Почему мы так одеты [Александра Ивановна Супрун] (fb2) читать онлайн

НА ЛЕНТЕ СТОЛЕТИЯ

В начале нашего века фотография и кинематограф уже запечатлели многое на планете. Сравнивая эти снимки с тем, что мы видим сегодня, ощущаешь, как мир изменился. И внешний вид людей сегодня далеко не такой, как в былом. Повсюду: в Риме или Пекине, в Киеве или в Риге, в белорусском селе, в сибирской тайге, в узбекском кишлаке. А в чем же он стал иным, облик миллиардов жителей всех континентов?

Да разве так уж неузнаваем сделался костюм современников наших по сравнению с костюмами не столь уж далеких предков? Исчезли, что ли, те же, по сути, платья, брюки, ботинки, пальто, шапки? Капризная мода порой чуть ли не копирует то, что носили наши бабушки и дедушки. И все же перемены разительны. Те, что произошли за десятилетия XX века.

Если в начале столетия прежде всего по одежде можно было отличить с первого взгляда простолюдина от господина дворянского звания, горожанина от мужика, учителя от фабричного, то теперь попробуй таким образом безошибочно определить, «кто есть кто». Так же инородца, как говаривали встарь, чужеземца, легко было узнать по необычному платью. А ныне? Да еще: женщины в брюках или в мини-юбках — мыслимо ли было подобное в начале века? Даже первая половина века не ведала теперешнего разноцветья мужских костюмов…

Одежда сделалась удобней и разнообразней: выходная и повседневная, спортивная и специальная. Кстати, между этими категориями все более стираются границы. И нельзя не согласиться с тем, что бурный технический прогресс наших дней обеспечил широчайший выбор костюмов. Итак, научно-техническая революция XX века помогла одеть планету по-новому?

Такой вопрос можно было бы и не задавать — ответ ясен. Роль техники в формировании костюма неоспорима. Но попробуем поставить вопрос пи-другому, шире: почему мы так одеты? Вот тут невозможно дать однозначньш ответ. Однако возможны ли в принципе ответы на этот вопрос: ведь «мы»-то такие разные! Сходимся лишь в том, что в отличие от всевозможных живых существ люди изменяют самостоятельно свой облик, свою внешность. При этом каждый — по-своему! Так что «мы» — это и столичная модница, и деревенская бабуся. Эскимос и вьетнамский рисовод. Английский дипломат и хоккеист на ледовом поле. Шахтер в работе и школьник на уроке. Матрос на корабле и клоун в цирке.

И если уж на то пошло, то и персонаж исторической драмы, и герой фантастической киноповести — это тоже «мы», люди прошлого или будущего. Миллионы и миллионы мужчин и женщин всех уголков Земли, всех времен…

Да, все это не прошло даром, не исчезло бесследно, хотя социальные перемены и научно-техническая революция XX века внесли в костюм радикальные коррективы, во многом его переиначили. Об условиях, обстоятельствах, факторах, которые предопределяют костюм каждого из нас, рассказывается в этой книге.

ШУБА С ЦАРСКОГО ПЛЕЧА

Наши далекие предки ходили в звериных шкурах… Это расхожее утверждение обычно принимается на веру. Всплывают в памяти виденные в музеях живописные сцены из жизни пращуров. Встает Геракл с наброшенной на плечи шкурой поверженного льва. Представляется Витязь в тигровой шкуре…

Между тем может возникнуть и ряд недоуменных вопросов. Шкуры каких зверей служили людям одеждой? Заворачивались в медвежьи? Сшивали заячьи шкурки? Но, главное., без особой обработки шкуру на тело не наденешь: тяжела, обремененная влагой и жиром. И вскоре начинает загнивать, делаться жесткой, ломкой. А как носили эти шкуры — в виде накидки на плечах? Или набедренной повязки? Летом, как и зимой? В любом климате, в любую погоду?

Однако подобные вопросы не опровергают несомненного факта: человек приспосабливал звериные шкуры для своей одежды. С незапамятных времен. И надо только разобраться в том, как в самом деле эти шкуры превращались в элементы костюма.

Слово «костюм» стоит здесь не для того, чтобы избежать повторения слова «одежда». Это не синоним. Понятие «костюм» шире, оно включает в себя все, что искусственно изменяет облик человека. Таким образом, костюм — это и одежда, и прическа, и всяческие украшения, которые человек надевает на себя. К костюму специалисты относят и косметику, и маникюр, и даже очки, и трость. Одежда, разумеется, — могущественнейшая часть костюма. И она доныне не чужда «звериной шкуре», только не в ее первоначальном виде.

Если рассматривать шкуру вообще: как своего рода одежду живого организма, то нельзя не признать, что это замечательнейшее создание природы. Надежная граница между живым существом и окружающим миром. Здесь размещено множество «контрольных постов», чутко воспринимающих тепло, холод, ветер. Коснется ли кожи капля воды, острые шипы или бархат — информация точна, и реакция не заставляет себя ждать.

В ходе эволюции за миллионы лет клетки кожи трансформировались в гривы и когти, рыбью чешую и панцирь черепахи, нежную оболочку губ и «подушечки» на лапах кошачьих. В конечном счете все это помогает нашим «братьям меньшим» защищаться и добывать пищу, маскироваться и легко передвигаться, переносить жару и стужу.

Предок наш, что промышлял охотой, мог уже именоваться гомо сапиенс — человек разумный. И потому решал, как мог, задачи благоустройства своей жизни. Старался приспособить для своих нужд то, что попадалось под руку. Сухие ветки — для костра. Кости мамонта — в остов хижины. Из острого камня получался примитивный нож. И шкура убитого зверя — не пропадать же такому добру! Укрыть шатер годится. Постелить на пол — мягкое приятное ложе. Каменными скребками очистить до самой кожи изнутри и набросить на себя в непогоду. Впрямь не так зябко. Да и выглядишь в меховой накидке внушительней, необычней, привлекательней для соплеменников.

Не с тех ли доисторических времен берет начало увлечение нынешних франтих или франтов мехами? Вопрос можно было бы отнести к разряду шуточных, но перенесемся на юг Африки, на берега реки Лимпопо. Там обитают бечуаны, которые еще в прошлом веке находились на сравнительно низкой ступени цивилизации, как наши далекие предки. Этнографическое описание быта этого племени содержит любопытные подробности. Каждый взрослый бечуан мастерил себе парадный костюм. В худшем случае из тщательно подобранных по тону шкурок диких кошек, тушканчиков. Более удачливых отличала накидка из меха серебристого шакала. Власть имущие расхаживали в леопардовых манто. Наконец, всеобщее восхищение и зависть вызывала наброшенная на плечи вождя племени шкура антилопы с волочащимся по земле хвостом.

Подчеркнем, что такую роль играл мех близ экватора, в жарком климате. Другое дело, например, в Сибири, где меховая одежда — насущная необходимость. Возьмем хотя бы ненецкую шубу — паницу. Верхняя часть этой одежды кроится из бобрового, беличьего меха. Нижняя часть состоит из нескольких сшитых полос оленьего, собачьего. Воротник обычно выкраивается из цельной шкуры оленя. В этом особый смысл: длинный ворс не пропускает сквозь разрез холодный воздух. Все отработано на практике не одним поколением северян. Такая паница и удобна, и сравнительно легка, и, ничего не скажешь, нарядна.

На пожелтевших страницах книги, увидевшей свет в 1777 году под названием «Описание всех в Российском государстве обитающих народов», этнограф И. И. Георги описывает одежду камчадалов. «…У нижних шуб, кои называются у них парками, есть в верьху такой же, какой бывает в рубахе, ворот, сквозь который едва проходит голова. Рукава и полы до колена. Шубы сии делаются из оленьих или тюленьих кож, выкрашенных с внутренней или закожной стороны ольхового корою в темный цвет; в подоле распещрены по Тунгузскому обычаю красным шитьем и обложены не только бахромою, но и другими волосяными пучками. Нижняя шуба — куклянка — подобна также рубахе, только распашная в верьху и в низу: делается же из оленьих, а больше из собачьих кож. Она полнее нижней шубы, парки, и достигает до самых лодыжек».

Спустя века такая одежда могла несколько измениться, так же как стилистика и орфография в языке, но основные критерии сохранились. Одежда должна делаться из доступных материалов, быть удобной применительно к обстоятельствам и по возможности красивой. Последнее, пожалуй, лучше сформулировать так: «Отвечать сложившимся эстетическим требованиям». Ведь каждая эпоха, каждый народ по-своему понимает и создает рукотворную красоту.

После Южной Африки и Сибири перенесемся теперь в Центральную Европу начала нашей эры. Римский историк Тацит сообщает об одежде германцев: «Носят они и шкуры диких зверей, те, что обитают у берегов реки, — какие придется, те, что вдалеке от них, — с выбором, поскольку у них нет доставляемой торговлей одежды. Последние убивают зверей с разбором, по снятии шерсти нашивают на кожи куски меха животных, порождаемых внешним Океаном или неведомым морем».

Выходит, и тогда бывали в ходу экзотические, «импортные» элементы костюма.

Все меха хороши, да только не все одинаково хороши, так недаром считалось исстари. Даже в те «баснословные года», когда охотник выходил за околицу деревни или городские стены и вскоре возвращался с добычей.

Старинные русские грамоты упоминают «куны» и «белы» — шкурки куниц и белок. И они же являются единицами стоимости товаров, эквивалентами денег. В смоленской грамотей 1150 года лисья шкурка оценивалась в 12 кун. Можно прикинуть, во сколько обходилась беличья или лисья шуба — беднякам не по карману. Знатные господа располагали шубами горностаевыми, собольими. Купцы, как в пушкинской сказке, «торговали соболями, черно-бурыми лисами».

Правда, драгоценные шубы берегли и носили по большим праздникам: такая шуба могла послужить и сыну, и внуку. А в домашнем кругу не грех обойтись простой, «санной» шубой и в ней ездить по хозяйским надобностям. Зато в гости или на царский двор надевали шубу парадную и за столом не снимали этот знак богатства и знатности. Едва ли не высшей наградой в те допетровские времена на Руси была шуба с царского плеча. Можно не сомневаться в том, что это была не последняя шуба у самодержца. Для хранения царских одежд соорудили ряд кладовых, которые занимали в Москве целую улицу. Впрочем, порой на праздники царские шубы давали царедворцам только поносить, а потом снова прятали в сундуки.

Ныне королей, облаченных в меховые одежды, встретишь разве что на игральных картах. Почти перевелись на свете правители такого рода. Но вот безудержная погоня за ценной пушниной привела к печальным результатам. Такие звери, как куница, морской котик, соболь и другие, оказались на грани исчезновения. Человечество слишком жадно и опрометчиво срывало шубы с «царского плеча» природы. И богатство это в наш век изрядно оскудело. Хотя «мягкая рухлядь», как встарь называли пушнину, составляет известную долю в экспорте нашей страны.

Водятся на территории Советской державы более ста видов животных, из которых можно выделать мех. И лиса, и песец, и волк, и заяц, и белка, и нутрия, и выдра… Следует заметить, что натуральный мех — чуть ли не единственный элемент костюма, оценить который по-настоящему под силу лишь экспертам, знатокам пушного дела. Существуют объективные критерии ценности, градации мехов. Скажем, лучше всего сохраняют тепло шкурки песца, бобра, куницы, волка, а шубы из кроликов, сурка, хомяка — все равно что на «рыбьем меху». Если по износостойкости одежде из меха выдры ставят 100 баллов, износу нет такой шубе, то сшитые из шкурок сурка, хомяка, зайца едва тянут на 15 баллов, а то и на 5. Это значит, что через сезон-другой мех теряет свою крепость, становится второсортным.

Впрочем, и новенькие шкурки одних и тех же зверей отличаются по внешнему виду, по красоте. Если, например, это лиса, то среди обычной, красной выделяется камчатская «огневка». А среди черно-белых высшую оценку получают те, у которых стопроцентная «серебристость». Дорог голубой песец, но он еще дороже, когда на шкурках разные оттенки голубизны. И бывшие «белы» — беличьи шкурки — также не в одну цену: чем зверек рыжей, тем хуже, тем его мех низкосортней. А уж на пушных аукционах ценители рассматривают каждую партию мехов как произведение искусства.

И вправду: тут уж природа постаралась! Однако в XX веке окончательно выяснилось, что сильно оскудела земля такими «произведениями». Ныне такие звери, как серебристо-черная лисица, голубой песец, соболь, нутрия, обитают скорей на звероводческих фермах, чем на воле. Но тиражировать такую «продукцию» весьма непросто. «Звериная шкура» в качестве пушнины в наши дни незаурядная часть костюма.

Следует ли из этого, что она, эта «звериная шкура», уходит в область преданий? Ни в коем случае, если рассматривать ее, так сказать, в широком плане, во всей полноте. Заполучив в незапамятные времена «шубу с царского плеча» природы, люди по достоинству оценили этот дар. И поняли, что распорядиться им надо бережно, по-хозяйски.

ЗАГАДКА ЕГИПЕТСКОЙ ПИРАМИДЫ

«По-хозяйски» — в давно минувшие века не означало, что уже тогда задумывались над последствиями безудержной охоты за любой живой добычей. Такое глобальное отношение к матушке-природе возникло лишь в нашу эпоху. Однако «звериная шкура» всегда доставалась людям с трудом, от случая к случаю. И потому хотелось извлечь из нее как можно больше полезного, нужного. Прежде всего сделать так, чтобы основа ее — кожа — не портилась со временем, не ссыхалась, не загнивала. Отчасти добиться этого можно, отделив собственно кожу от мяса, подкожного жира.

Недавно в селе Бандурки Николаевской области при рытье траншеи было обнаружено много предметов из бронзы. Археологи установили, что ряд скребков и ножей предназначены как раз для обработки шкур. Кстати, подобные орудия труда, но даже не бронзового, а каменного века, из заостренных камней, находят на стоянках людей эпохи неолита. Это ремесло требовало немалого искусства и терпения. Ведь толщина кожевенной ткани, например волчьей шкуры, около миллиметра, а беличья — вчетверо тоньше. И оставить лишнее негоже, и сквозного пореза надо опасаться. Но рука гомо сапиенса уже привыкла к четким и тонким действиям.

Аккуратно очистить кожу от лишнего — еще не значит гарантировать ей долгую жизнь. Когда же и как люди решили и эту задачу? Согласно библейской легенде первые люди — Адам и Ева разгуливали по раю в чем мать родила, в данном случае — в чем или как сотворил их Господь. Но вот, рассердившись на них, Бог изгнал Адама и Еву из рая. Поскольку райские условия существования кончились, Бог все же счел нужным позаботиться о своих подопечных: «…сделал Господь Бог Адаму и жене его одежды кожаные и одел их». Так говорится в Ветхом завете. Рассматривая Библию как документ истории, мы можем сделать вывод о том, что из поколения в поколение передавалось предание о том, как появились первые одежды и, главное, что они были из кожи.

Другой, уже вещественный памятник той эпохи — пирамиды, усыпальницы фараонов Древнего Египта. В одной из гробниц среди обиходных предметов, которые по представлению древних могли пригодиться усопшему в потустороннем мире, были и кожаные сандалии. Точнее, то, что спустя века сохранилось. Кроме этих атрибутов материальной культуры, исследователей изумили настенные росписи, находившиеся в той же фиванской гробнице. Эти росписи весьма подробно раскрывали жизнь той загадочной эпохи. На одной из картин в реалистическом плане изображена мастерская ремесленника, занятого выделкой кож. Видно, как работник, что-то втирая в кожу, беседует с пришедшим к нему посетителем. Тот — и это акцентируется — держит в руках чашу, а в ней, очевидно, то же самое, что втирает в кожу хозяин мастерской. Совершается сделка: за свой товар кожевник получает то, что ему нужно для выделки кожи. Но верно ли понято, истолковано изображение? Его вкратце комментирует приведенная тут же иероглифическая надпись. Благо в прошлом веке Шампольону удалось расшифровать древнеегипетское письмо. Один из иероглифов равнозначен понятию «кожа». Тот, кто занимается выработкой кожи и заодно пошивом кожаных и меховых изделий, символически обозначается двумя иероглифами, один напоминает сандалию, другой — руку, держащую орудие производства. В целом надпись может быть истолкована как вопрос клиента к ремесленнику: «Хватит ли того, что я принес, для расчета за товар — кожу?» Но что все-таки принес заказчик II тысячелетия до нашей эры?

Ответ на это был получен благодаря одному из тончайших методов исследования вещества, рожденных XX веком: хроматографии. По хроматограмме исследователь точно определяет — какие компоненты входят в данное вещество, каково их соотношение. С помощью этого метода криминалисты по пятнышку на скатерти могут установить, какое вино пил преступник. Или по капле крови, взятой для анализа, — применял ли спортсмен допинг. Скрупулезному анализу было подвергнуто и «вещественное доказательство» многовековой давности — полуистлевшие сандалии фараона.

Оказалось, что древнеегипетский ремесленник продлевал существование кожи с помощью жира. Молекулы этого вещества как бы законсервировали структуру кожи, сделали ее стойкой по отношению к разрушительным действиям влаги, тепла, микроорганизмов. Значит, жир. Но отнюдь не любой! А тот лишь, что относится к типу ворваней, непредельных жиров, которые сродни рыбьему жиру. Вот что принес древнему египетскому кожевнику тот, кто взял взамен выделанную кожу.

Впрочем, не только втирание жира обеспечивает сохранность шкурки — с мехом или без него. Методом проб и ошибок каждый народ находил способ, вернее — технологию обработки кожи. Индейцы из племени ирокезов вешали шкуры животных над костром, в который бросали «волшебные» травы. В образующемся дыме витали частички веществ, которые, проникая в кожу, слегка преображали ее структуру. Результат был, в сущности, такой же, как при обработке ворванью. Заметим попутно, что жировое дубление применяется поныне для выделки, например, оленьей кожи, замши.

Только что прозвучал новый термин — «дубление». И вообще все вещества, посредством которых кожа, мех надолго сохраняются в лучшем виде, относятся к категории дубящих, дубителей. Нетрудно заметить, что слово это от корня «дуб», что, разумеется, не случайно. Случайным могло быть первое знакомство человека со столь удивительным действием дубовой коры. Должно быть, когда-то сырая шкура убитого зверя оказалась в болотце, где валялся дубовый ствол. И спустя некоторое время люди наткнулись на эту шкуру, обратили на нее внимание, попробовали в деле. Оказалось, что она продублена и теперь неподвластна гниению, тлению, распаду.

Сообразили — можно и впредь воспользоваться этой подсказкой природы. Более того, опять же методом проб и ошибок отработали за века более или менее совершенную методику дубления. Заманчива цель: получить, допустим, добротную кожаную подошву. Процесс этот сложный, длился месяцами, да и теперь счет идет на недели. Пока дубильный экстракт не внедрится в белковый комплекс, стойкий каркас не образуется. Отличный экстракт можно получить из дубовой коры. В старинном наставлении по кожевенному делу поведано, как получить самый лучший, превосходный. Для этого кора должна быть прежде всего блестящей, «зеркальной». Притом из нижней части ствола, поближе к корням. Мало того, этому дубу должно быть двадцать лет. И это не все: срубить его полагалось в июне, после недавно прошедшей грозы.

Не правда ли, похоже на напутствие сказочному герою, отправляющемуся в поход за волшебной разрыв-травой? Но вполне возможно, что по опыту, который отрабатывался годами и веками, именно такой дубовый экстракт — экстра-класса. Доказано ведь, что действенность целебных трав во многом зависит от того, где, когда и как они собраны.

Испокон веков человек искал неуемно, неустанно: чем бы могла природа помочь в его старании сделать свою жизнь удобней, богаче, красочней? Это относится как к «звериным шкурам», так и к средствам их сохранения, обработки, выделки. Древние египтяне использовали жир обитателей средиземноморских глубин. Жители Европы — кору дуба. А там, где дубрав не было в помине, выискивались растения, также содержащие дубящие вещества — танпиды. Например, знакомая нам ива. В Южной Америке произрастает дерево квебрахо, годное для той же цели. В той же роли выступают и стручки тропического диви-диви. Сырьем для извлечения дубителей служат и необозримые заросли африканской мимозы.

В XX веке все более легкие, тонкие кожи дубят исключительно солями хрома — этого достаточно. А в букет дубящих веществ для подошвенной кожи — термин «букет» заимствован у специалистов-химиков — входят и синтаны. Синтетические танниды. Впервые в начале века их получили немецкие химики, и долгое время это был «секрет фирмы». Но наши ученые уже после Октябрьской революции раскрыли этот секрет и наладили производство отечественных синтетических дубителей. Своевременно — ведь как ни много растет у нас дубов, и это богатство надо беречь, воспроизводить.

Рукотворные дубители дополняют натуральные, но не заменяют их целиком. Да и многие природные вещества, по крайней мере пока, незаменимы, об этом мы еще вспомним не раз. Сегодня защитники природы справедливо и отчаянно протестуют против выделки хмодных портфелей из крокодиловой кожи или пальто из шкуры леопарда, даже если его владелица знаменитая киноактриса. Человечество уже ясно осознает, что природа не волшебный рог изобилия, она не осыпает его ни милостями, ни хлебом насущным, ни мясом; и что даже звериные шкуры добываются нелегко. Человек разумный намечал вехи, прокладывал новые пути своего материального благополучия.

Он сделался земледельцем и скотоводом.

СТОИТ ЛИ ВЫДЕЛКИ?

Какое животное было первым домашним? Собака? Верблюд? Мнения ученых расходятся, но в числе первых прирученных человеком животных — баран, овца. По меньшей мере сто веков тому назад овца уже была домашней. это привлекло к ней человека? Относительная неприхотливость, покорный нрав? Запасы впритык к; дому «живых консервов». При всем том, наверное, и. овечья шкура шла в дело. Это уже не только предположение.

В июне 1970 года украинский археолог Б. Н. Мозолевский при раскопках в кургане Толстая могила на Днепропетровщине обнаружил уникальное шейное украшение — золотую пектораль. На ней искусно выгравированы сцены скифского быта. Вот сшивается одежда из овечьих шкур — прообраз украинской безрукавной куртки из овчины — кептаря. За овчиной не нужно было специально охотиться, однако могла ли она поспорить по красоте с мехами пушных зверей?

Напомним описание бекеши известного персонажа повести Гоголя: «…А какие смушки! Фу ты, пропасть, какие смушки! Сизые с морозом!» Может быть, не все знают, что смушка, мерлушка — это вообще-то шкурка ягненка. Знаменитый полководец XVII века Каспар Бекеш любил носить отороченные таким мехом пальто. В его честь эта одежда впоследствии именовалась бекешей.

Самые красивые смушки получаются из особой породы овец — каракулевых. Буквально слово «каракуль» переводится на русский язык как «черное озеро». В местности близ Бухары, вероятно, издревле культивировали породу овец с особо красивым мехом. Кроме Средней Азии, каракулевых овец разводят в Западной Африке, на западе Украины и больше, пожалуй, нигде в мире. Удивительные смушки получаются из шкурок ягнят только что родившихся. Хороший каракуль ценится наравне с лучшими видами пушнины. Специалисты различают более 800 сортов и разновидностей смушек. В нашем среднеазиатском музее каракулеводства можно увидеть не только серые шкурки, но и «урюк гуль» — что значит «цветок абрикоса», бежевые, коричневые — «камбар», совершенно черные и «гулигас» — розовые…

В наше время обычная добротная дубленка привлекает не меньше, чем каракулевое пальто. Овчинка почти всегда стоит выделки в буквальном смысле. Правда, смотря какой выделки. Вплоть до отделки, имитирующей ценную пушнину, — одно дело. Другое — простое превращение в кусок кожи. Бог знает, из какой кожи были облачения Адама и Евы после изгнания их из райских кущ. Но весьма вероятно, что у многих народов одежда изготавливалась как раз из овчины.

Отец истории Геродот приводит высказывание некоего лидийца, обращенное к царю Крезу перед походом в Персию: «Царь! Ты собираешься в поход на людей, которые носят кожаные штаны и другую одежду из кожи». И Марциал, римский писатель I века, в двустишии, озаглавленном «Кожаная пенула» — это своего рода плащ-палатка, — рекомендует: «Хоть в путешествие ты при безоблачном небе выходишь, кожаной пенулой все ж от дождя запасись».

Стоит выделки овчина в целом. Стоит выделать только кожу. И, наконец, стоит, да еще как, делать одежду из овечьей шерсти. Знали это еще древние. Причем отлично разбирались в том, что шерсть тоже может быть разного качества.

Всплывает в памяти золотое руно, за которым согласно легенде аргонавты отправлялись в далекую Колхиду. Волшебное руно… Впрочем, некоторые ученые не без основания полагают, что подоплека легенды — подлинные факты. Далекие путешествия античных аргонавтов за овцами лучших пород. За тем, самым обычным руном, которое для овцеводов оборачивалось золотом. Уже в античную эпоху ценились овцы, дающие тонкую шерсть, из которой можно было выделать плотную и сравнительно легкую ткань. Тонкорунные овцы водились тогда в окрестностях малоазиатского города Милета. В славном городе процветала не только торговля, но наука и философия. И граждане Милета, прямо или косвенно причастные к овцеводству, жили припеваючи, и «милетец» в ту пору было синонимом «счастливчика».

Но исторические перипетии загнали в небытие славный город Милет. Неизвестно, куда девались наследники счастливых милетцев, а вот потомки милетских овец каким-то образом очутились на Пиренейском полуострове. Местные благоприятные условия способствовали рождению превосходной породы тонкорунных мериносов. Тогдашние правители Испании сообразили, что курочку, не-сУЩую золотые яйца, нужно держать под усиленным надзором. Не дай бог появятся за рубежами Испании такие же «золотые» овцы. Во избежание возможной конкуренции было запрещено под страхом смертной казни вывозить мериносов за границу.

И все же в один прекрасный день несколько отчаянных молодцов за обещанное им царское вознаграждение рискнули переправить десяток овец по другую сторону Пиренеев. Овцы были переданы в распоряжение богатого владельца обширного поместья господина Рамбулье. Оп понимал толк в овцеводстве, был предприимчив и настойчив. Прошли годы, и на мировые рынки начала поступать исключительно тонкая шерсть овец новой породы рамбулье. Между прочим, эта порода знаменита и в наше время. Сорт шерсти этих овец специалисты отнесли к разряду супер-супер-электра. Правда, с рамбулье стала соперничать английская овца породы шевиот. Распространилась по свету и одноименная шерстяная ткань.

И вообще Англия сделалась первой овцеводческой державой. И поныне символически лорд-канцлер восседает не на кресле, а на мешке, набитом шерстью. Но расцвет овцеводства обернулся и негативной стороной. Пастбища для прожорливых животных захватили почти все плодородные земли не столь уж обширного острова. Настало время, когда «овцы съели людей». Но уже в начале прошлого века открылись превосходные условия для разведения овец в Британской колонии — Австралии. Сейчас этот континент прочно удерживает мировое лидерство по производству шерсти. Поголовье овец там — до 200 миллионов. Две трети из них — мериносы.

Пасутся эти породы овец в полузасушливых краях, но из этого вовсе не следует, что они столь уж неприхотливы. Скажем, климат повлажней — не для них. И в нашей стране резко континентальный климат исключал разведение такой породы мериносов, как, например, рамбулье.

Советский ученый-животновод Михаил Федорович Иванов разработал научно обоснованную методику выведения новых пород овец. Так сказать, с наперед планируемыми свойствами — в зависимости от характера скрещивания. К примеру, тех же рамбулье, а также алтайской породы, асканийской, местной казахстанской — для условий этой республики. Пришло время, когда отары овец в казахских степях стали давать высокосортную тонкую шерсть, отличаясь при этом выносливостью к тамошним невзгодам климата.

Хорошее качество шерсти не должно быть в ущерб количеству. Вот призовой баран из племенного совхоза «Красный чабан» на Херсонщине «выдает» свыше 30 килограммов шерсти за один настриг! Пусть не такой уж тонкой. Говорят: «С паршивой овцы хоть шерсти клок». А с хорошей? Чем больше, тем лучше. Дело в том, что в ряде случаев грубошерстная пряжа даже предпочтительна. Из нее получаются именно такие свитеры или носки, какие нужны. Но порой и шерстяная пряжа не обязательна. Шерсть замечательна и тем, что годится также в виде бесформенной массы. Мы имеем в виду войлок. Не в первый и не в последний раз заглянем в словарь, памятуя афоризм древних: «Слова следуют за вещами».

«Войлок» — от татарского корня, означающего «покров», «покрывало». Возможно, в руках человека войлок оказался прежде, чем шерстяная нить. И, уплотнив его еще сильней, люди делали войлочные покрывала, накидки, подстилки. Из того же войлока сейчас изготавливается кавказская бурка. Ija самая, о которой Расул Гамзатов сказал, обращаясь к соотечественнику-дагестанцу: «Тебе и в бурю и в метель она и крыша и постель».

И впрямь: когда чабан снимет бурку с плеч и поставит ее на землю, именно поставит, то накидка превращается в шалаш. В таком шалаше не страшны ни мороз, ни ливень, ни буран. Бурка не промокнет: вода стекает по длинным шерстяным косицам. Горцы утверждают, чт-j и пуля не пробивает бурку — либо скользнет по войлоку, либо застрянет в толстой, в пять миллиметров, шерстяной «броне».

Все, что дают стада овец — «живые фабрики», н;; пропадает. Однако и такие «фабрики» можно и нужно сделать продуктивней, улучшать качество продукции. В этом направлении овцеводы минувших дней сделал л немало. Выведены отличные породы овец — для каждогэ региона. Мы уже не обращаем внимания на то, что собака-овчарка — кстати, аналогично именуется эта порода и в других языках — поначалу служила для помощи чабанам, охране отар. Непростая чабанская наука передается от дедов к внукам.

И в помощь ей пришла наука XX века, достижения техники. Замечено, что когда овца систематически мерзнет, то хуже растет, грубей становится ее волосяной покров. Выход найден: в" холодную пору, когда овцы пасутся под открытым небом, на них набрасывают синтетические «шубы».

Стрижка овец — быстрая и наголо — требует немалого мастерства. Сегодня стригаль вооружен не простыми ножницами, а машинкой, но все равно… Победителю конкурса «Золотые ножницы» среди стригалей овец в Новой Зеландии удалось остричь животное менее чем за одну минуту. А можно еще быстрей. Пробовали лазерным лучом. Неизвестно, что подумал Гулливер, когда в Лапутянской академии ему представили «ученого» мужа, которому удалось наконец вывести породу голых овец. Но в наши дни ученые задумались над тем, как найти средство, чтобы овцы сами сбрасывали свою шерсть. А после этого вновь обрастали. Осуществимо: животные получают с пищей микродозы препарата маймозина — и через две недели шерсть с них хоть рукой снимай. А еще через недолгий срок — снова…

В заключение предвосхитим недоуменный вопрос: почему шерсть, рассказ о ней связан исключительно с овцой? Если мех, кожа — это множество видов, ликов, ипо-статей «звериной шкуры», то?азве это не касается шерсти? На овечьей только свет клином сошелся? Ну, во-первых, это не совсем так, а во-вторых…

ЧТО ЧЕМ ЗАМЕЧАТЕЛЬНО

Продолжим и уточним: наряду с овечьей используется шерсть коровья. А также: верблюжья. И кроличья. И даже из той, что остается после стрижки пуделя, можно связать варежки. Знаменитые оренбургские платки — отнюдь не из овечьего, а из козьего пуха. Небезызвестный мохер или могер — из шерсти коз ангорских, и никаких других. Ко всему этому можно присовокупить шерсть зайцев, лам, яков. И все это вместе взятое составляет примерно одну пятидесятую от мирового баланса шерсти, 2 процента. А 98 все-таки приходятся на шерсть овечью.

Такова объективная картина. Другой вопрос: почему? У предков наших был один практический ответ: подходит — не подходит. Причем по всем данным: и доступности сырья, и легкости превращения в изделие, и по пригодности, качеству продукции. За века определилось — преимущественно всем этим требованиям отвечала шерсть овец. Но в ряде случаев нужна другая. Одним словом, каждый вид шерсти хорош по-своему. Но чем вообще выделяется шерсть как материал для костюма?

В XX веке наука взглянула на шерсть по-новому, нацелив арсенал современных методов исследования на ее структуру, взяв ее «крупным планом». И прояснилось, что такое шерсть, чем она отличается от других текстильных материалов, почему заслуживает оценки «отлично». Шерсть — это сложнейшая структура, причем каждая шерстинка. И все шерстинки можно разделить на четыре группы: ость, мертвый волос, переходный волос и пух. У пушных зверей шерсть преимущественно первых двух типов. Так заложено в генетической программе: волос с четко выраженной жесткой сердцевиной. Изменить что-либо в этом плане, «подправить» природу пока не в наших силах.

А может быть, стоит, «выделать овчинку» так, чтобы она превратилась в нечто экзотическое? Речь идет, разумеется, не о каракуле — он и без того хорош. Перед нами заурядная овечья шкура. Сырая, весит около десяти килограммов. Итак, приступаем к ее выделке. Снимем все лишнее с нутряной стороны. Подержим в особом растворе, который подготовит кожу к дублению. Затем проведем и само дубление. Теперь высушим шкурку. Она сделалась эластичной и легкой, в 20 раз легче сырой. Завитки волос нужно многократно выгладить, вычесать, чтобы они расходились от малейшего дуновения. В заключение покрасим овчинку, верней — раскрасим. Пожалуйста: барс, енот, серебристый шакал…

Смотрится, верится, но, будем откровенны, для установления подлинности ценного меха не всегда требуется эксперт. Сами научились разбираться. Пушнина, конечно, ни с чем не сравнима. Зато овца дает такую шерсть, какой не получишь ни от медведя, ни от ягуара. А что нужно для хорошей шерсти? Пуховый волос без сердцевины. У мериносов толщина его не более 25 микрон. Для пряжи погрубее подходят и шерстинки из категории переходного волоса. Повторяем, это не значит, что грубошерстный — это второсортный. Существуют, кстати, 80 сортов шерсти, но это не те сорта, о которых писал Марциал. Не высший, первый и так далее, а просто различные по свойствам, для различных нужд.

Присмотримся, например, к пуховым шерстинкам. Оказывается, коэффициент трения возрастает от кончика к корню. К тому же волокна чрезвычайно эластичны, «курчавятся», что еще более создает предпосылки для их сцепления. Достаточно перемешать массу таких сухих шерстинок, как сама собой образуется довольно плотная войлочная масса. Хорошо это или плохо? Без этого не было бы валенок и шляп. Кстати, полученный таким образом фетр образуется отнюдь не из овечьей, но только из кроличьей или заячьей шерсти. И никоим образом не превратится в войлок, допустим, мохер. А как это — хорошо или плохо? Хорошо — изделия из мохера не «сваливаются» при длительной носке. А с другой стороны — плохое сцепление между волокнами не гарантирует достаточной прочности…

й все-таки любая шерсть хороша, и вот чем. Между волокнами воздушная прослойка, и это обусловливает исключительную теплоизоляцию. Когда туркмен в 40-градусную жару расхаживает в шерстяном халате, зона комфорта вокруг тела обеспечена: тепло не пробивается снаружи. Шерстяная одежда в помете и у жителей Прибалтики. Надежная защита от холода? И это хотя прибалтийские зимы не так уж суровы. А все дело в том, что шерсть не теряет своих теплозащитных свойств при увлажнении.

Итак, шерсть, кожа, меха — все это производные от «звериной шкуры». От нее пошло и дошло до наших дней. Какова же в итоге доля этих материалов в сегодняшнем костюме, в одежде человечества? О мехах мы уже говорили. Натуральная кожа тоже не всегда доминирует и в так называемой кожаной обуви. В мировом балансе текстиль-пых волокон шерсть занимает от силы 7–8 процентов. Прошли первобытные времена, когда «звериная шкура» составляла основу костюма…

Стоп! Да были ли вообще такие времена, даже в доисторическую эпоху? Наши предки обитали в лесах, а рубашки, как известно, не растут на деревьях. Впрочем, такое категорическое утверждение могло быть опровергнуто туземцами из бразильских джунглей. Они наловчились снимать целиком кору со ствола или толстой ветки дерева, которое ботаники так и прозвали — рубашечным. Затем снятая в виде трубы кора разбивается домягка. В ней проделывается отверстие, куда просовываются руки. Готова рубаха.

В лесу, в поле искал человек ^подходящие материалы для одежды. Это отразилось даже в письменных памятниках прошлого. Например, в древнеиндийских законах Ману. Там сказано, что престарелый брахман должен провести остаток своих дней в одиночестве, в лесной чаще, причем в одежде, подобной той, которой пользовались люди в глубокой древности. Следуя этому завету, брахман облачался в накидку из древесной коры. И чуть ли не до наших дней дошла традиционная одежда папуасов Новой Гвинеи. У мужчин: набедренная повязка из отбитой древесной коры, а у женщин — юбочки из плетеной травы. На всей планете, у всех племен и народов шли поиски подходящих материалов для костюма. Таких, которые не только заменяли бы «звериные шкуры». А были бы доступней и в каких-то отношениях даже лучше. Легче, удобней, разнообразней, нарядней. Перед человеком раскрывалось все богатство природы: сотни тысяч видов животных и растений. Все это было рядом, но не давалось в руки без усилий, труда, размышлений, терпения.

В НАШИХ КРАЯХ

Чем замечательны шерстяные волокна — мы уже знаем. Но, возможно, забыли сказать главное. Или оно подразумевалось само собой. Эти волокна прядутся: из них получается нить. Достаточно прочная для того, чтобы из нее сделать какую-либо одежду.

Найдутся ли в природе другие волокна, из которых тоже можно было бы сплести нить? Прочную, желательно потоньше и обязательно такую, чтобы выдерживала испытание временем. Хотите на личном опыте убедиться, насколько коварен этот вопрос? Попытайтесь отыскать подходящее растение среди дикорастущих. Деревья, кустарники, травы — все в вашем распоряжении. Может быть, после долгих поисков вы обнаружите, что грубоватую нить, даже ткань из нее можно сплести разве что из знакомой нам с детства крапивы.

Наши предки тоже обратили яп нее внимание. Вероятно, пытались использовать за неимением лучшего. Отголосок этих попыток, возможно, отразился в фольклоре, например, к сказке о девушке Элизе. Не проронив ни слова — иначе все напрасно, день за днем плетет она рубашки из крапивы. Только так она спасет своих братьев, колдовством превращенных в диких лебедей. В сказке подчеркивается, что это вынужденное, весьма неблагодарное занятие. Любопытно, что эта же проблема, но уже всерьез, возникла в Германии во время первой мировой войны. Будучи отрезанной, от рынков текстильного сырья, в лихорадочных поисках материалов-заменителей — эрзацев немцы вспомнили о крапиве и учредили специальную «крапивную комиссию»…

Между тем живущие в наших широтах люди еще в эпоху неолита отыскали удивительное растение. Оно, точней — волокна его стебля — превосходный материал для получения и нитей, и тканей. Растение это — лен. Остатки льняных тканей были найдены в свайных постройках на территории Швейцарии, да и в наших краях, где человек поселился пять тысяч лет назад. В античную эпоху в странах Средиземноморья лен был распространен наравне с шерстью. Интересно сопоставление этих материалов римским писателем первого века Апулеем, тем самым, которого отрок Пушкин «читал охотно».

Апулей горячо высказывался в пользу льна против шерсти, аргументируя это так: «Ведь шерсть вырастает на теле чрезвычайно ленивом, состригают ее с глупого животного, и уже со времен Орфея и Пифагора это чисто светское одеяние. Напротив, лен, чистейшее из растений, один из лучших плодов земли, употребляется не только для верхнего и нижнего облачения благочестивых египетских жрецов, но и как покров для священных предметов».

Нынче мы можем иначе оценивать и объяснять объективную прелесть льна как текстильного материала. Дело в том, что льняное волокно быстро впитывает влагу и так же быстро испаряет. Таким образом, прилегающая к телу льняная одежда создает ощущение чуть влажной прохлады. Доказано также, что летом льняная ткань оберегает от излишней радиации. А вот зимой тот, кто носит льняное белье, реже простужается. В отличие от шерсти льняное волокно может быть белоснежным. Но, как и шерсть, хорошо окрашивается, причем в самые нежные, приятные тона.

Если шерсть не только материал для одежды, то лен — тем более. Полотенца и постельное белье. Полотно, холст — это и паруса судов, бороздивших издревле моря и океаны. Между прочим, во времена расцвета британского парусного флота порой полотно, предназначенное для парусов, уходило «налево»: из него шили сорочки и робы. Тогда кому-то из адмиралтейства пришла в голову мысль: впускать в парусину красную нить. Метить предназначенное для парусов полотно намертво. И эта красная нить станет выдавать любителей поживиться за казенный счет. Остроумная и простая мысль нашла практическое применение, а выражение «проходить красной нитью» с тех пор вошло во многие языки.

Наконец, и в прошлом, и теперь полотно, холст — материальная основа живописи- Неспроста произведение художника нередко именуется холстом. Возможно, что сначала человек обратил внимание на лен из-за красоты этого растения. Весной его всходы — ковер изумрудной зелени. Летом на полях стоят стройные стебельки с небесно-голубыми цветами. А осенью льняное поле — ослепительно-зеленое с червонным отсветом… И все же не будем увлекаться, приписывая нашим далеким предкам сегодняшнее отношение к красотам природы. Не говоря уже о том, что тогда не было никаких льняных полей. На цветущих лугах это растение могло затеряться. Но человека волновало другое, и он выискал леи. В нелегком существовании наших предков все полезное принималось с почтением и повышенным интересом.

К слову, когда говорится: «наши предки», то по понятным причинам бессмысленно ограничиваться строгими географическими рамками. Предки, пожалуй, каждого из нас могли жить от Урала до Атлантики. Между прочим, и «предков» культурного льна нельзя обозначить со всей определенностью. Вообще в семействе льняных,разбросанных по всему свету, насчитывается 330 видов — трав, кустарников, деревьев. Из какого же льна выделы-вались ткани, скажем, четыре тысячи лет назад в окрестностях Средиземноморья? Оказывается, из тех же видов, которые прежде всего богаты льняным семенем, льняным маслом. А уж после того, как растение бывало отработано, из волокнистого стебля пробовали делать нити.

Сегодня в мире возделываются: лен-кудряш и лен-долгунец. Из первого получается преимущественно льняное масло, из второго — волокно. Откуда взялся лен-долгунец? Существует убедительная версия, что в свое время дикие, низкорослые, неказистые виды льна завезли на Русь скифы из Азии. И на северо-западе Древней Руси лен, сделавшийся и впрямь долгунцом, высотой стебля в рост ребенка, прижился надолго.

