Наверное, я старею, Одиссей, потому что лишаюсь сна, думая о битве. — Спартанский царь огляделся и сорвал еще один цветок для Одиссея. — Понюхай его. Прекрасный запах. Растет только в Спарте…

У Одиссея было плохое обоняние после обучения борьбе в детстве, он едва ли мог оценить запах крошечных лепестков.

— Засунь его за пояс, — предложил Тиндарей. — И избавься от этого засохшего стебля, который ты носишь со дня появления здесь.

Одиссей нежно погладил розовую орхидею.

— Я не могу этого сделать. Этот цветок подарила мне сестра, чтобы я помнил об Итаке, пока отсутствую. Он напоминает мне о том, что мой народ страдает под игом самозванца, и я должен когда-нибудь вернуться и освободить их. Все мои люди носят такой цветок — напоминание о доме.

— Вы здесь уже довольно долго. Наверное, ты постоянно беспокоишься о родине.

Одиссей нахмурился.

— Постоянно. Но это груз, который несут знатные господа, Тиндарей. А что с твоей проблемой? Ты уже придумал решение?

Царь рассмеялся.

— Решение? На ум приходит только одно. Но если разделить Елену на тридцать кусков, это будет только потерей красивой дочери.

— Может, я в состоянии помочь, — беспечно сказал Одиссей, снова пытаясь нюхать цветок.

— Ты уже несколько раз намекал на это, друг мой. Несмотря на весь твой ум и сообразительность, я не понимаю, как ты сможешь остановить их и не дать устроить бойню. Они все — гордые люди. Да еще и Аякс с другом-коротышкой приехали, поэтому я опасаюсь самого худшего.

Одиссей вопросительно приподнял бровь, глядя на Тиндарея.

— Что ты мне предложишь, если я тебе дам практичный ответ?

— Какова цена мира для старика? — ответил Тиндарей. — Я дам тебе все, что в моей власти. Что угодно, что могу дать.

— Все, что угодно?

— Да. Золото, женщин для тебя и твоих людей, даже землю, если хочешь. Но только если я соглашусь на твое предложение, если оно сработает.

Одиссей протянул руку, и Тиндарей ее пожал.

— Значит, вопрос решен. Я возьму у тебя то, что хочу, но вначале выполню свою часть сделки. Военный совет, организуемый Агамемноном, должен состояться через два дня. Царь Микен ожидает, что твои гости поддержат набег на Трою. Конечно, это не сработает, но это совсем другой вопрос. Когда все претенденты на Елену соберутся вместе, ты должен потребовать, чтобы все они дали клятву — до того, как начнутся какие-либо разногласия. Как ты сам сказал, это гордые люди, поэтому ты можешь не сомневаться в том, что клятва станет для них связующей. А чтобы они согласились дать клятву, скажи им: ты не станешь никого рассматривать в качестве жениха Елены, пока он не поклянется.

— Но в чем?

— Все просто, — улыбнулся Одиссей. — Ты должен заставить их поклясться защищать Елену и ее мужа против любого, кто встанет между ними. Это единственный способ сделать так, чтобы они не стали за нее драться — ни сейчас, ни в последующие годы. А если кто-то нарушит клятву, другие будут вынуждены защищать твою дочь и победившего претендента. Конечно, твоим жрецам придется придумать, какое пожертвование сделать для закрепления клятвы. Это должно быть что-то существенное и впечатляющее. После чего у тебя не должно возникнуть никаких проблем.

— Да, — согласился Тиндарей, когда понял, насколько простым и блестящим является предложение Одиссея. — Да, это должно сработать! Даже Аякс подчинится клятве, несмотря на свою животную силу и уверенность в том, что он получит Елену. Не могу поверить, что я сам до этого не додумался. Ты умнее, чем кажешься, Одиссей.

Сын Лаэрта легко и кротко улыбнулся.

— Спасибо, господин. Но как насчет оплаты? Тиндарей осторожно посмотрел на него.

— Я — человек чести. Что ты хочешь? Ты решил мою проблему, так позволь мне решить твою. Если хочешь землю — добро пожаловать в Спарту. Ты можешь поселиться здесь.

— Нет, — покачал головой Одиссей. Ему никогда в голову не приходила мысль не возвращаться на Итаку. — Моя цена — это женщина из твоего дворца.

— Любая женщина?

— Нет. Царевна.

— Я думал, что ты можешь сказать подобное, — вздохнул Тиндарей, понимая, что его поймали в капкан. — Ну, ты удивишься, узнав, что ты ей тоже нравишься.

— Да, я на самом деле удивлен.

— Не хочу тебя оскорбить, но и я тоже, сынок. Очевидно, что она думала о тебе с тех самых пор, как впервые увидела. Девочка хочет вести простую жизнь на Итаке, как она мне говорит. Моя единственная проблема заключается в том, как объяснить это Агамемнону. Понимаешь, у нас было соглашение.

Одиссей не представлял, зачем Тиндарею и Агамемнону заключать соглашение о Пенелопе, но еще больше его удивляло то, что она отвечает взаимностью на его чувства. После их ссоры в этом самом саду девушка относилась к нему только враждебно, даже презрительно. Одиссей ожидал, что Пенелопа будет лягаться и кричать, когда он повезет ее из Спарты. Ему уже давно пришла в голову мысль о том, как сохранить мир между претендентами на Елену, и вскоре после этого он придумал, как использовать свое предложение, чтобы Тиндарей повлиял на Пенелопу.

Но Одиссей также лишился сна, думая о женитьбе на Пенелопе против ее воли. Женщин традиционно выдавали замуж родители, причем за мужчин, которых они или не знали, к которым не испытывали пылких чувств. По большей части они принимали свою судьбу и жили дальше. Во многих случаях привычка рождала любовь.

Но Пенелопа была другой. Одиссей догадывался, что у нее независимый характер, приручить ее к любви окажется нелегко. Поэтому новость о том, что она его любит, стала откровением и прекрасным благословением.

Он широко улыбнулся.

— А как насчет Икария? Что он скажет?

— Икарий? Он-то к этому какое имеет отношение? Елена — моя дочь. И если она хочет выйти замуж за тебя, Одиссей, то тебе следует поблагодарить богов — и взять ее.

Глава 20 Великая клятва

Итакийцы тренировались, как обычно, когда в большом дворе появился Одиссей и кликнул Галитерса. Эперит бросил на него взгляд, отражая удары деревянного меча Дамастора, и из-за того, что перестал полностью концентрироваться на схватке, получил болезненный удар в бок.

— Никогда не отвлекайся, Эперит, — посоветовал ему Дамастор, отступая назад, чтобы подготовиться к следующей атаке. Но до того как они успели возобновить поединок. Галитерс приказал прекратить тренировку. Два ряда потных воинов опустили палки и сели на хорошо утоптанную землю.

— Ментор, Эперит, также подойдите ко мне, — махнул им Одиссей, который выглядел необычно обеспокоенным. — Наконец-то боги показали мне свою благосклонность, но нужен ваш совет.

Галитерс оставил старшим Антифия и присоединился к группе вокруг Одиссея. Царевич сложил руки на груди и серьезно посмотрел на них.

— Мне не нужно напоминать вам, что мы приехали сюда за Еленой, — заговорил он.

— Мы приехали сюда искать друзей и заключать союзы, — поправил его Ментор. — Мы все знаем, что царевич из маленького государства не имеет шанса заполучить Елену, если его соперниками являются такие люди, как Менелай, Аякс и Диомед.

— Может, и так. Но ситуация изменилась. Тиндарей предложил мне Елену в жены.

Они в неверии уставились на него, и мгновение никто не знал, что сказать. Затем Галитерс склонил голову на бок и прищурился, глядя на царевича.

— Это очередная твоя шутка?

Одиссей улыбнулся:

— Я понимаю твое недоверие, старый друг, но говорю правду. Тиндарей испытывает беспокойство после появления Аяксов. Он считает, что после объявления мужа Елены между претендентами на нее начнется драка.

— О, теперь я понимаю, — вставил Ментор. — Он объявит тебя ее мужем, чтобы все остальные могли убить тебя первым.

— Я говорю серьезно, идиот! Он обратился ко мне за советом. Тиндарей не представлял, как остановить их от убийства друг друга. В ответ на решение вопроса он предложил мне все, что только в его власти дать. Конечно, имелся простой ответ. Я сказал ему, что нужно заставить претендентов поклясться защищать Елену и ее мужа от любого, кто попытается встать между ними.

Галитерс кивнул:

— Клятва? Это разумно. Ни один человек чести не нарушит клятву, и неважно, насколько сильно уязвлена его гордость.

— И ты выбрал Елену в качестве награды? — спросил Ментор. — Готов поспорить на золотую монету, что Тиндарей не обрадовался, услышав это.

— Вот в чем странность, — заметил Одиссей. — Даже я не так смел, чтобы просить руки Елены. Он сам предложил ее мне! И самое смешное то, что она сказала ему, что хочет меня!

— Боги! — воскликнул Эперит.

У него кровь застыла в венах при мысли о том, что Елена воспользовалась его советом и каким-то образом убедила Тиндарея выбрать Одиссея себе в мужья. Другие выжидательно повернулись к нему.

— Одиссей говорит правду, — пояснил Эперит. — Она говорила мне, что хочет сбежать с ним и жить на Итаке. Поэтому я посоветовал ей поговорить об этом с отцом.

Одиссей, Ментор и Галитерс в неверии уставились на него. За их спинами снова началась тренировка, но так как у Дамастора больше не было партнера, он отсоединился от группы и сидел неподалеку. Эперит подумал, что следует уйти вне поля слышимости, но начальник стражи заговорил, не дав ему додумать.

— А зачем самой желанной женщине в Греции обсуждать свой брак с простым воином? Ты размечтался, Эперит, или просто пьян? — спросил Галитерс.

— Я клянусь в этом богами, — ответил он очень серьезно и объяснил им обстоятельства встреч с Еленой. — Не бойтесь, у нас не было никаких контактов. Ей просто нужен друг, с которым можно поговорить, кто-то, не входящий в ее привычный круг общения.

— Значит, она действительно хочет за меня замуж, — задумчиво произнес Одиссей. — Но почему?

Эперит поделился с друзьями тем, что ему говорила Елена, рассказал, как она ненавидит дворцовую жизнь и страстно желает менее сложного существования. Он чувствовал себя предателем, раскрывая ее тайны друзьям, но его успокаивало понимание того, что эти слова приносят удовлетворение Одиссею. Предыдущие сомнения сына Лаэрта теперь исчезли, сменившись пониманием. Однако он оставался необычно серьезным.

— Я сказал Тиндарею, что мне нужно немного времени на размышление, — объявил он.

— Чего ты ждешь? — рассмеялся Ментор. — Женись на ней! Именно за этим мы сюда и приехали.

— О чем думать? — согласился Эперит, улыбаясь вместе с Галитерсом и Ментором. — Принимай предложение и проси у Тиндарея спартанскую армию для сопровождения тебя назад на Итаку. Эвпейт со своими тафианами умрут от страха еще до того, как ты ступишь на берег. А если кто-то снова попытается занять твое законное место, то для защиты прибудут все самые могущественные господа Греции, которые в этом поклянутся.

Галитерс покачал седой головой.

— Я думал, что уже не наступит конца этим пирам. И никогда не предполагал, что последний пир будет в твою честь, Одиссей. Ты понимаешь, что это означает? Мы сможем отправиться домой! Я уже начал опасаться, что мы больше не увидим родные очаги, но теперь можно это сделать. Клянусь бородой Зевса, я все еще не могу в это поверить!

Одиссей вздохнул:

— Проблема в том, что я не люблю Елену.

Ментор закатил глаза.

— С каких пор ты стал последователем Афродиты? Я помню, как тыпрезирал эту киприотку и все ее искусство. Но если любовь — это условие твоего брака с Еленой, то я уверен, что один вечер с ней решит эту проблему. Такая девушка поможет любому мужчине преодолеть робость.

— Я имею в виду, Ментор, что я не люблю Елену, потому что люблю другую женщину.

Ментор и Галитерс прекратили улыбаться. Даже Эперит, который знал про любовь Одиссея, удивился, что царевич готов отказаться от своей миссии ради нее.

— Кого? — спросил Ментор. В его голосе чувствовалось нетерпение. — Нет, не говори мне. Просто ответь на один вопрос. Может ли женитьба на этой девушке дать нам армию или достаточно друзей, чтобы завоевать Итаку назад? Может? Или ты готов пожертвовать своим домом — нашим домом — ради женщины? Будь разумным, Одиссей. Я не думаю, что Елена — плохой вариант, пусть даже в твоем сердце она занимает второе место. А ты как считаешь?

— Это Пенелопа, не правда ли? — спросил Эперит.

Одиссей криво улыбнулся:

— Да, Эперит, это Пенелопа.

— Пенелопа? — эхом повторил Ментор. — Но она же… Она же не Елена, не так ли? Одиссей, друг мой, прошу тебя от имени народа Итаки принять щедрое предложение Тиндарея. Пенелопа — красивая женщина, но Елена подобна богине.

— Я даже не знаю, примет ли меня Пенелопа, — ответил Одиссей, которого раздражала реакция Ментора. — Пока она была холодна, как горный ручей. Поэтому, возможно, что у меня в этом деле и без того нет выбора.

— Тогда женись на Елене, и мы сможем отправиться домой на Итаку, — сказал Ментор.

— На Итаку? — фыркнул Одиссей. — Я уже несколько недель не слышал, чтобы кто-то из вас упоминал Итаку. Вы все были так заняты, поглощая еду Тиндарея и запивая ее его вином, что я уже подумывая, не забыли ли вы про наш дом. А у меня каждый день болело сердце, когда я думал об этом маленьком острове. Каждый день с тех пор, как мы покинули его! Не смейте говорить со мной о доме, раз вы уже выбросили его из своих сердец.

Лицо Ментора потемнело от гнева, хотя он не стал опровергать обвинения.

— Я могу вытерпеть твои обвинения, Одиссей, потому что ты — мой друг, а когда-нибудь станешь моим царем, — заявил он. — И в твоих словах есть правда, которую не станет отрицать ни один итакиец. Но есть и другая правда. Тебе нужно выбрать не между Еленой и Пенелопой, а между домом и любовью. Мы действуем только ради исполнения того, что нам определили боги. Однако пока новость остается секретом, я советую тебе не решать слишком поспешно.

С этими словами он повернулся и пошел через двор ко дворцу. Галитерс похлопал Одиссея по руке, затем отправился назад, к воинам из отряда, а по пути позвал Дамастора, чтобы тот поднимался на ноги и присоединялся к остальным. Эперит уже собрался следовать за ними, но Одиссей опустил огромную ладонь ему на плечо.

— Останься на минутку, Эперит.

— В чем дело, господин?

— Ты молчал, пока говорил Ментор, но я хочу знать, что ты думаешь. Ты посчитаешь меня безумцем, если я отвергну Елену?

Эперит посмотрел через двор на членов их отряда. Галитерс как раз выкрикивал приказы. Итакийцы бросили деревянные мечи в кучу и выстроились в два ряда за командиром, затем трусцой последовали за ним и вскоре скрылись за воротами. Часть его души хотела быть с ними, наслаждаться простыми удовольствиями, получаемыми от физических упражнений, и избежать груза, который давил на плечи. Но юноша почувствовал внутреннюю борьбу Одиссея и должен был оправдать доверие царевича.

— Если ты женишься на Елене, то твоя слава распространится по всей Греции, — заговорил Эперит. — У тебя появятся могущественные союзники и средства, чтобы вернуть свою родину.

— Но если я выберу Пенелопу и смогу убедить ее выйти за меня замуж, то наша способность завоевать Итаку назад ограничится силой и властью, которую имеет Икарий. Даже предполагая, что этого достаточно, я вернусь лишь малозначимым царевичем, который в итоге станет править маленьким царством из бедных островов. Тут и выбирать нечего, не правда ли?

— Однако она станет прекрасной женой, — заметил Эперит.

Ему нравилась Пенелопа, которая всегда разговаривала с ним, если они встречались, будь то в садах или на вечерних пирах. Вначале девушка была вежливой и несколько церемонной, но это оказалась просто маска, которую она надевала в общественных местах. Однако вскоре эта маска слетела, их разговоры стали более частыми. Эперит с удовольствием узнал эмоциональную женщину, живую и энергичную, которая постоянно наблюдала за тем, что ее окружало, впитывала это и переваривала. Она была остроумной и сообразительной, даже хитрой. Юноша наблюдал, как в нескольких случаях она ловко отвергла ухаживания Малого Аякса, которому понравилась. Пенелопа обычно придумывала какой-то трюк или обман, что позволяло ей сбежать от вызывающих отвращение объятий. Эта черта подошла бы быстро сообразительному Одиссею.

— И разве оракул не сказал тебе, что следует жениться на спартанской женщине, чтобы изгнать врагов из твоего дома? — продолжал Эперит. — Пенелопа тоже спартанка, хотя тебе, возможно, придется оснастить ее щитом и копьем, чтобы освободить Итаку от Эвпейта в случае женитьбы.

Одиссей улыбнулся:

— Именно поэтому я тебе так доверяю, Эперит. Ты говоришь то, что я хочу услышать. Но ты забыл, что сказала Афина. Елена выйдет замуж за Менелая.

— Тем более у тебя есть все основания для выбора Пенелопы. Если Тиндарей готов предложить тебе Елену, то я уверен, что ты можешь попросить его помощи в женитьбе на Пенелопе вместо нее.

— Дело не в том. Разве ты не понимаешь, Эперит: я сам могу изменить свою судьбу. Богиня сказала, что я не женюсь на Елене, и сам Зевс решил отдать ее Менелаю. Но Тиндарей предлагает свою дочь мне, и сама Елена того хочет! А если я приму его предложение?

Мысль ударила Эперита, словно молния. У него мурашки побежали по коже, а волосы встали дыбом, потому что последствия оказывались такими ужасающими, что о них было страшно подумать. Он посмотрел на Одиссея, который напряженно глядел прямо на него.

— Значит, ты понимаешь? — спросил Одиссей. — Представь это: я смогу делать то, что захочу. Никакой оракул и никакое пророчество больше никогда не будет меня сдерживать. Вспомни слова Пифии. Она сказала, что если я отправлюсь в Трою, то не вернусь двадцать лет, и даже тогда вернусь в отчаянии и без друзей. Но это пророчество больше не будет иметь значения. Если Агамемнон убедит греков выступить против Трои, я могу отправиться с ними и не беспокоиться насчет возвращения. Я вернусь, когда захочу, притом — со всеми друзьями.

— Но если ты женишься на Елене, то бросишь вызов воле самого Зевса, — предупредил Эперит. — Ты так велик, что осмелишься бросить вызов отцу всех богов?

— Но если воля Зевса будет нарушена, какая у него останется власть? Я, смертный, смогу жить так, как захочу, свободно делать выбор и не ждать заранее определенных последствий. И это — в пределах моей досягаемости. Так зачем отказываться от этого шанса?

— А тебе не приходила в голову мысль, что это может быть проверкой? — спросил Эперит. — Воля Зевса все еще в силе до того дня, как Елена не встанет рядом с тобой в день свадьбы и не будет объявлена твоей женой. Если ты примешь предложение Тиндарея, то открыто выступить против величайшего из олимпийцев. Как думаешь, ты завоюешь славу, сражаясь с богами? Нет, не завоюешь. Это только приведет к забвению.

— Единственная сила, которую признает Аякс — это его собственная, — возразил Одиссей, затем потер лицо и уставил себе под ноги. — Но он — дурак, и никто не знает, какой конец его ждет. Возможно, ты прав, Эперит — не исключено, что я хочу слишком многого. Может, я похож на Аякса — желаю всей чести и славы для себя, не признавая, что только по воле богов выхожу живым из битвы.

— Все это происходит потому, что ты — умный человек, — сказал Эперит. — Передо мной такая проблема не стоит. Я в первую очередь доверяю своему сердцу, а только потом — разуму. Но умная голова может обмануть своего хозяина, и именно тогда человеку требуется совет друзей. Поэтому я говорю тебе: следует опасаться Зевса и подчиниться его воле. Тогда ты получишь столько почестей и славы, сколько пожелаешь.

— И жену, которую смогу любить, — добавил Одиссей, обнял Эперита за плечи и повел ко дворцу. — Мне только хотелось бы знать, почему Пенелопа меня так не любит.

— Она или считает тебя болваном, или скрывает истинные чувства, — улыбнулся Эперит и хлопнул друга по плечу. — Если ты хочешь знать мое мнение, то она считает тебя болваном.

* * *
Дамастор лежал на спине и смотрел в потолок. Неэра расположилась у него в объятиях, а ее голова — на его волосатой груди.

— Пенелопа может быть очень упрямой, — сказала рабыня. — Ее нельзя заставить полюбить Одиссея.

— Хоть что-нибудь ее в нем привлекает?

— Я об этом никогда не слышала. Я знаю ее служанку, Акторию, но та никогда ничего не говорит про свою госпожу. Кроме того, я никогда не слышала, чтобы Пенелопа особо интересовалась мужчинами. Она слишком занята другими вещами. Но очень хорошо, что ты хочешь ему помочь.

Дамастор молча ухмыльнулся, продолжая смотреть в потолок. Единственная помощь, которую он хотел оказать Одиссею, — это воткнуть кинжал ему в спину. С тех пор, как Эвпейт купил его при помощи золота и обещания высокого положения среди новой знати Итаки, задание убить Одиссея никак не удавалось выполнить. Хотя Дамастор помог Полибу и тафианам найти царевича при помощи пожара и кинжала на дороге, плохо спланированная засада закончилась поражением.

С тех пор Одиссей ни на мгновение не оставался одни. На пирах он сидел с другими претендентами на руку Елены, по ночам спал в одной комнате с воинами из отряда, днем большую часть времени проводил с Ментором, Галитерсом или этим иноземцем, Эперитом. Было слишком опасно рисковать попыткой покушения на его жизнь, раз Дамастор не хотел быть пойманным. Поэтому он был вынужден выжидать.

Но теперь он услышал, что царевич сказал про Елену. Ее предложили Одиссею, чего не ожидал никто. Даже если Дамастор не сможет его убить, то должен, по крайней мере, не дать ему жениться на дочери Тиндарея. Если это произойдет, то Дамастору придется навсегда забыть про свои мечты о богатстве и вступлении в ряды знати. Поэтому его единственной надеждой оставалась Пенелопа. Следовало как-то убедить ее ответить на симпатии Одиссея.

— Думаю, что можно попросить Клитемнестру помочь вам, — беззаботно сказала Неэра.

— Продолжай.

— Ну, про нее говорят, что она — ведьма.

— Ведьма! — фыркнул Дамастор. — И что она сделает? Испугает Пенелопу так, что она выйдет замуж за Одиссея?

Неэра приподнялась на одном локте, большая грудь свесилась вниз. Они лежали на соломенном матрасе в одном из дюжины оружейных складов дворца, в окружении куч копий и рядов щитов, поставленных один на другой. Любовники накрылись толстым шерстяным одеялом, скрываясь от прохладного ночного воздуха. Лицо девушки казалось в темноте расплывшимся пятном.

— Я никогда не стану ей противоречить и не пойду против нее. Ее служанки говорят, что она обладает древними знаниями, которые дают ей ужасающую силу. Клитемнестра может сделать так, что материнское молоко скиснет в груди, а у кого-то полностью погибнет урожай. Некоторые говорят, что она способна убивать животных, насылая на них проклятия, и даже маленьких детей. А если ведьма так решит, то может заставить женщину полюбить мужчину против ее воли. Дамастор обнял девушку за талию и прижал к себе.

— И как ты думаешь, Клитемнестра проведет колдовской обряд, чтобы Пенелопа влюбилась в Одиссея?

— Если я смогу убедить ее, что это пойдет на пользу ее двоюродной сестре, — ответила Неэра и поцеловала его в щеку. — Я зайду к ней завтра после завтрака.

* * *
Агамемнон созвал военный совет. Цари и царевичи пришли, как их и приглашали, только со старшими командирами своих отрядов и советниками. Одиссея сопровождали Эперит, Галитерс и Ментор, и каждый почувствовал свою привилегированность от пребывания рядом с такими великими людьми. Это была элита Греции, гордость ее молодой знати, в них заключалась надежда на будущее страны.

Никто из рабов не прислуживал, поскольку этим вечером подавали только скромный ужин. В большом зале собрались всего по несколько человек из свиты каждого претендента, и он казался почти пустым. Когда они заходили туда, их шаги эхом разносились по нему, и впервые стало можно оценить размеры помещения. Поскольку еда, вино и женщины на этот раз не отвлекали гостей, они стали обращать внимание на великолепную настенную роспись, украшавшую стены, колонны и потолок. Богатая мифология и спартанское прошлое были представлены в ярких красках и образах.

Казалось, воздух гудит и жужжит от множества приглушенных голосов. Так слухи распространялись среди собравшихся воинов. Их возбуждала перспектива войны, хотя они пока не знали, кто и откуда угрожает. Но мысль о том, чтобы снова взяться за оружие после нескольких лет относительного мира на материке, возбуждала всех.

Больше всего возбудился Аякс, который с надменным и властным видом стоял на возвышении, а его плечи и голова поднимались над всеми остальными. Он вызывал благоговейный трепет, а его глаза горели от перспективы кровопролития. Царя Саламина сопровождал вечно дергающийся сводный брат, который по привычке прятался за спиной гиганта и выглядывал у него из-за локтя. Находился рядом с ним и Малый Аякс со змеей на плечах. Все лицо у него было в синяках и опухло после вчерашней драки, но это не мешало Оилиду оглядываться по сторонам агрессивно и злобно.

Диомед увидел, как вошли итакийцы, и отправился поприветствовать их.

— Великолепен, не правда ли? — спросил он, кивая на Аякса. — Вы можете представить его в битве? Сами боги испугаются такого воителя.

— Он как раз об этом и заявлял, — сообщил Галитерс. — Я слышал, как он хвастался, что если захочет, способен победить Ареса и Афину вместе взятых, причем голыми руками. Такие разговоры могут только привести к беде.

Диомед кивнул:

— Это правда, что он не уважает богов. Но все равно это человек чести, и я был бы счастлив иметь его в друзьях и союзниках. Мы с Агамемноном говорили с ним насчет предстоящей войны, и эта мысль ему очень понравилась. Мы не обсуждали детали, это дело совета. Но Аякс отправился бы сегодня, если бы смог. Он живет ради борьбы и абсолютно бесстрашен. Если он вообще боится смерти, то только потому, что больше не сможет сражаться и завоевывать себе славу.

— Здесь нет больше таких, как он, — сказал Эперит. — Но такая гордость опасна. Я слышал, что он прибыл без сопровождения, поскольку ему противна сама мысль о том, что может потребоваться защита. Если не считать этих двух существ, которые все время держаться при нем, Аякс сражается в одиночку. Я даже слышал, как он говорил, будто остальные претенденты напоминают ему обеспокоенных рабынь, раз привели с собой столько солдат. Но я считаю, что подобное бесстрашие и независимость делают человека ненадежным и опасным.

— Может, и так, Эперит. Но он — наше сильнейшее оружие. Не знаю, можно ли в это верить, но говорят, что его кожу не может пронзить никакое вооружение с тех пор, как его еще в младенчестве накрыли шкурой Геракла. А еще я слышал, что Геракл — единственный человек, которого он уважает. Вы представляете, что случится, если эти двое когда-нибудь подерутся? Будет новая воина богов и титанов.

Воинская мощь и мастерство царя Саламина определенно стали навязчивой идеей Диомеда. Эперит видел, как Аякс разбрасывал мирмидонян, словно муравьев, и тоже относился к нему с восхищением. Однако его всегда учили сражаться в отряде, группе, поэтому любой, кто сражался в одиночку, вызывал у него естественное подозрение.

К ним присоединился Менелай, который по-дружески приветствовал собравшихся и сказал, что совет вскоре начнется. Затем он обвел взглядом остальных, подсчитывая их про себя. Внезапно что-то привлекло его внимание.

— А кто это там в безрукавке из овчины?

Он показал на молодого человека, стоявшего в тени, в дальней части зала. Юноша был красив, но определенно не происходил из знати. Выглядел он, как пастух, только вместо посоха держал гигантский лук, который оказался даже больше, чем тот, что отдал Одиссею Ифит. Эперит с облегчением отметил, что у парня при себе нет стрел.

Внезапно послышался громкий стук. Это Агамемнон стучал по каменному полу большим деревянным посохом, призывая к тишине. Последовала пауза, во время которой все смотрели на царя Микен, одетого в безупречную белую тунику, отливающую золотом кирасу и красный плащ. Он глядел на собравшихся, пока два царя Спарты занимали места рядом с ним, и терпеливо ждал, когда другие последуют их примеру. Затем, когда все расселись по выставленным скамьям, Агамемнон заговорил.

— Благородные господа Греции! Претенденты на царевну Елену! Я пригласил вас на этот совет для обсуждения военных вопросов. Но вначале будет правильным вспомнить, какие великолепные люди собрались здесь сегодня. Вы — гордость Греции, вы — люди самого высокого рождения. Некоторые из вас являются сыновьями богов, другие сопровождали Язона во время путешествия в Колхиду, или имеют отцов среди аргонавтов. Некоторые недавно вернулись после осады Фив. И если не считать этот несчастливый город и несколько малозначительных государств, то здесь представлены все народы Греции. Никогда раньше под одной крышей не собиралось столько богатых, высокопоставленных и прославленных людей, чем вы должны гордиться. Много поколений людей будут говорить об этой встрече. Но дети наших детей сохранят память об этом дне не из-за того, кто мы такие. Нет, я честно заявляю вам: нас запомнят за наши дела, потому что сегодня мы можем создать и скрепить союз народов, который будет жить вечно. Если вы послушаетесь моего совета, то у вас появится возможность принести мир на нашу землю, объединить народы, говорящие на греческом языке, выступить с оружием против растущего влияния порочного Востока!

Они приветствовали его слова криками, пока балки под потолком не завибрировали от них. Весь зал наполнился криками, и они раздавались снова и снова. Хотя Агамемнон снова поднял посох, призывая к тишине, собравшиеся продолжали бурно выражать эмоции. Люди встали и сотрясали кулаками в воздухе, услышав о перспективе войны. Затем, когда заглохло последнее эхо одобрительных возгласов, царь Микен по очереди посмотрел на каждого претендента, называя их по имени. Некоторые имена уже были овеяны славой и величием, другим еще предстояло завоевать славу и почести.

При упоминании имени Аякса он встал и поднял руку. Эперит увидел, что это разозлило Агамемнона, и лицо его на мгновение исказилось. Однако он быстро взял себя в руки и жестом показал Аяксу, что тот может выступить.

— Ты говоришь о войне, — прозвучал громогласный голос, гулким эхом разнесшийся по залу. — И объявляешь, что собравшиеся здесь люди — величайшие на земле. Но ты не прав. Как ты можешь такое говорить на собрании лучших воинов Греции, если на него даже не пригласили величайшего героя? Где Геракл?

Собравшиеся воины согласились с Аяксом, послышались соответствующие возгласы. После этого встал Тиндарей и прошел в переднюю часть возвышения.

— Я не хочу, чтобы этот женоубийца претендовал на мою дочь! Его выходки сделали его нежелательным гостем везде, куда он приходит. И если бы он появился здесь, то я отправил бы его назад, за пределы моей страны.

Аякс рассмеялся:

— Ты предполагаешь отправить Геракла прочь от ворот Спарты? Тиндарей, твои слова в его отсутствие — это хвастовство. Но Геракл мог бы забрать твою дочь силой, если бы захотел. Может, он и немолод, но ни один человек, кроме меня, даже не смеет надеяться противостоять ему.

Пока он говорил, кто-то стал проталкиваться сквозь толпу воинов рядом с ним, и пастух в безрукавке из овчины вышел на открытое место у очага. Он остановился там и обвел взглядом уставившихся на него воинов, но так пока ничего и не сказал.

— Кто ты такой? — закричал Тиндарей, и вся царская злость на Аякса выплеснулась на вновь прибывшего.

Хотя в глазах парня стояли слезы, он не выказывал страха. Вместо этого юноша поднял гигантский лук над головой и продемонстрировал его собравшимся.

— Это лук Геракла, — объявил он. — Он передал мне его перед смертью.

Внезапно все замерли на своих местах, резко одновременно вдохнули воздух. Затем зал словно бы взорвался. Гости, как один, издали долгий громкий крик, зал наполнился их возгласами отчаяния. Аякс сделал два шага к парню, схватил его за горло и стал трясти, словно куклу, ругая, называя лжецом. Одиссей с Ментором бросились на помощь незнакомцу, чтобы вырвать его из рук гиганта. За их спинами Агамемнон со всей силы ударил посохом по возвышению и заорал, призывая к порядку. Но порядок был восстановлен только после того, как Аякс справился со своей яростью и громовым голосом приказал всем замолчать.

Он склонился над парнем и приказал тому говорить. Глаза гиганта горели, угрожая несчастному мгновенной смертью. Но, хотя Аякс едва не задушил парня, тот бесстрашно встретился с ним взглядом.

— Геракл мертв, — подтвердил юноша. — Его жена дала ему тунику, натертую отравой. Ему было так больно, что он сам соорудил себе погребальный костер и приказал мне поджечь его. Я пас овец в горах поблизости. Поскольку никто больше не осмеливался поднести огонь к собранным веткам, он подарил мне этот лук, чтобы я избавил его от боли.

Пастух снова поднял лук, и все поняли, что он говорит правду. Оружие было таким огромным, что даже Аяксу с трудом управился бы с ним. В руках у парня лук смотрелся комично.

— Я его узнаю, — заявил гигант, опуская руку на лук. — В юности я много раз видел, как Геракл стрелял из него. Говорят, он использовал заколдованные стрелы, которые не могут не попасть по цели. Это прекрасный подарок, парень, ты должен его тщательно хранить. Как тебя зовут?

— Филоктет. А моего отца зовут Пеант из Малии.

Аякс опустил руку на голову парня и потрепал его нечесаные и плохо подстриженные волосы. Затем его охватила грусть из-за смерти Геракла, воитель опустил глаза на языки пламени, которые радостно играли в очаге, и замолчал. Остальные повернулись к царскому возвышению.

Они так пока и не отошли от удара. Ведь умер самый известный герой их времени. Многие думали, что такое невозможно, но с этого дня никто больше никогда не видел и не слышал про великого человека, поэтому все больше людей принимали сообщение Филоктета, как данность. Но для присутствующих сам лук являлся достаточным доказательством, поскольку они знали: ни один человек не мог силой забрать это оружие у его владельца.

Агамемнон передал посох Тиндарею и отправился на свое место, молча сел и погрузился в размышления. Царь Спарты стоял перед собранием и с вызовом смотрел на воинов. Потом он один раз стукнул посохом по полу, чтобы привлечь внимание и заговорил громким голосом.

— Елена — моя дочь. Любой мужчина, желающий на ней жениться, должен в первую очередь подчиняться мне, как хозяину дома, в котором он находится, как ее отцу. Но приближается время, когда я сделаю выбор. Это произойдет очень скоро. Но до того как я назову имя мужа моей дочери, я потребую у всех присутствующих одну вещь. Это требование в первую очередь относится ко всем претендентам на мою дочь, но также и к тем людям, обладающим властью и влиянием, которые прибыли сюда в качестве советников, сопровождающих или представителей. Любой человек, который откажется подчиниться моем воле, имеет на это право. Из-за этого он не станет моим врагом, но должен согласиться покинуть Спарту прямо сегодня и не возвращаться без моего разрешения. Он может забрать с собой подарки, которые привез, и с моим благословением возвращаться домой. Тем из вас, кто решит остаться, я объявляю следующее. Когда я приму решение, почти все из вас испытают разочарование. Некоторые могут даже прийти в ярость и негодовать из-за удачи выбранного претендента. Но знайте: я не потерплю в Спарте ни споров, ни кровопролития. Поэтому и требую, чтобы вы дали клятву — священное обещание защищать Елену и ее мужа против любого, кто захочет угрожать их счастью. Только после того, как все вы дадите слово, я буду удовлетворен. И только тогда объявлю о своем выборе.

