Властелин мира [Святослав Игоревич Бэлза] (fb2) читать онлайн

- Властелин мира 86 Кб, 27с. скачать: (fb2) читать: (полностью) - (постранично) - Святослав Игоревич Бэлза

[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]

Святослав Бэлза Властелин мира

Святослав Бэлза. Властелин мира // Жюль Верн. Школа Робинзонов. Клодиус Бомбарнак. Повести. — М.: Правда, 1989. — Серия: Мир приключений. — С. 457-474. — Тираж 600000 экз.

Я мальчиком мечтал, читая Жюля Верна,

Что тени вымысла плоть обретут для нас...

Валерий Брюсов

Каждый год в мире выходят миллионы книг. Но герои лишь лучших из них становятся «вечными спутниками» человечества. Такими непременными спутниками юности вот уже для многих поколений читателей сделались герои Жюля Верна: таинственный создатель «Наутилуса» капитан Немо и гениальный строитель «Альбатроса» инженер Робур, чудаковатый ученый Паганель и отважный пятнадцатилетний капитан Дик Сэнд, мужественный доктор Фергюссон, пролетевший над Африкой на воздушном шаре, и упорный Гаттерас, одержимый желанием ступить на Северный полюс, эксцентричный Филеас Фогг, совершивший кругосветное путешествие за 80 дней, и отчаянный смельчак Мишель Ардан, отправившийся с двумя спутниками на Луну внутри артиллерийского снаряда... Их приключения по-прежнему волнуют людей, будоража мысль и мечту, хотя научно-технический прогресс давно опередил самые смелые фантазии автора «Двадцати тысяч лье под водой». Писатель остается «властелином мира» (так назван один из его поздних романов).

Ныне уже требуется известное усилие воображения, чтобы представить себе, как жили люди в ту пору, когда родился Жюль Верн: не знали электрического освещения, обходились без телефона и телеграфа, не было ни радио, ни магнитофонов, ни кино, ни телевидения, не существовало автомобилей и самолетов, да и пароходы — неуклюжие «пироскафы», немилосердно чадящие из длинных труб и бьющие своими колесами-плавниками по воде, — только-только появились и никто не видел в них серьезной конкуренции красавцам-парусникам.

«Паровое судно в водах Ламанша в 182... году являлось новшеством необычайным, — писал Виктор Гюго в романе «Труженики моря». — Простодушным морякам тех лет пароход, должно быть, казался плавучей преисподней. Один местный проповедник поставил такой вопрос: «Вправе ли мы принудить воду работать заодно с огнем, если они были разделены самим богом?» И разве не похож этот железный огнедышащий зверь на Левиафана? Не значило ли это возродить хаос человеческими руками? Успехи про-гресса не впервые воспринимались как возвращение к хаосу. Академия наук в ответ на запрос Наполеона о паровом судне в начале века вынесла такой приговор: «Безумная идея, грубейшее заблуждение, нелепость»... Ученые отвергли идею парохода как нечто невозможное; священнослужители, в свою очередь, отвергли его как что-то нечестивое. Наука отрицала, церковь проклинала...»

Однако многие общепринятые теперь истины, выглядевшие некогда ересью, и многие идеи, казавшиеся поначалу безумными или нелепыми, быстро изменили мир и представления о нем. За три четверти столетия, что были отпущены судьбою Жюлю Верну, ему не раз довелось стать свидетелем торжества именно таких идей. И немало идей, которые воспринимались сперва как плод чистой фантазии, но получили потом реальное воплощение, было выдвинуто им самим.

Одна человеческая жизнь способна вместить очень многое. И жизнь Жюля Верна проецируется на целый ряд подлинно революционных событий как в области развития науки и техники, так и в общественно-политической истории Франции, Европы. Он родился в эпоху пара, а умер в век электричества. Родился в период реставрации династии Бурбонов, когда на французском троне восседал самонадеянный Карл X, а умер после образования Третьей республики. Ему было два года, когда народ дал волю своему гневу и вышел в Париже с ружьями на баррикады в июле 1830 года (вольнолюбивым порывом тех дней вдохновлено знаменитое полотно Эжена Делакруа «Свобода, ведущая народ»); ему было двадцать лет, когда грянула революция 1848 года; на его глазах была провозглашена и вскоре жестоко подавлена Парижская коммуна...

Не только эпоха, но нередко и место рождения определяет будущее человека, помогает ему понять свое призвание. Жюль Габриэль Берн появился на свет в древнем Нанте. Это крупный порт на западе Франции в низовье самой длинной реки страны — Луары, впадающей в Бискайский залив. Дыханием моря пропитана была вся жизнь торгового города, как рукавами Луары рассечена его площадь. Здесь сновали вверх и вниз по реке рыбацкие баркасы; отсюда уплывали и сюда возвращались с грузом разнообразных товаров большие корабли, пересекшие океанские просторы. Маленький Жюль рано почувствовал властный зов музы дальних странствий и в одиннадцать лет пытался бежать из дома, нанявшись юнгой на шхуну, которая отправлялась в Вест-Индию, но был снят с борта спохватившимся отцом. Жюлю Верну не удалось, как его любимому младшему брату Полю, стать морским офицером. Однако пробудившаяся еще в раннем детстве тяга к путешествиям несомненно сказалась на выборе им жизненной дороги.

Другим фактором, оказавшим решающее влияние на этот выбор, стали книги. Мальчик зачитывался романами Дефо и Вальтера Скотта, Диккенса и Купера, Эжена Сю и капитана Марриэта.

Страсть к сочинительству овладела Жюлем тоже в юные годы. Он слагал романсы, сонеты, шутливые мадригалы матери, сестрам и кузинам. Писал также трагедии в стихах. Отец Жюля, мэтр Пьер Верн, который и сам отдал дань стихотворству, снисходительно относился к этим ранним пробам пера, однако не помышлял об ином поприще для своего первенца, чем юриспруденция. Родители твердо решили, что их старший сын должен избрать солидную адвокатскую профессию и унаследовать контору отца. Чтобы не перечить их воле, после окончания Нантского королевского лицея Жюль Верн отправляется в Париж для получения степени лиценциата права.

