Осака [Галина Брониславовна Навлицкая] (fb2) читать онлайн

Галина Навлицкая Осака

Нанива — «Быстрые волны»

Город — это не стены, а люди, живущие в нем, гласит древнее изречение. С этим нельзя не согласиться. В то же время городские стены — хотя и безмолвные, однако весьма красноречивые свидетели уровня развития общества — нередко единственные и последние следы исчезнувшей культуры. Стены затонувших греческих колоний, Карфагена, Помпеи, разрушенных городов Ассиро-Вавилонии и древней Бактрии, среднеазиатских дворцов и караван-сараев… Камень и кирпич, песчаник и мрамор, мозаика и росписи этих стен, намного пережившие своих строителей, становятся для потомков бесценным источником исторических познаний, увлекательной эпопеей о некогда цветущих, а затем разрушенных или покинутых городах.

Тем не менее руины, свидетели прошлого, оказывается, «привилегия» далеко не каждого, даже большого, поселения. На земле существовали города, государства и цивилизации, исчезнувшие бесследно. В этой связи интересна судьба древних японских городов.

Островное положение Японии спасало страну от нападения кочевников, хранило от разрушительных нашествий, стирающих государственные границы и уничтожающих независимость целых народов. Географическая изолированность страны определила отсутствие в городах крепостных стен, каких-либо фортификационных укреплений, гарантирующих их безопасность. Если и возводились сооружения, то в большинстве случаев это были земляные валы и глубокие рвы, которые наполнялись водой. Они словно прорезали, секли городскую застройку на отдельные участки и оказывались важнее громоздких каменных бастионов, так как только таким способом можно было защититься от главного врага японского города — пожаров.

Особенность японских городов заключалась в том, что они строились из дерева. Конечно, практика строительства из камня уже была знакома древнейшему национальному зодчеству, но особые климатические условия — сильная жара и высокая влажность, в частности в сезон дождей, когда всё в доме нередко покрывалось плесенью, — предъявляли к жилым сооружениям свои требования. Жилище необходимо было проветривать, ему не хватало солнца. Поэтому дома здесь строили не из камня, а из дерева, «сухого», «дышащего» материала, пропускающего воздух. Каркасная структура такого дома, опирающегося не на сплошной фундамент, а на сваи, была определена особенностями природных условий архипелага и соответствовала им. При сооружении зданий приходилось принимать во внимание землетрясения (примерно четыре толчка в день). В результате создавались легкие, но устойчивые конструкции, каркасные «скелеты» сооружений «пружинили» при толчках, а также позволяли быстро собирать дом после разрушений.

Все сооружения в японских городах — храмы и мосты, дворцы и жилища простолюдинов, торговые ряды и склады для риса — возводились из дерева. Поэтому во время пожаров огонь стремительно и почти беспрепятственно пожирал деревянные постройки. В результате город сгорал дотла. Много городов, в том числе прекрасных столиц, таких, как знаменитая Камакура (1192–1333), исчезли бесследно. В нынешней столице Японии — Токио пожары дважды уничтожали две трети застройки. От уникальных храмов, великолепных дворцов с драгоценным декором, целых торговых районов за несколько часов оставались лишь пепелища. На месте прежних, превратившихся в пепел жилых кварталов, резиденций и укреплений сооружались новые. Подобную историю имеет и Осака, бывшая Нанива — древняя резиденция японских царей, возникшая задолго до первой столицы Японии — Нара (710 г.). Много раз город исчезал и, словно Феникс из пепла, снова возрождался на прежнем месте. Так продолжалось до тех пор, пока в средневековье он не превратился в крупнейший экономический центр страны.

В японских документах первое упоминание о существовании поселения на месте современного Осака относится к 320 г. н. э. Еще задолго до этого времени побережье и залив, где впоследствии возник Осака, были известны не только племенам центрального района, Хонсю, но и воинственным представителям Кюсю, двигавшимся на север вдоль берегов Сэто найкай (Внутреннего Японского моря).

Согласно «Нихонсёки» (720 г.), одному из первых письменных памятников Японии, легендарный император Дзимму во время похода в центральную часть Хонсю, где основал государство Ямато, останавливался со своим войском для отдыха на берегу этого залива. «Я пришел в Нанива но саки (мыс Нанива. — Г. Н.), где было бушующее море. Я назвал эту страну Намихайя но куни („Страна бурных вод“)»^[1]. Далее Дзимму поднялся вверх по течению широкой реки, дошел до селения Кусакамура и, столкнувшись с сопротивлением местных жителей, повернул назад и уже по морю отправился далее на юго-восток. Существует и такая версия, будто название города произошло от древнего слова, похожего на Нанива, означавшего «море, изобилующее рыбой»^[2]. Сведения об «эре богов», доисторическом периоде Японии, так же как и о деятельности первого «земного» императора Дзимму, заимствованы из мифологии и поэтому не могут считаться абсолютно достоверными. Но, как известно, в любом мифе художественный вымысел со всеми его зачастую сложными и неожиданными поворотами обычно основывается на реальных фактах. Так и в мифе о Дзимму отразилась действительная картина похода южных племен в Центральную Японию.

Исследования раннего периода истории страны показывают, что заселение и создание этнического массива происходило путем смешения аборигенов с переселенцами с материка и южных островных территорий (современная Индонезия). Потоки переселенцев, двигаясь по японским островам, оседали в плодородных долинах, живописных местах Сэто найкай, наиболее благоприятных для рыбной ловли и судоходства. Одним из таких прекрасных уголков оказалась зеленая долина, огражденная с севера и северо-запада горами, изрезанная реками, берущими начало с окрестных холмов. Сэто найкай в этом месте врезалось в сушу глубокой, прихотливо изрезанной бухтой. Днем и ночью шумели здесь волны, мчались к берегу нескончаемой чередой и дробились о камни высокие валы. От морехода требовалось немалое искусство, чтобы пристать в этой бухте к берегу. Возникшее в дельте рек Ёдо и Ямато древнее поселение получило поэтическое название — Нанива, что означает «быстрые волны».

^{Район Кинки. На врезке Кинки и префектура Осака}

Постепенно бухта Нанива меняла свой облик. Воды Ямато и Ёдо несли с окрестных гор плодородную землю. Ил оседал в русле. Образовались острова и множество рукавов. Так в бухте возникло немало островов. Одним из таких островов был большой Химэдзима, известный также как Нанива но Ясосима. Малые острова разделили бухту при впадении рек на три небольших залива — Мисимаэ, Кусакаэ и Наниваэ. Ежегодные намывы почв увеличивали территорию островов и мыса Нанива но Саки. Так и острова и мыс оказались самыми высокими точками на равнине Уэмати, расположенной к востоку от одной из водных артерий Осака — Хигаси Ёкобори.

Мы имеем немало свидетельств о жизни древней Нанива. Прежде всего это материальные предметы, найденные при археологических раскопках: каменные топоры и ножи, глиняные изделия — так называемая керамика дзёмон. Разнообразные сосуды и глиняные фигурки, изображающие людей и животных, — догу — датируются периодом с VII тысячелетия до н. э. по III в. до н. э. Например, керамика дзёмон — «веревочный узор» — получила свое название от своеобразного декора в виде отпечатка веревки. Эту керамику можно причислить к высокому искусству древних японцев, шедеврам периода неолита и энеолита. Немало изделий дзёмон, обнаруженных в районе древней Нанива, — интересные свидетельства особенностей отдельных периодов развития древней японской культуры.

Самыми ранними изделиями были неглазурованные сосуды, обожженные при сравнительно низкой температуре (400–500 °C) на открытом воздухе. Все сосуды сделаны вручную. Они, как правило, остродонные, конусовидной формы, получены самым примитивным способом — путем накладывания жгута глины от днища вверх по спирали. Сосуды керамики дзёмон, найденные при раскопках в Нанива и ее окрестностях (современная Осака-фу), по техническим и декоративным приемам были выделены в особые категории и получили название по тому месту, где обнаружены. Такова керамика китасира-кава, ко, миятакэ, такэноути, касивара и т. д. С самых ранних и до позднейших форм, предшествующих более зрелому периоду японской культуры яёй, постигал древний японец разнообразные природные свойства глины. В свою очередь, это отразилось и на изменении простейших форм ранних сосудов дзёмон. С течением времени стали изготовляться сосуды, имеющие не только ритуально-магическое назначение. Соответственно теперь они были усложнены лепным декором из наложенных на изделие жгутов глины или поднимающимся на его края резным массивным кружевом с отверстиями и углублениями.

Известно, что ранние сосуды типа миятакэ, найденные в одиннадцати местах вдоль реки Ёсино, отличаются разнообразием орнамента, который нанесен на поверхность сосуда каким-то острым предметом (камнем или веткой). Поздние сосуды миятакэ — более пышные по декору и формам. Их гладкая темно-коричневая поверхность испещрена горизонтальными параллельными линиями. Чаши, кувшины и модели разнообразных кораблей имеют весьма торжественный облик. Чаши с изрезанными, угловатыми краями. У них сложный профиль. Накладной декор расширяет верхнюю часть сосудов и зримо сильно сужает их к днищу. Края этих глиняных изделий острые, с отверстиями и необычайно замысловатой вязью глиняного жгута. Создается впечатление, что фантастическая вязь декора не случайна, а представляет собой своеобразную систему магических символов, которые, в свою очередь, олицетворяют могущественные силы природы. Вероятно, эти сосуды, точно так же как и глиняные догу, служили ритуальным целям.

Другой тип керамики дзёмон — кусака характерен только для района древней Нанива (современная Осака-фу). Керамика типа кусака была найдена в раковинных кучах, чуть восточнее осакской городской окраины, причем в большинстве своем они состояли из раковин пресноводных моллюсков. Эти раковинные кучи — свидетельства поселений древних японцев, занимавшихся в тот период собирательством и рыболовством. Видимо, жители того древнего поселения существовали в основном не за счет морского промысла, а за счет сбора раковин и рыболовства в многочисленных реках. Керамика кусака — это темно-коричневый тонкий черепок, на котором скребком нанесен четкий и простой геометрический рисунок. Днище сосудов, как правило, намного уже, чем верхний край. Два других типа керамики, по которым можно представить дальнейший этап исторического развития Японии, и в частности района древней Нанива, — это сигасата и касивара, также получившие название от мест в современном Кансае, где были найдены. Оба типа относятся к позднему периоду дзёмон. «Веревочный узор» здесь выражен слабее, чем в сосудах кусака и миятакэ. Однако неправильная форма сосудов, густо-коричневый цвет, точно так же как грубовато-примитивный резной или накладной узор, придают этим изделиям неповторимость.

Наличие таких сосудов — разнообразных блюд, кубков, чаш — также подтверждает существование ритуальных действий, в которых отражены довольно сложные космогонические представления японцев той эпохи. Огромные, размером до метра, сосуды, по всей вероятности, должны были представлять модель всего мироздания. К этому выводу можно прийти, рассматривая декор, орнаментацию керамических изделий. Перекрещивающиеся линии, спирали и гибкие стебли свободно, но в то же время с видимой заданностью оплетают тулово сосудов и выступают как космогоническая символика, олицетворяющая земное и небесное начала, водную стихию и небесные светила. Появление в тот период астральных культов — это попытка познать окружающий мир и вселенную, обобщить, привести в соответствие взгляды на земной и небесный мир. Если в культе солнца, камней, астральном культе «отразилась одна сторона культуры неолита — стремление к упорядоченности явлений, цельности бытия, которые осознаются через священные ритуалы и мифотворчество, то в керамике, в творении рук человеческих, с особенной яркостью проявилась другая, не менее важная сторона — тяга к обобщению как средству достижения цельности и упорядоченности в изображении явлений мира»^[3].

Почти одновременно с керамическими сосудами дзёмон археологи обнаружили глиняные статуэтки — догу. Они поражают, завораживают редкой выразительностью и необычайно колоритны. У небольших глиняных фигурок обильная орнаментация на лице и по всему телу, огромные глаза, излучающие какую-то таинственную силу.

Ученые полагают, что это изображения различных божеств, олицетворяющих силы природы, которым в древности поклонялся человек. Глиняные фигурки закапывали в землю. Возможно, они были символом плодородия, даром матери-Земле. Данные свидетельствуют, что в конце периода дзёмон в богатом плодородными почвами районе Ямато, в долинах рек, впадающих в бухту Нанива, уже распространилось сельское хозяйство. Древний японец преклонялся перед непонятной для него силой земли и чудом прорастания зерна. Он поклонялся духу земли. Отсюда, видимо, и необычайное разнообразие догу, а затем и возникновение мифов о богине Земли и плодородия, о богине злаков и т. д.

Поздняя керамика дзёмон существовала одновременно с началом другого этапа японской культуры — яёй (примерно с I в. до н. э. по III в. н. э.), культурой земледельческой и характеризующейся появлением бронзовых, а затем и железных изделий. В районе Нанива в археологических изысканиях обнаружено немало керамики, изготовленной уже на гончарном круге. Обжиг тщательно промытой глины осуществлялся при более высокой температуре, поэтому черепок таких изделий тонкий и твердый. Почти на всей керамике яёй прослеживается четко выраженный оттенок утилитарности. Для дзёмон характерна изысканная декоративность, определяющая прежде всего эмоциональное восприятие этих изделий. Культура яёй — это сугубо бытовая хозяйственная утварь — сосуды для приготовления и хранения пищи. Они декорированы весьма сдержанно. Геометрический рисунок чаще всего нанесен механическим способом (лопаточкой или каким-то острым предметом при вращении гончарного круга).

Культура яёй — это не только керамика, но и работы по металлу. Осакский государственный музей искусств располагает коллекцией бронзовых литых колоколов — дотаку, найденных в Нанива и прилегавших к ней местностях. Одним из самых изящно орнаментированных, хотя и не из самых крупных, является дотаку, найденный в осакском районе Сидзёнаватэ. Когда-то бронзовые колокольчики, видимо, использовались для гона на охоте. Затем они приобрели культовое значение. Постепенно их размер увеличивался, форма удлинялась, поверхность все более заполнялась орнаментацией, магическими символами, на литьевых стыках стали появляться пышные украшения. Дотаку — не только свидетельство более высокой стадии развития человеческого общества, но и проявление каких-то новых процессов в мастерстве, в развитии раннего декоративно-прикладного искусства Японии.

Если сначала декор керамики дзёмон нес ритуальную нагрузку, то теперь, когда она стала сугубо утилитарной, магические функции перешли к дотаку. Сложный рисунок из разнообразных символов, встречающийся на керамике дзёмон, переходит на стенки изящных форм колоколов. Неширокий линейный рисунок, «веревочный» орнамент или узор «шнура» на ранних дотаку сменился росписью всей поверхности колокола в поздних изделиях, датируемых примерно III в. н. э. Расчлененный на двенадцать частей пересекающимися горизонтальными и вертикальными линиями, такой дотаку густо заполнен рельефом с изображением сцен из жизни животных, птиц, насекомых, а также охоты, рыбной ловли и т. д. Размер поздних дотаку (примерно до полутора метров) приближался к размеру ритуальной керамики дзёмон.

Персонификация божества, выражавшаяся в период дзёмон в виде глиняных фигурок человека — догу, не получила своего дальнейшего развития. Середина периода яёй ознаменовалась рождением и утверждением символов другого типа. Если для жителей древней Японии природа оставалась одушевленным существом, которому человек поклонялся, то теперь она стала воплощением таинственной силы божества — ками, принимавшего в разных случаях образ камня, дерева и т. д. Постепенно складывался целый пантеон синтоистских божеств, соблюдались разнообразные обряды, появлялись места поклонения божеству. Обычно это было небольшое возвышение, окруженное камнями (ивасака), в центре которого возвышался какой-нибудь необычайной формы камень-божество (ивакура). Впоследствии выделялось специальное огороженное место (сики). Там обитало божество. Это место засыпали мелкодробленым камнем, белой галькой, и оно рассматривалось как непременный атрибут сики, символизирующего само божество.

Японская историография называет III–V вв. н. э. периодом Кофун, или периодом курганной культуры. В разных районах Японских островов, в том числе и в обширной ее центральной части, возводились многочисленные курганы-гробницы. Эти подчас грандиозных размеров насыпные сооружения, так же как и менее значительные погребения, явились ценнейшим источником по истории древнего периода страны. Керамика, оружие, металлические орудия, найденные в курганах, говорят не только об уровне развития материальной культуры общества, но и о духовной жизни страны.

Развитой, отработанный до деталей культ предков предполагал не только торжественную погребальную церемонию, но, видимо, и специальное сопровождение — огромное количество предметов, обычно необходимых человеку при жизни, следовало за умершим в загробный мир. В курган помещались и одежда, и хозяйственная утварь, и разнообразная посуда, и даже еда. Наряду с подлинными здесь часто находили много каменных предметов, копирующих изделия из железа, бронзы, дерева и т. д., а также голубовато-серую, почти черную ритуальную керамику суэ с четкими формами, полученными на гончарном круге, и скупым геометрическим орнаментом.

Однако наиболее интересной частью курганных находок стали ханива — вид погребальной глиняной пластики, наглядно представляющей японское искусство периода курганной культуры.

Ханива в переводе значит «глиняный круг» или «глиняные цилиндры». Такое название они получили благодаря форме, приближающейся к цилиндру или усеченному конусу. Ханива из слегка обожженной неглазурованной глины найдены в большом количестве в гробницах и на курганах. Ученые считают, что ханива — это символические ритуальные сосуды, необходимые при погребальном обряде. Оградой из цилиндров-ханива обносились курганы по основанию и вокруг вершины. Очевидно, это делалось для того, чтобы предохранить их от осыпания. Обычай ограждать захоронения и священные места встречается не только у японцев. Эти традиции периода Кофун сохраняются в Японии и в наши дни. Священное пространство синтоистского храма окаймляют оградами, в которые ведет система ворот.

Кроме простых, неорнаментированных цилиндров под ханива понимают также и скульптурные изображения воинов, музыкантов, слуг, актеров и т. д. (множество мужских и женских фигурок в разнообразных одеждах и позах), а также изображения домашних и диких животных. На вершинах многих курганов обнаружены сделанные из обожженной глины модели жилищ или храмов того времени. Ученые их называют ханива. В курганах, относящихся к III–IV вв., глиняную модель храма-жилища нередко окружают другие модели ханива: амбары, житницы и прочие подобного типа сооружения. По ним можно представить уровень техники и мастерства строителей той эпохи.

Ханива, найденные в районе раскопок в Нанива и других местах, позволяют выделить до десяти типов архитектурных сооружений: храмы, жилища простолюдинов и аристократов, здания с разнообразной конфигурацией и покрытием крыш, одноэтажные, двухэтажные, массивные и легкие, на сваях и фундаментах, жилища, в которых легко угадывается распространенный в более поздний период прием строительства, при котором стены делались из смеси глины с измельченной соломой и укреплялись прутьями. Глиняным изделиям свойственна четкая композиция. Они являются прекрасной иллюстрацией жизни и быта того времени, одежды, воинского снаряжения, украшений, доспехов, атрибутов жреческого действа и даже музыкальных инструментов. Принимая во внимание, что каждая фигура имела точную социальную принадлежность (воины, жрецы, простолюдины и аристократы) и соответствующие приметы (одежда, атрибуты и т. д.), ученые предположили: ханива не только должны были укреплять курган от осыпания, но и несли ритуальную нагрузку.

В «Нихонсёки» описывается происхождение ханива, изображающих людей. В древние времена существовал обычай вместе с умершим правителем погребать его челядь и приближенных: «В районе его могильника живьем были погребены его приближенные. Несколько дней они не умирали, а плакали и стенали день и ночь… Император, слушая их плач и стенания, опечалился и сказал своим советникам: „Жаль заставлять тех, кто любил кого-нибудь при жизни, следовать за ним и после его смерти… Подумайте, как бы приостановить следование за умершим“?»^[4].

Решение было найдено придворным Номи но сукунэ. Он вызвал из провинции Айдзумо сотню хайя (рабочих-лепщиков) и приказал им вылепить фигурки людей в разнообразных одеждах — мужчин, женщин, воинов, крестьян, придворных, животных и птиц, различные предметы и атрибуты, которые разместили рядами вокруг основания кургана.

Так древний документ объясняет появление ханива. Однако есть предположение, что легенда, цитируемая «Нихонсёки», китайского происхождения, так как в Китае в погребениях глиняная пластика всегда находилась внутри курганов, в Японии же, как правило, только снаружи.

Кроме того, в Китае археологически засвидетельствованы курганы — погребения царей, в которых действительно найдены останки массовых человеческих и конских жертвоприношений. Позже эти жертвоприношения заменяются глиняными изображениями. В Японии же погребения с человеческими жертвоприношениями вообще не обнаружены.

Курганная культура (по всей стране археологами обнаружено более десяти тысяч курганов) оставила огромное количество предметов. Здесь и оружие, и украшения, и керамика, и бронзовые зеркала, и ханива и др. Для исследователя они прекрасный источник по истории материальной культуры, идеологии и искусства того периода. Прежде всего это относится к району древней Нанива, где обнаружено не только значительное количество погребений, но и самые крупные сооружения эпохи Кофун.

После второй мировой войны во время раскопок на территории современного Осака были обнаружены остатки сооружений, относящихся к III–IV вв., когда Нанива того периода и в устной традиции, и в первых письменных памятниках упоминается уже как поселение городского типа и как столица, царская резиденция, где были сосредоточены органы власти древней Японии. По дошедшим до нас преданиям в IV в. в Нанива было создано немало значительных сооружений — великолепных храмов, дворцов и величественных усыпальниц.

Тем не менее конкретных сведений об архитектурных памятниках того периода (к тому же неоднократно претерпевавших перестройки) чрезвычайно мало. Можно предполагать, что, по всей вероятности, города во II–V вв. на северо-восточной части острова Кюсю и юго-западном Хонсю мало отличались от крупных поселений племени ямато. Первым крупным городом древнего периода Японии был Нара, с самого начала застраивавшийся по плану, заимствованному из Китая и воспроизводившему в деталях архитектурные каноны и планировку китайской столицы Чанъани. О Нанива подробных данных в нашем распоряжении нет. Неизвестно, был ли этот город столь точно ориентирован по странам света и разделен на императорскую и общегородскую части, как Нара, имел ли строгое членение на кварталы, был ли обнесен стеной на манер китайских городов. Тем не менее в результате археологических раскопок, произведенных в послевоенные годы, в распоряжении ученых оказались интересные материалы о различных сооружениях той эпохи. Это позволяет предположить полную ориентацию города и деление его на части.

^{Карта-схема г. Осака}

Так, стало известно, что на том же месте, где в современном Осака расположен Осакский замок — гордость города, возвышались дворцы, богатые резиденции царей Одзина и Нинтоку. В более поздний период были выстроены дворцы трех императоров Японии — Котоку (597–654), Тэмму (631–686) и Сёму (724–748). В этих дворцах, развалины которых обнаружены при раскопках восточной части Осака, в Хоэндзака-мати, двор принимал корейских послов. Однако, по свидетельству историков, землетрясения, пожары и войны уничтожили древний город — остались лишь руины в центральной, возвышенной части бывшего поселения, которое отмечено сегодня как Хоэндзака-мати — «место исторической ценности». Некоторые сооружения спустя много времени были восстановлены. При этом принимали во внимание как устную традицию, планы, так и их описания. Такова судьба храма Ситтенодзи, построенного принцем Сётоку (574–622). Этот храм пережил многочисленные пожары и реконструкции. Раскопки, начатые в 1954 г. в Намба, одном из самых оживленных районов сегодняшнего Осака, принесли с собой множество открытий. Там были обнаружены развалины огромного дворца, строительство которого приписывается императору Сёму, дата сооружения определяется 726 г.

В поисках местоположения дворцовых зданий археологи опирались на указания первых письменных памятников. В десяти документах, в том числе в «Нихонсёки», «Тонихонсёки», «Манъёсю», материалах храма Тодайдзи, Тонангин, описываются планы и сооружение торжественных монументальных дворцов с пышными интерьерами. Территория дворцового комплекса в Нанива начинается в современном Осака от кварталов Косёро-мати и Тэраяма-мати и идет на север до Хоэндзака-мати. Здесь, в восточной части современной городской застройки, ведутся раскопки главного сооружения дворца Сёму — Дайгокудэн.

Дворцовые галереи, протянувшиеся с востока на запад на двести шестнадцать метров, восстановлены и дают представление о грандиозных масштабах строительства в те далекие времена. На юге, недалеко от главного здания, обнаружены фундамент и углубления для свайных конструкций другого дворца — Коадэн. С помощью радиоуглеродного анализа был определен возраст древних сооружений Нанива. Установлено также, что территория дворцового комплекса Сёму занимала шесть с половиной квадратных километров.

Внешний вид и обстановку дворца можно представить по храму Сёсоин (Нара), построенному несколько позже, когда создавалась древняя столица Японии. События 645 г. (в японской историографии их принято называть переворотом Тайка^[5]) — это не только результат борьбы трех сильнейших родов за власть, но и социально-экономическая революция. Победившая коалиция родов Сумэраги и Накатоми содействовала созданию и расцвету новой культуры в период огромного влияния китайской и индийской цивилизаций, бурным потоком хлынувших вместе с буддизмом на Японские острова.

Академик Н. И. Конрад, исследуя нарский период истории Японии, дает интересные сведения, реконструирующие в отдельных аспектах время правления Сёму: «Нарский храм Сёсоин, хранящий всю обстановку дворца времен Сёму (724–748), завещавшего все свое имущество монастырю Тодайдзи, является лучшим свидетельством высоты этой культуры. Трудно себе представить большее великолепие и изящество, художественную законченность всех этих многочисленных предметов дворцовой обстановки и обихода. И по этим предметам мы видим, что японцы тех времен знали вещи не только китайского происхождения, но и индийского, более того — вещи персидские и арабские. Китай времен VII–IX вв. представлял одну из самых культурных, если не самую культурную страну в мире и впитал в себя все ценное из культуры индийской и даже более отдаленных стран — Персии и Арабского государства. И этот Китай перенес все это богатство в Японию. Но Япония и непосредственно получала кое-что из Индии. Среди предметов Сёсоин есть, как уже упомянуто выше, многие вещи индийской работы… Таким образом, японцы этих лет оказались связанными с самой богатой, мощной и блестящей культурой окружающего их мира… Ошибочно считать, что эти японцы были еще полуварварами»^[6].

Свидетельством высокой культуры и экономической силы в Ямато древней социальной организации служит другое сооружение — грандиозный курган-мавзолей первой половины V в., расположенный в настоящее время в восточной части соседнего с Осака города Сакаи. До сих пор этот мемориальный комплекс приписывался царю Нинтоку. В Кодзу, маленьком городке под Осака, есть синтоистский храм Кодзугу, основателем которого считается также Нинтоку. Этот царь якобы имел блестящую резиденцию в Нанива.

Однако исторические исследования последних лет ставят под сомнение существование представителя династии с таким именем. Более определенными считаются сведения о царе Одзин, который неоднократно упоминается в китайских документах под именем Хомуда. В древней Нанива сохранилась приписываемая ему гробница. Тем не менее, может быть, грандиозное мемориальное сооружение восточнее современного Осака представляет собой захоронение того же Одзина — сына легендарной японской императрицы Дзингу, а Нинтоку — посмертное имя одного из членов царской фамилии, похороненных в кургане? Сегодня ответить на эти вопросы трудно. Сейчас ученые высказывают сомнение в правильности существовавшего до сих пор толкования мемориального комплекса.

^{Мавзолей Нинтоку. Вид сверху}

Эта проблема, связанная с дальнейшими археологическими раскопками и длительным историческим анализом всех данных, видимо, решена будет нескоро. Однако известно, что величественное сооружение, считающееся мавзолеем Нинтоку, превосходит по размерам не только все прочие усыпальницы на территории Японии, но и пирамиды древнего Египта. Это сооружение — одно из самых величественных в мире и занимает площадь в четыреста шестьдесят тысяч квадратных метров. Его окружность — две тысячи семьсот метров. Поскольку климатические условия страны диктовали необходимость строительства из дерева, а срок службы деревянных сооружений определялся строителями в двадцать лет, то значительные здания и комплексы (например, храмы сложнейших конструкции и декора) каждые двадцать лет воспроизводились по первоначальным чертежам с величайшей точностью Однако при сооружении мавзолея Нинтоку использовалась также и каменная кладка, что, несомненно, определило большую долговечность комплекса. Двенадцать усыпальниц, двенадцать полуразрушенных гробниц, неоценимых осколков прошлого, через четырнадцать столетий донесли до потомков свидетельства проделанной грандиозной работы и тайны, еще ждущие расшифровки. Комплекс строился двадцать лет.

Искусствоведы пишут, что комплекс похож с самолета на замочную скважину. В действительности сходство есть, но все же весьма относительное. Контур комплекса похож на лежащую на водной глади огромную подкову, прорисованную с геометрической точностью и четкостью. Силуэт подковы образован двумя параллельно идущими насыпями — лентами земли, засаженными высокими деревьями. Понизу подкова соединена также двумя лентами земли, параллельно друг к другу расположенными островами. Создалась замкнутая композиция, в центре которой посередине водного пространства — остров с усыпальницами. Сложная форма острова складывается из квадрата и круга. Безупречная геометрическая форма комплекса просматривается лишь с высоты, вблизи мавзолей кажется огромным зеленым холмом, окруженным водой. Если при взгляде на египетские пирамиды, гордо возвышающиеся над пустыней, прежде всего бросается в глаза их рукотворность, то в гробнице Нинтоку — не противопоставление природе, а единение с ней.

В процессе археологических изысканий на территории мемориального комплекса площадью всего в триста восемьдесят квадратных метров обнаружено около двадцати тысяч ханива. Поражают огромным разнообразием типов, изобилием сложных замыслов, удивительной выразительностью художественного языка ханива из Нинтоку. Здесь воины изображены в полном боевом снаряжении — в тяжелых шлемах и латах, в кирасах, со щитами и без них, с колчанами и луками, в воинственных позах. Мужские и женские фигурки из кургана Нинтоку — простолюдины и аристократы, жрецы и жрицы отличаются динамичностью поз и редкой выразительностью лиц. В каждом отдельном случае — свой разрез миндалевидных глаз, придающий индивидуальность облику.

Особое внимание художник уделял тщательному моделированию надбровных дуг, подбровья и носа. Все это создает стилистические особенности ханива. Приемы, которыми пользовались древние хайя, были просты, но эффективны. Острым стеком намечались глаза и рот, затем глина вынималась. Такой примитивный метод придавал неожиданную выразительность не только глазам, увеличенным, широко раскрытым, но и выражению лица. Оно менялось в зависимости от того, как располагались глаза, от близости или удаления их от переносицы, приподнят ли или опущен был внутренний или наружный угол глаза. Индивидуальный живой облик лица часто создавался своеобразным приемом лепки надбровья — в нижней части лба накладывался глиняный валик и разминался пальцами до тех пор, пока не создавались нужного вида переносица и веки. Подобный метод характерен для мастеров Японии, создававших средневековые театральные куклы.

Примечательно, что бесконечное разнообразие фигурок ханива — многочисленные животные (лошади, собаки, обезьяны, слоны, кабаны, олени, птицы, насекомые), так же как и предметы — дома, лодки, столы, стулья, оружие, домашняя утварь — и, наконец, изображения человека были работой не отдельных талантливых скульпторов-одиночек, неторопливо лепивших свои произведения с натуры. Сотни и тысячи глиняных цилиндров, располагаясь рядами (фигурки ханива внутри полые), должны были укреплять могильный курган. Поэтому приходилось в спешке и суматохе за очень короткий срок воспроизводить формы по памяти, осуществляя «массовое производство» ханива.

Удивительно, что изделиям, не проходившим тщательной обработки деталей и рассчитанным на обзор издали, все же присуща экспрессия и незначительный, но важный в создании художественного образа декор. Так, например, одна из часто встречающихся в кургане Нинтоку скульптур животных — конь — отличалась краткой, но выразительной характеристикой. Он изображался в сбруе, с седлом и круглыми стременами. Поводья украшались бубенчиками. В то же время тело и ноги, уши и голова изображались очень обобщенно, в виде простых глиняных цилиндров. Несмотря на небольшой, как правило, размер (от двадцати пяти до ста двадцати четырех сантиметров) и довольно легкий вес полых изделий, фигуры ханива производят монументальное впечатление. Изъятие глины изнутри производилось стеком или острой лопаточкой. Если бы фигуры лепились сплошными, при загрузке печи огромным их количеством они высыхали бы медленно и трескались при обжиге.

В Осакском государственном музее искусств хранится немало экземпляров наиболее известных ханива из раскопок комплекса Нинтоку. Их фотографии обошли страницы многих журналов мира. Это так называемая «Придворная дама» из кургана Нинтоку и множество фигур воинов, жрецов и жриц. По сравнению с другими ханива облик «Придворной дамы» отличается изысканностью. Выразительная лепка создает утонченный образ молодой женщины с высокой прической, изящно уложенным на лбу локоном, тонкими чертами лица.

Пожалуй, наиболее колоритными и весьма детализированными изображениями являются ханива жрецов и жриц. Часто и те и другие даются в ритуальной вотивной позе: поднятые вверх руки, ожерелье из магатама^[7], особая прическа и широкая лента (тасуки) через плечо с орнаментом из знаков гор^[8], зеркало, одежда, украшенная ритуальным декором из круглых бляшек, символизирующих солнце, корона с толстыми и длинными шнурами и колокольцами отличают общий иконографический тип жрецов и жриц.

По некоторым моментам ритуала можно судить о священной церемонии, например обращении к солнечному божеству. Верховные жрецы, а может, в их лице представлялись боги или вожди племенного союза, происходившие, как считалось, от племенных богов, изображались всегда торжественными и величественными и, видимо, по представлениям древнего японца, олицетворяли магическую силу.

Выразительность, глубокая смысловая нагрузка скульптуры ханива, ее эмоциональный строй и удивительная эстетика были восприняты в значительной мере искусством последующих веков как стилистически художественные приемы, ставшие основой национальной традиции. Хотя во многих исследованиях японских историков культуры наибольший расцвет древнего искусства Японии связывается с эпохой Нара — Хэйан (VIII–XII вв.), формирование художественного мировосприятия, эстетических воззрений и норм, ставших впоследствии основой складывающейся национальной культуры, относится именно к тому далекому времени.

Дошедшие до наших дней развалины каменных стен мавзолея Нинтоку, величественные даже сейчас, много веков спустя, не только дают представление об огромном масштабе сооружения, техническом совершенстве осуществленных работ, но и ярко иллюстрируют уровень социального развития древнего общества Японии, могущества древнего царства, его очевидные возможности держать в подчинении значительную территорию с огромным населением. На строительство мемориала, продолжавшегося, как свидетельствуют документы, долгих двадцать лет, был затрачен труд огромного количества рабов и подневольных, зависимых слоев населения.

Древняя Нанива, несмотря на то что большинство ее сооружений (дворцы, жилые здания, культовые комплексы) не дошли до последующих поколений, сохранила немало ценных сведений о храмовом строительстве. Это не только многочисленные глиняные храмы — ханива, но и самые древние типы храмовых сооружений, к числу которых относится святилище Сумиёси. Однако до появления древнейших храмовых построек типа Сумиёси существовали временные культовые здания, возводимые в связи с каким-нибудь важным событием. Первое упоминание об этом встречается в одном из ранних письменных памятников — «Дзёган Кякусики» (868 г.). В нем дается описание дворцовых и храмовых церемоний хэйанского периода. Сооружение таких временных храмов (сайдзё) относится авторами этого памятника к периоду Кофун, курганной культуры. Так, временным местом для вознесения молитв являлись дайдзёкю, которые сооружались ко дню коронации очередного японского императора.

Рассказывают, что оракул императрицы Дзингу объявил о необходимости создания такого временного храма и указал место (на Северном Кюсю) для его постройки. Техника сооружения дайдзёкю была весьма проста. Строители в известной мере следовали традициям сооружения первых примитивных домов — землянок татэана. В храме пол был земляной, а двускатная крыша, покрытая зеленой, недавно скошенной травой, опиралась на прочные, не очищенные от коры столбы. Храм покоился не на фундаменте, а на врытых в землю столбах. Такой стиль сооружений называется куроки-дзукури. Храму фактически принадлежала большая, примыкающая к нему территория (шестьдесят метров с запада на восток и более сорока одного метра с севера на юг), обрамленная густым кустарником. Тропа, идущая посередине, делила огороженное пространство на две части, восточную и западную (Юки-ин и Суки-ин). Здесь осуществлялось символическое действо — император совершал утреннюю и вечернюю трапезу, во время которой съедал рис первой жатвы из восточных и западных провинций страны. Этот ритуал идентифицировал императора с символом самой Земли.

На крыше здания дайдзёкю, по ее коньку, поперек придерживающих и одновременно скрепляющих покрытие длинных деревянных слег, были положены восемь массивных бревен — кацуоги. Считается, что представителями рода Имубэ в районе Ямато построено несколько дайдзёкю в соответствии с разными поводами. Тенденции того временного культового строительства наиболее ярко и полно вобрало и сохранило святилище Сумиёси в Сэцу (древняя Нанива, современный Осака), считающееся самым древним типом таких сооружений.

Согласно свидетельству «Нихонсёки», Сумиёси построено императрицей Дзингу, женой императора Тюай (примерно 343–346 гг. н. э.) и матерью императора Одзин. В «Нихонсёки» говорится, что именно ее оракул предсказал необходимость строительства Дайдзёкю на Северном Кюсю. Боги якобы объявили Дзингу свою волю — приказывали императору Тюай (в тот момент он вел войну на Северном Кюсю с враждебными родами) совершить поход на Корею и завоевать богатые серебром и золотом земли королевства Силла.

В свою очередь, император усомнился в предсказании оракула — он поднялся на высокую гору и стал всматриваться в сторону предполагаемой фантастической страны. Однако он так ничего и не увидел, кроме безбрежного моря и бесконечно бегущих волн. За свое сомнение Тюай был наказан богами — он внезапно скончался. Как свидетельствуют документы, покорная воле богов императрица Дзингу решила тогда осуществить поход. Дзингу ждала ребенка (ее сын стал потом императором Одзин), но трудности военного похода не испугали ее. Она собрала флот и высадилась на Корейском полуострове. Дзингу завоевала Силла и с триумфом вернулась в Японию. Здесь в честь богов, предсказавших победоносный поход, в первой половине IV в., а согласно устной традиции — в 202 г. н. э. императрица построила Сумиёси.

Как выглядело святилище? Все три основных его здания были расположены точно одно за другим и развернуты на запад в сторону моря. Они казались большими лодками, плывущими в кильватерном строю. Архитектурный облик трех главных сооружений был абсолютно идентичен, начиная с конфигурации крыш и кончая формой и отделкой столбов и стропил. Сооружения протянулись на двести семьдесят четыре метра свостока на запад и на столько же с севера на юг. Три из них — Увацуцу-но-о, Накацуцу-но-о, Сокоцуцу-но-о — посвящены богу моря, и только четвертое здание, расположенное на юг от храмовых сооружений, — создательнице комплекса — императрице Дзингу.

Размер всех четырех строений одинаков — около четырех с половиной метров в ширину и более семи в длину. Фасадная стена имела сдвоенные двери. Боковые стены членились пятью мощными столбами, поставленными с интервалом в два метра. Задняя стена каждого из сооружений Сумиёси разделена одним широким столбом на две равные части — по два с лишним метра. Предполагается, что подобная конструкция — точная копия культовых сооружений древних времен. Правда, исследователи японской культуры находят некоторые вариации в деталях — например, замена полностью орнамента тиги, как это делалось в древности. Но и эта особенность, как и прямолинейность и строгость форм сооружения, — свидетельство явного сохранения в Сумиёси добуддийских строительных традиций.

Двускатные крыши четырех строений Сумиёси покрыты корой дерева хиноки (японский кипарисовик). Конек крыши выполнен в форме длинного деревянного короба из четырех досок. Поперек его, придавливая своей тяжестью, лежали пять квадратных в сечении капуоги. Интерьер сооружений святилища отличали единство цветовой гаммы и высокий уровень обработки дерева. Тщательно обтесанные и пригнанные друг к другу желтоватые стволы хиноки наполняли помещения теплым, золотистым светом. Стволы, впитывавшие влагу в период дождей, в жару отдавали ее, и тогда святилище наполнялось тонким запахом хвои. Некрашеное, сохраняющее всю прелесть фактуры дерево интерьера в то же время сочеталось с окрашенными с внешней стороны в яркий красный цвет столбами, членящими стены, и другими крупными конструктивными деталями строений. Эти ярко-красные столбы зрительно делили светлые стены на четыре квадрата. Широкие двери внешних (крайних к выходу) комнат были тоже покрыты красным лаком — некрашеными оставались только марши невысоких лестниц.

Специалисты предполагают, что при строительстве древних культовых сооружений существовал обычай покрывать все основные конструктивные деревянные части яркой краской, а крышу при этом (прежде всего конек) красить в темный цвет. В последующие столетия эта практика была изменена на опалубку конька медным листом.

Окраску отдельных частей культового здания, видимо, можно рассматривать как одно из свидетельств древности сооружения. Пожалуй, наиболее яркими особенностями древних конструкций, сохраненных святилищами Сумиёси, являются полное отсутствие веранды (энгава) и исключительно низкое по отношению к земле расположение пола. Балки, на которые настилался пол в Сумиёси, приподняты над землей всего на полтора метра (по сравнению с синтоистскими комплексами более позднего периода это очень мало). Если сравнивать святилища с дайдзёкю, где пол вообще отсутствует (там земля покрыта тонкими бамбуковыми стволами и свежескошенной травой), конструкцию пола в Сумиёси можно рассматривать как эволюционный, промежуточный этап между организацией мест временного принесения молитв в ранний период истории Японии и последующим синтоистским строительством. В основном Сумиёси сохранял формы и пространственную организацию сооружений, где двор Ямато организовывал празднества в честь богов.

Некоторые исследователи древней японской истории высказывают предположение, что конструктивный облик Сумиёси может повторяться и в формах дворцовых сооружений. Однако в дворцах императоров Одзин и Нинтоку, так же как и аристократических жилищах примерно V в. и позднее, пол был поднят. Видимо, высказанное предположение относится к очень раннему периоду, когда простота культовых сооружений, представляющих «жилище» бога на земле, отражала и конструктивные принципы жилища человека. Это тем более очевидно, что предком вождя племенного союза и одновременно верховного жреца считалось племенное божество, и император, по представлениям древнего японца, также имел божественное происхождение.

Сумиёси интересен еще и тем, что в организации его пространства, в наличии определенных атрибутов (оформление площадки перед зданием) просматриваются те черты, которые в дальнейшем развиваются в строительстве синтоистских сооружений. В частности, происходит воплощение идей символизации.

«Кодзики», рассказывая о строительстве императрицей Дзингу на Кюсю Дайдзёкю, описывает церемонию пророчества, действия оракула, по существу выступавшего как шаман. По свидетельству «Кодзики», для объяснения действий последнего существовало особое лицо (санива), которое «переводило» волю богов, выявляемую восклицаниями оракула, на язык смертных. Санива в переводе значит «очищающий двор». Перед тем как оракул начинал «общаться» с богами, санива должен был символически тщательно вымести пространство перед церемониальным зданием. После этого санива усаживался на определенном месте и слушал речь оракула.

Огороженная, строго определенной конфигурации территория перед храмом уже входила в Сумиёси как обязательный компонент в концепции ритуального пространства. Можно предполагать, что оно имеет непосредственное отношение к формированию в дальнейшем засыпанных белым дробленым гравием территорий церемониального двора перед синтоистским святилищем или газона перед феодальным дворцом. Еще в глубокой древности камень в Японии считался воплощением божества. Для японца, обожествлявшего горы, реки, водопады, деревья — весь окружающий мир, камень стал средоточием моно но кэ — скрытой силы, заключенной в предметном мире и окружающем пространстве. Вместе с тем у него появилась возможность символически приобщаться к божеству.

У древних жителей Японских островов философское и художественное постижение окружающего мира обнаружилось сначала в появлении сакрального предмета (камня, скалы), а затем и в создании сакрального места (алтаря). Если каменные алтари были своеобразным выражением понимания сути мироздания, так же как и символическим олицетворением божественной природы, то позднее этой идее служит и пространственная концепция ритуальных мест. Здание и временного, и постоянного храма, лишенное какого-либо примечательного декора и выразительное лишь своим объемом и силуэтом, по существу, воспроизводило философскую идею и художественную абстракцию, идею соотношения предметов и пространства. Идея символизации, рожденная обожествлением и поклонением природе, выражалась как через природную форму (камень, скала), так и через пространственную (засыпанный гравием двор, соотношение храмового здания и двора).

Древняя конструктивная и пространственная концепция Сумиёси демонстрирует именно эти важнейшие направления, воплощавшиеся в культовом строительстве. Белизна камня, точно так же как и чистота двора (очищение его санива в Сумиёси), в добуддийской Японии была важнейшей категорией символизации. В дальнейшем они также играли значительную роль в синто. Храмовой двор в синтоистских сооружениях — символ божества и чистоты.

^{Храм Ситэннодзи}

Приняв в VI в. в качестве официальной религии буддизм, Япония довольно быстро соединила его с синто. Характерной чертой новой религии стала способность к ассимилированию местных учений, в результате — мирное сосуществование буддизма и синто. При этом синтоизм сохранил свое понимание мира и мироощущение, что в дальнейшем оказало огромное влияние на развитие всей японской культуры. Через два века был принят курс рёбусинто, официально утвердивший слияние буддизма с синтоизмом. Объяснение такого взаимопроникновения двух религий было найдено довольно просто — через идентификацию синтоистских и буддийских божеств. Существование, например, «родоначальницы» синтоистского культа — богини солнца Аматэрасу не только не противоречило приходу в Японию Будды, но и рассматривалось как его видоизменение. Будда Бесконечного Света — Дайнити Нёрай — оказывался воплощением Аматэрасу-оми-ками. Это своеобразное слияние религиозных систем, сохранившее во многом характерную для синтоизма постоянную апелляцию к природе, осмысление человека через нее, обеспечило художественную общность в самых разных областях японской культуры — архитектуре, литературе, живописи, декоративных искусствах.

В конце VI в. род Сога в борьбе крупнейших родовых объединений за власть впервые использовал для победы над своими соперниками иноземную религию. В это время в Японии стали строить первые буддийские храмы: в 588 г. был сооружен Хокодзи, в 593 г. — Ситэннодзи. Строительство последнего велось под непосредственным наблюдением принца Сётоку Тайси (574–622). В последующие годы количество буддийских культовых сооружений увеличилось. За годы правления императрицы Суйко (593–628), продолжавшегося свыше тридцати лет, было построено более сорока храмов и монастырей, и среди них Хатиокадэра, Татибанадэра, Хорюдзи, Таймадзи, Дайандзи и Хориндзи, получившие в дальнейшем большую известность.

Один из первых величественных комплексов той эпохи — Ситэннодзи в Нанива. В «Нихонсёки» и документах об истории храма «Ситэннодзи хонган энги» — рассказывается, что в 587 г. по приказу Сётоку Тайси и представителей рода Сога построили пагоду — одно из первых сооружений комплекса. Вслед за ней поднялся Кондо — «Золотой павильон», расположенный на скале, на север от центра бухты. Считалось, что храм усилиями его богов охраняет страну от врагов.

Планировка комплекса очень строгая, он ориентирован с севера на юг. Культовые здания размещались в большом парке, территория которого в плане — пятиугольник с четырьмя прямыми и срезанным пятым углом. С севера на юг территория храмового парка протянулась на триста девяносто один, с востока на запад — на триста пятьдесят семь метров. Комплекс вписывался в зеленый массив точно по оси, проходящей с севера на юг через центр прямоугольника, примерно на тридцать пять с половиной метров южнее его. По краям парковой зоны, на выходе осей, пересекающихся в центре под прямым углом, располагались Восточные (Тодаймон) и Южные (Нандаймон) ворота.

Из Южных ворот можно было через парк попасть на дорогу, ведущую к Тюмон (Центральным воротам) — входу в культовый комплекс, окруженный глухой высокой стеной под черепичной крышей. В комплексе, северная и южная стороны которого равнялись семидесяти одному метру, а восточная и западная — ста семи метрам, находилось три сооружения. На севере располагалось самое большое здание — Кодо (Храм для проповедей), ниже — Кондо (Золотой павильон), а за ним дальше на юг — высокая пятилепестковая пагода. Так же как в Сумиёси, культовые сооружения казались словно нанизанными на нить и, обращенные к морю, напоминали плывущие в одном фарватере огромные красочные лодки.

На смену простым древним строениям для принесения молитв, строгим синтоистским святилищам, пришел торжественный и красочный стиль буддийских храмов и целых комплексов. В Ситэннодзи — одном из первых буддийских храмов в Японии — ритуальные сооружения расположены друг за другом по единой оси, идущей с севера на юг. Все они обращены к морю. Церемониальный двор обносили глухой оградой. При строительстве в основном стремились сохранить естественные тона дерева. В то же время появилась практика покрывать дерево красным лаком. Таким образом, характерные черты, свойственные национальным культовым сооружениям раннего периода, свободно вступили в логичное взаимодействие с атрибутами иноземной архитектуры. Введение в храмовой ансамбль такого неизвестного ранее сооружения, как пагода, павильоны с приподнятыми сложной системой кронштейнов углами крыш, не закрытый, как ранее, интерьер, а наполненный богатым декором с наличием композиционного выделения алтарной части — вот новое, что внес буддизм в культовую архитектуру древней Японии.

В городской застройке один за другим появлялись новые храмы. Нанива росла и расширялась. Ее четко расположенные кварталы с пересекающимися под прямым углом улицами украшали торжественные дворцы и не менее величественные храмовые комплексы.

Древние дворцы — Осуми но мия императора Одзина, Такацу но мия императора Нинтоку, Сибагаки но мия императора Хандзэй в Тадзии, в районе Кавати были построены задолго до сооружения древней столицы Асука (593 г.). Император Котоку в 645 г. построил в Нанива дворец Нанива Нагара Тоёсаки но мия. К сожалению, в 686 г. он сгорел. Император Сёму (724–748) в 734 г. закончил восстановление этого огромного сооружения, и в 744 г., в шестнадцатый год Тэмпё, провозгласил Нанива столицей, а дворец Нанива но мия — императорской резиденцией.

По материалам археологических исследований Токутаро Аманэ, Нанива но мия находился в районе современного квартала в Осака Хоэндзака-мати. Расположение дворцов Одзина и Тэмму, их размеры, наличие дополнительных построек, строгая ориентация дворцовых строений по странам света, точно так же как и всего остального городского массива, дают возможность представить не хаотическое, а исключительно точное, подчиненное одной определенной системе расположение кварталов. Через город с юга на север проходила широкая дорога. Она делила Нанива на две почти равные части. Северная ее часть представляла более компактный массив с богатыми резиденциями, концентрировавшимися вокруг дворцов императоров. Фактически этот привилегированный район города был изолирован от остальной застройки, и основная дорога, идущая с юга, от моря, упираясь в нее, здесь и заканчивалась. Была ли северная часть отделена от города глухой стеной или хотя бы рвом — мы не знаем, точных сведений об этом не сохранилось.

«Империя» воинственных монахов

Нара строилась в конце VII в. по образцу китайской феодальной столицы Чанъань, но в то же время в ней словно ожило многое из облика древней Нанива. Нара была строго ориентирована по странам света, имела четкий план. И хотя она стала воплощением наиболее концентрированного китайского влияния на культуру, экономику и политику Японии, тем не менее не была единственным и первым городом в полудикой, варварской стране. Контакты с материком, участие в строительстве и прикладных работах, так же как в ориентации застройки и планировке столичного поселения, древнекорейских и китайских мастеров, т. е. то, что было свойственно Нанива, в немалой степени содействовали созданию определенного облика города — императорской резиденции.

Мчались годы, проходили века. Прихотливые повороты истории сказались на судьбе Нанива, ставшей свидетелем и неограниченной власти, и деспотизма первых царей, и борьбы за главенство среди честолюбивых претендентов царской фамилии, и возвышения соперничающих представителей бывшей родовой знати соседних районов, и, наконец, потери столицей своего прежнего блестящего положения.

Нара была построена руками рабов. Она поднялась среди зелени обширных парков-лесов. Изящные храмы, украшенные деревянной резьбой и драгоценными росписями дворцы, четкая планировка улиц, воспроизводивших геометрическую пропорциональность китайского города, покоряли. Тем не менее Нара оказалась не единственной и постоянной столицей Японии. В 784 г. она уступила свое место маленькому городку Мукомати, ставшему на десять лет столицей во время правления императора Камму (784–794). В 794 г. столица вновь была перенесена, на этот раз в Хэйан (нынешний Киото). Хэйан, прежде чем стать центром утонченной жизни «высшего света», литературы и искусства, долго отстраивался.

Между тем древняя Нанива постепенно все больше теряла свое былое значение и место в бурных, динамичных событиях политической и экономической жизни страны. Последние, еще сохранившиеся резиденции знати ветшали, наиболее энергичная часть населения переселялась в Нара и Хэйан, ремесленники перебирались в пригородные районы новых столиц. Даже морская торговля, всегда содействовавшая процветанию города, приходила в упадок. Все меньше привлекал торговцев пустеющий город, и суда все чаще предпочитали бросать якоря в удобной (теперь и это стало иметь значение) бухте соседнего города Сакаи. Постепенно основные торговые маршруты стали проходить через древний порт Сакаи, издавна славившийся торговыми связями с Китаем и странами Юго-Восточной Азии. Жизнь в Нанива то полностью замирала, то вновь возрождалась вокруг действующих храмов, привлекавших немало паломников, и припортового района, дававшего населению бывшей столицы надежду прокормиться.

Следует отметить, что, несмотря на потерю Нанива ее прежнего положения, она продолжала оставаться важным центром, сохраняя наряду с другими тремя городами особый административный статус. В тот период, когда столицу перенесли в Нара, она служила для знати постоянным местом отдыха. Богатые резиденции аристократов из императорского окружения постоянно реставрировались и украшались. Периодически в городе проводились большие строительные работы. Так, в год перенесения столицы в Хэйан в старой Нанива приступили к постройке канала. Он начинался от Эгути (современная Хигаси Ёдо), канал соединил воды рек Ёдо и Ай приблизительно в районе современного Тэннодзина (город Суйта).

Эти работы углубили русло Ёдо, и судовой путь стал более глубоководным. От места пересечения с Ай река стала называться Микуни (теперь Кандзаки) и превратилась в глубоководную артерию, позволяющую морским судам подниматься высоко по течению, почти к истокам. Прежние небольшие городки на ее берегах — Кавадзири, Кандзаки, Канидзима, Эгути — превратились в цветущие торговые центры. Основными портами, сосредоточившими внешнеторговые операции, стали в те годы Кавадзири (современный Амагасаки), Даймоцуура (также территория современного Амагасаки) и Хёго (современный Кобе).

Примерно в середине периода Хэйан (794–1192) утверждение и распространение официального курса рёбусинто привело к широкому формированию в центральной части Хонсю религиозных центров. Сооружались буддийские храмы, привлекавшие огромное число паломников. Многие из этих храмов строились в живописных горах, окружающих бухту Нанива. На склонах трех гор в Кумано (они были объявлены священными) выросло девяносто девять храмов буддийской секты Одзи. Одно из этих торжественных, богато декорированных сооружений — храм Ватанабэ Одзи был возведен в дельте Ёдо.

Прошло немало времени. Япония, раздираемая феодальными междоусобицами, переживала в XIV–XVI вв. период, красноречиво и многозначительно названный историками «эпохой воюющих государств». «Век крестьянских войн» — так определен в документах XV век. Непрерывные крестянские восстания и феодальные распри, бушевавшие в провинциях Сэцу (там была расположена Нанива), в соседних Кавати, Идзуми и Ямасиро, полностью и на длительный период лишили политической стабильности всю центральную часть Хонсю. В 1467 г. в Ямасиро (район современного Киото) во время междоусобной борьбы между представителями феодального дома Хатакэяма население, обессиленное и измотанное бесконечными распрями, подняло восстание. Восставшие разбили войска обоих враждующих представителей княжеского семейства и установили народное управление. В течение семи лет народное ополчение охраняло границы провинции и оберегало ее как от попыток Хатакэяма восстановить свою власть, так и от посягательств государственных чиновников, представлявших интересы феодального правительства бакуфу.

В тот период в борьбе с центральной властью и феодалами значительную роль начинают играть буддийские секты, «служившие вере, а не государству», что было весьма характерно для раннего буддизма. Создаются буддийские экономически самостоятельные общины, привлекшие самые широкие слои населения — крестьян и горожан, ремесленников и торговцев и даже значительного слоя самурайства, представленного разнообразными уровнями чиновничества. Среди многих буддийских сект наиболее популярными в том районе стали Тэндай (Опора небес), Сингон (Истинное слово), Хонган (Великий обет) и др.

Монастыри этих сект — организаторы их деятельности — оказались не только крупными религиозными, но и экономическими и военными центрами. Неприступной крепостью на горе Хиэйдзан, в окрестностях Хэйана, возвышался монастырь Энрякудзи секты Тэндай. Крупнейшим религиозным и культурным центром провинции Сэцу и района Нанива был храм Хонгандзи секты Синсю. На территории некогда блестящей столицы и в ее окрестностях выделились районы с известными крупными храмами. Популярны стали и соседние портовые городки, процветанию которых содействовала активная коммерческая деятельность.

В 1497 г. (пятый год Мэйо) Рэн-нё (1415–1499), восьмой настоятель храма Хонгандзи, завершил строительство на огромной храмовой территории в Икудамоно и Хигаси Наригун укрепленного монастыря Исияма Гобо. Именно территория Исияма Гобо — настоящий огромный город, занимающий большую часть старой Нанива, которая впоследствии была названа Осака^[9]. Исияма Гобо был расположен на возвышенной части Нанива. Отсюда название Осака — «Большой холм». Определить точное положение Исияма Гобо сейчас довольно трудно. Археологи выдвинули два предположения. Согласно одному, знаменитый монастырь стоял на месте древнего дворца Нанива но мия, следовательно, на территории современного осакского квартала Хоэндзака-мати. Согласно другому, он находился в районе Осакского замка. Вторая версия, пожалуй, более убедительна, ибо имеется документальное подтверждение строительства замка на месте храма Исияма Хонгандзи. Храмовое хозяйство Исияма Гобо было экономически мощным и укреплялось с каждым десятилетием — огромное число крестьян бежало из соседних княжеских владений под защиту неприступных стен монастыря, спасаясь от феодальных распрей.

Местоположение монастыря оказалось на редкость удачным — водные артерии Нанива, рукава рек, старые каналы и новые, сооруженные «святыми братьями», пересекались со множеством сухопутных и речных маршрутов провинций Идзуми, Ямато, Ямасиро, Сэцу, Кавати, Ига — словом, всего района Кинай (нынешний Кинки-Кансай). Исияма Гобо также поддерживал связи с иностранными купцами. Заморские суда из Китая и стран Юго-Восточной Азии по каналам и руслам рек подходили к самым стенам храмовых зданий и швартовались у монастырской пристани. Китайские суда доставляли в Японию шелк-сырец, разнообразные ткани (некоторые из них по качеству были несравненно лучше японских и ценились здесь примерно вдвое дороже). Выгодной статьей обмена считались и медные деньги, привозившиеся в Японию китайскими купцами.

Предметы японского вывоза, в котором немалую долю составляли изделия монастырских ремесленников, в том числе и оружейников Исияма Гобо, высоко ценились на китайском и других рынках сбыта юго-восточных стран. Оружие (пики, мечи), изделия из серебра и золота, медные курильницы и драгоценные веера японского производства имели большой спрос благодаря их высокому качеству и тонкому профессионализму художественного оформления. Торговля, которую успешно вели монахи Исияма Гобо, приносила им немалые прибыли. В результате храмовые территории во второй половине XVI в. значительно расширились.

Росло также и политическое влияние огромного монастырского города. В годы правления Сё-нё, четырнадцатого настоятеля (конец XVI в.), Исияма Гобо был провозглашен официальным центром секты Хонгандзи, оттеснив храм Ямасина Хонгандзи, занимавший это место долгое время.

Однако дни существования мощного буддийского центра были уже сочтены. В середине XVI в. среди воинственных феодальных князей, ведших нескончаемые войны с соседями, выделился Ода Нобунага, обладатель небольшого владения в провинции Овари. Честолюбие, коварство и жестокость характеризовали его личность и деятельность.

Маленький замок в Нагоя, полученный в наследство от отца, Ода превратил в «штаб-квартиру», где разрабатывал планы своих дерзких набегов на соседние земли и военных кампаний, неизменно увеличивавших размеры его владений. В конце 50-х годов Ода захватил соседнюю провинцию Мино, в 1560 г. разгромил войска крупного феодала Имагава и, расправившись с одним из самых мощных противников — домом Китабатакэ, присоединил к своим владениям богатую территорию на Тихоокеанском побережье — провинцию Исэ.

В 1568 г. Ода Нобунага осадил столицу и, разгромив правительственные войска, взял Киото и низложил сёгуна. С самого начала своей деятельности честолюбивый феодал прославился враждебностью к буддийскому духовенству и монастырям, этим оплотам сепаратизма, концентрировавшим к тому же и немалую военную силу.

Наиболее значительными противниками Ода оказались монастыри Исияма Хонгандзи и Энрякудзи. В 1570 г. (первый год Гэнки) Ода предъявил ультиматум главному настоятелю Исияма Хонгандзи — Кэн-нё. Ода требовал безоговорочной капитуляции, полного подчинения всего населения Исияма Гобо новому диктатору, а также передачи ему огромных культурных ценностей монастырского города. Кэн-нё ответил отказом.

Началась жестокая одиннадцатилетняя борьба монастыря с войсками Ода Нобунага. Много раз защитники осажденного города не только отбивали ожесточенные атаки, но и сами переходили в наступление. С первых же дней осады монахи обнаружили хорошие способности профессиональных воинов, а Кэн-нё — талантливого военачальника. Они великолепно ориентировались в быстро меняющейся военной обстановке, делали правильные стратегические и тактические расчеты. Это помогало монастырю длительное время выдерживать натиск войск Ода.

В известной мере положение осажденных облегчалось тем, что Ода вел борьбу на нескольких фронтах. Он отвлекал значительные силы на осаду Энрякудзи и на наступление на соседний с Нанива портовый город Сакаи. Осажденные в Энрякудзи не только оказывали сопротивление, но и наносили серьезный урон войскам Ода — операции возглавлял совет при настоятеле монастыря, в котором действовали, как и в Исияма Гобо, решительные и опытные воины-монахи.

Многократные попытки Ода взять крепость каждый раз заканчивались провалом. Так продолжалось до тех пор, пока в 1571 г. он не решился на последний штурм. Ода пришел к выводу, что расположенный на вершине монастырь можно взять, опоясав все склоны и укрепления войсками. Таким образом, многомесячная осада полностью изолировала Хиэйдзан от окружающего мира. Медленно поднимаясь вверх и сжимая кольцо осады, воины забросали крепость зажигательными смесями. Монастырь был сожжен, В огне погибли и все его обитатели. Энрякудзи — один из крупных центров буддийской культуры, богатейшее хранилище древних рукописей, книг и многих уникальных ценностей — перестал существовать.

Не менее решительно действовал Ода и против купцов Сакаи. Будучи заинтересованным в поддержке богатых слоев городского населения, Ода Нобунага особое внимание уделял городам, которые оказывались на завоеванных землях, и способствовал развитию торговли. Вместе с тем он жестоко карал за невыполнение наложенных им феодальных повинностей. Так, невыполнение их купцами Сакаи (с конца XIV в. он пользовался традициями «вольного города») привело к конфликту. Ода потребовал уплаты огромного денежного налога в сумме двадцати тысяч кван (1 кван равен 3,75 кг серебра). Крупное купечество, ответив отказом, стали готовиться к отпору, зная стремительность действий Ода. Однако и на этот раз Ода сумел опередить своих противников — он увеличил сумму налога до двадцати пяти тысяч кван и двинул войска к Сакаи, пригрозив сжечь город дотла.

Зная, что этот ультиматум — не пустые угрозы, купцы сдались и уплатили требуемую сумму. Однако дело этим не кончилось. Ода обложил город новым огромным налогом и требовал его ежегодной выплаты. Тогда старейшие, убеленные сединами, почтенные представители главных купеческих домов отправились в личный замок Ода в Адзути, чтобы выразить свой протест. Ода жестоко расправился с «парламентерами» — он бросил их в тюрьму, а затем после неудачной попытки вырваться из заключения казнил.

Завершив столь «успешные» действия в центральном районе, когда примерно половина провинций феодальной Японии подчинилась Ода Нобунага, диктатор наряду с подготовкой к новым походам против феодалов Юга приступил к решительным акциям против ненавистных монахов Исияма Гобо. Честолюбивому феодалу не давал покоя тот факт, что в течение одиннадцати лет, ведя длительную осаду и изматывающие его армию военные действия, он никак не мог приблизиться к выполнению давно вынашиваемых планов.

Дело в том, что монастырский город продолжал активно торговать с противниками Ода, к тому же и в его окрестностях на огромной оживающей территории старой Нанива процветала торговля. Так же рос и политический авторитет Исияма Хонгандзи. Дальновидная политика Кэн-нё и Сё-нё, находивших возможность в захлестнутой войнами Японии создавать приют тысячам паломников, путешествующим к святым местам, способствовала славе и легендарной известности храма Хонгандзи в стране. Признанием этого особого положения монастыря явилось изъятие функций главного храма и центра секты у Ямасина Хонгандзи и передача их Исияма Гобо.

До похода на феодальные княжества Южной Японии в 1581 г. Ода приступил к штурму ненавистного монастыря. На этот раз его усилия увенчались успехом. Многотысячная армия повторила то же, что и при взятии Хиэйдзана.

Огромный монастырский город был сожжен дотла. Три дня горели торговые склады и пристани, храмы, жилые здания и обширные ремесленные кварталы. От мощной каменной крепости не сохранилось не только ни одного фортификационного сооружения, но и камня на камне. Три дня и три ночи пылал Исияма Гобо. После пожара на огромном пространстве, согласно документам, остались лишь горы пепла.

Много событий прошумело над бухтой Нанива, пока в конце XVI в. полуразоренный город на ее берегах, которым стала за это время прежняя столица, не вступил в полосу стремительного превращения в цветущий экономический центр всей Японии. В 1582 г. был убит Ода Нобунага. Место феодального диктатора после жестокой борьбы с его наследниками занял сподвижник Ода в завоевательных походах Тоётоми Хидэёси. С именем последнего связано возрождение прежней Нанива и превращение ее в Осака — богатейший город страны. Хидэёси также продолжил завоевательные походы своего предшественника.

Несколько веков непрерывной борьбы, кровопролитных столкновений между феодальными князьями, а также крестьянских войн полностью расшатали экономику Японии. Наступил период, когда феодалы, еще недавно рвавшиеся к сепаратизму, к подчинению мечом более слабых собратьев из соседних владений, оказались бессильными перед неудержимо разраставшейся стихией крестьянской войны. Ни одно феодальное княжество, будь то крупное или мелкое, не имело гарантий безопасного существования. В таком же положении оказались и купцы, изворотливые представители торгово-ростовщического капитала, еще совсем недавно наживавшиеся на честолюбивых стремлениях феодальных князей. Огонь крестьянских восстаний, едва притушенный в одном княжестве, с новой силой разгорался в другом.

В критической ситуации, когда страна в результате кровавых сражений, голода и эпидемий опустошалась, все социальные слои феодальной Японии силой исторических обстоятельств оказались поставленными перед необходимостью неколебимой центральной власти. Нужна была такая власть, которая сумела бы пресечь прежние центробежные устремления отдельных феодалов, добиться от них непререкаемого подчинения правительственному аппарату и, наконец, противопоставить незатихающей крестьянской войне объединенную, собранную воедино силу феодального класса. Требовалась власть, которая смогла бы объединить раздираемые многолетними войнами провинции и даровать истерзанной стране долгожданный мир.

В этих условиях даже крестьянство оказалось заинтересованным в установлении единой, прочной власти: оно переживало непрерывное разорение своего хозяйства войнами и страдало от все растущих притязаний феодалов, не ограниченных никакими законодательными установлениями. Естественно, при этом крестьяне ожидали от будущих властей ужесточения поборов и повинностей, и тем не менее установление центральной власти представлялось им единственной возможностью избавиться от невыносимых тягот жизни в условиях враждующего и разлагающегося феодального мира.

В этой обстановке три полководца-феодала, стремясь огнем и мечом подчинить своей власти соседние феодальные княжества, превратились в своеобразных «объединителей страны». Провинцию за провинцией присоединяли они к владениям в Центральной Японии, шаг за шагом шли к созданию централизованного феодального государства. Одним из этих объединителей наряду с Ода Нобунага и Токугава Иэясу и стал основатель Осака — Тоётоми Хидэёси.

Японская Венеция

Выбрав Осака местом для своей резиденции, Хидэёси руководствовался прежде всего прекрасным стратегическим положением города, стоящего на пересечении множества путей, проходящих через центральную часть Японии — Ямато. Кроме того, его привлекало еще и то, что живописная и плодородная долина, на которой расположился Осака, была защищена с севера и северо-востока горами. Дельта двух рек с многочисленными рукавами и ответвлениями, множеством узких и широких протоков, заводей и заливов словно пронизывала городскую территорию, делила ее на сотни островов, некогда соединявшихся большим количеством каменных и деревянных мостов, утилитарно-примитивных, сложенных из нескольких мощных стволов, и торжественных, парадных, покрытых красным лаком, круто поднимавших резные перила над водой. Теперь их предстояло восстанавливать и строить заново. Из разных уголков страны согнал сюда Хидэёси огромное количество людей, трудом и талантом которых был создан этот прекрасный город на воде. Впоследствии иностранцы стали называть его Японской Венецией.

Хидэёси очень устраивало, что город располагался на морском побережье, ведь он надеялся превратить его в крупный торговый центр. Чтобы оживить торговлю, Хидэёси старался всеми возможными способами привлечь как можно больше купцов в возрождающийся город из старых торговых портов, таких, как Хаката на Кюсю, даже из единственного в Японии «вольного» города Сакаи. Хидэёси добился деловых соглашений с крупнейшими торговыми домами Японии — Кониси из Сакаи и Симаи из Хаката. Он предоставил им некоторые привилегии и сохранил все льготы, которыми те ранее пользовались. Хидэёси даже сумел сыграть на честолюбии представителей старых торговых фамилий — приказал называть улицы в еще безвестном Осака именами тех городов страны, откуда прибывали новые поселенцы, например «улица Фусими», «улица Сакаи» и др.

