Держись, акробат [Лябиба Фаизовна Ихсанова] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Лябиба Фаизовна Ихсанова Держись, акробат


Здравствуйте! Меня зовут Фаиль, а фамилия — Шакиров. Этой весной я закончил шесть классов и без особых успехов перешел (отец говорит — переполз) в следующий. «Ну и что? — можете спросить вы. — Что в этом особенного?» Согласен: ничего выдающегося и я здесь не вижу.

А вот мама считает, что я ошибаюсь, и беспрерывно твердит мне, что за прошедший год я открыл для себя много важного, понял, кто у нас в классе может быть верным другом, и вообще стал лучше разбираться в людях.

Мне становится смешно, когда она так говорит.

Подумаешь! Да любой человек знает, с кем ему дружить. И разбираться в людях, по-моему, не так уж трудно, если ты знаком с этими людьми с детского сада, а с некоторыми и того раньше!..

Но стоит мне вспомнить некоторые события прошлого года, в особенности историю с ограблением квартиры тети Клавы, и я начинаю сомневаться. Если я не сумел разгадать этого типа в вязаной шапочке, значит, не так уж здорово я тогда разбирался в людях.

А теперь? Неужели и теперь меня так легко можно обмануть? Думаю, что нет! Я бы сразу вывел его на чистую воду.

Тогда, выходит, мама права? Я в самом деле стал немного другим?

В общем, путаница какая-то: то я прав, то мама.

Впрочем, судите сами.

Рассказываю по порядку, начиная с самого первого дня. Все рассказываю, без утайки!

1

Все началось с того, что пропал наш шестой «В» класс. Да, да! Первого сентября, помахивая портфелем и читая таблички на дверях, я прошел коридор из конца в конец, потом повторил этот путь. И наконец замер в удивлении: шестого «В» не было! Был шестой «А», был шестой «Б», даже был шестой «Г», о котором я раньше ничего не слышал и не был злаком ни с одним человеком, который в нем будет учиться…

А шестой «В» как сквозь землю провалился!

Можете представить себе мое состояние: пришел человек на первый урок, а класса нет? Вдруг я вижу, что Савия, Наиль, Света входят в комнату с табличкой: «Шестой «Г» и меня зовут, кричат, что это и есть наш класс.

Мне понадобилась всего одна секунда, и я все понял: значит, у нас теперь будет, как в Англии! Я давным-давно читал, что англичане не любят число «тринадцать», боятся, что оно приносит несчастье. У них нет тринадцатого дома, тринадцатой квартиры, тринадцатого этажа. Даже тринадцатого места в кино нет. И вообще ничего с номером тринадцать нет. Не помню только, как же они обходятся каждый месяц без тринадцатого числа? Во всем мире тринадцатое число, а у них что? Впрочем, это их дело, пусть сами разбираются.

Почему же в нашей школе нет шестого «В», было ясно даже дураку: наверное, когда-то был такой класс и в нем оказались одни неуспевающие, прогульщики, нарушители дисциплины. И с тех пор учителя, чтобы не вспоминать об этом кошмарном классе, даже не хотят видеть таблички: «Шестой «В».

Я сразу же рассказал о своей догадке нашему классному руководителю Зое Михайловне. Она рассмеялась и сказала, что это довольно остроумная фантазия, но в действительности все гораздо проще — при ремонте перепутали таблички.

И правда, на следующий день на дверях нашего класса висела свеженькая табличка: «Шестой «В». От других шестых мы отличались теперь только тем, что наш «В» находился напротив учительской. Представляете, сколько в этой комнате будет о нас разговоров?

Вы, может быть, решили, что наш класс какой-то особенный? Ничего подобного, самый обыкновенный. Есть у нас и зубрилы-отличники, и середнячки, и такие, что еле-еле на трояках тащатся. Как везде. Всего нас в классе двадцать восемь человек. Но из них девочек — двадцать, а мальчиков — только восемь. Правда, Зоя Михайловна говорит, что наша восьмерка стоит всех двадцати девочек. Не знаю, что она имеет в виду, но если бы речь шла о силе или ловкости, то скажу не хвастаясь, что я один мог бы, как говорил мой дедушка-пастух, стреножить этих девчонок, да в придачу еще пару таких тихонь, как Наиль.

Шесть лет я проучился в этом классе.

Давно прошли те времена, когда учительница вызывает тебя на уроке, а ты сидишь, забыв свою собственную фамилию. Уже давно не стоишь на перемене, подпирая стенку и опасаясь, что старшеклассники мимоходом затопчут тебя. Теперь, если хочешь, можешь сам любого по лбу щелкнуть.

Правда, мама говорит, что я вырос, а ума не набрался. И конечно, вспоминает Наиля.

Придется мне о Наиле рассказать поподробней.

С Наилем мы выросли в одном дворе. А когда завод, где работают наши отцы, построил в новом районе большой девятиэтажный дом, мы снова оказались соседями. Будто кто-то нарочно постарался, чтобы наши квартиры расположились на одной лестничной площадке, дверь в дверь. К тому же мы одногодки и учимся в одном классе.

За долгие годы, между нами говоря, Наиль мне изрядно поднадоел: я не люблю слюнтяев. А тут еще мама то и дело заводит свою музыку: «Наиль с первого класса учится только на пятерки! Наиль посещает кружок математики и занимает первые места на городских олимпиадах! Он всегда слушается родителей, даже слово старшей сестры для него — закон…» — и так далее и тому подобное.

Если бы, я думаю, моей маме поручили описать самого примерного мальчика на свете, то она наверняка дала бы точный портрет нашего Наиля. А мне так иногда хочется наподдать ему. Спасает его только то, что я со слабаками никогда не связываюсь.

Как я мечтал, чтобы в новом доме поселилась какая-нибудь другая семья и у нас появились бы новые соседи. Пусть кто угодно, даже Зубаржат, только не Наиль.

Зубаржат тоже учится и нашем шестом «В». Она ничего, неплохая девчонка, а в драке даже мальчишке не уступит. Одна беда — любит ябедничать. Мне из-за нее часто доставалось. Заметит, что я на уроке чем-нибудь не тем занимаюсь, и сразу тянет руку. Хорошо, что учителя уже не всегда обращали на нее внимание: знали, дай ей слово — весь урок пропал, будет стыдить меня.

Однажды я решил ей отомстить. После уроков, когда Зубаржат со Светой спускались по лестнице, я притворился, что надаю, и выбил ее новый портфель. Портфель заскакал по лестнице, смешно подпрыгивая на каждой ступеньке. Но я не успел даже расхохотаться, как почувствовал силу кулаков Зубаржат. Она так двинула меня по спине, что, не окажись рядом Светы, которая ухватила меня за полу тужурки, лететь бы мне вслед за портфелем, пересчитывая ступеньки…

К тому же еще прикусил кончик языка. Так больно, что испугался: не откусил ли совсем? Зажал двумя руками рот и мычу. Даже сдачи дать не могу — руки заняты.

— Разве так можно, Зубаржат? — пожалела меня Света.

— Пусть не пристает! — ответила Зубаржат.

Подняла свой новый портфель, стала дуть на него, протирать рукавом, поглаживать. Портфель ей, видите ли, жалко, а на живого человека наплевать!

Вот Света совсем другая. Мы с ней за одной партой сидим. Домашние задания я почти каждый день у нее списываю. Сначала она сердится: «Я не обязана для тебя уроки делать, ты сам должен! Учти — сегодня списываешь последний раз, завтра на меня не рассчитывай!» А завтра все то же самое. Как в считалке: «На столбе мочало — начинай сначала…» Я и на контрольных к ней в тетрадку заглядываю. Поэтому у нас всегда одни и те же ошибки. Учителя говорят: «Ты, Шакиров, хоть списывать научись без ошибок». А иногда я все-таки умудряюсь сделать их больше. И потом зло срываю на Свете. «Ты, — говорю я ей, — во всем виновата! Не могла совсем ошибок не делать? Тогда бы и у меня их меньше было!» А она чуть не плачет и начинает оправдываться, будто и в самом деле виновата. Смех один!

Теперь я должен рассказать о Савии.

По правде говоря, мне не очень хочется о ней говорить, но раз обещал рассказать все без утайки, ничего не поделаешь.

Почему так получается, что с любой девчонкой из нашего класса я могу болтать хоть целый день, а с ней двух слов не могу выговорить? Особенно после того случая на Лебяжьем.

2

Лебяжье — это озеро, недалеко от нашего города. Вокруг него лес, в котором летом наш пионерлагерь. Мне очень нравятся эти места. Если я долго их не вижу, то даже начинаю скучать, честное слово.

Я очень обрадовался, когда в первое же воскресенье после начала нового учебного года мы всем классом выехали на экскурсию на Лебяжье.

Зоя Михайловна в спортивном костюме шла впереди и все время повторяла, что в лесу нельзя разжигать костры и играть с огнем. Будто мы сами не знаем, что разводить костер можно только в безветренную погоду и близко от воды.

Да нам и не нужен никакой костер! Мы играли в прятки, бегали друг за другом, боролись — и вскоре разогрелись так, что от нас пар валил.

Потом мы пошли бродить по лесу. Лес был уже не тот, что летом. Листья пожелтели, трава у подножий деревьев высохла, стала ломкой, как будто в землю воткнули тонкие лучинки. А над верхушками деревьев стаями кружились галки, крик их не смолкал ни на минуту.

Вскоре мы очутились у озера. Оно тоже изменилось: обмелело, а цвет воды стал темным-темным. Лодки, на которых мы соревновались во время лагерной олимпиады, лежали на берегу, а сломанные ветром деревья упали в воду.

И все равно мне тут нравилось! Мне всегда хорошо в лесу. Я только терпеть не могу тех, кто поминутно восхищается вслух: «Ах, посмотрите, какая красота! Ах, как на картине!» В лесу лучше всего молчать и смотреть, как, например, маленькие муравьи строят в корнях вывороченного дерева свой дом-муравейник. И тех, кто собирает желтые листья и вкладывает их между страницами книг, я тоже не понимаю. Пусть листья так и лежат в лесу.

Пока я стоял возле озера, ребята затеяли новую игру. Они прыгали с крутого обрыва в глубокий песчаный овраг. Прыгать было совсем не страшно. Ты опускался сразу в мягкий песок, и он, словно вода в речке, тащил тебя на дно оврага. Мальчишкам удавалось сохранить равновесие, и они спускались вниз, стоя на ногах, а девочки почти сразу падали и скатывались, как разноцветные мячики.

Но самое веселое было — подниматься наверх! Мы взбирались на четвереньках, цепляясь руками за редкие кустики, за маленькие островки засохшей травы. Но стоило кому-нибудь дернуть тебя сзади за ногу — руки разжимались, и ты, словно на санках, катился на дно оврага.



Разыгравшись, я стащил Савию. Но видно, дернул слишком сильно, и она с размаха уткнулась лицом в песок. Когда Савия подняла голову, я увидел, что брови, ресницы, волосы у нее в песке. А волосы у нее такие же светлые, как и песок.

— Не больно? — спросил я, подползая.

А она слова сказать не может: сидит и выплевывает забивший рот песок. Я начал осторожно ее отряхивать. Тихонько коснулся волос, лица, сдул песчинки с ресниц.

Савия молчала, зажмурив глаза. Не знаю, как это получилось, но я вдруг губами прикоснулся к ее щеке. Савия вскочила, как будто ее ударило электричеством.

— Идиот! — закричала она и оттолкнула меня.

Когда я поднялся, мне почудилось, что все ребята смотрят на «идиота». Я испугался, что сейчас они задразнят меня, и отполз в сторону.

Уже с другой стороны оврага снова вышел в лес. Прячась за деревьями, я ушел далеко-далеко и до самого вечера бродил один. Мне не хотелось никого видеть, не хотелось возвращаться домой.

Я лежал под березой и смотрел на облака. Вот бы добраться до них, мечтал я, спрятаться ото всех и никогда не возвращаться на землю!

Я слышал, как кричали, звали меня, но не отзывался. Потом услышал голос Зубаржат:

— Фаиль уже давно дома телевизор смотрит. Не заблудился же малютка возле лагеря!

Все засмеялись. А кто-то, кажется, Олег, поддержал:

— Точно! Сегодня же футбол!

Ребята загалдели, а Зоя Михайловна громко сказала:

— Шакиров в своем репертуаре. На то, что его ждут товарищи, ему, конечно, наплевать.

Потом они ушли.

А я долго сидел на берегу и бросал в темное озеро плоские камешки. Обычно они у меня подпрыгивают над водой семь, восемь, а то и десять раз. А сегодня раз-два — и уходили в воду.

Вернулся я домой, когда уже стемнело. Мама сразу бросилась звонить Зое Михайловне, что я нашелся. А потом уж накинулась на меня:

— Где ты был? Тут уже хотели объявлять розыск!

— Собирал грибы, — устало сказал я.

— А где же они?

— Не нашел…

Больше мама от меня ничего не добилась. Пришел с работы отец, и она замолчала.

3

С этого дня я не разговаривал с Савией, даже не смотрел на нее.

Вернее сказать, смотрел, когда она этого не замечала. Она сидела впереди, сбоку. Я мог весь урок не отрывать глаз от ее светлых кос, воротника ее платья, легких рук, перелистывающих учебники и тетради. Когда Савии не было, я просто таращился на парту, за которой она сидит.

Я мечтал, чтобы Савия стала нашей учительницей. Тогда, объясняя урок, она стояла бы лицом ко мне, и я бы видел ее большие голубые глаза. Я был бы примерным учеником, и она всегда бы хвалила меня. А уж если после очередной моей выходки оставила бы после уроков и, как Зоя Михайловна, села рядом за парту, чтобы вбивать в мою бедную голову умные мысли, я бы и бровью не повел. Я бы ей все простил и не огрызался.

Я и сейчас прощал ей все, даже то, что она дружит с Наилем. Они оба у нас отличники, оба ходят в математический кружок при Дворце химиков, заядлые шахматисты. У Наиля есть карманные шахматы, он всегда их с собой таскает. Там доска в ладонь, а фигуры, как кончик карандаша. Как перемена, так они с Савией уткнутся в доску и никого на свете не замечают. Говорят, что к городским соревнованиям готовятся.

А ребятам завидно — тоже хочется сыграть, вот и пристают к ним, даже дразнить начинают. Играют ребята слабо, Наиль и Савия им в два счета мат ставят. А они опять рвутся в бой, особенно вон Олег. Он всегда проигрывает, но все равно лезет.

Однажды Наиль отказался с ним играть, и он со злости написал на доске: «Наиль + Савия = Любовь». А я, как увидел, сам не знаю почему, взорвался.

— Сотри, сотри сейчас же! — заорал я на Олега.

— Как же, так я и стер, — противно ухмыльнулся он. — Если тебя это волнует — ты стирай.

— Ах, так! — выкрикнул я, схватив Олега за грудки, притиснул к доске и стер его спиной все написанное. — Вот как это делается.

— А вот так не делается?