Он получает эту ученую степень в 1849 году, сдав все положенные экзамены и защитив диссертацию. Но одновременно его ничуть не прельщает участь провинциального адвоката. Безгранично веря в собственные силы и не страшась никаких трудностей, Жюль Верн мечтает о громкой литературной славе, пытается во время приездов в Нант и в письмах убедить отца в том, что таково его истинное призвание.

«Литература — прежде всего, ибо лишь на этом поприще я смогу добиться успеха, все мои мысли сосредоточены на этом!.. Буду ли я одновременно заниматься юриспруденцией, на знаю, но, если трудиться на обоих поприщах, одно убьет другое, да и адвокат из меня вряд ли выйдет...», «Дорогой папа, уверяю тебя, что стремлюсь лишь к одной вещи в мире — служить моей музе, и начать это как можно скорее, ибо у меня нет денег, чтобы нанимать ей кормилицу. Что бы ты об этом ни думал и как бы горько на это ни сетовал, уверяю тебя, что дело обстоит именно так...», «Я предпочитаю стать хорошим литератором и не быть плохим адвокатом...» — вот характерные выдержки из писем Жюля Верна домой, отражающие его настроение той поры.

Б Париже он сразу же постарался проникнуть в литературные салоны, завести необходимые для этого знакомства. Он жаждет во что бы то ни стало увидеть своими глазами живых богов литературного Олимпа, чьи строки затверживал наизусть. И вскоре молодой провинциал удостаивается чести предстать перед теми, кто принес триумфальные победы французскому романтизму, — перед Виктором Гюго, Теофилем Готье и Александром Дюма, на которого произвел особенно благоприятное впечатление.

В отличие от строго державшегося Гюго, члена Академии, пэра Франции, депутата Национального собрания (а в скором времени изгнанника), добросердечный Дюма казался — и хотел казаться — героем собственных феерий. Есть некая символика и закономерность в том, что «крестным отцом» Жюля Верна в литературе стал именно создатель «Трех мушкетеров» и «Графа Монте-Кристо». После смерти им суждено «стоять почти что рядом»: и тот и другой всемирно признаны классиками приключенческой литературы. Если для Дюма, по его выражению, история была гвоздем, на который он вешал свои картины, то для Жюля Верна таким «гвоздем» послужили география и естественные науки. Их литературное родство несомненно, и оно признавалось столь компетентным судьей, как Александр Дюма-сын, который говорил о Жюле Верне: «С моим отцом его роднит воображение, молодой задор, чудесный юмор, неистощимая выдумка, здоровый дух, ясность мысли и еще одна добродетель, которую не признают слабосильные, — плодовитость», а обращаясь к самому писателю, отмечал: «Никто не приходил в больший восторг от чтения Ваших блестящих, оригинальных и увлекательных фантазий, чем автор «Монте-Кристо».^[1]

Жюль Верн многое воспринял от Дюма-отца, в первую очередь умение строить напряженный сюжет и диалог, создавать героев, которые легко прокладывают путь к сердцу читателя и воплощают лучшие человеческие качества. Сам он подчеркивал, что его роман «Матиас Шандор» навеян «Графом Монте-Кристо». Благородное сердце Атоса бьется в груди капитана Немо, а гасконская удаль д'Артаньяна оживает в поступках космического путешественника Мишеля Ардана.

Путь даже самых одаренных литературных старателей к заветной золотой жиле зачастую не прост и не прям. И Александр Дюма, и Жюль Верн шли каждый к своему жанру, к принесшим им славу романам через театр. «Александр Великий», старше на четверть века, был уже знаменитым не только драматургом, но и прозаиком к тому времени, когда с его помощью состоялся литературный дебют новоиспеченного лиценциата права. Произошло это 12 июня 1850 года: на сцене основанного Дюма Исторического театра была дана премьера «Сломанных соломинок». С этого легкомысленного водевиля в стихах, выпущенного тогда же тощей брошюркой, начинается по существу творческая биография Жюля Верна.

«Сломанные соломинки» не принесли ему того мгновенного успеха, какой обрушился на Дюма в 1829 году после постановки драмы «Генрих III и его двор» в Комеди-Франсэз. От подобного успеха его отделяло еще более десяти лет. Пока же госпожа Удача, скрывавшая до поры до времени свои чарующие черты под вуалью, лишь издали поманила начинающего автора, но, окрыленный этим знаком, он готов был на любые жертвы, дабы завоевать ее расположение.

Еще довольно долго свои честолюбивые надежды Жюль Верн будет связывать с театром. Одну за другой он пишет исторические драмы и лирические комедии, водевили и либретто для музыкальных спектаклей. Но большинство из них не доходит до сцены, а те, что видят свет рампы, не приносят ему ни славы, ни материальной независимости. Ради заработка он служит какое-то время в нотариальной конторе, потом становится секретарем директора Лирического театра, что гарантирует ему в течение трех лет по крайней мере 100 франков в месяц.

Работая для театра, молодой литератор пробует себя и в прозе, что предложил ему земляк, в прошлом тоже выпускник Нантского лицея, П. Шевалье, редактировавший теперь журнал «Мюзе де фамий» («Семейный альманах»). Летом 1851 года в этом журнале появляются «Первые корабли мексиканского флота», а вслед за тем еще несколько рассказов и повестей Жюля Верна, выдержанных то в духе приключенческой экзотики Фенимора Купера, то в духе романтических фантазий Эдгара По и Гофмана. Из прозы первой половины 50-х годов заслуживают внимания «Путешествие на воздушном шаре» («Драма в воздухе») и «Зимовка во льдах», поскольку они послужили своего рода набросками, этюдами к двум начальным романам цикла «Необыкновенные путешествия» — «Пять недель на воздушном шаре» и «Путешествия и приключения капитана Гаттераса». Но «воздушный шар» писательской судьбы Жюля Верна набирал высоту медленно.

