Наш городок [Вячеслав Михайлович Рыбаков] (fb2) читать онлайн

СЕКРЕТНЫЕ МАТЕРИАЛЫ файл № 224: НАШ ГОРОДОК

Окружная дорога А-7 Дадли, Арканзас

От привольной, стремительной езды, почти полета по пустынному ночному шоссе головная боль немного унялась, на пользу пошла езда; но все равно затея этой девки казалась идиотской. Даже и в мягких да керамических удобствах мотеля переспать с ней — наверняка не Бог-весть какое блаженство; а тащиться за полночь кормить голыми задницами москитов куда-то в лес, на, понимаете ли, природу, на мягкий мох под ослепительными звездами, глядящими сквозь черные кроны — словом, за всей этой хипповой романтикой для тинэйджеров, на которой Пола настаивала, настаивала, да и сумела настоять, — было верхом нелепости. Про себя Джордж Кернс не раз уже пожалел, что попался на эту удочку. Только предвкушение удовольствия употребить внучку главы предприятия, которое он твердо рассчитывал в ближайшем будущем утопить, подогревало его упорство; иначе он давно бы плюнул и отправился отлеживаться к себе в номер. Головные боли в последние дни становились порой просто невыносимыми, и обезболивающие, прописанные местным эскулапом, почти не помогали. Кончать здесь дела и уносить ноги. Подумать только, когда-то он жил тут. Да не просто так, а, извините за выражение, в браке. Какое счастье, что удалось вырваться.

— Вот сюда, — вкрадчиво сказала Пола.

От шоссе в чащу ответвлялся какой-то Богом забытый проселок. «Только этого не хватало», — подумал Кернс, подтормаживая. Но не стал возражать и спорить. Себе дороже. Скорей бы с этим покончить — и домой.

Хотя, честно говоря, девка его возбуждала даже сейчас, когда в затылке то и дело приглушенно били поселившиеся там дней десять назад молоточки. Только бы не принялись лупить всерьез… Девочка, что и говорить, была аппетитная. Она сидела очень прямо, выставив грудь, чуть повернувшись на сиденье в сторону Кернса — словом, со знанием дела сидела, и обтянутые джинсами круглые коленки выразительно смотрели Кернсу прямо в глаза. «Встанет, — кося на эти коленки и ощущая приятное содрогание где-то в животе, уверенно подумал Кернс о своих причиндалах, — прекрасно встанет. Только бы начать — тогда уж и головная боль не помеха».

Машина, вальяжно раскачиваясь, будто на волнах, съехала на песчаную обочину, чуть зарулила носом в проселок и остановилась в паре ярдов от бетонки. Хватит.

— Хватит, — сказал Кернс.

— Какой ты… — Пола надула губки и посмотрела искоса, загадочно. «Похоже, у нее что-то не то на уме, — подумал Кернс. — Не поманежить ли она меня вздумала, тварь? Ну, такое даром еще никому с рук не сходило. Я тогда не просто закрою фабрику, но сдеру с них такой штраф, что ее папаша по миру пойдет. Подумать только! «Хорошие люди, хорошая еда!» Куриный бог нашелся…»

— Обычный, — Кернс пожал плечами и улыбнулся, от души постаравшись, чтобы улыбка получилась ласковой. Он не был уверен, что ему это удалось, но все же галантно продолжил: — Обычный влюбленный.

Пола чувственно вздохнула.

Кернс заглушил мотор.

Тишина сразу навалилась такая, будто уши оторвались и улетели. Неприятная тишина. Черт бы побрал эту природу.

— Совсем ни к чему было забираться в такую глушь, — сказал Кернс и положил наконец ладонь женщине на колено; во время езды по темной дороге он, мужчина положительный и осторожный, не рисковал снимать рук с баранки. Пола подождала мгновение, давая ему угадать нежность и тепло ее кожи под грубой джинсовой тканью, а потом мягко сдвинула его ладонь. Он чуть скривился. «Играет, курица. Курица, внучка куриного бога. Хороший каламбур пришел на ум, надо запомнить». От раскачивания машины на ухабах голова у Кернса заболела сильнее. Это было уж вовсе ни к чему. Он уламывал эту недотрогу целую неделю; было бы полным идиотизмом сейчас оказаться не в состоянии реализовать предоставленный шанс.

— Это не глушь… — ответила Пола. — Это слияние с природой, с вечностью…

«С вечностью сливаются только на кладбище», — подумал Кернс, но вслух этого не сказал. Некоторым женщинам перед тем, как раздвинуть коленки, обязательно надо выслушать или произнести несколько отработанных веками красивых банальностей. Ладно, не жалко. Кому-то, чтобы завестись, нужен порнофильм, кому-то «Виагра», а кому-то сонеты Шекспира. И прекрасно, у нас демократия; сам живи и другим не мешай. Если у этой идиотки киска мокнет только когда в голую спину впиваются отсыревшие коряги — будут ей коряги. И все-таки Кернс не удержался:

— Знаешь, мы все-ж-таки не школьники. Можно было поехать в мотель…

Она загадочно улыбнулась и покачала головой отрицательно.

— Не-а, — проговорила она, будто школьница. — Никто не должен нас увидеть вместе.

— Да никто бы и не увидел. Мало ли людей ночует в мотелях…

— Что ты, Джордж. Городок-то маленький.

«Мне ли не знать,» подумал Кернс. — А вот не замечал же я тебя, когда жил тут. Даже не помню, встречались мы в ту пору или нет».

Он снова попытался положить ладонь ей на ногу, уже повыше колена, но она, открыв дверцу со своей стороны, грациозно выскользнула из машины в почти непроглядную тьму, нарушенную лишь светом габаритов машины. Черные призраки ветвей и впрямь маячили беспросветными пятнами на фоне ярких созвездий, черт бы все это побрал. Пола вновь улыбнулась и неторопливо попятилась. Теперь и она стала похожа на призрак — смутно белели лицо, шея и руки и чуть мерцала одежда. Шаги ее были совсем неслышными. И впрямь мох, будь он проклят. Голова все-таки разболелась сильнее, и стало поташнивать — наверное от ворвавшегося в салон свежего, прохладного воздуха, пахнущего прелью и дикой ночью. Пользуясь тем, что Пола его сейчас не видит, Кернс торопливо запустил руку в карман куртки, вытащил пузырек с таблетками и, сыпанув в горсть сразу несколько, заглотил их разом. Разжевал, стараясь дышать носом, глубоко и медленно. «Не везет, — подумал он мельком. В затылке будто пустил, примериваясь, пробную очередь пулемет. Омерзительное ощущение. Нет, затих — то ли от таблеток, то ли сам по себе…

— Джо-ордж, — вкрадчиво пропела женщина из темноты. Он обернулся на голос. Пола стояла уже ярдах в пяти-шести поодаль, чуть изогнувшись, чтобы откровеннее круглилась линия бедра. Кряхтя, Кернс стал выбираться из машины; предусмотрительно подцепил с заднего сиденья теплый плед.

— Иду, — пробормотал он, действительно идя к ней, но когда между ними осталось не более фута и он уж протянул свободную от пледа руку, чтобы положить ее на плечо красотке, та снова попятилась. А потом, как резвая лань, завиляв обтянутыми ягодицами, порскнула куда-то в едва видимые кусты.

— Пола, да сколько можно! — в сердцах сказал Кернс, послушно следуя за ней. Она опять остановилась, глянула на него через плечо и опять таинственно улыбнулась. — Ну договорились же!

— А вдруг я передумала? — манерно произнесла она. — Ты же сам говорил, я молодая и капризная…

«Убью», — тварь, подумал он с ненавистью.

— Сладкая моя, — сказал он, — ты уже достаточно покапризничала, пока я тебя уговаривал, правда?

— Правда.

— Ну так и давай уже. Расстелем здесь плед, с дороги нас не увидят, даже если кто-то и проедет в такой час… Все как ты хотела, детка.

Она опять отступила на шажок. «Как это она не споткнется ни разу, — с раздраженным недоумением подумал Кернс. — Сплошь ведь кочки да корни… Зараза. Ведьма». Ему стало не по себе.

— Нет, — сказала детка с удовольствием.

«Все, — подумал Кернс, — поворачиваю и ухожу. Даже уезжаю. Пусть сливается тут с вечностью до утра».

Но похоть и тщеславие покамест были сильнее; вместо того чтобы повернуться и уйти, он послушно сделал шаг вслед за этой лесной нимфой и сразу зацепился обо что-то носком туфли. Плеснув руками и едва не выронив плед, равновесие Кернс удержал, но от резкого движения пулемет в затылке опять дал короткую очередь. Пола серебристо засмеялась.

— Ну что ты дуришь? — уже грубо спросил он. — Почему нет?

Она повернулась и темной тенью скользнула в чащу.

— Потому что сначала ты должен меня поймать, — сообщила она, удаляясь.

Грузно и неуклюже Кернс затопал вслед; плед цеплялся за ветви, хлеставшие, нежданно вылетая из темноты, по рукам, а то и по лицу. Свет огней машины совсем пропал за деревьями.

И тут вдруг Кернсу стало страшно.

Он остановился и прислушался, стараясь дышать как можно тише. Но слышал лишь стук сердца, гул собственной крови. В лесу была мертвая тишина.

— Пола?! — неуверенно, на пробу крикнул он, но ему никто не ответил. Почему-то его это не удивило.

«Ну, все, — подумал он, чтобы хоть как-то себя утешить и успокоить. — По миру пущу и твоего отца, и тебя. По миру пущу! Доклад уже готов, отправлю его завтра же утром. Инспекция появится со дня на день. Вот тогда посмотрим, кто за кем будет бегать! И для чего! Сука!»

Он затравленно огляделся. Тьма. Влажная, вязкая тьма, невнятные звезды в осколках неба, настриженных чернотой низких грузных ветвей; бездна.

— Пола! — хрипло крикнул Кернс. Голос у него сорвался, и волосы отчего-то встали дыбом. Никто не ответил.

И тут он увидел поодаль свет.

«Ага», — облегченно подумал он, но облегчение тут же снова сменилось недоумением и тревогой — то бы странный свет. Дерганый, неровный, красный…

Факел.

«Какой кретин в наше время бродит по лесу с факелом?»

А вон показался из-за дерева еще один.

И еще.

«Да что за хренотень у них тут», — подумал Кернс; душа у него ушла в пятки. Он обернулся, чтобы бежать — но оказалось, что и с другой стороны, отсекая его от направления, куда, начни Кернс искать машину, он побрел бы, надвигается неровная, словно старушечьи зубы, вереница рвущих ночь факелов. И она была совсем уже неподалеку.

Кернс, покрывшись холодным потом, попятился и, потеряв равновесие на очередном корне, повалился на спину. О пулемете под затылком он уже забыл, а когда все тело пронзила острая боль от твердого дерева, вломившегося куда-то в лопатку, стало вообще ни до чего. Не сдержав стона, он постарался встать. «Вот тебе и отсыревшие коряги, — почему-то пришла в голову глупая и совсем уж неуместная мысль, — не у девки под спиной отсыревшие коряги, а у меня под спиной… — Вереница факелов колыхалась уже совсем рядом. И тут Кернс увидел, как из-за спин факельщиков, раздвинув черные в багровом свете фигуры, к нему шагнул голый человек в жуткой, аляповато и грозно размалеванной первобытной маске.

— Эй… — сипло выговорил Кернс, — Послушайте…

В голосе Кернса не было никакой уверенности в том, что это те самые люди, которые выведут его к его автомобилю.

Близкие факелы давали достаточно света, даже слепили; Кернс не различал лиц факельщиков, он видел только черно-белую маску и не в силах был отвести от нее глаз. Идиотская, нелепая, совершенно неуместная в культурном американском лесу; невыносимо страшная. Оскаленная. Появись она перед Кернсом в городе, днем, он бы лишь посмеялся — но теперь его будто кинули в жидкий азот. Он просто остекленел от непереносимого, животного ужаса.

— Что?.. — выдавил Кернс, но в ответ опять не прозвучало ни слова; и Кернс увидел, как голый в маске вытягивает из-за спины громадную, тоже совершенно нелепую и неуместную секиру — и поднимает ее в неторопливом замахе.

Кернс закричал.

Потом его отчаянный вопль будто срубили. Навсегда переставшая болеть голова мячиком поскакала по корням и кочкам, а туловище просело и опрокинулось наземь.

Штаб-квартира ФБР Вашингтон, округ Колумбия

Скалли терпеть не могла ни малейшей недобросовестности — ни со своей стороны, ни со стороны коллег. Например, она терпеть не могла опозданий. Особенно собственных. Особенно тех, что произошли по причинам, от нее независящим. Простояв лишних пять минут в непредугаданном заторе и тем самым заставив кого-то терять время, ожидая ее, она ощущала себя так, будто на нее выплеснули ведро помоев; невольная расхлябанность марала ее с головы до пят и на какое-то время — пока дальнейшая точная, выверенная, безупречная работа не скрадывала это отвратительное чувство — ставила ее, Дэйну Скалли, в никчемные ряды разгильдяев и бездельников.

Именно в таком состоянии она явилась в кабинет к Скиннеру.

А беседа с шефом лишь подлила масла в огонь. Тот не стал долго распространяться о новом задании, сухо бросив после нескольких вводных фраз: «Агент Молдер введет вас в курс дела». Но и этих фраз хватило, чтобы понять: их обоих кидают в глушь и на чушь; явно чтоб заткнуть какую-то неведомую им, формально — рядовым агентам, организационную прореху.

Нельзя сказать, что Скалли так уж нравилось заниматься профилирующими темами проекта «Секретные материалы». Сказать по правде, ей уже поперек горла встали пришельцы, маги и мутанты. Возни много, опасность — выше средней, а карьерный результат — нулевой. Да и просто, по-человечески… Даже поговорить обо всем этом, кроме Молдера, не с кем. Про неудачи никто слушать не будет, да и самой не очень-то сладко рассказывать о провалах и непонятках. Но, что самое неприятное, даже об удачах, как бы редки они ни были, тоже никому не расскажешь — ведь никто же не поверит. Либо еще хуже… «Вы представляете, Хэрри, на той неделе мы изловили говорящего чернобыльского мутанта, бывшего русского доктора наук, приплывшего сюда в гальюне арабского танкера и поселившегося в канализации… И, знаете, вовремя успели — он уже начал размножаться!» Дружище Хэрри только хмыкнет и пожалеет, что пригласил ее поужинать, вот и все. Мало ли мутировавших от родных условий русских докторов наук теперь живет и размножается в американской канализации, подумаешь — невидаль… А уж Молдер, души не чающий в дурно пахнущих монстрах и зеленых человечках, на поверку всегда оказывающихся розовыми слониками, подчас доводил Скалли до бешенства, которое едва удавалось скрывать.

Но постепенно она, сама того не заметив, прониклась ощущением собственной уникальности. Пусть карьеру на летучей посуде не сделаешь, пусть гордиться (с общепринятой точки зрения) нечем, однако то, что они с напарником занимаются делом, которым не занимается больше никто — исподволь сыграло свою роль. Оказывается, снобом можно стать на чем угодно. Наверное, на каждой помойке есть свой сноб, думала Скалли, быстро шагая по пустынному коридору штаб-квартиры ФБР от кабинета Скиннера к кабинету Молдера. И в каждом Чернобыле, наверное… Во всяком случае, то, что им с Молдером на сей раз поручено расследовать обыкновенное исчезновение обыкновенного федерального чиновника, да еще, как намекнул Скиннер, оказавшегося на ножах с местной администрацией (то есть коллизия была как на ладони), ей показалось просто унизительным. Просто унизительным. И раздражение, с которым она влетела к начальнику, после разговора с ним только возросло.

Что чувствует пушка, когда из нее стреляют по воробьям?

Ее тошнит.

Однако Молдер, к удивлению Скалли, выглядел как всегда. Спокойное лицо, безмятежные глаза бродячего проповедника… Когда Скалли вошла, напарник отложил какое-то личное дело — видимо, нового их «пациента»; с цветной фотографии на первой странице глядело энергичное, узкое лицо с хитрыми глазками и плотоядными губами — лицо стопроцентно делового человека. Людей с такими лицами естественно видеть лишь в их собственных офисах; не на пикнике, не на дружеской вечеринке, не в библиотеке — лишь на спортплощадке, упоенных тем, как ловко и исполнительно шевелятся у них руки-ноги, и за начальственным столом, упоенных тем, как ловко и исполнительно шевелятся под ними их подчиненные. Они очень любят свое тело и свои полномочия. Видимо, неплохой человек, заключила Скалли; несколько ограниченный, но неплохой.

— Привет.

— Привет, Скалли.

