Ледяной ад / сборник [Хол Клемент] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Хол Клемент Ледяной ад

ЛЕДЯНОЙ АД

1

Салман Кен совершенно не был уверен, разумно ли он поступил, согласившись на просьбу Рейда. Он не был полицейским и не испытывал никакой тяги к опасным приключениям. Конечно, Салман надеялся, что вполне способен противостоять трудностям, — но зрелище, представившееся ему теперь за иллюминатором «Кареллы», заставило его несколько усомниться в последнем.

Ладно, допустим, что Рейд поступил с ним честно. Шеф отдела по борьбе с наркотиками, безусловно, рассказал Салману все, что знал сам. Информации, полученной от Рейда, вполне хватало, чтобы Кен мог заранее предвидеть что-нибудь вроде этого, поднапряги он свое воображение.

— Тут нечего особенно рассказывать, — сказал ему Рейд. — Мы даже не знаем, как торговцы его называют — для них это просто «дурь». Впервые про эту штуку стало известно несколько лет назад, и поначалу она вызвала у нас некоторый интерес. Но когда оказалось, что этот новый вид наркотика не представляет собой ничего особенного, мы перестали обращать на него особое внимание.

— Тогда что в нем такого опасного? — спросил Кен.

— Ну, любой наркотик, вызывающий у человека привыкание, опасен — вы, как учитель естествознания, прекрасно это понимаете. Но здесь проблема в другом. При нормальных условиях это вещество представляет собой газ и может быть с легкостью дано жертве без ее на то желания. А главное — этот наркотик настолько силен, что вызывает стойкое привыкание с первой же дозы. Можешь себе представить, к чему это может привести.

Кен представил себе это очень ясно.

— Да, понимаю. Что может быть проще: газообразное вещество подается в вентиляционную систему здания, космического корабля или орбитальной станции — и у торговца наркотиком появляются сотни новых клиентов. Кстати, почему ничего подобного еще не случилось? Рейд впервые улыбнулся:

— На то, по-видимому, есть две причины. С производством этого вещества есть некоторые проблемы — если только доходящие до нас сведения хоть сколько-нибудь соответствуют реальности. Кроме того, оно не может существовать при нормальной температуре. Его приходится хранить при очень низкой температуре, а в обычных условиях препарат распадается за считанные секунды. Кстати, существует гипотеза, что собственно активный элемент является на самом деле одним из продуктов такого распада. Увы, пока нам не удалось добыть образец, чтобы проверить это предположение.

— Хорошо, но причем тут я? Если у вас нет образца, я не могу произвести никакого анализа. Но, даже имея его, вряд ли мне удалось бы справиться с такой задачей — я же просто школьный учитель, а не профессиональный химик. Чем же я могу вам помочь?

— Вот поэтому нам и нужны именно вы. Вы ведь учитель — то есть разбираетесь во всех естественных науках, не специализируясь ни в одной конкретной.

Я уже упомянул, что с производством наркотика есть некоторые проблемы. Понятно, что изготовители этой дряни хотели бы увеличить объем поставок, и им очень пригодился бы первоклассный специалист в данной области. Но вы ведь прекрасно понимаете, что у них это не получится — такого специалиста невозможно подключить к проекту незаметно. С тех пор как открыли Велио, каждый стоящий инженер на счету, и для нас будет очень просто отследить, если к кому-нибудь из них обратятся по этому делу.

Вы же — личность довольно незаметная, к тому же сейчас официально находитесь в отпуске, и продлится он еще год. Никто не станет о вас вспоминать — по крайней мере, они будут так полагать. Кстати, именно поэтому мы приняли такие меры предосторожности, организуя нашу встречу.

— Но вам как-то придется меня рекламировать, ведь они же ничего не знают о моем существовании, — усмехнулся Кен.

— Это сделать несложно. Собственно, этим мы уже занялись. Надеюсь, вы нам это простите: дело слишком важное. В преступных кругах уже прошел слух, что вы изготовили ту самую бомбу, которая в свое время разнесла Сторрн. Мы можем создать вам неплохую репутацию…

— С которой я в жизни больше не получу нормальной работы.

— …о которой никогда не услышат ваши нынешние работодатели, равно как и любой достойный человек, не связанный с полицией.

Кен не мог понять, чего ради он в конце концов согласился. Возможно, подсознательно ему виделось в работе полицейского что-то романтическое, хотя на деле обычно эта работа велась в лаборатории. Но порученное ему задание выглядело как исключение — а может, и было им?

Как и предполагал Рейд, вскоре на Салмана Кена вышел один неразговорчивый тип, назвавшийся представителем некоего торгового концерна. Новым нанимателям зачем-то потребовались знания Кена, ему предложили подписать контракт, но ничего конкретного ему пока не сказали. Вполне возможно, что его просто-напросто посадят в закрытую и сверхсекретную лабораторию, описав в общих чертах проблему, связанную с производством таинственного вещества, и предложат решить ее. Ну, тогда он очень быстро потеряет новую работу и — если ему повезет — сможет вскоре принести Рейду свои извинения.

До сих пор Кен не сумел узнать ничего. Даже Рейд признавал, что его люди не знают никого, кто наверняка замешан в этом деле. Вполне возможно, что его нынешний наниматель окажется человеком достаточно респектабельным — если сравнивать с обычными наркоторговцами. Насколько Салман мог сейчас судить, так оно и было. Его погрузили на борт «Кареллы» в порту на Северном Острове, и в течение двадцати двух дней после старта он больше не видел ни одной живой души.

Он, конечно, знал, что наркотик привозят откуда-то с другой планеты. Среди прочих подробностей Рейд упомянул и то, что первоначальный наплыв наркотика был приостановлен благодаря осмотру прибывающих рефрижераторов. Однако даже полиция подозревала, что источник находился за пределами Саррианской планетной системы. За двадцать два дня можно покрыть огромное расстояние — если, конечно, корабль двигался по прямой.

Но мир, видневшийся сейчас в иллюминаторе, выглядел унылым и бесплодным. Собственно, отсюда можно было разглядеть лишь узкий полумесяц, поскольку планета в данный момент находилась почти точно между кораблем и неяркой звездой, вокруг которой она вращалась. Оставшаяся темная часть круга наползала на Млечный Путь, и, судя по резко очерченной кромке, атмосферы у планеты не было. Гористая, негостеприимная — и очень холодная. О последнем можно было догадаться по виду местного солнца — настолько тусклого, что на него можно было смотреть без всяких защитных приспособлений. Отсюда оно виделось красноватым и как бы сморщенным. Планета, находящаяся на столь большом расстоянии от подобной звезды, должна быть очень и очень холодной.

Конечно, Рейдов наркотик нуждается в низкой температуре. Но если его делают здесь, Кен твердо вознамерился отказаться и от контракта, и от задания. Один только вид планеты вызывал у него озноб.

Кто б ему сказал, что все-так и происходит! Над дверью каюты был установлен динамик, но до сих пор он лишь время от времени сообщал, что к дверям доставлена еда и дверь временно не заперта.

Ему не было позволено выходить из каюты. Это наводило на мысль о некоторой незаконности происходящего, вот только необязательно она должна была заключаться именно в том, что сейчас требовалось Кену. Если вспомнить о существующем торговом законодательстве, то неудивительно, что любой предприимчивый первооткрыватель какого-нибудь населенного мира старался сохранить находку в тайне, чтобы иметь возможность лично пользоваться ею без всякого посредничества со стороны властей. Понятно, что местонахождение планеты постарались скрыть и от нового служащего.

Ради эксперимента Кен попробовал заговорить вслух. В конце концов, они крутятся вокруг этой планеты уже довольно долго, и пора бы нанимателям просветить его неведение.

— Это здесь мне предстоит работать? Очень извиняюсь, если кого обидел, но выглядит это место довольно неприятно.

К его некоторому удивлению, ответ последовал почти сразу же, причем голос отличался от того, который до сих пор объявлял ему о прибытии обеда.

— Согласен. Сам я тут никогда не приземлялся, но вид у планеты, безусловно, мрачный. Но, насколько нам известно, по работе вам не придется непосредственно посещать ее поверхность.

— Так что же за работа меня ожидает? Или вы все еще не хотите мне это открыть?

— Сейчас уже можно вам кое-что рассказать, поскольку мы достигли пункта назначения. — Услышав эти слова, Кен горестно глянул на тусклую звезду, но промолчал и весь обратился в слух. — Ваша дверь сейчас не заперта. Выйдите в коридор, поверните направо и пройдите до самого конца — там где-то ярдов сорок. Таким образом вы достигнете рубки управления, где сейчас нахожусь я. Нам будет удобнее разговаривать лицом к лицу, — монотонный голос на этом умолк, и Кен последовал полученным инструкциям.

«Карелла» принадлежала к довольно распространенному типу кораблей-межзвездников; длина ее составляла сто пятьдесят — двести ярдов, диаметр корпуса был втрое меньше. Внутри цилиндра со слегка закругленными торцами имелось довольно много свободного места для пассажиров, грузов и всего иного, что требовалось владельцу корабля.

Рубка управления тоже не выделялась ничем примечательным. Интерес представляли лишь два человека, находившихся в ней. Один из них, судя по всему, был пилотом — он сидел, пристегнувшись к своему месту перед главной контрольной панелью. Другой свободно плавал посреди помещения. Он явно ждал прихода Кена, поскольку не сводил глаз с двери. Как только Кен появился, этот второй тут же заговорил тем самым монотонным голосом, который пригласил его сюда.

— Я слегка колебался, стоит ли позволять вам увидеть кого-нибудь из нас лично, прежде чем вы окончательно примете наше предложение. Но, в конце концов, особого вреда от этого не будет. В последнее время я почти не бываю на Сарре, и в том случае, если нам не удастся прийти к согласию, шансы когда-нибудь встретиться снова чрезвычайно малы.

— В предлагаемой мне работе есть что-то незаконное? — Кен решил, что вполне может коснуться данной темы, коль скоро собеседник намекнул на это столь ясно. В конце концов, ему совершенно не нужно изображать из себя дурака.

— Да, есть — если толковать закон совершенно буквально. Но мне кажется — и со мной согласятся очень многие — что если кто-то находит обитаемую планету, исследует ее за свой счет и устанавливает контакт с ее жителями, у него есть моральное право воспользоваться случаем. Собственно, это как раз наш случай.

Сердце Кена упало. Похоже, случилось то, чего он опасался: здесь имеет место небольшое нарушение закона о торговле — но вовсе не то, о чем говорил Рейд.

— Эта точка зрения в чем-то разумна, — сказал он осторожно. — Но чем я могу вам помочь? Я не лингвист, да и в экономике не слишком разбираюсь, если речь идет о проблемах с торговлей.

— Нет, наши проблемы несколько иного сорта. Дело в том, что интересующая нас планета настолько не похожа на Сарр, что посещать ее непосредственно мы не можем. Нам стоило огромного труда установить контакт хоть с кем-то из местных жителей — мы даже не можем сказать, один ли это абориген или же большая группа.

— Не можете сказать? Вы что, даже не спускали туда зонд с телевизионной аппаратурой?

— Сейчас вы сами все увидите. — Так и не представившийся Кену собеседник неприятно улыбнулся. — В любом случае, нам удалось совершить некий обмен с местными жителями — или одним из них, — и у них обнаружился интересующий нас товар. Правда, получили мы его, как вы понимаете, очень мало. Весь вопрос в том, можно ля получить больше? Если у вас есть желание, можете поразмыслить над тем, как спустить на эту планету человека. Но я прекрасно понимаю, что вы не инженер. Что вы действительно могли бы для нас сделать, так это провести серьезный анализ природных условий на планете — атмосфера, температура, освещенность и так далее. Если это удастся, тогда мы сможем воспроизвести их в более удобном месте и будем сами выращивать нужный продукт. В этом случае нам еще и не придется платить туземцам.

— Звучит довольно просто. Правда, у меня создалось впечатление, что вы не хотите сообщать мне, о каком товаре идет речь, но, как я понял, это какое-то растение. Понимаю. В своей работе я сталкивался с парфюмерами и хорошо знаю, сколь диковинными способами они пытаются сохранить в секрете самые основы своей химии. Безусловно, я постараюсь вам помочь, но хочу предупредить: я не самый лучший химик на свете, и у меня нет с собой оборудования, поскольку я понятия не имел, какого рода работы вы хотите мне поручить. У вас на корабле есть что-нибудь подходящее?

— Не на корабле. Мы открыли это место почти двадцать лет назад и уже построили более-менее удобную базу на той планете, которая находится ближе всего к звезде. Она постоянно обращена к светилу одной и той же стороной, поэтому в экваториальной долине, где расположена наша база, температурные условия более-менее пригодны для жизни. Там есть неплохо оснащенная лаборатория и мастерская, где работает наш техник, Фет Оллмер — он отличный профессионал. Так что если вам и понадобится что-то, чем мы не располагаем, возможно, нам даже удастся это соорудить. Как вам такой вариант?

— Очень даже неплохо. Я берусь за эту работу и сделаю, что смогу.

К этому времени Кен несколько повеселел — не в последнюю очередь оттого, что само задание показалось ему интересным, а также и из-за некоторых замечаний собеседника. Если речь идет о растении, то можно надеяться, что он все-таки попал именно туда, куда намеревался. О сверхнизких температурах напрямую пока речь не велась — исходя из сказанного, планета могла оказаться как слишком холодной, так и слишком жаркой. Но последнее, судя по звезде, было очень маловероятно. Хотя, если на ближайшей к звезде планете пришлось искать теплое местечко, то здесь должно быть намного холоднее! Это точно.

Кен отвлекся от этих мыслей, осознав, что его наниматель (если только это и впрямь был сам глава концерна) заговорил снова:

— Я был уверен, что вы согласитесь. Начиная с этого момента можете заказывать все, что вам понадобится. Если хотите, можете использовать этот корабль. Единственное ограничение — Ордон Ли не станет подвергать его опасности, — при этом гибкое щупальце указало в сторону пилота. — Кстати, самого меня зовут Ладж Драй. С этого момента вы работаете на меня, и мне кажется, что для нас обоих будет удобнее, если вы не будете об этом забывать. Итак, с чего, по вашему мнению, мы начнем?

Кен предпочел проигнорировать эту демонстрацию статуса и ответил вопросом на вопрос:

— У вас есть образцы атмосферы или почвы с планеты?

— Нет, как ни смешно это звучит. Нам так и не удалось сохранить образец — возможно, мы как-то неправильно их брали. Один заполненный контейнер дал утечку и, оказавшись в нашей воздушной среде, загорелся по непонятным причинам. Мы имеем несколько проб почвы, но все они имели контакт с чуждой им газовой средой, поэтому в них могли произойти какие-то изменения. Тут уж работа для вас. Все, что я могу пока с уверенностью сказать, — атмосферное давление на поверхности их планеты равно примерно двум третям саррианского, а температура там замораживает практически любой газ из нашей среды — думаю, что даже и калий. Наш техник полагает, что именно из-за этого посланный прибор и был поврежден.

— А каковы размеры самой планеты?

— Она больше, чем Сарр; точные цифры вы можете выяснить на нашей базе, так что проще будет дождаться прибытия на Первую планету. Я не могу назвать на память ни одну из них — да, если говорить совсем честно, они и сами по себе не очень точны. Все-таки это вы ученый, а мои люди для вас лишь глаза и щупальца.

Как вы уже поняли, у нас есть зонды с дистанционным управлением. Прежде чем использовать их, вам следует проконсультироваться со мной: мы потеряли девятнадцать из двадцати зондов, запущенных к поверхности планеты. На том месте, где приземлился двадцатый, нам удалось установить радиомаяк, и теперь мы постоянно ориентируемся на его сигналы. Нам точно не известно, что случилось с остальными, хотя догадаться можно: я вам расскажу, пока вы будете просматривать прочие материалы. Вы хотите взглянуть на планету, прежде чем мы отправимся к Первой?

— Взглянуть на планету? А разве это не она? — Кен махнул щупальцем в сторону испещренного кратерами полумесяца.

— Нет, сейчас вы видите всего лишь спутник Третьей, — ответил Ладж Драй.

Кен опять поежился. Спутник выглядел жутко, но и сама планета не должна быть много теплее — ведь она находится на том же расстоянии от солнца. Атмосфера, конечно, несколько улучшает дело, и все-таки — там замерзает и калий, и свинец, и олово! Об этом он еще ни разу не задумывался по-настоящему, но воображение у Кена Салмана было богатое. Возможно, даже чересчур. Ему представлялся образ мира, промерзшего до самой сердцевины. Суровая и страшная планета, где ледяные метели проносятся над поверхностью, и в тусклом красноватом свете не заметно ни малейшего движения. Планета смерти.

Но ведь это не так — там есть даже какие-то разумные жители! Кен попытался представить, на что может быть похожа жизнь в таких ужасных условиях, но не смог. Может, Ладж Драй или его техник ошиблись? Или дала какой-то сбой аппаратура?

— Ну, давайте посмотрим на нее, раз уж мы так близко. Я хочу увидеть это жуткое местечко, — сказал он, борясь со своим воображением.

Ладж Драй дал знак пилоту, и корпус «Кареллы» стал медленно поворачиваться. Лишенный воздуха спутник скрылся из виду, звезды сместились вслед за ним. Корабль развернулся на сто восемьдесят градусов, и в самом центре иллюминатора наконец-то явилась Третья. Кен понял, что корабль висит точно между планетой и ее спутником. Не особенно разумно, если у обитателей этого мира есть увеличительная аппаратура.

Солнце теперь было позади них, и планета предстала во всем своем блеске. В отличие от спутника, здесь сразу было заметно наличие атмосферы — об этом свидетельствовали размытые нечеткие края планетного диска. Правда, Кен пока не мог представить себе, какие же газы ее составляют. Несмотря на красноватый свет звезды, большая часть поверхности планеты имела голубой оттенок. Различить мелкие детали оказалось невозможно: атмосфера была достаточно мутной и очень плохо просматривалась. Явственно виднелись лишь белые, зеленые и коричневые пятна, но было невозможно сказать, что они собой представляют.

Но даже при всей неопределенности этого образа что-то в нем снова заставило ученого поежиться. Может быть, все дело в том, что он услышал раньше — или о чем догадался сам, посмотрев на красное солнце. А возможно, все это ерунда. Но от одного только вида этого мира Кена пробирал озноб, и он поспешно отвернулся.

— Отправляемся на Первую, я посмотрю данные на месте, — сказал он, пытаясь контролировать свою диафрагму. Пилот молча повиновался.

Честное слово, Земля — не такое уж плохое место. Многим людям она даже нравится. Просто Кен был полон предубеждений, что неудивительно для всякого, увидевшего мир, где вода — жидкость. Особенно если всю жизнь дышал газообразной серой и время от времени пил расплавленный хлорид меди.

2

К примеру, Роджер Винг был бы несколько шокирован таким мнением Кена. Винг решительно предпочитал Землю — во всяком случае, ту ее незначительную часть, с которой был знаком. До некоторой степени он был прав, поскольку окрестности озера Пен д'0рьель стоит посетить, особенно осенью или весной. Увидеть озеро в начале июня — это событие: во всяком случае, всю дорогу от озера Хайден дети отчаянно спорили, кто первым увидит Ир Дроп. Хотя в этом году их было всего четверо, шуму было не меньше, чем обычно, поскольку отсутствующий в этот раз Дональд никогда не бывал основным его источником. Роджер, оставленный за главного вместо отсутствующего старшего брата, намеревался воспользоваться случаем на всю катушку — тем более, что такое положение будет сохраняться всего лишь какие-то сорок миль. Дон же собирался прилететь со своим приятелем прямо в Сэндпойнт, и тогда вся семья снова соберется вместе.

Компания была шумной и веселой, а родители на переднем сиденье не слишком-то преуспевали в наведении порядка. Впрочем, дорога к северу от Кер д'Ален была довольно хорошей, и посторонний шум за спиной вряд ли мог быть причиной для беспокойства. Главная же неприятность произошла, когда у самой Коколаллы внезапно лопнула передняя правая шина автомобиля. Джон Винг неспешно вылез из тяжело нагруженной машины, и тогда-то Роджер впервые вдохнул серный запах горящей резины. В это лето ему еще предстояло познакомиться с серой гораздо ближе…

Дети несколько приутихли: выражение отцовского лица явственно показывало, что теперь его терпения хватит ненадолго.

Впрочем, полное молчание так и не воцарилось. Дамба, перегораживающая Пен д'0рьель в самом узком месте озера, вызвала громкую бурю восторгов, прекратившихся лишь ненадолго — пока мистер Винг покупал в Сэндпойнте новую шину. Потом машина свернула к маленькому аэропорту на окраине городка, и шум вновь усилился, когда дети увидели своего старшего брата, стоящего возле небольшого самолета «Кэб»[1] на травянистой посадочной площадке.

Он был высок и довольно худ, напоминая отца узким лицом, темными волосами и глазами. Роджер, заметно выросший за прошедший год, к своему разочарованию обнаружил, что Дональд все еще выше его на полголовы. Впрочем, это огорчение не сделало проявление радости от встречи менее бурным. Дон пожал руки отцу и Роджеру, поцеловал мать и сестренок и посадил шестилетнего Билли себе на плечи. Нет, перелет из Миссулы прошел нормально. Да, оценки хорошие, хотя и не блестящие. Нет, у него нет багажа, только вот эта сумка — у «Кэба» была очень ограниченная грузоподъемность. И можно ехать дальше прямо сейчас, а на все вопросы он ответит по дороге.

Он бросил Роджеру сумку и пошел к машине; Билли так и сидел у него на плечах. Постепенно вся компания устроилась более-менее удобно, и путешествие продолжилось.

Сначала они ехали на север от Сэндпойнта; затем повернули на восток — к Кутенэю. Обогнули северный конец озера, напоминавшего формой своей знак вопроса, и направились к Кларк-Форку. Там они оставили машину в специальном заведении — чем-то среднем между складом и гаражем.

Дон с Роджером исчезли и чуть позже вернулись с впечатляющей вереницей верховых и вьючных лошадей. Семейство, которому это средство передвижения было отнюдь не в новинку, перегрузило на животных свое снаряжение и, помахав рукой всем знакомым, пришедшим посмотреть на их отъезд, верхом отправилось на север, в леса.

Когда городок скрылся из виду, Дональд обернулся к отцу:

— Как ты думаешь, много у нас будет гостей на этот раз?

— Трудно сказать. Большинство тех, кто нас знает, не суются куда не надо, а чужих я в городке не заметил. Но старатели появляются в самый неожиданный момент. В общем-то, я не имею ничего против их честного труда — для нас это неплохая маскировка. Но меня беспокоят те, кто надеется извлечь пользу из нашего открытия. Вам, ребята, придется проводить разведку как обычно — хотя на сей раз мне понадобится Дон. Сынок, если ты и впрямь усвоил что-то по химии там, на первом курсе, то сможешь помочь нам справиться с парой проблем. Если же Дон отправится со мной, на тебя, Роджер, ляжет гораздо большая ответственность.

Мальчик серьезно кивнул, глаза его сияли.

Он далеко не сразу осознал чудовищную разницу между обычаями своей семьи и тем, как проводили лето его одноклассники. Поначалу рассказы о поездках на ранчо, отдыхе на морских курортах или в горах возбуждали в нем зависть, но потом он стал хвастаться в ответ собственными путешествиями. Даже после того, как Роджер осознал, что определенные детали этих поездок следует держать в строжайшем секрете, его желание покрасоваться время от времени все-таки пересиливало благоразумную сдержанность — до тех пор, пока он не обнаружил, что приятели попросту не верят, что у его отца есть «тайная шахта в горах». Обида заставила его на время замолчать, и к тому моменту, как убедительные аргументы были наконец-то найдены, он уже понял, что всем, кого это касается, лучше просто помалкивать.

В ту весну ему было десять лет. Отец, услышав откуда-то про всю эту историю, ходил очень довольный; и в то же лето на Роджера была возложена часть работы, которую до сих пор выполнял один Дон: внимательно следить за местностью вокруг их летнего домика перед поездками мистера Винга в горы и во время этих путешествий. Как объяснил детям отец, их находка была секретом. Пусть она и продолжает сохраняться в тайне от посторонних — причины он обещал объяснить позже.

Это и два следующих лета он продолжал совершать путешествия в одиночку. Но на сей раз все могло измениться. Дону, насколько знал Роджер, обо всем сообщили незадолго до того, как он прошлой осенью отправился в колледж. Свои курсы — химию, астрономию и математику — он выбирал не в последнюю очередь на основании полученной информации. Первый из них был вполне объясним, но Роджер совершенно не мог понять, причем тут другие два. Вряд ли астрономия особенно полезна, если речь идет о добыче полезных ископаемых…

Впрочем, это он вскорости выяснит — возможно, даже раньше, чем Дон: отец, похоже, собирается открыть им что-то еще. В данный же момент Роджер пытался придумать, как бы в одиночку устроить наблюдение за окрестностями в пределах мили от их летнего домика — а кое-где нужно будет пробираться и дальше… Конечно, он прекрасно знал округу, но теперь надо будет совершить серию походов для более подробного знакомства с некоторыми местами. Мальчик воспринимал все очень серьезно — тем более что теперь происходящее представилось ему в необычном свете.

При этом он, как и свойственно детям его возраста, был склонен обращать мало внимания на происходящее вокруг. Из мечтаний его вывела Эдит, картинно бросившая через плечо еловую шишку и попавшая при этом ему прямо в лицо. Она засмеялась, глядя, как Роджер озирается вокруг в поисках средства возмездия. Увы, шишек поблизости больше не оказалось, а тропинка в этом месте была слишком узкой, чтобы пустить лошадей бок о бок. Вьючная же лошадь, которую девочка вела в поводу, создавала между ними непреодолимую преграду.

— Может, проснешься и присоединишься к компании? — отсмеявшись, выдавила Эдит. — По твоему лицу можно подумать, что ты позабыл в Спокане свою любимую удочку!

Роджер немедленно надулся:

— Ну да, вам, девчонкам, до самого сентября больше делать нечего. А для мужчин хватит работы, и я кое-что обдумывал по этому поводу.

— Для мужчин? — Девочка подняла брови в наигранном удивлении. — Я понимаю, что папа будет занят, но ты-то тут причем? — Она, конечно, прекрасно знала, чем занимается Роджер в летнее время, но у нее были причины держать такой тон. — Это что, мужская работа — пару раз в день пробегать дозором вокруг дома?

Тут Роджер рассердился всерьез:

— Уж во всяком случае, это занятие не для девчонок, — огрызнулся он и тут же пожалел о своих словах. Увы, у него уже не было времени придумать способ выбраться из той ловушки, в которую он себя загнал неосторожными словами.

— Подтверждение! — громко провозгласила Эдит, и Роджер мысленно отвесил себе пинка. Именно этого она и добивалась!.. Согласно семейным правилам, любое утверждение, произнесенное любым членом семьи, требовало доказательств, если этого желал другой. Правило это было установлено Вингом-старшим, проявившим таким образом немалую предусмотрительность. Сам он редко на это попадался, будучи по природе человеком вдумчивым.

— Что ж, я попробую этим заняться, — заметила Эдит. — А ты мне объяснишь все, что надо. И, если уж совсем честно, Марджи тоже должна бы попытаться… — последнее явно было сказано в расчете на бурную реакцию. Роджер чуть не выпрыгнул из седла, но прежде чем ему удалось подобрать достойный ответ, в голову пришла поразительная мысль — а почему бы нет? Девочки могли бы помочь. Надо будет показать им, чем Роджер с Доном занимались раньше, а далее они и сами смогут придумать что-нибудь толковое. Мужская гордость Роджера не мешала ему признавать, что женщины — а в особенности его сестры — не так уж глупы. И Эди, и Марджи умеют ездить верхом и не боятся леса, так что из них в конце концов могут получиться очень полезные помощники. Эдит была не настолько меньше его, чтобы он мог не допустить ее до работы как слишком маленькую — и даже восьмилетней Марджи вполне хватило бы ума помолчать, когда нужна тишина, и выполнять приказы, когда споры неуместны.

— Ладно. Можете обе попробовать, — сказал он, поразмыслив. — Думаю, папа не будет против, а маме все равно, что там с этой работой. Так что сегодня вечером будет совещание!

Беседа перескочила на другие темы, и караван продолжил движение вверх вдоль реки. Через два или три часа они перешли ее вброд и свернули на восток, к границе штата Монтана. До темноты оставалось еще несколько часов, когда путешественники наконец-то добрались до своего летнего коттеджа.

Конечно, коттеджем это строение можно было назвать с большой натяжкой. Оно возвышалось на довольно крутом склоне, еще в пределах верхней границы горных лесов, и в нем только-только хватало места, чтобы семейство Вингов могло разместиться, не страдая от тесноты. Там был бензиновый электрогенератор; воды, поступавшей из источника выше по склону холма, было достаточно на скупое умывание и приготовление пищи. Все это в некотором смысле демонстрировал, насколько удачлив и умел оказался мистер Винг в своем старательстве, которое считалось важным источником его доходов.

Чуть ниже по холму находилось еще одно здание, объединявшее в себе функции сарая и конюшни. Оба строения были крепкими и надежными, так что зимы северо-запада никогда не причиняли им особого вреда. Фундаментом дому служила сама скала, а стены хорошо сохраняли тепло. Семья вполне могла бы жить там круглый год, и у родителей имелись подобные планы — на то далекое время, когда все их дети закончат учебу.

На первом этаже дома имелась большая комната, служившая одновременно столовой и гостиной; с одного конца к ней примыкала кухня, а с другого — спальня. Лестница, расположенная у самой двери в кухню, спускалась в подвал, где размещалась мастерская. Тут стояли верстаки с брошенными на них заготовками, радиодетали, а также было сложено снаряжение для всяческих игр. Лестница с другой стороны гостиной вела на второй этаж, разделенный на шесть маленьких комнат. У каждого из детей здесь была своя спальня, шестую комнату заполняли всевозможные странные предметы мебели и прочий хлам, проникший в незанятое помещение за много лет.

Семейство Винг спешилось у входа на высокую террасу, опоясывающую фасад дома, и разошлись каждый по своим делам. Миссис Винг и девочки отперли входную дверь и скрылись в доме. Билли стал отвинчивать и открывать ставни на ближайших окнах — тех, что располагались вдоль террасы, а также окна первого этажа на той стороне, что была обращена к верхней части склона. Мистер Винг и Дональд снимали с лошадей вьюки, а Роджер тем временем отводил уже разгруженных животных в стойло, расседлывал их и насыпал в ясли корм.

К закату дом приобрел совершенно жилой вид. Все поели, посуда была помыта, Билли и Марджори отправились спать, а оставшиеся члены семьи собрались отдохнуть в главной комнате. Возник небольшой спор, зажигать ли камин, но в итоге вопрос был решен положительно — не столько ради обогрева (хотя даже в июне по ночам здесь может быть ужасно холодно), сколько из-за того, что семейство любило посидеть у огня.

Родители устроились каждый в своем кресле по обе стороны от камина. Дональд, Роджер и Эдит расселись на коврах между ними. Когда все заняли места, Роджер подал голос, выдвинув свое предложение о привлечении девочек к разведке. Отец на пару минут задумался.

— Ты хорошо знаешь окрестности нашего дома, кроме направления, ведущего к городу? — спросил он наконец у Эдит.

— Наверное, не так хорошо, как мальчики, но в конце концов надо же изучить их, — ответила она.

— Верно. Однако мне бы не хотелось, чтобы вы потерялись, а вашей маме не следует одной делать всю домашнюю работу. Но если Роджер заварил эту кашу, пусть так и будет. Я выйду в первый поход дней через семь-десять. За это время вы двое, работая вместе, должны составить удовлетворительную карту территории в радиусе трех миль от нашего дома, а также такой график дежурств, который позволит Эди помогать маме по дому, когда это необходимо. Марджи тоже может ходить с вами, но не должна в одиночку удаляться от дома более чем на полмили — все правила для младших остаются в силе. Кроме того, мама может вносить любые дополнения или коррективы, которые сочтет нужными, — Джон Винг, чуть улыбнувшись, поглядел на свою жену. Она улыбнулась ему в ответ и кивнула:

— Пока меня устраивает все. Но мне кажется, что у Роджера есть и кое-какие свои обязанности — не лучше ли будет включить это в последний пункт?

— Хорошо. Роджер, Эди — вы согласны?

Брат и сестра кивнули одновременно.

— Ну ладно, а теперь всем пора спать. В ближайшие несколько дней у вас будет много дел.

Дети грустно вздохнули, но послушно встали и разошлись по своим спальням. В комнате остались только родители и Дон, и эти трое до поздней ночи вели тихий и серьезный разговор. Когда Дональд наконец-то поднялся в свою комнату, младшие уже несколько часов как спали, однако их старший брат крался так тихо, как только мог. Он совершенно не хотел весь остаток ночи объяснять Роджеру, о чем говорилось внизу.

Несмотря на то что предыдущий день был весьма напряженным, на следующий день вся семья оказалась на ногах уже очень рано. Оказывая младшему брату «услугу», Дональд вызвался сам отвести лишних лошадей обратно в город — здесь они постоянно держали лишь несколько штук, поскольку с кормом в этих местах было довольно туго. Таким образом, как только с верхних окон были сняты ставни, младший брат получил полную возможность спокойно приступить к исполнению своих основных обязанностей — заняться картографией. Но Эдит немного задержалась: ей надо было помогать стирать пыль с фарфора и мыть посуду — накануне вечером они вымыли ее ровно столько, чтобы можно было быстро поужинать. Роджер справился со своим отвращением к женской работе и тоже пошел помогать. Солнце не успело еще подняться высоко, когда они вышли на крыльцо, наскоро посовещались и, обогнув дом, отправились вверх по холму.

У мальчика с собой был маленький скаутский компас и рулетка, которую он раскопал в мастерской; а его сестра взяла с собой толстую школьную тетрадь, в которой после учебного года осталось несколько чистых листов. Обученный отцом и проведший сезон в скаутском лагере, Роджер был уверен, что этого ему хватит для составления подробной карты указанного района. О такой вещи, как горизонтали, он даже и не задумывался.

Дом Вингов был расположен высоко, но и от него надо было еще долго карабкаться вверх. К тому времени, как дети достигли вершины, они уже здорово устали. Кроме того, обоим просто хотелось посидеть и посмотреть на окрестности, хотя они были здесь и не в первый раз и прекрасно знали эти места.

Пики Кэбинет окружали их со всех сторон, лишь на западе в стене гор имелся небольшой просвет. Вершина, на которой находились они, была не слишком высокой, и видно с нее было не так далеко, но на юго-западе все же просматривались отблески озера Пен д'0рьель, а на юго-востоке выделялся легкоузнаваемый пик Сноушу. Большинство гор имели скалистые вершины высотой до нескольких сотен футов, ниже склоны были покрыты лесом — в основном состоящим из елей Дугласа, столь изобильных в этом регионе. С того места, где сидели дети, можно было разглядеть пару проплешин — метки лесных пожаров, случившихся в последние несколько лет.

Покрутив головой, Рождер нашел несколько мест, о которых отец сказал, что они могут послужить реперными точками. Затем он вынул компас и стал брать азимут на каждую из них. Эдит тем временем делала приблизительный набросок окружающей местности, и азимут записывался прямо тут же. С расстояниями предстояло разобраться позже: Роджер не представлял ни высоты места, на котором находился, ни высоты прочих ориентиров. Впрочем, если бы он их знал, он не смог бы ими воспользоваться, ибо не имел ни малейшего понятия о тригонометрии, да и средств для измерения угла склонов у него не было.

Грубая карта стала наполняться деталями еще до того, как они спустились с вершины холма. Роджер и Эдит совершенно погрузились в работу, и мистер Винг совсем не удивился, когда они опоздали к обеду.

3

База на Первой оказалась довольно примитивным сооружением, хотя было очевидно, что уже для превращения ее в нечто обитаемое понадобилась немалая толика инженерной смекалки. Сооружение располагалось на дне глубокой долины почти в центре обращенной к светилу части планеты, в норме температура достигала здесь примерно четырехсот градусов, если измерять ее по шкале Цельсия. Это было очень мало: сера, составлявшая основу атмосферы, которой дышали сородичи Кена, могла здесь существовать лишь в жидком состоянии. Но дополнительная сотня градусов тепла обеспечивалась за счет использования рельефа — склоны долины были обработаны, все неровности сглажены, а получившаяся ровная выемка выложена полированным металлом. Темное сооружение станции, по сути дела, являлось фокусом гигантского вогнутого зеркала, а при имевшихся размерах здания и угловой величине солнца, фокус этот даже из-за либрации никогда не сдвигался слишком далеко.

Корабль для межзвездных перелетов опустился на гладкую поверхность скалы невдалеке от здания базы. Никаких специальных терминалов здесь не имелось, и чтобы выйти из корабля Кену пришлось надеть скафандр. Вместе с ним в тамбуре собралось еще несколько человек в такой же экипировке, и он заподозрил, что сейчас «Кареллу» покидает если и не весь экипаж, то большая его часть. Конечно, если это и впрямь экипаж — ведь корабль такого класса вполне может управляться одним-единственным пилотом. Правда, Кен понятия не имел, не является ли это одной из мер предосторожности при высадке на чужую планету.

Впрочем, отойдя немного от корабля и оглядевшись вокруг, он не заметил ничего, напоминающего оборонительные сооружения. Придется предположить, что обитатели станции не опасаются нападения со стороны. Ну ладно, если эта база просуществовала уже двадцать лет, то ее обитателям лучше знать, чего следует бояться.

Внутри здание оказалось достаточно уютным, хотя проводник Кена постоянно извинялся, ссылаясь на отсутствие удобств. Они пообедали (за этот обед извиняться уж точно не приходилось), после чего Кену показали его нынешние апартаменты — ничуть не хуже, чем в среднем саррианском отеле. Затем Ладж Драй устроил краткую экскурсию по станции, продемонстрировав ученому оборудование, которое могло пригодиться в его работе.

Но у Кена не шла из головы мысль о его истинной «работе», поэтому он постоянно искал какие-либо признаки того, что здесь и в самом деле производится таинственный наркотик. После прогулки он остался совершенно уверен, что здесь нет никакой установки, производящей сложные химические преобразования, — но ее вполне могло и не быть, если наркотик встречается в природе в готовом виде. Он мог припомнить несколько случаев, когда сырой необработанный продукт оказывался чудовищно эффективным — например, растительный яд, которым некоторые примитивные племена его мира все еще обрабатывали свои отравленные стрелы.

Гораздо интереснее могло оказаться «торговое» снаряжение — что неудивительно, если учесть, с какого рода планетой велась торговля. На станции обнаружилось множество исследовательских зондов с дистанционным управлением, каждый из которых был разделен на два отсека. Один отсек вмещал двигатели и всю аппаратуру управления; находившееся здесь контрольное устройство поддерживало температуру на уровне, близком к нормальному. Второй отсек был более вместительный, он предназначался для грузов и охлаждающей аппаратуры. Отсеки оказались не слишком хорошо изолированы — как друг от друга, так и от окружающей среды.

Некоторое время Кен тщательно осматривал это снаряжение, после чего начал задавать вопросы:

— Я не вижу никакого передатчика визуальной информации. Как же вы управляете этой штукой, когда она уже находится на поверхности?

— Это теперь передатчиков нет, — ответил техник, который вместе с Ладжем Драем сопровождал Кена на экскурсии. — Естественно, первоначально они имелись — но ни один не пережил путешествие на Третью. В конце концов, мы их сняли, а то получалось слишком дорогое удовольствие. Любая оптика должна хотя бы частично контактировать с атмосферой планеты, то есть нам надо или приспосабливать к этим условиям все устройство, или же ликвидировать последствия чудовищной разницы между температурой внешней оптики и температурой электрической начинки. Ни то ни другое нам пока не удалось: либо от переохлаждения портится что-нибудь в электрических цепях, либо от разницы температур трескаются оптические элементы.

— Но управлять-то надо! Как же вы наблюдаете за окружающей зонд средой?

— А никак. В нем есть альтиметр, а на планете давно установлен постоянный маяк, по которому мы и наводимся. Так что приходится просто отправлять зонд вниз, он достигает поверхности — и пускай аборигены его ищут.

— И вы ни разу не доставляли с поверхности планеты каких-либо образцов?

— Мы ничего не видим — как их отбирать? Кроме того, при такой температуре зонд не может оставаться герметичным, так что мы ни разу не сумели получить даже более-менее приличную пробу их воздуха. А снаружи к корпусу ничего не липнет. Возможно, там внизу твердая металлическая или каменная поверхность — мы не знаем даже этого.

— Но ведь можно настроить зонд так, чтобы он просто доставил сюда образец воздуха — в этом случае даже температура не будет большой помехой.

— В принципе, да. Никто просто с этим еще не возился. Если вам нужен образец атмосферы, можно просто послать вниз маленький контейнер — вам с ним потом будет проще работать.

Внезапно Кена озарило:

— А то, что вы получаете от аборигенов? Из этих образцов нельзя ничего извлечь? Может, я попробую поработать с ними?

Тут вмешался ЛаджДрай:

— Вы сами говорили, что вы не специалист. А мы уже давали эту субстанцию специалистам, и они ничего не смогли определить. В конце концов, если бы было возможным просто синтезировать ее, стали бы мы затевать торговлю с аборигенами? Именно поэтому мы и хотим, чтобы вы разобрались с условиями на этой планете, — когда вы это сделаете, мы попробуем придумать, как бы получить у местных семена и вырастить то, что нам надо.

— Понятно, — ответил Кен. Доводы звучали вполне разумно, и почти не давали информации о природе того вещества, из-за которого и возникла проблема. Они ничего не подтверждали и не отрицали.

Еще некоторое время Салман Кен провел в размышлениях, попутно осматривая остальное доступное оборудование. Ему хотелось задать еще несколько вопросов, но он должен был сформулировать их так, чтобы собеседники не заподозрили в них нездорового любопытства — если они и впрямь окажутся торговцами наркотиками.

— Что местные жители получают от вас в обмен на этот продукт? Какие-то изделия, которые они не могут изготовить сами, или нужные им материалы? Последнее может дать основу для каких-то конкретных выводов о природных условиях на этой планете.

По щупальцу Драя пробежала дрожь, что было равносильно человеческому пожиманию плечами.

— Последнее. Мы посылаем им металлы, которые не слишком легко вступают в реакцию с серой. Обычно это платиновые самородки — совсем недалеко от станции есть месторождение, где всегда можно собрать несколько кусков. Понятия не имею, для чего они им нужны. Вполне может оказаться, что они поклоняются нашему зонду, как идолу, а куски платины используют в качестве амулетов для жрецов. Мне это, в общем-то, безразлично — пока они продолжают исполнять свою часть обязательств.

Кен жестом выразил согласие и перевел разговор на предмет, привлекший к себе его внимание во время последнего монолога:

— Вы мне можете объяснить, что здесь делают динамик и микрофон? Ведь они-то точно не должны работать при тамошних температурах. Да и вам разговаривать с аборигенами?

На первый вопрос ответил техник:

— Вот они как раз действуют превосходно. Это же кристаллические схемы, без всяких вакуумных трубок, так что они могут работать хоть в жидком водороде.

Вслед за ним Драй дал ответ и на второй вопрос:

— Мы не можем говорить с ними на нашем языке, но они, безусловно, слышат нас и способны издавать звуки, более-менее напоминающие членораздельную речь.

— Вы думаете, это реально — найти с ними какой-то общий язык или хотя бы набор понятий, не имея визуального контакта? Послушайте, я, наверное, лезу не в свое дело, и это нам ничем не поможет — но вы не могли бы вы рассказать мне всю историю вашего общения с местными жителями с самого начала?

— Возможно, это имеет смысл, — поразмыслив, ответил Драй, пристраивая свое мягкое тело на подходящем сиденье. — Я уже упомянул, что первый контакт с аборигенами был установлен около двадцати лет назад. Уточняю — наших лет, для обитателей Третьей их прошло уже почти тридцать.

«Карелла» тогда не имела особой исследовательской цели, просто ее предыдущий владелец случайно заметил довольно странный цвет Третьей планеты. Вы сами наверняка обратили внимание на ее голубоватый оттенок. В общем, он вывел корабль на заатмосферную орбиту и стал посылать исследовательские зонды. Не самому же ему было спускаться — он прекрасно представлял себе жуткие температурные условия этого места.

Итак, сперва он потерял таким образом пять зондов. Визуальное управление каждый раз пропадало еще в атмосфере, поскольку никто совершенно не подумал о том, что случится при таких температурах с объективами камер. Владелец, однако, оказался упрямым и попытался использовать радиоаппаратуру, работающую на длинных волнах. Но и она рано или поздно выходила из строя — не было даже полной уверенности, достиг ли хоть один из зондов поверхности планеты. Но у владельца «Кареллы» были неплохие инженеры и куча зондов, поэтому он продолжал вносить в аппаратуру конструктивные изменения и отправлять новых посланцев. Наконец стало ясно, что большинство из них все же достигают поверхности — и сразу после этого выходят из строя. Предположительно они либо подвергались сильному механическому воздействию, либо что-то разрушало электронику.

До сих пор зонды пытались послать в голубоватые районы, где поверхность планеты была относительно ровной — это казалось проще и надежнее. Потом кому-то в голову пришла идея, что потери происходят отнюдь не случайно: очень уж это похоже на разумное вмешательство. Чтобы проверить это, на один из зондов установили все мыслимые наблюдательные и защитные устройства, которые только удалось в него впихнуть, — включая серебряную сетку, выстилающую изнутри оба отсека. При подключении к генератору она создавала электрическое поле, блокирующее любые сигналы извне, с помощью которых можно было бы попытаться нарушить управление. Словом, сделано было все, что можно было придумать. Теперь спускаемому аппарату не могли помешать никакие природные условия, да и мало что из творений разумных существ. Тем не менее этот зонд тоже исчез вскоре после того, как альтиметр показал, что он приближается к поверхности планеты.

В конце концов, была сформулирована рабочая гипотеза, утверждавшая, что на плоских районах планеты живет какая-то неизвестная раса, не желающая иметь дела с гостями из космоса. Поэтому следующий зонд был отправлен в регион с темной и неровной поверхностью — по крайней мере, так он выглядел из космоса. Предполагалось, что обитатели равнин должны избегать таких мест. Идея оказалась здравой — приземление прошло успешно. По крайней мере, приборы говорили, что зонд достиг цели и что опускаться дальше некуда, так что его просто оставили на месте, не отключая питания.

Все это было замечательно, но никто не представлял, что делать дальше. Увидеть мы по-прежнему ничего не могли, а поначалу еще и не были уверены, что микрофоны зонда работают. Динамик сначала решили некоторое время не использовать. Из внешних звуков удалось записать лишь какое-то слабое гудение, интенсивность которого менялась без какой-либо видимой причины и системы — в конце концов мы решили, что это ветер, а не помехи в электронике. Пару раз прозвучали короткие, резкие, совершенно неописуемые звуки, природу которых мы так до сих пор и не поняли. Вполне возможно, что это голоса живых существ.

Мы продолжали слушать, пока планета не сделала полный оборот — прошло почти два наших дня, но мы не услышали ничего, кроме слабого жужжания, таких же слабых скребущихся звуков, а также нерегулярного цоканья, которое могло оказаться — а могло и не оказаться — шагами какого-нибудь живого существа, двигающегося по твердой поверхности. Если хотите, можете послушать сделанные нами записи, но лучше это делать не в одиночестве. Эти звуки из ниоткуда очень действуют на нервы.

Я забыл упомянуть, что при приземлении грузовой отсек зонда автоматически распахнулся, а микрофоны и детекторы веса должны были подать нам сигнал, если туда что-то попадет. Увы, ничего подобного не произошло, что выглядит очень странно: если там и впрямь существуют какие-то мелкие дикие формы жизни, наш аппарат должен выглядеть для них как естественное Убежище.

В течение долгого времени мы не услышали ничего, что можно было идентифицировать как появление живого существа, и в конце концов решили воспользоваться динамиком. Был разработан специальный план: запись прокручивается в течение одного оборота планеты, первый раз она идет на минимальной громкости, затем повторяется с удвоенной громкостью, и так до максимальной мощности, которая возможна при имеющейся аппаратуре. Этому плану мы и последовали. Впрочем, босс вскоре стал проявлять нетерпение и приказал увеличивать громкость каждые четверть оборота вместо предложенного полного. Кто-то, обладавший чувством юмора, записал на пленку стихи, и мы, так сказать, дали их в эфир.

Первым значимым результатом оказалось полное прекращение звуков, которые мы связывали с живыми существами. Вероятнее всего, это действительно были мелкие животные, и шум их просто напугал. Ветер — если это и впрямь был ветер, — как следовало ожидать, никуда не делся. Когда мы впервые усилили звук, стало слышно слабое эхо. Это как минимум означало, что звук не поглощается совсем рядом с передатчиком, так что разумные существа, подошедшие достаточно близко, имеют все шансы услышать его.

В итоге мы получили ответ, увеличив громкость в четвертый раз. Сначала это показалось нам искаженным эхом, но затем оно стало слышнее, хотя мы не увеличивали мощность динамика постепенно. Вскоре было уже совершенно ясно, что эти звуки совсем другие. Образованная ими акустическая последовательность была безумно сложной, и все, кто это слышал, с самого начала были уверены, что слышат разумную речь.

Наконец, среди звуков чужого языка мы снова услышали похожий на шаги шум, после чего выключили динамик: было ясно, что существо подошло достаточно близко, чтобы суметь обнаружить зонд не только по звуку. И действительно, шаги продолжали приближаться. Поначалу каждые несколько секунд они прерывались другим громким и коротким звуком, но в конце концов существо достигло зонда: судя по тому, что мы слышали, оно обошло ее кругом, держась на некотором расстоянии, при этом громкие отрывистые звуки сменились гораздо более тихими, длинными и сложными речевыми сигналами. Вполне возможно, что это существо, как и мы, обладает зрением, хотя освещенность на этой планете довольно слабая.

Фотоэлементы в грузовом отсеке отметили, что пришедший заслонил собой почти весь свет. Один из операторов хотел было закрыть дверь, но шеф запретил ему это делать. Он взял на себя управление аппаратурой и стал пытаться подражать голосу существа, которое мы не видели. Это сразу же принесло результаты, да еще какие! Судя по шуму, на пару минут это существо пришло в состояние крайнего возбуждения. Оно принялось издавать все возможные звуки, доступные его речевому аппарату. Мы не способны повторить их все, это точно.

Так продолжалось некоторое время, но без какого-либо заметного прогресса. Мы не могли определить, что означают звуки, издаваемые существом иного мира. Было очень похоже, что мы узнали о планете все, что могли, но от этих познаний нам не будет никакого толку.

Затем кто-то вспомнил о старых обменных ящиках. Вы когда-нибудь слышали про них? Они использовались давным-давно, еще до того, как наша раса покинула родную планету. Такие ящики требовались, когда двое хотели произвести обмен, но не знали языка друг друга. Обменный ящик состоит из двух одинаковых половин, каждая из которых разделена еще на несколько мелких отделений. Одна из половин оставляется пустой, а в другую кладутся разные вещи, предназначенные для обмена. Заполненное отделение закрывается стеклянной крышкой, которую нельзя убрать, пока в соответствующее отделение второй части не положат что-нибудь. Даже самый тупой дикарь быстро смекнет, что здесь к чему.

У нас, конечно, не оказалось такой штуки, но смастерить ее было очень просто. Вся беда в том, что мы не могли узнать, что нам положат в пустую часть, пока коробка не вернется обратно на орбиту. Но поскольку в тот момент нам было важнее наладить контакт, а не совершить сделку, это было не очень важно. Словом, мы отправили зонд с таким ящиком, ориентируясь на сигналы с первого зонда и надеясь, что народ с равнин не заметит спускаемый аппарат. После посадки мы открыли грузовой отсек и стали ждать.

Абориген сразу же решил исследовать новый зонд: он явно был достаточно разумен, чтобы любопытство пересилило страх, — несмотря на то что должен был видеть, как она подлетает. С коробкой он повел себя в точности так, как мы и ожидали: он положил разные вещи в каждый из отсеков пустой части и наверняка повытаскивал все из второй — но большую часть предметов вернул обратно. Одна из положенных им вещей оказалась весьма ценной — это как раз то, что мы до сих пор продолжаем получать от него. После этого мы послали новую коробку, заполнив в ней только одно отделение, соответствовавшее тому, куда он положил ту самую вещь. Идею он прекрасно уловил, и торговля благополучно продолжилась.

— Так что с языком?

— Ну, нам удалось узнать, как будет на их языке «да» и «нет», местные названия для нескольких металлов, а также название того вещества, которое он нам продает. Я могу вам дать запись его речи или письменную расшифровку — если вы хотите поговорить с этим существом.

— Большое спасибо. Это значительно проясняет ситуацию. Как я понимаю, с жителями равнинных регионов у вас проблем больше не возникало?

— Никаких. Мы старательно избегали контакта с любыми другими частями планеты. Как я уже сказал, у нас интересы скорее коммерческие, чем научные. Но если вы захотите послать туда какую-то свою аппаратуру, мы не будем в это вмешиваться. Только будьте осторожны: нам бы не хотелось, чтобы контакт прервался прежде, чем мы сами сможем наладить производство.

Кен усмехнулся:

— Все-таки вы очень последовательно стараетесь не говорить мне, что же вы оттуда получаете. Ну ладно, не буду лезть не в свое дело — да и вряд ли это знание мне чем-то поможет. Лучше всего будет, если вы предоставите мне полную базу данных по физико-химическим характеристикам планеты, информацию о которых вы успели собрать. Тогда я начну строить гипотезы относительно атмосферы, после чего отправлю туда зонд с оборудованием, которое сможет подтвердить или опровергнуть мои догадки. Это будет проще, чем пытаться притащить сюда образцы для анализа.

Драй поднялся со своего сиденья и кивнул:

— Я не говорил, что вы не должны знать, что именно мы получаем с планеты, — заметил он. — Но я сделаю гамак из кожи того обитателя базы, который сообщит вам это!

Техник, до сих пор молча слушавший разговор в отдалении, повернулся к механизму другого зонда и заговорил:

— Что до информации о планете, ее очень немного. Ее диаметр больше диаметра нашей планеты примерно на треть, то есть по объему она почти в два раза больше, чем Сарр. Масса планеты тоже примерно вдвое больше, хотя средняя плотность вещества, судя по всему, несколько ниже. Средняя температура — чуть ниже точки замерзания калия. Атмосферное давление не измерено, химический состав атмосферы неизвестен. Период обращения — один и восемьдесят четыре сотых саррианских дня.

— Понятно. На планете, где мы сейчас находимся, вы сможете достаточно легко обеспечить аналогичную температуру, если выберете подходящее место на темной стороне. Если это понадобится, то обеспечить имитацию смены дня и ночи будет не слишком сложно. То есть основная проблема связана с атмосферой. Теперь мне осталось поразмыслить, каким способом к ней можно подобраться.

Сказав это, Салман Кен медленно направился в сторону своих апартаментов. Но размышлял он отнюдь не только об атмосфере, состав которой ему предстояло проанализировать. Гораздо больше его занимала таинственная раса, живущая на плоских, холодных равнинах Третьей планеты, а также способы оборвать торговые контакты с местными жителями — если, конечно, таинственный товар и есть та самая вещь, которую ему поручено отыскать.

Кроме того, его беспокоил вопрос — не выглядело ли его безразличие к основному предмету экспорта планеты слишком преувеличенным?

4

Круг радиусом в три мили вмещает целых двадцать восемь квадратных миль, то есть примерно восемнадцать тысяч акров. Как следствие, карта, сделанная Роджером и Эдит Винг была не столь детальной, как хотелось бы. С другой стороны, отец согласился, что на покрытых лесом горных склонах не так много мест, заслуживающих нанесения на карту. То же, что дети в результате ему показали, включало каждую тропинку и ручеек, какие он только знал. А главное — карта была несомненным доказательством того, что дети действительно побывали во всех местах этого района. Именно этот недостаток опыта у дочери он и хотел восполнить, чтобы у нее отпала необходимость постоянно ходить только по тропинкам.

Наконец Джон Винг поднял взгляд от потрепанного блокнота. Вся семья снова собралась у камина, и оба картографа устроились на подлокотниках его кресла. Дон сидел на полу, а Билли занимал свое место у него на плечах; Марджори находилась на коленях у матери. Все ждали окончательного решения.

— Похоже, вы сделали неплохую работу, — сказал наконец мистер Винг. С помощью такой карты любой смог бы отыскать здесь дорогу. Эди, а без нее ты справилась бы?

— Конечно, папа, я в этом уверена, — сказала она несколько удивленно. — А надо?

Отец пожал плечами.

— Это уж тебе решать, носить ли ее все время с собой. Необходимости в этом нет никакой. Ну что, вы разработали график патрулей?

Роджер включился в беседу, наклонившись поближе к отцовскому плечу и пользуясь картой для иллюстрации своих слов.

— С разных сторон к этому кругу радиусом три мили подходят восемь тропинок. Мы с Доном каждый день обходили их по окружности, чтобы убедиться, что ни по одной из них никто не ходил. На каждой из этих тропок есть места, где практически невозможно пройти, не оставив никаких следов, так что нам не составляло большого труда определить, были там люди или нет.

Но теперь мы собираемся действовать несколько иначе. Я по-прежнему буду проверять каждую тропинку — но, помимо этого, мы отметили на карте места, откуда можно увидеть кого-то, приближающегося к дому извне. Таких мест не так много. Эдит может обойти все подобные точки за два захода по полтора часа — мы уже проверяли. А я займусь проверкой тропинок и буду ходить по внешнему кругу. Это немножко похоже на то, как делал ты, когда уходил: ты шел зигзагом, а мы смотрели, не идет ли кто-нибудь следом за тобой, и при этом всегда могли догнать тебя, срезав путь по прямой, и предупредить, если кого-нибудь увидим. Правда, никто посторонний здесь так и не появился, но ведь это ничего не доказывает.

Мистер Винг слегка улыбнулся.

— Возможно, я излишне осторожен, — сказал он. — Тем не менее мне очень не хочется, чтобы место, где я добываю металл, стало известно кому-нибудь постороннему. И полдюжины причин моего нежелания сидят сейчас здесь, в этой комнате. Кроме того, я думаю, вам и самим нравится такое занятие, а главное — оно позволит вам много времени проводить в лесу, на свежем воздухе — что вам и следует делать в это время года…

Младшая Марджори, уже выказывавшая признаки нетерпения, пока говорил ее брат, вмешалась, как только ей показалось, что отец закончил:

— Папа, и я тоже могу чем-нибудь помочь! Роджер так вчера говорил, и я сама слышала, когда ты это сказал в самый первый вечер.

— Да? А ты хорошо помнишь, что я тогда сказал? По-моему, речь об этом зашла, когда ты уже легла спать. А я тогда сказал, что ты можешь сопровождать Роджера или Эди — но, гуляя одна, должна соблюдать все ограничения. Билли, тебя это тоже касается! Вам всем придется как следует побегать, но вовсе не обязательно делать это в одиночку. Кроме того, у вас и здесь есть куча дел. Я уже пять или шесть лет обещаю завезти сюда цемент, если же вы натаскаете достаточно камней, мы смогли бы сделать запруду в одной из ложбин по склону. Я и сам был бы не против небольшого бассейна. Дон полагает, что мы можем обойтись и без цемента, но это еще придется проверять. Впрочем, я буду рад, если он с этим управится.

Он откинулся на спинку кресла и вытянул ноги. Билли незамедлительно переместился с плеч Дона на отцовские ноги и также включился в беседу. Ему хотелось сходить на прогулку, прежде чем отец отправится на «добычу», и он довольно долго продолжал распространяться на эту тему. Мистер Винг отвечал уклончиво, пока в конце концов бой часов не спас положение. Он резко убрал ноги, таким образом стряхнув сына на пол:

— Маленьким пора в постель! — торжественно провозгласил глава семейства.

— А почитать? — возмутилась Марджи. — Ты ни разу не читал нам вслух с тех пор, как мы сюда приехали!

Отец поджал губы:

— И когда же они наконец лягут спать? — заметил он как бы про себя. Затем вздохнул и повернулся к книжному шкафу у камина.

Чтение длилось долго, допоздна. Начало книги оказалось ужасно увлекательным, но потом повествование замедлилось, и в итоге Билли с Марджи просто унесли в постель, хотя потом с утра они напрочь отказывались верить в это.

За завтраком Роджер ехидно допытывался у Билли, чем же все-таки кончилась история, но младший брат упорно отказывался признавать, что его неспособность вспомнить это свидетельствует о том, что к моменту завершения чтения он уже спал. Наконец старший брат сдался и отправился седлать лошадей — совершенно невозможно спорить, когда единственным аргументом собеседника является «А я все равно не спал!».

Сегодня надо было ехать в город, закупать продукты на следующую неделю, и на этот раз подошла очередь Роджера сопровождать маму в Кларк-Форк. Они отправились сразу же после завтрака, вскоре дом покинула и Эди с младшими. После их ухода мистер Винг и Дон переоделись в походную одежду и отправились на восток. Роджер очень пожалел бы, что не видел их ухода.

Путь был довольно несложный, и за два часа они отмахали немалое расстояние. В основном они двигались вдоль ручьев, но пару раз отец проходил прямо через скальные выступы, карабкаться по которым было не так-то просто.

— Сейчас мы двигаемся кратчайшим путем, Дон, — произнес он в какой-то момент. — Передатчик находится гораздо ближе к дому, чем даже думает твоя мама, — хотя я не стал бы скрывать это место от нее, если бы ей захотелось побывать там. Обычно я хожу кружным маршрутом, разработанным много лет назад, когда я еще всерьез боялся, что кто-нибудь захочет меня выследить. Это было вскоре после Первой мировой, еще до того, как я познакомился с твоей матерью. Тогда здесь имелось немало людей, которые запросто могли столкнуть меня со скалы за малую толику тех ценностей, которые я принес из своего первого путешествия. Возвращаясь с той прогулки, я очень много размышлял — ты скоро увидишь, о чем.

Дон не отвечал. Казалось, он был полностью сосредоточен на преодолении склона, покрытого «живыми» камнями, все время готовыми сорваться вниз. Пройти через эти места, не оставив явных следов, было практически невозможно. То, что отец решил двигаться именно здесь, слегка озадачило Дона — пока он не осознал, что благодаря этому на обратном пути они легко смогут определить, не следовал ли кто за ними. Миновав опасное место и начав спускаться с другой стороны, Дональд наконец заговорил:

— Папа, ты тут недавно сказал, что мы — это та причина, по которой тебе не хочется раскрывать источник металла. Но мне кажется, что во время войны даже это не должно иметь значения — пусть бы правительство смогло воспользоваться разработками. То есть я, конечно, очень ценю возможность учиться в колледже, но… — он замялся.

— Ты до некоторой степени прав, сынок, и эти мысли уже приходили мне в голову, когда началась война — ты тогда еще учился в школе, а Билли только-только начинал ходить. Я мог бы поступить так, но беда в том, что наиболее вероятным результатом распространения этой информации стало бы простое исчезновение источника металла. Подожди еще немного — через несколько минут мы будем на месте, и ты все увидишь своими глазами.

Дональд кивком выразил согласие, и некоторое время они шли в молчании. Путь, выбранный мистером Вингом, привел их в узкую лощину за каменистой осыпью. Преодолев ее, они стали подниматься по склону вдоль маленького ручейка, стекавшего вниз между деревьями. Минут через десять лес стал редеть, и вскоре отец и сын оказались на практически голой скале. Движение вверх можно было еще продолжать, но мистер Винг явно не собирался подниматься на самую вершину.

Вместо этого он снова повернул, перебрался через скальный выступ, словно на нем была помечена тропинка, и в несколько шагов добрался до края неглубокой впадины, заполненной скатившимися с верхней части холма крупными камнями. Теперь путникам приходилось лавировать между беспорядочно раскиданными глыбами. Дон следовал по пятам за отцом, пока мистер Винг наконец-то не остановился, слегка подавшись в сторону. Дон сделал еще два шага, и перед его глазами предстала цель их путешествия.

Это был непримечательный металлический предмет, по форме близкий к кубу и диаметром чуть меньше ярда. С одной его стороны имелось маленькое отверстие, на котором обнаружился какой-то выступ, напоминавший рукоятку переключателя. На поверхности предмета можно было разглядеть выступы, напоминавшие обыкновенные головки болтов.

Дав сыну время разглядеть этот странный ящик, мистер Винг вытащил из кармана отвертку и начал возиться с болтами, державшимися довольно непрочно. Дон, не имевший при себе инструментов, попробовал открутить несколько выступавших головок перочинным ножом. Это оказалось довольно просто, через несколько минут верхняя металлическая пластина была снята, и у Дона появилась возможность заглянуть внутрь контейнера. Он так и сделал — и присвистнул.

— Что это, папа? Уж никак не обычное радио!

— Нет. Но что-то вроде радиопередатчика там, несомненно, есть. Ничего не могу сказать о волне, на которой он работает, расстоянии до приемника или источнике питания — хотя кое-какие предположения у меня имеются. Тут пока нет ничего сложного: думаю, что оно нарочно так сконструировано, и поэтому здесь только один переключатель. Но я не уверен, что во внутреннюю часть так же легко проникнуть.

— Но откуда эта штука здесь взялась? Кто ее сделал? И как ты ее раздобыл?

— Это, как я уже сказал, довольно долгая история, и началась она еще до твоего рождения. Я тогда только что окончил колледж и решил съездить отдохнуть в горы, а здешние места мне нравились всегда. Свой маршрут я начал с Хелены, затем пешком забрался на Флэтхед, через Гласьер-Парк прошел вдоль западной границы Кутенея, собираясь у Боннерсс-Ферри повернуть обратно и вдоль реки вернуться в Кэбинеты. Не самое впечатляющее путешествие, но я много повидал и неплохо провел время.

Однажды утром я как раз перебирался через ручей, вдоль которого мы недавно шли, и вдруг услышал с холма очень странный шум. Я плохо знал тогда окрестности и чувствовал себя довольно неуверенно. Но у меня была с собой винтовка, и я решил, что коли полез в эти места из любопытства, то мне надо двигаться на звук.

