Долгие дороги моды [Юлия Рудольфовна Белова] (fb2) читать онлайн

Юлия Рудольфовна Белова ДОЛГИЕ ДОРОГИ МОДЫ, или К ИСТОРИИ СВОБОДОМЫСЛИЯ В XVIII ВЕКЕ^[1]

Уже более полутора десятка лет каждая новая книга серии «Серебряная ветвь» (издательство «Вселенная», Алклуд), дарит читателям настоящий праздник знакомства с величайшими памятниками мировой литературы. Среди изданий ушедшего 2016 года любознательный читатель может вспомнить галльский трактат XIV века «Геральдика цветов», италийский сборник новелл конца XV века «О деяниях женщин», италийскую же, написанную в 1528 году, «Книгу о придворном» Б. Кастильоне. Но, пожалуй, наиболее ярким литературным событием минувшего года мы с полным правом можем назвать издание одного из самых удивительных памятников мемуарной литературы второй половины XVIII века — воспоминаний Грифидда ап Оуэля Эбраукского, впервые снабженное обширными научными комментариями и приложениями. Бесспорно, подобное издание является прекрасным подарком как для любителей изящной словесности, так и для любителей истории, людям же несведущим позволяет познакомиться с замечательной личностью, по праву прославившей XVIII век.

Грифидд ап Оуэль Эбраукский прожил короткую, но бурную жизнь, достойную описания в приключенческом романе. Он родился в 1716 и умер в 1761 году, не дожив всего трех месяцев до своего сорокапятилетия. Человек очень знатный, он принадлежал к младшей ветви королей Элмета, подарившей Эрину-и-Британии нашу благородную воительницу святую Бригитту, немалое число полководцев и епископов, государственных деятелей и придворных. Но хотя сам Грифидд никогда не занимал государственных или же церковных постов, он сумел не затеряться среди знаменитых родичей и предков, оставив значительный след в истории моды и свободомыслия.

Для нас, людей XXI века, может показаться странным то исключительное значение, которое придавали моде наши родители еще каких-нибудь тридцать лет назад, и то почти религиозное поклонение, которое окружало моду в веке XVIII. Исследователь будущего напрасно будет искать характерные особенности современной моды, которые стали бы неотъемлемым признаком времени. Да и само слово «мода» ныне признано устаревшим и почти вышло из употребления. Излишне рациональные и практичные, мы полностью уничтожили все традиционные представления о моде, заменив ее множественностью стилей, главным критерием которых является удобство и утилитарность. В то же время для людей века XVIII мода являлась важнейшим символом, который должен был предельно точно указать место человека в социальной структуре общества и даже становилась признаком, по которому посторонний наблюдатель мог бы сделать вывод о моральном и психологическом состоянии той или иной личности, а также ее философских воззрениях.

Пожалуй, наиболее ярко подобное положение проявилось в истории так называемой «рисованной моды», появившейся в Галлии в десятых годах XVIII века, а затем захватившей Свевию, Аллеманию, Фландрию и Британию. Как это сплошь и рядом случается в жизни, своим появлением новая мода была обязана двум обстоятельствам: случаю и традиционному преклонению галлов перед своими королевами.

Позволю себе напомнить некоторые факты, проясняющие для современного читателя обстоятельства появления этой причудливой моды. На протяжении всего XVII века короли Галлии всячески укрепляли экономические, политические, а также родственные связи с королевскими домами Северной Атлантиды, и в 1692 году Вильгельм XIII женил своего наследника на внучатой племяннице короля Великой Дакоты тринадцатилетней Елизавете Винифреде Эпокве, герцогине Гитчи-Гюми. В первый же день, когда невеста наследника ступила на землю Галлии, ее будущих подданных поразило одно обстоятельство: дакотская принцесса имела на лбу небольшую, но довольно яркую татуировку. Удивительные чужеземные моды еще долго обсуждались как галльским дворянством, так и простонародьем, но никто так и не заподозрил, что татуировка Эпоквы была вовсе не модой, а древним дакотским обычаем, некогда широко распространенном, но уже более двухсот лет сохранявшимся лишь в королевском роду, да деревенском захолустье.

Впрочем, при Вильгельме XIII роли наследника престола и его жены не были сколько-нибудь заметны, и потому лишь немногочисленные фрейлины принцессы в подражание госпоже рисовали на щеках небольших змеек или бабочек. Лишь в 1717 году после смерти Вильгельма XIII, когда на престол Галлии взошел его сын Вильгельм XIV, а принцесса Эпоква под именем Елизаветы стала галльской королевой, началось триумфальное шествие новой моды.