Тиндарей сделал долгую паузу, но никто не произнес ни слова. Эти гордые люди знали силу клятв, и обдумывали слова царя очень серьезно и молча.

— Есть ли среди вас кто-нибудь, кто отказывается дать клятву?

Снова молчание.

— В таком случае, если вы разумом и сердцем готовы дать такую клятву и выполнять ее, встаньте.

Послышалось громкое шарканье ног и звук отодвигаемых скамеек. Все собравшиеся поднимались на ноги. В то же самое мгновение раскрылись массивные двери большого зала, взору людей представились звезды на черном небе над двором. Ночь словно бы ворвалась в зал, наполняя ноздри людей запахами, на руках и ногах выступили мурашки. Языки пламени в очаге тут же взметнулись вверх, затем снова опали.

Вошли два жреца, которые вели за собой коня. Это было красивое животное высотой с Аякса и чернее Гадеса. Шкура отливала голубым цветом, пока будущая жертва стояла в дверном проеме, омываемая светом луны. Но цвет оказался ярко-рыжим, что стало заметно, когда коня ввели в большой зал и поставили у центрального очага. На нем не было ни пятнышка другого цвета. Он стоял не месте, то и дело дергая головой, фыркая на толпу великих людей, уверенный в своем благородном происхождении и праве находиться среди них.

— Зевс, отец богов, великий правитель небес и земли, стань свидетелем торжественной клятвы, которую мы сейчас дадим, — громогласно объявил Тиндарей, разгоняя чары, будто насланные на собравшихся великолепным животным.

Спартанский правитель кивнул жрецам. Один из них отвел голову животного назад, проявляя осторожность, чтобы не испугать коня, другой быстро резанул ему по горлу. Сильный конский запах внезапно сменился запахом свежей крови. Ярко-красная жидкость, пульсируя, выливалась из открытой раны на каменный пол. Брызги отлетали на претендентов на Елену, которые наблюдали за всем происходящим.

Мгновение спустя безжизненное тело животного рухнуло в лужу собственной крови.

Жрецы встали на колени, чтобы разделать тушу. Они работали ловко, бросая куски конины каждому из окружавших их воинов, приказывая поставить ноги на части разрубленной туши. Вскоре от коня не осталось ничего, кроме головы и шкуры. Казалось, что шкура, лежавшая между священниками, как-то странно сжалась и изменила цвет.

Затем они поднялись на ноги и в молитве воздели руки к небу. Эперит поставил левую ногу на сломанную реберную кость, которую бросили ему, наблюдая за Тиндареем. Царь вновь оказался на передней части возвышения. На этот раз его сопровождал Агамемнон.

Эперит бросил взгляд на Одиссея. Кровавое жертвоприношение вызвало у молодого воина благоговейный трепет, мышцы лица напряглись, но сын Лаэрта просто улыбнулся ему и подмигнул. Юноша поразился его невозмутимости, даже безразличию. Похоже, царевичу было даже забавно. Но молодой воин больше не мог его рассматривать, так как снова заговорил Тиндарей.

Держа посох перед собой, он спросил собравшихся, клянутся ли они защищать мужа Елены против любого человека, который захочет заполучить ее для себя. Тиндарей говорил просто и кратко, не было никакой долгой и витиеватой речи, поскольку греческий воин всегда подчиняется духу клятвы — даже такие типы, как Одиссей, способный играть словами и путать их, словно былинки. Все ответили согласием. Так и была дана судьбоносная клятва.

Мгновение спустя один из священнослужителей хлопнул в ладоши, и в зал вбежало множество слуг с сосудами с водой, чтобы вымыть пол. Другие рабы принесли чаши с водой для мужчин, которые давали клятву, чтобы они могли смыть кровь с тел. Вскоре все уже снова сидели, а на столах перед ними оказались еда и вино. Затем встал Агамемнон и снова забрал посох у Тиндарея.

Начался военный совет.

Глава 21 Одиссей и Пенелопа

Опасаясь, что ее двоюродная сестра уже слишком стара для брака и останется чуть более, чем служанкой при своем требовательном отце, если Клитемнестра ее не подтолкнет в нужном направлении, жена Агамемнона согласилась на план Дамастора. Она тут же приготовила мазь для этой цели, передала ее Неэре и велела втереть в одежду и Одиссея, и Пенелопы, а вскоре после этого как-то организовать их встречу. Клитемнестра заверила рабыню: если они будут вместе, когда мазь начнет действовать, то не смогут устоять друг перед другом.

Когда Неэра спросила, как наносить мазь на одежду царевны, Клитемнестра вручила ей пузырек, заполненный приятно пахнущей жидкостью.

— Передай это рабыне Пенелопы, Актории, — давала указания Клитемнестра. — Это легкий яд. Добавь ей в питье, и она сляжет на несколько дней. Затем ты можешь предложить занять ее место, и у тебя появится масса возможностей втереть мазь в одежду Пенелопы, а затем помогать ей одеваться.

Так Неэра смогла подготовить одно из простых шерстяных платьев, которые предпочитала Пенелопа, и выложить его на кровати царевны, пока та принимала ванну в соседнем помещении. Довольная тем, что первая часть плана выполнена, служанка взяла мягкую щеточку и отправилась растирать хозяйку, которая лежала, вытянувшись в горячей воде. Ее наготу прикрывали лишь несколько клубов пара. Только грудь и живот оставались природного розоватого оттенка, остальное же тело оказалось загорелым, почти как у простой рабыни. От этого Неэра неодобрительно нахмурилась. Служанка мерила всех по стандартам Елены, а та не появлялась на солнце, чтобы сохранить белизну кожи. Но, казалось, что двоюродную сестру знатной красавицы это совершенно не волнует.

— Не нужно тереть так сильно, — сказала Пенелопа и вышла из ванны. Капли, стекающие с ее тела, падали на каменный пол. Неэра сразу же принялась вытирать ее тело. — Ты так же сильно трешь Елену? Она говорила мне, что у тебя очень нежные руки.

Дело в том, что Неэра нервничала. Вначале Клитемнестра, а потом Дамастор убеждали ее в необходимости отправить Пенелопу на пир одновременно с Одиссеем. Стражник сам собирался наносить колдовскую мазь на тунику господина и обеспечить его появление у двустворчатых дверей большого зала как раз перед подачей еды гостям. Служанке следовало то же самое проделать с Пенелопой, иначе Одиссей отреагирует на первую женщину, которую увидит. Но если не убедить Пенелопу немного поторопиться, то они ужасно опоздают.

— Дай мне его, неловкая девка, — сказала Пенелопа, отбирая у рабыни полотенце и вытираясь сама. — Принеси мне мое лучшее платье — пурпурное. Сегодня хочется появиться в другом наряде.

— Но, госпожа… — заикаясь, начала Неэра.

— Хватит хлопать ушами, Неэра! Оно лежит в корзине у стены. Давай побыстрее. Неси его мне.

Почему сегодня вечером Пенелопу вдруг начало волновать то, что она наденет?! Рабыня пробежала мимо приготовленного ею платья и начала рыться в большой плетеной корзине у стены, постоянно думая о том, что делать. Осталось недостаточно мази, и в любом случае не имелось времени, чтобы ее втирать. Затем, как раз когда Неэра нашла в корзине аккуратно сложенное платье, рабыня услышала, как хозяйка заходит в комнату, шлепая босыми ногами.

— Давай! Я вытерлась, — сказала Пенелопа, вытягивая руки, чтобы рабыня надела платье на ее голое тело.

Служанка встала, прижимая платье к груди, но в это мгновение почувствовала, как оно зацепилось за один из торчащих прутиков, и порвалось.

— О, госпожа! Простите меня! — воскликнула девушка, и у нее на глаза навернулись слезы. Служанка была поражена, поняв, что ее неловкость решила проблему.

Пенелопа вздохнула при виде порванного платья.

— Неважно, Неэра! Не плачь. Я его зашью после пира. Предполагаю, что мне придется надеть то старье, которое ты выложила для меня на кровати.

Внезапно служанка бросилась к кровати и вытянула перед собой большой продолговатый кусок ткани, словно опасаясь, что Пенелопа может изменить решение.

— Это хорошее платье, — сказала она, поворачивая простой наряд, словно он являлся чрезвычайно красивым предметом. — Вы будете выглядеть в нем великолепно, госпожа!

— Конечно, нет, и ты это прекрасно знаешь. А я всего один раз захотела выглядеть привлекательно.

Неэра почувствовала что-то в тоне Пенелопы и спросила, не хочет ли та привлечь внимание кого-то конкретного.

— Не исключено, — ответила Пенелопа. — Но это не имеет значения. Как и большинство мужчин здесь, он слишком увлечен Еленой, чтобы смотреть на какую-то другую женщину. А теперь надевай на меня это платье, пока я не простудилась, а затем можешь заняться моей прической. Предполагаю, что это-то ты в состоянии сделать без проблем?

Неэра смутилась, но ей удалось ответить на добрую улыбку царевны. Она сложила ткань пополам, потом быстро обернула ею тело Пенелопы. Рабыня всю жизнь одевала женщин, поэтому действовала очень ловко. Она закрепила верхние уголки ткани над левым плечом госпожи при помощи золотой броши. Вторая брошь скрепила ткань на другом плече. Так получилось, что левый бок Пенелопы остался открытым, но рабыня быстро соединила две половинки при помощи пояса на талии. Затем она вспомнила про мазь и завязала потуже, чтобы ткань терлась о кожу Пенелопы, обеспечивая соприкосновение с зельем, приготовленным Клитемнестрой. В результате осталось меньше открытого тела, но потом Неэра расправила ткань так, чтобы открывалась длинная гладкая нога, причем почти до ягодиц.

Рабыне понравился достигнутый эффект, и она принялась за прическу Пенелопы, причем старалась работать как можно быстрее. Служанка понимала, что в большом зале под ними уже должен начинаться пир. Несмотря на это, Неэра рискнула потратить ценное время, чтобы царевна выглядела как можно более привлекательной.

Для служанки, привычной к требовательности Елены, задача оказалась несложной. В конце Неэра слегка смазала сажей брови Пенелопы, чтобы сделать их почернее. Превращение свершилось, дочь Икария больше не была заурядной и ничем не выделяющейся девушкой, на которую благодаря ее природной красоте обращали внимание лишь очень немногие мужчины. Теперь каждая черта ее женственности подчеркивалась, чтобы это замечали все.

Пенелопа спросила у Неэры, как она выглядит, и получила ответ, что царевна обязательно привлечет внимание всех мужчин в зале.

— М-м-м, — промурлыкала Пенелопа. — И чувствую я себя тоже хорошо. Несмотря на твою поспешность, Неэра, мне кажется, что ты сотворила чудеса своими неловкими пальцами. Впервые я на самом деле ощущаю себя привлекательной. Как будто я выпила слишком много вина, но вместо того, чтобы ударить мне в голову, оно проникло мне под кожу. Ее всю покалывает. — Пенелопа осмотрела себя, провела руками по животу и бедрам. — Правда, ты завязала платье слишком туго, — добавила царевна и принялась развязывать пояс на талии, чтобы взору представились ребра и часть левой груди. — Так лучше. А теперь пошли на пир.

Как и обычно, большой зал заполнился претендентами на руку Елены, воинами и рабами. Некоторые гости сидели вокруг аэда, который пел, наигрывая на лире. Он вспоминал подвиги древних героев. Другие ели или распивали вино с друзьями, которые появились у них за долгие недели, проведенные во дворце. Но когда вошла Пенелопа, все головы стали поворачиваться в ее сторону. Вначале мужчины оглядывались по одному, по двое, а под конец на дочь Икария смотрели все воины в зале. Она тоже поглядела на них, наслаждаясь этими полными желания взглядами и радуясь ощущению обдувающего ее голую плоть воздуха. Девушка опьянела от собственной чувственности, а на коже появились совсем необычные ощущения.

Однако Пенелопа осматривала толпы празднующих и веселящихся мужчин в поисках одного-единственного.

Неэра чувствовала себя неловко рядом с временной хозяйкой. Они лишь немного опоздали, но Дамастора и Одиссея нигде не было видно. Служанка из-за этого нервничала, она не знала, что делать, если к Пенелопе приблизится один из воинов. Клитемнестра предупреждала: после воздействия мази ее двоюродная сестра легко может обратить внимание на любого мужчину, а нежелательное внимание ее самой или к ней окажется фатальным для планов любовника Неэры. Затем ее страх превратился в реальность — один из мужчин встал со своего места и приблизился к ним.

— Сегодня вечером, Пенелопа, ты выглядишь еще более великолепно, чем обычно, — сказал локриец Аякс, а его маленькие глубоко посаженные глазки стали гулять по телу царевны вверх и вниз. Он облизал тонкие губы, а змея у него на плечах сделала примерно то же самое. — Может, присоединишься ко мне и выпьешь немного вина?

Неэра с неудовольствием посмотрела на мужчину. У нее вызывал отвращение его сломанный нос и оспины на лице. Змея на плечах казалась более очаровательной, чем ее хозяин, поэтому рабыня с ужасом наблюдала, как Пенелопа глядит на мужчину с неким подобием желания в глазах.

— Если этот человек вас беспокоит, госпожа, то я могу позвать вашего отца. Он сидит неподалеку отсюда.

Коротышка рассмеялся.

— Можно подумать, что простая служанка осмелится приблизиться к царскому возвышению! Кроме того, мне кажется, что твоя хозяйка не жалуется, — добавил он и опустил руку на голое бедро Пенелопы.

— Да, Неэра, — согласилась Пенелопа. — Не будет вреда, если я проведу какое-то время с сильным и симпатичным мужчиной, не правда ли? Отправляйся назад в мою комнату и попробуй зашить то платье. — Она снова развернулась к Аяксу и провела рукой по шее его змеи. — Иди.

Все рушилось! Неэра не могла поверить своим ушам. Предполагалось, что события произойдут совсем не так. Но что она могла поделать? Девушка была только рабыней, притом — не очень умной. Она почувствовала, как внутри нарастает паника, и снова обвела взглядом зал. Наконец-то появился Дамастор…

* * *
— Надень вот эту тунику. Это подарок госпожи Елены.

Дамастор протянул тунику Одиссею, когда тот после ванны собирался набросить свою обычную одежду.

— Мне передала ее служанка Елены. Царевна считает, что твоя старая одежда несколько поизносилась.

Это было правдой, ведь итакийцы уже давно покинули дом. Одиссей взял предложенный подарок и бросил обычную одежду, потерявшую изначальный цвет и несколько раз зашитую, в угол комнаты. В последние несколько дней он был так занят планами Агамемнона, что почти забыл о том, что Елена хочет видеть его своим мужем. Однако царевич подумал, что она, вероятно, уверена в его согласии, раз посылает подарки до того, как он подтвердил свое решение Тиндарею.

Одиссей надел тунику через голову и почувствовал, как ткань прижалась к коже. До него уже доносились звуки пира на первом этаже дворца, и царевич принялся мысленно готовиться к вопросам, которые ему задаст Агамемнон. Военный совет оказался ужасающим провалом, как и ожидал Одиссей. Некоторые открыто обвинили Агамемнона в том, что он хочет ослабить их на родине, сделав уязвимыми для микенских армий. Поскольку часть членов военного совета охватили подобные подозрения, он быстро превратился в хаотичный фарс. Собравшиеся орали друг на друга, иногда уходили.

Теперь царь Микен отчаянно пытался восстановить положение. На него произвело впечатление предложение дать клятву, которое пришло на ум Одиссею, и Агамемнон попросил его придумать что-то подобное ради объединения греков против Трои.

Несмотря на оказанную честь, душа Одиссея не лежала к этому. Он восхищался характером Агамемнона, разделял его стремления, но его мысли сосредоточились на возвращении домой и спасении своего народа от правления Эвпейта. Сыну Лаэрта не хватало ежеутреннего вида моря, запаха соленой воды в воздухе и крика чаек на ветру. Он очень хотел увидеть отца и мать, их верных слуг. Более всего хотелось покинуть этот мир политических интриг, игр и борьбы за власть, вернувшись к простой жизни, которую царевич всегда вел.

Если бы он смел, то вернулся бы уже много месяцев назад, воспользовался бы глиняной совой, которую вручила ему Афина. Он сломал бы ее, вызвал богиню, а с ней рядом мало бы кто смог устоять против его ярости. Но Одиссея остановили сомнения. А если он сломает глиняную фигурку, а Афина не придет? Вдруг это очередная шутка богов? Отсутствие веры заставляло искать более надежные способы возвращения царства отца.

В результате Одиссей теперь стоял перед вопросом: следовало выбрать между Еленой и Пенелопой. Между домом и любовью. Неважно, с каким отрядом он покинет Спарту — с могучей армией Тиндарея или с неохотой предоставленной на время Икарием личной стражей, неважно, какую стратегию он придумает для завоевания Итаки… В глубине души царевич задумывался, сможет ли вообще добиться чего-нибудь без помощи богини-покровительницы.

— Господин? — позвал Дамастор, стоявший у двери. — Пойдем? Наши уже спустились вниз. Пир начался!

Одиссей зашнуровал сандалии и последовал за Дамастором в пустой коридор. При мысли о вечернем пире у него возникло какое-то странное новое ощущение, настроение улучшилось. Он подумал о Пенелопе. Сын Лаэрта представлял ее высокое и стройное тело, он едва ли мог поверить физическому влечению, которое почувствовал. Воображение было наполнено ею, царевич вспоминал каждую деталь ее тела — от вытянутых ступней и длинных ног до формы груди и покатых смуглых плеч.

Придет ли она сегодня? Одиссей надеялся на это. Хотя он все еще опасался, что Пенелопа его отвергнет, что вынудит его принять предложение Тиндарея и Елену, царевич словно бы черпал силы и смелость от мысли, что окажется в ее присутствии. Сражения выигрывает храбрость, а не робость. Сегодня он или приблизится к Пенелопе, или откажется от всех надежд. Только при одной мысли о дочери Икария у Одиссея от предвкушения пробегала приятная дрожь по коже, ее начинало покалывать. Он внезапно обрадовался новой тунике, которую ему вручил Дамастор. Лаэртид был ему благодарен.

— Может, Пенелопа будет там, — сказал Дамастор, словно читая мысли Одиссея. — Если не обидишься на мои слова, мне кажется, что ты положил на нее глаз.

Одиссей кивнул.

— Она — настоящая красавица, Дамастор, а еще — очень умна и сообразительна. Я собираюсь сделать ее своей…

Дамастор удовлетворенно улыбнулся и едва ли заметил молодую рабыню, которая прошла мимо них по лестнице. Однако Одиссей уставился ей вслед с улыбкой на лице.

— …Или — любую другую девушку.

Дамастор опустил руку на плечо царевича и быстроповел его от других искушений вниз — к большому залу. Практически сразу же, несмотря на толпы воинов и прислуживавших рабов, он увидел Неэру. Заговорщики встретились глазами. В глазах девушки стояла беспомощная мольба.

И только после этого он заметил Малого Аякса, беседовавшего с Пенелопой. Дамастор в отчаянии понял, что царевна ведет себя с ним совсем не холодно. Внезапно планы начали рушиться самым неожиданным образом.

— Господин, — он схватил Одиссея под локоть и сразу же указал на пару. — Если хочешь поговорить с Пенелопой, то ты должен что-то быстро предпринять. С ней беседует этот нарушитель спокойствия из Локриды.

Одиссей посмотрел на женщину, которую любил. Он много вечеров наблюдал за ней на пирах — за далекой девушкой, которая презрительно отмахнулась от него и не пожелала разговаривать, хотя легко и свободно общалась с другими. Но она никогда не выглядела такой привлекательной, как сегодня. Волосы больше не были перехвачены в хвост, их скрепили довольно высоко. Теперь длинные пряди свободно падали локонами, обрамляя голову, но открывая красивые уши и шею для голодных мужских глаз вокруг нее.

Одиссей почувствовал, что его бросило в жар только от одного ее вида. Он ощутил себя в пустоте, который могли заполнить только другие чувства — звук ее голоса, запах ее чистого женского тела, прикосновение гладкой кожи и часто представляемый им вкус ее губ. Покалывание кожи, которое беспокоило итакийца практически с той минуты, как он надел тупику, превратилось в страстное желание. Оно еще больше усилилось из-за того, что Малый Аякс вмешался не в свое дело. Одиссей инстинктивно сжал пояс, где обычно висел меч. Вспомнив, что оружия нет, он сжал массивные кулаки и отправился к царевичу из Локриды.

Казалось, что Малый Аякс почувствовал его приближение. Коротышка повернулся. Улыбка льстеца тут же исчезла у него с лица, быстро сменившись обычной ухмылкой ненавидящего всех человека. Она сильно исказила его внешность, когда локридец смотрел на Одиссея.

— Что ты хочешь? Разве не видишь, что мы беседуем?

Одиссей холодно улыбнулся:

— Это может делать и любой другой. Пенелопа — ценный приз, и некоторые люди здесь интересуются тем, кто с ней разговаривает.

Царевна посмотрела на него. Ее обычная враждебность исчезла, что было странно, от этого Одиссея еще сильнее бросило в жар.

— Скажи им, чтобы нашли другую женщину, — ответил Малый Аякс. Его ручная змея зашипела и угрожающе высунула язык в сторону Одиссея. — Вокруг полно рабынь, поэтому не заставляй меня терять время.

— Икария не волнуют рабыни, но ему хочется знать о твоем интересе к его дочери. Он отправил меня сказать тебе это. Если ты достаточно умен, то прямо сейчас пойдешь к нему. Иначе, как я догадываюсь, ты будешь наблюдать за Пенелопой с другой стороны дворцовых стен.

Локридец выругался и сплюнул на каменный пол. Даже он не мог отказать призывающему его царю или откладывать дело надолго, ведь терпение Икария могло лопнуть. Коротышка с неохотой развернулся, натянуто кивнул Пенелопе и пообещал вернуться, как только сможет. Малый Аякс подозрительно взглянул на Одиссея и прошел мимо него в толпу, задев плечом.

Одиссей схватил Пенелопу за руку и подтолкнул в угол большого зала, где их не могли видеть Неэра, Дамастор и другие мужчины, которые похотливыми глазами смотрели на царевну.

— Как думаешь, что ты делаешь? — спросила она. — Разве мне запрещено разговаривать с мужчинами благородного происхождения? И кроме того, моему отцу все равно, кто проявит ко мне интерес…

Пенелопа сбросила руку Одиссея, но ее слабый гнев не мог скрыть более глубокого и непреодолимого чувства, которое девушка пыталась не демонстрировать. Оно проявлялось в расширенных зрачках и румянце на щеках. Дыхание у нее участилось, и царевне даже пришлось немного приоткрыть рот, чтобы привести в норму его ритм. Соски под платьем набухли и выделялись.

— Тогда почему ты меня избегаешь? — спросил Одиссей напряженным голосом.

— Я не знаю, что ты имеешь в виду. У тебя нет исключительного права доступа в мое общество, Одиссей с Итаки. И какое имеет значение, говорю я с тобой или нет?

Итакиец смотрел на нее и понимал: несмотря на весь его ум и хитрость, ей он врать не сможет — и никогда не захочет.

— Это имеет значение, потому что я люблю тебя.

Пенелопа посмотрела на него округлившимися глазами, пораженная таким признанием. Она разглядывала его так, словно впервые видела черты лица, волосы, неуклюжее на вид мускулистое тело. Странные ощущения, которые появились у нее после одевания, теперь немного преобразились. Девушке показалось, что теперь по ее телу разливается какая-то приятная жидкость, которая позволяет забыть обо всем, расслабляет каждый нерв и делает ее ужасающе, пугающе слабой перед Одиссеем. Казалось, звуки в зале стихли, или же их заглушило тяжелое дыхание Одиссея. Свет многочисленных факелов потускнел на фоне зеленых глаз этого человека, смотревших прямо в ее собственные.

Пенелопа хотела его и раньше, но теперь она будто лишилась контроля над своими истинными желаниями. Эмоции стали управлять телом девушки, и самым главным, доминирующим, всепоглощающим оказалось желание быть с Одиссеем и отдать ему все, что так долго оставалось только ее собственным.

— Разве не поэтому ты меня отвергала? — настаивал Одиссей.

Он слегка обнял ее, и девушка не стала сопротивляться. Ладонь и пальцы правой руки раскрыли прорез платья, оказались на изгибе между бедром и талией. При этом прикосновении Пенелопа чуть не обезумела от желания.

— Потому что ты боишься собственной любви ко мне, не так ли? Скажи мне, Пенелопа, скажи это.

— Я не знаю. Да. Да, я хочу тебя…

Когда слова вылетели у нее изо рта, она услышала, как ее кто-то зовет. Голос был резким и полным ярости. Малый Аякс выяснил, что Одиссей его обманул, и в эти минуты проталкивался по большому залу. Его крики привели Пенелопу в отчаяние.

— Я должна идти. Приходи ко мне в комнату сегодня вечером — скоро! Напротив моего окна растет оливковое дерево, по нему можно залезть. Так тебя не увидит стража. Я буду тебя ждать.

Внезапно их нашел Дамастор.

— Малый Аякс знает, что его одурачили. Он жаждет драки.

— Сегодня вечером у меня нет времени на удовлетворение его желания, — ответил Одиссей, наблюдая за тем, как Пенелопа исчезает в толпе. — Она хочет меня. Скажи быстро, Дамастор — ты знаешь оливковое дерево напротив женской половины?..

Серебристая луна как будто спала под тонким покрывалом облаков. Ее наполовину прикрытый глаз освещал кружащиеся в вихре клубы испарений, разносимых по ночному небу. В тусклом свете Одиссей пробирался к искривленному стволу старого дерева и опасно поскользнулся, так как торопился оказаться с женщиной, которую любил. У него кружилась голова от возбуждения и осознания того, что Пенелопа ответила на его любовь. Очень скоро она будет принадлежать ему. Елена, тот маяк, который привел его в Спарту, приз, который вернет ему родину, оказался позабыт.

Одиссей прополз до конца длинной ветки, которая прямо и уверенно указывала на одно из окон на дворцовой стене. Царевич перегнулся к окну, схватился за подоконник, подтянулся, преодолевая проем, а потом рухнул на пол спальни. Он лежал на спине и осматривал простую, но просторную комнату. Над ним маячил высокий потолок, голова оказалась около той части большой кровати, где обычно располагаются ноги. Когда он поднял глаза вверх, то через край свесилось лицо Пенелопы, которая смотрела на него с постели.

— С тобой все в порядке?

— Думаю, да. А разве нет более легкого способа до тебя добраться?

— Боюсь, что нет, — ответила Пенелопа, наблюдая за тем, как Одиссей поднимается на ноги и встанет перед ней. Она села, и платье распахнулось, обнажая ее бедро. — Если, конечно, не хочешь с боем прорываться сквозь стражу.

— Ты того стоишь!

Она откинула голову назад и развязала волосы, они рассыпались у нее по спине. Девушка сделала глубокий вдох, отклонила тело назад и закрыла глаза, снова чувствуя желание, которое охватило ее в большом зале. Спазм чистой похоти прошел от паха до груди, а потом назад, к животу. Желание распространялось до кончиков пальцев рук и ног. Пенелопа нервно опустила руку к поясу на талии, повозилась с узлом и развязала его. Прилипавшее к телу платье распахнулось, обнажились выгнутая спина и ягодицы, а прохладный воздух в освещенной лунным светом комнате свободно прошелся по ее коже.

Пенелопа чувствовала: Одиссей наблюдает за каждым ее движением и, наслаждаясь его вниманием, подняла руку к фибуле на плече. Глаза девушки оставались закрытыми, пока она отстегивала броши на обоих плечах, потом позволила платью соскользнуть по гладкой коже. Открылось ее обнаженное тело. Впервые в жизни она показывала свое тело мужчине, но нервозность и неопытность не могли погасить похоть, бушевавшую внутри.

Пенелопа открыла глаза, легла на кровати и протянула к мужчине руку.

— Иди сюда, Одиссей.

В коридоре внизу под ними Дамастор приблизился к начальнику стражи, который тут же преградил ему путь копьем.

— Мужчинам не дозволено пересекать эту черту. Только женщинам.

— Но в женские покои вторгся мужчина. Мне об этом сообщила одна из рабынь.

Воин удивленно посмотрел на него:

— Это невозможно, иначе я сам бы его увидел.

— Но он там. В комнате Пенелопы. Хочешь рискнуть гневом ее отца?

Казалось, что стражника эта угроза не испугала, но он знал свои обязанности.

— Хорошо, мы проверим. А тебе лучше вернуться на пир.

Дамастор направился назад в большой зал, улыбаясь себе под нос. Как только он понял, что Одиссей собирается забраться в комнату Пенелопы, то вспомнил: наказанием за появление в женских покоях является смертная казнь. Предатель сразу же воспользовался возможностью. Похоже, боги наконец-то оказались на его стороне.

У него за спиной стражник развернулся и крикнул кого-то. В конце коридора тут же появились двое людей с копьями и побежали к нему. Начальник стражи отправил одного за царем Икарием, а второй вместе с ним пошел вверх по ступеням на следующий этаж. Они пробежали по освещенному факелами коридору, который соединял многочисленные комнаты женской половины, выкрикивая имя царевны. Завернув за угол, воины внезапно оказались у двери ее комнаты, где на мгновение остановились, прислушиваясь, не донесется ли каких-то подозрительных звуков из-за толстой деревянной двери. Затем они услышали голоса, приглушенные и напряженные.

Стражник распахнул дверь одним ударом ноги и ворвался в погруженную во тьму комнату.

Пенелопа рухнула на кровать, прижимая к себе одеяло. У окна, где слабый свет лупы пронзал тени, вторгшиеся увидели обнаженного мужчину. Он один раз взглянул на них, затем подхватил с пола одежду и перемахнул через подоконник.

Мгновение спустя стражники рванули к нему, но к их огромному удивлению, этот человек выскочил из окна в ночной воздух, не обращая внимания на то, что до земли было довольно далеко.

— Помогите мне! — закричала Пенелопа у них за спинами. Воины повернулись и увидели, что она на коленях стоит на кровати, а одеяло кучей лежит около ее ног. Временно стражники совершенно забыли о том, кто вторгся в покои девушки.

— Он атаковал меня, — умоляющим голосом произнесла Пенелопа. Поскольку ей удалось отвлечь их внимание от ее сбежавшего любовника, царевна снова натянула на себя одеяло. — Он ждал здесь, когда я вернулась с пира.

— А он… коснулся тебя? — спросил начальник стражи.

— Ты знаешь его? — спросил второй стражник, когда она не ответила на первый вопрос.

— Нет. Было темно… Он прикрыл мне лицо этим одеялом, чтобы я его не видела.

Стражники знали, что в связи с этим делом у них будут неприятности. Но в такие минуты требовалось обеспечить безопасность Пенелопы. Начальник стражи прошел к окну и посмотрел вниз. Ничего… Затем он обратил внимание на дерево, и все понял.

Внезапно в коридоре снаружи послышались новые голоса, и мгновение спустя в комнату ворвался Икарий, а за ним по пятам следовали три стражника. Отцу потребовалось всего один раз взглянуть на дочь, и у него все похолодело внутри. Он понял, что ему сказали правду.

И карий выхватил факел из рук одного из воинов и поднял над девушкой. Она пыталась прикрыть наготу тонким одеялом.

— Кто? — спросил он.

Когда она не ответила, начальник стражи повторил то, что девушка ему сказала.

— Послать людей за рабыней, господин?

— Нет! Пусть корчится от стыда. Ты видела его?

— Мы его видели, но было темно, мы ничего не успели сделать. Он выпрыгнул из окна и сбежал.

— Что ты несешь, безумец? Как кто-то мог выпрыгнуть из этого окна и сбежать?! Он бы ноги переломал, а то и шею.

— Вероятно, он забрался сюда по дереву, папа, — вставила Пенелопа, все еще стоявшая на коленях. Страсть и желание полностью исчезли, теперь она все сильнее пыталась скрыть наготу под одеялом.

Икарий проигнорировал дочь и направился к окну. Высунув голову и оценив возможности попадания внутрь и побега, он снова повернулся к группе стражников в центре комнаты. Они отчаянно пытались не смотреть на обнаженную царевну и ее разозленного отца.

— А вы смотрели, не оставил ли он чего-нибудь? Сандалию, какую-то одежду? Что угодно…

Они покачали головами, а Икарий внезапно вытянул руку и показал на пол.

— Вот! — воскликнул он, наклонился и подхватил что-то маленькое и хрупкое с голых плиту ног воинов. Он поднял находку над головой, как приз, и стал вертеть ею у них перед глазами. Это был засушенный цветок розовой орхидеи, знак, которые носили все воины с Итаки.

* * *
Пир немедленно прекратили и всем мужчинам — и знатного происхождения, и простолюдинам — приказали вернуться в свои покои. Эперит и Пейсандр еще раньше покинули застолье, предпочитая вместо пира погулять по садам и обменяться историями о битвах, в которых им довелось поучаствовать. Юноша пересказывал сражение со змеей, но в этот момент к ним приблизились вооруженные стражники и проводили их в отведенные им комнаты.

Эперит увидел, что Одиссей уже там, царевич пытался привести дыхание в норму. Он был растрепан, а руки и ноги покрывали царапины. Поскольку сын Лаэрта не стал объяснять, чем вызвано такое состояние, или свое отсутствие на пиру, юноша решил ни о чем его не спрашивать.

Они оставались под надежной охраной до рассвета. Тогда прибыл посыльный, который пригласил каждого претендента на руку Елены и сопровождавших его людей собраться во дворе. На лестнице началась давка, потому что одновременно спускалось много людей. Итакийцы обменивались сплетнями с друзьями, которые у них появились среди воинов из других греческих государств. Все строили предположения. Некоторые считали, что объявят мужа Елены, другие считали, что начнется воина с Троей. Но никто не подозревал, что истинные причины сбора окажутся гораздо более невероятными.

Тем времени Одиссей вел себя странно тихо и не разделял возбуждения, охватившего воинов его отряда. Его отсутствие на пиру прошлой ночью было замечено. Но когда итакийцы спросили о том Дамастора, зная, что он оставался с царевичем, пока они не пошли на пир, тот только нетерпеливо от них отмахнулся. Вместо ответов друзьям Дамастор предпочитал с отсутствующим видом оглядывать двор.

Люди ждали, наблюдая за тем, как рабы рубят старое оливковое дерево, растущее у самой стены дворца, и долго не понимали причины сбора. Затем появились Агамемнон, Тиндарей и Икарий, они проследовали к ним. Трех царей сопровождали две дюжины вооруженных стражников, что вызвало новые вопросы у ожидающих людей, заставив их беспокойно переступать с ноги на ногу. Ведь собственное оружие оставалось запертым на дворцовом оружейном складе…

Агамемнон сделал шаг вперед и гневно посмотрел на собравшихся. Они никогда раньше не видели его в такой ярости.

— Пока большинство из нас вчера вечером пировали в большом зале, кто-то вошел на женскую половину и атаковал царевну Пенелопу, — заговорил он. — Я не сомневаюсь, что этот мужчина сейчас находится здесь. Он может быть царем, царевичем или простым воином, но он предал доверие хозяев дома. Подобное действие является подлым и очень серьезным нарушением наших обычаев. Икарий имеет все права на ярость. И Тиндарей, и я поддерживаем его требование о свершении правосудия по спартанским законам. — Агамемнон сделал паузу, во время которой отец Пенелопы стоял с прямой спиной и обводил взглядом молчаливый строй мужчин. Его глаза многозначительно задержались на Одиссее. — Вы все знаете, каким является спартанское наказания для мужчины, который спал с незамужней знатной женщиной?

Наказанием была смерть, и все это знали. Теперь они стояли более напряженно и смотрели прямо перед собой, отказываясь глядеть в лицо товарищам. Новость оставила горький привкус во рту Эперита и не только из-за того, что случилось с Пенелопой, а и потому, что период счастья закончился столь бесчестным образом. Он почувствовал, что трое мужчин уже знают, кто совершил преступление. Иначе зачем бы они стали собирать всех во дворе? Это могло делаться только для публичной демонстрации виновного. От такой перспективы начало неприятно покалывать в животе. Юноша осмелился уголком глаза посмотреть на Одиссея, и обратил внимание, что голова друга опущена, а глаза закрыты.

