Король-четверг [Сергей Анатольевич Рублёв] (fb2) читать онлайн

Сергей Рублев Король-четверг

В давние времена, когда чудеса еще не перевелись на белом свете, а добрые феи все еще помогали иногда простым смертным, жил на свете король. Он был могущественен и умен, не было равных ему среди других государей ни знатностью, ни богатством. Но не в радость были ему богатство и почет, потому что не знал он любви…

…В переулке дремало лето. В солнечных лучах лениво золотилась пыль, и, казалось, вдохнув ее, можно раствориться в полуденном зное и плыть, плыть, неотрывно глядя в высокое небо… После прохладных мраморных залов щедрое солнце обрушилось сверкающим водопадом, и просторные залы сразу показались маленькими и затхлыми.

— Вот и мы, вот и мы, вот и мы, мы-мы-мы!

Тишину полдня нарушила считалочка, пропетая высоким полудетским голоском. Завершилось она звонкой россыпью смеха:

— Ронька, не щекоти… Как хорошо-то! Так бы здесь и осталась…

— Ничего, я отнесу домой мою маленькую дурочку, — ответил приятный мужской баритон со сдержанным весельем.

— Ах, дурочку? Ну и оставайся… Бука. Бука-бука-бука!

— Дразниться?! — последовала возня, сопровождающаяся хихиканьем.

— Ну, Ро-оня, пусти-и… — задыхающийся от смеха голос постепенно замирал, — Пусти… ну… ну… — и звук поцелуя.

Стоявший в тени напротив человек в сером строгом костюме с холодным любопытством взирал на целующуюся парочку. Потом, сойдя с тротуара, направился к ней; звук его шагов четко отдавался в пустоте переулка деревянным эхом. Подойдя, он остановился и сухо, деланно кашлянул.

Высокий парень с синими блестящими глазами поспешно опустил свою подружку на землю. Неловко оступившись в своих туфельках на высоком каблуке, она в смущении принялась поправлять свои белокурые локоны (очень красивые, хотя и растрепанные). Раскрасневшееся личико являло прелестный контраст с цветом волос, а большие голубые глаза придавали ей вид несколько кукольный. Они продолжали держаться за руки. Они выглядели, как брат и сестра — на первый взгляд. Они были на редкость красивой парой.

— Прошу прощения, — извинение прозвучало неизбежной формальностью, почти грубостью. Девушка смешно наморщила носик и уткнулась в богатырское плечо своего спутника (выше ей было не достать).

— Да? — парень внимательно рассматривал собеседника. Глаза его были спокойны и тверды.

— Вы только что поженились? — скорее утверждение, чем вопрос.

— Да.

— У меня к вам деловое предложение.

Парень удивленно моргнул, но промолчал (девушка тихонько водила пальчиком по отвороту его рубашки). Но человеку в сером не требовались поощрительные реплики. Вынув из плоского чемоданчика блеснувший золотом рекламный листок, он с легким поклоном протянул его. Юноша взял, не глядя.

— Я представляю туристическую фирму «Аллардайс Фан», — человек раздельно произносил слова, словно повторял заученный текст, — так же я представляю ряд других организаций, не имеющих прямого отношения к этому предложению. Фирма «Аллардайс Фан» имеет честь предложить вам две бесплатные путевки на острова Тихого океана сроком на один месяц. Условия изложены в буклете.

Юноша бросил взгляд на зажатый в руке листок. Необъяснимым образом тишина в переулке перестала быть дремотной и расслабляющей — теперь она нависала над ними, закладывая уши напряженным ожиданием звука, скрипа… И голос в этой тишине прозвучал слабо и неуместно:

— Почему же бесплатно?