Надо сказать, этому немало способствовала личность самой королевы, женщины сильного характера, имевшей огромное влияние на супруга. В свои тридцать восемь лет она была еще очень красива, хотя и необычной, экзотической красотой. Желая подражать королеве, придворные дамы и фрейлины, дворянки столицы и провинций, все, кто претендовал на благородное происхождение и аристократизм, при помощи краски пытались удлинить себе глаза, чтобы тем самым они казались уже, а также старательно разрисовывали щеки, скулы, лбы и грудь небольшими изображениями цветов, листьев, бабочек, змеек и птиц. В своих стараниях женщины Галлии пошли гораздо дальше обычаев королевства Великая Дакота, и постепенно при Арвернском дворе был выработан условный язык, позволявший с помощью рисунков выразить ту или иную мысль, сделать важное сообщение, не раскрывая при этом рта. «Рисованная» мода стала настоящей отдушиной для многочисленных придворных, желавших избежать мертвой хватки предписанного им этикета. В то же время нужды моды вызвали к жизни новые ремесла, дали источник пропитания для многих семей и оказались сущим благословением для естественного факультета Арвернского университета, чьи ученые-химики смогли изобрести несколько устойчивых и безвредных красителей. Одержимость новой модой доходила до того, что при дворе искусные мастерицы-рисовальщицы ценились гораздо выше портных и парикмахеров, а жалованье лучших из них могло сравниться с жалованием полковника. По королевскому же эдикту 1724 года ремесло рисовальщиц было приравнено к поварскому и стеклодувному ремеслам — единственным ремеслам, занятия которыми было дозволено для дворянства.

К концу 1720-х годов «рисованная мода» успела выйти за пределы Галлии и прочно обосновалась в Свевии, Аллемании и Фландрии, где ее стали называть «галльской». Как доказательство ее необыкновенной популярности можно привести тот курьезный факт, что «галльской» моде следовали не только дворянки, не только актрисы, но даже и развеселые девицы. Впрочем последние, учитывая специфику своего ремесла, предпочитали краске татуировку и, в отличие от прочих, украшали те части тела, которые обычно бывают скрыты одеждой.

И все же утверждение «рисованной моды» не было гладким. Нередко она жестоко высмеивалась в анонимных эпиграммах и памфлетах, но, пожалуй, больше всего ей досталось от знаменитого галльского писателя Шарля де Вильнева{ Настоящее имя Гасьен де Новилак д'Эссар (1650–1719). В молодости за недостойное поведение бы уволен из гвардии и по ходатайству отца заточен в замке Гранвиль, где провел в строгом заключении почти шесть лет. После побега из тюрьмы в 1677 году проживал во Фризии. (Примечание автора).}. В одном из своих последних романов «Служанка из Фоссана», чья комичная и запутанная интрига целиком строилась на символических знаках «рисованной моды», Шарль де Вильнев с редкостным упорством ставил в смешное положение столичную арвернскую модницу, противопоставляя ей здравый смысл простой служанки с юга Галлии, где в силу климатических условий «рисованная мода» не имела успеха. Не желая упускать не единой возможности для насмешки, Шарль де Вильнев язвительно рассуждал о возможном развитии моды в Британии («Если галльские красавицы разрисовывают свои щечки, то наши соседи в Альбионе вскоре и вовсе начнут раскрашивать себя с головы до ног»), даже не догадавшись, что более чем на десятилетие предвосхитил реальные события. Впрочем, каждому истинному писателю хотя бы раз в жизни удается заглянуть в будущее, что объясняется скорее инстинктом художника, чем рассудком. Что же касается де Вильнева, то со свойственной галлам ограниченностью, усугубленной десятилетиями жизни в провинциальной Фризии, он оказался неспособным оценить значение «рисованной моды» для развития свободной человеческой мысли.

Действительно, именно в Британии «рисованная мода» вышла за пределы аристократических изысков и обрела новый смысл. Если на континенте «галльская» мода была преимущественно женским увлечением (лишь иногда придворные щеголи позволяли себе разрисовывать подбородки), то в Британии «рисованная мода» стала исключительной прерогативой мужчин. Если в Галлии и Аллемании она была связана прежде всего с придворными кругами, то в Британии ей увлеклись те, кого мы с полным правом можем назвать интеллектуальной элитой.

Первые упоминания о появлении «рисованной моды» в Британии относятся к 1730 году и еще не связаны с именем Грифидда ап Оуэля, но уже тогда в новом для острова обычае проявились все те черты, что чуть позже прославят Грифидда. Не смотря на изрядные преувеличения и неуместные насмешки, Шарль де Вильнев оказался прав в главном — обитатели Британии во многом превзошли изысканный, но довольно ограниченный набор картинок, принятый на континенте, символизм которых не выходил за пределы извечных женских страданий из-за разлук с возлюбленными или назначения свиданий. Представители бриттской интеллектуальной элиты полностью покрывали абстрактными узорами лицо и кисти рук, из-за чего «рисованная мода» на острове получила название «крашенной».

В 1735 году проживавший в Каэр-Эбрауке девятнадцатилетний Грифидд ап Оуэль объединил поклонников «крашенной моды» в ковен святого Авагдду (в наше время его можно было бы назвать клубом). В отличие от уставов аналогичных объединений континента устав ковена не требовал от вступающих в него доказательств благородного происхождения. Главными критериями отбора в общество было наличие у претендента художественного вкуса, интереса к бриттской истории и литературе. Таким образом среди членов клуба оказались представители самых разных социальных слоев, в том числе гениальный бард Уг ап Роган{Уг ап Роган (ум. 1792). При жизни выпустил три небольшие книги стихов, посвященные его покровителям королям Элмета Брендану ап Колуму и, соответственно, его сыну Марху ап Брендану.}, вышедший из крестьянской среды.

