Обычно я стараюсь никогда не «копировать» одних впечатлений сразу о нескольких томах, однако в отношении части четвертой (и пятой) это похоже единственно правильное решение))
По сути — что четвертая, что пятая часть, это некий «финал пьесы», в котором слелись как многочисленные дворцовые интриги (тайны, заговоры, перевороты и пр), так и вся «геополитика» в целом...
В остальном же — единственная возможная претензия (субъективная
подробнее ...
оценка) состоит в том, что автор настолько ушел в тему «голой А.И», что постепенно поставил окончательный крест на изначальной «фишке» (а именно тов.Софьи).
Нет — она конечно в меру присутствует здесь (отдает приказы, молится, мстит и пр.), но уже играет (по сути) «актера второстепенного плана» (просто озвучивающего «партию сезона»)). Так что (да простит меня автор), после первоначальных восторгов — пришла эра «глухих непоняток» (в стиле концовки «Игры престолов»)) И ты в очередной раз «получаешь» совсем не то что ты хотел))
Плюс — конкретно в этой части тов.Софья возвращается «на исходный предпенсионный рубеж» (поскольку эта часть уже повествует о ее преклонных годах))
В остальном же — финал книги, это просто некий подведенный итог (всей деятельности И.О государыни) и очередной вариант новой страны «которая могла быть, если...»
p.s кстати название книги "Крылья Руси" сразу же напомнили (никак не связанный с книгой) телевизионный сериал "Крылья России"... Правда там получилось совсем не так радужно, как в книге))
По аннотации сложилось впечатление, что это очередная писанина про аристократа, написанная рукой дегенерата.
cit anno: "...офигевшая в край родня [...] не будь я барон Буровин!".
Барон. "Офигевшая" родня. Не охамевшая, не обнаглевшая, не осмелевшая, не распустившаяся... Они же там, поди, имения, фабрики и миллионы делят, а не полторашку "Жигулёвского" на кухне "хрущёвки". Но хочется, хочется глянуть внутрь, вдруг всё не так плохо.
Итак: главный
подробнее ...
герой до попадания в мир аристократов - пятидесятилетний бывший военный РФ. Чёрт побери, ещё один звоночек, сейчас будет какая-то ебанина... А как автор его показывает? Ага, тот видит, как незнакомую ему девушку незнакомый парень хлещет по щекам и, ничего не спрашивая, нокаутирует того до госпитализации. Дальше его "прикрывает" от ответственности друг-мент, бьёт, "чтобы получить хоть какое-то удовольствие", а на прощание говорит о том, что тот тридцать пять лет назад так и не трахнул одноклассницу. Kurwa pierdolona. С героем всё ясно, на очереди мир аристократов.
Персонажа убивают, и на этом мог бы быть хэппи-энд, но нет, он переносится в раненое молодое тело в магической Российской империи. Которое исцеляет практикантка "Первой магической медицинской академии". Сукаблять. Не императорской, не Петербургской, не имени прошлого императора. "Первой". Почему? Да потому что выросший в постсовке автор не представляет мир без Первого МГМУ им.Сеченова, он это созданное большевиками учреждение и в магической Российской империи организует. Дегенерат? Дегенерат. Единица.
Автор просто восхитительная гнида. Даже слушая перлы Валерии Ильиничны Новодворской я такой мерзости и представить не мог. И дело, естественно, не в том, как автор определяет Путина, это личное мнение автора, на которое он, безусловно, имеет право. Дело в том, какие миазмы автор выдаёт о своей родине, то есть стране, где он родился, вырос, получил образование и благополучно прожил всё своё сытое, но, как вдруг выясняется, абсолютно
Накануне петрова дня, в тот год, когда кончилась война с японцами, челябинский мещанин Никита Фирсов, или, как его обычно звали, Никишка Маляр, ночевал в бору. Как попал он туда, помнил плохо. Знал лишь одно, что вечером в харчевне у старой Гутарихи он, пьяный, поспорил с прасолами, был ими избит и выброшен на улицу. Отлежавшись в придорожной канаве, он ощупал бока и, заслышав в темноте стук колес, выполз на дорогу.
Шатаясь, Никишка с трудом поднялся на ноги. Когда телега поровнялась с его тощей фигурой, он влез на задок и, бесцеремонно хлопнув по плечу возницу, затянул фальцетом:
…Не во времичко роди-ился,
Не во времичко жени-ился,
Взял я женушку не мудру,
Не корысну из себя-я-я!
Смахнув пьяную слезу, Никишка обнял мужика.