Похоже, он сразу понял, в каком она состоянии. В чуткости ему не откажешь. Если только он не увлечен погоней за очередной недобитой тарелкой с Арктура.

— Это, конечно, не румынские колдуны и не переселение душ, — Молдер мягко улыбнулся, — но человек все-таки исчез. Как в воду канул. Его никто не видел уж месяцев десять.

Скалли присела на краешек стола. Молдер видел ее насквозь. И она с удовольствием ответила ему в тон, словно они уж с полчаса обсуждали это дело:

— Но неужели ты не видишь, Молдер, что с нами поступили, как с пешками. Кому и чему в жертву приносят наше время и наш опыт — не знаю и даже знать не хочу, но мне это действительно неприятно. Что, в Арканзасе перевелись местные шерифы? Или они тоже все разом исчезли, и нам предстоит поискать заодно и их?

— Нет, шериф округа на месте. Судя по всему, очень ответственный и добросовестный малый… я успел просмотреть его отчет.

— Мне покажешь?

— Вон лежит. Только не вижу в том смысла, там сплошные «не». Не видали, не слыхали, не упоминали, не знали… Я так думаю, нам надо просто-напросто немедленно ехать туда.

— Даже немедленно? — Скалли презрительно скривилась. — На охоту за дикими гусями, которые давно уже улетели летовать на канадских озерах?

Молдер опять улыбнулся. Скалли с приятным удивлением ощутила, как буквально через пару минут общения с напарником вся ее злость, все раздражение куда-то испарились. Нет, все же ей повезло с Молдером. Его бесхитростная мина и полудетские увлечения — по сути, прекрасный транквилизатор.

— Скорее, за домашними курами, — проговорил Молдер.

Скалли недоуменно подняла бровь.

— Курами?

— Джордж Кернс был федеральным инспектором по птицеводству, приписанным к предприятиям города Дадли, штат Арканзас. Ничего не вспоминаешь?

Скалли запнулась. Что-то страшно знакомое…

— Хорошие люди, хорошая еда…

— Точно. Вотчина куриного императора мистера Чейко. Крупнейшая фабрика в стране.

— И он ухитрился поссориться с императором?

Молдер утвердительно покивал, сделав в то же время сострадательную мину и даже чуть причмокнув: мол, теперь поняла?

— Ну хорошо, — Скалли поджала губы. — В конце концов, я же не оспариваю законность дела. Да, подозрительно…Я понимаю, что вы со Скиннером имеете в виду. Я только не понимаю, почему это скинули нам. Они же отрывают нас от нашего главного дела!

Молдер с удовольствием посмотрел на Скалли. Похоже, ему было приятно, что она уже и сама не считает обычные расследования их главным делом. Скалли, смутившись, прикусила язык. «Не хватало еще, чтобы Фокс решил, будто я тоже увлеклась пришельцами», — подумала она.

— Может, они только думают, что отрывают, — проговорил Молдер. — Представь себе: в тот день, когда, как считается, пропал Кернс… во всяком случае, тогда на фабрике и в городке его видели в последний раз… одна женщина, Джеральдина Асприн, проезжала поздно вечером по федеральной трассе И-10 близ Дадли… и она, — Молдер коротко и взволнованно, с вожделением вздохнул, и Скалли приготовилась к худшему, — видела странные огни на поле близ городка. То ли огненные шары, то ли костры невероятных размеров…

«Так и есть, — подумала Скалли. Ей сразу стало жаль обычного, тупого, стандартного расследования исчезновения человека. Какая нелепость: еще минуту назад она сердилась, что ей придется заниматься этим обычным, стандартным… — Нет, милочка, — сказала она себе с сарказмом. — Не придется. Вот уже и странные огни на поле… Тарелки, не иначе. Вот кому понадобился куриный инспектор. Его птицеводческий опыт оказался позарез необходим в другой Галактике».

Она постаралась не измениться в лице.

— Странные огни? — полностью владея собой, с совершенно серьезным лицом переспросила она.

— Да. А рядом, между прочим — горный массив Уошито. Живущие там индейцы до сих пор убеждены, что огненные шары возникают иногда на том поле и забирают души людей, умерших нехорошей смертью.

— Ах, вот оно что, — невозмутимо сказала Скалли. — Но, Молдер, я думаю, это, скорее всего, не более чем легенды.

— Я тоже так решил поначалу, — увлеченно ответил напарник и, порывшись в бумагах на столе, извлек из сухо шуршащего вороха какую-то фотографию и протянул ее Скалли. — Однако легенды не оставляют следов.

Скалли присмотрелась. Фотография была сделана, видимо, с вертолета, идущего или даже зависшего на небольшой высоте. Травянистый луг был обезображен широкой круглой проплешиной, обугленной, спекшейся и почерневшей.

— Кострище? — предположила Скалли.

Молдер пожал плечами.

— Очень уж большой костер должен был быть, — сказал он с сомнением. — Двенадцать футов в поперечнике эта плешь… Кому и зачем в августе понадобилось бы жечь такой Костер? Это же не Вайоминг… Арканзас.

— Пикничок… — без энтузиазма предположила Скалли.

— На пикничках тоже не жгут таких костров. Да нет, не исключено, однако… Знаешь, я, Хоть и не сразу, но вспомнил один фильм… запись… которую видел еще в колледже. Про одну маленькую психиатрическую больницу. После того как я это увидел впервые, меня Долго преследовали кошмары, — Молдер, не Вставая с кресла, потянулся к пультику дистанционного управления. Скалли опять чуть Картинно подняла бровь.

— Я была уверена, что у тебя не бывает Кошмаров. Все, что пугает нормальных людей, для тебя — нечто вроде недостижимой мечты.

— Бывают, Скалли, бывают…

Экран телевизора замерцал, и потом, словно прорвав мутную пелену, из глубины кинескопа выскочил лихорадочно мечущийся по Палате, явно обитой чем-то белым и мягким, Щуплый, небритый человечек. Он грыз ногти. Он сутулился, глядя себе под ноги. И он говорил, говорил, говорил… бессвязно, невнятно, и так же нескончаемо, как кружил взад-вперед.

— Два огненных шара. Два, именно два. Я хорошо помню. А из них высыпались такие огневики… и шасть за мной. Рожи у них то черные, то белые… одновременно и черные, и белые! Они хотели меня съесть, я это сразу понял. Зубастые такие! И, понимаете, им очень удобно есть мясо, они же огненные, и зубы у них огненные, стало быть, мясо они глотают уже сразу жареное… Но я быстро бегаю! Им меня было никак не догнать. Меня догнать. Ха! Нет, в рай так не попадешь. Может, они и не съели бы меня целиком, но уж изрядно бы покусали, отъели бы много, им же хотелось в рай, очень хотелось. Но я убежал! Я очень быстро бегаю!

Молдер остановил изображение. Человечек замер, кривобоко согнувшись и грызя ногти чуть ли не на трех пальцах сразу.

Потом изображение померкло.

— Да, — сказала Скалли. — Это очень существенная информация.

И все же не выдержала — улыбнулась.

И Молдер беззащитно улыбнулся ей в ответ.

— Да я понимаю, — сказал он, откладывая пульт. — Это выглядит совершенно однозначно. Да только вот… Этот вот Трэйтон Джонс… Семнадцатого мая шестьдесят первого года он свернул на обочину федеральной трассы И-10 и слегка прикорнул, он устал, весь день за рулем… И больше он ничего не помнит. Только огневиков. Джонса нашли в тридцати милях от места, где он остановился вздремнуть. Машина исчезла бесследно. И было это… — Молдер сделал паузу. — Было это, Скалли, на том самом поле близ Дадли, штат Арканзас.

Скалли ничего не ответила. Взглянула на фото, на огромную черную проплешину посреди луга — и тяжело вздохнула.

Что чувствует пушка, когда из нее стреляют по миражам? Пусть даже это миражи танков?

Ее тоже тошнит.

Федеральная трасса И-10 Дадли, Арканзас

Застарелое кострище, сразу поняла Скалли, когда они, выйдя из оставленной на обочине машины, пересекли широкое кочковатое поле и подошли к границе зеленого, живого, — и черного, мертвого. Пепел и зола уже слежались и не пачкали воздух, даже когда Молдер сделал еще шаг, вступив в черную зону. Застарелое кострище — и не более того. Какая нам разница, кому и зачем понадобился в поле не просто костер, а болыно-ой костер? У нас, слава Богу, демократия. Какой костер тебе понадобился, такой и жги. Если он не под домом соседа.

Молдер ковырялся в земле носком своего полуботинка.

— Смотри-ка, — сказал он. И ногой подбросил поближе к Скалли вывороченную из горелой земли и пепельного праха потемневшую, погнутую вилку.

— Пришельцы ужинали, — предположила Скалли.

— Мясом заблудших автомобилистов, — подтвердил Молдер.

«Хорошо, что Молдер не фанатик», — подумала Скалли, рассеянно оглядываясь. От проселочной дороги, окаймлявшей поле, размытый тряским маревом прокаленного воздуха, в их сторону неторопливо двигался какой-то человек. А совсем неподалеку из земли, из обычной, вспаханной, не обугленной земли торчало что-то… невразумительное. Вбитая в землю разлапистая коряга? Корень дерева, перевернутый раскоряченными жилами к небу?

— Что это, Молдер? — спросила Скалли. Молдер непонимающе обернулся, потом проследил ее взгляд. Сделал несколько шагов по пепелищу и подошел к коряге ближе. Присмотрелся, потом зачем-то коснулся ее ладонью.

— Это ведьмин костыль, — сказал он, возвращаясь к Скалли. Человек подходил все ближе — высокий, широкоплечий, с открытым, сильным лицом не слишком умного, но оттого тем более добропорядочного и честного гражданина Соединенных Штатов Америки. — Интересно… — пробормотал Молдер. — Давненько я их не видел. По старому поверью, вбив такую штуку в землю, можно отогнать злых духов. Каких же духов тут отгоняют, хотел бы я знать, и кто? — он говорил вполголоса, потому что человек был уже совсем близко и, видя, что оба агента смотрят на него, широко заулыбался. Теперь на его куртке вполне отчетливо была видна звезда шерифа. На лбу его проступали отчетливые капельки пота, они, как его звезда, отблескивали в ослепительном свете солнца.

— Привет, ребята! — громко сказал человек. — Я шериф Фэррис, я заметил вас от поворота. Чем могу помочь?

— Добрый день, — вежливо ответил Молдер, а Скалли только кивнула, — Мы из ФБР. Агент Молдер, — он показал значок, — агент Скалли, — чуть повел в сторону Скалли ладонью. Потом мужчины обменялись крепким рукопожатием. На какую-то долю мгновения Молдеру показалось, что это не только рукопожатие, но одновременно и небольшое соревнование: кто кому раздавит ладонь. Он мог бы поклясться, что начал соревнование не он. Но на вызов шерифа он ответил — и тог сразу, так и не сняв широкой белозубой улыбки, отработал задний ход. Может, все это получилось случайно. «Но, — подумал Молдер, — судя по крепости рукопожатия, драться с ним не рекомендуется. Возможно, именно это шериф Фэррис и вознамерился с первых же секунд знакомства довести до моего сведения? Только вот зачем? Ревнует? Это его земля, его вотчина, и столичных пришельцев он жаловать не намерен? Наверное, — вздохнул Молдер. — Столичных пришельцев никто не жалует. У всех — своя жизнь, свой уют, и пришельцы с федеральных высей, с их полномочиями, с их стремлением все приводить к единому знаменателю и обусловленной этим стремлением неизбежной глупостью, никому не нужны».

— Мы расследуем исчезновение Джорджа Кернса, — объяснил Молдер.

— О! — шериф даже рассмеялся. — Я был бы счастлив помочь вам, чем могу, но боюсь, все это впустую. Не уверен даже, что тут есть, что расследовать. Я сам занимался этим делом всю прошлую осень. Дохлый номер.

— Ну как же, шериф! — никак не в силах разделить оптимизм Фэрриса, возразила Скалли. — Ведь как ни посмотри, человек — пропал.

Солнце, поднимаясь все выше, палило теперь безо всякой пощады. Тени забились людям под ноги, словно ища защиты от сверкающих водопадов густого, тяжелого света.

Шериф пренебрежительно дернул плечом.

— Мы не нашли ни малейших следов чего-либо предосудительного. Моя бы воля — закрыл бы дело за отсутствием состава преступления. Тела ведь тоже так и не нашли. Хотите знать мое мнение?

— Безусловно, — ответил Молдер. — Еще как.

Скалли только кивнула.

Шериф почесал пальцем сбоку носа. Прищурился, глядя на кострище так, будто видел его впервые. Почему-то он не спешил сообщать свое мнение.

— Почему вы не упомянули в заявлении о пропаже человека без вести этот вот костыль? — спросил Молдер, поняв, что мнения может не дождаться.

Шериф опять почесал сбоку носа. Извлек из кармана брюк просторный носовой платок и вытер вспотевшее лицо.

— А при чем тут? — спросил он, пряча платок. — Где костыль, а где Кернс… Думаете, этот господин гулял по полям в окрестностях нашего городка? Он либо вынюхивал что-нибудь на фабрике, либо слонялся по кабакам, либо, уж извините, мэм, — Фэррис коротко и смущенно глянул в сторону Скалли, — за юбками бегал. Ему было не до красот природы… Большинство стариков, живущих вон там, на холмах, цепляются за свои суеверия. Что тут сделаешь? Борются за урожай, как умеют, — шериф еще раз ослепительно улыбнулся.

— А почему здесь так выжжена земля? — наконец вступила в разговор Скалли. Насколько она понимала Молдера, главным признаком появления огненных шаров (или вообще чего-нибудь экстраординарного) Молдер считал именно этот выжженный круг, на краю которого они сейчас все трое стояли.

Шериф сокрушенно мотнул головой.

— Что тут скажешь, — проговорил он. — Это — да, это я опять недосмотрел. Незаконное сжигание мусора. Я продолжаю штрафовать, они продолжают сжигать. Им дешевле потратиться на штраф, чем платить за транспортировку для утилизации в отведенные для этого законом места. Непорядок, конечно… Но такого везде хватает. Не нарушают законы только мертвецы, а тут — живые люди… — он в который уже раз показал зубы.

«Хорошая улыбка, — подумал Молдер, — открытая. Честная. Я так и думал, судя по рапортам, что здесь хороший шериф, — и тут он перехватил искоса брошенный на него короткий, насмешливый взгляд Скалли.

— Это единственное кострище в округе? — спросил Молдер. Он точно знал, что не единственное; с вертолета было замечено и сфотографировано два. Но ему было интересно, что ответит Фэррис.

— Нет, — слегка помрачнев, ответил Фэррис, — не единственное. Там, поодаль, я на днях видел еще одно.

Молдер облегченно вздохнул.

— Может быть, вы все же выскажете нам обещанное мнение! — спросил он.

— Конечно, выскажу, — решительно ответил шериф. Пожевал губами. — Надо знать этого человека… Кернса. У него все в жизни рушилось. На работе, дома… Он разругался со всеми. Его попытки развалить работу фабрик Чейко, по-моему, были безнадежны… и то, что он исчез, только доказывает это. С женой он не жил уже много лет, хотя продолжал то и дело наезжать в наш городок и останавливаться тут на месяц, на два, на три… Чтобы показать, как он поднялся там, в столице, пока мы тут копошимся в своем, мол, болоте… А на самом деле ни черта он не поднялся, я наводил справки — в департаменте его ни в грош не ставили, и победоносный скандал на наших фабриках был ему нужен, как воздух, это был его последний шанс. А скандала не получилось.

— Вы точно знаете, что не получилось? — спросил Молдер, который точно знал, что ситуация к моменту исчезновения Кернса так и оставалась неопределенной.

— Ну… почти точно. Да что говорить! Его жена ведь тут до сих пор живет, они так и не развелись… И он, представьте, у нее на глазах, на глазах у всего нашего городка…

— Что? — с интересом спросила Скалли.

Шериф смешался. Как всякий нормальный, сильный мужчина, готовый делом доказать все это любой женщине в любой момент, он терпеть не мог говорить о делах альковных в присутствии дам. Ничего нельзя называть своими именами. Для всего приходится подыскивать приличествующие, нейтральные формулировки. Отвратительное занятие. «Будь здесь лишь я, — подумал Молдер, — шериф бы громогласно хохотнул и сказал прямо: а вот то и вот это, так и так! А тут приходилось рулить, юлить…»

— Увлекался другими женщинами, — вырулил шериф.

— Понятно, — сказала Скалли.

— Я так понимаю, он плюнул на все и удрал с какой-нибудь… э… красоткой, — облегченно продолжал Фэррис, миновав самое опасное место своего мнения. — Хороший повод начать все сначала, если кругом ничего целого не осталось, все переколотил.