Олег в долгу не остался: быстро провел испачканной мелом ладонью по моему лицу и бросился наутек. Я — за ним. Прыгая по партам, мы носились друг за другом и не заметили, как в класс вошла Зоя Михайловна.

— Шакиров! Тебе не надоело быть клоуном? — строго спросила она. — Вытри лицо и садись на место!

Света дала мне платок, я утерся и стал делать вид, что внимательно слушаю урок.

Вдруг из другого ряда мне передали записку. Я развернул ее и прочел: «Фаиль! Спасибо тебе! Ты не забыл, что в четверг мой день рождения? Пойдем к нам домой всем классом, после уроков. Наиль».

Нужен мне твой день рождения! Думаешь, я для тебя старался? Как бы не так! Сам с Олегом рассчитывайся. А то только краснеть умеешь.

4

Мне совсем не хотелось идти на день рождения Наиля. И все-таки я пошел туда. Вы, конечно, догадываетесь почему? Меня просто тянуло в любую компанию, где находилась Савия. Я не мог упустить случая побыть с ней вместе, хотя после той истории на Лебяжьем мы не сказали друг другу ни одного слова.

Мой дедушка говорит: «Если зовут — иди, а гонят — уходи!» Я последовал его совету.

Место за столом мне досталось хорошее — в самом конце, у дверей. Отсюда я все время мог видеть Савию. Она сидела, конечно, в центре стола, между именинником и его сестрой Фаридой.

Мне хотелось, чтобы она посмотрела на меня хоть раз. Я шутил, делал остроумные замечания тем, кто слишком налегал на еду, незаметно толкнул ногой Свету, когда та, разинув рот, слушала речь, которую завела Зубаржат.

Когда наконец она окончила свою бесконечную говорильню и села, я шепнул:

— Угадай загадку!

Для Зубаржат любой шепот — это секрет, а ради секрета она готова забыть обо всем.

— Говори, говори скорей! — тут же завелась она.

— Что у коровы впереди: рога или уши? — спросил я первую пришедшую в голову чепуху.

Прошла, наверное, минута, прежде чем Зубаржат сообразила, что я пошутил.

— Дурак! — покрутила она пальцем у виска и отвернулась.

Но я уже не мог остановиться. Я схватил с тарелки зеленую горошину и бросил ей за воротник. Она вскочила, смешно замахала руками, словно хотела взлететь, и стала кричать на всю комнату:

— Дурак! Дурак!..

Затвердила одно слово, как попугай. Все вокруг смеялись. Наиль, не понимая, в чем дело, тоже хохотал, и даже Савия улыбалась.

А мне вдруг стало грустно и очень жалко Зубаржат, которая никак не могла вытащить дурацкую горошину. Я вылез из-за стола, чтобы помочь ей, но сестра Наиля Фарида сердито сказала:

— Без тебя обойдемся! — и увела Зубаржат в другую комнату.

Фарида давно меня не любит, еще с детских лет. Она старше нас с Наилем на два года и привыкла нами командовать.

Помню такой случай.

Шли мы с Наилем из школы — мы тогда в первом классе учились — и увидели возле нашего дома большую лужу. Дул ветер, по воде бежали маленькие волны. Я бросил в лужу щепку и закричал: «Корабль! Чур, мой корабль! Полный вперед!» Присел у края лужи и начал руками гнать воду, чтобы сделать большую волну и как можно дальше отогнать кораблик. Наиль присел с другой стороны и тоже заработал руками. Мы старались вовсю: в луже были уже не волны, а самый настоящий шторм! Брызги летели во все стороны, «кораблик» кружился, подплывая то к одному, то к другому берегу, вода заливала наши ботинки. Вдруг холодные брызги попали Наилю в лицо, и он начал реветь как девчонка. Он всегда был маменькин сынок.

Фарида училась во второй смене и в это время шла в школу. Услышав голос своего братишки, она тут же подбежала к нам. Первым делом она отшвырнула меня, а потом принялась отряхивать Наиля.

— Не играй с Фаилем! Не играй! Сколько раз я тебе говорила, не играй с плохим мальчиком! — внушала она Наилю.

Мне стало обидно, что она называет меня плохим мальчиком, и я брызнул на нее водой из лужи. Я бежал изо всех сил, но Фарида была старше и догнала. Досталось мне тогда крепко, до сих пор забыть не могу.

Наилю запретили играть со мной и даже некоторое время одного на улицу не выпускали. Его сопровождала чаще всего Фарида. Она отводила его в школу, а после уроков встречала.

Смешно было смотреть, как Наиля выводили гулять, держа за руку. Я тут же вспоминал белого, пушистого щенка, которого звали Шарик. Его утром и вечером выводила на поводке хозяйка. И однажды я заорал на весь двор: «Смотрите! Еще одного Шарика гулять вывели!» Фарида гневно повернулась в мою сторону, вечернее солнце отразилось в стеклах ее большущих очков, зайчик попал мне прямо в глаза. Я зажмурился, а когда открыл глаза, то Фарида уже была рядом. Вспомнив о ее крепких кулаках, я рванул изо всех сил. В этот раз она не догнала меня, но с тех пор терпеть не может…



Когда Фарида и Зубаржат вернулись, ребята уже встали из-за стола и занимались кто чем. Кто рассматривал альбом с марками, другие окружили аквариум, я просто сидел в углу.

Фарида запустила пластинку. Музыка заревела так громко, что я испугался, что у меня сейчас развалится голова.

А девчонкам только такую музыку и подавай. Они тут же пустились танцевать, растопырив руки и качаясь из стороны в сторону. Особенно смешно было смотреть на Фариду: выставив острые локти, вертя головой с коротенькими волосами, она ступала на своих длинных, тонких ногах. Как цапля в зоопарке!

Пока я смотрел на танцы, Савия и Наиль ушли в ванную комнату играть в шахматы. На кухне тоже галдели ребята, и больше играть было негде. Олег и Рустам присоединились к шахматистам, потом туда втиснулось еще трое. Пришлось запереть ванную, чтобы еще кто-нибудь туда не влез. Я подергал дверь, но меня не пустили.

От нечего делать подошел к ребятам у аквариума. Красивый оказался аквариум у Наиля: дно выложено камешками и ракушками, как в настоящей реке. Колышутся зеленые водоросли, пузырьки воздуха лопаются на поверхности. Рыбки с полосками на туловище, с красными хвостами, с оскаленным, как у бульдога, ртом, с золотыми плавниками стоят уткнувшись носами в стенки аквариума. Потом вдруг срываются с места и начинают метаться из стороны в сторону, будто вспомнили, что их насильно здесь держат.

Не очень хочется на это смотреть. Это не мое хобби. «Твое хобби — улица», — говорит мне отец Наиля.

И я с ним не спорю. Я люблю улицу! Там каждый раз увидишь что-то новое, не то, что в аквариуме или в клетке с птицами. Там не все собаки на поводках, некоторые носятся как хотят. Там никто тебя не воспитывает, как в школе или дома.

И еще мне нравится, что меня все там знают.

— Фаиль, сынок, здравствуй! — как со взрослым, здороваются со мной пенсионеры.

Я им тоже всегда помогаю: хлеб или молоко купить, принести лекарство из аптеки, отправить письмо. Только попросят — я, как на крыльях, туда и обратно…

— Фаиль! О чем ты задумался? Пригласи кого-нибудь из девочек танцевать, — услышал я вдруг голос мамы Наиля.

Она подошла к столу с огромным ореховым тортом. Я улыбнулся ей, стараясь быстрей придумать какую-нибудь отговорку.

— Фаиль не умеет танцевать! — как всегда, вмешалась Фарида, сверкая своими очками.

Прямо Змей-Горыныч из мультика! Она сказала правду, но мне почему-то стало обидно, и я вдруг на всю комнату закричал:

— А я умею фокусы показывать!

Почему я объявил себя фокусником? Как сорвалось с языка это слово? Не знаю, не могу понять.

Стало тихо, музыку выключили, и все смотрели на меня. Зубаржат подбежала к дверям ванной:

— Выходите скорей! Фаиль фокусы показывать будет!

Когда я увидел Савию, то понял, что если немедленно ничего не придумаю, то опозорюсь на всю жизнь! Я вертел головой из стороны в сторону, и вдруг прямо передо мной оказалась открытая балконная дверь.

— Показываю мировой трюк! — закричал я и через секунду оказался с внешней стороны балкона.

Я висел на руках, держась за решетку.

Мускулы у меня крепкие, на турнике подтягиваюсь не меньше двадцати раз, трусом тоже никогда не был. Выходило, что продержаться я смогу довольно долго… Ну а дальше что? Так и висеть тут всю ночь?

Ребята склонились надо мной и наперебой кричали. Кто упрашивал, кто угрожал рассказать отцу, кто приказывал тут же вернуться на балкон. Гвалт стоял невероятный, все волновались, а на глазах у Светы даже показались слезы. Подбежала мама Наиля и закричала испуганно:

— Фаиль, что ты делаешь?!

Только Савия не кричала. Она стояла рядом с Наилем и что-то шептала ему. Я напряг слух и услышал:

— Что он этим хочет доказать?

— Не знаю, — отозвался Наиль. — Только все равно долго не выдержит.

Эти слова меня взбесили.

«Не выдержит», говорите? А если я сейчас подтянусь на руках и красиво выжму стойку на перилах прямо на балконе? Что тогда вы запоете?

Я ясно представил себе, как я это сделаю. «Нравится вам мировой трюк?» — скажу я им. Посмотрим, как у них отвиснут челюсти!

Но ничего этого не случилось. Я чувствовал, что тело мое становится все тяжелее, граненая решетка больно врезалась в ладони, руки затекли. Я услышал шум улицы и в первый раз подумал, что подо мною трехэтажная высота и если я сорвусь… По спине пробежал холод, будто туда бросили комок снега. А ладони начали потеть и вот-вот могли соскользнуть. Перед глазами стало темнеть…

Кто-то схватил меня за дрожащие руки, легко поднял и поставил на балкон.

— Белый свет тебе надоел? — услышал я сердитый голос. Цепкие, как клещи, пальцы схватили мое ухо и сильно его крутанули. Я поднял глаза. Передо мной стоял отец Наиля.

Так закончился для меня этот злополучный день рождения.

Да, чуть не забыл! С того дня ребята зовут меня не иначе как Акробат.

Если бы я знал, чем обернется это прозвище.

5

Я очень боялся, что отец Наиля — дядя Джамиль — расскажет обо всем моему отцу. Они дружат между собой, не то что мы с Наилем. Они, как говорит дядя Джамиль, два сапога пара: оба — токари, работают на одном заводе, у обоих по сыну.

Когда заходит речь о сыновьях, мой отец всегда вздыхает:

— Парни-то есть. Только проба у них не одинаковая.

Это должно означать, что у дяди Джамиля сын как сын, а моему отцу со мной не повезло. Мне становилось обидно, и назло я опять выкидывал какой-нибудь трюк.

Мама нас мирила, говорила мне, что на отца нельзя обижаться, надо жить в согласии. Я жалел маму, не хотел ее расстраивать, старался молчать. Иногда я прямо ненавидел этого Наиля.

Зато как я любил дядю Джамиля, особенно когда он рассказывал о своем детстве!

Наши отцы росли в трудные годы, сразу после войны. Говорят, что жизнь тогда была совсем другая. Не хватало даже хлеба. Мой отец никогда не рассказывал мне об этом времени, думал, наверное, что я ничего не пойму. А дядя Джамиль посадит нас с Наилем на диван, и весь вечер мы сидим тихо, как мыши, и слушаем.

Одну историю я особенно помню.

Мы учились тогда в третьем классе, и я зашел к Наилю, чтобы вместе делать уроки. Сидели-сидели, потом нам надоело. Начали толкать друг друга, затеяли борьбу. Задели стол, на пол полетели книжки, тетради, карандаши.

В комнату ворвалась Фарида и начала шуметь на весь дом:

— Что вы тут вытворяете? Стоит только прийти Фаилю, сразу начинаете хулиганить!

— Не кричи, дочка, — появился в дверях дядя Джамиль. — Когда играют мальчики, еще не такое бывает.

Он выпроводил Фариду, помог нам навести порядок и усадил рядом с собой.

— В детстве, — начал он, — я старался не расстраивать родителей, вести себя хорошо. Но не всегда это удавалось. Иногда неделями не слышишь ни одного замечания, и вдруг сорвешься, натворишь чего-нибудь и огорчишь их… Я вам рассказывал, что отец мой — дедушка Наиля — был тяжело ранен на фронте, часто болел и не мог работать. Чтобы всех нас прокормить, мама трудилась на двух работах и приходила домой очень поздно. Все по дому приходилось делать мне: затопить печь, сварить еду, накормить отца, привезти воду, сбегать в аптеку, вызвать доктора — в общем, дел хватало! Особенно доставалось зимой.

Дом наш стоял на окраине города, и до колонки, где мы брали воду, было больше километра. Я ставил на санки бак и отправлялся по воду. Каждый день, в любую погоду.

Однажды ударили тридцатиградусные морозы, и занятия в школах отменили. Но на улице было полно ребятишек: для игр ведь мороз не помеха, сами знаете. А мы в те годы все свободное время проводили на улице. В кино ходили редко, а о театре или концерте даже не мечтали. Ну и телевизоров, конечно, не было.

В тот день, как обычно, я тащился со своей водой, и вдруг вижу, ребята в войну играют. В то время это была самая любимая игра, не знаю, как у вас. А на углу нашей улицы когда-то стоял большой деревянный дом. Его разобрали, вырыли котлован и хотели тут строить кирпичное здание. Но строительство почему-то не начиналось, и мы облюбовали это место для игр — лучше не придумаешь.

Я приостановился с санками передохнуть, а заодно посмотреть, кто же выйдет победителем.

Сражались, как всегда, наша и соседняя улицы. Наши держали оборону, защищали высоту, а «противник» пытался ею овладеть. Нашими руководил мой лучший друг Зульфат, и они успешно отражали одну атаку за другой. Крик стоял невероятный! Свежий снег поднялся кверху и кружился, как во время бурана. Мои мокрые варежки давно покрылись льдом, а ноги в подшитых валенках стали мерзнуть, но уйти я не мог, не узнав, кто победит.

Отразив очередную атаку, отряд Зульфата бросился преследовать «противника», и казалось, что наша победа уже близка. В то время подошло несколько мальчишек с соседней улицы и с криками присоединились к своим. Получив подкрепление, ребята с соседней улицы повернули назад и бросились на наших.

Настоящий бой!

Вдруг вижу — Зульфата толкнули в спину. Он упал, а какой-то здоровенный парень сел на него, сорвал шапку и стал тереть ему уши снегом. Не мог же я стоять смотреть, когда побеждают моего лучшего друга, командира отряда? Что я, предатель разве? Я, конечно, бросился на помощь.

Долгое было сражение. Мы так увлеклись игрой, что не заметили даже, как вокруг собрались взрослые. Одни подзадоривали нас, другие, наоборот, пытались разнимать.

Вдруг я слышу голос матери. Я сразу забыл про игру и почувствовал себя самым последним человеком на свете.