Средневековый Осака, как известно, получил в наследие от Нанива регулярную линейную планировку и четкую ориентацию всего городского массива, когда-то свойственные древнему столичному поселению.

Примерно такую же планировку имел и соседний Сакаи. Этот богатый торговый город, видимо, тоже в известной мере сохранил правильные очертания прямоугольной сетки кварталов, вытянутой с северо-запада на юго-восток, сложившейся в более древние времена. Считается, что регулярная городская планировка с ее ориентацией по оси фыншуй, т. е. с юга на север, с выделением северной части и широкой дорогой-улицей, рассекавшей город на восточную и западную части, — непосредственное заимствование из Китая. Строительство Нара, древней столицы Японии, о возведении которой по сравнению с другими поселениями предшествующего периода сохранилось больше разнообразных сведений, полностью подтверждает это.

Однако даже Нара не была полным повторением Чанъани. Скопированная планировка всего городского ансамбля во многом отличалась от столицы на материке. Традиционная архитектура разнообразных деревянных сооружений с характерной японской протяженностью и распластанностью зданий по земле делала японскую столицу во многом непохожей на каменно-деревянный монументальный Чанъань.

То, что в архитектуре японского города, сложившейся с максимальным учетом климатических и природных условий страны, дерево использовалось в качестве строительного материала, оказало огромное влияние на формирование и эволюцию городской структуры на протяжении веков. Деревянный дом, ставший основным компонентом застройки, был чрезвычайно удобен во влажном и жарком климате, но эта специфика строительства из-за частых пожаров вела к бесконечным перестройкам.

И в Осака, и в соседнем Сакаи наряду с сохранением точности планировки в центральной части и попытками продолжить строительство кварталов, одинаковых по конфигурации и размеру, оказалось немало районов, застроенных бессистемно и хаотично. Юго-западный и юго-восточный районы Осака, т. е. те, где располагались рынки и ремесленные кварталы, застраивались особенно густо. Улицы здесь были значительно уже, чем в северной части. Идущая с севера на юг сетка этих перекрещивающихся строго под прямым углом улиц вдруг исчезала, словно наткнувшись на хаотическое скопление домов и замысловатое кружение переулков.

Активное строительство, осуществляемое Хидэёси, содействовало тому, что к началу 90-х годов XVI в. Осака превратился в большой и богатый город, в котором было более трехсот улиц, вымощенных квадратным булыжником, сто двадцать каналов и несколько сотен мостов из кипариса и камня. Через большую судоходную реку Ёдо и ее приток Касивари были переброшены кедровые мосты, протяженность самого большого из них достигала ста двадцати метров.

Однако архитектура городских сооружений в Осака тем не менее развивалась не только под влиянием феодального диктатора, стремящегося создать какой-то определенный тип городской застройки, ведь он рассматривал Осака как столичную резиденцию и город-укрепление. Жилые строения простолюдинов и феодальные дворцы отражали длительную эволюцию японского национального жилища.

Татэана, с которого началась эта эволюция, — ямное жилище периода Дзёмон с земляным полом и столбами, на которых держалась крыша. Его сменило свайное деревянное сооружение. Прототипом его был амбар, где когда-то хранилось общественное зерно. Именно потому, что поднятый на сваях амбар (глухое бревенчатое сооружение без окон, с энгава вокруг него) считался символическим, священным местом обитания богов, жилище высших представителей рода и племенного объединения, являвшихся представителями бога на земле, приобрело те же черты. Во время раскопок установлено, что дворцовые сооружения Одзина занимали в древней Нанива огромные площади. Об этом свидетельствуют обнаруженные многочисленные углубления для свай, на которые опирались конструкции здания.

Строительство древних японских столиц — Нара и в последующие десятилетия Хэйана (794 г.) — дают детальное представление об облике и принципе конструкций, о уже сложившемся к началу строительства Нара японском архитектурном стиле. Синдэн-дзукури — так называемый «дворцовый стиль» представляли большие торжественные деревянные павильоны с единым помещением, разделявшимся по мере надобности разнообразными ширмами и раздвижными перегородками. Необычайная простота и лаконичность этих сооружений, строгая логичность и выразительность их архитектурного языка сочетались с предельной целесообразностью в решении конструктивных задач. Большое значение имело и исключительное мастерство и тщательность обработки дерева. В тот период дворцовые здания выступают уже в ансамбле с садом, гармонично сливаясь в единое целое с тщательно организованным природным окружением.

Вместе с формированием стиля аристократического жилища шла также эволюция жилища простого японца. В отличие от других стран развитие жилой архитектуры в Японии не привело к большой разнице в конструктивной системе жилища верхов и низов общества. Весьма специфические природные и климатические условия диктовали единственно возможный тип жилого сооружения — деревянная каркасная конструкция, стоящая не на фундаменте, а на уходящих в землю сваях. В результате строение обретало гибкость, ослабляющую разрушительное воздействие подземных толчков. Кроме того, в доме были ненесущие, раскрывающиеся стены. При этом аристократическое жилище все-таки отличалось от дома простолюдина — на его строительство, естественно, шли самые дорогие сорта дерева, да и было оно значительно больших размеров. К тому же в ансамбль аристократического жилища обязательно входил традиционный сад.

В XII в. с приходом к власти военно-феодального класса стал складываться другой тип жилища знати. Вместо дворцов с гулкими залами синдэн строятся жилые здания гораздо меньших размеров, объединяющие под одной крышей несколько небольших комнат. Этот стиль, называемый сёин-дзукури, получает самое широкое распространение в XVI в. Появляются подобного вида сооружения и в Осака. Наиболее широкое строительство в стиле сёин-дзукури начинается в ходе перестройки города после военных кампаний начала XVII в., когда сгорела большая часть северо-восточного аристократического района.

В то же время центральная и южная части городской застройки — кварталы, где жили простолюдины-ремесленники и торговцы, похожи на Осака периода правления Хидэёси. Как правило, двухэтажные деревянные дома имели ту же, что и в северном районе города, стоечно-балочную конструкцию. Связки деревянных стоек в углах дома, а иногда и посередине стен создавали каркасную структуру, которая позволяла относительно легкому сооружению выдерживать подземные толчки. Жаркий и влажный климат Осака предъявлял к небольшому по размерам жилищу простолюдина особые требования. Помещение необходимо было тщательно проветривать. Стена, превращенная в скользящие по пазам сёдзи, обеспечивала свободный доступ воздуха; таким образом, в дом попадали теплые лучи солнца и помещение хорошо проветривалось.

В целом конструктивное решение жилища японца оказалось единым для всей страны, однако разница в климатических зонах Японских островов определила некоторые, порой весьма немаловажные отличия. Дом крестьянина и горожанина северных районов был более закрытым. Толстая соломенная остроконечная и спускающаяся скатами почти до земли крыша крестьянского жилища удерживала тепло, а для проветривания служила незначительная часть фасадной стены, имеющей раздвигающиеся стены-ставни. Свои особенности имелитакже и дома столичного жителя — эдосца, киотосца или нагасакца.

Для Осака определяющим в эволюции жилого помещения стал в XVII в. помимо климатических условий социально-экономический фактор. Город превратился в главный экономический центр страны, сосредоточивающий всю торговлю, и прежде всего рисом. Особая часть города, отведенная под склады с рисом, огромный рынок, представляющий слияние нескольких специализированных рынков, десятки кварталов, занятых домами ремесленников и торговцев, — вот главные особенности застройки Осака токугавского периода. В годы же правления Хидэёси наиболее характерным для формирования Осака стало широкое храмовое строительство и возведение такого знаменитого сооружения, как Осакский замок.

В то же время пышные феодальные дворцы, утопающие в зелени храмы, то, чем могли гордиться и другие города, здесь, в Осака, выглядели несколько иначе благодаря своеобразному облику, который придавала городу близость к воде. Для островной Японии вода не редкость. Однако в Осака она — органическая часть самого города. Это не только голубая сеть сверкающих на солнце рек и каналов, не только водопады и тихие родники, бьющие в парках и у храмовых галерей, не только пруды, стремительные речки и заливы, но и шум воды, текущей, низвергающейся, стремительной и неторопливой, ставший естественным и неотъемлемым в общем ритме города.

Город с точеными дворцами, неторопливо плывущими звуками гонгов, яркими и суетными торговыми районами, с бесчисленными кварталами, будто лежащими на воде, огромный и диковинный, словно покачиваясь, плыл вдоль каналов в голубизну расплеснувшегося во весь горизонт моря.

Храмовое строительство

В период правления Хидэёси шло также оживленное строительство храмов: возводились новые — маленькие, живописно укрывающиеся в тени деревьев небольших парков, и грандиозные, занимающие значительные территории и в центральных городских кварталах, и на окраинах. Старые храмовые строения активно реконструировались и украшались. Как известно, и так повелось еще с глубокой древности, наиболее ценные архитектурные сооружения реставрировались через каждые двадцать лет, что позволяло сохранять архитектурную форму в ее первозданности.

Однако следует помнить, что речь идет не о подлинной материальной древности сооружений — как человек европейской культуры воспринимает, например, подлинность античных или древнеегипетских произведений. Обычай регулярной реконструкции через двадцать лет позволял передавать оригинальность только архитектурной формы и самой идеи, рождающей комплекс. Для японца не имело значения, что дерево, из которого сооружался сруб святилища, обработано совсем недавно и не имело никакого отношения к древнему сооружению. Его прекрасный вид вновь возрождался через каждые двадцать лет. Камни и гравий на церемониальном дворе, потерявшие прежний вид, могли быть также заменены на другие. Главное — сохранить и передать на века целостность и незыблемость художественной концепции. К сожалению, из огромного количества храмовых комплексов и святилищ первой столицы и ее окрестностей к XVI в., периоду бурного строительства Осака, сохранились лишь немногие.

Самым древним синтоистским святилищем было Сумиёси, создание которого, как уже говорилось, устная традиция относила к 200–202 гг. Несмотря на частые землетрясения и пожары, которые переживала древняя Нанива, Сумиёси регулярно, через каждые двадцать лет, восстанавливалось. Сумиёси отражало одно из положений древней религии японцев синто — обожествление сил природы. Прекрасный комплекс стоял в огромном парке и был посвящен четырем богам. Три из них были богами моря. Известно, что с древности японцев — и рыбаков, и моряков, и торговцев, и ремесленников — кормило море. Этого могущественного, сурового и коварного бога японцы благодарили и славили, задаривали и упрашивали, ему молились неистово и самозабвенно. Десятки поколений тружеников моря несли в святилище свою лепту, свои подношения, которые предназначались на его расширение и украшение.

До наших дней дошли четыре здания, составляющие основную часть комплекса. Сейчас они считаются «важнейшими культурными ценностями» и полностью воспроизводят свой древний прототип, который был ранее описан. Вид этих маленьких сооружений предельно скромен — четкие конструкции низких и словно прижатых к земле и одновременно чуть приподнятых на невысоких столбах домиков просты. Интерьер наглухо отгорожен от внешнего мира, крыши низко нависают и отбрасывают густую тень на стены с четким ритмичным членением. Строгость и лаконичность форм древнего строительства — проявление не только конструктивной, но и эмоциональной причастности к национальной почве. По конструктивной и композиционной схеме храм значительно отличается от синтоистских сооружений подобного типа, и стиль его в японской архитектуре выделен как особый — стиль сумиёси.

Однако этим не исчерпываются достопримечательности древнего синтоистского святилища. На всем пути от входа до главных зданий и площади поставлены каменные фонари: относительно новые, щеголевато-подтянутые и свидетели давно ушедших дней, согбенные и замшелые, словно несущие бремя веков и оттого вросшие в землю. Поражает разнообразие форм фонарей. Тут увидишь и высокие, точеные фонари-цветы с резным основанием в виде раскрывшихся лепестков лотоса и гордо вознесенной замысловатой витой «головой», и те, что пониже, грубее, с нахлобученными шляпами-грибами. Ближе к зданию стоят невысокие фонари старых форм в стиле юкими, орибэ, кансюдзи, с квадратной верхней частью, длинными или круглыми зарешеченными окошечками, сквозь которые льется свет горящей свечи.

Конечно, эти фонари отражают стили более позднего времени: фонарей — «сверстников» святилища не сохранилось. Вероятно, их и не было. Считается, что мраморные основания фонарей, обнаруженные не так давно при раскопках храма в Асука (период Асука — 540–645 гг.), префектура Нара, — самое раннее свидетельство существования обычая ставить фонари. Он был завезен с материка и отражал практику буддийского храма. Перед синтоистским святилищем фонарь стали ставить гораздо позднее, в период Хэйан (VIII–XII вв.), но и там и тут он появился как дар, как проявление обета. Все эти бесчисленные фонари перед Сумиёси — подношения святилищу, олицетворение и воплощение просьб японца к богам моря. Самый огромный из фонарей использовался в качестве маяка для МОРЯКОВ, держащих курс на Нанива. До сих пор в восточной части парка, окружающего комплекс, на берегу канала Дзюсангэмбори, сохранились основание и нижняя часть колонны этого древнего гиганта.

Очевидно, таким же даром являлся и мост, ведущий к центральному зданию святилища. Он был сооружен по приказу жены Хидэёси — Ёдогими в честь тех же богов моря. Ажурный, деревянный, покрытый ярко-красным лаком мост круто поднимался в центре маленького озерца и полого спускался к берегам. Уникальная достопримечательность комплекса — красная резная дуга и сейчас «плывет» над озером огненной радугой, бросая яркое отражение в затянутую ряской зеленоватую воду.

В Сумиёси наряду с владыками моря в средневековье «обитал» еще и бог урожая. Ему также приносили дары, и в его честь ежегодно устраивались торжественные многолюдные празднества. Этот бог тоже считался могущественным и был беспощаден к японцу. Он грозил засухой и ливнями, требовал непрерывного труда и бесконечных поясных поклонов каждому зеленому кустику, взращиваемому на полях. Начало любого земледельческого сезона японец обязательно сопровождал ритуальными церемониями, возложением даров на алтарь, пышными представлениями в древнейшем синтоистском святилище — Сумиёси.

Эту традицию Сумиёси хранит и сегодня. Каждый год 14 июня украшаются храмовые здания, а в большом парке на деревьях развешивают гирлянды ярких флажков и разноцветных лампочек. Начинается Отауэмацури — праздник посадки риса. Маленькое поле, залитое водой, пашут на черных буйволах, спины которых под цветными седлами прикрыты ярко-красными попонами с кистями и пучками золотистых листьев. Женщины в бело-красных одеждах, в огромных желтых шляпах-зонтиках высаживают первые рисовые саженцы. Осторожно двигаясь по топкому полю, они, опустив в холодную воду руки по локоть, высаживают растения, скрупулезно соблюдая расстояние между рядами. Пожалуй, в этой веками повторяющейся картине — обычной работе на рисовом поле — появилось единственно новое: в наше время ноги работающих защищают резиновые сапоги.

Грохочут барабаны, звучат флейты. И как много-много лет назад, в этот день обычно идет дождь — ведь начался сезон дождей. И так же как столетия назад, у рисового поля стоят японцы возле зеленых кустиков только что высаженной рассады.

Танцуют струи дождя, быстрые капли стекают не по накидкам и шляпам из рисовой соломы, как было когда-то, — они стучат сегодня, подпрыгивая и рассыпаясь, по упругим шеренгам нейлоновых зонтов…

В Осака XVI в. среди строящихся и восстанавливающихся культовых сооружений по своему конструктивному решению, так же как общей художественной концепции, Сумиёси занимал особое положение. Известный японский архитектор Кэндзо Тангэ, исследуя национальное архитектурное наследие, выделял три веками сложившихся типа культового строительства.

Первый тип — временные сооружения сайдзё — описанный ранее дайдзёкю, второй — синтоистские святилища, имеющие вид амбара на сваях, и, наконец, третий — буддийские храмы дворцового, или паласного, стиля.

И сайдзё, и предшествующее ему обожествление природных объектов (в частности, камня, представляемого как божество), так же как и возникновение синтоистского святилища, были связаны с тем, что в Японии в отличие от других стран мира формирование общественного сознания не привело к персонификации той сверхъестественной силы, которой поклонялись. Представляя это божество в качестве символа, японец выделял какой-либо природный предмет (камень, скалу) и его окружение. Это было и божество, и пространство, в котором оно существует. Огороженное веревками, сики (обычно прямоугольный и засыпанный галькой или дробленым камнем участок) было не только «местом существования» божества, но и специальной территорией для праздников в его честь и различных обрядов. С развитием земледелия, появлением мифов о матери-Земле и о богине злаков таким священным местом становится амбар — общественное хранилище зерна в центре поселения. Имеется специальный архитектурный термин для обозначения стиля этих построек — адзэкура — «амбар на меже» (кура — «амбар», адзэ — «межа»). На основе этого примитивного сооружения и возник классически строгий и сохранившийся до наших дней тип синтоистского святилища.

Мощные, тщательно обработанные стволы хиноки, четко сочленяющиеся в строгий, светло-желтый сруб, низко нависшая крыша с кацуоги, безупречная конструкция создают эстетику здания, его красоту. Никакого декора в этих сооружениях, как правило, нет, сама архитектурная форма, словно вылепленная тяжелыми стволами, созданная из материала, приближающего здание к природе, связывающего его с естественным окружением, уже по своей сути — украшение. К тому же в отличие от буддийского храма, интерьер которого насыщен богатым и пышным декором, синтоистское святилище как бы вовсе не имеет внутреннего помещения — оно постоянно закрыто, доступно лишь для ограниченного числа посвященных лиц. Будучи само символом вместилища божества, оно нередко представляет собой хранилище определенных символов божественной силы — например, зеркала.

Существовали и другие весьма специфические черты, отличающие синтоистское святилище от других культовых сооружений. Это определенная пространственная организация, ставшая в дальнейшем важнейшей основой, из которой выросла и развивалась национальная архитектурная традиция, точно так же как и главные эстетические воззрения. Здания выстроены строго друг за другом и как бы нанизаны на одну ось. Соотношение их и всего ансамбля с пространством церемониального двора и окружающей природой, взаимосвязь объемов, массы и пространства — выражение определенной художественной концепции. Фонари, появившиеся позднее, как определенное влияние китайского культового строительства, и тории — ворота, ведущие к замкнутому оградами пространству ансамбля, — дополняют общую архитектурную схему синтоистских святилищ.

Именно символика объекта и пространства, воплощенная в храмовом дворе, многозначность и многоплановость ее содержания были восприняты буддизмом в период его распространения на Японских островах.

Однако буддийские храмы Японии, по мысли К. Тангэ, несмотря на ассимиляцию добуддийских культовых форм, имеют серьезные отличия от синтоистского святилища. В последнем хранился символ божества — зеркало. Буддийский храм связан с представлением о персонифицированном божестве, имеющем человеческий облик и историю жизни. Отсюда — торжественный дворцовый интерьер, наполненный разнообразной статуарной пластикой — прежде всего скульптурными изображениями Будды, бодхисатв, ритуальной утварью, богатейшим, с течением времени все усложняющимся декором. Появляется и такое сооружение, как пагода, ранее здесь не встречавшаяся. Правда, конструктивно заимствованная от китайских, выполненных в кирпиче и камне, первая пагода в Японии — Годзюното в монастыре Хорюдзи (VII в.) — отличалась от них и материалом (дерево), и большей легкостью и изяществом силуэта, стройностью и отточенностью форм. В Японии она стала первым образцом сооружений такого типа.

Синтоистское святилище Исе — это классический тип синтоистского культового здания, представляющий эволюцию архитектурной конструкции от примитивных форм и одновременно оказавший чрезвычайно серьезное влияние на общее развитие национальной архитектуры. До сих пор в гористой местности по берегам реки Исуцу, у залива Исе, стоят амбарного типа святилища Исе, тщательно восстанавливаемые через каждые двадцать лет, сохраняющие с глубокой древности суть традиционной конструктивной и пространственной концепции.

В период правления Хидэёси было восстановлено в своем первозданном виде одно из старейших в Японии синтоистских святилищ — Ивасимидзу Хатимангу, основанное в 859 г. Святилище было посвящено императору Одзину и синтоистским божествам — Хатиману и Такэноути но Сукунэ. Считается, что Хатиман — бог войны. Во время бесконечных феодальных войн самураи приносили свои молитвы этому божеству. Основатель первого сёгуната (военно-феодального правления, 1192–1333) Минамото Ёритомо объявил Хатимана своим клановым божеством, защитником феодального дома Минамото и построил в Камакура, столице того времени, торжественный, богатейший храм Хатимана. Храм существует и поныне.

Однако происхождение первых храмов, посвященных Хатиману, окутано легендами. Согласно им, храмы Хатимана сначала были посвящены какому-то неизвестному, явно иноземному божеству, строились на южном побережье страны и, как правило, у моря. Храмы, расположенные во внутренних районах страны, более позднего происхождения.

Согласно легенде (давным-давно это было), рыбаки нашли на берегу неизвестный предмет странной формы. Он был иноземного происхождения. Целым и невредимым приплыл он сюда из далеких стран, преодолев огромные расстояния, бури и штормы. Это показалось рыбакам чудом, и предмету, обладавшему якобы способностью оберегать от гибели в пучине волн, стали поклоняться. Рыбаки приносили ему молитвы перед каждым выходом в море. Для его хранения построили храм. Он становился все более популярным, поэтому возникла потребность в одухотворении предмета поклонения. Им стал император Одзин.

В период его правления была завоевана и присоединена к району Ямато значительная территория. Вот почему мужественный Одзин вполне мог идентифицироваться, олицетворять собой бога войны Хатимана. Так в храме воцарился Одзин-Хатиман. Затем, согласно легендам, появился «достойный» его партнер — божество Такэноути но Сукунэ, легендарный воин, полководец, возглавивший в правление императрицы Дзингу победоносный поход в Корею Именно он упоминается в «Кодзики» и «Нихонсёки» в качестве санива на церемонии гадания, а в действительности — интерпретатора слов оракула, предсказывавшего императрице необходимость военной экспедиции. Божество Такэноути но Сукунэ знаменито еще и своим долголетием. Легенда рассказывает, что он прожил около трехсот лет. Поэтому его, символизирующего долголетие, молили нe только о воинских успехах, но ио продлении земных дней.

Святилище Хатимангу, пережившее пожары и землетрясения, разрушения и восстановления, было богато и пышно декорировано. В конце XVI в. его значительно расширили. Две позолоченные деревянные скульптуры Хатимана и Такэноути но Сукунэ — священные реликвии храма. Выделенная, подчеркнутая ажурной резьбой алтарная часть заполнена богатой храмовой утварью, всевозможным пышным реквизитом для храмовых торжеств.

Как и многие культовые сооружения хэйанского периода, святилище Хатимангу было вынесено за пределы города и построено в живописном месте, на вершине горы Отокояма. Оно и сейчас видно издалека. Путнику, поднимающемуся по петляющей по склону дороге, открывается удивительный по красоте вид на святилище: светлые разграфленные стены и горящие на солнце красные галереи. Комплекс окружен тенистыми деревьями. Отсюда, с вершины, открывается необъятный простор уходящих к морю холмов, зеленая щетина хвойных лесов, прорезанная извилистыми жемчужно-голубоватыми нитями четырех рек: Ёдо, Кидзу, Удзи и Кацура.

Почти все здания храмового комплекса рассматриваются сейчас как «важнейшая культурная ценность» и привлекают бесчисленных посетителей. Особенно оживленно становится на вершине Отокояма в день храмового праздника — 15 сентября. Белые и цветные одежды древнего покроя, копирующие одеяния аристократов хэйанского периода (VIII–XII вв.), чередуются с более скромными, но живописными платьями воинов, рыбаков и крестьян. Под звуки гонгов и разнообразных инструментов проходит театрализованное представление, воссоздающее дух древних ритуалов синтоистских храмов — принесение молитв синтоистским божествам, церемония обожествления окружающих храм сил природы. Обычай выпускать в этот день живую рыбу в храмовой пруд завершает представление.

Храмовому божеству преподносили о-мики — священное сакэ. Сакэ, особенно из первой жатвы, с древности считалось целительным средством, самым ценным подношением богам. В день храмового фестиваля сакэ из молодого риса ставится перед статуей Хатимана. Этот торжественный обряд ниинамэ-сай со сложной, строго зафиксированной системой действий, согласно легенде, родился в глубокой древности. Тогда на празднике урожая богиня Атакаасицухимэ но микото впервые получила из молодого риса сакэ. Хондэн (главное храмовое здание), отличающееся наиболее пышным декором (позолоченная утварь, резьба по дереву), 15 сентября украшено еще изображениями рыб.

По представлению японца, живая рыба (в особенности карп) — символ жизнелюбия, упорства и настойчивости. До глубокой ночи весь комплекс сверкает в свете огней разноцветных фонарей. Движется, кружит пестрая толпа, медленно тают в воздухе тягучие звуки гонгов, перекликаются барабаны. Все это словно переносит вас в средневековый Осака — процветающий торговый город удачливых купцов и энергичных монахов, пожинающих богатый «урожай» с храмовых подношений.

Широкое храмовое строительство в Осака в период правления Хидэёси предполагало также восстановительные и реставрационные работы во многих храмах, построенных в дохэйанский и хэйанский периоды. Строительные и реставрационные работы в храмах и храмовых комплексах в период Хидэёси зафиксированы в различных документах, что также помогает представить жизнь города в тот скупой по сведениям, но немалый по хронологической протяженности период, отделяющий Наниву, блестящую резиденцию древних царей, от возрождения ее через несколько веков в облике пышной столицы феодального диктатора — Осака.

Ситэннодзи — храм, отражающий самый начальный период распространения буддизма (пагода комплекса была построена в 587 г. в ознаменование победы Сётоку Тайси и Сога над домом Мононобэ, противившимся распространению чужеземной религии), в период средневековья неоднократно достраивался и перестраивался. В 1294 г. построили массивные каменные тории, ведущие к Западным воротам. После того как во время междоусобных войн XIV–XV вв. была сожжена и разрушена большая часть комплекса, в период широких строительных работ конца правления Хидэёси (XVI в.) комплекс полностью восстановили. Строго один за другим по оси север — юг встали здания, представляющие стиль более ранней храмовой архитектуры, чем в Хорюдзи, самого древнего деревянного сооружения в мире.

У легкой и удивительно пропорциональной пятиярусной пагоды — точеный силуэт. Его подчеркивают изогнутые крыши, поднимающиеся вдоль осевого шпиля. Правда, через несколько лет, в период военной кампании, когда после смерти Хидэёси следующий феодальный диктатор Токугава брал штурмом Осакский замок, бесценному храмовому комплексу был нанесен огромный урон — сгорела большая часть сооружений. В 1623 г. с некоторой перестройкой восстановили интерьер Золотого павильона (Кондо) и подняли из руин каменные тории Западных ворот. Нынешний облик комплекса — оформление интерьера Кондо и статуя Будды в приподнятой, расположенной напротив входа алтарной части храма — воссоздает архитектурные формы и декор периода реставрации 1623 г.

Длительные научно-исследовательские работы и реставрация 1955–1957 гг. имели цель не только ликвидировать урон, нанесенный Ситэннодзи во время бомбежки в годы второй мировой войны на Тихом океане, но и воссоздать и сохранить стиль храмового буддийского зодчества, самого древнего на Японских островах. Сейчас этот стиль представляют Центральные ворота, пагода, Золотой павильон. Строгая цветовая гамма в интерьере главного здания, торжественное, но лаконичное введение различных храмовых атрибутов (утварь, стяги) в алтарную часть сооружения, каменные тории Западных ворот придают Ситэннодзи особую специфику.

Строительство в средневековье многих буддийских храмов — еще один пример, подтверждающий положение о том, что Нанива все же продолжала свое существование, несмотря на соседство с пышными, многолюдными столицами. Так, в 827 г. был построен храм Кансиндзи. Сейчас, после восстановительных работ, в его Золотом павильоне представлена сохранившаяся часть прежнего главного павильона, которая когда-то служила кодо — храмом для проповедей. Кондо построен в древнем стиле кудара — низко распластанные голубые крыши нависают над неширокой, не огражденной перилами энгава, интерьер наглухо закрыт светлыми раздвигающимися сёдзи.

Раскопки 1966 г. показали, что стиль храма Кансиндзи, его конструктивные особенности были повторены при строительстве храма Сираги Каннондзи, расположенного в том же районе. Есть даже предположение, что они являлись частями одного и того же комплекса.

Много раз реставрировался Кансиндзи, так как подвергался неоднократным разрушениям. В камакурский период (1192–1333) провели наиболее тщательную и широкую реставрацию этого храма. К сожалению, в период междоусобных феодальных войн Кансиндзи снова стал жертвой пожаров. Самые сильные из них произошли в 1562 г. Во время первого пожара в Осака погибло две тысячи домов, а в последнем девятьсот жилых и культовых строений.

Сегодня Золотой павильон храма Кансиндзи — «важнейшая культурная ценность», представляющая традиционные черты хэйанского и послехэйанского периодов, свидетель влияния буддизма на японскую скульптуру и строительство. В интерьере Кансиндзи — настоящие шедевры хэйанской пластики. К ним относится известная статуя Нёирин Каннон — скульптура сидящей богини Каннон. Скульптурному изображению Каннон придает особую торжественность огромный позолоченный резной нимб. Высокое мастерство и специфика художественной манеры художника проявляются в трактовке одежды, облегающей и подчеркивающей фигуру богини. Высота деревянной статуи — один метр девять сантиметров.

В Кансиндзи интересна также и скульптура Сяка Нёрай, сидящего в свободной позе на высоком плинте. Небольшой размер статуи — тридцать три сантиметра — подчеркивают четкие соотношения между фигурой и подставкой, а легкая и в то же время кажущаяся тяжелой одежда так задрапирована, что становится важнейшим компонентом художественной выразительности образа. Ниспадая с левого плеча Сяка Нёрай множеством живописных складок, она, скрывая и одновременно подчеркивая контуры фигуры, словно струится вниз, на подставку.

В конце XVI в. в Осака был также восстановлен буддийский храм Сикикудзи (824–834). В нем находится вырезанная из одного куска дерева статуя сидящего Будды Якуси Нёрай. Высота статуи — девяносто пять сантиметров. Статуя Нёирин Каннон (богини милосердия) из храма Кансиндзи и Будды Якуси Нёрай среди всех скульптурных изображений нёрай и бодхисатв занимают особое место — это шедевры пластики хэйанской эпохи.

В конце XVI — первой половине XVII в. в Осака и его окрестностях были восстановлены несколько буддийских храмов хэйанского и послехэйанского периодов. В сохранившихся до наших дней пышно декорированных интерьерах много великолепных статуй Будд и бодхисатв превосходной работы, храмовой утвари.

Например, в храме Митимэйдзи имеется одиннадцать позолоченных статуй стоящей богини Каннон. Павильон Кугинасидо храма Коондзи известен большим собранием уникальной скульптурной пластики — массивная деревянная статуя Амида Будды и восемнадцать скульптурных изображений Будды меньшего размера. Два храма — Кодзэндзи и Конёдзи — украшают статуи сидящего Дайнити Нёрай, пластический образ которого отличается единым художественным подходом к подбору цвета и фактуры материала.

Пожалуй, самый поэтичный образ среди находящейся в буддийских храмах хэйанской эпохи скульптуры — изображение богини Каннон. В левой руке она держит ящик (в нем обычно хранилась какая-нибудь реликвия), а в правой — драгоценный камень. На короне или нимбе богини, как правило, было небольшое изображение Амида. Выразительность форм и утонченность образа характерны для двух знаменитых статуй тысячерукой Каннон в храмах Кагодзи и Кацуидзи. Тысячерукая Каннон на самом деле изображалась с сорока руками. В каждой руке у нее по глазу — символ «смотрящей» Каннон.

Храмы, полученные Осака в наследство от старой Нанива, несмотря на неоднократные разрушения и пожары, сохранились до наших дней. Сейчас они бережно охраняются и являются важнейшим вкладом в национальную сокровищницу традиционного искусства и зодчества.

Осакский замок

Период правления Хидэёси известен широким строительством. Так, в Осака на самом высоком месте, там, где когда-то стоял Исияма Хонгандзи, появилось сооружение, весьма украсившее город и массивной вертикалью несколько изменившее его силуэт. Это грандиозное крепостное сооружение — Осакский замок. Его начали строить по приказу Хидэёси в 1583 г.

Считается, что строительство замков в японских городах связано с появлением на островах в 1542 г. первых иностранцев — португальцев и испанцев. В действительности сооружение укрепленных городов и использование камня как строительного материала в фортификационных укреплениях началось гораздо раньше. Исследования японских историков и работы реставраторов последних десятилетий дают сведения о ста дошедших до наших дней знаменитых японских замках. Анализируя технико-конструктивную основу строительства этих сооружений, планировку и социальную значимость для всего призамкового города системы укреплений, делая их обмеры, можно сказать, что практика подобного строительства знакома японцам задолго до появления здесь португальских инженеров.

Одним из самых ранних замков, дошедших до наших дней (на деле, ВИДИМО, Не самым древним), является Инуяма-дзё (префектура Айти). Он построен в 1530 г., за двенадцать лет до появления португальцев на Японских островах. Для замкового комплекса характерен тот же стиль сооружения основной части фортификационного укрепления — башни и мощного каменного цоколя, а также планировки укрепленного пространства, которое обычно рассматривалось как прямое свидетельство влияния иноземной строительной техники. Из сохранившихся замковых сооружений более десятка, известных своими ранними формами, относятся к разным десятилетиям XVI и самому началу XVII в.

Конечно, контакты с западным миром (появление португальцев) оказали определенное влияние. Можно считать, что использование чужеземного опыта привело к определенным изменениям в строительной технике Японии. Камень стал широко применяться в строительстве. Конечно, до этого периода камень тоже использовался в строительной практике японцев. Способы обработки камня и искусство его соединения издавна известны японским мастерам. Храмы, создаваемые в эпоху Нара, как правило, устанавливались на толстой каменной плите, которая, по существу, являлась довольно высоким фундаментом. В храме Хорюдзи, например, центральный павильон Кондо стоит на двойном каменном стилобате.

Однако если раньше камень использовался более всего при строительстве культовых комплексов или дворцов (иногда каменная плита подводилась под часть сооружения), то теперь в основном он служил фортификационным целям. В разных городах Японии при участии португальских инженеров возводились неприступные каменные крепости, при строительстве которых использовались достижения фортификационной техники Запада. В то же время их толстые, массивные стены, поднимавшиеся над низкорослой деревянной застройкой, имели изогнутую форму крыши, характерную для старых феодальных дворцов.

Главным зданием в такой крепости обычно считалась мощная сторожевая башня тэнсюкаку («господин небес»), или донжон. Последний термин общепринят для западной литературы. Тэнсюкаку отличается и высотой (иногда до семи этажей), и сложным архитектурным рисунком. Как правило, уходящие ввысь чередующиеся изогнутые крыши и треугольные фронтоны создавали постепенно сужающийся кверху силуэт сооружения и зрительно облегчали визуальную тяжесть постройки, усложненной массивными каменными стенами с надстройками, лабиринтом ходов, укреплений и внутренних двориков.

Конечно, сначала замки, особенно на первых порах, выглядели весьма необычно в низком, одно-двухэтажном деревянном городе. Вскоре белые стены замков стали неотъемлемой частью городского пейзажа средневековой Японии. Ослепительно белые, массивные, грозные сооружения с черепичными загнутыми крышами и позолоченными коньками перестали быть для японца чем-то чужеродным благодаря усилиям облечь их в национальные «одежды». Город принял замки в свою пеструю застройку на правах полноправных членов.

Именно таким был и Осакский замок. Хидэёси начал строить его после того, как полностью подчинил себе всю феодальную Японию — он совершил четыре завоевательных похода на острова Сикоку и Кюсю, в центральный и самый северный районы острова Хонсю. Замок должен был символизировать могущество полновластного феодального диктатора и в то же время стать неприступным сооружением, хорошо защищенной от неприятеля крепостью. Обладая всей полнотой власти в государстве, Хидэёси тем не менее не принял титула сёгуна, характерного для правителей феодальной Японии, а объявил себя канцлером — кампаку, а в последние годы правления — тайко (регентом).

Могущественный диктатор не исключал возможности неожиданных мятежей. Немалую долю материальных затрат по строительству замка Хидэёси возложил на своих вассалов. Тридцати самым крупным феодальным владениям была вменена в обязанность поставка камня на строительство замка. Дорога Кавати в конце лета 1583 г., свидетельствуют документы, была буквально забита повозками с камнем и людьми, переносящими на плечах мешки с дробленым камнем. Основной строительный материал перевозили на кораблях.

Каждый день двести груженных камнями кораблей отправлялись в Сакаи, а оттуда огромный груз перевозили по суше в Осака. Чрезвычайное «усердие» одного из феодалов — Като Киёмаса — проявилось в том, что он доставил большое количество огромных камней для массивного цоколя замка. На транспортировку с полуострова Сёдо одного такого камня ушло несколько месяцев. Но это был действительно камень-великан. За необычность размера его назвали Хиго-иси, что значит «камень-защита», «камень-укрыватель, покровитель». Его высота — шесть метров, длина — четырнадцать с половиной, а площадь — восемьдесят семь квадратных метров.

^{Карта-схема Осакского замка}

Замок строился три года. Под руководством португальских инженеров и непосредственным наблюдением Хидэёси несколько тысяч строителей создали тройную систему укреплений.

По существу, замок состоял из трех комплексов защиты, идущих один за другим. Внешняя полоса укреплений представляла собой опоясывающий всю территорию крепости глубокий, двенадцатиметровой ширины ров с высоким земляным валом, за которым шли каменные стены с многочисленными бойницами. Мощные бастионы, площадки для сбрасывания камней, перекидные, подъемные мосты и земляные валы трижды были повторены в каждой из полос укреплений. На самой высокой точке холма, за мощной стеной из огромных, плотно пригнанных друг к другу глыб возвышался главный замок. Стена, обрывавшаяся круто в темную воду крепостного рва, достигала тридцати одного метра в высоту, а часть ее на крутом склоне холма была высотой двадцать один метр.

Цокольный этаж замка поднимался над стеной-укрытием, но и он представлял собой надежное укрепление. По распоряжению Хидэёси стены замка клались в два-три мощных камня. Такую толстую стену не могло пробить даже самое большое ядро. Однако внешне замок казался легким и светлым. Над мощным, сурового вида каменным постаментом на четырнадцатиметровую высоту поднималась пятиярусная пирамида. На фоне ясного неба хорошо просматривались контуры ее чуть изогнутых крыш. Золотые украшения на фронтонах ярусов и голубая черепица сочетались с традиционными для национального зодчества белыми и темными тонами — белое поле стен геометрически четко членилось графически безупречной, легкой линией крыш, перечеркивающих корпус замка. Золотые украшения, горящие в лучах солнца, создали крепости славу «золотого замка».

В замок вели три входа (через них проходили войска) — Отэ-гути (юго-западный), Тамацукури-гути (юго-восточный) и Кёбаси-гути (северо-западный). Кроме того, было еще трое ворот, служащих для торжественного выезда и хозяйственных нужд. Первые — Отэмон — служили главным входом в замок. Глухая стена с голубой черепичной крышей переходила в широкий проем с мощными каменными столбами по краям. Верхнюю часть ворот завершала массивная черепичная крыша, имеющая четкий, изогнутый профиль. Вторые ворота — Сакурамон — получили свое название от прекрасных деревьев сакура, обрамлявших вход на территорию замка.

Стена с воротами Сакурамон выглядела как настоящая выставка камней-гигантов. После завершения строительства они даже получили название. Например, справа от ворот расположился Рюиси — «камень-дракон», слева — Тораиси, «камень-тигр». Тут есть еще и самый большой в Осакском замке камень Такоиси — «камень-спрут». Его вес — сто тридцать тонн. Название камень получил от большого отпечатка в форме осьминога в его левом углу. Слева от Такоиси — третий по величине камень Фурисодэиси, «камень Длинный рукав». По форме он действительно напоминает гигантских размеров рукав кимоно, словно выкроенный из серого камня.

Третьи ворота — Аоягутимон, северный вход в замок, использовались исключительно для хозяйственных целей. Надвратная башенка Аоягутимон опиралась на огромный камень — перекладину ворот, тоже немалого размера и веса. Каменные стены, поднимавшиеся над рвами, имели ягура («замковые башни»)^[10].

По всем трем линиям обороны было более двадцати ягура одинаковой архитектурной формы. Это были двух- или трехэтажные здания с глухими, толстыми белыми стенами, с небольшими квадратными окнами, закрывающимися медными ставнями. Как бы повторяя силуэт главной башни Тэнсюкаку, каждая из ягура завершалась двумя ярусами голубых черепичных крыш с приподнятыми концами. Четко обрисованные фронтоны и дополнительные крыши, усложняющие, дробящие фасад на несколько частей, также подчеркивали единство архитектурного стиля с основным сооружением крепости — Тэнсюкаку. В мирное время ягура использовались под склад, где хранились ружья, арбалеты, стрелы и машины для метания камней и факелов, пропитанных зажигательными смесями. В период военных действий с ягура, стоящих у края отвесной крепостной стены, велся обстрел неприятеля.

В юго-восточной части крепости, вблизи Тэнсюкаку, находилось одно из важнейших строений замка — сокровищница Киндзо. Низкое длинное здание под черепичной крышей было сложено из огромных стволов криптомерий. В противопожарных целях стены сооружения обмазывались глиной вперемешку с порошком из толченых белых морских и речных раковин. В Киндзо хранились слитки золота и серебра, золотые, серебряные и медные монеты, ювелирные изделия, жемчуг и другие ценности семейства Хидэёси.

В западной части замка находилось специальное сооружение для хранения пороха и огнеопасных материалов — Энсёисигура. Стены и потолок его были выложены массивными камнями.

Помимо чисто крепостных фортификационных сооружений на значительной территории Осакского замка, в центральной части главного комплекса, имелось много других строений. Все пространство от Тэнсюкаку до стен, окружающих центральную часть цитадели, заполняли дворцы и бытовые постройки, принадлежащие семье Хидэёси. Жилые павильоны ближайших вассалов могущественного диктатора располагались тремя рядами вокруг Тэнсюкаку. Была сооружена также целая система великолепных садов.

Здания, расположенные внутри главного замкового комплекса, — образцы аристократического жилища конца XVI в. В предшествующие века уже сложился тип строительства, характерный для жизни элиты. Дворцы хэйанских аристократов строились в стиле синдэн, с центральным зданием, представляющим, по словам К. Тангэ, «немногим более чем большое пустое пространство, покрытое кровлей»^[11]. Это помещение, по существу, навес со щипцовой кровлей, опирающейся на столбы. Лишь на северной стороне выгораживалось стационарными стенами спальное помещение. Все остальное пространство в соответствии с необходимостью делилось при помощи занавесей и ширм. Почти полностью раскрытое, особенно в хорошую погоду, такое здание сливалось с окружающим садом, который становился как бы обязательным его продолжением. Как правило, сад дворца в стиле синдэн был больших размеров. В торжественные дни здесь устраивались приемы для многочисленных придворных. Рядом с дворцом обычно разбивали пруды с островками, возводили искусственные пригорки и строили беседки. Китайское влияние сказалось на планировке комплекса. В ней преобладала симметрия.

Однако приход к власти в XII в. военно-феодального сословия, оттеснившего хэйанскую аристократию, кардинально изменил образ жизни высшего социального слоя, стал основой возникновения совершенно новой культуры. Появился и получил свое развитие новый тип жилого помещения — сёин-дзукури, который вместе с синдэн составлял главные формы японской жилой архитектуры. В стиле сёин большое пространство прежнего синдэна делилось на ряд отдельных помещений — четыре, шесть и более. Здания сёин-дзукури обладали большей замкнутостью. «Усадьба сёин-дзукури была отделена от внешнего пространства деревянными или затянутыми бумагой раздвижными дверьми. Как и синдэн, она имела глубокие навесы по фасаду. Интерьер расчленялся фусума (раздвижные двери с деревянным каркасом, покрытым тканью или бумагой)»^[12].

По конструктивному замыслу сёин-дзукури отличался от синдэн весьма важным признаком — помещения в нем имели разные уровни пола: чем важнее по назначению был жилой объем, тем выше в нем поднимался пол. В простейшем варианте сёин имел одну низкую переднюю часть и приподнятую заднюю. В дворцовых сооружениях с более сложной планировкой нередко было три, четыре уровня или больше. Например, в сёине дворца сёгуна пол имел постепенно поднимающиеся уровни к залу церемоний, где находилось место сёгуна. С течением времени фусума, делившие интерьер на отдельные помещения, изменялись. Все богаче становились орнаментации, металлические украшения, роспись ширм знаменитыми художниками того времени, а скульптуры становились символом, атрибутами того общественного положения, которое занимал хозяин.

Эволюция помещений сёин привела к тому, что в самом почетном помещении, в глубине приподнятой части, стала выделяться ниша — токонома со специальной, находящейся рядом полкой (тигайдана) с книгами и другими предметами для занятий, а широкий подоконник прорезанного в нише окна служил письменным столом. Первоначально эта часть помещения называлась сёин (кабинет), она и дала название всему типу строения сёин-дзукури. Однако позднее в жилых зданиях богатых феодальных семей сёин превратился в торжественный зал церемоний со всеми декоративными символами и эмблемами власти.

Стиль сёин-дзукури сложился не сразу. Зародившись в XII–XIII вв., в течение длительного времени он проходил различные этапы формирования и получил широкое распространение в XV–XVI вв. В начале токугавского (XVII в.) периода еще не был завершен переход к новой планировке дома — расчленению жилых объемов на отдельные помещения. Даже в зданиях в новом стиле сёин прослеживаются характерные черты синдэн с его пышностью и нередко неумеренной орнаментацией. Явное смешение стилей прослеживалось и в том, как формировалось окружающее пространство таких зданий. Сады очень часто сохраняли строгую симметрию, торжественную четкость геометрической расчерченности, предполагавшей наличие множества компонентов — прудов с островами, беседок, мостков и т. д.

Именно такие здания с тщательно распланированными садами заполняли внутреннюю часть замкового комплексав Осака. Большую часть обширной территории, огражденной неприступными стенами, занимали различные жилые постройки, принадлежавшие семейству Хидэёси. Деревянные одноэтажные павильоны с низко спускающимися над энгава выносами крыш, как правило, имели длинные галереи, уходящие к садовым беседкам. Эти разнообразные здания представляли собой резиденцию жены могущественного диктатора Ёдогими и ее многочисленного окружения.

Здесь находился также дворец Ёдогими для приемов. Он был построен в стиле синдэн. Вокруг него был огромный сад. Прямоугольный павильон, стоящий посередине комплекса, соединялся с остальными зданиями длинными крытыми галереями. По обеим сторонам от фасада дворца были вынесены открытые галереи. Пространство между ними засыпалось дробленым белым гравием. Это белое, тщательно «причесанное» поле с глубокими, строго определенного рисунка бороздами, как уже говорилось, было отражением древней синтоистской традиции обожествления сил природы. Так как камень — символ божества, то обширный каменный газон перед жилищем символизировал алтарь. Площадь из гравия переходила в сад. Среди строившихся в XVI в. в Осака дворцовых сооружений немало было таких, которые повторяли практику позднего хэйанского периода.

Перед фасадом, выходящим обычно на южную сторону, разбивали сад, обязательно с прудом и островами, с ручьями с северной стороны дома, кустарниками и деревьями, искусно скрывающими границы сада. Вместе с тем на замковой территории немало находилось сооружений в стиле сёин — не только личные покои Ёдогими, но и резиденции ближайших вассалов Хидэёси, живших в непосредственной близости к Тэнсюкаку. Деление всего помещения на маленькие объемы — стационарные и временные (при помощи ширм и раздвигающихся перегородок) — стало характерной чертой подобных сооружений.

Каким был интерьер этих сооружений?

Поскольку три стены в японском доме раскрывались, интерьер такого жилища не мог остаться таким, как в доме со стационарной организацией. Родилось лаконичное, с одним-двумя предметами — на взгляд иностранца совершенно пустое — помещение. Предметы обихода, появляясь по мере надобности, обычно хранились в закрытых, как правило сливающихся со стеной, шкафах кура. В лаконичном, не загруженном предметами интерьере само пространство, ограниченное рядом отполированных бамбуковых стоек, огражденное светлыми сёдзи, пропускающими мягкий, нейтральный свет, приобретало эстетическую значимость.

При почти полном отсутствии предметов, украшающих дом, — лишь в токонома помещается древний свиток с живописью или каллиграфией либо ваза с цветами — интерьер не выглядел безжизненным. Наоборот, необычайная тщательность отделки потолка, стен, раздвижных перегородок — словом, сама повседневная утилитарность — казались украшением. Приглушенно светились вертикали бамбуковых стоек, подчеркивая, выявляя геометрическую ясность конструкции. Рисунок татами с темным краем обшивки перекликается с четкими деревянными плетениями сёдзи и фусума, приглушенных полупрозрачными бумажными экранами.

Пространство в японском интерьере гибко, динамично, отсутствие стационарных перегородок делает его «живым», дает возможность трансформировать во всех направлениях. В западной архитектуре пространственные отношения, имея обычно одну, горизонтальную направленность, обнаруживают явный недостаток модуляции или наличия свободного, незаполненного пространства. Раздвигая фусума, используя их как возможность промежуточного контролирования пространства, японец по своему усмотрению меняет интерьер. Помещение то делится на мелкие части, то расширяется, создавая единую наполненность всего дома мягким светом, просеянным сквозь полупрозрачные сёдзи, через низкие окна, расположенные на уровне пола и иногда поднимающиеся до самого верха.

Однако пространство в таком доме не обязательно всегда или расчленено, или представлено полным объемом. Нередко фусума только незначительно выдвигаются вперед, не достигая противоположной стены; это разнообразит объем, создавая необычное чередование «преград», и пространство словно течет, проходя причудливый ступенчатый путь с переходами от полузакрытых объемов к открытым и светлым. Поднятие пола в некоторых частях здания также придает интерьеру своеобразие — обычно сёин всегда располагается на несколько приподнятом, отделенном ступеньками от общей поверхности пола уровне. Человеку, сидящему на татами, при малейшем перемещении открывается разнообразная перспектива — пространство для него идет и вверх, и в стороны, расширяется диагонально, заходит за угол ширмы, предоставляя воображению дорисовывать картину полузакрытой части с неясными силуэтами немногочисленных предметов. Искусство намека, столь характерное для японской поэзии и для конструирования садов, активно использовалось также и в национальной строительной традиции. Все, что полускрыто, наполовину отгорожено плотным и в то же время светящимся экраном ширмы, обычно становится большим стимулятором эмоционального восприятия, чем то, что открыто, доступно глазу.

Той же задаче создания утонченного интерьера служила искусная игра света и тени. Большое значение свету всегда придавали как японские строители, так и строители всего мира. Однако надо признать, что японцы испытывали несомненную приязнь к такого рода освещению, которое создают сёдзи и фусума — квадраты плотной промасленной бумаги, пропускающей мягкий, рассеянный свет. Такое своеобразное, приглушенное освещение, поддержанное нейтральным цветом татами, — необычайно выигрышный фон, подчеркивающий чистоту форм и конфигурацию не заполненных предметами объемов, а также появляется возможность подчеркнуть нюансы временного или стационарного членения интерьера — очерчивать тень внутри тени и т. д.

Мягкая, воздушная среда почти пустого интерьера — прекрасная возможность поместить в него любой мэйбуцу (предмет искусства, украшающий японский интерьер). Словно обволакивая предметы, общая световая приглушенность смягчает яркий осенний букет в токонома и делает логичным присутствие броского лакового ларца, рассчитанное именно на эту особую воздушную среду, снижающую интенсивность звучания. Японский интерьер отличался еще одним качеством — его внутренний объем был рассчитан на гармоничное слияние с внешним пространством. Традиционный дом — это, по существу, единое пространственное решение и внутреннего помещения, и внешнего пространства, рассматривающегося как закономерное его продолжение. Когда раскрываются стены, гибкое, динамичное, прихотливо «текущее» пространство интерьера свободно «выливается» в сад, сливаясь с окружающим дом миром. Естественный переход от одного объема к другому — энгава. Она дает возможность саду, сконструированному с той же предельной лаконичностью, зрительно войти в дом и интерьеру соединиться с садом. Если человеку, сидящему на энгава, сад открывается до деталей продуманной картиной, то и дом со стороны сада также выполнен с учетом сложившейся национальной строительной традиции.

Чтобы строение смотрелось составной частью окружающего, дом ставили не на землю, а на сваи, часто опирающиеся на замшелые камни. Это создавало впечатление естественного соединения здания с землей, наиболее логичную его «привязанность» к ней. При такой конструкции пространство «движется» под дом, распространяясь за границы обзора, помогая глазу объединить все части и компоненты участка в единое целое. Строители, стремясь активно ввести жилье в природное окружение, строили приподнятый на сваях дом возле маленького водоема, в воде которого он отражался. Через распахнутые сёдзи в жилье проникал запах свежих трав, шум сосен и звон цикад.

Как правило, все дома на внутренней территории замка, как и в городской застройке Осака, имели черепичное покрытие. Национальная традиция учитывала даже силуэт дома. Глубоко «надетая» на здание, крыша, словно зонт, защищала интерьер и энгава от дождя и солнца. Она интересна своей пространственной протяженностью, простым, но вместе с тем отточенным силуэтом. Крыша будто «плывет» вместе с идущим по саду человеком, поворачивая к нему в разных ракурсах массивные, вынесенные за пределы здания формы. Кажется, что пространство, обтекающее заостренные углы крыш, облегчает их весомость, как и небо, «печатающее» строгий рисунок здания, словно нарочито создает фон, объединяющий дом и сад, окружающую атмосферу с жильем человека. К тому же дробление стен на вертикальные и горизонтальные элементы, соседство, взаимное согласие разных фактур — бумажные сёдзи и оштукатуренные стены, комбинация подвижных и неподвижных, полупрозрачных и непрозрачных частей интерьера дома создавали своеобразный нестатичный образ сооружения.

Для строительства жилых помещений внутренней части замкового комплекса было также характерно, что ни один архитектурный элемент, включая планировку и аранжировку, не выступал как единственный, подчиняющий другие и требующий акцента. Каждая, казалось бы, незначительная деталь имела такое же право на внимание строителя, как и главная часть фасада, отражала действенный и в сфере архитектуры принцип сибуи — сдержанность, утонченность, — характерный для японского искусства в целом.

В 1583 г. строительство замка было завершено. Он считался самой неприступной крепостью в стране после замка в Хёго. С него просматривались весь Осака и окружающая местность вплоть до Хёго (современный Кобе).

Замок был хорошо виден даже с Авадзи, большого острова во Внутреннем Японском море. В караульных помещениях крепости размещался большой гарнизон, несущий круглосуточную службу. Казалось бы, всесильный глава феодальной Японии мог чувствовать себя здесь достаточно уверенно и спокойно. Однако Хидэёси долгое время служил в войсках феодалов и хорошо знал повадки всегда готового к битвам самурайства. Ведь даже средневековый морально-этический кодекс самурайства (бусидо) возводил в единственно достойную цель жизни воинскую доблесть, воспитанию которой посвящались годы военного тренажа и бесконечных военных сражений. Знамя феодального клана — красноречивая летопись жизни и смерти, борьбы и гибели на бранном поле не одного поколения, вечное воплощение честолюбивых надежд самурая — могло в любой момент взметнуться над вооруженными отрядами воинственных князей.

Хидэёси был уверен, что затишье, наступившее в стране, молчаливое признание сильной руки кампаку, это еще не гарантия его безмятежного существования. Он внимательно и с недоверием наблюдал за действиями крупных феодалов, особенно феодальных домов Южной Японии. Ведь их стремление к сепаратизму было подтверждено многовековой практикой. Чтобы уберечь себя от враждебных коалиций и одновременно отвлечь князей и экономически их обезоружить, Хидэёси объявил завоевательный поход на Корею, в котором активное участие должны были принимать все феодальные дома.

В самый разгар корейской войны осенью 1598 г. могущественный диктатор, вынашивавший широкие захватнические планы походов на материк, уже готовивший флот для экспедиции на Филиппины, внезапно умер. Встал вопрос о наследовании власти. Еще во время корейского похода Хидэёси назначил своим преемником малолетнего сына Хидэёри. Но кампаку помнил, каким образом он сам добился власти. Она досталась ему в кровопролитной борьбе, была куплена ценой жестокой расправы с сыновьями и законными наследниками Ода Нобунага, сюзерена и сподвижника Хидэёси. С ним его связывали первые «объединительные» походы на соседние феодальные княжества, во время которых Ода отметил простого дружинника. Тот день стал началом головокружительной военной карьеры будущего полководца.

В желании захватить власть Хидэёси не посчитался ни с чем. Помня это и пытаясь обеспечить иную судьбу своему наследнику, Хидэёси заранее назначил регентами до совершеннолетия Хидэёри представителей пяти самых крупных феодальных домов Японии. Главным из них был Токугава Иэясу, очень богатый феодал, почти независимый глава восточных провинций, также сподвижник и участник прежних военных экспедиций Ода Нобунага и Хидэёси. В период борьбы за власть Хидэёси нейтрализовал своего главного конкурента Токугава, подарив ему громадные земельные владения на востоке страны. Так Токугава стал крупнейшим феодалом. Назначая его регентом, Хидэёси был уверен, что Токугава и без того, по собственной инициативе станет «добровольным покровителем» его наследника.

Какое-то время так и было. Откровенное игнорирование Токугава остальных регентов и попытка подчинить их своему влиянию привели к созданию двух враждебных коалиций крупнейших феодальных домов Японии. Осенью 1600 г. Токугава разбил своих противников в жестокой битве при Сэкигахара, а через три года, окончательно отбросив всякую видимость опеки над Хидэёри, провозгласил себя сёгуном. Богатые князья Японии были чрезвычайно недовольны таким ходом событий, тем более что, едва придя к власти, Токугава начал урезать владения соперников и округлять собственные за их счет. Все дальнейшие надежды этих семейств были связаны с молодым Хидэёри, который, как они думали, повзрослев, станет оспаривать власть у нового сёгуна. Хидэёри в 1600 г. исполнилось всего шесть лет, и после откровенного захвата «опекуном» власти мальчик по-прежнему оставался жить с матерью (вдовой Хидэёси) в Осака, надежно укрытый за стенами неприступного замка.

Много лет искал сёгун повода, чтобы разделаться с Хидэёри. Сёгун понимал, что факт существования наследника прежнего феодального диктатора ставит под угрозу созданный им самим режим. К тому же имя Хидэёри, лишенного всех прежних владений, низведенного до положения простого удельного князя^[13], было, по существу, знаменем оппозиции. Пытаясь всячески нейтрализовать влияние Хидэёри, сёгун женил его на своей внучке. Он считал, что после этого мятежные феодалы поостерегутся сделать Хидэёри своим предводителем. Однако женитьба Хидэёри на внучке не принесла сёгуну покоя.

В 1614 г. Хидэёри сам неожиданно предоставил ему долгожданный повод для конфликта. Еще при жизни Хидэёси в Осака было начато строительство огромного, богато декорированного храма с деревянной статуей Будды. Едва завершились строительные и отделочные работы, как произошло землетрясение, и храм почти полностью был разрушен. Долгое время семейство Хидэёси не решалось приступить к восстановлению погибшего сооружения. Это требовало огромных затрат и особого разрешения центральных властей. Но события последних лет, в том числе и вступление в родство с сёгуном, в какой-то мере давали семейству бывшего всесильного феодала надежды на мирное разрешение длительной напряженной ситуации. Хидэёри решил испросить разрешение в память отца на восстановление разрушенного храма и получил его. В 1614 г. сёгун был приглашен на торжественное открытие отреставрированного храма.

Во время пышной церемонии, заметив выбитую на одном из колоколов надпись «мир и спокойствие в стране», Токугава высказал большое неудовольствие. Оказывается, в безобидной, не имевшей никакого особого подтекста надписи он узрел оскорбляющее высокий титул сёгуна употребление всуе иероглифов, входящих в его имя. Повод был абсурден, но никакие попытки приближенных Хидэёри уладить мирным путем неожиданно вспыхнувший конфликт не привели к положительному исходу. Да иначе и быть не могло — ведь честолюбивый Токугава столько лет искал повода развязать войну и теперь, естественно, не пошел бы ни на какие уступки.

В начале зимы 1614 г. сёгунские войска приступили к осаде Осака. Город был окружен плотным кольцом отрядов. Большой гарнизон и население крепости держались так стойко и мужественно, что значительно превосходящие силы противника не смогли не только добиться решающего перевеса в кампании, но даже сдвинуться со своих первоначальных позиций. Осакский замок стоял словно неприступный утес и отбивал самые яростные, самые отчаянные атаки войск сёгуна.

Прошло месяца два. Вражеские соединения по-прежнему стояли под стенами замка. Они грабили город, рубили в парках деревья, разрушали дома, принуждали купцов снабжать продовольствием огромный военный лагерь, в который превратился Осака. После двухмесячной осады Токугава пришел к выводу, что основным препятствием для взятия замка является внешний громадный ров — когда наступающие пытались его форсировать, со стен крепости, из бастионов и бойниц, специальных площадок для сбрасывания валунов и горящей смолы на них сыпался град пуль, ядер и камней. Поэтому ров следовало уничтожить в первую очередь. Такой случай вскоре представился сёгуну.

Во время одного из очередных обстрелов крепости в отдаленную восточную часть замка попал снаряд. Начался пожар. Там как раз находились деревянные здания, в которых жила Ёдогими со своей свитой. Крытые деревянные галереи соединяли их с покоями жены Хидэёри, где она располагалась с маленьким сыном. Из пылающих зданий валили густые клубы дыма. Теперь противнику цель стала виднее, и он усилил обстрел. Среди женщин началась паника. Фрейлины стали умолять Ёдогими дать знак войскам Токугава прекратить обстрел и согласиться на переговоры. Властная и волевая Ёдогими, не раз проявлявшая бесстрашие и стойкость, тут уступила, и это решило судьбу не только всех обитателей замка, но и самой крепости.

Токугава использовал переговоры для достижения желанной цели — осажденным была дарована жизнь. Взамен они обязывались уничтожить первую полосу укреплений. Однако и это условие оказалось всего лишь начальным этапом в осуществлении коварных планов сёгуна. Прежде чем Хидэёри приступил к реализации обязательств по перемирию, Токугава дал приказ войскам уничтожать укрепления. В первую зону системы укреплений замка вошли сто тысяч человек. Огромная, без устали работающая армия за кратчайший срок на значительной территории не только засыпала, уничтожила ров, но не останавливаясь, в том же темпе приступила к ликвидации всех укреплений второй зоны защиты.

Это было полное нарушение договорных положений, но остановить работу огромного людского муравейника, словно облепившего крепость, оказалось делом невозможным. Хидэёри и его приближенные метались от одного представителя воинской власти к другому, от низших до высших инстанций чиновничьего аппарата, пытаясь выяснить причины невероятного приказа. Токугава, к тому времени официально передавший всю полноту своей власти сыну, заявил, что в связи с этим отменить приказ не может, так как теперь он всего лишь дзэнсёгун (бывший сёгун).

Сын же Токугава всячески оттягивал разрешение вопроса. Примитивная ловушка, расставленная хитрым Токугава, сработала четко. Время шло, и огромная армия, выполняя «ошибочный» приказ, стремительно уничтожала внутренние рвы, разбирала и вдребезги разбивала каменные укрепления — стены и бастионы, срывала высокие земляные валы, пока наконец не достигла стен внутреннего замка. Обнаженный, лишенный двух полос заграждений, замок теперь мог рассчитывать лишь на толстые стены Тэнсюкаку и последнюю полосу укреплений. Неприступной крепости больше не существовало…

Армия сёгуна покинула город. Однако было ясно, что «зимняя осакская кампания», как названы события 1614 г., закончена, но ее финал еще впереди.

Между тем среди населения города зрело недовольство. С Юга сюда стягивались войска феодалов. Пренебрегая очевидной для себя опасностью, они заявили о желании помочь Хидэёри. Население роптало. Продовольственные запасы были уничтожены. Жителей города долгое время грабили солдаты сёгунской армии. В результате в Осака и в близлежащей округе начался голод. В замке готовились к войне. Осажденные пытались наскоро и хотя бы частично восстановить разрушенные укрепления. Но Токугава не дал им длительной передышки — в марте 1615 г. он снова осадил город. Началась «весенняя осакская кампания». Теперь бороться с осажденными стало гораздо легче. Шаг за шагом защитников выбивали из узкой полосы не до конца восстановленных и ставших, по существу, весьма уязвимыми укреплений. Весна была уже в разгаре. Склоны холма у замка, на которых раньше цвела сакура, теперь превратились в место последней жестокой битвы.

В начале мая осажденные под предводительством Хидэёри попытались в открытом бою добиться перелома в военных действиях, но, преследуемые неприятелем по пятам, едва успели скрыться под защиту стен замка. Правда, это был последний шанс отбиться, который предоставил им сёгун. На другой день, 8 мая 1615 г., армия сёгуна приступила к штурму крепости, который закончился полной победой войск Токугава. У полуразрушенных стен солдаты сёгуна расправлялись с ранеными, топили их в водах глубокого рва, а женщин, пытающихся спастись вплавь, добивали штыками, издевались над пленными, ломали и жгли легкие деревянные резиденции и храмовые постройки.

Картина последней схватки у стен замка изображена на великолепной створчатой ширме, являющейся «важнейшей культурной ценностью». Солдаты сёгуна остановились у дверей последнего помещения замка, где все еще держалась горстка осажденных. Однако уже было ясно, что они не смогут ничего изменить и повлиять на ход событий. Наступили решающие минуты. Тогда Хидэёри послал к Токугава свою жену с просьбой о мире и о пощаде. С гневом принял Иэясу внучку. И хотя она долго умоляла его, так и не дал он ей долгожданного ответа. Впрочем, если придерживаться исторических сведений, он пообещал пощадить жизнь молодого Хидэёри, но и на этот раз вероломный Токугава лукавил. Градом пуль в дверь, отделяющую последнее убежище владельцев замка от атакующих, ответил он на просьбу внучки. Для осажденных выстрелы стали знаком, что для них все кончено. Хидэёри не оставалось ничего иного, как сделать сэппуку^[14]. Его примеру последовало более двадцати генералов и придворных. Ёдогими попросила фрейлин убить ее. Десять фрейлин, по свидетельству документов, «оказали ту же честь своей госпоже».

Так закончилась «весенняя осакская кампания». В результате был сломлен последний оплот мятежных сил в стране и устранено самое серьезное препятствие на пути Токугава к установлению полного единовластия. Однако Токугава в этой борьбе преследовал не только личные интересы. Главным для него было установление власти дома. Он стремился закрепить ее за своим феодальным кланом, создать династию, сделать наследственным титул сёгуна. Едва добившись этого титула, он отказался от него в пользу сына. Тем не менее борьба с домом Хидэёси не была еще закончена и после завершения Осакской кампании, ведь оставался в живых маленький сын Хидэёри — Кунимацу, который мог стать претендентом на власть и соперником наследников Токугава. Спустя некоторое время после разгрома Осака восьмилетний Кунимацу был убит в Рокудзёгавара (Киото). Теперь планы семейства Токугава были полностью осуществлены: род Хидэёси стерт с лица земли, его владения розданы сподвижникам Токугава, а Осакский замок перешел в личное владение сёгуна.

Осака — «кухня страны»

Битва между сторонниками Хидэёси и токугавскими войсками привела к почти полному уничтожению не только замка, но и деревянных кварталов города, которые были в большей части сожжены дотла. Бакуфу назначило правительственным наместником Осака Мацудайра Тадааки, находившегося в близком родстве с домом Токугава.

Мацудайра начал свою деятельность с реконструкции города, но не с восстановления прежней физической структуры, а с кардинального изменения центра — территории вокруг замка.

Резиденции ближайших вассалов Хидэёси были сожжены, и Мацудайра отвел выходцам из Фусими, известного торгового города, в котором находилась официальная резиденция Хидэёси, территорию между оставшейся от замкового комплекса тэнсюкаку и рекой Хигаси Ёкобори. В Фусими переселились купеческие семьи из восьмидесяти городов страны. Хидэёси содействовал этому, как и сосредоточению самых богатых купеческих фамилий в Осака.

Мацудайра фактически повторил политику Хидэёси — выходцам из Фусими он предоставлял самые лучшие и удобные районы города, разрешал селиться целыми кварталами. Так купеческие семьи, приехавшие из квартала Кёмати (Фусими), поселились вблизи Симо Сэмба, где для сообщения с территорией рынка и кварталами прорыли канал Кёматибори. Впоследствии (по желанию бывших жителей Фусими) он был назван более обобщающе — Фусимибори (канал Фусими).

В период правления династии Хидэёси территория города состояла из собственно Осака, простиравшегося на восток от реки Хигаси Ёкобори, и района Сэмба, расположенного западнее реки. В период правления Токугава (1603–1868) город значительно расширился. Согласно документам периода Гэнна (1616–1623), в те годы сложились три новых района, которые вместе назывались Осака Санго и состояли из Китагуми (севернее современного Хонмати), Минамигуми (южнее Хонмати) и Тэммагуми (севернее Ёдо). Во главе каждого района Осака Санго стояло административное лицо — особый чиновник. Эта должность переходила по наследству. В документах периода Камбун (1661–1672) упоминается еще и район Фусими-гуми. Впоследствии административное выделение кварталов бывших жителей Фусими было отменено и они вошли в Минами и Кита.

Территория Осака не только росла, но и изменялась благодаря разнообразным работам, проводившимся особенно интенсивно в годы Гэнроку (1688–1703). Для того чтобы предотвратить наводнения Ёдо, по проекту известного строителя Кавамура Дзуйкэн соорудили отводной канал, который должен был, снижая уровень, ликвидировать паводок — забирать излишки воды и спускать их в море.

Сёгун приказал другому строителю — Нака Дзимбэй — наблюдать за сооружением системы таких же каналов на реке Ямато. За уровнем воды в обеих реках тщательно следили. Русла рек постоянно углубляли, очищали и содержали в хорошем состоянии, чтобы они всегда были доступны разным судам, сампанам, речным лодкам, поднимающимся от бухты вверх по течению. Даже существовали своеобразные названия типов судов, плавающих по этим рекам: для Ямато — кэнсаки-бунэ, для Ёдо, соединяющей Осака с Фусими и Тоба, — касё-сэн и сандзюккоку-бунэ. Они отличались большой маневренностью. Перед впадением в море Ёдо делилась на три мощных рукава, фактически три самостоятельные реки — Адзи, Кидзу и Сиринаси. По рекам и каналам, прорезающим территорию города, постоянно плыли вверх и вниз всевозможные суда. Уже в те годы Осака получил название «города тысячи прибывающих и тысячи убывающих кораблей», а также «города восьмисот восьми мостов».

