Наркомэр [Николай Аникин] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Николай Аникин Наркомэр

Не пройдет род сей, как все сие будет.

Евангелие от Матфея, 24 34

Глава 1

Конь долго пил, шумно раздувая ноздри. Потом вошел в воду почти по грудь и принялся бить передним копытом, словно заколачивая на дне невидимые гвозди. Ему нравились брызги. Ему нравилась река. Кожемякин терпеливо ждал, стоя на берегу.

Вдоволь натешившись, животина успокоилась и вновь припала губами к мутной воде.

«И дурень же ты, братец, — ворчал Кожемякин. — Чистая вода не по душе, намутил и пьешь. Выползай, давай, иди сюда…»

Он призывно чмокнул губами, но конь стоял как вкопанный, часто кивая. Он в упор не желал видеть своего нового хозяина, а тому не хотелось мочить ноги. Кроме того, в воде могли оказаться пиявки, которых с детства боялся Кожемякин, несмотря на то что они, как он узнал позже, даже полезны для человека.

Над лесом за болотом появилась вечерняя звезда. Трава была мокрой от выпавшего недавно дождя. Кругом никого. Лишь гремит на всю мощь чей-то приемник на ближайшей улице. В будни здесь всегда одиноко. Кожемякин всегда мечтал о возвращении в эти края. И вот он здесь, неожиданно быстро и, похоже, безвозвратно, потому что его вышибли словно пробку из бутылки.

Всему настает конец. Каждый надеется, что это произойдет как-то иначе. Будут греметь фанфары, звучать торжественные речи. «По ковровой дорожке ты пойдешь из зала к столу президиума, и тебе пожмут руку, — думает каждый. — Тебе скажут спасибо за все, что ты успел совершить для родного отечества. Тебе повесят на грудь еще один орден, выдадут премию и, может быть, даже ключ от новой квартиры. А из зала в твою сторону будет смотреть молодое поколение и тихо завидовать…»

Получилось наоборот. Из зала смотрели все те же лица, многие из которых были старше чуть ли не вдвое. Вот уж точно кому давно пора на покой. Однако их оставляли в покое. Они были лояльны. Убрали его. Почти все они давно сидели по кабинетам, годами не выезжая из столицы. И все им в жизни удавалось. Ему — нет. Как-то исподволь со стороны руководства начались мелкие придирки. Он отбивался, как мог, пока не всплыла история с оружием. Начальство ссылалось на некие документы, из которых якобы явствовало, что он принял на ответственное хранение оружие от погибшего в «тылу врага» товарища. Со своей стороны, он требовал от руководства ознакомления с этими документами. Начальство увиливало от прямых ответов и опускало глаза, однако продолжало гнуть все ту же линию: чистота рядов — превыше всего.

Может, так и продолжалась бы бесконечная история, состоящая из непрерывных придирок, объяснений и недомолвок, но полковнику Кожемякину, холостяку тридцати семи лет, это надоело.

Однажды он вошел в кабинет начальника Учреждения и вдруг вспомнил, что может запросто взять и уйти. И никогда не возвращаться, чтобы впредь не видеть фиолетовую физиономию генерал-лейтенанта.

Полковнику тридцать семь, двадцать из которых отданы отечеству. Он не станет цепляться за несчастные проценты за выслугу лет. Не зря кто-то сказал: «Все держится на седых и лысых». Вот и пусть сидят, пока мхом, тундровым оленьим ягелем не оденутся. А ему пора! Иначе потом будет сразу поздно. Ему надоели придирки…

Начальник Учреждения что-то сосредоточенно писал, виднелись лишь сиреневые щеки. Кожемякин соляным столбом стоял у стола, как будто столб этот перед начальником в помещении торчал всегда. К нему давно привыкли, как привыкают к телефону или авторучке с золотым набалдашником.

Наконец хозяин кабинета поднял глаза.

— Полковник Кожемякин… — напомнил о себе «столб».

— Ах, не надо мне ваших докладов! Вот этого вот не надо!

Начальник крутанул запястьем с растопыренной ладонью у себя перед лицом и продолжал:

— Вы шуточки изволите шутить?! Где подробный отчет об операции «Глобус»?! И куда делось оружие, поступившее в ваше распоряжение?!

Генерал ревел, не замечая этого, и начинал еще больше чернеть лицом.

— Что касается вами сказанного, вновь докладываю: все изложено в представленном рапорте и справках. Другого рапорта у меня нет, как и нет событий, которые вы требуете описать, — успел вставить полковник Кожемякин.

— Что?! Чего нет?!

— Событий… Это во-первых. И, во-вторых, я вам не крепостной, и вы для меня больше не помещик. С сегодняшнего дня я у вас не служу. Ухожу на гражданку, чтобы вас впредь не видеть!

— Что?! Пошел вон! — взревел генерал.

Полковник развернулся и нарочито строевым шагом направился к двери. Ему вдруг понравились собственная выправка и самообладание.

— Удостоверение! Удостоверение! — кричал позади начальник. — Немедленно положи мне его на стол — ты больше не работник!

— Удостоверение? — остановившись, переспросил Кожемякин. — Что ж, в кадры сдам, когда уволюсь.

— Ты отстранен от всех дел!

— Ну и фиг с тобой, старый перец…

На ходу он открыл ногой массивную дверь, выполненную из дуба, — не мог отказать себе в удовольствии. Та ударилась обо что-то твердое.

Кожемякин вышел. В коридоре на полу ползал вверх животом подполковник Бичевкин. Кожемякин сплюнул и перешагнул через жертву несчастного случая: сам виноват! Пострадал от избыточного любопытства. Не следовало держать уши рядом с замочной скважиной.

Полковник вернулся в свой кабинет и остановился. Только что казалось, что, уходя, он облегченно вздохнет. С плеч свалится тяжелый куль под названием должностные обязанности. Однако облегченного вздоха не получилось. Где-то что-то он не доделал, оставив для других зацепку против себя, либо кому-то что-то пообещал. Чувство как после новогоднего праздника, когда после обеда просыпаешься, подозревая, что наверняка кому-то дал по пьянке взаймы без надежды на возврат.

Он сел за свой стол и опустил голову. В кабинете сидело их двое — он и один майор.

— Что случилось, Михалыч? — спросил майор.

— Ухожу…

Майор округлил глаза.

— Надоели с придирками…

— Михалыч, тебе же до генерала раз плюнуть…

— А ну их всех… Уже решено. Завтра рапорт, потом на комиссию. И до свидания, синие шинели…

И вот он стоит на берегу, глядя, как мерин машет хвостом, отгоняя назойливую мошкару. Выходного пособия и некоторых сбережений оказалось достаточно, чтобы купить в деревне дом и вот этого мерина. И еще сотовый телефон. Московская квартира осталась запертой на ключ — за нее и за телефон уплачено на год вперед. Звонок телефона убавлен до минимума. Пенсию бывшему специальному агенту определили по современным меркам небольшую, сознательно перед этим снизив должностной «потолок».

…Конь наконец отвел душу, мотнул головой и стал выбираться на берег. Подошел к полковнику и потянулся губами к рукам. Полковник вынул кусок сахара и положил на ладонь перед чуткими конскими губами — сахар мгновенно исчез, как не бывало, раздался лишь хруст.

— Не радуйся, зубы раньше времени выпадут, резидентская ты морда. Совершенно бестолковая репа. Впрочем, как и я. Чем я лучше тебя?..

Конь вновь потянулся к рукам, но полковник не дал больше сахара. Торопливо поправил узду, сунул в зубы удила и, уцепившись за гриву, сел верхом.

Лошадь была редкомах. При беге делала широкий шаг, не сбивалась, задом не подбрасывала, ногу выносила свободно, а хвост держала.

Кожемякин мог бы пустить ее рысью, однако пожалел. Не для того поил, чтобы вновь гнать. Лошадь и без того устала, сносив его в поселок туда и обратно.

Он завернул в проулок и поднялся в улицу. У крайнего заплота, у кустов крапивы, лошадь оступилась и, словно испугавшись кого-то, вдруг перешла на рысь, но хозяин сдержал ее, натянув поводья.

У ворот Кожемякин спешился, отворил ворота и повел коня внутрь темного уже двора. Подвел к яслям, задвинул вход жердью. Не во дворе ночевать бы по летнему времени коню, но Кожемякин боялся его отпускать в лес одного, спутанного, с боталом на шее — уведут. Не те времена, когда артельный табун пасся в километре от Дубровки. Коня живо спустят на колбасу. Полковник не отпустит его. И не уедет отсюда никогда, потому что эта деревня, расположенная в трех тысячах километров от Москвы, — его родная деревня. Отсюда он уехал поступать в военное училище. Здесь стоял родной дом. Не для того он сюда возвращался. Он разведет фермерское хозяйство, потому что еще молод. Ему это, безусловно, удастся.

Он ступил в сени, и на голову внезапно обрушился удар. Тяжелый. Возможно, это был березовый кол, потому что полковник почти сразу потерял сознание. «Воры, — успел подумать он, — коня уведут…»

От сильной боли в плечевых суставах он вновь пришел в себя: кто-то пытался отвинтить ему руки. Голова не соображала. Шея затекла.

С трудом разлепив глаза, он с ужасом понял, что стоит на кончиках пальцев, словно балерина в каком-нибудь театре, а руки, сведенные позади, безудержно тянутся кверху. Перед глазами лишь пол. Широкие половицы заляпаны каплями крови. Его крови. Она капала из разбитой головы. Видны ноги, обутые в армейские спецназовские ботинки с заправленными внутрь черными брюками. Больше ничего не видно. Лишь слышно, как гремит телевизор.

— Пришел в себя. Освободи натяжение, — услышал Кожемякин и облегченно вздохнул, когда руки пошли книзу.

— Как ты, Михалыч? — насмешливо спросил тот же голос.

Кожемякин промолчал.

— Поговорим? — И, не дожидаясь ответа: — Тогда с приездом тебя.

Полковник чуть качнул головой. Конь едва ли стал бы интересовать владельца этих ботинок. Им нужно что-то другое. Возможно, их интересует то, чего у него нет. Точно, у него нет и в помине. Он должен помнить: чем быстрее развяжет язык, тем короче окажется его жизнь. Несомненно, никому он не нужен потом как свидетель.

— И с новым местом жительства…

В углу хохотнули.

Кожемякин молчал, постепенно распрямляясь. Боль не торопилась уходить из плеч. По ним словно только что били дубиной.

— Дыба не нами изобретена, но вещь надежная… И, главное, ничего не надо придумывать — продернул кусок веревки через блок и наслаждайся…

Кожемякин понял, что находится как раз под тем местом, где в потолочной матице торчало с незапамятных времен толстое кованое кольцо. На такие кольца в старину навешивались детские колыбели — «зыбки», чтобы можно было качать детей. Теперь приспособили кольцо для других нужд…

— Кажется, ему разбили весь скворечник, — продолжал упражняться все тот же голос. — Кровь капает. Наложите повязку, пока не истек. Сучок на дубинке попался, а я ведь предупреждал…

Ботинки переступили с места на место. С характерным треском распахнулся чей-то карман или сумка — хрустнула «липучка».

— Чепчик ему, что ли, накладывать? — подал голос другой.

— Что хочешь, то и делай. Но сделай так, чтобы не чавкало под ногами. Не выношу звука сохнущей крови…

Кожемякин все еще стоял в полусогнутом положении: веревка по-прежнему удерживала руки. Он боялся вертеть головой, однако боковым зрением успел заметить, что «гости» не прятали своих лиц. Они действовали без масок. Выходит, не боятся быть узнанными. Никакого опознания не будет, потому что опознавать будет некому. Отсюда раскованность и неприкрытые лица.

Один из них подошел к Кожемякину и, остановившись сбоку, стал обматывать голову. Чувствовалась подготовка: он не встал напротив. В этом положении можно получить удар между ног, а это не входило в его планы — ходить с опухшими…

Краем глаз полковник заметил: на окнах вместо занавесок — одеяла, а на одном из них — брезентовая палатка. Мужички подготовились, пока он поил коня. Электрический свет сквозь плотную ткань едва ли пробивается наружу. С улицы ничего не видно. Да и кому оттуда смотреть, если в деревне живут полторы калеки.

Повязку между тем наложили, и веревка вновь ослабла.

— Я могу тебя убить, и тогда я буду сильно переживать, — вновь придвинулся главный.

Он нравился сам себе. Он понимал собственное превосходство. Оно заключалось в силе и внезапности.

Кожемякин молчал.

— Но я не стану этого делать, потому что ты нам расскажешь. И мы тихо разойдемся. Может, ты знаешь как?

— Как в море корабли, — подсказали из угла.

— Вот именно! — встрепенулся первый. — Но только не ври в порыве увлеченности. Нам лишнего не надо. Ты за жизнь борись, но не ври. Договорились?

Кожемякин мотнул головой. В углу снова хихикнули. Это была лишь прелюдия. Не могла не быть.

— Говорят, ты родился в этой деревне, Михалыч?.. Неужели это правда?

Кожемякин кивнул.

— Никогда бы не подумал, что столицу можно променять на эту дыру. Не иначе как от долгов спрятаться хотел…

Он не спрашивал. Он констатировал.

— Но мы тебя все равно нашли. И хотим спросить. Спрашивать буду не я. Спрашивать будет другой. А я — так себе. На подхвате. Заплечных дел мастер. Спрашивай, Бичевкин. Он все расскажет. Он не хочет умирать за чуждые организму идеи.

Ноги в ботинках нерешительно подступили от угла. Бичевкин! Бывший московский коллега! Кожемякину ничего не оставалось, как ждать. Любой из этих тяжелых ботинок мог разбить лицо в кровь. Одним ударом. Этого так не хотелось бы. Кожемякин, может, и рассказал бы, да не знает, о чем. Бичевкин этот не зря прискакал из Москвы. Не зря, стало быть, терся у генеральских дверей, иуда.

— Говорят, в прошлом году ты здесь отдыхал. Отпуск проводил. Кормил местных комаров. И попутно порешил нескольких человек. Борец за справедливость. Мафия дорогу ему перешла…

Кожемякин узнал голос Бичевкина.

Тот продолжал на повышенных тонах:

— Что тебе известно о местной мафии?! — он перешел на крик. — Говори! Мы выпотрошим тебя все равно и утопим в болоте. Никто и никогда не узнает, где могилка твоя! Кому ты здесь нужен?! Тебя никто не хватится!

Кожемякина трясло. Его дом превратили в пыточную камеру. И он бессилен что-либо предпринять. Мысли неслись, опережая друг друга. Кровь тугой волной билась в глубине головы.

«Что тебе известно о местной мафии?!.»

Что известно об этих бандитах с депутатскими значками? Но до сих пор ему казалось, что уродливое дерево вырвано с корнем. Выходит, что нет. Вовсе нет! Не вырвано! Оно пустило новые побеги… И теперь цветет и пахнет…

— Что говорить-то? — прикинулся непонимающим Кожемякин.

— Что известно, говорю, о местных олигархах? И еще: куда делся человек, посланный в прошлом году из Москвы в ваш долбаный Ушайск?

— В болоте захлебнулся, — не сдержался Кожемякин. — Пошел по делам, забрался на кочку, штаны снял, присел, но потерял равновесие и свалился.

— Шутить надумал, — зловеще прошептали от окна.

— Видно, в самом деле не знает, что такое дыба. Давай, Ваня! Сделай ему козью морду, чтобы затошнило. Чтобы мамку родную вспомнил.

Стоявший позади человек натянул веревку. Та, перебегая через кольцо на потолочной балке, дернула руки полковника кверху, заставив быстро подняться на цыпочках. Михалыч старался уйти от боли. Дыхание перехватило. С каждым движением грудной клетки суставы еще больше выворачивались наизнанку. Кожемякин был в одних носках, без ботинок. Их сняли, пока он находился без сознания.

— Парит, как птица, — опять произнесли у окна. — Буревестник ты наш…

— Приготовь лампу, — распорядился «мастер». — Будем жарить шашлык.

— Мне ничего не известно, — произнес треснувшим голосом Кожемякин. — Все произошло не по моей вине…

— Рассказывай.

И полковник принялся рассказывать, с ужасом понимая, что тем самым сокращает отпущенное ему время. Он рассказывал, потому что не выдержал пыток, потому что почувствовал, как по ногам бежит теплая живая струя: он незаметно обмочился. Он не мог, как некоторые другие, «уходить» от допроса, искусственным образом теряя сознание. Он был простой смертный, из костей и мяса. И рядом гудела у ног упругая струя раскаленного газа.

А в углу, заметив это невеселое событие, вдруг принялись по-лошадиному ржать. Не ржал лишь «мастер». Он посмотрел на своих подмастерьев ледяными глазами, и те умолкли.

Полковник, вися на дыбе со связанными позади руками и еле дыша от боли, поведал, как в прошлом году случайно стал свидетелем преступления — утопления ученого-физика, из-за которого его чуть самого не упрятали за решетку. Согласен, впутался, куда не следовало, но так получилось. Прибывший на выручку напарник из Учреждения оказался предателем, и полковнику пришлось в дальнейшем действовать одному. Таким образом, поездка на родину чуть не оказалась роковой. Никто из посторонних в том деле не замешан. Полковник действовал один. Местное ОГПУ — ни сном ни духом, ФСБ то есть…

— Вот и славненько. А мы тут все думали: кто у нас виновник торжества? Так, значит, это ты устроил здесь катавасию. И цех спалил, и теплоход «Коршун» из гранатомета, забравшись на колокольню, подорвал. И тятю нашего, горячо любимого, на тот свет отправил. Местные в погонах здесь ни при чем. Не виноватые они… А мы думаем: откуда у местных вдруг прыть образовалась, резвость в коленках то есть. Один, значит?

— Один, — прохрипел Кожемякин. Он не сказал всей правды. Все-таки здешний опер помогал ему.

— Ну и прекрасно, — округлил глаза «мастер» и вдруг спросил: — Ты какую хочешь смерть — через повешение или благодаря утоплению?

— Лучше пулю…

«Мастер» сделал губы сковородником: пулю еще заслужить надо. И вновь произнес:

— Продолжай. Колись дальше. Может, мы тебя пожалеем. Что тебе еще известно, кроме того, что ты нам наплел? Опустите его. Я хочу посмотреть в лицо — может, он не боится.

Кожемякин смог распрямиться. Рядом, готовая к применению, гудела на полу паяльная лампа.

«С собой они привезли ее, что ли?» — подумал полковник, но дальше думать уже не смог. Он мог лишь воспринимать, потому что кованый крючок позади, на косяке вдруг еле слышно подскочил и дверь тихо отворилась.

В этот же миг лоб «мастера» вдруг облепили странные насекомые, превратив его в решето. Выстрел оглушил Кожемякина. За первым выстрелом с интервалом в доли секунды следовали другие. Картечь рвала податливые тела. Люди в ботинках и черной одежде корчились на полу. Черные береты слетали с голов. Неподвижен был лишь «мастер». Он лежал и с любопытством смотрел на лампочку. Взгляд у него стекленел, и на лице успело застыть подобие улыбки, словно он знал теперь самую главную тайну.

Полковник Кожемякин не шевелился. Раненые дергались в конвульсиях. Пара выстрелов прекратила судороги.

«Полковнику никто не пишет, полковника никто не ждет», — страшно звучало в доме. Телевизор продолжал работать.

Сзади кто-то подошел и принялся торопливо развязывать руки. Веревка оказалась затянутой на «мертвый» узел. Скорее всего ее не собирались развязывать. Наконец это было сделано, и человек помог Кожемякину стать на ноги.

— Здравствуй, друг…

Перед полковником стоял Бутылочкин. То есть, конечно, на самом деле у того была другая фамилия, Елизаров, но какая уж тут разница.

— Бутылочкин… Колька…

Они обнялись. И через тридцать, и через сорок лет полковник узнал бы его, этого Бутылочкина, то есть, конечно, Елизарова. Вот как свидеться пришлось.

Полковник мял затекшие руки. И дул на них, пытаясь привести в чувство. И трогал обмотанную голову.

Бутылочкин, не выпуская из рук помпового ружья, подошел к телевизору, выдернул из розетки вилку и, резко обернувшись, еще раз выстрелил. Оживший покойник выронил из рук тяжелый «ТТ». Картечь порвала ему череп.

— Не бойся. Никто не придет. В деревне лишь ты да я, — тихо произнес Бутылочкин, и на его лице мелькнула улыбка. Невысокого роста, все такой же худой и курносый. И все тот же широкий рыбий рот. «Как у налима», — вспомнил полковник.

— Я только сегодня прочитал твою записку. Приехал под вечер, порыбачить. Поднялся в деревню, а там записка: с лета живешь уже здесь…

Полковник ухмыльнулся: порыбачить, это с помповым-то ружьем.

— Подхожу, а у тебя гости — в щелочку-то всех и видно. Ну, я смикитил: пытают. Еле узнал снаружи. — Он смотрел на убитых. — Чо делать-то будем с этими?

— Убрать бы… Кончилось теперь фермерство. Но при таком раскладе едва ли уместно сообщать в милицию. Как ты думаешь? Поверят нам, что мы оборонялись?

— Это уж точно…

Убитых было трое. Они действовали бесцеремонно, потому что были уверены в собственной безопасности — в деревне пусто. Они даже не выставили поста наружного наблюдения. Зато в проулке стоял похожий на гигантскую жабу, темный внедорожник-иномарка. В нем никого не оказалось. Капот был еще теплым. Гости пожаловали недавно.

«Выходит, это из их автомобиля я слышал музыку, когда поил коня», — подумал Кожемякин.

— Федор Палыч здесь тоже бывает, — вспомнил Бутылочкин. — Не забыл такого? Недавно встретились в Матросовке. Женюсь, говорит, на днях.

— Так ему же сколько теперь? — изумился Кожемякин.

— Девяносто… По второму кругу, кажись, пошел, Водяной. Так что не двое нас, может быть, в деревне, а трое. И еще, может, какая-нибудь старуха у дяди Феди…

Друзья замолчали, тупо глядя в пространство: один с чувством исполненного долга, другой — слабея от внезапно возникших проблем, включая промокшие брюки.

Полковник понимал: в рубашке родился. Остывать бы ему сегодняшней же ночью в болоте в соседстве с пиявками и лягушками. Естественно, фермерству абсолютный конец. Поджечь бы, например, дом, оставив одного из покойников внутри, а остальных перед этим прикопать в подполье. Век не найдут. Не догадаются землю под пожарищем рыть. Поковыряют палочкой в остывающей золе и успокоятся, обнаружив единственный скелет. Или то, что от него осталось. «Кожемякину, — скажут, — конец. Кончилась его карьера на этом свете…»

Бичевкина официально именно в этом месте искать не станут — никто его сюда специально из государственных структур не направлял. А бандиты… Мало ли почему даже ближайшее окружение вдруг рассеивается по свету. Тем более что эти люди вовсе не ближайшее окружение. Они исполнители. Заказчик далеко отсюда и спит, вероятно, сном праведника. И полковник произнес вслух свои мысли.

— Да ты что! Деревня моментом займется. Головешки к утру одни останутся.

— Не останутся…

Кожемякин подошел к бензиновой лампе и перекрыл топливо. Упругое пламя хлопнуло и погасло.

— Что ты предлагаешь? Оставить все как есть? Со следами картечи на трупах, на стенах, на полу? Среди покойников не окажется одного меня. Следовательно, на кого падет подозрение?

Бутылочкин молчал, хлопая широкими губами. Он не против затеи, но у него здесь тоже дом, срубленный когда-то из лиственничных и кедровых стволов далеким предком. Дом у Кожемякина стоит на отшибе, но все равно опасная это затея.

— Мы спалим его под контролем пожарных, — произнес полковник.

— Как это?

— Подожжем изнутри за час до их приезда. Причем так, что, когда они приедут, остановить пламя будет уже невозможно. У меня телефон, мобильник, берет отсюда до города. Скажем: горит изба — приезжайте, спасайте… Пока едут, пройдет час. Минут за двадцать до их приезда пламя вырвется наружу. Главное, чтобы нас тут не оказалось поблизости.

— Не знаю. Смотри сам…

— Так будет…

Кожемякин принес из сеней пару штыковых лопат, поднял крышку подполья и опустился вниз по лестнице. В темноте нащупал выключатель и повернул небольшой тумблер. Вспыхнул свет. Выбрав место между четырьмя массивными деревянными сваями, вкопанными в землю и подпирающими снизу печь, принялся копать яму. Он рассчитал: покойники, придавленные землей и рухнувшей сверху печью, будут лежать вечно. Кому понадобится бывшее пожарище, в котором погиб человек! Если, конечно, не будет производиться капитальное строительство, что практически равно нулю.

Полковник был уверен в одном: невозможно доказать собственную невиновность при наличии трех остывших тел с признаками огнестрельных ранений. Конечно, плохо таким образом поступать с людьми. Но с какими такими людьми?! Он их здесь ни одного не видит. Что хотели, то и получили. Он хочет одного: навсегда исчезнуть. Даже если для этого вновь придется стать нелегалом, как это бывало на службе…

Бутылочкин, сопя, копал рядом. Ружье моталось за спиной, но он не желал с ним расставаться. Яму выкопали достаточно глубокую, меняя друг друга. Покойников уложили и вновь засыпали. Все. Пусть лежат до скончания века.

Потом они вылезли из подполья и принялись таскать в избу дрова. Поленница была сложена во дворе, под навесом. Береза оказалась на редкость сухой, поленья звенели, ударяясь друг о друга.

Их бросали охапками вниз и вновь возвращались, пока Кожемякину не показалось: достаточно. Они вновь опустились и между сваями сложили поленницу. Оставалось лишь заложить устройство. От него в нужный момент произойдет возгорание.

Бутылочкин теперь ни о чем не спрашивал. Он вел себя так, словно всю жизнь только этим и занимался. Они давно не виделись.

— Как же мы поджигать-то станем? — все-таки спросил. — Нам же еще уходить придется.

— Увидишь…

Кожемякин, встав на табурет, принялся шарить за выступом божницы в углу под потолком. Затем поднял рукой небольшую икону и только после этого нашел тонкую свечу. Вернулся к столу и принялся измерять школьной линейкой. Сделал короткий надрез и зажег, глядя на часы.

— Посмотрим, — сказал, — сколько времени уйдет на горение, — и через некоторое время вновь задул свечу, вновь сделал надрезы.

— Полчаса хватит нам, — вновь произнес и добавил: — И полчаса на раскачку для пожарных, чтобы деревня не разгорелась. — Он сильно рисковал, рассчитывая время и надеясь на оперативность пожарной службы МЧС.

Оставалось соорудить само устройство. Кожемякин открутил насос паяльной лампы, принес из сеней пластиковую бутыль и перелил в нее весь бензин. После этого, закрутив натуго пробку, проверил, не течет ли из горловины бензин, принес со двора пучок приготовленных накануне лучин и со всем этим, свечкой и спичками, вновь спустился в подвал. Бутылочкин последовал за ним.

Пластиковую бутыль Кожемякин положил в самый низ поленницы, выдернув оттуда толстое полено. Туда же подоткнул пучок лучин, а среди них вставил в стоячем положении свечу — ровно до отметины. Они успеют уйти, прежде чем в подвале вспыхнет огонь. Они будут далеко отсюда. Хитромудрый способ известен с незапамятных времен. Проблема унести ноги всегда была актуальной.

Вдвоем они запрягли коня в легкий ходок на резиновых шинах и погрузили в него телевизор, завернутый в одеяло, — Бутылочкин уговорил взять. Михалыч вновь сбегал в избу и снял с божницы икону.

В небе было не видно ни луны, ни звезд. Далеко за рекой беззвучно вспыхивал и гас «хлебозор» — далекая зарница.

— Ну все, — вздохнул Кожемякин, — пора. Пошел я…

Он тихо вошел в дом и через минуту вернулся.

— Назад мне ходу больше нет. Уходим, Коля… Машина пусть стоит, где стояла. Номер я запомнил, может, пригодится когда. Пора. Уходим. — И вновь взглянул на часы.

Елизаров взял коня под уздцы и повел со двора, мимо кладбища, за болото. Кожемякин разорвал пачку махорки и «пудрил» позади себя дорогу, сидя в телеге задом наперед.

За прудом, около кедрача, махорка закончилась. Они углубились среди кедров в лес и по Пересветовской дороге вышли к покосам. Затем, петляя, переходя с одной тропки на другую, вновь углубились в лес и вышли к деревне совсем с другой стороны, как раз на задах у елизаровских огородов. Вынули жерди из городьбы и заехали давно не паханной полосой через задние ворота во двор.

Резидент тряс в темноте головой и недовольно фыркал, приглушенно щелкая удилами. На телеге лежало несколько мешков с овсом — конский неприкосновенный запас. Запас на время X.

«Наверняка это время для коня и для меня самого наступило», — подумал Кожемякин. Он насыпал в торбу овес, надел ее на конскую морду и только после этого поднялся по высокому крыльцу в дом. Внутри было темно — глаз коли.

— Лампочки зимой кто-то выкрутил, — проговорил от окна Бутылочкин.

— Вот и хорошо, — произнес Кожемякин. — Свет нам сейчас ни к чему. Нас здесь нет. И никогда не было.

Он взглянул на часы: оставалось полчаса. Дом загорится — сначала изнутри, из подполья, незаметно. Он загорится, чтобы похоронить под собой человеческие останки. Впрочем, один из шустрых парней так и остался лежать в избе у печи — для последующего опознания. Позже, может быть, выяснится, что погибший не является полковником Кожемякиным. Да то когда будет. Подобные экспертизы — дело темное и долгое.

Полковник вынул из кармана телефон и набрал «01». До сегодняшней ночи ему уже приходилось связываться по сотовому телефону с городом. Связь была исправной и надежной. Однако на этот раз связь не устанавливалась. И это сулило большой пожар.

— Надо бежать к церкви и попробовать с колокольни!

— На коне. Верхом.

— Его еще распрягать надо…

— Жми, Михалыч, на телеге. Никто не услышит. Будить-то ведь некого, кроме Федора Палыча. Он все равно не слышит…

Оба они, спотыкаясь и гремя ступенями, выбежали. Конь с брезентовой торбой на морде хрустел овсом в полумраке.

— Пошел я…

Вот и церковь. У косогора остановился и повторил набор.

— Служба МЧС слушает, — ответили в городе.

— Пожар. В Нагорной Дубровке.

— Что горит?

— Дом…

— Какой и где?

— Приедете и сразу увидите.

— Выезжаем… Кто сообщил?

Но полковник уже отключился. Дед Пихто сообщил. Привычку взяли интересоваться. Убрал телефон подальше в карман и поправил под мышкой тяжелый президентский подарок, кобуру с пистолетом. Подарок оттягивал плечо.

Вернувшись к дому Елизаровых, он закрыл на задвижку тесовые ворота. Конь стоял на месте. Бутылочкин тоже. Он заметно нервничал. Если пожарные не приедут — от деревни к утру останутся угли.

Пожарные расчеты за это время, пока Михалыч возвращался к дому, могли добраться лишь до Пригородного. Не скоро прибудут они в Дубровку. Но может случиться и по-другому: расчеты прибудут, а тушить нечего. Тоже печальный факт. Ложный вызов. Как бы то ни было, надо ждать. Они сели на лавку, перекидываясь редкими словами.

Но вот полковнику показалось, что на подступах к деревне ревут надсадно машины и свет фар прыгает над тайгой. Что-то быстро они. Он вскочил и прильнул к окну над комодом.

Нет. Это промелькнул над лесом хлебозор.

Михалыч отошел от окна и сел к столу, временами вглядываясь в сторону задней улицы. Действительно, то, что так ждешь, само приходит. Оно приходит тогда, когда само этого захочет. Когда Кожемякин уже и думать перестал, на другой улице, внизу у болота в небо рванулось упругое пламя (крышка подполья и сенная дверь были оставлены открытыми для притока воздуха), а где-то в деревне принялась выть, не переставая, собака.

Кожемякин вздрогнул. Гибло его хозяйство, пусть и небольшое. В него уже были вложены силы и средства. Тем не менее он не хотел отвечать за преступление, которого не совершал. И Бутылочкин не совершал. Он лишь защищался. Но попробуй докажи, что именно так все и было.

Дом на глазах разгорался. Крыша и стены уже светились насквозь, словно стеклянные.

Серединой улицы от поскотины, ревя сиренами, в конце концов промчались сразу три пожарные автоцистерны. Повернули на заднюю улицу к пруду и остановились рядом с соседскими домами. Строения могли вспыхнуть. Тугие струи из брандспойтов ударили по сухим, раскаленным крышам, быстро охлаждая их. От построек поднимался пар.

— Жарко там сейчас, — почему-то шепотом произнес Бутылочкин.

— Да, Коля, жарко, — прошептал в ответ Кожемякин.

Он неотрывно наблюдал за пожаром. Вот обрушились доски крыши, обнажив чердачные стропила и ставшую вдруг высокой печную трубу. Потом труба вместе с потолком внезапно пошла вниз, и над всем этим еще яростнее поднялся в небо, вращаясь вдоль невидимой оси, гигантский огненный смерч. Горело жилище полковника Кожемякина, сгорали его надежды. И никто этот дом даже не пытался тушить. Смысла нет. Пожарные старались не допустить, чтобы занялись другие строения. Расчет удался…

Глава 2

К утру от кожемякинского дома остались лишь пепел и зола. Машины метались к болоту, возвращались и вновь поливали крыши. Деревню отстояли. А дом… Бог с ним, с домом. Все равно он сильно пострадал. Даже если бы его потушили, кому они нужны, головешки! Зато теперь легче убираться. Сгреб золу совочком — и снова строй, если бабки в кармане завелись да ляжку беспрестанно жгут. Хотя совочком здесь, конечно, не обойтись будет. Бульдозер разве что употребить…

А к обеду из Ушайска прибыла оперативно-следственная группа. Кому-то оказалось недостаточным заключение органа дознания МЧС. Начали впрямь ковырять прутиком в золе, а потом взялись чесать деревню. Вычесали одного Федора Палыча.

— Сколько лет тебе, дед?! Показания давать можешь?! — спросил старший опер.

— А?!

— Чо видел, говорю, ночью?! Рассказывай…

— Я слышу, не ори! — огрызнулся дед. — Я еще, может, скоро женюсь, так что не надо. Не глухой… — И ощерился.

— Тогда рассказывай…

Молодой опер подсказал старшему:

— Дед якобы ночью видел, как белоголовый мужик с красным знаменем бежал. По улице от толпы…

— Видал, — подтвердил дед. — Бегал. Туда и обратно мимо моего дома. Башка вся седая, а в руках красный петух.

— Вот! Теперь уже петух образовался.

— Именно! Двухголовый! На знамени… Как его называют… Герб! Вот… Сено-солома…

— При чем здесь сено?

Дед не удостоил начальника ответом. Презрительно посмотрел и отвернулся. Потом продолжал:

— Народ какой раньше был? Его возьмут в армию, а он команды не знает — ни направо, ни налево. Привяжут ему к левому сапогу клок сена, а ко второму — соломы и командуют: «Сено! Солома!» Поговорка это такая у меня…

— Может, и погоняло у тебя есть?

— Чо?

— Кличка…

— А чо это такое?!

— Ну, прозвище!

— Это есть, коне-е-шно… Водяной я был. И есть. Рыбачить потому что всю жизнь любил и всю жизнь с водой…

Еще у Федора Палыча имелось прозвище Жареный, потому что действительно однажды по молодости его решили поджарить на костре. Но пожалели! Из-за кучи ребятишек, которых он к тому времени успел настрогать. Посадили для острастки сиденьем в костер и отпустили с миром, слегка подпалив мягкое место. Ну и мокрым веслом угостили по уху. Отпустили. Ревел больно, просил пощадить ради детей. Любитель был по чужим сеткам рыбачить. Однако об этом Федор Палыч промолчал. Уж больно уголовная кличка получалась.

Записав вкратце показания деда, оперативники потеряли к нему интерес и подвели к девушке — та вела протокол осмотра места происшествия.

Увидев молодую особу, Федор Палыч принялся пудрить ей мозги о замужестве.

— Ах, дедушка, перестаньте. Распишитесь в протоколе, а я потом внесу ваши показания.

— В чистом бланке? Это преступление… Я подожду.

Когда протокол закончили писать, дед с удовольствием поставил под ним жирный крест, прорвав от усердия бумагу. Расписываться он не захотел. Велика честь для новых властей.

Не успел дед удалиться, шагая тихонько проулком, как ему вновь закричали вслед, требуя остановиться. Обстановка осложнялась: в золе обнаружились обгоревшие человеческие кости. Не будь они обнаружены на пожарище, точно можно было бы считать: человек почил давным-давно. Так давно, что даже косточки его успели сопреть. Однако пожарище — не археологические раскопки. Здесь еще вчера стоял вполне приличный дом. Принадлежал же он кому-то. Не тому ли человеку, кости которого случайно обнаружились у самой стены дома. Будь они чуть дальше, ближе к печи — лежать бы им еще, потому что ни у кого нет желания опускаться в бывшее подвальное помещение. Там одна зола и до сих пор как в пекле.

Кости извлекли из золы, остудили, наспех упаковали в мешок и предложили Федору Палычу вновь расписаться. Дед поставил на этот раз размашистую подпись.

Девушка-следователь покачала головой. Интересные все-таки экземпляры эти старики. Вчера приехал. Ночь не спал. Все видел: и седого мужика, и царский герб. И грамоте обучен, хотя и родился в начале прошлого века в этой же дыре под названием Нагорная Дубровка.

Проворного на ноги сержанта послали к реке. Нужен еще один понятой, потому что протокол осмотра без участия двоих понятых — не документ, филькина грамота. Сержант вскоре вернулся и, водя боками, объявил:

— Абсолютно никого! Лодка моторная у берега стоит…

— Чья? — спросили у сержанта, как будто он мог знать.

Сержант не знал. Федор Палыч тоже не ведал, но быстро сообразил: кто-то еще приехал в деревню, кроме него. Возможно, вчера. И теперь затаился дома. Кому охота с милицией вязаться. А может, человек по незнанию копошится у себя в огороде.

Делать нечего. Нужен позарез еще один понятой. Гурьбой отправились по домам в сопровождении Федора Палыча и его собаки-лайки. У лайки был крутой, можно сказать, что подлый, характер — норовила исподтишка, сзади ухватить за ноги. Щелкнет зубами рядом с пятками, отбежит и сядет, пожирая нахальными глазами. Шельма, одним словом. Подлая тварь. И что только надо собаке. Федор Палыч подманил ее к себе и посадил на короткий поводок. Так безопаснее.

Обошли всю деревню, заглядывая в каждый дом. Действительно, на садоводческих участках в будний день никого. Вечером разве что приедет кто.

На обратном пути, следуя центральной улицей, вновь остановились у елизаровского дома с наглухо задраенными воротами.

— Изнутри закрыто, — сказал догадливый сержант и развил мысль: — Снаружи-то ни замка, ни палочки какой.

— Так многие сейчас делают… — Федор Палыч пытался спасти положение. — Закроют изнутри, как будто дома, а сами огородами. Выйдут — и на теплоход. Или к автобусу…

— Какой пароход! Какой автобус! — шумел сержант, словно он, а не девушка-следователь руководил группой. — У них и огород-то не засеян. Тихо!

Сержант прижался ухом к воротам, слушая двор, и отпрянул, округляя глаза.

— Там кто-то есть. Дышит стоит. Может, пьяный.

Федор Палыч вмешался: ворота ни к чему ломать, когда можно проулком, через городьбу. Перешагнул — и спокойно заходи задними воротами.

Двое оперативников, а также и сержант пошли в обход и вскоре уже открывали ворота: во дворе с надетой на морду торбой стоял сиротливо конь и жевал свой овес. Со двора в дом вела высокая лестница.

Обнажив оружие, все те же оперативники, а за ними еще человек пять направились в дом и там обнаружили спящим на кровати мужичка лет сорока.

— Чо спишь средь бела дня?! Пьяный, что ли?!

Уж и выпить нельзя гражданскому люду в мирное время. Даже у себя в родном доме, хотя это теперь всего лишь дача. Но для него дом. Мужик сел в кровати, обнял ладонями косматую голову. Он ничего не понимал.

— Чей конь, у тебя спрашивают?

Мужик лишь тряс головой.

— Вот, значит, какие у нас дела, Николай, — выступил вперед Федор Палыч, усиленно мигая обоими глазами. — Пожар ведь у нас приключился. И даже косточки нашлись. Но тебя-то, конечно, вчера еще не было, а то бы ты знал…

— Брось чепуху молоть, дед. Не мешайся… — быстро среагировали оперативники.

Деда оттеснили к окнам, мужика подняли под руки и повели ко двору — просвежиться, а то в доме воздух настоялся — надышал этот перегаром своим. У ворот присели и стали по душам беседовать — то да се, откуда родом и как зовут. И еще: не имел ли в прошлом судимостей, занят ли работой, а если нет, то на что живет?

На все вопросы Бутылочкин только и сказал, что голова болит после вчерашнего. С похмелья то есть.

Федора Палыча кобель между тем все рвался в избу, целясь там цапнуть кого-то, а может, он чуял там дичь. Федор Палыч, устав глядеть на кобелиные ужимки, изловчился и наотмашь вытянул того поводком прямо по нахальным глазам, после чего непослушный зверь вырвался и убежал вместе с поводком. Эта гремучая смесь, винегрет из рыжей собаки и серого волка, знала свое дело. Она чуяла в доме еще одного человека. Федор Палыч это понимал, но про себя решил: «Пусть кто-то другой найдет, но только не эта настырная скотина…»

— На чем ты приехал, Коля? — интересовались оперативники.

— На лодке, — отвечал тот.

— А конь тогда чей?

— Мой…

— Как твой?!

— В аренду. У мужика… В школе вместе учились…

— Так-так-так…

Ребята задумались. Возможно, что этот мужик и человек, кости которого обнаружены, были раньше знакомы.

Бутылочкин соглашался: знакомы. Вчера виделись и даже отметили сделку — аренду лошади. Полковник разочаровался в фермерстве и решил уезжать домой.

Мужик говорил. Ему ни на ноготь не верили. Слишком гладко у того получалось. Однако и возразить ничего не могли. Поэтому с удовольствием уцепились за спасительную версию: напоролись до потери чувств оба друга, а потом и дом загорелся. По неосторожности.

— Может, у тебя и документы на кобылу имеются? — спросил догадливый сержант. Он словно шуруп лез во все дырки.

— Конечно, есть. Но только это не кобыла, — ответил Бутылочкин и посмотрел на зануду испепеляющим взглядом. В кармане у него лежала расписка о получении полковником Кожемякиным предоплаты за предоставленную в аренду лошадь по кличке Резидент.

— А деньги где?

— У него, конечно… остались. Неужели он правда сгорел? Он же мой товарищ. В школе вместе учились…

Бутылочкин опустил голову и принялся рыдать, размазывая кулаками слезы. Оперативники принялись его успокаивать. Не дело для мужика — сопли распускать. И вообще еще неизвестно, чьи кости на пожаре обнаружены. Человек-то, может, живой — живее некуда. Разве так не бывает? Не реви, мужик.

Еле уговорили, успокоился, чмокая налимьим ртом и шмыгая носом.

— Подпиши протокол, Николай Григорьевич.

Бутылочкин не глядя подписал его.

— Читать надо, Коля, — подсказал Федор Палыч.

— Да ладно…

Не до чтений убитому горем мужику. Сейчас он пойдет и добавит на старые дрожжи, помянет товарища. Чтобы ему жить и никогда не умирать.

— Ну, мы пошли тогда. Ты уж как-нибудь тут сам. Мужик все-таки…

Опергруппа возвратилась к пожарищу. Подвели итоги. Получалось негусто. Если ворошить дело — точный «глухарь» получится, который никогда не раскроешь. По неосторожности, получается, пострадал человек, по пьяному делу, из-за собственной глупости. На том и порешили: паяльная лампа виновата. Паял, лудил, а может, бочку из-под бензина обжигать надумал — она и взорвись. Иначе для чего человеку в хозяйстве паяльная лампа. Вон она стоит. Из золы тоже выскребли.

Посмотрели вокруг дома. Следы от машинных колес на земле отпечатались. В них залили гипс и, дождавшись, когда он схватится, на всякий случай приобщили к протоколу осмотра, приписав к основному тексту факт их обнаружения и изъятия. Машины, однако, след простыл. Что это была за машина? Кто в ней приезжал и для каких дел? Точно, к Кожемякину приезжали. Иначе зачем ставить ее впритык кдому в самом проулке? Значит, были какие-то дела к полковнику. И на этой же машине уехали. И никто их не видел. Смотреть некому потому что. Известно, кто на таких нынче ездит. Шайбовороты все одни. Короче говоря, мало пищи для восторга после этого осмотра.

И опергруппа, сев в микроавтобус, убралась в Ушайск. А Федор Палыч, почесав в лысой голове под фуражкой, вновь надел ее, поправил и вдруг испытал жуть одиночества, стоя у пустого места. Никогда с ним такого не было, а ведь еще предстояло провести ночь в пустом доме. До первого катера. Завтра же надо смыться в город. По будням в деревню теперь он больше не ездок…

Бутылочкин между тем, заперев за убывшей группой ворота, обошел и тщательно проверил двор и огородные ворота. Затем поднялся в сени и, глядя вверх, позвал:

— Михалыч, а Михалыч…

В чердачном проеме появилось лицо Кожемякина.

— Слезай, Михалыч, — позвал он, — кажется, пронесло…

— Меня чуть тоже не пронесло. Ослабел что-то я в последнее время.

Он опустился по прибитым в углу перекладинам и принялся обирать с себя паутину.

Бутылочкин, наклонившись под умывальником, плескал в лицо воду.

— Изревелся весь, — ворчал, — пока с ними разговаривал. Прямо не знаю, как увижу милиционера, так плачу. Даже тошнит, ей-богу. Там же машина оставалась. Куда она могла деться? Выходит, там четвертый был? Где он торчал, когда мы к ней подходили? Она же должна сгореть. Там же рядом совсем…

— Получается, упустили мы его. Услышал стрельбу — и в кусты. Возможно, там и выжидал. А припекать стало, сел в машину и ушел…

Друзья поникли. Было от чего. Шарики за ролики заходят от нынешней жизни. И если тот гусь видел их, значит, обоих могут взять в оборот. С Бутылочкина и взять-то нечего — гол как сокол. Тайнами никакими не обладает, валютными запасами тоже. Влиянием в правительственных кругах не пользуется. Зато влез не вовремя со своим мушкетом, куда не просили. Кто он такой, Колька Бутылочкин?! Взял и вляпался. Рвать надо помаленьку из деревни, пока трамваи ходят. Пока не перекрыли как есть все дорожки. Если сорвался с крючка водитель, то в городе уже известно о происшедшем в деревне. Милиция съехала — жди гостей. Все тех же. Настоящих бандитов. Большой руки…

— Машиной мы не смогли бы воспользоваться, — рассуждал полковник. — Доедешь до города, а там бросай.

— Зато след от деревни отвели бы…

— Какое это теперь имеет значение? Четвертый-то жив остался. Может, это к лучшему. Пока бы в машине копались, он бы нас издырявил…

— И такое могло быть, — соглашался Бутылочкин. — Хорошо, хоть оружие собрали. Не побрезговали…

Они сидели на кухне в углу, на широкой лавке, и широкая закопченная кастрюля стояла перед ними на столе.

— Продолжим? — спросил Кожемякин и достал из сумки початую бутылку. — Пока еще есть время… Значит, говоришь, прапором на Кавказе служил?

— И на Кавказе. И на Дальнем Востоке потом. Теперь сижу на мели, поджав хвост. Пенсия, сам знаешь, — для поддержки панталонов. Дети не определены, ученики. Служил бы, может, до сих пор, но полк расформировали…

«Служил бы… но расформировали…» Беда. Зато полковник сам ушел, вдребезги разругавшись с начальством, дав волю собственным чувствам.

Елизаров и Кожемякин были рады встрече, хотя и получилась она кровавой. Они не виноваты. Их к этому принудили. Оба они любили свою деревню, потому и встретились здесь. Оттого и Федор Палыч сюда наведывается. И это не случайность.

Полковник наполнил граненые стаканчики. Прапорщик открыл кастрюлю. Оттуда шел пар — молодая картошка сварилась.

— Что ж ты огород весь не засеял, полоску оставил?

— Как чуял, что бегать летом придется, — усмехнулся прапорщик. — А на самом деле — семян не хватило.

Они подняли стаканчики и чокнулись. Они давно не виделись. Однако чем так видеться, лучше совсем не встречаться. Лучше обегать Дубровку стороной — пусть снится по ночам. Перетоптаться можно…

— Жива у тебя «драгунка»? — вспомнил полковник.

Бутылочкин лукаво прищурил глаз. Затем приподнялся, подошел к печи и, нагнувшись, стал искать в подпечке. Вытащил оттуда за веревку продолговатый предмет, обмотанный куском простыни. Сидя на коленях, принялся разматывать, пока в руках не оказалась шашка. Настоящее холодное оружие. С ножнами и рукоятью.

Бутылочкин вынул клинок. Чистая сталь тускло блестела.

Он тронул сталь ладонью и, уцепив за эфес, чуть приподнял над собой.

— До сих пор жуть берет, — сказал. — Не верится, что таким оружием когда-то воевали. Как возьму в руки, так и робею… Масло снять надо. В армию уходил — смазал. Боялся, заржавеет. Вот чем наши деды доставали себе победу. Настоящие были казаки. Не чета нам. Знаешь…

Полковник знал. Он слышал и о «расказачивании», когда казак вдруг сделался обычным крестьянином, и о последовавших после этого репрессиях. Они бы еще поговорили, но пора им уже уходить. Об этом тоже полковник знал. Он чувствовал, что скоро за ними придут. И то будут совершенно другие люди. Поэтому сказал:

— Пора, Коля. Ой как пора. Все, что собрала здесь группа, пошло по кругу. Информация собрана в первую очередь о тебе. Уверен: сюда уже летят бойцы. Пусть их называют быками или еще как-то. Неважно. Они постоянно торопятся. Я их знаю по своему опыту. Обыкновенные быки здоровые. И не страдают искривлением извилин головного мозга. С конем только не знаю вот, как поступить. Может, возьмешь на воспитание Резидента?

— Резидента? — Бутылочкин задумался. — На воспитание? Он же взрослый у тебя!

— На содержание, я хотел сказать…

Полковник вдруг представил, как у ворот останавливается сразу несколько автомашин. Из них выходят молодые люди в шортах и футболках. Мальчикам жарко, в них кипит юный задор. Они деловито передергивают затворы и стальными струями прошивают ворота. Раненый Резидент падает, поднимает голову на слабеющей шее, ища глазами хозяина, жалобно вздрагивает голосом и вновь роняет в бессилии голову. Из шеи фонтанчиками бьет конская кровь.

Кожемякин содрогнулся.

— Что с тобой?

— Надо уходить. Я лесом — ты рекой. Могу подвезти мотор до лодки.

— Я прячу его у реки…

— В таком случае в Матросовке встретимся. Часов в десять у дебаркадера. Там договорим. Впрочем, я не настаиваю.

— Да что ты! За кого ты меня принимаешь?

Бутылочкин замотал шашку в простыню и протянул Кожемякину.

— Давно ты хотел ее… И ружье возьми. Бьет под обрез мишени… Поезжай старой дорогой, на новую не выходи…

— Понял…

Недопитую бутылку сунули в зев печи, за перегородку, где раньше пеклись хлебы. Хорошее было времечко. Беззаботное. Мишка-кинщик привозил по воскресеньям киноленты.

— Забыл спросить… Как сестра твоя?

— А все то же, — ответил Бутылочкин. — До сих пор жениха ждет. Того самого. Единственного…

По лицу у полковника побежала волна. Не хватало лишь покраснеть от смущения. Тем единственным был он сам, а Бутылочкин служил передаточным звеном. Таскал Кожемякину в поселок записки от младшей сестры. Кожемякин с матерью тогда уже переехал в поселок на жительство. Полковник отверг любовь и теперь краснел…

За огородами они спустились в лог и густым пихтовником направились к лощине. Там пути их разошлись. Бутылочкин двинулся к реке, среди крутых стен, поросших кедровником, а Кожемякин вновь поднялся в гору, все больше удаляясь от деревни. Часа через два, по его расчетам, должны были наступить сумерки.

Дорога вывела его на елани. Он оказался высоко над рекой, на бывших покосах. Колесные ступицы задевали за подросший осинник. Елани вскоре закончились, и дорога приблизилась к реке. Конь иногда оступался. Внизу виднелась среди зарослей серо-чугунная полоса реки. С деревьев иногда срывались, подпуская близко, рябчики и, отлетев на несколько метров, вновь садились.

Далеко позади, возможно у деревни, послышался наконец монотонный звук мотора. Кожемякин остановился и слез с телеги. Вынул из-под травы ружье, положил на толстый сосновый сук и, прижавшись щекой к прикладу, стал смотреть вниз. Видна рябь на воде. И противоположный берег виден, словно он рядом. Кустарники. Дебри непролазные. Бутылочкин обгонит и будет ждать в условленном месте. Возможно, он даже успеет сбегать домой.

В самом деле, вот и он. Моторка идет вверх по течению, зарываясь носом в набегающую волну. А вот идет навстречу быстроходный катер. И еще один. Они мчатся навстречу Бутылочкину, не снижая скорости. Они зажимают его, берут в клеши. Кожемякин впился глазами в происходящее.

Бутылочкин сбавил ход, а затем остановился, но мотора не глушил. Под кормой вскипала вода. Катера подошли вплотную. Бутылочкина о чем-то спрашивали. Он молчал, сжав широкие губы. Неожиданно его лодка дернулась и стала уходить к берегу. Расстояние быстро увеличивалось, и в этот момент с двух направлений по нему открыли огонь. Бутылочкин вдруг сжался и упал на днище лодки. Потом вновь поднялся, шатаясь, и попытался выровнять лодку, но ему не дали: почти сразу же две очереди, одна за другой, прошили его насквозь, опрокинули навзничь, в воду.

Полковник тоже стрелял. Было видно, как свинец падал в воду, не долетая. Он сделал поправку и стал бить чуть выше. Однако с такого расстояния, на излете, от картечи лишь оставались круги на воде. Зато его услышали. В его сторону показали пальцем, и катера сразу направились к берегу. Тут же по вершинам сосен резанула пронзающая струя.

Он бросил в телегу ружье, схватил под уздцы коня и быстро отвел от косогора. Над головой все еще клацали, визжа, пули стрелкового оружия, но они были теперь не страшны.

Полковник торопился. Он обнаружил себя, и за ним наверняка организуют погоню. Его могут догнать. Он на телеге, ступицы цепляются за каждый ствол. Далеко на телеге не уйти. Руки сами собой распрягали коня: супонь, хомут, гужи, оглобли. Выхватив из-под травы седло, он набросил его на Резидента и быстро подтянул подпругу. Еще через секунду он уже летел лесом, держа наготове оружие. Ветки хлестали по лицу. Был у него друг Бутылочкин, а теперь не стало его. Эх, Бутылочкин…

Лошадь утомилась и с галопа перешла на рысь.

Перед глазами у полковника все еще жил и не горевал Бутылочкин. Мальчишка Бутылочкин. Восьми лет от роду. У школьников карболитовые чернильницы в мешочках к портфелям привязаны, а у Коли Елизарова — стеклянная бутылочка. Соответственно и руки у него испачканы — от ногтей до запястья. Словно он ими писал. Прямо пальцами.

«Ну и чернильница у тебя, Бутылочкин. Где достал такую?!»

«Бабушка Марья приготовила…»

Прости, Коля, что помочь не смог… Как видишь, тоже бежать приходится.

Старинная казачья шашка бьет ножнами в сапог. А вот и поляна. Та самая. Крошечная, словно блюдце. И большой муравейник, похожий на копну застарелого сена.

Кожемякин спешился, привязал коня, выхватил из ножен шашку и принялся резать дерн. В самый раз была бы саперная лопатка, но ее не было. Приходилось пользоваться тем, что есть. Дерн по прошествии года успел переплестись корнями. Вынув его, полковник принялся выгребать землю руками, взрыхляя шашкой. Вот и крышка контейнера. Обобрав по краям остатки земли, чтобы не мешала, потянул ручку на себя. На все ушло не больше получаса.

Привязал тару за пластиковую ручку к луке седла. Ногу в стремя — и пошел прочь, оставив яму неприкрытой. Некогда закапывать. Сзади могла быть погоня. Он не хотел вынимать контейнер, но его вынудили.

Еще через два часа, петляя между деревьями, обходя непролазные чащобы, периодически останавливаясь и слушая звенящую тишину, он подошел к Большому логу. За логом находилась Матросовка. Мычали коровы, и тявкали собаки. Резидент тянулся к траве.

Полковник вновь спешился и взглянул на часы. Десять часов. Время встречи у Сенной Курьи. Время встречи, которая никогда не состоится…

Еще слишком светло. Входить в поселок опасно. Его могут увидеть и опознать. Многовато у полковника в последнее время развелось знакомых. Ведь он перешел на легальную жизнь. Ему больше не нужно было таиться и жить по легенде.

Вот и съездил опять в деревеньку и даже фермером едва не стал. Однако к чему ему это занятие?! Действительно, к чему?! Ведь говорили же: богу богово, а кесарю — кесарево… Пироги все же должен печь пирожник. Напек… Кто их есть теперь станет?! Кому расхлебывать кашу?! Впрочем, он ее не заваривал… Это сделал кто-то другой.

Он сел в траву и прислонился спиной к березе. Интересная у полковника получалась жизнь. Бывший специальный агент в течение какой-то минуты вдруг стал изгоем в родном краю. Его намерены травить собаками, потому что теперь он кое у кого кость в горле. Из него собирались вынуть нужные сведения, а самого уничтожить. Однако вышло наоборот. Ирония судьбы. Кто-то слишком размашисто шагает, не боясь порвать штаны. Наверно, этот кто-то думает, что у него все под контролем и нужно лишь удостовериться, что прошлогодний отпускник не накопал здесь чего-то еще. Значит, есть чего бояться. Узнать бы, кто этот самый кто-то. Наверняка он считает, что держит всех за ухо.

Кожемякин анализировал информацию годичной давности. Резидент с подвязанными к узде поводьями, чтобы не оборвал копытами, сосредоточенно щипал траву. У полковника в прошлом году не было коня. У него вообще ничего не было. И о фермерстве он не мечтал. Он лишь собирался отдохнуть в родных краях. И отдохнул бы, не стань он случайным свидетелем, а потом и подозреваемым. Пришлось бежать из местной каталажки, связываться с Учреждением и просить о помощи. Помощь пришла, а вместе с ней — контейнер. Помощь с гнильцой оказалась.

Полковник с трудом тогда выполз из дерьма. На радостях он думал, что все позади. Нет больше первых лиц в местном княжестве, претендующих на исключительность. Нет губернатора Безгодова, погрязшего по уши в должностных преступлениях, как и нет того специального агента, перевербованного местным царем. Но, выходит, полковник ошибся, потому что существовал еще один перевертыш — Бичевкин. Тот не поленился, приехал на разборки за три тысячи километров и даже физиономию не прикрыл. Он считал, что это ему ни к чему. При этом он намеревался получить сразу двойное удовольствие. Он хотел пытать строптивого полковника и желал при этом быть узнанным. Не садист ли Бичевкин после того! Интересно, когда он переметнулся? Вероятно, даже оправдание у него имелось: «Это ведь только курица в разные стороны лапами норовит, а человек все под себя гребет, родимого!» Ему не хотелось тащиться в хвосте «мирового рейтинга», поэтому приходилось спешить. И, как это часто случается, он внезапно надорвался… А ведь и у него вначале все было хорошо. Впереди ждала карьера. Вначале, возможно, угодил руководству, прежде чем попасть на службу в Учреждение. Возможно, был известен тем, что выкручивал бомжам руки. И тем прославился…

Прости, но это не твоя вина, что ты дурак, произнес вслух Кожемякин. Он почему-то не испытывал больше злости к бывшему врагу…

В лесу сгущались сумерки, но до потемок еще было далеко. Кожемякин вновь сел в седло, спустился в лог и направился в сторону реки, пока не уперся в болото. Здесь он поднялся на другую сторону лога и оказался у огородов, а еще через полчаса завел лошадь на материнский двор.

Дома почему-то никого не оказалось. Даже ворота нараспашку. Прикрыты лишь двери в избу. Вероятно, мать на огороде. Михалыч вышел в огород, но и там ее не оказалось. Тогда он вошел в дом и на столе увидел записку: «Уважаемый Анатолий Михайлович! Ты знаешь, как поступают в подобных случаях. Ты нам нужен. Звони. Матушка твоя у нас. И, пожалуйста, не делай быстрых движений…»

Внизу был приписан номер телефона.

Он осмотрелся и сел на кровать. Маленький. Беззащитный. Крохотный человек… Он вдруг показался себе даже неповоротливым. Где его гибкость хребта? Он не может проникать без мыла в узкое место. Всю жизнь он шел напролом: думал жить лишь по уставу. И вот нарвался… Раб инструкций. Бешеный Толя, ты потерял Бутылочкина и потеряешь мать, если дашься в руки. Звони. И тебе откроют… Ворота в рай. Обоим с матушкой, потому что никому не нужны лишние глаза.

«Прости, мама, но торопиться нельзя, даже ради тебя», — подумал он, быстро вставая. Вышел в сени, достал из угла большой брезентовый мешок и принялся складывать в него пожитки. Лишь самое необходимое: спички, соль, зеленый полог от комаров, что растягивали когда-то в деревне над кроватями, котелок, мешок сухарей (мать сушила остающийся хлеб) и даже матрас и одеяло.

Навьючил все на коня и, взяв за поводья, пошел со двора. Время поджимало. У него вообще могло не оказаться времени. В любой момент могли захватить, и тогда точно два трупа были бы обеспечены — его и матери. Кроме того, у него нет больше овса. Он оставлен вместе с телегой в лесу. И травы тоже нет. У него даже нет прошлогоднего сена, а ведь Резидента надо кормить. Это не собака какая-нибудь, которой кинул кость, и она уже довольна, улыбка до ушей. И хвост калачиком.

По пути никто не встретился. Света в поселке на улицах не было с давних пор. Темно. Фонари разбиты с начала перестройки.

На краю поселка Кожемякин не выдержал неизвестности и, вынув из кармана сотовый телефон, набрал оставленный номер, однако никто не ответил. На опушке леса телефон злобно проверещал. Полковник нажал клавишу:

— Слушаю…

— Как чувствуешь себя, полковник?

— Кто вы?

— Мы — это мы. Записка прочитана?

— Да…

— И что ты скажешь по ее поводу?

— Я подумаю…

— Речь идет о твоей матери. Может, ты хочешь услышать ее голос?

Странный вопрос. Кто же не хочет услышать голос матери. И Кожемякин услышал, как матушка, всхлипывая, произнесла:

— Решай, сынок, сам. Ты взрослый и понимаешь…

Больше ей не дали сказать. Отобрали телефон. Кожемякин спохватился:

— Когда можно встретиться? И если я соглашусь, то через какое время могу ее забрать?

— Да хоть прямо сейчас…

До него дошло: мать держат где-то в поселке. Не могут они блефовать. Ведь сказали же, что хоть прямо сейчас. Это очевидно.

— Не делайте ей больно, — попросил он. И добавил: — Для вас я давно не страшен. Я не способен навредить, потому что никого теперь не представляю. Но я пока не готов. Психологически. И очень устал. Вы понимаете?

С ним продолжали беседовать по телефону. Кажется, его понимали и, похоже, были готовы даже простить. Прямо сейчас. Настолько доверчиво звучал голос из трубки. Кожемякин вздрогнул, его клонило ко сну. Испуг молнией прошил его вдоль позвоночника и застрял в пятках.

— До пят… До пят… Как чешутся пятки, — шептал про себя Михалыч, хотя на самом деле у него ничего не чесалось. Он лишь переключил внимание на другой объект, поскольку неожиданно почувствовал внушение: «Спи, спи… Так хорошо, когда спишь… когда спит сознание… Иди к нам… Ждем тебя. Никуда не уходи. Не уходи… ди!»

Полковник успел вовремя. Он увернулся от внушения, не дав гипнотизеру свить в собственной груди гнездо. Простенький способ защиты спас его, и он продолжил:

— Я позвоню, когда буду готов.

— Хорошо, — сухо ответили из трубки и отключились.

Кажется, там были разочарованы результатом. Зато был доволен он, Кожемякин. Мать жива. Им дали поговорить, и это вселяло надежду на оптимальный исход. Конечно, полковник ограничен во времени. Ему некуда спрятаться. Некуда?! А тайга?! Лес?! Болота?! То место, куда интуитивно он сейчас движется?! Он не один. У него друг, прядающий ушами. Резидент. С ним не спрятаться, не забиться в щель. Разве что действительно в лес, как партизан. И сидеть там до полной победы демократического капитализма.

Номер его телефона они узнали через дежурную службу. Ведь он звонил, сообщая о пожаре. Значит, возможности у ребят огромные. Впрочем, человеческие возможности стали зависеть от размера кошелька.

Но торопиться нельзя. Проиграет не уступивший, проиграет торопливый. Истина банальна. Кто-то дергает за веревочки. Возможно, это Москва. Возможно, Ушайск. А может, и оба вместе. Возможно, со временем удастся установить, кто главный кукловод. А пока надо освободить мать. Но сделать это прямо сейчас он не может. Тем самым можно лишь ускорить ее гибель. Зато теперь он знает, что матушка где-то рядом, в поселке. Возможно, ее держат в одном из погребов на окраине. Но где? До города целых полтора часа езды — если не торопиться и правила соблюдать.

Кожемякин вошел в лес, перебрался через лог на противоположную сторону и стал удаляться, все более поднимаясь в сосняк. Затем остановился, снял с Резидента груз и, спутав передние ноги ремнем, отпустил пастись. К утру можно остаться без гужевого транспорта. Ищи ветра в поле, а в лесу коня без ботала. Уведут на мясо. Но он не может кормить его с рук. Предки всегда так делали…

Кожемякин постелил на землю матрас, вбил по углам колья и, бросив на них сверху полог, торопливо забрался внутрь. Комары гудели снаружи, ища лазейки в человеческое жилье, и не находили.

Кожемякин устал. Тошнило, голова кружилась. Скорее всего у него было сотрясение мозга — результат удара по голове березовым колом. Рана запеклась, а марлевую повязку он сбросил еще утром, потому что голова от жары чесалась.

Через минуту он провалился в сон, обняв израильский «узи» и держа большой палец на предохранителе.

Утром его разбудил телефон. Кожемякину показалось, что прошла вечность и он проспал что-то важное. Все без остатка проворонил.

— Спим? — спросил все тот же вкрадчивый голос, и полковник вновь подумал о собственных пятках и о том, что они «нещадно чешутся». — Что молчим? — вновь спросил голос.

— Жду дальнейших указаний, — произнес непроснувшийся мозг. На часах было около восьми.

— Как насчет нашего уговора?

— Какого?

— Вчерашнего!

Голос начинал нервничать. Он торопился. И это было заметно. На него давили сверху, требуя отработать гонорар.

— Положительно, — ответил Кожемякин.

— Не забывай: твоя мать — в наших руках.

— Понимаю…

— Тогда в чем дело?!

— Я не готов. Разбита голова и тошнит. Обблююсь по дороге и попаду в вытрезвитель. Сейчас я принимаю лекарства и не способен правильно мыслить. Ведь предстоят переговоры и нужно быть разумным.

Голос взорвался:

— Какие на хрен переговоры! Называй последний срок и считай, что это наш ультиматум. Иначе получишь по частям свою старуху.

— Она не моя старуха. Она моя мама.

— Тем более! Думай быстрее, козел…

Из трубки доносился мелодичный перезвон.

— Следующим утром, — пообещал Кожемякин и спросил: — Куда подойти?

Однако ему не ответили и отключились.

Через секунду вновь телефон проверещал:

— Утром следующего дня жди звонка и подходи туда, куда тебе укажут. И не шути с нами, Толя…

— А если я подъеду?

— Что?

— Подъеду…

— Дело твое, полковник. Хоть подлетай. Но имей в виду: мамашка у тебя одна и другой такой не будет…

Полковник без них знал это и отключил телефон. Далеко за логом все еще раздавался мелодичный перезвон колокольчиков. Не тяжелых колоколов, а легких и малиновых. Звонили в церкви к заутрене. И звук разносился по окрестностям.

Полковник лежал, разглядывая зеленую марлю полога. Колокольца все звенели. Он их слышал даже тогда, когда говорил по телефону. Одним ухом слушал голос похитителей, а вторым этот звук. Но почему из трубки он доносился сильнее, словно похититель стоял рядом с храмом. Удивительный эффект. Так бывает. Наложение звуков…

«Хрен это, а не наложение звуков! — подумал он тут же. — Звук доносился из трубки, а это меняет многое… Там же рядом Шанхай… Там и следует искать. Жаль, собаки нет. Тузик помог бы. Он умный. Но собака тоже пропала из дома…»

В течение дня телефон еще несколько раз пищал, но Кожемякин не отзывался. И лишь вечером, не выдержав трезвона, ответил. Оказалось, его потеряли и потому беспокоились. Похитители вели себя так, словно были равноправной стороной в гражданском договоре и не покушались на чужие жизни. У них и в уме плохого не было. Знакомая песня. Известные напевы. Бандиты чувствуют себя в безопасности, а легкий налет «равноправия в отношениях» — всего лишь пыль, которая сразу же и рассеется, как только они получат в руки Кожемякина.

— Что молчите, полковник? — спросил все тот же вкрадчивый голос.

— Я не молчу, у меня батарейки сели в телефоне. Заряжал…

— У… Понятно, — хмыкнули в ответ.

— Завтра утром перезвоню обязательно, а теперь извините. Пора опять принимать таблетки. Полпенсии на них ухлопал…

Бандиты отключились, даже не поинтересовавшись здоровьем. Оно им до лампочки. И то хорошо. Полковник им уже благодарен. Хотя бы за то, что не устроили в его доме засаду. Мало ли по каким причинам они это не сделали. Может, им кто-то помешал.

День тянулся к концу невыносимо долго. Кожемякин был готов сорваться и лететь, но всякий раз останавливался. Средь бела дня удобно проводить презентации и осмотры места происшествия. Теперь он знал, где искать мать. Хоть район и большой, но все же меньше, чем настоящий Шанхай. Это даже не дома. Они исключены. Едва ли в двухэтажных брусчатых домах можно держать заложницу. Слишком это рискованно. Зато среди хозяйственных построек, напротив, — самое место. Вдоль огородов, бань, погребов и гаражей. Причем где-то рядом с церковью, потому что уж слишком отчетливо трезвонили колокола.

Выехал в первом часу, оседлав Резидента и повесив на себя шашку. Снайперская винтовка с глушителем, вынутая из контейнера, лежала поперек седла. Она проверена и готова к действию.

Перебрался на другую сторону лога и вышел на опушку, щупая глазами пространство. Иштанская улица. Переулки. Столбы. Лай собачий и коровий мык. Темное здание церкви. Высокая церковная ограда впритык к шанхайским пристройкам. С них, от церкви и следовало начинать поиск.

Он так и сделал: тихо подъехал и прислушался. Тишина. Местами мелькнет в окнах огонек телевизора. На Михалыче шуба, вывернутая наизнанку, топорщится мехом. Тихим шагом, в бесформенной шляпе на голове, обошел вокруг шанхайских хозпостроек и никого не встретил. На осмотр ушло минут двадцать. Хозяйственные постройки представляли собой бесформенную смесь из заборов, бань, сараев, погребов и огородов, разбросанных между лесом, церковью и домами. Рядом с домами постройки имели более или менее законченный и стройный вид, представляя собой улочку с бесчисленным рядом самых разных дверей.

Резидент тих и послушен. Его шаг на взбитом песке почти не слышен. Конь не страдает расстройством зрения или памяти. Если понадобится, он вовремя унесет хозяина.

Михалыч проехал мимо сараев, углубился в огороды и стал разглядывать постройки с тыла через оптический прицел. Ни огонька кругом, ни фигуры человеческой. Даже звуков не слышно, кроме напряженного стрекота кузнечиков.

В шубе, да по летнему времени давно сделалось жарко, но полковник не снимал ее. Лежать в мокрой траве или на сырой земле лучше в ней, чем без нее. Это он давно усвоил. Крутом по-прежнему никого, и полковник направил коня в огороды и вскоре вернулся к исходному рубежу: в банях и погребах пусто — иначе рядом была бы охрана. Однако ее не было. Во всяком случае, она себя никак не обозначила.

Вернувшись, пошел опять вдоль Шанхая.

Вот и забор церковный мутнеет вблизи. Постройки на этом месте заканчивались.

— Ты чо, дядя, потерялся? — вдруг треснул голос за углом. Дорогу преградили две тени. — Проезжай мимо. Чо ты здесь трешься! — Двое парней уже стоят у коленей, хватаются за сапоги.

Конь пугливо дернулся. Кожемякин потянул за собой винтовку и тут же опустил в переносье тому, что был слева. Тот охнул и упал, хватаясь за лицо. У второго руки бегали в полах собственной куртки в поисках чего-то, но не находили.

Одним движением Кожемякин дернул на себя эфес шашки и тут же ударил мужика плашмя в темечко — некогда размахиваться. Тот не стал охать. Повалился беззвучно в лопухи.

Пришлось слезать с коня. Оба парня лежали трупами, без движений. В карманах у одного оказался сотовый телефон. У второго было пусто. От обоих несло стойким трехдневным перегаром.

Кожемякин готов был уже пожалеть «убогих»: налили шарики и решили поиграть на нервах. Он взглянул на сарай и тут только понял. Эти оба вышли не из-за угла вовсе, а из двери. Сарай настежь распахнут, раздается сытое хрюканье.

Полковник шагнул внутрь и включил фонарь, готовый рубить направо и налево. За перегородками вдоль стены смотрели сонные свинячьи глаза. Свинья с белыми поросятами и двое подсвинков в углу.

В конце виднелся открытый проход. Возможно, это был выход в огород. Кожемякин выключил свет и вышел через него из сарая. Действительно, там оказался огород. В нескольких метрах от выхода стояло еще одно сооружение. Это могла быть баня. Михалыч приблизился к двери и, снова включив фонарик, осторожно потянул на себя ручку. И тут же увидел: на лавке, рядом с бочкой сидит мать. У нее был вид обреченного существа.

— Мама…

— Сынок.

— Идем скорее отсюда, мама…

Они вышли тем же путем, не закрывая дверей. Парни отдыхали в тех же позах и добавки не требовали.

— Пусть живут, — вслух подумал полковник. — Может, они даже одумаются и перестанут…

Посадив мать на коня, взял в руки повод и повел за собой. Только бы не свалилась сверху.

— Не упадешь, мама?

— Я всегда знала: господь милостив, он спасет… — говорила радостно мать, не отвечая, и поправляла на себе полушубок. Ее знобило от испуга.

Глава 3

«…Полость медвежья лежит на снегу. От холода трещат деревья. Снежная пыль блестит на солнце. Шкура вмялась в снег под коленями князя…

«Аз, Тоян Эушта, даю шерть государю своему…»

Три служилых человека замерли рядом, стоят не шелохнувшись. Один из казаков держит над непокрытой головой князька саблю. На острие хлебушек посоленный вздет. Другой казак торжественным голосом читает строки клятвенной записи, третий переводит их…

Тяжкий зимний путь позади. Позади Москва с ее белым царем Борисом. Как бы ни был тяжек путь, как бы ни были тягучи раздумья, все преодолел Тоян. Царь принял поклонных соболей, да горностаев, да бобров добрых. В ответ одарил английским сукном, рисунчатой шелковой тканью, тафтой венецейской. А под конец повелел, чтоб в их земле в Томи поставити город и от их недругов от дальних земель всем оберегати, чтоб до своего государева указу имати не велети, а их беречи и льготить во всем.

Следом поехало санной дорогой царево послание в Сургут: «От царя и великого князя Бориса Федоровича всея Русии в Сибирь, в Сургутский город Федору Васильевичу Головину да голове Гаврилу Ивановичу Писемскому. Бил нам челом Томские земли князек Тоян, чтоб нашему царьскому величеству его Тояна пожаловати, велети ему быти под нашею высокою рукою и велели бы в вотчине его в Томи поставити город. А место де в Томи угоже и пашенных людей устроити мочно, а ясачных де у него людей триста человек. И как де город поставят, и те де все ясачные люди придут к нашему царьскому величеству, и ясак учнут платити. А которые будут около того города наши непослушники и он, Тоян, учнет про них сказывати и приводити их под нашу царьскую высокую руку…»

Тояну жарко от присяги.

«А буде мы, эуштинские люди и я, Тоян, не учнем великому государю служить и прямить и во всем добра хотети, нам бы за нашу неправду рыбы в воде и зверя в поле, и птицы не добыти, и чтоб нам за нашу неправду с женами и детьми и со всеми своими людьми помереть голодной смертью… и чтоб нас, за нашу неправду государская хлеб и соль по воде и по земле не носила…» — и взял с сабли хлеб. Закусил несколько раз, приложил руку к сердцу.