Тому, что лен обрел на нашей земле настоящую родину. Оттого эти волокна включаются, например, в джинсовую ткань. Но вообще джут, как и пенька, идет на изготовление крепчайших канатов и прочнейших мешков. Кстати, сейчас на технические нужды расходуется около трети всех производимых на свете текстильных волокон. В том числе натуральных, получаемых, как говорилось, из льна, конопли, джута. Из чего же еще? Для полноты картины добавим сюда и так называемый «новозеландский лен», рами и агаву, драцену и прядильный банан. Все это вместе взятое составляет ничтожную долю баланса текстильных волокон для костюма человечества.

Но мы пока не упомянули то растение, которому мы обязаны чуть ли не половиной волокна, используемого в одежде. Это хлопчатник.

САМЫЙ ГЛАВНЫЙ

Почему из всего многообразия флоры планеты именно он? Как и овца в животном мире. Кстати, были времена, когда полагали, что хлопок — это своего рода шерсть. Это обстоятельство нашло даже отражение в языках. Например, немецкое «баумволь» — буквально «древесная шерсть». Недалеко ушло и украинское «бавовна», учитывая, что «вовна» — по-украински — шерсть. Еще в XVII веке в некоторых ученых книгах можно было встретить изображение «растительного барашка», из которого в далекой Индии добывают хлопковое волокно. А восходит это заблуждение к древнегреческому историку и географу Страбону. «В Индии, — писал он, — на некоторых деревьях появляется шерсть. Из нее выделываются искусно сотканные материи».

В начале нашей эры, да и много позже Индия была страной далекой, полулегендарной. Европейцам приходилось довольствоваться россказнями о «чудесах Индии», которые передавались путешественниками, купцами. Что в этом можно считать «зерном истины»? Пожалуй, только географическое происхождение хлопчатника — Южная Азия. Он доныне там встречается в диком виде. На кустах высотой в 6, а то более 12 метров к осени вызревали худосочные коробочки с семенами. Отсюда можно было извлекать длинные бурые волоски. Сплести их в нити…

В Китае, где старинные летописи скрупулезно отмечали все, что творилось в Поднебесной империи, во II веке нашей эры сообщалось о тканях из дикорастущего хлопчатника. Правда, в ту же эпоху на многих земельных участках он был уже почти культурным растением. Во всяком случае, приближался к немногочисленному клану избранных. Для хлопчатника путь этот, хоть исчислялся веками, надо признать, был сравнительно недолог. Даже на редкость краток. Уж очень изменился хлопчатник, выходя, что называется, «из грязи в князи». Во всех отношениях. Стал ниже, но как бы осанистей. Коробочек на каждом растении прибавилось, и, главное, они словно сделались набитыми белым волокном.

Да, в этом смысле с хлопчатником людям явно повезло. Он, что называется, предрасположен к изменчивости. Это свойство бросается в глаза: на одном поле не найдешь двух совершенно схожих растений. Верней сказать, без труда замечаешь, что различны и окраска цветков, и форма листьев. Это значит: из рода в род легче идет целенаправленная селекция. Хлопководы древности зачастую действовали наудачу, зато в их распоряжении были века. Показательно, что нередко успеха добивались независимо друг от друга растениеводы, живущие в весьма отдаленных один от другого краях планеты. Обитатели древнего Двуречья и Индостана, китайцы и аборигены Американского континента. И на территории наших среднеазиатских республик хлопчатник выращивался с VI века до нашей эры.

Однако далеко не сразу хлопок вырвался в текстильные лидеры. Средневековая Европа не очень его жаловала. Впрочем, нелишне вспомнить, что в Древнем Египте слово «шенит» обозначало и хлопчатобумажную ткань, и передник раба. Но когда на Пиренейский полуостров пришли мавры, они начали выделывать ткани из привычного для них сырья. С X по XV век выделываемые ими ткани расходились по всему Средиземноморью. Но после изгнания мавров из Испании Европа словно потеряла интерес к хлопку.

Правда, в XVI веке существовал рынок хлопчатобумажных тканей в Антверпене. И вообще о хлопке пришлось вспомнить — причины для этого были весьма основательные. Прежде всего потому, что людей на свете становилось все больше и всем нужна была одежда. Откуда брать для нее материал? Пастбища для овец или поля под лен почти достигли разумных пределов. Кроме того, постепенно выявилось, что хлопок не просто покрывает дефицит текстильного сырья. В каком-то смысле он превосходит и шерсть и лен. Неужели?

Будем справедливы и объективны: в чем-то уступает и заменить никак не может. Но в чем-то все-таки выигрывает. Это подтверждается даже нашим повседневным опытом. Рубашки, майки, платья, джинсы при сравнительной легкости носятся отлично. Ежедневно надевай, через день стирай — износа нет, по крайней мере несколько сезонов. Технологи называют это высоким сопротивлением материала. Такое качество существенно и для фуфайки, и для подкладки пальто, и для полотенца или марли.

Итак, конъюнктура складывалась явно в пользу хлопка. Миллионы граждан оторвались от натурального хозяйства: домотканые одежды из подручных материалов уходили в прошлое. Спрос на добротные и доступные хлопчатобумажные ткани превосходил предложение. Этого торгаши не могли допустить, благо выращивали в ту пору хлопок преимущественно в колониях. Дешевый труд туземца — в Индии, Египте обеспечивал капиталистам высокие прибыли. Не дремали и предприниматели за океаном — несподручно показалось им пользоваться чужим рынком хлопка.

История хлопка в Америке драматична и поучительна. Аборигены выращивали его здесь с незапамятных времен. Документально подтверждено, что один испанский колонизатор в 1568 году доставил в Европу образцы превосходных хлопчатобумажных тканей, изготовленных индейцами. Культурные сорта американского хлопчатника настолько далеко ушли от родственных подвидов Старого Света, что перестали даже скрещиваться с ними. Но оказались, в общем, лучшими. Достаточно сказать, что теперь именно такими сортами — мексиканскими, перуанскими — засевается подавляющая часть хлопковых полей в мире.

С приходом чужеземных захватчиков хлопководство в индейских племенах начало приходить в упадок. Но в прошлом веке выяснилось, что для этого в Новом Свете, ца Юге Североамериканских Соединенных Штатов вполне подходящие климатические условия. Только обрабатывать плантации некому, не хватает рабочих рук. И потянулись из Африки корабли с черными рабами — предками всего нынешнего негритянского населения США. Эта крупнейшая страна капиталистического мира прочно занимает второе место по производству хлопкового волокна, опередив Китай, Индию, Бразилию, Мексику, Египет. Но первое место уже ряд лет принадлежит нашей стране.

ДАЕШЬ МИЛЛИОНЫ ТОНН!

Белые коробочки хлопка в гербах пяти союзных республик: Азербайджанской, Киргизской, Таджикской, Туркменской, Узбекской. Еще полтора века назад из Бухары и Хивы в текстильные центры — Москву, Иваново — потянулись караваны. Шли неторопливо с юга на север по две тысячи верблюдов, груженных хлопком. Заметим, что сегодня такими же путями движутся тысячи вагонов с хлопком, и каждый вагон везет столько хлопка, сколько тащила добрая сотня верблюдов, если не больше. В очерке «Лунная дорога из хлопка» писатель Чингиз Айтматов прикинул, что «если погрузить весь хлопок Узбекистана в вагоны, то потребуется эшелон длиной до Луны».

Нелишне напомнить, что до Октябрьской революции многие фабрики Москвы, Иванова и другие работали на сырье из дальних английских колоний. Своего явно недоставало, так же как и многого другого. Говорится: «металл — это хлеб промышленности». С тем же основанием можно утверждать, что сегодня «хлеб» текстильной промышленности — хлопок. Чего-чего, а хлеба — в буквальном и переносном смысле — должно быть в достатке. Борьба за этот «хлеб» — текстильный, который в значительной мере одевает нас, борьба за миллионы тонн отличного хлопка развернулась на всех фронтах, причем чуть ли не с первых дней Советской власти.

Героические страницы битвы за советский хлопок запечатлены в романе Бруно Ясенского «Человек меняет кожу». Герой этого романа — инженер Уртабаев говорит своему собеседнику: «Если вы заметили, на плато имеются следы древнего орошения. По преданиям, во времена Александра Македонского вся эта долина была орошена и густо населена… Вахш, ударяя с силой, свойственной горным ледниковым рекам, в левый берег, уносил ежегодно породу, смывая головные сооружения арыков. Население вынуждено было постепенно спускаться вниз по течению, выбирая все новые места для головных сооружений. В на* стоящее время из двухсот тысяч га туземная оросительная сеть охватывает не больше шестнадцати процентов. Вся остальная долина с течением столетий превратилась в выжженную солнцем, безводную пустыню… А между тем река Вахш отличается исключительным обилием воды… Восемьдесят процентов этих земель будут пригодны под египетский хлопок, что даст ежегодно свыше трех с половиной миллионов пудов высококачественного волокна…»

Уточним, что понимается под термином «высококачественный» применительно к хлопку. Тонковолокнистый? В контексте приведенной цитаты — да, но вообще-то не обязательно. Волокно, как мы убедились на примерах шерсти и льна, может быть погрубей и потоньше, но служит различным целям. В этом смысле и хлопок но исключение. Скажем, для трикотажа лучше всего сред-неволокнистый. Или по специальной классификации — четвертого типа. Пятого — для ситцев и сатинов. Из определенных сортов получается и лучшая джинсовая ткань. Казалось бы, все ясно — надо дать хлопкоробам четкое задание: сколько каждого сорта хлопка выращивать. Подобно тому, как даются плановые задания, ска-жем^ на выпуск гвоздей…

К слову, и с гвоздями возникают неувязки: одних видов острый дефицит, других — девать некуда, и не только с гвоздями, мы знаем, так случается… А уж с хлопчатником и подавно тяжело. Почему? Прежде всего потому, что это растение, живая природа, вдобавок прирученная. Как и любое домашнее животное или окультуренное растение, утратившее во многом «бойцовские качества» для борьбы за существование. Изнеженное. Но даже в естественном состоянии любой или почти любой живой организм — от микроба до слона — приспособился к определенным условиям существования. При большем или меньшем изменении этих условий чувствует себя неуютно.

От этих общих положений — к тому, что конкретно относится к хлопку. Не принудишь его расти там, где отлично разрастается лен, и даже в более теплых краях. Например, на юге Украины — вроде бы лето жаркое, и почвы неплохие, и оросить можно. Делались попытки выращивать хлопок в Приазовье. Но урожаи получались из рук вон плохими. Все-таки 30-градусная жара, которая для хлопчатника в самый раз, в этих широтах случалась не так уж регулярно и в летний солнцепек. С другой стороны — экваториальный зной под 50 градусов тоже неприемлем для хлопчатника.

Идет узбекский хлопок, идет таджикский, преимущественно тонковолокнистый. Опять же республики расположены по соседству, во многом условия для произрастания хлопка у них схожи. Но капризные сорта тонковолокнистого хлопка прижились на таджикской земле и там радуют урожаем.

На примере хлопка мы видим, как далеко могут завести поиски ответов на вопрос: почему мы так одеты? В какие дебри биологии, экономики, истории приходится, верней, пришлось бы углубиться, чтобы обстоятельно разобраться хотя бы в значении хлопка как материала для одежды. Прекрасного материала. Хлопок и впрямь одевает мир — пусть не наполовину, пусть на треть — уже достаточно. И когда на этикетках изделий зарубежных фирм пишут «100 % коттон», то есть «100-процентный хлопок», — это вполне можно считать хорошей рекламой. Не одно десятилетие прошло с того дня, когда английская королева рискнула показаться на торжественном приеме в ситцевом платье. Это было не только приметой наступления более демократической эпохи, но я признания достоинства хлопчатобумажной ткани.

Было бы несправедливо обойти молчанием другие амплуа хлопчатника — поставщика ряда ценных продуктов. Да и хлопковое волокно — это и вата, и полотенца, и занавеси. И деньги. Да, именно из этого волокна делают «денежную бумагу». А еще из «белого золота» получают порох и мыло, стеарин и глицерин, маргарин и майонез. Можно насчитать около 1200 продуктов — производных хлопка. А как не вспомнить хлопковое масло, без которого немыслим настоящий плов. Да и хлопковый мед — тоже взят пчелами с цветущего хлопчатника…

Одним словом, да здравствует хлопок? Но отчего вопросительный знак? Разве это не категорическое утверждение? Какие претензии могут быть к хлопку? Винить в чем-либо собственно «белое золото» бессмысленно, так же как и благородный металл в буквальном смысле. Разве золото виновато в том, что из-за пего пролито на свете столько крови и слез? И хлопок ли сам по себе повинен в искалеченных судьбах миллионов чернокожих рабов прошлого века? Другое дело: человеческая, вернее сказать, нечеловеческая жадность, жестокость, обман — вот где собака зарыта! Вспомним историю с шерстью в Англии — ведь не «овцы съели людей», а люди, торгаши, эксплуататоры, не думающие ни о чем другом, кроме собственной выгоды…

К сожалению, в наше время с хлопком связывалось то, что не может не огорчать, удручать, возмущать. И не где-нибудь, а у нас, в Средней Азии, в Узбекистане. Сошлись в один зловещий клубок: та же безмерная жадность к наживе, почестям и — бездушное отношение к земле, к природе, к тому, что остается в наследство следующим поколениям. Для этой преступной беспринципной группы деятелей «белое золото» должно было превращаться в их золото… Любой ценой… Очень дорогой ценой…

Ценой плодородной земли, с которой хлопчатник, превратившись в монокультуру, год от года вытеснял сады и бахчи, пшеницу и огороды. Ценой беспечного расточительства воды из Амударьи, питающей жемчужину этих краев — Аральское море. Ценой безудержного натиска ядохимикатов, губящих в конечном счете все живое в округе. Ценой поголовной мобилизации всех — от мала до велика в период хлопковой страды; хваленая техника не в силах справиться с уборкой урожая. Ценой наглого очковтирательства, приписок, взяток, расправ над теми, кто пытался сказать правду…

К сожалению, так было, и к счастью — в прошлом. Однако одним махом не исправишь всех упущений. И тут большие надежды возлагаются на достижения науки и техники XX века. Один из ученых, специалистов по хлопку, заметил, что за последние десятилетия мы узнали об этом растении больше, чем за все предшествующие века. Установлено, например, что в течение суток хлопчатник 10–15 раз обновляет содержание воды в клетках. Таким образом, «дитя Солнца», как его именовали древние, в не меньшей степени и «дитя воды». За один сезон на гектар хлопкового поля расходуется не менее шести-восьми тысяч кубометров воды. Иначе не жди хорошего урожая…

Многовато воды расходуется, ничего не скажешь. И экономить вроде бы никак нельзя. И все же можно. Растения, как известно, добывают себе питание корнями и если не дотянутся до него, даже если оно в двух шагах, то останутся «голодными и жаждущими». А что, если подавать питательный раствор буквально каждому кустику хлопчатника и питать его вдоволь? Посредством системы трубопроводов. Так и попробовали в Средней Азии и получили урожай втрое больший, чем на обычных полях. Расход воды при этом был значительно снижен.

Разумеется, при этом важно, чтобы такой метод оправдывался и экономически. Во всяком случае, будущее за целенаправленным и насколько возможно меньшим расходом воды на полив хлопчатника. И химикатов на те ж «и другие цели. Хорошо бы, чтобы до растения доходил каждый грамм минеральных удобрений — азота, калия, фосфора. И каждый миллиграмм микроэлементов. Известно, какую роль играют эти «элементы жизни» в жизнедеятельности любого организма, причем у каждого свои — жизненно важные, особенно существенные именно для этого вида. Хлопчатнику, в частности, чрезвычайно необходим ванадий. Тут и впрямь миллиграммы нужного вещества оборачиваются килограммами, тоннами «белого золота».

Засилье сорняков чревато снижением урожая по меньшей мере на четверть. С другой стороны, как мы знаем, увлечение ядохимикатами тоже ничего хорошего не сулит. И то, что порой грубовато выходило у химиков, тоньше и надежней получилось у биологов. Действуя по принципу «враги наших врагов — наши друзья», они подобрали микроврагов для вредителей хлопковых полей. И та при благоприятных условиях стали первоклассными защитниками этой замечательной технической культуры. Впрочем, напрасно, может быть, мы грешим на химиков. Беда, наверное, в том, что плоды их разработок используются порой необдуманно. Кроме того, химики в последнее время разработали препараты совершенно безвредные, но резко повышающие урожайность. Речь идет о так называемых регуляторах роста растений.

Украинские химики-органики выпускают синтезированный учеными препарат ивин. Небольшое ведерко с раствором этого препарата способно повысить урожайность на десятках гектаров хлопчатника. Вместо 9—10 цветов па каждом кустике расцветает 11–12 — можно прикинуть, какой это может дать прирост урожая. Урожая, который, как уже отмечалось, нелегко собрать. И тут выручает химия — вещества, называемые дефолиантами.

Они форсируют падение листьев хлопчатника, и остается собрать лишь коробочки.

Легко сказать: остается собрать… В учебном пособии полувековой давности говорилось так: «Сбор хлопка производится вручную в мешки или корзины: один рабочий может собрать в течение дня около трех пудов коробочек». В современном исчислении это примерно полцентнера хлопчатника на напряженный трудодень. При нынешних масштабах производства потребовалось бы на время хлопковой страды мобилизовать примерно восемь миллионов сборщиков. Так что при всей неудовлетворенности действующими хлопкоуборочными комбайнами подумаем — что было бы, если бы эти детища отечественного машиностроения не вышли на хлопковые поля?

Трудно переоценить и роль биологов в обеспечении полноценных урожаев хлопка. Селекционеры вывели, к примеру, новый сорт хлопчатника «9877». Помимо прочих выигрышных свойств, генетическая программа его включает и такое: преждевременное и одновременное сбрасывание листьев. Таким образом, можно обойтись и без дефолиантов. Поиск и выведение лучших сортов хлопчатника происходит в глобальном масштабе. В 1984 году один американский этнограф возвратился из Перу, где знакомился с бытом племен, затерянных в местных джунглях. Эти люди занимаются примитивным земледелием, разводят хлопчатник, в коробочках которого волокно желтого, бурого и даже фиолетового цвета. Из этих волокон аборигены делают пряжу, затем ткани. Что-то из этого, возможно, представляет интерес для хлопководства?..

Безусловно. Но отнюдь не для того, чтобы избежать окраски хлопка. Дикие и полудикие сорта хлопчатника — вот что ценно — при скрещивании с распространенными ныне сортами дают особенное «потомство». Оно как бы набирается той жизнестойкости, которую во многом утратили давно окультуренные, изнеженные сорта растения. И лучше противятся бичу хлопководства — заболеванию по имени вилт, слово, наводящее ужас на хлопководов. Да и прочим невзгодам эти гибридные сорта противостоят лучше.

Повторим: хлопок — хлеб текстильной промышленности так же, как железо — всей индустрии. Однако особенно в XX веке мы ощутили, как важно располагать не только железом, сталью, но алюминием, медью, свинцом… В этот перечень следовало бы включить целый ряд других металлов, без которых невозможно развитие современной техники. Аналогия в какой-то степени может быть отнесена и к текстильной промышленности, к текстильным материалам. Их, как мы узнали, было совсем немного на протяжении веков, когда человек выбрал несколько подходящих даров живой земли. А среди материалов был и такой, который приковывал к себе внимание и интересы людей, подобно золоту среди металлов. И, бывало, впрямь ценился на вес золота.

НА ВЕС ЗОЛОТА

Шелк. Мы не упомянули его в числе производных флоры, ведь он не растительного происхождения. И, строго говоря, не животного. Потому что производит его насекомое, которое так и называется: шелкопряд. Тутовый шелкопряд. С него-то, с его родословной и «биографии» в исторический период жизни человечества, начнем наш рассказ о шелке.

В отличие от сотен тысяч видов насекомых, точь-в-точь таких же, как миллионы лет назад, тутовый шелкопряд от своих предков отличается куда больше, чем домашняя овца от своих предшественников или культурный хлопчатник, тоже ставший иным. А уж тутовый шелкопряд настолько изменился, что трудно установить, какое же именно дикое насекомое имеет честь именоваться его прародителем. Предполагается все же, что это бабочка по имени Теофилла мандарина, обитающая в отрогах Гималаев. За прошедшие века наш тутовый шелкопряд совершенно разучился летать. Зато коконы его намного крупнее, а шелковая ниточка вдесятеро длиннее, чем у диких предков.

Понаблюдать за одомашненным тутовым шелкопрядом можно на современной механизированной шелководческой ферме. Например, в Барышевка Киевской области. Или в доме колхозника-узбека: на период «шелковой страды» этот дом превращается в своего рода «домашнюю фабрику» шелкового сырья.

Жизнь любой бабочки недолга. И шелкопряд, дотянувший до месяца, — долгожитель в своей семье. Но главное, что бабочка успевает сделать, — обеспечить продолжение рода. В грене, крохотных отложенных яйцах, сотни которых весят всего одну десятую грамма, заложена полная программа дальнейшего развития шелкопряда. Прежде всего он должен набраться терпения. Ждать и осень, и зиму, пока не потеплеет. Пока на тутовом дереве не покажутся молодые листики — любимая и единственная пища тутового шелкопряда.

Утром, и только утром ¦— с рассвета до десяти часов утра — время, когда маленькая гусеничка выползает из яйца. Рождается со зверским аппетитом и жаждой деятельности. Растет в буквальном смысле не по дням, а по часам. Всего за три недели становится длиннее в тридцать раз и тяжелее в десять тысяч раз! Шелководам в это время скучать не приходится: успевай и коры подбрасывать, и менять подстилку, и следить, чтобы вволю было свежего воздуха, и солнца достаточно. И не тесно было быстрорастущим обжорам. И вот существо насекомого готово к тому, чтобы исполнить заложенный в многовековой родословной генетический приказ: свить защитную рубашку. Броню, которая не по зубам наглым врагам. И из которой бабочка сможет выбраться на свет…

Защититься, сохраниться — что может быть важнее для каждого существа? Железа, выделяющая шелковую нить, составляет сорок процентов от веса шелкопряда. Ничего удивительного: слишком важен этот орган для продолжения существования. А какие требования к той нити, которую выделяет эта железа? При выходе из организма она должна быть полужидкой — в противном случае ее не выпустить. Вскоре нити надлежит застыть, чтобы можно было ее наматывать. И тонкой обязана быть эта нить, все-таки производитель — небольшое насекомое. И прочность необходима: если порвется ненароком, то связать некому. И вся титаническая работа по намотке коквна пойдет насмарку.

Как природа сочетала все эти требования? Как она ухитрилась выработать столь удивительную структуру — это ее тайна. Пока тайна. Забегая вперед, скажем, что доныне повторить в лаборатории это чудо природы не удалось никому на свете. И никаких гарантий, что вплотную приблизиться к такой задаче можно будет уже в наш век.

А шелкопряд торопится, мотает головой по два раза в секунду, ни на миг не останавливаясь. Около четырех тысяч витков — до тех пор, пока весь не укроется. И тут-то «урожай» начинают собирать шелководы. Часть коконов, правда, остается «на развод». Через 15–18 дней из них выйдут бабочки. И каждая отложит грену — 600–700 будущих шелкопрядов. Однако большая часть коконов идет на размотку.

Интересно было бы знать, как начиналось знакомство человека с шелкопрядом. Возможно, какой-либо мальчишка, из тех, которым до всего есть дело, приметил завивающую кокон гусеницу. И попытался этот кокон размотать — потянулась шелковинка. Хоть привязывай к удочке, хоть запускай воздушный змей… А может быть, девочка — за нехваткой желанных игрушек увлеклась теми же шелковинками из кокона. Блестящие и крепкие, не попробовать ли расплести? И сплести ленту для косичек, поясок для куклы. И показать маме, чтобы за-служить одобрительную улыбку…

Потом, наверное, и взрослые люди, ремесленники начали присматриваться и примеряться к необыкновенному материалу для тканей. И тогда, уже не полагаясь ял случайный сбор коконов бабочки Теофилла мандарина, еу стали содержать в домашних условиях. А заодно культивировать в ней то, что было главным для человека. Способность вырабатывать коконы, да покрупней, с длинной, почти километровой шелковинкой…

Чем же замечательна шелковая нить? В крепости ив уступает стальной проволоке равного диаметра. Но при этом потрясающая эластичность: крути хоть сто раз п одну, в другую сторону — все выдержит. Остается такой же прочной и упругой. Недаром у пушкинского царя лук с шелковой тетивой. Сказочные времена прошли, но доныне на спортивном снаряде, луке — тетива из шелковых нитей.

Не уступая льну и хлопку по механическим и гигиеническим свойствам, шелк гораздо легче, мягче, воздуш-ней. И главное — нарядней! Не только из-за особого блеска, хотя и это выделяет шелк из ряда природных материалов для одежды. Его можно окрашивать так, что он делается необыкновенно нарядным. Правда, сегодня научились не хуже окрашивать и другие ткани. Однако в былые времена именно благодаря сочетанию всех этих чудесных свойств шелковая материя сделалась столь желанной. И дорогой, верней сказать, драгоценной.

В старинной китайской летописной книге «Юйгун» указывается, что на шелк распространяется государственная монополия. Это означало, что производство шелка находилось под контролем правителей Китая. Подобная монополия была в Китае на фарфор, бумагу, порох. Секреты их получения ни в коем случае не должны были узнать иностранцы. Неутомимым изобретателям удалось в конечном счете изготовить бумагу из древесной массы. Раскрыть «китайский секрет» выделки фарфора из особых сортов глины. Подобрать подходящие компоненты, повторить технологию их смешения, одним словом, «выдумать порох» на европейской земле.

Но с шелком дело обстояло похитрее. Нельзя было обойтись без натурального шелкопряда. Ситуация сходная с мериносами, что водились южнее Пиренеев. С той разницей, что овцы могли повсюду найти подходящий кормл а тутовый шелкопряд без шелковицы не живет. А китайские шелка славились во всем мире, и до поры до времени только китайские.

Но как шелк вообще дошел до Европы?

Начинать, пожалуй, следует с другого: каким образом удалось нарушить монополию китайцев? Когда и как это произошло? Известно, например, что в 245 году нашей эры японская императрица получила в дар от могущественного западного соседа шелковое платье. Первое в Стране восходящего солнца. Неведомы пути прихода шелководства в Японию. Но есть свидетельства, как оно дошло до Индии. Гималаи, где встречались и дикая шелковица, и бабочка — предок нашего шелкопряда, от Индии не дальше, чем от Китая. Тем не менее впервые окультурить эту бабочку, а заодно шелковицу удалось именно восточному соседу Индии.

Вот как описывает проникновение шелка из Китая в Индию Сюань Цзан — китайский путешественник VII века: «Услышав, что Восточная страна обладает ими, царь направил туда посланца с поручением добыть их. Однако в те времена властитель Восточной страны хранил их в тайне и никому не давал, а также строжайше запретил пограничным стражам пропускать за пределы страны семена тутового дерева и грены шелкопряда. Тогда царь Хотана в самых смиренных и почтительных выражениях стал просить руки китайской принцессы. Властитель Восточной страны, благосклонно настроенный к народам дальних стран, немедленно дал согласие на это предложение. Между тем царь Хотана приказал послу отправиться к царской невесте и передать ей следующее: «…наша страна никогда не располагала собственным шелком. Поэтому ты должна привезти с собой сюда семена тутового дерева и грены шелкопряда. Тем самым ты обеспечишь себя драгоценными одеждами…»

Далее в этой полулегендарной истории рассказывается, что начальник таможенной стражи при досмотре всего багажа принцессы все же не осмелился потрошить ее головной убор. А там-то и были спрятаны семена тутового дерева и грена. Общеизвестна и другая хрестоматийная версия: бродячие монахи запрятали грену в посохи, и таким образом шелк пришел в Византию. Как бы то ни было, появление шелка всегда сопровождалось удивлением и восторгом.

Римляне впервые познакомились с ним во время одной из битв с парфянами, шелковые знамена которых развевались над войском противника и поразили римских воинов своим великолепием. У себя на родине они не видывали ничего подобного. Но уже в начале II века нашей эры купцы доставляли шелк в Рим. В шелка облачалась вся тогдашняя знать. Ценился шелк на вес золота. Не только в буквальном смысле, но и сверх того: за сверток шелковой ткани полагалась двойная мера по весу золота. Благо этот металл тяжел, а шелк легок.

Невероятный спрос на шелк вдохновлял тех, кто был причастен к его производству, подхлестывал темпы выработки ценнейшего товара. Средневековый путешественник восхищается быстрым возрождением шелкового дела в Китае после опустошительного монгольского нашествия: «Они дают куда больше шелковой ткани, тафты, газа, кисеи разных сортов, парчи ослепительных расцветок. Через руки размотчиков, крутильщиков, прядильщиков, чесальщиков, ткачей, мастеров набивки узоров проходят коконы и пряжа, которые постепенно превращаются в скрипучую легкую ткань с алмазным блеском».

Через бескрайние равнины, горы, пустыни, реки протянулся с востока на запад Великий шелковый путь. Так его именовали многие народы в течение веков. Шел этот путь и через Согдиану — государство в Средней Азии. Порой этот путь бывал тернист: экономические интересы тех, кто грел руки на шелке, сталкивались, это приводило к вооруженным конфликтам. Конечно, надежней и разумней было заводить шелководство у себя. Так оно и возникало в землях Южной Европы, в Византии.

Зачинателем шелководства на Руси был Петр I. Прослышал царь, что на Нижней Волге, у Астрахани развит этот промысел, и приказал: «В Астрахани или на Тереке сыскать тутовых садов, садовников самых добрых, чтобы завести тутовый сад в Москве». В Москве все же было холодновато и для тутовых деревьев, и для шелкопряда. А вот в Киеве эти деревья прижились. Еще в XX веке один из районов города именовался Шелковица, и доныне можно кое-где в городских парках встретить шелковицу, которая, по-видимому, доживет до своего трехсотлетия.

БОЛЬШЕ? ВЕРНЕЙ? ИЛИ ВЗАМЕН?

В краях с относительно теплым климатом тутовый шелкопряд исстари чувствовал себя как дома. В Средней Азии, Южной Европе, на Кавказе, на юге Украины, в Крыму. Сейчас по производству натурального шелка наша страна занимает третье место в мире после Японии и Китая, опережая Индию, Бразилию, государства Южной Европы. Однако в общемировом балансе текстильная промышленность за счет натурального шелка обеспечивает едва ли один процент своих потребностей. Почему так мало? В чем дело?

Прежде всего, в экономической ситуации. С одной стороны, натуральный шелк хоть и пользуется спросом, может быть, и повышенным, но уж отнюдь не ценится на вес золота. С другой стороны — эта «овчинка» хоть и «стоит выделки», но не настолько, чтобы не нашлось более прибыльных предприятий. Что ни говори, но тутовый шелкопряд требует ухода и забот, может быть, чрезмерных. Не виноваты ли в этом отчасти наука и техника нового времени? Может быть, уделяли шелководству недостаточно внимания?

Упрек этот ни в коем случае нельзя считать основательным. Достаточно вспомнить прошлый век, когда на шелкопряда напала страшная болезнь — пебрина. Тогда шелководы Франции обратились за помощью к своему прославленному соотечественнику — Луи Пастеру. Пять лет понадобилось ученому для того, чтобы побороть эту болезнь, выручить шелководов. Заметим, что попутно был сделан громадный шаг в развитии новой науки — иммунологии. И по правде говоря, еще неизвестно, кто кому обязан больше: шелкопряд науке или наука шелкопряду.

Уже в наше время советский ученый академик Борис Львович Астауров, занимаясь фундаментальными исследованиями в области генетики, разработал методику регуляции пола шелкопряда. То есть теперь можно «по заказу» получить самцов или самок. Для шелководства это небезразлично. Ведь коконы, завитые самцами, содержат на 20–30 процентов шелка больше, чем у самок. Само собой разумеется, и наука обогатилась новыми перспективными результатами. Можно, однако, привести немало фактов целенаправленного обновления шелководства на основе данных новейших направлений биологии. Скажем, выведены превосходные породы шелкопрядов: Пионерская, Тбилисури, Украииская-9 и другие — для каждого региона. Японские ученые разработали оптимальную диету для шелкопряда. Питаясь строго «по науке», гусеницы быстрей развиваются, раньше принимаются за плетение кокона.

По последнему слову техники оборудованы гренажные заводы, например, Симферопольский. Сортируют грену чувствительные приборы с фотоэлементами. Они распознают изменение цвета грены и мгновенно реагируют на это, оптимизируя условия ее содержания. В конечном счете возможна почти полная автоматизация выращивания шелкопряда. И соответственно получения шелковой нити. Но не было бы это затеей столь же прожектерской, как, допустим, добыча золота из морской воды. Как говорится, себе дороже…

Но почему свет клином сошелся на тутовом шелкопряде? Подыскать бы ему замену, чтобы поменьше было капризов и побольше продукции, шелка! Не могут ли в этой роли выступать другие недальние родственники Тео-фила мандарина? Предположим, известный сибирский шелкопряд — один из неукротимых врагов таежного леса? Вред от него огромный, но ниточка в его коконе, увы, совсем не «золотая» шелковинка… Зато в Индии издавна наряду с тутовым культивируют другие виды шелкопрядов: ассамский и клещевидный. Первый дает шелковую нить «муга», что значит «янтарь» — с желтоватым блеском. Второй поставляет сырье «эри», также для шелковых тканей. Неприхотливы эти виды шелкопрядов, не то что тутовый, зато шелк получается, так сказать, второго сорта.

А уж вовсе не требователен по сравнению с тутовым шелкопрядом дубовый. Не один век разводят его в Китае, Японии, Индии. Получают неплохой, весьма прочный материал — чесучу. Ткань из чесучи «дышит» даже в самые знойные дни, не боится стирки, не мнется. И солнечный свет переносит лучше настоящего шелка. Может быть, стоит вовсю развернуться с дубовым шелкопрядом? Пускай выдает побольше своего шелка! Одно из препятствий здесь в том, что дубовый шелкопряд, или тассар, лучше чувствует себя в тропическом климате.

В наш век такое препятствие преодолимо. В результате двадцатилетней работы профессора Украинской сельскохозяйственной академии Николая Николаевича Синицкого выведена такая порода тассара, которая отлично прижилась в наших краях. «Полесский тассар» ест листья дуба, но не прочь полакомиться и побегами березы, вербы, растущей по берегам рек. Согласно предварительным подсчетам этот тассар сможет давать больше коконов, чем все «поголовье» тутового шелкопряда в нашей стране. Больше коконов, волокна, но опять-таки, к сожалению, не подлинно шелкового…

Шелкопряды, шелкопряды, но ведь существуют на Земле еще сотни тысяч видов насекомых. И может быть, в их числе…

Еще в начале XVIII века Джонатан Свифт описал посещение Гулливером не только основателя породы голых овец, но и его не менее оригинального коллегу в Лапутяиской академии. Этот ученый прожектер «…стал жаловаться на роковую ошибку, которую совершал до сих пор мир, утилизируя шелковичных червей, тогда как у нас всегда под рукой множество насекомых, бесконечно превосходящих упомянутых червей, ибо они одарены качествами не только прядильщиков, но и ткачей».

У лапутянского ученого мужа был реальный прототип, некий Рольт. Примерно в те же годы, когда создавались «Путешествия Гулливера», он представил в королевское научное собрание образцы тканей из скрученной паутины. Но разве Рольт мог претендовать на приоритет в осуществлении этой идеи? Прежде всего она, как говорится, носится в воздухе. У многих народов бытовали предания, легенды, связанные с удивительными способностями пауков сплетать свои нити.

Германцы верили, что по ночам пауки преобразуются в сказочных цвергов — гномов-ткачей. Скандинавские саги упоминают о чудесных плащах, которые плетут эльфы в ночную пору. И, застигнутые рассветом врасплох, бросают повсюду белые осенние нити…

Народная фантазия и впрямь не знает границ, но когда доходит до вещей практических, берет верх здравый смысл. Люди понимали, что хорошей ткани из паутины не получится. Нашелся, правда, в Древнем Риме император Гелиогобал, который решил, что для его одежд нужен материал еще более нежный, чем шелк. И приказал соткать ему тогу из паутины. Рабы подобрали всю паутину из хором и лачуг Рима. Но из жалкой кучки перед императорским дворцом никто не мог выделать даже пряжу.

Не только шелк, но и все упомянутые на предыдущих страницах текстильные материалы — «дары живой земли». Отчего только земли? Верней, зачем ограничивать поиски исключительно сушей? В Южной Австралии с давних пор выделывают ткани из выброшенных на берег водорослей. В этом нет ничего удивительного: например, волокна водоросли филлоспадекс и длинные, и легче, чем лубяные у льна-долгунца. Об этом подводном растении так и говорят: «морской лен». На Дальнем Востоке, как прикинули ученые, можно ежегодно получать не менее 15 тысяч тонн текстильного сырья с подводных лугов. Неплохо бы для начала…

А чем не ниточка — тончайшая проволока? Золотая или серебряная канитель, что с давних пор вплеталась в ткань узором блестящим и создающим неповторимую нарядность? Пробуют, например, в США делать костюмы из алюминиевой ткани — для поклонников экстравагантной моды. Прошли времена, когда воины надевали стальные кольчуги, рыцарские латы. Но когда в Швеции тончайшей стальной проволокой армируют детскую одежду — это придает ей крепость и долговечность. Пробуют, и небезуспешно, применять в тканях для одежды стекловолокно. Реальны попытки получения текстильных волокон из вулканических пород, базальта. И все же эти материалы ни в коей мере не могут претендовать на конкуренцию с «дарами живой земли».

А как заманчиво было бы получать из простых исходных материалов тот же шелк. Но каким образом? По-своему подходили к этой задаче в средние века, думали об этом и алхимики. Они мечтали с помощью магических заклинаний, чудесно найденных сочетаний веществ заурядное сырье превратить в драгоценные вещицы. В золото, алмазы, жемчуг, дорогие красители. И шелк! Да, шелк, минуя томительную возню с червями, получать в изобилии шелковые ткани…

В воображении алхимиков разворачивались пленительные картины. Из травы, листьев, веток безо всяких шелкопрядов непрерывно выходят тысячи и тысячи шелковых нитей, тонких и блестящих… За них жадные торговцы отваливают, не скупясь, золотые талеры, совере-пы, дублоны, пиастры. Золото, вожделенное золото! Если оно само не дается в руки за отсутствием философского камня, так хоть это… Дороже золота великая тайна простого получения шелка. И вправду дороже золота вырванный у природы секрет изготовления блестящих прочных шелковых нитей из подручного еырья. Прошло время — дерзкая мечта удивительным образом пережила века и своеобразно воплотилась в сегодняшнем мире костюма.

ЛУЧШЕ, ЧЕМ БОГ

Еще сто лет назад многое из того, что стало для нас привычным, большинству людей представлялось невероятным, фантастическим. Автомобили и самолеты, высотные дома и телефоны… Между тем уже в конце прошлого века зарождались технические «чудеса» наших дней. По сетители грандиозной Всемирной выставки 1889 года я Париже задирали головы, оглядывая только что соору женную Эйфелеву башню. Всматривались в ослепительный волосок электрической лампочки. Недоверчиво прислушивались к голосу певицы, который звучал с валика фонографа…

Не оставлял посетителей равнодушным и тот уголок выставки, где получались блестящие, словно шелковые, нити. Любопытным тут же раскрывали секрет их производства. Хлопковое волокно опускалось в азотную кислоту, и вскоре эта смесь превращалась в густую вязкую массу. Эта масса продавливалась сквозь пластину со множеством круглых отверстий, своего рода дуршлаг. Выходили нити, которые буквально застывали на глазах н после обработки вполне могли идти на выработку ткани. Причем по виду такая ткань напоминала шелковую и потому, с намеком на участие в процессе азотной кислоты, именовалась нитрошелком.

Забегая вперед, скажем, что и сегодня, век спустя, все химические волокна вырабатываются в принципе таким же способом. Вязкая масса продавливается через фильеры — тонкие отверстия разного диаметра. В зависимости от этого нити выходят потолще или потоньше. Из этих-то нитей в значительной степени, из рукотворных волокон состоит одежда наших современников. Но кто же был автором установки, при помощи которой впервые появился искусственный шелк?

Имя создателя нитрошелка, первого в мире искусственного шелка, значится в энциклопедиях: Шардоне. А полностью его имя посолидней: Луи-Мари-Илер Берниго граф Шардонне де Гранж. Родился он в старинном французскомгороде Бе-зансоне. Город этот — родина великих утопистов — Фурье и Прудона, писателя Виктора Гюго. Как же Шардонне пришел к искусственному шелку? Ведь он не был химиком, а был специалистом по сооружению мостов. Но, всесторонне образованный инженер, он известен и своими изобретениями в ткацком деле и в авиации — уже в XX веке…

А еще со студенческой скамьи он увлекался естественными науками. Познакомился Шардонне с работами Пастера, связанными с шелководством. Изучал труды другого своего соотечественника — Рене Реомюра. В том числе многотомную «Жизнь насекомых», особенно главы, посвященные шелкопряду. Надо отметить, что Реомюр был не только замечательным исследователем, экспериментатором, изобретателем, провидцем. В начале XVIII века он соорудил первый_в Европе инкубатор. Попутно придумал термометр, еще в XX веке нередко температура фиксировалась «по Реомюру». Кроме того, он предложил рецепт получения матового стекла. И весьма вероятно, что Шардонне не прошел мимо и такого смелого высказывания Реомюра: «В будущем можно научиться изготовлять подобие шелковой нити из смолы и клея…»

Однако наука XIX века показала, что «из смолы и клея» никак не изготовить подобие шелковинки. Разве что под «смолой и клеем» понимать органические вещества, сходные с теми, что рождаются в живой природе. Шардонне осознал это, остановившись на хлопке как исходном сырье для псевдошелковой нити. Азотирование делало вещество вязким, но способным застыть наподобие шелковинки, только что выпущенной шелкопрядом. Да и механизм выработки нитей, по сути, повторял то, чем природа одарила шелковичного червя или паука.

Одна беда: нитрошелк, поначалу восторженно принятый, на поверку никуда не годился. Платья из него были весьма непрочны и к току же легко воспламенялись от малейшей искры. Нелишне напомнить, что из подобной «нитроклетчатки» Нобель в те же годы наладил производство динамита. Естественно, что фабрика, вырабатывавшая нитрошелк, которую Шардонне основал в родном Безансоне, прогорела и спустя несколько лет после многообещающего открытия бесславно завершила свое существование. И все же первый, самый трудный шаг был сделан!