Ведь ни одно поручение мамы не выполнено: печь не растоплена, суп не сварен, в доме ни капли воды. Отец, наверное, беспокоится. Может быть, поднялся с постели и ищет меня?

Мне захотелось вскочить и убежать куда-нибудь подальше, где меня никто бы не смог найти. Но как встанешь, когда на тебя навалилось чуть ли не с десяток ребят?! Мама разбросала эту кучу малу и вытянула меня. Я стоял перед ней, не зная, что сказать. Губа разбита, все пуговицы на пальто выдраны, шапка и одна варежка где-то потерялись…

Ужинали мы с мамой в тот день поздно, перед самым сном. Очень долго размораживали около печки бак: вода в нем превратилась в глыбу льда. В первую очередь приготовили еду отцу, покормили его.

А тут настало время маме бежать в швейную мастерскую, где она работала уборщицей. Я тоже пошел с ней, чтобы помочь. Вернулись мы поздно и только тогда сели ужинать.

Вот ведь что случается, когда увлечешься игрой!

Я не раз слышал рассказы дяди Джамиля.

О том, как они остались одни с матерью, после смерти отца, и о том, как мама уже не могла справляться с двумя работами и им пришлось жить на маленькую зарплату уборщицы, и о том, как после девятого класса дядя Джамиль перешел в вечернюю школу и поступил на завод; там он стал токарем и купил себе настоящие хромовые сапоги. Ведь отцовские сапоги, хоть и были солдатскими, знаменитыми, прошагавшими по улицам Берлина, стали уже совсем старыми, такими, что их нельзя было носить…

Все-все я знал про дядю Джамиля. Даже как маленьким он мечтал иметь волшебную щуку, как у Емели из сказки, чтобы все в доме делалось по щучьему велению, или найти мешок золота, чтобы мама могла не работать, а сидела бы дома и ухаживала за отцом. Когда он подрос и стал таким, как сейчас я и Наиль, то мечтал стать ученым и придумать лекарство, от которого отец сразу встанет на ноги…

Дядя Джамиль и теперь мечтает. Он мечтает, чтобы Наиль выучился и стал космонавтом.

Мой отец тоже не прочь бы сделать из меня космонавта, но уверен, что из этого ничего не получится.

— Ростом бог его не обидел, — говорит он обо мне маме, — сила тоже есть. Жалко, ума не хватает… Уж лучше был бы маленьким, как Наиль, да с умом.

И в школе на меня давно рукой махнули.

— Шакиров! Ты когда-нибудь станешь человеком? — любит спрашивать наша классная руководительница Зоя Михайловна и теребит свое правое ухо — это у нее привычка такая.

— Не знаю, Зоя Михайловна, — притворяюсь я смирненьким и тоже хватаюсь за правое ухо.

Она краснеет и ни слова мне больше не говорит. Но хуже всех на свете ко мне теперь относится Савия. Мстит мне за тот случай на Лебяжьем.

6

Однажды после уроков я пригласил ее в кино. У меня был рубль, который я выпросил у мамы, и я рассчитал, что хватит еще и на мороженое. Но Савия отказалась и от кино, и от мороженого.

— Меня Наиль яблоком угостил, — сказала она и показала мне большое красное яблоко.

Я сразу узнал, что оно было из сада Савии, у Наиля такой сорт не растет. Она так нарочно сказала: знает, что меня злит ее дружба с этим хилым отличником. Правда, Савия тоже учится на одни пятерки и очень расстраивается, если получит даже четверку. Но ей я все прощаю, еще высохнет от переживаний, пусть уж остается такая, как есть.

— А еще мы договорились с Наилем идти в планетарий, — сказала она и убежала размахивая портфелем.

Про планетарий — это тоже мне назло.

Вечером уже дома я вспомнил, что в этот день во Дворце химиков — математический кружок, и если бы даже произошло страшнейшее землетрясение, ни она, ни Наиль не пропустят ни одного занятия. Уж тем более не подумают про какого-то Фаиля, который остался где-то под развалинами… Надо же было мне лезть со своим приглашением!

А хорошо бы очутиться с ней на лыжной прогулке. Савия очень хорошо катается на лыжах. Бывает, даже меня обгоняет, хотя в классе я считаюсь неплохим лыжником. Когда мы начинаем бег по лыжне, Наилю остается только смотреть со стороны. Сам он на лыжах еле держится.

Постараюсь уговорить ее поехать в воскресенье на Лебяжье. В этот день здесь, как на сабантуе[1]: среди усыпанных снегом веток мелькают голубые, желтые, зеленые костюмы лыжников, девушки, одетые под Снегурочек, разливают чай из больших термосов, Деды Морозы продают мороженое, печенье, бутерброды с колбасой.

Можно прокатиться на санях, запряженных парой лошадей в лентах и с бубенцами. Это, наверное, очень здорово под звон бубенцов объехать вокруг леса! Я еще ни разу не катался. Денег, которые дает мне мама, хватает только на чай с булочкой.

Зато во сне я часто мчусь на санях с бубенцами. Иногда рядом со мной оказывается Савия. А перед майскими праздниками мне приснилось, что мы с Савией скачем на одном коне. Одной рукой я правлю конем, в другой — большущая плетка. Как взмахну плеткой, вокруг лес свистит, деревья до самой земли гнутся. Конь несется во весь опор, из-под копыт хлопья снега летят, буран поднимают. Падают снежинки на синий костюм Савии, на ее светлые волосы, на ресницы. И все кругом блестит, переливается…



Смотрю, а мы, оказывается, от земли оторвались. Под нами верхушки деревьев, вокруг, как вата, клубятся облака, мы взлетаем все выше и выше! Савия смеется, торопит меня, чтобы я погонял коня. Я понимаю: она торопится к Лебяжьему лесу. Она же всегда хвалится, что это ее владения, а сама она — дочь леса. Если ей верить, то она помнит Лебяжий лес чуть ли не с года. Отец с матерью, когда ехали кататься на лыжах, брали ее с собой. Она сидела в рюкзаке у отца. Наверное, у нее дух захватывало, когда он несся с какой-нибудь горы. Может быть, и я так сидел, по совершенно ничего не помню из того времени, когда мне был год. Значит, Савия очень умная, если помнит себя в таком возрасте.

Вдруг перед нами вырастает большая, как скала, туча, и мы на полной скорости утыкаемся в нее. Конь наш куда-то исчезает, а мы с Савией, расправив руки, летим, как птицы… Потом почему-то начинаем падать. И когда мы вот-вот должны были удариться о землю… я просыпаюсь.

Я часто вижу себя во сне то плавающим, то летающим, то падающим с высокой горы. Мама говорит, что так бывает всегда, когда человек растет.

Мы с мамой большие друзья, хотя она до сих пор считает меня маленьким. «От тебя ни молока, ни шерсти», — смеясь, говорит она мне. «А я не корова и не баран», — отвечаю я ей на это. Мама треплет меня по волосам, и мы смеемся.

Когда я учился в шестом классе, мама часто болела. У нее опухает горло, и ей очень трудно разговаривать. Настроение в такие дни у нее плохое. Я мог бы сразу исправить ей настроение — надо только принести несколько хороших отметок. Но это у меня не всегда получается. Вот всякие Наили — те хватают одну пятерку за другой!

7

Я не сразу услышал голос мамы:

— Фаиль! Пахнет чем-то паленым! Что ты там делаешь?

Было утро. Я стоял на кухне у стола и гладил. Мама выстирала мои вечные джинсы, и я решил немного пофорсить в праздничных брюках с белой рубашкой. Чтобы навести несгибаемую стрелку, я и затеял глажку. Но видно, замечтался, вспомнив этот дурацкий сон, где мы с Савией летали на лошади. Когда я очнулся от маминого выкрика, было уже поздно: на моих штанах сзади, на самом видном месте, был след горячего утюга. Четко, как печать.

Что теперь делать? Как смыть или стереть этот след? Может, перекрасить брюки? А в какой цвет? И где я найду краску?

А время поджимает. Часы дразнят меня, напоминая, что надо бежать в школу. Вечно у меня из-за этой Савии что-то случается! Прямо зло берет. Иногда даже избить ее хочется, и этого тихоню Наиля — тоже. Только я никогда этого не сделаю, рука не поднимается. Почему — сам не знаю.

И тут меня осенило: надо на другую брючину тоже печать поставить! Скажу, что мода такая. Вы все отстали, а у меня такие штаны уже есть. Все рты разинут.

Когда я вертелся перед зеркалом, вошла мама.

— Ты что, брюки прожег? — спросила она.

— Посмотри, какие у меня модные брюки! — повернулся я к ней спиной.

— Только этого не хватало! — схватилась она за голову и села на стул.

Я знал, что когда мама больна, ее нельзя волновать.

— Успокойся! Сейчас все ребята такие брюки носят! Новая мода! — подлизывался я.

— Отец увидит, он тебе покажет моду, — вздохнула она.

— Мы и ему такие сделать можем! — расхрабрился я.

— От тебя всего ждать можно! — рассмеялась она.

Обрадовавшись, что все так обошлось, я, как на крыльях, полетел в школу.

Еще в дверях я швырнул портфель своим знаменитым броском и крикнул:

— Полундра! Сегодня никому руки не поднимать! Я буду отвечать. Мне четверку надо получить.

Портфель, как всегда, точно шлепнулся на мою парту, перед Светиным носом. Но сегодня никто не обратил на это внимания, все смотрели на меня.

— А девочкам ты позволишь отвечать? — с ехидством спросил Наиль.

Его сразу поддержала Савия.

— Девочки, вы не заметили, с какой стороны сегодня солнце взошло? — не глядя в мою сторону, спросила она.

Девочки вокруг нее рассмеялись. Зато Света сразу поверила мне и решила не теряя времени проверить мои знания.

— В каком году было восстание Болотникова?

Я молчал. Если бы этот вопрос задала Савия, я сразу рассказал бы ей весь урок, как Зое Михайловне! А Свете мне отвечать не хотелось, и я подкинул ей вопрос из своей «дурацкой серии».

— А почему у курицы только две ноги?

— При чем здесь курица? Ты ответь на мой вопрос.

— Сначала ты скажи, а потом я.

Я был абсолютно серьезен, и Света попалась.

— Не знаю, — сердито сказала она. — Почему две?

— А потому, что не четыре.

Света покраснела, обиделась и отошла к окну. Света мне, как сестра, как Фарида Наилю. Мы с ней редко ссоримся. А если случается, быстро все забываем.

Кажется, никто, кроме нее, не принял всерьез мои слова. Передо мной выросла Зубаржат.

— Я сегодня сама по истории хотела пятерку получить. Но ладно, я добрая, не буду Фаилю мешать! — запела она на весь класс.

— Форточку прикрой, чтобы мухи не залетели, — спокойно ответил я и прикрыл ей ладошкой рот.

Она отбила мою руку и закричала:

— Сам закрой!.. Акробат! Акробат!

Я шагнул к Зубаржат, она взвизгнула и побежала между партами. Мне ничего не стоило ее догнать, и я уже приготовился прыгнуть, чтобы перехватить Зубаржат, но вдруг услышал смех Савии.

— Смотрите! Смотрите! — хохотала она. — Посмотрите на брюки Фаиля! Ой, умираю, держите меня!

Я сразу понял и схватился двумя руками, чтобы прикрыть следы от утюга. Но тут же опомнился. Заложил руки в карманы и заходил большими кругами, показывая всем мое украшение.

— Самые модные брюки! Фирма! Завидуете? — приговаривал я.

— Хо! Хо! Хо!

— Хи! Хи! Хи!

— Ха! Ха! Ха!

Класс стонал от хохота. Смеялись на все голоса, но я слышал только Савию.

— Ой, умираю! Девочки! Спасите меня!

Никто не заметил, что в класс вошла Зоя Михайловна.

— Опять Шакиров?! — Она ударила по столу, lice разбежались по местам.

— Вы только Шакирова и видите, — с обидой сказал я и сел. Все-таки не надо было показывать ей мои брюки.

Зоя Михайловна разговор со мной продолжать не стала.

— Сегодня мы начинаем новую тему, — объявила она.

— Как новую? — подскочил я. — Вы же сами на прошлом уроке скапали, чтобы мы все повторили, и вы будете спрашивать!.. Вот я целый вечер повторял, можете меня спросить…

В классе опять стали смеяться. Я решил, что не заметил, как сказал что-то смешное.

— Тот урок еще три дня назад был! — выкрикнула Зубаржат.

— Он даже не помнит, когда двойку получил! — добавил Олег.

А Зоя Михайловна, конечно, решила, что я все делаю нарочно, чтобы сорвать урок. Света толкнула меня в бок, что означало «перестань!». Я не стал спорить, хотя было обидно, что я не могу рассказать о Минине и Пожарском. Я все знал: и как они объединили народы Поволжья, и как воевали против польской шляхты… Я прочитал об этом раз десять в тот день, когда Савия не пошла со мной в кино. А потом назло ей все же пошел в кино. Один. Я истратил все деньги: съел три порции мороженого. Вечером у меня заболело горло. Мама испугалась, решила, что я от нее заразился. Дала мне какое-то свое лекарство, заставила полоскать горло соленой водой с йодом и уложила в постель.

Когда я утром встал, все было в порядке. А я так мечтал поболеть хотя бы денька два! Поваляться, не делать уроков, поесть всяких вкусных вещей.

Вот у Наиля в пятом классе болели гланды, и он лежал в больнице. Всем классом ходили его навещать, подарки носили. Савия приносила самые большие яблоки из своего сада. У них огромный сад, каждый год целую машину яблок собирают! Осенью и нам достается: Савия каждый день приносит в школу полную сумку. Она не жадная. Интересно, пришла бы ко мне Савия, если бы я заболел?.. Вот Света наверняка пришла бы. Она добрая, всех жалеет. Чем угодно поделится.

Мне вдруг пришло в голову попросить у нее очки. Что она будет делать? Неужели отдаст? Это же как отдать свои глаза…

Подперев кулаками подбородок, Света уставилась на Зою Михайловну. На меня она не обращает внимания, еще обижена за глупый вопрос про курицу. Я незаметно толкаю ее.

— Света, — шепчу я, — дай на минутку твои очки.

Света не сразу понимает, о чем я прошу, но когда до нее доходит, послушно снимает очки и отдает их мне. Теперь я растерянно смотрю на соседку по парте. Я никогда не видел ее без очков.

— Ты, оказывается, так куда красивее! — вырывается у меня.

— Только я плохо вижу, — улыбается она.

— Шакиров! Булгакова! Не шепчитесь! — голос Зои Михайловны.

Света снова утыкает кулаки в подбородок, я отворачиваюсь, вертя в руках очки и не зная, что с ними делать. Вдруг солнечный луч падает на одно из стекол, и на потолке сразу возникает ярко-желтый зайчик. Я слегка поворачиваю очки: зайчик проносится по стене, резко падает вниз и опять оказывается на потолке. Если забыть, что очки у меня в руках, зайчик кажется живым.