Потом, воздев руки кверху, сказал решительно:

— А не сохраню слово, ссеки мне голову, острая сабля!

— Аминь! — второй казак поднес Тояну бумагу — руку приложить. Указал, куда следовало. Тоян нарисовал родовое клеймо, надел шапку и пошел следом за Головиным, гордый и прямоплечий, — только вороные волосы посверкивали в лучах морозного солнца, выбиваясь из-под шапки…»

Шура Хромовый, с трудом дочитав страницу, отшвырнул книгу. Опустил ноги с дивана, сел, задумался, таращась по сторонам. Человек тороплив и безогляден. Лишь сидя на горшке либо утром на кровати, вдруг осознает он: жизнь пролетела. Незаметно, исподволь, сразу. Шура потерянно смотрел в пол.

Шура Хромовый был мэром Ушайска. В миру — Куликов Александр Ильич, пятидесяти двух лет от роду, невысокого роста, сухопарый мужик.

Хромовый пришел во власть несколько лет назад и сидел в кресле второй срок. «Вторая ходка у меня», — ехидно улыбался он, выставляя напоказ фарфоровые зубы, вставленные взамен вдруг ставших немодными золотых коронок. Однако властью этот господин был облечен еще раньше, когда его, молодого, но раннего, поспешно выбрали вором в законе. Собравшиеся торопились. Их спешка была понятной и оправданной: государство в семидесятых направо и налево, используя безжалостную тактику, кромсало преступный воровской мир — в особенности его верхушку, воров в законе.

Потом все удивлялись, как в те времена удалось выжить. Из нескольких тысяч воров в законе вскоре осталось несколько сотен. Их окружали тотальной пропагандой: «Профессиональная преступность в СССР будет ликвидирована». И сажали в колониях с осужденными, имеющими огромные сроки за преступления против жизни и здоровья. Благодаря такому соседству численность профессионалов заметно поредела. Ломались десятилетиями налаживаемые связи, рушились незыблемые традиции, построенные на понятиях. Подошло время, когда официальная пропаганда наконец заявила: «С профессиональной преступностью в нашей стране покончено!»

Но они выжили, сохранив традиции и связи. Шура Хромовый теперь «тянул» второй срок в должности мэра. И даже нарушил неписаный устав, женившись на курносой блондинке. Так было нужно для общего дела. Какой он мэр без жены! Теперь эта жена учит его жить на свете. Сунула утром книгу по краеведению. «Читай, — говорит, — Александр Ильич, набирайся знаний о родном крае. На днях выступать тебе перед учителями, а ты и вверни им — так, мол, и так, город наш имеет такую-то историю и ведет свое начало со времен царя Бориса. Можно и про название распространиться. Откуда оно образовалось… Ведь не просто так обозвали наш город Ушайском. По имени речки Ушайки. Которая в Томь впадает. А речку почему так прозвали? Вот именно. По имени одного исторического лица. Был такой, мол, Ушай. От него и речку назвали Ушайкой, а потом и город Ушайск. А вы бы как хотели! Все предопределено историей, и всему имеется свое обоснование…»

Жена-историчка напрягалась, объясняя мужу, как ей казалось, значимые вещи. Однако Шура быстро уставал от бесплатных лекций и слабо махал рукой — отстань, дескать, муха липучая. Кому это надо. Ну, жили-были, а дальше-то что? Жена на время отступала. Чета была бездетной, и супруга мэра часто впадала в депрессии. Она возглавляла отдел культуры, каждый раз выдвигая все новые идеи и требуя дополнительного финансирования.

…Шура поднялся с дивана, пошел на кухню выпить минеральной воды. Налил, отпил полстакана, вернулся, и в этот момент прозвенел телефон.

— Слушаю, — сказал мэр, подняв трубку. Звонила жена.

— Папочка, ты встал?

— А я и не ложился.

— Я имею в виду, ты прочитал? Да? Ой как хорошо. Я по тебе соскучилась. Приду с работы, а тебя не будет. Знаешь, денежку мы получили. Но, как бы это сказать, не в полном объеме. Нам нужно еще. У нас программы буксуют. Ну не выеживайся, папочка. Ты же все можешь, если хочешь. Умничка! Целую…

Хитрая лиса положила трубку. Хитрая, но преданная. Мэр неоднократно проверял ее на предмет супружеской верности, и никаких зацепок — с работы летит домой сломя голову. И на работе у нее один женский пол.

«А если она лесбиянка?!» — вдруг подумал Александр Ильич и содрогнулся, сразу наливаясь подозрением. Даже страшно стало, как он мог упустить этот момент. Стареть стал, точно. Мышей перестал ловить. А ведь жена молоденькая — тридцать лет всего. Так что думать надо, Шура…

Во второй половине дня у мэра были запланированы три официальных мероприятия. Во-первых, встреча с двумя директорами муниципальных предприятий. Во-вторых, совещание по вопросу передачи имущества коммунальных предприятий в городскую казну. И, в-третьих, опять совещание. По поводу программы выхода из затянувшегося кризиса. Как будто он сел в кресло, чтобы этот кризис преодолевать. Само рассосется как-нибудь. Но главным являлось четвертое мероприятие. Разговор по душам. Прибудут свои люди, и надо будет порешать сообща некоторые перезревшие проблемы и принять срочные меры, чтобы впредь никогда больше не возникали.

Директора как пришли, так и ушли. Мэр даже не понял, для чего вообще надо было встречаться, но виду не подал. Директора сидели. Мямлили. Многозначительно жевали губами.

Не желают владеть ситуацией, когда она сама в руки просится. Денег нет? На модернизацию? Но мэрия не дойная корова, крутитесь сами, ищите резервы, перестраивайтесь. Впрочем, перестраиваться было поздно — оба предприятия банкроты, и дела об их банкротстве лежат в арбитражном суде. Скоро суд назначит внешних управляющих. Будет назначен аукцион. Предприятия пойдут с молотка. Покупай не хочу. Если деньги есть.

Совещание по поводу передачи имущества в казну тоже прошло довольно быстро. Передавать надо было раньше, а не тогда, когда судебные приставы наложили арест за долги. Снимут арест? Тогда и говорить будем, раззявы! Куда раньше смотрели?! Вас для чего туда поставили?!

К пяти часам в кабинет вползли депутаты городской думы и расселись вдоль длинного стола, теребя в руках заготовленные листки. В листах размноженная на ксероксе и дурно правленная программа по выходу из экономического кризиса города Ушайска. Она вообще неправленая. Мэр, даже будучи с похмелья, и то мог бы написать лучше. Даром что настоящего образования у него — вечерняя сменная школа рабочей молодежи при колонии строгого режима. К получению высшего образования мэр не прилагал усилий, хотя официально значилось, что у первого лица города высшее юридическое образование, правда, специализация не гражданско-правовая, а прокурорско-следственная и судебная.

Вползли местные законодатели, и начались бесконечные дебаты. Положение в экономике города действительно отвратительное, если не сказать больше. Оно просто мерзопакостное. Следует улучшать положение, искать выходы. Но где они, эти выходы, когда давно все разворовано.

Телекамеры принимали происходящее и тут же передавали в эфир: совещание было открытое, максимально прозрачное. Однако идеи оказывались призрачными.

— Все равно тратят напрасно! — упорствовал один депутат.

— Спасибо! Мне уже легче, — вторил ему другой. — Но где тот выход, о котором вы здесь каждый раз трендите?! Может, вы, наконец, спасете нашу экономику?!

— Спасу! — орал депутат. Город замер в ожидании чуда, но так и не дождался. Вся сила у депутата ушла на крик. Он сел и принялся утирать неожиданно взмокшую лысину.

Мэр внезапно вспомнил о прочитанной утром странице.

— Кто из вас помнит историю нашего города? — осведомился он.

Оказалось, никто не помнил. Даже о сторожевых казаках напрочь позабыли, не говоря об их предшественниках, остяках и татарах.

— Изучать надо историю, — язвительно заметил мэр, — а уже оттуда подходить к нашей современной жизни, потому что наши корни растут из глубины веков.

— Совершенно с вами согласна, — подхватила дама-депутатка. — Взять хотя бы этот вопрос: обнаружили же ведь у нас кости мамонта. И теперь бегают с ними, продают направо и налево. Да разве же можно сдавать их?! — воскликнула она. — Это же наши дары природы!

По залу прокатился легкий смешок.

— Я бы, к примеру, отдала их в музей. (Дама отвечала за краеведение.) И пусть народ ходит, любуется.

— Но какое это имеет отношение к теме? — напомнил мэр.

— Это я так. К слову пришлось…

Время, отпущенное на встречу, истекло. Пар выпустили и удалились. Набираться нового вдохновения. Мэр был доволен: на этот раз прошло гладко и удалось избавиться без членовредительства, то есть, конечно, без громких слов в адрес друг друга и нелицеприятных выражений.

В прошлый раз было по-другому. Мадам с божьей росой в глазах ударилась в критику исполнительной власти. Ее интересовало, куда делись деньги, отпущенные на реставрацию исторического здания. Позже, конечно, даме выбили окна в квартире, и после этого она зареклась критиковать. Но божья роса осталась. Как внешний признак непорочности.

«Знаем мы вас, — тяжело думал Хромовый. — Из того же теста сляпаны. Это лишь кажется, что все вы однолюбы, а дай вам волю?.. Тоже небось храпите по ночам и воздух портите как лошади…»

Мэр встал и распахнул настежь окна, дыша полной грудью. Слава богу, ушли губошлепы. И так чуть не каждый день. Для такой жизни бычье здоровье надо иметь. Только что вроде весна была, а уж лето на исходе. Да и какие нынче весны. Это лишь котам весна, а остальным чистый геморрой. Нету радости в жизни, хотя вроде бы чего еще надо. Было их всего в городе трое. Теперь решили получить радость вчетвером. Может, лучше получится — все-таки квартет. Взяли в дело Коня Рыжего. Рябоконь по фамилии. Рыжий абсолютно без каких-либо комплексов. Отдали ему овощное хозяйство и успокоились. Свой человек. Смотрящим на зоне был. Куда его денешь! Теперь олигархов местного розлива — четверо. И мэр у них пятый. Мальковский, Смаковский, Рапп и Рябоконь.

После гибели в прошлом году губернатора Безгодова приуныли ребята, на одну зарплату жить вознамерились, но потом быстро перестроились. Пришли под крылышко к мэрии и принялись за старое. Шура не мог отказать, хотя четверка не совсем вписывалась в привычные рамки воровских традиций: трое из них не топтали ногами зону и знали о ворах в законе лишь понаслышке. Впрочем, не стоит об этом сожалеть: скамья и нары — дело наживное. Однако этот вариант по нынешнему времени маловероятен. В Ушайске у мэра давно все схвачено. Начальник УВД Тюменцев — свой человек. Зарплату получает чуть ли не в мэрии. Жить можно, пока вдруг не обнаружится тот, к кому не прилипает. То есть совершенно и абсолютно не липнет. Раньше таковых было на каждом углу. Сейчас заметно уменьшилось, но все еще водятся, реликтовые. Скоро вымрут тоже, как мамонты когда-то. И что тогда на этом месте вырастет?

В кабинет, постучав и получив разрешение, вошла секретарь: четверо просились на прием. Сразу четверо? Пусть заходят. С четверыми у Шуры вопрос короткий, потому что в этой сцепке сам он пятый. Или первый.

Вошли. Поздоровались степенно, протягивая клешни. Раньше все они были владельцами партбилетов. Шура — нет. Западло вору служить государству. Поинтересовались, как жизнь, как здоровье, дела. Словно они только для того и шли сюда, чтобы спросить о делах. Известно, что дела бывают только у прокурора.

— До Страшного суда далеко, вот и живем помаленьку, —съехидничал мэр.

Хоть стой, хоть падай. Четверка не знает, плакать ей или смеяться. Может, лучше рыдать от смеха?

— Какими судьбами? Сколько лет, сколько зим… В воскресенье виделись? А сейчас просто так, на чаек зашли? Или на коньячок… Проблемы… Опять они самые.

Зашли на чаек олигархи. И у них, оказывается, тоже проблемы.

Четверка таращила глаза: может, укололся этот вот и глумится. Дурачка строит бывший зэк. Ведь знает же, зачем собрались. Подчистить за одним надо, что в прошлом году от собственной жадности пострадал. Нарвался, дурак, на московского агента (того черти отдыхать в Сибирь принесли) и получил себе по самое некуда. Лежит теперь на аллее павших героев чуть не в обнимку с начальником УВД Суховым. И оба они там в правах теперь одинаковы — что бывший губернатор, что генерал-майор.

— Козел-то этот вывернулся, — округлил от усердия глаза Рябоконь. — Шофер не зря говорит. Ему можно верить. И дом свой спалил, чтобы уйти…

— Не козел, — поправил его мэр. — Это специальный агент. В отставке. Не надо путать. Напомнить, кто есть козел?

— К чему это?..

— Ну, как же. Наверно, вы позабыли. Недостаток опыта…

— Да мы и так знаем. Козел — он и есть козел. Он и в Африке козел.

Мэр промолчал. Глаза у него вдруг задымились ненавистью к этим выскочкам. Никто не знает и заранее не скажет, на что они способны. Забияки, не признающие правил.

— Короче, — продолжал Рябоконь, — сделал оттуда ноги. И чьи-то кости после себя оставил. Пропавших трое, а кости одни. Не на колбасу же он их перевел.

Мэр поморщился.

— Кому они нужны, эти косточки! — продолжал Рябоконь. — Выкрасть бы их в прокуратуре, пока на экспертизу не отправили. Не надо нам этого. Разберемся как-нибудь сами. Дай только время…

— Значит, вы бы хотели, чтобы я вмешался в уголовный процесс? А известно ли вам, что телефонное право давно отменено? — продолжал мыть зубы мэр.

— Нам бы только не мешали, а мы сами. Если этот мужик приложил руки к нашим людям, то он не попрется в милицию. Это ему не надо. Будет прятаться, пока мы его не цапанем…

Мэр опять поморщился: ребята изо всех сил старались придать вес собственным словам. Пусть упражняются. И пусть держат его в курсе всех дел.

— Послали ребят на двух катерах. Перехватили одного…

— Где он?

— Там. — Рябоконь ткнул пальцем в потолок, а потом вниз: — А может, там.

— Молодцы. А вам не кажется, что это уже война? Одного. Второго. Третьего. Десятого… С какой стати вас на него понесло?

— Александр Ильич, вы не правы, — произнес банкир Рапп. — Это он в прошлом году накрыл губернаторский бизнес. Все пошло колесом. Производство и реализация через аптеки упали до нуля.

— Дался он вам… Человек ни сном ни духом.

— У нас там еще один оставался… В агентстве стратегических исследований.

— Теперь ни одного, я думаю…

И вдруг спохватился:

— Выходит, полковник выскользнул?! Теперь ждите, где-нибудь выплывет в скором времени. И я вас предупреждал: не трогайте мента раньше времени. Черта лысого он здесь накопал. Лезете сдуру куда ни попадя… Разгребай за вас! Хорошо, свой начальник УВД — клюет за обе щеки. С ладони… Все сказали? Ничего не забыли?

Четверка враз кивнула. Синхронность была отменной.

— Тогда вы свободны. Идите. А я тут подумаю…

Ребята приподнялись. Рябоконь поставил на стол «дипломат» из коричневой кожи.

— Мы тут принесли, как положено, капустой, — и вынул пластиковый мешок, набитый грязно-зелеными пачками.

— Хорошо, — холодно осклабился мэр. — Как раз сегодня надо выдать кое-кому…

Он поднялся из-за стола и, проводив посетителей за двери, вернулся к столу, ухватил пальцами мешок и отправил в сейф. Закрыл. Вернулся к столу.

Из-за двери выглянула секретарша. Никак не приучится секретарским аппаратом пользоваться.

— К вам начальник УВД…

Мэр ничего не сказал. Лишь значительно кивнул.

— А-а! — растянулся он в улыбке. — Заходи! Всегда рад… За деньгами пришел? За зарплатой? Садись. Отдохни…

И полез в стол. Достал оттуда рублями несколько зеленых бумажек и протянул офицеру. Тот, сморщив лицо, принял и положил в карман.

«Что же ты морду кривишь? Валюту России, тысячные купюры, за деньги не считаешь?!» — подумал мэр. Он мог бы и вслух, но не стал. Только подумал и отвел глаза, словно не полковник, а лично он взял только что на лапу и оттого застеснялся. С непривычки.

— У нас проблемы, — начал без подготовки мэр. — Эти самые, которые не любят долго ждать, поперлись в Дубровку. Решили пойти в народ, в люди. Ну и… Как обычно. Так что не забывай, пожалуйста. Пожар там был… Но это неважно. Нужна информация о человеке, у которого сгорел там дом.

— Хорошо. Будет исполнено, — покорно проговорил Тюменцев. Он давно для себя решил: крупные деньги лучше, чем большие погоны. И работал не покладая рук на мэра.

На кого еще, если в прошлом году губернатора насильственно отстранили от власти. Жизни лишили…

— Еще меня интересуют вещдоки, изъятые с места происшествия, с погорелья то есть. Там, говорят, наизымали чего-то. Как бы так сделать, чтобы эти кости не доехали до места назначения. Говорят, их в Москву собираются везти, в институт какой-то.

— Я уточню этот вопрос, — принялся обещать Тюменцев. — Как следует провентилирую. Экспертизу вообще-то вначале должны у нас провести.

— Вот именно, провентилируй. Но чтобы крошки от них потом не осталось. Еще я хотел тебе сказать: кому-то понадобилось «жучков» мне опять насовать. Как будто это может принести какую-то пользу. Не знаешь, кто?

— Откуда мне. Известно, что не мои…

— Вот и я не знаю. Но ты постарайся. Может, узнаешь. Может, по линии ФСБ скребут. А ведь известно, что прятать в этом кабинете, кроме архивных блох, нечего. И речи наши давно известные — боремся. Без отдыха и покоя. Стремимся обуздать нищету и помочь обездоленным соотечественникам. Кажется, это дело рук нового губернатора, Сереброва. Сергей Сергеевич давно меня не любит. Разлюбил. А может, и не любил никогда, только притворялся. Сколько волка ни корми… Не знаешь, может, у него рыло в пуху? А? Не в курсе? Вот и я не в курсе. В общем, задача у тебя на этот раз простая: представить материалы по пожару, по этому агенту специальному, в отставке. А я почитаю на досуге. Ну и чтобы, конечно, скелет дальше речки Ушайки никуда не ушел бы. Вроде доходчиво я сегодня объясняю. Вредно ему ходить на большие расстояния. Рассыпаться может…

Куда доходчивее! Тюменцев млел и бледнел одновременно. Одно дело — деньги щупать, другое — ересь бандитскую выслушивать. Так бы, кажется, и раздавил мокрицу. Но не раздавишь. Привык тоже к этой физиономии. Брать оно всегда просто, отдавать бывает сложно…

Тюменцев простился и поспешил исполнять задание. Косясь на окна мэрии, сел в персональную «Волгу» с шофером и отбыл.

А мэр тем временем, напрягая память, попытался вспомнить, о чем это он утром читал, лежа на диване. Ах да, о древлянах, что в древние времена на этом месте жили. Однако жена утверждает, что древляне — это совсем другое и в другом месте.

Возбудил в памяти прочитанное, вызвал машину и пошел к выходу. Пока шел, машина уже стояла у подъезда, обрамленного красными каменными плитами. Сел в машину, хлопнув дверью, и отправился домой. Глядел из машины, как сыч из дупла. Из динамика неслась песня:

Ты неси меня, река-а,
За крутые берега-а…
Дома мечтал упасть на диван и ни о чем не думать. Но просчитался. У блондинки оказались другие планы. Все те же. Недочитанная книга. Папочке надо повышать образовательный уровень и расширять кругозор. С трудом разлепив после ужина глаза, принялся все-таки читать и увлекся.

«В воеводских хоромах, рубленых в охряпку, жарко. Маленькие слюдяные окошки плачут. За ночь они обмерзали льдом, а утром, после топки печей, пускали потеки воды. Воевода Головин, скинув тулуп, остался в красном суконном кафтане, широким жестом пригласил гостей к столу. Широкоскулый. Борода винтится колечками. У глаз лучистые морщинки собрались: рад делу, которое только что свершилось.

— К столу, гости дорогие! — воевода вращается на высоких каблуках. — Чем бог послал…

Гости, эуштинские татары, робко входят в воеводскую избу, толпятся у дверей: не робость высказывают — уважение. Часто кланяются. Непривычно сидеть за таким столом, но чего не сделаешь ради своего же блага.

Заходят чинно в воеводскую избу русские люди. Размашисто крестятся на передний угол, где едва заметно теплится лампадка. Жуть берет: куда занесло суровых магометан.

Сухонький голова, Гаврила Иванович Писемский, козлинобородый и плешивый (волосы выпали уже в Сургуте), топал половицами, помогая рассаживаться.

— Места всем хватит, — повторял он то и дело. — Хорошее дело свершилось…

Воевода позвал помощника и послал того прислать каких ни есть дудошников. Тот понял по-своему: помчался и притащил жившего за большим ручьем Ивана Еремина, ярого плясуна и задиру. Иван вначале заупрямился: поставил в лесу-де петли на зайцев. Но, услышав воеводин приказ, быстро собрался. Притащились и дудошники — два казака-старожила.

На столах у воеводы стояло и лежало «чего бог послал». Копченые ельчики, осетры в больших деревянных корытах, вареные, большие хлебы, белые и ржаные, паленые глухари с обрубленными лапами и печенные в золе, туеса с медовухой. Стояли большие гнутые бутылки с вином, вынутые из погребов Писемского (голова был запасливый). На сосновых досках разложены копченые языки. В глубоких ставцах таяла капуста, квашенная с брусникой. Еды было много, и все давно проголодались. Наконец все было приготовлено. И воевода, наложив крест, сказал: «С богом!» — и опрокинул в большой рот оловянный стакан с анисовой водкой. Крякнул.

Закрякали и остальные, потянулись каждый за своим куском. Поднесли Ивану-плясуну — отдельно, в уголке, — знай свой шесток…

…Дудошники надрывались у двери. Иван потел, который раз выходя на середку избы. Потно в избе, чад стоит. Надышали, что лампада едва теплится, подергиваясь пламенем.

Тоян шепнул своим, те перемигнулись. Из-за стола полез татарин, молодой, сероглазый, в сапогах под вид бескаблучных — катаных. Повел смуглой головой вправо, влево и пошел плясать татарин. Сородичи его подыгрывали. Музыка, то заунывная, то быстрая, гремела.

Иван поясно поклонился воеводе:

— Дозволь отлучиться… до ветру, что ли, воевода…

— А мы все вместе, — вскочил воевода. — Айда, люди добрые, из избы… Двери не закрывать — пусть выхолаживает…

У отца Евдокима волосы коровьим маслом мазаны, от жары длинные патлы взъерошились. Батюшка с томлением икал, жуя губами и шмыгая обветренным носом. В бороде у него застряли хлебные крошки, и он выбирал их оттуда скрюченными пальцами…

Зимний день короток. Солнце задевало о верхушки пихт. По-прежнему морозно и безветренно. Служилые устроили борьбу — кто кого! Сначала между собой, а потом пошло-поехало.

Иван-плясун — грудь колесом, ходил по кругу, подначивая на борьбу. Тоян и на этот раз шепнул что-то соплеменнику. Тот выскочил на середину двора против Ивана. Началась борьба.

— A-а! Не кароший делашшь! (Это был князькин переводчик.). Зачем хватать… А?! — И стал торопливо вырываться из Ереминых лап. Но тот не пускал, пыхтя, как бык.

— Моя взяла… Я его все равно… Не бывать тому, чтобы нам…

— Пускать надо!.. Не надо держать!..

— Нетто так можно, — поморщился воевода и велел растащить драчунов.

Трое казаков кинулись разнимать, но Иван так ухватил татарина за опояску, что не могли оторвать. Подняли, растаскивая за ноги, над истоптанным и занавоженным снегом, раскачали и махнули обоих в сугроб, к заплоту.

— И-их! — татарин было бросился на Ивана драться, но тот ловко увернулся.

— Тих-ха! Это уже не порядок! — крикнул кто-то из казаков.

Толпа сдвинулась. Стрельцы зашевелили кулаками. Воевода нахмурил кустистые брови.

— Закон божеский мы знаем и чтим… Воевода раздосадован. Довольно баловства, в избу идите… А тебя, Иван Еремин, прикажу пороть завтра… у съезжей избы… Ишь, расходился!

— В твоих руках я, воевода, — отряхнулся плясун от снега. — Но только послушай: с чего это он, а? Взбесился будто…

— А то и не знаешь…

Воевода махнул на него рукой. Придавил лапищами нижнюю часть и не знает, прикидывается.

Тояну торопливо толмачил обиженный переводчик, сердито нахлобучив по самые брови пушистую шапку. Тоян замахал руками.

— Не надо, — скривил губы толмач, — просит не хлестать Ванюшка…

Воевода и так понял, без толмача, что погорячился. Откуда знать, что так получится… В ботовых руках когда все…

Тоян, стоя рядом, напрямую спросил воеводу:

— Можем ли мы надеяться на помощь и защиту?

Воевода ничего не ответил: самому трудно знать сие, он сам в руках господних. Лишь тихо кивнул и позвал гостей в порядком остывшую избу…

С крыльца, держась обеими руками за перила и постукивая о дерево медным крестом, тихо блевал отец Евдоким…

…Тихо замерли дерева под снегом. Дымы столбом ползут из печных труб. Галки, вороны, сороки, не шевелясь, сидят по заплотам. На уезженной дороге на конских яблоках пасутся воробьи.

Тишина. От мороза щелкает временами в углах воеводской избы. Тоскует воевода: зима тянется долго, а воеводин век короток. Направлена вверх по Оби разведка, — ни ответа, ни привета… Живы ли? Не живы ли? Кто их знает! Этот татарин еще… Клялся, божился, что проведет казаков куда надо, покажет места добрые… Хитрый! Свое наперед видит… Мудрен. К самому царю в ножки кинулся…

Скрипнула маленькая дверца, ведущая из покоев супруги, — женушка вышла, заботливо взглядывая на мужа.

— Поел бы, Феденька…

Воеводиха проплыла мимо стола, уселась напротив мужа, стараясь все заглянуть в глаза.

— Поел бы, милостивый… Глухарики, в тесте печенные… Сама доглядывала…

— Уйди, брось, Настасья. С души воротит…

— Да что ты, батюшка? — обиделась супруга. — Чем прогневила?

Вскочила. Вновь пошла вдоль стола. Круглощекая. Румяная. Брови вскинуты вверх, отчего казалось всегда, что она чем-то удивлена.

— Ну что ты, родимая… Кто тебе говорит, что ты виновата…

— Хоть бы закусил чего-нибудь… А хоть бы и рюмочку выпил — полегчает…

— Неси! — воевода словно отмахнулся от нее.

— Я сейчас, — засуетилась жена. — Живой рукой…

Воевода выпил рюмку, захрустел огурчиком, капая рассол на нечесаную бороду. Воевода встал с постели рано, однако мысли по-прежнему шли вразброд, и он пытался с ними собраться, а до бороды руки так и не дошли. Сидел, чесал под лавкой нога о ногу, думал. В последнее время он особенно любил так сидеть и мечтать. В голове маячили разные мысли. Короток воеводский век. Как деньгами разжиться, чтоб уж потом ни о чем не думать? Как и что там, в далеком верховье?

Позвал слугу — прилизанного, стриженного под горшок малого, в рубашке с тонким ремешком по талии. Велел нести всю «оружию». Велел точить на круге свою любимую кривую саблю, с которой бывал в прошлых походах. Пистолетами занялся сам — чистил, ковырял запальное отверстие, мазал маслом. Пистолетами остался доволен и велел отнести на место. А вот саблю приказал снова точить. Двое мужиков вращали круг. Водица сбегала с шершавой поверхности, опадая в корытце. Воевода не выдержал, вырвал саблю.

— Как вот дам! — закричал на слугу, тоже стриженного под горшок. — Ишь ты, растяпы… Вот как надо! — и принялся водить тусклым лезвием по кругу — туда и обратно, туда и обратно. А про себя все ворчал: «Ничего им не надо, ничего… Хоть иди все синим огнем!» — Поди! — прогнал малого. Эти два хороши, зато малый — отпетый дурак. «Не дай бог, дойдет до царевых ушей, чем я тут занимаюсь, — ужаснулся, — не сносить башки!» И тут же решил: завтра слать следом в верховье Оби людей — ждать невмочь более.

А в вечер созвал воевода в свои хоромы сургутских богатеньких. Пришли все, кого приглашал. Из погреба выкатили дубовую бочку хмельного пива. Пиво было на меду. Мочили пивом бороды, жрали окорока. Один за другим ходили на двор — помочиться с высокого воеводского крыльца. Батюшка Евдоким тоже пришел: волосы, как всегда, маслом коровьим намазаны — все жалуется, головушка болит у него. А бражку трескать — не болит.

Как и в прошлый раз — на проводы Тояна, — накушались все крепко. А батюшка — до упора…

Поздней ночью воеводиха (время ее настало) пилила воеводу:

— Нет бы как-нибудь чинно, по-хорошему, так нет… Батюшка, бедненький, в штаны начурил… У него же недержание.

— Кто виноват, если он страдает, — пытался оправдываться воевода, щекоча Настасью бородой по надломленным бровям…


А назавтра, ближе к полудню, когда воевода вовсю был занят снаряжением в поход небольшого обоза (с утра выехать не получилось), в Сургут вернулась разведка…

Ехали на конях, запряженных в расписные кошевы с ковровыми задниками — подарки Тояновы.

Косматые кони втянули на берег с реки повозки, остановились возле воеводской избы, морозно поскрипывая нахолодавшей упряжью. От коней шел пар — устали лошаденки, водили мокрыми боками. Привычно тянулись мордами к саням, ища в них корм…»


Шура Хромовый удивлялся: интересно люди жили. Почти что, можно сказать, на всем готовом — природа-то не надорванная была. Он отложил книгу, надеясь в будущем непременно дочитать ее.

Жена говорила по телефону:

— Что ты, Олечка! Да разве же так можно! Не торопись, прошу тебя… Обдумай свой шаг, прежде чем так уж решаться.

И мужу, зажав трубку ладонью:

— Разводиться надумала…

Шура Хромовый кивнул и повернулся на другой бок. Дремота наваливалась на него всей тяжестью. Окончен непростой день градоначальника. Он пытался сегодня решить людские проблемы, но не смог. Зато участвовал в их решении. И если не смог, то не он в том виноват. Ему бы свои вопросы как следует кончить…

Глава 4

Рябоконь рыл рогами землю. Требовалось устранить всего лишь одного мента. И то бывшего. Без лишних сантиментов. Мент жил себе, не тужил и не представлял опасности, пока находился в Москве. Но потом он занялся фермерством, и это было уже опасным шагом. Для местных бизнесменов. Требовалось принимать срочные меры. Однако вместо срочных мер ему позволили уйти. Мало того что он сам ушел, он еще и мать свою освободил и перепрятал. Теперь его практически зацепить будет нечем.

— Где его теперь искать? — буйствовал завбазой, сидя в кресле и обдирая исподлобья людей.

Те мялись у порога, не поднимая глаз.

— Расскажите хотя бы, как дело было…

Один из молодых людей блеснул глазами на шефа и вновь опустил голову. На лбу, до самого переносья вспухла широкая чугунного цвета подушка.

— Ты в состоянии, Мишенька, рассказать, как дело было? Можешь или нет, скажи? — продолжал допрос Рябоконь.

— Могу…

— Ну так поведай нам… Как на твоем лбу образовалось это?

Он ткнул пальцем в воздух.

— А чо такого-то. Подъехал какой-то. Как шибанет кулаком — я и с копыт. Подъехал как этот, как домовой. Я не возвидел даже.

— Как же он к вам подъехал туда, в баню? Я вам где сказал торчать?!

— Вышли маненько. Воздухом подышать…

— Надышались?

Мишенька не ответил. Только еще ниже голову опустил.

— Ну а ты чего нам расскажешь, гроза ментов?

У другого на темени возвышалась копна волос. Кожа поднялась, а с ней и волосяной покров.

— Я-то?

Гриша потрогал пальцами «копну» и в очередной раз остался доволен: черепок был цел.

— Не кулаком он его саданул, а прикладом, — вдруг вспомнил Гриша. — Кованым. Я сначала подумал, по зубам. Ну все, думаю, по зубам получил…

— Прикладом, говоришь? — заерзал в кресле Рябоконь. — Выходит, он вооружен?

— Не то слово!

— Что за оружие? «Калашников»?

Гриша вновь потрогал темя и покачал головой:

— Нет… Винтовка у него оказалась. Кажись, трехлинейка. Говорю, домовой…

— С вами не соскучишься. С чего ты взял, домовой и домовой.

— В шубе потому что был. В косматой. Мехом наружу. Я таких и шуб-то не видел никогда. И винтовкой как раз между глаз, прикладом…

— А тебя он как ухайдакал?

— Меня-то просто. Блеснуло что-то сначала. Я подумал — молния. И прямо по голове.

— А гром был?

Парень не ответил, опустил голову. Какой тут гром, когда без сознания лежишь.

— В шубе, значит… — Рябоконь отвалился на спинку кресла и задрал ноги на стол. Парни тупо смотрели в подошвы дорогих туфель.

— Садитесь пока. Чо стоите-то.

Парни с радостью опустились. Головы у обоих трещали. Не думали головы, что в переплет попадут, а следовало бы. Ничего не поделаешь, издержки производства. И бюллетень у этого Коня Рыжего не попросишь. И работы лишились. Теперь будет совать куда ни попадя и ноги о тебя вытирать. Вот попали…

Рябоконь продолжал словесные пытки и только после того, как выпытал, отпустил своих бандитов по домам — раны зализывать. Оба жили в Матросовке и числились вторым сортом.

Итоги расспроса оказались неутешительными: абсолютно не за что ухватиться — разве что за шубу косматую либо за холку кобылью. По всему выходило: одичал полковник, двинулся в лес, коли в шубе. Переполнен злости за все хорошее, что успели в отношении его совершить. Теперь жди от него страшного суда. Не зря про какой-то суд намеки делал мэр вчера. А и нужно-то было всего — кирпич на шею и в болото.

«Но может быть, домовой этот успокоится, — вдруг подумал недавний зэк. — С чего бы ему еще бушевать?! Старуха на свободе. Сам тоже. Живи и радуйся. Правда, он лишился дома, а заодно и покоя. Не может он успокоиться и просто так все позабыть. Черт дернул этого Тюменцева сообщить о его прибытии…»

Жизнь Рябоконю не то что с овчинку показалась, но словно бы дала едва видимую трещину. Трещина пробежала давно, в прошлом году, когда он, махая руками перед носом у губернатора Безгодова, доказывал тому: «Не спеши, Женя, с бизнесом своим. Широко шагать — это не быстро лететь. Штаны порвать можно…» Доказывал, а сам тем временем бизнес тот перехватил, переведя на себя потоки сырья. И все это потому, что другого такого случая в жизни не предвиделось. Кто он такой, Рябоконь? Мышь серая. Конь Рыжий. Заведующий овощной базой. Завхоз преступного сообщества — вот кто он. И он это отлично понимал. Потому и ступил на этот донельзя склизкий путь.

Не ступил бы, не будь он уверен: дует попутный ветер.

Несмотря на ветер, дувший все время в спину, Рябоконь совершал телодвижения, чтобы лететь столбовой дорогой еще стремительнее и при этом не шарахнуться плашмя об асфальт. Иногда он притормаживал и даже просил совета у других. Сегодня он решил поговорить с мэром, но Шура Хромовый оказался занят.

— Ты свои мэрские замашки брось, — бухнул второпях Рябоконь.

— Я в законе…

— Что ж, что в законе… Мы давно все перестроились. И у нас демократия. Тоже…

— Встретиться не могу… — отрезал мэр и положил трубку. Возможно, у него действительно не было свободного времени, либо решил вновь «задрать тарифы».

«Вот гад! — вслух выругался Рябоконь. — Прыгает, пока фарфоровые зубы не выбили…»

Однако вечером Шура Хромовый сам позвонил и тихо проговорил, словно прошипел:

— Подходи к речному вокзалу. Часикам к восьми. Говорят, там прекрасные раки подаются к пиву, — и отключился.

У Бори мороз пробежал по спине. Он думал импульсивно, и поступки у него выходили импульсивными. Теперь он пожинал плоды собственных импульсов. Не хотел бы он оказаться на дне в обществе тех же раков. Но делать нечего. Надо идти. Сам ведь напросился, крутой…

Народу в ресторанчике не было никого, не считая самого мэра и тройки самых ретивых — Раппа, Смаковского и Мальковского. Рябоконь был пятым. Для него было заказано, и стоял прибор. Одинокий официант, молодой человек с сумрачной физиономией, бродил от стола к кухне и обратно, наводя скуку. Наконец появились раки, и официант, слегка поклонившись, отошел к двери и стоял там, посматривая на блестевшую при закате солнца реку. Это был помощник у Шуры Хромового, который знал свое дело в совершенстве. Он охранял мэра.

Бизнесмены говорили. На внешней стороне двери висела скромная табличка: «Учет».

Мэр продолжал шипеть:

— Может, ты хочешь, чтобы я вместо тебя сел в лужу?

— Я поспешил и не отрицаю этого. Моя была инициатива со старухой. Но я хотел как лучше. Я его хорошо помню, хотя ни разу не видел. Конечно, я поторопился.

У него тряслись поджилки. Троица готова была откреститься от него.

— Знаешь, Боря, — произнес многозначительно мэр, — я хотел бы сейчас сказать одну вещь. Запомни это: лжецу мы не верим даже тогда, когда он говорит правду, — и впервые улыбнулся за весь вечер, поражаясь мудрости Цицерона Марка Туллия.

— Хочу вас также спросить, — продолжил мэр. — Как этот мент действовал в прошлом году? Помните?

— Он его провоцировал, губернатора, — принялся вспоминать Рябоконь. — Записочки подкидывал на дачу, и даже газета на его стороне выступала. Заставил тайгу чесать, банки ржавые собирать вокруг Дубровки. Все думали — шибанулся какой-то на почве охраны природы, потому что Лешим назывался… Но своего добился, спровоцировал. Затянул в дебри и там прикончил вместе с охраной… Так что ждите того же сценария.

Рябоконь замолчал. Слишком просто у него получалось. Леший — провокатор. Довели мужика до белого каления, и тот двинулся в партизаны. А если это не он? Если не тот это человек, о ком сейчас все думают? Если город тогда был все время под чьим-то неусыпным наблюдением и Леший — это только чья-то прихоть, чтобы глаза замазать?

Оказывается, все-таки нет! Ушайск не был под наблюдением. Сведения абсолютно точные, потому что исправно до последнего времени работал свой человек в Центре. Это вам не какой-нибудь РОВД. Это Учреждение. Агентство стратегических исследований. Теперь человека того нет. А когда-то было целых двое. Безгодов побеспокоился. В настоящее время можно надеяться лишь на себя и на помощь сообщества.

— А если нам самим его спровоцировать? — предложил Рябоконь. — Объявить, например, в средствах массовой информации, что в лесу завелся опасный клещ — разносчик заразной болезни — и государство проводит массовую обработку лесных массивов…

— Инсектикацию, что ли?

— Вот именно! С применением авиации. Он и выползет. В лесу он прячется. Я просто в этом уверен.

В этом что-то определенно есть. Они должны подумать. Они должны себя защитить. Просто обязаны. Здесь они выросли, здесь они поднимали детей, опускали взрослых… Им теперь есть что защищать. От беспощадного разграбления. Вот только как тот Леший узнает, что его намереваются травить с воздуха? Может, ему телеграмму послать?

— Я что еще хочу спросить, — вспомнил мэр. — Вы хорошо осмотрели место происшествия? — и уставился на присутствующих.

— Пожарище, что ли?

— Вы правильно поняли.

— А чо там искать! Там же менты все облазили, за нас рылись. Ничего не нашли.

— А вы им не верьте. Сходите и посмотрите. Может, что и найдете…

…И вновь рылись в остывшем пепелище неизвестные лица, но так ничего и не нашли. Остановились, глядя в лес. Тайга! Пойди найди там! Если сможешь! Но Гриша с Мишей все-таки были довольны. Их вновь взяли на дело. Хотя бы золу просеивать.

Там на неведомых дорожках
Следы невиданных зверей.
Избушка там на курьих ножках
Стоит без окон, без дверей…
Не зря сказано. Так что, может, не надо в лес соваться? И, правда, не поехали туда. Сели по машинам — и дай бог ноги. Только пыль столбом по проселкам. В Матросовке Мишу с Гришей высадили, пообещав в скором времени обеспечить обоих транспортом — Матросовку курировать, «крышу» ей обеспечивать.

Парни довольны: это вам не бюллетень какой-то, а тачка крутая… На краю поселка забежали в магазин и не сдержались, купили на опохмел. Вернулись к родительскому подворью и, старательно обходя то место, где недавно лежали, вошли через узкую калитку в огород. Сели под навесом у бани. Потом встали, принесли огурчиков и помидоров и вновь сели. Как ни говори, тоже ведь рабочий день у людей закончился.

Глава 5

Резидент катался в пыли, задрав копыта. Наверно, он разминал затекшую спину. Она у него томилась от долгого безделья. Размяв ее, конь нехотя повалился на бок и встал, слабо дергая кожным покровом.

Полувоенный фермер стоял рядом, наблюдая за действиями движимого имущества. Придется фермеру вести это имущество к бочке с водой и полоскать там или к Оби. Он так и сделал. Взял Резидента за узду и отвел к пологому берегу. Вдвоем они вошли в воду, и хозяин принялся смывать со спины коня прилипшую пыль.

Почти что целую ночь Михалыч провел тогда в пути, следуя лесной дорогой. Он вел коня за узду. Мать дремала в седле и едва не свалилась с лошади. Пришлось меняться. Однако ходок из матери был не очень-то. Шла так себе, с трудом, лишь бы сон развеять, спотыкаясь на заросших травой колдобинах.

Летняя ночь коротка. Вскоре начало светать. С трудом они наконец подошли к Половинке: деревья вдруг сразу расступились, и впереди проступили огороды, бани и пологие крыши нескольких изб.

Пришли. Конечно, дядя их не ждал. Их вообще никто не ждал. Собака рвалась на дворе, таская цепь по натянутой проволоке. Наконец дядя подошел к зарешеченному оконцу. Кто? Куда? Проездом? Кто такие? узнавал спросонья, старый перец.

И вот уже несколько дней Кожемякин живет у него с матерью и пасет Резидента. И не может найти выход из сложившейся ситуации. Разве можно жить на Половинке? Прятаться можно. Это даже не Дубровка и, уж точно, не Матросовка. Потому что здесь: «Три деревни, два села, восемь девок — один я…» От селения осталось десяток домов, половина из которых стоит с заколоченными окнами. Зато в трех километрах, в березняке вполне современная богадельня — дом-интернат для престарелых и инвалидов. От нее ведет прямая асфальтовая дорога на Шегарский тракт, а оттуда, если повернуть налево, — до города.

— А что мне переживать? — кривил губы дядя. — Состарюсь — и в интернат. Он под рукой…

У дяди одна за другой умерли две жены. Третья просто ушла от него. Бездетной Ксении было невмоготу видеть, как приезжают из города две дочери и выгребают из погреба провиант. Ей этого было не понять, поэтому она и ушла. И теперь жила на другом краю деревни в собственном доме.

Полковнику никогда не нравилась Половинка. Еще с детства он любил лишь Дубровку. На высоком обрывистом берегу. С церковью на высоком косогоре. С лужайкой по Городищу — так почему-то называлось место рядом с церковью, хотя никаких строений, кроме церкви, там больше не было.

Полковник понимал: чтобы начать действовать, нужно выбираться из Половинки. В том, что он будет действовать, он нисколько не сомневался. Он просто обязан был совершать поступки, хотя бы для того, чтобы остаться в живых. Ему нужно было в город, но пока он не мог туда ехать: он растил бороду. Можно было бы обойтись искусственной и наложить грим — все это имелось в контейнере, но он считал, что настоящая лучше.

Через неделю рано утром он объявил:

— Все. Ухожу. Мне пора.

Дядя округлил губы, собираясь что-то сказать. Мать кинулась в слезы, вопя во весь дом.

— Свернут же ведь шею, — произнес наконец дядя.

— Точно! Свернут! — согласилась мать и еще громче заплакала.

— Волков бояться… — только и сказал сын.

— Тогда я тоже с тобой. — Мать встала.

— Я за тобой приеду. Туда нельзя пока. Ты же знаешь. А мне нужно. Здесь я ничего не высижу. Даже цыплят.

— Ну, тогда надо хоть что-то собрать…

Михалыч выехал рано и половину пути прошел рысью, рискуя свалиться и разбить голову о какой-нибудь пень. Резидент шел ровно, откинув хвост и далеко вынося ноги. Полковника в седле не трясло. Потом он перешел на шаг и к обеду уже был на месте. И чуть не нарвался на дозор ОМОНа, расположенный за последним логом. Далее уже находилась Матросовка. Бойцы сидели у костра — должно быть, их донимали комары, и за старой дорогой они не следили.

Михалыч остановил коня, спешился, пригибаясь, ухватил коня за узду и ушел с дороги. Вскоре он углубился в такие дебри, что едва ли там мог выдержать ОМОН. Потом вышел опять к логу и через час уже был на старом месте. Контейнер, полог и сухари, спрятанные под пихтовыми лапами, были на месте. Их даже с двух метров не было видно.

Спутал Резидента, достал из контейнера остатки долларовой и рублевой наличности и, еще раз осмотрев местность, отправился затравеневшим логом к реке. Вышел, ступая кочками, на обширную луговину, огляделся. Вдоль берега никого. Лишь одинокая лодочка с рыбаком у Сенной Курьи да пара теплоходов замерла в неподвижности в другой стороне.

Полковник повернул в сторону Матросовки, к теплоходам. Вдалеке виднелись крыши поселка.

«Только бы повезло», — думал полковник. Оба судна не подавали признаков жизни. Но сразу за ними оказалась дюралевая лодка, и в ней сидел мужик, копаясь в моторе.

— До города подвезешь? — спросил Кожемякин, стараясь поймать его взгляд.

Мужик отрицательно качнул головой. Для чего ему город, если ему туда не надо. Однако пачка купюр, поднятая над головой, подействовала положительно, и мужик кивнул. Сознательный попался человек.

Вскоре Кожемякин уже находился в городе. Перевозчик послушно поджидал его у речного порта — было уплачено в два конца. Михалыч спешил. Следовало успеть, как минимум, в три адреса: навестить Веру (у нее оставался полковничий мундир), увидеться с начальником РОВД Ивановым (на его территории находились Дубровка с Матросовкой). Кроме всего прочего, может быть, надо было также навестить сестру Бутылочкина — Любку-сопливку и рассказать ей о гибели брата. Настроение у Михалыча было отвратительное. Каждого из них Михалыч в прошлом знал, и каждому из них он был должен. По крайней мере у него было такое чувство.

Звонок Иванову оказался безрезультатным: начальник находился в отпуске. И хорошо. Меньше будет знать, лучше будет спать. И дольше при этом проживет.

Подошел трамвай, и Михалыч поспешно вошел в него. Позади себя слежки он не заметил. Не было слежки. На седьмой остановке он вышел. Тот же каменный собор на середине косогора — словно взбирался вверх, да передумал зодчий, остановил на полпути. Тот же домик Веры напротив, в низине. Та же у нее черемуха под окном. Одна лишь Вера не та: в домике, кроме Веры, сидел косой, со шрамом мужик и пялился Михалычу на бороду.

Михалыч вместо приветственных речей, скромно поздоровавшись, предъявил хозяйке прошлогоднее удостоверение. Конечно, Вера узнала его, но виду не подала и даже не покраснела. Зачем ей краснеть. Сам виноват. Уехал и за все время написал лишь два письма.

— Я сейчас, — обернулась к мужику Вера и первой взялась за дверную ручку.

Они вышли в палисадник и у крыльца сели. В прошлом году Михалыч неделю жил у Веры, прежде чем отъехать в Москву. Жил после того, как вся его неожиданная миссия завершилась. А чуть раньше Вера его спасла, выпустив через потайной ход из гостиницы у реки.

Целую неделю они были предоставлены себе. Вера говорила, что будет вспоминать Михалыча, глядя на оставленный в шкафу мундир. Потом она бежала за поездом. Теперь она сидела и молчала, поджав губы и гордо вскинув голову.

— Надолго? — спросила она.

Он пожал плечами. Конечно, он мог бы навестить ее сразу, по возвращении, однако откладывал, обустраиваясь на новом месте. Обустроился, кажись…

— Что за мужик? — спросил он.

— Муж, — ответила Вера. — Мы недавно поженились…

— Счастья вам…

Она кивнула и спросила:

— Китель заберешь?

— Потом когда-нибудь, — ответил он.

Жизнь подстроила ему шутку. А он так надеялся. Он только сейчас понял, для чего сюда ехал, в Сибирь. Ради этой встречи. Но Вера подвела. Не оправдала, в общем. Как и все остальные, не оправдавшие. Мало ли таких, как он… Не он первый, не он и последний…

Михалыч встал и пошел по тропинке к улице. Он позвонит как-нибудь Вере. Он помнит ее телефон.

Первый же трамвай унес его прочь от домика в низине. Позади ничего не осталось, кроме воспоминаний. «Я оказался нужен как прошлогодний снег, — говорил он про себя, и по лицу блуждала улыбка. — Вера, Вера! В тебя лишь можно только верить…»

Михалыч помнил еще один адрес, который произнес впопыхах Бутылочкин. Казалось, он не запомнил его, однако нет, запомнил. Он даже помнил и другие слова: «Живет в теткином доме на окраине города, а работает в железнодорожной кассе… Все ждет своего героя…»

Любки дома не оказалось. Она могла быть и на работе, и в магазине, и еще где-нибудь. В кассах круглосуточная работа. Он поймал себя на мысли, что стоит как пень посреди улицы. Совершенно позабыл, что такое конспирация. Какой же ты после этого специальный агент! Впал в столбняк и ни с места…

Он отошел к остановке и поехал в обратном направлении. Не может быть, чтобы Любка ездила на работу через весь город. Вокзал расположен на другом конце. Значит, и Сопливка работает там же. Поэтому придется проверить все кассы, какие в городе имеются.

Однако не проехал он и двух остановок, как взгляд его выхватил в пестром ряду бегущих витрин слово «Кассы». Он вышел на остановке и пошел в обратном направлении. Действительно, это оказались кассы по предварительной продаже билетов на все виды транспорта, кроме речного.

Михалыч пробежал вдоль оконцев, но не признал Любки. Не было ее среди кассиров. Да и кассиров самих было всего три. Михалыч вернулся к первой кассе и, продвинувшись сквозь толпу к окошечку, прочитал фамилию кассира на ее груди. Не та оказалась тетка. Она сразу не понравилась Михалычу. По возрасту не подходила. Вторая подходила, но имела другую фамилию. В третьем окне сидела та самая, с фамилией, именем и отчеством. Все совпадало. Однако она совершенно не была похожа на Любку-сопливку. И рот у нее был маленький, и губы слегка словно припухшие, и нос вовсе не курносый, а прямой.

Полковник занял очередь и, пока она двигалась, на клочке бумаги написал: «Здравствуйте, Любовь Григорьевна! Нам нужно поговорить, если вы тот самый человек, который жил в селе Нагорная Дубровка. Может быть, я ошибаюсь, но если у вас действительно брат Николай (Бутылочкин), в таком случае у нас есть о чем поговорить». И подписал послание, как это несколько раз делал в далеком прошлом, — Кожемякин. Коротко и сердито, хотя и довольно сухо. Он не мог по-другому. И подал записку с рук на руки.

Белокурая леди вскочила из-за стола. На лице играл румянец.

— Толька! Ты? Кожемяка…

И вновь села, ухватив щеки ладонями.

— У меня через полчаса окончание, — она показала пальцем вверх, на расписание. — Можешь подождать?

Конечно. Он мог.

Однако она думала, что Кожемяка может опять взять и просто так уйти, по-английски, даже не простившись. Тот еще тип. Но полковник никуда не спешил. Конечно, он будет ждать, потому он кивает и смотрит в глаза, так что жуть берет… Бородищу отрастил, кучерявую. Она бы все равно его признала, даже с бородой. Она его помнила. И знала. Потому что только от его касаний впервые в жизни, будучи девчонкой, испытала неописуемый оргазм. Чувство оказалось такой страшной силы, что Любка упала на Городище в траву и валялась, дрожа всем телом.

Потом это неоднократно повторялось, а еще позже вдруг прекратилось, потому что Кожемяка вскоре закончил школу и уехал на учебу. На этом закончился весь ее сексуальный опыт. Их отношения прекратились. Да он и не обещал ничего, этот парень.

Конечно, Любка пыталась найти ему замену, но ничего из этого не получилось. Чего-то ей все время не хватало. Может, запаха его тела? Твердокаменные руки других парней ласкали ее, вызывая лишь недоумение. И она прекратила поиск, постепенно забыв ощущение, забыв, что в действительности она так и осталась никем не тронутой. А позже у нее даже строгость какая-то возникла на лице.

— Смотри, Любка, ударит в голову, — учила покойная тетка. — Хоть бы ты ребенка родила.

— От кого я рожу? Совсем ты, нянька, со свету меня сживаешь. Видишь ведь: работаю и ничего со мной не происходит…

Зато сейчас — то же самое. Значит, ничего не забыто. Едва услышала этот голос — и вот оно, чувство. Ведь не зря же она Кожемяку любила и теперь еще любит. Он мало изменился.

Смена закончилась, и Любка вышла к нему из боковой двери. Она светилась от счастья. Как обычно, когда они с ней встречались в то лето. Михалыч приезжал утром и вечером того же дня уезжал на теплоходе в поселок. Дом был продан, и ночевать ему было негде. Угловатая девчонка-подросток внушала ему лишь чувство опасности. Она хотела его, но он отказывал. Если б он знал, какая буря страстей в ее груди! Он не знал. Он сомневался в ней.

Любовь Григорьевна шагала рядом, с левой стороны, держа Михалыча под локоть. Чем не супружеская пара. Наверное, встречные так и думают.

Они вошли в дом и закрыли за собой двери. Где тот угловатый подросток? Михалыч был поражен. Люба совершенно не была похожа на своего брата. Вот что делают с человеком женские гормоны.

— Между прочим, — сказала она, — я ведь тебя ждала. И, между прочим, дождалась. Я всегда чувствовала, что ты где-то рядом.

Люба поставила на плиту чайник.

— Наверно, хочешь есть…

Он пожал плечами.

— Ну, иди, обними меня…

И, не дожидаясь, пока Кожемяка решится, первой подошла и положила ему руки на плечи. И поцеловала в губы.

Через минуту они уже лежали в постели, готовые слиться, однако она чуть сдерживала его.

— И между прочим, там еще никого не было. Так что я не знаю, как у нас это получится. Надеюсь, у тебя больше опыта? — уколола она.

Он слабо слушал и с трудом вошел в нее. Она не почувствовала боли, потому что сильное чувство вдруг с головой захлестнуло ее.

— Ты мой… Я никому тебя не отдам… Ты будешь ко мне приходить?

Кожемякин слабо кивал.

…В речном порту послушно ждал пассажира водяной таксист… На плите устал кипеть чайник…

Михалыч так и не смог рассказать сестре о гибели брата — потом разве что. Когда-нибудь. Но только не сейчас.

Он сел в постели.

— Ты куда? Не уходи… Вдруг ты снова меня обманешь.

— Нет, Любушка, на этот раз нет. Но мне действительно пора. Человек на берегу ждет… И Резидент будет переживать.

— Тогда иди, раз у тебя встреча с резидентом.

— Это не человек. Это лошадь.

И Кожемякин не выдержал. Рассказал об истории недельной давности, упустив жуткие подробности и гибель Бутылочкина. Не готов он это сделать. И Любушка не готова. Ни к чему тревожить безвинную душу.

— Тогда иди. Но обещай… Нет, лучше ничего не обещай…

Она отвернулась к стене, размазывая по щекам слезы.

— Я приду. Мне некуда больше пойти. Приду, если буду живой…

Он понимал степень риска, которому подвергались близкие. В любую минуту на Половинку могли прибыть чужие люди, и тогда история с похищением старухи пойдет по второму кругу. К нейдобавится еще один старик — ее брат. Потеха будет для бандитов. Он не даст им такого удовольствия.

С пакетом в руках он вышел на улицу. Люба не пошла провожать — плохая, сказала, примета. И даже из окна не посмотрела.

Михалыч подошел к остановке трамвая и через полчаса стоял на берегу.

— Я думал — один поеду, все нету и нету никого, — бубнил недовольно земляк. Но, кажется, от сердца у него отлегло. Не придется больше торчать на чужом берегу. Идти среди ночи по реке тоже не придется. Еще светло.

В Матросовке Михалыч вышел на топкий берег, поднялся кверху и, не оглядываясь, пошел луговиной в лес. Вошел краем болота в дебри, повернул в лог и стал медленно подниматься. Вскоре уже стоял у приметной пихты. Оставленные на хранение вещи были на месте. Не было одного Резидента. Ускакал, задрыга, на спутанных ногах в поисках травы. С голой шеей, без колокольчика. Одна узда осталась в память о Резиденте.

Кожемякин пошел вдоль лога: в низине, он помнил, была сочная и густая трава. Но Резидента там не оказалось. Нарвался, может, на ОМОН, и те его на время приватизировали? Откуда им знать, что это частная собственность.

Солнце опускалось. По лесу пошли длинные тени. Михалыч призывно насвистывал, нарезая круги. Свист. Молчание. Снова свист. Досвистелся, что чуть с косогора не свалился, и увидел: среди деревьев внизу как ни в чем не бывало пасется Резидент, слабо обмахивая заднюю часть хвостом. Наверно, все-таки набрел на траву сладкую, сытную и обо всем на свете позабыл.

Господи боже ты мой, но о чем же еще коню думать! Размножаться он, будучи мерином, не может. Остается пожрать…

Полковник спустился вниз и, надев на коня узду, снял с ног путы и повел за собой в гору. Вновь оседлал и в сумерки пересек лог.

Ему было нужно в поселок, его туда словно тянуло, и он не ошибся: почтовый ящик оказался забит газетами. И среди них Михалыч обнаружил даже письмо на свое имя. Писал некий Степанов из Москвы. Михалыч не помнил среди знакомых человека с такой фамилией. Степичев был.

Рассовал газеты в мешки. Письмо сунул в карман. Вошел во двор, осмотрелся: никого. На дверях нетронутыми висят замки. Двинулся вновь на улицу. И в воротах столкнулся с соседом, Санькой Окуневым.

— Смотрю, кто-то подъехал, — частил сосед, — дай, думаю, посмотрю. А это ты… Здорово!

Кожемякин поздоровался.

— Ты где сейчас? Все там же, в Дубровке? — спросил Шурка. — И мать у тебя живет?

— Сгорело же все у меня…

— А я думал, не у тебя. Понятненько. Понятненько. А сейчас-то куда? — задавал он вопросы, словно полковник был обязан на них отвечать.

— Куда глаза глядят, — уклончиво ответил Кожемякин, вставляя ногу в стремя. Ему не нравилась эта очередь из вопросов.

— Ты не подумай. Я не из чистого любопытства. Все-таки дом пустой, жара… Никто не живет — мало ли что. У вас же вроде родня поблизости живет… Дядя, кажись, на Половинке…

— В Орловке, — поправил его Кожемякин. — И то уже умер. Давно.

— Так где же вы с матерью теперь живете?

— Да тут у одних… На краю поселка, у церкви…

— А что ж вы здесь-то не живете?

— Обвалом грозит! — крикнул полковник, пришпоривая коня. Вот тоже прилип — словно сегодня вечер вопросов и ответов. Как банный лист…

У церкви он оглянулся: по Иштанской улице поднималась, набирая скорость, автомашина. В сумерках светились фары. Скорость явно завышенная.

Михалыч свернул с дороги и рысью пошел к опушке. Пластиковый контейнер бился сбоку, готовый сорваться. Вот и лес. Резидент проскочил между деревьев и, перейдя на шаг, стал пересекать лог. На другой стороне он остановился, будто не полковник, а он здесь командовал: хотел — бежал, а хотел — останавливался.

Среди чащобы на опушке в лучах света мелькали человеческие тени. С чего бы это людям вдруг в лес среди ночи понадобилось. Не иначе как за мухоморами собрались ребята… Вполне объяснимое дело — за Кожемякиным порскнули, да немножко припозднились. Пока Окунь заговаривал зубы, кто-то в его доме уже звонил по телефону.

«Не зря, выходит, я слушать его не стал», — с облегчением думал Кожемякин. Он дернул поводья, и Резидент, раздвигая грудью подлесок, пошел в глубину.

«Средняя лошадиная скорость больше человеческой, — размышлял Михалыч. — На машинах они за мной не пройдут. Так что, может, только пешкодралом. А это в наше время не каждому по зубам. Интересно, кто они?..»

Он развернулся, вынул оптический прицел и стал вглядываться, но уже ничего не видел, кроме всполохов света среди деревьев.

Около четырех часов утра он прибыл на Половинку. Огородами завел коня, кинул ему охапку сена и вошел в дом. Дядя с матерью блестели глазами. Рядом с дядей кто-то еще блестел. Оказалось, это тетка Ксения.

— Надо же, — вдруг произнесла она низким голосом, — людей теперь воруют. Вот жизнь пошла, а…

Кожемякин промолчал. Как был в одежде, так и лег на матрас, постеленный на пол. И тут же задремал, лаская под подушкой израильский «узи».

Сон оказался легким. Во сне Михалыч летал над Дубровкой. Он зашел со стороны деревни в крутом пике и чуть не врезался в болото. Удалось выправить истребитель — внизу мелькнула водная гладь, камышовые шишки — и взмыть над кедрами, слегка задев верхушки ногами.

Михалыч проснулся: усталости как не бывало. Наверное, он проспал часов восемь. Однако на часах минуло не больше сорока минут. На кроватях, задрав носы, по-прежнему спала родня.

Вынув из-под подушки автомат, он встал и вышел во двор. Дядин кобель дремал, свернувшись калачиком и лениво взглядывая сонными глазами. Резидент вздыхал и хрустел сеном. Сна не было для Михалыча. Во сне Михалыч часто летал, но сегодняшний сон был какой-то особенный. Говорят, если во сне летаешь, значит, еще растешь.

На крыльцо вышел дядя:

— Почто не спишь?

— Не нравится мне что-то…

Дядя сморщил физиономию. Ему тоже не нравился весь этот концерт. Оно и понятно: жил себе, а тут понаехали постояльцы.

— Пойду прошвырнусь, — сказал Кожемякин. — А вы никому не открывайте. Понятно?

Еще бы им не понять!

— Чует мое сердце… Неладно что-то… — И принялся накидывать на Резидента полную сбрую — хомут, шлею. — Дорогу перекрою, — сказал, — там пара берез лежит. Дай веревку…

Дядя вынес из сеней веревочную связку. Протянул.

— Выпил бы молочка, Толик…

— Давай…

Выпил молока, затем повел Резидента через огород и на задах углубился в лес. Тропинкой вышел на проселочную дорогу, пошел по ней, сидя на лошади без седла, в сторону интерната.

Дорога была старой, разбитой колесными тягачами еще в хрущевские времена. Ею давно не пользовались за ненадобностью. Кому сюда ездить! Доехал автобусом до интерната, а дальше пешочком к родителям. Тут всего-то пять километров.

Разбита дорога, но она не препятствие для крутых внедорожников.

Добрался до старой деляны, обвязал веревкой березу за комель, концы затянул у хомута на гужах.

— Но, милый…

Милый поднапрягся и сдернул с места колодину. Вскоре бревнышко лежало поперек дороги, оказавшись аккуратно меж двух осин. Чтобы убрать это препятствие, понадобится подъемный кран. Либо колья, стяги, коротыши и обычные крестьянские навыки.

Сделав несколько рейсов, Михалыч успокоился. Старая древесина прочно закрывала дорогу. В любом случае на Половинку проехать будет нельзя. На этом месте придется останавливаться. И чесать затылок…

Дело сделано. Остальное будет зависеть от гибкости хребта. Гидра с налета не проскочит. И авиацию она не вызовет.

Он вновь сел на коня и возвратился в деревню.

Егорыч, мать и Ксения бродили по дому. Завтрак был готов, и все принялись судорожно есть.

— Сейчас я опять отлучусь, мне надо, — планировал Михалыч. — Оставлю помповое ружье. «Моссберг» называется. Двенадцатый калибр. Емкость шесть патронов. Вали наповал, если заподозришь что не так…

Дядя молчал, хлебая окрошку. В жару только она и спасала.

— Понял?

Дядя кивнул. Он никогда не думал, что придется воевать на старости лет.

— Меня найдете на середине, — продолжал Михалыч. — Но я постараюсь вернуться. Просто чую — не могут они сюда не приехать, если вчера гнались…

Мать шмыгала носом: при наличии собственного дома в Матросовке вынуждена скрываться в лесу.

— Что ж, что скрываться, — успокоил брат. — Дом общий, родительский.

И на том спасибо. Утешил сестренку.

Вышли во двор. Ворота высокие, тесовые, снаружи гладкие. Не зацепишься и не перепрыгнешь. Михалыч учил дядю пользоваться помповым ружьем. Передернул — и стреляй. Только целься. Потом опять передергивай. А картечь сама сделает дело.

— Откуда взял?

Михалыч махнул рукой: не спрашивай, дядя, — тебе это вредно знать.

Ружье «Моссберг» дяде понравилось. У него было и свое, одноствольное, тридцать второго калибра, из которого он стрелял еще парнем. Жаль, патроны «бекасином» заряжены, на белку и к помповому не подойдут, слишком маленькие. Да и то, наверно, отсырели от старости.

— Может, гранату вам дать?

Оказалось, не надо. Самим бы не подорваться. Из дяди военный был никудышный — служил в пятидесятых в стройбате на Алтае и стрелял там, в «учебке», один раз из карабина.

— Что бы ни случилось, не робейте, — улыбнулся племянник и прыгнул в седло. Молодой еще. Ему бы служить, а он, возьми ж ты, ушел…

Кожемякин, петляя тропкой, вновь вышел огородами (картошку всю истоптал!) и рысью прибыл на место. Конь разогрелся и фыркал. «Пасись, Резидент! Наводи тело…»

Михалыч привалился спиной к дереву, откинул ноги. Он здесь, возможно, сегодня ляжет, но врага не пропустит. Вопрос лишь в том, кто враг. В нынешнее время врагом может оказаться даже друг или мент, а заурядный бандит — другом.

Он достал из кармана письмо, распечатал конверт и стал читать.

«Здравствуй, Михалыч! Надеюсь, мое письмо найдет тебя и ты его прочитаешь, прежде чем порвать. С тобой мы прошагали вместе десять лет. Конечно, я моложе тебя и меньше твоего видел, но не это главное. Главное в том, что я в тебя всегда верил. И теперь верю.

Служба наша в последнее время круто изменилась. Изменилось направление. В связи с этим изменилась и кадровая политика. Меня перевели с повышением в кадровую службу на полковничью должность — заместителем начальника, и все личные дела возложены на меня. Смысл новой политики в том, что отправлены на пенсию старшие офицеры предельных возрастов. И в Учреждении теперь почти треть должностей вакантны. В связи с этим я подумал, что ты мог бы вернуться в строй. Рано ты ушел. Вот посмотришь, не по тебе гражданская жизнь. Буду с тобой прям и откровенен: твой рапорт о поступлении на службу вновь лежит у меня в столе. От тебя требуется хотя бы телеграфное подтверждение. Ты понимаешь, о чем я говорю?! А пока считай, что находишься за кадрами МВД и тебе идут деньги. Не позднее недельного срока дай знать телеграммой.

Фермерство — прекрасная вещь. Я бы, может, и сам стал крестьянствовать. Но мент и фермер — это уж чересчур. Это слишком, потому что это явный перебор для нас обоих. Кстати, чуть не забыл. Сиреневый тоже в последнее время засобирался. Наверное, его предупредили сверху. А об изменениях по направлениям в службе — это при встрече. Должность теперь твоя именуется — федеральный агент.

Жду ответа. И смотри там не надорвись на почве хлебозаготовок. Степичев.

Р. S. Пропал без следа Бичевкин. Уехал по личным делам куда-то на восток, и ничего о нем не слышно».

Вот так, просто, открытым текстом. Эдак мог только лишь Степичев. Он не любил демагогию и непомерную конспирацию. Письмо отправлено неделю назад.

Михалыч разглядывал и вновь перечитывал текст. Его это почерк, Степичева. Хитрый. Написал за Михалыча рапорт и радехонек. Думает, Михалыч разбежится. Некогда пока Михалычу. Потом разве что… телеграмму отобьет.

За кустами хрустнул сучок: лосиха с теленком-стригунком стояла рядом и чесала бок о березу. Михалыч хлопнул в ладони — лосиха вскинулась и пошла прочь, подняв голову. Лосенок бежал следом…

Кожемякин размышлял о пережитом. Дела складывались таким образом, что если не он, то его обязательно на днях прикончат. Убьют как собаку и оставят где-нибудь на потеху местным воронам. Мало того, что самого, еще и со стариками расправятся. И будут после этого ходить с гордо поднятыми головами.

Как поступить в этом случае менту? Как бы поступил кто-нибудь другой, например птичка-невеличка? Сама небольшая, серенькая. И яичная кладка такая же, вся в пятнышках. Но это если удастся на нее взглянуть. Обычно происходит иначе. Птаха вдруг неожиданно подлетит к самому лицу и начинает глаза мозолить. Туда-сюда елозит. Захотел бы пройти мимо, не пройдешь. Спасу нет от проказницы. Клюет, зараза. А то прыг — и в сторону, и в траву. Опять прыг вверх — и в траву. Гнездо наверняка там у нее. Но нет там гнезда. Пусто. Отвела, зараза. А самой уже и след простыл. Сидит себе и яйца высиживает…

Сон морит Михалыча. Сутки не спал без малого. Духота эта еще в лесу. Должно быть, к дождю. Где-то далеко глухо урчит на Оби теплоход. Птицы щебечут. Кажется, не уходил бы из этих мест. Ничего не надо, только бы край этот всегда оставался с тобой. В природе все четко выверено, и животные одного вида не нападают друг на друга. Разве что два лося из-за самки раздерутся. Не обладают они той жадностью. Зато человек в этом деле преуспел…

Теплоход гремит и обдает жаром от выхлопного коллектора.

Михалыч с большим трудом разомкнул глаза: Резидент мотал губастой мордой перед самыми глазами, а вдалеке, за изгибом дороги, мелькнул бордовый внедорожник.

У Кожемякина не было времени отвести коня в укрытие. Все равно его видно будет с дороги. Уходить нужно самому.

А скотина тем временем ступила на пробитую транспортом низину, ловя губами траву. На дороге оно слаще…

Оставалось уйти вверх по косогору и там затаиться. Оттуда до завала около сотни метров. Едва ли братва может проехать в объезд через заросли, виляя между деревьями. На первой же коряге проткнут сучком радиатор.

Михалыч быстро натянул на лицо защитную маску, дослал патрон в патронник и затаился. Снайперская винтовка «вальтер ВА 2000» с шестью патронами — неплохой аргумент. Оружие с оптическим прицелом и глушителем. Посмотрим, куда кривая выведет.

Шикарный джип «Чероки» остановился лишь перед самым завалом, но из машины никто не выходил. На таких машинах только и ездить по узким местам — через пни и коряги. Именно такая полировка и формы подходят под здешние заросли. За тонированными стеклами притаилась зеркальная темнота. Там совещались: «Завал. Лошадь с седлом. И никого. Упал, может, с лошади и валяется под кустом пьяный. Или наблюдает за ними через прорезь прицела…» Назад возвращаться — это им как бы западло, гордость не позволяет. Сидят, как в консервной банке, мозг напрягают. Значит, не менты. Те давно повыскакивали бы и заняли круговую оборону. Эти морокуют, соображать норовят. Ждут по рации указаний.

Наконец отворилась водительская дверь, и на дорогу ступил парень лет двадцати пяти, в футболке и джинсах и стал показывать пальцем в сторону Резидента. Открылись остальные двери, и команда из четырех человек, сморкаясь и поправляя штаны, а также то, что в штанах, выбралась наружу.

Двери авто нараспашку. В машине пусто. Водила вертит на пальцах ключи с брелоком. Весь деловой и самоуверенный, а в глазах страх. Крутит головой по сторонам, будто ворона на колу.

Михалыч лежал под елью, в тени. Короткая винтовка, стреляющая большими пулями, лежала, словно сама по себе. Он лишь слегка придерживал ее с боков, как держат руль усталые водители.

До Михалыча доносились фразы:

— Давай в обход…

— Кустарник! Как тут проедешь?!

— А ты жалюзи прикрой и не пропорешь!

Водитель кивнул. Он так и сделает. Как он сам не догадался.

— А с этим что делать будем?

Водитель уставился на Резидента, раскорячив ноги на бревнах.

— Да хрен с ним!

— Может, кокнуть его?! Для разнообразия! Интересно мне, выдержит его лоб пистолетный выстрел или нет?

Даже если бы это оказались менты, Михалыч не простил бы их за это.

Мерин развернулся и, подставив для обозрения зад, побрел от завала по дороге.

— Стой, падла! — кричал водила, на ходу передергивая затвор. У другого бойца, идущего за ним следом, в руках оказался короткий автомат. «Калашников», оперативного назначения. Парень хохотал позади. Двое других были без оружия. Они еще только учились бандитствовать и потому стояли безучастно у завала.

Парень с пистолетом обежал преграду, догнал Резидента и остановился, вскинув пистолет обеими руками. Однако выстрела не последовало: парня словно ударило током. Ноги у него подкосились, а на груди расплылось широкое пятно. Войдя со спины, болванка со стальным наконечником порвала сердце.

Другой, с автоматом, подумал, что тот всего лишь запнулся, и поспешил к нему, не обратив внимания на слабый звук, донесшийся с косогора. Он остановился, и тут что-то быстрое ударило его в голову. Остальные двое растерянно смотрели на товарищей. Еще через секунду они готовы были бежать. Прочь от этого опасного места, потому что у них не было даже оружия, потому что они лишь сдуру подписались на эту работу.

Они так и сделали бы, но их остановил окрик:

— Ни с места! Бьем на поражение!

Вот так! Именно на поражение! Так что, может быть, лучше стоять?!

Они мялись на месте, чувствуя себя голыми на базарной площади.

— Лапы кверху, и чтоб мы их постоянно видели.

Парни послушно подняли руки. Если в таком положении стоять долго, то руки немеют и становятся неспособными к сопротивлению.

Однако верить бандиту — значит впасть в детство. Парни переговаривались вполголоса, не раскрывая рта, и вдруг бросились в разные стороны. Один из них на ходу подхватил автомат и дал длинную очередь в сторону косогора. Это было все, что он успел сделать, прежде чем понял, что умирает, стоя на коленях.

Другой бандит мелькал среди подлеска. Михалыч подбежал к коню и с разгона прыгнул в седло. Не надо было этого делать: в яйцах заломило от быстрой посадки. В следующий раз он не станет так спешить.

Конь летел подлеском. Бандит вилял впереди, стараясь сбить с толку и норовя уйти от удара.

— Прощайся с жизнью, шкура!

Клинок блестел в руках. Уже один раз он просвистел над головой у бандита, но тот успел уклониться. Второй удар должен быть точнее. Конь теснил бандита все дальше в лес. Лицо у того побелело.

— Стоять! — приказал Кожемякин и опустил шашку в ножны. — Выходи на дорогу!

Тот молча подчинился. Обошел всадника стороной и пошел к дороге.

— Все, паренек. Кажется, ты приехал.

Тот молчал, часто кивая. Действительно, кончился его бизнес. На лбу у него еще виднелись припухлость и желтизна — признаки удара прикладом.

— Как зовут тебя?

— Мишка…

— Откуда ты, Мишка?

Но Мишка вдруг насупился. Бородатый мужик шевельнул своей дурой с оптическим прицелом.

— Из Матросовки…

— Что-то я тебя не помню такого.

— Как не помню? У церкви живу! В Шанхае…

— Так это ты, Миша, мать мою в свинарнике держал?

Миша молчал. Что тут скажешь, если действительно было такое дело и если даже три «жмурика» лежат на дороге в разных позах. Он не хочет умирать.

Михалыч слез с коня и привязал его к дереву.

Парень стоял не шевелясь.

Михалыч подобрал оружие, наскоро обыскал карманы убитых.

Парень стоял все в той же позе.

Михалыч заглянул в машину — в ней могло быть оружие.

Парень не двигался.

— А теперь давай их, Миша, в машину, и побыстрее, а то мне некогда. Шевелись, — и подошел, чтобы открыть заднюю дверь автомашины.

Парень оглянулся: не всадил бы пулю сзади.