Второй шаг состоял в том, что азотную кислоту заменили последовательным сочетанием щелочи и уксусной кислоты. В 1892 году англичанам Чарльзу Кроссу, Эдварду Клайтону был выдан патент № 8700. В нем говорилось: «В качестве сырья применяется целлюлоза в какой-либо из имеющихся в растительном мире форм». Запомним эту емкую характеристику. Итак, англичане предложили действовать на целлюлозу сперва щелочью. При этом набухшая масса приобретает текучесть, вязкость. По-латыни «вязкий» — «вискоза», отсюда происхождение названия такого искусственного шелка.

Впрочем, об этом применения нового материала сами изобретатели вискозы думали в последнюю очередь. Скорее, полагали они, вискоза пойдет для пленки. Верно — и сейчас из вискозной массы на тех же фабриках искусственного шелка вырабатывается обыкновенный целлофан. А продолжатели этого направления прикладной химии в начале века опробовали ту же вискозу в амплуа текстильного материала — искусственного шелка, который вискоза напоминала лишь блеском. Изделия из вискозы в чистом виде грешат определенными недостатками. Не особенно прочны, «садятся» после стирки, плохо сохраняют заданную форму. Тем не менее для отдельных видов одежды эти недостатки не так уж страшны. Они с лихвой перекрываются тем, что в самом деле роднит вискозу с шелком. Ее преимуществами.

Готовая вискозная нить рождается прямо из вязкой массы, как у шелкопряда. Ее не нужно создавать из тысяч отдельных волоконец, что имеет место у хлопка, льна или джута. И, главное, подходящей вязкой массы легко можно наготовить столько, сколько не нашлось бы и у миллиарда шелкопрядов. И все в одном цехе. А сырья, притом доступного, сколько угодно. Но на заре XX века возможности и перспективы рукотворного шелка понимали немногие. Одним из первых оценил значение вискозного шелка Д. И. Менделеев.

XX век настойчиво требовал поисков новых материалов. В том числе и для одежды. Иными словами, пора было всерьез задуматься над тем, как одеть человечество. Ушедший XIX век показал, что людей на Земле прибавляется, как никогда прежде. Чуть ли не в два раза возросло население Европы: в пять раз — Америки. Если к началу прошлого века на планете обитало менее миллиарда человек, то к началу нынешнего уже 1,7 миллиарда. А к XXI веку нас на планете будет, по самым скромным подсчетам, не менее 6 миллиардов!

Попытки Менделеева тогда же организовать производство отечественной визкозы. Незамедлительно нарвались на противодействие косных кругов. До Октябрьской революции действовала всего лишь одна принадлежащая бельгийской фирме фабричонка «Вискоза». За год она давала продукции меньше, чем, например, сегодня Киевский комбинат химических волокон за день.

Итак, сырье, основа искусственного шелка — целлюлоза. И хлопковое волокно, и льняное, и джутовое, и ствол дуба, и лепесток розы — все это целлюлоза. Как же так? Откроем любой справочник по химии и приметим там формулу целлюлозы в химических символах или в графическом изображении молекулярной цепочки. Всего три элемента — углерод, водород, кислород — образуют совершенно одинаковые звенья необычайно протяженной макромолекулы. Но формула одинакова, как говорится — «без вариантов». Но каким же образом из того же химического соединения строятся столь непохожие: хлопок и лен, дубовый ствол и нежный розовый лепесток?

Из невидимого микромира перенесемся в окружающие нас кварталы, улицы. Из одинаковых кирпичей или железобетонных деталей построены различные жилые дома, школы, заводские корпуса, торговые комплексы… Все дело в том, как сочетаются между собой начальные элементы. Целлюлозные цепочки также сами по себе идентичны, разве что в одной побольше звеньев, чем в другой. Но вот по отработанной эволюцией или вдобавок уточненной селекцией программе целлюлозные волоконца образуют так называемую надмолекулярную структуру. Мудрость природы в том, чтобы дуб крепко держался в земле, цветы привлекали насекомых, семена из коробочки хлопка разлетались по свету. Оптимальная структура служит выживанию растения и продолжению его рода. В этом смысле целлюлозные макромолекулы сделались универсальными «строительными элементами» растительного царства.

Разумеется, при этом природу меньше всего заботило, подойдут ли созданные разновидности целлюлозных волокон для нужд человека. И уж человеку самому приходилось выбирать наиболее подходящие целлюлозные композиции. За прошедшие века удалось подобрать немногое: лен, коноплю, джут, хлопчатник. И удалось добиться того, чтобы эти счастливые находки выдавали побольше добротного волокна. Это дается, как мы увидели, нелегко, а в то же время кругом целлюлозы — хоть пруд пруди. Да и сейчас вы держите ее в руках: книга состоит в основном из той же целлюлозы. Жаль, что нельзя делать бумажную одежду… Впрочем, лучше воздержаться от категорического «нет». За рубежом уже сделаны обнадеживающие пробы выпуска бумажных рубашек, платьев. Правда, из особых сортов бумаги и чаще? всего для однократного пользования, но обратим внимание на возможности применения целлюлозных композиций…

У входа в одну из лабораторий Всесоюзного текстильного института вывешен озорной лозунг: «Сделаем целлюлозу лучше, чем ее создал бог!» Правда, позднее по настоянию какого-то ответственного перестраховщика с не слишком развитым чувством юмора подозрительное слово «бог» было заменено на «природа». Но важнее; здесь вдуматься в значение слова «лучше». В каком смысле? Ясно в каком: лучше для наших потребностей, в данном случае — как материал для одежды.

Нитрошелк выигрывал уже тем, что азотированную целлюлозу можно было вытягивать в нити. Сколько нужно. Определенного диаметра. Какой угодно длины. А вискоза, по крайней мере, по одному показателю — износостойкости — сразу обогнала все виды натуральных волокон, непосредственные «дары живой земли». Ничего поразительного: ведь волокнам растений такая износостойкость совершенно ни к чему. Экономическая чаша весов также вроде бы склоняется в пользу искусственного шелка. Автоматизированное химическое производство сравнительно компактно и весьма производительно, обеспечено сырьем и не зависит от капризов погоды, эпидемий и вредителей сельского хозяйства. Все это так, но при одном условии, довольно существенном: вискозная рубашка должна по качеству не уступать хлопчатобумажной.

Можно ли «подтянуть» вискозное волокно к тем показателям, по которым хлопок получает заслуженные пятерки? На практике возможность этого доказали молодые энтузиасты передового предприятия в Мытищах.

Правнуки тех, кто еще до Октябрьской революции работал на полукустарной «Вискозе». Теперь там выпускают новое — полинозное волокно. Буквально это означает «хлопкоподобное». Достигнуто это благодаря формированию удачной надмолекулярной целлюлозной структуры. Ученые Украинского института по переработке искусственных и синтетических волокон предложили иной путь совершенствования вискозной нити. При ее формировании сильная воздушная струя как бы «распушивает» ее так, что структура становится более проницаемой для воздуха, «объемной».

По-разному можно пробовать трансформировать древесную целлюлозу в хороший текстильный материал. Кстати, и вискозный шелк не единственный вариант. Еще в начале века для получения прядильного раствора начали применять ацетилирование, воздействие на размолотую целлюлозу уксусной кислотой. Таким образом, в итоге получается ацетатное волокно, ацетатный шелк. В чем-то он уступает вискозе, зато обладает одним уникальным свойством: пропускает ультрафиолетовые лучи. Поэтому хороши, например, купальные костюмы из ацетатного шелка, хотя это далеко не единственная возможность его применения в одежде.

А чем же занимаются ученые в той лаборатории, где вызвали на соревнование самого господа бога? Там в центре внимания собственно макромолекулы целлюлозы. Химики освоили метод прививок, в чем-то напоминающий испытанные приемы садоводов. Когда садовод хочет получить хорошие яблоки, груши, он прививает ветку культурного растения к одичавшему, к дичку. Химики также прививают определенные молекулы к целлюлозной цепочке, к звеньям мириадов этих макромолекул. Допустим, привиты молекулы акрилонитрила. В итоге полученное волокно значительно превосходит даже вискозное но износостойкости и к тому же лучше окрашивается. Прививка других молекул делает будущие искусственные волокна термостойкими или негорючими, масло-отталкивающими или антимикробными. Но об этом еще особый разговор…

НОВЫЕ ИМЕНА

Целлюлоза, несомненно, замечательное природное соединение. Но не сошелся же и на ней свет клином! В конце концов и шерсть, и шелк построены не из целлюлозных, а из белковых молекул. Снова обратимся к мечте алхимиков: осуществить впрямую получение шелковой нити из земли, из того, что в незапамятные времена послужило основой для всего сущего под Луной. «Философский камень» XX века — синтез. Нередко сложнейших веществ — из элементарных. Более полувека назад осуществить подобное взялся со всем пылом юности американский ученый Уоллес_ Карозерс.

Отпусти ему судьба столько лет сколько Шардонне, он застал бы 80-е годы. Но создатель того самого найлона, по наименованию которого XX век зовут порой «найлоновым», сам оборвал нить своей жизни, когда ему было сорок лет… В молодости Карозерс довольно быстро сумел расстаться с «шелковой мечтой», поняв, что в обозримое время это дело безнадежное. Ох, эта шелковая ниточка — какой она предстает перед проницательным взглядом современного химика… Сложны сами по себе образующие ее белковые молекулы глицина, аланина, треонина, пролина, валина, изолейцины, и, в свою очередь, они в совокупности образуют сложнейшую структуру фиброина. Но и это еще далеко не все…

Будучи проницательным и реалистически мыслящим ученым, Карозерс решил подойти к созданию «шелка XX века» иначе, другим путем. И все-таки путем синтеза. В 1931 году при участии Карозерса уже был получен искусственный каучук — изопрен, превосходное подспорье к каучуку натуральному в резиновой промышленности. Но какие же соединения вообще, в принципе могут образовывать текстильный материал? Вот тут-то мы подходим к едва ли не самому главному в рассказе о таких материалах.

С первых страниц нашего повествования неоднократно упоминались нити и волокна, волокна и нити. Шерстяные, льняные, джутовые, хлопковые, шелковые, вискозные… Но, повторяем, непременно: волокна и нити. Очевидно, они составляют основу одежды. Мало того, не будет преувеличением утверждение, что почти весь мир природы — это, по существу, волокнистый мир. Волокнистый… Речь идет не только о тех волокнах, которые мы видим, разрывая травинку или веточку, вглядываясь в кусок мяса или в клочок ваты. Нет, главное в том, что длинные, сверхдлинные ниточки просматриваются и на микроуровне. Там, где мы сталкиваемся с макромолекулами…

Микроуровень и макромолекулы… «Микро» — это «мало», «макро» — «много». И объяснить взаимосвязь эту можно просто. В том невидимом или видимом лишь при колоссальном увеличении микрокосмосе существуют особые молекулы, громадные по сравнению со всеми прочими. Но громадные, как правило, лишь в одном измерении — в длину. От другого иностранного слова, также означающего «много» — «поли…», эти молекулы именуются полимерами. Они, как и целлюлоза, состоят аз множества одинаковых звеньев. Пусть читатель не посетует на попытку освежить в его памяти страницы школьного учебника.

Итак, представим себе обычную металлическую цепочку, у которой число звеньев составляет ни много ни мало десять, тридцать, сто тысяч! Нетрудно сообразить, зо сколько раз длина ее превысила бы толщину. Точно так же несоизмеримо длинной по отношению к толщине вырисовывается любое текстильное волокно, составленное уже из ряда сплетенных между собой полимерных цепочек. Сплетенных подобно тому, как сплетается коса из волос. Только косу можно расплести, а волоконца нельзя просто так расщепить на отдельные полимерные цепочки.

Доходящая до пояса девичья коса считается длинной. Каким, интересно, было бы волоконце текстильное, если бы по толщине оно уподобилось такой же косе? Самое короткое, джутовое, вытянулось бы в длину метров на пять. Хлопковое или льняное волокно при аналогичном масштабе развернулось бы метров на сорок. Шерстяная «коса» при тех же масштабах вытянулась бы метров на сто. А шелковинка, прикрепленная одним концом к башенке Московского университета, могла бы оплести другим концом колокольню Киевской лавры…

Итак, для создания нового текстильного материала прежде всего следует подобрать полимер. Какой? Может быть, из группы, верней, из класса полиэфиров?

«Эти соединения, — пишет английский химик Джон Уинфельд, который сам начинал работать под руководством Чарльза Кросса, одного из творцов вискозы, — обладали замечательными и, пожалуй, даже неожиданными свойствами. Они были микрокристаллическими. В расплавленном состоянии эти соединения обладали высокой вязкостью и вытягивались в длинные нити. Если же затем эти нити подвергались растяжению, то они необратимо вытягивались примерно вчетверо по сравнению с первоначальной длиной и становились прочными и гибкими. Почти сразу же стало ясно, что такие нити можно использовать в качестве текстильных изделий. Однако по одному показателю, весьма существенному, волокно, полученное Карозерсом, не могло тотчас войти в практику: низкая температура плавления сильно затрудняла промышленный выпуск нитей…»

Данный полимер не может стать основой текстильного волокна — к такому выводу пришел Карозерс. И обратился к другому классу полимеров — полиамидам. Так был открыт найлон. Между прочим, дотошные историки науки раскопали в архивах, что чуть ли не в начале XX века немецкие химики получили вязкую полимерную массу на основе тех же полиамидов. Получили, отметили, что из этой массы вытягиваются нити, и… забросили это дело. Справедливости ради заметим, что и сам Карозерс поторопился с выводом о непригодности полиэфиров, а найлон открыл лишь шесть лет спустя.

Открыл, но не окрестил, не дал имени новому материалу. Этим занимались другие специалисты фирмы. Был объявлен конкурс на лучшее название перспективному материалу, и из 350 предложений было выбрано короткое и звучное — найлон, или, как нередко произносят у нас, — нейлон. В США, кроме первоначального найлона, у которого появилось цифровое дополнение найлон-6,6, выпускаются родственные соединения из класса полиамидов. Найлон-6, найлон-7, найлон-6,10, найлон-11, найлон-4, найлон-12, найлон-3… Некоторые из этих химических продуктов нужны в небольших количествах для определенных целей, не имеющих отношения к одежде.

По правде говоря, и рожденный в лаборатории Ка-розерса найлон поначалу пошел вовсе не для элементов костюма, а на нужды авиации. Лишь потом, чуть ли не спасаясь от затоваривания, кто-то предложил попробовать изготовить из крепких нитей женские чулки. И вот тут-то недостижимая прежде прочность нитей, по толщине почти «паутинок», обеспечила найлону быстрое мировое признание. Причем это уже не обязательно была заокеанская новинка. Химики ряда стран освоили выпуск того или иного полиамидного волокна. В ГДР оно по имени этой республики именуется дедерон, в Польше — стилон, в Голландии — акулон, в Японии — амилан и так далее.

Семейство полиамидов, вызванное к жизни из продуктов переработки нефти и природного газа, оказалось вовлеченным в мир костюма. Верней сказать: и костюма. Сравнительно легкие и стойкие детали механизмов, шинный корд — нити, армирующие шины, которые, кстати, до капрона делались из хлопка. Как и любые текстильные материалы, полиамиды завоевали в костюме свои позиции. В чулках, в носках — сразу и прочно, надолго. В 50-х годах вошли в моду белые рубашки из этого материала. Соблазняли их блестящая нарядность и невиданная легкость стирки и сушки. Однако настала пора разочарований: зимой такие рубашки совершенно не сохраняли тепло тела, а летом, в жару, в них можно было запариться. Запахло категорической отставкой.

Но химики вовсе не считали такой приговор окончательным. В их руках были все-таки гораздо более действенные рычаги воздействия на структуру нитей, чем, скажем, у хлопкоробов или льноводов. Иначе говоря, создания рук человеческих куда лучше подвергаются модификации или модернизации, чем творения живой природы. Можно получать высокообъемные нити, наподобие описанных выше «распушенных» вискозных. Еще называют подобные нити текстурированными, и отличает их повышенная воздухопроницаемость, гигроскопичность, приближение к соответствующим свойствам нитей натуральных. Короче говоря, с недостатками синтетики можно бороться, оговоримся — в известных пределах. Допустим, текстильщиков не устраивает гладкость капроновой нити — она скользит, нити плохо держатся друг друга при их переплетении. Ради бога, за чем дело стало: меняется профиль в фильере, через которую проходит вязкая масса. И вот перед нами синтетические нити сечения треугольного или звездчатого.

Наконец, если данный полимер по каким-то существенным свойствам недостаточно хорош для одежды, почему бы не попробовать синтезировать другой, лучший? Вроде бы сегодня химику и карты в руки — не то, что нашим предкам, перебирающим тысячи растений прежде чем остановиться на немногих приемлемых. Число новых полимерных соединений, синтезированных в наш век, исчисляется, пожалуй, десятками тысяч. Названия некоторых из них общеизвестны. Например, лавсан. Слово это образовано из начальных букв: лаборатория высокомолекулярных соединений Академии наук. Возглавлял работы по созданию лавсана лауреат Ленинской премии академик Василий Владимирович Коршак. Аналогичный представитель полиэфирных полимеров в Америке именуется дактор, в Японии — тетерен, в Польше — элан. В Великобритании Уинфельд, которого мы недавно цитировали, одним из первых получил полиэфирное волокно терилен.

Если опустить сотни фирменных названий синтетики, то все сведется буквально к пяти-шести видам химических волокон, вошедших в мир костюма. К упомянутым капрону и лавсану можно добавить полихлорвинил-хлорид, полипропилен, полиуретан, и это все или почти все. Отчего так мало? Как ни парадоксально на первый взгляд, но по той же причине, по которой так ограничен выбор подходящих текстильных волокон в живой природе. Утешительно то, что сегодня мы знаем, почему это так. Потому что конкурс на волокнообразующие полимеры — кандидатуры в ряды текстильных нитей — предъявляет весьма высокие и разнообразные требования. Здесь и достаточная гибкость макромолекул, и «регулярность структуры», и «узкое молекулярно-массовое распределение», и наличие полярных и реакционноспо-собных групп, одним словом, комплекс критериев, понятных специалистам.

Но и те химические волокна, которые удалось получить в XX веке, весьма заметно потеснили натуральные. Нет, потеснили — не совсем хорошо сказано, верней будет: дополнили. Мы видели на примерах природных материалов, что каждый хорош по-своему, это с полным основанием можно отнести и к разным видам синтетики. А вообще, говоря о химических и природных волокнах, следует рассматривать их не как конкурентов, а, напротив, отметить разностороннее содружество, если можно так выразиться. Содружество па разных уровнях.

ВОЛОКНИСТОЕ СОДРУЖЕСТВО

Недлинные волокна вискозы, именуемые штапельными, образуют с хлопковым волокном смешанную, точ-ией — объединенную нить. Для чего? Для того чтобы сочетались отличные свойства хлопка и также отличные, но уже в другом плане — вискозы. Так получается, к примеру, легкая, прочная, необычайно износостойкая и вдобавок «скользкая» подкладочная ткань. Можно привести и другие примеры оригинального применения новых и традиционных материалов. Ацетатное волокно, помимо того, что пропускает ультрафиолетовые лучи, обнаружило не менее замечательную способность — делаться эластичным. И без такого волокна не было бы незаменимого теперь эластика.

Известно, что льняная ткань легко мнется, образуя множество произвольных складок. А приобретая одежду из материала «лен с лавсаном», можно быть уверенным, что складка станет держаться именно там, где она намечена модельером. И не потребуется каждодневная утюжка, разглаживание. Эмблема старейшего в стране Ивановского камвольного комбината, выпускающего шерстяные ткани, — летящие лебеди, белый и черный. Она символизирует лебяжью нежность и вместе с тем выносливость — что вполне может быть отнесено к выпускаемым тканям. Не «чисто шерстяные» — и такие ткани все-таки со временем изнашиваются, деформируются. Специалисты разработали оптимальный состав материала ткани: 40 процентов натуральной шерсти, 30 процентов лавсана и 30 — вискозы.

Идея сочетания разных волокон в одежде родилась не в XX веке. Остатки материй древних свидетельствуют о том, что нередко в одной ткани соединялись шерстяные, льняные или шелковые, хлопковые нити. И сегодня, скажем, в ткани «согдиана», названной так в честь страны древности, связанной с шелком, сходятся нити натурального шелка и вискозного. А в «кудеснице» таким же образом встречаются шелка вискозный и ацетатный.

Знаменательны пробы «породнить» исходные материалы на более низких уровнях, нежели собственно в ткани.

На молекулярном: вспомним, как в молекуле целлюлозы «прищепливают» акрилонитрил-«веточку» иного полимера, тоже волокнообразующего. Только в микроскоп можно рассмотреть рассыпанные вперемешку кружочки и звездочки — знаки совместного прядения и кручения ацетатного волокна и найлонового. А уж когда биокомпонентные волокна совместно проходят одну фильеру, то опять же под микроскопом, в поляризованном свете красные и зеленые волны выдают тайну смеси, как будто бы вполне однородной.

Между прочим, один из секретов натуральной шелковой нити в том, что оболочка из белка серицина окружает фиброиновую сердцевину. Японские ученые попытались как бы повторить подобную структуру. В роли сердцевины выступает нитрон, а обволакивает ее белковая масса, полученная на основе казеина. Такая нить в чем-то даже превосходит натуральную шелковую, по крайней мере, в светопрочности. Ведь при всех своих достоинствах шелковая ткань на свету выгорает, нити слабеют от солнечных лучей. Так, может быть, вопреки скептическим прогнозам, мы не так уж далеки от того, чтобы воплотить мечту алхимиков? Может быть, посредством чудес биотехнологии сделать то, что не удалось ни Шардонне, ни Карозерсу, — получить полноценный дубликат творения шелкопряда… Или даже нечто, превосходящее натуральный шелк…

Что ж, мечтать так мечтать! Почему мы должны ограничиваться лишь синтетической шелковинкой? Почему бы не постараться задать будущему синтетическому волокну лучшие свойства и шелка, и льна, и хлопка, и шерсти, и синтетики? Такое волокно стало бы универсальным, пригодным для любой одежды. И выпускали бы фабрики такое волокно всех расцветок… Невольно вспоминается героиня гоголевской «Женитьбы», которой хотелось бы, чтобы к носу одного жениха прибавилось сколько-нибудь дородности другого и развязности третьего… Но будем и мы последовательны до конца; и делали бы из такого материала и рубашки, и шубы, и чулки, и галстуки…

Чувствуете, как в мечтах наших мы залетели куда-то в облака, или, лучше сказать, заехали не в ту сторону… Для сравнения: кому придет в голову, допустим, сотворить универсальный металлический сплав — с самыми лучшими свойствами? Какими? Сразу же обнаруживается, что это — чушь, вздор, бессмыслица! Ведь если крыло самолета должно быть по возможности легче, то в станине металлорежущего станка необходима тяжесть, устойчивость. Отличная электропроводность для линий высокого напряжения — тут развернулась настоящая битва за эту цель. Но спираль электронагревательных приборов должна обладать как раз противоположным свойством — максимально преображать электрическую энергию в тепловую. Так же, в отличие от тугоплавкого химического реактора для пайки электродов важно совсем другое. Не так ли, в сущности, обстоит дело с составляющими мира костюма?

Особо доказывать, что нужны волокна «хорошие и разные», нет нужды. Если в одном случае достоинство текстильного материала — легкость, прозрачность, в другом — способность защищать от холода, в третьем — быть непромокаемым… И после всего сказанного мечту об универсальном волокне, подчеркиваем — не текстильном материале, но именно волокне — не следует считать вовсе нелепой, ненужной, неосуществимой. Почему? Прежде всего такие возможные свойства идеального волокна, как прочность, легкость или окрашиваемость, хороши во всех случаях. Другое дело — сочетание отдельных волокон, получение структур текстильных материалов с заданными свойствами.

Кем и как заданными? В Украинском научно-исследовательском институте текстильной промышленности впервые в СССР разработана система «Автопрогнозист». Предположим, швейники задумали получить ткань с такой-то прочностью, эластичностью, износостойкостью, воз-духодроницаеместью, с такими-то теплозащитными и другими показателями. Компьютер просчитывает, насколько потенциальный материал с заданной структурой будет соответствовать нужным требованиям. Напомним, что, к примеру, лубяное волокно может превратиться как в тончайший батист, так и в грубый брезент… А разве из тех же полиамидных волокон не делают и чулки-паутинки, и пальто из искусственного меха? Так что мысль об универсальном волокне не так уж беспочвенна и утопична…

Верно говорится, что «лучшее — враг хорошему». Но уместно припомнить и другую пословицу: «От добра добра не ищут». Несомненно, будет продолжаться поиск химических волокон для одежды, еще лучших, чем нынешние. Только стоит ли биться над созданием универсального волокна или чего-то вроде этого? Нужно ли во что бы то ни стало стараться дублировать или превзойти такие шедевры природы, как шерсть и лен, хлопок и джут? Не обречены ли на провал попытки «объять необъятное» или совместить несовместимое в сверхъестественном универсальном волокне?

Как говорится, будущее покажет, из каких именно волокон станет выделываться одежда наших детей и внуков. Единственно, что не вызывает сомнений — то, что одежда будет состоять в своей основе как раз из тех знакомых нам или почти знакомых волокон нашего необъятного волокнистого мира.

КРУТИТСЯ-ВЕРТИТСЯ…

Длинные-предлинные цепочки макромолекул сплетаются в микроволоконца. Из них получают волокна, а уж волокна превращаются в нити. Возьмите любую ниточку — из рубашки, из катушки: попробуйте ее распустить, распушить, расщепить на отдельные волоконца — вот они торчат из хвостика… Удалось?

А теперь попытайтесь проделать обратное: из волоконец, скажем из ваты, сплести ниточку. Крепкую, ровную, гладкую, как в той же катушке. Не выходит? Конечно, не получится, так как это без помощи машин невозможно. Однако позвольте: наши далекие предки ухитрялись ведь обходиться без машин, которых тогда и в помине не было. Пусть нити не выходили настолько плотными и гладкими, но «в избушке, распевая, дева прядет…», и потом пряжа эта превратится в ткань, в одежду, вполне пристойную…

Из поколения в поколение передавались навыки ручного прядения и ткачества. К этим ремеслам приобщались сызмальства. Наверное, наряду с обучением этому искусству из рода в род передавались предания о тех былых временах, когда прядение и ткачество были еще неизвестны людям. Предкам нашим трудно было представить, что сами люди, своии умом постепенно дошли до овладения столь хитроумным мастерством. Умение спрясть нить, соткать материю представлялось данным свыше. Таким же даром небожителей, героев вроде Прометея, как земледелие, приручение огня, выплавка орудий из бронзы и железа. Представления эти вошли в мифологию древних, отголоски сохранились чуть ли не до наших дней.

Еще в начале нынешнего века абхазские ткачихи, начиная работу, обращались к богине по имени Ерыш с мольбами благословить их труд, чтобы не путались нити, не портилась ткань. За покровительство богине обещали пожертвовать долю от наработанного… В Древнем Египте богиней прядения и ткачества была Нейф, у эллинов — Афина, на Руси языческой поклонялись Мо-коши. Весьма обременительным был труд прядильщиц, например, в античную эпоху. До нас дошли строки древнегреческого поэта Гезиода: «Привычные руки корпели над вечной работой: левая прясло держала, дергая мягкую шерсть. Между тем зубы равняли нити…»

Проходили века, но орудия прядения оставались довольно примитивными. При раскопках на месте древнерусского Киева было найдено пряслице. «Пряслень» — грузило, что надевалось на веретено, чтобы ускорить его обороты. Найденное пряслице — именное, с надписью, позволяющей предположить, что оно было подарено дочерью князя Всеволода Янкой некой Жирославе. Сходные, в общем, веретена существовали у многих народов.

Но постепенно то тут, то там начали совершенствоваться орудия прядильного ремесла. В раннем средневековье в Индии, в Китае появились колесные прялки. Колесо, прижимаемое ногой, само наматывало пряжу, хотя подавать ее все равно надо было вручную. Подобные колесные прялки несколько облегчали труд прядильщиц или прядильщиков. Но это был лишь первый шаг. Назревала насущная необходимость получать побольше пряжи. И значит, сделать процесс прядения более производительным. В рукописях Леонардо да Винчи, найденных и опубликованных недавно, обнаружен эскиз самопрялки. Но этот эскиз так и остался на бумаге, как и другие замечательные изобретения, опередившие свое время…

Но уже в документе, датированном XVI веком, сообщается, что в кельнский цех шерстопрядильщиков явился некий Вальтер Кезиигер с предложением механизировать процесс сучения шерсти посредством особых «колес». Казалось бы, это «рацпредложение», как сказали бы мы сегодня, должно было вызвать энтузиазм и восторг работников. Не тут-то было! В той же хронике можно прочесть постановление, гласящее, что в случае внедрения

этого изобретения «…многие лица, которые кормятся ремеслом прядильщиков, погибнут от голода. И посему торжественно решено, что не надо ставить колеса ни теперь, ни когда-либо впоследствии…».

Нет, это не какие-то ретрограды от техники ставили «палки в колеса» новому, прогрессивному. Дело в ином — в трагическом парадоксе досоциалистических общественных формаций. Технический прогресс, как правило, неизбежно сопровождался безработицей, обрекал многих на нищету, голод. Но хозяину, капиталисту было выгодно все, что приносило побольше дохода, прибыли. И внедрялось это любой ценой. Драматизм технического прогресса затрагивал простых тружеников, а порой и изобретателей, в которых рабочие видели непосредственную причину нагрянувших бедствий.

Не пошли в ход «колеса» Кезингера. А в XVIII веке англичанин Джеймс Харгривс построил настоящую прядильную машину, названную им «Дженни» в честь дочери. Десяток работниц, которые обслуживали «Дженни», заменили пятьсот, сидящих за примитивными самопрялками. Вслед за появлением «Дженни» изобретатели одной лишь Англии зарегистрировали свыше 600 патентов на усовершенствование прядильного производства. В России современник Харгривса механик Родион Глинков впервые построил гребнечесальную и многоверетенную льнопрядильную машины. Первая из них обслуживалась всего двумя рабочими вместо 30, а вторая повышала производительность труда в пять раз.

Обратим внимание на то, что процесс прядения, превращения волокнистого сырья в нити, сделался поэтапным, разделенным на ряд операций. Ныне каждая выполняется специализированной машиной. Впрочем, чтобы лучше представить себе все это, заглянем на одну из современных хлопкопрядильных фабрик. Издалека прибыли тюки с хлопковым волокном. Оно прежде всего подлежит разрыхлению. После этого легче расчесывать хлопок на машинах, что так и зовутся — чесальными. В этих машинах-«расческах» несколько миллионов зубчиков-иголочек. Пропуская хлопок, предварительно разрыхленный, они живо превращают миллиарды хлопковых волоконец в однородный холст. В данном случае холстом называют нечто вроде сильно распушенного «воздушного» пласта ваты. В таком «снежном одеяле» запросто мог бы утонуть крупный игрушечный медвежонок.

Примерно так же расчесывают и шерсть — иначе не получишь шерстяных нитей. Расчесать шерсть тяжелей, чем хлопок. Но на Черниговском суконно-камвольном комбинате шерстяные «холсты» сходят с чесальных машин, пожалуй, скорее, чем на хлопкопрядильной фабрике. Дело, оказывается, в том, что на Черпиговском комбинате наилучшему ведению процесса помогают радио^ изотопные датчики. Они намного тщательнее, чем любые человеческие глаза и руки, следят за прохождением волокон. Моментально сигнализируют обо всем происходящем в зоне машины на пульт управления. А там уж компьютер высчитывает и дает команду, как регулировать подачу сырья, скорость движения холста.

А может быть, лучше сориентировать волокна поможет магнитное поле? Для этого предложено пропитывать их предварительно специальным раствором, содержащим мельчайшие железные опилки. И под действием мощных магнитов «намагниченные» волокна дружно настроятся так, чтобы моментально образовать основу быстро бегущего «холста»…

Едва успев сойти с чесальных машин, «холсты» берутся, так сказать, в оборот. Превращаются в сравнительно плотную ленту, которая вытягивается и одновременно скручивается, все более утончаясь, превращаясь в конечном счете в нить. Но давайте повнимательней, как при рапидной, «замедленной» съемке кинокамерой, проследим за этими превращениями «холста». Вот он у нас на глазах «худеет» раз в десять-двадцать. Это делается при высокой вытяжке, как называют такую операцию. Но в иных текстильных предприятиях уже существует и сверхвысокая и даже экстравысокая. При этом степень вытяжки возрастает до ста, до двухсот. Плотная лента — ровница — теперь, после вытяжки, готова превратиться в нить на быстро вращающемся веретене.

Опять же вспомним веретена с «пряслицами» наших прапрапрабабушек. Вращались они примерно со скоростью секундной стрелки, обходящей циферблат, — то есть делали один оборот в минуту. А сегодня механические веретена начала нынешнего века, скорость которых была в тысячу раз больше, чем в ручных, кажутся безнадежно устаревшими тихоходами. А можно ли заставить веретено делать десять тысяч оборотов в минуту? Привод электродвигателя по идее должен обеспечивать и такую, и даже большую скорость. Вот только справятся ли подшипники? Силы трения могут подвести к критическому рубежу, когда детали начинают бешено разогреваться, выходить из строя. ФМЖ — ферромагнитные жидкости — позволяют защитить подшипники от вредных перегрузок. И все-таки до определенных пределов. Тридцать, сорок тысяч оборотов в минуту — никакие особые условия не могут предотвратить срыв.

Тем не менее задача увеличения скорости прядения весьма актуальна, и решать ее нужно. Инженерная мысль нашла то, что может вращаться с неограниченной скоростью. Воздух. Бешеный вихрь, захватывающий еще не оформленную нить и в два счета сматывающий ее, уже готовую, в специальную катушку — шпулю. Весящую, кстати, уже не сто граммов, а полтора килограмма. Но можно ли в этом случае говорить, что орудие прядения — веретено? Отнюдь: речь идет уже о безверетенном прядении. Именно так получают теперь на передовых предприятиях тысячи и тысячи километров нитей, из которых…

ОТ СЕДЬМОГО ПРАРОДИТЕЛЯ

«Седьмой Прародитель, — гласит африканское предание, — пропустил восемьдесят нитей основы через свои громадные зубы, а язык его продевал через нити основы уточную нить…»

Должно быть, нелишне кое-что пояснить или прояснить. В образе Седьмого Прародителя представлен легендарный основатель рода, пращур, культ которого окружен ореолом необычайных способностей, великанских масштабов, непостижимой мудрости.

Следующий комментарий для непосвященных — из области текстильного производства. В любой ткани — кстати, в этом воочию убеждается читатель, приглядевшись к какой-либо ткани, — переплетаются продольные и поперечные нити. Или в терминологии специалистов — нити утка и основы. Слово «основа», заметим попутно, на языке Древней Индии — санскрите, кроме технического термина, означает также и «наука», и «книга». И во многих языках оно имеет двойной смысл — и общепринятый, и применительно к ткаческому ремеслу.

Интересно, что и у предания о Седьмом Прародителе есть знаменательное продолжение. Оказывается, наряду с демонстрацией принципов ткацкого искусства в устах мифического героя возникали слова и запечатлевались в узорах ткани… Так в символической форме выражена мысль о неразрывности развития культуры народа, языка' и техники, прикладного искусства…

Если продолжить аналогию между возникновением ткани в буквальном смысле и ткани речевого обмена людей, то в предыдущих главах рассказывалось о своего рода «буквах», из которых рождается одежда. Шерстяной, льняной, хлопковой, шелковой… Немного таких природных «букв», и всего несколько новых «химических букв» прибавилось в наш век.

Волокна в той же звериной шкуре, мехе, коже великолепно созданы, организованы самой природой. Текстильные волокна в виде нитей нужно еще превратить в одежду. Каким образом? Соткать!

Первые ткацкие рамы походили на челюсти сказочного гиганта: два врытых в землю столба с зубьями, между которыми натягивались нити основы. Как же проводилась уточная нить? Вручную, заостренной палочкой. До этого дошли еще в IV тысячелетии до нашей эры. А вообще-то ремесло ткача с течением веков требовало, пожалуй, еще больше выучки, ловкости, неутомимости, чем ремесло поставки пряжи. Ткачи могли рассчитывать только на свои руки. И руки, например, ткачей в Индии способны были создавать нечто поразительное. В самом деле, наименования индийских тканей — «текущая вода», «вечерний туман», «сотканный воздух» — соответствуют тонкости, гладкости, нежности этих материй. Платье, сшитое из такого рода ткани, европейские щеголихи могли продевать сквозь перстень…

Попытки облегчить работу ткачей делались еще в древности. Для того чтобы уточная нить поочередно и быстро огибала нити основы, последние должны разделяться — это понятно. В такой момент в ткацком станке нужно образовать так называемый зев. Поначалу эту операцию выполняли с помощью прутков. Но уже в III веке нашей эры в Китае изобрели приспособление, которое разом раздвигало ряды нитей основы. А чтобы проворней проходила уточная нить взад-вперед, ее поместили в специальную коробочку. Трудно установить: какому народу принадлежит приоритет в этом новшестве. Но обычно такая коробочка по форме напоминала лодочку, и название ее «челнок» закрепилось повсеместно. Доныне бегают тысячи челноков в ткацких станках. Разумеется, намного скорее, чем в древности.

Правда, ускорение движения челноков началось не вчера. Ведь текстильное производство при капитализме усиленно развивалось. С пряжей заминки нет: прядильные машины уже справляются с выпуском любого заказа. Так было еще в позапрошлом веке. Но наработанную пряжу невозможно было наскоро превратить в ткань — из-за неповоротливости станка. Прежде всего медлительности челнока. Тогда родился самолет. За несколько десятилетий до того, как первый настоящий самолет покорил небеса. Нет, пока появляется лишь челнок-самолет. Его придумал английский суконщик Джон Кей взамен хлопотных механических погонялок.

А в результате оказались лишними те подмастерья, которые этими погонялками передвигали челнок туда-сюда. Впрочем, ненужным в данном случае оказался и сам изобретатель челнока-самолета — для дельцов, которые воспользовались как его придумкой, так и его непрактичностью. Многолетняя тяжба Кея с беззастенчивыми предпринимателями завершилась его поражением. Когда же он, устав от скитаний по Лондону, вернулся в свой родной город, местные ткачи, видя в Кее одного из ненавистных «механизаторов», напали на его дом, устроив погром. Джон Кей вынужден был спасаться бегством и от своих сограждан, и от неблагодарной родины. Остаток дней своих провел он на французской земле…

На заре капитализма именно текстильное производство оказалось в авангарде технического прогресса. «Текстильные фабрики послужили моделью почти для всегохода механизации промышленности», — говорит «отец кибернетики» Норберт Винер в книге «Кибернетика и общество». Он отмечает, в частности, что паровая машина, приводящая в движение десятки ткацких станков одновременно, вызвала их сосредоточение на одной фабрике. И здесь открывалось широкое поле применения технических новинок, организации мануфактуры, но уже на иной энергетической базе. Именно в этой сфере бурно растут производительные силы и возникают новые производственные отношения. В своей ранней работе «Развитие капитализма в России» В. И. Ленин написал: «Начнем с промышленности, обрабатывающей волокнистые вещества.

1) Ткацкие промыслы».

Текстильная промышленность требовала оборудования все более производительного. И, казалось бы, простая зач дача соединения нитей в ткань стала одной из ведущих технических проблем. Нет, мы недаром сказали: «Казалось бы, простая задача…» Давайте-ка повнимательней присмотримся к тому, как получается это самое переплетение нитей в тканях. Предположим для начала, что все нити основы — белые, а уточные — черные. Если такие нити перекрывают друг друга поочередно, то рисунок и с лицевой стороны, и с изнанки напоминает бесконечную шахматную доску.

В этом варианте получается 40 тысяч «перекрестков», пересечений нитей на каждом квадратном метре. Это обеспечивает прочность ткани, жесткость, даже несколько чрезмерную, при «шахматном» рисунке. Но, например, при переплетении нитей, называемом саржевым, уточная нить может перекрывать две соседние нити основы. У нас на слуху некоторые наименования тканей: кашемир, бумазея, бостон, диагональ, но все эти ткани характерны именно саржевым переплетением.

Можно вообразить себе и другие варианты переплетений, особенно когда нити не одного или двух, но более цветов — тогда в принципе на ткани получится любой рисунок, словно из крохотной мозаики. Издавна умением выделывать замечательные цветастые ткани из разноцветных нитей славились фламандцы. Однако достигалось это ценой кропотливого ручного труда. На каком-то этапе удалось механизировать главные операции ткачества: образование «зева», проход челнока, да и прибой уточной нити, чтобы она шла вплотную к предыдущей. Но с подачей цветных нитей дело оказалось посложней — нельзя было обойтись без подмастерьев-«дергалыциков». Все время подтягивая нужные нити, они так зарабатывали себе на хлеб.

В 1606 году ткач Донген придумал «узорчатый станок». Механика новинки фламандского умельца была такова: стоило потянуть шнур, в котором сплетались сотни нитей, и они сами располагались в заданном сочетании. Судьба этого изобретения драматична. К английскому королю в связи с распространением предложения Донгена обратились поданные его величества — бедные ткачи. «В последнее время, — жаловались они, — дерзость фламандских ткачей дошла до крайней степени. Они придумали машины для изготовления тесемок, кружев, лент. Причем у них один работник делает больше, нежели семеро англичан. Так что дешевый сбыт их товаров, обогащая их, повергает в нищету всех наших английских «художников».

Последнее слово взято в кавычки, хотя в оригинале оно было тождественно обозначению живописца — ведь изготовить вручную узорчатую ткань было под силу лишь мастеру-искуснику. Передоверить это мастерство механическим элементам, машине — знаменовало собой важную веху на путях прогресса.

К Первой промышленной революции была причастна относительно небольшая часть тогдашнего населения планеты. Но история сохраняет имена тех, кто обозначил. рубежи неудержимого прогресса техники. Напомним, что (в ту эпоху, о которой идет речь, в авангарде технического прогресса шло как раз текстильное производство. В конце XVIII века Э. Картрайт изобрел механический ткацкий станок. То есть такой, у которого был привод. Он мог приводиться в движение энергией из парового котла, а век спустя — электрической. Последовало и множество усовершенствований ткацкого станка. К примеру, русский изобретатель Д. С. Лепешкин в 1844 году запатентовал механический самоостанов при обрыве уточной нити. Это уже из области автоматики.