Пока я пробирался через лес, звук все больше и больше напоминал мне человеческую речь, я даже пытался откликнуться, хотя не понял из сказанного ни слова. Сначала я не получил никакого ответа — только продолжающийся рев, в котором звуки странным образом повторялись. Наконец, забравшись чуть выше на холм, я разглядел источник шума, и в тот самый момент он прекратился.

На открытом месте, так что ее было видно со всех сторон, лежала самая настоящая подводная торпеда — тогда все знали, как выглядит такая штука, поскольку во время Первой мировой они сыграли немалую роль. Научная фантастика в те времена еще не вошла в моду, да и исследователь из меня был не самый знающий — но я ни на секунду не поверил бы, что кому-то пришло в голову просто притащить сюда такую штуку. Я тщательно осмотрел ее и обнаружил несколько вещей, противоречащих всем моим представлениям о торпедах.

Во-первых, у нее не было никакого подобия винтов и руля. В длину она имела футов двадцать, в ширину — около трех, что для торпеды вполне правдоподобно. В том месте, которое я счел ее передним концом, имелось одно-единственное отверстие — открывающаяся секция, сильно напоминающая отсек для бомб. Я заглянул внутрь — не засовывая, естественно, ни рук, ни головы — и обнаружил, что этот отсек занимает большую часть внутренности «торпеды». Там было пусто и лишь сильно пахло серой.

У меня чуть сердечный приступ не случился, когда эта штука заговорила снова, только на сей раз гораздо тише. Я от неожиданности подпрыгнул и стал проклинать эту штуку на всех известных мне языках. Где-то через минуту я овладел собой и вдруг понял, что звуки, которые этот предмет издает, — довольно неуклюжее подражание только что произнесенным мной словам. Чтобы проверить свою догадку, я стал произносить отдельные слова, и большинство из них было повторено довольно верно. Говорящий, правда, не мог произнести ни «п», ни «б», но с остальным более-менее справлялся.

Либо в торпеде кто-то находился, но не мог выбраться, либо там был спрятан радиопередатчик, через который со мной кто-то говорил издалека. Первое предположение я отверг почти сразу, поскольку первоначально звук был чудовищно громким, позже я понял, что был абсолютно прав.

Я решил разбить лагерь прямо на месте, хотя было еще утро. Я занялся делами, время от времени заговаривая с торпедой, та гудела в ответ — и тут с неба упала еще одна такая же штуковина!

Она заговорила со мной почти сразу же, но довольно тихо — наверное, чтобы не отпугнуть. Эта торпеда приземлилась рядом с первой; за ней тянулся дымный след, который поначалу навел меня на мысль о боевых ракетах. Однако оказалось, что дым струится из щелей дверцы отсека, подобного тому, который имелся на первой торпеде. Через некоторое время эта дверца открылась, выпустив огромное облако дыма. Это прибавило мне осторожности, и не зря — металл так раскалился, что испускал неяркое свечение. Даже представить не могу, какую же температуру он имел до того. После приземления второй торпеды поначалу очень чувствовался запах серы, но постепенно он развеялся.

Мне пришлось немного подождать, прежде чем я смог подойти ко второй штуке. Ее носовое отделение уже не было пустым. Внутри обнаружилась коробка с двумя ячеистыми отсеками, в одном из них была сложена всякая всячина, другой пустовал. Как только торпеда достаточно остыла, я вытащил коробку наружу.

Внимательно рассмотрев ее, я обнаружил, что заполненные ячейки плотно прикрыты прозрачной крышкой. Причем обе части коробки оказались так хитро связаны, что вытащить предмет, лежащий в одном отсеке, можно было, лишь положив что-либо в соответствующую ячейку на другой стороне ящика и закрыв крышку. Только после этого стекло с другой стороны открывалось, давая доступ к содержимому. Там было всего шесть таких ячеек, поэтому я побросал туда, что оказалось под рукой: листок из блокнота, обломок гранита, сигарету, кусок лишайника, ободранный с ближайшего валуна, и так далее. После этого я выгреб содержимое заполненных отделений. И среди моих находок оказался кусок самородной платины с сопутствующими минералами, весивший фунта два.

Тут я сел и задумался. Во-первых, торпеда явно прибыла из-за пределов нашей планеты. Про полеты в космос я знал лишь из романов Жюля Верна, но обитатели нашей планеты не посылают летающие торпеды без каких-либо признаков привычного нам мотора и с кусками драгоценных металлов внутри — платину я сумел опознать даже тогда. Но даже если они это делают, то вряд ли станут оповещать об этом все окрестности при помощи включенных на полную мощность динамиков, вещающих на непонятном языке.

Если предположить, что ракета прибыла из космоса, то поведение ее отправителей могло означать только одно: их интересовал обмен. Я решил исходить именно из этой гипотезы. Я вернул на место все, что они прислали, — кроме платины, после чего положил коробку обратно в торпеду. До сих пор не знаю, видели они меня или нет — по ряду причин я в этом сомневаюсь, — но дверь в отсек сразу же закрылась. Торпеда стартовала прямо вверх и быстро скрылась из виду. Мне было очень жаль, что я смог напихать в коробку лишь всякое барахло. Я хотел еще положить туда патрон от винтовки, чтобы они поняли, что у нас есть развитая техника, но потом вспомнил температуру этой штуки в момент прибытия и решил, что это плохая идея.

Через два или три часа ракета вернулась — я к тому времени поставил палатку, набрал сушняку и принес воды. Оказалось, я был прав. На сей раз они положили самородок платины только в один отсек, остальные были пусты. Мне оставалось лишь вспомнить, что именно я клал в противоположное отделение в прошлый раз. Вот и все, — ухмыльнулся сыну мистер Винг. — Таким образом, уже тридцать лет я меняю сигареты на слитки платины и иридия. Вот почему я хотел, чтобы ты занялся астрономией!

Дон присвистнул.

— Теперь понятно… Но ты так и не объяснил про вот это, — он указал на металлический куб, на котором сейчас сидел отец.

— Эта штука появилась здесь чуть позже. Она была прикреплена к торпеде, а после этого самая первая торпеда тоже улетела. Подозреваю, что они используют эту вещь в качестве маяка. С годами у нас выработался определенный график: зимой я здесь не бываю, и они, похоже, поняли это. Но через два-три дня после того, как я несколько раз переключаю вот этот рычажок, — отец показал, как это делается, — они присылают торпеду, и наши дела снова идут на подъем.

Дон задумчиво нахмурился и некоторое время сидел молча.

— Все равно не понимаю, почему ты держишь это в секрете. — Если действительно речь идет об инопланетянах, это же безумно важно!

— Это, конечно, верно. Но если бы они хотели наладить контакт с человечеством вообще, им было бы несложно его установить. Мне всегда казалось, что их поведение свидетельствует, что они не слишком стремятся к саморекламе. Вероятнее всего, если эксперты станут разбирать их передатчик или посылать им литературу и всякие устройства, чтобы дать представление об уровне развития нашей цивилизации, они просто уйдут.

— По-моему, твои доводы притянуты за уши.

— Вполне возможно. Но ты можешь придумать лучшее объяснение — почему они не забросили это в какой-нибудь город? Они платят огромную цену за ничтожные количества табака, так ото сигаретный киоск на углу мог бы дать им запас на многие годы, при их-то уровне потребления.

Сынок, пойми меня правильно: я прекрасно представляю важность всего этого и очень хочу выяснить все возможное об этих существах и их устройствах — но я хочу, чтобы исследование проводили люди, которым я могу доверять и которые не наломают по безалаберности дров. Мне бы хотелось, чтоб вся наша семья была на семь-восемь лет старше — у нас тогда была бы славная исследовательская команда! А пока что этим будем заниматься только ты и я — в основном ты, — а Роджер и Эди продолжат свою разведывательную деятельность. Думаю, однажды они все же проскользнут за нами и кое-что разузнают — Роджер от любопытства уже ночами не спит, из него должен выйти человек действия. Интересно, мы найдем следы его или Эди по пути назад — он ведь вполне мог убедить ее отправиться в город вместо него. Ну, а здесь нам больше делать нечего, если ты не хочешь поближе рассмотреть переговорное устройство. Но с тем же успехом мы можем отправиться назад и поглядеть, насколько предприимчиво оказалось молодое поколение.

— Не будем торопиться, папа. Я хочу немножко изучить эту штуку. Она несколько напоминает передатчик, работающий на коротких волнах, но мне хотелось бы уточнить ряд вещей.

— Мне бы тоже. За последние двадцать лет я много интересовался радио, но все равно пока ничего не понял в этом приспособлении. Впрочем, я никогда не рисковал снимать что-либо, кроме внешней части корпуса; там в глубине есть еще куча деталей, которых просто не видно снаружи, но они помогли бы многое прояснить.

— Именно об этом я и думал. Есть же какой-нибудь способ заглянуть туда… жаль, что у нас нет зеркалец вроде тех, что используют зубные врачи.

— Я бы не стал запихивать что-либо металлическое в устройство, в котором напряжение наверняка просто астрономическое.

— Ну… пожалуй. Сначала можно было бы выключить ту штуку — если бы мы знали, какое положение переключателя означает ее отключение. Нам ведь даже неизвестно, что ты делаешь, когда двигаешь его, — посылаешь короткое сообщение или же, напротив, создаешь перерыв в постоянном сигнале. Если это приводной радиомаяк, то скорее последнее, но все это только ваши предположения.

— Вряд ли простое выключение этой штуки нам что-то даст. Конденсаторы могут быть опасны еще очень долго.

Дон согласился с этими аргументами, еще несколько минут продолжал разглядывать устройство со всех сторон, откуда были убраны части крышки.

— Все равно большая часть начинки похожа на бакелитовые блоки, — сказал он наконец. — Думаю, что вея мелкая электроника просто впечатана в них. Интересно, как тогда они обходятся с техобслуживанием? Думаю, что ты прав: нам стоит отправиться домой и ждать, когда появится торпеда.

Он перекинул через плечо сумку, где раньше лежал ленч — бутерброды уже были съедены по дороге, — и встал. Отец кивнул, и оба стали спускаться обратно с холма по собственным следам.

Дон был погружен в размышления, и отец старался не прерывать их. Он помнил собственную реакцию на происходящее, когда случились описанные им события, — он был тогда чуть старше, чем сейчас его сын. Кроме того, он был чрезвычайно высокого мнения об интеллекте сына и твердо верил, что они сами смогут справиться со своими проблемами. Впрочем, Джон Винг не без огорчения понимал, что сейчас Дон не в состоянии сказать ничего, что могло бы им помочь.

Судя по следам, вслед за ними никто не ходил — хотя они специально двигались обратно по разным сторонам осыпи, которую пересекли по пути сюда. Никто из них особенно этому не удивился, поскольку выяснилось, что Эдит в этот день совершила два патрульных обхода, а оставшееся время провела с младшими. Роджер, как и полагалось, был сегодня в городе. Если он и надеялся найти себе замену и проследовать за отцом, из этого так ничего и не получилось. Мистер Винг даже не знал, радоваться ему или огорчаться.

5

Ладж Драй обнаружил нанятого им школьного учителя возле одного из торпедообразных зондов. Приезжий специалист занимался изучением его содержимого при помощи одного из щупалец. Одновременно он что-то объяснял внимательно слушавшему его технику.

— Контейнер с магнием, контейнер с титаном, натрий… о, добрый день, Драй. Какие новости?

— Трудно сказать. Как я понимаю, вы сейчас занимаетесь исследованиями?

— Просто проверяю некоторые гипотезы. Я составил список всех элементов, которые могут находиться в газообразном состоянии в условиях Третьей, а также всевозможных их соединений. Насчет некоторых у меня есть явные сомнения — для полной уверенности нужно знать давление, от этого зависит, будут они в жидком или же газообразном состоянии. Но даже в первом случае какое-то количество испарений должно присутствовать. Затем я постарался исключить большую часть веществ теоретически, поскольку проверить все это на практике я просто не в состоянии.

— Теоретически?

— Именно. Например, фтор должен быть там газом, но он слишком активен, чтобы был шанс обнаружить его в свободном состоянии. Та же история с хлором — он может оказаться жидким — и с кислородом. С другой стороны, присутствие водорода очень вероятно, равно как и сульфида водорода и других летучих соединений обоих элементов. Наверняка там есть азот и инертные газы — хотя не представляю, как мне проводить тесты на их наличке.

Я подготовил несколько контейнеров с различными веществами и встроенными подогревателями. После приземления зонда я собираюсь нагревать их по одному, подвергая при этом воздействию местной атмосферы. Затем зонд вернет их назад, и я посмотрю, что в ее воздухе произошло с моими образцами. У меня имеется магний и титан, это позволит обнаружить азот и натрий, а также пары серных соединений, которых при обилии водорода должно быть довольно мало. Все мы по этим данным не узнаем, но кое-что прояснится.

— Во всяком случае, я на это надеюсь. Бы собираетесь отправить зонд прямо сейчас?

— Да, все уже готово — если только не возникнет сложностей с той частью дела, которая зависит от вас.

— Никаких. Как раз сейчас мы собирались отправить свой — от аборигенов пришел сигнал о готовности.

— А можно запустить оба зонда сразу?

— Без проблем. Но мне кажется, что ваш лучше будет опустить в паре миль от нашего стандартного места и сделать это ночью. Мы уверены, что местные аборигены — существа дневные. Не стоит пугать их вашими химическими реакциями, особенно если от них будет много шума и запаха.

— Или еще чего-нибудь, что мы просто не ожидаем. Хорошо, вы правы. Мне следует подождать, пока ваша торговая операция завершится, или же постараться обернуться до ее начала?

— По-моему, это не имеет особого значения. Не помню, будет там ночь или день, когда зонд с товаром достигнет цели, — в кабинете наверху есть таблица для подобных расчетов, надо будет свериться. Если сейчас день, мы запустим свою, а вы подождете, если же ночь, вы будете в очереди первым.

— Хорошо.

— Управление зондом следует осуществлять отсюда — в обсерватории есть только один пульт. Впрочем, это не слишком важно, поскольку все равно вам придется работать практически вслепую. Я поднимусь наверх и сообщу о вашей деятельности, а то у нас вокруг планеты сейчас установлены детекторы, и незачем давать операторам повод вообразить, что это аборигены вышли в космос.

— А с их стороны была какая-нибудь активность?

— Да нет. В последние три или четыре года мы часто улавливали радиоизлучение, но пока что частота его была постоянной. На всякий случай мы оснастили наши зонды пластиковым покрытием, поглощающим излучение детекторов, работающих в радиодиапазоне, и пока никаких проблем не возникало. Аборигены используют всего дюжину различных частот, и мы сделали защиту от каждой: когда они переходят на другую, мы просто используем соответствующий зонд. Если они станут использовать в одном районе волны разной длины, тогда нам придется обзаводиться совсем неотражающим покрытием. Это будет даже проще — только гораздо дороже, я выяснил это, когда делал такое покрытие для «Кареллы». Интересно, что мы будем делать, если они начнут использовать инфракрасное излучение? Температура наших зондов настолько выше температуры планеты, что в инфракрасном спектре они будут светиться как сверхновые.

— Ну, можно спускать их не сразу, а некоторое время подержать в космосе и подождать, пока не остынут, — хором ответили Кен и техник.

— Или посылать их не с корабля, а прямо отсюда, как и делали раньше, — добавил последний. Ладж Драй на это ничего не ответил.

— Ему же нужен целый научно-исследовательский центр, — заметил техник, когда дверь закрылась. — А он настолько подозрителен, что нанимает не больше одного специалиста за раз и очень быстро увольняет их.

— Так я не первый?

— Вы первый, кто задержался так долго.До вас была еще пара других, но боссу показалось, что они суются в его дела, так что я даже не успел выяснить, какие у них были планы. Я, конечно, не ученый, но любознательность мне не чужда — так что давайте запустим эту железяку в космос, прежде чем он передумает относительно ее отправки.

Кен ответил согласием, но держался в стороне, пока техник подключал контрольные блоки в цепь главного направляющего пуча, дававшего возможность работать с двумя многофазными сигналами. Оба зонда пойдут достаточно близко друг от друга, так что одного луча хватит. Механик только что сообщил ему очень интересную вещь: Кену и в голову не приходило, что до него на эту работу уже нанимали других. В некотором смысле это даже хорошо — предыдущие наверняка не были агентами отдела по борьбе с наркотиками, иначе Рейд сказал бы ему об этом. Так что его легенда даже лучше, чем он предполагал. Возможно, Драй уже немного привык к тому, что в его деле время от времени появляются посторонние лица.

Но что именно известно технику? Судя по всему, он здесь работает уже довольно давно, и Драй явно не боится сболтнуть лишнее в его присутствии. Вполне возможно, что его удастся превратить в очень ценный источник информации — но с другой стороны, такая попытка будет чрезвычайно опасной, ведь с легкостью может оказаться, что в обязанности техника входит и наблюдение за тем, что делает Салман Кен. В целом же техник держался молчаливо и сдержанно, да и Кен до сих пор не обращал на него особого внимания.

Сейчас техник был просто специалистом. Он устроился на подставке перед контрольной панелью, держа щупальца на различных переключателях и верньерах. Нарастающий гул означал, что вакуумные трубки постепенно нагреваются. Через некоторое время техник чуть повернул рукоятку, и зонд, переоборудованный Кеном, плавно поднялся с опор. Тогда он произнес, не поворачивая назад глаз:

— Вам лучше будет пройти в дальний конец комнаты. Я подгоню зонд туда, и мы вместе протестируем микрофон и динамик. Я знаю, что вы не собираетесь их использовать, но пусть на всякий случай будут в рабочем состоянии.

Кен последовал совету и начал тестирование системы с проверки звуковой аппаратуры, а затем занялся записывающими устройствами и прочим содержимым грузового отсека. Это оборудование должно было помочь в наблюдении за химическими реакциями, оно включало фотоэлементы и пирометры, а также газовые насосы, подсоединенные к колбам с препаратами для контрольных тестов. Все находилось в рабочем состоянии и было надежно закреплено на своих местах.

Убедившись в этом, оператор вернулся за пульт управления и подвел зонд к воздушному шлюзу в стене ангара. Дверь шлюза медленно задвинулась, и из шлюзовой камеры начал откачиваться воздух, чтобы зонд можно было вывести в почти чистый вакуум, что окружал Меркурий. Без каких-либо затруднений оператор отвел аппарат подальше от планеты, после чего переключил управление на курсовой радиолуч, соединяющий станцию с промежуточной орбитальной базой, расположенной возле самой Земли. С этого момента можно было ни о чем не беспокоиться — по крайней мере, до тех пор как зонд приблизится к планете.

Техник поднялся со своего места и повернулся к Кену.

— Я пойду вздремну, — сказал он. — Вернусь ближе к тому времени, когда наш зонд доберется до места. Если есть желание, вы можете сами произвести первое приземление. Зонд доберется до Третьей примерно через полтора ее оборота, а поскольку сигнал наверняка был отправлен, когда в том месте был день, совершать дополнительные маневры мы не станем. Так что до скорого. Вызовите меня, если я вам понадоблюсь.

Кен знаком выразил согласие.

— Хорошо. И спасибо вам большое. Вас ведь зовут Оллмер, я правильно помню?

— Да, Фет Оллмер, — на этом техник оборвал разговор и исчез за дверью. Изящная легкость его движений свидетельствовала о том, что он уже прекрасно адаптировался к небольшой гравитации Меркурия. Салман Кен остался, погрузившись в глубокую задумчивость.

Почти бессознательно он устроился на сиденье, только что покинутом Оллмером, и невидящим взглядом уставился на индикаторы перед собой. Кен с горечью сознавал, что основной его проблемой является склонность интересоваться двумя вещами сразу. С одной стороны, это не так уж плохо — непритворная поглощенность проблемой Третьей планеты будет лучшей защитой от любых подозрений относительно его истинной цели. Беда лишь в том, что этот интерес мешает ему сконцентрироваться на выполнении главной задачи. Последние несколько часов Салман Кен думал исключительно о проблемах дальнейших исследований, и лишь замечание Оллмера заставило его вспомнить о своем долге.

Он ожидал, что Оллмер окажется техником-профессионалом, но то, что тот ему только что сообщил, оказалось для Кена сюрпризом. Сам Кен пропустил мимо ушей намеки Драя относительно некоторых особенностей жителей Третьей — сам Драй явно не собирался делать из этого какие-то выводы.

Но не мог же он быть таким идиотом? В отличие от Кена, он отлично представлял расстояние до этой планеты, а также скорость зондов — он же говорил, что уже много лет занимается здесь торговлей. Так для чего Ладж Драй старается казаться глупее, чем он есть на самом деле?

Впрочем, одно объяснение все же существует. Возможно, Кена уже подозревают и таким образом его просто стремятся вывести на чистую воду. Но почему тогда техник выдал ему свои познания? Или он пытается втереться в доверие к Кену, чтобы тот стал более общительным? Если так, то Фет — самый опасный из обитателей базы, ведь он больше других общается с Кеном, и ему проще шпионить за новым исследователем. С другой стороны, вполне может быть, что этот парень абсолютно ни при чем и даже не ведает, что компания Ладжа Драя занимается контрабандой. В этом случае его последние слова могут означать только одно — искреннее желание помочь.

Увы, на данный момент нет никакого способа определить, какое же из этих предположений верно. Поэтому Кен в конце концов решил оставить бесплодные размышления, порожденные недостатком информации. Тем более что возникла еще одна неотложная проблема, требовавшая к себе внимания. Несколько индикаторов на панели слежения за зондом начали колебаться, указывая на изменение обстановки.

За последние два дня Кен неплохо ознакомился с управлением и поэтому сам уже мог определить, что означают эти сигналы. Судя по всему, температура и давление в грузовом отсеке зонда начали снижаться. Конечно, это и должно происходить, ведь система подогрева сейчас не работает, и по мере охлаждения газа падает давление. Тут он сообразил, что при температуре Третьей сера должна будет замерзнуть. Выпав из воздуха, она ровным слоем осядет на образцы. Здесь надо было что-то придумать.

На самом деле давление падало в основном из-за утечки воздуха, возникшей из-за того, что дверь отсека остыла, уплотнитель сжался и начал пропускать воздух наружу. Кен, однако, об этом не подумал — он повернул соответствующий рычажок, отчего дверца открылась полностью и давление в грузовом отсеке тут же упало до нуля. Температура перестала снижаться — теперь все измерительные приборы были изолированы вакуумом, а охлаждающий эффект от утечки остатков газообразной серы в межзвездное пространство не стоил даже упоминания. Проверив датчики подогрева тестовых веществ, Кен обнаружил, что здесь царит полный порядок. Немного подумав, он довел магний и титан до температуры плавления. Уверившись таким образом, что от загрязняющих примесей они очищены, насколько это возможно, он снова позволил им остыть. Между тем зонд продолжал свой путь, легко пережив лишнюю нагрузку на мощность силовых установок.

Кен подождал еще несколько минут, посматривая одним глазом на датчики, а другим оглядывая помещение. Наконец он решил, что Оллмер выбрал правильное время для отдыха. Сам Кен еще не устал, но уже убедился, что существуют и более осмысленные занятия, нежели пялиться в циферблаты приборов. Он сильно подозревал, что если на станции и должны быть какие-то наркотики, то они еще не прибыли — поэтому совершенно нет смысла заниматься их поиском. Лучше как следует подготовиться и выяснить, что же все-таки принесет второй зонд.

Первым делом имело смысл подняться в обсерваторию, чтобы узнать, кто управляет вторым зондом. Если этим занимается сам Драй, то это еще одно очко в пользу Рейда, если же нет, то из оператора можно будет попытаться вытянуть какие-либо подробности. Нет никаких сомнений, что управление зондом, посланным за таинственным продуктом, может осуществлять лишь тот, кто знает об этом веществе. И о том, что его доставляют именно с Третьей — Ледяной планеты, как Кен стал называть про себя этот мир. Впрочем, следует заметить, что Салман Кен не слишком хорошо представлял себе, как выглядит лед, поскольку никогда в жизни его не видел. В любом случае, для него это был бы просто оксид водорода в твердом состоянии. Скорее, возникший у него образ можно было бы передать словами «Планета замерзшей серы».

Подозрения Кена основывались на его воспоминаниях о том, как последовательно Драй избегал упоминания о товаре, получаемом с этой планеты. Решив уложить хотя бы еще один кирпичик в хлипкую цитадель своих знаний, добровольный сыщик направился к спиральной аппарели, ведущей на верхний этаж станции, в обсерваторию. По пути никто не попытался его остановить, хотя он встретился с парой местных рабочих, коротко приветствовавших его взмахами щупалец. Первый же пробный толчок показал, что дверь в обсерваторию была не заперта, и Кен вошел туда абсолютно беспрепятственно. Он опасался, что его тут же попросят удалиться, и был слегка удивлен, когда никто не сказал ему ни слова. Через секунду, когда его глаза привыкли к полумраку просторного помещения, он, к своему огорчению, обнаружил, что здесь просто никого нет.

— Пока что никаких коммерческих тайн не видать, — пробормотал он задумчиво.

Кен уже собрался было возвращаться обратно, как вдруг ему пришло в голову выяснить — а так ли это на самом деле. Здесь имелось не так много мест, приспособленных для хранения каких-либо документов, и все их можно было быстро обшарить. В основном это оказались ящики под панелями управления, но в них не нашлось ничего интереснее таблиц движения планет этой системы. Все это было бесполезно: таблицы требовались для межпланетной навигации, а Кен не представлял, куда еще в этой системе имеет смысл летать, кроме как на Ледяную планету. В крайнем случае, из таблиц можно было почерпнуть кое-какие сведения о массогабаритных характеристиках планет, но Кену сейчас было не до того.

Под панелью управления курсовым лучом тоже обнаружился небольшой выдвижной ящичек, в котором лежали две пачки таблиц. На одной из их были отмечены еще какие-то координаты, но другая привлекла внимание Кена гораздо больше. Она явно не относилась к планетам, поскольку не имела никаких указаний на циклы. Таблица была небольшой, всего из шести строк. В первом столбце имелось шесть чисел по шесть-десять знаков в каждом. А главное — Кен узнал их. Первое число обозначало спектральные характеристики звезды-маяка, еще три давали косинусы углов, задающих направление, — трехмерные координаты другой звезды. Пятая означала расстояние. В любом другом случае он ни за что не вспомнил бы такие длинные цифры — но эти были координатами яркой звезды класса А, которая согревала Сарр, его родную планету.

Последнее число также оказалось расстоянием — и было совершенно очевидно, что измерялось оно от данной точки до той самой звезды. Кен достаточно хорошо знал стандартные навигационные обозначения, чтобы быть в этом уверенным.

В таком случае второй столбик чисел наверняка дает информацию о координатах нужной звезды по отношению к какой-то другой точке пространства. Увы, но они не только не были знакомы Кену — он даже не смог бы запомнить такие длинные сочетания цифр. Пытаться же скопировать содержимое листка было бы равносильно самоубийству — конечно, если здесь и впрямь кроется нечто большее, чем коммерческая тайна.

Салман Кен некоторое время стоял в задумчивости, затем резко положил листок на место, закрыл ящичек и вышел из обсерватории настолько быстро, насколько позволяла осторожность. Раз здесь находится такая информация, ни у кого не должно возникать беспокойства по поводу того, что он пробыл в этом помещении довольно долгое время. К сожалению, те двое на аппарели уже заметили, как Кен поднимался в обсерваторию, поэтому надо просто действовать так, как будто ничего особенного не произошло. Он вернулся в свою комнату и решил хотя бы сделать вид, что отдыхает, несмотря на то что его голова все это время бешено работала.

Теперь он знал расстояние до дома. Несомненно, в течение этих двадцати двух дней путешествия они летели отнюдь не по прямой — ведь им надо было преодолеть всего-то двести двенадцать парсеков. Первое очко в пользу Рейда: это довольно дорогой способ хранить коммерческие секреты, но нормальная предосторожность для серьезных преступников.

Направление отсюда на Сарр он не знал. Впрочем, это не очень важно: отделу по наркотикам нужно будет знать направление сюда, выраженное в галактических координатах, — а между этими цифрами, увы, нет никакой зависимости. Конечно, звезда-ориентир, направление на которую дано в таблице, наверняка видна отсюда даже невооруженным глазом, но сумеет ли он опознать ее без точной аппаратуры? Аппаратура-то здесь, конечно, есть, но ему ни в коем случае не следует попадаться на ее использовании. Все-таки ориентирование по звездам — последнее дело, которым стоит заниматься честному исследователю-планетологу.

В любом случае, он узнал один важный факт, и теория Рейда стала еще чуть-чуть более вероятной. Салман Кен счел, что сегодня он достаточно хорошо поработал, и позволил себе по этому поводу расслабиться.

6

Почти три саррианских тринадцатичасовых дня прошли без всяких происшествий. Оба приближающихся к Земле зонда были приняты промежуточной станцией. Как и предсказывал Фет Оллмер — и Ладж Драй подтвердил это, сверившись с таблицами, — в месте, откуда шли сигналы радиомаяка, сейчас царила ночь. Драй из обсерватории связался с мастерской, где Кен и Оллмер в этот момент следили за маневрированием своего зонда на орбите:

— Можете спускать его, как только перейдете на темную сторону, — сказал он. — Наведение на маяк следует осуществлять со спиральной снижающейся орбиты, плоскость орбиты — сорок-пятьдесят градусов к плоскости вращения планеты. Ваш зонд может засечь приводной луч, будучи на расстоянии сорока диаметров планеты, так что промахнуться будет сложно. До вхождения в атмосферу лучше вести зонд на автоматике, затем переходите на ручное управление — если, конечно, вы хотите достичь поверхности.

— Хорошо, — ответил Кен. — Скоро мы должны будем войти в планетную тень. Жалко, что зонд не имеет телеаппаратуры! Если у нас не появится подобная аппаратура, работающая в условиях подобных температур, когда-нибудь надо будет просто исследовать планету с низкой орбиты.

— Когда вы впервые увидели этот мир, вам вовсе не хотелось слишком к нему приближаться, — заметил Драй.

— Мне тогда еще не было столь интересно, — ответил Кен.

На некоторое время беседа прервалась, и Фет Оллмер стал медленно менять курс движения зонда. Как и сказал Кен, тот сейчас перемещался на теневую сторону огромной планеты, все еще имея скорость несколько миль в секунду. Пока что Оллмер ориентировался по данным орбитальной станции слежения, сообщения с которой появлялись в углу табло. Зонд был еще слишком далеко от Земли, чтоб имело смысл переходить на показания альтиметра. Нескольких минут Кен молча наблюдал за напарником, стараясь по мере сил разобраться в движениях дрожащих игл индикаторов и ловких щупалец техника. Когда Оллмер в конце концов довольно буркнул, это яснее всяких приборов сказало Кену, что луч пойман. Извивающаяся рука быстро повернула до упора один из верньеров.

— Понять не могу, почему они до сих пор не оснастили спускаемые аппараты приличными ускорителями, — вполголоса заметил Фет. — Опять придется тащить его вдоль всего луча, прежде чем удастся скоординироваться с вращением планеты. А ведь девять десятых внутреннего объема все равно пустуют, уж можно было бы поставить движок помощнее. Нет, до сих пор предпочитаем пользоваться дешевкой… — тут он примолк. Кен не отвечал, сомневаясь, что ответ вообще требуется. Во всяком случае, Оллмер был достаточно умен, чтобы подобные слова вырвались у него случайно. Так что ответ пришлось бы продумывать тщательно, исходя из соображений безопасности.

Пессимизм техника оказался излишним — уже через несколько минут ему удалось совместить орбиты, и зонд пошел на снижение. Даже Кен смог определить это по индикаторам, да и альтиметр уже стал выдавать показания. Этот прибор был эффективен лишь на расстоянии, примерно равном диаметру Сарра, — чуть больше шести тысяч миль. Как только Кен заметил, что альтиметр действует, он подошел поближе к оператору и стал следить за происходящим внимательнее. Оставалось уже совсем немного.

Его собственный инструментарий, управлявшийся с отдельной консоли, пока что был не нужен. Атмосферное давление за бортом пока что оставалось близким к нулю, температура была очень низкой — по-видимому, даже натрий сейчас замерз. Какое-то время изменений не происходило — скорее всего, зонд находился почти в состоянии теплового равновесия, получая от далекого солнца столько же тепла, сколько и терял. Кен напряженно следил, как меняются показания альтиметра, ему было немного интересно: на чем вхождение в атмосферу скажется раньше — на температуре или на давлении?

Разобраться в этом у него так и не получилось. Фет сообщил об изменении давления раньше, чем среагировал какой-либо из приборов Кена, — тут агент вспомнил, что дверца грузового отсека давно уже закрыта. Конечно, она оказалась не слишком герметичной, но все равно — внешние датчики срабатывали раньше.

— Откройте, пожалуйста, грузовую дверь, — попросил он. — Хотелось бы, чтобы мои индикаторы реагировали на изменения среды с минимальным запозданием.

— Подождите минутку, я все еще опускаюсь довольно быстро. Если воздух там достаточно плотный, на такой скорости дверь отсека запросто может сорвать.

— А разве нельзя сбросить скорость быстрее?

— Сейчас, сейчас, погодите. Я не собираюсь опускать ее всю ночь, нам уже осталось всего двадцать миль… Ну, теперь командование за вами, — Фет Оллмер откинулся назад. Иголка альтиметра послушно замедлила свое продвижение по циферблату. Кен кивнул и начал медленно подогревать титановый образец — у него была самая высокая точка плавления из взятых материалов. Кроме того, он был вполне уверен, что в атмосфере есть азот в свободном состоянии, так что один из тестов уж точно пройдет.

В пяти милях над поверхностью нагреватель под куском титана засиял белым светом, зафиксированным фотоэлементами в носовом отсеке. Атмосферное давление было уже измеримым — хотя и чрезвычайно маленьким по понятиям Сарра. Фет говорил, что разработал таблицу поправок и переградуировал несколько аппаратов измерения давления еще на Первой.

— Вы можете держать эту высоту еще некоторое время? — попросил Кен. — Я попытаюсь завершить свой эксперимент с титаном. Атмосфера за бортом уже есть, но на такой высоте нас еще, как мне кажется, не должны заметить.

Оллмер обратил внимание на показания фотоэлементов:

— Дверь отсека открыта, и внутри него горит довольно яркий свет. Лучше ее закрыть, ходя воздух при этом не будет попадать внутрь. Но такой источник света может быть виден с поверхности на десятки миль.

— Об этом я и не подумал, — Кен испытал мгновенное раскаяние за свою невнимательность. Секунду он размышлял, а затем принял решение: — Тогда закройте отсек. У нас есть датчик давления. Если оно упадет, мы узнаем, что там что-то происходит.

— Верно, — Оллмер движением кончика щупальца закрыл дверцу и молча стал ждать, когда Кен разберется со своей частью управления. Температура в отсеке, судя по приборам, начала расти, поскольку теперь не было отверстия, через которое уходила большая часть теплового излучения. По идее, давление тоже должно было подниматься — но, к огромному удивлению Кена, этого не произошло — наоборот, оно падало. По его просьбе Фет на мгновение открыл дверцу и тут же снова захлопнул ее. Результаты повторились: давление сначала подскочило до прежней величины, после чего опять стало падать. Титан явно реагировал с каким-то компонентом окружающей атмосферы, хотя и не настолько бурно, чтобы можно было предположить его возгорание или что-то подобное.

— Если мы достаточно близки к краю луча, давайте опустимся на поверхность, — наконец предложил исследователь. — Я хочу выяснить, какой процент воздуха вступит в реакцию, а для любых измерений мне нужны максимально точные данные о внешних условиях.

Фет Оллмер кивнул.

— Мы находимся в паре миль от края луча, — сказал он. — Если вы хотите, я могу опустить его прямо здесь. Дверь отсека держать закрытой или снова открыть?

— Закрытой. Пусть титан немного остынет, чтобы после приземления у нас было нормальное давление, а образец остался не израсходованным до конца. Затем я снова нагрею его и посмотрю, какая часть воздуха в отсеке при этом исчезнет.

Фет согласился. Из динамиков послышался слабый свист: зонд перешел в режим свободного падения с выключенными двигателями — как и остальные спускаемые аппараты, он оснащался внешними звукоуловителями, которые Оллмер не стал удалять. Четыре мили. Три. Две. Одна. Техник с обманчивой небрежностью остановил падение на высоте тысячи пятидесяти футов по альтиметру и очень осторожно повел аппарат вниз. При этом он махнул щупальцем, указывая на другой датчик. Кен почти сразу сообразил, в чем дело. Зонд уже находился ниже уровня, на котором был расположен радиомаяк Драя Ладжа.

— Скорее всего, маяк находится на горе, а мы теперь опускаемся в долину, — предположил Фет, не отрываясь от своей работы.

— Вполне разумно. Мы с самого начала предполагали, что это довольно неровный район планеты, — согласился Кен. — Это хорошо: гораздо меньше шансов, что нас заметят издалека. Так что там — мы опустились или еще нет?

Альтиметр показывал нуль, но спуск на этом еще не завершился. Несколько секунд из динамиков был слышен слабый шорох, а потом к нему прибавились щелчки и потрескивания. На секунду изменение высоты прекратилось — зонд явно наткнулся на препятствие, способное выдержать его вес, а также отражать лучи радара. Но когда были включены тормозные двигатели, треск продолжался еще некоторое время. Наконец прекратился и он — вместе с движением. Для проверки Оллмер ненадолго вновь дал мощность — но никакого движения больше на было. Тогда он окончательно заглушил двигатели и, повернувшись к Кену, пожал плечами.

— Похоже, мы наконец-то сели — хотя это и не похоже на ту поверхность, с которой я знаком. Ниже, во всяком случае, мы упасть уже не можем. Вот управление дверцей грузового отсека. Можете действовать по своему усмотрению — а я, если вы не возражаете, немного понаблюдаю. Думаю, что босс тоже скоро присоединится к нам — его аппарат наверняка уже вышел на орбиту.

— Ну конечно, вы можете присутствовать. Я на самом деле рад, что вы будете рядом: возможно, нам понадобится перемещать эту штуку, а я пока не знаю, как это делается.

Говоря это, Кен открыл дверцу — и, к своему немалому интересу, обнаружил, что давление тут же подскочило до величины, вдвое превышавшей саррианскую норму. В то же время, судя по датчикам, температура горячего куска титана резко возросла. Судя по всему, высокая плотность атмосферы с избытком компенсировала имевший место процесс остывания — металл горел. Кен поспешно закрыл отсек снова.

Температура поднялась еще немного, причем интенсивность света, сиявшего теперь в грузовом отсеке зонда, была великовата даже для глаз, привыкших к яркому саррианскому солнцу. Самую же интересную информацию давал измеритель давления, и именно к нему было приковано внимание Кена.

Еще секунд двадцать реакция продолжалась с той же силой, затем она начала слабеть, а еще секунд через десять температура снова стала падать. Причина была очевидна — давление упало всего до двух процентов своей первоначальной величины. Больше реагировать было нечему.

Кен издал своей голосовой диафрагмой низкое жужжание — человек в этом случае присвистнул бы от удивления.

— Я знал, что расплавленный титан мог бы целиком вступить в реакцию в нашей атмосфере, но не подозревал, что здесь возможно то же самое. Похоже, я ошибался, ожидая обнаружить набор соединений, температура образования которых делает подобные реакции невозможными. Впрочем, насколько я понимаю, при местных температурах они не должны быть достаточно стабильными… — он примолк.

— А вот я совершенно ничего не понимаю, — заметил Фет Оллмер. — Он сгорел, это точно, но как насчет других образцов? Вы хотите опробовать их сейчас или мы подождем, когда они охладятся до нормальной температуры этой планеты.

Прежде чем Кен смог ответить, его внимание привлек другой индикатор:

— Эй, а натрий-то почему горел? — спросил он, проигнорировав вопрос Оллмера. — Сейчас он остывает, но в какой-то момент он точно горел — по крайней мере, пока там был воздух.

— Давайте впустим еще немного воздуха и посмотрим. Переключатель снова был повернут в положение «открыто», и с характерным хлопком воздух ворвался в вакуум. Натрий продолжал остывать.

— Возможно, зажегся от искры, попавшей с титанового образца.

Кен, не ответив, снова закрыл дверь отсека и начал нагревание контейнера с натрием. Похоже, предположение Фета было очень близко к действительности: чтобы воспламенить металл, потребовалось лишь немного дополнительного тепла. На сей раз реакция прекратилась, как только давление упало примерно до одной шестой. Затем дверь снова открыли, и новый приток искусственного тепла заставил реакцию возобновиться. На этот раз она, похоже, кончилась полным уничтожением всего запаса натрия.

— Я хочу собрать максимум материала для работы, — пояснил Кен. — Все-таки я не самый лучший в Галактике специалист по аналитической химии.

Тигель с угольной пылью дал исключительно странные результаты. Определенно в нем что-то произошло — вещество не просто сохраняло прежнюю температуру, оно даже нагревалось некоторое время после того, как приток тепла был отрезан, — однако при этом не было никаких признаков исчезновения или, наоборот, появления газа в замкнутом помещении. И Кен, и техник были озадачены. Когда последний начал задавать вопросы, ученый объявил свершившийся факт чрезвычайно важным, но никакого объяснения ему придумать не смог.

Они перешли к прочим образцам — железу, олову, свинцу и золоту. На них странная атмосфера, похоже, почти не повлияла ни при какой температуре, за исключением разве что железа. Давление упало слишком незначительно, чтобы можно было сделать какие-то выводы, — ведь приходилось учитывать, что каждый раз при нагревании оно несколько повышалось. Магний повел себя примерно так же, как натрий, но светился даже еще ярче, чем титан.

Кен собирался было покончить с этим металлом, снова открыв дверцу, чтобы тот окончательно догорел, — но тут испытания были прерваны самым неожиданным образом.

Оба исследователя прекрасно понимали, что при открывании дверцы в темноте возникает яркая вспышка света. Их это не слишком беспокоило — тем более что, когда дело дошло до натрия, а потом и до просто раскаленных кусков золота и железа, свечение становилось слабее. Исследователи больше не беспокоились, что их могут заметить: между тестами приходилось делать перерывы для охлаждения образцов, и прошел уже целый час с того момента, как зонд опустился на поверхность планеты. Тем не менее до сих пор не появилось никаких признаков, что они привлекли чье-либо внимание. Но Кену не следовало бы забывать о том, каких трудов им стоило добраться до поверхности.

Они снова вспомнили о возможности чьего-либо появления, когда во второй раз зажигали магний. Фотоэлементы уже зафиксировали, что реакция началась, и тут из динамика над приборной панелью послышался резкий звук, эхом отозвавшийся в дальних углах помещения лаборатории. Обоим не нужно было объяснять, что это такое, — и тот, и другой слышали записи звуков, издаваемых тем аборигеном, который нашел самый первый зонд.

Оба на мгновение замерли на своих местах, мысленно перебирая возможные варианты действий. Фет сделал выразительный жест в сторону выключателей, но Кен остановил его, крепко ухватив щупальцем:

— Стоп! Обратная связь включена? — спросил он шепотом.

— Да, — Фет опустил микрофон до уровня груди и чуть подался назад. Он совершенно не хотел участвовать в том, что Кен, судя по всему, собирался сделать. А Салман, позабыв обо всем на свете, полностью погрузился в разгадывание тайн Ледяной планеты. Он не видел смысла поспешно убираться с того места, где их деятельность все равно уже заметили. Ему даже в голову не пришло не ответить аборигену, с которым он столкнулся. Приблизив голосовую диафрагму к микрофону, он, по примеру Драя, вышедшего на первый контакт много лет назад, попытался повторять раздающиеся из динамика звуки.

Ответом ему было молчание.

Поначалу исследователи не слишком забеспокоились: совершенно естественно, что абориген пребывал в состоянии изумления я растерянности. Но постепенно Кен начал проявлять легкое беспокойство, и Фет явственно уже собирался сказать что-нибудь вроде «я-же-тебя-предупреждал».

— Спугнул ты его, — сказал наконец техник. — И если вместе с ним убежит все племя, Драй не слишком обрадуется.

Но тут Кен неожиданно вспомнил легкое потрескивание, начавшееся незадолго до появления чужака, но на которое он совершенно не обратил вначале внимания, поглощенный химическими экспериментами. Он ухватился за эту соломинку:

— Но мы же слышали, как он подошел почти сразу же после приземления, еще до начала наших экспериментов. Однако до сих пор ничто не заставило его испугаться. Так что, скорее всего, он все еще там.

— Вы уверены, что это так? Мы же совершенно не обращали внимания на звуки!

— А что же это еще могло быть? — вопрос был явно бессмысленный, и Фет не стал ничего отвечать. Вместо этого он задал встречный:

— Чего же он тогда ждет?

Судьба оказалась неблагосклонна к нему — Кен даже не успел издать ни звука. Человеческий голос послышался снова, и на сей раз не такой резкий — похоже, история повторялась. Оба исследователя настороженно вслушались, при этом Фет даже позабыл о своем намерении оставаться в стороне от происходящего, вместе с ученым приникнув к динамику. Голос продолжал звучать короткими сериями, которые, если чуть напрячь воображение, очень легко было счесть за вопросы. Невозможно было понять ни слова, хотя они несколько раз расслышали человеческое «нет». Существо явно не произносило никаких названий, которые для сарриан были бы связаны с предметами торговли, — Фет заранее записал их на листке бумаги.

В конце концов Кен потерял терпение, взял этот листок у механика из рук и начал произносить их как мог, делая после каждого слова паузу:

— Иридий… Платина… Золото… Осмий…

— Золото! — отозвался их невидимый собеседник.

— Золото, — повторил Кен в микрофон, после чего поспешным шепотом спросил у Фета: «А это что?» Техник также тихонько перевел. Кен вздохнул: — Внутри зонда есть образец этого металла, но мы не можем использовать его для обмена — я хочу исследовать его на предмет коррозии. К тому же он недавно плавился, так что все равно его из тигля уже не извлечь. Как называется та штука, которую вы у них получаете?

— Тафак, — не задумываясь, ответил Фет, и тут же мысленно схватился за голову. Он вспомнил, что обещал сделать Драй со всяким, кто даст Кену хоть какую-то информацию о товаре, получаемом с Земли. А ведь Фет Оллмер имел гораздо лучшее представление о чувстве юмора Драя, нежели Салман. При этой мысли он поежился, словно с него уже начали сдирать кожу. Как бы сделать так, чтобы о его ошибке не стало известно начальству?…

Но на серьезные размышления у времени уже не было. Динамик снова ожил, да еще как!

Если до того местный обитатель говорил довольно громко, то сейчас его голос стал просто оглушительным. Похоже, что его речевой аппарат уже находился в нескольких дюймах от микрофона и использовался на полную мощность. Эхо от этого вопля еще некоторое время гуляло по мастерской, а затем почти утонуло в лязге: какой-то тяжелый предмет несколько раз ударил по корпусу зонда. Абориген, несомненно, пребывал в крайнем возбуждении.

В тот же момент Кен тоже взвыл: информация о температуре золотого образца перестала поступать.

— Этот проклятый дикарь пытается его украсть! — заорал он и рванулся к переключателю, чтобы закрыть дверь грузового отсека. Переключатель повернулся, но дверь явно не отреагировала — во всяком случае, сигнала «закрыто» не поступило. Не было никакого способа узнать, не осталась ли она в полузакрытом положении.

Абориген продолжал издавать звуки быстро и с удвоенной энергией. Кен снова открыл дверь, затем закрыл ее — на этот раз она действительно захлопнулась. Сарриане понятия не имели, способен ли относительно слабый сервомотор, управляющий дверью, причинить местному обитателю какой-либо вред. Теперь не было сомнений, отчего ее заело в первый раз — во всяком случае, звуки это подтверждали.

— Не думаю, что он собирался его украсть, — заметил Фет. — В конце концов, ты несколько раз повторил название этого металла. Он вполне мог решить, что ты предлагаешь ему золото.

— Вполне возможно, — Кен снова повернулся к микрофону. — Попробуем проверить, что там у них сегодня: базарный день или свадебный пир, — тут он переливчато присвистнул и произнес:

— Тафак! Тафак! Золото — тафак!

Фет тихонько дрожал, не в силах сдержать свою диафрагму.

— Тафак! Золото — тафак!.. Интересно, поймет он это? Кен чуть отодвинулся от микрофона.

— Вполне возможно, что он — вовсе не из тех, с кем вы торговали. Это ведь совсем другое место.

— А вот это сейчас не имеет совершенно никакого значения!

Услышав эти слова, Фет обвил свое тело щупальцами, словно ожидая, что сейчас в него ударит молния. Голос, произнесший их, принадлежал Ладжу Драю.

7

В свои тринадцать лет Роджер Винг был далеко не глуп. У него не было никаких сомнений касательно того, куда ходили его отец и брат, и этот поход крайне его интересовал. Краткая беседа с Эдит позволила ему оценить, как долго они отсутствовали, поэтому минут через десять после того, как они с матерью вернулись из Кларк-Форка, он уже резко изменил свои прежние представления относительно местоположения «тайной шахты». До сих пор его отец всегда уходил на несколько дней.

— Получается, Эди, что эта шахта находится не более чем в восьми или десяти милях отсюда. — Они вместе как раз засыпали корм лошадям, и Роджер проследил, чтобы младшие оказались где-нибудь подальше. — Я немножко поговорил с Доном, и у меня нет никаких сомнений, что папа показал ему ту самую шахту. Я тоже этим летом собираюсь на нее глянуть — готов спорить, что найду!

— Думаешь, стоит? В конце концов, если бы папа хотел, чтобы мы знали, он бы нам и так сказал.

— Да какое мне дело! Я имею право знать все, что сам смогу выведать. Кроме того, мы занимаемся разведкой, и будет только лучше, если мы будем представлять, что же мы охраняем.

— Ну… может быть.

— Кроме того, папа иногда нарочно так все подстраивает, чтобы мы сами занимались выяснением того, что нам надо. А потом говорит, что для этого у нас и голова растет на плечах. Если ты помнишь, он никогда нам прямо не запрещал ходить к шахте — он просто обещал, что все расскажет, когда придет время. Как тебе это?

— Хм… Может быть. И что же ты собираешься делать? Если ты попытаешься проследить за папой, тебя поймают в один момент.

— Это ты так считаешь. Но я не собираюсь идти за ним следом. Я буду все время впереди. Завтра утром я выйду и поищу оставленные ими следы — а когда они отправятся к шахте в следующий раз, я их обгоню и буду дожидаться на самом дальнем из найденных мест, после чего продолжу поиски уже оттуда. Это точно сработает!

— А заниматься патрулированием кто будет?

— Мы с тобой, как и раньше. Много времени это не займет. Кроме того, если я буду проверять их маршрут, это будет даже лучше, чем обычное патрулирование. Как ты на это смотришь?

Эдит, преисполненная сомнений, закрыла дверцу кормушки и выпрямилась.

— Скорее всего, этот номер пройдет, но тебе придется придумать хорошее объяснение своим действиям, — вынесла она вердикт, и брат с сестрой направились к дому.

Но сутки спустя Роджер уже не был уверен, что потребуются хоть какие-либо оправдания. Все пошло совершенно не так, как он в простоте своей полагал.

Во-первых, он даже не успел проверить оставленные отцом и Доном следы — те вышли в новый поход на следующий же день, с рассветом. Они пошли не той дорогой, что в прошлый раз, а так, как мистер Винг ходил уже многие годы, — зигзагом, так, чтобы разведчики могли в случае чего догнать их и предупредить о возможной слежке. Для Роджера и Эдит были намечены два пункта, где они должны были оставаться и наблюдать в течение часа. После этого надо было бежать короткой дорогой и сообщать, видели они кого-нибудь или нет.

Внимательно слушая эти распоряжения, Роджер с подозрением косился на сестренку — но в конце концов решил, что она ничего никому не выдавала. Просто отец опять опередил их на один ход.

К тому времени, как он вернулся домой, солнце уже поднялось совсем высоко. Отец и брат отправились теперь на север — совсем не туда, куда они, по словам Эдит, ходили вчера. Возникал резонный вопрос — а действительно ли они были вчера у шахты? Единственный способ проверить это — отыскать следы. Занятие, в общем, не безнадежное: как Роджер и говорил отцу, объясняя детали новой организации сторожевого патрулирования, некоторые места почти невозможно миновать, не оставив никаких следов. Если же просто обходить подобные места, то выбор маршрутов значительно сократится.

Несмотря на это, уже к обеду Роджер смог убедиться, что либо он ничего не смыслит в чтении следов, либо отец с братом весь день спокойно просидели на веранде. Он не сумел обнаружить ничего, что могло подтвердить их появление в лесу.

В итоге он вынужден был оставить все свои прежние планы и после обеда просто отправился на восток. Сестра сказала, что вчера отец с братом уходили в этом направлении, и оставалась слабая надежда, что один раз они могли и пренебречь обычными предосторожностями. Роджер шел без передышки несколько часов, двигаясь в основном звериными тропами, пока не отошел миль на восемь от дома.

Теперь он находился в долине, на дне которой, как обычно, журчал небольшой ручей. По обе стороны ложбина была окружена довольно высокими холмами — хотя до многих своих собратьев им было далеко; в этой части горной страны сплошь и рядом встречались вершины в шесть-семь тысяч футов. До того Роджер ни разу ее появлялся в этом месте ни в одиночку, ни с отцом, однако он более-менее ясно представлял, где сейчас находится. Больше всего его беспокоило то, что он до сих пор не нашел никаких следов пребывания отца и брата.

Он уже собрался возвращаться домой — по возможности двигаясь зигзагом, чтобы до наступления темноты осмотреть как можно большую территорию. Сначала Роджер решил подняться на холм с южной стороны, пересекая при этом все возможные тропки, идущие вдоль этого склона. По достижении вершины он планировал либо сразу же начать спуск по другому склону, либо еще немного пройти на запад, а уже потом свернуть на север. Но как оказалось, выбор между последними двумя возможностями делать ему уже не пришлось.

Роджер Винг, конечно, был не настолько хорошим следопытом, каким себя полагал. Если говорить совсем честно, то с того момента, как он ушел из дома, этот столь старательно разыскиваемый им след мальчик пересек уже четыре раза. Сейчас же он находился у подножия того самого холма, по открытому склону которого за день до того прошли «шахтеры», — то есть всего в миле от передатчика. Теперь же молодой исследователь поднимался на холм как раз в том направлении, в котором находился сам предмет его поисков.

Однако до нужного места Роджер так и не добрался. Дональд был совершенно прав, утверждая, что никто не смог бы пройти по откосу с «живыми камнями», не оставив на нем хорошо заметных следов. Мальчик не заметил следы путешественников, оставленные при первом прохождении через этот склон, — но он все же обратил внимание на то место, где его брат по пути обратно продирался через особенно густой кустарник в верхней части склона. Конечно же, Дон проявил в этом месте явную небрежность — занятый поиском следов возможных преследователей, он упустил из внимания те, которые оставлял сам. Хотя переломанные кусты никак не могли помочь Роджеру определить, кто же здесь прошел, прикинуть направление движения оказалось очень просто. Мальчик немедленно повернул на запад. Если бы он остановился и призадумался, то понял бы, что след, идущий в этом направлении, плохо согласовывался с предположением о том, что отец и брат отправились прямо к «шахте». Но в этот момент Роджер не задумывался ни о чем — он просто шел по следу.

После переломанных кустов след стало разыскивать не намного проще, чем до сих пор, но теперь Роджеру хотя бы удавалось его не потерять. Возможно, ему очень сильно помогала уже сама уверенность, что здесь имеются следы, которые можно отыскать. Он все еще понятия не имел, оставлен ли след его отцом, братом или обоими сразу. Он также не опознал то место, где они оба сошлись, пройдя по разным сторонам осыпи. Мальчик просто шел вперед, время от времени находя отпечатки ботинок в ковре еловой хвои или сломанные веточки в густых зарослях кустарника. Пройдя некоторое время по гребню холма, он спустился по его западному склону, затем пересек узкую долину, легко перепрыгнув через неизбежный здесь ручей. Здесь он обнаружил единственное подтверждение тому, что и в самом деле шел по следу двоих: на противоположном берегу обнаружились отпечатки, оставленные после таких же прыжков. Размер и форму этих вмятин можно было оценить лишь приблизительно, поскольку очертаний подошв на хвое не оставалось. Но главное — их былочетыре, две пары, в каждой из которых один отпечаток был заметно глубже другого, словно прыгавший приземлялся не на обе ноги сразу.

Так он шел вверх по склону следующего холма. Под деревьями уже стало темнее, солнце скрылось за гребнем одной из вершин, и Роджер впервые усомнился — а впрямь ли он идет по нужному следу? Он остановился, огляделся — и невдалеке от себя обнаружил еще следы, похожие на те, что его интересовали, а потом и еще одни. Теперь он потерял всякую уверенность в том, что ему требуются именно те, по которым он идет сейчас.

Мальчик еще немного прошел вперед, а затем остановился и той же дорогой вернулся обратно. Увы, к ручью он вышел довольно далеко от того места, где перепрыгнул его полчаса назад. Несколько минут он провел в поисках вмятин, а обнаружив их, убедился, что даже по собственному следу движется не слишком уверенно.

По идее, сейчас ему уже надо было направляться домой, но ничего подобного Роджер не сделал. На восточном склоне горы уже сгустились сумерки, но он все продолжал разыскивать следы. Каждые несколько минут он что-нибудь обнаруживал, некоторое время размышлял над находкой — а потом замечал новые отметины. Постепенно мальчик поднялся по склону вверх, выбравшись наконец на голую скалу; после долгого раздумья он перевалил гребень и оказался на другой стороне, где было заметно светлее. Здесь он возобновил свои поиски. В конце концов, все равно следы уходили на запад.

Он пересек еще одну долину — па сей раз ручей на дне оказался пересохшим, и не имелось никаких признаков, что через него кто-то перебирался. Только на вершине небольшого холма с дальнего конца долины он наконец-то осознал, который сейчас час. До сих пор он вел поиски с такой одержимостью, что даже голод не напоминал о себе, и в итоге отвлечь его от занятия смог только сгустившийся сумрак, в котором было уже трудно разглядеть какие-либо детали на земле. Фонарик Роджер с собой не брал, поскольку не собирался так сильно задерживаться. Но что гораздо хуже — у него не было с собой ни еды, ни воды, ни спального мешка. Отсутствие первых двух вещей было серьезной ошибкой — во всяком случае, не стоило бы отцу узнавать, что Роджер отправился в такую даль без должной экипировки.

Первые звезды уже зажигались в темнеющем синем небе, и, глядя на них, Роджер постепенно осознавал, что он вовсе не новый Дэниэл Бун и не Кит Карсон. Он был лишь тринадцатилетним подростком, который по собственной неосторожности оказался в ситуации довольно неприятной — а возможно, и опасной.

Роджер был опрометчив, но отнюдь не глуп. Осознав положение дел, он не бросился сразу вслепую домой. Вместо этого он остался на месте и начал размышлять, что же ему делать дальше.

Ночью станет очень холодно, тут уж ничего не поделаешь, так что укрытие из лапника могло бы здесь очень пригодиться. Кроме того, есть тоже нечего — по крайней мере, в темноте он не сможет найти ничего съедобного. Однако воду отыскать вполне реально, и это нужно сделать обязательно. В долине, которую он только что миновал, никакого ручейка не было, поэтому Роджер поднялся по склону следующего холма и начал искать подходящий спуск на противоположной его стороне. Под конец ему пришлось пробираться вниз почти на ощупь, поскольку слабый свет почти не проникал в темноту под елями. Там, как он и надеялся, имелся ручей: сперва мальчик услышал журчание, а потом чуть не свалился в воду впотьмах.

Нож у него с собой был, и им он нарезал достаточно веток, чтобы устроить прямо на берегу ручья что-то вроде лежбища. Из них же он соорудил над лежбищем некое подобие шалаша, использовав в качестве конька крыши поваленное дерево, — Роджер уже знал, что все, способное уменьшить циркуляцию воздуха поблизости от его тела, поможет сохранить немного тепла. Затем он напился воды, расстегнул пояс и забрался в свое грубо сделанное убежище. Если помнить, сколько всего случилось с ним за этот день, то стоит ли удивляться, что заснул он моментально.

Роджер был здоровым мальчишкой, а ночь оказалась не слишком холодной. Так что спал он спокойно и крепко — не проснувшись ни от хруста ломающихся веток, ни даже от шума, произведенного зондом, который опустился в подлесок всего в сорока ярдах от него. В ответ мальчик только пробормотал что-то во сне и повернулся на другой бок.

Но в конце концов он был разбужен событием, которое заставило бы пошевелиться любого лесного жителя. Дверца грузового отсека инопланетного аппарата была обращена в сторону его убежища. Отсветы горящего натрия и сияющего золота не потревожили его — то ли Роджер принял их за продолжение дурного сна, то ли он просто в этот момент лежал к ним спиной. Но когда его закрытых век коснулся яркий отсвет магниевой вспышки, он среагировал на нее как на сигнал тревоги. Еще толком не проснувшись, Роджер вскочил на ноги с криком «Пожар!».

Он видел последствия нескольких лесных пожаров — прошлым летом возле Боннерсс-Ферри выгорело семь с половиной тысяч акров земли, а еще один пожар, хотя и гораздо меньших масштабов, случился возле Троя. Роджер хорошо знал, насколько опасно оказаться на пути у такого бедствия, и на несколько секунд впал в самую настоящую панику. Он даже рванулся было прочь от места, где заметил огонь, но споткнулся о то самое поваленное дерево, подле которого устроил себе укрытие. Это привело мальчика в чувство.

Уже без прежней поспешности поднявшись на ноги, он обратил внимание, что свет вовсе не похож на красноватое пламя горящей древесины. Не было слышно и громкого треска, который ему много раз описывали, наконец, не чувствовалось и запаха дыма. Вспышку магния он видел впервые, но уже сам факт того, что имеет дело он вовсе не с обычным лесным пожаром, позволил любопытству одержать верх над испугом.

При этом свете он смог без труда перебраться через ручей и несколько секунд спустя уже ломился через подлесок к источнику света, крича: «Эй, кто здесь? Что это за свет?»

Раздавшийся в ответ гулкий голос Салмана Кена невероятно напугал его. Похожая на барабан саррианская голосовая диафрагма вполне могла сымитировать большую часть звуков человеческой речи, но искажала их так, что разница была очень легко уловима. Раздавшиеся в глухом лесу человеческие слова звучали так странно и неестественно, что мальчик просто оцепенел от ужаса. И ему ничуть не легче стало от того, что эти слова были всего лишь повторением его собственных.

Он неуверенно остановился в паре ярдов от зонда. При его приближении сине-белое сияние резко исчезло — его сменил желтоватый свет постепенно остывающего в своем тигле магния. Роджер едва мог разглядеть его через открытую дверцу, которая теперь была обращена прямо к нему. Дверца находилась в боку здоровенной штуки, имевшей обтекаемую форму и лежавшей так, будто она свалилась на эти кусты прямо сверху. Сразу за дверцей можно было различить несколько цилиндрических предметов размером чуть больше его кулака. Один из них как раз и был источником этого желтоватого свечения, а из остальных два еще чуть-чуть светились красным. Это было все, что он успел разглядеть до того момента, когда Кен начал зачитывать свой список драгоценных металлов.

Роджер, конечно, знал, что такое платина и иридий, хотя первое название было трудновато опознать из-за особенностей саррианской речи. Поэтому мальчик отреагировал лишь на упоминание золота — что не слишком удивительно для большинства людей. Это слово он и повторил:

— Золото!

— Золото, — ответил ему гулкий голос, звучавший из недр странного предмета, и тогда Роджер наконец-то рискнул подойти к зонду поближе и заглянуть в слабоосвещенный дверной проем. Как он и ожидал, там имелось множество других маленьких цилиндров. Изнутри все помещение покрывала белая пыль — это были оксиды титана и магния, брызнувшие из контейнеров при химических реакциях. Кроме того, кругом были разбросаны маленькие желтые шарики перекиси натрия. Из помещения все еще исходил жар, в воздухе слабо пахло серой, но когда Роджер осторожно тронул кучку белого порошка на полу, температура оказалась вполне переносимой. Он почти мгновенно увидел тот металл, о котором говорил непонятный голос — золото в тигле уже успело затвердеть. Даже при тусклом свете он прекрасно узнал этот благородный металл, тем более что больше ничего похожего по цвету в помещении не было.

Роджер действовал мгновенно, хотя и не так необдуманно, как можно было бы от него ожидать. Подобранная им по дороге сухая ветка оказалась очень кстати: дверь в помещение слишком уж напоминала мышеловку, так что на всякий случай следовало заклинить ее. После этого он потянулся к горшочку с золотом.

Он не разглядел ни проводов, соединявших устройство подогрева с источником питания, и даже не подумал об их существовании — хотя именно они и помешали мальчику завладеть добычей. Роджер лишь успел рвануть тигель на себя — и тут его пальцы ощутили, что металл совсем недавно нагревался до температуры плавления.

Роджер, уже почти засунувший свою голову в отсек, взвыл во весь голос, бросил тигель, яростно пнул металлический бок зонда и запрыгал вокруг него, размахивая обожженной рукой и проклиная невидимок, из-за которых пострадал. Он не заметил, что сук, который он установил в дверном проеме в качестве распорки, хрустнул и сломался, когда тот начал закрываться. Не обратил он внимания и на глухой стук, с которым дверь захлопнулась почти до конца, оставив лишь узкую щель с торчавшим из нее деревянным обломком. Лишь исчезновение последнего источника света заставило Роджера отвлечься от собственной боли. Когда дверца приоткрылась снова, Роджер подцепил этот обломок здоровой рукой и отшвырнул его прочь — не вполне осознавая, зачем он это делает. Тут же снова наступила темнота, поскольку дверь на этот раз закрылась полностью. И в этот момент у Роджера появилось неприятное ощущение, что за ним наблюдают.

Снова послышался все тот же голос. Мальчик смог различить слово «золото», но оно чередовалось с каким-то другим набором звуков, который звучал слишком искаженно, чтобы можно было что-то понять. Кроме того, сигарет у него с собой просто не имелось, а в торпеде не было ничего, что могло бы дать ему подсказку. Он не делал попыток повторить странно звучащее слово, и на некоторое время голос затих.