— Действуй! — приказал Михалыч.

Парень поочередно подтащил убитых к машине и с трудом, розовея от натуги, поднял их в багажник. Пот струился по его лицу.

— Жарко, Михаил? — спросил Кожемякин, но тот лишь промычал в ответ.

— Значит, жарко…

В руках Михалыч держал связку ключей от внедорожника. Теперь он мог крутить ими вокруг пальца. Мог, но не делал этого. Он лишь разглядывал их.

— Расскажи о себе, — попросил полковник.

— Вези в ментуру — там расскажу, — огрызнулся тот. — Мне адвокат, между прочим, полагается. Бесплатный!

— Да что ты говоришь!

Михалыч делано вскинул брови. Парню положено, а он и не знал. Или забыл впопыхах.

— Знаешь, Миша, адвокат — это хорошо. Но, понимаешь ли, здесь у нас один адвокат на всех. Может, ты забыл? И законодательный принцип здесь тоже один.

— Какой это?

— Закон — тайга. Медведь — хозяин. Слышал о таком?

Как же ему не слышать! Что-то такое он слышал. Но только очень давно. В глубоком детстве…

— А защитником тут леший, — добавил полковник.

Парень приуныл. Он был нескончаемо рад и подавлен одновременно. Жизнь для него продолжалась, однако эти трое, не подававшие признаков жизни, — слишком много для неокрепшей психики.

— Так что придется тебе без адвоката показания давать. И без протокола. Давай. Я никому не скажу, — усмехнулся Михалыч. — Садись вон на кряжик и рассказывай.

— Чо рассказывать-то?

— Все рассказывай. Как ты докатился до такой жизни?

Но тот лишь мотнул головой. Как он докатился? Известное дело, как. Жадность одолела. Хотел сверстников своих переплюнуть.

— Я просить тебя больше не буду, — сухо произнес Кожемякин. — Я не настаиваю. Можешь не напрягать свою волю. Тебя не сочинение просят писать. Знаешь, как бывает больно, когда пуля разбивает коленную чашечку? Нет? И я не знаю. Но, говорят, больно бывает. Хочешь попробовать? — и повел винтовочным стволом в его сторону. — Говори, курва, пока я не вышел из себя. И тогда я даже сам себя не смогу остановить…

— Меня этот поднапряг, который там лежит, — начал тот, заикаясь. — Гришкой Савиных его звали…

— Хорошо. Значит, жили-были Мишка и Гришка. Слушаю дальше.

— Савиных подписался с «братками» из Ушайска, чтобы «крышу» держать над Матросовкой. Все-таки поселок большой, рынок имеется, частная торговля и даже кафе. Мы и взялись с ним под процент, но слабо. Денег все равно мало. Какие тут обороты — одни старухи на рынке.

— А сюда для чего тебя занесло? Кто сейчас над вами стоит?

— Известно кто. Конь Рыжий…

— Это еще кто такой?

— Есть один в городе. Базой овощной заведует. А зовут его Боря Рябоконь. У них там крупная контора. Я всех не знаю, только основных… Мальковский, Смаковский, Рапп…

— И над ними никого?

Парень даже удивился. Что значит никого! Так не бывает. И над ними стоят. Сам мэр Ушайска. Куликов Александр Ильич. Вор в законе Шура Хромовый. Даже странно, что мужик не знает, когда это всякому известно.

— Выходит, это его идея — похищать старух?

Парень задумался. Чья это действительно может быть идея? Ему и в голову не приходило: надо, значит, надо. Пошли, забрали среди ночи тетку, кляп ей вогнали — и в баню. Все равно ей подыхать пора.

— Думаю, мэр здесь ни при чем, — ответил он. — Боря затеял весь этот концерт, потому что пуглив сделался в последнее время. Пугнули их в прошлом году, а пуганая ворона куста боится.

Вот, значит, что получается. Опять все то же самое. Старое дерьмо. Если его даже подсахарить, слаще оно не станет.

— А Шура Хромовый?

Но парень лишь мотал головой: он бы знал. Козел этот, овощной деятель, затеял все. И ребят подставил. Как видно, есть за что бороться. И добавил:

— За сведения отвечаю. Только отпусти, ради бога. Не убивай. Еще жить хочется. Деток наклепать. Родню поднять…

— Сдается мне — врешь ты все. Лапшу дяденьке повесил на уши и доволен. Спагетти…

И пуля вдруг клюнула древесину рядом с Мишиным задом.

— Ты чо, дядя, охренел, в натуре?!

— Свистеть не надо…

— Говорю, он. И еще несколько «быков». В авторитете, без понтов. Мэру он вроде как до лампочки вообще-то. Мэр следит за порядком, чтобы все по понятиям выходило, а этот рвется на волю.

Парень не врал. Редкий человек найдется, чтобы под прицелом щуриться и чужие интересы при этом прикрывать. Не каждый на такое способен. И этот тоже не способен. Может, он даже раскаялся. Прозрение — оно вдруг наступает. Неожиданно. Ведь молод еще. Молоко на губах не обсохло, а все туда же, за бабками. Тонны «зеленых» за каждым углом мерещатся.

— Рвется на волю, говоришь?

Парень кивнул. Его жизнь целиком теперь зависела от бородатого дядьки. Кто знает, возьмет да шмальнет напоследок из «волыны» — и полетишь к праотцам. Все-таки на мать его руку подняли. Ему же теперь никого не жалко — на морде написано. Перегородил дорогу и коня своего подсунул. Они и клюнули, сопливые. Зря он согласился, Мишка Гусаров…

Михалыч тоже задумался: что с парнем делать? Ведь побежит сломя голову шефу своему докладывать — так и так, перебил, козляра, наших всех. Один я остался. Совсем оборзел, гад подколодный. Как раз в том самом месте, куда их послали. Маленько не доехали. Вот…

Задал парень Михалычу проблему.

— У меня еще вопрос, — сказал он. — Находился ли ты на катере в Дубровской протоке недели полторы назад?

Нет, не находился, оказывается. Не было его там. Он и воды-то боится. Из этих кто-то упоминал, но он не вдавался в подробности. Утопили, говорят, мужика какого-то по заданию Бориса.

— Эти, говоришь?

— Эти…

— Тогда полезай туда же, в багажник, и не высовывайся…

Михалыч сел за руль, запустил двигатель и попятился назад. Затем, съехав с дороги, принялся петлять по бездорожью, лавируя меж сосен и берез. Потом вышел из машины и ушел, а вскоре вернулся с каким-то типом. У того в руках оказалось помповое ружье. Кончать, наверно, решили Гусарова. Рация в салоне по-прежнему молчала.

Мужики сели в машину и поехали в обратном направлении. Завезут в дебри и там кончат. А что он может сделать? Он может только просить о помиловании, о снисхождении, но они же не суд присяжных. Им самим бы выйти сухими из воды. Вот и мочканут сейчас Михаила Гусарова, двадцати четырех лет от роду.

— Этого ты куда собрался девать? — спросил старший.

— Пока не решил, — произнес бородатый. — Утоплю, может, в болоте где-нибудь по пути, — и хитро подмигнул старшему.

Ментяра проклятый, не решил он еще. Знал бы он, как жить человеку хочется! Он готов все без остатка забыть и смыться завтра же из Матросовки. Он может залезть хоть по шею в болото и сидеть там в обнимку с жабами. Но ведь не отпустят. Прикончат! Ведь Миша Гусаров свидетель.

— Белый! Белый! Я Серый! Ответь мне! Прием!..

Бородач остановил машину у завала, вывел из багажного отсека пленника и приказал:

— Ни слова о случившемся. Говори, что находитесь пока что в пригороде. Пудри мозги, если жить хочешь.

Конечно, парень хочет. Он согласен и выхватил рацию из рук.

— Слушаю…

— Где Белый?

— Отошел… В кустах он с ребятами.

— Где находитесь? Решили проблему?

— В Пригородном мы пока что. Еще только выехали, колеса меняли… Все четыре…

Колеса они меняли. Серый был недоволен.

— Кто такой? — спросил Михалыч.

— Конь это. Рыжий…

— Тогда поехали.

Михалыч простился с дядей. Егорыч заберет из леса Резидента и приберется на месте. Там всего-то — лес с дороги убрать. Дядя согласился и сморщил лицо.

Через час, сделав гигантский крюк по асфальтовой дороге вдоль Оби и повернув на тракт, джип «Чероки» остановился. Отсюда до города оставалось полсотни километров. Дорога на Матросовку уходила влево. И это было не по пути, однако Михалыч все-таки повернул на нее, затем, проехав еще сотню метров, повернул на проселочную дорогу, ведущую в лес. Пассажир не на шутку взволновался.

— Сделай еще одолжение — свяжись со своим Серым. Скажи, из кустов они так и не вернулись, но к тебе пристает какой-то мент и требует ехать за ним на пост ГАИ. Точнее, в отдел.

Миша Гусаров согласился. Он был благодарен этому человеку еще и за то, что не пришлось всю дорогу ехать в узком отсеке вместе с покойниками, с привязанными к ручке двери руками. Но для чего надо было съезжать с дороги? И он спросил об этом прямо.

— Выгрузить этих надо, — сумрачно произнес Кожемякин и протянул рацию Гусарову. Тот вызвал шефа, наверняка оторвав от важного дела, и сообщил о случившемся: мент пристает на дороге.

— Ну так поезжай за ним! Я тоже туда подъеду! — проорал Конь Рыжий и отключился. Он экономил на всем. В том числе на переговорах.

Оба они вышли из машины. Михалыч открыл заднюю дверь. Гусарову вновь досталась черная работа.

— Ты должен понимать, что мне нужна машина, — говорил Михалыч. — Не могу же я с трупами в салоне ехать в город. Сегодня же здесь будет группа и здесь приберутся. Не беспокойся. Позвоню сразу же…

Гусаров затянулся сигаретой. Руки у него тряслись.

— Пока, Миша! — сказал Михалыч. — Я тебе обязательно позвоню. Твой телефон у меня здесь, — и показал пальцем в голову. — Не подведешь? Не позабудешь? Спрячься и сиди, пока климат не изменится…

Машина вышла на дорогу и пошла набирать скорость в сторону Ушайска, а Мишка Гусаров вприпрыжку засеменил к дому, к хозяйству. Подумаешь, каких-то двадцать километров всего. Зато живой, как никогда. Глядишь, подвезет кто-нибудь. Хотелось вымыться в бане. Конечно, он будет сидеть хоть до морковкина заговенья. Ему это не к спеху. Только бы покойников на него не повесили, а там видно будет. Гусар не верил в чудеса: отпустил за просто так и даже расписку не взял.

Глава 6

Мэрия стояла на ушах: мэр приехал на работу и неожиданно разболелся. У него закрутило живот. Народ гурьбой прибегал, интересуясь его состоянием. Не все подряд, а те, кому по рангу можно было просто так к нему зайти в кабинет. Интересовались состоянием, предлагая средства мгновенного выздоровления. Приступ диареи прошел, а служащие еще продолжали бегать.

«Вот так: не понос, так золотуха, — подумал мэр отрешенно. — Однако народ у нас участливый. Интересуется состоянием. Я потом еще как-нибудь захвораю», — решил он и вызвал к себе заведующую канцелярией.

— Я что хотел сказать, — начал мэр. — Надо срочно подготовить вчерашний проект.

— Какой?

— Тот самый, о котором вчера шел разговор у губернатора Сереброва. «Программа развития» называется.

— Как же ее готовить еще?! — возмутилась дама. — Она же подготовлена!

— Перепечатать, ошибки исправить. Может, и текст изменить.

— Некому! Все в отпусках!

— Так вы же у нас есть.

— Я не типография, — фыркнула заведующая и удивилась собственной смелости. Она пришла зарабатывать пенсию, а не прислуживать.

Мэр не мог с ней спорить. Дама была выдвиженкой банкира Раппа. Брал бы к себе и мучился там с ней. Знал, барыга, характер паскудный, никчемный, и спихнул с рук.

— Не типография?

Он взглянул на даму: брови выщипаны в ниточку. Когда-то это был последний писк — брить под мышками и щипать брови.

— Кто же будет работать с документами?

— Не знаю…

Она не знает. Не будь он в зависимости от денежного мешка — нашел бы ей работу по интеллекту, чтобы нос не задирала, старая соска. Из мэра веревки вить надумала.

Через пень-колоду, препирательства и разногласия проект спихнули в юридический отдел и там его через час изготовили вновь, убрав из документа грамматические ошибки, громогласные заявления и чиновничьи обороты.

К двум часам собрались депутаты городской думы. Мэр был готов во всех отношениях. Он им всучит куклу под названием «Программа развития». Они давно ее просили. Пусть обсуждают теперь. Кто исполнять ее станет потом?! Наверняка не Шура Хромовый, хоть он и глава исполнительной власти.

— Уважаемые депутаты! — начал свою речь мэр. — Сегодняшнее совместное совещание целиком и полностью посвящено проблемам, обозначенным в наказах избирателей. Как ни странно, мы о них сразу позабыли, как только заняли свои посты. А это вещь недопустимая. Не должны мы забывать о тех, кто выдвигал нас на эти выборные должности, не должны забывать о наказах…

Депутаты слушали раскрыв рты. Надо же так случиться, второй срок работает рядом с ними глава исполнительной власти, а они даже не знали, какой на самом деле это человек. Да он просто переполнен демократическими переменами. Вот что значит человек, не связанный с ушедшей в отставку бывшей партийной номенклатурой. Этот даст простор для деятельности депутатским умам. Слышите, как говорит: «Позабыли! Наказы надо помнить…» Вот и программу развития города Ушайска подготовил. Правда, им тоже пришлось немного попотеть, чтобы выбить эту программу. Теперь есть на что опираться. Под нее будут отпущены денежные средства из бюджета, и колесо закрутится. Дороги будут построены. Ямы на них заделаны, а драматический театр наберет наконец труппу. Будут бабки — будет и движение жизни.

— В программе, — продолжал мэр, — мы постарались максимально четко обозначить наши приоритеты. То самое, что называется первоочередной задачей. А первейшей задачей в наших климатических условиях является жилищно-коммунальное хозяйство. Нечего греха таить, что прошлую зиму наш город еле пережил. Следующую зиму мы постараемся встретить во всеоружии. Котельные будут подготовлены. Топливо завезено. А персонал набран и соответствующим образом обучен…

Мэр, похоже, не собирался заканчивать свою речь, продолжая говорить и говорить. Все просто великолепно. Под такую музыку можно даже дремать: все у нас прекрасно. Но депутату Шилову речь мэра пришлась не по вкусу. Вечно этот Шилов лезет, куда собака свой хрен не сует. Уцепился в вопрос финансирования. Упустили, видите ли, всего две проблемы — принятие бюджета и вопрос о дочерних предприятиях жилищно-коммунального хозяйства. Программу развития, по его словам, было необходимо принимать до принятия бюджета. Вот зануда! И этот зануда — юрист. Знает, куда бить, подлец. И по второму вопросу тоже ударил под самое некуда. Дочерние предприятия ЖКХ! Подумаешь, бывшие цеха переделали в самостоятельные предприятия для перекачки денег. Теперь этот господин напоминает, что в соответствии с федеральным законом этих «дочек» должны ликвидировать. Легко сказать, ликвидируй! Не так просто все это в натуре произвести. Но Шилову и этого мало. Под конец он насандалил мэру пилюлю огромных размеров.

— Напрасные хлопоты, господа депутаты, — заявил он, ехидно улыбаясь. — Если помните, недавно был принят еще один законодательный акт федерального значения. Почему-то на него никто не обратил внимания. «Об основах федеральной жилищной политики» называется. Он не является законом прямого действия, поэтому на его основе будут приняты постановления правительства. Известно, что они принимаются быстро. Но еще неизвестно, какое у них будет содержание. Однако уже известно, что треть предприятий будет подвергнута банкротству, часть из которых перейдет в ведомство энергетики. Они обещают обеспечивать население всем перечнем услуг, включая подачу питьевой воды и отвод канализационных вод. Но главное, что содержится в их доводах, — это ликвидация большого числа посредников, прямо не завязанных на производстве и услугах. Они лишь передаточные звенья в цепи — между производителем и потребителем. И в этом я вижу рациональное звено. Так имейте, господа, в виду, что не все так просто, как нам тут пытался представить господин мэр. Вы только вспомните, какое количество предприятий жилищно-коммунального хозяйства существует у нас. «Левый Берег», «Правый Берег», «Заречье»! И за каждым стоит директор со своими собственными интересами и амбициями, несмотря на то что это муниципальное предприятие, то есть наше с вами.

Депутаты молчали. Они вообще уважали депутата Шилова. Юрист знал свое дело и лепил правду в глаза и за глаза. Так что надо эту программу как следует со всех сторон «обсосать».

— Как хотите, — произнес мэр. — Ставлю на голосование. Постановления еще когда будут, а нам сегодня жить надо…

— Но это все равно нарушение! — выкрикнул с места Шилов. — Ваша программа не предусмотрена бюджетом… Нет статьи расходов по программе.

— Ничего, — махнул на него мэр. — Из других перекинем. Было бы ваше согласие…

Началось голосование. С перевесом в один голос победила точка зрения исполнительной власти. Будет теперь у города «Программа развития». Пусть себе развиваются. Общими усилиями оно легче разбираться в любых проблемах. И в случае чего ответственность вместе нести — тоже легче.

Как и в остальные дни, на совещании было «разное». В «разное» попало несколько вопросов. Несмотря на кажущуюся вторичность «разного», через него протаскивали более важные проблемы. На сегодня в разное попал вопрос о начальнике УВД Тюменцеве. Точнее, не о нем, а об общем состоянии борьбы с преступностью, раскрытии громких преступлений, оставшихся в разряде «глухарей». Больше всех, опять оказалось, надо депутату Шилову. Во всех грехах в неудавшейся борьбе он обвинил милицейское руководство и потребовал освобождения от должностей руководителей.

— А прокурора вы тоже предлагаете устранить? — спросил у него мэр.

— При чем здесь прокурор?!

— Он тоже в первых рядах стоит. Даже впереди милиции всей.

— Он не занят оперативной работой… Ему что дадут в готовом виде, над тем он и работает… — пробурчал депутат.

«Явный фаворит прокурора области, — подумал о нем мэр. — Ну да ничего. Найдем и к тебе ключики…»

— Это хорошо слушать, — произнес мэр. — Но не забывайте, в какое время мы живем и кому теперь подчиняется начальник УВД. Он даже губернатору теперь не подчиняется. Прошли те времена, когда первый секретарь мог лишь мигнуть, и нет человека — отослали в далекую командировку. Ротация кадров. Так что вопрос сразу отпадает. Могу вас заверить, естественно, что со своей стороны мы поставим этот вопрос перед вышестоящими чинами. Юридический отдел мэрии подготовит справку, и тогда можно будет о чем-то конкретно говорить. А так утверждать каждый может. Думаю, вопрос этот очевиден и не вызовет у вас каких-то сомнений.

— Но должны же мы каким-то образом тоже воздействовать! — опять крикнул Шилов.

— Никто не спорит, — согласился с ним мэр. — У нас имеется муниципальная милиция, в отношении которой мы имеем некоторые права. Она тоже занята раскрытием преступлений. В законе «О милиции» прямо об этом сказано.

— Но у них нет оперативных структур. Воздух пинают — вот и вся у них работа. Общественный порядок охраняют. А выйди среди ночи — караул! Нет ведь никого на дорогах!

— Вот этот вопрос и надо обсуждать. Ставьте себе задачу. Решайте. Подсчитывайте, во сколько это обойдется для нашего бюджета, чтобы набрать еще один батальон муниципальной милиции.

Мэр знал, что говорил. Муниципальная милиция в первую очередь подчинялась начальнику УВД. А тот замыкался на Шуру Хромового.

Совещание заняло почти всю вторую половину дня. Мэр был доволен. Довольны и депутаты. Они обозначили свое присутствие на городском Олимпе, как кобели в городском парке, пометив собственную территорию. И неважно, что вопросы не решены. Не так просто это делается. Часть из них будет решена в рабочем порядке. Часть — в законодательном. И что-то — благодаря депутатам. Главное — это то, что они присутствовали и работали. Где-то там, далеко внизу, томится в бездействии и ожидании «электорат». Так и должно быть. Не все имеют право управлять городом. Выбирать и быть избранными — совершенно разные вещи. И этот их мэр — тоже ничего себе мужик. Никакой он не бандит вовсе. Говорят, что сидел когда-то давно. Но кто от этого был застрахован в застойные времена?! На то это и был застой, болото, что в нем могла завестись подлая строка в биографии: «Ранее судим». А за что? По какой статье человека упекли, никого не интересовало. Может, он диссидент. Может, он тащил бремя ответственности за все общество. Нет у него теперь в графе судимости. Потому что судимость давно погашена. За истечением времени. В соответствии с этим человек не считается судимым. Чист, как слеза младенца. И вообще найдите такого человека и покажите на него пальцем: вот он, тот самый человек, который не совершал по молодости грешных поступков. Вот то-то и оно. Многие об этом помнят. Один по огородам лазил за зеленым горохом. Другой из рогатки камешками пулял и по нечаянности ушиб до смерти соседскую курицу. Третий увел от магазина велосипед и, затащив к себе на чердак, разобрал на запчасти. А еще один, страшно подумать, подглядывал за девчонками в школьном туалете… Характеризующие моменты?.. Кому они вообще нужны. У нас все-таки пока что не суд: «Прошу встать! Суд идет! Садитесь, пожалуйста…» — «Спасибо… Я постою…»

Этот — мужик что надо. Не то что некоторые — с гонором выше крыши и куриными мозгами.

— У нас еще один вопрос в повестке дня обозначен! — выкрикнула единственная женщина-депутат. Она же музейная дама. — Женский, между прочим, вопрос. В прошлый раз его так и замяли. Мы, женщины нашего региона, как одна просим обратить на нас внимание всей общественности, особенно мужчин…

Депутаты улыбнулись. Конечно, особенно мужчин…

— Так вот! Мы хотели бы иметь свой собственный клуб…

— И собираться туда на тайный шабаш, — ввернул кто-то, прикрыв рот рукой.

Даму бросило в жар. Какой еще шабаш?!

— Я всегда знала, что дискриминация в России по половому признаку — это навеки. Такой простой вопрос, и никто не хочет решить. Нам и надо-то всего лишь одно помещение, расположенное рядом с музеем. Бывшие мастерские. Еще при царе…

Никто их не помнил. Тем более при каком-то царе.

— Мы бы сами обустроились в них. И никого бы потом не беспокоили! Неужели это так сложно? Для женщин. Это же самое прекрасное, что есть в нашей жизни, — женщины.

— А дети?

— Дети — вторичное явление! — вскрикнула дама. — Без женщин не бывает детей! Женщина инструмент первичный, все остальное — вторично! Об этом говорили еще философы-классики.

Вот тебе и на! Оказывается, на самом деле никакого равноправия в природе не существовало. Потому что все остальное вторично. Кроме женщин, конечно. Никакой взаимозависимости!

— Извините, Маргарита Евлампиевна, вы опять перепутали… божий дар с яичницей, — сурово молвил председатель городской думы, строго глядя ей в глаза. — Извините, но тем самым вы обижаете нас, мужчин. У самой-то у вас есть дети? Так о чем же мы можем с вами спорить.

— Как хотите! — вспыхнула Маргарита Евлампиевна. — Но я от своего не отступлюсь. Наше будет это помещение. Дойду до Гаагского суда, но добьюсь!

— Гаагский суд, между прочим, не вправе распоряжаться муниципальной собственностью, — отрезал депутат Шилов.

— Ну, так в ООН…

— Те и подавно не вправе…

Мэра удивила настойчивость, с которой женщина настаивала на выделении помещения полулегальной организации, и решил изучить проблему. Каждый метр площади в центре города немало стоит. Далась ей эта хибара. О бизнесе собственном печется, потому что выборы не за горами и нет никакой уверенности, что выберут на следующий срок.

— Где помещениенаходится? — спросил он безразличным голосом.

— Рядом с музеем — я же сказала! Требует ремонта! Денег соответственно…

— Хорошо, я посмотрю на днях бумаги. Заносите…

Маргарита Евлампиевна готова была тут же расцеловать Александра Ильича, но воздержалась. Будет у нее еще для этого время.

А мэр тем временем уже пристально смотрел на часы, давая понять, что вопрос исчерпан и пора расходиться по домам. Не до завтрашнего же дня сидеть. У каждого, возможно, еще дела остались в офисах нерешенные. Но депутаты не расходились. А какого им делать в городской думе? Они птицы свободного полета. Хотим — сидим. Хотим — летаем.

Ну и летайте, а он пошел. И мэр поднялся и покинул зал заседаний. Его ждали другие дела. И люди тоже ожидали. Начальник УВД скромно сидел в приемной напротив стоячих часов и смотрел, как гигантский маятник ходит из стороны в сторону. Утекало время, отпущенное ему. Не всегда же будет он исполнять обязанности начальника управления. Настанет время, когда он уйдет на заслуженный отдых и будет считать бабки, закрывшись в подвале особняка.

Он строит его на окраине города. И никто об этом не знает. Не на зарплату, конечно, а на те самые, которые немалой начальничьей крови стоят. Ведь рискует же человек. По лезвию бритвы ходит каждый день. Кто бы знал, что творится в его душе. Год почти служит в должности начальника УВД, а генеральское звание до сих пор где-то засело в кабинетах министерства.

— A-а!.. Заходи, полковник, — протянул руку на ходу мэр.

Рабочее помещение у него отделано по последнему слову техники: звукоизоляция, термоизоляция, радиоизоляция. Никаких электромагнитных полей не вылетает за пределы кабинета, а также и не влетает. Так что бесполезно его прослушивать. Абсолютная темнота. Черная дыра на небесном своде. И на стекла бесполезно пушки прослушивания направлять, ибо стеклышки не простые, а специальные. Внутри у них элемент заложен, который и гасит колебание поверхностей. Кроме того, находится у Шуры Хромового в кабинете небольшой приборчик, который в постоянной работе. Чуть что, пищит: «Посмотри, Шура, вокруг себя. Кажется, клопы у тебя завелись…» Шура проверит и ничего не найдет. Ложная тревога. Прибор на телефонный звонок сработал. Имеется даже счетчик Гейгера, радиоактивное излучение чтобы измерять: все-таки о собственном здоровье идет речь. И так далее. И тому подобное. Еще бы Устав муниципального образования изменить, под себя его перекроить, чтобы можно было и на следующий срок остаться. И еще на следующий, чтобы сидеть здесь, не вылезая никуда. А никуда и не хочется. Ему здесь хорошо.

— Принес? Показывай… А почему ксерокопия?

— Зато один к одному, и никаких проблем. Дело в работе у человека находится. Зачем ему знать, что уголовное дело кому-то еще понадобилось.

Мэр понимающе кивнул. Как же, конечно, что же он сразу-то не просек. Вроде не маленький. Полковнику задницу тоже прикрыть надо.

— И что они здесь пишут?

— Пожар по неосторожности… Мужик паял, лудил у себя что-то. Ну и долудился. Бочка взорвалась.

— С порохом, что ли?! — осклабился мэр.

— Из-под бензина.

— А где ее нашли?

— Кажется, там же, на дворе…

Мэр задумался. Если бочка взорвалась и никуда не улетела, то это как-то слабо выглядит. У них однажды на зоне так рванула, что ни сварщика, ни бочки. За контрольно-следовой полосой нашли, в частном секторе. Это же реактивный снаряд. А тут нашли, говорит, на дворе. Значит, другая причина была у пожара. Без человеческих рук не обошлось. Тем более, как утверждает шоферюга, там гремели выстрелы. Выходит, если гремели выстрелы, значит, лилась чья-то кровь. Тем более косточки чьи-то нашлись… Все-таки правильно он решил, что самим надо разбираться.

— Скелет на месте? — спросил он, в упор глядя в милицейские глазки.

— В смысле?

— Я же просил, чтобы оставить…

— С этим труднее, — потупил очи начальник УВД. — Вещественные доказательства опечатаны и хранятся в оружейной комнате… Но неужели вам не хочется узнать, кому в действительности они принадлежали?

— Лично мне это не нужно.

— Хорошо. Сегодня же распоряжусь, чтобы очистили служебные помещения от посторонних предметов. Это все-таки «оружейка», а не…

— Вот именно. Распорядитесь. Как зовут вашего следователя? В каком он сидит кабинете? В триста двадцатом? Один? И сегодня не дежурит? Прекрасно… А вы сегодня не дежурите, полковник? Так, может, и… Вот и договорились…

И старые друзья, вор и детектив, быстро распрощались. А что время зря точить? У них чисто деловые отношения. Чисто они с детства товарищи…

К ночи в управлении осталась лишь дежурная смена, состоящая из дежурного помощника начальника, двух помощников и оперативно-следственной группы из пяти человек. В коридорах темнотища. Дверь кабинета начальника УВД неожиданно отворилась. И оттуда вышел сам руководитель. Задержался до полуночи, работая над документами. Тяжела начальничья ноша — ни сна, ни покоя.

Опустился на третий этаж и, озираясь по сторонам, словно чужой в собственном учреждении, подошел начальник к триста двадцатому кабинету. Тишина внутри. И страх. Не приходилось еще человеку в закрытые двери входить. Не привык. Кажется, все блохи, будь они у него, и те передохли бы от боязни.

В руках у полковника дубликат, заранее взятый из дежурной части из-под стеклянной дверцы. На ощупь он вставляет ключ в замочную скважину и, стараясь не шуметь, очень медленно поворачивает. Дверь вдруг сама собой открывается, и в глаза ударяет ослепительно яркий свет.

— Товарищи офицеры! — звучит чья-то команда.

Трое людей вытягиваются по стойке «смирно». Шутка ли, сам начальник управления среди ночи застал с выпивоном. А шефа чуть самого кондрашка не хватила. Глаза белыми мышками блестят из-под козырька фуражки. Лицо побагровело.

— Сидите?

— Так точно, товарищ полковник. Сидим вот…

Им бы пригласить начальника, да язык не поворачивается. Слишком ранг у того высок для них, сопливых и молодых.

— Ну сидите, сидите… Как служба? Медом не кажется?

Какой мед. Им бы до получки дотянуть. Но ничего, держатся. Не за страх, а за совесть, как говорится.

— Ну и хорошо, товарищи, продолжайте. Кстати, товарищ Синицын, как ваши успехи по уголовному делу, что вы приняли по пожару? Идет? Как экспертиза? Направили уже? А куда, если не секрет? — кисло улыбнулся полковник.

— В НИИ судебной экспертизы. Сразу туда. Нет здесь специалистов.

И полковник вышел, костеря в первую очередь самого себя. Чуть было сам не засыпался на воровстве костей.

— А что он лазит-то? — спросил оперативник у следователя.

— Не видишь, тяпнул, видать, коньяка в кабинете и пошел по этажам. Начальник все-таки ведь. Заметил, рожа красная? Точно, коньяк лопал один.

— Ну и пусть лазит, нам он теперь не страшен. Слышали, как сказал? Продолжайте. Благословил вроде как…

— Костями интересовался, надо же… Это какую память иметь надо, чтобы все дела помнить?! Тут всего-то тридцать дел лежит в сейфе, и не запомнишь, потому что текучка, а тут пожалуйста. Хорошо, «глухарей.» вовремя успел спихнуть. Пусть там и занимаются, если смогут. Лет через десять, может, всплывет что.

— Не скажи, — вставил третий человек, похожий на бомжа. — Недавно, например, передавали: определили погибшего, и все полностью совпало.

Они принялись разбирать другие жизненные случаи, похожие на этот. Люди отдыхали после трудового дня.

— Давай, Чекист, за тебя. Все-таки день рождения не так часто случается. Всего один раз в году. Ты приходи чаще. Прекрати отсиживаться. Взял моду…

Чекист улыбался. На вид ему было лет сто.

— Берем, ребята. Поехали. Закусывайте.

И ребята закусывали. Чекист тяжело жевал редкими зубами. Недавно потерял с пьяных глаз вставную челюсть и теперь довольствовался тем, что осталось.

— Расскажи ему, Степаныч, как вы шпионов допрашивали? — попросил опер.

Чекист кивнул, но рассказывать не спешил. Во рту оставался приличных размеров кусок колбасы. Не выбросишь ведь в помойку. Сидел и кивал. А опер, парнишка, во внуки годится, торопил. Хоть бы прожевать позволил деду.

— Было… Было дело… Сейчас расскажу, — кивал Чекист. — Дай закончу. — И поднял стакан с остатками вина.

— Дай я тебе, Степаныч, добавлю…

Степаныч подставил граненый стакан, и в нем приятно булькнуло. Надо рассказать ребятишкам, а то знать не будут. Хотя в чем, собственно, дело. Тут и рассказывать-то не о чем. Так себе, скотство одно, ушедшее в прошлое.

— Давай, Степаныч, он еще не знает.

Чекист кивнул: слушайте.

— Стояли мы армией в Белоруссии, и я тогда был оперативным уполномоченным контрразведки «Смерш». Слышали про такую? Ну так вот… Поймали мы однажды целую шайку. Начали колоть. Оказалось: разведывательно-диверсионная группа, заброшенная к нам через линию фронта. Молчат, хоть язык отрезай за ненадобностью. В том числе и баба среди них была. Та вообще в молчанку играла, будто она немая. Ну, совершенно не фурычит. Думали, так оно и есть, пока шеф наш не прибыл с линии фронта. Посадить, говорит, жопой на бетонный пол. Посмотрим, как она завтра запоет. Представляете? А осень была поздняя, мело…

— Бабу и на бетонный пол?

— Они к нам тоже шли не за пирогами.

— Ну, все-таки ведь женщина…

— Тогда такого понятия не было. Враг — он любое обличье мог принять. И женщин у врага тоже было много. И нашего брата хватало.

— И что же назавтра?

Чекист удивленно посмотрел на следователя.

— Упорствовала?

— Кто?

— Да баба та.

— A-а, баба. Через час орать стала. Голос у нее прорезался. Поднимите, кричит, меня с пола. И все рассказала, что знала.

— Она ведь себе все отморозила.

— Ну, допустим, не отморозила…

— Органы женские…

Чекист замолчал и отвел взгляд. С него какой спрос. Не он начальником был. Но попадись он этой бабе в других обстоятельствах, в качестве пленного, например, еще неизвестно, как бы она с ним поступила. Шкуру бы, может, сдирала с живого. Известно, идейные соотечественники хуже немцев.

— Давайте остатки допивать, — произнес следователь Синицын. — Пока обратно не приперся.

— Давайте…

Остатки разлили, выпили и стали собираться по домам. Лучше бы не рассказывал Чекист эту дурно пахнущую историю. Все настроение испортил. А тому хоть бы хны.

— Куда сегодня ночевать пойдешь, Степаныч?

— Мне бы у вас остаться сегодня…

Так и сделали. Вызвали дежурного по изолятору: «Определи парня на одну ночку. А то ему податься некуда…»

И по домам. Опер — в центр, следователь Синицын — в Кировский район. Один Чекист, состоящий в настоящее время на связи у оперативника, отправился на нары. Но он не переживал. Все лучше, чем бродяжить. Жаль, до пенсии не дотянул, раньше времени из внутренних органов выпал.

Глава 7

Кожемякин, не превышая скорости, ехал по тракту. Вот и город выплывает из-за соснового бора. У моста через реку расположен стационарный пост ГАИ. Обойти бы стороной мимо поста, но это невозможно. Другого пути нет. Два моста через реку, и на обоих посты.

Около поста он нарочно сбавил скорость и поехал мимо, вглядываясь в сумрачные лица гаишников. Те отворачивались, не желая смотреть в окна с зеркальным тонированием. Тем более что придраться не к чему. Если бы этот «Чероки» летел сломя голову — другое дело. А тут плетется едва. Может, своих высматривает… Развелось тоже иностранцев этих, куда ни плюнь…

Полковник миновал пост и тем же ходом, не превышая шестидесяти, пошел в гору. Ему много в этот раз не нужно. Ему бы до места добраться и спать завалиться. И еще за рулем бы не уснуть. Но, кажется, не уснет он. И не свалится, потому что слишком это все серьезно. Не каждый день приходится на курок нажимать. Не профессиональный он боец. И не киллер. Тех, что на пожарище лежат, не он из жизни вычеркнул. Бутылочкин постарался. И если бы не постарался, то лежать бы там полковнику. А те, что сегодня столкнулись с полковником, тоже не просто так попались на мушку прицела. В чем перед ними провинился Резидент? Может быть, надо было подставить собственный лоб, и тогда на дороге лежали бы и хозяин, и его скотина. Зато остальные были бы целы. По-божески это? Так что не надо метать бисер. Не тот случай, когда щеки подставляют. И время не то. Не унывай, Толя…

Кожемякин подъехал к зданию УВД среди ночи. До этого он долго отсиживался на задворках городской клинической больницы, держа наготове израильский «горбатый» с тридцатью двумя патронами в запасе. Он не собирался воевать с милицией. Армейский пистолет-автомат предназначался для бандитов, но те, к счастью, не подъехали. Счастье было обоюдным.

Кругом был лишь кустарник, непролазные дебри клена, и автомашину никто не замечал. Контейнер с оружием он зарыл тут же, у спуска к реке, в овраге среди листьев. Ему некогда было искать удобное место.

Здание УВД темнело окнами. На улицах никого. Даже пьяницы убрались.

Кожемякин вынул носовой платок и тщательно обтер рулевое колесо и ручки на дверях. В других местах он не оставлял следов.

Здание располагалось на перекрестке. Полковник прибавил ручной сектор подачи топлива. Дизельный двигатель взревел. На таких оборотах он способен тронуться и на повышенной передаче.

Включив сразу третью, Михалыч, стоя на подножке автомашины и держась за дверцу, отпустил педаль сцепления. Машина дернулась, набирая скорость. Михалыч успел соскочить с подножки и несколько метров пробежал рядом с ней. Хорошую делали технику за границей, она не сбилась с заданного направления и, набрав предельную скорость, подскочила на каменных ступеньках и врезалась в стену рядом со входом в дежурную часть. Двигатель не заглох, продолжая с ревом скрести камень. Михалыч развернулся и пошел в обратном направлении. Он мог бы еще наблюдать из-за угла за происходящим, но это ему было не нужно. Полковник сделал свое дело. И ему нужно было уходить.

Михалыч шагал, держа под полой автомат: не хватало ему стать жертвой ограбления. Тогда точно в милицию попадешь. Он шел серединой улицы, надеясь в темное время суток добраться до своей Любушки. «Вот будет смех, — думал, — приду, а у нее хахаль в кровати лежит…» — и тут же отбрасывал эту дикую мысль. Какой хахаль! Какой лежит! Она женщиной-то по-настоящему только после него стала. Вот бык! Кто он после этого, если не этот самый?!

Однако, как ни стремился он из одного конца города попасть в другой, все равно не успел. Наступил рассвет. По-прежнему на улицах пустынно. Лишь у дежурной аптеки торчат крючковатые фигуры обоего пола с мухоморного цвета лицами. Завидев Михалыча, почти все они отлепились от стены и быстро перегородили дорогу.

— Идешь, гражданин? — спросили.

— Идем…

— А известно ли гражданину, что за дорогу у нас теперь платят?

Гражданину не было известно.

— Ну, так знай…

Мужик, похожий на выцветшего негра, приблизил свои лапы к куртке Михалыча. Однако полковник быстро отстранился, не давая зайти сзади.

— В чем дело, мужики? — задал он наивный вопрос.

— А ничо! Бабки, козел, гони, и все, пока башку не отвинтили! Хочешь жить?!

Михалыч хотел, поэтому сразу спросил:

— Сколько?

— Все, козел, в натуре, пока по чайнику не получил!

— Так сразу бы и сказали…

Михалыч дернул из-за спины висевшего там «израильтянина» и показал ствол.

— Лежать, курвы, — сказал одними губами, но «курвы» услышали. Они не кинулись врассыпную, а тихо легли. Для них же хуже — бежать…

— Кто такие? — спросил.

— Местные… В аптечку хотели, а денег не хватило…

— И вы решили ограбить меня…

— Пошутили… Не подумали сразу… Но убивать не хотели, — верещал «негр». Вероятно, он недавно приехал из Латинской Америки. И сразу выучил русский язык.

Мужики лежали, держа руки за головами и нюхая теплый еще асфальт. Особи противоположного пола стояли у дверей аптеки, беззвучно разинув рты.

— Документики мне. Слыхали? Быстро, пока я не вышел из себя, — произнес раздельно Михалыч.

Горка документов моментально образовалась у его ног. Грамотный народ оказался. С документами ходит.

— С собой носить приходится, чтобы в ментовку не заметали за каждый раз, — пояснил «негр».

Михалыч подобрал документы и положил в карман. Потом рассмотрит. На досуге.

— Ну, что с вами делать, со скотами? По «маслине» в задницу?

Мужики тряслись. Даже странно, как у человека может так трястись тело.

— Живите пока.

— А документы?

— По почте вышлю…

Хорошо-то как! Внушением отделались! А документы он по почте им… если в мусорный бак не выбросит.

— Сказал, не выброшу! Лежите, пока за угол не заверну… Машина есть у кого?

— У меня… была. В гараже стоит чуть живая…

— Как фамилия? Мартын, говоришь? Это кличка, что ли, такая?

Оказалось, фамилия.

— Жди, Мартын, как-нибудь наведаюсь. Где живешь? И машину-то подготовь, чтоб на мази была. Понятно?!

Как не понятно, когда ствол того и гляди плюнет острым пламенем — и будешь лежать с распростертыми объятиями, откинув копыта.

Михалыч быстрым шагом, периодически оглядываясь, пошел все так же серединой улицы. Грабители продолжали лежать на асфальте.

Лишь к утру Михалыч подошел к знакомому дому. Наступал рассвет. Пустынные окрестности обозначились пугающей четкостью. На часах было четыре. Самый сон в это время для человека. И самая пора для воров и грабителей.

Взялся за калитку. Закрыто. Перекинул руку через дверцу, нащупал задвижку, открыл. Может, его там никто не ждет вовсе. Перевозбудился человек, наговорил всяких приятных для слуха слов, а на самом деле чувств никаких у того человека не было.

Тронул дверь — тоже закрыта. А какой же ей быть? Открытой? Среди ночи? Надо нажать кнопку. И разбудить в то время, когда так приятно лежать в кровати.

Нажал все-таки. И прислушался. У соседей тявкнула собачонка, и опять все стихло. Ветерок вдруг подул. Прохладный. С севера.

Опять нажал кнопку, но посильнее, и только после этого услышал мелодичную трель звонка в помещении. И почти сразу же внутри услышал шаги.

— Кто?

— Я это, Люба…

Загремели внутренние запоры. Узнала по голосу. Торопится.

— Заходи скорее… Так долго тебя не было, что я уснула. Где ты пропадал? Есть будешь?

Он хотел лишь спать. Ноги подкашивались от усталости. Он не смог бы даже исполнить свой мужской долг.

— Толя. Я была у врача. Что-то там, показалось, у меня не совсем хорошо.

Он вздрогнул.

— Но все, оказывается, нормально. Все в порядке на самом деле. Это оттого, что мне уже тоже… Сам знаешь, сколько. Так что, может, поспим сначала? Мне завтра, то есть сегодня, во вторую смену. Спи…

И он уснул. Если бы по его следу пустили собаку, то наверняка бы взяли без труда. Но собаку еще разбудить надо…

Он спал и видел сон. Ничего в этом сне нельзя было разобрать. Так себе. Мешанина одна. Проснулся поздно. В комнатах светло. На улице пасмурно, и по подоконникам бьют частые капли. Дождь. Он смоет следы, если их еще не изъяли. Записку, оставленную в машине для милиции, давно прочитали. Она была приклеена на лобовое стекло. И теперь осматривают место происшествия. Бороду надо сбрить. Его искать будут по этой примете, если Миша Гусаров созвонился с «бригадой». Пусть звонит и пусть докладывает. Не мог Михалыч с ним расправиться. Рука не поднялась. Потому что это было бы убийство.

Люба находилась на кухне. Через прикрытую дверь едва доносились звуки: звяканье посуды, приглушенное шипение сковороды. Хозяйка готовила завтрак. А может, обед.

Тихонько приоткрыла дверь и заглянула в спальню.

— Проснулся?.. Умывайся — и к столу… Заждалась. Второй раз разогреваю.

— Не беспокойся. Я не хочу пока что…

— Исхудал весь… Как это не хочу?! Давай вставай…

Она подошла, села с краю и вцепилась ему в бороду.

— Убери ты ее. Мне прямо не по себе от такого вида. Вставай.

Она наклонилась и поцеловала Михалыча. Она еще будет его целовать, потому что это только начало. Второй день видятся всего. После стольких лет забвения и разлуки.

— Расскажешь о себе?

О себе? Но он уже рассказывал. Что хорошего в его жизни. Ничего красивого. Ничего примечательного. Бумаги, над которыми он работал, никому не нужны. Сведения, которые он добывал, не играют никакой роли. Миром правит капитал. Если выгодно, он прочитает бумаги, проанализирует сведения и сделает соответствующие выводы. Значит, не подошло еще время капиталу для подобной работы. А пора бы уже. Десять лет прошло, как началась эта наркотическая ломка в головах и экономике.

Что он ей может рассказать? Практически ничего. Еще действуют подписки, которые он давал в бесчисленном количестве. По прошествии двадцати пяти лет может он разглашать сведения, а по некоторым вообще никогда: пожизненный обет молчания. Не станет же он рассказывать о том, как, будучи в отпуске, едва не стал жертвой. И лишь благодаря собственной настойчивости вышел сухим из воды, оставив позади себя горы «мусора». Невозможно поверить, что после полного разгрома способной оказалась плодиться ТА. Пора бы давно прекратить удивляться. ОНА всегда была способна к размножению. Преступность, замешенная на жестких понятиях воровского мира и подлых манерах беспринципных «бригадиров».

Люба решила накрыть стол в зале, но он воспротивился. К чему беспокойство, когда можно и за кухонным столиком сесть. Однако хозяйка не слушала. Она ходила из кухни в зал и обратно. И вскоре стол был накрыт.

— За тебя, Кожемяка ты мой, — улыбнулась она.

— За нас.

Они подняли крохотные рюмочки и выпили. Люба — самую малость. Лишь пригубив. Михалыч удивленно поднял брови.

— Нельзя мне, Толя…

Телевизор молчал. Тишина стояла в доме. Они вновь потянулись друг к другу и неожиданно оказались в объятиях, а еще через минуту — в постели. Люба стонала.

— Тебе ведь нельзя…

Она молчала. Кажется, ей стало можно. И он вошел в нее. Она схватила его за уши: держись, половой гигант! Не смей от нее уходить! Она не отпустит теперь свое счастье…

Потом они долго лежали. Она говорила о своей жизни, он молчал. Потом он стал рассказывать: служил. И еще бы, может, послужил, но так получилось, что пришлось неожиданно уйти. Характер виноват, что не смог быть на поводке у собственного начальника. Не мог молчать и извиваться перед ним, виляя хвостом. Так бывает. Теперь он не знает, как поступить, потому что пришло письмо и ему вновь предлагают вернуться. Однако он всерьез пока об этом не думал. Когда уходил, ему казалось, что все мосты сожжены. Оказывается, еще не все. Тридцать семь — много это или мало?..

— Как раз, — сказала она. — Чтобы даже детей родить и воспитать. У нас, например, Одна на пятом десятке родила — и ничего. Даже помолодела после родов.

Он вздрогнул. Никогда не думал о детях. Считал, что дети — дело наживное. Только захотеть надо.

— Захотеть — мало. Мужчина, может, всегда способен, а женщина все-таки ограничена. Во многом. — Она поднялась с постели. — Ты лежи, а я займусь. Может, еще уснешь.

Он кивнул и закрыл глаза, но не уснул, думая о своем. Бороду надо сбрить. Если и будут искать, то теперь бородатого. Следует также сегодня отбить телеграмму Степичеву. Чтобы знал, что письмо получено, и чтобы надеялся на него и держал за кадрами МВД. Наверное, он еще послужит, Кожемяка. Зря он поторопился тогда. Но в таком случае он никогда бы не оказался в этом доме и не встретился бы с Любой. Она так сильно изменилась, что Кожемякин не узнал бы ее на улице. Зато она сама узнала его. Она его ждала. Всю жизнь дожидалась. Его и ждать-то было не за что: он ее не любил. А теперь? Сейчас — другое дело. Тогда нельзя было. Теперь можно.

Он встал и отправился на кухню.

— Мне бы побриться…

Она задумалась. Побриться? Но чем? Может, этим? Она протянула ему бритвенный прибор со сменными лезвиями «Gillette». Он пристально посмотрел ей в лицо.

Полковник ревнует? Но она ведь тоже живой человек и временами пользуется этой штукой, чтобы побрить хотя бы под мышками.

— Прости, Любушка. Я не хотел обидеть…

И в который уже раз за последнее время выругал себя за элементарную забывчивость: ему была верна Любовь Григорьевна. И его одного ждала. Потому что с другими у нее ничего не вышло. Такая вот история…

Он с трудом избавился от волосистой части подбородка. Удивительно, как раньше мужики обходились без бритья? Они вообще не брились, пугая ребятишек суровым видом. Зато был порядок в общине…

— Сходишь со мной, Люба? Телеграмму отбить надо. И вообще прогуляться.

Она согласилась и быстро собралась. Через минуту они уже выходили из дома.

На асфальте после дождя накопилась вода. Они подошли к остановке трамвая и поехали в сторону центра. Под мышкой у Михалыча висела тяжелая «беретта» с пятнадцатью патронами калибра девять миллиметров. Большего он себе не мог позволить.

Прибыли на главпочтамт, и Михалыч принялся сочинять телеграмму. Порвал несколько бланков, прежде чем понял, что вовсе не нужно сочинять большой текст.

«Прошу принять меня на службу вновь по прежней должности. Полковник милиции в запасе Кожемякин», — и протянул в окошечко.

— Прошу заверить мою подпись, — попросил он служащую. Та кивнула.

— Ваш паспорт, пожалуйста…

Михалыч протянул документ.

Девушка сверила данные паспорта с данными в телеграмме и сделала собственную надпись.

— С вас шестнадцать восемьдесят…

— Пожалуйста…

Любовь Григорьевна рассматривала корочку паспорта. Вероятно, ей хотелось заглянуть внутрь и посмотреть графу «семейное положение», но она не делала этого. Может, гордость не позволяла. Либо безоглядно верила в Кожемяку.

— Пусто у меня здесь, — улыбаясь, произнес Кожемякин. — Видишь? Нет, ты взгляни. Пусто.

Она нехотя взглянула. На чистый лист. Ничего, впрочем, не было в том хорошего — в той чистоте. Не должен быть человек одинок. И в графе «дети» было пусто. Лишь в графе «воинская обязанность» стоял единственный штамп о постановке на учет в местном военкомате. Это удивило.

— Где же ты до этого стоял на учете? Здесь же единственный штамп.

— Специальный учет у нас, Любушка. И никаких штампов…

Они вышли из здания почтамта. Одно дело сделано. Еще бы переговорить со Степичевым. Перейдя дорогу, они вошли на переговорный пункт. Связь оказалась отвратительной. С нескольких попыток им так и не удалось поговорить.

— Идем, от нас позвонишь, с работы, — предлагала Люба. — Все равно по пути.

Они сели на трамвай и отправились в обратном направлении. В кассах было на удивление безлюдно. Схлынул поток жаждущих уехать из Ушайска.

Сотрудницы смотрели во все глаза на Кожемякина. Пришел тот самый мужик, о котором так сохла Любка. Интересный экземпляр. Говорят, он служил где-то далеко. Отслужил и теперь вернулся. Вероятно, они поженятся… Надо же, сколько упорства в человеке, чтобы так долго ждать и верить. Он-то, конечно, не монахом жил. Вон жеребец какой…

А «жеребец» тем временем уселся за стол и принялся набирать московский номер. Ему надо срочно позвонить.

— Привет, майор… Подполковник уже?.. Поздравляю… Рад за тебя. Прими мои полные заверения. Всегда знал, что далеко пойдешь. Звездочки как-нибудь обмоем, живы будем… Телеграмма пошла только что. Согласен. Подробности специальным письмом. Тут столько дел, что пока нужно быть здесь. Понимаешь? Возможно, буду просить санкций, если это будет возможно в теперешнем моем положении. Могу ли я считать себя состоящим на службе? Понятно… Ну, естественно. Как всегда. Спасибо, что не забыл. Что нашел выход… Понятно, что рано и еще могу. Все это я теперь понимаю, но и ты должен понять. Эти физиономии фиолетовые. Эти вздохи. Ты же знаешь. Понятно, что и мы станем такими же, но это когда будет. И все-таки я не стану держаться… Ясно. До скорого. Надеюсь на твою помощь…

Михалыч опустил трубку. Девочки еще больше расширили глаза. Мужик, кажется, вновь собирается отбыть в далекие края. А как же Люба? Их подружка дорогая? Она достойна лучшей доли.

— Забираю от вас мою Любушку! — Михалыч, улыбаясь, вскочил с места. — Поедешь со мной, Люба?!

Она не знала ответа. Она бы, может, поехала… Но как он ей предлагает? Непонятно как-то. Кто она ему там будет? Так себе? В холостяцком углу балалайка? Едва ли она на это согласна. Конечно, она любит его. Но и он должен понимать. Хотя бы родительское благословение получить надо. Но нет родителей у Любушки. Умерли давно. Матушка одна осталась у Кожемякина, и та неизвестно где теперь прячется. На Половинке у брата сидит… Люба, может, поехала бы, но у нее брат здесь живет. Тоже догляд за ним требуется. Все-таки не чужой человек…

Они простились и вышли. Сели в трамвай, но через три остановки опять вышли: оказалось, что им нужно в загс. Вошли туда, подали заявление о регистрации брака. Позже видно будет. Не сегодня же их расписываться заставляют. Пока суд да дело, и срок подойдет.

Опять сели в трамвай и поехали к дому. Однако на нужной остановке он удержал ее: надо проехать дальше, до конечной остановки, и забрать там кое-что. Он не сказал что, лишь выразительно моргнул обоими глазами.

Она стояла на остановке. Кожемякин удалился в лес, спустился в овражек и почти сразу же поднялся назад, неся в руках пластмассовый чемодан. Где только делают такие изделия. Массивный. Распахивается ровно посередине. Мощная ручка и номерной замок.

Кожемяка вертит головой, словно он своровал его. Может, и правда он грабитель? А пенсионным удостоверением лишь прикидывается…

Но тот словно мысли ее читает: не думай ничего такого. Смотри, не следит ли кто за ними. Никто не следит. Кому надо в этих кустах торчать!

Они дождались трамвая и поехали назад. Дома Кожемякин закрыл изнутри дверь и принялся за ревизию «чемодана». Люба сидела рядом, наблюдая за манипуляциями. Кожемяка набрал комбинацию из цифр и разложил тару на две части. На каждой из них внутри оказалось еще по одному номерному замку. Набрав четыре цифры, он отворил первую, затем — вторую.

— Слушай и запоминай, Любушка. Цифры эти — всего лишь год моего рождения. А устройство — контейнер для хранения оружия, боеприпасов и специальной техники. Его привез в прошлом году мой напарник. Я не знал его в лицо. Он действовал автономно. Оказался предателем…

— Где он?

— Погиб при загадочных обстоятельствах…

Так она ему и поверила. Врет, поди, Кожемяка. А она его так ждала… что даже отдала всю себя без остатка. Непонятна ей эта игра.

— Не веришь? У меня же дом сгорел…

В дом она верила. Но в штуки эти — нет. Слишком запутанно как-то. О губернаторских делишках в прошлом году слыхала. И все-таки сложно верить…

— Я не все тебе рассказал, Любушка… О главном тебе не сказал. Боялся… И теперь боюсь. Не знаю, как ты к этому отнесешься. Может, будешь меня проклинать…

— Говори…

— У меня действительно никого нет, кроме матери. Мне не на кого опереться. Хотя, конечно, обстоятельства меняются, и я могу надеяться на другой исход. Но я не о том говорю. О жизни нашей…

— Я слушаю тебя, Толя. Ты что-то хотел сказать.

— Твой брат погиб…

Люба заплакала, моментально превратившись в Любку-сопливку. Он раскаивался, что рассказал о происшествии. Гладил по голове и вытирал слезы, а они все набегали, струясь по щекам. Михалыч рассказывал, упуская подробности. Они казались слишком жестокими.

— Он один у меня оставался. Больше никого у меня не было. Расскажи, как это было…

И Михалыч, скрепя сердце, повторял историю. Больше всего он боялся услышать, что во всем виноват он сам, Кожемяка проклятый. Приехал, черти принесли. Не будь его, брат был бы до сих пор жив. Пусть он неудачник. Пусть семью бросил, но это брат. И Любка ему помогала, чем могла. Теперь у нее никого. Неизвестно даже, где теперь его тело.

Но она ни словом не упрекнула Кожемяку.

— Прости, Толя. Я не знала, что у вас там было на самом деле. Почему ты сразу не рассказал?

— Не мог… Язык не поворачивался. Теперь ты знаешь, чем я занят. Гадов этих вывести надо на чистую воду. Не просто прикончить, дав себе волю. Пусть их другие по стенкам размажут. Пусть они пройдут через судебную систему. Об этом я только и мечтаю.

— Вывернутся… У них деньги. Разве ты не знаешь, Толя?

— Знаю, Любушка… Еще как знаю. Я слишком хорошо их знаю. Не плачь… У тебя хороший был брат. Я и сам всю жизнь буду помнить Бутылочкина. И бабку вашу, тетку Марью.

— Расскажи еще… Может, он живой?

— На глазах моих дело было. Я пытался помочь, тоже стрелял, но картечь не долетала. На излете плюхалась в воду…

— И ты не смог ничего сделать?

— Тогда не смог, зато теперь смогу. Прости меня.

— За что же тебя прощать? Ты не виноват, Толя.

Она едва успокаивалась. От бывшей семьи ничего почти не осталось. Остался у нее теперь один Кожемяка. Тот самый, которого она безудержно любила, когда была Любкой-сопливкой. Думает, она не знала, как ее на самом деле звали… Она не в обиде теперь. Все в прошлом. Одна любовь к этому мужику осталась.

Она тряхнула головой. Хватит рыдать. Слезами теперь уже не поможешь. Хороший все-таки у нее был брат, если друга своего в беде не бросил. На выручку пришел и бандитов тех, рискуя, уложил. Остается надеяться, что Кожемяка испортит им теперь всю обедню. А она ему в этом деле обязательно поможет. Она не будет сидеть в стороне и наблюдать. Она тоже стрелять умеет.

— Прости, если сможешь. — Михалыч чувствовал себя налимом, вынутым из воды. — Это я во всем виноват. Аграрный зуд не давал мне покоя…

— Не казни себя понапрасну. Я все понимаю.

— Будешь моей женой? Только скажи сейчас же.

— Буду, Толенька. Не для того же я тебя ждала, чтобы отпускать… Но почему ты спешишь?

— Мало ли чего… Пенсию мою, военную, получать станешь…

— Да ты что?!

Она отшатнулась.

— Христос с тобой, Толя! Нет! Ты себя береги! Тебе тридцать семь всего только!..

Они опустились на диван.

Оружие, черное и маслянистое, лежало в углублениях контейнера.

Глава 8

— Привет, мужики! — Конь Рыжий вбежал в кабинет к Мальковскому и уселся в кресло. — Как жизнь?! Что-то не нравитесь вы мне. Унылые вы все какие-то. Бросьте! Где ваша улыбчивость?! Не могу на вас смотреть без сострадания.

«Мужики» смотрели на «уколотого идиота» и лишь пожимали плечами. С чего он взял, что они должны улыбаться. Дела идут, но не настолько, чтобы сидеть с разинутыми варежками. Достал прямо своей простотой. Мужиками называет. А он, выходит, «пацан» по «зоновским» понятиям. Или, может, он уже «пахан»?

— Брось прыгать, Боря, — сумрачно произнес Мальковский. — Не затеняй пространство. Сядь и слушай. Последние вести передавать будут, — и включил телевизор.

— Да пошли бы вы со своими вестями. У меня пацаны пропали вместе с машиной. Пьянствуют, быки, наверно. Джип «Чероки» дал им по доверенности. Сдуру. Теперь ни джипа, ни их самих. Может, в другую область махнули…

— Слушай… «Правопорядок» передавать будет, — отмахнулись от него.

— Говорит и показывает радиотелецентр «Правопорядок», — раздалось из динамика. — Сообщаем текущую сводку новостей. За прошедшие сутки зарегистрировано несколько тяжких преступлений, направленных на завладение чужой собственностью с покушением на жизнь. Подозреваемые задержаны…

— Наверно, мои козлы…

— На территории Ушайского района, в лесопосадке, рядом с автодорогой обнаружены трупы неизвестных молодых людей в возрасте приблизительно двадцати пяти — тридцати лет. У всех на теле имеются признаки огнестрельных ранений. Ведется следствие. По линии ГАИ допущено несколько дорожно-транспортных происшествий. Так, во второй половине ночи неизвестный водитель, управляя автомашиной марки «Чероки», не справился с управлением и на всем ходу врезался на улице Карла Маркса во входную дверь УВД. К счастью, никто не пострадал. Владелец автомашины устанавливается… В автомашине никто не обнаружен…

— Моя машина! Номер мой и марка моя!

Боря бледнел на глазах. Еще только наступило утро, и вот они, сюрпризы. Даже опомниться не дают. Сразу и пацаны нашлись, и машина.

Он набрал номер дежурной части.

— Машину у меня угнали… «Чероки», джип. Вчера в дверь к вам случайно заехала… Взять бы ее. Нельзя? Почему?.. Осмотр, кровь?.. Понятно. Когда ее можно взять?.. Со следователем решать?..

И к «мужикам»:

— Со следователем, говорят, решать надо. Синицын его фамилия… Во как! Их ушлешь за одним, а они вон куда. Стукнулись и убежали со страха. Ничего. Отработают у меня. Без отдыха и сна пахать заставлю. Покатаются теперь на «Чероки». Кого ждем?

— Мэр должен подъехать…

— Шура Хромовый?! — усмехнулся Рябоконь.

Мальковский кивнул, продолжая сопеть в две дырки.

— И какие у нас опять проблемы?

— Все те же… Дебил один жить не дает, покоя лишил… — произнес Рапп.

— Кто такой?

— Боря Рыжий. Может, ты знаешь такого?

Как ему не знать, если он сам и есть Боря. Чем он им надоел? Весело жить начал? Так это они ему не могут запретить.

— Может, ты опять туда захотел, Боря? Может, ты думаешь, что ты пуп земляной? Ошибаешься, если так…

Рапп впечатывал каждое слово в Борины мозги.

— Тебе который раз говорят, чтобы осмотрительней был. Банду собственную завел. Суешь клюв во все щели. Теперь мы должны вникать и разбираться. Жди, пока Шура не приехал. Он из правильных воров, и все у него по понятиям. Это у тебя наперекосяк… Устроил балаган…

— Ничо я не устраивал! Чо взъелись-то?

— Вот прибудет из округа комиссия, представитель президента по федеральному округу — посмотрим, как вертеться начнешь. Раскрутят на всю катушку. И пойдет писать губерния. Не знаешь этих, что ли?! Стриг потихоньку купоны и продолжал бы в том же духе. Войны захотелось, пошел на привязи у собственных шавок…

— Кто пошел?!

— Договаривались ведь. Зачем нам лишние жмуры! Говорили, что в этом деле на самотек ставить — самое последнее дело. Каждый покойник тянет за собой таких же, как сам. Это не то, что, например, выпил, потрахался и снова за стол. Красота! А дело серьезное…

Разговор приобретал дурной оттенок. Кажется, Борю воспитывали. Однажды так уже было. Боря клялся и ел прошлогодний снег. Этим все и обошлось. Что с глупого возьмешь. История повторилась. Гребет, гад, под себя одного. Надо бы посмотреть, чем он у себя на базе занимается. Может, наркотой? Места там хватит в подвалах. Точно подведет всех.

— Тогда мы, может, министерство Иисуса, помоляся, создадим? Раз все вы такие правильные…

Во дворе затормозили сразу две автомашины, и оттуда вышли мэр и начальник УВД собственной персоной.

— Приехали, сейчас послушаем, что чиновники скажут.

Мэр с начальником поднялись на второй этаж, вошли в кабинет ресторанного деятеля, поздоровались.

Мальковский уступил мэру свое кресло, а сам юркнул влево. Мэр уселся, отвалясь на спинку, закинул нога на ногу. Народ ждал его слов как манны небесной.

— Короче, мужики, Сергей Сергеича мы отпустим. Он нам расскажет последние новости и уедет. Ему некогда. Давай, Сергеич, ждем…

Тюменцев встал, надеясь, что его излишнюю поспешность поправят и предложат сесть.

Не тут-то было. Мэр как воды в рот набрал. Сидел и слушал стоящего как на часах полковника.

— Докладываю ситуацию. Ночью в стену нашего управления на полной скорости врезался джип «Чероки».

— Это мы знаем, — проговорил вороньим голосом Боря.

— Не перебивайте меня, когда я разговариваю! — взвизгнул Тюменцев и сразу покраснел. — Я, да будет вам известно, не вам служу, а мэрии! И не хочу тоже, чтобы мне кровь понапрасну портили! Представьте себе: к вам в кабинет на полной скорости врезается гражданская машина иностранного производства. И в ней следы крови! Человеческой, к вашему сведению! Что вы будете делать?!

Гневный взор начальника обдирал Рябоконя. Если мэр даст волю, начальник обязательно проглотит того с потрохами. Если не подавится.

— Не гони волну, начальник…

— Правильно тебе говорят здесь, Боря. — Мэр качнул головой. И Тюменцеву: — Продолжайте, Сергей Сергеевич.

— Если по порядку, то события выстраиваются в такую цепочку. К нам в область приезжает отставная личность по фамилии Кожемякин, о котором я вам сразу и доложил по вашей же просьбе. Этот человек почему-то вас интересовал. Примерно через месяц после моего сообщения в деревне Дубровка дотла сгорает его дом. Оперативно-следственная группа обнаруживает на месте происшествия обгоревший человеческий скелет. Кости едва сохранились из-за большой температуры. Зато во лбу обнаружена вполне характерная дыра. Точнее, дырища. Обычно это бывает последствием ранения картечью. Либо ломом. Таково мнение следователя. Он хоть и молодой, но опытный. Материал направлен на экспертизу в НИИ. Кому принадлежал скелет, естественно, мы не знаем. А сегодняшним утром производился осмотр в лесопосадке. Потому что в джипе оказалось послание — заберите, мол, там и там. Вновь трупы. С огнестрельными винтовочными ранениями. Кто эти люди и кто их убил, мы бы установили. Если бы нам хоть одну зацепку…

— Есть же зацепка, — вытаращил глаза Рябоконь.

— Какая? Где? — обрадованно просиял Тюменцев.

— Шофер живой остался, говорят…

Мэр опустился локтями на стол, обнимая лысеющий череп. Борю предупреждали молчать о водителе.

— Продолжайте, пожалуйста…

— Звучная такая фамилия. Крейтер. О нем весь город знает.

— Он среди трупов. Так что свидетеля у нас нет. Сразу надо было говорить… А я продолжу подводить итог. И он неутешительный. Вновь начались разборки. И вновь наш регион привлечет к себе пристальное внимание властей. Вот и все, что я хотел бы вам вкратце сегодня доложить.

Начальник был сама искренность. Образец демократически мыслящего чиновника. С компанией сидящих перед ним людей его почти ничто не связывает. Он лишь заехал вместе с мэром на огонек.

— И на том спасибо, Сергей Сергеевич…

Начальник УВД по-военному козырнул и вышел за дверь. Ему пора. Дела не терпят промедления.

— Слыхали? — произнес мэр скрипучим голосом, продолжая массировать свой черепок. — Наш бандит, оказывается, свидетель. Боря. Слава богу, что он сдох, этот твой водила. Туда ему и дорога! Еще неизвестно, как бы он повел себя на допросе и куда бы вывела узкая дорожка. Следователь не дурак, чтобы дать водить себя за нос. На первый же вопрос, как там оказался джип «Чероки», водила — а я это точно знаю — заявил бы: «Боря послал!» Потому что он такой же дебил, как и его хозяин.

Он все сказал. Теперь он помолчит. Мэр вновь принялся массировать лысину. Рука заметно дрожала. Зря он связался с дураками. Взял их под свою «крышу». Хотел приучить к понятиям, но ничего не получается. Абсолютно никакой дисциплины. Никто не хочет отвечать за «базар».

— Скажи, Боря, чем тебя так испугал мент? — поднял на него глаза мэр.

— Тем, что в прошлом году шороху навел.

— А тебе какое дело?

Боря мялся в кресле, словно у него былзапор.

— У него просто нюх на это дело, — пробормотал Боря. — А я продолжил дело Безгодова. Линию демонтировал у него, отладил и установил в подвале. Фасуем материал — и по аптекам. У нас лицензия на производство «Линии жизни».

— Так ты у нас теперь фармацевт? А мы и не знаем. Лишь думаем: откуда на овощной базе, где одни капустные кочерыжки валяются, вдруг появились средства на джип «Чероки» для пустоголовых бандитов?

У Бори на скулах играли желваки. Но Шуре Хромовому он не мог перечить. Сявка должна молчать.

— Значит, говоришь, дело Антибиотика продолжаешь. Почему мы об этом не знали? За кого ты нас держал, Конь Рыжий?! Знаешь, что за такие дела на зонах делают?!

— Опускают…

— Помнишь, значит. И теперь ты думаешь, что мы как преступное сообщество должны тебя всячески покрывать, делать тебе «крышу» и отмазывать от всякой нечисти? Мы должны разбираться, ночи не спать, чтобы защитить Борю Рыжего. Потому что мы сами рыжие… А настоящий рыжий в это время будет грести под себя… Ты наркотой занялся. И никому не сказал…

— Еще спиртосодержащими жидкостями… Безакцизная, чистая продажа через аптеки…

— Вот даже как. Молодец у нас Боря. А я как дурак в прошлый раз пытался для тебя пробивать твои же проблемы. Кто в таком случае я?.. Думаю, что я — лох. Я что хотел сказать, — продолжил мэр. — Специально для тебя говорю, Боря. Беспредельны только две вещи — женственность и возможность ею злоупотреблять. Ты у нас не женщина, поэтому лимит для тебя отныне исчерпан. Я внятно выражаюсь, Боря?

Боря согласился, не разжав рта.

— Думай теперь сам, а мы посмотрим, что у тебя из этого выйдет. Интересно будет со стороны посмотреть.

Рябоконь поражался успехам мэра. В философию человека потянуло в последнее время. Что ни слово, то хоть в тетрадь записывай.

Все остальные молчали.

— Что скажет «сенат»?

А что он скажет. Как все, так и «сенат». И все-таки Рапп решил взять слово.

— Я еще Безгодову говорил, рискованное это дело. Вы посмотрите, что у нас получается. Мы собрались не зря. И заключили свои договоры тоже не зря. У нас очень выгодное сообщество — хоть с какой стороны подойти. Хоть с чисто юридической, хоть с точки зрения наших понятий. У нас сеть ресторанов. Это вы без меня знаете. У нас пруды Мальковского, откуда поступает рыба в рестораны Смаковского. У нас овощные базы. И в конце концов, у нас имеются деньги. У нас есть все, чтобы растить наш капитал дозволительными средствами.

Мэр равномерно кивал. В любом случае он контролировал денежные потоки и не остался бы внакладе. Но ему была нужна тишина. Та самая безмятежность, когда хорошо ловить рыбку. В мутной воде. Проходит то время, когда на площади можно было кричать: «Я самый крутой и круче меня никого нет! Только яйца вареные…»

— Прости, Шура, — сказал Боря, нагнув бычью шею. — Больше такого не повторится. Готов нести бремя ответственности и поделиться, чем могу. Все равно я думал потом передать… часть денег. Хоть сегодня же… Александр Ильич?

— Не продаюсь я, — перебил его мэр. — Поздно ты. Поезд давно ушел. Вот и бегай теперь со своим билетом. Если тебя менты загасят, никто особо не пожалеет. Зато ты у нас теперь вольный. В «быках» не гуляешь… Захотел воли. Иди. Пасись…

— Но можно хоть созвониться еще раз? Все-таки ведь мы друзья вроде были…

— Знаешь, Боря, когда речь идет о деньгах, про друзей забывают. Разве ты не знал об этой истине?

Еще бы Боре не знать. Он даже эту истину постоянно проповедовал, вкривь и вкось упоминая перед собственными людьми. Но, кажется, лишнего передернул он. И теперь ему могут показать на дверь.

— Еще что хотел я сказать, — продолжил мэр. — На днях собирается областная дума. Думу думать будут. Как им поступить с некоторыми, — он покосился в сторону Рябоконя, — областными деятелями. Чиновниками. Хозяйственниками. Прислушивайтесь к голосу народному. Выше нас сидят.

— Что-то серьезное? — спросил Рапп.

— Не думаю, — вздохнул мэр. — Казнят опять кого-нибудь, но не больно…

Рябоконь продолжал сидеть в кресле. На него никто не обращал внимания, словно он был здесь никто. Так себе, нуль. Дырка от бублика. Пустое место. Он какое-то время еще поерзал в кресле, слушая разговор, и решил уйти. Не нужен он тут сегодня никому.

— Пошел я тогда, Александр Ильич, — произнес он сиплым голосом. — Всем привет.

Стараясь держать голову высоко и не сутулиться, двинулся к двери. «Как бы треснул дверью, чтобы штукатурка посыпалась!» — подумал неожиданно, но воздержался. Тихо открыл и так же прикрыл ее за собой. И только на улице дал волю эмоциям.

— Козлы. Пидоры, — бормотал под нос, несясь к машине. — Бизнес им мой не по вкусу, козлы. Сами-то чем занимаются? Финансирует через свои каналы Рапп. Неучтенную продукцию поставляет Мальковский. И этот гребет себе, ничего не делая, мэр сраный. Шура малахольный. Хромовый, называется. Надо же, придумал себе погоняло тоже. Откуда только берут себе такие…

Боря ругал мэра. Он ругал всех остальных. Они «кинули» его на произвол судьбы. Но он им еще докажет свою правоту. Чистенькими хотят быть. А сами скоты из скотов. Дать бы им волю, всю область под себя бы подсунули вместо подстилки. Еще неизвестно, сколько таких дураков у Шуры Хромового ходит. Наверняка еще кто-то есть. Ведь здесь и заводы, и фабрики. И так далее. И тому подобное…

Рванул с места, завизжав колесами, словно бы с крючка сорвался. Из-под колес летели брызги. Народ ругал лихача, посылая вдогонку едкие слова. Чтобы тебя!.. Чтобы на тебе так потом ездили!..

Приехал к себе на базу и кинулся бегать по территории, раздвинув руки ухватом, словно он не директор ЗАО «Овощпродторг», а какой-нибудь промышленный погрузчик леса рычажного типа. Сейчас как схватит, так и раздавит в порыве злого энтузиазма.

Народ разбегался в разные стороны, завидев Коня Рыжего. Точно, не с той ноги встал сегодня.

А Конь, набегавшись вволю по двору и даже успев «уволить» вахтера с ворот (тот бродил по территории, вместо того чтобы сидеть на проходной), наконец пошел в хранилища. Там было прохладно, пахло капустой, огурцами, яблоками. Специфический был запах, перемешанный, но живой. Там лежали овеществленные деньги. Их только нужно своевременно доставить до потребителя, похвалить в рекламе, а затем продать. Обычные заботы. Так себе, невидимые снаружи манипуляции.

База занимала огромное пространство — между автодорогой и лесом, уходящим вверх по косогору. За базой до подножия косогора шло Карасевское болото с каналом для отвода природных вод. С той стороны подъехать к базе было невозможно. С двух других сторон тоже, потому что там располагались огромные массивы садоводческого товарищества «Заводское». Удобно во всех отношениях: вход на территорию был возможен лишь со стороны «официальных» ворот. Это устраивало директора. На ворота он посадит теперь своих людей, чтобы ни одна муха не проскочила. В милиции надо взять лицензию на охранную деятельность, вооружить их официально — вот тебе и собственная армия. Кто платит, тот и заказывает карнавал. И этих, которые у него неофициально числятся, тоже в охрану перевести. Давно надо было провернуть это дело. Ведь учил же мент один. Все некогда. Все дела, будь они прокляты.

Рябоконь шел длинным тоннелем вдоль бесконечных стен, заваленных рядами пластиковой и деревянной тары. Местами тара лежала на полу. Кладовщик недоглядел. Тоннель сделал еще один изгиб и уперся в тупик, почти полностью занятый старыми водочными ящиками. Тара была деревянной. Ее выпускали еще в брежневские времена. Лишь вдоль правой стены оставался узкий проход — человеку одному пройти. В конце прохода обнаруживалась кирпичная кладка, беленная известью. Отдаленное место. В углах паутина висит.

Рябоконь вынул из кармана пульт управления, нажал на кнопку: в глубине за стеной приглушенно загудел электрический двигатель привода. Массивная стальная перегородка вместе с налепленными на нее декоративными кирпичами и искусственной паутиной поплыла в сторону, обнажив проход.