В годы правления Иецуна, четвертого сёгуна из дома Токугава (1651–1680), население Осака насчитывало двести семьдесят тысяч человек. Примерно за тридцать пять лет до периода Гэнроку (1688–1703) оно увеличилось до трехсот пятидесяти тысяч, а при восьмом сёгуне Ёсимунэ (1716–1744) достигло четырехсот тысяч жителей.

Осакский район, один из самых активно развивающихся в стране, с начала токугавского правления был ведущим среди районов Центрального и Северо-Восточного Хонсю (Эдо, Киото, Осака). Начинает создаваться единый мощный экономический массив. Если в первые десятилетия правления токугавской династии население Эдо, Осака, Киото без учета самурайского сословия насчитывало пятьсот тысяч, то через четыре десятилетия оно превышало миллион, а к концу XVII в. достигло полутора миллионов человек. Огромные города стали вместилищем разных слоев самурайства, торговцев, ремесленников, городского плебса. Появились города-производители, снабжающие всю Японию множеством разнообразных товаров, а Также города-потребители и города-торговцы.

В токугавский период Осака превратился в торгово-экономический центр всей страны. Дайдокоро — «кухня страны» — это название прочно утвердилось за оживленным городом на побережье Внутреннего моря. Возникло оно не случайно — при сёгуне Ёсимунэ в Осака была создана рисовая биржа, ежегодно определявшая в соответствии с урожаем цены на рис, ибо он, как известно, стал главным мерилом ценностей в стране. Доходы крестьянина и самурая, каждого феодального владения исчислялись в рисе.

Всего в стране насчитывалось двести восемьдесят феодальных кланов. Низшей границей доходов феодального княжества считался доход в десять тысяч коку риса. Самым крупным владением был феодальный дом Токугава, собиравший в год до четырех миллионов коку риса. Поскольку самурайству, воинскому сословию, предписывалось всю жизнь совершенствоваться в военном деле и строжайше запрещалось заниматься «низкими» занятиями, в том числе и торговлей, появился слой оборотистых представителей третьего сословия — купцов, которые скупали рис в княжеских владениях и везли его на главный рисовый рынок в Осака. Продажа риса осуществлялась на самурайском и крестьянском рынках. Общая товарная масса риса, отправляемая каждой осенью на эти рынки, достигала девяти миллионов коку.

Рис мог продаваться на рынках призамковых городов (дзёкамати), в главных городах провинции (кокуфу). Однако самым главным рынком, где реализовалась рисовая продукция, отправленная даймё (князьями) в качестве налога бакуфу, а также для того, чтобы получить в обмен деньги, был Осакский рынок. Из каждой купи (провинции) сухопутными, речными и морскими маршрутами в Осака следовало не менее десяти тысяч коку риса. Город притягивал как магнит, соединял, связывал в единый узел маршруты всей страны, отвоевывая позиции у прежних транзитных перевалочных пунктов и портов.

Из семи основных регионов средневековой Японии (Тохоку, Канто, Тюбу, Кинки, Тюгоку, Сикоку, Кюсю) пять были более тесно связаны сухопутными транспортными путями с Осака или Эдо, хотя и тот и другой стояли на морском побережье. «Ниси мавари» — западный морской маршрут отправки товаров в Осака — стал отвоевывать приоритет у прежних транспортных городов. Рис из Тохоку и Хокурику, а позднее из Хоккайдо переправляли морским путем вдоль западного побережья, а затем вокруг Тюгоку по Сэто найкай в Осака. Прежний, широко использовавшийся как перевалочный, город Цуруга (Тюбу) на сухопутном маршруте, ведущем в Киото, во второй половине XVII в. пережил свой последний подъем. В 1660 г., как и ранее, через Цуруга прошло более трехсот тысяч коку риса и других товаров.

Однако уже к концу XVII в. ситуация явно стала меняться — сухопутная транспортировка риса и ремесленных изделий на лошадях через просторы огромного северного района, а затем на лодках через озеро Бива оказывалась гораздо более тяжелой, чем морское путешествие в Осака. Однако существование в Осака не только рисового, но и огромного рынка разнообразных товаров и изделий стимулировало развитие во всем районе Кинки производства различной специализированной продукции. Киото издавна был известен как центр производства множества товаров широкой сферы применения. Среди последних значительное место занимали предметы роскоши, производство изысканных, уникальных изделий ремесла. Из ста восьмидесяти двух типов изделий, которыми славился Киотоский рынок, шесть видов относились к разнообразной дорогой, нередко драгоценной одежде, семьдесят — к высокохудожественным, часто редкостным произведениям ремесла, семнадцать — к лекарствам, четырнадцать — к оружию, обычно тоже дорогому, с инкрустацией и позолотой, четыре — к рисовым винам и семьдесят один — к товарам ежедневного пользования.

Осака по сравнению с Киото как бы брал на себя основную тяжесть снабжения страны. Здесь были в изобилии не только предметы роскоши, высокохудожественные диковины, но и огромный выбор самых ходовых товаров, необходимых для ежедневного пользования всех слоев населения страны: рис, разнообразные продукты питания, одежда, оружие, лекарства, печатная продукция и т. д.

Для сбора и хранения многочисленных и разнообразных товаров необходимы были специальные помещения. Так в застройке Осака появилась особая, по существу свойственная в такой степени только этому городу, специфическая часть — кварталы, составленные из строений, в которые свозили рис. Склады какэя, фудасаси — осакских и эдоских торговцев рисом — заполняли всю северную часть города. Протекающая здесь Ёдо давала множество ответвлений, и, чтобы удобнее было переправлять рис на лодках прямо к рынку, прорыли множество каналов. К тому же в Осака везли со всех концов страны не только рис — с юга (Кюсю) доставляли хлопковые ткани, поступавшие сразу в красильные цеха, с Центрального Кюсю — знаменитый фарфор арита и шелк, с Сикоку — тушь и лак, из Айдзу — воск, из Киото — сверкающие парчовые ткани нисидзин.

От всевозможных товаров ломились лодки на пути к рынку. Каналы, соединявшие протоки ЁДО, перекрещивались с другими каналами, расходились в разные стороны густой голубой сеткой, и везде вдоль воды сплошным деревянным массивом возвышались глухие стены богатых торговых складов. Многоэтажные громады делового центра в северной части современного Осака, сверкающие стеклом и металлом, подымаются сегодня вдоль тех же каналов, как раз на месте складских строений старого города.

Историк Миямото Матадзи дает более четкое представление о расположении знаменитых складов. Согласно его сведениям, они находились на территории стыкующихся районов Додзима — Наканосима — Тосабори. Склад княжества Симабара с Кюсю (оно известно крупным крестьянским восстанием, подавление которого положило начало «закрытию страны») стоял там, где ныне возвышается Японский банк, а феодального клана Тоттори — вблизи «Осака билдинг», склады, а также официальные резиденции княжества Увадзима — рядом со зданием газеты «Асахи симбун», Курода — вблизи отеля «Нью-Осака», Кумамото — рядом с «Ройял отел». Торжественные ворота официальной резиденции феодального княжества Курода дожили до наших дней и используются как вход в Осакский государственный музей искусств в парке Тэннодзи.

На месте официальной резиденции феодальной семьи Накацу (около Университетского госпиталя) сегодня в Осака высится каменный монумент в честь известного японского просветителя XIX в. Фукидзава Юкити. Здесь стоит дом, в котором он родился.

Биржа, устанавливающая цены на продажу риса, а также предоставляющая ссуду в счет будущего урожая, также находилась в Додзима. В Китахама, где расположена сейчас фондовая биржа, в средневековом Осака был выстроен специальный павильон — в нем объявлялись устанавливающиеся цены на рис и на особом стенде, прародителе электронного табло современной биржи, фиксировались в золотом и серебряном стандарте цены, обязательные для всей страны.

Рынки, где должна была идти продажа товаров, располагались недалеко от складов. Первоначально рисовые рынки как одна большая часть торгового района находились в Китахама, позднее открылись новые, например в Додзима, который славился торговлей другими всевозможными товарами — курамоно (соя, бобы, соль, воск, бумага, индиго и т. д.). Именно этот рисовый рынок в Додзима и стал рынком стандартных рисовых цен для всей страны, так же как и для курамоно. Каждую осень, в день открытия рисового рынка, в Додзима на высокие флагштоки над торговой территорией взлетали разноцветные флаги. Так биржа сигнализировала другим рынкам в разных районах города об установленных стандартных ценах на продажу риса и курамоно. Эти цены сразу же фиксировались в золотом и серебряном стандарте в павильоне в Китахама и становились обязательными не только для Осакского, но и для любого рынка страны.

Кроме риса и курамоно Осака-дайдокоро собирала множество разнообразных товаров, для продажи которых были открыты специализированные рынки. Огромный овощной рынок разбили далеко от Додзима, рядом со складами, куда оптовики-скупщики свозили зелень, рыбу, лесоматериалы. Во втором году Гэнна (1616 г.) овощи сначала продавали на открытом в Кёбаси рынке, но во втором году Дзё-о (1653 г.) его перевели в северный угол моста Тэндзин. Рыбный рынок открыли в Уцубо-мати (современный квартал Фусими-мати, Хигаси-ку) во втором году Кэйтё (1597 г.), а в четвертом году Тэнна (1684 г.) его, как и овощной, перевели в Ками Уоя-мати (современные кварталы Адзути-мати и Бинго-мати).

Город рос, население увеличивалось, новые рынки занимали все большие территории, а развивающаяся специализация в продаже свидетельствовала о более активной городской жизни и более сложной и обширной торговой деятельности.

В восьмом году Тэнна (1688 г.) рыбный рынок был поделен на два самостоятельных: на одном торговали свежей, а на другом — соленой рыбой. Последний был разбит в совершенно новом, развивавшемся районе Эйтайхама. Там шла широкая ручная продажа соленой и сушеной рыбы, особую территорию отвели под большие кули с сушеной рыбой (в основном под сардины), использовавшейся тогда в качестве удобрения. Свежая рыба по-прежнему продавалась в Уцубо-мати, но позднее и этому рынку стало тесно в прежних границах, и он был передвинут в Сагисима, между каналами Кёматибори и Эдобори. Впоследствии он получил название Дзакоба. Обширную городскую территорию заняла и торговля лесом, стройматериалами. Оптовые торговцы переправляли по рекам и каналам распиленные стволы, доски, фанеру из дорогих сортов дерева, щепу и хвою прямо к торговым причалам. Рыночная территория, отведенная под торговлю лесом, протянулась между мостами через два канала — от моста Ниси Кацуодзабаси через Нагахори до моста Накабаси через Итатибори.

Поток в Осака разнообразных товаров требовал создания отдельных рынков оптовой продажи и более «тонкой», изящной продукции. Так, под торговлю парфюмерией, косметическими средствами, служившими не только бытовым, но и лекарственным и ритуальным целям, была отведена территория целого квартала — Хирано-мати. Оптовые торговцы и перекупщики парфюмерной продукции обосновались в Досё-мати. Для продажи растительного масла был открыт рынок с южной стороны моста Тэндзибаси. Здесь его можно было купить и оптом и в розлив.

Продажа хлопка (его в Осака свозили не только из соседних провинций, где выращивали, ткали и красили, но из районов Кюсю) также требовала отдельной территории — рынок оптовой продажи хлопка был открыт с восточной стороны моста Нонинбаси, переброшенного через канал Ёкобори. Оптовая торговля тканями, штучными хлопковыми товарами шла в кварталах Кавара-мати, Бинго-мати и Адзути-мати. Скупщики поношенной одежды толпились в Хон-мати, позднее в том же квартале стали продавать платья, штучные ткани — продукцию, которая привозилась кантоскими и осакскими купцами из Эдо, Оми и Бисю. Оптовые торговцы, продающие металлические изделия, собирались на улице Андодзибасидори; под торговлю модной галантереей, поделками, безделушками, изящными, крошечными вещицами были отведены два квартала — Кюходзимати и Бакуро-мати.

Старинные предметы из разорившихся феодальных домов, требующие реставрации, находки из районов храмового строительства (части каменных и бронзовых фонарей, курильницы, храмовая утварь и т. д.) можно было приобрести в западном районе двух богатых кварталов — Фусими-мати и Гофуку-мати.

Улица Сакаисудзи (само название ее говорило о том, что она заселена выходцами из Сакаи) славилась огромным оптовым рынком. Там торговали сахаром, бумагой, красителями, цветными полотенцами, яркими набивными кимоно из хлопка и штучными льняными товарами.

Территория, простиравшаяся от Ниси и Симо Сэмба до Ниси Дотомбори, Хориэ, Сацумабори, была отведена под оптовую торговлю разнообразными мелкими товарами, в частности для коммерсантов Ниукэ Дойя.

Оптовые торговцы (тойя), державшие в своих руках многочисленные нити связей с провинцией (оттуда они получали товары), для борьбы с конкурирующими торговцами-единоличниками создавали мощные, специализированные объединения. Такой организацией была, например, «Онгоку Дойя», специализирующаяся на поставке в Осака разнообразных предметов ручного труда, ремесленного производства из отдаленных районов страны. Так, из района Тоса организация оптовых торговцев «Тоса Дойя», входившая в «Онгоку Дойя», вывозила редкие сорта бумаги, изделия из дерева и бонито — крупную сушеную рыбу (пеламиду, сарду, скумбрию), на которую был большой спрос на рынке.

«Сацума Дойя» — организация оптовых торговцев с Кюсю — везла на центральный рынок страны пользующиеся известностью у самых придирчивых кулинаров Осака сушеные грибы, собранные с горных склонов княжества Сацума, неочищенный сахар, камфару, а также вяленую рыбу.

В отличие от «Онгоку Дойя», «Кингоку Дойя», организация оптовых торговцев ближайших к Осака провинций (Кингоку — соседняя провинция), специализировалась на скупке разнообразной продукции, характерной для этого огромного района, — хлопка-сырца, хлопковых изделий, рисовой водки, рапсового, конопляного, подсолнечного масла и т. д. Тойя здесь уже в начале XVIII в. выступает не просто перекупщиком, посредником между ремесленником и рынком, но и организатором первых карликовых капиталистических мануфактур. Отлично зная быстро меняющиеся вкусы шумного, захлестнувшего весь город рынка с его стремительной, суетной модой, тойя активно вмешивался в ремесленное производство, приспосабливая вид, расцветку, качество товаров к запросам покупателя.

«Кингоку Дойя» была известна товарами «сегодняшнего дня», «однодневками», как высокомерно расценивали ее деятельность тойя из «Онгоку Дойя». Свои товары они не сравнивали, например, с такой «легковесной» продукцией окрестностей Осака, как сакэ. В то же время купцы из «Кингоку Дойя» наживали немалые капиталы как раз на рисовой водке. При этом каждая местность центрального района стремилась производить ее по-своему. Еще в годы Муромати (1335–1572) широкую известность получило киотоское сакэ. Примерно в середине периода Муромати в Киото насчитывалось более трехсот семей, занимавшихся его приготовлением. Как известно, основным исходным сырьем в процессе приготовления рисовой водки являются рис и вода. Считалось, что особый вкус и крепость киотоскому сакэ придает вода из местных источников, которую использовали в процессе производства. В трактате «Ёсюфуси», написанном мастером Курокава в 1684 г., говорилось, что «вода в киотоских колодцах особенная — она чиста и нежна, ароматна и не имеет привкуса. Если ее использовать для приготовления сакэ, оно будет удивительного, прекрасного вкуса».

На Осакском рынке киотоской рисовой водке купцы из «Кингоку Дойя» обеспечивали зеленую улицу. Чтобы быстрее доставлять только что полученную продукцию, организация оптовых торговцев поддерживала в хорошемсостоянии дороги и даже строила новые. Вообще с «однодневками» хлопот было гораздо больше, чем с продукцией, представляемой на рынок «Онгоку Дойя».

Разнообразие продуктов питания, даров моря, которые также входили в сферу деятельности оптовых торговцев близлежащих к Осака районов, требовали значительной изворотливости, умения сохранить и доставить на рынок свежий товар в надлежащем эстетическом оформлении.

Район Сэмба был центром экономической жизни города. Он поглощал основную часть идущего из бухты по рекам и каналам бесконечного потока товаров. Квадратную территорию Сэмба окаймляли с севера воды рек и каналов Окава и Тосабори, с юга — Нагахори, с востока — Хигаси Ёкобори, а с запада — Ниси Ёкобори. Большую роль в жизни города играли реки. Они не только являлись транспортными артериями, но и делили город на четкие квадраты.

По мнению Ямасаки Тоёко, причиной особого положения Сэмба оказалась концентрация здесь во времена правления Хидэёси огромного количества энергичных купцов из Фусими и Сакаи. Кроме того, большинство рисовых складов феодальных князей было расположено вдоль реки Тосабори. «Коммерческая и финансовая активность стала основой необычайного здешнего процветания. Таким образом и родилась Сэмба»^[15].

Материалы Миямото Матадзи подтверждают немаловажную роль, которую сыграли выходцы из Фусими и Сакаи благодаря льготам, предоставленным им Хидэёси. Вот что он пишет о происхождении слова сэмба: «Согласно средневековым рукописям, Сэмба значит „плотина“, „дамба“, „пристань“ гавани Нанива. Однако существуют и другие точки зрения — некоторые из историков предпочитают фонетическую интерпретацию этого слова — „сражающаяся земля“, „купающиеся лошади“ или „множество волн“, В действительности же вода играет самую главную роль в определении границ Сэмба, и я предпочитаю толкование этого слова как „дамба“, „плотина“, „пристань“»^[16].

Оригинальна по своей планировке застройка района, расположенного западнее Осакского замка и вдоль рек Окава, Адзи и Кидзу. Улицы города, стоящего на пересечении транспортных магистралей Востока и Запада страны, словно были их логическим продолжением, символом соединения. Те, что шли с востока на запад, назывались дори и были значительно шире улиц, идущих с юга на север — судзи. Сэмба оказался районом самых оживленных перекрестков дори и судзи. Здесь располагались и склады, и наиболее богатые лавки. В северной части Сэмба — Китахама — посетителей привлекали огромные лавки тканей. Пожалуй, самыми известными среди них были лавки Этигоя, торгового дома Мицуи, Эбисуя, торговой фирмы Симада и Масуя — торгово-ростовщической семьи Иваки. Здесь же бойко работали денежные обменные конторы десяти крупнейших финансовых домов Дзюнин Рёгаэ.

Однако репутацию самого фешенебельного квартала приобрела довольно обширная территория, протянувшаяся от Нагахори до Дотомбори и известная как Симаноути. Это был настоящий рай для подгулявшего горожанина — разливное море рисового самогона, киотоской водки, разнообразных сортов грушевой браги. Из разных концов страны привозили сюда также пиво. Здесь было много и дешевых ресторанчиков, маленьких и больших харчевен, в которых подавались всевозможные блюда, рассчитанные на изысканные вкусы элиты и тощий кошелек простолюдина.

Шумный, яркий, фешенебельный квартал Симаноути граничил и как бы сливался с Синсайбаси, с не менее колоритными торговыми рядами. Этот коммерческий квартал заново осваивался купцами. Поэтому в том, как были расположены и оформлены лавки, проявились черты и стандарты, характерные для двух старых торговых районов, граничащих с Синсайбаси, — Намба и Синти.

В сугубо торговые кварталы стала превращаться территория между Додзима и Сонедзаки Синти. Теперь она получила название Симабасё. В ранний токугавский период Сонедзаки Синти был известен в Осака как «Веселый квартал». Однако размах коммерции охватывал все новые городские районы, и постепенно в Сонедзаки подымалось все больше цветных норэнов (бамбуковых, хлопковых штор перед входом в лавку с декоративным фирменным знаком торгового дома) — символов активной деятельности торговых фирм. Традиционный же «Веселый квартал» остался в Синмати.

Всевозможные товары, поступающие в Осака, доставлялись в город по горным дорогам на лошадях и на плечах грузчиков, плыли на речных и морских судах. Порты Кавагути и Кавадзири в западной части Осакской бухты были так загружены, что передвигаться там можно было только «посуху», перешагивая значительную часть водного пространства с сайпана на плот, с судна на судно. Именно здесь и родилась тогда поговорка: «Семьдесят процентов богатства страны — в Нанива, и семьдесят процентов богатства Нанива — на ее кораблях».

В те же времена здесь создавались транспортные компании, в обязанности которых входила доставка товаров в Осака морским путем. Компании «Хигаки Кайсэн» и «Тару Кайсэн» обслуживали два самых крупных потребительских района того периода — Осакский и Эдоский. «Хигаки Кайсэн» везла на центральный рынок страны хлопок, бумагу, растительное масло, сахар, сушеную рыбу, железо, парфюмерию, воск. «Тару Кайсэн» транспортировала «горячительные» напитки — сакэ и рисовое вино. Третья из этих наиболее известных транспортных компаний — «Мацумаэ-бунэ» — стала связующим звеном между Осака и отдаленными районами страны. Само название компании свидетельствовало о том, что ее суда курсировали в районе Хоккайдо, известном в средневековье как Мацумаэ. Небольшие маневренные корабли этой компании плавали в бурных водах вокруг северо-западной части Хонсю — Хокурику — и даже поднимались по рекам. Значительную часть товаров, перевозимых судами «Мацумаэ-бунэ», переправляли с севера Японии сначала по морю, затем из Хокурику по рекам и озерам до Кидзу, которая, впадая в Осакскую бухту, вела через сеть рукавов и каналов тяжелогруженые суда прямо к стенам знаменитых многочисленных складов.

Книга «Нанива но кадзэ» («Ветер Нанива»), написанная Кусуми Сукэтоси, представителем известной торговой семьи, — своеобразное кредо коммерческого мира. Она полна дифирамбов в адрес осакских купцов. Если верить ему, то они, оказывается, были людьми и мужественными, и жизнестойкими, и честными, и беззаветно преданными гильдии и жителям города, нередко жертвующими во имя их интересов своими собственными. «В торговле они (осакские купцы. — Г. Н.) действовали прежде всего во имя будущего, даже если это приносило минимальную прибыль»^[17].

Однако множество разнообразных документальных свидетельств, в частности о деятельности тех же вышеупомянутых компаний, вносят в этот несколько идеализированный образ купца весьма реалистические детали.

Обе компании не только осуществляли контроль над перевозкой основных товаров между Осака и Эдо, но и, по свидетельству Такидзава Мацуо, вели жестокую конкурентную борьбу. В 1772 г. компания «Тару Кайсэн» получила от сёгуната монополию на торговлю винно-ликерной продукцией. Предварительно представителями компании было сделано «подношение» (десять кусков серебра) самому сёгуну. На следующий год «Хигаки Кайсэн» тоже прибегла к подобной тактике, испросив монополию на перевозку всех остальных товаров, кроме основных семи статей (бумага, хлопок и хлопковые товары, лаковые изделия, татами, бобы и бобовые соусы, вина и сакэ).

«Тару Кайсэн» отреагировала на это увеличением количества судов, обслуживающих купеческие гильдии, и усовершенствованием процедуры транспортировки грузов. Компания попыталась даже выбить почву из-под ног конкурента, предоставив суда под товары, на перевозку которых «Хигаки Кайсэн» имела давнюю монополию. «Война» между компаниями все больше разгоралась. В нее включились две компании из Осака и Эдо, связанные совместными торговыми операциями. В Осака в объединение входило двадцать четыре гильдии, и называлось оно «Двадцать четыре гильдии», в Эдо — «Десять гильдий». Товары этих компаний перевозились «Хигаки Кайсэн», и мощные купеческие корпорации обратились к сёгуну с просьбой наложить запрет на нелегальные перевозки «Тару Кайсэн».

Наконец 8 июня 1845 г. «Хигаки Кайсэн» (после непрерывной семидесятитрехлетней борьбы) добилась победы. Однако ненадолго. В отместку конкурирующая компания полностью дезорганизовала транспортировку грузов между Осака и Токио.

Такие конкурентные войны с крушением одних компаний и обогащением других не были редкостью для торгового мира Осака — «кухни страны». Немало «столкновений» происходило и в Мацумае-бунэ. Однако, как бы ни были длительны и суровы торговые сражения, в Осакский порт неизменно шли вереницы судов. Осака оправдывал славу города с тысячью «прибывающих и убывающих судов».

Осака — «держава» бога Дайкоку

Забитый судами порт, густая сеть рек и каналов придавали своеобразие городу. Жизнь здесь била ключом, словно повторяя пульс всей страны. Но не только они формировали яркий, самобытный облик. Самобытность городу придавали рынки. Весь Осака казался одним огромным рынком, переполненным шумной толпой. Каждый год, когда заканчивался сбор урожая, в «державе» бога Дайкоку наступал самый буйный и красочный сезон. В спокойной и наименее украшенной части рынка расставляли шеренгами и укладывали многоярусными баррикадами тысячи, миллионы аккуратно запечатанных светлых мешков с рисом. Именно здесь определялась конъюнктура года, решалась судьба страны: ждут ли даймё высокие прибыли и наступил ли для простолюдина голодный год или сытый.

Рынок занимал большую территорию в южной части города. В него входили десятки специализированных рынков. Весьма своеобразен архитектурный облик этого обширного района городской застройки — улицы, идущие с севера на юг, были густо застроены домами-лавками. Они так тесно примыкали друг к другу, что казалось, будто дома стоят под одной длинной черепичной крышей. По типу рынков крупных китайских городов одна из центральных улиц торгового района была перекрыта единой высоко поднятой над лавками крышей. Здесь располагались со своим товаром представители богатых ремесленных объединений — ювелиров, резчиков по металлу, ремесленников, занимающихся ткачеством и производством аксессуаров для национальной одежды.

Обычно осенью рынок был переполнен товарами, поэтому торговля шла даже с лодок. Их ставили в воде вплотную, таким образом получался единый помост.

И каких товаров тут только не было! На одной улице лавки выстроились в длинный ряд. Пестрыми грудами возвышались там изделия из лака. Долбленные из дерева, сверкающие глянцевитыми боками большие и малые чаши и чашки^[18], красные и черные подносы, столики и шкатулки, ларцы и сундуки — лазурь и золото, расплеснувшиеся на черном и красном лаке. Каждое из искусно выполненных изделий, и дорогое и дешевое, отражавшее национальный вкус и техническую виртуозность традиционного производства, по праву могло стать и обиходной вещью в небогатой семье, и украшением в аристократическом жилище. На другой улице продавались изделия из бамбука. Это растение — символ долголетия, гибкости и упорства — весьма почитаемо японцами. Ветвями бамбука обычно украшались двери дома в праздники; молодые гибкие прутья шли для плетения корзин, шкатулок; стволы использовались как своеобразные ведра для воды, а также в качестве дренажных труб в очистительной системе города.

В нескольких торговых рядах торговали благородным серебром (черненым, узорчатым, в слитках), произведениями искусства, ювелирными украшениями — сверкающие груды, поглотившие блеск разнообразных даров подземных кладовых и огромный человеческий труд и фантазию. Эти ряды сменяли лавки, набитые медной утварью, посудой, светильниками, звонкими колокольчиками с чистейшими голосами и басовито рокочущими гонгами. Пожалуй, одним из интереснейших уголков рынка был тот, где покупателю предлагали изделия из металла и оружие.

Еще с первых веков нашей эры на Японских островах были известны приемы литья и художественной обработки металла. С распространением буддизма изделия из металла начинают занимать все более значительное место в художественной культуре Японии — создавались бронзовые статуи, отливались колокола и замысловато-сложных форм бронзовые и медные фонари. Для буддийских храмов по всей стране лили из бронзы храмовую утварь: вазы и курильницы, украшения к переносным храмам, ритуальные сосуды и шкатулки с резными металлическими застежками. Для декора культовых интерьеров использовались чеканка и резьба по металлу, инкрустация драгоценными металлами.

Широкому производству разнообразного холодного оружия с начала XII в. способствовали рост феодальных усобиц и борьба за власть между феодальными кланами. Из поколения в поколение в семьях кузнецов-оружейников передавались секреты изготовления боевых клинков, искусство ковки и закаливания мечей. Высоко ценилось также и художественное оформление оружия — короткие мечи вакидзаси (полуметровые) и длинные (полутораметровые), слегка искривленные двуручные катана, годные для фехтования двуручным мечом и для сэппуку. Клинки обычно украшались гравировкой по металлу, а рукоятки — драгоценными камнями. Наиболее декоративной частью боевого меча была цуба (гарда) — круглая или овальная пластинка с прорезями в центре. Благодаря ювелирному искусству оружейников на незначительной по размеру поверхности цубы создавались поэтические пейзажи и детально разработанные сюжетные композиции. Особенно этот тип декора был характерен для XV–XVI вв. Позднее поиски художественной выразительности приводят художников к использованию в декорировании рукояток и ножен оружия различных сплавов. Сочетание в одной композиции глубокого черного цвета сякудо — сплава меди, олова и свинца с золотом и сибуити — сплава меди и серебра давало возможность достигать необычайной выразительности и живописности в выполнении сюжета. Благодаря широкому спектру оттенков, получаемых в результате сплавов различных металлов, использованию резьбы по металлу, инкрустации золотом и серебром боевой меч становился высокохудожественным образцом прикладного искусства.

С развитием тя но ю (чайной церемонии) и распространением ее в стране в XV–XVI вв. появилась потребность в изготовлении специальной посуды — массивных литых котлов, железных и бронзовых чайников.

^{Лавка известного средневекового торгового дома Мацуя}

^{Средневековый костюм японского воина}

Эстетическая концепция чайной церемонии, превратившаяся теперь в четко разработанное действо, предполагала строгие формы и скупой декор изделий. Котлы и чайники, с одной стороны, напоминали обычную кухонную утварь в крестьянских хижинах, с другой — почти в каждом случае требовали новых форм и нового декора. Изысканная и нарочитая простота изделий из металла, к тому же нередко усложненных припаиванием отдельных деталей, в действительности была далеко не простым производством уникальных вещей.

В связи с широким развитием в XVII в. ремесел и торговли, распространением городской культуры еще больше расширилась и сфера действия оружейников-ювелиров, производящих богато декорированное, фактически потерявшее свое боевое назначение оружие. Вместе с тем для украшения интерьера стало изготовляться много художественных изделий из металла — бронзовых с чеканкой курильниц для сжигания трав, декоративных скульптур, ваз, кованых, инкрустированных драгоценными металлами, сплавами и эмалями, переносных и стационарных фонарей, декоративных скульптур, изображений божеств и т. д. На Осакском национальном рынке в изобилии были представлены работы знаменитых мастеров школы Гото из Киото и Kaгa, оружейников из Осака.

Несколько кварталов в центральной части торговых рядов занимали лавки, представляющие разнообразные виды национальной одежды и аксессуары к ним. Здесь продавалась рабочая одежда преимущественно темных тонов: момпэ — узкие штаны с завязками у щиколотки (в них крестьяне работали в поле), хаори — накидки с расширенными рукавами, надевающиеся на кимоно, разнообразные дзори — сандалии на ремешках с соломенной или деревянной подошвой, высокие, как котурны, гэта — деревянные подошвы на двух высоких дощечках-подставках, домашние хлопчатобумажные кимоно. Всеми этими недорогими, скромными изделиями торговали в начале квартала. Они как бы предваряли парад красочных национальных одеяний. Дорогие кимоно для самураев, торжественные многослойные одежды для придворных из тончайших шелков со сложной расцветкой (орнамент наносился вручную), парчовые полосы твердой, слюдяно-мерцающей ткани для оби — пояса с большим бантом на спине (им подвязывается кимоно) — поражали покупателя разнообразием красок, размахом фантазии, изобилием.

Десятки лавок торговали только аксессуарами к национальному костюму — твердыми шнурами и лентами, длинными шпильками, с цветными шишками и набалдашниками на концах для украшения высоких причесок гейш, а также нэцкэ — пуговицами-брелоками и инро — тушечницами. В национальном японском костюме нет карманов. В XV в. с появлением пояса возникли и нэцкэ, при помощи которых к нему прикрепляли кисет, трубку, кошелек или коробочку с тушью, печатью. Постепенно нэцкэ становятся предметом украшения, самостоятельным видом прикладного искусства. Вырезанные из дерева, слоновой кости, лака, металла, коралла, янтаря и агата, нэцкэ часто представляли шедевры миниатюрной скульптуры. В конце XVII в. по всей стране уже было много резчиков-профессионалов. Особенно славились работы мастеров Осака, Киото, Нара, Нагоя. Мастер Сюдзаи Ёсимура родом из Осака. У него было много учеников и последователей. Изделия мастеров из Осака, так же как и из других городов, становились достопримечательностью торговой жизни города. В конце XVII — начале XVIII в. на смену первоначально заимствованным сюжетам из Китая в скульптуру нэцкэ пришли исконно японские образы.

Мастера изображали мифологических героев и поэтов, богов, духов, демонов, актеров, национальные символы, предметы быта, животных, растения, цветы. Например, цветок сливы был известен как знак весны и любви, персик — символ долголетия, тыква — эмблема целомудрия. Излюбленными персонажами нэцкэ стали «семь богов счастья» (прежде всего Хотэй — бог довольства и Дайкоку — символ богатства и счастья), мудрец Дарума, хранитель домашнего очага, зверек тануки (барсук), тэнгу- леший, лиса, поэтесса древности Оно но Комати. Инро (их часто подвешивали на шелковом шнуре к нэцкэ) были тоже предметами, демонстрировавшими виртуозное искусство средневековых ремесленников.

Искусство лаковой росписи в Японии имеет многовековые традиции. Уже в VI–VII вв. оно достигло значительного развития. На работы по лаку уходило много времени — простая, без инкрустации или росписи, лаковая поверхность требовала шестидесяти операций. Каждый слой лака просыхал во влажном воздухе не менее двенадцати часов. Получался изумительный глубокий черный цвет обычно путем прибавления солей железа к прозрачному лаку. Достигался исключительный эффект, если на прозрачный, еще не высохший лак сыпали через шелковое сито мелкий золотой порошок. В результате — гладкая или рельефная золотая поверхность. В хэйанский период, в эпоху господства аристократической культуры, лаковая роспись, лаковые изделия получили широкое распространение как в жилищах феодального класса (лаковые экраны и ширмы, столики и шкатулки), так и в храмах (алтари, потолки, створки дверей). Статуи расписывались лаком и инкрустировались перламутром.

С приходом к власти военной верхушки, а впоследствии с развитием городской культуры, когда огромное влияние приобретает сословие торговцев, лаковые изделия выходят за пределы использования их узким кругом аристократов и духовенства и становятся чрезвычайно популярными среди городского населения.

На Осакский рынок с начала XVII в. хлынул поток лаковых чаш, наборов для еды, больших и малых столиков для трапезы, бутылей, подносов, коробок для косметики, инро, лаковых украшений для музыкальных инструментов, гребней, одежды, обуви и т. д. Широкую известность приобрели несколько семейств мастеров, работающих по лаку. Так, например, целая династия Кома из поколения в поколение создавала великолепные изделия из цветного лака. Произведения по лаку семейства Кадзикава на Осакском рынке во второй половине XVI в. занимали особое место. Своими живописными композициями из цветов, с разнообразной инкрустацией из металлов был известен Хоями Коэцу. Как непревзойденный мастер лаковой росписи прославился Огата Корин. Дошедшие до наших дней инро, шкатулки, ларцы и другие изделия работы Корина, по мнению японских исследователей, считаются шедеврами национального искусства, уникальными образцами лаковой росписи.

Наряду с произведениями прикладного искусства — миниатюрной скульптурой, изделиями из металла и лака — значительное место в ассортименте Осакского рынка занимали фарфор и керамика. Керамическое производство в Японии имеет многовековую историю. По свидетельству археологов, сравнительно высокий уровень мастерства демонстрируют изделия, найденные в слое раннего неолита — во II–I тысячелетиях до н. э. С V в. получает распространение гончарная техника. Она пришла на Японские острова вместе с переселенцами с материка (корейскими мастерами). В то время в центральной части страны и на острове Кюсю строилось много печей для обжига глиняных изделий. Все больше появлялось разнообразных изделий. Как правило, это были предметы домашнего обихода — кувшины, вазы (декоративные и для цветов), посуда, сосуды для сжигания трав и т. д.

Однако истинный расцвет для керамического производства наступил в XVI–XVII вв. Распространение ритуала чайной церемонии содействовало также развитию керамики, появлению ее новых форм и специфических черт. Эстетическим канонам церемонии, требующим простоты обстановки и атрибутов, обладающих неброской, скрытой, но истинной красотой, вполне соответствовала керамика с массивными, словно коваными формами, с глазурью густых и неярких тонов. Ценились чаши для чайной церемонии с небольшой неточностью овала, даже с отпечатками пальцев мастера на краях формы. Это как бы придавало дополнительную ценность изделиям.

^{Японская фарфоровая ваза. Средневековье}

С ростом городов, появлением богатых городских сословий, многочисленных рынков, в том числе и национального в Осака, изменился и характер керамических изделий. На смену простому и строгому декору приходит изощренный. Создаются дорогие, отделанные золотом, яркие керамические изделия со сложным орнаментом.

Вместе с тем мастера-керамисты продолжают искать новые сочетания красок, совершенствовать технику росписи. Великолепная керамика Сацума (феодальный клан на юге Кюсю) с надглазурной росписью эмалевыми красками, с яркими, четкими цветами и листьями, рельефно выступающими и свободно стелющимися по светлой глазури, — свидетельство этих поисков. Эта керамика обладала неповторимым очарованием. Огромную известность в стране стал приобретать фарфор, впервые появившийся в XVI в. Заслуженной славой пользовался фарфор арита (провинция Хидзэн, Кюсю) не только в Японии, но с конца XVII в. и в Европе. В начале XVII в. корейский мастер Лисан бэй обнаружил здесь белые глины, которые стали основой производства. В них в наибольшей степени воплотились черты национальной эстетики, особенности художественного восприятия японцем окружающего мира.

Подглазурная роспись кобальтом, цветной мелкий рисунок уваэцукэ (он наносился на ослепительно белый фарфор, покрытый прозрачной глазурью), яркая роспись, основа, подвергающаяся обжигу, определяли специфику арита. Высококачественные изделия Хидзэн с орнаментом нисики («парча»), которая представляла собой подглазурную роспись кобальта с зеленым и красным цветами, были известны в Европе под названием «Старая Япония». Однако имелся в Хидзэн и такой фарфор, который вывозить запрещалось — он шел только на внутренний рынок, преимущественно на Осакский. Это был дорогой фарфор, и покупали его богатые люди. Чрезвычайно популярен с конца XVII в. стал кутани-яки — фарфор из провинции Kaгa. Местные керамисты, заимствовав из Хидзэн методы росписи, создали свой стиль — яркую цветовую палитру эмалевых красок, соединяющую сочный синий цвет с зеленым и желтым.

Однако, как ни велик был ассортимент керамических изделий, представляемых торговыми рядами в Осака, часть их вообще никогда не попадала на полки лавок. Изделия старинных керамических мастерских в Орибэ, Киото и его предместьях — Аваита, Отоваия и других, — работы известных мастеров, таких, как Нинсэй, Киндзан, в основном попадали к главам феодальных домов. Фарфор с острова Хирадо (местечко Миковаси) — белоснежные изделия с тончайшим черепком и необычайно живописной кобальтовой росписью — предназначался только для семьи сёгуна и крупных даймё. Работы, широко представляемые ремесленниками на рынки страны и на осеннюю Осакскую ярмарку, отличали мастерство, вкус и безупречная точность в исполнении операций. На рынки попадали изящные изделия высокого качества. Как правило, знания и практические навыки ремесленника оказывались выше уровня развития техники.

Надо сказать, что подобными качествами обладали и привозные изделия, в частности китайские, ввозимые японскими торговцами с материка. В Осака в 1641 г. прибыл первый груз из Китая. Его доставили китайские купцы. С тех пор китайские торговые суда стали совершать регулярные рейсы в Японию. Большую часть груза составляли фарфор и атлас. На китайский фарфор в Осака был огромный спрос. Кроме того, японские ремесленники внимательно изучали стиль китайских росписей и часто интересовались у приезжих китайцев техникой производства того или иного заморского изделия. В частности, это касалось тончайших фарфоровых изделий, чашек и колокольчиков, тонкостенность которых определялась спецификой исходного сырья — тонкостью и просеянностью помола, плотностью и выдержанностью фарфорового «теста» и т. д. Специфика производства этих изделий в отличие от европейской состояла в том, что их расписывали не обожженными, а слегка подсушенными на воздухе.

Своеобразен был и декор этих изделий. Монохромный, интенсивный цвет (например, так называемый «бычья кровь») глазурованных сосудов чередовался с многоцветьем различных росписей, особенно «потечных глазурей». До конца XVI в. изделия со случайными затеками считались браком. Вторую половину XVIII в. считают временем овладения китайскими мастерами сложной техникой — кусочки окислов металлов наклеивались на края черепка и при высокой температуре, во время обжига, текли по сосуду, создавая причудливые «пламенеющие» глазури^[19]. В то время в Японию попадали даже такие знаменитые изделия с монохромными глазурями, как «пьяная красавица», «одежда старого монаха», с легкоплавкими глазурями красного, сиреневого и белого цветов — «белая, как зубы», «сладкая белая», «белая, как рыбий пузырь» и т. д. Завозили сюда и разнообразные декоративные сосуды с полихромной росписью в стиле «тысяча цветов». На этих изделиях сложный цветовой орнамент размещался на бело-желтом, черном или золотом фоне. Большим спросом у богатых городских семей пользовались предметы китайского фарфорового производства, совмещающие подглазурный рисунок кобальтом с надглазурной росписью эмалями, а также посуда и декоративные вазы, на которых наносился рисунок, повторяющий картины известных художников или узоры шелковых тканей.

В Японии, как известно, огромной популярностью пользовался также китайский шелк. Здесь он стоил в десять раз дороже, чем на материке. В отдельные годы знаменитый белый шелк, узорные шелка, всевозможные виды шелковых тканей, шелковый вельвет, бархат и шелк-сырец занимали первое место в торговле с Японией, несколько оттесняя другие товары, такие, как фарфор, чай, ценные породы дерева и изделия из них, металлы и жемчуг.

Когда в Осакский порт приходили китайские суда, то и без того шумная торговая часть города становилась еще более оживленной от съехавшихся со всех концов страны покупателей. Рынки, торговые улицы и кварталы, как правило, были ярко украшены цветными гирляндами, пестрыми бумажными фонарями. Над всем этим медленно плыли в воздухе громоздкие и важные храмовые фонари-колоссы. А ниже, прямо над людским водоворотом, сталкиваясь, суетились фонари-«простолюдины». Ветер раскачивал их, швырял из стороны в сторону, а они, легкие оранжевые, голубые и синие, собирая в гармошку свои гофрированные стенки, словно лукаво подмигивали начертанными на них танцующей вязью иероглифами…

Хотя торговая часть Осака была огромна, тем не менее жилые кварталы ремесленников и простолюдинов занимали в нем немалую территорию.

В результате эволюции японского жилища в разных частях страны было создано несколько типов жилого строения. Даже в одной климатической зоне в разных местностях складывались разные типы городской и сельской застройки. Для Киото, например, характерно замкнутое жилище. Внешние, выходящие на улицу стены дома, как правило, не раздвигаются, но имеют разнообразные, часто идущие вдоль всего фасада решетки. Осакский вариант жилого дома иной — он более открыт, а тесно составленные в узкие улицы двухэтажные деревянные строения имели раздвигающиеся стены на обоих этажах. В восточной, окраинной части застройки, в кварталах, где жили простолюдины, нередко на первом этаже размещалась маленькая лавка или мастерская, а на втором жил сам хозяин с семьей. Рано утром стены раздвигались, и глазам прохожего открывалась вся внутренняя жизнь дома: сидящий на татами продавец и весь нехитрый набор товаров или семья мастерового с разложенными вокруг орудиями и предметами производства.

Улицы в таких районах были очень узки (часто всего в несколько шагов), а специфика влажного и жаркого климата требовала постоянного проветривания помещения, поэтому и в Осака, и в Киото, в районах, где жили ремесленники, сложилась практика ограждения внутреннего пространства дома деревянной решеткой. Окна, различные проемы в строении, раздвигающиеся стены в узких улицах, где дома шли вплотную друг к другу, закрывались — ставилась решетка в метре перед раскрытым фасадом, которая служила своеобразным экраном. Такая решетка называлась бэнгаранури. Дворец феодала, жилище настоятеля монастыря и богатого купца широко раскрывали свои стены в сад, примыкавший к дому и составляющий с ним одно целое.

В свою очередь, простолюдин, не имевший перед домом даже клочка земли, ставил, как и его соседи, деревянный экран. Он относил его на метр-другой (если позволяла ширина улицы) от раскрытого дома, и этот плотно сомкнутый ряд деревянных ограждений, идущих с двух сторон улицы, давал бедному горожанину единственную возможность проветривать дом, служил ему скудной заменой изысканного сада с деревьями и лужайкой, зелеными островами на зеркале пруда. Как правило, эти решетки были из аккуратно обтесанных деревянных планок или ветвей бамбука определенной толщины.

Поскольку дерево всегда было излюбленным строительным материалом в стране, сложилась своеобразная эстетика и тщательно разработанная технология сооружения деревянных ограждений. Наиболее распространенный тип решетки — секция длиной от девяноста сантиметров до метра восьмидесяти сантиметров с планками шириной до трех сантиметров. Почти всегда дерево в них имело красновато-коричневый оттенок. Дело в том, что оно масляными красителями не покрывалось, а в ходе многих операций пропитывалось определенными составами, создающими в конечном счете этот приятный для глаз японца оттенок. Решетки ставились вертикально и через определенные интервалы фиксировались. Ширина интервала могла варьироваться, но, как правило, для домов в пределах одного района Осака (рыночного, прибрежного, северного и т. д.) оставалась одинаковой и постоянной. Все инструкции по этому поводу представляли пример строжайшей канонизированности. Так, дамадо, выступающее окно, поднятое над татами на шестьдесят сантиметров, с внутренней стороны закрывалось вертикальной решеткой длиной в один метр восемьдесят сантиметров с планками пятнадцать миллиметров шириной и девятнадцать толщиной, расположенными через интервалы в пятнадцать миллиметров. Общая ширина такой деревянной «ставни» — шестьдесят семь с половиной сантиметров.

Однако этих указаний еще недостаточно. Так, особо фиксировался облик крестовины секции (на несколько десятых сантиметра отличающейся по размеру), подчеркивалось, что самый верхний уровень решетки имеет широкий интервал, для того чтобы создать достаточное поле обзора. Зато майра-до — решетка, закрывающая дверь, в большинстве случаев выглядела гораздо проще. Деревянные планки здесь являются креплением рамы, идут горизонтально через равные интервалы, иногда такая майра-до используется для разделения частей дома, причем четкий рисунок планок часто оттеняется стеклом, подставленным с обратной стороны. Разнообразные виды майра-до использовались в огромном количестве в торговых домах, крупных и мелких лавках. Перед майра-до, легко сдвигавшейся в сторону, посетитель обычно опускался на колени со словами:

— Гомэн кудасай! («Извините!»)

Одновременно это и извинение, и желание узнать, дома ли хозяева и можно ли войти. Поэтому посетитель ждет ответа:

— Охаиры кудасай! («Входите, пожалуйста!») Появляется хозяйка и, склонившись в вежливом поклоне, отодвигает скользящую по пазам ставню.

Однако широко бытовавшая в торговых и жилых кварталах решетка рождена не спецификой жизни средневекового Осака. Она, как можно предположить, имела свой ранний прототип в аристократических жилищах и императорских резиденциях хэйанского периода. Правда, тогда это была подвесная ставня ситомидо, качавшаяся на петлях, поднимавшаяся наружу и вверх и прикреплявшаяся в жару к крючку, приделанному к карнизу крыши. Постепенно ажурная ситомидо окончательно спустилась вниз. Она соединила нижнюю решетчатую часть с верхней, обтянутой вощеной бумагой, и стала ограждать в храмовых и торжественных резиденциях внутренние помещения, выходящие на энгава. Дальнейшая же ее эволюция, обусловленная характером национальных форм быта, особенностями климатических условий, привела к тому, что этот атрибут аристократического жилья обрел весьма активную жизнь на шумных улицах и в домах торговых районов, кварталах, где обитали ремесленники и бедный городской люд.

Традиционная японская решетка, как правило, никогда не закрывает неосвещенные части здания. Тем не менее, когда фасад перечеркнут легкими штрихами деревянного экрана, это не позволяет никому: ни идущему мимо, ни даже остановившемуся проникнуть взглядом вовнутрь. В то же время человек, находящийся в комнате, имеет большую дистанцию обзора улицы (до девяти-одиннадцати метров) и малую (до полутора метров), если кто-то стоит у решетки, поставленной перед домом.

Эта структура осакских домов отражала ставшие в средневековье характерными черты общенационального типа городского жилища на Японских островах. В то же время Осака был местом, где родился и свой стиль городского строительства, имеющий специальное название — Осака госи. И появление стиля, и его специфические черты были определены социально-экономическими условиями города, занимавшего особую позицию в истории развития страны. «Кухня нации», торговая столица, Осака породил стиль жизни, главные акценты которого формировал дух коммерции. Купечество, его интересы и идеалы, его жизнь с ежедневными конкретными проблемами создали Осака госи, что в переводе значит «решетчатый, торговый Осака». Примером строительства в этом стиле стал район Сэмба — сердце коммерческого Осака, где тесно прижатые друг к другу купеческие дома-лавки, деревянные двухэтажные строения, одновременно служили и торговым помещением, и жильем для купеческой семьи.

Если для Киото, значительную долю застроек которого составляли ремесленные кварталы, было характерно вынесение деревянных решетчатых экранов перед домом, то для Осака — соединение в плотный массив уникальных сооружений с фасадами без окон, с одним-единственным на всей плоскости стены, выходящей на улицу, зарешеченным узким проемом.

Закрытый частой деревянной решеткой проем служил и дверью, и окном и представлял собой своеобразную ажурную деталь, ритмически повторяющуюся на бесконечной ленте как бы единого, тянущегося из квартала в квартал, глухого деревянного фасада. Слияние фасадов купеческих домов само по себе не было уникальным явлением для мировой градостроительной практики. Земля дорога, и в городах на Западе узкая фасадная часть каменного купеческого дома, смыкающаяся с такой же соседней, высоко поднималась в небо, количеством этажей и продлением дома в глубь квартала восполняя отсутствие возможности расширить строение вдоль улицы. Однако строительство на Японских островах многоэтажных домов в тот период было невозможно из-за постоянных подземных толчков. Удивительным оказалось другое совпадение, роднившее Сэмба с купеческими кварталами ганзейских городов, — глухие фасады. Для градостроительства страны с жарким и влажным климатом, когда в раскаленные и душные дни дом «сбрасывает» стены, словно человек рубашку, «раздевается» почти до каркасного скелета, отсутствие раздвижных ставень, обеспечивающих проветривание, монолитный «лоб» здания — поистине уникальное явление. В действительности Осака госи было порождением и точным слепком особого социально-экономического положения не только осакского, но и всего купеческого, торгового сословия.

Строжайшие регламентации бакуфу в отношении сословия, занимавшего самую низкую ступень в сословной структуре синокосё^[20], были непреступаемы, в то же время звонкая монета обеспечивала прямой путь к многочисленным послаблениям. Осака госи ярко демонстрировал это, как двуликий Янус.

При строительстве лавок в Сэмба строго соблюдался размер, установленный феодальными регламентациями. По фасаду они имели протяженность девять метров десять сантиметров, в глубину дом уходил на тридцать шесть метров сорок сантиметров. Фасад отражал полное подчинение установлениям бакуфу и соблюдение лицемерного сёгунского призыва к всемерной жизненной «скромности». Добротное, но строгое, неброское строение имело четкие формы без изощренной орнаментации. Это было одно лицо богатого купеческого дома. Оно резко контрастировало с другим, всем тем, что скрывалось за фасадом. Интерьер сооружения, который по глубине в четыре раза превышал его ширину вдоль улицы, поражал необычайным богатством и роскошью. Несказанное богатство составляли не только золоченые ширмы, драгоценные серебряные и лаковые ларцы, золотые курильницы, бесценные реликвии китайских каллиграфов, всевозможные мэйбуцу и т. д., но и конструктивный облик всего сооружения.

При сооружении купеческих резиденций использовался высшего качества строительный материал — полированные брусья кипариса оформляли токонома, драгоценная кедровая древесина шла на полы и покрытие энгава, буковая — на оформление пазов, по которым скользили сёдзи, импортное черное и красное дерево — для резных, спускающихся с потолка коротких перегородок — рамма.

Отгороженная от улицы глухим фасадом внутренняя часть дома являла собой сугубо японский традиционный мир богатой семьи с перетекающим пространством комнат, с деревянными полированными энгава, окружающими строение и соединяющими его с садом. Пожалуй, единственное, что объединяло суровый, аскетичный фасад и изощренно-изысканное богатство внутренней, скрытой от посторонних глаз части, была онигавара — конек черепичной крыши. На нем обычно наносилась купеческая фамилия, указывалось название той торговой фирмы, которой принадлежали резиденция с лавкой, склады или отдельное торговое помещение, где продавались фирменные товары.

Та часть дома, которая выходила на улицу, обычно делилась на две половины. Первая с земляным полом и без окон называлась мисэнива (здесь хранились товары). Именно она была ограждена глухой фасадной стеной. Вторая с полом, покрытым толстыми рисовыми татами, — мисэнома. В конце внешней стены находилось узкое отверстие — дверь-окно, забранное деревянной решеткой. Торговля велась в мисэнива, расчеты — в мисэнома. Поскольку в одном помещении была полная темнота, в другом — очень слабое освещение, все операции производились при искусственном освещении. Некоторые исследователи считают, что стиль Осака госи возник в результате попыток купеческих семейств сохранить свои богатства от расхищения — для этого строили торговое помещение без окон.

Однако если и учитывать этот момент, то вряд ли можно считать его основным (в городе на основе тех же регламентаций действовала постоянная стража порядка, в торговых районах охрана была еще сильнее). К тому же товары в основном хранились в специальных складских помещениях с абсолютно глухими стенами.

Главной причиной, видимо, явились жесткие феодальные регламентации, множество разнообразных налогов, которыми облагалось городское и сельское население Японии. В сфере весьма высокого налогового обложения был налог «на окна». За каждое окно в доме крестьянин, ремесленник и торговец платили крупную сумму, которая становилась неимоверно высокой, если оно выходило на улицу такого города, как Осака, и такого богатого района, как Сэмба.

Чиновники сёгуна, осуществляющие надзор за выполнением регламентаций, устанавливали наблюдение за купеческими домами, и прежде всего в таких богатых купеческих городах, как Осака, Нагасаки, Сакаи, Хаката. Они подолгу ждали момента, когда откроются на окнах ставни, и тут же являлись с документом об обложении налогом. Тогда сметливые осакские купцы проявили находчивость — стали строить дома без окон вообще, ограничиваясь лишь одной узенькой решеткой госи, сквозь которую в помещение проникала полоска света, и не платить никакого налога.

Ямасаки Тоёко, изучавшая деятельность торгового капитала в средневековье, считает, что своеобразный фронтон купеческих домов в Осака, особенно узенькая длинная решетка,закрывающая вход, не имела аналогов в предыдущий период. Госи не может быть идентифицирована ни с окном, ни с решеткой оконного проема, ни с ситомидо — качающейся и поднимающейся на петлях дверью дворцовых помещений хэйанского периода. Ямасаки Тоёко считает, что ближе всего узкие полоски этих решеток подходили к бэнгаранури (деревянным экранам), используемым в ремесленных районах Киото и Нара. С одной стороны, решетка несколько защищала внутреннее помещение от взглядов прохожих, с другой — давала возможность увидеть, есть ли кто-то в лавке, чтобы зайти за покупками.

Ямасаки Тоёко пишет, что в 1961 г. в Париже она попыталась выяснить у французских коллег, имелась ли подобная практика в быте купеческого сословия в Европе. Ей рассказали, что в средневековье в Европе также существовал налог «на окна» и купцы обходили его примерно таким же способом, как и японские: рисовали окна с переплетами рам и шторами на толстых каменных стенах. Остатки этой «живописной» практики средневекового купечества Ямасаки Тоёко обнаружила в португальской деревне Надзарэ, куда она съездила по совету одного из своих французских друзей. Однако, по мнению Тоёко Ямасаки, в сравнении с Осака госи через эти нарисованные окна не проникали солнечные лучи, свежий воздух, которыми хотя с ограничением, но все-таки могли пользоваться энергичные купцы из «кухни Японии».

Жить в Сэмба, построить дом в Сэмба было пределом мечтаний для самых богатых представителей купеческого сословия. Существовал даже особый термин удацу, использовавшийся тогда в купеческих семьях Сэмба. Удацу — своего рода стена, отделяющая купеческую резиденцию, пространство его сада от соседей. В более широком смысле это символ успеха, особого положения и показатель преуспевания, богатства, наличия собственного дома, а не арендованного — словом, символ самого блестящего, фешенебельного района Осака — Сэмба. В те годы даже возникла поговорка: «Добиться счастья — возвести удацу в Сэмба». Как перо жар-птицы, удацу стала стандартным идеалом, формулой рывка «наверх», к Сэмба, для любого из представителей осакских торговых домов. В то же время не было более образного выражения коммерческой катастрофы, полного бессилия и невозможности что-либо исправить, чем слова: удацу га агаран — «нет удачи», «нет хода!».

Значительную часть застройки центрального района Осака составляли резиденции богатых самурайских фамилий, старинных торговых домов, обосновавшихся в Осака еще со времени Хидэёси, и, наконец, жилые строения непосредственных вассалов и высших чиновников сёгуна, переселившихся сюда после того, как Осака перешел в личное владение Токугава. Одной из самых пышных и богатых была резиденция торгового дома Сумитомо, поднявшегося за столетия, отделяющие сегодняшний Осака от средневекового, от незначительной торговой компании, до положения одного из крупнейших концернов современной Японии. Прекращение междоусобных войн и создание централизованного феодального государства содействовали активному развитию в стране производительных сил, повышению роли товарно-денежных отношений, укреплению и расцвету городов.

Разграбленный, понесший огромный ущерб во время осады 1614–1615 гг., Осака вновь оживал. Новыми сооружениями застраивались бескрайние пустыри — следы опустошительных пожаров. Широкая, выложенная камнем дорога, соединяющая две части города — Кита и Минами (северную и южную), обрастала величественными храмами, окруженными густыми, тенистыми парками, украшалась феодальными дворцами.

Архитектурный облик этих дворцовых комплексов, как правило, перекликался с павильонами внутренней части Осакского замка. Утвердившееся военное сословие строило свои резиденции в стиле сёин-дзукури. Однако в конце XVI — начале XVII в. в Осака существовало и немало дворцов в стиле синдэн. Распространение по всей стране специфической культуры военно-феодального дворянства в облике городской архитектуры выразилось в том, что, с одной стороны, суровая простота, даже известный аскетизм домов самураев начинают оказывать влияние на строительную традицию аристократического жилища, с другой — черты пышного, торжественного синдэн приходят в резиденции военной знати, обрастающие теперь богатым декором. Время этот процесс активизировало. Строительство Осака, богатого торгового города, давало множество примеров, когда дворцовые ансамбли демонстрировали возникновение такого типа национального жилища, постепенно ставшего эталоном традиционного дома, архитектурные формы, композиционные приемы которого повторяются и традиционным жильем современного японца.

К тому же строительство Осака, формирование его как крупнейшего центра страны отчетливо отражали все многообразие процесса развития средневековой культуры Японии, в том числе и серьезные перемены, происходившие в японском искусстве в XV–XVI вв. Именно в тот период вырабатывались новые эстетические критерии, на основе которых происходили дальнейшее развитие разнообразных жанров искусства и архитектуры и их синтез. Новый эстетический принцип — саби — иное понимание красоты — не яркой, броской и очевидной, а скрытой, приглушенно-спокойной, но истинной, представляющей суть вещей. Он становился основой развития своеобразных принципов композиционных и объемно-пространственных решений в живописи и архитектуре, в облике интерьера и конструировании садов.

На развитие общих тенденций строительства средневекового Осака оказало влияние развитие чайной церемонии с ее строго отработанными, канонизированными эстетическими нормами, с возникновением особых архитектурных сооружений.

Осака и тя но ю

Процедура чайной церемонии (тя но ю) пришла в Японию из Китая, и сначала чай употребляли в качестве тонизирующего напитка. Постепенно, с возрастающим влиянием буддийской секты дзэн, усилился религиозный аспект церемонии. Чаепитие становилось все меньшим поводом для оживленных контактов, превращаясь в сложную процедуру, во время которой, по мнению монахов, в уединении можно достичь состояния самосозерцания, необходимого для постижения буддийских истин. История чайной церемонии связана с рождением особого типа сооружений — чайных павильонов и составляющих с ними единое целое чайных садов (тянива). Первоначально чайная церемония осуществлялась в тясицу — больших торжественных комнатах жилых павильонов, дворцовых помещений — синдэн. Усиление религиозной окраски, реконструирование формы церемонии привело к изменению и места, где она проводилась. Стали строиться отдельные от жилых помещений маленькие чайные павильоны. Они напоминали крошечные, бедные хижины восточных мудрецов или предельно скромные рыбацкие домики.

Создание такого типа тясицу связывается с деятельностью нескольких монахов секты дзэн, ставших известными мастерами чайного искусства. Мурата Сюко (1422–1502) приписывается определение размеров чайной комнаты — площадь ее должна была составлять лишь четыре с половиной мата (немногим менее восьми квадратных метров). Придавая основное значение ритуальному содержанию церемонии, Сюко рассматривал изменение размеров тясицу не просто как переход от большой, торжественной резиденции к маленькой комнате, а как возможность своеобразного, в духе дзэн восприятия мира — представить в ограниченном пространстве бесконечность. Религиозный акцент тя но ю сохранил и последователь Сюко — Сёо (1504–1555), но философский смысл церемонии выражается как ее аксессуарами, так и решением интерьера. Эстетические каноны, на которых строились и церемония, и тясицу, вводили в обиход саби — новый тип красоты — простую, обыденную, лишенную внешнего блеска и торжественности. Именно с тясицу Сёо начинается активное утверждение саби как концепции красоты и ее широкое воздействие на разнообразные жанры искусства и архитектуры.

Наибольшую отшлифованность, завершенность системы тя но ю, включая формирование чайного павильона и чайного сада, связывают с именем знаменитого «мастера чая» XVI в. Сэн но Рикю (1521–1591), жившего в главный период своей деятельности в Осака. Сэн но Рикю развил свою концепцию, соединив религиозный акцент церемонии, ставившейся Сюко, с артистизмом Сёо. При этом он считал, что размер тясицу может быть еще уменьшен до полутора матов. Рикю говорил, что незначительность масштаба не может рассматриваться как достижение простоты, но истинная красота саби выясняется только тогда, когда бесконечность успешно выражается малым пространством. Важным нововведением Сэн но Рикю было создание детально отработанных эстетических норм — строжайших канонов, определявших все, что касалось церемонии, начиная с внешнего вида павильона и интерьера и кончая мельчайшими деталями утвари. Сюда же входит предельно точно и тщательно разработанная композиция сада.

В своем труде «Намбороку» Сэн но Рикю подробно описывает все этапы поисков в оформлении интерьера чайного павильона. В тясицу происходило углубленное постижение буддийских истин, осуществлялась духовная задача, ставившаяся дзэнскими наставниками. Таким образом, она превращалась в место религиозного тренажа, что делало весьма непростым ее декорирование. Важнейшим условием в оформлении тясицу стала обстановка — предельно скромная, лаконичная, не отвлекающая, но концентрирующая внимание присутствующих. В то же время такая, казалось бы, полная непритязательность должна была представлять высшее выражение красоты, раскрытие сути которой, ее внутреннего, не лежащего на поверхности смысла носило философский оттенок. Единственное украшение в интерьере, заменявшее главную алтарную святыню, помещалось в токонома. Обычно чрезвычайно ценился свиток с изречением китайского философа, картина кисти старого мастера или букет цветов, передающий настроение хозяина. Прототипом токонома был домашний алтарь, буддийская сокровищница.

Немаловажным оказался и вопрос об освещенности, цветовой гамме павильона. Известно, что яркий свет отвлекает, рассеивает внимание, не способствует сосредоточенности, поэтому долгожданный эффект — полумрак, рассеянное, нейтральное освещение — дало обмазывание стен серовато-темной глиной и небольшое окно, вырезанное под самым потолком. Правда, строились и такие тясицу, в которых на уровне головы сидящего на татами человека было круглое окно, предназначенное для любования луной, особенно в период полнолуния.

Внешний мир, перед которым всегда наглухо закрывали двери тясицу, теперь полновластно входил в нее вместе с потоками лунного света, отдаленным звоном водопада, благоуханием цветущей сакуры, багрянцем осенних кленов или летящей снежной завесой. Поскольку основная цель церемонии — достижение гармонии внутреннего мира, то чаще всего строились обычные павильоны, за глухими стенами которых стояла тишина и полумрак. Вход в такой чайный дом — нидзирикути^[21], небольшое квадратное отверстие (его высота и ширина — девяносто сантиметров), задвигающееся глухой деревянной ставней, — был, по существу, тоже нововведением Рикю.

Этот своеобразный лаз, в который гости «проходили» поодиночке, останавливаясь на коленях в проеме, таким неудобным сделан умышленно. Каждый входящий вынужден наклонять голову и, сгибаясь, ползти на коленях. Он задуман Рикю — классиком чайной церемонии — как вход, низкая притолока которого уравнивала всех, как подчеркнутое игнорирование мирской славы и чинов на пороге «страны чистоты и тишины на земле».

Творчество Сэн но Рикю связано с Центральным районом Японии, с Осака и его окрестностями, с конструированием тясицу и тянива в живописной местности между Осака и Киото в феодальных и храмовых резиденциях. Не случайно мастер чайного ритуала жил в Осака — именно здесь, в богатом портовом городе, где деньги купца и ремесленника обеспечивали этим сословиям более независимое положение, сложились демократические тенденции, определившие особенности нового, фактически светского церемониала, пришедшего на смену религиозной обрядности. Рикю жил в трудное время феодальных усобиц, жестоких распрей между феодальными кланами, раздиравших страну на отдельные независимые территории, на враждующие коалиции, то боровшиеся друг против друга, то совместно оспаривавшие власть у правящего дома Асикага. Вторая половина жизни Рикю совпала с периодом деятельности двух «объединителей» феодальной Японии — Ода Нобунага и Тоётоми Хидэёси. Добившись подчинения всей Японии, могущественный и жестокий диктатор Хидэёси на склоне жизни обнаружил страстный интерес к буддизму и стал покровительствовать знаменитому мастеру.

После длительной кровавой борьбы за власть и десятилетий, проведенных в военных походах, безжалостной расправы с непокорными феодальными семьями^[22] Хидэёси, жизненный путь которого отнюдь не был отмечен проявлением человеколюбия, обратился к активным заботам о спасении собственной души. Религиозная концепция буддизма, философские постулаты дзэн — необычайно мобильная, лишенная умозрительности дзэнская «философия жизни» (с ее обещанием в отличие от христианства спасения души в миру, «царствия божьего на земле») — были на редкость подходящими для подобных целей.

Несмотря на то что буддизм пришел в Японию еще в VI в., широкое распространение дзэн началось лишь в начале XII в., в период глубокого идеологического кризиса, сопровождавшего в средневековой Японии крушение императорской системы и выход на политическую арену нового класса — самурайства. Столь же благотворными для укрепления позиций и расширения влияния дзэн стали века феодальных междоусобных войн и длительной борьбы за объединение Японии. Философские конструкции дзэн представляли попытку примирить человека с его окружением. Они позволяли ему выжить в абсурдном, наполненном жестокостью и страхом мире. В этом — одна из важнейших причин активной жизни дзэн в средневековой Японии.

Чтобы постигнуть ориентиры системы — аллогизмы дзэн, начисто отвергающие прежние интеллектуальные конструкции, необходимо было овладеть логикой. Этому и другим интеллектуальным упражнениям, подводящим к постижению изначального духа дзэн, стал обучать Сэн но Рикю своего державного ученика.

В работах японских историков часто упоминается один из таких уроков, преподанных Сэн но Рикю Хидэёси. Дзэнские монахи придавали большое значение психотехнике. Существует немало приемов и методов сосредоточения на определенной мысли, предмете, на разгадке коана (вопроса-загадки), предлагаемого послушнику, и, по сути дела, не имеющего однозначного логического ответа.

Однажды Хидэёси от кого-то услышал, что в саду его наставника необычайно красиво расцвели глицинии. Хидэёси сообщил Сэн но Рикю о своем желании увидеть цветы и насладиться их красотой. Однако к приезду Хидэёси все благоухающее великолепие было срезано, зато в чайном павильоне в затененном фусума углублении токонома в вазе с горной чистой водой Хидэёси ждал один-единственный прекрасный цветок, вобравший и воплотивший всю красоту и прелесть сада. Неразрывность, неделимость целого и его частей, возможность постичь через частицу всю необъятность целого — вот смысл урока, который преподал Сэн но Рикю Хидэёси.

Признавая очевидную приверженность дзэн к импровизации с ее стихийным моментом как основой освобождения творческого начала в человеке, знаменитый «мастер чая» в то же время оттачивал строгие, нерушимые положения канона, определявшего одну из важнейших частей практики дзэнских монахов — чайную церемонию. Она стала поводом для повседневного общения, созерцания и постижения природы в постоянно меняющемся мире и осознания места человека в нем.

Чайные павильоны и сады Сэн но Рикю строго подчинялись эстетическим нормам, опирающимся на концепцию саби, культивирования естественной красоты и простоты. Духом саби была пропитана вся система тясицу, созданная Рикю, начиная с садовой аранжировки и кончая мельчайшей деталью интерьера.

Детальная разработанность, с одной стороны, впервые обнаружила ансамблевый подход к сознательной, планомерной организации всей предметной среды, окружавшей человека, с другой — в дальнейшем закрепила в искусстве (включая все его разнообразие) отсутствие деления на сферы утилитарного и изящного. Культивируя простоту интерьера, подчас даже грубые, лишенные тщательной отделки и орнамента формы керамики, саби утверждала демократические, простонародные идеалы, приязнь японца к расхожим, утилитарным предметам обихода, в которых категорией прекрасного была уже сама естественная красота материала — глины, дерева, камня. Канон чайной церемонии утверждает: «излишнее — безобразно». Однако эта заповедь касается сферы, по сути дела, гораздо более широкой, чем чистая эстетика. Утверждая красоту в утилитарном и в то же время объявляя утилитарность обязательной ее частью, складывавшаяся система представлений касалась нового философского осмысления понятия красоты. Все это стало серьезным, чрезвычайно своеобразным явлением японской культуры, активная жизнь которого продолжается и сегодня, отражая эстетические идеалы современного японца.