В соответствии с уставом ковена его новые члены должны были представлять собранию защитительную речь, в которой обосновывали бы раскраску своих лиц и рук. Для завсегдатаев ковена «крашенная мода» стала настоящим символом древних обычаев бриттов и они никогда не прибегали к услугам рисовальщиков, нанося краску на кожу самостоятельно. В деятельности общества мода и увлеченность бриттской историей и культурой шли рука об руку. Члены ковена и особенно Грифидд активно выступали против засилья выходцев из Эрина в церковных, придворных и чиновничьих кругах. Они утверждали, что Эрин не является единственным источником кельтской цивилизации, и отмечали наличие выдающихся центров культуры в Британии, в частности в Ллогре, Дейре и Элмете, а также Гвинедде и Глегвиссинге. В 1738 году Грифидд ап Оуэль опубликовал за свой счет сборник поэм выдающихся бардов Британии IV–XV веков, а в 1739 году — подборку документов, принадлежащих Элметскому роду, о святой Бригитте, которые косвенно бросали тень на верховных королей Эрина-и-Британии и иерархов Альбионской церкви. Последствия не заставили себя ждать. Уже не раз из-за пристрастия к «крашенной моде» церковники обвиняли членов ковена святого Авагдду в приверженности к язычеству (на самом же деле данное обвинение было совершенно несостоятельно, так как из-за преданности сотерианству члены ковена никогда не использовали в своих узорах синюю краску). И вот в июне 1739 года Грифидд был лишен права получить причастие и отпущение грехов из-за «злостной приверженности к язычеству и идолопоклонству».

Столь суровое наказание Грифидда вызвало жаркие споры в обществе, выплеснувшиеся из домов на улицы. По всей Британии звучали многочисленные баллады о Грифидде и его исповеднике. Бродячие торговцы делали немалые состояния на торговле летучими листками и памфлетами. На рыночной площади в Каэр-Глоу была поставлена балладная опера о злом священнике. А возмущенный явной несправедливостью Грифидд ап Оуэль подал жалобу собранию епископов в Таре.

Впрочем, к рассмотрению жалобы Грифидда ап Оуэля епископы преступили лишь в конце августа. 1 сентября они спешно вынесли постановление, в соответствии с которым решение проблемы было оставлено на усмотрение местных священников, что последние расценили как руководство к действию. 16 сентября в канун дня святого Килоха, священник церкви Живительной Чаши отец Мериадок натравил на Грифидда своих прихожан, которые жестоко избили молодого человека и бесчувственного вышвырнули вон из церкви.

Кто знает, какое потрясение должен был пережить идеалистически настроенный молодой человек (незадолго до избиения ему исполнилось двадцать три года), столкнувшись с жестокой фанатичностью церкви и толпы. Какое разочарование в соратниках он испытал, в одиночестве выздоравливая в своем особняке и напрасно ожидая их визита. Лишь Уг ап Роган осмелился прислать Грифидду стихотворное пожелание скорейшего выздоровления, но и он ни словом не обмолвился о причинах его недуга.

26 сентября 1739 года, оправившись после нападения, Грифидд публично, на ступенях той самой церкви, из которой его выбросили, объявил о своем отречении от сотерианства и переходе в ислам. Речь Грифидда была построена по всем законам поэзии бардов, раскраска его лица символизировала торжественность и непреклонность решения. Ошеломление зрителей после декларации Грифидда было столь велико, что он смог беспрепятственно вернуться к себе домой. Однако через неделю Грифидд ап Оуэль был арестован по распоряжению верховного короля Эрина-и-Британии Кирфаха ап Дафита.

Для нас, людей излишне рациональных и практичных, поступок молодого человека может показаться странным, однако не стоит забывать, что для Грифидда отречение от сотерианства было актом защиты собственного достоинства, униженного религиозными фанатиками. Точно так же именно обостренное чувство гордости не позволило ему бежать после обращения в ислам, хотя многие прежние члены ковена святого Авагдду поспешили отмежеваться от него и вымыть лицо. Грифидд же и под арестом продолжал сохранять мужество и присутствие духа, отвергнув все уговоры Уга ап Рогана покаяться и просить церковь и верховного короля о прощении.

В конце октября 1739 года Грифидд предстал перед судом. Его убежденность и бескомпромиссность вызвали редкостное раздражение судей, и, признав Грифидда виновным в отпадении от сотерианства, они ходатайствовали перед верховным королем Кирфахом III о применении к Грифидду древней казни — сожжении в плетеной персоне, каковая не применялась уже более восьмидесяти лет. Только многочисленные прошения Элметского рода и особенно троюродного брата Грифидда короля Элмета Брендана ап Колума убедили верховного короля сохранить Грифидду жизнь.