Вот он тихо-тихо подкрадывается и замирает на углу черной доски, потом срывается и прыгает то в одну, то в другую сторону. Устав, зайчик садится отдыхать, но вскоре ему становится скучно, и он прыгает на синее платье учительницы. Как яркий цветок, сверкает он на груди Зои Михайловны. Если бы она посмотрела в зеркало, то удивилась бы — откуда такой красивый цветок?

И мне захотелосьсказать, что это мой цветок, что я его дарю ей, хотя она и не любит меня, ругает перед всем классом и ставит двойки. «Он вам идет, Зоя Михайловна».

Но зайчик вдруг прыгнул и очутился на ресницах учительницы. Ресницы задрожали, глаза зажмурились, и она отвернула голову. Я снова направил луч ей в глаза, она опять отошла в сторону. Мне показалось забавным, что она не понимает, в чем дело, и я решил продолжить игру.

Когда зайчик в третий раз ослепил ее, Зоя Михайловна прикрылась ладошкой и резко сказала:

— Шакиров, вон из класса!

Выходит, она все прекрасно видела, просто не хотела прерывать урок.

Все повернулись в мою сторону, будто никогда не видели меня, словно какой-то диковинный зверь без спросу пришел на урок истории. Света выхватила очки и больно толкнула меня. Но я не двигался с места, не знаю почему.

Зоя Михайловна ужо стала дергать свое правое ухо, что означает: «Я сержусь не на шутку!»

— Я жду, Шакиров! — сказала она.

Когда я шел к двери, у меня вдруг зачесалось правое ухо и я нечаянно дотронулся до него рукой.

— Вечером с твоим отцом поговорим! — услышал за спиной.

Я не стал оглядываться.

8

Меня и прежде не раз выгоняли с урока, и иногда мне везло: встречал в коридоре товарища по несчастью. Мы устраивались за большим фикусом и играли, пока не начиналась перемена.

Но на этот раз я был один.

Тишина стояла такая, что слышно было, как учителя объясняют урок. В классе Фариды шел урок литературы, у пятиклашек — география. Но мне было не до этого, из головы не шли слова, сказанные вдогонку Зоей Михайловной.

Если она обо всем расскажет отцу, то держись мои уши! Достанется на орехи. Мой отец не то что дядя Джамиль — разбираться не станет. Мне было хорошо известно, что отец думает обо мне, и я не надеялся, что он станет обсуждать с мамой, а тем более со мной, виноват я или нет. Недаром в молодости его звали Крутой Хайбуш. Мама как-то проговорилась. Характер у него крутой, это точно.

Эх, если бы Зоя Михайловна поверила, что я в самом деле перепутал дни, когда надо было повторить про Минина и Пожарского, то я бы не торчал сейчас в коридоре ответил бы урок, она вывела в дневнике законную четверку, я бы обрадовал маму, и она рассказала об этом отцу. Всем было бы хорошо. Вот что бывает, когда другие не умеют разглядеть в человеке хороший порыв. Я ведь правда учил.



А зачем мне понадобились очки Светы? Знаю ведь, что всю жизнь от них одни неприятности. В детстве — очки Фариды, в школе — очки учителя химии, они вскакивают у него на лоб, как только я начинаю отвечать ему урок, и вот опять… Не могу представить, до чего еще эти очки меня доведут!

Время текло медленно. Я сидел на подоконнике и считал трещины на потолке. Насчитал длинных пятьдесят, да еще пятнадцать коротких. Даже потолок не выдерживает наших переменок. Коридор у нас красивый. На подоконниках цветы, на всю стену протянулась галерея космонавтов. Говорят, что когда-то здесь висело только два портрета: Гагарина и Титова. А теперь — не сосчитать. Под космонавтами — стенная газета. Выходит каждую неделю, обязательно со смешными рисунками, фельетонами. Это восьмиклассники стараются во главе с Фаридой. Она у нас редактор. От нашего класса в редколлегии — Зубаржат. Наверное, приносит новости со всей школы: ведь она обо всем узнает самая первая.

Фарида и Зубаржат старались весь год, чтобы ни одна газета не вышла без моего имени. Если бы собрать все заметки, рисунки, стишки обо мне, получилась бы целая книга: «Похождения Фаиля Шакирова». Вроде «Приключений барона Мюнхаузена».

Меня только в праздничных выпусках не упоминали. Там красовались одни отличники. Будто им мало Доски почета, где они висят и в праздничные и в обыкновенные дни. Из нашего шестого «В» там, конечно, Савия и Наиль. Савия сфотографировалась в спортивном костюме. Подписано золотыми буквами: «Мансурова Савия» и «Максудов Наиль». Тоже мне герои. Даже смотреть не хочется.

Я прошелся по пустому коридору, заглянул на верхний этаж, на нижний. Нигде никого. Все заняты делом.

Опять очутился у Доски почета. Савия во весь рот улыбалась с фотографии. Получалось, что она мне улыбается: в коридоре, кроме меня, никого не было! А может быть, Наилю, который висит рядом?

Как это случилось, не знаю, но не прошло и минуты, как я отодрал от Доски карточку Савии и быстро отошел на другой конец коридора. Я спрятался за фикус и, держа фотографию на ладони, уставился на смеющуюся Савию. Она тоже смотрела на меня, прямо в глаза. Я подмигнул ей. Потом спрятал фотографию в карман и как ни в чем не бывало вышел из укрытия.

Бросил взгляд на Доску почета и ужаснулся. На том месте, где была карточка Савии, темнело бесформенное бурое пятно. Оно было очень заметно, его сразу увидят и ребята и учителя, когда начнется перемена. Что же делать? Надо было что-то придумать, потому что Зоя Михайловна сразу укажет на меня. Я в этом не сомневался. Даже мог ручаться, что точно знаю, какой разговор будет в учительской.

«Что мне делать с этим Шакировым? — дергая правое ухо, скажет Зоя Михайловна. — Пойду сегодня к ним домой и поговорю с отцом».

«Лучше пригласить отца в школу, чтобы с ним побеседовали и другие учителя», — посоветует учитель химии.

«Надо воздействовать на самого Фаиля: спрашивать его ежедневно!» — скажет географичка.

«По моему предмету его не надо спрашивать, можно смело ставить двойку», — тихим голосом вставит слово учитель физики.

«Нет, товарищи! Я не согласна. Стоит Шакирову захотеть, и он может хорошо учиться», — вмешается в разговор учительница русского языка и литературы.

«Подскажите, как сделать, чтобы он захотел?» — ехидно спросит учитель химии.

Оставалось всего несколько минут до конца урока. Я ходил по коридору и вдруг вспомнил, что под фикусом подстелена старая газета. С трудом вытащил ее, развернул. Как назло, в ней не было ни одной подходящей фотографии: ни девушки-передовика, ни участницы художественной самодеятельности, одни только машины.

Больше всего мне понравилась фотография автомобиля КамАЗ. Во-первых, он был такой же темный, как фото Савии, а во-вторых, это отличная мощная машина, она вполне имеет право висеть на Доске почета.

Я аккуратно вырвал рисунок, разгладил его, подогнул края. Вытащил из доски объявлений несколько кнопок. Приподнявшись на носках, прикрепил снимок грузовика на то место, где недавно была фотография отличницы. Если специально не приглядываться, то не заметно. А никто вглядываться и не будет: Доска висит давно, все к ней привыкли.

Когда прозвенел звонок, я тихо вошел в класс. Никто ко мне не приставал, лишь Олег попытался сострить:

— Что-то очень смирный? Наверное, весь урок изучал Правила внутреннего распорядка?

Я показал ему кулак. Он промолчал, опустил свой длинный, как у дятла, нос.

Все остальные уроки я думал только об одном: как подготовить маму к приходу Зои Михайловны? Пусть она поговорит с отцом, может быть, ей удастся не допустить бури в нашем доме?

Но все произошло совсем не так, как я ожидал.

9

Между мной и Зоей Михайловной шла давнишняя война. Но знали о ней только мы вдвоем.

Война началась еще в пятом классе. Зоя Михайловна тогда только начала работать у нас в школе и сразу была назначена нашим классным руководителем.

Когда она в первый раз вошла в класс, мы не поверили, что это учительница. Маленькая, тоненькая, как сестра Наиля — Фарида. Даже Зубаржат была здоровее ее. Не верилось, что она уже закончила университет и будет преподавать нам историю. Одета она была в черное платье, волосы у нее — черные, брови тоже черные.

Зоя Михайловна положила журнал, подошла к доске, в этот момент я прошептал: «Кар-р-р!» Сказал очень тихо, даже ребята в соседнем ряду не слышали, а она услыхала. Повернулась к нам, прикусила губу и посмотрела своими знаменитыми глазами. Выдержать ее взгляд никто не может. Девочки затихают сразу, а мальчишки медленно опускают головы. Как будто гипноз какой-то! Я тоже не могу долго смотреть ей в глаза, тоже опускаю голову.

Меня подмывало еще раз каркнуть, но я сдержался.

И зря! Все равно с этого дня она начала донимать меня двойками. Я знал, что в четверти она все равно поставит мне тройку, потому что по таким предметам, как зоология, история, география, может ответить каждый дурак, если хорошо выучит урок. Это не алгебра и не физика. Если по этим предметам есть двойки, то педсовет может решить, что сама учительница плохо преподает, не может заинтересовать учеников. Зоя Михайловна тоже понимала, что нельзя меня оставить с двойкой в четверти, поэтому придиралась ко мне по всяким мелочам. Доказывала, что она — учитель, а я — козявка, школьник.

Не переношу я, когда ко мне придираются, не дают покоя. Пусть лучше накажут, только не выматывают душу.

Когда я был маленьким, в нашем доме, у двери, висел широкий ремень. Правда, отец меня больше пугал им, но однажды, когда я с ребятами загулялся в лесу и поздно пришел домой, отец не стал тратить время на разговоры, снял с гвоздя тот ремень. Отец не любит лишних слов, поэтому мы с ним редко разговариваем.

А мне хотелось бы ему сказать, что я, как и он, буду работать на заводе и постараюсь попасть в его цех. Работать я буду на совесть, и мы с ним прославимся. Отец и сын Шакировы! Оба висели бы на заводской Доске почета. Там фотографии с тетрадный лист, не то что карточки отличников в школе — меньше ладони!

Но если Зоя Михайловна нажалуется, то получится совсем другой разговор. Я решил во что бы то ни стало предупредить ее.

Но на последнем уроке у Рустама, который вместе с Зубаржат был дежурным по классу, разболелась голова. Зоя Михайловна отпустила его домой, а дежурить поручила мне. Это был удар ниже пояса! Все мои планы нарушились. Теперь ничто не помешает Зое Михайловне встретиться с отцом. Было ясно, что я погиб.

Надо было после уроков убрать класс. Вначале мы с Зубаржат осмотрели парты и собрали вещи, которые оставили наши растяпы. Такие, например, как Наиль. За ним просто нянька нужна: каждый день что-то оставляет. Сегодня под его партой валялась меховая варежка с кожаным верхом. Мировая варежка, толстая, как боксерская перчатка.

Зубаржат нашла в парте Олега дневник и начала его листать, охая над отметками.

— Нарочно оставил, чтобы дома не показывать, — догадалась она.

Мой дневник очень похож на Олегов, я понимал, какое это мучение в конце недели давать его на подпись родителям. Хорошо Зубаржат смеяться.

— Отдай! — сказал я. — Чего ты суешь свой нос куда тебя не просят?

Рукой в варежке Наиля я неловко рванул дневник и порвал лист.

— Сам отвечать будешь! — ехидно сказала Зубаржат.

— Работай лучше, — вконец разозлился я. — Только языком умеешь болтать! А тут, как ишак, вкалываешь.

— Подумаешь, переутомился!

Зубаржат, надув губы, собрала забытые карандаши, резинки, ручки и заперла их в шкаф. Мокрой тряпкой мы протерли подоконники, двери, парты. Следовало теперь полить цветы, я побежал за водой. Возвращаясь с полным ведром, я вдруг остановился: вспомнил, что Зоя Михайловна уже, наверное, пришла к нам. Ведро сразу стало тяжелым, руки ослабли, как в тот день, когда я висел на балконе у Наиля.

Когда вошел в класс, Зубаржат, вытянув ноги, сидела на парте: делала вид, что очень устала. Вдруг она, как ужаленная, вскочила. Я оглянулся. В дверях стояла Зоя Михайловна.

— Что — устали? — спросила она.

— Нет! — бодро крикнула Зубаржат. — Нисколечки!

Я замер на месте. Почему Зоя Михайловна здесь, а не у нас дома? Неужели она успела уже поговорить с отцом?!

Зоя Михайловна ничего не сказала и стала нам помогать. Мы с ней приподнимали парты, а Зубаржат подметала. Потом мы вместе полили цветы.

Но после того как уборка была закончена, Зоя Михайловна не ушла.

— Зубаржат, иди домой. Мне с Шакировым надо поговорить, — вдруг сказала она.

Никогда не думал, что можно так долго собираться! Зубаржат то открывала портфель, то закрывала его, шарила в парте, что-то искала на полу. Наконец она выкатилась.

— Садись, Фаиль, поговорим, — сказала учительница.

Я обалдел: никогда еще Зоя Михайловна не называла меня по имени, только Шакиров да Шакиров.

Я сел напротив и стал ждать, когда она начнет меня воспитывать. Учительница молчала. Мне показалось, что прошел целый час. Я поднял голову, наши взгляды встретились. Я был удивлен: лицо Зои Михайловны совсем не похоже на то, которое я привык видеть на уроках. В глазах совсем нет строгости, брови не нахмурены, смотрит на меня даже с сожалением. Я ждал, когда же она заговорит, но в этот момент скрипнула дверь.



В дверях стояла Зубаржат. Я готов был поклясться, что она никуда и не уходила.

— Зоя Михайловна, я забыла тетрадку, — пропищала она.

— Возьми, — спокойно сказала учительница. Зубаржат опять начала возиться, как будто тетрадь — это булавка, которую можно сразу не заметить. Мы ждали.

— Зубаржат, ты нам мешаешь, — не выдержала наконец Зоя Михайловна.

Зубаржат быстрым шагом вышла. Но тут же дверь снова отворилась.

— Зоя Михайловна! А какой сегодня день?

Если бы не учительница, я бы показал ей такой календарь!

— Сегодня среда. И закрой дверь, — ответила Зоя Михайловна.

Потом она посмотрела на меня, покачала головой и спросила так, будто бы перед ней сидел не мальчишка, а взрослый человек:

— Ну что с ней делать?

— Она умрет от любопытства, если не узнает, о чем мы здесь говорили, — ответил я.

— Я думаю, о чем бы мы ни говорили, пользы от этого не будет никакой. А как ты думаешь, Фаиль? — с улыбкой спросила она.

Мне стало обидно. Зоя Михайловна уставилась на меня своими глазищами, но на этот раз я не опускал головы.

— Почему вы так говорите? — тихо проговорил я.

— Ты, конечно, вырастешь хорошим человеком, но до этого попортишь много крови своим учителям и родным, — сказала она так, словно предсказывала мою судьбу.