Теперь вперед шагнул Тиндарей, его свирепое лицо помрачнею от охвативших царя эмоций.

— Опозорен не только этот дом, но и каждый человек, присутствующий здесь. Я намерен проследить, чтобы нарушителя нашли и наказали, причем не только смертной казнью, как требует закон, но и позором. Его имя будет опозорено навсегда, как и должно быть. Его будут презирать, ненавидеть, а потом забудут. Такое наказание как раз подходит для настоящего труса, бесчестного и бесславного человека. И я думаю, что мы знаем, кто это сделал, потому что мужчина, вторгшийся в женские покои прошлой ночью, оставил нам подсказку. Одиссей!

Отец Елены показал прямо на итакийцев, и от этого сердце Эперита судорожно забилось в груди. Одиссей поднял голову и посмотрел на Тиндарея, но ничего не сказал.

— Одиссей, — повторил спартанский царь, голос которого дрожал от ярости. В своем огромном кулаке он держал маленький нежный цветок, и его могли увидеть все. — Однажды ты сказал мне, что твои люди носят эти цветки, как память о родине. Его нашли на полу в комнату Пенелопы!

Внезапно в рядах собравшихся воинов начался шум. Все, кто стоял по обеим сторонам от итакийцев, шагнули назад, словно члены отряда Одиссея оказались чем-то заражены. Люди смотрели на них с яростью в глазах, некоторые выкрикивали оскорбления за то, что обесчестили всех собравшихся. Само преступление даже не могло сравниться с тенью позора, который коснулся их всех.

Тем временем люди Одиссея судорожно проверяли одежду в поисках сухих цветков, которые каждый носил, как значок. Найдя их, к своему облегчению, воины начинали оглядываться на своих товарищей, пытаясь узнать, у кого отсутствует цветок. Эперит почувствовал уверенность, найдя собственную розовую орхидею все еще заткнутой за пояс. Но затем дурное предчувствие заставило его взглянуть на сына Лаэрта, который все еще смотрел на Тиндарея. Царевич пока не пошевелился, хотя юноша видел, что могучий вождь отряда как-то странно колеблется, будто собирается шагнуть вперед, но его сдерживает некая мощная сила.

И страхи молодого воина подтвердились: цветок, который царевич обычно носил с гордостью, отсутствовал.

Первой реакцией Эперита были растерянность и болезненный ужас. Он не мог поверить, что Одиссей атаковал Пенелопу, хотя глаза и сердце подсказывали ему, что это так. Но даже и теперь юноша верил в друга, в то, что тот не опустился бы до насилия. Он знал, что Одиссей не мог принести зла царевне. Но это не спасет итакийского вождя от публичной казни за преступление. Но хуже смерти окажется бесчестие, которое уничтожит его имя. Для воина подобное наказание выглядело немыслимым.

Эперит пришел в ужас.

Затем он вспомнил о своем долге чести перед Одиссеем. Царевич являлся великим воином, а юноша считал его самым лучшим человеком, которого когда-либо встречал. Он смог привязаться к нему и знал, что не сможет перенести ни его позор, ни его убийство.

Поэтому, когда Одиссей сделал шаг вперед к Тиндарею, Эперит схватил его большую руку и вложил в нее свой собственный цветок розовой орхидеи, а затем вышел вперед, чтобы принять наказание за друга.

Глава 22 Казнь

— Я — тот человек, которого вы ищите, — сказал Эперит и распахнул плащ, чтобы все увидели отсутствие знака принадлежности к Итаке. — Я потерял цветок в комнате Пенелопы вчера ночью.

Из толпы воинов послышались оскорбительные крики. Агамемнон и Тиндарей посмотрели на юношу с презрением, даже его товарищи отступили на шаг назад, когда Икарий целенаправленно направился к нему. Эперит знал, что ему придется, не жалуясь, принять на себя ненависть царя, а также публичную казнь и бесчестье, которое к ней приложится. Это были последствия его жертвы. Смерть не пугала молодого воина, но позор, который запятнает его имя, казался хуже, чем сотня смертей. Но ему, сыну предателя, следовало знать, что боги не выберут его для славы. Пифия солгала, проклятие его отца перешло на него.

Икарий подошел к нему и плюнул в лицо. Эперит почувствовал, как слюна стекает у него по щеке. Затем отец Пенелопы ударил его кулаком. Это не был сильный удар, но юноша почувствовал, что соправитель Спарты сломал ему нос. Он ощутил и вкус крови, сбегавшей ему на губы и за ворот.

Мгновение Эперит радовался тому, что царь пустил кровь, ведь это могло утолить его жажду мести хотя бы частично. Но затем он почувствовал, что вокруг собирается толпа воинов, и понял: публичного унижения и казни им мало. Они считали, что он обесчестил всех.

Первый воин сильно ударил его, и Эперит полетел спиной вперед. Его схватил еще один человек из круга, собиравшегося около. Затем молодой воин испытал на себе всю силу их коллективной ярости. Со всех сторон на него посыпались удары кулаков. Его били в живот, почки, лицо и голову, поэтому очень скоро юноша уже лежал на земле. Сознание покидало его. Он импульсивно сжался, чтобы хоть как-то укрыться от их ударов. Кровь заливала ему глаза, ею наполнился рот. Молодой воин едва ли мог что-то видеть из-за черноты, накатывавшей на него. Потом он посмотрел вверх и увидел Малого Аякса среди искаженных злобой лиц.

Вскоре ударов и пинков стало меньше. В ушах гудело, но Эперит все-таки услышал голос Одиссея. Молодой воин моргнул, зрение в одном глазу прояснилось, и он увидел, как итакиец оттаскивает от него тех, кто готов был избить преступника до смерти. Одиссею помогали Менелай, Галитерс и Гиртий с Родоса. Кто-то поднял юношу на ноги, и он узнал голос Ментора, который шептал ему на ухо слова одобрения. Воин так и поддерживал Эперита, пока тот не собрался с силами, чтобы стоять без чьей-либо помощи.

Затем Ментор отступил, оставив юношу одного рядом с Одиссеем. Они стояли перед царями Спарты и Микен.

Одиссей долго смотрел на Тиндарея перед тем, как заговорить.

— Этот человек — не преступник, — заговорил Одиссей мягким и успокаивающим голосом, будто противопоставляя его всей ярости, которая бушевала вокруг. — Хотя Эперит и признается в преступлении, смерти он не заслуживает. У меня в отряде он всегда показывал себя человеком чести. Его храбрость несравнима ни с кем, а мастерство владения копьем оставило многих врагов в пыли. Если бы не его смелость и самопожертвование, то я мог бы и не стоять сейчас перед тобой, Тиндарей, прося сохранить ему жизнь. Поэтому я прошу у тебя милости, как и у Икария, честь дочери которого была оскорблена опрометчивым и необдуманным действием глупого человека. Позора бесчестья достаточно для любого воина. Пусть будет только это.

— Я ничего не могу поделать, — ответил отец Елены. — Не я принимаю решения.

— Я помог тебе сохранить мир в твоем дворце. За это ты обещал мне что угодно из того, что можешь дать. Прошу у тебя жизнь Эперита.

Тиндарей удивился, что Одиссей готов обменять Елену на жизнь простого воина, но не стал никому показывать изумления.

— Только Икарий может сделать этот выбор, Одиссей. Ты должен спросить у него.

— У меня тот же ответ, — холодно заявил Икарий. — Этот человек должен умереть.

— Если вы отказываетесь даровать мне жизнь Эперита, отдайте мне, по крайней мере, его смерть. Позвольте совершить казнь.

Икарий расхохотался над этим предложением:

— Нет. Он изнасиловал мою дочь. Именно я казню его. Право на месть принадлежит мне.

— Он — мой друг, более того, итакийский воин. Если человек должен умереть, то пусть умрет от руки одного из своих соотечественников.

Тиндарей громко вздохнул, взял меч у одного из стражников и протянул Одиссею.

— Только быстро, — сказал Тиндарей. — Я уже устал от всего этого дела.

Одиссей взял оружие, но не шелохнулся, словно и не собирался выполнить просьбу царя.

— Не перед глазами всех этих зрителей, — объявил он. — Позвольте мне увести его во фруктовый сад у моста и привести приговор в исполнение там — в уединении и с уважением к той службе, которую он сослужил мне. Я даю вам слово, что человек, напавший на Пенелопу, получит заслуженное.

— Нет, делай все здесь, — потребовал Икарий. — Тут есть свидетели.

Из толпы послышались возгласы согласия. Они уже поняли, что Одиссей слишком хитер, и всей правды не говорит никогда. Хотя его уважали, мало кто ему доверял. Но в это мгновение из рядов мирмидонян вышел Пейсандр и присоединился к Одиссею.

— Я прослежу, чтобы все было сделано. Позвольте Одиссею увести этого человека во фруктовый сад, про который он говорит, рядом с притоком Эврота. Я стану вашим свидетелем. Это неприятное дело. Клянусь богами, я хочу, чтобы с ним побыстрее было покончено.

— Я согласен, — сказал Менелай, на лице которого было написано отвращение к происходящему и к жажде мести Икария. — Пусть Одиссей убьет своего друга, а Пейсандр выступает свидетелем. Он знатного происхождения, мы можем доверять его словам.

Весеннее небо было покрыто серыми тучами, теперь во дворе дул ветер. Агамемнон и Тиндарей пошептались, потом быстро кивнули. Одиссей и Пейсандр низко им поклонились, а затем, когда первые капли дождя упали в пыль, они повели Эперита по двору и через ворота.

* * *
Какое-то время все трое молча шли по городу — Одиссей с одного бока жертвы, Пейсандр — с другого. Воины смотрелись как эскорт, которым и являлись. Дождь оказался коротким. Когда горожане вышли из домов и дверных проемов, где скрывались, то не могли оторвать от них глаз из-за того: ведь узник был избит и окровавлен. Несколько детей осмелились за ними последовать, бросая палки и камни в спину Эперита. Они животным чутьем поняли, что он — преступник. Однако детей гневно отогнал Пейсандр.

Вскоре они добрались до городских стен, увидели мост и фруктовый сад, до которого оставалось совсем немного пути сквозь арочный проем ворот.

— Подождите здесь. А ты, Пейсандр, охраняй его, — приказал Одиссей, вручая ему меч. — Я вскоре вернусь.

С этими словами он понесся назад вверх по склону. Трудно было поверить, что человек со столь мощным телом способен так быстро бегать. Эперит с Пейсандром наблюдали за ним, пока итакиец не скрылся из виду, гадая, что привело к этому внезапному решению. Затем мирмидонянин повернулся к молодому воину.

— В чем дело, Эперит? Я сам вчера находился вместе с тобой перед тем, как они отправили всех в покои, поэтому точно знаю, что ты не мог находиться в комнате Пенелопы. Ты кого-то покрываешь, не так ли?

Юноша продолжал молчать.

— Это был Одиссей? Можешь поверить мне: я никому не скажу. Если ты подставился вместо царевича, то я только уважаю тебя за такую жертву. Но я не позволю убить тебя за преступление, которого ты не совершал.

В это мгновение снова появился Одиссей с пытающимся вырваться козлом под мышкой.

— Пошли, — позвал он их и миновал ворота. Царевич шел так быстро, что они едва поспевали за ним.

— Он так хочет увидеть тебя мертвым, друг мой, — пробормотал Пейсандр, когда они с Эперитом отстали. — Может, он не желает, чтобы ты изменил свое решение. Но не забывай, в чьей руке сейчас меч.

Хотя теперь имя Эперита стало презираемым, у него зародилась слабая надежда: мирмидонский копьеносец не хочет, чтобы он умер. Юноша не знал, как Пейсандр планирует спасти ему жизнь. Но если это означает, что раскроется правда об Одиссее, то Эперит снова добровольно выбрал бы смерть. В любом случае, если он остается в живых, то в Спарте оставаться нельзя. Снова впереди замаячила жизнь отверженного…

Они добрались до фруктового сада и остановились в тени яблоневых деревьев. Одиссей передал продолжающего сопротивляться козла Пейсандру и повернулся к Эпериту.

— Пошли к берегу реки, — приказал он, после чего повел юношу к воде.

Здесь он заставил друга встать на колени и стал поливать его пригоршнями холодной воды. Так Одиссей пытался смыть с головы друга хотя бы часть запекшейся крови. Затем он снял собственный плащ, смочил уголок в бурлящей воде и начал осторожно стирать кровь с кожи Эперита. Если юноша морщился, царевич повторял процедуру снова, с большей осторожностью. Он не прекращал работу, пока не стер всю кровь.

— Ты — глупец, — проговорил царевич, качая головой при виде многочисленных ссадин, синяков и припухлостей, украшавших тело Эперита. — Но благородный. И я благодарен тебе за преданность. Я вел себя, как безумец, отправившись к Пенелопе в комнату, хотя пригласила туда меня она сама, я туда не вторгался. Но если бы я открыто признался в этом, то это означало бы не только мою смерть, но и позор для женщины, которую люблю. А заодно и стало бы концом нашего дела! Но ничто не должно остановить меня от возвращения Итаки к правлению моего отца, даже если это означает позволить смерть моих ближайших друзей. Может, ты это понимаешь?

Эперит посмотрел на небольшие волны, поднимаемые ветром на поверхности притока, который несся мимо, и хотел спросить Одиссея, означает ли это выбор Елены вместо Пенелопы. Царевич был готов дать другу умереть за свою родину, но не отказался бы от женщины, которую любит, в обмен на всю силу, которая потребуется для возвращения Лаэрта на трон. Или, может, он все же хранит себя для Пенелопы, а возвращение на Итаку сделалось вторичным.

— У меня нет дома, — ответил Эперит. — Поэтому я не виню тебя за то, что ты хочешь вернуть свой. Даже если ты иногда действуешь поспешно.

Одиссей рассмеялся:

— Не знаю, что на меня нашло! Я люблю ее, думаю о ней практически каждую минуту. Но прошлой ночью все мои чувства к Пенелопе как будто связало в узел, и был только один способ их высвободить.

К ним присоединился Пейсандр.

— Мы готовы, — сказал ему Одиссей. — А теперь отдай мне меч.

— Я не могу этого сделать.

— Не дури и делай то, что я говорю.

Пейсандр опустил козла на землю, тот тут же принялся жевать жесткую траву вокруг деревьев, а мирмидонянин достал меч из ножен.

— Ты, как и я, знаешь, что Эперит не совершал этого преступления. Я не собираюсь проявлять неуважения к твоему рангу, Одиссей, но не позволю тебе убить невиновного человека!

— А я не собираюсь делать ничего подобного, — ответил сын Лаэрта, указав на козла. — Как ты думаешь, зачем я его принес? Как жертву богам, чтобы позволили мне убить друга? Конечно, нет, глупец! Я убью козла и смочу плащ Эперита в его крови. Надеюсь, что это и твои показания их убедят.

— Что? — воскликнул Пейсандр. — Ты дал им слово, не собираясь убивать Эперита?

— Но и ты сказал им, что станешь свидетелем моей смерти, — добавил юноша. — А сам намеревался проследить, чтобы я сбежал…

Мирмидонянин широко улыбнулся и протянул меч Одиссею.

— Да, наверное, так. Давайте с этим покончим, и пусть боги простят нас.

В это мгновение они услышали стук копыт, повернулись и увидели Икария на белом жеребце. Он остановился и огляделся вокруг, потом заметил воинов среди яблоневых деревьев. Соправитель Спарты резко ударил по бокам коня, направляя его в сад, он наклонил голову, чтобы не задеть ветки. Одиссей быстро пнул козла, чтобы тот понесся к городским стенам, и одновременно в отчаянии и раздражении посмотрел на Пейсандра.

— Значит, я не опоздал, — ухмыльнулся Икарий, глядя на них сверху вниз и с удовлетворением отмечая, что Эперит стоит на коленях, а Одиссей над ним с мечом в руке. — Я не был уверен, что ты его не отпустишь, Одиссей.

— Тебе следует больше верить человеку, если он дает слово, — ответил итакиец.

— Верить тебе? А как ты думаешь, зачем я здесь? Теперь давайте приступать к делу.

Эперит сплюнул кровью в пыль — туда, где стоял конь. Но Одиссей успокаивающе положил руку ему на плечо.

— Успокойся, мой друг! По крайней мере, попытайся умереть с честью, — сказал он и встал перед Эперитом, повернувшись спиной к Икарию. Затем добавил шепотом:

— Ты всегда говорил мне, что умеешь хорошо ездить на лошади. Теперь тебе предоставляется шанс мне это показать. Понял?

Юноша кивнул и опустил голову. Он услышал, как жеребец переступает с ноги на ногу, поскольку Икарий пытался выбрать наиболее удачную точку обзора. Сам Эперит судорожно планировал свои действия. Он поднялся на одно колено, готовясь прыгнуть. Затем Одиссей выпрямился в полный рост и занес меч над его головой.

В следующую секунду Эперит подпрыгнул вверх и оттолкнул Одиссея плечом. Царевич преднамеренно врезался в Пейсандра, и они на пару упали наземь. Глаза Икария округлились, когда Эперит понесся к нему, но действовал царь слишком медленно. Когда он пытался развернуть коня, молодой воин ухватил его за каблук и со всей силы подтолкнул вверх. Соправитель упал на влажную землю, размахивая руками и ногами, а юноша умело запрыгнул на спину животного. Жеребец продолжал разворачиваться и громко фыркал в замешательстве, но новый наездник быстро схватился за вожжи и успокоил коня, положив руку на шею.

Мгновение он испытывал искушение пустить жеребца на распростертое тело перед ним, но это желание быстро прошло, когда Эперит увидел ужас в глазах Икария. Вместо этого он повернул коня к мосту и дороге, которая вела к горной цепи Тайгет.

— Прощай, Одиссей! — крикнул его воин. — Я снова найду тебя после замужества Елены. А пока удостоверься, что выберешь нужную дочь Лакедемона для того, чтобы воры оставили твой дом.

После этого Эперит погнал коня из сада и на дорогу, а там пустил галопом к горам. Он знал, что его место — рядом с Одиссеем, поэтому придется спрятаться в предгорьях, пока итакийцы не отправятся домой.

Новость о побеге Эперита вызвала гнев и ярость среди претендентов на руку Елены и людей из их свиты, хотя итакийцы и некоторые другие воины испытали облегчение, поскольку жестокий приговор не привели в исполнение. Несколько конных воинов отправили искать беглеца, но никто не смог его найти, хотя этого страшно хотел Икарий. И поиски вскоре прекратили. Пир в тот вечер проходил тихо, атмосфера была мрачной из-за событий, разыгравшихся днем. Наконец Тиндарей больше не мог выдерживать это мрачное настроение в большом зале, он пригласил Одиссея прогуляться с ним в саду.

— Может, это и не идеальное время, Одиссей, для решения вопроса. Но мне нужно знать ответ, — заговорил Тиндарей, обнимая Одиссея за плечи широкой рукой и отводя к той самой скамье, на которой царевич несколько недель назад сидел с Пенелопой. — Между нами остается нерешенным один маленький вопрос. Моя дочь ждет твоего ответа.

— Тиндарей, все эти месяцы ты для меня был, как отец, — сказал Одиссей. — На самом деле не только для меня, но и для всех претендентов. Ты кормил нас лучшей едой, подавал лучшие вина, обеспечивал нас постелью и безопасным проживанием под твоей крышей. Ни один хозяин не мог быть добрее, и ничто не доставило бы мне больше радости, чем стать твоим зятем.

Его слова порадовали царя, которого несколько забавлял интерес дочери к итакийцу. Однако он хотел сделать ее счастливой и был готов ради нее нарушить свое соглашение с Агамемноном. Царь Микен испытает разочарование, а возможно и разозлится, если не Менелая выберут для Елены. Тем более, что военный совет уже потерпел провал. Но Тиндарей уже устал от его военных хитростей и хотел положить конец постоянным и дорого обходящимся пирам.

— Однако события прошлой ночи и сегодняшнего дня изменили ситуацию, — добавил Одиссей. — Я не могу жениться на Елене.

— Но почему? — спросил Тиндарей. Он явно был удивлен и оскорблен.

— Мой долг — жениться на Пенелопе.

— Ты готов отказаться от величайшего приза в Греции ради… моей племянницы?

Одиссей пожал плечами, словно сравнение женщин не имело значения.

— Ее обесчестил итакиец. И я чувствую свою ответственность за случившееся. Именно из-за этого, ради выполнения твоего долга передо мной, я хочу, чтобы ты убедил Икария позволить мне жениться на Пенелопе.

Тиндарей вздохнул, смирившись с необъяснимым чувством чести Одиссея.

— Может, я и оказываю влияние на брата во многом, но он очень болезненно относится ко всему, что связано с дочерью.

— Я это уже видел, хотя мне говорили, что он почти ее не любит. Может, он обрадуется возможности выдать ее замуж.

— От дочери мало пользы любому царю. От них больше проблем, чем пользы! Я с удовольствием поклянусь в этом именем любого бога, которого ты только назовешь. Но Икарий полагается на Пенелопу гораздо больше, чем осознает сам. Он может дважды подумать, когда кто-то предложит на ней жениться. Особенно, если этот человек — ты, Одиссей. Ты ему никогда не нравился.

— И сегодняшний день его мнения не улучшил, — заявил царевич, думая вслух. — Но ты убедишь его ради меня?

— Я с честью отношусь к своим долгам, — заверил его царь. — Сделаю все, что смогу.

Глава 23 Соревнования по бегу

Дворцовые ворота были широко распахнуты, чтобы пропустить во двор быстро катившуюся колесницу Икария. Колеса поднимали облака пыли, пока два раза не объехали по кругу вдоль стен. Только тогда царь натянул кожаные вожжи, и колесница остановилась. Четыре лошади стояли в густой коричневой пыли. Они сами подняли пыльную пелену, а теперь нетерпеливо переминались с ноги на ногу и фыркали. Их хозяин говорим успокаивающие слова, оставаясь в колеснице.

Из конюшни выбежала полудюжина конюхов. Икарий спрыгнул на землю и, стряхивая пыль с плаща, наблюдал за тем, как трое из них распрягают лошадей и уводят их, чтобы накормить кукурузой и ячменем. Другие потащили колесницу к конюшне и поставили ее у стены в наклонном виде. Брус, соединяющий переднюю и заднюю ось, смотрел в небо, а саму колесницу покрыли просмоленной парусиной.

Икарий был удовлетворен проделанной работой, хотя его лицо, как обычно, выражало недовольство. Он развернулся и отправился к главному входу во дворец. После поездки по окрестностям соправитель нагулял аппетит и уже предвкушал, как хорошо поест. Но тут появился Тиндарей и закрыл дверной проем своим мощным телом.

— Добро пожаловать назад, брат. Что-нибудь нашел?

— Нет. Ночной дождь смыл все следы копыт, поэтому предполагаю, что к тому времени преступник уже сбежал по горным перевалам. Хотя предчувствую, что видел его не в последний раз. Но сейчас я страшно хочу есть, надо утолить голод. Ты ко мне присоединишься?

Тиндарей отступил в сторону, давая брату пройти.

— Я тебя опередил, — сказал он. — Нас в зале уже ждет еда. У меня будет к тебе небольшая просьба.

Икарий не стал задерживаться, а сразу же прошел в большой зал, где ждали два раба, готовые ему прислуживать. Тиндарей сел, глядя, как брат удовлетворяет голод, одновременно раздумывая, как тот отнесется к предложению взять Одиссея в зятья. Также следовало подумать, как убедить его принять это.

— У меня есть для тебя новости. Хорошие новости. Думаю, что ты согласишься с этим.

— Да? — пробурчал Икарий, пережевывая свинину. — Лучшей новостью будет твой выбор мужа для Елены. Тогда все эти претенденты наконец-то уберутся из дворца. Знаешь ли, они уже начинают проявлять признаки беспокойства.

— Пока нет. Но у меня хорошая новость, касается она твоей дочери.

Икарий продолжал есть, словно ничего не было сказано, однако Тиндарей отказывался играть в игры брата. Он знал, что заинтересовал его, признает Икарий это или нет. Посему старший решил помолчать, пока не получит ответа.

В конце концов, прожевав еду, Икарий заговорил.

— Которой?

— Конечно, Пенелопы. Одиссею стыдно за то, что один из его людей совершил против нее преступление. Он хочет восстановить ее честь, женившись на ней.

Внезапно то, что жевал Икарий, застряло у него в горле, и он начал кашлять. Один из прислуживавших рабов заскочил на возвышение и непочтительно ударил его по спине между лопаток. От этого наполовину пережеванный кусок мяса вылетел изо рта царя и упал в огонь, где быстро обуглился.

— Этот нищий? — выдохнул Икарий, все еще пытаясь привести дыхание в норму. — Я предпочту, чтобы Пенелопа умерла, а не вышла замуж за выскочку из простолюдинов!

Тиндарей скрывал удовольствие, которое получал от переживаний брата. Он предложил ему кубок вина.

— У тебя не совсем верное мнение. Может, Одиссей и не очень могущественный человек, но он обладает прекрасным умом и сильным характером. Этот человек будет хорошим сыном. Кроме того, мне кажется, что он нравится Пенелопе.

— Правда? А какое значение имеет ее мнение? Она выйдет замуж за того, на кого я укажу. А я не собираюсь отдавать дочь какому-то выскочке, царевичу без царства. Почему вокруг Елены кружат лучшие претенденты со всей Греции, а Пенелопе приходится удовлетворяться нищими и крестьянами?

— Конечно, потому что она — моя дочь! — рявкнул Тиндарей. — Я — старший из нас, Икарий. Тот, кто женится на Елене, унаследует трон Спарты. Они этого не получат, если женятся на Пенелопе, не правда ли? Также имеет значение и то, что Елена — самая красивая женщина в Греции, если не во всем мире.

Икарий опустил плечи и как-то съежился после заявления Тиндарея вслух о своем превосходстве. Но гордость, злоба и язвительность заставили его ужалить брата в ответ.

— Она определенно похожа на одного из богов, — заметил Икарий.

Тиндарей встал, глаза у него горели.

— Следи за языком, брат, — предупредил он. — А теперь давай скажем, что я заявляю тебе, что Одиссей станет хорошим выбором для Пенелопы. Разве ты не говорил постоянно, что девушка мешается у тебя под ногами? Тынеоднократно утверждал, что хотел бы от нее избавиться. Вот теперь тебе представилась возможность.

— Будь ты проклят, Тиндарей! — Икарий заерзал на своем сиденье. — Может, я бы и позволил такое, если бы ты продолжал настаивать. Но дело в том, что я не могу этого сделать.

— Не можешь?

— Нет. Один человек уже попросил ее руки. Один из твоих гостей.

— Это смехотворно. Они приехали за Еленой, не за Пенелопой.

— Но не этот, прибывший с Аяксом…

— Борода Зевса, Икарий! Ты имеешь в виду Малого Аякса?

— Да, — подтвердил Икарий и нервно кивнул. — Он попросил у меня ее руки сегодня утром, после общего сбора. Малый Аякс очарован ею. А я никогда раньше не видел, чтобы кто-то так интересовался Пенелопой.

— В таком случае тебе, возможно, следует побольше обращать внимания на то, что происходит вокруг твоих дочерей. Но мне хотелось бы, чтобы это был кто угодно, только не горячая голова из Локриды. Возникнут проблемы, если ему откажут из-за Одиссея. Они и без того на ножах.

— Это хорошо, — сказал Икарий. — Несмотря на всю ярость Малого Аякса, я предпочту, чтобы Пенелопа вышла замуж за настоящего царевича, а не хитрого нищего вроде Одиссея.

Перед Тиндареем встал вопрос. Он хотел выполнить свое обещание Одиссею, который помог разрешить серьезную проблему. Царевич с Итаки подсказал, как избежать разногласий после выбора мужа Елены. Но соправитель не желал, чтобы ярость Малого Аякса угрожала с трудом завоеванному миру, который все еще существовал внутри дворцовых стен. Да еще — из-за малозначимой царевны Пенелопы.

Тут ему в голову ударила мысль.

— Может, ты позволишь им решить этот вопрос между собой.

— Нечего решать! — ответил Икарий. — Я намерен разрешить Малому Аяксу жениться на Пенелопе. Одиссей может отправляться хоть в Гадес, мне нет до этого дела!

— Не думаю, что тебе следует поспешно принимать решение, брат, раз я уже дал слово Одиссею, что попробую тебя убедить. Почему бы нам не позволить им устроить соревнования? Может быть, по метанию копья. Еще лучше — борцовский поединок. Женщины больше всего любят, когда мужчины проливают кровь из-за них.

Икарий прекрасно знал, что нельзя противоречить старшему брату после того, как тот принял какое-то решение. Но положение младшего научило его хитроумно использовать Тиндарея, направлять решения в нужное ему русло и добиваться желаемого.

— Я вижу, что ты намерен решить вопрос. Но Пенелопа — моя дочь. Может, снизойдешь до того, чтобы разрешить мне выбрать способ соревнования?

Тиндарей уже решил предложить Малому Аяксу внушительного размера взятку, чтобы тот проиграл в любом выбранном виде спорта, поэтому радостно кивнул, соглашаясь с такой идеей. Тиндарей верил, что Одиссей в роли союзника будет стоить потраченных денег.

— Тогда я предлагаю соревнования по бегу, — объявил Икарий, с трудом сдерживая улыбку. — Через три дня. И соглашусь отдать Пенелопу тому, кто победит в забеге.

* * *
Одиссей застонал.

— Соревнования по бегу?

— Тебя это беспокоит? — спросил Тиндарей. Они вдвоем шли по пустым коридорам дворца на вечерний пир. — Я наблюдал за тобой во время утренних тренировок. Ты в хорошей физической форме. Чего ты боишься?

— Малый Аякс — лучший бегун во всей Греции. Может, по его виду этого и не скажешь, но я слышал, что он способен опередить любого бегуна, живущего на земле, и даже посоревноваться с олимпийцем Гермесом в его крылатых сандалиях. Я думаю, что Икарий тебя обдурил.

Тиндарей фыркнул в ответ на такое предположение.

— Может быть. Но я не так глуп, как думает мой брат. Я предложил твоему сопернику взятку, чтобы бежал медленнее тебя. И он согласился. Вот и вся его любовь!

Одиссея это не убедило, хотя он этого и не сказал царю. Они добрались до высоких деревянных дверей большого зала и прошли к возвышению, где их ждали другие цари и царевичи. Малый Аякс тоже сидел там и кивнул обоим с довольно мирным видом. Это было удивительно, что вызвало естественные подозрения у Одиссея.

Тиндарей с Одиссеем заняли свои обычные места и принялись за еду, которую принесли слуги. Запивали они съеденное вином, которое налипали в кубки. Но через некоторое время Одиссей встал из-за стола и попросил себя извинить. К удивлению других знатных людей он прошел к своим воинам, которые сидели в том же углу большого зала, где обычно — рядом с родосцами.

Он обвел глазами их знакомые лица, вид которых успокаивал, послушал их шутки и смех, но все это время постоянно думал о предстоящем забеге. Хотя Одиссей тоже был быстрым бегуном, он знал: если полагаться только на свои ноги, то он никогда не получит Пенелопу в жены.

Взятки Тиндарея может оказаться достаточно, чтобы убедить Малого Аякса проиграть. Но царевича это не убедило. Малый Аякс ненавидел проигрывать в чем-либо и кому-либо. Он соревновался не ради славы, а для того, чтобы видеть других побежденными. Одиссей знал, что нельзя рисковать.

— Где Галитерс и Дамастор? — спросил он, внезапно заметив их отсутствие.

— Дамастор снова развлекается с рабыней, — ответил Антифий.

— А Галитерс?

— Болен. Съел что-то не то, а сейчас ему так плохо, что он может только лежать на матрасе, держась за живот.

Глаза у Одиссея загорелись, он выпрямился.

— Антифий, ты подал мне прекрасную идею, — сказал царевич. — А теперь дай мне немного вина. Давай выпьем за скорое выздоровление старика. И за наш дом.

Они подняли кубки, и все собравшиеся за столом одобрили этот тост — с особенным удовольствием, как заметил Одиссей, пили они за Итаку.

Он выпил, и проблемы, возникшие в этот день, внезапно стали казаться более легкими. Одиссей понял, что их можно решить благодаря пришедшей в голову идее. Затем царевич увидел, как в большой зал заходит Пенелопа. Она была высокой и женственной, словно цветок на фоне унылых сорняков. Головы гостей и рабов поворачивались к ней, люди молча смотрели. Тишина лишь иногда нарушалась чьим-то шепотом за ее спиной.

Одиссей увидел, как девушка бросила взгляд на царское возвышение, и с удовольствием разглядел разочарование у нее на лице. Он знал, что Пенелопа пришла в надежде увидеть его. Сердце у нее замерло, когда оказалось, что Одиссея нет на его обычном месте.

Итакиец не мог находиться отдельно от нее, особенности теперь, когда она пришла сюда. Раньше, оказываясь на вечерних пирах, Пенелопа заставляла Одиссея держаться на расстоянии. Он считал, что дочь Икария его ненавидит, и с неохотой оставлял ее наедине с ее высокомерием. Но теперь царевич не мог сопротивляться искушению быть с ней. Мысль о том, что Пенелопа поприветствует его с такой же силой страсти, была удовольствием, в котором он не мог себе отказать. Нельзя было ждать, хотелось побыстрее испытать это.

Одиссей поднялся из-за стола, а Пенелопа по наитию повернулась к нему. У нее в глазах снял огонь, который горел только для итакийского царевича. Девушка не замечала наблюдавшую за ней толпу, которая знала о позоре. При виде Одиссея у нее пару секунд раздувались ноздри, потом, будто даже не признав его присутствия, она развернулась и покинула зал.

Лаэртид бросил взгляд на царское возвышение. Икарий сидел рядом с пустой скамьей, который несколько секунд назад занимал Малый Аякс. Соправитель наблюдал за уходом своей дочери из большого зала. Но Одиссею не было дела до царя или кого-то из других знатных господ, которые смотрели на Пенелопу с обвинением в глазах. Они подозревали, что царевна приглашала мужчин к себе в комнату. Такие слухи теперь ходили по дворцу, но они не волновали влюбленного. Зато его волновало иное — Малый Аякс пробирался сквозь толпу вслед за девушкой.

Одиссей выскользнул из большого зала, что не заметило большинство людей, теперь обсуждавших ушедшую царевну.

Снаружи, во внутреннем дворике, жрецы при лунном свете приносили быков в жертву постоянно наблюдающим за людьми богам. Они сжигали бедренные кости, покрытые блестящим жиром. Дым от костров, кружась, поднимался вверх и смешивался с многословными и заунывными молитвами. Помощники разделывали туши животных, чтобы отправить на пир.

Одиссей увидел среди них своего соперника и быстро спрятался за одной из колонн, которые поддерживали крышу галереи, окружавшей внутренний двор. Оттуда он наблюдал за тем, как помощники жрецов качали головами и пожимали плечами и ответ на настойчивые расспросы Малого Аякса о Пенелопе. Затем итакиец расслышал, как его имя шепотом произнесли за спиной, он повернулся и увидел царевну, которая пряталась еще за одной колонной.

Пенелопа поманила его и исчезла за одной из боковых дверей, ведущих во дворец.

Одиссей последовал за ней в коридор, который, как он догадался по запахам еды, вел в кухни. Пенелопа развернулась, и в следующее мгновение они оказались в объятиях друг друга. Влюбленные целовались, забыв обо всем, охваченные сильной страстью. Они были очень нужны друг другу. После короткого, но напряженного флирта прошлой ночью оба остались неудовлетворенными и испытывали напряжение. Только появление раба, возвращавшегося в кухню, утихомирило их.

Пенелопа схватила Одиссея за руку и повела сложной дорогой по темным коридорам. Затем они оказались в комнате, заполненной запыленными глиняными табличками.

Одиссей огляделся вокруг. Комната не освещалась, окна отсутствовали. Глазам потребовалось какое-то время, чтобы привыкнуть к темноте. Из увиденного он сделал вывод, что этим помещением давно не пользуются, если только оно не предназначено для тайных встреч людей, проживающих и работающих во дворце.