Тем не менее, приговор, вынесенный молодому человеку, был необыкновенно суров. Грифидд приговаривался к пожизненному заключению, первый год которого он должен был провести в железах, а также к конфискации имущества. Правда, верховный король обещал Элметскому роду, что Грифидд будет помилован, если согласится вернуться в сотерианство, принести публичное покаяние и дать обязательство навсегда отказаться от «крашенной моды». В этом случае Брендан ап Колум, как глава Элметского рода, обязан был выплачивать помилованному скромную пенсию из того самого конфискованного имущества, шестая часть которого была ему передана (остальное имущество осужденного было поделено между верховным королем и церковью, причем церковь получила большую его часть). Но Грифидд отказался от всяких уступок, предпочтя отречению суровые условия заключения в Каер-Эйдине.

Северная крепость, в которой был заточен Грифидд, не смогла подавить свободолюбивую натуру молодого человека, и через три месяца по всей Британии стал широко известен его памфлет, выученный наизусть тюремщиком и переданный им на волю, в котором Грифидд клеймил тупость и фанатизм своих судей. Разгневанный памфлетом верховный король приказал сменить в крепости всех тюремщиков и ужесточить условия содержания непокорного узника, а также не снимать с него цепей в течении пяти лет. И только смерть Кирфаха III ап Дафита в 1742 году привела к изменению участи Грифидда.

Взошедшая на трон Эрина-и-Британии дочь Кирфаха верховная королева Пенарвен I отличалась от отца мягкостью обращения, за которым, однако, скрывался трезвый и холодный ум. Почти сразу после коронации королева королей столкнулась с серьезными трудностями, в перспективе чреватыми мятежом. Донесения полиции выявляли признаки недовольства, растущего в городской среде Британии, в глазах которой Грифидд ап Оуэль был героем. Если сразу после ареста молодого человека его прежние сподвижники по ковену святого Авагдду спешно отреклись как от самого Грифидда, так и от «крашенной моды», то после известного памфлета утерянную эстафету подхватило городское простонародье. Конечно, неискушенные горожане были не в состоянии повторить изысканные узоры, наносимые на лицо Грифиддом и его бывшими друзьями, и ограничивались простым раскрашиванием лба и щек, не несущим в себе никакого глубинного смысла. Однако сам факт обращения простонародья к «неблагонадежной» моде был весьма красноречивым свидетельством всеобщего брожения.

Пенарвен ни Кирфах была не склонна превращать Грифидда и его последователей в мучеников, справедливо полагая, что это лишь усугубит растущее в народе недовольство. Вместо этого через месяц после коронации верховная королева приказала улучшить условия содержания узника и даже снять с него цепи, о чем вскоре стало известно по всему королевству и что немало способствовало восхвалению Пенарвен. Вскоре, воспользовавшись новыми обстоятельствами, король Элмета Брендан ап Колум подал королеве королей прошение о помиловании кузена, и хотя Пенарвен I не пожелала вернуть Грифидду свободу, она приказала перевести осужденного на юг в тюремную крепость на Инис-Гвейт, где в мягком и благоприятном климате узник мог бы поправить подорванное здоровье.

Через три месяца содержания на Инис-Гвейт Грифидд ап Оуэль бежал из тюрьмы и переправился в Галлию.

Стоит признать, что еще в XVIII веке некоторые наблюдатели склонялись к мысли, что королева королей сама подстроила побег Грифидда, желая тем самым избавиться от неудобного узника и обречь его на скорое забвение. Так или иначе, но после побега Грифидда ап Оуэля «крашеная мода» утратила всякий оттенок неблагонадежности, а ее последователи нередко раскрашивали лица в цвета верховной королевы. Еще недавно запретная мода даже попала ко двору Пенарвен, но это кажущееся торжество полностью лишило «крашенную моду» приверженности к свободомыслию и, в качестве расплаты за малодушие, было недолговечно, полностью сойдя на нет к началу 1751 года.

После бегства в Галлию Грифидд сперва остановился в крупном портовом городе Гезориаке в графстве Атребат, но потом предпочел переехать в более близкую ему по духу и языку Арморику, где и поселился в приморском городке Кидалета, имевшем в глазах недавнего узника еще одно преимущество — значительную дешевизну жизни. И правда, оказавшись в чужой стране, беглец мог бы остаться без всяких средств к существованию, если бы не помощь его троюродного брата Брендана.

Пожалуй, стоит особо подчеркнуть великодушное поведение этого человека. К моменту побега Грифидда Брендан ап Колум стал одним из фаворитов королевы королей, но в отличие от других «любимцев», которые, следуя позаимствованным с континента обычаям, изощрялись в придворной лести и стяжательстве, король Элмета неизменно, хотя и не всегда последовательно, отстаивал интересы своего родича и его дела. Сначала тайно, а затем с молчаливого согласия Пенарвен, он ежемесячно высылал Грифидду небольшую пенсию, которая позволяла молодому человеку вести скромную, но безбедную жизнь. Раз за разом, рискуя вызвать гнев королевы королей, Брендан подавал ей прошения о помиловании Грифидда. В его свите было немало бардов, художников и просто свободомыслящих людей, однако необходимо отметить, что там, где Грифидд предлагал свою дружбу, Брендан ограничивался снисходительным покровительством. И все же, стоит пожалеть, что фавор Брендана продолжался недолго. В начале 1743 года верховная королева Эрина-и-Британии вышла замуж за короля Гвинедда Коэля ап Риса, и хотя ее супруг так и не получил титула верховного короля, Пенарвен удалила Брендана от двора, желая тем самым доставить удовольствие мужу, а также церкви, обвинявшей короля Элмета в устройстве побега Грифидда.