Вопрос был обращен в пустоту… И оттуда, спустя какое-то время, пришло эхо ответа:

— Условия изложены…

Смолоду король равнодушен был к девицам молодым, и к дамам прекрасным. Государственные дела, пиры да охоты занимали его больше прекрасных дам — так и не выбрал он времени жениться. Да и как жениться без любви? Ведь должна жена делить с ним и радость, и горе, и всегда оставаться самой лучшей из женщин — не пристало королю иным довольствоваться. Много думал король, много прочитал книг, но не стала ему понятней природа этого чувства. Спрашивал он совета и у мудрецов придворных, магов и звездочетов — ничего не смогли они ему посоветовать. Любовь сама приходит, и неподвластна она королевской воле — только это и уразумел король из их ответов. Тогда решил он больше времени уделять женщинам и выбрать себе в жены самую достойнейшую. Начались во дворце балы да празднества, собрались во дворце самые знатные и красивые дамы королевства, но нет — все так же холодно сердце короля, не понравилась ему ни одна из них. Разослали приглашения в другие страны — может, там найдется достойная стать королевой? Множество принцесс приезжали ко двору, блистая красотой и любезностью, но и они не зажгли сердце короля. И тоска завладела им — неужели не суждено ему испытать это чувство, сильнее которого и нет, если верить мудрецам? И не стать ему ни мужем, ни отцом… И угаснет древний род его, не оставив наследника…

…Сияющий огнями огромный остров… Снежно-белая громада в черном бархате ночи… Праздничная иллюминация, звуки оркестров, отдаленный шум моря…

Рон крепче сжал руку своей подруги. Жены — с этого дня. Рука была влажной и нервно подрагивала. Лайнер подавлял своими размерами — корма его терялась во тьме.

— Ну, ну, малышка, не бойся, — успокаивающе произнес он, — это только большой теплый дом. И мы отправимся на нем в свадебное путешествие…

— Да-а… Не пустят нас, скажут — ошибка… Вон он какой большой — не для таких бедняков, как мы. А нам даже свадьбу не на что было отпраздновать… — она вздохнула. — Я так хотела покрасоваться в белом платье…

— Ничего, покрасуешься вовсе без платья.

— Гадкий! Ты все смеешься!

…Вблизи лайнера сумрак был окрашен бегущими огнями реклам, сполохами блицев и ровным светом иллюминаторов. Девушка поднимала голову все выше и выше, пытаясь охватить взглядом высокий, как дом, борт, в сень которого они вступили. Рон поддержал ее, когда она покачнулась.

— Ф-ф-у, какой высокий! У меня даже голова закружилась…

— Еще и не так закружится, как сверху посмотришь…

— Ты не забыл приглашение? — перебила она его, мелко семеня рядом на своих каблучках (видимо, это были единственные ее выходные туфли).

Поспешность вопроса рассмешила Рона. Он ласково посмотрел на нее, но ничего не ответил.

— Ах, да… Да-да, ты же ничего не забываешь… Это я забыла. Все-таки странно, за что нам привалило эдакое счастье. Ведь, наверное, все это стоит кучу денег?

— Да, немало… — сдержанно отозвался Рон. Его в глубине души смущала неожиданность и необъяснимость подобного везения. В приглашении написано: «В рекламных целях». Вряд ли это что-нибудь объясняет. А в памяти назойливо возникали безжизненные глаза человека в сером…

И взалкала душа его неведомой любви, и стало желание это таким сильным, что забросил король охоты да пиры, да и государственные дела — ни о чем не мог думать, кроме как об этом. Когда же совсем черной стала его тоска, посоветовали ему придворные мудрецы, маги и звездочеты, обратиться к волшебству — мол, только это средство и осталось по крайности. В их королевстве таких не водилось. В иных краях тоже слыхом не слыхивали — мало их осталось, и не жили они среди людей. Приказал король издать указ — всем, кто сумеет чувство в короле пробудить да сердце его холодное огнем страсти зажечь, немедленно прибыть ко двору и испытать свое искусство, в награду же будет исполнено любое желание, чудодеем высказанное.