— Ты знаешь, что мне придется соревноваться с Малым Аяксом за тебя? — спросил он.

— Да. Тиндарей мне сообщил, — ответила Пенелопа и улыбнулась. Ее зубы казались ослепительно белыми в темноте комнаты. — Он сказал, что предложил Малому Аяксу взятку за проигрыш, и тот ее взял. Не могу дождаться, когда стану твоей! Я люблю тебя, Одиссей.

Он легко поцеловал ее и погладил по волосам. В ответ Пенелопа обняла его за шею и притянула к себе. Несколько мгновений спустя девушка отодвинулась и посмотрела в его зеленые глаза.

— Если бы нам не помешали, то ты стал бы у меня первым, Одиссей. Я так долго берегла себя, зная, что когда-нибудь встречу человека, которого полюблю. А теперь ты здесь, и меня охватывает страсть! Ты нужен мне. Прошу тебя, не заставляй меня ждать дольше, даже один день.

Тут же девушке пришло в голову, что она могла неправильно оценить его чувства. Возможно, любовь требовалось только ей, а самого Одиссея она не привлекает.

— Может, прошлая ночь не имела для тебя значения?

Итакиец развеял ее сомнения, покачав головой.

— Клянусь Афиной, Пенелопа, я люблю тебя больше всего на свете! Ты значишь для меня больше, чем мой дом и семья, и я с удовольствием умру и за то, и за другое. Если мне никогда не удастся вернуть Итаку моему отцу, но у меня будешь ты, то я буду рад и тому, посчитав себя благословенным богами. Ты — моя новая родина. Где бы ты ни находилась, там и находится мое сердце. Но ты пока не моя. Малый Аякс не собирается принимать взятку Тиндарея. Я в этом уверен. Так что если не найду способа его победить, то ничего не смогу сделать, чтобы ты не сделалась его женой.

— А почему бы ему не взять взятку? — спросила Пенелопа. — Он же сказал Тиндарею, что согласен.

— Возможно, что так и есть. Но если он сможет обдурить меня и заставить думать, что победа окажется легкой, его задача еще больше упростится. Я уверен, что он намерен жениться на тебе, и никакое количество золота от Тиндарея не изменит его решения забрать тебя назад с собой, в Локриду. Нет, нужно найти другой способ его победить.

— Однако все говорят, что он слишком быстро бегает, и тебе его не обогнать. Тебе не удастся у него выиграть. — Подбородок девушки опустился на грудь. — Может, моя судьба — выйти за него замуж и провести остаток жизни в Локриде. Но лучше уж я покончу с собой!

— Не надо так говорить!

— Я не могу придумать ничего хуже, чем жизнь без тебя, Одиссей. По крайней мере, если мы станем любовниками, то мне будет о чем вспоминать в Локриде.

— Нет, — твердо ответил он. — Твоя любовь будет вдохновлять меня на победу. Я возьму этот приз только после победы над Малым Аяксом. И у меня уже есть мысль насчет того, как обеспечить победу.

— Как?

— Пока я не уверен. Но если мне удастся что-нибудь подмешать ему в еду вечером перед забегом, и это непременно ухудшит его самочувствие, то он не сможет бежать, а Икарию придется согласиться. Вероятно, другие не одобрят такой способ, но мой ум — подарок богов, как и высокая скорость Малого Аякса. Единственная проблема — в том, что я совсем не разбираюсь в травах и не знаю, чем воспользоваться, чтобы отравить его. Но даже если бы и знал, но как это подсыпать, чтобы и другие не отравились?

Пенелопа взяла его руку в свою.

— Ты придумал способ, дорогой, а у меня есть средства. Клитемнестра знает свойства всех трав, произрастающих в долине Эврота, и представляет, как их использовать. Она даст мне что-нибудь, что можно подмешать в вино Малого Аякса на сегодняшнем пиру. Мне известны виночерпии, они сделают то, что я попрошу.

Одиссей улыбнулся ей в ответ:

— Ты не только красива и желанна, Пенелопа, но и очень хитра. Боги создали нас друг для друга. И когда-нибудь ты станешь самой лучшей царицей Итаки.

* * *
Наступило утро забега. Небо было ясным и голубым, сильный ветер дул с горной цепи Тайгет. Одиссей стоял рядом с Агамемноном, Тиндареем и Икарием в тени яблоневого сада и ждал появления Малого Аякса. Прошло почти полгода с его прибытия в Спарту, и с наступлением весны царевич испытывал все большее желание вернуться домой. Что-то в глубине души подсказывало ему, что положение на Итаке ухудшается, а люди зовут его.

— Не думаю, что он придет, — объявил Тиндарей.

— Тогда соревнования отменяются, — объявил Икарий. — Пенелопа не выйдет замуж ни за одного из претендентов.

— Одиссей побеждает из-за неявки соперника, — поправил Агамемнон.

Икарий заметил легкую победную улыбку на лице Одиссея и был вынужден прикусить губу.

— Он придет, — объявил Икарий. — Может, просто слишком много выпил вчера вечером.

Пока они говорили, Малый Аякс появился у выхода за городские ворота. Его сопровождал Тевкр, который постоянно дергался. Хотя Одиссей и испытал раздражение, поскольку соперник все же собрался с силами и смог прийти, он отметил: идет Аякс не очень уверенно, чувствуется слабость.

Лицо Малого Аякса побледнело под загаром, и все присутствующие увидели: воин выглядит не лучшим образом. Внезапно он остановился, приложил руку к животу и побежал за каменную стену, окружавшую фруктовый сад. Через несколько мгновений громкие звуки оповестили собравшихся о причине столь поспешных действии.

Несмотря на холодный ветер, который дул с гор, Одиссей сбросил плащ и остался обнаженным на грунтовой дороге, готовый начать забег назад, ко дворцу. Когда Малый Аякс наконец появился, он тоже сбросил одежду и занял место рядом с соперником.

— Ты — ублюдок, — проворчал Малый Аякс себе под нос. — Ведь это ты сделал?

— Я выровнял шансы, — признал Одиссей. — А теперь я у тебя выиграю.

В ответ у Малого Аякса в животе заурчало, и по его телу прошла судорога. Это было подобно удару кулаком. Коротышка схватился за живот обеими руками и издал нечто подобное рычанию.

— Не будь так уверен, итакийская свинья! Я знаю, что в комнате Пенелопы был ты, хотя ты и слишком труслив, чтобы в том признаться. Но даже перекладывание вины на одного из твоих людей тебя не спасет. Пенелопа тебе все равно не достанется. Я все равно остаюсь самым быстрым бегуном в Греции.

После этого, не дожидаясь сигнала, он сорвался с места. Одиссей в неверии уставился на невысокого мускулистого мужчину, убегающего от него. Через несколько секунд Малый Аякс уже достиг городских стен.

— Беги за ним! — заорал Тиндарей.

Не прошло и мгновения, как Одиссей бросился в погоню. Он бежал так, как только позволяли ноги. Итакиец был сильным бегуном, уверенным в своей способности соревноваться с кем угодно, он обладал достаточной выносливостью для более продолжительных забегов, чем по улицам Спарты. Вдобавок царевич испытывал возбуждение от брошенного вызова и чувствовал новый выброс энергии, которая растекалась по его артериям. Мускулистые ноги легко выдерживали вес нескладного мощного тела, он использовал руки для равновесия и создания ритма.

Царевич с Итаки почувствовал, что его скорость увеличивается. Хотя Малый Аякс вначале вырвался вперед, забег продолжался.

Воздух свистел у лица Одиссея, развевая густые рыжеватые волосы. От этого ощущение скорости усиливалось. Новая жизненная сила подпитывала мускулы, заставляя бежать еще быстрее. Легкие закачивали воздух в тело и выбрасывали из него, сердце гнало кровь по груди и конечностям. Но итакиец увидел, как Малый Аякс скрывается за городскими воротами впереди, и понял: противник надумал исчезнуть из виду. Он явно хотел, чтобы Одиссей его потерял.

Сын Лаэрта не чувствовал ничего кроме уверенности с тех пор, как Пенелопа передала маленький пузырек виночерпию в предыдущий вечер. Эта уверенность лишь немного ослабла, когда он с удивлением увидел Малого Аякса утром. Тот словно бросил вызов яду Клитемнестры и появился для участия в забеге. Но теперь уверенность быстро исчезала, потому что царевич запоздало осознал, на какой невероятной скорости способен бежать его соперник. Репутация Малого Аякса действительно была заслуженной.

На мгновение Одиссей испытал страх. Горечь грядущего поражения теперь сменила ожидание победы, которая сопровождала его мечты со вчерашнего вечера. Хотя Малый Аякс и был ослаблен, но каким-то образом находил силы не только быстро бежать, но и обгонять соперника, увеличивая расстояние между ними. Лаэртид чувствовал подавленность, но все равно напряженно бежал за ним сквозь городские ворота, которые возвышались впереди, мимо единственного стражника в полных доспехах.

Пока Одиссей в ярости несся за удаляющимся локридцем, его мысли в отчаянии обратились к Пенелопе. Он с ужасом подумал, что может потерять ее навсегда.

Царевич мысленно произнес молитву Афине, хватая ртом воздух, и сосредоточился на мыслях о Пенелопе, пытаясь забыть усталость, которой наливались ноги. Он вспоминал все то, что любил в ней, но мог думать только о том, как девушка унизила его при первой встрече. И этого оказалось достаточно. Внезапно его мускулы наполнил прилив энергии. Одиссей почувствовал, что его как будто в спину подтолкнула гигантская рука, и при помощи нее он понесся вверх по крутому склону на главной улице Спарты. Итакиец преследовал Малого Аякса, понимая, что должен его догнать и перегнать, если хочет получить женщину, которую любит.

Улица петляла словно змея, уходя вверх — в гору, на которой построен город. Несколько раз она поворачивала назад, пока не доходила до дворцовых ворот, где ждали Менелай и Диомед, чтобы поприветствовать победителя. Широкую дорогу очистили от горожан ради забега. Поэтому Одиссей знал, что фигура, исчезающая за поворотом впереди него, не может быть никем, кроме Малого Аякса.

Одиссей ободрился, увидев, что противник ушел от него все же не очень далеко, и почувствовал, что в его членах еще остаются резервы. Он бросился в погоню с новыми силами, преодолел поворот, ступая голыми ногами по изрезанной колеями и высушенной на солнце грязи. И увидел дичь впереди себя.

Аякс с трудом взбирался по крутой горе. Пот стекал с обнаженного тела Одиссея, но шаг его стал шире, чтобы еще сократить разрыв. Он сомневался, что страдает в той же степени, что противник, чье тяжелое дыхание теперь отчетливо слышалось.

Дорога снова повернула назад и налево, затем внезапно уклон стал менее крутым. Оба бегуна прибавили скорость и побежали так быстро, как позволяли их уставшие мускулы. Они активно работали руками, отчаянно пытаясь выиграть друг у друга. Одиссей и Аякс бежали по петляющим улицам, сердца судорожно бились в груди. Казалось, что они сейчас задохнутся, потому что воздуха отчаянно не хватало.

Одиссей стал медленно сокращать расстояние. Вскоре их разделяла едва ли длина меча. В отчаянии Малый Аякс направил в сторону противника удар кулаком. Удар пришелся по ребрам, но в нем не было достаточной силы, чтобы отбросить итакийца назад.

Аякс повторил эту тактику, но на сей раз он двигался ближе к домам на правой стороне улицы и пытался заловить противника в капкан. Локридец снова замахнулся кулаком, целясь Одиссею в лицо. Тот не мог уклониться так, чтобы не отстать, и получил удар в левый глаз. Он потерял равновесие и врезался в стену дома, а потом рухнул на колени в облако пыли.

Мгновение спустя Одиссей снова поднялся, но его противник уже исчез за последним поворотом. Царевич услышал приветственные крики воинов, которые выстроились по бокам последнего участка дороги к дворцовым воротам. На мгновение он испытал отчаяние, подумав, что проиграл.

Затем, когда все внутри у него похолодело, царевич внезапно почувствовал новую решимость. Итакиец не мог принять мысль о потере Пенелопы, он даже не мог об этом подумать. Такая идея противоречила самой сути его характера и лишь напомнила о том, что забег еще не закончился. Он почувствовал прилив ярости, которая разлилась по его телу, и все остатки силы до последней капли влились ему в ноги.

Одиссей еще увеличил скорость, несмотря на усталость. Мускулы болезненно напряглись, но с каждым движением ног он чувствовал, что вес его тела уменьшается. Внезапно ноги вынесли его за последний поворот, на последнюю прямую.

Его появление приветствовали криками. Одиссей увидел, как локридец повернулся в удивлении, в глазах у него загорелась паника. Аякс понял, что итакиец все еще способен вырвать у него победу. Далее на пути дворцовые ворота были раскрыты, их сторожили Диомед и Менелай, вставшие по обеим сторонам от створок. Зрители орали очень громко, безжалостно подгоняя Одиссея вперед, пока он снова не оказался за плечом Малого Аякса.

Одиссей использовал последние остатки сил, чтобы преодолеть участок, отделявший его от дворцовых ворот, и оказаться у них первым. Но то, что заставляло его ноги двигаться на этой скорости на протяжении всего забега, внезапно отказало. Царевич отчаянно заставлял себя броситься вперед, используя всю силу волн, но почувствовал в ответ лишь слабый импульс. Но и его оказалось достаточно.

Одиссей почувствовал, как летит в дворцовые ворота и не знает, достаточно ли этого для победы. Он потерял сознание. В последнюю секунду перед тем, как чернота накрыла его, итакиец увидел, что Диомед и Менелай прыгают, как безумцы. Все это сопровождалось бесконечными радостными криками воинов из каждого греческого государства.

Глава 24 Эперит и Клитемнестра

Эперит проехал до деревни под предгорьями цепи Тайгет и обменял там жеребца Икария на одеяло, кинжал и хлеб с мясом. Этого должно было хватить на несколько дней. Конечно, обмен оказался неравноценным, но отчаянно требовались еда и оружие. Кроме того, конь только помешает, если юноша собирается прятаться среди хмурящихся гребней и негостеприимных пиков наверху.

Успокаивая себя этим, молодой воин перебросил мешок с едой через плечо и начал путь вверх по осыпающейся тропе, которая вела в горы, казавшиеся медно-коричневыми.

Через некоторое время он нашел то, что искал — горный уступ, который выходил на плодородные долины Спарты и дорогу через горы. Юноша стал медленно и осторожно пробираться к выбранному месту. Мелкие камушки, которыми была покрыта дорога, то и дело осыпались вниз. Через некоторое время Эперит оказался в центре небольшого углубления, которое представлялось идеальным местом для лагеря. Над ним нависала скала, обеспечивая укрытие от ветра и дождя. Естественное укрытие не даст никому увидеть его снизу. Если же придется держать оборону, то подобраться к нему можно будет только по очень крутым склонам с долины или горной дороги.

Солнце клонилось к закату и светило в спину. Эперит наблюдал за угасающим днем, сидя на краю уступа и свесив ноги. Вскоре спустились сумерки, яркие краски дня исчезли, долина внизу перестала просматриваться. Мысли юноши, что вполне естественно, обратились к теплу и еде. Он решил рискнуть развести огонь и пошел по склонам, набрав сухих веток кустов и нескольких искривленных деревьев, которые там росли, потом нашел кусок гнилого дерева и занялся разжиганием костра. Изгнанник устроил гнездо из сухой травы, положил кусок сухого гнилого дерева посередине, затем при помощи кинжала заточил палочку и принялся яростно тереть кусок дерева. Через некоторое время молодой воин поднес маленький уголек к куску дерева в травяном гнезде и стал на него дуть, пока не появилось пламя. Осторожно прикрывая его от ночного ветра, Эперит перенес уголек к куче хвороста и щепок. Вскоре послышался треск огня, и пламя осветило скалу оранжевым светом. Остаток ночи Эперит провел в одиночестве. Он много думал, завернувшись в толстое одеяло и прислушиваясь к потрескиванию костра. Юноша смотрел на белую луну, которая то скрывалась, то появлялась из-за острых вершин, и размышлял о будущем. Встреча с Одиссеем стала благословением богов. Рядом с царевичем воин боролся против людей и чудовищ, чем и прославил свое имя. Юноша провел много месяцев в обществе лучших людей Греции и даже разговаривал с одной из бессмертных. Но теперь переменчивые боги снова покинули его, забрав ту немногую честь, которую удалось завоевать, небожители оставили изгнанника в еще большем отчаянии и без надежд.

Если ему только не удастся каким-то образом снова присоединиться к Одиссею и помочь ему отвоевать Итаку, Эперит никогда не сможет смыть с себя позор деяний отца. Его мучили воспоминания, поэтому засыпал он медленно, а спал тревожно.

На следующий день он наблюдал за освещаемыми солнцем стенами Спарты. Борьба за Елену скоро закончится, а после выбора мужа остальные претенденты быстро покинут дворец. Одиссей с подчиненными может возвращаться тем путем, которым они пришли, но может случиться и так, что отряд направится на юг, к побережью, где и будет нанят корабль. Поэтому Эперит следил за обеими дорогами.

До самых сумерек он видел только тележки крестьян, нескольких всадников и обычные перемещения жителей деревни и торговцев, которые заходили и выходили из городских ворот.

Эперит испытал облегчение, когда смог оставить наблюдательный пост и отправиться по склонам на поиски хвороста. Он искал съедобные растения, понимая, что его запасов еды надолго не хватит. Однако вернуться пришлось с пустыми руками. Этим вечером его живот протестующее урчал от жалкой корки хлеба и кусочка говядины, которые он себе позволил. После нескольких месяцев пиров, где подавали лучшую еду и вино во всей Греции, трудно перестроиться на суровую диету и ограниченный рацион.

Когда он засыпал, то услышал волчий вой, внезапно нарушивший тишину ночи. Он прозвучал совсем близко. Вой одинокого волка словно прокатился по скалам вокруг Эперита. После него воцарилась зловещая тишина. Юноша достал кинжал из-за пояса и подбросил в огонь новую ветку, которая поможет защититься, если этот волк или стая осмелится исследовать его стоянку. Затем луна вышла из-за туч, которые скрывали ее какое-то время. Больше никакие облака или испарения не затеняли ее свет, светило озаряло долину и горы. И только тогда Эперит заметил высокую фигуру в черном, стоявшую у края лагеря.

Он выхватил горящую ветку из костра и поднял над головой. В другой руке блестел кинжал. Молодой человек чувствовал себя открытым и уязвимым без оружия. К своему отчаянию он увидел, что фигура вооружена двумя копьями и прикрывается большим щитом.

— Ты кто? — спросил Эперит.

— Друг, — ответила фигура, и пораженный Эперит понял, что это женский голос.

Она вошла в круг оранжевого света, отбрасываемого огнем. Теперь ее можно было узнать.

— Клитемнестра!

— Я принесла твое оружие, — объявила женщина, бросая щит его деда на кучу хвороста, который Эперит собрал для поддержания огня. Туда же полетели и его копья, издав звон, а вскоре за ними последовал и бронзовый меч, который ярко заблестел в свете огня. Последним оказался кинжал, подаренный Одиссеем, но его Клитемнестра передала через костер. — Ты же знаешь, Эперит: воин без своего оружия — ничто.

Эперит бросил горящую ветку назад в огонь и с удовольствием забрал кинжал из протянутой руки женщины. Впервые с тех пор, как ему пришлось сдать оружие на дворцовом оружейном складе Спарты, воин почувствовал себя полноценным мужчиной. Он осознал свою независимость, возможность защищаться или навязывать свою волю другим силой оружия. Он снова был человеком, способным делать и говорить то, что хочет. Юноша был свободен, и эта свобода связывалась только волей богов и его собственным кодексом чести.

Эперит поблагодарил женщину, убирая кинжал за пояс.

— Я заодно принесла еды, — объявила Клитемнестра, вручив ему небольшой шерстяной мешок.

Она развернулась к костру, чтобы согреться, к ней присоединился и изгнанник.

— Еще раз благодарю, — сказал он.

— Это самое меньшее, что я могу сделать. В эти месяцы ты был мне прекрасным другом и позволял загружать тебя моими проблемами.

— Но откуда ты узнала, где меня искать?

— Я обладаю способностью проникновения в суть вещей — интуицией, которая есть лишь у очень немногих, — ответила она, напряженно вглядываясь в языки пламени. — Существуют боги более древние, чем олимпийцы, Эперит. Они способны наделить своих последователей силой, о которой забыл остальной мир. Они и подсказали мне, что ты прячешься здесь.

Юноша задумался, не эти ли таинственные силы помогли ей выскользнуть из города незамеченной, без коня и тележки, на которых можно было бы доставить сюда его тяжелое оружие. Ведь она со всем этим грузом поднялась на гору. Но что-то внутри него подсказало, что не следует больше задавать вопросы — возможно, из страха получить прямой ответ. Глядя на усталое и не по возрасту мудрое лицо Клитемнестры, молодой воин понимал: в этом мире есть кое-какие вещи, которые лучше не знать.

— Мне известно, что две ночи назад ты находился вместе с мирмидонянином Пейсандром, поэтому не мог гостить у Пенелопы.

— Если это так, то смогла ли ты благодаря своему дару выяснить, кто именно был у Пенелопы? — спросил Эперит.

— Нет. Мой дар — это меч с обоюдоострым лезвием. Мне открываются многие вещи и дается мощное знание, но кое-что опускается. Однако тут и не нужен особый дар, и без того ясно, кто именно был с Пенелопой в ту ночь.

— Может, Агамемнон? — спросил Эперит, неловко пытаясь отвести подозрения Клитемнестры от истинного виновника. Чем меньше людей знают правду, тем в большей безопасности окажется Одиссей. — Ты мне говорила о его частых изменах…

Клитемнестра только усмехнулась.

— Агамемнон спит с моей матерью. Он заходит к ней каждый вечер, пока Тиндарей председательствует на пиру, а затем снова возвращается, пока ни у кого не успели возникнуть подозрения. Кроме того, я знаю, что это был Одиссей. Я сама готовила любовный отвар, который свел их вместе с Пенелопой. И зачем бы еще тебе брать на себя преступление, которого ты не совершал? — Она перевела взгляд с костра на Эперита. — Теперь я должна идти, но вскоре вернусь и принесу еще еды. И не беспокойся пока. Нет необходимости наблюдать за дорогой — Одиссей останется еще на несколько дней.

* * *
Она вернулась через три ночи, напугав Эперита, потому что бесшумно появилась в кольце света огня и села рядом с юношей.

— Вот, возьми, — Клитемнестра протянула мешок с едой. — Только что с вечернего пира.

Она поднесла руки к огню, и в этом пляшущем свете Эперит увидел, насколько красива эта женщина. Было холодно, у нее изо рта шел пар. В чертах Клитемнестры не было ничего от мощной привлекательности Елены, но ее окружала какая-то таинственность, которую юноша находил очень волнующей. Огромные и грустные глаза казались почти бездонными, отражая мигающий свет, словно знание всего человеческого опыта скрывалось за ними, угрожая вырваться на свободу и заполнить мир несчастьями и горем.

Эперит открыл мешок, достал кусок коричневого мяса, все еще блестевший от жира, и вонзился в него зубами, пытаясь как-то отвлечься от мыслей о женщине, сидевшей рядом с ним.

Он с удовольствием снова ощутил вкус настоящей еды. Ведь его желудок был совсем непривычен к сухому хлебу, уже начавшему покрываться плесенью, и жесткому, как кожа, мясу. Этим он питался после ухода в горы. Клитемнестра наблюдала за юношей, и невозможно было определить, о чем она думает.

— Угощайся, — предложил он.

— Я уже поела, — ответила она. — Это еда с брачного пира твоего командира.

Эперит подавился и сильно закашлялся. Клитемнестре пришлось стукнуть его по спине, чтобы прекратить это. Юноша сплюнул его в огонь.

— Жениться на Пенелопе хотели Одиссей и Малый Аякс, — продолжала Клитемнестра. — Поэтому Икарий предложил устроить забег. Одиссей выиграл соревнование, они с Пенелопой поженились сегодня во второй половине дня. Церемония была строгой, простой и быстрой. Присутствовали только ближайшие родственники Пенелопы, подчиненные Одиссея и претенденты на руку Елены — в качестве гостей. Не было необходимости планировать брачный пир. Просто столы переставили, а людей рассадили по-другому — не так, как на обычном вечернем пиру. Мне кажется, ты удивлен, Эперит?

— Да, удивлен, — кивнул он. — Конечно, я знал, что она ему правится, но Одиссей всегда говорил, что она относится к нему с презрением. Именно поэтому я не мог понять, почему он оказался в ее спальне.

— Я в том помогла, — призналась Клитемнестра. — На самом деле Пенелопе не очень-то и требовалась моя помощь. Просто нужно было, чтобы кто-то открыл ей глаза на то, чего хочет ее сердце.

Но Эперит уже не слушал. Он сидел, глядя в огонь, пока на глазах не выступили слезы, и думал о новости, которую принесла Клитемнестра. Его одолевали различные эмоции — он одновременно испытывал ревность, раздражение и злость оттого, что не понимал случившегося. Раздражало ли его то, что Одиссей отказался от лучшей возможности спасти Итаку ради женщины? Или юноша просто ревновал из-за того, что друг добился того, чего желало его сердце, пока сам Эперит сидит на горе, всеми забытый, лишь со слабой надеждой на будущее?

Клитемнестра почувствовала грусть Эперита и осторожно опустила руку ему на плечо. Она начала поглаживать его неловкими движениями, потом ее длинные пальцы переместились к его шее и прошлись по верхней части позвоночника. Там они остановились, а мысли воина на мгновение оставили Одиссея и Пенелопу и переместились на Клитемнестру. Юноша подумал, что случится, если он ответит на ее прикосновение и обнимет стройное тело. Женщины редко появлялись в жизни воина, но он бы отдал что угодно, чтобы быть с ней здесь и сейчас.

Но мгновение прошло. Клитемнестра убрала руку и спрятала в одежде, словно обожгла ее. Затем она встала.

— Вскоре мой отец объявит мужа Елены. Я тогда вернусь, чтобы сообщить тебе, когда ждать Одиссея. Он не уедет до брачной церемонии. Если ты, конечно, все еще желаешь ему служить.

Мысль о том, чтобы не служить Одиссею, никогда не приходила в голову Эпериту. Несмотря на то, что его на какое-то мгновение охватила ревность, юноша был связан с царевичем клятвой и не нарушил бы слова. Его единственная надежда обрести дом заключалась в освобождении Итаки, и он сделает все, что в его силах, чтобы помочь царевичу вернуть свою родину.

— Да, — сказал Эперит.

Не говоря ни слова, Клитемнестра снова исчезла в ночи. Молодой воин опять задумался, как она вернется в Спарту в такой темноте. Вскоре после этого он услышал вой одинокого волка в долине внизу. Зверь кричал в пустоту ночи.

* * *
Несмотря на новость о женитьбе Одиссея на Пенелопе, Эперит большую часть следующего дня думал о Клитемнестре. Наблюдая за Спартой и возможной активностью там, юноша понял, что с нетерпением ждет вечера и возвращения этой женщины. Она обладала силой и жесткостью, которые одновременно вызывали у него восхищение и жалость. На ее долю выпало много несчастий и боли, что сделало ее сильной и несгибаемой, как воин. Но под этим подобием кремня скрывалась мягкость, причем глубокая и всепоглощающая.

На протяжении долгих месяцев в Спарте Эперит иногда видел и настоящую Клитемнестру, хотя и мельком. Ненадолго у нее появлялась искренняя улыбка, идущая от сердца, иногда на лице светилась нежность, и тогда оно казалось по-настоящему красивым. В эти минуты проявлялась ее природная красота. Юноше было грустно оттого, что эта женщина оказалась пленницей в вынужденном и навязанном ей браке без любви.

Солнце отбрасывало тени гор на долину Эврота, пейзаж менял цвет со светлой охры на серовато-коричневый. Юноша остро ощущал отсутствие человеческого общества. Ему не хватало близости, которую он чувствовал от принадлежности к отряду Одиссея. Было трудно от незнания того, что происходит во дворце.

Эперит задумывался, как Аякс отреагировал на выбор Менелая в мужья Елене, что предсказала Афина. И что с Диомедом, гордым воином, сильно влюбленным в царевну? Как Малый Аякс справляется с потерей Пенелопы в пользу Одиссея? А сама Елена? Она лишилась всех надежд на свободу. Как теперь ей жить в браке с человеком, которого не любит?

Больше всего он жалел Елену, эту несчастную девушку, мечты которой не имели шанса на воплощение в жизнь.

Эти мысли долго кружили у него в голове. Спустилась ночь, над головой появилась луна, и Эперит понял, что Клитемнестра не появится. Но ему все равно было трудно заснуть. Наконец веки потяжелели, опустились. Он спал до тех пор, пока его не разбудил солнечный свет, падавший на лицо.

Ничто не указывало на ночные посещения, поэтому Эперит занялся обычными делами — сбором хвороста и поиском пропитания. Остаток дня прошел также, как и предыдущий. За ним последовал точно такой беспокойный и вызывающий разочарование вечер.

На следующее утро его разбудил не солнечный свет, а капли дождя, падавшие на лицо. Юноша посмотрел вверх, моргая, и увидел над собой серую тучу, закрывавшую долину и горы. Эперит быстро перенес запасы еды и хвороста в углубление в скале, а остаток дня прятался под каменным навесом. Дождь продолжал идти.

Развести огонь в таких условиях было трудно. Но дождь постепенно ослаб и полностью прекратился, после чего Эпериту наконец-то удалось достичь цели. Вскоре яркий огонь уже горел во тьме, а юноша стоял перед ним обнаженным и держал у костра вначале тунику, а потом плащ, чтобы они высохли. Затем он услышал звук у себя за спиной, повернулся и увидел стоявшую там Клитемнестру. Она бесстыдно рассматривала его обнаженное тело.

Он быстро обернулся плащом вокруг талии и извинился. Она ничего не сказала, приблизилась к огню и подняла его тунику. Эперит протянул руку, чтобы забрать ее у женщины, но вместо того, чтобы отдать, Клитемнестра бросила тунику в огонь.

— Что ты делаешь? — закричал Эперит, пытаясь ухватить одежду за край и вытащить из огня, хотя и не добился успеха. — Это моя единственная туника. Ты хочешь, чтобы я выглядел безумцем, когда наконец-то спущусь с гор?

— Конечно, нет, — спокойно ответила Клитемнестра. — Именно поэтому я принесла тебе вот это. — Она развернула новую тунику и протянула ему. — Я сама ее сшила, специально для тебя. Та старая тряпка, которую ты носил, позорила человека знатного происхождения. Она была очень заношенной и прохудилась в нескольких местах. Не беспокойся, новая подойдет тебе идеально.

Эперит посмотрел на новую тунику. Он уловил замах Клитемнестры, исходивший от одежды, затем представил, как длинные пальцы работали с мягкой тканью… Специально для него! Молодой воин встретился с ней взглядом и увидел, что покрывало цинизма и злости приподнялось, а за всем этим виделась молодая женщина в самом расцвете сил.

— Я прямо сейчас надену ее, — сказал он и отправился за угол скалы переодеваться.

Эперит снял плащ, который был обвязан вокруг талии, и снова остался голым. Он чувствовал прохладный ночной воздух и внезапно вновь ощутил, что за ним наблюдают. Юноша повернулся и увидел, что Клитемнестра последовала за ним, но вместо того, чтобы прикрыться, позволил ей рассмотреть себя. Это возбуждало. На мгновение молодой воин почувствовал себя богом, почитаемым и желанным. Затем он натянул тунику через голову и поднял с земли плащ.

Клитемнестра вернулась к костру и встала около него. Эперит последовал за ней.

— Значит, муж Елены выбран, — сказал Эперит так, словно ничего между ними не было. Но что-то все же произошло. Через обычную официальность их отношений был проложен мост, и по этому мосту нельзя пройти назад.

— Да. Они поженились сегодня.

Клитемнестра стояла между Эперитом и костром, повернувшись к мужчине спиной. Он видел силуэт ее тела сквозь тонкую материю платья — тонкие плечи, узкие бедра и талию, проем между ног. Юноша ощутил приятное покалывание на коже, которое распространилось по всему телу, возбуждая его и отгоняя ночной холод. Он желал ее. Хотелось к ней прикоснуться, поцеловать, а затем овладеть ею, отправившись туда, где никогда не был раньше…

— Это Менелай, да?

— Откуда ты знаешь? — спросила Клитемнестра, поворачиваясь к нему.

— Мне сказала богиня.

Клитемнестра вопросительно посмотрела на него, и в этом взгляде соединились неверие и любопытство. Но она не стала больше ни о чем спрашивать.

— В любом случае теперь все закончилось, и претенденты (конечно, за исключением Менелая) уедут в течение следующих пары дней. Я слышала, что Одиссей с молодой женой отправятся к морю завтра во второй половине дня. Они намерены следовать вдоль Эврота, а потом, добравшись до побережья, нанять корабль.

— Значит, планы твоего мужа начать войну с Троей провалились?

— Да. Полностью, — заявила она с мрачной победной улыбкой. — Не будет никакой войны, только если Приам не направит свои амбиции на саму Грецию. Теперь мечту Агамемнона объединить греков не оживить никогда.

— Но когда Менелай унаследует трон Тиндарея, Атриды станут править двумя самыми могущественными государствами в Греции. Объединив армии Спарты и Микен, они смогут завоевать все другие государства. И Агамемнон в любом случае получит то, что хотел.

Клитемнестра покачала головой:

— Он амбициозен, но не тиран. Он верит в объединение Греции путем всеобщего соглашения, а не подчинения. Если бы это был кто-то другой, я бы восхищалась еговидением и приверженности цели. Но он — это он. Это мой муж, ублюдок. Я проклинаю его!

Она сплюнула через плечо в огонь.

— Я не виню тебя за то, что ты его ненавидишь… после того, что он с тобой сделал, — сказал Эперит и подошел поближе.

Клитемнестра опустила голову, по каждой щеке скатилось по блестящей слезинке. Затем Эперит взял ее рукой за подбородок и поднял ее лицо. Огромные колдовские глаза женщины встретились с его собственными, и что-то шевельнулось где-то в глубине души. По ее лицу, пусть даже гордому и непокорному, продолжали катиться слезы.

Затем Эперит поцеловал ее. Губы Клитемнестры раскрылись, и мужчина воспользовался подсказкой. Каждое действие было для него новым. Его руки нашли ее тонкую талию, и прижали ее тело к своему, маленькая женская грудь коснулась его тела. Затем она запустила пальцы ему в волосы, и юноша почувствовал, как кончик ее языка заходит в его слегка приоткрытый рот. Он испытывал ощущения, к которым его не подготовили никакие слухи или рассказы о любви. Эперит чувствовал, как ей отвечает все его тело.

Юноша прижал женщину еще крепче, опустил руку на ее ягодицы, а она повторила его действия с его собственным телом. Мгновение обе ее руки впивались ему в тело, затем стали стягивать с него тунику. Одежда заскользила у него по спине, секунду спустя Клитемнестра стащила ее через голову молодого воина и отбросила в сторону. Они инстинктивно отодвинулись друг от друга, пока она развязывала ремешок, удерживавший ее платье. Затем Клитемнестра оказалась обнаженной перед ним. И Эперит на мгновение замер, рассматривая ее.

Хотя он и раньше видел обнаженных женщин, но никогда не останавливал взгляд на теле, которое, как он знал, через несколько мгновений соединится с его собственным. Клитемнестра наслаждалась мыслью о том, что отдается ему, о чем никогда не узнает Агамемнон. Она позволила глазам Эперита гулять по своему телу, по маленькой белой груди, непропорционально большим ярко-розовым соскам, плоскому животу и темному треугольнику рыжих волос между ног. Затем, до того, как он успел насмотреться ею, женщина взяла его за руку и повела на островок сухой травы за кругом света, в тень, где серебристое свечение луны придавало их телам призрачный, даже трупный вид.

* * *
Когда Эперит проснулся на следующее утро, Клитемнестры рядом не оказалось. Он испытал разочарование — ведь столько хотелось сказать и спросить, он так жаждал поговорить с ней. Но юноша знал, что сердце у него не разбито.