Сэн но Рикю конструировал тясицу и чайные сады не только на территории Осакского замка (непосредственно для Хидэёси и его окружения), но и в богатых купеческих и самурайских резиденциях. В то же время он создал несколько «чайных» сооружений при загородных буддийских храмах, преимущественно буддийской секты Риндзай, известной чайным культом. Большая часть этих «эталонных» произведений «мастера чая» до наших дней не дошла, но несколько садов и тясицу, сохраняющих полное или частичное конструирование мастера, объявлены «важнейшей культурной ценностью» и тщательно оберегаются государством. Тясицу в Мёкиан занимает особое место — здесь при храме жил Рикю, сюда чаще всего приезжал Хидэёси, с этим садом связывают знаменитую историю с глициниями.

Мёкиан расположен в двадцати девяти километрах от современного Осака, в сторону Киото, возле небольшой железнодорожной станции Ямадзаки. То смыкаясь, то раздвигаясь, уступая место живописным долинам, цепи гор тянутся на север и северо-запад. Вершина Теннодзан, словно страж, высоко поднялась над Осакской долиной. С ней связаны многие страницы истории Японии. Склоны Теннодзан в 1582 г. стали свидетелями жестокого сражения между войсками Хидэёси и Акэти Мицухидэ, настоящей расправы Хидэёси со своим сподвижником и конкурентом. Эта битва ознаменовала захват власти и утверждение феодальной диктатуры.

Храм Мёкиан, расположенный вблизи Теннодзан, прячется за плотно сомкнувшимися кронами деревьев. Для буддийских храмов (если их выносили за черту города) почти всегда выбирали живописные уголки. Дзэнские монахи считали, что созерцание прекрасных картин природы настраивает на философские размышления о величии мира, о быстротечности человеческой жизни, пробуждает поэтическое восприятие окружающего.

Кажется, будто лаконичные и полные глубины поэтические строки китайского поэта Ли Бо (XIII в.) родились именно здесь, на склонах Теннодзан:

Особую ценность в Мёкиан представляют два здания: одно — жилой павильон старой постройки в стиле сёин-дзукури, сооруженный в период между 1469 и 1487 гг., другое — тясицу середины XVI в., конструированная Рикю. И чайный сад — тянива, и маленькое строение для чайной церемонии сыграли значительную роль в последующем развитии архитектуры и эстетики, поскольку они стали эталоном в деятельности многих поколений «чайных мастеров». Небольшой по размеру сад, по замыслу Рикю, был рассчитан не столько на то, чтобы человек мог наслаждаться его изысканным видом, сколько на то, чтобы соответствующим образом настроить, подвести к особому состоянию, необходимому для чайной церемонии. Родзи — тропа, дорожка, ведущая к тясицу, — первый шаг к этому. Вступивший на эту тропу должен оставить все свои мирские заботы, радости и огорчения.

В то же время основные компоненты сада отмечены определенным оттенком утилитарности — старинный каменный фонарь (если церемония происходит в вечерние и ночные часы) должен освещать дорожку, цукубаи — колодец, выдолбленный в массивном камне, — хранить воду для умывания рук и полоскания рта перед церемонией. В решении сада, в том, как располагались и какую форму имел каждый из его элементов, видны требования Рикю, ставшие основой новой эстетики: «прекрасное — закономерная часть утилитарного», «утилитарность, повседневность прекрасна естественной, простой красотой обыденности». Чайные сады и тясицу Рикю наглядно демонстрировали, претворяли на практике в действительность эти простые, но исполненные глубокого смысла положения канона.

Присутствие родзи, каменных фонарей и цукубаи в общей картине тянива также определяло религиозное звучание церемонии. И родзи — «тропа забвения», и подготовка к «миру чистоты», и камень, стерегущий сад, тясицу и находящихся там людей от злых духов, и каменный фонарь, воплощающий присутствие божества, — все соответствует общей идее: подготовить человека к принятию религиозного «таинства» церемонии. И хотя эти компоненты сада — сама утилитарность (фонарь, цукубаи и т. д.), однако именно они, казалось бы имеющие обыденное назначение предметы, выступают в то же время как определенное проявление новых эстетических воззрений светского характера чайной церемонии.

Конечно, родзи утилитарна. Прототипом каменной дорожки были куски квадратной плотной бумаги, проложенной по мокрой траве к тясицу для сёгуна Асикага Ёсимаса, когда он приезжал в один из буддийских храмов на чайную церемонию. К тому же эта родзи эстетична. Родзи, проходящая через пространство сада, — дорожка из белых камней, поднимающихся через равные интервалы над зеленым покровом мха или порослью трав, обвивающих контуры камня.

Рикю предпочитал, чтобы фонарь для чайного сада был перенесен из старого храма или соопужен из камней, взятых с развалин древних святилищ. Такие же эстетические критерии существовали и для камней, предназначавшихся для сооружения цукубаи. Рикю для созданных им тянива сконструировал разные типы фонарей и цукубаи. Многие из них копировались впоследствии, а среди множества типов фонарей, выделенных средневековой эстетикой, были фонари, получившие имя Рикю, а также названные в честь храма, откуда были взяты, времени, когда они появились, и т. д. Пожалуй, среди всех этих Касуга, Эдо, Рикю, Сангацу-до, Юкими и Нисиноя, предельно простых и пышно-торжественных, каменных и украшенных медными решетками и витиевато закругленными металлическими шляпами, фонарь в храме Мёкиан — самый скромный. Предельной простотой форм отличается и расположенный рядом цукубаи. Это особенно ощущается, если вспомнить все разнообразие форм каменных колодцев, введенных последователями Рикю в чайные сады Центральной и Южной Японии. Цукубаи, ставшие эталонами и национальными реликвиями, в форме раковины, разбитой урны, мерки риса, плода ююбы, хризантемы и древней монеты, не умаляют художественной ценности, казалось бы, совсем простых компонентов тянива в Мёкиан. Простота каменного куба цукубаи и словно согнувшегося фонаря лишь подчеркивает их удивительную взаимную согласованность и в форме, и в цвете, и в том, насколько органично эта группа сосуществует со всем остальным в общей картине сада. То же строгое следование эстетическому принципу саби видно и в организации и оформлении тясицу Мёкиан, в скрупулезной регламентированности конструктивного и декоративного решения и определении мельчайших деталей. Самой важной после нидзирикути частью тясицу считается токонома, когда-то подчеркивавшая религиозное значение всех атрибутов, сопутствующих чайной церемонии. Ее предшественником в жилом интерьере была алтарная ниша, поэтому в роли мэйбуцу (предметов, помещаемых в токонома) сначала выступали только те, которые могли вызывать религиозное поклонение. Но в этот период изначальный смысл их религиозной символики размывается и в чайной церемонии смешиваются религиозные и светские начала. Рикю чрезвычайно высоко ценил в качестве мэйбуцу высказывания китайских философов, в данном случае важна была не только эстетика скорописных строк, но и рассматриваемое мастером как первостепенное — значение их духовных наставлений.

Правда, дзэнское монашество было высокого мнения и о китайской пейзажной живописи. Пейзажи китайской школы шанъ-шуй (VII–VIII вв.), в которых прослеживается стремление передать величие и гармонию мира, имели определенную религиозно-философскую задачу — формировать ощущения человека, ничтожно малой частицы необъятности, личности, растворенной в созерцании великого пространства. Впечатление, рожденное созерцанием такого свитка, должно быть строго определенным, и для того, чтобы оно возникло, существовал ряд точно разработанных условий и правил в форме поэтических трактатов^[24]:

Рикю считал, что карамоно (свиток с китайской живописью или каллиграфией) — огромная ценность, и ее место только в токонома тясицу, дающей ему достойное звучание. Известный «мастер чая» Сёо Такэно, родом из Сакаи, имел шестьдесят разнообразных карамоно для токонома тясицу. Конечно, это было большой редкостью, и не только для светской тясицу, но даже для чайного павильона при буддийских храмах.

Тясицу Мёкиан и при Рикю не обладала изобилием мэйбуцу. То немногое, что все-таки дошло до наших дней в большей или меньшей сохранности, составляет «важнейшую культурную ценность» и представляется теперь на обозрение далеко не всегда. Тем не менее на церемониях, приуроченных к определенному сезону, дням «любования» природой или каким-либо событиям, все же можно увидеть и китайскую живопись, и свитки с лаконичной, декоративно-узорной строчкой иероглифов, цепочкой летящих над узкой бумажной полосой.

Развитие чайной церемонии, конструирование тясицу и садов внесли серьезные изменения в городскую застройку Осака и загородное храмовое и дворцовое строительство. Изменилась планировка усадеб, принадлежащих высшим представителям феодального класса и богатым торговым семьям, в частности дому Сумитомо. Часть территории отгораживалась под совершенно особый комплекс — тясицу и тянива, отличающиеся от жилых павильонов и их зеленого окружения не только композиционной структурой, но и атмосферой элегической тишины, полной отрешенности от мирской суеты. Теперь в жилых зданиях, как правило, не создавалось тясицу — мир чайного павильона и сада был за глухой стеной, отделяющей скромный, маленький, но с величайшей тщательностью и скрупулезностью созданный уголок. Подобные изменения претерпела и планировка храмовых территорий.

Крошечный сад и предельно скромная тясицу в Мёкиане стали не только для средневекового Осака, но и всей Японии на многие века предметом подражания для поколений чайных мастеров-последователей. Крошечный сад и маленькая тясицу — отточенные произведения Сэн но Рикю, большого художника, «мастера чая», законодателя в области архитектуры и искусства. По приказанию деспотичного Хидэёси, поступки которого трудно было предугадать, он вынужден был покончить свою жизнь ритуальным самоубийством — сэппуку.

Чайная церемония, особенно с появлением в ней светского оттенка, давшая жизнь новому типу сооружений и новой эстетике, оказалась не единственным фактором, повлиявшим на архитектуру города того периода. Для начального этапа токугавского правления был характерен подъем экономики и рост могущества даймё. Это достаточно четко отразилось в жилой архитектуре высших слоев самурайской элиты.

В Центральном районе страны, и прежде всего в Осака, в его дворцовом строительстве наряду со строгостью и сдержанностью форм — прямым влиянием концепции ваби-саби — все больше проявляется стремление к пышности, торжественности, использованию богатого и разнообразного декора. Так, при строительстве столицы центральная часть Эдо стремительно обрастала величественными дворцовыми комплексами. Тем не менее черты нового проявились гораздо ранее — еще в постройках времен Хидэёси.

Конечно, жилое, павильонного типа строительство внутренней части Осакского замка, несомненно, сохраняло дух ясности и строгости, следования канонам национального дома. Однако Осакский замок рассматривался Хидэёси прежде всего как твердыня, оплот власти, редкое (что соответствовало действительности) фортификационное укрепление. Были у Хидэёси и другие резиденции, и среди них- прямое воплощение новых веяний в зодчестве — замок в Фусими. Придя к власти, Токугава распорядился самое торжественное помещение замка перенести в монастырь Нисихонгандзи (храм «Чистых обетов», Киото), превратив его в зал аудиенций сёгуна^[26].

Для торжественного интерьера характерны гармония и завершенность: строгий, пожалуй, скупой и точный язык интерпретации древней строительной традиции. В результате интерьер не «прячет» свой «скелет», а скорее намеренно его выявляет, традиционно обнажая, акцентируя геометрический рисунок конструктивных сочленений. Четырехугольные в сечении балки ограничивают, замыкают, расчленяют на три части огромный, растянутый вширь зал и в то же время объединяют весь четко читающийся внутренний объем. Темные, точеные вертикали покрытых лаком балок-колонн словно висят в воздухе. В то же время они легко соединяются, как бы продолжаясь, переходят в деревянную решетку, «рассекающую» потолок на отдельные кессоны. Балки, опираясь на узкие полированные полосы дерева, положенные на пол вдоль стен, будто продолжаются в членении пола прямоугольниками татами.

Зеленоватые татами бегут и бегут от стены к стене, словно широко и свободно разлитые зеленые воды. И кажется, что геометрически точное зеленое пространство — это не узор татами, а легкое отражение деревянной разграфленности павильона, брошенное в спокойный зеленый разлив.

Главное, что поражает в этом торжественном зале для приемов, — это безошибочное художественное чутье, с которым введен декор в, казалось бы, совершенно законченный в духе традиционного решения интерьер.

Изобилие резьбы и насыщенность цвета нигде не «взрывает» этот настрой, гибко следуя, а порой и подчеркивая строгий рисунок конструкций. Дань традиционности отчетливо проявляется в том, как декорирование введено в интерьер. Это украшение резных, идущих от потолка вниз решеток рамма ажурными композициями, изображающими летящих или меланхолично застывших в камышах цапель, а также красочная роспись фусума (пышные цветы, деревья на золотом фоне, геометрическая живопись потолка).

Пожалуй, ворота Карамон в той же резиденции Хидэёси — самое яркое проявление новых эстетических принципов. Впоследствии по приказу первого сёгуна Токугава их тоже перенесли в Нисихонгандзи. Невысокие широкие ворота венчала массивная крыша с изогнутым в форме арбалета фронтоном. Внутренние стены проема, створки и балки украшены деревянной резьбой и росписью кисти знаменитых художников того времени. Резьба по дереву была выполнена талантливым скульптором Хидори Дзингоро (он также оформлял во дворце в Фусими зал приемов). На золотом фоне, что еще более подчеркивает рельефность, изображены фигуры животных, птиц и яркие цветы — сложное соединение резьбы, ажура, скульптурных изображений.

Подобные принципы новой эстетики нашли широкое отражение во всей светской архитектуре периода Токугава, и прежде всего в строительстве театров, ресторанов и гостиниц крупнейших городов Японии (в том числе и в Осака, заполнявшемся резиденциями представителей высших сёгунских властей).

Пышное, дорогостоящее убранство торжественных дворцов, с одной стороны, и… строгая, всеподчиняющая система контроля над духовным и материальным миром японца, обязывающая к скромности, сдержанности и, конечно, исключающая роскошь, — с другой. Разве не противоречит это нашему представлению о том, что суровый ранжир разнообразных регламентаций, затрагивающий все слои населения от самурая до последнего бедняка, и был главной чертой, характеризующей сущность полицейско-крепостнического государства Токугава? Однако противоречия здесь нет, хотя регламентированность каждого дня жизни японца, естественно, не могла оставить обойденной и сферу жилища.

Именно при Токугава в начале XVII в. в жилое строительство была введена система кивари, устанавливающая определенные размеры дома и детали конструкции. В то же время эта система вводила в действие принцип проектирования жилища в соответствии с социальным положением его владельца. Естественно, что при одних и тех же конструктивных принципах жилье феодала и крестьянина сильно отличались друг от друга по размерам, внешнему и внутреннему облику. Резиденции даймё соперничали в необычайном декоре, в драгоценных сортах дерева, использовавшихся для внешних и внутренних частей здания. Kaгa, один из известных даймё, потратил, например, свыше миллиона рё^[27] только на строительство дворца для приема знатных гостей.

Существенно отличались друг от друга дома, принадлежащие людям в пределах даже одного сословия. Так, самый низший слой служилого самурайства — вассалы небогатых феодалов строили жилье с соломенной крышей, самураи более высоких рангов — просторные дома, крытые черепицей. Благодаря тому что и сёгунский дом, и феодалы часто вынуждены были прибегать к купеческому капиталу или пользовались искусным трудом ремесленника, среди горожан появились наиболее богатые представители низших сословий. Они могли нарушать регламентации — носили кимоно из белого китайского шелка, строили более просторные и богатые дома.

Словом, регламентации не стали препятствием на пути к сосредоточению роскоши и культивированию изысканного образа жизни привилегированными слоями населения. Они скорее подчеркивали поляризацию общества. Если для одних — жесткость установлений — ограниченное число татами, одежда из хлопка, скудная еда (муги, квашеная редька, рыба и водоросли) в будни и рис с мясом в редкие праздники, то для других — шелковые дорогие платья, изысканные блюда, эстетика, гармонично сливающая простоту национального дома с фантазией и изобилием драгоценного декора.

С начала XVII в. эти новые эстетические принципы постепенно начинают проникать и в храмовое зодчество. Комплексы культовых сооружений обрастают украшениями из точеной ажурной резьбы, драгоценных деревянных панелей, скульптуры и утвари.

В 1623 г. дом Токугава закончил в Осака реставрацию старейшего буддийского храма Ситэннодзи (в просторечии его чаще всего называют Тэннодзи). К токугавскому периоду от прежнего Ситэннодзи осталось мало зданий. В ходе работ в полном соответствии с первоначальным конструктивным замыслом и эстетическим обликом были воссозданы Золотой павильон — Кондо (главное здание), храм проповедей — Кодо, пятиэтажная пагода и длинная галерея, окаймляющая только с одной стороны небольшую в то время территорию храма.

Однако общие тенденции широкого светского и культового строительства первых десятилетий правления Токугава сказались на реставрационных работах старейшего храма — в 1623 г. к комплексу были пристроены дополнительные здания, в наивысшей мере обнаружившие стремление буддийского монашества воспользоваться возможностями новой эстетики, узаконившей торжественность внешнего облика и пышное убранство интерьера.

Строгая красота Ситэннодзи, всего комплекса в целом, четкая линейность длинных крыльев закрытых галерей смягчались изощренным и в то же время умеренным декорированием, цветовой насыщенностью. Воздушная пятиэтажная пагода с золотым шпилем, с резными красными балконами, деревянные «кружева» которых казались еще легче на фоне светлых стен, возвышалась над всем комплексом, широко распластав узорные крылья плоских крыш в синеве неба. И соединилось, казалось бы, несоединимое — простые деревянные конструкции, строгие, неброские традиционные сочетания (светлые стены и темные решетки) и интенсивный цвет (красный лак, голубая черепица крыш, позолоченная скульптура, сверкающая утварь и яркие украшения интерьера).

Уже после реставрации (начало XVII в.) Ситэннодзи много раз подвергался новым разрушениям. Наиболее серьезный ущерб комплексу был нанесен в период событий буржуазной революции, когда антисёгунская коалиция брала штурмом замок Осака — убежище последнего сёгуна токугавской династии. Ситэннодзи тогда понес непоправимый урон. Пожаром была уничтожена значительная часть построек. Сильно пострадал Ситэннодзи и в годы второй мировой войны на Тихом океане.

Нынешний Ситэннодзи — результат длительных реставрационных работ, закончившихся в 1963 г. Основные сооружения (Кондо, Кодо, Тайсидэн, пагода, галереи и некоторые более мелкие сооружения), строго соответствуя в конструктивном решении первоначальным проектам, сохраняют стиль сооружений эпохи Асука.

В своем первозданном виде восстановлены и здания, созданные в токугавский период. Кроме того, осуществлено дополнение к комплексу — перед главным входом поставлены каменные тории 1294 г., старейшие из торий подобного типа во всей Японии. Сейчас они являются «важнейшей культурной ценностью» страны. Так же оцениваются и реликвии, которых храм насчитывает около двухсот. Важнейшие из них — буддийская сутра Хокэкё в копии позднего хэйанского периода, сабля принца Сётоку, предметы утвари древних интерьеров комплекса и многое другое. Современный Ситэннодзи — богатый храм, возглавляющий буддийскую секту Васю, — занимает обширную территорию в девять с половиной гектаров, покрытую густым зеленым парком.

Осака — мир косё

Осака, стяжавший пышную славу дайдокоро — «кухни страны», в XVII в. не только главный экономический центр, но и свидетель знаменательного явления: выхода на политическую арену новой исторической силы — третьего сословия — купцов и ремесленников. Как известно, в богатом торговом городе Осака проживало огромное число ремесленников и предприимчивых представителей купеческого сословия. С утра до поздней ночи кипела жизнь в десятках кварталов ремесленников. Здесь тачали, ковали, ткали, шили, вышивали, инкрустировали и гравировали. Монотонный стук ткацких станков сливался с громом множества кузниц.

Однако в не меньшей степени процветанию Осака способствовали также и торговцы — «денежные кошельки» (так называли здесь энергичных, оборотистых купцов-оптовиков, не только державших в своих руках нити торговли всего Кансая, но и успешно действовавших во многих районах страны).

Ремесленники и торговцы составляли значительный слой городского населения. Их представители, активные, жизнедеятельные люди, внесли совершенно иную окраску в жизнь средневекового японского города. Вкусы, требования и идеалы этих молодых социальных сил легли в основу формирования новой городской культуры. Культура горожан, тесно связанная с интересами народа и отражающая их, была гораздо демократичнее и охватывала более широкий круг населения страны, нежели утонченно-рафинированная культура привилегированных классов предшествующих веков. Ее создателями стали образованные мещане, вчерашнее самурайство, деклассированное, разорявшееся, активно пополнявшее ряды интеллигенции (писателей, художников, поэтов). Именно эта социальная прослойка японского общества, отражая мировоззрение шумного, жизнелюбивого мира горожан, создавала новое, разнообразное по формам искусство. Наиболее плодотворным периодом, «золотой эрой» расцвета искусств стали годы, называемые в истории Японии Гэнроку (1688–1703). Мир укиё, в буддийской терминологии «суетный, бренный мир» шумных городов и сельской идиллии, словно в зеркале отразился в пестрых разнообразных жанрах — в живописи, цветной гравюре по дереву, прозе, поэзии и драме, прикладном искусстве.

Осака сыграл значительную роль в развитии этой городской культуры — «культуры третьего сословия». Осака подарил Японии поэта Нисияма Соин, известных творцов баллад в жанре дзёрури для театра кукол Кино Кайон, Такэда Идзумо, автора многотомной истории этого периода Кусама Наоката (Коноикэ Исукэ). К величайшим достижениям литературы этого периода относят новеллы Ихара Сайкаку, лирическую поэзию Басё, драмы Тикамацу Мондзаэмона. И два из этих трех великих имен эпохи Гэнроку прочно связаны с Осака.

В современном Осака (улица Уэхо-мати), возле буддийского храма Сэйгандзи, на скромной могиле Ихара Сайкаку надгробие — четырехугольник из серого камня с выразительной надписью: «Выдающийся мудрец Сайкаку». Ихара Сайкаку — прекрасный мастер короткой новеллы, восторженно принятой современниками. Спустя столетие его книги были запрещены правительством за «безнравственность». В своих произведениях Сайкаку увековечил специфическую атмосферу города, донес его живое дыхание, наполнив свои повести и новеллы удивительно колоритными и жизненными персонажами. Порой кажется, будто они только что покинули покои богатых резиденций, выбрались из шумной рыночной толпы или оказались на пустынной улице после времяпрепровождения в «веселых заведениях». Сайкаку писал о нравах и обычаях горожан, о психологии купца, самурая и простолюдина, о трагической судьбе женщины — самого бесправного существа в феодальной Японии.

Однако жизнь горожанина отражалась не только в поэтических строках хокку (трехстишия) или в своеобразной миниатюрной скульптуре — нэцкэ. Пожалуй, особенно прославился средневековый Осака театральными подмостками, активной жизнью десятков театров, в том числе известного на всю Японию театра кукол — Дзёрури. Театральные кварталы в Осака, Киото, Эдо собирали тысячи зрителей. Расцвет театрального искусства в XVII–XVIII вв. не был новым или неожиданно возникшим явлением.

Театральная культура Японии имеет древние корни и восходит к народным обрядовым песням и пляскам, ритуальнымпеснопениям норито и представлениям в синтоистских храмах. Еще в XIV в. возник театр Но. По своему сценическому действию и тематике это была лирико-музыкальная драма. Слова и жесты, музыка и танцы в течение длительного времени настолько гармонично и настолько тщательно соединялись и отшлифовывались, что уже в XVII в. в своем совершенстве театр как бы приблизился к пределу, застыв на достигнутом — высочайшей степени совершенства актерского мастерства, умении уравновесить все компоненты спектакля, превратившиеся в незыблемую традиционность, в классику, сохраняемую театром до сегодняшнего дня.

Конечно, красочная зрелищность театра Но с ее пышной торжественностью одежд, с драгоценными, переходящими из поколения в поколение, уникального скульптурного мастерства масками, с мелодичным речитативом «высокородных» персонажей, героев, богов, духов, князей и красавиц, с предельно отработанной условностью была рассчитана на восприятие избранных, на утонченный вкус знати. И тем не менее театр Но оказал огромное влияние на литературу и театральное искусство в целом, в особенности на Кабуки и Дзёрури. Недаром некоторые японские искусствоведы считают театр Но отцом Дзёрури. Свидетельством явного, непосредственного заимствования из поэтических средств театра Но и в Кабуки, и в Дзёрури является митиюки — лирическое описание обязательного для каждой драмы путешествия, странствия по дорогам.

Дзёрури, театр простолюдина, детище средневекового города, был создан бродячими актерами, сказителями и кукольниками. Сначала сказы сопровождались аккомпанементом на трехструнном музыкальном инструменте — сямисэне, затем к рассказчику присоединились куклы, и дзёрури-катари («певец-рассказчик») начал отшлифовывать искусство напевного сказа, мастерство мгновенного по ходу действия перевоплощения. Мелодичным, нежным голосом, дрожащим от слез, он повествовал о горестях молоденькой служанки:

И уже через минуту новый образ и совсем новый тембр — рассказ о нелегкой жизненной стезе воина:

Дзёрури-катари как бы воедино соединяли мастерство актеров-кукловодов, редкую художественную выразительность образа, создаваемого куклой, и виртуозность актера-сказителя. Куклы, играющие в дзёрури, большие, в две трети человеческого роста (не менее полутора метров). На них были яркие богатые одежды и дорогие украшения. Целая система технических ухищрений позволяла им кланяться, двигаться по сцене, поднимать руки и даже сгибать суставы пальцев, плакать и двигать бровями, открывать и закрывать рот и глаза, смеяться. В маске обычно искусно соединялись реалистичность и условность с несколько гротескным выделением черт персонажа, шаржированием. Маски героев-любовников — само изящество. Героиня всегда грустна, у нее нежный, точно серебряный колокольчик, голос.

Талантливые сказители, ведущие весь спектакль в Дзёрури, пользовались в японских городах огромной популярностью. Однако настоящий расцвет театра кукол наступил с приходом в него Тикамацу Мондзаэмона. Его драмы начали свое триумфальное шествие по стране с 1684 г., после того как в Осака открылся театр Такэмото Гидаю, известного актера, певца-рассказчика. Его имя стало нарицательным для сказителя, ведущего спектакль в театре кукол. Историческая драма, повествующая о древних, легендарных временах, о бранных подвигах, о славе самурая, верного своему воинскому долгу, были великолепным материалом для Гидаю — блестящего импровизатора. Он мастерски владел своим мощным, красивого тембра голосом, то возвышавшимся до торжественного речитатива, то несущим в зал пронизанные высокой поэзией напевы. Драмы Тикамацу Мондзаэмона, в частности так называемые «мещанские», были особенно понятны и созвучны настроению простого горожанина. Их герои на сцене словно повторяли бесхитростные житейские истории осакских кварталов. В 1703 г. театр Такэмотодза, принадлежавший Гидаю, впервые поставил дзёрури Тикамацу «Сонэдзаки синдзю» («Самоубийство влюбленных в Сонэдзаки»). В основу драмы положены действительные события из жизни средневекового Осака: молодой торговец и девушка из известного увеселительного квартала города — Сонэдзаки — покончили жизнь самоубийством в храмовой роще.

И «веселый квартал», и его персонажи, выведенные на театральные подмостки, и двойное самоубийство влюбленных, которое называлось синдзю («искренность сердца»), — все это совсем не случайные атрибуты в конструкции дзёрури Тикамацу. И увеселительные кварталы, и синдзю были типичны для средневековой Японии.

«Веселый квартал» был единственным уголком, можно сказать, особой маленькой «страной», где не существовало в той жесткой неприкосновенности системы сословных регламентаций, отбрасывающей и пригвождающей каждого к строго отведенному для него месту. Здесь были и чайный дом, и дома встреч (там принимали каждого), и гейши («человек искусства»), в обязанность которых входило развлекать гостей. Весьма часто гейша выступала как талантливая, обаятельная актриса, умный, тонкий собеседник. Как правило, брак по расчету, предопределенный решением глав семейств, редко оказывался счастливым. Вот почему женщина, приветливо встречающая и самурая, и зажиточного горожанина на пороге этой особой «страны», часто становилась объектом поклонения, предметом вдохновенного творчества знаменитых поэтов, художников, писавших, как и Утамаро^[30], серии портретов гейш.

Однако даже возвышенность этого опоэтизированного образа не могла как-то затушевать или умалить жестокость реальных жизненных коллизий. Конечно, в феодальной Японии женщина была бесправным существом — с первых дней своей жизни она становилась рабой мужчины, сначала отца и затем мужа. По сравнению с другими женщинами представительница этих многочисленных кварталов японских городов, казалось бы, пользовалась гораздо большей свободой и возможностями, она могла развивать свои способности и таланты. Тем не менее не стоит забывать, что и нежный голос, и артистичность, и возможность стать достойным соперником в интеллектуальном споре необходимы были женщине в этих домах, как и в феодальной семье, все для той же цели — служить мужчине, услаждать его слух, радовать глаз и ум.

Реальная свобода и равноправие для женщины здесь были предельно эфемерны. К тому же все женское население увеселительных районов было с не меньшей жесткостью, чем при феодальных регламентациях, распределено по «категориям» и «рангам». Знатные гейши имели высокопоставленных покровителей, а простые ойран не смели отказать в приеме гостю, каким бы пьяным дебошем ни сопровождалось его появление. Для самурая и купца иллюзорная необычность этого «иного» мира кончалась сразу же за границей «веселого квартала». Браки с представительницами этого социального слоя сурово осуждались. И как бы далеко ни распространилась слава о подобной служительнице искусства, каким бы восторженным поклонением ни была она окружена, покинуть пределы увеселительного района, преступить сословные границы и начать новую жизнь она, как правило, не могла. Это мероприятие было для нее весьма трудно осуществимым. Нередко непреодолимым препятствием оказывался долг хозяину заведения, отрабатывать который женщина могла в течение всей своей жизни.

Любовь небогатого самурая или купца, который был не в состоянии выкупить свою возлюбленную, и вера в переселение душ, в то, что влюбленные могут соединиться в потустороннем мире^[31], довольно часто становились поводом для двойного самоубийства. Правительство, правильно оценивая это как своеобразный антифеодальный протест, запрещало синдзю^[32]. Имена свершивших синдзю печатались на особых «Листках позора», тела самоубийц выставлялись властями на всеобщее обозрение как бы в назидание другим. В драме Тикамацу «Ночная песня погонщика Ёсаку из Тамба» герой, перед тем как совершить вместе с возлюбленной синдзю, восклицает:

Хотя в основу произведений Тикамацу ложились реальные происшествия, тем не менее благодаря таланту автора простая жизненная история превращалась в драматическую поэму высокого художественного звучания.

Тикамацу говорил, что дзёрури стремится изобразить житейское событие как подлинное, но вместе с тем в пьесе оно становится явлением искусства и перестает быть просто бытовым случаем. В своих произведениях Тикамацу с позиций гуманиста рисует противоречивую, полную социальных контрастов действительность феодальной Японии, но вместе с тем автор — живой пример гуманистических позиций. И хотя нередко его герои погибают, сраженные жестокостью и злом, силой трагических жизненных обстоятельств, настоящую победу в этих пьесах одерживают любовь и человечность, доброта и честность, верность и душевное благородство.

Художественная ткань произведений Тикамацу тонка и необычайно поэтична. Напевный стих, украшенный рифмами, звуковыми повторами и созвучиями, сливаясь с музыкой и танцем, неторопливо ведет зрителя то через высокодраматические или лирические эпизоды, то через острогротескные, фарсовые сцены с присказками и прибаутками, написанными живым народным языком. Наиболее поэтичной и обязательной частью для каждой драмы дзёрури была так называемая «песня странствий», или лирическое описание путешествий героев. Все, о чем поет гидаю, взято им из жизни: вершины Асама и Фудзи, цветущие каштаны Тамба, селения, гостиницы, заставы знаменитой Токайдоской дороги, перевалы Хаконэ, О-Кицу — гавань открытого моря, Синагава и столица Эдо. Зритель легко узнает эти места.

На эффект непосредственной сопричастности зрителя рассчитаны и городские сцены. Автор точно описывает места и районы города. И, пожалуй, вполне естественно, что чаще всего сквозь строки драматических поэм Тикамацу проступает лицо Осака, неповторимого шумного торгового города. В театре это митиюки — маршрут, по которому влюбленные совершают свой последний путь к месту самоубийства. Они проходят двенадцать мостов и прощаются с ними. Среди них мосты Осака: «Мост сливы», «Мост вишен», «Мост встреч», «Мост ракушек», «Мост Хорикава», «Мост Тендзин», «Мост Нанива» и др. Зритель узнает среди названий улиц и рек осакские Накамати и Сидзими, кварталы любви — Додзима и Сонэдзаки, храмы с богами-покровителями города. Действие везде обозначено четкими рамками реальной городской структуры и действительных названий средневекового Осака. Недаром и сейчас к изданиям произведений Тикамацу нередко прилагается карта средневекового Осака.

Тикамацу Мондзаэмон умер в 1724 г. Могила знаменитого драматурга, автора девяноста исторических пьес и двадцати четырех сэвамоно (мещанских драм), стала местом паломничества восторженных почитателей его таланта. И сегодня имя гениального сына Осака известно далеко за пределами Японии.

И в XIX в., и в современной Японии «наследником» старого Дзёрури стал театр Бунракудза. Нельзя сказать, что он непосредственно и сразу подхватил эстафету Дзёрури — знаменитых театров Осака Такэмотодза и Тоётакэдза. После смерти Тикамацу Мондзаэмона театр кукол, лишившись поистине неисчерпаемого источника, питавшего его репертуар, начал терять свое влияние. В то же время Кабуки, в репертуар которого входило много пьес Тикамацу (их драматургическая ткань и сценические приемы вполне были приемлемы для театра живого актера), примерно с середины XVIII в. стал все более завоевывать внимание и симпатии горожан.

Возрождение кукольного театра и появление самого названия Бунракудза относится ко второй половине XIX в. Это связано с актерской семьей Бунракукэн (остров Авадзи). Благодаря незаурядному мастерству этих актеров вновь возрос интерес к старому Дзёрури. Бунракукэн заложили основы труппы, многие поколения которой донесли до наших дней необычайное искусство национального кукольного театра. Несомненна преемственность актерских традиций, сказавшаяся в сложном рисунке сценического действия пьес в жанре дзёрури времен Тикамацу Мондзаэмона и Бунракудза. Об этом же свидетельствует также и репертуар театра, состоящий в основном из пьес знаменитого драматурга. Некоторые куклы созданы более двухсот лет назад — они играли еще на подмостках старых театров Осака.

Преемник Дзёрури, современный театр Бунракудза — самый старый кукольный театр в мире. Он и сегодня очень популярен, и не только в Японии. Театр часто выезжает со своим репертуаром в разные страны мира. А его старейшим актерам-кукловодам, передающим свое мастерство молодым, редкому искусству гидаю посвящают свои исследования искусствоведы, о них много пишут на страницах журналов и газет. Раз в год в течение двух недель ставятся знаменитые дзёрури на сцене Национального театра в Токио или Асахидза в Осака^[34].

В 1980 г. Осакский муниципалитет при участии экономических организаций района Кансай завершил в Минато строительство национального театра Бунраку. Сохранению и дальнейшему развитию своеобразного искусства Запада Японии — Бунраку и Кабуки — должно служить и создание Центра искусств и культуры, запроектированного в деловом районе города.

Самыми торжественными днями каждой театральной осени становится открытие сезона Бунракудза, его возвращение из заграничных поездок или поездок по стране. Как правило, любые торжества в Бунракудза, в том числе и юбилейные, открываются драмами Тикамацу Мондзаэмона.

И снова, как много веков назад, под пальцами гидаю, перебирающего струны, в наши дни звучат на просцениуме сямисэн, имитирующий шум дождя, рокот прибоя, отдаленные раскаты грома, и звучный голос сказителя. Он ведет рассказ о событиях далеких дней. И движутся, смеются и плачут удивительные куклы, представляя мир высоких страстей и своеобразный, неповторимо красочный колорит средневекового Осака…

Пожалуй, не менее образно и колоритно, чем театр, мир средневекового японского города был представлен (в частности, Осака) также и другим важным явлением художественной жизни — цветной гравюрой на дереве. Первые доски и оттиски относятся в Японии к весьма раннему периоду — VIII в., но лишь с XVII в. гравюра начинает занимать самостоятельное наряду с живописью место в искусстве. Реалистическая школа Укиё-э отражала интересы буржуазного класса, демократические тенденции своего времени.

Самыми крупными художниками раннего периода японской гравюры были Моронобу (1638–1714), основатель школы Тории — Киёнобу I (1644–1729), Масанобу (1689–1768). Моронобу работал весьма продуктивно. Им создано множество гравюр. Он иллюстрировал книги исторического содержания («Из истории японских героев»), литературные произведения («Исэ-моногатари», «Комментарии к истории Гэндзи», «Тридцать шесть знаменитых поэтов», «Осакские истории») и т. д. Основные сюжеты взяты из народной жизни. Моронобу часто обращался к красочному миру Осака. Он изображал уличные сценки, персонажей «веселых домов», нарядных ойран, совершающих прогулки, продавцов и разносчиков, красавиц гейш и женщин, занятых повседневным трудом. Широко известна его гравюра «Стирка белья».

Киёнобу I впервые изобразил актеров. Масанобу изобрел печатание с двух досок. Использование только двух красок — зеленой и красной — при точном соотношении давало необычный эффект. Характерной чертой японской гравюры того периода стало подчеркнутое внимание к линии, преобладание ее над цветом, который в этих работах выступает всего лишь как декоративное пятно. Пространство еще не имеет глубины. Весь лист, как правило, создает орнаментально-декоративное впечатление.

С 60-х годов XVIII до начала XIX в. японская гравюра переживала свой классический период. В ней наиболее ярко отражались вкусы крепнущей городской торговой буржуазии, широких слоев ремесленников. Выдающимися представителями этого периода японской гравюры были Харунобу, Сиба, Кокан, Сюнсо, Киёнага, Ейси, Сяраку, Утамаро.

С именем Харунобу (примерно 1725–1770) связано введение с 1765 г. многокрасочного печатания с нескольких досок. Яркая, цветная гравюра получила широкое распространение среди самых различных слоев японского населения. Основной темой гравюр Харунобу стало изображение молодой женщины в домашней обстановке, на улице или в храме. Стараясь передать яркие многослойные одежды, грацию и изящество своих моделей, Харунобу создавал произведения в светло-розовых, светло-оранжевых, светло-зеленых тонах, рождающих ощущение праздника, радостного настроения. К прекраснейшим листам Харунобу относятся изображения храмовых танцовщиц — «Две танцовщицы синтоистского храма», продавщиц — «Портрет Осен, продавщицы из чайного дома», ойран и т. д. Характерная черта всех этих изображений — умышленное устранение индивидуализированных портретных черт. Художник создает обобщенный образ изящной молодой женщины, несколько однообразный, условный тип.

Если Харунобу — один из наиболее ярких ранних представителей буржуазной идеологии, то Ейси — типичный выразитель феодальной традиции в японской гравюре. В тематике его листов и типажах отчетливо прослеживаются стремление к символическим формам выражения, эмоциональность и утонченность, свойственные аристократическому феодальному искусству. Все это проявляется гораздо резче, чем у других художников, занимавшихся деревянной гравюрой. Ейси иллюстрировал романы из придворной жизни раннесредневековой Японии, изображал женщин, принадлежащих к высшему и среднему классам, храмовые праздники, разнообразные сцены из жизни городских кварталов, пикники, чайные дома Ёсивара. Листам Ейси свойственны гармоничность композиции и своеобразный колорит с почти полным отсутствием ярких тонов и преобладанием желтого, пурпурно-фиолетового с присыпкой бронзовой позолотой, перламутровой и нередко золотой пылью. Одна из известных работ Ейси — (около 1794 г.), «Ойран Токагава, одетая для приема нового гостя», дает некоторое представление о его своеобразном стиле. Несколько вытянутая фигура ойран — словно наклонившийся от дуновения ветерка стебелек цветка. Яркие и контрастные одежды подчеркивают изгиб тела.

После появления многокрасочной гравюры, печатавшейся со многих досок, в ее производстве возникла специфическая область — театральный портрет. Впервые им стал заниматься Сюнсо (1726–1792), позднее его традиции развил Сяраку. Сюнсо принадлежит бесчисленное количество портретов актеров. В те годы Кабуки все более решительно отбрасывал элементы феодальных традиций, свойственные аристократическим феодальным подмосткам. Актер уже не надевал маски, а прибегал к гриму. Сюнсо не только показал эту сторону буржуазного театра, но и создал множество портретов актеров в жизни, на фоне природы. Особое место в листах Сюнсо занимали портреты борцов, а также сцены, изображающие бои. Здесь представляют интерес не только композиционные приемы в динамичных, красочных сценах борьбы, но и трактовка обнаженного тела, воспроизведение которого не столь часто встречается в японском искусстве.

Сяраку — профессиональный актер из домашней труппы князя в провинции Ава — всего два года работал как художник. Однако он отличался огромной производительностью и за это время успел создать сто десять портретов актеров. Выступая в аристократическом театре, он писал портреты актеров Кабуки. Присущий Сяраку элемент сатиры и мастерство обеспечили ему в художественном мире быстрый и значительный успех.

Для японской гравюры, в том числе школ центрального района (Осака, Эдо), конец XVIII в. стал переломным — вместо малых гравюр появляются листы большого формата с полуфигурами, сериями голов в натуральную величину, сценами, в которых имеется глубокий задний план. Одним из крупнейших мастеров того периода был Утамаро (1753–1806). Сначала он занялся иллюстрированием книг и вскоре оказался одним из лучших мастеров ксилографии. В книге о раковинах «Дары прилива» и в «Книге насекомых», изображая диковинные, экзотические раковины и насекомых, художник пользуется рельефным печатанием, золочением, присыпкой перламутровой пылью. Наибольшую популярность Утамаро принесли гравюры с серебряным фоном (1790–1793): серии «Десять видов женских физиономий», «Типы гейш во время праздника Нивака в зеленых домах», «Большие головы». Автор использовал в них яркое и в то же время мягкое цветовое пятно.

Последним значительным произведением Утамаро был двенадцатитомник «Ежегодник зеленых домов», вышедший в 1804 г. Он был посвящен обитательницам «веселого квартала». Творчество Утамаро, служившее реалистическим вкусам буржуазного общества, чрезвычайно ярко представляло многообразие и сложность социальной картины средневекового общества Японии, пестроту городской жизни. Художественные приемы у всех представителей классического периода японской гравюры одинаковы: линия в рисунке перестает быть довлеющей и приходит в гармоническое равновесие с разнообразным цветом. Значительно изменяется трактовка пространства — появляется чёткое расчленение планов, композиция отличается значительной уравновешенностью.

В начале XIX в. появляются новые тенденции в развитии цветной гравюры на дереве. Все более прочным экономически и политически становится новый социальный заказчик — широкие буржуазные круги. Если ранее ксилография противопоставляла законы строгой графики живописи, то теперь активизируется живописная часть гравюры. Восстановление этих тенденций обычно связывают с именами Хокусаи (1760–1849) и Хиросигэ (1797–1858). За свою долгую жизнь Хокусаи создал тридцать тысяч эскизов и проиллюстрировал около пятисот книг. Его знаменитые манга (смешанные эскизы, изображающие городскую жизнь, занятия ремесленников и земледельцев, труд и отдых простолюдинов, ландшафты, птиц, зверей, растения, героические и военные сцены, а также переправы и отдельные места, известные своей необычной красотой, как и многочисленные последующие работы — серии «Сто видов Фудзи», «Водопады», «Мосты», «Сто поэтов» (выпущено двадцать семь цветных листов) и т. д., — это, по сути дела, тонкие акварели, переведенные на дерево виртуозным резцом великолепного мастера.

Тематика работ Хиросигэ, получившего известность мастера пейзажа, определена развитием буржуазной идеологии, стремлением буржуазного класса воспользоваться всей полнотой жизни, насладиться ею как в действительности, так и в искусстве. Шумный мир города — изображение ремесленных кварталов Эдо и Осака («Сто мест Нанива», «Знаменитые места Нанива»), столичного мира «зеленых домов» — Ёсивара и осакского «Сонэдзаки» — отступает на второй план. Его интересуют природа, разнообразные поездки, путешествия к морю. Хиросигэ очень много путешествовал, и результатом его поездок были целые серии видов, пейзажей. Среди них — «Сто видов Эдо», «Тридцать шесть видов Фудзи», «Окрестности Эдо», «Сто пейзажей различных провинций», «Виды озера Бива в провинции Оми» и многие другие. Как правило, пейзажи Хиросигэ — изображения не только одной природы. У него лист всегда наполнен людьми. Среди них и носильщики, и знатные даймё, и группы самураев, и крестьяне. Хиросигэ красочно рисует картину переправы и уголки природы, известные своей необычной красотой.

В целом цветная гравюра на дереве сыграла большую роль в художественном отражении новых черт, свойственных буржуазной городской культуре в средневековой Японии. Долгое время гравюры школы Укиё-э не признавались представителями феодально-аристократических верхов. Художественно неприемлемый для японца высшего общества грубый лубок — цветная гравюра в изобилии шла туда, где она встречала своего ценителя и покупателя, — на рынки японских городов, и прежде всего на главный рынок страны — Осакский. Гравюры не только осакских мастеров, отражающих непосредственно местный колорит, но и многих крупнейших мастеров из Эдо находили здесь постоянный и с каждым десятилетием все более растущий спрос. Как правило, цветные гравюры, отражающие характерные черты городской и сельской жизни, были понятны и соответствовали идеалам труженика в любом уголке страны. В то же время ксилография школы Укиё-э представляла собой серьезное явление в художественной жизни средневековой Японии.

Гнев комаэ но моно

Литература, театр и изобразительное искусство исследовали жизненную позицию купца, прославляя его активность и жизнелюбие, неутомимость в стремлении отвоевать себе место в жизни города, и в то же время достаточно откровенно «срывали маски», показывая жестокость и хитрость, изворотливость и неуемную жажду наживы.

Деловая часть населения — осакские купцы были известны в самых отдаленных уголках Японских островов. Оптовые торговцы-скупщики разъезжали по феодальным поместьям, скупали разнообразные изделия местных ремесленников, а также сельскохозяйственную продукцию и везли на продажу в Осака. Хотя основным мерилом ценности оставался рис, денежное обращение в токугавский период уже получило широкое распространение. Князья, мелкие феодалы стремились обратить в деньги часть своего дохода в виде риса, поступавшего к ним от крестьян. Благодаря этому особое значение приобретала деятельность осакских какэя — купцов-оптовиков, скупавших за наличный расчет рис во владениях феодалов. Для самурайства такая сделка была выгодной, поскольку избавляла его не только от хлопотной поездки в далекий Осака, но и от унизительной с точки зрения самурайского морального кодекса деятельности — самому заниматься торговлей.

Какэя не только скупали рис, но и финансировали князей в счет будущего урожая. Тем самым они постепенно начали оказывать сильное экономическое давление на феодальные кланы. Огромные суммы, которые получали купеческие фамилии какэя от операций с рисом, стали для многих из них основой создания крупного капитала, широкой торговой деятельности.

Вместе с тем обогащение купеческих семей выражалось и в широком приобретении и использовании предметов роскоши, строительстве дорогих домов, бесконечных тратах на веселую жизнь. В районе Сэмба выросло множество дорогих ансамблей — дома со строгими, изящными фасадами и интерьерами из драгоценных сортов дерева, наполненными уникальными изделиями художественного ремесла — расшитыми и расписными ширмами, разнообразными золотыми, серебряными, лаковыми, костяными вещами, драгоценным фарфором и, наконец, бесценными произведениями искусства. В северной части Сэмба (она называлась Китахама или Китаваки) десять знаменитых купеческих фамилий, известных как Дзюнин Рёгаэ, в том числе Коноикэ Дзэнэмон, Тэннодзия Тохэй, Хираноя Тохэй, соревновались в устройстве и роскошных резиденций, и богатых лавок. Каждое из десяти купеческих семейств, воспользовавшись нуждами быстро развивающегося денежного обмена, как в провинциальных городах, так и в самом Осака — в Китахама, Имабаси, Кораибаси — открыло еще и меняльные конторы, приносившие им немалые барыши. Их появление связано с тем, что в течение всего периода Эдо (с начала XVII до середины XIX в.) в ходу были и золотые и серебряные монеты.

Выпуск большой золотой монеты (обан) был установлен Хидэёси Тоётоми в 1588 г. Сразу после битвы при Сэкигахара (1600), ознаменовавшей приход к власти Токугава Иэясу, Токугава отдал приказ о чеканке золотой монеты. На следующий год Токугава объявил о введении и серебряного стандарта. Монетный двор Эдо пустил в обращение обан, кобан (большая и мелкая золотые монеты) и тёгин (серебряная монета).

Осакская монетная система базировалась на серебряном стандарте. Серебряные пластинки, сначала известные как тёгин и мамэйтагин, официально были признаны монетами и стали называться итибугин и нибёгин. Чтобы их обменять, требовалось множество обменных пунктов, так как осакский стандарт имел распространение по всему Центральному району до Эдо.

Семейства купцов быстро обогащались, в их руках концентрировались богатства, несмотря на законодательную борьбу бакуфу с «роскошью», формальные запреты для всех горожан носить шелковые одежды, покупать золотые и серебряные изделия, строить просторные дома. Ограничения касались не только одежды, но и причесок, ежедневного и праздничного стола.

По мнению известного государственного деятеля — регента при несовершеннолетнем сёгуне Иэнари (1786–1793) Мацудайра Саданобу, на протяжении примерно восьмидесяти лет (XVIII в.) тяга к роскоши являла все новые и новые феномены. Накидка хаори из шелка с набивным рисунком была тогда настолько уникальна, что в столичном районе Суда ее имел только один человек, и он, чтобы не оскорблять этим соседей, надевал хаори лишь тогда, когда отправлялся в другой район города. Через сорок лет хаори такого типа — явление обычное, так же как гэта и дзори, отделанные вельветом, их носят все столичные девушки и женщины. Теперь никто на них даже внимания не обращает. Для того чтобы пресечь эту «тягу к экстравагантности», сёгунат в период Сётоку (1711–1716) запретил продажу одежды, материал на которую дороже шестисот момме^[35] серебра за кусок длиной около двадцати двух метров, украшать одежду вышивкой, ткачество новых по характеру и декоративности материалов, разработку новых шаблонов для ручной накатки на ткани и т. д.

В период Кёхо (1716–1735) правительство опубликовало несколько приказов об излишествах ежедневного и праздничного стола. Пресекалась деятельность компаний, поставлявших по очень высоким ценам на городской рынок зелень и овощи зимой. Правительство установило употребление их только в сезоны, начало и конец которых устанавливались специальными приказами городских властей.

Пресекалась и «роскошь» в строительстве и оформлении жилищ. В 1715 г. по указу сёгуната даже самым богатым представителям торгового сословия строго запрещалось поселяться в кварталах самурайства. Естественно, предосудительным считалось сооружение богатых домов в ремесленно-купеческих районах.

Однако, прибегая часто к займам и ссудам у крупных торговых домов, правительственные чиновники весьма снисходительно относились к явным расхождениям между законом и реальной жизнью. Иногда все же законодательные рестрикции вступали в силу, хотя и не слишком часто, но если уж это случалось, документы о борьбе с «роскошью», о конфискации имущества демонстрировали баснословный уровень обогащения, неслыханную концентрацию богатств в руках глав купеческих фамилий. Так, перечень конфискованных сёгунскими чиновниками предметов роскоши у осакского торгового дома Ёдоя Сабуроэмона свидетельствует об удивительном по темпам и объему процессе накопления богатства всего лишь одной торговой семьей.

Список включал сотни разнообразных предметов, среди них пятьдесят пар золотых ширм, три игрушечных корабля из драгоценных металлов и камней, десять тысяч пятьдесят кин^[36] золота, двести семьдесят девять больших драгоценных камней и бесчисленное количество маленьких, два ящика с золотыми пластинами, три тысячи больших золотых монет, сто двадцать тысяч рё кобанов, восемьдесят тысяч кван серебра, семьдесят пять тысяч кван медных монет, сто пятьдесят кораблей, семьсот тридцать складов, семнадцать складов для драгоценностей, восемьдесят амбаров (зернохранилищ), восемьдесят складов для бобовых, двадцать восемь домов в Осака и шестьдесят четыре дома в других местах, тридцать два коку риса и сто пятьдесят тёбу^[37] древесины кипариса.

Естественно, концентрация богатств в руках какэя, оптовых торговцев, торговых домов и купеческих гильдий (кабунакама) шла за счет беспощадной эксплуатации и ограбления как городского плебса, так и крестьянства в феодальных княжествах, нередко почти полностью отданных даймё на откуп изворотливым купцам.

Документальные свидетельства средневекового Осака обнаруживают картину непрерывной борьбы в городах, выступлений городских низов против угнетения самураями и крупным торговым капиталом. Шла борьба и внутри самого сословия торговцев. Наличие разнообразных торговых монополий и огромных привилегий для крупных купеческих объединений было спецификой феодальной экономики Японии. Мелкие торговцы испытывали постоянное давление и всевозможные притеснения со стороны богатых купеческих гильдий, находившихся под специальной защитой сёгуната.

Вызревали новые социальные силы и в провинции, подрывавшие принцип итидзё («один клан — один замок»), установленный бакуфу и предполагавший для закрепления власти даймё сосредоточение экономической активности — развитие ремесла и торговли только в дзёкамати, призамковом городе. Торговля в деревнях и маленьких городах (рынки там действовали один раз в неделю, два раза в десять дней и т. д.), расцвет ремесел в провинции становились все более распространенным явлением. Чем отчетливее проглядывала деятельность этих новых социально активных слоев населения, тем значительнее оказывалась глубина социальных конфликтов в средневековом японском обществе.

Документы феодального Осака свидетельствуют о том, что вторая половина токугавского правления была отмечена многочисленными выступлениями городской бедноты — комаэ но моно. Только крупнейших восстаний населения Санго, беднейшего района Осака, было пять: в 1783, 1787, 1837, 1838 и 1866 гг. В то же время городские восстания проходили на фоне напряженной внутриполитической обстановки. Ослабление сёгунской власти, представленной в последний период правления токугавской династии равнодушными, безвольными фигурами, сопровождалось огромным недовольством среди всех слоев самурайства и зарождением в недрах токугавской системы широкого антисёгунского движения.

Общая кризисная ситуация углублялась неутихающим крестьянским движением, обширными антифеодальными выступлениями как в центральных провинциях, так и в отдаленных районах Кюсю и Северного Хонсю. Неурожай 1832 г., порочная практика взимания налогов за несколько лет вперед усилили голод, и без того терзавший японскую деревню. Регламентации, запрещавшие крестьянину употреблять в обычные дни рис как «роскошь», теперь не могли вступить в силу, поскольку рис стал действительно недосягаемой роскошью для крестьянского стола, точно так же как и грубая пища — отруби, муги, редька, бобы, которых тоже не хватало из-за следующих один за другим неурожайных годов.

Начался голод. Вспыхнули эпидемии, захлестнувшие огромную часть страны. Сёгунские чиновники бездействовали, а правительство практически никакой помощи голодающим и охваченным болезнями провинциям не оказывало, да и о какой помощи можно было говорить в условиях кризиса всей системы токугавского правления. В провинциях Мусаси, Мино, Кодзукэ, Кан и Симоцукэ прошла новая волна крестьянских восстаний.

Пользуясь тем, что обычное поступление риса на городские рынки, в том числе и на главный рынок страны — Осакский, резко сократилось, купеческие гильдии какэя взвинтили цены. Нехватка и баснословная стоимость риса вызвали возмущение как среди городского населения, так и среди мелкого самурайства. Рисовое жалованье последних было невелико, и им часто приходилось прибегать к услугам рынка.

В 1837 г. произошло мощное антиправительственное восстание городского населения Осака под предводительством Осио Хэйхатиро. Среди восставших горожан в одних рядах с комаэ но моно сражались самураи. Как беднейшие слои самурайства в княжествах, так и вассалы сёгуна испытывали большие экономические трудности. Феодалы-князья постоянно снижали установленное ими ранее жалованье, а сёгунский «рисовый паек» не удовлетворял даже минимальных запросов самурайства как представителей господствующего класса. Поэтому богатые купцы, ростовщики, к услугам которых нередко обращались самураи, были для них такими же врагами, как и для беднейших слоев населения города. Это ярко проявлялось благодаря существованию в самурайстве разных прослоек.

Еще ближе к городским низам по социальному положению и уровню жизни стояли самураи-ронины («люди-волна», самураи без хозяина). Они порывали со своим сословием, покидали княжества и устремлялись, как правило, в города, чтобы заняться там презренной с точки зрения самурайской морали деятельностью — ремеслами, торговлей, свободными профессиями.

Из истории Японии известно, что и ранее в городских и крестьянских восстаниях самурайство принимало широкое участие, и это повышало уровень военных операций восставших. Так, в крестьянском восстании 1637 г. в Симабара (юг Кюсю) участвовало огромное число самураев. Они возглавили движение, охватившее значительную часть острова. Самураи мужественно сражались вместе с крестьянами, выдержали многомесячную осаду в замке Хара и разделили с ними трагическую участь — их распяли на крестах. Во главе Осакского восстания 1837 г. также стоял самурай Осио Хэйхатиро, он был начальником городской стражи. В его обязанность входило контролировать привоз товаров на рынки Осака и обеспечивать порядок на улицах и рынках.

Хотя существовали официальные законодательные установления, запрещающие спекуляцию рисом, реального регулирования цен в действительности не происходило. Многие из феодалов были заинтересованы в высоких рыночных ценах. Сёгунское правительство, пользовавшееся постоянной помощью купцов-оптовиков как в осуществлении операций по продаже рисового запаса с собственно сёгунских земель, так и в получении льготного кредита от богатейших торговых домов, также меньше всего заботилось о снижении цен.

Пришла холодная зима 1837/38 г. и умножила страдания бедных слоев населения города. По утрам стража подбирала на улице трупы. Сотни обессиленных от голода людей умирали по дороге на рынки, куда они брели в надежде в обмен на что-нибудь получить горсточку риса. Подобные трагические картины имели место в Осака несколько десятилетий назад. Тогда измученный страданиями бедный люд, поддержанный самураями-ронинами и населением близлежащих деревень, бросился к складам рисоторговцев и поджигал дома богачей. Таких ути-коваси, городских восстаний, мелких конфликтов и настоящих выступлений с большим числом участников в Осака в последние десятилетия XVII — начале XVIII в. было много. Иногда ути-коваси именовались «рисовыми бунтами», поскольку их участники громили склады, где хранились запасы риса и других продуктов питания, отнятых у крестьян в откупных районах, скупленных купцами в провинции по умеренным и большей частью низким ценам.

Буржуазная японская историография нередко склонна преувеличивать значение «рисовой политики» токугавского правительства, его законодательных и административных мероприятий, предполагавших выравнивание цен. События осени и зимы 1837–1838 гг. подтверждают, что сёгунские власти даже в условиях кризисной ситуации в городе, жесточайших страданий масс продолжали оказывать покровительство богатейшим торговым домам, гильдиям, оптовым торговцам рисом.

Осио Хэйхатиро как представитель официальной власти в городе обратился к сёгунскому наместнику с требованием принять немедленные меры к пресечению спекуляции.

Однако представитель центрального правительства на требование Осио Хэйхатиро ответил отказом, сославшись на отсутствие конкретных указаний со стороны бакуфу, хотя на самом деле существовали законодательные установления по регулированию рисовых цен.

Тогда Осио Хэйхатиро и его единомышленники-самураи решили действовать. Демонстративно Осио принялся продавать свою огромную библиотеку, которую начали собирать еще его предки. В нее входили ценнейшие древние и средневековые рукописи, китайские конфуцианские трактаты, богатое собрание художественных произведений, альбомы, гравюры и даже техническая литература на западных языках (ее в Японию привозили голландцы). На вырученные деньги Осио купил рис и роздал голодающей городской бедноте.

Однако помощь нуждающимся была не главной и не единственной целью решительного, оппозиционно настроенного самурая. Объединив вокруг себя большую группу единомышленников, значительную часть которых также составляли представители низших слоев самурайства, он начал готовиться к восстанию.

В начале февраля 1838 г. Осио распространил в Осака и близлежащих провинциях воззвание к народу. В нем резко осуждались феодальные порядки, критиковался феодальный режим и говорилось о сочувствии крестьянству, попавшему в тяжелое положение. В деревнях воззвание получило широкий отклик. Вскоре в Осака потянулись повстанцы. Отряды заговорщиков, состоявшие в основном из самураев, представителей беднейших слоев горожан, пополнялись многочисленным людом из провинций.

Осио и его единомышленники разработали подробный план восстания. Предполагалось, что выступление в Осака — лишь начальный этап движения, которое должно охватить обширную территорию и дойти до столицы. Были созданы тайные склады оружия, его собирались выдавать участникам перед началом выступления. Но вся тщательно разработанная и обширная программа действий оказалась неожиданно сорванной из-за предательства — сроки восстания и его руководители стали известны сёгунату, успевшему подтянуть к городу воинские части.

Однако сразу навести порядок в городе представителям бакуфу не удалось. Осио и его единомышленники все-таки подняли восстание. Они организовали ряд серьезных поджогов в богатых северных кварталах. Больше всего сгорело домов и лавок, принадлежавших оптовикам-рисоторговцам. Толпы народа бросились к рисовым складам и складам курамоно. Разгромив их, люди стали делить рис, муги, растительное масло и другие продукты, а затем складские помещения тут же предали огню. Пожары бушевали в Китахама, Додзима. Первые языки пламени взвились над богатейшими купеческими домами, представителями двух крупнейших торговых фирм — Мицуи и Коноикэ. В горы пепла превратились огромные лавки тканей Этигоя, принадлежащиедому Мицуи. Уже в тот период эти два торговых дома занимались деятельностью в необычных для феодальной Японии сочетании и масштабах: созданием промышленных мануфактур и банковской практикой.

Другой торговой фирмой, также ставшей объектом нападения восставших, оказалась «Сумитомо», известная тем, что ранее других торговых домов и в отличие от них основной акцент своей деятельности перенесла на организацию промышленных предприятий — начала заниматься горнорудными разработками на Сикоку, выплавкой меди, приносившими огромные прибыли. Известно, что финансовая база торговых домов, сложившаяся в средневековье, стала основой их дальнейшего развития и превращения в мощные монополистические концерны современной Японии.

Восстание, несмотря на гибель в первой же схватке с сёгунскими войсками его руководителей, было длительным. Оно имело широкий отклик в провинциях и парализовало экономическую жизнь огромного Центрального района. Вслед за этим восстанием по всей Японии прокатилась волна выступлений и бунтов против все возрастающего влияния торгово-ростовщического капитала, что привело даже к восстановлению реформ Мацудайра Саданобу, который прибег к одной из самых крайних мер феодального правительства — провел аннулирование долговых обязательств самурайства торгово-ростовщическим домам. Тогда правительство освободило хатамото (самураев сёгуната) от уплаты налогов, превышающих шестилетнюю давность, и установило для ссудных контор торговых домов значительное снижение обязательного процента уплаты по всем остальным долгам.

Через некоторое время реформы Мацудайра были отменены, так как эти меры лишь временно улучшили положение самурайства и вызвали огромное недовольство торгово-ростовщических кругов. Правительство, опасаясь объединения низшего самурайства с крестьянством, предприняло даже такую меру, как отмена целого ряда давних привилегий оптовым торговцам и запрещение деятельности кабунакама. Конечно, это мероприятие, как, впрочем, и все предшествующие и последующие реформы подобного характера (реформы годов Кёхо [1716–1735], Кансэй [1789–1801] и, наконец, Тэмпо [1830–1843]), не имело реальной экономической базы. Остановить процесс разложения, упадка самурайского сословия было невозможно, торговый же капитал укреплялся с каждым днем.

Через несколько лет после законодательной отмены купеческих привилегий обнаружилось, что продолжение подобной политики грозит бакуфу полным финансовым банкротством. Все разнообразие мер прежней протекционистской политики по отношению к торговому капиталу было восстановлено в полном объеме.

Осака на пороге нового и новейшего времени

Вторая половина XIX в. стала для всей Японии периодом бурных политических событий. Последние десятилетия правления дома Токугава проходили в условиях все ширившихся крестьянских восстаний и глубоких антисёгунских настроений в среде крупного феодального дворянства. Насильственное открытие страны в 1853–1854 гг. стало дополнительным стимулом к обострению общей ситуации в стране, к открытым антисёгунским выступлениям. В этих условиях Осака — личное владение сёгуна, резиденция множества сёгунских чиновников — подвергся длительным и опустошительным осаде и разгрому.

Неделями чадящим пламенем горели разграбленные кварталы южной части города, почти начисто сгорел обширный парк Тэннодзи. Огонь уничтожил в парке значительную часть храмовых построек. Не меньший урон понесла и северная часть — Дотомбори: целые кварталы складских помещений, еще недавно представлявшие сокровищницу этого богатого города, превратились в поля смрадных пожарищ.

Дольше всего держались крепостные укрепления Осакского замка. Лишенный двух основных линий обороны, замок тем не менее в течение немалого времени выдерживал и осаду, и все ужесточавшиеся атаки войск антисёгунской коалиции. Когда наконец сопротивление было сломлено — знаменитая опора средневекового Осака, когда-то неприступная фортификационная твердыня представляла печальное зрелище, — была сожжена и вырублена большая часть примыкавшего к замку зеленого массива. Из всей системы укреплений осталась лишь одна центральная башня Тэнсюкаку — ее мощный, многометровой высоты каменный цоколь, так же как и прочную кладку остова, наступавшим просто не удалось взорвать. Все деревянные поэтажные перекрытия Тэнсюкаку, а также комплекс жилых павильонов, сохранившихся или восстановленных после двух штурмов токугавских войск в начале XVII в., старая архитектура, декорированная дорогим привозным деревом, интерьеры, наполненные предметами, служившими украшением быта семейства Хидэёси и Токугава, стали добычей грабежа и огненного смерча.

В течение длительного времени разрушенная крепость являла собой картину полного запустения. Лишь в 1931 г. Осакский замок был вновь восстановлен. На пожертвования жителей Осака и других городов Японии была осуществлена обширная, скрупулезная реставрация. Над серым, во многих местах замшелым цоколем поднялись оштукатуренные стены сложного по своей конфигурации пятиярусного железобетонного сооружения. В этой массивной, но в то же время удивительно легкой башне ритмическое чередование ярусов крыш, треугольных фронтонов, четырехугольных объемов этажей, постепенно уменьшающихся кверху, гармонически дополняется изобилием цвета. Белоснежные стены, украшенные четким и разнообразным рисунком окон — небольших квадратных амбразур, заштрихованных деревянными решетками больших и малых прямоугольных проемов, — голубые черепичные скаты крыш, декоративно изогнутые, приподнятые на концах, золотые решетки фронтонов, масса золотых и бронзовых украшений — все рождает торжественно-нарядный облик этого сооружения, одного из самых колоритных в городе.

Сейчас в замке (внутренний объем его разделен на семь этажей) создан небольшой Музей истории Осака. В его отделах экспонируются документы и предметы, связанные со строительством города, крепостного укрепления, с восстановительными работами, проводимыми после очередных осад и пожаров, с жизнью феодальных династий Хидэёси и Токугава. На самом верхнем ярусе — смотровая площадка. Отсюда открывается вид не только на весь город, но и на бухту и на уходящие вдаль просторы Сэто Найкай.

Любят жители Осака и призамковый тенистый парк, восстановленный и даже значительно расширенный за счет уничтоженных во время неоднократных осад фортификационных укреплений. Здесь аллеи с шарообразными подстриженными кустами, лужайки и газоны сменяются густым массивом хвойных деревьев с темными четкими стволами криптомерий. И как когда-то в средневековье, ранней весной на холмы и берег ЁДО, огибающей белую громаду башни, приходят тысячи людей. Замок снова обрел былую славу одного из лучших мест любования цветущей сакурой.

События 1867–1868 гг. привели к крушению господствовавшего в стране в течение двух с половиной веков режима военно-феодального дворянства и восстановлению императорской власти. Япония вступила на путь капиталистического развития. Реформы, осуществленные пришедшим к власти буржуазно-феодальным правительством, предполагали уничтожение тех феодальных пут, которые сковывали развитие новых производительных сил. Среди многих правительственных мероприятий того периода была отмена системы феодальных кланов и создание новых административных единиц — префектур. В 1868 г. была создана Осакская префектура, представляющая самую срединную часть большого района (современный Кинки, или Кансай), похожего на карте на широкий пояс, перехватывающий центральную часть основного японского острова Хонсю. Эта территория, издавна известная своими торговыми центрами, теперь стала и зоной активного развития промышленности.

Новые промышленные предприятия притягивали население из соседних мелких городков. Разоренные крестьянские семьи спешили в Осака, чтобы начать там новую жизнь. Население префектуры стремительно росло, увеличиваясь примерно вдвое за каждые последующие тридцать лет. В период создания Осакской префектуры в 1868 г. в ней проживало менее миллиона человек, в 1905 г. — уже более двух миллионов, а еще через тридцать лет статистика зафиксировала возрастание до четырех миллионов трехсот тысяч человек. Быстро росло и население самого Осака. К 1920 г. оно насчитывало один миллион триста тысяч, в 1930 г. составило два миллиона четыреста пятьдесят три тысячи, а в 1940 г. — три миллиона двести пятьдесят две тысячи человек.

В то же время город, несмотря на рост населения и разительные изменения в общей физической структуре, во многом сохранял свою феодальную специфику. Фактически до послевоенного периода вся огромная торгово-ремесленная часть Осака с ее блоками-кварталами из двухэтажных деревянных домов представляла собой старый, традиционный мир феодального города с его давними обычаями, веками существовавшим порядком жизни. По-прежнему здесь действовала соседская община тёнай кай — организация взаимопомощи и моральной поддержки жителей. В то же время она оказывала постоянную легальную помощь местным властям, контролируя каждого члена своего сообщества. В конечном счете это был надзор над всем городским населением. В середине 30-х годов в Осака наблюдались проявления внутрисемейных и соседских связей большой феодальной семьи иэ, разнообразных чисто феодальных институтов, предполагавших соблюдение жестко регламентированных норм жизни. Одним из ярких проявлений этого является существование институтов Горёхан и Оэхан, ярко отражающих дух средневекового торгового центра, «душу Сэмба», как пишет Ямасаки Тоёко, и всего Осака — дайдокоро.