Рябоконь вошел внутрь и вновь направил прибор в сторону датчика. Проход исчез.

Рябоконь находился в просторном помещении, размером до сотни квадратных метров. Неокрашенные стены и потолок построены из железобетонных плит. В пазах виднелся затвердевший бетон. Потолок поддерживался стальными колоннами, окрашенными суриком. С потолка местами капала влага. Немудрено. Как раз над этим местом находилось Карасевское болото, точнее, канал, идущий вдоль всей подошвы косогора, вплоть до реки. Канал периодически чистят экологи, арендуя раз в год экскаватор на гусеничном ходу.

Между потолком и бетонным полом у противоположной стены располагалось непонятное сооружение, также отдаленно напоминающее гигантскую стальную колонну. Но это была не колонна. Скорее это была емкость для воды, также окрашенная суриком. Мимо нее вдоль помещения шли трубы, а на уровне пола, размером в человеческий рост, располагался люк с системой запора.

Рябоконь сел в стоящее у стены кресло и успокоился, глядя на неторопливые, словно при замедленной съемке, действия работников. У производственной линии сидел работник, химик по образованию, и производил контроль качества продукции. Импортная линия едва издавала звук. Сбоку от нее, за длинным столом, покрытым нержавеющей сталью, работали еще несколько человек, занятых фасовкой продукта. Это был один участок. В противоположном конце помещения, за гигантской колонной торопливо бежали по конвейерной линии небольшие стеклянные бутылочки, размером примерно на двести пятьдесят миллилитров. Почему примерно? Рябоконь точно знал их емкость. На посуде красовалась овальной формы этикетка «Женьшеневый бальзам» с предостерегающей надписью: «Употреблять в соответствии с индивидуальными особенностями организма».

«Попробовать, что ли?» — неожиданно для себя подумал Рябоконь и подошел к линии.

— Как у нас с качеством? — спросил у мужика. Тот поднял кверху большой палец.

— А если я попробую? Мне не будет плохо? Смотри…

Но рабочий гарантировал качество. Он не мог поступать по-другому. Продукция расходится по аптекам, поэтому требования к спиртам там особое. Он давно усвоил: не на дешевом и потому некачественном спирте в их деле доход получают, а на отсутствии акцизных сборов. Поэтому лучше не рисковать. И он не рисковал, получая еженедельно заработную плату в конверте без росписи в денежной ведомости.

— Есть закусить чем?..

Поднесли колбаски, апельсинов. Рябоконь отвинтил головку «продукта» и набулькал себе в стаканчик граммов сто. Тут же и выпил, крякнув. Каждый выпьет, но не каждый крякнет. Занюхал коркой. Укусил апельсин. Донельзя рассчитанный продукт у него. Его и разбавлять не надо. Аккурат сорок градусов, как учил Менделеев Д.И.

По телу побежала расслабляющая истома. Он закусит, а потом еще повторит, Боря Рябоконь. В гробу он видел всю компанию, в том числе и самого Шуру Хромового. У Коня свое дело. Он пустил его на поток и теперь ни от кого не зависит. Для чего ему теперь подчиняться? Отмобилизовать бы ему еще охрану, и все будет о’кей. Надо лишь обзавестись лицензией на охранную деятельность. Но он не может сам этим делом заниматься. Для этого ему надо иметь под рукой своего человека. Желательно, чтобы это был бывший спецназовец. На худой конец — обыкновенный мент. Но такой, чтобы не заглядывал, куда его не просят, и лишних бы вопросов не задавал. Такой, у кого в биографии черное пятно обозначилось. Лет, скажем, тридцати, но с большим опытом. И без пенсии. Это для того, чтобы он полностью зависел от Бори. Чтобы он постоянно глядел ему в рот. И чтобы в любой момент мог сам пойти за ним. Со временем он мог бы ввести его в курс дела, показал бы ему это помещение. Но это не сразу. Вначале нужно его втравить. Пусть почувствует вкус денег. Без них в нынешнее время тяжело. На прилавках лежит всякий товар, какой только нужен душе. Только бабки слюнявь.

Боря налил себе еще. На этот раз граммов пятьдесят. Как раз на три подхода хватит бутылки. И никакого запаха сивушного. Отличный продукт.

Боря выпил. Закусил корочкой. Доел апельсин. Скушал колбаски кусочек. Рабочий стоял в стороне, напряженно следя за работой линии по розливу препарата. Тишина. Лишь слабо гудят электрические двигатели привода автоматических линий. И вроде как чувствуется влажность в помещении.

— Как у нас с влажностью? — позвал он химика. — Проверяли? Вдруг повлияет на качество? Что-то влажность чувствуется…

Однако химик, старикан лет шестидесяти, развеял все его сомнения:

— Никаких проблем. Замеры влажности производятся своевременно. Все, как говорится, в норме. Это обыкновенно для таких помещений…

— Ну, смотрите…

О чем это он только что думал? Собственная элитная охрана. Да. Прямо сегодня же надо решить вопрос. Нужен человек. Не простой, а сведущий. Чтобы рубил в этих делах. С улицы он никого брать не намерен. И с этой целью он должен объявить конкурс на замещение вакантной должности начальника охраны. Которой еще и в природе-то нет. Сегодня нет, а завтра будет. Завтра же издаст приказ о введении такой службы. И ему же, этому человеку, которого он себе самолично подберет, поручит выхлопотать лицензию и ему же — сформировать подразделение. Надо только захотеть, и все в этой жизни будет. А на этих товарищей он больше не поставит и ломаного гроша. Пусть только попробуют сунуться к нему! Быстро организует сквозняки в черепах…

Боря вылил в стакан остатки и задумался. Если надо, он еще нальет себе. Он не зависит ни от кого, и это чувство вселяет в него уверенность в завтрашнем дне. Пусть щелкают зубами, быки винторогие. Он их не боится.

Выпил и, сунув в рот остатки колбасы, встал. Пошел он.

Приблизился к двери, направил пульт, и та послушно, беззвучно почти, уплыла прочь с дороги. Пока, ребята! Хозяин пошел по делам. Он, может, через часок еще придет к вам…

Выбрался на поверхность, удовлетворенный экскурсией. Вошел к себе в кабинет и сразу же вызвал секретаршу.

— Готовь приказ…

— Какой, Ваше Величество?

— Об объявлении конкурса на замещение вакантной должности начальника охраны.

Еле выговорил. Слишком длинный получался приказ.

— Но чтобы не старше тридцати лет. И чтобы отслужившие в спецназе…

— Понятно, Ваше Величество, Борис Второй.

Секретарь царапала ручкой на бумаге послание владыки.

— И еще, пока не забыл… Пусть кто-нибудь сбегает в редакцию. Дадут объявление в газете.

— Зачем бежать-то, когда можно позвонить? Завтра же будет опубликовано… Кроме того, дадим сообщение в центр занятости.

— Еще лучше. Пусть публикуют, а мы будем отбирать кандидатуры. Ты будешь выдавать анкеты, а они станут их заполнять. Через неделю все должно быть завершено. Не раньше и не позже. Мне нужен человек. Понимаешь, о чем я говорю?

Секретарь понимала. Директор был слегка под градусом и назавтра мог забыть то, о чем говорил сегодня. Такое уже случалось. Ее беспокоило другое. Боря перестал ее замечать. Они давно знали друг друга. Отношения у них были настолько тесные, что дальше просто уже некуда.

— Ваше Величество, вы разлюбили меня?

Вопрос застал его врасплох. Разлюбил? Как она могла подумать. Ему бы ее проблемы. Сидит, как эта самая, сорока на городьбе, и хвостом машет. И ни за что не отвечает. Если бы у нее были его заботы, тут не то что на сексуальные подвиги потянуло бы — фамилию свою забыла бы.

— Разлюбили? — она повторила вопрос.

— Как тебе в голову приходит только?

— Смотрите, Ваше Величество. — Она, кажется, надумала ему грозить. Значит, действительно допек бабу невниманием.

— Что с тобой, Светик? Неужели ты действительно подумала? Тогда прости… Завертелся.

— Хочу на рыбалку…

— Поедем. Скажи только, когда. Хочешь сегодня?

Она хотела. Охотничий домик ей всегда нравился. В нем так легко расслабляться после рабочего дня. Кругом дебри. Дороги почти никакой, так что никакая жена туда не придет. Там она чувствует себя в полной безопасности. И Его Величество будет вновь в ее полном распоряжении. Только бы не передумал под конец дня.

Он не передумал. К четырем часам вызвал машину и отправил на ней пассию за пределы «объекта». А когда машина возвратилась, сел сам и уехал «в район». Вместо этого он подобрал секретаршу на углу и поехал в охотничий домик. Нервы у него расшатались, надо было их приводить в норму. Секретарша специалист была в этом деле. Бывшая медсестра умела вправлять «вывихи мозга». Сидя на заднем сиденье, он нетерпеливо лез ей под подол, однако Светик грозила ему пальчиком.

Вот он и дом. Борису не терпится. Но он должен опять подождать: хозяйство прежде всего.

«Скорей бы уж забраться в постель и бабахнуть эту скотину, — думает он, раздувая мангал. — Дались ей шашлыки. Как будто моего шашлыка мало… Купили копченых цыплят. Осетра захватили. Фруктов всяких. Нет! Ей подавай еще шашлыки. Наверняка сказывается влияние Кавказа. Надо проверить… Может, с черными в свое время трахалась или даже неграми…»

— Милый, ты скоро? — воркует из домика Светлана Аркадьевна. — Я уже почти не могу… Может, мы сначала выпьем коньячку «на брудершафт»?

«Как она отстает от жизни! «На брудершафт» нынче не модно…»

— Бегу, любовь, моя… — и несется во все лопатки в домик.

Светлана Аркадьевна стоит посреди комнаты в халатике и загадочно улыбается. Рябоконь в растерянности останавливается.

— Я вся твоя, Ваше Величество, — и распахивает халатик: под ним у нее виднеется одна лишь кожа да еще бугорчатое возвышение, покрытое черным ворсом. Вот шельма… Умеет действительно вправлять мозги. С такими только и выходить из ситуации. Он правильно сделал, что бросил начисто все дела и уехал из города. Он бросил машину «Чероки» и не стал дожидаться, пока разберутся с покойниками, обнаруженными на трассе. Может, это его люди. Но он не стал всего этого дожидаться. Он ушел, чтобы собраться с мыслями и потом вернуться. Где-то бродит по-прежнему враг, способный нанести сокрушительный удар. Мент недобитый. Против него Боря выставит собственную армию. А с Шурой Хромовым он примирится. Да и не ругались они как будто…

Глава 9

Понятно, что нельзя постоянно прятаться. Это будет похоже на побег от самого себя. Опасно сидеть сложа руки. Он просто обязан постоянно напоминать о себе. Тем самым он отобьет у другой стороны охоту лезть напролом. Та сторона будет знать, что он бродит где-то под носом и в любой момент может ударить. Они позабудут, что существует на свете такая деревня — Половинка из десяти домов. И тогда мать, а вместе с ней и дядя будут в безопасности. Это при условии, что Миша Гусаров из Матросовки не раскроет рта.

Полковник находился у Любы Елизаровой. Он прочитал несколько газет за прошлую неделю и ничего из них не узнал, кроме того, что в деревне Дубровка при невыясненных обстоятельствах сгорел дом. О хозяине сгоревшей постройки ничего не говорилось.

Газета «Предместье» напоминала жителям города и окрестных сел, что появляться в лесу опасно ввиду чрезмерного размножения энцефалитного клеща, а также ввиду предстоящей обработки леса противоклещевыми препаратами, оказывающими влияние на кожный покров человека. Это могла быть дезинформация. Следовало проверить сообщение, и он набрал номер областной противоэпидемической станции. Там подняли трубку и на вопрос об эпидемии ничего конкретного не ответили. Оказывается, они вовсе не давали информацию в СМИ об эпидемии данного рода.

— Просто дурь какая-то, — говорила возмущенная женщина. — Нам беспрестанно звонят и требуют разъяснений. А мы ничего не можем сказать. По-видимому, это чья-то неудачная шутка.

— Но чтобы так пошутить, нужно иметь доступ к газетной полосе?

— Да что вы говорите! При деньгах-то? За деньги у нас нынче все можно…

Между прочим, дама была абсолютно права.

Михалыч решил позвонить прямо в газету, и там ответили, что информация пришла из мэрии. Просил заместитель мэра. Якобы он был сильно обеспокоен здоровьем горожан. Он так за них тревожился, что грозил применением санкций. И в редакции откликнулись на крик души. Теперь не успевают отвечать на звонки.

«Мэр и господин Рябоконь, о котором говорил Миша Гусаров, — одно и то же, потому что работают в одной упряжке, — размышлял Кожемякин. — Получается, что сообщение направлено против меня. Не суйся в лес — клещи до смерти заедят. Или, наоборот, беги сломя голову оттуда».

Следовало сделать еще несколько телефонных звонков. Михалыч должен был действовать, а чтобы действовать, он должен был ходить среди людей и не быть узнанным. Однако этого было мало. Он должен быть уверен, что не находится в официальном розыске, поэтому надо звонить и спрашивать. Интересно, кто ведет дело по факту пожара? И как чувствует себя Миша Гусаров?

Оказалось, что Михаил неожиданно завербовался в одну из нефтяных компаний Севера и живет там безвылазно. Отвечал его отец. Однако голос отца был слишком молод. Несмотря на это, ответ вселял оптимизм на светлое будущее: Михаил скрывался от друзей по «бизнесу».

— Это сейчас типа так называется, — говорил Михалыч, — что ваш сынок решил выпасть у нас из обоймы, папаша.

— А при чем здесь я, — отвечал «папаша». — Я за сынка не в ответе. Но если вы хотите, я передам вашу просьбу. Что ему передать? Говорите…

— А ничо не надо… Передавайте ему, что желаем больших трудовых успехов. Пусть звонит, как приедет на отдых с вахты.

И Михалыч отключился. Гусар не отказался бы взять трубку, если бы продолжал числить себя в «бизнесе». Либо он действительно уехал на заработки, либо не высовывает из дома носа и не подходит к телефону. Умненький. Понял, что для него важнее.

Под конец Михалыч решил потревожить людей в погонах и принялся названивать в дежурные части. УВД порекомендовало обратиться в РОВД. В РОВД посоветовали звонить напрямую начальнику следственного отделения. Минут через десять удалось выяснить, что уголовное дело по факту пожара, возбужденное по подследственности, было передано в следственную службу управления и находится у следователя Синицына. Михалыч представился потерпевшим, у которого якобы сгорела чуть не вся городьба, поэтому требовал четких разъяснений. На другом конце провода старались отвечать без задержки.

Звонок Синицыну расставил все точки.

— Мне бы следователя Синицына…

— Слушаю, Синицын. А кто его спрашивает?

— Да тут один… В общем, я тоже являюсь потерпевшим… У меня сгорел чуть не весь забор в Дубровке. Неделю назад там горело… И я хотел бы выяснить, потому что меня даже не вызывали. И я это так не оставлю. Прямо безобразие…

— Что вас интересует?

— Я же вам сказал, что у меня сгорел забор. И дом, то есть дача моя тоже чуть не сгорела, и все почему-то молчат, как в рот воды набрали тоже. Никто не вызывает даже… Речь идет о собственности! Недвижимости! Кто этот самый, у которого там горело? Он же пьянствовал там все лето. Одни бутылки кругом валялись. Как ни приедешь — лежит пластом. Алкаш прямо какой-то. Его хоть объявили в розыск, хулигана этого?!

— С какой стати! — Синицын начинал выходить из себя и тоже повысил голос. — Почему я должен объявлять его в розыск. Он вообще у нас числится в пропавших. Возможно, человек погиб в собственном же доме, а вы гоните нам…

Михалыч улыбался, слушая пояснения следователя. Тому вовсе не хотелось встречаться с человеком, предъявляющим нелепые претензии.

— Говорят, в управление ночью заехала машина. Может, это его рук дело? Козла этого. Он же алкоголик несчастный. Можно сказать, что стойкий дебил…

— С чего вы взяли?! Вполне достойный человек. Полковник в отставке. Приехал к себе на родину… Душевные раны залечивать. Вот и…

— Залечил?..

— Извините, мне некогда с вами разговаривать…

— А кому я могу на вас пожаловаться?..

Но Синицын уже положил трубку: иди к начальнику да жалуйся, идиот…

Михалыч постепенно приходил к убеждению, что никому в УВД он не нужен. Был человек — и не стало. Жаль, конечно, что так получилось, но что поделать — жизнь. А это означало, что ни местный, ни федеральный розыск в отношении его не заявлен. Не было у милиции на то оснований. И на том спасибо, родимые. Остается лишь с «отпетыми» разобраться. Но то будет у него разговор особый, и он вновь взялся за трубку сотового телефона.

— Привет, Шура, — поздоровался он с мэром. — Как живешь? Не жмут ли тебе твои сапоги? Говорят, ты на хромовые перешел… А еще говорят, теперь ты куратором стал…

— Кто говорит? — испуганно спросил Александр Ильич.

— Не прикидывайся. Я говорю…

— Что вам от меня нужно?

— Ничего. Я лишь хотел засвидетельствовать свое почтение мэру — Куликову Александру Ильичу. И на этом до свидания. Теперь я в городе. Настроения, естественно, абсолютно никакого. Я потом вам позвоню. И прошу: придержи Коня, который у вас Рыжий… Подковы растеряет.

Мэр молчал. Михалыч прервал связь. Вот так. Осталось еще сделать один звонок для полного блаженства. Однако дозвониться до ЗАО «Овощпродторг» было невозможно. Трубку почему-то никто не брал. Затем ее все-таки подняли, и сонный старческий голос спросил:

— Кто?

— Не кто, а слушаю вас! — сурово произнес Михалыч. — Время четыре часа, а вы уже спите. Директора мне. Бориса.

— Нету его… — пробурчал голос. — И до завтрашнего утра не будет, потому что уехал он уже. Отдыхать в лес. Тьфу ты! Не велели говорить. Я тут человек маленький. Не говорите, что сказал…

Михалыч уцепился за старика. Тот мог дать полезную информацию.

— Не скажу, если узнаю, где его можно найти…

На другом конце замялись. Дело для престарелого охранника принимало дурной оборот.

— На дачу, что ли, отчалил, козел. В домик охотника и рыболова. Дом отдыха городской… Жена в санаторий, а муж на «охоту»…

— Понятно. Передавай привет и массу наилучших пожеланий. Скажи, мол, знакомый звонил. Вместе служили… за колючей проволокой. Только по разные стороны…

Дед усмехнулся:

— Хорошо, передам, если утром увижу. Да ты и сам можешь ему позвонить. По сотовому… А меня он грозился завтра уволить…

— Увидь, обязательно, я потом тебя отблагодарю. Коньяк за мной…

Оказалось, дед не пьет коньяк, а вот на водку он согласен. И дежурит он сутки через трое. Дед продиктовал Михалычу телефон, и тот записал. Такая вот получилась под конец информация. Вполне утешительные сведения, если не считать, что Михалыч по-прежнему оставался один. В единственном числе против целой своры оглоедов.

От помощника он не отказался бы — на углу постоять, придержать что-нибудь за край, поднести-отнести и при случае дать по башке. Но так, чтобы не очень больно. Оглушить разве что. Он был один в большом городе. Был бы у него друг Бутылочкин. Но прапорщик погиб. Наверняка тело его выловили где-нибудь на низу — Обь, она большая. Выловили и предали земле как неопознанный труп. Мир праху твоему, Коля.

Кого можно взять себе в помощники? Во всяком случае, не женщину. И не с улицы. Это должен быть человек либо идейный, либо зависимый. Можно было бы встретиться с начальником сельского РОВД Ивановым, но тот находился в отпуске. Да и не может он действовать на территории города. Не его здесь епархия. Так что думай, Михалыч. Любушка отпадает сразу. Она всего лишь слабая женщина. Она работает, поэтому ограничена во времени. Вот и сейчас она трудится во вторую смену. А он сидит и смотрит из окон и думу думает. И придумать ее никак не может. Опять нужен анализ происходящего. Вопрос: почему в деревню притащился Бичевкин? Ответ: этот господин знал Кожемякина в лицо. Не из садистских же побуждений он явился в такую даль. Значит, нужна была уверенность, что крестьянин из Дубровки и чиновник из Учреждения — одно и то же лицо. Но Бичевкин остался на месте. Ничего он не подтвердил ни перед кем. Он лишь для себя подтвердил и на том успокоился.

Все равно нужен помощник. Пусть это будет даже пьяница последний, отщепенец. На некоторых из них бывает можно положиться, когда речь заходит о главном. О чистом небе над головой, о здоровье и жизни. В общем, о главном…

Негр Мартын?! Почему и нет! Это национальное меньшинство еще мало себя заявило в нашем обществе. Пора им выходить из тени. Вот и паспорт его лежит перед Михалычем на столе. Мартын Фидель Хуанович. Типичный негр из Латинской Америки. Даже все данные у него для этого подходят. Однако в графе «национальность» стоит скромное: «русский». Даже паспорт не поменял. Пользуется старым. А куда ему ехать?! И куда ему с ним идти?! Понадобится — поменяет, а пока этим обходится. Интересная личность. Смесь бульдога с носорогом. Постарался папа. Из сына получился настоящий негр. Молодец, курсант… И мама молодец.

Михалыч был почти уверен, что Хуан когда-то учился в городе в одном из военных училищ и познакомился с русской девушкой. Потом у них неожиданно разгорелась любовь и даже родился сын. Увидеть бы еще раз это дитя интернациональной любви. И поговорить. Узнать, чем он на самом деле дышит. Кроме него, есть еще три документа — водительское удостоверение самого Мартына, аттестат об окончании профтехучилища на другого человека, а также свидетельство о рождении на третьего. Остальное — мура собачья. Пара удостоверений — электрика и сантехника. Вот и все документы. И это добро Михалыч обещал выслать по почте. Замучаются ждать. Не стоит из-за этого напрягать ни почту, ни даже собственный ум. Все равно они этим бродягам не понадобятся. Отдать их при встрече с Мартыном, и дело с концом. Это даже надежнее будет. Значит, негр. Это даже интересно… Возможно, у него имеется домашний телефон. Вот и адресок в графе «прописка» значится. Остается заказать справку по 09.

— Мартын? Фидель Хуанович? Был у него телефон. И возможно, сейчас имеется. Но он снят со справки по его заявлению, — ответила справочная служба.

Вот те на! Выцветший негр имеет телефон, данные о котором изъяты из общего банка данных. Хитер батенька. А может, это постаралась его жена. Надоели ей звонки, она взяла и сняла его со справки, предварительно изменив номер. И по тому адресу давно уже не живет никакой негр. Но у него есть машина. Он же сам говорил, когда они беседовали среди ночи на пустынной дороге. Получается, не совсем потерянная для общества личность. Надо ехать и брать козла за рога, пока он не забрался в чужой огород.

В небольшом углублении контейнера лежало прошлогоднее удостоверение следователя по особо важным делам Новосибирского ГУВД. Оно тогда помогло. Михалыч действовал под этим прикрытием целый месяц — и ничего. Все обошлось. Можно и новое удостоверение изготовить. Для этого в контейнере имеется все необходимое. Но к чему это? Не стоит ломать голову. Старший следователь по особо важным делам Куроедов Анатолий Михайлович, полковник юстиции, — вполне внушающий доверие человек. Бритый наголо. Теперь у него волосы и усы — и что с того?! Время идет, и внешность слегка меняется. Не то чтобы очень, не настолько, чтобы менять удостоверение личности. Вот и бланки командировочных удостоверений, а также постановления на выемку документов — на тот случай, если понадобится войти в помещение на легальных основаниях. Выемка документов — это и не обыск вовсе. Так что никаких проблем. Санкция прокурора имеется, пусть и не местного. Преступление имеет не локальный характер, а региональный. Задеты интересы нескольких областей. Просим подчиняться и не задавать лишних вопросов, господа. А кому сильно хочется, может идти и жаловаться, если найдет, на кого…

Все правильно. Усы и очки. Стекляшки с нулевыми диоптриями. Массивные, закрывающие чуть не всю физиономию, и слегка затененные по летнему времени. И еще широкий, как лопата, козырек. Изогнутый, словно черная крыша ангара. Поди разберись, кто под ней притаился. И ко всему серая форма: куртка с накладными карманами и погонами полковника, брюки с полосками. И ни одного красного цвета: околыш фуражки, просветы на погонах и полоски на брюках имеют темно-синий цвет. С летчиком спутать можно. Это по незнанию. Или когда некогда… В любом случае сначала взгляд на форму, а потом уж, если удастся, на усы, а затем, в последнюю очередь, в глаза. Он вновь воспользуется этим способом. Это осуществимо. Вроде бы Михалыч им не злоупотреблял. Глаз чужих формой лишний раз не мозолил. Можно рискнуть. Иначе не выйти ему из дома. Не привык он к форме. Вся служба у него прошла в штатской одежде. Лишь курсантом носил он форму и потом быстро отвык, не пользуясь ею даже в специальной школе. Там вообще было лишь подобие формы — без погон и знаков различия. Каковы были задачи — таковы и методы.

Михалыч осмотрел форму: она оказалась в хорошем состоянии. Ее даже гладить не надо.

Михалыч надел рубаху с галстуком, а затем сбрую — плечевую кобуру с широкими лямками. Вставил в нее пистолет. Пятнадцатизарядный «беретта-92» неплохо умещался под мышкой. Но для него требовался пиджак. Придется потеть. Полковник перенес недавно воспаление, поэтому бережется сквозняков. При необходимости можно расстегнуть пуговицы и ходить нараспашку. Пистолет не будет виден, даже если подует ветер. Газовое приспособление, пятизарядное устройство «удар», он повесил на брючный ремень. Бьет, можно сказать, почти что беззвучно, хлопком, зато валит наповал с нескольких метров. Он не мог отказаться от этого достижения цивилизации. И еще универсальная отмычка, наподобие обыкновенной зажигалки. Это все, что будет необходимо полковнику на сегодняшний день, не считая документов, обеспечивающих легальность. Он готов. Ключи от дверей в карман. Руки в ноги — и на улицу, пока трамваи ходят…

Он остановился. Вернулся назад и, вынув из контейнера маленький пакетик, положил его в кармашек, слева под ремнем. Он знал, куда шел.

Надо было ехать вначале до Миллионной улицы, затем пересесть и ехать до Дворянской, в конце которой сойти и там искать нужный адрес. Трамваи едва ползали.

Михалыч доехал до нужного места, вышел из трамвая и направился вдоль улицы, вглядываясь в номера домов. Вот нужный номер. Пятиэтажная хрущоба с четырьмя подъездами. Небольшой дворик, заросший корявыми кленами.

Полковник Куроедов А.М. не спеша стал подниматься. Навстречу бросилась свора кошек. Не добегая до полковничьих ног, шурша когтями по бетонному полу, юркнули в отверстие над ступенями. Запах в подъезде был соответствующий, словно здесь было не жилье человека, а овечья кошара.

На двери не было номера. И на соседских трех тоже не было. Возможно, это была местная традиция. Зато на дверях висели почтовые ящики. Нужная дверь была первой по счету. Михалыч остановился и прислушался. Тишина. Лишь где-то внизу еще возится, выясняя отношения, кошачья орава.

Звонок в квартире не отзывался, на стук никто не отвечал. Даже из соседских дверей никто не выглянул и не спросил у Михалыча, для чего тот пришел. Однако Кожемякин не хотел уходить. Не для того он пришел, чтобы возвращаться, поцеловав дверной запор. Поэтому Михалыч развернулся и стал охаживать дверь подошвой ботинка. С двери сыпалась столетняя краска.

«Ничего, — с остервенением думал Михалыч, — я вам ее отремонтирую потом, когда время будет. Это нам знакомо. Просыпайся, бич заморский!..»

Негр либо спал, либо его в действительности не было дома. Судя по времени их встречи в прошлый раз, «бич» должен был находиться в квартире. Именно там, потому что ведет ночной образ жизни.

С противоположной стороны, вероятно, сыпались крошки извести. Размером с кулак. Глазок на двери оставался непроницаемым. Он так и не изменил своего цвета, когда из-за двери раздался встревоженный женский голос:

— Кто там?! Нет его!

И опять тишина.

— Откройте. Мартын Фидель Хуанович здесь живет?

За дверью молчали. Вероятно, он попал по адресу, раз там молчат.

Михалыч вновь развернулся и повторил экзекуцию. Ненормально держать гостей у порога. Не по-русски как-то это, негостеприимно…

— Ну что вам надо?! Вам же ясно сказано: нету его!

— Кого?

— Мартына нету…

— А кем он вам приходится?..

За дверью произошло быстрое шуршание, и вдруг образовалась щель. Дверь держалась на тонкой цепочке. А цепочка дышала на ладан. Дернуть как следует, она и вылетит. Но Михалыч не стал грубить женщине. Он вступил с ней в диалог. И она уже не могла ему отказать. Глаза их встретились. Михалыч, как удав, вцепился в них, заживо пожирая.

— Вы же видите, что я работник милиции и ничего плохого не делаю. Вы должны мне верить. От меня можно ожидать только хорошего.

— Попробуй тут разберись…

— Вот мое удостоверение.

Женщина читала маленький текст через дверной проем и ничего не видела. Она видела перед глазами лишь форму и проницательный взгляд, который пробирался глубоко в туловище. С каждым словом по спине разбегались приятные мурашки. Ей хотелось, чтобы они все больше завладевали телом.

— Прошу вас, — тихо произнесла женщина. Ей было за сорок.

— Натопчу у вас…

— Ничего, я уберу потом. Уснула и не могла сразу встать, когда вы стучали. Пришла с работы и легла сразу. Садитесь…

Она указала на стул рядом с дверью в зале. Обстановка жилища напоминала спартанскую. Старые обои. Под стать им коврики на стенах. Деревянный крашеный пол. Телевизор в углу. Шкаф. Деревянная кровать и диван. И еще дверь, ведущая в спальную комнату. Там мог быть Мартын. Притаился с ломиком в руках и сам себя боится.

— Мне нужно осмотреть помещение… — произнес Михалыч усталым голосом, словно делал это каждый день и осмотры ему порядком надоели. — Абсолютно формальное мероприятие. Но я могу и потом прийти. Вот мои документы…

— Выходи, Федя… — позвала она кого-то.

Из комнаты вышел заспанный Мартын.

«Правильно, — подумал Михалыч, — ночной образ жизни ведет метис…»

А Федя сел на диван и принялся нервно зевать, виляя головой из стороны в сторону. Он словно старался пролезть в отверстие и все не мог. Нервы человека выдавали его с головой.

— Поговорить надо…

Русский негр перестал зевать и кивнул: он всегда готов поговорить с хорошим человеком. Только где? Здесь мать. Разве что на балконе? Но там не развернешься, да и жарко там, несмотря на вечер. Можно прогуляться, да полковник в форме. Вся округа будет знать — с ментами связался Мартын.

— У тебя, говоришь, машина?

— Имеется…

— Я сейчас выйду, а ты подъезжай к трамвайной остановке… Долго тебе до нее добираться?

Оказалось, недолго. Совсем рядом. Он стал узнавать «ночного парня» с автоматом под курткой.

— Тогда я пошел…

Мартын кивнул, вставая. Он проводит полковника до дверей.

— Я буду ждать. Не подведешь, Федя?..

Через тридцать минут к остановке подкатилась старая консервная банка под названием «Жигули ВАЗ-2101». За рулем сидел иностранец лет тридцати. У него на морде это было написано, потому что это был типичный негр. С широким носом и белыми зубами. Слегка, правда, выцветший, но это от невыносимого сибирского климата. Михалыч поспешно сел, и машина, гремя внутренностями, помчалась прочь от остановки.

— Не рассыплется по дороге?

— Будем надеяться… Бензин вот только на исходе…

— Тогда жми в сторону речного моста. По дороге заправим. Слушай меня внимательно. Не делай быстрых движений и старайся мыслить. Договорились?

Негр согласился. Он постарается не торопиться.

— Тогда слушай. Я не то, что ты думаешь. То, что на мне, принадлежит только мне и больше никому. Но сам я не принадлежу себе. Так получилось, что я пытался принадлежать самому себе. Из этого ничего не вышло. Теперь я один. Вооружен и очень опасен…

Михалыч улыбнулся, произнеся последнее слово.

— Но я мент, хотя не в том смысле, к какому все привыкли. Вот мои документы.

Мартын искоса взглянул в удостоверение. Он еще успеет в него посмотреть. Если покажут. С него и этого достаточно.

— Можешь больше не трястись. Твое наркотическое настоящее не интересует меня. Расскажи о прошлом. И верь мне. Машину надо подготовить, чтобы не гремела. Расскажи о себе, Федя.

— Заправиться бы…

— Хорошо, заезжай…

И машина сошла с дороги. Михалыч направился к окошечку кассы. Он уплатит деньги и вставит заправочный пистолет: Лишь бы негр не мелькал лишнего. Пустит струю бензина в салон, а следом спичку.

Бак был полон. Гремучая тачка дернулась и пошла на мост.

— Куда мы все-таки едем? — спросил Мартын.

— Туда и обратно, — ответил Михалыч. — Семьдесят километров всего. В общем, до Половинки. Слышал про такую деревню?

— Вроде слышал. Но дорогу не знаю…

— Рули. Буду показывать.

Как и предполагал Кожемякин, Мартын оказался жертвой интернациональной любви. Кубинский парень, прибыв в город набираться военных знаний, тут же влюбился в молоденькую девушку с белой кожей. Они все здесь оказались с белой кожей, и ни одной негритянки. Зато полностью лишены расовой неприязни. Почти все. Но тот влюбился только в его мать. Ей исполнилось всего пятнадцать. Он стал наведываться к ней в двухкомнатную квартиру. И вскоре они и сотворили то самое. Она забеременела. Родители схватились за головы. Боже! От негра! Однако вмешался райком партии, и вопрос быстренько утрясли политическими методами. Молодых без проволочки поженили. Поэтому родившийся через семь месяцев мальчик вполне мог рассчитывать на папу.

Так оно и было бы, но подошло время кубинскому парню выпускаться, и тут вдруг выяснилось, что он уже женат, на негритянке. Она ждет его на далеком Острове свободы с двумя малышами в обнимку. Мать до сих пор хранит это фото. Так и расстались супруги. Однако фамилия у матери сохранилась девическая, Мартын. Теперь он Мартын Фидель Хуанович. А между близкими — Федор Иванович. Можно Федя. Окончил военное командное училище связи. Ни дня не служил в войсках по идеологическим соображениям. Лейтенант запаса. Верит в бога и не может в связи с этим брать в руки оружие. Кроме того, не способен быть тираном для солдат. Любит водку, продаваемую в аптеках, но к наркотикам равнодушен. Нигде не работает. Звучало почти как анкета.

Фидель Хуанович закончил повествование. Похоже, он привык рассказывать о собственной судьбе и привычку эту довел до автоматизма, убрав из рассказа все несущественное.

— Значит, ты не наркоман, а любитель выпить… — проговорил он. — И тогда пасся у аптечки лишь для того, чтобы раздобыть себе опохмел. А тот одинокий прохожий? Вы лишь хотели посмотреть, как он умеет плясать.

Лейтенант в запасе молчал. Он был убежден, что ничего плохого прохожему они не сделали бы. Живым тот остался бы. Это точно…

— Что молчишь, Федя? Грабитель ты, оказывается. Сначала ты был курсантом, потом стал бывшим лейтенантом. Теперь созрел, чтобы стать зэком. А ты как думал?

— До этого не дошло бы…

— Не дошло, так доехало… Вы уже подняли руку на человека, и только ствол, железка с дырочкой, остановил вас. — Полковник нервничал. — Но ты все равно внушаешьмне доверие.

Они подкатили наконец к дому-интернату, съехали с асфальтовой дороги на проселочную. Машина скрипела на каждой кочке, но шла вперед. Завала из берез на дороге уже не было — дядя постарался. Машина подошла к дому Егорыча и остановилась.

— Идем, молока выпьешь…

Федя выбрался из машины и направился следом за Михалычем. Они подошли к воротам, однако те оказались закрытыми изнутри. Придется стучать или обходить вокруг дома и перелезать через ограду. Со двора не отвечала даже собака. Сердце у Михалыча трепетало.

Он посмотрел сквозь щель между столбом и воротами: во дворе, повиснув на проволоке, висела лишь собачья цепь. Самой собаки не было. А на сенных дверях красовался внушительных размеров накидной замок.

Они возвратились к машине. Нет никого дома. Если бы с ними расправились бандиты, то не стали бы закрывать после себя двери. А может, они это сделали для того, чтобы оттянуть время и тем самым отвести от себя след?

— Что случилось? — пугливо оборачиваясь, спросил Мартын.

— Нет никого. Даже странно. Может, и в живых давно нет никого…

«В живых нет…» А они пока что живые. Через секунду и они могут распрощаться с жизнью на этой пустынной, поросшей лопухами улице. Дома с заколоченными окнами. Куда приехали! Сидел себе дома, так нет. Поперся за этим… Он и не полковник, может, совсем!

— Поехали… — взял за плечо Михалыч. — Посмотрим еще одно место — и назад.

Они сели и поехали вдоль деревни. В конце опять остановились напротив высокого дома с четырехскатной шатровой крышей. Блестели в закатных лучах стекла. И опять никого вокруг. Это был дом Ксении.

Михалыч приблизился к воротам. Они тоже оказались на запоре изнутри. Во дворе исходила лаем собака.

— Полкан! Полкан! Не шуми, Полканище… Добрая, соба-а-ка… Добрая.

Он громко постучал в ворота, и в этот момент за стеклами мелькнуло испуганное лицо. Ксения оказалась дома.

— Кто там? — она спрашивала через сенную дверь, не снимая с запора.

— Я это, Ксения Ник… — Но собака продолжала метаться, чувствуя чужого. Черного негра на колесах.

Михалыч отошел от ворот и встал у ограды перед окнами, чтобы его могли разглядеть. Он это. Толька Кожемякин! Не узнали, что ли! Только бы вы живы все там были…

Наконец Ксения его разглядела и пошла из сеней во двор. Выдвинула в сторону запор, сухую жердь во все ворота, и отворила. Наконец-то, господи…

Михалыч махнул рукой, приглашая водителя. Тот полез из машины.

Дядя во все глаза пялился на негра, округлив рот. Мать крякала в углу, вынимая из сумочки аэрозольный баллончик против астматических приступов. Ксения запирала позади себя двери.

— А мы ищем вас! Слава богу! Живы. А корова где?! Здесь же?! Значит, вы перебрались и решили здесь зимовать? Спрятались, значит…

— Откуда им знать, что мы здесь…

— Ну, вы даете. Да они, если приедут, по бревнышку раскатают все кругом.

— Задал ты нам задачку, племянничек. А я гляжу: машина подъехала и стала. Думаю, капут настал, даже ружье уже приготовил.

Он вынул из угла помповое ружье.

Михалыч взял в руки оружие и осмотрел: патрон не был дослан в патронник, а ружье не снято с предохранителя. Как же он воевать собрался, стройбат?!

— Оно выстрелить может… Раньше времени…

Дядя оправдывался. Забывчивость была откровенная.

— Ладно, не переживай.

— Больше не повторится…

— Как тут у вас? Никто не приезжал? Не интересовались?..

Родня принялась рассказывать. Никого не было. А они втроем даже в лес ездили. Резидента запрягли и поехали. Дров березовых телегу привезли. Вон они — во дворе в поленницу сложены.

Лесные жители, оказывается, вовсю занимались хозяйством, а Михалыч за них переживает. Страх на них напал лишь под вечер, когда делать стало нечего и мысли дикие в голову полезли.

— Рад за вас. Вы все-таки не расслабляйтесь. Потом дрова привезете. А пока смотрите…

— Молочка, может, холодненького?..

— Можно и парного…

Ксения принесла из сеней трехлитровую банку.

— Только что подоила… А холодное нельзя. Горло моментом прохватит. Пейте парное…

— Пей, Федя…

Они сели на широкую лавку вдоль окон. Дядя присел на кровать напротив, не сводя глаз с окон. Странно видеть в деревне негра. Даже оторопь берет. В телевизоре — куда ни шло.

— А это, Резидент-то твой, кобенится. Идти не хочет. Головой крутит. Тебя, видно, ищет. Надо же. Привыкнуть успел… Еле хомут на него втроем надели. И телега старая пригодилась…

Негр выпил свое молоко. Михалыч тоже. В деревне все оказалось в порядке. Зря переживал. Можно возвращаться, пока не стемнело.

— Пора нам. Живите, не расслабляйтесь, — нагонял страху Михалыч. — Знаем мы этих, — и покосился в сторону Мартына. — Федя их тоже знает. Бизнес у них такой теперь — водкой через аптеки торгуют и наркотиками через сеть собственных киосков. Все у них там налажено. И за всем стоит всего лишь один человек. Конь Рыжий называется. Всех обскакал. Паренек один рассказывал. Врать не должен… Тот, что ехал тогда со мной.

Дядя понимающе кивнул. Родичи слушали не перебивая. Они раньше жили спокойно и о наркотиках слышали только из телевизора. Теперь и до них дошло…

— Дотемна вернуться надо… Оставайтесь. Мы только так приехали — навестить, узнать, как вы тут. Не теряйте бодрости духа.

Гурьбой они вышли провожать гостей. Резидент стоял у яслей. Он повернул голову в сторону людей, повел черным глазом и заржал. Хозяина узнал.

— Здравствуй, Резидент. — И Ксении: — Сахарку бы кусочек.

Та сбегала, принесла кусок сахара и протянула Михалычу. Тот приблизился к лошади.

— Привет, Резидент. Как ты тут? Сахару хочешь?

Лошадь принялась ритмично кивать и часто вздыхать.

— Вот тебе и сахар…

Кожемякин протянул к нему руку. Чуткие губы едва коснулись ладони, и белый кусочек мгновенно исчез.

— Уронил, может?

— Да-а, сейчас он уронит…

Племянник вышел за ворота, а за ним и сопровождающий, негр, который слова толком не сказал за все время. Может, иностранец и по-русски не соображает?.. Вышли и долго стояли у ворот, провожая взглядом машину и взмахивая руками. Машина вот только у иностранца какая-то не такая. Может, напрокат взяли у кого?..


— Теперь ты понял, Федя, в чем причина моего волнения, — говорил Михалыч. — Они не только меня прижали. Они мать мою взяли в оборот. Понял, наверно, по разговору, что в заложницах была? Такие вот дела, Федя. Теперь что ты мне скажешь? Чтобы я молчал? Простил им все концерты? Простил смерть товарища?

Федя молчал. Он крутил баранку на кочках и молил об одном: амортизаторы бы только выдержали. В остальном он как-нибудь разберется… Странный этот полковник. Привез с собой и посвящает во все дела. Допекло человека. Либо действительно податься не к кому. Но ведь существуют же официальные органы — милиция, например, та же.

— Милиция не про мою честь. Сидит там некий дядя с такими же погонами и высокой должностью. Этот дядя с некоторых пор не на ту мельницу воду льет. Ему кажется теперь, что он не тому идолу служил.

В город Михалыч с Мартыном прибыли после заката солнца. Горели огни.

— Вас куда доставить, товарищ полковник? — неожиданно спросил Федя.

— Зови меня просто Михалыч. И доставлять меня никуда не надо. У этой вот остановки, где взял меня, останови. Теперь ты понял, что мне нужен помощник. Я зову тебя не на амбразуры кидаться. Нужно лишь иногда помочь — отвезти-привезти. Я оплачу. В долгу не останусь. Но если ты согласишься, мне потребуется твой телефон. А я дам тебе номер своего. И машину надо подготовить, чтобы не гремела. Средства на ремонт тоже будут. Согласен?

Он положил на приборную доску деньги.

— Мне надо подумать… Запишите телефон…

Михалыч вышел из машины, а Мартын, развернувшись, поехал в обратную сторону. Ему надо поставить машину. Стариковская оказалась машина, дедова. И на том спасибо. Он позвонит Мартыну завтра же и, если тот даст свое согласие, станет на него лишь надеяться. Он будет хотя бы знать, что машина с водителем в его распоряжении. Хотя и старая.

Он сел в подошедший трамвай и только через час оказался у знакомого дома. Он позвонил. Дверь открыла Люба и вначале не узнала его.

— Ты ли это, Толя? Ты просто неузнаваемый…

Полковник вошел. Разулся, прошел в комнату. И там снял с себя пиджак, обнажив оперативное снаряжение.

— Где ты был, Толя?.. — тревожно спросила Люба.

— Так… Съездил на Половинку, навестил мать… Живут в лесу, молятся колесу. И боятся людей. Такая вот у меня информация. Но этих пока что там не было. Им некогда теперь…

— Что ты говоришь такое. Меня всю прямо трясет…

— Как же ты собралась быть моей женой, Любушка?

— То совсем другое. Там все официально. По-настоящему. А тут у тебя риск. Может, ты не должен так поступать? Пойти бы в прокуратуру и все там рассказать…

— И потом оказаться в канаве… Или очутиться в колонии строгого режима с пожизненным сроком. Ты будешь ко мне ездить, любовь моя? — холодно спросил он.

Она замолчала. Перспектива быть вдовой при живом муже ее не устраивала. Она не будет больше задавать подобных вопросов. Ему все-таки виднее. Кожемяка всегда был такой, словно родился, чтобы лишь воевать…

Михалыч вынул из кармашка пакетик, который брал с собой. Вещество не пригодилось. Мартын не был наркоманом.

Глава 10

Федор Палыч безвылазно жил в деревне вторую неделю. Он так и не смог уехать. Он действительно рано утром вышел к берегу, чтобы с первым же теплоходом отчалить в любимый город, чтобы не видеть больше эти огороды, эти лопухи вперемешку с крапивой и эти кедры, голубовато-синие издали. Чтоб их всю жизнь не видеть! Угораздило его родиться в Сибири. И как раз в той самой деревне, которую он так и не может забыть. Тянет его сюда. Как закроет глаза, так сразу же всплывает в глазах река. Болотце. Шишки камышовые. Дом родительский, у самой реки. А за болотцем отвесная почти гора. Над болотцем тянется к небу несколько елей. Он их помнит почти такими же. Родился, а они уже росли на том же месте. Съехали с куском чернозема и над болотцем остановились. Теперь-то уже точно подросли. Над косогором стоит желтый деревянный крест — дураки какие-то в прошлом году воткнули наверху. А за ним купол церкви, словно из земли растет.

Он бы так и ездил беспрестанно сюда, пока существуют в нем силы. В его возрасте редкий найдется, чтобы мечтать о женитьбе на вполне серьезных началах. Слух вот только подводить стал. Мерещится все чего-то ему. Орет, что ли, кто-то. А! Нет! Моторка, кажется, чья-то завелась. На рыбалку поехал кто-то. Счастливый народ. Он не понимает, какое это счастье — самому ездить на рыбалку и ловить рыбу из реки, а не из чашки ложкой. Он, например, теперь не может. Давно отдал свой обласок зятю, и тот его благополучно изуродовал. Наделал дыр, замочил на целый сезон. Дерево пошло в гниль, и лодке-долбленке пришел конец. А ведь она служила ему столько лет. Он не помнил сколько…

С реки доносились теперь сразу три звука. Гремели именно три мотора.

Федор Палыч приподнялся над кустами, за которыми сидел по нужде, и обомлел: две дюралевые лодки на полном ходу, сближаясь между собой, шли навстречу третьей.

«В клещи берут», — успел подумать старый рыбак, и тут раздались торопливые, словно удары дождя по брезенту, выстрелы.

«Да это же… Это убийство… Они убивают человека…»

Человек только что стоял над бортом и тут же исчез в волнах.

Если бы у деда была в руках хотя бы малопулька, он, старый дед, не отступил бы. Он открыл бы отсюда огонь и хотя бы одного, но скосил. Не так тут далеко до них. Убили человека, и хоть бы что. Среди бела дня. Когда такое могло быть?! В разные времена он жил, но такого не было. Разве что в Гражданскую. Но тогда другое дело было. Тогда по идейным соображениям. Тогда царизм правил. И брат шел на брата. Но была цель. Теперь что ими движет?

Лодки быстро развернулись и пошли вверх. Через секунду их будто и не было никогда.

Федор Палыч торопливо поддел штаны и, застегивая пуговицы на ходу, поспешил книзу. Лодка без управления быстро шла по течению. Старый рыбак с сожалением глядел ей вслед. Пропала чья-то собственность. Впрочем, пропал и собственник. Только волны гуляют на поверхности. Рябь одна. Не зря Федор Палыч под утро видел сон: щука будто порвала сети и ушла — одни дыры остались. Интересно жить стали. Удивляться не приходится: где пропастина, там и ворон. Погиб, может, ни за что человек. Прямо на глазах из автомата — и пошли вскачь…

Волна вдруг набежала одна на другую, и показалось деду, что бревно-топляк несет по реке. Чуть ниже того места, где только что расправа состоялась. Боже ж ты мой!.. Да то же человек всплыл и дышит, кажись, отплевывается через силу. Дед почувствовал, как у него забилось сердце.

Он быстро скинул с себя ботинки и брюки, оставшись в рубахе. Кинулся в воду. Вернулся, сбросил рубашонку, схватил с песка трухлявую жердь — и вновь к реке. Вода прохладная. Лет десять не бывал в воде, но делать нечего. Вошел по горло и протянул несчастному. Тот еле движет руками.

— Давай! Хватайся, пока не вернулись…

Дед поднатужился и хлебнул ртом воды. Надо бы плыть, да какой он теперь пловец, Федя Жареный. Сено-солома, в общем, а никакой не Водяной.

Мужик все-таки ухватился одной рукой за жердь. Федор Палыч, обрадованно скребя по илистому дну кончиками пальцев и задирая кверху голову, поспешил обратно. Попалась добыча. Теперь не вырвется…

Подтянул раненого к берегу, бросил жердь и, подцепив под мышки, вытащил из воды, положил на песок. Тяжеловат оказался для старика мужик. Из раны над ключицей текла, слабо пульсируя, кровь. Слава богу, важные сосуды не задеты. Иначе тут бы сейчас фонтаном било.

Федор Палыч взглянул в лицо: царица небесная, да это же Колька Бутылочкин. Он же вчера только с ним разговаривал, когда милиция приезжала. Бутылочкин ваньку ломал, плакал во все глаза. Не то что плакал, а рыдал, артист. Теперь ему не до спектакля. Лежит и рот едва открывает. Хорошо, вынырнуть успел. Не то нахлебался бы и поплыл. Как топор. Прямиком ко дну…

— Ты, дядя Федя?

— Я, милый, я. Узнал?

— Не подняться мне…

— А тебе и не надо. Лежи пока на песочке. А я тем временем за телегой сбегаю.

Старик совал мокрые ноги в штаны, но мокрое тело цеплялось за сухую одежду. Вот еще напасть.

— Откуда здесь телеги?.. Может, я сам? Сильно течет?

— Не сильно. Лежи. Не поднимайся. Иначе вся вытечет и снова наливать придется, — пугающе шутил Федор Палыч.

Надел наконец штаны, обулся — и в кусты. Сорвал там несколько огромных лопухов — и назад. Поднял липкую одежду, подсунул под нее сразу несколько листов и вновь слегка прижал. Не так струиться будет. Навылет пуля: со спины тоже мокнет. Кости бы целы оказались. Снизу тоже подсунул — и вскачь в гору, только пыль столбом. Откуда прыть у старика взялась.

Он несся кверху и удивлялся: лишь в далеком детстве он бегал в гору. Тогда это было одним из развлечений. Слава тебе, господи, несут ноги старого. Теперь бы только добежать, оглобли в зубы — и назад.

Он так и сделал. Подбежал к дому, выкатил наружу «самокатную» тележку — и тем же путем назад. Подошел к косогору, и тут телега сама потащила его вниз. Он лишь направлял ее куда надо. Затем, с трудом протащив свое тощее тело вместе с телегой сквозь заросли лопухов и крапивы, спустился к песку. Колька Бутылочкин лежал и смотрел на деда.

— Дядя Федя, не выехать тебе со мной. Круто. Ты телегу подними обратно, а потом и меня как-нибудь. Вдвоем нам легче будет. Я встану. Голова только кружится…

— Ну ладно. Ну, давай…

Федор Палыч вновь подхватил «оглобли» и потащил «самокатку» в обратном направлении. Действительно, как он потащил бы еще раненого. Еле поднял телегу вверх. Она показалась ему полногабаритной конской телегой, несмотря на велосипедные шины и легкий ход.

— Сейчас я, Коленька. Дай отдышусь…

Он остановился и разинул рот, насыщаясь кислородом.

— Теперь пошли, родной. Вставай, и пошли. Пусть у тебя голова кружится, а ты не обращай на нее внимания. Только переставляй ноги. А я рулить за тебя стану.

Бутылочкин, опираясь на деда, поднялся и, положив на его плечо голову, на шатких ногах сделал первый шаг.

— Вот видишь. Чем быстрее мы с тобой будем идти, тем быстрее поднимемся в гору. Только не падай. Не встанешь потом. Помнишь, как отец рассказывал? Про фронт? Не забывай. Иди. Тут, кроме тебя самого, помочь больше некому. Какой я помощник. Мне самому девяносто лет стукнуло, и то не помню, когда. Ради бога, не приземляйся. Не шути со стариком…

Телега стояла, задрав кверху «оглобли». Нужно лишь попасть корпусом на платформу. Платформа у тележки прямая.

Дед подвел Бутылочкина к тележке, и тот сразу же прислонился к ней. Держись, Колька! Дед поднимает!

Перебирая руками, Федор Палыч накренил к земле «оглобли». Бутылочкин лежал животом вниз.

— Тебе хорошо так?

— Терпимо, дядя Федя.

— Ну, тогда я поехал. Держись… Трясти будет… Я галопом!

И он тронулся в путь. Не к церкви, напрямую, а обходным маневром, вокруг глиняного косогора, вдоль лощины, а затем направо и в пологую гору. Федор Палыч рассчитывал, что только так поднимется в деревню. Колька бы лишь не кончился по пути.

— Не спи!

Дед едва разевал рот. А когда повернул на взвоз и пошел по наклонной в гору, совсем замолк. Пусть его покинут силы, но лишь после того, как он поднимется в гору. Там его «тачанка» сама по себе покатится к дому. Там он сам себе шофер. Здесь же она тянет книзу. Все-таки вес у этого Бутылочкина…

Вместе с его отцом, Григорием, Федор Палыч был мобилизован вначале на Финскую кампанию, воевал с белофиннами. Потом началась другая война, и тут Федору Палычу не повезло — ранило почти сразу же. С осколочным ранением он был возвращен в деревню, а Гриша потом еще воевал. Он столько воевал, что о нем даже успели забыть. Помнила одна тетка Марья. Он слишком долго не возвращался в деревню. Он вообще собрал все войны, какие только были в тот период, в том числе и Великую. Потом его занесло вместе с частью почему-то в Норильск. Только через девять лет вернулся домой старший сержант Григорий Елизаров. Такая вот история.

«Сержантский состав, — рассказывал Гриша, — не отпускали, и все тут…»

У пилорамы Федор Палыч окончательно взмок. Пот струился по ложбине между лопаток и оседал у пояса брюк. Пилорамы давно на этом месте нет, зато крутизна осталась.

Федор Палыч теперь двигался с остановками, как захудалый конь. Дернется на полметра вперед и вновь остановится, уперев колесо в край ложбины. Передохнет — и вновь за то же самое. Раз полста останавливался, пока не преодолел взлобок.

Поднявшись наверх, Федор Палыч не стал отдыхать: ветром не продуло бы потного. Он дернул полегчавшую тележку и пошел проулком. Миновал первую улицу, а на средней вильнул вбок и тут же остановился. Все! Приехали! Вылезай, Колька!

— Коля! Коля! Не дремли, тебе это сейчас опасно… Просыпайся, милый! Мне «оглобли» опускать надо, а ты упадешь. Держись маленько…

Бутылочкин шевельнул пальцами, цепляясь за край платформы. «Оглобли» опять вздернулись кверху.

— Пусть стоит… А мы с тобой ко мне теперь пойдем. Держись за меня, сынок…

На ватных ногах Бутылочкин сумел-таки войти во двор и даже поднялся на крыльцо. Как оказался на кровати, он не помнил.

Пока дед возился с замком на крыльце, силы вдруг покинули его. Зато у деда открылось второе дыхание. Он подхватил на плечо внезапно обмякшее тело и, бороздя по полу непослушными ногами, втащил и опустил на кровать. Пусть теперь хоть что делает. Теперь дед побежит к председателю и оттуда позвонит в матросовскую больницу. Пускай приезжают и лечат человека. Все-таки они специалисты.

Он сидел рядом с Бутылочкиным. Сейчас он побежит…

— Куда ты, дед?

— Помощь тебе вызывать…

— Сиди… Знаю тебя. Колдун несчастный… Сам вылечишь. Не ходи.

«Чуть что, так колдун. Какой я лекарь! Так себе… Ручка от поварешки…» — думал дед, но сам не двигался с места. Если не велит, значит, есть тому причины. Вот тоже задал вопрос. Лечи! А чем лечить, если ни трав путевых, ни… Впрочем, есть маленько… С давних пор еще «чертов палец» хранится. Белый! Бывают и черные. Но этот лучше. Как он только забыл о нем, старый пень! Совсем мозги перестают соображать…

Он поднялся и полез в комод. Открыл левый верхний ящичек — пусто. Открыл второй — ерунда одна лежит: винтики, гаечки, щепотка гвоздей мелких, кнопки, иголки патефонные. Вот и все «лекарство».

Потом хлопнул себя ладонью в лоб: старый дурень! Палец за иконой лежит. На божнице. Поднялся на негнущихся ногах к углу, сунул руку и вынул из-за Николая Угодника носовой платок с завернутым внутри «пальцем».

Пошел на кухню, достал из стола нож, вырвал из старой тетрадки лист и принялся скоблить на бумажку «чертов палец». Из-под лезвия струился серовато-белый блестящий порошок. Наскоблил — и опять к раненому, но на полпути остановился. На что он будет ему порошок-то прикладывать? И поспешил на огород. Там вдоль городьбы в чистом месте буйно разросся подорожник. Листы крупные, мясистые. Дождиком их обмыло как раз.

Вернулся, с трудом стащил с Бутылочкина десантную тельняшку и обильно посыпал рану порошком, сразу прижав к ней лист подорожника. Терпи, Коля. Держи, если можешь. Бутылочкин терпел. Куда денешься…

Дед опять сунулся к комоду. Вынул оттуда остатки лейкопластыря (внучка привозила) и закрепил лист. То же проделал и с другой стороны. Там рана оказалась еще больше. Затем, порвав чистую простыню на длинные ленты, заставил приподняться и туго перемотал.

— Господи, помоги нам. — И перекрестился на Николая Угодника…

Так Федор Палыч и застрял в деревне. И никто его не беспокоил. Раз дед в деревне, значит, так ему надо. Лучше его не трогать по пустякам. Пусть себе ковыряется в грядках… Ему там одному лучше.

«Выпей, Коленька, чайку. Чага березовая. Должно помочь…» Мозги пудрит колдун. Какая чага! Какой палец, когда он слово знает. Пошепчет, и все пройдет. Это же всем известно.

Один раз гуляли зимой у Григория, и Федор Палыч пришел. А когда решил домой уходить, встал, попрощался и вышел. И словно его не было. Смотрят в окна во все глаза, а он так и не появляется в улице. Затем смотрят вновь: возвращается опять к дому откуда-то.

У ворот стояла кошевка с лошадью. Федор Палыч — нет чтобы обойти стороной! Полез через оглобли между головкой саней и конским задом. Кожемяка от страха глаза вылупил. Ему тогда четырнадцать было. «Лягнет!» — кричит деду! Это он сгоряча закричал. Не подумавши. А Бутылочкин промолчал.

«Тебя бы не лягнула», — ощерился дед, продолжая путь.

— Выпил? Вот и хорошо. Потом настойку еще приготовлю. Жар прошел у тебя… На поправку идешь, Бутылочкин. Так, что ли, тебя звали?

Бутылочкин качнул одними глазами. Ему бы перевязку сделать. Неделю тряпки не меняли. Заведется гадость какая-нибудь под ними — попробуй потом выведи. Живьем пропадешь. Там же пулевое ранение… Хотя и навылет прошло…

— Может, перемотать меня, дядя Федя? — спрашивает он.

— Нашто? Рану бередить хочешь?! — недоумевает дед.

— Ну все-таки. Ведь уже столько времени…

— Чешется, что ли, у тебя там?.. Тогда почеши. Потихоньку, коли охота. Снимем скоро, посмотришь…

Упрямый старец. Гнет свою линию, как тогда с конской повозкой. Нет бы стороной обойти, лезет напролом…

Бутылочкин изрядно исхудал. Дед носит ему уху в широком блюде и кормит из ложечки. Не работает у раненого рука. Боль еще сильна и не дает шевелиться руке. Так продолжалось, пока дед не сказал:

— Достаточно. Хватит валяться. — Подошел и сел рядом на стул. — Наводи тело. Вставай потихоньку. Сымать будем…

Не фига себе! У Бутылочкина чуть было челюсть не отвисла. Он же едва лежит. А тут говорят: хватит валяться! И все-таки подчинился. Уперся левой рукой в постель и поднялся. Сел в кровати. Что дальше?

Федор Палыч свинтил с него матерчатые полосы, снял травянистые листы. На них налипли остатки ссохшейся крови и какого-то порошка. Стрептоцидом присыпал, как видно.

Бутылочкин нагнул голову и присмотрелся к ране. Боже ты мой. Вместо дырки на ее месте образовался кружок молодой кожи. И даже коросты не видно. Куда все подевалось? Вот тебе и «чертов палец». Говорят, находят их в земле, словно настоящие пальцы, похожие на пули от крупнокалиберного пулемета. И объяснения тому феномену никакого никто не дает.

— А где тут эта, короста?

— Для чего тебе?

— Думал, отмачивать придется…

Думал он. На то и средство прикладывали, чтобы заросло как на собаке. И слово говорили: «Зарасти, как на той самой…» Всего и слов-то!..

Бутылочкин вскоре стал ходить по избе. Голова кружится, в ушах звон. Дед готовил ему на травах чай и требовал выпить.

— Малокровие у тебя… От большой потери. В воде оно незаметно, когда человек кровь теряет. Вовремя вынырнул ты. Водяной помог. Вытолкнул…

Бутылочкин не верит в водяных. И в русалок тоже не верит. В колдунов — да. Вот он, яркий пример, сидит за столом. Девяносто лет минуло, а все такой же, как и двадцать лет назад. Слово за слово, между ними заходит разговор на известную тему. Темнеет на улице. Кругом пусто. Пройдет редкий садовод-мичуринец, и опять безлюдье.

— Выпадала мне одна планида, — говорит дед. — Попал я один раз на рыбалку. Но сам чуть в сети не попал. С тех пор ходить стал с оглядкой и наперед заклятие прочитаю. Вывернулся из обласка и запутался. Да так, что ни взад, ни вперед. Руками бултыхаю, не тону вроде. И сдвинуться с места не могу. Речка — узенькая курейка. И народу никого. Ори, хоть лопни. Стал читать заклятие от русалок:

Ау, ау, шихарда, кавда!
Шивда, вноза, митта, миногам,
Каланди, индии, якуташма, биташ,
Окутоми ми нуффам, зидима…
Дед замолчал.

— Да разве можно такое запомнить, — проговорил Бутылочкин, внутренне цепенея.

— Запомнишь, если жить захочешь… Заклятие и на водяного подействовало. Или, например, леший. Это вообще хозяин лесного зверья. Он не дает охотнику взять белку. Он гонит хворостиной птушек и зверей: волков, медведей, зайчиков. Над всеми он хозяин. Лет полста тому назад не было ночи, чтобы не пришел леший. Нельзя было выйти вечером или рано утром в лес: то песни поет, то лает собакой, а то еще заведет куда, что и не выйдешь…

Дед вздохнул, покосился на икону Николая Угодника и продолжил:

— А нынче совсем его даже не слыхать. И если случится, то совсем редко, и то перед каким-нибудь несчастьем, а больше перед покойником — утопленником или удавленником. В те поры и лесов больше было, и болот с трясинами… Помню, пьяный один раз шел вечером домой и будто кто дернул. Я назад оглянулся, а он, лохматый, ползает на четвереньках. Я испугался. Пятиться даже стал. Сам молюсь, а он на меня. А это ребята в ночное ездили, шубу вывернули, надели… Вот и думай тут.

— Помереть от страха можно…

— Помереть не знаю, но вот седым стать — это точно.

Они замолчали. Бутылочкин перебирал в голове варианты возвращения на работу. Наверняка его давно там потеряли и теперь числят в прогульщиках. Может, даже приказ об увольнении давно приготовили. Опять придется выпутываться. Кожемякин тоже неизвестно где теперь. Может, и не доехал вовсе до поселка. Сложил где-нибудь свои кости. На крутых нарвались они. Но он, Бутылочкин, не жалеет о своем поступке. Более того, он даже уверен, что точно так же поступил бы и его товарищ, Толька Кожемяка. Настоящий полковник. Ноги вот плохо держат еще, а то давно бы уехал отсюда. Здесь как в бочке пустой — никакой информации. Даже телевизора у деда нет.

— Не слышал, дядя Федя, не приезжали больше сюда?

— Кто?

— Да эти козлы…

— Были. Опять в золе рылись. Но не милиция. Бандиты. Я их за версту чую. Сторонкой прошел мимо: они. Без понятых копались.

Вот тебе и вся информация, зато какая емкая: не успокоятся никак. Все что-то им чудится. Найти чего-то хотят.

— А еще что нового? Может, ты забыл, дядя Федя?

— Покойников нашли троих…

Бутылочкин обомлел. Сразу троих?! Откуда еще двое взялись? Неужели их откопали?

— У поворота на Матросовку, если из города ехать, — продолжал дед. — Молодые совсем… Убили, выкинули из машины, а сами уехали. И у всех пулевые ранения. На днях Манька Купреянова рассказывала — за редиской приезжала.

Вот оно что. В другом месте обнаружены. Не в Дубровке. Идет война, или обыкновенный разбой на дороге. Воюют между собой «братки». А народ молчит, затаившись. Терпеливый у нас народ. И Николай Бутылочкин вытерпит. Снесет все обиды. И очереди автоматные позабудет.

— Кожемяка, наверно, погиб, — мыслит вслух Николай.

— Вот об этом слуху нет. Сама Кожемячиха тоже притаилась. Нету ее в поселке. Шурка Окунев приезжал и рассказывал. У него же здесь дача тоже. Земли им мало в поселке, так они здесь понастроили себе.

— Жаль, двустволку утопил, — вздыхает Бутылочкин. — Теперь как без рук. Хоть опять в армию иди…

— Лечись пока. На ноги поднимайся. Запомнил хоть рожи-то?

— Где там. Все минутно произошло. Я вообще вперед хотел нырнуть, да не успел маленько. Мне бы груз потяжельше — по дну вышел бы у берега. Я делал так раньше…

Дед качал головой. Разве же так можно — по дну и к берегу. В тине небось забуксуешь. Не трактор какой-нибудь, человек все-таки.

— Пацаном делал так. Возьму камень — и в воду с лодки. Но ничего. Разберусь как-нибудь. Скорей бы на ноги встать…

Опять не терпится. Лезет под пули. Поперся бы, может, прямо сейчас. Да слабость мешает. Кожемяку искать будет. По всему видно, не успокоится Бутылочкин. А что он может, дед? Он, что мог, сделал. Дал бы даже оружие Бутылочкину, пистолетик какой-нибудь или «револьверт». Раз ему так охота… Но нет у деда оружия.

— Дядя Федя, а ты не слышал, может, лодку мою поймали внизу?

«Экий человек, лодка ему понадобилась», — негодует старик, но виду не подает.

— Чего не слушал — того не слышал. Может, и цопалась кому. Она же не тонет. Там же баки воздушные…

— Вот и думаю. Узнать бы поточнее. Из Козюлиной, может, кто проездом будет, так ты спроси.

— Если увижу… Не терпится тебе, Бутылочкин.

— Ага, посмотри, обязательно…

Он бы и сам спросил кого, но пока слаб, ветром качает. А дед, девяносто лет, еще ничего. Может, действительно женится? Из реки человека выудил и простуду не поймал. И, мало того, чуть не на себе в гору вытащил.

— Ищут тебя, наверно, Колька… Может, в розыски подали. Семья все-таки.

— Может, подали, дядя Федя. Завтра подамся домой. Залежался я у тебя. Спасибо тебе, что не бросил. Что вытащил и вообще…

— Гриша меня тоже один раз вытащил. Из-под обстрела под Прилуками. До сих пор помню. Стоим мы, а немец из миномета лупит. От нас перья в разные стороны. Рядом шлепнулась мина — чувствую, задело. Рука неметь стала. Гришка меня подцепил и попер, санитарам передал, а сам опять назад. Потому что за самодеятельность могли пулей угостить. Свои же. Такие, брат, дела. Теперь я с ним в расчете. Не должен я ему теперь ничего. Понимаешь, о чем я?

До Бутылочкина только сейчас дошло, с какой такой стати дружба водилась между отцом и этим престарелым субъектом.

— Что-то не рассказывал он, и ты молчал…

— А для чего? Хвалиться, что ли? Тогда таких историй много было.

Глава 11

Коню Рыжему испортили всю «рыбалку». Или «охоту». Изгадили отдых, короче. Среди ночи на «мобильную трубу» позвонил какой-то дебил замороженный и давай поздравлять не знаю с чем. Давно, говорит, хотел с тобой встретиться и так далее. Боря ему отвечает: ты день с ночью перемешал, погляди на часы, если есть у тебя, и вообще, чо ты лепишь?! Чо ты несешь, в натуре?! Нюхни дозу и отпади! И отключил «трубу».

— Ошибся гад какой-то, — пробормотал он, прижимаясь сзади к Светлане Аркадьевне.

Однако вновь раздался звонок. Надо было окончательно отключиться — и никаких проблем. На часах три, а кому-то неймется.

— Да. Слушаю внимательно. Ну. Я. Раз мой номер… Чо тебе надо? Привет от жены? От чьей? От моей? Она же в санаторий уехала…

Разговор принимал унылый характер. Выяснилось, что жена срочно покинула место отдыха и самолетом возвратилась домой. Вошла в квартиру, а там пусто. Даже пыль не стер, подлец. Разве же так делают?! Короче, Боря должен гнать соответствующие бабки, пока владелец информации не шепнул супруге, где находится спутник жизни.

— Может, вам безразлична ваша супруга, тогда я умываю руки. Однако сведения о вашем местонахождении, увы, не смогу удержать… И мне заплатят. Как вы на это смотрите?

Да как же на это можно смотреть?! Скорее всего положительно. Потому что от жены имеются два взрослых сына, которые могут посчитать папе его зубы. Можно пропустить мимо ушей весь этот визг. Однако, если в дело вступают «родные» кулаки, он ничего не сможет им противопоставить, потому что родное… Нет у него против них аргументов.

Нашел куда ударить, гад ползучий!.. И время выбрал самое подходящее, когда мозг думать не хочет, — под дых ударил, стервец.

— Короче, базар закругляем. Чо ты хочешь? Только говори сразу.

— Денег. И как можно больше. Прямо сейчас.

Действительно, спятил! Какие деньги среди ночи! У бизнесмена деньги всегда в деле. Нет у него наличными.

— Куда подъехать? — настаивал незнакомец. — Может, к вашей усадьбе в пригороде?

— Нету у меня никакой усадьбы! Ты с кем меня спутал? Я Борис Рябоконь. Понял ты, зараза, на кого ты пасть разинул?!.

— Кто ж не знает Коня Рыжего… Ни с кем тебя не спутаешь. Тебя невозможно смешать — ты светишься во тьме. Тебя даже отсюда видно. Выгляни в окошко…

Рябоконь впервые за последний год вздрогнул всем телом. Взглянуть в окно — значит получить пулю в лоб. Сейчас! Станет он тебе выглядывать! Даже если там рота ОМОНа, все равно не выглянет.

— Видал? — спросил голос.

— Не видно там ничего, — соврал Рябоконь.

Светлана Аркадьевна тряслась как осиновый лист, прижавшись задом к стене.

— А ты свет-то выключи, к окну приблизься, увидишь. Тачка стоит цвета «асфальт». Хотя сейчас темно и подфарники у меня не горят, так что едва ли ее можно заметить. Но я мигну тебе.

— Не буду я никуда выглядывать. Сколько ты хочешь?

Голос задумался. Наверно, он решал, сколько можно запросить за такое мерзкое дело. Ведь могут и отказать.

— Сколько не жалко, — выдохнул тот наконец.

Вот это цена! Сдохнуть можно от такого размера.

— И вообще зачем торговаться, если платить все равно нечем. Если в бизнесе деньги находятся… — продолжил тот вновь. — Придется жене говорить. Привезу ее в «Домик для охотников». Пусть взглянет на голубей…

— Не надо! — взвизгнул Боря. — Мы договоримся!

— Вот и замечательно, — спокойно произнес голос.

Боря ощутил, как тот ухмыляется.

— Слышишь? Не клади «трубу». И не упади с кровати. Можешь хоть ссать кипятком, но я пошутил…

— Кто ты?

— Я твоя прошлогодняя тень. И я уже здесь. Ты теперь оглядывайся. И вверх чаще смотри… А по ночам лучше не спи. Бодрствуй, как часовой на вышке.

И на том все. Отключился. Насытился, подлец, возбудил нерв человеку, а сам спать увалился. Подшутил, называется. Испортил человеку настроение. И нисколько его не волнует — может, у человека стоять после этого перестанет.

Светлана Аркадьевна встревоженно блестела в темноте глазами. Она впервые видела, что Его Величество всерьез напуган. Даже не на шутку жаль сделалось человека. И она приблизила к нему свое тело.

— Да иди ты! — Боря фыркнул рассерженным котом.

— Что с тобой, Боря?

— Не видишь разве! Шантажировать надумал козел. Я покажу ему шантаж. Он у меня забудет, откуда ноги растут, козел. Дай до утра дождаться…

Он вскочил и принялся бегать по комнате, внезапно вспомнив, что за ним могут наблюдать в приборы ночного видения. Техника нынче развита. Смотрят, козлы, да еще, может, на видео снимают. Он подошел к окну и заправил отошедшую штору. До утра дай дожить. Завтра поднимет домашнюю «бригаду». Серого за уши — и вперед с песней. Нечего ему хлеб жрать. С шашлыками…

— Кто бы мог… Кто бы это мог быть?!.

Боря продолжал метаться в узеньком пространстве комнаты. Не хватало простора. Ему бы вылететь на свободу, но нельзя — темно. И сидеть в четырех стенах становилось невозможно. По-видимому, у него внезапно развилась клаустрофобия, боязнь замкнутого пространства. Могут подпереть снаружи дрыном и поджечь. Горят ведь дома в здешней местности. Еще как! Додумались, сделали двери, которые открываются наружу. Мэра идея была: не вышибут, говорил, зато! Если вышибут, то лишь с косяками! А то, что могут, например, подпереть, — не дошло до дурака. Всю жизнь просидел за колючей проволокой и все себе мозги там растерял. Только бы до утра… Утром сразу в машину — и по газам. Здесь всего-то один сторожишка сидит. Старпер. Бывший офицер. Ему наплевать на Борю вместе с его подружкой. Да у него и нечем защититься. Вот оно! Свою надо иметь охрану! Говорил! Не захотели прислушиваться! Наняли ЧОП какой-то, а там у всех песок сыплется. Куда с такими.

— Успокойся, Боренька… Дай я тебя обниму. Ты все равно у меня единственный… Ни на кого я тебя не променяю. Ну что? Что? Перестань… Иди… Сядь сюда. Не переживай по пустякам. Ляг рядом со мной. Утром ты позабудешь об этом звонке. Подумай, кто ты и кто этот пенек с ушами. Просто ему стало известно, что мы здесь. Вот и попер, бобер…

— Узнать бы, кто этот бобер. Кому известно, что мы сюда поехали? На работе?

— Известно, что на работе. Где еще-то…

— А кто еще мог узнать?

— Никто. Я никому не рассказывала. У меня мужик, сам знаешь, галл ревнивый. Побежит кирпичами кидать по окнам. Зачем мне это надо. У меня все в порядке.

— Но ты же со мной, а он там! Он же ищет сейчас тебя!..

Однако она развеяла его сомнения. Светлана Аркадьевна предусмотрительно рассорилась с супругом накануне, утром, когда уходила на работу. В азартном порыве она заявила, что он настолько ей надоел, что даже домой идти неохота. Уйдет она от него, на частную квартиру. К подруге. Где живет? А какое кому дело. Все равно они друг другу надоели и надо сменить обстановку.

— Тогда твой отпадает, — рассуждал Рябоконь. — Может, из рабочих кто? Там же целая фабрика. Одних грузчиков — чуть не сотня. И у каждого не голова, а отруби. Пьют, скоты, через одного. Уволить всех… без выплаты пособия, чтоб знали, как пить на рабочем месте…

— Говорю, пройдет. Утрясется, Боря. Иди сюда. Сейчас мы слепим с тобой «горбатого», и ты будешь потом смеяться.