Месяц прошел, год проходит — не едут волшебники. Но вот через год пришла во дворец старушка ветхая, в рубище да в лохмотьях — пришла и потребовала, чтобы ее тотчас к королю отвели — знает, мол, она, как горю помочь да тоску изгнать. Подивились придворные — что такая старая карга в любви может смыслить? Но приказ есть приказ — отвели ее к королю. А старушка-то была непростая — фея, что облик свой менять может, захочет — старухой беззубой, а захочет — и молодой красавицей обернется. И увидел перед собой король царственную деву, коих и не думали, что остались они еще. Платье на ней было из тончайших сполохов огня, все усыпанное сверкающими искрами, как звездами, а на голове — сияющая диадема, потому что была то фея огня и лучей.

Долгие, долгие дни, наполненные солнцем и ветром, пронеслись сияющей вереницей… Путешествия по бесконечным палубам корабля, купания в воздушном бассейне, когда сердце ухает вниз от падения в струях пены… Вечерние встречи в уютных ресторанах и барах, новые знакомства, такие же мимолетные, как тающий след за кормой, набившая оскомину от злоупотребления в рекламах, но вечно прекрасная лунная дорожка в ночном океане… Но вот неделя плавания подходит к концу, а в памяти остается до странности мало, лишь чистые цвета — синий, белый, золотой… И звонкий смех, на который отзывается сердце натянутой струной…

…Жестяной голос оборвал тонкую золотую нить:

— Рон Даль, Илка Даль, пройти регистрацию…

Рон вздохнул, очнувшись от полусна, наполненного какими-то неопределенными переливающимися грезами, похожими на мыльные пузыри. Сейчас они с легким треском лопались, оставляя смутное ощущение потери.

— Пойдем, — Илка теребила его за рукав. — Нас уже зовут, слышишь?

— Угу… — неопределенно промычал он в ответ и с удовольствием потянулся. Час сидения в приемной вызвал неудержимую сонливость — неудивительно после бессонной ночи. Лайнер подошел к острову в самую глухую пору — часа в три, и всех высадили сразу же — стоянка здесь не была предусмотрена программой круиза.

Во мраке тропической ночи видны были только площадка причала, освещенная прожекторами, и реденькая цепь огней, уводящая вглубь острова. В сгущениях тьмы угадывались пальмы, еще какие-то деревья — оттуда ветерок доносил незнакомые пряные запахи. В ушах стояло немолчное стрекотание ночных насекомых — скрипы, трели, цвирканья, захлебывающийся свист… И после всего этого — неожиданно ординарная комната с бледными пластиковыми панелями и стандартной мебелью. Илка в конце концов задремала у него на плече, и сейчас, разбуженная, глядела на мир чуть испуганно, как бы еще не принимая его грубой реальности. Рон засмеялся — просто так, от избытка счастья, от вида этих широко распахнутых глаз… Она кинула на него мгновенный взгляд исподлобья.

— Смеешься, да? Смеешься над своей верной женушкой?

Рон, продолжая смеяться, опустил голову ей на колени и блаженно зажмурился:

— Мр-р…

— Брысь! — она шлепнула его по макушке.

— Мр-мяу!

— Ох ты… Гадкий котище! — и с железной последовательностью запустила руки в его буйную шевелюру, приговаривая:

— Ко-отик, мявка…

А из полутемного угла, тускло поблескивая, глядело на них мертвенное око монитора…

Но даже от волшебной красоты не дрогнуло сердце короля — равнодушно взирал он на нее, истомленный бесплодными желаниями и сожалениями. «В самом ли деле хочешь ты любовью загореться? — спросила его фея. — Ведь без любви и жизнь спокойнее, и многие без нее обходятся». «Не о спокойной жизни я забочусь, — гордо ответил король, — а о чести рода нашего — прекратится он без наследника. Да и не пристало королю уступать в чем-то своим подданным». «Хорошо, — сказала фея, — я тебе помогу. Целый год собирала я искры огня сердечного, страсти пылкой, нежности лучистой — все, из чего любовь создается, по крохам собирала, ходила старухой-нищенкой, выискивала по искорке — нелегко найти их среди людского племени! Наговором, заклятием, молитвой — соединила я их в единое целое, поместила в рубин ярко-красный, который и дам тебе. Но сначала выслушай, о чем я тебе поведаю». И увидел король в руке у нее камешек, что светился колдовским светом, притягивая глаз. «Заключи его в оправу, — сказала фея, — и носи на груди, не снимая, день и ночь. И оттает твое сердце — тогда ты смажешь любить». Обрадовался король, и протянул было руку к драгоценности, но остановила его фея:

— Погоди, не все еще я сказала тебе. Запомни — ты должен снять его, как только почувствуешь, что любовь вошла в твое сердце и тебе довольно ее. Смотри же, не забудь! А о плате не беспокойся — в этом и состоит она для меня.