Вернемся, однако, к нашему герою. И в Галлии Грифидд ап Оуэль не оставлял пристрастия к «крашеной моде». Жители Кидалеты имели неплохое представление о жизни в соседней Британии, от которой их отделяло лишь узкое Галльское море, и потому не слишком удивлялись привычкам барона д'Эбраука, как в соответствии с местными традициями стал именоваться Грифидд. Окруженный простыми, но доброжелательными людьми, беглец мог бы вести в Кидалете тихую и безмятежную жизнь, но пустое времяпровождение было совершенно чуждо этому удивительному человеку, принужденному в заключении к тягостному безделью. Наскоро обосновавшись в небольшом домике на берегу залива, Грифидд с радостью вернулся к активной творческой деятельности. Он приобрел единственную в городе библиотеку, которая вскоре объединила немногочисленных местных интеллектуалов и дворянскую молодежь, очарованную пылкими рассказами Грифидда о блеске некогда могущественной кельтской цивилизации. Он выписывал книги, в той или иной мере имевшие отношения к сфере его интересов, и, конечно же, не оставлял своих исследований. Замечательным вкладом в будущую науку кельтологию стал трактат Грифидда о творчестве галльских трубадуров XI–XIII веков. Источником для написания трактата послужил небольшой сборник творений арелатских и лугдунских трубадуров, изданный в Южном Арелате в 1720 году. К сожалению, незнакомый с арелатским диалектом галльского языка, молодой человек не мог в полной мере оценить все особенности поэзии галльского юга, однако сопровождавшие стихотворные тексты нотные записи позволили Грифидду сделать вывод, что музыкальное творчество южан-трубадуров было полностью основано на древних кельтских традициях.

Блестящее образование, независимый характер и неутомимая деятельность беглеца из Эрина-и-Британии произвели неизгладимое впечатление на его новых знакомых и сделали Грифидда образцом для подражания местной молодежи. Желая как можно больше походить на своего кумира, молодые дворяне Кидалеты раскрашивали себе лица, рассуждали о древней культуре кельтов и именовались в соответствии со старинными обычаями Арморики Аленами ар Сильвестиками или Гевинами ар Мишелями. И пусть для большинства молодых людей увлечение культурой предков было явлением чисто внешним, Грифидд все же сумел пробудить в некоторых из них неподдельный интерес к кельтской цивилизации. Самым способным и верным последователем Грифидда стал Реунан де Кертомас, отпрыск очень древнего, но давно обнищавшего дворянского рода. Общение с Грифиддом ап Оуэлем побудило Реунана обратить внимание на творчество арморикских бардов минувших веков. На протяжении многих десятилетий Кертомас собирал местные сказания и песни, став первым известным арморикским фольклористом{Жан-Реунан-Андреас де Кертомас по прозванию Певец Арморики (1724–1811). Опубликовал 25 томов арморикских народных песен, преданий и легенд. В 1795 году избран в Галльскую Академию. }. В 1778 году Реунан де Кертомас приобрел всеевропейскую известность, опубликовав два сборника поэзии арморикских бардов: песни и предсказания, приписываемые арморикскому барду и пророку Гвенкхлану, жившему в V веке, а также местные сказания о пророке Мерлине, посвятив оба сборника своему «покойному другу и учителю барону Грифидду д'Эбрауку».

И все же не просветительство стало главным деянием Грифидда за годы проживания в Галлии. И даже не написание трактата о музыке трубадуров. Поселившись в Кидалете, Грифидд сразу же принялся за исторический труд о Столетней войне Галлии против Эрина-и-Британии, широко используя местные сказания и легенды, посвященные VI Походу за Веру, а также семейные архивы дворянских родов Арморики, хранящиеся в знаменитом на весь галльский север монастыре святой Генавы.

К маю 1745 года Грифидд полностью исчерпал содержащиеся в арморикском монастыре материалы и решил обратиться к услугам Большого королевского архива в Арверне. Благодаря Реунану де Кертомасу, сохранившему связи с аристократическими кругами, Грифидд ап Оуэль получил рекомендательное письмо от губернатора Арморики графа Мелитора де Ла Марша к герцогу Полю-Сифрену-Александру де Лугдуну, дальнему родственнику галльского короля, и в сопровождении де Кертомаса отправился в королевскую резиденцию в Авитаке.