Повесть «Зимовка во льдах», опубликованная в 1855 году, — лучшая вещь периода «набора высоты». В «Приключениях капитана Гаттераса» находчивый доктор Клоубонни изготавливает из кусочка пресного льда линзу, с помощью которой поджигает трут (такое, кстати, вполне возможно в действительности).

«Зимовка во льдах», хотя она еще и не столь тщательно отшлифована, тоже как бы собрала в фокус многие «лучи», пронизывающие все последующее творчество Жюля Верна и в первую очередь описанную им полярную одиссею капитана Гаттераса. «История обрученных из Дюнкерка» (таков подзаголовок повести) уже присущи те черты, которые, развившись, составят сильную сторону лучших жюльверновских произведений, в частности, умение конструировать захватывающую интригу, позволяющую словно мимоходом сообщить читателю массу полезных или занятных сведений, а также укрепить его в мысли, что, несмотря на все испытания, в итоге благородство торжествует над низостью, любовь над коварством, знание над невежеством, мечта над бескрылой будничностью. Моряк Луи Корнбют, его отец и преданная невеста Мари, злодей Андрэ Васлинг еще не столь колоритны, как герои «Детей капитана Гранта» и «Двадцати тысяч лье под водой», но уже определенно предвещают их появление. А при описании Арктики в «Зимовке во льдах» автору удалось добиться благодаря усердному штудированию записок полярных путешественников той степени достоверности, что отличает наиболее значительные книги, которые ему предстояло создать. Одним словом, путь к достижению своего «полюса» в литературе был намечен — оставалось его пройти.

Когда первые рассказы Жюля Верна увидели свет на страницах «Мюзе де фамий», озадаченный отец задал ему в письме вопрос: к какой школе он принадлежит — к классикам или романтикам? Сын полушутя, полувсерьез ответил: «Что касается школ, то я полагаю принадлежать только к своей собственной...».

Нетрудно заметить «байронические» черты в характере капитана Немо, или «родство душ» симпатичных чудаков и преданных, разбитных слуг Жюля Верна с диккенсовскими персонажами, или то, что морская романтика, которой щедро просолены некоторые его книги, восходит к Куперу и Марриэту, — сотни нитей связывают французского писателя с отечественной и мировой литературой, многое он взял от романтизма. Но ему действительно удалось создать «собственную школу», найти свой жанр, в котором с наибольшей яркостью раскрылось его дарование и который сам он определил как «роман о науке».

Чтобы преуспеть в этом жанре, Жюлю Верну необходимы были обширнейшие знания. Он неустанно накапливал их, погружаясь в пучины книжного моря и отыскивая там жемчужины сведений, которые могли пригодиться в будущем. Более двадцати тысяч тетрадей с систематизированными выписками по истории, географии, физике, химии, математике, астрономии, геологии, ботанике, зоологии осталось после писателя. Всю жизнь, чтобы быть в курсе последних событий и новейших изобретений, он внимательно следил за периодикой (в том числе научной), охотно общался с учеными, инженерами, путешественниками. В число его близких друзей входил Надар (настоящее имя — Феликс Турнашон, 1820 — 1910) — блестящий журналист и карикатурист, один из пионеров фотографии и воздухоплавания во Франции, послуживший прототипом Мишеля Ардана в романах «С Земли на Луну» и «Вокруг Луны».

Именно Надар, затеявший постройку самого большого в мире аэростата «Гигант», подсказал Жюлю Верну идею первого романа «Пять недель на воздушном шаре». Когда роман был готов, полтора десятка издателей, словно сговорившись, отвергли его, пока рукопись не попала, наконец, на стол Пьера Жюля Этцеля. Он сразу разглядел в авторе талант рассказчика и по достоинству оценил перспективность «романа о науке». Этцель не ограничился публикацией в 1863 году «Пяти недель на воздушном шаре» (его ожидания оправдались — книга имела грандиозный успех и у взрослых и у детей). Он заключил с писателем контракт на двадцать лет, продленный потом еще на такой же срок (после смерти Этцеля в 1886 году дело перешло к его сыну, который оставил соглашение в силе).

Жюль Верн тщательно соблюдал условия этого договора, исправно поставляя издателю один-два (в зависимости от объема) романа в год. Помимо этого он довершил капитальный труд «Иллюстрированная география Франции и ее колоний», начатый видным ученым Теофилем Лавалле (1804 — 1866); подготовил трехтомную (в шести книгах) «Всеобщую историю великих путешествий и великих путешественников», а также отдельно — жизнеописания Христофора Колумба и Джеймса Кука. Мощная пружина из сплава вдохновения и самодисциплины приводила в движение этот творческий механизм, заставляя его работать четко и ритмично, хотя нередко и с перегрузками. Писатель истово трудился в Амьене, куда перебрался в 1871 году, даже опережал график, готовя произведения впрок, и потому еще в течение пяти лет после его смерти продолжали регулярно появляться жюльверновские романы, а последний — «Удивительные приключения экспедиции Барсака» — появился в печати в год начала первой мировой войны и отдельной книгой вышел уже после ее окончания.

Правда, впоследствии выяснилось, что тексты большинства «посмертных» романов Жюля Верна подверг основательной переделке его сын Мишель, ставший в некоторых случаях анонимным соавтором прославленного отца. Что побудило Мишеля Верна скрывать свое участие в обработке завещанных ему рукописей и выдавать иной раз собственную прозу за отцовскую? Прежде всего коммерческие соображения. Вспомним, что Дюма предлагал обозначить двойное авторство «Шевалье Д'Арманталя», поскольку он воспользовался наброском Огюста Маке (принимавшего позже участие в написании «Трех мушкетеров», «Графа Монте-Кристо» и других романов). Однако этому решительно воспротивился директор газеты «Ля Пресс», для которой предназначался «Шевалье Д'Арманталь». «Роман, подписанный «Александр Дюма», стоит три франка за строку, — пояснил он, — а подписанный «Дюма и Маке» — тридцать су».^[2] Примерно так же соотносились гонорары, которые можно было получить за «сольный» роман Жюля Верна и за роман, написанный им «дуэтом» с сыном.