Сказала так и исчезла во вспышке яркого пламени — как и не было ее. Но остался у короля рубин ярко-красный, который грел руку, как теплый уголек. Тотчас призвал он дворцовых ювелиров и приказал оправить рубин в серебро с серебряной же цепочкой, и представить назавтра же, так не терпелось ему испытать действие талисмана.

— Это ваша плата за пребывание в земном раю, — голос, тусклый и невыразительный, казался порождением смутной тишины, стоящей в кабинете. Рон никак не мог понять, всматриваясь в сидящего за столом, где он слышал его. За все время разговора человек так и не поднял головы — серый сумрак скрадывал его черты.

— Я не соглашался носить с собой соглядатая! — со сдержанным пылом возразил Рон, поднимаясь. Он ждал ответного возмущения или хотя бы гневного жеста. Человек не двигался, но в тени, скрывающей его лицо, что-то переменилось. Всмотревшись, Рон понял — человек улыбался.

— Вы ошибаетесь, — все так же монотонно произнес он. И поднял голову. Пустой взгляд притягивал к себе зовущей к падению жутью.

— Вы?! — не удержался от возгласа Рон. Краем глаза он заметил — Илка подняла руки к лицу, как бы защищаясь, по своему обыкновению, от чего-то непонятного или страшного. Этот, такой знакомый, милый жест резанул по сердцу своей беспомощностью.

— Да, я, — человек опустил глаза и теперь они казались покрытыми пылью. — Я провожу этот эксперимент. Эмоциодатчики — он небрежно бросил на стол пачку невесомых лепестков, сверкнувших алым отблеском, — передают только одно — частоту пика эмоций.

— Ну и что?

— Их никто не регистрирует, если это вас волнует.

— Но зачем тогда все это?

Человек не ответил. Некоторое время он глядел перед собой, казалось, забыв о собеседнике (в тишине было слышно, как Илка прерывисто вздохнула). Затем он произнес медленно:

— Вы можете отказаться. — Он помолчал. — Но прошу не отказываться, в эксперименте нет ничего унизительного. Проживете здесь месяц.

Слова сталкивались и скрежетали, насильно пригнанные друг к другу. За ними не чувствовалось ничего — стальная клепаная скорлупа, имитирующая форму человеческой речи. В душе у Рона боролись инстинктивное недоверие и здравый смысл. И, словно прочитав его мысли, человек добавил:

— Эмоциодатчик… должен быть у одного из вас.

И здравый смысл победил. Рон осторожно взял со стола двумя пальцами красноватую блестку. Внимательно рассмотрел — неправильной формы кусочек фольги… Он был упруг — можно было свернуть его в трубочку. И он не нагрелся в руке — Рон чувствовал под пальцами приятную прохладу. Буркнул:

— Куда его?

Человек молча показал себе на левую сторону груди. Расстегнув рубашку, Рон посмотрел на датчик, неловко примерил… Пробормотал растерянно: «Клеить, что ли…» Теплые руки ухватили его за локоть — Илка. Не слышал, как подошла… Дрогнув, блестящий лепесток притянулся к сердцу — и неожиданно вырвался из пальцев… Рон на мгновение почувствовал холод — как будто на грудь упала снежинка. И начала таять, таять… Илка, поднявшись на цыпочки, дышала ему в ухо.

— Теперь, сняв его, вы прервете эксперимент, — ни радости, ни удовлетворения — лишь констатация факта.