В переводе с японского Горёхан значит «территория», «комната, в которой живет невестка». Разница между Горёхан и Оэхан заключается в том, что в первом случае молодая хозяйка живет в семье вместе со свекровью, во втором — старшее поколение по тем или иным причинам в доме отсутствует. Однако и в том и в другом случае институт Горёхан и Оэхан свидетельствовал о специфическом положении японской женщины в семье, где она занимала значительное и ответственное положение, — руководила всеми хозяйственными делами по дому, полностью отвечала за дом и выступала как полновластная его хозяйка. Это включало не только чисто бытовую сферу — заботы о питании семьи, поддержание дома и участка, включая ремонт и строительство жилых и подсобных помещений, установление обязанностей членов семейства и распорядка дня, но и, что гораздо важнее, предполагало полную экономическую самостоятельность в решении всех многочисленных и разнообразных вопросов жизненной практики обширного, как правило, семейства.

Такая ситуация не противоречила общему бесправному положению женщины в Японии, а была отражением исторической специфики этой страны и своеобразным пережитком в XX в. давнего законодательно обусловленного в средневековье главенствующего ее места в семье. В феодальных междоусобицах XIV–XV вв. в семьях феодалов и крестьян, если их главы покидали дом на длительное время или умирали, вся забота о семье ложилась на плечи женщины. Сама жизнь в подобных случаях передавала «бразды правления» в ее руки, и сёгунские указы того периода, официально подтверждающие эти права и обязанности, были фактически фиксацией уже сложившейся практики. При этом власть и авторитет такой женщины, стоящей во главе феодального княжества, были настолько велики и неоспоримы, что она могла в отдельных случаях не подчиняться даже требованиям сёгуна, если считала их противоречащими интересам семьи.

В купеческих семьях, в больших торговых домах подобная ситуация в чистом виде встречалась гораздо реже. Однако отражение ее, обусловленное сословным, экономическим существованием торговых кругов, нашло место в разделении сферы жизненных функций между супругами: дела, связанные с торговлей, вел муж, не менее обширная сфера дома принадлежала жене. Сэмба 30-х годов давала яркую иллюстрацию строго регламентированного сосуществования двух миров. По свидетельству Ямасаки Тоёко, торговый дом, где лавку от жилья отделяло всего несколько шагов, в действительности был местом, где проходила строжайше соблюдаемая граница. Ни одно из лиц, возглавляющих соседние «державы», не имело права вмешиваться в дела другого.

Однако при этом сфера, которую возглавляла женщина, выявляла явную тенденцию к расширению. В довоенном Осака представительница торгового мира Сэмба Горёхан более строго, чем за питанием, домом и прилегающей к нему территорией, обязана была следить за одеждой мужского и женского состава семьи, занимающегося различными делами, связанными с торговлей и обслуживанием дома. Это распространялось не только на самый верхний слой торгового дома, но и на приказчиков, учеников, слуг и служанок и даже на мальчика на побегушках.

Существовали строгие регламентации как на покрой платья, так и на качество материала и его фирменную принадлежность. Ученик в лавке и мальчик-рассыльный носили одежду фабрики Ацути со специальной цветной полосой. Материал фабрики Итоири Симануки использовался для шитья формы только низших представителей торгового дома, в том числе учеников, помогавших у прилавка. Хлопок фабрики Кавати шел на особого покроя униформу приказчиков, продавцов торговых складов и лавок. Только продавец в фирменном магазине мог позволить себе носить официальный костюм хаори. Существовал определенный перечень фирм, поставляющих шелк и хлопковые ткани, в которые одевали горничных, женщин, занимающихся черной работой, дворников, садовников и прочих лиц, стоящих на самых нижних ступеньках социальной иерархии торгового дома.

Горёхан обязана была не только знать ассортимент фирменных товаров, идущих на одежду нередко значительного количества членов семьи и работающих на нее, но и предусматривать заранее исключение всевозможных нарушений. Если же такое случалось — например, ученик являлся на рабочее место в хлопковом костюме фирмы, которая обычно поставляет материал для одежды тэдай (подручного продавца) или банто (продавца), то это влекло за собой самые серьезные последствия. Торговая фирма становилась объектом всеобщего обсуждения и осуждения, что, как правило, вело, несмотря на немедленное увольнение провинившегося, к подрыву репутации и, следовательно, урону в коммерческих делах.

Поэтому деятельность Горёхан не исчерпывалась причастностью к сугубо домашним делам — фактически женщина торгового мира Сэмба в немалой степени делила с мужем ответственность и за дела фирмы.

Своеобразный мир Осака — дайдокоро с его многовековыми традициями кварталов Сэмба дожил до предвоенного периода. В послевоенной Японии широкое строительство в центральном районе города «затопило» огромными многоэтажными сооружениями прежнюю Сэмба. Даже границы старой Сэмба, очерченной руслом Хорикава, исчезли — реку осушили, засыпали и на созданной таким путем территории возвели новый коммерческий центр с высотными универмагами. Вместо длинных торговых рядов — на узких улицах деревянной Сэмба — теперь расположились многоэтажные гиганты, вместо колоритной, декоративной пестроты норэнов — холодное сияние стекла и стали, гладкая поверхность стен.

Нелегкими путями шло формирование и развитие японской национальной архитектуры. Это нетрудно проследить на истории архитектуры Осака. Обратимся к середине XIX в… В то время на японские острова буквально обрушился поток буржуазной культуры Запада и отозвался в японской архитектуре длительным периодом подражания иноземным образцам. Средневековый город с его феодальными резиденциями и замками, узкими улочками, заполненными двухэтажными деревянными домами, совмещающими жилье и ремесленное или торговое помещение, уже не соответствовал новым идеалам страны, вступившей на путь капиталистического развития.

Правящая феодально-буржуазная группировка торопилась наверстать упущенное, и крупные города, включая столицу и Осака, стали быстро обрастать промышленными предприятиями. В Осака были снесены кварталы деревянных домишек на окраинах и в районе порта. За короткое время в городе выросли целые массивы четырех-пятиэтажных фабричных зданий из красного кирпича. Текстильные, шелкомотальные, шелкоткацкие, прядильные, хлопкоочистительные и хлопкоткацкие фабрики, предприятия тяжелой промышленности сомкнулись в плотную шеренгу, окаймляющую край городской застройки, а затем двинулись в наступление дальше, к центру города, кольцом сжимая традиционную часть с торгово-увеселительными кварталами и деловым районом. Их становилось все больше и больше, недаром уже в первом десятилетии XX в. Осака с его многочисленными заводскими трубами стали называть «городом дыма». Над Осака нависли черные облака, пропитанные дымом и чадом. В 1931 г. был принят закон «О засорении дымом». Так благодаря Осака началась борьба с засорением воздуха.

Строительство фабрик и особняков для новой буржуазной знати, зданий фирм и обширных торговых помещений осуществлялось в те годы в основном архитекторами западных стран — англичанами, французами и немцами. Английским инженером Уотерсом была построена первая в Японии кирпичная фабрика, поставлявшая новый строительный материал для многоэтажных зданий и в столицу, и в Осака, и в Иокогаму, новый город — поставщик шелка за границу.

И кирпичные фабричные корпуса, так же как и особняки с мощными каменными стенами, бронзовыми колоннами, увенчанными пышными капителями, были явлением, по существу, чуждым, ранее несвойственным японскому городу. Здания с неподвижными громоздкими стенами и узкими проемами окон в корне отличались от деревянных традиционных построек с каркасной, легко пружинящей конструкцией, наиболее целесообразной при постоянных подземных толчках и влажности.

Архитектурная школа Японии вступила в длительную полосу поиска. Перед архитекторами стояла нелегкая задача — найти новый облик города, совместить, казалось бы, несовместимое — дерево и бетон, бумагу и стекло, привычку и тяготение к традиционным помещениям и признание новых требований — обширных общественных объемов, свойственных капиталистическому городу.

Старые провинциальные города, в том числе и главный историко-культурный центр всей Японии, бывшая столица Киото, долго сохраняли свой традиционный облик. Зато самые крупные города страны, такие, как Токио и Осака, быстро восприняли новое и претерпевали разительные перемены. Так, в северной части Осака, в Кита, сносились квартал за кварталом старые рисовые склады, а на их месте вырастал деловой центр города — офисы промышленных компаний, различные конторы, многоэтажные здания банков, представительные помещения коммерческих фирм. В конце XIX в. главная улица Токио оделась в кирпич и стала «кирпичной Гиндзой».

То же самое произошло и в Осака — магистраль Мидосудзи, соединяющая северную, деловую часть города с южной, торговым и увеселительным центром прежнего феодального города, первой откликнулась на поток новшеств. Пяти-шестиэтажные здания из кирпича и камня составляли теперь ее новую красу и гордость. Подобное строительство широко захватило и другие районы. Так, в Минами (южной части города) вырастали особняки новой знати, купцов, разбогатевших на государственных поставках и ростовщических операциях, промышленников, строивших многочисленные весьма прибыльные предприятия.

Особняки буржуазии поднимали над низкорослой японской улицей свои массивные белые стены, отягощенные резными фризами, барельефами, лепными медальонами и бронзовыми украшениями. От немощеных улиц, от пестрого, шумного традиционного окружения японского города каменными стенами был отгорожен совсем необычный для японца мир — европейские интерьеры с мраморными лестницами и статуями, с золоченой мебелью, зеркалами, каминами, пышным, торжественным декором. «Зеленое ожерелье» — английские парки, японские сады окружали особняки. Нередко на обширных территориях старых феодальных дворцов размещались сугубо европейские здания. Так в те годы поступило одно из богатейших семейств в Осака — Сумитомо, построив на своей старой, принадлежавшей им со времен средневековья территории в окружении огромного пейзажного сада богатый дворец в западном стиле.

Наряду со строительством промышленных предприятий, новых особняков в послемейдзийском Осака начинается формирование совершенно нового типа жилья — многоквартирного доходного дома. Квартиры западного типа были рассчитаны на верхние чиновничьи слои, богатейших представителей коммерческого мира Осака, могущих позволить себе «диковинку» — западный интерьер.

Домовладение — сдача квартиры внаем — стало выгодной статьей дохода. Сокращение общественных функций жилища привело к повышению общего уровня его комфортабельности. Отопление, канализация, электричество стали непременными атрибутами доходной квартиры. Ее пространство отражало процесс дифференциации и специализации. Разделенная на две части, такая квартира как бы объединяла два мира — западный и традиционный — в западном интерьере. Выделялась деловая и гостевая зоны (кабинет и гостиная с мебелью в западном стиле). Размеры комнат явно отражали традиционное отношение к пространству в доме, где объемы, выделявшиеся раздвижными перегородками, никогда не были значительными. Но если пустой, свободный от предметов японский интерьер даже при незначительной площади имеет цельность облика, то комнаты западного стиля поражали отсутствием единого ансамбля и были перегружены большим количеством разнородных предметов. Само же пространство кабинетов, особенно гостиных, распадалось на множество зон, где механически объединялись предметы, разнообразные, но явно чуждые для глаза и вкуса японца.

Диваны и буфеты, массивные кресла-качалки, пуфы, столы, столики, шкафы, этажерки группировались здесь в «уютные» уголки. Мягкая, стеганая обивка диванов и кресел, украшенные кистями и бахромой бархатные и шелковые шторы, драпирующие окна, люстры с бронзовыми завитками в стиле барокко создавали впечатление пышного, «богатого интерьера».

Японцы были знакомы с предметами и оформлением западного интерьера. Японская часть квартиры включала кухню с деревянным полом, японскую ванну фуро и комнату с покрытием татами. Интерьер квартиры доходного дома, несмотря на большую по сравнению с традиционным домом комфортабельность, отличался явной эклектичностью, отсутствием единства в его художественной системе.

Однако в общем массиве городской застройки даже в 20–30-е годы XX в. кварталы доходных домов в западном стиле занимали незначительную часть центрального района. Окраина по-прежнему застраивалась традиционными деревянными двухэтажными домами.

В центральной части города перед второй мировой войной шло кирпично-бетонное строительство массивных, в основном административных зданий. Одним из многих примеров, представляющих подобную практику, было здание, выстроенное архитектором Фумихико Маки в 1927 г.,- многоэтажная бетонная коробка с узкими, глубоко врезанными прямоугольниками окон, с тяжелым декоративным оформлением верхнего этажа. Сегодня это здание принадлежит Центральной телекомпании Осака. Для Осака тех лет стало обычным явлением, что наряду с активным строительством каменного делового центра и строений из кирпича и бетона на Мидосудзи в разных частях города поднимались отдельные многоэтажные здания, долгое время остававшиеся не связанными с примыкающим к ним окружением — деревянными домами.

Осака после второй мировой войны

Вторая мировая война на Тихом океане принесла огромные разрушения всей центральной части Японии. Поскольку это был район наибольшей концентрации промышленных массивов, он подвергся опустошительным бомбардировкам. Осака, на территории которого были сосредоточены тысячи промышленных предприятий, стал объектом регулярных налетов американской авиации.

Стремительные американские атаки самолетов Б-29 обрушивали на Осака смертоносный груз. Воздушные налеты начались 3 января 1945 г. После этого город двадцать восемь раз подвергался сокрушительным атакам. Наибольшее количество зажигательных бомб было сброшено в ночь с 13 на 14 марта 1945 г. Город пылал от северного края застройки до портовых сооружений бухты.

В последующих налетах, особенно с 1 по 6 июня, зажигательные бомбы перемежались с фугасами большой разрушительной силы. 14 августа в одном из последних налетов американская авиация, бомбившая Арсенал императорской армии, располагавшийся восточнее Осакского замка, сбрасывала бомбы весом в одну тонну. Большая часть многоэтажной каменной застройки была разрушена, а деревянные кварталы сгорели дотла. К концу войны более трети промышленного и жилого фонда Осака было уничтожено. Триста десять тысяч домов разрушено и сожжено. В развалинах лежали и небольшие города, расположенные неподалеку от Осака. От воздушных налетов американской авиации в Осака пострадал один миллион сто тридцать пять тысяч человек — среди них свыше десяти тысяч убитых и тридцать с половиной тысяч раненых.

В первые месяцы после капитуляции в Осака не работали ни транспорт, ни водопровод, ни канализация; не было ни газа, ни электричества. Тысячи жителей города остались без крова, одежды, еды. Люди ютились в лачугах, шалашах и хижинах, наскоро собранных из листов железа и фанеры.

Отсутствие нормального снабжения привело к возникновению «черных рынков», или, как их называли в Японии, «рынков голубого неба». Фактически неконтролируемые «толкучки» располагались на месте вчерашних пожарищ и захватили большие территории. Они возникли в Умэда, Абэно, Цурухаси и других районах города.

На «толкучках» неизвестно откуда вырастали горы белого, полированного риса, такого, каким он виделся в мечтах в течение всего военного времени полуголодному жителю Осака. Здесь можно было купить продукты — сахар, масло, сласти, приобрести одежду на все сезоны года, предметы первой необходимости и даже роскоши. Казалось, ассортимент товаров «рынков голубого неба» не знал границ! Правда, цены на эти товары были астрономическими. Спекулянты-перекупщики, получавшие нелегальный доступ к довоенным и военным запасам и распродававшие их на рынках, назначали цены по своему усмотрению. Прошло немало времени, прежде чем городские власти, выполняя распоряжения Союзного совета для Японии (СССР, США, Англия, Китай) и Штаба оккупационных войск по демилитаризации и демократизации послевоенной Японии, нормализовали обстановку в городе.

В конце сентября 1945 г. провели реорганизацию структуры Городского совета. Бюро по реконструкции и экспертная комиссия должны были выработать «Проект восстановительных работ» и следить за его осуществлением. Обе организации считали, что восстановительные работы надо начать с проектирования и строительства новой транспортной системы. Предполагалось, что решение транспортной проблемы поможет реконструкции всей городской территории, включая самые отдаленные районы.

Проектом предусматривалось, что транспортная сеть города не только будет обслуживать городские кварталы, но и поможет крупным магистралям выйти за пределы городской застройки для естественного, логического их продолжения в коммуникациях соседних районов. Кроме того, было запланировано строительство шестидесяти четырех новых дорог. При этом учитывалась сложившаяся уже в предвоенные годы ситуация, когда северная часть города в сравнении с восточной обнаружила наибольшую интенсивность связей с региональной территорией. Это вступало в противоречие со средневековой структурой города, где широкие дороги восточной части являлись фактически транспортными магистралями, осуществляющими связь между Восточной и Западной Японией. Теперь же стало очевидным, что на узких улицах судзи, идущих с севера на юг, значительно увеличились транспортные нагрузки. Поэтому появилась острая необходимость в строительстве двух широких и нескольких обычных магистралей, проходящих с севера на юг. В то же время и для западно-восточного направления сочли нужным построить новую магистраль, ширина проезжей части которой — около восьмидесяти метров. Она должна была пройти от Тикко до Фукаэ. Предвидя, что будет не только расширяться, расти загруженность, но и увеличиваться интенсивность работы транспортной сети, Городской совет внес в проект долгосрочного планирования строительство скоростных дорог — хайвеев. Прогнозировалось наложить на прямоугольную сетку улиц и магистралей (традиционное строение городских коммуникаций) радиальную систему хайвеев.

Также решено было завершить строительство кольцевой Национальной железной дороги, для чего потребовалось соединить две функционировавшие линии — Дзёто и Нисинари.

Планы реконструкции предполагали и обширные работы в Осакском порту: строительство новых сооружений вместо разрушенных бомбежками. Их планировали разместить на намывных территориях, в тех местах бухты, где разлив впадающих в нее рек значительно уменьшил глубину ежегодным наносом почвы. Проект, представленный Городским советом, был принят, и начались обширные работы по восстановлению, а фактически строительству нового Осака.

За первое послевоенное пятилетие осуществили значительную часть реконструкционных работ, но стихийное бедствие, обрушившееся на город осенью 1950 г., неожиданно внесло коррективы. Мощный тайфун «Джэйн» 3 сентября 1950 г., пронесясь по окрестностям Кобе и но бухте, обрушился на Осака.

Исполинский водяной смерч, крутя и вздымая на огромную высоту тысячи тонн воды, стремительно ворвался в бухту. Причалы и портовые сооружения были буквально растерзаны хищным натиском волн. Огромная приливная волна докатилась до рек, перехлестнула дамбы и, швыряя, словно щепки, вырванные с корнями деревья и бревна от разрушенных домов, вошла в город. Весь припортовый район Минато, районы Тайсё, Конохана, большая часть Нисиёдогава и Фукусима, а также значительная часть Нанива, Нисинари, Сумиёси и Ниси были полностью затоплены. Городу был нанесен страшный ущерб: тайфун затопил двадцать один процент городской территории, двести двенадцать человек пропали без вести, восемнадцать с половиной тысяч человек было ранено, пять тысяч жилых домов, не считая промышленных сооружений, полностью разрушены, семьсот домов унесено смерчем, сорок одна тысяча домов затоплена выше жилого уровня, двадцать семь тысяч — ниже жилого уровня.

Ёсида Минао, отдавая должное выгодному географическому положению Осака, его морским и речным путям, подчеркивал, что воды «японской Венеции» были всегда «обоюдоострым оружием». С одной стороны, они являлись источником богатства и расцвета города, с другой — на протяжении всей его истории становились причиной многочисленных потерь и трагедий. По его мнению, тайфун «Джэйн» не только оставил после себя серьезные повреждения, но и преподал городу незабываемый урок. Стало очевидным, что самой неотложной задачей является обширное, со значительными капиталовложениями строительство защитных сооружений от наводнения. На основе принятого в экстренном порядке проекта Городской совет объявил начало реконструкционных работ в бухте и на берегах городских каналов и рек.

За несколько лет вдоль всей кромки морского берега в западной части Осака соорудили мощные и высокие дамбы, оградившие городскую территорию от штормовых волн. Также увеличили высоту ограждений набережных рек и каналов. Общий объем запланированных работ к 1959 г. был завершен — протяженность береговых укреплений достигла ста двадцати четырех километров. Не меньшую озабоченность у городских властей вызывало состояние мостов. Осуществление (в последующее пятилетие) проекта поднятия уровня главных мостов в городе приблизило реализацию давней мечты жителей, сформулированной в лозунге «Сделать Осака городом без наводнений!».

Особое внимание уделяли восстановлению мелких и средних мостов, разрушенных войной и временем. Характеристика средневекового Осака как «города восьмиста восьми мостов» в противовес огромному Токио, «городу восьмисот восьми городов», осталась действенной и для послевоенных десятилетий. Однако отношение жителей к представителям этого «многосотенного сообщества», верно несущим свою службу, оставалось и остается далеко не однозначным. Многие мосты, по которым двигались пешеходы и транспорт, превратились в рабочие магистрали, соединившие берега рек, каналов, широкие бульварные проспекты. Это мосты-трудяги. На внешнем облике этих мостов сказалась прежде всего трудовая функция.

В то же время были и такие мосты, которые снискали особое внимание и любовь жителей Осака.

К ним относились Ёцубаси, Синсайбаси, Кораибаси и Кёбаси. У этих мостов давняя история. Их неоднократно изображали на цветных гравюрах. Например, Кёбаси (район Хокусэцу) был самым большим мостом не только в Осака, но и в окрестных городах. Гравюры периода Эдо изображают мощную дугу Кёбаси, соединяющую берега широкой реки Окава. Взгляд приковывают сложная сеть деревянных опор, переплетенная густым кружевом деревянных распорок и поддержек, волнорезы, защищающие основы моста, широкое его полотно, покрытое толстым деревянным настилом. Художники демонстрировали не только техническую безупречность сооружения, но и его несомненную красоту и индивидуальность. С Кёбаси, высоко поднятого над водами и берегами Окава, открывается прекрасный вид на реку со множеством судов и лодок, а также на обширную городскую территорию Хаккэня (современный район Теммабаси) и Сонэдзаки с вершиной горы Рокко на горизонте.

Хотя мост Ёцубаси не отличался размерами, однако славился красотой и изяществом, свойственными сооружениям подобного камерного типа. Высокие, стройные, со значительным интервалом опоры легко поднимали его чуть изогнутый пролет, соединяющий плотно застроенные городскими кварталами берега.

На цветных гравюрах Хиросигэ «Сто знаменитых мест Нанива» и собрании гравюр «Знаменитые места Нанива» других художников изображены реки, каналы, мосты, улицы, всевозможные лавки и рынки Осака. На одной из них запечатлен мост Ёцубаси, поэтически овеянный печалью. В моросящей мгле осеннего дня тонкой ниточкой перекинулся Ёцубаси между двумя берегами. Не только удивительно поэтичным, но и исполненным философского смысла выглядит изображение этих двух отдаленных друг от друга берегов — двух океанов человеческих жизней, отброшенных, разделенных пространством реки и соединенных пролетом моста, словно трепетно-живым, натянутым нервом.

Два же других знаменитых средневековых сооружения были перестроены в последние десятилетия XIX в., нередко с известной долей иронии называвшиеся в Японии «эрой цивилизации и электрического освещения». Мост Кораибаси, реконструированный в 1870 г., был одним из ярких свидетельств этого периода. Железные фермы его и верхняя часть опор, окрашенные в густой зеленый цвет, были декорированы ажурными металлическими украшениями того же цвета. Через равные интервалы над витым ограждением моста поднимались высокие зеленые шесты с ярко горящими электрическими фонарями. Их матовый белый цвет и изысканная форма в виде цветка прекрасно сочетались с оформлением ограждения — белыми цветочными розетками, вплетенными в густое зеленое кружево железных решеток.

Мост действительно имел необычный, очень нарядный и в то же время не противоречащий традиционному облику города вид. Именно вследствие найденной строителями меры гармонии с окружающими городскими кварталами мост, как это видно на одной из гравюр XIX в., был закономерным компонентом городской жизни. Свидетельство этому — запечатленное художником торжественное движение по мосту экипажа знатного самурая. Пышность и яркость одежд многочисленной свиты, гарцующие черные кони, трепет бело-красных флагов, красно-голубые тона большого открытого экипажа передают атмосферу праздничной приподнятости. Недаром и Кораибаси и Синсайбаси стали местами вечернего и праздничного гулянья горожан.

Синсайбаси, перекинувший через голубые воды Нагахори полукруглые арки железных ферм, был перестроен в 1873 г., немного позднее, чем Кораибаси. В том же собрании гравюр Хиросигэ «Сто знаменитых мест Нанива» есть изображение Синсайбаси. Выдержанная в сине-голубых тонах картина колоритно представляет городскую территорию вдоль Нагахори: лавки и конторы, единым массивом выстроенные у воды, пестрый водоворот горожан у торговых рядов и высокие экипажи возле ажурных арок на длинном мосту.

Конечно, со времен Хиросигэ эти сооружения не могли дойти до наших дней неизменными, и в послевоенном Осака мост Кораибаси сохранил лишь свое название, овеянное очарованием поэтического образа, донесенного потомкам гравюрами великого художника. Синсайбаси был перестроен еще в довоенный период и в отличие от множества мостов Осака приобрел прозвище «Очковый мост», или «Мост-очки», что связано с его необычной формой. Высокие белокаменные арки моста с круглыми, тонко очерченными проемами действительно напоминали огромную оправу очков, укрепленную между берегами и отражающуюся в зеркальных речных водах. Во время бомбежек мост был разрушен. Теперь, восстанавливая мост, строители не только полностью его сохранили, но и подняли его с учетом максимального паводкового уровня воды. В результате мощное сооружение словно уменьшило свой вес и приобрело необычайную легкость и графичность.

В 1970 г. огромная «семья» реконструированных и выстроенных заново мостов Осака пополнилась сооружением, соединившим берега Син ЁДО в одном из наиболее широких мест течения, у самого устья, где раньше транспортное сообщение осуществлялось при помощи паромов, курсирующих в дельте. Построенный в 1970 г. красивый новый мост Тоясато отличается лаконичными формами, эстетикой мощного технического сооружения с четким геометризмом высоких трапециевидных опор, стремительностью летящих над водою многополосных пролетов. Если от устья Син Ёдо смотреть вверх по течению, река кажется перепоясанной мостами, и, поскольку воды ее текут с возвышенности к бухте, силуэты белых мостов над синей водой не накладываются, не заслоняют друг друга, а идут один за другим, такие различные по силуэту и облику. Они уходят все дальше и выше и у линии горизонта сливаются с небом.

Реконструкция городской территории потребовала максимально удобного и достаточно комфортабельного транспортного соединения частей и районов города. Первостепенным стало сооружение новых мостов — общее число их достигло в 70-х годах свыше тысячи пятисот, едва ли не превысив почти вдвое цифру, известную со средневековья, — «Осака — город восьмисот восьми мостов».

Как правило, это были грандиозные современные сооружения с характерной геометрической красотой четких силуэтов, со сложной серебристой паутиной огромных пролетов, плавно взлетающих над водой. Так выглядит мост Минато Охаси, ажурное плетение которого перекрыло значительное пространство Осакской бухты. Не менее интересен и Дзюсо Хаси, держащий по техническим характеристикам и общему облику пальму первенства среди многих мостов, перешагнувших течение Ёдо. Пять двойных арок, переплетенных стальными тросами и слитых в прозрачный кружевной коридор над полотном моста, рождают колоритное сооружение с неповторимым обликом.

Многие из мостов вследствие каких-либо характерных черт получили среди горожан дополнительные названия, ставшие более ходовыми, чем собственное название. Например, Сакура но мия хаси вблизи Монетного двора из-за светлой, серебристой окраски ферм получил название «Серебряного моста». И хотя, казалось бы, его конструктивный рисунок, оригинальное сочленение высокой арки из двух симметричных половин должны были привлекать основное внимание, однако решающим в восприятии сооружения явился цвет, не только объединивший и подчеркнувший оригинальность формы, но и проявивший себя как самостоятельное средство художественной выразительности.

Восстанавливая множество старых мостов, реставраторы в новых каменных и железобетонных сооружениях пытались сохранить непритязательную форму, простые силуэты старых деревянных мостов. Каждый из этих малых мостов был выделен какими-нибудь только ему свойственными, характерными чертами: мост Наканосима с его недлинным, чуть изогнутым над водой пролетом привлекал внимание своей камерностью, неожиданностью пешеходной тропинки, вдруг возникавшей в гуще современного даунтауна, в «толчее» зданий и неистовом грохоте транспорта. Его причастность к структуре традиционного сада, свойственного парку, подчеркивалась другими мостами — шумными транспортными магистралями, протянувшимися к этому Центральному островку (так переводится Наканосима), а также стремительной лентой хайвея, шагающего прямо по воде рядом с этим островом, по другой стороне реки.

^{Осака — город рек и каналов}

Старинный мост Нанива в его новой «редакции» охраняют огромные статуи львов на гранитных пьедесталах. Мост Ёдоя украшен цветными керамическими кашпо с ярким разливом тюльпанов и гвоздик, хризантем и астр. Цветы у подножия ступеней, спускающихся на мост с набережной, оживляют общую классически строгую гамму сооружения. На фоне маленьких ярких клумб иначе выглядит серое, глухое, каменное ограждение моста с небольшими вырезами в толще гранита в виде стрельчатых венецианских окон и менее официальным становится торжественный караул шестиугольных фонарей, установленных на мощных граненых колоннах.

В конце 60-х — начале 70-х годов нашего столетия, когда вступила в стадию реализации программа сооружения скоростных дорог-хайвеев, в облик центрального, северо-восточного и юго-западного районов были внесены новые коррективы. Многополосные ленты хайвеев, извиваясь и переплетаясь на разных уровнях, шагая в разнообразных направлениях вдоль русел рек, подымаясь на уровень нескольких этажей и ныряя между кварталами и зданиями, создали новый пространственный уровень города. Немало мостов и каналов прекратили свое существование. Их снесли или засыпали, чтобы дать простор стремительному и красивому полету хайвеев.

Некоторые, как правило небольшие, мосты, хайвей просто «перешагнул». Такая судьба выпала на долю Кораибаси. Очарование прежнего легкого и изящного моста было сохранено в воспроизведении общего силуэта, простого рисунка перил и балясин, где дерево заменили белым мрамором. В то же время симметрично стоящие массивныечетырехугольные столбы, стилизованные под храмовое сооружение, должны были воспроизводить атмосферу средневекового Кораибаси или хотя бы создать намек на нее. Каждый из этих столбов одновременно напоминал большой храмовой фонарь с решетчатым окошечком, когда-то закрывавшим горящую свечу, а сейчас электрическую лампу, и макет маленького храма с двумя лепестками изогнутых и приподнятых на концах крыш. Точеный храм был водружен на высокий монументальный постамент, облицованный мраморными плитами.

Хайвей «перелетел» через Кораибаси, «прочеркнул» его многотонной грохочущей махиной где-то на середине моста. Камерность силуэта и общего облика Кораибаси была сломана. Вместе с тем это скрещение (хотя и на разных уровнях) транспортных магистралей представляло значительный интерес. И совсем не с точки зрения транспортной проблемы города. Оно не только приковывало глаз общим рисунком, четкой геометрией линий, но и казалось исполненным более значительного смысла, представляло собой своеобразный символ.

Кораибаси и хайвей (впрочем, эта ситуация повторялась и в других местах города) наглядно представляли два мира: старую и новую Японию и даже до некоторой степени самого японца. Одной ногой — в прочной власти традиций, всего сугубо национального, причастности к природе, неторопливой созерцательности, другой — в стремительном мире сверхскоростей, новейших технических достижений, отечественных и интернациональных, предельных жизненных нагрузок и стремительно меняющихся ценностей.

Активная реконструкция и дальнейшее послевоенное развитие Осака привели к почти полному изменению облика города. Ёсида Минао писал о том, что родная земля — это те места, вдали от которых мы чувствуем себя потерянными, но это высказывание может иметь определенное звучание лишь для тех жителей Осака, которые родились и жили в городе до войны. Ёсида считал, что стремительные перемены в городе не способствуют сохранению атмосферы, которую многие поколения связывали с представлением о родных местах. Память может удержать лишь ощущение от процесса изменений, но не сам процесс. Теперь старое лицо Осака полностью изменено «пластической хирургией».

Действительно, облик Осака не только кардинально изменился, но и продолжает безостановочно меняться. Это подтверждают историки, градостроители, экономисты, социологи. Осталось много старых названий, но… только названий, а районы уже выглядят совсем по-иному.

Сегодняшняя Сэмба — по-прежнему экономический центр Осака, сердце его коммерческой жизни. Однако житель Сэмба 30-х годов нашел бы в наши дни на всей ее прежней территории единственный, музейно сохраненный купеческий двухэтажный, деревянный дом в стиле Осака госи. Все остальное стало бы для него полностью неузнаваемо. Хорикава, некогда окружавшая и отделявшая Сэмба от остальных городских кварталов, не только исчезла, но даже не осталось сколько-нибудь значительных примет прежних мест, где она протекала. На месте засыпанного русла, снесенных деревянных кварталов вплотную Друг к другу поднялись многоэтажные корпуса универмагов, банков и ведущих торговых фирм коммерческого мира Осака. Некогда яркий, нарядный, широко раскинувшийся район Сэмба сегодня деловито использует не только каждый квадратный метр площади, но и пространство над домами. Два полотна многополосных городских магистралей, опустившиеся на крыши зданий, обеспечили максимально быстрое сообщение этого экономического «сердца» города с различными районами.

Реконструкция городской застройки Осака заняла длительное время. Как уже говорилось, первые послевоенные годы были для города периодом общих восстановительных работ. В 50-е годы городская застройка начала существенно изменяться. Впервые по всей стране не только в крупных, но даже и в средних и мелких городах началось массовое строительство общественных сооружений — спортивных комплексов, библиотек, музеев, больниц, концертных залов, школ, зданий муниципалитетов и т. д. К тому времени работы крупных японских архитекторов Кунио Маэкава, Того Мурано, Ёсинобу Асихара, Дзюндзо Сакакура, Мамору Ямада уже получили мировую известность.

Архитектурная школа Японии с ее обширным объемом работ, высоким художественным качеством и богатым традиционным наследием быстро завоевала восторженное признание специалистов. Строительство 50-х годов в Осака, как и во всей Японии, было, по существу, пробой сил, попыткой найти в сооружающихся кварталах элементы, а может, и решающие черты нового города, в котором совместились бы традиционность в самых разнообразных ее проявлениях и специфика бурно развивающихся торгово-промышленных центров, требующих значительных жилых массивов и мобильно работающей транспортной сети.

На первых порах принципы национальной архитектуры воплощались в этих зданиях в почти дословном следовании основным положениям традиционной строительной системы. Структурная ясность, неизменно сочетающаяся с отработанным веками ощущением формы, четкость и точность легко читающегося конструктивного рисунка и гибкость объемного, гармоничного интерьера — все находило отражение в этих сооружениях. Только трактовка этих древних канонов стала осуществляться теперь совсем необычно — языком новых, в значительной своей части совершенно несвойственных старому зодчеству материалов. Бетон и сталь, позднее анодированный, литой алюминий и стекло, камень и различные металлы, разнообразные синтетические материалы и дерево — все вступает в этих зданиях в неожиданное для японца, но вполне оправданное новыми потребностями взаимодействие. Конечно, необычное соединение не было первой пробой. Как уже говорилось ранее, японскими архитекторами еще в довоенные годы была найдена эта, казалось бы, совершенно противоречащая традиционному восприятию взаимная согласованность антагонистических материалов.

Однако эти новые материалы и разнообразие их соединений обыгрывают, по существу, нетронутую, принципиально не измененную старую конструктивную схему. Та же, рожденная в борьбе с землетрясениями, жесткая каркасная конструкция, когда-то слагавшаяся из деревянных стоек, объединявшихся в связки, теперь фактически повторялась в железобетонном варианте — обнаженность конструкции, ранее представленная тяжеловесностью дерева, теперь графично выявлялась в четкости стальных полос, окаймляющих контур и разнообразящих простой силуэт здания.

В центральном районе Осака, который в те годы фактически строился заново, поднялось немало зданий с огромными остекленными поверхностями стен, домов-экранов, настоящих стеклянно-стальных пирамид и призм. Тип этих сооружений хорошо представляет гимназиум для высшей юношеской школы Асия Яматэ, построенный Дзюндзо Сакакура в самом конце 50-х годов в восточной части Осака.

Многоэтажное здание расчленено по вертикали стальными полосами со стеклянным заполнением между ними и небольшими вставками глазурованного кирпича. Глянцевый, блестящий кирпич «одевает» здание с торцовой и тыльной сторон, создавая яркое, слепящее покрытие. Пожалуй, издали создается наиболее верное представление — высокая, сверкающая на солнце даже в хмурые дни стеклянная стена разбита на звенья и перекрещивающиеся полосы. Они варьируют мотив традиционной решетки, столь широко используемый в старой архитектуре. Здания подобного типа, как правило со стеклянным, прозрачным нижним этажом, а иногда и всей многоэтажной призмой, отражают активные попытки талантливых японских строителей преломить традицию, дать ей жизнь на новой технической и социальной почве. В определенной мере высказывание К. Тангэ о сущности традиции иллюстрирует весь послевоенный, трудный путь японской архитектуры, неустанные поиски, успехи и неудачи ее творцов.

«Чтобы направить традицию по творческому пути, — говорил Тангэ, — требуется свежая энергия, отвергающая мертвые формы и не дающая застыть живым формам. В известном смысле традицию надо постоянно разрушать, чтобы в ней сохранилась живая сущность…»^[38]. Конечно, речь здесь идет не о чисто разрушительной и единственно имеющей цель уничтожения энергии. Преломление традиции, испытание ее новыми условиями и требованиями времени, отбрасывание омертвевших, не соответствующих духу времени форм, а по существу, непрерывная борьба и синтез традиции и антитрадиции и есть то обязательное условие, которое, по мнению крупнейшего зодчего, определяет творческое отношение к традиционному наследию. Интересно, на наш взгляд, высказывание знаменитого поэта средневековья Басё: «Без неизменного не было бы основы, без изменчивого нет обновления»^[39].

Возможности же апелляции к арсеналу традиционности, к тому, что в течение веков создавалось народом, поистине неисчерпаемы. Во многих исследованиях послевоенной японской архитектуры говорится о поразительной современности японского дома, хотя каркасность, раскрытость, модульная скоординированность внутреннего объема и всех частей здания — давние достижения древнего зодчества этой страны, превращенного веками в канон.

Рационализм и функциональность, свойственные и необходимые общественным зданиям, нередко сопровождались самой неожиданной трактовкой традиционных категорий. Иногда современные материалы обыгрывали, «подавали» в близком национальному восприятию ключе не только геометричность и пластику форм, но и цветовое решение, например черно-белую традиционную ритмику. Такой прием характерен для здания фирмы «Кансай дэнрёку» в деловом районе Осака. Этому же зданию свойственны своеобразное использование пластических свойств бетона и стремление разнообразить его «язык», повторяющиеся во многих крупных общественных сооружениях. В данном случае бетон имитирует тяжелые деревянные конструкции, а такой традиционный элемент деревянной архитектуры, как решетка, карнизы, в мощности и неожиданной тяжести форм обретают выразительное звучание.

Попытки использования национальной почвы для нового строительства весьма разнообразны. Бывает, что образная природа нового сооружения не только использует ассоциации, апеллирует к мировосприятию японца, но и полностью складывается из повторения (и конструктивно, и эстетически) традиционного сооружения, в котором старая конструкция связана с совершенно новым, несвойственным ей назначением.

В южной части Осака, вблизи парка Тэннодзи и храма Ситэннодзи, в начале 60-х годов было выстроено тридцатипятиэтажное жилое здание в форме пагоды. Массивный низ и убегающая ввысь череда ярусов увенчаны, как и в настоящем культовом сооружении, шпилем. При строительстве этого многоэтажного здания архитектор Урабэ ориентировался на опыт в подобных сооружениях антисейсмичного строительства.

^{Район Наканосима. На переднем плане здание мэрии}

Знаменитая пагода VII в. Годзюното из ансамбля Хорюдзи, словно пронзенная тридцатитрехметровым антисейсмичным стрежнем-стволом, обладает благодаря ему исключительной устойчивостью к подземным толчкам. Известна своей высокой антисейсмичностью сорокатрехэтажная башня в форме пагоды в Мехико-сити, одно из немногих зданий, выдержавших землетрясение 1957 г. Но антисейсмичность не единственная причина, которая для Урабэ стала решающей при определении архитектурного образа сооружения.

В парке Тэннодзи, соседствующем с высотной башней, расположен храм Ситэннодзи, что требовало, по мнению архитектора, создания силуэта в чем-то ему родственного. Кроме того, определенную роль сыграло напоминающее традиционную башню-ягура здание Музея прикладного искусства, выстроенное на территории парка Тэннодзи по проекту Урабэ в 1960 г. Однако пример зданий-пагод не нашел в Осака широкого распространения, хотя многоэтажных антисейсмичных конструкций стало строиться много (например, весьма сходный по облику отель «Эмпайр» в Иокогаме). Архитектурные круги, признавая очевидную попытку Урабэ продемонстрировать в своих сооружениях тесную приверженность и верность национальной теме, тем не менее не могли причислить его творения к лучшим образцам современной трактовки национальной традиции.

В 1960 г. в Кита (район Наканосима) К. Тангэ построил девятиэтажное железобетонное сооружение с двумя подвальными этажами и трехэтажной надстройкой на крыше. Это — здание фирмы «Дэнцу». Оно интересно таким членением фасада, которое производит впечатление явной апелляции к традиционному использованию решетки в структурной системе здания.

Впечатление решетки создается ритмикой солнцезащитных экранов, четкой расчерченностью ими всего южного фасада, повернутого к широкому простору двух рек, омывающих острие косы, на которой стоит здание. Эффект воспроизведения символического интерпретирования традиционных элементов проявляется здесь не только в лаконичности форм, но и в объемном выделении решетки балконами на боковых частях фасада. Редкая разбивка плоскости фасада балконами, подчеркнутая высоким их ограждением и тенью глубоких проемов, смягчается более дробным и светлым рисунком солнцезащитных полос. В то же время конструктивное и объемно-пространственное решение здания явно демонстрировало дальнейшее развитие системы жесткокаркасных структур, сооружений из грубого железобетона, характерных для раннего творчества Тангэ. Внешний облик Дэнцу, так же как и формы и детали внутренних объемов, непроизвольно возвращал зрителя к его наиболее известным работам, синтезировавшим черты интернационального общемирового стиля и национальных особенностей японского зодчества. К ним относились здания городских советов в Кураёси и Кагава, в Курасики и Имабари.

В 1969 г. там же, в Кита, корпорацией «Такэнака Комутэн» было сооружено тринадцатиэтажное железобетонное, со стальным каркасом здание фирмы «Иго билдинг энд Осака сентэр билдинг». Чрезвычайно разнообразят и облегчают облик здания четкие прямоугольники фланговых пристроек.

Фактически «крылья» здания — это два корпуса, построенные одновременно и соединенные посередине своеобразной перемычкой. В плане сооружение напоминает букву Н, где офисы расположены в крыльях здания, а в «мостике» между многоэтажными корпусами — ядро коммуникационных служб и всевозможные удобства, размещенные в огромном полуподвале. Фронтальные и боковые фасады обоих крыльев здания, так же как и глухая стена перемычки, покрыты светлыми навесными панелями. Сверкающая из анодированного алюминия окантовка рам, сияние янтарных плоскостей стекла придают зданию торжественность.

Здесь налицо приемы рационализма, идущие от функционального направления в мировой архитектуре, однако немаловажное значение при проектировании сыграл и точный учет расположения строительного участка и его места в системе улицы. Построенный на Мидосудзи комплекс вошел в шеренгу многоэтажных, плотно примкнувших друг к другу сооружений. И здание с отступлением от общих линий расположения сооружений и с просветом между крыльями не только внесло эстетическое разнообразие, но и дало своеобразное «пространственное дыхание» улице.

Функциональное использование крыши и подвальных этажей становится все более характерным для зданий со стальным каркасом. Таковы тридцатидвухэтажный «Осака роял отел» в Кита (1973 г.), спроектированный одним из старейших архитекторов Японии, Исоя Иосида, с двумя подвальными этажами и двумя этажами на крыше, тридцатидвухэтажный «Кокусай билдинг» («Международный центр», 1973 г., «Такэнака Комутэн») в районе Хигаси с тремя подвальными этажами и одним этажом на крыше, тридцатидвухэтажное здание группы строительных фирм «Обаяси-гуми» в районе Хигаси с тремя подвальными этажами. С 1960 г., после того как корпорация «Такэнака Комутэн» спроектировала и построила облицованное темно-коричневой плиткой здание «Фукуока Тэндзин билдинг», многие фирмы стали заимствовать такое оформление для своих офисов. В Осака подобный облик имеет внушительный, в форме параллелепипеда, девятиэтажный «Мидо билдинг» с четырьмя подвальными этажами, построенный той же корпорацией в 1965 г. в районе Хигаси.

Судя по высказываниям прессы, здание «Мидо» с вертикальными окнами и тщательно выполненными деталями декора — пример исключительно гармоничного соединения конструктивного рисунка и системы дизайна.

В строительстве Осака 50-х годов значительное место занимала реставрация старых торговых районов и сооружение в них огромных универмагов — депато. Самым крупным торгово-увеселительным районом в 50-х годах (до последнего десятилетия, когда появились новые) оставался Минами (южный Осака) со знаменитыми «улицами торговли» Синсайбаси, Сэннитимаэ и Дотомбори. Строители, возрождая этот район из руин и украшая его, удачно соединили старый торговый квартал с его бесчисленными, собранными нередко под одну крышу-галерею лавочками и крупные депато. Крытая улица Синсайбаси на редкость живописна — стеклянный потолок, разбитый на ячейки, бросает вниз приглушенный матовым стеклом свет, его потоки, процеженные сквозь ребристую крышу, хорошо оттеняют зеленоватые, прихотливо изогнутые разводы рисунка пола, темные жалюзи и металлическое обрамление зеркальных витрин. Над шумным людским потоком, «текущим» по высокому светлому «ущелью», парят в воздухе разноцветные вертикальные вывески. Они так нарядны, а иероглифы, плавно изогнувшиеся на них в скорописи, так живописны, так вписываются в общую атмосферу, царящую на улице, что привлекают внимание не менее, чем сверкающие витрины с тщательно продуманным убранством.

В депато эта традиционно праздничная, непринужденная атмосфера старого торгового квартала несколько утихает. Здесь все более солидно. Здания обычно семи-восьмиэтажные. Это массивные железобетонные сооружения с остекленными плоскостями фасадов, скоростными лифтами и эскалаторами. На Дотомбори высокие здания депато вперемежку с кинотеатрами, ресторанами, кафе и дансингами стоят вдоль самой кромки канала. Расцвеченные яркими полотнищами со всевозможными названиями, а по вечерам увенчанные огненной короной реклам, отраженной в водах канала, они представляют поистине феерическое зрелище. Впрочем, коммерческие здания — универмаги, выставочные залы — обычно украшает не только реклама. На строительство этих зданий идут наиболее яркие, дорогие материалы, и возводятся они по самым неординарным проектам. По проекту архитектора Того Мурано, известного своими сооружениями, богатыми фантазией и чувством пластики, на Мидосудзи Сого построено депато. В соответствии с колоритом и общей торжественной атмосферой главной улицы здание броско и нарядно. Оно «одето» глазурованным кирпичом, переливающимся на солнце и придающим всему облику депато необычайную яркость.

На той же Мидосудзи (район Синсайбаси) одна из крупнейших фирм торгового мира, «Даймару», построила свой осакский филиал. Шестиэтажное здание чрезвычайно эффектно как по своему конструктивному рисунку, так и по цветной палитре. Четыре промежуточных этажа с разными по форме проемами окон и значительными пролетами стен между ними выполнены в светло-коричневых тонах. Два верхних этажа и двухэтажная башня, расположенная ближе к одному из торцов здания, — ярко-белые, с ажурной резьбой на башне и на высоком, нарядном, придающем необычайную легкость и изящество весьма солидному сооружению постаменте.

Торговые здания более скромных, строгих форм обычно также используют броское, яркое покрытие, мрамор или керамическую плитку, разнообразные цветные панно и скульптурные вставки. В северо-восточной части города, чуть севернее Осакского замка, в районе, который еще несколько лет назад был забит огромным количеством мелких текстильных лавочек, в 1969 г. фирмой «Такэнака Комутэн» было выстроено первое в то время высотное здание в Осака — «Мёрчендайз-март». Двадцатидвухэтажное здание — светлый, геометрически правильный параллелепипед с выявленным на фасаде рисунком крупной решетки, которую образуют оконные проемы и межэтажные перекрытия.

В этом здании — настоящем царстве текстиля — под одной крышей разместились десятки прежде торговавших на этом месте мелких фирм. Такое здание несколько непривычно для японца с его традиционным представлением о подобного рода сооружениях. «Мёрчендайз-март» — это сугубо деловое здание с чеканными, лаконичными формами. Несмотря на яркое панно на торцовой плоскости и скульптуру Меркурия, бога торговли, перед фасадом, оно все же не имеет той яркости и пышности, что свойственна традиционной манере оформления торговых кварталов. Надо признать, что в этом почти заново построенном районе «Мёрчендайз-март» не выглядит инородным. С окружающими его многоэтажными новостройками он объединен геометрической общностью облика.

Однако во время реконструкции города, начавшейся в 50-х и активно развернувшейся в 60-х годах, не всегда сносилась старая застройка. Вырастающие массивы новых зданий сохраняли наиболее интересное и ценное из того, что было построено в 30-е годы. Правда, от бомбежек последних военных лет старых сооружений сохранилось мало. Среди них два наиболее интересных — серое, торжественное здание мэрии с высокой башней, увенчанной куполом и колоннами, а также Префектуральная библиотека. Построенная в 1903 г. в стиле ренессанс с торжественным портиком и пышными колоннами, с зеленым газоном, обрамляющим ее со всех сторон, библиотека и сегодня представляет одно из импозантных сооружений в центре Осака. В ее хранилищах насчитывается около миллиона томов. За день здесь обслуживают более трех тысяч человек. Во время реконструкции использовались самые разнообразные приемы традиционного строительного наследия, которые в той или иной мере могли пойти на пользу при развертывающейся перестройке города.

Такой традиционный прием, как открытость интерьера, соединение внутреннего объема с внешним окружением дома, стал самым активным элементом новых сооружений. Однако широкое использование нетрадиционных материалов дало возможность совсем неожиданной его интерпретации, иногда даже более раскованной и гибкой в сравнении с прежней незыблемостью толкования строительных канонов. Если ранее маленький деревянный дом соединял лаконичный, не загруженный предметами интерьер с садом — непосредственным продолжением жилья, то массивное железобетонное сооружение было лишено этих качеств. В то же время огромные стеклянные поверхности с прочным стальным обрамлением могли превращаться в своеобразные новые сёдзи, скользящие в металлических пазах, или, наконец, при неподвижных конструкциях стен, «обтягивая» четкий каркас здания своей прозрачностью, создавать полную иллюзию слияния внешнего и внутреннего объемов.

К тому же старый, традиционный сад оказался вполне совместим с новыми зданиями. Конечно, гармоничное слияние старого и нового складывалось далеко не сразу. С каждым новым сооружением карасансуй (традиционный сухой сад и сад воды) стал настойчивее вторгаться в сферу новых архитектурных приемов, завоевывать все более прочные позиции. Если сначала архитекторы при строительстве общественных зданий сравнительно редко и осторожно обращались к старому саду и его элементам, то с середины 50-х годов сад начинает не только обосновываться возле многоэтажных гигантов, но и подниматься по этажам, располагаясь в холлах, на открытых террасах, в номерах отелей. Порой сад — это полуметровый разлив песка с вкрапленными в него темными силуэтами камней или пирамидой маленького храмового фонаря.

«Общение» интерьера с внешним окружением, их гармоническое соединение происходило, по существу, только на первом или в лучшем случае на самых нижних этажах здания. Верхние же этажи «впускали» в интерьер всю панораму города и нередко даже отдаленные живописные уголки окраин. Поэтому маленький сад, лежащий песчаным пятачком где-то внизу, выходил из поля зрения. Теперь сад, в течение веков создававший окружение японского дома со всеми его атрибутами (песком, камнями, фонарями и часто даже водой), шагнул внутрь современного здания. Это стало чрезвычайно важным моментом, представляющим серьезный этап трансформации традиционного искусства, его активной жизни в новых условиях. Общение всего здания с садом — важная черта нового японского ансамбля — приобрело свои стилистические черты. Введение природы в дом не противоречило, а было даже издавна свойственно национальному восприятию. И это не только визуальное слияние с ней при открытых стенах. Тут и обязательный чуть кривоватый, не очищенный от коры столб касира в чайном павильоне — символ естественной, нерукотворной прелести, и дерево, пропущенное сквозь крышу в маленьком крытом дворике, предваряющем вход в дом. Атрибуты и идеи садового конструирования оказались приемлемыми, прижились и в старых массивных сооружениях, выстроенных в конце XIX — первой половине XX в., как правило, в центре крупных японских городов.

В Осака такими массивными семи-восьмиэтажными зданиями с толстыми стенами застроена главная улица города — Мидосудзи, деловой центр Кита. Немало их и в огромном районе, протянувшемся между Минами (юг) и северной частью города. Нередко в таких сооружениях окна в фасадной части делались широкими, большие стеклянные поверхности членились, как в здании фирмы «Токио кайдзё хисуй», вертикальными и горизонтальными полосами. Весьма характерным для многоэтажных сооружений стало заштриховывание фасада по всему пролету алюминиевыми ребрами тавровой формы, использующих литой алюминий «Алкаст». Пример такого решения — здания «Кобе банк» на Мидосудзи, Японского банка, фирмы «Мицукоси» и т. д.

Нередко в солнцезащитных устройствах полосы, экраны, выступы разнообразных форм использовали бетон. Подобный пример представляет строительство архитектором Сакакура Дзюндзо на Сагису Камидори (район Фукусима 1961 г.) здания фармацевтической лаборатории Сионоги. Общая площадь этажей этого здания — семнадцать тысяч семьсот пятьдесят четыре квадратных метра. Семиэтажное строение со стальной каркасной конструкцией и железобетонными навесными стеновыми панелями — образец функциональной архитектуры, в которой отчетливо проявляются и рационализм, и стремление к символическому «озвучиванию» в духе традиции подчеркнуто геометрических форм. Солнцезащитные, разной ширины бетонные полосы полностью «заштриховывают» центральный и боковые фасады, ритмическим чередованием рождая, несмотря на жесткость и холодность материала, образ, близкий национальному. Специфическая структура деревянных решетчатых экранов традиционного дома, обеспечивающая визуальность, здесь изменена, но не в ущерб главному свойству: солнцезащитные элементы создают тень, но не препятствуют обзору и открытости интерьера.

Стабильность стилистической манеры Сакакура выразилась и в том, что в сугубо рационалистический подход к сооружению он сумел внести гармоническое соединение четкости конструктивного рисунка, чистоту формы и оживляющий их цвет. Лаборатория — многоэтажное здание с двумя фланговыми крыльями, которые отходят от него чуть в стороны и делают похожим на слегка раскрытый веер. Внутренний дворик даже в сумрачные дни наполнен светом, отраженным от светлых решетчатых фасадов. Стены крыльев здания, обращенных к улице, в отличие от всего монохромного кристалла сооружения облицованы мелкой нежно-голубой плиткой, что весьма оживляет его вид.

В гостиничных зданиях стало почти стандартным использование первого этажа под огромные холлы, раскрывающиеся в традиционный сад. Сёдзи, заполняющие большие пролеты в стене, двигаются в стальных или деревянных пазах и соответственно выполняются или с использованием стекла, или в точном соответствии с размерами и общим рисунком традиционной решетки, обтянутой рисовой бумагой. «Ройял отел» (район Кита) — одно из подобных сооружений в Осака.

^{Здание «Ройял отел»}

В 1973 г. Исоя Иосида приступил к реконструкции отеля. К старому четырнадцатиэтажному зданию был пристроен тридцатидвухэтажный корпус. Композиционно архитектор очень точно скомпоновал совершенно разные объемы старого здания и пристройки, так что ни то, ни другое не выглядело последующей «добавкой». Три крыла естественно сошлись с горизонтальным ярусом, их соединявшим, создав оригинальный, удивительно легкий и современный силуэт. В огромном отеле теперь тысяча пятьсот шестьдесят три комнаты и паркинг на четыреста девять автомобилей.

Исоя Иосида известен своей приверженностью к традиционным решениям. В каждом из созданных им сооружений отчетливо проявлялся своеобразный, глубоко индивидуальный «почерк» зодчего, его понимание специфики новых материалов, гибкое применение, по существу, старой строительной схемы и умелое использование ее рационализма и функциональности. «Ройял отел» — наиболее последовательное воплощение многогранного соединения, найденного зодчим, новых архитектурных форм, традиционных приемов, прежде всего при конструировании интерьеров, и высокой технической оснащенности, насыщенности комфортом всего здания. Первый этаж — это огромный холл. Визуально он делится на части прямоугольными, массивными опорами, обнажающими мощь несущих конструкций всего здания. Через весь вестибюль в пушистых виниловых берегах течет искусственный ручей с мостиком и прямоугольной колонной.

Стены до самого потолка — это или стекло (прозрачные двери, перегородки), или экраны сёдзи, четко разграфленные деревянными решетками. За раскрытыми или полузадвинутыми сёдзи традиционный сад, подступивший вплотную к стенам здания, начинающийся сразу же за последним желобком, по которому скользят раздвижные бумажные стены. Искусно разбитый сад изображает естественную, не тронутую рукой человека природу: пышные, жесткой формы кусты и за ними чаща, казалось бы, совершенно непридуманно, случайно оказавшихся рядом тонкоствольных деревьев. Песчаное пятнышко «сухого» пейзажа «отодвигает» зелень от стен здания и простирается до кустов, «заплескивая» желтые языки к подножию миниатюрной рощи. В одном из таких «заливов», полускрытый ветвями, стоит тяжелый, с резной торжественной головой, каменный фонарь, застывший у самой кромки песчаной ряби.

Какое впечатление оставляет интерьер этого сугубо современного здания?

^{Холл первого этажа здания «Ройял отел»}

Принцип конструирования интерьера первого этажа повторяется при оформлении холлов, лестничных объемов и отдельных номеров и на других этажах отеля. На первый взгляд, за исключением стен-экранов, традиционного в нем нет ничего, даже сёдзи, важнейший элемент старого интерьера, в силу того что по высоте они превосходят обычный стандарт, создают впечатление некоторого отступления от традиционного образца. Обстановка комнат здесь очень проста — строгой, четкой формы кресла и небольшие столики. Эта мебель, по существу, лишена каких-либо национальных примет, она такая же, какую можно встретить в отелях западных стран или Американского континента. Пол холла затянут мягким синтетическим покрытием, выдержанным в общей светлой гамме в соответствии со всей цветовой наполненностью интерьера. Светлые пятна, разбросанные по всему пространству пола, словно упавшие солнечные блики или же причудливой конфигурации отражения стеклянных светильников с бамбуковым обрамлением, вмонтированных в потолок.

Но даже при беглом взгляде обнаруживается существование внутренней связи между предметами в интерьере и его оформлением, атмосфера, складывающаяся из многих компонентов и делающая совершенно явным традиционный акцент.

Пространственное развитие здания — с объемом, почти не загруженным предметами, — характерно для национального дома. Массивные четырехугольные опоры холла имеют давний, традиционный прототип — связки несущих столбов в каркасной структуре. Маленькие низкие столы — это фактически традиционные японские цукуэ — столики, которые ставятся посередине обычно пустого помещения. Даже в синтетическом покрытии полов (японские комнаты на этажах застелены циновками) ясно просматривается то цветовое соотношение, которое существует между татами и сёдзи в национальном доме. И сёдзи со скрупулезно сохраняемым с древности костяком решетки имеют строго установленные соотношения толщины и ширины планок. Задерживающие яркий свет и мягко процеживающие его сквозь промасленное поле бумажных экранов, эти сёдзи окончательно завершают, вносят последние мазки в общую картину, главное в которой — традиционная тональность.

С конца 50-х — начала 60-х годов весьма ощутимой чертой развития японской архитектуры стала иная манера обращения к традиционному строительному наследию. Вместо четких линейных силуэтов и прозрачных, словно невесомых оболочек, за которыми легко угадывались графичность будто прорисованных форм и гармоническая уравновешенность, ясность национального дома, одно за другим начинают появляться сооружения экспрессивные, тяжелые, массивные, с неожиданными криволинейными поверхностями, глухими, без оконных проемов стенами, нередко полностью отгораживающими интерьер от внешнего окружения.

Несомненно, эти значительные стилистические изменения в японской архитектуре связаны с введением в строительную практику бетона. Но это не единственная причина серьезных изменений. Развитие архитектурной мысли сделало дальнейшие шаги и обусловило новую стадию творческих поисков архитектурной школы Японии. К тому же художественный канон японского зодчества, родившийся на основе традиции, опробованный и утвержденный временем, при всей его скрупулезной разработанности был достаточно широк и оставлял художнику фактически неограниченные возможности проявления творческой фантазии.

Трактовка традиционной темы стала осуществляться ведущими японскими архитекторами с позиции не визуального воспроизведения традиционных структур, а передачи их через символику и ассоциации, рассчитанные на восприятие «глубинным» путем преемственной связи между сегодняшним днем и далеким прошлым. Пластика покатых, криволинейных поверхностей для японца чрезвычайно выразительна. В ней его тяга к грубым, тяжелым формам керамики, к ощущению подлинности материала. А тяжесть монолитного бетона, переплетение балок, нависающих громоздких карнизов — напоминание о сложных конструкциях сочленений деревянных стропил в древних храмах. Закрытые же помещения с толстыми стенами дают возможность проявиться еще одному сугубо традиционному моменту — необычайному и отработанному до нюансов пристрастию японца к тени, умению наслаждаться красотой постепенного соединения света и тени, предметами при мягком, приглушенном освещении.

Новая архитектурная тенденция быстро нашла свое отражение в строительстве Осака. Поскольку она означала безусловный переход от подавляющего в предыдущее десятилетие влияния функционалистских идей к акценту на индивидуальное проектирование, то это прежде всего проявилось в работах тех мастеров, которые были отмечены ярко выраженным собственным почерком. В Осака самый видный из подобных мастеров — Того Мурано, представитель старшего поколения зодчих. Свои первые шаги в архитектуре Мурано делал под руководством Сэцу Ватанабэ. В 1930 г. Мурано открыл в Осака свое архитектурное бюро. С того времени вместе с ростом мастерства все активнее проявляется его своеобразная творческая манера проектирования. Обладающий богатой фантазией, тонким ощущением пластического воплощения, редким чувством гармонии и меры, Мурано создал немало своеобразных сооружений, которые роднит глубокий, непреходящий интерес к ценнейшему наследию древних строителей.

^{Здание театра Кабуки}

В 1958 г. по проекту Того Мурано в Минами, южной части Осака, на перекрестке улиц Мидосудзи и Дотомбори, был построен театр Кабуки. Большая часть оценок этого здания оказалась резко критической. В тот период в городах строились светлые, легкие здания из стекла и бетона, а сквозь цепь экспериментальных поисков нередко проглядывала ставшая чуть ли не универсальной для всего мира стальная конструкция Мис Ван дер Роэ. Поэтому весь на редкость неординарный облик театра казался нарочитой демонстрацией подчеркнуто традиционных форм. Тяжелый, бетонный корпус с комфортабельным залом на две тысячи мест, покрытие стен глазурованным кирпичом и колотым камнем и, наконец, огромные нависающие карнизы, воспроизводящие элементы архитектуры периода Момояма, — все в театре было необычным и внушительным.

Почитатели таланта Мурано объясняли облик здания прирожденной самобытностью, индивидуальным восприятием, на которое, по их мнению, не могут оказать решающего воздействия преходящие акценты времени. Но, отдавая должное его своеобразному дарованию, они, однако, не увидели других причин, не менее серьезных. При проектировании здания Кабуки архитектор произвел точный учет внешних факторов — окружения здания вблизи и в перспективе, атмосферу, колорит района, куда оно должно было «вписаться». Торжественная пышность театра, четкость и броскость линий, плавность полета тяжелых карнизов, золото и белизна отделки, ажурная резьба перил создавали ясный, гармоничный облик, подчеркивали атмосферу праздничности, которая и должна быть присуща этому зданию, как и всему торгово-увеселительному району.

К тому же в отличие от других районов (например, делового Кита с его строгой системой зданий и атмосферой, отмеченной лаконизмом и сдержанностью) в торгово-увеселительных районах, как правило, национальный акцент всегда более очевиден. Он проявляется в ярком и пестром оформлении домов и улиц, в динамичной, изобретательной рекламе. Этот точный расчет архитектора, творческое понимание обстановки тем более оказались верны, что подтверждаются и сегодня, хотя со времени проектирования прошло почти двадцать лет. Театр Кабуки — одно из самых ярких и органичных зданий нынешнего Минами. По вечерам вместе с Кабуки свои огни зажигают и театры Бунракудза, Асахидза, Кадодза, Накадза. Здесь работают десятки кинотеатров, баров, ресторанов, множество посетителей привлекают депато — Сого, Даймару, Такасимая, аркада лавочек Синсайбаси, подземный торговый центр Сэннитимаэ. Старый увеселительный квартал Дотомбори, идущий вдоль канала Дотомбори^[40], перешагнул свое трехсотпятидесятилетие. Он овеян легендами, здесь каждое здание — история.

«Минами — самая очаровательная часть города», — утверждают старожилы и туристские проспекты.

Действительно, по сравнению с официальным Кита, высотным Хигаси, Минами — район более живой, шумный, раскованный и может претендовать на то, чтобы представлять лицо этого южного, темпераментного города.

Применение монолитного бетона, использование сложных скульптурно-пластических форм и криволинейных поверхностей определило возможность появления сооружений, резко отличающихся по своим стилевым особенностям от строительства предыдущего периода. Наряду с изменившейся трактовкой традиционных структур в экспериментаторской деятельности архитекторов, использующих открывшиеся новые возможности бетона, рождались сооружения с неповторявшимися, выразительными внешними формами, богатой пластикой объемно-пространственных решений.

В одних из них бетон строго геометрический, рассчитанный на стандарт и сборность, в других — монолитный, поражающий мощностью форм, свободой экспрессивно-выразительной пластики материал, в третьих, когда происходит соединение двух стилевых направлений, прозрачные светлые объемы соседствуют с новым типом бетона — замкнутыми интерьерами брутальной железобетонной архитектуры. Таким монолитом, мощной бетонной глыбой смотрится осакский «Фестивал холл». Та же тяжесть форм, тот же своеобразный, выразительный язык бетона с выявленной в экстерьере и интерьере фактурой материала, и тем не менее облик у четырех известных своей комфортабельностью отелей — «Плаза отел», «Ройял отел», «Хансин отел» и «Осака кэстл» — совсем иной. Своеобразен силуэт отеля «Осака Мияко», похожего на огромный океанский лайнер. В западной части Осака, Ниси, архитектором Ёсинобу Асихара построено здание фирмы УВМ, оригинальной конструкции и цветового оформления, удачно совместившее стеклянный фасад с массивностью бетонных блоков, обрамляющих стекло и вычерчивающих строгий, рельефный силуэт здания.

В 1960 г. архитектор Урабэ Сидзутаро построил в осакском районе Нанива Музей прикладного искусства. Его интерьер рассчитан на постоянную экспозицию керамики и других предметов быта. Конструктивная схема и архитектурный облик трехэтажного здания с массивными, выступающими одна над другой крышами имели прямой прототип — миякэ — амбарные сооружения древней Японии. Это оригинальное по замыслу сооружение от своего прототипа отличалось лишь материалом, из которого оно было выполнено. Вместо традиционного дерева и обмазки стен глиной — железобетон, «одевший» не только каркас сооружения, но даже крышу; вместо обычной черепицы — низко нависший карниз из состыкованных крупных бетонных панелей.

^{Здание фирмы «Джэсу» в Осака}

Появилось немало зданий, в которых использование новых технических возможностей привело к созданию сооружении, имеющих в плане сложную криволинейную «скульптурную» форму (таковы, например, закругленные плавно изогнутые фасады отелей «Нью Ханкю» и «Осака гранд»). Для общего же облика города появление в застройке таких зданий-монолитов — фактор благоприятный. Многоэтажные стеклянные здания-призмы, здания-экраны, здания со сложной скульптурной формой, здания с вытемненной решеткой окон, напоминающие шкалу приемника, вносят в силуэт и колорит города разнообразие.

Для архитектуры этих лет было свойственно проектирование не только отдельных зданий, но и многообъектных комплексов. С одной стороны, это объяснялось медленными темпами общегородской реконструкции, отсутствием планового развития городской структуры, обязательного для частных владельцев земельных участков в черте города. Интересное по своему композиционному и конструктивному замыслу здание, нередко отражающее эмоциональность и артистизм в использовании и интерпретации новых, современных материалов, оставалось изолированным и даженелогичным для окружающих его скученных и однообразных кварталов. Поэтому комплексное строительство создавало возможность для более естественного соединения зданий-компонентов и более оправданного введения новых сооружений в застройку. С другой стороны, поскольку это, как правило, было строительство общественных объектов, оно могло предполагать сооружение не одного, а целой системы связанных друг с другом сооружений. По такому принципу строились в Суйта Кансайский университет (1952–1964 гг.), Осакский университет искусств (1966–1973 гг.), Осакский молодежный спортцентр (1966 г.), текстильный «город» Син Осака (1969 г.).

Комплекс Кансайского университета, построенный Того Мурано и Архитектурной ассоциацией Мори, возводился несколько лет. Общий пространственный план и композиция отдельных сооружений отражают характерную творческую манеру архитектора: каждое здание имеет свой сугубо индивидуальный образ и в то же время все они связаны единым замыслом и, несмотря на значительное различие, так или иначе дополняют друг друга. Поиск разнообразных, как правило, глухих форм и интересное использование цвета как активного средства художественной выразительности объединяют комплекс. Фасады всех зданий облицованы коричневой плиткой. Однако разнообразие архитектурных форм позволяет избежать монотонности. Цветовое отличие ставит особняком лишь мощный серый, напоминающий древнее культовое сооружение лекционный корпус да сверкающую красной плиткой библиотеку.

Библиотека, пожалуй, самое интересное здание комплекса. Здесь структурно объединено, казалось бы, трудно совместимое: легкая галерея на столбах вдоль застекленной стены, длинная лестница-мостик, опирающаяся на огромный живописный камень, и глухой, облицованный плиткой второй этаж в виде круглого низкого барабана с удлиненными прорезями нескольких окон.

Активное использование бетона как строительного материала и базы для попыток найти иные формы, чем линейные строго геометрические блоки, характерно и для комплексов Осакского университета искусств и Осакского молодежного спортцентра.