Шестьдесят пять томов — шестьдесят три романа и два сборника повестей и рассказов — составляют жюльверновскую серию «Необыкновенные путешествия», вышедшую в издательстве Этцеля. Приступая к ее публикации, издатель одновременно, уверовав в своего автора, начал выпуск «Журнала воспитания и развлечения» для юношества. Журнал этот, соредактором которого стал Жюль Верн, просуществовал с 1864 по 1906 год. «Боепитание и развлечение» — вот слова, которые можно трактовать как девиз творчества автора «Таинственного острова». Ведь развлекая читателя, он неизменно стремится его воспитывать и образовывать.

Название серии — «Необыкновенные путешествия» — точно отражает ее замысел: при всей необыкновенности описываемых событий сюжетную основу здесь составляют путешествия. Задумывая этот цикл, писатель, как сообщалось в предисловии к «Капитану Гаттерасу», ставил себе задачу описать весь земной шар, «резюмировать все географические, геологические, астрономические, физические знания, накопленные современной наукой, и в красочной, занимательной форме создать универсальную картину мира». И в совокупности его романы, действие которых охватывает Европу и Азию, Северную Америку и Южную Африку и Австралию, Арктику и Антарктику, образуют как бы беллетризованный свод тех знаний, которыми обладал XIX век.

Но Жюль Верн не был бы Жюлем Верном, если бы остался просто популяризатором, пусть даже весьма талантливым. Писатель смело выдвигал собственные проекты, гипотезы, и его прозрения не раз с блеском подтверждались. «Порожденная научными исканиями, фантастика Жюля Верна, в свою очередь, будила научную мысль»^[3] — констатировал исследователь и пропагандист его творчества Евгений Брандис. Ученые разных стран и разных специальностей признавались, что выбор профессии, направление поисков, приведших к замечательным результатам, были подсказаны им книгами Жюля Верна. К примеру, К. Э. Циолковский вспоминал: «Стремление к космическим путешествиям заложено во мне известным фантазером Ж. Верном. Он пробудил работу мозга в этом направлении. Явились желания. За желаниями возникла деятельность ума...»^[4]

В 90-е годы прошлого века, когда Жюль Верн был уже маститым автором, в Англии начали появляться фантастические романы Герберта Уэллса. Оба писателя внимательно следили за творчеством друг друга, ощущали литературную близость и вместе с тем явную несхожесть. Их качественное отличие состоит в том, что если Жюль Верн обычно исходил из реального и возможного, то для создателя «Машины времени» правдоподобие не имело решающего значения, для него социальные, философские аспекты фантастики неизмеримо важнее научно-технических.

«Предвосхищение научных изобретений» — важный момент творчества Жюля Верна, но отнюдь не единственная его цель. Вот почему по мере того, как устаревала «техническая» сторона его произведений (неизбежность чего он сам предвидел), ничуть не страдало их художественное достоинство; тускнели идеи научные, сменяясь более дерзкими, но не утрачивала своего значения гуманистическая направленность. Исходя из художественных или нравственных соображений, писатель сознательно допускал зачастую «просчеты» с точки зрения строгой науки или шел на использование заведомо ошибочных гипотез (как, скажем, в «Путешествии к центру Земли»). Его постоянно занимала мысль, не могут ли какие-нибудь научные открытия или достижения техники стать причиной бедствия для человечества, попади они в руки властолюбивого маньяка. Проблема «гений и злодейство» по-разному варьируется им, и каждый раз Жюль Верн предстает как противник войны и деспотизма, своекорыстия и делячества, моральной индифферентности.

Между двумя крупнейшими мастерами научно-фантастической литературы состоялась своеобразная творческая перекличка. В одном из посмертно опубликованных романов Жюля Верна — «Тайна Вильгельма Шторица» — видны следы знакомства с уэллсовским «Человеком-невидимкой». А в «Первых людях на Луне» английского писателя мистер Бедфорд прямо восклицает, когда изобретатель знакомит его с конструкцией шара, способного перенести их на иные планеты: «Как у Жюля Верна в «Путешествии на Луну»?» Чтобы переправить своих героев на Луну, Уэллс попросту придумал «кейворит» — сказочное вещество, непроницаемое для притяжения. Иное дело Жюль Верн. Он подошел к космическому полету как к реальной технической задаче и вместе со своим кузеном профессором математики Анри Гарсе произвел сложнейшие расчеты. Известно выражение: информация — мать интуиции. Информированность Жюля Верна о новейших достижениях науки, его эрудиция поразительны, но не менее поразительна и его интуиция, проявившаяся во многих произведениях, и, быть может, с особенной силой в романах «С Земли на Луну» и «Вокруг Луны». Американский астронавт Фрэнк Борман обратил внимание на примечательное совпадение: его космический корабль «Аполлон-8», сделавший несколько витков вокруг Луны в 1968 году, обладал примерно такими же размерами и весом, что алюминиевый «вагон-снаряд» в жюльверновской «лунной дилогии», был запущен тоже с Флориды и приводнился в Тихом океане всего в четырех километрах от места, определенного романистом (не говоря уж о том, что экипаж «Аполлона» состоял из трех человек — столько же было посланцев «Пушечного клуба», — и что полет состоялся, как в книге, в декабре). Имя Жюля Верна было присвоено одному из новых открытых кратеров на невидимой с Земли поверхности Луны, первые фотографии которой передала советская ракета за восемь лет до старта «Аполлона» Фрэнка Бормана.