Он на всякий случай огляделся вокруг себя. А вдруг она только отошла в сторонку? Но от женщины не осталось и следа.

Эперит снова лег на травяную постель и уставился вверх, на облака, лениво раздумывая об удовольствии, которое испытал прошлой ночью. Несмотря на всю непривычную радость от опыта занятий любовью, каждая мысль под конец неизбежно наталкивалась на один и тот же барьер — на открытие, которым Клитемнестра поделилась с ним между любовными актами. Дамастор — предатель. Дамастор хотел, чтобы Одиссей выбрал Пенелопу, а не Елену, и именно он поднял тревогу, когда Одиссей вошел на женскую половину.

Это казалось невероятным. Эперит задумывался, не подвела ли и не обманула ли Клитемнестру ее проницательность. Но пока он вспоминал все, что только удавалось вспомнить о действиях Дамастора на протяжении последнего полугода, до него внезапно донеслись отдаленные звуки рога. В них трубили в долине Эврота.

Мгновение спустя Эперит вскочил на ноги и, стоя на краю скалы и прикрыв глаза рукой от солнца, уставился на Спарту. Вдали первый из претендентов выходил из городских ворот. Борьба за Елену закончилась. Должна была вот-вот начаться борьба за Итаку.

Книга четвертая

Глава 25 Смерть в храме

Даже если смотреть с удаленного места, по щиту и копьям Эперита можно было определить, что он — воин. Поэтому юноша проявлял особую осторожность, спускаясь с предгорий. Он старался сделать так, чтобы его не заметили какие-нибудь наблюдатели на городских стенах. Но после возвращения в долину нашлось достаточно деревьев, оврагов и каменных стен для обеспечения укрытия. И изгнанник стал гораздо быстрее продвигаться к водам Эврота, освещаемым солнцем.

День был теплым, в отличие от прошлой недели. Тогда небо постоянно закрывали тучи, то и дело начинался дождь. К тому времени, когда Эперит добрался до достаточно удаленного от городских ворот места на реке, он уже вспотел. Хотелось пить. Молодой воин положил щит и копья за камень и осмотрел местность в поисках признаков жизни. В предгорьях с обеих сторон долины он увидел пастухов. Несколько крестьянских детей играли в оливковой роще с другой стороны реки. Но ни те, ни другие не представляли угрозы, поэтому юноша вышел к ближайшему берегу и опустился на колени попить воды.

Холодая вода подействовала освежающе, ему было приятно вымыть покрытые пылью руки. Сильные подводные течения разводили пальцы в стороны и промораживали до кости. Эперит быстро напился, побрызгал водой на лицо и шею, затем на темные волосы, нагретые солнцем. Потом он набрал еще несколько пригоршней, пока полностью не удовлетворил жажду, после чего сел на берегу. Вода капала с небритого подбородка на тунику, которую ему подарила Клитемнестра.

Потом юноша лег на спину в густую влажную траву у берега реки. Солнце быстро высушило его волосы и кожу. Но накатила усталость, накопившаяся за последнее время. В воздухе сильно пахло весенними цветами, эти запахи окружали его и подавляли. Воин почувствовал, как потяжелели веки, напряженные мышцы расслабились. Дыхание стало более медленным и тяжелым, легкий бриз с реки обдувал кожу. Подбородок опустился к груди, и через несколько минут Эперит уже крепко спал.

Проснулся он от какого-то шума, открыл глаза и поднял голову, прислушиваясь. Тишина.

Мгновение юноша думал, что это был не шум из окружающего мира, а что-то во сне, но затем снова уловил звук. До него долетал тихий стук копыт и поскрипывание колес, за которым последовало резкое лошадиное ржание. Эперит достал меч из-за пояса и лег на живот на крутом берегу, выступающем вперед.

За небольшой кипарисовой рощей дорога слегка заворачивала, скрывая приближающихся людей. Но вскоре в поле зрения появилась колесница с впряженными в нее четырьмя конями. За ней следовала большая группа воинов в полном вооружении. Из-за количества сопровождавших Эперит вначале подумал, что это один из наиболее могущественных претендентов, который направляется к побережью и кораблю, чтобы отплыть домой. Однако когда группа приблизилась, юноша узнал Ментора, державшего вожжи. За его спиной стояли Одиссей и Пенелопа. Пара великолепно смотрелась вместе, при виде их молодой воин обрадовался. За ними следовал небольшой отряд итакийцев с Галитерсом и Антифием во главе, а затем еще один отряд, состоявший из примерно сорока воинов.

Эперит больше не мог сдерживаться. Он встал и побежал им навстречу. По приказу Одиссея Ментор остановил колесницу. Царевич спрыгнул вниз, чтобы поприветствовать друга.

— Я молился, чтобы ты нас нашел до того, как мы отплывем на Итаку, — признался он, схватил Эперита за руку и обнял. — Мне нужно многое тебе рассказать. Мы с Пенелопой поженились!

Он кивнул в сторону жены, которая наблюдала за ними из колесницы.

— Ты — старый лис, — ответил Эперит, изображая удивление. Потом он поднял глаза на Пенелопу и получил удовольствие от созерцания ее спокойного и умного лица. Женщина улыбнулась ему в ответ. Ее глаза сияли счастьем.

Одиссей лукаво улыбнулся другу, вокруг них собрались другие итакийцы. На их лицах были написаны удивление и радость от неожиданного воссоединения. Галитерс обнял Эперита и крепко сжал в медвежьих объятиях. На лице начальника стражи появилась редкая улыбка, выражавшая истинную симпатию. Когда Галитерс отошел в сторону, молодого воина обнял Антифий и дружески потрепал по волосам, приветствуя его и радуясь его возвращению в отряд.

— Ты поступил очень смело, — сказал Антифий, а другие согласно кивнули. — После твоего побега Одиссей признался нам, что в комнате Пенелопы был он, а не ты, а твоя жертва, вероятно, спасла ему жизнь. Не знаю, кто из нас мог бы сделать подобное.

— Вы все могли бы, — ответил Эперит, отмахиваясь от комплимента. — А теперь кто-нибудь скажет мне, кто эти воины?

— Это спартанцы, — сообщил Дамастор, делая шаг вперед и протягивая руку. — Тиндарей передал их Одиссею в аренду в виде свадебного подарка, чтобы помогли ему вернуть назад Итаку.

Об этом моменте Эперит много думал после пробуждения этим утром и боялся его больше, чем чего-либо другого. Отказаться ли от дружеского жеста Дамастора и объявить его предателем перед всеми, не имея никаких доказательств в поддержку обвинения? Или промолчать и подождать подходящего момента — каких-то доказательств, подтверждающих правоту Клитемнестры?

После недолгих колебаний Эперит решил, что последний вариант будет лучшим, и пожал протянутую руку.

Вскоре после этого возобновился марш к морю. Одиссей не вернулся на колесницу, а пошел рядом с Эперитом, сказав, что вопрос его внезапного появления все еще требует объяснений.

— Правда? — спросил Эперит. — Ты из всех людей должен бы знать, что я — человек слова. Я поклялся тебе в верности, и теперь мой долг — помочь восстановить на Итаке правление Лаэрта. Ты действительно ожидаешь, что я позволю тебе и этим неловким быкам, которых ты называешь воинами, в одиночку сражаться с Эвпейтом?

— Конечно, не ожидаю, — рассмеялся Одиссей. — Но мне и в самом деле хотелось бы знать, где ты прятался эти несколько дней, на что жил? И каким образом тебе удалось пробраться на дворцовый оружейный склад и вернуть свое оружие?

— Эту историю я не буду рассказывать, — ответил Эперит, думая о Клитемнестре и зная, что только при одном упоминании ее имени умный царевич все поймет. — Но ты должен ответить мне на один вопрос. Как ты намереваешься восстановить на Итаке правление своего отца с отрядом, имеющимся у тебя в распоряжении? Эти спартанцы выглядят неплохими воинами, они полностью вооружены, явно имеют боевой опыт. Но ведь и тафиане — не дети. Нам повезло разбить тех, которые устроили на нас засаду. Но, по словам Ментора, их армия на Итаке едва ли не в два раза превышает нас количественно.

— Нам на помощь придет народ Итаки, — заговорил Одиссей. — Может, они только рыбаки и крестьяне, но эти люди любят свою страну и верпы царю. Что важнее золота, которое Эвпейт платит тафианам. Но я рассчитываю на Афину. — Он опустил руку в мешок и достал глиняную сову, которую ему вручила богиня. — Ее копье и щит стоят тысячи людей каждый. А когда я использую сову, чтобы призвать богиню, ни одна сила на земле не сможет спасти Эвпейта.

* * *
Темнота начала спускаться до того, как они добрались до побережья, положив конец путешествию в тот день. Пока другие разбивали лагерь, Эперит с Антифием собирали хворост и разводили огонь. Лучник понюхал воздух и объявил, что до моря совсем недалеко. Хотя юноша не обладал нюхом человека, много ходившего по морям, он видел чаек, круживших над лагерем в сгущающихся сумерках. Это подтверждало слова друга.

— Я знаю побережье в этих местах, — продолжал Антифий. — Река впадает в море у большой рыбацкой деревни. Я один раз еще парнем останавливался там. Тогда плыл на торговом судне и помню, как мы выходили на берег, чтобы купить скот на пути домой. Могли даже дойти и до этого места, но это было так давно, что я не помню. Да еще и при таком освещении трудно узнать какие-то приметы. — Он огляделся вокруг. По обеим сторонам лагерь окружали каменистые возвышенности. — Но знаешь, место кажется знакомым. А если я прав, то рядом должен находиться храм Афины.

— О чем ты говоришь, Антифий? — спросил Одиссей, который стоял рядом и наблюдал за последними лучами солнца над пиками горной цепи Тайгет.

— Храм Афины находится на возвышенности недалеко отсюда, вниз по течению. Насколько я помню, он был небольшим. Но ты легко увидишь его силуэт, если еще совсем не стемнеет.

— Ну, тогда я отправляюсь его искать, — объявил Одиссей. — Вернусь к тому времени, как стемнеет.

— Господин! — крикнул юноша, заметив, что Дамастор вместе с группой других итакийцев занят приготовлением ужина. — Ты ведь не пойдешь один? По крайней мере, позволь мне тебя сопровождать.

— Эперит, если бы мне требовалась нянька, то я бы взял с собой старую Эвриклею. А теперь садись у костра и прекрати обо мне волноваться.

Молодой воин чувствовал себя неуютно, наблюдая за уходящим другом. Вскоре к ним с Антифием присоединились другие итакийцы, среди них был и Дамастор. Костер уже хорошо разгорелся, в вечернем воздухе потрескивали искры. Круг света привлек нескольких мотыльков.

Один из спартанцев, высокий бородатый человек по имени Диокл, подошел к костру. Он вежливо попросил одну из горящих веток. В отряде было слишком много народу, чтобы сидеть вокруг одного костра, поэтому Эперит помог Диоклу отнести несколько горящих веток к груде хвороста, который собрали его товарищи. Вскоре разгорелся второй костер. Спартанцы поблагодарили его, и юноша вернулся к своей группе.

Последние красноватые отсветы исчезали за горами на западе. На небе оставалось лишь бледно-розовое пятно, которое предупреждало, что завтра будет еще более теплый день. Но тусклое свечение быстро уступало место темно-синему цвету вечера, появлялись звезды, вскоре они уже блестели и мигали на всех точках горизонта.

Пока юноша наблюдал за ними, его мысли обратились к Пенелопе, которая находилась в импровизированном шатре со своей рабыней Акторией. Шатер стоял рядом со стреноженными лошадьми. Эперит раздумывал, присоединится ли она к ним этим вечером, и вдруг внезапно почувствовал, что что-то не так. Это было ощущение растущего страха, хотя молодой воин не мог понять, что его вызвало. Он огляделся вокруг и инстинктивно опустил руку на рукоятку меча. Но ничего не заметил.

А потом он все понял. Молодой воин снова обвел взглядом круг лиц, освещаемых оранжевым светом костра, и у него все внутри похолодело. Дамастора среди отряда не оказалось.

* * *
Одиссей поставил меч у наружной стены храма и вошел внутрь. Дверной проем оказался таким низким, что ему пришлось пригнуть голову. Попав внутрь, царевич понял, что это фактически не храм, а простой сельский алтарь, ничем не украшенный. Не было никаких сооружений рядом, колонн, поддерживающих крушу (она сломалась и провисла), изысканной настенной росписи на стенах (облупившихся и потрескавшихся), богатых орнаментов, созданных ради ощущения божественного величия. Размер храма составлял примерно четверть большого зала во дворце отца Одиссея, он мог похвастаться лишь жалким каменным алтарем в дальнем конце.

За вошедшим наблюдала плохо сделанная маленькая статуя. Можно было только предполагать, что она представляет Афину.

Небольшой факел висел на стене справа, где для него там мелось специальное углубление. Он догорал, когда вошел Одиссей. Но даже в этом тусклом мигающем свете гость увидел, что храм пуст. По обеим сторонам алтаря лежало по букетику ранних весенних цветов. Вместе с факелом они являлись единственными свидетельствами посещения храма в последнее время. Вероятно, здесь потрудился одинокий крестьянин или какой-то местный набожный человек, в обязанности которого входило освещать единственное помещение и ухаживать за алтарем.

Одиссей встал на колени перед глиняным истуканом и осмотрел его, мысленно сравнивая низкорослую фигуру с гримасой на лице с несравненной и славной богиней, которую она представляла. Но, хотя работа выглядела грубой, царевич почувствовал, что в этом изображении есть что-то от истинной Афины. В сравнении с пышными статуями Афродиты и Геры, которые он видел в других храмах, при взгляде на которые первым делом обращаешь внимание на формы, у этой фигуры было худое тело, узкие бедра и маленькая грудь. Сын Лаэрта вспомнил о мальчишеской фигуре богини. Сведенные брови и прямой нос, который начинался между ними, являлись точным отражением сурового лица Афины.

Рассматривая статую, Одиссей внезапно почувствовал, что в храме появился кто-то еще. Он испугался, что дух Афины может наблюдать за ним сквозь глазницы, проделанные в статуе большим пальцем мастера. Поэтому царевич перевел взгляд на постамент алтаря и закрыл глаза.

— Афина Паллада, — заговорил он вслух, и его голос наполнил пыльный храм. — Путешествие, в которое ты меня отправила, закончилось. Теперь пришло время показать себя в последнем сражении. Я знаю, что ты всегда намеревалась отправить меня воевать. Завтра я возвращаюсь на Итаку.

Дамастор замер в тени в задней части храма. Свет факела тускло отражался от лезвия его вынутого из ножен меча. Предатель снял сандалии и оставил их снаружи, чтобы бесшумно войти в храм. Теперь, когда царевич стоял на коленях перед изображением богини, изменник сделал еще два шага вперед.

— Госпожа, ты всегда направляла мое копье в битве и на охоте, — продолжал Одиссей. — Ты уберегала меня от смерти. Именно ты спасла меня от вепря, который разорвал мне бедро, именно ты послала Эперита, помогавшего мне в моих испытаниях. Ты сделала так, что он поклялся служить мне в твоем присутствии, после того, как ты сделала мне подарок.

Дамастор приблизился еще на два шага и уже поднимал меч, чтобы опустить на шею Одиссею, но внезапно услышал странные слова. О каком подарке он говорит? Одиссей намекает, что видел богиню?

Дамастор слышал о подобных вещах, хотя к таким рассказам обычно относились со скептицизмом, а над рассказчиками часто смеялись. Но здесь Одиссею было некому врать.

— Меня беспокоит твой подарок, госпожа, — Одиссей достал из мешка глиняную сову и поднял перед фигурой. — Я ношу сову с собою везде, и она сейчас со мной. Но приближается время, когда я воспользуюсь ею, чтобы обратиться к тебе за помощью. Завтра я повезу своих людей на Итаку, чтобы возвращать царство моего отца. Но ты знаешь, как мы слабы, госпожа, как нас мало в сравнении с ордой Эвпейта. Именно тогда я собираюсь сломать печать и молить тебя о помощи.

Дамастор посмотрел на глиняную сову и быстро догадался, что это. Мгновение он раздумывал, сработает ли эта вещь для него самого, прикидывал возможности, которые перед ним откроются после того, как он вырвет сову из руки мертвого владельца. В глубине своей черной жадной души изменник уже видел себя новым царем Итаки, божественно назначенным столь великой богиней, как Афина.

— Поэтому я прошу тебя быстро выполнить твое обещание мне, — продолжал Одиссей. — Быстро вступай в сражение, когда я призову тебя, госпожа, иначе все планы и все надежды, которые ты когда-либо возлагала на меня, погибнут под тафианским копьем.

— Или под итакийским мечом, — сказал Дамастор и высоко поднял оружие над головой.

* * *
Эперит встал и покинул круг сидевших вокруг костра. Оказавшись вне пределов слышимости лагеря, он бросился бежать. Руководствуясь шумом реки слева, воин, словно слепой, подворачивал ноги на покрытой ямами и камнями дороге. Он постоянно поднимал голову вверх и направо, пытаясь разглядеть храм на горе. Очень быстро темнело, и юноша боялся, что пропустил его. Наконец, одолеваемый сомнениями и растущей паникой, молодой воин был уже готов повернуть назад. И тогда он его увидел.

Самые последние лучи вечернего света выхватывали низкие черные горбы гор. Силуэт здания просматривался в тусклом свете, едва ли различимый среди скал и искривленных, лишенных листвы деревьев. Несмотря на темноту, Эперит быстро нашел тропинку, ведущую вверх по склону, и начал пробираться по ней вверх. Но в это мгновение он внезапно ощутил приближение чего-то дурного. На него словно накатил страх. Юноша поднял голову и увидел (или подумал, что увидел) фигуру, стоявшую у храма. Она замерла между очертаниями строения и стволом мертвого дерева. За ее спиной небо приобрело пурпурный оттенок. Человек смотрел вниз, Эперит тоже замер на месте. Он не хотел, чтобы его увидели.

Затем фигура исчезла. Эперит не видел, как она уходила, и не мог сказать, вошел ли человек в храм или только что вышел из него. Он вообще не был уверен, видел его или нет. Тут же паника сжала его сердце, и молодой воин понял, что должен бежать, не думая об опасно крутой тропинке или камнях под ногами. Если он не поторопится, то Одиссей умрет.

Даже в темноте, поднимаясь вверх по склону с тяжелым мечом в руке, Эперит смог развить скорость, которую считал невозможной. Им завладела интуиция. Юноша почувствовал, что его будто бы подняла божественная рука и понесла над валунами и небольшими отрывающимися камнями. Он взлетел на верх склона, к крыльцу храма, нашел там меч Одиссея и какие-то сандалии.

Дверь отсутствовала, сквозь зияющий дверной проем Эперит успел рассмотреть мерцание горящего факела, пока последний дневной свет не уступил место вечернему небу. Звук приглушенного голоса разносился по ночному воздуху. Именно он и привел юношу в чувство.

Теперь больше не требовалось проявлять осторожность, и Эперит подскочил к дверному проему и заглянул внутрь. От увиденного у него кровь застыла в венах. Воин опоздал.

У дальней стены на коленях стоял Одиссей и молился перед алтарем около грубой статуей Афины. Дамастор стоял прямо за ним, высоко подняв меч над головой царевича, явно собираясь его опустить. Если бы Эперит появился мгновением раньше, то, возможно, ему удалось бы что-то сделать. Но он подвел друга и богиню, которая доверила ему его защиту.

Но когда отчаяние заставляло его опустить руки, душа юноши вдруг обнаружила, что есть место, дальше которого она не отступит. Самообвинение ударилось о бронзовый стержень характера, и Эперит нашел в себе новые силы и решимость. Еще не все потеряно, сказал он себе, пока еще Одиссей жив.

Что-то сдержало руку Дамастора от нанесения смертельного удара. Слова Одиссея сливались в единую монотонную речь, и Эперит находился слишком далеко, чтобы их разобрать. Удивляясь сам себя, он бросился в маленькое помещение, намереваясь своим мечом нанести удар по изменнику. В то же мгновение нечто невидимое, что удерживало руку предателя, отпустило его, Дамастор опустил меч для смертельного улара, который пройдет сквозь кожу, кости и мышцы шеи Одиссея. Царевич наконец-то понял, что он не один, начал поворачивать голову.

Но Дамастор уже потерпел неудачу. Край меча Эперита опустился на его руку над локтем.

Сила удара оказалась такой, что меч прошел сквозь плоть и кость, и нижняя часть конечности с оружием, все еще удерживаемым замершими пальцами, полетела по воздуху в один из дальних углов храма. Кровь хлынула из обрубка фонтаном, струя била то сильнее, то ослабевала. Большие капли забрызгали Одиссея и алтарь, у которого он молился. Дамастор резко развернулся, частично это произошло от удара меча Эперита. Он в неверии округлившимися глазами уставился на изуродованную конечность и на того, кто его атаковал.

А затем факел погас.

Все помещение внезапно погрузилось во тьму. На мгновение Эперит ослеп и растерялся. Поскольку он ничего не видел, то замер на месте и стал полагаться только на слух. Но из-за внезапной темноты в храме также воцарилась ставящая в тупик тишина. В ней слышалось только тихое шипение погасшего факела. Единственным местом, на котором можно было сосредоточиться, оставалось тусклое свечение одной красной точки.

Потом рядом послышалось шарканье, и Эперит сделал шаг назад. К этому времени глаза уже начали привыкать к тусклому свету, идущему от дверного проема, и он увидел смутные очертания фигур в храме. Дамастор упал на колени, прижимая остатки руки к боку, он рыдал. Юноша увидел, как Одиссей встал и отступил к алтарю.

— Это ты, Эперит? — прошептал Одиссей.

— Да.

Меч в руке Эперита казался тяжелым, мышцы напряглись, и он не мог решить, прикончить ли ему Дамастора или сохранить врагу жизнь. Два шага вперед — и взмах огромного меча положит конец предательству и отправит душу изменника в подземное царство на вечный позор и бесчестье. Но в ужасающем зрелище было что-то, что не позволяло юноше еще пролить кровь. Кровь из изуродованной конечности брызгала на алтарь, словно это была пародия на человеческое жертвоприношение.

Эперит сделал шаг к стоящей на коленях фигуре.

— Вставай, Дамастор. Нужно перевязать твою рану до того, как ты умрешь от потери крови.

— Будь ты проклят! — ответил Дамастор, с трудом поднимаясь на ноги.

Тусклый блеск кинжала был предупреждением Эпериту, но оно пришло слишком поздно.

Он не успел даже шевельнуться, а острие уже разрезало ему грудь. Сильная боль напоминала огонь, распространяющийся по телу. Лезвие входило в его тело медленно и легко, его ничто не останавливало. Потом у него из горла вырвался крик боли, а все мышцы сжались, и юноша тяжело рухнул на грязный пол.

Молодой воин посмотрел вверх и увидел, как темная фигура Дамастора маячит над ним и, как кажется, поднимается все выше и выше, как высокое дерево. Сам же Эперит проскальзывал все дальше и дальше в землю под собой. Его безжалостно тянул вниз гигантский огненный кинжал, воткнутый в сердце. Затем он почувствовал темную липкую жидкость — это его кровь вытекала сквозь пальцы и струилась вниз по груди. Она впитывалась в ткань туники, подаренной ему Клитемнестрой, одежда становилась тяжелой и прилипала к коже. А затем движение вниз прекратилось, и Эперит оказался просто лежащим на полу храма, лениво глядя вверх затуманенным взором. Он был пригвожден к полу разорвавшим его тело ножом Дамастора.

В поле его зрения появился Одиссей, который, словно лев, прыгнул на Дамастора. Они оба исчезли из поля зрения Эперита. Где-то вдали слышались звуки схватки, а потом юноша почувствовал, что кинжал вынимают из его тела, где он застрял между ребер.

Эперит больше не был пригвожден к полу и довольно легко встал. Казалось, ему совсем не мешает рана, суставы не скрипят, как обычно, не стонут мышцы и кости. Он повернулся и увидел Одиссея и Дамастора. Пальцы царевича сжались на горле предателя, и сын Лаэрта всем своим весом давил на них. Изменник бил окровавленным обрубком по боку Одиссея, одновременно стараясь хватать ртом воздух. Но это было бесполезно. Однако он все равно отчаянно пытался сбросить напавшего на него Одиссея и начать снова дышать.

Казалось, что прошла вечность перед тем, как огромная рука прекратила дергаться, и еще больше — до того, как Одиссей убрал пальцы с горла Дамастора и встал. Только тогда он развернулся и принялся искать в темноте друга. Эперит хотел что-то ему сказать, привлечь внимание, но слова отказывались вылетать из горла. Затем царевич опустил взгляд на землю у ног Эперита, и крик боли сорвался с его губ.

Он быстро направился к центру помещения и упал на колени, вытянул руки и схватил что-то длинное и тяжелое, затянул себе на колени и склонил голову.

— Эперит! — произнес Одиссей, и молодой воин внезапно понял, что слова адресованы не ему, а тому, что лежит на полу.

Его охватил леденящий душу страх и дурное предчувствие. Снаружи, вроде бы где-то вдалеке, молодой воин услышал, как что-то приближается к храму, что-то ужасное летит на огромной скорости. Эперит почувствовал желание выбраться из храма и бежать. Но он не только не мог говорить, но и не сумел даже пошевелиться.

Юноша в отчаянии смотрел на тело в руках Одиссея. И когда он начал узнавать его, а правда словно обдала его холодом, молодой воин увидел, как Дамастор поднимается с пола за царевичем.

Но Эперит не чувствовал паники, никакой настоятельной необходимости привлечь к Дамастору внимание Одиссея. Как и он сам, фигура предателя представляла собой только безвредный призрак. Они были мертвы, а звук рассекаемого со свистом воздуха, напоминающего резкие порывы ветра, все приближался. Он был уже около самого входа в храм.

Глава 26 Призраки

Эперит посмотрел на вход. Мгновение там было пусто, призрачный лунный свет прорезал тьму храма и дразнил юношу последним глотком свободы. Он увидел серебристые скалы и ярко освещенные голые склоны снаружи, приятную, вызывающую отчаяние красоту мира, который теперь оказался для него потерян. А затем свет померк. Высокая фигура в черном одеянии, обладающая одновременно великолепными и ужасными чертами лица, заполнила дверной проем. Вначале вошедший посмотрел на Дамастора, потом перевел взгляд на Эперита.

Каждый солдат понимает, какая его ждет судьба. Эперит знал, что когда-нибудь острие копья пронзит его тело или лезвие меча рассечет его плоть. А может, стрела с бронзовым наконечником пронзит сердце. Затем тело в доспехах рухнет в пыль на поле брани, и душа останется без него. Вскоре появится Гермес, который поведет его в подземное царство — владения Гадеса. Там он выпьет забвение прошлого из реки Леты и забудет предыдущую жизнь, станет тенью, проведя остаток вечности в одиночестве, без удовольствий или радости.

Дамастор увидел Гермеса и съежился перед ним. Хотя он не мог говорить, тихий злобный стон вылетел из его эфемерных легких, и конечности призрака затряслись в ужасе. В то же самое время Эперита охватил не меньший страх. Короткая, но сладкая нежность жизни ушла, ее вырвало у него, едва успел все испробовать. Теперь его душа вечно будет жить в пустоте.

Гермес вошел и заполнил храм своим присутствием. Одиссей, который так и держал тело Эперита в руках, не видел его и не слышал полного ужаса бормотания призрака Дамастора, когда бог поманил душу изменника. Такие вещи не предназначались для глаз смертных.

Однако для Эперита они были неизбежными. Он увидел, как Дамастор падает на колени, молча плачет и просит его не забирать, но все же его неумолимо тянет к темной фигуре. Юноша наблюдал, как предатель волочит ноги, сопротивляясь каждому движению, пока через мгновение с его не затянуло под огромный плащ бога, и он полностью не исчез из вида. После этого Гермес обратил взгляд на Эперита, в приказном жесте бог вытянул руку вперед, в направлении молодого воина.

В это мгновение Эперит услышал, как Одиссей произнес его имя. Уголком глаза молодой воин увидел, как друг кладет его мертвое тело назад на пол храма и вытирает слезы тыльной стороной ладони. Все еще стоя на коленях, царевич посмотрел вверх и обвинил богов в жестокости ко всему человечеству.

Эперит с неохотой сделал шаг по направлению к Гермесу. Он хотел остаться с другом, а не разделять судьбу Дамастора. Сделав еще два тяжелых шага по направлению к богу, юноша снова посмотрел на Одиссея. Молодой воин молча умолял его увидеть, что происходит, спасти его от этой судьбы, но подбородок итакийца теперь опустился на грудь, руки он держал на коленях.

Сопротивление Эперита ослабло, он сделал последние несколько шагов к Гермесу. Но когда уже протянул руку, чтобы взяться за ладонь бога, она внезапно повернулась к нему. Эперита словно приковало к месту. Он не мог шелохнуться. Теперь внимание Гермеса было полностью приковано к Одиссею. Проследив за ним взглядом, юноша увидел, что друг держит в руках глиняную сову, которую ему дала Афина.

Царевич перевернул ее в руках, рассматривая каждую деталь печати, но пока Одиссей прикидывал, что с ней делать. Эперит уже понял, что задумал друг.

— Нет! — воскликнул молодой воин, но ни звука не вырвалось у него изо рта. — Эта печать — твоя единственная надежда отвоевать Итаку. Без помощи Афины ты никогда не победишь Эвпейта. Одиссей!

Но его эфемерное тело не могло произнести ничего, в нем не было дыхания, чтобы придать форму словам. Вместо этого единственным звуком оказался щелчок от взломанной пальцами друга печати. Две половинки тут же превратились в пыль и исчезли навсегда.

Одиссей вытер руки о плащ и поднял голову. Через несколько минут он бросил взгляд через плечо, прямо сквозь призрак Эперита на дверной проем, а потом — в каждый угол храма. Эперит проследил за ним взглядом, но богиня не появилась. Однако Гермес не сводил взгляда с Одиссея.

Итакиец впился пальцами в мягкую землю на полу храма в том месте, куда упала пыль, оставшаяся от печати. Он пытался собрать любые кусочки, которые могли остаться от глиняной совы. Не осталось ничего.

— Афина! Богиня, приди ко мне.

— Что ты хочешь, Одиссей? — прозвучал невидимый голос.

Царевич прищурился во тьме храма, но ничего не увидел. Затем он заметил, как в тусклом свете выделается грубое изображение богини. Черты лица не изменились, но, приглядевшись, он увидел блеск, исходивший от черных глаз. Царевич сразу же склонил голову и прошептал ее имя.

— Зачем ты призвал меня? — спросила она. — Я не вижу никаких врагов, по крайней мере, живых. Ты еще даже не добрался до Итаки! Разве ты не собирался призывать меня после возвращения домой?

Одиссей поднял голову и посмотрел прямо на глиняную статую.

— Я собирался так и поступить, госпожа. Но обстоятельства изменились. У меня достаточно ума и смелости, чтобы разгромить моих врагов на Итаке, однако есть одна вещь, которую не способен сдать ни один смертный. Только божество сможет вернуть человеку жизнь.

Он поднял труп Эперита в мускулистых руках и протянул к статуе. Юноша наблюдал за происходящим с чувством глубокого сожаления в душе. Даже Афина не вернет к жизни умершего смертного, поэтому Одиссей зря отказался от последней надежды спасения Итаки. Потом молодой воин услышал голос Афины, укоряющей итакийца. Она говорила, что его просьба — оскорбление богам, ведь ни один человек не имеет права обращаться с этим к бессмертному.

Но, добавила богиня, она обязана выполнить обещание, ибо давала слово.

Эперит повернулся к Гермесу, готовясь быть затянутым под черный плащ. Но бог теперь стоял на пороге храма. Плащ был распахнут, а в тени складок прятался трясущийся призрак Дамастора. Рот предателя раскрылся в беззвучном стоне, его эфемерные руки тянулись к Эпериту, умоляя о помощи. Но юноша ничего не мог сделать, даже если бы и захотел. Мгновение спустя Гермес повел Дамастора в последнее путешествие. Молодой воин снова услышал снаружи свистящие звуки, напоминающие резкие порывы ветра, но на этот раз они не нарастали, а затихали, сопровождаясь тихим отчаянным криком, похожим на плач.

Внезапно Эперит почувствовал тяжесть. Его эфемерные руки и ноги кто-то тянул вниз с неумолимой силой. Ощущение охватило все тело, оно будто сжалось, а потом смялось, и юноша понял, что его засасывает в землю у его ног. Затем молодой воин ощутил сильнейший удар, который бросил его на землю. Его закружило в темноте там, где он упал, но об иол он не ударился. Вместо этого Эперит, шатаясь, полетел вниз. Ощущения лишенного телесной оболочки духа кружились около него, как щупальца вытягивались в стороны, чтобы схватиться за что-нибудь, что могло оказаться в этой пустоте. Как призрак, он, по крайней мере, обладал видением, хоть и в сером цвете, мог улавливать звуки. Другие органы чувств слабо осознавали мир живых, из которого уходили, словно его тело все еще цепко держалось за жизнь. Но, возможно, ему даровали последние воспоминания о человеческом существовании перед тем, как навсегда обречь на жизнь в подземном царстве.

В этом непонятном существовании пуповина оказалась обрезана, и Эперит понял истинное, безнадежное значение смерти. Мгновение человеческого времени его удерживали в вечности пустоты. Эту пустоту нельзя измерить, потому что юноша не мог даже воспользоваться утешением собственных мыслей для заполнения вакуума. Единственное, что молодой воин знал наверняка — это то, что ему дали заглянуть в яму, в которую когда-нибудь сбросят все души. И она оказалась абсолютно черной.

Что-то щелкнуло. Он почувствовал, что лежит около Одиссея, а вокруг разлилась тишина. Затем юноша резко дернулся вперед, его легкие потребовали воздуха. Одновременно в груди затрепетало сердце, оно принялось работать. Каждый орган Эперита возвращался к безжалостной борьбе, которая дает жизнь. У него открылись глаза, и яркость неосвещенного храма показалась почти ослепительной.

Одиссей уставился на него, глаза округлились от ужаса. Затем царевич обратил внимание на разрез на тунике Эперита и стал ощупывать его пальцами.

— Исчезла! — объявил он, и на его лице попеременно отражались то неверие, то радость. — Рана исчезла. Ты вылечился!

— Он не просто вылечился, — поправила своего почитателя Афина. — Как ты себя чувствуешь, Эперит?

Молодой воин осторожно коснулся кончиками пальцев того места, куда входил нож. Там не осталось даже следа шрама. Он попытался сесть, и хотя руки и торс все еще казались тяжелыми, боль отсутствовала полностью. Эперит неловко поднялся на ноги, словно они затекли, и все время с беспокойством ожидал сильной боли или крови из заново открывшейся раны. Однако ничего не произошло. Рана затянулось, его вернули к жизни.

Эперит посмотрел на богиню, желая выразить свою благодарность, но перед ним находилась лишь неживая статуя. Тогда юноша повернулся к Одиссею, чья жертва спасла его.

— Я чувствую себя прекрасно. Боль ушла. Я имею в виду: она совсем ушла.

— Что-нибудь еще? — спросила Афина.

— Да. Я чувствую, будто мне дали новое тело. В груди нет боли, ее нет больше нигде. Не болит то место, куда мне попали копьем на горе Парнас, даже ребра после избиения в Спарте. Я ощущаю себя прекрасно!

— Ты вскоре узнаешь, что и твой слух также улучшился, — добавила богиня. — А также зрение и обоняние. Все твое тело восстановилось и омолодилось.

Несмотря на радость от получения нового тела, Эперит вспомнил, что находится в присутствии богини, и опустился перед ней на колени. Но юноша случайно опустил одно колено на острую гальку и вскрикнул от боли. Статуя рассмеялась. То был скрипучий звук, который напоминал шум, который создается при трении камней друг о друга.