— Ты хоть знаешь, что означает эта фраза, рыбка моя?

«Рыбка» не знала. Она считала, что это одна из поз совокупления женщины с мужчиной, но, оказывается, заблуждалась.

— Нет, дорогая моя! Не то! Лепить горбатого — значит вешать лапшу на уши. И не кому-нибудь, а следователю. Желательно молодому, потому что неопытен пока что…

— Но ты же понял. Иди. А то я обижусь.

— Подожди. Коньячку выпью сейчас…

— И мне налей…

Коньяк слегка расслабил, однако сна не было. И даже Светлана Аркадьевна не помогла. Боря лежал с открытыми глазами, сверля взглядом темноту. Уснул под утро, а в восемь часов проснулся с разбитой головой. Надо ехать, пора разбираться с происшествием.

Он вывел из гаража машину. Светлана Аркадьевна, с помятым лицом, дамской сумочкой в руках, вышла наружу. Утро-то какое! Легкий туман. Дышится легко. А тут ехать надо. Черт бы забрал всю работу. Кто придумал так жить?! Это же издевательство над природой человека…

Из-под колес летел гравий. Шины визжали. Машина могла перевернуться. Вот что делает с человеком похмелье и бессонная ночь. И еще власть. Любая. Пусть даже финансовая. Светлана Аркадьевна это кожей понимала.

У проходной Рябоконь остановился и дважды просигналил. Спят. Неужели не видно, директор подъехал и битый час стоит?! Уволю всех…

Выскочил вчерашний дед в пятнистой куртке, поспешно отворил обе створки, придерживая от ветра.

Коню Рыжему некогда ждать. Дернул машину вперед и пробороздил правой стороной по воротному шпингалету, оставив по низу широкую полосу. Выскочил из машины.

— Уволен! Тебе еще вчера сказали. Почему ты здесь торчишь?!

— Кто работать-то будет. Конец смены. Начальница кадров сказала: дежурь, утром разберется.

— Кто здесь начальник?! Отдел кадров?!

— Не знаю… Разбирайтесь между собой. А я свое отдежурил и больше не выйду. Гад ты, Боря.

Глаза у Бори полезли из орбит. Сейчас он разорвет этого клопа. Однако клоп развернулся к нему спиной и пошел на проходную.

— Что ты сказал… — зашипел, двинувшись следом, директор. — Повтори.

— Пожалуйста. — Охранник повернулся к нему лицом. — Гад ты и сука. Думаешь, напугал ты меня. Не за деньги я у тебя работал, а для того, чтобы среди людей быть. А денег мне пока что хватает. Пенсия офицерская… Уйди с дороги, пока не пристрелил.

Охранник пугнул Борю: стрелять ему было нечем. Но все равно. Пусть не прыгает, паутина перестроечная…

Директор, ловя воздух губами и не чувствуя его, подбежал к машине. В ней было пусто. Секретарша успела убежать, словно ее это не касалось. Действительно, при чем здесь Светлана Аркадьевна. Придет другой директор, она и под него завалится. Что ей. Не привыкать, сучке бездетной.

Подъехав к административному корпусу, директор кинулся к себе в кабинет.

«Заместителя ко мне! Заместителя! — стучало в воспаленном мозге. — Я проведу вам кадровую реформу!..» За дверью гремел телефон. С утра никакого покоя!

Торопливо открыв кабинет, директор схватил трубку:

— Слушаю…

— Я тут подумал, — произнес ночной голос. — Что деньги нам все же не помешали бы. И директор как раз на работе теперь. И касса у него рядом. Так что приготовь… Российскими. Знаешь, не люблю доллары менять. Приходится время тратить, а оно — тоже деньги. Не так ли, Боря?

— Ничего я тебе не дам. Не обязан. Я уже на работе… Можешь сообщать жене, когда она возвратится. Послушаем вместе. Думаешь, она поверит? Хрена лысого. Она не такая дура, как ты думаешь. Ночью надо было деньги ковать, пока металл был мягкий. А теперь не беспокой, пока я охрану не вызвал. Пока в милицию не позвонил…

— Не мечи икру, Боря. Мы уже здесь. «Письма издалека» не в нашем стиле. И кассета с нами, как ты с секретаршей своей вокруг домика наперегонки бегал, спортсмен. Так что не надо лохматить старушку.

Борис обессиленно опустился в кресло. Не избежать ему кулаков. Придется соглашаться.

— Хорошо. Сколько?

— Тебе сказали, сколько не жалко. А то ведь получается, что мы навязываем тебе условия.

— Понятно. Подходите прямо ко мне в кабинет.

— Нет, Боря. Это ты к нам подходи. Захвати, о чем мы говорили, и подходи. Как выйдешь за ворота, сразу направо. Увидишь человека — ему и передай. Кроме него, там никого больше нет. Ты сразу его узнаешь…

Директор обошел комнатное дерево в кадушке и приблизился к сейфу. Отворил дверцу, потом еще одну, маленькую. За ней лежали российские рубли.Полсотни на канцелярские расходы для себя самого. Все равно они ему не нужны, скрепки, кнопки. Пусть забирают, раз требуют. Тут всего-то полторы штуки «зелеными».

Сунул деньги в пакет и поспешил за угол. Можно было ментам позвонить, но что из этого получится? Базар! Шума много, а результатов никаких. Да еще ославят… Он отдаст деньги и заберет кассету. И до свидания.

Проскочил воротами мимо двух охранников. Те передавали друг другу дежурство.

«С утра поскакал, — подумали охранники, глядя на взмыленного шефа. — Пешком намылился куда-то…»

Директор завернул за угол, прошел несколько метров и остановился: вокруг никого. Лишь стройные ряды толстых тополей вдоль пустынной дороги да старый «жигуленок» без номеров напротив. Грузчик какой-нибудь, наверно, приехал. Возвращаться надо. Его просто накололи, как лоха. Пустили пыль в глаза, чтобы еще больше запугать и сорвать после этого еще больший куш.

— Куда ты, Боря?

Из-за дерева вдруг образовался старикашка. В огромных очках. Рожи не видно. Усы. Весь какой-то маленький, больше похожий на запятую.

«Неужели он решил на мне заработать?» — успела мелькнуть мысль и тут же потухла: в руках у «дедушки» темнел тяжелый пистолет.

— Ну вот, а ты боялся не узнать… Гони бабки. И готовь еще. Опять ведь обгадишься когда-нибудь.

— О чем это вы? — Боря начинал смелеть.

— Говорят, у тебя производство… Но ты не беспокойся. Мы умеем держать язык за зубами. Хранить тайну было нашей профессиональной обязанностью.

— Кто вы?

— Спроси что-нибудь полегче.

Боря понял. Ему все равно не скажут, и это естественно. Поэтому не надо настаивать. Может, даже взять их к себе на работу придется. Вот было бы смешно. Наверняка у деда очень темное прошлое, однако голос как у молодого. Значит, еще может послужить.

Деньги молниеносно перекочевали в сумку к старику. Боря отряхнул ладони, будто перед этим занимался грязной работой, уборкой помещения.

Старик пронзительно свистнул, и «жигуленок» без номера вдруг завелся. За стеклом образовался субъект. На физиономию натянут бабий чулок.

Ничего народ не боится. Среди бела дня бабки выкручивают.

Машина без номера остановилась, гремя внутренностями и наполняя окрестности выхлопными газами.

— Пока, Боря. Считай, что деньги пойдут на охрану окружающей среды…

Машина покатилась по асфальту. Хорошо Боря отделался. Всего полторы штуки отдал. Ни за что. Кассету-то он позабыл спросить. Память отшибло, когда увидел эту хреновину по умерщвлению организмов. Как он ее держит только, старикан поганый. От него за версту могилой тащит. А все туда же. Денег тоже захотел…

Борис не летел больше, как это случалось с ним раньше. Он тихонько перебирал лапками, как журавль на водопое. Поднялся в отдел кадров и заговорил словно чужими губами. Вопросы все те же. Как дела с новой охранной структурой? Подали сообщение о вакансиях? Быстрее шевелиться надо, товарищи дорогие. И отдельной строкой, пожалуйста, должности начальника охраны и его заместителя. Из молодых, но с генеральским опытом. Не старше тридцати лет чтобы…

— Где же мы таких найдем? — переживали кадровые работники. — Они же по двадцать лет служат.

— А вы мне таких подыщите, которые на подводных лодках… Или в спецназе. Там год за полтора идет. Можно и тех, кто не дослужил, без пенсии остался…

— По отрицательным мотивам рассчитанные, что ли?

— Это смотря как поглядеть…

Кадровики опустили головы. Они вообще здесь ничего не значат. Пусть сам себе подбирает. Он же у них директор. Охрана не им нужна. Прежде всего ему самому. Лицензироваться собрался, крутой. Но это ведь не так просто. На это времени не один день уйдет.

Рябоконь возвратился к себе в кабинет и вызвал старшего юрисконсульта. Тот вошел и сел напротив, к приставному столу.

— Надо посмотреть законодательство. Изучите вопрос лицензирования охранной деятельности. Свою охрану набрать надо, чтобы вооруженной была и так далее. Подготовленная. Ну, вы меня понимаете. По-моему, это не так трудно, чтобы разобраться, я думаю…

— Естественно… Будет исполнено…

— Через час мне доложите.

— Хорошо, Борис Петрович…

Юрист удалился. Кого бы еще озадачить? Некого больше. На себя одного надежда. Но об этом пошлом «наезде» он не станет никому говорить. Хохот будет стоять площадный. «Дед наехал на директора Рябоконя. На ободранной тачке. Под себя подмял кота блудливого…»

Подвинул к себе телефон и принялся звонить домой — вдруг Настенька действительно приехала. Но дома никто не отвечал. Может, телефон отключила. Устала с дороги и спит. Или по магазинам побежала. Холодильник-то пустой почти что. Выгреб за неделю. Потом позвонил младшему сыну. Тот был наиболее неуправляем и суров с отцом.

— Игорек, здравствуй. Это папа. Как твоя Ксюша?

Как моя… Она же мать тебе все-таки, грубиян. Ну, хорошо. Денег? Заеду на днях. Потерпите пока. Все-таки вы же работаете оба. Экономить надо. А как я кручусь? Ну, вы даете, тоже мне…

Затем позвонил старшему:

— Отец говорит. Давно тебя не видел. Некогда, что ли, стало совсем? Весь в делах! Короче, чтобы приехал сегодня. Надо вопрос решить один. Насчет охраны. Ты все-таки в этом деле рубишь больше меня. Юрист, как ни говори…

Положил трубку. Главные звонки сделаны. Блефовал старик. Решил обогатиться, пока Борю трясло от неожиданности. Но больше Боря никому не станет звонить. Тем более мэру. Тому в особенности не следует знать.

И все-таки не выдержал. Набрал номер и, услышав знакомый голос, принялся тараторить:

— А меня ведь, Александр Ильич, обокрали. На тачке утром наехали… Мелочь выдрали, сто кусков российскими… Но говорят, что это только начало. Дед там у них заправляет какой-то. Кажется мне, что из бывших, холера.

— В смысле? — не понял мэр. — Говори яснее. У нас, куда ни ткни, — всюду бывшие.

— Может, из КГБ…

Рябоконь бегал глазами по кабинету. Надо осмотреть стены и мебель…

— Чушь. КГБ давно нет. А ФСБ ты нужен как собаке пятая нога. Для чего ты им? Может, ты связался с разведкой?

Куликов смеялся во все горло.

— Тише. Ильич…

— Не трясись. У меня аппаратура кодированная. Как дело было? Можешь рассказать или трясешься до сих пор?

— Просто было…

Рябоконь подробно поведал историю злосчастной ночи. Настолько подробно, что даже сам поверил в свой рассказ. Оказывается, ему звонили всю ночь напролет и только под утро отступили. Хотел отключить «трубу», но кнопку заело. Так и слушал до утра трели соловьиные. Но не это главное.

— Мочилово устроить собирались, — окончательно заврался Боря. — Так и сказали, что если откажусь бабки чехлить, чтобы готовил деревянный костюм. Грубо себя ведут. Отморозки. Может, недавно вылупились. Не знаешь, значит, кто может? Узнать бы, кто за ними стоит…

Однако Шура Хромовый не знал. Слишком это неожиданно для их города. Вроде все «орлы» на примете стоят. Мэр уже не испытывал к Коню Рыжему недавней неприязни. В подобной ситуации может оказаться каждый.

— Охрану свою думаю заводить, — рассуждал Рябоконь, — раз милиция не может защитить…

— Заявлять не думаешь?

— Да ты что?! Они же перевернут все вверх тормашками. Изымут, что им самим нужно. Потом ходи на поклон, пока не вернут. Знаю эту систему. Нет уж!

— Правильно. Сами разберемся. А мне тоже звонил один. Дурак не дурак, но и умным не назовешь. Решил засвидетельствовать почтение. Коня какого-то велел придержать… Я сначала даже не понял, о чем базар. Сейчас только допер. О тебе речь, Боря. Еще он предупреждал, что живет теперь в городе, что ли… Может, мы его знаем?

— Полковник это. Выполз из леса. Зря объявление давали, что клещ размножается…

Шура молчал. Было слышно, как он перебирает на столе бумаги.

— Ты правильно решил, — продолжил Шура. — Охрана не повредит. Набирай своих. Проверенных.

— Я хотел военных…

— А хоть бы и тех. Им все равно, кого охранять. Лишь бы платили. Но используй их «втемную».

Они простились, так ни о чем и не договорившись. Рябоконь не знал, может ли он рассчитывать на помощь мэра. Судя по голосу, тот подавал надежды.

Вошла секретарь. Наконец-то пришла в себя. Взяла на себя инициативу по телефонным звонкам. Отсиделась в канцелярии, напилась кофе и заняла рабочее место.

— Из милиции звонок. Следователь Синицын, — произнесла холодным голосом.

— Переключи…

— Здравия желаю! Следователь Синицын беспокоит. Областное УВД. Вчера вас искали, но не могли найти… Вы нам нужны, Борис Петрович. Опознание провести…

— А что, кроме меня, некому?

— Сказали, вы напрямую работали с ними. Поэтому никто из ваших не выехал.

— Хорошо. Подъеду. Куда надо?

— В морг…

Бориса Петровича передернуло с головы до ног, и сразу засосало под ложечкой. Вызвал Светлану Аркадьевну, велел оповестить водителя. И через пять минут он уже ехал через центр города в сторону областной клинической больницы.

Опознание заняло всего несколько минут. Больше длилось составление протокола. Не опознал никого Борис Петрович. И сильно не покривил душой. Смерть наложила на молодые тела неизгладимый отпечаток. Былые ухари вовсе на себя не походили. Не его это знакомые. Да. Молодые. Не в меру изможденные. Те были упитаннее. Куда делись, неизвестно. Подались в другие края. Более хлебные…

Выскочил из морга, хватая свежий воздух полными жабрами. Его там оказались ребята. И Белый среди них же. Как он им верил! Взял себе на содержание, потому что пацаны были надежные. Теперь их не стало. Вместе с ними не стало информации о том человеке, что пришел из Москвы. Рябоконь даже не знает, как тот выглядит. Ребята знали. Надо было дублировать информацию. Вот к чему приводит извечное «авось».

Все сначала. Подыскать таких, кого можно поставить даже «ящики» охранять. Сейчас в том месте нет никого. Одна дверь, устроенная под кирпичную кладку, да старые водочные ящики. Опять то самое «авось». А за «кладкой» работают его люди, убежденные, что Рябоконь не подведет. Он обеспечит им защиту. Конечно, он обеспечивает. В том месте все абсолютно продуманно. До мелочей. Сделано так, чтобы производство давало доход.

Глава 12

Ночь и утро прошли без осложнений, как и было запланировано. Звонок Коню Рыжему сделан с мобильника. Конь перепугался и пустил под себя лужу.

Потом он стал совершать ошибки одну за другой. От страха и не то сделаешь. Он даже выступил спонсором. Теперь у Фиделя Хуановича появились бабки, которые можно направить в дело.

Федя вначале захотел купить пластиковую бутыль спирта и запереться дома, но его остановили. Полковник был постоянно при нем.

— Ну что ты, Федя. От меня не так просто уйти. Тебе же лучше, — учил он. — Так что не надо. Бери-ка ты документы, и пошли на рынок. Купим тебе другую тачку.

Они прикрепили к автомашине снятый до этого номер и поехали на автомобильный рынок.

— Крутую тачку купить на эти деньги невозможно, Федя. Но простенькую и надежную — без проблем. Будет ездить. Какую машину ты хотел бы?

Федя мечтал о машине с передним приводом. Пусть это будет «восьмерка», с двумя дверями, зато будет круче, чем «копейка».

«А пассажиры с заднего сиденья будут лазить через твою голову», — подумал Михалыч и остудил пыл молодого негра.

— Обойдешься, — сказал полковник решительно. — Подумай о других. Возможно, придется ездить по неровностям и даже выскакивать из кузова, так что имей в виду. Не забывай об этом. Мы же в Сибири. Может, лучше «уазик»?

Фидель Хуанович изменился в лице. За что он рисковал сегодня и, можно даже сказать, не спал с раннего утра? А ведь он не привык так рано вставать… Вопрос требовал доработки. На «уазик» он не согласится.

Остановились на «Жигулях» седьмой модели. Пробежались по рядам, всматриваясь в цены. И тут же продали за бесценок негритянскую «копейку». У Феди на глазах навернулись слезы. За так отдавал, расставаясь с памятью о собственном предке.

Сговорились с мужиком. Тому тоже срочно нужны были деньги, проехались вместе с ним на его «семерке» и остались довольны. Пришли на рынке к нотариусу и заключили договор купли-продажи. Все свершилось достаточно быстро. Не более часа ушло на все.

Машина не гремела. Легко набирала скорость и не была ржавой. Это устраивало Федю во всех отношениях.

— Чо говорить буду во дворе, — переживал он. — Меня же алкаши замучают. Прокати, скажут, на новой тачке. Обмывать заставят…

— Скажи, обмыли уже. С полковником. Дядя, мол, у меня появился…

— Как-нибудь выкручусь. Еще вот о чем все забываю. Ребят недавно видел. Документы вернуть просили. Как насчет этого?

— Документы? Но это возможно лишь при условии, что ребята забудут ту ночь и ту аптеку, где произошла историческая встреча…

Кожемякин сунул руку в карман и достал оттуда несколько книжечек.

— Передай… И свои документы забери…

— Как ты можешь так верить, Михалыч?

— Я же знаю, где ты живешь. Приду…

Кожемякин улыбнулся. У Фиделя Хуановича не оставалось больше сомнений. Полковник придет. Из-под земли выцарапает, а своего добьется. Высокого полета птица. Пять минут — и мешок бабок в кармане. Может, он вор? Налетчик, каких поискать? Клейма, может, ставить некуда. Затер глаза бедному негру и будет кровь теперь сосать. А родня на Половинке — это всего лишь прикрытие, участники банды. Раскрыли окна брошенного дома и живут. Даже коня завели себе…

— Федя, здесь осталось немного денег. Нам понадобится еще один «мобильник».

Негр часто моргал. Плакали остатки денег. Не хватит даже на бутылку.

— Поехали в магазин…

Через квартал они остановились. Вошли в супермаркет. В углу продавали сотовые телефоны.

— На вас заключать договор?

Что за вопросы? Конечно, на него, негра черного.

Негр примеряется к аппарату. Нравится штука. И слышимость отличная. Позвонил для пробы домой. Мать обалдела: ни разу не звонил, не считая курсантские годы, а теперь пожалуйста. И слышимость, будто рядом стоишь.

— Мама, у меня все в порядке. Мы с Михалычем работу мне ищем…

— Ну, ищите… — А что она скажет. Мать и есть мать. Верит всему, что сын ни скажет.

Вышли из супермаркета. Машина стоит на месте. С сигнализацией тачка. Потайной рычажок против угона тоже не мешало бы на нее установить. Лейтенанту-связисту как раз этим и заниматься.

— Не уходи в тину, чтобы потом выуживать, — произнес Михалыч. На Мартына немало потрачено — одного времени почти сутки ушло. — Вероятно, вина хочешь? — подумал вслух Михалыч.

— Если честно, то теперь, наверно, нет. Теперь у меня машина и «мобильник». Знаешь, Михалыч, какая-то даже осмысленность появилась. Скорее всего не хочу я вина, но точно пока не знаю. Боюсь, сорваться смогу. Но чтобы сорваться, на это начальный капитал нужен, а у меня его нет. Сухой я.

— Вот и замечательно. Потом я тебя на работу устрою. И будет у нас в стране новый специалист. Какая у тебя специальность?

— Программирование… Диплом с отличием.

— И ты не забыл, чему учили?

— Пока нет. Иногда лежу, вспоминаю. Но скоро забуду. Повторять нужно. Наука тем и хороша — прочитал и сразу вспомнил.

Они подъехали к дому Мартына и остановились.

— Может, ко мне? Выпьем по чашке… вина…

Опять вина. Только что говорил, что осмысленность появилась. Вот он, алкоголизм. А Михалыч на него решил опереться. Ошибся, может? Не подумать ли еще раз, пока не наломал дров с этим негром. Это ведь только с виду он темный, а внутри он точная российская копия. Алкаш с дипломом. Мог бы служить, но не желает. По идеологическим соображениям.

— Меня на остановку, машину в гараж. И разошлись, как эти самые, — проговорил Михалыч. — На сегодня наш план исчерпан. Нужно напрячь мозг, посидеть-подумать. Для тебя единственное условие: быть дома и никуда не высовываться. Договорились?

Мартын развел руками: как начальник прикажет.

— Тогда поехали. На остановке я выйду и сяду в трамвай. Тебе нельзя знать, где я фактически нахожусь. Это опасно для твоего здоровья. Так бывает. Лучше не знать, потому что больше проживешь. Проверено. Может, ты возражаешь?

Федя вновь развел руками. Ему предстояло дома вести борьбу с самим собой, а это не так-то просто. Если бы рядом оказался Михалыч, было бы легче. Этот любую боль, даже зубную, заговорит. Вот, опять мураши бегут по спине. И мать говорила, что Михалыч будто гипнотизер. Без ключа в квартиру вошел. А ведь она была предупреждена, открывать не собиралась. Но ведь открыла же. Спросить бы. Может, он от алкоголя лечит?

— Михалыч, ты от алкоголизма не лечишь? — спросил Мартын.

— Почему ты спрашиваешь? — почти безучастно спросил полковник. — Тебе нужна помощь?

— Как тебе сказать… — замялся Мартын. — Мне бы от этих, от синих отвязаться.

— Тому не надо отвязываться, кто не привязан, — произнес Михалыч изменившимся голосом. — Разве не заметил, что почти сутки не употребляешь? И не будешь, потому что на самом деле тебе это не нужно. Запомни мой голос и не забывай никогда. Как раз, два, три…

Он хлопнул ладонями в такт словам.

— Хорошо быть трезвым? И тебя не тянет выпить? За каждой рюмкой нет откровения? Там лишь пустота?

— Да, — отвечал Фидель Хуанович. — Там пустота.

— Хочешь вновь поступить на службу?

— Хочу…

— Надейся. И желание твое сбудется… Все остальное пройдет…

Они замолчали. Мартын чувствовал себя теперь уверенно. Внутри его словно возник стержень, вокруг которого держалось теперь все его существо. У него и раньше был этот стержень, но потом он куда-то исчез. Рассосался, может, сам по себе. Завтра они, возможно, вновь увидятся с Михалычем и повторят разговор на ту же тему.

— А теперь отвези меня до центра. Все-таки оттуда будет ближе. Заодно проверим еще раз машину.

Федя запустил двигатель. Через час он возвратился домой.

— Все, мама. Бросил пить. Мне теперь это не нужно. Михалыч сказал, кто не привязан, тому не надо отвязываться. А я не чувствую себя привязанным. Пил, и все. Так себе. Блажь какая-то напала. Удивительный человек Михалыч.

— А я не хотела его пускать…

— С работой тоже надо будет решить. Может, служить поступлю…


Проехав на трамвае оставшийся остаток пути, Михалыч вышел. Цепкий взгляд быстро вырвал из толпы скучающую личность. Так себе, хмырь квашеный. А приглядеться — пасет кого-то. Взгляд резво стрижет по лицам, выходящим из трамвая. Увидал Михалыча, встрепенулся. Рожа бледная: по подвалам шныряет, где солнышка вольного нет. Шляпа безобразная по уши натянута. И бороденка словно выщипанная — так бы, кажется, и опалил слегка… газовой зажигалкой. Чтобы вид не портила.

Михалыч решил проверить подозрения — не за ним ли «гость». Еще в машине он снял грим. На нем даже не было очков. Они слегка жали. Так что внешний вид у него был примерно такой же, как всегда.

Он повернул за угол и ускорил шаг. Тип тоже ускорил, стараясь не отставать. Михалыч уводил «хвост» от Любиного дома, углубляясь среди двухэтажных построек позапрошлого века. Здесь были проходные дворы, ныряя в которые можно свести преследователя с ума и даже захватить его, неожиданно подойдя сзади.

Михалыч сбавил ход: преследователь, кажется, начинал отставать. «Наверно, у него одышка, — подумал Михалыч. — Надо ему помочь…»

Он сделал шаг в сторону и сразу же исчез из поля зрения, оказавшись в глубокой нише за массивной аркой. Преследователь, шатаясь на полусогнутых ногах, брел следом.

Выйдя из укрытия, Михалыч подошел к нему сзади и громко кашлянул. Мужик остановился.

— Может, ты потерял вчерашний день, дядя?

«Дядя» вздрогнул и развернулся. Ну и рожа у «хвоста». Допросить бы его с пристрастием.

— Кожемяка, неужели не узнал?

— Кого?

Михалыч удивился до глубины души. Надо же так случиться, обознался человек! У Михалыча ни одного знакомого во всем городе, не считая негра Мартына и Любы Елизаровой.

Между тем незнакомец назойливо мозолил глаза.

— Колька я! Бутылочкин.

Что-то неуловимо быстрое мелькнуло в облике человека и снова пропало. Прикидывается человек. Решил сыграть на чужой дружбе.

— Взгляни.

И мужик, распахнув куртку, задрал рубаху: на груди под правой ключицей бледнело круглое пятно молодой кожи.

— Выплыл я. Меня Федор Палыч вытащил. А я смотрю: Толька из трамвая выскочил. К сестре я приехал, а ее нету. На работе, наверно, но к ней не пойдешь в таком виде. Упадут все.

— А я думал, пасут меня. Лицо у тебя бледное, обросшее, не узнать. Я ведь тебя хотел здесь кончить. Идем отсюда скорее. Ключ у меня…

— Так вы разве с ней?

— Да, Коленька. Встретились… На работе она. Идем. Обрадуется сестра.

Михалыч замялся. Как сказать человеку, что тот для них давно умер.

— Рассказал я, что ты умер. Погиб, в общем. Я же стоял в тот день на Бариновой горе. И видел, как в тебя очередью… Стрелял тоже, но все бесполезно. Расстояние большое. Я рад, что ошибся.

Они вернулись к немецкой церкви, где находилась остановка, зашли в магазин, и Михалыч купил прямоугольную бутылку водки. Как раз объем для троих.

Перешли через дорогу. Свернули на тропинку. Руки у Михалыча тряслись. Не мог попасть в замочную скважину.

— Раздевайся, Коля. А я позвоню. Любашу предупрежу. Или мне лучше сходить?

— Не надо.

— Тогда давай выпьем за встречу.

— Боюсь, упаду от рюмки. Хорошо, дядя Федя подвернулся с жердью. Он меня и вытащил. В город ехать собрался, а тут у него на самых глазах…

Друзья сели на кухне. Михалыч нарезал колбасы, вынул из холодильника салат. Бутылочкин не задавал вопросов. Друг детства чувствовал себя у сестры как рыба в воде. Выходит, все не так плохо, если у Кожемяки в руках ключ от дома. Ему можно верить. Он не женат. И за ним никого нет, кроме матери.

— Бриться будешь? — спросил Михалыч. — У тебя страшный вид. Тебя не узнать.

— Может, не стоит. Если ты не узнал, не узнают и другие.

— Кажется, некому нас узнавать…

Кожемякин накрывал на стол и рассказывал товарищу о происшествиях последнего времени. Елизаров почти не перебивал. Кожемяке тоже спасибо, что не сгинул в лесу, не дался в руки, что отвел удар и нашел путь в этот дом. Может, еще сложится у них судьба, и все станет на свои ноги.

— Гусаров, говоришь, его фамилия? — спрашивал Бутылочкин. — Вроде сродни нам приходятся. Может, не тот. Отпустил, говоришь?

— Отпустил, Коля. Рука не поднялась…

— А если он потом против нас выступит? В суде, например?

— Если до него доживет. Выступать он может лишь в том случае, если его вновь потянет в банду и если бандиты ему это позволят. В этом я сильно сомневаюсь.

Они выпили. Прапорщика с первой же рюмки «повело». Движения сделались плавными. Выпил три рюмки и сделался окончательно пьян.

— Пойду я, — сказал он заплетающимся голосом, — прилягу в комнате…

— Ложись, Коля. Отдохни. Потом поговорим. Страшное для тебя позади.

Отвел прапорщика в комнату, разобрал кровать и уложил. Тот закрыл тонкие пергаментные веки и тут же заснул. Пусть спит. Это ему на пользу — и вино, и сон, и пища.

Кожемякин прибрал на столе и вышел из дома. Сел на лавочку у стены дома, под черемухой. Скоро вернется с работы Люба. Успеть бы рассказать, пока она не увидела брата спящим на кровати. Испугаться может, ведь она женщина.

Однако Люба не торопилась возвращаться. Полчаса уже минуло, как она должна быть дома. Наконец-то. Мелькнула на дороге знакомая фигура.

— Сядь, Люба, рядом. Поговорить надо.

У Любы в руках две хозяйственные сумки.

— В магазин заглядывала, по пути. Что с тобой, Толя? Ты расстроен? Что-то случилось?

— Ничего…

— Ты выпил?

Кажется, она сейчас начнет его воспитывать. Будет лекция о вреде алкоголизма.

— Понимаешь, я ведь говорил, что брат твой погиб… Что он упал в реку…

— Его нашли?..

— Нет, Люба. Он сам нашелся. Спит у тебя в комнате. Мы выпили за встречу, и он лег. Слабый очень…

— Господи! — Любаша положила ладонь себе на грудь. — Слава богу. Все-таки есть бог на этом свете. Идем… Я на него погляжу.

— Не торопись. Пусть спит. Его нужно выхаживать. Сил почти никаких. Федор Палыч помог. Лежал у него все это время с ранением. А какая у того кухня, сама знаешь. Старик…

— Спасибо ему…

Тихо, стараясь не шуметь, они вошли в дом. Любаша взглянула через приоткрытую дверь и плотно ее затворила. Пусть спит. Потом поговорят. Надо откармливать «кощея». И бороду ему сбрить, чтобы народ не пугался. И работу бы ему тоже найти, чтобы не мотался как неприкаянный. Будет работа — будут и обязанности. И с семьей, глядишь, вновь сойдется…

Глава 13

Коня Рыжего внезапно осенила мысль. При проведении опознания он недосчитался одного. Там отсутствовал Миша. Гриша был на месте, а товарища не было. Боря вначале не придал значения данному обстоятельству. Мало ли почему того может не быть! Возможно, лежит где-нибудь под кустами, на радость стервятникам. Не станешь об этом кричать во всю глотку. Ментам лучше вообще ни о чем не знать. Сон у тех может испортиться. Но Мишу этого в обязательном порядке и срочно нужно найти. И он принялся за розыски.

Мимо прошла царственной походкой Светлана Аркадьевна. Снисходительно поздоровалась с работодателем. Боря ответил небольшим полупоклоном. Довела чуть не до инфаркта. А ведь это она спровоцировала на поездку в охотничий домик. У самой муж, но ей мало одного. Боря знает: муж и жена часто говорят по сотовым телефонам, сидя в одном автомобиле. Он спереди, она позади — в микроавтобусе. Муж любит сидеть спереди. Сядет, а сам о жене беспокоится. Как там у него женушка, не закружилась ли у нее головушка? Надо узнать… Наберет номер и говорит с супругой, а та потом рассказывает: «Дурак утром опять донимал по телефону. И денег не жалко…»

Борис вошел в кабинет и набрал номер. Абонент не отвечал. Лишь с третьей попытки телефон кто-то поднял.

— Алло. Рябоконь говорит. Мне Михаила. Как кто такой? Директор… Ну, так передайте ему, чтобы приходил на работу. Пусть приходит. Нечего ему сидеть. Там и поговорим.

Его отказывались понимать. Конечно, они передадут. Если увидят… Но это маловероятно, потому что Михаил едва ли будет. Работы у него много. Вечером, может, приедет.

На том и расстались. Интересная получалась картина. Трое лежали, в то время как четвертый спокойно нагуливал жир. Надо разобраться.

Следующий звонок был Шуре Хромовому. Нужны парни, чтобы помочь в одном деле. Надо всего лишь доехать до Матросовки и взять оттуда одного за муди. Прячется с испуга. Владеет информацией и сидит в норе. Боится всех подряд.

— Жди… — ответил мэр и сразу отключился.

Через полчаса в кабинет Рябоконя вошли двое худощавых мужчин. На вид им не больше тридцати.

— Вы Рябоконь? Тогда поехали. Показывайте дорогу.

— Я на своей машине…

— Как хотите…

Вот дела! Они даже дорогу туда не знают. Видно, не из здешних. А ведь он и сам не знает. Бывал в Матросовке несколько раз, но где находится Парковский переулок, естественно, не знает. Наконец нашли. Остановились перед брусчатым домом. Что дальше? А дальше иди и сам задавай вопросы. А они будут следовать по бокам. В ранге почетного эскорта. Как ангелы-хранители. Хорошо устроились…

Втроем они вошли в подъезд и поднялись на второй этаж по скрипучим пыльным ступеням.

— Нам Михаила…

— Ах, Михаила? Заходите, пожалуйста. Присаживайтесь.

В зале сидит, поигрывая игрушечным автоматом, верзила в милицейской форме. Участковый местный. Он бы тоже хотел видеть Майкла. Однако, как видите, вторые сутки сидит и все не видит. Истомился от бесконечной процедуры. Может, эти знают, где того найти? И стволиком, с расширителем на конце, непреднамеренно словно, в их сторону: извините, господа, работа такая. И вновь отвел в сторону.

Капитан сверлил «троицу» профессиональным взглядом. Прибыли за Мишкой. Пытать будут, но своего добьются. В особенности рыжий. Абсолютно лишен каких-либо комплексов. Такие не краснеют и не бледнеют.

— Не знаете, значит, где он может скрываться? Вот и я не знаю. Но все равно поймаю. Рано или поздно. От нас не уйдет.

— Что натворил-то хоть?

— Позавчера в Ушайске остановили для проверки. Утром. Документы проверить. Джип у них был. Этот дебил, нет чтобы стоять смирно. Заехал по уху лейтенанту — и в лес. До сих пор бегает. Ничего, все равно поймаем.

— А остальные? — живо заинтересовался Рябоконь.

— Остальные-то? А что? Проверили документы и отпустили. Они говорят, что подвозили его с собой от дорожного разъезда. Но тогда для чего он лейтенанта ударил? С ними он был. Теперь прячется…

Рябоконь расслабился. Мишка в бегах, и еще неизвестно, появится ли вообще в поселке. Рухнул его план по восстановлению утерянной информации. И от бугаев этих сухопарых, что мэр к нему приставил, никакого толку. Штуку «зеленых» придется зря отдавать.

— А вы кто будете? — остановил его участковый.

— Директор «Овощплодторга», — ответил Рябоконь и почувствовал, как немеют корни волос. — Миша работал у нас… Деньги взял и смылся… Вот, хотелось бы возвратить.

Охранник упер ему локоть в бок. Чо несешь, бык! Подумай…

— Конечно, без трудовой работал, — продолжал Боря. — Но сейчас у нас такая жизнь…

— Какая? — живо заинтересовался капитан. — В смысле тяжелая?

— Вот именно. Приходится крутиться… Предпринимательство — это такая неблагодарная вещь…

Но капитан не дал договорить:

— Ни с места. Руки кверху и ножки в стороны, а лицом к стене. Без лишних движений. Хозяин! — крикнул он мужику лет сорока. — Обыщи-ка их. И документы все мне на стол. Быстро, пока я не изрешетил твое бунгало. Замучаешься ремонтировать.

Мужик послушно исполнял приказания человека в погонах. Разве же может он не подчиняться, когда автоматный ствол того и гляди разразится беспощадным огнем. Мужик аккуратно совал в карман ладонь и выуживал оттуда то ключ, то пачку сигарет, то бумажник с деньгами, то водительское удостоверение. Вынимал и складывал перед участковым на стол. Тот не обращал на изымаемое никакого внимания, пристально глядя на распростертые тела.

— Все изъял? Теперь отойди в сторону и сядь.

Мужик отошел и сел на кровать. Участковый, не упуская из внимания стоящих глазами к стенке, с поднятыми руками людей, рассматривал их документы. Борис Рябоконь. Удостоверение директора. И даже паспорт имеется. Двое других — тоже интересные типы. Однако документы у всех в порядке, так что не задержишь даже по формальному основанию. Как бродяг. Для выяснения личности. Придется мирно расстаться.

— Запиши их данные, — кинул он документы на стол.

— Чо я-то! — огрызнулся хозяин квартиры. — Ваша работа — вы и выполняйте.

— Поговори у меня…

Мужик достал из стола бумагу и принялся записывать данные из документов. Записал, выдернул лист и протянул участковому.

— Ну вот. Теперь мы знаем, что Майкла ищут еще трое. Так что его действительно надо искать. Задолжал человек. — И к стоящим: — Опустите руки. Осмотр окончен.

— Вы нас обыскали! — слабо вякнул Рябоконь. — Без санкции прокурора.

— А она и не требуется, — парировал участковый. — Это личный досмотр. Но вы можете жаловаться. Непосредственно прокурору. Он вас примет и выслушает. Это его обязанность. Дать адресок?

— Обойдемся…

— Тогда я вас больше не задерживаю, господа. Встретите Гусарова Михаила — передавайте от меня пламенный привет. Скажите: ждет, мол…

Рябоконь и «сопровождающие его лица», тихо радуясь, вышли на лестничную площадку. Им повезло: пистолет и два револьвера предусмотрительно были оставлены в машинах. Если бы оружие было с ними, быть бы стрельбе. И тогда точно «бунгало» пришлось бы ремонтировать.

— Гони бабки, пес, — проговорил один из мужиков. — Дальше поедешь без охраны.

— Но мы так не договаривались…

— Обойдешься!

Боря засунул руку в карман и вынул бумажник.

— Сколько с меня?

— Как сговорились. Штуку зелеными — и до свидания. Глаз бы тебя не видел. Специально, что ли, навел?!

— Да вы что, ребята. Я и сам-то ничего не могу понять. До меня только сейчас дошло, что в бегах он, козел.

— Но он же твой человек. Как ты можешь своих называть козлами? Так не поступают солидные люди.

— Вырвалось…

«Ребята» подошли к своим авто, сели и уехали. Пусть едут. Боря поедет сам себе, позади, чтобы успокоиться. Может, в голову что-то придет. Зря он сюда ездил и ребят брал «напрокат» у Шуры Хромового. Приедут, будут шефу рассказывать, как стояли с руками «в гору» и как трясся при этом Конь Рыжий.

Из окна со второго этажа временами поглядывал участковый. Вот тоже деятель. Вторые сутки торчит в засаде у хозяина, чтобы задержать хулигана Гусарова. Получит, поди, премию, а Гусар лет пять, чтобы руки не распускал. И хозяин квартиры вынужден терпеть присутствие милиции. А куда он денется!

Боря запустил двигатель и сделал круг по поселку. Жутко живет народ. Некоторые окна в двухэтажных домах стоят без стекол. Квартиросъемщики выехали, оставив квартиры пустыми. Работы нет. Нет и люда.

Боря прибавил газу и выехал из поселка. Только бы проскочить лесистую часть маршрута. Здесь кругом лес. Небо закрывают сучья гигантских деревьев. На шоссе проще. Там просторнее…

— Ну что, Боря, съездил? — спросил у него мэр, войдя к нему в кабинет. — Решил к тебе заглянуть на минутку. Нашел человека?

— Какой там человек! — Боря раскрыл в ярости рот. — Урядник там сидит. Кобель цепной! Ножищи как у мамонта! Зверюга! Чуть из автомата не пристрелил. Ладно, сами без оружия были — застрелил бы, точно. А так ничего. Обшмонал и отпустил.

— Что ему там надо?

— Мишку пасет. Оказывается, тот позавчера, когда мы переговаривались по рации, мента по уху съездил. С тех пор скрывается, козел. Я им обоим не доверял — и Мише, и Грише. Гриша-то хоть местный был, а этот из Матросовки. Теперь я слеп без них. Своих набирать буду. Охрану…

— Зачем тебе. Бери моих. Люди проверенные. Не подведут…

Боря задумался: такие, как эти, что сопровождали, ему не нужны.

— У всех подготовка. После службы в «горячих точках». С понятиями знакомы. Без претензий. Берешь? Тогда они завтра же выходят на «службу». Будут пахать, как обыкновенные охранники. У них разрешения на хранение и ношение огнестрельного нарезного оружия. Так что тебе же меньше хлопот. Понял, Боря?

— А лицензия?!

— Чудак. Для чего тебе лицензия?! Ты что, сам, что ли, охранной деятельностью заняться решил? Думаешь переквалифицироваться? Есть у них и лицензия, и свидетельство на занятие предпринимательской деятельностью. Это мелочи жизни. Тебя это не должно волновать. Все давно через это прошли, кому надо было. Один ты у нас отстаешь от жизни. Если ты согласен на мою охрану, тогда заключим с тобой договор и бабки вперед.

Боря склонил голову набок. Хотелось бы подумать. Тем более он собирался своих нанимать.

— Своих? Хозяин — барин. Можешь и своих сюда же прибавить. Найдешь человека — посылай в нашу контору. Телефон у тебя есть. И адрес. Но не забывай, что проверенными у тебя будут только мои. Сечешь? Вот и договор. Как знал, что сговоримся…

Мэр вынул из папки два бланка договора.

— Ставь подпись, Боря, если согласен.

Боря принялся внимательно читать условия договора.

— Значит, мне каждый обойдется…

— Вот именно. Меньше не можем. И то по низкому тарифу… Как близкому знакомому. Бизнес, брат, не знает родственных отношений. Ты гонишь бабки — мы предоставляем услугу. Все как в Гражданском кодексе написано. Других условий тебе никто не гарантирует. Таких людей ты нигде не найдешь. Немы. Как рыбы. Даже если пытать будут, не скажут. Что видели у тебя самосвал денег…

Мэр расплылся в холодной улыбке.

«Улыбается, что твой крокодил, — неожиданно подумал Рябоконь. — С рукой оттяпает. Уселся за стол, и ничем его отсюда не спихнешь… Разве что лопатой. Совковой. Придется этот договор заключать. С правом приема своих людей. И сунуть к нему хоть троих. Оговорить бы это условие…»

— В чем проблемы? — откинулся на спинку Александр Ильич. — Да разве же я тебя когда обманывал, Боря? Сам ведь плакал, что звонки замучили. Платить пришлось. К тому же пенсионера ментовского тоже упустил. Смотри, придет из леса, объявит войну, узнаешь тогда!..

— Хорош смеяться. — Боря тоже откинулся, вертя в руках листок договора.

— Тогда подписывай, и дело в сторону. Хватит мямлить. Ты мне уже надоел. Я с тобой потратил уйму времени. Ты мне вообще теперь должен…

— Я о долгах помню. — Рябоконь гордо поднял голову. — За отчетный период бабки придут. Об этом не беспокойся. Где подписать?

— Ну, то-то же, милый Боря… Съешь коко, хошь курино, хошь тако… Хе-хе-хе… Тогда я поехал. Не буду тебе мешать… мыслить в одиночестве. Не надо! Не провожай… — и так же быстро ушел, ненасытная утроба. Тут как рыба об лед бьешься… Охрану свою навязал.

И все-таки Боря поставит над ними своего человека, чтобы поглядывал и при случае мог вовремя принять меры. Пусть это будет, например, директор собственной службы безопасности. Пусть даже сама служба состоит из него одного. Неважно. Боря будет ему платить, а тот стараться. Так и пойдет у них дело.

«Жаль, нет у меня сейчас человечка под рукой, чтобы можно было ему доверять, чтобы мог этот человек в случае чего заменить по полной программе…»

Белый погиб. Его схоронили, и Боря даже горсть земли не бросил в его могилу. Не мог он прийти. Мотался с утра туда-сюда. В Матросовку ездил. И все впустую. Нет Гусара. Прячется где-то стервец…


По отбытии троих незваных гостей участковый какое-то время смотрел в окно: машины не торопились отъезжать. Оттуда, возможно, звонили по сотовым, кляузничая прокурору о допущенном в отношении их произволе. Пусть себе названивают. Ничего не докажут. Наличие иномарки еще ни о чем не говорит. В конце концов «гости» отвалили.

— Вылезай, — тихо произнес капитан, косясь в соседнюю комнату. Хозяин сидел тут же, разливая по рюмкам водку.

— Ну и вид у тебя, крестничек, — продолжал участковый. — Всю пыль под кроватью собрал. Иди отряхнись в ванной.

Миша Гусаров, не говоря ни слова, нашел, куда его направили.

— Возьми там щетку, намочи и ототрись! — крикнул вдогонку отец, поднимая рюмку.

— Ну, давай, кум, выпьем. Больше всего я боялся рассмеяться, когда эти стояли, расшиперив ноги, и надо их было обыскивать.

— Зато теперь их сюда не потянет…

— Ты думаешь?

— Не думаю, я просто уверен. Видел рожи? Они не ждали увидеть здесь это. — Участковый поднял с колен оперативный автомат Калашникова и положил на подоконник. — Привыкли брать нахрапом, но осечка вышла…

Они выпили и принялись закусывать салатом из огурцов и помидоров, заправленных сметаной.

— А Мишка чо не идет с нами?

— Обойдется твой крестничек. Пусть сидит теперь. За шкафом. И книжки читает. Всю он мне кровь испортил. Он ведь рассказал, как было дело. Шашкой чуть не зарубил мужик, но пожалел. А ведь я говорил… Разве же мы плохому научим, родители? Пусть сидит теперь… Давай, кум, еще по одной.

Они вновь выпили и слегка закусили.

— У меня здесь еще есть. За газовой плитой стоит… Давай, Андреич… Потом мы с кумой проводим тебя. Чтобы кума не ругалась.

— Вот именно…

— Посидим, вспомним службу. Помнишь, как выходили из окружения, а «духи» поджаривали нас? Никогда я такого не забуду. Даже ночами снится. Удивляюсь: столько времени прошло, а забыть не могу. Помнишь, замкомвзвода заменил убитого командира и повел взвод в обход? Лежать бы нам всем там…

— Жаль, не дожил парень…

Глава 14

Следователь по особо важным делам Синицын ничего не упускал из внимания. Дело, побывавшее на контроле у вышестоящего руководителя, вернулось к нему в том же виде, однако перед этим его «расшивали». Это абсолютно точно: нитка завязана другим узлом. Синицын так не завязывает. Кому и для чего это понадобилось? Все документы на местах. И следователь подумал, что дело копировали на ксероксе, чтобы иметь в руках копию.

Дело дрянь. В нем нет ничего, за что можно зацепиться, кроме данных о бывшем хозяине строения. Тот, между прочим, тоже служил в МВД. Недавно ушел на пенсию и вел замкнутую жизнь, ни с кем не общаясь. Ему некогда было общаться: хозяйство требовало физических усилий. Странным показалось следователю то, что тот был не женат. Впрочем, будь он женат, едва ли оказался бы в деревне. Теперь этого мужика нет. Скорее всего именно его косточки были обнаружены в не остывшей еще золе. Следователь заверил начальника управления, что они направлены для проведения судебно-медицинской экспертизы. Среди ночи шеф ввалился в кабинет и стал интересоваться успехами. Тогда следователь подумал, что начальнику просто делать нечего. Теперь он так не думает. На то есть основания. В деле вместо заключения экспертов лежит теперь скромная справка об утере вещественных доказательств из хранилища управления. И никто за их утерю не понес наказания, кроме следователя. Тогда он заверил начальника УВД в том, что вещественное доказательство направлено на экспертизу. И он не обманул, потому что постановление было должным образом оформлено, а «материал» упакован. Оставалось лишь утром забрать из оружейной комнаты и с нарочным передать по инстанции. Следователь теперь уверен: неспроста интересовался руководитель вещественными доказательствами и не зря он тогда среди ночи ввалился к ним в кабинет. Такой привычки за ним раньше замечено не было. Тем более с ключами в руках оказался. С чего бы это ему понадобилось вдруг?! Синицыну объявили предупреждение о неполном служебном соответствии, словно он эти кости из оружейной комнаты выкрал, на ручной мельнице истер и развеял по ветру. Не могли вещественные доказательства просто так исчезнуть из охраняемого круглые сутки помещения. И в сейфе у себя следователь тоже не мог их хранить — не тот это материал. Кабинет следователя — не место для хранения хрупких предметов. С этой целью и была выделена в свое время комната для следователей при дежурной части.

Далее, почти сразу же возникло другое дело, связанное с джипом «Чероки». Машина по документам принадлежит директору ЗАО «Овощпродторг» Рябоконю. В салоне обнаружены следы крови. Сразу же появилась необходимость допросить самого Коня, но тот от явки уклоняется под разными причинами. Он, по его же словам, является потерпевшей стороной. У него якобы угнали машину, и он даже сделал об этом заявление. Правда, заявление об угоне подал непосредственно начальнику управления при личной встрече. Через сутки после наезда автомашины на здание УВД. Формально начальник прав. Соблюдены процессуальные правила. Любой работник милиции вправе принять заявление о совершенном преступлении. Однако следователь Синицын так не сделал бы. Не стал бы он связываться с каким-то Конем. Послал бы его на три буквы, а в лучшем случае — в дежурную часть, как полагается, для оформления заявления и его регистрации. НачальникУВД не направил. Заявление принял. И принес его в дежурную часть лично. Регистрируйте. Редкая отзывчивость кандидата в генералы. Зато какая непосредственность! Долой чиновничьи проволочки!

Из заявления явствовало: собственник автомобиля джип «Чероки» не имеет отношения к описываемым событиям. То есть он не имеет отношения ни к пятнам, похожим на кровь, найденным в автомашине, ни к покойникам, обнаруженным в лесу. Несмотря на то что группы крови из машины и у трупов совпадают. В его машине ехали те самые, истекающие кровью люди. Возможно, их везли уже мертвыми. Не имеет Рябоконь к этому факту отношения, потому что у него угнали машину. И это несмотря на то, что следователь имеет в своем распоряжении копию доверенности, выданную на имя Белова. Однако в заявлении предусмотрительно сделана запись: «Ранее выданная доверенность на автомашину на имя Белова мной была у того изъята, и автомашина поставлена на хранение в гараж при овощной базе». Однако Белов почему-то оказался среди потерпевших. Его кровь обнаружена также и в автомобиле. Странно все это. Тем не менее картина ясна в главном: потерпевшие находились в автомашине, к которой имели отношение на вполне законных основаниях. Они ею перед этим управляли. У следствия нет данных, что в тот день они на ней не ездили. Ясно и то, для чего понадобилось направлять автомашину в стену. В ней находилось послание. Записка. Вот она. Интересный, между прочим, экземпляр. Тот, кто ее туда положил, хотел, чтобы она досталась именно адресату. Для того и наезд организован. Чтобы обратить внимание. В записке всего четыре слова: «При чем здесь я?» — печатными буквами. Получается, человек недоумевает. Он не знает причины.

Не нравится Синицыну начальник управления. Возможно, он еще кому-то не нравится. Он и не обязан нравится. Но кто он на самом деле? Чем он дышит? На кого на самом деле работает? Кажется, ему безразличны погоны. Прошел целый год, как его назначили на должность, но представление о присвоении звания до сих пор бродит в министерских кабинетах. Вероятно, там знают о нем больше и только ждут, чтобы снять с должности и отдать под суд. Но чтобы осудить, нужны веские доказательства. Значит, их нет. А если их найти? Если следователь Синицын начнет искать? И найдет? В структуре органов внутренних дел существует служба собственной безопасности. Она обязана наблюдать не только за рядовыми, сержантами и офицерами. Она обязана присматривать и за кандидатами в генералы. Однако служба погрязла в бюрократических околичностях. Здесь можно, но мешает то. Там можно, однако не позволяет это… А ведь существует масса способов заставить заговорить того же начальника. Например, выкрасть из квартиры, привязать к столбу и дать срок. Три минуты, чтобы не рассчитывал на длительность и особый подход к персоне. Старший оперативник Шилов, на связи у которого находится Чекист, работает в службе собственной безопасности. Если подъехать к нему, завести разговор на эту тему, как он отреагирует? Пошлет, может, не так далеко. Или постучит по лбу и скажет: «Одеревенел у вас мозг, товарищ следователь. Пылью пропитались бумажной, оттого и несете бредятину».

Между тем палец у Синицына набирал именно его номер телефона.

— Алло, Сеня? А кто это? Мне бы Семен Семеныча. Какой теперь номер?

Записал новый номер телефона, снова набрал и услышал его голос.

— Привет. Переехал, что ли? Недавно? Поговорить надо. Сейчас…

И тут же положил трубку. Здание службы помещалось по другому адресу. Вышел из кабинета, закрыв на оба замка, и отправился пешком. Для чего ему машина, если идти один квартал. Каких-то полтора километра всего.

Через пятнадцать минут они сидели в кабинете старшего онера и пили кофе.

— Как здоровье Чекиста?

— Жив пока. Немного отошел. На женский пол теперь заглядывается.

— Значит, в силе? Ну и замечательно. Пусть живет. Еще пригодится его талант. Я что к тебе пришел… Вопрос у меня к тебе. Знаю, что работаете против таких, как я. Но скажи мне: а как ты поступишь, если подозрения заслуживает не кто-нибудь, а начальник управления? Тогда как?

— Ну и задал ты вопрос. Натурально и просто. Отношение как ко всякому. Одних обвинений, конечно, недостаточно. Нужны, ты же знаешь, доказательства. Но и этого мало. Требуется еще и политическая воля, чтобы что-то решать. Зря ты критиковать его вздумал. Теперь жизни не будет тебе. За больное место задел…

Действительно, было такое дело. Недавно состоялось совместное заседание следственных работников и оперативных уполномоченных уголовного розыска и службы борьбы с экономическими преступлениями. Рассматривался вопрос взаимодействия. Его рассматривают всякий раз, как только жареный петух начинает клевать в седалище. Ругают друг друга за плохую помощь. Однако в последующем все остается на прежних местах. Вот и на этот раз. Заместитель начальника УВД, он же начальник криминальной милиции, непроизвольно «поехал» в сторону следственных подразделений. Хреново работают, одним словом. Оперативники тащат им на блюдечке, а «следаки» отпускают за недоказанностью. Отпускают на свободу тех, по ком не то что камеры, стволы рыдают.

Обыкновенный подлый выпад. Но попробуйте докажите, что это не так.

Синицына всегда бесил подобный подход. Какие могут быть вообще дела, если доказательств никаких. Возьмут пацана, стукнут ему по почкам, он колется. А потом отказывается от ранее данных показаний. Беспредел. Это никому не нужно. Тем более следствию. Поэтому и отпускают задержанных. Это всем известно. Об этом Синицын и сказал. Сказал, встав с места, но его вдруг притянули за уши. Иди на трибуну и говори оттуда, чего с места глотку драть.

Синицын вышел, но сказать, что он думал, ему не дали, устроив перекрестный допрос. Ему задавали вопросы и требовали быстрого ответа. Однако он не руководитель подразделения и не может отвечать за всех. Экзекуция продолжалась минут пять, пока майор вдруг не понял, что из него делают дурачка. И он решился.

— Уважаемые члены коллегии, — начал он сухим голосом. — Все, что вы мне пытались здесь внушить, не имеет для меня принципиального значения. Все принципы, какие требуются следственному работнику, изложены в Уголовно-процессуальном кодексе Российской Федерации. На мой взгляд, я в полной мере этим принципам следую. Было бы хорошо, если бы им следовал каждый сотрудник милиции. Не инструкции, изданной в министерстве, а именно закону. Не буду многословен, потому что понимаю: мне не дадут сказать. Скажу лишь одно, что этим принципам не следуют даже наши высокопоставленные работники управления, вы сами, члены коллегии. Разве не так? Недавно меня предупредили о неполном служебном соответствии. Но за что, собственно? За утерю якобы, как сказано в приказе начальника УВД, вещественного доказательства, а также предвзятое отношение к ведению следствия по факту обнаружения трупов. Следствие коснулось лишь имени одного крутого директора, который заведует овощной базой. И мне сразу попытались заклеить рот…

— Кто конкретно?! — крикнул с места начальник управления.

— Это очевидно. — Синицын смотрел в потолок.

— Назовите фамилию!

— Вы, товарищ полковник. И вообще я не понимаю вашего поведения. Вы словно бы заинтересованы в том, чтобы следствие по факту обнаружения фрагментов скелета зашло в тупик. То же относится и к делу по факту наезда джипа на стену нашего здания. Но это не так важно. Подобных дел хоть пруд пруди. Наиболее важным, считаю, является факт появления в нашем регионе нового вида «товара» — это психотропные лекарственные препараты, продаваемые через аптеки, а также ликероводочная продукция, прикрытая под аптечные этикетки. Кто обязан организовать работу в этом направлении, уважаемые члены коллегии? Уверен, что это обязанность первого руководителя управления. Но тем ли он занят делом?

Президиум молчал, повесив носы и нюхая воздух. Казалось, кто-то его неожиданно испортил. Только что дышалось легко, и вдруг откуда-то потянуло…

После заседания прошло несколько дней, но еще чувствовался накал страстей…

— Значит, говоришь, за больное место задел всех? — следователь Синицын глядел в глаза Шилову. — А ведь твой брат, депутат Шилов, о том же говорит в городской думе. Ты разве с ним не согласен? Ты же видишь, что творится у нас.

— А что? Не хуже, чем у других. Тебе надо, чтобы война с нашим участием началась? Мне лично не надо. Не те времена, когда действовали такие, как мой Чекист. Тогда по-другому жили. О другом мечтали. Теперь каждый о себе, родном, грезит. Деньги еще никому не повредили. Вот и братец мой. Кричать-то он кричит, но крик этот дальше Ушайска не слышен. Да он и не стремится, чтобы его слышали. Ему не хочется, чтобы единственного ребенка по пути из школы подсадили к себе в машину вежливые дяди и чтобы он потом бегал по городу с вытаращенными глазами… В поисках долларов на выкуп.

— Вот ты о чем. А я думал, ты мыслишь иначе. У вас ведь служба специально для этого создана. Не верю я Тюменцеву. Гребет под себя.

— Да ладно тебе. Это оттого, что наказание на тебя наложил. Но это же сущий бред. Пройдет срок, и наказание автоматически снимется.

— Если новое не наложат…

— Да брось ты переживать раньше времени.

«Это называется: поговорили», — отрешенно подумал Синицын. А ведь он всегда относил Шилова к ярким личностям. Те, кто за словом в карман не лезет, не могут действовать по-другому. Оказываются, могут, да еще как. Стоило коснуться запретных тем, как тут же и доводы появились.

— Ты меня понял, надеюсь?

Еще бы ему не понять. Конечно, майор Синицын все понял. Следователь больше не придет и не заведет разговора с майором Шиловым. Он сам себе теперь голова. Будет копать потихоньку и, если удастся что-нибудь выкопать, пойдет с добычей прямо в ФСБ. Там разберутся…

И вышел, сгорбатившись, из кабинета бывшего друга, не подав на прощание руки. Вышел на улицу и двинулся в обратный путь, словно неся на плечах гигантский груз. Оказывается, все знают либо догадываются о сути происходящего, однако ворошить ничего не хотят. Надо бы поднять из архива уголовное дело в отношении бывшего губернатора Безгодова. Или как там это дело еще назвали.

Вначале, помнится, подняли крик о целом подпольном заводе, обнаруженном на даче. Кто-то безжалостно разнес его в щепки. Однако вскоре громкие стенания сменились разговорами о мести коварной оппозиции. Всего-то! Оказывается, у других претендентов на власть есть собственная разведка и боевые отряды. Дурь собачья. Ничего подобного не было. Людям в очередной раз прошлись по мозгам с пудреницей. Нужно запросить уголовное дело, сославшись на следственную необходимость. Он имеет на это право. Никогда по таким запросам не отказывали.

Синицын возвратился в управление, поднялся в кабинет и принялся писать запрос на имя прокурора. Подготовил, подписал и тут же — в канцелярию областной прокуратуры. Но там рыжая девица, скорчив губы, вдруг потребовала резолюцию начальника службы. Делать нечего. Нужно возвращаться к начальнику. Либо к заместителю.

Сидоров сидел в кабинете и рассматривал газету.

— Петр Иванович, надо подпись на запрос…

Синицын вошел и остановился у стола. Тот придвинул к себе отношение и начал читать, шевеля губами и пристально глядя сквозь очки.

— Что это оно тебе вдруг? — взглянул чиновник поверх очков на Синицына. — Оно же закрытое.

— Не закрыто, а приостановлено…

— Ну, какая же разница? Ты же меня отлично понимаешь. Не работают по нему…

Синицын цепенел. Для чего задавать наивные вопросы, рассчитанные лишь на профана? Это же его прямая обязанность — крючки ставить на бумажках. Остальное Сидорова не должно волновать. В соответствии с требованиями закона он не может отказать следователю. О чем тут думать? Двигает челюстями, как вол на лугу…

— Прочитать надо, Петр Иванович. Посидеть, поразмыслить…

Петр Иванович, словно взаймы давал, поставил наконец закорючку на запрос и передал бумагу следователю.

Синицын с запросом в руках возвратился в прокуратуру. Девица взяла из стола ключи, и вдвоем они пошли в комнату напротив. Искать пришлось почти час. Синицын перерыл все полки и даже целую кучу в углу, но дело так и не нашел. Нет его в хранилище!

Не успокоившись на результатах поиска, он вошел к начальнику следственного отдела. Тот ворошил в руках газету. Слишком толстая попалась.

— Где дело? — спросил Синицын.

Глаза у того побежали по столу: дело? Какое дело? У него их куча, и за все он один отвечать не может.

— Но вы отвечаете за нераскрытые, Петр Иванович. Нет его в хранилище…

— Не может быть. Идем вместе смотреть.

Вдвоем они вновь переворошили стопки — и никакого результата.

— Ну, не знаю. Чтобы эта корка понадобилась кому-то. Там же материалов один рапорт был… — развел руки начальник.

Губы сковородником. Сама объективность и независимость, вместе взятые. Ничего не знает, но удивлен до крайности. Потому что не может такого быть.

Вот и почитал Синицын уголовное дело на досуге, которого и в помине-то нет. Майор возвратился в кабинет. Зря он все это затеял. Зря выступил против начальника. Ничего он не может один сделать. Тут система должна работать. Но когда эта система сама поражена болезнью, то она становится бессильной.

На часах шел пятый час. Рабочий день заканчивался. Далее шла его неформальная часть, когда нужно было еще какое-то время оставаться на месте и подчищать «хвосты».

Настроения у Синицына не было никакого. Два часа устукал на поиск приостановленного дела и не нашел. Словно его никогда не было. А ведь он точно помнил, потому что возбуждено оно было именно им. В нем находились несколько протоколов осмотра места происшествия, протоколы допроса свидетелей. Начинал это дело Синицын. Он же его и в прокуратуру передавал.

Неожиданный звонок вывел его из размышлений. Звонил Шилов.

— Как дела доблестного следствия? — спросил Шилов. И будто не было между ними тягостного разговора. Странная черта характера. — Слушай, я тут подумал над твоими вопросами. Знаешь, ты, наверное, прав. Приходи. Посидим. Обмыслим как следует. Но заранее предупреждаю: все не так просто, как тебе кажется. Придешь?

Естественно, Синицын придет. Действительно, странная черта характера у этого майора Шилова. Быстро забывает, о чем говорил. А может, наоборот. Возможно, он только тем и занимался, что все это время думал. Так упорно, что даже усомнился в самом себе. Решил пригласить Синицына. Значит, доверяет ему…

Следователь поднялся и оглядел кабинет, будто навсегда уходил из него. Нищему одеться — только подпоясаться. Папку разве что взять с собой с материалами, чтобы дома поработать можно было.

Он вышел из управления. Жара спадала. Через минуту он будет в кабинете у Шилова. Все-таки заинтересовался тот личностью их общего шефа. Дошло до него, что не может быть в жизни сразу несколько таких совпадений.

Перед тем как войти в здание, нужно пересечь липовую аллею. Синицын пересек бы ее, не встреться он взглядом со стариком. Чекист сидел на парковой скамье, опрокинув назад голову и засунув за пазуху руку. Он держался за сердце. На нем был серый поношенный пиджак и желтая рубаха. Они узнали друг друга. Взгляд Чекиста выражал страдание.

— Что с тобой, дед? — испуганно спросил Синицын. — Может, помочь тебе?

Но тот лишь качал головой. Потом произнес с трудом, сквозь зубы:

— Сядь рядом, — он указал глазами слева от себя и снова страдальчески закатил глаза.

Синицын присел рядом с бродягой. Он не мог пройти мимо. Он знал, что в прошлом это был настоящий «смершевец», участник войны и что поныне старик находится на связи со старшим оперативным уполномоченным Шиловым.

— Где болит у тебя?

— В груди… Сейчас пройдет. Уже легче…

Старик повернулся к нему лицом.

— Сейчас покажу, где колет… Вот здесь…

Чекист вынул из-за пазухи руку и неуловимо быстрым движением прижал ее к майорской груди. Удар был точным. Широкое лезвие, войдя меж ребер, враз перебило легкое и сердце. Чекист для верности, как по маслу, повел им вдоль ребер. Майор умирал на глазах, сжав стариковскую руку. Чекист высвободил ее из слабеющего захвата и зашептал в ухо:

— Не Чекист я. Тот давно умер. А я живу под его документами… Ведь правда не больно было? Ты даже не заметил… — и ощерился в хищной улыбке.

Молодая парочка наискосок ничего не заподозрила. Просто человек лег отдохнуть на скамейку, а второй, с виду бомж, помог устроиться поудобнее. Если б они присмотрелись пристальнее, то заметили бы, как на груди человека расплывается, набухая, мокрое пятно.

Бомжик неспешно поднялся со скамьи и пошел вдоль аллеи, держа в руках грязного цвета пластиковый пакет. Он выполнил задание. В аллее ему больше нечего делать. Когда надо будет, майор Шилов вызовет. Он знает, как его искать. Пока лучше упасть в тину и отлежаться до лучших времен. Если пронесет, то позже вновь можно будет возникнуть перед майором. Контракт, заключенный между ними лет десять назад, действует до сих пор. А пока им даже находиться вместе опасно. Самого могут израсходовать. На мыло, к примеру, пустить.

Он уходил за пределы области. Железная дорога прокормит…

Под головой у человека в аллее лежала пухлая папка.

Глава 15

Бутылочкин на глазах поправлялся. Он и без того был худ, существуя в последнее время как растение. А тут еще ранение. Пуля ударила навылет. Слава богу, что на пути у нее не оказалось костей. В таком случае рикошет внутри организма был бы обеспечен. Пуля вошла бы, скажем, под ключицей, но вышла бы где-нибудь в районе геморроя. Тогда никто бы уже не спас. Калибр со смещенным центром тяжести опасная вещь. Бутылочкин благодарил бога, что надоумил полоумного старика ехать в то время в город. И не на чем-нибудь — на автобусе, например, — а именно на теплоходе. Взгрустнулось деду. Решил рекой прошвырнуться на старости лет. Воздухом подышать.

Плечо после ранения стало шевелиться. Опять же главное в том, что кость не задета. И сосуды остались в целости. Разорвана лишь мышечная ткань и кожа. Нервы целы. Связки… Отлежится Бутылочкин и пойдет искать себе работу. Город — не село. Здесь можно выйти из положения. А семья пусть живет пока в поселке. Не больно-то он ей нужен. Пенсию получают по доверенности — тем и живут. Жена работает в детском садике поваром. Дети учатся в школе. Сейчас отдыхают, конечно, а зимой вновь пойдут.

Полковник читает газеты. Тоже интересуется работой. Но у него есть и другой вариант. Его приглашают назад, где он раньше работал. Наверно, Кожемякин так и сделает. А что ему терять. Он, может, еще и генералом милицейским станет. Сестра не надышится над ним. Улыбка с лица не сходит. Вот чудаки. А ведь он таскал им обоим записки, Николай, и теперь словно не с ним это было когда-то.

— Вот еще объявление, — бурчит под нос Михалыч. — Требуется охранник в ЗАО «Овощплодторг». Звонить с утра. Либо приезжать на служебном автобусе непосредственно на базу. Две вакансии. Предпочтение бывшим спецназовцам. До тридцати пяти лет. Я уже опоздал. И ты тоже… Молодых им давай. А тридцать семь — это для них уже вроде как перебор. Избаловался работодатель…

Бутылочкин молчит, слушая речь друга. Изменился Кожемяка. В глазах грусть. А ведь какой был парень веселый и остроумный.

Михалыч набирает номер телефона.

— Алло. «Овощплодторг»? Вам требуются работники в охрану? Двое. Оба спецназовцы. С прошлым. С кем я говорю? А как бы мне директора? Как его фамилия? Рябоконь? Очень приятно… Один старший прапорщик морской пехоты, спецназ. Другой — компьютерный маньяк. Но может быть и простым охранником. Насколько я понял, сегодня же можно подъехать? Через часок? Очень хорошо. А сколько платить собираетесь за наш героический труд?.. Нетелефонный разговор?.. Что ж, до свидания.

И старшему прапорщику:

— Слыхал? Работники нужны… Хочешь на работу? Как себя чувствуешь? Пройдешь комиссию? Нам как раз туда надо…

Вопрос, конечно, интересный. Голова если не закружится во время приседаний, то Бутылочкин готов.

— А ты тренируйся. Присядь для проверки…

Николай встает со стула и делает несколько приседаний.

— Вот видишь. Не упал. Значит, комиссию пройдешь. Кроме того, у них там не военкомат, и мы не призывники. Понял, для чего я тебе навяливаю?

— Нет пока. Чтобы деньги получать…

— Нет, дружок ты мой. Ты упустил из внимания фамилию. Это Рябоконь. Неужели эта фамилия тебе ни о чем не говорит? Именно он виновник нашей счастливой жизни. Надо позвонить Мартыну, чтобы никуда не уходил и был готов… Алло, Мартын, работать хочешь? Охранником у Коня Рыжего…

Мартын молчал. Он не представлял себя в роли охранника, в камуфляжной одежде, с револьвером на поясе.

— Понимаешь, надо… Согласен? Тогда подъезжай к немецкой церкви. Знаешь где?

Еще бы ему не знать! Каждый городской житель знает это место.

— Заводи технику и подъезжай. Буду ждать. — И Бутылочкину: — Собирайся. Едем на презентацию.

— Куда?

— Представлять будем самих себя. Сейчас только бумагу выпишу на вас обоих — и вперед.

Михалыч раскрыл контейнер и вынул оттуда два бланка с оттисками печатей. Осталось вписать сведения — и документы готовы.

— Ты будешь старший прапорщик, спецназовец, но ты не дослужил. Тебя из армии выперли за финансовые махинации. Вот справка об освобождении из колонии строгого режима. Должен клюнуть, стервоза. Но это в самый последний момент пойдет в дело. Если он рыло свое начнет воротить. Такую же и для Мартына заготовлю. Познакомитесь в машине. Ты его сразу узнаешь. Он приметный. Присядь еще. Голова кружится?..

— Пройдет…

— Конечно, пройдет. Питайся как следует, и малокровие тебе не грозит. Через час мы должны быть на приеме. Посмотрим ему в глаза. По слухам, перехватил он дело Безгодова. Все склады у него «дурью» забиты. И никто не знает, где он ее производит и где хранит. Скользкий тип. Для того мы и едем туда. Согласен? Не забывай. Дырочка в плече — его рук дело.

Но прапорщик и не думал забывать. Надел штопаную тельняшку. Накинул сверху защитную форму, и вот он вам, десантник. Берет черный надеть — и вперед.

Они оделись и вышли. На Николае пятнистая армейская форма. Со старой работы из раздевалки притащил. На Михалыче строгий милицейский костюм с тремя звездочками на погонах и тяжелая «беретта-92» под мышкой. Выпирает оттуда, словно дополнительный мускул. В логово зверя нельзя идти без оружия. Массивные очки с затемнением поверху, козырек книзу, усы распушил. Попробуйте узнайте Тольку Кожемякина.

Бутылочкин недоверчиво смотрел на товарища. Как пить дать узнают. Может, от нервного возбуждения это у него. Его же совсем недавно убить хотели. А он вновь напяливает на себя форму.

— Не узнают. Некому у них, — вновь напоминает Михалыч. Забывчив сделался после ранения Бутылочкин. Чуть что — в столбняк впадает. Думает.

— С животным этим мы лично не знакомы. Фото я ему не дарил. Вот и познакомимся. Единственное, что у него могло оказаться, — это мое личное дело. Но оно в Москве.

— Для чего тебе форма?

— Говорить будем. У него фирма. Ему нужна «крыша». Любая. Скорее всего «крыша» у него есть, местная. Однако надо всегда помнить, что народ этот не простой. Энергичный народ. Они всегда в поиске. Сегодня у них одна «крыша». Завтра другая…

Минут через двадцать рядом с ними притормозили темно-зеленые «Жигули».

— Садись, Коля. Это за нами.

За рулем сидел настоящий черный негр. Коля с открытым ртом полез в салон. Ну и дает Михалыч! И молчал. Мог бы про негра, например, рассказать. Держал до последнего в тайне. Успел помощником обзавестись. Известное дело, мент. Это радовало прапорщика.

— Давай, Мартын, в сторону овощебазы.

Михалыч выразительно посмотрел в глаза Мартыну. Тот развернул машину и пошел в обратном направлении. Затем съехал на обочину около набережной Ушайки.

— Вот вам, господа, справки об освобождении из мест лишения свободы. Друг друга вы не знаете. Этого, — он показал на Бутылочкина, — мы подсадили по пути. Меня тоже. Мы не знакомы. Каждый ведет разговор сам за себя. Главное для нас — поступить на работу на овощную базу в качестве охранников. Интересный, между прочим, объект. Конь Рыжий в прошлом судим. Поэтому он должен проявить к вам интерес. Тем более вы в прошлом военные. Не скрывайте этого. Он должен знать, что берет на работу профессионалов.

Михалыч должен был бы проделать этот инструктаж заранее, но время не ждет. Вакансии могут занять. Некогда заниматься зубрежкой собственной легенды. Главное — договориться о приеме. Если будут интересоваться анкетными данными, можно сослаться на то, что в справке все подробно написано. Грубовато, но это отобьет желание задавать лишние вопросы. Позже будут подготовлены и легенды. В конце концов, они идут всего лишь наниматься на работу, а не в банду поступают на службу. Вперед, бойцы. И не следует входить всем гурьбой. Со всеми сразу во время собеседования не встречаются. Как правило, беседа проходит с глазу на глаз.

— На всякий случай запомните. У Мартына было обвинение в преступлении против компьютерной безопасности оборонного предприятия. Тем самым ты сможешь его заинтересовать как специалист-компьютерщик. Статья имеет номер 273. Часть первая… Запомни. Называется как создание, использование и распространение вредоносных программ для ЭВМ. Дали тебе за это три года, потому что больше не могли. Сидел в подмосковной колонии, запомни номер. У тебя, Николай, статья 333 ч. Часть тоже первая. Сопротивление начальнику. Финансовые махинации тебе не смогли доказать. Запомни сведения, записанные в справке. Все поняли? Тогда поехали. Прошу вас об одном. Не робейте. Ведите себя уверенно. Но и не задирайтесь раньше времени.

Машина тронулась. Однако на следующем перекрестке пришлось остановиться: дорогу перекрывали милицейские наряды. Улицей шла траурная процессия.

— Кого хоронят? — спросил Мартын у милиционера, выглянув в окошко.

— Следователя Синицына.

— Это не тот ли, который…

— Не знаю, — грубо ответил сержант, отворачиваясь.

Михалыч услышал фамилию. Вот и еще не стало человека. А ведь он, должно быть, еще молод и мог бы делать детей.

— Как его фамилия? — переспросил Михалыч, выйдя из машины.

Сержант козырнул и ответил:

— Синицын… А вы разве не знаете?

— Я из другого города, — пробурчал Михалыч. Он снял фуражку и так стоял, пока процессия их не миновала.

Они тронулись и вскоре уже вылезали из машины, припарковав ее подальше от ворот. Здесь уже стояло несколько автомашин. Вероятно, транспорт внутрь не пропускали.