Вместо этого послышались другие звуки, гораздо более тихие и вроде бы не обращенные непосредственно к нему, хотя они тоже походили на речь. Роджер, конечно, не пытался действительно их анализировать, но у него сложилось четкое впечатление, что где-то идет непонятная ему беседа.

Она длилась, как ему показалось, довольно долго, а затем снова громко раздалось прежнее сочетание: «Золото — тафак! Золото — тафак!» В конце концов нервы у Роджера не выдержали, и он заорал, обращаясь к темному корпусу аппарата:

— Да не понимаю я, что ты там говоришь! Не собираюсь я больше трогать твое дурацкое золото, а остальных слов я не понимаю! Заткнись! — Тут он снова пнул корпус изо всех сил — и слегка испугался, когда после этого голос внезапно замолк. Мальчик чуть-чуть попятился, не зная, что за этим может последовать. И его счастье, что он это сделал.

Мгновение спустя торпеда бесшумно рванулась верх, поломав при этом нависшие над ней ветки, и исчезла в темном небе, сопровождаемая лишь свистом рассекаемого воздуха. Еще несколько минут мальчик стоял на том же самом месте, недоуменно глядя на образовавшийся в кронах просвет, — но видел там одни только звезды.

В эту ночь Роджеру Вингу больше не удалось заснуть, и не только из-за того, что он промочил ноги, вновь отыскивая свое убежище.

8

— Как раз сейчас это не особенно важно, — с задумчивым видом повторил Ладж Драй, проскользнул в мастерскую и рассеянным движением закрыл за собой дверь.

— Сэр, я… — начал было объясняться Фет, но высказаться ему не дали.

— Не перебивайте меня. Продолжайте, Кен, у вас, кажется, возникли затруднения. Разберитесь сперва с ними, а к другой проблеме мы перейдем, когда нам уже ничто не будет мешать.

Кен был совершенно озадачен, поскольку о предупреждении Драя к этому моменту он совершено забыл. Тем не менее, как ни в чем не бывало, он повернулся к микрофону и продолжил почти безнадежные попытки объясниться с неизвестным аборигеном. Хотя он и не понял ни слова из того, что прокричал Роджер, он был почти столь же раздражен затянувшимся «разговором». Да и лязг, раздавшийся в тот момент, когда Роджер как следует пнул бок зонда, также содержал в себе явный намек.

Секундой позже Драй собственноручно поднял зонд в воздух. Произнесенных только что слов он тоже никогда не слышал, но они явно отличались от обычных звуков, издаваемых людьми при беседе, и это его здорово напугало. Он испытывал настоящий ужас при мысли о том, что налаженные с Третьей планетой отношения могут стать натянутыми или даже вовсе прекратиться. А существо там, на планете, явно пребывало в состоянии огромного возбуждения — возможно, даже ярости. Этот удар по корпусу аппарата…

При мысли об этом Драй стремительно протянул щупальце мимо Кена и коснулся рукояток управления двигателями. Ученый повернулся на сиденье и с удивлением посмотрел на своего нанимателя.

— Похоже, вы взволнованы не меньше этого аборигена. Что случилось?

Ладж Драй глубоко вздохнул и наконец-то справился с собственным голосом. Сейчас он сообразил, что его экстренное вмешательство было не самым разумным вариантом действий. Вполне возможно, что наемный эксперт узнал название получаемого с Земли вещества совершенно случайно — а в таком случае вряд ли стоило привлекать его внимание к этому факту. Поэтому Драй сменил тему настолько ненавязчиво, насколько это было ему доступно.

— Похоже, у вас возникли сложности с химическим анализом?

— Вроде того. Аборигены проявляют активность не только в дневное время, как вы мне рассказывали. — Кен понял, что инстинктивно начал оправдываться. Но лучшего ответа он придумать не мог, а этот заставил Ладжа Драя чуть призадуматься.

— Да, меня это слегка удивляет. В течение двадцати лет они подавали сигналы исключительно в дневное время. Интересно, не замешаны ли здесь жители плоских регионов? Хотя не очень понятно, каким образом это могло бы произойти. Вы закончили работу с тестами?

— В общем и целом — да. Когда зонд вернется на базу, я посмотрю, что произошло в этой атмосфере с моими образцами. Мы уже знаем, некоторые из них сгорели, но мне необходимо выяснить, что же образовалось в результате горения.

— Наверняка не сульфиды, хотя обычно образуются именно они.

— Да, не сульфиды, разве что только в атмосфере находится огромное количество замерзшей серы в виде пылеобразной взвеси. О последней возможности я как-то не подумал — впрочем, мы это проверим, когда увидим образцы. Но, честно говоря, пока что результаты исследований меня несколько озадачивают. Я пока не в состоянии определить, какое вещество при такой температуре может оставаться в газообразном состоянии и поддерживать горение — но что-то такое в атмосфере этой планеты точно имеется.

— Может быть, фтор? — Ладж попытался смутно припомнить основы элементарной химии.

— Возможно, но как он может существовать в атмосфере в свободном состоянии? Мне кажется, что даже при такой температуре он будет слишком активен. Впрочем, почти то же самое можно сказать о любом газе, обеспечивающем горение, так что ничего мы не разгадаем, пока не вернутся образцы. Я, кажется, уже дошел до такого состояния, что готов сам спуститься на планету и посмотреть, на что же похоже это место, — Кен сделал выразительный жест.

— Если вы с Фетом придумаете, как это можно сделать, я возражать не буду. Возможно, мы сможем даже чем-то вам помочь. Но возвращения груза нам ждать почти три дня, а до того делать вам будет практически нечего. Когда зонд будет уже достаточно далеко от Третьей, Фет поведет его по лучу.

Кен понял последнее как намек на то, что ему пора покинуть помещение, и отправился бесцельно бродить по коридорам. У него имелись некоторые соображения по поводу того, что требовалось делать дальше. Раз уж Драй сказал, что в течение ближайших трех дней, вплоть до возвращения зонда на базу, работы для него не будет, то долг призывает его заняться своими прямыми обязанностями — начать работу над заданием Рейда.

На местном языке продукт называется «тафак». Это уже какая-то информация — однако вряд ли Рейду известен язык аборигенов, так что полученные сведения имели пока сомнительную ценность.

Можно считать доказанным, что эта планетная система находится довольно близко к Сарру. Пока трудно оценить целесообразность принятых Драем мер предосторожности. Если речь идет о полулегальном предпринимательстве, они чересчур серьезны, но коли дело связано с наркобизнесом, то такие меры совершенно необходимы.

Третья планета, мягко скажем, слишком холодна, а упомянутый наркотик не может существовать при нормальной температуре. Это важный фактор, о котором не стоит забывать. Ценным оказалось и молчаливое признание Драем того факта, что тафак имеет растительное происхождение.

Увы, больше Кен не располагал никакой информацией, которая могла быть хоть немного полезна Рейду. Он вновь подосадовал на начальника отдела по борьбе с наркотиками за то, что тот втянул его в эту авантюру. И уж во всяком случае, ему гораздо больше, чем любому профессиональному полицейскому, хотелось и впрямь заняться вплотную астрономическими и экологическими проблемами, с которыми он столкнулся.

Так что же с этой несчастной Третьей планетой? Она явно населена — что само по себе невероятно. Изучена она, безусловно очень плохо — сквозь ее атмосферу не проник ни один корабль с экипажем и даже ни одна телекамера. Это выглядело странным и заставило Кена опять призадуматься. Даже при таком невероятном холоде и с учетом того, что атмосфера отбирает тепло гораздо интенсивнее, чем это возможно в открытом космосе, — все равно можно было что-то изобрести. Казалось невероятным, что ни один умелый инженер до сих пор не сумел создать прибор, который способен нормально функционировать даже в подобных условиях. Ну хорошо, Фет скорее техник, чем ученый, но и он может достаточно много. Хотя в организации Драя подозрительно мало научных работников. Даже тот факт, что специалиста столь низкого класса, как сам Кен, пришлось нанимать со стороны, говорит о многом.

Возможно, здесь и кроется источник тех проблем, о которых говорил Рейд. Понятно, что любые нормальные межзвездные торговые компании имели своих специалистов по инопланетной экологии — без таких ученых ори просто не смогли бы полноценно работать. Взять хотя бы хрестоматийные трудности, периодически возникающие при торговле богатого металлами Сарра с разумными амфибиями Рехага, специализирующимися в химии. Так почему же он, Салман Кен, весьма немного смыслящий в большой науке, оказался единственным, кого смог откопать Ладж Драй? Это смотрится не просто странно — это выглядит невероятным. Непонятно даже, как Кен умудрился раньше не задуматься над этим фактом.

Впрочем, если он пока ничего не обнаружил, то его, наверное, никто и не будет трогать. Он готов был продолжать исследования Третьей планеты до тех пор, пока у него будет такая возможность. После чего Кен вернется домой, явится к Рейду, передаст ему добытую информацию — и пускай шеф отдела по борьбе с наркотиками делает с ней все, что хочет. Самого Салмана Кена Третья планета интересовала гораздо больше, чем преступная деятельность Драя.

Но как же все-таки на нее высадиться? Понятно, что крупные корабли имеет смысл держать за пределами атмосферы — особенно учитывая наличие проблем с обитателями голубых равнин. Но зонды без особых трудностей уже двадцать лет летают туда-сюда в атмосфере планеты, а единственной замеченной активностью обитателей равнин были проявившиеся последние два-три года признаки наличия у них радарных детекторных систем. Кстати, Драй говорил, что от них прекрасно оберегают защитные покрытия. Так что единственным реальным препятствием являются лишь суровые климатические условия.

Стандартный саррианский комплект экипировки для инженера позволял некоторое время работать даже в жидком алюминии. Температура на поверхности планеты гораздо ниже, но и теплопроводность жидкого металла значительно выше, чем может быть у атмосферного газа, так что различие не столь уж велико. Даже если все обстоит хуже, чем кажется, в защитный костюм можно встроить лишние обогреватели и дополнительную теплоизоляцию. Так почему же они до сих пор ни разу не пробовали это сделать? Надо будет спросить Фета или Ладжа Драя.

Пойдем дальше. Даже если предположить, что высадиться таким образом все равно невозможно, почему же они не пытались ничего сделать с телеаппаратурой? Кен отказывался верить, что стекло камеры принципиально не выдерживает охлаждения до температуры планеты и непременно трескается, если его внутреннюю поверхность приходится оставлять в тепле. Уж наверняка перепад температур получится не больше, чем в старинных лампах накаливания!

Намереваясь высказать Фету все эти соображения, он уже направился было обратно в мастерскую, но тут ему на пути попался сам Драй. Босс заговорил с ним так, словно и не был еще сегодня полон самых черных подозрений.

— Фет вывел зонд на курсовой луч, так что в ближайшие три дня управлять им не понадобится, — сказал босс. — Вы, кажется, собирались вернуться к своему пульту?

— Мне просто хотелось кое о чем переговорить с Фетом. Я размышлял по поводу защитного костюма и аппаратуры для исследования Третьей, я мне кажется, что тут можно кое-что сделать, — Кен решил не пересказывать своему нанимателю все свои идеи.

— Здесь я затрудняюсь вам что-то ответить, — сказал последний, выслушав соображения ученого. — Вам действительно лучше поговорить об этом с Фетом. С тех пор как он работает здесь, мы пытались как-то решить эту задачу, но проблемы с телекамерами возникали постоянно. В самой первой экспедиции его с нами не было, но там мы исследованиями тоже почти не занимались — за исключением тех экспериментов, о которых я вам рассказал. Тогда это был лишь предварительный круиз. То, что на корабле оказался набор исследовательских зондов, было, по сути Дела, случайностью. Владелец корабля предпочитал подбирать себе места для посещения с максимальными удобствами — прибывая в планетную систему, мы выпускали сперва несколько таких зондов, а «Карелла» оставалась в космосе, пока ее хозяин не выбирал место, которое хотел бы посетить лично.

— Я, случайно, не могу его знать?

— Вряд ли, он давно умер. Когда мы наткнулись на это место, он был уже очень стар. Я унаследовал корабль, а вместе с ним и новую торговлю с аборигенами.

— А когда к вам присоединился Фет?

— Через год или два после того, как я начал это дело, — он у нас старейший член команды. Он может вам гораздо больше меня рассказать обо всех технических проблемах экспедиции. Так что вам действительно лучше побеседовать с ним — если, конечно, он будет в настроении.

Никак не объяснив свою последнюю реплику, Драй отправился дальше по коридору. Впрочем, Кена его слова не слишком удивили — он уже и сам заметил, что Фет довольно молчалив.

Техник не был ничем занят. Он все еще сидел перед пультом управления зондами и, по-видимому, размышлял. Когда Кен вошел, он поднял на него взгляд, но ничего не сказал — только сделал приветственный жест. Кен, не заметивший ничего странного в его поведении, немедленно стал пересказывать свои последние идеи. Собеседник не прерывал его, пока ученый не закончил говорить.

— Все это звучит очень правдоподобно, — наконец произнес техник, — и никаких теоретических опровержений я привести не могу. Но оптические трубки все равно почему-то не выдерживали. Если вы хотите послать вниз скафандр, набитый термометрами и датчиками давления, то у меня возражений нет. Но вам придется простить мне мой пессимизм. В этой атмосфере я угробил уже немало телеаппаратуры.

— Я очень ценю ваш опыт, — ответил Кен, — но, как мне кажется, попытаться стоит.

— Хорошо, но если с датчиками будет все в порядке, кто туда потом отправится? Честно признаюсь — я не готов к подобным экспериментам.

— Я тоже. — Кен вспомнил свои первые ощущения, испытанные при виде Третьей планеты. — Место, несомненно, жутковатое, но мне ужасно хочется узнать о нем побольше. Ради этого я готов рискнуть здоровьем.

— Здоровьем! Если в скафандре появится хоть маленькая дырочка, через пять секунд вы превратитесь в готовый памятник, — ответил техник. — Честно говоря, я вообще опасаюсь посылать туда хорошую аппаратуру, даже если я знаю, что она должна это выдержать. Ну ладно, я выделю вам один скафандр, если вы и впрямь хотите попробовать. Зондов у нас хватает.

— А как вы поместите его в зонд? Внутрь он не влезет, это точно.

— Там на внешней стороне корпуса есть специальные кольца, к ним и прицепим. Просто на этот раз нужно будет действовать осторожнее и проходить сквозь атмосферу гораздо медленнее. — Техник перебрался на другой конец мастерской, покопался в одном из находившихся там шкафчиков и извлек из него упомянутый защитный костюм.

Управляться с ним было достаточно тяжело даже в условиях притяжения Меркурия. Благодаря анатомическим особенностям жителей Сарра, требовалось приложить достаточное усилие, чтобы двигаться в этом скафандре. Но главное — Кен даже представить себе не мог, что же он будет делать, когда высадится на Третью в этом металлическом чудовище, да еще при вчетверо большей гравитации. Последняя мысль породила у него вопрос:

— Фет, а что за метаболизм может быть у местных жителей? Насколько нам известно, они ухитряются достаточно свободно передвигаться при столь высокой гравитации и температуре, замораживающей любую органику. Вы когда-нибудь задумывались над этим?

Техник некоторое время не отвечал, подбирая ответ.

— Да, — ответил он наконец. — Вообще-то думал. Но мне не хочется об этом говорить.

— Почему? Разве все так ужасно?

— Не в этом дело. Помните, что Драй обещал сделать с каждым, кто даст вам информацию о веществе, которое мы получаем?

— Да, припоминаю, но причем тут это?

— Может быть, и ни при чем. Но Драй был очень недоволен, когда узнал, что я сообщил вам название этого вещества. И я бы никогда этого не сделал, если б хоть немного подумал, прежде чем раскрывать рот. Но тогда требовался быстрый ответ.

— Но что могут выдать любые соображения относительно биохимии аборигенов? В конце концов, Драй ведь прекрасно знает, что я никогда не работал на другие коммерческие предприятия, да и сам ничем таким не занимаюсь — так отчего же он заподозрил, что я занимаюсь промышленным шпионажем? Мне не очень важно знать, что собой представляет это вещество — меня интересует планета.

— Я в этом не сомневаюсь. Но, пожалуйста, если я еще когда-нибудь оговорюсь, держите эти сведения при себе. Когда Драй вошел, а вы в это время кричали в микрофон «Тафак!», я уж подумал, что он сейчас взорвется как ядерная бомба.

— Да что он может сделать?

А вот этот вопрос был очень рискованным. Кен снова вспомнил о своей полицейской задаче.

— Ну, — осторожно начал отвечать Фет, — он здесь начальник, а работа не такая уж плохая. В общем, выполните мою просьбу, если вас это не затруднит. — После этого он снова занялся костюмом, и выражение его лица ясно говорило о нежелании продолжать беседу. Из последнего ответа Кен не смог извлечь ничего определенного.

Об этом он, впрочем, размышлял не слишком долго, поскольку перед ним встала гораздо более интересная проблема. Безусловно, Фет — отличный техник, не хуже многих дипломированный инженеров, известных Кену. Сейчас он полностью вскрыл скафандр, удалил из него все пластины управления и стал проводить подробный осмотр. Покончив с осмотром, он снова заполнил трубки цинком и установил пластины на место, но сам скафандр оставил открытым. Один его глаз вопросительно глянул на Кена, и техник впервые после долгой паузы вновь заговорил.

— У вас есть какие-нибудь соображения по поводу размещения датчиков? Вы лучше представляете, что нам надо выяснить.

— Все, что нам пока надо определить, — это выдержит ли скафандр температуру и давление на поверхности планеты? Так что один датчик давления имеет смысл поместить куда-нибудь внутрь, а термометры установить в конечностях. По идее, это даст достаточно информации. Мы можем сейчас использовать телеметрическую аппаратуру или придется подождать, пока прежний зонд вернется?

— Боюсь, что надо подождать. Установка аппаратуры сама по себе проблемы не представляет, но имеющийся в костюме передатчик голосовых сигналов к ней подсоединить не удастся. Но туда можно поместить записывающее устройство, подключить приборы к нему и сделать так, чтобы вы со своего пульта могли включать и выключать их. Я присоединю все к управлению самого скафандра. Вы, наверное, захотите также оперировать и нагревателями в костюме?

— Да. Если для создания необходимой температуры придется использовать почти всю их мощность, лучше бы нам знать об этом заранее. Я надеюсь, что в случае необходимости там можно будет установить и дополнительный обогрев?

— Я думаю, — Фет впервые изобразил что-то вроде усмешки, — что в нижние конечности вполне можно встроить дополнительные нагреватели. Правда, с ними вы скорее всего не сможете передвигаться.

— Но так я смогу хотя бы видеть окружающую обстановку.

— Если у вас не будет тех же проблем, что возникали у меня с телекамерами. Даже кварцевое стекло имеет свои пределы прочности.

— Я все же надеюсь, что оно выдержит. В любом случае, проверить это нам ничего не стоит. Давайте наконец-то установим эти приборы: я очень хочу выяснить, кто же из нас прав. Оно работает? — Кен взял из шкафчика миниатюрное записывающее устройство, большую часть которого занимала двойная катушка с чувствительной лентой. Фет скосил глаза и ответил:

— Здесь пленки только на одну запись. Достаньте лучше Л-7. Узнаете его по катушке — она там примерно в пять раз шире. Итак, я ставлю, как вы предлагаете, только один барометр плюс термометры в шлеме, корпусе, одной ноге, рукавах — по возможности ближе к оконечностям. На ленте при этом остается одна свободная дорожка, которую тоже можно для чего-нибудь использовать.

Говоря все это, техник продолжал работать, закрепляя взятые из шкафа миниатюрные приборы в упомянутых им местах. На секунду Кен засомневался, не напрасно ли он счел эту станцию плохо оснащенной для исследовательских работ — уж слишком хороший запас приборов обнаружился здесь. Но затем он осознал, что все эти устройства входят в стандартный инженерный набор и свидетельствуют лишь о щедром финансировании. Любой мог купить всю эту аппаратуру, и почти любой — воспользоваться ею для исследований.

Несмотря на квалификацию Фета, работа оказалась долгой. Обитатели Сарра способны не спать месяцами, но отдыхать необходимо даже им. Во время одного из таких перерывов Кен обратил внимание на время.

— Послушайте, — окликнул он своего сотрудника. — На той части планеты сейчас уже должен быть день. Интересно, Драй уже поднял свой зонд?

— Весьма вероятно, — ответил Фет, тоже скосив один глаз на хронометр. — Он не любит терять времени. Скорее всего, его аппарат уже в космосе.

— Интересно, мне голову не оторвут, если я загляну сейчас в обсерваторию?

Фет так долго смотрел на него одним глазом, что Кен уже успел пожалеть о своем вопросе.

— Оторвут ее мне, если Драй узнает, что я поддерживал вас в этом намерении, — ответил он наконец. — Думаю, вам лучше все же оставаться здесь. Работы у нас хватает. — Тут он поднялся и снова занялся делом, хотя они только-только устроились отдохнуть. Кен понял, что больше тот ничего не скажет, и присоединился к работе.

В итоге все получилось очень удачно. К тому времени, как костюм был протестирован в вакуумной камере на герметичность и на теплоизоляцию, а затем пристегнут к грузовым кольцам исследовательского зонда и запущен в космос на автоматическом управлении, первый зонд уже приблизился к Меркурию. Здесь действительно требовалось автоматическое управление. Нельзя было осуществлять радионаведение второго зонда, не закончив сначала работу с первым, — ведь второй пульт управления в это время использовался Драем, принимавшим свой драгоценный груз.

Время, прошедшее между отправкой зонда со скафандром и его возвращением обратно на Меркурий, они посвятили продолжительному отдыху. Кен с нетерпением ждал возвращения зонда и, как только тот появился из отверстой двери шлюзовой камеры, готов был бежать к нему — но был остановлен окриком техника:

— Стойте! Она сейчас, конечно, уже не такая холодная, как на Третьей, но вы все равно к ней примерзнете. Смотрите! — Он махнул щупальцем в сторону сияющего корпуса, на котором оседал конденсат серы. Вымороженное из воздуха вещество собиралось в крупные капли и стекало на под. На полу капли нагревались вновь и быстро испарялись.

— Пусть сперва это кончится.

Кен послушно остановился и даже подался назад, когда холодные струйки потекли ему под ноги. Воздух был не столь уж холодным, но прикосновение к корпусу зонда наверняка заморозило бы даже цинк.

Прошло немало времени, прежде чем металл достаточно нагрелся и сера перестала стекать по нему. Только тогда Фет открыл дверцу грузового отсека, после чего процесс повторился, На этот раз соломенного цвета жидкость образовала большую лужу на поду отсека, обтекая контейнеры. Кен всерьез обеспокоился чистотой образцов. Он включил все обогреватели на малую мощность, чтобы как можно быстрее покончить с процессом нагревания зонда до нормальной температуры. Но поскольку при высокой температуре существовала опасность, что образцы снова вступят в реакцию с воздухом, как только прекратилось шипение и бульканье, он снова повернул переключатели обратно.

Наконец, он мог увидеть результаты своего эксперимента. И это было редкостное зрелище — Роджер Винг охотно бы подтвердил сей факт!

9

Содержимое ряда контейнеров сохранилось практически в полной неизменности. С другими все было сложнее: они тоже были заполнены, но Кен предчувствовал, что определить, что в них находится, окажется нелегкой задачей.

Как и Роджер, в первую очередь он увидел белый порошок, засыпавший буквально все. Разложившиеся от жара шарики перекиси натрия посерели. Тигель с золотом оказался сдернут со своего места, но больше с ним ничего особенного не случилось; железо почернело; натрий, магний и титан исчезли, хотя небольшие количества вещества, оставшиеся в каждом из их тиглей, давали надежду, что характер реакции все-таки удастся определить. В контейнере с углеродом остался все тот же углерод, но в заметно меньших количествах.

Но все эти детали — безусловно, важные и интересные — привлекли внимание Фета и Кена лишь на мгновение. Ибо совсем рядом с дверцей грузового отсека, в прилипшем к полу порошке четко отпечатался след. Ничего подобного они до сих пор не видели.

— Фет, срочно достаньте где-нибудь съемочную камеру, Я бегу за Драем, — не договорив, Кен выскочил из лаборатории, но Фет сдвинулся со своего места не сразу. Он все еще смотрел на отпечаток.

Не то чтобы тот выглядел особо странным или зловещим, но техник тщетно пытался представить себе существо, которое могло бы его оставить. Тому, кто ни разу в жизни не видел гуманоида, очень трудно понять, чем же может быть оставлен, к примеру, отпечаток руки. Стояло ли это существо, сидело оно или же просто опиралось на это место. Оно вполне могло распластаться здесь на отдыхе в той позе, которая у сарриан была аналогом сидения на стуле. Ничего нельзя было сказать наверняка: возможно, оставивший этот след абориген по своим размерам был не больше ступни саррианца, и тогда это след от всего его тела. Но могло оказаться, что он был настолько велик, что смог просунуть в отсек только одну конечность. Фет тряхнул головой, избавляясь от этих мыслей, — он начал понимать, что топчется на одном месте. Затем он отправился искать съемочный аппарат.

Салман Кен ворвался в обсерваторию без предупреждения, но Драй не успел и рта раскрыть. Ученый спешил оповестить окружающий мир о своем открытии — и продолжал говорить без удержу всю дорогу обратно в мастерскую. Так что к тому моменту как они добрались до отпечатка, энтузиазм Драя уже исчерпался. Он выказал лишь вежливый интерес — и не более того. Проблема внешности обитателей Земли его не слишком интересовала. Внимание его было привлечено совершенно другой вещью. — Что это за белый порошок?

— Еще не знаю, — признался Кен. — Зонд только что вернулся. Это результат воздействия атмосферы Третьей планеты на мои образцы.

— Значит, вы скоро разберетесь, из чего эта атмосфера состоит? Это было бы очень хорошо. На темной стороне этой планеты мы уже давно обнаружили несколько пещер, там можно создать любую атмосферу и герметически их закрыть. Сообщите мне, если выясните какие-нибудь новые подробности, — с этими словами Драй рассеянно ушел из мастерской, оставив Кена разочарованно смотреть вслед. Ведь он только что совершил в прямом смысле слова эпохальное открытие!

Салман Кен постарался избавиться от неприятного чувства и аккуратно достал из зонда образцы, постаравшись не повредить при этом след, и перенес их на стол в другом конце помещения, где была устроена временная химическая лаборатория. Как он сам признался, блестящим химиком-аналитиком он не был, но соединения, которые образуются в результате реакции экзотермического окисления, редко бывают сложными — Кен полагал, что с подобным анализом как-нибудь да справится. В конце концов, все наличествующие металлы ему уже известны — на Третьей не может быть металлосодержащих газов, кроме разве что водорода. Даже ртуть способна существовать там только в жидком состоянии, а ни один другой металл даже при саррианской температуре не обладает свойствами пара. Исходя из этой аксиомы, Кен бодро приступил к работе.

Химика ее подробное описание, безусловно, могло весьма заинтересовать. Но для неспециалиста оно предстало бы занудным повторением нескольких простых манипуляций — нагревания, охлаждения, определения температуры плавления и кипения, фракционирования и фильтрования. Если бы Кен не имел изначально определенной гипотезы, то работа бы пошла несколько быстрее. Впрочем, через некоторое время он убедился, что результат исследования ему не мерещится. Теперь он даже слегка удивлялся, почему до сих пор эта гипотеза не приходила ему в голову.

Фет Оллмер давно уже вернулся в лабораторию и даже успел сфотографировать отпечаток под разными углами. Видя, что Кен закончил работу, он поднялся со своего сиденья, где предавался отдыху, и подошел к рабочему столу.

— Ну что, стало яснее или не очень? — полюбопытствовал он.

— Да, я кое в чем разобрался. Странно только, что не догадался об этом раньше. Это же кислород.

— А что в этом такого очевидного? И почему бы ему там не быть?

— Что до последнего вопроса, то никаких причин нет. Я просто сперва отбросил эту возможность, потому что кислород слишком активен. И мне совершенно не приходило в голову, что при такой температуре он будет не сильно активнее, чем сера в наших условиях. Так что на Третьей он вполне может присутствовать в атмосфере в свободном состоянии — но лишь если там постоянно идет процесс его образования, поскольку кислород все время вступает в реакции. Впрочем, с серой происходит все то же самое. Проклятие, насколько ведь похожи эти элементы! Я давно должен был догадаться!

— О каком процессе образования кислорода вы говорите?

— Ну, как вы знаете, мы дышим серой, а в результате нашего метаболизма образуются сульфиды. Растительные формы жизни на Сарре питаются минералами, они разлагают сульфиды и выделяют чистую серу, используя для этого солнечную энергию. Возможно, на этой планете тоже есть подобное разделение жизненных форм — одни производят оксиды, другие их разлагают. Кстати, сейчас я начинаю смутно припоминать, что и на Сарре существуют какие-то микроорганизмы, использующие кислород вместо серы.

— Так атмосфера этой планеты состоит из чистого кислорода?

— Не совсем — где-то на одну пятую. Вспомните, как быстро прогорели магний и натрий и что при этом случилось с давлением в грузовом отсеке.

— Все равно я ничего не понимаю, так что придется положиться на ваше мнение. Что еще есть у них в атмосфере? Насколько я помню, она прореагировала еще и с титаном…

— Да, там должен быть азот или какие-то его оксиды — не могу сказать какие, пока не удастся получить более чистые тестовые образцы для определения их количества. Но из всех титановых соединений я сейчас обнаружил только оксиды и нитриды. Подозреваю, что там имеется оксид углерода — тогда понятно, почему давление не менялось при нагревании последнего, ведь его основной оксид включает два атома кислорода, поэтому в результате реакции объем газа не меняется. Этого тоже можно было ожидать.

— И опять я верю вам на слово. Насколько я понял, нам просто нужно смешать азот и кислород в пропорции один к четырем и заполнить этой смесью пещеры, о которых говорил босс, создав при этом давление в две трети нормального?

— Боюсь, что это некоторое упрощение, но в целом вы правы. В такой атмосфере этот пресловутый тафак должен бы расти — если вы сумеете доставить сюда его живые экземпляры, чтобы было с чего начинать. Неплохо бы также добыть немного тамошней почвы — сомневаюсь я, что из здешней скалы мы что-нибудь выжмем. Еще я могу добавить, что дать подробный химический состав тамошней почвы я отказываюсь наотрез. Для использования вам придется завезти ее сюда в достаточных количествах.

Фет вытаращил глаза:

— Но это же смешно! Для создания нормальной плантации нам потребуются тонны!

Салман Кен только пожал плечами.

— Понимаю. И тем не менее проще будет доставить эти тонны, чем вытрясти из меня точный и подробный анализ почвы. Я недостаточно компетентен в биохимии, а кроме того, сомневаюсь, что даже лучшие химики Сарра смогут сделать какие-либо предположения относительно соединений, которые могут обнаружиться на этой планете в твердом состоянии. При такой температуре органические соединения вполне могут существовать даже без фтора и кремния.

— Кажется, все это нужно услышать Драю. По-моему, он ожидает, что вы синтезируете для него и атмосферу, и почву — чтобы мы смогли организовать плантацию из ничего.

— Втаком случае надо позвать его сюда. Я с самого начала предупредил его об ограниченности своих возможностей, и если он все еще надеется на чудо, это значит, что он совершенно не представляет себе сути проблемы.

Фет ушел с расстроенным видом — хотя Кен не мог понять, почему техник так озабочен. Причины этого открылись ему уже много позднее…

Вернулся Фет еще более огорченным:

— Он занят. Сказал, что поговорит с вами, после того как вернется зонд со скафандром, а пока мы можем подумать и о других вариантах. Он хочет, чтобы я провел вас к пещерам и показал, что мы собираемся с ними проделать, чтобы переоборудовать их в нечто, похожее на оранжереи.

— Но как мы туда доберемся? Они ведь находятся не слишком близко.

— До них примерно две тысячи миль. Ордон Ли доставит нас туда на корабле. Пойдемте наденем скафандры.

Кен героически придушил желание спросить, с чего это вдруг начальство решило посвятить его в столь секретные дела, и направился к шкафу, где хранились скафандры. Подозрения относительно причин такой перемены у него имелись, и он с уверен ностью мог предсказать, что их прогулка затянется до возвращения торгового зонда.

Но когда он выбрался на поверхность Меркурия — в первый паз после своего прибытия на станцию, — все это вылетело у него из головы. Эта изрытая метеоритами, выжженная палящим солнцем абсолютно голая долина не показалась ему непривычной — ведь на Сарре почти так же сухо и гораздо теплее. Но чернота неба вокруг солнечного диска и совершенно пустынная земля заставляли этот мир казаться мертвым. Это было неприятно. На Сарре, несмотря на сухость, жизни хватает — хотя растения на родине Кена имеют скорее кристаллическую, чем органическую природу, и для их существования требуется очень немного жидкости.

Кроме того, на Сарре можно вести речь о погоде, и в этом Меркурий являл ему прямую противоположность. Когда корабль поднялся над долиной, Кен смог оценить это в полной мере. Рельеф здесь был неровный и труднопреодолимый — все эти пики, ямы, скальные гребни и следы падения метеоров веками оставались не тронуты смягчающей рукой эрозии. Там, где есть тени, они очень темны — их разбавляет только отраженный свет находящихся поблизости предметов. Озера и реки здесь могут состоять лишь из свинца или олова, а также простых соединений, подобных саррианской «воде» — хлориду меди, бромиду свинца, сульфидам фосфора и калия. Но первые слишком тяжелы, и если они даже когда-либо существовали здесь, то давно просочились вниз сквозь скальную породу; вторые же тут отсутствовали, поскольку на планете не имелось живых организмов, которые могли бы их произвести. Оглядывая местность, над которой они летели, Салман Кен стал несколько лучше думать даже о Земле.

Корабль, способный в тысячи раз превышать скорость света, превращает в ничто любой полет, ограниченный планетарными пределами, — даже если идет на ручном управлении. Там, где они снова сели на планету, было несколько темнее, поскольку солнце здесь стояло у самого горизонта, а не прямо над головой. От каждого камня падала длинная острая тень. И здесь было гораздо холоднее. Но вакуум и плохая теплопроводность скального грунта позволяли передвигаться здесь даже в обычных скафандрах, и вскоре Кен, Фет и пилот уже двигались втроем к одиноко стоящему утесу высотой футов сорок.

Неровная поверхность скалы была покрыта трещинами, как и все камни на Меркурии. Ли направился к одной из трещин покрупнее. Поскольку солнце светило сбоку, они сразу же оказались в непроглядной темноте. Пришлось зажечь фонарики и лишь затем двигаться дальше. Поначалу проход был узким, а покрытые острыми выступами пол и стены представляли собой вполне реальную опасность для материала скафандров. Так они прошли около четверти мили, после чего в конце узкого коридора обнаружилось широкое помещение почти сферической формы. Все-таки на Меркурии в каком-то количестве присутствовали газы — слишком уж напоминало это помещение газовый пузырь, застывший в вулканической породе. Трещина, сквозь которую попали сюда исследователи, рассекала стену пузыря почти от верха до низа. Частично она была засыпана всяким мусором, из-за которого и было так неудобно пробираться по ней. Нижнюю часть пузыря усеивали острые камни. Тем не менее спуститься туда было вполне реально, но Кена эта идея почему-то не очень привлекала.

— Здесь только один такой пузырь? — спросил он.

— Нет, — ответил Ордон Ли. — В этой скале мы нашли еще несколько, очень похожих по структуре. Наверняка здесь есть и другие, не имеющие выхода наружу. Если нам потребуется, мы без проблем отыщем их с помощью эхолокации.

— Это было бы неплохо, — заметил Кен. — Нам гораздо проще будет загерметизировать пещеру, где единственным отверстием будет то, которое мы просверлим сами.

Фет и Ли согласились с ним. Последний также добавил:

— И неплохо бы выбрать ту, что упрятана достаточно глубоко — тогда при сверлении тоннеля не будет риска, что трещина пойдет к поверхности.

— Одна маленькая проблема, — заметил Фет. — У нас есть эхо-локатор? А то я сильно сомневаюсь, что смогу склепать такую штуку.

Некоторое время все молчали.

— Давайте я покажу вам пока те пещеры, которые мы уже обнаружили — сказал наконец Ли. Никто не стал возражать, и все трое отправились на поверхность, к свету. За последующие четыре часа они осмотрели еще семь таких пещер, из которых одни представляли собой просто полусферическое углубление на внешней части скалы, другие же были глубокими темными «пузырями», проходы к которым оказались едва доступны для одетых в скафандры путешественников. Одна из последних, несмотря на труднодоступность и небольшие размеры, лучше всех подходила для намеченной цели — что и высказал Ли, когда все трое уже вернулись на «Кареллу» и снимали свои скафандры.

— Думаю, что вы правы, — согласился Кен. — Но мне все равно хотелось бы заглянуть поглубже. Проклятие! Фет, вы уверены, что не сможете собрать локатор? У вас ни разу не возникало проблем с деталями, когда мы снаряжали исследовательские зонды.

— На сей раз вы просто не представляете сложности задачи — ответил техник. — До сих пор мы использовали простое оборудование — нагревательные спирали, термометры, барометры, фотоэлементы и все в этом роде. Оно имелось уже в готовом виде, мне оставалось лишь настроить ахронный передатчик — использовать обычную радиоаппаратуру здесь мы не можем, поскольку радиоволнам на путь туда и обратно требуется десять-двенадцать минут. Я, собственно, ничего не делал, только подсоединял провода.

— Возможно, вы правы, — согласился Кен. — В таком случае мы можем вернуться на станцию и заняться разработкой проекта герметизации этой последней пещеры, — говоря это, он искоса поглядывал на своих спутников и сумел уловить быстрый взгляд, который Фет бросил на часы, прежде чем отвечать. Кена это даже порадовало.

— Может, сначала сфотографируем и измерим пещеру? — вмешался Ордон Ли. — Нам понадобятся эти данные, чтобы рассчитать, сколько понадобится газа и почвы, вне зависимости от методов их получения.

Кен не стал возражать, поскольку не было смысла навлекать на себя подозрения. Предположение подтвердилось: его приказано целенаправленно держать за пределами станции.

Сперва он помогал делать фотографии, затем — измерять пещеру, при этом еле сдерживая смех, — работа была организована так, что перед каждым новым этапом вся группа возвращалась на корабль и снимала скафандры. Цель у всего этого балагана могла быть только одна. Ради эксперимента он предложил немного отдохнуть, прежде чем возвращаться на базу, — и спутники с энтузиазмом восприняли эту идею. Затем он решил подсчитать объем пещеры по результатам измерений и убил на это немало времени — причем совершенно честно, поскольку пещера была отнюдь не идеально круглой формы. Потом Кен предложил взять образцы скальной породы, чтобы оценить, насколько трудно будет копать, — и подавил ухмылку, когда Фет с явным нетерпением ответил, что это может и подождать. Столь большая задержка явно не входила в планы его спутников, и Кену было интересно — почему.

— Но газа нам потребуется очень много, — сказал Кен, когда «Карелла» рванулась в черное небо. — Объем пещеры равен примерно двум миллионам кубических футов, и даже если мы сделаем давление несколько ниже обычного, нас это не спасает. Хорошо бы выяснить, нельзя ли извлечь кислород из этих камней, — нам и впрямь следовало бы захватить с собой образцы породы, как я и предлагал. Кроме того, потолок пещеры надо будет проверять на герметичность, а то мы представления не имеем, насколько все это надежно. И хотелось бы… Фет, у нас тут вроде бы есть некоторое количество радарных детекторов?

— Да, конечно. А зачем нам они? Их лучи не проходят сквозь скалу.

— Я знаю. Но разве у такого детектора нельзя изменить интервал между импульсами?

— Конечно, можно. Иначе приходилось бы использовать другой прибор всякий раз, когда меняется дистанционная шкала. А что?

— Так почему бы нам не заменить в таком приборе источник электромагнитных колебаний обыкновенным динамиком? Словом, использовать не радиоволны, а обычный звук? Динамик приставляется прямо к скале, чтобы от импульса сквозь нее посылался звуковой сигнал, а возвращающееся эхо улавливалось бы микрофоном. Я знаю, что частота импульсов при этом будет меньше, но мы легко можем перенастроить приборы.

— Тут есть одна проблема — эти радары отнюдь не портативные. Во всяком случае, те, которые установлены на корабле.

— Тогда можно вытащить такой прибор из зонда — там ведь есть радарные альтиметры. И уж точно они имеются в достаточных количествах, так что мы можем пожертвовать одним. Хорошо бы связаться с базой и попросить их выслать сюда такой — переоборудование займет у нас не более нескольких часов. Давайте сейчас это и сделаем — мы ведь пока гораздо ближе к пещерам, чем к базе.

— Но работать проще будет в мастерской. Кроме того, если мы собираемся забираться так глубоко под землю, нам следовало бы сперва осмотреть районы поближе к базе. Так всем будет удобнее, — подал голос Ордон Ли, не отрываясь от своего пульта.

— Как вы думаете, это получится? — спросил Кен у техника.

— Не вижу принципиальных сложностей, — ответил тот. — Но пока не могу ничего обещать.

— У нас есть еще немного времени до возвращения зонда со скафандром. Его хватит, чтобы попробовать разобраться с новым делом, и тогда у нас будет что сказать Драю. Давайте сейчас свяжемся с ним — вдруг у него возникли какие-то идеи касательно почвы.

Его спутники коротко переглянулись, затем Ли махнул щупальцем в сторону радиопередатчика.

— Хорошо, но мы вернемся раньше, чем вы успеете толком поговорить.

— Он говорил мне, что вам предстоит синтезировать почву, — напомнил Фет.

— Знаю. Именно на эту тему я и хочу с ним поговорить, а то мы улетели слишком спешно.

Кен включил радио, оставив обоих спутников гадать, не появились ли у него какие-нибудь подозрения относительно их торопливого отбытия. Никто не рискнул высказаться, пока Кен находился рядом, но техник и пилот переглянулись слишком уж многозначительно.

Наконец Драй взял микрофон на другом конце, и Кен без особых предисловий заговорил:

— Мы провели измерения самой маленькой пещеры, какую только смогли найти, и примерно прикинули, сколько воздуха понадобится для ее заполнения. Я могу также сказать, сколько почвы понадобится, чтобы покрыть дно, если вы собираетесь использовать ее целиком. Проблема, однако, состоит в том, что даже если я и смогу провести анализ почвы — хотя бы так же грубо, как атмосферный, — у вас возникнут проблемы с ее доставкой. Нужны тонны! Я не в состоянии синтезировать их в лаборатории за сколько-нибудь разумное время. Вам придется брать уже существующий материал.

— Как? Если мы не можем высадить никого на Третью, то о каких грузовых перевозках может идти речь?

— Пока не можем. Но предложить я хотел не это… впрочем, мы уже на подлете, так что продолжить разговор можно будет при личной встрече. Пока мы добираемся, подумайте вот над чем: какая бы ни была атмосфера у планеты, почвы не должны сильно отличаться — во всяком случае, их основной состав. Так почему бы нам не доставить сюда почву с Сарра?

Драй слегка растерялся:

— Но бактерии…

— Не смешите меня — никакие саррианские микроорганизмы при такой температуре не выживут. Конечно, гораздо эффективнее было бы использовать почву с Третьей планеты — и, возможно, у нас это в конце концов получится. Но если вы так торопитесь, то имейте в виду: даже если я точно определю состав местной почвы, изготовление сотни тонн почвы займет у нас не одну неделю!

Тут он прервал связь, поскольку «Карелла» приземлилась.

10

Кен надел скафандр и выбрался из корабля вместе с остальными. Оказавшись в здании станции, он стянул тяжелое одеяние и поспешил в мастерскую — посмотреть, насколько далеко сейчас находится их зонд. Удовлетворенный полученными сведениями, он направился в обсерваторию, чтобы продолжить свою беседу с Ладжем Драем. По пути ему никто не встретился: Ли остался на корабле, Фет исчез по каким-то своим делам, как только за ними закрылась дверь, а оставшиеся обитатели базы были заняты. На сей раз Кену было все равно, увидят его или нет, поскольку все, что ему было нужно, — это совершенно оправданный и законный разговор.

Его планы относительно ожидаемого спора и приведения мощных аргументов оказались разрушены самым простым фактом — дверь обсерватории оказалась заперта.

Кен впервые обнаружил на этой станции запертую дверь, и голова его начала лихорадочно работать. Он был абсолютно уверен, что торговый зонд вернулся во время отсутствия «Кареллы», и сейчас где-то в помещениях базы находится партия этого самого тафака. Если это единственная запертая дверь — а ведь Драй использовал это помещение в качестве кабинета…

Кен всем телом прижался к двери, стараясь определить на слух, есть ли кто-нибудь в помещении обсерватории. Ничего не услышав, он все же не слишком уверился в последнем — но даже если там никого нет, что он собирается делать? Профессиональный детектив смог бы открыть дверь за несколько секунд. Кен профессионалом не был — а дверь, насколько он мог понять, была заперта надежно. Оставалось только поискать Драя где-нибудь в другом месте.

Он спустился по аппарели ярдов на десять, так что дверь обсерватории уже скрылась из поля зрения, и тут услышал, как она открывается. Кен немедленно развернулся и пошел обратно наверх, словно как раз туда и направлялся. Однако дверь почти сразу закрылась, а Кен оказался лицом к лицу с Фетом. Впервые Кен увидел техника всерьез обеспокоенным и встревоженным — тот постарался не встречаться взглядом с ученым и еще плотнее обхватил щупальцем маленький предмет, который нес с собой, — скрыв его таким образом от постороннего взгляда. Пробормотав приветствие, техник торопливо проскочил мимо и с потрясающей скоростью исчез за поворотом аппарели, ничего не ответив на поспешный вопрос Кена о том, в обсерватории ли находится Драй.

Кен еще несколько секунд смотрел ему вслед. Фет всегда был неразговорчив, но никогда не проявлял недружелюбия. А сейчас казалось, что присутствие Кена его очень рассердило.

Вздохнув, детектив-самоучка снова двинулся вверх. В конце концов, в дверь можно просто постучать. В первый раз ему помешала это сделать лишь подсознательная надежда, что Драй находится где-то в другом месте, и поэтому у него есть шанс тайно проникнуть в запретное помещение. Поскольку здравый смысл подсказывал ему, что пошарить в обсерватории все равно не удастся, оставалось только постучать в дверь.

«Хорошо все-таки, что я не стал экспериментировать со взломом», — подумал Кен, когда дверь открылась. За ней стоял Драй, явно ожидавший его. По выражению лица босса нельзя было ничего понять — то ли событие, так встревожившее Фета, его не беспокоило, то ли он был гораздо лучшим актером, чем техник. Кен, полагавший, что неплохо знает Фета, склонялся к первому.

— Увы, я совсем не уверен в том, что саррианская почва нам подойдет, — начал разговор Драй. — Я согласен, что большинство веществ, присутствующих в ней, могут также и существовать на Третьей, в ее температурных условиях — но я не уверен, что обратное верно. Разве там не может быть веществ, твердых или жидких при низких температурах, но газообразных в наших условиях? В тех почвах, которые мы завезем из дома, их точно не окажется.

— Об этом я не думал, — согласился Кен. — Я, правда, не могу представить, какие же из этих веществ могут там оказаться, но это само по себе ничего не значит. Я могу выяснить, какие неорганические компоненты должны повести себя подобным образом, но если их экосистема хоть в чем-то подобна нашей, там должно быть более миллиона органических соединений, а их мы не найдем ни в каких каталогах. Проклятие, я боюсь, что нам действительно придется использовать почву прямо с этой планеты, — он надолго задумался, пока Драй не отвлек его:

— Вы всерьез полагаете, что мы сможем высадиться на Третью?

— Не вижу никаких принципиальных проблем, — ответил Кен. — По-моему, до нас исследователи ухитрялись высаживаться на планеты и с гораздо худшими условиями. Правда, Фет дает только пессимистичные прогнозы, а я подозреваю, что он гораздо лучше знаком с практической стороной дела. Мы сможем продолжить разработки в этом направлении, когда вернется зонд со скафандром, то есть уже совсем скоро. Если верить приборам, он отправился в обратный путь часа два назад.

Итак, окончательное решение вы сможете принять дня через три, не раньше. Туг должно быть еще что-то… ага! Вы, кажется говорили, что потеря тепла оказывается такой значительной именно из-за наличия хорошо проводящей его атмосферы?

— Верно. Но вы знаете не хуже меня, что в обычном скафандре можно находиться за много световых лет от ближайшего солнца — потерю тепла очень легко возместить. А к чему это?

— Я только что подумал: в этой системе должны быть другие планеты. Если мы найдем среди них безатмосферную и с примерно такой же температурой, как на Третьей, мы можем взять землю оттуда.

— Хорошая идея, — Кен снова преисполнился энтузиазма. — Что же касается соответствующей температуры, то у Третьей имеется спутник — вы сами мне его показывали. С «Кареллой» мы можем добраться туда очень быстро — а заодно перехватим тот зонд прямо по дороге. Вызовите Фета, и мы сразу же отправляемся!

— Боюсь, что Фет будет некоторое время занят, — ответил Драй. — Кроме того, я на этом спутнике бывал, и его грунт представляет собой по большей части порошок застывшей и размельченной лавы — совсем как в Полярной пустыне на Сарре. Прежде чем мы займемся этим, следует перебрать другие возможности. Проблема в том, что до сих пор единственная достоверная информация, имеющаяся у нас относительно планет данной системы, — это описание их перемещений по орбитам. Мы ведь не интересовались ими, не собираясь их посещать. По-моему, у Пятой и Шестой тоже есть атмосферы, что исключает их из возможного списка. Посмотрите, где сейчас находится Четвертая, — вы ведь умеете пользоваться эфемеридами?

После этого случая Кен окончательно уверился, что вежливость — совершенно ненужная черта характера. Если бы этого не требовала вежливость, он не стал бы отвечать на этот вопрос, а если бы необходимость ответить не занимала так его мысли, он никогда не сделал бы такую грубую ошибку — не подошел бы к шкафчику, в котором лежала нужная таблица, и не достал бы ее. Только коснувшись бумаги, Салман Кен осознал, что делает, — и лишь могучим усилием воли ему удалось заставить себя подтвердить это: да, он умеет пользоваться таблицей эфемерид и даже знает, где она лежит. Он завершил начатое движение, но после этого у него возникло ощущение, словно в желудке заработал лабораторный вакуумный насос.

Достав листки, Кен повернулся к своему работодателю. Тот все еще стоял на том же месте, лицо его было непроницаемо.

— Боюсь, я был несколько несправедлив к нашему другу Фету, — заметил он небрежно. — Поначалу меня весьма удивило ваше замечание о том, что рейс на Сарр может занять всего неделю. Я, конечно, понимаю, что все получилось совершенно случайно и ваши действия никак не могут являться самым вульгарным шпионажем, — но тем не менее остается проблема: что же делать с вашими излишними знаниями? Тут нам придется немного подумать. А пока продолжим наш разговор о Четвертой планете. Удобно ли она сейчас расположена для визита и сможем ли мы действительно подобрать ваш зонд со скафандром, не слишком отклоняясь от курса?

Кен совершенно растерялся. Невозмутимая вежливость со стороны Драя — это не то, чего он ожидал при данных обстоятельствах. Но он ни за что не поверил бы, что его собеседник и в самом деле настолько равнодушен: за этим пристальным взглядом скрывались какие-то недобрые эмоции, хотя по лицу ничего прочесть было нельзя. Все, что ему оставалось, — это последовать примеру и напустить на себя такой же вид. С некоторым усилием он перевел взгляд на эфемериды у себя в руках, нашел нужные строки и быстро произвел в уме некоторые подсчеты.

— Сейчас планеты как раз находятся под прямым углом, если смотреть отсюда, — объявил он наконец. — Как вам известно, мы сейчас находимся между солнцем и Третьей, Четвертая же находится в противоположном направлении, до нее примерно вдвое больше. Но для «Кареллы» это все равно не расстояние.

— Согласен. Тогда мы вылетаем через час. Подготовьте пока все снаряжение, которое нам может понадобиться. На Четвертой планете лучше использовать инженерные скафандры, а не обычные защитные костюмы — хотя на ней и нет атмосферы. Скажите, кого вам дать в помощь.

— Как насчет Фета? — Кен заподозрил, что техник впал в немилость из-за того, что якобы выдал секрет их местонахождения.

— Не сейчас, он пока занят. Я пришлю к вам кого-нибудь Другого — он появится, пока вы подбираете в мастерской все необходимое. У вас есть час на сборы. — Ладж Драй отвернулся, демонстрируя, что разговор окончен.

Присланного им помощника Кен уже видел неоднократно, но До сих пор с ним ни разу не разговаривал. И на сей раз пообщаться не получилось — тот оказался почти таким молчуном, как и Фет. Кен даже не узнал, как его зовут. Новый техник помог ему с отбором оборудования и транспортировкой его на «Кареллу», после чего так же молча удалился. Пора было отправляться.

Ордон Ли, явно имевший особые распоряжения, направил корабль вокруг планеты с ускорением, заметно превышавшим тяготение планеты. Пассажирам корабля могло показаться, что мир теперь находится у них над головой. Солнце осталось где-то позади, у самого горизонта, а впереди вспыхнули сияющие голубые искры — Земля и ее спутник. Пилот замедлил радиальное ускорение и двинулся прочь от звезды. Чудовищная мощность межзвездных двигателей уже через несколько минут превратила Землю и Луну в крупные диски. Ли аккуратно рассчитал мощность, выведя корабль на такую орбиту, чтобы он оставался неподвижным относительно планеты, но при этом находился в миллионе миль от нее в сторону Солнца. Драй указал Кену на контрольную панель, похожую на ту, что была установлена в мастерской.

— Она настроена на ваш зонд; экран справа — индикатор радара, с помощью которого вы сможете наблюдать за аппаратом. В верхней части панели находится указатель курса, а при помощи этого переключателя вы можете включить у зонда маячок, по сигналу которого производится наведение.

Кен молча сел перед приборами и через несколько минут уже освоился с ними. Поначалу из-за большого расстояния показания компаса были крайне неточными, но вскоре благодаря Ли дистанция значительно уменьшилась. Через четверть часа невидимый пока зонд был уже в двенадцати милях по курсу. С этого момента Кен и сам мог прекрасно справиться с управлением. Вскоре они с Драем вышли из контрольной рубки и прошли в грузовой отсек «Кареллы», где принятый на борт зонд уже начал прогреваться.

На сей раз их вниманием полностью завладел скафандр, прикрепленный к аппарату снаружи. Он пробыл в атмосфере возле самой поверхности где-то около часа, и Кен полагал, что любые возможные проблемы за это время должны были проявиться в полной мере. Его слегка расстроило, что на скафандре воздух конденсировался точно так же, как и на корпусе зонда, — если обогреватели работали как надо, тепловое равновесие должно было достигаться где-то между внутренним и внешним слоями покрытия скафандра еще в те несколько часов, которые скафандр провел в космосе. Еще точнее, равновесие должно было быть достигнуто в любом случае, и температура при этом должна была быть значительно выше.

Впрочем, со скафандра жидкий воздух перестал капать гораздо быстрее, и надежда снова вернулась к Кену. Он отстегнул скафандр от внешних колец и более подробно осмотрел его.

Внешняя поверхность металла изменила свой вид — это сразу бросалось в глаза. Полированная сталь, когда-то имевшая серебристый цвет, теперь во многих местах покрылась голубоватыми пятнами. Большинство из них располагалось ближе к окончаниям «рукавов» и на внутренней поверхности ног. Кену очень хотелось бы списать это на коррозию, вызванную кислородом, — но тогда подобное неровное распределение пораженных участков было совершенно необъяснимо. С явным беспокойством он вскрыл скафандр и сунул руку внутрь.

Холодно… Слишком холодно, чтобы можно было говорить о комфорте. Нагревательные спирали могли бы справиться с этим, но они не работали.

Кен достал ленту из записывающего устройства и отнес ее к дешифратору. Запись была начата автоматически, когда подключенный к радиоаппарату скафандра барометр зонда сообщил о вхождении в атмосферу. Эта лента прояснила все.

В течение нескольких минут температура и давление держались на одном уровне. Затем, приблизительно в то время, когда зонд должен был почти достигнуть поверхности планеты, и давление, и температура по совершенно необъяснимым причинам начали стремительно падать. Причем снижались они очень странно и неровно — температура в какой-то момент даже подскочила выше нормальной. Запись прекратилась, когда температура достигла точки замерзания серы — скорее всего, воздух возле движущихся частей устройства затвердел и заклинил их. Больше прибор не включался. Планета оказалась самой настоящей тепловой ловушкой.

Не было никакого явного свидетельства того, что герметичность скафандра где-то была нарушена, но Кен подозревал, что это все-таки случилось. Весьма вероятно, что голубоватые пятна на скафандре — это следы горения, появившиеся, когда через миниатюрные дырочки в защитном слое брызнула находящаяся под высоким давлением сера и воспламенила кислород. И сера, и кислород способствуют горению, а также прекрасно вступают в реакцию друг с другом. Кен хорошо это помнил и решил, что следует забраться в справочник и посмотреть там температуры образования различных сульфидов кислорода.

Наконец он пришел в себя.

— Пусть Фет внимательно осмотрит эту штуку, когда мы вернемся, — сказал он. — У него могут возникнуть соображения, где и почему не выдержала изоляция. Пока же мы можем отправиться на Четвертую планету и посмотреть, нет ли там чего-нибудь, что может сойти за почву.

— Насколько я понимаю, мы уже некоторое время находимся на ее орбите, — ответил Драй. — Я приказал Ли двигаться к ней, как только этот скафандр окажется у нас на борту, — но не приземляться, пока я сам не появлюсь в рубке управления.

Они оба направились туда, ловко цепляясь за прикрепленные стенам поручни и передвигая таким образом свои невесомые тела. Через несколько секунд они были уже у двери в рубку — даже Кен успел за последнее время привыкнуть к необычной гравитации, равно как и к ее отсутствию.

Предположение Драя оказалось верным — двигатели корабля уже не работали, а на экранах был виден Марс. Для саррианского зрения он выглядел еще темнее Земли; было заметно, что у него есть атмосфера, однако куда менее плотная, чем вокруг Третьей планеты. Сейчас они находились слишком близко, чтобы рассмотреть так называемые каналы, которые при достаточно качественных средствах наблюдения превращаются в речные долины. Впрочем, реки тоже являются для саррианцев вещью весьма экзотичной. С той широты, на которой они находились, не было видно и снежных шапок на полюсах, но «Карелла» понемногу сдвигалась на юг, и вскоре белая равнина тоже появилась в поле зрения. Ее размеры сильно уменьшились за последние два месяца, но для пришельцев ледяная шапка и сейчас была странным зрелищем.

Точнее, зрелищем совершенно непонятным. Кен коснулся своим щупальцем Драя:

— Точно такое же белое пятно, как и на Третьей планете! Я совершенно явственно его помню! Все-таки эти две планеты в чем-то похожи.

— И не только в этом, — заметил Драй. — Возьмем почву отсюда? Я вовсе не уверен, что на Третьей планете тафак растет именно в таких регионах.

— Я тоже так думаю, но я все же хочу провести анализ. Мы можем приземлиться на краю этого белого пятна и собрать образцы всего, что сможем найти, Ли?

Пилот явно был полон сомнений. Но в конце концов он согласился осторожно войти в атмосферу — однако отказавшись приземляться, пока не станет известно, насколько быстро воздух будет забирать тепло с корпуса корабля. Ни Кен, ни Драй не возражали против такой меры предосторожности, и бело-коричнево-зеленоватое пространство под ними наконец-то из раскрашенного диска, висящего в чернильной темноте, стало превращаться в пейзаж, где можно было рассмотреть кое-какие детали.

Атмосфера оказалась чисто символической: корабль еще висел в сотне футов над поверхностью, а иглы датчиков давления отказывались отлипать от нулевой отметки. Одна пятидесятая саррианской нормы. Кен указал на это пилоту, но Ордон Ли все равно не хотел давать корпусу корабля коснуться планеты, прежде чем не провел минут пятнадцать, наблюдая пирометры снаружи. В конце концов, убедившись, что тепло не уходит быстрее, чем восстанавливается, он приземлился на полосу темного песка и несколько секунд прислушивался к скрипу корпуса, приспосабливавшегося к изменившейся нагрузке и локально повысившейся теплоотдаче. Наконец, удовлетворившись результатом, Ли оторвался от панели управления и повернулся к Кену.

— Если вы хотите осмотреть это место, то можете вылезать. Не думаю, что ваши скафандры сильно уязвимее этого корпуса. Если проблемы и будут, то только с ногами — потерь тепла через воздух можно не опасаться. Но если замерзнут ноги, не задерживайтесь — быстро возвращайтесь на корабль.

Кен лукаво глянул на Драя:

— Жаль, что мы не захватили два костюма, — заметил он. — Наверное, вам хотелось бы пройтись со мной.

— Ни за что! — последовал выразительный ответ, и Кен засмеялся. Как ни странно, его первоначальный страх перед ледяными планетами этой системы совершенно улетучился — теперь исследователь горел желанием продолжать эксперименты. С помощью Драя и Ли он влез в скафандр, закрыл его и начал тестирование систем жизнеобеспечения. Затем Кен вошел в воздушную камеру «Кареллы» и, пока выкачивался воздух, внимательно следил за показаниями своих датчиков. Вроде бы все работало нормально. Он повернул переключатель, управляющий внешней дверью шлюза.

Пока дверь медленно отползала в сторону, открывая перед ним марсианский пейзаж, Кен почему-то не мог отвлечься от мыслей по поводу странной окраски того скафандра, который вернулся из атмосферы Третьей планеты. Интересно, а здесь не случится чего-либо подобного?

Примечательно, что в это же самое время в ста шестидесяти миллионах миль от этого места тринадцатилетний мальчик пытался представить себе, что же могло послужить причиной пожара, выжегшего небольшую отдельную полосу кустарника на голом скалистом склоне холма, всего в пяти милях от его дома.

11

Даже с точки зрения землянина, Марс — место малопривлекательное. Там до отвращения холодно, слишком сухо и совершенно нет воздуха — ни пригодного для дыхания, ни хоть какого-ни-будь. Для Кена самым неприятным оказалось первое и последнее.

Пейзаж, простиравшийся перед ним, был плоским и пятнистым. В некоторых местах проглядывала голая скала, но таких пятен было не так уж много. Большая часть местности представляла собой бесплодный темный грунт, и лишь изредка встречались вкрапления зеленого, коричневого, красного и желтого. Почти половина пространства была покрыта чем-то светлым — из космоса оно казалось сплошной белой массой. Вполне возможно, подумал Кен, что ближе к полюсу эти пятна действительно собираются в сплошную массу — пилот, как и собирался, посадил «Кареллу» на краю ледяной шапки.

Он осторожно сделал шаг в сторону от корабля. Гравитация здесь была меньше, чем на Сарре, но заметно выше, чем на Меркурии, и скафандр казался ужасно тяжелым. Двумя щупальцами, размещенными в правом «рукаве» он направил конец неуклюжей стальной трубки в землю, при этом оперируя управлением на ее другом конце. Не без труда Кену удалось отскрести кусочек темно-коричневой почвы и поднести его к глазам. Для того чтобы без помех посвятить все свое внимание добытому образцу, ему пришлось зафиксировать коленные сгибы скафандра и опереться на хвостообразный отросток, отходящий от корпуса сзади.

Стекло в шлеме скафандра не проявляло пока никаких признаков порчи, но Кен все-таки постарался не коснуться его изучаемым образцом. Впрочем, он чуть было не забыл об этой предосторожности, когда увидел на поверхности образца множество маленьких разноцветных пятнышек. Несомненно, это были растения — пусть и очень странной формы, маленькие и очень мягкие по сравнению с кристаллическими обитателями Сарра. Но все-таки здесь имелась растительная жизнь! И она могла существовать в таком холоде! Те экземпляры, которых касался горячий металл его манипулятора, тут же сворачивались и ссыхались — хотя поверхность скафандра должна была сильно остыть. Кен радостно сообщил об открытии своим спутникам в корабле.

— Эти жизненные формы должны иметь много общего с растениями Третьей планеты, — добавил он. — И те, и другие, без сомнения, пользуются каким-то видом химической энергии, поскольку температурная разница невелика. В почве должны быть все необходимые элементы, даже если их соединения и не совсем такие, какие нам нужны. Но все известные нам формы растительной жизни способны выживать в довольно широком диапазоне условий. — Он снова посмотрел на добытый им образец. — Края образца немного изменили свой цвет — похоже, на него тоже действует жар, исходящий от меня. Драй, вы были правы — в этой почве, без сомнения, есть какие-то летучие вещества, которые сейчас испаряются. Интересно, удастся ли нам исследовать и синтезировать их? — Задумавшись, он уронил свой образец на землю.

— Потом попробуете, — предложил Драй. — А сейчас почему бы вам не исследовать эти белые пятна? И скалы: тут точно должно быть что-то общее. В конце концов, все почвы берутся из скального грунта.

Кен с этим согласился. Он убрал свою подставку, освободил ножные сочленения скафандра и снова стал удаляться от корабля. Холода он до сих пор совершенно не чувствовал, даже ноги не замерзали. Оказывается, почва не так уж хорошо проводит тепло. Ничего странного в этом не было, но Кен подумал, что в будущем следует остерегаться ходить по голой скале, которая здесь время от времени попадалась.

Ближайшее белое пятно находилось ярдах в тридцати от дверей шлюза. Несмотря на тяжелый скафандр, Кен добрался до него довольно быстро — но вот с осмотром возникли проблемы. Наклониться к поверхности он не мог, а попытаться зацепить и поднять это вещество к глазам поначалу не решался. Но вспомнив, что манипуляторы его скафандра несколько длиннее его собственных конечностей, а также то, что первый образец оказался вполне безопасным, он в конце концов опустил одну «руку» и попытался отскрести еще один образец.