— Может, у тебя и обновленное тело, вылеченное от всех прошлых ран, Эперит. Но ты не защищен от будущих напастей. Даже мы, олимпийцы, чувствуем боль, когда принимаем земную форму. Но теперь вы оба должны вернуться к своим товарищам, которые вас уже ищут. Завтра ты отплывешь на Итаку, Одиссей, чтобы искать свою судьбу. Там тебя ждет самое великое испытание силы и ума из всех, которые ты прошел ранее. И теперь ты не сможешь положиться на мою помощь.

После произнесения этих слов блеск в глазах статуи потух, а темнота в храме сгустилась. Только ветер свистел в ветках мертвого дерева снаружи. Оба поняли, что богиня ушла.

Глава 27 Возвращение

Когда они добрались до побережья на рассвете следующего дня, с кораблями проблем не возникло. Одиссей вскоре нанял два торговых судна и их команды для возвращения на Итаку.

Эперит последним взошел на борт. Когда он двигался по сходням на раскачивающееся на волнах судно, итакийцы возбужденно переговаривались. Они наконец-то возвращались домой, и говорили о любимых местах и звуках своего острова. Эти воспоминания осторожно смешивались с мыслями о семье и друзьях. К людям вернулась целеустремленность, которой не было в Спарте. Они думали о стоящей перед ними задаче. Будучи гостями Тиндарея, они являлись грузом, странниками, воинами, которым предоставили временное размещение из-за их командира. Там только Одиссей представлял какую-то важность, только он мог повлиять на их общую судьбу. Теперь же люди возвращались, чтобы сражаться за все то, что было им дорого. И каждый человек осознавал свою огромную важность в предстоящем сражении. На Итаке они снова станут самими собой, а их копья и мечи бросят вызов узурпаторам в борьбе за право на царство.

Ни Эперит, ни Одиссей не рассказали остальным о сверхъестественных событиях, которые произошли прошлой ночью. По возвращении они сообщили только, что Дамастор оказался предателем и пытался убить царевича. За что изменник и поплатился жизнью. Если Одиссей и рассказал что-то Пенелопе, с Эперитом он этим не делился. И сам юноша не стал рассказывать Одиссею о том, что Клитемнестра предупреждала его насчет Дамастора.

Даже между собой они практически не говорили об инциденте. Эперит поблагодарил Одиссея, причем просто и прямо, как подобает воину. А сын Лаэрта принял слова благодарности, ответив на них лишь кивком. Ни одни из них не упоминал того факта, что Одиссей пожертвовал надеждой вернуть свою родину. Теперь люди просто думали, как лучше встретить вызов, который ждал их впереди. Но оба знали: связь между ними только укрепилась. Каждый спас жизнь другому, а воины о таких вещах не забывают, даже если о том и не говорят вслух.

Из-за штормового моря и сильного дождя путешествие оказалось трудным. Они плыли весь день и всю ночь, сражаясь с сильным ветром. Итакийцы помогали командам судов бороться со стихиями. Эперит сидел в уголке. Его мутило на протяжении всего пути. Юноше приходилось гораздо хуже, чем на пути с Итаки, потому что чувствительность восстановленного тела значительно усилилась. Единственным утешением оказалось то, что спартанские воины страдали, как и он, они пустыми глазами смотрели из собственных уголков на палубе. Лица у всех побледнели и выражали только отчаяние. Никому не удалось заснуть, а когда на следующее утро итакийцы начали кричать, что видят цель, ни спартанцы, ни Эперит не могли разделить их радость.

Казалось, что постоянная качка на волнах не повлияла лишь на одну Пенелопу. Она присоединилась к мужу на носу корабля, чтобы рассмотреть силуэт своего нового дома.

Тяжелые серые тучи не позволили им этим утром увидеть солнце, хотя люди почувствовали восход на востоке. Море стало гораздо более спокойным, что позволило торговым судам бросить якорь у небольшой скалистой бухты у юго-восточной оконечности острова. Это было единственное место около изрезанного скалами побережья, где можно безопасно высадить воинов. Одиссей хорошо знал эту гавань и преднамеренно направил туда капитанов кораблей. Если бы они высаживались у какой-то другой части Итаки, то рисковали бы оказаться обнаруженными, а царевич хотел воспользоваться неожиданностью.

Как только последнюю группу пассажиров доставили на весельной лодке на маленький пляж, покрытой галькой, Одиссей заплатил остаток оговоренной суммы, после чего суда подняли каменные якоря. Команды помахали им и пожелали всего хорошего перед тем, как снова поставить паруса и выйти в море.

Итакийцы несколько минут молча оглядывались вокруг и прислушивались к звукам ноли, которые бились о камни, и ветра, свистевшего среди острых скал перед ними. Одиссей топнул ногой по берегу, покрытому галькой, словно чтобы убедиться в его реальности, затем сложил руки и сделалглубокий вдох, наполняя легкие родным воздухом. Люди не чувствовали необходимости ни в каких церемониях или помпезных словах, чтобы отметить свое возвращение. А когда царевич пошел по узкой и плохо вытоптанной тропинке, которая, петляя, вела на вершину возвышенности, все последовали за ним.

Подъем оказался трудным, но они наконец-то собрались на скалистой вершине, где кружили большие черные птицы и кричали на ветру. Пенелопа встала с краю и смотрела на большие волны с белыми бурунами внизу. Эперит наблюдал за ней и раздумывал в этот момент одиночества, не вспоминает ли она лом, который покинула. Возможно, этой женщине уже не хватает выжженных солнцем долин Спарты, безопасности и удобства дворца и даже знакомых лиц своих родичей. Она развернулась и посмотрела на него, ветер развевал ее одежду и волосы. Мгновение юноша видел сомнения в глазах жены Одиссея. Затем Пенелопа улыбнулась, и снова возвратилась сила ее характера. Станет ли ее жизнь лучше или хуже, но она была теперь связана с мужем и его любимым островом, решившись сделать Итаку также и своим домом.

— Слава богам, что мы вернулись! — сказал Антифий, стоя рядом с Энтеритом. — Мы отсутствовали всего полгода, а кажется, что нас не было двадцать лет.

— А самое трудное еще ждет впереди, — ответил Эперит.

— Но лучше умереть здесь, чем на чужой земле.

Галитерс дал лучнику легкий подзатыльник.

— Не планируй пока умирать, Антифий! Нам надо провести сражение перед тем, как я соглашусь отправить тебя в отставку. И не будет никаких смертей, если я того не разрешу! А теперь прекрати мечтать, пошли со мной. Одиссей хочет, чтобы кто-то из нас немного пошпионил перед тем, как мы начнем гонять тафиан по всему острову. Это и тебя касается, Эперит.

Юношу заинтриговала перспектива разведывательного похода, и он последовал за старым воином к тому месту, где их ждал Одиссей вместе с Ментором и спартанцем Диоклом.

— Снимайте доспехи и оставляйте здесь копья и щиты, — приказал Одиссей. — У моего отца имеются свиные хлева как раз за гребнем вон той горы. И местные пастухи ему верны. Перед тем, как мы начнем строить какие-то планы по захвату дворца, я хочу задать им несколько вопросов, но нельзя их напугать. Ведь если воины придут в полных доспехах, пастухи могут запаниковать. Держите мечи наготове. А ты, Антифий, возьми свой лук, но ничего больше. Ментор, ты остаешься за главного в наше отсутствие. Выстави дозорных и проследи, чтобы все отдохнули и поели. Не бойся использовать имеющуюся у нас провизию, поскольку в хозяйстве достаточно еды. А в источнике Аретусы к северу отсюда достаточно воды.

— Я его знаю, — сказал Ментор перед тем, как отправиться отдавать приказы.

В бурном море, вдали от глаз наблюдателей, на одном из торговых кораблей переставили парус, чтобы поймать южный ветер. Парусина громко шлепала, надуваясь. Судно стало медленно уходить от второго торгового корабля и, скользя по волнам, начало путь на север — в пролив между Итакой и Самосом.

* * *
Перед тем, как они добрались до гребня горы, Эперит услышал хрюканье и топот свиней, которые то и дело перемежались криками людей. На мгновение в животе появилось неприятное ощущение от нервного ожидания, но вскоре он уже стоял на вершине и смотрел на грязные поля. Жирные боровы и свиноматки валялись в грязи, хрюкая от удовольствия. Маленькие розовые поросята бегали вокруг них, счастливо играя. Два молодых человека стояли в грязи, доходившей им до лодыжек, у них имелись мешки, перекинутые через плечо. В мешках лежали желуди и кизил, которыми пастухи кормили своих подопечных.

Молодые люди увидели незнакомцев, но вместо того, чтобы их поприветствовать, побросали мешки и побежали к большому дому, окруженному стеной. Здание было расположено в центре грязных пастбищ. Через несколько минут свинопасы появились из каменного строения с двумя товарищами. Все четверо были вооружены длинными и крепкими палками, они явно не собирались оказывать незнакомцам радушный прием. Их сопровождало несколько собак, которые принялись яростно лаять при виде группы воинов. Один из молодых людей подошел к стене и запер ворота, чтобы и собаки остались внутри, а нежеланные посетители не зашли.

— Кто вы такие и чего хотите? — крикнул он.

— А это случайно не Эвмай? — прищурился Галитерс. — Он обычно всегда вел себя дружелюбно с незнакомцами.

— Дела на Итаке изменилась после нашего отплытия, — напомнил ему Одиссей. — Он не ожидает нашего возвращения.

Сын Лаэрта сделал несколько шагов по направлению к дому и вытянул руку ладонями вперед, демонстрируя мирные намерения.

— Положите оружие. Мы пришли, как друзья, верные царю.

Мужчины и не думали опускать палки, а их черные собаки залаяли еще громче.

— Какому царю? — крикнул Эвмай. — Политерсу или Лаэрту?

Вернувшиеся воины пораженно переглядывались. Намек на то, что Эвпейта сбросил гораздо более жестокий и безжалостный Политерс, не стал хорошей новостью.

— Мы чтим нашего господина Лаэрта, истинного хозяина этих островов. А наши мечи выступят против любого, кто с этим не согласен.

Эвмай открыл ворота и приказал собакам возвращаться на свои места.

— Тогда добро пожаловать, друзья, — сказал он, а его товарищи опустили оружие. — Заходите и перекусите с нами, чтобы мы могли узнать ваши имена и цель появления здесь.

— Ты знаешь и одно, и другое, — ответил Одиссей, направляясь вниз со склона и по узкой дорожке, которая вела к хозяйству.

Эвмай резко вдохнул воздух и упал на колени со слезами счастья на глазах. Другие последовали его примеру, в неверии повторяя имя Одиссея.

— Вы вернулись, мой господин! — закричал Эвмай. — Пусть боги благословят этот день, и простите нас за то, что не проявили гостеприимства, но после вашего отплытия случилось столько всего ужасного! Эвпейт воспользовался вашим отсутствием, чтобы сбросить Лаэрта, он сам сел на трон. Затем его сменил Политерс и теперь правит бронзовым кулаком. Любое открытое неповиновение наказывается смертью. Новостей о вас у нас никаких не было, хотя мы каждый день молились о возвращении.

Одиссей взял раба за руку и поднял на ноги, жестом показывая остальным, чтобы тоже встали.

— Я слышал про Эвпейта. Ментор бежал и нашел нас на Пелопоннесе. Но я не знал про Политерса. Награда предателя — быть преданным. Эвпейт теперь все это испытал на себе. Но, боюсь, Политерс окажется более трудным противником, если я попробую отвоевать Итаку.

Эвмай кивнул.

— Это так. Несомненно, Ментор рассказал вам про тафиан, но он не мог знать, что сейчас здесь расквартирован целый гарнизон — сто человек. Это будет трудная задача, только если с вами не прибыла армия.

Произнося эти слова, он поднял голову с внезапным блеском надежды в глазах. Но Одиссей покачал головой.

— Царь Тиндарей дал нам сорок спартанцев. Они отдыхают с другой стороны возвышенности. Но в целом нас меньше шестидесяти человек. А на других островах есть тафиане?

— На Закинфе, Самосе и Дулихии правят те, кто поддержал восстание. Если только появляются какие-то намеки на недовольство, Политерс отправляет целый корабль с тафианами. Через день или два все беспорядки прекращаются. Но по большей части они остаются здесь. Политерс — не дурак. Он всегда боялся, что когда-нибудь вы вернетесь и потребуете назад свое наследство. Оттого-то и собирает здесь силы, готовясь к вашему возвращению.

— А моя семья? — наконец спросил Одиссей, хотя этот вопрос все это время беспокоил его больше всего.

— Вашу мать и сестру держат во дворце, а Лаэрта — в плену, в бывшем доме Эвпейта. Его охраняет Корон. Эвпейт очень боялся его убить, но из дворца доходят слухи, что новый царь намерен казнить Лаэрта.

— Значит, мы прибыли вовремя, — объявил царевич, выражение его лица сделалось целеустремленным. — Скажи мне, а ты или кто-то из твоих товарищей не собирается сегодня отводить свиней в город?

— Да, двое из нас сегодня планировали идти в полдень.

— Хорошо. А теперь послушай меня. Я хочу, чтобы ты расспросил самых верных людей в городе. Сообщи им, что я вернулся, выясни, кто намерен рядом со мной сражаться против Политерса. Те, кто хочет это делать, должны быть готовы присоединиться к нам в любую минуту. Найди человека, который позволит тебе у него переночевать. Когда я тебя позову, ты должен как можно быстрее собрать отряд. И будь постоянно наготове, ты можешь потребоваться мне гораздо быстрее, чем ожидаешь.

— Я все сделаю, господин, — ответил Эвмай.

Забили полудюжину свиней, туши разделали, а Антифия отправили за остальными воинами отряда, чтобы тот привел их в усадьбу. К тому времени, как все добрались до хозяйства и поели, стояла уже середина утра, поэтому Эвмай и другие свинопасы поспешно собрали дюжину свиней для отправки в город. Они свистнули собак, а потом своими длинными палками стали сгонять животных в стадо. Когда они уходили, Одиссей опустил руки на плечи свинопаса и посмотрел ему в глаза.

— Пенелопа и ее рабыня останутся здесь, — сказал он. — Я также оставлю пару людей ее дяди для защиты госпожи. Но если мы не вернемся, ты должен проследить, чтобы они сели на корабль, отплывающий на материк. Понял меня?

Эвмай уже собирался ответить, но тут поймал успокаивающий взгляд новой жены хозяина. Она разговаривала с Акторией, но услышав слова мужа, подошла и встала перед ним.

— Ты недооцениваешь меня, Одиссей, если думаешь, что я позволю оставить себя заботам других. Если уходишь, то я последую за тобой.

— Сражение — не место для женщины, — ответил муж ровным, но приказным тоном. — Если мы потерпим поражение, то тафиане будут безжалостны к пленным. Для женщины смерть — благословение в сравнении с тем, что они с тобой сделают. Нет, я должен знать, что ты в безопасности, Пенелопа, и что если я умру, то тебя доставят назад домой.

Она с вызовом встретила его суровый взгляд, и все могли видеть ее царское происхождение и воспитание.

— Мой дом теперь — Итака, — объявила она. — Я буду жить здесь или умру здесь. Я не вернусь в Спарту, чтобы провести остаток дней во вдовьем наряде. Мое место — быть рядом с тобой и разделить твою судьбу, какой бы она ни оказалась.

Они стояли друг напротив друга и смотрели в глаза. Тень неизбежного расставания окружила их, принеся с собой внезапную неуверенность и страх, когда оба поняли, что могут никогда больше не увидеться. Пенелопа смотрели на грубые черты лица мужчины, которого она когда-то ненавидела (или пыталась себя в том убедить). Теперь сама мысль о расставании с ним представлялась невыносимой.

Одиссей встретился с ней взглядом и понял, что Пенелопа — это фундамент его будущей жизни. В ней он найдет целостность, которой недоставало молодому царевичу.

Он осторожно и нежно вытянул руку и погладил ее руку кончиками пальцев. Почувствовав мягкое тело женщины, Одиссей вспомнил слова Пифии, и они придали ему сил. Здесь уже находилась спартанская царевна, о которой говорила прорицательница. А разве она не сообщила и о том, что ему судьбой предназначено править? Что он станет царем? Одиссей ободряюще улыбнулся жене.

— Пока еще ты не станешь вдовой, Пенелопа, — сказал он ей. — Если только меня не обманули боги, я не умру, пока не стану царем этих островов. Поэтому мужайся и делай так, как я прошу. Если ты уже что-то поняла во мне, то знаешь: я не сдамся просто так.

Она мгновение неотрывно смотрела на него, затем кивнула и опустила глаза. Одиссей тут же повернулся к Диоклу, который находился рядом.

— Выдели двух своих лучших людей, чтобы остались здесь с моей женой и ее рабыней. Остальные — готовьтесь! Теперь мы отправимся маршем к горе Неритон и посмотрим, как Политерс приготовился к нашему прибытию.

Царевич кивком показал Эвмаю, что тот может трогаться в путь. Прочие принялись надевать доспехи и готовиться к сражению. Они чувствовали, что бон скоро начнется. Пенелопа больше ничего не сказала мужу, она развернулась и отправилась в каменный дом.

* * *
Со склонов горы, расположенной к югу от города, они увидели все, что требовалось выяснить про оборону Политерса. Все его силы базировались внутри дворцовых стен, только лишь иногда патруль выходил из ворот, чтобы пройтись по улицам Итаки. Однако даже сотне вооруженных воинов противостояли высокие дворцовые стены, толстые деревянные ворота и открытый участок перед ними. Они оказались достаточно серьезным препятствием, которое позволило бы отразить атаку гораздо более многочисленной и лучше вооруженной армии, чем имелась у Одиссея.

Во время долгого марша от усадьбы Эвмая люди много рассуждали, и большинство считало, что они атакуют, как только прибудут на место. Но даже при использовании неожиданности и при поддержке жителей города, вид надежно охраняемого дворца дал им понять: атака в дневное время невозможна. Но это не остановило Одиссея, который был полон уверенности, энергии и целеустремленности. Царевич приказал оставшимся спартанцам разбить лагерь, а итакийцам, которые хорошо знали остров — разделиться на две группы и провести разведку с двух флангов города. Их главной задачей было обеспечить отсутствие тафианских аванпостов, чтобы те не могли предупредить об их атаке.

Одиссей также приказал им искать слабые места и собирать информацию об оборонительных сооружениях и организации обороны противника.

— Лучший для нас вариант — это убить Политерса, — заявил Эперит. — Я могу перелезть через стену после наступления темноты, пока они ужинают, после чего проберусь в его комнату. Когда он отправится спать, то будет незащищен. Именно тогда я его и убью.

Ментор с ним не согласился.

— Даже если ты выяснишь, какая из комнат — его, ты никогда не сможешь пробраться во дворец так, чтобы твое присутствие не обнаружили. Все правители в Греции боятся покушения, поэтому я гарантирую: столь ненавистный узурпатор, как Политерс, имеет личную стражу. В нее входят лучшие воины, они постоянно находятся рядом с ним. Наиболее подходящий для нас вариант — атаковать перед рассветом. Мы приставим лестницы к стенам и заберемся во дворец, пока большинство врагов все еще спит.

— Я не планирую делать ни то, ни другое, — заявил им Одиссей. — Я обсуждал вопрос с Галитерсом, и мы согласились: лучше всего выманить тафиан наружу.

Он быстро объяснил свой план. Горожане убьют один из тафианских патрулей, потом убегут на подготовленные позиции на горе Неритон. Конечно, Политерс не испугается группы крестьян без доспехов и должного оружия, но он не позволит подобному неповиновению остаться безнаказанным. Поэтому правитель отправит значительную часть своих сил подавлять восстание. Они попадут в засаду, устроенную почти шестьюдесятью полностью вооруженными воинами. После этого штурм дворца, в котором останется недостаточное количество защитников, станет кровавой, но быстрой формальностью.

Одиссей уверенно улыбнулся, затем повел Ментора и остальных воинов из своей группы сквозь заросли деревьев, чтобы обогнуть гавань и западную оконечность города. Эперит отправился с Галитерсом в противоположном направлении. Их сопровождали Антифий и еще пять человек. Они двигались осторожно, выстроившись в затылок друг другу, прячась за скалами, кустами и деревьями, чтобы их не заметили из города внизу, когда итакийцы медленно к нему спускались. Везде вокруг них свободно пели птицы, ветер шевелил листву, а теплый воздух был наполнен сильным запахом моря. После того, как богиня вернула Эперита к жизни, сила его ощущений значительно увеличилась. Теперь он лучше осознавал все окружающее. Юноша не только стал лучше видеть днем и ночью, его слух и обоняние тоже сделались острее и работали на большем расстоянии.

Но новая жизнь, которую ему даровали, улучшила не только его физические ощущения. Теперь он также осознавал и вещи, находящиеся за пределами видимого мира, мира звуков и запахов. Эперит внезапно понимал, что кто-то собирается с ним поговорить, он поворачивался к человеку до того, как тот успел открыть рот. Юноша точно также интуитивно предчувствовал движение за мгновение до того, как оно происходило. Это позволяло ему быстрее реагировать и двигаться со скоростью, которая выводила из равновесия других. Изначально новые способности его пугали, но он быстро к ним привык и приспособился.

Еще одним преимуществом стало ощущение присутствия других людей. Через некоторое время после того, как отряд начал спускаться по не очень густо покрытым лесом склонам, приближаясь к самым крайним домам Итаки, Эперит понял, что за ними кто-то идет.

Деревьев стало еще меньше, не оказалось и прикрытия, поэтому воины перебрались через стену в виноградник, чтобы лоза закрывала их передвижения от нежелательных наблюдателей. Здесь сотоварищи Эперита двинулись дальше, а сам он развернулся и направился назад к стене, доходившей до груди, чтобы ждать преследователя там. Вскоре юноша услышал, как кто-то очень осторожно приближается. Человек явно был маленьким и легким, он создавал очень мало шума. Если бы не улучшившийся слух молодого воина, он, вероятно, никогда бы не догадался о преследовании.

Преследователь ненадолго замер, прислушиваясь, затем положил руку на стену над головой Эперита и стал перебираться.

Мгновение спустя молодой воин схватил его за тунику и с глухим ударом бросил на землю, потом выхватил меч и прижал острие к открытой шее пленника…

И увидел, что поймал мальчика не старше десяти лет.

— Не беспокойся, — заверил его Эперит, убирая меч. — Ребенка я убивать не стану. А теперь вставай и представься.

— Меня зовут Аркесий, господин. Моя семья верна царю. Я знаю, что вы тоже должны быть другом Лаэрта. Я видел вас с Галитерсом.

— Это молодой Аркесий? — спросил Галитерс, возвращаясь с остальными членами группы. — Где твои отары, мальчик?

— Большую часть овец съели тафиане. Нам оставили только самых тощих, и они пасутся с другой стороны горы. А Одиссей с вами?

— Да, парень. А если ты хочешь, чтобы тафиане прекратили воровать твоих овец, то тебе лучше ответить на несколько наших вопросов. — Начальник стражи наклонился, чтобы его глаза оказались на одном уровне с глазами мальчика. — Только не преувеличивай, Аркесий, скажи нам, сколько их.

— Пять раз по двадцать и три, не считая Политерса и Эвпейта, который теперь стал пленником.

— Очень четкий ответ, — сказал Галитерс, приподнимая одну бровь. — Одиссей захочет поговорить с твоим отцом. Где он?

— Его убили тафиане, когда он пытался остановить их… Они воровали наших овец.

Галитерс потрепал длинные волосы мальчика и распрямился.

— Значит, мы заставим их за это заплатить, Аркесий, не беспокойся! Иди назад к своим овцам, а мы займемся нашими делами.

Галитерс повернулся, чтобы идти, но мальчик ухватил его за плащ.

— Тафианам частично платят вином, но поставки запаздывают на неделю. Сегодня вечером с материка должен прийти корабль, и они отправят несколько человек для сопровождения повозки из гавани. Я подумал, что следует вам это сообщить. Тафиане злятся, а Политерс боится, что они выплеснут злобу на него, если вино не придет.

— Хороший мальчик, — сказал ему Эперит, понимая, что предлагает парень. Если им удастся каким-то образом не дать доставить вино во дворец, возможно, тафиане поднимут восстание и сделают за них работу.

— Есть кое-что еще, господин, — сказал пастух. — Именно поэтому я последовал за вами. Тафиане находятся и в лесу. Они недавно вышли из города и направились на вершину горы. Я думал, что там, наверное, был Одиссей.

— Борода Зевса! — воскликнул Галитерс. — Они обнаружат лагерь! Пошли, мы не можем терять ни мгновения!

Глава 28 Тафианское вино

Они побежали назад мимо деревьев, не беспокоясь о том, заметят их из города внизу или нет. Теперь все зависело оттого, успеют ли они добраться до лагеря раньше тафиан. Если люди Политерса захватят спартанцев врасплох, то их перережут. Одним ударом Одиссей потеряет половину своих воинов, а также и расчет на неожиданность, который был столь важен для успеха его плана.

Тренировки, проводившиеся Галитерсом в Спарте, помогли итакийцам набрать хорошую форму, и они могли бежать весь день, только доспехи и оружие снижали темп. Тяжелые мечи и копья высасывали силу из их тел, когда воины взбирались по крутым склонам. Из-за этого они продвигались медленнее, чем хотели бы, и ругались себе под нос, а при приближении к месту расположения лагеря замедлили темп и вообще перешли на осторожный шаг.

Лагерь разбили в ложбине, окруженной деревьями и кустами. Его могли разглядеть только те, кто стоял на самой вершине горы. Подходы к ложбине скрывались растительностью, и поэтому отряд смог подойти достаточно близко до того, как Галитерс подал знак остановиться. Эперит находился с ним во главе строя и, оставив других среди камней, они поползли к зарослям кустов, чтобы получше рассмотреть происходящее.

— Я слышу голоса, — прошептал Галитерс.

— Да, и вон в тех кустах находится вооруженный человек. Видишь его?

— Мои старые глаза видят не так хорошо, как раньше. Наверное, это часовой. Но спартанец или тафианин?

— Ни тот, ни другой, — ответил Эперит. — Это итакиец.

— Значит, Одиссей нас обогнал, — сделал вывод Галитерс и поднялся на ноги. Он поднял копье над головой, чтобы привлечь внимание дозорного, затем вышел на открытое место.

Эперит махнул остальным, чтобы следовали за ними. Им навстречу вышел воин с мрачным видом.

— Лучше сходите и взгляните сами, — сказал он, показывая на лагерь.

Юноша почувствовал тяжесть в низу живота, словно проглотил камень. Галитерс встретился с ним взглядом, выдававшим его собственные опасения. С неохотой раздвигая деревья, они спустились вниз в ложбину. Другие последовали за вожаками, Аркесий сопровождал отряд.

Их взору представилось ужасное зрелище. Тела спартанцев лежали везде, перемешиваясь с доспехами и сломанным оружием. Во многих местах пыль была залита кровью, причем не только там, где упали спартанцы. Это означало, что они убили, нескольких тафиан до того, как сами пали, побежденные численным превосходством. Одиссей и другие итакийцы мрачно смотрели на многочисленные трупы. При виде Галитерса и его группы их настроение заметно улучшилось. Они радовались, что, по крайней мере, эти товарищи остались живы. Но никто никого не приветствовал.

— Мальчик-пастух сообщил нам, что на горе находятся тафиане, — сказал Эперит, показывая на Аркесия. — Но как вы поняли, что нужно так быстро вернуться?

Одиссей в отчаянии покачал головой.

— Мы перешли дорогу между Итакой и гаванью, надеясь подняться на гору к северо-западу от города. Оттуда мы увидели корабль, выходивший из залива в проливы. Это был один из спартанских кораблей, которые доставили нас сюда.

Галитерс сплюнул в пыль.

— Значит, предательство, — сделал вывод он.

— Они продали нас и своих соотечественников за несколько кусков серебра. Догадываюсь, что Политерс отправил большой отряд удерживать перешеек между двумя частями Итаки, а какой-то злобный бог привел их прямо к нашему лагерю.

— Так что мы будем теперь делать? — спросил Галитерс. — Нам нельзя здесь оставаться. Политерс наверняка пришлет сюда еще один отряд, он может сделать это в любое время. Капитан корабля должен был сообщить, сколько высадилось человек, поэтому он знает: нас осталось совсем немного. По крайней мере, тиран захочет взглянуть на тела, чтобы проверить, есть ли среди них ты, Одиссей.

— Нам нужно найти какое-то судно, чтобы вернуться на материк, — с подавленным видом сказал Ментор. — Я не вижу никакого другого варианта. Даже если спартанцы и убили столько же человек, сколько потеряли, Эвмаю все равно потребуется нанять семьдесят верных итакийцев, чтобы мы сравнялись с тафианами количественно. Но даже и тогда у Политерса будет преимущество — высокие, хорошие охраняемые стены и лучше оснащенные воины. К тому же, мы утратили наше преимущество — появление больше не будет неожиданным. Борьба за возвращение нашей родины всегда представлялась сложной, а теперь это стало вообще невозможным.

— Ничто из этого больше не имеет значения, — сказал Одиссей. — Смотрите.

Он показал на один из трупов спартанцев. У мужчины были короткие черные волосы и борода, он лежал с закрытыми глазами, словно спал. Из живота торчала стрела, вокруг нее растеклось темно-малиновое пятно. Эперит его не узнал, и не знал он и имени этого человека.

— И что? — спросил он. — Кто это такой?

— Один из тех, кого Диокл назначил охранять Пенелопу. Второй лежит вон там. Они должны были находиться в усадьбе вместе с ней. Но они лежат здесь, а это означает, что Пенелопа убедила их последовать за нами. Вы же слышали, как она говорила, что отправится за мой. Она именно так и сделала.

— Значит, ее забрали тафине? — спросил Галитерс.

— Не сомневаюсь в этом. А значит, у меня нет выбора. Если среди вас найдутся те, кто последует за мной, то я собираюсь атаковать сегодня ночью.

Галитерс был мрачен. Отвечал он напряженным голосом и кратко:

— Каждый из присутствующих здесь воинов атакует вместе с тобой. Этот остров — их дом. Здесь у нас у всех жены и дети, за которых стоит бороться. Единственный, про кого я не могу это сказать — Эперит. Я стал уважать тебя за то время, которое мы провели вместе, — сказал он, поворачиваясь к юноше. — И я готов доверить тебе свою жизнь. Но ты провел на Итаке всего несколько ночей, и я не перестану тебя уважать, если ты вернешься на материк и продолжишь искать счастье там.

— Да, — согласился Одиссей. — Я обязан тебе жизнью, Эперит, а ты обязан мне. Но я не могу просить тебя пожертвовать жизнью ради острова, о котором ты ничего не знаешь.

— Ничего не знаю? — фыркнул Эперит. — Разве я не слышал, как ты и остальные воины из отряда говорили о каждой скале и утесе, каждой поросшей лесом горе, каждой оливковой роще и каждой девушке на Итаке? Я знаю названия всех мест на этом острове от страдающих на чужбине воинов. Его приметы столь хорошо мне знакомы, что я чувствую, будто родился здесь. Итака теперь и мой дом, и я верен ее царевичу. Я буду убивать тафиан ради тебя, даже если это означает верную смерть. Но если вы готовы меня выслушать, то у меня есть лучшее предложение.

Остальные посмотрели на него вопросительно.

— Мальчик-пастух сообщил нам то, что мы можем использовать. Он сказал: тафиане начинают беспокоиться из-за того, что опаздывает предназначавшийся им груз вина. От восстания против Политерса их останавливает только одно — обещание, что вино доставят сегодня.

— Вероятно, его доставили на том торговом судне, которое я видел заходящим в гавань, когда уходил спартанский корабль, — сказал Одиссей.

— Значит, нам нельзя терять время. Политерс явно послал несколько человек для сопровождения груза во дворец. Но если нам удастся их перебить и уничтожить груз, то тафиане восстанут. Возможно, нам даже не придется против них сражаться.

— У парня есть мозги, а не только мускулы, — заявил Галитерс, хлопая Эперита по плечу. — Хорошая идея. Как считаешь, Одиссей?

— Я считаю, что вам двоим нужно сражаться, а думать буду я. Груз вина — важный момент, но уничтожать его не следует. Наоборот, — он прищелкнул пальцами и улыбнулся, — я хочу удостовериться, что груз доставят во дворец в целости и сохранности.

* * *
Одиссей с подчиненными наблюдал, как торговый корабль выходит из гавани. Солнце садилось за горами на Самосе — с другой стороны пролива, который разделял два острова. Судно рассекало ровную поверхность воды, и она словно кипела по бокам корпуса, да еще казалась красной в лучах заходящего солнца. Моряки шли на север, за кораблем тянулась длинная овальная тень паруса. Через некоторое время он исчез из виду, а с воинов отряда Одиссея, наблюдавших за ним, будто спали чары. Они начали готовиться к засаде.

Вскоре отряд услышал скрип перегруженной повозки, которая катилась по дороге, идущей от гавани. Это была та же самая дорога, по которой итакийцы шли под приветственные крики горожан полгода назад. Однако теперь там звучали только голоса приближающихся тафиан, а время от времени — стук от удара палкой по спине какого-то несчастного животного.

Эперит ждал вместе с Одиссеем, скрываясь среди тополей, где произошла успешная драка с Полибом. С ними находились Антифий и еще пять воинов, которые напряженно ждали появления тафиан. Оставшиеся воины под командованием Галитерса и Ментора спрятались за каменной стеной с другой стороны дороги и готовили оружие к бою.

Юноша держал меч в руке, а Одиссей приготовил стрелу и огромный лук из рога, подаренный ему Ифитом в Мессении.

Рядом с ними Антифий тоже достал стрелу из колчана, висевшего у него на боку, лучник приготовился к стрельбе. Казалось, он перестал дышать, ожидая появления в поле зрения первого воина.

Как только Антифий натянул тетиву из бычьих кишок, из-за поворота дороги, идущей от залива, появился первый человек. Сразу за ним следовали еще два. Все были высокого роста и хорошо вооружены. Два вола тащили большую повозку с высокими бортиками. Еще два воина, старшего возраста и более тучные, сидели прямо за напряженно идущими животными. За спинами у этих двух мужчин стояло множество глиняных сосудов в плетеных корзинах, сделанных, чтобы амфоры не разбились при ударах друг о друга во время транспортировки, а ценное вино не пролилось.

Никто не пошевельнулся. Итакийцы много раз совместно участвовали в сражениях и знали, что время наносить улар еще не пришло. До того, как тафиане появились в поле зрения, Эперит ощущал волнение, но теперь, когда до начала боя оставались считанные мгновения, напряжение из его тела ушло, и юноша снова стал очень остро чувствовать все, что его окружало. Он улавливал мельчайшее движение, каждый звук и, несмотря на сумерки, даже каждую деталь во внешности врагов. Молодой воин заметил красноту их щек, и это означало, что они уже попробовали вино. Стало видно, как у них горят глаза — эти люди радовались, надеясь, что сегодня напьются до потери чувств. Но ночь для них никогда не наступит, их взгляды вскоре померкнут навсегда.

Одиссей тихо подал сигнал Антифию, показав вначале на себя, потом на возницу. Так он обозначил выбранную цель. Спутник сына Лаэрта кивнул в ответ и показал на тафианина, идущего первым. В тусклом свете раннего вечера стрелять будет не очень легко, но Эперит верил — оба его друга попадут по целям. Затем царевич встал на одно колено, подождал, пока его соратник сделает то же самое. А потом тетива их луков зазвенела одновременно.

Обе выбранные жертвы упали. Возница рухнул на бок и вывалился из повозки, а воин, который шел первым, схватился за горло — туда попала стрела Антифия. Потом тафианин рухнул на землю. Скрипящая повозка остановилась, и на мгновение воцарилась тишина. Выжившие наемники напряженно оглядывались вокруг. Затем Эперит вскочил на ноги и с криком бросился на них, подняв меч над головой. За ним последовали другие, безумно крича, пока преодолевали небольшое расстояние, отделявшее деревья от дороги.

Один тафианин предпринял попытку снять щит со спины, одновременно поворачиваясь к нападавшим, но не смог удержать вес, поскольку торопился, и выронил его. Мгновение спустя Эперит снес ему мечом голову с плеч, и она поскакала по дороге в направлении гавани. Оставшийся сидеть на повозке мужчина разрыдался и поднял руки вверх, прося сохранить ему жизнь. Говорил он на жутком диалекте, который звучал просто ужасно. Эперит понял, что этот противник не собирается принимать участия в схватке, поэтому проигнорировал его и стал искать еще одного воина, который, как он видел, уклонился от удара меча Галитерса. Последний из врагов понесся по дороге в город.