_{Спортивный комплекс}

Университет искусств строился Дайити Кобо в Конгодай (район Минами-Кавати) в три очереди — в 1966–1967, 1968, 1973 гг.

Комплекс расположен в пятидесяти километрах на юго-восток от центра Осака и спроектирован в виде шеренги разнообразных сооружений, следующих в строгом порядке по единой оси: художественные ателье, административный блок, корпуса с классными комнатами, группа зданий с лабораториями, музыкальная школа и театр.

Конструирование оси определено спецификой строительного участка — здания идут по гребню невысокой гряды холмов. При подготовке участка к строительству сверху землю выровняли, но направление гряды (все же выделяющейся) при планировании учли как секущую линию всей обширной, в двести тысяч квадратных метров, территории комплекса.

Университетские сооружения отличаются сдержанностью, лаконичностью форм и единством стиля. Невысокие (в три, пять этажей) монолитные серо-белые корпуса с тяжелыми горизонталями балконных ограждений и в функциональном, и в эстетическом отношении демонстрируют гармоническое единство.

Попытки японских архитекторов «развить» пластические свойства железобетона еще более явно проявляются при строительстве Осакского молодежного спортцентра. Сакакура Дзюндзо свойствен артистизм. Он прекрасно чувствует свойства и специфику материала, из которого сооружается здание. Архитектор решил построить комплекс в живописном уголке Сукуно Носэ, в тридцати километрах к северу от центра Осака (район Тойё). Получилась своеобразная группа мощных сооружений, врезанных в пологий, поросший кустарником склон горы.

Монументальность и устойчивость тесно поставленных зданий, необычайная экспрессивно-выразительная пластика бетона, монолитные, глухие, почти без окон стены с асимметрично разбросанными, как люки-бойницы, круглыми проемами окон — все в этом необычном комплексе рождает ассоциативное впечатление средневекового крепостного сооружения. Вместе с тем своеобразная композиция и структура сооружений предполагают и определенную целесообразность, и строгую организацию в их размещении, и значительную комфортабельность каждого здания. В четырех главных блоках — разнообразные помещения: жилые комнаты для спортсменов, тренерский центр для инструкторов (центр рассчитан на размещение всего одной тысячи двухсот человек), крытый гимназиум, учебное здание с аудиторными и лабораторными помещениями. Отдельный корпус занимают административные службы.

Необычная экспрессия в интерпретации пластических качеств бетона, создание сооружений-монолитов, стены которых воспроизводили мощь древних монастырских укреплений, не только дань нарочитой выразительности, подчеркнутой романтизации образа сооружений. Замкнутость внутренних объемов комплекса оправдана; ведь длительные тренировки, пребывание спортсменов на воздухе в течение почти полного дня требуют обязательной физической и психологической смены обстановки — отдыха в закрытых, комфортабельных, небольших помещениях.

Син Осака (площадь этажей — сто двадцать девять тысяч восемьдесят шесть квадратных метров) в районе Хигаси-Ёдогава — комплексное строительство, в процессе которого также активно использовался бетон. Создание единого массива, объединяющего на одной территории множество текстильных и других фирм, характерно для развития городской структуры Осака в конце 60-х годов. В том же, 1969 г. был построен и гигант «Мёрчендайз-март», и многие другие объединения торгового мира. Не случайно для размещения таких объединений выбирался не только центр города, но и отдаленные районы, имеющие станции метро или линии железной дороги рядом. Такие «города» — текстиля, игрушек, электроприборов, изделий из дерева и т. д. — стали проектировать на улицах, предназначенных к реконструкции, набережных рек и каналов.

Исследовательский институт архитектуры, организация-подрядчик, строившая Син Осака, предложила оригинальный проект «города», сконструированного из трех мощных бетонных монолитов, блоков, отдаленно напоминающих стилизацию трех огромных товарных вагонов. Естественное освещение давал стеклянный потолок. Он освещает идущую посередине блоков «улицу», куда выходят на этажи-галереи магазины. Глухой, как будто с опущенными жалюзи фасад демонстрировал своеобразную «эстетизацию» бетона, его гибкость и выразительность, выступающие здесь, как и во многих других сооружениях, свидетельством новой жизни этого строительного материала, ставшего по воле архитектора художественно неповторимым.

Одна из ведущих строительных фирм Обаяси в 1973 г. построила для себя в районе Хигаси новое тридцатидвухэтажное здание, расположенное через улицу от старого офиса. Две трети площади, отведенной под строительство, проектировщики фирмы «Обаяси гуми» использовали для создания большого пространства вокруг здания, имеющего сугубо общественное назначение. Создавшаяся таким образом асфальтированная площадь как бы продолжается в прозрачном первом этаже здания, отделенном от внешнего объема почти неощутимой преградой стеклянных стен.

Таким образом возник особый, камерный, принадлежащий только зданию окружающий мир, в известной мере противопоставленный шумному перекрестку района бизнеса. При этом техническая характеристика сооружения, имеющего огромную площадь в тысячу триста шестьдесят семь квадратных метров (общая площадь этажей — пятьдесят две тысячи девятьсот шестьдесят четыре квадратных метра), интересна тем, что функцию антисейсмичности в нем несет сердцевинная часть, образованная мощным антисейсмичным блоком. На уровне шестнадцатого этажа в огромной крестообразной части блока размещено машинное оборудование, обслуживающее здание. В то же время использование жесткого каркаса с квадратными в сечении столбами, идущими по периметру здания, оставляло для интерьера большое пространство.

^{Здание фирмы «Обаяси гуми»}

Принцип создания своего, в значительной мере изолированного от города мира очевиден и в проектировании высотного здания «Осака Кокусай билдинг» (1973 г.) фирмы «Такэнака Комутэн». Так же как «Обаяси гуми», «Такэнака Комутэн» — одна из пяти самых могущественных строительных организаций Японии. Тридцатидвухэтажное здание (три полуподвальных и один этаж-навес) площадью в семьдесят тысяч метров обращено фасадом к хайвею, проходящему с востока на запад и пересекающему в этой части делового района Хигаси шумную, заполненную транспортом и людским потоком Мидосудзи. Здание занимает квадратный участок, длина стороны которого составляет восемьдесят метров, при этом около восьмидесяти процентов этого пространства занимает высокая (с одним этажом внутри) наземная платформа с крышей, представляющей, так же как и в «Обаяси гуми», своеобразную площадь.

Само же здание, стоящее в центре красиво расчерченной геометрическим орнаментом площади, занимает квадрат со стороной всего лишь сорок метров. Антисейсмичное ядро в центральной части сооружения с устройствами технической оснащенности, контролируемыми компьютерным центром, представляет секцию, длина стороны которой — восемнадцать метров. Функциональное назначение антисейсмичного «сердечника» поддерживается «работой» множества опорных столбов, идущих по периметру здания. На первом этаже они «выходят» наружу в виде больших светлых колонн, обрисовывающих контур открытого первого этажа. Площадь, предназначенная для движения, прогулок, свободного, спонтанного общения, вливается в пространство под зданием, «протекая» в трехметровые проемы между колоннами. В шуме и грохоте делового района выглядит закономерным и вполне оправданным рождение этого уголка, рассчитанного и на общение, и на уединение среди цветочных газонов и деревьев, окаймляющих площадь.

Вместе с тем проектирование как «Обаяси гуми», так и «Осака Кокусай билдинг» — это заявка на более серьезную, чем масштаб одного здания, попытку разрешить трудную проблему взаимоотношений города и человека. Программа создания искусственных участков, платформ для сооружения разнообразных зданий была не нова. Теория новых пространственных структур города, «система искусственных платформ» в целях экономии дорогостоящего наземного пространства и отделения транспорта от пешехода была выдвинута в 60-х годах нашего века архитектором Отака Масато. Однако ее противоречивость, особенно ярко выявлявшаяся при попытках практического воплощения в условиях капиталистического города, не позволила этой теории стать панацеей от всех бед урбанизированного мира.

В то же время можно предположить, что некоторой изоляции от постоянных, прежде всего психических, перегрузок, которые несет человеку современный город, можно добиться на уровне реализации проектов отдельных сооружений. Это подтвердило как проектирование вышеупомянутых зданий, так и строительство «Такэнака Комутэн» «Дайдо гроув плаза» («Площадь зеленой рощи Дайдо», 1972 г.). Самим названием оно раскрывало характер такого достаточно необычного строительства. Сверкающий стеклом высотный параллелепипед «Дайдо» площадью в две тысячи пятьсот восемьдесят квадратных метров (общая площадь этажей — тридцать одна тысяча сто двадцать квадратных метров) был построен в Суйта, вблизи станции главной железнодорожной магистрали, связывающей деловой центр Осака с огромным, растущим спутником — Сэнри.

Торговые и увеселительные помещения «Дайдо» соединены со станционными залами — пассажиры из них попадают в величественный семнадцатиметровый высоты зал первого этажа. В центральной его части, упирающейся в резной решетчатый потолок, — мощный антисейсмичный стержень, пронизывающий здание и группирующий технические структуры, в том числе и лифты. На уровне третьего этажа здание опоясывает по периметру с четырех сторон периферийная зона со стеклянным потолком, пропускающим солнечный свет. Ее огромный объем (сорок две тысячи пятьсот кубических метров) складывается из пространства вокруг технического звена и пространства, организованного далеко выступающей вперед покатой стеклянной крышей, где высота пролета достигает уровня третьего этажа. Периферийная часть здания использована для организации зеленой зоны отдыха, где среди холмов, деревьев и густых зарослей кустарника проложены дорожки и лестницы, белые ступени которых живописно соединяют разнообразные уровни безупречно сконструированных лужаек.

«Дайдо» пользуется заслуженным успехом, но пример проектирования подобного сооружения интересен и тем, что подтверждает целесообразность и закономерность организации таких своеобразных островков «психологической защиты», когда человек, пробыв даже самое краткое время в таком оазисе (проходя с платформы через зону в город), может хотя бы немного снять усталость и стрессовое состояние.

^{Комната в западном стиле в японском доме}

Значительную и интересную часть застройки Осака представляет новое жилое строительство, широко развернувшееся примерно со второй половины 50-х годов. Велика нужда по всей Японии в жилищном строительстве, тем более в таких крупных городах, как Токио и Осака. Разрешение жилищной проблемы идет прежде всего по линии государственного, муниципального и кооперативного строительства. В ходе городской реконструкции все дальше от центра оттесняется «деревянная Япония» — лабиринт тесных деревянных кварталов с традиционными двухэтажными домишками, лишенными водопровода и канализации, с пыльными, немощеными щелями-улицами.

Новое строительство — микрорайоны данти с многоэтажными многоквартирными домами апато. Почти во всех частях Осака есть подобные новостройки, но самые значительные их массивы расположены в Кита (северной части города). Здесь построены в основном недорогие, блочно-панельные четырех-пятиэтажные, а в последние годы десяти-двенадцатиэтажные кирпичные и панельные дома. Квартиры в них — от восемнадцати-двадцатиметровых однокомнатных до пятидесяти-пятидесятипятиметровых трехкомнатных. Как правило, в этих домах в больших и маленьких квартирах есть комнаты и кухни, оборудованные по-европейски, а также традиционные помещения с циновками-татами, раздвижными дверями и внутренними перегородками, с привычными японцу дощатыми настилами в кухне, ванной, коридоре. Стандартные панели, блоки, которые, казалось бы, предполагают только типовое расположение, используются в этих зданиях весьма разнообразно, а также тщательность отделки, внимание к деталям, характеризующие всю домостроительную систему, устойчивое к атмосферным влияниям покрытие красками определяют нарядный вид всего микрорайона и являются важным фактором при оформлении этого недорогого строительства.

Схема микрорайона почти полностью идентична европейской — жилые корпуса, строения общественного назначения. Благодаря продуманной и оригинальной застройке зданий образуются зеленые внутренние дворы с детскими садами, игровыми и спортивными площадками. На границе микрорайона обычно располагаются школа, торговые центры, предприятия службы быта. В последнее десятилетие (1970–1980) по проектам архитектурных фирм разрабатываются улучшенные проекты апато, предполагающие кроме улучшения качества строительства и повышения этажности увеличение пространства балконов и создание большей общественной площади на этажах. Во многом эти проекты отталкиваются от результатов одного из первых экспериментов подобного рода — многоэтажного многоквартирного дома в Харуми (Токио).

Это здание, построенное в 1958 г. архитектурной мастерской Кунио Маэкава, привлекло всеобщее внимание попыткой создать в доме дополнительное «социальное» пространство — своеобразные «висящие в воздухе улицы». Выполненный в «грубом железобетоне» дом в Харуми на каждом этаже имеет как бы ряд связанных между собой дворов, расположенных на входных галереях между конструктивными столбами. Здесь дети могут играть, кататься на велосипедах. Вдоль галереи ходят небольшие тележки для доставки мебели, товаров, почты. Выстиранное белье полощется на ветру. Со стороны это разноцветье «флагов» выглядит весьма неэстетично. Конечно, введение в структуру сооружения таких «улиц» снижает общий эстетический облик дома. Беря под защиту Харуми от нападок критиков, архитектор Нобору Кувадзоэ писал, что вывешенные для просушки пеленки — это признак жизни и энергии. Если здание, которое ими украшено, выглядит плохо, то это значит, что оно плохо построено. Жилой дом должен выдерживать эти проявления человеческой жизни.

^{Традиционный интерьер в современном японском доме}

В апато, выстроенных в Хигаси (восточной части Осака), налицо, пожалуй, наиболее рациональные моменты из эксперимента в Харуми — площадь для общественных целей здесь значительно увеличена, «выросло» пространство балконов и галерейных пролетов. В некоторых зданиях на них устраиваются шкафы-кладовки для квартир, есть и дома с террасным пространством — осуществляется попытка поднять сад, приблизить его к квартире и даже вывести на крышу.

^{Одна из секций в кооперативном доме}

Наиболее интересно с точки зрения архитектурного облика, качества, планировки и комфортабельности кооперативное строительство. В Минами, Кита и Ниси за последнее десятилетие выросли целые оазисы утопающих в зелени, высококомфортабельных кварталов. Как правило, квартиры в этих зданиях тоже совмещают европейские комнаты и кухни с чисто национальной частью интерьера. В этих современных нестандартных зданиях обнаруживается архитектура, верная принципам национальной школы, приверженная эстетике традиционного строительства, что подчеркивается не только сдержанной, лаконичной гаммой окраски, но и традиционными пропорциями окон и дверей, раздвигающимися по-японски на балконы и лоджии дверями и настоящими бумажными или застекленными сёдзи. Кооперативное строительство по плечу самым высокообеспеченным слоям населения. Квартирная плата здесь настолько высока (сто пятьдесят — сто восемьдесят тысяч иен), что даже квалифицированному рабочему трудно рассчитывать на получение квартиры в подобном районе. Широко распространено среди фирм строительство для своих специалистов и рабочих. Здесь наряду с многоквартирными домами строятся здания, представляющие нечто среднее между апато и отелем. Подобный тип строительства — здание «Тоёнака Асахи Мэншн» (северо-западная окраина Осака). В этом пятиэтажном довольно внушительном сооружении — пять типов квартир и номеров, объединенных коридорной системой. По площади они варьируются от тридцати шести до пятидесяти квадратных метров (стоимость последних около двадцати миллионов иен). Нередко комнаты полностью меблированы (во всяком случае, в «Тоёнака Асахи Мэншн» это так). Поскольку строительство и по проектированию, и по материалам не первоклассное, квартплата, устанавливаемая обычно фирмами (от тридцати до тридцати пяти тысяч иен), намного ниже, чем в кооперативных апато. Однако из всех типов современного многоэтажного строительства, включая прежде всего различные виды государственного и фирменного строительства, кооперативное с его просторной планировкой и повышенной комфортабельностью выделяется еще одним чрезвычайно важным в условиях жаркого, влажного климата Японии преимуществом — кондиционными установками. Немало в Осака построено и строится частными строительными корпорациями многоэтажных жилых зданий. Часть подобных апато, расположенных, как правило, ближе к окраинам города (Ниси, Кита и Хигаси), сдается внаем и поступает в продажу.

И все-таки японец по-прежнему тяготеет к частному домику с небольшим участком земли. В самой северной оконечности Кита, поближе к горному воздуху, тишине окраин на фоне сине-зеленых вершин, приютился комфортабельный оазис традиционных домов в стиле сукия. Такой же зеленый уголок расположен и в другом районе — Ниси. Он также застроен зданиями в стиле сукия. Здесь обязательно наличие традиционного сада. Ниси удален от грохота и шума центральных улиц и обращен к огромной голубой подкове Осакской бухты.

Здания этих районов, оснащенные всеми современными удобствами, сохраняют в то же время подчеркнуто национальный облик, скрупулезно соблюдают конструктивную и эстетическую схему национального дома. Проектирование этого строительства ведется наиболее талантливыми архитекторами; тонкий архитектурный образ, продуманность, отшлифованность от мельчайших деталей до пластических форм здания и его окружения — все здесь может удовлетворить придирчивых ценителей и приверженцев национального дома. Конечно, такое традиционное строительство весьма и весьма дорого (при все растущих ценах на землю и стройматериалы стоимость такого здания — сотни миллионов иен!).

^{Частные дома в отдаленном от центра Осака районе}

Самые серьезные изменения в застройке Осака произошли в последнее десятилетие — высотное строительство, начавшееся в этот период, положило начало кардинальному, серьезному изменению его силуэта, введению несвойственных ему ранее сооружений вертикальной протяженности. Высотное строительство, становящееся в последние годы активным элементом застройки все новых японских городов, имеет на Японских островах совсем короткую историю. До 60-х годов в городских массивах Японии воспрещалось возводить здания с количеством этажей более десяти. Здание не должно было быть выше тридцати одного метра. Считалось, что не имелось достаточной технической базы, которая могла бы обеспечить зданиям антисейсмичность. Первое высотное здание — гостиница «Нью-Отани», поднявшаяся на семнадцатиэтажную высоту, была построена в 1964 г. к Олимпийским играм в Токио. Новые материалы, обеспечивающие каркасу значительную легкость, и новые конструкции, гарантирующие прочность и устойчивость при подземных толчках, дали возможность проектировать высотные здания.

В Осака высотные гиганты обосновались в восточной и северо-восточной частях города. Для облика городской застройки это размещение было наиболее логичным решением. Многоэтажные кварталы делового Кита естественно связывались с новыми зданиями восточного района, да и весь конструктивный рисунок комплексов, составленных из монолитов — резиденций фирм и банков, как бы повторялся в сооружениях Хигаси, сходных внешне с такой же четкостью форм, только значительно смелее шагнувших (как, например, «Мёрчендайз-март») в высоту.

Однако нельзя сказать, что высотное строительство сосредоточено только в этих районах. Ведь башня Урабэ построена в Минами — районе, для которого, казалось бы, совершенно противоестествен такой тип архитектуры. Однако башня, ориентированная на соседство храма Ситэннодзи и как бы «поддержанная» пагодой, уходящей далеко ввысь, оправдывается этим сопоставлением и не кажется в красочном южном районе чем-то непоправимо инородным. Однако не всегда архитектура — крупномасштабные пространственные композиции и отдельные здания, привлекающие внимание, составляют то главное, что формирует «лицо» района.

Подобный пример представляет собой колоритно и своеобразно выглядящая часть района Минами, получившая у горожан даже особое название «город Куйдаорэ» («Город изысканных блюд»). Архитектурный образ высоких зданий, идущих вдоль Дотомбори, ничем не примечателен. Многоэтажные махины домов монотонны по рисунку фасадов и удивительно однообразны по цвету.

Однако в создании общего необычного облика Куйдаорэ решающую роль играет его декоративное оформление, празднично сверкающая неоновая реклама. Длинные полотнища вертикальных вывесок с яркой вязью мигающих иероглифов уступами поднимаются вдоль зданий и разнообразят улицу, наполняя ее многоцветным, огненным половодьем. Ярче других и больше по размеру огромное светящееся полотно с надписью «Куйдаорэ». Оно словно ворота, приглашение в этот «город».

Японская пословица утверждает, что киотосцы изысканны в одежде, жители же Осака — чрезвычайно пристрастны к хорошей кухне, и якобы ей они обязаны своим живым нравом и неиссякаемой энергией.

Куйдаорэ — это множество ресторанов, баров, кафе, разнообразных закусочных вперемежку с увеселительными заведениями-патинко с их грохочущими игральными автоматами, кабаре, кинозалами и театрами. Рестораны здесь представляют огромное разнообразие кухонь европейских стран, Американского, Азиатского и Африканского континентов. Но наибольшей любовью у жителей Осака и приезжих пользуется национальная кухня, особенно блюда чисто осакских рецептов.

Свежие овощи в любое время года, ценные сорта рыбы и дары моря составляют основу меню в таких известных заведениях с национальной кухней, как Идзумоя, Уоги, Окумэ, Дзёято, Футомаса, Мимиу, Сюсэнбо-Робата и др. В небольших закусочных, таких, как Кодзицуан, Оймацу, Хиротая, Суэхиро, Мамуси, посетители сидят у стойки, а хозяин совершает у них на глазах артистически выверенное «действо» — приготовление блюд и эстетическое их оформление. Осака дзуси — «сырая рыба по-осакски» с зеленью и рисом, мамуси — «жаренный на вертеле угорь» и сябусябу — «жареное мясо с овощами, грибами и водорослями»- символ «Куйдаорэ», марка здешних заведений, больших и малых, свидетельство мастерства, граничащего с высоким искусством.

Даже блюда общенациональной кухни здесь приобретают свою специфику, будь то дорогое скияки — «жареное мясо в сое с сахаром и приправами» или дешевое охаги — «колобки из вареного риса, покрытые бобовой пастой». При этом и кушанья, характерные для разных районов страны, например кантодаки — («колобки рыбы в отваре из корней лотоса и бамбука, с добавлением соевого творога — тофу, по-кантоски»), благодаря усилиям осакских кулинаров приобретают ту изысканность, которая, по утверждению специалистов, свойственна только осакской кухне.

Однако огромные фешенебельные рестораны и колоритные маленькие ресторанчики, сомкнувшиеся в живописную щеренгу, — принадлежность не только красочного Куйдаорэ. Подобные заведения, так же как и увеселительные центры — театры и кино, мюзик-холлы и кабаре, — непременное «сопровождение» всех деловых кварталов города.

Архитектурный облик таких районов, как Кита, Минами, Намба, Синти, Синсэкай, Абэносудзи, складывается из своеобразного соединения многоэтажных строгих деловых зданий и сооружений коммерческого и развлекательного назначения, строений ресторанного типа, в оформлении которых значительную роль играет яркая, изобретательная реклама. Именно этому утонченному традиционному декору города принадлежит заслуга гармоничного объединения в одно целое самых разнородных объектов: зданий «призм» и «кристаллов», с легкими конструкциями и откровенным рационализмом форм, сооружений-символов, выразительных своей пластикой и динамичностью, и, наконец, таких, которые прямо воспроизводят формы национальной архитектуры.

ЭКСПО-70

Вторая половина 60-х годов стала знаменательным периодом в судьбе Осака. Во время подготовки к первой в Азии Всемирной выставке по всей Центральной Японии и в Осака началось активное строительство. Олимпийские игры 1964 г. послужили толчком к реконструкции Токио, первым кардинальным и неотложным мерам по перестройке столицы, и они сыграли, пожалуй, не меньшую роль для всего района Токайдо, протянувшегося от Токио до Осака.

Обилие архитектурных идей не только воплотилось в широком размахе строительных работ в столичных кварталах, но и явилось основой создания многих крупномасштабных объектов за пределами Токио в течение последующего ряда лет. Среди них были и такие, как сооружение новой скоростной автострады Токайдо и международного аэропорта в Осака. Тем более широким фронтом работ должна была также стать подготовка к такому крупнейшему форуму, как Всемирная выставка. После закрытия экспозиции сразу же началась активная перестройка восточного района Осака, заполнение делового района кварталами высотных зданий.

Разработка и осуществление генерального плана стало также важнейшей вехой в теоретическом и практическом развитии японской архитектуры. ЭКСПО в разработке автора и главного архитектора экспозиции К. Тангэ — это попытка, с одной стороны, представить урбанистическое будущее Японии и мира, наглядно продемонстрировать метаболистическую схему как костяк, скелет города будущего, с другой — иллюстрация теории конкретной реальностью экспериментального конструирования, применившего самые новейшие технические достижения.

Под ЭКСПО-70 была отведена территория в триста тридцать гектаров в десяти километрах от Осака (недалеко от Сэнри — города-спутника). От Умэда до ЭКСПО было налажено прямое сообщение. Это расстояние составляло шестнадцать километров.

Под руководством К. Тангэ и У. Нисияма с декабря 1965 г. начала работать специальная комиссия по планировке территории. В состав ее вошли архитекторы, инженеры, представители разных отделов градостроения, ландшафтные архитекторы. К. Тангэ, возглавляющий школу японского метаболизма, положил в основу проектирования четкую схему — символическую систему — дерево с ветвями и листьями. Метаболисты отождествляют развитие современного градостроительства с эволюцией живых организмов в природе и, исходя из подобной посылки, делают вывод о нецелесообразности стандартизации. Они отрицают и «классическую» законченность композиции, что дает, пo их мнению, такое важное преимущество, как возможность дальнейшего и органического развития каждой из городских структур.

Разработка К. Тангэ общей архитектурно-пространственной системы выставки опиралась на его многолетние исследования этой темы. Метаболистическое «дерево» представляется К. Тангэ единственной панацеей от бессистемности, хаотического разрастания городов. Идея эта была воплощена им в «Плане реконструкции Токио» (1960 г.); линейная протяженность единой оси (на нее «насаживаются» поперечные звенья) стала основой и другого проекта — мегаполиса Токайдо, огромного девяностомиллионного города, единый массив которого складывается между Осака и Токио.

К. Тангэ считает, что в те времена, когда город развивался вокруг центральных кварталов и граница расселения людей определялась региональной характеристикой общества, главная площадь была ядром коммуникаций, а храм, дворец и городская ратуша — «духовной опорой». Вереницы экипажей, двигавшихся по узким радиусам улиц, логично вписывались в архитектуру города и не противоречили системе маленьких зданий, стоящих сомкнутыми рядами. Архитектор подчеркивает, что развитие видов транспорта освобождает город от пут замкнутой организации, меняет его структуру. И если различные функциональные зоны города расположить на оси, тогда связь между ними может быть осуществлена в минимально короткое время — движением вдоль оси.

По подсчетам К. Тангэ, подобная система позволит в Токио пропустить двести тысяч транспортных единиц в час, т. е. в десять раз больше, чем на любой из существующих сейчас скоростных магистралей. За день по оси можно пропустить до пяти миллионов человек (имеются в виду самые разнообразные виды общественного и индивидуального городского транспорта). Это вполне удовлетворительная норма для любого крупного города. Рассматривая город как «живой, растущий организм» с его неизбежными процессами обновления, усложнения и расширения функций, К. Тангэ считал закономерной незавершенность всей структуры. Но эта незавершенность, по мнению К. Тангэ, по существу, готовность к дальнейшему развитию. Достигнув завершенности на каждой из стадий, система обладала способностью «расти» и дальше, наращивая все новые звенья.

Именно этот тип городской структуры как основа для принципиального решений вопросов урбанизма и для Японии, и вообще для города будущего и был наглядно представлен архитектором в генеральном плане ЭКСПО. Ствол «дерева» был очень образно изображен узкой прямоугольной «зоной символов», от которой рельефно «растут» «сучья», «ветви» — поднятые на десятиметровую высоту и заключенные в прозрачные трубы, ленты движущегося тротуара. Каждая из таких «ветвей» кончается гроздьями «листьев», «цветов» разнообразной формы и оттенков — яркими, красочными павильонами.

Выставка, ставшая одним из важнейших событий мировой жизни, ее генеральный план и его осуществление привлекли значительное внимание общественности мира, в том числе и архитектурной. Характерные черты, которые прежде всего отмечали критики, разбирая эту реально функционирующую модель будущего урбанизированного мира, — это динамичность и пространственность всего грандиозного архитектурно-планировочного решения.

Действительно, четкая пространственная организация определяет исключительно активное существование всех компонентов выставки, всей ее огромной территории до самых отдаленных уголков. Энергию, «напряженность», по замыслу авторов проекта, уже излучает само «дерево» — «зона символов», делящаяся на «Площадь фестивалей» и «Площадь символов». Тангэ считал, что в первом случае это «энергия масс», собирающихся сюда в торжественные дни фестивалей, во втором — «творческая энергия», сосредоточенная на пластике трех крупных сооружений «Площади символов» — башни Солнца, башни Материнства и башни Молодости.

Внутри башни Солнца «росло» фантастическое «Древо жизни», изображающее зарождение и эволюцию жизни. Эскалаторы мощного ствола «Древа жизни» уносили посетителей наверх через эру одноклеточных, трилобитов, рыб и ящеров к венцу творения — человеку.

Исследуя конструктивный облик и пластический образ этих весьма своеобразных башен-скульптур, критики пытались связать их с метаболистической «древесностью». Предельно условное уподобление живому организму башни Солнца, стилизованное изображение лица, два ответвления, напоминающие руки, а также монументальность сооружения вызывали у них ассоциацию с громадой бронзового Будды в Камакура. Может быть, такая ассоциация со статуей Будды или средневековым замком в данном случае имела слишком отвлеченную почву, но традиционный расчет на дополнение образа, требующий ответной фантазии, определенного соавторства того, кто смотрит, здесь определенно существовал.

Пожалуй, не менее интересным сооружением центральной зоны выставки являлась громадная пространственная плита на стальных фермах, поднявшаяся над «зоной символов» на высоту тридцати метров. В ее ажурности и мощи, по существу, и была заключена основная идея структуры будущего города. Стальной каркас — это и опора плиты, и ее архитектурный рисунок, и пространственная форма с ячейками, куда вставляются блоки (в будущем целые кварталы, отдельные крупные сооружения и т. д.). Если густой рисунок можно рассматривать как новаторское и глубинное оживление традиционности, силой ассоциаций восстанавливающей в памяти сложное переплетение деревянных стропил и кронштейнов в храмах, то современные новейшие материалы явно противоборствовали такому впечатлению.

Подчеркнуто индустриальный облик плиты, смело вынесшей на обозрение недекорированный техницизм, — это то, что предлагалось как перспектива дальнейшего развития архитектуры и эстетики. По существу же — демонстрация технического потенциала, определяющего дальнейшее направление развития архитектурно-конструктивных форм. В то же время гигантская структура, так же как и формы главного павильона — грандиозный символ человеческих достижений, его, казалось бы, безграничных возможностей, может быть, против воли авторов проявляет нечто совсем не предполагавшееся: самодовлеющий и в известной мере давящий техницизм, которому при самом высоком взлете не хватает неотъемлемых качеств традиционной архитектуры — гуманистичности, обычной человеческой мерки.

Правда, для самого К. Тангэ облик пространственной плиты оказался неожиданным. Видимо, архитектор представлял ее как проявление символической связи с природой. Об этом свидетельствуют его слова, что «плита должна напоминать облака». Он стремился создать такой нейтральный и малозаметный каркас, чтобы люди, даже если бы он вдруг исчез, не обратили на это внимания. Но после того как покрытие было сооружено, Тангэ обнаружил, что «пространственный каркас выглядит удивительно фундаментально и в нем нет и намека на ту гибкость, к которой я так стремился».

Подход к модели города будущего с точки зрения проблем уже складывающегося мегаполиса и все расширяющегося, набирающего темп и высокую интенсивность процесса урбанизации определил для К. Тангэ и его соавторов необходимость акцентирования высокого техницизма. Это, в свою очередь, выразилось во всем характере пластических и композиционных решений при создании большинства японских павильонов и сооружений.

ЭКСПО-70 была первой Всемирной выставкой на Азиатском континенте и в то же время самой представительной из предшествующих такого рода выставок. Семьдесят семь стран-участниц развернули экспозицию, расположенную в ста семи павильонах (ряд международных организаций, городов и фирм также имели отдельные павильоны). ЭКСПО-70 в корне отличалась от других всемирных выставок (первая была организована в 1851 г.). Характерной чертой предыдущих выставок была обязательная демонстрация новейших технических достижений, разнообразных изобретений, новых изделий легкой промышленности, уникальных образцов высококачественной продукции тяжелой индустрии.

Фактически экспозиция каждой такой международной выставки превращалась в своеобразную демонстрацию торгово-промышленных изделий. На ЭКСПО-70 была объявлена основная общая тема экспозиции — «Прогресс и гармония для человечества». Она отражала одну из животрепещущих проблем современности. Каждая из стран-участниц через организацию экспозиции, ее информационную насыщенность и манеру подачи материала, точно так же как и через архитектурное решение, лежащее в основе зрительного, эмоционального образа павильона, должна была интерпретировать тему-девиз выставки, продемонстрировать ее понимание.

Запрет на демонстрацию продукции в павильонах, представляющих ту или иную фирму, предполагал, что страны, участвующие в ЭКСПО-70, должны не только избежать прежнего пути (экспозиция товаров), характерного для предшествующих выставок, но и наглядно представить свою трактовку методов и способов построения «гармонического» будущего человечества. Таким образом акцент переносился в сферу сугубо идеологических проблем.

В программе выставки записано: «Мы, живущие в эпоху, наступившую после второй мировой войны, не можем игнорировать того факта, что наряду с неоспоримым улучшением условий жизни техническая цивилизация приносит с собой противоречия, несчастья и тревогу… Тысячи людей живут в нищете и горе. Мы надеемся, что каждая страна, которая примет участие во Всемирной выставке в Осака (Япония, 1970), построит экспозицию на основе собственного понимания темы „Прогресс и гармония для человечества“ и в соответствии со своими особыми культурными традициями».

Однако осуществление на практике этого принципа оказалось весьма трудным для стран-участниц. В лучшем случае разнообразные экспозиции (при этом были и составленные по прежней системе «товарных» показателей) демонстрировали пути достижения прогресса, как правило технического. Емкая, многозначительная формула подменялась одним важным, но далеко не исчерпывающим всего понятия, аспектом. И уж совсем сложно обстояло дело со второй половиной девиза выставки. «Гармония» в экспозиции разных стран представлялась лишенной своей главной социальной многогранности. Стремление избежать самых острых, трудноразрешимых в классовом обществе проблем социального, расового, культурного неравенства, «гармония человечества с природой», острейшие экологические проблемы и насущность их постановки для каждого уголка планеты — вот путь, по которому пошло большинство организаторов выставочных программ.

Только страны социализма, и прежде всего Советский Союз, без каких-либо оговорок и натяжек могли представить экспозицию, отвечающую девизу и в полной мере раскрывающую его. Все этапы строительства социализма в СССР представали перед глазами посетителей через показ материальных экспонатов, огромную информацию научного, технического и статистического характера, наконец, через архитектурное решение и весь очень выразительный зрительный образ павильона. Необходимо было выполнить задачу более серьезную, чем просто демонстрация за рубежом экономических достижений Советской страны — представить идеологическую основу этих успехов, обусловленных характером нового социального строя. Кроме того, время проведения выставки совпадало с юбилейными торжествами — страна широко отмечала столетие со дня рождения В. И. Ленина. Это событие во многом определило характер экспозиции советского павильона. Воплощение ленинских идей в жизнь стало идейной основой всей экспозиции. Поскольку и в экспозиции, и в архитектурном образе павильона необходимо было учесть зрелищный, фестивально-массовый характер ЭКСПО-70, то эмоциональное раскрытие темы с привлечением разнообразных видов искусства и использование технических средств оказалось важнейшей чертой формирования советской экспозиционной программы.

Торжественный, ликующе-праздничный грандиозный советский павильон, по своим формам задуманный и осуществленный как развернутое красное знамя, был хорошо виден со всех концов огромной выставочной территории и даже за ее пределами.

М. Посохин (главный архитектор), В. Свирский (архитектор), А. Кондратьев (главный консультант), К. Рождественский (главный художник) — авторы архитектурного проекта советского павильона на ЭКСПО-70. В дни открытия ЭКСПО-70 К. Рождественский писал: «Над всем кипучим, ярким, фантастическим городом (территорией выставки. — Г. Н.) главенствовал взметнувшийся вверх павильон СССР. Он был виден за много километров… В самолете японские стюардессы шутили: „В Японии самые большие вершины — это Фудзияма и советский павильон“. Интересное архитектурное решение — складчатая конструкция,стальной каркас, облицованный тонкой листовой сталью — позволяло осуществить сложную и интересную пространственную планировку внутренних объемов, использующую необычайную протяженность вертикального пролета, достигающего в наивысшей точке здания высоты ста девяти метров. Павильону (общая площадь — двадцать пять тысяч квадратных метров и экспозиционное пространство — тринадцать тысяч квадратных метров) были присущи единство архитектуры и экспозиции, контрастное сопоставление масштабов залов и в то же время постепенное развертывание и эмоциональная насыщенность выставочного материала.

Первая часть павильона — одно из самых впечатляющих выставочных помещений — Ленинский зал, одновременно и вводный, и центральный, с огромной, необычно построенной экспозицией, со свободно висящим центральным стендом, на котором непрерывно демонстрировался документальный фильм „Живой В. И. Ленин“. Этот зал не только давал торжественный, общий мажорный настрой, но и активно, через показ строительства социалистического государства, его социальной практики раскрывал девиз выставки — „Прогресс и гармония для человечества“»^[41].

Развитие экспозиции шло в павильоне по четко задуманному и строго выполненному сценарию, в основе которого лежал принцип эмоционального раскрытия темы, принцип воздействия на мысль через яркие идейно-художественные образы. Из Ленинского зала зритель попадал в резко контрастирующие с ним по пространственному решению камерные интерьеры, отражающие «гармоническое развитие личности при социализме». Здесь рассказывалось о материнстве и счастливом детстве, о творчестве молодого поколения — от дошкольного до юношеского возраста. Далее следовали залы раздела «Культура» с их эпической монументальностью и богатейшим разнообразием уникальных экспонатов, демонстрирующих высоты творческой энергии и гуманистической устремленности в многовековой культуре народов социалистического государства.

Эту необычайно красочную, богатую экспозицию сменял зал «Сибирь», поражающий зрителя разливом красок. Здесь «росли» кедры, ели, березы, можжевельник. На слайдовых диорамах — зеленый океан тайги, сверкание неудержимо ярких багряных и золотых осенних далей, пушистых нетронутых снегов, бескрайних зимних сибирских просторов. В системе зрительных образов экспозиции картины удивительной по своей красоте природы Сибири гармонично сливались с изображением вдохновенного труда советских людей. Металлические диорамы Западно-Сибирского металлургического комбината, новых угольных бассейнов и нефтяных месторождений, светящиеся контуры Саяно-Шушенской гидростанции, сверкающие переливы драгоценных и полудрагоценных камней, представляющие богатства подземных кладовых, добытые и обработанные человеческими руками, россыпи алмазов, инкрустация и мозаика, многокрасочные витражи, наконец, изображение огромных сложнейших индустриальных и научных комплексов — такой колоритной, живущей в активном темпе, отличающейся четкой устремленностью в будущее раскрывалась социалистическая Сибирь посетителю ЭКСПО-70.

Однако самое ошеломляющее впечатление на выставке производила экспозиция последнего раздела советского павильона — «Космос». Удивительным был разворот огромного пространства зала, использующего стометровый вертикальный пролет павильона, темного пространства, наполненного сверканием звезд, пронизанного таинственным мерцанием малиново-красных, фиолетовых отсветов и пульсирующих вспышек прожекторов. В этом как бы естественном космосе среди сполохов космических зарниц были представлены советские космические аппараты. Безусловно, значительная доля удачи в организации экспозиции, в формировании образной системы этого последнего для посетителя красочного зала принадлежала архитектурному решению.

Осмотр начинался с огромного Ленинского зала. Затем зритель проходил по залам значительно меньшего размера и объема, знакомясь с интерьерами камерного, функционального значения. При этом, по замыслу проектировщиков, посетитель не должен был расставаться с ощущением, что Ленинский зал — самая высотная часть павильона.

«…А когда в конце осмотра, с балкона перед зрителем открывался огромный зал „Космос“… — писал К. Рождественский, — это было для посетителя полной неожиданностью, а иногда даже загадкой, которую просили объяснить. Зрелище с балкона было непредвиденным, неожиданным, а пространство загадочным. Люди подолгу всматривались в зал, как с вершины горы смотрят в ночные долины со светящимися городами и звездами на небе… В центре, на стене — ромбообразный вариоэкран высотой сорок метров, по форме органически вливавшийся в складчатую конструкцию павильона. Фильм, как и вся экспозиция, смотрелся с трех отметок: с высоты третьего этажа, с балкона второго этажа и из самого зала. По ходу фильма световой пучок выхватывал из тьмы космические аппараты, находившиеся в зале.

Снизу зал ассоциировался с огромным светящимся космическим кораблем, наполненным пассажирами. В темноте вырисовывались ярусы балконов, заполненных людьми, ритмические линии цветных прожекторов, как светящиеся в ночном небе иллюминаторы корабля, пространство, обработанное и насыщенное цветом, невиданные космические аппараты — все это создавало впечатление фантастического полета в будущее»^[42].

В создании общей атмосферы павильона, в эмоциональном, образном раскрытии темы экспозиции немалую роль сыграло и кино. Кинозал с широким и стереофоническим экраном, непрерывная демонстрация фильма на множестве полотен разнообразной формы и положения (горизонтальные, вертикальные, расположенные в глубоком круглом «колодце», ниже уровня пола и т. д.), фильмы на экранах размером от микроскопически малого до гигантских — все это было средством дополнить материальную экспозицию, раскрыть во всей полноте и наглядности величие ленинских идей и трудового подвига советского народа.

Советский павильон пользовался огромной популярностью на ЭКСПО-70. За шесть месяцев его посетили двадцать восемь миллионов человек. Необыкновенный успех советской экспозиции отмечала пресса многих стран, он был запечатлен во множестве ярких, искренних записей, оставленных посетителями.

Выставка представляла собой редкое, удивительное зрелище. Яркий блеск и причудливая ажурность металла, слепящие поверхности зеркальных стен павильонов, качающиеся в воздухе необычные «скульптурные» формы сооружений — надувные цилиндры, башни, сферы и полусферы, традиционная архитектура, соседствующая с обнаженностью металлических конструкций, пронзенных цветными резиновыми трубами, фонтаны и каскады диковинных форм, укутанные в цветные облака водяной пыли, музыка и огни, бесконечная игра света и цветовых подсветок, пестрые одежды и говор разноязыкого людского потока — все сливалось в единую грандиозную феерию. Ошеломительный вал впечатлений обрушивался и стремительно подхватывал всякого, кто вступал на территорию этого фантастического города.

В общей пестроте и яркости, несомненной изобретательности и театральной картинности выставочных сооружений выделялись павильоны, воспроизводящие традиционные формы национальной архитектуры или апеллирующие к ней. Наиболее широко, прежде всего на экспозиционных территориях стран Юго-Восточной Азии, использовались формы буддийских культовых сооружений. Скрупулезное воспроизведение буддийского храма представлял павильон Непала, явное обращение к архитектурной буддийской традиции демонстрировали павильоны Южного Вьетнама, Лаоса и Таиланда. Выставочное сооружение Бирмы еще издали манило посетителя золотой точеностью и пышностью сугубо национального облика. Расположенный на воде и отражающий в ее зеркале филигранную безупречность резной многоярусной крыши, рассыпающий звон бесчисленных колокольчиков, сияющий золочеными фигурами драконов, павильон одновременно напоминал и пагоду, и огромный королевский корабль из древнего праздника. Среди японских павильонов (страна, организующая выставку, имела право представить несколько выставочных сооружений) были такие, которые повторяли образцы национального строительства или в общем характере решения здания использовали формы национального зодчества. Как известно, обращение к традиции — активная черта японской архитектуры послевоенных десятилетий. Неудивительно, что эта тенденция нашла широкое отражение в облике выставочных сооружений. Среди павильонов японских фирм было немало таких, которые пытались копировать, например, такую специфическую форму, имеющую строго национальную почву, как пагода. Так, павильон фирмы «Фурукава» (архитектурная фирма «Самицу Констракшн») выполнен в виде семиярусной пагоды, стройность силуэта которой, ее устремленность вверх подчеркивались ритмичностью расположения ярусных крыш, подымающихся по шпилю, словно легкие узорные лепестки. Павильон «Сумитомо» (архитектор Сатио Отани) имел вертикальную структуру, стержневые пространственные конструкции, в которых также угадывалась апелляция к стремительной тектонике пагоды. Конструктивные и пространственные решения павильонов «Мацусита» (архитектор И. Иосида) и «Санъё» также опирались на каноны традиционного строительства — низко «надетые» на здание крыши с большим выносом кровли создавали тень у стен со сплошным остеклением, сливающим воедино внутреннее и внешнее пространство.

Обращение к национальному архитектурному наследию было характерно и для многих других выставочных объектов стран Азии, Европы и Африки. Однако в большинстве из них не просто воспроизводились определенные образцы национальной строительной классики, а в апелляции к культурному наследию рождалось своеобразное, нередко сложное соединение сугубо современного с традиционным. Так, архитектура павильона Алжира обнаруживала несомненную причастность к национальной почве благодаря глухой массивной стене с орнаментальным национальным рисунком. Выставочные сооружения африканских стран — Нигерии, Центральной Африки, Ганы, Уганды, несмотря на их разный внешний облик, объединяло использование единого конструктивного принципа, характерного для традиционных африканских сооружений, — глухие, без оконных проемов или с малым количеством проемов стены, защищающие внутренние объемы зданий от палящего тропического солнца.

Правда, не всегда в этих соединениях были неоспоримые гармония и логика. Нередко сугубо «павильонное» решение давало не синтез, а самую простую формулу слияния двух взятых в чистом виде образцов архитектуры — традиционного и современного. Например, Эфиопия и Афганистан объединили в одном выставочном объекте современное сооружение и традиционную жилую постройку. Перед цилиндрической формы основным павильоном Эфиопии, четко читаясь на его фоне, стоял шатер, перед павильоном Афганистана — юрта. По такому же принципу часто осуществлялась и апелляция к архитектурному и культурному наследию страны. Так, перед экспозиционным сооружением Чили, зданием сугубо современной характеристики, стояли мощные монументы древней национальной скульптуры, в мексиканском павильоне использовали орнаментальность древних алтарей; в павильоне Саудовской Аравии в общеарабские строительные традиции вплеталась современная обработка материала и исполнительская культура в подаче и обыгрывании деталей. В павильоне ОАР подчеркнутая форма древней пирамиды почти теряла свою акцентированность благодаря плотному заполнению поверхности, особенно швов, выделенных сугубо современными методами орнаментальности.

Реминисценции на тему национальной архитектуры обнаруживались и в павильонах европейских стран: в бельгийском цвет и конструктивные формы национальной постройки — крутая красная крыша, в португальском — четкость объемов и массивность всего сооружения, словно представляющие общую характеристику средневекового романского стиля.

Вместе с тем среди павильонов стран — участниц ЭКСПО имелись и такие, архитектурное решение которых определялось ориентацией на те или иные характерные черты социальной жизни нации, ее культуры, географического положения. Как правило, такой метод решения архитектурного объекта во многих случаях оказывался наиболее удачным, ибо апелляция к восприятию зрителя шла здесь через сложное ассоциативное осмысление интересного архитектурного образа.

Наиболее характерный пример подобного типа — павильон Канады — высокая зеркальная пирамида со срезанной верхушкой и глубокими прорезями по углам, дающими возможность внутреннего обзора сооружения. Зеркальные стены благодаря их ракурсу отражали в большей части своей поверхности голубизну неба, белые клочья облаков, что напоминало снега и безбрежные голубые просторы озер, стеклянную лавину вод Ниагарского водопада. В то же время по контрасту со статичностью, с холодной цветовой гаммой, которую медленно, вслед за плывущими облаками, меняло зеркальное покрытие павильона, прорези жили своей стремительной слепяще-яркой крутовертью — это разноцветные диски внутри здания крутились над эстрадой для выступления актеров, бросали слепящие блики на стены, отражались в воде бассейна.

Разной высоты цветные пирамиды с разлинованным зелено-синим покрытием павильона НРБ напоминали графично-прихотливые очертания Балканских гор. Разграфленность пирамид словно воспроизводила склоны гор с «сеткой» на них полей и плантаций. Фасад павильона Индии по форме представлял белоснежный усеченный конус и вызывал у зрителей образ величественных заснеженных вершин Гималайских гор. Соединение же высоких полукружий, по стенам которых то струилась, то бурными потоками стекала вода, рождало сложные ассоциации. Это могло быть обращение и к удивительной в своем бескрайнем разнообразии природе страны, и к ее богатой архитектурной традиции.

Предельно наглядной иллюстрацией к истории страны выглядела архитектурно-пространственная система построения павильонов Гонконга, Нидерландов, Шри Ланки. Удивительно легким казался павильон Гонконга: мачты с декоративными, изящной конфигурации парусами, на которых трепетали пестрые, яркие флажки, и широкая деревянная обводка перекрытий. Все это мысленно возвращало к каравелле — средневековой владычице морей. То же значение судоходства для развития страны было подчеркнуто в конструктивных принципах павильона Нидерландов. Разноцветные мощные трубы, красные и белые несущие объемы, длинные конструкции из металлических стержней — все напоминало палубное пространство современного огромного океанского корабля, заполненное цветными постройками.

В выставочном здании Шри Ланки, хотя весь объем его был словно обтянут прозрачной стеклянной оболочкой, решающая роль в создании общего облика принадлежала деревянным конструкциям, воссоздающим облик традиционного сооружения — легкого, открытого ветрам и солнцу, потокам влажного воздуха с океана.

Среди японских павильонов выставочное здание фирмы «Сантори» отмечалось апелляцией к традиции, положенной в основу конструктивного и декоративного замысла. Фирма, известная в стране производством разнообразных алкогольных и безалкогольных напитков и смесей, в конструкции здания словно повторила срезанный стебель бамбука. Известно, что из бамбука в древности делали сосуды для хранения воды. Его стволы активно использовались при сооружении водопроводных и дренажных систем.

Национальный павильон Японии был задуман как наглядное изображение цветка сакуры — символа, эмблемы ЭКСПО-70. В плане сооружение представляло собой пятилепестковый цветок сакуры, но таким его можно было увидеть только сверху, с вертолета. У павильона же посетителю открывался вид на тяжелое, мощное по своей архитектуре сооружение, ни по цвету (серый), ни по форме даже отдаленно не напоминающее изящный и легковесный, удивительно подвижный розовый вишневый лепесток. Правда, каждый вечер при искусственном освещении павильон разительно преображался. Поражали игра неоновой подсветки, музыкальное сопровождение. Сложная подсветка с тонкими цветовыми переходами, мягкое перемещение полутонов по кругу, ритмичное их скольжение по крупным, выступающим «ребрам» вдруг совершали чудо — павильон становился легким. Теперь посетитель в такой нежной гамме цветового декора легко мог представить Японию весной, когда розовая дымка цветущей сакуры окутывает острова.

Знаменитое чешское стекло, производство разнообразной бижутерии стало темой павильона Чехословакии. Сверкающий, словно драгоценный кристалл, горящий в лучах жаркого солнца и вечернего неонового половодья, он казался сказочным хрустальным дворцом.

Выставочное сооружение Британской Колумбии демонстрировало значительную роль леса в экономике этой страны. Взметнувшиеся ввысь разновысокие исполинские бревна, соединенные не то в обелиск, не то в весьма оригинальную современную скульптуру, были необычайно декоративны и в то же время создавали редкий по выразительности образ.

Своеобразным архитектурным решением отличался павильон Австралии. Это было высокое подвесное сооружение — мощная конструкция, напоминающая огромное, удивительного вида животное с вытянутой длинной шеей и маленькой головой. На этом, по сути дела, исполинском кронштейне висел, словно в зубах гигантского животного, объем павильона. Интересными оказались и техническое решение, и необычный, зрительно очень емкий образ как бы шагающего по выставке динозавра, несущего в сомкнутых челюстях «материк».

Но все же в создании общей картины выставки, ее поистине фантастического облика значительная роль принадлежала сугубо современным павильонам, построенным с учетом новейших технических достижений и имеющих нередко сверхсложный, скорее даже принадлежащий будущему архитектурный и эмоциональный облик.

Архитектура многих подобных павильонов представляла собой настолько удивительное зрелище, что нередко невозможно было говорить о ней как об архитектуре. В одних случаях это был облик чисто технических сооружений или нарочито подчеркнутая технизированность. В других — конструктивная система создавала основу для таких форм, которые в силу необычайной пластической выразительности выглядели как скульптуры.

Архитектура павильона США на ЭКСПО-70, так же как и на предыдущей Всемирной выставке 1967 г. в Монреале, демонстрировала уникальные технические решения. Значительного размера пневматическое покрытие эллипсообразного очертания перекрывало единое обширное пространство павильона, площадь которого была одиннадцать тысяч семьсот восемьдесят шесть квадратных метров (142X83 м).

Эстетический образ сооружения не представлял интереса, скорее вызывал удивление некоторой диспропорцией между относительно невысокими стенами, размер которых к тому же скрадывался тяжелой темно-фиолетовой окраской, и огромным белым простеганным покрытием. На визуальное сокращение объема павильона было рассчитано значительное заглубление сооружения, что также прежде всего говорило не столько об удачном художественно-образном проектировании, сколько о технических возможностях американских строительных фирм.

Сугубо технизированный облик имело и выставочное здание Великобритании — на высоких ажурных фермах были подвешены прямоугольные объемы. Цветная гамма всей сборной конструкции, свободное «парение» выставочных интерьеров с почти прозрачным ограждением, открытое под ними незаполненное пространство — все подчеркивало индустриальность сооружения и, следовательно, его весьма своеобразную систему эстетического оформления. Художественный образ в целом был построен на несомненном акценте на активном использовании принципа «машинного» эстетизма.

Столь же откровенное обращение к индустриальным формам как единой основе общего конструктивного и декоративного решения демонстрировали павильоны Франции и Италии: в итальянском — мощное сопоставление двух длинных остекленных объемов, как бы варьирующих в современных материалах и технических возможностях тему падающей Пизанской башни, во французском — соединение одетой в стекло, геометрически четко очерченной нижней части сооружения с взлетающими над ней четырьмя огромными полусферами, придающими всему строению фантастический вид.

Разнообразное варьирование форм ультрасовременного сооружения с активным использованием новейшей технологии и разнообразных материалов характеризовало множество павильонов ЭКСПО-70. Именно такими были выставочные здания стран Латинской Америки, большинства Скандинавских стран, Кипра, Монако, Алжира, Танзании, Габона, Пакистана и др.

В иных сооружениях сложного современного силуэта можно было увидеть и определенную социальную нагрузку. Так, в четком индустриальном облике павильона Кубы соединение остекленных и неостекленных металлических конструкций, как бы вырывающихся из стандартной системы опор сооружения, создавало ассоциативный образ протеста, мощного рывка из тяжелых пут, сковывающих движение к свободе.

Во многом фантастический облик архитектуры ЭКСПО-70 определялся не только активным обращением к пластическим решениям, превращающим архитектурную конструкцию в скульптуру, но и нередко прямым использованием в ней системы органических природных формообразований. Павильоны напоминали прозрачные, исполинских размеров кристаллы. Своеобразное применение законов бионики в архитектуре рождало конструкции, напоминающие развернутое крыло бабочки, перо птицы, диковинное туловище насекомого. Общий архитектурный ансамбль выставки был настолько пестр и неоднозначен, несмотря на единую объединяющую идею города будущего, что многим посетителям он представлялся полным хаосом.

В действительности выставочное пространство демонстрировало на редкость логичное развитие системы пространственного проектирования в соединении с общим архитектурно-художественным решением. «Древообразная структура», организуя в целом постоянное наполнение территории выставки огромным пульсирующим людским потоком, создавала несомненно целостный ансамбль, особенно в его центральной части. Но надо признать, что наиболее четко контур «дерева» читался в организации тематических зон и привязке их к центральной части с главными сооружениями выставки и фестивальной площадью. Архитекторы и журналисты считали, что периферия структуры была «размыта», теряла свою выявленность. В известной мере эти высказывания небезосновательны. Многокилометровая система транспортных коммуникаций — прозрачных, приподнятых над землей труб, по которым «плыл» нескончаемый поток посетителей, рассматривалась как «ветви» грандиозного дерева. Они тянулись от центра, проходя по семи субплощадям, и заканчивались у пяти входных ворот. «Листья» на этих «ветвях», представлявшие архитектуру служебных сооружений, торговых павильонов, информационных и других служб, были действительно почти индифферентны, не акцентировали внимания посетителей и в силу своей утилитарности и предельной простоты не могли составлять закономерное и логичное продолжение основных ярких и необычных сооружений.

В то же время логическое развитие системы этого и не требовало. Основным наполнением ее был «ствол» с тематическими созвездиями-площадями, и концентрация эмоциональной напряженности, сгустков «человеческой энергии» происходила именно там, а также в зоне павильонов. Однако в адрес организации этой зоны в многочисленных статьях об ЭКСПО-70 было высказано немало критических замечаний. Действительно, необычайная пестрота архитектурных стилей, национальная специфика или техническая уникальность экспозиционных сооружений мало содействовали их слиянию в единый безупречный ансамбль.

Однако такое проектирование отражало главный замысел К. Тангэ — показать облик города будущего. Несмотря на единую, казалось бы, всеми разделяемую точку зрения о его высокой технизированности вопреки явной космополитичности в разнообразных и многочисленных изображениях футурологов, город будущего, видимо, не может строиться на принципах унитарности, годности для любого региона планеты. Именно поэтому, признавая приоритет индустриальности, высокого техницизма в характеристике города будущего, архитектурные школы многих стран, представленных на выставке, не могли в то же время встать на позицию полного забвения своего архитектурного наследия, канонов национального зодчества.

^{Павильон телекоммуникаций на ЭКСПО-70}

Наиболее далеко отошедшей от этого принципа оказалась архитектурная школа Японии. Японские павильоны в силу особого техницизма, утрированной индустриальности «почерка» архитектурного проектирования, смелого экспериментирования в области архитектурной формы отчетливее других производили впечатление «нездешности», перемещения посетителя в неведомый город XXI века. В то же время «космические» павильонные сооружения, незавершенность как бы «растущих» структур, воспроизведение форм органического и неорганического мира были точным отражением достижений японской архитектуры последних лет — стремительного взлета строительной техники, развития конструктивной мысли и общего направления архитектурных поисков.

Одним из подобных сооружений и в то же время наиболее интересных образцов «космической» архитектуры был павильон «Сумитомо». Его вертикальный каркас, напоминающий мостовую ферму, соединялся с элементами сферической формы, поднятыми над поверхностью земли и как бы парящими в воздухе. Легкость и серебристость словно плывущих над выставкой объемов совершенно непроизвольно ассоциировалась с легендарными летающими тарелками, а контуры стержневых конструкций, заштрихованность ажурных башен лестницами и эскалаторами дополняли, подчеркивали причастность сооружения к атмосфере грядущего дня.

Еще более необычным казался павильон «Тосиба Иси». Жесткая пространственная структура сложной конфигурации, составленная из повторяющихся стандартных элементов четырех видов, создавала основу для оригинальной архитектурной формы. Опираясь на шесть точечных опор и поднимаясь от них вверх треугольниками, эта замысловато плетенная опора-решетка выбрасывала вверх стрелы и разнообразные повторяющиеся элементы. Их слияние и переплетение рождало причудливое сооружение строго чеканных форм, внутри которого висел ярко-красный купол с расположенными по кругу экранами. Если представить, что рядом с основным строением павильона поднималась собранная из тех же элементов башня, резко контрастирующая по цвету с плавающим объемом купола, то ассоциации с неким «космическим» сооружением представятся вполне обоснованными. Подобное же впечатление производили своими необычными формами павильоны «Газ» и «Ригон», где огромный двадцатипятиметровый в поперечнике воздушный шар в виде недремлющего ока, смотрящего в окуляр павильона, символизировал вечное стремление человечества к знаниям.

Проявлением необычайной изощренности, чрезвычайной декоративности жестких индустриальных форм отличались павильоны «Мицуи» и «Хитати».

Пневматический принцип в создании архитектурной формы стал основой архитектурного решения павильона «Фудзи групу» (группа фирм «Фудзи»). Громадную площадь перекрывало ограждение из надувных труб-баллонов, плотно прижатых друг к другу и изогнутых аркой. Огромные размеры сооружения, необычность его общей конфигурации и пластики архитектурных масс, броское оранжево-желтое покрытие «работали» на своеобразный эмоциональный удар, вырывали посетителя из сферы его привычных представлений.

Столь же «шоковое» впечатление создавали сооружения, в которых отражались новации в использовании архитектурной формы, разнообразные поиски новых структур и откровенная фетишизация современных технических достижений, поставленная в основу художественного проектирования. Таков был павильон электропромышленности (архитектор Дзюндзо Сакакура). Сверкающий зеркальными поверхностями объем павильона был опутан прочной цветной паутиной тросов и напоминал огромный, загадочно мерцающий трансформатор.

Даже павильоны «Кубота» и «Автомобильный» с подвесными конструкциями, здания тоже сугубо индустриальные, были более приближены к современному представлению об архитектурных формах. Этому, вероятно, во многом содействовали как определенная приемлемость для глаза жесткой конфигурации сооружений, характерных для последних десятилетий, так и достаточно привычные приемы цветового оживления строго абстрактных «индустриальных» конструкций. Так, в Автомобильном павильоне срезанные наискось высокие, трапециевидной формы сооружения эмоционально оживлялись площадкой с множеством пестрых, цветных электромобилей.

Образцам «космической», «растительной» архитектуры и сооружениям — символам индустриальной мощи не уступали по усложненности общего облика те павильоны, которые К. Тангэ рассматривал как воплощение идеи развивающихся структур. К такой же практике относились воспроизведения органических и неорганических формообразований, например строения молекул. Среди последних — павильон «Химия и жизнь», верхняя белоснежная часть которого была собрана из стандартных элементов, представляющих продукцию химической промышленности, будто из огромных детских кубиков. По своему конструктивному решению она представляла структуру огромной молекулы. Сам павильон имел настолько необычные формы, что вряд ли его можно было отнести к городскому строительству. Скорее это были эскизы, макеты каких-то невидимых структур урбанизированного будущего. Подобное ощущение рождалось и у посетителей павильона фирмы «Такара Белутилон».

Ни общая конфигурация, ни характер архитектурных форм этого сооружения ни в малейшей степени не напоминали жилую архитектуру или архитектуру зданий общественного назначения. Не было в них даже и конструктивной экстравагантности, плавных линий и чечевицеобразных объемов «космического» зодчества. Откровенная неприкрытость, голая конструкция «растущего устройства» неровными рядами поднимающегося вверх и наглядно демонстрирующего незавершенность развивающейся системы — так выглядело экспозиционное здание «Такара Белутилон». Экономичность и техническая рациональность его системы опирались на стандартизацию элементов, на идею сборности и пространственной повторяемости в разных отрезках времени — строительный объект, представленный сегодня несколькими рядами этажных уровней, завтра путем наращивания стандартных структур мог превратиться в сооружение совершенно нового облика.

Конечно, экспериментальное конструирование почти в каждом павильоне проявлялось в виде каких-нибудь разнообразных находок, которые могли получить широкое использование в строительстве сегодняшнего японского города. В отдельных случаях это была блестящая демонстрация последних технических достижений, нередко кардинально меняющих и расширяющих представление о конструктивных возможностях современного строительства.

Однако ни необычный образ сооружений, ни безупречность конструктивного и декоративного исполнения не были тем решающим, что определяло общее впечатление. Главным для посетителя оказался сдвиг в восприятии функциональности сооружения. Всеобъемлющая индустриальность, полное отсутствие одухотворенности архитектурно-художественных произведений, характерной для многовековой истории японского зодчества, более того, восприятие павильона как машины со сверкающими сложными частями — вот что стало основным для бесконечного потока посетителей выставки.

«Ожерелье» Осака

Десятилетие, предшествующее открытию ЭКСПО-70, стало началом интенсивного строительства городов-спутников вокруг Осака. Теперь они составили целое «ожерелье», к тому же постепенно расширяющееся. С севера это — Суйта с населением в триста тысяч человек, Ибараки — двести десять тысяч и Такацуки — триста тридцать тысяч. Это центры тяжелой промышленности. С востока — Моригути с населением в двести тысяч человек, Яо — триста тысяч и Хигасиосака — пятьсот пятьдесят тысяч. В этих городах сосредоточены сталелитейные и машиностроительные заводы. В южной части «ожерелья» главное место занимает крупный промышленно-торговый центр Сакаи с выросшим в нем за последние десятилетия сталелитейным производством. Предприятия тяжелой промышленности и огромные нефтехимические комплексы концентрируются в расположенном вблизи Сакаи городе-спутнике Сэмбоку. Население последнего — двадцать тысяч человек. Южнее этих городов расположены Идзумиоцу (население семьдесят тысяч человек) и Кайдзука — восемьдесят тысяч человек. Здесь построены многочисленные текстильные фабрики, на которых трудятся в основном женщины.

С запада и северо-запада окружение Осака составляют тяготеющие к нему и связанные постоянной «маятниковой миграцией» — Икеда (население сто двадцать тысяч), Тоёнака — четыреста тысяч, Хироката — триста тысяч, Миноо — восемьдесят тысяч. Как правило, их жители работают в Осака.

Все спутники, независимо от того, строились ли они на свободных территориях (таких, правда, мало) или возводились на месте старой, снесенной застройки, объединяет общая черта — новое строительство в западном стиле.

Наибольший интерес с точки зрения и масштаба, и характера строительства представляют Сэнри и Сэмбоку — два новых города-спутника Осака. В конце 1960 г. был объявлен проект застройки Сэнри. На страницах осакских журналов и газет сообщалось о генеральном плане Сэнри, сроках строительства, обсуждался уровень комфортабельности как отдельных сооружений, так и всей застройки, под которую отводилась территория в одиннадцать миллионов шестьсот тысяч квадратных метров. На довольно высоких холмах (от двадцати до ста тридцати метров над уровнем моря), покрытых густыми зарослями бамбука, должны были разместиться многоэтажные (пяти-двенадцатиэтажные), со всеми удобствами, современные корпуса. Город, контуры которого едва проступали на листах ватмана в архитектурных мастерских, был объявлен и наречен прессой «идеальным» — так притягателен был для всех строящийся в живописной местности, на чистом пространстве город. Понятно, что новый город-спутник должен быть лишен недостатков старых городских образований.

^{Сэлси — торговый и увеселительный центр в Сэнри, городе-спутнике Осака}

Действительно, в Сэнри, построенном примерно за шесть лет (часть застройки создавалась и позднее — накануне ЭКСПО-70), очень много привлекательного. Здесь возведены удобные, красивые, комфортабельные, свободно расположенные, вобравшие красоту холмистого зеленого пейзажа дома с большими лоджиями-террасами. На них жители могут разбить чисто национальный сад из камней и песка или посадить дерево. Тщательно продумана планировка микрорайонов, в центре которых школа, коммерческий центр, разнообразные предприятия службы быта, здания теплоцентралей и кондиционной системы. Удачно тут решена и транспортная проблема. Так, пространство между холмами использовано под крупные транспортные магистрали. Это снижает шум в городе. Основные городские магистрали связывают между собой все микрорайоны, на которые разбит город. В то же время они соединяют каждый из этих районов со станцией Осака. От города-спутника, расположенного в пятнадцати километрах от Осака, до Умэда, делового центра, всего тридцать минут езды. В завершенных перед открытием ЭКСПО-70 кварталах апато поселился обслуживающий персонал выставки.

Тридцать тысяч семей (около ста пятидесяти тысяч человек) уже несколько лет живут в новом спутнике Осака. В своих дальнейших творческих поисках при последующем планировании городов-спутников архитекторы отталкиваются от проекта Сэнри. И хотя со времени завершения строительства прошло не так уж много времени, уже сейчас многое проясняется. Чрезвычайно важным показателем активной, полнокровной жизни города-спутника является его экономическая самостоятельность, известная независимость от города, к которому он тяготеет, способность предоставить занятость значительной части населения. Все это делает оправданным существование спутника и во многом облегчает жизнь его обитателей, исключая «челночные» поездки на работу (и назад) в большой, расположенный рядом город. Именно на такую самостоятельность и был ориентирован Сэнри. Однако вскоре стало ясно, что, несмотря на несомненную экономическую самостоятельность, Сэнри проявляет тенденцию к превращению в город-спальню. И даже множество удач, интересных решений, найденных его создателями, вряд ли смогут оправдать тот высокий титул, который был присужден Сэнри до рождения.

Именно с учетом результатов строительства Сэнри в южной части префектуры был сооружен другой спутник Осака — Сэмбоку. Ориентация на большую самостоятельность привела к увеличению в нем количества предприятий, предоставляющих жителям работу. Площадь Сэмбоку значительно большая, чем Сэнри, — пятнадцать миллионов двести тысяч квадратных метров. Соответственно и жилая застройка рассчитана на сто девяносто тысяч человек. В остальном (в отношении планировки города в целом и его микрорайонов, облика строительства и типа застройки) Сэмбоку почти ничем не отличается от Сэнри. Пожалуй, единственное его своеобразие — огромный «Янг-таун», рассчитанный на одиннадцать тысяч человек, размещенный в пределах территории нового города. Строительство Сэмбоку было закончено в 1974 г., и новый, яркий, современный город вошел в ряды новых и старых городских образований, почти слившихся, подступивших к самым окраинам, плотным пестрым кольцом замкнувшим вторую столицу Японии.

К скоростному шоссе Мэйсин выходит еще один спутник Осака — Тоёнака. В отличие от Сэнри Тоёнака не строился на свободной территории, а развивался на базе небольшого провинциального городка с традиционным профилем (занятия населения — ремесла и торговля). Его узкие немощеные улицы были плотно уставлены двухэтажными деревянными домами. Однако за последние двенадцать-пятнадцать лет в связи с ростом населения Осака началось активное переселение его жителей на окраины и в города-спутники. Тоёнака стал развиваться как город-спальня. Семьдесят пять процентов его населения (сегодня спутник насчитывает около четырехсот тысяч человек) — переселенцы из Осака. Большая часть их не расстались с прежним местом работы и продолжают ежедневное курсирование из Тоёнака в Осака и обратно. Район «маятниковой» миграции продолжает расширяться.