Я не понял: шутит она или говорит серьезно.

— Я сегодня хотела пойти к вам и поговорить с родителями. Но потом передумала… Они, наверное, пришли с работы усталые, хотят отдохнуть. Зачем им портить настроение?

Я узнал, что Зоя Михайловна не пойдет сегодня к нам, но почему-то меня это совсем не обрадовало.

— Как ты думаешь, — смотрела она мне в глаза, — а если в воскресенье зайти? Вы будете дома или уедете всей семьей куда-нибудь на прогулку?

Этот вопрос меня ошарашил. Кто ей сказал, что мы бываем на каких-то прогулках? Это семья Наиля в воскресенье в полном составе отправляется в кино или в цирк. А мой отец не любит никуда ходить. Редко-редко с мамой у кого-нибудь в гостях бывают.

— Может, вы в воскресенье договорились с отцом на лыжах пойти? А я приду и разрушу ваши планы? — не унималась Зоя Михайловна.

Я понял, что она ничего не знает про нашу семью. Какие там лыжи? В воскресенье нашего отца от телевизора не оторвешь! Он за весь день пяти слов не скажет. Мама то сердится на него, то смеется: «Что с него взять — «Молчун-Хайбуш!»

Пока я раздумывал, говорить про это Зое Михайловне или нет, она вдруг весело сказала:

— Эх, был бы ты моим братишкой, я бы знала, что с тобой делать!

— А что? Надрали бы уши! — осмелел я.

— Может быть! — не задумываясь согласилась она.

— Тю-тю-ю-ю! — вырвалось у меня, будто я разговариваю с кем-то из наших ребят. — У вас и сил не хватит.

— У меня? Давай померяемся! — не растерялась она и посмотрела на свои маленькие кулачки.

Поставив локоть на парту, она протянула ко мне ладонь. Я тоже поставил локоть на парту и подал свою ладонь. Сжав зубы, чуть не лопаясь от напряжения, я старался прижать к парте руку Зои Михайловны. Она тоже старалась изо всех сил. Даже поднесла другую руку, чтобы придержать локоть. Будь на ее месте кто-нибудь из ребят, я не потерпел бы такой нечестности. А тут делаю вид, что ничего не замечаю.

Но она сама не захотела бороться не по правилам, убрала левую руку. Я жму из последних сил, ладонь Зои Михайловны начинает наклоняться к парте. Еще чуть-чуть — и схватка выиграна!

В этот момент опять приоткрылась дверь и возникла голова Зубаржат. Этого еще не хватало. Мы с Зоей Михайловной растерялись, быстро разжали руки. Сделав вид, что все в порядке, уставились на Зубаржат.

У Зубаржат тоже был видик! Глаза, как блюдца, губы шлепают — то откроются, то закроются, — а слов никаких не слышно. Как в немом кино. Еще бы: не часто увидишь, учительница меряется силой с учеником. Первой опомнилась Зоя Михайловна.

— Зубаржат, ты еще что-то забыла? — рассмеялась она.

— Я боюсь одна… На остановке мальчишки… — пролепетала Зубаржат.

— Фаиль, проводи ее, — сказала учительница и вышла из класса.

Я проводил Зубаржат до остановки. Никаких мальчишек там, конечно, не было. Когда она садилась в троллейбус, я предупредил:

— Расскажешь кому-нибудь про Зою Михайловну — будешь иметь дело со мной!

Я думал, что услышу ее любимое «Подумаешь!», но она, промолчав, уехала. Я зашагал домой.


Уже полгода я тайно тренировался, чтобы взлетать на свой четвертый этаж без остановки, на едином дыхании. Но это оказалось не так легко. Все время застревал на третьем этаже. То дыхание сбивалось, то силы в ногах не хватало.

Когда я вошел во двор, то почувствовал, что сегодня меня ждет удача. И хотя на мне было тяжелое пальто, зимние ботинки, я не думал о них.

Дверь в подъезд была открыта, я разбежался и влетел в нее. Мелькнул первый этаж, без особого труда одолел второй и вдруг услышал:

— Фаиль! Фаиль!

На отопительной батарее сидел совсем незнакомый мне мальчишка в вязаной шапочке, такой, какие носят болельщики — цвета формы любимой команды. Он подошел ко мне и подал руку.

— Приветик!

— Откуда ты меня знаешь? — спросил я.

— От тети Клавы. Я ее племяш. Она сестра моей матери. Тебя ведь Акробатом зовут? — Он засмеялся.

Я смутился. Этот паренек все обо мне знал. Тетя Клава — наша соседка на втором этаже, она дружит с моей мамой.

— А ты разве не слышал обо мне? — спросил мальчишка.

— Нет, — сказал я и тут же объяснил ему: — Разве взрослые нам что-нибудь рассказывают?

— Точно! — поддержал он меня. — Закуривай!

Я и не заметил, как в руках у него очутилась пачка сигарет.

— Не хочу, — смутился я.

— Отца боишься? — усмехнулся он.

— Вовсе не боюсь! Пробовал раз затянуться — противно. — И чтобы переменить тему, сам спросил у него: — А тетя Клава небось из дома погнала с сигаретами-то?

— На работе она. Я решил прогуляться, город посмотреть. Только дверь захлопнулась, вспомнил, что ключи не взял… У нас в деревне замков нет, подопрем дверь лопатой или метлой — и все.

— Пошли, у нас подождешь, — предложил я.

— Тетя Клава только утром с работы придет, — печально сказал он. — И у нее тоже ключей нет.

Я вспомнил, что тетя Клава сутки работает, двое отдыхает. Представил себе, как она возвращается сонная и усталая, а в дом попасть нельзя. Да и племяннику надо помочь, кажется, он хороший паренек. Он же не виноват, что он деревенский и не знает ничего про городские замки.

Я знал, что надо делать. На стене, где окно тети Клавы, кирпичом выложен узор. Просто тал, для красоты. Кирпичи выступают на степе, и по этим выступам можно добраться до окна и через форточку попасть в квартиру. Я уже однажды выручал тетю Клаву, когда она потеряла ключи. Но тогда было лето, я был в тапочках, в майке. А теперь на мне пальто, ботинки, недавно прошел дождь, и стена еще не высохла.

Но все равно я решил попробовать.

— Форточка открыта? — спросил я.

— Открыта, — твердо ответил племянник тети Клавы.

— Держи! — приказал я и отдал ему сумку, пальто, кепку. — Жди меня здесь! Никуда не уходи! — Я решил поразить его неожиданностью и ловкостью.

Это было нелегко — лезть кирпичик за кирпичиком по отвесной стене, с трудом нащупывая носком ботинка следующий уступ… Но недаром меня прозвали Акробатом! Всем телом прижимался я к стене, руки стыли, но я упорно продвигался вверх. Хорошо еще, что во дворе никого не было и никто не поднял тревоги.

Когда наконец добрался до окна тети Клавиной квартиры, не только куртка и штаны, но и все мое лицо было в красной кирпичной ныли. Я ступил на карниз. Форточка была открыта, а проникнуть в нее такому мальчишке, как я, было только «делом техники».

Я открыл изнутри дверь. Племянник тети Клавы уже нетерпеливо переминался перед ней: наверное, подглядывал, когда я лез по стене. Он был хороший парень, не стал смеяться над моим потешным видом, просто сунул в руки мои вещи:

— Держи! — и быстро прошел в коридор.

— А тебе бы ни за что не пролезть в форточку! — не выдержал я.

— Конечно, — согласился племянник тети Клавы. — Я вон какой здоровый, а ты одни кости… Ну, бывай! — Дверь захлопнулась.

Когда я поднимался к себе на четвертый этаж, то вспомнил, что не знаю, как его зовут. «Ну ничего, — решил я. — Еще не раз встретимся!»

И, гордый тем, что не струсил и добрался по мокрой стене до окна тети Клавы, я, напевая, поднимался по лестнице.

10

Осень выдалась хорошая. Без холодов. Иногда только шел то дождь, то мокрый снег. Говорили, что и зима будет теплая. Мы горевали, что на Новый год нельзя будет поиграть в снежки, покататься на лыжах.

И вдруг в конце декабря завыли бураны и ударили сильные морозы. Выйдешь на улицу, так уши и нос начинает щипать, что только держись. Отец наконец собрался утеплить пашу дверь на лестничную площадку, но выяснилось, что у него нет войлока, чтобы обить края.

— Сходи-ка к дяде Ахмету. Он человек запасливый, у него и войлок найдется, — сказал мне отец.

Я с радостью побежал, потому что любил бывать у дяди Ахмета. Он жил в старом доме, в самом центре города, около сада Эрмитаж.

Мы с Наилем тоже когда-то жили в этом доме, играли в саду, который нам тогда казался огромным лесом. На углу была колонка, и из нее всегда текла вода. Летом наливалась огромная лужа, зимой она замерзала и превращалась в отличный каток.

У меня там было много хороших друзей, с которыми вместе учился. Когда мы переезжали на улицу Декабристов, я ни за что не хотел переходить в новую школу, даже плакал. Но родители, конечно, не согласились: кто будет меня провожать каждый день в такую даль?

Уже четыре года мы живем на улице Декабристов, но когда у меня появляется свободное время, я сразу убегаю к своим старым друзьям. Мы забираемся в самую гущу парка и до темноты играем в партизан. С каждым разом я застаю все меньше и меньше знакомых ребят. Многие получили новые квартиры и разъехались по разным концам города, некоторые уехали с родителями на стройки в Сибирь или на Дальний Восток. Места, где мы когда-то играли, тоже изменились. Двухэтажный дом на углу парка разобрали, колонки не стало: теперь вода в квартирах, часть двора засадили деревьями — будут расширять парк. Но все равно я люблю там бывать. Если не встречаю никого из прежних ребят, захожу в будку дяди Ахмета.

Дядя Ахмет — сапожник и, пока не наступают холода, работает в своей маленькой будке. В будке у него всегда очень чисто, на полках стоят блестящие, как новые, ботинки, которые дядя Ахмет починил. На низком столике, за которым он работает, баночки с гвоздями, большие и маленькие молотки, клещи, короткий нож с очень острым лезвием.

В баночке из-под сметаны всегда несколько веточек цветов. Их ставит на столик к дяде Ахмету его жена. Она работает садовником в парке, ухаживает там за цветами, деревьями, подметает дорожки. Они с дядей Ахметом очень не любят тех, кто рвет большие букеты. «Для красоты достаточно одной-двух веточек», — говорит дядя Ахмет.

Стены в будке заклеены картинами, вырезанными из журнала «Огонек». Все они о войне: девушки в солдатских гимнастерках и с автоматами, идет в атаку танк, вернувшийся с войны солдат обнимает жену и детей. А в самой середине картина про Василия Теркина, который что-то рассказывает своим фронтовым товарищам.

Сам дядя Ахмет на фронте не был, в армии не служил, потому что в детстве он решил прокатиться зайцем и попал под трамвай. Ему отрезало обе ноги чуть ниже колен.

Дядя Ахмет очень переживает, что не попал на фронт. Я всегда его жалел, а, когда был маленький, однажды сказал ему:

— Дядя Ахмет, тебе надо было на танке воевать!

Он погладил меня своей шершавой рукой и улыбнулся.

— Эх, дурачок, дурачок. Для танка тоже ноги нужны, — сказал он и отвернулся.

Потом взял меня за плечи, прижал к себе и тихо попросил:

— Ты, сынок, никогда не цепляйся сзади за трамвай или троллейбус… Купи билет и нормально поезжай. Вот я прокатился зайцем и погубил ноги. А если бы не это, я бы тоже был на войне, защищал бы дорогую Родину, получил бы много орденов и медалей…



Но когда дядя Ахмет не переживал, что не попал на фронт, он был очень веселым. Он всегда звал нас поиграть в футбол около своей будки.

— Это для меня удовольствие смотреть, как вы гоняете мяч, — говорил он.

Когда мы, наигравшись, усталые, потные, садились отдохнуть возле его будки, дядя Ахмет рассказывал нам сказки. Мы любили их слушать, потому что они были не из книг: дядя Ахмет сам их придумывал.

Мы сидим и смотрим на него во все глаза, а он не торопится. Берет длинную нитку и начинает не спеша ее смолить. Мы ждем. Наконец наше терпение лопается. Мы начинаем слезно просить:

— Дядя Ахмет! Расскажите сказку.

— Хватит смолить, нитка уже готова!

— Скоро вечер, и нам надо домой…

Но дядя Ахмет не откладывает работу, улыбается:

— Никогда не торопись, если в светильнике есть масло, а для слова удобный случай…

И вдруг, когда мы совсем не ждем, начинает:

— Жил-был мужик. Не молодой, не старый, не слабый, но и не очень сильный. Обыкновенный…

Не так давно я догадался, зачем дядя Ахмет сочинял для нас, малышей, сказки, и сказал ему об этом. Он рассмеялся, притянул меня поближе к себе.

— Ты теперь большой, подумай сам. Разве мог я иначе вдолбить в ваши глупенькие головы хоть одну разумную мысль?

Хитрый дядя Ахмет и веселый. С ним всегда интересно. Поэтому, когда меня посылают к нему, я не заставляю себя упрашивать.

Так было и в этот раз: через минуту я стоял перед мамой одетый.

Отсчитав мне мелочь на трамвай, мама сказала:

— Я знаю, ты любишь засиживаться у дяди Ахмета… Прошу тебя вернуться поскорей, одна йога здесь, другая — там!

Если послушать маму, то одна моя нога должна была бы стоять на улице Декабристов, а другая — в саду Эрмитаж. Я легко представляю себе такое.

Стоишь, как Гулливер, и смотришь на город. Под ногами пробегают трамваи, троллейбусы, автобусы. Как спичечные коробки, видны наша школа, дом, где я живу. А наш класс я мог бы уместить на одной ладони!

Мне было весело фантазировать, я всю дорогу смеялся про себя и даже в дом дяди Ахмета вошел сияющий.

— Твое лицо, сынок, говорит о том, что ты пришел с хорошими вестями. Даже в доме посветлело с твоим появлением… Садись, расскажи, — встретила меня жена дяди Ахмета.

Начались расспросы. Я подробно рассказал о здоровье отца и матери, об их делах на работе. О своей учебе я не стал особо распространяться: обманывать я не умею, а говорить правду как-то не очень приятно.

Выручил дядя Ахмет. Он спросил, не встречал ли я их сына Хамита, который с недавнего времени работает участковым уполномоченным в нашем районе.

Дядю Хамита я знаю с детства. Он уже был девятиклассником, когда я только пошел в школу. Но все равно мы дружили. Для всех малышей нашего двора он вырезал из дерева смешные игрушки, разных чертей, леших. Особенно хорошие фигурки получались у него из корней деревьев, которые мы для него собирали в парке.

Но с тех пор как мы переехали в новый дом, я дядю Хамита не встречал. Я знал, что после университета он пошел работать в милицию, что он уже лейтенант и что ему нравится его работа.

А вот о том, что он стал участковым в районе, где находится наш дом, я слышал впервые.