Антифий выбежал из укрытия вслед за своим командиром и поднял лук, чтобы застрелить убегающего тафианина. Но еще до того, как он успел выпустить стрелу, Ментор и другой воин перемахнули через каменную стену, бросились на тафианина и одновременно своим весом прижали его к земле. Противник яростно сопротивлялся, им удалось его успокоить только после того, как товарищи подоспели на подмогу.

Странно, но когда двух выживших тафиан привели к Одиссею, их поведение немедленно изменилось. Они словно поменялись местами. Когда Одиссей представился, старший, который лепетал, словно безумец, умоляя о пощаде, замолчал и уставился на царевича с вызовом. Однако молодой парень сжался от страха и стал просить сохранить ему жизнь. Он упал на колени перед сыном Лаэрта и обхватил его ноги руками.

— Не убивайте меня, господин! — кричал он с сильным акцентом. Произносимые им слова было трудно разобрать. — Сохраните мне жизнь, и я стану сражаться на вашей стороне против Политерса. Мы приплыли сюда в поддержку Эвпейта. Но после того, как он был низложен, многие из нас лишились оснований вообще оставаться здесь!

— Заткнись и не унижайся, сопляк, — проворчал его товарищ.

Ментор тут же дал старшему подзатыльник, чтобы заткнулся он сам.

— Я сохраню тебе жизнь, — сказал Одиссей. Стоявший на коленях мужчина удивленно поднял голову. — Если ты поможешь мне пробраться во дворец.

— Ничего не говори, Мент, — приказал старший тафианин и тут же заработал еще один удар. На этот раз у него из одной ноздри струйкой потекла кровь. Это показывало, что терпение Ментора на пределе.

— Что скажешь? — настаивал Одиссей. — Я дарую тебе жизнь. В обмен на это ты проводишь меня во дворец.

Внезапно воин заколебался, но когда Одиссей поднял меч и приложил острие к его горлу, то быстро сглотнул и кивнул.

— Я сделаю это. Я расскажу вам все, что нужно знать об обороне Политерса. Если вы сейчас позволите мне вернуться, то я открою вам ворота среди ночи.

— Не смеши меня, Мент, — нахмурившись, ответил Одиссей. — Я собираюсь ехать на этой повозке к дворцовым воротам, а ты будешь сидеть рядом со мной. А в обмен на свою жизнь ты не только скажешь стражнику, что я — один из купцов, доставивших вино, но и проследишь, чтобы меня приняли и разместили на ночь. Затем, когда дворец будет спать, ты поможешь мне открыть ворота, чтобы вошли остальные мои люди. И все это время ты будешь оставаться рядом со мной — достаточно близко, чтобы я мог перерезать тебе горло, если соберешься раскрыть кому-то мое имя. И только после того, как на Итаке не останется Политерса и твоих соотечественников, я дарую тебе жизнь. Ты понял?

— Да, господин, — с готовностью закивал Мент. — Я уже сказал вам, что не люблю Политерса. Я сделаю все, что вы сказали — и еще больше, если потребуется.

— Я ему не верю, — заявил Ментор. — Сейчас он скажет все, что угодно — ведь твой меч царапает его нежную шею. А что будет, когда он окажется в окружении друзей, в безопасности, внутри дворца, когда ему будет угрожать только твой кинжал? Тогда трус найдет в себе смелость и достаточно быстро вспомнит про чувство долга — долга перед Политерсом! Какой-то бог лишил тебя ума, Одиссей, если ты собираешься зайти во дворец при помощи этой змеи.

— Я даю вам слово чести, как воин, и призываю всех богов в свидетели, — объявил Мент, встал и посмотрел в глаза обвинителю.

— Я не верю ни одному слову тафианина, — ответил Ментор, доставая меч из-за пояса, потом протянул его рукояткой вперед молодому воину. — Но если ты убьешь своего товарища…

— Нет! — запротестовал Эперит. — Это варварство.

— Это — единственный способ удостовериться, — сказал Одиссей и выжидательно посмотрел на Мента.

Старший тафианин переступал с ноги на ногу, явно чувствуя себя жутко. Затем Мент взял меч и глубоко воткнул старшему наемнику в живот, один раз повернул, вытащил. Из раны в пах, на ноги и на дорогу полилась темная блестящая кровь.

Молодой человек отвернулся от тела и вручил меч Ментору.

— Этого доказательства для вас достаточно?

— Пойдет, — холодно ответил Одиссей. — Теперь спрячьте эти трупы и слушайте, что я задумал…

* * *
Стражники у ворот услышали скрип повозки задолго до того, как ее увидели. Звук далеко разносился по тихим улицам Итаки, на которых люди уже легли спать после необычно напряженного дня. Но скрип принес огромную радость истосковавшимся по вину воинам, которые собрались на территории дворца. Хотя звуки от нагруженной повозки исходили неприятные, тафиане, с нетерпением ожидавшие поставок несколько дней, слушали его с плохо скрываемым возбуждением.

Слух о возвращении Одиссея на остров ничего не значил для них в сравнении с перспективой напиться. Когда Политерс объявил, что вино будет храниться на складе до особого распоряжения, они чуть не подняли мятеж. Хотя царь хотел, чтобы воины оставались трезвыми и могли отразить любую ночную атаку, но столкнувшись с возможным полным неподчинением армии, он был вынужден сдаться. Вместо этого узурпатор нашел добровольцев, которые согласились не пить в обмен на золото. Он расставил их по царским покоям.

— Кто это с тобой, Мент? — крикнул один из стражников, когда повозка остановилась перед воротами.

— Купцы, — ответил он. — Они хотят на некоторое время остаться на Итаке, поэтому я сказал — торговцы могут разместить во дворце до завтра, когда найдут в городе дом.

— Как я предполагаю, они приехали за нашими деньгами.

— А зачем еще приезжать на эту скалу? — ответил Одиссей.

Он улыбнулся трем стражникам, которые смотрели с каменными лицами. Это были высокие мужчины в толстых плащах, у каждого имелось по два длинных копья и щиты, их головы защищали кожаные шлемы. Воины выглядели готовыми к схватке.

— Это говорит мудрый человек, — заметил одни из стражников. — А где остальные наши?

Одиссей придвинулся поближе к Менту и прижал острие кинжала к его боку. Лезвие пряталось под складкой его плаща. По обеим сторонам повозки стояли Ментор и Антифий, готовые выхватить мечи, спрятанные между сосудами с вином и завернутые в тряпки.

— Лежат пьяные в одном из домов у гавани, — пожал плечами Мент. — Они не могли ждать…

Стражник покачал головой, смирившись с ситуацией, а потом махнул рукой, пропуская их внутрь. Одиссею и Менту пришлось немного пригнуть головы. Вскоре они оказались в знакомом дворе.

— Теперь вы мне верите? — прошептал Мент, ударяя палкой по спине одного из волов.

— Посмотрим, — ответил Одиссей, не отводя кинжала от бока тафианина.

Он огляделся вокруг. Два или три десятка воинов уже приближались к повозке со всех углов двора. Хотя настроение у царевича поднялось при виде знакомых мест, он одновременно испытывал и отчаяние, поскольку дворец и двор, места, где он играл еще ребенком, заполнены иноземными воинами. Лаэртид остановил повозку и приказал Ментору и Антифию раздавать вино.

Тафиане радостно приветствовали появление груза, и группы людей быстро выстроились у задней части повозки, готовые принимать тяжелые глиняные сосуды и передавать их по цепочке ожидающим товарищам. Другие звали слуг из дворца, чтобы несли еду и, что еще важнее, воду для смешивания с вином. Именно тогда Одиссей увидел старую домоправительницу отца, которая вышла из дворца во главе колонны рабов с едой и водой.

Она начала руководить рабами, а Одиссей мысленно призвал на помощь Афину, чтобы богиня не позволила пожилой женщине взглянуть на повозку и увидеть его. Если только оста или кто-то рабов покажут, что узнали его, и его самого, и других переодетых итакийцев ждет быстрая смерть. Но Эвринома не поднимала головы, и как только принесли достаточно воды и еды из кухни, она вместе с другими слугами удалилась как можно дальше от неуправляемых тафиан. Во дворе не осталось ни одного раба.

Мент направил уже пустую повозку к конюшне у восточной стены.

Он приготовился спрыгнуть на землю и распрягать волов, но тафианина быстро остановил Одиссей, прижав кинжал к боку. Однако вместо того, чтобы снова сесть, Мент медленно накрыл рукой кинжал, посмотрел Одиссею в глаза и отодвинул оружие в сторону.

— Ты не сможешь оставаться рядом со мной весь вечер, Одиссей. У меня есть друзья, которые захотят, чтобы я к ним присоединился. И что ты тогда скажешь? У тебя нет выбора, кроме как довериться мне.

Одиссей знал, что тафианин прав. Их пока не опознали, а это показывало — боги на их стороне. Если он хочет добиться успеха, то должен больше верить в них и Мента. Поэтому царевич убрал кинжал за пояс и кивнул.

— Ты прав. Но я хочу, чтобы ты остался с нами, несмотря на то, что другие пригласят тебя присоединиться. И ты не должен ничего пить. Это понятно?

Мент улыбнулся, затем спрыгнул на землю, распряг волов и отвел по одному в конюшню. Пока он этим занимался, появилось несколько тафиан, которые дружески их поприветствовали на своем грубом диалекте. Одиссей оглянулся, чтобы проверить оружие. Оно оставалось хорошо прикрытым. Он стал ждать приближения врагов.

— Добро пожаловать на Итаку, друзья, — заговорил одни из воинов — высокий тафианин с изрезанным шрамами лицом. — Почему бы вам не присоединиться к нам и не выпить вашего же товара? Мы будем рады услышать новости с материка.

Мент появился снова и обнялся с каждым воином отряда, называя их по именам.

— Эти люди преодолели долгий путь и устали, — сказал он. — Пусть сегодня вечером отдохнут. Я останусь с ними, буду играть роль хозяина, чтобы они не посчитал нас, тафиан, негостеприимными. Завтра утром будет достаточно времени, чтобы услышать рассказы о далеких землях.

— Нет, — сказал Одиссей к удивлению своих товарищей. — Мы не так устали, что не можем поделиться новостями с людьми, которые хотят их услышать. Должен сказать, что некоторые из них очень важны. Если у вас найдется немного мяса и по кубку вина, которыми вы готовы пожертвовать, то мы с удовольствием поделимся с вами тем, что знаем.

— Тогда присоединяйтесь к нам у центрального костра — вон там, — пригласил мужчина со шрамами, радуясь перспективе послушать новости в дополнение к вину, которого теперь оказалось в изобилии. — Мы пойдем и проверим, чтобы для вас оставили места и отложили еды и вина.

— Ты спятил? — зашипел Ментор, когда тафиане вернулись к костру. — Нас всех убьют — и ради чего?

— Поверь в своего старого друга. Тебе нужно только помнить, что ты — купец, торгующий вином. Конечно, не смей называть свое настоящее имя. Для этого будет время завтра.

Вскоре они уже сидели среди своих врагов — тех самых людей, которые украли у них дома и установили жестокую тиранию для их семей и соотечественников. Если только кто-то их не опознает, к рассвету следующего дня они будут сражаться насмерть друг с другом, забыв о любом намеке на приятельство. Но покаитакийцы ели то, что поставили перед ними, и мелкими глотками потягивали вино.

Затем мужчина со шрамами на лице спросил у Одиссея, как того зовут, и о его происхождении. Одиссей представился Кастором, сыном Гилакса (на этот раз — из Афин). Потом мужчина со шрамами поинтересовался, что происходит в материковой части Греции. Других это тоже интересовало — все греки любят послушать интересные истории.

Одиссей сразу же принялся за рассказ. Он поведал им о государственных делах в Афинах. Все это было правдой, и сам царевич получил сведения от Менесфея, когда они вместе были претендентами на руку Елены. Хотя говорил царевич о самых обычных вещах, ему удалось приукрасить каждое событие, чтобы оно представлялось живым и интересным. В конце концов, он упомянул отъезд царя Афин в Спарту. Как Одиссей и планировал, это немедленно вызвало вопросы о теперь уже ставшей известной встрече. Тафиане спрашивали, что ему о ней известно, а он признался, что почти ничего. Тогда они стали умолять его сообщить все, что он только знает.

«Кастор» сказал, что когда он сам уезжал из Афин, царь Менесфей еще не вернулся из Спарты, хотя уже ходили слухи, что мужа для Елены выбрали. Это привело к возбуждению в рядах тафиан, на которых уже оказывало действие количество выпитого вина. Потом один из них задал вопрос, который хотели задать они все: слышал ли купец про Одиссея с Итаки?

Одиссей смочил губы вином из кубка и оглядел множество лиц, освещаемых оранжевым светом костра. Судя по тому, что ему известно, ответил он, итакийского царевича высоко оценили, он занял высокое место среди претендентов. Сын Лаэрта считается великим воином, равным Аяксу и Диомеду, он носит лук из рога, подаренный ему богом Аполлоном. Лаэртид нанес поражение большой группе разбойников, значительно превышавшей его собственный отряд, на пути в Спарту (при этих словах тафиане стали напряженно перешептываться друг с другом). Вскоре после этого он же в одиночку спас богиню Афину от гигантской змеи, пожиравшей людей (при этом Ментор громко закашлялся и сурово посмотрел на царевича).

А тот спокойно продолжал рассказ, ни на кого не обращая внимания. Он заявил, что Одиссей имеет репутацию человека, чьей симпатии невозможно противостоять. Не только великая Елена Спартанская выбрала его себе в мужья, но он завоевал симпатии и поддержку претендентов на ее руку. Даже ходили слухи, что по всей Греции собирается объединенная армия спартанцев, микенян, аргосцев, мирмидонян и других — ради освобождения Итаки.

Услышав это, тафиане подняли большой шум и заволновались, а Одиссей встал и поднял руки, призывая к тишине. Он подчеркнул, что это только слухи, который он услышал от другого купца, и сам-то в такое не верит. Однако будет несложно доказать, правдивы ли эти слухи. Также ходят разговоры о том, что вначале эта армия планирует отправить небольшой отряд спартанцев на Итаку, чтобы разбить лагерь и разведать, как подготовлена оборона у восставших. Так что если пошлют такой отряд спартанцев, то армия и в самом деле собирается.

И снова в толпе тафиан начались волнения и крики. Казалось, что страх и паника охватили двор. Множество голосов на повышенных тонах обсуждали возвращение Одиссея. Действительно ли он вернется с армией? Итакийцы воспользовались возможностью и ушли, когда на них никто не обращал внимания.

— Ты — смелый человек, — сказал Ментор другу, когда они устроились на мягкой земле под повозкой. Говорил он ровным тоном, но явно с трудом сдерживал ярость. — Но я не понимаю, почему ты так рисковал. Просто, чтобы испугать их? Они только станут более осторожными и будут постоянно начеку.

— Или бросят оружие и сдадутся, как только начнется наша атака, — добавил Антифий.

— Они чувствуют себя неуверенно, — заявил Мент, который вернулся вместе с ними. — Это понятно. Ведь каждый день приходится думать, вернется ли истинный наследник царства, чтобы отомстить. Но это я мог бы вам сказать и так. Не было нужды рисковать вашими жизнями — и моей.

Одиссей накрылся плащом и лег, глядя на звезды и слушая громкие звуки, издаваемые тафианами. У них было шумно. Они спорили на повышенных голосах. Затем царевич услышал женские голоса. Это служанки, которые насильственно или добровольно начали развлекать воинов.

Одиссей инстинктивно подумал о сестре Ктимене, но даже не пошевелился. Холодные звезды мерцали над головой.

— Я не делал этого только для того, чтобы увидеть страх на их лицах при упоминании моего имени. Нет. Я хотел посмотреть на лица людей, которые вторглись на нашу родину. Я хотел знать, кто они, насколько отличаются от нас и насколько похожи. Я хотел понять, кого буду убивать утром. А теперь отдыхайте. Я разбужу вас перед рассветом.

Было все еще темно, когда он начал их трясти. Костер в центре двора догорел, осталось лишь несколько тлеющих угольков. Пьянка тафиан давно закончилась. Теперь они только храпели. Ментор и Антифий быстро проснулись и достали оружие из задней части повозки, где оно лежало под тряпками. Последним Одиссей разбудил Мента.

— Я не прошу тебя сопровождать нас и делать то, что мы должны совершить сейчас, — сказал Одиссей. — Ты нас не предал, хотя у тебя имелась масса возможностей. Поэтому я доверю тебе еще одно задание. Вчера вечером ты говорил нам: на одном из складов держат нескольких спартанцев. Выпусти их и подожди, пока не закончится сражение. Если я останусь в живых, то освобожу тебя от твоей клятвы.

Мент кивнул, закутался в плащ, спасаясь от утренней прохлады, и осторожно направился ко дворцу. Одиссей повернулся к Ментору и Антифию. Они стояли рядом — две фигуры в черном. В темноте их можно было разглядеть лишь благодаря тусклому блеску обнаженных мечей.

— Пора, — объявил Одиссей. — Мы думали об этой минуте полгода, а теперь момент настал. Это будет кровавая работа, но сейчас не время для милости. Когда будете резать кинжалами глотки этих свиней, думайте о том, что они сделали с вашей родиной, о том, сколько времени вашим семьям пришлось жить под их ярмом. И помните: свобода Итаки зависит от открытия этих ворот.

Он достал кинжал и повел друзей к ворогам под тусклым светом звезд. Ворота были слегка приоткрыты. Стражники находились снаружи и наблюдали за участком между стенами и городом, не осознавая, какая опасность угрожает их спящим товарищам. Незащищенные люди лежали везде вокруг итакийцев и не двигались, словно уже были мертвы. Никто из них не догадывался, какая бесславная судьба им предстоит.

Царевич встал на колени рядом с одним из воинов и плотно закрыл ладонью его рот. Одиссей действовал быстро, словно опасался, что лишится целеустремленности для выполнения неприятной работы. Наемник открыл глаза и посмотрел вверх, но до того, как он успел отреагировать, Одиссей перерезал ему горло. Первая жертва умерла сразу же. Из перерезанных артерий, пульсируя, вытекала густая кровь, она запачкала голые руки мстителя.

Не задерживаясь, он переместился к следующей жертве, на этот раз сел верхом на туловище и всем весом надавил на руку, которой закрывал рот воина. Мгновение спустя царевич уже перерезал горло и снова встал, чтобы перейти к следующему тафианину.

Ментор и Антифий тоже не теряли времени даром, они молча и целеустремленно присоединились к бойне. Воины мало думали о работе, только лишь иногда корчили гримасы, если на них выливалось слишком много крови. Вскоре две дюжины людей были перебиты во сне. Ни один не издал ни звука, и лишь немногие успели проснуться, чтобы увидеть мстителей, которые их убивали.

Затем в воздухе произошли изменения, и Одиссей поднял голову от десятой жертвы. Небо начало светлеть над конюшнями. Он понял, что если атака начнется, то это случится очень скоро.

Одиссей встал. Другие тоже закончили работу и встали рядом с ним. Царевич убрал запачканный кровью кинжал за пояс и достал длинный меч, который там висел. Он жестом показал подчиненным, что следует двигаться к воротам — изумить сонных стражников и убить их. Эта работа не отнимет много времени. Ментор и Антифий достали мечи, стоя рядом с командиром, и вместе посмотрели сквозь открытый портал на затененный город внизу. Затем они услышали звук у себя за спиной.

— Оставайтесь, где стоите, — произнес знакомый голос. Они развернулись и увидели тафианина с изрезанным шрамами лицом, который держал в руке лук. Стрела была нацелена прямо в Одиссея. — Я знал, что с вами что-то не так, — продолжал он. — Вы слишком похожи на воинов, чтобы быть простыми купцами. А теперь я увидел, что вы перерезали глотки моим соотечественникам. Но перед тем как вы умрете, я выясню, кто вы — спартанское дерьмо или люди Одиссея.

Одиссей распрямил плечи и с укором посмотрел на тафианина.

— Я и так слишком долго скрывал свое настоящее имя. Меня зовут Одиссей, сын Лаэрта, а вы незаконно находитесь на территории моего отца.

На мгновение на лице тафианина появилось беспокойство, видимое даже в темноте. Он несколько месяцев без приглашения жил под крышей этого человека, ел его еду, пил вино, и теперь чувствовал себя вором, вторгшимся в чужие владения и нарушившим право собственности. Наемник хотел бы находиться где угодно, только не в присутствии Одиссея. Но воин быстро подавил свои чувства и понял: ключ к конечной победе Политерса находится в его власти. Он удовлетворенно улыбнулся.

— Стража! — крикнул он людям снаружи. — Стража! Идите сюда и закройте ворота! Заприте их. Я думаю, что нам следует скоро ждать гостей.

Его громкий голос разбудил остававшихся в живых людей во дворе, которые приподнялись на локтях, чтобы посмотреть, что происходит. Где-то в городе прокричал петух, чтобы объявить о рассвете. В это мгновение протрубили в рог. Звук был чистым и сильным, он прекрасно разносился в утреннем воздухе.

Глава 29 Битва за Итаку

— Вперед, парни! — крикнул Галитерс. — Эти тафиане у нас загостились, давайте отправим их в новый дом в залах Гадеса. Эвмай! Я хочу, чтобы ты постоянно находился рядом со мной с охотничьим рогом.

Галитерс стоял перед смешанным отрядом из воинов и горожан. Собралось свыше пятидесяти человек, все ждали первых лучей рассвета. Тс, кто сопровождал Одиссея на гору Парнас и в Спарту, уже участвовали в сражениях, они спокойно готовили оружие и доспехи к предстоящей схватке. Молодые горожане, хотя им и недоставало должной подготовки, оружия и доспехов, испытывали возбуждение при мысли о славе на своем крошечном острове. Мужчины постарше стояли с суровыми лицами, думая о последствиях провала. Они не были готовы принять ничего, кроме победы. Им было известно — если Одиссей добился успеха, то они окажутся во дворце до того, как проснутся тафиане, тогда им представится шанс застать их всех врасплох. Но если нет, то ворота останутся закрытыми, а их атака будет недолгой, кровавой и бесполезной.

Эперит достал меч из-за пояса и взвесил копье в руке. В эти минуты он думал не об Итаке, а об Алибасе. Предательство отца опозорило всю семью, и юноша почти слышал голос мертвого деда, который призывал к мести. Но молодой воин знал, что никогда не сможет вернуться в окруженные горами долины, где вырос, или окунуться в болото повседневных проблем. Никто в огромном дворце в Спарте даже не слышал про Алибас, бедный маленький городок, все богатство которого стоило меньше, чем одна золотая кираса Агамемнона. И кто из девушек Алибаса подходил хотя бы для того, чтобы подавать вино Елене, на красоту которой просто рискованно смотреть? Нет, он смоет позор предательства отца, сражаясь с другими предателями, сбросившими Лаэрта. Теперь его дом — Итака, а родина осталась в памяти.

С моря наползал туман и низко стелился по земле, окутывая ноги воинов небольшой армии. Казалось, что они плывут, следуя за Галитерсом по городу в направлении дворца. Эперит и другие воины шагали сразу же за начальником стражи. Только они были по-настоящему обучены военному делу, им предстояло удерживать ворота, пока остальные заходят во двор. Потом они же поведут атаку на дворец.

Нигде не горели костры, никто не нес факелов. Но при первых лучах рассвета, разгоняющих тьму, ополченцы увидели побеленные стены дворца. В тусклом свете им удалось рассмотреть на месте ворот только черное пятно, и воины не могли сказать, открыты или закрыты створки. Однако их подбадривала тишина при подходе к цели. Затем итакийцы выстроились в линию у края площадки.

Прокричал петух. Галитерс кивнул Эвмаю, тот поднес к губам рог и протрубил долго и громко. Мгновение они ждали, прослушиваясь, как одинокий звук разносится во тьме. А потом побежали к воротам.

Оружие сдерживало их продвижение вперед, с таким весом трудно бежать. Меч Эперита бил о бедро, он чувствовал прикосновение бронзы к голой коже. От этого движения становились напряженными и замедленными. Вскоре он промочил ноги в мокрой траве, а дворцовые стены вроде и не приблизились. Внезапно кто-то закричал:

— Ворота закрыты!

Кое-кто замедлил темп, чтобы посмотреть на высокие деревянные двери. Хотя воины все еще находились на некотором удалении, все поняли, что ворота действительно заперты.

— Вперед, собаки! — с мрачным видом заорал Галитерс. — Шевелитесь! Мы переберемся через стены, пока они еще просыпаются.

Но даже для этого оказалось слишком поздно. Тафианские лучники уже взбирались на стены с другой стороны, готовя оружие к стрельбе и прицеливались. Галитерс вел итакийцев прямо в капкан, но, несмотря на это, Эперит бежал за ним, надеясь преодолеть оставшееся расстояние перед тем, как их остановят смертоносные стрелы. Они все так долго ждали возвращения на Итаку, и молодой воин пришел в ярость от одной возможности провала в самом начале штурма. Теперь их ждала только смерть и честь, и юноша был нацелен с боем прорваться на территорию и умереть с тафианской кровью на мече.

Атака почти остановилась у них за спинами, но ободряемые примером своего командира, воины с криком понеслись на высокие стены. За ними последовало большинство горожан. Эвмаю не мешал ни щит, ни доспехи, поэтому он обогнал всех, даже обошел Эперита и догнал Галитерса. Казалось, что свинопас взбежит по стене и легко переберется на территорию за ней.

Затем выстрелили лучники.

Их луки запели в холодном утреннем воздухе. Эвмай упал в слой тумана и исчез из виду. Галитерс повернулся к нему, и его сбило второй партией стрел. Он исчез в тумане, как и свинопас.

Эперит выставил щит перед собой и побежал к тому месту, где упал начальник стражи, яростно крича и не обращая внимания на стрелы, летящие со стены. Они разрезали воздух вокруг его ушей и с глухим звуком врезались в многослойный щит из бычьей кожи. Рассвело еще больше, и юноша увидел, что на стену взобралась новая группа тафианских лучников, чтобы стрелять по легким целям.

Но Афина услышала его молитвы. Пока Эперит занимался поисками в кружащихся парах тумана, оставаясь на расстоянии броска копья от стен, его не сбила с ног ни одна стрела. Он упал, натолкнувшись на что-то неясное. Его зашатало, и молодой воин полетел лицом вперед в гостеприимный туман, а щит рухнул на него сверху. Как раз в эту минуту еще две стрелы воткнулись в многослойную бычью кожу. Последовала напряженная пауза — лучники искали Эперита в скрывающих его парах, затем посчитали его мертвым и обратили свое внимание на массу отступающих итакийцев.

Эперит лежал неподвижно, пока шум битвы удалялся от него. Трава под животом была мокрой, а ее свежий запах наполнял ноздри. Рядом с ним кто-то стонал. Юноша посмотрел направо и увидел Эвмая. Вероятно, он задел за его ноги до того, как упал.

Туман начал рассеиваться, солнце поднималось над горизонтом и пригревало. Эперит увидел, что свинопас без движения лежит на животе, а из левого бедра у него торчат две стрелы. Теперь их снова могли увидеть лучники на стене. Прилетела еще одна стрела и воткнулась в землю опасно близко к его боку. Молодой воин вскочил на ноги и, держа щит и копье в одной руке, поднял свободной раненого парня и бросился бежать через открытый участок к городу так быстро, как только позволяла его ноша.

Луки снова зазвенели у него за спиной, и Эперит увидел, как стрелы прорезают последние клубы тумана. По обеим сторонам лежали темные кучи. В тусклом свете в них едва ли можно было опознать тела. Но юноша приободрился, увидев впереди своих товарищей, которые теперь заняли позиции вне пределов досягаемости тафианских стрел.

Они встали, чтобы поприветствовать его, когда воин до них добрался, и обрадовались, что двое из числа атаковавших вернулись из мертвых. Эперит бросил копье и щит и передал Эвмая в руки одного из горожан — гиганта-кузнеца, который легко поднял парня и понес его на руках по улицам города.

Быстрое поражение подействовало всем на нервы, и Эперит задумался, хватит ли итакийцам смелости для еще одной атаки. Лишь немногие из них были опытными и проверенными в сражениях воинами. Большинство отряда составляли обычные люди, которые просто решили присоединиться к борьбе за освобождение своей родины с тем оружием, которое нашлось. Теперь, после потери командира, а возможно, и царевича, с запертыми перед ними дворцовыми воротами, они столкнулись с перспективной кровавой схватки и малой надеждой на выживание.

Эперит отряхнул грязь с туники и оглядел обеспокоенные лица вокруг себя.

— Любой человек, который хочет сейчас выйти из битвы, может это сделать. Если вы готовы к этому позору, то вас ждут дома и семьи. Кроме того, я предпочту сражаться рядом со смельчаками, а не трусами. Остальные обязаны сражаться с Политерсом и освободить нашу землю. Галитерс убит, а нам надо отомстить за него. Может, Одиссей тоже мертв, но пока остается шанс, что он жив, мы должны вернуться и взять дворец. Если мы не станем сражаться за него сейчас, надежда будет потеряна, а тафиане навсегда останутся на Итаке.

— Я с тобой! Я лучше умру в сражении, чем буду жить под Политерсом! — закричал седобородый старый рыбак, чье лицо хранило суровое и непреклонное выражение. К нему присоединился целый хор голосов. Люди были согласны продолжать борьбу.

— Хорошо. Тогда давайте начнем наш путь к славе или почетной смерти.

Эперит поднял перед собой щит и подал сигнал другим воинам, чтобы они поступили так же. Все вместе выстроили стену из щитов и снова пошли ко дворцу. Стрелы опять начали пронзать воздух у них над головами. Те, у кого не было доспехов, отстали, чтобы не попасть под смертоносный град. На какое-то время они оставались в безопасности вне радиуса действия стрел. Но при приближении к стенам две или три стрелы достигли целей, люди упали на спины в траву, дергая руками и ногами в последние мгновения жизни.

Эперит выглянул из-за края щита, и в следующую секунду стрела воткнулась в верхнюю его часть. Но цель впереди приближалась с каждым шагом.

— Когда доберемся до стены, используем щиты, чтобы соорудить платформу, — прокричал Эперит. — Это будет нелегко. Мы окажемся открытыми для их стрел, пока взбираемся, они будут ждать всех, кто переберется живым на ту сторону. Но когда Итака снова станет свободной, аэды начнут слагать песни о нас и исполнять их много лет после нашей смерти.

Ополченцы радостно закричали, думая о будущей славе, а потом, когда высокие стены оказались перед ними, сжались под прикрытием щитов. Стрела прошила сердце и забрала жизнь одного из людей. Он даже не успел вскрикнуть и тяжело упал на землю. Его товарищи сжались еще сильнее, а стрелы с громким звуком ударяли о щиты.

Внезапно Эперит заметил худенькую фигурку, которая вырвалась из группы атакующих и встала перед стенами, ни от кого нем прячась. Это был Аркесий, мальчик-пастух, который незамеченным проскользнул в ряды итакийцев. Не думая о собственной безопасности, он приспособил камень в пращу и быстро отправил вверх.

Итакийцы издали еще один радостный крик, когда камешек достиг цели, и один из тафианских лучников свалился со стены. За первым камешком последовал второй. Этот попал в лицо одному из оборонявшихся. Наемники поспешно отправили град стрел в пастуха, но целились они плохо, мальчишка успел спрятаться за спинами товарищей. Эперит видел, как Аркесий отправляет еще один снаряд на стену, и пожалел, что у них больше нет лучников и метателей. Хотя он сам нес за спиной лук Одиссея и колчан со стрелами на боку, его место было в первом ряду атакующих. Аркесию приходилось действовать в одиночку.

Усидев, как упал первый тафианин, Эперит снова направил атакующих на стену. Ему хотелось поскорее начать работать копьем. Теперь они почти подошли к воротам, и юноша был готов перейти на бег, но тут внезапно увидел тело Галитерса, лежавшее в траве. При виде его седых волос и старомодных доспехов, молодой воин почувствовал горячие слезы в уголках глаз. Он грустил от потери хорошего друга. Но тут Галитерс пошевелился.

Он лишь слегка дернул вытянутой рукой. Эперита ошеломило увиденное, он был поражен. Юноша бросился из первого ряда итакийцев к тому месту, где лежал Галитерс, собираясь оттащить его в безопасное место от стены. До того, как тафианские лучники смогли его подстрелить, дождь стрел внезапно прекратился, и противники соскользнули со стен во двор.

Эперит оглянулся на Аркесия, но тот только покачал головой.

Затем они получили ответ. Ополченцы услышали, как с грохотом отодвигается запор на огромных воротах, потом створки распахнулись, выпуская тафиан для контратаки.

* * *
Когда ворота закрыли и заперли, Одиссея с товарищами поспешно повели во дворец в сопровождении тафианина со шрамами на лице и еще четверых воинов. Не было времени связывать им запястья. Но, раз впереди шли два стражника, а остальные сзади болезненно тыкали им в спины остриями мечей, итакийцы понимали: любая попытка побега окажется бесполезной и закончится быстрой смертью. Когда они вошли в освещенный факелами коридор, опоясывающий большой зал, сражение уже началось. Об этом свидетельствовал привычный шум битвы.

Их быстро провели к ступеням, которые вели в царские покои, но там процессия остановилась из-за внезапного появления Мента из бокового проема. Он угрожающе держал меч в руке. Когда к нему присоединился спартанец Диокл, стражники поняли — что-то пошло не так.

— Что ты делаешь, Мент? — спросил ведущий тафианин. — И почему этот пленный находится не с остальными?

Не говоря ни слова, Мент воткнул меч в живот говорившему, тут же его убив. Хотя Диокл был не вооружен, он уложил второго одним ударом огромного кулака. Еще пятеро спартанцев присоединились к ним из бокового прохода. Двое подхватили оружие упавших наемников и с Ментом во главе бросились на оставшихся тафиан. Одиссей, Ментор и Антифий вырвались от тех, кто взял их в плен, а их спасители погнали тафиан по коридору. Мечи со звоном яростно ударялись один о другой.

— Мент, ты — предатель! — прошипел воин со шрамами на лице.

Мент ответил ударом меча. Противник парировал этот поспешный удар, и молодому человеку пришлось раскрыться, но в узком проходе воин со шрамами не смог воспользоваться преимуществом и нанести удар по открытому корпусу перебежчика. В отчаянии он ударил Мента кулаком в живот, и тот стал судорожно хватать ртом воздух, согнувшись у стены. Но до того, как воин со шрамами смог его прикончить, один из вооруженных спартанцев вмешался и воткнул меч ему в нижнюю часть живота. Тафианин упал, крича в агонии. Он получил смертельную рану.

Хотя двоих оставшихся в живых стражников отогнали назад, они явно не собирались сбегать в безопасный двор. Вместо этого оба стояли плечом к плечу, подняв мечи, и мрачно улыбались при мысли о сражении до самой смерти. Одиссей подхватил оружие их умирающего товарища, готовый ответить на вызов, но до того, как он начал наступление на поджидающих тафиан, между ними и Одиссеем встал Мент и посмотрел на своих соотечественников.

— Присоединяйтесь к нам, — сказал он. — Мы прибыли сюда служить Эвпейту, а не Политерсу. Не будет никакого бесчестья, если вы сложите оружие и откажетесь сражаться. А завтра мы сможем вернуться на нашу любимую родину.

Наемники смотрели на него с упреком в глазах. Они были воинами — гордыми мужчинами, которые готовы умереть в битве. К тому же, стражники предпочитали более жесткий стиль руководства Политерса, а не мягкую нерешительность Эвпейта, они намеревались сражаться за нового царя Итаки. Один из них плюнул в пыль у ног Мента.