Разительно изменился и облик города. Строительство — в основном многоэтажное — развивается по типу схемы данти. Многоэтажные (десяти-шестнадцатиэтажные) апато заменяют замкнутые деревянные кварталы с рябью черепичных, почти соприкасающихся друг с другом крыш. За несколько лет при незначительном расширении городской площади (до тридцати шести с половиной квадратных километров) стремительно возросла плотность населения. Сейчас в Тоёнака она составляет одиннадцать тысяч человек на квадратный километр, т. е. только на две тысячи человек меньше плотности самого Осака и почти в три раза больше, чем в так называемых «плотно заселенных районах». Эти районы статистические органы Японии выделяют для характеристики высокоурбанизированных массивов. (Здесь плотность от четырех тысяч человек и выше на один квадратный километр). Рост населения связан также с тем, что обширная и все расширяющаяся сфера услуг и предприятия пищевой промышленности могут предоставить работу значительной части городского населения. За каждое пятилетие, начиная с 1970 г., количественный уровень городского населения возрастал почти на восемь процентов, т. е. примерно на тридцать тысяч человек. Даже такие крупные города, как Хигасиосака, Сэмбоку, Кисивада, расположенные вокруг Осака, не могут похвастаться подобным приростом населения.

^{Микрорайон в одном из городов-спутников Осака}

Естественным в такой ситуации было решение приступить к строительству многоэтажных корпусов. Свободное расположение зданий фактически ликвидировало квартальную застройку, сделало вчера еще традиционно выглядевший городок очень похожим на другие города-спутники, и более всего на Сэнри. Пожалуй, чем больше строится многоэтажных, светлых и нарядных корпусов (а их уже сейчас около двух тысяч!), тем все очевиднее становятся и изменения в социальной структуре города. Как правило, молодые жители этих новостроек работают в осакских офисах и предприятиях. Город все теснее привязывается к Осака и начинает полностью жить ритмом огромного города — сердца префектуры. Транспортные артерии Тоёнака уже сейчас несут серьезную нагрузку. Потоки машин, выплескиваясь за кромку застройки, стремительно несутся к скоростной магистрали Мэйсин, красиво и четко выписывающей петли своих развязок у самого края городской черты.

Увеличивается число городов-спутников Осака, но по-разному идет их формирование: с одной стороны, продолжение и расширение промышленной ориентации города, строительство мощных индустриальных комплексов, как в Сэмбоку, или, с другой стороны, ориентация на спутник-спальню, как Тоёнака. В последние годы как наиболее жизнеспособный вариант широко стал использоваться пример Сэнри с ориентацией на смешанное развитие. Активные связи с Осака и в то же время создание своих предприятий, которые смогли бы обеспечить значительную занятость населения, представляются демографам и экономистам наиболее оптимальным вариантом развития осакского городского созвездия.

Широкое строительство жилых комплексов осуществлено и на островной территории в южной части Осакской бухты. Здесь в последние годы вырос так называемый Порт-таун — Портовый город, непосредственно примыкающий к разным территориям зоны Осакского порта и соединенный с городом двумя недавно выстроенными мостами — Хирабаяси и Минами но Миято но хаси.

Территория Портового города — сто гектаров, но значительную ее часть занимает свободное пространство, в котором сохранена прелесть естественного ландшафта. Жилые многоэтажные (двенадцати-пятнадцатиэтажные) здания просторно располагаются на зеленых лужайках, окруженных молодыми деревьями и кустарниками.

Портовый город,несмотря на близость к Осака, резко отличается от основной городской застройки. Это типичный город-спутник, выросший на специально отведенной для него «чистой» территории, использующий западную схему микрорайонов данти. Многоэтажная застройка позволила расселить здесь сорок тысяч жителей.

В центральной части застройки расположен огромный Общественный парк. Там высажены плодовые и декоративные растения. Парк дает свежее «дыхание» всему городу, его размещение в центре обеспечивает выход к нему каждого из микрорайонов. В то же время, поскольку весь городской массив стоит на острове в бухте, он постоянно овевается морскими ветрами. Здесь удачно решена транспортная проблема. Широкие автомагистрали, не заходя в жилой массив, обтекают его и выходят на хайвей — скоростное шоссе, пересекающее остров по его восточному краю. Два моста, о которых упоминалось ранее, позволили хайвею перешагнуть воды бухты с севера и юга и соединить застройку лежащего в бухте острова с кварталами Осака.

Большую нагрузку несет линия «нового трамвая» («нью-трэм»), соединяющая Южный порт и центр города. «Новый трамвай» рассматривается как весьма перспективный вид городского сообщения, который будет широко использоваться не только в районах новостроек, но и в старом жилом массиве. По внешнему виду он напоминает поезд открытой линии метро, идущий в особом коридоре, отделенном низким заборчиком. На одной стороне ограждения проложены кабели питания. Вход в довольно длинный бело-голубой состав с высоких платформ.

Старый, неторопливый трамвай с грохочущими на рельсовых стыках вагончиками даже и не угадывается в облике этого франтоватого, сверкающего электропоезда, развивающего на длинных пролетах высокую скорость.

Линия быстроходного трамвая, «перешагнув» воды бухты, идет вдоль паромного причала, двигаясь на юг в сторону дельты Ямато, где она оказывается в гуще городских кварталов.

Портовый город интересен и тем, что проектирование его опирается на подчеркнутое внимание к человеку, к его жизни в условиях огромного урбанизированного массива.

Вынесение скоростных магистралей за край застройки сочетается со строительством во внутренней ее части целой системы пешеходных и велосипедных дорог, обсаженных деревьями и высоким, густым кустарником. Мимо многоэтажных домов в зеленых зарослях, прихотливо извиваясь, течет искусственно созданная река. Песчаные языки пляжей, мостики и перекаты, уголки для купания и совсем мелкие заводи для игр малышей — все продумано в организации зеленых зон. Достаточно комфортабельно и жилое строительство. Все многоэтажные здания оснащены пневматической системой очищения.

Таким образом пространство между домами освобождено от всевозможных хозяйственных зон: отсутствуют обязательные места для мусорных ящиков, не занимают места наверху и стоянки автомобилей — для паркования выделены подземные объемы. Мусор, всевозможные отбросы, которые собирает пневматическая система, после сортировки используются для формирования строительного материала. Брикеты идут на осушение мелководных частей заливов и создание искусственных территорий.

Методы проектирования и строительства застройки в бухте используются и при формировании новых городов-спутников, при реконструкции старых провинциальных центров из «ожерелья» Осака. Однако не все здесь можно заимствовать. Что касается занятости населения, то не всякий город-спутник может воспроизвести исключительно благоприятную ситуацию этого городского образования. Большая часть его жителей работает в порту, затраты на передвижение к месту работы и обратно составляют здесь минимальное время. Город счастливо избежал «маятниковой» ситуации, что содействует его наиболее гармоничному по сравнению со спутниками-спальнями развитию. Нелегко воссоздать при реконструкции старых городов и планировочную ситуацию Порт-тауна, поскольку он строился на «чистой» территории, а это создавало оптимальные условия для реализации проекта.

Осака подземный

В последние десятилетия в Осака наряду с высотным осуществляется и новый вид строительства — подземное. Дороговизна земли и постоянный приток населения в крупные промышленно-административные центры, а также новейшие технические достижения в области конструкций и материалов сделали сегодня возможным широкое и разнообразное подземное строительство. «Подземный урбанизм» — в настоящее время для многих стран мира чрезвычайно актуальная проблема. «Разработка объемно-пространственной структуры подземных территорий… это, по существу, продолжение разумного развития городского организма в нижнем ярусе, составляющее единое целое с наземной частью. При этом характер использования подземного пространства различен и будет зависеть от места расположения тех или иных объектов и функциональных задач»^[43].

Идея активного использования человеком подземного пространства весьма стара. Французский архитектор Эдуард Утуджян, пионер и энтузиаст подземного строительства, утверждает, что подземное строительство так же долговечно, как и наземное. Однако по широте и темпам распространения оно до последних десятилетий занимало предельно скромные рубежи. По мнению Э. Утуджяна, «отставание в подземном градостроительстве, несмотря на то что оно появилось одновременно с наземным и, быть может, освящено более древними традициями, объясняется именно страхом и отвращением, которые люди испытывают к подземелью»^[44].

В результате успехов, достигнутых в наши дни в развитии технической оснащенности подземного строительства (кондиционирование и дезодорирование воздуха, искусственное освещение, тепло-, звуко- и гидроизоляция), стало реальностью использование значительных подземных пространств. Тем не менее грандиозные проекты подземных городов с множеством уходящих на большую глубину уровней, на которых размещаются жилые и производственные помещения, и сейчас далеки от осуществления. Проекты подземных городов, где человеку придется проводить большую часть своей жизни, вызывают отрицательную психологическую реакцию.

Даже такие скрупулезно разработанные подземные системы, как проекты Э. Утуджяна и возглавляемой им группы (Gecus)^[45], а также проект подземного города научных работников (Питтсбург) американского архитектора Макса Абрамовича не послужили толчком к широкому строительству подобного типа.

В то же время использование подземных объемов для размещения сооружений, необходимых, но не способствующих улучшению облика города, стало для многих стран мира насущной задачей и практикой сегодняшнего дня. «Использование подземных сооружений, — говорит Э. Утуджян, — позволит пересмотреть структуру городов и разгрузить их, избавив от пакгаузов, заводов, рынков, вокзалов, складов и всяческих хранилищ, от транспортных магистралей и т. п. Эти сооружения парализуют город, и, хотя без них невозможна повседневная жизнь, они „бездушны“, поэтому нет никаких оснований отводить для них наружные пространства и объемы, которые можно использовать более рационально… Если избавиться на поверхности земли от сооружений, которые там не нужны… можно за их счет увеличить площадь зеленых насаждений, разбить новые парки и скверы, построить стадионы. Исторические памятники, старые городские кварталы, освобожденные от всего лишнего, что их портит и искажает, вновь обретут былую красу в подобающем окружении»^[46].

Существуют также и проекты активного одновременного использования в городе наземного и подземного пространства. «Тотальные города» в проектах Анри Потье и Тортрэта Дэнека представляют попытку рационального соединения подземных объемов и жилых структур, перенесенных в надземное пространство. Идея города приобретает здесь, как и в проектах японских метаболистов, зримые контуры сложной структуры — дерева, где под землей как разветвленная корневая система, на многих уровнях располагаются соединенные вертикалями лифтовых устройств промышленные и административные сооружения, городской центр и транспортный узел. Жилища по проекту должны «шагнуть» в воздух, разместиться на мощных ажурных фермах многоэтажными структурами, поднявшимися над парками и полянами, над землей, полностью очищенной от любого вида сооружений, кроме спортивных.

Проект Анри Потье отличался еще и тем, что предполагал использование для так называемых «высотных городов» горного рельефа. Подземная часть города, заглубленная наподобие огромной, уходящей вниз по центру горы воронки, должна сосредоточивать только тяжелые, обычно засоряющие атмосферу общегородские устройства (теплоснабжение, мусоросжигание и т. д.). Там же будут располагаться транспортный узел и различные транспортные сооружения, лифтовые шахты, склады и стоянки для машин.

Конфигурация подземного объекта в виде воронки как бы зеркально отражалась в верхней, наземной части города, в его высотных сооружениях. Здесь на горизонтальных уровнях, поднятых в воздух, размещались трудовая зона (ближе к земле) и жилые кварталы. Сооружения, поднятые над поверхностью земли, оставляли ее под парки, лесопарки, заповедные поляны. Город же, разместившийся в «кроне», в обоих проектах становился как бы «гигантским перископом» для обозрения новой красоты земли, бескрайних просторов ожившего, восстановленного природного окружения.

Впрочем, проекты Анри Потье и Тортрэта Дэнека не были единичным явлением. На рубеже 60-х годов в развитых капиталистических странах, как следствие активного развития урбанизации, возник огромный интерес к футурологии. Фантастический образ «города 2000 года», завораживающий неожиданной эстетикой и в то же время оторванный от реальных трудностей жизни и архитектуры, захлестнул страницы специальной литературы и иллюстрированных изданий «массовой культуры». Талантливые архитекторы, своеобразные герои этой оптимистической футурологической утопии, выступали с идеями «пространственного города», пытаясь избавить архитектуру от распластанности. Это были французские архитекторы Поль Меймон, автор «подвешенных городов», Иона Фридман, создатель теории «мобильной архитектуры», западногерманский архитектор Шульце-Филиц, спроектировавший «Пространственный город», американец Хильберзаймер, автор «рассредоточенных городов», швейцарец Йонас, автор «города-воронки».

Пространственные инженерные конструкции, висячие мосты с ячейками, где располагаются жилые и промышленные сооружения, новые архитектурные формы — вот направления, по которым шло конструирование фантастических городов, опирающееся на стремительное развитие техники и еще более головокружительные технологические перспективы. Однако безудержная архитектурная фантазия довольно произвольно наделяла город будущего идеальными чертами, совсем несвойственными реальному капиталистическому городскому образованию. Зрительно-яркий образ, запоминающаяся визуальность необычных форм словно бы, как само собой разумеющееся, исключали «заниженность» конкретной социальной ситуации, непроизвольно, словно губкой, стирали реальность социальной дисгармонии. И хотя стерильное конструирование, препарируя город на зоны деятельности, как будто бы ориентировалось на человека, в действительности в дебрях архитектурно-социальной утопии он выступал столь же абстрактным, как и вся схема футурологической архитектуры. Живому горожанину с его интересами и потребностями фактически здесь места не отводилось.

К триумфальному шествию оптимистических футурологических прогнозов интерес скоро снизился. Навязчивый, сенсационный образ грандиозных и монументальных «городов-воронок», «тотальных», «кибернетических», «ядерных», «многоярусных», «пространственных», «поднятых в воздух», «городов-Х», «городов-пирамид», «городов-мостов» основательно тускнеет. Реальная жизнь с трудноразрешимыми вопросами социальной ситуации города не вмещалась в фантасмагорию футурологических проектов, и это оказало отрезвляющее воздействие как на широкий круг восторженных поклонников новых урбанистических идеалов, так и на тех, кто в силу профессиональной причастности работал над разрешением городских проблем.

Японские архитекторы в области урбанистики, в свою очередь, также предлагали необычные проекты. Однако они значительно отличались от проектов архитекторов Запада. В Японии же города будущего, несмотря на грандиозность масштабов и «сверхновость» облика, не отличались ни «марсианской» мрачностью, ни даже особой технической недостижимостью проектов.

Наиболее известными из них были проекты архитекторов группы метаболистов — «метаболистический город» Нориаки Курокава, «город на море» (проект реконструкции Токио) Кэндзо Тангэ и «плавающий город» Киёнори Кикутакэ (искусственные острова на поплавках и острова на сваях в Токийском заливе). Ведущееся в значительных масштабах с середины 60-х годов строительство на море, расширение прибрежной территории, создание искусственных островов стало совершенно реальным и близким. Только в районе прибрежной зоны Сэто найкай было создано свыше пяти с половиной тысяч километров искусственных площадей — рукотворные острова для размещения промышленных предприятий и огромные территории, расширившие узкие полоски естественных пляжей. Во многих городах на Сэто найкай, в том числе и Осака, вновь созданные по побережью площади значительно превысили естественную береговую полосу природных пляжей.

Для японского архитектурного проектирования 60-х годов характерно выделение из, казалось бы, самых фантастических, отвлеченно звучащих схем и предложений того, что было наиболее применимо в условиях Японии тех лет. Из грандиозного плана перестройки столицы, строительства над волнами Токийской бухты сооружений, напоминающих древние японские жилища на сваях, ранее всего осуществленным оказалось разнообразное строительство в море с широким спектром подземных и подводных работ.

Проекты подземных городов и футурологическое прогнозирование дали толчок активному и разнообразному подземному строительству в Японии. Однако и здесь выявилось свое отношение и понимание актуальности для страны этого вида строительства. Конечно, использование подземных объемов для размещения автостоянок, разнообразных устройств и сооружений технического обслуживания, транспортных узлов, объединяющих нередко несколько подземных уровней, в 70-х годах стало особенно широко осуществляться в японском городе. Пример тому — подземная транспортная зона перед Токийским вокзалом, подземный транспортный узел, стягивающий линии железных дорог и соединяющий их с подземным и наземным торговым и деловым центром в Синдзюку. Подобное строительство осуществлено в Иокогама, Кобе, Осака, Фукуока и других городах.

Японские градостроители избрали путь использования подземного пространства не только для размещения утилитарных устройств (паркинги, склады, транспортные магистрали), но в большей степени для строительства торгово-зрелищных центров. Вероятно, объясняется это тем немаловажным фактом, что подобное направление строительства может содействовать разрешению самого больного вопроса японского города — «рассасыванию» скученности. К тому же в будущих подземных кварталах предполагается строительство не только магазинов, кафе и кинотеатров, но и лекционных залов и библиотек.

Однако торгово-зрелищные комплексы приобрели приоритет перед всеми другими видами сооружений в сфере подземного строительства и по другим причинам. Важнейшая из них — возрастание значения в послевоенной Японии сферы досуга. Существенное влияние на ее развитие оказали постепенный рост свободного времени населения, повышение среднего уровня заработной платы, а также определенное изменение системы традиционных моральных ценностей японца.

По свидетельству известного советского экономиста В. Б. Рамзеса, «на всем протяжении истории Японии вплоть до конца 50-х годов „обязательность“ рабочего времени, как правило, решала в его пользу выбор между ним и свободным временем… Тяжкая нищета и абсолютное бесправие широких народных масс, высокомерно-пренебрежительное отношение капиталистического класса, учитывавшего наличие в Японии крупных резервов относительно избыточной рабочей силы, к элементарным потребностям трудящихся в восстановлении сил, господствовавшая система моральных ценностей, освящавшая труд и предававшая анафеме отдых, — все это, вместе взятое, обусловливало неуклонное сжатие продолжительности свободного времени»^[47].

Однако непрерывные классовые битвы, ведущиеся трудящимися против монополистического капитала, в течение десятилетий после поражения японского империализма дали серьезные результаты — были вырваны уступки, в целом определившие повышение жизненного уровня широких народных масс. Произошло не только довольно быстрое и охватившее разнообразные отряды наемной армии труда, включая и деревню, повышение заработной платы, но и сокращение масштабов «просвета» между ее уровнями и семейными доходами.

В результате серьезных изменений в экономике страны в конце 50-х — начале 60-х годов (переход к интенсивному росту экономики) настала потребность в массовом привлечении молодых квалифицированных рабочих, способных выдержать беспрецедентный рост интенсификации труда. Нехватка представителей этой категории трудящихся постоянно возрастает, и по темпам увеличения заработной платы они опережают людей старшего поколения.

Определенную роль стал играть также и сложившийся дефицит молодой рабочей силы — началось сокращение притока молодежи на рынок труда. Это были молодые люди рождения конца 50-х годов, периода резкого сокращения рождаемости. Кроме того, все большее число молодых людей стремилось получить высшее образование. После школы они поступали в институты и университеты. Тем самым общая доля молодежи, занятой в производстве, неуклонно снижалась.

Сокращение же малопроизводительных, трудоемких отраслей и рост удельного веса наукоемких, таких, где высокая степень обработки продукции осуществляется за счет внедрения новейших достижений науки и техники, требовали все большего количества специалистов с высшим образованием, способных ориентироваться в сложнейшем механизме современного производства.

В то же время интенсификация труда, вследствие которой возрастало физическое и нервное напряжение рабочего и, следовательно, ему необходимо было больше времени для восстановления сил, а также активная борьба за сокращение рабочего дня заставили монополистов и в этом вопросе пойти на уступки.

В проводившемся в конце 50-х — начале 60-х годов опросе общественного мнения, значительная часть опрошенных (сорок один процент) на вопрос: «что вам мешает проводить свободное время как вам хочется?» — ответила: «Отсутствие его как такового». Теперь же было осуществлено постепенное сокращение продолжительности рабочего дня, введение пятидневной рабочей недели, удлинение оплачиваемых отпусков. С начала 1960 г. на японских предприятиях впервые ввели систему предоставления отпусков в летнее время.

Однако, пожалуй, самыми значительными в социальной обстановке послевоенной Японии оказались сдвиги, происшедшие в так называемой традиционной иерархии моральных ценностей. Основой этой иерархии ценностей стала социальная психология, складывавшаяся в течение веков и являвшаяся результатом как сильнейшей идеологической обработки сознания японца, так и разнообразного воздействия государственного аппарата феодальной Японии. Древнее синто, буддизм и конфуцианство, пришедшие с материка, внесли свою значительную лепту в формирование характера японца, и важнейшие моральные ценности, опиравшиеся на религиозные постулаты, стали незыблемыми ориентирами его социальной жизни.

Главное место заняли лояльность и компетентность. Лояльность как квинтэссенция конформизма, культивирования преданности индивида любой социальной общности, к которой он принадлежал, имела в своей основе четкое противопоставление группы и личности.

Все мысли и поступки японца определялись лишь интересами группы и должны были соответствовать ее эталонным установкам и нормам. Если для западных стран умение отстаивать свою позицию считалось достоинством, то в Японии действия вопреки интересам группы расценивались как порок. Страшнейшим наказанием было исключение из группы.

В понятие «компетентность» входили такие качества, как трудолюбие, усердие, стойкость в тяжелых жизненных обстоятельствах. Стремление к высшему профессионализму каждого члена общества, в какой бы области он ни работал, сочеталось с абсолютизацией труда как такового, что было чрезвычайно выгодно для элитарных слоев общества и активно ими использовалось. Верность группе проявлялась прежде всего в бесконечном, на протяжении всей жизни человека, труде, но он не должен был являться источником обогащения. Стремление подчинить себя интересам социальной общности и трудиться на благо ее (семьи, производственной единицы, нации) было естественным для японца и не требовало вознаграждения. Воплощением этих идеалов, особенно в воспитании молодого поколения, был образ «крестьянского мудреца» Ниномия Киндзиро. В Японии до второй мировой войны в каждом школьном дворе стояла скульптура, изображавшая молодого Киндзиро, возвращавшегося из леса с вязанкой хвороста за спиной и на ходу читавшего книгу. Надпись на постаменте гласила, что, собирая хворост и делая соломенные сандалии, Киндзиро тем самым помогает родителям и старшим братьям. Это наглядное воплощение традиционной морали требовало от японца выработки в себе таких качеств, как аскетизм, бережливость, уверенность, стойкость и жертвенность.

Разгром японского империализма и огромные изменения, происшедшие в стране за послевоенные десятилетия, — разнообразные аспекты демократизации общественной жизни, а также ускоренные темпы экономического развития — вызвали процесс разительной модификации традиционной иерархии моральных ценностей. Важнейшим в этой модификации было изменение отношения к труду и досугу.

Традиционная сущность компетентности осталась неизменной. Трудолюбие, организованность, дисциплинированность, ответственность и четкость в работе, упорство в труде и неиссякаемое усердие, взращиваемые в течение веков, стали неотъемлемыми чертами характера японца. Несомненно, «трудовая приверженность» японца способствует успехам в экономике страны.

Однако абсолютизация труда, закономерное превращение его в самодовлеющую цель жизни перестали, особенно с точки зрения молодого поколения современной Японии, выполнять функцию важнейшего социального ориентира.

Труд должен быть ограничен строгой временной протяженностью. Время же вне пребывания на работе теперь полностью принадлежало человеку и использовалось им по собственному усмотрению. Если раньше употребляемый в разговоре термин о-таку — «ваш дом» означал прежде всего дело и интересы фирмы, где он работал, то теперь появилось четкое определение домашней сферы (май хоум — «мой дом»), хотя и осуществленное средствами чужого языка. Английское слово leisure, звучащее по-японски рэдзя, вошло в японскую жизнь как новое, отныне закономерное понятие «досуг», «отдых». Доходность фирм, занявшихся организацией свободного времени — зрелищных предприятий, туризма, — сама по себе стала рекламой для привлечения в индустрию досуга множества компаний, которые дополнительно к своей основной специализации начали деятельность в новой отрасли.

Пропагандистская кампания увенчала эту сферу рэдзя торжественным и пышным названием «цивилизация потребления», «цивилизация досуга». Последняя подавалась как некая ранее неведомая страна равных возможностей для всех. Ориентиры этой страны буржуазные идеологи связывали с «обществом потребления», «народного благоденствия» и «всеобщего процветания», с феноменом свободного времени, якобы не только объединяющего всех, но и, оказывая «революционное» влияние на все социальные процессы, формирующего исторически неизбежный новый тип общества. Так свободное время оказывается фактором, преобразующим жизнь и формирующим не только ее образ, но и смысл.

Однако при ближайшем рассмотрении выясняется, что суть этой концепции далеко не нова. Фактически приоритет создания первой «цивилизации досуга» принадлежит античной философской мысли. В понимании Аристотеля свободное время — это мир наслаждения, счастья, блаженства, разнообразной интеллектуальной деятельности и духовного совершенствования. Но это жизнь для свободнорожденного, доля же раба — непрерывный труд по содержанию и обслуживанию общества.

На абсолютизации роли досуга свободнорожденных и передаче трудовых функций рабам («нет досуга для рабов») строились античные модели «идеальных» государств, первых «цивилизаций досуга». От них до современного представления человека о свободном времени — длительный путь трансформаций. Средневековое «молись и работай, работай и молись» сменилось воззрениями капиталистического общества — «труд — источник богатства», а отсюда праздность и лень — первопричины порока. И наконец, современная концепция «цивилизации досуга». Система, построенная в отличие от античных воззрений на якобы объединяющей все слои общества «гармонии» в потреблении свободного времени.

Несостоятельность этой концепции очевидна. Ее авторы как бы начисто забывают, что реальная основа, на которой вырос современный мир досуга, — это результаты завоевания человека труда в классовой борьбе. Гармония же, достигнутая проведением досуга без социальных различий, столь же эфемерна, сколь очевидно классовое расслоение капиталистического общества.

В то же время для трудящегося человека, живущего в современном, напряженном ритме жизни, значение социальных завоеваний, в том числе и в сфере свободного времени, чрезвычайно велико. Туризм, спорт, широкие возможности повышения общеобразовательного уровня через средства радио, кино, телевидения, использование разнообразия печатного слова, изобразительного искусства — сфера современной организации досуга весьма обширна.

Немалую роль в процессе релаксации после трудового дня играют зрелищно-увеселительные предприятия, нередко объединяющие торговлю, кафе и выставочные залы.

В Японии такая традиция характерна и для прошлого, и для настоящего. В средневековом городе увеселительный квартал занимал узаконенное административными мерами, сложившимися обычаями и всем национальным бытом место. В четко расписанном, усложненном строжайшим соблюдением феодальных регламентаций существовании японца это был прорыв в иной мир, где он мог на время сбросить тяжкое бремя сословной прикованности.

Если «чайный дом» во времена непрерывных феодальных войн давал самураю передышку и возможность обрести новые силы, то примерно тем же был увеселительный квартал для горожанина. И в том, и в другом случае это своеобразная форма ликвидации социального прессинга, психологическая защита, способ выстоять в усложненных социальных ситуациях.

В наши дни торгово-зрелищные кварталы Осака и других городов в немалой мере, оказывается, выполняют совсем не новую для обширной и сверхсовременно выглядящей сферы рэдзя функцию.

Пожалуй, новым стало только то, что теперь под такие кварталы отводят территории не только в центральных районах городов, но и… под землей.

Подземное строительство торгово-зрелищных кварталов позволило найти путь к решению одной из серьезных проблем современного города — омертвления центра. Деловой центр крупного города, такого, как Токио и Осака, обычно вбирающий в течение дня миллионные потоки посетителей, вечером абсолютно пуст. Опустению центральной зоны города содействует также отток жителей, переселение их в окраинные районы. Подземное же строительство торгово-зрелищных кварталов продляет социальную активность района до глубокой ночи. Отменное качество строительства, высокохудожественный уровень проектирования и эстетического оформления не только обеспечивают высокую функциональность подобных комплексов, но и оказывают влияние на развитие наземных кварталов этого района. Так, в Токио создание подземной Гиндзы продлило жизнь наземной, а строительство в Осака огромных подземных торгово-зрелищных кварталов внесло оживление в развитие районов, расположенных на поверхности.

Первая очередь крупномасштабного подземного градостроительства (1964) была запланирована при реконструкции трех районов Токио — Синдзюку, Сибуя, Икэбукуро. Вслед за столицей начал создавать подземные районы и Осака. Два значительных подземных объема построены за эти годы, и расположение их отражает центры притягательности, характерные для городской застройки, — Кита и Минами. Подземный центр в Минами — это торговый подземный город с несколькими улицами, заполненными мелкими и крупными магазинами, работающими допоздна, разветвленной вертикальной структурой — лифты и эскалаторы соединяют подземные кварталы с наземным пространством и даже с внутренними объемами зданий, — холлами универмагов или вестибюлями деловых центров. Подземная Сэннитимаэ, слившая в единую зеркальную полосу десятки витрин, одновременно свидетельствовала и о другом явлении: подобный город — это не только утилитарное использование подземного объема для коммерческих предприятий. Почти нескончаемый поток посетителей, особенно в вечерние часы, течет в подземелье — люди приходят сюда отдохнуть, прогуляться, полюбоваться панорамой сверкающих, искусно украшенных улиц. И это подтверждает ориентацию строителей, социологов, экономистов на более широкий аспект использования подземного пространства, предполагающий рассматривать его как продолжение наземных улиц со значительной долей их социальной нагрузки.

В 1961 г. железнодорожная компания «Ханкю» решила осуществить реконструкцию своего вокзального здания в Умэда. Однако компания, рассчитывая на значительную перестройку, столкнулась с отсутствием для этого реальной базы, с невозможностью осуществить свои планы на незначительной территории. Проектировалось не только расширить здание вокзала, но и создать торговый центр, отель и театр, обширный паркинг и некоторые подсобные утилитарные помещения для функционирования железнодорожных линий. Поэтому наиболее рациональным представилось использовать возможности подземного строительства. Первый этап строительных работ был начат в 1966 г., а в ноябре 1973 г. была завершена четвертая, заключительная фаза.

Объем подземной зоны, включающей торговые центры Умэда, Ханкю Самбангай и Додзима, превышает объем идентичного строительства в Минами примерно в три раза. Кроме того, строительство в Кита имеет эстетически богатое и сложное оформление подземных улиц и площадей. Коммерческий центр Ханкю Самбангай получил сразу же утвердившееся за ним в прессе название «Город у водопада». Действительно, название полностью отражает реальную ситуацию. Существуют и улицы, вдоль которых «шагают» словно выстроившиеся в две шеренги магазины. Здесь течет настоящая река, взятая в гранитные берега, и прямо на залитую ярким светом площадь низвергается настоящий водопад. Возле него — эскалатор, поднимающий посетителей вдоль подсвеченной, словно стеклянной, лавины воды. На площади, над самым водопадом, — кафе с прозрачными стенами и подсвеченный пруд с голубыми и красными бликами. С высокого потолка свисают переливающиеся разными цветами стеклянные «сталактиты». С балконов можно любоваться и огромной водной феерией.

Наряду с рациональностью и высокой комфортабельностью, которыми отличается последняя очередь осакского подземного строительства, Самбангай примечателен еще и тем, что здесь попытались разрешить одну из очень серьезных проблем подобных сооружений — приблизить, сделать психологически приемлемыми для человека подземные объемы. Именно на это рассчитано создание искусственного сада с цветущими растениями, увитые зеленью лестницы, вольеры с порхающими птицами, расцвеченная неоновыми сполохами река.

Зеленая зона Осака

В использовании подземного пространства, которое является как бы продолжением наземных улиц, японские архитекторы пытаются сохранить в разнообразии новых объемов старый и для архитектуры, и для японца принцип единства человека и природы.

Однако на земле осуществлять это древнее установление становится с каждым годом все труднее. В крупных городах, где работают тысячи промышленных предприятий, засоренность воздуха давно превысила допустимую норму. Жизнь человека безмерно ухудшается. Непоправимый урон наносится природе. Зеленые «островки» природы в каменных лабиринтах, отравленных отходами транспорта и промышленности, чахнут и засыхают. На улицах городов Японии ежегодно высаживают миллионы саженцев.

Осака — центр огромного индустриального района Хансин (Осака — Кобе) — не только сосредоточивает в пределах застройки тысячи промышленных предприятий, но и к тому же постоянно отравляется ядовитыми выбросами расположенного рядом промышленного города Амагасаки (там самая высокая загрязненность воздуха в стране). Вот почему проблема «зеленых легких» и, следовательно, жизни и отдыха горожан одна из самых актуальных.

Норма «зеленой» площади на каждого жителя Осака гораздо ниже, чем по стране, однако ситуация несколько смягчается из-за близости гор и лесных массивов, подступающих к городу с севера, востока и юга, и моря — с запада. В результате житель Осака за довольно короткий промежуток времени может оказаться на природе. В пределах же городской черты одетые в камень улицы оживляет зелень двадцати парков. Самые крупные среди них — парк Осакского замка, парк Тэннодзи, Нагаи парк. Наибольшей любовью пользуется призамковый густой массив, превращенный в городской парк во время реконструкции замка в 1931 г., а также Кэйтакуэн, часть бывшего паркового окружения особняка Сумитомо, ставший с 1895 г. городским парком. Кэйтакуэн — типичный традиционный японский сад с павильонами возле заросших прудов, каменными дорожками поверх воды, деревьями и скалами, привезенными из разных частей Японии. Есть в городе и небольшие, но обладающие значительной для осакцев притягательной силой парки. Это Наканосима парк и Сакураномия парк. Последний тянется далеко на север вдоль берега ЁДО. Зеленая прибрежная зона вдоль противоположного берега Ёдо — территория старого монетного двора, которую специально открывают на неделю для любования цветущей сакурой. Так же как и в парке Осакского замка, тысячи горожан могут здесь восторгаться недолговечной прелестью розовых лепестков.

В центре города на небольшом, вытянутом узенькой полоской островке, образованном притоками Ёдо — Додзима и Тосабори, расположен Наканосима парк. Несмотря на то что парк и негустой, и небольшой, он кажется на редкость уместным и даже более необходимым, чем в каком-либо другом районе города, так много здесь официальных зданий, и зелень возле строгих сооружений как бы смягчает многоэтажный облик этого островка. Рядом с зелеными лужайками серые здания мэрии, фондовой биржи и Японского банка и тяжелые монолиты «Асахи» и «Фестивал холла» кажутся легче.

Мидосудзи — гордость каждого осакца. Это красивейшая магистраль города. Она проходит через весь центр и соединяет северную его часть с южной. С обеих сторон Мидосудзи засажена в два ряда деревьями гинко.

С ранней весны и до поздней осени нежная зелень превращает сорокачетырехметровую улицу в тенистый, прохладный коридор. Однако в последние годы много деревьев на Мидосудзи погибло из-за сильной загрязненности воздуха. Муниципальные власти, обеспокоенные этим фактом, ищут способы как-то сохранить зеленое убранство улицы. Специалисты экспериментируют — ищут такие кустарники и деревья, которые смогли бы существовать при все возрастающем засорении окружающей среды^[48].

В начале 70-х годов в Осака началась кампания «Зелень и цветы». В городе стали создаваться новые островки зелени (прежде всего в районах со значительным числом промышленных предприятий). Была предпринята попытка восстановить прилегающие к городу леса. Лесной массив площадью в пятьсот шестьдесят гектаров вблизи вершины Икома был объявлен заповедным. Отдельные части его получили поэтические названия: «Лес дружбы», «Лес будущего», «Лес приключений и сказок» и пр.

Сегодня прилегающий к городу заповедный парк Икома-Конго — настоящий рай для туристов и лыжников. Расположенный у подножия двух вершин — Конго (1125 м) и Икома (642 м), он протянулся на сорок километров с севера на юг и на пятнадцать с востока на запад. Летом — густой, смоляной, зимой — чистый, морозный воздух с Икома вентилирует и освежает атмосферу города.

Особой популярностью у горожан пользуются два окраинных лесопарка — Миноо (площадь — более восьмисот сорока тысяч квадратных метров), удивительно живописное место с горными склонами в зарослях кленов и вязов, со сверкающими лавинами водопадов и стадами диких обезьян, и Хаттори парк — по площади примерно на одну треть больший, чем Миноо. Хаттори расположен у самой северной оконечности города, за скоростным шоссе Мэйсин. Он привлекателен еще и тем, что наряду с гигантскими соснами, густыми зарослями бамбука здесь расположены десять огромных прудов.

^{Воскресная прогулка по заповедному парку Икома-Конго}

Казалось бы, в таком городе, как Осака, пронизанном реками и каналами, не должно существовать проблемы воды, купания и пляжей. К тому же Сэто найкай, бескрайние пляжи огромной бухты, всегда был прекрасным уголком отдыха для жителей города.

Однако превращение Осака в крупнейший промышленный центр, неотвратимый шаг индустрии, захватывающий все новые территории, внесло и сюда свои коррективы. Значительная часть Осакской бухты идет под промышленные нужды (создание второго порта, огромная прибрежная, осушенная и островная территория промышленного гиганта Сакаи-Сэмбоку), и, следовательно, количество мест отдыха на побережье стремительно сокращается. С середины 60-х годов во многих районах страны, в том числе и в Осака, начались работы по увеличению прибрежной полосы. Ее увеличивали путем намыва или создания полностью рукотворной территории на сваях.

Еще до осуществления плана первой очереди было решено построить гигантский бассейн в Хамадэра. Огромная площадь Хамадэра (тридцать шесть тысяч квадратных метров) ставит его на первое место среди подобных сооружений не только на Японских островах, но и в странах дальневосточного региона. Хамадэра с насыпными пляжами и бетонированными бортиками, с громадным фонтаном — это не единая водная гладь, а девять больших и малых бассейнов. Летом Хамадэра может принять более десяти тысяч человек одновременно.

Однако создание искусственных водоемов, по мнению японских градостроителей, не может, как бы велики они ни были, решить проблему отдыха населения. Большие надежды возлагаются на расширение прибрежной зоны.

Широкие работы по искусственному наращиванию морского побережья, осушению прибрежных частей заливов дали значительные результаты уже к концу 60-х годов. В середине же 70-х годов общая протяженность по стране так называемых артификационных территорий (намытых и на сваях) достигла внушительной цифры — десяти тысяч семисот десяти километров, что составляет почти половину (сорок один с половиной процента) всей прибрежной зоны (двадцать шесть тысяч пятьсот тридцать девять километров).

Для Осака цифровая картина подобных работ еще более контрастна. Все естественное побережье Осакской бухты к началу 70-х годов едва составляло два с половиной километра, в то же время протяженность рукотворного была сто восемнадцать с половиной километров. При этом полностью искусственная территория на сваях составляла девяносто семь с половиной километров.

В процентном соотношении естественное и искусственное побережья Осака занимают уникальное место в стране — нет другой такой префектуры, где бы протяженность естественного побережья занимала два процента, а искусственно созданного — девяносто восемь процентов! Есть несколько мест в стране, где естественная полоса берега также невелика, но они не выдерживают сравнения с ситуацией, сложившейся в Осака. Мы имеем в виду бухту Исе. Там природный берег составляет восемь процентов и артификационный — девяносто два, Токийская бухта — с соответствующей пропорцией десять с половиной и восемьдесят девять с половиной процентов, побережье Фукуока — десять и девяносто процентов.

Только по осушению мелководной части бухты проводились работы в двадцати шести местах Осакского залива. В результате территория увеличилась на тысячу триста пятьдесят один гектар. Это ощутимое пополнение не только для префектуры, но и в масштабах всей страны — в двух тысячах ста сорока девяти местах территория увеличилась в общей сложности на девять тысяч четыреста тринадцать гектаров.

По видам этих работ Осака занял третье место после префектуры Окаяма (осушено более тысячи девятисот гектаров) и Хёго (более тысячи пятисот гектаров).

Однако эти цифры, характеризующие широкий размах артификационных работ в прибрежной зоне Японских островов, в действительности не дают точного представления о реальном положении формирования зон отдыха. Львиную долю этих территорий, как правило, занимают промышленные предприятия, которые, в свою очередь, и засоряют воды. Возрастает потребность в пляжах, зеленых массивах, зонах для рыбной ловли и морских прогулок.

В 1979 г. любительским рыболовством занимались девятнадцать миллионов человек. На морские пляжи (только в районы Канто, Токай и Кинки) выезжало более тридцати трех миллионов человек. В то же время побережье, в том числе и Осакской бухты, могло удовлетворить (с соблюдением нормы семь квадратных метров на человека) лишь шестьдесят-семьдесят процентов. Тем временем поток людей, приезжавших сюда на отдых, все возрастал. Нередко в выходные дни городские пляжи Осака и Сума (префектура Хёго) были настолько переполнены, что на человека приходилось сантиметров по шестьдесят площади, а иногда и менее тридцати.

В Японии в 1975 г. насчитывалось тысяча сто семьдесят морских пляжей,площадь которых составляла четыре тысячи четыреста семьдесят гектаров, однако этого числа было явно недостаточно для ста десяти миллионов отдыхающих. По предварительным подсчетам, к 1990 г. «место под солнцем» потребуется уже для гораздо более значительного числа отдыхающих.

В связи с этим предполагается создать пляжи протяженностью в пятьсот двадцать километров. В настоящее время уже сооружаются семьдесят девять рукотворных пляжей. В Осакской бухте, где на искусственных островах размещены многочисленные промышленные комплексы, обычно при разбивке пляжей ориентируются на дельты рек и глубоко вдающиеся в сушу заливы, чтобы создать изолированные, зеленые и достаточно тихие зоны отдыха.

Большим успехом у жителей Осака пользуются кратковременные морские прогулки вдоль побережья Осакской бухты с заходом в соседние небольшие города и дальние, паромные туристические маршруты по Сэто найкай и в морские заповедники Сикоку и Кюсю.

Морские путешествия обычно предполагают знакомство не только с красотами Внутреннего Японского моря, с голубым простором широко раскинувшейся бухты, но и с историей, традициями всего района Кинки и Осака — города храбрых мореходов, рыбаков и китобоев. Оказывается, Осака — одно из немногих мест в Японии (наряду с Хоккайдо, Ивате, Мияги, Канагава, Тиба и др.), где поставлен памятник киту, охота на которого кормила когда-то не одну семью, занимавшуюся китобойным промыслом. Сегодня на китов охотятся у берегов в районе Канто.

Спортивный лов рыбы за последние годы превратился в привлекающий массу людей вид отдыха. Однако, хотя почти все побережье Японских островов, тем более в таком промышленном районе, как Осака, распланировано под индустриальное, жилое строительство или зоны отдыха, ловить рыбу можно только на особо отведенных, специально оборудованных платных участках, находящихся в ведении портовой администрации. Рыбаки получают здесь рыболовный инвентарь. Они могут пользоваться помещениями для отдыха, закусочными с национальными блюдами и ресторанчиками с западной кухней, ловить рыбу с особой пристани. Предусмотрен здесь и ночной лов с сильным освещением. Чтобы привлечь рыбу, создаются полосы своеобразных «рифов» из затопленных судов, бетонных блоков и камней, постепенно обрастающих водорослями и ракушками.

Прекрасная природа Кинки с мягким морским климатом, снегом в лесопарках зимой, жаркими потоками солнца летом, слепящим блеском воды в реках и бухте — основа того, что жители города считают его вполне пригодным и для отдыха. Множество горожан проводят воскресные дни в городских и храмовых парках. Особенно людно в период любования цветением сакуры на территории Монетного двора и в парке, где высажено триста сортов ирисов. Общее количество корней в бескрайнем лиловом ирисовом «море» превышает восемь тысяч. Семьи любят проводить свободное время в уютных зеленых уголках на берегах рек и каналов, лодочных станциях или в близлежащих живописных окрестностях.

Век скоростей и Осака

Издавна транспортные пути играли ключевую роль в судьбе Нанива, а потом и Осака. Город в бухте Сэто найкай связывал в один узел как сухопутные, так речные и морские маршруты. Они его кормили, содействовали его расцвету и экономической мощи. Эту давнюю традицию унаследовал и Осака наших дней. Только теперь в Осака сходятся самые современные виды транспортного сообщения — авиалинии, автомагистрали и железные дороги, линии суперэкспресса и скоростных хайвеев.

Особым видом транспорта стала скоростная железнодорожная магистраль Токио — Осака. Она строилась пять лет и обошлась в триста восемьдесят биллионов иен. Ракетообразный бело-голубой экспресс, состоящий из шестнадцати вагонов, развивает скорость до двухсот десяти километров в час. Он проходит расстояние между Токио и Осака — пятьсот пятнадцать с лишним километров — за три часа десять минут. Линия суперэкспресса в отличие от старой железнодорожной линии Токайдо, повторяющей маршрут средневекового тракта, соединяющего Эдо и Осака, называется Син Токайдо (Синкансэн).

Поезда на старой линии курсируют со скоростью ста десяти километров в час и делают на этом отрезке пути сто двадцать две остановки. До 1 октября 1964 г. — дня открытия Син Токайдо — это было самое быстрое и комфортабельное сообщение в стране. Теперь же на всем пути, который проходит экспресс-«пуля», всего двенадцать остановок.

Движение суперэкспресса подчинено особой системе автоматического контроля. Подстанции, установленные через каждые двадцать километров на линии, так же как и все посты, дистанционно контролируются системой централизованного управления. Магистраль проходит по высокой насыпи. Это исключает какие-либо пересечения, и, следовательно, отпадает необходимость в шлагбаумах и светофорах.

Автоматическое управление движением поездов осуществляется из Главного диспетчерского центра на станции Токио. В то же время суперэкспресс снабжен электронным управлением, ведающим тормозными и сигнальными системами. С его помощью определяется оптимальная скорость, с которой поезд должен двигаться на определенном участке пути с учетом его специфики и обеспечения безопасности движения.

Если скорость превышается, автоматически включается торможение. Весь путь суперэкспресса контролируется и фиксируется системой централизованного управления. На огромном электронном щите, установленном в Главном диспетчерском центре, то и дело одна за другой загораются сигнальные лампы, указывающие местонахождение поезда в данный момент на любом из участков трехчасового пути и его остановки.

Весьма комфортабельны вагоны суперэкспресса. Они имеют систему кондиционирования воздуха и оборудованы удобными, как в самолете, креслами.

Суперэкспресс прибывает в Осака на станцию Син Осака и после краткой остановки отправляется дальше, на юг — вдоль побережья Сэто найкай, через Симоносекский пролив, на Кюсю. Сегодня линия суперэкспресса дошла до Хаката, по плану строительства она в ближайшее время должна достичь Нагасаки.

Не менее важную роль в связях Осака со всем Центральным районом Хонсю и Канто сыграло строительство магистральных автострад. С середины 60-х годов в соответствии с законом о строительстве скоростных автомобильных дорог началось сооружение первой скоростной автомагистрали Томэй — Мэйсин экспрессвей. Это сверхскоростное шоссе без светофоров и перекрестков должно было соединить два важнейших экономических района страны — Канто (столичная зона) и Кинки (Осака, Киото и Кобе). К строительству шоссе Томэй (Токио — Нагоя) приступили в мае 1962 г. Предполагалось, что в Нагоя Томэй соединится со скоростной автострадой Мэйсин, идущей от Нагоя до Кобе через Осака.

Строительство Мэйсин было завершено в 1965 г. Это была первая в стране скоростная автомагистраль для автомобильного движения протяженностью почти в сто восемьдесят километров. Полотно скоростного шоссе имело ширину двадцать четыре и четыре десятых метра и разделено на две полосы встречного движения, каждая из которых была по семь с лишним метров. Довольно широкую разделительную полосу засадили кустарником. Делалось это с определенным расчетом — защитить в вечернее время водителей от ослепляющего света фар встречных машин.

Вместе с тем во время строительства дороги предусматривали места для остановок и стоянок, делали выступы и обочины. На дороге имеется тридцать одна остановка для автобусов, семь автомобильных стоянок, четыре площадки для отдыха. Опыт Мэйсин был использован при последующем строительстве скоростных магистралей. В частности, по примеру Мэйсин организуются пересечения с другими дорогами. Они обычно проходят или под, или над скоростной автострадой.

Автостраду отличает не только высокое качество строительства, но и необычайная эстетичность облика. Эстетика технизированности, высоких скоростей, стремительно летящего полотна, расчерченного белыми линиями, и гибкая плавность развязок — все в этой первой скоростной магистрали было привлекательно.

После того как в 1969 г. построили Томэй, пятисотсорокакилометровое скоростное шоссе от Токио до Кобе было завершено. Сооружение дороги обошлось государству довольно дорого. Только на Томэй, т. е. на участок автострады до Нагоя, было потрачено триста сорок два миллиарда иен. Фактически каждый километр стоил один миллиард иен. Конечно, сюда вошли не только расходы, связанные со строительством самой дороги, но и затраты на систему ее обслуживания. Известно, что извилистая часть Томэй (по прямой идет лишь пять процентов ее маршрута) на крутых поворотах снабжена островками безопасности, в тоннелях работают вентиляционные системы, установлены противопожарное оборудование и телефоны для вызова срочных служб. В самом длинном тоннеле на всем пути, Нихондзака, установлены двадцать две телевизионные камеры, позволяющие службам дороги наблюдать за движением, чтобы в случае неожиданной ситуации срочно принять меры. В контроле за тоннелями используется и вычислительная техника. С ее помощью можно не только определить интенсивность транспортного потока, но и моделировать различные ситуации.

Томэй-Мэйсин подходит к Осака с севера. За последние годы в стране ускорилось и расширилось строительство скоростных автострад. Предполагается, что к 1985 г. будет построено тридцать пять скоростных шоссе протяженностью более семи с половиной тысяч километров. Сейчас с северной стороны Осака обтекают несколько скоростных шоссе — Мэйсин, Тюгоку моторвей и Кинки моторвей. Последние два, пересекаясь с Мэйсин, ведут на юг и, войдя в город, образуют «петлю» вокруг центра. Одна часть «петли» идет вдоль Ёцубасисудзи, а другая — параллельно Мацуямаматисудзи.

^{Через центральную часть города проходит скоростная магистраль Хансин, соединяющая Осака с Кобе}

Обширна сеть и городских автомагистралей Осака, и государственных и частных железнодорожных линий, и подземки. Кроме «петли» скоростного шоссе вокруг центра, отдельные его ветви пересекают город во всех направлениях. С запада в город входит ответвление от Мэйсин — шоссе Осака-Икеда и шоссе Хансин, с востока — Моригути, центр пересекает Осака — Хигасиосака, с юга — Осака — Сакаи. Из города в порт ведет магистраль Нисиосака. Основная часть застройки замкнута кольцевой линией Японской национальной железной дороги. От нее идут ответвления в западные, северные районы города и в порт. Кольцевая дорога и порт соединены железнодорожной линией Сакурадзима, разветвляющейся на семь отрезков, ведущих к причалам. К портовым службам идет еще одно ответвление от кольцевой дороги. Оно обеспечивает подвоз грузов непосредственно к центральной части порта, включая пирсы. Большую нагрузку по обслуживанию города несет осакская подземка.

Первая линия метро была открыта в 1933 г. и соединила Умэда с торговым центром Синсайбаси в южной части Осака. Сейчас системой метрополитена охвачена значительная часть застройки, протяженность ее более двухсот километров. Она насчитывает свыше шестидесяти станций и не только равномерно распределена по центральным районам города, но и имеет ответвления — отдельные линии идут на север, в сторону Сэнри, на юг — к Сакаи, на запад — до пересечения с дорогами на Кобе. В центральных районах города, как правило, станции метро соединяются с подземными объемами при помощи эскалаторов и лифтов. «Подземные города», «города электрического света» — их в Осака называют по-разному — имеют выходы непосредственно на платформы, куда приходят поезда метро и железных дорог. В наши дни в Осака восемь таких «городов электрического света». Самые крупные из них — Умэда, Додзима, Намба, Абэно и др.

В широкую транспортную сеть Осака входят и автобусы, и трамваи, а также новый вид сообщения — «нью-трэм». В настоящее время «новый трамвай» пока только обслуживает районы, прилегающие к порту, однако соединение его со скоростными шоссе, автобусными линиями, наземными и подземными видами транспорта обещает значительное улучшение транспортной ситуации города.

Век скоростей требует все новых видов сообщений и постоянного убыстрения передвижения. Деловому ритму города, его контактам со всей Японией и странами мира способствуют воздушные «ворота» города — Осакский международный аэропорт. Он расположен примерно в пятнадцати километрах к северу от города, в двадцати минутах езды по скоростному шоссе. Четыре ленты шоссе экспрессвей, петлей опоясывающие центральную часть городской застройки, соединяются с автострадой Мэйсин. Экспрессвей Осака-Икэда через северные кварталы идет мимо Тоёнака к пересечению с основной линией Мэйсин, а далее к аэропорту. Сообщение Сэнри и западных районов города с аэропортом осуществляется по скоростным автострадам Кинки моторвей и Тюгоку моторвей.

Осакский международный аэропорт занимает второе место после Токийского по объему перевозок пассажиров и грузов. Однако в последние десятилетия появилась необходимость в строительстве нового, более мощного по диапазону связей и объему перевозок аэропорта. В связи с этим был принят проект и ведется строительство нового международного аэропорта — Нью-Кансай, около Кайдзука. Наряду с аэродромом Нарита вблизи Токио он станет главными воздушными «воротами» страны.

Осакский порт

Важнейшее значение в системе транспортных связей города играет Осакский порт. В древности он назывался Нанивацу. Удобная, глубокая бухта с незапамятных времен служила прекрасной естественной гаванью. Недаром в средневековье гербом города-порта, коммерческого центра, стал знак «Миоцукуси». Он ставился у входов в каналы и дельты рек и обозначал возможность прохода судов.

В нынешних границах Осакский порт — акватория, простирающаяся от западного края дельты ЁДО И границы с побережьем Амагасаки на севере до побережья Сакаи на юге. Морское дно в Осакском порту покрыто илом толщиной от одного до двух метров и плотным слоем глины от десяти до пятнадцати метров. Это обеспечивает судам безопасную якорную стоянку. Сто восемьдесят девять причалов предоставляют возможность швартовки в порту разнообразным иностранным и японским кораблям.

Осакский порт являет собой удивительное зрелище. Поражает не столько необыкновенная голубизна бухты, сколько рукотворная, живописная «геометрия» островов, полуостровов, уходящих далеко в море причалов, пирсов, мостов, стремительных хайвеев, соединяющих ажурно изрезанные лепестки суши. Естественная береговая линия Осакской бухты создана множеством островов и полуостровов, образованных наносами впадающих в нее рек — ЁДО, Сёрэндзи, Адзи, Сиринаси и Кидзу. Однако, пожалуй, самое серьезное изменение в облик бухты внесло в середине XIX в. обширное и разнообразное строительство, развернувшееся после «открытия» страны.

Официально для торговли с иностранными державами Осакский порт был открыт 15 июля 1868 г. На следующий год был представлен разработанный по заданию правительства англичанином Генри Брэнтоном план строительства порта. Завершение проекта строительства в бухте осуществил датский инженер Ван Доорм в 1873 г. Вместе со строительством порта в 1887 г. начались работы по углублению русла Ёдо.

^{Осакский порт. Один из причалов}

Второй план строительства портовых сооружений был принят в 1894 г. Он предполагал также установление активной связи с городом — строительство и подведение к порту веток железных дорог, трамвайных линий. В 1898 г. открыли железнодорожную линию Нисинари (Адзикавагути-Осака). В начале XX в. система городского трамвая включила в свою орбиту и порт — трамвайные линии соединили районы Ханадзо но баси и Тикко.

За период с 1902 по 1905 г. было завершено строительство волнорезов, создавших в бухте внутреннее, отгороженное от штормовых волн пространство. Огромная голубая чаша залива была разделена волнорезами на две части — северную и южную.

Но вследствие того что в 20-х годах были построены причалы в центральной части, произошло членение на порты — Северный и Южный — и центральную зону с причалами и пирсами на участке между дельтами рек Адзи и Сиринаси. За пятилетие (1922–1927) были построены причал номер один и причал Тэмподзан, в 1930–1933 гг. завершили строительство восьмого и южного причалов в дельте Сиринаси. С этого времени порт начинает активно обслуживаться железной дорогой, работающей исключительно на нужды порта.

Вместе с тем продолжаются работы по созданию отдельных специфических «уголков безопасности» для кораблей, скрывающихся в бухте во время штормов и тайфунов, часто обрушивающихся на город и его окрестности. К 1929 г. были сооружены два мощных и длинных пирса Сакурадзима, протянувшихся с севера на юг к Адзи и соединивших Северный порт со строящимися сооружениями центральной зоны.

К концу 30-х годов, когда были проведены работы по усовершенствованию служб Северного порта, а также завершено строительство западных причалов Умэмати, Осакский порт занял важнейшее (после Токио) место в торгово-транспортных связях страны.

За двухлетний период (1937–1939) он принял двести двадцать тысяч кораблей с общим количеством груза в тридцать один миллион двести шестьдесят тысяч тонн.

Неоднократно портовые сооружения подвергались натиску стихии. Особенно сильные разрушения нанес тайфун «Мурото», обрушившийся на Осака 21 сентября 1934 г.

После второй мировой войны Осакский порт требовал серьезных капитальных вложений на восстановительный цикл и огромные реконструкционные работы, которые могли бы поставить службы порта на соответствующий времени научно-технический уровень.

В 1947 г. был принят десятилетний план реконструкции порта. Однако вскоре направление работ изменилось вследствие огромных разрушений, нанесенных 3 сентября 1950 г. тайфуном «Джэйн».

Выяснилось, что весь предшествующий период строительство в порту прежде всего отвечало требованиям промышленного комплекса и активно развивающейся торговли. Обеспечению порту и городу безопасности не уделялось должного внимания и не отпускалось достаточных средств. Трагедия, разыгравшаяся осенью 1950 г., заставила пересмотреть общие планы реконструкции города и порта и мобилизовать все силы на строительство защитных сооружений от высоких приливных волн и тайфунов.

Для Осакского порта 60-е и 70-е годы стали периодом интенсивных работ, идущих по двум направлениям. С одной стороны, строительство разветвленной системы разнообразных коммуникаций, обслуживающих порт, и создание непосредственной ее связи с транспортной системой города и общенациональными шоссейными и железнодорожными линиями, а с другой — осушительные работы в бухте.

Первое направление работ затрагивало сразу все районы порта. Сооружение трамвайных линий сочеталось с широким строительством шоссейных дорог, подходящих к дельтам Ёдо, Адзи, Кидзу, Сиринаси, Ямато. В 1961 г. была открыта Осакская кольцевая линия Японской национальной железной дороги. Порт впервые вошел в ее сферу обслуживания города. В 1967 г. вступила в строй железнодорожная линия, обслуживающая Северный порт.

Второе направление работ в порту — создание новых территорий — коснулось сначала только южной части бухты. В 1958 г. начались работы по осушению участков акватории в районе Южного порта.

Однако до начала 70-х годов наибольшее внимание уделялось строительству новых портовых сооружений. Создавались пирсы, причалы и волнорезы. В 1962 г. приступили к строительству далеко вдающегося в море волнореза в Южном порту, а к 1969 г. завершили постройку двух центральных пирсов южного и северного причалов.

Кроме того, с конца 60-х — начала 70-х годов в соответствии с общим планом реконструкции Осакского порта все строительство ориентировалось на создание специализированных зон со своими особыми причалами. Так, были созданы причалы для судов, обслуживающих международные маршруты и внутреннюю торговлю, а также многоцелевые, контейнерные и паромные. Причал, к которому пришвартовываются суда, занимающиеся перевозкой нефтепродуктов и нефтехимической продукции, был перенесен в отдаленную часть порта. Он построен в бухте на самом крайнем выступе островной территории и огражден от морских волн высоким пирсом. Перпендикулярно к нему от полуострова южной зоны построен длинный пирс. Таким образом создается почти закрытый акваторий, гарантирующий спокойный подход судов, груженных продукцией нефтехимии. Такое проектирование портовых сооружений и строительство специально оборудованных огромных высоких хранилищ продукции (она транспортируется в контейнерах и хранится по видам в специальной расфасовке и упаковке) в известной мере, даже в случае тайфуна или высокой приливной волны, гарантирует воды бухты от отравления и засорения.

Большое значение при реконструкции порта отводилось реорганизации работы паромов и строительству специального Паромного вокзала. Строительство мостов в бухте и дельтах впадающих в нее рек не могло ни заменить, ни исключить работу паромов, на которые и в довоенный период приходилась немалая часть перевозок в Осакском порту. Тем более закономерным оказался расчет на использование этого типа разнообразных перевозок и транспортного сообщения сейчас, когда паромы стали технически более совершенны. Было решено построить в осакском Южном порту Паромный вокзал. Причальные сооружения вокзала официально открылись в июле 1971 г. Тогда из Осака отправились первые шестнадцать паромов в круизы по разным районам западной Японии, а также на Окинава.

Теперь на паромы возложена перевозка скоропортящихся продуктов. Их грузоподъемность — до тринадцати с лишним тысяч тонн. Во вместительные трюмы этих широких, устойчивых на воде судов загружаются фрукты, овощи, яйца, молочные продукты, разнообразные дары моря — рыба, водоросли, моллюски и др.

Вместе с тем каждый день из порта отходят и паромы с туристами, многие из которых путешествуют на машинах. За 1981 г. на паромах перевезли два миллиона сто пятьдесят тысяч человек и девятьсот тридцать тысяч автотуристов.

За эти годы построено восемь причалов, у самого короткого из них (для ближних рейсов) длина сто тридцать, у самого длинного — двести сорок метров. Глубина у причалов также варьируется — от шести до восьми с половиной метров в зависимости от грузоподъемности и осадки парома.

Сейчас в рейсы от Паромного вокзала Южного порта Осака каждый день уходят семнадцать паромов. Протяженность маршрутов весьма велика. Сообщение поддерживается с разными районами Хонсю, Сикоку, Кюсю и Окинава. Порты назначения — Беппу, Токусима, Комацудзима, Тоё, Синнодзи, Хюга, Коти, Наха, Кагосима, Сибуси, Канда, Надзэ.

Эффективную работу в порту обеспечивает высокая механизация всех операций, так же как и четкая работа каждого из подразделений порта. Строительство новых механизированных причалов сочетается с почти всеобъемлющей автоматизацией грузовых работ, наличием высокопроизводительных перегрузочных комплексов для однородных грузов — угля, руды, леса, машин, минеральных удобрений. Для интенсивности обработки грузов большое значение имеет широкое использование специализированных судов: контейнеровозов, зерновозов, автомобиле- и крановозов и т. д. Большую лепту в общую работу порта вносит лихтеровозный флот. Его суда транспортируют самостоятельные баржи-контейнеры. Коэффициент полезного действия работы лихтеров, как правило, во много раз выше, чем у обычных сухогрузов.

Сегодня Осакский порт обрабатывает и перевозит большое количество разнообразных грузов. На 1981 г. общий объем перевезенных грузов составил восемьдесят четыре миллиона триста семьдесят тысяч тонн, из которых восемнадцать миллионов четыреста тысяч тонн — грузы, обработанные на причалах международной торговли, а шестьдесят пять миллионов девятьсот семьдесят тысяч тонн относились к внутреннему грузообороту. Значительную часть внешнеторговых перевозок Осакского порта составили перевозки в контейнерах. Так, в контейнерах за границу было доставлено почти пять миллионов тонн груза.

По сведениям на апрель 1982 г., Осакский порт имел сто восемьдесят девять причалов, семьдесят четыре из которых принимали иностранные суда, а сто пятнадцать ориентировались на прием кораблей, курсирующих по внутренним маршрутам. При этом контейнерный морской вокзал несет большую нагрузку — ежемесячно к причалам, протянувшимся на тысячу триста пятьдесят метров, строго по графику подходят сто десять контейнеровозов. В 1981 г. они перевезли четыре миллиона семьсот тысяч тонн груза.

По данным за последнее десятилетие, в Осакский порт заходит примерно одинаковое число судов (по сто тысяч в год), как курсирующих по внутренним маршрутам, так и больших океанских иностранных кораблей. Однако если сравнить показатели тоннажа судов с конца 70-х по 1982 г., то со всей очевидностью обнаружится значительная разница: суда каботажного плавания строятся теперь со все большим, невиданным ранее уровнем водоизмещения. С 1975 г. в Осакский порт с Хоккайдо, севера Хонсю, из Кантоской зоны, с Сикоку и Кюсю приходят корабли с тоннажем свыше полумиллиона тонн.

Это говорит не только об интенсификации связей между отдельными районами страны, но одновременно и о необходимости постоянного усовершенствования деятельности порта, т. е. его служб, и создания жизненного пространства для этих подразделений. Поэтому программа осушения мелководных частей Осакского залива, начатая в 1958 г., получила наибольшее развитие в последнее десятилетие — с середины 70-х годов. Хотя по плану работа по созданию искусственных территорий в бухте должна быть завершена в 1984 г., в настоящее время уже выполнено девяносто семь процентов всех работ.

Наибольшая по размеру намытая территория — это два рукотворных острова в бухте. Один из них — остров, на котором расположен Порт-таун, контейнерные, многоцелевые и прочие причалы. На другом разместились паромные, а также принимающие пищевые продукты причалы. Общий объем искусственной территории в Южном порту составит девятьсот тридцать семь, а в Северном — шестьсот пятьдесят гектаров.

В Северном порту запланировано два искусственных острова, которые будут соединены друг с другом и с городом железнодорожной линией, шоссейными ветками и линией «нью-трэма». По проекту площадь одного острова — двести двадцать четыре, а другого — триста девяносто один гектар.

Осушительные работы начинаются с установки забиваемых в дно свай, между которыми укладывается «строительный материал» — песок, грязь, отходы промышленных предприятий и мусоросжигательных станций. В городе, в обстановке скученных кварталов, обычно трудно найти подходящее место для очистительных станций, соседство с которыми, как правило, вызывает протесты населения.

В Токио, например, прежде чем в каждом из городских районов построить подобные станции, приходилось проводить огромную разъяснительную работу с населением. В то же время создание строительного материала из городских отходов привело к удачному разрешению одной из самых острых городских проблем — его очистки. Строительные брикеты, спрессованные из отходов и мусора с городских свалок, служат прекрасным заполнителем при осушительных работах.

Подсчитано, что для двух искусственных островов в Северном порту потребуется семьдесят один миллион кубических метров прессованных городских отходов.

Интересно, как будут использоваться огромные площади, которые Осака получит в результате полного осуществления плана создания искусственных территорий в бухте? Каково будет процентное соотношение территорий, предназначенных для разных нужд на уже созданных и проектируемых островах?

Согласно японской статистике, наибольшая часть искусственно возникших в бухте территорий отведена и будет отводиться под производственную деятельность человека. Фактически она занимает почти семьдесят процентов территорий в акватории Осакского залива. Такое соотношение характерно как для зон самого Осакского порта, так и для его спутников — Сэмбоку, Сакаи и соседних городов в префектуре Хёго. На двух островах Южного порта, а также в Северном порту и центральной портовой зоне причалы занимают площадь в один миллион триста семьдесят тысяч квадратных метров, или четырнадцать и шесть десятых процента общей площади, используемой в бухте. В то же время значительную долю (тридцать восемь и шесть десятых процента, или три миллиона шестьсот девятнадцать тысяч квадратных метров) составляет территория, отведенная под всевозможные операции с грузами. Это склады, погрузочная техника, подъездные пути и т. д.

На этом фоне жилая зона, и прежде всего Порт-таун, занимает совсем незначительную долю — семь и три десятых процента, или шестьсот восемьдесят семь тысяч квадратных метров. Правда, при этом особо выделены территории под официальные здания и коммерческие предприятия, которые также могут использоваться жителями портового района. Но они, как правило, находятся в центральной части порта, фактически ближе к городу и не очень удобны для использования жителями Порт-тауна.

В то же время промышленная зона (в нее входят нефтеочистительные комплексы, заводы, судостроительные верфи и другие предприятия) занимает девятьсот сорок три тысячи квадратных метров, или десять и одну десятую процента всей освоенной территории в бухте. При этом необходимо учитывать, что основной массив предприятий тяжелой промышленности — сталелитейные и нефтеперегонные заводы, нефтехранилища, заводы — производители нефтехимической продукции (синтетические полупродукты, смолы и волокна) расположены в акватории спутника Осака — Сэмбоку.

Зеленая зона в бухте полностью создана на рукотворной территории. Из тысячи пятисот пятидесяти двух гектаров ей отведено только восемьсот одиннадцать тысяч квадратных метров, или восемь и семь десятых процента используемой в Осакском заливе земли. По сведениям на начало 1983 г., в бухте все еще существует довольно значительная свободная территория, составляющая один миллион четыреста девяносто тысяч квадратных метров, или около шестнадцати процентов от общего количества искусственных земель.

В дальнейшем эту резервную зону предполагается использовать под различные портовые службы. Кроме того, здесь проектируются дороги, коммуникационные службы и т. д. Расширение зеленой зоны не предвидится, о чем свидетельствуют планы, касающиеся еще не созданных двух секций акватории Северного порта. Они не предусматривают организацию «зеленых островков». Новая территория пойдет под промышленные нужды. Сегодня с самолета виден лишь четко очерченный контур будущих искусственных островов.

Предполагается провести осушительные работы и в центральной части порта — засыпать пространство между первым и вторым пирсами, построенными еще в 30-е годы. Однако территория, которая возникнет в результате этих работ, снова не будет отдана под зоны отдыха. Здесь возведут промышленные предприятия и портовые службы.

В теперешнем виде зеленая зона Осакского порта — это «Птичий заповедник» и Центральный парк, зеленые насаждения на территории Порт-тауна и, наконец, узкая полоса, засаженная деревьями и кустами вдоль зоны отдыха — пляжей и Парка рыболовов.

Зеленая зона в бухте способна удовлетворить потребности населения самого Порт-тауна. Однако каждую весну и лето, особенно в выходные дни, сюда съезжаются жители не только Осака, но и окрестных городов, и тогда все зеленые уголки бухты испытывают предельную нагрузку.

На страницах прессы и на заседаниях муниципалитета горожанами неоднократно высказывались требования расширить зоны отдыха как на территории города, так и в районе залива.

Предполагается создать новые зоны отдыха в дельте Ёдо, но все же на первом месте оказываются интересы индустрии и торговли. Рудовозы и сухогрузы, океанские лайнеры и тяжело осевшие баржи бесконечной чередой тянутся к причалам Осакского порта. За 1981 г. порт принял восемьдесят одну тысячу судов. С каждым годом этот поток возрастает. В связи с этим новые причалы и разнообразные портовые службы в северной зоне бухты просто необходимы. Их с нетерпением ждет интенсивная и ритмичная, строго рассчитанная во времени трудовая жизнь порта.

Вместе с тем не меньшего внимания требует и человек. Сегодня жителей Осака особенно привлекает «Птичий заповедник». После многолюдного, грохочущего города здесь обволакивающая тишина, нарушаемая лишь криками птиц и плеском воды. В камышах, в густой зелени, гнездятся и выводят птенцов тысячи водоплавающих, в кустах поют птицы. Маршруты судов, идущих в гавань, проложены в стороне от заповедного уголка. Открытое море, к которому он повернут, дышит свежими солеными ветрами. Когда не дует ветер с берега, приносящий гарь и дым, кажется, что огромный многомиллионный город отсюда далеко.