— Значит, еще не попадал к нему? — с улыбкой спросил дядя Ахмет.

Мы посмеялись, и я, вспомнив наказ мамы, начал прощаться. Дядя Ахмет увязал мне кусок войлока, и я уехал.

Всю дорогу я присматривался к милиционерам: не увижу ли дядю Хамита? «Хорошо бы собрать из мальчишек команду, — подумал я. — Вот где пригодились бы ноги, как у Гулливера. Стоишь и смотришь на город, будто из вертолета. Всё перед глазами: улицы, узкие переулки, темные дворы… Увидел хулиганов или других подозрительных личностей — берешь за воротник и ставишь перед дядей Хамитом!

А потом дядя Хамит пришлет в класс письмо, где опишет мои подвиги. Зоя Михайловна пожмет мне руку, а Савия будет смотреть на меня, как на героя! Наиль заткнется со своими пятерками…»

Я так размечтался, что проехал свою остановку и очнулся только на конечной. В пустом вагоне я сидел один.

11

Когда я вернулся домой, отец уже снял дверь и вместо нее повесил ватное одеяло, чтобы не задувал холод. Дверь лежала на двух табуретках, и отец приготовился натягивать дерматин.

Вышла мама, одетая в теплую куртку, в валенках и толстой шали на голове. Она собралась помочь отцу, хотя с утра у нее была температура.

— Мама, иди ложись, я помогу!

Отец повернул голову в мою сторону, но ничего не сказал. Это было хорошим признаком. Но мама не ушла. Она присела в сторонке посмотреть, как мы будем работать.

Отец взялся за один конец дерматина, я — за другой. Мы натянули его и уложили на дверь. Сверху крест-накрест положили тесемки. Через тесемки отец втыкал в мягкий дерматин сразу по несколько гвоздей с медной шляпкой и точными ударами молотка забивал их. Гвозди не отлетали в сторону, не гнулись, а мягко входили в дверь, подчиняясь ударам. Мне казалось, что папа не работает, а играет.

Мой папа может сделать любую работу, у него тысяча специальностей. Сразу после десятилетки его призвали в армию, и он служил на флоте. После службы он решил не расставаться с морем. Стал рыбаком, и в океанах рыбу ловил. Куда они только не заплывали, даже в Новую Зеландию!

Потом он ушел работать в геологический отряд в Сибири. Там он все делал: и землю копал, и грузы перетаскивал, а то уйдет в тайгу, настреляет рябчиков, нажарит и весь отряд угощает.

Мама после института приехала туда работать, и они там познакомились. Она расспрашивала его о приключениях во время плавания по океанам, о всяких случаях на охоте. Отец мой не больно разговорчив, но маме почему-то рассказывал.

Однажды отец из тайги медвежонка принес. Маленький медвежонок, чуть больше кошки, с черным носом. Мех мягкий, ходит вразвалку, а свернется клубком — на мячик похож. Так и назвали медвежонка — Клубок.

Он быстро привык к людям, а от отца не отходил, заберется за пазуху и засыпает. Отец его и кормил: обмакнет палец в молоко и к морде подносит, а Клубок сосет. Сделал для него отец между деревьев турник. Медвежонок заберется и качается.

Случилось раз так, что мама в лагере одна осталась. Геологи на работу ушли, а отец еще с охоты не вернулся. Наступил вечер, тихо кругом, только комары жужжат на разные голоса, как будто соревнуются, кто громче.

Наигралась мама с Клубком, покормила его молоком и сахаром и села работать. Взяла ящик с минералами… И тут открылась дверь, вбежал начальник их партии.

— Зина! — кричит. — За мной медведь гонится! Маму Зейнап зовут, но в отряде ее Зиной звали. Только успела мама засов на двери задвинуть, как увидела в окне огромного медведя. Он обнюхал все кругом, поцарапал лапами землю, где недавно играл Клубок, и стал ходить вокруг дома. Потом заревел так, что задрожали стекла в окнах и в шкафу зазвенела посуда.

— Это медведица! Она ищет своего детеныша, — догадался начальник отряда. — Надо выпустить Клубка!

Тут мама совсем растерялась, не знает, что делать. И медведицу жалко: потеряла детеныша, и расстаться с Клубком трудно. Медведица так навалилась на дверь, что казалось, дом закачался. Хорошо еще, что дверь наружу открывалась, а то бы не устоять ей. Люди замерли. А медведица со всего размаху ударила лапой в окно. Рама сломалась, а стекла разлетелись на мелкие кусочки. Просунулась медвежья голова с разинутой красной пастью и желтыми клыками. Рев стоял ужасный. Медведица полезла в дом! Мама от страха чуть сознание не потеряла.

В это время раздался выстрел. Зверь отскочил от окна, завыл и бросился в сторону выстрела. В комнату ворвался крик: «А-а-а!» Мама узнала голос отца. Она открыла дверь и выскочила на улицу.

Отец боролся с медведицей. Хоть он и очень сильный человек, но сладить со зверем не так-то легко. Медведица обхватила отца. Начальник отряда хотел выстрелить, но боялся, что может попасть в человека. В это время из дома выбежал Клубок и бросился к медведице.

Медведица почувствовала запах своего детеныша, склонилась к нему — это спасло отца. Он рванулся, выскользнул из медвежьих лап и побежал к дому. Сделав несколько шагов, он упал. Мама и начальник партии подхватили его, внесли в дом.

Медведица не преследовала их, она облизывала Клубка, радовалась, что он жив-здоров. Потом увела его в лес.

У отца было вывернуто плечо, сломано два ребра, в нескольких местах когтями содрана кожа. Его отвезли в больницу, семьдесят километров от базы геологов, мама часто приезжала к нему, привозила подарки от всего отряда.

Мама очень любит рассказывать эту историю. Я ее слышал раз двадцать и поэтому помню наизусть.

Сам отец никогда о себе не рассказывает. Я знаю о его жизни только из рассказов мамы. О том, что он рано потерял родителей, жил у старой тетки; что он совсем молодым пошел работать, а десятилетку заканчивал в вечерней школе; что у него было много трудного в жизни, пока он не поступил на наш завод и приобрел профессию. И поэтому, говорит мама, на него не надо обижаться…

Я и не обижаюсь. Разве можно обижаться на отца с матерью? Только одного я не понимаю. Вот у дяди Джамиля тоже была трудная жизнь, но он совсем другой. Он с Наилем и в кино, и в театр ходит, и каждое воскресенье в лес или на речку выезжают.

Раньше, до болезни, и со мной мама часто в кино ходила. А вот отца попросил один раз в цирк со мной сходить, когда дрессированные медведи приехали, а он не пошел. Сказал, что он их в тайге насмотрелся, на всю жизнь метки остались.

Теперь я никого не прошу, ни отца, ни мать. Есть в кармане двадцать — тридцать копеек — сам развлекаюсь. Но иногда, если честно сказать, я все-таки завидую Наилю. Наверное, это очень здорово поехать с отцом за город или послушать, как он рассказывает о своем детстве?..

Отец уже заканчивал обивать одну сторону двери. Получалось очень красиво, и мне тоже захотелось попробовать. Я подумал, что если у меня будет так же получаться, то отец увидит, что его сын тоже кое-что умеет.

— Папа, дай-ка я немного поработаю! — сказал я и, не дожидаясь его разрешения, схватил молоток.

Я замахнулся, как это делал отец, нацелился на блестящую шляпку гвоздя… Но попал по отцовскому пальцу!

Отец вскрикнул, схватился за окровавленный палец и ушел на кухню. Я слышал, как мама открыла шкафчик, как брала из него бинт и бутылочку с йодом, как ворчал отец, когда ему перевязывали палец… Но вот отец закурил. Мама никогда не позволяет курить дома, а тут не сказала ни слова. Я знал, что это означает: сейчас будут говорить обо мне. Мама прикрыла дверь кухни — значит, я прав.

О чем они будут говорить, я тоже знал. Мама ему скажет, что он отталкивает от себя ребенка, что посмотрел бы на своего друга Джамиля, что она меня совсем распустила, что я делаю что хочу, отстаю от Наиля в учебе. Мама рассмеется и скажет, что отец и сын очень похожи. Это она намекает на то, что сколько она ни упрашивала отца поступить в институт и учиться на инженера, он не поддался. Отец сделает вид, что сердится, и спросит: неужели мама стесняется жить с рабочим человеком, и что будет, если все станут учеными? Кто будет у станка работать? Или все заводы закроют?

Иногда они из-за меня и по-настоящему ссорятся. Это бывает вечерами, когда они думают, что я уже сплю. А я наслушаюсь их разговоров и долго не могу заснуть. Просто лежу с закрытыми глазами…

— Можно к вам? — услышал я чей-то голос.

— Пожалуйста, заходите! — вышла из кухни мама.

Отведя в сторону одеяло, вошли двое. Один был лейтенант милиции, а с ним человек в пальто с каракулевым воротником.

— О, бывшие соседи, здравствуйте! Я и не знал, что вы здесь живете, — сказал лейтенант.

Это был дядя Хамит. Он совсем не изменился за четыре года, только отпустил усы, черные-пречерные. Человека с каракулевым воротником я никогда не видел и решил, что это приятель дяди Хамита.

— Заходи, дорогой гость! Сколько времени не виделись… Говорят, ты теперь наш уполномоченный, это верно? — приветливо встретил гостей отец.

— Да. Это мой участок, — ответил дядя Хамит. — В свободное время обязательно зайду поговорить, старое вспомнить. А сейчас мы по делу.

Он взглянул на своего товарища. Человек с каракулевым воротником опустил руку во внутренний карман и достал фотографию. Я чуть не вскрикнул, но тут же взял себя в руки.

— Вы не знаете эту девочку? — обратился человек в пальто к моим родителям.

— Нет, — сказал отец.

— Никогда не видела, — покачала головой мама и повернулась ко мне. — А ты, Фаиль?

Я даже не заметил, как с моих губ сорвалось слово «нет». В ушах у меня звенело, сердце стучало так громко, что, наверное, всем было слышно. Я покраснел и, чтобы никто этого не заметил, отступил за буфет.

Это была карточка Савии, которую я отодрал с Доски почета! Как она попала к ним?

— С этой девочкой что-то случилось? — поинтересовалась мама.

— Это фото мы нашли на полу в квартире вашей соседки Новожиловой. Вчера ночью, когда она была на работе, там совершилась кража. Разве вы не слышали? — спросил человек с каракулевым воротником.



Я не слышал, что говорили отец с мамой. Мне вдруг показалось, что пол начинает падать, а я вместе с ним обрушиваюсь куда-то вниз. Я хотел выбежать вон, по ноги не двигались, будто их прибили к полу.

Пришел я в себя от громкого звонка. Это дядя Хамит и его товарищ звонили в квартиру Наиля. Голос Фариды сказал: «Войдите». Громко хлопнула дверь.

Всю ночь я ворочался с боку на бок. Засну и просыпаюсь, засну и просыпаюсь, и все думаю, думаю. Неужели тот мальчишка вовсе не племянник тети Клавы? Но самое обидное было, что я его совсем не запомнил. Помнил только вязаную шапочку, а повстречай я его на улице без шапочки — и не узнал бы… Я называл себя глупцом, растяпой, которого обманули, как маленького дурачка, и он открыл дверь в чужую квартиру!

Потом я опять вспоминал про фотографию, про то, как она могла очутиться в комнате тети Клавы. Вдруг мне казалось, что у человека с каракулевым воротником была вовсе не та фотография, что моя спокойно лежит себе на месте.

Ведь сколько раз мне казалось, что потерялась моя шапка. Я начинал ее искать по всем комнатам, в рукавах пальто, в ванной. Мама смеялась: «Наверное, раньше тебя в школу побежала», а потом находила ее под вешалкой.

Но немедленно начать поиски фотографии я не мог. Было очень рано, родители еще не ушли на работу. Я лежал и слышал, как они о чем-то шепчутся на кухне, как отец завтракает, как мама отсчитывает ему мелочь на трамвай и сигареты. Наконец отец сказал: «Я пошел», а мама ответила ему: «Счастливого пути».

Мама еще долго ходила по кухне, возилась у плиты, хлопала дверцей холодильника. Но вот на кухне погас свет, потом щелкнул выключатель в коридоре, дверь тихо открылась и закрылась. Щелкнул замок.

Я вскочил и бросился к своей одежде. Обшарил все карманы — нету! Тогда я принялся за учебники и тетради. Я перелистал их все подряд, потряс — фото не было.

Я опустился на диван и задумался.

Что же теперь будет? Наиль наверняка сказал, что это карточка Савии. Он ничего не боится, не то что я. Значит, теперь Савию вызовут в милицию и будут допрашивать?.. А может быть, Наиль промолчал? Не хотел ее впутывать в это темное дело? А Фарида? Эта уж ничего таить не будет, все разболтает! Надо сейчас же все узнать.

Я не стал терять времени, накинул на себя пальто, нырнул босыми ногами в мамины тапочки и позвонил в дверь Наиля. Как всегда, открыла Фарида. Она у них как на страже.

— Ты чего в такую рань? — спросила она.

— Позови Наиля! — ответил я, пытаясь пройти в квартиру.

— Он спит! — Она хотела закрыть дверь.

Я знал, что Фарида говорит неправду, сегодня с утра у Наиля математический кружок, а он никогда его не проспит. Я поставил ногу на порог, чтобы не дать ей закрыть дверь, и попросил:

— Позови. Важное дело есть!

— Подумаешь! В школе наговоритесь.

На мое счастье, появился Наиль. Фарида впустила меня, но уходить и не думала. Пришлось ей сказать:

— Не подслушивай! Это девчонкам неинтересно.

— Ох-ох-ох! Тайна двух океанов! — хмыкнула она и ушла.

Я зашептал Наилю:

— Вчера дядя Хамит фото показывал?

— Да. Фото Савии.

— А ты сказал ему, что это Савия?

— Конечно. А что?

— Ты меня предал! — с отчаянием произнес я.

Наиль ничего не понял, начал, как всегда, что-то объяснять. Он весь раскраснелся, держал меня за рукав, чтобы я не убежал.

— Ты разве не слышал?! Клавдию Петровну обокрали! А фото у нее на полу нашли. Значит, его потерял вор!

— При чем тут вор! — заорал я на всю квартиру. Влетела Фарида и набросилась на меня:

— Что ты орешь?! Не задерживай Наиля, он на кружок опаздывает!

Мне уже не о чем было говорить с Наилем, и я ушел. Теперь я думал только о Савии. Я решил ей позвонить. Набрал номер и сказал, что мне нужна Савия.

— Вначале надо поздороваться, — ответил мне женский голос.

— Доброе утро, — пробурчал я, а про себя подумал, что взрослые всегда найдут повод придраться даже когда ты торопишься и у тебя очень важное дело.

— Она еще спит. Но если очень нужно, я могу ее разбудить, — сказала женщина, наверное, мама Савии.

«Раз спит, значит, из милиции еще не приходили», — быстро сообразил я и сказал в трубку:

— Нет, не будите… Я позже позвоню.