Не теряя времени, Одиссей бросился на них, одним ударом отрубив первому руку, державшую меч. Ошеломленный воин упал на спину, сжимая кровоточащую рану, и Одиссей прикончил его одним уколом в горло. Со вторым схватился спартанец и быстро его убил. Победитель наслаждался местью за ту бойню, которую устроили сотоварищи тафианина в предыдущий день. Воин с изрезанными шрамами лицом все еще стонал, но его быстро добили, однако Мент настоял, чтобы они оставили жизнь тому тафианину, который лежал без сознания после удара кулака Диокла.

Пока они связывали его руки и ноги ремнями, снятыми с его же мертвых товарищей, Одиссей объяснил отчаянное положение у ворот.

— Мне не хочется сражаться против моих соотечественников, — признался Мент, вставляя кляп в рот пленника. Это был кусок материи, оторванный от окровавленного плаща. — Но я точно также ненавижу Политерса и то, что он использует хороших воинов для дурных целей. И вообще неправильно их использует! Если я помогу вам открыть ворота, то, возможно, боги приведут некоторых из них в чувство, и они присоединятся к нам в борьбе против нашего истинного врага.

Одиссей подумал о двух противниках, которых они только что убили, и засомневался, что многие тафиане перейдут на другую сторону. Может, этого не сделает вообще никто. Они слишком гордые, даже для греков. Но царевич Одиссей радовался тому, что Мент сохраняет ему верность, и знал — если тот поможет им открыть ворота, то у них все еще остается слабый шанс на победу. Однако его беспокоило кое-что еще, и Лаэртид больше не мог сдерживаться.

— Диокл, где Пенелопа? Я знаю, что она была с вами, когда на лагерь напали.

— Ее схватили вместе с нами, но нас разделили, как только доставили на территорию дворца.

— Значит, у меня нет выбора, — объявил Одиссей. — Диокл, я хочу, чтобы ты с твоими людьми открыл ворота. Антифий и Мент отправятся с тобой. Тафиане не ожидают атаки изнутри дворца, поэтому у вас будет преимущество. Вы появитесь неожиданно, но все равно придется открывать ворота и удерживать их, пока до вас не доберется Галитерс. Когда он это выполнит, вы должны сделать все возможное, чтобы разгромить тафиан во дворе. Мы же с Ментором отправимся на поиски Пенелопы. Никакая победа не принесет мне радости, если моя жена пострадает. Поэтому я должен быть уверен в ее безопасности. Затем, если где-то удастся найти нового царя, я разберусь с ним. Но вначале я должен найти, где держат Эвпейта.

— Он был с нами на складе, вон там, внизу, — сообщил Диокл, указывал на коридор, из которого появились спартанцы. — Не пожалей его, Одиссей…

— Пусть боги будут с вами, — только и ответил царевич. Затем они с Ментором отправились на поиски человека, который принес столько зла и проблем Итаке.

Коридор освещался единственным факелом, который Одиссей снял со стены и взял с собой на склад. Мгновение он ничего не видел, кроме огромных глиняных сосудов среди мигающих теней, отбрасываемых пламенем. Затем глаза двух воинов привыкли к темноте, и они различили человека в дальнем углу. Тот сидел на полу, расставив вытянутые ноги перед собой. Они подошли поближе, Одиссей поднял факел, а человек в углу от этого съежился и попытался уползти от света, хныкая и закрывая глаза рукой.

Это был Эвпейт, хотя от прошлого Эвпейта в нем мало что осталось. Когда-то гордый и упитанный человек сильно похудел. Если раньше он всегда чисто брился, то теперь впалые щеки покрывала редкая бороденка.

Именно этот человек сверг Лаэрта. Его опасался Одиссей, когда вел дворцовых стражников по Пелопоннесу к Спарте. Он опустил факел.

— Пошли.

— А его оставим? — пораженно спросил Ментор. — Ты хотел убить эту крысу на протяжении последнего полугода. Неужели ты сейчас поверяешься к нему спиной? Он заслуживает смерти, Одиссей!

— Может быть, — ответил Одиссей. — Но я не могу убить столь жалкое существо.

Он развернулся, не бросив более ни единого взгляда на бывшего царя. Одиссей вышел со склада в основной коридор. Других там уже не было. Не теряя времени, он бросил факел на пол и достал меч из-за пояса.

— Пошли, старый друг, — позвал он, глядя на ступени, ведущие в царские покои. — Давай доведем дело до конца.

Они поднялись по лестнице на следующий этаж, перепрыгивая через две ступени, и там осмотрели тускло освещенный коридор. Следовало выяснить, нет ли тут стражников. Их не оказалось, и Одиссей с Ментором осторожно направились к тому месту, где ответвление коридора уходило направо. Оба прекрасно знали дворец. Этот поворот вел прямо к царским покоям.

Одиссей родился и вырос здесь. Это была его территория, самое сердце дома, где он сам, его родители и сестра счастливо жили столько времени, сколько он себя помнил. Вид знакомых стен и дверей, потускневших настенных росписей и вытертых ковров на каменных полах внезапно заставил молодого царевича ощутить глубину оскорбления, нанесенного их семье. Он сам был вынужден отправиться в изгнание, отца увезли на северную оконечность острова, мать и сестра оказались пленницами в собственном доме. Их враги тем временем наслаждались едой из кухни Лаэрта, которую готовили и подавали рабы Лаэрта. Иноземцы мылись, одевались и спали в их комнатах. Все это наполнило Одиссея яростью. Он был готов убивать. Сжав меч так, что побелели костяшки пальцев, царевич повернул за угол.

Два стражника сидели, прислонившись к дверным косякам комнаты его родителей. Они спали. Один едва ли успел увидеть Одиссея, когда тот отрубил ему голову у основания шеи. Второй успел выставить древко копья вперед, чтобы парировать удар меча Ментора, но погиб от второго выпада — Ментор вспорол ему живот.

Итакийцы перепрыгнули через трупы и ворвались в большую комнату, где мать Одиссея держалась руками за края кровати. Рядом с ней стоял Корон — предатель, который убедил герусию отправить дворцовых стражников в Спарту. Он держал в руке меч и казался спокойным и собранным, когда неожиданно появились Одиссей и Ментор.

— Значит, птенец вернулся в гнездо, — фыркнул изменник. — Но боюсь, что ты немного опоздал и не успеешь уже спасти свою дорогую жену.

Внезапно еще один стражник прыгнул на них из ближайшего угла комнаты. Меч Ментора находился в другой руке, и он инстинктивно выставил вперед свободную руку, чтобы отразить удар. Клинок тафианина прошел сквозь плоть и кость, кисть отлетела в сторону, кровь полилась на гладкий пол. Ментор упал, ударившись спиной о кровать. Он кричал от боли и сжимая обрубок другой рукой.

Корон одновременно яростно бросился на Одиссея. Их мечи со звоном ударились друг о друга. Царевичу удалось отразить правильно нацеленный удар. Мгновение они стояли лицом к лицу, поскольку инерция движущегося тела почти прижала их друг к другу, а клинки скрестились. Затем оба снова разошлись, а мечи со скрежетом ударились один о другой.

Корон возобновил атаку, умело бросаясь на противника, но Одиссей оказался быстрее, чем можно было предположить, глядя на его мощное тело. Он легко уклонился от смертоносного удара, и одним движением развернул клинок так, чтобы разрезать открывшийся бок Корона.

Реакции торгаша оказались не хуже. Он выпрямился после броска на противника, который чуть не достиг цели, а затем очень ловко ушел от контратаки. В то же самое мгновение тафианский стражник перепрыгнул через своего раненого противника и присоединился к Корону, чтобы загнать Одиссея в угол комнаты. Царевич отступал под двойными ударами — то рубящими, то колющими. Он уже получил два ранения руки, которой держал меч, пока отбивал выпады, которые могли бы вспороть ему живот. Затем, используя всю силу своих мощных рук, он не только остановил их наступление, но и начал отгонять двух противников назад.

Если бы враг оказался одни, то он не смог бы противостоять падающим ударам Одиссея. Царевич рубил то с одной, то с другой стороны, заставляя двух неприятелей обороняться. Они сдавали ему территорию и быстро устали от прилагаемых усилий, ведь приходилось постоянно парировать его удары. Затем тафианин поскользнулся на крови Ментора и упал в ногах кровати. Хотя Ментор и был ранен, он использовал последние силы, выхватив кинжал из-за пояса потерявшего сознание стражника и перерезав ему горло. Тот умер. С последним вздохом из раны хлынула кровь, а Ментор потерял сознание от измождения.

— Что ты имел в виду, когда говорил «жена», Корон? — хрипло спросил Одиссей, возобновляя атаку на изменника-геронта.

— Не пытайся меня обдурить! — рассмеялся Корой. — Пенелопа сообщила нам, что она — твоя жена, как только ее схватили. Казалось, она этим гордится. Хотя не думаю, что она будет такой же надменной, сделавшись вдовой. — Он отбил внезапный колющий удар Одиссея. — Когда ты умрешь, Политерс намеревается сделать ее своей игрушкой.

Одиссей злобно рассмеялся, но быстро замолчал. Ему пришлось обороняться от быстрого ответного удара Корона.

— Пенелопа умрет, но не доставит ему удовольствия, — рявкнул Одиссей.

— Правда? — спросил Корон. — Царь любит хорошую охоту. Говорит, что от этого улучшается вкус мяса. Знаешь, она сейчас с ним, внизу, в большом зале. Там еще четверо тафиан. Как ты думаешь, если они захотят ею попользоваться, удастся ли женщине их остановить? — Он отразил еще одни яростный выпад. — Может, если я тебя сейчас убью, то в награду мне тоже дадут попользоваться твоей женой.

Одиссей подавил желание броситься еще в одну яростную атаку. Корон не уступал ему в мастерстве владения мечом, хотя и не обладал такой физической силой. Он тоже был большим хитрецом, и Одиссей почувствовал, что противник специально злит и провоцирует его. Царевич уже терял необходимое сосредоточение, и это почти позволило старшему мужчине нанести ему опасный удар.

Одиссей отступил назад и внимательно посмотрел на Корона.

— Ты знаешь, что я держу Лаэрта в плену в своем доме? — продолжал Корон. — Перед твоим появлением я рассказывал твоей матери, как он просит позволить ему снова ее увидеть. Я нахожу его мольбу очень трогательной. Но если я умру, у моих рабов есть приказ его убить. Ты этого хочешь?

Одиссей почувствовал тщательно скрываемое отчаяние в спокойном голосе Корона — в том самом голосе, который когда-то убеждал его оставить свою семью без должной защиты. Теперь торгаш пытался убедить его, что его жену изнасилуют, а отца убьют. Несмотря на все навыки и силу, старший по возрасту геронт не мог скрыть страха от молодого царевича.

— Не будь глупцом, Корон, — ответил Одиссей ровным тоном. — Твои рабы тебя ненавидят. После того, как ты умрешь, а я буду стоять около их двери, они никогда не посмеют убить законного царя Итаки. Несмотря на все твои заблуждения насчет того, что Лаэрт не подходил для управления страной, люди этого острова думают иначе. До конца этого дня мой отец вернется на трон. Вот только тебя не будет в живых, чтобы стать этому свидетелем.

Одиссей очень осторожно тянул время. Он видел капли пота на лбу противника, слышал его тяжелое дыхание и заметил: враг уже не так крепко сжимает рукоятку меча. Царевич позволял Корону оскорблять себя словесно, подбадривал предателя, чтобы мысли врага перекинулись на подстрекательство и уговоры. Затем он нанес удар.

Царевич рубанул со всей силы. Корон попытался отклонить удар, но оружие вылетело у него из руки и с громким звоном поскакало по каменному полу. Изменник остался с пустыми руками. Он в неверии уставился на свою пустую руку, затем медленно упал на колени. Но Одиссей был не в том настроении, чтобы проявлять милость. Вид врага, умоляющего сохранить ему жизнь, лишь заставил Одиссея подумать об отце, умолявшем бывшего друга и советника позволить ему увидеться с Антиклеей.

Не задумываясь об этом более ни на секунду, царевич проткнул мечом сердце предателя.

Одиссей сразу же повернулся к матери, обнял ее и прижался щекой к ее щеке. Они какое-то время так и стояли, потом Антиклея разрыдалась и оттолкнула сына.

— Найди свою жену, Одиссей! Я займусь Ментором. Ты должен идти, поторопись!

Одиссею очень не хотелось оставлять мать без охраны, но его гнала вперед мысль о том, что Пенелопе прямо сейчас грозит опасность. Он поцеловал мать в щеку, затем выбежал из комнаты и вниз по ступеням на первый этаж. За коридором, где лежали трупы тафиан, царевич расслышал звон ударов бронзы о бронзу во дворе. Люди кричали, и хотя он не различал слов, какофония боя прорезалась криками умирающих.

Не останавливаясь, Одиссей свернул направо и побежал по коридору, пока не добрался до входа в большой зал. Там не стояло ни одного стражника, поэтому он поднял меч и смело зашел внутрь, чтобы встретиться с любой опасностью, которая только могла его ждать.

Очаг слабо горел в центре зала, как и в тот день, когда он с отрядом отправлялся в Спарту. В прошлом черные от дыма стены теперь стали яркими после побелки. На них были выведены смутные очертания настенных росписей, которые еще предстояло сделать. От всего этого знакомый зал казался странно чужим. Огромные двери, из которых открывался выход во двор, оказались заперты, а это значило, что ничто не помешает Одиссею и людям, которые захватили трон его отца.

Они стояли с другой стороны очага, и их фигуры частично скрывали языки пламени. Тафианские воины были вооружены луками, и каждый из них направлял стрелу на единственного посетителя. Между ними стоял Политерс, обнимая Пенелопу за талию и прижимая к себе. Свободной рукой он держал кинжал у ее горла.

Глава 30 Царь Итаки

Из ворот вышел тафианский воин. Его лицо было покрыто кровью, по мечу, который он держал в руке, стекали ручьи крови. Эперит подумал, что это вполне может быть кровь Одиссея, Ментора и Антифия. Тафианин тем временем поманил итакийцев к себе.

Эперит достал меч из-за пояса и двинулся к тафианину, намереваясь зарубить его, но рядом с наемником появился Антифий и крикнул им, чтобы заходили. Внезапно итакийцы услышали звуки битвы во дворе и поняли, что у ворот стоит Мент, просто его черты лица скрывает кровавая маска. Тогда Эперит приказал Аркесию помочь Галитерсу, наполовину развернулся корпусом к оставшимся итакийцам и показал мечом на ворота.

Никаких слов и не потребовались. Как единое целое, они побежали ко дворцу, радостно крича. Итакийцев обуревало страстное желание встретиться с тафианами в сражении. Большинство атаковавших слишком долго жили под их жестоким правлением и хотели отмщения. Стражники, которые сопровождали Одиссея в Спарту, много месяцев мечтали об этом моменте, им очень хотелось удовлетворить жажду крови. Через несколько минут они уже пробежали сквозь ворота во двор.

Диокл со спартанцами отчаянно сдерживали натиск большой группы тафиан. Но когда к спартанцам присоединились итакийцы, противник утратил преимущество и отступил. Наемники оказались в смятении из-за потери позиции у ворот, к тому же, через них вбегали люди. Поэтому захватчики стали отступать во дворе и перестроились перед украшенным колоннами входом в большой зал, готовые отразить атаку. Последним в ворота зашел кузнец, который оставил Эвмая у кого-то из горожан и вернулся, чтобы сражаться. Его сопровождала дюжина новых ополченцев из города, которые набрались смелости на рассвете и решили рискнуть всем ради истинного царя.

Они выстроились, чтобы сразиться с вражеской ордой. В их ряды влились Мент, Антифий и спартанцы. Эперит с удивлением огляделся и увидел результаты бойни во дворе. Можно было подумать, что тафиане все еще спят. Затем он заметил их перерезанные глотки и понял, что Одиссей с товарищами, скорее всего, хорошо поработали кинжалами, пока хозяева видели сны. Это объясняло не такое уж большое количество наемников, стоявших теперь против итакийцев. Их оказалось примерно столько же. Однако Эперита беспокоило местонахождение друга, чей окровавленный труп мог оказаться среди тел, о которые атакующие спотыкались, вбегая во двор.

— Я слышал, что Галитерс ранен, и теперь нами командуешь ты…

Эперит повернул голову и увидел Антифия. Его едва ли было можно узнать — лицо и одежду покрывала кровь, а в руках он держал странное оружие тафианского воина.

— Да, если только с вами нет Одиссея, — ответил Эперит, надеясь, что царевич внезапно появится среди толпы.

— Они с Ментором во дворце, ищут Пенелопу, — объяснил Антифий и быстро рассказал о том, что произошло с тех пор, как они расстались прошлым вечером. Казалось, что планы Одиссея воплотились более успешно, чем ожидалось, хотя его и его схватили, когда они собирались открыть ворота. Афина оказалась верна своему любимому смертному.

Пока они разговаривали, около воинов упало несколько стрел. У большинства горожан щитов не было, и они быстро скрылись за спинами стражников, которые инстинктивно шагнули вперед, чтобы сформировать стену против вражеских лучников. Антифий взял несколько человек, чтобы забрать луки и стрелы у мертвых тафиан около ворот. Затем этот отряд скрылся за спинами своих товарищей и тоже начал стрелять по врагу.

Обмен стрелами привел к потерям с обеих сторон. Но тафианских лучников было больше, чем итакийских, а большинство павших оказались простыми островитянами без щитов. Увидев это, наемники обрадовались и остались стоять группой у дверей большого зала, ожидая, когда количественный перевес даст им преимущество. Затем они начали бы схватки один на один, тогда горожане окажутся легкой добычей для полностью вооруженных вражеских наемников с длинными копьями. Поняв это, Эперит поднял отброшенное копье и встал между двумя противоборствующими армиями.

Захватчики прекратили стрелять, их стрелы сменились насмешками и оскорблениями. Происходящее напомнило Эпериту тот день, когда он впервые встретился с Одиссеем в предгорьях Парнаса и убил дезертира из Фив. Юноша поцеловал древко копья, как сделал тогда, и запустил его в группу тафиан перед собой. Один человек отлетел назад с криком, копье застряло у него внизу живота. Внезапно насмешки наемников сменились победными криками итакийцев. Эперит достал меч и повел их в атаку.

До того, как итакийцы оказались среди них, вражеским лучникам хватило времени только выпустить половину обычной партии стрел. Эперит столкнулся щитами с копьеносцем в переднем ряду, отбросил противника в сторонублагодаря инерции движущегося тела, а потом резанул мечом по открывшейся спине. Враг заорал и рухнул в пыль. Молодой воин оставил его там. Итакийцы, следующие за ним, его прикончат.

Теперь напротив него стояли еще два тафианина, направляя длинные копья, но оставаясь вне пределов досягаемости его меча. Он отчаянно пытался отклонить копья в сторону, выбить их из рук и проскользнуть поближе, но успевал добиться успеха лишь с одним. Второе копье тут же отправляло его на изначальную позицию.

Затем, за несколько мгновений до того, как люди у него за спиной не подтолкнули его на копья, что казалось неизбежным, к Эпериту присоединился итакиец с копьем. Это был молодой испуганный парень, который мало знал о военном деле. Он быстро пал под умелым ударом копья одного из тафиан.

Но Эперит воспользовался этим моментом и проскочил между длинными копьями туда, где только меч мог оказаться эффективным. Он рубанул по лицу над одним из высоких щитов и рассек его до переносицы. Тафианин бросил оружие и отвернулся, закрывая глаза руками и крича от боли. Юноша прикончил его одним ударом меча.

Затем он повернулся ко второму противнику, который отбросил копье и выхватил длинный клинок из-за пояса. Со всех сторон давили сражающиеся люди, было трудно оставаться друг от друга на таком расстоянии, чтобы свободно наносить удары. Противники внимательно наблюдали друг за другом, пытаясь догадаться, когда и каким образом будет нанесен удар. Тафианин, как и все его соотечественники, был высоким, он мог дотянуться далеко. Но в пылу битвы, когда люди сражаются вокруг, Эперит знал, что это пойдет противнику во вред. Он подобрался поближе к неприятелю, а тот попытался нанести ему удар в лицо острием меча. Молодой воин отклонил удар щитом, затем рубанул мечом по вытянутой руке наемника и отсек ее в районе локтя. Тот с криком боли отпрянул назад, а Эперит оставил его отступать в массу своих товарищей, прижимая обрубок к груди.

Внезапно юноша почувствовал резкий удар в плечо и пошатнулся, отступая назад. Потом на него накатила волна боли, которая притупила все остальные чувства, сознание погрузилось в темноту ночи. Мгновение казалось, что он плывет, голова у него кружилась, словно клубы тумана, а потом он полетел на жесткую землю, и это вернуло его чувства. Он лежал среди танцующих ног в сандалиях, принадлежавших друзьям и врагам. Странное спокойствие придавило его к земле, словно тяжелым грузом. Звуки битвы куда-то отошли, хотя он все еще улавливал топот ног вокруг. Или это было биением его собственного сердца?

Пытаясь вдохнуть воздух, он опять почувствовал, как волна боли накатывает откуда-то из глубины. Эперит непроизвольно закрыл глаза, затем последовал укус в левое плечо, горячий и резкий. Это окончательно привело его в чувство.

Он протянул руку и ухватился за стрелу, потянул за нее, ощущая, как острие проделывает свежую борозду у него в теле. К счастью, кость не задело, но мышцы кричали в агонии, когда стрела выскользнула и упала в пыль у его ног.

Эперит снова рухнул на землю, неимоверно устав от приложенных усилий. Через несколько секунд он почувствовал, как чьи-то руки подхватили его подмышки, подняли и потянули из битвы. Юноша поднял голову и увидел лица Мента и Антифия, нависавшие над ним. Лучник мгновение смотрел ему прямо в глаза, затем снял с него лук Одиссея через голову и раздвинул плащ, чтобы осмотреть рану. К нему присоединился Мент, ощупывая кожу пальцами, пока не убедился, что никакой опасности нет. Затем он оторвал куски материи от своего плаща и перевязал плечо воина.

— Боги с тобой, — сказал тафианин со своим обычным сильным акцентом. — Кость не задета. Рана быстро затянется. Но в этом сражении ты больше не сможешь участвовать.

Он развернулся и снова присоединился к схватке, которая продолжала бушевать у порталов большого зала. Антифий посмотрел на Эперита с видимым облегчением в глазах и сказал, что берет командование на себя. Затем он достал меч и последовал за тафианином в гущу битвы. Эперит остался среди мертвых и умирающих на краю площадки.

Эперит посмотрел на лук Одиссея, сделанный из рога, который теперь лежал рядом с ним, и вспомнил, что царевич находится где-то во дворце. Он почувствовал, что действовать нужно незамедлительно, подхватил оружие из пыли, и, качаясь, поднялся на ноги. Его соотечественники (юноша теперь так их и воспринимал) продолжали сражаться с тафианами, подойдя к ним совсем близко.

Эперит не мог держать щит левой рукой, но знал, что все еще способен взять меч в правую и помочь им. Несмотря на то, что им требовалась любая помощь, он теперь думал об Одиссее. Юноша оглядел большой двор и увидел дверь, которая вела в кладовые и кухни. Воин подхватил меч и, пошатываясь, направился к ней. Она оказалась незапертой.

Он вошел в узкий коридор. Там не горело ни одного факела, свет падал только из дверного проема у него за спиной, но глаза хорошо видели в темноте, выхватывая дверные проемы по обеим сторонам коридора и лестничным пролет справа. Внезапно Эперит услышал звук голосов, доносившийся откуда-то из внутренней части дворца. Он замер, чтобы точно определить направление. Напрягая улучшившийся благодаря Афине слух, и стараясь не обращать внимания на звуки битвы, лязг оружия, крики раненых и умирающих, молодой воин прислушивался к определенному голосу — голосу Одиссея.

Медленно ступая, Эперит миновал лестницу, ведущую на второй этаж, и пошел по коридору направо. Осторожно продвигаясь в тени, он крепко сжимал рукоять меча. Голоса стали слышаться отчетливее. Затем он узнал голос Одиссея. Ошибиться было невозможно.

Через несколько секунд коридор вывел его в большой зал, где он нашел царевича напротив четырех тафианских лучников и Политерса. Последний держал Пенелопу, блестящий кинжал был прижат к ее горлу. Эперит увидел ее, и все внутри у него похолодело. Он понял, что прибыл слишком поздно. Без поддержки других товарищей за спиной, он мало чем мог помочь Одиссею, разве только умереть рядом с ним.

— Значит, прибыла твоя армия, — издевательски заметил Политерс.

Одиссей повернулся и на мгновение обеспокоенное выражение исчезло с его лица. Его сменило облегчение и даже радость.

— Я знал, что могу на тебя положиться, Эперит, — сказал он. Затем лицо царевича снова помрачнело, хотя решимость не исчезла. Он повернулся к Политерсу. — Отпусти мою жену, и я сохраню твою бесполезную жизнь. Но если она хоть как-то пострадает, я сделаю твою смерть столь ужасной, что ты будешь умолять меня быстрее с тобою покончить.

— Ты — дурак! — возразил Политерс. — Разве не видишь, что твоя жизнь в моих руках? Одно мое слово — и ты мгновенно умрешь.

— Тогда чего ты ждешь? — спросил Одиссей. — Убей меня прямо сейчас. Только, возможно, ты боишься меня убивать.

— Я не боюсь ничего и никого, а меньше всего — тебя. Нет, я хочу, чтобы ты встал на колени перед своим царем. Вот тогда я тебя и убью. А если ты хочешь, чтобы Пенелопа осталась жива, ты сделаешь, как я приказываю.

— Нет, Одиссей! — яростно закричала Пенелопа, пытаясь вырваться из рук Политерса, который крепко ее держал. — Я лучше умру, чем буду шлюхой у этого человека.

Политерс закрыл ей рот рукой и воткнул кончик кинжала в нежную кожу горла. Ей на грудь скатилась капелька крови. Одиссей сделал шаг вперед, лучники натянули луки. Им стоило лишь слегка шевельнуть пальцами — и стрелы отправятся в полет.

Эперит опустил руку царевичу на плечо и оттянул его назад. Нескладный Одиссей, вместе с которым он перенес столько трудностей, посмотрел на друга. В глазах его стояла ярость. Но в то же самое мгновение Эперит протянул ему лук Ифита и единственную стрелу, которую достал из колчана.

Одиссей выхватил оружие у него из рук, а в следующую секунду вставил стрелу и прицелился в Политерса.

В зале воцарилась тишина. Глаза Политерса расширились от ужаса, он выставил Пенелопу перед собой в виде щита против стрелы Одиссея. Четыре тафианина еще сильнее натянули тетивы и ждали только сигнала командира. Тем временем царевич сосредоточился на Пенелопе и Политерсе. Жена встретилась с ним взглядом и едва заметно кивнула.

Одиссей прошептал молитву Аполлону, чтобы точно попасть по цели, а затем отправил стрелу в полет.

Темнота в зале и мерцающие языки пламени очага скрывали узурпатора трона его отца, поэтому точно прицелиться оказалось почти невозможно. На самом деле лишь очень немногие смогли бы попасть по цели в таких условиях — вероятно, Тесей, или же Филоктет. А Геракл — только с волшебными стрелами, которые подарил ему Аполлон. Но с огромным луком Ифита Одиссей стал более смертоносен, чем любой лучник в Греции. Стрела из него полетела прямо в левый глаз Политерса. Она пронзила ему мозг и убила до того, как тот успел подумать, что нужно перерезать пленнице горло.

Спартанская царевна высвободилась из захвата мертвеца, а труп рухнул на пол у нее за спиной.

В то же самое мгновение в воздухе большого зала зазвенели тетивы тафианских луков. Одна стрела разрезала Одиссею лоб, вторая оставила отметину на верхней части руки, третья вообще не попала по цели, четвертая же воткнулась в бедро, и царевич вскрикнул от боли.

Эперит достал меч и бросился на вражеских лучников, но в это мгновение в двойные двери ворвался Мент, за ним бежал Антифий и группа итакийцев. Тафианин оказался в центре зала и поднял руку.

— Ты победил, Одиссей, — объявил он, затем повернулся к своим соотечественникам. — Опустите оружие, друзья. Сражение закончилось.

Командир был убит, лучники поняли, что сражаться им больше не за что, и побросали оружие. Краткое царствование Политерса на Итаке закончилось, он последним умер в этот судьбоносный день. Что и следовало.

Одиссей вырвал стрелу из ноги и бросил в тень, а затем похромал по залу, чтобы обнять жену.

* * *
Двор был заполнен знатью с Итаки, Самоса, Дулихии и Закинфа. Почетный караул, которым командовал Антифий, выстроился вдоль недавно побеленных стен. Караул собрали из выживших в битве за дворец шесть дней назад. На многих все еще оставались повязки, которые они носили с гордостью. За воротами сотни людей собрались на широкой площади, надеясь увидеть царя и царицу.

Большой участок оставили свободным перед порогом большого зала. Эперит стоял между Ментором и Галитерсом в первом ряду зрителей. Оба воина получили во время сражения тяжелые ранения и никогда больше не смогут сражаться. Ментору отрубили руку, теперь ему никогда не удержать щит. А выживание Галитерса вообще можно было считать чудом. Старый вояка получил ранения в ступню и руку, потерял много крови, пока лежал под дворцовыми стенами.

Потребовалось все мастерство Эвриклеи, пожилой няньки Одиссея, чтобы вернуть Галитерса к жизни. Когда Одиссей и Эперит навестили его через два дня после ранения, тот поклялся больше никогда не браться за оружие в гневе. Он со слезами на глазах подал в отставку с поста начальника стражи.

Одиссею было грустно, но он понял, что такова воля богов. В тот же вечер он назначил начальником стражи Эперита в награду за его верную службу. Так он продемонстрировал и дружеское расположение. Для молодого изгнанника из Алибаса это означало уверенность в завтрашнем дне, о которой он так мечтал. Юноша получал постоянный дом среди друзей, настоящую цель и радость жизни. Эперит теперь чувствовал, что смыл позор, которым его запятнал отец. Хотя он и оставался сыном предателя и узурпатора, но сражался за восстановление на троне царя, имевшего на это право, а значит, уменьшил тень на чести своей семьи. Дух его деда получил удовлетворение.

Эперит оглядел толпу, заполнившую двор, но узнал лишь немногие лица. Мент находился на противоположной стороне расчищенного участка, и на целую голову возвышался над окружавшими его людьми, что привлекало любопытные взгляды. Диокл и выжившие спартанцы стояли по обеим сторонам от него. Как и у многих итакийских стражников, на их шеях висели цветочные гирлянды, которыми их украсили благодарные жители острова. Эвмай тоже оказался там, опираясь на палку. Его нога была перевязана. Он получил такое серьезное ранение, что Эвриклея предсказывала свинопасу хромоту до конца жизни.

Рядом со свинопасом находилась Ктимена, держа его под руку. Девушка стала еще более красивой за время отсутствия Эперита, и было очевидно, что она быстро становится женщиной. Но и Эперит возмужал. Он видел Елену, самую красивую женщину в Греции, переспал с Клитемнестрой, царицей Микен. Хотя итакийская царевна была разочарована безразличием симпатичного друга своего брата после его возвращения на остров, она быстро устала от флирта с ним и обратила внимание на многих других молодых людей, которые ей с готовностью отвечали.

В центре расчищенного участка стояли два трона, развернутые к входу в большой зал. На них сидели Лаэрт и Антиклея, держались за руки и тихо разговаривали друг с другом. Слова их терялись в шуме толпы. Затем двери большого зала распахнулись, и двор погрузился в тишину. Мгновение спустя царь и царица встали. На пороге между колонн появились Одиссей и Пенелопа, они вышли на яркий солнечный свет.

Несмотря на торжественность мероприятия, сердце Эперита наполнилось счастьем, когда он наблюдал за тем, как его друзья пересекают двор и останавливаются перед Лаэртом и Антиклеей. Царевич оделся в отличную пурпурную тунику, на плечах его была белая накидка, удерживаемая золотой фибулой. Его жена нарядилась в светло-зеленый хитон с белым поясом на талии, напомнивший Эпериту о весенней зелени, уже заполнявшей остров. Пенелопа выглядела спокойной и уверенной, она держала мужа за руку. Эперит знал, что спартанка быстро полюбила свой новый дом.

Когда Одиссей не разбирался с последствиями восстания, он показывал Пенелопе свою любимую Итаку. Эперита часто приглашали к ним присоединиться, они ходили по лесам, поднимались на горы и исследовали берег. Во время этих прогулок Эперит видел, насколько спартанской царевне нравится остров. Он слышал, как она говорит о семье и детях, которые будут жить, не опасаясь войн и соперничества полисов, которое идет на материке. Жена друга напоминала Елену, и юноше становилось очень жаль дочь Тиндарея, внешность которой приговорила ее к жизни трофея в руках могущественных мужчин.

Было ясно, что люди любят Пенелопу. Большие толпы за дворцовыми стенами собрались во многом для того, чтобы увидеть новую царицу, а не только переход трона к Одиссею, чего давно ждали. Но это все равно был момент триумфа сына Лаэрта. Именно его руководство, ум и смелость довели итакийцев до Спарты и привели назад, он сумел подавить мятеж. Благодаря этому выполнение великой задачи увенчалось успехом, а Итака снова стала свободной. Долгие путешествия, сражения, предательство, любовь и политика — все оказалось в прошлом. Теперь Одиссею предстояло сменить отца, как предсказывал оракул.

Лаэрт посмотрел сыну прямо в глаза, но не пошевелился. Находясь в плену у Корона, пожилой человек давно решил, что его сын должен стать царем, если ему удастся свергнуть мятежников. Но когда двое мужчин так напряженно смотрели друг на друга, Эперит опасался, что царь может изменить свое решение.

Затем пауза закончилась. Пожилой мужчина поцеловал Одиссея в обе щеки и дал ему в руку короткий посох — символ власти на Итаке. Затем они с Антиклеей низко поклонились и отступили в сторону.

Теперь Одиссей с Пенелопой поднялись к пустующим тронам и развернулись. Они держались за руки и долго смотрели на лица молчащих людей. Затем оба заняли троны, чем простая церемония и завершилась. Одиссей стал царем Итаки, а Пенелопа — царицей. Двор взорвался приветственными криками, которые эхом отдавались на улицах, и это стало началом многодневного празднования.

Пока крики продолжались, Одиссей нашел глазами Эперита, стоявшего в толпе, и улыбнулся ему. Юноша улыбнулся в ответ, с радостью разделяя момент триумфа друга. Но его грызли сомнения, напоминая стервятников, кружащих над его радостью. Одиссей нашел жену из Спарты и стал правителем своего народа, но вторая часть пророчества пока оставалась несбывшейся. Она казалась далекой, но угрожающей. И если судьба Одиссея поведет его в Трою, как предупреждала Пифия, то и Эперит отправится туда. Ибо такова воля Зевса, которую молодой изгнанник наивно пожелал узнать на горе Парнас, что, как казалось, случилось целую вечность тому назад.


Оглавление

  • От автора
  • Глоссарий
  • Книга первая
  •   Глава 1 Гора Парнас
  •   Глава 2 Кастор
  •   Глава 3 Пифон
  •   Глава 4 Елена из Спарты
  •   Глава 5 Священное озеро
  •   Глава 6 Герусия
  •   Глава 7 Одиссею бросают вызов
  •   Глава 8 Прощание с Итакой
  • Книга вторая
  •   Глава 9 В стране оборотней
  •   Глава 10 Падение Итаки
  •   Глава 11 Дорога в Мессению
  •   Глава 12 Засада и преследование
  •   Глава 13 Храм Афины
  •   Глава 14 Лук Ифита
  • Книга третья
  •   Глава 15 Спарта
  •   Глава 16 Большой зал
  •   Глава 17 Дочери Лакедемона
  •   Глава 18 Тайные связи
  •   Глава 19 Аякс из Саламина
  •   Глава 20 Великая клятва
  •   Глава 21 Одиссей и Пенелопа
  •   Глава 22 Казнь
  •   Глава 23 Соревнования по бегу
  •   Глава 24 Эперит и Клитемнестра
  • Книга четвертая
  •   Глава 25 Смерть в храме
  •   Глава 26 Призраки
  •   Глава 27 Возвращение
  •   Глава 28 Тафианское вино
  •   Глава 29 Битва за Итаку
  •   Глава 30 Царь Итаки