Вымысел Жюля Верна нередко граничит с научным прогнозом. «Все, что человек способен представить в своем воображении, другие сумеют претворить в жизнь», — полагал писатель. В 1895 году читатели получили его новую книгу — «Плавучий остров». Оставим в стороне сатирическую направленность романа, обличающего растлевающую власть денег и человеческую тупость (непримиримая борьба левобортников и правобортников, заканчивающаяся гибелью чудо-острова, напоминает войну тупоконечников и остроконечников у Свифта). Обратимся к самой идее создания искусственного острова на стальных понтонах, способного перемещаться в океане при помощи гребных винтов, приводимых в движение электромоторами. Ровно через восемьдесят лет после выхода книги Жюля Верна в японском городе Окинаве состоялась международная выставка «Океан: каким ему быть». Павильон устроителей выставки представлял собой плавучий город-остров «Акваполис» площадью 10 тысяч квадратных метров. Так что и жюльверновский Стандарт-Айленд приплыл из Моря Мечты в Море Реальности...

Он предсказал подводные суда

И корабли, плывущие в эфире.

Он фантастичней всех фантастов в мире

И потому — вне вашего суда... —

писал семь десятилетий назад Игорь Северянин в сонете-«медальоне», посвященном Жюлю Верну.

Это только кажется, что фантасты повествуют о будущем. Прав бесстрашный доктор Фергюссон, утверждавший в первом романе Жюля Верна: «В будущем надо видеть настоящее, ведь будущее и есть более отдаленное настоящее». И пусть не покажется парадоксом суждение американского писателя Р. П. Уоррена: «Даже в научной фантастике повествуется о прошлом. Писатели рассказывают о будущем так, как будто оно уже миновало. В научной фантастике вы забегаете вперед той истории, которую рассказываете. Вы никогда не пишете ее в будущем времени. Время ее действия — предполагаемое будущее, которое уже стало прошедшим».^[5] Такое наблюдение справедливо даже в отношении тех художников, кто пытается представить картины далекого грядущего, засылает зонд своего воображения в иные миры и иные цивилизации. Тем более оно справедливо в отношении Жюля Верна. С увлечением конструируя машины будущего, он никогда не «конструирует» человека будущего. Его персонажи — современники его читателей. Предвосхищая какое-либо изобретение, он помещает его в настоящее, о котором рассказывает как о ближайшем прошлом, а не пытается выдавать за будущее. «Пять недель на воздушном шаре» вышли в канун 1863 года, а действие там происходит в 1862 году. Жюль Верн любит точность координат в пространстве и во времени; многие его романы традиционно начинаются с указания дат. Необыкновенное лишь как бы электризует действительность, и читателю передается заряд духовной энергии.

В сейфе Мишеля Верна недавно был обнаружен еще один роман отца (забракованный в свое время Этцелем), публикация которого осенью 1994 года стала подлинной сенсацией. Роман этот носит название «Париж в XX веке». Он относится к раннему периоду творчества Жюля Верна (исследователи датируют его 1863 годом — тем самым, когда вышла из печати книга «Пять недель на воздушном шаре»), а действие его происходит в начале 1960-х годов, то есть сто лет спустя. Это поистине «воспоминания о будущем». Воспоминания — потому, что тридцатипятилетний литератор вложил в изобилующее парижскими реалиями произведение всю свою очарованность французской столицей, современным ему царственным городом на Сене. О будущем — потому, что, исходя из анализа известных ему фактов и новейших открытий, Жюль Верн пытался предугадать пути научно-технического, общественного развития и представить себе, как будет выглядеть Париж и жизнь в нем через сто лет. Причем далеко не все вызывает восторг у писателя: здесь отразились не только его упоение по поводу возможностей человеческого разума, но также тревога относительно социальных и нравственных последствий технического прогресса (недаром одна из заключительных глав называется «Демон электричества»). У этой книги немало черт романа-предупреждения — жанра, который приобрел такую популярность в том самом веке, куда пытался заглянуть Жюль Верн.

Он оказал влияние на многих писателей XX столетия, притом не только на писателей-фантастов. Например, Антуан де Сент-Экзюпери оставил нам признание, как в детстве открыл для себя Жюля Верна: «Мне уже было около десяти. «Горная Индия», одна из его наименее известных книг, которая вообще-то считается скучноватой, ослепила меня блеском великолепия и тайны. Я и теперь остаюсь при своем мнении, потому что этому роману суждено было сыграть важную роль в моей жизни. Действие его разыгрывается в подземных галереях, прорытых на глубине нескольких тысяч футов, куда от века проникает свет. Вполне возможно, что фантастическая атмосфера этой книги, запечатлевшаяся у меня в памяти, лежала у основ моего «Ночного полета», который тоже есть не что иное как исследование тьмы».^[6]

О том, каким почтением окружено имя Жюля Верна в наше время, быть может, красноречивее рекордных цифр тиражей его книг свидетельствует прелестная новелла Рэя Брэдбери «Чудеса и диковины! Передай дальше», где описана встреча автора с создателем «Таинственного острова», ставшая возможной благодаря чудесной Машине Времени — пишущей машинке.

«Везде, где есть неизвестное, которое должно стать известным, присутствую и я», — говорит в новелле Жюль Верн и добавляет: «Еще не было века, лишенного поэзии... Она гонит ваших моряков к их кораблям, ваших летчиков — к их реактивным самолетам! Вся наука рождается из романтики, потом естественным образом освобождается от лишнего, сжимается до горстки фактов, а когда факты станут сухими и хрупкими, начинается новое оплодотворение действительности, ее новая романтизация, и так всегда, опять и опять, ибо есть очень много такого, чего мы не знаем и не узнаем никогда».

Далее в уста Жюлю Верну вложены слова, которые можно трактовать и как кредо самого Рэя Брэдбери: «Мы, рассказчики сказок, бежим впереди и зовем следовать за нами; общество следует и догоняет нас; и тогда наступает пора для рассказчиков новых сказок зажигать новые поколения мечтателей, которые поведут к новым фактам...»

Сказки Жюля Верна по-прежнему будоражат воображение мечтателей. Писатель умел по-настоящему перевоплощаться в своих героев и живо воссоздавать в воображении ту обстановку, в которую они попадали. Он чуть не простудился, описывая, как пробивался сквозь полярную стужу неукротимый капитан Гаттерас. И писал Этцелю, с которым у него сложились дружеские отношения, в процессе работы над романом «Вокруг Луны» (1870): «Я живу в своем снаряде».