«Надо будет побеседовать с его женой», — подумали одновременно Скалли и Молдер.

— Это ваше мнение или это ваши домыслы? — спросил Молдер мягко. — Кто-нибудь в городке считает так же?

— Ну, честно говоря, я разницы не вижу, — насупился шериф. — А если вам нужно подтверждение моих слов, поговорите…. да хоть с его женой поговорите. Слухами земля полнится, честное слово. Вдруг жена что-нибудь да знает.

— Поговорим, — сказал Молдер. Оглядел в последний раз раскаленное, млеющее в струйчатом мареве поле; потом — иссохшее кострище. Взгляд его задержался на вилке. И взгляд шерифа задержался на вилке. И Молдер это почувствовал.

— Хотя, с другой стороны, я с ней уж несколько раз говорил, — пробормотал шериф Фэррис. — Не знает она ничего.

— Не знает так не знает, — решительно проговорила Скалли и первая шагнула к машине.

«Забавная была у них ситуация, — размышляла Скалли, пока их «таурус», как привязанный, хвост в хвост за «лендровером» Фэрриса летел среди просторных, тающих в полуденном сиянии полей. — Если все так, как он говорит. Муж, бросивший (или выставленный за дверь?) жену (женой?), гордо и самодовольно (против воли и опричь души выполняя распоряжение департамента?) возвращается через несколько лет карьерных скитаний по столичным краям в края родные. Кто тут активная сторона, кто потерпевший? Принято считать, что в таких делах, как бы фактически ни ткалась уродливая ткань жизни, виноват — всегда мужчина. Так уж повелось. Но, судя по дальнейшему (если прозрачные намеки шерифа верны), — действительно наш исчезнувший показал тут себя, и только самого себя, во всей красе. Интересно, жена тоже работает у Чейко? Надо уточнить, но, собственно, практически все занятое население Дадли занято именно на куриных угодьях этого могучего старика, одного из основных кормильцев страны. И вот бывший муж возвращается туда, где до сих пор прозябает его жена. Возвращается, неизмеримо выше ее статусом и жизненным опытом, и начинает военные действия, одним из побочных следствий которых наверняка окажется то, что и женщина, с которой не сложилась у него жизнь, кое-как зарабатывающая в одиночку себе на бензин для автомобиля, окажется вовсе без работы. А может, это для всех нас — побочное следствие? А он лишь для того и затеял все? Психика людская — топкие, вонючие джунгли, переплетенные тугими лианами комплексов. Особенно мужская психика. Ведь пока суд да дело, Кернс, опять-таки если верить шерифу, унижал бывшую подругу жизни всеми иными доступными способами… Жаль. У Кернса на фото такое хорошее лицо. Лицо настоящего американца. Он мне так понравился поначалу.

Да, но тогда… тогда его побег с какой-нибудь очередной красоткой кажется совершенно невероятным. Не укладывается в психологическую картинку. Кернс нипочем не оставил бы дело незавершенным. Исчезнуть вместо того, чтобы окончательно растоптать ту, с которой его связывала столь глубокая, многолетняя взаимная ненависть… Отказаться от триумфа накануне триумфа? Невозможно.

Возможно.

И даже вполне вероятно, более чем вероятно. В одном-единственном случае: если триумф сорвался. Грозил сорваться, и Кернс это уже знал, но не знал, кроме него, еще никто в городке.

Надо еще раз тщательнейшим образом оценить его рапорты, рекомендации и судебную перспективу процесса, который мог быть ими вызван. В сущности, решение будет именно тут: если процесс срывался, и игра Кернса оказывалась блефом, провалившимся блефом — значит, он сбежал и спрятался. Если выигрыш был у него в руках — значит… значит… значит, его, скорее всего, нет в живых. Обуреваемый жаждой мести жене маньяк, сам того, вероятно, не понимая, вызвал на поединок все местное производство, все доллары Чейко, все население городка, накрепко связанное с куриной индустрией. Такое не могло окончиться хорошо.»

Молдер вел машину и ни о чем не думал. Все, что до прилета сюда казалось ему загадочным или хотя бы двусмысленным, в первый же час расследования на месте получило самые прозаические, самые приземленные и, честно сказать, малосимпатичные объяснения.

Что чувствует пушка, когда ее ствол используют в качестве канализационной трубы?

…Нет, судя по тому, как выглядел и как был обставлен дом Дорис Кернс, она отнюдь не бедствовала. Ничего особенного, конечно, — но достаток ощущался во всем. Средний, нормальный, сытный американский достаток.

Столь же средней, похоже, была и сама Дорис. На таких не оглядываются в толпе. И вообще не оглядываются. Их просто не замечают. Конечно, ей давно уже перевалило за сорок, но она, похоже, относилась к тому типу женщин, которые очень мало меняются с возрастом — лишь помаленьку ссыхаются и блекнут. Окончательно блекнут. Не обменявшись ни словом, и Скалли, и Молдер одновременно решили для себя, что Дорис Кернс всегда была блеклой. Никакой.

«Такие, если их не задевать всерьез, бывают очень преданными», — подумал Молдер.

«Такие, если их задеть всерьез, бывают очень опасными», — подумала Скалли.

Шериф даже не присел — прислонившись плечом к косяку двери, он стоял чуть поодаль, на границе гостиной и прихожей, и подчеркнуто не принимал участия в беседе. Но Молдеру, может быть, после того странного рукопожатия, которым они с Фаррисом обменялись при первой встрече, все время казалось, что каким-то образом шериф все же участвует, только он не мог понять, каким образом и с какой целью. И он, и Скалли сидели к шерифу спиной, но Молдер и спиной ощущал, что шериф отнюдь не безучастен, отнюдь не скучает, в десятый раз по воле й прихоти заезжих профессионалов выслушивая лепет несчастной женщины, — нет. Он слушает внимательно и внимательно смотрит поверх голов обоих агентов прямо в лицо миссис Кернс. Это можно было понять по тому, как миссис Кернс время от времени чуть вскидывала взгляд.

Но говорила она очень спокойно, негромко, лишь чуть-чуть торопясь — но не так, как торопятся от волнения, от желания высказать наболевшее или, наоборот, поскорее покончить с травмирующим, неприятным разговором; так торопится хозяйка, боясь, что пирог подгорит в духовке.

— Он все всегда от меня скрывал. Всегда. Знаете, как это бывает? Не твоего ума дело, крошка… Ты все равно не поймешь, сладкая…

Не забивай себе голову, утеночек, займись лучше ужином… У него был ужасный характер.

— Но, может быть, он действительно не хотел надоедать вам своими мелкими повседневными проблемами? — спросила Скалли, — В конце концов, не так уж много мужей обсуждает с женами свои дела. И, насколько мне известно, это не случайно: именно тех, кто часто заводит такие разговоры, жены считают смертельно скучными занудами. Последствия подчас бывают самыми фатальными для многих браков, миссис Кернс.

— Мне нет дела до того, сколько жен и сколько мужей по всей стране что именно предпочитают, — несколько косноязычно но, в сущности, вполне понятно ответила миссис Кернс. — Меня интересовала лишь одна супружеская пара Америки: Джорджи и Дорри.

«Трудно с ней не согласиться», — подумал Молдер.

«Трудно с ней разговаривать», — подумала Скалли.

— Отношения в этой паре были не самыми радужными? — осторожно спросила она.

Губы Дорис чуть покривились.

— О, не надо бояться меня поранить неловким словом, — сказала она, — Все давно прошло. Да, я уже через несколько лет после свадьбы стала подозревать, что у мужа появились грешки. Но у меня никогда не хватало духу что-то с этим поделать. Сказать ему прямо… Теперь я думаю, что это к лучшему. Думаю, я избавилась от больших неприятностей, причем безо всяких усилий со своей стороны.

— Значит, вы полагаете, что ваш муж вас бросил и сбежал с какой-то женщиной?

Дорис бледно улыбнулась.

— Муж бросил меня давным-давно, — ответила она. — Примерно когда мне стукнуло сорок. Его отъезд из городка был просто формальностью. Отъезд… приезд… потом опять отъезд… Меня это уже не касалось.

«Так ли?», — с сомнением подумали Молдер и Скалли одновременно.

— Во время его последнего приезда вы с ним общались? — опять задала вопрос Скалли. Молдер отмалчивался. Впрочем, такой разговор с женщиной женщине лучше и вести. Молдера все время подмывало обернуться и посмотреть в лицо шерифу. Наконец он нашел предлог: зажужжала муха, пролетев почти у виска агента, и он, словно бы провожая ее взглядом, на миг развернулся на стуле. Шериф по-прежнему подпирал косяк, сложив руки на груди, и спокойно смотрел на мисс Кернс.

— О да, конечно, — как ни в чем не бывало ответила та. — Здесь его дом, и он жил здесь.

«О Господи», — подумал Молдер.

«Ни черта себе», — подумала Скалли.

— Но, разумеется, — продолжала миссис Кернс, — ни он, ни… ни я не делали попыток возобновить супружеские отношения. Я, разумеется, для него не готовила, оц питался отдельно. Пользовался своим кабинетом, спальней и туалетом. По утрам мы здоровались.

«Воссоединение семей», — саркастически подумала Скалли.

«Несчастные люди», — сочувственно подумал Молдер.

— Вы представляете, где и с кем он может жить сейчас?

— Не знаю и знать не хочу, — ответила Дорис Кернс чуть резче, чем следовало.

Молдер шумно втянул воздух носом и подал голос наконец. По первому же его вопросу Скалли решила, что мысли у них с напарником, как это обычно и бывало, идут параллельными путями.

— Он готовил свой доклад для департамента дома?

— Не знаю, — равнодушно ответила миссис Кернс.

— Но о существовании самого доклада, вообще о сущности инспекционной поездки мистера Кернса вы что-то знали? Окончательное заключение он должен был подать в департамент буквально через два-три дня. Это неопровержимо следует из его предварительных и промежуточных сообщений.

Миссис Кернс вздохнула чуть утомленно.

— Поймите, — терпеливо проговорила она. — Даже когда мы спали вместе, муж не говорил мне о своих делах ничего. Ничего. И уж тем более теперь, когда мы едва десятком слов перебрасывались за день. Вы никак не хотите этого понять.

— Но свои бумаги он хранил дома?

— Наверное, — пожала плечами Дорис.

— Сразу после исчезновения Кернса, — сказал шериф, и оба агента обернулись к нему, — мы с разрешения миссис Кернс тщательно осмотрели его кабинет. Ни бумаг, ни файлов в памяти компьютера… Словно бы он и не занимался нашей фабрикой несколько месяцев кряду.

— Странно, — проговорил Молдер, вновь поворачиваясь к миссис Кернс. В ее глазах светилось какое-то странное облегчение. Словно ей смертельно надоело отвечать на вопросы, а шериф ей хоть слегка, да помог, взяв течение беседы в свои руки. «Наверное, так оно и есть, — подумалМолдер, — разговор-то не из приятных».

— Да, — с готовностью согласился шериф. — Мы решили, что он перед бегством все уничтожил. На мой взгляд, это лишнее доказательство того, что все его обвинения были высосаны из пальца, а когда он понял, что это скоро поймут и в департаменте, он сжег и стер все материалы, чтобы их искусственность, вымученность не бросилась в глаза первому же следователю. И смотался подальше, чтоб не позориться.

Похоже на правду, подумала Скалли.

— Скажите, миссис Кернс, — спросила она, — ваш муж никогда не получал угрожающих писем? Не было странных звонков по телефону, попыток шантажа или давления? Что-то вы можете сказать по этому поводу?

— Конечно, — ответила миссис Кернс, — Все время трезвонили и, если подходила я, клали трубку. Я была уверена, что это его подружки хулиганят.

Молдер неожиданно поднялся.

— Благодарю вас, миссис Кернс, — сказал он и, покопавшись в бумажнике, протянул тоже вставшей женщине (в глазах ее снова светилось облечение) визитную карточку. — Вот наши телефоны. Если муж попытается связаться с вами, или как-то даст о себе знать, или вы что-либо узнаете о нем окольными путями, — позвоните мне или агенту Скалли. Или… — он запнулся, — или вы что-то сами вспомните. Тогда позвоните, пожалуйста, тоже.

Еще раз пожав плечами, миссис Кернс взяла карточку и сказала:

— Хорошо. Конечно. Только — вряд ли…

Фабрика «Чиплята Чейко» Дадли, Арканзас

Таблетки, назначенные доктором Рэндолфом, и поначалу-то не слишком помогали, а теперь, спустя пару недель, вовсе перестали оказывать хоть какое-то действие. Пола, как и было ей предписано, с утра после завтрака проглотила две, запив их апельсиновым соком. Она делала это совершенно рефлекторно, хотелось хоть в малой степени ощущать себя хозяйкой собственного тела, повелительницей его здоровья и нездоровья, недомоганий и страхов — глотание таблеток по расписанию, строго соответственно рекомендациям, создавало до поры до времени такую иллюзию. Но, похоже, иллюзии приходил конец. Теперь таблетки можно было глотать горстями.

Именно это Пола и сделала, едва придя на фабрику и переодевшись в рабочий халат. В зале конвейера было душно, и Пола надела тонкий халатик буквально на голое тело, все, кроме трусиков, сняв с себя и оставив в своем шкафчике под номером 873. И все равно она была в испарине. Скользкая и неприятно холодная. Даже самой себе — неприятно. Прежде такого никогда не случалось. Душно было всегда, но Пола никогда не переносила духоту так плохо, как в последние дни. Голова буквально разламывалась. И тошнило. И все плыло перед глазами. Она отвинтила крышку с пузырька, потом, не считая, высыпала на ладонь с десяток веселеньких розовых таблеток и кинула в рот. «Становлюсь наркоманкой, — подумала она. — Только вот прихода нет как нет, одна нескончаемая ломка».

Пол словно бы покачивался. Будто Пола не к конвейеру шла, а собралась развлечься катанием на лодке.

Надо снова сходить к Рэндолфу…

Надо снова сходить к Рэндолфу…

Надо снова сходить к Рэндолфу…

Надо снова сходить к Рэндолфу…

Конвейер задавал ритм, и мысли невольно подстраивались под скорость движения розовых цыплячьих тушек, быстро едущих мимо Полы одна за другой, одна за другой. На долю Полы приходилось четыре операции с каждой из тушек, неаппетитно и даже как-то скабрезно насаженных на специальные штырьки конвейера кверху шеями — безголовыми, унылыми и бессильными, словно отработавшие свое мужские члены; потом тушка ускользала дальше, в следующие проворные пальцы, — и Пола, даже если бы захотела проделать какую-то пятую операцию, не успела бы. Было б уже не достать. «Надо — снова — сходить — к Рэндолфу…»— по одному движению на каждое слово.

Это превращалось в бред.

Вчера, едва живая добравшись до дому и рухнув в ванную — горячая вода хоть чуть-чуть, да облегчала боль — Пола впервые вспомнила, что Джордж тогда тоже пару раз нехотя обмолвился о принявшихся донимать его головных болях. Вот, например, в последний вечер, когда они садились в машину… Тогда она прогнала эту мысль. От нее делалось не по себе. Не хотелось вспоминать ни Джорджа, ни того, что было с ним связано. Но теперь воспоминание вдруг вернулось сызнова. Ведь Джордж тоже ходил к Рэндолфу.

Джордж тоже ходил к Рэндолфу.

Джордж тоже ходил к Рэндолфу.

Джордж тоже ходил к Рэндолфу!

Джордж то…

Автоматически работающие пальцы левой руки, опустившись на очередную едущую мимо тушку, ткнулись во что-то неожиданное, непривычное. Ямка… выпуклость… Правая, вооруженная разделочным ножом, рука стремглав покинула уплывающую предыдущую тушку, метнулась навстречу новой, и взгляд тоже метнулся к ней.

Пальцы левой руки торчали из человеческой глазницы.

Потому что, насаженная на цыплячий штырь, на Полу ехала отрубленная голова Джорджа с вытекшими глазами и бессильно отвисшей нижней челюстью. Сивая прядка волос приклеилась ко лбу.

— Пола, — озабоченно спросил сосед, заметивший, видимо, как кровь отхлынула от лица женщины. — С тобой все в порядке?

— Да! — решительно бросила она и несколько раз энергично кивнула.

Главное, чтобы никто ничего не заметил. Пола бросила по сторонам короткие взгляды. Все занимались своим делом, десятки рук однообразно плясали кругом едущих мимо нескончаемых куриных трупов. Одним молниеносным движением Пола сорвала голову Джорджа с конвейера и кинула вниз, на пол. Под станину. Там никто ее не увидит. Потом она глубоко вздохнула и, не выпуская из правой руки разделочного ножа, пошла прочь. Теперь она знала, как избавиться от головной боли.