Именно там, среди роскоши дворцов, принадлежавших королю и его вельможам, ожидая аудиенции в небольшой гостинице на окраине Авитаки, Грифидд в полной мере ощутил, сколь горька участь изгнанника. Впервые в жизни он оказался в унизительной роли просителя, ищущего покровительства. В своих мемуарах Грифидд дал безжалостное, но правдивое описание личности герцога де Лугдуна, человека вздорного и невежественного, но при этом почитавшего себя покровителем наук и искусств. Этот галльский вельможа более трех часов продержал Грифидда в своей прихожей, говорил ему «ты», словно собственному лакею, и не предложил не то, чтобы кресла, но даже и табурета. Несколько раз Грифидд собирался прервать оскорбительную для него аудиенцию, но мысли о Бригитте, спасшей родную страну от галльского завоевания, и о документах, которые должны были послужить к славе благородной воительнице, заставляли его терпеливо сносить все выходки герцога. Следуя советам своих друзей из Кидалеты, Грифидд даже преподнес де Лугдуну список своего трактата о трубадурах с приличествующим случаю посвящением. Должно быть, подношение молодого человека, а главное, лестное посвящение, несколько смягчил вечно раздраженного вельможу и он обещал Грифидду прислать разрешение на работу в архиве через неделю.

Увы! Вынужденное ожидание оказалось роковым для Грифидда. «Королевский ирис», как называлась гостиница, где остановился молодой человек, была полна просителей, а также солдат королевской роты, часто посещавших «Ирис», чтобы попировать на свободе. Один из этих солдат — Жорж де Кулар, скучавший в ожидании приятеля, принялся насмехаться над Грифиддом и раскраской его лица, приличествующей, по его утверждению, только женщинам. Как бы ни был оскорблен Грифидд, помня о своем деле, он попытался избегнуть ссоры, и тогда де Кулар плеснул ему в лицо вином, уверяя, что тот забыл с утра умыться. Через несколько минут на заднем дворе гостиницы состоялась дуэль, и к удивлению секундантов де Кулара, Грифидд одержал в ней верх, нанеся своему обидчику всего один удар, который, к несчастью, оказался смертельным. Хотя к тому времени законы против дуэлей были давно смягчены, убийство солдата королевской роты могло иметь печальные последствия для его виновника. И действительно, через час после дуэли Грифидд был арестован и заключен на гауптвахте королевской роты.

Напрасно товарищи де Кулара уверяли, что тот сам был виновником роковой для него дуэли, а барон д'Эбраук всячески старался ее избежать. Напрасно Реунан де Кертомас осаждал переднюю герцога де Лугдуна, умоляя вельможу о заступничестве. Грифидд ап Оуэль должен был дожидаться личного правосудия Людовика VI, зависящего не столько от закона, сколько от королевской прихоти. Возможно, Грифидду следовало написать прошение о помиловании на имя вдовствующей королевы Елизаветы Эпоквы, некогда принесшей в Европу «рисованную моду». Хотя Алая Королева, как уже одиннадцать лет именовали Эпокву из-за постоянного ношения алых одежд королевского траура, после смерти сына удалилась в принадлежащий ей замок Сен-Алибо, она продолжала оказывать немалое влияние на своего царственного внука. К несчастью, Грифидд совершенно упустил из виду это обстоятельство. В своем полном достоинства письме к Людовику VI он попытался объяснить свой поступок и просил короля скорее назначить суд. Хотя письмо Грифидда отличалось безупречной вежливостью и почтительностью, подобающей при обращении к королю, и было составлено по всем правилам придворного этикета, вольно или невольно оно являлось страстным протестом против привычного для Галлии королевского произвола, подменявшего открытый и гласный суд. Людовик VI не без основания расценил обращение Грифидда как мятежное и подрывающее устои, и потому, для предотвращения дальнейшего распространения опасных идей, приказал конфисковать все бумаги Грифидда{Конфискованные бумаги Грифидда хранились в Глухой палате Большого королевского архива в Арверне, но в 1782 году погибли при пожаре. }, а его самого без суда заточить в Авитакском замке. Кроме того, в качестве наказания за убийство рядового королевской роты Грифидд должен был выплатить штраф в размере двухсот тысяч галльских либр на оплату заупокойных служб по Жоржу де Кулару, которые должны были проводиться в течении десяти лет.

Стоит ли объяснять, что Грифидд был не в состоянии выплатить назначенный Людовиком штраф? И стоит ли добавлять, что последствием этого была конфискация имущества должника? Дом Грифидда, его обстановка и гардероб, с любовью собранная библиотека — все было спешно продано с торгов. Друзьям Грифидда в Кидалете удалось выкупить несколько наиболее ценных из его книг, но большая часть библиотеки так и не нашла покупателей и в конце концов, сваленная в подвале городской ратуши, стала жертвой крыс.