— Идем по очереди. Нам не следует показывать, что мы знакомы друг с другом. Я пойду последним. Иди, Мартын.

— Чо я-то? Негр, что ли? — вдруг ощетинился Фидель Хуанович.

— Иди, лейтенант. Там станут платить деньги. Заработаешь себе на «Мерседес».

— Не шути, Михалыч. Меня в иномарках укачивает. Мне бы «Волгу», новую…

— Иди, ждем…

Прошло долгих полчаса, пока из-за ворот не показалась черная физиономия. Мартын шел вразвалочку, словно был на прогулке.

— Говори…

— А чо говорить-то. Записали данные и отпустили. Анкету заставили заполнять, я отказался. Тогда мужик какой-то говорит: «Снимите копию справки на ксероксе, и пусть идет». Я им не обязан заполнять бумаги. Хотят — пусть берут так…

— Будем ждать вызова, — усмехнулся Михалыч. И Бутылочкину: — Теперь твоя очередь. Действуй по обстоятельствам…

Прошло еще минут сорок. Наконец из ворот вышел, шатаясь, Николай. Кажется, его тошнило от трудоустройства. Наверняка воздух душный в конторе. Надышали, кандидаты.

К воротам между тем подъезжали все новые автомашины. Соискателей прибавлялось.

— Черти какие-то бродят там. Как в цирке. По рожам видно, бандиты. Слышу, говорят между собой: «Сутки через трое. Пятьсот баксов на рыло… в месяц». У меня и крыша поехала. Еле мямлю сижу… Насколько понял, двадцать человек уже отобрано. Они вне конкурса…

— И все там торчат? — спросил Кожемякин.

— Человек двадцать будет…

— Получается, в смену будут выходить примерно шесть человек, — рассуждал полковник. — А это практически столько же «посадочных мест», то есть постов или пунктов наблюдения. Значит, есть что охранять на базе. Почему же он раньше не чесался, обходясь одними сторожами?

— Не тревожили — вот и не чесался. Теперь он испуган и принимает срочные меры. Твоя очередь идти…

Михалыч выбрался из машины, поправил на себе фуражку и бодро зашагал к воротам. Вот он скрылся за поворотом.

Друзья с напряжением ждали своего вдохновителя. Внутри могло произойти все, что угодно. У Михалыча на морде написано, что он мент. Конечно, по ней не прочитаешь, что он намерен в пух разнести «базу» олигарха. С другой стороны, откуда им обоим знать, для чего вообще он туда направился. Молчит полковник. Мыслей своих до конца не выкладывает. И это правильно. Не зря повторяет: «Меньше будете знать — дольше проживете». Форма на нем какая-то не такая. Вроде и ментовская, и вроде бы нет. Ни одной красной полоски.

Михалыч отсутствовал час. В машине уже даже не надеялись увидеть его живым. Но он выплыл из-за угла, словно шар, и покатился навстречу машине, довольный.

— Поехали. Дорогой расскажу…

Мартын развернулся и повел машину в сторону автотрассы.

— С самим говорил… — произнес Михалыч. — Зашел, смотрю: остолбенели. Ходьба прекратилась. Кончился и базар. Чувствую: напряглись. Они же не думали, что к ним мент заявится, в форме. Думают, может, не один. А мент, оказалось, всего лишь по поводу работы. У них же еще одна вакансия образовалась. Должность заместителя по безопасности. Начальница отдела кадров говорит: «Надо по этой должности с самим беседовать». Провела меня к нему в кабинет и оставила двоих. Так что имел счастье лично видеть и беседовать. Разговор не прошел даром. Теперь у нас есть фото этого субъекта. Пленку проявим, и фото будут готовы. Всю банду снял. Действительно, охрана у него еще та…

— А насчет работы как? Взяли? — спросил Мартын.

— Рябоконь заявил, что это вопрос нескольких дней. Вначале они собирают данные обо всех претендентах, затем будут выбирать достойных. Так и сказал… Его удивил мой приход. Пришлось развеивать сомнения. Ухожу, сказал, из органов и заранее подыскиваю работу. Вроде это его удовлетворило. Понял, что человек действует напрямую и своего действительного положения не скрывает.

— Значит, надо ждать звонков?

Полковник не ответил. Так ли нужна ему эта база? Чтобы проникнуть на объект, совсем не обязательно поступать туда на работу. Хотя вариант с трудоустройством наиболее приемлемый. Он устранял многие проблемы, если не все. Свои люди на объекте — мечта любого разработчика операции. К этому стремятся все спецслужбы. Но если внедрение своих людей не удается, ищут другие пути. Не так секретен этот объект, овощная база. Для начала можно обойти и вокруг. Как раз для этого время подоспело. Грибная пора. А грибы растут где угодно. Их только надо уметь найти. Скрипуны, например. Некоторые их даже едят…

— А не сходить ли нам по грибы, мужики? Прямо сегодня. Одежду бы только сменить да усы завить слегка. А?..

Бутылочкин сглотнул слюну, вспомнив, как бабка Марья жарила на большой чугунной сковороде опята. Белые грибы были порезаны мелко и сохли на фанерных листах в сенях над ларем. С тех пор прошло много лет. И так получалось, что не ходил он больше по грибы. То служба, то разводы с женой…

— Я их вообще не знаю, — произнес Мартын. — Одни мухоморы… Красный… с белыми пятнышками. Вот его я знаю.

— Покажем, — пообещал Михалыч. — А пока сверни-ка направо. Видишь, вдоль канала бетонные плиты лежат? По ним и двигайся… Посмотрим, какие здесь грибы растут…

— Здесь же болото одно. Откуда здесь грибы?..

Машина прошла около полутора километров и уперлась в массивное дерево. Тополь рос посередине дороги. Справа был объезд, но, кроме экскаваторов на гусеничном ходу, объездом никто не пользовался: объезд щетинился от примятых пеньков.

— Не проехать, — проговорил Мартын и полез из машины.

— Куда ты, — остановил его Михалыч. — Прижмись-ка лучше к дереву, чтобы не видно было.

Они приподняли стелющиеся по земле ветви, и машина вошла под них. Удачный оказался цвет у машины. Со стороны не видно почти.

Михалыч оставил в машине фуражку и форменную куртку. Рубашку без погон надел поверх «сбруи» с тяжелой «береттой» и не стал застегивать пуговицы. Он знал, куда шел. Впереди могли угостить чем угодно, а он отвечал за людей. Он втягивал их в авантюру и нес полную за них ответственность.

Канал рассекал болото надвое. Слева от болота — заросший сосняком косогор, высокий и длинный. Канал тянется вдоль всего болота. Затем изгибается направо и уходит к реке. К дороге примыкают бесконечные сады размером по шесть соток земли. На деревьях висят яблоки. Краснеет вишня. Кое-где темнеет слива. И вдоль бесформенных заборов бесконечная череда лопухов, прутьев и крапивы. За садами едва угадывается серая стена овощной базы. Чтобы достичь ее, нужно пройти вначале сады. Впереди маячит одинокое возвышение. Возможно, там когда-то строили из бетонных колец водонапорную башню, но сил не хватило или средств, и на том успокоились. Либо это был коллектор, собирающий излишки воды в почве.

«Грибники» приблизились к сооружению: ни одного гриба в окружности нескольких километров. Даже обидно. Зачем только ноги били по жаре. Душно. Влагой изойти можно. Пот струится, собираясь на поясах брюк. Не потеет лишь Бутылочкин. Ему пока что нечем.

Главный «грибник» остановился около сооружения и принялся его осматривать. Обошел вокруг, приглядываясь И соразмеряя расстояния. Покосился в сторону овощной базы. В этом месте до ограждения несколько метров. Стены ограждения огромным четырехугольником подступают к самой дороге. И рядом со стенами, с наружной стороны располагается то самое сооружение. Бетонная труба из широких колец, поставленных друг на друга, и небольшой пристрой у самого низа из тяжелых бетонных блоков со стальной дверью без замка. Открывается внутрь. Ржавая. Для чего это надо? Заглянуть бы внутрь…

Он подошел к «трубе» и посмотрел вверх. Не так высоко, но не дотянуться и не допрыгнуть. Лестницу бы, однако пока не придуманы карманные лестницы.

Михалыч оглянулся. Если поставить этих двоих друг на друга, а самому вскарабкаться наверх, то все равно будет не дотянуться. Судя по внешним признакам, строительство прекращено лет пять назад. О нем, возможно, давно позабыли и не собираются возобновлять. Либо его уже завершили. Именно в таком виде и нужен кому-то объект. Это еще более интригует. Михалыч должен туда подняться.

— Михалыч, там не растут грибы, — подал голос Мартын. Но тот промолчал. Взглянул на него как на пустое место и вновь отвернулся.

— Ты хочешь подняться? — спросил Бутылочкин.

— Да, Коля. Хочу взглянуть, что там внутри.

— Это невозможно. Лестницы у нас нет…

Михалыч соглашался, продолжая бродить вокруг.

— Это невозможно, — вновь повторил он, — но осуществимо! Потому что ковыляющий по дороге опередит бегущего, который сбился с пути.

«Грибники» смотрели непонимающими глазами. Им надоел вид унылого сооружения.

— А не сходить ли нам к машине. Кажется, там был буксировочный канат. Он бы нам пригодился.

Мартын уже двигался в обратном направлении.

— И топор заодно прихвати!.. — крикнул ему Михалыч.

Федя вернулся с пучком капроновой веревки и небольшим топором.

Михалыч отправился в кусты, вытащил оттуда кленовую коряжину. Обрубил лишние сучки, оставив лишь самые толстые, веером расходящиеся в разные стороны. Укоротил их. Получилось подобие «кошки». Сделал зарубки на продолговатом основании, привязал к нему веревку и после этого успокоился, примериваясь к вертикальной стене.

— Бойся, — произнес тихим голосом.

Мужики отошли в сторону.

— Михалыч, осторожнее. Вдруг обломится…

— Идем назад. Зачем тебе это?

Но тот молчал, горбатясь у стены, затем, раскрутив орудие за конец веревки, пустил кверху. Деревяшка стукнулась о край и полетела вниз. Михалыч повторил попытку. Деревянный крюк, описав дугу, стукнулся о край трубы и застрял наверху. Михалычу это не понравилось. Ему хотелось, чтобы «кошка» зацепилась с внутренней стороны. Тогда веревка будет опираться на край кольца, и нагрузка на сук окажется меньше. Только после этого можно будет подниматься. Полковник не хотел падать даже с небольшой высоты.

Третья попытка оказалась успешной: «кошка» оказалась внутри. Подтянув на себя веревку, Михалыч завис на ней, проверяя, не выскочит ли из зацепления первобытное устройство. Оно держало.

— Тогда я пошел, — произнес он будничным голосом. — А вы тут оставайтесь… по хозяйству. Грибы ищите, — и подмигнул.

Веревка резала руки. Кожемякин вращательным движением оборачивал ее вокруг предплечья и подтягивался. Затем оборачивал другое предплечье и вновь подтягивался. До тех пор, пока не достиг вершины «египетского» сооружения. Подтянулся обеими руками и сел на краю: внутрь опускалась металлическая лестница. Нужно лишь подойти к ней на противоположную сторону.

Лестница уходила до самого дна. Она была явно ниже внешнего уровня грунта. На дне блестела в неподвижности жидкость. Скорее всего это была вода. Михалыч понюхал воздух: посторонний запах не чувствовался. Встал на край гигантского стакана и, балансируя руками, перешел на другую сторону. Ступил ногой на небольшую металлическую площадку и опустился вниз.

Лестницей не пользовались давно. Сталь неокрашенная, покрылась коррозией. Воды на дне оказалось воробью по колено. В противоположных сторонах, слева и справа от лестницы, на уровне дна вмонтированы два люка. Тот, что располагался ближе к каналу, открывался снаружи с помощью червячного устройства. Другой открывался изнутри, откуда-то снизу. Туда невозможно проникнуть снаружи.

Червячное устройство было обильно покрыто смазкой. Михалыч взялся руками за вентиль и с трудом сдвинул с места. Сделал несколько вращений вокруг оси, и в образовавшуюся щель с шумом пошла вода. Запахло стоялым болотом. Михалыч быстро закрыл его.

Для чего был сооружен другой люк, нетрудно догадаться. Если его открыть, то вода из колодца потечет вниз и заполнит то, что располагается ниже. Наверняка там находится помещение. И люк открывается именно оттуда. Видны лишь мощные конусообразные сегменты, плотно сидящие в пазах горловины.

В нескольких метрах располагалась болотная канава с большим количеством воды. Возможно, вода использовалась в каких-то технологических процессах. Или саму канаву использовали как резервуар для сброса стоков. Во всяком случае, над этим еще предстояло подумать.

Михалыч стал медленно подниматься. Сосчитал изнутри количество бетонных колец. Их действительно оказалось больше, чем снаружи. Он не ошибся. Основание колодца находилось ниже, чем уровень воды в Карасевском болоте. Но в таком случае вода могла идти лишь со стороны болота, вниз…

«Потом разберусь», — решил Кожемякин и выглянул из колодца. Рядом располагался бетонный забор, за которым в беспорядке росли лиственные деревья. И только за ними вдалеке виднелись низкие пологие крыши строений.

«Для чего-то же оттяпали этот кусок земли?» — вновь мелькнула мысль и пропала.

Михалыч с трудом спустился вниз. Там его подхватили на руки. Предплечья горели от непомерной нагрузки. Слишком тонкая оказалась веревка. Она как бритва врезалась в тело.

Михалыч выпрямился и вновь пересчитал кольца. Он не ошибся. Уровень воды в болоте выше на несколько метров. Достаточная высота, чтобы создать давление.

— Рассказывай, Михалыч…

Кожемякин отряхивал брюки, собираясь с мыслями. Скорее всего «изобретение» представляло собой некий переходник. Через него можно было пропустить большой объем воды. Люки настолько огромны, что через них быка протащить можно. И если не быка, то человека уж точно. Особенно если он упакован в гибкую тару…

— Колодец внутри, — произнес Михалыч. — И два люка. Жидкость из болота может попасть внутрь. — Он указал пальцем в землю, в сторону забора. — Но чем же они там занимаются, быки запотелые?

Он крутанул рукой веревку. «Кошка» вышла из зацепления и шлепнулась в траву. Михалыч подобрал деревяшку, отвязал и бросил в лопухи. Больше она ему не понадобится.

— Какой у нас будет прогноз? — настаивал Мартын.

— Прогноз простой: глубже в болото. Рябоконь ничего не делает зря. По моему мнению, привязка к болоту сделана не просто так. Трудно понять замысел, даже если отнестись к этому пристрастно. Но даже и в этом случае мы ничего не получим. Это может оказаться всего лишь нарушением проекта. И все. Доводы будут приняты кем угодно, даже судом. За это еще никого не посадили. И все-таки я рад. Мы получили результат. Осталось поступить на работу. Может, мы успеем даже получить зарплату! — он усмехнулся.

— А я уже туда не хочу, — грустно заметил Бутылочкин. — Может, там раскаленную сковороду заставят лизать. Чего Коню не хватает, вот о чем думаю. Неужели он испытывает от этого счастье?

— Его могли опустить на зоне, с тех пор он чувствует дискомфорт, — проговорил Кожемякин и отвернулся к болоту. — Во всяком случае, его не мучает проблема национального существования, — добавил он, глядя в стоячую воду…

Глава 16

Рябоконь и Тюменцев любезно беседовали, запершись на полковничьей даче. Рябоконь исправлялся на глазах. Он превращался в душку. Куда-то исчезла его бравада. Он просто готов ботинки лизать господину Тюменцеву. Так бы всегда. Ведь полковник понимает, что Рябоконь тоже человек. Он строит собственное благосостояние, не считаясь с собственными силами, временем и здоровьем. Можно сказать, не ночует дома, стараясь получить отдачу от вложенных сил. Такова жизнь. Кто не рискует, тот не пьет шампанского. Остальные пьют водку, если есть на что купить. Либо «фанфурик» аптечный подпольного изготовления.

— Отец у меня был участник войны, — вздыхает Тюменцев. — Хороший был человек. Держал в ежовых рукавицах. Если бы не он, я бы даже институт не закончил.

Рябоконь слушает. Знает он, какой институт за плечами у полковника. Физкультурный. Тот его заканчивал в течение семи лет. Два раза академический брал, пока не подрос немножко в звании и совсем не надоел своими погонами альма-матер.

— У тебя тоже хороший был отец, — хвалит полковник. — Потому что у хороших людей не могут быть плохие отцы.

— Папонька?! — воскликнул вдруг Рябоконь. — Да он же отдал меня в солдаты!

— Ничего, что в солдаты. От этого лишь польза бывает одна. Зато теперь ты человек. И я человек. И все мы вместе человеки. С большой буквы. Кто у нас сейчас правит бал? Бал у нас теперь правит тот, у кого в кармане хрустит. Рубль илидоллар. Лучше, конечно, доллар. Евро тоже пойдет. Что лучше, доллар или евро?

— Пока не разобрал. По-моему, и то и другое. Особенно когда в достаточном количестве. И запомни: денег много не бывает. Их может быть только достаточно или недостаточно. И они не могут быть грязными. Они запаха вообще не имеют. Вот так. Не верь никому. Плюнь тому в рожу, кто скажет. Я лично не верю… Наливай!..

Тюменцев уцепил медвежьей лапой широкую бутыль и налил в рюмки.

— За нас, полковник. И чтобы стать тебе генералом…

Тюменцев сплюнул.

— Постучи по дереву, — напомнил Рябоконь и постучал себя по лбу.

— Именно, — согласился с ним Тюменцев. — По дереву, — и приложился костяшками трижды в лоб. Он знал, где в действительности помещается древесная порода. Только дубовым лбом можно в этом мире протаранить себе дорогу. С мягким лбом здесь делать нечего. Мягкий лоб — себе же проблема. Будешь лечить его и в конце концов помрешь от фурункула или от сотрясения мозга. А вот дубовый лоб, на амортизаторах — это в самый раз!

— Хороший у тебя коньяк, — хвалил Рябоконь. — Сам себе течет и нисколько даже не задерживается. За нас, Сергеич.

Они выпили, громко чмокая. Это была третья по счету бутылка. И оба друга уже теряли ориентацию в понятиях и пространстве. Их словно совсем случайно сюда занесло. Рябоконь позвонил полковнику на работу. Вопрос простой. Требуется консультация относительно организации службы охраны. Мэр навязал договор, но он, Рябоконь, сомневается. Хотелось бы встретиться, поговорить, решить проблемы. И вот они уже два часа сидят на полковничьей даче. Полковника заметно развезло.

— Ты представляешь, — жаловался Рябоконь, — он мне охрану свою подсунул. Тарифы такие задрал за услуги, что я чуть под стол не улетел. Короче, пятьсот баксов платить этим орлам я обязан. Если в рубли перевести — пятнадцать тысяч получается. И столько же ему отстегивать. Я же с этой гвардией без штанов останусь. Представляешь…

Полковник представлял. Он был уверен, что Рябоконь всего лишь корчит из себя бедного. По его данным, Конь Рыжий давно живет не по средствам. Это многим известно. В том числе Тюменцеву. Совершенно точно. Тюменцев проверял. Сведения интимного характера. Покупки. Валютные счета в местном банке. И прочее. И тому подобное. Мэр гребет под себя. Так должен поступать авторитет. А этот гребет под себя, отстегивая мэру. И полковник Тюменцев все это знает. За это знание отстегивают ему. Но знают ли они, что по своей линии и по собственной инициативе полковник недавно был вынужден принимать превентивные меры. Один из сотрудников, следователь, стал знать слишком много. Точнее сказать, знания его ограничивались уровнем догадок. Но зато каких! Он даже выступил на совместном заседании двух ведущих служб и прямо об этом заявил. Пришлось принимать срочные меры. Теперь опасность миновала. Рябоконь не знает об этом. Он думает, что все идет само по себе. Как в природе. Лето сменяет весну. Осень заменяет собой лето. Ничего подобного. Начальник управления вынужден был действовать. И он принял меры. Угроза перестала быть угрозой. Однако от того полковнику ни жарко ни холодно. Что с того, что он устранил ее, отправив вполне здорового человека в царство мертвых? Он ничего с этого не имеет. Его по-прежнему держат за шавку, доставшуюся по наследству от губернатора Безгодова. С тем было проще. Тот платил валютой. Эти не хотят. Мэр расплачивается тысячными купюрами в российских рублях и считает их «зелеными», поскольку у них зеленый цвет. С такими заработками коттедж не достроишь. Надо уходить из-под влияния мэра. Пусть вор в законе ищет себе другого дурачка. Формально полковник ему не подчинен. И вообще у того, кажется, крыша поехала: то ему уголовное дело принеси, то ему организуй, чтобы экспертиза не состоялась. Для чего?! С какой целью?! Это же очевидный бред! Судя по размаху коммерческой деятельности, Рябоконь в последнее время обойдет их всех. Вот на кого надо ставить. Вот о ком надо постоянно печься. Но при этом следует сразу же оговорить условия сделки. Он не согласен впредь на положение шавки. Только процент от выручки. Если он расскажет сейчас Коню Рыжему о принятых мерах, тот не должен отказать. Ситуация подходящая, оба в расслабленном состоянии. В таком виде только и решать крупные дела. В другое время никто из них не решится заговорить о главном. И он решился.

— Знаешь, Борис, — зашептал полковник, бегая глазами по углам, словно там могли притаиться агенты мировых держав, — знаешь… Я собирался тебе сказать об одном щекотливом деле. Оно настолько для меня неприятно, что не знаю даже, с чего начать. Ты должен понимать, что мне, как руководителю официального органа, многое известно. И ты, должно быть, знаешь, что я вынужден идти на определенные шаги. Эти шаги довольно рискованны для меня. Недавно один наш сотрудник проболтался, назвав меня чуть ли не мафиози…

— Так, рассказывай…

— Кончилось тем, что пришлось принимать срочные меры. Может, ты слышал о случайной гибели одного следователя? Тот самый. Его убрали. Но главное, о чем он говорил, — это то, что у нас через аптеки идет реализация спиртосодержащей продукции…

— Но ты же знаешь, что это не так. Это же вполне легальный продукт…

— И я того же мнения. Кроме того, он завел речь о производстве наркотических препаратов, также поставляемых в аптеки под видом легальных. Теперь тебе все известно. Я чист перед тобой. И я принял меры. Но я не хочу больше служить Шуре Хромовому. Он мне уже надоел. Возьми меня к себе, Борис. От меня тебе будет одна только польза. Вдвоем мы развернемся. Из меня мог бы получиться прекрасный помощник, потому что я схватываю на лету…

Боря слушал. Полковник сказал, что вдвоем они развернутся. Эка его понесло. Ставит себя рядом с ним. Но он не отдает себе отчета, что Боря — один. Он как рулил, так и будет рулить на своем корабле. Полковника можно взять к себе в качестве хотя бы того же заместителя по безопасности. Негласно, конечно. Он ведь не покидает свой пост. Да он и не нужен будет потом никому без полковничьих погон и кабинета на улице Карла Маркса. Как раз для него будет должность. Припекло, по видимости, если исповедоваться решился. Денег хочет. Долларов. Строительство замучило. В строительстве так. Только начни. Одни гвозди стоят… А кроме них нужны еще доски, кирпич, брус, цемент, рабочая сила. Впрочем, рабочая сила у него, возможно, дармовая. Нагнал бродяг, бедняг, из теплотрасс поднятых, — они ему всю площадку от мусора, например, освободят… Только дубинкой резиновой указывай, куда сваливать. Известная контора.

— Ну так как, Петрович? Принимаешь мое предложение? Мы даже можем заключить соглашение. Или договор. Чтобы тебе не думалось, что подведу. Со мной тебе будет надежнее. У нас официальная сила. У Шуры тоже люди есть, но ты сам видишь, какие они. За ними тоже смотреть надо. Проверять… Для начала я согласился бы на тебя работать хотя бы за штуку «зеленых».

«Мелко плаваешь, кандидат», — подумал с пьяных глаз Рябоконь и оттопырил нижнюю губу. Он считал в уме до пяти.

Судя по движению губ, мозг усиленно размышлял над предложением полковника. Отказать, поднять шум или согласиться?

Полковник напряженно ждал и даже начал трезветь. Что же это такое он только что натворил?! Взял и сболтнул. Неприятное чувство вдруг скопилось в груди. Словно только что стянул принародно на базаре селедочный хвост и все видели. Зря разболтался. Развязал свой поганый язык. Рябоконь же потом его и будет за этот язык держать. Надо же так ослабеть, чтобы признаться в устранении человека. В убийстве фактически признался, дурак…

— А ведь мне как раз нужен был. Один, — выдал наконец Рябоконь. — Я же подбираю персонал. Мы же с тобой об этом вначале говорили. Орлы ко мне направлены от мэра, но их недостаточно. Возьму еще одного человека со стороны. Охранника. А также и компьютерщика. Оба служили, но прошлое у них туманное. Сидели, говорят, за махинации какие-то. Молодые. И тебя возьму. Но ты будешь подчиняться теперь только мне. Никаких больше мэров и прочих элементов. Я плачу, я и заказываю концерт. Пять штук «зелеными» устроит тебя? Но с сегодняшнего дня ты только мой, полковник, и ничей другой. Назад тебе ходу нет.

Вот она, хватка бизнесмена. Когда речь заходит о деле, наступает мгновенная трезвость. Рябоконь, кажется, и не пил вовсе.

— Тогда по рукам. И никаких контрактов! — Рябоконь щелкнул ногтем по горлышку бутылки. — Скрепим наш союз, соратник?

Тюменцев поспешно налил. «Пять штук зелеными!» От названной суммы он окончательно протрезвел.

— За нас, полковник… Завтра прошу к себе на работу. Хотя бы на полчаса, чтобы осмотреть объект и внести конкретные предложения. Без формы, конечно, — не надо без причины раздражать народ.

Тюменцев поспешно кивал.

Они выпили и принялись закусывать. Интересная получилась сегодня у них консультация. Выгодная обеим сторонам. Для Рябоконя в большей степени.

— Наливай еще, полковник. Теперь мы с тобой вместе, — говорил Рябоконь, стараясь выглядеть доступным. — Ты только представь! Один вечер — и аборигены будут счастливы, и нам на мороженое останется… Ты понимаешь?..

Полковник понимал.

Глава 17

Мартын и Бутылочкин поступили на работу. Мартын заделался настоящим программистом. Ходит по конторе и «заправляет мозги» компьютерам. У него имеется кабинетик на первом этаже, куда часто звонят пользователи. Обычно они кричат: «Опять у меня завис! Ничего не могу сделать! Приходи, Федя. Выручай…»

Федя берет с собой сумочку с дисками и дискетами и направляется по месту вызова. Контора довольно внушительных размеров, три этажа. Фактически здесь помещаются все службы предприятия, включая отдел кадров. Здесь работают бухгалтеры, экономисты. Сюда стекается вся информация из многочисленных торговых точек города, принадлежащих хозяину. И здесь же должен быть компьютер, который занят расчетами по отмыванию «грязных» денег. Не может такого быть, чтобы получаемые от нелегального бизнеса средства просто оседали в хранилище. Без придания им статуса легальных вряд ли Конь Рыжий сможет когда-либо использовать их. Даже за границей он их не сможет употребить. А раз так, значит, и компьютер должен быть, и программа обеспечения данного вида расчетов, и пользователь.

Но кто он, этот пользователь? Сам лично не станет Боря выполнять черную работу. Для этого профессионал, во-первых, требуется. Во-вторых, мозги у Рябоконя не для того предназначены, чтобы их таким образом использовать. Он стратег. Может быть, та девчонка девятнадцати лет? Которая глазками водит туда-сюда. Негр для нее как экзотическое существо. Задом, едва прикрытым, вертит перед носом.

— В чем дело, милая? Опять висим?.. Висим… Да как прочно! Что вы с ним делали? Вы его угробили, милая. Чем вы занимались? Сейчас выведем… Компьютер вообще-то не перекладина, чтобы на нем висеть. Или чашки с кофе ставить… Плеснули внутрь, вот он и поперхнулся…

— Ничего я не наливала. И чашек у меня нет…

— А это что? Доложу директору, что вы инструмент вместо подставки используете… Не волнуйтесь, я пошутил… Вот и вышли. Какой файл вас интересует?

— Дальше я сама…

И девушка, непорочное создание, быстро занимает пространство у монитора. Даже взглянуть не дает, чем занимается. Согласно правилам, мастер должен покинуть рабочее место и удалиться. Таково условие договора при поступлении на работу. И его нужно неуклонно выполнять. Даже дискету не удастся собственную вставить, чтобы скачать информацию. Вот ситуация. Ну да ничего. Найдется способ. Неделя всего прошла, как он работает.

Исправил работу компьютера — и вновь назад. Надо постоянно быть готовым и ждать звонка. Здесь не любят искать друг друга по кабинетам. Не тот здесь размер. Быстро избавятся от нерадивого работника. Михалыч тоже предупреждал и просил терпеть. Пусть это будет настоящее измывательство или банальный выпендреж. Данная работа нужна ему. Через нее можно выйти на «черную» бухгалтерию и только после этого сделать вывод о масштабах теневого производства.

На работу их возят на служебных автобусах. Всего на предприятии работают около ста пятидесяти человек, не считая тех, кто трудится в других точках. В конторе заняты в основном женщины. Целый день они сидят за рабочими столами, считая и пересчитывая бесконечные числа и записывая их на электронные и бумажные носители. То есть получалось, что они дублировали записи. Это требовалось соответствующими циркулярами. Не привыкли у нас еще доверять исключительно электронике. Она в любой момент могла подвести, и тогда все данные пришлось бы восстанавливать. А тут лежит перед тобой огромная бумажная портянка — знай вноси в нее цифирь. Портянка может лишь сгореть, но после нее останется дубликат в другом официальном учреждении. Оттуда по просьбе «погорельца» могут выдать копию, и база данных восстановлена! У «черной» бухгалтерии вряд ли существует портянка для дублирования. Она никому не нужна, потому что опасна. Цифры в ней слишком огромны. Доступ к ней может быть самый различный. Во всяком случае, она требует кода доступа.

Федя разинул рот и снова закрыл. Надо присмотреться к работникам. Кто из них вносит цифры в гигантские бумаги? И если он переносит их в компьютер, то из каких источников? Надо присмотреться. Как он сразу об этом не догадался!

Федя вновь вышел и поднялся в бухгалтерский отдел. Затем зашел в планово-экономический. Какие проблемы? Нет ли вопросов? Чем могу? А сам скользит глазами вдоль столов. Обыкновенный взгляд профессионала. Он смотрит и ничего не видит. Ворох бумаг, кучи документов, письменные приборы, бутылочки с клеем и бутылки с газированными напитками. Жара… Того компьютера нет. Он вообще, может быть, существует у него лишь в воображении. Но расслабляться не надо. Для этой цели под компьютер может быть выделена отдельная комната. Например, та, что расположена напротив, за стальной дверью с надписью «Касса». Ну для чего в учреждении две кассы? Существует еще точно такое же помещение, которое используется в качестве кассы. Там даже кассирша сидит, однако отсутствует табличка на двери. Перенести, может, забыли. Надо поделиться наблюдением с Михалычем. У того нюх на это дело развитый. Не повезло Михалычу, не приняли на работу. Вместо него временами бегает по двору какой-то мужик, похожий на медведя. Говорят, он является директором службы безопасности. Так его величают в службе персонала. Прибежит, прошвырнется по территории, на склады заглянет, охранников проверит и уезжает на служебной «Волге» с водителем.

К складам у Феди нет доступа. Зато у него есть доступ к камерам наблюдения и мониторам, установленным в помещении проходной. Вдоль стены там установили полки, на которых теперь стоят мониторы. Охрана сидит, развалясь в креслах, и наблюдает за территорией, не поднимая зада. Так ведь и разжиреть недолго. Но и у них происходят накладки: техника часто выходит из строя. То крыса пробежит, то кошка за ней проскачет, то голубь сделает нехорошее дело прямо в объектив. Как только умудрится! Там же козырек над камерой. Может, на лету?.. Систему наблюдения установили наскоро, кабели провисают, вот и происходит несанкционированное отключение аппаратуры.

Охранники заходят к Феде и двигаются вместе с ним в подвалы. Под всей территорией проходит огромный, на машине ехать можно, тоннель и заканчивается тупиком. Даже признаков нелегального производства не обнаружено. Но тогда для чего вся эта свистопляска с мониторами и бывшими осужденными в пятнистой военной форме? Михалыч утверждает, что Гусар говорил именно о базе. Именно на ней расположено производство. Уши, может, тер Михалычу, чтобы тот пожалел? А если нет? Если сообщение верное? Получается, что оно настолько закрыто от посторонних глаз, что о поиске вообще лучше забыть. Вечером надо встретиться с Михалычем. Может, он подкинет идею. Долго Мартын здесь не продержится. Не может он каждый раз заглядывать в зубы всем подряд. Не приспособлен он к трудовым отношениям. Лучше вновь пойти служить в армию.

Вечером он позвонил Михалычу на его сотовый телефон и попросил встретиться. Договорились, что набережная реки Ушайки — самое подходящее место для разговора. Они сошлись у чугунной изгороди и направились в сторону старых Гороховских пакгаузов, к Томи. Здесь было прохладно.

— Докладывай, — попросил Кожемякин. — Что у тебя нового?

Мартын вкратце поведал о прошедшем дне и о своих мыслях.

— Очень может быть, — согласился Михалыч. — Ты на правильном пути. Возможно, существует компьютер, расположенный, как ты говоришь, где-нибудь отдельно. Никто из непосвященных даже не догадывается, что через него пропускают «черную» бухгалтерию. Сведения могут быть получены также через охрану. Николай завтра пойдет на сутки. Попрошу его проследить, кто и куда заходит. Наверняка он уже запомнил людей за это время. Стальная дверь, говоришь, с табличкой? Посмотреть надо… Уверен, должна быть «черная» бухгалтерия. Причем где-то рядом. Ее могут каждое утро переносить, например, из дискеты в компьютер, работать с ней в течение дня, а потом вновь вынимать, уничтожая файлы. Возможен и такой вариант, что дискета будет вынута, а файл останется нетронутым. Ведь оператор может забыть из-за спешки. Главное — найти ту самую машину, на которой работают. Действуй…

Легко сказать. Если бы он знал, где та самая комната. Ее вообще может не быть. Сидит какая-нибудь тетка перед глазами целый день и щелкает потихоньку по «клаве», отвернув монитор от любопытных глаз. Надо обратить внимание на эту особенность. «Теткой» может быть даже директорский секретарь. У нее экран монитора не виден.

— Посмотрю завтра… Пусть и Николай понаблюдает как следует. В подземелье тоже побывал. Ничего особенного. Сырость. Слабое освещение. Там почему-то тоже камеры установлены. Но делать там нечего. Обыкновенные подземные коммуникации, похожие на бомбоубежище советских времен.

— Может, это и было бомбоубежище. Всем кажется, что у нас вдруг не стало врагов и бомбоубежища теперь не нужны…

Михалыч думал о чем-то другом, глядя под ноги.

— С выводами спешить не будем, но завтра придется наведаться, — произнес он. — Неделя прошла, а результатов никаких. Понимаю. Трудно. Кругом глаза. Однако ночью там никто не работает. Как бы то ни было, подземелье меня интересует в первую очередь. Нарисуй план.

Они сели на корточки, и Мартын, подобрав с земли прут, стал рисовать по песку. Ограждение. Административное здание. Вход на базу. Примерное положение подземного коридора.

— Упирается в болото? — спросил Михалыч.

— Получается, так. Но там пусто. Груда ящиков, кирпичная стена и паутина. Дошли с охранниками до тупика и вернулись назад.

— И камера имеется? Надо Бутылочкина озадачить. Пусть приглядится… Не должен соврать Гусар. Не тот момент тогда для него был. Сделаем так: завтра войдем туда и вместе посмотрим. Бутылочкин поможет. Иначе для чего он там нужен, такой хороший… Вечером захватишь меня отсюда. Ровно в полночь…

Весь следующий день Мартын провел в напряженном ожидании. Даже о тайном операторе успел забыть и, когда столкнулся в коридоре с лысым мужиком, даже оторопел: мужик вышел из помещения «кассы», быстро прикрыв за собой дверь. Стальная дверь громко стукнулась от сквозняка, который устроил в кабинете этот тип.

Федя вышел на улицу и, обернувшись, увидел, что окно «кассы» распахнуто настежь. Жарко мужику на солнцепеке. Решил лысину освежить. Вот дверь и загремела. Сам себя обнаружил, голубчик кудреватый. Так что теперь можно успокоиться и не мыслить по поводу «тайной канцелярии». Вон она наверху. Мужик лысиной опять блестит. Отлил сходил и назад успел вернуться. Точно, боится гнездо оставлять. Не велено. По ушам может схлопотать.

Скорее бы уж вечер, а за ним и ночь. Бутылочкин поглядывает из окна. Выглянет и вновь спрячется, словно кукушка над часовым механизмом. Мартын посмотрел на него отсутствующим взглядом: абсолютно не знаком с этой личностью, впервые видит. Вновь посмотрел на лысого красавца вверху и зашагал к себе на рабочее место. Могут позвонить, а его нет в кабинете…

Около полуночи негр ждал у набережной Михалыча. Тот почему-то опаздывал. Клонило ко сну. Он не заметил, как сбоку вдруг возник Кожемякин. Сел в машину. Он как будто всегда там сидел.

— Соскучился, что ли? Тогда поехали. Определимся на месте.

Мартын даванул занемевшей ногой на педаль газа. Машина вырвала из-под себя горсть песка.

Наступали сумерки. Когда прибыли на место, они уже плотно сгустились. Час ночи. Еще немного, и сон примется нещадно одолевать слабый человеческий организм. Поэтому и приходится людям договариваться: ты меня подмени, а я давну минут по шестьсот на каждый глаз. Потом я тебя подменю. Договорились? Какой вопрос! Вот он и давит лежит. Тот, что первым отключился. Тем более что таблетка, которую он по незнанию заглотил, действует надежно. Пушкой не разбудить.

Бутылочкин вышел из проходной, всматриваясь в темноту. Вынул спичечный коробок, чиркнул спичкой, дождался, пока не сгорит, и бросил в песок. В то же время в темноте среди кустов возникло шевеление. К Бутылочкину вышли Михалыч и Мартын.

— Спит богатырским сном…

— Остальные?

— По расписанию…

Постов на «базе» было всего три. И все парные. «Парочки» следили друг за другом. Однако в последнее время стали относиться к обязанностям с большим либерализмом. От шефа не убудет, если они станут спать по очереди. Где спать — это вопрос особый.

Дальний пост располагался со стороны садов. Там находилась вышка. Этот пост не интересовал Михалыча. Другой пост располагался внутри базы, в том самом тоннеле. Бутылочкин указал пальцем на монитор.

— Видите? Фигурки в отдалении виднеются. Они самые. Всю ночь напролет будут теперь шагать. Не знаю, откуда таких выносливых выкопали. Или, может, определили им особый оклад. Вооружены пистолетами марки «иж», а также помповым ружьем. Они его по очереди таскают. И еще у них газовые баллончики.

Михалыч задумался. Нелегко будет выкурить оттуда двоих упертых. Однако делать нечего. Существует план, и его лишь надо реализовать. Легко сказать: выманить этих господ из конуры и войти незамеченными. Надо постараться.

— По местам, — тихо произнес Михалыч.

Группа быстро рассредоточилась. Михалыч замер у входа в здание. Бутылочкин запер изнутри проходную и сел перед мониторами. Мартын подошел к распределительному щиту на первом этаже. Вот они, рычаги-выключатели. Стоит нажать один из них, как потухнет свет. Он еще днем выяснил, каким нужно пользоваться. Трижды нажимал невпопад, отходил в сторону с сигаретой в губах и ждал, пока из подвала не прибегут двое в пятнистой форме с вылупленными глазами. «Там же потемки, а их без света оставляют!»

Михалыч вошел в здание конторы. Приблизился к Мартыну:

— Веди…

Они поднялись по ступенькам вверх и вошли в абсолютную темноту. В конторе пахло женскими духами, бумажной пылью и мышами. Жирный кот нехотя прошел мимо и уселся в отдалении, на лестничной площадке, блестя недовольными глазами. Побеспокоили косматого «директора».

Оба прибора ночного видения, пролежавшие год в контейнере, работали исправно. Пришлось лишь зарядить аккумуляторы. Все-таки Михалыч правильно сделал, что оставил «арсенал» в лесу. Не отдал никому. Он его под опись не принимал. Штука доставлена агентом. Тем самым, который предал. И не Михалыча вина, что вооружение теперь в его распоряжении. Просто агент проиграл, свалившись с пулей во лбу в болото. Потом его вынули, но Михалыча уже не было при этом. Однако руководство догадывалось, что вооружение, принятое под расписку специальным агентом, могло оказаться в руках полковника Кожемякина и тот его тихой сапой «приватизировал».

Зеленовато-лунный свет заливал помещение без окон. Вот и дверь, из которой днем выходил лысый. «Касса» — написано на двери.

Кассы Михалычу брать не приходилось. Он приблизился к ней и достал отмычки. Попробовать, конечно, можно. Сунулся к замку, но тщетно. Ни одна отмычка здесь не пригодится: замок реечный, изготовленный заводским умельцем. Вот это попали. А так хочется открыть эту дверь. Могла выручить только отвертка, среднего размера. И то не одна, а две. Потому что реек тоже две. Можно вырезать сталь вкруговую с помощью портативной газовой горелки, но тогда будут приняты беспрецедентные меры безопасности, и войти еще раз сюда будет невозможно.

— Неси, Федя, пару отверток из машины, — прошептал Михалыч.

— Каких? Там их несколько…

— Чтобы в отверстие проникли и не сломались при этом.

— Понял…

Негр ушел. Звенящая тишина стояла в помещении. Где-то в углу трудился сверчок. Кажется, Мартын ходит уже целый час. Михалыч взглянул на часы: прошло всего две минуты. Вот еще две… Шаги… Кот на площадке пригнул голову. Михалыч встал за кадушку с тропическим деревом, рядом с вешалкой, и отвернулся. Свет фонарика скользнул по коридору, застыл на секунду и вновь погас.

— Говорю, нет никого… Показалось!

Кот вдруг истошно взревел и полетел по коридору, бороздя по каменному полу когтями. Забежал под кадушку и сидел там, утробно ворча. Совсем незаслуженно получил. Ни за что пнули…

— Оставь его, — сказал голос.

— Это я его, значит, видел… Надо сказать, чтобы не оставляли… И дверь надо закрыть. Там же накладной, английский…

Шаги на ступенях затихли.

Михалыч вышел из укрытия. В тени «дерева» его, вероятно, приняли за одежду, висящую на вешалке. Правильно сделали. Рука у него сжимала ручку пистолета-пулемета с глушителем. Если бы они сделали еще хотя бы шаг, то легли бы здесь же, а это никого не устраивает.

— Иди ко мне, котя… Кис-кис-кис…

Однако «котя» не шел, шипя из-под кадушки.

— Иди ко мне…

Михалыч протянул руку и погладил животное по вздрагивающей спине. Кот успокоился. Возможно, это была кошка, но Михалыч почему-то думал, что именно кот. Не станут держать в служебном помещении скотину, которая через каждые три месяца обзаводится потомством.

С тяжелой ношей в руках Михалыч осторожно спускался по ступеням. Кот был жирный. Свежатиной питался…

Не стоило Михалычу спешить: охранники еще копошились внизу с дверью. Им не давала покоя мысль: как закрыть дверь, не прибегая к лому. Замок был неисправен.

— Брось его. Идем. До утра не так много осталось…

— Тихо! Кажется, опять крадется… Сейчас я его.

Парень, осторожно переступая, стал подниматься в сторону Михалыча. Кожемякин прятался пролетом выше, за выступом. Парень идет с выключенным фонарем. Он его потом включит…

Кот съежился в руках у Михалыча и, кажется, даже стал меньше весить. Бросок — и меховая штуковина с ревом вцепилась в лицо ненавистному врагу.

— А-а-а-а! — взвизгнул охранник, махая руками. Фонарик покатился по полу. Кот выскочил за дверь и скрылся из вида.

Охранники выскочили наружу. Михалыч опустился, поднял с пола фонарик и вновь отступил.

За дверью продолжался вопль:

— Говорил тебе! На хрен она тебе сдалась, эта кошка!

— Я их с зоны еще ненавижу… Как увижу, так нога чешется… Фонарик надо забрать.

Дверь на пружине отворилась, охранники вновь вошли и стали ползать на коленях. К двери мог подойти снаружи Мартын, и тогда неизбежной станет перестрелка. Нервы у Михалыча на пределе. Зря втянул гражданского человека.

— Нету нигде. Закатился куда-то… Идем. Утром вернемся и найдем. Там же все равно свет.

Они вышли, хлопнув дверью, и все стихло. Слава богу, пронесло! Михалыч подошел к двери: в тамбуре стоял негр. Его не заметили бы даже в сумерки.

— Ну?..

— Вот они… — и протянул пару отверток. То самое, что и требовалось.

Они поднялись вверх. Михалыч прижался плечом к двери и услышал слабый щелчок. Нужно выбрать слабину и в это время попытаться с помощью отвертки двигать рейку от косяка. Двинул. Отпустил дверь. Рейка зажата. Вновь упер отвертку в рейку через паз, выбрал слабину и снова передвинул. По пять миллиметров всего.

С трудом он справился с одной и заклинил ее отверткой, чтобы не скользила под давлением пружины вновь к косяку.

То же самое проделал и с другой. Наконец-то. Израсходовал полчаса, пока открыл. Теперь осторожно внутрь. Мартын утверждает, что не видел на ней проводов сигнализации, а ведь их на стальной поверхности не так легко скрыть. Значит, нет ее там вообще. Так и есть, пусто.

Они вошли внутрь. На столе стоит старая пишущая машинка марки «Любава», на полу — корзина для бумаг. Ничего особенного. Обыкновенный офис образца семидесятых. И никакого компьютера. Зато во всю стену висит стилизованный плакат: боец в буденновке, держа в руках винтовку, показывает на тебя пальцем и спрашивает: «А ты записался добровольцем… в отряд гражданской обороны???» И три вопросительных знака.

На полке лежали брошюры Ленина В.И. «Как реорганизовать рабкрин?», «Шаг вперед, два шага назад», а также «Советы постороннего». Порядком истрепанные. Тут же находился план неотложных действий на случай нападения с воздуха. В пепельнице лежала гора окурков, а рядом с сейфом в уголке блестели несколько рюмок, воткнутых одна в другую, и сморщенный огурец.

— Куда это мы с тобой попали, Федя? — проговорил Михалыч. В голосе у него звучала драма. — Значит, лысый, говоришь? Это же кабинет гражданской обороны. Они на каждом предприятии существуют. Идем отсюда. Мне уже плохо…

Они вышли. Михалыч утопил пальцами рейки замка и, удерживая их в таком положении, приблизил дверь к стальному косяку. Опустил рейки на косяк, убрал пальцы из-под стального листа и слегка надавил. Рейки под воздействием пружин прыгнули в гнездо. Дверь защелкнулась.

Остальные двери отворялись чуть ли не сами. Универсальная отмычка действовала исправно. Ночные визитеры обошли почти все кабинеты. Войдут, включат в темноте компьютеры — и за работу. Главное — найти файл, который вызовет подозрения. Наверняка его здесь нет. Он может храниться на дискете. Остается лишь надеяться на забывчивость либо торопливость программиста, что почти одно и то же.

— Файл может оказаться в «корзине», — напомнил Мартын. — Либо на дискете, которая лежит где-нибудь и смотрит на нас.

Михалыч молча соглашался. Перед ним стоял компьютер, расположенный монитором к стене. Во время работы днем посторонние вряд ли увидят, что на нем значится. По бокам полки.

— Подойди сюда, Федя. Брось ты все. Иди. Попробуй сам. Видишь? Кто здесь сидит?

На этом месте сидела сорока-ворона, дневная барышня, у которой «комп» виснет часто. И которая утром чуть не за шиворот Федю вытащила из-за стола. Некогда ей, говорит.

У Мартына мгновенно всплыла в памяти аппетитная фигурка. Даже если та чертей начнет рисовать на своем компьютере, сначала обратят внимание на ее попу, потом на грудь, а затем, может быть, заглянут в монитор. Мельком, чтобы следом вновь прильнуть к иному месту.

Мартын сел во вращающееся кресло. Что мы тут имеем? Отчеты по кредитам? Дебет-кредит? А сальдо где у нас? Пусто в машине. Словно ее только что купили и еще не успели загрузить. Правда, имеется несколько компьютерных игр — стрелялки, догонялки. Пустышка. Но ведь на нем работали. Мартын сам видел. У девицы даже испарина на лбу выступила. Не от стрелялок ведь.

Мартын заглянул в «корзину»: пусто. Тщательно выбран весь материал. Откуда ему там быть, если в компьютере одни игры. Простенький довод, но убедительный. Значит, барышня работает с дискеты. Утром загружает компьютер информацией, работает в течение дня, а вечером гасит всю информацию. Переносит на дискету, а из компьютера удаляет.

Он бубнил себе под нос. Михалыч слушал.

— Но тогда должны быть какие-то бумаги, с которых она вносит сведения, — продолжал он.

Он нагнулся над столом. Не по телефону же ей сообщают. Это могут быть суточные отчеты по нелегальной торговле. Писать их можно на чем угодно. Продавцы не станут пользоваться компьютерами. Некогда им.

Кожемякин опустился к стоящей рядом со столом картонной коробке. Она играла роль офисной корзины. Примерно до середины та была заполнена мятой бумагой. Придется по кусочку раскладывать, а потом склеивать скотчем.

— Смотрел в столе?..

Мартын выдвинул верхний ящик и, нагнувшись, стал рыться под кипой бумаг. Старые карандаши. Микрокалькулятор. Косметичка с остатками снадобья. Больше нет ничего. Швырнул косметичку пальцами в сторону и обнаружил дискету. Тоненький инструмент лежит себе скромно на самом дне.

Барышня действительно торопилась. Вначале вытащила на свет божий косметичку, инстинктивно разжав пальцы с дискетой. Потом принялась накладывать на себя макияж. Это же так сложно. Рабочий день заканчивается, нужно спешить. В автобусе, и особенно в городе, на нее могли обратить внимание. Гордо подняв голову, смотрясь в зеркальце, она сосредоточенно выкрасила губы и виски.

Так и было. Федя ярко себе это представил. Возможно, девушка не догадывалась, чем занимается. Ей приказали совершать определенные действия, она и совершала… Утром в особенности. Но потом он ее не видел. За компьютером ее не было. Да он и не наблюдал постоянно.

Федя вставил дискету в компьютер и попытался ее открыть, однако это ему не удалось. Компьютер требовал выдать пароль. Оставалось скопировать ее на чистую дискету и надеяться, что потом удастся открыть и прочитать. Лишь бы дискета не была защищена от копирования. Страх оказался напрасным: копирование прошло без осложнений.

Федя выключил компьютер и положил старую дискету под косметичку. Там ей и место. Уходим…

Михалыч, озираясь, вышел из подъезда. Первая часть плана завершена. Осталась еще одна. Бутылочкин стоял в окне проходной, глядя на освещенный двор.

Михалыч вынул фонарик, поставил красный светофильтр и нажал кнопку. Почти сразу же над территорией раздался вой сирены. Михалыч вильнул за дверь и спрятался в темноте подъезда, вслушиваясь в шорохи. Вой сирены не давал прислушаться. Пришлось приоткрыть дверь и наблюдать сквозь щель. Двое охранников промчались мимо, как стадо бизонов, сопя и матерясь. Центральный пост требовал помощи.

Михалыч вышел из укрытия на улицу. Мартын закрыл за ним дверь на крючок. С наскока в контору теперь не попасть. Для этого надо сначала лом найти, прежде чем замок ломать.

В тоннеле стояла кромешная тьма. Мартын обесточил проводку, выключив электроэнергию на щите первого этажа в конторе. Для того и замок был припасен. Михалыч включил прибор ночного видения и побежал по тоннелю. Ничего особенного в тоннеле нет. Возможно, его используют как резервное помещение склада. На стенах кое-где еще сохранились плакаты по гражданской обороне времен Молотова-Риббентропа. Вдалеке виднелся тупик. И никаких ящиков, о которых говорил Мартын.

Михалыч приблизился и только тут понял, что в конце имеется поворот. Действительно, там лежали никому не нужные ящики. В таких давно не возят водку, потому и лежат они здесь без дела, мозоля глаза пожарному инспектору. Но тому ума нет выдать предписание на устранение недостатков. Да и самого инспектора, может, здесь не водилось со времен перестройки.

Михалыч обошел стороной тару. На полу виднелись бесчисленные следы ног. Здесь совсем недавно ходили люди. Возможно, это были охранники. Но для чего им заходить за ящики? Не станут же они там оправляться, чтобы наслаждаться затем букетом благоуханным. Но для чего-то охрану сюда поставили. Совершенно нечего охранять. Длинное подземное сооружение заканчивалось резким поворотом и тупиком с грудой старых ящиков. Если смотреть издалека, то ни поворота, ни ящиков оттуда не видно.

Михалыч обошел этот бесформенный табор, всматриваясь в стены. В любой момент могли возвратиться охранники. Бутылочкин пока что должен их удерживать. Он послал их вдоль забора. Там кто-то «пытался» проникнуть через забор. Такова была часть плана.

Полковник шел вдоль стены, рассматривая ее поверхность в прибор: бетонные блоки тянулись на протяжении всей поверхности. И лишь тупик заканчивался кирпичной кладкой. Скорее всего проход был заложен много позднее, чем был построен сам тоннель. В этом месте он должен был бы выйти к болоту. У которого… У которого стоит бетонный «стакан». Незаконченные сооружения. Нереализованные планы старых времен.

Михалыч тронул костяшками пальцев кирпичную кладку и не ощутил привычную недвижность монолита. Поверхность смягчала удары. Такого быть не могло. Он хорошо помнил это чувство. Даже костяшки должны побаливать. Их-то ведь не обманешь. Не из пробкового же дерева изготовлена кирпичная стена.

Кожемякин вынул перочинный нож, приблизился к углу и надавил лезвием ножа. Сталь погрузилась в глубь миллиметров на пять.

Он по-прежнему стоял в углу, когда почувствовал, что пальцев вдруг коснулась воздушная струя.

«Показалось, наверно, потому что больше нет того ощущения, — подумал он, доставая из кармана свечу. — Нож в кирпич углубляться может, если кладка старая и сырая… Но откуда здесь сквозняк? Не может такого быть, чтобы сложили стену, оставив в ней дыры. Но если в ней дыры, а я нахожусь под землей, то с другой стороны должно быть помещение…»

Запалив свечу, он присел и приблизил ее вплотную к углу. Пламя не колыхалось. Медленно ведя его кверху, он стал подниматься, продолжая вести пламя вдоль угла. Поднял почти до конца, на вытянутые руки, и стал возвращаться вниз. Показалось… Однако в этот момент пламя дернулось и погасло.

«Значит, поток воздуха не постоянный и зависит от ветра. А это говорит о том, что рядом находится еще одно помещение, связанное с атмосферой…»

Свеча погасла вовремя, потому что под потолком вспыхнул свет. Мартын, услышав шаги охранников, нажал нужный выключатель. Эта манипуляция необходима лишь для того, чтобы охранники возвратились на свое место. Они отсутствовали и наверняка кинутся проверять охраняемый объект. Михалычу нужно лишь спрятаться среди ящиков и притаиться. Возможно, охранники проговорятся.

Он подошел к ящикам, уцепил снизу стопку их и придвинул к себе. У него образовалось неплохое укрытие. Он сидел на ящике. Позади была бетонная стена. Спереди и с боков тоже ящики. На коленях лежал израильский «узи» с глушителем. Тридцать два патрона, готовых к действию. Приходилось пользоваться этим оружием, потому что у него имелся глушитель и целая коробка патронов в запасе.

Вскоре раздался размеренный топот. Шли двое, нехотя разговаривая. Вернее, один больше молчал. Говорил второй. Возбужденным голосом.

— Ободрала всю харю! Как я завтра домой поеду?!.

Они подошли, завернули и остановились напротив Михалыча.

— Отлить, что ли? — рассуждал вслух первый. — Даже ума не приложу, как поеду. Вся рожа в зеленке. Ну, попадется! Развели кошачью ферму!..

— Успокойся… Нюхни кокаина…

Другой протянул пакетик. Тот засосал дозу и успокоился.

— Теперь мне по кайфу службу нести. До утра протерплю. А слушай, в натуре. Чо он нас сунул сюда? Здесь же нет ничего. Ящики одни…

И он, размахнувшись, с разворота пнул стопку ящиков. Если бы Михалыч не держал их с противоположной стороны, они разлетелись бы в разные стороны.

— Видишь? — спросил первый и показал в сторону кирпичной кладки.

— Ну, вижу. И что? Стена кирпичная… — Ему было хорошо после дозы. Подступавшая ломка прошла.

— Это не простая стена. Это стенка. Она ездит туда-сюда. Утром здесь проходят несколько человек и пашут там целый день. Потом они уходят. Днем мы у ворот стоим, поэтому нам не видно бывает…

— Как же они выползают оттуда?

— Не знаю… Да мне и не интересно. Главное, бабки платят, «зелеными».

Первый все-таки не выдержал, вывалил свой «шланг» и принялся поливать иссохшие доски.

— Чтоб не вспыхнули! — осклабился он и громко испортил воздух.

Он знал, что делал. Завтра, а вернее, уже сегодня он сменится, и никто у него ни о чем не спросит. Главное — выстоять, никого не допустить на «объект». А там трава не расти. Пока он дома — здесь хоть пропади все пропадом. Это его устраивает.

Опорожнился, спрятал «шланг», еще постоял. Наверно, думал: следует ли пинать еще раз стопку или нет. Развернулся и зашагал обратно.

Михалыч ждал этого момента. Нажал на кнопку вызова рации. И через секунду в помещении вновь наступила кромешная тьма.

— Во, блин! — крякнул селезнем ободранный. — Не соскучишься. Мне даже нравится. Пострелять, что ли?!

От использованного пакетика его несло «по кочкам». Ему было весело. Теперь ему казалось, стоит сказать волшебное слово, и ему простят даже стрельбу в «мрачном подземелье».

— Не надо стрелять. — Второй был другого мнения. — Рикошет — дело серьезное. Пуля может вернуться. Так что не надо…

— Но кошку я все равно прикончу!..

Второй не возражал. Кошку можно. Тем более она царапается.

Михалыч смотрел, как два охранника стоят на углу, жестикулируя руками. Он только что вышел из укрытия и вдоль стены обходил «вольных стрелков». Вот размахались! Того и гляди по физиономии съездят!

Он уже почти обошел их, когда один из них все-таки попал, но не Михалычу.

— Чо ты машешь! Ты же мне в самый глаз угодил.

— Кто? Я?..

Кожемякин держал одного из них на прицеле. Мужик шевелил в темноте руками.

— Распустил клешни…

— Я, что ли?! — другой начинал раздражаться. Палец бегал по предохранительной скобе помпового ружья.

Медлить было опасно. Михалыч вынул из грудной кобуры пистолет и, зайдя сзади, опустил его на голову более ретивому. Тот стал оседать.

Второй почувствовал неладное и стал звать его.

— Где ты? Сейчас я достану зажигалку…

«Я тебе достану», — подумал Михалыч и наотмашь ударил ручкой. Спереди между глаз. Производственные травмы обеспечены каждому. В себя они придут только под утро. Он им не завидовал. Взаимная неприязнь обеспечена обоим. Невозможно оправдаться при таких обстоятельствах. И ладно бы хоть выпивши были. Так себе. Засосал пакетик для поднятия духа…

Михалыч вышел из подземелья и осторожно постучал в запертую дверь конторы. Мартын даже взмок от ожидания.

— Уходим, лейтенант… Включай освещение.

Мартын вновь скользнул внутрь, щелкнул выключателем. Сбоку вспыхнул в тоннеле свет.

Подав условный сигнал красным светофильтром, они двинулись к проходной.

— Спит до сих пор. Прямо жалко его. Обоспится весь…

— Двоих я уходил в темноте, — предупредил Михалыч. — Но они будут думать, что виноваты только сами. Один другому в глаз пальцем попал. Вот и началась после этого неразбериха. Имей в виду.

— Имею… Слушай, а что у него морда ободрана? Пришлось зеленкой мазать.

— Коту не понравился. Вот он и бросился на него… А что свет отключался, ты к нему отношения не имеешь. И вообще впервые слышишь. Счастливо оставаться. Будут напирать — бей на поражение. Все равно здесь черти одни. Наркоманы и бандиты…

И две фигуры в темной одежде, мелькнув на дороге,скрылись в кустах. Вскоре послышался звук машины, но потом и он затих.

Глава 18

А утром на «базу» прибыл директор по безопасности Тюменцев. Собрал обе смены охранников — тех, кто заступал, и тех, кто собирался потихоньку смотать удочки. Один охранник с мордой зеленой оказался. Ходит по территории, как Фантомас, а народ от него шарахается. Надо показать им кузькину мать. Им кажется, что служба должна казаться медом. Не успели объект под охрану взять, разборку между собой устроили. Рыло друг дружке бьют. Это с оружием-то в руках. Так и до убийства недолго дойти. Служба безопасности не может пройти мимо возмутительного факта.

У «Фантомаса» к утру весь кайф от кокаина прошел. Во рту словно известь негашеная. А этому, что с ним в смену попал, хоть бы что. Сунул, прошмандовка, пакетик, а потом давай руками махать… А ведь у него никто не просил тот злосчастный пакетик, да и ломка уже проходила… Вышибут с престижной работы. Мэр сразу сказал: «Замечу кого — кирпич на шею и в воду, чтобы другим неповадно было!»

Охранников собрали у директора в кабинете. Рябоконь сидит, молчит, копаясь в бумагах. Не его дело воспитательной работой заниматься, да и не подчиняются ему эти архаровцы. Частное охранное предприятие «Скат» — творение рук мэра.

Вошел Тюменцев и начал оперативное совещание.

— За истекшие сутки на охраняемом объекте происшествий не зарегистрировано, — произнес он, впиваясь глазами в измазанного зеленкой охранника. — Проникновений на объект не обнаружено. Однако выявлен факт неуставных отношений. То есть я хотел сказать, что выявлен факт мордобоя во время работы. Полюбуйтесь на человека. Он сидит у вас позади. Его кот ободрал… А на голове у него шишка. У второго, который был с ним в смене, тоже повреждение — лоб разбит. До основания мозга. Так что я сильно сомневаюсь, что он способен в ближайшее время мыслить. Если с таким успехом и дальше пойдут дела, то в скором будущем мы лишимся личного состава и будем сами ходить на посты вместо вас. Как заместитель директора по безопасности, хочу вас уведомить, что о происшедшем безобразии будет доложено руководителю вашего предприятия. Вам ясно?

Охранники потупили головы. Конечно, им ясно. Где еще можно найти такую работу, чтобы воздух пинать и деньги за это получать? А с этими козлами, что драку учинили, можно как-нибудь потом разобраться.

— Тогда я на вас надеюсь, — вдохновенно произнес полковник.

— У меня вопрос, — подал с места голос «Фантомас». — Меня интересует, почему у нас ночью отключается электричество?

— Как так отключается?! — вскочил Рябоконь. — Когда? И на сколько?

— Минут на пять, может… Вот мы и не смогли разобраться. В темноте…

— Не может такого быть. Возможно, на подстанции отключали. Надо проверить… Это вы правильно заметили. Можно и пост в помещении офиса организовать, около распределительного щита. Все-таки это тоже важный узел…

Бутылочкин сидел здесь же и мотал на ус. В будущем могут возникнуть проблемы.

— Еще есть вопросы?

Вопросов не было.

— Тогда все свободны…

Охранники потянулись гуськом из кабинета. В коридоре попался навстречу Мартын. Физиономия мятая. Не выспался тоже. Прошел мимо, закатывая к потолку глаза.

К проходной подогнали автобус, и отработавшая смена охранников отбыла с объекта. Тяжелая у них работа. Ночь без сна. Мордобитие на рассвете и нудная разборка в личное время. Когда спать давно пора.

Мартын вошел к себе в кабинет и заперся изнутри. Нет его в кабинете. Кому надо, позвонят по телефону. Включил компьютер и вставил дискету. «Введите пароль, пожалуйста», — просила машина.

Мартын попытался взломать защиту. С этой целью он даже принес из дома программу. Он обзавелся этим инструментом, будучи слушателем военного университета связи. Программа оказалась бессильна. Старовата. Ведь прошло уже много времени, а компьютерный мир не стоит на месте. Он постоянно движется. Развитие происходит непрерывно. Через месяц-другой неузнаваемыми становятся конфигурации.

Мартын с сумочкой в руках и газетой под мышкой отправился наверх. Следовало засвидетельствовать свое почтение. Хотя он с удовольствием выспался бы, вместо бесцельного хождения по кабинетам.

Подошел ко всем, кого заметил воспаленный взор. И под конец остановился перед барышней. Газетку небрежно бросил поверх вороха бесформенных бумажонок. Невозможно определить, сколько ей лет. То она кажется очень молодой, а то вдруг опытность проскальзывает в ее взгляде. Та еще старушка. А навскидку не больше девятнадцати дашь.

«Старушка» между тем отточенными движениями наносит первые мазки. Она высоко держит голову. Рабочий день только начался, и сейчас самый пик раскачки. Минут через сорок она закончит бесконечное камлание над собственным лицом. Действительно, это сродни шаманскому обряду. Все остальные уже работают, но только не эта барышня.

Неуловимым движением, не опуская зеркала, она посылает ящик стола вперед и продолжает таинство. Негр, улыбаясь, нагибается перед ней в полупоклоне. Вот пристал! Мартын, самозабвенно, с шумом втянув ноздрями ароматный запах, сразу же выпрямляется и, захватывая со стола чуть было не забытую газету, уходит по своим делам. Ему некогда. И лицо он по утрам не красит.

Выйдя в коридор, он стремглав спускается к себе в кабинет. Не может быть, чтобы так можно было себя вести. Она словно тетерев во время свадебного обряда. Ничего не видит и не слышит. Вместе с газетой Мартын захватил со стола целый ворох бумажек. Среди них же оказался и небольшой клочок с цифрами и латинскими буквами. Всего одна строка.

Мартын быстро переписывает цифры к себе на отдельный лист, кладет оригинал вместе с другими листами в газету и возвращается назад. Процесс окрашивания лица только набирал обороты. Барышня взглянула в сторону Мартына и вновь отвернулась, словно в кабинет влетела надоедливая муха.

Негр вновь кинул свою газету на стол. Дама недовольно покосилась. Так и не расстается негр со СМИ. Пора бы давно прочитать, а он все носится по кабинетам. Получается, что человеку сейчас тоже делать нечего. Хорошая у него работа. Интересно, сколько ему платят? Надо спросить. Потом, как-нибудь…

— Кажется, у вас была таблетка от головной боли, — произносит негр, глядя в глаза. Женщине кажется: он видит ее насквозь. Экзотический тип. Говорят, у них совершенно другие способности, чем у наших… Вот проверить бы. И она опускает зеркало. Негр что-то сказал?

— Голова болит. Наверно, от жары…

— А, нет… Вы ошиблись. Я ими не пользуюсь. Кто мог такую чушь сморозить…

Негр взял себя за ухо и вывел из кабинета. Он вызвал легкую улыбку. Быстро у него меняется настроение. Темпераментный тип.

А Мартын теми же ногами поспешил в службу персонала. Он совершенно не знаком с людьми. Ему требуются сведения обо всех пользователях. Не может он обращаться к ним, не зная ни имени, ни отчества, ни фамилии. Неудобно это для него.

В кадрах ему выдали копию списка всех работников.

— Но мне нужны лишь те, кто работает на компьютерах, чтобы я мог обращаться к ним по имени и отчеству. Как зовут, например, молоденькую девушку в плановом? Как зайдешь, слева сидит за компьютером.

— Кого? Маринку, что ли? Да ей же… — Информатор вдруг замолчала.

— Она лишь так выглядит, — продолжила вторая дама, лет сорока. — На самом деле она меня чуть моложе. От нас не утаишь, хоть она и пыталась. Директору жаловалась, не хотела сведения свои подавать. Но мы все равно определили. Безгодова Марина Валериевна, семидесятого года рождения. Операцию себе на лице делала. Она думает, мы не узнаем. А выглядит на девятнадцать действительно…

Негр мотал головой, едва успевая впитывать.

— Одно удивляет, — продолжала женщина, — откуда у людей средства берутся? Тут сидишь день в жаре как проклятый. И все те же копейки. А тут всю себе харю перекроила и хоть бы что. И ходит улыбается, без зазрения совести. Будто она дочь миллионера. Правильно! Деньги в конверте получает. Так можно жить… Дядя — губернатор. Хоть и бывший. Мне кажется, я бы вообще не стала работать при таких родственниках. Села и сидела бы. А что? Пусть кормят… Так что есть о чем подумать, Фидель Хуанович…

Она помнила его данные.

Федя, отягощенный знаниями, медленно развернулся и вышел из кабинета.

Надо же так случиться! Племянница самого Безгодова под боком работает, и зовут ее Марина Валериевна.

Мартын спустился к себе в кабинет и заперся на замок. Вставил дискету, набрал пароль — и вот она, информация, два документа, озаглавленных латинскими буквами: «Contaduria negra» и «Adversario moscovita». Мартын открыл «контадурию» и сразу понял, что не ошибся: это действительно была «черная» бухгалтерия. Она именно так и была озаглавлена. Тот, кто составлял ее, надеялся на то, что вряд ли найдется человек, владеющий испанским. Умница мама, заставила в свое время учить язык предка — кубинского негра. Ведь бывшая испанская колония говорит на языке бывшей метрополии.

Мартын быстро пробежал по графам. Каждая из них была озаглавлена на том же языке. Однако это не составляло труда прочитать. Тот, кто составлял, сделал это лишь для того, чтобы невозможно было прочитать постороннему человеку, зато это не мешало в работе. Довольно удобно. Однако для этого надо владеть языком. Впрочем, для ведения бухгалтерии это совсем не обязательно. Цифры не требуют перевода.

Второй документ говорил о каком-то московском противнике. Из названия было трудно судить о содержании. Мартын открыл документ и принялся читать. Весь текст был исполнен на испанском и не содержал лексических сложностей. По существу, это был перевод обыкновенной справки, составляемой по результатам операции. Некий субъект в сжатой форме описывал похождения другого. Написано в настоящем времени. Мелькнула и фамилия действующего лица: Кожемякин. Так вот о ком идет повествование. О Михалыче. Значит, не врал он, рассказывая о себе. Мартын вернулся к началу текста и стал перечитывать:

«Кожемякин Анатолий Михайлович. Родился и вырос в деревне Дубровка… Возраст 37 лет. Окончил высшую школу МВД СССР, откуда направлен после сдачи экзаменов в специальную школу для переподготовки. Специальное звание — полковник. Участвовал во многих операциях, связанных с осуществлением разведывательных функций в регионах. Одна из основных функций Учреждения, которое он представляет, — так называемая внутренняя разведка. Летом прошлого года, находясь в отпуске, случайно стал свидетелем устранения Физика. При попытке подставить его в качестве подозреваемого бежал, после чего вышел на связь с Учреждением и потребовал помощь. В помощь был послан агент, работающий на нас. Им надлежало встретиться, после чего К.А.М. подлежал уничтожению. Однако этого не случилось. Полковник завладел оружием, специальными средствами и деньгами, находящимися в контейнере нашего человека, и скрылся. Позже, по нашему мнению, им же была уничтожена фабрика по производству вещества в Дубровке, принадлежавшая Безгодову. При этом погиб наш агент-информатор. Кроме него, остался еще один, надежды на которого весьма слабые: склонен к непродуманным решениям, неосмотрителен и завистлив. С лета прошлого года Кожемякин переведен по решению вышестоящих органов на осуществление специальных операций закрытого характера: уничтожение профессиональных групп, занятых производством и реализацией наркотических веществ. Учреждение, имеющее статус закрытого, сотрудничает с Интерполом. Глубоко законспирировано. Полковник имеет многочисленные правительственные награды. При проведении операций вдумчиво относится к их подготовке и осуществлению. Способен к перевоплощению. Несмотря на очевидные успехи, полковник бросил службу и прибыл к себе в деревню. К этому его подвигли действия нашего человека, создавшего вокруг полковника атмосферу притеснения на службе. Как профессионал весьма опасен. Целесообразно получить от него сведения закрытого характера и затем уничтожить. Координатор по З.С. региону…»

На этом текст обрывался. Фамилия координатора отсутствовала. Зато значилась фамилия полковника. Он встал кому-то поперек горла. Его собирались убрать, однако он остался жив. С помощью пароля можно прочитать и другой документ. Но это позже. Мартын положит дискету в карман, передаст Михалычу, и все вместе они что-нибудь придумают. Неплохо было бы вообще сегодня уйти с работы. Ведь он почти не спал. Он вынул из компьютера дискеты и положил в карман. Интересная складывалась картина. Полковник. Рябоконь, у которого в распоряжении имелось производство. Дама, которая выглядела моложе своих лет. Координатор. Существует ли он вообще? Написано так, словно это нарочно придумано или вырезано из какого-то аналитического журнала.

С трудом дождавшись окончания рабочего дня, Мартын прибыл домой и позвонил Кожемякину. Они встретились опять на том же месте — у набережной реки Ушайки — и побрели в сторону Гороховских складов.

Мартын рассказывал полковнику о содержании испаноязычной дискеты. На Михалыче были все те же очки, закрывающие половину лица, и гражданская одежда. Под мышкой торчала кобура, а в кармане скромное удостоверение новосибирского следователя.

— Кстати, Михалыч, у того полковника такое же отчество, как и у тебя. Что это, совпадение?

— Нет, — спокойно произнес тот. — Речь идет обо мне. Это чья-то записка. Но она не закончена. По-видимому, она написана примерно месяца два-три назад, когда я только что прибыл в эти места и стал обзаводиться хозяйством. С тех пор произошло много событий. Иных уж нет, а те далече…

— Как тебя понимать, Михалыч?

— А так, что информация теперь действительна лишь отчасти. Исторически она верна. Но применительно к настоящему — едва ли. Я вновь принят на службу и сегодня получил подтверждение из Центра. Кроме того, завтра-послезавтра для контроля прибывает наш человек.

Мартын замолчал. Они шли берегом реки, вдыхая влажный воздух. Жара, кажется, не спадет еще долго.

— Надо разобраться с бухгалтерией, — продолжил Мартын. — Записи сделаны на испанском. Возможно, кто-то надеется, что их не удастся прочитать.

— Может, и так, а может, и по другим соображениям. Для несведущих людей любой язык — потемки. Меня вот что беспокоит все-таки. Почему дискета так просто досталась нам в руки. Вероятно, тебя подозревают. Если им известно по твоей прошлой учебе, что ты владел испанским языком, то почему бы им не подбросить дезинформацию. То, что они в ней написали, не имеет никакого значения. С помощью ее нельзя никого обвинить — ни меня, ни другую сторону. Зато можно заставить шевелиться, чтобы направить по ложному следу. Однако твои наблюдения в отношении дамы, у которой обнаружена дискета, ценны. Кстати, ты писал в анкете, что владеешь иностранными языками?

Оказалось, что Мартын написал об этом. Единственный язык, которым он владел, был испанский. В университете, естественно, был еще и английский, но он не упомянул о нем.

Полковник задумался.

— Считаю, — продолжил он, — что нужно взять под наблюдение Безгодову. С учетом сведений, полученных из женского коллектива. Косметическая операция на лице. Родственные связи. Не так просто на самом деле было к Коню Рыжему попасть на работу. Тебя с Бутылочкиным взяли случайно — требовалась охрана и специалист-компьютерщик.

— Согласен.

— В таком случае посмотри за ней: с кем работает, с кем общается, имеется ли у нее еще рабочее место. И помни: женщина может оказаться вовсе ни при чем. Использование редкого для нашей страны языка — не способ сохранить информацию от других. Зато это способ привлечь внимание. Где еще стоят компьютеры? И объединены ли они в сеть? Доходы от нелегальных продаж могут вноситься в легальные. Но бухгалтерия все равно должна существовать. Надо установить место производства. Возможно, оно расположено там, где возвышается тот самый «стакан».

— В болоте, что ли?..

Глава 19

Через три дня в Ушайск прибыл человек из Центра.

Он ехал на поезде. Как видно, ему необходимо было время, чтобы сосредоточиться, вот он и воспользовался железными дорогами России. В руках у него оказался небольшой пластиковый чемоданчик. Это все, что приехало вместе с ним.

— Леонидов, — представился он, располагаясь в салоне «семерки». У поезда встречал его Михалыч. В машине сидели Бутылочкин и Мартын.

— Наши люди, — сказал Михалыч и дополнил: — Что-то вроде народной дружины.