— Пола, ты куда? — встревоженно крикнул заботливый сосед, с изумлением увидев, как красивая девушка, на которую он давно и безуспешно положил взгляд, ожесточенно сорвала очередную цыплячью тушку с конвейера, кинула ее зачем-то на пол, ногой затолкнула подальше под опоры машины и торопливо покинула рабочее место. — Пола!

Девушка даже не обернулась.

* * *

Получасом раньше Скалли и Молдер вошли в здание фабрики. Оба еще находились под сильным впечатлением грандиозной по размерам букв надписи, громоздившейся над главным входом фабрики:

«Чиплята Чейко Хорошие люди, хорошая еда»

Шутники, — с симпатией думала Скалли. — Нет, правда, забавно. Хорошие люди, хороший дизайн. Запоминается». А Молдер недовольно покачивал головой: ему казалось непозволительным уродовать благородный английский язык в угоду амбициям миллионера. «Даже цыплят перекроил под свою фамилию повелитель кур, — думал Молдер неприязненно, — Конечно, созвучие уж очень заманчивое оказалось, для рекламы удобно: «Чи-Че». И все равно неприятно. Если так пойдет — оглянуться не успеем, как, скажем, веское ученое слово «артефакт» начнут писать как «артефакс», чтобы хорошо увязывалось с пипифаксом».

Шериф, как всегда, сопровождал агентов, отстав на пару ярдов, а рядом с ними бодро вышагивал длинными своими ногами инженер, которого пять минут назад шериф представил агентам — Джек Харолд его звали — и втолковывал:

— Это, конечно, очень радует — что федеральные власти чуть ли не год спустя после событий все же вспомнили о нас и решили разобраться в деле. Да только дела-то, полагаю, никакого нет.

— Возникла мысль, — проговорила Скалли, — что исчезновение Кернса может иметь какое-то отношение к докладу, который он собирался подать в департамент. Насколько можно было ожидать по его предварительным сообщениям, это должен был быть чрезвычайно критический доклад.

Инженер от души засмеялся.

— Вот здесь наши рабочие переодеваются, — мимоходом пояснил он, поведя в воздухе руками, — Направо парни, налево — девчата. Смена началась уже довольно давно, к сожалению. А то навстречу нам сейчас несся бы такой цветник… — он с картинной мечтательностью закатил глаза. — В рабочих помещениях довольно жарко, девочки оставляют на себе минимум… — он причмокнул.

Они, не останавливаясь, прошли дальше.

— Вы должны понять, — уже серьезнее продолжал Харолд, — что Кернс, едва появившись здесь, сразу повел дело к закрытию фабрики. Знать не знаю, какая шлея ему под хвост попала, но факт остается фактом: он старался не улучшать, а уничтожать.

— В его сообщениях, однако, — сказал Молдер, — указано на несколько очень серьезных нарушений в плане гигиены и экологической чистоты продуктов.

— О да, — саркастически усмехнулся Харолд, — я знаю. Я уже имел честь отвечать по каждому из пунктов в окружном суде. Каким-то чудом, — он опять усмехнулся, — мне удалось убедительно ответить по всем пунктам.

От обвинений мистера Кернса не осталось камня на камне.

Харолд не нравился Молдеру. Агент ничего не сумел бы сейчас доказать, да и не взялся бы это делать, — но почему-то он знал, что никогда не рискнул бы положиться на инженера в чем-либо серьезном. Как это говаривал чернобыльский урод, которого ради безопасности честных налогоплательщиков пришлось в конце концов пристрелить в городском коллекторе: «В разведку я бы с ним не пошел». Нет, не пошел бы. Открытая, компанейская улыбка рубахи-парня — и при том ледяные, цепкие глаза. Такое сочетание может говорить о многом.

— Однако скажите по совести, — произнесла Скалли, и Молдер удивленно покосился на нее: если несгибаемый агент Скалли начала изъясняться языком священнослужителей, значит, ей тут совсем невмоготу и можно ожидать вспышки, даже взрыва. Молдер и сам держался из последних сил. Пять лет гоняться за мутантами, зомби, двуглавыми злодеями со звезд и после всего этого, после всех галактических высей кончить курями. Чиплятами Чейко. С ума можно сойти, — Обвинения Кернса совсем не имели под собою никаких оснований? Ни малейших?

— Сейчас я вам кое-что покажу, — ответил Харолд, — и вы все поймете Рами.

Они еще ничего не успели увидеть, но дышать уже было нечем. Воняло преизрядно. Даже трудно сказать, чем именно — нутром, потрохами, разогретой нечистотой, которая в каждом из нас, — но, хвала Создателю, надежно упрятана от посторонних глаз и носов в глубине, под кожей и мясом; а тут она бесстыдно, производственно выставлена была наружу.

Харолд приоткрыл дверь в один из залов.

— Здесь разделочный конвейер, — сказал он, — Видите?

— Видим, — сказала Скалли, превозмогая тошноту. «Нет, нет, — твердила она себе, — нельзя давать волю чувствам. Это не то, что мы называем грязью. Это просто такое производство. Дикарь может счесть хирургическое отделение лучшей больницы в стране грязней любой помойки; а на самом деле — там стерильно, там чистота, какая и не снилась ни в его родной деревне, ни, скажем, в нью-йоркской подземке. Это с непривычки. Это бунтует натура…»

— Видите, как здесь чисто? — спросил Харолд. Скалли закивала, Молдер тоже кивнул. Шериф весело оскалился, — Халаты стираются ежедневно в двух растворах — обычном и антисептическом. Влажная химическая уборка трижды в день. Работающие без перчаток подвергаются крупным штрафам после первого же случая. Перчатки одноразовые, новые — каждые полдня. Если вам угодно, мы можем войти.

«Мы не специалисты, — подумал Молдер, стараясь втягивать воздух пореже и неглубоко. Самый воздух, казалось, был нечистым. — Как они тут работают? Привычка…»

— Тогда пойдемте дальше, — правильно поняв молчание агентов, проговорил инженер, — в цех вторичной утилизации. Он вызывал у Кернса особенные нарекания.

Они пошли дальше.

— Ни одна курица, ни один цыпленок не покидает фабрику, не пройдя перед инспектором. Его пост там же, в разделочной, в конце линии. Мы работает таким образом уже полета лет, и ни разу не было никаких срывов. И никаких нареканий, между прочим. Ни разу. И после той свары, которую устроил Кернс, нас посетили три других инспектора, и все дали высшие оценки. Один за другим. Нет, поверьте мне: единственная проблема, которая здесь была, — это сам Джордж.

— Достаточно серьезная, чтобы с ней раз и навсегда разобраться? — уронил Молдер.

Инженер глянул на него со спокойной неприязнью. Ледяные глаза. Глаза убийцы… убийцы кур. На совести серийного убийцы Джека Харолда, начал прикидывать газетные заголовки Молдер, более двух миллионов невинных цыплят, загубленных с особым цинизмом… М-да. Сильно.

— Если вы обвиняете нас, то я так скажу: на этом свете все возможно. Есть отличная от нуля вероятность, чисто абстрактная, сразу оговорюсь… что с Кернсом случилось нечто… нехорошее. Клясться на Библии, что он веселится сейчас где-нибудь в Лас-Вегасе или Малибу, я не стану. Но куда вероятнее, что Кернс смотал удочки. Он же был ненормальный. Он же ссорился со всеми на свете. Он даже на федеральное правительство в суд подавал!

— Что вы имеете в виду? — заинтересовалась Скалли.

— Как, вы не в курсе? Незадолго до исчезновения он вздумал судиться с собственным департаментом потому, что, видите ли, конвейер идет слишком быстро и у него от мелькания болит голова. Явление-то известное, называется гипноз конвейера… Хотя так, как он расписывал симптомы, слушать было просто смешно. Ни у кого, кроме бедненького, несчастненького Джорджа таких жутких недомоганий не случалось никогда. А он просто замучил нашего врача, мистера Рэндолфа… а потом подал в суд на собственных работодателей. Нормальный это человек?

— Ну и что случилось с его делом?

— Конечно, он не получил никакой компенсации. Скорость конвейера установлена законодательно. Не можешь работать — не работай, вот и все. Он и сбежал… Вот, мы пришли.

Он открыл перед агентами еще одну дверь.

Здесь запах размолоченной плоти был стократ сильнее. Даже у Молдера на лбу проступил пот.

— Здесь у нас мясорубка для кур.

И Скалли, и Молдер уже поняли это. В большом помещении царствовал громадный чан, размером с небольшой бассейн, жуткое содержимое которого — коричневую, почти однородную густую жижу с невразумительными сгустками — перемешивали несколько механических лап. Над чаном, выдавливая в него все новые порции отвратительного месива, гудела открытая сверху воронкообразная мясорубка с диаметром раструба не менее пары ярдов; в мясорубке мерно, время от времени отвратительно хрустя костями, вращалось несколько длинных спиралевидных винтов-дробилок. Почти под потолком шустро текла лента подачи, нескончаемо вываливая в приемный раструб мясорубки сырье.

— Здесь перемалывают в однородную питательную массу кости, перья, кишки. Все, что остается от птиц после разделки, идет сюда. Ничто не пропадает. Этим мы кормим цыплят.

— То есть куры едят кур?

— Ну конечно.

— Не слишком-то аппетитно.

— Зато практично, — улыбнулся Харолд. Шериф опять оскалился, по-прежнему держась чуть позади. Молдеру вдруг пришло в голову, что он не сопровождает их, а конвоирует. — И чрезвычайно питательно. Вместо того чтобы закупать зерно…

— А вы говорите курам, что они едят своих собратьев? — спросил Молдер.

Инженер расхохотался, поглядев на Молдера с уважением и симпатией. Видимо, слова агента он воспринял как действительно очень удачную шутку.

— В каждом курином ресторане на столиках стоят таблички: куриная диета, — ответил он.

— Понятно, — пробормотал Молдер, покосившись на Скалли. Той явно делалось худо здесь, надо было торопиться на воздух. Настоящий воздух.

— Вот к этому приспособлению, — инженер показал на мясорубку сызнова, — были основные претензии Кернса. Он целую науку тут придумал: мол, кишечные бактерии, которые живут в утробах всех кур предыдущего поколения, плодятся в нашей питательной массе, и, когда та идет в пищу следующему поколению, оно получает убойные дозы этих бактерий. Теория логичная, как всякая теория, которую выдвигает дилетант, — но на деле не происходило ничего подобного. Во всем мире мало-помалу устанавливается практика использования подобных отходов для вторичной пищевой переработки. Во всех сферах. И в птицеводстве, и, скажем, применительно к крупному скоту… — он поглядел на часы. Оттопырив нижнюю губу, озабоченно качнул головой, — Простите, мне пора. Мс. смена начинается. Очень приятно было познакомиться с вами…

Он улыбнулся — холодные глаза, холодные! — и пошел к выходу из помещения. Молдер облегченно вздохнул, глянул на Скалли — как она, держится? или уже совсем сомлела в этом замкнутом пространстве? В воздухе его, казалось, так и плавали, словно планктон в океане, мельчайшие частицы размолотых, полных всевозможными бактериями кишок. Молдер озабоченно думал о Скалли, Скалли натужно старалась не смотреть на жижу, и потому отчаянный крик из коридора, куда только что вышел инженер, прозвучал для них совершенно неожиданно.

Дверь из коридора открылась снова, и в нее, пятясь, спиной вперед, вломился какой-то невнятный человеческий ком. Лишь через мгновение оторопевший Молдер понял: какая-то женщина, схватив инженера сзади, держит у самого его горла небольшой, но вполне зловещий с виду, основательно испачканный в крови нож и тянет, тянет Харолда к мясорубке. Лицо инженера было совершенно белым, он даже не пытался сопротивляться.

Из коридора глядели уже десятки перепуганных насмерть глаз.

Пистолет словно бы сам собой прыгнул шерифу в руку.

Но стрелять было нельзя. Женщина, кидая звериные взгляды вправо-влево, уже заслонилась от шерифа Харолдом. В ее остекленевших глазах плескалось и пенилось безумие.

Скалли отреагировала быстрее всех. Даже не пытаясь применить оружие, она протянула к женщине пустые руки и медленно, мелкими шагами пошла ей навстречу, негромко и ровно приговаривая:

— Спокойнее… спокойнее, мисс… Только не делайте, пожалуйста, ему ничего плохого. Расскажите нам, чего вы хотите. Мы все ббго-ворим. Все обговорим.

Женщина немного повернулась, чтобы видеть мягко приближающуюся к ней Скалли. На лице ее отразилось мучительное сомнение, и рука с ножом, это не укрылось от Молдера, потеряла судорожную твердость и слегка задрожала. На миг Молдеру показалось, что все обойдется.

Женщина, волоча инженера буквально на себе, сделала к мясорубке еще шаг.

— Не нужно волноваться, — мало-помалу подбираясь к ней все ближе, твердила Скалли. — Мы не хотим, чтобы кто-то пострадал. Мы не хотим, чтобы пострадали вы. Мы все обсудим. Уберите, пожалуйста, нож.

Взгляд женщины становился нормальным — растерянным, испуганным, страдальческим — но нормальным. Она глядела на Скалли даже с какой-то надеждой. Сейчас она его отпустит, понял Молдер. Руки женщины начали опускаться — и та, что держала нож, и та, что держала шерифа за глотку. Инженер, согнувшись, зайцем прыгнул от нее подальше. И в этот момент ударил по ушам выстрел. Шериф, к которому женщина теперь стояла почти спиной, нажал на курок.

Пуля, словно удар могучего кулака, швырнула женщину прямо на борт чана. С коротким воплем, выбитым из нее, как пыль из ковра, женщина опрокинулась на этот борт, потом медленно, словно бы немного картинно перевернулась — мелькнули нелепо и бессильно задранные стройные голые ноги. Жижа хлюпнула густо и жирно. Она была такой плотной, такой наваристой, что тело женщины, прежде чем начать медленно погружаться, несколько мгновений почти лежало на отвратительном, рыхлом ложе. И за все это время никто не попытался прийти ей на помощь. Наверное, от полного ошеломления. Во всяком случае, о себе Молдер мог сказать это наверняка.

Впрочем, как выяснилось вскоре, помочь ей было все равно уже нельзя.

…Доктор Рэндолф, приятный и чуть флегматичный невысокий человек лет тридцати пяти, неспешно и обстоятельно обрабатывал порез на шее инженера. Впрочем, порез оказался пустяковым: кровь, так страшно выглядевшая на ноже и на шее Харолда, оказалась куриной. Однако именно это обстоятельство доктора тревожило более всего: микроорганизмам, нормальным для куриной крови, совершенно нечего делать в крови человека, даже если они попадут туда через совершенно пустяковый порез. Доктор старался действовать очень тщательно.

Тело убитой, измазанное в питательной жиже, упаковали в пластиковый мешок; он покамест лежал тут же, в медицинском кабинете.

Мясорубка не остановилась ни на мгновение.

Мрачный шериф стоял у двери в медицинский кабинет фабрики, по своему обыкновению сложив руки на груди и подпирая плечом косяк. Непонятно было, отчего он мрачен. То ли оттого, что фактически убил женщину, которую, похоже, вполне можно было спасти; то ли оттого, что это произошло на глазах у гостей из столицы. Ни Скалли, ни Молдер пока не решались прямо спросить его, зачем он выстрелил именно в тот момент, когда стал столь вероятен мирный исход. Формально к действиям шерифа было бы придраться трудно: он мог и не увидеть, что женщина — агенты уже знали, что ее звали Пола, — отпустила жертву, и воспользовался моментом, когда она оказалась к нему спиной, чтобы спасти инженера. На самом же деле…

Никто, кроме самого шерифа, не знал, что было на самом деле.

Лицо Харолда все еще сохраняло смертельную бледность, голубые губы мелко дрожали. Серийный убийца кур, похоже, не отличался мужественностью. Как и все серийные убийцы, впрочем.

— Как вы думаете, мистер Харолд, почему она на вас напала? — спрашивала Скалли. Ей нелегко давался спокойный тон. Менее десяти минут назад она едва не спасла человека, она бы обязательно спасла человека — если бы не выстрел шерифа. По сути, шериф рикошетом попал и в Скалли. И тоже — в спину.

— Понятия не имею…

Голос инженера был словно бы сорван недавним долгим криком. Сиплый был голос, запекшийся. «Как это Харолд не обмочился, не понимаю», — саркастически думала Скалли.

Молдер пристально, чуть исподлобья смотрел на врача и молчал.

