Ближе к истине [Виктор Семёнович Ротов] (fb2) читать постранично


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

В данной книге широко представлена публицистика известного русского писателя Виктора Ротова. В основном — это реакция художника на события последних десяти лет. На так называемую «горбостройку» и на разрушительные, преступные реформы, которые разорили и унизили великую державу перед всем миром. Россия превратилась в экспериментальную площадку дерьмократического криминального разгула. Кончилось тем, что вседержавное пугало, воздвигнутое демократами над Россией, с позором ретировалось в небытие со слезами покаяния. Но нам- то от этого не легче. Мы ютимся теперь на развалинах Российского Дома. Демократы притащили нас на край пропасти. Еще одно усилие их, и мы полетели бы в бездну. Но… Благодарение Богу! Русский народ, похоже, изловчился, собрался с духом и выбирается из охлократической трясины.

Кто живет и мыслит, тот не может оставаться в стороне от этой ловко замаскированной схватки. Все, в ком совесть жива и не сломлен патриотический дух, подняли свой голос против русофобствующих прохиндеев. Поднимается могучая волна общественного самосознания, чтоб смести эту грязную прохиндиаду, пригвоздить к позорному столбу.

Сборник публицистических выступлений Виктора Ротова — своеобразный творческий отчет о своем отношении к этой прохиндиаде. Разбросанные по страницам периодических изданий в разное время, а теперь собранные под одной обложкой, бескомпромиссные статьи его, открывающие широкую панораму народной жизни в условиях так называемых реформ, целая галерея людей труда; годы военного времени и жизни в условиях послевоенной разрухи, выступления на общественно-политические темы — делают книгу яркой, острой и злободневной.


ОЧЕРКИ

Памяти мамы,

Марии Григорьевны Ротовой,

посвящаю.

КУДА УХОДЯТ РОДНИКИ (Автобиографический калейдоскоп)

…Выхожу я из дому пораньше, до восхода солнца, пока не поднялась жара. Полквартала вверх по улице Кольцовской, потом сворачиваю к Мефодиевскому рынку. У рынка поворачиваю на улицу Кирова — она меня и выводит на окраину города. Улица кончается, и начинается тропа, которая ведет по склону горы до самого Красовского перевала.

Пока иду по этой тропе, солнца не видно, оно справа за горой, по склону которой я иду. Ломаная тень от нее вычерчивается на противоположном, через балку склоне. По мере того как встает солнце — тень на той стороне сползает в ущелье, а освещенный склон блекнет, как бы тает в золотых лучах. На склонах в балке, в зеленых зарослях кустарника держи — дерева и молодого сосняка «кипит» невидимая глазу разноголосая птичья жизнь…

Виктор Ротов

На перевале уже солнечно, просторно и… пустынно. На широком крутом склоне Лысой, что слева, — ни деревца. Только травы да скорбный ковыль колышется под ветром. На том краю склона, под лесом, виднеется памятник, выкрашенный в аквамариновый цвет (цвет морской волны).

Своей огромной вогнутой чашей склон обращен к востоку и похож на радар, следящий за ходом солнца, а может, и накапливающий его. Потому что все здесь, от малой былинки до коршуна в поднебесье, чувствуется, пропитано его теплом и энергией. И я попадаю под действие этой солнечной энергии — почти ощущая, как она согревает меня и наполняет каким‑то особым состоянием: на душе беспричинная радость и гордость, и слегка кружится голова. Величавая пустынность склона завораживает, заколдовывает, пробуждает какие‑то высокие чувства и мысли. Я смотрю в глубину склона, улавливаю аромат пахучего разнотравья, и душа моя ликует. Во мне просыпается некое особое восприятие этого живого, солнечного, сдержанного ненаглядья.

Не видима, но ощутима скрытая бурная жизнь вокруг: улавливаю заливчатое пение жаворонка, тонкое чиликание синичек, восторженное тенькание пеночек, шорох мышей и ящериц. А краем глаза вижу тень коршуна, кружащего в поднебесье. Расслаблены мои нервы, обострено восприятие. Я чувствую щекой тончайшие струйки теплого воздуха, несущие запахи цветов и разнотравья. Я целиком в мироощущении, в неких милых пределах, переключаюсь с приземленных жизненных забот и тревог на высшее созерцательное восприятие мира.

Вот уже другими глазами вижу и город внизу: он мне кажется этаким чудищем, жадно припавшим к бледному морю. Море подернуто легкой серебристой дымкой: это отраженные и увязнувшие в испарениях лучи солнца. Город вроде не далекий и весь на виду. И в то же время не близкий — вон аж где! Внизу. На какое‑то мгновение мне даже кажется, что это не город в понимании места средоточия обитания людей, а гробница, которую упорно мастерят себе люди.

Пораженный этой мыслью, бросаю на мягкий ковер прошлогодних трав прихваченную с собой фуфаечку, которой меня всегда снабжает мама, сажусь и блаженствую в созерцании. Надо мной, кажется, рукой подать,