— Вот как, — неопределенно хмыкнул Леонидов. — Очень приятно. Я вас понимаю…

Однако по его лицу не было заметно, что ему на самом деле было приятно. Не каждому понравится подобная вольность. Никакой конспирации! Прежде всего негр. Ведь здесь не Африка и даже не Латинская Америка, чтобы так себя выпячивать. С другой стороны, дареному коню, как говорится, в рот тоже не заглядывают. Что имеется в распоряжении, тем и пользуются. Был бы толк.

— Пока не забыл, — произнес Леонидов. — Это передали вам, чтобы вы не сомневались. — Он протянул Михалычу глянцевитое удостоверение бордового цвета. — Поздравляю, — и пожал руку. Очень просто, буднично. Словно человек скинул калоши, а потом вновь надел их.

Машина тронулась и повезла его городом, Мартын наблюдал в зеркало заднего вида. «Хвоста» не было. По пути Михалыч просил сделать несколько остановок. Потом все «пассажиры» выползли из салона в районе опять той же набережной. Мартына с машиной отпустили до вечера, велев заправить полный бак и быть на связи.

Леонидов расположился со своим чемоданчиком в гостинице речного порта. В ней было не так людно, имелись свободные места, и располагалась она недалеко от «местожительства» Михалыча и Бутылочкина. Мартын во внимание не принимался. У него в распоряжении находилась машина, так что он мог в любой момент прибыть — только позвони.

Внешне человек из Центра не был похож на специального или федерального агента. Он был худ и слегка кудреват. В том месте, где волосы еще сохранились. Обыкновенный конторский служащий, лет за сорок, изможденный непосильным трудом над бумагами. Зато пластмассовый чемоданчик у него был новый. Михалыч встретил его у вагона с незажженной сигаретой в зубах. Прибывший вышел из вагона и, приблизившись к Михалычу, произнес, держа в руках сигарету:

— Не разрешите ли прикурить?

— Извините, я и сам хотел бы, — последовал ответ. — Зажигалка сломалась…

После этого Михалыч развернулся и пошел в обратную сторону. Леонидов шел позади, пока не пришел к машине. Вручение служебного удостоверения — еще одно доказательство. Леонидов их человек.

В прошлом году было все иначе. Встреча вообще не состоялась. В купе за столом сидел труп. С ножом в спине. Михалыч стащил его на пол, поднял сиденье и обнаружил под ним контейнер. С тех пор он с ним не расстается. А труп позже вдруг ожил. Таков был план двойного агента, который проиграл… Он рассчитывал, что напарник, увидев покойника, кинется вон из вагона — таково правило. Но получилось наоборот. Михалыч не побежал. Он оставил его без оружия, специальных средств и даже денег…

В течение нескольких часов полковник Кожемякин вводил в курс дела товарища Леонидова. Тот отказался даже от пищи. Слушал не перебивая. Михалычу казалось, что у того в одно ухо влетает, а из другого вылетает. Отсутствующей была у того физиономия. Он словно порхал в неведомых далях. Тем не менее, когда Михалыч закончил, Леонидов стал задавать вопросы. Все они оказались по существу.

— Придется еще раз наведаться в известное заведение… — произнес Леонидов задумчиво. — Боюсь, «черная» бухгалтерия этого господина существует лишь на бумаге… Или вообще тут.

Он постучал себя пальцем по голове и продолжил рассуждение:

— К сожалению, многие из них обладают феноменальной памятью. Некоторые даже не помнят, когда родились их жены, зато знают все наперечет цифры из годового отчета. Вы согласны, Анатолий Михалыч? Что касается получения доходов, то здесь тоже на уровне таланта. Здесь фантазии на грани помешательства. Даже бесчувственность к близким может развиться. Это как болезнь, знаете ли…

Кожемякин молчал.

— Придется посетить этот уголок природы. Что скажете по этому поводу? Согласны?.. Тогда я приму ванну… Выпью чашечку кофе, если позволите…

Кожемякин не возражал. Если Леонидову нужно попасть в офис Рябоконя, то это можно организовать. Совсем не нужно проникать в тоннель. Достаточно проникнуть еще раз в контору и там подключиться к системе, если она существует. Или можно попытаться обнаружить компьютер, который мог оказаться просто незамеченным. Ведь они же не были той ночью в кабинете директора, а там тоже может находиться эта штуковина. Но если и на этот раз след не будет обнаружен, тогда он не знает, как поступить. Тогда электронная версия операции отпадает. Придется надевать калоши и месить ими грешную землю. Надо внедряться внутрь, но как? Просто так, в лоб? Никто даже разговаривать не станет. Не те времена, чтобы можно было заставить через другую организацию принять на работу человека. Сейчас это делается иначе…

Михалыч сидел за столом, вытянув ноги. Леонидов плескался в ванной. Через полчаса он вышел и принялся завтракать. У него перепуталось внутреннее расписание из-за смены часовых поясов. На самом деле был уже обед. Кожемякин от предложенного кофе отказался.

Еще минут через пять Леонидов имел работоспособный вид. Он поставил на стол пластиковый чемоданчик, вернулся к двери и проверил замок.

Внутри чемоданчика оказался портативный компьютер «ноутбук». Леонидов отключил телефон и подключил вместо него собственный прибор.

— Так, что мы здесь имеем, — произнес он, вставляя дискету.

На дисплее высветился текст на иностранном языке.

— Вот даже как? Интересно… И все это находилось под косметичкой?

Кожемякин промолчал.

— Я согласен с вашими выводами и считаю дискету обыкновеннейшей «дезой». Слишком просто она хранилась. Кроме того, в ней не содержится данных, прямо свидетельствующих о нарушениях налогового законодательства. Скорее всего это студенческая работа. Перевод финансового документа на иностранный язык. Здесь не содержится и намека на конкретную организацию… Сейчас посмотрим, имеются ли в Интернете подобные документы, — и он умолк, целиком отдавшись манипулированию клавишами.

— Вот! Точно! Мы не ошиблись! Есть такое дело! Стоило спросить, и нам ответили. Буква в букву, цифра в цифру. Обыкновенный образец из студенческой библиотеки. Просто замечательно. Поэтому полностью отпадает даже намек на «черную» бухгалтерию. Либо еще на какую-либо.

— А справка? Там написано обо мне…

— Ну, это же и так известно. Это же очевидно. Вас хотели втянуть в игру по собственным правилам. Другая сторона могла предполагать, что Мартын имеет отношение к спецслужбам. Надеюсь, это не та самая дискета? Вы скопировали ее?

— Да. Это копия. Дискета не была защищена от копирования и оставлена на месте.

— Вот видите. С вами играли. Вас специально затягивали. И если там определили, что кассетой уже кто-то пользовался, плохи наши дела. Они пока что не вышли на нас, но в скором времени смогут. Нужно срочно выводить оттуда своих людей. Причем так, чтобы та сторона не заподозрила. Можете вы с ними связаться?

Кожемякин вынул сотовый телефон. Стоит лишь набрать номер, и Мартын возьмет трубку. Таково условие.

— Не советую. Он может быть под наблюдением. Придумайте что-нибудь другое. Нужно сделать так, чтобы даже тени подозрения не было.

Мозг у Михалыча напрягся. Что можно придумать, чтобы не бросалось в глаза? Нет ничего лучше, когда это делают перед самыми глазами.

— Мартын — лейтенант запаса. Если вызвать его повесткой, через работу… А еще лучше — устроить представление. У них же там человек по гражданской обороне есть, за военно-учетную работу отвечает. Его тоже можно привлечь. Самим надеть военную форму… Чиновник из военкомата прибыл за лейтенантом, чтобы привлечь того на военные сборы.

— Вот вы и займитесь. Только не тяните с этим. Еще лучше, чтобы он сам не знал о существе происходящего. Может, по-настоящему призвать его на сборы?

Михалыч расстроился, услышав эти слова. В планы Мартына не входило поступать на военную службу. Тем более он не мечтал попасть когда-либо на военные сборы. Зато он получит заработную плату от предприятия, на которое поступил совсем недавно.

Михалыч вынул мобильный телефон. В этом деле мог бы помочь начальник РОВД Иванов.

— Здравия желаю. Где ваш начальник? Все еще в отпуске? Товарищ по службе беспокоит. Кожемякин моя фамилия…

Вскоре послышалась знакомая речь. Подполковник только что вышел из отпуска и принимал соболезнования по поводу быстрого его окончания. Поздравлять с выходом из отпуска на его должности считалось плохим тоном.

— Тем не менее я рад, что ты вышел, — произнес Кожемякин. — Без тебя мне край. Помнишь меня? Не забыл? Подробности при встрече… Надо срочно призвать на военные сборы Мартына Фиделя Хуановича, лейтенанта запаса. Есть у тебя человек в военкомате? Вот и хорошо. Надо призвать его прямо сейчас.

Иванов мог многое. Он помнил, что благодаря Кожемякину выбрался из Матросовки, где два срока подряд ходил в капитанах, занимая должность оперуполномоченного. Прошлое лето круто изменило его жизнь. Теперь он подполковник и начальник районного отдела.

— Увези его оттуда сам. Вместе с сотрудником военкомата. От меня передай привет и скажи, что так надо. Что это в его же интересах. Договорились? Прямо сейчас. Брось все дела. Я тебя очень прошу. Еще передай, что в течение сборов он будет получать заработную плату, так что в принципе он ничего не теряет. Звони… Записал номер? Ну, пока… Пусть свою машину передаст тебе вместе со всеми документами. Она еще пригодится… Действуй…

Михалыч отключился. Мартын утром, доставив к речному порту Леонидова и Михалыча, высадил по пути Бутылочкина и поехал на работу. Он едва успевал к началу рабочего дня. И вот в отношении его разыгрывается интрига. Не обижайся, Мартын. Это действительно в твоих интересах.

В логове зверя оставался еще один человек. Коля Бутылочкин. Ему тоже могла угрожать опасность. Однако без него возникнут сложности. Да и подозрение в отношении его едва ли существует. Все очень сложно. Ведь устроили же игру под названием «черная» бухгалтерия».

— Меня интересует дама. Племянница губернаторская. Безгодова Марина Валериевна, о которой я упоминал… — напомнил Кожемякин.

— Ах, эта. Совершенно верно. Упустил… Минуточку. — Пальцы Леонидова побежали по клавиатуре. — Попробуем вначале местный банк данных. Вот она. Чиста перед людьми и законом. Никаких зацепок. Теперь попробуем в центральный забраться. Пароли меняют каждый день, как будто это кого-то должно волновать. Тоже мне секрет. Судимость. Страна должна знать своих героев. Вместо этого их законспирировали. Никогда этого не пойму…

Компьютер просил подождать. Время бежало.

— Вот и Мариночка наша. Посмотри, — нахмурился он. — Обширный послужной список. Специальная школа милиции. Университет… Факультет романских языков и литературы. Вот почему они воспользовались испанским. Все очень просто. Даже банально. Страсть, низведенная до ранга повседневности.

— Узнав, что Мартын владеет испанским, она решила на этом сыграть?

— А почему нет? У нее к тому прекрасные данные. Несколько лет службы в ГУВД Новосибирска. Прекрасная карьера. Майорская должность. Оперативный уполномоченный по борьбе с незаконным оборотом наркотических веществ. Затем взятка в особо крупном размере. Однако дело закончилось лишь предъявлением обвинения. В суде оно развалилось. Осталась статья «Неуважение к суду». Шесть месяцев ареста. Легко отделалась. Интересно, чем она могла оскорбить суд?

— Теперь она здесь. Это многое объясняет. Например, то, каким образом дело Безгодова вдруг оказалось у Рябоконя. Племянница — это передаточное звено. Она теперь ведет у него всю оперативную работу. А Тюменцев у них на подхвате, вместо «глушителя». Сглаживает волны, заботится о безопасности и общественных нравах. Отводит удары сверху. Громоотвод и глушитель в одном лице…

«Громоотвод и глушитель». Сведения о губернаторской племяннице, между прочим, полностью отсутствовали в местном банке данных. Там даже не значилось, что Безгодова служила в органах внутренних дел и занимала непростую должность. Едва ли исключение подобных сведений из местного банка данных возможно без участия «глушителя».

Оба офицера продолжали обсуждать сложившуюся ситуацию. В таких обстоятельствах незаконный оборот наркотиков и других веществ мог только процветать. Он не мог идти на убыль. Ему ничто не грозило.

Кожемякинский телефон вдруг зазвонил.

— Слушаю…

Звонил подполковник Иванов. Срывающимся голосом он поведал историю. Это были драма и комедия в одно и то же время. Подполковник, созвонившись с товарищем из военкомата и выяснив ситуацию по вопросу военных сборов, уговорил того выписать повестку и съездить вместе с ним к одному запаснику на работу. Ну, надо позарез. В интересах того же человека. Хотя сам человек даже краем мозга не подозревает о нависшей над ним фортуне. Надо всего лишь прибыть на предприятие и, сославшись на то, что повестки не находят своего героя, взять того под руки и посадить в машину. На этом импровизация должна закончиться: надо действительно направить парня на сборы. Чем быстрее, тем лучше. Лучше — прямо сейчас.

— Как ты просил, так мы и поступили, — рассказывал Иванов. — Подошли к этому негру. Так и так. Посылали вам несколько раз повестки, но они почему-то возвращаются. Он, конечно, глаза вылупил. Я, говорит по идейным соображениям не хочу. Я, говорит, сейчас на самом деле… Народ собрался и смотрит на него. Даже соболезнующие нашлись. Не отпустим, вроде того, нашего Фиделя… Мне даже жалко стало лейтенанта. Не хочет идти служить — и бог с ним. За руку взял я его и крепко сжал. Вам, говорю, привет от одного полковника. Он вас, говорю, видел утром, но не успел эту радость вам передать. Тот орет: «Какой полковник?! Какое утро?!» Я говорю: может, вы его действительно не заметили. Но он вас хорошо знает. Михалыч его фамилия, говорю. Он и побледнел. Даже черная кожа не спасла. Обмяк и согласился идти.

— Спасибо тебе огромное. Так он что же, действительно попал на сборы?

— Попал! Еще как! Они сформировали команду и направили в Новосибирск. Одного им не хватало для полного комплекта. Для выполнения плана то есть. Будет там заниматься любимым делом. Связью и компьютерами. Я когда ему рассказал, что зарплата за ним сохраняется, он сразу успокоился. Еще я передал ему, что не мог ты лично с ним встретиться и что ему грозит опасность. Записывай номер их части и телефон. Они уже отбыли туда служебным автобусом. Так что дело, можно сказать, сделано.

Михалыч записал. У него отлегло от сердца. Возможно, Мартын войдет во вкус и останется служить…

— Когда мы встретимся? — спросил Иванов. — Мне передали, что ты звонил. Но я действительно находился в санатории… по путевке. Звони. Надо встретиться. Ты так внезапно в прошлом году уехал. Меня вызвали тогда телефонограммой в управление, и в ту же ночь в Дубровке целое кровопролитие произошло. Теплоход «Коршун» затонул в протоке. Гранатометом подорвали. Подвал на губернаторской даче выгорел дотла. С колокольни стреляли. Там нашли стреляную гильзу. Одну. Остальные в овраге и вокруг церкви. Так что ты многое не застал. Тебя, наверно, вызвали, вот ты и уехал.

— Да, уехал, — согласился Михалыч. — Интересная история… Кто же это натворил?

— Разборки мафиозные… Друг друга поубивали, и никаких свидетелей. Естественно, никто это преступление раскрывать не собирался. Возбудили дело. До сих пор «глухарем» в сводках висит. Участковые Молебнов и Богомолов каждый месяц справки пишут. О проделанной работе…

— К тебе еще один вопрос: овощная база у Карасевского болота к тебе относится? — спросил Кожемякин. — Если к тебе, то приезжай. Поговорить надо… — и положил трубку. Подполковник обещал немедленно выехать.

Леонидов недовольно покосился. По плану, утвержденному в Центре, окончательные решения принимает он. Полковник вообще принят на службу недавно. Пусть прошло всего несколько месяцев, как он уволился, но все-таки это уже срок.

— Ты считаешь, мы можем ему доверять? — спросил он дребезжащим голосом.

— Вполне. Когда сюда приезжал Первый, этот человек подавал мне патроны. Так получилось, что пришлось посвятить его в наше общее дело. Об этом известно лишь мне и Центру. Теперь еще и… тебе.

— Ему можно обо всем рассказывать? С учетом возможных осложнений?

— А больше некому. Ведь надо же на кого-то опираться. Людей у нас все равно больше нет… Не считая старшего прапорщика Бутылочкина.

— Кто такой?

— Тот, что сидел в машине. И тот на пенсии. По сокращению… Морская пехота.

Вскоре по коридору загремели шаги. Михалыч выглянул и увидел двоих в штатском. Одним оказался Иванов. Второго Кожемякин не знал. Подпустив ближе, он распахнул перед ними двери.

Иванов нисколько не изменился. Разве что немного после отпуска потяжелел. Ничего, работа свое возьмет. Она разгонит излишки жира.

Михалыч представил его Леонидову. Иванов представил своего человека. Им оказался капитан Коркин. Оперативный уполномоченный.

Когда все расселись, Леонидов начал:

— Ситуация такова, что снова идем ко дну. То, что, казалось, испустило дух, на самом деле живо. Оно настолько живо, что готово проглотить всех остальных.

Он замолчал. Пристально посмотрел в сторону Коркина и, выдержав паузу, спросил:

— Дело достаточно щекотливое. Можем ли мы друг другу доверять?

— Вполне, — уверенно ответил Иванов.

— В таком случае слушайте. По нашим сведениям, в регионе сосредоточено производство и реализация наркосодержащего материала в виде лекарственных препаратов. Это основное, что нас беспокоит. Кроме того, действует несколько линий по розливу спиртосодержащих фальсифицированных лекарственных препаратов. Как видно, спиртом занимаются, когда приходится временно прекращать производство наркотиков. Скорее всего линии располагаются на овощной базе, принадлежащей предпринимателю по фамилии Рябоконь. Существует несколько косвенных признаков, согласно которым есть основания предполагать, кто именно занимается этим производством и где именно оно расположено. Можно было бы, используя помощь местных органов криминальной милиции, произвести обыски и задержание. Но мы не можем надеяться на благополучный исход операции. У нас нет уверенности, что нас правильно поймут. У нас нет уверенности, что руководство не замешано в той же деятельности, что оно не прикрывает так называемого Коня Рыжего… В связи с этим мы должны провести оперативную разработку этого «копытного». Дело непростое. Положиться не на кого. Думаю, что сообща мы выработаем план, согласно которому сможем действовать. В конце концов мы сможем решить задачу. При этом не обязательно, что дело получит огласку. Победить — это не значит, что надо довести начатое до суда. Бывают случаи, что до суда дело не доходит по ряду объективных обстоятельств. И вы о них знаете не хуже меня. Главное, что убеждает в обоснованности подозрений, — это связь Рябоконя с племянницей Безгодова. Он взял ее к себе на работу примерно год назад. Дама замешана в махинациях, и этот факт подтверждается объективными данными. Кроме этого, существует и ряд косвенных признаков…

Леонидов говорил, и Кожемякину казалось, что на самом деле не с ним это было, а с кем-то другим. Леонидов пересказывал историю последних нескольких недель его жизни, максимально устраняя субъективную оценку. Тем не менее фактов из «биографии» становилось столько, что им невозможно было не верить.

— Что можете сказать на это? — спросил, закончив, Леонидов. — Возможно, у вас имеются собственные наработки?

— Лишь то, что в городе действительно в последнее время увеличилось количество наркоманов. А также то, что мер, по существу, не принимается. ОБНОН словно бы дремлет. Возьмут одного сбытчика и успокоятся…

Они сидели и перебирали в памяти эпизоды из городской правоохранительной истории. На одного работника милиции «наехали и раздавили», словно асфальтовым катком. После этого сотрудник милиции сделался неузнаваемым. Метет пургу — только слушай. Второго видели в иномарке. Живет не по средствам. Третьего бомж недавно зарезал и спокойно ушел. Интересная стала жизнь в муниципальном образовании. И над всем этим стоит Шура Хромовый, прозванный так за то, что на зоне носил хромовые сапоги.

— Давайте будем сообща выходить из сложившейся ситуации, — напоминал Леонидов. — Надо не забывать, что основное — это доказательства. Только получив их, можно действовать смело. До этого все наши действия будут носить нелегальный характер. Наша будущая жизнь ввиду этого получается проблематичной. Прошу выдвигать идеи. Можно самые экзотические. Предупреждаю об одном: не предлагать немедленный штурм с предварительным получением на это санкции Генерального прокурора. Понятно, что это бред. Нужно установить место производства наркотиков. Установление «черной» бухгалтерии мы с полковником берем на себя.

— Может, залезть туда ночью? — осторожно произнес оперативник Коркин.

— И получить пулю. Там вооруженная охрана. ЧОП. У них лицензия на отстрел чрезмерно любопытных. Мы не должны даже думать, что сможем им навредить. Задача в другом. Не пугать. Не вредить. Не давать поводов к суматохе, а определить место. Если таковое там имеется. Возможно, оно в другом районе? Возможно, это всего лишь наши домыслы. Бывает и такое, к сожалению. Однако это тоже будет результат. Тогда мы спокойно умоем руки. Предлагайте. И помните: мы не на бастионах Голливуда. Могу лишь подсказать, что хитрость тогда сильна, когда проста и откровенна. Не помню, кто это сказал.

— В таком случае можно попробовать мне, — произнес Кожемякин. — Тем более что та сторона, возможно, ответит взаимностью.

— Выкладывай, Анатолий Михайлович…

Глава 20

Рано утром к объекту верхом на лошади подъехал странный тип. До окончания смены целых три часа. Ворота настежь. Шлагбаум опущен. Очередной обход завершен. Замки все на месте. Сиди себе. Жди смены и наслаждайся атмосферой. Но странный тип просится на территорию. Говорит, ему директор обещал, потому что он меценат. На церковь обещал и все такое прочее. И даже документ протягивает, бумагу какую-то. Нужна им бумага!

На объект его, конечно, не пропустили. Делать нечего. «Тип» привязал коня к шлагбауму и развалился здесь же, на траве, на самом углу, где кобель недавно отметился. А мужику хоть бы хны. Не чувствует запаха мочи. А может, у него нос забит. Лежит, вслух рассуждает: «Меня примут, потому что слово давали на бумаге. Меня многие знают. Даже владыка Прокл недавно добрым словом напутствовал. Иди, говорит, казак Натолий, по свету и собирай милостыню на святой храм. Транспорт у тебя имеется. Бензину не требует — вот и ступай. Только не останавливайся нигде. На зиму можно. А летом иди. Неделю поживи и дальше ступай. Нельзя мне надолго! К святым местам идти надо, однако!..»

Мужику лет сорок. На нем казачий мундир с широкими желтыми лампасами, синяя гимнастерка с погонами и фуражка с царской кокардой. Где-то откопал себе форму. Поверх гимнастерки двойная истертая портупея с шашкой. Подъехал, что твой царь на параде, транспорт привязал. Теперь отдыхает. Казак на привале. Хоть на фото запечатлевай его. На другом боку у него кобура. Оттуда торчит тяжелая рукоять револьвера. Кто его знает, жахнет сглупа. Приходится молчать, ждать начальство. Хотя с виду мужик выглядит обыкновенным дураком. Скорее всего так оно и есть. Вялотекущая шизофрения в стадии обострения. Намнет себе задницу и на том успокоится, паломник…

Между прочим, на погонах у «паломника» три большие звездочки. Как у полковника. Любопытно, чему это соответствует, если перевести на казачий чин. Не знает, поди. Может, есаул? Хоть бы побрился для приличия.

— Какое у тебя звание, казак?

— Звание наше простое. Полковники мы…

— Да что вы говорите. Неужели так и есть, что полковник?

— Точно так. Потому что из воинского сословия перешедши. Сохранилось количество этих.

Казак похлопал пальцами по погону.

— И кому же вы подчиняетесь?

— Казачья станица у нас. Главный над нами — старшина.

— Вот и разберись у них…

Конь потянулся к траве. Казак растянулся у забора и даже захрапел. Усталость, видно, одолела. Лицо накрыл широкой фуражкой, ноги раскинул и дрыхнет на зависть охране. До смены еще целых два часа. Хоть бы смениться до приезда начальства. Ведь придерется, особенно тот, который наездами бывает на предприятии, директор по безопасности.

Однако смениться до приезда начальства не удалось, потому что приехал сам Рябоконь. Слегка возбужденный от езды на автомобиле. Это и понятно. Все-таки рабочее место находится на окраине города. Здесь фактически территория сельского района.

Начальство подало сигнал. Полусонный охранник инстинктивно нажал кнопку подъема шлагбаума. Стальная труба пошла вверх, потянув за собой конскую морду. Конь взвился на дыбы и заржал. Казак проснулся и вскочил на ноги: господи боже ты мой! Что творится?! Коня чуть не повесили! Отпустите коня, дебилы!

Труба опустилась. Казак подскочил и, отвязав повод, завел коня на территорию. Он словно ждал этого.

«Мерседес» вошел следом и остановился в сторонке. Директор выскочил из машины и направился к казаку. Сейчас он ему задаст. Вылетит вместе со своим мерином. Вместо этого директор подошел к нему и протянул руку. Чем могу? Охранники разинули рты: действительно, не познан твой промысел, боженька.

Казак протягивает директору бумаги.

— От благочинного… — говорит, — грамота. Написано, чтобы я шел и не останавливался. Но я не могу боле идти. Устал. Требуется отдохнуть и поработать на благо Иисуса нашего Христа. Травы у вас много. Надо скосить и вывезти. Не то пожар будет. Сгорит все. И вы сами пострадаете. Вы не думайте обо мне плохого. Так-то я умный. Только с виду немножко дурак…

Он протянул директору свернутый вчетверо листок. Пусть прочитает, если не верит на слово. Там же черным по белому написано: «Вялотекущая форма… Не опасен для общества. По складу характера спокоен. Податлив на воздействие словом, то есть внушение…»

Директор документ вынужден был взять. Слишком доверчиво и просяще смотрел голубыми глазами человек. Заметно, что в них чего-то не хватает. Совсем малого. Чуточки самой. Без нее разум неполным считается. Прав был человек, позвонивший вчера. Благочинный. Рябоконь с полгода назад вырядил тому сумму на восстановление храма. И еще, может, вырядит, потому чтоне может он просто так пройти мимо просящего. Бог — он все видит. И все слышит. Особенно откуда у Коня Рыжего деньги берутся.

А казак, дебил стоеросовый, словно дело уже решенное, рассуждает вслух:

— Поживу у вас маленько. С недельку. Сена заготовлю… Поработаю малость. Потом отдохну — и опять в путь. А обратно когда ехать буду, сено свое заберу. У вас же некому жевать его… — и глядит в глаза, словно рассмотреть хочет: может, Боря сомневается?

Но Боря не сомневался. Не хочется ему в следующий раз глазами перед благочинным хлопать.

— Где жить-то будешь? — спрашивает. — Тут ведь ни общежития, ни столовой.

— Говорят, у вас конюховка от Красной армии осталась…

Мудрый какой. Все знает. Хитрый все-таки этот дурак. Напролом лезет. Они все такие, дураки. Ему хоть кол на голове теши. Но если что в котелок взбрело, ничем оттуда уже не вытянуть. Лучше отступить. Тем более, говорит, через неделю отчалит. Видать, у него к этому времени наступит просветление, и до него дойдет, что пора отсюда убираться. Рябоконь махнул рукой. Дело вчера еще решенное.

— А контракт? — напомнил казак, сверкая глазами. В них по-прежнему чего-то не хватало.

Директор держал пальцами собственный череп. Контракт. С дураком? Почему нет!

— Иди в контору. Скажи, я велел. Пусть оформят возчиком — отвезти-привезти. Внутри базы. Мусор, например. Иди. Я подойду позже… Да не сейчас! Нет там никого еще. Позже зайдешь и оформляйся… временно.

— Есть оформляться, ваше сковородие!

И только тут Рябоконь заметил у него на боку шашку. Сам, выходит, дебил? Ведь это же холодное оружие. Ахнет по башке кого, отвечай потом… За дурака. И револьвер из кобуры торчит. На ремешке, как положено. Надо принять меры.

Однако дурак опередил его:

— По форме положено. На самом деле клинка нету. Один эфес…

Он вынул из ножен рукоять. Она торчала там на коротком алюминиевом основании.

— Пистолет тоже такой. Ручка одна… Барабанчика нету… А в стволе вроде как шплинт. Нельзя стрелять. Ношу для формы. Старшина говорит: потом как-нибудь отремонтируют мне…

— Ну, иди тогда. Иди… Но только не безобразничай с этим. — Директор щелкнул пальцем по горлу.

Лучше бы он этого не делал. Потому что знакомство вдруг переросло в лекцию о вреде алкоголизма. Непьющим оказался дурак. И очень сведущим в области алкоголизма. Словно академию кончал…

— Ясно… Понятно… — пятился, отвечая, Конь Рыжий. А казак наступал, все более развивая идею.

«Бес меня копнул, — ругал себя Рябоконь. — Шел себе и шел бы. Так нет, щелкнул пальцем. Теперь буду знать. Лучше его стороной обегать. Лектор навязался…»

— Хорошо, хорошо. Понял я давно, — бормотал директор. — Поезжай вон туда. На конец территории. Конюховка там находилась. Там и косу найдешь себе, на чердаке. И телега там стоит… старая. Некогда мне!

Быстро развернулся и зашагал прочь, плюясь на ходу.

— Помощника надо на сегодня! — крикнул позади казак. — Вон хоть из охранников кого…

— Договаривайся сам, — не оборачиваясь, махал руками директор.

Казак вставил ногу в стремя, прыгнул в седло и свистнул:

— Но! Милый! Не балуй! Перпетуум-мобиле! — и поскакал галопом в противоположную сторону от конторы. Там у забора развернулся и пошел назад. У проходной перешел на рысь и остановился. Вот он какой, а вы и не догадывались.

Слез с коня — и на проходную; директор велел помочь, так что не спешите уходить. Можно прямо сейчас. Все равно охранять некого.

Один охранник согласился помочь. Второй, помоложе, остался на проходной. И все недоумевал: «Какого хека ему здесь надо?! Как с луны свалился — и уже командовать! Директор ему велел…»

На постах произошла смена охранников. Старая смена ушла домой. Новая еще только заступила и лениво поглядывала из кибиток. Жара. Даже думать и то неохота, а дебил с одним из охранников перебирают телегу. Делать им нечего. Особенно тому, который из охраны. Видно по всему, тоже дебил. Нашел по себе родственную душу. О чем можно с дураком разговаривать?!

У казака в мешке оказался припас. К обеду они сели в тени деревьев на затравеневшем пустыре и принялись обедать. Охранникам видно. Сало наверняка у казака. Может, колбаса. Едят хлеб и колбасой закусывают. Вскипятили чай. Видно, как кружки ходят то вверх, то вниз. Все у человека имеется: и конь исправный, и припас у него есть. Ума вот только маловато. Не зря на проходную еще раз позвонил Сам и приказал человека в казачьей форме беспрепятственно пропускать. Досмотр делать визуальный и лишнего на мозги не капать, потому что того заклинить может. Коротко и ясно. Всегда бы так инструктировали.

Помощник с казаком отобедали и легли под телегу, спасаясь от полуденного солнца. Хорошо им в тени. С них и спрос такой — один дебил сменился утром, второй и вовсе дурак. Лежат себе, а тут сиди в духоте, как рыба тюлень. Мозга за мозгу заходит.

Часа через полтора под телегой возникло шевеление. Отдыхающие проснулись. Казак запряг свой «Перпетуум», они сели вдвоем и тихим шагом поехали — через весь двор, на другой конец территории, туда, где располагался дальний пост наблюдения. В телеге коса лежит, грабли старые. Повернули за угол и скрылись. Надо будет вечером прошвырнуться кому-нибудь. Посмотреть, как у них там дела. Неужели там можно косить? Там же бурьян один вроде…

В восьмом часу один из охранников отправляется в обход: на территории вдоль бетонного ограждения лежат ровные ряды скошенной травы. Действительно, трава как трава. Сырая только. Третью часть почти что скосили. Одной косой валят, на пересменку.

У дебила из охраны усталая улыбка на лице. Не косил, говорит, давно. Соскучился даже. Второй молчит, белками сверкает.

— Бох помощь! — орет издали охранник.

— Ага. Бох, — ворчит дурак. — Сам ты не будь плох, — а про себя думает: «Черти принесли. На самом интересном застал было… Болт последний отвернуть осталось…» — и застегивает штаны, выходя из-за вентиляционной трубы.

Вокруг раскинулись заросли клена. Тем не менее требуется осмотрительность. Вот, пришел же. И никто его не заметил бы, не заори он.

Охранник почесал в голове и пошел дальше проверять. Все ли плиты в бетонном заборе. Может, одну стащил кто…

Как только он скрылся из вида, казак возвратился к кустам… Нужно было сделать таким образом, чтобы в темное время суток, не вызывая подозрений, воспользоваться этим устройством и проникнуть в помещение. Михалыч знал, что делал. Не напрасно он решил сыграть в «казаки». Он настолько вжился в роль, что даже чувствовал себя дураком. Не все дома. Глаза пустые.

Пустые-то они пустые, но не совсем. Дурак отвинтил все гайки с болтов и затем наживил их на одну-две нитки резьбы, чтобы не бросалось в глаза, а ночью не занимало много времени. Он все равно опустится туда, куда ему надо. В подземелье, над которым лежит скошенная трава. Где-то внизу приглушенно гудит крыльчатка вентилятора. Придется брать с собой инструмент, включая электромонтажный — кусачки с изолированными ручками и отвертку. И еще фонарик. Бутылочкин уйдет домой. Он не может рисковать. И без того глаза намозолил…

С наступлением сумерек Михалыч решил, что пора и отдыхать. Он буквально валился с ног. Действительно, говорят: дурака работа любит. Теперь он в этом убедился на собственном опыте. Если дурака похвалить, он и лоб расшибет.

Прошедший мимо охранник посмотрел на Михалыча и отвернулся. Ходит все тот же. Возможно, не доверяет. Возможно, он будет ходить здесь всю ночь, через каждый час. Всякие попадаются охранники. Некоторые бывают особенно въедливы. Не спится им на работе. Либо они настолько трусливы, что не могут себе позволить подобную роскошь.

Михалыч принялся вить гнездо. Кинул под телегу травы, положил поверх кусок брезента, затем одеяло. Под одеяло сунул травы. Получилось подобие спящего человека. Лошадь распряг и поставил рядом с телегой, бросив рядом огромную охапку свежей травы. Резиденту даже ходить не надо. Жуй себе. С другой стороны от телеги — дебри. Не подойти будет. Разве что со стороны конских копыт. Но не каждый на это решится.

Охранник в очередной раз прошел мимо через час с лишним. Как видно, он начинал уставать. Михалыч выполз из укрытия и, не поднимаясь, приблизился к вытяжной трубе: двигатель внутри молчал. Работа на подпольном предприятии закончилась.

Несколько движений, и гайки сняты. Михалыч потянул на себя раму с решетчатым кожухом. Тот легко подался из гнезда. Положив кожух в траву, полковник вполз в него. На Кожемякине защитный комбинезон, а на руках обыкновенные матерчатые перчатки. Но даже через них он чувствовал, как под руками на стальной поверхности осыпается рыхлая ржавчина.

Вскоре труба резко пошла вниз. Удерживаясь руками, Михалыч нащупал ногами выступ. Это были лопасти крыльчатки. Если включат двигатель, придется туго. Хорошо бы успеть поднять ноги и взмыть над этой хреновиной. Нет ничего хуже, чем проникать в помещение через вентиляционные устройства. В них самым узким местом является сам вентилятор. И хода через него нет никакого. Только демонтаж. И только снаружи. Изнутри это невозможно.

В помещении горит свет: через неплотности в соединениях жести проникают тонкие лучики. Михалыч приник к одному из них: пусто в помещении. Никого не видно. Приник к другой стороне — тоже никого. Слышно, как размеренно работают люминесцентные лампы. Где-нибудь в укромном уголке может находиться охранник.

В помещении по бокам стоят линии. Их Михалыч сразу определил. Их трудно не заметить. Но внизу ничего не видно. Что там находится?

Кожемякин вынул кинжал и надавил концом лезвия, однако металл не поддался. Нужно ударить ладонью по ручке. Михалыч так и сделал. В трубе раздался словно удар грома, зато образовалось отверстие. И почти сразу же послышался испуганный голос:

— Кто там?!

Михалыч инстинктивно завис на руках, подняв ноги, и прильнул к отверстию. Внизу у стены стоял стол, за столом сидел мужик. Мужик испуганно пялился вверх, а его рука тянулась к телефону. И в ту же минуту раздался пронзительный кошачий вопль. Михалыч даже сам испугался. Давно не приходилось имитировать подобные звуки.

Мужик облегченно вздохнул:

— У-у-у, суки! Брысь! Сейчас я тебя обрадую, — и, вскочив, бросился бежать, сразу исчезнув из поля зрения.

Почти сразу под ногами у Кожемякина загудел двигатель и, быстро набирая обороты, погнал воздушную массу снизу вверх. От перепада давления у Михалыча даже заложило уши. Воздуховод трепало из стороны в сторону. Через минуту полковник выпал из трубы, как пробка из бутылки. Его трясло.

Подняв с земли решетку, он поставил ее на место и закрутил гайки. Этот путь полковнику больше не понадобится. Слишком он непредсказуемый. Без конечностей можно остаться.

Вынул баллончик с грязно-серой серебрянкой и «дунул» из него на болты. Краска почти сразу высохла, скрыв свежие следы на металле. Теперь ни у кого не возникнет подозрения, что через отверстие кто-то недавно проникал.

Не успел замести следы, как заметил краем глаза идущего из-за угла охранника. Тот шел с опережением графика. Хитрый тоже, зараза. Михалыч упал в траву и под конской мордой прополз под телегу. Выкинул траву из-под одеяла и безмятежно задрал кверху небритый подбородок.

Охранник приблизился вплотную и остановился.

«Хоть бы ты его оходил копытами, Резидент, — размышлял Михалыч, подтягивая рукой поводок. — Не лазил чтобы… Больно любопытный!»

Охранник нагнулся, пытаясь разглядеть под телегой спящего человека. Это не понравилось коню, и он недовольно переступил задними ногами, разворачиваясь крупом к любопытному.

Тому бы отойти, но любопытство его обуяло, оно взяло верх! Парень упал руками в траву и напряг зрение: еще секунда, и он привыкнет к абсолютной темноте. Но это оказалось пределом допустимого. Мерин не любил, чтобы в ногах копошились посторонние. Он дернулся вперед и задним копытом подхватил с земли надоедливую фигуру.

Охранник пролетел по воздуху метра три и приземлился. Он не смог даже охнуть. Удар пришелся в солнечное сплетение. Зато ребра оказались целыми. Охраннику казалось, что он умирает от нехватки воздуха. Лишь через полчаса он постепенно раздышался и встал.

Казак во сне громко чмокал и разговаривал. «Перпетуум-мобиле — вечный двигатель прогресса… Благочинный проклянет всех… подряд. Держи его! Батальон, в атаку! Где мой гранатомет?!.»

Охранник пятился, держа в руках помповое ружье. У него больше не было желания ходить в эту сторону. Пусть другие отныне ходят. Живому бы остаться. Оборвал, может, все изнутри. Послушал болвана, замдиректора по безопасности. Тот позвонил по телефону, интересуясь обстановкой. Ему рассказали о приезжем. И вот результат.

Кожемякин лежал под телегой, поражаясь человеческой настойчивости: видел, что конь недоволен, — все равно полез под копыта. А ведь это лишь Федор Палыч мог себе позволить. И то с пьяных глаз. Тогда конь пожалел человека. Что с пьяного возьмешь…

Проводив охранника глазами, Михалыч встал и стянул с себя комбинезон. Затем, свернув, положил себе под голову. Лег и накрылся одеялом. Казаку нужно выспаться. Завтра он наденет комбинезон и выйдет на работу. Ведь он трудоустроился, хотя ноги до отдела кадров так и не дошли за сегодняшний день…

Впрочем, выспаться так и не удалось. Не успел он толком заснуть, как стал приближаться рассвет, и в кустах проснулись птицы. В дополнение ко всему откуда-то явились две сороки, уселись на высохший сук, рядом с Резидентом, и принялись живо беседовать. Михалыч хлопнул в ладони — сороки улетели. Вновь задремал, но где-то далеко зашумел поезд, и Михалыч вновь проснулся. Кроме того, от земли пробирала сырость.

Он встал, поднял с травы одеяло и забрался на телегу. Укрылся с головой и впал в забытье. Проснулся с головной болью. Солнце стояло высоко. На часах — восьмой час. Михалыч осмотрел комбинезон: слишком заметны пятна ржавчины на локтях и коленях. Лучше его не надевать. Шашка и пистолет с амуницией лежали на самом дне телеги, прикрытые травой.

Михалыч вынул портативный примус и вскипятил чай. Отрезал колбасы, хлеба и стал завтракать. Впереди предстоял жаркий и долгий летний день.

Около восьми часов он подогнал телегу к входу в овощехранилище. Через ворота на КПП вошел автобус, за ним второй. Рабочие группами расходились по предприятию.

Михалыч встал на телеге во весь рост и произнес:

— Здорово, мужики. Как спалось? Я лично выспался хорошо, — и состроил гримасу, словно от апельсина. — Я тоже у вас работаю. Заказывайте наряд на транспортные работы. Директор меня любит. Он разрешил…

Закончил речь, опустился на колени и, дернув вожжами, погнал напрямик в тоннель.

— Разойдись! Геть с дороги! Щас как дам шашкой… — Охранники у входа шарахнулись в сторону. Дурак переехать может.

Подлетел к тупику и принялся грузить иссохшие ящики. Он успел ко времени. Только что перед этим двое типов вильнули за стенку и пропали, словно растаяли. Но они не дым. И не призраки. В них Михалыч не верил. Погрузил примерно пятую часть ящиков и успокоился. Что-то он сильно радуется. Что за энтузиазм такой? Сам еще на работу не поступил, а рвет и мечет уже. Сдал назад, развернулся и тихим ходом пошел к выходу. Ультразвуковой дешифратор, замаскированный под сигаретную пачку, лежал теперь на бетонном полу среди оставшихся ящиков. Осталось лишь вечером забрать его, когда смена будет выходить и вновь воспользуется пультом управления.

— У тебя чо, дурак, договор подряда, что ли, горит?! — встали перед ним на пути двое охранников, когда Михалыч приблизился к выходу. — Ты же нас, в натуре, чуть не задавил, козел. Должен будешь! Ты понял, нет?!

Михалыч понял. Он состроил улыбку от уха до уха и остановился. Ребята несут службу. Они в форме. У него тоже форма, и он тоже когда-то служил. Теперь он казак и подчиняется благочинному. Тому самому, который всеми церквями командует среди ближайших приходов.

— Служите, что ли?! — опять весело спрашивал Михалыч. — Я тоже служил. Видишь, на погонах у меня звание?! Вот! Дали! Заслужил! Чо, я вас напугал маленько?! Не буду больше…

— Гони, дурак, отпускные… За моральный ущерб, короче. А то не проедешь больше у нас.

— А-а-а. Я умный, — усмехнулся Михалыч. — Литру небось хочешь? Да? Как скажу директору! Он тебе кирдык сделает…

— А мы тебе потом…

— Да?

— А ты как считал?..

Михалыч задумался.

— Тогда литра, однако… Но только вечером. Сейчас работы много. Сено ворочать. Вчера скосил. Сегодня переворачивать надо. Сохнет быстро… Тогда по рукам…

Он тронул коня и вышел на подъем, оставив охранников тосковать до вечера.

— Сдается мне: красный он…

— С какого перепугу он красный — у тебя в глазах двоится. Бизнес у него. Жопу прирастил и сидит! Хе-хе-хе! Дураки, они тоже почуяли, откуда уши растут у денег.

— Хоть бы год здесь продержаться…

— Тем более не переживай. К тому времени или ишак сдохнет, или возчик загнется… Может, нюхнешь, а? В кредит… Не переживай ты. Каждый человек должен закончить собственную реакцию, как химический элемент. Причем естественным способом, без переживаний. Брось сокращаться раньше времени…

Михалыч выгрузил ящики и повернул к покосу. Взял грабли и принялся переворачивать валки подсохшей сверху травы. При такой жаре к вечеру сено должно было высохнуть.

Перевернул сено, разогрел чай, напился и лег под телегу. Спутанный Резидент пасся на клочке невыкошенной травы. После обеда Михалыч тебя напоит. А пока пасись, Резидент, слуга народа…

Михалыч проснулся к самому концу рабочего дня. Оседлал Резидента и понесся в контору устраиваться на работу. Директор велел принять, а казаку некогда, завален по горло работой. То сенокос, то ящики из-под водки. Кто на работу принимает?

— Трудовую давайте, — ответили ему. — И вообще надо с утра было. Люди домой собираются, а этого принесло.

— Ну ладно тогда. Толя работы не боится. Не из таких, чтобы от работы бегать. Но трудовой нету. Может, без трудовой? Но по контракту!

— Завтра приходи. Завтра и решим, раз директор обещал…

И в смех, прикрывшись ладошкой.

Казачий полковник развернулся и чуть не строевым шагом вышел вон из кабинета. Чувствуется в человеке военная косточка. Раньше он, может, и не дурак был вовсе. Зато теперь абсолютный и круглый. Траву хотя бы выкосит вокруг хранилищ…

Михалыч вышел из конторы и, вскочив в седло, даванул на газ. У проходной слегка «притормозил».

— Сейчас приеду, господа! Я в ларек! — проорал и скрылся из вида. Он торопился. Киоск у перекрестка, рассчитанный в основном на садоводов, закрывался слишком рано. А Михалычу следовало рассчитываться с охраной натуральным продуктом. Кроме того, и это главное, надо сделать звонок. Но вначале он вошел в киоск.

— Пару бутылок водки, пожалуйста, — произнес он. «И полкило крысиного яда», — мелькнуло в его сознании.

Сложил «горючее» в сумку и вышел. Спрятался за Резидента и принялся набирать номер.

— Алло. Это я. Сегодня вечером жду обоих. Со стороны бетонного «стакана». Подкоп будет готов. Мальчики тоже. Контрольное время — два часа ночи. Дешифратор на месте. Помещение, о котором говорили, обнаружено. Гудбай, амигос, — и отключился.

Резидент косился на своего хозяина. Кажется, ему не нравились игры, которые тот затеял. Жили они мирно в деревне. Хозяин водил на пруд. Каждый день мыл щеткой спину. Сейчас его словно подменили. Скачет почем зря. И пить при этом забывает дать.

— Прости, Резидент, — погладил его по горячему лбу Кожемякин. — Сам видишь. Завертелся… — и вновь в седло. Только бутылки на скаку друг о друга тенькают. Не расплескать бы пойло…

Вернулся на базу. Одну бутылку спрятал в кустах, обмотав травой. Со второй подъехал к ребятам. Те, по ушам видно, истомились.

— Возьмите… Лошадь напою пока. Потом вторую принесу… — и отъехал к конюховке. Включил пожарный гидрант. Вода побежала в колоду, быстро поднимаясь к краям.

Конь припал к воде дрожащими губами, косясь в сторону хозяина влажным глазом: нашел дурака по жаре скакать…

Шли вторые сутки, как «дурачок» из старинного казачьего сословия трудился на нового «барина». Он и дальше готов горбатиться. Барин лишь бы со двора не гнал. Утром, может, впадет в отчаяние, но сейчас казак полон сил. Хорошо человеку, не обремененному большим умом.

Михалыч напоил коня, но садиться на него верхом не стал. Взял за узду и повел через всю территорию. Рубаху распустил. Брюки с лампасами заправлены в хромовые сапоги. Борода ощетинилась. Побриться бы, но нельзя. «По уставу не положено». Подвел Резидента к телеге и снова запряг. Гужевой транспорт тем и хорош, что может думать.

— Ну, милый! Вперед, Перпетуум-мобиле.

Михалыч прыгнул в пустую телегу на охапку сена. У спуска в тоннель вновь поднялся на ноги.

— Тр-р-р! Стой, Перпетуум… — И завеселевшим охранникам: — Остановитесь! Пока проклятие серебряного стержня не покарало вас!

— Где бутылка, дебил?

— Сейчас привезу. Рейс надо сделать… — пообещал Михалыч.

— Про какой стержень ты нам болтаешь?!

Но казак что-то пробурчал и повернул за угол. Ему предстояло вывезти ящики. И вообще по холодку оно лучше работать…

Подъехал к ящикам. Никого. Стена. Кирпичики один к одному. Слез с телеги. Осмотрелся, ища быстрым взглядом микроскопические телекамеры, но не нашел. Кроме той, что торчит прямо над входом в подпольное предприятие. Нелегальный заводик именно там, за кирпичной стеной. Михалыч уверен на все сто процентов. Микрокамер незаметно. Делать нечего. Надо же деньги зарабатывать. Стал по одному ящики поднимать и грузить на телегу. Ухватил один снизу вместе с «сигаретной пачкой» — и в телегу. Нагрузил воз. Перетянул веревкой, чтобы не рассыпался груз на ходу, и тронулся в обратный путь. Если дешифратор зафиксировал сигнал, значит, половина дела сделана.

— Смотри не надорвись! — усмехнулся один из охранников. — Больно много ты нагрузил.

— Дак они же легкие, ящики… — ответил, не останавливаясь на подъеме, Михалыч.

— Гляди у нас, — напомнили «бойцы». — Не забывай об уговоре…

Конечно, он не забудет. Не для того он сюда зачалился, чтобы забывать. Однако не время пока. Солнце не закатилось. До наступления темноты несколько часов. Если выставить еще одну бутылку, то охранники могут свалиться с ног раньше времени. Они свалятся. Так и будет, Михалыч был в этом уверен. И тоже на все проценты. Надо лишь тянуть время.

Он выгрузил ящики и вернулся к «покосу». Надо приготовиться, пока не стемнело. Принес из кустов пучок травы с бутылкой и забрался под телегу. Вынул шприц с едва заметной крупинкой внутри, но прокалывать пробку не стал. Слишком заметным будет отверстие, да и водка будет из него течь. Это сразу вызовет подозрение. Можно было заклеить скотчем, однако и этот способ он сразу отверг. Разжег портативную плиту, выплеснул из чайника почти всю воду и поставил на пламя.

Вскоре вода закипела. Михалыч сунул горлышко с акцизной маркой в чайник и прикрыл полотенцем. Через минуту вынул и без труда снял с горлышка наклейку. Затем отвернул пробку. Набрал в шприц водки. Дождался, когда исчезнет из вида крупинка, и выпустил содержимое внутрь. Пробку вновь на место и с силой закрутил. Намочил горлышко теплой водой, приклеил марку. Еще раз осмотрел, обмотал травой и унес в кусты.

«Не пришлось бы еще раз скакать за бутылкой», — запоздало подумал Михалыч. Он понимал: у охранников сосало под ложечкой. Хлебнув подвести пятьдесят, они не остановятся на достигнутом. Поэтому самый лучший вариант — это не показываться пока на глаза. Им надо оставаться на посту, едва ли они станут бегать по территории в поисках «дурака». Надо исходить из ситуации.

Он так и поступит. Ляжет под телегу и вытянет ноги. Но не сейчас. Михалыч сел в телегу и тронул вожжи. Резидент послушно мотнул головой. Куда прикажете. Михалыч приказал к бетонному забору, из-за которого возвышалась, словно смотровая башня, бетонная «бочка». Остановился как раз напротив, впритык к «забору», вынул саперную лопату и, опустившись под телегой на колени, принялся рыть под бетонной плитой.

С телеги свисает брезент, со стороны дальнего поста, расположенного на вышке, Михалыча прикрывает «Перпетуум-мобиле», сверху сама телега. Работать, правда, неудобно, не разогнуться толком. Можно лишь согнуться. Старый грунт подается с трудом. Приходится прилагать усилия. Хорошо, лопату догадался перед этим наточить со всех сторон. Острая как бритва. Можно использовать как топор. Полковник вынимает землю и, оглядываясь по сторонам, разбрасывает ее ровным слоем вдоль забора. Выбирать нужно много: человек не змея. Он не может выползать, словно зубная паста из тюбика.

Резидент дергал телегу, стараясь дотянуться до нескошенной травы. Михалыч сквозь зубы шипел на него. Примерно через час только закончил он земляные работы. Разровнял грунт и, находясь все в том же положении, вытащил из-под брезента охапку травы, раструсил по всей поверхности тонким слоем. Со стороны не должны заметить. Пора уносить ноги. Резидент продолжал дергаться.

Михалыч выглянул из-под брезента. Никого не видно. Встал и, отряхнув брюки, сел в телегу. Кажется, сегодня он даже перевыполнил план. Тронул коня и вновь остановился на противоположной стороне покоса, в тени кустов. Лег в телегу и задремал. Проснулся затемно. На небе проступали звезды.

Он слез с телеги, вошел в кусты и облегчился. Травяной сверток покоился в ногах. Поднял и пошел из кустов. У телеги стоял охранник.

— Чо, мухлюешь помаленьку?

— Никак нет! — бодро ответил Михалыч и не покраснел. В руках у него бутылка, так что еще неизвестно, кто из них мухлюет. Обещал — выполнил.

Он вынул бутылку из зеленой упаковки и протянул охраннику.

— Теперь вы будете моя «крыша», — произнес Михалыч.

— С какой стати?

— У всех есть, у меня нет. Вернусь из паломничества, обязательно к вам обращусь.

— Да иди ты! — скорчил рожу охранник и быстрым шагом удалился в обратном направлении.

Михалыч двинулся следом. Необходимо присмотреть за бойцами. Головы себе чтобы не разбили при падении. И чтобы не отморозились, лежа на бетонном полу. Но главное, чтобы о них в темноте другие люди не запнулись и не расквасили носы.

Боец вошел в сторожевую будку и поставил на стол «пузырь». Второй лежал тут же, растянув ноги на самодельном топчане.

— Просыпайся. Пришлось самому идти, — пробормотал охранник и покосился в сторону Михалыча. Тот стоял, прижавшись спиной к косяку.

Боец ухватил бутылку нетерпеливой рукой и хрустнул пробкой. Все пробки именно так и хрустят, разрывая акцизную марку на клею.

— Давай с нами, — предложил он Михалычу. Ему не жалко. Он сегодня хозяин положения. Надо будет, еще его пошлет — тот сбегает. Ноги у него все равно что казенные. И деньги, как видно, водятся…

Однако Михалыч сразу же отказался. Нельзя ему. Вера не позволяет.

— Ну иди тогда. Не заслоняй пространство…

Они подняли рюмки и выпили, не чокаясь. Захрустели сухой коркой, оставшейся с прошлого дежурства. С такой закуской только водку и пить. Михалыч смотрел на них с состраданием.

— Говорят тебе: иди! Нечего пялиться…

— Вдруг начальник увидит…

— Был уже… только что. И больше не придет, потому что тоже человек. У него тоже семья и тоже дети… Понял, нет? Это тебе хорошо. Запряг, включил передачу — и на автопилот… Гужевой транспорт дорогу знает. Сам себе до дому довезет. Хе-хе-хе…

— Тогда я спать пошел… — проговорил он дрожащим голосом.

Возчик тронул вожжи. Конь послушно развернулся и вышел на свежий воздух. Подальше от кисловатых и холодных запахов. На покосе намного приятнее воздух. Он распряг Резидента и пустил пастись.

В течение дня Михалыч выспался и теперь лежал, считая звезды. Вот прошуршала по небу комета. Она медленно поднялась на юго-востоке и, увеличивая скорость и оставляя шлейф, прошила небо насквозь. Произошло это так быстро, что осталось лишь одно изумление. Он словно соприкоснулся с вечностью.

«Чем здесь мы все занимаемся? — вдруг подумал он. — Какая разница между теми, кто ворует и у кого воруют. Все будут равны там…»

Он поднялся, опустив ноги с телеги: наступало контрольное время. Всматриваясь в полумрак забора, он заметил под ним шевеление. Затем еще. Двое проникли на территорию под забором. Ползут по направлению к нему. С углового поста их нельзя различить. Очень медленно передвигаются. Чем медленнее, тем лучше.

Леонидов и Бутылочкин, оба в камуфлированной одежде, заползли под телегу и успокоились.

— Сейчас я пойду потихоньку вдоль стены. Вы останетесь на углу. Если все в порядке, далее по плану. Должны созреть. В крайнем случае симулирую приступ лунатизма. А вы тем временем отойдете.

Он слез с телеги и побрел. Дошел до угла. Завернул за него. Достиг входа в тоннель и остановился. Охранников не видно. Придется их искать. Не может он полагаться лишь на интуицию. Приблизился к помещению охранников и никого там не увидел. Качаясь, медленно пошел тоннелем. В любой момент пуля могла остановить его шаги. И, лишь достигнув поворота, он успокоился. Охранники спали у кирпичной стены, разложив ящики в виде кровати. Вещество действовало. Надо возвращаться.

Выйдя из тоннеля, он подал сигнал, нажав кнопку фонарика. И тут же заметил, как вдоль стены стали приближаться две тени.

— Спят… Мертвым сном.

— Хорошо, — прошипел Леонидов. — Где контора? Ах да, вот же вход.

Михалыч вместе с Леонидовым вошли внутрь. Дверь здесь по-прежнему не закрывалась — охрана пользовалась туалетной комнатой и кухней. Бутылочкин остался у входа со снайперской винтовкой. У Михалыча был израильский пистолет-пулемет. У Леонидова в руках двадцатизарядный «стечкин». Он приехал с ним из Москвы и никогда не расставался. В руках он держал пластмассовый чемоданчик. Приборы ночного видения работали исправно.

Кожемякин вынул отмычки и открыл планово-экономический отдел. Леонидова интересовал компьютер Безгодовой Марины. Он включил машину, затем подключил к ней свою технику. Работал не более пяти минут и отключился.

— Чисто у Мариночки в корзиночке. Надо дальше двигать…

Они вошли в кабинет директора. Здесь стояли два компьютера, включая компьютер секретарши. И вновь Леонидов работал с ними не более пяти минут. Чисто в обоих. Пусто. Лишь небольшие тексты по углам случайно забились, наподобие приказов «принять-уволить», а также письма с выражением совершеннейшего почтения. Мало на компьютерах работают. Сразу видно, что стоят они здесь для придания офису необходимого веса. Обидно. Зря, получается, штаны по траве терли. Напрасно извивались под бетонными плитами, прежде чем под забором самих себя протащить. Но если существует помещение, в котором стоят линии фасовки и розлива, а также охранник, запираемый на ночь, значит, есть и нелегальное предприятие. И у него обязательно должна быть бухгалтерия.

Михалыч закрыл двери. Они спустились на первый этаж, и тут Михалыч вспомнил, как шарахнулась от него баба, шедшая по тоннелю. Совсем не похожа была та тетенька на грузчицу или уборщицу. Не тот у нее был вид. Да и походка не та.

Они вышли из здания конторы и вошли в тоннель. Бутылочкин остался у входа и поглядывал на двор. В крайнем случае он мог хотя бы на минуту запудрить мозги проверяющему. Он мог сказать, что подменяет отошедших отдохнуть охранников. Сразу двоих. А что тут такого. Если те неожиданно устали. Шел мимо и заглянул на огонек… Прямо через забор!

Леонидов двигался вдоль стены, рассматривая электрический провод. Это были несколько кабелей черного цвета различного сечения. Был среди них и белый.

— Вот он, крученый, — обрадованно зашептал Леонидов. — Как минимум, его используют в сетях Интернета. Где применяют еще, не знаю…

Они приблизились к повороту. Провод, изогнувшись, уходил в косяк мощной двери. Она открывалась наружу и была изготовлена из толстых дубовых досок. Доски прошиты двумя деревянными поперечинами и длинными коваными петлями. Едва ли удастся ее выбить. Разве что вместе с косяками, а также и куском кирпичной стены заодно. Постарался кто-то. Возможно, дверь даже и не горит, если обработана специальным раствором.

Михалыч несколько раз проходил мимо и ни разу не обращал на нее внимания. Их здесь десятки.

— Может, войдем? — спросил Леонидов, остановившись в нерешительности.

— Надо попробовать, — вздохнул Михалыч, заранее сомневаясь в возможностях отмычки.

Он подступил к двери. Замков оказалось несколько. Возможно, на протяжении новейшей истории от этой двери теряли ключи и каждый раз врезали новые замки.

Михалыч попробовал открыть верхний. Он оказался открытым. Подступился ко второму — закрыт. На него ушло не больше минуты. Советский механизм не отличался особой сложностью, зато был крепко изготовлен. Затем подступил к третьему. Этот не поддавался ни на какие действия. Скорее всего он был закрыт изнутри на внутреннюю кнопку. Кожемякин выпрямил спину и дернул дверь на себя. Она легко открылась. Нет ничего гнуснее, чем ломиться в открытую дверь. Замок был всего лишь зафиксирован в открытом положении. От него тоже потеряли ключ. Все оказалось просто и буднично. У двери даже не оказалось сигнализации. Возможно, там нечего было воровать.

Помещение небольшое. Зато на уровне потолка там имелось продолговатое окошко с витой решеткой. Письменный стол, книжный шкаф, кресло и компьютер с плоским экраном. Больше там ничего не было. Там и не должно ничего больше быть. Что можно ожидать от стандартного офиса? Мраморных колонн? Рыбок в аквариумах с подсветкой? Но они передохнут в рождественские или майские каникулы.

Леонидов вцепился в компьютер. Сейчас он из него выпотрошит все, что в нем имеется. Компьютер расскажет, что знал, знает поныне, а также то, чего никогда не знал, но придумал на ходу по просьбе трудящихся. Леонидов включил его и приготовился цедить информацию. На экране появилась огромная фигура из трех пальцев. Она шевелилась. А голос по-английски спрашивал: «Чего ты еще хочешь?»

Такой грубости по отношению к себе Леонидов не ожидал, хотя за время службы привык ко многому. Только бы система не дала сбоя и не уничтожила сама себя. Он ввел через свой портативный компьютер программу защиты и стал наблюдать. Оставалось лишь только ждать, пока программа сама завершит работу. Или откажется от ее завершения.

На ожидание ушло около получаса, пока вдруг фига не превратилась в ладонь и женский голос по-русски не сказал: «Уговорили, я уже согласна». После этого на мониторе появилась заставка в виде холмистой местности, поросшей зеленью. И по этой зелени торчали по всему полю «папки» и даже «ярлыки».

— Это называется, Михалыч…

— Скворцы прилетели…

— Так точно. Посмотрим?

И он открыл первую из попавшихся папок. Это оказался годовой бухгалтерский отчет. Вторым оказался список предприятий под названием «Торговые точки». И так далее. Времени на просмотр всей документации, естественно, не было. Леонидов включил запись, и через минуту она была уже завершена. Пора уходить. Выключил компьютер. Отсоединил свою «машинку». Оглядел помещение — и к двери. Он действовал в перчатках, поэтому времени на «полирование» поверхностей не тратил.

Михалыч закрыл за ним дверь и вставил отмычку. Два щелчка, и ригель занял прежнее место. Иногда от таких вот щелчков зависит судьба человечества.

Они заглянули в тупик: двое на импровизированных кроватях спали в тех же позах.

— Как они? — спросил Леонидов. Он не был специалистом в области психотропных веществ. Он был всего лишь компьютерщик.

— К утру отойдут. Зато выспятся. Придется будить… Уходим.

Они двинулись в обратном направлении. Свет был предусмотрительно выключен. В тоннеле стояла абсолютная темнота. Бутылочкин ждал у ворот. Едва ли он видел, что к нему приближаются. У него не было прибора.

Тем же путем Михалыч проводил их к ограждению. Бутылочкин, опрокинувшись на спину, нырнул под стену.

— Нормально, — послышался его голос.

Следом за ним таким же способом ушел Леонидов. В отверстии показался кулак с поднятым кверху большим пальцем. «Все хорошо». Вдалеке послышался вскоре звук работающего мотора: темно-синяя «семерка» увозила двоих мужиков.

Михалыч присыпал пути отхода высохшим сеном, вернулся к телеге и забрался наверх. Резидент поднял голову, пристально на него посмотрел, вздохнул и вновь ее опустил. Ему надоела трава. Он дремал. Стоя. Как и все кони…

Шел третий час ночи. Только что Михалыч ходил в тоннеле, подбирал отмычки к замку неизвестной конструкции. Только что Леонидов перекачивал на свой портативный компьютер информацию подпольной фирмы, и вот его уже нет рядом, как нет рядом и Бутылочкина. Их словно вообще здесь никогда не бывало. Светятся все те же звезды в вышине, да приподнялась из-за косогора над болотом опухшая багровая луна.

«Поздно, однако, ты. Без тебя обошлись…»

Луна всплыла над лесом и посветлела, сразу уменьшившись в размере.


А утром пошел долгожданный дождь. Он лил как из ведра. Михалыч успел спрятаться под телегу. Сверху, на телеге, остался брезент, придавленный травой. Михалыч завернулся в одеяло. Рядом с ним лежал пистолет-автомат. Все оружие, которое он имел с собой, он вновь привел в божеский вид. Рукоять шашки насадил на шейку клинка и вставил в ножны. В револьвере заменил ствол и вставил барабан. Снарядил его патронами. Патроны бутылочной формы. Не каждый имеет подобную убойную силу, как у револьвера. Со скорострельностью, правда, проблемы.

Резидент сиротливой глыбой стоял у телеги и подергивался после каждого громового раската. Михалыч вылез из-под телеги, стянул с нее брезент и накрыл им коня. В ответ тот тряхнул гривой и вновь опустил голову.

Михалыч нырнул под телегу. Промок до нитки за какие-то секунды. Натянул на себя одеяло и, вздрагивая с непривычки от наступающего холода, неожиданно задремал…

Глава 21

Мэр города Ушайска начинал заметно нервничать. К тому имелись все основания. Согласно последним данным, полученным из надежного источника, у Коня Рыжего творилось что-то невообразимое. Во-первых, помимо охранников частного охранного предприятия «Скат», этот господин взял на работу еще одного, можно сказать, с улицы. Во-вторых, взял также начальника УВД. Как будто эта фигура может кому-то принадлежать лично. А ведь известно, что «крыша» может быть только обшей. Под ней всем места хватит. В-третьих, принял на работу негра по имени Мартын, после чего из компьютера была похищена информация. Именно та, которую специально подсунули. Опять же виноват Рябоконь. На кой ему сдался негр. Программистов у него, видите ли, не хватает. И, в-четвертых, что у него там с дисциплиной? Охранники недавно передрались. Свет погас, и они в темноте умудрились разбить себе лица. В кровь. Даже в поликлинику пришлось обращаться. А сегодня вообще двое спали на посту. Улеглись на ящики у объекта и храпели до утра, пока Машка Безгодова на них не наткнулась и не позвонила. Теперь известно, как организована охрана у Коня Рыжего. И это при том, что тот взял на содержание ментовского бугая. Пригрел там какого-то дурачка. Посоветовался хотя бы. Все-таки у мэра больше возможностей. Хотя бы та же Машка. На самом деле Безгодова Марина Валериевна. Она давно работает на Шуру Хромового. А зарплату получает из двух рук. Сидит она как раз там, где перехлестываются теневые денежные потоки. Наверняка Рябоконь думает, что все у него схвачено, что держит он за хвост всех, кого надобно. Он ошибается. Мэр вращается в высоких кругах, встречается с богемными личностями. Он в курсе высокой политики. Рябоконь — запутавшийся в собственных финансах предприниматель, идущий по лезвию бритвы. И за ним нужен глаз. Потому что предприниматель в то же время для мэра — дойная корова.

Мэр нажал кнопку:

— Соедини меня с овощным деятелем…

Через минуту раздался звонок.

— Куликов слушает. Здравствуй. Как наши успехи? Охрана? Деньги перечислил? Я что хотел тебе сказать… Ты охраной своей занимаешься?.. Ну и что ж, что тебе не принадлежит. А ты куда смотришь? Этот у тебя там теперь… общий друг наш. Вот и занялся бы. Спят же ведь на постах. Как не спят?! Утром валялись без задних ног. На ящиках, в тупике… А ты бы как думал?! Конечно, известно. Высоко сижу, хорошо гляжу. Мне много тебе хочется сказать. Но лучше с глазу на глаз. Я сказал бы тебе и во-первых, и во-вторых, и в-третьих, но хочу спросить об одном: у тебя откуда там взялся дурачок, в звании казачьего полковника который? Где откопал такого? У тебя крыша, что ли, дымится? Ты хоть знаешь, кто этот человек? Знаешь?.. Тогда расскажи…

Рябоконь напрягся, вспоминая. Ему позвонил благочинный и заунывным голосом начал петь старую песню о главном: «Как прожить в этом мире и никого не обидеть…» Главного попа местной церковной иерархии беспокоили, как и всех остальных, денежные вопросы. Недостроенный храм без крыши. Народ просит о помощи власть имущих. Но те молчат, словно в рот воды набрали. Слово за слово, благочинный перевел разговор на бытовые темы. Мужик в помощники просится. Хочет помочь, но нечем. Беден. И, кроме того, явно глуп. Скорее всего дебил, а может, и того хуже. В казаках числится… Надоел, в общем. Нельзя ли его пристроить как-нибудь? Ведь Рябоконь не отказывал в прошлом и даже выделил досок на завершение дома для батюшки в Матросовском приходе. Бог не забывает благие дела…

— Ты хоть знаешь, Боря, кто он такой на самом деле, наш благочинный?! — перебил его Хромовый.

— Как кто?.. Регулятор ихний. Руководит…

— Это ясно… Но может, ты знаешь, кем он раньше был, твой благочинный? Не знаешь… — «Голова твоя дубовая», — чуть не вырвалось у мэра. Однако он сдержался и продолжил: — Мент! Вот кто твой батюшка! Может, ты даже в грехах ему каялся?! Нет?!.

Рябоконь замер в кресле. Он вдруг почувствовал, как вянет вокруг него собственная аура. Кажется, обделался наново Конь Рыжий…

— Чо молчишь? — бубнил Хромовый. — Было дело — скажи. Все равно исправлять вместе.

Мэр всегда готов помочь. За бабки он горы свернет. Тем более что при этом ничем не рискует.

— Для чего мне? Оказал спонсорскую помощь, и на том закончились все отношения.

— Это я так, пошутил… — убавил прессинг Шура. — Поглядывай за дурачком. Благочинный батюшка — это капитан милиции в прошлом. Перешел из той епархии в эту. Опером был, между прочим. Если кому-то кажется, что он на свет появился сразу с бородой и крестом, то сильно ошибается.

— Когда это было, — вяло сопротивлялся Боря.

— Когда бы ни было. А помнить надо.

Мэр замолчал, вспомнив информатора. Тоже, между прочим, из ментов. Но это уже совсем другая песня. Безгодова умела хранить тайну. А в закрытый рот, известно, муха не залетит.

— Присматривай там за ним, — еще раз напомнил мэр. — Дурак тем и опасен, что слишкомискренен бывает. Пока. Звони, не пропадай, — и положил трубку.

Дело сделано. «Дойная корова» предупреждена. Хорошо, агент вовремя сработал. Хватка у Машки железная. Это только с виду она простофиля. На «покрасочные работы» с утра у нее уходит добрых сорок минут. После этого она сбрасывает информацию на другой компьютер через локальную сеть, делает девочкам ручкой и уходит в другое помещение, где проводит всю оставшуюся часть дня. Она раскидывает доходы по различным учетным статьям. Рентабельность получается у предприятия громадная. И пока что никто не обращал на это внимания. Мало ли почему у Коня Рыжего за реализацию дохлых кочерыжек получается такая высокая выручка. Клиентов знать надо. Некоторые, может, только тем и питаются. Сыроедение называется. Или, может, по-другому как…

Мэр взял в руки сотовый телефон и набрал номер Безгодовой. Пусть присмотрит там. Может, еще что заметит ментовским глазом. Раскусила ведь того негра. Подсунула ему бред сивой кобылы. Но негр, говорят, после этого попал на воинские сборы.

Телефон Безгодовой молчал. Любопытно, сколько она сама имеет от всех этих операций. Не может не иметь. Даже если бы через нее шел хотя бы тощий ручеек. Не может она. Беспорочность — это не про нее. Вот бы проверить, сколько у нее.

Наконец телефон ответил.

— Машенька, это опять Александр Ильич беспокоит. Я что хотел сказать… Этот мужик, который у вас появился, чем занимается?

— Траву косил! — крикнула в трубку Безгодова. По-другому она не умела.

— Так он что же, действительно того, с приветом?

— Похоже…

Она замолчала. Возможно, ждала других вопросов.

— Поглядывай за ним. Протеже у него ненадежный. Опером в прошлом служил…

Машенька задумалась. В трубке гудели сигналы отбоя, а она все держала ее. Потом положила. Что он хотел этим сказать? Пугает? Или предупреждает, чтобы не распускала по полу уши. Но она держит предприятие под контролем. У нее все в порядке. У нее семья. Муж. Муж в последнее время окончательно обленился. Сидит целыми днями у телевизора, а когда она приходит с работы, делает усталый вид. Устал, лежа на диване. Спрашивает, глядя на экран и тыча пальцем на ведущего:

— А что, он старше меня выглядит?

— Да, — смело отвечает она, — месяца на полтора…

Все это давно надоело. Развязать бы узел, да все недосуг: счета, реквизиты, переброс денег из одного угла в другой. Известное дело: отмыв денег. Придание купюрам легального статуса. И, главное, не забывать, когда, куда и сколько. Она всегда мечтала о такой работе. Не зря старалась, изучая компьютерные программы. О службе в Новосибирском ГУВД теперь можно лишь вспомнить да вздрогнуть. Постоянное безденежье, отсутствие квартиры и всего остального, что называется бабьим счастьем. Спасибо, Рябоконь помнил о ней по дяде. А она помнила все дядины счета в банках, знала связи. Через нее Рябоконь сделался тем Конем Рыжим. Однако между ними ничего нет. И ничего не может быть. Исключительно деловые отношения. Для всех остальных она здесь — моль. На штукатурку лица тратит по целому часу. Она об этом знает. Таков у нее имидж.

Ее выбросили с работы, заподозрив в тяжком грехе. И что из того? Ничего не смогли доказать. На прощание начальник отдела зло заметил:

— Мы так на вас надеялись…

Надеялся он! Агентурный выкидыш…

Безгодова встала из-за стола и, прихватив сумочку с принадлежностями, направилась к выходу. Она всем в жизни довольна. Одно плохо: туалет далеко. Приходится ходить в административный корпус.

Она вышла и обомлела: господи Исусе, перед ней тот самый мужик, о котором только что говорил Шура Хромовый. Ноги с желтыми лампасами расставил и стоит, улыбается во весь рот. Квазимодо. Неужели не догадывается, на кого похож?

— Разрешите обратиться, Марина Валериевна? — Он даже знает, как ее зовут!

— Обращайся, коли не шутишь…

— А для чего женщины сумочки с собой всегда носят? Я вот все время думаю, а никак до меня не дойдет…

Однако Марина Валериевна посчитала лишним вступать в диалог. Вот еще. Она хмыкнула и пошла вдоль стены, щелкая каблучками по бетонному полу.

«Надо еще раз напомнить, чтобы решали в конце концов вопрос с туалетом…» — подумала, быстро удаляясь от «дебила». Лишь за крупные бабки она вынуждена терпеть неудобства. Теперь, может, еще этот начнет приставать с ухаживаниями. Он же дурак, у него на лице написано…

Мужик между тем шел позади и не отставал. Видать, понравилась ему.

— Девушка, можно у вас еще спросить?

Однако девушка на полном ходу заскочила к охранникам: «Не видите, пристают на рабочем месте к честным девушкам. Уймите дебила…»

Оба охранника вышли из будки и перегородили «дурачку» дорогу.

— Стой, тебе говорят. Вот раскрутил колеса…

Казак в форме остановился.

— Короче, остынь, мужик, она жена нашего босса, сечешь? Директора частного охранного предприятия «Скат». Понял, в натуре. Так что отвянь. И воще, чо ты здесь делаешь? Ящики никак все не вывезешь. Так мы поможем тебе. Поал?

Он характерно тянул речь, изо всех сил стараясь показать свою принадлежность к загадочному и страшному миру.

— Где твоя хата, мужик? Чо молчишь? Кнокай отсюда. Из-за тебя, в натуре, пацаны утром залетели. Чо не разбудил?

— Дак они разве просили? — Михалыч улыбался, скользя глазами по лицам. Глаз не должен долго задерживаться на одном предмете. И взгляды не должны встречаться. Лучше стоять столбом. И то будет выглядеть натуральней.

— Ладно, пусть идет, — сказал другой. — Неужели не видишь… Иди, мужик. И к бабам не приставай больше.

— Я умный…

— Знаю… знаю. Иди, — провожал его под руку охранник. — Иди, полковник.

— У меня удостоверение…

— Вот и хорошо. Иди корми своего коня.

Он проводил Михалыча к выходу и только после этого вернулся в будку.

— Не приведи таким быть… — вздохнул охранник.