— У вас были прежде какие-то жалобы на ее поведение?

Инженер попытался отрицательно покачать головой.

— Сидите смирно, — на миг прервав работу, мягко проговорил Рэндолф.

Харолд вновь окаменел, для удобства доктора вытянув шею, будто ощипанный цыпленок. Чип ленок Чейко.

— Не было, — выдавил он, — Ни малейших. Пола всегда была одной из лучших наших работниц. Спокойная, приветливая, уравновешенная. Я просто не могу себе представить, с чего это она так вдруг…

— А вы, доктор Рэндолф? У вас есть какие-либо соображения?

Обстоятельный доктор закончил наклеивать пластырь на шею инженера и удовлетворенно провел по его полосе ребром маленькой ладони в последний раз, как бы разглаживая напоследок.

— Ну, вот, — сказал он.

Инженер тут же поднялся со стула.

— Если вы закончили со мной, доктор, я пойду, — проговорил он. — У меня масса дел. Если я вам понадоблюсь, — повернулся он к Скалли, — вы знаете, где меня найти.

— Обязательно, — сказал доктор ему вслед, — завтра зайдите. Я взгляну на вас, удостоверюсь, что в рану не попала какая-либо инфекция.

— Зайду, — уже открывая дверь, сказал инженер. Шериф, пропуская его, чуть посторонился.

Доктор наконец повернулся к задавшей ему вопрос Скалли.

— Пола заходила ко мне дней десять назад, — обстоятельно и неторопливо начал он, — с жалобами на головные боли. Ни с того ни с сего они начали буквально донимать девушку. Она стала раздражительной, у нее началась бессонница…

— Вы смогли определить причины?

— Нет. Я обычный терапевт и лечу болезни не сложнее простуд или порезов. На такое у меня просто не хватает квалификации.

— Вы нашли у пациентки какие-либо отклонения?

— Даже не пытался. Я отправил ее в округ для сканирования мозга и снятия энцефалограммы. В присланном заключении говорилось, что все нормально, отклонений нет. Я могу вам его показать, оно подшито к учетной медицинской карте Полы. Тогда я решил, что у девушки просто какой-то сильный стресс.

— Может, у нее начался гипноз конвейера? Вы ведь знаете…

— У меня нет квалификации, чтобы ставить подобные диагнозы, — терпеливо повторил доктор Рэндолф. — Окружная больница не сделала такого заключения.

— Вот что, доктор… вдруг очнулся Молдер, и Скалли, уже готовая было и впрямь потребовать у Рэндолфа медкарту погибшей, обернулась на него с легким удивлением. Она была уже уверена, что ее напарник напрочь утратил интерес к этому делу и ей придется разбираться самой, буквально волоча Призрака от свидетеля к свидетелю на своих плечах. Порой так бывало. — Джордж Кернс, исчезнувший в вашем городке месяцев десять назад, не приходил к вам с подобными симптомами?

Доктор тоже взглянул на Молдера удивленно — и с какой-то невнятной пытливостью. Помолчал, припоминая. И сказал, как бы сам немножко удивляясь собственным словам:

— Да, действительно. Я теперь вспомнил… За две-три недели до исчезновения он несколько раз жаловался на жуткие головные боли. Да, ведь он даже судиться собирался…

— И как вы лечили его и Полу? Одинаково?

— Получается, да. Хотя в случае. с Полой я даже не припомнил аналогичной ситуации с Кернсом, это было так давно… Да, я обоим прописывал обыкновенное обезболивающее. Кодеин…

Все трое помолчали. Лицо доктора было непроницаемым. «Интересный вопрос задал Мол дер, — думала Скалли. — Как это ему в голову пришло? И как теперь это интерпретировать? Если девушка в безумии совершила такое, стало быть, больной тем же самым недугом Кернс мог совершить что-то не менее нелепое и опасное — и исчезнуть? Возможно, возможно… Интересный поворот».

— Я думаю, — проговорила она, — вскрытие Полы Грэй прояснит ситуацию.

Шериф что-то неразборчиво пробурчал из своего угла. На него никто не обернулся.

— Боюсь, я не смогу, — сказал, облизнув губы, доктор, — дать вам разрешение на вскрытие ее тела. Вам придется сначала переговорить по этому поводу с самим мистером Чейко.

— С главой фабрики? — удивленно спросила Скалли. — Он-то тут при чем? Вы же врач.

— Да, но, видите ли, мистер Чейко — дедушка Полы. Он ее ближайший родственник. Владелец всего нашего предприятия — ближайший родственник покойной.

Шериф снова что-то пробормотал себе под нос, и снова никто не разобрал его слов.

Резиденция Чейко

Молдер остановил машину на площадке перед роскошным цветником, разбитым напротив главного входа в белоснежный трехэтажный особняк, водруженный на вершину холма. Особняк купался в свете летнего солнца, сверкая сахарной белизной стен и сполохами отражающих солнце и небо огромных окон.

«Судя по доходам мистера Чейко, много кур ест Америка», — подумал Молдер, заглушая мотор.

«Все-таки мы живем в великой стране, — отстегивая ремень безопасности, подумала Скалли. — Стране подлинной демократии и подлинного равенства. Стране равных возможностей. Разве при каком-нибудь тоталитарном режиме, в Северной Корее, Ливии или России внучка фигуры такого масштаба, как мистер Чейко, работала бы на его же фабрике простой работницей? Никогда. А у нас…» Скалли ощущала неподдельную гордость.

Горничная-афро, пожилая и изрядно располневшая, как и полагается горничным-афро, выслушала их, проговорила: «Я доложу» — и степенно удалилась в глубину особняка. Агенты смиренно ожидали в холле, прохладном и сумеречном после солнечного половодья, захлестнувшего холм. Через каких-то десять минут горничная столь же неторопливо вернулась и произнесла: «Идемте. Но вам придется подождать: мистер Чейко кормит курочек».

Мистер Чейко кормил курочек во внутреннем дворе особняка. Десятка два пернатых созданий, бестолковых и суматошных — вероятно, тем и обаятельных, — гомоня, поглощали корм, который их повелитель через специальный наклонный канал с широким раструбом снаружи медленно, со вкусом высыпал к ним в огромную клеть. К выходу мистер Чейко стоял спиной, и агенты почтительно замерли у самой двери, не желая мешать действу. На вид мистер Чейко был крепкий, уверенный в себе жилистый старик лет шестидесяти. Встреть его в поле, а не во дворе замка, агенты приняли бы его за обыкновенного фермера и по одежде, и по повадке.

Некоторое время уютное деревенское кудахтанье было единственным звуком, наполнявшим мир.

Потом мистер Чейко, не оборачиваясь, произнес:

— Когда я кормлю кур, у меня становится легко на душе и ясно в мозгу.

Пауза. Никто не решился ее нарушить. Мистер Чейко, завершив священнодействие, отряхнул руки, тщательно вытер их о фартук и наконец повернулся к агентам лицом.

— Это чудесные существа, знаете ли, — произнес он, неторопливо двинувшись в ним навстречу, — Как подумаю, что бы мы делали без них, — мороз пробегает по коже. Мы едим их плоть и их нерожденное потомство, мы спим на подушках, набитых их перьями… Немногие люди могут похвастаться, что приносят такую же пользу обществу. Немногие.

— Людям несколько затруднительно приносить пользу обществу, давая съедать свою плоть и предоставляя свою кожу и свои волосы для каких-нибудь поделок, — ответил Молдер, — Правда, в свое время Гитлер попытался помочь им это делать… но людям не понравилось. Здравствуйте, мистер Чейко.

Мистер Чейко, подойдя к Молдеру почти вплотную, долго всматривался ему в лицо тяжелым, пристальным взглядом. Потом его жесткие седые усы слегка шевельнулись. Перепугавшаяся горничная облегченно вздохнула и, поняв, что все в порядке, удалилась.

Потому что мистер Чейко едва ощутимо улыбнулся.

— Здравствуйте, — сказал он, подавая Молдеру руку.

— Простите, что мы побеспокоили вас, — взяла бразды правления Скалли, которую выходка Молдера тоже не на шутку встревожила. Бросая подобные реплики, можно испортить отношения с магнатом насмерть и навсегда. Демократия демократией, а надо помнить, с кем говоришь, — Мы никогда не посмели бы…

— Я уже знаю, — прервал ее мистер Чейко. — Мне позвонили с фабрики. Вы хотите произвести вскрытие моей внучки. Так?

— Так, — призналась Скалли.

— Зачем?

Старик держался великолепно. Спокойно, ровно, предупредительно. Никаких вопросов, никаких сетований. Серьезный старик. Не то что трепетный инженер или мелкий доктор.

Владыка.

Пока Скалли обдумывала, как ответить потактичнее, мистер Чейко ответил на свой вопрос сам.

— Вы полагаете, что у Полы было какое-то заболевание, которое и заставило ее повести себя столь странно и предосудительно?

— Да, — кивнула Скалли. — Мы надеемся, что вскрытие поможет понять, было оно или причины поступка вашей внучки следует искать в каких-то иных областях.

«Как-то я слишком велеречива вдруг стала, — одернула себя Скалли с досадой. — И не следовало говорить: “вашей внучки”, зачем лишний раз напоминать ему об утрате? Ведь старик говорит просто: “Пола”».

— Я полагал, ваш приезд к нам связан с исчезновением Джорджа Кернса.

— Так и есть. Но мы подозреваем, что эти события связаны.

Усы мистера Чейко снова шевельнулись — на сей раз недоуменно.

— Каким же образом?

— Мы пока не уверены, и рано об этом говорить… не исключено, что они страдали от одного и того же нервного расстройства.

Мистер Чейко помолчал. Отвернулся, медленно оглядел внутренний двор; щурясь, посмотрел в сожженное солнечным светом небо.

— Знаете, — сказал он, — когда я приехал сюда после войны, Дадли был грязной, Богом забытой деревенькой. Я построил ферму, и всю свою семью заставил, — последнее слово гражданин свободной страны произнес с каким-то особенным наслаждением, — работать на ней. Город вырос вокруг моей фермы, а моя фабрика выросла, как продолжение, как новое могучее сердце города. Теперь мы — самый крупный поставщик кур в стране. Я всегда держал подальше от себя и от своего дела болтунов, склочников и лежебок.

— То есть таких, как Джордж Кернс? — спросил Молдер.

Мистер Чейко даже не взглянул в его сторону.

— Джордж Кернс и ему подобные ничего не способны создавать. Они лишь разрушают то, что в поте лица создано другими. Но от таких отгородиться легко… — он запнулся и снова поглядел в небо. — А вот… — запнулся снова. Потом опустил голову и прямо взглянул в лицо Скалли. В глазах его стыла окаменевшая от времени грусть. — Знаете, долголетие — это сомнительное благословение. Всю молодость ты надрываешься и надеешься, надрываешься — и надеешься… хочешь что-то построить, чего-то добиться для себя, для семьи, для нации… Только для того, чтобы дожить до момента, когда колесо начинает крутиться в обратную сторону. Только чтобы увидеть, как те, кого ты создал и вырастил, все у тебя отнимают…

Он повернулся и пошел по широким, пологим ступеням в дом. Молча агенты последовали за ним, но он на них уже не смотрел. Медленно, как-то вдруг погрузнев и состарившись, мистер Чейко поднимался в холл своей резиденции, думая о чем-то своем и, судя по всему, очень, очень невеселом.

— Тем не менее, — вдруг сказал он, — я еще не готов умереть. Пока что.

Остановился и повернулся к агентам, следовавшим за ним в почтительном молчании.

— Ступайте, я разрешаю провести вскрытие, — решительно и твердо сказал мистер Чейко. — Мне тоже интересно, что стряслось с моей внучкой.

Федеральная трасса И-10.

Молдер выжимал из мотора все, что тот еще в состоянии был дать. Начатое дело нужно было довести до конца, хотя в глубине души Молдер понимал, что тянет пустышку. И потому хотелось покончить как можно быстрее. Машина точно летела; надорванно сипел воздух на лобовом стекле и злобно шипело покрытие под колесами.

— Это неважно, — отрывисто говорил Молдер. — Просто я коротал время, пока ты занималась анализами. Мне пришло в голову снова объехать все окрестные мотели… Их владельцев опрашивали после исчезновения Кернса, но предъявляли им лишь его фото. Никто Кернса не вспомнил. Мне пришло в голову проделать то же самое, предъявляя им фотографию Полы Грэй.

— Почему? — удивилась Скалли.

— Понятия не имею. Так. Подумалось… Сходное заболевание может обусловить сходное поведение.

— Ну и?

— Ничего. Остался один мотель, в двенадцати милях от Дадли. Я уже не верю, что мне там что-то скажут толковое, но не хочется оставлять хвосты, ты же понимаешь.

— Понимаю.

— Рассказывай теперь ты.

Скалли порылась в сумочке и достала фотографию, запечатлевшую нечто странное — вроде мутного, в разводах стекла с продолговатыми пузырьками внутри или, скажем, каплями, примерзшими снаружи.

— Посмотри, — сказала она, подняв фото. Молдер скосил глаза. Он водил очень аккуратно и сейчас, гоня машину на большой скорости, не хотел даже на мгновение отрывать глаз от дороги — хоть она и была пустынной, насколько хватало глаз.

— И что это? — спросил он. Скалли спрятала фото.

— Это мозг Полы, — нехотя ответила она. — Он пористый, как губка.

— Что такое?

— У девушки было очень редкое заболевание — так называемая болезнь Кройцфельдта-Якоба, или губчатая энцефалопатия.

— Никогда не слышал.

— Твое счастье. Это действительно очень редкая болезнь. И болеют-то в основном животные. Я видела подобные фотографии лишь в медицинской школе. Мозг постепенно становится рыхлым и полным пустот. Неудивительно, что у Полы Грэй болела голова.

— Но почему же ни сканирование, ни анализы в окружной больнице не показали этого кошмара?

— Болезнь обнаруживается лишь после смерти, при взятии проб из мозга.

— Значит, просто органическое расстройство? И оно могло вызвать аберрации поведения? Из-за этих пустот Пола могла напасть на Хэролда, уже не отдавая себе отчета в своих действиях.

— Это можно считать доказанным. Кройцфельдт-Якоб характеризуется головными болями, прогрессирующим умственным расстройством, сродни помешательству, припадками…

— Болезнь смертельна?

— Да. Через пару месяцев девочка бы умерла в жутких мучениях.

Молдер вздохнул.

— Все встает на свои места. Кроме того, что Пола Грэй — далеко не девочка.

— Пошляк.

— Господи, Скалли, я совсем не то имел в виду! Взяв ее личное дело для копирования фотографии, я совершенно рефлекторно просмотрел все основные данные, просто так, взгляд упал…

— Ну? — неприязненно спросила Скалли. Молдер ее просто удивил, вот уж от кого она не ожидала. Ханжа несчастный. Все мужчины одинаковы. Сами начинают трахаться с кем ни попадя, едва стручок в первый раз надуется — но как заходит разговор о женской девственности, так сразу надевают постную мину. Тьфу!

— Представь себе, — продолжал Молдер, даже не подозревая, какую бурю вызвал в душе напарницы, — что Пола Грэй родилась первого июня тысяча девятьсот сорок седьмого года.

— Что? — после секундной заминки спросила Скалли, решив, что она чего-то недослышала или недопоняла.

— Нашей девочке сорок восемь лет от роду. Судя по всему, она не внучка мистера Чейко, а дочка ему.

— Это какая-то ошибка. Наверняка. Опечатка. Наверное, цифры поменяли местами случайно, не сорок седьмого, а семьдесят четвертого. Так бывает довольно часто.

Молдер с сомнением пожал плечами.

— В архивах суда должно храниться ее свидетельство о рождении. Вернемся в город — проверим. Но, знаешь, мне кажется, это расследование будет гораздо интереснее, чем мы поначалу предполагали.

Скалли досадливо качнула головой. Вот в чем дело. Молдеру позарез нужна хоть тень чего-то невероятного, иначе он киснет и не может работать. Понятно…

— Вероятность того, что Пола Грэй и Джордж Кернс страдали от одного и того же заболевания, ничтожна, — сказала она, поразмыслив. — Я понимаю, исчезновение склочника очень удобно было бы списать на то, что он спятил от губчатой энцефалопатии и потерял сознание, а потом и умер где-нибудь, так что его не обнаружили… или обнаружили, но уже не опознали… Но, Молдер, это действительно очень, очень редкое заболевание. Кройцфельдт-Якоб может передаваться по наследству, может передаваться с пищей — то есть, например, есть мясо больной скотины никак нельзя. Но он никоим образом не передается при контакте. Ни капельным путем, ни половым, ни на грязных руках… Никоим образом, понимаешь? Вероятность того, что в одном маленьком городке два посторонних человека одновременно где-то подцепили Крой…

— Это не более невероятно, чем то, что юная красотка Пола Грэй скоро отпраздновала бы свой полувековой юбилей.