Замечательна в этом плане эпопея, связанная с французским механиком Вокансоном. Он вроде бы не мог пожаловаться на невнимание современников. Весь Париж сбегался смотреть на его изумительные механические игрушки: утки хлопали крыльями, крякали, распускали хвосты, «клевали» зерна. Флейтист, перебирая пальцами, исполнял на флейте одиннадцать танцев… Но Жак Вокансон с юношеских лет мечтал о большем, а несбыточном. Создать посредством тончайших механизмов живое существо. Воплотить средневековую мечту о гомункулусе — искусственном человечке…

Лишь к концу жизни Вокансон начинает понимать, насколько невероятно сложна подобная задача. И на склоне лет, задумав построить модель кровеносной системы, он обращается к новому тогда материалу — каучуку. Но если говорить о механизмах, действующих по намеченной программе, о возможности гибкого регулирования таких программ, то в этих усовершенствованиях великого механика — уже предтеча кибернетического подхода к системам… Назначенный на должность главного инспектора шелковых мануфактур Франции, Вокан-сон обратил внимание на сложность выделки узорчатых тканей. Множество мелких операций хорошо было бы передать соответственно настроенным механизмам, одним словом, автоматизировать.

Если в проектах Вокансона кибернетика в нашем понимании еще призрачна, то автоматика представлена достаточно рельефно. Так же, кстати, как в забавных игрушках. Фабриканты на первых порах тоже воспринимали новый станок как очередную занятную игрушку неутомимого выдумщика. Да и зачем, рассуждали они тогда, тратиться на такие сложные устройства, когда ткачи и так, за бесценок трудясь с утра до вечера, ухитряются выделывать восхитительные узорчатые материи… Удрученный таким отношением, Вокаысон выставил напоказ игрушечную модель автоматического ткацкого станка. Сплетались узоры, и, наблюдая за этим, глубокомысленно покачивал головой осел…

Все творения Вокансона после того, как изобретателя не стало, находят пристанище в основанной Конвентом во времена Великой французской революции Консерватории наук и ремесел, своеобразном музее техники. Однажды, уже в XIX веке, порог находящегося здесь кабинета Вокансона переступает Жозеф Жаккар. Недавно этот молодой человек принял участие в конкурсе на «самодвижущийся ткацкий станок», и небезуспешно. Хорошо разобравшись в творческом наследии Вокансона, Жаккар воплощает идеи своего предшественника в новом станке. В 40-е годы прошлого века новое ткацкое оборудование для создания, узорчатых тканей из разноцветных нитей триумфально шествует по всему свету. Достаточно сказать, что уже к концу века лишь в одной Московской губернии число таких станков достигло 25 тысяч. И поныне повсюду работают ткацкие станки, именуемые в честь их изобретателя жаккардовыми.

Казалось, что в этой области техники прогресс чуть ли не достиг своего апогея. Однако на пороге был уже XX век — эпоха новой научно-технической революции, возможности которой поистине безграничны.

МИЛЛИАРДЫ МЕТРОВ РАЗНЫХ

С детства нам знакома милая побасенка замечательного педагога К. Д. Ушинского «Как рубашка в поле выросла». Продолжая эту тему сегодня, нельзя не сказать о том, что рубашки «растут» и в химических реакторах, и в научных лабораториях, конструкторских бюро. Кто сегодня усомнится в том, что прогресс науки и техники безусловно касается и костюма человека? Мы не бездушные потребители того, что получаем благодаря НТР. Зачастую хочется самим узнать, понять, почувствовать шаги этой научно-технической революции. Ее приметы, ее взлеты. Тем более что многие труженики так ил 1 иначе к этому причастны.

При Московском текстильном институте существует особый музей. В нем собраны образцы ткацкого ремесла и все то, что к нему имеет отношение. Оригинальное собрание, хотя и не единственное в мире. Старейший и представительнейший музей такого рода в Лионе — текстильном центре Франции. Как тут не вспомнить вооруженные восстания лионских ткачей в 80-е годы прошлого века. Это были предвестники Парижской коммуны, и гремел призыв восставших: «Жить, работая, или умереть, сражаясь!» Труд ткачей всегда был нелегким и приносил барыши хозяевам. А ведь искусство мастеров составляло славу тех городов, где они трудились.

Лион во Франции и Ман-яестер в Англии, Иваново в России и Лодзь в Польше, Бостон в США и Бомбей в Индии — крупнейшие текстильные центры, правда, в наш век уже утратившие монопольное положение. Это объяснимо: сегодня в любом городе, старом или молодом, можно построить текстильный комбинат, оснастить его высокомеханизированным оборудованием, относительно быстро обучить новичков рабочим специальностям. Оговоримся, конечно, — и ныне традиции, опыт чрезвычайно важны. Но встарь эти факторы нередко играли первостепенную роль: постижение всех тонкостей ремесла возможно было только в атмосфере давних традиций, долгого ученья у искусных наставников. Еще в Древнем Египте знаменит был Хем-мис — город ткачей. Славились: парча из Хоросана в Средней Азии, бархат из Гренады, фризские шерстяные ткани. Когда в XII веке король Рожер переселил в Сицилию пленных византийских ремесленников, вскоре засверкали всеми красками шелка в Палермо.

А в Венеции, что в средние века изумляла весь мир своими изделиями из стекла, хранили тайну изготовления ткани из стеклянных нитей. Когда Реомюр показал коллегам из Французской академии образцы такой ткани, они не могли поверить, что она из обычного стекла. Может быть, и эти рукотворные нити натолкнули Реомюра на идею получения искусственного шелка… Теперь стеклоткань не диковинка, хотя меньше всего служит материалом для одежды. В музеях тканей — Лионском или Московском, также представлена и стеклоткань, как и асбестовая — тоже ведь продукция ткачества. А всего собрано разновидностей тканей — сотни, тысячи. На страницах этой книги встречались названия некоторых видов тканей: батист, шевиот, саржа, чесуча. А есть еще виссон, верней, была такая ткань — очень легкая, прозрачная, для царских одежд в Древнем Египте, Риме, Греции. Затрапез — по имени купца Затрапезова, на Ярославской фабрике которого делали эту материю. А то прочтешь в старом романе о персонаже в затрапезном костюме, и не будешь знать, в чем же особенность его одежды… А вот «сермяга» — грубое некрашеное сукно, чаще домотканое, и недаром «сермяжник» было синонимом мужика. Шерстяная ткань «фриз» — понятно, первыми такую ткань освоили живущие в Голландии фризы. А еще: бареж, глазет, канифас, тирас, твин, маррах, тарлатан, синдель, стамед…

Собраны в нашем музее ткани, возраст которых исчисляется веками. И те, что выделаны на деревянных станках, так сказать, в единственном экземпляре, притом неповторимой красоты, — и сошедшие только что с новейших станков. Реликвии: миллионный метр, выпущенный знатной ивановской ткачихой, Героем Социалистического Труда Валентиной Голубевой. И десятимиллиардный метр полотна, изготовленного на столичном комбинате «Трехгорная мануфактура». Но здесь, в музее, не только образцы продукции, а и техники, старинной и новой.

В XX веке ткацкий станок по быстроте и точности стал запоминать часовой механизм, правда, довольно шумный. Но не успевала секундная стрелка продвигаться на одно деление, как челнок четырежды проводил уточную нить сквозь нити основы. В век космических скоростей такой темп уже явно недостаточен. Между прочим, если представить все сходящие с веретен, верней, все спряденные нити как одну непрерывную, то скорость ее выхода сопоставима со скоростью света. Выпускаемые в мире ткани не раз «опоясывают» земпой шар по экватору.

А челнок-самолет все-таки летает недостаточно быстро. И тяжеловат. Разве что попробовать посадить шпулю, на которую намотана подготовленная нить, прямо в зону ткацкого станка? Идея эта родилась в 1890 году, но реализована была лишь в 1950-м. Малый челнок, микрочелнок весит около ста граммов, но для резкого повышения производительности ткацкого станка это все-таки многовато… В самом конце прошлого века был получен патент на ткацкий станок, который работал бы вообще без челнока. Роль проводника нити в нем играл тонкий стержень, большая игла, по некоторому сходству со старинным холодным оружием названная рапирой. В придачу действует пневматика — сжатый воздух. Производительность пневморапирных станков в полтора раза выше, чем челночных. В иных конструкциях проводником нити стала водная капля. Нельзя сказать, чтобы челночным станкам была уготована окончательная отставка, но, скажем, у нас в стране их осталось уже меньше половины от всего ткацкого оборудования. Да и бесчелночный станок не есть нечто единообразное; на свете существует свыше сорока их разновидностей. И невозможно утверждать, что какие-то безусловно лучше других. Не следует забывать о том, что каждый вид ткацкого станка предназначен для выпуска определенных видов или артикулов тканей. А вообще число таких разновидностей тканей приближается к 4000!

Из выпускаемых в мире миллиардов метров тканей на долю нашей страны приходится каждый шестой. Мы говорим «выпускается», и это звучит как-то безлично. Пусть ткацкие станки становятся все совершеннее, автоматизированнее и тише, компактнее и производительнее. Но из этого всего еще не вытекает, что ремесло ткачихи стало совсем простым и легким. Мы уже не говорим о том, что за смену работница проходит 20 километров — и это не прогулка по лесу. Да, тяжелые физические нагрузки ушли в прошлое, но на первый план вышло другое. Возросла ответственность ткачихи, которая обслуживает ряд станков. Порой до десятка, а порой и свыше 70. Нити, станок, ткань — все это образует неразрывно связанную систему, весьма сложную. В каждый момент она действует, можно сказать, живет напряженной жизнью. В идеале все должно идти как по маслу, но…

О, как много зависит от ткачихи, чтобы так оно и шло все время. А для этого нужно уметь в считанные мгновения заправить нить, ликвидировать обрыв, точно сориентироваться при любых неполадках. Короче говоря, необходимо сочетание умения и знаний, высокое профессиональное мастерство. Имена лучших представительниц этой профессии среди награжденных высокими правительственными наградами. И это все по праву.

НЕОБЫКНОВЕННАЯ ИГЛА

Мы, однако, нередко обращаем внимание в основном на результат заключительных стадий выпуска одежды. Как пошиты пальто, пиджак, брюки? Как эти компоненты костюма смотрятся — вот что приобретает для нас решающее значение. Оставим пока в стороне вопросы красоты, вкуса, моды. Верней, поставим вопрос иначе: если мода определилась, модель наметилась, материал подходит по всем статьям, то все прочее уже, как говорится, «дело техники»? В буквальном и переносном смысле…

Будем объективны: дело не только в том, что мы воспринимаем прежде всего внешнее, форму, то, что бросается в глаза. Нет, дело в том, что на этой стадии формирования одежды «техника» наиболее сопоставима с искусством. Есть своя поэзия и в геометрии. Тот, кто присматривается к работе закройщика, согласится с тем, что геометрия играет здесь далеко не последнюю роль. Если одежда на вас «по фигуре», если костюм «хорошо сидит», то значит, произошел ряд превращений «двухмерного» отреза ткани в то, что аккуратно и вместе с тем достаточно свободно облегает человеческое тело. То, что никакими формулами не опишешь…

Но обязательны ли вообще какие-либо манипуляции с куском ткани? Не может ли отрез ткани сам по себе превратиться в одежду? Небольшое путешествие «через века и страны» показывает, какими могут быть метаморфозы куска ткани. Древний Рим. Народ этого государства именует себя «гомо тогато», то есть «люди, облаченные в тогу». В развернутом виде тога — отрез ткани в форме овала, заостренного на концах. Длина — три человеческих роста, ширина — два. Как же такой отрез становился верхней одеждой? Видимо, это было не простым делом. В воспоминаниях К. С. Станиславского о постановке драмы «Юлий Цезарь» рассказывается о том, что костюмеры Художественного театра заготовили точные по форме копии древнеримских тог, но артистам было не под силу уподобиться в этом плане своим героям. Впрочем, по свидетельству античных авторов, облачаться в тогу помогали господам специально обученные этому искусству рабы.

Но и сегодня на Земле у миллионов людей основная одежда, в сущности, — кусок ткани. Сари — национальное платье индусских женщин. В развернутом виде оно достигает десяти метров длины, и нет в нем ни единого шва, только окантовка. Сари может быть ситцевым, или из тончайшей газовой ткани, или из тяжелой парчи.

Можно не сомневаться в том, что нашим соотечественницам вряд ли удалось бы самостоятельно облачиться в сари — вариант похлестче тоги. Однако женщина в Индии за десять-двадцать минут облачается в сари, причем фасон такого, казалось бы, простого костюма бывает весьма разнообразным. Конечно, и для этого требуется определенная сноровка.

Народный мужской костюм многих жителей Индии — дхоти. По форме он почти не отличается от сари. Дхоти сначала обертывается вокруг бедер, потом один конец продевается между ног и затягивается за пояс. Повседневная одежда яванцев, мужчин и женщин, — каин. В домашней обстановке носят каин-папджанг. Во время полевых работ у явапщэв наготове другой каин — покороче и погрубей. В торжественные дни мужчины щеголяют в нарядных каинах — додот. Если каин опять-таки просто отрез ткани, то конструкция гватемальской «уипиль» несколько посложнее. Но ненамного. Обычный прямоугольный кусок материи прорезывается посредине вдоль и подрубается, чтобы не обтрепался. Кофта надевается через голову, и значительная часть жителей Гватемалы, мужчины и женщины, расхаживают в такой «уипиль».

По-ацтекски «уипиль» — «мое одеяло». Близка по конструкции к кофте-уипиль национальная латиноамериканская одежда — пончо, одно время вошедшая в общеевропейскую моду. Пончо носили коренные обитатели этих земель — индейцы кечуа, аймара. В принципе и конструкция самой простой рубахи недалеко ушла от рассматриваемых видов одежды в Индии, Южной Америке. Вероятно, в старину кусок ткани также лишь «подрубался», отсюда и пошла «рубаха». Как видим, некроеная одежда дошла до наших дней, но еще в первом тысячелетии нашей эры она преобладала в костюме чуть ли не всех народов.

В XIII веке, как замечают европейские хроникеры, началось «господство иглы и ножниц». Иными словами, изготовление одежды перешло в руки профессиональных портных. Само слово «портной» — сокращенное от «портной швец», то есть тот, кто шьет порты, штаны из грубого полотна. Интересно, что, например, в украинском языке обозначение вроде той же профессии «кравец» относилось к мастеру более высокой квалификации, чем просто «швец», — к тому, который умел вдобавок раскроить одежду.

Орудия портновского ремесла — игла и ножницы — в наши дни также стали порой неузнаваемы. Хотя в принципе в современных иглах можно опознать потомков тех, которые родились тысячелетия назад. Если возраст кроеной одежды исчисляется всего лишь веками, то сшитой — тысячелетиями. Ту же звериную шкуру или простой кусок ткани нередко нужно было сшить хоть по углам. Иглы из рыбьих костей, иглы бронзовые неоднократно находили на местах древних поселений. Средневековые мастера могли только мечтать о таких иглах, которые находятся теперь в каждом доме, — стальных, аккуратных, разнообразных. На заводе в подмосковном поселке Колюбакино ежегодно выпускают миллиард иголок 25 видов. И притуплённые шорные, и граненые скорняжные, с ушком для суровой нитки, и с крохотным ушком — для нити тончайшей…

Для мелкого домашнего шитья наборы иголок превосходны, но кто возьмется сшить — не сметать, а сшить — даже самое простое платье лишь с помощью этих иголок? Как ни старайся, вручную это будет слишком долго и не слишком качественно. Шов получится не очень надежным, да и пойдет вкривь и вкось. Понятна, к чему мы ведем: нужна швейная машина. Это хорошо осознали и те, кто подвизался в портняжных цехах. У портных положение было просто отчаянным — при всех подмастерьях они никак не могли справиться с многочисленными заказами. Позарез требовалась швейная машина.

«Пробил час машины. И машиной, которая сыграла решающую революционную роль, машиной, которая в одинаковой мере охватила все бесчисленные отрасли этой сферы производства, как, напр., производство модных товаров, портняжный, сапожный, швейный, шляпный промысел и т. д., — была швейная машина». Это высказывание Карла Маркса хочется дополнить краткой биографией швейной машины. Родилась она намного позже механизированных прядильных и ткацких видов оборудования. Неудивительно, в данном случае перед изобретателями стояла задача похитрей.

В прядильных машинах проворные, ловкие человеческие руки, пальцы как бы воплотились в неутомимые и быстрые «руки» машин. Но, по существу, стальная конструкция повторяла те же ручные операции — гораздо быстрей, точней, аккуратней. Примерно так же воспроизводит ткацкий станок то, что делала еще Пенелопа. Разве что она запросто распускала по ночам сотканное за день, а это не так, легко проделать с современной тканью. Первым изобретателям швейных машин казалось, что нужно поначалу попытаться «научить» их подражать портному. Сшивать ткани или кожу так же, как делают ремесленники своими руками. По идее и такой путь не был безнадежен. В 1832 году читателей Берлинской иллюстрированной газеты поразило следующее сообщение: «Из Парижа передают, что портной Тимонье показывал в Вильфранше сконструированную им швейную машину, в реальности которой можно сомневаться, если не видеть ее собственными глазами. Любой ученик может уже через несколько часов научиться шить на ней. Передают, что на этой машине можно делать двести стежков в минуту. Все это и многое другое в конструкции швейной машины на грани фантастики». Времена меняются, и то, что представлялось стоящим «на грани фантастики», теперь кажется несколько архаичным. Громоздкая, сделанная в основном из деревянных частей, ашина Тимонье к тому же давала непрочный шов, так называемый «ценной», как при ручном шитье, и в одну нитку…

Одновременно с Тимонье над созданием швейной машины трудился американец Элтас Гоу. Он работал на фабрике, которая выпускала текстильное оборудование. И в свое изобретение Гоу заложил некоторые элементы ткацкого станка, в том числе подобие челнока. Если судьба машины Тимонье завершилась тупиком, то машина Гоу нуждалась в дальнейшем совершенствовании. Ускорил этот процесс Исаак Зингер. Тут тоже надо было преодолеть тягу к традиционным решениям. Почему, например, игольное ушко должно находиться там, где у обычных иголок, — в машине оно должно быть рядом с острием. Ткань, которую сшивают, удобнее располагать горизонтально, и держать ее могут прижимные лапки… За десять лет машина Гоу далеко ушла от первоначального образца и стала с полным основанием машиной Зингера. В 60-е годы прошлого века фирма Зингер выпускает уже более 50 тысяч швейных машин в год. А к концу прошлого века количество находящихся в эксплуатации швейных машин перевалило за 20 миллионов.

Семейство нынешних швейных машин обширно и многообразно. Если промышленные машины специализированы, то бытовая способна выполнять по крайней мере полсотни различных операций. И даже вышивать. С начала эпохи «господства иглы и ножниц» игла очень изменилась, хотя узнать ее в отдаленных предках все-таки можно. А ножницы? Бытовые, в общем, те же, но вот «ножницы», которыми на швейных фабриках раскраивают ткань, вряд ли можно даже именовать ножницами. Острая, как бритва, стальная лента режет целый настил, то есть десятки слоев ткани. Но такая ленточная пила еще не последнее слово техники. Тонкая струя нагретого до 450 градусов пара врезается в синтетику, и нити мгновенно «тают» в той точке, в которую такая целенаправленная струя попадает. Или: со скоростью 80 метров в секунду, отклоняясь не более чем на один миллиметр, летит по настилу лазерный луч по заданной траектории. Кем заданной? Компьютером, который рассчитал наиболее рациональный вариант раскроя для той серии пиджаков или платьев, которые ждет пошивочный конвейер.

Сегодня мастерская портного оснащена, не в пример средневековому искуснику, всеми необходимыми материалами и оборудованием. Речь идет о мастерской индивидуального пошива. Мастер вооружен всем необходимым, чтобы сшить, допустим, мужской костюм не только хорошо, но и быстро. Так ли? Своеобразный мировой рекорд в этом плане установлен в Гонконге, городе, который вообще славится своими портными. Виртуоз по имени Сэм-младший с помощниками изготовил мужской костюм всего за два часа и шесть минут. Точка отсчета — снятие мерки с клиента, финиш — когда тот же клиент, довольный, пошел разгуливать в готовом новом костюме. Заметим попутно, что два часа работы высококвалифицированного специалиста не так уж мало. Но если бы все те, кто занимается «индивидуальным пошивом», работали так, как Сэм-младший…

Нет, если бы все портные мира работали сегодня так, как этот рекордсмен пошивочного сервиса, то в магазине, где продается готовая одежда, было бы пусто. Так же, как если бы ручным, полукустарным оставалось прядение, ткачество. У современных предприятий иной подход к выпуску продукции, свой ритм, своя производительность. Например, с конвейера московской швейной фабрики «Большевичка» готовый костюм сходит каждую минуту, причем с утра до вечера. Счет здесь идет на секунды, но организация труда основана на другом. Четкое разделение выполняемых операций. Тот же принцип лежит в основе выпуска часов, автомашин, телевизоров.

Позвольте, но тех же автомашин, телевизоров и даже часов производится не так много марок. День за днем, порой год за годом сходят с конвейеров, в общем, одинаковые серии. А одежда вроде бы наоборот: должна быть разнообразной в высокой степени, соответственно изменчивой, капризной моде, к тому же каждому по фигуре, по вкусу… Совместимо ли это с конвейером, массовым выпуском? Вопрос не простой, серьезный, и попозже придет время ответить и на него.

А ЕСЛИ СВЯЗАНО? И ДАЖЕ СКЛЕЕНО?.

Можно ли при изготовлении одежды обойтись без иглы и ножниц? Можно, оказывается, даже и без ткацкого станка. Но, естественно, все начинается с нитей. только переплетаться они будут по-другому. Другим спо-сооом: вязанием. Тоже достаточно древним. Сплетать из прутьев корзины или циновки люди научились в незапамятные времена, может быть, раньше, чем ткать. А вот машинное вязание зародилось примерно четыре века назад. Этому предшествует бурное распространение вязания в Европе. Дело нехитрое, научиться может и ребенок — орудия труда для этого понадобятся самые простые: крючок и спицы.

Средневековый хроникер описывает, как в 1559 году французский король Генрих выдавал замуж свою сестру. По этому случаю устроили рыцарский турнир, во время которого кто-то неосмотрительно треснул короля копьем по лбу. Так крепко, что король сразу помер. Это печальное событие не затмило от наблюдательного летописца поразившей его детали: на короле были вязаные шелковые чулки. Значит, такое было в диковинку. Но со второй половины XVI века вязание сделалось обыденным занятием и простолюдинов, и знатных дам во многих европейских странах.

Справедливости ради надо сказать, что на Арабском Востоке интерес к вязанию возник раньше, чем в Европе. Сегодня же ручное вязание распространено повсеместно на земном шаре. Среди массы любителей этого занятия выделяются рекордсмены. Например, одной англичанке удалось за год связать 40 свитеров, 25 жакетов, 22 пальто, 10 детских кофточек, по 2 платья и халата и по 5 пар перчаток и носков. Может быть, эта рукодельница пользовалась какими-нибудь необыкновенными спицами или восседала за домашней вязальной машиной, да еще с программным управлением? Однако, кроме шуток, трудилась она в одиночку и больше думала о деле, а не о рекордах. Другая чемпионка в этом искусстве, удостоенная титула «Мисс Вязание», специализируется преимущественно на свитерах. Выдала за год ни много ни мало 915 единиц. И вдобавок по специальному заказу соорудила две пары суперчулок, шапку размером с зонтик и четырехметровый шарф — все для зябнущего зимой в зоопарке слона…

Двадцать «петель в минуту — такова скорость, достигнутая виртуозами ручного вязания. Между тем еще в конце XVI века, когда вслед за вышеупомянутым Генрихом II и его придворными вязаные чулки начали носить многие граждане, вырвалась вперед мастерица, которая делала не 20, а все 60 петель в минуту. Неустанно, как заведенная. Это была машина, первая на свете вязальная машина, созданная англичанином Вильямом Ли. И его судьба во многом напоминает горькую участь изобретателя челнока-самолета. Не найдя признания у себя на родине, он переселился во Францию. Но так и не дождался ни признания, ни даже повторения единственного экземпляра вязальной, или, как ее назвали французы, трикотажной машины.

Расцвет трикотажного производства в мире приходится на недавнее время — последние десятилетия нашего века. За годы, прошедшие с его середины, выпуск трикотажных изделий в мировом масштабе возрос раз в десять, а то и больше. По прогнозам, в начале XXI века трикотажа, вероятно, будут выпускать не меньше, чем тканей. Для этого есть основательные причины. Производительность оборудования в трикотажном производстве чуть не в пять раз выше, чем в ткацком, а труда — раза в три. Объясняется это просто: соединение нитей происходит сразу, одновременно во многих местах. Тонкие и быстрые иголочки, расположенные одна от другой на расстоянии втрое меньшем, чем толщина букв в книге, иголочки с крючками на конце могут сплести что угодно. Чулки-паутинки — запросто. Заметим, что такое вряд ли бы удалось даже самой искусной мастерице ручного вязания.

Специализированные трикотажные автоматы способны выделать узорчатые трикотажные костюмы и пальто, так сказать, почти в готовом виде. Это не говоря уже о простых майках или перчатках. Не требуется никакого раскроя, шитья. И перенастроить трикотажный станок на выпуск другой модели сравнительно легко. Затраты времени на выпуск обновленной коллекции в трикотажном производстве измеряются днями, а в ткачестве — неделями. Но с каждой новой похвалой трикотажу, возможно, кое-кто недоумевает: зачем же мы разглагольствовали о перспективах ткачества? Не вчерашний ли это день текстильного производства, а заодно и швейного?

В Японии с давних пор сохранился странный обряд. Ежегодно в начале февраля все причастные к портняжному делу устраивали символические похороны иголки. Не грозит ли иголке и вместе с ней ткани действительный уход в небытие? Пожалуй, на этот счет особенно успокоиться не приходится. Будем прежде всего объективиы: если в чем-то трикотаж дает фору ткани, то в чем-то и проигрывает. Причем настолько, что по этим показателям никак не может соперничать с тканью. В ней нити основы и утка соприкасаются между собой в тысячах точек на сравнительно небольшой площади, и длина нити между этими точками минимальна. Таким же образом легко регулировать упругость материала.! Просто получать ткань заданной плотности. И вообще многие элементы одежды смотрятся лучше именно потому, что они из ткани. Так что речь может идти только о том, чтобы в будущем ткани были еще лучше и разнообразнее.

Другое дело, когда в ткацких станках монтируются узлы, подобные действующим в трикотажном производстве, — это позволяет повысить их мобильность. Впрочем, и на трикотажных машинах уже выпускают полотно, напоминающее сотканное. Что касается соединения ткани в костюме, то тут вездесущей нити кое-где дана отставка. Пошли в ход новые прочные клеи. Например, при — уже не скажешь «пошиве» — формировании пальто склеивание вместо сшивания на отдельных операциях ускоряет дело в четыре-пять раз. Швейная машина, которая так и называется «безниточной», соединяет куски ткани, преимущественно синтетической, по-иному — свариванием с помощью ультразвука.

Думается: а не настала ли очередь каких-то новых принципов получения текстильных материалов? И не ткачество, и не вязание, а что же? Скажем сразу: это уже не фантазия, это осуществляется, притом в промышленных масштабах. Как же могут держаться нити, не будучи ни переплетенными между собой, ни связанными? Но ведь мы знаем, как хорошо могут держаться вместе — если не нити — то, по крайней мере, волокна. Силы сцепления между ними довольно значительны. И не разваливаются, и служат долго: к примеру, фетровые шляпы, валенки из войлока. Правда, мы знаем, что войлок образуется благодаря уникальным свойствам шерсти. А смогли бы так же крепко держаться волокна, допустим, целлюлозы?

В обычной вате волокна тоже не расплетаются сами собой, хотя никакая одежда просто из ваты не станет держаться. Так-то так, но если уж на то пошло, то страницы книги, которую вы держите в руках, — из тех же целлюлозных волокон. Но не шить же платья из бумаги, хотя мы упоминали, между прочим, о массовом выпуске зарубежными фирмами бумажных рубашек одноразового пользования. Но речь сейчас совсем о другом. Рулоны бумаги выпускаются совсем не так, как рулоны ткани. Из густой массы на бумагоделательных машинах со скоростью мчащегося поезда… Вот если бы получать таким же образом рулоны готового текстильного материала…

В начале 60-х годов на ВДНХ в Москве открылась выставка текстильных материалов, производимых в странах СЭВ. Они, эти новые, необычные материи, получили наименование «нетканка». Очевидно, они получались не ткачеством. И не на трикотажных машинах. Так как же? Просто перемешивали кучу всевозможных нитей. И они держатся, образуют подобие ткани? Да, если эту мешанину должным образом укрепить. Подобно тому, как бетонную деталь укрепляют стальными стержнями или стальной сеткой. Получается сверхпрочный железобетон. Нетканка также укрепляется армирующей сеткой из прочных нитей, прошивается насквозь, пропитывается клейким раствором.

Главное в том, что нетканку можно выпускать так же, как рулон бумаги. В агрегат поступают обрывки самых разнообразных нитей, даже обрезки всевозможных тканей. Стальные валы сплющивают эту массу, уплотняют, укрепляют армирующей сеткой: по ходу движения формирующейся нетканки она пронизывается насквозь, пропитывается… С момента поступления кипы хлопка на фабрику до выпуска готовой ткани проходит несколько недель, и это в лучшем случае. В нетканом производстве от старта до финиша — всего несколько часов.

Нетканка пробивает себе дорогу в мир костюма. К концу 80-х годов выпуск нетканых материалов в мире перевалил за шесть-семь миллиардов квадратных метров — цифра весьма внушительная. Хороша нетканка для курток, детских костюмчиков, некоторых видов обуви. Здесь она даже лучше, чем и ткань, и трикотаж. Но во всех остальных случаях… В заключение: нетканка, возможно, вдохновила создателей костюмов на совершенно новый путь их формирования. Мобильная полимерная масса наносится, напыляется, что ли, на стальную мане-кенную форму и, застывая, становится шляпой, рубашкой, перчатками…

НАДЕЖНАЯ ЗАЩИТА

Для. чего все это, все эти разнообразные текстильные материалы? Или для чего нужна человеку одежда? Для защиты от неблагоприятных внешних условий. Не только? Не станем спорить, более того, еще поговорим обо всем этом обстоятельно. Но не будем отрицать, одно из важнейших назначений одежды — защищать телр человека. Ведь людям в разных уголках Земли исстари приходилось защищаться от бешеных тропических ливней, от насыщенного соленой влагой упрямого морского ветра, от мокрого снега. Издавна рыбацкие робы в Норвегии делали из пропитанного олифой полотна. В Китае, где растет тунговое дерево, ткань пропитывали тунговым маслом.

Так пытались люди защищаться одеждой от того, чтобы не промокнуть насквозь…

С прошлого века в Европе и в Америке вошли в обиход плащи из прорезиненной ткани. В середине XX века — прозрачные или полупрозрачные дождевики из по-ливинилхлорида или полиэтилена. Если капля воды попадет на обычную одежду, она впитывается в материал. И раньше или позже, как говорится, промокаешь до нитки. Плотный дождевик не пропускает воду, но оптимальный ли это вариант? Можно ли сделать так, чтобы обычная ткань или трикотаж не пропускали влаги? Но при этом материал делается воздухонепроницаемым, прекращает «дышать». И внешний вид его ухудшается. Как же сделать текстильную нить водоотталкивающей и в то же время не «жирной»?

Оказывается, подобными свойствами наряду с частичками жира или масла обладают некоторые полимерные молекулы. Они препятствуют проникновению воды сквозь текстильную структуру. А нельзя ли пристроить на материи какие-либо полимерные молекулы, чтобы они так же, как воду, отталкивали, не пропускали грязь? Выяснилось, что можно — во всяком случае, частично. Такие материи гораздо легче отстирываются, чем, допустим, хлопчатобумажные. Но поступиться рубашкой из хлопка, чтобы легче отстирывалась синтетика? Согласны ли на такое мамаши непоседливых и вечно замурзанных сорванцов?..

Нет, не для них, главным образом, предназначена грязеотталкивающая ткань, хотя и для них тоже бы не помешало — при сохранении всех достоинств хлопка.

Речь идет о спецодежде. Всю ее с достаточным основанием можно считать одеждой XX века. Нельзя сказать, чтобы в подобной одежде не нуждались наши предки. Те, которым нужно было защищаться от неблагоприятных внешних условий. Только что мы вспоминали промасленные робы рыбаков. Выручали в лютые морозы шубы таежных охотников. В Японии, например, еще во времена средневековья в период полевых работ крестьяне или мастеровые на стройке надевали короткую куртку «хаппи». Рабочий халат «плахон» у мордовцев надевался во время работы поверх чистой вышитой рубахи. «Ленок» — это название крестьянского платья, говорит о том, для чего оно предназначалось.

Но каменщики, рудокопы, кузнецы, лесорубы, землепроходцы облачались кто как умел, предохраняясь навороченной одежкой от ненастья, осколков камней, брызг расплавленного металла и прочих напастей. И спецодежда в современном понимании, созданная по-настоящему на основе научно-технического прогресса, родилась лишь в наш век. Собственно, и гигиена одежды как наука едва насчитывает сто лет от роду. Какой должна быть одежда, чтобы в тех или иных условиях обеспечивать человеку максимально возможный комфорт? Надо было задать такой вопрос. И нелегко ответить на него без серьезных исследований. Тем более решать практически.

А решать нужно было обязательно. С одной стороны, все больше людей трудятся в условиях, где достаточный комфорт далеко не всегда достижим. С другой стороны — мы обязаны сделать так, чтобы условия труда были более благоприятны. И XX век дал для этого нам в руки необычайно многое…

С детства известно, что выражение «шуба греет» условно. Да, шуба не выпускает внутреннего тепла. Мех, шерсть обладают, как мы знаем, и практически и теоретически, отличными теплозащитными свойствами. А шелк — нет, и натуральный, и искусственный. Рижские изобретатели напыляют на шелковую, точней — ткань из вискозного шелка, тончайшую алюминиевую пленку. Если эта пленка снаружи — она в жару отражает лучи, предохраняя от перегрева. Если изнутри — задерживает тепло тела. Впрочем, новые «шубы», скажем, для полярников греют в буквальном смысле. В них вмонтированы батарейки, а электрический ток в нагревательных элементах трансформируется в тепло, как в электроплитке. Из этого, однако, не следует, что в такой шубе заложено много металла, идут медные провода. Конструкторы располагают синтетическими нитями с электропроводными свойствами. Подача тепла в шубе регулируется: стало холоднее — включай на всю катушку, потеплее — отключай… Греть и в самом деле, подобно «электрошубе», могут, если нужно, и носки, и варежки…

Молодая наука бионика обратила внимание на принцип терморегулирования, который не так уж скрыт от наших глаз. Вспомните, как в промозглую погоду воробьи сидят нахохлившись. Неспроста: между вздыбившимися перьями при этом образуется воздушная подушка. Воздух, как известно, прекрасный теплоизолятор, и такое состояние воробья позволяет ему как бы одеваться в надежную «шубу». Пригрело солнышко — и перышки плотно прижались друг к другу. Вот такая подсказка природы натолкнула конструкторов одежды на мысль создать универсальную модель «плаща-шубы». Двухслойный материал. В жаркий день слои плотно прижаты один к другому. Этому способствуют электрические силы — ткань «заряжена». При охлаждении в тех же электрических силах начинают брать верх силы отталкивания одного слоя от другого. Между слоями образуется та воздушная прослойка, которая превращает плащ в шубу.

Идут поиски оптимальных конструкций одежды для людей разных специальностей. Особый двухслойный материал выручает порой тружеников «огненных профессий». Между слоями накачивается пена. Если огненная стихия вдруг ринется на стоящего поблизости человека, то под действием высокой температуры пена вырвется наружу и преградит дорогу пламени. При эксперименте с таким защитным одеянием испытуемый смело протянул руку в печь, где температура была около тысячи градусов. Нет, он не обжегся. Более того, прибор зафиксировал температуру внутри костюма всего 27 градусов. Так своеобразная конструкция гарантирует защиту тела от невыносимой жары лучше, чем несгораемая асбестовая ткань.

Двойная «броня» понадобилась и для защиты от полчищ таежного гнуса. Необычайно тонкая и острая «иголочка» — хоботок комара — пробивает любой текстильный материал. И только двухслойная рубашка, в которой расстояние между слоями не меньше трех миллиметров, способна встать на пути вездесущего жала. Пробьет один, наружный слой, а уже второй — никоим образом. Вскользь об этом мы уже говорили. Опять-таки природа указывает на образец такого защитного барьера: кожу. Живую кожу. Но встретить бактерии «в штыки» могут и определенным образом модифицированные целлюлозные волокна. Нетрудно представить, как важен такой материал для халата медика.

Одежда как один из стражей здоровья человека — вот как поставил вопрос век XX. Конечно, нельзя представить себе дело так, что в XX веке вдруг спохватились: а хорошо ли то, что мы надеваем, для нашего здоровья? Народ в массе своей всегда хорошо чувствовал, какая одежда хороша в повседневном быту, в работе. А вот иные выкрутасы моды, о чем у нас речь впереди, действительно шли во вред здоровью. Спортивныйстиль, который оказал громадное влияние на костюм XX века, был бы совершенно неприемлем для модников прошлых времен, предпочитавших вычурные туалеты. Ведь даже купальный костюм в прошлом по праву именовался костюмом. Аристократы XVIII века заходили в воду с пляжа в атласных платьях с оборками у шеи. Подобия современных купальников возникли на Западе лишь в начале нынешнего столетия.

Некоторые стороны проблемы «одежда и здоровье» порождены именно XX веком и должны решаться — и решаются в наше время. Уже говорилось о том, что синтетика не идеальный во всех отношениях материал для одежды. Лучше сказать: если одни свойства синтетики в этом плане превосходны, то другие могут влиять негативно на организм человека. Например, когда синтетические волокна накапливают статическое электричество, это нередко вызывает неприятные ощущения. С этим научились бороться, снабжая такую спецодежду не мешающим работе «громоотводом». Или вводя в полимерный материал антистатические добавки.

Впрочем, замечено, что порой электрические разряды способствуют устранению ревматических явлений. Поэтому, казалось бы, отрицательное свойство синтетики используется в лечебном белье. Вообще синтетические волокна способны выдерживать такое, что для натуральных смертельно. Пусть шерсть устоит против раствора серной кислоты, а капля щелочи не прожжет хлопчатобумажный халат. Но только' специальное синтетическое волокно останется невредимым в концентрированных сильных кислотах и щелочах.

Жизнь выдвигает перед творцами рабочих костюмов самые различные требования. В одном случае они должны быть непроницаемыми для пыли — мучной, цементной. В другом — создавать барьер электромагнитным волнам сверхвысокой частоты. Кому, спрашивается, может понадобиться такое? Да работникам радиоэлектронной промышленности. И ни один костюм на свете не подгоняется по фигуре так тщательно, как облачение космонавтов. Непосвященный может лишь догадываться, что представляет собой это сооружение, в котором каждая деталь многократно продумана и проверена. Впрочем, и работникам «земных» профессий нужны подчас довольно сложные доспехи. В подмосковном производственном объединении «Труд» делают специальные костюмы для нефтяников. На такие костюмы уходит двадцать шесть метров тканей, и состоят они из 186 деталей.

Французскому ученому, мыслителю Паскалю принадлежит афоризм: «Хорошая одежда — признак силы». Истолковать это изречение, возможно, следует с помощью старинной пословицы его родины: «Нет плохой погоды — есть плохая одежда». Попробуем еще более осовременить эту мысль: хорошая одежда делает нас более уверенными в любых ситуациях. Разве не это же предполагал Блез Паскаль? Повторяющийся эпитет «хорошая» по отношению к одежде равнозначен «удобная», «защитная», «обеспечивающая комфорт» и тому подобное. Это несомненно так, но есть еще многое сверх того…

МЕЖДУ НАМИ И ЗЕМЛЕЙ

Говорят: одет с головы до ног. Или: с ног до головы — это одно и то же. А еще говорят: «одет и обут». Значит, это разные вещи. Выражение восходит к глубокой древности. К тем незапамятным временам, когда для человека нередко обуться было, пожалуй, важней, чем одеться. Когда первобытному человеку довелось зашагать по каменистой, вязкой, скользкой земле, обувь стала предметом первой необходимости.

Но с каких пор человек начал обуваться? Ученые полагают, что не раньше, чем S50—200 веков назад. Как это произошло? Между ногой человека и землей мог оказаться любой подходящий материал: кусок кожи, дерева, плотный лист пальмы, войлок. Главное, чтобы прослойка эта как-то держалась на ноге и не слишком быстро изнашивалась. Обувь многих народов, причем не только музейная, дает представление о различных образцах подошвы.

Например, аварская: собственно, шерстяные носки, в которых подошвы вывязывали потолще. Тайские народы Юго-Восточной Азии делали подошву из многослойной ткани, прошитой вдоль и поперек. А жители эстонского острова Сааремаа, применяя ту же технологию, вдобавок ухитрялись просмолить подошву так, чтобы она становилась непромокаемой. Собираясь в дальний поход, эфиопские воины сшивали подошвы из семи слоев кожи, и раскаленная пустыня переставала быть непреодолимой.

В античном мире подошвой нередко служил кусок сандалового дерева, откуда и пошло слово «сандалии». Конструкция древних сандалий была, видимо, простой: привязанная к ноге подошва — и только. Историк искусства Винкельман писал: «Встречается обувь, состоящая из одной подошвы и называемая у грелов «аплас» (одноподошвенная); такие подошвы сделаны на статуях пленных царей в Капитолии: они состоят из куска кожи, завязанного и зашнурованного на ноге, как это делали до сих пор крестьяне между Римом и Неаполем». Да, в позапрошлом веке можно было усмотреть сходство между обувью простонародья и сандалиями древних. Ну а сегодня? Далеко ли ушли нынешние сапожки и туфли от обуви наших бабушек и дедушек? И да и нет. Ведь назначение обуви, в общем, осталось тем же. — И в конструкции ее отчетливо выделяется то, что специалисты именуют «верх» и «низ». Низ обуви — это подошва, каблук. Бывают они потолще и потоньше, повыше и пониже — отчего?

Известно, что древние знавали котурны. Котурн — подошва в ширину руки. Для чего такая толстая? Подобные подошвы были в ходу у актеров античного театра — чтобы персонажи драм и трагедий казались выше, представительнее, величественней. В Древнеперсидском государстве знатные лица также старались подобным образом приобрести более импозантную внешность, возвышаясь над низшими в буквальном смысле. Другие мотивы побуждали в те давно минувшие времена утолщать подощву женской обуви. Вот реплика из античной комедии: «Та, что не вышла ростом, выстилает башмаки пробкой…»

Общеизвестно, что высокий каблук делает женскую фигуру более стройной, привлекательной. Но что значит «высокий каблук»? Когда в наше время он входит в моду, то высота его все-таки не превышает 7–9 сантиметров. А в средневековой итальянской хронике сказано: «У испанок высота каблука достигает фута и более». Иначе говоря, порядка тридцати сантиметров! Не приходится удивляться тому, что некоторые из этих дам могут передвигаться лишь поддерживаемые служанками. Не отставали от Запада и наши знатные соотечественницы в XVII веке. Согласно заметкам немецкого ученого и путешественника Ол-еария, в Московии «женщины, особенно молодые и девицы, носят башмаки с весьма высокими — в четверть локтя — каблуками. В таких башмаках они не могут ходить много, потому что должны ступать только на цыпочках, едва касаясь земли передами башмака».