— А чо ему! У него ни об чем голова не болит, — возразил другой. — Так в наше время легче.

Михалыч вышел, сел в телегу и тронул вожжи. Резидент дернул телегу и потащил через весь двор к старой конюховке. С колес струйкой стекала дождевая вода.

Утром полковник впал в отчаяние: что он здесь делает? Начинала казаться никчемной идея — проникнуть на «чужую» территорию и там произвести сбор «данных. И что дальше? Произвел? Промок ночью до нитки. От товарищей по «партии» ни ответа ни привета. Не отвечают на звонки.

Так по крайней мере он чувствовал себя минут пять назад. Зато теперь вдохновился. У Марины Валериевны муж — директор ЧОПа. А Рябоконь их партнер. По несчастью. Все равно придет конец той ниточке, которая все время вьется. Михалыч с утра вдоволь нанюхался запахов из вытяжной трубы. Запах был такой, что хоть противогаз надевай. По-видимому, на подпольном предприятии осуществлялся какой-то технологический цикл. Обычно такой запах бывает на фармацевтических фабриках. Теперь бы дождаться заключения эксперта. Леонидов должен разобраться. Для того он сюда и направлен. Только бы не оказался под властью злых чар. К проникновению в подполье приготовлено все: оружие, боеприпасы, люди, дешифратор сигнала (он же пульт управления дверью). Люди — это он сам, Леонидов, Иванов с Коркиным да еще, может быть, Бутылочкин. Но он гражданский. Ему нельзя рисковать. Ночь — самое подходящее время для проведения операции. Они войдут внутрь. И когда убедятся, что там действительно помещалось подпольное производство, произведут официальный осмотр и выемку. Заниматься этим будет, на свой страх и риск, начальник РОВД Иванов. Кожемякин и Леонидов отойдут в сторону. Если не удастся собрать доказательства, предприятие уничтожат, не оставив от него и следа. Но после этого подобная гниль прорастет в другом месте. И в том и другом случае против Коня Рыжего не будет ни одного свидетеля. Он сам не признается, что имел на предприятии подпольную фирму. База большая. Откуда ему знать, кто у него там еще свил гнездо. А косвенные доводы — плохое доказательство.

Михалыч набрал номер и обрадовался, когда услышал знакомый голос.

— Слушаю, Леонидов…

— Как наши успехи? — спросил полковник.

— Все подтвердилось. С утра я сидел в Интернете. Полным ходом идет отмыв грязных денег. В том числе взятых со стороны. Действуем по плану. Без изменений. Кроме того, дама сердца отвела и для себя небольшой ручеек. Но это тема отдельного разговора. Информация пошла по каналам МВД.

— Понял…

— Может, нам не следует торопиться, а просто свернуться и ждать? Или вообще уйти…

— Чтобы улита снова втянула рожки? Я не согласен, хотя база уже действует мне на нервы.

— Тогда по плану. Сегодня ночью…

Они отключились.

Свернуть работу! Не для того он здесь торчит третий день. Ящики еще не все вывез из тупика. И вообще он выстрадал собственную роль. До такой степени, что в голове скоро действительно заведутся насекомые.

— Но! Милый! — Михалыч трогается с места. — С божьей помощью как-нибудь.

Михалыч развернулся и поехал ворошить промокшее насквозь сено. Остановился у вытяжного отверстия. Расширил ноздри, втягивая запахи. Конец рабочего дня, но технологический цикл, похоже, заканчивать не собираются. Энтузиасты! Стахановцы! Медаль сутулого им обеспечена…

— Действительно, запашок как в аптеке, — проворчал и принялся черешком граблей поддевать снизу прибитую дождем траву, чтобы чем-то себя занять. Он помнит, кем должен оставаться в чужих глазах.

Михалыч переворошил половину покоса, когда из-за угла вышел и в его сторону направился охранник.

— Слышь, ты! Иди-ка сюда! — крикнул тот издали и остановился. Командовать легче, чем понапрасну ноги бить.

— Чо тебе надо? — спросил Михалыч. — Я тебе не должен. Надо тебе — иди, — и почувствовал, как пробежал в груди огонек азарта. Он хоть и с дурцой, но гордый. Кроме того, не подписывался бегать на полусогнутых.

Охранник нехотя ковылял.

— Чо ты не идешь? Глухой, что ли? — и смотрит жгучим взглядом.

«Ты на меня хоть как сегодня смотри! — подумал Михалыч. — Командовать будешь, сидя у параши…»

— Чо ты хочешь?! По зубам, в натуре? Нацепил свои звездочки и думаешь, что тебя боятся… Бегать за тобой?!

— Чо ты расстроился-то? Звездочки мои. Могу удостоверение показать. Михаил Иванович Калинин вручал мне. Всероссийский староста. Знаешь небось такого? Лично. На втором съезде Советов…

— Да ладно! Понял я, — перебил он, сморщив лицо. — Передать я пришел, чтобы ты по двору не мотался больше. Директор вообще сказал, чтобы завтра забирал отсюда свое сено и убирался. Понятно? Ночь переночуешь — и вали. Сегодня у него гости вечером. Баню велел приготовить. Так что, ты будь добрый, не мотайся по двору… Если жить хочешь, дурак…

Какой бы ни был дурак, а понял. Стоит и молчит, вытянув руки по швам. Дошло без переводчика.

— Тогда я пошел, — сказал охранник и развернулся.

— Лягу я спать, начальник! — крикнул ему в спину Михалыч. — Под телегу! Сенцо к завтрему продует, смечу в стожок и уйду!..

Принялся вить гнездо под телегой. Раньше ляжешь — раньше встанешь. И вообще агент должен среди ночи иметь бодрый вид. Ночью он должен думать лишь об одном — живому бы самому остаться и операцию провести на высоком уровне. Второе без первого никак невозможно.

Глава 22

Мэр со своим помощником обсуждали проблему ветеранов. Их всего-то шестьдесят тысяч по стране осталось — участников той войны. Можно поднять пенсии. Однако от мэра этот вопрос не зависит. Дров привезти там или телефон установить — это да. Здесь власть города кое-что способна. И то не в полной мере: все-таки еще достаточно много этих стариков. Численность их сокращается. Но кто их знает — возьмут и перестанут умирать. Тогда точно не будет исполнена «программа развития», рассчитанная на целых десять лет. С другой стороны, без них тоже будет тоскливо. Особенно во время выборов. Всем известно, как формировался менталитет. Поэтому на выборы бегут в основном те, кто имеет к тому врожденное пристрастие, то есть старики.

Звонок телефона прервал философические рассуждения чиновников. Рябоконь к вечеру загрустил и решил сделать званый обед. Или ужин. Прямо у себя по месту работы. В гостевом доме. С баней. Вениками. Девочками. И пивом. Заодно обсудить назревшие проблемы. Надумал наконец-то. А ведь проблемы, возможно, даже перезрели. Придется ехать. Не забывают Шуру. С ним по-прежнему считаются. Это говорит о многом. О силе закона. Не того, который в кодексах содержится, а того самого.

— Кто еще будет? — спросил мэр.

— Да все наши и никого постороннего, — уклончиво ответил Рябоконь.

— Ну, все-таки?

— Главный рыбак области будет, — вынужденно перечислял тот, — потом ресторанный деятель, а также хранитель наших бабок… Остальное по мелочам. Говорю, все наши. Заодно обсудим вопросы нашего взаимодействия.

Вот он как запел. О взаимодействии заговорил.

— Хорошо. Жди… Буду…

Мэр положил трубку и отпустил помощника. Пусть занимается подготовкой поправок. Время еще есть. Пять часов всего на часах. И вновь за трубку.

— Алло. Где у вас директор. Мэр это говорит!.. Неужели по голосу трудно определить?! Найдите срочно.

Вскоре телефон откликнулся. Звонил директор частного охранного предприятия. Тот самый, у которого жена — племянница бывшего губернатора. Она — Безгодова. Он — Безгодов. Взял фамилию жены при заключении брака. Слишком неблагозвучной досталась ему от рождения фамилия — Малофеев. Ему всегда так казалось.

— Я что хотел сказать. Проверку надо устроить орлам. Тем, что на овощной базе заняты… Спят во время дежурства, но мы так не договаривались.

— Хорошо, Александр Ильич. Во сколько?

— Приезжай часам к двенадцати…

— Так поздно?!

— А ты бы как хотел?! Возьмешь ребят, оружие… Мало ли чего…

Позвонив, мэр успокоился. Остальных Рябоконь без него обзвонит, если сочтет нужным.


Рябоконь находился в приподнятом настроении. Это со стороны заметно. На то она и секретарь, ее не обманешь. Сразу видно: решил устроить оргию с «поднятием тяжестей» — большого количества перегретого пара, крепких спиртных напитков и молодых баб легкого поведения. Навезут сучек под видом массажисток и будут трахаться до утра. Все равно завтра суббота, и на предприятии, кроме охраны, никого не будет. Хоть с поднятым бегай по двору, никто тебя не остановит и не устыдит. Такое уже было однажды.

— Гулять, что ли, опять собрались? — спросила она любовника в лоб. Но тот отвел глаза. Какие гулянки в такую жару. Почудилось, наверно.

— Вижу. Не пальцем тоже делали. Кто опять будет? Та же компания? Вот Настенька-то приедет. Посмотрит на вас.

— Ревнуешь, что ли?

— Я? С какой стати? Кто я тебе?

— Нечего тогда глупые вопросы задавать… — Он раздул ноздри и неожиданно проговорил любимую фразу: — Я никого не держу.

— Блядство развели на рабочем месте… И потом же ходите, будто вас обидели… Да на вас воду возить! Кони! Жеребцы!

— Брось, не ори раньше времени… Дождешься, пасть скотчем заклею!

— Только попробуй…

Светлана Аркадьевна вскочила и побежала вокруг стола. Она еще в теле и способна постоять за себя.

— Сучка! — орал Рябоконь. — Всю малину обгадила, шельма. Никогда бы не догадался, кто ты есть на самом деле. Вон из моего кабинета! И чтобы духу твоего завтра же не было! Понятно! Дуй в автобус! Садись и поезжай! Прошмандовка перезрелая! Коза брыкучая!.. Как я рад, что наконец-то с тобой разделался! Знала бы ты… как мне теперь легко. Развязал я с тобой руки…

— Урод! У тебя хрен не стоит, как положено мужику. Тебе только с Настенькой своей и трахаться… Раз в два месяца, кабан рыжий…

До ушей народа, стоявшего толпой на площадке, донеслись крики. Он с любопытством уставился в сторону конторы. Ссора — это как бесплатный концерт. Это вдвойне прекрасное зрелище. В нем не играют, в нем живут…

«Кабан рыжий»?! Это слишком! Лучше бы его назвали Конем…

Боря схватил со стола чугунного орла с распластанными крыльями и разинутым клювом и, размахнувшись, метнул тяжелое изделие в ненавистное существо. Однако секретарь уклонилась. Птица пролетела мимо, прошибла единственное стекло и упала в цветочную клумбу.

Публика тихо восхищалась. Она обмирала от восторга. Не каждый день встречается подобное упоение, доведенное до экстаза.

Светлана Аркадьевна схватила сумочку и сломя голову понеслась по лестнице на высоких каблуках. Конь Рыжий не преследовал ее. В подъезде она остановилась, одернула на себе платье и, глубоко вздохнув, деловой походкой вышла к автобусу.

Грудь у Светланы Аркадьевны вздымалась. Ничего. Она приберет его к рукам. Дай время. Не она будет, если Рябоконь вновь шелковым не станет. Ведь были же времена. Она их слишком хорошо помнит…

Автобус тронулся. За ним следом ушел и второй. На предприятии осталась лишь охрана и Рябоконь. Он приводил свои нервы в порядок. Тоже ведь живой человек. Тем более такого размаха. Стратег. Зарплату в долларах выплачивает. Точнее, в рублях, но в соответствии с валютным курсом.

В кабинет к директору, постучав, заглянул охранник:

— Баня топится… Часикам к семи будет готова. Мясо для шашлыков тоже… Мангал разжечь и…

— Хорошо. Смотрите там, чтобы собаки не растащили…


Полковник Тюменцев тоже собирался. Рябоконь впервые за все время официально приглашал его в баню. А это означало много, если не все. Его допускали в высшие сферы. Теперь он не мальчик на побегушках, а человек с большой буквы.

Тюменцев возьмет с собой преданного человека — оперуполномоченного Шилова. Того самого, у которого брат депутатом в Ушайской городской думе. Шилов настолько близок к Тюменцеву, что тот готов назначить его хоть завтра своим заместителем. Готов, но не может. Слишком в глаза будет бросаться. Позже разве что. Вот присвоят ему звание подполковника, а потом можно и должность поменять.

Шилов и его Чекист недавно выполнили персональное задание. Фортуна подставила Тюменцеву ножку, однако тот принял быстрые меры. И теперь можно снова дышать и наслаждаться. Он верит Шилову. Потому и возьмет его сегодня с собой. Больше некого. И табельное оружие, конечно. Вдруг пострелять кому-то под кайфом захочется, а не из чего будет…

Начальник позвонил Шилову и велел взять оружие и пару пачек патронов с запасными обоймами.

Народ собрался ровно в семь, исключая мэра. Александр Ильич опаздывал. Или специально тянул время, набивая цену. На Западе, у немцев например, так не принято, чтобы пообещал и не приехал ко времени. Там однажды не выполнил условие — и прощайся с карьерой. Тебя за бизнесмена считать не будут. Зато в России пока что все по-прежнему. Сиди и жди. Изнывай от нетерпения…

Каменка в бане набрала тепла. Плесни на камни из ковшика, и пар упругим облаком ударит кверху. Всему свое время. Идти надо в баню. Даже уже кишка кишке говорит: сколько так можно издеваться над обездоленным организмом. Короче, жрать не на шутку охота. Еще минута — и весь смысл банной процедуры будет безвозвратно утерян. Из-за таких вот начальников… Час ведь прошел почти. Гад хромовый…

Наконец подъехал к самому домику на служебной тачке, выполз наружу, почесал яйцо и принялся здороваться с каждым за руку. Начальник приехал. Смотрите на него. Ловите миг, но только не забывайтесь.

— Александр Ильич… — мямлит общество. — Банька стынет.

— Что?

— Ждем только вас одного…

Рапп канючит, словно взаймы просит. Один такой смелый нашелся. Потому что банкир. Остальные молчат.

Девки на трезвую голову жмутся в уголке предбанника. Скромные массажистки. Чуть не дюжина. Сидят на лавке вдоль обшитой фугованными досками стены. Ноги сами себе гладят. Предвкушают, сколько у них после сегодняшнего вечера, кроме официальной зарплаты, бабок приварится. Пьяный мужик, он ведь добрый, удержу не знает. Лишь утром, придя в себя, подсчитает и прослезится. Но это если последние пропил. Здесь последними не пахнет. Не те здесь «мены» собрались. Сплошь крутые… Хотя бы вон тот полковник, похожий на медведя. Интересно, кто под него попадет сегодня? Судя по шнобелю, инструмент у него огромный.

— Как будем сегодня? — на правах старшего интересуется Александр Ильич. — Может, тяпнем сначала, а потом в парную. Или наоборот?

Знает, что вначале надо в парную, но нет же. Покуражиться еще охота.

— В парную! — кричат все. — Соль трудовую смыть… А потом по распорядку: шашлык, тяпнуть и на топчан — массаж делать, хе-хе-хе!

— Тогда я пошел раздеваться…

Присутствующие гурьбой, включая хозяина предприятия, потянулись за главным героем. Быстро разделись. Веники в зубы — и на верхнюю полку в парную.

— Александр Ильич, вам попарить спинку?

— Я те попарю, — кривит губы мэр. — Сам! Для чего у меня руки?! — и вспоминает старые суровые времена, когда отбывал срок на лесоповале. — Помню, гурьбой загонят отряд в баню. Не успел шайку воды на себя выплеснуть — одевайся. Пока администрацию на уши не поставили, так и мучились. Потом сразу еще одну баню построили…

Народ почтительно слушает. Даже веники перестали в руках мельтешить. Может, еще что расскажет. Но тот снова молчит. Тревожить нельзя. Тем более понуждать к разговорам беспредметным. Для того она и баня, чтобы вести базар по делу и отвечать за свои слова.

— Ты охраной не манкируй, — учит директора мэр. — И денег на нее не жалей. А лучше выведи свое производство вообще за ворота.

— Думаю… — машет перед носом у мэра веником Рябоконь. — Некуда пока. И здесь опасно. Людей разве что сократить…

— Да ты что?!

— А для чего они мне теперь?..

— Даже не думай… и не мечтай…

Рябоконь кивал. Отныне он послушный ученик. Куда ему без всей этой гвардии. Она подмяла под себя целый город. Даже губернатор, бывший фээсбэшник, им не указ отныне. Стоит свистнуть, и рота охраны примчится на помощь. Пусть не рота, но взвод — точно. С нарезным оружием, включая короткоствольные автоматы. Ведь ЧОП занимается сопровождением ценных грузов, в том числе валюты.

«Гвардия», устав от беспрерывного хлестанья вениками, выскочила в предбанник. Пора закусить… Девки-массажистки только того и ждали. Они с визгом полезли в парную. Подошла их очередь. Париться с мужиками — самое последнее дело. По отдельности — куда ни шло…


Михалыч сидел под телегой и смотрел на часы. Шел двенадцатый час ночи. Двигатель вентиляции давно перестал гудеть. Нет там никакой смены, показалось Михалычу. Вновь приближалось контрольное время. Со стороны гостевого дома временами доносился женский визг и мужской хохот.

Днем Рябоконь взял у Михалыча коня и пару раз проехался по территории. Чуть с лошади не сверзился. Резидент смотрел Михалычу в глаза, словно пытаясь спросить: «Что за дурака ты на шею мне навязал?»

Михалыч давно подготовился. Винтовка с оптическим прицелом покоится под тележной платформой. Нужно лишь дернуть за веревку, и оружие выпадет прямо в руки. Израильский «узи» висит через плечо, под плащ-палаткой. Под мышкой торчит «беретта». Револьвер засунут в сапог. Армейский нож на поясе, рядом с шашкой. Если бы к нему подошла охрана, он сказал бы, что собрался на фронт. И ему бы поверили. Дураку только на фронт и ходить.

Резидент, с седлом на спине, пасся в двадцати метрах от телеги на островке свежей травы. Рядом возвышался приличных размеров стожок сена. Михалыч все-таки сметал его за сегодняшний день. Однако оформиться на работу он так и не смог. Начальница отдела кадров не желала брать на себя «ответственность». Разве можно принимать на работу недееспособных людей?! В советское время об этом почему-то не спрашивали. Хвосты крутить лошадям да коровам мог каждый. На то диплом не требовался.

Из-за угла, со стороны конторы вдруг появились сразу три человека. Михалыч поспешно лег и накрылся одеялом. Мало ли почему он сидел, а потом вдруг решил лечь. В кусты, возможно, только что перед этим ходил.

Троица остановилась, и один из людей спросил другого:

— А это что за чудо?

— Придурок один, — шепотом ответил другой. — Директор разрешил. Сено вывезет — и до свидания. Завтра его здесь не будет.

Они подошли вплотную и остановились. Михалыч приподнял голову:

— Кто такие?

— Это мы вас должны спросить, — раздался женский голос.

Марина Валериевна стояла рядом. Пришла с мужем проверять посты. Боится, как бы супруг париться не пошел.

— Что молчите? — настаивала она. Кажется, ночь действовала на нее одуряюще.

— А что мне делать? Сплю, лежу… Никого не трогаю… Детское время, между прочим, давно вышло.

— Вот он как. Говорю, с ним не все в порядке, — комментировал сбоку охранник. — Про детское время заговорил. Это для нас, что ли, время вышло? Очнись!

— Отстаньте, — пробормотал Михалыч. — Спать хочу. Я сонный плохо соображаю. Кто вы такие?

— Ну и хрен с тобой. Спи. Завтра разберемся…

Они обошли стожок, косясь в сторону Резидента. Один охранник уже попробовал конских копыт.

Троица скрылась из вида. Решили пройтись мимо гостевого дома. Марине Валериевне там быть совсем не обязательно, но ее, словно муху, тянет на это самое.

Михалыч встал с телеги и пошел следом. Дошел до противоположного угла и осторожно выглянул: все трое прошли мимо дома, косясь на яркие окна, затем завернули за другой угол базы, скрывшись из вида. Решили не беспокоить.

Михалыч поспешил назад и успел. Директор охранного предприятия вместе с женой, оставив охранника, сели в машину и выехали через ворота. Они выполнили задачу. Проверили несение службы и отбыли.

Охранник вернулся к тоннелю и скрылся за бетонным выступом.

Лишь после этого Михалыч нажал на кнопку вызова рации.

Почти сразу же в проеме под бетонным ограждением возникло шевеление. Словно бы ветка качнулась от дуновения ветерка. Потом еще раз качнулась и еще. Вслед за этим на поле возникло едва заметное движение. По нему словно бы перекатывались валки сена.

Вскоре вся группа собралась в зарослях клена. Здесь были все те же люди: Леонидов, начальник РОВД Иванов, оперативник Коркин, а также Бутылочкин. Он обернулся спиной к остальным и наблюдал за окрестностями.

— Дело такое, ребята: на базе сегодня у нас гости. Баню решили организовать. После трудового дня. В обществе женщин, естественно. Поэтому надо внести коррективы. Мы планировали проникнуть в известное нам помещение, произвести в нем осмотр, а затем, если наши подозрения подтвердятся, поставить дело на официальные рельсы. То есть мы хотели всего лишь собрать доказательства. Но будет неплохо, если господа на момент задержания окажутся в подземном заводе. Вопрос в том, как нам собрать их всех в том месте.

Он замолчал. Действия группы по-прежнему носили нелегальный характер. Иванов даже не пытался просить санкцию у прокурора. О последствиях такого шага можно лишь догадываться. Как минимум, подпольный завод передислоцируют, и на его поиски вновь уйдут многие месяцы. Если вообще его впоследствии удастся обнаружить. Конь Рыжий тем только и занят, что ищет наиболее приемлемые варианты в многоходовых комбинациях. На него работает целый штат. Государственная система завязла в этих комбинациях. Поэтому если действовать, то наверняка, и если принимать решения, то самому. И самому же их исполнять.

— Что ты предлагаешь? — спросил Леонидов.

— Думаю, до определенного момента надо ломать ваньку. Они там сейчас парятся. Можно сесть на коня и, подъехав, поздравить с легким паром. А дальше по обстоятельствам. Уверен, что смог бы увлечь их за собой. Азарт — дело наживное. Тем более под этим делом. — Он щелкнул себя по горлу… — До этого нам следует побывать на заводе. Но вначале нужно избавиться от охраны. Ни золото, ни бриллианты они не охраняют. Могут посидеть взаперти.

— Согласен. А дальше?

— Снимаем охрану, проникаем, смотрим, возвращаемся и поздравляем с легким паром. Я им устрою маленький концерт, после которого они сами побегут за мной. Скажу, например, что клопы завелись и подвал затопляет. Далее в рабочем порядке.

— Обычно все продумывается до мелочей. Но чтобы все в точности исполнялось, такого вообще, кажется, не бывает. Но как ты уйдешь от них? Они же вооружены?

— Я тоже вооружен. И у меня транспорт, — спокойно ответил Кожемякин. Он смотрел сквозь кусты в сторону Резидента. — Вон, пасется.

— Тогда берем вначале охрану, — произнес Коркин.

— Можно я скажу? — подал голос Бутылочкин, не оборачиваясь. — Вначале, думаю, надо заняться центральным постом, который в тоннеле. Он стоит у нас на пути и будет мешать. Затем устраняем пост на проходной, потому что там находятся мониторы наблюдения. Я мог бы там остаться. На случай прибытия группы поддержки. Скажу, что подменил их, потому что оба внезапно захворали. И дам сигнал ревуном. Я остаюсь там. А вы занимаетесь третьим постом, за гостевым домиком. Вышкой то есть. Не забывайте, на вышке — автоматы Калашникова. И бинокли. Им неплохо оттуда видно. И подняться на вышку будет трудно.

Действительно. Вышку с часовыми упустили из виду. Находится в противоположном, самом отдаленном месте. Зато недалеко от гостевого домика. Будет мешать. Она как бельмо на глазу. Вот бы туда своих кого-нибудь. Леонидов посмотрел на Коркина. Может, у того есть желание пострелять из автомата. Или из винтовки с оптическим прицелом.

— Придется тебе там остаться, — произнес Иванов.

Коркину было все равно. Лишь бы не стоять по стойке «смирно» или лежать по уши в болоте.

— Приготовьте заранее кляпы… А этими концами будем вязать. — Михалыч протянул каждому кожаные полосы. Днем из старых гужей вырезал. — А кляпы лучше из сена. Разбухнут — не выплюнуть будет, — продолжил он, скручивая руками приличных размеров жгут.

— Веди, Михалыч, — произнес Леонидов. — И командуй. Теперь твое время… Изучил, надеюсь, местность…

Группа отделилась от кустов и направилась вдоль складской стены, прячась за трубами вентиляции. Те поднимались из земли.

Вот и вход в тоннель. Довольно крутой спуск, внизу у которого пристроилось помещение охранников. Нужно лишь преодолеть ярко освещенное пространство. Метров десять. Но за время, пока бежишь, охранники могут обнажить оружие и дослать патроны в патронники. На это нужно всего две секунды.

— Я захожу первым, — прошептал Кожемякин. — Остальные после меня. — И слегка выдвинул из ножен шашку: — Выручай, старушка…

Охранники даже не заметили, что из-за угла вышел казак. Яркий свет помещения охраны подавлял слабое освещение тоннеля. Нужно приглядываться, чтобы что-то увидеть. Глаза быстро уставали от этой процедуры. Поэтому, когда охранники услышали шаги, было уже поздно. Один из них подумал, что вновь с проверкой явился директор «Ската», другой, заметив казака, подумал: «Черти носят дебила…»

«Дебил» ногой выбил фанерчатую дверь. В руке у него блеснула шашка и зависла над головами. Охранники онемели. Отрубит головы. Ведь он же дурак. Ему ничего не стоит. Следом ворвались еще двое и быстро разоружили. Руки за спиной стянули узкими сыромятными ремнями, в рот воткнули кляпы. Что они им туда сунули — солому, что ли? Ободрали мягкие ткани. Такое не снилось и в кошмарном сне.

— Бошки на стол! — прошипел казак. — Рубить будем…

Остальные стояли молча. Наверно, казак был старшим. Вот тебе и дурак!

— Хотите без голов остаться? — спросил вновь.

Охранники дружно замычали.

— То-то же. Вернусь — точно отрублю! — вновь зашипел полковник. — Если орать вдруг начнете.

Охранников подвели к складу со стальной дверью. Михалыч держал в руках коробку с ключами, взятую из помещения охраны. Который из них подходит к двери, попробуй узнай. Охранник мычал.

— Этот, что ли?

Тот быстро кивал.

— Если вдруг напьетесь с горя, возражать не буду. Вообще-то какое у вас горе, если второй раз на свет родились. — И захлопнул за ними дверь.

В помещении ни окон, ни люков. Свет горит, да продукты в коробках. Складское помещение создано для таких вот попоек, как сегодня хозяин организовал. Охранники всю жизнь мечтали сюда попасть. Руки бы вот только развязать. А про то, чтобы вылезти, забыть надо. Вжик — и покатится головушка, глядя на живое еще тело. Лучше молчать. Наверняка там пост снаружи.

На проходной в кресле старшего над нарядами сидел охранник. Его глаза едва двигались по мониторам. Сон — плохая штука. Он подбирается неожиданно. Уже несколько раз клевал носом охранник, но вновь поднимал голову. Второй спит. Хорошо тем, кто время проводит в гостевом домике.

Дверь скрипнула, и в проходной оказался охранник. Он должен заступать лишь завтра. Значит, дремота помешала увидеть его раньше. Но что он здесь забыл? Ему же только утром на работу. И эти, что проверяли, приказали ворота держать открытыми, чтобы начальство могло проехать, не останавливаясь.

— Здорово…

— Привет…

— Дежуришь?

— Дежурю.

— Выползай. Отдежурил…

Рядом стоит еще один. Тот самый, что в казачьей форме мотался до этого по территории. Траву кругом всю выкосил за три дня. Из-под ладони у него черным глазом смотрит большой глушитель. Даже не верится, что бывают такие.

— Мы сами оружие возьмем. Ручки, пожалуйста. И без шевелений.

Обоим резко завели назад руки, уронив туловищем на стол. Перед глазами у охранников ремни сыромятные. Специально показывают. Видели? Не пытайтесь порвать или перетереть… О кирпичную стену, например.

Язык уперся в шершавый кляп. Рот наполнился слюной. Так же задохнуться можно, если насморк у человека, например. Охранник заверещал, бледнея на глазах.

— Что с тобой? Без очереди просишься? — Казак потянул из ножен шашку.

— Дышать нечем. Гайморит у меня…

— Хорошо, — смилостивился казак и тут же развил свою мысль. — Но имей в виду, я позади. Вякнешь хотя бы раз — прощайся со своим гайморитом.

Охранник согласился. На лицо ему накинули грязное полотенце, висевшее тут же на гвозде, и повели обоих в сторону складов. Завели в тоннель. Принимайте пополнение.

— Зря ты его пожалел, — сказал Леонидов. — Паршивая овца может испортить всю отару.

«Испортить стадо может не только овца, но и пастух. Особенно неопытный…» — подумал Кожемякин. Он не хотел брать грех на душу.

Группа по одному вышла из тоннеля и в полный рост, уже не скрываясь за вентиляционными трубами, пошла вдоль складов и завернула за угол. На проходной находился Бутылочкин. Иванов остался на первом этаже в конторе. Он вырубит при необходимости свет по всей территории. С Михалычем шли Леонидов и Коркин. Впереди их ожидал еще один пост. Вышка. Точка, имеющая повышенную огневую мощь.

Резидент прятался за копной. Михалыч взял его за поводок и повел за собой, чтобы не бегать потом в его поисках.

Михалыч приблизился к концу здания и нажал кнопку вызова рации. Иванов ответил.

— Как обстановка?

— Тишина. Но мне кажется, они развязались там. Этот, который без кляпа был…

— Оставайся на связи. Находись рядом с ними. Но смотри, чтобы дверь не защелкнулась… в конторе. Подопри кирпичом… Будут орать — припугни. Мы не дадим им больше возможности на этот раз… до связи.

Гостевой домик стоял как на ладони. Он сиял изнутри многочисленными огнями. Свет горел на веранде. Вдоль асфальтовой дорожки блистали белые стеклянные шары. Лишь вдоль бетонного забора собралась кромешная тьма. Там тянулись полоса кустов вдоль стен и асфальтовая дорога. Туда еще не добрались руки хозяина. Зато там стоят телекамеры. Осталось лишь протянуть электрический кабель, чтобы подключить освещение.

Кустами, вдоль ограждения они подошли вплотную к вышке. Это и не вышка даже, а, возможно, приличных размеров «голубятня». Разворотить бы ее из гранатомета, но нельзя. Шум раньше времени поднимется. Народ из парной вывалит. Голый. В пене и соплях пьяных. Попробуй таких удержи, скользких. Рукавицами если ловить, сшитыми из наждачной шкурки.

Двое наверху молчали. Там любовались ночной природой — гостевым домом, болотом за бетонным забором, бесконечным каналом и багровой луной. В гостевом доме ничем посторонним не любовались. Там любовались только собой. Каждый из присутствующих видел теперь только себя. Да еще, может быть, иногда Шуру Хромового.

Окна в «голубятне» распахнуты. Жарко, несмотря на прошедший вчера дождь. В кустах раздалось отчетливое фырканье. Затем отвратительный кошачий голос вдруг заявил о себе. Голос страдал. Он звал к себе друга. Или подругу. Голос настойчивый. Душу выворачивает наизнанку.

— Брысь, зараза! — выглядывает из окна охранник.

— Дай я ее из рогатки.

— Не видно там ни хрена. Из пистолета разве…

— Да ты чо, охренел?! Эти щас сбегутся! Возьми вон половинку да шибани.

Охранник поднял из-под электрического «козла» половинку кирпича и вышел на площадку перед дверью. Прицелился и запустил камень в кусты. Там раздалось недовольное фырчанье. И в ту же секунду с другой стороны раздался более мерзкий голос. Они словно сговорились. На нервах решили играть.

— Бери дубинку. Пошли вниз. Заманали эти коты. Да оставь ты автомат! Кто его там утащит!

И охранники пошли вниз. Стальная вышка на железных ногах колыхалась под их шагами. Пригнувшись, они полезли по кустам к забору. Занесли над собой дубинки и обомлели. Среди листвы, рядом почти стоят сразу несколько человек. Обиднее всего, что стволы их пушек смотрят прямо в лицо.

— Не двигаться, — приказал человек в форме.

Но они и не думают шевелиться.

— Руки на стену, ноги шире плеч…

Им с силой раздвинули ноги. Быстрые руки побежали по телу — от спины до задницы и еще ниже. Щупают ботинки. Выворачивают наизнанку карманы. Пусто. Там и не должно ничего быть. Оружие осталось наверху. Слава богу. Живых, может, не было бы уже.

— Руки. Пасть…

Носоглотка учуяла запах и привкус травы. Сеном, суки, заткнули…

— Вперед!

Охранников повели в сторону от вышки, кустами, пока не достигли хранилища. Там перешли на другую сторону и вскоре оказались у стальной двери. Открыли склад: «военнопленные» сидели по углам, отворачивая физиономии.

— Повернулись все сюда. Кто вынул кляпы?

Молчат. Известно кто. Тот, у кого рот оказался свободный.

— Может, вы хотите совершить геройский поступок? Не советую. Пока что к вам нет претензий. Так что сидите и помалкивайте. Договорились? Согласны?

Конечно, они согласны. Жить всем хочется. Но при удобном случае компания либо уйдет, либо подаст сигнал. Все зависит от успеха другой стороны.

— Еще раз предупреждаю, — строжится полковник. — Пуля дура, а жизнь у вас одна.

И дверь вновь закрылась.

Охранники разговаривают между собой. За дверью слышен их сдержанный говор. Вопросов у них, конечно, много. Самый главный вопрос, волнующий до глубины души, — не убьют ли их в самый последний момент? Пока что их вроде не тронули. Кто вообще эти люди? Сбежать бы, никаких долларов не надо. Устроили им помывку в будний день.

Иванов за дверью громко кашляет. Пленники не должны расслабляться и мечтать на вольные темы.

— Начальник, тут водка. Можно мы по сто граммов пропустим?

— Я за нее не отвечаю…

Развязались, наверно, паразиты. Зря того, с гайморитом, пожалели. Зубами развязал остальных. Только бы полковник нашел здесь то, что ищет. И чтобы весь этот концерт не обернулся всего лишь прелюдией к другому концерту. Несдобровать Иванову, если выяснится, что напрасными оказались труды, что он тоже участвовал в операции. Погоны точно полетят с плеч. Но он не мог отказать Кожемякину. Иванов понимает, во что влез. Он готов нести ответственность. Но перед этим он готов также вступить в бой. Он тоже не лыком шит.

Леонидов с Кожемякиным приблизились к тупику. Кожемякин нажал на кнопку вызова рации.

— Леша, руби свет в тоннеле…

— Понял…

Через минуту свет погас. Леонидов и Кожемякин включили приборы ночного видения. Перед ними высилась кирпичная стена. Именно за ней пропали тогда работники. Они словно в воздухе рассосались.

Михалыч вынул дешифратор сигнала — он же пульт дистанционного управления — и подал сигнал, направив окно излучателя в сторону стены. Кирпичная кладка вздрогнула и покатилась вбок, исчезая за бетонной стеной. За ней действительно оказалось помещение.

— Стой, кто идет?! — раздался из помещения испуганный голос. И вновь: — Стой, стрелять буду!

Помещение не имело окон. Оно находилось в толще земли. Оказавшись в абсолютной темноте, охранник крутил головой из стороны в сторону и ничего не видел. На поясе у него висела кобура с пистолетом. Он мог достать его и приготовиться к стрельбе. Вместо этого он рылся в столе в поисках электрического фонаря.

Михалыч быстро приблизился к нему и прижал глушитель к голове:

— Сидеть и не шевелиться.

Леонидов вынул у него из кобуры пистолет и быстро обыскал. Кроме складного ножа, в карманах у него ничего не оказалось.

Охранник не сопротивлялся. Он лежал грудью на столе. И невидимые пальцы стягивали запястья рук. Раз не пришибли сразу, значит, нужен пока живой.

— Будешь хорошо себя вести, останешься жив, — проговорил невидимый человек.

— Мужики, я не виноват! — кричал в испуге охранник. — Я все расскажу! Что вас интересует?!

Его голос метался по подземелью.

— Для начала замолчи. Теперь встань и разведи ноги.

Оказывается, его поставили лицом к стенке: лоб почувствовал холодный бетон.

— Мужики, вы чо надумали? Почему вы молчите?

Он хотел, чтобы его спрашивали, а он при этом с удовольствием отвечал бы. Он много знает, но его не спрашивают. Он торопил события, потому что хотел жить. Темнота облепила со всех сторон и готова была его раздавить.

— Ты можешь успокоиться? Тогда отвечай: чем ты здесь занимаешься?

— Я охранник. Меня закрывают, чтобы отвечать за сохранность имущества. Здесь собственность ЗАО «Овощплодторг». Две линии… Розлива и фасовки… товара…

— Какого товара?

— Женьшеневый напиток. На спирту… Сорок пять градусов. Для аптек поставляют. И порошок какой-то…

— Стиральный, что ли?

Охранник задумался: те, кто вошел, возможно, не в курсах. Может, промолчать. Однако глушитель еще сильнее впился в висок.

— Что-то ты замолчал. Может, ничего не знаешь и мы напрасно теряем время?

— Наркота. Точно, она. Смена ушла два часа назад. Двое работают на фасовке и двое на розливе. И один слесарь-ремонтник. И еще один охранник. И еще химик-лаборант.

— Хорошо устроились… А теперь пойдем с нами…

— Куда?! Не пойду я с вами!

— Ты много верещишь. Разинь-ка рот… Не бойся! Это всего лишь кляп. — Невидимая рука проворно всунула в рот пучок колючего, шершавого.

Глава 23

Шура Хромовый взял слово. Ему только что сделали массаж. Прекрасное чувство: словно летишь по волнам, лежа на спине. Народ перестал галдеть и уставился на своего героя.

— Я чо хотел сказать… — Он собирался с мыслями. — Вроде никакого повода не было для сбора… Вроде так себе. Никакого предлога особого,чтобы встречаться. А мы все равно пришли. Потому что знаем! — Он повысил голос. — Мне лично известно! Я специально вам про это говорю! Чтобы и вы знали тоже! У нас жизнь только началась!

Вот это новость сообщил! Голос у мэра сделался заговорщицким.

— Она недавно у нас возникла. — Он продолжал: — И я хочу, чтобы она больше никогда не прекращалась. Поняли вы меня?! Понял, Тюменцев ты мой?! Больше всего я хочу, чтобы ты получил генерала, и мы тебя будем парить в бане. Прямо в лампасах. А потом будем звездочки делать. — Он икнул. — Ой, не делать! Мы будем их обмывать! Вот… Обмывают генералы звездочки?!

— Погоны… — подсказал Тюменцев. — Там же звездочки вышитые.

— В таком случае — погоны. Какая разница?! Я хочу обмывать здесь погоны… Но у меня все равно звание выше. Помни об этом…

Тюменцев и не думал забывать. Он прислонил руку к сердцу и кивнул в полупоклоне. Ну конечно, он помнит. Какие могут быть упреки! Ведь их теперь столько связывает. Учись, майор Шилов.

Опер сидит рядом. Шелушит сушеную рыбу и сосет пиво. К утру, обещали, Шура Хромовый должен прийти в изнеможение. До тех пор следовало терпеть и не падать духом. Закалка потому что такая у Шуры. Но больше всего удивляло Шилова то обстоятельство, что никто и словом не обмолвился о подпольном бизнесе Коня Рыжего. Может быть, потому, что рядом сновали массажистки. Шура, кажись, уже бабахнул одну. Получил новый импульс — и на трибуну. Голос прорезался.

Мужики сидят на открытой веранде. Стол у них изрядно поистощал: закуски убавились, бутылки опустели. На северо-востоке угадывается заря. С добрым утром, господа.

Со стороны громадного овощехранилища — умели раньше делать бомбоубежища — появился всадник. Экзотическая фигура на коне и с золотистыми лампасами. «Сибирское казачье войско» — так раньше называлось. А нынче — всего лишь Ушайская казачья станица.

— Ребята, у нас гости! Не спится дурачку.

Конь Рыжий блестел вставленным зубом.

— Может, мы его разбудили?

— И точно. Казак.

Шура Хромовый ощерил фарфоровые челюсти.

— Может, ему налить?

— Не пьет… И вообще он завтра уходит. Сегодня то есть…

А казак тем временем приблизился вплотную к ограде, повернул коня к гостевому дому и перед решетчатыми резными воротами остановился, хмурясь из-под широкого козырька, будто он Иосиф Виссарионович. Мужички за столом притихли. Интересно, что скажет им пришелец с другой планеты.

— Я буду вам делать немножко больно, — произнес казак отчетливым голосом. — Маленький укольчик… Покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное.

— Чо ты говоришь?!

— Это не я говорю. Это господь говорит…

— Чо он гонит?!.

Шура Хромовый ерзал за столом. Он задницей чувствовал (в который уже раз за свою жизнь): дело пахнет керосином. Неспроста приехал дебил. Кажется, крыша поехала и надо вызвать бригаду из психбольницы.

Конь Рыжий вскочил из-за стола, словно патриций на заседании в римском сенате — весь в белом, как и все рядом сидящие.

Казак дернул поводья, и конь послушно раздвинул грудью незапертые воротца. Точно, с крышей у человека не все в порядке.

— Резидент, ты видишь этих людей? Не кажется ли тебе, что они заболели?

Конь дернул головой, грызя удила.

Оперативник Шилов тянулся рукой к кобуре. Она лежала на скамье, прикрытая полотенцем. Секунда, и оружие окажется в руках. Пальцы торопятся. «Макаров» застрял в узком пространстве: поводок «выброса» вдруг оборвался. Надо было захватить «оперативку». Из той пистолет извлекается всего лишь двумя фалангами.

Опер не успел домыслить: казак выхватил шашку и плашмя ударил по голове.

Шилов упал лицом в рыбью шелуху и больше не шевелился. Бабы в простынях визжали, разбегаясь в разные стороны.

Всадник дотянулся блестящим клинком до кобуры и подхватил ее.

— Думаю, оружие вам больше не понадобится…

— Ты, ты… — Тюменцев заикался. — Что ты себе позволяешь?!

Он поднимался. В раздевалке у него остался дамский пистолет. Тюменцев его вместо зажигалки в кармане носил. Кажется, самое время проявить героизм, чтобы потом не сделалось больно… За бесцельно прожитые годы. Если рвануть за дверь, то мужик со своей лошадью едва ли за ним поспеет. И оттуда вести огонь. Потом схоронить его тут же. В ванне с серной кислотой.

— Да ладно. Смеюсь я, — проговорил мужик и дернул повод. Лошадь взяла резко в сторону, задев задней ногой стол. Посуда подпрыгнула и посыпалась на пол. Зазвенело разбитое стекло.

— Счас ты пошутишь! Посмеешься, мерзавец! Негодяй! Подлец! Я тебя посажу! Сгниешь рядом с парашей! — грезил вслух Тюменцев, торопясь со всех ног в раздевалку. Простыня с него слетела. Между ног трепыхался чахлый отросток.

Мужик пришпорил коня, но вскоре остановился и продолжал:

— Я умный, а вы не верили! Ну и дураки же вы! Бе-бе-бе! Бе-бе-бе! — дразнил он издалека, высунув язык. — Сами вы дураки! Бе-бе-бе-бе! — и покрутил пальцами сразу у обоих висков.

— Догнать немедленно! — зашипел Шура Хромовый. Прошипел так, что услышали даже массажистки в доме.

Тюменцев с игрушечным пистолетом в медвежьих лапах сел в машину. Остальные скакнули следом.

— Взять его живым! Я его сам убью!!! — орал позади Шура.

В этот момент никто не сомневался в искренности его намерений. Точно, убьет. И будет прав как никогда. Подобного не прощают даже дураку.

Машина взревела и дернулась с места, оставив на асфальте клочья резины. Мэр сидел в гордом одиночестве. Девицы осторожно выглядывали из-за дверей. Весь спектакль, гад, испортил…

Мужик рванул асфальтовой дорожкой. Скорость у него не настолько велика, чтобы уйти от машины. Сейчас его прижмут, и мандец мужику. Он доскакал до поворота и скрылся из вида. У мэра чесались кулаки: раскопал где-то шашку и машет перед носом. Сейчас он ему намашет. Враз излечит от шизофрении.

Погоня почти достигла беглеца, но тот успел юркнуть в тоннель. Дурак, он и есть дурак. Там же тупик. И охрана. Машина проскочила по инерции мимо прохода. Возвратилась назад и въехала внутрь. Ярко светит в тоннеле электричество. Мужик пригнулся к самой гриве. Боится расшибить голову о светильники. Песенка его спета. Он в западне. Как птичка в клетке. Неужели же он надеется вырваться из окружения? Рябоконь успел выхватить из стола пару автоматов. У них теперь два убойных ствола. У него и у Шилова. Ни одна шашка не устоит перед ними.

У поворота, перед самым тупиком, мужик остановился и затравленно оглянулся. Еще бы ему не оглядываться. И не блестеть глазами. Конец приключениям. Приехали. Не ждали, называется…

Но мужик, подпустив ближе, вновь рванул с места и скрылся за углом. О стену, может, размазаться надумал.

Визжа покрышками, машина завернула за угол, и Рябоконь вдруг увидел: ворота «предприятия» нараспашку. Вот тебе на. Он не ожидал этого.

— Вперед! — заорал он, вращая дикими глазами.

Не останавливаясь, машина влетела в подпольный цех и остановилась. В нем было пусто. Рябоконь обернулся и с ужасом осознал: ворота позади них неудержимо закрывались. Звякнула автоматическая защелка. Можно вновь открыть ворота, подав сигнал пультом привода либо вручную. Но Рябоконь почти голый. Нечем ему подавать. Трусы успел второпях натянуть.

Преследователи высыпали из машины. Злобно лязгнули автоматные затворы. Интересно, куда он спрятал лошадь. И почему вдруг закрылись ворота. Фактически они в ловушке. Мысли веером пронеслись и тут же погасли, потому что вместе с ними погас и свет. Кругом темнота.

— Эй, ты, дурачок! — произнес Рябоконь, пугаясь собственного голоса. — Ответь нам, где ты? И перестань шутить! У нас два автомата! Мы иссечем тебя вместе с кобылой! И сабля тебе не поможет… Ты слышишь меня?!

Тот не мог не слышать. Голос раздавался как в трубе.

— Пошутили — и хватит! — вновь произнес Рябоконь. — Брось свою саблю. Тебе ничего не будет.

— Извини, но у меня не сабля. Это казачья шашка. И кобылы у меня нет. Ты ошибся, Боря.

— Может, и так. Я не специалист. Но давай прекратим. Я принял тебя на работу. Дал возможность накосить сено.

— Но я не ем сена. И Резидент мой не ест. Он луговое любит, а у тебя болотина. И на работу меня ты не принял до сих пор. Нет у нас с тобой договора. Теперь слушай меня внимательно и не пропусти ни слова. Оружие, какое с вами, осторожно и без быстрых движений кладите у себя под ногами. И не торопитесь, чтобы в темноте не свернуть шею. Света не будет, пока я не включу.

— Кто ты, сука? — взвизгнул Шилов. — Я сделаю из тебя дуршлаг. Говори, сука! Я майор милиции и не желаю ждать!

— Сам ты сука, а я федеральный агент. Кончились твои денечки, дешевка. Я жду.

Начальник управления молчал. Он лихорадочно перебирал в голове варианты побега. Ловушка откроется, и он выкатится, словно колобок. Просочится, как вода через сито. Он вообще здесь ни при чем. Его заманили, чтобы опорочить.

— Нас много, а ты один, — продолжал упорствовать Шилов. — Хотя бы один из нас, но все равно останется в живых. Но тебя мы оставим здесь. Какое ты имеешь право нас задерживать?! Ты здесь никто!

— Поэтому я и не собираюсь никого задерживать… — отдалось из угла.

— Тогда ты умрешь! — Шилов кинулся в сторону голоса и нажал на курок.

От ствольного пламени сделалось светло. Рябоконю даже показалось, что из-за широкой стальной колонны выглядывает и злобно смеется конская голова.

Пули визжали, рикошетя от стен. Патроны закончились в течение секунд, и снова наступила тишина. Шилов ползал в темноте в поисках оброненного магазина. Кажется, он нашел его. Бросил на пол пустой и вставил новый, передернул затвор.

— Считаю до двух, — произнес Кожемякин. — От твоей стрельбы могут пострадать люди. Не положишь ствол — стреляю на поражение. Раз…

Шилов не двигался.

— Два…

Раздался тихий, как удар лома в мерзлую землю, звук. Потом все услышали падение тела и слабые конвульсии. С потолка упала капля, шлепнувшись в лужу на бетонном полу.

— Я жду, — продолжил Кожемякин. — Один из вас по-прежнему с оружием. Я прекрасно вижу. У него трусы в мелкую клетку…

Это был Тюменцев. Он положит автомат на пол. Зато в руке у него останется кобура с дамским пистолетом. Пусть думают, что он не вооружен. Просто у человека сползают трусы. Резинка слабая. Вон он и поддерживает другой рукой единственную одежду.

— Отойти всем к воротам. Они позади машины.

Голос командовал. Он не допускал возражений.

Трезвые от потрясения, они пошли, вытягивая перед собой руки, к воротам и услышали, как позади них глухо звякнули друг о друга автоматы. Значит, кто-то подобрал их с пола. Потом они вновь услышали голос:

— Оперативно-следственную группу… Взвод ОМОНа для конвоирования. А также понятых. Хоть полгорода для этого разбуди. Не менее двух, но надежных. Пусть опера своих поднимут… Кого это волнует, ты же знаешь. Торопись, у нас не так много времени. И еще… Можешь сообщить в Управление ФСБ. Иначе это выплывет. Известно, что оно не тонет… Ты угадал, оно самое. Проконтролируй, чтобы возбудили уголовное дело по твоей территориальности. Потом передадите по подследственности. И еще. Но это, пожалуй, еще важнее. Журналистов сюда пригони. Пусть раздуют кадило… И того козла вместе с козлихами не забудь. Пусть определят его вместе с остальными… Уже определили? Молодцы. Работаете на опережение…

И вновь тишина. С потолка капает. Алкоголь окончательно улетучился, и голых людей начинает трясти. Зубы лязгают — треск стоит костяной. Еще больше трясет их от неизвестности.

Вскоре за воротами послышался звук тормозов. «Уазик» остановился. Хлопают двери. Сдержанно переговариваются между собой люди. Кажется, они даже смеются там. Им смешно. Они одеты. Им ничто не грозит.

В темноте раздался звук вызова рации.

— Слушаю… Хорошо. Я готов. Они за воротами…

В помещении вспыхнул свет, и стальные ворота поползли вбок. По другую сторону стояли омоновцы с короткими автоматами, в касках и бронежилетах.

— Я начальник УВД Тюменцев. Вы не имеете права. Отставить! — пропищал визгливый голос.

— Поздно права качать, — буркнул молодой старшина, проводя загиб руки за спину. — Да ты у нас еще и с пистолетом, товарищ полковник.

— Это подарок…

— Наше дело маленькое, — продолжал старшина. — Там разберутся. Они офицеры…

В помещение вошла, озираясь по сторонам, оперативно-следственная группа. Девушка-следователь и трое оперативников. Все, что успел поднять в своем отделе Иванов. Рядом с группой находились двое типов неопределенного возраста, больше похожих на бродяг. Скорее всего это были понятые. Законность будет соблюдена.

Михалыч выходил из-за стальной колонны, когда одна из голых фигур вдруг отделилась от остальных и бросилась к колонне. Секунда, и толстая овальная дверь закрылась за ним с внешней стороны. Это был Рябоконь. Он ускользал от правосудия. Михалыч понял, для чего была построена колонна, для чего были предусмотрены два люка, да и сам бетонный стакан наверху. Для того, чтобы уйти.

Дверь для того снаружи и закрывалась, чтобы при случае не могли выбить внутрь. Хитро придумал. Пока обегаешь вокруг, уйти может.

— Толовую шашку! Быстро! — крикнул Кожемякин. — Неужели у вас нет с собой?!

Из толпы выбежал низенький сержант в бронежилете.

— Всем в укрытие. За дверь! — скомандовал он.

А сам, прилепив на одну из петель коробку со взрывчаткой, спрятался за колонной, зажав уши.

Бум! Петля отлетела. Дверь пошла вниз и тут же, выскользнув по направляющей из второй петли, упала на пол. Говорят же, надо петли неразъемные делать.

Михалыч бросился в темный проем. Чтобы открыть люк, нужно время. Резьбовые приводы, сегменты. Но Конь Рыжий не только успел пройти через первый люк, внутренний, но и успел открыть второй. Навстречу из люка Михалычу несся поток грязной воды. Поток был настолько плотен, что сбивал со ступеней. Кожемяка не дышал. Ему показалось, что в рот ему влетела лягушка. Во всяком случае, что-то мягкое ему попало на зубы, но он не мог выплюнуть. Лишь поднявшись над поверхностью, он разжал зубы и освободил рот.

Нужно закрыть люк, ведущий из болота. Иначе все труды пойдут насмарку. Нечего будет изымать. Кроме, конечно, настойки «Золотого корня» и «Вытяжки женьшеня». Это мелочи по сравнению с остальным.

Смазанный вентиль вращался словно сам собой. Поток воды сначала убавился, а потом и вовсе иссяк.

Рябоконь давно выскочил по лестнице наружу, спрыгнул вниз. Там не так уж и высоко, и теперь он несется бетонной дорогой. Только ветер свищет в ушах.

Снаружи раздался рев лодочного мотора. Михалыч вскарабкался по лестнице и увидел: по каналу на большой скорости уходил в сторону реки водный мотоцикл. Снизу смотрел из люка Иванов.

— Уходит. Надо удержать! — крикнул Михалыч и кинулся вниз.

Иванов стоял уже у ворот.

— Догоняй. Я к реке, — проговорил на ходу Кожемякин.

Он вскочил на коня и, громко вскрикивая, отпустил поводья. Резидент пошел из подземелья, словно Змей Горыныч. Он хотел на свободу. Подземные казематы ему надоели. В них плохо дышалось. И стреляют в них без разбору.

Копыта били в бетонную дорогу. Минут через десять Резидент вынес Михалыча к пустынному берегу. Ни лодки, ни человека. Лишь за рекой у противоположного берега еще гремит надсадно мотор. Но и он затих. В наступившем рассвете видно, как Рябоконь, спрыгнув с сиденья, карабкается на береговой откос. Он надеется первым прийти к своему особняку. Ему нужен гараж, в котором стояла заправленная иномарка, а также лежал «дипломат» с баксами на первый случай. Всего миллион. И документы на чужое имя. Только бы успеть.

Иванов остановился на служебных «Жигулях».

— Обходи по мосту! — крикнул Михалыч и направил Резидента к реке. У воды вскочил сапогами коню на спину.

— Но, милый! Не бойся! — проговорил, шевеля поводьями. — Я с тобой. Пошел…

Конь, всхрапнув, с неохотой вошел в воду, фырча и раздувая ноздри. Спина перестала дрожать — конь пошел вплавь.

Не так широка река Томь. Вот и противоположный берег. Михалыч сухой. Лишь сапоги наполовину снаружи намокли.

В километре от берега, оглядываясь, спешит фигурка человека. Михалыч опустился в седло и пришпорил коня.

— Давай, Резидентушка! Ты же видишь! Уходит гадина из-под самых ног!

Конь выбрался через топкое место вверх и пошел слабой рысью по асфальту. Устал. Не спортсмен. Да и годы не те.

Через минуту, однако, перешел на обычный бег: хвост откинут, ноги выбрасывает далеко вперед. Настоящий редкомах.

Вот и фигура Коня Рыжего. Мотается в кустах перед глазами.

Михалыч не переживал более. Минутой раньше или минутой позже он достигнет его.

Рябоконь для чего-то присел в кустах. Лицом развернулся к Михалычу. Да он же целится из пистолета. Руку вначале обожгло, и почти сразу же долетел звук выстрела. Точно бьет, курва. Потому и присел, чтобы рука не тряслась. Знает, больше не предвидится у него в жизни случая.

Михалыч пустил коня вправо, затем влево. Звуки выстрелов перемешались с конским топотом. Сколько же их уже? Кажется, все. Рябоконь согнулся, выдернул из ручки пустую обойму и сует в нее вторую. Где только патроны берут для таких! Пистолетик маленький. Наверно, дамский. Еще миг, чуть влево, и словно плетью по лысому черепу. Даже рука заныла. Оглянулся назад, осаживая коня. Конь Рыжий валялся в тальнике, двигая ногами. Половинка черепа лежала сбоку.

Только после этого Михалыч вдруг вспомнил: позади висит на спине с полным магазином израильский «узи». Как можно было о нем забыть?!

Отъехав метров на сто по направлению к мосту, он спешился. Из раны в левой руке сочилась кровь. Кость была цела. Иначе он не смог бы управлять лошадью. Спасибо Резиденту.

Михалыч встал впереди коня и принялся его осматривать. Сразу же заметил: из груди слабой струйкой сочилась кровь. Пуля на излете не причинила большого вреда. Скорее всего она не задела кости. Но требовался ветеринар, чтобы извлечь пулю, зашить кожу. Конь тоже страдал.

Иванов подъехал через полчаса.

— Еле нашел тебя. Где Рябоконь?

Михалыч глазами показал в кусты.

Иванов подъехал и взглянул на безжизненное тело. Судить некого. Вынул сотовый телефон и связался с оперативной группой.

— Понятно… — повторял он. — Пошлите человека. Поднимите резервную группу, судебных медиков и на осмотр трупа. — И назвал адрес: — С правой стороны от Пригородного. Не доходя, упретесь…

Михалыч сидел в траве на обочине. Иванов приблизился и встал в ногах. У Михалыча набухла от крови гимнастерка на рукаве.

— Дай посмотрю…

Но полковник лишь махнул рукой: конь тоже нуждается в помощи, а ждать уже некогда. Пора уходить, иначе операция приобретет для Учреждения совершенно другой смысл. Она станет явной, а это недопустимо. Главное, что необходимо сделать, — это зафиксировать следы преступления. На подпольном предприятии сейчас вовсю трудятся эксперты. Следователь вместе с оперативными работниками заносят в протоколы показания задержанных лиц, изымают при понятых вещественные доказательства. Так и должно быть. А Кожемякин с Леонидовым должны уйти. Следствие и суд не должны о них знать.

— Эти, что на складе сидели… Развязались!

— Ушли?

— Если бы просто ушли. Напились. Там же коробка с коньяком стояла. В общем, развязали одного, по-видимому, зубами. А он потом других. Вдребезги уходились. И сидят вдоль полок — песни поют: «Черный ворон, черный ворон, ты не вейся, я не твой…» Прокурор вначале услышал звук из-за двери. «У вас что там, — говорит, — хор имени Пятницкого?» Дверь открыли, он и давай хохотать. «Никогда, — говорит, — подобного не встречал…»

Михалыч слушал, склонив голову. В кармане у него пропищал мобильник.

— Слушаю, Кожемякин… Понял. Лежит в кустах. Иванов рядом. Он доведет дело до конца. Согласен, пора. По отдельности… Из дамского пистолета стрелял. Изымут сейчас. Я ничего не трогал. Передай Бутылочкину, чтобы уходил и что я свяжусь с ним. Спасибо и пока…

Он встал и подошел к Резиденту. Наверняка в Пригородном есть ветеринар.

— Прощай, Лешка… Удастся ли вновь свидеться…

Иванов стоял в растерянности. На его плечи ложилась большая ответственность.

— Дальше все должно идти официально. Терпи. Не поддавайся соблазнам. И будь счастлив, Леша. В справке будет отражено твое участие. Из тебя вышел бы хороший начальник…

— Но я и так начальник…

— Управления внутренних дел, — добавил Михалыч. — И не тоскуй. Как-нибудь встретимся… На шашлыках, может быть. Не обращай на меня внимания, если я вдруг тебя не узнаю. Договорились? Тогда прощай… И за этим посмотри, чтобы звери не растащили.

Они обнялись. Михалыч взял за повод коня и повел в сторону Пригородного.

«Зачем ему туда надо? — подумал Иванов. — Может, еще какие-то дела? Ветеринары и в городе имеются…»

Михалыч наконец поднялся в гору и сел в седло. Иванов все смотрел ему вслед. Вовремя пришел Иванов из отпуска — как раз в крутую разборку попал.

Рядом скрипнула тормозами оперативная машина его же отдела.

— Вызывали, товарищ подполковник?

— Да. Пришлось самому выезжать. Граждане сообщили: «Труп лежит в кустах. И пистолет в руках». Подъехал, а у него… Сами видите. Топором, наверно. И, главное, никто не знает, кто его мог…

— Да это же Рябоконь. Тот самый, который из овощехранилища удрал. За ним еще этот… на коне рванул. А потом вы следом за ними…

— Да? Неужели тот самый? Нисколько не походит… Никогда бы не подумал… Он же на мотоцикле на водном уехал!

— Он самый…

— Оформляйте тогда. А я на базу…

Он хлопнул дверью и уехал.

Жирные коты, долгое время стоявшие у власти, сидели теперь в закрытых помещениях. Иванов не сомневался, что дело будет доведено до конца. Ведь изъято большое количество наркотиков. По существу, обнаружен подпольный завод по производству «дури», а также сомнительных «аптечных лекарств». Данный факт получит общественную огласку. В его расследовании примет участие не только прокуратура, но и ФСБ. Главное сделано. Дело за малым.


Полковник Кожемякин приехал в Пригородный и с огромным трудом разыскал ветеринара. Тот жил на противоположном краю поселка. Еще большего труда стоило поднять его на ноги: труженик накануне сделал подряд несколько операций «владельцам скота» и был невменяем. Кажется, он пил больше, чем ветеринар из поселка Матросовка. Тот тоже не просыхал.

— Не могу, — куражился ветеринар. — Видишь, руки трясутся.

— Я уплачу…

— Не в этом дело! Как вы не понимаете?! — начинал огрызаться специалист. — Дело даже не в деньгах. Не могу!

Последнюю фразу он выкрикнул и потянул на себя дверь.

— А вот это ты видел? — Михалыч терял терпение. — Я пришибу тебя… ввиду крайней необходимости. Бери инструмент и выползай…

Кожемякин потянул из-за спины ствол «израильтянина». Холодное оружие он привязал к седлу, обвязав брезентом, чтобы не бросалось в глаза, а погоны с фуражкой положил в вещмешок.

Ветеринар только теперь заметил ствол глушителя. Весомый аргумент. Так бы сразу и сказали.

Оглядываясь на Михалыча, взял коробку и поспешил к выходу. Домашние у ветеринара вовсю спали.

— Где он у тебя? — спросил врач. — Ох он какой. Красавец. И что мы у него имеем?

— Пулевое ранение…

Врач приблизился к Резиденту.

— Придется завести в станок. Чтобы не лягнул…

Врач взял в руки поводья и, заведя лошадь в узкий деревянный проход из толстых жердей, задвинул позади толстой доской.

— Плесни-ка, — он протянул Михалычу бутылек и подставил руки. — Все равно его пить нельзя — только руки обрабатывать… — И обтер пальцы ватой.

Игла вошла рядом с пулевым отверстием. Потом еще несколько раз вокруг. Резидент лишь прядал ушами. Врач вводил обезболивающее средство.

Подождав с минуту, он приступил к операции. Вставив в отверстие пинцет с округлыми концами, он сразу нащупал пулю.

— Вот она. Теперь только бы не дрыгался. Надо ухватить. Держи его!

Михалыч положил на ладонь кусок сахара. Резидент взглянул на него и отвернулся. Не до сахара было ему. Кажется, он понимал, что с ним происходит. Нашли когда угощать.

— Понятливый. Тогда держи его за узду!

Михалыч держал коня одной рукой за пряжку, второй гладил по голове.

Ветеринар замер у груди животного.

— Вот она. Пошла. — И вынул из груди продолговатый кусочек металла. — В мышцах застрял. Сейчас обработаю и зашью.

Врач набрал в шприц какой-то раствор и вставил толстую тупую иглу в раневую поверхность. Из раны пошла жидкость.

— Теперь наложим шов, — рассуждал доктор, — затем повязку, чтобы мухи не донимали.

Он сшивал животному кожу, словно это был рогожный мешок. И руки у него не тряслись. Спать хотел, вот и отказывал.

— А теперь вот таким вот фертом. Придержи-ка! — он наложил на шов кусок бинта с пахучей мазью.

Михалыч придавил его пальцами. Ветеринар оторвал кусок скотча и прижал вместе с бинтом к коже.

— Отличная вещь, должен сказать, — пояснил он. — Захочет оторвать — не оторвет. Даже если чесаться надумает… об забор. Знаю я этого брата…

Врач выдвинул доску: забирай скотину. И посмотрел на часы: полчаса прошло всего. И тут заметил на рукаве у Михалыча запекшуюся кровь.

— Извини. С людьми я не работаю. Но посмотреть могу… Повязку наложить необходимо, чтобы рану не инфицировать.

Намазал руку белым веществом, разорвал стерильный бинт и замотал рану.

— Навылет ранение. До свадьбы, должно быть, заживет. Но показаться в больницу обязательно. Где тебя?

— Читай газеты. Скоро напишут… И не переживай. Не бандит я. Могу предъявить удостоверение.

— Верю… — сказал врач, косясь на автомат.

Михалыч вынул из кармана деньги: сколько за услуги? Врач задумался. Интересный вопрос, сколько… Взять мало — себя обидишь. Взять много — откажут или обидятся и будут потом вспоминать нехорошими словами. Вот если бутылку распить… на троих? В самый раз будет. Тем более что со вчерашнего и впрямь томительно что-то.

— Кто третий-то будет? — изумился Михалыч.

— А хотя бы вот этот… — усмехнулся врач и показал в сторону Резидента. — Разве не может быть он третьим? Тоже ведь живая душа…

Кожемякин сунул руку в вещмешок. Там оставались две бутылки «Сибирских Афин», а также кусок копченой колбасы. Михалыч припас, но водка так и не пригодилась для охраны.

Они сели у палисадника на скамейку. Михалыч плеснул ветеринару в пластиковый стакан. Себе в походную кружку. Спасибо, добрый человек… Они выпили.

— О Коне Рыжем не приходилось слышать? — спросил Михалыч.

— Есть тут такой, — ответил врач, закусывая. — Хоромы себе отгрохал на косогоре. Две жизни собрался жить. Говорят, у него крупное дело в городе…

— Было… И он теперь сам тоже был. Наркотой занимался…

Михалыч поднялся.

— Спасибо тебе, что выручил. Может, все-таки возьмешь деньги?

Но ветеринар наотрез отказался. «Наркотой, значит, занимался… И теперь его не стало. Ну и дела…»

— Тогда я пошел…

Прохожий вывел коня и двинулся пустынной дорогой вдоль улицы. В конце поселка он свернул с дороги. Свернул туда, где и дороги-то нет. Так себе, проселок заросший. Сто лет по нему не ездили. Значит, так надо прохожему. Милиция спросит: не видел ли такого-то с конем на поводу? Ветеринар ответит: откуда! Целый день занят, воды выпить некогда, а вы говорите. Интересный тип встретился. Настоящий, прости господи, партизан… Почему-то, однако, с лампасами.

Глава 24

Это была прямая проселочная дорога, которой давно не пользовались. Зато здесь было намного ближе. Поэтому около полудня Михалыч прибыл в поселок. Иногда он садился на Резидента и продолжал путь верхом. Иногда слезал, когда тот начинал недовольно фырчать.

Материн дом оказался в порядке. Ящик забит газетами. Они валялись даже в палисаднике. Некому вынимать. Из ворот своего дома вышел Сашка Окунь.

— Живой, иуда?

— Толя, они же меня хотели…

— Иди, я тебя между глаз пожалею, гнида!

— Чо ты обзываешься?

— Тебя убить мало, шкура овечья…

Вот так. Только и всего: шкура овечья. А ведь эта «шкура» навела на след. Едва ушел. «Шкура» сообщила о местонахождении матери. А Толька готов простить этого двуногого. Как же! Они же его «хотели»…

— Я бы тебя заморозил… — проговорил Кожемякин. — Холодильник марать неохота…

— Прости, Кожемяка…

Руки у Михалыча опустились, когда он взглянул на Окуня. Может, и правда безвыходное положение было.

Он плюнул и отвернулся. У него много и других дел. Открыл ворота. Завел во двор коня и насыпал в корыто овса. Клюй, Резидент, чтоб шея толще была.

Потом набрал номер автобусной станции. Автобус отходил через полчаса. Быстро переоделся, оставив под мышкой «беретту», и выбежал из дома. Ему нужно успеть.

В этот же день он хотел возвратиться домой с матерью. Доехал до интерната для престарелых и инвалидов, а оттуда пешком на Половинку.

— Поехали, мама. Автобус через сорок минут уходит, — напоминал сын. — Поторопись.

— Я сейчас. Живой рукой манатки соберу…

Оказалось, у матери появились вещи. Ксения подарила ей новую кофту, юбку и платье.

— Идем же…

Михалыч переживал: автобус мог уйти раньше времени. Они вышли на улицу.

— Прощай, крестный. Помповое ружье оставь себе. На память.

— Ты чо так?

— В Москву опять забирают…

— Вон что… Тогда ни пуха…

Они обнялись. И дядя вновь сморщил лицо. Морщинки собрались вокруг глаз. Кажется, он собирался заплакать.

— Чуть не забыл. Женюсь я на днях, — произнес Михалыч и покраснел. — Так что двадцатого приезжайте оба в Матросовку. Будем гулять свадьбу. Заявление уже подали.

— А невеста кто? — дядя улыбался.

— Не скажу. Приедете — увидите. Вы должны ее знать. Из Дубровки она.

— Тогда ладно. Обязательно приедем. С Ксенией…

Кожемякин с огромной сумкой в руках шел впереди. Мать едва поспевала. К автобусу они все-таки успели…

На свадьбе громко кричали: «Горько!» Молодые поднимались из-за стола и целовались, исполняя прихоть гостей. Бутылочкин сидел рядом и хитро улыбался. Его здоровье не вызывало опасений, и лишь бледность напоминала о перенесенном недавно ранении. Рядом с ним сидела его жена, Елизарова Екатерина. Кажется, она не догадывалась, что мужа могли звать как-то по-другому. Тем более Бутылочкиным. Странно это для старшего прапорщика, хоть и в запасе.

Здесь же сидел подполковник Иванов в штатской одежде и тоже с женой. Подполковник временно исполняет функции начальника управления.

Начальники городских РУВД разинули рты от удивления: малоизвестного начальника сельского РОВД — и сразу начальником УВД. Точно, у человека блат появился. Наверное, в губернаторских структурах.

Иванов предложил Бутылочкину должность начальника вооружений, но тот отказался. Окончательно собрался крестьянствовать. У него теперь в распоряжении конь. Зять подарил. Резидентом зовут. Конечно, Бутылочкин еще молод и мог бы еще служить. Но он сыт войной.

— Го-о-рько-о!!

Молодые вновь поднимаются.


Поезд опять быстро уходит. За ним никто не бежит. Некому. Бутылочкин проводил с Катей в поселке. Мать тоже там осталась, в Матросовке. У нее бронхиальный приступ после свадьбы. Выпила лишнего, теперь сидит на двойной дозе аэрозольного препарата. Иванов приехал, пожал руку. Следствие пошло правильным путем. Обвиняемые в голос твердят, что их поймал какой-то казак, но им никто не верит. Считают, показалось с пьяных глаз.

Бегут мимо столбы. Проплывают цепи елей и пихт. Жена прижимается ухом к Михалычу и шепчет:

— Я хочу сказать одну вещь. У меня новость для тебя…

— Знаю, — говорит он уверенно, — в доме будут жить квартиранты, а деньги будет брать Катя.

— Откуда ты знаешь?

— Бутылочкин сказал перед отъездом…

— Не выдержал все-таки…

Она молчит.

Михалыч обнимает жену:

— Не обижайся, Любушка.

— Но я не о том хотела сказать. — Она вновь прислоняется к уху: — Я беременна.

Он округляет глаза. Так быстро?!

Она смотрит в его круглые глаза. В них лишь одно удивление. Разве не знает Кожемяка, что этим всегда заканчиваются любовные дела?

— Я рад… — улыбается Михалыч.


Через три дня поезд пришел в столицу. А назавтра полковник Кожемякин направился на работу. Ожидания его не сбылись. Фиолетовый генерал-лейтенант по-прежнему занимал свое место. «Палкой не вышибешь!» — мелькнула знакомая мысль и тут же погасла.

— Рад видеть тебя, федеральный агент Кожемякин.

Генерал-лейтенант встал из-за стола и пошел навстречу, раскрыв ладонь.

— Поздравляю! С прибытием! Действительно, поверь, рад тебя видеть в наших рядах. Кое-кого мы, правда, уволили. Кроме того, имеются потери. Подполковник Бичевкин, например, так и сгинул во время отпуска на Байкале. Собирался ходить там под парусами. И вот…

Полковник молчал. Не доехал до Байкала Бичевкин. Слегка уклонился от маршрута.

— Надо сказать, ты поторопился все-таки… Молод еще, чтобы сидеть на огороде да морковку выращивать. Мы, конечно, рисковали, когда принимали подобное решение о зачислении тебя на службу. Ты знаешь, обычно так не поступают. Но потом мы решили на Совете: не может быть правил без исключений.

Михалыч кивал, соглашаясь.

— Поэтому мы решили тебе написать. Признаюсь, молва о моем уходе оказалась на самом деле дезинформацией. Фиолетовый генерал еще послужит своему отечеству. Как правильно на самом деле — Сиреневый или Фиолетовый?!

Он заржал. Почти что как лошадь. Резидент…

* * *
Осенью от Бутылочкина пришло письмо. Он писал, что дела в его семье идут теперь хорошо и что Резидент его слушается. Вначале он скучал, но потом, наверно, привык. Скотина, а хозяина помнит. Деньги, получаемые за сданный в аренду дом, помогают в самый раз. Кроме этого, он занимается хозяйством в Нагорной Дубровке. Осенью пахал землю в округе и прилично там заработал.

Кроме этого, он сообщал:

«Хочу еще сообщить, дорогой зять, что я дал согласие одному городскому мужику, как мы и договаривались. На месте твоего дома в Дубровке он уже построил дом. Мужик не стал углубляться вниз. Обошелся тем, что было. Лишь слегка расширил подвал. Сложил фундамент из больших блоков и внизу уложил по полу толстый слой бетона. Затем построил на этом основании двухэтажный коттедж. В подвале тоже этаж у него получился. Строили по-ударному, в течение месяца. Дом крепкий, хороший, на века. Так что место после твоего сгоревшего дома теперь не пустует. И деньги за землю тоже уплачены. Казачью шашку я тебе подарил. Ты знаешь, она принадлежала моему деду. Одно условие — не теряй ее и никогда не передаривай, чтобы она никогда не ушла из нашей семьи. Я ведь помню, ты всегда хотел ею завладеть, когда еще был парнишкой. Храни драгунское оружие.

Недавно встретился с черным негром Мартыном. Он приезжал на своей «семерке». Меня увидел и остановился. После сборов ему присвоили звание старшего лейтенанта, и он остался служить в той же самой части. Передает тебе привет и говорит, что на тебя нисколько не обижается. Правда, я так и не понял, за что можно обижаться.

Чуть не забыл. Встретил также недавно Федора Палыча. Он ничего себе. Передает тебе тоже привет. Жаль, говорит, толком поговорить не удалось. Передает тебе тоже привет и массу наилучших пожеланий. Жениться вот только по-прежнему ему не удается. Но он не теряет духа.

Всегда твой товарищ детства и друг, а также и шурин — Николай (Бутылочкин)».

Люба следила за тем, как муж читает письмо. Она прочитала его раньше, пока Кожемяка был на работе.

— Когда мы поедем в Сибирь? — вдруг спросила она.

— Соскучилась?

Конечно. Она соскучилась. Следующим летом они обязательно туда поедут. Их будет трое.

И Бутылочкин будет рад.

Возможно, он станет крестным…

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.


Оглавление

  • Глава 1
  • Глава 2
  • Глава 3
  • Глава 4
  • Глава 5
  • Глава 6
  • Глава 7
  • Глава 8
  • Глава 9
  • Глава 10
  • Глава 11
  • Глава 12
  • Глава 13
  • Глава 14
  • Глава 15
  • Глава 16
  • Глава 17
  • Глава 18
  • Глава 19
  • Глава 20
  • Глава 21
  • Глава 22
  • Глава 23
  • Глава 24