— Это опечатка, говорю те… Господи, Молдер!

Все нежелательное случается только там и тогда, когда негативные его последствия могут оказаться максимальными. Это закон столь же непреложный, сколь и, например, закон всемирного тяготения — хотя ни один ученый не смог до сих пор хотя бы подступиться к разгадке того, почему именно так происходит. Бутерброд падает маслом вниз. На экзамене всегда достается самый неприятный билет. Дождь начинается именно тогда, когда вы забыли зонт или хотя бы надели что-то светлое. Во время кризиса первой разоряется именно та фирма, в акции которой вы три дня назад вложили последние деньги.

Мили три до этого поворота, повторяющего изгиб узкого, неприятного даже с виду ручья, по берегу которого шла на этом участке трасса, она была широкой и прямой, как стрела. И после, перепрыгнув через ручей по довольно убогому мосту, она тянулась дальше к горизонту столь же уверенно и гордо — словно путь американской мечты. Но именно здесь, где поворот, именно здесь, где ближайшая часть дороги пряталась за низкими, чахлыми прибрежными кустарниками — именно здесь навстречу Молдеру и Скалли, взявшись невесть откуда — впрочем, чудес не бывает, из-за моста и из-за кустарников, откуда же еще! — выпрыгнул грузовик с кузовом, полным сетчатых ящиков с живыми курами.

Впрочем, кур и ящики агенты разглядели несколько позже. Скалли крикнула: «Господи, Молдер!», когда внезапно прямо перед «таурусом» вдруг вырос громадный, широкий, сверкающий никелем лоб тяжелого грузовика.

Один Господь знает, каким чудом Молдеру удалось спасти себя и Скалли. С воем и визгом «таурус» крутнулся на пуантах и боком, нарушая все законы природы, скакнул с дороги далеко в поле. А сумасшедший грузовик, ничуть не обрадовавшись тому, что путь ему уступили столь предупредительно и своевременно, даже не попытался вписаться в освободившийся поворот; мотаясь, как и до этого, от одной обочины до другой на скорости под восемьдесят миль в час, он без колебаний легко и свободно оставил надоевшее шоссе и, не снижая хода, с грохотом скатился в ручей. Земля вздрогнула, когда он вломился в дно своим широким и тупым лбом.

Хрипло дыша, на чуть дрожащих ногах Скалли выбралась из машины. Подбежала к месту аварии. Ручей, как оказалось, был мелким, кабина ушла в воду едва до половины, но водитель даже не делал попытки выбраться. Ошалелые куры бились, метались и орали в своих упаковках, а по красной, неприятно пахнущей воде ручья уже плыли едва ли не охапки белых перьев.

Молдер тоже вышел из кабины и подошел к Скалли. Мгновение они стояли молча и глядели на кабину. Потом Скалли выдернула из кармана телефон.

— Восьмая миля трассы И-10,— скороговоркой заговорила она, и голос ее был уже совершенно спокоен. Ни она, ни Молдер между собою не обмерялись ни словом. В конце концов, они уже так часто спасали друг другу жизнь, что одним разом больше, одним меньше — роли не играло. — Автокатастрофа. Немедленно пришлите скорую помощь.

Исступленно кудахтали куры.

Когда Скалли спрятала трубку, Молдер покрутил носом, чуть улыбнулся и спросил:

— Ты чувствуешь, чем пахнет?

— Какой-то дрянью, — с готовностью ответила Скалли. — Это вода.

— Именно. Запах ничего тебе не напоминает?

Скалли медленно вдохнула воздух поглубже.

— Что-то очень знакомое…

— Мясорубка вторичной переработки, — подсказал Молдер.

На лице Скалли проступило отвращение, и она невольно попятилась от ручья.

…День был на исходе, и солнце клонилось к горизонту — далекому, чуть всхолмленному, размытому душным оранжево-серым маревом. Тягач еще рычал, напрягая звенящие от натуги тросы в попытках вытащить из ручья грузовик, глубоко ушедший радиатором в илистое, зыбкое дно. Похоже было, что победа близка. Шериф Фэррис приплясывал возле тягача и, отчаянно размахивая руками, то и дело разевая рот и что-то крича — совершенно беззвучно в чадном реве двигателя, — руководил подъемом. Труп водителя грузовика уже увезли.

Молдер стоял немного поодаль, где было потише — хотя и сюда, скрадывая курившийся над ручьем неаппетитный запах, долетала вонь сожженной солярки, — засунув руки в карманы, задумчиво смотрел на красные густые струи, медленно вьющиеся под берегом. Наверное, на дне полно коряг, думал он, вон как крутит… Эта вода, наверное, смертельна для кустарника на берегах.

Неслышно подошла Скалли и тронула его за локоть.Молдер обернулся.

— Я успела переговорить с доктором, — проговорила она негромко. Вид у нее был озадаченный. — Трудно поверить… он сказал, что шофер грузовика несколько дней назад жаловался на те же симптомы. Понимаешь?

— Головная боль? — чуть помедлив, чтобы слова Скалли успели как следует улечься и провариться в мозгу, уточнил Молдер.

— Да.

— Тошнота?

— Да, да. Все совпадает. И диагноз — доктор решил, что малый просто перетрудился, без передышки сделав несколько дальних рейсов. И лечение то же — обезболивающее и успокоительное…

— Надеюсь, не из тех групп транквилизаторов, после которых не рекомендуют садиться за руль? — серьезно спросил Молдер.

— Вернемся в Дадли — я проверю. Доктор вполне может пойти под суд, если прописал лекарство, замедляющее реакцию.

Они помолчали, глядя на поверхность ручья уже вдвоем. Не хотелось говорить. Не хотелось первым говорить то, что у обоих уже вертелось на языке.

— То есть, — нарушил тягостное молчание Молдер, — у нас уже, по всей видимости, третья жертва Кройцфельдта-Якоба?

Скалли нехотя пожала плечами.

— Но ты же сама уверяла, что это очень редкая болезнь.

— Так и есть. Очень редкая.

— Это заметно, — уронил Молдер.

Скалли опять пожала плечами.

— У меня есть одна теория… вполне безумная;

— Я слушаю.

— И очень много натяжек.

— Я слушаю, — Молдер наконец поднял на нее взгляд. Скалли по-прежнему мрачно всматривалась в кирпично-бурую муть ручья.

— Если мы предположим, во-первых, что энцефалопатией был болен Кернс, во-вторых, что он все-таки не сбежал, а был здесь убит, и, в-третьих, примем во внимание, что тело его не было найдено…

— Да? То что?

— Эта мясорубка, — с отвращением, явно через силу произнесла Скалли, — дает, между прочим, идеальные возможности для избавления от трупов. Тебе не приходило это в голову?

Молдер чуть искоса посмотрел на нее, потом усмехнулся.

— Ты все равно не поверишь, но когда Пола стала погружаться в эту дрянь, я сразу подумал…

— Ну вот. А потом это месиво ели куры. А потом этих кур ели и продолжают есть люди. Продукцию «Чиплят Чейко» потребляет вся страна. И в Канаду, в Мексику идет немало…

Молдер чуть растерянно провел ладонью по щеке.

— То есть нам грозит эпидемия?

Скалли не ответила, ее взгляд устремился Молдеру куда-то за спину. Молдер обернулся. К ним подходил шериф — лицо его было багровым и лоснилось от пота.

— Порядок, — сказал он, ослепительно улыбнувшись, — Вытащили наконец, — он остановился рядом с агентами, левой рукой снял шляпу, а правой достал носовой платок и принялся вытирать лоб, щеки, шею… — Однако странные дела у нас начали твориться, вы не находите?

— Находим, — ответил Молдер. — Скажите, шериф, вы ведь, хотя не верите в то, что Кернс был убит, искали его тело?

— Тщательнейшим образом, — ответил шериф Фэррис, — Окрестности прочесывали… городскую свалку…

— А вот этот ручей тралить не пытались? — Молдер ткнул пальцем вниз. Шериф послушно глянул на пахучую, полную рыжей и бурой взвеси воду.

— Честно говоря, нет, — проговорил он нерешительно, — Это же стоки фабрики. Здесь на дне полно такой дряни… Легче иголку в стоге сена найти.

— Нужно протралить реку как можно скорее.

Шериф скривился.

— Какая мерзкая работа! Так ли уж это нужно, агент Молдер?

— Совершенно необходимо.

— Куриных останков тут найдется немало. Пол века копится… Что вы рассчитываете там найти?

— Надеюсь, что ничего. Но проверить надо. Такая работа, шериф.

— Не завидую я тем ребятам… — шериф выглядел растерянным. — Может, хотя бы отложим до завтра? До темноты осталось не более двух часов.

— Слушайте, шериф, если вы не хотите этим заняться, я вызову агентов ФБР, и они управятся сегодня же. Это крепкие ребята, привычные ко всякого рода останкам.

Шериф улыбнулся. Скалли показалось, что в оскале его мелькнуло что-то хищное.

— Будь по-вашему, агент Молдер. Вы меня приперли к стенке. Сейчас я вызову драгу, возле фабрики перекроют сток, чтобы понизился уровень в реке… К вечеру я сообщу вам о результатах…

— Мы останемся здесь, — решительно сказал Молдер. — Поможем вам, чем сможем. Не годится взваливать на вас и ваших парней эту мерзкую работу, а самим сбежать, поджав хвост.

Шериф помолчал, как бы ища, что ответить, но так и не нашелся. Кивнул, нахлобучил шляпу, повернулся и ушел, на ходу доставая из кармана куртки телефон.

Через полчаса трал вытянул со дна реки первую порцию останков. Отнюдь не куриных.

Амбулатория Дадли

Войдя в обширное, освещенное яркими газосветными трубками помещение, Молдер увидел ползающую по полу на коленях Скалли — и жуткий паноптикум аккуратно разложенных человеческих костей. Услышав, как Молдер вошел, Скалли подняла голову, потом встала, с трудом разогнув затекшие ноги. Поправила выбившуюся на лоб прядь волос.

— Я пока смогла достоверно идентифицировать девять человеческих скелетов. Один из них принадлежит, несомненно, Джорджу Кернсу.

— Как ты узнала?

Скалли подошла к одному из наспех собранных скелетов и показала на берцовую кость.

— Видишь?

— Штифт, — сказал Молдер.

— Согласно медицинской карте Кернса, полтора года назад он сломал ногу, катаясь на лыжах. Этот штифт и следы травмы полностью соответствуют тому, что записано в карте.

— А как же другие?

— Без специального оборудования мне вот так вот, наскоком, немного удается выяснить. Однако я думаю, что некоторые кости пролежали в воде добрых несколько десятков лет.

Молдер качнул головой.

— И у всех у них есть одна странная особенность…

— Кажется, я могу сказать, — проговорил Молдер, обводя останки взглядом. Среди отвратительно обнаженных грудных клеток и суставчатых конечностей не было ни единого черепа. — Они все где-то потеряли свои головы.

— Да, но. не только в этом дело. Более старые кости более выщерблены и разъедены, все как полагается, но и у старых, и у более поздних суставы будто отполированы. Словно перед тем как попасть в воду, они подвергались какой-то специальной обработке.

— Какой?

Скалли пожала плечами.

— Очень не люблю голословных недоказуемых утверждений, но… — она запнулась. — Нет, погоди. Нелепо.

— Знаешь, Скалли, что я думаю… медленно проговорил Молдер.

— Откуда мне знать?

— Действительно… — он чуть усмехнулся, — Я думаю, что, если кости целы, то есть кости Кернса целы, значит, он не был сброшен в мясорубку. Верно?

— Верно…

— Тогда вопрос: как жители Дадли заразились от него энцефалопатией? Если они, конечно, заразились от него.

Скалли растерянно посмотрела на Молдера и механическим жестом снова поправила волосы.

— Я тут заработалась… и мне это не пришло в голову, — призналась она.

— Какой обработке подвергались останки? — настойчиво повторил вопрос Молдер.

Дверь с шумом распахнулась, и вошел шериф Фэррис. Окинул разложенные скелеты взглядом и покачал головой.

— Ну и дела, — пробормотал он. — Тихое у нас оказалось местечко, а?

— Да уж, — сказал Молдер.

— Работы пришлось прекратить, стемнело, — сообщил шериф. — Но, доложу я вам, там еще и на завтрашний день хватит. Скоро прибудет транспорт с очередным уловом. Сколько здесь?

— Девять, — проговорила Скалли.

Шериф коротко присвистнул. Потом сказал:

— Ну и там не меньше.

— Кернс здесь, — уронила Скалли.

Шериф мрачно глянул на нее исподлобья.

— Вы уверены?

— Абсолютно.

— Ну дела…

Наступило молчание. Потом шериф встрепенулся:

— Пойду встречать транспорт. Все кости опять сюда?

— Конечно.

Стоило шерифу выйти из здания, к нему бросилась встрепанная, заплаканная женщина. Она явно дожидалась его тут. Фэррис остановился. Сейчас в его лице не было ни толики добродушия.

— Шериф! Это правда?

— Что правда, Дорис?

— Правда, что моего мужа выловили там?

— Откуда ты знаешь?

— Весь городок уже знает…

— Дорис, послушай. Там выловили не только твоего мужа. Нашлось много каких-то костей. Но нам об этом ничего не известно. А уж тебе и подавно не о чем беспокоиться. Понимаешь? Совершенно не о чем.

— Но я так не могу!

— Какие глупости!

Дорис Кернс разрыдалась — видимо, не в первый раз за этот долгий день, который никак не мог закончиться. Похоже, он не собирался заканчиваться.

— Мне очень жаль, Дорис, — сказал шериф, — но теперь уже ничего не поделаешь. Надо держаться. Все будет хорошо, — сказал он и, заметив, что из амбулатории вышел на свежий воздух Молдер, повторил громко и значительно: — Все будет хорошо, Дорис. Не надо так убиваться. Те, кто мешает нам жить, обязательно будут наказаны. Иди домой.

Дрожащие губы Дорис Кернс раздвинулись в неуверенной, почти умоляющей улыбке. Шериф ободряюще улыбнулся ей в ответ. В резком свете фонарей перед амбулаторией рот его раздвинулся черной, опасной щелью — и тут же щель вновь сомкнулась.

— Дорис, иди. У меня еще много дел.

Дорис повернулась и, сгорбившись, побрела к своей машине. А шериф, проводив сломленную несчастьями женщину холодным, оценивающим взглядом, дождался, когда машина, ощупывая дорогу ярким светом фар, тронется с места, потом повернулся и пошел вдоль стены к приемной доктора Рэндолфа.

Доктор был на месте. Впрочем, странно было бы, если б в такой день его не оказалось на месте. Шериф подошел к его столу и, упершись в столешницу крепкими кулаками, навис над щуплым доктором и несколько мгновений молчал. Доктор откинулся на спинку своего стула и спокойно глянул на шерифа снизу вверх.

Он первым нарушил молчание.

— Фэбээровцы вытащили из реки кости, — сказал он.

— Да.

— Вы были рядом и…

— Ничего невозможно было сделать. Парень уперся как бык. У кого-то из них чертовская интуиция.

— Возможно, у обоих.

— Возможно.

— Клэйтон Уэлш сегодня пожаловался мне на те же симптомы, — сказал доктор Рэндолф.

Шериф облизнул губы. Глубоко, нервно вздохнул.

— Это уже четвертый…

— Да, шериф. Четвертый. Я, как мог, успокоил его… но завтра слухи поползут по городу, и их не остановить.

— Вы хотите сказать…

— Что уж тут говорить.

— Значит, кто-то должен пойти и сообщить обо всем мистеру Чейко.

— Я уверен, он уже знает.

— Но почему тогда…

— Он палец о палец не ударит. Он стар, он потрясен смертью Полы. Какого черта вы пристрелили ее, шериф?

— Если бы она попала в руки к агентам, пережитый стресс и благодарность за спасение развязали бы ей язык. Мне ничего не ос-> тавалось…

— А теперь мистеру Чейко плевать на все.

— Не думаю. Он возьмет себя в руки. Он должен взять себя в руки, — шериф подчеркнул голосом слово «должен» так, словно это он, шериф Фэррис, был хозяином городка и всего, что с ним связано.

Врачу это не понравилось. У него были на этот счет совершенно иные соображения. Он поднялся из-за стола и пригладил жидкие волосы.

— Я попробую с ним поговорить.

Шериф чуть усмехнулся.

— Попробуйте.