Это оказалось очень просто. Манипулятор легко прошел по поверхности вещества, оставив за собой темный след — очевидно, белая субстанция покрывала грунт очень тонким слоем. Но, подняв образец к глазам, Кен обнаружил, что сумел захватить лишь немного темного песка. Совершенно озадаченный, он повторил процедуру и на сей раз успел заметить, как последние остатки белого вещества исчезают с подхваченных им песчинок.

— Вы правы, Ладж, — сообщил он на корабль. — Это действительно очень летучее вещество. Мне не удалось захватить его достаточно, чтобы как следует рассмотреть, но я попытаюсь найти место, где оно лежит более толстым слоем, — с этими словами он снова направился вперед, к центру белого пятна.

Оно имело ярдов пятьдесят в ширину, и Кен предположил, что в центре толщина слоя должна быть несколько глубже. Так оно и оказалось, но глубина увеличилась не настолько, чтобы мешать ему передвигаться. Там, где прошел исследователь, остались четкие следы — пятна темной земли. Вещество стремительно испарялось, как только его касался металл скафандра. Сам Кен этого не заметил, хотя в своем скафандре он вполне мог смотреть назад, не поворачиваясь при этом всем телом, — но наблюдатели из корабля видели все прекрасно. Драй сообщил об этом ученому по радио, и тот ответил:

Скажете мне, если они прекратят исчезать — это будет означать, что слой вещества достаточно толст, чтобы его можно было подхватить. Я сейчас даже представить не могу что это может быть. Мне нужно гораздо больше информации, чтобы я мог выдвинуть хотя бы правдоподобную гипотезу.

— Следы стали не так заметны, — сообщили ему вскоре из корабля. — Теперь это лишь отдельные пятна в форме вашей ступни, а не сливающиеся друг с другом коричневые круги. Скоро это должно прекратиться совсем.

И оно действительно прекратилось. Когда Кен не достиг еще даже середины пятна, Драй сообщил ему о том, что следов за ним больше не остается. Тот сразу же остановился, выпустил, как и раньше, свой опорный «хвост» и подхватил большую пригоршню неуловимого вещества. На сей раз песка ему не попалось — толщина слоя достигала здесь уже нескольких дюймов. Оказавшись в его манипуляторах, вещество снова стало исчезать, но не настолько быстро, чтобы он не сумел его немного рассмотреть. Оно имело кристаллическую структуру, его частички улавливали и рассеивали слабый солнечный свет, однако отдельные кристаллики оказались слишком мелкими, чтобы можно было разглядеть их форму. Добыча испарилась прежде, чем его это устраивало, — но, по-видимому, у него было мало шансов рассмотреть ее получше. Нужно каким-то образом сохранить такой образец и проанализировать его в лабораторных условиях. Тут у Кена возникла идея, как все это можно осуществить, — но для ее воплощения требовалось очень хорошо подготовиться. Сообщив это на корабль по радио, он приготовился разворачиваться на обратный маршрут.

Возможно, все дело было в полусидячей позе, которую он принял и при которой опорные поверхности нижних конечностей не касались внутренней стороны скафандра. А возможно, дело было в его увлеченности исследованиями. В любом случае, Кен не сразу заметил, что происходит. Лишь приняв вертикальную позу, он почувствовал острый жгучий холод, пронзивший его нижние конечности, — и немедленно откинулся назад, стараясь отдернуть их от внутренней поверхности скафандра. Впрочем, в следующий момент Кен сообразил, что промедление только ухудшит дело, — и бросился бежать.

Увы, бегом это можно было назвать лишь с большой натяжкой. Еле сдерживая крик боли, напрягая каждый мускул, Кен толкал неуклюжую груду металла в сторону корабля. Но даже сквозь эту боль сознание продолжало анализировать ситуацию. Неудивительно, что следы постепенно исчезли, — соприкасавшиеся с грунтом подошвы скафандра почти достигли температуры окружающей среды. Перепад между температурой в + 500 и -50 градусов по Цельсию оказался слишком велик для каких-то жалких трех дюймов стали, вакуумной полости, слоя жидкого цинка и слоя изолятора. И это несмотря на работу мощных нагревательных спиралей внутри самого скафандра!

Пока он пытался добраться до входа в корабль, боль несколько ослабла, но это его не обрадовало, а лишь напугало еще больше. Если он перестанет чувствовать свои ноги, он упадет, и умрет прямо на глазах у экипажа «Кареллы» — ведь на борту корабля нет другого такого же комплекта специального снаряжения.

Сейчас стало холодно даже его лицу — он терял тепло и через особое стекло в куполе шлема. Кончикам щупальцев тоже было холодно, но не слишком — их спасало то, что смертоносного белого вещества касались только оконечности манипуляторов, расположенные в нескольких дюймах от управлявших ими конечностей. Прилагая невероятные усилия, Кен добрался до края гибельного пятна, и теперь между ним и шлюзом оставалось лишь тридцать ярдов голой земли. Это земля тоже была холодной и, скорее всего, имела ту же температуру, что и белое вещество, — но она хотя бы не так вытягивала из него тепло. Дверь шлюза была открыта, как он ее и оставил, но почему-то начало казаться, что она удаляется вместо того, чтобы приближаться с каждым шагом. Нижняя часть его ног уже потеряла всякую чувствительность. Впервые Кен был рад неудобной жесткости скафандра, который позволял двигаться как на ходулях — только так он и мог сейчас передвигаться. В какой-то момент он споткнулся и испугался, что не сможет снова выпрямиться в этой тяжеленной штуке. Но затем все-таки ухитрился это сделать — сам не зная как, и никто в корабле не мог объяснить ему.

Движение вперед продолжалось. Еще десять ярдов… пять ярдов… два… — Кен с грохотом ткнулся в борт «Кареллы». Еще шаг — и он внутри шлюза. Два — он оставил позади массивную дверь. В безумной спешке махнул тяжелой рукой в сторону переключателя — сил только-только хватило нажать его. Но цепь все же замкнулась, внешняя дверь захлопнулась, и этот звук достиг его ушей через металлический пол и скафандр.

Шлюз начал заполняться воздухом, он конденсировался на скафандре, а на конечностях к металлу примерзал желтый налет. Когда давление достигло нормы, внутренняя дверь раскрылась. За ней в коридоре стояли Драй и Ордон Ли — первый дрожал от леденящего холода, вырвавшегося сейчас из шлюза. Пилот быстрее всех сообразил, что надо делать, — он метнулся к ближайшему шкафу и достал оттуда сварочную горелку. Держа пламя перед собой, он осторожно приблизился к Кену.

Серный налет немедленно исчезал в пламени, но снова появлялся, кактолько огненное острие перемещалось в другое место. Прошло немало времени, прежде чем металл достаточно нагрелся и перестал обрастать им, и еще больше — прежде чем стало можно его коснуться. Кена вытащили из скафандра в полубессознательном состоянии. Лишь когда мучительная боль постепенно оставила его конечности, он смог начать внятно говорить. Но его несказанно обрадовало, что никаких долговременных травм он не получил. Настоящего обморожения не оказалось, хотя цвет кожи показывал, что он был чрезвычайно близок к этому.

Драй и Ли, удивленные и напуганные таким результатом этой короткой вылазки, были потрясены значительно больше, услышав, что Кен собирается совершить еще одну. Даже Драй, при всей заинтересованности в получении необходимой информации, чистосердечно попытался отговорить его от этой затеи. Но на Кена уговоры не действовали, и босс быстро махнул на него рукой — в конце концов, ведь рискует он лишь собственным здоровьем.

Некоторое время Кен провел, разбираясь в груде аппаратуры, прихваченной в лаборатории на главной базе. Он и впрямь умудрился захватить буквально все, что только могло понадобиться. Результаты ревизии его удовлетворили, и он занялся приготовлениями к дальнейшим исследованиям, требовавшим немалой аккуратности. Затем Кен отнес в шлюз несколько предметов, снова стал надевать скафандр — к нескрываемому восхищению Ордона Ли.

Через некоторое время Драй и пилот вновь наблюдали из контрольной рубки, как Кен возвращается на место, где только что случилось несчастье. Он шел по своим старым следам, хорошо заметным на белом фоне, тщательно избегая соприкосновений со странным веществом какой-либо частью своего скафандра. Придя туда, где остывший металл уже перестал растапливать белую массу до самой земли, он остановился. Наблюдатели не могли разглядеть всех его движений, но видели, как исследователь положил что-то на грунт и стал катать этот предмет по белой поверхности. Белое вещество в этом месте сразу начало испаряться; пока предмет не достиг температуры окружающей среды. Затем Кен поднял его и разделил на две части; в одну из них он при помощи самой обыкновенной ложки набрал некоторое количество странного вещества. Затем обе половинки предмета были воссоединены, и ученый торопливо двинулся обратно к шлюзу.

Драй поспешно направился к внутренней двери шлюза, желая узнать, как обстоят дела, — но та так и осталась закрытой.

Сперва можно было слышать шипение воздуха, потом давление в камере сравнялось с давлением внутри станции, и наступила тишина. Несколько минут Драй прождал в растерянности, затем он вернулся в рубку управления. Уходя, он продолжал оглядываться, но створки оставались закрытыми.

Когда он вошел в рубку, у Ли уже имелись свежие новости.

— Он снова откачивает воздух, — сказал пилот, указав на яркий фиолетовый огонек на панели. Оба саррианина повернулись к иллюминатору, обращенному в нужную сторону, причем Ли продолжал одним глазом следить за индикатором, сообщавшим об открытии шлюзовой двери. Через несколько секунд огонек мигнул, и наблюдатели бросились к прозрачной панели, ожидая появления бронированной фигуры Кена. Ничего подобного, однако, не было видно.

— Да что же этот ненормальный пытается сделать? — задал Драй вопрос в никуда спустя пару минут. Ли счел его риторическим и опять переключил внимание на панель управления. Однако следующие пять минут прошли без каких-либо изменений. Затем внешняя дверь снова закрылась. Ли обратил на это внимание Драя, и тот с надеждой стал следить за индикатором давления, послушно сообщавшим о заполнении шлюза воздухом. Долго ждать они не стали и вместе отправились из рубки в коридор.

На сей раз Кен, судя по всему, закончил свою работу — когда они достигли внутренней двери шлюза, та была уже открыта. Теперь скафандр исследователя не остыл так сильно — его гладкую поверхность покрывала лишь легкая роса. Уже через минуту ученый с помощью Ли выбрался из него. Довольное выражение его лица не могло не привлечь внимания оставшихся на корабле.

— Ты разобрался, что это! — произнес Драй с утвердительной интонацией.

— Я выяснил кое-что, с помощью чего я надеюсь скоро разрешить эту задачу, — уклончиво ответил Кен.

— Но что ты там делал? И почему вылезал из шлюза дважды?

— Вы могли видеть, как я положил немного этого вещества в автоклав. Затем я его запечатал и отнес внутрь, где вещество быстро испарилось, а сам автоклав нагрелся до той температуры, при которой работал без проблем. Я отметил давление при различных температурах, а затем зарядил автоклав новым образцом, предварительно удалив все, что осталось от старого, — за этим я и открывал наружную дверь второй раз. Во всяком случае, в автоклаве осталось лишь то, что на этой планете изображает атмосферу, то есть почти вакуум. Попутно я провел такие же наблюдения над температурой воздуха этой планеты — в конце-концов, она могла несколько повлиять на данные первого эксперимента.

— Но зачем было все это?

— Ну, если не вдаваться в подробности, таким образом я вычислил молекулярный вес вещества. Я не ожидал, что результат будет слишком информативен, но таковым оказался — для столь малого веса возможен очень небольшой набор участвующих элементов. Там точно нет ничего тяжелее фтора и, как я подозреваю, ничего тяжелее кислорода. Я, правда, мог ошибиться где-то на единицу, поскольку аппаратура и условия наблюдения были отнюдь не идеальны, но серьезная погрешность маловероятна.

— И что же в итоге получилось?

— Вы про молекулярный вес? По-видимому, между восемнадцатью и девятнадцатью.

— У чего может быть такой вес?

— Ни у одного привычного для нас соединения. Тут мне надо будет посмотреть по справочникам. Такие легкие элементы очень редки.

— Если они такие редкие, то они вряд ли существенны для живых организмов.

Кен подозрительно глянул на Драя — не шутит ли тот? Убедившись, что босс совершенно серьезен, ученый объяснил:

— Во-первых, редкость сама по себе не означает, что для жизни они не нужны. Наш организм, к примеру, использует фтор, не говоря уж о цинке, мышьяке и меди. С другими жизненными формами может быть то же самое. Во-вторых, если какой-то элемент редко встречается на Сарре, это еще не значит, что на Третьей планете будет то же самое. Она, кстати, по размерам значительно крупнее, так что при ее образовании могло участвовать куда больше легких элементов — хотя бы и в состоянии чистых газов.

Вся компания по ходу разговора двигалась в каюту Кена, где тот держал большую часть аппаратуры. Как раз в этот момент они вошли, и Кен, рухнув на единственное сиденье, начал торопливо перелистывать страницы химического справочника — ту его часть, которая была посвящена неорганическим соединениям. Он обнаружил, что неизвестная субстанция могла содержать углерод — но в любом случае не более одного атома на молекулу. Словом, не было никакого риска, что это окажется какая-то сложная органика.

Собственно, присутствовать там могли только восемь элементов, а законы химии налагали жесткие ограничения на их возможные комбинации. Самым легким элементом, естественно, оказался водород, и именно к его соединениям в первую очередь обратился Кен — благо как раз с них и начинался этот раздел справочника.

Драй устроился так, чтобы иметь возможность смотреть в книгу через плечо Кена. Менее любопытный (а может быть, просто более сдержанный) Ли остался у дверей и молча ждал. В отличие от своего босса, он гораздо больше был готов к долгому ожиданию каких-либо результатов работы ученого — поэтому он и удивился гораздо сильнее, когда Кен, только начав чтение, внезапно застыл. Было видно, что он опять обнаружил что-то интересное.

— Так что же там такое? — немедленно спросил Драй. И Кен, и Ли поняли, что вопрос относился не к тому, что Кен обнаружил в справочнике, а именно к пресловутому белому веществу. Драй даже не усомнился, что Кен нашел то, что нужно.

— Минуточку. Тут кое-что не совсем согласуется — но остальное подходит потрясающе… Так-так… Он ненадолго замолк, затем продолжил:

— Ну конечно, это при нормальном давлении. — Тут он оторвался от книги и поднял глаза на присутствующих. — Судя по всему, это вещество… на Сарре оно почти неизвестно, у него слишком малый молекулярный вес — большая его часть улетучилась из атмосферы миллиарды лет назад, если даже когда-либо и присутствовало. Согласно этому справочнику, при таких температурах оно должно быть жидким, но это верно лишь для нашего атмосферного давления. Совершенно естественно, что тут оно должно сублимироваться именно так, как это происходило в вакууме.

— Да что же это такое?

— Один из оксидов водорода — по-видимому, Н2О. Если он действительно окажется необходим для интересующих вас растений, мы здорово с ним намучаемся.

— У нас есть грузовые модули, которые могут работать снаружи на дистанционном управлении, — заметил Драй.

— В этом я не сомневался, — ответил Кен. — Но условия у поверхности Первой планеты почти наверняка заставят это вещество испаряться — с ним это случилось даже от того слабого тепла, которое излучал мой скафандр. Модули обязательно должны быть герметичными, а вы, как я уже предсказывал, здорово намучаетесь, пытаясь переправить их содержимое в выбранную нами пещеру.

Поначалу Ладж Драй имел растерянный вид. Затем он вроде бы что-то вспомнил, и его лицо тут же вновь приняло довольное выражение.

— Ничего, — сказал он. — Я уверен, что вы с этим справитесь. Для этого и нужны ученые, ведь верно?

На сей раз растерялся Кен — хотя к этому времени он был достаточно хорошо знаком с Драем, чтобы ожидать от него подобных высказываний.

— Вы хоть когда-нибудь сами решаете свои проблемы? — едко спросил он.

Драй неспешно кивнул:

— Да, иногда. Я обдумываю их некоторое время, и если они носят научный характер, а у меня не хватает знаний с ними разобраться, тогда я нанимаю людей вроде вас или Фета. И спасибо, что напомнили мне — у меня сейчас как раз возникла одна проблема, над которой мне требуется как следует поразмыслить. С вашего позволения я вас покину. Можете пока оставаться здесь и работать над своей.

— На этой планете нам пока больше делать нечего.

— Охотно верю. Тогда мы летим сейчас на Первую, к вашей лаборатории. Пойдем, Ли, — оставим науку ученым.

Кен, не слишком подозрительный по натуре, даже не поднял голову, когда эти двое покидали комнату. Он как раз добрался по списку до аммиака и размышлял, не может ли погрешность в его измерениях оказаться столь большой, чтобы молекулярный вес мог равняться семнадцати. Окончательно разубедила его лишь температура плавления. На всякий случай он все же просмотрел все водородные, литиевые, бериллиевые, борные, азотные и кислородные соединения, имевшиеся в справочнике. Мягкий толчок, сотрясший корпус корабля, совершенно его не отвлек. Когда дверь его комнаты тихонько приоткрылась, он тоже не обратил на это внимание.

Впрочем, дверь закрылась с глухим щелчком, прежде чем до его сознания смогло добраться что-то кроме изучаемого текста. А затем в тишину ворвался голос:

— Салман Кен! — гулко звучащие слова исходили из динамика над входом, и голос этот принадлежал Ладжу Драю. — Перед тем как мы расстались, я сказал вам, что иногда сам решаю собственные проблемы. К сожалению, недавно в проблему превратились вы. И мне видится только одно решение, которое позволит вам по-прежнему приносить пользу. Мне до некоторой степени жалко применять это средство, но вы можете пенять только на собственное неуместное любопытство. Когда вы проснетесь, мы с вами снова поговорим — и вот тогда вы скажете мне, что вы думаете о нашем товаре!

На этом голос умолк и послышался щелчок, означавший, что микрофон отключили.

Кен, окончательно придя в себя, выронил книгу и вскочил — точнее, оторвался от своего сиденья и взлетел в воздух, поскольку тело его сейчас ничего не весило. Взгляд его отчаянно обшаривал углы комнаты, пытаясь обнаружить, что же стоит за довольно зловещими словами Драя. Через несколько секунд он обнаружил то что искал, — прямоугольный желтый брикет, парящий в воздухе возле двери. В первый момент он не понял, что это, и оттолкнулся от стены, пытаясь к нему приблизиться; затем он почувствовал холод, исходящий от этого предмета, и попытался остановиться — тщетно.

А брикет между тем уже начал изменять форму. Края его округлились от жары, начиная испаряться. Это была замороженная сера — сама по себе вполне безобидная, если не трогать ее, но выглядевшая сейчас довольно зловеще. Особенно с учетом того, что знал и о чем догадывался Кен. Отчаянно махая щупальцами, он потоком воздуха заставил брикет отплыть прочь от него и стал торопливо оглядывать комнату в поисках хоть чего-нибудь, что могло бы сойти за газовую маску, — но не обнаружил ничего похожего.

Он уже не мог заставить себя оторвать взгляд от предмета, теперь ставшего эллипсоидом и постепенно становившегося все меньше и меньше. Брикет медленно, но неумолимо таял в воздухе, пока в желтой массе не проглянула сердцевина — край маленького белого цилиндра. Наконец, оболочка исчезла полностью, а цилиндр начал темнеть. Затем он совсем почернел, после чего его окутало сферическое облако дыма. На мгновение Кена посетила безумная надежда: эта штука должна гореть, а огонь не поддерживается в невесомости, для него нужна хоть какая-то тяга. Быть может, он сейчас погасит сам себя.

Увы, облако дыма продолжало разрастаться. Наверняка там имелись частички замороженного воздуха, предназначенные как раз для таких случаев. Теперь края облака стали размытыми, поскольку дым разносился уже по всему помещению. Кен почувствовал сладковатый запах и попытался задержать дыхание — но было уже слишком поздно. Эта слабая попытка стала последним, что он запомнил…

12

— Значит, тебя решили оставить. — Трудно было понять, не сочувствие ли прозвучало в голосе Фета. — Ничего удивительного. Когда Драй поднял настоящую бурю из-за того, что это я проболтался тебе, на каком расстоянии отсюда находится Сарр, я понял, что ты сам сумел куда-то забраться. Так от кого ты — от полиции или от конкурентов?

Кен не ответил. Сейчас ему совершенно не хотелось разговаривать. Он достаточно хорошо помнил свой навеянный наркотиками сон, чтобы осознавать за собой то, что никто и никогда не хотел бы в себе обнаружить. Он помнил, как он наслаждался вещами, которые теперь вызывали у него только отвращение, — но даже за этим омерзением все-таки скрывалась память о полученном удовольствии и смутная надежда на то, что оно еще повторится. Совершенно невозможно описать, что чувствует пристрастившийся к наркотику — ни его ощущения, когда он находится под воздействием дурмана, ни мучительное стремление к нему, когда наркотик начинает становиться физической необходимостью. С момента, как Кен очнулся, прошел всего час, и его состояние можно было немного понять. Фет, несомненно, был с знаком с подобными ощущениями — но явно не пытался заострять на этом внимание.

— Сейчас это все уже не важно — и не важно, знают об этом остальные или нет, — продолжил он, так и не дождавшись от Кена ответа. — Это теперь никого не волнует. Все знают, что ты гарантированно наш, что бы ты сейчас ни думал. Сам увидишь, когда захочешь новой дозы…

— Когда это будет? — Тема оказалась достаточно интересной, чтобы вывести Кена из оцепенения.

— Дней через пять-шесть, у всех это идет немного по-разному. Но хочу тебя предупредить — не перечь Ладжу Драю. Никогда. Этот корабль и впрямь полностью у него в руках. А если он оставит тебя без тафака хотя бы на полчаса, у тебя начнется ломка — и этого состояния ты никогда не забудешь. Увы, мне так и не удалось рассеять его подозрения в том, что это я сказал тебе, где мы находимся.

Кен снова заговорил, на сей раз потрясенно:

— Ты? И ты тоже?…

— Тоже сижу на этой дряни? Именно. Они подсадили меня много лет назад, когда я начал догадываться, что же тут творится. Поначалу я даже не знал, где находится эта планетная система, но по работе мне приходилось иногда заказывать аппаратуру, а они не хотели, чтобы я начал трепать языком.

— Так ты поэтому и не стал говорить со мной, когда вышел из обсерватории, — сразу после того, как мы вернулись из пещер.

— Ты был там, когда я выходил? Я тебя не заметил. Да, ты прав. — И без того мрачное лицо Фета потемнело при этом воспоминании. Он вновь замолчал. Кен тоже вернулся к своим собственным горьким мыслям, постепенно отливавшимся в твердую решимость. Некоторое время он колебался, стоит ли высказывать это вслух, но так и не увидел, как это может ему еще повредить.

— Может быть, тебе и не удается выйти из-под влияния этой штуки — здесь я ничего не могу сказать. Но сам я попытаюсь это сделать.

— Пытайся, конечно. Я тоже долго этим занимался.

— Хорошо, даже если я не смогу, пусть Драй не думает, что я буду производить для него эту проклятую гадость. Он может держать меня на ней, но он при этом не сможет заставить меня думать по приказу.

— Сможет, если ты попытаешься этого не делать. Не забывай, что я сказал тебе, — никакой бунт не стоит этого ада. Не знаю, получает ли он удовольствие от того, что держит наркомана без дозы, но делает он это без раздумий, если сочтет нужным. А жертва всегда считается виновной, пока не докажет обратного. На твоем месте, я бы сейчас занялся этими пещерами.

— Ты бы занялся. Но я-то вижу, что толку от этого не будет никакого.

Фет некоторое время молчал. Если он и обиделся на намек Кена, то ничем не выдал Свои чувства. Потом он произнес:

— Именно так это и делается. Ты не видишь ничего странного в том, что Драй за все семнадцать лет, что я пробыл у него, так и не продвинулся в исследовании Третьей планеты?

Кен удивленно воззрился на техника и сидел так почти минуту, пока его представления обо всем происходящем не изменились окончательно — и на этот раз, кажется, бесповоротно.

— Нет, — ответил он. — Я совершенно не догадывался. Хотя должен был — мне ведь казались странными некоторые затруднения, возникавшие при исследовании планеты. Ты хочешь сказать, что это ты подстраивал все поломки в телевизионных трубках и все остальные неприятности?

— Что до трубок — то да. Это было просто — достаточно обеспечить небольшую деформацию в стекле перед запуском зонда.

— Но тебя же здесь не было в то время, когда пропадали самые первые зонды?

— Значит, это происходило без моего участия. И сигналы Радара, которые мы приняли, тоже вполне реальны. Я не знаю, действительно ли на голубых равнинах Третьей планеты живет враждебно настроенная раса, но кое-какие подтверждения этому есть. Пару раз у меня было искушение чуть-чуть нарушить антирадарное покрытие одного из зондов, чтобы они узнали о нашей деятельности, — но затем я забеспокоился, что из-за этого поставки тафака прекратятся полностью. Через несколько дней, я думаю, ты поймешь меня.

Кен понимающе кивнул, но затем неожиданно поднял голову, охваченный новой идеей:

— То есть поломка в посланном нами скафандре тоже случилась не сама собой?

— Боюсь, что нет. — Фет слабо улыбнулся. — Я прямо у тебя на глазах перетянул крепления на коленных, бедренных и локтевых соединениях. Они оказались сдавлены достаточно, чтобы начать выпускать воздух. Это, правда, только мои предположения — сам я ведь еще не видел скафандра после его возвращения. Я не хотел, чтобы ты получил возможность ходить по этой планете — тогда бы ты очень быстро мог дать этой банде массу ценной информации.

— Послушай, но ведь теперь это не так важно? Мы ведь можем найти какой-нибудь повод, чтобы повторить этот эксперимент?

— Зачем? Не собираешься же ты им помогать?

— Не собираюсь, но есть огромная разница между первым шансом поглядеть на планету и возможностью вывезти с нее живой тафак. Как ты думаешь, если произвести подобную высадку на Сарр, то с какой вероятностью исследователь обнаружит поблизости куст гри? И если обнаружит — то как остальные смогут узнать об этом без его желания?

— Ну, первое не столь надежно — вполне может оказаться, что этот тафак там распространен так же широко, как мекко, и очень трудно будет не заметить его. Правда, второе соображение мне нравится больше. — Тут Фет улыбнулся — наверное, впервые с тех пор, как Кен с ним познакомился. — Все-таки ты действительно ученый. Любой правительственный агент, занимающийся наркотиками, о планете бы и думать не стал. Я полагаю, что эксперимент действительно можно повторить с несколько большим успехом, хотя сам я бы не полез туда ни за что…

— Полез бы — ради одной вещи, — ответил Кен, и улыбка Фета исчезла.

— Да, ради этого — да, — горько согласился он. — Но шансов я не вижу. Даже компетентному медику нужны годы на решение такой задачи. И это если он будет работать на Сарре и располагать всем необходимым. Так на что нам надеяться?

— Не знаю, но мы же еще не старики! — возразил Кен. — Должно пройти немало лет, прежде чем я потеряю надежду. А пока давай посмотрим на тот скафандр, который ты так обработал, и на тот, в котором я ходил по Четвертой. Возможно, они подскажут нам, что еще следует учесть.

Оказалось, что про вылазку на Марс Фет слышал впервые — о чем он и сообщил своему собеседнику. Кен подробно рассказал о своей прогулке, и техник внимательно его выслушал.

— Другими словами, — подытожил он, когда рассказ окончился, — проблем не возникало, пока ты не коснулся того вещества, которое считаешь оксидом водорода. Это означает, что оно имеет либо высокую теплопроводность, либо огромную удельную теплоемкость. Или же высокую температуру парообразования. А может быть, сочетает в себе два или даже все три этих качества. Верно?

Кен с некоторым удивлением подтвердил это. Сам для себя он не подводил таких четких итогов. А Фет продолжал:

— На данный момент нам неизвестно, много ли подобного вещества на Третьей, но есть шансы, что в некоторых количествах оно там присутствует. Следовательно, одной из существенных опасностей пребывания на этой планете будет возможность столкнуться с крупными скоплениями этого химиката. Я, со своей стороны, уверен, что смогу сделать для скафандра такую изоляцию, что никакие атмосферные газы не создадут излишней потери тепла — чего бы там в воздухе ни оказалось.

Кен подумал, что когда-то Фет явно был не просто техником — но не стал высказывать вслух свои подозрения, а предпочел остаться в русле прежнего разговора.

— Отлично. Я это вещество видел и уверен, что опознать его будет несложно. Так что избегнуть его особых проблем не составит.

— Ты видел его в твердом состоянии, а в вакууме оно испарялось. Но при том атмосферном давлении, которое существует на Третьей, это соединение может присутствовать в виде жидкости. Если увидишь где-нибудь скопления такой жидкости, лучше тебе держаться от них подальше.

— Верно. Но если эта планета хоть в чем-то похожа на Сарр, то нет даже одного шанса из тысячи, что нас угораздит высадиться возле такого скопления.

— Похоже, большая часть наших бед происходит оттого, что эта планета не похожа на Сарр, — сухо заметил Фет.

Кен был вынужден признать его правоту и добавил к своим представлениям о приятеле кое-что новое. Сейчас большая часть сдержанности Фета исчезла, и это совершенно его переменило.

Затем они принесли скафандры в мастерскую и очень внимательно их осмотрели. Тот, что побывал на Четвертой, явно не пострадал, поэтому большая часть времени ушла на второй. На сей раз осмотр велся гораздо более тщательно, чем мог позволить себе Кен на борту «Кареллы», и это привело к паре новых открытий. Кроме голубоватых пятен на металле (которые, как он теперь убедился, состояли из оксидов) на различных выступающих частях скафандра имелось еще несколько легких наростов, давших в спектрографе самый настоящий калиевый спектр. Последний Кену было опознать очень просто, при нагревании же от них исходил характерный запах бисульфида углерода. Вот последнее для химика было абсолютно необъяснимо. Он имел представления о газообразных соединениях обоих элементов и совершенно не мог представить, что из них могло осесть на металле и оставаться твердым при нормальной температуре.

Правда, он не был знаком с особенностями планет земного типа и не видел пожара, следы которого так озадачили Роджера Винга. Даже самое богатое воображение имеет свои пределы — если сталкивается с острым недостатком информации.

Как Фет и ожидал, коленные сочленения не выдержали, и внутри изоляционного слоя обнаружились частички кислорода. В скафандр явно проник воздух из атмосферы, то ли путем диффузии, то ли за счет давления, возникшего, когда сера замерзла.

— Как ты думаешь, это могло случиться, если бы все было нормально затянуто? — спросил Кен, разобравшись с состоянием скафандра.

— Только если обогреватели сначала откажут по какой-то другой причине. Но в этом случае тебе уже будет все равно. Слишком сильное перетягивание нарушило нормальную циркуляцию теплообменной жидкости, так что поначалу в каких-то местах могло возникнуть резкое локальное охлаждение — а главные обогреватели не отреагировали на это достаточно быстро. Локальные спирали с этим справиться не смогли, а когда жидкость в сочленениях замерзла совсем, остальное было делом нескольких секунд. Подозреваю, что в качестве теплообменной жидкости здесь нужно использовать что-нибудь с более низкой температурой замерзания, чем у цинка. Лучше всего здесь подошел бы калий или натрий, но с химической точки зрения с обоими этими металлами крайне неудобно работать. Удобны олово или висмут, но их удельная теплоемкость гораздо меньше, чем у цинка. Подозреваю, что компромиссным вариантом окажется селен.

— Как я вижу, ты успел над этим хорошо поразмышлять. А почему не годятся жидкости с низкой удельной теплоемкостью?

— Потому что их придется прокачивать через оболочку с гораздо большей скоростью, и я не уверен, справятся ли с этим циркуляционные насосы — все-таки оба этих металла еще и гораздо плотнее цинка. У селена с теплоемкостью тоже не слишком хорошо, но плотность у него поменьше, что уменьшит нагрузку на механизмы. Главная проблема — где его взять. Впрочем, это только идея — цинк ведь все равно должен остаться жидким, если ничего не случится. Во всяком случае, можно поставить еще один эксперимент.

— Ты придумал, как мы будем объяснять свое намерение его провести, когда Драй нас об этом спросит?

— В деталях — нет. Да он и спрашивать не будет. Он все время подчеркивает, что ничего не понимает в науке, и нанимает чужие мозги всякий раз, когда ему они требуются. Мы просто скажем, что разобрались с причиной первой неудачи — тем более что это чистая правда.

— Послушай, а может, мы при следующей экспедиции подсунем в зонд и телекамеру — чтобы увидеть, что там происходит?

— Но я не знаю, как нам ее скрыть от Драя. Ведь любой поступающий сюда сигнал одновременно принимается и в обсерватории. Правда, мы можем сказать, что на эту тему у нас тоже появилась идея и мы хотим ее проверить.

— Годится — только лучше бы как-то разнести эти идеи по времени. Не годится, чтобы Драй начал считать тебя дураком — последние часто ассоциируются у людей с обманщиками, а подобные мысли у Драя нам совершенно не нужны.

— Спасибо — я надеялся, что ты не забудешь о таких деталях. Но это не важно — я не понимаю, почему нельзя просто подогнать к Третьей «Кареллу» и проводить тесты прямо с нее. Тогда все это займет какие-то минуты, и если дела пойдут хорошо, ты сразу же сможешь сделать вылазку. Насколько я понимаю, корабль понадобится Драю не раньше чем через несколько дней — а скорее всего, через несколько недель. За сезон он получает восемь-десять поставок тафака, а между поставками проходит несколько дней. Поскольку весь обмен ведется через зонд, Ли в это время наслаждается отдыхом.

— Тогда замечательно. Я по-прежнему не слишком люблю невесомость, но лучше провести несколько часов в ней, чем несколько суток изнывать в ожидании. Так что давай сообщим о наших планах Драю. Только одна маленькая деталь — возьмем с собой на этот раз не один скафандр. Там, на Четвертой, я слегка переволновался.

— Мысль правильная. Я подготовлю три скафандра, а затем свяжусь с Драем.

На этом беседа окончилась. За последующие несколько часов они еще успели как следует поработать руками. Все три комплекта снаряжения были тщательно проверены — а Фет в таких делах халтуры не допускал. Насосы, клапаны, резервуары, соединения, спирали — все было протестировано по отдельности и в разных сочетаниях.

— По всем правилам под конец их еще надо было бы обрызгать жидкой ртутью, — сказал Фет, покончив с последним скафандром, — но ее у нас нет, и проводить такой тест нам негде. К тому же этим предметам предстоит побывать в гораздо более холодных условиях, чем создаваемые при таком тесте. Ладно, сейчас я узнаю, что скажет Драй по поводу нашей идеи воспользоваться кораблем. Тем более что тремя зондами одновременно мы управлять все равно не сможем, а я хочу проверить на практике надежность всех этих скафандров, прежде чем воспользоваться каким-либо из них при высадке на Третью, — говоря все это, он укладывал инструменты. Покончив с этим, Фет повернулся к коммуникатору, но затем вроде бы передумал.

— Лучше я с ним лично поговорю. Есть у него свои странности, — сказал он и вышел из мастерской.

Через несколько минут он вернулся с ухмылкой на лице.

— Мы можем отправляться, — объявил он. — И именно во множественном числе. У тебя еще не было периода тяги к тафаку, и он беспокоится, что в одиночку ты можешь выкинуть какой-нибудь фортель. А так он уверен, что я доставлю тебя обратно вовремя для принятия следующей дозы. Как ты понимаешь, всего этого он мне не говорил, но угадать, что он имеет в виду, оказалось несложно.

— Интересно, а мы не можем протащить на борт достаточно тафака, чтобы угнать корабль и долететь до Сарра?

— Что касается меня, я это проделать так и не смог. Как я понимаю, ты тоже не знаешь направления на Сарр. Кроме того, если у самого Драя существуют проблемы с вывозом наркотика на Сарр, то как ты предлагаешь осуществить это тайком от него? Я на себе холодильную установку не уволоку, а что бывает с этим веществом при нагревании, ты знаешь.

— Ладно. Будем пока играть по существующим правилам. Пошли.

Через полчаса «Карелла» вновь отправилась в ледяную темень. И примерно в то же время Роджер Винг почувствовал, что замерз окончательно, и решил прекратить свое бдение на эту ночь. Он был слегка расстроен. Забравшись в окно своей спальни и стараясь при этом соблюдать тишину, он засунул свернутую веревку под кровать и серьезно задумался — стоит ли ему продолжать подобные дежурства. Возможно, странный посетитель так никогда и не вернется, и чем дольше он собирается откладывать разговор с отцом, тем труднее будет предъявить ему какие-то конкретные свидетельства происшедшего.

Размышляя над всем этим, он заснул — и примерно в то же время исследовательский зонд вошел в атмосферу в нескольких десятках миль над ним.

13

«Карелла» зависла в тени Земли, не входя в ее атмосферу. Радиокомпас был настроен на маяк, находившийся теперь прямо под кораблем, — если только здесь можно было говорить о верхе и низе. Ордон Ли читал какие-то бумаги, лишь изредка поглядывая на свою любимую индикаторную панель — по ней периодически пробегали огоньки. И это случалось часто, поскольку Кен и Фет поставили процесс тестирования скафандров на поток. Первый из них уже вернулся обратно и сейчас подвергался осмотру. Фет, одетый в обычный скафандр, в данный момент находился в открытом наружу шлюзе и освобождал от креплений второй, чтобы установить на его место третий. Контакт с Кеном, остававшимся у пульта управления зондом, он поддерживал по радио. Техник старался удерживать зонд в шлюзе, но удавалось это лишь отчасти, поскольку тот не был приспособлен для приема столь крупных предметов и не мог вместить такую штуку целиком. Фету это тоже доставляло немало хлопот, а на панели перед Ли тем временем отчаянно мигал огонек, сигнализирующий о невозможности закрыть шлюз.

Когда зонд вновь отправился к Земле, напряжение немного ослабло — но не до конца. Фет отнес второй костюм внутрь корабля, неизбежно закрыв при этом внешнюю дверь, при этом снова заставив панель тревожно засиять, а пилота — оторваться от чтения. Но затем пульт опять угас, оставив светиться только индикатор дальности — зонд отправился в путь, и теперь слежение за ним осуществлялось с пульта Кена, а не с главной консоли. Кен не слишком горел желанием торчать возле пульта — ученому очень хотелось видеть, что делает сейчас Фет. Он уже знал, что первый из скафандров вполне пригоден — температура внутри него упала всего градусов на сорок, а подобную потерю тепла его организм вполне мог компенсировать. Кроме того, на обогревателе имелся регулятор, который Фет специально отключил, чтобы можно было измерить чистую потерю тепла. Если же включить систему обогрева на полную мощность, то на Третьей планете Кен в этом скафандре будет чувствовать себя просто замечательно — насколько это вообще возможно, если вы закованы в трехсотфунтовую гору металла.

Зная все это, за второй скафандр он уже особо не беспокоился — но ему все равно никак не удавалось полностью сконцентрироваться на деле, которым он занят был сейчас. Сигнал, означавший, что зонд вошел в атмосферу, застал его врасплох. Поскольку Кен еще не успел снизить его скорость до безопасной величины, на некоторое время он оказался чрезвычайно занят. А к тому моменту когда посадка была завершена — он надеялся, что успешно, — Фет уже закончил свою работу. Теперь у них было уже два скафандра, пригодных к использованию.

И у Кена, и у техника после этого словно гора с плеч свалилась — поэтому они не слишком расстроились, когда третий скафандр испытаний не прошел. Кен подозревал, в чем дело, — Фет обнаружил утечку в местах присоединения «штанин» и «рукавов», на которые в момент ускорения должна была приходиться значительная нагрузка. Рассказывать о своих догадках он не стал, а Фет ни о чем не спрашивал. Кен, однако, подозревал, что техник с его неординарными познаниями в физике и химии вполне мог и сам обо всем догадаться.

Это досадное происшествие — если его вообще стоило считать таковым — вскоре полностью позабылось в суете последних этапов подготовки к высадке. Ордон Ли по-прежнему наотрез отказывался вводить корабль в тепловую ловушку, которую представляла собой атмосфера Земли — даже несмотря на удачный эксперимент с двумя скафандрами. Соответственно, Кену предстояло спускаться вниз тем же способом, что и пустым скафандрам: пристегнувшись к зонду снаружи. На этот раз крепления были видоизменены так, чтобы он сам мог управлять ими, процесс этот занял некоторое время. Кен тем временем как следует пообедал и на всякий случай даже напился — обычно большую часть необходимых для тканей жидкостей саррианский организм вырабатывал сам.

Если ученый и испытывал некоторую неуверенность, влезая в металлическую конструкцию, которой в течение нескольких часов предстояло быть единственной его защитой в самых чудовищных условиях, какие он только мог себе представить, он все же никому не продемонстрировал свои опасения. Он молча подождал, пока Фет закрепит верхнюю часть скафандра (устроенного так, что влезать в него приходилось сверху) и прослушает специальным стетоскопом, включились ли насосы теплообменников. Удовлетворившись результатом, тот кивнул ученому. Кен дотянулся манипулятором до подходящей опоры и направился в сторону шлюза. В коридоре ему пришлось подождать, пока Фет экипируется сам, а затем он провел еще немало времени в шлюзе, пока техник прикреплял скафандр к корпусу зонда. Ли также оказался здесь полезен — он был занят тем, что держал зонд в шлюзе, противодействуя при этом устройствам метеоритной защиты, которые отказывался выключать хотя бы на минуту.

Даже когда дверь шлюза закрылась, отрезав Кена от единственного пригодного для жизни места на несколько миллионов миль вокруг, он все же сохранял самообладание. По счастью, к невесомости он уже вполне привык — хотя постоянное ощущение падения многим очень плохо действует на нервы. Его даже не слишком пугала почти полная пустота вокруг, поскольку у него была возможность пользоваться множеством ориентиров. Отсюда было видно почти столь же много звезд, как и с его родной планеты, так как двести парсеков — ничто по галактическим масштабам.

Такое спокойствие он сохранял, пока глаза — и чувство равновесия — не сообщили ему, что падение началось. «Карелла» уже осталась далеко позади (или сверху?), солнце осталось где-то там же — поскольку никто даже не стал спорить с предложением произвести высадку на освещенной стороне планеты. Гораздо более спорным оказался вопрос о выборе места. В конце концов сошлись на прежнем районе контакта — Кен стремился увидеть обитателей этой планеты, но даже к его любопытству ученого примешивалась изрядная доля осторожности. Фет, рассматривавший эту высадку в первую очередь как новую проверку возможностей скафандра, считал встречу с аборигенами совершенно ненужным осложнением — однако любопытство все-таки победило даже у него.

Сейчас Кен снижался на то самое место, где был расположен радиомаяк-передатчик, но оказаться он должен был в результате немножко дальше к западу, как во время предыдущего запуска: он хотел встретиться со «своим» аборигеном, не вмешиваясь при этом в процесс товарообмена. Конечно, он понимал, что существа эти скорее всего не сидят на одном месте, но ему не хотелось даже думать, что абориген, кого он спугнул, мог встретиться с пресловутыми торговцами. Все это, с его точки зрения, было лишь бесплодными догадками — и, несомненно, он был прав.

Разговор с самим собой кончился в тот момент, когда Кен обнаружил, что прекрасно видит мир внизу — теперь можно было почувствовать, что это низ, поскольку Фет начал замедлять Движение зонда. Сам зонд увидеть было нельзя, поскольку ученый был обращен к нему спиной, а заднее смотровое стекло шлема упиралось прямо в металлическую поверхность корпуса. Сейчас Кен ощущал себя свешивающимся на довольно хлипкой веревке с высокой крыши. Если бы его голосовой аппарат был так же тесно связан с дыхательным, как это имеет место у людей, радио могло бы немало сообщить слушателям о его душевном состоянии. Однако ничего похожего на тяжелое дыхание до них не доносилось, и Кен оставался наедине со своим немым страхом. Наверное, это было даже к лучшему — Ордон Ли не стал бы ему сочувствовать, да и Фет вряд ли попытался бы его приободрить.

Сейчас его окружал воздух — по крайней мере, та смесь газов, которая на этой планете считалась воздухом. Даже сквозь скафандр было слышно, как он свистит, — пожалуй, слишком быстро, подумалось Кену. Словно в ответ на эту мысль, ощущение тяжести внезапно усилилось, и он понял, что Фет там, далеко наверху, увеличил мощность двигателя. Приложив усилия, на которые он, как ему казалось, и способен-то не был, Кен отвлекся и от бездонной пропасти снизу, и от легкого скрипа натянутых цепочек сверху и сосредоточился на своих дальнейших действиях. Это было непросто, поскольку вокруг него была масса удивительных вещей — куда там температурным исследованиям!

Видел он, конечно же, довольно плохо. Глаза, чувствительные к диапазону от голубого до ультрафиолетового, были плохо приспособлены к туманной земной атмосфере. Но постепенно и он смог различить детали открывшейся ему картины.

Как они и предполагали, поверхность планеты здесь оказалась довольно неровной. Горы очень трудно оценить по достоинству, глядя на них сверху. Но Кен был достаточно опытен, чтобы понять, что по саррианским меркам они были весьма значительны. Поверхность планеты пестрела цветными пятнами — в основном различными оттенками серого, коричневого и зеленого. Тут и там блестящее, ровное пятнышко неприятно напоминало ему об огромных голубых равнинах, где обитала таинственная разумная и враждебная раса. Если это их аванпосты… впрочем, они никогда не чинили препятствий торговым зондам, уже много лет действовавшим в этом районе.

Опустившись еще ниже, он обнаружил, что некоторые серые пятна имеют довольно своеобразную форму — эти массивы явно были шире наверху, чем в своей нижней части. Только опустившись очень низко, Кен смог определить, что они не являются частью собственно ландшафта, а просто висят в воздухе. Единственные похожие на облака явления, которые он когда-либо наблюдал, были пылевые бури, поднятые могучим саррианским ветром — и теперь он решил, что это тоже нечто подобное. Возможно пылевые частички здесь мельче и благодаря этому могут оставаться во взвешенном состоянии долгое время. Вряд ли на такой холодной планете могут быть действительно сильные ветра. Он описал этот феномен своим слушателям наверху так подробно, как только мог. Фет сообщил, что все слова Кена сейчас записываются, после чего добавил уже по существу:

— Сейчас твой спуск почти остановлен. Ты находишься примерно в миле от передатчика, в нескольких сотнях футов над тем местом, где делались атмосферные пробы. Хочешь спускаться прямо сейчас или некоторое время останешься на месте и понаблюдаешь?

— Опускайте меня, но с умеренной скоростью. Отсюда не очень хорошо видны мелкие подробности, и я хочу спуститься туда, где можно разглядеть какие-то детали. Похоже, подо мной гористая местность. Я буду давать вам указания, чтобы вы опустили меня на какой-нибудь вершине, откуда будет достаточный обзор.

— Хорошо. Спускаем.

Две или три минуты прошли в тишине. Затем Кен заговорил снова:

— Вы перемещаете меня горизонтально?

— Нет. Ты уже в стороне от передатчика — милях в трех-четырех.

— Значит, в этой атмосфере воздушные потоки гораздо мощнее, чем я предполагал. Меня явно сносит, хотя и довольно медленно. Очень трудно сказать, в каком направлении — солнце стоит почти прямо над головой, и корпус зонда его мне закрывает.

— Когда будешь почти внизу, дай мне направление относительно своего местоположения. Я остановлю спуск прежде, чем ты коснешься поверхности.

Между тем панорама постепенно прояснялась. Зеленые массивы внизу сильно напоминали огромные количества тех биохимических субстанций, которые Кену случалось готовить в различных растворах, и ученый предположил, что так выглядят здесь растительные формы жизни. Теперь он, кажется, понял,что могло производить тот странный трескучий звук, когда приземлился его первый исследовательский зонд.

Среди всей этой зелени то тут, то там проступали серые пятна — несомненно, это был голый скальный грунт. По большей части его выходы располагались возле вершин гор, и Кен, соблюдая исключительную осторожность, стал направлять пилота к одному из таких пятен. В конце концов зонд завис футах в двадцати над поверхностью, которая даже в таком тусклом свете легко определялась как самый настоящий камень. Убедившись в этом, Кен передал, чтобы его спускали.

В шести футов над землей он снова попросил остановиться и осторожно освободил от креплений свои ноги. Нижняя часть его скафандра тотчас свесилась вниз, почти коснувшись при этом земли. Еще два слова в микрофон — и его металлические ноги наконец-то коснулись твердой опоры. Кен отсоединил одну из верхних цепочек и оказался в очень неудобной позе, все еще притянутый к корпусу зонда, но теперь свободно висящий под ним. Хитро извернувшись, он сумел скоординировать работу своих ног и задней опоры скафандра и в конце концов смог освободиться от второй цепи. Теперь он стоял на Ледяной планете. Сам. Собственными ногами.

Лишний вес мешал, но пока это было терпимо. Вероятно, он был прав, решив ни за что не оказываться здесь в лежачей позе — вряд ли он смог бы при такой гравитации поднять свое тело и навьюченную на него груду металла с помощью одних только мышц. Хождение здесь тоже станет проблемой — земля под ним была далеко не ровной.

Но все эти проблемы были второстепенными. Все равно в течение нескольких минут после своего отсоединения от зонда Кен даже не пытался двигаться — он просто стоял на месте, прислушиваясь к еле слышному шуму систем жизнеобеспечения скафандра и гадая, когда же у него начнут замерзать ноги. Ничего подобного пока не происходило, и он попытался совершить первые осторожные шаги. Сочленения скафандра двигались вполне нормально — значит, цинк еще не замерз.

Висящий над ним зонд опять немного снесло — по всей вероятности, легким ветерком. По совету Кена Фет притянул его к земле. Даже несмотря на то что его страх теперь был побежден острым любопытством, Кен все же не хотел оказаться слишком далеко от своего транспортного средства. Уверившись, что оно теперь будет стоять на месте, ученый принялся за работу.

Первые минуты поисков дали ему несколько валяющихся отдельно кусочков скалы — он подобрал их и положил в грузовой отсек зонда, поскольку все, найденное здесь, могло представлять огромный интерес. Но больше всего его интересовала почва почва, в которой что-то росло. Он как можно внимательнее осмотрел несколько кусочков скалы, пытаясь обнаружить на них что-нибудь похожее на мелкие растения, виденные им на Четвертой, но редкие серо-черные пятнышки лишайников не показались ему похожими на живые организмы.

Впрочем, местность вокруг него была отнюдь не пустынна. В нескольких сотнях ярдов от вершины, где он приземлился, начинались заросли кустарника и густая поросль мха, и чем дальше вниз по склону, тем больше их становилось. Постепенно кусты сменялись карликовыми деревьями, пока скала в конце концов не уступала место нормальной почве, на которой могли пасти настоящие ели. Обнаружив это, Кен отправился к ближайшему кустарнику. Затем, подумав немного, он информировал Фета о своих действиях, после чего зонд аккуратно проследовал за ним. В самом деле, не было никакого смысла самому тащить полученные образцы обратно вверх по склону.

Двигаться оказалось очень тяжело, поскольку любая трещина среди камней, хотя бы в фут шириной, оказывалась для исследователя в массивном скафандре труднейшим препятствием. Через несколько минут такого передвижения, часто прерываемого небольшими остановками для отдыха, он заметил:

— В следующий раз нам надо будет сделать плечевые цепочки длиннее. Тогда я просто смог бы свешиваться с торпеды, и все эти упражнения были бы не нужны.

— Мысль хорошая, — ответил Фет. — Это сделать несложно. Ты хочешь сейчас вернуться, чтобы исправить это дело или сначала соберешь несколько образцов?

— Нет, я еще задержусь здесь немного, раз уж добрался. Мне до этих растений осталось совсем недалеко — если, конечно, это растения. Но что интересно — они зеленого цвета! Во всяком случае, частично. Впрочем, мне кажется, что удивляться здесь особенно нечему… Ладно, двигаемся пока дальше.

Он снова убрал из-под себя подпорку и продолжил путешествие — и через пару минут уже бы возле странных растений. Они имели высоту не более фута, а наклониться к ним здесь оказалось еще труднее, чем на Четвертой. Поэтому Кен просто вытянул манипулятор и ухватил им ветку…

Результат оказался неожиданным. Ветка отломилась без труда, тут он не встретил никаких особых препятствий. Но прежде чем он успел поднять ее к глазам и рассмотреть получше, от того места, где она соприкоснулась с манипулятором, поднялась тонкая струйка дыма, а ветка вблизи от металла почернела. Воспоминания об одном очень похожем явлении заставили Кена тут же выронить ветку. Он попытался было сделать шаг назад, но в неуклюжем скафандре это оказалось слишком трудно. Однако почти сразу же Кен вспомнил, что никакому газу не проникнуть сквозь защитные слои металла, и снова поднял этот кусочек растения.

Дым заструился опять — он стал еще гуще, когда Кен поднес ветку к стеклу, но у исследователя имелось еще несколько секунд, чтобы рассмотреть добычу, пока тлеющее дерево не вспыхнуло ярким пламенем. Это напугало его не меньше чем дым незадолго перед этим, но теперь Кен уже не выпустил свою добычу. С интересом он следил, как ветка кривится, чернеет, а затем загорается, как сухие листья мгновенно охватывает пламя, а зеленые только съеживаются и приобретают коричневый цвет. Он попытался удержать хоть немного пепла, оставшегося по окончании процесса, по удалось только захватить манипулятором несколько кусочков обугленного дерева. Их он также поместил в грузовой отсек зонда, продолжавшего следовать за ним.

Кусочек почвы, подобранный рядом с растением, подымил, но не загорелся. Кен достал из грузового отсека несколько герметичных контейнеров и набрал в них несколько комков. Он также заполнил образцом местной атмосферы специальный цилиндр, воспользовавшись для этого поршневым насосом, с которого Фет до того тщательно удалил все следы смазки. Насос немного подтекал, но все его части двигались легко, и это было приятной новостью.

— Ну вот, — сказал Кен, покончив с этим занятием. — Если в этой почве есть какие-то семена, мы сможем построить небольшую вегетационную камеру и хоть что-то узнать о местных жизненных формах и о том, что им необходимо для развития.

— А ты сможешь обеспечить им сбалансированную цепочку питания? — поинтересовался Фет. — Предположим, что они, как ты и предполагал, производят кислород. Но откуда ты возьмешь того, кто его потребляет и превращает во что-то другое? Тебе же нужно будет за счет разных типов жизненных форм обеспечить экологическое равновесие, иначе у нас будет лишь однонаправленный процесс.

— Боюсь, что только эксперимент сможет нам здесь помочь. А пока я в любом случае могу спуститься чуть дальше по склону и собрать новые образцы. Пустые контейнеры у меня еще есть.

— И еще деталь — я не знаю, как ты собираешься обеспечивать им необходимую температуру. Я понимаю, что у них там холодно, почти как в космосе, но есть некоторая разница между «почти» и «точно».

— Мы оставим контейнеры внутри зонда до тех пор, пока не прибудем на Первую. В безвоздушной среде они будут менять температуру гораздо медленнее, а зонд можно будет оставить где-нибудь на теневой стороне Первой — там он не успеет слишком нагреться, пока мы займемся оборудованием специального помещения с термостатом и рефрижераторами. Большого объема не понадобится, у меня взята только пара кубических ярдов воздуха.

— Хорошо, твоя взяла. Если вся эта затея пойдет прахом, то теряем мы не слишком много. У тебя там не мерзнут ноги?

— Пока нет. Можешь поверить, я за этим очень слежу!

— Не слишком-то в это верится. Представляется мне, что поглощен ты сейчас совершенно другим. Хорошо, а каких-нибудь животных ты там видел? Пару раз я слышал странное жужжание.

— Правда? Я не заметил. А все, что я слышу, передается ко мне через микрофон в зонде, так что я должен был бы слышать то же, что и ты.

— Я же говорил, что ты несколько увлекся. Ладно, я скажу, если услышу этот звук еще раз, — тут Фет замолчал, и Кен продолжил свое трудное путешествие вниз по склону. Время от времени делая остановки, он наконец заполнил и запечатал все имевшиеся емкости, вернув их после этого в грузовой отсек. Только один раз Фет оторвал его от этого занятия, сказав, что опять слышит гудение. Прислушавшись, Кен тоже сумел различить его, но ему не удалось обнаружить вокруг ничего, что можно было бы счесть источником звука.

Насекомые — существа мелкие, а видимость по саррианским понятиям здесь была очень плохая. И поскольку даже муха не могла найти ничего аппетитного в грузовом отсеке, где и размещался микрофон, жужжание вскоре прекратилось.

Кен в последний раз огляделся и начал надиктовывать в микрофон словесное описание всего, что увидел вокруг, — ему хотелось, чтобы от экспедиции осталась максимально подробная информация. Отсюда открывался гораздо лучший вид на горы, многие пики которых вздымались гораздо выше места, где он сейчас находился. Если не обращать внимания на растения, густо покрывавшие склоны, и представить себе, что совсем недавно, как раз незадолго до заката здесь прошла пылевая буря, то это место даже немного походило на его родной дом. Иногда саррианское голубовато-белое солнце может становиться таким же тусклым, как светило этого ледяного мира. Правда, в такие моменты обычно еще дует ветер, перед которым бледнеет любой земной Ураган, и поэтому окружающая тишина казалась неестественной и странной. И все же воображение хотя бы на миг унесло Кена домой, через двести парсеков пустого пространства, в мир тепла и жизни…

Он очень быстро пришел в себя. Нет, на его дом это место совсем не похоже. Но оно и не мертвое, хотя на первый взгляд должно быть столь же безжизненным, как и окружающий эту планету вакуум… Теперь он почувствовал, что холод и вправду пробирается под скафандр — и ощутил, как возвращается ужас, испытанный им при первой встрече с планетой, и как боль слегка касается его ног. Даже то чудо инженерной мысли, которое он сейчас таскал на себе, не могло надежно защитить его от ледяной хватки этой планеты. Он обратился к Фету, прося его подвести зонд так, чтобы Кен мог дотянуться до цепочек и зажимов, но никакого ответа не получил.

Так же внезапно, как и несколько дней назад, тишину Ледяной планеты нарушил человеческий голос.

14

Ночные похождения Роджера прекратились отнюдь не потому, что он потерял надежду. Последнее из дежурств как раз пришлось на ту ночь, когда сарриане тестировали свои скафандры. Нет, причина отказа от них заключалась вовсе не в его разочаровании. Просто когда он на следующее утро спустился вниз, отец уже поджидал его на террасе. Он молча указал сыну на следы, оставшиеся на земле. После этого оба прошли в комнату Роджера, где очень быстро была обнаружена пресловутая веревка. На этом мистер Винг закончил расследование и предложил дать объяснения.

— И не думай, что кто-то проболтался, — добавил он. — Впрочем, я даже не знаю, посвящал ли ты в это дело кого-нибудь. Но и мама, и я уже давно обратили внимание, что ты все больше спишь днем. Так что же происходит?

Роджер и не подумал лгать. Семейная традиция предъявлять доказательства любого утверждения по первому требованию приучила его не бороться против явных свидетельств и не упорствовать зря. Так что вопрос стоял иначе — рассказывать или нет? Он знал, что отказ ему ничем не грозит. Кроме того, вряд ли отец может сделать здесь хоть что-нибудь, с чем он не справился бы и сам. Впрочем, ночные поиски приземляющихся торпед теперь все равно прекратятся. Так что стоило рассказать старшим обо всем, что он видел ночью, — со всеми деталями, которые только могла запечатлеть почти эйдетическая память ребенка.

Когда он закончил, отец некоторое время молчал.

— Ладно, опустим тот факт, что ты пытался выследить меня и Дона, — сказал он наконец. — Тебе это никогда напрямую и не запрещали, а здоровое любопытство — это нормально. А вот то, что ты застрял на ночь в лесу без воды, еды и света, — это уже гораздо хуже, таких ошибок ты не должен бы совершать. Впрочем, история получилась интересная, поэтому наказание за это отменяется.

— А какое наказание?

— Было бы разумно ограничить на пару недель твои перемещения расстоянием в полмили от дома. По крайней мере, повел ты себя как шестилетний ребенок. Но будем считать, что приговор условный, и перейдем к более срочным вещам. Как я понимаю, Эди обо всем этом знает?

— Я рассказал ей, что случилось той ночью. Но не о последующих вылазках.

— Хорошо. Тогда после завтрака вы оба пройдетесь со мной. Нам надо кое о чем поговорить.

Получилось так, что на этом собрании присутствовал и Дон. Проходило оно над домом, выше по склону холма, в естественном амфитеатре, где были только добавлены деревянные скамейки. Мистер Винг не стал тратить время и рассказал детям ту самую историю, которую несколько дней назад поведал Дону. Затем Роджер пересказал свои похождения, о которых не слышал пока только старший брат. Конечно, Дон к тому времени уже успел увидеть саррианскую торпеду, поскольку присутствовал при отправке первой партии табака пару дней назад. Не было никакого сомнения в том, что обнаруженный Роджером феномен был того же происхождения.

— Мне совершенно непонятно, почему они после стольких лет хотят поменять сложившийся порядок. — Мистер Винг был заметно озадачен. — Они присылали торпеды на тот самый маячок — почти наверняка передатчик — каждое лето. Так было еще до рождения Дона.

— Но ты ведь не знаешь наверняка, не приземлялись ли они еще где-нибудь, — возразил Дональд. — Совершенно случайно Роджер обнаружил еще одну такую торпеду. Их может прилетать довольно много, и они могут появляться в самых разных точках земного шара.

— Это, конечно, верно. Роджер, не находил ли ты каких-нибудь других следов приземления во время своих ночных прогулок?

— Тут я не совсем уверен. Там, на холме, была отдельная небольшая поросль кустарника, которая теперь выгорела. Я не нашел никаких следов костра, а гроз у нас давно не было. Я подумал, что туда могло упасть что-то похожее на ту штуку, которая обожгла мне пальцы, и из-за этого начался пожар. Но ничего подобного я там не нашел. Так что я в результате так и не знаю, из-за чего он там начался.

— Понятно. Итак, подводим итоги. Мы уже достаточно долго торгуем с существами, не принадлежащими к нашему миру, но не знаем, только ли с нами они торгуют. Зато нам известен по меньшей мере один случай, когда они совершили посадку, основной целью которой не был торговый обмен.

— Если только свет, который видел Роджер, не был зажжен специально для того, чтобы привлечь внимание, — вмешался Дональд. — Он ведь его и привлек.

— В таком случае они не допустили бы, чтобы золото оказалось слишком горячим и его невозможно было бы взять. Кроме того, я всегда отказывался от золота — нам вполне хватает и обычных старателей, чтобы привлекать сюда еще и массу любителей.

— Но нам неизвестно, повели ли себя таким же образом другие люди — если, конечно, кто-то и впрямь ведет такой же обмен. Но я подозреваю, что относительно температуры ты прав. Скорее всего, они просто проводили какие-то свои эксперименты, а предложить сделку попытались лишь при неожиданном появлении Роджера.

— Все-таки это была гадость с их стороны, — заметил Роджер.

— Это могло получиться случайно. Наш язык они почти не знают и, судя по всему, даже не видят, что тут у нас происходит. То ли у них нет телевидения, то ли они не могут поместить подобную аппаратуру в эти торпеды. Кроме того, если ты появился там неожиданно, они могли так переволноваться, что совершенно позабыли про то, что золото очень горячее. Ты ведь сказал, что там был еще какой-то контейнер, от которого шел свет? Впрочем, обсуждать все это сейчас не имеет смысла.

Я не хотел заводить этот разговор, пока Роджер и Эдит не вырастут и не получат образование, с которым могут оказаться полезны в нашем деле. Однако все идет к тому, что выбора у меня особого нет. Что я хочу сделать — и здесь мне понадобится помощь всех вас — это выяснить, где находится источник всех этих явлений, кто этим занимается и, по возможности, как все это осуществляется. Мне нет нужды говорить вам, насколько важными могут оказаться полученные таким образом знания. Я никогда не пытался приглашать каких-либо экспертов со стороны, поскольку, как я уже говорил Дону, я боюсь, что их любопытство может пересилить осторожность. Я не хочу, чтобы какие-нибудь поспешные действия привели к тому, что торпеды перестанут появляться. Я слишком стар, чтобы искать себе новый заработок.

— Сумасшедший дом, — пробормотала Эдит, впервые включившись в разговор. До сих пор она только внимательно слушала все, что здесь говорилось.

— И что нам теперь делать? — спросил гораздо более практичный Роджер.

— Во-первых, в следующий раз вы оба отправитесь вместе с нами на место обмена. Я мог бы взять с собой и младших, но для них это слишком долгая прогулка. Вы сможете послушать и посмотреть собственными глазами, что же там происходит. После этого можно будет уже выдвигать идеи. Я надеялся, Роджер, что ты успеешь к моменту начала работы стать специалистом по электронике. Ну что ж, придется работать с тем, что мы имеем…

— Возможно, нам удастся извлечь пользу из той моей ночной встречи, — предположил Роджер. — Если им настолько нужен табак, что они меняют его на платину и иридий, они, возможно, могут принести извинения.

— Если только им известно, что ты пострадал, и если им придет в голову выразить свои извинения в материальной форме. Я бы не отказался от пары лишних самородков, но вряд ли мы сможем им это объяснить.

— Да, скорее всего, из этого ничего не выйдет. Ну и ладно. Я пока собираюсь походить по округе, добраться до той лощины, где видел эту штуку, и пройти туда, где вы проводите свой обмен. Если они снова приземлятся в лесу, я ото место легко найду — в тот раз они переломали уйму веток, а в земле остался глубокий отпечаток в форме торпеды.

— А стоит ли это делать? — заметил Дон. — Зачем бы им приземляться поблизости? Земля все-таки довольно большая.

— Один раз они это сделали, и я понимаю почему, — возразил Роджер. — Тут же находится их передатчик! Если вы исследуете неизвестную планету или хотя бы неизвестную страну, вы станете сначала высаживаться в одном месте, а потом — в пятистах милях от него? Вряд ли. Вы сначала исследуете один район, сделаете в нем аванпост, а уж затем будете двигаться от него.