Как раз когда Жюль Верн «жил в своем снаряде», у него, вероятно, зародилась идея «Опыта доктора Окса». В «Вокруг Луны» есть эпизод, когда Барбикен, Мишель Ардан и капитан Николь («трое в одной лодке, не считая собаки», только «лодка» космическая, а собака тоже имеется — Диана) испытывают неестественное возбуждение: «Лица их раскраснелись, точно они сидели перед раскаленной печью: дыхание делалось бурным; легкие работали как кузнечные мехи; глаза горели, голоса звучали оглушительно громко; каждое слово вылетало из их уст как пробка из бутылки шампанского. Их жесты стали беспокойными, им не хватало места, чтобы развернуться, и, что всего удивительнее, они даже не замечали своего странного нервного возбуждения...»

Что же послужило причиной столь странного поведения почтенных пассажиров снаряда? Оказывается, кислородное опьянение, наступившее в результате того, что Мишель Ардан забыл закрыть кран аппарата. Разобравшись, в чем дело, он обращается к спутникам: «Представьте себе, например, какое-нибудь собрание, где воздух был бы насыщен этим возбуждающим газом, или, положим, театр, куда администрация впускала бы его в увеличенных дозах: какой темперамент обнаружили бы актеры и зрители, сколько было бы огня, сколько восторгов! А если бы можно было подпоить кислородом не собрание, а целую нацию! Как закипела бы ее жизнь!»

Ведь это — программа того эксперимента, который проводят доктор Оке и его помощник Иген (их имена, составленные вместе, образуют латинское название кислорода — «оксиген») над жителями сонного Кикандона. Доктор Оке, «словно соскользнувший со страниц Гофмана», изрядно встряхнул благодушных кикандонцев, убежденных, как и их достойный бургомистр, в том, что «человек, который умирает, не приняв никакого решения за всю свою жизнь, весьма близок к совершенству». Кислородный допинг коренным образом меняет поведение и нравы обитателей славного городка. Из апатичных они превращаются в воинственных и пылких, собираются даже идти войной на соседний город, дабы покарать его население за то, что несколько столетий назад общинная виргаменская корова нанесла им потраву. Их проснувшийся темперамент проявляется также в исполнении в бешеном темпе мейерберовских «Гугенотов» и соответствующей бурной реакции на оперу слушателей. Но после взрыва завода, вырабатывавшего кислород, Кикандон вновь возвращается в привычную спячку... «Опыт доктора Окса» остроумно высмеивает мещанские добродетели и самодовольство, консерватизм мышления.

В начале своей карьеры Жюль Верн не слишком преуспел как драматург. Зато позже пользовались большим успехом у зрителей инсценировки таких его романов, как «Вокруг света в восемьдесят дней» (ее видел и пришел от нее в восторг Н. С. Лесков), «Дети капитана Гранта», «Михаил Строгов». Едва ли не самым удачным сценическим воплощением произведения писателя стала, по мнению современников, оперетта Жака Оффенбаха «Доктор Окс».

Книги, пленившие воображение в юные годы, оставляют, как известно, след в душе навсегда. На Жюля Верна, когда он был еще ребенком, незабываемое впечатление произвели «Робинзон Крузо» и одно из многочисленных подражаний шедевру Даниэля Дефо — «Швейцарский Робинзон» Иоганна Давида Висса.

«Робинзоны» были книгами моего детства, и я сохранил о них неизгладимое воспоминание, — признался писатель на склоне лет. — Я много раз перечитывал их, и это способствовало тому, что они навсегда запечатлелись в моей памяти. Никогда позже, при чтении других произведений, я не переживал больше впечатлений первых лет. Не подлежит сомнению, что любовь моя к этому роду приключений инстинктивно привела меня на дорогу, по которой я пошел впоследствии...» Эти слова взяты из предисловия к роману «Вторая родина» (1900), представляющему собой продолжение «Швейцарского Робинзона» (несколькими годами раньше Жюль Верн написал такое же вольное продолжение «Повести о приключениях Артура Гордона Пима» Эдгара По — «Ледяной Сфинкс»). Отзвуки детского увлечения «Робинзонами» слышны и в романе «Два года каникул». Робинзоном Океании именует писатель капитана Гранта, найденного преданными детьми и их друзьями на необитаемом скалистом острове. Робинзонами космоса можно назвать героев жюльверновского романа «Гектор Сарвадак»; наконец, первоначальный набросок, из которого потом вырос замечательный «Таинственный остров», был озаглавлен «Дядюшка Робинзон».

В ряду жюльверновских робинзонад стоит и «Школа Робинзонов». Предостерегая от поисков философского подтекста, который наличествует в других его книгах, автор определил роман как «веселую и забавную шутку на робинзоновскую тему». Пожалуй, это самое точное определение, ибо шутливая тональность действительно преобладает здесь. В таком ключе выдержаны характеристики персонажей (в особенности учителя танцев и изящных манер Тартелетта) и описание приключений, выпавших на их долю. Комедийность ситуации заключается в том, что испытания, через которые должен пройти Годфри Морган, уподобившись на время достославному «моряку из Йорка», организованы его дядей-миллиардером. Сей баснословно богатый «набоб из Фриско» по имени Уильям Кольдеруп, проведав, что двадцатидвухлетний племянник прежде, чем жениться на своей избраннице, горит желанием совершить путешествие и не прочь «поробинзонить», решает проучить молодого человека и доставить ему такое удовольствие. Он разрабатывает во всех деталях сценарий, согласно которому Годфри и Тартелетт, потерпев кораблекрушение (на самом деле тщательно имитированное), оказываются на необитаемом острове, незадолго перед тем приобретенном по случаю коммерсантом. Сценарий этот по ходу дела, правда, претерпевает некоторые изменения: то заботливая невеста подбрасывает своему возлюбленному сундук со всем необходимым, то миллионер — дядюшкин соперник завозит тайком на остров хищных зверей... Но в целом все идет по заранее намеченному плану, а план этот во многом «списан» с книги Даниэля Дефо. Сердобольный Кольдеруп решает даже позволить племяннику обзавестись собственным Пятницей и подбирает на эту роль одного из слуг. Тот появляется на острове, естественно, в пятницу, и Годфри представляется возможность чудесным образом отбить пленника у нанятых дядюшкой «дикарей», после чего «спасенный туземец» ставит себе на голову ногу белого человека, признавая его своим повелителем. Завершается сцена ироническим замечанием: «Можно было подумать, что этот уроженец Полинезии тоже читал "Робинзона Крузо"».