— Меня он послушает, — сказал доктор Рэндолф почти вызывающе; но в голосе его не было уверенности.

— А если не послушает? — спросил шериф.

Доктор не ответил.

— Дорис тоже на грани срыва, — проговорил шериф.

— Дорис не проблема, — ответил доктор. — Проблема — приезжие.

Полтора часа спустя Молдер снова вошел в помещение, где совершенно уже вымотанная Скалли из последних сил продолжала трудиться над первичной идентификацией бесчисленных останков, которые успели собрать сегодня до того, как на Дадли мягко обвалилась душная, жаркая арканзасская ночь.

— Не могу больше, — жалобно проговорила она, когда Молдер подошел к ней, — Двадцать два человека… И это, как я понимаю, еще не все.

— Хватит, Скалли, — проговорил Молдер и ласково коснулся ладонью ее плеча. — Скелетом больше, скелетом меньше… Это уже не наше дело. Я хотел тебя спросить…

— Спрашивай.

— Ты что-то начала говорить буквально перед тем, как вошел шериф. А потом я ушел, а тебе принесли новую порцию… Словом, мы не договорили. Что ты хотела сказать?

Скалли поджала губы, а потом резко помотала головой.

— Нет. Это чушь. Просто на меня это дикое кладбище произвело, видимо, слишком сильное впечатление, вот и лезет в голову…

Они помолчали.

— Тогда я тебе скажу, — проговорил Молдер.

Скалли поджала губы.

— Скажи. Только, может быть, сначала перекусим где-нибудь? Я действительно с ног валюсь.

— Обязательно перекусим, но… сначала я все-таки скажу. Может оказаться, что нам некогда даже кофе выпить.

— Ты что-то еще раскопал?

— Да.

Она присела на краешек стола, на котором в беспорядке валялись ее инструменты.

— Слушаю.

— Пока ты занималась тут полированными костями… кстати, те, что привезли под вечер, тоже полированные?

— Ну, не надо так упрощать, Фокс… не полированные… В общем, да. Такое впечатление, понимаешь, что кости гнили в воде полностью освобожденные от плоти… Они чистые… слишком чистые, понимаешь?

— Еще как. Я все это время занимался сбором информации… сидел в сети. И вот что получается: за последние пятьдесят лет в районе Дадли… в радиусе двадцати миль от городка… без вести пропали восемьдесят семь человек. Восемьдесят семь, Скалли!

— Стало быть, это деятельность какого-то жуткого культа, — устало проговорила Скалли.

— Похоже на то. Ты ведь хотела сказать… уже почти сказала, только сама себе боишься признаться. Чистые кости — это признак того, что тела варили. Целиком. Скажем, в громадном котле. Так?

Скалли опустила глаза и нехотя выдавила:

— Да…

— Я думаю, хорошие люди в Дадли едят не только хороших кур и хороших… чиплят.

— Господи, Молдер… Значит, Пола Грэй подцепила энцефалопатию, съев Кернса?

— Я выяснил, что полтора года назад Джордж Кернс на два с лишним месяца ездил в Англию. Все сходится: там в это время как раз была вспышка коровьего бешенства, он и летал туда именно в связи с этим, по поручению департамента, — посмотреть, как англичане борются с новой напастью… Мог заразиться. А Пола… Во всяком случае, так можно объяснить и ее моложавость.

— О чем ты? Вот уж этого я не понимаю.

— Некоторые племена каннибалов, как это установлено этнографами, полагают, что людей следует есть для того, чтобы продлить жизнь. Надолго сохранить молодость. И, знаешь, некоторые неофициальные исследования, я вот сейчас это выяснил, кажется, подтверждают это. Природа явления пока остается загадочной, не хватает материалов для исследований, как ты понимаешь — не так уж много осталось на земле каннибалов… но почему-то систематическое питание некоторыми человеческими органами — мозгом, печенью — похоже, действительно приводит к омоложению, к затормаживанию процессов старения.

— Первый раз слышу.

Мол дер пожал плечами.

— Всегда что-то слышишь впервые. Ты подумай, сколько мифов вокруг этого. Наверное, не зря. От приобщения к крови и плоти Христовой в обряде евхаристии до народной веры в бессмертие вампиров. Не может быть, чтобы все это выросло на пустом месте.

— Любой священник, услышав, что ты говоришь, проклял бы тебя.

— Я рад, что ты не священник. Нам следовало бы сейчас же наведаться в регистрационный архив суда города Дадли. Я сильно подозреваю, что далеко не одна только Пола Грэй должна была скрывать свой истинный возраст.

Но ни Молдер, ни Скалли не двинулись с места. Идея была слишком дикой, страшной, нелепой, чтобы вот так сразу поверить в нее и начать действовать в соответствии с нею. Потом глаза Скалли расширились.

— Молдер, помнишь… мистер Чейко говорил о пользе обществу, которую приносят куры. Ты тогда съязвил еще: людям, мол, затруднительно приносить пользу, давая съедать свою плоть и предоставляя кожу и волосы для поделок… только Гитлер попытался помочь им это делать, а людям не понравилось… Помнишь?

— Да.

— Помнишь, как улыбнулся мистер Чейко?

— Да, — сказал Молдер после едва уловимой паузы. — Помню.

Резиденция Чейко

Мистеру Чейко было неприятно. Он не испытывал душевной боли (он давно уже никогда и ни по какому поводу не испытывал душевной боли), ему. не было одиноко (со времен войны и одиноких блужданий по джунглям Новой Гвинеи, когда он наелся одиночеством досыта, это чувство перестало посещать его), он даже не тревожился. О чем тревожиться, когда прожита такая жизнь? Но ни малейших посягательств на свою роль он не терпел, как и прежде. Гордость в нем была еще вполне жива.

Пустота в доме не бросала вызова гордости и не противоречила ей. Пустой дом — в этом было нечто величественное. Только слуги и он. Он знал: за глаза его зовут куриным богом. Странно, но ему это льстило. Ему льстило все, что могло хоть каким-то боком смахивать на лесть. У него была устойчивая психика, наилучшая для людей у власти: то, что иной заморыш воспринял бы как издевку, или обиду, или иронию — мистер Чейко принимал как очередной орден. Этот заезжий хлыщ из ФБР, помянувший Гитлера, сам того не ведая, нынче польстил мистеру Чейко так, как уже давно никто не льстил. Умный парень, сразу решил о нем мистер Чейко утром. Несомненно, этот Фокс Мол дер принесет нашему городку огромную пользу. Его прекрасные качества в равных пропорциях перейдут ко всем жителям Дадли, который мистер Чейко давно уже привык считать своей маленькой империей.

С агентом и его напарницей следовало разобраться в первую очередь.

Но сейчас перед мистером Чейко, волнуясь и говоря торопливо и чуть сбивчиво, сидел в полутемном холле доктор Рэндолф и чего-то хотел. Как всегда, каких-то пустяков. Чего-то неважного. «Почему они все ничего не понимают, — с легким, давно уже вошедшим в привычку, удивлением думал мистер Чейко. — Почему, если оставить их без присмотра, у них ничего не получается? Почему, стоит хоть на минутку дать им волю, поручить самим что-то сделать или чего-то не сделать, как они городят глупость на глупость — и потом в панике и детской обиде на то, что ими плохо руководят, прибегают к мистеру Чейко жаловаться на самого же мистера Чейко?»

Куриный бог был практиком, далеким от пустого философствования, и никогда не задумывался о том, что в этом же самом удивлении всю жизнь пребывают все диктаторы.

Наполеон, получив донесение об очередном поражении очередного из своих любимых маршалов, в сердцах воскликнул: «Ну я же не могу сам быть везде!» Нечто подобное наверняка говорили в приватном кругу и Гитлер, и микадо, с которым мистер Чейко честно воевал, пока не понял, как надо жить… и, конечно, этот русский Сталин…

— Но нужно же что-то делать, мистер Чейко! — горячо втолковывал куриному богу доктор Рэндолф. — Вы ведь знаете, что происходит. Люди уже боятся, они не знают, что думать. Не сегодня-завтра до них окончательно дойдет, что происходит. Они уже теперь теряют веру, слухи ползут…

— Я потерял свою дочь, Джэсс, так что можете мне не рассказывать, сколь трагичны события.

«Действительно, — с ужасом подумал доктор Рэндолф, — ни о чем, кроме дочки, он ни думать не может, ни слышать не хочет. Это конец. Он конченый человек. Нам надо спасаться самим».

Но он еще надеялся. Привычка идти за поводырем была слишком сильна и слишком сладка, чтобы вот так вот вдруг рвануться ей наперекор.

— Я ведь уже сказал вам днем: я разберусь. Это значит, что я разберусь, и хватит меня беспокоить по пустякам.

— Я знаю, мистер Чейко, знаю… Но…

Из прихожей в холл, грузно переваливаясь, вошла горничная-афро.

— Мистер Чейко, — веско сказала она, — к вам Дорис Кернс.

Доктор поджал губы.

— Пусть войдет, — сказал мистер Чейко.

Буквально через мгновение после того, как горничная, величаво ступая, вышла из холла, туда ворвалась встрепанная, заплаканная Дорис. Увидев, что мистер Чейко не один, она замерла, не зная, как теперь себя вести, но было уже поздно. Доктор Рэндолф ненавидящим взглядом смотрел на нее исподлобья. Мистер Чейко, однако, встал и вышел из-за стола. Она порывисто шагнула к нему; на короткий миг и мистеру Чейко, и доктору Рэндолфу показалось, что женщина бросится владыке на шею, а то и падет к ногам. Но, к счастью, ни того ни другого не случилось. Она замерла перед ним, и мистер Чейко просто взял ее руки в свои.

— Спокойнее, Дорис, — отечески проговорил он. — Спокойнее.

— Я так больше не могу, мистер Чейко. Я больше не могу лгать. Мне страшно.

— Ничего страшного. Джэсс мне только что рассказал последние подробности. Тебе совершенно не о чем беспокоиться.

— Ну как же не о чем! Ведь как ни посмотри, Джордж был мне мужем, и теперь все будут считать, что я во всем виновата. Он заболел первым! А я недоглядела!

— Откуда ты знаешь? — нахмурился мистер Чейко.

— Завтра все будут знать. Доктор рассказал шерифу, шериф рассказал Мадж, Мадж — мне и, наверное, не только мне…

Мистер Чейко нахмурился, усы его негодующе шевельнулись. Он повернулся в доктору Рэндолфу. Тот не опустил глаз, встретив взгляд владыки с отчаянной храбростью обреченного.

— Зачем шериф рассказал все это Марджори Купер? — спросил мистер Чейко.

— В постели чего не расскажешь, — пробормотала Дорис. — Мужчине же хочется показать себя… мол, все знаю, все вижу…

Мистер Чейко вновь повернулся к ней.

— Тщеславие — смертный грех, — сказал он.

— Гореть нам в аду всем, если так, — сказала Дорис. — Но ведь я действительно ни в чем не виновата. Я помогала городу, как могла. Забрала его бумаги, стерла файлы… А ведь что ни говорите, мы прожили с ним пятнадцать лет! — у нее сорвался голос.

— Ты хороший человек, Дорис, — успокоительно проговорил мистер Чейко, — и у тебя будет хорошая еда. А о нем не жалей. От него не было проку в жизни, Дорис, ты же помнишь. Он не ведал, что такое настоящие ценности, у него не было принципов, не было ничего святого. Он только разрушал. В нашей жизни таким нет и никогда не будет места.

— Да, но теперь эти агенты все время крутятся вокруг меня. Мне кажется, даже они считают меня виноватой… Я боюсь их, они чувствуют, что я говорю неправду все время…

Мистер Чейко глубоко вздохнул и проговорил:

— Наш город не в один день был построен и рухнет он тоже не в одночасье. Он прочен, Дорис. Он прочен. И мы позаботимся о тебе. Ты одна из нас, ты — жительница Дадли. Это многого стоит, этим можно гордиться. Ты же понимаешь, я надеюсь? А что касается ФБР… Агенты ФБР скоро перестанут тебя беспокоить.

У Дорис Кернс приоткрылся рот. В глазах проступил ужас.

— Иди домой и отдыхай. Ты поняла?

Она ответила не сразу, а когда ответила, язык у нее заплетался, и губы плясали:

— Да. Да, мистер Чейко.

— Вот и хорошо. Ни о чем тебе уже не надо думать. Будь дома и жди. Все проблемы скоро разрешатся.

И она ушла.

Мистер Чейко вернулся к столу и снова сел напротив доктора Рэндолфа. Тот не смог сдержать злорадной усмешки.

— Вряд ли вы ее успокоили, мистер Чейко.

Седые брови старика поползли вверх.

— Почему?

— Ваши слова можно понять двояко. То ли будет покончено с агентами, то ли будет покончено с самой Дорис.

Тяжелый кулак мистера Чейко с треском вломился в столешницу. Подпрыгнули тяжелые подсвечники.

— Дорис — одна из нас! Мы должны защищать ее, должны сберечь!

— Она в таком страхе, что вряд ли поняла вас должным образом, мистер Чейко.

— Как только мы начнем грызть друг друга, городу — конец. Покончить с тем беспокойством, которое доставляют нам чужаки, — это одно. Это благое и общеполезное дело. Но жители города — неприкосновенны. Так было и так пребудет вовеки.

Лицо доктора Рэндолфа было теперь непроницаемым, будто восковая маска. «Идеалист, — думал доктор Рэндолф, глядя на мистера Чейко преданными стеклянными глазами. — Он создал все это, создал нас, но теперь отстал от жизни. Это удел всех стариков. У него еще остаются какие-то идеалы… молодые мечты… Он затеял все это для того, чтобы сбылась мечта о праведной долгой жизни, которую можно легко регулировать тем или иным рационом, — но нас это ни к чему не обязывает. Нам до его былых мечтаний дела нет, у нас — своя жизнь. Придется спасаться самим. А старики — должны исчезать. Вовремя.»

— Иди, Джэсс, — негромко сказал мистер Чейко, — и займись чужаками.

Доктор Рэндолф, кивнув, поднялся из-за стола.

Молдер появился возле дома мистера Чейко получасом позже. Они со Скалли и впрямь посетили здание суда. С максимальными предосторожностями вошли в архив, но предосторожности оказались излишними: кто-то побывал тут совсем недавно. В архиве стоял отчетливый угарный запах — буквально только что здесь прекратился маленький пожар. Пожар? Очень избирательный пожар: огонь сожрал лишь комнату, на двери которой, чуть покосившись, висела табличка: «Регистрация рождений». Дверь комнаты была не заперта. Отмахиваясь от неторопливо плавающих в воздухе ошметков сажи и прыгая лучами фонариков по углам, агенты убедились, что избирательный пожар постарался на славу: кубы картотек превратились в кучи золы и пепла. Здесь агентов явно опередили.

Молдер и Скалли переглянулись. Опередить-то опередили — но само но себе то обстоятельство, что архив пришлось жечь, доказывало основательность предположений Молдера. Что здесь нельзя было показывать чужим глазам? Вряд ли что-то иное, кроме дат рождений, коль скоро весь отдел назывался «Регистрация рождений». Ничем не приметный арканзасский городок Дадли, расположенный в самом сердце Америки — хороший городок, населенный хорошими людьми, — мог бы, по-видимому, прославиться редкостным долголетием своих коренных жителей.

К этому времени Молдер и Скалли, запросив через Интернет архивы министерства обороны, уже знали, что по крайней мере один житель Дадли, а именно мистер Чейко, действительно выглядит явно моложе своих лет. К тому времени, когда командир истребительного звена капитан ВВС Джосайя Чейко был сбит японцами над Новой Гвинеей, неподалеку от горы Маунт-Гилуве — а случилось это в сорок четвертом году, — ему было уже сорок шесть. И при том Пола Грэй, родившаяся в Дадли уже после войны, была действительно не внучкой мистера Чейко, а дочерью его. Сам же мистер Чейко шесть месяцев считался пропавшим без вести в джунглях, и выжил лишь благодаря тому, что прибился на время к какому-то тамошнему племени, затерянному в лесистых горах центральной части огромного острова. Каким-то образом он сумел с аборигенами договориться, хотя, как подозревали этнографы, племя это еще не покончило с каннибализмом. Доказать данный факт, впрочем, у них не было никакой возможности.

Совершенно непонятно было, однако, что теперь со всем этим делать. Ситуация оказалась дикой, чудовищной и абсолютно невероятной. И устроили ее не какие-нибудь зеленые человечки, отнюдь нет — свои человечки, совершенно свои… В некоторой растерянности агенты стояли посреди темного, прогорелого помещения, потому что происходящее не укладывалось у них в головах. Подумать только, им, чтобы разобраться, понадобился всего лишь один день — а длился этот кошмар десятилетиями, и о происходящем наверняка знала большая часть населения Дадли, если не все его жители поголовно. Бред. Полный бред. Ни Гвинея, ни Сахара, ни Конго, ни Сибирь — Арканзас. Арканзас!