Рон вновь испытал странное чувство неестественности всего происходящего… Как будто и он, и все вокруг сделано из папье-маше. Этот кабинет со своими блеклыми красками и болезненно четкими линиями… Вся атмосфера его выталкивала, вытесняла — словно бесконечный, беззвучный вопль — «Чужой!» Кивнув головой на прощанье, Рон увлек жену к выходу несколько более поспешно, чем диктовалось приличиями. Ему показалось, что гулкая пустота за их спинами разразилась издевательским хохотом…

 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

…Дверь захлопнулась, прервав неподвижный молчаливый шабаш.

С той поры носил король на груди подарок феи. И все вокруг заметили перемену в нем — гораздо милостивее стал он к своим подданным, только все смотрел пристально на женщин вокруг, ожидая, не поразит ли его страсть… Но не находил среди придворных дам ту, единственную…

И вот однажды, проезжая после охоты берегом речки, увидел девушку простую, что белье полоскала поутру — и дрогнуло его сердце, забилось бешено, так что голова закружилась и не смог он более в седле держаться. Увидя ту беду, подбежала девушка, помогла сойти с коня, но тут… Ай! Обожгла обо что-то руку. А на груди у короля, как уголь, пылает талисман! Поцеловал король ее руку и предложил стать его женой. Смутилась красавица, как так — она ведь не знатного рода! Но опьяненный незнакомым доселе чувством, король отмел все возражения — только одно было важно — мил ли он ей? А как не понравиться такому кавалеру — девушка и глаза опустила, и заалела, как маков цвет.

Скоро сладили свадьбу — и недели не прошло. В воскресенье съехались гости, и пир был такой, каких уже нет сейчас…

Время остановилось. Земной рай для трехсот влюбленных пар вбирал в себя прозрачный свет солнца и пульсировал огромным горячим сердцем в лазури океана, среди белой пены и взбаламученных волн. Казалось возможным, что кто-то нарочно собрал их здесь, чтобы только полюбоваться — так гармонично было это сочетание ликующей природы и ликующих людей. Смех и плеск, тонкое пение пальм на ветру, стеклянный перезвон белых песчинок — над островом словно звучала песня, легкая и бездумная. Любовь царила здесь — открытая, доверчивая, всегда готовая разделить счастье со всеми — ничего, кроме счастья, не знала она в упоении первых дней…Прогулки, купание, долгие ночные разговоры и шутливые споры, порывы страсти, радость молчания вдвоем… Сборища с музыкой и танцами, улыбки встреч и расставаний, всеобщая эйфория беззаботности — казалось, сам воздух пьянит в этой обители любви.

Бесшумная, хорошо отлаженная машина комфорта не давала сбоев, обеспечивая счастливчикам уютные домики, пищу, развлечения… И лишь одно условие требовалось выполнить, заплатить мизерную плату за все — носить маленький серебристый кружок на сердце. Вскоре (несколько дней? часов? лет?) его перестали замечать, привыкли к обязательной, хоть и надоевшей детали… Но тень серого человека незримо осеняла остров.

Весь народ собрался поглазеть на свадьбу — громко восхищались красотой невесты, угощением да пышностью, с какой торжество справляли — когда еще такое увидеть доведется! Вот закончился пир, ночь настает — ведет король свою возлюбленную в покои дворцовые, в опочивальню — глядит, насмотреться не может…

Сколько времени прошло? Никто не мог бы сказать — никто не следил за бессмысленным чередованием суток. Кому это нужно — ведь душа переполнена совсем другим, и не до времени… Прекратились веселые празднества и танцы, игры и прогулки шумными компаниями… Не слышно стало смеха — но никого это не тревожило, настолько естественным все казалось…

…В последнее время Рон чувствовал себя удивительно, словно потерял вес и перемещался лишь напряжением мысли, как во сне. Казалось, еще немного — и он полетит. Все вокруг вызывало радость, все хотелось любить… Но больше всего, конечно, Илку. Илка… Одно это имя наполняло блаженством. Она была с каждым днем все ближе — и в то же время отдалялась все дальше, в какие-то надзвездные выси — у Рона не находилось слов, чтобы выразить это свое чувство, но… Эта красота исторгала слезы. Она словно светилась. Свет, свят… Святость. И он поклонялся ей, как святой.