Для самого Грифидда, заточенного в Авитакском замке без суда и следствия, личное королевское правосудие было символом самого грубого деспотизма. Не желая подчиняться королевскому произволу, Грифидд бежал из Авитакского замка через два месяца заключения, выломав в своей камере оконную решетку и разорвав на веревку простыни. Однако на свободе молодой человек провел всего три дня. Выслеженный полицией, беглец вновь был арестован и под усиленным конвоем припровожен на юг Галлии, где по приказу Людовика VI был заключен в Нарбоннскую крепость. Здесь Грифидду пришлось потратить немало времени на подготовку побега, но когда через четыре месяца узник попытался бежать, это едва не стоило ему жизни. Несколько дней тяжело раненый, получивший восемь огнестрельных ранений, Грифидд ап Оуэль находился между жизнью и смертью, и все это время у его изголовья сидел тюремный священник отец Жером, пытавшийся во что бы то ни стало обратить умирающего в истинную веру. Конечно, и комендант крепости, и отец Жером не имели ни малейшего представления об исповедании Грифиддом ислама, но, зная, что все подданные королевства Эрин-и-Британия являются еретиками, они не давали раненному ни минуты покоя. Нам остается только восхититься мужеством и стойкостью этого человека, который даже в тяжелейших условиях не сказал и не сделал ничего, что ревностный священник мог бы принять за обращение.

Известие о вторичной попытке побега и неудачном обращении Грифидда привели Людовика VI в ярость, и он приказал заточить непокорного узника в островной крепости в Массилийском заливе, широко известной в Галлии как Тюрьма-на-Скале, или просто Скала. Мемуары Грифидда ап Оуэля посвящают немало горестных страниц этой самой страшной тюрьме Галлии. Может показаться странным, но именно в пристрастии Грифидда к «крашенной моде» Людовик VI усмотрел верность узника еретической альбионской церкви и потому приказал коменданту Скалы принять все меры, дабы помешать заключенному разрисовывать лицо, и тем самым вырвать его из болота пагубных заблуждений.

Лишенный необходимых наборов краски, но не желающий подчиняться тирании, узник пользовался углем из камина и побелкой со стен, покрывая лицо изысканнейшими в своей простоте черно-белыми узорами. Но однажды утром, когда Грифидд только-только закончил свою работу, в его камеру ворвались несколько стражников и тюремщик, заломили ему руки за спину, швырнули на колени и насильно умыли. Затем потрясенного и униженного насилием Грифидда отвели в камеру, где не было ни камина, ни побелки на стенах, ни даже какого-либо подобия деревянных нар, только полусгнивший соломенный тюфяк на каменном полу. В этой холодной и убогой камере узник провел более четырех самых тяжких лет своей жизни, но 29 апреля 1750 года бежал из тюрьмы, став единственным в истории Скалы человеком, которому удалось без спроса покинуть крепость.

В своих мемуарах Грифидд ап Оуэль так и не раскрыл тайны этого удивительного побега, ограничившись сообщением, что был спасен из воды моряками сфарадской военной галеры в тот самый момент, когда, обессиленный, начинал тонуть. Необыкновенной удачей для недавнего узника оказался всплеск военного противостояния между Галлией и Сфарадом, заставивший галеры сфарадского флота крейсировать вблизи галльских берегов. Доставленный в Сфарад, Грифидд был представлен халифу Мохаммеду X, который весьма благосклонно отнесся к беглецу из Галлии и даже назначил ему пенсию. После нескольких месяцев жизни при сфарадском дворе Грифидд поселился в приморском городе Альмерии, где приобрел уютный домик с тенистым садом. В этом доме изгнаннику суждено было провести последние десять лет своей жизни.

Вряд ли стоит удивляться, что именно в Сфараде Грифидд ап Оуэль наконец-то обрел покой. Эта самая западная из европейских стран издавна отличалась удивительной для своего времени религиозной и национальной терпимостью, свободомыслием и интересам к наукам. Здесь с полным спокойствием относились к самым причудливым чужеземным обычаям, если только они не были опасны для окружающих. В Альмерии Грифидд мог бы беспрепятственно раскрашивать свое лицо, но именно здесь он по собственной воле отказался от приверженности к «крашенной моде». Дело в том, что для всех портовых городов Сфарада обычай красить лицо вовсе не был чем-то непривычным, однако подобной практике придерживались в основном матросы с восточного и западного побережий Африки. Хотя никто не смог бы обвинить Грифидда в вельможной спеси, которая, заметим, была бы совершенно естественной для столь знатного человека, со свойственным многим интеллектуалам высокомерием он испытывал неприязнь к людям малообразованным, и потому не желал, чтобы его сравнивали в грубой и невежественной матросней.

Итак, жизнь в Альмерии пришлась Грифидду по душе. Он очень быстро освоил местный диалект арабского языка и даже попытался написать трактат о влиянии на него кельтской лексики, но вынужден был признать, что для этого ему не достает знаний. Летом 1750 года Грифидд возобновил переписку с Бренданом ап Колумом, начал писать свои воспоминания, а в ноябре сообщил кузену о женитьбе на местной уроженке.