Пару минут все молчали, обдумывая такое предположение.

Значит, ты считаешь, — сказал наконец мистер Винг, — что после двадцати лет торговли они вдруг решили заняться исследованиями? Почему они тогда не пытались делать это раньше?

— А откуда мне знать?

— Логично… Ну хорошо, во всяком случае как рабочая гипотеза это годится. Так что можешь заняться разведкой, если хочешь. Эдит это тоже касается. Мне не настолько нравится твоя идея, чтобы самому тратить на это время, но через пару дней я снова пошлю сигнал, чтобы присылали еще одну торпеду. За это время вы успеете проверить все, что хотите?

— Ну… — составив недавно карту окрестностей, Роджер хорошо представлял себе, что такое прочесать хотя бы одну квадратную милю. — Более-менее посмотреть успеем. Я отправляюсь прямо сейчас, если ни у кого больше нет никаких предложений. Пошли, Эди?

Та молча встала и направилась вслед за ним к дому. Отец с явным удовольствием смотрел им вслед.

— Все-таки что-то мне не нравится в его теории, — вдруг сказал он Дональду. — А жаль. Он, кстати, вполне может оказаться прав. Возможно, им там надоело платить за табак — а в естественных науках они, несомненно, разбираются гораздо лучше нас.

— Если они захотят отыскать живой табак, им придется немало повозиться, — ответил ему сын. — Лучше для них все-таки продолжать дружить с нами.

— Как бы им это объяснить? — пробормотал мистер Винг.

Между тем Роджер и его сестра не теряли времени даром. На сей раз они не повторили ошибку с провизией. Взяв с собой несколько сэндвичей (мать давно уже примирилась с тем, что неожиданные налеты на кладовую неизбежны при нормальной лесной жизни) и захватив по фляге с водой, оба отправились на восток. Билли и Марджи где-то играли, так что ускользнуть от них оказалось проще простого. Отец описал им дорогу достаточно подробно, так что проблем с отысканием саррианского передатчика у них не возникло. А уже оттуда брат и сестра начали свои поиски. По предложению Эдит они разделились — она пошла в сторону дома по южным склонам гряды, а Роджер — по северным. Они договорились держаться по возможности выше, чтобы один мог хотя бы большую часть времени слышать другого. Учитывая острый недостаток времени, искать следы в лесу не имело смысла — но, глядя сверху, можно было обнаружить горелые пятна, вроде недавно замеченного Роджером, или переломанные кроны деревьев. Во всяком случае, такой образ действий позволял обследовать значительно большую площадь. Они даже не обсуждали вопрос, что лучше — быть уверенным относительно небольшого района или не очень уверенным относительно крупного.

Когда Кен совершал свою посадку, ни Роджера, ни Эдит на этом холме не было. Судьба распорядилась так, что они оба оказались в тот момент поблизости, но совпадения на этом кончились. Тем не менее в запасе у судьбы был еще один трюк.

До того утра Роджер считал чем-то самим собой разумеющимся, что все дальнейшие визиты торпед будут совершаться по ночам, как и самый первый. Рассказ отца несколько поколебал это убеждение; с этого момента прошло всего три-четыре часа, и Роджер не забывал довольно часто поглядывать вверх. Поэтому нет ничего удивительного в том, что спускающуюся торпеду он все-таки заметил.

Та находилась почти в полутора милях от него, и деталей он различить не мог — но не было никаких сомнений, что это вовсе не птица. Издалека покачивающаяся фигура Кена выглядела на редкость странно. Как бы то ни было, у Роджера не возникло никаких сомнений относительно того, что это такое. Издав громкий крик, который его сестра должна была услышать (но могла и не услышать), он сломя голову помчался вниз по склону.

Сперва он бежал очень быстро, но неровная каменная поверхность не представляла особых проблем для его острого зрения и крепких мускулов. Затем мальчик добрался до зарослей, и его продвижение сильно замедлилось. Поначалу он по-прежнему торопился изо всех сил, но затем осознал, что ему предстоит еще перебраться через один холм и подняться на другой. Это заставило его притормозить.

Он промочил и сильно исцарапал ноги, страшно запыхался, но через три четверти часа добрался-таки до гребня того холма, на который, насколько он мог прикинуть, опускалась торпеда. Эдит он нигде не видел, но про нее он и позабыл — хотя должен был вспомнить, когда остановился на вершине, чтобы перевести дыхание и оглядеться в поисках своей цели. Но зато отсюда он увидел торпеду — на другой стороне холма, чуть ниже его самого. Там же был и Салман Кен.

Роджер знал, как выглядят те чудовищные защитные костюмы, которые иногда используются при работах на большой глубине или в условиях высоких температур. Поэтому вид Кена его не слишком удивил — во всяком случае, несомненно, меньше, чем если бы он увидел саррианина без скафандра. Снаряжение придавало инопланетянину более гуманоидный вид — человеку не пришлось бы сильно искривляться, чтобы влезть в такой скафандр.

По чисто инженерным соображениям каждая из двух ног скафандра имела только одно «колено», соответствовавшее верхнему суставу саррианской конечности; вертикально расположенное тело было примерно человеческих размеров и цилиндрической формы; верхних конечностей тоже было всего две. Они, правда, выглядели гораздо более гибкими, чем понадобилось бы для человеческих рук, — но по крайней мере снаружи не было видно, что каждая управляется изнутри двумя щупальцами. Манипуляторы на концах смотрелись довольно естественно, хотя и были устроены гораздо сложнее, чем когтеобразные захваты, которые мальчик видел на изображениях водолазных костюмов. С такого расстояния он не мог определить, что находится за стеклом, и поначалу просто не осознал, насколько обладатель странного костюма не похож на человека.

Некоторое время он просто стоял и смотрел — а затем издал крик. Именно этот крик и остановил пристегивавшегося Кена. До этого момента внимание ученого было полностью поглощено делом, и Роджера он не замечал. А теперь все, что он мог, — это глядеть на него. Сам он в этот момент стоял лицом не в том направлении, откуда донесся голос, — но туда было обращено одно из стекол в шлеме скафандра. Увидев существо, бежавшее к нему с вершины холма, Кен потерял всякое желание пытаться сейчас повернуть весь корпус — он просто глядел в ту сторону одним глазом, который мог туда повернуть. Ему даже в голову не пришло, что существо может повести себя враждебно.

Роджер тоже об этом совершенно не подумал. Слишком уж схоже они с Кеном мыслили, даже несмотря на все физическое отличие. Они просто встали друг против друга; Кен все-таки развернулся, чтобы иметь возможность воспользоваться обоими глазами, и теперь каждый впитывал всю поступавшую к нему зрительную информацию. У каждого имелись преимущества: для Роджера местное освещение было нормальным, Кен же видел землянина всего, не укрытого парой сотней фунтов металла.

Теперь Роджер смог разглядеть лицо за стеклом и зачарованно следил за огромными саррианскими глазами, двигавшимися независимо друг от друга. На этом лице не было никакого подобия носа, зато рот оказался широким, тонкогубым и удивительно похожим на человеческий.

Молчание затянулось.

Прервал его Фет, который, услышав окрик Роджера, с каждой секундой начинал все больше тревожиться:

— Что там случилось? Что-то не так? Кен, ты в порядке?

Ученый почувствовал, что снова способен говорить.

— Да, в полном. Как вы могли догадаться, у нас теперь есть компания. — Он начал было описывать Роджера по возможности подробно, но вскоре техник прервал его:

— Это все не годится. Мы должны отправить туда теле- или хотя бы фотокамеру, даже если для этого мне придется изобрести принципиально новую систему. Не надо описывать это существо — лучше попробуй с ним поговорить!

Роджер всего этого не слышал, поскольку Фет не включал динамик, имеющийся у зонда. Но теперь это упущение было исправлено, и следующие слова Кена дошли и до мальчика:

— Но что я ему могу сказать? А вдруг оно слышало о нашей ошибке той ночью? Или вдруг это то же самое существо? И если я скажу ему «золото!», оно убежит или набросится на меня. Не то чтобы я этого боюсь, но это затруднит продолжение знакомства.

— Ну, ты только что употребил это слово. И как оно реагирует? Я только что включил динамик.

Кен, который об этом узнал только сейчас, испуганно взглянул на Роджера.

Последний, разумеется, смог понять только слово «золото». Он имел все шансы пропустить и его — даже при том, что Кен выговаривал непривычные звуки предельно тщательно. Но Роджер искренне полагал, что все это время инопланетянин обращался к нему. Голоса пришельцев он не различил и счел их одним и тем же — благо все звуки доносились из зонда, продолжавшего висеть почти над головой Кена.

— Не хочу я вашего золота — если оно будет таким же, как в тот раз!

И снова из всей фразы слушатели поняли только одно слово. К Кену возвратилась надежда: возможно, это существо не расслышало, или они с Фетом не совсем правильно поняли звуки, с которыми столкнулись во время атмосферных экспериментов.

— Золото? — спросил он.

— НЕТ! — яростно выкрикнул Роджер, отрицательно помотал головой и попятился. Первый жест ничего не означал для саррианина, но второй оказался достаточно красноречив.

— Фет, ты записал это его последнее слово? Судя по его действиям, в их языке оно означает выражение отрицания. Кен сделал небольшую паузу и произнес:

— Золото — нет?

Роджер заметно расслабился, но голос его остался еще взволнованным:

— Нет, ни золота, ни платины — у меня нет табака! — Он продемонстрировал пустые руки и вывернул карманы, чем несказанно помог ученому, уже давно гадавшему, является ли одежда на аборигене чем-то искусственным.

— Показывай на вещи и называй их, — вмешался сверху Фет. — Как еще, по-твоему, учат язык? Это щебетание, которое я слышу, просто ни на что не похоже!

— Хорошо, только не забывай, что я не только слышу, но и вижу. Это тоже кое-что значит. Если хочешь, чтобы у нас что-нибудь получилось, постарайся не говорить без необходимости — а то как оно определит, кто из нас разговаривает с ним? Ведь все звуки доносятся из одного динамика. Я обращусь к тебе, если мне будет надо.

Фет ничего не ответил на это весьма существенное замечание, и Кен, подождав немного, начал следовать совету техника.

Поскольку Роджер все время размышлял над той же проблемой, он сориентировался мгновенно — и саррианин вскоре стал оценивать уровень человеческого развития гораздо выше, чем делал это до сих пор, опираясь только на рассказы Ладжа Драя. Очень быстро были выяснены английские слова, обозначающие камень, куст, траву, гору, облако; числительные от одного до десяти. Удалось выяснить также и смысл нескольких глаголов. На этом этапе общение несколько застопорилось, и Роджер с некоторым облегчением сменил тему, услышав отдаленный зов.

— Господи, я же совсем забыл про Эди! Она же могла решить, что я упал со скалы, или что-нибудь в этом духе! — Он повернулся в том направлении, откуда послышался голос, и отозвался на него, вложив всю силу своих легких. Сестра услышала его и, в свою очередь, отозвалась сама. Минут через десять-пятнадцать такой переклички девочка наконец добралась к месту действия. К удивлению Роджера, она явно заколебалась, подходить ли ей к Кену.

— Что с тобой? Как мне кажется, он просто хочет поговорить.

— А ты больше не обжигался?

— Нет, а с чего ты взяла?

— Ты что, не чувствуешь жара?

Как ни смешно, Роджер действительно ничего не замечал. Он ни разу не приближался к пришельцу ближе чем на пятнадцать футов. С такого расстояния вполне можно было почувствовать исходящее от скафандра тепло, но не испытывая при этом неприятных ощущений, и захваченный новыми впечатлениями Роджер просто не обратил на это внимания. Для Эдит же, чье самое яркое представление об инопланетянах составилось из рассказа о недавних ночных приключениях брата, эта особенность встреченного ими существа воспринималась наиболее заметной.

Роджер, теперь также обнаруживший шедший от пришельца жар, подошел к инопланетянину поближе и осторожно протянул руку к металлу. Остановиться ему пришлось более чем в футе от скафандра Кена.

— Ничего себе! Он действительно очень горячий. Возможно, атом все дело — им тогда и в голову не пришло, что я могу обжечься об их золото. Как ты думаешь?

— Не знаю. И мне хотелось бы узнать, как же он может жить, если он такой горячий. Папе тоже было бы это интересно. Он скоро сюда придет. Может, я пойду и скажу ему, пока ты удерживаешь это существо здесь?

— А как я его удержу? Кроме того, когда он придет, будет уже очень поздно. Давай попробуем договориться с ним на завтра. — Он снова повернулся к Кену, не дожидаясь, когда Эди задаст совершенно резонный вопрос «Как?».

Дело, однако, оказалось не столь уж сложным. Время — вещь абстрактная, но если его измерять при помощи таких явлений, как видимое движение солнца, о нем можно договориться при помощи знаков, достаточно понятных любому разумному существу. Когда Роджер прекратил размахивать руками, Кен уже без труда пришел к заключению, что оба аборигена придут на это место на следующий день вскоре после восхода. Ученый был очень рад прекращению беседы, поскольку ноги его к этому времени почти онемели от холода. Он снова стал пристегиваться к висящей в воздухе торпеде, а дети, оглянувшись перед тем, как скрыться за деревьями, увидели, что странное сооружение из скафандра и торпеды стало подниматься вверх, постепенно набирая скорость. Они остановились и продолжали смотреть, пока пришелец со своим аппаратом не превратился в маленькое пятнышко, которое вскоре скрылось из виду, после чего оба наконец отправились домой.

15

Мистер Винг не просто заинтересовался — он был совершенно потрясен рассказом детей. Ему хватило рассудительности, чтобы понять, что никакие действия кого-либо из его семьи не могли послужить причиной неожиданного перехода инопланетян к активному и непосредственному исследованию Земли, но действия пришельцев могли бы очень помочь ему в его собственных планах. Поэтому вечерний ужин состоял в основном из разговоров — больше не было смысла пытаться скрыть все происшедшее от кого-либо из членов семьи. Миссис Винг, конечно, знала обо всем с самого начала; Роджер и Эдит многое выяснили этим утром, но Билли и Марджи не обладали ни должной информцией, ни знаниями, чтобы действительно оценить ситуацию. Их вопросы здорово мешали проводить совещание, но только Роджер позволял себе проявлять нетерпение. Но поскольку даже он не выражал напрямую свое презрение к невежеству младших, общий тон беседы оставался мирным, и в результате удалось принять несколько важных решений.

— Мне кажется, — сказал мистер Винг, — что у этих существ — их даже можно назвать людьми, благо мы теперь приблизительно представляем, на что они похожи — так вот, теперь у них взялись за работу ученые. Мне совершенно непонятно, почему они так долго медлили…

— Посмотри как-нибудь на снимок Млечного Пути, и ты поймешь, в чем дело, — вмешался Дон.

— Так оно или не так, но это может оказаться для нас полезно. Теперь вниз, без сомнения, будут спускаться исследователи и аппаратура. И вряд ли они сильно удивятся, если некоторая часть последней пропадет. Я не хотел бы учить своих детей дурному, но я был бы очень рад, если бы нам удалось утащить какой-нибудь из приборов и разобрать его.

— Как я понимаю, ты больше не боишься, что спугнешь их, — миссис Винг произнесла это как утверждение, а не как вопрос.

— Нет. Я не в состоянии повлиять на их решение — продолжать торговлю или нет. Возможно, это зависит от того, что удастся добиться их ученым. Меня это не слишком расстраивает: табак им явно очень нужен, а я сильно сомневаюсь, что он будет расти на какой-либо другой планете. Конечно, я чувствовал бы себя гораздо увереннее, если бы знал, для чего он им нужен. Я как-то привык к мысли, что они курят его, как и мы, но с учетом того, что мы узнали об их нормальной температуре, это кажется маловероятным.

Но вернемся к делу. Любой, кто будет с ними говорить, может предложить им спустить второй передатчик, возле нашего дома, чтобы они могли приземляться тут, рядом. Я не вижу никакого смысла проходить пять миль туда и пять миль обратно каждый день только для того, чтобы просто поговорить. Кстати, Роджер, не окажется ли, что мы произведем на них лучшее впечатление, если сами будем изучать их язык, а не учить их нашему?

— Может быть. Я не задумывался.

— А как насчет торговли, папа? — спросил Дон. — Все будет как раньше или, может, мы попробуем передавать наш товар через этих исследователей?

Отец немного подумал.

— Лучше придерживаться прежнего порядка, — сказал он наконец. — У нас нет никакой уверенности, что торговцы и ученые работают вместе, а было бы очень жаль расстраивать наших покупателей. Возможно, когда мы завтра пойдем на встречу, тебе стоит подойти к передатчику и послать сигнал. Лучше будет захватить с собой пачку сигарет. Конечно, обычно они отвечают дня через два-три, но если торговцы работают вместе с этими учеными, то в этот момент они могут оказаться гораздо ближе. Так что лучше подготовиться к тому случаю, если они ответят сразу.

— Ты хочешь сказать, что я должен буду, если понадобится, оставаться возле передатчика целый день?

— Гм… этого не надо. Поболтайся там немного, а затем возвращайся к нам. Оттуда можно будет увидеть, если спустится еще одна торпеда — там по прямой не более двух миль, так что у нас есть все шансы ее заметить.

— Хорошо. Я подаю сигнал, а остальные в это время общаются, пытаясь предложить опустить еще один коммуникатор — если, конечно, нам удастся в достаточной степени освоить их язык, чтобы передать эту мысль, — тут Дон неожиданно сменил тему. — Папа, у меня только что появилась новая идея. Ты сказал, что между сигналом и прибытием торпеды проходили неодинаковые промежутки времени?

— Верно. Не меньше двух дней и не больше трех.

— Ты не мог бы сообщить мне даты, когда ты подавал сигналы, с указанием моментов прибытия? Чем больше, тем лучше. Думаю, что с их помощью я смогу кое-что просчитать.

Мистер Винг ненадолго задумался.

— Кое-что я помню. Думаю, что мне удастся восстановить даты за последнюю пару лет, а если получится, то и некоторые более ранние. А что ты с ними собираешься делать?

— Я предпочел бы не говорить, пока не буду более уверен. Так что давай посмотрим, что тебе удастся вспомнить.

С помощью прочих членов семьи, знавших, в какие дни отец отсутствовал — здесь оказался невероятно полезен дневник, который вела Эдит, — удалось получить пару дюжин цифр, которые были достаточно точны, чтобы удовлетворить Дона. Он немедленно поднялся в свою комнату, забрав с собой и эти записи.

После этого разговор постепенно перешел в область чистой фантазии, и к тому времени, как пора было ложиться спать, они придумали немало красивых вариантов на тему того, как живут их огненные гости. Особенно интересными неизменно оказывались идеи Марджи — пусть и за счет их правдоподобия.

Между тем Салман Кен не тратил время на фантазирование. Он еще не закончил разработку плана действий, но ряд идей постепенно выкристаллизовывался у него в голове.

Когда он вернулся на «Кареллу» и вылез из своего неуклюжего скафандра, то сразу поспешил переговорить с Фетом. Поначалу при этом присутствовал Ли, он даже прошел вместе с ними в комнату Кена, где должен был состояться разговор, — но Кен и Фет выразительно переглянулись, и далее их диалог принял скучный профессиональный оттенок. Он был достаточно понятен, чтобы можно было определить, что речь идет о сложных физических и химических вопросах, связанных с хранением семян, если такие сохранились в добытых образцах почвы. Первое время казалось, что Ли все же останется и будет слушать ученых, но внезапно Фет в приступе гениальности стал спрашивать пилота, что тот думает о том или ином узкоспециальном вопросе. Это кончилось тем, что Ордон Ли сбежал от них в рубку управления.

— Не то чтобы он глуп, — сказал Фет, глядя ему вслед, — но он явно чувствует себя несколько неуверенно, когда речь идет о его образовании. Ну, так что ты хотел сохранить в тайне от Драя?

— Подозреваю, — ответил Кен, — что наш работодатель захочет прослушивать запись всего происходившего на Третьей, как только нам удастся наладить с местными хоть сколько-нибудь нормальное общение. У меня есть некоторые идеи относительно того, чем для нас эти существа могут быть полезны, и мне бы не хотелось, чтобы Драй слышал все наши беседы. Поскольку предотвратить прокручивание записей мы никак не можем, я хотел бы знать, можно ли подсоединить меня напрямую к динамику торпеды — так, чтобы звук не был слышен здесь, наверху. Как мне кажется, лучше всего будет, если я смогу включать и выключать передачу звука, когда захочу, чтобы Драй мог получить достаточно информации, но ни в чем нас не заподозрить.

— Думаю, что это реально, — медленно ответил техник. — Но не уверен, что это будет стоить затраченного труда. Не проще ли будет послать с тобой еще один комплект? У тебя в скафандре уже встроены переключатели для передатчика и приемника, поэтому переключаться с одного прибора на другой можно будет когда угодно.

— А они не заметят исчезновение прибора?

— Нет, если только Драй не начнет обращать гораздо больше внимания на техническое обеспечение, чем делал до сих пор.

— Хорошо, так и поступим. Итак, что у нас получается? Я уже предлагал закрепить скафандр на корпусе зонда вертикально, а не горизонтально, чтобы я мог перемещаться вместе с ней, а ним волочь на себе всю эту тяжесть, да еще при такой гравитации. Как обстоит дело с этой идеей?

— Нет проблем. Это довольно просто.

— У этого будет еще одна хорошая сторона. Несмотря на наши опасения, проблемы у меня там возникали только с ногами. А так они не будут касаться земли, что устранит потери тепла через нее.

Другая вещь, о которой я хочу поговорить, — это управление зондом. Возможно ли сделать миниатюрный модуль, при помощи которого я смог бы управлять им сам, а не говорить тебе, куда я хочу передвинуться?

Тут Фет нахмурился.

— Я уже думал об этом, пока водил зонд вслед за тобой в этой вылазке. Если честно, то я сомневаюсь: уменьшить устройство — не проблема, но не с моими теперешними ресурсами и возможностями. Впрочем, я попробую что-нибудь придумать, когда мы вернемся на Первую. Я так полагаю, у тебя нет никаких возражений против того, чтобы Драй услышал последние два предложения?

— Конечно, нет. Они его только порадуют. Думаю, не приходится надеяться, что он сам захочет совершить путешествие туда, пусть даже мы и доказали, что это вполне безопасно?

Фет широко улыбнулся, услышав такое предположение:

— Мы не такие хорошие психологи, чтобы убедить его настолько довериться кому-либо из своих людей. Кроме того, какой в этом смысл? Мы ничего не выиграем, оставив его там, как бы ни приятно было об этом думать. А угрожать ему нет смысла, поскольку ему даже в голову не придет сдержать какие-либо обещания, которые из него таким способом выжмут.

— Я и не ожидал, что от этой идеи будет много толку. Ну ладно, с остальным мы разобрались, так что сейчас нам хорошо бы привезти на Первую образцы и собрать там вегетационную камеру. Если нам удастся вырастить хоть что-нибудь, это на некоторое время утешит Драя.

Зонд, доставивший на «Кареллу» Кена и образцы, был доставлен к краю защитного поля, как только ученый скрылся в шлюзовой камере.Теперь Фет вернулся в рубку управления и стал медленно вести капсулу зонда вдоль всего корпуса корабля — так, чтобы завести его в ангар. После этого Ли по просьбе Кена снова направил корабль к Солнцу. В тысяче миль от поверхности Меркурия торпеду выпустили снова, и Фет посадил ее возле пещер где уже к тому времени стояла телевизионная аппаратура, с помощью которой можно было контролировать посадку. Он рассчитал все так, чтобы нос зонда примерно на три фута оказывался на свету, а остальная часть находилась в тени огромной скалы. Это, как решил техник, должно было обеспечить необходимую температуру хотя бы на несколько ближайших часов.

Как только «Карелла» приземлилась, они с Кеном помчались в мастерскую. Там быстро бы собран квадратный металлический ящик около ярда в диаметре и два фута высотой. Фет тщательно заварил все швы и проверил их в условиях полного атмосферного давления. Сверху ящик получил стеклянную крышку, закрепленную кремниевым вакуум-герметиком, непременно имевшимся на любом космическом корабле. После чего приспособление вновь было протестировано в условиях атмосферного давления, соответствовавшего 1250 миллиметрам ртутного столба на земном барометре. Они как раз занимались изготовлением второго ящика аналогичной конструкции, но больших размеров, когда появился Драй. Он наконец-то заметил, что корабль вернулся.

— Как я понял по рассказу Ли, вам удалось-таки поговорить с аборигеном. Неплохо, очень неплохо. Вы что-нибудь выяснили насчет того, как они получают свой тафак?

— Мы еще не слишком хорошо знаем их язык. — Фет изо всех сил старался избежать сарказма в голосе. — Сейчас нас интересует немного другая линия исследований, — он показал на частично сделанную камеру. Драй нахмурился, пытаясь понять предназначение этой конструкции.

— В этом небольшом помещении мы надеемся воспроизвести условия Третьей планеты. Это пока только эксперимент. Берем большой ящик, помещаем в него малый, а из пространства между ними откачиваем воздух. Фет говорит, что один из серных гексафлюоридных рефрижераторов, который он собрал несколько лет назад, сможет поддерживать в получившейся таким образом камере достаточно низкую температуру. А у нас есть достаточное количество воздуха с этой планеты, чтобы наполнить подобный объем с нужным давлением пару раз.

У Драя был все еще озадаченный вид.

— Но разве там не слишком мало места? Ли говорил, что, судя по вашим описаниям, аборигены имеют примерно пять футов ростом. Кроме того, я впервые слышу об этом плане.

— Аборигены? Вроде бы вы хотели, чтобы мы выращивали для вас местную флору. Зачем нам здесь эти существа?

Лицо босса прояснилось.

— А, я понял. Не знал, что вы уже привезли оттуда растения. Хотя я сейчас немного подумал, и это кажется не такой плохой идеей — привезти оттуда парочку местных жителей. Если их раса цивилизованна, мы можем получить за них огромный выкуп тафаком. И кроме того, когда в пещере будут созданы подходящие условия, мы можем держать их там, чтобы они ухаживали за тафаком и потом его собирали. Спасибо за идею.

— Пока что я не знаю, насколько развиты эти аборигены, — ответил Кен. — Но я не думаю, чтобы они были настолько глупы, чтобы забраться в клетку, которую мы можем для них соорудить. Если вы не возражаете, эту идею мы отложим как последнее средство — у нас и так будет сейчас достаточно проблем с помещением почвы и семян в этот контейнер, не подвергая их при этом воздействию нашей атмосферы или вакуума. А засунуть в одну из пещер аборигена будет в сто раз сложнее.

— Да, возможно, вы правы. И все же я думаю, что таким путем мы получим куда больше тафака.

— Несомненно, если только там и впрямь существует развитая цивилизация. Но я не понимаю, на что вы жалуетесь, — честное слово, вы получаете тафак за совершенно мизерную плату.

— Дело не в цене, дело в количестве. Мы получаем всего пару сотен цилиндров в год — в один год Третьей планеты. Это не позволяет совершать сколько-нибудь крупные операции. Ну что ж, делайте то, что считаете нужным, — разумеется, если вам удастся убедить меня в том, что это и впрямь наилучший вариант.

На этом он улыбнулся и ушел. Фету с Кеном его улыбка совершенно не понравилась. Фет беспокойно поглядел вслед боссу, попытался было вернуться к своей работе, но затем снова остановился, виновато взглянул на Кена и вышел из мастерской вслед за Драем. Ученый вспомнил, что в последний раз Фет получал свою дозу как раз незадолго до него.

Это заставило его призадуматься — когда же ему самому потребуется следующая порция. Фет сказал, что интервал равен примерно пяти-шести саррианским дням (каждый из которых равнялся приблизительно тринадцати земным часам). Около половины суток заняли разговоры, проверка скафандров и путешествие к Третьей, еще сутки — последнее тестирование скафандров и высадка с неожиданной встречей. А с тех пор прошло еще полдня. Что до будущего… запланированная встреча с обитателями Третьей наступит только через день. Трудно оценить, насколько она затянется, но пара суток в запасе у него еще есть. Кен отбросил эти мысли и вернулся к наполовину законченной камере.

Профессиональным сварщиком он не был, но образцы, терпеливо поджидавшие в паре тысяч миль отсюда, долго не протянут, а он понятия не имел, надолго ли отключится Фет. Поэтому Кен взял горелку и вернулся к обработке внешнего ящика. Он уже видeл, как Фет использует тестовую аппаратуру, и оказался приятно удивлен, когда сделанные им швы успешно прошли испытания. К сожалению, больше он ничего сделать не мог: техник не оставил никаких чертежей, и Кен не имел представления, как тот собирается устанавливать в камере рефрижераторы и насосы. Поэтому ему пришлось прекратить работу и задумался над проблемой, о которой он уже сказал Драю: как поместить образцы в эту камеру, когда она будет окончательно собрана.

Некоторое время он пытался придумать способ дистанционного управления крышкой, пока внезапно у него в голове не родилось решение. Он яростно пнул себя (ноги с двойными коленями это позволяли) — почему не подумал об этом раньше? Затем он заставил себя расслабиться, и все время до возвращения Фета провел в самом близком ко сну состоянии, какое только было возможно для его расы.

Техник вернулся чуть меньше чем через четыре часа. Он хорошо выглядел: у тафака явно не было неприятных побочных эффектов, даже после многолетнего использования. Это было приятной мыслью.

Кен показал ему, что успел сделать с камерой за время отсутствия техника, и Фет выразил свое одобрение. Он, однако, заметно расстроился, когда Кен объяснил ему свой план по заполнению этой конструкции. Как оказалось, у него имелся свой.

— И чего ради мы сделали такую глупость — собрали образцы прежде, чем соорудили место, где их будем держать? — сказал Кен. — Мы рискуем загубить их еще в контейнерах и создаем себе дополнительные проблемы с переноской. Гораздо разумнее было бы сначала сделать такую штуку, а потом взять ее с собой на Третью и наполнить прямо на месте. И о чем мы думали?

— Если ты действительно ждешь ответа, могу сказать: мы просто очень торопились побывать там, — последовал ответ Фета. — Так ты собираешься бросить те образцы, которые мы уже привезли?

— Надо проверить их температуру. Если она все еще в пределах разумного, мы можем взять их с собой на Третью и там произвести перенос. Было бы интересно посмотреть, как семена переживут такую поездку — хотя если они не взойдут, мы не сможем сделать никаких выводов.

— Ты мог бы поискать что-нибудь похожее на семена с микроскопом, — предложил Фет, на мгновение забывшись.

— Да, но мне что — жарить объект исследования или замораживать наблюдателя? — выразительно поинтересовался ученый.

В итоге Фет оставил эту тему. Вместо этого он вернулся к работе, и постепенно под его умелыми щупальцами камера начала обретать форму. И рефрижератор, и насос оказались чрезвычайно маленькими по размерам, их техник надежно прикрепил к боку получившегося ящика. Управлять ими было несложно: насос включался и выключался рычажком, а у рефрижератора имелся диск термостата.

— Его я еще не откалибровал, — кивнул Фет. — Внутрь я встрою термометр, который будет виден через крышку, так что надо будет поворачивать рукоятку, ориентируясь на его показания.

— Сойдет. Учитывая, в каких условиях ты эту штуку собирал, работу можно назвать просто великолепной. По-моему, извиняться тут не за что.

У них оставалось еще несколько часов до назначенной встречи на Третьей планете, за которые удалось немного отдохнуть и даже поболтать. И все это время у Кена в голове конструировался план действий. Попутно они обсудили любопытные особенности Ледяной планеты. Фет порылся по шкафам и сообщил, что не нашел там ничего пригодного для устройства переносного управления зондом для Кена. И на сей раз наступила очередь техника ругать себя последними словами: ученый предложил ему воспользоваться проводами — он, Кен, совершенно не настаивает на том, чтобы управление осуществлялось по радио. Словом, через полчаса у находящейся в мастерской торпеды появился длинный кабель, торчащий из маленького отверстия в корпусе. На конце кабеля находилась маленькая коробочка с дюжиной штырьков. Покрутив их, Кен убедился, что теперь направлять зонд куда надо не составит для него большой проблемы.

— Похоже, мы оба обладаем талантом не замечать очевидные вещи, — сказал он наконец. — Но не пора ли нам готовиться к отправке?

— Думаю, да. Между прочим, поскольку у тебя не будет возможности видеть показания приборов торпеды, давай лучше я буду производить посадку сам. А потом ты уже можешь делать там что угодно.

— Да, это будет лучшим вариантом. Я не смогу точно определить высоту или скорость, будучи в трех тысячах миль над поверхностью.

Они надели скафандры и отнесли аппаратуру на «Кареллу». Вегетационную камеру пришлось оставить в шлюзе, поскольку ее в любом случае предстояло прикреплять к зонду. Ли вскоре обнаружил ее там и отпустил едкий комментарий относительно любителей заваливать выход из корабля. Кен послушно затащил ящик в коридор, а Фет отправился в рубку управления, чтобы завести модернизированный зонд в ангар.

Они были готовы к отправке и упустили из виду только одну вещь. Какую — оба осознали только за минуту до отлета, когда из здания станции появилась еще одна фигура в скафандре, движущаяся к шлюзу корабля. Ли, для которого это явно не было неожиданностью, терпеливо ждал, и вскоре Ладж Драй вошел в рубку управления.

— Если ваша аппаратура уже на борту, мы можем взлетать, — сказал он.

Кен ничего не ответил — только кивнул пилоту.

16

Кен, уже наполовину забравшийся в скафандр, отчаянно жестикулировал щупальцами, пытаясь завершить свою мысль.

— Если вы считаете, что я не знаю, о чем говорю, зачем вы меня тогда нанимали? — вопрошал он. — Я, как могу, пытаюсь достать растения. Да, наша камера очень невелика — но там внизу есть растения, которые и в этот корабль не влезут. Хотите — верьте, хотите — нет. Я ничуть не лучше вас представляю, на что похож растущий тафак, но в отличие от вас, я не столь уж уверен, что это — растение. И выкиньте из головы идею, что я собираюсь набивать растения в этот ящик, пока они не задохнутся. Постарайтесь проявить хоть немного терпения. Сарр исследовали две тысячи лет, хотя исследовать его было куда проще, — тут он снова стал забираться в свой металлический панцирь.

— Вы будете делать то, что вам говорят, Салман Кен. Я уже говорил, что мне все равно как. Но если мы не начнем выращивать тафак в разумное время, кое-кому придется плохо.

Ответ Кена донесся несколько глухо, из скафандра торчала только его голова.

— Конечно, вы способны это сделать — я ничем не могу помешать вам. Но честное слово, если вы оставите меня в покое и дадите нормально работать, толку будет куда больше. Ну, подумайте же наконец — кто знает об этой планете больше всех? — он сделал паузу, слишком короткую, чтобы вопрос можно было считать не риторическим, затем продолжил: — Конечно, местные жители. Они не просто знают планету — они живут на ней и даже представляют, как добывать тафак, раз уж регулярно продают его вам. Вам придется как следует потрудиться, чтобы убедить меня, что есть лучший способ узнать нужные нам вещи, нежели спросить их у аборигенов.

— Но учить язык — это так долго!

— Верно. А исследовать двести миллионов квадратных миль территории — еще дольше. И это если сбросить со счетов те три четверти поверхности, которые вы называете равнинами. А делать это пока рано — вдруг эти аборигены в хороших отношениях с тамошними жителями и покупают тафак у них? Как быть с таким вариантом? Я понимаю, что вам в свое время исследования этих равнин встали поперек горла — сколько там торпед вы потеряли, девятнадцать из девятнадцати или двадцать из двадцати? В любом случае процент впечатляет.

— Но если они не захотят, чтобы мы знали, где он добывается? Им же невыгодно, чтобы мы получали его где-то сами, а не платили им.

— Это было бы разумным подходом с их стороны. И у них могут возникнуть такие подозрения. Я никогда не отрицал, что понадобится проявить некоторый такт. Если вы сомневаетесь в моих способностях сделать это, я повторяю — займитесь этим сами. У нас есть еще скафандры. Я в любом случае собираюсь еще раз отправиться туда для исследований, и на этот раз вы можете присоединиться ко мне — зонд с легкостью доставит и оба скафандра, и камеру.

— Может быть, я и не гений, но с ума еще не сошел. У меня будет там представитель. А если я сочту, что вы недостаточно тактичны — можете не возвращаться.

— А скафандр вам не нужен? Я полагал, что они довольно дорогие, — мягко сказал Кен и с громким звяком надел на голову массивный шлем.

Фет, молча слушавший все это, закрепил эту последнюю деталь экипировки. Он был слегка расстроен: сам он уже много лет не пытался разговаривать с Драем в таком тоне — о последней попытке у него остались крайне неприятные воспоминания. Конечно, он знал, чего ради Кен нарывается: ученый старался рассердить Драя, чтобы направить все подозрения в другом направлении. Именно в том, которое было нужно Кену. Фет заметил про себя, что эта часть разговора была проведена блестяще. Тем не менее очень ему не нравилось выражение лица Драя, когда тот устроился поближе к радиоаппаратуре.

От этих мыслей ему пришлось отвлечься, когда Кен из воздушного шлюза сообщил о том, что закрепился.

— Сейчас я попробую выбраться отсюда с помощью своего пульта управления и немного поманеврирую возле корабля, чтобы оценить свои возможности, — добавил он. — Мне легче будет привыкнуть к этой штуке, когда надо учитывать только инерцию и нет еще никакого веса.

— Хорошо, — ответил Фет и убрал щупальца со своего пульта. Одним глазом он следил за приборами, другим — косился в ближайший иллюминатор. Через несколько секунд там появилось сигарообразное металлическое тело; оно металось туда-сюда, и прикрепленная к нему неуклюжая фигура ученого болталась где-то в районе носа, а ближе к корме виднелся квадратный ящик вегетационной камеры — она тоже не влезла в грузовой отсек. Похоже, Кен без труда управлял этой чудовищной конструкцией. Наконец он сообщил, что можно отправляться.

— Хорошо, — ответил Фет. — Я начинаю. Переведи переключатели в нейтральное положение — там не перекрестное соединение, и импульсы будут складываться. Кстати, я поместил в грузовой отсек все, что надо.

Первый зонд с находящейся в нем серией образцов был поднят прямо с Меркурия, и Ладж Драй об этом знал; Фет надеялся, что тот не заметит особого ударения на слове «все». Механик тоже разместил там дополнительную радиоаппаратуру, но сделал это в самый последний момент, не успев сообщить об этом Кену. Он мог лишь надеяться, что тот умеет обращаться с подобной аппаратурой.

Кен, со своей стороны, не понял, на что намекает Фет. Он в это время пытался успокоить нервы, помня, каким трудным оказался спуск в прошлый раз. На сей раз у него это получилось лучше — в основном потому, что одновременно приходилось думать о проблемах, с которыми он столкнется, когда спустится. А проблем будет немало.

Найти место предыдущей встречи оказалось несложно, хотя Фет опустил зонд не совсем точно. Было еще слишком рано: солнце только-только взошло из-за гор. Что ж, тем лучше. Кен сообщил Фету о своей успешной посадке, объявил, что берет управление на себя, и занялся делом.

Сперва он провел зонд вниз по холму — туда, где начиналась более-менее густая полоса растительности. Прежде чем предпринимать дальнейшие действия, он убедился, что полоска эта отделена от остальных — реакция местной растительности на прикосновение горячего металла произвела на него большое впечатление, а воображение у Кена было богатое. Затем он опустил зонд так, что камера оказалась почти у самой земли, и отцепил ящик. Двойная крышка распахнулась без труда: Фет учел все возможные эффекты низкой температуры. Работа пошла.

Он извлекал кусочки земли из грузового отсека и помещал их в ящик, все — в одну его часть. Используя полосу металла, взятую специально для этой цели, Кен превратил темную груду в слой дюйма три толщиной и в фут шириной, расположив его вдоль одной из стенок контейнера, после чего начал использовать этот кусок металла как лопату. Маленькие кустарнички, куски мха и другие растения извлекались из земли; ученый тщательно избегал прикасаться ими к своему скафандру, а металлическую полосу регулярно клал на землю, давая ей остыть. Он рассмотрел различные виды корневых систем и осторожно выкопал еще немного земли с тех мест, откуда брались растения, чтобы в ящике под ними оказалось достаточное количество почвы. Полученные экземпляры один за другим он отправил в камеру, разместив их слишком плотно, чтобы это удовлетворило садовода с Земли, но зато закрепив их в почве достаточно надежно, чтобы они стояли так же прямо, как и раньше. Пару раз он с тоской смотрел на более крупные кусты, но здесь пришлось сдаться. Они были слишком высокими, а первая же проверка показала, что их корни слишком глубоки и длинны.

Он заполнил примерно два квадратных фута из шести, когда наконец-то появилось семейство Вингов. Роджер и Эдит шли впереди остальных; возможно, младшие бежали бы с ними — но они уже проделали далекий путь и успели заметно устать, поэтому двигались вместе с родителями.

Кен не услышал их приближения — микрофон в торпеде был не слишком чувствителен, а Роджер на сей раз не окликнул ученого сразу. Вместо этого дети подошли как можно ближе, чтобы посмотреть, что он делает. Понять это было несложно, но лишь удовлетворив свое любопытство, Роджер поздоровался.

— Вы сегодня рано.

— Почему ты не сказал мне, что они идут? — рявкнул из громкоговорителя голос Ладжа Драя.

— Я их не видел, я работал, — негромко ответил Кен. — А теперь, если вы надеетесь наладить хоть какое-то общение, то помолчите, пожалуйста. Они не могут определить, я это говорю или кто-то другой, так что лишние голоса будут только сбивать их с толку, — он замолчал и стал внимательно смотреть, как приближаются остальные люди. Его слегка удивили размеры мистера и миссис Винг; чуть подумав, он предположил, что те существа, которых он увидел первыми, были еще не до конца развившимися особями. Взрослые производили куда большее впечатление, если придавать значение размерам. По оценкам Кена, они должны были быть примерно на четверть тяжелее среднего саррианина — если предположить, что аборигены действительно заполняли всю свою странную одежду целиком, а их тело имело сравнимую плотность. Старшие аборигены вели себя явно более уверенно, преисполненные достоинства и серьезности, какие, по его наблюдениям, не были характерны для молодых особей. Впервые Кен всерьез подумал, что обитатели Земли и впрямь цивилизованные существа.

Действия самого крупного из них явно свидетельствовали о разумности и последовательности. Мистер Винг не стал тратить время. Он присел перед Кеном, вытащил блокнот, в котором выписал слова, уже знакомые инопланетянину благодаря Роджеру, и быстро перебрал их. Произнося каждое слово, он внимательно глядел на Кена, и тот указывал при этом на соответствующие предметы. Удовлетворенный достигнутым, человек занялся обучением языку с такой целеустремленностью и последовательностью, что Кен стал воспринимать его своим коллегой задолго до того, как им удалось наладить нормальное общение. Последнее было достигнуто отнюдь не сразу, но гораздо быстрее, чем можно было бы предположить. Как не раз подтверждали сторонники «базового английского», большинство повседневных бесед вполне сводятся к использованию менее чем тысячи слов. Текущая ситуация, правда, была отнюдь не повседневной в любом смысле этого слова, но миссис Винг обладала талантом быстро рисовать, а дети были готовы продемонстрировать практически любые нужные действия — и в результате обе стороны остались весьма довольны ходом дел.

Поскольку Кен все это время стоял на одном месте, тепло его ног здорово нагрело камень, и только через три часа он почувствовал первое прикосновение холода. Вслед за этим он внезапно осознал, что с момента появления аборигенов ничего не сделал для наполнения ящика для растений. Вежливо подождав, пока мистер Винг закончит очередное объяснение, он указал на пустое место в ящике. Человек в ответ кивнул и показал на что-то позади него.

С момента начала урока Кен не обращал никакого внимания на деятельность малышей; он предположил, что они играют, как это свойственно и детям его расы. Сейчас же он с удивлением увидел, что на камне невдалеке от ящика разложено несколько десятков растений различной формы и размера. Дети явно увидели, чем он занимается, и решили помочь. Еще больше он удивился, когда обнаружил, что среди экземпляров не было одинаковых. Похоже, эта раса с младенчества неплохо соображает — во всяком случае, он не заметил, чтоб кто-либо из взрослых давал указания. Выразив благодарность, он неуклюже начал класть растения в ящик при помощи своей металлической полоски. Подняв первое из них, он указал на него свободным манипулятором и сказал:

— Слово!

Все, поняли, что он имеет в виду, и Роджер немедленно ответил:

— Папоротник.

Понаблюдав некоторое время за неловкими движениями инопланетянина, мистер Винг жестами предложил ему отойти от ящика и распорядился, чтобы дети занялись делом. Кен следил за ними с огромным интересом, впервые оценив, насколько эффективно устроены человеческие хватательные конечности. Пальцы особенно ловкие у девочек, сажали растения в приготовленную землю с такой скоростью и легкостью, какая ему была бы недоступна даже без проблем с неуклюжим скафандром и разницей температур. Каждый раз, поднимая новое растение, они сообщали его название. Позже оказалось, что иногда одно и то же имя относилось к растениям, имевшим лишь очень приблизительное сходство, а то и никакого сходства вообще. Он понял, в чем дело, далеко не сразу, хотя ему уже было известно, что местный язык включает как частные, так и общие понятия.

Всего через несколько минут коробка была заполнена аккуратно посаженными растениями — и за все это время Кен ни разу не столкнулся с тем самым словом, которое так нужно было вслушивающемуся в происходящее Драю. Кен этим был очень доволен: упоминание местными тафака, когда Драй мог это услышать, сильно повредило бы планам, зарождавшимся в его голове.

Хотя он и вытаскивал из грузового отсека контейнеры с взятыми в прошлый раз образцами, дополнительный радиопередатчик, подложенный Фетом, обнаружился только когда Кен клал пустые емкости на место. В первый момент он страшно разозлился и на себя, и на техника — поскольку к тому времени совершенно позабыл последние слова, сказанные тем перед высадкой. Затем он решил, что это даже к лучшему. Если Драй слушал все время, с начала урока языка, он теперь наверняка уже убедился, что Кен не пытается вести какую-то свою игру — никаких подозрительных пауз не было.

Пока он думал обо всем этом, мистер Винг тоже предавался размышлениям. Было совершенно ясно, что инопланетянин — имен друг друга они еще не знали — собирался отправляться обратно. Прогулка оказалась для всей семьи довольно приятной, но проделывать такой путь каждый день будет не слишком-то Удобно. Кроме того, дома есть гораздо больше предметов, которые можно использовать для обучения языку. Похоже, сейчас имеет смысл сделать то, о чем они вчера говорили на семейном совете: убедить инопланетян приземляться ближе к дому.

Когда Кен вернул на место все пустые емкости и закрепил камеру на корпусе зонда, он обнаружил, что самый крупный из аборигенов держит в руке аккуратно нарисованную, но совершенно непонятную схему и явно хочет довести до него какую-то мысль.

Только через несколько минут Кену удалось разобраться, что именно представлено на этой схеме, хотя общую идею он уловил довольно быстро. Труднее всего было осознать понятие масштаба. Но в конце концов инопланетянин все понял; пару минут он потратил на то, чтобы подробно описать карту Фету, чтобы ее можно было потом изучить и воспроизвести, а затем сказал мистеру Вингу «да».

— Завтра — следующий день после сегодня — здесь, — повторил человек, и Кен кивнул головой (он не слишком удивился, обнаружив, что звуковой язык у этих существ зачастую сопровождается и жестами).

— Здесь, — он указал на ту же точку на карте кончиком своего манипулятора, и бумага в этом стала месте коричневой прежде, чем он успел отдернуть его. Затем он вдруг вспомнил: — Не завтра. Не следующий день после сегодня. Два дня.

Мистер Винг нахмурился.

— Не завтра?

— Нет. Два дня. Сейчас идти. Холодно.

Тут Салман Кен повернулся, вытащил из грузового отсека второй комплект радиоаппаратуры, положил его на землю, сказал «Принести!» и снова начал прикреплять себя к торпеде — в первый раз ему пришлось отцепляться обратно, когда он обнаружил, что не может из такого положения дотянуться до грузового отсека.

Пока он этим занимался, аборигены, к счастью, ничего не говорили. Мистер Винг был просто слишком ошеломлен таким поворотом дел, и даже дети наблюдали за инопланетянином с некоторым изумлением. В мертвой тишине Кен поднялся в воздух, и тут наконец младшие дети вспомнили правила вежливости и закричали ему вслед: «До свиданья! До свиданья!» Кен уже плохо слышал слова, но смысл угадать было нетрудно.

Вернувшись на «Кареллу», он стал возиться с камерой, затаскивая ее внутрь. Пространство между крышками уже было заполнено вакуумом — это он обеспечил еще в космосе, открыв небольшой клапан. Теперь Кен активировал рефрижератор и долго не сводил глаз с термометра, пока не убедился окончательно, что всякие колебания температуры прекратились. Только тогда он вместе с Фетом занялся прослушиванием звукозаписывающей ленты, чтоб убедиться, что он правильно запомнил ту сотню слов, которые выучил во время своего короткого путешествия. Ладж Драй, к немалому удивлению Кена, вмешиваться не стал — хотя Фет сказал, что босс внимательно слушал все, что происходило на планете. Во время прослушивания ленты Кен сумел сообщить технику, что он сделал с дополнительным радиоаппаратом, и тот согласился, что это была неплохая идея. Теперь можно было не опасаться, что Ладж Драй устроит досмотр содержимого торпеды.

Похоже, речь Кена, произнесенная им перед отправлением, оказалось гораздо более убедительной, чем он сам ожидал. Он паже слегка удивился тому, что босс не насел на него сразу по возвращении — но потом понял: Драю ужасно хотелось сделать именно это, но его остановил страх опять наделать глупостей. Как только Кен и Фет прекратили совещаться, Драй тут же оказался рядом с исследователями, преисполненный стремления найти какие-то зримые подтверждения тому, что он слышал по радио.

— Мне действительно позарез нужен фотографический аппарат, чтобы дать вам представление о том, как они выглядят, — сказал Кен. — Я, кажется, ошибся насчет размеров: в первый раз, судя по всему, я увидел детей. Взрослые заметно крупнее нас. Я не думаю, что возникнут серьезные проблемы с языком, к тому же эта компания явно склонна к сотрудничеству, — и он рассказал о том, как ему помогли собрать коллекцию растений.

— Я как раз на нее смотрю, — заметил Драй. — Как я понимаю, среди них нет того, что нам нужно?

— Нет — разве что у них существуют разные названия для растения и конечного продукта. Когда они их помещали сюда, они говорили мне их названия, и вы тоже бы услышали слово «тафак».

Драй ненадолго задумался, потом заговорил снова:

— Дети, да? Возможно, если вы займетесь детьми и как-нибудь избавитесь от взрослых, это облегчит вам дело. Детей будет легче обмануть.

— У меня уже появлялись подобные идеи, — сказал Кен. — Возможно, имеет смысл спустить вниз еще несколько подобных ящиков. Дети могли бы их наполнить, пока я занимаюсь языком, а затем, когда они с этим закончат, я получу возможность обсудить это с каждым из них. Но из этого может что-нибудь выйти, только если только родители не вмешаются.

— Родители? Вы уверены?

— Нет, конечно, просто это наиболее вероятно. Так как вам моя идея?

Думаю, вполне разумно. Вы успеете изготовить к следующему утру нужное количество контейнеров?

— Я собираюсь отправиться несколько позже. Фет рассказал мне об обычных эффектах тафака, и опасаюсь, что в ближайшее утро просто не смогу там появиться.

Драй мысленно произвел какие-то подсчеты.

— Возможно, вы правы. Надо будет вернуться на Первую за вашей дозой. Я как-то не люблю таскать это вещество туда, где оно может попасть не в те руки, — он усмехнулся, и что-то в его улыбке каждый раз заставляло Кена все больше и больше ненавидеть Драя.

17

— Папа, как ты ухитрился соорудить это?

Дон огромными глазами смотрел на саррианский радиоприемник — все, что осталось после визита Кена к тому времени, как юноша, подав сигнал, вернулся назад. Роджер хихикнул.

— Он не сооружал этого. Он весь вечер обучал инопланетянина английскому языку, а уходя, тот обернулся и положил эту штуку на землю. Сказал «Принести!» и улетел. Папа, как по-твоему, что это такое?

— Мы не сможем узнать точно, пока он не вернется. Возможно, это прибор или его часть, которым инопланетянин собирается воспользоваться в свой следующий визит. А возможно — это подарок, в благодарность за то, что вы помогли ему собрать этот гербарий. Думаю, нам следует взять его с собой и не трогать его, пока его хозяин не появится снова.

— Но если он не вернется и послезавтра…

— Роджер, я знаю, что любопытство — болезнь тяжелая, сам он нее страдаю. Но я все же полагаю, что в этом новом виде обмена большего добьется самый осторожный, умеющий держать козыри в рукаве до последнего момента. Мы все еще не можем быть уверены, что единственной целью всех этих исследований не является попытка избежать необходимости платить за табак. В конце концов, с какой стати он начал именно с растений? Здесь он мог бы обнаружить много других интересных вещей.

— Если он действительно так отличается от нас, как кажется, то с чего он вообще решил, что табак — это растение? — возразил Роджер. — При такой температуре, как у них, сигареты не могли протянуть достаточно, чтобы их можно было изучить с помощью микроскопа или как-нибудь иначе. А сама сигарета на растение не похожа.

— Верно, — согласился с ним отец. — Но я только сказал, что не знаем, что ему надо. Другое дело, что эта возможность маловероятна.

Как ни странно, Кена тоже посещали подобные мысли, и поэтому в свой следующий визит, опустившись на поляну возле дома мистера Винга (на сей раз с четырьмя контейнерами для сбора всякой всячины), он попытался объяснить, что в один из них не снабженный рефрижератором, он хочет поместить минералы. Показав на другой, он сказал:

— Вещи — хорошо — горячо — холодно. Винги переглянулись, затем Эдит предположила:

— Тебе нужно то, что хорошо и горячим, и холодным? Вещи, для которых не нужен рефрижератор?

Кен мало что понял из этой фразы, но снова попытался объяснить:

— Да. Горячо, хорошо.

Он все еще висел в паре футов над землей — на сей раз груз был закреплен так, что его можно было отцепить, не спускаясь для этого на твердую поверхность. Когда же Кен ступил на землю, события замелькали одно за другим.

Как это обычно для вечнозеленых лесов, земля здесь в основном была покрыта сухой хвоей. Вокруг дома ее по большей части подмели, но то, что осталось, имело все шансы загореться. Как только нога Кена в скафандре коснулась почвы, появилось облако дыма, и только то, что ученый мгновенно отдернул ногу, не дало огню вспыхнуть по-настоящему. И все же люди не чувствовали себя в безопасности, пока Роджер не плеснул на это место воды из ведра.

Это вызвало новые вопросы. Кен в жизни не видел воды, а также никогда не сталкивался с устройством, способным выдавать, казалось бы, неограниченное количество жидкости. Кран, из которого наполняли ведро, заинтересовал его чрезвычайно: по его просьбе, состоявшей наполовину из жестов, а наполовину из английских слов, Роджер набрал еще одно ведро, поставил его на цементную площадку у подножия крыльца и отошел. Кен, получив возможность исследовать объект, не будучи в контакте с чем-нибудь еще, занялся этим с почтительного расстояния. Под конец он опустил кончик манипулятора в странную прозрачную жидкость. Появившееся от этого облако пара очень напугало его, равно как и резкий холод, проникший сквозь металл, и он поспешно отдернул эахват. Теперь он уже начал подозревать, что представляла собой эта жидкость, и мысленно снял шляпу перед Фетом. Техник (если он и вправду был просто техником) имел-таки голову на плечах.

В конце концов Кена пристроили на находившейся возле дома печи, ящики для образцов поставили на землю, и дети побежали за вещами, которыми их можно было бы наполнить. Снова начался урок языка, и уже через час прогресс был более чем заметен.

К концу этого времени обе стороны, к своему удивлению, оказались способны обмениваться вполне осмысленными предложениями — пусть грубыми и неправильными, полными лишних описаний, но вполне понятными. Осознав это, мистер Винг даже улыбнулся. Настало время преподнести гостю небольшой сюрприз, а при удаче — получить от него в момент растерянности интересную информацию. Он вспомнил, о чем они с Доном говорили накануне вечером, и почувствовал, что гордится своим сыном-подобная гордость часто делает отцов невыносимыми…

— Ты вспомнил не так уж много дат, папа, — сказал тогда Дон, — но их хватило. Во всяком случае, они хорошо соотносятся с другой информацией. Интервалы между подачей сигнала и прибытием торпед имеют цикл примерно в сто двадцать дней, если брать материал за несколько лет. Конечно, во многие из этих периодов торговля не велась, но цикл получается следующий — два дня, затем три. Сто двадцать дней — это синодический период обращения Меркурия, с такой частотой он догоняет Землю, когда двигается вокруг Солнца. Я вспомнил, где находился Меркурий, когда мы изучали его этой весной, и произвел некоторые подсчеты: быстрее всего торпеда прилетала, когда Меркурий был ближе всего к нам, медленнее — когда он был с противоположной стороны от Солнца, то есть примерно вдвое дальше. По-видимому, торпеды прилетают оттуда, с ускорением примерно в одно с четвертью «же».

Мистер Винг, не имевший никакого отношения к физике, все же прекрасно понял, о чем речь. О таких вещах много писали в связи с самолетами. Он проглядел расчеты Дона — в сущности довольно простые — и согласился с результатами. По его просьбе Дон нарисовал диаграмму, изображающую орбиты внутренних планет Солнечной системы и текущие положения планет. Именно эта схема и была у него сейчас в кармане.

Случилось так, что как раз в тот момент объяснялось слово «дом». Когда мистер Винг счел, что достигнуто достаточное понимание, он решил, что время выложить на стол один из своих козырей.

Сначала он сделал жест рукой, указывая им на все вокруг. «Земля», — сказал он. Саррианин повторил слово, но никак не выразил, что понял, о чем речь. Человек снова повторил слово, топнув при этом ногой по земле; затем он вытащил из блокнота листок бумаги и нарисовал на нем изображение Земли так, как она, по его мнению, должна была выглядеть из космоса. Дополняя объяснения, он взял кусочек глины для лепки, найденный в комнате для игр, и слепил из него шарик. Затем он указал на этот шарик на рисунок и на землю под ногами, каждый раз повторяя слово.

Кен понял. Он подтвердил это, нацарапав на земле другой рисунок, воспользовавшись для этого той самой полосой металла и стараясь дотянуться как можно дальше. В рисунке вполне можно было узнать Солнце и орбиты первых трех планет. Кен понимал, что местные знания в области астрономии могут еще оказаться недостаточными, но его подбадривал тот факт, что аборигены имели представление о форме их мира.

Мистер Винг немедленно выхватил из кармана схему Дона, выглядевшую так же, как и рисунок Кена, — только на ней присутствовали еще и орбита и местоположение Марса. Он назвал Кену каждую из планет и сообщил ему также общее их наименование. Затем у них началась своего рода игра: Кен дорисовал Юпитер и Сатурн, желая знать, насколько местные преуспели в астрономии. Мистер Винг назвал их имена, после чего пририсовал Уран, Нептун и Плутон. Дон, до сих пор не вмешивавшийся в это дело, исправил орбиту Плутона так, чтобы она пересекалась с орбитой Нептуна, и стал торопливо пририсовывать спутники. Поток саррианской речи, хлынувший из громкоговорителя, они приняли за выражение удивления со стороны инопланетянина и остались очень довольны.

Кен и впрямь был несказанно удивлен.

— Драй, вы слушаете? Эти существа — вовсе не дикари. У них, похоже, существует высокоразвитая наука. Они знают о том, что в их системе есть девять планет — а мы обнаружили только шесть — и один из них сейчас мне показывает, сколько у каждой планеты спутников — он даже пририсовал два к Четвертой, а мы их до сих пор не обнаружили. Либо они уже летают в космос, либо у них есть прекрасные телескопы!

— За двадцать лет мы не видели ни одного их космического корабля, — напомнил Фет. Кен не ответил ему, поскольку мистер Винг заговорил снова, показывая на изображение Земли на получившемся рисунке и повторяя ее название.

— Земля — мой дом, — он при этом указал на себя другой рукой, чтобы подчеркнуть притяжательное местоимение. Затем указал пальцем на ближайшую к Солнцу планету: — Меркурий твой дом, — и указал при этом на Салмана Кена.

Реакция его несколько разочаровала — и напрасно, но он не разбирался в выражениях лица у сарриан. Ученый секунд на десять совершенно растерялся; когда же к нему вернулся голос, он обратился не к землянину, а к своим далеким слушателям:

— Я уверен, вам это тоже интересно будет узнать: они в курсе, что мы прилетаем с Первой! По-моему, они полагают, что мы там живем — при нынешних обстоятельствах это не слишком большая ошибка.

На сей раз ответил ему Драй:

— Ты с ума сошел! Ты наверняка сам сказал им это, идиот! Откуда они еще могли это узнать?

— Я им этого не говорил. Вы же все слышали и прекрасно это знаете. И я не понимаю, почему я должен объяснять, как они это выяснили, — я просто сообщаю вам, что в данный момент происходит.

— Так не давай им утвердиться в этой мысли! Отрицай это! Он узнал уже слишком много!

— А чем это плохо? — рассудительно спросил Кен.

— Но если они умеют летать в космос… нам же не нужно, чтобы они заявились к нам! Проклятие, я держал это место в секрете двадцать лет!

Кен решил не указывать на слабые места в рассуждениях босса. Он просто сказал:

— Мы понятия не имеем, насколько они уверены в своих знаниях, так что отрицать все сейчас было бы просто глупо. Если они знают это точно, они поймут, что я лгу, и будет только хуже.

Драй не ответил, и Кен опять обратился к землянину, который все это время беспомощно прислушивался к беседе.

— Меркурий. Да, — сказал саррианин.

— Ясно. Горячо, — ответил мистер Винг.

— Нет. Холодно, — Кен примолк, подыскивая слова. — Мало горячо. Горячо для ты. Горячо для… растения, для эти, — он повел рукавом. Для я — холодно.

— Если для него даже Меркурий слишком холодный, — пробормотал Дон, обращаясь к отцу, — то он, наверное, вылез прямо из жерла вулкана. Но большинство астрономов уверено, что Меркурий — ближайшая к Солнцу планета. Да и он, как видишь, больше ничего не пририсовал к этой схеме.

— Хотелось бы знать, насколько жаркой должна быть его планета, — согласился отец. Он собирался было снова заговорить с Кеном, чтобы разузнать что-нибудь по этому поводу, но в этот момент из торпеды вновь послышался громкий голос. Даже Кен не смог полностью понять, в чем дело.

— Кен! Этот… — вот все, что успел сказать Фет, после чего передача прекратилась со щелчком, означавшим обрыв связи. Кен несколько раз позвал Фета по имени, но не получил никакого ответа. Он замолк, лихорадочно размышляя. По тому, как аборигены посмотрели на него, он заподозрил, что они догадались о наличии каких-то проблем, — но в этот момент его мало интересовали их чувства. Он чувствовал себя водолазом, внезапно услышавшим, что вокруг его воздушного насоса завязалась драка. В таких условиях трудно обращать внимание на что-то еще. Что они там вытворяют? Драй что, решил бросить его здесь? Да нет, даже если наркоделец сочтет, что Кен ему больше не нужен, он не станет терять вместе с ним уйму дорогостоящего оборудования. Кен подозревал, что скорее уж тот предпочтет обречь его на смерть от нехватки наркотика — хотя в этом он мог быть и не прав.

Но что тогда? Или Драй хитрит и специально оборвал связь — надеясь, что Кен чем-нибудь себя выдаст? Вряд ли. Если бы дело было только в этом, Фет как-нибудь исхитрился бы его предупредить — и тогда в словах, которые он успел произнести, не было бы такой явной паники.

Возможно, недоверие Драя — совершенно естественное при текущих обстоятельствах — достигло критической точки, и он решил проверить, что делает его ручной ученый. Но Кен не мог себе представить, чтобы босс доверился скафандру и лично спустился на Третью — сколь бы ни было велико его стремление во всем разобраться.

Но ведь есть и другой способ появиться здесь. Конечно, это не понравится Ли. Возможно, он даже сумеет убедить своего нанимателя, что такой эксперимент чрезвычайно опасен. Наверняка попытается. Но если Драю и впрямь что-то втемяшится в голову, он не станет слушать никакихвозражений.

В этом случае над ними в любой момент может нависнуть тень «Кареллы». Тогда совершенно понятна попытка Фета предупредить его, а также резкий обрыв связи. Если все дело действительно лишь в этом, ему не о чем беспокоиться: совесть его чиста, так что Драй может лично наблюдать за происходящим, пока у него глаза не примерзнут к иллюминаторам. Нигде в округе не имелось никаких признаков наличия тафака, хотя дети регулярно прибегали с новыми экземплярами растений, каждый раз сообщая их названия. Сам же Кен пока ничего не предпринял для Реализации своего плана.

Осознав это, он почти расслабился, и тут абориген, с которым он в основном и вел беседу, вытащил сигарету и закурил.

Мистер Винг не собирался делать ничего подобного. Он прекрасно помнил, что эти существа очень высоко ценят тафак, и он не хотел отвлекать ученого от последней темы разговора, которая оказалась столь многообещающей. Собственно, он был бы вполне доволен, если бы это существо сочло, что обменом занимается кто-то совершенно другой. Но привычка победила все благие намерения. Он как раз размышлял о том, что же так сильно взволновало ученого, машинально сделал первую затяжку — и вдруг осознал этот факт.

Саррианин во все глаза смотрел на маленький цилиндр. Сконцентрировать оба глаза на одном предмете для него уже само по себе было необычно — поскольку у саррианина один глаз постоянно двигался, действуя тем самым на нервы Роджеру. Причина была совершенно понятна. Мистер Винг представил, как инопланетянин мысленно перебирает все, что притащил с собой, пытаясь придумать, что бы ему обменять на остатки пачки.