…А на груди его сияет рубин волшебный! И любил король свою молодую жену все сильнее и сильнее, но все мало было ему этой любви (и кому из людей любви бывает довольно?) И все ярче разгоралась рубиновая звездочка…

…Они не разговаривали — они уже не могли оторваться друг от друга, не замечая ничего вокруг — они остались в этом мире вдвоем, и существовали только друг для друга. Неистовая, яркая, как вспышка молнии, страсть сжигала их души — это нахлынуло и унесло с собой…

…Вот минул день со дня свадьбы, вот второй пошел — без ума король от своей молодой жены, не отходит от нее ни на шаг. Забыли они о празднествах, в их честь устроенных, и о придворной знати, во дворце ожидающей, и к обеду не выходят, голода не чувствуя, словно бы неведомая сила вливается в них от любви великой…

…Нестерпимое рентгеновское пламя высвечивало каждую черточку этого лица. Рон бездумно, заворожено глядел на него, лишь глядел… Ничего не надо больше — только видеть лицо возлюбленной, бесконечно изменчивое, во влажном блеске глаз и губ, и матовом сиянии нежной кожи… Но багровый туман застилал глаза, и они вновь сливались в объятиях, стискивали друг друга, словно в смертной тоске потери…И боль, вызванная этим, стократ усиливала наслаждение. Остановиться… невозможно — в голове словно били огромные куранты, тело сотрясалось в судороге какого-то дьявольского экстаза — ни одной мысли не возникало в мозгу, захваченном волной непосильной любви…

А на груди его поет, переливается огненная искорка! Не замечают король с королевой времени, не видят ничего вокруг, и все ярче красные отблески на стенах дворца, и зарево стоит в окнах его… Сбежался народ смотреть на чудо невиданное — пожар во дворце, а не горит! А из дворца бегут в ужасе придворные, не понимая ничего. А к королю уже не подступиться, так пламенеет он светом рубиновым, нестерпимым!

Рон видел, как тело его возлюбленной колебалось, словно марево… Пляшут языки пламени — нет, то взмахи рук… ресниц… Огненные кони вырываются из земли, уходят в небо, со свистом распарывая затвердевший воздух, осыпающийся мелкими сверкающими осколками… Земля? Ее нет… Под ногами ничего нет! Пространство стремительно схлопывалось, рвалось клочками… пропадало… пропадало…

…Резкая боль иглой вошла в сознание — Рон очнулся. В хижине было полутемно, на стенах плясал багровый отсвет. В ноздри ударил едкий запах паленого — Рон со стоном ухватился за грудь… Обжег ладонь — на груди чернел круг обуглившейся кожи. «Датчик!» — боль была нестерпимой, он снова глухо простонал, чувствуя, как покрывается липким потом.

— Роня, что с тобой? Рон! — знакомые теплые руки обнимают его, в глазах — туман и непонимание. Сквозь выступившие от боли слезы он увидел ее неуверенные, сомнамбулические движения.

— А… черт! — выдохнул он, сцепив зубы.

— Что с тобой… — не слыша, повторила она. Глаза ее постепенно прояснялись. Вот она снова взглянула, смахнула с лица прядь волос…

— Тебе больно? Да? Скажи, тебе больно? — испуганной скороговоркой выпалила она, порываясь сразу и вскочить, бежать куда-то, и броситься к нему… Он удержал ее за руку. Сказал, скривившись:

— Ерунда… Обжег меня этот чертов датчик…

— Счас, счас, я мигом! — только колыхнулся воздух — она уже возилась в углу с аптечкой, позвякивая в темноте какими-то пузырьками. По комнате распространился терпкий аромат камфары.

— Ты хоть свет включи, — с невольной улыбкой, несмотря на грызущую боль, сказал он вдогонку.

— Ах! Я такая глупая! — воскликнула Илка, на сей раз без всякого кокетства — в голосе звенели слезы.