Неожиданное, но радостное известие заставило Брендана подумать о своих материальных обязательствах перед кузеном, и он решил передать Грифидду все, что осталось от его некогда огромного состояния. Посредничество прославленного на всю Европу банка семейства Хагегим оплачивалось довольно дорого, но все равно полученного Грифиддом имущества оказалось вполне достаточно для благополучной и обеспеченной жизни, и вскоре изгнанник смог взять за себя еще одну жену. Всего же, в соответствии с законами ислама, Грифидд имел четырех жен, которых нежно любил. Это были мавританка по имени Фатима, дочь полковника сфарадского сотерианского полка готка Гатунда, ормуздка Зухра и черная африканка откуда-то из центральных областей Африки, которую Грифидд купил в 1752 году на рабском рынке Альмерии{В XVIII веке работорговля в Сфараде уже не имела никакого экономического значения и распространялась исключительно на женщин (для гаремов мусульман и желающих жениться сотериан). Женский рынок Альмерии был в то время одним из крупнейших, и на нем можно было найти невест из многих европейских стран Срединного моря (в том числе девушек из сотерианских дворянских семей побережья, чьи родители были не в состоянии дать за ними приданое и надеялись на продаже дочерей поправить свое имущественное положение), а также из Африки, Азии и даже обеих Атлантид. }, когда ей было около пятнадцати лет. Как писал Грифидд Брендану ап Колуму, его черная жена была «стройна как тополь, высока как корабельная мачта, горделива как верховная королева и нежна как лань». Нам ничего не известно о первоначальном имени четвертой жены Грифидда, однако, взяв ее в жены, он не без юмора назвал ее Бетулой{Бетула — многозначное имя. По латыни значит «березка», на иврите — «девушка».}. Семейная жизнь Грифидда увенчалась рождением шестнадцати детей — двух дочерей и четырнадцати сыновей, оказавшимися достойными наследниками своего удивительного отца.

И однако, какой бы благополучной не была жизнь Грифидда в Сфараде, он все чаще с ностальгией вспоминал веру своей юности и в 1759 году пожелал вернуться в сотерианство. Поскольку в Сфараде не было священников альбионской церкви, Грифидд был вынужден прибегнуть к утешению готской церкви. Местный священник, наставлявший Грифидда и его семейство в учении готской церкви, потребовал от желающего обратиться в сотерианство выбрать только одну жену, а остальных оставить, дав им достойное содержание, но после некоторых раздумий Грифидд отказался пойти на это, утверждая, что подобное деяние было бы несправедливым. «В жизни мне пришлось притерпеть немало жестокостей и несправедливостей и потому, перенеся достаточно страданий, я не желал причинять страдания другим», — писал он в своих мемуарах. Вместо этого находчивый Грифидд предложил священнику найти в Писание то место, где говорилось бы о необходимости иметь только одну жену, и когда растерянный священник не смог выполнить этого требования, заявил, что ни за что не расстанется со своими женами. Иерархи готской церкви оказались снисходительными к прихоти Грифидда, превыше всего ставя желание привлечь к своей церкви как можно больше душ. Столь же снисходительным оказался и халиф Сфарада, вовремя вспомнивший, что Грифидд родился в сотерианской стране. 28 сентября 1759 года со всеми своими женами и детьми Грифидд официально принял готское сотерианство и был наречен именем Оттобон, которым, однако, никогда не пользовался.

Примерно через год после обращения в сотерианство Грифидд закончил свои мемуары и вернулся к написанию трактата о влиянии кельтской лексики на местный диалект арабского языка, но его здоровье было серьезно подорвано перенесенными испытаниями и 8 июня 1761 года Грифидд скоропостижно скончался. Через день он был погребен на готском кладбище Альмерии.

Дети Грифидда немало послужили на благо Сфарада. Десятеро из его четырнадцати сыновей служили в готской роте в сотерианском полку, прославившись в войсках. Двое старших впоследствии вернулись к исламу — вере своего детства, и сделали успешную карьеру при дворе, неизменно оказывая покровительство своим многочисленным братьям. Еще один сын стал известным дипломатом, а младший, сын его черной жены Бетулы, — командовал атлантической флотилией Сфарада. Подданные халифа неизменно чтили память Грифидда ап Оуэля, даровавшего своей новой родине столь славных сыновей, и потому давайте поблагодарим этих удивительных людей, чьи обычаи религиозной терпимости так сильно контрастировали с нетерпимостью и деспотизмом иных сотерианских стран.

А теперь позвольте сказать несколько слов о женах этого замечательного человека. Именно среди них несчастный изгнанник нашел неведомое ему прежде понимание, сочувствие и, не побоюсь этого слова, любовь. Очень разные по своему происхождению и воспитанию, жены Грифидда ап Оуэля быстро сдружились, объединенные чувством горячей любви к своему супругу, а затем горько оплакивали его раннюю кончину. Им суждено было на долгие десятилетия пережить своего любимого мужа, но на протяжении всех этих десятилетий они соблюдали строгий траур, а после смерти нашли вечное успокоение подле своего супруга. Мир их праху.

Примечания

1

Статья была написана Келли ап Келли Гвидионом и опубликована в «Европейском ежегоднике» за 2017 год. Посвящена первому академическому изданию мемуаров Грифидда ап Оуэля Эбраукского в Британии (кроме оговоренных, здесь и далее примечания переводчика).

(обратно)

Оглавление

*** Примечания ***