Живописен также и Парк рыболовов. Он не только разбит в самой тихой части бухты, но и представляет наиболее комфортабельную, снабженную разнообразными удобствами зону отдыха. Рядом с ним расположены пляжи. Море, отгороженное волнорезами, здесь обычно тихо и спокойно. Есть детские пляжи и пляжи для взрослых. Они хорошо оборудованы, а длинные солнцезащитные навесы с тяжелыми камышовыми крышами придают всей песчаной, уходящей вдаль береговой полосе экзотический вид. Издали они напоминают жилые постройки Океании.

Высокий профессиональный уровень отличает организацию зеленых зон и зон отдыха как на территории города, так и в районе бухты. Основные претензии горожан — к размерам подобного строительства. «Город воды должен стать и городом пляжей» — таково их требование, и деловой характер трудолюбивого и настойчивого жителя сегодняшнего Осака позволяет ему надеяться, что этот оптимистический лозунг все-таки будет когда-нибудь осуществлен.

Праздники

24 июля и без того шумный и колоритный Осака словно взрывается, пронизанный от центра и до самого отдаленного уголка грохотом хлопушек и шутих, освещенный гроздьями разноцветных фейерверков и наполненный голубым дымом, плывущим из курильниц. На улицах собираются толпы народа, грохочут барабаны и звучат флейты, слышатся мерные, рокочущие удары гонга. Возле храмов и в руках людей, гуляющих по набережным, — тысячи бумажных фонарей. Наступил один из трех самых больших в стране праздников — Тэндзин-мацури. Каждый из них связан с породившим его городом: Гийон-мацури — фестиваль гейш в Киото, Санно-мацури — праздник Санно в Токио, Тэндзин-мацури — в Осака. В храме Тэммангу, расположенном в парке Наканосима, хранятся огромные переносные храмы, поставленные на тяжелые деревянные носилки.

Один из торжественных праздников в Осака — храмовой фестиваль в Ситэннодзи. Современный Ситэннодзи расположен на огромной территории (девять с половиной гектаров) в густом зеленом парке. В эти дни комплекс преображается. Здесь разыгрываются красочные представления, впитавшие поэтичность старых легенд и сказаний и воссоздающие для потомков облик древнего сооружения. Подобные фестивали проводятся не только в этом храме. В Японии немало крупных храмовых сооружений имеют особые даты, нередко считающиеся днями национальных фестивалей. Таковы фестивали мавзолейного комплекса Токугава в Никко, храма Асакуса в Токио, нескольких храмов в Киото и множество других. Конечно, немалое значение имеет здесь и правительственная политика, содействующая вопреки конституции, отделившей церковь от государства, насаждению разнообразных культов и восстановлению традиций, культивирующих национализм, а также политика самих храмов, всемерно привлекающих молодежь. Однако следует заметить, что в последнее время религиозный смысл церемонии для огромного количества участников и зрителей явно отодвинулся на второй план перед колоритной торжественностью представления, красочной театральностью, ощущением праздничной атмосферы, дающей определенную разрядку постоянно пребывающему в состоянии деловой активности и напряжения японцу.

Доядоя — одно из ярких празднеств Ситэннодзи — связано с началом года. Вообще первый месяц года для японца полон хлопот по организации и участию в разнообразных храмовых представлениях. Но это вовсе не значит, что японец весьма религиозен. Ветви деревьев вблизи храма, сплошь увешанные узкими полосками бумаги с просьбами к богам, — всего лишь дань стародавней традиции, попытка заручиться «помощью» (а вдруг в самом деле поможет!) различных божеств, попытка, свидетельствующая скорее о внесении в такую специфическую сферу своеобразного утилитарного отношения, чем о фанатичной приверженности японца к религиозным церемониям.

Для жителей Японии наиболее посещаемыми в первые дни Нового года становятся такие храмы, как, например, осакский Имамия Эбису. Известно, что главное божество этого храма помогает в деловых начинаниях и способствует удаче. Преуспевание — вот о чем мечтает каждый член капиталистического общества, и тысячи японцев возносят молитвы и в Ситэннодзи, и в Имамия Эбису. Они участвуют в январской процессии Хоэкаго. В этот день богиню счастья и удачи в белых одеждах торжественно несут через весь город.

Новый год для Ситэннодзи начинается с того, что в течение двух недель соблюдается ритуал сюсёё для «обеспечения» плодородия и высокого урожая. Четырнадцатого января сюсёё завершается шумным торжеством в честь божества, покровительствующего жатве. В одном из помещений храма — Рокудзидо, возле центрального столба, две группы полуобнаженных юношей пытаются перетянуть противоположную шеренгу на свою сторону. Считается, что выигравшие будут обеспечены «урожаем» на ниве самых разнообразных дел.

Самая яркая церемония в Ситэннодзи — это буддийская служба, называемая «Осёрай». В этот день (22 апреля) отмечается кончина принца Сётоку Тайси, легендарного основателя храма. Из многих храмовых фестивалей Осака «Осёрай» наиболее интересна. Только 22 апреля можно увидеть настоящее представление древней синтоистской религиозной мистерии, наблюдать танцы старого императорского двора, услышать древнюю инструментальную классическую музыку гагаку, которая так редко звучит в современной Японии.

^{Храм Ситэннодзи во время храмового праздника}

Вслед за низким, раскатистым, медлительно плывущим ударом гонга на небольшую площадь перед одним из храмов, словно отделенную от шумного, грохочущего Осака не глухой стеной деревьев, а шеренгами веков, спокойно и значительно вступает сама древняя Япония. Над голубой черепицей наискось летят по ветру привязанные к колоннам цветные фонари. На четырех высоких шестах застыли огромные, правильной формы шары, ярко-красная рыхлая поверхность которых создана головками плотно прижатых друг к другу бумажных гвоздик. Из шаров во все стороны торчат многометровые шесты с нанизанными на них соединениями цветов. Под этими четырьмя шестами — кагура бутай («квадратная площадка»), огороженная низкими красными перилами и покрытая голубым пышным ковром, в котором тонет нога танцоров. Это и есть подмостки для представления мистерии.

Первое, что предстает глазам зрителя, — древние мистерии кагура. Пышное, торжественное действо кагура относится к самым древним театральным представлениям, сложившимся у японцев на основе магического ритуала солнечного культа. В древности мистерии кагура были обязательной частью синтоистских храмовых празднеств — мацури, причем совершенно закономерным являлось органическое соединение музыки и танца, сопровождение танца голосом или инструментом.

В VII–VIII вв. гагаку была обязательным фоном многочисленных богослужений в буддийских храмах и украшением торжественных придворных церемоний. Сейчас гагаку, за исключением отдельных храмовых представлений, используется очень редко. В 1968 г. она прозвучала при торжественном открытии императорского дворца в Токио.

Красочны и самобытны мацури в Осака. К тому же они выявляют одну из характерных традиционных черт японского национального быта — умение японца ценить кратковременный отдых, скрашивать свои будни, находя в наполненной трудом жизни место для разнообразных торжеств. Эту сложившуюся в глубокой древности традицию не сумел смыть и бурный темп предельно насыщенной, рассчитанной по минутам жизни сегодняшней урбанизированной Японии.

Среди множества мацури — торжественных национальных фестивалей, в которых порой участвуют тысячи людей, приезжающих в Осака с разных концов страны, и более скромных, камерных — немало праздников, посвященных детям.

Общеизвестна огромная любовь японцев к детям. Она связана не только с традиционным культом предков, ведь в представлении японца дети — продолжение жизни родителей и память о них (они принимают от своих родителей передающееся из поколения в поколение почитание изначального, общеяпонского и своего конкретного предка). В любви, которой окружают детей в семье (особенно трудовой), настойчиво видно желание дать ребенку на пороге ожидающей его, как правило, нелегкой жизни более или менее безоблачное детство, по возможности украсить краткость этого срока радостью и всевозмежнейшими удовольствиями.

Рождение ребенка — большое событие в семье, и оно обставляется разнообразными церемониями. Во времена средневековья существовали четыре церемонии, следовавшие сразу после рождения малыша и отмечавшие его приход в мир: вечер первого, третьего, пятого и, наконец, седьмого дня. Из них до сих пор сохранилась лишь осития — церемония седьмого дня. Осития — важный день для новорожденного, когда его впервые показывают родственникам и друзьям. В этот день отец объявляет имя ребенка гостям. Если даже родители решили вопрос об имени раньше, то все равно впервые малыша называют им лишь в седьмой день. Мать ребенка на церемонии осития не присутствует.

Главное угощение на торжественном ужине — «красный рис», приготовленный с адзуки («красными бобами»). Это блюдо подается лишь в особо торжественных случаях. Гостей угощают также и рыбой (обязательно целой, с головой, что считается счастливым знаком), мясом и разнообразными овощами. Каждого гостя обносят сакэ. «Красным рисом» или сакэ угощают и соседей, и знакомых, чтобы они также порадовались появлению на свет нового человека и пожелали ему счастливой жизни.

Сто двадцатый день со дня рождения малышаотмечается церемонией табэ-дзомэ («еда первого раза»). Поскольку до этого новорожденный не пробовал твердой пищи, церемония табэ-дзомэ становится рубежом, когда ребенок впервые участвует вместе со взрослыми в трапезе, на которой подается обычная (лишь измельченная) для японского стола еда. Эта церемония — своего рода пожелание ребенку крепкого здоровья, быстрого роста и безбедной жизни.

Торжественная церемония предполагает обязательное наличие отдельного маленького столика для ребенка. Его накрывают так же, как и для взрослых: ставят блюда с рисом и супом, кладут хаси (палочки для еды). В Кансае и многих других провинциях приготавливается специально для этого дня канагасира (рыбное блюдо из триглы). Малышу не обязательно есть канагасира, но оно должно быть на столе. Если церемония проходит не во время сезона ловли триглы, то гостям подают сушеную триглу, которую всегда можно купить в рыбных лавках.

Стол для ребенка на церемонии табэ-дзомэ представляет весьма живописное зрелище. Если новорожденный — мальчик, то набор миниатюрных чашечек, хаси и сам столик должны быть из черного лака. Если «виновник» торжества — девочка, то чаши обязательно изнутри кроют красным лаком, а снаружи — черным. Тот же принцип соблюдается и в отношении столика — поверхность столешницы покрывают красным лаком, а бока — черным. Сейчас трудно точно выяснить, когда возникла столь точная дифференциация в оформлении различных атрибутов церемонии, но до сих пор она соблюдается весьма скрупулезно.

После того как гости садятся за накрытый стол, к ним выходит мать ребенка (в этот день она впервые участвует в семейном торжестве в честь малыша) и, низко кланяясь, благодарит пришедших за внимание, проявленное к ее сыну или дочери. Затем, взяв малыша на колени, она присаживается к маленькому столику и крошечными хаси прихватывает несколько зерен риса. Затем она кладет их ребенку в рот. Это не только первая твердая пища, но и своего рода действо: крупинки риса — это символ, залог твердости. Отныне она должна стать чертой его характера.

Когда младенцу исполняется год, то эта дата отмечается еще более торжественно, чем любая из предшествующих этому церемоний. Празднование тандзёби («дня рождения») в Японии весьма отличается от подобных торжеств в других странах. Для японца это не просто годовщина рождения, а радость за удачи в ушедшем году и надежды на счастье и успехи в будущем. Тандзёби обнаруживает прямую связь с культом предков. Если в Европе и Америке обычно «виновником» торжества считается тот, чей день рождения отмечается, то в Японии самое большое внимание в этом семейном празднике, дань почтения и любви отдаются родителям. В некоторых районах страны празднование тандзёби прекращается, если родители юбиляра уже умерли. Большим торжеством, в котором участвует вся семья, является тандзёби, посвященный детям. Однако и здесь имеется некоторое своеобразие. В этот день родственники никаких подарков малышу не делают. Тандзёби считается торжеством с более серьезными целями и задачами, чем просто веселое времяпрепровождение. Достигая следующего дня рождения, как бы поднимаясь еще на одну ступеньку невидимой возрастной лестницы, делая новый шаг на жизненном пути, ребенок все более серьезно осознает и проявляет свою любовь и благодарность родителям за заботу о нем.

Наряду с тандзёби в Осака, как и во всей Японии, каждый год 15 ноября широко отмечается ситигосан («семь-пять-три») — как бы общий день рождения всех детей, достигших трех-, пяти- и семилетнего возраста. Эта торжественная и необычайно популярная еще с токугавских времен, красочная церемония в наши дни превратилась в национальный фестиваль. В этот день дети, одетые в свои лучшие наряды, вместе с родителями отправляются в ближайший храм, чтобы поклониться удзигами или убусума — местному божеству, защитнику и хранителю семей, посещающих данный храм. Впервые новорожденного приносят «представить» этому божеству через месяц после его появления на свет: девочку — на тридцатый, а мальчика — на тридцать первый день. В торжественный ситигосан родители благодарят убусума за прошедший год и просят о протекции на будущий. Они молят божество, чтобы оно помогло их ребенку вырасти крепким и здоровым.

Несмотря на то что ситигосан — праздник детей, достигших трех, пяти и семи лет, внутри этой общей возрастной категории существует деление. Три года — рубеж одинаково серьезный для малышей обоего пола. Считается, что в три года у ребенка кончается раннее детство и начинается следующий период жизни. Пять лет — этап, особенно важный для мальчиков. В феодальной Японии, когда сын самурая достигал этого возраста, его официально вводили в состав высшего сословия. По этому поводу существовала даже специальная церемония надевания в первый день хакама (шаровар). В некоторых районах она сохранилась и по сей день.

Семь лет — наиболее важный этап из всех трех для девочек. И отмечается он чрезвычайно торжественно. В этот день первый раз девочке надевают оби на кимоно и, следовательно, первый раз взрослый женский костюм.

15 ноября в Японии еще тепло и продолжают цвести кику (хризантемы) — наиболее любимые во всех районах страны цветы. Поэтому в этот день особенно много хризантем — огромных белых и желтых, розовых и лиловых, с головками, словно утыканными шипами — длинными, иглообразными и в то же время удивительно нежными. Излюбленное украшение праздника — букеты из хризантем. Высаженные в грунт кусты хризантем с мелкими, карликовыми и огромными, мохнатыми, шарообразными цветами специально подстригают, придавая им удивительные, порой фантастические формы.

Родители стараются сделать ситигосан радостным и наиболее запоминающимся для ребенка. В храме малыш выглядит необыкновенно красочно и эффектно. Мальчики в шелковых ярких одеяниях, девочки в светлых и пестрых кимоно со сверкающим «кольцом» оби, охватывающим грудь и талию. Материал, из которого делается оби, похож на парчу. Твердый и слюдяно отсвечивающий бант подымается на спинке девочки, словно крылышки стрекозы. На праздник приглашают родственников, друзей и соседей. Они приходят на праздник с подарками для малышей. Как правило, это весьма недорогие маленькие вещицы, часто сделанные ими самими. Сам праздник тоже не предполагает больших затрат для родителей — даже малообеспеченные семьи могут позволить себе пригласить взрослых и детей. При этом главное — не угощение, а игры, танцы и всеобщее веселье.

Важно, что ребенок во время этих праздников получает первые уроки эстетики, понимания красоты окружающего мира — природы, одежды, праздничного угощения. Самое распространенное блюдо в этот день — амэ (сладкая пшеничная клейковина, своеобразные леденцы). Обычно у храмов, куда приходят семьи в ситигосан, продается множество амэ, завернутых в длинные белые, красиво декорированные мешки. Светящиеся огромные (до метра длиной) разноцветные сосульки-леденцы привлекают внимание и взрослых, и детей. Особенно нравятся всем полосатые красно-белые тонкие палочки, которые легко можно разломить и угощать друзей. Считается, что подаренные в этот день амэ весь год приносят детям счастье.

Однако самый красочный детский праздник, имеющий общенациональный характер и даже известность за границей, — это, пожалуй, хина-мацури («праздник кукол»). Его отмечают каждый год 3 марта.

Согласно документам, примерно тысячу лет назад уже существовала хина-асаби, или игра в куклы. Дети играли с двумя маленькими куклами, представляющими мужчину и женщину. Триста лет назад, в токугавский период, впервые для хина-мацури был выделен особый день. В доме стали собирать и демонстрировать разные куклы. Для такого торжества использовались бумажные, деревянные, глиняные и тряпичные куклы. Самыми древними были бумажные. Издавна повелось, что 3 марта мужчины, женщины и дети делали огромное количество бумажных кукол — они «передавали» им свои несчастья и болезни, а затем бросали кукол в ближайший пруд, ручей или реку. Участвующие в церемонии верили, что таким образом уничтожается и разнообразное зло, присутствующее в жизни. Для хина-мацури бумажные куклы обычно делались во весь рост, и назывались они тати-бина («стоящая кукла»). Глиняные куклы впервые появились в деревнях. И глиняные, и деревянные, красиво раскрашенные куклы имели очень широкое распространение.

Первоначально кукольный мацури считался просто сезонным событием и отмечался прежде всего в крестьянских семьях. Это было приятное времяпрепровождение на воздухе, когда наступали теплые весенние дни и выдавалось короткое свободное время до наступления полевых работ.

Когда же в стране был принят солнечный календарь, то сроки хина-мацури передвинулись почти на месяц назад. Поскольку эти дни приходятся на довольно холодное время года, то праздник переместился в дом. Так появилась ступенчатая полка, на которую на всеобщее обозрение выставляли кукол.

В токугавский период на широкие «ступеньки» полок-выставок впервые «пришли» торжественно-неприступные дайри-бина. Эти дорогие, разодетые куклы, отражающие жизнь и обычаи императорского двора, — придворные дамы и кавалеры — имелись далеко не в каждом, даже городском доме, не говоря уже о крестьянском. Только богатые семьи позволяли себе иметь такие куклы. Поскольку куклы выглядели как дорогие произведения искусства, они могли украшать интерьер не только 3 марта, но и в течение года. При этом во время хина-мацури они ставились вперемежку с древними глиняными и деревянными куклами.

Тот же принцип подбора кукол, разных по своему тематическому происхождению и времени изготовления, сохраняется и до сих пор. На полке-выставке в середине комнаты торжественно располагают самых разных кукол. Тут можно найти и дайри-бина, сверкающие парчой и ниспадающими до пола пестрыми одеждами придворные куклы, и бумажные тати-бина, яркие, выразительные глиняные, точеные, деревянные, однотонные и раскрашенные и, наконец, множество современных кукол. Последние изображают актеров и актрис, знаменитых игроков в бейсбол, киногероев и т. д. Единственное, нерушимо соблюдающееся с далекого средневековья условие: куклы должны быть обязательно представлены парой, справа стоит мужчина, слева — женщина.

Возможно и нечетное число — самый малый набор для хина-мацури должен включать не менее пятнадцати кукол — две дайри-бина, три кандзё (дама, приглашающаяся на приемы), пять музыкантов, два или три солдата. На самой нижней ступеньке помещаются миниатюрные чаши и блюда с едой для кукол. В последние десятилетия на полке-пирамиде рядом с куклами или на предпоследней ее ступеньке стали появляться ину-харико (маленькие туалетные коробочки в форме собачки). Ину-харико ведут свое происхождение с давних времен от ину-бако, когда двух собачек-коробочек дарили невесте как символы здоровья и вечной бодрости. Наряду с символическим назначением ипу-харико имели и практический смысл: туловище собачки было хранилищем для разнообразной косметики — пудры, карандаша для бровей и т. д.

В современной жизни ину-харико сохранили и то, и другое свое назначение — это нередко и произведение искусства (так безупречно и художественно оно выполнено, несмотря на очевидную утилитарность), и символ, пожелание здоровья. Когда ину-харико появляются на полке в день хина-мацури, они представляют собой наглядную иллюстрацию к известному в Японии изречению, обращенному к ребенку: «Будь, как щенок, здоровым и активным».

Хина-мацури — один из очень немногих праздников в Японии, когда маленькие девочки выступают хозяйками своего торжества. В этот день они могут пригласить своих друзей, готовить вместе с ними сладкую пищу для кукол и угощать их. Родители разрешают им по такому случаю выпить немного слабого сладкого вина — сиро-дзакэ.

Но проходит день 3 марта, и торжественная, пестрая пирамида из кукол разбирается. Кукол, миниатюрную посуду и дайри-бина аккуратно и заботливо укладывают в коробки до следующего года. В некоторых семьях имеются куклы, чей возраст насчитывает несколько столетий. Они передавались из поколения в поколение и представляют огромную ценность. Нередко невеста в день свадьбы приносит в дом будущего супруга свою любимую куклу, ту, что знакома с детства и украшала торжественную полку-выставку в день хина-мацури. Хина-мацури любим в Японии и детьми, и взрослыми.

Наряду с национальными, общегосударственными праздниками в Японии существует много местных. Они отмечаются только в определенных районах, городах и селениях страны. Если национальных праздников, отмечающихся по всей стране, двенадцать, то местных — великое множество. При этом праздники, посвященные наиболее известным богам-покровителям (моря, торговли, любви и т. д.), отмечаются во многих храмах страны. Несмотря на то что в основе своей они сходны, имеют общий «сценарий», торжественное действо праздника может иногда весьма существенно отличаться за счет изобилия деталей, отражающих специфику местных условий.

В праздниках, характерных только для данного района или даже храма, всегда налицо глубокое своеобразие и неповторимая красочность. К таким торжествам в Осака относится ежегодно проводимый 23 ноября мацури Сукуна-хикона-дзиндзя. По преданию, храм Сукуна-хикона обязан своим возникновением случаю. Однажды местный аптекарь вылечил от тяжелой болезни оказавшегося проездом в 1722 г. в Осака сёгуна Токугава Ёсимунэ. После этого благодарный и потрясенный чудодейственными средствами народной медицины сёгун стал покровительствовать фармацевтам и лекарям, особенно осакским, спасшим его от смерти.

Но для того чтобы иметь и постоянного бога-покровителя, аптекари Осака в 1780 г. основали храм в честь сына бога-творца Мусуби но ками, который в традиционной японской мифологии известен и почитается как покровитель медицины. Таким образом сын бога — Сукуна-хикона но микото стал божеством. С тех пор у осакских аптекарей появился постоянный бог-покровитель, которому поклоняются прихожане этого храма.

Наиболее торжественным и красочным Сукуна-хикона-дзиндзя становится в день храмового фестиваля — 23 ноября. К началу праздника в Осака съезжаются со всего Кинки множество людей, желающих присутствовать на этом редком, даже при обилии подобных праздников в Японии, торжестве. Кульминационный момент праздника, ритуал которого за длительный период существования претерпел значительную трансформацию, — вынос священного паланкина со статуями Сукуна-хикона и сопровождающих его божеств. Привлекают всеобщее внимание священные носилки микоси. Они покрыты красным лаком и позолотой и богато декорированы резьбой по дереву и храмовыми атрибутами.

Однако не меньшее внимание уделено устроителями мацури другому символическому защитнику прихожан — тора (тигру). Яркое, сделанное из папье-маше изображение этого животного украшает и храмовой интерьер, и микоси. В то же время тора — талисман, который здесь можно купить на счастье. Тора — символ мужества, отваги и крепкого здоровья. Согласно древнему поверью, тигр обладает магической способностью оберегать человека от злых духов и страшных снов. Поэтому шествие с торжественными позолоченными микоси, звоном колокольчиков и рассыпной дробью маленьких цуцуми (барабанов), множеством участников в ярких одеждах выглядит красочным театрализованным представлением и собирает огромное количество людей. В руках у участников торжественного шествия и многих зрителей зеленые ветки с прикрепленными к ним талисманами — изображениями тигра.

Музеи

Музеи играют немаловажную роль в культурной жизни Осака. Среди них Префектуральный музей (Осака сирицу хакубуцукан) — самый значительный, представляющий историческое и социальное лицо древнего города. Музей был открыт 1 октября 1960 г. в районе Хигаси (квартал Намба). В обширном трехэтажном железобетонном здании имеется восемь выставочных залов. Здесь собраны ценные экспонаты различных периодов развития города и префектуры Осака.

Экспозицию начинает зал, дающий представление о древности этого района и о древней Нанива. Главные экспонаты — предметы раскопок. Это керамика дзёмон и яёй, каменные орудия, многочисленные и разнообразные фигурки ханива, найденные в префектуре Осака. Характерной чертой экспозиции является высокая научная достоверность обширных комментариев, сопровождающих стенды с экспонатами.

Второй выставочный зал демонстрирует историю Осака от хэйанского периода до Эдо. Здесь собрано множество разнообразных исторических документов, предметов быта из старых аристократических дворцов, широко представлено оружие той эпохи — шлемы, сабли, копья, щиты и т. д., а также выставлена керамика периода раннего средневековья, найденная на берегах Ёдо. Третий зал — это мир Осака-дайдокоро, экономического центра токугавской Японии, период от начала правления Токугава до Мэйдзи. На выставке широко представлен мир «главной кухни» страны — энергичный деятельный мир торговцев и ремесленников. Модели торговых судов, образцы золотых монет, документы одного из богатейших торговых домов Коноикэ, постановления рисовой биржи, чередуются с разнообразными предметами прикладного искусства, изделиями ремесленных гильдий Осака.

Средневековый Осака с его рынками, мостами, отдельными кварталами изображен на картинах, размещенных вдоль стен зала. Вы можете увидеть тут много гравюр укиё-э, среди них листы, не только отражающие облик отдельных районов Осака (например, гравюра Сюнко «Квартал Намба»), но и представляющие жизнь Эдо, Киото. «Переправа в районе Киото» Хокусай, несколько листов из серии «Пятьдесят три станции Токкайдо» Хиросигэ — произведения знаменитых художников средневековья. Они — национальная ценность и гордость музея.

Четвертый зал музея экспонирует богатейшее собрание предметов народного искусства, используемых в повседневной жизни жителей Осака: кухонная утварь и аксессуары чайной церемонии, драгоценные цукуэ и лаковые изделия, резьба по дереву и позолоченные ширмы из богатых интерьеров. Однако, пожалуй, больше всего впечатляет пятый зал, в котором представлено искусство разных периодов истории Осака. Галерея шедевров начинается с древней Нанива, разнообразных украшений из металла, найденных в раскопках, и заканчивается искусными изделиями ремесленных цехов Осака токугавского периода. Здесь экспонируется знаменитая сабля «Осака Синто», исполненная и богато декорированная мастерами Осака в те годы.

Экспозиция шестого зала посвящена театру Японии: костюмы и маски театров Но и Кабуки, портреты актеров в разнообразных ролях и ценные образцы старинных кукол театра Бунраку. Интересны макеты, восстанавливающие реквизит старого Бунраку, а также представляющие отдельные картины спектаклей — плывущую по волнам лодку с пассажирами на фоне живописных гор и селений. Археологическим раскопкам как источникам сведений о древнем Осака посвящены два зала — седьмой и восьмой. В них представлены обширная коллекция дотаку, найденная в Осакской префектуре, а также разнообразные предметы, дающие представление об императорском дворце Нанива.

Богатую экспозицию имеет Осакский государственный музей искусств (Осака сирицу бидзюцукан). Он был построен в 1936 г. в парке, который ранее принадлежал семейству Сумитомо. Здание музея — трехэтажное железобетонное сооружение площадью в двенадцать тысяч семьсот двадцать два квадратных метра. Девять обширных выставочных залов вмещают около пяти тысяч экспонатов, среди которых живопись, скульптура, изделия из металла, коллекция работ средневековых каллиграфов.

На первом этаже представлена керамика и фарфор из Японии, а также из Китая, Европы и стран Южных морей. На втором этаже — японские, китайские и корейские изделия из металла, аксессуары чайной церемонии. Третий этаж полностью отведен под древнее японское искусство. Там представлены резьба по дереву, деревянная скульптура. Продолжением этой экспозиции может считаться коллекция древних деревянных скульптур, вывезенных из Китая, Кореи, Индии. В трех залах размещена японская и китайская живопись. Из общей коллекции девяносто девять экспонатов отнесены к «важнейшим культурным ценностям».

^{Здания Японского этнографического музея в Осака}

Немалый интерес представляет экспозиция музея Фудзита, возникшего на основе частного собрания крупнейшего представителя финансовых и промышленных кругов Осака Дэндзабуро Фудзита. Вся коллекция насчитывает четыре тысячи триста картин. Гордостью музея является «Иллюстрированный дневник» Мурасаки Сикибу, знаменитого автора «Гэндзи моногатари». Тридцать четыре листа этого дневника иллюстрированы знаменитыми художниками Японии и рассматриваются как «важнейшая культурная ценность». Одним из ценных экспонатов является «Ящик для сутры» из черного лака с росписью на боковой поверхности.

Вместе с тем значительные произведения искусства находятся и вне стен музеев. Например, знаменитая деревянная скульптура Нёирин Каннон (высота — сто девять сантиметров) — собственность храма Кансиндзи, бронзовая скульптура Майтрэйя (высота — тридцать один сантиметр) хранится в храме Ятюдзи, коробка для амулетов (размер — восемь на восемь сантиметров, хэйанский период), представляющая удивительно гармоническое сочетание деревянной резьбы и металлических украшений, — в храме Ситэннодзи.

Некоторые культурные ценности переданы из Осака в экспозиции столичных музеев. Отдельные вещи, например такие, как знаменитая «Придворная дама» из кургана Нинтоку, — собственность императорской семьи и хранится в Токио. В целом музейный фонд Осака, включая и те произведения искусства, которые хранятся в храмах, весьма богат и дает полное представление об истории и истории культуры этого крупнейшего города Японии.

Значительный интерес представляет Японский государственный этнографический музей (Нихон кокурицу Миндзокугаку хакубуцукан), созданный на территории ЭКСПО-70 после ее закрытия. Новое здание музея, построенное известным архитектором Курокава Кисё, было открыто для посетителей в ноябре 1977 г. Этот музей — один из самых молодых в Японии. Однако по богатству и уникальности этнографических коллекций, великолепно организованной экспозиции и редкому собранию фильмов музей — важнейший этнографический центр не только в Японии, но и во всем мире.

Инициаторами организации музея были крупные японские ученые Идзуми Сэйкити, Окамото Таро и Умэсао Тадао. Несмотря на то что музей создан недавно, предыстория его создания охватывает более полувека и фактически начинается с 1921 г., когда известный ученый Сибусава Кэйдзо начал экспонировать в своей квартире большую коллекцию разнообразных предметов традиционного японского быта. Эта коллекция стала базой первой постоянной этнографической экспозиции, а с 1962 г. — составной частью фондов Музея отечественной культуры.

Современный этнографический музей — организация принципиально нового типа. В Японии до начала 70-х годов материалы, связанные с историей, этнографией и археологией, концентрировались в государственных гуманитарных музеях — в Токио, Киото и Нара. Однако эти музеи были ориентированы в основном на хранение и экспонирование наиболее ценных, зачастую уникальных исторических памятников культуры. Подобные памятники официально регистрируют как «важнейшую культурную ценность». Впервые Государственный этнографический музей был задуман не как собрание уникальных предметов, а как коллекция материалов, представляющих культуру и повседневный быт народов мира. Этот принцип был последовательно воплощен в подборе фондов и организации всей экспозиции.

На начало 80-х годов общая музейная коллекция насчитывала около девяноста трех тысяч предметов (в том числе по этнографии японцев — пятьдесят семь тысяч пятьсот пятьдесят, по этнографии других народов мира — тридцать пять тысяч двести пятьдесят пять).

Наиболее значительное место (по площади и количеству экспонатов) занимает раздел «Центральная, Северная и Восточная Азия», в котором основное внимание уделено экспозиции Японии.

В разделе «Юго-Восточная Азия» представлены материалы, рассказывающие об образе жизни народов Таиланда, Индонезии. Здесь представлены способы обработки земли, выращивания риса и т. д. Интересны также экспозиции разделов «Океания», «Западная Азия», «Африка», «Америка», «Европа», хотя они неравноценны по объему представленного материала. В сравнении с другими разделами наибольшего пополнения экспонатами требует экспозиция «Европа».

С большой выдумкой организованы тематические экспозиции — «Музыка», «Язык, письменность», «Праздники». В разделе «Музыка» представлены разнообразные музыкальные инструменты народов мира, экспонируется карта Азии с ареалами распространения музыкальной культуры народов Западной, Центральной, Восточной, Юго-Восточной Азии.

В разделах, посвященных народным ремеслам, посетитель знакомится с прекрасными образцами резьбы по дереву, чеканкой, разнообразными металлическими изделиями, лаком, керамикой, оружием, вышивкой. В разделе «Африка» — богатое собрание деревянной скульптуры из Камеруна, Кении, Танзании и других стран этого континента. Здесь также много ритуальных масок, всевозможных украшений, красочных экзотических уборов, разнообразных предметов быта, связанных с каждодневной жизненной практикой и неординарными, торжественными событиями.

Ценным продолжением экспозиции являются цветные диапозитивы большого формата, дающие представление о реальном облике как отдельных предметов быта, так и всевозможных событий из жизни народов мира. Экспозиция включает более семисот пятидесяти фотографий.

Наглядность экспозиции дополняется богатым собранием фильмов, рассказывающих о больших и малых событиях из жизни народов всех стран.

Наряду с богатыми и разнообразными фондами и экспозицией Японский государственный этнографический музей интересен и своим местом, которое он занял в научном мире страны. В Японии нет академических научно-исследовательских учреждений гуманитарной направленности, вся научная работа ведется в государственных и частных университетах и институтах. Естественно, что при такой ситуации координирование научной работы встречает массу препятствий. При Японском государственном этнографическом музее имеется научно-исследовательский институт этнографии, осуществляющий обширный план научных исследований. Это позволяет музею не только осуществлять координационные связи в работе разных учреждений страны, но и стать ведущим научным центром по изучению этнографии народов мира.

Взгляд в будущее

В сентябре 1970 г. закрылась ЭКСПО-70. Было принято решение о превращении ее территории в зону отдыха для жителей Осака и Сэнри. Павильоны демонтировали. Огромная территория выставки, где в течение полугода без устали кружил людской водоворот, теперь довольно быстро превратилась в излюбленное место отдыха жителей Осака и Сэнри. Значительная площадь была отведена под музеи. Здесь разместились Музей всемирного искусства, Музей народного творчества и Государственный этнографический музей, в здании которого находится также научно-исследовательский институт этнографии.

Международный резонанс выставки, так же как и ее значение для Японии, был огромным. Много говорилось о том, что ЭКСПО-70 дала толчок широкому строительному и архитектурному обновлению всего района Кинки, значительно изменила лицо огромного Центрального района страны.

И тем не менее наряду с обширным строительством до открытия выставки и после ее закрытия, с демонстрацией творческой научно-технической мысли не менее серьезное значение, а может быть одно из важнейших, имели социальные последствия ЭКСПО-70. Для судеб страны главной была реакция японца на основную идею выставки — город будущего, воплощенный в конкретные материальные формы экспозиционных объектов. Десятилетие, предшествующее выставке, было для Японии периодом высоких темпов экономического роста и бурного развития урбанизации. Строительство тысяч предприятий, протянувшихся на десятки километров индустриальных комплексов, захлестнуло города, и прежде всего территорию от Токио до Осака Тихоокеанской зоны. Последствия этого обнаружились очень скоро.

Города начали задыхаться от высокой перенаселенности, дыма, валившего из фабричных труб, выхлопных газов, копоти и грязи, толстым слоем ложившихся на городские крыши и съедавших зелень парков и бульваров. Кварталы буквально сотрясались от бесконечного грохота и рева транспортных потоков, мчавшихся по узким улицам. Проседала земля под тяжестью бесчисленных предприятий, выкачивающих воду для промышленных нужд, образовывались оползни, разрушавшие промышленные объекты, мосты и жилые здания, отравляли воздух городские свалки. Все эти явления — отрицательные последствия деятельности человека — были объединены в емкое понятие когай, ставшее важнейшей темой борьбы прогрессивных сил.

Как долгожданная формула выхода города из кризисного состояния прозвучали предложения группы метаболистов. Метаболистическое «дерево» с мощным «стволом», образованным транспортными артериями, казалось панацеей от всех бед, созданием системы, с помощью которой можно преобразовать хаос, приступить к лечению «больного» города. Естественным и логичным казалось, что именно транспортные коллизии были положены в основу разрешения комплекса городских проблем. Провозглашение же грядущего городского образования в образе грандиозного мегалополиса и оптимистический лозунг К. Тангэ «Не бояться города и идти ему навстречу» представлялись вполне закономерными.

Однако в возникновении этого взгляда на урбанизационный процесс важным оказалось то, что в обсуждении судьбы города было много абстрактного теоретизирования. Казалось, наиболее приближенным к насущным задачам реальной городской ситуации стал «План перестройки Токио», опубликованный К. Тангэ в 1960 г. Однако этот план, рисуя перспективы строительства города в бухте как разрешение жилищной проблемы, давал весьма отдаленную картину. Несмотря на подчеркнутую национальную причастность (блоки кварталов располагались в косых, наклонных стенах громадных конструкций, напоминающих древние японские жилища), наиболее близкими к осуществлению оказались не те части проекта, которые давали кардинальное решение основных городских проблем, а техническая сторона проектирования, предполагающая осушительные работы в бухте и возведение искусственных островов на сваях.

Не хватало территорий для дальнейшего расширения промышленного комплекса в Тихоокеанской зоне, поэтому уже в середине 60-х годов в Осакской и Токийской бухтах, в заливах Кобе и Нагоя стали создаваться искусственные территории для промышленных целей, размещения новых предприятий и, следовательно, усугубления и без того кризисной ситуации.

Линия скоростной железной дороги — Син Токайдо — единственное, что из всей грандиозной системы метаболистического «дерева» нашло конкретное воплощение в строительстве 60-х годов. Однако эта дорога, рассматривающаяся как первая линия метро будущего грандиозного девяностомиллионного мегалополиса Токайдо, была лишь одной нитью из проектируемого мощного ствола параллельных транспортных магистралей, который должен был стать организующим началом в бесформенном и бескрайнем городском массиве.

Однако «должен» вовсе еще не означало «стал», и пусть даже технически совершенное решение важного, но локального транспортного вопроса не давало рецепта уничтожения социальных коллизий городского образования.

Конечно, связь между важнейшими районами страны улучшилась. Кроме того, проведение линии суперэкспресса стало началом строительства целой системы экспрессвеев — Томэй, Мэйсин, Хансин и др., однако не явилось ни обещанным спасительным методом разрешения кризисной ситуации, ни методом формирования нового, свободного от прежних недостатков города.

Словом, то, что провозглашалось прогрессивным и естественным — динамическое и бескрайнее разрастание большого города, — на поверку оказалось лозунгом, принятым на веру, а не ориентацией на жизненную реальность. Впрочем, «План перестройки Токио» не встретил однозначного отношения и в кругах архитектурной общественности. Немало было среди нее и таких представителей, которые оценивали его как лишь экстравагантный проект талантливого архитектора.

Десятилетие, прошедшее с того времени, не дало подтверждения тому, что К. Тангэ казалось правомерным, — росту города как самоценности и его оптимистическому движению к девяностомиллионному мегалополису. Более того, кризис городского образования, особенно на примере городов Тихоокеанского промышленного пояса, усилился. Засорение окружающей среды возросло настолько, что в июле 1970 г. произошло событие неординарного значения не только для Японии, но и для всего мира: сильнейшее заражение воздуха в Токио и в окрестностях столицы привело к отравлению нескольких тысяч человек. Япония оказалась первой страной в мире, вступившей в так называемую вторую стадию засорения общественной среды, проявлением которой является возникновение необратимых явлений в человеческом организме.

Это событие можно поставить в один ряд с трагическими испытаниями, перенесенными японцами впервые в истории человечества, такими, как атомная бомбардировка. А то, что подобное бедствие было следствием кризисного состояния города, вызывало предельно обостренный интерес к проектам будущего города.

Таков был своеобразный социально-психологический «анамнез», с которым японец пришел на ЭКСПО-70.

Выставку посетило огромное количество людей. Вся Япония словно стронулась с места — ехали с детьми и стариками со всех концов страны, везли инвалидов в колясках, приводили слепых, которым подробно рассказывали об экспозиции.

Жители Японских островов всегда отличались большой мобильностью, так же как и стремлением к знаниям и любознательностью — даже школьные программы предполагают обязательные экскурсии по стране и знакомство как с природой, так и с важнейшими культурно-историческими памятниками, составляющими гордость нации.

Так что неиссякаемому потоку жителей страны — устроительницы выставки не приходилось поражаться. Удивительной была их реакция на экспозицию, ошеломившая представителей многих павильонов. Экспозиция, задуманная как бестселлер, которая по всем расчетам должна вызвать максимальное внимание, привлекала всех… но не японцев. Скользнув равнодушным взглядом, они проходили мимо и надолго застывали перед самыми обычными, «промежуточными», с точки зрения персонала павильона, объектами экспозиции. Почему так происходило? Что было интересно для них в макетах деревянных коттеджей Франции и Англии, фотографиях и цветных слайдах различных кварталов, скверов, улиц городов Австралии, Канады, Италии? Что могло привлекать в безыскусной картине семейных выездов «на природу», праздничных шествий, обыденного труда на фермах и промышленных предприятиях?

Однако было ясно, что внимание к этим камерным уголкам экспозиции не случайно, а скорее целенаправленно. Японец не только подолгу рассматривал, но, видимо, что-то вычислял, прикидывал, сопоставлял. Потом, уже после закрытия выставки, стало очевидно, что самое большое внимание уделялось тому, как живет, как ощущает себя человек в урбанизированном мире с его стремительным насыщением техникой и ускорением темпов жизни.

Экспозиции разных стран оценивались с точки зрения основных стародавних принципов национального мировосприятия — человек и созданный им мир, человек и природа, мироздание.

Сверкающий, ошеломительный город будущего правил свое шумное торжество. В то же время в грохоте музыки, в театрализованной феерии японец осуществлял незаметную работу — шла проверка профессиональных концепций и социальных установок, всего того, что предлагалось ему в качестве урбанистического будущего. Наглядность городских структур и, что более важно, ориентиров грядущего образа жизни рождала все возрастающее отрицание этого города, его холодной, механистической, бездушной сущности.

С древности для мышления японца было характерно восприятие города как организованной и развивающейся системы поселения. Кроме того, план города, его физическая структура помимо чисто практического значения всегда воплощали для него определенный символический смысл. В древности и раннем средневековье город выражал универсальные космогонические принципы, четкая система его физической структуры совпадала с построением буддийской иконы мандала — своеобразной схемой вселенной. Средневековый город с находящимся в центре феодальным замком воплощал символическую модель поселения, отражающего представление как о мире, так и о социальной иерархии государства.

Воплощение внеархитектурного смысла, знаковой системы японец искал и в сложных сооружениях, представленных как город будущего. Выводы, к которым приходил он после знакомства с этими безжизненными, «машинными» сооружениями, были неутешительны. Новый город отрицал все характерное не только для традиционного строительства, но и для всего образа жизни японца. Нарушение взаимоотношений человека и природы, принципа гуманистичности в строительстве, создание города, лишенного протяженности во времени, — вот что в восприятии японца стало знаком, символом новой городской системы.

В этих условиях своеобразным символом, знаковой системой будущего в урбанистике страны стал Осака, а не Токио, который за последнее десятилетие, как столица, оказался в лучших условиях, чем Осака и Нагоя — центры огромных промышленных зон (Кансайской и Тюкё).

В Токио и столичном районе за последний период предпринято много усилий в борьбе с когай. Выводятся за пределы города промышленные предприятия, учебные и научные институты и учреждения, создаются парки, намывные зеленые зоны и зоны отдыха в бухте. Столица (после критической ситуации 1970 г. в области засорения среды) оказалась по сравнению с Осака в известной мере в «тепличных» условиях, в обстановке повышенного внимания.

Именно Осака, крупный индустриальный и в то же время многофункциональный центр, демонстрирует сегодня однозначную перспективу развития, картину будущего для городов, перешагнувших полумиллионную отметку в количественных показателях населения. Если градообразующие факторы для этих городских образований в каждом отдельном случае, возможно, и будут различны, то общее развитие физической структуры, формирование чисто архитектурного облика в том или ином объеме, вероятнее всего, будет воспроизводить характерные черты крупнейшего города страны.

Осака показывает сегодня важнейшие этапы процесса синтеза культур, в том числе существование и взаимодействие таких явлений в культуре, как интернациональные, национальные и региональные. Это четко проявляется как в формообразовании современной архитектуры города, так и в общей стилевой характеристике всего строительства, осуществляющегося в последние годы.

Развитие японского жилого и культового строительства в древности обнаруживало свидетельства влияния зодчествa соседних стран — Китая, Кореи, стран Юго-Восточной Азии. Японская строительная традиция как часть общекультурных явлений в этих контактах была чрезвычайно активна, она вбирала региональные влияния и перерабатывала, переплавляла их в процессе социального опыта поколений.

Как правило, не только в этом случае, но и вообще в истории мировой культуры при соприкосновении разных национальных культур в рамках одного историко-культурного региона не происходило слома системы средств и приемов художественной выразительности. Так, влияние материковой культуры не уничтожило национального своеобразия японской строительной традиции, не привело к смене профессиональных средств.

Иное происходит сейчас. Характер контактов между историко-культурными регионами стал настолько динамичным и всеобъемлющим, что нередко говорят об унификации явлений культуры в мировом масштабе (архитектурных форм, организации предметной среды и ее отдельных элементов и т. д.). Интернациональное сосуществует в культуре стран Востока, вступает во взаимодействие как с региональным, так и с национальным.

Правда, необходимо учитывать, что в этом сложном процессе, особенно в формировании города и его архитектурного облика, все более обнаруживается влияние технических, индустриальных средств, оказывающих решающее влияние на развитие архитектуры, на ее формообразование, на создание интернационального и технизированного облика.

«Помимо этнических традиций, — пишет крупный историк-японист С. А. Арутюнов, — в еще более широком плане существуют традиции регионально-эпохальные… На протяжении двух последних веков одной из важнейших традиций такого рода была все более широко распространяющаяся ориентация на урбанизацию и индустриализацию всех сторон жизни, охватывающих как производство, так и потребление»^[49].

Индустриальный облик Осака стал своеобразным наглядным примером смены знаковой системы японского города. Знак, символ, воплощающий определенный смысл, эмоциональную и философскую нагрузку, был всегда характерной чертой японской архитектуры — как отдельного сооружения, так и городской застройки в целом.

Теперь же значительная ее часть, и прежде всего центральные районы (как и в других крупных городах Японии), представляет собой сооружения интернационального облика. Наследие прежней системы традиционного города явно проявляется здесь лишь в декоре — яркой, пестрой, сугубо традиционной, несмотря на современность технического исполнения, рекламе.

Конечно, при этом нельзя забывать, что архитектура интернационального облика, так называемая современная архитектура, отражает большие перемены, происшедшие в общемировом строительстве. Значительные изменения претерпели как технология строительства, конструкции и материалы, так и в целом архитектурное проектирование отдельного здания и города, в котором значительную роль стали играть научно-рационалистические приемы. То, что раньше рассматривалось не чем иным, как техническими средствами, теперь стало закономерным явлением, частью художественной культуры, нередко очень ярко и образно интерпретирующей национальноесвоеобразие традиционного строительного наследия.

При этом лучшие варианты реконструкции центра Осака и строительство городов-спутников, таких, как Порт-таун, Тоёнака, Сэнри, городов соседней с Осака префектуры Хёго, возведенных на искусственных территориях (Асия, Порт-Айлэнд и Рокко-лэнд), а также городов-спутников Токио имеют ориентацию на интернациональную систему организации жилых зон. Это — многоэтажное строительство из нетрадиционных материалов, объединение зданий — жилых и общественного назначения — в микрорайоны, расположение многоэтажных корпусов в свободной планировке, стандартная для подобного градостроительного решения транспортная схема, увязанная с общегородскими коммуникациями. Происходит изменение основных характеристик городской структуры, идет очевидное движение к смене своеобразного генетического фонда и кода города. Естественно, что этот процесс характерен не только для Осака. Архитекторы Запада обычно отмечают отсутствие архитектурного и стилевого единства, градостроительной целостности в формировании японского городского образования. Действительно, это замечание справедливо для конца XIX в., а также периода после второй мировой войны, когда бесплановое размещение в застройке промышленных предприятий и многоэтажных зданий западного облика привело к слому традиционной морфологической структуры города. Пространственная организация, первичный план средневекового города (прежде всего призамкового), как правило, точно определялись природно-климатическими условиями и топографией местности. В то же время город имел четкую систему физической и архитектурной организации и был, как говорилось, точным слепком социального среза общества. Карты средневековых городов, изображения последних на ширмах, ксилография направления укиё-э с колоритными сценами городской жизни представляют средневековый город как компактное, соразмерное человеку и его жизни поселение, с определенной системностью физической и архитектурной организации. Пространством социальной активности в этом городе были не столько улицы, сколько территория квартала — вместилище специфических систем социальных связей (соседские общины, разнообразные организации, большие кровнородственные семьи и т. д.).

Однако историческая эволюция, особенно развитие индустриализации и урбанизации, привела к многочисленным и кардинальным изменениям в микромире города, в том числе и его градоформирующих факторов.

Послевоенный город оказался перед рядом практически трудноразрешимых проблем. Тысячи промышленных предприятий, восстанавливаемых и строящихся после войны, и традиционный, по существу, сохранивший феодальную структуру город, западное строительство и бескрайние деревянные кварталы — каждый из этих важнейших «слагаемых» требовал как своего особого места, так и объединения в единое целое.

Начатое в 50-х годах XX в. строительство отдельных общественных сооружений вне всякой связи с городской средой отражало условия послевоенной Японии (не хватало средств, не было градостроительных планов и т. д.), в то же время оно выражало прямую связь с общемировой архитектурной практикой строительства единичных и уникальных сооружений. Создание тщательно сконструированного микромира этих сооружений — общественных центров, ратуш, спортивных сооружений и музеев, не претендовало на трансформацию городской системы и создание единого архитектурного целого.

Именно это — перестройку городов, попытку архитектурными средствами разрешить комплекс сложнейших социальных проблем капиталистического города предполагал «План перестройки Токио» К. Тангэ. На сей раз будущий город демонстрировал цельность проектирования и выглядел единым, четко продуманным ансамблем. Правда, при этом архитектурным средствам не придавалось сколько-нибудь серьезного значения, но материальные структуры, воплощающие специфически японское образное мировосприятие, выглядели символом системы, мобильной и открытой для дальнейшего развития и изменений.

Десятилетие, прошедшее с опубликования «Плана перестройки Токио», и представленная на ЭКСПО-70 реально действующая модель метаболистической системы фактически подвели итог конструированию города, основанному на ложных посылках, на вере во всемогущество архитектуры в преобразовании физической и социальной природы города. К тому же психологическое отторжение урбанистического будущего «города-механизма», «города-монстра» привело и к психологической переоценке мегалополиса, а потом и отказу от него как основной перспективы урбанизационного развития страны.

Середина 70-х годов была отмечена широким строительством городов-спутников, реконструкцией обширных районов крупнейших городов (прежде всего Токио и Осака), в процессе которой на месте деревянных кварталов вырастали многоэтажные и высотные сооружения.

На страницах западной печати появились утверждения, что коллизия, возникшая на японской почве, и прежде всего в японском городе, в результате сложного многопланового взаимодействия культур Востока и Запада обрела основу разрешения или даже практически разрешена, по сути дела, внеархитектурными средствами. Закономерные потребности развивающегося современного города высокоразвитой индустриальной страны сделали необходимым как многоэтажное строительство, в том числе и жилое, так и интернациональные стандарты быта. Таким образом, признается необходимость и правомерность смены модели города.

В действительности, процессы, характерные для современного японского города, гораздо сложнее. Прежде всего, большим городом не исчерпывается объемность и многоплановость процесса урбанизации. Есть еще города, средний и малый, которые по характеру социальной и физической структуры в большинстве своем традиционны. Но и притом что западное строительство начинает занимать все более значительное место и идет изменение физической структуры города, вряд ли приемлемо видеть в этом завершение диалога между традиционным и интернациональным в культуре, тем более с признанием победы последнего. Японцам свойственно бережное отношение к культурному наследию, ко всему укладу жизни, преемственность, традиционность характерна и для сферы общественной жизни. Психологический стереотип, формирующий порядок организации жилища, одинаков как у японца, живущего в крошечной квартирке апато, так и у жителя многокомнатных кооперативных квартир или частных — в национальном стиле — особняков, усовершенствованных техническими достижениями века. Основа различия здесь — классовая, а не в том, что западные стандарты завоевали большую предпочтительность.

Многое в новом строительстве, в том числе в тщательно спланированных комфортабельных городах-спутниках, оказывается несоответствующим привычным жизненным стереотипам японца. Недостатки городов-спутников в полной мере проявились и на японской земле. Нарушение демографической картины (молодые семьи, отсутствие стариков), как и на Западе, привело к появлению «детей-ключников» — кагико, в ожидании возвращения родителей с работы, гуляющих с ключом на шее.

Не менее серьезным последствием стало разрушение социальных связей, свойственных прежнему японскому городу, падение социальной активности в новых городских образованиях. Микросреда разнообразных соседских организаций, характерной чертой которых являлись взаимопомощь, социальный контроль и групповая дисциплина, сменилась современными (но удивительными для Японии) взаимоотношениями в многоквартирном доме, где нередко соседи по лестничной клетке незнакомы друг с другом.

В создании нового города, в его постоянном диалоге со старым городским образованием традиционный город упрямо пытается сохранить свои позиции. Исторически сложившееся единство городского организма — это часть культурного комплекса, сформировавшегося на японских островах, хранилище социально-психологических стереотипов нации, и его исчезновение не может пройти бесследно. Гибкость, «открытость» культурной системы Японии предполагает не только готовность к взаимодействию, но и активное впитывание нового, его трансформацию при сохранении традиционного.

Подобный пример сегодня — проект восстановления в новых городах традиционно-компактного жилого блока-квартала, который разрушается схемой микрорайонов со свободной планировкой. Шесть двух-трехэтажных домов (по три напротив друг друга) образуют замкнутую систему муко сан рёдонари, практически восстанавливающую практику создания «соседства» — пространств социальной активности — кайвай, характерных для старого города.

К экспериментам подобного рода можно отнести строительство Цукуба — научного центра вблизи столицы, где разноэтажные железобетонные здания институтов объединены традиционной садовой архитектурой, а торговый центр построен с учетом структуры и общего характера традиционного торгового района. Разнообразные типы пространственной организации, характерные для традиционного городского образования, используются при реконструкции провинциальных городов вокруг Осака и Кобе, таких, как Масай, Такасаго, Тоёока, Какогава, Каваниси и др.

Можно предполагать, что подобные поиски вариантов формирования нового города (кстати, не всегда удачные) будут расширяться, но уже сейчас очевидно, что основа их — обращение к национальному культурному наследию, к «копилке» традиционных ценностей нации.

Наиболее творчески осуществляется соединение потребностей современности и строительных традиций в архитектуре отдельных сооружений и комплексов. Но не архитектурные поиски, как бы интересны или разнообразны они ни были (от «функционалистских» сооружений до экспериментов «постмодернистского» направления конца 70-х годов), являются главным, что определяет судьбы современного города. Решающую роль играет характер разрешения целого комплекса социальных проблем на уровне разных планов городского образования.

Город, как условия жизни и высокопроизводительной трудовой деятельности, как полноценная экологическая среда, оказался на грани острейших социальных противоречий и трудностей. Многомиллионный город, тем более мегалополис, с огромным скоплением населения, засорением среды, все возрастающим социально-психологическим прессингом урбанизации, последнее время в значительной мере становится угрозой нормальному воспроизводству рабочей силы.

Государственная политика в области образования и воспитания японца, использование религиозных воззрений, целый комплекс теорий (об особом «коллективизме» японцев, «семейных» отношениях на предприятиях, о «ценности жизни», о «самоусовершенствовании» и т. д.) призваны сегодня содействовать не только стабильности капиталистического строя, но и непрерывному повышению производительности труда. Как никогда ранее, важным для правящих кругов стало сохранение уникального социального климата, определяющего успехи высокоиндустриальной страны и места, занятого ею в капиталистическом мире. Город, как жизненная среда трудовых ресурсов, стал объектом пристального внимания государства, так же как и попыток регулировать процесс урбанизации в масштабах страны.

В конце 80-х годов был опубликован «План экономического развития на 1979–85 гг.», в котором значительное место уделено перспективам развития городов. В нем впервые появляется термин тэйдзю-кэн, который комментируется составителями как «интегрированная территория». Тэйдзю-кэн — это проект деконцентрации агломераций, создание противовесов им в виде активно и автономно развивающихся региональных зон.

Подобная идея не нова, и она нашла отражение в градостроительных программах Англии и Франции после второй мировой войны.

В основе предложений японских органов планирования — комплексное развитие каждой префектуры с ориентацией на ее историческое своеобразие, специфику экономических и демографических процессов.

Это — расчет и на обеспечение занятости в пределах префектуры, и, следовательно, сокращение миграционного оттока из нее. Предполагается, что активизация жизни префектуры создаст целую иерархию городских центров различного функционального назначения, в которых будут осуществлены как историческая преемственность в формировании города, так и разработка приемов и методов сохранения сложившейся среды. Тэйдзю-кэн — очевидный отказ от перспективы стремительного движения к грандиозному мегалополису и попытка на базе среднего и малого городского образования сохранить традиционный город.

Однако опыт предыдущих планов свидетельствует об ограниченных возможностях государственного регулирования экономики в условиях господства монополистического капитала, к тому же условием реализации плана является очевидная ориентация развития провинциальной Японии на наукоемкое производство с его «чистыми» (в противовес тяжелой индустрии) отраслями, позволяющее избежать деформации экологической среды.

Действительность же обнаруживает иное. Так префектура Ямагата, «лицо» которой формирует разнообразное традиционное производство, оказалась в последние годы, вследствие начавшегося здесь строительства предприятий химической промышленности на пороге возникающей промышленной зоны. Район Нара-Нагоя — сложившаяся с древности сокровищница культурно-исторических ценностей нации — в последнее десятилетие превратился в огромную промышленную агломерацию с населением более восьми миллионов.

К тому же создание «интегрированных территорий» не может привести к исчезновению огромных агломераций, которые уже сейчас концентрируют многомиллионные массы населения, (только территория между Осака и Токио сосредоточивает восемьдесят процентов населения страны).

В то же время распространение на новые районы стереотипов социальной жизни и морфологической структуры промышленных зон — вполне очевидно. Кроме того, можно полагать, что большой город, складывавшийся в течение длительного времени как центр культуры и активной социальной жизни, не потеряет ни своей социальной притягательности (по крайней мере в обозримом будущем), ни политической и экономической значимости в масштабе всей страны.

При этих обстоятельствах, когда развитие города показывает, с одной стороны, глубину и активность развивающегося процесса культурного синтеза, с другой — изменение генетического кода, Осака — с его технизированно-индустриальным обликом, многообразными проявлениями взаимодействия интернационального и традиционного, представляет своеобразный символ урбанистического будущего Японии.

Литература

Арутюнов С. А. Современный быт японцев. М., 1968.

Арутюнов С. А., Светлов Г. Е. Старые и новые боги Японии. М., 1968.

«Вайдо кара нихон». Т. 14. Токио, 1974 (на яп. яз.).

«Восток». М. -Пб., 1923, кн. 3.

Гальперин А. Л. Очерки социально-политической истории Японии. М., 1963.

Иконников А. В. Зарубежная архитектура. М., 1982.

Конрад Н. И. Избранные труды. История. М., 1974.

Конрад Н. И. Избранные труды. Литература и театр. М., 1978.

«Кодан сяхан. Осака. Нихон но бунка тири». Т. 12. Осака, 1978 (на яп. яз.).

«Нихон но миндзоку. Осака». Т. 27. Токио, 1973 (на яп. яз.).

«Нихон сэйкацу бунка си, дзэнхэн». Т. 2. Токио, 1974 (на яп. яз.).

«Нихон бунка тири тайсо. Кинки I, II». Т. 6. Токио, 1956 (на яп. яз.).

«Осака-фу но рэкиси. Кэнсиридзу». Т. 27. Токио, 1974 (на яп. яз.).

ПосохинМ. В. Город для человека. М., 1973.

Рагон М. Города будущего. М., 1969.

Рамзес В. Б. Социально-экономическая роль сферы услуг в современной Японии. М., 1965.

Ямасаки Тоёко, Миямото Матадзи, Ёсида Минао, Комацу Сакё. Осака. Осака-Токио, 1973 (на яп. яз.).

Фото

^{Осакский замок}

^{Мост Ёцубаси (ксилография)}

^{Мост Кораибаси (ксилография)}

^{Мост Синсайбаси (ксилография)}

^{Универмаг Сого}

^{Праздник в храме Ситэннодзи}

^{«Город Куйдаорэ» — район ресторанов, закусочных и баров}

^{Празднование Тэндзин-мацури}

^{Традиционный интерьер современного дома}

^{Утамаро. «Просушка белья» (ксилография)}

^{Один из районов Осака}

Академия наук СССР

Ордена Трудового Красного Знамени Институт востоковедения

Г.Б. Навлицкая

ОСАКА

Издательство «Наука»

Главная редакция восточной литературы

Москва

1983

91

Н15

Редакционная коллегия

Малаховский К.В.(председатель), Алаев Л.Б., Давидсон А.Б., Зубков Н.Б., Котовский Г.Г., Ланда Р.Г., Симония Н.А.

Ответственный редактор Арутюнов С.А.

Навлицкая Г.Б.

Осака. — М.: Главная редакция восточной литературы, 1983.

287 с. с ил. («Рассказы о странах Востока»)

Автор в популярной и живой форме рассказывает о культуре, архитектуре и искусстве города, имеющего удивительно интересную древнюю и средневековую историю. Много страниц книги посвящено прошлому города каналов и мостов, нередко называемого «японской Венецией». В средневековье он — главный национальный рынок, «кухня страны», оплот военно-феодальной диктатуры. В наши дни — крупный город-порт, торгово-промышленный и административно-культурный центр Японии.

Н1905040000-196147-83

013(02)-83

© Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», 1983.

Галина Брониславовна Навлицкая

Осака

Утверждено к печати редколлегией серии «Рассказы о странах Востока»

Редактор Секар Э.О., младший редактор Малькова М.В., художник Эрман Л.С., художественный редактор Эрман Э.Л., технический редактор Погоскина М.В., корректор Шин П.С.

ИБ № 14761

Сдано в набор 22.04.83. Подписано к печати 15.09.83. А-12453. Формат 84×108 1/32 Бумага типографская № 1. Гарнитура литературная. Печать высокая. Усл. п. л. 15,12+0,42 п. л. вкл. на мел. бум. Усл. кр. — отт. 17, 43. Уч. — изд. л. 17,45. Тираж 30 000 экз. Изд. № 5164. Тип. зак. 327. Цена 1 р. 20 к.

Главная редакция восточной литературы издательства «Наука» Москва К-31, ул Жданова, 12/1

3-я типография издательства «Наука» Москва Б-143, Открытое шоссе, 28

Примечания

1

Ямасаки Тоёко, Миямото Матадзи и др. Осака. Осака — Токио. 1973, с. 177.

(обратно)

2

Ямасаки Тоёко, Миямото Матадзи и др. Осака. Осака — Токио. 1973, с. 177.

(обратно)

3

Н. А. Иофан. Культура древней Японии. М., 1974, с. 20.

(обратно)

4

М. В. Воробьев. Древняя Япония. М., 1958. с. 72.

(обратно)

5

В результате реформы Тайка была осуществлена централизация государства. Реформа способствовала укреплению феодальных отношений, ставших господствующими во второй половине VII в. Введена заимствованная из Китая земельная система хандэн. Землю объявили собственностью государства. Крестьяне получили в пользование подушные наделы, представители правящего класса — ранговые и жалованные императором земельные участки.

(обратно)

6

Н. И. Конрад. Японская литература. М., 1974, с. 123–124.

(обратно)

7

Магатама — драгоценные и полудрагоценные камни — яшма, сердолик и т. д.

(обратно)

8

Орнамент из знаков гор — орнамент из треугольников, расположенных в два ряда друг над другом. Встречается в эпоху бронзы у разных народов.

(обратно)

9

По свидетельству некоторых японских историков, уже в конце XIV в. употребляется название Осака. Такидзава Мацуо. Проникновение денежной экономики в Японию. Токио, 1927, с. 49 (на англ. яз.).

(обратно)

10

Самые известные замковые башни — Инуи-ягура, Сэнган-ягура, Рокубан-ягура и Итибан-ягура. Ранее всего (1620 г.) построены Инуи-ягура и Сэнган-ягура. Башню Рокубан-ягура завершили в 1628 г., а Итибан-ягура перестроили в 1688 г. Рокубан-ягура несколько отличается от других башен по распределению в ней внутреннего пространства, а также по техническим характеристикам сооружения.

(обратно)

11

К. Тангэ. Традиции и архитектура Японии. М., 1975, с. 36.

(обратно)

12

К. Тангэ. Традиции и архитектура Японии. М., 1975, с. 53.

(обратно)

13

Если доходы от феодальных владений Хидэёси составляли более двух миллионов коку риса, то владение, оставленное Хидэери сёгуном, едва давало шестьсот тысяч коку. Рис в тот период был мерилом ценности, и все доходы феодального клана переводились в рис. Коку равен ста шестидесяти килограммам риса.

(обратно)

14

Сэппуку — вспарывание живота, ритуальное самоубийство. В западной литературе о Японии распространен вульгарный вариант чтения тех же иероглифов — харакири.

(обратно)

15

Ямасаки Тоёко, Миямото Матадзи и др. Осака, с. 185.

(обратно)

16

Ямасаки Тоёко, Миямото Матадзи и др. Осака, с. 180.

(обратно)

17

Осака-фу но рэкиси. Токио, 1978, с. 35 (на яп. яз.).

(обратно)

18

Длительный и сложный процесс изготовления таких чаш имел ряд строго установленных операций. Сначала шла заготовка определенного размера частей ствола криптомерий, затем дерево высушивалось. Острыми стамесками мастер выдалбливал углубление и путем удаления слоев дерева чаше придавалась форма, после чего ее покрывали лаком.

(обратно)

19

См.: Э. П. Стужина. Китайское ремесло в XVI–XVIII вв. М., с. 10.

(обратно)

20

Синокосё — четырехсословная система, установленная Токугава: си — «самураи», но — «крестьяне», ко — «ремесленники», сё — «торговцы».

(обратно)

21

Нидзиру — «ползти на коленях»; кути — «вход», «отверстие».

(обратно)

22

В борьбе с феодальными домами Кюсю Хидэёси, разгромив крупнейший из них, дом Симадзу, уничтожил всю мужскую часть княжеской фамилии, включая маленьких детей.

(обратно)

23

Пер. А. И. Гитовича

(обратно)

24

Ван Вэй. Тайны живописи. — сб. «Восток». М. — Пб., 1923, кн. 3, с. 31.

(обратно)

25

Пер. В. М. Алексеева

(обратно)

26

Замок в Фусими был расположен между Осака и Киото; перестал существовать после перенесения части здания в монастырь Нисихонгандзи.

(обратно)

27

Рё — старинная японская монета, серебряная и золотая.

(обратно)

28

Пер. В. Марковой

(обратно)

29

Пер. В. Марковой

(обратно)

30

Утамаро Китагава (1753–1806) — один из лучших художников японской гравюры, глава школы Укиё-э. Изображение женщины — основной мотив его творчества. Среди его прославленных работ такие серии, как «Выбор песен», «Знаменитые красавицы шести лучших домов», «Цветные изображения северных провинций», «Десять красавиц» и т. д. В лубочных изданиях того периода часто помещались изображения прославленных гетер.

(обратно)

31

Это убеждение отражено в словах героини драмы «Самоубийство влюбленных на острове небесных сетей»:

(обратно)

32

В 1722 г. был издан правительственный указ, запрещающий пьесы, в которых говорилось о двойных самоубийствах.

(обратно)

33

Пер. В. Марковой

(обратно)

34

Недавно в репертуар Бунракудза введены две редко исполнявшиеся драмы Тикамацу — «Комоти Ямауба» и «Синдзю Касанэ Идзуцу», в которых выступает Коти-дзидаю, один из представителей старейшей династии сказителей.

(обратно)

35

Момме — мера веса для драгоценных металлов. 1000 момме равна 3,75 килограмма серебра.

(обратно)

36

Кин — мера веса. Один кин равен 160 момме, т. е. 600 граммам.

(обратно)

37

Тёбу — мера поверхности. Один тёбу равен 0,99 гектара.

(обратно)

38

К. Тангэ. Традиции и архитектура Японии, с. 35.

(обратно)

39

К. Тангэ. Традиции и архитектура Японии, с. 36.

(обратно)

40

Канал был спроектирован и сооружен Дотон Ясуй в 1612 г. После смерти строителя в 1615 г. каналу присвоено его имя.

(обратно)

41

«Декоративное искусство СССР». М., 1971, 2/159, с. 15.

(обратно)

42

«Декоративное искусство СССР». М., 1971, 2/159, с. 15–16.

(обратно)

43

М. В. Посохин. Город для человека. М., 1973, с. 123.

(обратно)

44

См.: М. Рагон. Город будущего. М., 1969, с. 64.

(обратно)

45

Gecus — группа архитекторов по изучению и координации подземного градостроительства.

(обратно)

46

М. Рагон. Город будущего, с. 66.

(обратно)

47

В. Б. Рамзес. Социально-экономическая роль сферы услуг в современной Японии. М., 1975, с. 321.

(обратно)

48

Подобные поиски характерны не только для японских городов. Ядовитый смог уничтожил на улицах Мотон-Бедфордшира (Великобритания) все цветы и травы. По решению муниципального совета на улицах города высаживались всевозможные растения. В результате многочисленных опытов выяснилось, что в подобных условиях развиваться может лишь… капуста.

(обратно)

49

С. А. Арутюнов. Обычай, ритуал, традиция. — «Советская этнография». М., 1981, № 2, с. 99.

(обратно)

Оглавление

Нанива — «Быстрые волны»

«Империя» воинственных монахов

Японская Венеция

Храмовое строительство

Осакский замок

Осака — «кухня страны»

Осака — «держава» бога Дайкоку

Осака и тя но ю

Осака — мир косё

Гнев комаэ но моно

Осака на пороге нового и новейшего времени

Осака после второй мировой войны

ЭКСПО-70

«Ожерелье» Осака

Осака подземный

Зеленая зона Осака

Век скоростей и Осака

Осакский порт

Праздники

Музеи

Взгляд в будущее

Литература

Фото

*** Примечания ***