Через пять минут боль от ожога была умягчена мазью, и Илка, как заправская санитарка, перевязывала его широким бинтом. «Не так туго» — морщась, умерял ее Рон. От датчика не осталось и следа, как будто он испарился. А может, так оно и было. Лежа на мягкой пневмоперине, Рон слушал успокаивающийся стук своего сердца. Постепенно он забылся в тревожном сне…

 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

…Комната качнулась, утонув в низком перекатывающемся гуле. Рон попытался вскочить, задыхаясь, — этот звук словно цепкой лапой протянулся за ним из сна, стиснув виски ломящим грохотом. «Что это, Роня?» — жалкий вскрик и слабые руки, ищущие его во тьме… «Сейчас, сейчас», — пробормотал он, нащупывая выключатель. Негромкий щелчок, треск и сноп синих искр — короткое замыкание. Новый толчок сотряс домик, послышался треск дерева. «Бежим!» — Рон думал, что крикнул это во весь голос, но ни звука не вырвалось из его плотно сжатых губ… Он схватил в охапку то маленькое теплое существо, которое цеплялось за его руки, повинуясь не мысли, а скорее поднявшемуся из глубин памяти инстинкту, повелевающему спасать, сохранить все маленькое и беззащитное — женщину, ребенка…

 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

…Грохот накрыл их снаружи гулким колоколом. Земля больно била по босым подошвам, глаза слепили вспышки, бьющие, казалось, отовсюду. Задыхаясь, Рон вырвался из пляски взбесившегося света… Холодный воздух отрезвил его — он остановился, продолжая сжимать в руках драгоценную ношу.

Вокруг было светло — ярко-алое зарево высветило окружающие деревья, дома, кусты… Казалось, светился сам воздух — лихорадочно пульсировавшее прозрачное пламя охватило поселок — гул исходил из глубины, заставляя вздрагивать почву. Илка глядела расширенными глазами — в них трепетал отраженный огонь. Мысли с трудом пробивались сквозь туман — Рон, как загипнотизированный, тупо уставился в огонь — он увидел, как бесшумно и медленно обрушился соседний дом, сразу занявшись странным сиреневым пламенем — казалось, оно било изнутри… «Но где же люди?» Рон обшарил взглядом пустынную улицу, по которой должны были сейчас метаться и звать на помощь сотни людей… Никого.

Совсем рядом вдруг лопнул взрыв, обдав их фонтаном искр — расколотая сотрясением, рванула аккумуляторная подстанция, и теперь извергала в ночь накопленную за день энергию. Илка вздрогнула и крепче прижалась к нему — он чувствовал, как учащенно билось ее сердце. Времени для раздумий не оставалось, надо как можно скорее выбираться… Рон устремился в сторону чернеющей пальмовой рощи, шарахаясь от падающих с неба горящих ошметков, оступаясь, но каким-то чудом удерживаясь на пляшущей земле…

Третий день кончился, вечер наступил — светло, как днем, в столице. Пылает дворец королевский, звучит ликующе — но закрывают люди глаза рукой, оглушает их песнь эта, а король с королевой уносятся в потоке огненном, затягивает их водоворот любви, и нет ей предела…

Человек словно был здесь всегда — серая тень, едва отделенная от мрака.

— Какой сегодня день? — голос прозвучал глухо, как в тумане.

Рон, тяжело дыша после бега, молча смотрел на него.

— Да, я знаю, сегодня четверг… Сегодня я король, — человек сказал это спокойным, ровным тоном.

Рон осторожно опустил на землю свою подругу, продолжая заворожено глядеть на него. Здесь, в центре острова, было сравнительно тихо, только дрожь почвы выдавала творившееся на берегу. Илка обессилено привалилась к стволу пальмы и закрыла глаза. Рон перевел взгляд с жалкой дрожащей фигурки на неподвижную тень.

— Вы… — он поперхнулся. Человек посмотрел на него. В смутной тени глаза его выделялись бледными пятнами.

— Почему вы здесь? — он сделал замедленный жест рукой в сторону поселка. — Почему не там, вместе со всеми?