Он был почти прав. Кен прекрасно осознавал, что думать в этом направлении совершенно бесполезно. Настоящей проблемой, самой важной в данный момент, было убрать эту проклятую штуку с глаз долой, пока не явился Драй — если он и вправду собирается явиться. На мгновение Кен задумался, можно ли сейчас воспользоваться вторым радиопередатчиком, который лежал у крыльца. Здравый смысл подсказал ему, что делать этого не следует. Даже если он попросит одного из аборигенов притащить радиопередатчик сюда и отгонит торпеду за пределы слышимости, то все равно не успеет объясниться со своими местными партнерами. Но цилиндрик тафака постепенно таял, и оставалось надеяться, что к моменту прибытия корабля он израсходуется совсем. Если бы Кен мог быть уверен, что на корабле выключен не только передатчик, но и приемник!

Если Драй и вправду сейчас продолжает слушать его, последние несколько секунд молчания могут навести его на подозрения. Но с этим сейчас уже ничего нельзя сделать.

В действительности же благодаря Ордону Ли у землянина было достаточно времени докурить сигарету. Фет попытался предупредить Кена, как только догадался, что намерен сделать Драй, — но стремительное движение щупальца отшвырнуло его от пульта на другой конец рубки прежде, чем он договорил. Когда он поднялся и хотел вернуться на свое место, на него уже смотрело дуло пистолета, дискообразный приклад которого упирался в тело наркодельца.

— Значит, вы двое и впрямь что-то задумали, — сказл Драй. — Что ж, неудивительно. Ли, возьми координаты этого зонда и спускайся к нему.

— Но господин… в атмосферу Третьей? Мы не можем…

— Можем! Вечно ты трясешься над своими двиглами! Этот наш ручной интеллектуал три часа болтался там в инженерном скафандре, а ты мне будешь говорить, что этого не выдержит корпус корабля!

— Но иллюминаторы… и внешние пластины двигателей… и…

— Я сказал, спускаемся! В скафандре тоже есть стекло, а нижние пластины выдержали соприкосновение с поверхностью Четвертой. И не говори мне про угрозу со стороны обитателей равнин! Ты не хуже меня знаешь, что корпус этой колымаги снабжен покрытием даже против радара с частотной модуляцией — не говоря уж о том барахле, которое применяют аборигены. Я за это покрытие заплатил, и с ним мы уже много раз проскакивали через Системный патруль по пути на Сарр. Так что давай, двигай!

Ордон Ли подчинился, но вид у него был просто несчастный. С некоторой надеждой он включил радиокомпас, но тут же снова расстроился — зонд Кена все еще посылал свои сигналы. Пилоту оставалось только направить корабль по навигационному лучу, и Третья планета — пятнышко света в иллюминаторах — постепенно начала увеличиваться в размерах.

Когда на панели вспыхнул тревожный огонек, означавший наличие снаружи атмосферного давления, Ли остановил корабль и с надеждой посмотрел на босса. Драй дулом пистолета указал вниз. Ли только пожал плечами, включил обогреватели во внешней части корпуса и начал спускаться в океан ледяного газа, что-то бормоча про себя и напуская на лицо выражение «Я же вам говорил» каждый раз, когда негромкий шорох сообщал о сжатии внешних панелей.

Фет, понимая, что до радио ему больше не добраться, приник к одному из иллюминаторов. Драй косился одним глазом туда же, но лицо его не меняло выражения, даже когда стало ясно, что Кен рассказывал чистую правду. Высокие горы, полупрозрачный воздух, зеленая растительность, и даже яркие пятна, наводившие на мысль о голубых равнинах, обитатели которых сбивали когда-то исследовательские торпеды. Все было так, как и описывал ученый: здешнее солнце светило тускло, но в его свете все Равно можно было что-то разглядеть. Фет, совершенно позабыв про пистолет в руках Драя, внезапно метнулся к двери и выскочил в коридор с воплем «Камера!».

Драй убрал оружие.

— И почему ты не такой, как эти двое? — спросил он пилота. — Едва они чем-то заинтересуются, то сразу перестают бояться чего-либо на свете.

Пилот ничего не ответил, но Драй этого и не ожидал. Он незамедлительно приник к иллюминатору, рядом с которым ранее находился Фет. Через некоторое время Ли, не отрываясь от своей панели, мрачно поинтересовался:

— Если вы полагаете, что Кена интересует лишь работа и ничего больше, почему вы так торопитесь неожиданно навестить его?

— В основном потому, что я не уверен, на кого он в конечном счете работает. Как по-твоему, кого нам нужно винить в том, что мы впервые приземляемся на планету, о которой знаем уже двадцать лет?

Пилот не сказал в ответ ни слова, но один из его глаз повернулся назад и встретился взглядом с боссом. Вопрос явно отвлек Ли от мыслей о температурных изменениях и трещинах в металле. Возможно, Ладж Драй и не гений — он и сам это допускает, — но его практическая психология редко дает сбои…

«Карелла» спустилась еще ниже. Теперь вершины гор уже находились на уровне иллюминаторов; внизу виднелись обширные зеленые просторы, и индикатор радиокомпаса показывал куда-то в их сторону. С высоты пятисот футов можно уже было различить отдельные деревья, а среди них — крышу дома Вингов. Не было видно ни Кена, ни его торпеды, но никто в рубке управления не сомневался, что это именно тот дом, о котором говорил исследователь. Про Фета оба совершенно забыли.

— Ли, подай на несколько ярдов левее. Я хочу видеть через боковые иллюминаторы. Кажется, я различаю скафандр Кена — да, вон он. Здесь не очень ровная местность — посади корабль выше по холму. Среди этих растений можно видеть достаточно далеко.

Пилот молча повиновался. Даже если он и услышал крик Фета, донесшийся из помещения, откуда тот производил съемку, то никак не отреагировал — да и в любом случае, слова было невозможно разобрать из-за эха. Однако смысл их стал ясен почти сразу. Внутри корабля не было слышно треска, с которым корпус вломился в кроны деревьев — но это было не единственным событием, сопровождавшим посадку. Иллюминаторы совершенно закрыло облако густого дыма, и Ладж Драй удивленно отпрянул.

Корпус корабля со всех сторон охватило пламя.

18

Фет был не единственным, кто умолял пилота прекратить спуск. Кен, прекрасно понимавший, что корпус корабля, несмотря на всю мощную изоляцию, будет почти таким же горячим, как и его скафандр, выкрикивал по радио такие слова, которые в жизни не употребил бы перед своими учениками. Однако никто на борту его не слушал. Мистер Винг и Дон, догадавшись о причинах этих воплей, тоже закричали; миссис Винг высунулась из окна на шум и увидела сверкающий черный цилиндр, опускающийся среди деревьев ярдах в пятидесяти от дома. Последствия никого не удивили — во всяком случае, никого из тех, кто был вне корабля.

Дон с отцом со всех ног бросились к конюшне, где хранились переносные пожарные помпы. Миссис Винг вышла на крыльцо и спросила, изо всех сил старясь владеть своим голосом:

— Дон, где дети?

Частичный ответ она получила прежде, чем мужчины успели хоть что-то сказать: из леса на поляну у дома с разных сторон выбежали Марджи и Билли, так и неся в руках растения, которые они в панике даже и не подумали бросить.

— Папа! Там пожар! — закричал мальчик, как только увидел отца.

— Я знаю, Билли. Вы оба идите к маме, включите насос и помогите ей облить землю вокруг дома. Я не думаю, что при таком ветре, как сегодня, огонь пойдет вниз по холму — но нам стоит подстраховаться.

— Где Роджер и Эдит? — спросила миссис Винг прибежавших детей.

— Они собирали камни для инопланетянина, — ответила Марджи. — Я не знаю, где они собирались их искать. Они вернутся, когда увидят пожар.

— Надеюсь, — у матери был крайне обеспокоенный вид, но она взяла детей за руки и пошла за шлангами. Дон с отцом продолжали свое дело, закинув свои помпы на плечи и отправившись вверх по склону, где разрасталось облако дыма и пламени.

Кен не стал ждать, пока земляне что-нибудь предпримут. Задержавшись только для того, чтобы убедиться, что его скафандр по-прежнему надежно прикреплен к зонду, он взялся за свой пульт управления и взмыл вверх. Кен понимал, что немного рискует, но когда относительно холодный корпус зонда стал прокладывать себе дорогу среди тонких ветвей, обнаружилось, что он в состоянии избегать контакта с деревом, а от легких касаний ветви лишь слегка обугливались, но не успевали вспыхнуть. Словом, Кену удалось избежать пожара — хотя, когда он вырвался из-под покрова леса, под ним еще струился подозрительный дымок. Он увидел, что «Карелла» сделала то же самое — теперь корабль уже висел в полумиле над тем местом, где начался пожар. Он не стал больше тратить время на посылание туда обвинений, хотя вполне возможно, сейчас на борту его уже могли бы услышать.

Огонь распространялся во всех направлениях — хотя и не везде столь быстро, как Кен опасался. В сторону дома он практически не шел, равно как и вдоль склона. Но совместные усилия конвекционных потоков и ветра, дувшего в том направлении, гнали его вверх по склону, где он легко перескакивал с дерева на дерево. Кен видел полыхающие куски растительности, взмывающие на потоках горячего воздуха; некоторые из них сгорали в полете, но некоторые падали среди деревьев выше по склону, создавая новые очаги пламени. Темное дерево — по-видимому, мертвое, — оказавшееся перед надвигающимся валом огня, некоторое время дымилось, а потом с громким звуком взорвалось, прогорев всего секунд за пятнадцать и рассыпавшись дождем пылающих углей. Кен, не опасавшийся оказаться среди поднимающихся вверх горячих газов, направился поближе к самому огню. Тогда он хотя бы частично смог понять, почему огонь почти не движется вниз по склону: аборигены, с которыми он недавно разговаривал, мелькали среди деревьев, поливая все вокруг небольшими струями жидкости, о составе которой Кен мог только догадываться. Наблюдая за ними некоторое время, он обнаружил, что время от времени люди заново наполняли свои контейнеры в целом ручье такой же жидкости, текущем неподалеку от дома — ранее Кен его не углядел. Ему стало интересно, откуда берется этот поток, и он решил полететь вверх по склону холма вдоль ручья, чтобы с этим разобраться.

Поднявшись повыше, он снова смог оценить обширность лесных просторов вокруг и стал с беспокойством размышлять о масштабах катастрофы, учиненной «Кареллой». Если такая реакция пойдет по всей округе, это наверняка окажется очень серьезным событием для местных жителей. Он заметил, что чуть выше по склону огонь уже перебрался через ручеек — то есть жидкость должна прийти в непосредственный контакт с растительностью, чтобы предотвратить возгорание. Огонь и дым помешали ему последовать дальше к источнику воды; Кен спустился ниже, справедливо предположив, что прикосновение его скафандра горящей растительности уже не повредит, и двинулся вдоль ручья, находясь всего в нескольких футах над ним. Но даже с такого расстояния землю было плохо видно. Теперь он впервые заметил местных животных — маленькие существа, в основном четвероногие (насколько он мог судить по слишком быстрому мельканию этих самых ног), изо всех сил мчались вверх по склону. Кен удивился, как они дышат — судя по дыму, в воздухе сейчас было слишком много продуктов горения, и он наверняка был слишком горячим. Он ничего не знал о таком явлении, как поток свежего воздуха у самой земли перед фронтом огня. На Сарре порой случались крупные пожары, но Кен не был специалистом по этой части.

Исток ручья он обнаружил, будучи уже впереди стены огня, но все еще в затянутой дымом области. Он не сразу понял, что это действительно источник — любому геологу его расы довольно трудно было бы разобраться в устройстве родника. Кен заподозрил, что за этим явлением стоят какие-то искусственные технологии, но он не рискнул прикоснуться к жидкости, чтобы исследовать ее более тщательно. Гораздо серьезнее он бы забеспокоился, если бы знал, что в горах лесной пожар часто становится причиной ливней — но о таких вещах он и подавно не имел ни малейшего представления. Самое близкое к этому природное явление могло случиться на Сарре только в приполярных областях, когда в редчайших случаях давление поднималось, а температура падала достаточно для того, чтобы сера начинала выпадать из атмосферы в виде незначительных осадков.

Поняв, что на данный момент он больше ничего не сможет узнать, Кен снова поднялся повыше. Ниже по холму аборигены, по-видимому, справлялись с бедой: на том краю пожара виднелась черная полоска растительности, означавшая, что огонь в том направлении уже не идет. По сторонам горящего участка все было не столь ясно, но в целом пожар принял форму огромного веера, основание которого указывало на дом, а отдельные лепестки вытянулись вверх по склону на более-менее одинаковое расстояние, разойдясь на дистанцию в триста-четыреста ярдов. Сквозь клубящийся дым исследователь видел, что большие деревья сменяются в той стороне более тонкими, а затем и совсем мелкой растительностью, ближе к вершине окончательно уступающей место голой скале. Кен, находившийся в очень удобной позиции Для наблюдения, прикинул, что огонь, скорее всего, выжжет все в этом районе и через несколько часов погаснет сам от недостатка топлива. То есть аборигены вполне могут справиться с его кромкой и без посторонней помощи.

Мысль о такой помощи заставила его подумать о другом: дым поднимается колонной, хорошо заметной за много миль. Если другие аборигены увидят его, они примчатся сюда или примут ее за обычное облако? Глаза Кена воспринимали цветовую гамму совсем не так, как человеческие, и он не вполне улавливал разницу в оттенках — но и с его точки зрения столб дыма по форме слишком сильно отличался от обычного облака и должен был, привлечь к себе внимание. Подумав об этом, он решил было связаться с кораблем — но, оглядевшись, не обнаружил его нигде поблизости. Тогда Кен стал маневрировать зондом торпеду туда-сюда, чтобы самому раскачаться на ней на манер маятника и хотя бы мельком увидеть, что находится у него над головой. Но и там не было никаких следов черного цилиндра. Надо полагать, Драй решил, что сыт даже таким коротким знакомством с Третьей планетой. На всякий случай Кен еще и сообщил по радио свои предположения относительно того, что на подмогу могут примчаться другие аборигены, — после чего вернулся к изучению пожара. Вскоре он вновь забыл о корабле.

Он обнаружил, что в самом огне почти ничего не видно. Тогда он выдвинулся несколько вперед, обогнав наступающее пламя, и стал смотреть сквозь клубы дыма, как корчатся листья на кустах и деревьях, как они начинают дымиться и вспыхивают еще до того, как их касается огонь. Он также обратил внимание, что толстые стволы обычно не загораются, пока пламя действительно не доберется до них — однако из этого правила бывали исключения. Ему вспомнилось взорвавшееся дерево. Он пожалел, что у него нет с собой термометра, с помощью которого можно было бы выяснить температуру, при которой растения воспламеняются. Он задумался, только ли кислород сумел произвести такую бурную реакцию или же в процесс оказался вовлечен и азот, которого в местной атмосфере тоже было немало? В конце концов, вступил же он в соединение с куском титана. Кен не видел никакого способа заполучить сейчас образцы окружавших его газов, но, возможно, удастся извлечь информацию из твердых остатков. Он спустился прямо в огонь, посадил рядом с собой зонд, открыл дверцу грузового отсека и забросил туда несколько обгорелых кусков дерева. Удовлетворившись этим, он снова поднялся в воздух, прикидывая, насколько это недолгое погружение в пламя смогло продлить его возможный срок пребывания на этой планете. Он слышал, как термостаты в его скафандре отключили на эти несколько минут часть обогревателей — значит, внешний слой нагрелся очень сильно.

Пытаясь прикинуть, сколько может продлиться пожар, Кен выдвинулся футов на пятьдесят-шестьдесят перед полосой пламени и стал определять скорость его продвижения на разных участках. Это оказалось затруднительно, поскольку скорость эта часто менялась, и об этом ему мог бы сказать любой житель лесов. В основном она зависела от того, какого рода топливо огонь мог найти в данном месте, а также от рельефа земли, сильно влияющего на характер воздушных потоков, которые подпитывают огонь. Кену было слишком трудно разобраться во всех этих факторах, чтобы сделать какие-то разумные выводы. Наконец он бросил это занятие, пролетел еще немного вперед и попытался рассмотреть животных, убегавших сейчас от самой страшной угрозы, какая только встречалась им когда-либо в жизни.

И в этот момент внизу послышался хруст, явно отличавшийся от треска пламени, и тяжелое дыхание. Эти звуки напомнили Кену то, что он слышал после своей первой встречи с Роджером. Сообразив, что ни разу не видел двоих маленьких землян с самого момента начала пожара, ученый слегка забеспокоился. Проискав пару минут, он обнаружил, что тревога его была более чем оправданна. Роджер и Эдит Винг почти вслепую пробирались среди кустов, кашляя и задыхаясь, им мешали идти дым и усталость. В самом начале мальчик пытался уйти с пути пожара, идя под прямым углом к его фронту — самое разумное решение при данных обстоятельствах. Однако его осуществлению помешало несколько вещей. Во-первых, как только дым стал достаточно густым, чтобы сократить дальность обзора до нескольких ярдов, они забрели в небольшую низину. Поскольку ориентироваться здесь можно было только по направлению склона, они сделали несколько кругов, прежде чем сообразили, что происходит. К тому времени пламя уже показалось в прямой видимости, и им ничего не оставалось, кроме как бежать прямо от него. На тот момент они просто не знали, насколько широк его фронт, а бежать вдоль него, будучи всего в нескольких ярдах от полосы огня, было бы чистым безумием. Некоторое время они еще пытались, убегая от огня, все время чуть-чуть отклоняться в сторону — но вскоре вымотались настолько, что не были способны ни на что, кроме как просто бежать и бежать вперед. Они почти ослепли, слезы струились по их покрытым сажей лицам. Слезы Эдит были вызваны не только дымом; она, не скрываясь, плакала от усталости и страха, и ее брату было безумно трудно сохранять хоть какое-то самообладание.

Ученый не мог всего этого разглядеть — для него и обычное, не искаженное человеческое лицо было зрелищем малопонятным, — однако его немедленно охватило желание помочь. Быть может, если бы нечто подобное случилось после его самой первой встречи с людьми, он так и остался бы бесстрастным наблюдателем и стал бы смотреть, как эти существа выкарабкаются из опасного положения. Теперь же, после беседы с мистером Вингом, он осознавал культурный и научный уровень своих новых знакомых и благодаря этому действительно почувствовал какое-то духовное родство с ними. Это не животные — это люди. Кроме того, они попали в эту опасную передрягу из-за того, что помогали ему: он помнил, что уходили они искать образцы. И Кен, увидев их теперь, не стал медлить ни секунды.

Он стремительно спустился к ковыляющим детям, выкрикнув один из немногих известных ему английских глаголов, который хоть сколько-нибудь уместен:

— Принести! — гулко звучало из торпеды, слово повторялось и повторялось. Он остановился перед испуганными детьми, так, чтобы не касаться никаких растений. Эдит потянулась к нему, но Роджер еще сохранил остатки соображения.

— Нет, Эди! Так ты тоже обожжешься! Нам нужно забраться на эту штуку, на которой он летает. Если получится. — Кен уже понял, в чем трудность, и отчаянно возился с пультом, пытаясь опустить хвост зонда в пределы их досягаемости, оставаясь при этом сам над кустами. Не то чтобы он боялся поджечь их — все равно эта участь постигнет их через пять минут, — но маленьким аборигенам, похоже, и так придется трудно. Незачем зажигать у них под боком еще один огонь.

Развернуться было не так-то просто: его ноги свисали примерно на два ярда ниже корпуса зонда, а он в гравитационном поле автоматически выравнивался так, чтобы удерживать горизонтальное положение. Но его можно было вращать вдоль любой оси — вот только Кену до сих пор ни разу не приходилось этого делать, и на подбор нужной комбинации на пульте ушло некоторое время. Даже ему оно показалось безумно долгим — операция по спасению захватила его целиком, он волновался почти так же, как сами дети. Наконец нижний конец толстого цилиндра повис примерно в ярде над землей.

Дети тут же стали отчаянно пытаться вскарабкаться на него. Это у них не получилось: поверхность была слишком скользкой, ухватиться было не за что, а они уже очень устали. Роджер подсадил сестренку и сумел-таки закинуть ее наверх, она некоторое время отчаянно пыталась там зацепиться, но наконец соскользнула вниз, упала на землю и расплакалась. Роджер замер в растерянности. Его достиг порыв горячего и дымного воздуха, сбив дыхание, — ему уже казалось, что через несколько секунд пламя доберется до них. Он с завистью поглядел на существо, беспомощно висящее на другом конце торпеды, — ему этот раскаленный воздух, наверное, кажется свежим бризом. И тут он разглядел крепления, предназначенные для ящиков с растениями и минералами.

Поначалу даже они показались бесполезными. Он сомневался, что сможет провисеть, держась руками за эти металлические штуки, достаточно долго, а его сестра, да еще в ее нынешнем состоянии, не продержится ни секунды. Затем у мальчика появилась идея. Крепления по конструкции напоминали застежку броши и в защелкнутом виде превращались в полностью замкнутые кольца. Роджер «застегнул» ближайшее, резким движением вытащил из своих брюк ремень, продел его сквозь кольцо и снова застегнул пряжку. Торопливо подняв Эдит на ноги — она немного овладела собой, когда увидела, что он делает, — он снял ее ремень и продел его в другое кольцо, не успев даже порадоваться, что на сестре были брюки — в лесу дети так одевались всегда. Затем он поддержал ее, пока она, уцепившись рукой за одну из получившихся петель, продевала во вторую ноги. В результате девочке все равно приходилось прикладывать немалые усилия, чтобы удержаться на креплениях, но большая часть веса приходилась на кольцо для ног. Удовлетворенный результатом, Роджер махнул рукой саррианину, чтобы тот поднимался.

Кен понял жест и еще больше преисполнился восхищения человеческой расой. Он не стал медлить или спорить — он прекрасно понимая, что мальчик придумал единственный способ вытащить отсюда хотя бы одного из двоих. Но даже если бы Кен мог достаточно хорошо говорить на их языке, спорить все равно значило бы только терять время. Он немедленно поднялся в воздух, унося с собой наполовину оглушенную девочку.

Первым делом он поднялся над дымом, чтобы у нее была возможность нормально дышать, а затем внимательно оглядел окружающую местность, чтобы суметь в следующий раз вернуться сюда. На секунду в дыму появился просвет, и в нем Кен увидел Роджера, который снова пытался двигаться вверх по холму. Не став больше ждать, ученый направил торпеду к дому. Миссис Винг увидела их приближение, и меньше чем через минуту он уже мчался назад, за вторым пассажиром.

Времени прошло довольно немного, а Кен очень постарался запомнить место, откуда увез девочку, но отыскать второго землянина оказалось крайне трудным занятием. Вернуться на прежний пункт было несложно, но там он осознал, что отсутствие приборов и наличие разнообразных воздушных потоков не позволяют определить, действительно ли он в тот раз поднимался вертикально и сумеет ли сейчас спуститься прямо вниз. Он, конечно, видел, где тогда был Роджер, но ведь тот продолжал двигаться. Кен мог бы сейчас полностью сбросить высоту, нырнув вниз, но предпринимать что-то в этом духе было опасно. Торпеда была тяжела, и Кену не хотелось, чтобы она при спуске придавила его скафандр — особенно если учесть, здешнюю гравитацию. Поэтому Он сделал все, что мог, — быстро снизился почти до самой земли и начал последовательно прочесывать местность.

Там, где он опустился, огня еще не было, хотя кусты уже начали дымиться. И здесь не было никаких следов мальчика — во всяком случае, Кен не смог их обнаружить. На всякий случай он сдвинулся немного вниз по холму, к самому краю огня, и стал проверять оттуда полосу шириной ярдов в пятьдесят — довольно большое расстояние, когда увидеть что-то можно максимум в пяти. При этом он медленно двигался вверх по склону.

Роджер ушел гораздо дальше, чем можно было бы ожидать, учитывая его состояние, — ученый отыскал его только минут через десять, когда мальчик все еще пытался идти, но уже почти не продвигался вперед. Саррианин понял, что он сумел-таки немного оторваться от огня.

Он окликнул находившегося под ним землянина и снова опустил хвост своего летательного аппарата. Роджер из последних сил продел ноги в одну из петель и сунул руки в другую. Лицо его находилось всего в паре дюймов от корпуса торпеды, который, побывав совсем рядом с огнем, заметно нагрелся. Но все равно это было лучше, чем оставаться в огне, и Роджер почти не замечал волдырей, появившихся на лице и на руках. Кен, уверившись, что мальчик ухватился достаточно прочно, поднялся повыше в воздух и понес свой второй груз к дому. Когда они прибыли, Роджер продолжал крепко держаться за ремни, но вряд ли это было сознательным усилием — матери пришлось силой разжимать его судорожную хватку.

Кен, зная, что около дома он ничем не может быть полезен, оставил спасенных детей на попечение взрослого, наверняка знавшего, что делать дальше. Поднявшись над деревьями, он пролетел выше вдоль склона, чтобы посмотреть, как справляются те, кто гасит огонь. Самое трудное явно было уже позади — нижняя часть склона уже догорела, и основная работа шла выше. Оба человека продолжали опрыскивать все окружающее водой, постепенно продвигаясь вперед, но действительно горящий участок был уже далеко от них. Как Кен и ожидал, огонь вскоре должен был достичь скал и погаснуть там от недостатка топлива — однако до этого момента могло пройти еще несколько часов. Винги же прекрасно понимали, что опасность будет сохраняться в течение нескольких дней — особенно если сменится ветер, поэтому они продолжали свой труд, пока усталость не вынудила их остановиться. За это время Кен дважды спускался на выжженную землю невдалеке от мистера Винга и рисовал приблизительную схему происходящего. В какой-то момент ему самому пришлось на несколько минут укрыться среди деревьев, когда над ним пролетела металлическая машина с неподвижными крыльями и тремя двигателями. Потом ему пришлось снова прятаться, поскольку появилась группа людей с водяными насосами и прочими пожарными инструментами — они пришли со стороны Кларк-Форка и отправились выше по холму. После этого Кен решил держаться поблизости от дома — ему не хотелось, чтобы другие аборигены его видели, поскольку это привело бы только к новым языковым проблемам. Вероятно, он был прав.

Мистер Винг и Дон вернулись домой вскоре после прибытия новой группы борцов с огнем. Они валились с ног, оба были в царапинах и ожогах, покрытые сажей. Даже Кен мог оценить, насколько их вид отличался от обычного — они выглядели даже хуже, чем Роджер и Эдит. Только теперь мистер Винг услышал, в какой опасности были дети и как инопланетянин их спас; Кен пока не пытался ничего ему объяснить — слишком трудно было с его знанием английского придумать соответствующие выражения.

Узнав, что произошло, мистер Винг тоже не нашелся, что сказать. Кен уже и раньше предполагал, что представители этой расы могут испытывать друг к другу очень глубокие чувства, но теперь он в этом действительно убедился. Слов мистер Винг так и не подобрал, но выразить свою благодарность смог совершенно ясно.

19

«Карелла» действительно вышла из земной атмосферы, но не вернулась на прежнюю высоту. Двусторонняя связь была восстановлена — Кен дорого бы дал, чтобы знать, когда именно, — и Фет снова контролировал торпеду, на которой путешествовал ученый. Возвращение на борт прошло без происшествий. Два ящика Кен временно оставил в шлюзе, установив их рефрижераторы на ту же мощность, которая понадобилась для самой первой коробки.

Оставшиеся два, частично заполненные различными минералами, он занес внутрь. Когда он вылез из своей металлической скорлупы, то услышал мрачное приветствие Драя:

— Наконец-то вы вернулись. Ну, и каковы результаты? Кен посмотрел на него так вызывающе, как только мог.

— Незначительные. Благодаря вашему талантливому отвлекающему маневру, им было чем заняться, кроме разговоров со мной.

— Да откуда я мог знать, что корпус корабля начнет цепную реакцию в местной растительности? Я думал, что если это вообще реально, то давно бы случилось от чего-нибудь другого.

— Я хорошо помню, как сам предупреждал вас о такой возможности. Судя по всему, там такие вещи иногда случаются — у местных жителей есть вполне разработанные способы борьбы с такой проблемой.

— Так пожар прекратился?

— Не совсем. Догорать он будет, по-видимому, еще несколько часов. Что меня не устраивает, так это ваша манера считать меня то ли лжецом, то ли идиотом. Я вам говорил, что случилось с тем куском растения, который я трогал; я говорил, каким образом мне приходится изучать местный язык. Вы все слышали большую часть времени — возможно, и все время. Так с чего вам взбрело в голову спускаться на планету таким образом?

— Потому что я стал сомневаться в том, что вы мне сказали, — напрямую ответил Драй, явно чувствовавший себя вполне уверенно. — Вы говорили, что у вас с аборигенами ни разу не заходила речь о тафаке. Вы даже утверждали, что этот абориген — это не то же самое существо, с которым я веду обмен.

— Я лишь говорил, что не уверен в этом. Но это мелочи — продолжайте.

— В самый первый день, когда вы разговаривали с ним, с передатчика внизу пришел сигнал, означавший, что они прибыли торговать.

— Но это только подтверждает, что я говорил правду. Меня не было возле передатчика. Спросите у Фета — он управлял приземлением.

— Поначалу я тоже так считал. Но сегодня, когда прошел обычный срок после сигнала, я прислал туда новый зонд — вы в это время занимались уроками языка. И ничего! Там никого не было!

— То есть никто не отправил вам тафак?

— И не забрал платину. Я бы решил, что они пытаются меня обмануть, если бы зонд вернулся пустым — но получается иначе.

Я предположил, что вы успели что-то сообщить им в тот момент, когда я не слушал, и спустился вниз проверить, чем вы там занимаетесь.

— Ну, не будем выяснять, как это я мог определить, слушаете вы или нет. Не уверен, что меня сильно радует, что вы считаете меня кретином, а не обманщиком. Да, сейчас я согласен, что мой знакомый вполне может быть тем самым вашим торговым партнером. Возможно, он решил пойти в этот день к передатчику чуть позже, после разговора со мной. Он знал, что надолго я не задержусь. И тогда в том, что он не смог явиться позже, вам остается винить только себя — ему было чем заняться! Двое их детей чуть не погибли в этой цепной реакции, так что он, возможно, испытывает к вам сейчас не самые теплые чувства — если, конечно, свяжет корабль и эту торговлю. В конце концов, он же знает, что мы прилетаем к ним с Первой.

— Я в это не верю. Он не мог этого знать. И это еще одна причина, по которой я решил, что вы пытаетесь скрыть собственную неосторожность. Кстати, с чего вы взяли, что огонь представлял для аборигенов опасность?

— Я их видел. Собственно говоря, я их спас — вывез оттуда на своем зонде. Я потратил немало времени, изучая это явление, — все равно с момента возгорания я оказался там совершенно не у дел. Это я даже могу доказать — я вывез остатки горелой растительности, по ним мы сможем узнать кое-что новое об этой планете.

Драй некоторое время молча смотрел на него.

— Пока что вы меня ни в чем не убедили. И лучше бы вам это сделать к тому моменту, как вам понадобится следующая доза. Если они прекратят торговлю, я больше не стану выдавать дозы бесплатно. — Где-то за его спиной Фет издал звук, соответствовавший испуганному возгласу. На лице Кена также промелькнуло выражение озабоченности. У него уже случился непродолжительный период нехватки тафака, и ему совершенно не хотелось испытывать подобные ощущения долго. Драй кивнул, увидев его лицо: — Да. Мои запасы невелики, и если это действительно последняя партия, то я намерен получить за нее хорошие деньги. Кстати, ваш рассказ подал мне хорошую идею. Если вы рассказали правду о том, что спасли двоих аборигенов от неминуемой смерти, вы можете вернуться вниз и попробовать сыграть на их благодарности. Объясните им, что вы хотите покупать у них тафак. Наверняка они отблагодарят героя, спасшего их от ужасной гибели. Особенно если они поймут, что у него будут большие неприятности, если договориться не удастся. Можете спускаться прямо сейчас — ваш скафандр уже нагрелся. Мы еще не подняли торговый зонд, так что как только вы спуститесь в нужную точку, мы перешлем его к вам вместе с металлом, и вы сможете торговаться хоть до умопомрачения.

Драй замолчал, но усмешка все еще не сходила с его лица.

— Тот факт, что мое знание их языка оставляет желать лучшего, вас не беспокоит?

— Нет. Я считаю, что вы знаете больше, чем говорите.

— А то, что в данный момент на пожар сбежалось множество других аборигенов? Когда они прибыли, я прятался среди деревьев, чтобы меня не увидели. Но я не могу одновременно прятаться и заниматься бизнесом. Вы хотите, чтобы я действовал открыто? Сначала они будут заняты борьбой с огнем, но потом их наверняка заинтересует металл, — тут Кен сделал паузу. — Не думаю, что все они — то самое существо, с которым вы до сих пор имели дело. Но, я полагаю, вы не против расширения рынка…


Ладж Драй перебил его.


— Хорошо, сейчас вы спускаться не будете.

— Я думаю, понадобится не так уж много партий, чтобы удовлетворить их всех…

— Я сказал, не сейчас, — Драй, должно быть, заметил удовлетворение, мелькнувшее на лице ученого, поскольку добавил: — У меня есть другая идея. Мы отправимся туда на «Карелле» и будем смотреть и слушать. Если аборигены станут упрямиться, мы можем объяснить, что устроим еще один пожар.

— То есть вы хотите сказать, что собираетесь продемонстрировать местным жителям космический корабль. Законы вас не слишком беспокоят, а?

— Вы сами все прекрасно понимаете. Кроме того, они его уже видели. Впрочем, это можно сделать чуть позже. Думаю, мы можем пока приземлиться на некотором расстоянии от места пожара и подождать, когда все уляжется. Таким образом, — он пристально посмотрел на Кена, — мы сможем быть уверены, кто и когда говорит.

Он развернулся, оттолкнулся от ближайшей стены и вылетел в коридор. Фет беспокойно проследил за ним одним глазом.

— Кен, тебе не следует так с ним разговаривать. Я знаю, что он тебе не нравится — кому бы он мог понравиться! — но не забывай, что он может с нами сделать. Я думал, что ты станешь немного потише, когда оценишь, на что это похоже. Сейчас он явно настроен подержать тебя без дозы просто так, развлечения ради.

— Я знаю. Извини, если я и тебя втравил в неприятности, — ответил ученый. — Но мне кажется, что в ярости он безопаснее. Пока он ушел, нам нужно все обговорить. Надо кое-что сделать. Во-первых, это правда, что запасы тафака очень невелики? Все, что есть, лежит в его сейфе с рефрижератором, из которого он выдавал нам наши дозы?

— Да. И он, по-видимому, говорил правду: большая часть тафака в конце торгового сезона отправляется на Сарр, здесь остается совсем немного.

— Одна доза — это сколько? Я оба раза так и не смог толком разглядеть то, что находится в замороженном воздухе.

— Маленький цилиндр, примерно такой величины, — показал Фет, согнув кончик щупальца. — Они его присылают прямо в таком виде, только палочки более длинные. Их нарезают на десять частей и замораживают по отдельности.

— Хорошо. Мне это и надо было выяснить. Теперь, эти холодильные установки в наших камерах — они насколько мощные? Можно с их помощью заморозить наш воздух?

— Естественно. А зачем?

— Увидишь. А сейчас мне надо сделать еще одну вещь. Не думаю, чтобы что-то могло помешать Драю спуститься вниз, на поверхность Третьей, раз уж его туда понесло. — Прервав на этом все объяснения, Кен побежал в рубку управления корабля.

Он оказался абсолютно прав: нетерпеливый наркоделец снова дал пилоту приказ спускаться. Ли на сей раз не возражал, хотя лицо его выражало что угодно, кроме одобрения. Спуск прошел нормально, только теперь они наводились на давно установленный передатчик и оказались в восьми милях к востоку от того места, где приземлялись в прошлый раз. Зависнув на высоте двух миль над ближайшими вершинами, они стали смотреть по сторонам в поисках поднимающихся клубов дыма. К большому разочарованию Драя, их было видно очень хорошо — даже саррианские глаза могли отличить дым от облаков без особых затруднений.

— Там все еще горит, — невинно заметил Кен. — Мы здесь так и будем висеть у всех на виду, пока это не кончится?

— Нет. Мы спустимся и укроемся.

— Среди растений? Это плохая идея, когда речь идет о корабле.

Драй некоторое время смотрел на ученого — видно было, что он готов взорваться.

— Я слежу за обстановкой, большое спасибо. Тут не везде есть растительность, как вы можете заметить. Например, вон там, — он указал на юг, где виднелась треугольное пятно, отражавшее свет, словно металл. Кен обратил внимание на несколько таких мест при своем самом первом спуске. — Взглянем на него поближе. Оно, похоже, расположено ниже, чем окружающая местность, и там будет очень удобно прятаться. Если это действительно что-то вроде тех равнин, где живет та странная раса, местные жители, возможно, стараются избегать таких мест. Как насчет этого, умник?

— Пока что звучит логично, — сдержанно ответил Кен. Драй прервал на этом разговор, махнув щупальцем в сторону Ли, — и пилот послушно стал снижаться в направлении сияющей полоски.

Когда альтиметр показал пятьсот футов, Кен занялся внимательным осмотром района. Пятно оказалось больше, чем выглядело с высоты, и он никак не мог определить, что же это такое. Конечно, на этой планете есть довольно странные минералы — он успел бросить быстрый взгляд на принесенную коллекцию. О поверхности, лежащей прямо под кораблем, ничего сказать он не мог, но у самого края этого пятна можно было заметить отражения деревьев, росших по краям…

— Ли! Стойте! — Пилот, не задумываясь, последовал совету, отреагировав на панику в голосе Кена.

— В чем дело? — В словах Драя даже не чувствовалась его обычная подозрительность.

— Это жидкость — видите, как дрожат по краям отражения растений. Это действуют воздушные потоки!

— И что?

— Единственная жидкость, с которой я пока столкнулся на этой планете, повела себя очень похоже на тот странный оксид, обнаруженный нами на Четвертой, — я в нем чуть не отморозил ноги. Здесь я тоже видел такую жидкость и сунул в нее кончик манипулятора — она немедленно испарилась, а я еще несколько минут не мог коснуться щупальцем внутренней поверхности скафандра. Думаю, что это то самое поглощающее тепло вещество — оксид водорода.

— Почему вы раньше об этом не сказали? — Драй снова преисполнился подозрительности.

— А когда я мог сказать? Кроме того, мне плевать, если вы превратитесь на этой планете в ледяную статую. Просто сейчас я, к сожалению, лечу с вами. Если не хотите мне поверить, хотя бы пошлите туда сначала зонд. У нас их должно быть достаточно.

Даже Драй счел это предложение совершенно разумным и подал знак Фету. Техник, критически взглянув на Кена, направился к контрольной панели и произвел пуск. Он мог воспользоваться и тем зондом, на котором летал Кен, — но он был не единственным, оснащенным ручным управлением, и технику не хотелось его терять. Он-то был совершенно убежден, что его товарищ прав.

Узкий цилиндр высунулся из корабля и медленно поплыл к поверхности озера. Находившийся до сих пор внутри «Кареллы», он был чрезвычайно горяч, и прикосновение зонда к жидкости сопровождалось выбросом огромной струи пара. Фет поспешно поднял его повыше и стал ждать, когда он немного остынет.

— Вряд ли аппарат переживет столь стремительное охлаждение, — сказал он. — Что-нибудь да сломается.

Через некоторое время он снова опустил зонд в воду. На сей раз он вызвал только рябь на ровной поверхности. Фет очень осторожно опустил его еще глубже. Остальные смотрели молча. Холод сам по себе — это еще не страшно…

Только холодом, однако, дело не ограничилось. Внезапно взметнулось еще одно облако дыма, и на месте, где находился зонд, вскипела большая волна. Где когда-то находился зонд — так будет точнее. Техник безрезультатно крутил ручки, пытаясь поднять его обратно. Наконец он оставил это занятие.

— Какая жалость, что герметичен там только грузовой отсек. Судя по всему, эта жидкость повредила электросхемы. Возможно, онарастворяет изоляцию.

У Ладжа Драя было такое лицо, словно он встретил привидение. Он не стал отвечать на слова техника.

— Кен, — обратился он неожиданно, явно следуя каким-то своим мыслям. — Когда вы впервые описывали эти пятна, вы говорили, что по виду они похожи на те голубые равнины. Так?

— Так, — Кен уже догадывался, что пришло в голову наркодельцу.

— Тогда… Может быть такое, чтобы планета на три четверти была покрыта жидкостью?

— Не думаю, чтобы это было невозможно… Хотя представить трудно. Какой бы то ни было жидкостью, не говоря уж о таком редком соединении. Но эта планета гораздо больше Сарра, у нее была большая начальная скорость, и она холоднее, так что средняя скорость молекул газа здесь будет меньше… погодите. — Он замолк, производя в уме нужные подсчеты. — Да, на этой планете оно будет существовать без особых проблем, а водород и кислород — довольно распространенные во Вселенной элементы. Так что боюсь, Драй, это весьма даже вероятно.

Тот не ответил; было видно, что он размышляет. Когда же Драй в конце концов заговорил, Кен почувствовал прилив гордости — он совершенно правильно угадал, о чем пойдет речь.

— Но та раса… могут ли они жить в подобном веществе? Может, их вообще не существует, а наши зонды просто гибли в жидкости… Но лучи радаров? Мы же их засекли! — Он резко обернулся к Кену, словно только что привел весомый аргумент в споре. Кен следил за его мыслью, поэтому тут же ответил:

— Нет никаких свидетельств, что эти радары не принадлежали той самой расе, с которой вы вели торговлю. Я уже говорил, что в астрономии они кое-что понимают. Мне кажется, что вы за последние двадцать лет разработали довольно интересную мифологию. Впрочем, ваши идеи были бы не слишком невероятны — если бы им нашлись еще какие-нибудь доказательства.

Косясь одним глазом на загадочную жидкость, плескавшуюся за иллюминатором, Драй поглядел вторым на пилота:

— Ли, поднимите корабль миль на десять и летите на этой высоте. Все равно куда.

Тот молча выполнил приказ. Хотя Ли выбрал не самую короткую дорогу к океану, скорость корабля даже в атмосфере позволила им добраться до пресловутой «равнины» за несколько минут — ни один из них за все предыдущие двадцать саррианских лет не рискнул бы приближаться к ней так близко. Босс молча указал вниз, и вскоре они висели в нескольких сотнях футов над волнами. Драй долго смотрел на них, затем коротко сказал Кену:

— Достаньте образец.

Ученый на мгновение задумался, затем отыскал тот самый автоклав, в который собирал на Марсе образцы, выкачал из него воздух и закрыл клапан. Снова надев скафандр, он вышел в шлюз, предупредив Ли, чтобы тот непременно держал корабль на одной и той же высоте. Затем Кен прикрепил один трос к самому автоклаву, а другой — к рукоятке клапана, после чего открыл внешнюю дверь и стал опускать прибор до тех пор, пока уменьшившийся вес не сказал ему, что тот погрузился в воду. Он потянул за второй трос, подождал немного, вытащил наверх заполненный автоклав, снова закрыл клапан, а потом и внешнюю дверь шлюза.

Естественно, автоклав взорвался, прежде чем сера перестала конденсироваться на его поверхности. Кен только порадовался, что так и не снял скафандра, — осколки звонко ударили по металлу. Подумав немного, он предпринял новую попытку. На сей раз он опустил вниз маленькую стекленную губку, надеясь, что эта жидкость станет подниматься по капиллярам. Губку он положил в другой автоклав, после чего определил молекулярный вес вещества тем же методом, что и при высадке на Марс. Вес этот оказался немного больше, чем в первый раз, но ему удалось обнаружить на губке отложения солей, и он сделал поправку на них. На сей раз результат не оставлял сомнений в том, что это и впрямь оксид водорода.

Некоторое время Кен смотрел на волнистую голубую поверхность, пытаясь представить, какая под ней кроется глубина и насколько эта жидкость может быть важна для экологии Ледяной планеты. Затем он повернулся, выбрался из скафандра (после взрыва он предпочел не снимать его до самого конца эксперимента) и пошел докладывать Драю о результатах.

Тот молча выслушал его, явно еще не оправившись от потрясения, вызванного опровержением всех его прежних представлений. Он долго не произносил ни слова, пока наконец не принял решение:

— Летим на Первую, Ли. Мне надо подумать.

Кен и Фет переглянулись, из-за всех сил стараясь скрыть свое веселье.

20

— Ну что ж, с этим ты покончил, — Фет опять был мрачен.

— В каком смысле? — не понял Кен. Для вида они оба сейчас занимались проверкой работы холодильных установок в вегетационных камерах.

— Я много лет трудился, поддерживая этот миф о равнинах, хотя прекрасно понимал, что это не более чем теория. Вот только для Драя такие вещи совсем не очевидны. Я делал все, что мог, чтобы свести к минимуму поставки тафака.

— Но так, чтобы совсем они не прекратились, — недружелюбно перебил его Кен.

— Верно. А теперь ты уничтожил ту легенду, которая только и удерживала от его исследования планеты, да еще и дал ему средство получить от аборигенов все, что нужно, с помощью угроз и грубой силы. Если все это было частью твоего плана, то это наш полнейший провал.

— Я бы так не сказал. Ты видел, в каком состоянии был Драй, когда выходил из корабля.

— Да, конечно, он жалеет о напрасно потраченном времени и Деньгах. Это продлится недолго — он проведет в прострации максимум несколько дней. А потом…

Все то время, пока техник предавался мрачным рассуждениям, мозги Кена отчаянно работали. Теперь он перебил техника:

— А потом будет уже поздно. Фет, тебе придется сейчас довериться мне. Я обещаю, ты не останешься без своей дозы. Мне сейчас надо будет поработать в шлюзе примерно пару часов. Ли все еще на борту. Я хочу, чтобы ты отыскал его и занял его чем-нибудь хотя бы на это время. Мне нужно, чтобы он не видел, чем я занимаюсь. Ты знаешь его дольше меня, так что сам придумай, как отвлечь его внимание. Только не убивай его, он нам еще понадобится.

Некоторое время Фет смотрел на ученого с явным сомнением. Кен благоразумно не стал продолжать, оставив техника бороться с совершенно естественным страхом. Он был рад, но не слишком удивлен, когда тот в конце концов пробурчал: «Ладно», и отправился в рубку управления. Кен еще немного подождал. Уверившись, что ему сейчас не помешают, он закрыл внутреннюю дверь шлюза, надел обычный скафандр и принялся за работу. Ему было немного жаль, что придется пожертвовать несколькими живыми экземплярами растений, но он утешил себя тем, что позже наверняка удастся легко раздобыть новые. Кроме того, в камере, которой он собирался сейчас воспользоваться, было не так уж много растений — пожар начался прежде, чем дети успели толком ею заняться. Это было не случайностью, а заранее продуманным решением — выбирать один из контейнеров ему нужно было не сейчас, а еще до того, как он покинул планету.

Между тем находившийся в рубке управления Фет довольно легко справился со своей задачей. Он не был особенно дружен с пилотом, но хотя бы не испытывал к нему такой горячей ненависти, как к его боссу. Ли тоже не отличался щепетильностью, и в прошлом это не раз проявлялось — но, по крайней мере, Фет не знал о нем ничего такого, что вызвало бы у него чувство омерзения. Как следствие, нельзя было усмотреть ничего странного в том, что техник заглянул в рубку немного поболтать. Пилот читал, что было обычным его занятием в свободное время; он спросил, где Кен, и техник ответил, то тот возится в шлюзе со своим сеном.

— И что он вечно использует шлюз как лабораторию? — недовольно заметил пилот. — Я уже говорил ему так не делать. У него есть лаборатория на станции, так почему он не может перетащить их туда?

— Думаю, он рассчитывает в случае неполадок с рефрижератором откачать из шлюза воздух и таким образом дать образцам шанс дожить до окончания ремонта, — ответил Фет. — Хотя на самом деле имеет смысл спросить его самого. Меня это все не беспокоит: нас на борту всего трое, а ящики не настолько велики, чтобы в случае неполадок со здешней техникой через них оказалось трудно перебраться.

Пилот фыркнул и снов углубился в чтение, не забывая периодически одним глазом присматривать за огоньками на панели. Он видел, что в какой-то момент Кен выходил из шлюза и открывал внешнюю дверь, но не придал этому значения и не стал ничего спрашивать. Фет и сам не понимал, что там творится, так что удивлялся не меньше Ли. К счастью, пилот давно привык к его неразговорчивости и вечно хмурому выражению лица, иначе такое состояние могло бы вызвать подозрения. Именно эта черта и была причиной того, что Кен не стал рассказывать Фету весь свой план: он опасался, что чуть более радостное состояние техника может погубить все дело.

Но последовавшие сигналы заставили-таки пилота отложить книгу и подняться на ноги.

— Что там творит этот ненормальный? — громко поинтересовался он. — Сверлит дырки в корпусе?

Фет понимал причину его беспокойства: внешняя дверь шлюза снова закрылась, и давление уже некоторое время было нормальным, но сейчас оно вдруг стало резко падать, словно воздух уходил из корабля через большое отверстие — хотя, судя по приборам, все это время он продолжал поступать в помещение. Внешняя дверь по-прежнему была закрыта.

— Может, он наполняет какие-нибудь портативные цистерны? — с надеждой предположил Фет.

— Чем? На борту нет насоса, который мог бы закачивать воздух быстрее, чем это позволят клапаны в шлюзе. Разве что в основных системах — но их он сейчас использовать не может.

— Так свяжитесь с ним и сами у него спросите. Внутренняя дверь тоже закрыта, насколько я вижу. Если вы сейчас ее откроете, когда он работает, ему это вряд ли понравится.

— Это не нравится мне! — прорычал Ли. Он снова посмотрел на индикаторы и обнаружил, что давление стабилизировалось на величине примерно вполовину нормального. — Ну ладно, если там произошла утечка, то у него хотя бы хватило ума заткнуть отверстие, — пробормотал он уже спокойнее, после чего он взялся за микрофон, переключился на локальный канал, по которому шли все внутренние переговоры, и вызвал Кена. Тот немедленно отозвался и заверил пилота, что никаких дырок в корпусе он не сверлил и вообще скоро все закончит и вернется. Ли больше ничего не удалось из него выжать.

— Можно подумать, ты ему не доверяешь, — усмехнулся Фет, когда пилот отошел от микрофона. — Ты можешь доверять ему по той же причине, что и мне, а насчет меня ты, судя по всему, особенно не беспокоишься.

— Возможно, на него я тоже смогу положиться, но только когда он пройдет через еще несколько доз, — ответил Ли. — А сейчас даже из разговора с ним я могу заключить, что он еще не вполне смирился с тем, что он на поводке. Я в жизни не слышал, чтобы кто-нибудь так разговаривал с Драем.

— Я разговаривал… однажды.

— Да, но он делает это снова и снова. И Драй тоже обратил на это внимание — он приказал мне оставаться в рубке управления все время, пока вы двое находитесь на борту. Я, впрочем, полагаю, что это не слишком нужно — все равно ключ у меня, а я не знаю, каким гением нужно быть, чтобы вскрыть замок Берна на этой системе. Впрочем, приказ есть приказ. — Он снова расслабился и уткнулся в книгу. Фет же опять вернулся к своим мрачным мыслям.

«Значит, они надеются на то, что это нас удержит. Можно подумать, я раньше этого не знал. Если Кен придумает какой-нибудь способ добраться до сейфа Драя — мне это, по крайней мере, не удалось… Впрочем, Сарр мы все равно не найдем. Если бы можно было ориентироваться на Ригель или Денеб, которые можно опознать за тысячу парсек, не подлетая при этом достаточно близко, чтобы разглядеть планеты…» — так продолжал размышлять он, и опять в его мыслях постоянно всплывало «если бы», как это происходило уже много лет подряд. Наркотик оказал не слишком заметное влияние на его интеллектуальные способности, но сам факт зависимости от него давно погасил в Фете всякое стремление к бегству. Он только удивился, почему согласился выполнить просьбу Кена, — непонятно, как ученый сможет выполнить свое обещание?

Наконец, его раздумья прервал голос Кена:

— Фет, ты не мог бы спуститься и помочь мне? Я почти закончил, но мне нужно кое-что вытащить из шлюза.

Оба саррианина, бывшие в рубке, дружно повернулись к индикаторам. Давление опять поднималось.

— Хорошо, я иду, — ответил Фет. — Открой внутреннюю дверь, как только поднимется давление, — и с этими словами он поспешил по коридору, оставив пилота позади. Кен сформулировал свою просьбу очень аккуратно…

Отсутствовали они недолго, так что Ли не успел ничего заподозрить. Через пару минут он услышал, как ученый с техником возвращаются. Они двигались молча, и это пробудило в пилоте любопытство. Он приподнялся, чтобы выйти им навстречу, но к этому моменту оба уже сами появились в рубке. Лицо Фета утратило мрачное выражение, и теперь его чувства было трудно определить. Ли, впрочем, даже не задался этим вопросом — взгляд сразу оказался прикован к предмету, который эти двое несли в петле из какой-то тряпки.

Предмет имел форму куба со стороной примерно в один фут, и был он желтого цвета. За ним по воздуху тянулся заметный след а на поверхности проступали темно-медовые капли. Капли сливались в более крупные, стекали по граням куба, впитывались в ткань и растворялись в воздухе. Увидев это, Ли на мгновение растерялся, затем на его лице появилось выражение ужаса, но в конце концов он взял себя в руки.

— Так вот куда девался воздух, — заметил он. — И что же все это значит?

Кен, на котором был скафандр с открытым шлемом, не стал прямо отвечать на вопрос. Вместо этого он задал свой:

— Ты ведь заешь координаты Сарра и можешь довести до него корабль, верно?

— Конечно. Я неоднократно летал по этому маршруту. А вы надеетесь, что я все расскажу вам, чтобы избежать обморожения?

— Мне не важно, будешь ты говорить или нет. Корабль поведешь ты сам, и я не собираюсь примораживать тебя к этому блоку — мы просто поставим его прямо здесь. У тебя есть время подумать, пока он не испарится. После этого думать за тебя будем уже мы.


Пилот засмеялся.


— Это можно было ожидать! Предполагается, что я поверю, будто там внутри тафак? Да вы сделали этот блок пару минут назад!

— Совершенно верно. Раз уж об этом зашла речь, то уверяю — там действительно вложен цилиндрик тафака. Я лично поместил его туда — именно пару минут назад, как вы говорите.

— Надо понимать, что вы взломали сейф Драя и забрали его оттуда?

Было видно, что пилот им не верит ни на грош.

— Нет. Но идея Драя сыграть на благодарности аборигенов Третьей оказалась не так уж плоха.

— Хотите сказать, что они дали вам за свое спасение сотню порций?

— По моим оценкам, их там примерно две тысячи. Я их не пересчитывал, но они разложены ровно, так что если доза, о которой идет речь, составляет примерно одну десятую цилиндрика, в котором хранится тафак, то эта цифра верна. Тут пилот явно забеспокоился.

— Но ведь вы не высаживались туда с тех самых пор, как Драй высказал эту мысль. У вас просто не было возможности попросить тафака!

— Обижаете. Неужели, по-вашему, я должен был ждать, пока Драй подскажет, как я должен поступать? Эта мысль родилась у меня гораздо раньше — но поскольку я не лишен совести, я не стал пытаться ее реализовать. Кроме того, как я уже устал повторять, я не настолько хорошо знаю язык аборигенов. Однако так получилось, что абориген, с которым я имел дело, дал мне коробку тафака безо всяких просьб с моей стороны. Он все-таки неплохой парень и явно имеет представление о том, насколько тафак для нас ценен. Боюсь только, что я забыл доложить обо всем этом Драю.

По мере того как Ли осознавал, что услышанная им история вполне правдоподобна, на его лице все больше и больше вырисовывалось отчаяние. Фет, со своей стороны, прямо-таки лучился. И лишь маленькое облачко сомнения омрачало эту радость: что, если его приятель все же блефует? Это казалось невозможным — ведь совершенно бесполезно возвращаться на Сарр без запаса наркотика. Но тогда пришлось бы привлечь Ли к добыванию последнего из сейфа Драя.

Мысли пилота, видимо, текли в том же направлении. Взгляд его, прикованный к тающему куску серы, был полон ужаса. Он выдвинул последнее возражение, хотя и сам понимал, насколько оно слабое:

— Ты не допустишь… Фет же не защищен, и ты сам без шлема.

— А нам-то какая разница?

В этот момент Ли совершил отчаянную, почти безумную попытку прорваться к двери. Он врезался головой в Фета, и некоторое время ничего нельзя было разобрать в мелькании ног и щупалец. Кен стоял рядом, но его помощь и не требовалась. Вскоре пилота, бешено размахивающего щупальцами, отшвырнуло назад, почти к самому пульту. Он поднялся, явно не настроенный сопротивляться дальше.

— Если бы я только…

— Да, было бы просто замечательно, если бы Драй позволил хоть кому-нибудь, кроме себя, иметь оружие. Вот только он не разрешил это даже тебе… а времени осталось мало. Так как? с этими словами Фет потянулся к термостату, находившемуся в рубке почти рядом с ним, и повернул его.

Пилот сдался. Если он и испытывал какие-то сомнения относительно правдивости Кена, поставить на это он уже не рискнул. Кроме Фета Ли уже видывал и других наркоманов и был знаком с некоторыми душераздирающими подробностями.

— Хорошо — уберите эту штуку! Я сделаю так, как вы хотите! Кен молча подхватил оба конца тряпки и понес заметно полегчавший груз в сторону шлюза. Через пару минут он вернулся.

— Сделано, — объявил он. — Я уж беспокоился, не испарится ли эта штука целиком прежде, чем я ее донесу. Ты продержался дольше, чем я ожидал, Ли. Но все кончилось хорошо, и воздух чист. Хочу заметить, что этот блок теперь лежит в моем холодильнике наверху, и в случае необходимости его можно будет вытащить очень быстро. Ну ладно, теперь о деле. Мне бы очень хотелось арестовать нашего дорогого Драя, но я не вижу способа это осуществить. Есть идеи?

— Арестовать? — На лице Фета появилась легкая улыбка.

— Да. Должен признаться, что на самом деле я действительно являюсь правительственным агентом. Я был послан разобраться с этим делом о наркотиках. Не то чтоб я очень рвался подучить такую работу, да и следователь из меня вышел так себе, но не об этом речь… Наверное, Фет, мне надо будет провести тебя по этому делу как своего сотрудника — думаю, что это вполне законно.

— Не стоит волноваться. Все уже сделано восемнадцать лет назад. Надо понимать, что они не позаботились сообщить тебе о своей предыдущей попытке — найти специалиста и попытаться сделать из него полицейского? Увы, тогда результатов добиться не удалось…

— Нет, не позаботились. Надо будет мне поговорить с Рейдом по возвращении. Если он все знал…

— Не стоит сердиться на него. Учитывая нынешние обстоятельства, я очень рад, что он снова предпринял попытку. Ты все-таки проделал очень неплохую работу.

— Может быть, но она еще не совсем закончена. Спасибо за информацию, теперь я многое понял относительно тебя, а то мне было чему удивляться. И что касается дела, то с этого момента оно не только мое, но и твое. Так как мы собираемся взять Драя? За остальными, я думаю, просто не стоит гоняться.

А почему бы не оставить его там, где он сидит? Другого корабля на базе нет, так что пока этот у нас, он там прочно застрял. Разве что ему придет в голову предпринять путешествие на торпеде. Впрочем, в этой системе ему больше нигде долго не выжить, так что вряд ли он попытается. По-моему, нам стоит отправляться прямо сейчас, и пускай он ломает себе голову, что же случилось, — пока мы не прибудем официально и с оперативной группой.

— Предложение принято — но с единственной поправкой. Сперва мне все-таки надо совершить одну прогулку. Фет, последи за нашим другом пилотом, пока меня нет, — и с этими словами Кен исчез в направлении шлюза, так что никто не успел и рта раскрыть.

На этот раз он отсутствовал очень долго, и в конце концов корабль пришлось послать за ним следом. Он застрял в одной из долин неподалеку от станции, поскольку оказался не в состоянии один справиться со своей задачей.

Салман Кен собирался платить свои долги.

Никто из Вингов, конечно, не считал, что инопланетянин что-то им должен — совсем напротив. Они не винили его в случившемся пожаре, ведь в момент появления корабля он находился на земле и вел с ними беседу. Ночью с помощью команды из Кларк-Форка пожар в конце концов потушили. Так что единственное, что теперь заботило семейство, — вернется их гость или нет.

До самого вечера никто не вспоминал, что в этот день должна была появиться торпеда с платиной. Но на следующее утро Дон с Роджером отправились к передатчику и действительно обнаружили там торпеду — но ее дверца оказалась закрыта, а на их крики никто не отозвался. Конечно же, это была та самая торпеда, которую послал Драй и про которую он совершенно позабыл из-за всей случившейся сумятицы. Управлялся этот зонд по радио, а не через ахронный передатчик, поскольку, в то время «Карелла» была совсем рядом — и теперь не имелось никакой возможности переключить ее обратно, даже если бы наркоделец и вспомнил о своем имуществе. Сам же Кен, чья «плата» находилась на борту «Кареллы», даже и не подумал об этом — внимание его быстро переключилось на необходимое краткое исследование Солнечной системы, которое они провели перед отбытием. Целый земной день он посвятил изучению этого семейства ледяных планет, прежде чем товарищу удалось убедить его отправляться домой — Фет, правда, не слишком на него нажимал, поскольку и сам как ученый страдал от любопытства.

В конце концов они отправились с прощальным визитом на Третью. Передатчик только-только оказался на освещенной стороне, и на сей раз даже Ли проявил желание наводиться именно на него. Когда они спустились на расстояние мили от горных вершин Кен стал указывать дорогу, и вскоре они зависли над домом Винтов.

Аборигены заметили их приближение. Все семеро выбежали из дома, следя за спускающимся кораблем, — об их чувствах Кен легко мог догадаться. Он приказал Ли остановить корабль так, чтобы двери шлюза оказались в точности на поляной перед домом, а нижняя часть корпуса корабля — в тридцати футах от вершин деревьев. Затем он влез в скафандр, вышел в шлюз со своей «платой» и открыл внешнюю дверь, даже не откачав воздух. На мгновение его окутало голубоватое пламя, рванувшееся из шлюза и вызвавшее у аборигенов испуганный вскрик. К счастью, пламя горящей серы тут же метнулось вверх и пропало. Затем Кен жестами убедил землян отойти в сторону, перекатил через порог шлюза тяжелый предмет. Упав на землю, предмет проделал на этом месте изрядную дыру. За ним последовала схема, аккуратно нарисованная на фторокремниевой пластине — этот материал сарриане использовали в качестве бумаги для записей. Винги столпились вокруг всего этого, а «Карелла» поднялась выше и превратилась уже в маленькую точку в небе. Кен уже занялся отчетом для планетарных экологов и медиков-исследователей, которые прилетят с ним сюда в следующий раз. Возможно, удастся найти способ лечиться от вызываемой «тафаком» наркотической зависимости, а если и нет — он в достаточно хороших отношениях с аборигенами, так что можно особо не волноваться. Не то чтобы это было единственным, зачем ему нужны были эти странные существа, — все-таки они ему нравились в некотором роде…

Он даже не забыл написать небольшой отчет для Рейда.

А на Земле некоторое время все молчали.

— Папа, мне эту штуку не сдвинуть, — это были первые прозвучавшие слова, и исходили они от Роджера, который тщетно пытался сдвинуть с места лежащую у их ног серую глыбу.

— Она должна весить фунтов двести, — прикинул Дон. — Если это все платина… — …то нам предстоит немало работы по разбиванию ее на мелкие кусочки, чтобы не вызвать лишнего интереса, — закончил за него отец. — Но сейчас меня больше всего интересует рисунок.

Остальные пододвинулись ближе к нему. Это была маленькая схема Солнечной системы — в точности подобная той, что была нарисована на песке два дня назад. Рядом имелось легкоузнаваемое изображение космического корабля, направляющегося прочь от Солнца. Затем следовала еще одна схема, представлявшая собой увеличенное изображение орбит внутренних планет, и на нем были отмечены дуги, которые каждая из планет должна была пройти примерно за месяц. Наконец третья картинка повторяла первую — вот только космический корабль на ней направлялся к системе, а не от нее. Смысл картинки был совершенно ясен, и, разобравшись в нем, мистер Винг заулыбался.

— Думаю, можно продолжать завтракать, — объявил он. — Судя по всему, наш знакомый хочет еще подучить английский язык. Все в порядке, он вернется. Я слегка опасался, что он как-нибудь не так отреагирует на этот блок сигарет. Ну что ж, — тут он повернулся к остальным. — Дон, Роджер, пойдемте. Если он намерен появиться только через месяц, а торпеда все еще лежит там, где вы ее оставили, то мы можем немного поработать над ней. Роджер, к тому времени, когда ты достигнешь возраста Дона, ты, возможно, повезешь нас с ответным визитом к нашему горячему приятелю. Ведь рано или поздно мы выясним, как эта штука работает!

В ГЛУБИНАХ ОКЕАНА

Глава 1

Я никогда профессионально не консультировался с психиатром, да и не очень-то к этому стремился, но сейчас мне очень бы хотелось поговорить с одним из них. Не то чтобы я чувствовал, что схожу с ума, но когда вам есть что сказать — что-нибудь глубоко значимое, и вы хотите, чтобы ваши слова оценили, — для этого лучше подходит профессионал.

Существует термин, определяющий людей, которые не могут находиться на открытом пространстве, среди толпы, и есть слово, обозначающее тех, кто трясется от мысли оказаться запертым в замкнутом пространстве. Это достаточно распространенные болезни, но я не отказался бы поспорить, что никто никогда еще не страдал одновременно и от агорафобии, и от клаустрофобии, вместе взятых.

С таким именем, как у меня, я никогда не стремился к публичному признанию, и даже в дружеской компании я обычно борюсь с соблазном делать умные замечания. Но тогда мне хотелось, чтобы рядом был кто-то, способный оценить мои ощущения.

Возможно, мне просто хотелось, чтобы кто-то был рядом.