Уже из приведенных фактов можно сделать весьма существенный вывод: даже то, что находится «между нами и землей», облегчая пешие походы, не всегда подчиняется сугубо практическим целям. Так было века назад и продолжалось в XX столетии. Вспомним хотя бы «острый французский каблук» в трагическом стихотворении Блока. Или — пресловутые «шпильки» 60-х годов, пронзающие асфальт и музейный паркет. Где гарантии, что это не повторится, хотя доказано, что хождение на столь высоких каблуках, как говорится, здоровья не прибавляет. Однако так же твердо установлено/что в обуви на нормальном каблуке при ходьбе меньше утомляются отдельные мышцы ног. И сохраняется хорошая осанка. Так что каблук не только для красоты… Впрочем, и бескаблучная обувь в определенных случаях предпочтительна: гимнастические чешки, пуанты балерины — никаких тебе каблуков!

А вообще, надо заметить, что обувь — наиболее «рабочая» часть одежды. Она беспрерывно находится под напряжением: под различными нагрузками. Все это требует особого подхода к конструкции обуви. И в этой области сегодня отразились достижения таких сложных наук, как физика, химия, математика, сопротивление материалов. Уж на что, казалось бы, примитивна и не нова подошва — изначальная основа обуви. Но вот определилось, что она на каждом шагу изгибается, сжимается, скручивается, сдавливается. Причем в отдельных участках давление на нее достигает порядка 20 килограммов на квадратный сантиметр. Какой же материал выбрать для того, что находится «между нами и землей»?

Но все эти проблемы высветились со всей четкостью лишь в наше время. И наука, и техника XX века оказались способными решить их. А предкам нашим приходилось эмпирически, на ощупь искать новые материалы, пригодные для обуви, для подошвы. Новые лишь для первооткрывателя. Дерево! Сандаловое, которое дало название общеизвестной разновидности обуви. Или тростник — папирус, из которого в Древнем Египте делали не только «книги», но и обувь. Плотные листья пальмы. Обувь простонародья в Японии, еще в недавние времена — гэта, своего рода деревянные скамеечки. Карел Чапек, чешский писатель XX века, в своих заметках о Голландии писал, что там в ходу деревянные башмаки — «это, собственно говоря, маленькая лодочка, в которой удобно бродить по воде». Доныне в этой стране выпускается три миллиона пар в год таких тополиных «лодочек» — в определенных условиях такая обувь очень удобна и практична. Налажен выпуск подобной обуви и у нас в Прибалтике.

Встарь в славянских землях, на Руси основным поставщиком материалов для обуви был лес. Разумеется, Для простейшей обуви — лаптей. Деревенский умелец с помощью нехитрых приспособлений — кочедыга и 4 швайки — выплетал за день пять, а то и десять пар лаптей. Лихой припев народной русской песни: «Лапцы, вы, лапцы, вы, лапцы мои, лапцы липовый, вы не бойтесь — ходите, тятька новые сплетёт!..» Лапти плелись преимущественно из липовой коры, лыка, лычки, отсюда, вероятно, украинское — лычаки. Характерно и наименование старинной обуви польских крестьян — дровняки, ходаки. Что касается собственно лаптей, то за неимением подручной липы делались дубачи из дуба, ивняки из ивовой коры, берестяники из березы, шелюжники из тала…

Плели лапти по-разному, в этом деле существовали свои приемы, традиции. Скажем, украинские лычаки плели с носка, и в отличие от российских они были «прямого плетения». Да и ассортимент лаптей отличался известной широтой: и закрытые, и полузакрытые, и «босо-вики», и «топтыги». А на другом конце Европейского континента — в Испании еще в начале XX века нередко можно было встретить человека, обутого в альпаргатос. Звучит внушительно, но всего лишь тапочки, сплетенные из местного ковыля.

Подобная обувь из подручного материала выделыва-лась, как говорится, не от хорошей жизни. В мороз в ней бывало холодно, в дождь она намокала, да и непрочна была. Существовал даже особый термин «лапотная миля», то есть недолгий путь одной пары лаптей. А ведь во все времена наряду с этим существовал такой замечательный природный материал, как кожа. Напомним, что для подошвы подходит кожа потолще: коровья, воловья. Кожаные сапоги с такой подошвой, конечно, были намного соблазнительней лаптей. Однако лет триста назад в России, когда пара лаптей оценивалась в одну «деньгу», сапоги продавались за пятьдесят, сто, а то и больше «денег». Откуда было взять такую сумму бедняку?

В пословице «Лапоть знай лаптя, а сапог сапога» выразилось резкое социальное неравенство феодального строя, да, пожалуй, и всей предоктябрьской эпохи в России. Украинский писатель прошлого века Григорий Федорович Квитка-Основьяненко отмечал в заметках о жизни его современников на востоке Украины, Слобо-жанщине: «Девять десятых населения, особенно женщины, летом не носят обуви; а в праздники, особенно в дождливые дни, можно наблюдать, как селянки, шлепая босыми ногами по грязи, бережно несут при этом свои сапоги».

Хорошая обувь издавна была, можно сказать, предметом роскоши, доступным не каждому. Стоимость любой вещи, как известно, измеряется количеством вложенного в нее труда. Не дешево доставался материал, включая его выделку. И сработать хорошие сапоги или башмаки было под силу опытному мастеру, владеющему всеми секретами сапожного ремесла. Вспоминая находки в древнеегипетской пирамиде в Фивах, можно добавить, что значительная часть этого города состояла из множества мастерских кожевников, сапожников. Археологи установили, что несколько десятков сапожных мастерских было в старинном Новгороде, богатом торговом Центре Древней Руси. А вот что сообщает дореволюционная энциклопедия: «Сапожный промысел распространен во многих местах Империи. Главное средоточие его — Тверская губерния… Центр производства в Тверской губернии село Кимры с его районами, в которых насчитывается более десяти тысяч сапожников-кустарей».

За долгие века работа таких умельцев не очень изменилась. Как замечает советский писатель Михаил Михайлович Пришвин в рассказе о таких кустарях, работавших всего полвека назад: «…Все производство баш-мачника-выворотника и что он тянет зубами кожу — совершенно совпадает с рассказом Санчо Пансы Дон-Кихоту об испанских башмачниках, которые и в то время, в XVI веке, тоже тянули кожу зубами». И ныне не перевелись сапожники-виртуозы высочайшего класса. Но подавляющая масса современной обуви в мире делается уже не так, как век, как века назад. И не такая она, как в былые времена, во многом не такая…

САПОЖНИКИ И ПИРОЖНИКИ

Начнем с того, что любая обувь должна служить несколько по-иному, чем другие части костюма. Опытный сапожник, из тех ветеранов-умельцев, о которых шла речь, внимательно рассмотрев обувь, может немало поведать о ее владельце. Скажем, о том, рассеянный ли он, или нервы шалят, или страдает определенными недугами. Ничего поразительного — обувь буквально на каждом шагу реагирует на поступь владельца, улавливает состояние организма. Но ведь так же на каждом шагу и обувь напоминает человеку о себе. Верней, любое несоответствие, дефект конструкции обуви причиняют заметное неудобство. И как не дорожить башмаками, сапогами, туфлями, которые пришлись по ноге, удобны, нарядны?

Короче говоря, обувь должна служить подольше. Впрочем, «подольше» — понятие растяжимое. В наше время, допустим, два-три сезона. Но в былые времена, когда хорошей обувью приходилось дорожить… Опять же оговоримся: смотря кому. Принцесса в Австрии надевала новые туфли только один раз — и подавай следующую пару. В наши дни такими «принцессами» поневоле становятся балерины. Если артистка кордебалета снашивает 6 пар пуантов в месяц, то, например, исполнительница главной роли в «Лебедином озере» сменяет 3 пары за один спектакль. Бывает у нынешних молодых людей, что вполне приличная пара туфель или сапожек получает отставку, как уже вышедшая из моды. Можно поеокру-шаться по поводу подобного расточительства, которого наши незнатные предки никак не могли себе позволить.

Вспомним украинских девчат, которые, идя по бездорожью, несли сапожки в руках. Но ведь и на улицах средневековых городов грязь бывала непролазная. Обувь требовала защиты, когда в ней приходилось вышагивать в ненастье, в распутицу, по глине, по лужам. И многие народы изобрели как бы предохранение обуви '— прообраз галош. В северных областях России на сапоги и бахилы надевали кенги, кстати, в них было и потеплей…

Одна из разновидностей более капитальной защитной обуви — боты. Корень слова «бот» — из французского, буквально означающего «сапог». Отсюда «ботфорты» — сапоги с широкими голенищами, известные у нас уже в петровские времена, а также ботинки. Может быть, по случайному совпадению слово «боты» в значении одного из видов обуви встречается в отечественных летописях XV века. Появившиеся в прошлом веке фабричные боты и галоши надевались на обувь, и они совершенно не пропускали ни капли влаги. Новая защитная обувь обязана своим возникновением новому материалу прошлого века — резине.

Впрочем, дату появления такой абсолютно непромокаемой защиты для ног следует отодвинуть, по крайней мере, века на три. Когда в XVI столетии испанские колонизаторы осваивали Южную Америку, они были поражены огромными следами каких-то неведомых людей. И заочно прозвали их «патагонцами», что в буквальном смысле означало «большеногие». Впоследствии з. агадка «большеногих» разъяснилась. Индейцы обмакивали ноги в застывший раствор «сока дерева гевеи». Высыхающий латекс, жидкий каучук, превращался в «вечную» обувь, оставляющую на земле громадные следы…

Каучуку суждено было сыграть колоссальную роль в техническом прогрессе. Если бы с его помощью не были «обуты» многие миллионы автомашин, мир, наверное, был бы нынче иным… Но тот же каучук дал толчок преобразованию той обуви, которую мы сегодня носим. Однако давайте обо всем этом по порядку. В прошлом веке из каучука научились делать резину, и этот материал приспособили, в частности, для галош. Поначалу их назвали «калоши», и они получили довольно широкое распространение. А потом обувщики задумались: нельзя ли ту же резину как-то приспособить для низа обуви, для подошвы?

Появились ботинки, туфли на «резиновом ходу». Делать такую подошву было сравнительно легко, получалась она эластичной, воду не пропускала вовсе, служила не меньше, чем кожаная. Одна беда, свойственная определенным формам синтетики, — сплошная резина «не дышала» в то время, как нога при ходьбе и потела, и разогревалась. Одним словом, с гигиенической стороны сплошная резиновая подошва была значительно хуже кожаной.

Началось великое соревнование резины и кожи. Или, лучше сказать, одного из «даров живой земли» и материала полимерного, рукотворного. В чем-то это соревнование напоминает взаимоотношения натуральных волокон и химических: Дефицит натуральной кожи для обуви еще ощутимей в мире, чем нехватка природных волокон Для одежды. Мы видели, что и к выработке натуральной кожи НТР, как говорится, «приложила руки». Еще один характерный штрих: гамма-облучение кожи. Что это Дает. Во-первых, если такому облучению подвергнуть олько что снятую шкуру, то происходит ее стерилизация, предотвращение разлагающего действия бактерий, в конечном счете повышается сохранность сырья, качество готовой продукции. Во-вторых, таким образом цепи молекул в структуре кожи «сшиваются» поперечными мостиками, и меньше становится усадка. То есть дополнительно образуются сотни метров ценного материала. Наконец, в-третьих, вследствие такого облучения подошва служит в полтора раза дольше. Так и не только так вторгается новейшая наука и техника в одну из древнейших профессий — кожевенную…

«Беда, коль пироги начнет печи сапожник, а сапоги тачать пирожник» — эта мораль крыловской басни уместна и сегодня: хороший специалист в своей области может натворить беды, когда примется не за свое дело. Но если под «сапожниками» понимать круг людей, занимающихся пошивом обуви, а под «пирожниками» — тех, кто печет что-либо из теста, то сегодня роли эти несколько изменились. Правда, «тесто» — в данном случае полимерное, и пирожников правильнее именовать химиками-технологами. Тогда все становится на свои места: в XX веке именно они определили многое в сапожном ремесле, лучше сказать, вообще в производстве обуви.

Прежде всего в резиновое «тесто», из которого сформируется подошва, было предложено закладывать немного соды. Возможно, тут пригодился опыт настоящих «пирожников», готовящих бисквитное «воздушное» тесто. Когда при высокой температуре в печи частички соды разлагаются с выделением газа, мельчайшие пузырьки его пронзают «тесто», делают его пористым. Так получается пышный бисквитный торт, аналогично образуется и резиновая подошва, не случайно названная «микропористой». «Микропорка», как и кожа, «дышит», она в два-три раза легче сплошной резиновой подошвы. Впервые в нашей стране ее начал выпускать киевский завод «Вулкан», и обувь на «микропорке» быстро завоевала популярность. Исследователи установили, что ходить, например, в башмаках, весящих полкилограмма, все равно, что носить на спине трехкилограммовый груз. Сравнительная легкость синтетической подошвы дополняется тем, что она носится втрое, вчетверо дольше кожаной и вдобавок обходится также вчетверо дешевле…

Не станем утверждать, что новая подошва превзошла кожаную во всем. Не случайно выпускается детская обувь со сдвоенной подошвой — кожаной и резиновой — одна дополняет другую. И все же низ обуви сегодня преимущественно полимерный. А верх? Кожи ведь все равно не хватает на всю выпускаемую обувь. Отчего бы «пирожникам» не попытаться так же заменить натуральную кожу для обувного верха? Начало таких попыток даже немного опередило дату появления в Европе резиновых галош. Когда в 1841 году в английском городе Спрингфельде начали выпускать искусственную «обувь для обуви», она делалась из прорезиненной ткани. И позже верхняя часть бот или ботиков была именно такой. А первым более или менее приемлемым заменителем кожи для верха сапог была кирза. Солдаты Отечественной войны и работники тыла, мужчины и женщины зачастую бывали обуты в кирзовые сапоги. Кирза — это, собственно, многослойная хлопчатобумажная ткань с пропиткой жидким каучуком — латексом.

Кирза — представительница первого поколения кожзаменителей, — мягко говоря, оставляла желать лучшего. Была она и жестковата, и грубовата, делалась в морозы ломкой, в жару размягчалась… В середине XX века «искусственной кожей» стало именоваться второе поколение кожзаменителей. И в этой «коже» не обошлось без хлопка. В начальной стадии получался «холст» — точь-в-точь такой, как при переработке хлопкового волокна для получения пряжи. Но здесь «холст» обкладывался листами поливинилхлоридной композиции, и весь этот «пирог» сплющивался между плитами мощного пресса. Если на плитах был выгравирован рисунок, то он отпечатывался на поверхности искусственной кожи, так, чтобы она напоминала настоящую. С виду и впрямь была схожесть, но даже босоножки из такой искусственной кожи служили недолго…

Между тем во многих лабораториях мира продолжались поиски искусственных структур для одежды и обуви. Среди множества полимерных соединений новой химии XX века пристальное внимание исследователей привлек полиуретан. Нам он больше знаком, например, в виде «пенистого» поролона. Но вот на основе полиуретановой композиции японские фирмы выпустили материал под названием «кларино», в ЧССР появился сходный «комфит». А по разработкам Института химии высокомолекулярных соединений Академии наук Украины оапорожский завод стал выпускать искусственную синтетическую кожу третьего поколения.

С виду такая синтетическая кожа и вовсе неотличима от натуральной. На стальных валках, через которые проходит рулон синтетической кожи, нанесен рисунок — мерея, узор, точно копирующий такой же — в овчине, козлиной коже или хоть крокодиловой. И на ощупь такая кожа мягка, эластична. Однако технологи ставят перед собой задачу: превзойти натуральную кожу по всем статьям, по всем показателям. И выработка подобной рукотворной кожи — уже четвертого или пятого поколений, возможно, с привлечением и биотехнологии, — не за горами.

Итак, химики-«пирожники» сумели создать превосходную подошву, а также кожеподобный материал для верха обуви. Может быть, пора отдать им же на откуп весь процесс изготовления, верней, «выпечки» обуви? Осуществимо ли такое? Посмотрим сначала, в чем заключалась работа классического сапожника. В самом примитивном варианте достаточно было просто раскроить кусок выделанной кожи. В Юго-Западной Европе, в том числе па Украине, встарь была распространена «цельная» обувь. Делалась она так: вырезали четырехугольный кусок кожи с прорезями, сквозь которые продевались ремешки — «волоки» для того, чтобы обувь держалась на ноге. В верхней части такая обувь не сшивалась, а «морщилась» — отчего еще одно название — «морщенцы»…

Зато добротные сапоги или туфли требовали не одного часа работы. Все кустари из района Кимры до революции, неустанно трудясь, выдавали примерно полтора миллиона пар обуви в год. Можно прикинуть, сколько сапожников понадобилось бы сегодня для выпуска сотен миллионов пар — на всю страну. Миллионы… Впрочем, уже в начале века и до сапожного ремесла доходит швейная машина, причем с такой иглой, что запросто пробивает любую кожу. Под стать этой технике гвоздильная машина: заколотит три сотни гвоздиков меньше чем ва минуту. Куда за этим угнаться даже самому проворному сапожнику! Но гвоздевое крепление обуви — это уже почти вчерашний день. Не только потому, что выпирающий гвоздь в ботинке и впрямь «кошмарней, чем фантазия у Гёте», как шутливо замечал Маяковский. В XX веке возникли другие методы соединения деталей друг с другом.

Последняя фраза словно попала в рассказ про обувь из какой-то статьи о прогрессе в машиностроении. Но ведь тот же сапог или ботинок тоже состоит из десятка-другого деталей, которые следует скрепить между собой. В ряде моделей это достигается вулканизацией. Но не отдельно подошвы и каблука, а прямо на финише обувного конвейера. Сырая заготовка низа обуви, соединенная с собранным верхом, схватывается с ним намертво при достаточной температуре и давлении. Надежное соеди-нение обеспечивают также особые синтетические клеи. Да и прочная нить находит свое место в соединительных швах.

А вообще-то обувные машины считаются одними из сложнейших. Они должны проделывать ряд замысловатых движений, чтобы обработать и соединить обувные детали причудливой конфигурации. Проще никак не выходит. Впрочем, бывает, когда путь от полимерных гранул до готовых туфель длится буквально минуту. Так на термопластавтомате отливаются пляжные туфли. Но модельные туфли так лихо не получишь. Если время их рождения на конвейере исчисляется часами или минутами, то время создания намного больше…

СТОТЫСЯЧНЫЙ ЭКСПОНАТ

Не для вас ли выставлены такие туфли? Нравятся? Подходят? С примеркой и покупкой придется, к сожалению, подождать. Понимаете, эта пара — из коллекции. Так называется подбор одежды или обуви, разработанный модельерами и предназначенный для массового выпуска в будущем сезоне или в будущем году. А полюбоваться подобной коллекцией можно, например, на стендах музея флагмана нашей обувной промышленности — ленинградского «Скорохода». Около 200 моделей обновляется ежегодно. Коллекция обуви завтрашнего дня занимает целый зал. А всего в этом музее до 50 тысяч экспонатов!

Этот музей обуви внушительный, но далеко не единственный в мире, в стране и даже в Ленинграде, где, например, в Эрмитаже наряду со старинной одеждой собрано немало образцов обуви былых времен. Интересны экспонаты на стендах Киевского научно-исследовательского института кожевенно-обувной промышленности. Или знаменитoй обувной фирмы «Батя» — в чешском городе Готвальдове. В городке Блакебург, что находится в ГДР, примечательна эмблема, стоящая у входа в обувной музей. Это четырехметровый сапожище, который был бы впору пятнадцатиметровому великану. Гигантский сапог был изготовлен в начале' нашего века в знак шести-векового юбилея цеха сапожников в этом округе. На сапог-эмблему пошла кожа десяти коров; одна подошва весит девяносто два килограмма…

Предлагаем совершить мысленную экскурсию по «сводному музею», в котором собрана обувь всех стран и народов. Хотя бы основные образцы — тоже набралось бы не менее 100 тысяч, и может, те самые-туфли, что вам приглянулись, — как раз 100-тысячный экспонат?.. Если этот экспонат сверкает новизной, то обувь, которую носили много веков назад, едва сохранилась. Мы знакомимся с нею по скульптурам, картинам или в воссозданном, реконструированном виде. Можно ли определить, в каком веке носили подобную обувь? И да, и нет. Если сохранились хоть остатки обуви, то радиоуглеродный и другие методы анализа помогают установить примерную дату ее рождения, хотя бы век. Но по внешнему виду об этом судить не всегда легко: сменялись века, а обувь почти не изменялась…

И все же с античных времен обувь становится все более разнообразной, хотя каждый «экспонат» открывает нам нечто неожиданное. Вот башмаки, которые носили в Древнем Риме. Непонятно только, мужские они или женские. Понять это можно, обратившись к литературе той эпохи. Один из персонажей комедии древнегреческого драматурга Аристофана укоряет свою жену: «Зачем стащила мои башмаки?» Разгадка этой реплики в том, что тогда мужская и женская обувь были схожи, разве что мужская делалась чуть покрупней. Римский писатель Элиан подтверждает эту догадку, что называется, прямым текстом: «У большинства римских женщин обувь такая же, как у мужчин».

«У большинства» — заметим, а как у меньшинства? Скажем, у знатных патрицианок? Такая обувь представляется нам теперь вовсе невероятной. Помните, у Маршака рассеянный с улицы Бассейной как-то «вместо валенок перчатки натянул себе на пятки»? Матерчатая обувь патрицианок была сделана именно так — по типу перчаток. Далеко в такой обуви, конечно, не уйдешь… А вот обувь, ныне музейная, но вообще не предназначенная для ходьбы в ней. С виду она напоминает пинетки для младенцев, мягкие, минимальных размеров. Между тем это обувь взрослой женщины, которая разучилась ходить самостоятельно и передвигается лишь с помощью служанок. Обувь одной из многих тысяч китаянок минувших дней. Обычай предписывал бинтовать туго ступни ног тех девочек, которым суждено сделаться женами высокопоставленных господ. И следовательно, подчиняясь этикету, вести недеятельный образ жизни. Изуродованные, вялые ступни именовались при этом «цветок лилии»…

Исключения не должны заслонить того, что, как правило, обувь делалась, по возможности, удобной и нарядной. «По возможности» — это уже зависело от доступности сырья, уровня техники и мастерства обувщиков. А многие особенности обуви связывались с определенными традициями, эстетическими критериями и, если угодно, даже верованиями, причудами. Вырезалось, например, на подметке изображение врага — на каждом шагу идущий вроде бы топтал его. Или влюбленный заказывал вырезать таким же образом имя своей любимой, чтобы опять-таки на каждом шагу оно отпечатывалось по всей земле…

Любопытно, как менялись представления о красоте обуви, критерии ее удобства. Древняя онежская былина представляет необыкновенные лапти. «А молодой боярский Дюк Степанович да по Киеву он не снаряден шел: обуты у его лапотцы-то семи шелков, и в эти лапотцы были вплетены каменья все яхонты…» Шелковые лапти, украшенные драгоценными камнями, — не правда ли занятно? Впрочем, недалеко ушли от них мулеты — по существу, женские домашние тапочки, зато в золоте.

И все же главные составляющие оригинальности и привлекательности обуви — форма и цвет. Форма, как мы говорили, отчасти определялась подошвой, каблуком, но не только. К этому в средние века добавилась конфигурация «носов». Нынешние периодические колебания «узконосых» и «тупоносых» туфель — ерунда перед аналогичными вариациями в былые века. В период развития и расцвета готического стиля тянулись ввысь соборы, вытягивались окна в домах и шляпы на головах. Не отставали и «носы» башмаков, демонстрируя завидную длину. Порядка шестидесяти сантиметров! Как же можно было разгуливать в такой обуви? Приспособились: на кончики «носов» надевали серебряные колпачки и цепочкой пристегивали к ногам…

А лучшие образцы национальной обуви вдохновляют нынешних модельеров. В 60-е годы нашего века, когда в Париже выступал украинский ансамбль народного танца под управлением Павла Вирского, девушки плясали в сапожках. И вскоре такие сапожки трансформировались в последний крик европейской моды, которая — вот парадокс — позже дошла и до нас. Подлинная красота выдерживает испытание временем. Правда, эстетические критерии в каждую эпоху свои, но это отдельная тема…

А вот с критериями целесообразности, удобства, гигиены в XX веке произошли радикальные сдвиги. Нам трудно представить себе, что еще в начале прошлого века всю обувь делали одинаковой и на правую, и на левую ногу. Теперь любая модель выпускается, как мы все хорошо знаем, и определенных размеров, и в диапазоне «полноты». Гарантирует ли это, что обувь придется как раз «по ноге»? Не всегда. Поэтому во время примерки кое-где помогает все, так сказать, прояснить специальная рентгеновская установка. Правда, и досле этого нужно прошагать в новой обуви не один час, пройти не один километр, чтобы стали окончательно ясны ее эксплуатационные качества. В частности, данной модели. В свое время конструкторы предлагали испытывать новые модели добровольцам, существовала практика так называемой «опытной носки». Спустя месяц-другой специалисты смотрели, как проявила себя в работе, в чем, возможно, подкачала предлагаемая конструкция, модель. Теперь все это происходит иначе. Опытные пары проходят суровые испытания на машинах, и все полученные данные просчитывает ЭВМ. А там уж забота модельеров, конструкторов добиваться того, чтобы данная модель служила как следует и столько, сколько положено. Обувью занимаются те, кто готовит для нее кожу, резину, картон, клеи, красители. Модельеры, конструкторы, обувщики, контролеры. Но положа руку на сердце вполне ли устраивает нас то, что видим на прилавках обувных магазинов? Этот вопрос, увы, возникает, когда покупатель выходит из обувного магазина разочарованным, с пустыми руками. Но представим себе идеальную картину, когда выбрать хочется чуть ли не каждую подходящую по размерам пару обуви. Все хороши, одна другой лучше, были бы деньги опустошил бы прилавки!..

Пожалуйста! Вообразим нечто чудесное: вы на этот раз миллионный покупатель фирмы и можете по этому случаю унести с собой задаром столько обуви, сколько возьмете. С одним условием: сколько нужно лично вам. Нелегко бывает порой умерить жадность, когда есть шанс ухватить, но давайте подумаем здраво: а сколько пар обуви в самом деле нужно человеку? Кто может на такой вопрос ответить правильно? В будущем, надеемся, каждый, в ком воспитание разумных потребностей пустит достаточно глубокие корни. А пока ученые: технологи, социологи. Они рассчитали по принципу «необходимо и достаточно», что в гардеробе мужчины довольно семи пар различной обуви, женщины — десяти. Так сказать, на все случаи жизни. На зиму и лето, на слякотную погоду и на торжественный выход в театр, на пребывание дома и поход в лес.

Допустим, так… Но представьте себе семью, где отец — заядлый рыбак, приходится ему в любую погоду лезть в реку. А сын — начинающий горнолыжник или футболист. Дочь занимается в балетной студии. Им-то всем необходима сверх обычной обуви, что вроде бы «на все случаи жизни», еще и особая…

Не спорим. И это требование, в сущности, XX века. Хотя и прежде люди исхитрялись делать обувь, подходящую для самых сложных условий. Взять, к примеру, сибирские бахилы. Грубо говоря, это прямоугольный мешок из плотной ткани, который надевается поверх зимней обуви, и крепится ремешком таким образом, чтобы иод ним оставалась толстая прослойка воздуха. Благодаря такой прослойке поверхность обуви остается теплой. Пар свободно проходит сквозь нее, а на внутренней поверхности бахилы превращаются в иней. При такой конструкции ооувь непрерывно подсушивается. Великолепное изобретение, и, надо заметить, все попытки усовершенствовать его были бесполезны. Без таких бахил туго пришлось бы сибирскому охотнику.

В XX веке пришлось приспосабливать многие виды ооуви к новым требованиям многообразной деятельности человека нового времени. Нам сегодня нелегко представить себе, что еще век назад футболисты выходили на поле в обычных ботинках. К таким же ботинкам подвязывались коньки. Заурядные сандалии или тапочки обували участники олимпиад начала нынешнего века. Все знают, как резко выросли спортивные достижения бегунов, прыгунов, метателей молота и других спортсменов за это столетие. Не последнюю роль в этом сыграло и снаряжение мастеров спорта. Ведь недаром одна зарубежная фирма особые туфли для стайеров назвала «сокрушителями рекордов»…

Чем же замечательны эти «сокрушители рекордов»? На их подошве размещены сорок восемь иглообразных шипов. Подошвы с шипами — отнюдь не новинка XX века. Такие туфли были встарь у воинов-индусов. Шипы придавали обутому таким образом воину устойчивость и маневренность. Многие виды спортивной обуви оснащены шипами, только шипы эти расположены бывают по-разному. Например, у прыгунов в высоту наготове туфли, у которых два шипа на пятке. Три шипа на пятке в туфлях копьеметателей. У дискоболов на правом туфле шесть шипов в подметочной части и два в пяточной; а на левом — два в пяточной и один на подошве, зато этот шип в полтора раза длиннее прочих. И такие, казалось бы, незначительные детали могут повлиять на высшие спортивные достижения.

А что говорить о мастерах фигурного катания, которым тоже, безусловно, необходима спортивная обувь. Непроста задача создателей такой обуви: чтобы в ней легко было делать пируэты на льду, скользить. Но в иной обстановке нужна обувь как раз с противоположными свойствами, максимально препятствующая скольжению. Например, для работающих на мясокомбинате, маслозаводе, где пол обычно невероятно скользкий. В обычной обуви и трех шагов не ступишь — упадешь, поскользнувшись. Как же обувались люди на таких предприятиях в прошлые времена, когда специальная обувь не выпускалась? В какой-то степени выручала деревянная подошва. Правда, ненадолго: вскоре она пропитывалась жиром, и ее надо было менять. Теперь подошвы на специальной резине, с нарочито рельефной поверхностью, совершенно не восприимчивы к жиру. Между прочим, подобная обувь нужна и верхолазам-монтажникам, и альпинистам, чтобы исключить скольжение.

Обувь горнолыжника — это целый агрегат, выдерживающий колоссальные и разнообразные нагрузки. Целые конструкторские бюро работают над созданием наилучших горнолыжных ботинок. Кстати, как к любой конструкции, к обуви предъявляются требования равнопрочности. Пусть в отличие от обуви наших предков сегодняшняя должна прослужить не долгие годы, а от силы несколько сезонов. Но что делать, если начинает отставать подошва, кривиться каблук, разлезаются швы? Сдавать в ремонт? Выбрасывать? Жаловаться на низкое качество? А может быть, здесь просчет в конструкции? Ведь в идеальной конструкции все элементы, все части равнопрочны, то есть служат, включая их соединения, одинаково надежно и долго. Однако где такие «идеальные» конструкции? Не найдешь ни автомашины, ни холодильников, ни теле-, визоров, у которых рано или поздно какая-либо деталь не выходила бы из строя. Выход прост: заменить негодную деталь запасной. Нечто подобное предлагают конструкторы обуви, которую мы увидим, возможно, к концу XX века…

Достижения современной науки и техники находят свое воплощение и в обувном производстве, подчас в весьма своеобразных вариантах. Известно, как негативно действует на организм вибрация — пожалуйста, ботинки с виброгасителями на подошвах. Некоторые зарубежные фирмы выпускают туфли с подсветкой для темных дорожек. Со встроенными магнитами. С особой сигнализацией — стоит сомкнуть каблуки, как дается сигнал о нападении грабителей.

Но если говорить о действительно массовой обуви, то ее удобство, легкость, надежность и эластичность обеспечили такую популярность продукции фирмы «Адидас». Ведь те же кроссовки — не бог весть какой уникум технического прогресса. И все же каковы слагаемые их повсеместной распространенности, привлекательности? Синтетические материалы, отвечающие заданным требованиям. Продуманность конструкции. Технология, сочетающая колоссальные тиражи и высокое качество. Заметим — новейшее оборудование для этой технологии. Учтена приверженность значительной части наших современников к спортивному стилю жизни.

Только кроссовками, конечно, не обойдешься, хотя и они годятся на многие случаи жизни. Аксиома нашего времени: обуви следует выпускать столько, сколько нужно для потребителей, но без чрезмерных избытков.

ОТКУДА МНОГОЦВЕТЬЕ

Привлекательность, нарядность обуви, одежды, костюма во многом зависят от расцветки. Но изначально полимерные волокна, природные и химические, никак не окрашены или редко бывают окрашены так, как хотелось бы создателям костюмов. Даже вроде бы белый хлопок не превращается в совершенно белую ткань — ее еще необходимо отбелить. Этим занимались еще в античном мире. В Древнем Риме претендент на должность сенатора отдавал выбелить свою тогу. Это должно было как бы симво-» лизировать чистоту его намерений. «Тога кандида» — так именовалась выбеленная тога, а владелец ее стал называться «кандидатом». Вот каково происхождение этого слова, вошедшего во многие языки.

Римский писатель Плиний Старший описывает методику отбеливания: «Сперва одежда моется мелом, добываемым в Сардинии, затем окуривается серой». Относительно использования мела — тут древние просчитались такой способ вряд ли может придать ткани белизну. А вот сернистые соединения отчасти разрушали естественные пигменты хлопка, льна, шерсти, шелка. Подметили люди и другое: если, скажем, льняная ткань вылежится как следует под солнышком, под свежим ветром, то станет побелей. Казалось бы, все в порядке: хочешь отбелить ткань — расстилай ее на лугу или возле сельского дома. На картинах старых голландских мастеров мы видим такие «пейзажи с полотном».

Однако в XVII–XVIII веках, когда в небольшой по площади стране начали производить изрядно полотна, дело осложнилось. Население Голландии возрастало, и дошло до того, что из-за бесчисленных разворотов ткани не оставалось ни клочка свободной земли для хлебных полей и пастбищ… Выход был найден, когда в 1785 году известный ученый Клод Бертолле продемонстрировал сравнительно простой способ отделки полотна соединениями хлора. Они так же, как производные серы, разрушительно действуют на пигменты, придающие ткани желтоватый оттенок, к подобные соединения для той же цели поныне применяются в текстильной промышленности.

Ослепительно белая одежда всегда сочеталась с понятием о чистоте. Но случайно слово «белье» родственно обозначению белого цвета. Один из оригинальных методов отоолки возник еще в XVI веке. Автором этого радикального способа считается миссис Гильеи, супруга кучера английской королевы Елизаветы. У этого способа тотчас нашлось немало приверженцев, особенно среди простого народа. И вот указом 1596 года именем монарха воспрещалось отбеливать ткани таким образом. Суть этого распоряжения в том, что благодаря несложному средству отбелки не только придворные дамы, но и прислуга могла повсюду красоваться в белоснежных нарядах, кружевах.

Открытие миссис Гплъсн можно обозначить одним словом: синька. Слегка подсинивающий краситель, который добавляется при утирке, чтобы отбелить рубашку или простыню. Фокус заключается в том, что несколько желтоватый тон неотбеленной материис возникающим чуть синеватым взаимно «гасят» друг друга при нашем восприятии цвета. Таковы законы и оптики и физиологии зрения. Иначе говоря, в этом случае мы сталкиваемся не с химическим, а с оптическим отбеливателем. Такие отбеливатели сегодня применяют, в общем, более широко, нежели химические. Правда, на зрительное восприятие цвета они действуют не совсем так, как традиционная синька. Невидимые ультрафиолетовые лучи как бы «сдвигаются» по спектру в зону голубых, синих, фиолетовых. В результате опять-таки достигается тот же эффект — «съедается» начисто неприятная желтизна на белом фоне материи.

Для создания белизны, пусть иллюзорной, существуют десятки типов отбеливателей. А уж для всего многоцветного мира костюма несколько тысяч красителей. Поневоле задаешься вопросом: зачем так много? Или, возможно, как при рассмотрении химических волокон, различны лишь фирменные наименования одних и тех же соединений? Нет, причина в другом. Не говоря уже о множестве разных оттенков каждого цвета, хотя именно для этого возможен ограниченный набор цветовой гаммы красителей. И варьировать можно этим набором. Но более основательна другая причина: неодинаковая способность окрашивания тех или иных текстильных материалов. И где, как должна служить окрашенная ткань в костюме. Окрашивается ли спортивный костюм, или пряжа, или нити для тканей жакетов или галстуков — очевидно, нужен разный подход.

Вкратце: все зависит, во-первых, от того, что нужно красить, во-вторых, чем именно красить; и в-третьих, — как это осуществить. Перейдя на язык специалистов, сформулируем ту же мысль так: окраска текстиля определяется характером волокон, группой красителей, технологией красильного процесса. А говоря попросту: хорошо окрасить ткань непросто, куда сложней, чем, допустим, отбелить, хотя нередко перед тем, как красить, необходимо отбелить как следует.

Разумеется, не упустим и здесь повода заглянуть в историю. Вслед за рассказом о том, как отбеливали ткань древние римляне, Плиний сообщает: «В Египте применяют весьма примечательный способ окраски тканей. После отжима материала, имеющего белый цвет, его пропитывают, но не краской, а протравами, которые должны поглотить краску. После этого протравленная ткань, все еще не изменяя своего первоначального вида, погружается, в котел с кипящей краской, и тут же вынимается полностью окрашенной. Интересно, что хотя краска в котле одного цвета, ткань, когда ее вынимают, отливает различными цветами, в зависимости от тех протрав, которыми она обработана. Краски эти не линяют…»

Можно лишь удивляться тому, как древние дошли опытным путем до столь хитроумного и тонкого способа окраски тканей. Прежде всего следовало добыть подходящие для этой цели красители. Ведь те, которыми пользовались тогдашние художники или гончары, впрямую для окраски тканей не годились. Ни охра сама по себе, пи сурик, ни сажа. В самом деле, попробуйте нарисовать что-либо цветными карандашами или акварельными красками на куске белой ткани — после первой же стирки или дождя все слиняет.

Минеральные вещества кое-как могут окрасить ткань посредством протрав, но гораздо лучше с этим справляются красР1тели органические. А где их взять? Опять же — ¦ поискать в природе подходящие «дары живой земли». Такие, чтобы окрашивали ткани в основные яркие цвета — красный, синий, желтый. Упорный поиск вознаграждался: находились растения, живые существа, дающие желанную краску. Скажем, отличный желтый краситель получается из полевых цветов, именуемых в античные времена «крокус», позднее в славянских языках — «кроки». Древнегреческий драматург V века до нашей эры Эсхил в трагедии «Персы» представляет хор, вызывай, щий мертвого царя Дария из преисподней: «Старый властелин, выйди к нам в своей царской шафрановой одежде!..» Почему же именно царские одежды — шафрановые, желтые? Видимо, не у каждого могли быть таковые?..

Несомненно, не у каждого: подсчитано, что для получения килограмма пигмента требуется обработать около 50 тысяч растений. Неудивительно, что в древности далеко не всякий мог позволить себе роскошь — облачиться в шафрановые одежды. Кстати, и поныне в Испании, в провинции Ламанче, откуда родом знаменитый Дон-Кихот, крестьяне собирают шафран, то есть крохотные пестики цветов, которые цветут считанные часы… Мешочек сушеного шафрана у ламанчского крестьянина — драгоценный запас на свадьбу или на черный день. Правда, нынешнее назначение шафрана иное — он идет на нужды пищевой, парфюмерной промышленности.

Но неужели большинство наших предков не носило одежду желтых тонов вследствие дефицита дорогостоящего шафрана? Как показали археологические раскопки, на Руси в XII веке в качестве натурального красителя использовался сок ольхи. И кора дуба — не только для выделки кожи, но и для окраски тканей. В зависимости от протравы, вариантов технологии мог получиться широкий диапазон оттенков — от песочного до темно-коричневого. Разноцветье одежды достигалось с помощью отвара листьев березы, корней барбариса, еловых шишек или толокнянки. Но и среди «даров живой земли» исстари одни красители считались заурядными, а другие, как шафран, — первоклассными. Но, как это нередко бывает, исключительное по достоинствам сочеталось, увы, с мизерными количествами…

В античном мире самой замечательной и драгоценной краской считали пурпур. В нашем представлении пурпур — это нечто темно-красное. Между тем в древности под пурпуром понималась широкая гамма оттенков — от бледно-розового до темно-фиолетового. При этом был и настоящий «императорский» пурпур, тот самый, которым окрашивали тоги цезарей. Еще такой пурпур называли «тирским», потому' что возле этого славного и многострадального средиземноморского города добывали в море раковины моллюска багрянки. Из десяти тысяч раковин получался всего один грамм красителя…

И пурпур был не единственным источником красной краски для тканей. В свое время половину дани Риму Испания отдавала «натурой» — кермесом, содержащим красный пигмент. «Кермес» — арабское слово, так называлось крохотное насекомое — дубовый червец. Кермес, как и пурпур, добывался в сравнительно небольших количествах, и его едва хватало, чтобы окрашивать наряды господ. Но вот после открытия Америки завоеватели-испанцы обнаружили заокеанского родственника дубового червеца. Предпочитал он обитать не на дубе, а на кактусе, причем одного вида — попала. Несмотря на то, что в Новом Свете начали разводить плантации этого кактуса и грамм красителя получался всего из полутораста насекомых, и этого красителя все равно не хватало.

Неплохим источником красной краски для тканей было еще и растение, которое можно разводить в умеренном климате. Для Европы, впрочем, это пришелец, подобно шелковице. На своей восточной родине растение это называлось «ализари». В странах Европы его перекрестили на «крапп» или «марену красильную». Марене отдавали плодородные земли, в том числе у нас в Крыму, в Закавказье. В то же время из-за океана начали прибывать в Старый Свет корабли, груженные кампешем — «красильным деревом». В наше время за ним закрепилось название «красное дерево», и оно используется исключительно столярами-краснодеревщиками.

Встарь в народе эту заморскую диковинку прозвали еще и «кровавым деревом». В поэме Н. Некрасова «Кому на Руси жить хорошо» бабы с ужасом говорят о тканях, очевидно, окрашенных соком кампеша, что они «собачьей кровью крашены…». Может быть, подоплека негативного отношения к этому красителю отчасти кроется в его двойственности. Ведь в зависимости от способа крашения ткань можно было окрасить как в красный, так и в синий цвет. Отсюда еще одно наименование кампеша — «синий сандал».