— Вы, убийца! — прорычал Рон, сжимая кулаки, и сделал шаг к нему…

— А-а… У вас сгорел датчик… Поздравляю, ваша амплитуда оказалась наивысшей…

Равнодушие, сквозившее в этом, бесило и ужасало — Рон застыл, словно ему в лицо плеснули холодной водой.

— Я хочу знать, в конце концов…

— Сегодня четверг… — человек повернулся к пылающему зареву, и дрожащий красный отсвет лег на его лицо. Рон поразился перемене, произошедшей с ним. Сейчас это было живое, страстное лицо, но ледяная то была страсть, она исключала самое понятие жизни. Человек с таким лицом не может жить — внезапно пришло понимание, и Рон умолк на середине фразы.

— Этот огонь не обжигает… но сегодня все закончится.

Земля дрогнула сильнее — вдали запрыгали факелы горящих пальм. Небо над ними занималось сиреневым заревом. Рон дрогнувшей рукой погладил Илку по спутанным волосам. Человек мельком взглянул на них — измученных, оборванных, вымазанных сажей и пеплом.

— Вы еще можете спастись. В бухте стоит катер.

— Но разве…

— Остров обречен, — он помолчал, потом продолжил: — Лаборатория взорвана, и теперь ничто не остановит…

Рон невольно глянул в ту же сторону. Зарево поднималось все выше, и сюда доносился торжествующий рев пламени.

— Когда-то в детстве я прочел одну сказку… — Рон не сразу понял, чей это голос. Человек глядел на пламя и говорил приглушенно, словно боясь привлечь внимание беснующегося сумасшедшего. — Больше я не встречал ее ни в одной книге… Может, это и судьба. С тех пор у меня была одна цель, и сегодня я ее достиг… Почти…

Он как-то странно, кособоко, пожал плечами — наверное это, такое естественное, движение, было для него непривычным.

— Но я вызвал то, с чем нельзя справиться — никому… Впрочем, я не жалею. Если нельзя подчинить, надо попытаться понять, — он сделал шаг вперед, — физика летит к чертям… И она мне больше не нужна — негодное оружие.

Он сделал еще один шаг, как бы раздумывая.

— А план был неплох — сконцентрировать это на клочке суши и… — помолчал. Закончил угасшим тоном — Слишком большой резонанс… Но почему в четверг?

Усмехнувшись, покачал головой, и, вздохнув, зашагал навстречу огню, сотрясающему землю. Рон оцепенело смотрел вслед. Вот человек остановился, оглянулся…

— Да… Если встретите профессора Кербаха, передайте, что связь с совмещенным пространством возможна. Хотя — можете и не передавать…

Сказав это просто и буднично, он в первый раз за все время внимательно посмотрел на юношу. По лицу его пробежало неуловимое выражение, на миг смягчившее его, и он добавил:

— Не огорчайтесь — все ваши знакомые живы. Просто… иной жизнью.

Резко повернулся и пошел. Ветер донес его последние слова, которые он пробормотал про себя: «Слишком сильна… слишком…» Рон понял, что больше никогда не увидит его, и что надо о чем-то спросить напоследок… О чем-то важном.

Серая фигура уже едва виднелась на фоне слепящего света, когда Рон изо всех сил крикнул ему вдогонку:

— Эй! Погодите! Так кто же она?! — рев заглушал слова. — Кто ваш противник?

Крик разнесся над островом, постепенно теряясь в огромном пространстве… Беснующееся пламя ответило ему безумным хохотом освобождения.

Когда же настала ночь четверга, любовь их перешла грань человеческую. Взвилось пламя, поглотив и стены, и башни, и все исчезло. Наутро люди нашли на месте дворца лишь пепелище — дворец исчез, и пропали навсегда король со своей возлюбленной. Куда? Может, в тот волшебный мир, где живут феи и эльфы, или навечно они слились в огненной вспышке, унесшись в необъятный простор, и зажглась там новая звезда…

А люди с этих пор прозвали его

КОРОЛЬ-ЧЕТВЕРГ