Звуки шторма больше не доносились до меня. «Пагноуз»[2] разломилась примерно в том месте, где и ожидалось. Она попала в шторм именно в том районе, где и предсказывало бюро погоды, и топливо у нее кончилось за пять минут до расчетного времени, но это даже я смог бы предсказать: Совету по энергии в этом смысле можно доверять — никаких запасов энергии сверх необходимого не уйдет на дно. Однако батареи еще не окончательно сели, и я постоянно проводил радионавигационную проверку, пока кораблик дрейфовал все ближе к точке, куда, собственно, он и должен был направляться. До места назначения было около полумили. Когда я заметил, что могу проскочить ключевую точку, я включил электрозапалы, и бедная маленькая «Пагноуз» начала разваливаться пополам.

Ни для чего другого эта лодка не предназначалась, и я не успел привыкнуть к ней, как это могло бы произойти с другими людьми, но все же само зрелище мне не особенно понравилось. Такое решение казалось ненужной тратой ресурсов. Однако я не стал долго над этим размышлять. Я нырнул в капсулу, задраил люк и позволил событиям идти своим чередом. К настоящему времени, если верить датчикам статистического давления, капсула и я были уже на глубине восьмисот футов.

Было очень, очень тихо. Я знал, что капсула движется сквозь воду, поскольку глубина увеличивалась примерно на два фута в секунду, но ничего не слышал. Обломки лодки уже исчезли — плавучие рассеялись по поверхности Тихого океана, а тяжелые пошли ко дну быстрее меня. Если бы что-либо твердое ударилось о ту часть погибшего суденышка, где я сейчас находился, я бы удивился и встревожился одновременно. Тишина — это хорошие новости, но все же я чувствовал себя не в своей тарелке.

Я однажды побывал в космосе, проводя бесцельное расследование на одной из исследовательских станций Совета по термоядерному синтезу — там было точно такое же полное отсутствие звуков. Мне тогда это не понравилось; мне казалось, что вселенная намеренно дразнит меня, пока не придет время смахнуть мои бренные останки. Теперь тишина также раздражала меня, но ощущение было другим — мне казалось, что кто-то внимательно наблюдает за мной, стараясь определить, что у меня на уме, и решает, когда ему вмешаться. Конечно, в данном случае психиатр не смог бы существенно помочь мне, потому что за мной и в самом деле кто-то мог наблюдать.

Год назад в этих водах исчез Берт Вельштраль. Десять месяцев спустя здесь же пропал Джои Элфвен, лучший в мире инженер и подводник. Они оба были моими друзьями, и меня не на шутку встревожило их исчезновение.

Шесть недель назад за ними последовала Мари Владецки. Для меня ее исчезновение было гораздо большей потерей. Мари, конечно, не была следователем — Совет в лице нынешнего босса, имя которого я сохраню в тайне, считает, что женщины не могут быть достаточно объективными, — но это не означает, что она не могла быть любопытной. Кроме того, Джои ее интересовал настолько же, насколько сама Мари интересовала меня. Когда она субмарину Совета с Папеэте, она, по сути дела, не нарушила ни одной буквы закона, но уж точно возмутила его дух. Она никому не сказала, куда направляется, и в последний раз вышла на связь между Питкерном и Оехо, в тысяче миль от места, где сейчас тонул вместе с обломком «Пагноуз»; но все, кто знал Мари не испытывал никаких сомнений относительно того, где ее в первую очередь следовало искать.

Босс оказался достаточно человечен для того, чтобы выбрать меня для разведки. Поначалу я собирался именно так и поступить — взять субмарину и посмотреть, что из этого получится, но разум победил. Исчезновение Берта могло быть случайностью, хотя у нас уже были некоторые подозрения относительно региона вокруг острова Пасхи. То, что Джои пропал в пределах полудюжины миль от того же места, предположительно могло быть и совпадением — морю время от времени удается обставить человека. Однако после пропажи Мари только тупица отправился бы в этот район, если б смог этого избежать.

Поэтому я сейчас и находился в тысяче футов под поверхностью Тихого океана, в нескольких тысячах футов от его дна, замаскированный под обломок кораблекрушения.

Я не знал точно, на какую глубину мне предстоит спуститься, чтобы достичь дна. Моя последняя ориентировка на поверхности была вполне точной, и я прекрасно изучил контур дна к северу от Рапануи, но не был уверен, что опускаюсь строго вертикально. Течения вокруг острова не слишком похожи на гладкие, ровные стрелки, изображенные на мелкомасштабной карте Тихого океана.

Конечно, можно было воспользоваться эхолокатором, но чтобы не впасть в искушение, я не оставил на борту никаких излучающих устройств, кроме ламп дневного света; но даже их я не собирался включать до тех пор, пока хоть в какой-то мере не уверюсь, что нахожусь в одиночестве. Лучшей политикой для меня было видеть, но не быть видимым самому. А уверен я буду лишь тогда — если вообще смогу быть уверен, — когда опущусь на самое дно и достаточно долгое время проведу за прослушиванием.

Пока я смотрел на датчик давления, сообщавший мне, как увеличивается слой воды надо мной, и на сенсоры, которые дали бы мне знать, если кто-то неподалеку воспользовался бы сонарным устройством. Я не смог бы сказать, хочу ли я получить какой-то сигнал или нет. Если мои приборы проявят активность, то будет прогресс; тогда я буду знать, что рядом, внизу, находится кто-то, кому здесь не следует находиться, — с другой стороны, такой же разновидности прогресса добились и остальные трое.

Однако слишком беспокоиться об этом не стоило, потому что обломок разбитого судна в пятнадцать-двадцать футов длиной на индикаторе сонара покажется именно тем, чем он и является, а капсула скорее всего не будет заметна. Ясное дело, одних специалистов по сонарным устройствам обмануть труднее, других — легче.

Я, конечно, мог выглядывать наружу. Капсула была снабжена иллюминаторами, и парочка из них смотрела в ту сторону, где раньше располагалась корма «Пагноуз». Через них я даже временами что-то видел. Фосфоресцирующие искорки проплывали вверх, а люминесцентные полосы, недостаточно яркие для того, чтобы определить их цвет, иногда проносились мимо и исчезали во тьме, а порою целыми минутами висели перед иллюминатором, как бы отмечая местоположение тех загадочных и любопытных существ, что пытались заглянуть внутрь. Меня так и подмывало — не слишком сильно, но все же подмывало — включить свои фонари, чтобы посмотреть, что там такое.

Мой обломок медленно опрокидывался. Меня заверяли, что этого не произойдет — вес распределен так, что острый нос всегда будет указывать вниз, и когда я ударюсь о дно, капсула останется наверху, — но жаловаться теперь было некому. Сделать с этим ничего было нельзя, и я уже начал раздумывать о том, как мне придется выворачиваться, если капсула приземлится в донный ил или на твердую скалу, а обломок окажется наверху. Маневренность капсулы была очень ограниченной. Если меня накроет останками корпуса, будет недостаточно просто сбросить балласт для того, чтобы капсула вынесла меня назад к поверхности.

Повлиять на движение капсулы, перемещаясь внутри нее от стенки к стенке, я никак не мог. Внутренний диаметр этого крохотного аппарата был всего около шести футов, и то большую часть пространства занимала закрепленная аппаратура.

Некоторые из моих друзей были склонны решать проблемы, ничего не предпринимая до самого последнего момента. Большинство из них я пережил. Как только я заметил, что обломок опрокидывается, мне потребовалось пять секунд на то, чтобы обдумать возможные действия. Я не мог отцепиться от обломка прямо сейчас, потому что правильная, почти сферическая форма капсулы привлечет внимание любого наблюдателя, вооруженного хорошим сонаром, — правда, до сих пор такой наблюдатель не проявил себя. Я мог также включить огни, чтобы рассмотреть дно перед тем, как упасть на него, и тогда, может быть, я успел бы отделиться вовремя. Однако это шло вразрез с моими намерениями остаться незамеченным. Я мог продолжать опускаться на дно в надежде что независимо от того, опрокинется капсула или нет, я окажусь в безопасном положении по отношению к обломку, — то есть ничего не предпринимать. Это означало, что мне, может быть придется бороться за свою жизнь с законами природы — а их переубедить труднее, чем большинство оппонентов-людей.

Первые два варианта означали… что же, может быть, Берт, Джои и Мари были еще живы. Я потянулся к тумблеру. Однако его не коснулся. Внезапно я увидел дно. По крайней мере, эта поверхность выглядела так, как и должно выглядеть дно. Оно располагалось в ожидаемом направлении — я еще в состоянии был различать верх и низ — и казалось плоским. И оно было видимым.

Глава 2

Конечно, я этому не поверил. Я крайне консервативный человек, который даже беллетристику предпочитает реалистичную, и для меня это было уже чересчур. Когда я был молодым, я бросил читать «Марракотову бездну» потому, что там описывалось светящееся океанское дно. Я понимаю, что Конан Дойл никогда не бывал на дне океана и свет ему понадобился для нужд повествования, да и требования насчет реалистичности изложения у него были не слишком высокие, но меня это все равно растревожило. Я знал, что он был не прав по причине, известной каждому, — дно просто не может светиться.

Но сейчас оно светилось.

Вращающийся обломок уносил меня наверх, в сторону от света, и у меня было время решить, верить своим глазам или нет. Я все еще мог читать датчики. Датчик давления показывал глубину четыре тысячи восемьсот восемьдесят футов; быстрая поправка по самописцу термографа увеличила отсчет еще сотни на две. Несомненно, я должен был находиться вблизи от дна, где-то на северных отрогах гор, вершинами которых являются острова Рапануи.

Капсула мягко перевалила через верхнюю точку и снова пошла вниз, так что в поле моего зрения опять оказалось дно. Хотел я верить своим глазам или нет, но они настаивали на том, что в этом направлении был свет. Подо мной разливалось мягкое желто-зеленое свечение — именно такое используется в световых эффектах для создания впечатления подводного мира. Поначалу оно казалось равномерным и однородным; затем, несколько раз перевернувшись через голову и оказавшись на две сотни футов ниже, я обнаружил в нем наличие определенной структуры. Его рисунок состоял из квадратов, углы которых были слегка светлее остальной площади. Система квадратов покрывала собой не все — видимое мне дно; край освещенной области находился почти прямо подо мной, и она простиралась в том направлении, которое я считал севером, хотя мой компас при переворотах показывал не очень хорошо. В противоположном направлении расстилалась обычная для больших глубин тьма, успокаивающая и пугающая, — что было уже вполне реально.

Две вещи я осознал практически одновременно. Во-первых, стало ясно, что я приземлюсь довольно близко к краю освещенной области, кроме того, я со всей очевидностью понял, что она собой представляет. Второе открытие меня крайне возмутило, и в течение трех-четырех секунд я ничего не соображал от ярости, так что чуть не потерял возможность рассказывать впоследствии эту историю.

Освещение было искусственным! Хотите верьте, хотите нет.

Я понимаю, что нормальному человеку это трудно себе уяснить. Расходовать киловатты электроэнергии на то, чтобы освещать наружное пространство — и то уже плохо, но иногда это является досадной необходимостью. Но безнравственно тратить колоссальное количество энергии на то, чтобы освещать морское дно… что же, как я и сказал, я был настолько разъярен, что в течение нескольких мгновений ничего не соображал. Моя работа приводила меня к контактам с людьми, которые бездумно транжирили энергию, воровали ее и даже злоупотребляли ею; но это было что-то совершенно немыслимое! Теперь я уже опустился ниже и видел гектары освещенной поверхности, простиравшиеся к северу, востоку и западу, постепенно исчезая из виду вдали. Гектары морского дна, освещаемые устройствами, подвешенными в нескольких футах над уровнем дна и видимыми только как черные точки в центре более освещенных областей. По крайней мере, кто бы ни отвечал за эту бесхозяйственность, у него все же было какое-то понятие об экономии — он пользовался рефлекторами.

Затем я подавил свою ярость, или, возможно, страх сделал это за меня. Внезапно до меня дошло, что я нахожусь всего в нескольких десятках ярдов над прожекторами. Я падал не на прямо них, а немного южнее. Я не могу сказать, что таким образом мое падение совершалось благополучно. В данной ситуации не было ничего благополучного, потому что наблюдение за медленным вращением обломка «Пагноуз» и моей спасательной капсулы позволило мне определить, что открытая часть корпуса окажется внизу.

Даже не говоря о том, что я не смогу ничего увидеть из-под обломка, лишаюсь возможности как-либо передвигаться — например, вернуться на поверхность. На этот раз я все же воспользовался приборами управления.

Поскольку вся конструкция устройства была связана с идеей охранения тайны моей миссии, сборщики системы отделения использовали пружины вместо электрозапалов. Я подождал, пока обломок не окажется между мной и огнями, и нажал кнопку. Толчок был таким легким, что на мгновение меня охватила тревога не попал ли я в еще худший переплет, чем предполагал? Потом свет огней проник сквозь иллюминаторы, прежде закрытые корпусом судна, и я успокоился. Пружины отбросили капсулу в сторону, и я увидел останки «Пагноуз» на фоне свечения. Разделение ненамного замедлило наше падение; обломок погружался теперь чуть быстрее меня. По крайней мере, хоть что-то получилось, как было запланировано; обломок упадет первым и не похоронит меня под собой.

Я, конечно, не предполагал увидеть, как он ударится о дно. И, разумеется, я никак не ожидал наблюдать то, что при этом произошло.

Ровные пространства морского дна обычно илистые. Можно называть эту субстанцию по-разному, но обычно это ил. Коралл, песок или другой твердый материал вы можете встретить на мелководье, скальный монолит — иногда на склонах, но на ровных местах вы обычно встречаете нечто среднее между обычной грязью и верхней парой дюймов придонного осадка стоячего пруда. Когда туда падает что-нибудь тяжелое и твердое — даже если падает мягко, — вы не можете ожидать, что дно обеспечит этому предмету значительную поддержку. Вас это, может быть, удивит, но вы ни за что не станете ожидать, что на морском дне что-то может подпрыгивать.

Должен признать, что обломок «Пагноуз» не подскочил, но все же повел себя весьма странно. Я все прекрасно видел. Он ударился об освещенную поверхность в тридцати-сорока ярдах от края и вдвое дальше от меня; коснулся ее, как и ожидалось, а затем погрузился. Однако не возникло никакого взбаламучивания мелких частиц — того медлительного всплеска, который вы наблюдаете, когда что-либо погружается в ил. Вместо этого нос судна погрузился в эту ровную поверхность почти полностью, и округ него возникла круговая волна, распространившаяся во все стороны от точки падения. Затем обломок мягко поднялся, открывшись взгляду почти наполовину, и погрузился снова; и все словно в замедленной съемке. Три или четыре раза он так поднимался и опускался, пока окончательно не успокоился, и каждый раз вокруг него возникали концентрические волны, распространявшиеся ярдов на десять.

К тому времени, когда обломок наконец утвердился на дне, остановилась и моя капсула. Я почувствовал, как она ударилась обо что-то твердое — я мог бы поспорить, что о скалу, и выиграл бы. Затем капсула покатилась — очень, очень медленно — по направлению к свету. Я не мог четко видеть поверхность, на которой находился, но было ясно, что это твердый склон, по которому в течение двух-трех минут я прикачусь к обломку, если срочно не предприму какие-либо меры. К счастью, кое-что я в силах был сделать.

Капсула была снабжена опорами — мы называли их ногами, — шестифутовыми телескопическими стержнями из металла, которые выбрасывались при помощи пружин и втягивались обратно соленоидами. Я выбросил четыре ноги в направлениях, которые считал подходящими для даннойситуации. Качение прекратилось, и впервые у меня появилась неподвижная наблюдательная платформа. Естественно, я сосредоточился на области, доступной для обозрения.

Теперь я находился ниже уровня таинственных светильников. Казалось, они были подвешены к линиям передач на расстоянии ярдов двадцати друг от друга, с такими же промежутками между линиями. С моей стороны это было только предположение, потому что никаких подпорок или поддержек я не разглядел. Эта догадка возникла из-за регулярности расположения ламп. Хотя то обстоятельство, что обломок упал как раз на линию между двумя лампами и не потревожил их, скорее свидетельствовал против моей гипотезы. Я не слишком удивился тому, что на освещенной поверхности ничего не росло и не перемещалось, хотя, конечно, для меня не явилось бы неожиданностью, если бы я, напротив, заметил вокруг какие-либо следы или норы.

По меньшей мере, я не удивился бы им, если бы не видел приземления обломка «Пагноуз». Это зрелище совершенно ясно показало, что поверхность, которую я видел перед собой, морским дном не является. Она была скорее похожа на резиновую пленку, натянутую наподобие палаточной крыши над всем, что находилось футов на десять ниже меня по склону. Обломок прогнул ее, но не проткнул, а крыша оказалась достаточно прочной для того, чтобы удерживать сравнительно небольшой вес металла и пластика.

Из этого можно извлечь пользу, подумал я. Я не имел ни малейшего понятия, зачем нужно было тому, кто находится под этой удивительной крышей, освещать наружное пространство, но если только ткань не была совершенно непрозрачной, они не могли не заметить тень от обломка и образовавшийся прогиб. Значит, люди выйдут, чтобы выяснить причину, и я смогу их видеть, не зажигая света и не выдавая своего местоположения. Мне нужно было только увидеть человеческие существа, нелегально находящиеся на дне Тихого океана, и приблизительно оценить энергетические растраты, которые я уже начал подсчитывать в уме. Большего для моего доклада не требовалось; а уж после него сюда будет направлена крупная контрольная экспедиция которая и довершит все остальное. Никто не ждет от меня, что я арестую группу людей, достаточно большую для того, чтобы построить такое сооружение, да и мои амбиции не простирались так далеко. Мягко выражаясь, капсула недостаточно маневренна для того, чтобы послужить полицейской машиной; я не мог арестовать даже проплывающую мимо креветку. Все, что мне было нужно, — это хорошенько рассмотреть рабочую субмарину, или глубоководный костюм, или хотя бы робота с дистанционным управлением — любое оборудование, говорящее о том, что в данном месте производятся какие-то работы — один трезвый детальный осмотр, и я готов был сбрасывать балласт.

Разумеется, я не стал бы делать это слишком поспешно по двум немаловажным причинам. Оператор сонара вполне мог не обратить внимания на тонущий предмет, приняв его за обломок кораблекрушения или даже за мертвого кита, но он не может относиться с таким же пренебрежением к объекту всплывающему. Мне придется потратить некоторое время на то, чтобы оценить степень опасности. То, что до сих пор я не заметил никаких признаков сонирования, было, конечно, прекрасно, но это ни о чем не говорило.

Была и другая причина воздержаться от чрезмерной спешки, но в то время я о ней не знал и узнал лишь спустя несколько часов.

У меня нет привычки все время поглядывать на часы. Я знал, что у меня еще большой запас времени для работы в капсуле, и не очень беспокоился о том, сколько его уже прошло. Когда, наконец, дала о себе знать вторая причина, я не удосужился посмотреть на часы, а потом в течение многих часов мне было вообще недосуг вспоминать о таких вещах, как время. Я говорю это потому, что не могу точно сказать, как долго я проторчал в капсуле, ожидая, пока что-нибудь произойдет. Могу только гарантировать, что я просидел там несколько часов — время, достаточное для того, чтобы успеть заскучать, отсидеть ногу, испытать раздражение и почти увериться в мысли, что под крышей поблизости никого нет. Предположение о том, что может найтись субъект, которому просто наплевать, когда обломки валятся ему на голову, не стоило даже и рассматривать; если хоть один человек заметил обломок, то он наверняка что-либо предпримет по этому поводу.

И все же пока никто ничего не предпринимал, и поэтому вокруг никого не было видно. И если никого не было под тканью, я вполне мог бы посмотреть на нее поближе. А может быть, даже заглянуть внутрь.

Опасные мысли, приятель. Не позволяй всем этим растранжиренным киловаттам ударять тебе в голову. Ты только глаз — отвлеченный наблюдатель; если ты не вернешься обратно с информацией, то какие бы геройские подвиги ты ни совершил, все будет проделано впустую, а «пустые траты» — термин в Совете такой же ругательный, как и «профанация».

Хотя все же это было бы соблазнительно. Никакого движения — никаких признаков присутствия человека, если не считать огней и самой палаточной крыши, а также почти никаких следов любого другого вида жизни. Никаких звуков. Никакого сигнала от датчика облучения на сонарных частотах. Почему бы мне осторожно не подкатиться к краю ткани и не изучить ее поближе?

Лучший ответ на этот вопрос, разумеется, состоял в том, что так стал бы действовать только полоумный идиот. Однако по мере того, как шло время, мне пару раз приходило в голову, что мое бесполезное сидение здесь тоже не является актом проявления человеческого разумения. Если уж я собираюсь действовать как дурак, то почему бы мне действительно не сделаться дураком? Не знаю, откуда берутся такие мысли; может, мне действительно стоит проконсультироваться с психиатром.

Не знаю, насколько я был близок к тому, чтобы поддаться этому порыву. Я знаю только, что раза три я чуть-чуть не втянул опоры, но все три раза так и не решился это сделать.

Первый раз меня остановило какое-то движение — оказалось, что это акула приличных размеров. Это было первое крупное живое существо, которое я видел с тех пор, как достиг дна; на некоторое время мои мысли отвлеклись. Следующие два раза, когда я собирался было начать движение, меня останавливало воспоминание об акуле; она исчезла — так не слышала ли она что-нибудь, чего не мог слышать я, и вдруг это ее отпугнуло? Из внешних датчиков у меня был только детектор сонарных частот, но не было детекторов низких и звуковых частот.

Я понимаю, что все вышесказанное не дает мне права называться гением или хотя бы более или менее компетентным оператором. Мне бы даже хотелось располагать необходимым временем чтобы немного подредактировать свои воспоминания перед тем, как рассказывать эту историю. Если уж я вынужден оправдываться в этом своем решении, то сначала вам надо дать мне шанс выглядеть нормальным взрослым человеком. Но в данный момент я могу только выдать один из стандартных ответов типа «посмотрим, что бы вы сделали на моем месте». Как бы текли ваши собственные мысли, если бы вы находились в практически беспомощном состоянии внутри шестифутового пластикового пузыря на глубине мили от поверхности океана, — вы уверены, что вы это знаете? Если нет, сделайте милость — оставьте вашу критику на потом, пока я не закончу.

Наконец подошло время рассказать о второй причине того, почему я не стал сбрасывать балласт слишком поспешно. Мое внимание все еще было приковано к обломку, так что я не заметил, откуда появился новый объект. Поначалу я увидел его краем глаза и подумал было, что это нарисовалась еще одна акула; но потом до меня дошло, что это человек, так что я добыл все нужные мне доказательства. Прекрасно. Как только фигура исчезнет из виду, я смогу отправляться на поверхность.

Нет, никоим образом не смогу. Мне нужно убедительное свидетельство, а если мои глаза не могут меня убедить, то как же мои слова смогут убедить кого-то другого? Я видел просто человека, и с ним было все в порядке.

Четырехдюймовый полифазный гидрокостюм с соответственно укрепленными конечностями способен выдержать давление воды на глубине мили, равное тонне с четвертью. Человек в таких доспехах будет только отдаленно напоминать человеческое существо и сможет передвигаться лишь весьма неуклюжей походкой.

Однако плавать он не сможет, если только он не погружен в океан ртути; эта же вполне человеческая фигура плавала.

Фигура появилась в некотором отдалении слева, причем она появилась в освещенном пространстве весьма неожиданно, будто бы спустилась из темноты наверху. Она плыла по направлению ко мне и обломку и, очевидно, никуда не спешила. По мере того как она приближалась, детали становились яснее; и яснее всего было то — даже яснее того факта, что это была женщина, — что на ней не было тяжелого гидрокостюма. Она была облачена в обычный легкий гидрокостюм для холодной воды того типа, который носят аквалангисты, а балластом служили кольца, надетые то там, то здесь на талию и конечности, хотя обычно балласт прикрепляется к поясу. Я повторяю — по сути дела, мне и самому себе пришлось это повторить неоднократно — то, что на ней было надето, не было глубоководными доспехами. Легкость движений пловчихи явно указывала на то, что ее одеяние практически не стесняло движений — а именно таким и должен быть костюм аквалангиста.

Она, похоже, не заметила мою капсулу, что было уже некоторым облегчением. Даже обломок она заметила только тогда, когда оказалась в двадцати ярдах от него. Она очень медленно плыла вдоль края крыши с видом человека, совершающего послеобеденную прогулку, не более того. Затем она резко изменила направление и направилась прямо к носу «Пагноуз».

Здесь что-то не сходилось. Все местные обитатели должны были бы броситься на поиски этого обломка, а не натыкаться на него случайно. Я ожидал, что люди снизу хотя бы вышлют рабочую группу.

Что же, в этом странном месте происходило много такого, чего трудно было ожидать. Хватит разрабатывать рабочие гипотезы, приятель, у тебя для этого еще мало данных. Просто наблюдай (я даже не обращаюсь к себе по имени).

Поэтому я наблюдал. Я смотрел, как эта особа описала круг около разбитого носа, нырнула внутрь, выбралась назад, проплыла над обломком. Затем она сняла с пояса предмет, оказавшийся фонарем, и снова полезла внутрь. Это меня слегка встревожило — прикрытие для моей капсулы не было рассчитано на подобное инспектирование. Там ведь есть и зажимы, и пружины расцепления…

Она снова появилась, без заметных признаков возбуждения, и в этот момент до меня дошло еще кое-что. Это была мелочь по сравнению с тем, что я уже видел, — вернее, поначалу казалось мелочью, но по мере того как я размышлял, становилось все более грандиозной загадкой.

Костюм глубоководной жительницы, как я уже сказал, был совершенно обычным костюмом аквалангиста, если не считать круглого шлема и балласта. За спиной у нее был небольшой резервуар, верхним краем касавшийся шлема и, по-видимому, соединенный с ним, хотя я не видел никаких трубок. Все это казалось вполне резонным. Но поражало то, что от него не поднималось никаких пузырьков.

Вообще-то я знаком с системами регенерации и знаю, что для них требуются химикаты — смеси перекисей щелочных металлов, которые реагируют с водой, выделяя кислород, и поглощают двуокись углерода. Я знаю их достаточно хорошо, чтобы понимать, что в такие устройства кроме контейнера с химикатами и смесителей входит еще что-то вроде «легкого» — воздушный мешок или баллон переменного объема, с давлением, равным давлению окружающей среды, причем химикаты располагаются между ним и собственными легкими пользователя. Выдыхаемый воздух должен куда-то деваться перед тем, как его снова можно будет вдыхать. Это «легкое» должно иметь объем, достаточный для того, чтобы вобрать весь воздух, который пловец может выдохнуть на одном дыхании, — другими словами, его объем должен быть равным или почти равным объему полностью заполненных легких пловца. В данном случае я не видел никакого мешка, а резервуар на спине был далеко не таким большим, чтобы вместить такой мешок. Поэтому было похоже, что данное устройство не снабжено химическим регенератором кислорода; и если только здесь не было микроскопического насоса, отбиравшего воздух со скоростью выдоха пловчихи и под огромным давлением загонявшего его в другую часть этого небольшого резервуара, при выдохе непременно должны были бы появляться пузырьки. Я не видел никакой причины, зачем нужно было создавать такую систему регенерации воздуха, но и пузырьков я тоже не видел. Меня давно уже волновал вопрос, какую смесь газов она использовала для дыхания — при таком давлении смесь с половиной процента кислорода уже выжгла бы ей легкие; также я не мог себе представить, чем можно было его разбавить. Даже гелий на такой глубине становится достаточно растворимым, чтобы затянуть декомпрессию на многие часы.

На мгновение мне пришло в голову, что люди, может быть, живут под таким давлением постоянно и дышат почти чистым гелием с малой долей процента кислорода; но даже если это было так, то я все равно не понимал, почему снаряжение девицы не выделяло пузырьков. Если предположить, что в целях экономии гелий нужно было сберегать, то здесь возникают такие технические проблемы, которые, по моему мнению, просто невозможно разрешить полностью.

Нет. Ни одна из этих гипотез не годится. Продолжай наблюдать. Факты пока состоят только в том, что она, похоже, живет и совершенно нормально перемещается в закрытой системе при Давлении окружающей среды, достаточном — если отбросить старые суеверия о том, что человеческое тело превратится в лепешку, — для того, чтобы спутать все биофизические и биохимические процессы, включая газодинамику.

Однако наблюдать было больше практически нечего. Девица пристегнула фонарь к поясу, в последний раз оглядела обломок и поплыла своей дорогой. Она не стала возвращаться путем, которым приплыла, а двинулась дальше, вправо от меня, слегка удаляясь от освещенной области. Через несколько секунд она исчезла, хотя я понимал, что пока она не могла уплыть далеко.

Похоже, она решила отправиться за помощью, чтобы снять обломок с крыши. Когда она вернется — об этом можно было только гадать. Вход мог находиться как в нескольких сотнях ярдов отсюда, так и в нескольких милях. Первое казалось более вероятным, но я не стал бы рисковать своими деньгами, если бы мне предложили пари.

Я рисковал только своим будущим.

Она вполне могла разглядеть оборудование, к которому крепилась моя капсула, и ей не нужно было быть большой актрисой, чтобы не показать вида, что у нее возникли какие-то подозрения. Если она заметила, что перед ней не простой обломок, и доложила об этом, то те, кто придет вместе с ней, будут интересоваться всей окружающей местностью. Наружному чехлу капсулы специально была придана слегка неправильная форма, чтобы она не казалась объектом явно искусственного происхождения, но этим нельзя одурачить того, кто действительно будет искать. Может быть, мне стоило бы перебраться подальше отсюда. Меня не слишком волновала личная безопасность. Я думал, что смогу смотаться отсюда, когда мне будет угодно, но хотел увидеть как можно больше до того, как это станет необходимым.

Я убеждал себя следующим образом.

Передвижение представляет собой крайне медлительный процесс; капсула конструировалась не для путешествий. Ног у капсулы было две дюжины, а запасов энергии у меня хватит, чтобы несколько тысяч раз втянуть их, противодействуя выпускающим пружинам (хотя это был спорный аргумент), но все же я не родился морской каракатицей. У меня была некоторая практика по перемещению капсулы под водой, но ее оборудование было предназначено для того, чтобы выбрать наилучшую позицию для наблюдений, а не скрываться от преследователей. Если меня найдут, единственным моим реальным выходом будет сбросить балласт и всплывать. Но такая операция была необратимой, поэтому я не хотел прибегать к ней, пока ситуация не станет критической. Все еще оставалась надежда, решил я, более точно определить, что же происходит здесь, внизу.

Может быть, во мне взыграла храбрость или просто проявился мой врожденный оптимизм.

Глава 3

Я начал приводить в движение «ноги» капсулы, надеясь на то, что поблизости не было приборов, которые могли бы зарегистрировать импульсы прямого тока при включении и выключении соленоидов их обратного хода. Во время практики я обнаружил, что могу взбираться на склоны с наклоном в пять — шесть градусов, если поверхность будет достаточно жесткой, чтобы обеспечить упор моим «ногам». Однако на пределе этой величины хождение было довольно рискованным. Если я потеряю равновесие и покачусь по склону, придется очень быстро манипулировать нужными конечностями, чтобы остановить падение. У сферической капсулы довольно значительный момент инерции. Из-за неправильной формы аппарата некоторые позиции, естественно, были более устойчивыми, другие — менее. В тот момент я думал, что мне следовало бы потратить больше времени на тренировку, однако я успокаивал себя мыслью, что босс все равно не разрешил бы мне транжирить лишнюю энергию.

Я взобрался вверх по склону на тридцать-сорок ярдов, сделав всего одну ошибку, стоившую мне потери расстояния, и в это время появилась компания, которую я ждал.

Группа была небольшая — всего четверо. Одним из ее членов, вероятно, была уже знакомая мне девица, другими, по-видимому, мужчины, хотя с такой, более удаленной, позиции судить было трудно. Один из новоприбывших тянул на веревке какое-то приспособление — футов трех длиной, цилиндрическое по форме и чуть больше фута в диаметре. У него была небольшая отрицательная плавучесть, что было вполне понятно, — эти люди стремились к тому, чтобы отвязавшиеся или потерянные предметы не всплывали на поверхность.

Компания окружила обломок, и двое из них начали вытягивать из цилиндра веревки. Они прикрепили их к выступающим частям обломка, в то время как третий вытянул с другого конца цилиндра что-то похожее на тяжелую сеть со сдутым баллоном внутри. Когда были привязаны все веревки, он нажал что-то на цилиндре, и баллон начал медленно надуваться. Подводный вес обломка был небольшим, и вскоре баллон приподнял его с крыши. Тогда все четверо направились к дальнему концу обломка и, быстро работая ластами, начали его толкать.

Им потребовалось несколько минут на то, чтобы увести его с гладкой поверхности и убрать из освещенной области. Я решил было, что больше они ничего не станут делать, но ошибся. Когда крыша была уже вне опасности, они повернули и стали толкать груз в том направлении, куда поплыла девица после того, как нашла обломок.

Это могло создать для меня определенные затруднения. Может быть, они хотели взять этот обломок как сувенир, но не исключено, что они намеревались провести более тщательное исследование, в лучших условиях, при лучшем свете, может быть, даже в воздушной среде. Что бы там ни было, пока они интересуются этим обломком, кто-то, вполне вероятно, может наткнуться на крепления капсулы. Мне было бы гораздо спокойнее, если бы они просто стащили обломок со своей крыши и забыли о нем, Но теперь мне нет прощения за то, что я не последовал за ними. Уж если подумать, то мне действительно следовало попытаться локализовать вход или один из входов в это сооружение.

Они плыли не слишком быстро, но все равно я, перекатываясь в своей капсуле, перемещался гораздо медленнее их. Я снова пожалел, что капсула не снабжена нормальными средствами передвижения, но главный аргумент против этого заключался в том, что чем больше капсула будет похожа на субмарину, тем ее труднее будет замаскировать. Я и тогда не был полностью убежден этим аргументом, а сейчас охотно продолжил бы дискуссию. Теперь оставалось только надеяться, что удача придет ко мне позднее, а покуда выждать, когда пловцы утащат свой груз на приличное расстояние, и катиться в том же направлении.

Может быть, я не разъяснил еще все тонкости, сопряженные с качением капсулы. Сам принцип должен быть понятен: мне просто надо нажимать кнопки, отпускающие «ноги» в направлении, противоположном направлению моего движения. Может быть, вам еще не приходило в голову, что такой способ передвижения означает, что панели управления, оборудование жизнеобеспечения и прочие закрепленные предметы оказываются то справа от вас, то слева, то сверху, то снизу. Бывали моменты, например, когда мне очень трудно было не приземлиться задницей на всю панель управления «ногами». Как я уже говорил, «ноги» предназначены не для путешествий, а для позиционирования и выбора оптимальной высоты, а также для того, чтобы капсула произвольно не покатилась по склону. Вероятность того, что возникнет необходимость в перемещении, не рассматривалась начальством, или же эта проблема была сочтена второстепенной.

И все же управление капсулой отвлекало меня от мрачных мыслей, обуревавших меня во время погружения. Сейчас было более вероятно, что я попаду под нежелательное наблюдение, но мне было некогда об этом думать. Пловцы исчезли из виду. Ни слева, ни справа от меня в освещенной области не было видно ничего достойного внимания. Дно под собой я различал не очень хорошо, так что в каком-то смысле я двигался на ощупь — хотя это слово не совсем подходит, поскольку в этом случае подразумевается, что вы ощупываете путь впереди себя. Но я ничего не мог ощупать; я только мог ощущать, намного ли продвинулся мой экипаж или же он не продвинулся вообще. Если он не продвигался, мне приходилось гадать, какие еще «ноги» выпустить или втянуть. Было бы гораздо легче, если бы у меня хватило смелости включить собственное освещение, чтобы лучше видеть дно, но не такой уж я дурак. Местное население включало пловцов, и у меня не было в запасе молитвы, при помощи которой я мог бы определить, находится ли кто-либо из них поблизости или нет. Когда начиналась вся эта заваруха, мы думали только о субмаринах и сонарах. И аппаратура для их отслеживания у меня имелась.

Склон был не очень-то ровным. Дважды я неуправляемым образом прокатился вперед на несколько ярдов, когда мне встречались углубления в почве. Один раз мне показалось, что я застрял серьезно — я не мог продвинуться ни вперед, ни назад, ни туда, где предположительно был спуск к огням. В качестве последнего средства я попытался двинуться в гору, в сторону от огней, но в результате оказалось, что это совсем не в гору: опять потеряв контроль над капсулой, я провалился в яму, из которой вообще не видел огней — только слабое свечение над краем, через который я только что перевалил. Чтобы выбраться из этой дыры, мне потребовалась куча времени и раздражающе большие энергетические затраты.

Я даже не решался непристойно ругаться, чтобы излить свои чувства. Проникновение звука из воздуха через пластик в воду и из воды сквозь шлемы и газ в человеческие уши, возможно, и было незначительным, но оно не могло быть нулевым. К тому же звукопроводящие устройства способны снижать порог проходимости между средами. Я не осмеливался и слова сказать.

Как только я выбрался из этой изобретенной дьяволом ямы, я остановился, в полном виду огней и крыши, и попытался подвести итоги.

Мои запасы энергии были крайне низки. Я не мог знать о том, находится ли вход под крышу в трех сотнях или в трех тысячах ярдов отсюда; первое было вероятнее, поскольку девице не потребовалось много времени, чтобы сплавать за помощью; но, с другой стороны, она могла встретить своих приятелей по пути. Я не знал ничего такого, что могло бы подсказать мне определенную линию поведения или хотя бы дать возможность пойти на рассчитанный риск. Не было никакой возможности что-то рассчитывать.

Тем не менее, мне нужно было собрать побольше сведений. Я уже немного остыл после своей первоначальной реакции — я теперь удостоверился в том, что видел, и понимал, что смогу убедить в этом других, но ценность имеющейся у меня информации с точки зрения Совета будет не очень-то и велика. Если полицейское подразделение прибудет сюда, чтобы разобраться в происходящем, то им нужно знать, откуда начать. Совершенно логично было бы начать от входа. Конечно, сомнительно, что этот тент сможет выдержать вес субмарины. Однако, судя по площади, которую покрывает эта ткань, маловероятно, что прорыв будет осуществлен в стратегически важном месте.

Может быть, мне лучше всего отбросить игру в прятки и включить освещение. Я тогда буду видеть, куда иду, что исключит излишние затраты энергии, и у меня будет больше возможностей добраться до входа раньше, чем запасы энергии иссякнут окончательно и произойдет автоматический сброс балласта. Если же меня заметят, то пловцы, несомненно, приблизятся ко мне, так что я смогу хорошенько рассмотреть их глубоководное снаряжение перед тем, как убраться отсюда.

По натуре я человек осторожный, поэтому довольно долго обдумывал эту идею перед тем, как ее осуществить. Конечно, было много негативных моментов. Из того, что я видел только пловцов, нельзя было сделать вывод, что субмарин у глубоководных обитателей вообще нет. И если они все же были, то я мог никогда не вернуться на поверхность. Но на этот риск я пошел уже тогда, когда только затевал эту поездку. Некоторое время я обдумывал все доводы «за» и «против». Затем, почерпнув решимость из мысли, что возможностей у меня остается немного, я включил один из фонарей.

Да, разница ощутимая. Как я и предполагал, дно в основном было скальным и очень неровным — неудивительно, что мне непросто было эффективно использовать свои «ноги». Теперь, когда я видел, что делаю, я возобновил движение и, как я и надеялся, смог передвигаться гораздо быстрее и с меньшими затратами энергии. Передвижение и в этом случае было непростым делом — поскольку я перекатывался с боку на бок, по мере качения мне приходилось переключать как свет, так и «ноги»; но все равно такое улучшение воодушевляло.

Теперь я стал замечать вокруг себя множество мелкой живности — креветок и их родичей, — которых я раньше не различал. Они исчезали с пути, даже не отвлекая меня. Попадалась также какая-то растительность, хотя если подумать, насколько далеко эти растения находились от любого источника естественного света, становилось понятно, что это могли быть лишь примитивные формы типа губок. Как я понял, они не мешали, но и не облегчали качение.

Однако за возможность лучше видеть свое ближайшее окружение мне пришлось платить тем, что я хуже видел отдаленные объекты. Группа пловцов могла бы захватить меня врасплох, но то, что произошло на самом деле, было еще менее предсказуемо. Я потерял ориентацию.

Не полностью и не в смысле ориентации по сторонам света. Я все еще видел освещенную область слева от себя, хотя и не так хорошо, как раньше; компас еще работал, когда оказывался в правильном положении; но мое ощущение верха и низа, зависевшее скорее от моего вестибулярного аппарата, стало меня подводить, когда дно перестало быть горизонтальным.

Это изменение, должно быть, происходило постепенно, иначе я заметил бы его в пределах той небольшой области, которую видел хорошо. Но я проглядел его совершенно; внезапно я оказался на скалистом склоне, гораздо более крутом, чем все, которые я пересекал раньше. Не успел я понять, что происходит, как капсула чинно покатилась влево; а когда до меня дошло, никакие «ноги», выбрасываемые в направлении качения, уже не давали никакого эффекта.

Это было совсем не похоже на скатывание с горы в бочке; движение было медленным и грациозным. Я бы, пожалуй, с достаточной легкостью мог продолжать стоять в рост внутри капсулы, если бы не сосредоточился на панели управления. Но от этого не было никакой пользы — с таким же успехом я мог бы заботиться о собственном комфорте. Некоторые из «ног», конечно, немного замедляли движение капсулы, но остановить путешествие они не могли. Я беспомощно катился в сторону освещенной области, пока не закатился на тент крыши. В течение нескольких секунд я безуспешно пытался распределить свое внимание между верхом и низом.

Над собой я впервые ясно видел огни. Это были обычные лампы высокого давления на возбужденном газе — крупнее, чем все приборы подобного типа, используемые для освещения крупных объектов, которые я когда-либо видел; однако в них не было ничего необычного. На них было трудно смотреть из-за их ослепительного света, поэтому я снова не смог разглядеть, на чем они держатся.

Когда я посмотрел вниз, мое воображение подверглось более значительным испытаниям, несмотря на то что на нем уже начинали возникать мозоли. Мне уже было известно, что удивительная ткань отличается необычайной прочностью и эластичностью, — я видел, как она реагировала на падение носовой части «Пагноуз», у которой наверняка то там, то здесь были острые углы. Мне также было известно, что в нормальном состоянии она непрозрачная или, в лучшем случае, полупрозрачная. Я понимал, что участок ткани под моей капсулой окажется натянутым. Но мне никогда бы не пришло в голову, что при натяжении эта ткань становится прозрачной.

Глава 4

Когда движение капсулы полностью прекратилось, я увидел под собой обычное морское дно — скальный грунт, сходный с тем, по которому я только что катился. Сначала я подумал, что что-то резко остановило меня перед самой крышей, но, выглянув последовательно в несколько иллюминаторов, я понял, что это не так. Я закатился на крышу ярдов на пятьдесят от края, и капсула погрузилась в нее почти наполовину. Из иллюминаторов выше этого уровня я видел огни наверху и гладкую ткань внизу; из нижних иллюминаторов я видел внизу скальный грунт с участками ила, а повыше — зеленовато-белый, равномерно светящийся потолок — очевидно, это была ткань, подсвеченная с обратной стороны. Значит, ткань действительно была полупрозрачной; но тот участок ткани, который соприкасался с нижней частью капсулы, никаких препятствий для зрения не представлял. С этой стороны несколько «ног» были выпущены, и ткань, казалось, обволокла и их, растянувшись до незримо-тонкого слоя, но «ноги» ее все же проткнули, иначе я сейчас бы не висел на этой крыше. Кто-то, должно быть, проделал необычайно тонкую работу по молекулярной архитектуре, подумал я, — что показывает, что набор самых диких и ложных предпосылок ведет иногда к правильному выводу.

Но зачем вообще нужен этот тент? Морское дно под ним с виду ничем не отличалось от того, что находилось выше по склону. Внизу не было видно ни следов присутствия человека, ни искусственных сооружений. Я не видел также живых существ, а я смотрел очень внимательно — мне пришло в голову, что кто-то мог решиться на такие траты энергии ради того, чтобы выращивать пищевые растения при помощи искусственного света. Такая гипотеза по крайней мере не шла вразрез с их презрением к общепринятым этическим нормам экономии энергии; люди, которые тратят все эти киловатты на освещение океана, вероятно, не станут беспокоиться и о том, что превышают свои полномочия на владение земной поверхностью ради того, чтобы выращивать горчицу или что-либо подобное. Морское дно — это, вероятно, единственное место на Земле, где можно выкинуть такой трюк без опасения быть схваченным возмущенными соседями, не говоря уже о Совете по энергии. Единственной досадной несостыковкой реальности с этой новой теорией, если не считать мое естественное нежелание верить в существование таких безнравственных людей, состояло в том, что я не видел никаких насаждений. Кроме того, я не имел никакого представления о том, какой вид растительных культур можно выращивать на дне моря. Без сомнения, такие виды существуют; а если их и не существует в природе, то всегда можно обратиться к генной инженерии.

Более насущный вопрос состоял в том, что делать дальше. Тридцать секунд напряженной работы доказали мне, что я могу сколько угодно выбрасывать и втягивать свои «ноги», пока не сядут все батареи, но капсула при этом даже не пошевелится. Им просто не от чего было отталкиваться; до дна отсюда не дотянуться. Я попытался раскачивать капсулу, перемещая собственный вес. Мне удалось таким образом поворачивать капсулу, но «берег» от этого ничуть не стал ближе. Было похоже на то, что единственный вид свободы передвижения, который у меня оставался, — в вертикальном направлении.

Это меня слегка огорчило. Я планировал оставить у входа, если бы я его нашел, небольшой сонарный транспондер,[3] который послужил бы маяком для субмарин полиции.

Если я сброшу его здесь, это будет иметь мало смысла, поскольку его заметит первый же абориген, проплывающий как над тканью, так и под ней. Если бы я располагал временем для тщательного обдумывания и предвидением какого-нибудь героя приключенческих книг, я мог бы сбросить транспондер тогда, когда понял, что потерял контроль над капсулой; но я этого не сделал, и уже не имело смысла расстраиваться по этому поводу.

Я мог бы подождать, пока меня не обнаружат и не понесут куда-нибудь, а затем попытаться незаметно сбросить прибор по пути — но это уже скорее смахивало на то, будто я собирался поставить мировой рекорд по оптимизму.

И все же я не мог примириться с мыслью, что мне придется возвращаться на поверхность, не выполнив ни одной из поставленных передо мной задач, — а так приятно было бы это сделать, несмотря на то что все уже казалось безнадежным. Пока ты жив и здоров, безнадежных ситуаций не бывает.

Поэтому я остался. В любом случае всплывать пока смысла не было. Кислорода у меня оставалось достаточно, к тому же я еще лелеял надежду на то, что смогу раздобыть какую-нибудь полезную информацию до того, как они — кто бы ни были эти «они» — меня обнаружат. Эту надежду мне удавалось сохранять почти шесть часов.

На этот раз появилась не девица, а мужчина, который вполне мог принадлежать к той же самой группе. Насколько мне удалось разглядеть, на нем было надето точно такое же снаряжение для плавания. Когда я впервые его заметил, он плыл прямо ко мне над крышей, приближаясь с той стороны, в которой, по моим соображениям, располагался вход. Несомненно, он меня видел, вернее, видел мою капсулу. Жаль, что я не заметил его раньше — было бы интересно и даже полезно знать, нашел ли меня случайно проплывавший мимо пловец или здешние обитатели намеренно прочесывали район, в котором мог быть найден обломок кораблекрушения. Однако к незнанию тоже можно отнестись философски. Я смотрел, как он проплыл надо мной.

Он должен был без всяких хлопот распознать капсулу. Несмотря на то, что снаружи к ней приделано множество нестандартного оборудования, это обычная глубоководная спасательная капсула вроде тех, что вы найдете на любой субмарине, — сфера из силиконовых волокон и высокопрочного полимера, способная противостоять давлению морской воды на глубинах до двух миль. Она достаточно легкая для того, чтобы плавать, но та оснащенная всевозможным снаряжением модификация, в которой я сейчас находился, была снабжена еще и балластом. Не считая «ног» и оборудования для управления ими, у меня были фонари, транспондеры, различные датчики и несколько свинцовых плит, размещенных так, чтобы центр плавучести как можно точнее совпадал с геометрическим центром сферы. Всю разницу в плавучести давал свинец — без него, даже учитывая все остальное оборудование, я стал бы всплывать.

Пловец перестал грести руками, проплыл у меня над головой, затем, замерев, опустился рядом с капсулой. Теперь я видел его лицо сквозь шлем — по сути дела, сам шлем был едва заметен, и пловец выглядел так, как если бы он был с непокрытой головой. Никогда раньше, за все пять лет работы на Совет, я не встречал этого мужчину, но постарался хорошо запомнить его черную шевелюру, разрез глаз и тяжеловатую форму квадратного лица. Если я еще когда-либо встречу его, то узнаю сразу. Меня он, предположительно, видеть не мог — мои смотровые иллюминаторы были маленькими, а свет внутри — выключен. К тому же он не выказывал никаких признаков удивления, которых можно было бы ожидать от него, если бы он знал или хотя бы догадывался, что внутри находится живой человек.

Он приблизился, чтобы потрогать оборудование моей капсулы — приблизился настолько, что я уже не мог видеть, чем он занят. Я говорил себе, что он не может причинить мне никакого вреда, особенно если учесть, на какие рабочие нагрузки была рассчитана моя капсула, но все же мне было бы гораздо спокойнее, если бы его руки были постоянно у меня на виду. Несомненно, он проверял на прочность разные вещи — на меня даже накатывала дрожь запертого в клетке цыпленка, когда он дергал за что-то особенно сильно.

Он снова отдалился и дважды обплыл вокруг капсулы, не отводя от нее глаз. Затем он опустился на ткань тента и прижал к ней голову, будто бы собирался пробить ее лбом.

Я не осмеливался перемещаться слишком быстро и не мог выглянуть в нижний иллюминатор, чтобы посмотреть, растягивается ли ткань под его шлемом достаточно для того, чтобы он мог смотреть сквозь нее, — все-таки его шлем намного меньше моей капсулы. Очень осторожно, чтобы не сотрясать капсулу слишком сильно, я опустился вниз, но к тому времени, когда я добрался до одного из нижних иллюминаторов, он уже успел встать — по крайней мере, я видел только его тень на ткани. Тень меня не обманула. Он удалялся в том же направлении, откуда приплыл.

На этот раз мне не пришлось долго расслабляться. Он вернулся с напарником чуть меньше чем через восемь минут. Его напарник тащил цилиндр — тот самый, который уже использовался для перемещения обломка, или похожий на него. Первый пловец тоже что-то нес, но я не мог понять, что это такое. Оно было похоже на беспорядочно смотанную веревку.

Однако когда он завис над капсулой и встряхнул своей охапкой, оказалось, что это грузовая сеть, и он тут же начал оборачивать ею капсулу. Очевидно, при первом осмотре он решил, что для веревки на его находке недостаточно зацепок. Не могу винить его за это, но в тот момент мне очень захотелось, чтобы он не приходил к такому умозаключению. Я не знал, насколько прочная у него сеть, но если в ней не было производственных дефектов, она, судя по всему, могла удержать внутри себя и мои свинцовые балластные пластины. Если сеть будет обернута вокруг капсулы с балластом, то в дальнейшем не будет никакого смысла его сбрасывать. Настала пора исчезать, и я уже потянулся было к кнопке сброса балласта.

Затем у меня возникла другая мысль. Предположим, они еще не догадались, что внутри кто-то есть, — тогда, сбросив пластины, я выдам свое присутствие. Это означало выпустить кошку из мешка, и, что бы я потом ни делал, я уже ничем их не удивлю. Поэтому мне следует попытаться предпринять что-либо еще, лишь бы они не оборачивали меня сетью, пока я снова не окажусь над скальным грунтом и не смогу благополучно сбросить транспондер. В этом случае терять мне, похоже, было нечего, поэтому я одновременно выпустил все «ноги».

Ни по одному из пловцов «ногами» не попало, но это их очень напутало. Пловец с сетью в тот момент касался капсулы, и они могли решить, что он случайно нажал устройство, освобождающее пружины. Тем не менее, вернувшись к своему занятию, ни один из них не выказал никакой спешки, а они непременно заспешили бы, если бы догадались, что внутри находится человек. Они просто продолжили работу — стали прикреплять к капсуле подъемное устройство, как будто бы это был обычный обломок кораблекрушения. Теперь, с выпущенными «ногами», капсула была чрезвычайно удобна, чтобы привязать к ней веревки, а обернуть ее сетью в новой конфигурации было бы очень трудно или просто невозможно. Так что все обернулось к лучшему.

Технология транспортировки осталась той же, что и раньше. Полагаю, что цилиндр был снабжен химическим газогенератором, если принять во внимание давление, которое приходилось преодолевать баллону при расширении. Но это была просто мимолетная мысль. Гораздо интереснее было наблюдать, как пловцы начали толкать меня к краю тента еще до того, как моя капсула полностью освободилась от ткани. Похоже, мои дела шли в гору — всего два человека, скальный грунт приближался — нет, не спеши, может быть, они сразу подведут тебя к входу, который ты так стремишься найти. Дождись исхода ситуации, приятель. Убрав руку с панели управления, я скрестил пальцы на удачу.

Как и в случае с обломком носа «Пагноуз», капсулу отвели от крыши и потащили дальше параллельно ее краю. Пловцы двигались медленно — даже если бы груз ничего не весил, надо было преодолевать сопротивление воды, так что мы путешествовали больше пятнадцати минут. Я искал глазами вход, полагая, что он будет выглядеть как прорезь в ткани, но на деле все оказалось по-другому.

Через четверть часа мои носильщики снова повернули в сторону от освещенной области и направились вверх по склону, который, как я и предполагал, все еще находился справа от нас. Сотни через две ярдов в этом новом направлении мы оказались на краю впадины, примерно такой же, как та, в которой я сам чуть было, не застрял несколько часов назад, но больше по размеру. Центр котловины был освещен даже ярче, чем крыша тента, а вход располагался в самой середине освещенного пространства.

Я не очень-то хорошо его рассмотрел, поскольку приходилось действовать слишком быстро. Мельком я заметил шахту с гладкими стенками, футов сорока в диаметре; по краям ее спускалось вниз около двух десятков лестниц. Свет исходил в основном из какой-то точки внутри шахты, располагавшейся вне моего поля зрения. Между мной и провалом шахты плавало более дюжины людей, и именно эта сцена заставила меня действовать. Если бы меня окружила целая школа плавания, то мои шансы незаметно сбросить транспондер устремились бы к нулю. И, не тратя более времени на размышления, я сбросил балласт и один из транспондеров одновременно. Тут же я понял, что, возможно, совершил ошибку, так как любая из свинцовых болванок способна раздавить этот небольшой прибор в крошку, и, когда я почувствовал, что капсула рванулась вверх, сбросил еще одну машинку. Я надеялся, что падение балласта отвлечет эту компанию, — и, как я обнаружил позднее, оказался более чем прав.

Я слышал, как свинец ударил о скалу. Очевидно, то же самое услышали и пловцы вокруг шахты. Чтобы обнаружить источник шума, им потребовалось несколько секунд. Человек судит о направлении на источник звука, исходя из временной разницы между моментами прихода звуковой волны в два его уха. Но, поскольку в воде скорость звука выше, рядом находилась проводящая звук скала, а сами они были в шлемах, им непросто было определить, откуда донесся шум. И когда они все же направились в мою сторону, то это произошло потому, что один из носильщиков сталподавать им сигналы фонарем.

Два моих первоначальных компаньона цеплялись за мои «ноги» — вернее, за «ноги» капсулы, я хотел сказать. Им, конечно, не по силам было меня удержать. Пара почти невесомых человеческих тел не заменит несколько тонн свинца. Но все же они цеплялись за меня и вели за собой других.

Это меня поначалу не беспокоило, поскольку даже всех присутствующих не хватило бы, чтобы меня удержать, а если бы народу было столько, что они могли бы утащить меня на дно, им всем не за что было бы уцепиться. Единственное, что меня тревожило, так это соображение, что где-нибудь поблизости у них могли быть рабочие субмарины с внешними манипуляторами. Но даже от них я мог бы спастись, если они отложат свое появление еще на несколько минут. Как только я исчезну из виду, им придется охотиться на меня с сонаром, а я уже почти уверился в том, что посылать сонарные волны у местных жителей категорически не принято. Эти чертовы волны распространяются очень далеко, и их легко распознать. Я до сих пор не имел понятия, что на уме у этих людей, но они явно находились на нелегальном положении, следовательно, секретность, была одним из их безусловных приоритетов.

Пловцы, которые держались за меня, вскоре должны были отцепиться. Не существует ни одной подводной дыхательной системы, которая позволила бы человеку подняться со скоростью три фута в секунду на несколько сотен футов без того, чтобы у него не начались проблемы с декомпрессией. Меня не интересовало, какой газовой смесью дышат эти оригиналы; существуют законы физики, и человеческие тела обязаны им подчиняться.

Находящиеся в отдалении пловцы поворачивали назад, и в этот момент мне пришла в голову мысль: я вижу их на фоне блекнущего освещения шахты. Также я видел, хотя и не слишком четко, сигналы, посылаемые в их сторону одним из моих попутчиков. Похоже, у него еще оставалась надежда задержать меня; может быть, поблизости действительно находилась субмарина, и он стремился продержаться рядом со мной подольше. Однако если она не появится немедленно, то он проиграет эту игру, потеряв заодно и жизнь.

Довольно близко я увидел второго пловца, кувыркающегося между капсулой и светом; мой второй пассажир, должно быть, не удержался. Когда же отвалит первый? Его фонарь еще светил, но сейчас от этого вряд ли мог быть какой-нибудь толк. Я едва различал шахту, а снизу его фонарь наверняка не был виден. Очевидно, он это понял, потому что через несколько секунд огонек погас. Я думал, что он последует за своим напарником, потому что здесь ему делать было больше нечего, но он, похоже, мыслил по-другому. По всей видимости, у него были другие идеи, и за одну из них, с его точки зрения, стоило побороться. Мне же она совсем не нравилась.

Двухслойный материал, из которого изготавливают глубоководные капсулы, металлом не является и сильно отличается от любого металла своей эластичностью, но, как и любой из них, производит звук при ударе. Я не знаю, чем мой наездник начал стучать по корпусу капсулы, но шум при этом он производил немалый. Поскольку я находился внутри, могу это засвидетельствовать. Ритмичный — один удар в секунду — стук отдавался в капсуле, бил меня по ушам и путал мои планы. Этому типу не нужен был фонарь — любая подводная лодка могла выйти на нас, находясь за многие мили отсюда, если она располагала минимумом следящего оборудования.

Никаких соображений насчет того, как остановить его, у меня не было.

Глава 5

Конечно, я мог попытаться действовать «ногами». Так я и сделал. К этому времени стало уже так темно — свет от шахты и тента превратился в едва заметное свечение, — что мой противник мог даже и не знать, что я вообще что-то делаю. Если бы он держался за одну из «ног», то я мог бы создать ему неудобства, втянув ее, а затем поставить ему синяк, выбросив ее снова, но, похоже, ничего подобного у меня не получилось. Я несколько раз проделал эту операцию с каждой «ногой», но ритм стука ничуть не изменился.

Я попробовал перемещать свой вес, чтобы заставить капсулу качаться. Это сработало, но моего пассажира не потревожило. Да и почему это должно его потревожить? Пловца мало беспокоит, в каком положении он находится в воде, а моего пассажира, пребывающего в полной тьме, это должно было волновать еще меньше. Единственным, кто здесь волновался, был я сам.

Но почему же этот парень жив, находится в сознании и к тому же так активен? Мы уже поднялись более чем на тысячу футов, и его костюм из-за разницы в давлении уже должен был раздуться, словно воздушный шар, как бы плотно он ни прилегал внизу. Если этот тип стравливал газ через клапан, чтобы держать постоянным объем вдоха-выдоха, то у него возникнут проблемы, когда он станет спускаться обратно. Да и вообще, независимо от конструкции его костюма и состава дыхательной смеси, к этому времени он уже должен был стать совершенно беспомощным от эмболии.

Однако простой и грустный факт, совершенно не зависящий от того, что по моим представлениям должно было случиться, состоял в том, что мой противник все еще находился в полном здравии, а я не имел никакой возможности от него избавиться.

Гении из Совета, разрабатывавшие мою миссию, ничего подобного предусмотреть не могли. Я ничуть не сомневался, что вскоре должна была подойти какая-то субмарина, чтобы забрать меня, — я не мог найти никакого иного разумного объяснения тому обстоятельству, что этот тип так настойчиво вцепился в меня. Конечно, всегда можно рассмотреть и неразумные предположения — например, что он решил пожертвовать собственной жизнью ради того, чтобы убедиться, что я все-таки не добрался до поверхности, но и в этом случае что-то все-таки должно здесь появиться. Может быть, торпеда или… что-то. В идее самопожертвования я лично сомневался. Множество людей готовы жертвовать собой ради идеи, которую они считают достаточно значительной, но я никогда не встречал нарушителя закона, который бы действовал подобным образом. В особенности мне не случалось встречать готового идти на жертвы растратчика энергии. Ключевое слово в работе с этими людьми — эгоизм; в каждом выискивай Большого Босса.

Ну ладно, наплевать на психологию. Что же теперь делать? Мой дружок снаружи, может быть, стал уже живым трупом, но все еще ведет свою широковещательную передачу. И почему я не выбрал для спуска рабочую субмарину? Снимаем этот вопрос — пустая трата драгоценного времени на ненужные размышления. Как же мне заставить его слезть или, по крайней мере, прекратить стучать?

Задача плохо сформулирована. Я не могу заставить его делать что-то. Он снаружи, я внутри, и с такой разницей в давлении мы никогда не заключим друг друга в объятия. В таком случае, как мне убедить его слезть или хотя бы перестать шуметь? Пока я не начну с ним общаться, я не смогу его ни в чем убедить. Это очевидно.

Я включил свет, как внутри, так и снаружи. К счастью, это привлекло внимание моего гостя; стук на мгновение прекратился. Затем он возобновился, но стал не таким равномерным, и я мельком заметил, как он перебирается в положение, более удобное для того, чтобы заглянуть в иллюминатор. Я отстранился от иллюминатора, чтобы он мог хорошо меня видеть, и некоторое время мы смотрели друг на друга. Стук снова прекратился.

Это был тот человек, который нашел капсулу. Я не специалист по чтению мыслей, но по выражению его лица я понял, что до него только сейчас дошло, что в капсуле кто-то есть, и это открытие его и удивило, и встревожило. Он снова застучал по капсуле, но в более регулярной манере. Через несколько секунд я заметил, что он стучит каким-то кодом, которого, впрочем, я не понимал.

Жестами я попытался дать ему понять, что его стук бьет мне по ушам, но он только пожал плечами. Если его и волновала проблема моего комфорта, то в его списке приоритетов она находилась далеко не на первом месте. Он закончил свое кодированное послание и снова стал стучать с регулярными интервалами. Он не казался рассерженным — не хмурился, не грозил мне кулаками и не предпринимал иных агрессивных действий; но также он и не относился ко мне как ко вновь обретенному другу. Я ясно, без всяких искажений, видел сквозь шлем его лицо, но не замечал на нем никаких признаков реальной заинтересованности. Некоторое время я пытался заставить его отвечать на мою жестикуляцию, но он не обращал на нее внимания. Я хотел было написать ему записку, которую он мог бы прочитать сквозь стекло иллюминатора, но не знал, какими языками он владеет. Мне удалось найти несколько клочков бумаги в карманах, однако оказалось, что писать нечем, поэтому моя идея провалилась. В конце концов я плюнул и выключил весь свет. Незачем было помогать ему наводить на себя субмарину.

Никаких практических планов мне было больше не изобрести, поэтому я задался вопросом о том, каким образом этот человек все еще жив. Только за то время, пока свет был включен, мы поднялись на несколько сотен футов, но из его костюма не вышло ни единого пузырька. Я уже начал сомневаться в том, действительно ли у него снаряжение равного с окружающей средой давления. Трудно было предположить, что нечто настолько тонкое и в особенности гибкое может быть глубоководным скафандром, выдерживающим огромное давление. С другой стороны, свойства ткани тента свидетельствовали о том, что кто-то значительно продвинулся в научных исследованиях в сфере молекулярной архитектуры. Я не специалист и не берусь утверждать, что такое снаряжение невозможно создать, но желал бы иметь хотя бы отдаленное представление о том, как оно делается.

Сейчас, конечно, мне немного неловко из-за этого. Но ведь человек в течение почти целых пяти минут находился прямо передо мной в полный рост, на расстоянии всего в несколько футов, и был прекрасно освещен, а я упустил самое главное, причем не в том, что я видел, а в том, чего я не видел. По крайней мере, в этой своей ошибке я не одинок.

Стук продолжался. Он был не таким громким, чтобы вызывать болезненные ощущения, но раздражал. Что-то вроде китайской пытки водой. Тому типу снаружи это было, наверно, без разницы, но я находил некоторое утешение в мысли, что ему для создания этого шума все-таки приходится трудиться. Кроме того, меня радовало еще и то, что он стучал уже довольно долго, а помощь так до сих пор, не пришла.

Две тысячи футов — это менее половины расстояния до поверхности, но для моего пассажира такая перемена давления должна была быть невообразимой. Я же находил мало утешения в том, что оставил позади такую толщу воды; даже вдвое больше и то было бы недостаточно. Наверху меня не ждала ни полицейская эскадра, ни даже одинокое судно. Капсула была снабжена только автоматическими передатчиками, посылающими сигнал о помощи, но они даже не начнут функционировать, пока я не окажусь на поверхности — что было довольно сомнительно. Может быть, в нескольких милях и находилось судно Совета — поскольку в план не входило, что я буду добираться до острова Пасхи вплавь на двух половинках своей капсулы после возвращения на поверхность, — но это судно не могло оказать мне непосредственную помощь. Может быть, шторм еще не кончился, и они не разглядят меня даже на расстоянии в пятьсот ярдов. Но если и разглядят, вряд ли смогут помочь, если только у них нет на борту специального спасательного оборудования, что казалось мне достаточно сомнительным. Даже небольшой шторм в океане — и то серьезная помеха, и никто не станет рисковать, вылавливая из волн скачущую на них глубоководную капсулу.