Синий… Забегая вперед, отметим, что это, может быть, самый распространенный цвет в костюме многих народов всей планеты. Опять-таки во всех оттенках: от светло-голубого до темно-синего, близкого к темно-зеленому. Все текстильные материалы из натуральных волокон легко окрашивались в синие тона соком весьма распространенного в миро растения. В Западной Европе оно зовется «вайда», в Польше — «фабровник», в России его прозвали «синиль», на Украине — «синичник». Конечно, ухоженные посевы этого растения приносили больше краски, чем дикорастущие. Но и собирать вайду на лугах и полянах было несложно. Однако несколько жалким считалось это растение — дитя Севера, в сравнении с поистине «королевской» синей краской, добываемой в «стране чудес» — Индии! И потому известной во всем мире под именем индиго.

ВСЛЕД ЗА ИНДИГО

Оно богаче вайды пигментом в 50 раз. А главное — дает при окрашивании глубокий яркий цвет. К тому же прочную окраску, неподвластную атакам времени, дождей, солнца. Недавно в Парагвае нашли ткань, окрашенную индиго полтора века назад, а как будто вчера. И после стирки остается неизменной — такова особенность этой чудесной краски. Подобно шелку, сотворить который из праха земного мечтали еще алхимики, индиго стимулировало прорыв к новой органической химии XX века. История эта весьма поучительна.

Но сперва о давнем знакомстве европейцев с замечательной краской. О ней античные авторы имели столь же смутное представление, как о хлопке или шелке. Сообщалось, к примеру, что индиго извлекается из рыбы алу-зеы. В общем-то мифического существа, вобравшего в себя все цвета моря и выходящего из его глубин раз в 70 лет. Оттого-то индиго так редко и драгоценно. Римский писатель I века до н. э. Витрувий жалуется, что индиго не хватает даже живописцам, не то что красильщикам тканей.

В средние века оживляется торговля, налаживаются морские и сухопутные пути караванов судов или верблюдов, везущих товары во все концы света. И на европейский рынок индиго поступает в значительном количестве, хотя цена его довольно высока. Тем не менее его предпочитают менее качественной вайде. И, защищая интересы местного «немецкого индиго», власти в Германии в 1777 году издают указ, объявляющий импортное индиго «дьявольской краской». С церковных амвонов провозглашается, что каждый пользующийся этим «соблазном сатаны» будет осужден на том свете гореть в геенне огненной. Люди благочестивые и суеверные на всякий случаи „довольствуются врйдоп…"

Ясно, что при таком положении вещей индиго сделалось источником бешеной наживы и конкуренции, алхимических вожделений и афер. Знаменитый авантюрист XVIII века граф Сен-Жермен демонстрировал французскому королю «секреты превосходных красок французских тканей», которые якобы добыты посредством пресловутого «философского камня…». Но недалеко уже было время «философского камня» новой эпохи, подлинной науки, в частности, химии, физики, раскрывающих тайны строения материи. В 1869 году был синтезирован первый краситель, способный окрашивать ткани не хуже природного. Его называли по созвучию с «ализари» — ализарином. За этим последовало рождение других рукотворных красителей.

Наконец, после 15 лет упорнейших поисков известный немецкий ученый Адольф Байер получил, синтезировал индиго. Сотворенное не природой, а в лаборатории. Годы ушли на расшифровку формулы этого соединения и годы на его синтез. Арсенал современных методов исследования позволил бы квалифицированному химику-органику решить такую задачу не за 15 лет, а чуть ли не за 15 дней. Да, нынче каждый школьник легко доказывает теорему Пифагора и выпаливает формулу воды, но отдадим должное первооткрывателям — им надо было начинать все сначала. А создателю искусственного индиго пришлось столкнуться с происками магнатов-монополистов доходного дела — поставок индиго из земель колониальной империи.

Подкупленные «эксперты» опубликовали следующий документ: «Бесчисленные запросы относительно «индиго», поступающие ежедневно, заставляют нас довести до всеобщего сведения, что представленное вещество является не чем иным, как одной из очищенных форм природного индиго и не имеет с искусственным индиго ничего общего». К этому «документу» многие отнеслись с большим доверием, чем к открытию Байера. В конце прошлого века людям действительно трудно было представить, что химия может всерьез, на равных, конкурировать с живой природой. Красители, пожалуй, первыми доказали необычайные возможности науки и техники в этом направлении.

Радикальные изменения претерпела и технология крашения. Если мы описывали деревянные столбы для ткачества у африканского племени хауса, то на таком же уровне было, очевидно, и крашение тканей у этих людей. В земле вырывалась огромная яма, дно и стенки которой обмазывались водонепроницаемыми глиняными смесями. Эту яму заполняли водой, разводили индиго и добавляли в раствор золу некоторых растений. Выдерживали ткань 10 суток — и вытаскивали окрашенной. Но в прошлом веке в Европе и тем более в России технология окраски тканей в принципе недалеко ушла от описанной. Красили в ямах, чанах, бочках.

Вспоминаются строки из повести Максима Горького «Детство»: «Меня очень занимало, как ловко взрослые изменяют цвета. материи: берут желтую, мочат ее в черной воде, и материя делается густо-синей — «кубовой»; полощут серое в рыжей воде, и оно становится красноватым — «бордо». Просто, а — непонятно». Тогда было непонятно не только подростку из Нижнего Новгорода, но, должно быть, ни один ученый не представлял себе достаточно ясно физико-химической сущности процесса окрашивания текстильного волокна. Сегодня вся эта премудрость подробно излагается в вузовских учебниках. Правда, чтобы разобраться как следует во всем этом, надо изучать современную физику' и химию, физическую химию и химическую физику.

Как текстильное волокно приобретает определенный ' цвет? Попробуем и мы вникнуть в этот процесс. Наверное, это получается вследствие того, что с волокном связываются молекулы красителя. А в этих молекулах определенные группы атомов «отвечают» за цвет. Упрощенно говоря, эти группы молекул, поглощая лучи с какой-либо длиной волны, оставляют нашему зрительному восприятию лучи, вызывающие ощущение того или иного цвета. Это суть явления в самых общих чертах. И многое зависит от того, какой краситель применяется, как он применяется, как связывается с волокном.

Скажем, сочные, яркие тона дают представители отрядов «кубовых» красителей, к числу которых принадлежит и индиго. С этими красителями, как отмечал еще Плиний и удивленно замечал мальчик Алеша Пешков, в ходе крашения происходят странные метаморфозы. Теперь мы можем разъяснить, в чем тут дело. Красители эти нерастворимы в воде. С одной стороны, это хорошо — при стирке или линьке молекулы их не вымываются из текстильных волокон, увлекаемые водой. Но, с другой стороны, как же развести краситель — ведь сухим не покрасишь ткань? Оказывается, растворимы в воде соли этих красителей. Вот почему необходима упоминаемая Плинием «протрава» или зола трав у красильщиков африканского племени хауса…

По прочности сцепления с волокном лидируют также азокрасители. Они вообще, можно сказать, рождаются лишь в ходе окраски, связываясь намертво со структурой волокнистого материала ткани. Но, конечно, проще и удобней вести окраску, когда краситель образует водный раствор и материя пропитывается им насквозь. Однако как в этом случае обеспечивается прочность связи молекул прямых красителей, то есть напрямую идущих к текстильным нитям, — с этими нитями, с волокном? Тут действуют силы адсорбции. Правда, если бы полагаться только на те силы, которые притягивают молекулы из раствора — к поверхности волокна, то наступило бы разочарование. При первой стирке, в дождь значительная часть молекул красителя «дезертировала» бы из структуры текстиля, делая его обесцвеченным, линялым. Чтобы этого не произошло, на выручку идут специальные добавки, которые увеличивают так называемое сродство красителя к материи, иными словами, прочность привязки красящих молекул.

Теперь нам понятней, отчего сейчас используется такое множество разновидностей красителей. Ведь каждый вид тканей «предпочитает» свои. Да и с окраской, скажем, химических волокон поначалу вышла заминка. Отчасти потому их не сразу стали применять как одежный материал. Пришлось химикам обратиться к новым видам соединений, способных окрашивать новые полимерные волокна. Сравнительно недавно, во второй половине XX века, появился отряд дисперсных красителей. Молекулы их относительно невелики по размерам и способны потому пробиваться в плотную структуру синтетики.

Успехи химии сегодня таковы, что мы можем окрасить любой текстильный материал в любой цвет. Притом довольно быстро. Вспомним, что в старину ткань окрашивали если не в течение многих суток, то^ по меньшей мере часов. Современная техника значительно ускорила этот процесс. Тут действуют такие факторы, как хорошо подготовленный красильный раствор, и достаточно высокие температуры, и движение ткани в красящей среде. Новинка: крашение в вакууме, что резко повышает активность поглощения молекул красителя волокном. Ну и понятно, строгий контроль технологических режимов, нарушения которых в конечном счете мы ощущаем как потребители.

А ведь каждый краситель, полученный с химического завода, сдает экзамены на образце окрашиваемой ткани. Образец этот стирается различными моющими средствами и выглаживается горячим утюгом, и трется сухой щеткой, и подолгу «загорает» на ярком солнечном свету… По всем этим показателям красителю выставляются оценки: пятерки, четверки, тройки. Так оцениваются: яркость, сочность, глубина цвета. Бывает, что краситель вообще не тянет больше чем на четверку. Поэтому химики продолжают синтезировать новые соединения, искать среди них красители, которые превзошли бы существующие. И зачастую этот путь ведет к успеху. К концу XX века синтетические красители практически вытеснили натуральные из мира костюма. Однако процесс их обновления продолжается. Так же, как совершенствование форм крашения текстильных материалов.

Окраска ткани, о которой шла речь, далеко не исчерпывает возможностей придания материалу того вида, расцветки, фактуры, которые предложены, заданы художником, модельером. Отделочные цехи текстильных производств по-разному доводят материал до желаемого вида.

НА ВЗГЛЯД, НА ОЩУПЬ, СО ВСЕХ СТОРОН

Как задается элементам костюма расцветка, блеск, бархатистость, ворсистость? Все это может быть задано той или иной технологией выделки материала одежды.

Как, к примеру, получается бархат, панбархат, плюш, вельвет, искусственный мех, наконец? Приглядимся к подобному материалу через увеличительное стекло. Заметим ворсинки, ниточки, торчащие перпендикулярно к поверхности. Откуда они взялись? Из переплетенных нитей. А как? Допустим, нужно получить ткань с начесом. Предназначенный для этого отрез ткани поступает на специальную машину. Острые иголочки-зубчики кардоленты вырывают, вытаскивают отдельные волоконца из нити. Результате этого ткань делается взъерошенной, ворсистой. Также и трикотаж.

Этот метод, известный еще в прошлом веке, в середине нынешнего стали применять для выработки искусственного меха. Новые синтетические волокна, способы их разнообразной окраски, оригинальное оборудование позволили получать «тигровую шкуру» либо «каракуль» — с виду не отличишь от подлинных. Пучки нитей заданных расцветок и фактуры связываются накрепко — не с кожей, а с тканевой основой. Художник наметит, а технолог воплотит: заиграет «леопардовое манто» или смушки «сизые с морозом»… Иллюзия заимствованной у природы красоты налицо.

По-другому получается искусственная замша — естественной, из кожи оленя, тоже на всех не напасешься. Итак, в закрытой камере мельчайшие ворсинки, витающие в воздухе, под действием опзктрического поля оседают, Как зимний снежок, на клейкую поверхность и закрепляются. А вот «матовость» тканевой поверхности можно «заказать» валкам отделочных машин, каландров на текстильных предприятиях. Валки эти должны с этой целью вращаться с одинаковой скоростью. Если же они вращаются с разной скоростью, то поверхность материала как бы слегка «зеркалится»: лучше отражает падающие на нее лучи. Получается блестящая поверхность. На валки каландра, называемого «серебряным», нанесено множество линий. После прокатки на нем ткани сообщается особый шелковистый блеск.

Внешний вид текстильного материала определяется сочетанием цвета отдельных волокон и их взаимного расположения. Разнообразие тут потенциально необозримо. Специалисты насчитывают только оттенков цветов тканей более двух с половиной тысяч. Если материал окрашен монотонно, то возможно 2500 вариантов. Но когда волокна различного происхождения, то уже возникают дополнительные варианты. И такой эффект используется колористами. «Игра цветов» многолика. Даже в зависимости от того, какова поверхность тр; ани, — мы видим ее, как говорится, в «ином цвете». Каждая нить, если поглощает падающие на нее лучи, видится матовой; если отражает — блестящей. Натуральную шелковинку теперь можно заставить «играть блеском» так, как задумано.

Опять же, такой оптический феномен, в общем, не нов, и знали его и умело вызывали уже древние. Упоминаемый уже нами историк искусства Винкельман замечает в этой связи: «На одеждах, изображаемых на многих картинах древности, встречается особенный вид изменчивого цвета, а именно: красный изменяется в фиолетовый или небесно-голубой; или же красный цвет в тени становится зеленым на свету, или фиолетовый в тени — желтым на освещенной поверхности. Эти оттенки свидетельствуют о шелковистых тканях, где основные и поперечные нитки красились отдельно в различные цвета». Муаровые ткани в ходу и в наши дни. Впрочем, XX век показал, что он горазд и не на такие «чудеса». В Японии, например, выпускается ткань — «хамелеон», меняющая свою окраску в зависимости от температуры или влажности окружающей среды.

Мы уже рассказывали об одном способе создания узора, рисунка на ткани — посредством переплетения нитей разных цветов. Это не единственный способ расцвечивания текстиля, и даже нельзя сказать, что главный. Не только сегодня, но и в былые времена. Издавна, например, была известна «набойка». В самом примитивном варианте: накладывается доска с прорезями, «трафарет». Допустим, по нему проходятся синей краской, и на ткани остается рисунок синего цвета на основном фоне. Затем так же по трафарету, но уже с другими прорезями кисть размазывает желтую краску. Рядом с синими «цветочками» возникают желтые, а на местах совпадения синей и желтой красок вырисовываются зеленые «листья». Таким образом окрашивали ткани китайцы еще в III тысячелетии до нашей эры.

Греческие купцы охотно скупали набивные ткани с Востока, из Индии. Там метод набойки уже был более совершенен: задолго до изобретения книгопечатания применялись разные доски. С их помощью рисунок «отпечатывался» на ткани, подобно тому, как печатает типографское клише. В Европе ремесло набойщика возродилось в Италии в эпоху Возрождения. Итальянский художник Ченнино Ченнини. работавший в XV–XVI веках, в «Трактате о живописи» дает рекомендации относительно набойки тканей. Он советует брать доску из твердых древесных пород величиной с кирпич и вырезать на ней рисунок «на глубину толстой веревки». После того как вырезаны узор, листья или контуры животного, надо сложить несколь-Дощечек, чтобы они «хорошо подходили одна к другой в целом создавали полный и связный рисунок».

Издавна, кроме того, применялся и метод печати с «резервом», с предварительно зачищенными местами на ткани. Только эти места после этого окрашивались. Остальная поверхность покрывалась, например, в Японии рисовой кашицей. По окончании окраски ткань отдавали в стирку, и «резерв» смывался. Оставались цветные «поля», или, если угодно, белый рисунок на окрашенном фоне. В России, на Украине тот же метод трансформировался в так называемую «синюю набойку». «Резервом» служила смесь воска с глиной. Перед окраской ткань обрызгивали веником, смоченным в таком «резерве» — вапе. А порой расстилали ткань во дворе и пускали погулять по ней курицу, лапы которой обмакивали в клейкую массу из той же вапы. После стирки получалась синяя материя с белыми «куриными лапками»…

И сама ткань, полученная способом набойки, называлась так же. В словаре Даля сказано: «Набойка — самый грубый ситец, по коему узор набит в одну краску; набойка бывает и холщовая». Что поделаешь — с такой примитивной технологией, орудиями труда приходилось выделывать то, что погрубей, попроще, подешевле. Но отсюда не следует, что мастера, искусники вообще не умели делать вещи замечательные тем же простым способом. Другое дело — подобные изделия предназначались обычно лишь для богачей. Да и в наше время славятся умельцы гтародных промыслов, такие, например, как мастерицы набойки с острова Ява. Их произведения украшают многие музеи мира.

А вот как делаются экзотические батиковые ткани. После тщательной предварительной обработки ткани мастерица наносит на нее воск, поливая им из чайника. Струйка, вытекающая из длинного узкого носика, образует рисунок, своеобразный негатив. А потом краска пропитывает все нити, кроме защищенных воском. Воск тает, когда ткань опускают в кипяток, и на желтом фоне остается узор. Не один век процветает искусство бати-кования. Подобраны наиболее подходящие для этой технологии природные материалы: отвар коры дерева тего-ранг, краска из дерева менгкулу, сок лимона и специальный легкотекучий воск мелких черных пчел…

Далеко ли мы нынче ушли вперед в области окраски тканей? В какой-то степени принципы сохранились. Но один из методов все же больше заимствовал от технологии мультипликата. Все начинается с изготовления шаблонов. Рисунок наносится на сетку путем фотографирования.

Каждый шаблон — для определенного цвета. Теперь представьте себе рулон ткани, расстеленный на длинном столе. Поверх этой ленты на рельсах ходит каретка-рама, обтянутая мягкой сеткой. На сетке — краска. Допустим, желтая. Остановилась каретка, прошелся валик по сетке, нанес краску на часть ткани, «зацвела» она желтыми цветочками. Затем соседний участок, следующий…

Цветут желтые цветы по всему полю-рулону. Очередной проход рамы — с зеленой краской, и сквозь незакрытые отверстия сетки отпечатываются зеленые листья… Получается нарядно, и краска держится стойко. Но производительность этого метода в таком варианте все же невысока, хотя фотофильмпечать, как ее называют, занимает определенное место в расцветке выпускаемых тканей.

Пожалуй, самые прогрессивные способы нанесения рисунка на ткань были предложены в Англии более двух веков тому назад. И тогда же начал действовать печатный станок с медными валами. Рисунок, выгравированный на поверхности таких валов, отпечатывался захватываемой краской на рулоне ткани. А что представляет собой сегодня такого рода печатная машина для ткани? Ротационная, что значит «вращающаяся вокруг оси». Крутятся стальные валы с нанесенными на них узорами. Проходит рулон ткани через вал, допустим, с тем же рисунком цветов. Захватывается желтая краска — остаются на белом рулоне желтые цветы. В общем, как при фотофильмпеча-ти, однако валы проворачивают рулоны ткани многократно скорее. И многоцветность достигается так: следующая проходка через валы зеленой краской, и наряду с желтыми цветами «вырастают зеленые листья».

Практикуется, между прочим, и такой оригинальный вариант подобной окраски тканей. Заранее неизвестно, каков будет узор, верней, абстрактно-радужное переплетение полос-лент всевозможных оттенков. Это происходит, когда между валками по ходу бегущей ткани впрыскиваются через трубочки сжатым воздухом различные красители. Соотношение их меняется наудачу, случайно, непрерывно. Каждую секунду сходит с машины по-разному окрашенный метр ткани. Впрочем, не меньше скорость и при обычном крашении на ротационных машинах. Быстрей, чем мчится велосипедист. Но уже не за горами установка машин нового поколения; скорость рулона окрашенной ткани будет поистине «курьерская» — около ста двадцати километров в час.

Можно, конечно, как говорилось выше, пустить сочетание красок на ткани «на самотек» — в буквальном и переносном смысле. Но, как правило, рисунок создается художниками. Другое дело — техника, в том числе электроника — помогает воплотить этот рисунок на ткани. Вообще, как установлено теоретически и практически, даже самые тонкие цветные репродукции картин могут быть напечатаны посредством наложения одна на другую сочетания трех-четырех тонов красок. Сложней задача: каким образом подобрать оптимальное сочетание тонов для заданной расцветки? В Болгарии разработанное там электронное устройство «Круц-1» позволяет создавать сочетание шести цветов в 1000 комбинациях. Это помогает разрабатывать, кроме подбора основных цветов, модель выразительного рисунка для различных видов тканей.

Древняя набойка также трансформировалась в «фотографическую набивку». Перенос изображения с цветной фотографии на тонкую пленку производится с помощью устройства, в какой-то степени сходного с тем, что обслуживает экран цветного телевизора. Но в отличие от при-арачного экранного изображения тончайшая расцвеченная яленка ложится на поверхность ткани, сливается с ней, закрепляется навсегда. Кстати, наносится такая пленка также на ротационной машине. Никогда прежде не представлялось возможности так разнообразно окрашивать, отделывать любые материалы для нашего костюма. И в наш век речь идет уже не о технических возможностях расцветить мир костюма. А почему этот разноцветный мир именно таков в наш век — об этом разговор впереди…

УДЕРЖАТЬ МОЖНО ПО-РАЗНОМУ

На чем держится костюм? Какой-то детский вопрос. Прежде всего костюм как комплекс того, что изменяет наш облик, в данном случае необходимо расчленить на отдельные элементы. И тогда возникает серия простых ответов: скажем, обувь держится на ногах, так же и носки, а пояс — на талии, пиджак на плечах, кольцо на пальце, шляпа на голове, бусы на шее… Сведем все это к выводу: все части костюма приспособлены к тому, чтобы держаться на теле человека. Это кажется очевидным, но если хоть немного углубиться в родословную вещей… Начнем со столь заурядной части костюма, как рукава. Однако мы не видим отдельных рукавов — разве что но ходу пошива или вязания. Но в который раз перене-132

семся веков на двадцать с лишним назад. Античный театр. И зрители, и актеры, как мы знаем, облачены, по существу, в один кусок ткани, превращенный в хламиду, хитон, тогу. Рукава тут ни при чем. Но, готовясь к представлению, актеры пристегивали рукава так, чтобы зрителю сразу стало ясно: на сцене изображаются персы или мидяне. Возможно, такое зрелище навело кое-кого из зрителей на мысль: а не попробовать ли и нам обзавестись рукавами?

Как бы то ни было, античный костюм постепенно стал дополняться рукавами. Выглядело это примерно так: на нижней тунике с цветными рукавами была верхняя безрукавная. Поначалу рукава и впрямь были отдельными частями одежды и скреплялись с туникой как попало — застежками или, как говорится, «на живую нитку». Но вот уже в далматике, сменившей тунику, рукава не только обязательны, но они украшаются наручами. Последние сделаны из парчи, украшены золотым шитьем, жемчугами — понятно, у привилегированного сословия. В той же далматике рукава делались вдвое длиннее, чем нужно, и благодаря наручам собирались в гармошку, особенно густую у локтя.

Таким образом, и рукава уже вышли за рамки чисто утилитарные. У парфян знатного происхождения рукава делались такими длинными, что волочились по земле. Взглянув на такого господина, можно сразу понять, что это не земледелец, не ремесленник. В разные эпохи у разных народов были весьма своеобразные модификации рукавов. Например, в японской национальной одежде — кимоно — в широких рукавах образуется порой нечто вроде карманов. Упоминаемый уже Олеарий в заметках о москвичах XVII века пишет, в частности: «Рукава у них почти такой же длины, как и кафтаны… идя, они дают рукавам свисать ниже рук. Некоторые рабы и легкомысленные сорванцы носят в таких рукавах камни и кистени, что нелегко заметить…»

Не исключено, что кое-кто и впрямь прятал в таких рукавах орудия нападения или самозащиты. По-иному пышными были рукава высшей знати в те времена. Например, в однг" из документов того времени точно указывается ширина рукавов летника царицы Евдокии Лукиничны. Шестьдесят вершков, то есть около 70 сантиметров. Такие рукава, расшитые золотом и опять-таки унизанные жемчугом, делались причудливых форм — «булава», «баранья нога», «окорок». Подобные рукава даже именовались особо — «накапки». А широкие рукава праздничной крестьянской одежды также носили специальное наименование — «брынди». Старинное русское слово «брын-ди» было синонимом лодыря, того, кто предпочитает работать «спустя рукава». Это выражение восходит к давно ушедшим годам, но и мы говорим, что работать нужно «засучив рукава»…

На руках держатся и перчатки. Для чего они нужны? Тут тоже вроде бы двух мнений быть не может: для того, чтобы не мерзли кисти рук. Но и в этом случае не следует торопиться с выводами, пока не познакомишься с отдельными эпизодами биографии перчаток. Начнем с того, что родились они на юге, в таком климате, где зимой руки никогда не мерзнут. Зачем же в таком случае понадобились перчатки? Один из героев гомеровской «Одиссеи», Лаэрт, трудится в саду, надев на руки перчатки. Наверное, для того, чтобы не исколоться репейником, не ужалиться крапивой. Но, кроме того, в античную эпоху перчатки, верней, своего рода напальчники, надевались перед тем, как сесть за пиршество. Почему? Да ведь горячие кушанья брали не вилкой и не ложкой, а прямо пальцами.

На торжествах в Древнем Египте фараон и его приближенные наряду с прочими пышными облачениями неизменно надевали перчатки, менаду прочим, получаемые в дар от покоренных народов. Перчатки эти подчеркивали, что холеные руки фараона и знати не должны огрубляться зноем и ветром. На Руси цари и бояре тоже носили «перчатые рукавицы» в отличие от немудреных варежек простонародья. В Европе в XIII веке перчатки сделались необходимой принадлежностью дамского туалета. Их научились изготавливать точно по форме руки, стали отделывать вышивкой, украшать драгоценностями. Когда в XVIII веке в моду вошли костюмы с короткими рукавами, перчатки стали доходить чуть не до локтей. Золотая бахрома, вензеля, кружева — все это превращало перчатки в очень дорогие безделушки. Недаром их редко надевали на руки, а крепко держали в руках, поигрывая ими.

Конечно, перчатки далеко не всегда были и остаются безделицей. Рукавицы, варежки в морозы необходимы. Впрочем, в наше время особые перчатки нужны и сталевару, и электрику, и хирургу. Но из литературы мы знаем, что в средние века перчатки приобрели символическое значение. В них еще больше, чем в рукавах, как бы воплощался символ человеческой руки. Говорим же мы: «протянуть руку помощи», «прибрать к рукам», «средней руки», «на руку», имея в виду не руку в буквальном смысле. И в рыцарском общении поднять уроненную перчатку означало принять вызов.

Еще одна часть костюма, которая давно уже утратила свою «самостоятельность», — воротник. А ведь в былые времена воротники были важнейшей частью костюма. Происхождение их — от не менее значительных в древности ожерелий, также выродившихся в декоративные украшения. Но в Древнем Египте ожерелье — символ Ра, бога Солнца. Иероглиф, обозначающий золото, по форме походил на воротник фараона и его приближенных. Неспроста именно воротник был наиболее украшенной частью одежды древнего египтянина. На нем располагались разноцветные фигурки, цветное стекло, жемчуг. Изукрашенные воротники считались почетнейшими дарами.

Проходит много веков, и как пишет Н. И. Костомаров: «На Руси XVIII века преимущественно обращали внимание на воротник рубахи, который выпускался из-под верхних одежд пальца на два и окружал затылок… Его делали особо от рубахи и пристегивали к ней, когда было нужно, — у богатых золотыми и серебряными, у бедных медными пуговицами… Такое ожерелье, кроме вышивки золотом и шелками, в виде разных узоров, унизывалось жемчугом… Иногда к зипунам, как и к рубахе, пристегивался шитый и разукрашенный жемчугом и каменьями отделанный воротник, называемый обнизью. Таких обни-зей хранилось много, и их пристегивали по мере надобности показаться наряднее или проще. Они были разной величины, большие и малые. Если обнизь употреблялась большая, то к рубахе вовсе не пристегивалось ожерелье, а если малая, то из-под нее виднелось ожерелье рубахи…»

Высокий стоячий воротник — козырь, и щеголи «ходили козырем». Столь же высокий да еще массивный воротник, украшенный изображениями святых, — барма, был у царей и священников самых высоких рангов. А в Европе первые воротники появились лишь после крестовых походов. Плоский край ворота рубашки, вошедший в моду в конце XV века, развился в пышные брыжи. повитые, как по своей форме: грушевидные, остроконечные, прорезные, сетчатые, клинчатые, половинчатые, же лобчатые. Случалось, пришивали вместо металлических пуговиц плетенные из канители и трунцала и хрустальные. Бедняки носили оловянные пуговицы таких же форм, как и богачи. Величина их была очень различна, иногда они были с куриное яйцо…»

В польском городе Иновроцлаве расположился целый музей пуговиц. Каких только уникумов там нет! Золотые пуговки на парадном камзоле герцога Орлеанского размещались так, что можно было прочесть претенциозный девиз титулованного господина: «Праведный путь». Мрачный король Генрих I, тезка пострадавшего во время рыцарского турнира, не в пример последнему погруженный в мысли о смертном часе своем, оставил после себя изготовленный по его распоряжению набор больших серебряных пуговиц в форме оскаленных черепов. В качестве пуговиц использовались также крохотные часики. Выдающиеся живописцы по заказам августейших особ превращали пуговицы в подлинные шедевры миниатюры. В середине XVIII века царица Екатерина заказала Михаилу Васильевичу Ломоносову изготовить разноцветные стеклянные пуговицы. Вскоре в Петербурге была открыта первая отечественная фабрика по выпуску цветного стекла, понятно, не только для пуговиц…

Музей пуговиц и сегодня может пополняться все новыми экспонатами. По сути, они не очень отличаются от образцов прошлых лет и веков. Разве что появились пу говицы из двух половинок, что застегиваются, смыкаясь посредством магнитного или механического замка. Впрочем, в конце прошлого века у пуговицы как у скрепляю-щей. одежду детали появился серьезный конкурент. В 1895 году некий изобретатель взял патент на застеж-ку-«молнию». Правда, от идеи до технического воплощения и массового распространения прошло два-три десятка лет. В ряде случаев «молния» гораздо удобнее ряда пуговиц.

Но и у «молнии» возник достойный соперник. Пару десятков лет назад швейцарец Жорж де Мостроль всерьез заинтересовался секретом необычайной цепкости репейника. Восемь лет ушло на то, чтобы перенять замечательный «патент природы». Лента-репейник с фирменным названием «велькро» еще быстрее и проще «молнии» в обращении. Ныне она входит в обиход и используется даже для облачения космонавтов.

ВОКРУГ ПОЯСА

Сегодня пояс в любом костюме скорее декоративная деталь. Без н-зе зачастую можно легко обойтись, но пояс выступает дов\льно заметно то на мужских брюках, которые и так хорошо держатся на талии, то пришивается сзади к пальто, преобразившись в куцый хлястик, то гармонирует с платьем… Но когда человек начал одеваться, пояс был одним из первых элементов его костюма. Почему? А на чем, скажите, могла держаться та сравнительно примитивная одежда вроде звериной шкуры или куска ткани? На шее, на плечах, на ногах и на талии — на поясе. Специалисты и сегодня относят, например, брюки и юбки к категории «поясной одежды».

К поясу — кожаному, веревочному, матерчатому прикреплялась набедренная повязка, передник — основная часть одежды первобытных племен, обитавших в жарких краях. И оружие нередко подвязывалось к поясу. Недаром у Гомера в «Илиаде» «подпоясаться» — значит вооружиться, собраться в поход. Снаряжая на битву друга, «Гектор, слово окончивши, меч подает среброгвоздый вместе с ножнами его и крепким ремнем перевязанный сын Телемака вручает блестящий пурпурный пояс».

В отечественных музеях сохраняют древнерусские военные пояса — запон, навязь. А что на них навязывалось, крепилось? Меч, колчан со стрелами, нож. А в эпоху появления огнестрельного оружия на поясах держались пистолеты, пороховница, огниво и трут. И наверное, недаром пояс издавна считался символом мужества. Например, волшебный «пояс силы» делал скандинавского бога Тора необычайно могущественным. Непременной принадлежностью монгола-скотовода был пояс «бус». «Бу-стой» — по-монгольски один из синонимов мужчины, в отличие от «бус-гуй» — «беспоясной» женщины. В некоторых арабских странах можно и не спрашивать у подростка, достиг ли он совершеннолетия, — достаточно взглянуть, подпоясан ли он. Если на нем пояс из верблюжьей шерсти, значит, владельцу минуло пятнадцать лет, он уже взрослый человек, отвечающий за свои поступки.

Символ силы, мужества, зрелости — для кого, собственно, это предназначено? Вероятно, для окружающих, соплеменников, людей, чье суждение было не безразлично владельцу костюма, снабженного поясом. Подтверждают эту мысль примеры из быта разных народностей. У эскимосов сватовство начиналось с того, что жених дарил невесте пояс, инкрустированный охотничьими трофеями — резцами моржей, белых медведей. Этот подарок ясно говорил о том, что с таким мужем будущая жена станет жить в достатке, припеваючи…

Символическое и функциональное значения пояса пересекались в былые времена. На поясе держалась, как мы уже говорили о доспехах, часть необходимого «движимого имущества». Орудия своего ремесла носили за поясом цирюльники, писцы, лекари. Да мало ли что можно было «заткнуть за пояс»?! Путники навешивали на пояс флягу с питьем, нож, те же огниво и трут. А в пояс нередко зашивали ценности — так сохраннее. Проходили века, и вот что сообщает писатель XX века Сер-геев-Ценский о своем герое, жившем, по представлению автора, примерно в конце прошлого века: «Широкий вязаный пояс его имел два кармана — для мелочи и для часов».

Пояс с карманами? Это ли диво: карманы вообще обязаны своим возникновением поясу, именно ему. Поначалу это были мешочки, которые прикреплялись к поясу. Так делали нищие, что привязывали свою суму для подаяний, калиту, к веревке на талии. И знатныегоспода, и дамы, хранящие в подобных мешочках-карманах кошельки, ключи и тому подобное. А начиная с XIV века такие карманы начинают пришивать прямо к платью…

Но пояса оставались весьма важной частью костюма: они соответствовали положению человека в обществе. Например, словацкий юноша в прошлом, как бы он ни был беден, отказывая себе в чем угодно, приобретал на ярмарке дорогой, вязаный, украшенный блестящими пластинками пояс. Без этого нечего было и мечтать о внимании со стороны девушки. Этот внешний признак создавал иллюзию восхождения по социальной лестнице. Еще во времена Древней Руси новгородских богатых купцов прозвали «золотые пояса». И в XVI–XVII веках пояса богачей делались из самых дорогих материй, усыпались драгоценностями.

Украинские казаки покупали широкие восточные пояса, на которых бывали вышиты целые композиции. Ценились такие пояса в 500 дукатов — на эту сумму можно  было накупить и лошадей, и оружие! но, видимо, важней было щегольнуть роскошной обновкой. Герой поэмы Тараса Шевченко «Наймичка» Марко из долгих странствий привозит домой не что иное, как большой пояс. В разных вариантах дошел до наших дней такой бродячий сюжет исторического анекдота. Однажды властитель какого-то средневекового государства спросил у заезжего трубадура:

— Сколько я, по-твоему, стою?

— Три тысячи золотых, — отвечал тот.

— Но ведь три тысячи, — возмутился правитель, — это только цена вот этого моего пояса!

— Совершенно верно, поэтому я назвал такую цену… Можно добавить, что в других вариантах анекдота похожий диалог ведут Ходжа Насреддин и Тамерлан; или какой-то торговый гость простодушно оценивал английского короля…

Еще век назад в Азербайджане пояс, сплошь покрытый золотыми монетами, считался семейной реликвией, переходил из рода в род. А в описанной в 1328 году духовной грамоте Ивана Калиты пояс занимает одно из главных мест при перечислении царских сокровищ: «А из золота дан сыну своему Ивану (Красному): чеп золоты (золотую цепь), пояс большой с жемчугом, с каменьем, пояс золотой с капторгами (то есть застежками), пояс сердоличен золотом окован». Кстати, тот самый пояс, что достался Ивану Красному, сыграл свою роль в отечественной истории.

От Ивана Красного упомянутый пояс достался его сыну Дмитрию, тому самому, что известен нам как Дмитрий Донской. Достался как родительское благословение — «пояс великий золот с каменьем, с жемчуги, что мя благословил отец мой князь Василий». На пояс этот зарились многие, и, улучив момент на каком-то многолюдном и шумном празднике, уникальный пояс подменили. Подсунули похожий, но гораздо менее ценный. Настоящий же потихоньку присвоил себе тысяцкий Вельямов. От Вельямовых пояс перешел как приданое невесте в род князя Владимира Андреевича. Перешел по уговору, брачному договору; и по тогдашним обычаям торжественное вручение приданого происходило прямо на свадьбе. Получай, жених, Василий Косой, пояс-загляденье и знай наших!

Однако вышло не совсем гладко: этот подарок привлек внимание присутствующей на свадьбе княгини Софьи Витовны, женщины властной, незаурядной, судьба которой сплетена с судьбой государства Российского, точней, отдельных княжеств в XV веке. Княгиня опознала сокровище, когда-то принадлежавшее ее близким. И, разъяренная, при всем честном народе сорвала пояс с жениха, успевшего нацепить на себя драгоценную реликвию. Этот скандальный эпизод, происшедший в 1433 году, послужил поводом для вспышки междоусобной борьбы между представителями знатных княжеских родов…

О символическом значении пояса в древности говорит и дошедшее до наших дней выражение «распоясаться». В чем его суть? Согласно словарю, это выражение отвечает такому состоянию человека, когда его ничто не сдерживает, когда общепринятые нормы поведения ему нипочем. Интересно, как это связано с реальным поясом? С тем, что некогда у кого-то мог «распоясаться». Заглянем вновь в глубь веков. На античных памятниках Дионис или Вакх — бог виноделия у древних греков (у римлян он, как известно, назывался Бахус) — показывался без пояса. И бегущие за ним неистовые вакханки держат снятые пояса в руках.

И в одной из русских былин особо подчеркивается, что когда жениху Настасьи Королевны грозила беда, она забылась до такой степени, что бегала по двору в рубаш ке без пояса… Итак, если мужской пояс нередко почитался символом мужества, мужской выдержки, то жен ский олицетворял скромность, присущую девушке. Наверное, не в одном лишь поясе — в каждой части костюма — отголоски былых времен, нравов, обычаев, жизни прошедших поколений…

УКРАШЕННАЯ ГОЛОВА

Обозревая костюм «с ног до головы», мы дошли до головных уборов. Так же, как категория «обувь» подчеркивает специфическое место ее в мире костюма, и «головные уборы» в какой-то степени стоят особняком. Нетрудно представить себе, какой ассортимент можно встретить в магазине с таким названием. Но вот если вдуматься — почему такое название «головные уборы»? Оно восходит к очень давним временам, когда люди по тем или иным причинам украшали — «убирали» — свои головы. Замысловатые прически встречались во все времена, причем и у женщин и у мужчин. Порой они бывали таковыми в связи с религиозными предписаниями. Скажем, если тотемным животным, почитаемым племенем, был бизон, то в прическе формировались рога, подобные бизоньим. Также религиозные установки диктовали: или ни в коем случае не стричь волос на голове, или, напротив, выбривать часть волос как жертвенное приношение божествам, или носить парик. Нередко культовая подоплека этого забывалась, но оставалась традиция, которой следовали очень строго.

Прически бывали чрезвычайно экстравагантными. Волосы окрашивались в различные цвета, в них вплетались перья, ленты, их заплетали в косы, завивали. К примеру, щеголи из африканского племени басунтов в начале прошлого века с помощью угля, сажи и масла земляного ореха добивались того, что их головы, по словам очевидцев, «приобретали вид виноградной лозы, густо усеянной ягодами». Опасаясь испортить такую прическу, обладатель ее вынужден был спать на специальной подставке для головы.

Но не заносит ли нас далеко в сторону от нашей темы? От вопроса: почему мы так одеты? История причесок, наверное, тоже любопытна, однако мы уже переходим к тем головным уборам, которые входят в комплект нашей одежды, хотя упоминание о прическах не случайно. В том смысле, что многие головные уборы утилитарно так же не обязательны, как фасоны причесок.

Многие, но, разумеется, не все. Возьмем, к примеру, обычную шапку-ушанку. Похолодает, опустишь на уши»- не отмерзнут. Замечателен в этом плане и башлык у абхазцев и других народов Кавказа. Он состоит из двух кусков ткани и заканчивается остроконечным верхом. Погода в тех краях быстро меняется: то налетит гроза, то припечет солнце, то задуют свирепые ветры. И при любой погоде башлык надежно укроет голову чаевода или чабана. В «период дождей» во Вьетнаме ливни льют непрерывно. Шляпу там делают из листьев пальмы, которые крепятся на тонком бамбуковом каркасе. В такой шляпе-зонтике, называемой нон, человек спокойно работает в иоле: и от дождя укроет, и руки свободны.

С давних времен в Восточной Украине распространены брыли из «стрилок» — ровных стеблей из совсем спелой пшеницы. Поля такой шляпы — «крысы», потому одна из ее разновидностей называется «крысано». Заокеанские «родственники» таких головных уборов — панамы, сомбреро — повсеместно носят в Центральной и Южной Америке. Без такой широкополой шляпы можно ч впрямь пострадать от огненных лучей тропического голнца. Правда, когда сомбреро достигает в диаметре целого метра или становится еще шире, то это уже слишком. В Мексике уже в наше время издан указ, ограничивающий размеры сомбреро…

Французское кепи, или попросту кепка с козырьком, первоначально служила, очевидно, также для защиты глаз от солнца, но в наше время меньше всего выполняет эту свою функцию. Порой козырек настолько узок, что об этом смешно говорить — какая тут защита от солнца! Тем не менее немыслима кепка без этого рудимента — декоративного козырька. В своей книге «Первобытная культура» крупный английский ученый-этнограф Эдуард Тэйлор отмечает: «Эти заметки могут побудить читателя к внимательному просмотру книг о костюмах, которые полны любопытных иллюстраций того, как вещи вовсе не изобретаются с помощью фантазии, но появляются в процессе постепенных изменений уже существующего. Современный цилиндр, например, произошел от конической шляпы пуритан. Лента у основания тульи — напоминание о шнурке для стягивания круглого куска войлока, из которого состояла первобытная шляпа. Наш цилиндр покрыт шелковым ворсом — как бы в память о шапках из бобрового меха, защищающих от дождя».

Ленты матросской бескозырки впервые были прикреплены английскими моряками в знак траура по погибшему адмиралу Нельсону. Сколько лет прошло с начала прошлого века до конца нынешнего, а эти черные ленты неизменны… А вспомним строки из лермонтовского «Бородино»: «…Уланы с пестрыми значками, драгуны с конскими хвостами, все промелькнули перед нами…» Промелькнули, как в кино, но попробуем сделать пару «стоп-кадров», присмотреться и определить, о каких «пестрых значках» и «конских хвостах» идет речь. Оказывается, «уланами» (искаженно «огланы») поначалу называли военнослужащих татарского происхождения. Они носили квадратные шапки с характерными для национального костюма узорами — «пестрыми значками». Драгуны — отборная пехота, посаженная на коней. Отрезанный конский хвост неспроста прикреплялся сзади к головному убору — он защищал драгуна от удара сабли.