— Грусть-тоску хочу тебе поведать, мякинное брюхо. Э, да разве ты поймешь? — махнул он безнадежно рукой.
— Мы темные, — покосился возница на непрошенного пассажира и задергал вожжами заморенную лошаденку. — Ну, ты, шевели клешнями.
Не встретив сочувствия, маляр обозлился.
— А ты знаешь, кого везешь? — тыча пальцем в свою плоскую грудь, заговорил он. — Жи-во-писца! Понимаешь ты это? Жи-во-писца! Это, брат, тебе не колеса дегтем мазать, уменье нужно.
— Знамо, — неохотно отозвался крестьянин и, остервенело стегнув лошадь, крикнул: — Чтоб ты сдохла, холера окаянная!
— Зосима и Савватия кто в соборе писал? Я, — продолжал хвастать Никишка. — У скотопромышленника Ивана Потапыча Мокина в его двоеданской[1] молельне лик Спаса кто писал? Я. Эх ты, редька с квасом, — хлопнул он мужика по плечу. — Откуда?
— Мы из Галкиной, — неохотно ответил тот.
— Вези в Галкино, у меня там поп знакомый есть.
— Отец Миколай? — спросил недоверчиво крестьянин.
— Он самый. — Никишка выдернул из-под возницы чапан и, положив его под голову, растянулся на телеге.
Прислушиваясь к мерному стуку колес, маляр уснул. Когда телега поднялась на высокий косогор, крестьянин слез с нее и, поправив чересседельник, пододвинул ближе к себе топор. Место было глухое и пользовалось недоброй славой.
Лошадь легко побежала под гору. Никишка спал беззаботно. Проснулся он от резкого толчка на ухабе. Не успев схватиться за облучину, маляр свалился на дорогу и, поднявшись на ноги, в недоумении захлопал глазами. Было темно. Телега громыхала где-то за поворотом. Прислушиваясь к ее стуку, маляр выругался и побрел вперед. Вскоре он нащупал ногами деревянный настил моста, спустился вниз и залез между стоек. Там было сыро. Пахло перепрелой травой, плесенью и еще чем-то неприятным. Свернувшись в клубок, Никишка забылся тяжелым сном. Разбудил его предутренний холодок. Зевая, он уселся на землю и, свернув ноги калачиком, стал дремать. Вскоре он услышал чьи-то тяжелые шаги. Неизвестный, остановившись на мосту, издал резкий свист. Из леса ответил второй. Никишка замер. «Похоже, недобрые люди. Ждут кого-то. Господи, спаси душу раба твоего Никиты, не оставь в милости своей, укрой от татя ночного».
В тишине наступающего утра было слышно, как какой-то человек, подойдя к стоявшему на мосту, отрывисто спросил:
— Проезжал?
— Нет, — ответил тот.
Начинался рассвет. На востоке показалась небольшая оранжевая полоска; постепенно расширяясь, она охватывала небосклон.
Никишка, точно хорек, выглянул из-под моста и, увидев за спиной одного из незнакомцев топор, в страхе полез обратно.
— Троеручица, спаси! — Отбивая зубами мелкую дробь, он забился под настил и припал тощим телом к земле.
Вскоре яркие лучи солнца забороздили по небу, перекинулись через косогор и легли над лесом. И, как бы приветствуя наступление дня, запели птицы в лесу, застучал дятел; вливаясь в общий хор пернатых певцов, зазвучал голос горлицы. Мимо Никишки промелькнула маленькая ящерица. Подняв передние лапки на камешек, она уставила на него блестящие бисеринки глаз.
Маляр лежал не шевелясь. Перебирая в памяти всех святых, он чутко прислушивался к шороху на мосту. Вскоре что-то тяжелое упало на мост, и маляру показалось, что его стукнули по голове. — Ик! Ик! — На Никишку напала икота, в страхе он закрыл рот. Со стороны города послышался стук приближающегося тарантаса.
— Косульбайко, — произнес настороженно один из грабителей. — Чуешь, как только кони забегут на мост, хватай их под уздцы, а с киргизом я сам управлюсь, — продолжал тот же голос.
И когда конские копыта застучали по настилу моста, над оврагом пронесся испуганный крик:
— Уй! Не нада убивать, не нада…
Последние слова были заглушены звуком, от которого у Никишки волосы поднялись дыбом.
Через несколько секунд грузное тело
Последние комментарии
1 час 31 минут назад
1 час 34 минут назад
1 час 47 минут назад
1 час 48 минут назад
2 часов 2 минут назад
2 часов 19 минут назад