Если Жюль Верн забавно пародировал в «Школе Робинзонов» полюбившийся с детских лет роман Дефо, то его собственное творчество, завоевавшее всемирное признание, тоже не раз становилось объектом пародий. В 1883 году пародию на жюльверновские произведения под названием «Летающие острова» напечатал А. П. Чехов. А сорок лет спустя для достижения сатирического эффекта к использованию пяти персонажей французского писателя (высоко им ценимого) и обыгрыванию его мотивов прибегнул Михаил Булгаков в «эзоповской» повести «Багровый остров», которая потом была переделана в пьесу.

Популярность Жюля Верна в России началась вскоре после того, как он добился успеха у себя на родине. С поистине фантастической быстротой его романы переводятся на русский язык. Уже самый первый из них — «Пять недель на воздушном шаре» — годом позже вышел в Москве и на него откликнулся в некрасовском «Современнике» М. Е. Салтыков-Шедрин. Рецензент отметил занимательность и познавательную ценность книги, выразил уверенность, что она «непременно должна сделаться настольного детской книгой». Положительно оценил «Современник» в 1865 году и «Путешествие к центру Земли». Однако «Голос» дал резко отрицательный отзыв о том же романе, заявив, что «это уже не сказки наших неразвитых нянек», а нечто гораздо более опасное: «Читая фантастическую басню о невозможном путешествии, дети, изволите видеть, узнают и свойства извержения вулканов, и существование подземных рек, и фигуры плезиозавров и лабиринтодонов... Нам остается рекомендовать «Путешествие к центру Земли» всем, кто желает воспитывать своих детей в духе Базаровых, Лопуховых и компании». Другое издание — «Библиограф» — нашло «положительно вредной» книгу «Приключения капитана Гаттераса»: «Читатели этого произведения необходимо должны вынести массу неверных сведений, лишенных научного значения и положительно вредных по превратности толкования фактов. Дело в том, что автор снабдил экспедицию доктором, которого он возвел в ученые и заставил читать лекции и объяснять научным образом многие явления природы, и этот доктор явился неистощимым источником абсурда. Наконец, автор толкует об открытии Северного полюса как о факте и обставляет это описаниями, которые могут сбить с толку людей с неустановившимися прочно научными знаниями. Читатель согласится, что подобная галиматья едва ли интересна в книге для легкого чтения...»

Столь диаметрально противоположные мнения критиков о сочинениях французского фантаста, появившиеся в тогдашней печати, отражают не только разницу вкусов, но и столкновение различных направлений общественной мысли в России 60 — 70-х годов прошлого века. Но, несмотря на настороженное отношение консервативных кругов (в том числе в педагогической среде) к Жюлю Верну, слава его в России стремительно возрастала.

К числу поклонников таланта Жюля Верна относился родившийся с ним в один год Лев Толстой. Сохранилась серия рисунков к роману «Вокруг света в восемьдесят дней», выполненная великим писателем в 70-е годы для своих детей, которым он по вечерам любил читать жюльверновские произведения. До нас дошли также слова, сказанные Толстым в 1891 году в беседе с профессором-физиком А. В. Цингером: «Романы Жюля Верна превосходны! Я их читал совсем взрослым, и все-таки, помню, они меня восхищали. В построении интригующей, захватывающей фабулы он удивительный мастер. А послушали бы вы, с каким восторгом отзывается о нем Тургенев! Я прямо не помню, чтобы он кем-нибудь так восхищался, как Жюлем Верном».^[7]

Не случайно, видимо, язвительный аноним в «Голосе» рекомендовал произведения Жюля Верна тем, кто «желает воспитывать своих детей в духе Базарова». Автор «Отцов и детей» высоко ценил как богатство фантазии Жюля Верна, так и простоту, естественность его слога. Тургенев познакомился с ним в Париже у Этцеля (так же как и украинская писательница Марко Вовчок, которая перевела на русский язык полтора десятка книг Жюля Верна). Как раз в те годы, когда Лев Толстой иллюстрировал эпопею Филеаса Фогга (можно сказать, делал своего рода комикс), французский романист работал над книгой о России «Михаил Строгое» (первоначальное название — «Курьер царя»). Закончив рукопись, он просил своего издателя дать ее на просмотр Тургеневу, который сделал некоторые замечания, но в целом роман одобрил. Поэтому так сокрушался Жюль Верн, когда, опасаясь вмешательства французской цензуры, Этцель умолял его убрать «все, что может быть приписано нынешнему царю или его отцу». «Досадно, — пояснял писатель, — что цензура читает книги так поверхностно. Тургенев, который знает Россию не хуже этих господ, не усмотрел в этом ничего предосудительного. К тому же сведения я почерпнул не в старых книгах, а у Р. Килланга, совершившего свое путешествие в 1860 году».^[8]

Россия притягивала к себе Жюля Верна, хотя ему так и не довелось побывать в ней. Приобретя в конце 70-х годов паровую яхту «Сен-Мишель III», писатель задумал совершить на ней большое плавание по Балтийскому и Северному морям с заходом в Петербург, но из-за шторма ему пришлось отказаться от посещения столицы Российской империи, где его имя было уже так хорошо известно. Представление о географии и истории нашей страны, об открытиях, сделанных русскими мореплавателями и путешественниками, Жюль Верн благодаря своей картотеке имел довольно основательное. В «Приключениях трех русских и трех англичан в Южной Африке», «Гекторе Сарвадаке» и других его произведениях выведены русские. И, как подсчитали специалисты, по меньшей мере в семи романах действие происходит (если не полностью, то хотя бы частично) в России. Это — в хронологическом порядке — «Михаил Отрогов», «Упрямец Керабан», «Найденыш с погибшей Цинтии», «Робур-завоеватель», «Цезарь Каска-бель», «Клодиус Бомбарнак» и «Драма в Лифляндии» (последняя книга, вышедшая при жизни писателя).