Перед тем как уйти в школу, я звонил Савии еще два раза. Первый раз к телефону подошла она сама. Я для вида спросил, что на сегодня задано. Она ответила мне, но больше ни о чем не упомянула. Я тоже ничего ей не сказал. Раз молчит, значит, ни о чем не знает!

Когда я позвонил во второй раз, трубку уже никто не снял. Я сразу решил, что Савию увели в милицию. Наверное, сидит сейчас вся в слезах, а человек с каракулевым воротником ее допрашивает. А что она может сказать, когда она ничего не знает? Ей и в голову не придет, кто взял фотографию и почему она очутилась в квартире тети Клавы.

Распутать все мог только я один. Надо пойти и все рассказать дяде Хамиту. Но меня могут арестовать за то, что язалез в форточку и открыл жуликам дверь! Как им докажешь, что я даже не притрагивался ни к одной вещи?

А что будет с мамой? А на отца будет показывать пальцами вся улица: «Смотрите! У него сын — вор!»

Нет, лучше пусть милиция меня сама разыщет. На это может уйти и день и два, а я буду пока ночевать в своем доме.

«Почему мне так не везет? — думал я по дороге в школу. — Если бы Зоя Михайловна не оставила меня дежурить, я вернулся бы из школы раньше и не встретился бы с этой шпаной в вязаной шапочке. И все было бы хорошо!»

Но через несколько шагов вспомнил: «Он же меня называл по имени. Откуда он его узнал? Разве в нашем дворе мало ребят? Значит, он ждал только меня! Заранее решил со мной встретиться, знал, что я ему помогу?! Почему жулики выбрали именно меня?.. Почему?»

Я так и вошел в школу, не зная, что ответить на этот вопрос. Первой рванулась мне навстречу Зубаржат.

— Слышал? — выкрикнула она.

Я сделал вид, что ничего не знаю:

— Нет, не слышал.

— Савию вызывали в милицию!

На ее вопль откликнулась Савия:

— Не вызывали, а пришли домой.



Савия стояла у доски и что-то рассказывала ребятам. Ее глаза сверкали, щеки раскраснелись, будто она пересказывает какой-то страшный фильм. Я подошел к ним и услышал:

— Всего было четыре таких фотографии. Одну я отправила тете в Челябинск, другую — бабушке, третья дома, в альбоме. Я показала им альбом. «А четвертая?» — спросил лейтенант. «На Доске почета, в школе. Где же ей быть», — ответила я. Тогда дяденька с каракулевым воротником вынимает из кармана еще одну фотографию и показывает мне: «А это откуда?» Я ничего понять не могу! «Не знаю, — говорю, — честное пионерское — не знаю!..» Тогда лейтенант подходит к телефону и звонит в школу. Объясняет, кто он такой, и просит посмотреть, висит ли мое фото на Доске отличников. «Да, да, — отвечают ему, — висит, еще с первой четверти». Но лейтенант просит сейчас посмотреть. Кто-то пошел смотреть и ходил так долго, что я уже ждать устала. Наконец что-то сказали в трубке, и лейтенант улыбнулся. А потом говорит мне: «Вместо твоей рожицы, сестренка, висит фотография грузовика КамАЗ!»

Когда я услышал о машине КамАЗ, сам не знаю почему, рассмеялся. Но никто этого не заметил. Не слушая друг друга, ребята обсуждали новость:

— Интересно! Кто это мог сделать?

— Кто-кто! Конечно, жулики!

— А как они попали в школу?

— А как ты попадаешь? Вошли с улицы.

— А я думаю, что это кто-то из ребят взял фотографию.

— Фото же нашли в квартире, которую ограбили!

— Ну и что? Разве у нас нет таких акробатов, которые могут влезть в окно?

Все посмотрели на меня. И тут я вспомнил, что тот «племянник» тоже знал мое прозвище! Вот к чему привело дурачество на дне рождения Наиля. Теперь надо было не выдать себя.

— Будешь болтать, я с тобой поговорю! — пригрозил я Олегу, который ляпнул про «акробата».

Меня поддержала Света:

— Всегда ты, Олег, ни с того ни с сего как ляпнешь…

— А ты всегда за Фаиля заступаешься!

Но их перебила Зубаржат:

— А почему, интересно, вор выбрал именно карточку Савии?

И опять с дурацким смехом влез Олег:

— Он в нее, наверное, влюблен!

Ребята загоготали. Я отошел в сторону и сделал вид, что готовлюсь к уроку. Расстегнул портфель, достал тетрадь. А сам думал об одном: «Что же будет завтра, когда они узнают правду?»

Начались уроки. Первым была история. Не успела учительница войти в класс, как вскочила Зубаржат и затараторила:

— Знаете, с Доски отличников украли карточку Савии…

— Агзамова, начался урок, — сделала ей замечание Зоя Михайловна.

Но разве Зубаржат можно остановить, когда у нее такие сногсшибательные новости? Если она их не выплеснет — того и гляди, может лопнуть.

— Говорят, что карточку взял вор, который грабит квартиры!..

Класс зашумел. Ясно было, что не только Зубаржат, но и остальные ребята готовы обсуждать это до бесконечности.

А я сидел в страхе и был уверен, что учительница меня не спрашивает только потому, что давно махнула на меня рукой. «С ним бесполезно разговаривать, решила, наверное, Зоя Михайловна, думал я. — Пусть растет кем хочет: хулиганом, вором, это его дело». Ведь не захотела она со мной говорить в тот вечер, когда оставила меня. Начала почему-то меряться силой…

Учительница не дала разгореться страстям.

— Да, неприятная история, — спокойно сказала она. — Но пока следственные органы не разберутся, мы не должны этим увлекаться. Я не думаю, что в этой истории замешан кто-либо из нашей школы. А сейчас нам следует спокойно продолжать урок.

Значит, учителям тоже еще ничего не известно? Вот почему в школе так спокойно, нет никакой паники и, кроме нашего класса, нигде не обсуждают это событие. Но все равно рано или поздно все узнают, и тогда никому не докажешь, что ты не вор. Даже если будешь кричать об этом с утра до вечера.

— Шакиров, ты почему ничего не делаешь? Плохо себя чувствуешь? — услышал я голос Зои Михайловны и поднял голову.

Она стояла около меня и смотрела на мою чистую тетрадь. Я покачал головой.

— Работай, работай, — сказала она и погладила меня по голове.

Мне стало так жалко себя, что на глаза навернулись слезы. Как я ни старался удержать их, одна слеза все-таки плюхнулась на парту. Я увидел за очками широко раскрытые глаза Светы. Она схватила лист бумаги, что-то написала на нем и пододвинула ко мне.

Я прочел: «Тебе плохо?» Мне не хотелось разговаривать, и я опять покачал головой. Но Света не поверила и снова написала:

«Попроси разрешения и уходи домой. Я тебе потом все объясню. Домашнее задание сделаем вместе».

Недаром я отношусь к ней, как к сестренке. Мне вдруг захотелось все ей рассказать, свою тайну. Я был уверен, что она никому никогда не проговорится. Я написал на ее листке:

«Фотографию сорвал я. Помнишь, когда Зоя Михайловна выгнала меня с урока?»

Света прочла, посмотрела на меня и покраснела. Потом перевернула лист и начала писать. Быстро перечеркнула и написала снова. Я прочитал: «Ничего не понимаю». Взял лист и написал: «Я был в комнате тети Клавы и обронил там карточку».

Света почему-то улыбнулась и выжидающе смотрела на меня. Она думала, что я пошутил и сейчас буду над ней смеяться. Она уже приготовила кулак, чтобы поддать мне под ребро.

— Ты шутишь? — прошептала она.

— Нет. Это правда.

Учительница смотрела в нашу сторону. Мы склонились над тетрадями. Я не знал, что писать, потому что прослушал все объяснения и не понимал задания. Света подвинула свою тетрадь поближе ко мне.

— Переписывай, — шепнула она. — На перемене объясню.

12

Уроки шли один за другим, но новостей никаких не было. Мне уже стало казаться, что вообще ничего не произошло, что все это мне приснилось, а теперь я проснулся и очутился в своем шестом «В».

Я уже жалел, что поделился со Светой. На одной из переменок она подошла ко мне и шепнула на ухо:

— Фаиль! Ты должен рассказать всему классу!

Я рассердился: зачем она напоминает мне об этом, когда все вокруг уже давно все позабыли. Когда она подошла еще раз, я не выдержал:

— Не суйся, куда тебя не просят. Сам знаю, что надо делать… Проболтаешься — смотри!

Света, конечно, обиделась, чуть не заревела, но я убежал в конец коридора, где мальчишки устроили кучу малу. Света надулась и больше не разговаривала со мной.

Заканчивался последний урок. Прозвенел звонок, но не успел еще учитель выйти из класса, как снова появилась Зоя Михайловна. Она подняла руку:

— Останьтесь на десять минут. Надо поговорить. После шестого урока оставаться никому не хотелось. Даже смирный Наиль не выдержал.

— Зоя Михайловна, очень есть хочется! — сказал он. Она ничего не ответила и молча села за стол. «Сейчас начнется», — подумал я. Я струсил, готов бы провалиться сквозь землю. Зоя Михайловна молчала. Я съежился, стараясь стать как можно незаметней.

Ребята не успокаивались, все хотели понять, почему нас оставили после уроков. Больше всех старалась Зубаржат. Она называла одну причину за другой.

— Наверное, на воскресенье намечается поход в цирк? — высказала она еще одну догадку.

— В цирке мы уже были, — со смехом подхватил Олег.

— Когда? Чего ты болтаешь?.. Когда мы были? — загудели ребята.

— А в день рождения Наиля. Вы что, забыли? Не помните, какой мировой трюк показали? — ответил Олег.

Все рассмеялись и повернулись ко мне. Я не хотел отвечать, но не выдержал и дал Олегу сумкой по спине.

— Зоя Михайловна! Акробат дерется! — пожаловался Олег.

— Он сам дразнит Фаиля, — наябедничала на него Зубаржат.

Обычно за меня всегда заступалась Света, но на этот раз она промолчала.

— Успокойтесь! — строго сказала Зоя Михайловна. — Нам надо очень серьезно поговорить. Вы, наверное, слышали…

— Слышали, слышали! — снова выскочила Зубаржат. — Воры украли карточку Савии…

— Фотографию взяли не воры, — тихо произнесла Зоя Михайловна. — Это проделка ученика нашей школы.

Мне казалось, что она все время смотрит на меня, ждет чего-то. Но сейчас я не мог глядеть ей в глаза, все время отворачивался. То смотрел в окно, где было видно темнеющее небо с уже встающей круглой, как футбольный мяч, луной; то глядел в пол и мечтал о том, что хорошо бы выпить стакан холодной воды — совсем пересохло горло; то поднимал голову, но смотрел не на Зою Михайловну, а на Свету.

Света не хотела со мной разговаривать. Глаза ее из-под очков говорили: «Трус, трус, почему ты не встанешь и не сознаешься?» Зачем только я открылся ей? Разве можно девчонкам доверять тайну? Света чересчур уж справедливая, она может меня выдать. А может быть, уже выдала и Зоя Михайловна все знает? Поэтому она и смотрит все время в мою сторону, хочет, чтобы я признался перед всем классом?

Время тянулось невыносимо медленно. Будто бы мы сидим не десять минут, а целых десять часов. Я опять посмотрел в окно: луна почти поравнялась с партой Наиля. Я вспомнил о балконе в их квартире, и мне показалось, что я до сих пор болтаюсь, ухватившись за решетку. Но тогда меня выручил дядя Джамиль, а сегодня?.. Сил уже не было.

Я не вытерпел и поднялся.

— Ты хочешь что-то сказать, Шакиров? — сразу же спросила Зоя Михайловна.

Мне даже показалось, что она улыбается, а глаза у нее добрые-добрые. Она, наверное, ждала, что сейчас я во всем признаюсь. Но у меня не хватило смелости, и я сказал первое, что пришло в голову:

— Я хочу сказать, что десять минут уже прошло.

— Да, да, вы свободны, — не сразу проговорила учительница, но сама осталась сидеть за столом.

Класс тоже сидел на местах. Только один я торчал, как столб.

— Значит, кто-то в нашей школе завидует Савии, тому, что она хорошо учится и что ее фотография висит на Доске отличников? — спросила вдруг Зоя Михайловна.

Я взял сумку и в полной тишине направился к двери. Не успел я сделать и трех шагов, как Олег подал команду:

— Ать-два, ать-два!

Я сделал вид, что поддержал его шутку: выгнул колесом грудь и парадным шагом вышел из класса.

Дверь закрылась. Я оказался опять один в коридоре. Тихо, как в лесу. Что же теперь делать: уходить или подождать, когда выйдут ребята?.. Интересно, а почему они не выходят? Наверное, говорят обо мне? Я прислушался. Ничего не было слышно.

Я решил уйти. Вдруг мне стало все равно, что обо мне думают. По лестнице я спускался очень медленно, как будто устал после тяжелой работы.

«Завтра рано утром пойду к дяде Хамиту, — дал я себе слово. — А сегодня проведу последнюю ночь с отцом и матерью. Говорить я им ничего не буду, просто когда буду уходить, оставлю записку».

Я не торопился домой. Ничего хорошего меня там не ожидало. Если уже Зоя Михайловна знала, что карточку взял ученик нашей школы, то родителям и подавно об этом сказали. Значит, разговор с отцом состоится сегодня и никакой записки не понадобится? Даже голова заболела от этой мысли.

Неожиданно я заметил, что по другой стороне улицы бежит Света. Она останавливалась, близоруко всматривалась в лица прохожих, оглядывалась по сторонам, ясно было: кого-то ищет. Я мог ручаться, что она искала меня, чтобы рассказать, о чем говорили в классе, когда я ушел. Но мне не хотелось ни с кем разговаривать, и я нырнул за афишные щиты, которые длинным забором тянулись по улице.

Света еще долго бегала туда-сюда, но заглянуть за щиты не догадалась. Потом она понеслась в сторону Дворца химиков, а я, чтобы ни с кем не встречаться, забрался в городской парк.

Здесь было темно и пусто. Тускло горели редкие фонари, на дорожках лежал мокрый снег, черные деревья стояли без единого листочка. На площадке, где были карусели и качели, пусто, никого, даже лампочки там не горят. Я вспомнил, как красиво и весело было здесь совсем недавно, во время зимних каникул.

В центре площадки стояла высоченная елка. На ней горели синие, желтые, зеленые лампочки. Они попеременно то гасли, то вспыхивали, и было похоже, что вокруг елки вьется красивая разноцветная лента.

Качели и карусели не останавливались ни на минуту, очередь на них была огромная, катались не только малыши, но взрослые. Играла музыка, всюду слышались крики ребят, то и дело раздавался громкий смех. А людей, людей — больше чем иголок на елке…

Но больше всех запомнился мне тот день, когда мы пришли сюда всем классом, с Зоей Михайловной.

Девочки сразу побежали на качели и в комнату смеха, а ребята, конечно, в лабиринт.