Пушкинская Татьяна приезжает на бал в «малиновом берете». Берет, поначалу «барет» — мягкая шапочка без тульи и околышка. Да/га рождения этого головного убора — XII век, место рождения — Западная Европа. Наименование свое этот головной убор получил от латинско го «биррус» — красный. Спустя век-другой после своего рождения береты вышли из употребления и вошли в моду лишь во времена создания пушкинского романа.

Береты разных веков представлены в музеях головных уборов; есть такой музей и в чешском городе Новый Ичин. Побывав там, можно сравнить различные головные уборы, если не в натуре, то на картинах, в описаниях, и уловить их преемственность. Своеобразна и лю бопытна судьба головного убора, который трансфер мировался ныне в форменную шапочку советских пио неров. В древности сходный по форме головной убор на зывался «фригийский колпак», поскольку такую шапку носили фригийцы — одна из народностей Малой Азии, играющая видную роль в античной истории. Во времена французской революции, в конце XVIII века, костюмы начали делать по античным образцам. И фригийская шля па, принесенная в Париж революционно настроенными марсельцами вместе с «Марсельезой», стала отличительным знаком левой партии якобинцев. С той поры «фригийский колпак» в зарубежной и русской литературе — синоним стремления к свободе народа. Не случайно такие головные уборы носили в Индии борцы против английского колониализма. И республиканцы в Испании, которые в 30-е годы сражались с фашизмом…

Было бы удивительно, если бы веяния моды не затронули головные уборы, хотя бы те же береты, цилиндры.

Только в музеях сохранились дамские широкополые шляпы со страусовыми перьями, к слову, чуть было не поставившие под угрозу само существование этого вида птиц. К разряду совершенно невероятных относятся и сооружения, которые красовались на головах парижских дам позапрошлого века. Возвышались они на целый метр, и каждая часть этого головного убора получила особое наименование. В основании такой своеобразной пирамиды был «герцог», выше следовали «капуцин», «кошка», «мышка», «труба», «первое небо», «второе…» — вплоть до «девятого неба». Для таких головных уборов оказывались низкими дверные проемы. И, пускаясь в танец, обладательница подобной прически-шляпы должна была, как жонглер, искусно балансировать шаткой пирамидой на голове…

Эти головные уборы тешили тщеславие их владельцев. Перенесемся еще на пару веков назад в Россию, и посмотрим, как собирается в гости боярин, что он надевает на голову. Маленькую шапочку, тафью, прикрывающую разве что макушку. Расшитая шелками, золотом, унизанная жемчугами тафья считалась лишь «комнатной» шапкой, а поверх нее надевался колпак. Не какой-нибудь невзрачный, но из белого атласа, с околышком, обшитым золотыми пуговками. И уж на этот колпак насаживалась самая главная — горлатная шапка из черно-бурых лисиц; и соболей. Возвращаясь домой, боярин надевал головной убор на специальный «болва-нец»…

Историко-географические, этнографические экскурсы дают нам множество примеров того, как именно головные уборы подчеркивали сословные различия. В.Древнем Риме раб не смел появляться на людях в шляпе. Лишь в зимний праздник сатурналий всем, в том числе рабам, разрешено было надевать шляпы, мимолетно чувствовать себя «господами». Можно заглянуть в знаменитый словарь русского языка В. Даля, где лишь в одной-едии-ственной статье «Шляпа» есть иллюстрации. Наглядно показана разница между шляпами — «служебной», «лакейской», «купеческой», «поповской», «ямской», «бурлацкой» и так далее. В наше время такие подразделения головных уборов кажутся анахронизмом. Кажутся, но в действительности отличия существуют в классовых обществах, разве что не бросаются в глаза.

Например, в книге Н. Н. Смёлякова «Деловая Америка» рассказывается следующее. «Если большинство мужчин ходят без шляп летом, а некоторые даже зимой (ношение шляпы многие считают признаком старости или отсутствия здоровья), то дамы носят шляпы. Фантазии в области фасонов и материалов, из которых они делаются, нет предела…» Далее автор пишет уже о мужских головных уборах: «Когда вы отдаете шляпу в гардероб, по этикетке магазина, где вы ее купили, определяется ваша состоятельность, положение в обществе и сколько вы можете дать на чай гардеробщику. Это своего рода удостоверение, по которому и устанавливается мера внимания к посетителю».

В градациях престижности, не чуждой любому обществу, и такая вещь, как меховая шапка, также характеризует ее владельца — из кроличьего ли она меха или пыжиковая, норковая. Устаревшая, в общем, пословица «По одежке встречают» в современном изложении интерпретируется примерно так: «По внешнему облику человека отчасти определяется, кто он, каково его место в социальной структуре».

КТО ЕСТЬ КТО

Когда за особые заслуги, достижения древние венчали голову своего кумира лавровым венком, он становился лауреатом. В буквальном смысле: «увенчанный лавром», подобно статуе Аполлона. Каждому небожителю полагался свой венок: Юпитеру — дубовый, Плутону — кипарисовый, Минерве, богине мудрости, — оливковый. Добавим, что и ныне оливковая ветка мира сродни мудрости… Вакху-Бахусу, как легко догадаться, сплетали венки из винограда и хмеля…

Надо заметить, что венок не всегда был символом признания заслуг, поощрения, наградой. Например, обманщикам и доносчикам надевался на голову венок из мирики — растения, известного под названием «медвежья лапа». Осужденные за какие-либо преступления против властей предержащих должны были переносить назначенное телесное наказание в венках из колючего кустарника — терновника. Отсюда — «терновый венок»… Но особенные головные уборы все крепче оседали на головах людей, облеченных властью. В Риме первым увенчал свою голову короной император Марк Аврелий, хотя именно его трудно упрекнуть в стремлении к роскоши и в злоупотреблении властью.

Но вообще головной убор издавна отличал правителей, знатных, привилегированных. Двойная шапка египетского фараона символизировала его власть над Верхним и Нижним царствами. В Средней Азии хана венчали белой войлочной шапкой с черными полями — в этом был намек на то, что хану подвластны белые заснеженные горы и черные земли долин. В головных уборах китайских правителей, мандаринов, важно было, какой шарик находится на вершине. У мандарина первого класса — рубиновый, второго — коралловый, третьего — сапфировый. Перьями венчались бархатные шляпы французских дворян. Но у князей и герцогов красовалось семь перьев, у графов — пять, у баронов — три, у! прочих — одно перышко. И головные уборы католических священнослужителей тоже соответствовали рангу каждого из них. У простого аббата — черная шляпа с тремя кистями, у епископа уже шесть кистей, а на зеленой шляпе архиепископа — десять. Может быть, и это более относится к прошлому. Так же, как митра с тремя «венцами» — пурпурным, голубым и зеленым — обозначала тройственную власть папы римского — как судьи, законодателя и священнослужителя.

Короли, цари, императоры именовались коронованными особами, и лишь с момента коронации их власть считалась неоспоримой. Нынче на всеобщее обозрение в кремлевской Оружейной палате выставлена знаменитая шапка Мономаха, которой венчали первых правителей на Руси. Она и в самом деле напоминает остроконечную шляпу. Состоит из восьми золотых пластинок, увенчана «яблоком» с четырьмя камнями: рубином, жемчугом, голубым и желтым яхонтами, как встарь называли сапфиры. Тщательными исследованиями установлено, что шапка эта изготовлена два века спустя — после смерти Мономаха, и, по-видимому, бухарского происхождения.

В XVIII веке российские императрицы, казалось, состязались одна с другой в демонстрации баснословной роскоши, в том числе в коронах. Екатерина I для своей короны купила у китайского богдыхана грандиозный рубин, вдобавок ко всем драгоценным камням. В короне Анны Иоанновны таковых камней уже 2605. Ио Екатерине II это количество показалось недостаточным: оно удвоилось. Корона отяжелела настолько, что на торжественные церемонии царице подавали другую, полегче, «выходную», как ее называли. Верней, одну из «выходных». Пара дубликатов впрок — это еще что: король Карл V мог надевать на выбор любую из сорока с лишним золотых корон…

Наряду с ролью почетного отличия головной убор мог выступать, как и терновый венок, символом осуждения, наказания. Например в средние века на головах осужденных инквизицией была белая корона с нарисованными на ней дьяволами. По виду этих дьяволов толпа зрителей узнавала, будет ли несчастный еретик удушен или сожжен. Кстати, еще недавно в США на голову набедокурившего школьника нахлобучивали остроконечный колпак. В тот день всем было ясно, что он наказан. А вот в Европе в старину банкроты обязаны были появляться на людях не иначе, как в зеленых шапках…

Головные уборы, пожалуй, наиболее ярко отражали положение человека в обществе. Но в большей или меньшей степени то же относится и к другой одежде. Продолжим хотя бы примеры «позорящих» облачений, как их называли, — для признания виновными в чем-либо. У осужденных инквизицией сен-бенито — покаянное облачение: длинная черная рубашка с красным «Андреевским» крестом на груди и на спине. Яркая нашивка на спине каторжника — своеобразная мишень на случай его побега, «бубновый туз». В старинных хрониках сообщается, что за богохульство, воровство, пьянство провинившимся надевали уздечку, выворачивали платье наизнанку.

С другой стороны, власть имущие чрезвычайно заботились о том, чтобы их костюм отличался от костюма нижестоящих лиц. В каждом случае это достигалось по-разному. В Вавилонском царстве чем высокопоставленнен был господин, тем более длинную рубашку он был вправо носить. У ассирийской знати ту же роль играла ширина бахромы платья. Шотландский король носил семицветную одежду; его придворные могли надевать костюмы, в которых насчитывалось 5 разных цветов, у остальных привилегированных особ — 4, а простонародью положена была одежда однотонная. Теоретическую базу под такие градации подвел византийский император Константин!

Багрянородный, живший в X веке. Он сочинил для своего сына Романа трактат «О церемониях Византийского двора». Там, в частности, говорится: «Варварам следует говорить, что царские одежды нерукотворны и приносятся прямо с небес… Кто из императоров сделает эту одежду повседневной или подарит ее — подлежат проклятью!»

Количество одежды, хранившееся в царских гардеробах, не может не вызвать изумления. Зачем столько? Возможно, это легендарное преувеличение, но у дочери калифа Маоза Адды было более 20 тысяч одежд, и еще 12 тысяч у ее сестрицы. Достоверно, однако, что у английской королевы XVI века Елизаветы насчитывалось 3 тысячи платьев, и каждое из них было незаурядным. Например, над одним из них около ста мастериц трудились неустанно в течение трех недель. Русская тезка этой королевы — Елизавета Петровна, по свидетельству современников, занималась своим туалетом по пять часов в день; а за один бал успевала троекратно поменять наряды. В 1735 году пожар уничтожил почти весь гардероб царицы, но вскоре в ее распоряжении вновь было 15 тысяч платьев, да еще два сундука, набитых шелковыми чулками.

На фоне подобных роскошеств коронованных особ весьма оригинальными кажутся многочисленные законы и указы, официально направленные «против роскоши». Впрочем, беглое ознакомление с некоторыми из них ясно показывает, на что они были нацелены.

1294 год. «Самые знатные господа и дамы (разумеется, особ королевской крови это не касается) не должны приобретать материй дороже 20 сольдо за один парижский локоть. Просто дворяне соответственно не дороже 18, прочие граждане — 15. Молодым, незамужним женщинам следует довольствоваться лишь одной выходной одеждой».

1396 год. Постановление Шпеерского магистрата: «Чепцы женщин не должны иметь более четырех рядов оборок. Никакие платья, нижние или верхние, не следует делать узкими, а также с пуговицами спереди или шнуровкой на боках. Висячие концы рукавов не должны быть длиннее одного локтя. Ворот платья должен быть такой ширины, чтобы не слишком обнажалась шея. Воспрещается носить полосатые или вышитые платья, а также недопустимы украшения на них в виде птиц или букв. Мужчинам не дозволяется носить перья на шляпах. Кто не значится рыцарем, не вправе носить на себе ни золота, ни серебра, ни жемчуга. И никому не разрешается носить пробор на голове и бороду».

1495 год. На сейме в германском городе Вормсе принимается «Устав об одежде всех сословий». В нем сказано: «Простые мужики и рабочие, как в городах, так и в деревнях, не смеют носить одежды из сукна дороже гульдена за локоть. Также не должны надевать сами и дозволять своим женам и детям: золото, жемчуг, бархат, шелк. Но эта статья не ограничивает ни в коей степени князей, графов, господ дворян…»

1553 год. Англия. Костюмы из дорогих материй дозволяется носить исключительно особам королевской крови и высшему дворянству.

1613 год. Польша. Принятый закон требует, чтобы «состояние шляхты и относительно одежды возвышалось над плебеями». И далее: «Чтобы никакой мещанин или плебей не дерзнул употреблять шелкового платья и шелкового подбоя; также, чтобы никто из них не ходил в сафьяне и не носил никаких мехов, кроме лисьих и тому подобных. За нарушение сего штраф до 14 гривен». Через семь лет сумма штрафа возросла всемеро — для острастки.

Сохранился рапорт, верней, донос, который некий Ганс Георг Борис адресовал курфюрсту Фридриху Вильгельму Бранденбургскому. Внимание начальства обращается на то, что: «В одежде допускаются такие излишества, что становится просто невозможно отличить ремесленника от дворянина, а дворянина от князя».

Наконец, выдержка из журнальной статьи 1890 года, отклик на весть об изобретении Шардонне искусственного шелка. «Шелк, играющий такую же первенствующую роль между тканями, как золото между металлами, до сих пор был доступен только незначительному меньшинству общества. Новое же изобретение, обещающее понизить цену на шелк, по крайней мере, на две трети, пожалуй, сделает то, что благороднейшая из тканей впредь уже не будет отличительным признаком жен банкиров и разных сановников, а будет доступна и простым смертным. Это обстоятельство не особенно благоприятно встречено дамами «большого света». Но редакции модных журналов заверили своих клиентов, что сыщут специально для них материю, отличающую их от дам «малого света»…

Да, времена менялись, на пороге стоял XX век. Указы, регламентирующие одежду разных сословий, ушли в область преданий. Социальный и технический прогресс в мире делали свое дело. Однако заверения «модных журналов» прошлого века оказались не столь уж призрачными. Нет, дело уже не в натуральном шелке или каких-то особенных материях для тех, кому доступна любая роскошь. Знак изысканности и недоступности «простым смертным» выглядит теперь иначе, подобно этикеткам шляп в США. Какой фирмой выпущен костюм, платье…

Но, говоря о том, что в наше время нет регламентации одежды — кому какая полагается, — мы обязаны сделать существенную оговорку. Довольно значительная часть населения регулярно носит одежду форменную, и на этом тоже нельзя не остановиться.

ПО ФОРМЕ

Будем исходить из того, что нынче каждый одевается так, как ему заблагорассудится. Верней, в зависимости от того, какие у него запросы, возможности, вкус, насколько он зависим от общественного мнения. Последнее никак не сбросишь со счетов: на торжественный вечер люди одеваются, как правило, иначе, нежели на пляж, независимо от погоды. И, одетые по-домашнему, обращаются к платяному шкафу, собираясь в гости. Так диктуют неписаные законы этикета. В Японии, например, четко разграничены костюмы для тех или иных вариантов времяпрепровождения. Рабочий костюм — «сагефуку», повседневный — «фуданги», празднично-выходной — «хара-ги». Наконец, у каждого японца наготове и особое церемониально-парадное платье «рейфуку».

В общении людей, лучше сказать, в любой общественной структуре, костюм нередко определяет «кто есть кто». Выше мы говорили преимущественно о сословных различиях, но есть ведь и другие. Во все века костюм нередко указывал и на профессии, род деятельности человека. В Древнем Египте ученого, верней, грамотея отличало длинное страусовое перо, прикрепленное к его облачению. А в странах Юго-Восточной Азии ученые в былом выделялись черными халатами и громадными зонтами. Официальный костюм членов Французской академии «бессмертных» сшит из черной и зеленой ткани и обязательно включает в себя треугольную шляпу. Особые мантии и квадратные шляпы предназначены для торжественной церемонии принятия ученого — ив наши дни — в члены Лондонского королевского общества.

Какая-либо деталь костюма, расцветка, покрой соответствовали роду занятий его владельца. Свидетельства тому — в полотнах живописцев, в литературе. Авторы нередко включали описание одежды персонажей как существенную часть их характеристики. Заглянем, к примеру, в «Кентерберийские рассказы» зачинателя английской литературы Джефри Чосера. XIV век. Перед нами проходит вереница лиц различных сословий и профессий — и у каждого свой облик. Молодые дворяне в коротком платье с длинными и широкими рукавами, одежды их расшиты белым и красным. Пестро одеты купцы, и, заметим, ботинки у них — со шнурками. Моряки разгуливают в широких балахонах. Темно-синяя одежда у врачей, впрочем, у хирургов — красная. Величествен судья в зеленом камзоле с горностаевой опушкой.

Между прочим, забавный случай описан сравнительно недавно в газете. В Австрии, где, как и в Англии, судьи по традиции облачаются в такие же мантии, как несколько веков назад, подсудимым на ту беду оказался скорняк. Присмотревшись, он обнаружил, что подкладка судейской мантии сделана из заячьих шкурок, имитированных под горностая. На основании такого нарушения порядка он опротестовал приговор, и Верховный суд отменил его. Соблюдение всех тонкостей старинного ритуала может вызвать улыбку, но из этого не следует, что форменный костюм себя изживает. Только в одних случаях это строго регламентируется официально, а в других — принимается самими членами какой-либо корпорации, сообщества.

Наблюдая футбольный матч, зритель легко отличает по форме игроков каждой из команд. Недаром говорится: «защищать цвета своей команды». Порой те же цвета отличают болельщиков на трибунах некоторых зарубежных стадионов. На мировых первенствах по футболу выделяются секторы, занятые итальянскими «тиффози». Впрочем, и двадцать веков назад на конных соревнованиях в Риме возницы соперничающих колесниц облачались в одежды определенных цветов. «Что же ты в алом плаще, если стоишь за зеленых?» — строка из эпиграммы поэта той эпохи, А в средние века из крестовых походов феодалы вывезли идею гербов. В каждом гербе преобладали определенные цвета, и те же цвета были в одежде членов рода данного феодала, его вассалов, слуг. Позже «гербовая одежда» появилась как знак отличия тех или иных цехов ремесленников.

И еще в прошлом веке в Бразилии был распространен обычай носить кольца с символическими камнями, которые указывали на профессию их владельцев. Врачам полагалось носить изумруд, юристам — рубин, инженерам-строителям — сапфир, военным инженерам — бирюзу. В наше время в городах США можно встретить, правда лучше не встречать, шайки подростков в форменных куртках, украшенных со всех сторон устрашающими нашивками с изображением скелетов, черепов и молний. В Англии, где множество различных клубов, принадлежность к каждому из них определяется по характерному галстуку, причем запатентовано ни много ни мало 20 тысяч образцов. Студенты за рубежом носят форменные фуражки своих учебных заведений. Опять же, этот обычай родился не вчера: еще в XVI веке студентам Парижского университета было предписано носить черные кафтаны и красные брюки. Можно вспомнить «семинариста в желтой шали», упомянутого в «Евгении Онегине».

А разве не привыкли мы к нашей школьной форме? Отблеск нашего Красного знамени на пионерских галстуках. Если же говорить вообще о форменной одежде, то в Советском Союзе она представлена там, где необходима, целесообразна. Вспомним, что чиновничья иерархия царской России регламентировала до мелочей и официальную одежду должностных лиц. В «Своде законов Российской империи», изданном в конце прошлого века, немало места отводится «Общегражданской форме». Оказывается, «форма одежды полагается: парадная, праздничная, обыкновенная, будничная, особая, дорожная и летняя». Приведем взятое наугад примечание, допустим, к параграфу 2 — «Брюки». «На балы при Высочайшем Дворе, а также на большие парадные балы вне Двора, удостаиваемые присутствие Их Императорских Величеств, когда надлежит быть в парадной форме, чины, коим положены при этой форме темные брюки, являются: не танцующие в белых брюках, а танцующие — при шелковых белых чулках и лакированных башмаках, в коротких белых брюках».

В параграфе 31 перечисляются 32 случая, когда «праздничной форме следует быть». Например, «при закладке судов и спуске их на воду», «на церковных процессиях по наряду», «на маскарадах при Высочайшем Дворе» и так далее. Лишь в одном параграфе дается некоторая поблажка чиновному люду: «Людям служащим, когда они не находятся при исполнении служебных обязанностей, не воспрещается носить партикулярное платье», то есть «гражданский» не форменный костюм.

Теперь в гражданской сфере лишь разработанный до мельчайших подробностей дипломатический церемониал дает четкие указания относительно костюма дипломатов. Заметим: в международном масштабе. К примеру, рекомендуется для обычных утренних визитов надевать черный пиджак и брюки в полоску, мягкую шляпу, серый галстук. А для официальных вечерних визитов в отличие от утренних — смокинг, черный жилет, цилиндр, белую бабочку. Эти предписания исполняются неукоснительно всем дипломатическим корпусом.

Каким образом административная иерархия выражается в наше время в костюме — воочию убеждается новичок на японских фирмах. Единица на коричневом кружке — у директора. У его заместителя — двойка, и так далее. Соответственно у представителей администрации синие кружки с номерами, у технического персонала кружки на костюме желтого цвета, у рабочих — красного. Возможно, именно такое характерно для Японии. Но вглядимся в окружающее нас с вами. Попробуйте представить себе милиционера на посту в штатском костюме. Не так ли выделяет и дисциплинирует форменная одежда железнодорожника на рабочем посту, связиста, летчика. И уж категорически неотъемлема форма, мундир для человека военного.

С незапамятных времен в любой схватке нужно было сразу разглядеть: где свой, где чужой, враг. Поскольку бойцы встарь без труда отличали своих сородичей, зная многих лично или замечая привычный облик, одежду, доспехи, нужды не было в особой воинской форме. Однако сражающихся подчас отличали и какие-то особенные черты. Римский писатель Элиан сообщает о древних спартанцах: «…В битву им предписывается идти в одежде пурпурного цвета, так как это, по мнению спартанцев, сообщало достоинство, и, кроме того, льющаяся из ран кровь, принимавшая на пурпуре более темный и устрашающий оттенок, сильнее отпугивала противника…» В китайской пехоте еще в прошлом веке держалась «тигриная» форма: желтая, с коричневыми полосами шапка, на которой торчали «уши», вдобавок изображение тигриной морды с раскрытой пастью на щите. Хоть, по сути, и «бумажный тигр», а, должно быть, страшновато… Появление огнестрельного оружия сделало почти бесполезными кольчугу, рыцарские латы, а также нежелательными яркие цвета воинских мундиров. Но еще в прошлом веке итальянцы шли в бой в синих мундирах, австрийцы в белых, датчане в красных. В прошлом веке стрелковое оружие не было столь прицельным и скорострельным, и лишь после первой мирровой войны защитный цвет хаки стал преобладающим в полевом обмундировании большинства армий.

В Москве предложено создать музей униформ, подобный тем, что существует в Лондоне, Париже, Берлине. В таких музеях только на картинах можно увидеть, как были одеты, например, римские легионеры, с перьями разных цветов в головных уборах, смотря в каком легионе сражались. Но вот французские мундиры, которым сто лет, для каждой части войска. Синий с красной подкладкой — у гвардии, мушкетеры — в черном, драгуны — в красном, пехота — в сером. Как и любой костюм, воинский мундир по идее представлял собой единообразный гармонический комплекс. Гегель в «Эстетике» замечает в связи с этим: «Солдаты регулярной армии одного и того же полка обыкновенно одеты в одинаковые мундиры. Различные части одежды, их форма, цвет и т. д. не являются здесь случайными по отношению друг к другу, но одна часть одежды имеет свою определенную форму вследствие того, что другая часть имеет ту же форму».

В России единая форма одежды для воинов появилась на несколько десятилетий раньше, чем в Западной Европе. Учрежденные в середине XVI века при Иване Грозном стрелецкие полки были одеты в длиннополые кафтаны и отороченные мехом шапки. У каждого полка свой цвет, этим цветом выделялся отложной воротник. А со второй половины XVIII столетия уже весь мундир «с головы до ног» отличает принадлежащего к определен- % ной воинской части. Более того, чуть не основной заботой многих придворных было: так или иначе изменить, дополнить, усложнить мундир офицера какого-либо лейб-гвардейского или другого полка…

Что-то в мундирах сохраняется традиционно в течение десятилетий, а что-то меняется закономерно. Стальные пластины на плечах рыцарских костюмов, защищающих от ударов мечом, превратились в погоны. Причем поначалу это был один погон на одном плече… Буденовки и шинели красных командиров и бойцов во времена гражданской войны как бы проецировали на них образы былинных русских богатырей. Гимнастическая рубаха из полотна, введенная в 1862 году, сделалась вскоре гимнастеркой, послужившей не одному поколению бойцов. В сегодняшнем мундире наших воинов сочетаются традиции и современность, удобство и элегантность, скромность повседневного мундира и нарядность надеваемого в торжественных случаях. И, понятно, четко обозначается род войск, воинское звание.

В КОСТЮМЕ ЖЕНИХА

Свадьба: в центре внимания — жених и невеста. Сперва о женихе, разумеется, в первую очередь о том, как он одет. И сегодня во всем мире, да и у нас в стране на сельских свадьбах можно увидеть жениха и невесту в нарядных национальных костюмах. Приветствуя возрождение этой традиции, нужно все-таки констатировать, что зачастую молодожены на свадьбе одеты примерно так же, как манекены в салоне новобрачных. Присмотримся к костюму жениха, к тому, что в обиходе называют мужским костюмом: пиджак, брюки или «тройка», в которую входит и жилет. В отличие от невесты жених в том же костюме пойдет на работу или на лекцию, в кино, в гости. Одним словом, хороший, но самый обыкновенный мужской костюм. Но зададимся тем же вопросом: почему, откуда он именно такой? Какие метаморфозы происходили с ним в разные времена, в разных землях?..

Пиджак — из рода «халатной» одежды. То есть облегающий тело, с рукавами. Спереди две полы. Такова схема конструкции одежды, которую носили наши предки и носим мы. Халат и плащ, пальто и шуба, кафтан и камзол, шушун и зипун, армяк и гуня, фрак и куртка. Каждая из этих разновидностей одежды только по принципу конструкции родственна другой. Да и под одним и тем же наименованием могла быть одежда широкого диапазона. Например, кафтаны. Они упоминаются у Пушкина — и когда речь идет о Петровской эпохе, и в «Пиковой даме», где действие происходит более века спустя. Были в старину кафтаны «исподние» — нечто вроде нательных халатов. Были кафтаны с ватной подстежкой или даже на меху — ни дать ни взять пальто. И «дождевые кафтаны» сродни плащам. А укороченные — кафтанцы — подобны курткам.

Биография собственно кафтана завершается чуть ли не в XX веке; еще в начале века где-то в глухих уголках Российской империи попадался кафтан на плечах степенного мужика. Возможно, «жалованный» кафтан — особый знак отличия, которым вплоть до конца прошлого века награждались «крестьяне, мастеровые, инородцы». Такой кафтан давал определенные льготы его владельцу. Скажем, удостоенный такой награды не мог быть запросто выпорот, как все прочие людишки низшего звания…

В старину слово «кафтанник» было синонимом слова «портной», но само слово «кафтан» заимствовано из арабского. И если углубиться в родословную кафтана, то можно дойти и до древнегреческой хламиды. Но мы собираемся, хотя бы пунктирно, проследить путь от кафтана до сегодняшнего пиджака на женихе. Вспомним крыловский «Тришкин кафтан»: «…Носит он кафтан такой, которого длиннее и камзолы». Отсюда ясно, что в отличие от кафтана, что обычно бывал до колен, длина камзола сопоставима с длиной пиджака.

Камзол первоначально прятался под латами военных. Затем, когда латы были отброшены за ненадобностью, камзол оказался на виду. В XVIII веке кавалеристы для удобства заворачивали передние углы камзолов — пришпиливали их сзади — так верховому было удобнее. Это новшество вскоре переняли и пехотинцы, и даже сугубо штатские чиновники. Они стали обрезать фалды своих камзолов и сходных с ними сюртуков. Так родился фрак. Постепенно фрак стал отличаться от прочей одежды аристократов отсутствием всяческих украшений, знаменуя собой новый стиль в моде буржуазии. Кроме того, фрак не просто висел, как кафтан или камзол, на плечах, он шился «по фигуре».

Когда в 1776 году Вениамин Франклин прибыл с визитом во Францию, парижское общество было изумлено, чтобы не сказать — шокировано простотой темного фрака знаменитого государственного деятеля и ученого. Но время брало свое, и после того, как Гёте в «Страданиях юного Вертера» изобразил своего героя в синем фраке, «вертеровский костюм» быстро распространился в Европе. И в дворянской среде России, уже в первой половине прошлого века, хотя «панталоны, фрак, жилет — всех этих слов на русском нет», во времена Пушкина эти неологизмы только входили в язык. Панталоны. Фрак. Жилет.

Начнем с последнего, о фраке мы уже говорили, а о панталонах р^ечь впереди. Жилет трансформировался из поддевки — без рукавов и воротника надевался жилет или жилетка между кафтаном и нательной рубахой. Сегодня костюм «тройка» с жилетом — порой дань текущей моде. Кстати, и фрак сохранился до наших дней, но лишь у дипломатов или музыкантов. Однако мы остановились на фраке минувших времен. Среднее сословие — в Европе и в России — предпочитало, однако, сюртук. Или относительно короткую цветную куртку — жакет. «Короткая куртка» — по-английски «пи-жакет» — в дальнейшем в русском языке — «пиджак». В просторечии, поскольку он прикрывал спину, — «спинжак».

Мы уже упоминали воротник как рудимент, унаследованный от предков пиджака и других видов одежды. Примерно такого же происхождения и лацканы. Лацканом первоначально назывались цветные отвороты мундиров. Затем так же именовались особые куски сукна, настегивающиеся на парадный мундир… Сам по себе пиджак в XX веке кочует из одного журнала мод в следующий без радикальных перемен. Однобортный — двубортный; с накладными плечами — или почти без них, с прямоугольными или закругленными бортами, подлиннее или покороче. Другое дело — вытесняются пиджаки разными куртками, пуловерами, свитерами.

Гораздо мобильнее нижняя часть мужского костюма — брюки. Эта часть костюма примечательна многими страницами своей родословной. Прежде всего любое наименование этого вида одежды — ив прошлом и в настоящем — только во множественном числе. Штаны, шаровары, гольфы, рейтузы, джинсы, гачи, панталоны, порты и так далее. Видимо, неспроста: пара брюк. Отчего же пара? Наверное, потому, что когда-то, в очень давние времена на ноги надевались две отдельные брючины. И лишь на определенном этапе, когда люди научились шить как следует, сшивать отдельные части одежды, и штанины сошлись в единые штаны. Напомним тут о родстве слов «порты» и «портной».

«Порты», «портки» — со временем эти слова стали обозначать преимущественно мужское нательное белье, исподнее. Подобная трансформация понятий не единственная по отношению к данной одежде. Во многих славянских языках штаны издревле назывались «гачи». Но вот на Украине вслед за шароварами с юга распространилось и их туземное наименование, и гачи были разжалованы в то же исподнее. Откуда «панталоны»? Панталоне — персонаж итальянской комедии, который носил узкие, в обтяжку, брюки. Во второй половине прошлого века слово «панталоны» стало обозначать то же, что «порты» и «гачи» с течением времени.

Да и с привычными словами «брюки» и «штаны» тоже произошли любопытные превращения. Небезызвестный литературный герой Остап Бендер, увидев на дверях магазина объявление «Штанов нет»,заметил, что культурней было бы написать «Брюк нет». С этим можно поспорить: в литературном языке — от Тургенева до «Облака в штанах» Маяковского — «брюки» почти не встречаются. Хотя это слово — от названия голландской материи «брюкиш» — упоминается в отечественных документах уже в начале XVI века. Правда, порой название и этой разновидности штанов было связано с их особой формой, назначением.

Возьмем рейтузы — эти длинные вязаные панталоны, первоначально надеваемые всадниками-рейтерами. Лишь потом рейтузами стали называться трикотажные облегающие штаны. И уже во второй половине XX века для разновидности трикотажной одежды, объединяющей штаны и чулки, появилось новое название — колготки. Нынешнему поколению кажется, что это слово, как и сами колготки, существовало, по крайней мере, в прошлом веке. Между тем впервые это слово на страницах русской газеты увидело свет в 1965 году. Справедливости ради заметим, что вообще-то цельные штаны — от пояса до носков — встречаются на картинах средневековья.

Гольфы — это первоначально брюки, которые надевали голландцы, переселенцы в Америку, когда играли в гольф, национальную игру с мячом. В таких брюках-гольфах, перехваченных ниже колен узкими манжетами, удобно было бегать по спортивной площадке. К таким брюкам шли и соответствующие высокие носки, тоже получившие название «гольфы»… Джинсы, которые вошли в арсенал мировой моды лишь во второй половине нынешнего века, родились еще в прошлом веке. Имя джинсам, как и брюкам, дала ткань, из которой они изготавливаются. Причем эта ткань сперва вовсе не предназначалась для одежды. Делалась джинсовая ткань из особых сортов хлопка, и, как отмечалось в рассказе о джуте, волокно этого растения добавляется в структуру для крепости. Окрашивается джинсовая ткань в синий цвет — индиго, но наполовину — только уточная нить. С течением времени на такой ткани проступают неокрашенные нити основы, и она становится голубоватой. Паруса из такой ткани — «голубые из Генуи» по-итальянски именовались — «Блю де Женова», а по-французски — «Бие де Жен». Из жаргонного «блюджин» выкристаллизовалось наконец «джинсы».

Когда у американских ковбоев стали быстро изнашиваться штаны из обычных материй, какой-то предприимчивый делец предложил брюки делать из «чертовой кожи» — джинсовой ткани. Впоследствии «ковбойский стиль» в моде способствовал распространению джинсов по всему свету… Подобно джинсам, более или менее случайно возникли и некоторое детали брюк, их внешнего вида. Скажем, на брюках воинского мундира заметна продольная яркая полоска потоньше или пошире. Лампасы. Сначала это слово обозначало основной цвет восточной ткани с крупным узором. В XVIII веке так называли шнур для мебельной обивки или украшения штанин — отсюда и пошло…

Как-то австрийский император Франц-Иосиф, прогуливаясь возле дворца по весенней грязи, дабы не испачкать брюки, закатал их нижние края. Так ему показалось удобно, и в этом был резон, но придворные поняли тот маневр по-своему. Привыкшие во всем следовать за повелителем, они тут же бросились и в этом подражать монарху. Так возникли манжеты на брюках. И складка на брюках обязана своим возникновением случаю, но уже совсем другого порядка. Когда готовую одежду, пошитую на фабриках Европы, упаковывали для отправки в Америку, то для большей плотности укладки проглаживали брюки, и образовывалась складка. Предполагалось, по получении заказчик легко разгладит, ликвидирует эту складку. Однако американцы, получив новую партию брюк, решили, что такая складка — последний крик моды. И через некоторое время брюки со складкой были восприняты в Европе как последний крик американской моды.

Расширяющиеся у бедер кавалерийские брюки обессмертили имя породившего их французского генерала Галпфе. А вообще, что касается ширины и длины брюк, то нынешние колебания моды представляются мизерными по сравнению с тем, что бывало в прошлые века. Моряки, правда, всегда предпочитали «клеш», что переводится как «колокол» — расширяющиеся книзу. А гусары, напротив, носили узкие брюки, в обтяжку — лосины, из лосиной кожи. Шаровары запорожских казаков, по выражению Гоголя, бывали «шириною с Черное море». Чрезвычайно широкие шаровары носили в ту пору соседние с запорожцами народы. И ранее, в конце IX века, перс Ибн Руста в «Книге драгоценных ожерелий» писал, в частности, об одежде жителей Восточной Европы: «Шаровары они носят широкие, сто локтей материи идет у них на каждые…» Еще в прошлом веке в церемониальный наряд японской придворной знати входили необыкновенные штаны. Они были такой ширины, что в них заправлялись все остальные части одежды вместе с кимоно. И такой длины, что штанины волочились сзади на целый метр. У европейских аристократов начиная с XV века штаны были до колен, но зато широченные. Набивались конским волосом настолько, что для лордов в таких штанах пришлось даже расширить сиденья в английском парламенте.

А в 1903 году президент Франции Лубэ отказался от получения ордена Подвязки, так как для церемонии вручения этого ордена требовалось надеть короткие, до колен, штаны. Времена менялись. В конце позапрошлого века французская аристократия презрительно звала пролетариев «санкюлотами», что буквально означает «длинноштаниые». Сами же аристократы носили короткие, до колен, пышные, кружевные, с подвязками брюки — «кюлоты». Но наступала эпоха делового буржуазного стиля, в том числе в костюме.

Еще одна почти непременная деталь костюма жениха — галстук. Буквальный перевод этого слова с немецкого — «шейный нлаток». По-украински галстук называется «краватка», и выяснение этимологии этих слов приводит к обстоятельствам рождения данного атрибута костюма. В XVII веке, во времена французского короля Людовика XIV, среди наемных полков был и хорватский.

Форма воинов этого полка включала в себя и кружевной шарф. Вообще-то в древности шарф, служащий ныне лишь для защиты горла от простуды, мог служить и знаком отличия. В этом качестве он позднее превратился в орденскую ленту, перевязь, которую носили, наискосок через плечо. Как бы то ни было, у бравых хорват будущий галстук-шарф был отличием их мундира.

Но в 1602 году, когда войска срочно отправились на кровавую Штайнкернскую битву, солдаты и офицеры хорватского полка второпях просто повязала вокруг шеи первые попавшиеся под руку платки. В оитве победа была на стороне французов, но особенно отличились хорваты. «Господин герцог, принц Конде и войска по возвращении их после выигранной битвы повсюду встречались восторженными толпами народа», — пишет Вольтер в книге «Эпоха Людовика XIV». Вообще тогда были модны кружевные галстуки, но надетые в спешке незатейливые шейные платки победителей обратили на себя внимание и вызвали всеобщее подражание. Их прозвали «кравате», потому что среди их обладателей было много хорват…

Некоторое время самой аристократической считалась манера носить галстук, спрятав концы его «а ла Штейн-керы» — по примеру победителей при Штейнкерне. Но с течением времени галстуки становятся все уже и изысканней. В начале XIX века развивается искусство вывязывания галстуков. Выпускаются даже соответствующие «учебники». Автор одного из них, молодой, зарабатывающий любой литературной поденщиной, — Бальзак — провозглашает: «Хорошо вывязанный галстук — половина успеха в жизни». Форма галстуков весьма разнообразна, не говоря уже о расцветках. Когда в 1904 году на миланской сцене была поставлена опера «Чио-Чио-Сан», первоначальное название которой было «Мадам Баттерфляй» — «Мадам Бабочка», то галстуки оркестрантов были сделаны в виде оригинальной фигуры, напоминающей бабочку. С тех пор вошел в обиход «галстук-бабочка», который, возможно, предпочел и наш условный жених, собираясь на свадьбу.

КАК УЗНАТЬ НЕВЕСТУ

Невесту на свадьбе узнают без труда. Она вся в белом: платье, фата… Но ведь так далеко не везде и не всегда. Длинное белое платье — лишь какая-то часть освященного традицией. Ведь, к примеру, в русском свадебном костюме невесты 15 обязательных элементов. И в каждой национальной свадебной обрядности какие-то части костюма выделяются как наиболее важные, характерные. В чечено-ингушском свадебном костюме для невесты, как и для жениха, — это старинные пояса. В молдавском доминирует бархат. Невеста в Бухаре на свадьбе непременно обувалась в туфли из фиолетового бархата. В Киргизии невеста появляется на свадьбе в белом платье. Затем по ходу свадьбы последовательно переодевается в красный, синий и, наконец, в черных! наряд, что символизирует разные периоды ее будущей жизни…

А что в косткше невесты такого, чего не увидишь в костюме жениха? Ответ приходит без особых раздумий: юбка. И вообще юбка уж никак не вяжется с одеждой жениха, мужчины. Но иной читатель может вспомнить, что в юбках ходят шотландцы мужского пола. Да, в костюме шотландских горцев есть так называемый килт. Элемент одежды несшитой, сродни той, что у многих народов получалась из простого куска ткани. Впрочем, и настоящая юбка, в сущности, такого же происхождения. Еще недавно туземки Новой Гвинеи заправляли за пояс и запахивали сбоку отрез цветастой ткани — это и была почти вся их одежда. Хурстут в Восточной Финляндии состоит из двух полотнищ, закрывающих правый и левый бока и удерживаемых поясом.

Украинская народная поясная женская одежда — запаска, плахта. Заметим, что слово «плахта» в славянских языках родственно и словам «платок», «плащ». А на юге России, на Востоке Украины была распространена понёва. Разница между ними не только в названии, но и в покрое, в других особенностях. Например, бывала понёва с «прошвой», то есть вставкой из другой материи спереди. Или сшитая наглухо, близкая к тому, что мы именуем юбкой. Но и понёва не была чем-то однообразным — в каждом районе ее отличали какие-то свои детали. А в Прикарпатье женщины носили запаску, которая отличалась а от понёвы, и от плахты.

В любом народном костюме юбка отличалась своеобразием и нарядностью. Речь идет, конечно, о костюмах выходных, праздничных. А у женщин азиатской народности буи юбка с одной стороны — будничная, ежедневно ее носят изнанкой наружу, и лишь в праздничный день переворачивают другой, нарядной стороной, не испорченной при работе. У многих народов женщины носили верхние юбки поверх нижних. Так было во Франции четыре века назад, и при этом каждая из нижних юбок была чуть длиннее верхней, открывая узорчатую кайму, нижний край. По нескольку юбок носили в Литве, и в Германском округе Швальме, и в Испании. В этой стране число летних юбок доходило до восьми, а нижних — до двенадцати. Нередко количество одновременно надеваемых юбок соответствовало знатности и богатству ее владелицы.