В «Клоудиусе Бомбарнаке» слились воедино свойства романа географического, научно-фантастического, сатирического, приключенческого, да вдобавок еще мелодрамы. Повествование ведется от лица репортера парижской газеты «XXвек», который получает в Тифлисе депешу, предписывающую ему совершить поездку Трансазиатским поездом и описать все, достойное внимания читателей. Воспользовавшись своей излюбленной формой рассказа о путешествии, Жюль Верн сумел насытить его огромным фактическим материалом, почерпнув сведения географического и этнографического характера из различных документальных источников, на которые указывает в тексте, — от трудов крупного ученого Элизе Реклю до записок Александра Дюма, совершившего в 1858 году более чем шестимесячную поездку по России, и книги «Путешествие в Мевр» французского инженера Э. Буланжье, присутствовавшего на строительстве Закаспийской железной дороги. За прокладкой сквозь зыбучие пески пустыни этой дороги, которую вели русские военные инженеры под началом генерала М. Н. Анненкова, следил тогда буквально весь мир, потому что впервые в истории строители преодолевали такие трудности. «К счастью, я читал отчеты инженера Буланжье относительно громадного сооружения генерала Анненкова. Поэтому я не буду чувствовать себя полным профаном во время поездки по железной дороге между Узун-Ада и Самаркандом, — сообщает жюльверновский Бомбарнак. — Часто говорят о той необычайной быстроте, с какой американцы проложили железнодорожный путь через равнины Дальнего Запада. Но да будет известно, что русские в этом отношении им ничуть не уступают, если даже не превосходят, как быстротой строительства, так и смелостью индустриальных замыслов». В воссоздании местного колорита Кавказа и Средней Азии писатель строго придерживался известных ему данных. Научно-фантастическим же роман стал потому, что локомотив мечты увлек Жюля Верна значительно дальше Самарканда — того пункта, до которого было доведено строительство магистрали. В книге она продлена до Пекина.

И чтобы журналисту (равно как и читателю) не стало скучно во время столь длительного путешествия от берегов Каспия до столицы Поднебесной империи, автор ввел прямо-таки детективную интригу, связанную с охотой двух враждующих банд за вагоном, где везут императорскую казну. Интрига эта усложняется еще трогательной историей молодого румына Кинко, который, не имея достаточно денег на проезд, сам себя отправил багажом в ящике к возлюбленной; ему-то отводится в романе роль спасителя пассажиров и императорских сокровищ. Ряд пассажиров, попадающих в поле зрения Клодиуса Бомбарнака, писатель обрисовывает с немалой долей гротеска. Особенно достается флегматичному и надменному английскому джентльмену сэру Фрэнсису Травельяну, не удостоившему своих спутников ни словом за все время, проведенное в пути. Юмористически описан вечно опаздывающий немецкий барон с нескончаемой фамилией Вейсшнитцердёрфер, вознамерившийся проделать кругосветное путешествие за тридцать девять дней. Резко отрицательное отношение автора к меркантилиза-ции человеческих отношений проявляется в сцене свадьбы-сделки, в которую вступают американский торговый агент Фульк Эфринель и маклерша из Лондона Горация Блуэтт. Он делает свой бизнес на продаже искусственных зубов, она — на поставке волос для париков; фальшью, чем-то ненастоящим разит не только от их занятий, но и от них самих, лишенных нормальных человеческих эмоций и с упоением подсчитывающих лишь причитающиеся им проценты прибыли. Определенной дозой авторской иронии окрашен и, в общем, симпатичный образ рассказчика — «ловца сенсаций», не раз попадающего в погоне за ними впросак... Но из окна Трансазиатского поезда, куда поместил писатель своего героя, наблюдательный и начитанный Клодиус Бомбарнак сумел за время вояжа разглядеть многое, и, водя его бойким пером, Жюль Верн помог соотечественникам расширить свои представления о России.

Русский поэт «серебряного века» Владислав Ходасевич однажды заметил: «Как ни примечателен писатель, как ни значительны его книги, на какие высоты ни взбирайся он в своих писаниях, — если ни разу в жизни он не пошутил, не написал ничего смешного или веселого, не блеснул эпиграммой или пародией, — каюсь, такого писателя в глубине души я всегда подозреваю в затаенной бездарности, на меня от такого пророка или мудреца разит величавой тупостью».^[9]

Жюль Верн как раз представляет собой пример иного рода — многие его страницы окрашены улыбкой, лукавством, он легко переходит от серьезных проблем к шутке, не раз прибегает к гротеску, пародии; порою ироничная манера письма сменяется острой сатирой. Внук и биограф писателя вообще считает чувство юмора «одной из основных черт характера Жюля Верна».^[10] Черта эта, естественно, проступает и в его книгах, подтверждением чему служат фарсовый «Опыт доктора Окса», наделенная пародийными чертами «Школа Робинзонов» и «Клодиус Бомбарнак», где использованы приемы водевиля.

Вскоре после смерти Жюля Верна петербургский журнал «Природа и люди» (в качестве приложения к которому П. П. Сойкин выпустил в 1906 — 1907 годах собрание сочинений писателя в 88 книгах) объявил сбор средств на сооружение памятника ему. Читатели охотно откликнулись, и поступившие деньги были переведены в Амьен в фонд строительства монумента. Так что русские поклонники внесли свою лепту в увековечение памяти того, кто был однажды назван «самым ученым из беллетристов и лучшим беллетристом из ученых».