Лабиринт у нас сделан в виде большой крепости. Входишь в ворота, идешь сначала прямо, потом делаешь два-три поворота — и уже — хоп! — заблудился. Мы со смехом носились от одного поворота до другого, но выйти никак не могли. Тогда я что придумал! Забрался на самую высокую стену и сразу увидел дорогу к выходу. Я стал подавать команды, а ребята всей гурьбой шли то направо, то налево, пока не очутились на площадке перед крепостью. Смеху было… Зоя Михайловна назвала меня странным именем — Ариадна, а потом объяснила, что это царевна, которая помогла выйти из знаменитого лабиринта на острове Крит одному греческому герою.

Прибежали девочки и загалдели, что они проголодались. Собрали деньги и купили на них шашлыков. Всем досталось по две палочки, а одна оказалась лишней. Мы решили ее разыграть. Очень старались, чтобы выиграла Зоя Михайловна, но шашлык достался мне. Меня окружили и ходили вокруг меня с песней «Каравай, каравай!..».

Я ел не спеша кусочки жирного, наперченного, пропахшего дымом мяса, а ребята вес смеялись и пели вокруг меня.

Я закрыл глаза, чтобы как можно точней увидеть перед собой тот веселый вечер. Я часто так делаю, когда хочу вспомнить что-то хорошее: тот сок, где мы с Савией летали на лошади, или пашу прогулку на Лебяжье, или… Кто-то дотронулся до моего плеча, и я открыл глаза.

Передо мной стоял парень. В темноте я даже принял его за того вора, который обманул меня на лестничной площадке. Но это был не он, хотя во рту у него тоже торчала сигарета. Парень стоял, расставив ноги. На нем было короткое пальто и пышная зимняя шапка, из-под которой падал на глаза черный чуб. После случая с квартирой тети Клавы я внимательно присматривался к разным подозрительным личностям на улице, все надеялся встретить того — в вязаной шапочке. Этот был похож на волка из мультика «Ну, погоди!».

«Волк» выплюнул сигарету и сказал:

— Ну, чего рот разинул, насекомое?

— Захотел и разинул, — ответил я.

— Деньги есть? — придвинулся он.

— Есть, — сказал я, хотя у меня в кармане было всего пять копеек, которые остались после школьного буфета.

— Вытряхивай! — скомандовал «волк».

— И не подумаю, — сказал я.

Я даже не пошевелился. Сидел себе на спинке скамейки, потому что на сиденье был грязный слой льда, и ждал, что будет делать этот тип. Стоит ему пошевелить рукой, как я спрыгну и окажусь от него по другую сторону скамейки. А потом пусть попробует догнать.

Но он оказался хитрее, чем я думал: схватил меня за ноги и изо всех сил дернул. Я слетел на землю, сильно ударился, прямо искры из глаз посыпались. Попытался вскочить, но он подножкой опять повалил меня и начал бить ногами. Бьет куда попало, даже по лицу досталось. Я понимал, что лежать так нельзя, он меня до смерти может забить, но подняться никак не мог.

Вдруг послышались крики. Я разобрал только одно слово: «Милиция!» «Волк» оглянулся, и в этом момент уже я схватил его за ногу. Он грохнулся на землю, перевернулся и пополз в сторону.

Чувствую, кто-то взял меня под мышки, помогает подняться. Я встал, а разогнуться не могу. Стою сгорбившись, как старик. Но тех, что прибежали на помощь, сумел разглядеть. Я не поверил своим глазам: это были Савия и Наиль! Вот уж никогда бы не подумал, что слабак Наиль ввяжется в драку. Они нашли мою шапку, собрали книги и тетради, отряхнули, как могли, пальто.



Боль немного прошла, я выпрямился и посмотрел по сторонам. «Волка» и след простыл. Только в снегу, у скамейки, лежал окурок сигареты.

— С кем это ты дрался? — спросил Наиль.

— Сам не знаю. Привязался ни с того ни с сего…

— А мы видим, кого-то лупят. Никак не думали, что тебя! — сказала Савия.

— Мне везет! Куда камень ни бросят, все в меня попадает, — попробовал я шутить.

— Не водись с кем не следует. К нам вот никто не пристает! — не удержалась Савия.

Я не стал повторять, что вижу этого хулигана в первый раз и не знаю, почему он ко мне пристал. Все равно не поверят. Я уже давно для них отпетый человек, от которого можно ожидать чего угодно.

— Когда ты ушел, мы решили, что в следующее воскресенье всем классом пойдем в цирк. Приноси завтра деньги, — сказал Наиль.

Я даже рот разинул от удивления: был уверен, что после моего ухода весь класс только тем и занимался, что перемывал мои косточки, а они, оказывается, решили идти в цирк. Мне стало грустно.

— В следующее воскресенье меня уже с вами не будет, — огорошил я ребят.

— Почему? — уставились они на меня. «Сказать или не сказать?» — раздумывал я.

— Наверное, назначена встреча еще с одним дружком?! — рассмеялась Савия.

Наиль тоже захохотал. Я выдавил улыбку.

13

Никто не слышал, как я вошел в квартиру. В передней у нас висит зеркало, я сразу заглянул в него. Когда я увидел себя, то еле удержался на ногах. Представьте себе: весь в грязи, воротник с одного края оторван, шапка напялена задом наперед, губа распухла, а под глазом синяк размером с грецкий орех. Такого даже Фарида не могла бы нарисовать в своей стенгазете…

Дверь в большую комнату была полуоткрыта, и я осторожно туда заглянул. Мама стояла у серванта и перетирала чашки, отец сидел за столом и чинил кухонные часы с кукушкой. Они перестали куковать еще перед Новым годом, и в мастерской сказали, что ничего сделать нельзя. Но отца разве убедишь, он сам должен все попробовать. Мама и отец казались спокойными. Похоже, они ничего еще не знают. Но с моим лицом не стоило попадаться им на глаза. Самое лучшее — пробраться в свою комнату и залезть в постель. А потом буркнуть из-под одеяла, что болит голова. Правда, такой синяк не пройдет и за неделю, ну да ладно, завтра будь что будет!

Тихо снял пальто, ботинки, пристроил около вешалки сумку. И тут почувствовал, что умираю от голода. Я готов был проглотить что угодно, даже вместе с тарелкой. Я решил, пока мама возится в большой комнате, заглянуть на кухню. Схвачу хоть ломоть хлеба. Только протянул руку к столу — вошла мама.

— Почему так поздно? — спросила она.

Я что-то промямлил, стараясь не поворачиваться к ней. Но маму не проведешь, она все равно увидела мое лицо и, ахнув, опустилась на стул.

— С кем ты опять подрался? — прошептала она.

— Честное слово, я не виноват, привязался какой-то хулиган! — оправдывался я, глотая слюни от голода. — Мамочка, я очень есть хочу.

Мама только качала головой:

— И в кого ты такой уродился?

— Понятия не имею! — попытался я пошутить.

Но она даже не улыбнулась, молча начала меня кормить. Что я ел в тот вечер, я до сих пор не могу вспомнить. Я глотал с такой скоростью, что не успевал разобрать, чем наполнена тарелка. Вошел отец, увидел меня, хотел что-то сказать, но, натолкнувшись на умоляющий взгляд матери, только махнул рукой и вышел.

Когда я улегся в постель и уже собрался тушить свет, вошла мама. Ничего не говоря, она положила передо мной фотографию Савии.

У меня перехватило дыхание. Я не мог произнести ни одного слова. Протянул руку к фотографии, но тут же отдернул. Никогда у меня не было такого состояния… Мама присела рядом со мной, обняла меня и долго молчала. Я был рад, что она ни о чем не говорит, не расспрашивает, не читает мне морали.

— Дядя Хамит заходил, занес фотографию, — наконец тихо заговорила мама. — Он очень сердит на тебя, не ожидал, что ты можешь соврать… Если бы ты в тот день сказал правду, воров бы поймали скорее.

— А их поймали? — быстро спросил я. — Кто они?

— Обыкновенные жулики… Когда ты открыл дверь и ушел, в квартиру вошли еще двое. Они унесли много вещей. Кое-что решили побыстрее сбыть с рук и понесли на базар… Вот тут они и попались. Самый младший все объяснил про тебя…

— Мама, я правда думал, что это племянник Клавдии Петровны! Честное слово!

— Никто и не думает, что ты был с ними в одной шайке, — улыбнулась мама. — Но ты уже не маленький. Пора задумываться, к каким последствиям ведет тот или иной поступок… Легкомыслие принесет тебе в жизни много неприятностей… Помни это. Завтра извинишься перед Клавдией Петровной и зайдешь к дяде Хамиту… А все-таки что случилось сегодня?

— Хулиган пристал… Требовал деньги, а я не дал… У Наиля спроси, он меня выручил…

— К Наилю почему-то никто не пристает, — вздохнула мама.

Мы помолчали. Вдруг она спросила:

— Я тебе никогда не рассказывала, как однажды твой отец поплатился за свое легкомыслие?

— Отец? — удивился я. — Нет… Расскажи!

— Отец твой, — начала она, — и смолоду был молчаливым. Со стороны казалось, что он очень серьезный, но в самом деле это было не так. Жил он не задумываясь: день прошел и ладно, что завтра будет — посмотрим. Почти как ты… да, да. Про него так и говорили: «Работник незаменимый, а в голове ветер». Но все равно любили его. За доброту, за то, что каждому готов был помочь. Работали мы тогда в геологической партии, в тайге… Отряд был небольшой, человек пятнадцать, но жили очень дружно, весело, как одна семья. Питались вместе, все расходы делили поровну. Два раза в месяц надо было побывать на базе: взять продукты, зарплату получить, газеты, письма, журналы привезти. А до базы семьдесят километров: двадцать до станции, а потом еще часа полтора на местном поезде. На базу ездили мужчины. Для них это был праздник: можно побывать и в парикмахерской, в бане попариться, пообедать в ресторане, вечером на танцы сходить. Так мы и жили.

Однажды прислали к нам в отряд новенького. Ему было лет сорок, вежливый, хорошо одет. И работник добросовестный, аккуратный. Но держался он ото всех отдельно. Готовил себе сам, говорил, что у него больной желудок и врачи прописали ему строгую диету. После работы тоже любил одиночество: спит в палатке или в тайгу уходит. Прошло какое-то время, и мы привыкли к нему. Нельзя же винить человека, если он болен!.. Но звали мы его все по-прежнему: «Наш новенький».

И вот по расписанию подошла очередь Новенькому на базу отправляться. А у нас такой порядок был: тот, чья очередь на базу, обязан выбрать себе попутчика, человека по душе, с которым ему в дороге будет веселей. При этом всегда старались делать по справедливости, чтобы каждый в попутчиках побывал.

Вечером начальник спрашивает у Новенького:

«Ну, кого в попутчики решил взять?»

«Хочу, чтобы Хайбуш со мной пошел, — говорит Новенький. — Он согласен».

«Шакиров, может, и согласен, — вмешался один из геологов. — Но он недавно был на базе, и сейчас очередь не его. Надо порядок соблюдать».

«Я знаю, что не его очередь, — вежливо отвечает Новенький, — но очень прошу уважить мою просьбу».

«Товарищи! Здесь какая-то тайна!» — со смехом выкрикнула я.

«Никакой тайны нет, — спокойно объяснил Новенький, — у Хайбуша в универмаге знакомый продавец есть, а я хочу достать себе хороший костюм».

Посмеялись и разрешили ему взять в попутчики твоего отца. А Хайбуш обрадовался неожиданному поводу побывать в городе.

Рано утром они отправились.

Выполнили все поручения, получили зарплату на весь отряд, отец и говорит:

«Теперь пошли в универмаг, достану тебе самый модный костюм!»

Но Новенький, оказывается, уже передумал, решил, что купит костюм позже, когда в отпуск поедет. Отец удивился, но долго раздумывать об этом не стал, через минуту и вовсе забыл… Я же говорила тебе, что он в те годы не любил ни над чем задумываться. Пообедали они в ресторане — и на поезд.

Когда сошли с поезда и углубились в тайгу, Новенький вдруг остановился. Посмотрел отцу в глаза и говорит:

«Хайбуш, давай разделим деньги и разбежимся в разные стороны». Отец решил, что он шутит, стал смеяться. А тот схватил его за руку и закричал со злостью:

«Не притворяйся дурачком! Такие деньги в руки плывут! Пока нас хватятся, мы уже на другом конце страны будем!»

Что между ними потом было, я точно не знаю. Отец никогда об этом не рассказывал. Только к ночи добрался он до нашей стоянки. Весь в крови, от одежды одни лохмотья, левая нога распухла, хромает. Отлеживался потом недели две…

— А деньги? — не вытерпел я.

— Принес все, до последней копеечки, — с гордостью сказала мама.

— Мама! — подскочил я. — Значит, наш отец — герой?!

— Выходит, так… Только этот герой совсем не радовался своей победе, а только приставал ко всем с одним вопросом: «Почему бандит в попутчики выбрал именно меня?» Товарищи ему объяснили, начальник отряда так и сказал: «Он понял, что ты человек легкий: в какую сторону тебя толкнут, туда и валишься!» Вот тут отец твой надолго задумался. А потом решил из экспедиции уехать, вернуться на родину, поступить на завод. — Мама вздохнула. — А теперь он переживает, что ты легким человеком растешь…

Она замолчала.

— Мама! Ты ему скажи, что теперь все по-другому будет, — тихо проговорил я.

— Ты сам ему это скажи… Вы должны стать друзьями! — Мама поцеловала меня на прощание и вышла из комнаты.

Мне было о чем подумать, и я долго лежал с открытыми глазами. Заснул только под утро.

И сразу увидел во сне воришку в вязаной шапочке. Держа в руках охапку каких-то тряпок, он убегал от меня и кричал: «Разделим пополам, разделим пополам!»

Я пускаюсь за ним в погоню, хочу поймать и доставить к дяде Хамиту. Хватаю его, а это оказывается не вор, а Савия. Она кричит мне в лицо: «Ты сам вор! Ты украл мою карточку!» — и изо всех сил толкает меня.

Я падаю в страшную пропасть, все глубже, глубже… На дне ямы торчат острые глыбы, я падаю прямо на них… Кричу от страха…

— Фаиль! Фаиль! — разбудила меня мама. — Тебе что-то приснилось? Ляг на другой бок, сынок.

Она поправила подушку, накрыла меня. Я взял ее руку:

— Мама, я отнесу в школу карточку Савии!

— Конечно, сынок, завтра и отдашь. А сейчас спи.

Утром я проснулся от стука в окно. Это уселась на раму синица и била клювом в стекло.

На улице вовсю светило солнце, сверкал снег. На душе было легко.

Скоро уже весна… Держись, Акробат!



Примечания

1

Сабантуй — буквально праздник плуга, весенний народный праздник.

(обратно)

Оглавление

  • 1
  • 2
  • 3
  • 4
  • 5
  • 6
  • 7
  • 8
  • 9
  • 10
  • 11
  • 12
  • 13
  • *** Примечания ***