Фасоны, ширина, длина юбок варьировались не меньше, чем в брюках. Не последнюю роль тут играли выкрутасы моды. В XVIII веке французские придворные дамы носили юбки «удивленные», «взволнованные», «робкие», «решительные», «нахальные». Можно только догадываться, что стояло за этими ярлыками. Известна юбка на широком металлическом каркасе, которая создавала впечатление множества «юбок под юбкой». В начале прошлого века какому-то предприимчивому фабриканту пришла мысль — заменить металлический каркас широких юбок более эластичным. Материалом для этого служил китовый ус, по-немецки — «фижмы». Периметр таких «фижм» в основании достигал восьми метров. Следует упомянуть о том, что поначалу именно благодаря потребности в китовом усе интенсивно развивался китобойный промысел…

В прошлом веке ширина юбки достигла своего апогея, и вряд ли нечто подобное повторится. Маятник моды качнулся в другую сторону к началу первой мировой войны, когда юбки в Европе сделались предельно узкими. Еще выразительней менялась, особенно в XX веке, длина юбки. Правда, начались эти колебания в конце прошлого века, но весьма относительно. До того времени все юбки, по нашим понятиям, были «макси». Й лишь на рубеже XX века отчаянные европейские модницы рискнули показаться в юбках длиной до колен. Это было вызовом вековым традициям, которые предписывали юбке подниматься разве что настолько, чтобы видна была туфелька. Но никак не более того. Многие официальные и неофициальные лица по-разному выражали свое возмущение новыми фасонами укороченных юбок. В Италии священники в своих проповедях объявляли всерьез, что «божья кара — землетрясения и наводнения ниспосланы всевышним за бесстыдство грешниц, показывающих свои голые колени». А бдительные полицейские волокли женщин, у которых юбки бывали далеко не «мини», в участок…

Страсти вокруг «мини-юбок» не утихли и во второй половине XX века. Как, впрочем, и вокруг женских брючных костюмов, которые, наоборот, скрывали целиком наготу женских ног. Нет, дело тут, видимо, в другом. И в этом, пожалуй, не худо разобраться. Костюм невесты, даже не в день свадьбы, как правило, отличаемся от костюма жениха. Что значит «как правило»? Избитая тема карикатур: спортивного вида парочка, одеты совершенно одинаково, нужно угадать — где он, где она? Нелишне вспомнить, что одна из первых подобных карикатур появилась в английском журнале в 1777 году, — в дате нет опечатки: XVIII век. И все-таки, как правило, всегда и везде мужской костюм отличался от женского. Как? Почему? Опять нам предстоит беглый экскурс по векам и народам.

Геродот описывает одно из племен Ойкумены, называя этих людей тапирами: «…У них принято, чтобы мужчины одевались в черное платье и носили длинные волосы, а женщины были в белых одеждах и коротко остриженные». Запомним эту формулировку: «У них принято». Приведем и еще одно любопытное наблюдение этнографов — в конце прошлого века на Западной Украине можно было встретить стариков с заплетенной косой. Коса у мужчины? И гак бывало «принято». Нет, ни длина волос, ни даже коса обязательно отличают мужчину от женщины. Может быть, для женского облика, костюма более характерны украшения, косметика?

Вновь привлечем к рассмотрению достоверные свидетельства. Вот цитата из «Сатирикона» древнеримского писателя Ювенала: «…Тот, натерев себе брови разноцветной сажей, иголкой ее продолжает, и красит ресницы. Другой, разодетый в синюю клетчатую и тонкую желтую ткань, пышные кудри направляет в золоченую сетку…»

Речь, разумеется, не о плебеях, а о тогдашней «золотой молодежи», из патрициев. Тут можно сказать, что «история повторяется», и сегодня на свете не редкость молодые люди в пестрых нарядах, которым не чужды и перманент, и броская косметика. Тем не менее по всем признакам — мужчины.

Грубая мужская обувь? Да нет — размеры, может быть, чуть побольше, а фасоны, высота каблуков не так уж разительно отличаются, особенно в обуви модельной. Вывод однозначен: различия мужского и женского костюмов зачастую не столь определенны, четки, скорей весьма условны. Однако эта-то условность уходит корнями в глубь веков, в известной степени отражая социальное положение женщины.

Грозная сила неписаных законов, традиций может быть проиллюстрирована на нескольких примерах. Вот эпизод из древней исландской саги. Злая мачеха Герлипг заставила своих падчериц Гудруп и Гильдбург зимой стирать белье на морском берегу. Дул пронзительный ветер, и девушки в одних полотняных рубахах дрожали от холода. Мимо проезжали славные рыцари Гарвиг и Ортвиг, которые благородно протянули девушкам свои плащи. Но бедные сестры наотрез отказались хотя бы набросить на себя мужские плащи… В прежние времена с этими вещами шутки были плохи: достаточно вспомнить Жанну д'Арк. Одним из главных пунктов обвинений против нее было то, что она носила мужскую одежду. Обвинявший Жанну епископ Пьер Кошон ссылался на авторитет священного писания, где было сказано прямо: «На женщине не должно быть мужской одежды, а мужчины не должны одеваться в женское платье, ибо мерзок перед господом всякий делающий сие».

Вспомните начальные страницы «Тихого Дона». Там описывается, как дед героя, Прокофий Мелехов, привез себе жену из Туретчины…

Соседка Мавра, которой удалось рассмотреть турчанку, делится впечатлениями с хуторскими бабами:

— …Глаза тусменные, — небось, не сладко на чужой сторонушке. И ишо, бабоньки, ходит-то она… в Прокофьевых шароварах.

— Ну-у? — ахали бабы испуганно и дружно.

— Сама видала — в шароварах, только без лампа-син. Должно, буднишные его подцепила. Длинная на ней рубаха, и из-под рубахи шаровары в чулки вобратые. Я как разглядела, так и захолонуло во мне…»

Далее в романе описывается, как, обвинив турчанку в том, что она «ведьмачит», разъяренные хуторяне устроили самосуд. Вероятно, сыграла свою роль и непривычная «мужская одежда» чужестранки.

Между тем на Востоке шаровары исстари — типичная женская одежда, нередко не слишком отличающаяся от аналогичной мужской. Скажем, у народности белуджи в Индии женские шаровары отличаются от мужских только окраской. В Якутии штаны из оленьей кожи, сэлья — от пояса до колен. Носят их и мужчины, и женщины, а как иначе в таком суровом климате? Да и в жарком, тропическом, когда нужно укрыть все тело от песчаных бурь, ядовитых насекомых, испокон веков выручали шаровары. Впрочем, первопричины такого облачения забывались, и оставалась лишь сила традиций, не поддающаяся логическим обоснованиям. Например, в нашей стране, в Поволжье, живут мордовцы, и народность эта делится на две ветви: мокша и эрзя. Так сложилось, что эрзянки издревле носили исключительно юбку, а мокшанки — штаны, именуемые понкот. При этом национальный костюм — и эрзянок, и мокшанок — четко отличается в мужском и женском вариантах.

В заметках, написанных около века назад, знаток истории Украины, профессор Харьковского университета Владимир Бонифатьевич Антонович так писал о своих соотечественницах, живших в XVI—XVII веках: «Женщины большей частью могут почесться красавицами, но не изнежены и имеют мужские почти свойства — что касается до мужества и твердости, ибо многие из них в последние войны особливо за свою свободу наряду с мужьями и братьями своими сражались храбро против неприятелей, не только будучи переодеты в мужское платье, но и в собственном своем, особливо при защите городов и крепостей; при том нраву веселого, открытого, вольного, трудолюбивы больше, нежели мужчины, но не в порабощении у мужей, а как подруги и помощницы их...»

Увы, в ту пору в Европе и в России гораздо сильней ощущались домостроевские принципы. И тогда, и позже женщина в мужском костюме — явление исключительное, как знаменитая Надежда Дурова, «кавалерист-девица» времен Отечественной войны 1812 года. История сохранила имена нескольких других девушек, женщин, которые по разным причинам выдавали себя за мужчин и, следовательно, носили брюки. В начале XIX века в Германии путешествует веселый цирюльник Карл Гюн-тер, юноша весьма авантюрного нрава, выдающий себя за принца. Когда в результате своих приключений или злоключений он попадает в руки правосудия, то обнаруживается нечто вовсе неожиданное. Не юноша Карл Гюн-тер, а девица Софья Апитуш — вот кем была, и не принцем, и не цирюльником. Суд над этой особой превратился в комедийный спектакль. Авантюристка прощена. В дальнейшем она вела благопристойный образ жизни, лишь изредка позволяя себе щегольнуть в мужском наряде, что лично ей не возбранялось.

В отношении других представительниц прекрасного пола, дерзнувших появляться в мужском костюме, строгостью отличались не только моралисты, но и стражи правосудия. Кстати, и в 80-е годы XX века в Иране специальным декретом категорически было воспрещено женщинам ходить на службу и появляться в общественных местах не то что в мини-юбках или в брюках, но в европейском костюме. Только в традиционном национальном костюме, который включает в себя паранджу. Чадра, закрывающая лицо женщины от посторонних взглядов, но-ныне повсеместно встречается на Арабском Востоке. Может быть, именно это принадлежность исключительно женского костюма? Нет, в Африке, например, мужчины племени туарегов, обитающего, к слову, в зоне песчаных бурь, обязательно закрывают в любой обстановке «на людях» свое лицо специальным платком.

Указы религиозных фанатиков в Иране в наше время воспринимаются как курьез или дикость. Но еще век назад в Европе аналогичная реакция была в порядке вещей. Женщина в мужском костюме? Ни за что! И все же... Тайно переодевшись в мужскую одежду, чтобы черпать впечатления для своих романов непосредственно в гуще жизни, разгуливала мадам Дюдеван. Ее произведения пользовались колоссальным успехом, и в наши дни их читают, однако на обложках значится мужское имя автора — Жорж Санд. Мы рассказываем об исключительных случаях, но в прошлом веке в европейском или американском обществе женщина не смела появиться в брючном костюме. Так было и в начале XX века.

Конечно, иные женщины из народа: альпийские пастушки, бельгийские горнячки, кровельщицы в Англии,— надевали брюки потому, что для них альтернативы не было. Но таких женщин было не так уж много, одиночки. И все-таки время брало свое. Время — понятие относительное: всегда какой-то конкретный человек или группа единомышленников смело ломает отжившие представления, обычаи, заскорузлые предрассудки. Вероятно, инициатива эмансипации женщин во всех отношениях, в том числе их право надевать мужской костюм, исходила от ряда независимых гражданок нового века. Но молва связывает решительный поворот в этом с именем Греты Гарбо, которая в 80-х годах нашего века — таинственная отшельница, живая легенда, забытый кумир. Одна из ранних и самых ярких кинозвезд, она блестяще сыграла роль своей выдающейся соотечественницы — шведской королевы Августы-Кристины.

Образованнейшая женщина XVII века, Кристина зачастую беседовала на равных с учеными, философами. Очевидно, для того, чтобы ее собеседники чувствовали меньше скованности в обществе королевы, она одевалась почти так же, как они. Она-то могла позволить себе такое. И Грета Гарбо — тоже. Возможно, вдохновленная примером своей героини, она настолько «вошла в роль», что, когда ей привезли восточный костюм, пижаму из Индии, между прочим, надеваемую там только мужчинами, она без колебаний надела этот новый наряд. И смело принимала в таком брючном костюме самых привилегированных гостей. Естественно, вскоре у нее нашлись тысячи подражательниц. Лиха беда — начало, и уже во второй половине XX века брючный костюм женщины шокировал разве что провинциальных старушек.

На языке костюма это означало: сегодня я, женщина, вольна надевать то, что считаю удобным для себя, привлекательным, модным. Вот так.

ВОЛШЕБНЫЕ УЗОРЫ

Язык костюма… Цвет, фасон, материал, качество: наконец, цена костюма — ясно, что это такое. Но язык?.. Наука, именуемая семиотикой, которая исследует знаковые системы в природе и в обществе, раскрыла понятие языка. Мы можем теперь говорить о языке животных, включающем в себя звуковые сигналы, характерные позгл и так далее. Существуют языки математических символов или химических формул, дорожных правил или жестов, движений пальцев, посредством которых общаются глухонемые. Все эти языки достаточно выразительны, с их помощью четко и быстро передается важная и нужная информация. Они доступны и понятны тем, для кого предназначены. В этом смысле мы можем говорить и о языке костюма.

С чего же начинался этот язык? Мы говорили о происхождении тех материалов-«букв», из которых создана одежда. Напомним: льняных, кожаных, шерстяных, хлопчатобумажных, шелковых, химических… Сочетания этих волокнистых «букв» как бы составляют видимую основу нашего костюма. Однако зарождался язык костюма прежде этой основы. Изначальные знаки этого языка были начертаны прямо на телах наших далеких предков. Этот праязык и сегодня не сгинул в мире окончательно. Речь идет о татуировке. Да, мы воспринимаем татуировку как атавизм, как дань увлечению псевдоромантикой — в лучшем случае, или былой принадлежности к уголовникам — в худшем. Между тем в других странах и сейчас татуировка воспринимается иначе. Скажем, в Японии обычай татуировки для граждан обоего пола никоим образом не считается предосудительным. Существуют и традиционные мотивы изображений, наносимых на тело посредством иглы и красок — синей и красной.

А, например, на Маркизовых островах татуировка — один из важнейших обрядов в жизни туземцев. Нечто вроде того, когда младенец получает имя или подросток — паспорт. Только церемония эта носит религиозный, ритуальный характер. Доныне там поддерживается культ божества — Тике — с громадными глазами и ртом до ушей. В бытующем среди местных жителей сказании приводится такой эпизод: «После пира Ту-Тона его люди пошли спать, лишь некоторые из них задержались и продолжали есть. Это был великолепный пир, угощение было отменным. А мужчины с Нуку-хивы стали рассматривать друг у друга татуировки. Ведь эта была ночь Туа, когда каждый хвалится своей татуировкой».

Что значит «своей»? Очевидно, у каждого из аборигенов татуировка в чем-то индивидуальна, рисунок ее оригинален. И этот узор наверняка информирует соплеменников или понимающих такой своеобразный «язык» о личности того или иного человека. Примечателен в этом смысле рассказ новозеландского художника прошлого века Генри Линдауера. Когда он нарисовал портрет старика туземца народности маори, тот, взглянув на весьма похожее изображение собственной персоны, заметил: «Нет, это не я. Вот это — я!» — и продемонстрировал свою татуированную грудь.

На определенном этапе развития у некоторых народностей татуировка была непременной частью приукрашенного облика человека. В Центральной Америке обитали индейцы племени сандехи. Женщины этого племени татуированы, причем многочисленные узоры наносили на тела своих жен их мужья. Обилие и качество узоров за-лисит от того, насколько муж любит и ценит свою супругу. Вместе с тем набор узоров татуировки почти всегда традиционен, в общем, неизменно переходит из поколения в поколение.

У одной из северных народностей — коряков — женская татуировка состояла из прямых линий со лба по носу и щекам до подбородка, а мужская — из точек и крестиков на лбу. Что означали эти линии, точки, крестики? В сравнительно недавнее время у даяков, обитавших на острове Борнео, определенным образом разукрашенный палец свидетельствовал об участии воина в походе, а татуированная ладонь означала, что этой рукой добыта голова неприятеля. Знаки татуировки необязательно бывали столь схожими с праписьменами, но, как правило, содержали какие-то элементы, свойственные данному племени, народности. У эскимосов, обитающих на северо-востоке нашей страны, в татуировке преобладали «вороньи лапки», «арки», «китовый хвост»…

Но откуда мог взяться «китовый хвост» на берегах Ледовитого океана? Существует версия, согласно которой эскимосы пришли на север с далекого юга. Не за один год или даже век прошла такая миграция, но пришли эскимосы из тех краев бассейна Тихого океана, где киты водятся. Там в татуировках туземцев также встречается «китовый хвост». Вероятно, из реда в род, независимо от места обитания, предки нынешних эскимосов наряду с языком, обычаями, верованиями, преданиями, передавали и символические ритуальные узоры татуировки. Это было в конечном счете обозначение принадлежности к данному племени, этнической группе.

Порой не татуировка, а надрезы на лбу, па щеках делались с той же целью, что и татуировка. Та же роль отводилась раскрашиванию тела. Чуть ли не все народы планеты прошли через это. Европейцы, прибывшие в Америку вскоре после Колумба, прозвали аборигенов «краснокожими». Однако в отличие от «чернокожих» индейцы не были таковыми от природы. А иные индейские племена, обитавшие на землях нынешней Канады, можно было по внешнему виду считать «синекожими». Вспоминаются строки из «Песни о Гайавате»: «Краской желтой и красною, краской алою и синей все лицо его сияло…»

В книге «Яноама» Елена Валеро рассказывает о своем пребывании в племени яноама — одном из наиболее диких в Южной Америке, хотя события повествования происходят в середине XX века. Описывается следующая процедура, наблюдаемая писательницей неоднократно: «Прежде чем войти в селенье, надо покраситься, — сказал отец Хохотами. Сам он разукрасил грудь и лицо коричневой краской. Когда яноама торопятся, они раскрашивают тело одной краской, а потом ногтями проводят полосы. Если же у них много времени, то они раскрашивают тело тонкими полосами».

Приведенные примеры заимствованы из быта обитателей Американского континента. Но обратимся к Европейскому — времен Римской империи. В записках Юлия Цезаря говорится о том, что жители северного острова, то есть Британии, наносят на тело зеленую краску. И на языке завоевателей коренные обитатели этой земли стали именоваться «пикты», что буквально означает «раскрашенные». Вместо полной окраски тела у некоторых народов наносились определенные изображения. Скажем, в африканском племени мангобатов набор нательных рисунков состоял из цветов, пчел, мальтийских крестов. В отличие от татуировки такой «наряд» можно было смыть и нанести новый — опять-таки из тех же излюбленных картинок.

Вполне вероятно, что такие традиционные, облюбованные знаки на теле делались не только «ради красоты», но и воспринимались символически. Например, у многих женщин, а впрочем, и мужчин в Индии на лбу нарисованы небольшие кружки, именуемые тилак или нама. По виду такого знака легко узнать: замужем ли женщина или к какой касте принадлежит индус. Но эту небольшую отметку, как и татуировку японцев, можно отнести к пережиткам далекого прошлого, атавистическим деталям. И вроде бы нет никакой явной связи между первобытным нанесением узоров прямо на тело посредством татуировки или краски и современным костюмом…

Тем не менее такая связь существует, и при внимательном рассмотрении ее можно проследить. Взаимосвязь всего комплекса материальной культуры данного народа: элементов татуировки и раскраски, орнамента на утвари и на тканях, узоров кружев и вышивки. Обо всем можно рассказывать и рассказывать, но лучше — увидеть, вникнуть, сравнить…

Традиции национальной одежды достаточно сильны и в наш век господства общемировой моды. Об этом хорошо сказано, например, в книге ученого С. А. Арутюнова «Современный быт японцев». Отмечается, что излюбленная расцветка японских костюмов — в мелкую клетку, сероватых и синеватых тонов — близка к расцветкам японской национальной одежды — кимоно.

Автор этой книги подчеркивает, что подобное явление характерно для многих регионов планеты. Скажем, в Аргентине преобладают традиционные черно-белые расцветки, а в соседней Бразилии — яркие и пестрые. Почему? Потому что в первом случае влияют традиции старинного испанского костюма, а во втором — народных негритянских вкусов в одежде. Примеры такого рода можно было бы умножить.

ЛЮБИМЫЕ ЦВЕТА

Другой вопрос: отчего у какого-то народа сложилось определенное отношение к тому или иному цвету? Объяснить это нелегко. Даже с помощью новейших достижений этнографии, психологии, социологии. Да и у каждого из нас есть излюбленные цвета, однако кто даст ясный ответ: почему? Разбирая отношение к различным цветам у разных народов в ту или иную эпоху, мы также наталкиваемся на загадки и парадоксы, не всегда объяснимые.

Возьмем, к примеру, черный цвет — мрака, ночи, страшного, таинственного, зловещего. Не потому ли именно черный цвет считается печальным, что черные костюмы сопутствуют погребальным церемониям? Но отнюдь не повсеместно и не всегда это так.

В античном мире, а позднее в Галлии траур был белого цвета, так же, впрочем, как в некоторых западнославянских землях: в Хорватии, Моравии. Траурные одежды в Китае, во Вьетнаме и поныне белого цвета. В Корее — коричневого. А вот в Сирии созвучен печали, похоронам — не черный и белый, а желтый цвет. Есля даже для траура соответствующий цвет у различных народов разный, то что уж говорить о гамме предпочтительных цветов, в том числе в костюмах. Почему они такие — узоры и краски? С таким же успехом, наверное, можно спрашивать: а почему такие письмена, такие слова?..

Вот отрывок из путевых заметок Н. Сушковой о современной Гвинее: «Итак, представьте себе, что перед вами бесчисленные количества кусков различных тканей для женской одежды. Возьмем первый из них — черные и синие птицы летят по ярко-желтому фону. Во втором — огромные белые рыбы плывут по темно-синей реке. В третьем — раскрытые большие розовые зонтики несутся куда-то ввысь… Петухи, жирафы, бабочки, белые голуби, огромные ананасы — в расцветках резко контрастных по фону, на котором они изображены».

Судя по этому отрывку, легко сделать вывод, что цветовая гамма национального костюма созвучна окружающей природе, в данном случае буйным краскам Африки. Как будто бы первое тому подтверждение: и в Ирландии, которую называют «зеленым островом», как раз зеленый — один из любимых цветов в одежде. Однако в Дании, где краски природы отличаются от пейзажей средней полосы европейской части нашей страны разве что окружающей морской синью, любимый цвет — черный. Соседние народы недаром прозвали их «черными датчанами». В прежние времена в Белоруссии белый цвет одежды был настолько подавляющим, что это давало серьезное основание выводить отсюда наименование этого народа.

Прозвание народа по цвету, даже не одежды, а тела, имело место, как мы говорили, и при завоевании римлянами Британии, и при знакомстве европейцев с индейцами. Испанцы, которые впервые познакомились с аборигенами на Филиппинах, за красочную татуировку дали им название «пинтадо», что означает «разрисованный народ». Еще в русских летописях упоминаются каракалпаки — буквально «черные шапки», а таково доныне название этого народа. Преобладание в женской одежде китайской народности мяо того или иного цвета ткани послужило для разделения всей этой этнической группы на «белых мяо», «красных мяо», «синих мяо», «черных мяо» и, наконец, «пестрых мяо»…

Кто возьмется дать логическое объяснение: отчего так произошло? Почему, например, у эскимосов Гренландии, где доминирует белый зимний покров, излюбленные яркие цвета радуги? Или одежда вьетнамских ман до преимущественно красных тонов в то время, как у другой вьетнамской народности — мак лан тен — синих. Одежная ткань — тартан — шотландского клана Роб Рой состоит из черных и красных полос в то время, как в тартане клана Стюартов на ярко-красном фоне перекрещиваются желтые, черные, синие, белые и зеленые полосы.

Надо заметить, что в славянских землях, на Руси, на Украине одним из любимых цветов всегда считался красный. Но притом как многоцветны и разнообразны русские и украинские народные костюмы! Причем в каждой губернии, области красочны по-своему. Что ж, и в сравнительно небольшой стране — Норвегии — было несколько видов мужской и до полутораста вариантов женской национальной одежды. И только в одной французской провинции — Бретани — различия отдельных элементов и особенно цвета породили шестьдесят шесть видов народного костюма. Напомним еще раз, что сотни миллионов людей в мире по-прежнему носят народную, национальную одежду с традиционной расцветкой.

Очень осторожно можно увязать краски костюмов с символикой цветов, как мы убедились, характерной для каждой нации. В Индии красный цвет созвучен всему живому, действенному, веселому; желтый цвет ассоциируется с солнцем, голубой — с правдой и умом, зеленый — с надеждой и миром. Но, допустим, это каким-то образ, ом связано с национальным костюмом. Однако цвет обычного европейского модного костюма в конце XX века вряд ли как-то соотносится со всем, отмеченным выше. Между тем мы также узнали о силе традиции, пробивающейся и в современном костюме в Японии или в Латинской Америке. Но неужели подобному явлению место и в Великобритании, где господствует универсальная мода?

Открываем книгу из прекрасной серии «Страны и народы», 80-е годы XX века. Читаем: «Сохраняются в Великобритании и некоторые профессиональные различия в одежде, в ее деталях. Рабочие, как правило, носят кепи, а докеры портовых городов, кроме того, имеют обыкновение повязывать на шею пеструю косынку; многие пожилые фермеры предпочитают носить даже вышедшие из моды костюмы-тройки и фетровые шляпы. Еще и сейчас в деловых кварталах Сити можно увидеть клерков, одетых по традиции совершенно одинаково: узкие брюки в полоску, черный пиджак, белый воротничок, шляпа-котелок на голове, а в руках неизменный черный зонтик… Черные мантии на алой подкладке и четырехугольные черные же шапочки носят профессора и студенты старейших английских университетов».

Когда ассортимент красителей был ограничен, то в костюмах фигурировали два-три основных, притом ярких цвета. Но уже в средние века наметилась тяга к смягчению тонов, расширению их диапазона» Но и тут не обошлось без рекламных ярлыков моды. В прошлом веке, например, предлагалась одежда таких цветов, как «горлышко голубя», «первая заря», «лава Везувия», а также цвета «влюбленной жабы» или «мечтательной блохи». Современным колористам ни к чему такого рода заигрывания с потребителями. Расцветки говорят сами за себя, и каждый волен выбирать себе любую из превеликого множества, хотя и цвет активно включила в свой арсенал переменчивая мода.

ОТКУДА ИДЕТ МОДА?

Один из стимулов моды — заимствование извне, у соседних народов. На каком-то этапе, к примеру, светлые, одноцветные одежды римлян и греков под влиянием восточных тканей сделались также ярко окрашенными в различные тона. На страницах этой книги говорилось о том, какое влияние на одежду европейцев оказали крестовые походы. Или такой частный пример: в жестокую зиму 1739 года у французов вошли в моду перенятые у англичан длинные, до пят, сюртуки и гетры. В наш век подобных примеров не счесть: каждый читатель может припомнить что-либо в этом роде. В какой-то степени правомерно утверждение, что западный ветер моды пока сильнее восточного. В большей или меньшей мере это можно отнести к Японии и Китаю, Индии и Советскому Союзу. С той существенной оговоркой, что все самостоятельней и значительней становятся национальные центры моды в ряде стран — и Востока и Запада.

Из этих центров, значит, и приходит к нам мода?

В узком смысле — да, но хотелось бы понять, осмыслить феномен моды. Если на вопрос: «Почему мы так одеты?» — читатель после всего ответит: «Потому что так модно», — то все главы книги, выходит, прочтены понапрасну. Мы одеты так потому, что материал для одежды дают нам живая земля и химия нового времени. И потому, что развивалась наука и техника и в силу национальных традиций и социальных условий. И потому что все мы различны: мужчины и женщины, молодежь и старики, жители индустриального Харькова, узбекского кишлака или рыбацкого поселка в Прибалтике. И наконец, никуда не денешься от этого — потому, что так модно.

Но прежде всего мода — это не только цвет блузки, длина юбки, ширина брюк и тому подобное. Мода ведь бывает и на поэтов, и на певцов, и на способы лечения недугов, и на жаргонные словечки, и на формы проведения досуга, и мало ли на что. О феномене моды рассуждают и спорят психологи, социологи, философы. Георг Лихтенберг, немецкий писатель и ученый XVIII века, высказался так: «Люди заблуждаются, когда полагают, что все новое объясняется модой. Нет, в этом скрывается нечто более основательное. Прогресс человечества нельзя отрицать». Итак, суть в прогрессе — социальном, техническом, эстетическом. Прогресс, свойственный человечеству с тех пор, как из мира живых существ выделился гомо сапиенс — человек разумный. Наряду с приверженностью к привычному, традиционному в людях всегда было неудержимое стремление к новому. К обновлению окружающего мира вещей.

«Люди каждой расы предпочитают то, что привыкли видеть; они не выносят никаких резких перемен, но любят разнообразие и восхищаются каждой характерной чертой, доведенной до умеренной крайности». Такого взгляда держался Чарлз Дарвин, создатель эволюционного учения. И, развивая свою мысль на примере костюма, продолжал: «В модах нашей собственной одежды мы встречаем то же желание довести всякую особенность до крайних пределов; мы обнаруживаем, следовательно, тот же дух соревнования. Но моды у дикарей гораздо постояннее наших, и в тех случаях, когда они изменяют искуственным образом свое тело, это не может быть иначе».

Мы могли на ряде примеров убедиться в справедливости этих соображений ученого. Костюм, в основном состоящий из татуировки, уже не сменить. Но в племенах, которые во времена Дарвина именовались «дикарями», дело нередко обстояло иначе. Варьировалась, например, раскраска тела. А вот еще показательный пример. Едва европейские путешественники или колонизаторы завязали торговые отношения с туземцами, как в порядке натурального обмена товарами пришельцы стали предлагать различные изделия со своей родины. Однажды они обнаружили, что их подношение — отрез ткани — валяется в кустах, отброшен за ненадобностью. Зато пользовались спросом бусы, особенно красные. Однако спустя какое-то время купцы, доставившие большую партию красных бус, с удивлением отметили, что туземцы от таких бус отказываются. Просят другие: голубые, ставшие, по-видимому, к тому времени «модными»…

Итак, что же выражает мода на языке костюма? Что говорит модный костюм как бы от лица его владельца? В общем, то же что всегда: смотрите — я, несомненно, принадлежу к определенному кругу людей. Этот круг очерчен этнически, социально. На него проецируются: пол, возраст, достаток, окружающая атмосфера причастности к каким-либо событиям, обстановке. В этом круге я, однако, не на самой окраине, не уступаю прочим таким же. К этому извечному с каких-то пор добавилось: я одет не хуже, чем они сегодня. Иначе говоря— модно.

С каких же пор сочетались: мода и костюм? Когда, как, почему, при каких обстоятельствах? Ведь во все времена у всех народов костюм, одежда как-то менялись время от времени! Не без того: появлялись новые материалы, совершенствовалась техника, кое-что перенималось у чужестранцев. При всем том внучка наряжалась в бабушкино платье, которое та смолоду надевала по большим праздникам. Что касается зажиточных господ, то в их костюмах, как мы узнали, на первом месте была пышность, и все затмевала обширность гардероба. Так было, но не могло быть вечно…

Вот что зафиксировал бесстрастный хроникер XVII века. Немецкий кронпринц Пфальде демонстрирует свои многочисленные наряды родственнице-француженке. Та морщится и просвещает незадачливого щеголя: «Мой друг! Теперь не принято держать так много одежды. Лучше немного, но то, что модно…» Нет, еще долго гардеробывладетельных особ будут ломиться от обилия нарядов, но уже пробил чае моды! В том смысле, как мы ее сегодня понимаем и трактуем.

Но откуда берется это модное, то, чего все поголовно еще не носят? При французском дворе накануне революции XVIII века новые фасоны придумывает сама королева Мария-Антуанетта, ее приятельница танцовщица Гимар, и воплощает придуманное модистка Бортан. Весь «дом моделей» для узкого круга. А как быть остальным господам, жаждущим одеваться модно в ту и последующие эпохи? Охотиться за привозным, импортным? На портрете англичанина, датированном 1666 годом, знатный сэр облачен во все иностранное. Куртка с перехватом голландская, рукава — итальянские, штаны — испанские, кружевной воротник — французский…

Но постепенно модной делается одежда и впрямь гармоничная, привлекательная, отвечающая эстетическим требованиям эпохи. Где же таковая рождается? Там, где хорошо развита текстильная промышленность, где процветают ремесла, трудятся искусные художники. Конкретно: в герцогстве Бургундии — все это счастливо сплелось именно там, начиная еще с XV века. Конечно, выделанная там одежда предназначалась лишь для знати, избранных — в европейских столицах, крупных городах. Но уже никакая роскошь в костюме сама по себе не могла сравниться с магией моды. Сделалось чрезвычайно престижным носить камзолы, платья, башмаки, выписанные из Франции, из Парижа.

Немецкий сатирик XVII века иронизирует по этому поводу: «Если бы какой-либо француз вздумал носить шпоры на шляпе, башмаки на руках, вместо пуговиц бубенцы, немцы взяли бы с него пример. Кому могла прийти в голову мысль надевать при бархатном кафтане холщовые панталоны, кроме дураков французов? Если бы Гераклит увидел всю эту чепуху, он лопнул бы со смеху». Ссылка автора этой тирады Иоахима Рехеля на авторитет Гераклита, провозгласившего: «Все изменяется, все течет», — подчеркивает тщету его сетований.

Тем не менее вспомним, что были времена, когда модными становились уродливые башмаки, чудовищные со всех точек зрения головные уборы, несуразные формы брюк и юбок, нашествия пуговиц… Как все это сопоставить с понятием моды? Вспомним, как мы определяли моду с точки зрения языка костюма. Вероятно, так же, как речь человека может быть различной, и язык костюма может выражаться по-разному. Если кто-нибудь не в состоянии высказаться точно, доходчиво, образно, изящно, он прибегает к вычурной, манерной речи, недолго сохраняющей ошеломительную новизну. В костюме неуемное желание выделиться среди других выливается в выкрутасы, капризы или, скорее, издержки моды.

За примерами не нужно уходить в глубь веков. В журналах нашего века время от времени появляются снимки таких образцов одежды, доступной толстосумам. Вот платье, сделанное целиком из страусовых перьев. А еще лучше — из тысячи банкнот по пять фунтов стерлингов каждая. Светящееся платье со встроенными в него фонариками, или купальник, унизанный бриллиантами. Наряду с такими надуманными для зажиточных снобов или доморощенными «криками моды» существует и так называемая «антимода». Нет, это не просто люди, для которых их внешность, да и одежда вообще занимают ничтожное место в жизни. Отрешенный от мирских забот, верней, от всего бытового, Альберт Эйнштейн мог на любой прием явиться в грубом свитере и делал это отнюдь не нарочито. Но Эйнштейн — исключение из общего правила. Монахи, носившие власяницу, или нищие дервиши, которые нашивали заплаты на свои одежды, демонстрировали таким рубищем свое положение в этом мире. Во второй половине XX века за рубежом возникли группы «хиппи», бросившие вызов господству вещизма, и костюмы их были наглядной демонстрацией этого вызова. Но и тут надо заметить, что нечто подобное уже было. Причем давным-давно. Тот же Элиан сообщает: «Как-то Диоген, прибыв в Олимпию и захметив в праздничной толпе богато одетых родосских юношей, воскликнул со смехом: «Это спесь». Затем философ столкнулся с лакедемонянами в поношенной и неопрятной одежде. «Это тоже спесь, но иного рода», — сказал он.

Старая русская пословица гласит: «По моде и мышь в комоде». Насколько сильно сегодня господство моды на свете? Полтора столетия существовал в Лондоне «Сплин-клаб», члены которого бросали вызов текущей моде, одеваясь кто во что горазд. Недавно этот клуб, так сказать, самораспустился: слишком многие могли бы запросто претендовать на членство в нем.

В наш век следовать моде не так уж сложно. Налаженная индустрия моды действует безотказно. Это не значит, что у нее нет проблем. Собственно, проблемы появились и на заре зарождения моды. Как сделать ее доступной? Сперва модные одежды путешествовали по свету, так сказать «в натуре», что, впрочем, не перевелось доныне. Но уже в XVII веке из Парижа во все концы Европы отправлялись одетые по последней моде — не манекенщицы и даже не манекены, просто куклы. Правда, в такие вояжи куклам незачем было отправляться часто — мода в те времена держалась в течение пяти, даже десяти лет неизменной. Но уже в 70-е годы XVII века во Франции начали выходить «Модные листки», а в конце XVIII века в Петербурге стал издаваться журнал под названием «Магазин Английских, Французских и Немецких новых мод». Да, не только Франция, но и Англия, Италия, Испания, Германия стремились, и небезуспешно, приобрести ведущую роль в мировой моде.

А у нас в стране еще в 20-е годы XX века у истоков новых направлений отечественной моды стояли такие замечательные художники, как Надежда Ломанова, Александра Экстер, скульптор Вера Мухина… О модельерах как о творцах, подлинных художниках сказано немало. Когда-то Генрих Гейне в путевых заметках полушутя привел такой эпизод: «В этом сюртуке есть несколько хороших идей», — говорил мне портной, рассматривая с видом знатока мой оберрок». Наверное, и в самом деле мода нуждается в идеях, образах. Недаром мировой известностью пользуются имена создателей моды, таких, как Диор, Шанель. Вспоминаются слова французского поэта Жака Кокто о его знаменитой соотечественнице Коко Шанель: «Каким-то чудом ей удалось применить к моде законы, которые прежде казались приспособленными лишь для живописи, поэзии, музыки».

Слово «мода», его латинская первооснова может быть переведена трояко: образ, манера, способ. Образ чего-то нового, свежего, интересного. Мера — соотношение между одеждой максимально удобной и вместе с тем нарядной. Способ сделать такую одежду общедоступной.

Трудятся модельеры, конструкторы одежды, технологи, чтобы каждый из нас был обеспечен

ПУТЕШЕСТВИЯ В МИР КОСТЮМА

Походы в магазины, где продается одежда, и обзоры журналов мод тоже могут идти в зачет, но… Путешествие в мир костюма предполагает иные пути, интересы, размышления. Ведь этот мир связан со многими сторонами жизни человеческого общества. С земледелием и животноводством. Биологией и химией. С добычей нефти и станкостроением. С освоением Севера и спортом. С воинской дисциплиной и торжественными днями. С этнографией и археологией. С полетом инженерной мысли и веяниями моды. С религиозными обрядами и сословным чванством. С экономикой и торговлей. С укреплением межнациональных связей и уровнем благосостояния. С гигиеной и психологией. С литературой, живописью, театром, кино.

Да выберем наугад страницы любого романа, повести, рассказа, и наверняка не одна строка будет посвящена костюму героев. С таким же пристальным вниманием относится художник к костюму людей, которых он изображает. Все это неспроста: мы знаем, что тем самым многое рассказывается и о человеке. Не только когда, где он жил, каково его социальное положение, род деятельности, но в значительной степени — какова его внутренняя сущность.

Повсюду растет интерес к миру костюма — не столько практический, потребительский, хотя не будем его преуменьшать, сколько теоретический, точнее — тот, что сродни любознательности. В 1987 году открылся, например, грандиозный музей моды в Лувре и театр моды в Алма-Ате. Слово «мода» не должно вводить в заблуждение — под этим кроется также и прошлое костюма, и его этнографическое разнообразие. Также праздники моды в Швейцарии — это красочный карнавал, показ национальных костюмов. Открываются этнографические музеи, и не пустуют залы, где выставлена одежда.

Вообще говоря, каждое направление, каждая сторона, каждая грань мира костюма заслуживают пристального внимания, тщательного описания, под- робного изучения. Кто-то присматривается к изображенному в иллюстрированной истории костюма. Другой вникает в тонкости текстильного производства. Третьего увлекают метаморфозы шелкопряда. Четвертый размышляет над феноменом моды. Пятого занимает символика цветов и ее отражение в костюме. А в одной из московских школ целый класс увлекся было миром костюма, каждый тем, что ему больше по душе в этом многообразном мире. Возможно, судьба выпускников определилась и в одной из профессий создателей костюма. Во всяком случае, это увлечение обогатило их представления обо всем, что нас окружает, помогло проникнуть в суть некоторых вещей.

С незапамятных времен начал человек одеваться, украшаться, творить тысячеликий мир костюма. Неоднозначно было и остается отношение к этому миру. Отчасти это выражено в фольклоре, многочисленных пословицах, поговорках. Они рождались в разные эпохи, в различных уголках земного шара и порой противоречивы. «Одежда делает человека» — вот старинная французская пословица. «Если красота — десять частей, то девять из них — одежда», — считают азербайджанцы. Адыгейцы замечают: «Кости красит мясо, а тело — одежда». Во многих изречениях такого рода на разных языках звучит слово «красота». Или «красить», «украшать». «Жилище украшает утварь, а человека — одежда», — уверяли узбеки. В Башкирии можно услышать, что «дерево красно плодами, а человек — одеждой…».

Вероятно, не без доли иронии вьетнамцы говорят: «Не были бы красивы ноги, если бы не туфли, а уши — если бы не серьги». «В хорошем платье и обезьяна красива», — улыбаются японцы. И как не вспомнить, что встарь наши предки утверждали: «По одежке встречают…», добавляя: «…По уму провожают». Справедлива бенгальская мудрость: «Одень осла в нарядную сбрую — лошадью не станет…» И в том же Азербайджане, где 90 процентов в характеристике человека вроде бы отводилось его внешнему облику, одновременно была в ходу и такая пословица: «Человека не по одежке узнают».

Но и по одежке, по костюму. О котором мы знаем больше, чем знали до сих пор, и при желании узнаем еще больше.

Оглавление

НА ЛЕНТЕ СТОЛЕТИЯ

ШУБА С ЦАРСКОГО ПЛЕЧА

ЗАГАДКА ЕГИПЕТСКОЙ ПИРАМИДЫ

СТОИТ ЛИ ВЫДЕЛКИ?

ЧТО ЧЕМ ЗАМЕЧАТЕЛЬНО

В НАШИХ КРАЯХ

САМЫЙ ГЛАВНЫЙ

ДАЕШЬ МИЛЛИОНЫ ТОНН!

НА ВЕС ЗОЛОТА

БОЛЬШЕ? ВЕРНЕЙ? ИЛИ ВЗАМЕН?

НОВЫЕ ИМЕНА

ВОЛОКНИСТОЕ СОДРУЖЕСТВО

КРУТИТСЯ-ВЕРТИТСЯ…

ОТ СЕДЬМОГО ПРАРОДИТЕЛЯ

МИЛЛИАРДЫ МЕТРОВ РАЗНЫХ

НЕОБЫКНОВЕННАЯ ИГЛА

А ЕСЛИ СВЯЗАНО? И ДАЖЕ СКЛЕЕНО?.

НАДЕЖНАЯ ЗАЩИТА

МЕЖДУ НАМИ И ЗЕМЛЕЙ

САПОЖНИКИ И ПИРОЖНИКИ

СТОТЫСЯЧНЫЙ ЭКСПОНАТ

ОТКУДА МНОГОЦВЕТЬЕ

ВСЛЕД ЗА ИНДИГО

НА ВЗГЛЯД, НА ОЩУПЬ, СО ВСЕХ СТОРОН

УДЕРЖАТЬ МОЖНО ПО-РАЗНОМУ

ВОКРУГ ПОЯСА

УКРАШЕННАЯ ГОЛОВА

КТО ЕСТЬ КТО

ПО ФОРМЕ

В КОСТЮМЕ ЖЕНИХА

КАК УЗНАТЬ НЕВЕСТУ

ВОЛШЕБНЫЕ УЗОРЫ

ЛЮБИМЫЕ ЦВЕТА

ОТКУДА ИДЕТ МОДА?

ПУТЕШЕСТВИЯ В МИР КОСТЮМА