И тут в кармане Скалли пискнул телефон.

— Да? Агент Скалли слушает!

— Простите… — раздался в трубке дрожащий голос перепуганной насмерть женщины. — Это Дорис Кернс… Вы помните меня?

— Разумеется, миссис Кернс. Что случилось?

— Я у себя дома. Мне нужно поговорить с вами сейчас же.

— Конечно, миссис Кернс. Я сейчас приеду. У вас все о’кэй?

— Да… Нет. Конечно, нет! Что за дурацкая привычка всегда отвечать на такие вопросы «да». Я боюсь, я очень боюсь, он убьет меня!

— Кто?

Молдер, не дыша, стоял рядом, наклонив голову к Скалли и боясь пропустить хоть слово из того, что говорила Дорис Кернс.

— Мистер… мистер Чейко, — с усилием произнесла Дорис.

— Хорошо, миссис Кернс. Хорошо. Оставайтесь дома, заприте все двери и никому не открывайте, кроме нас. Вы поняли?

— Поняла. Только приезжайте скорее.

Скалли спрятала телефон.

— Скалли, езжай к ней, — проговорил Молдер, — а я попробую упредить их.

— Как?

— Наведаюсь прямо к куриному богу.

Скалли опоздала.

И Молдер опоздал.

— Я хотел бы видеть мистера Чейко, — сказал он, когда горничная-афро выплыла к нему навстречу, спустившись по лестнице со второго этажа.

На лице горничной изобразилось легкое сомнение.

— Не знаю, сможет ли он принять вас в такое позднее время, — ответила она, — Если он вообще дома. Я сейчас узнаю.

— Узнайте, пожалуйста, — сказал Молдер. — И, если можно, побыстрее.

Горничная ничего не ответила на это — но судя по тому, как вальяжно она начала обратное восхождение на второй этаж, побыстрее было нельзя.

Оставшись один в просторном, тускло освещенном холле, Молдер сначала не трогался с места и лишь оглядывался. Холл как холл… Потом на полке перед запертым высоким шкафом он увидел несколько остекленных фотографий. Горничная, похоже, не скоро еще приплывет обратно, подумал Молдер и подошел к шкафу.

Вот явный герой тихоокеанского театра военных действий: на фоне родного Локхид Р-38 «Лайтнинг», дальнего истребителя сопровождения, с пилотским шлемом в руке стоит в окружении боевых друзей широкоплечий, черноусый, веселый мистер Чейко — и выглядит он ровно на свои сорок пять лет. Плюс-минус. Отличный пилот прекрасной страны, ведущей самую правильную войну. До Хиросимы еще года полтора, не меньше.

А вот он же в каких-то травянистых лохмотьях, с копьем в руке, в окружении дикарей. Один из них — абсолютно наг, но лицо его закрыто жутковатой оскаленной маской. Вокруг, похоже, джунгли, на заднем плане — странной формы хижины, вроде термитников, и туго натянутые веревки, на которых сушатся какие-то плоды, не разобрать…

Плоды?!

На этой фотографии мистер Чейко, несмотря на убогое одеяние и некоторую худобу, выглядел куда моложе.

Молдер выхватил телефон. Набрал номер Скалли.

Скалли не отвечала.

Молдер бросил дикий взгляд направо, потом налево. Пихнул телефон в карман, схватил со стола тяжелый подсвечник и не размышляя, с размаху ударил им по замку шкафа, на внешней полке которого стояли фотографии. В ночной тишине грохот раздался страшный; казалось, весь дом заходил ходуном. Раз, другой… Хлипкий замочек брызнул в сторону и откатился со стуком.

— Что вы себе позволяете? — раздался сзади возмущенный голос некстати появившейся горничной, но Молдер, не оборачиваясь, кинул подсвечник прямо на пол и распахнул шкаф.

Он тоже был полон сушеных плодов.

Человеческие головы.

Одну из них оторопевший Молдер легко опознал по фотографии. Это был бабник и склочник, не способный ничего создавать, лишь разрушающий то, что в поте лица создано другими.

Джордж Кернс.

И тут горничная сзади дико завизжала. То ли потому, что увидела содержание шкафа впервые, то ли потому, что при ней это содержание ухитрился увидеть посторонний. Сейчас некогда было с этим разбираться.

Потому что Скалли не отвечала.

Федеральная трасса И-10

Когда Скалли пришла в себя, первое, что она услышала, был слитный, могучий треск костра. Жар близкого пламени опалял лицо, и даже сквозь опущенные веки било оранжевое сияние. Скалли попыталась сказать что-то, а может, позвать на помощь; ничего не получилось. Ей понадобилось несколько секунд, чтобы понять: рот заклеен полосой скоча. Заклеен добротно, от носа до подбородка.

Толком пошевелиться тоже не удалось. Она была связана. Руки стянуты за спиной. Ноги и плечи привязаны к чему-то позади — шест, столб… ведьмин костыль?

Это было то самое место. Приоткрыв глаза и тут же вновь зажмурившись — ревущее пламя высотой, наверное, в три человеческих роста ослепило ее так, что казалось, едва не выжгло глаза, — Скалли почему-то сразу поняла, что это то самое место. Старое кострище. Такое старое. Где жгут мусор.

Она успела разобрать, что вокруг костра стоят люди. Много людей. Их смутные, одинаково мерцающие отраженным светом лица, похожие на маски, были неподвижны. Люди молчали, словно ожидая чего-то.

Скалли попыталась понять, как она здесь очутилась. Это ей не удалось. Она помнила, что входная дверь в дом Дорис Кернс оказалась открытой, а свет внутри не горел. Позвав миссис Кернс и не получив ответа, Скалли вошла; попыталась включить лампы. Выключатель щелкнул, но лампы не зажглись — вероятно, что-то случилось с пробками или проводкой. Продолжая звать, Скалли вынула фонарик, затем — пистолет и, напряженная и немного уже напуганная, двинулась в глубину дома, подсвечивая себе узким ярким лучом. Видимо, луч и сыграл с нею злую шутку — все, куда он не попадал, по контрасту совершенно тонуло во тьме. В' ней можно было, наверное, спрятать роту солдат или стадо слонов… Пока Скалли случайно не ткнулась бы лучом в один из хоботов или в одну из винтовок, — она не заметила бы засаду нипочем. Впрочем, не было ни роты, ни слонов. Был, скорее всего, кто-то один, может быть, двое. Когда Скалли дошла до кухни и увидела на полу лаково отблеснувшие черные пятна, она направила свет на них — пятна стали алыми, и Скалли, уже понимая, что это кровь, много крови, все-таки машинально нагнулась, чтобы удостовериться, протянула руку, желая тронуть край пятна пальцем… А потом она уже была здесь, связанная, у костра.

Очень болела голова. Просто чудо, что ее не размозжили и череп выдержал. «Крепкий у меня череп», — подумала Скалли.

Она снова открыла глаза, лишь когда толпа по ту сторону костра затянула какую-то дикую, нечеловеческую песнь на одной ноте, без слов; сначала тихо, потом громче, еще громче.

Пламя ревело, и огненная метла, ходя ходуном от порывов ночного ветра, свирепо мела черное, беззвездное небо. С треском лопались поленья, далеко разбрасывая крутящиеся вихри искр.

Какой-то человек — Скалли показалось, что это был доктор Рэндолф, но под присягой она не решилась бы этого утверждать — в сопровождении двух помощников с громадным чаном в руках принялся обносить неподвижно стоящих певцов хорошей едой. Каждый из стоящих, не прекращая гудеть общую песнь, подставлял доктору свою миску, и тот, кто показался Скалли похожим на доктора, металлическим черпаком наливал в миски какую-то баланду из чана.

Потом в толпе прокатилось некое смятение, песня чуть поломалась. Скалли видела немного нечетко, все плыло — наверное, после удара по голове; вдобавок события происходили по ту сторону костра, и буйное пламя слепило, так что лишь смутные пятна чьих-то лиц маячили и перемещались, словно рыбы в давно не мытом аквариуме, во мраке по ту сторону ревущего ада. Но ей показалось, что это мистер Чейко, явно не к радости доктора невесть откуда и зачем появился перед толпой, крича и размахивая руками.

— Вы сошли с ума! Посмотрите, что вы натворили! Боги отвернутся от нас! В вас говорит уже не вера, а простой животный страх! Я ли не учил вас не бояться? А вы струсили, и теперь все может рухнуть! Разве можно есть своих? Я предупреждал вас, я запретил трогать Дорис Кернс! Почему вы перестали слушать? Раз начав, вы уже не остановитесь — и вскоре не останется никого, вы все сожрете друг друга! Есть надо ее! — немощно кричащий седой человечек на миг вытянул руку в сторону связанной Скалли. — Чужих! Где ее дружок? Вы его упустили! Вам захотелось легкой добычи? Значит, вы не люди!

— Думаю, — с каким-то странным удовлетворением проговорил тот, кого Скалли приняла за доктора, — вам уже не имеет смысла волноваться из-за наших проблем.

Он явно подчеркнул «вам» и «наших», как бы выводя кричавшего за рамки «нас». Старичок осекся, судорожно глотая воздух распахнутым черным ртом.

Толпа раздалась в стороны, пропуская навстречу кричавшему нового человека. При виде его старик попятился. Человек был абсолютно гол, лишь лицо его было скрыто аляповато размалеванной первобытной маской. «Жрец, — подумала Скалли. — Наверное, я сошла с ума и брежу. Наверное, меня огрели по голове чересчур сильно, и череп оказался не таким уж крепким».

Ей было легче и желательнее поверить в это, нежели в то, что все происходящее происходит на самом деле.

В руках голого жреца была секира. Пламя костра тускло, скользко и рвано отсверкивало на просторном лезвии. Словно по команде — хотя жрец лишь появился и не сказал при том ни слова, — несколько человек, стоявших по обе стороны от старика, споро и грамотно подскочили к нему и схватили за локти. Старик даже не пробовал отбиваться. Он лишь напрягся и заорал с натугой, явственно пытаясь через головы окруживших его мелких правителей докричаться до толпы, до масс, до рядовых жителей и, возможно, даже рассчитывая на их поддержку:

— Вы погибнете! Вы губите себя! Убив меня, вы убьете город! Город — это я, и без меня ему не выстоять!

Толпа была как все толпы — смотрела, слушала, ужасалась и ничего не делала, смиренно глядя, как меняется власть и новые властители торопливо и немного нервно готовят себе из старого владыки ужин. Со старика сорвали куртку, потом рубаху и, заломив ему руки за спину, уложили на какое-то металлическое ложе — сродни, верно, прокрустову. Старик больше не кричал. Вокруг его шеи застегнулся круглый металлический воротник-фиксатор. Голый жрец подошел ближе и поднял секиру.

Толпа запела громче.

Скалли зажмурилась.

Она не знала, сколько прошло времени. Наверное, не так уж много. Она открыла глаза, когда услышала приближающиеся множественные шаги. Да, это был доктор. И еще кто-то — Скалли не знала. Прокрустово ложе было пустым, под фиксатором на земле темнели пятна натекшей крови. Голый жрец стоял с секирой чуть поодаль и чего-то ждал.

Через мгновение Скалли поняла, чего. Ее отвязали от ведьмина костыля и с постными лицами, стараясь не встречаться с нею взглядами, поволокли к прокрустову ложу. Скалли попыталась закричать, но даже мычание заглохло где-то в гортани — славно ей заклеили рот, славно, со знанием дела. «Этого не может быть, — думала Скалли; душа у нее будто смерзлась, никак не принимая действительности. — Просто не может быть. Никак не может.» Ее распластали на ложе затылком вверх. Умом понимая, что идут последние мгновения, но так и не в силах это принять, она задергалась из последних сил. Наверное, так мог бы егозить в попытках сохранить целостность своего драгоценного тельца дождевой червяк под протектором накатившего контейнеровоза. Прямо перед носом Скалли была земля, пропитанная кровью, она чувствовала запах, и от ее дыхания мелкие комочки и песчинки шевелились, шаловливо перекатываясь с места на место. Будто играли в пятнашки. Скалли постаралась отвести взгляд от этой нехорошей земли; почему-то у нее не было сил закрыть глаза, она просто не могла ждать удара с закрытыми глазами, не зная, когда он случится; зачем-то, Бог весть зачем, ей надо было это знать. Краем зрения она вполне отчетливо видела голого жреца в маске: его широко расставленные волосатые крепкие ноги, его синюшный, словно не первой свежести цыпленок, вздрагивающий от возбуждения член — жрецу явно очень нравилось делать секирой то, что он делал… потом мускулистый живот… выше все терялось, было не повернуть голову и не скосить глаза сильнее, — но каким-то чудом Скалли угадала, что руки с секирой медленно, сладострастно пошли вверх в торжественном замахе. Толпа запела еще громче.

Потом раздался выстрел, и толпа с готовностью взвыла от ужаса. Через мгновение выстрел повторился, потом повторился снова, и Скалли услышала множественный топот; общий вой разбился, раздробился на отдельные, быстро удаляющиеся крики. Толпа — она и есть толпа. Насиловать или удирать — вот все, на что она способна.

Первой рядом с головой Скалли упала секира. Плашмя. А потом на нее рухнул жрец. Он падал совершенно неосмысленной грудой, и Скалли, даже не видя, куда вошла пуля, сразу поняла, что жрец мертв. При падении маска слетела с его лица, и теперь шерифа Фарриса узнать было совсем не трудно.

Потом раздались еще выстрелы, совсем близко.

«Это Молдер, — поняла Скалли, не ощущая ни облегчения, ни благодарности, ни радости. Душа ее по-прежнему была во льду. Но рассудком она поняла: это Молдер. — Когда кто-то из нас в беде, другой обязательно успеет спасти, — подумала Скалли. — Это уже столько раз случалось, что иначе быть просто не может. И плевать мне на проект «Секретные материалы», плевать на зеленых человечков и летучую посуду — в конце концов, у каждого из нас свои тараканы в голове. Главное — это то, что мы всегда ухитримся друг друга спасти.»

— …Доктора они тоже затоптали, — говорил Молдер, медленно ведя Скалли к машине. Он придерживал ее под руку, и сейчас Дэйну Скалли совершенно не обижало то, что напарник так неприкрыто и бестактно проявляет свое — во многом, разумеется, эфемерное — мужское превосходство. Ноги ее все еще не держали. — И еще двое затоптанных, незнакомых.

— Они успели съесть Дорис, — пробормотала Скалли.

— То-то я смотрю, чан с бульоном почти полный…

— Ты успел хотя бы приблизительно прикинуть, сколько их было?

— Нет. Не меньше пары сотен — вот все, что могу сказать.

— В Дадли восемь тысяч жителей.

— И все они, возможно, потенциальные носители Кройцфельдта-Якоба… — задумчиво уточнил Молдер. Свободной рукой он открыл перед Скалли дверцу машины; по тому, как косо машина стояла, по длине следа, прочертившего бетон и вспахавшего песок обочины, было понятно, на какой скорости несся сюда Молдер и как он тормозил. И снова Скалли не обиделась на него за старомодную предупредительность, когда он буквально вручную, будто раненую или больного ребенка, усадил ее на сиденье. — Ладно. С этим будем разбираться завтра. Сейчас надо отдохнуть. Перекусить наконец как следует — и спать.

— Только ради всего святого, Молдер, — моляще пробормотала Скалли, ежась от не-прекращающегося озноба, — не заказывай ничего куриного.

— Куры тут ни при чем, — сказал Молдер, обходя машину и садясь за руль. — Заразу получили только каннибалы.

— Я не заразы боюсь… просто я теперь вообще, наверное, не меньше года не смогу есть ни яйца, ни цыплят… ничего такого…

Молдер захлопнул дверцу со своей стороны и повернул ключ зажигания. Мотор мягко фыркнул и заурчал.Припомнив последнюю шутку, которую отмочил чернобыльский мутант перед смертью, Молдер повернулся к Скалли и спросил:

— Не угодно ли ножку Буша?

Скалли покосилась на напарника и впервые за весь этот сумасшедший день улыбнулась.

Оглавление

Окружная дорога А-7 Дадли, Арканзас

Штаб-квартира ФБР Вашингтон, округ Колумбия

Федеральная трасса И-10 Дадли, Арканзас

Фабрика «Чиплята Чейко» Дадли, Арканзас

Резиденция Чейко

Амбулатория Дадли

Резиденция Чейко

Федеральная трасса И-10