Хотя в этом был и свой плюс. Если я все же доберусь до поверхности, то подводной лодке будет не так-то просто меня захватить. Мой передатчик будет уже работать, и если — просто если — судно Совета окажется поблизости, то мои преследователи цредпочтут держаться в отдалении. С другой стороны, также вероятно и то, что, независимо от наличия свидетелей, они постараются взять меня любой ценой из-за того, чего я успел насмотреться у них внизу. Но все же ради собственного спокойствия я предпочел придерживаться первой версии. Поскольку я цивилизованный человек, то только намного позже мне пришла в голову мысль, что если им не удастся меня захватить, они могут просто пробить в капсуле дыру и позволить мне утонуть.

Может быть, я и выкручусь. Шли минуты. Каждая из них, казалось, тянулась целый год, но они все же шли. И каждая сотни на две футов приближала меня к штормовым волнам, если они все еще были штормовыми. Я не побеспокоился о том, чтобы ознакомиться с прогнозом погоды перед погружением, а внизу я пробыл немало часов. Я не обладаю иммунитетом к морской болезни, но сейчас я надеялся на то, что волнение на море будет немалым. Пускай даже меня изрядно укачает, это, возможно, заставит моего приятеля снаружи отцепиться от того, к чему он так плотно прильнул. Следовало сохранять надежду на такой исход дела.

И все же сначала мне нужно было добраться до этих волн, а до них оставалось еще полмили. Стук продолжался. Если бы я находился сейчас где-нибудь в другом месте Земли, к этому времени я бы предпочел китайские пытки каплями. Я старался отключиться от опостылевшего звука и сосредоточить внимание на других вещах — на датчике давления, например: не колеблется ли слегка его стрелка, реагируя на волнение далеко наверху… или на вопросе еды. Если наверху волнение, от еды мне лучше воздержаться.

Я лихорадочно метался от одного иллюминатора к другому, тщетно пытаясь заметить приближающуюся подводную лодку; однако первым ее заметил именно мой пассажир.

Глава 6

Я понял, что произошло, когда равномерный стук внезапно вновь сменился сложным кодовым посланием, но прошло еще полминуты, пока я заметил приближающийся свет. У меня был не слишком широкий угол обзора из одного иллюминатора.

Поначалу я видел только свет — одиночная искорка на космически-черном фоне, — но относительно того, что она собой представляет, не могло быть никаких сомнений. Она двигалась немного ниже и в сторону от нас. По мере того как она становилась все ярче, ее курс менялся. Очевидно, она приближалась по спирали, сохраняя постоянный угол между направлением на звук и курсом, чтобы рулевой мог иметь представление о расстоянии до источника звука.

Даже когда она приблизилась, я едва смог ее различить, потому что ее главный прожектор был направлен прямо на капсулу, а рассеянного света было слишком мало, чтобы видеть что-либо рядом с этим ярким сиянием. Такое освещение, очевидно, не понравилось и моему пассажиру, потому что он простучал очередное кодовое послание, и субмарина, остановившись в тридцати ярдах, выключила большой прожектор. Вместо него вспыхнуло с дюжину малых фонарей, которые осветили все вокруг, но ни один не был направлен в нашу сторону, так что я смог рассмотреть новоприбывшего гостя достаточно хорошо.

Эта подводная лодка отличалась от всех субмарин, которые я видел раньше, однако имела со многими из них общие черты, так что я мог кое в чем разобраться. Небольшая субмарина, на одного-двух человек, не скоростная, но вооруженная большим количеством внешних манипуляторов — тут были и суставчатые захваты, крюки, кошки, зонды, и что-то похожее на струйное землеройное устройство. Одна из моих надежд умерла быстро — существовала вероятность, что у маленькой субмарины не хватит отрицательной плавучести для того, чтобы утащить мою капсулу обратно на дно, но у этой субмарины были здоровенные поплавковые камеры; следовательно, она снабжена и соответствующим балластом. Ко всему прочему добавилась еще одна проблема. Если она меня зацепит, то, вне всяких сомнений, сможет утащить меня на дно, и мне трудно было себе представить, как я смогу увернуться от этого захвата. Единственное, чем я мог обороняться, так это мои «ноги».

Я не знал, насколько они окажутся эффективными, но держал пальцы на панели управления, полный решимости не упустить ни единого шанса. Даже сейчас, когда наступило время боевых действий, я уже не так нервничал, как в ту минуту, когда субмарина только появилась в поле моего зрения.

Первый выпад оператора субмарины состоял в том, что он решил подняться над моей капсулой и опуститься на нее сверху. Очевидно, у него была немалая склонность к показухе, потому что трудно вообразить себе менее действенный способ потопить круглый объект. Пусть повозится, решил я, но мой пассажир, казалось, не огорчился. Должен признать, однако, что оператор субмарины знал свое дело. Пловец взмахом руки указал ему его место, расположив капсулу под центром плавучести субмарины, и мы пришли в соприкосновение. Мой датчик давления уверенно показал, что всплытие сменилось движением вниз.

Я подождал несколько секунд в надежде, что мой наездник перейдет в субмарину, но он не собирался этого делать, и мне пришлось продемонстрировать ему свой прием. Это было достаточно просто — проще, чем катиться по морскому дну, поскольку поверхность лодки была гораздо ровнее. Ничего особенного мне и не нужно было делать — небольшое отклонение от ее центра тяжести придало моей капсуле момент, отреагировать на который оператор не смог бы из-за недостаточной скорости человеческой реакции, а его оборудование — по причине нехватки быстродействия. Поскольку его вес был достаточным для того, чтобы преодолеть мою подъемную силу, то он съехал с меня, и я снова стал подниматься.

К сожалению, вскоре я снова убедился, что мой наездник все еще был со мной. Его стук раздался через несколько секунд после того, как я вывернулся. Его приятелю, очевидно, потребовалось некоторое время, чтобы выровнять свою машину; кувыркнуться с лишней парой тонн отрицательной плавучести — это проблема для любой подводной лодки, но он оклемался достаточно быстро. У него уже не было настроения устраивать показательные выступления — он сделал выпад раскрытым захватом.

Я включил внешние огни — отчасти для того, чтобы осложнить ему действия, и отчасти для того, чтобы самому лучше видеть. Дело становилось непростым для нас обоих — ему необходимо было найти что-то, за что могла бы ухватиться механическая рука, а мне нужно было перемещать вес собственного тела и развернуть капсулу таким образом, чтобы «нега» оказалась в нужном положении для совершения того, что я задумал.

В первый раз я застал его врасплох — он и представить себе не мог, какими возможностями обладают эти «ноги». Может быть, он даже не знал, сколько «ног» я могу задействовать, хотя они были достаточно хорошо различимы снаружи. Он очень точно рассчитал скорость всплытия, хотя я мог немного мешать ему, поворачивая неправильный по форме корпус своей капсулы разными сторонами к лодке. Вертикальная скорость друг относительно друга у нас практически равнялась нулю. Он медленно приближался, вытягивая механическую руку в направлении одного из выступов на моем корпусе, — я точно не знал, что было у него на уме. Я чуть качнул суденышко, чтобы расположить свою «конечность» в одну линию с захватом, и, когда он оказался футах в двух от меня, с максимальной силой выстрелил «ногой».

Пружина была сильной. Не забывайте, что «ноги» предназначены для того, чтобы поддерживать аппарат на склоне в любом положении, причем даже с полным комплектом балласта на борту. Конструкторы могли бы сообщить вам, какой по силе толчок выполняла «нога». Я не могу этого сказать, но зато я это почувствовал. Субмарина и капсула отлетели друг от друга, как перышки. Линия толчка прошла не точно через центр моей малютки, так что капсула здорово раскрутилась. Подводная лодка не крутилась. Очевидно, для нее удар оказался более центрированным, или же на этот раз оператор быстрее справился с приборами управления.

Оператор субмарины оказался упрямым типом. Когда капсула перестала вращаться, он приблизился и снова попытался провести тот же прием — примерно с тем же результатом. Мой пассажир, все еще висевший на мне, на этот раз разгадал мой незатейливый прием. Он слегка отстранился от корпуса, чтобы освободить руки, и секунд десять размахивал ими каким-то сложным манером, который мне ничего не говорил; затем он вернулся и вновь вцепился в капсулу мертвой хваткой.

Субмарина снова приблизилась, как и в предыдущие два раза, и я попытался приготовиться к очередному удару «ногой». У моего противника, однако, были иные планы. От центра капсулы он находился дальше меня и потому мог придать ей гораздо более сильный вращательный момент. Также он видел расположение «ног» на корпусе, и когда я перемещался внутри, чтобы подвести одну из них для удара по захвату, он мне успешно противодействовал. Этот человек был слишком умен, чтобы непосредственно бороться со мной, хотя это ему, вероятно, удалось бы. Напротив, он позволял действовать мне, а потом прилагал небольшое добавочное усилие, так что я или перебирал, или уходил в сторону от нужной позиции. Я три раза пытался выровняться в линию с приближающимся захватом и выстрелил немного мимо цели, когда субмарина еще только собиралась войти в контакт с капсулой. «Нога» скользнула по захвату, придав капсуле небольшое вращение, но не попала ни во что твердое, чтобы оттолкнуться от субмарины. Хуже того, у оператора субмарины появилась возможность захватить саму «ногу»; он счел, что она представляет собой наилучшую мишень из всего, к чему он примерялся раньше. Крепко сжав захват, он снова стал снижать плавучесть.

Это оказалось ошибкой с его стороны, хотя и мне помогло не настолько серьезно, насколько могло бы. «Нога» не была достаточно прочной, чтобы противодействовать подъемной силе капсулы. Она оторвалась, и субмарина вновь исчезла из виду во тьме подо мной. Я поспешно выключил огни в надежде на то, что мой пассажир потерял опору и свалился при толчке. Даже если это случилось, все равно он не мог оказаться достаточно далеко для того, чтобы потерять меня. Через несколько секунд стук возобновился, а еще через некоторое время огни субмарины приблизились настолько, что мое затемнение стало бессмысленным. Я снова включил внешний свет, чтобы лучше видеть противника перед новым раундом нашего спарринга.

Теперь у него возникла идея подкрасться ко мне со стороны обломанной «ноги», так что мне приходилось поворачиваться проворнее, чтобы ввести в действие другую «ногу». Мой плавучий паразит со всей изобретательностью сотрудничал с нападающим, и в какой-то момент я испугался, что они меня зацапают. Оператор субмарины отличался достаточной догадливостью, чтобы не пытаться снова хватать меня за «ногу», и ему удалось успешно увернуться от нескольких моих выпадов. Он приблизился, чтобы уцепиться за какую-то деталь на моем внешнем покрытии, но поспешил и промахнулся. Ему пришлось отойти для повторной попытки… и в это время я реализовал еще одну тактическую разработку.

Я знал, где находится пловец. Хоть я видел его и не целиком, этого было вполне достаточно не только для того, чтобы определить его местоположение на корпусе, но и для того, чтобы предугадать, куда он станет толкать в следующий раз. Я стал поворачивать капсулу в направлении, противоположном его усилиям, но так, чтобы он не сразу это заметил. Мой прием сработал, и хотя мне не удалось достичь быстрого вращения — с таким малым рычагом мне было не добиться большего, — учитывая вес капсулы, этого было вполне достаточно. В школьном курсе физики — казалось, с тех пор прошли сотни лет, — моим коньком была механика. Я не мог рассмотреть задачу количественно, потому что не знал ни своей угловой скорости, ни момента инерции капсулы, зато одним нажатием на кнопку решил ее качественно. Когда захват приблизился снова, я переместился внутри капсулы, чтобы начать маневр. Парень хотел провернуть свою обычную штуку, толкая меня в сторону, так что «нога» прошла в точности через нужную мне точку. Или он забыл, чему его учили насчет гироскопов, или стал уставать. Я прицельно ударил по центру захвата, и мы снова разлетелись. Если бы я сидел за штурвалом подводной лодки, это дело мне давно бы уже опостылело.

Нападавший был намного терпеливее меня. Очень скоро мы сцепились снова.

На каждой из стадией нашей дуэли я выигрывал сотни три-четыре футов. У меня было неприятное ощущение, что все мои приемы могут кончиться еще до того, как из этих приращений составится расстояние до поверхности. Если у него хватит терпения повторять одни и те же маневры, то, несомненно, он скоро меня выдоит.

Однако он не стал так поступать. Похоже, он решил, что захват, в конце концов, не самое подходящее орудие. Вернувшись в очередной раз, он уравнял скорость не на одном уровне со мной, а немного выше. Замигал небольшой огонек, очевидно, передавая кодовое сообщение, и мой кессонноустойчивый друг, отпустив капсулу, поплыл к субмарине. Почти тут же он вернулся, таща за собой линь.

Мои противники, очевидно, решили, что человеческие руки искуснее механических. Поначалу я не беспокоился. С наружной стороны капсулы не было ничего, кроме «ног», к чему можно было бы привязать веревку, но уже было наглядно доказано, что они недостаточно крепки. За несколько часов до происходящего, на дне — нет, вы только подумайте, это случилось меньше часа назад — мой приятель нуждался в грузовой сети, чтобы обернуть ею капсулу. Если у него здесь нет такой сети, все будет прекрасно. К несчастью, она у него была. Больше и тяжелее той, что на дне, — вероятно, поэтому он и не захватил ее с собой. Подплыв к капсуле сверху, он стал вытягивать линь и выволок сеть сквозь один из люков субмарины. Он подтянул ее к себе и стал расправлять таким образом, чтобы моя капсула, всплывая, попала в нее.

В первый раз он промахнулся без всяких усилий с "моей стороны — просто не успел развернуть ее вовремя. Я воткнулся в сеть, когда она была развернута лишь частично. Ее вес был смещен на одну сторону, поэтому я автоматически выкатился из-под нее и продолжал подъем. Мне и пальцем не пришлось пошевелить.

Подводная лодка тоже, разумеется, поднималась, поэтому сеть, сложившись, потащилась за ней снизу, размотав линь на всю длину. Оператору пришлось подтягивать ее с помощью механизмов, и пловец держался за детали на моем корпусе, пока они не начали кампанию сначала.

Таким образом было выиграно еще несколько сотен футов.

В следующий раз они предусмотрительно растянули сеть намного выше надо мной. В раскрытом виде она даже менее маневренна, чем капсула, и, используя неоднородность формы своей оболочки, я целенаправленными покачиваниями изменил направление всплытия, оказался у края сети и вывернулся, как и в предыдущем случае. Что им нужно, так это еще пара пловцов, решил я.

Однако, как оказалось, одного было вполне достаточно. Они снова подтянули сеть кверху, выровняли субмарину на некотором расстоянии надо мной, настроили ее плавучесть так, чтобы она поднималась лишь чуть медленнее капсулы, а затем оператор выбрался из лодки и присоединился к пловцу. Каждый из них взялся за угол сети, и с субмариной в качестве третьего угла они образовали широкий треугольник, центр которого им удавалось удерживать надо мной. Я попытался отклониться в сторону субмарины, в которой, похоже, не было никого, кто смог бы реагировать на мои маневры. Но это не сработало. Пловцы слегка сдвинулись в том же направлении, позволив сети провиснуть в мою сторону.

В следующий миг сеть сомкнулась вокруг меня, и я не имел представления, куда нужно двигаться, даже если бы и был в состоянии это сделать. Пловцы покинули свои позиции и начали дружно связывать сеть внизу.

Если им удастся закончить это дело, мне конец. Я внимательно наблюдал за ними, стараясь разглядеть край сети или какой угодно признак того, что с одной стороны она тяжелее, чем с другой. У Меня возникла мысль, как можно прервать их работу, и выиграть время, чтобы присмотреться повнимательнее, и, боюсь я с лихвой использовал свой шанс.

Один из пловцов, подтягивая свой угол сети, оказался вблизи от капсулы и слегка ниже нее. Может быть, это был оператор субмарины — освещение было хорошим, но у меня не было времени присматриваться, — а он не был настолько хорошо знаком с расположением «ног», как его напарник. Во всяком случае, бедняга оказался на линии выброса «ноги», и я его угостил.

Мое намерение, если оно у меня вообще было — а я, по сути дела, сделал это не раздумывая, автоматически, — состояло в том, чтобы убрать его с дороги и попытаться выпутаться из сети. Я не собирался наносить ему серьезные увечья. Однако диск на конце «ноги» попал ему в правый бок и наверняка сломал несколько ребер. Он отлетел в сторону, выпустив из правой руки линь, за который тянул, а из левой выронил какой-то инструмент неизвестного мне назначения. Пловец начал тонуть, исчезая из виду.

Второй оказался рядом с ним, когда тот еще не успел выйти из круга света. Раненый, очевидно, был без сознания; тело его совершенно обмякло, когда товарищ потащил его к субмарине. Я не смотрел особенно внимательно, отчасти потому, что уже жалел о содеянном.

Распутаться оказалось непросто. Ребята уже успели завязать несколько узлов, и, похоже, я в них застрял. Мне удалось сделать полуповорот, переместив бывшее дно капсулы наверх, но мой маневр не принес никакой пользы. Ячейки сети при этом еще плотнее обхватили капсулу.

К этому моменту я уже был немного выше субмарины — как я уже говорил, они подогнали свою скорость всплытия так, чтобы она была только немного меньше моей, — и постепенно натянувшийся линь, связывавший меня с субмариной, заставил мою капсулу оказаться прямо над ней. Как я заметил, субмарина при этом накренилась, потому что линь крепился далеко от центра ее тяжести. Я смотрел беспомощно, но с надеждой, окажется ли веревка настолько прочной, чтобы потянуть меня вниз, когда они станут снижать плавучесть.

Я этого так и не узнал. Оставшийся невредимым пловец подтянул своего товарища к маленькому судну, открыл главный люк и с некоторым усилием втащил его внутрь. До сих пор мы все еще всплывали. Теперь субмарина набирала вес, и мой датчик давления снова начал отсчет в другую сторону. Однако субмарина, выровнявшаяся после того, как пловцы оказались в ней, теперь резко накренилась на корму. Вероятно, загрузить цистерны оказалось недостаточно для того, чтобы компенсировать направленную не по центру силу тяги линя. Доставить меня назад было, очевидно, важнее, чем возиться с выравниванием субмарины. Я ждал, скрестив пальцы, надеясь, что линь лопнет.

Линь не лопнул — лопнуло чье-то терпение. Может быть, пловец, которого я ударил «ногой», получил серьезную травму, хотя я надеялся, что это не так; но в чем бы там ни было дело, тот, кто вел субмарину, решил, что скорость сейчас важнее всего.

Внезапно он бросил линь, сеть и все остальное и через несколько секунд исчез. Наконец я оказался в одиночестве и продолжил свой путь наверх. Я словно почувствовал благословение свыше.

В то же время я испытывал большой упадок сил. Эта мышиная возня, если так можно выразиться, длилась не более десяти-пятнадцати минут, и, разумеется, физических сил при этом я затратил немного, но все равно чувствовал себя так, словно провел десять раундов по боксу с человеком на две весовых категории тяжелее меня.

Теперь я был в безопасности. Нет такой молитвы, при помощи которой они смогли бы найти меня без сонара, и поблизости, насколько я мог судить, нет никакого иного прибора, чьи волны могли бы отражаться от моего корпуса; к тому же, я не освещен — при этой мысли я поспешно отключил освещение. Мне оставалось подняться менее чем на две тысячи футов — это чуть больше десяти минут, если только тащившиеся за мной сеть и линь не слишком замедлят мое вознесение. Некоторое время я наблюдал за приборами и решил, что сеть и линь не мешают; затем заснул — впервые с тех пор, как покинул поверхность океана.

Глава 7

Меня разбудила сильная бортовая качка; шторм еще не прошел. Точнее, меня разбудила панель управления, углом заехавшая мне по голове.

Удар был недостаточно силен, чтобы расколоть один из этих двух предметов, но все же он был неприятным. Точно такой же была и вся ситуация. Подниматься и падать на пятнадцатифутовых волнах несладко и на устойчивом судне, но гораздо хуже проделывать это в почти сферическом контейнере без определенных понятий верха и низа. Я когда-то находился в свободном падении в космосе, что совсем не шутка, но я в любой момент готов снова подписаться на это вместо того, чтобы быть волейбольным мячом посреди пусть даже умеренного тихоокеанского шторма. При конструировании спасательных глубоководных кап-л специалисты не позаботились об одной вещи. Их идея состояла в том, чтобы благополучно всплыть, но не в том, чтобы комфортно чувствовать себя на поверхности воды. Единственное, что я мог сделать сейчас, это включить передатчик, посылающий сигнал бедствия, и стараться удержать свой желудок на месте.

Я не мог быть даже уверен, что кто-то его принимает — сигнал радиопередатчика, я имею в виду. Хотя вероятность того, что его все-таки принимают, была достаточно высока, поскольку моего возвращения, несомненно, ожидали. Но к тому моменту уже несколько вполне вероятных вариантов благополучного развития ситуации оказались несостоятельными.

Мне даже не удавалось уснуть. К счастью, у меня хватило ума не есть, когда некоторое время назад эта мысль пришла мне в голову, и я не мог осуществить то, чего требовал от меня желудок. Я был не в состоянии ничего делать. Положение было физически отвратительно настолько же, насколько первоначальный спуск под воду был отвратителен психологически.

Я жалел, что не узнал, сколько же времени продлится шторм.

Тогда я мог бы хоть как-то успокаивать себя, время от времени посматривая на часы. Однако я быстро понял, что на часы лучше не смотреть, потому что время, прошедшее после предыдущего «взгляда мельком», всегда окажется меньше ожидаемого. Как обнаружилось, мне следовало следить за некоторыми внешними датчиками, хотя их сигналы также не принесли мне никакой радости — и я также был не в силах что-либо изменить.

Никогда я не поверил бы в то, что избавление от этого бултыхания на волнах принесет мне не облегчение, а нечто худшее. Если бы кто-то мне сказал, что мне станет еще хуже, я придушил бы его из страха, что он меня убедит. К сожалению, он был бы совершенно прав. Конец наступил довольно-таки внезапно.

Первым шагом к полной остановке стало прекращение покачиваний. Капсула все также поднималась и опускалась, но, похоже, у нее возникли определенные верх и низ. Колебания в вертикальной плоскости также начали уменьшаться и, наконец, прекратились совсем. К этому времени датчик давления теоретически не мог сказать мне ничего нового, однако я все же на него посмотрел.

И оказался прав. Капсула снова погружалась.

Одного я мог не бояться — того, что я тону. Единственное пустое пространство, придававшее капсуле плавучесть, соответствовало пространству, в котором находился я. Если бы в капсуле возникла какая-нибудь течь, мне об этом сразу стало бы известно. Нет, меня утаскивали вниз, и, хотя в морях и водятся гигантские кальмары, я ни на секунду не усомнился в том, что они здесь не замешаны. Датчик сонарного облучения был темен и пуст, но я не мог знать, был ли он таким, допустим, около часа назад.

Могло быть только одно разумное объяснение. Я посмотрел вниз, не зная, чего и ждать, и ничего особенного не увидел; субмарина не побеспокоилась зажечь огни. Я включил собственное освещение, но увидел лишь натянутый линь, ведущий от сети, в которую я теперь был тщательно завернут, к темной форме внизу, на границе видимости.

Следует отметить, что линь оказался необычайно прочным для своей задачи; сейчас мы опускались гораздо быстрее, чем первоначально погружался я со своим балластом. Если владельцы этого каната были склонны доверять ему при таком натяжении, я не видел причин сомневаться в их суждении. Можно было и не надеяться, что он порвется. Подсчитав, что при такой скорости мы будем на дне минут через пятнадцать, я отбросил размышления на эту тему.

По крайней мере, теперь я мог подкрепиться. Я начал поглощать таблетку глюкозы со всем спокойствием, которое только смог себе внушить. Делать было нечего; они меня затравили.

Мы были еще в нескольких сотнях футов от дна, когда появилась вся компания. Приплыли еще две ярко освещенные подводные лодки. Это были рабочие машины, схожие с той, с которой я сражался несколько часов назад. Если они и поддерживали связь с буксировавшей мою капсулу субмариной, то никакие мои приборы не могли это определить. Скорее всего, поддерживали, потому что их маневры были полностью координированы. Сначала одна, потом другая из новоприбывших подводных лодок подошла ко мне, и при помощи захватов каждая навесила на мою сеть несколько пластин с крюками. Эти грузы сняли практически все избыточное натяжение с буксирного троса, не оставив никакой надежды, что в последний момент он все-таки порвется.

Затем из каждой лодки выбралось по пловцу, которые заняли свои посты рядом со мной, уцепившись за сеть, чтобы сберечь силы. На некоторое время я включил свет, но не мог узнать их лиц. Я подумал о том парне, которого сшиб «ногой», и о том, что его приятели думают обо мне, если я действительно серьезно его травмировал. Человеческое мышление иногда избирает множество обходных путей; за все время, что меня буксировали, я ни разу не подумал о том, как они могут отреагировать на мое появление на их секретном — по всей вероятности — объекте. Однако если бы я и подумал об этом, то, наверное, сказал бы себе, что если бы они действительно хотели меня прикончить, любая из субмарин могла бы расколоть капсулу, как грецкий орех.

Наконец, в свете моих огней появилось дно.

На этот раз оно не светилось. Сначала я подумал, что они потушили свою иллюминацию, но потом решил, что шторм отнес меня на некоторое расстояние и я мог оказаться далеко от тента. Здешнее дно было обычным морским дном, включая крабьи норы; я мог его рассмотреть, потому что, опустившись, субмарина смотала большую часть буксирного линя, оставив футов двадцать. Поэтому я смог рассмотреть и саму лодку, которая, как оказалось, была не той, с которой я недавно сражался. Прежде всего эта была примерно вдвое больше.

Однако по конструкции она ненамного отличалась от предыдущей. На ее бортах также было закреплено много оборудования — даже больше, чем у первой лодки. Предназначалось это оборудование для работы, но не для путешествий. Даже без моей капсулы на хвосте она не смогла бы быстро перемещаться в придонном слое, судя по тому, как, я видел, она перемещалась. Я не сомневался, что мы движемся к входу — тому же самому, что я видел раньше, или — какому-либо другому, — и все время смотрел вперед, ожидая увидеть свет.

Как оказалось, мы направлялись к другому входу. Добирались мы туда часа два, что имеет, конечно, чисто академическое значение, поскольку я не знал, откуда мы начали движение. Эта шахта была меньше предыдущей, а освещенной крыши тента нигде поблизости не было видно.

Эта шахта была всего футов двадцать пять в диаметре — слишком мала для субмарины, которая тянула меня, и в самый раз для двух других. Шахта была вертикальной, идеально цилиндрической и шла вниз из неглубокой впадины, как и в предыдущем случае. Она была очень хорошо освещена, что позволило мне разглядеть множество деталей.

Множество лестниц вело от края шахты вниз. Сначала мне казалось, что там они исчезают из виду, но когда мы приблизились, я увидел концы лестниц, располагавшихся на противоположной стороне шахты. Шахта, очевидно, представляла собой дыру в крыше помещения глубиной футов в сорок. В шахте и рядом с ней находилось еще несколько пловцов, которые, похоже, дожидались нас. При нашем приближении они гурьбой направились к нам и собрались вокруг капсулы, в то время как тащившая меня субмарина опустилась на дно рядом с входом.

Моя капсула всплывала вперед и вверх, пока буксирный линь не натянулся вертикально. Один из пловцов дал сигнал, и сопровождающая субмарина навесила мне на сеть еще одну балластную пластину. Буксирный линь провис, и я начал опускаться.

Пловец опять подал знак, и большая субмарина сбросила буксирный линь. Несколько человек подняли его, другие взялись за сеть, и они потянули меня к шахте. Похоже, это был последний переход. Если они не будут настолько тупы, чтобы оставлять меня прямо под отверстием в крыше — а такого развития сюжета невозможно было бы ожидать даже от фантастической литературы двадцатого века, — то как только я окажусь внутри, у меня исчезнет даже минимальная возможность вернуться назад без их помощи и согласия.

Я чуть с ума не сошел. Не спрашивайте меня, почему я могу внезапно перепугаться до смерти, а через секунду быть снова спокойным и рассудительным. Просто я такой, какой есть, а если вам это не нравится, утешайтесь тем, что вам не приходится жить с таким складом психики.

Не помню, о чем я думал и что делал в течение этих нескольких минут, но если бы и помнил, скорее всего, не захотел бы никому об этом рассказывать. Суть была в том, что я обладал возможностями золотой рыбки в аквариуме, а это иногда раздражает человека, который, в конце концов, когда-то обладал возможностью некоторого контроля над окружающей действительностью.

Я немного успокоился, когда мы достигли края шахты. Там произошел инцидент, о котором я могу вам доложить. В створе шахты возникла некоторая пауза, и как субмарины, так и пловцы, как бы добавляя новое оскорбление к уже нанесенному, стали навешивать на мою сеть дополнительный балласт. Пловцы также сняли с крюков у начала лестниц что-то похожее на пояса для инструментов и застегнули их на талии, хотя я не мог понять, почему эти пояса стали нужны им внутри, а не снаружи. Поначалу я не видел никакого объяснения, а затем предположил, что инструменты могли им потребоваться для того, чтобы открыть мою капсулу. Но я решил об этом пока не думать.

Изнутри шахта еще больше походила на дыру в потолке. Помещение внизу оказалось больше, чем я предполагал, — около сотни футов по каждой стороне. Вход казался просто черным кругом над головой и по мере того, как я на него смотрел, смещался в сторону. Пловцы толкали меня по направлению к одной из стен.

На мгновение мне пришло в голову, что перекатываться по потолку было бы гораздо легче, чем путешествовать по морскому дну, но я отбросил эту мысль как не относящуюся к делу идею академического характера. Настроение у меня улучшилось, хотя все равно еще было неважным.

В конце концов, я до сих пор был жив и в какой-то степени выполнил свою работу. У одного из входов я сбросил транспондер, и вполне возможно, что он так и остался лежать необнаруженным. Мой сигнальный передатчик работал на поверхности в течение нескольких часов, и вероятность того,что меня услышали, была очень велика. В Совете поймут, что я сделал все от меня зависящее, и непременно решат проверить, что же со мной стало. Если они прочешут дно сонаром с высоким разрешением, то они вряд ли смогут пропустить гладкую поверхность тента, даже если транспондеры не сработают. Вообще, если учесть большую протяженность тента, кажется весьма странным, как это до сих пор его не заприметили при даже помощи обычного самопишущего глубинометра.

Следовало бы посерьезнее обдумать это, но мое настроение от таких мыслей снова бы ухудшилось. По сути дела, я мог быть уверен, что это сооружение найдут довольно скоро, даже если при этом не найдут меня.

В большом помещении не было никаких деталей, достойных упоминания. Я подумал было, что это переходной шлюз или вестибюль, ведущий к шлюзу, но у большого туннеля, выходившего в это помещение, не было никакой двери. На стенах располагались более мелкие панели, которые могли быть шлюзами, — некоторые из них были достаточно велики, чтобы пропустить человеческую фигуру.

Пловцы потащили меня ко входу в туннель и втянули внутрь. Он был футов двадцати в диаметре, что более чем достаточно для капсулы, и освещался почти так же ярко, как и помещение, которое мы только что покинули. Я почувствовал, что опять начинаю раздражаться по поводу того, как эти негодяи распоряжаются энергией.

Также я недоумевал, где они ухитряются добывать ее в таких количествах. По работе я, естественно, натыкался на подпольных торговцев энергией, но они никогда так ею не разбрасывались даже для того, чтобы пустить пыль в глаза.

Мы продвинулись по туннелю примерно ярдов на двадцать и оказались в другом большом помещении. От него отходило несколько гораздо более узких туннелей — или, я бы сказал, шахт, — открывавшихся в полу; с первого взгляда я насчитал их штук восемь. У них не было ни крышек, ни дверей. Очевидно, большая часть сооружения была затоплена водой при внешнем давлении. Может быть, это была какая-нибудь горнорудная разработка. Если здесь добывали уран или торий, такие траты энергии можно было бы объяснить; в этом случае также было бы непрактично освобождать от воды все ответвления шахты, предназначенной только для подводных лодок.

Едва я успел сделать это умозаключение, как пловцы уже расположили мою капсулу на полу. Она слегка качнулась, и я выдвинул три «ноги», чтобы она стояла ровно. К счастью, все три прошли сквозь ячейки сети, не застряв в них. Выровняв капсулу, я стал смотреть на людей, собравшихся вокруг меня, ожидая, что они будут делать дальше. Все карты были теперь у них на руках.

Теперь я уже привык ко всему, но до сих пор не люблю вспоминать о том, что они сделали дальше и как это на меня подействовало.

Они сняли шлемы. На глубине целой мили под поверхностью океана, при давлении, превращающем металл в фольгу, они сняли свои шлемы.

Глава 8

Из всего того, что я уже рассказал, вам должно быть ясно, что я не психолог, хотя и читал кое-что по этому предмету. Мне говорили, что человек может категорически отрицать свидетельства своих органов чувств, если они резко расходятся с тем, в чем, по его мнению, он может быть совершенно уверен. Я даже встречал людей, которые считают, что именно эта способность не позволяет большинству из нас сойти с ума. До тех пор я сомневался в истинности обоих утверждений. Теперь я уже не так уверен.

Я видел, как вполне обычная картина морского дна сменилась видом помещения, где мы находились сейчас. Я не заметил ничего такого, что могло бы даже отдаленно походить на дверь, шлюз или клапан, который открывался бы или закрывался по мере нашего продвижения, а я специально старался фиксировать такие события. Значит, насколько я в состоянии был понять и принять существующее положение вещей, мы сейчас находились в помещении, заполненном морской водой при давлении, соответствующем глубине примерно в одну милю.

Я видел, как те же самые люди, которые окружают меня сейчас, плавали снаружи, в море. Я непрерывно, или почти непрерывно, смотрел на них, пока они втягивали капсулу внутрь, и все это время они также находились в воде под высоким давлением. На мгновение я забыл, мог ли я видеть их лица в окружающей капсулу воде с той же ясностью, что и сейчас, а если бы и вспомнил, не увидел бы в этом связи с настоящим моментом.

Я глядел, как они снимают шлемы, все еще находясь в воде под убийственным давлением. Нет, я не мог поверить во все сразу. Мне казалось, что я упустил какое-то ключевое обстоятельство, но не мог поверить, что мог бы заметить его еще совсем недавно. Шторм носил меня по волнам, и я, несомненно, упустил возможность определить, при помощи какой техники они меня нашли. Но я не впадал в бессознательное состояние ни тогда, ни позже. Я не был настолько одурманен бессонницей, чтобы проворонить основные происшествия. Пришлось допустить, что мои наблюдения были, в разумной степени, полными. Но поскольку, несмотря на эту уверенность, я совершенно не находил связей с реальностью, значит, существовало нечто такое, о чем я совершенно не имел понятия. Пришло время поучиться чему-то новому.

Мое будущее меня не слишком беспокоило: если бы местные жители собирались от меня избавиться, они могли это сделать раньше и с меньшими усилиями — и, как я уже говорил, я не мог по их поведению заключить, что они пытаются покончить со мной. Если вы считаете, что это не соответствует состоянию духа, в котором я находился несколько минут назад, то сами консультируйтесь с психиатром.

Воздуха в капсуле хватило бы еще дня на два. Предположительно, до этого времени мои новые знакомые будут вынуждены что-нибудь предпринять, чтобы вытащить меня отсюда. (Обдумывая эту проблему, я понял, что не могу сразу сказать, как будет выглядеть ее решение.) С какой стороны ни посмотри, следующий шаг был за ними. Возможно, это не давало повода расслабиться, но я почувствовал облегчение.

Они, очевидно, чувствовали то же самое — я имею в виду, не в смысле облегчения, а в том, что пора что-то предпринять. Они собрались в кучку между капсулой и входом и явно о чем-то спорили. Я не мог слышать их голоса, а через минуту-две решил, что они вообще не разговаривают, поскольку они невероятно много жестикулировали. У них, должно быть, чуть ли не всеобъемлющий язык знаков, подумал я. Разумное предположение, если учесть, что они проводили большую часть времени под водой, и особенно если их работа также в основном протекала на океанском дне. Здравый смысл не позволял мне допустить, что они все еще находятся в воде, и я не понимал, почему они до сих пор пользуются языком жестов.

Через несколько минут они, похоже, пришли к соглашению, и двое из них уплыли — да, именно уплыли — вниз по одной из маленьких шахт. Мне пришло в голову, что даже если в данных обстоятельствах они не могли говорить, то слышать-то они могли!

Поэтому я попробовал постучать по стенке капсулы — негромко, ввиду моих недавних неприятностей, связанных с этим способом общения. Было ясно, что звук они услышали, хотя у них и были проблемы с поиском направления на его источник; им потребовалось несколько минут, чтобы определить, кто стучит. Тогда они подплыли поближе и собрались вокруг капсулы, заглядывая в иллюминаторы. Я снова включил внутреннее освещение. Никто из них, казалось, не удивился тому, что увидел, хотя между ними опять завязалась долгая и оживленная беседа при помощи жестов.

Я попытался кричать. Крик неприятно отдавался у меня в ушах, так как большая часть звука отражалась от стенок камеры, но что-то должно было пробиться наружу. Так оно, наверное, и было — некоторые из пловцов отрицательно помотали головами, по-видимому, давая мне знать, что они меня не понимают. Это было неудивительно, поскольку я еще не пользовался словами. Я попробовал рассказать им, кто я такой — не называя своего имени, разумеется, — на каждом из трех языков, на которых, как считалось, я говорил свободно. Постарался сделать то же самое еще на паре языков, на хорошее знание которых я не претендую, но в ответ они только дружно качали головами, а двое-трое уплыли, решив, очевидно, что мой случай безнадежен. Никто из них не предпринимал попыток общаться со мной при помощи знаков или звуков.

В конце концов у меня запершило в горле, и я замолчал. В течение последующих десяти минут ничего особенного не происходило. Некоторые из присутствующих уплывали восвояси, зато другие прибывали. Жестикуляция становилась все более интенсивной — без сомнения, новоприбывших снабжали имеющимися на мой счет сведениями.

Многие из них были облачены в костюмы, похожие на те, что я видел на людях снаружи, но некоторые носили цветные одеяния. У меня возникло впечатление, что эта разница состоит в делении на «рабочие костюмы» и «белые воротнички», но я не смог бы объяснить, на чем основана эта идея.

Затем появилось несколько новых действующих лиц, одетых более экономно, нежели другие. С момента, когда они выплыли из туннеля, начали развиваться события. Один из пловцов пробрался сквозь собравшуюся толпу, приблизился к капсуле и тихо постучал по ней. Меня обрадовало, что кто-то из них стремится привлечь мое внимание, а не наоборот, но настоящее потрясение я испытал, когда узнал вновь прибывшего.

Это был Берт Вельштраль, исчезнувший год назад.

Глава 9

Он тоже меня узнал — в этом не было никаких сомнений. Хорошенько рассмотрев меня через иллюминатор, он изобразил широчайшую улыбку, снова постучал костяшками пальцев по капсуле, отстранился и поднял одну бровь с выражением, обозначающим что-то вроде «и что нам теперь делать?». Я решил, что ситуация оправдывает использование моих полусорванных голосовых связок, и возопил:

— Берт! Ты слышишь меня?

Он кивнул и сделал жест ладонью вниз, означающий, как я понял, что мне нет необходимости так орать. Это было большим облегчением. Я приглушил звук и после серии экспериментов убедился в том, что он слышит меня, если я говорю чуть громче, чем во время обычного разговора между людьми в нормальной воздушной среде. Я начал было забрасывать его вопросами, но он поднял ладонь, чтобы меня остановить, и начал изъясняться жестами. Он сжал себе пальцами нос, одновременно зажимая ладонью рот; левое запястье он поднес к глазам, будто бы глядя на воображаемые часы.

Я понял его достаточно ясно. Он желал знать, на какое время мне хватит воздуха. Я сверился с панелью управления, сделал небольшой арифметический подсчет и заявил, что воздуха мне хватит примерно на пятьдесят часов.

Затем он сунул палец в рот и поднял брови; я ответил знаком, чтобы поберечь горло, подняв наполовину опустошенную коробку глюкозных пилюль. Он кивнул, и его лицо приняло задумчивое выражение. Затем он в течение двух-трех минут объяснялся жестами с окружавшими его людьми, и их кивки головами были единственными знаками, которые я понимал. Они, похоже, пришли к консенсусу; тогда Берт махнул мне рукой и исчез в туннеле, из которого недавно появился.

В течение следующего получаса ничего не происходило, если не считать того, что толпа немного увеличилась. Среди новоприбывших были и женщины, хотя я не мог узнать среди них девушку, которую встретил снаружи. Все же я видел ее недостаточно близко для того, чтобы узнать в лицо. Однако некоторые из них точно не могли быть ею; очевидно, плавание не является настолько хорошим средством сохранения фигуры, как утверждают энтузиасты.

Затем вернулся Берт. Он принес что-то похожее на обычный отрывной блокнот, но когда он поднял его к иллюминатору, я увидел, что страницы там были не из бумаги. Он стал писать на верхнем листе при помощи стила, оставлявшего после себя следы. Затем он приподнял верхний лист, и линии исчезли. Игрушки такого типа я встречал еще много лет назад; очевидно, Берт усовершенствовал эту идею. Такой способ казался вполне пригодным, чтобы писать под водой, и я удивился, почему другие до него не додумались.

Ему приходилось писать крупными печатными буквами, чтобы мне было легче читать, так что даже с блокнотом наше общение продвигалось довольно скромными темпами. Я начал с вопроса, что все это означает, чем также не способствовал ускорению общения. Этот вопрос Берт сразу отверг.

«Некогда сейчас рассказывать тебе всю историю, — писал он. — До того как у тебя кончится воздух, тебе нужно принять решение — даже, по сути дела, часов за двадцать до критического срока. Это связано с тем, собираешься ли ты возвращаться назад».

Я был удивлен и не стал скрывать этого.

— Ты имеешь в виду, что мне позволят вернуться? Зачем тогда нужна была вся эта возня, чтобы притащить меня сюда? Я и так уже был на поверхности.

«Потому что твое решение и его детали повлияют на множество людей, и ты должен понимать, как обстоят дела на самом деле. Они не знали, что ты представитель Совета, пока я им этого не сказал, но и без того ясно, что, когда ты вернешься, твоя история дойдет до Совета. Важно именно то, что Совет узнает об этом месте».

— Если меня отпустят только в том случае, если я пообещаю, что ничего не скажу, то, как ты понимаешь, я не смогу этого сделать.

«Конечно, нет. Я бы тоже не смог. Но от тебя они ждут не этого. Они понимают, что ты не сможешь вернуться и ничего не рассказать; тогда не будет никакого рационального объяснения, где ты был и что делал все это время. Ты можешь рассказывать обо всем, что с тобой происходило, и обо всем, что ты видел. Они хотят, чтобы ты включил в свой рассказ еще некоторые вещи. Мы должны быть уверены в том, что ты твердо их себе уяснишь».

Я подскочил, когда он использовал это местоимение.

— Ты переключился, сказав «мы» вместо «они». Означает ли это, что ты сам предпочел остаться здесь, внизу?

«Да, означает», — ответил он кивком, а не пером. «На некоторое время, по крайней мере», — добавил он стилом.

— Значит, тебе удалось переварить мораль горстки людей, которые тратят впустую тысячи киловатт энергии только на то, чтобы освещать морское дно? Ты забыл свое воспитание, и почему…

Он резко потряс головой, перебив меня, и снова начал писать.

«Это совсем не так. Я понимаю, то, что ты видел, выглядит ужасно, но ведь и Совет позволяет пропадать впустую солнечному свету, падающему на Сахару. Может быть, перед тем как ты примешь решение, будет время объяснить тебе это подробнее, но если ты не видишь здесь физической аналогии, то какой же ты сотрудник Совета».

Некоторое время я размышлял над этим. Сравнение с Сахарой было вполне понятным. В Совете постоянно высказывались мнения, что огромное количество солнечной энергии там пропадает зря. Основная трудность для Совета, как всегда, заключалась в том, чтобы решить, стоит ли вкладывать энергию в какой-либо проект в надежде получить еще больше энергии. Уже десятилетиями считалось, что единственная надежда человечества заключается в изобретении метода синтеза ядер водорода, и большая часть средств направлялась на исследовании в этом направлении. Время от времени, однако, подаются и весьма толковые заявки на разработки в области солнечной энергии. Наиболее обнадеживающие иногда получают одобрение, и за время моей работы в Совете одна или две даже начали приносить прибыль.

Однако я не мог понять, каким образом естественный солнечный свет, падающий на пустыню, может сравниться с искусственным освещением морского дна, что я и высказал Берту.

Пожав плечами, он стал писать.

«Энергия добывается прямо из-под земной коры. Это чистое тепло, хотя его нельзя назвать вулканическим. Если не поддерживать циркуляцию рабочей жидкости и не отбирать от нее тепло, когда она возвращается, то рабочая часть системы расплавится. На самом деле ты недоволен тем — если ты вообще чем-то недоволен, — что жители нашей колонии не включаются в общепланетную энергетическую сеть и не соблюдают законы о рационировании энергии, как все другие люди. У них есть серьезные причины так делать, но некогда тебе их излагать — мне придется обратиться к истории и технике, а со всей этой писаниной рассказ займет целую вечность. Что мне нужно сообщить тебе — так это то, о чем тебе следует знать, если ты решишь возвращаться».

— Я так понимаю, что Джои и Мари решили остаться здесь? «Джои здесь вообще не было. Мари не верит мне, когда я ей об этом говорю, и продолжает спорить. В ее случае решение так и не принято».

— Но если Мари еще здесь и ее будущее не определено, то почему ты сказал, что мне надо принять решение в течение тридцати часов? Она здесь уже много недель. Очевидно, у вас есть условия, чтобы обеспечить нас.

«Никаких «условий» у нас нет. Они были созданы специально для нее, чтобы обеспечить ее воздухом и пищей. Она все еще живет в своей субмарине. Еще больше возни потребуется для того, чтобы поставлять припасы в твою капсулу, у которой нет ни воздушных клапанов, ни шлюзов. Кроме того, ты не в таком положении, как Мари, чтобы гонять людей ради собственного удобства».

— Почему?

«Потому что ты не привлекательная женщина».

На это мне нечего было ответить.

— Ладно, — вынужденно согласился я. — Давай мне тогда свое официальное заявление. Что я должен знать, если соберусь возвращаться?

«Тебе нужно довести до своего босса в Совете, что у нас здесь имеются действительно большие источники энергии…»

— Это я ему и так скажу.

«…и она не рационируется».

— Это тоже совершенно очевидно. Почему ты хочешь подчеркнуть именно эти моменты? Это наилегчайший способ заполучить полицейский рейд на свою голову.

«Поверь, этого не будет. Если бы Совет считал, что здесь прячется еще одна группа подпольных торговцев энергией, то ты был бы, конечно, прав; но пятнадцать тысяч человек — это не банда. Они представляют собой нацию, если ты еще помнишь такое слово».

— Без особой радости припоминаю.

«Ладно, не воспринимай этот термин как фазу исторического развития. Суть в том, что Совет замалчивал проблему в прошлом, и можно ожидать, что они опять так сделают».

— Замалчивал? Ты с ума сошел. С действующим энергетическим заводом, даже построенным нелегально, всегда делают одно и то же — включают его в общую энергетическую сеть. Мысль о том, что они могут позволить ему работать независимо, вне рационирования, кажется невообразимой.

«Почему, как ты полагаешь, ты никогда не слышал об этом поселении раньше? Оно здесь уже лет восемьдесят находится».

— Я бы предположил, что никто его раньше не обнаруживал. Это вполне вероятно. Дно Тихого океана — это не поместье на суше, обсчитанное вдоль и поперек.

«Его находили уже много раз. Несколько раз только за прошлый год, если ты забыл. Я слышал, что с тех пор, как это место было обустроено, о нем докладывали Совету как о законченном, действующем проекте. Однако из этого ничего не вышло».

— Ты имеешь в виду, что Совет знает, где это место находится, и все же позволяет мне идти вас искать, и…

«Ты мог и не знать точное местоположение. Мне неизвестно, знает ли что-нибудь об этом нынешний Совет; я не знаю, что стало с предыдущими записями, сделанными их предшественниками. В последний раз дело было закрыто пятнадцать лет назад».

— Ты знаешь точно, как установленный факт? «Объективно — нет. Но я читал доклады, которые кажутся достойными доверия. По квалификации я не историк-исследователь, и я не проводил профессиональное тестирование этих докладов. Но все это кажется мне вполне вероятным».

— А мне нет. Ты рассказывал об этом Мари?


«Да».


— И она этому верит?

«Она не верит ничему, что бы я ей ни говорил, после того как я сообщил ей, что Джои так и не появлялся здесь. Она называет меня грязным лжецом, предателем рода человеческого и аморальным мерзавцем и заявляет, что мы избавились от Джои, потому что он не купился на наше подлое вранье».

— Я мог бы с ней поговорить?

«Я бы дал тебе свое благословение, но я не знаю, как это устроить. Она далеко отсюда, потому что ее субмарина приплыла к другому входу. Не думаю, что было бы возможно дотащить туда твою капсулу, не вытаскивая ее снова в океан, но это займет больше того времени, что ты можешь себе позволить, и мне непросто будет найти людей для твоей транспортировки».

— А тот, кто здесь всем управляет, не мог бы он выделить команду?

«А как, по-твоему, нами управляют? Здесь нет никого, кто мог бы приказать человеку сделать то, что ты просишь, потому что это дело имеет целью твое удовольствие и удобство, но не общественную необходимость. К тому же, как я сказал, у нас нет времени».

Я поразмыслил над сказанным некоторое время. Замечание Берта насчет того, каким образом производится управление колонией, слегка меня удивило, но сейчас было не время углубляться в тонкости местной политики. Однако у меня возникло и более важное впечатление от его «речей» — если верить всему, что он говорит, то, похоже, для этих людей было бы лучше, если бы мы с Мари ушли. Почему же тогда нам предлагался выбор? Я спросил об этом Берта, но несколько косвенным образом.

— Что будут делать твои друзья, если я не вернусь наверх? Ты же понимаешь, что еще больше людей придут искать меня. Ничто не изменилось бы, даже если бы я не достиг поверхности и не включил передатчик, подающий сигнал о помощи. Хотя в Совете и так знают, куда я отправился и зачем.

Он снова пожал плечами.

«Никого не волнует, сколько людей спустится вниз. Если не придет сразу целая флотилия, мы всех их сможем выловить и предложить им тот же выбор, что и тебе. Как я уже говорил, это происходило достаточно часто».

— Но представь себе, что действительно придет целый флот и начнет рушить все эти лампы и этот тент — не знаю, как он там называется, — даже не тратя времени на то, чтобы разыскать Мари, меня или кого угодно другого? Рано или поздно такое случится, если люди будут и дальше пропадать здесь.

«Мне неведомы все соображения местного Комитета, — ответил он, — и я не знаю, думали ли они над этим вообще. Повторяю, достаточно много людей оставалось здесь, и Совет не проявлял особого беспокойства по этому поводу. Лично я думаю, что они просто отвлекли внимание публики от этой части Тихого океана вместо того, чтобы тратить энергию на оснащение флотилии субмарин для карательной экспедиции. Во всяком случае, об этом пусть у Совета голова болит. В настоящий момент важно то, что вы с Мари имеете выбор и должны сделать его по своей собственной воле».

— А что, если я откажусь присоединиться к вам?

«Как только тебе будет изложено все, что необходимо, мы просто отпустим тебя у того выхода, через который ты сюда попал. Ты не в таком положении, чтобы просто торчать здесь, отказываясь подниматься. Никаких проблем, — он указал в направлении выхода. — Но что касается лично меня, то я был бы рад, если бы ты остался — и Мари тоже, конечно. У меня здесь появилось несколько хороших друзей, но это не совсем то же самое, что старые друзья».

Подумав несколько секунд, я попытался поймать его взгляд через иллюминатор.

— Берт, а почему ты решил остаться здесь, внизу?

Он просто покачал головой.

— Ты хочешь сказать, что это слишком долго объяснять, или ты не хочешь мне говорить, или что-то другое? — настаивал я.

Он поднял сначала один палец, затем три, но так ничего и не написал.

— Другими словами, мне придется принимать решение самому, без всякой посторонней помощи? — Он энергично кивнул. — И Мари тоже? — Он снова кивнул.

У меня в голове вертелся только один вопрос, который мог бы помочь принять решение, и я задал его Берту.

— Берт, а ты мог бы вернуться назад, если бы передумал здесь оставаться? Или же то, что они сделали с твоим дыханием, — вещь необратимая?

Улыбнувшись, он снова взялся за стило.

«Мы дышим не водой; в этом утверждении содержатся две ошибки. Они действительно произвели необратимое изменение, но оно не очень серьезное. Я смог бы еще жить на поверхности, хотя переход к дыханию воздухом оказался бы очень длительным и сложным».

— Но ты же только что сказал, что ты не дышишь водой!

«Повторяю — не дышу».

— Но ты же сказал… — он поднял ладонь, чтобы остановить меня, и снова стал писать:

«Я не пытаюсь увиливать. Комитет по своей природе не является ни диктаторским органом, ни даже органом жесткой власти, но все они единодушны в том, что не следует обсуждать нашу жизнь здесь с кем-то, кто не сотрудничает с нами. Я и так уже, наверное, сказал больше, чем можно было бы с их точки зрения, и дальше забираться не собираюсь».

— А люди здесь когда-нибудь расходятся во мнениях с Комитетом?

«Нет. По всем вопросам население обычно единодушно с ним».

— Почему же ты тогда решился рассказать мне так много?

«Большинство из них не видели, что я пишу, никто из них не смог бы это прочитать, и никто из них не понимает твоих слов, произносимых вслух».

— Значит, здешний язык — это не…

«Нет», — не успел я назвать язык, как он оборвал меня взмахом руки.

— Почему бы тебе тогда не ослушаться мнения этого Комитета насчет предоставления мне информации, ведь тебе не о чем беспокоиться?

«Потому что я считаю, что они совершенно правы».

С этим трудно было спорить — я и не пытался. Примерно через минуту он написал следующее:

«У меня здесь есть работа, и мне пора идти, но каждые один-два часа я буду возвращаться. Если я действительно буду тебе нужен — постучи по стенке капсулы, но только не очень сильно, пожалуйста. Даже если никого не будет видно поблизости, что маловероятно, то тебя все равно услышат издалека, и кто-нибудь пошлет за мной. Обдумай это тщательно: мне бы хотелось, чтобы ты остался, но, конечно, только в том случае, если ты этого сам пожелаешь».

Берт положил блокнот рядом с капсулой и уплыл. Некоторые из собравшихся тоже отбыли, но по другим туннелям. Немногие присутствующие, по-видимому, появились недавно; это были те, кто еще вдоволь не насмотрелся на капсулу. Они, однако, не делали ничего такого, что бы меня интересовало или отвлекало, и я смог погрузиться в серьезные размышления. Подумать следовало о многом, а я иногда туго соображаю.

Никаких разговоров об окончательном решении, конечно, быть не могло. Разумеется, я вернусь, чтобы доложить о своей миссии.

Если я останусь здесь, то, как и сказал Берт, я просто передам эстафету другому следователю, но посылать сюда кого-то еще будет напрасной тратой энергии, независимо от того, какой трюк выдумает Совет, чтобы доставить его сюда. Также я не разделял уверенности Берта в том, что Совет не решится потратить несколько тонн взрывчатки, чтобы разнести поселение, если они его обнаружат и если у них будут основания полагать, что именно здесь погибли трое агентов Совета. Проблема заключалась не в том, возвращаться мне или нет, а в том, когда мне возвращаться; и это «когда» зависело от того, что и как скоро мне удастся сделать.

Чего мне действительно хотелось, так это войти в контакт с Мари. Также было бы ценно выяснить что-либо о Джои. Мне не хотелось думать, что Берт мог солгать о нем. Вполне возможно, Мари не хотела ему верить только потому, что не могла смириться с мыслью о гибели Джои в результате несчастного случая. С другой стороны, она никоим образом не была тупицей. Допустима вероятность, что у нее нашлись и другие причины не доверять Берту.

Джои, как и Мари, отправился на поиски в субмарине, рассчитанной на одного человека. Он мог обнаружить вещи, которые, с точки зрения здешних жителей, не должны были быть известны наверху. В конце концов, они стремились к тому, чтобы я и Мари — если мы решим вернуться — доставили информацию или, лучше сказать, пропаганду, предназначенную для блокирования любых действий Совета по дальнейшему исследованию этого места.

Но подождите минуту! Это было бы верно только в том случае, если Берт прав относительно попыток Совета скрыть правду о происходящем здесь.

Если же он ошибается — а моя заведомо предвзятая мысль о том, как Совет станет реагировать на мое сообщение, хоть немного похожа на правду, — то вопрос о подавлении просто не возникнет, и Совет снарядит крестовый поход к этим местам в течение суток после возвращения кто-либо из нас. Вряд ли это понравится Комитету, о котором говорил Берт. Может быть, в том, что он говорил, действительно есть сермяжная правда.

Но все равно могли существовать такие вещи, которые эти люди не хотели раскрывать независимо от того, обманывали они Берта по поводу Совета или нет. Можно было предположить, что Джои все же спускался сюда и был убит, хотя последнее не выдерживало никакой критики. Даже если Берт прав и Джои здесь не появлялся — я бы сказал, особенно если он прав, — то оставалась Мари, о которой следовало позаботиться. Избрав политику тупого упрямства, она никогда не уйдет отсюда по собственной воле, а наши хозяева не смогут просто выкинуть ее, как меня, оставив всплывать. Она сидит в подводной лодке. Конечно, после того как здесь появился я, они могут испортить лодку, оставив ее без балласта, и отправить нас всплывать вместе — может быть, следует этого подождать. Может быть…

Если вас запутал мой стиль изложения, то вы можете себе вообразить, как я себя чувствовал. И сможете представить еще лучше, если вспомните, что с тех пор как эти события произошли на самом деле, моя память произвела еще некоторую фильтрацию. Впечатлений у меня было через край. Я внезапно осознал, что я почти не спал уже целую вечность. Капсула — не самое удобное место для сна, но бывают времена, когда на мелочи можно не обращать внимания. Я заснул.

Глава 10

Согласно хронометру, я проспал добрых восемь часов. Проснулся я с убеждением, что не смогу ничего планировать до тех пор, пока не выясню, каким образом эти люди ухитряются так жить; что сделают со мной, если я соглашусь остаться, и, самое главное, о чем я должен позаботиться сам, если после того, как надо мной произведут соответствующую операцию, я все же решу уйти отсюда.

Берт ясно дал мне понять, что ничего не собирается рассказывать, но в то же время признал, что рассказал несколько больше, чем нужно, так что я мог попробовать разобраться самостоятельно.

Считается, что память у меня хорошая. Что в его словах могло содержать скрытый смысл?

Самым поразительным из его замечаний было отрицание того, что он дышит водой. Также в его фразе было какое-то замечание — какое же? — что «в этом утверждении содержатся две ошибки». Что бы это могло значить?

Выражаясь грамматически, самым очевидным выводом из первой фразы было то, что нас окружает не вода. Возможно ли это? И если это так, то существуют ли другие свидетельства?

Ответ положительный — на оба вопроса.

Многие жидкости не в состоянии хорошо перемешиваться с водой — в основном неполярные. Если упомянуть только знакомые нам, то это четыреххлористый углерод и все масла. Однако если мы имеем дело с такой жидкостью, она должна иметь ту же плотность, что и вода, или еще большую. Поэтому основные масла не годятся. И четыреххлористый углерод тоже, потому что он сильно ядовит. Плотность должна быть высокой, потому что между помещениями и океаном не было никакой двери или шлюза, а масло всплыло бы на поверхность Тихого океана и было бы давно замечено.

Исходя из этого, граница между водой и моей гипотетической жидкостью должна, вероятно, проходить у входа. Память подтвердила мое предположение.

Когда капсула достигла отверстия шахты по пути сюда, субмарины прицепили к ней дополнительный балласт — очевидно, это нужно было сделать, если новая жидкость плотнее воды, а капсула была нагружена только-только для того, чтобы в воде она немного тонула. Пловцы тоже добавили себе балласта — те «пояса с инструментами»! Конечно! Если бы это были инструменты, зачем же их надевать, возвращаясь с морского дна? Или же если наружное пространство использовалось только для прогулок, а инструменты могли понадобиться внутри, то почему бы их не хранить на рабочем месте? Будь в капсуле достаточно места, я бы лягнул себя за то, что не заметил этого раньше, — или, скорее, за то, что вовремя не уделил своим сомнениям должного внимания.

Ладно, сначала рабочая гипотеза. Мы находимся в нетоксичной жидкости, гораздо более плотной, чем вода. Мне кажется, я понимаю, почему это так, но не будем спешить.

А вот и моя вторая ошибка! Люди, как сказал Берт, дышат не водой — потому что они находятся не в воде и потому что они не дышат. Мне все еще было трудно поверить в это, но логические умозаключения шли своим чередом.

Основная идея была достаточно ясна. Если люди не дышат, то им не нужен газ в легких, если в легких нет газа, то перепады давления не будут их беспокоить. Что же, следует кое-что дополнить. Им придется заполнить жидкостью также область среднего уха и синусы. Если эта жидкость обладает примерно такой же сжимаемостью, как и вода (вопрос, почему бы не использовать воду, я отложил для дальнейших размышлений), тогда пребывание на различных глубинах практически не будет влиять на объем какой бы то ни было части тела.

Хотя некоторые детали здесь требуют уточнения. Если очевидно, что жить без дыхания достаточно удобно, то как они этого достигают?

Итак, зачем человек вообще дышит? Чтобы снабжать кровь кислородом. Чем можно заменить кислород? Категорически нечем. Элемент номер восемь — единственный окисляющий агент, который может быть задействован в метаболизме человека, причем слово «задействован» в этой связи подходит прекрасно.

Но должен ли кислород поступать в газообразном виде? Может быть, и нет. Если я ничего не забыл из школьного курса, для гемоглобина требуется молекулярный кислород, а не ионы оксидов, перекись или озон; но до того момента, когда кислород подводится к гемоглобину, может быть, подойдут и другие соединения. В форме какого-либо вида пищи или питья. Можно ли принимать что-либо через желудок, что бы выделяло молекулы кислорода? Конечно. Есть перекись водорода. Высвобождаемый кислород сначала получается не в виде двухатомных молекул, но быстро в них переходит. Я не мог себе представить, что кто-нибудь, если только он не сумасшедший, станет глотать таблетки перекиси водорода, по нескольким причинам. Но сама идея пока еще достойна рассмотрения.

Может ли кислород из желудка перейти в кровяной поток? Не напрямую, но он может идти тем же путем, что и остальные питательные вещества, в тонкую кишку и так далее. Насколько я помнил, поглощающая поверхность там гораздо меньше, чем в легких, но при таком давлении и на такой глубине это не будет серьезным препятствием.

Вторая рабочая гипотеза, следовательно, заключается в том, что эти люди едят или пьют что-то такое, что постепенно отдает кислород. Если в условиях высокого давления газ всегда остается в растворенном виде, то тело все равно будет индифферентно по отношению к перепадам давления. И мой пассажир, путешествовавший на корпусе капсулы несколько часов назад, мог оказаться в серьезной беде, если бы прошел со мной весь путь до поверхности.

А как насчет выведения двуокиси углерода? Никаких проблем. Наружу через легкие, как обычно, непосредственно в раствор, в окружающую жидкость. Может быть, именно по этой причине жидкость не была водой; они могли использовать что-то такое, что лучше впитывало двуокись углерода, хотя при сверхвысоком давлении подошла бы и вода. Конечно, когда все физиологические жидкости тела находятся под огромным давлением, проблема может заключаться не в простой растворимости, а в сложном ионном равновесии; вероятно, был необходим контроль за «ph». Как бы то ни было, действие несомненно шло внутри тела, и хотя сама идея как бы снижала различия между «внутри» и «снаружи».

Вышеизложенное наводило на мысль, что, если я предпочту остаться здесь, меня предположительно начнут подвергать действию высокого давления. С какого-то времени в процессе изменений мне начнут давать еду или питье, являющееся источником кислорода. Так оно и будет, насколько я понимал, если не считать моих синусов и среднего уха.

Возможно ли вернуться обратно к дыханию воздухом? Давление придется снова снизить. Источник кислорода в желудке — да, это будет проблемой. Если вещество все еще будет отдавать кислород, а давление станет приближаться к одной атмосфере… гм… Произвести очень точный расчет времени и завершить превращение в тот момент, когда источник кислорода в желудке выдохнется? Механическое вспомоществование, такое, как искусственное легкое, используемое в промежутке после того, как выдохнется внутренний источник, до мгновения, когда возобновится естественное дыхание? Как бы то ни было, мне трудно будет справиться в одиночку, если возникнет необходимость.

Во всяком случае, я теперь мог хотя бы приблизительно планировать, одновременно имея в виду, что моя гипотеза может быть совершенно несостоятельной. Мне она, однако, нравилась, и я чувствовал, что нужно будет только уточнить некоторые детали по мере поступления новой информации. Приятное ощущение, пока оно не разрушено.

В данных обстоятельствах, следовательно, лучше всего было бы сказать Берту, что я остаюсь, и как можно быстрее выбраться из капсулы, чтобы иметь возможность сделать что-нибудь полезное.

Я уже давным-давно выработал свои собственные моральные стандарты — принял свою личную присягу по отношению к Человечеству, — так что если перед тем, как принять меня, они потребуют от меня что-то вроде клятвы, проблем с совестью у меня не возникнет. Впрочем, может, и не потребуют: все эти вещи в значительной мере потеряли свой смысл по сравнению с теми временами, когда люди считали, что главная опасность для них заключается в противоречиях между политическими системами, а не в нехватке энергии. Различные ложи и сходные с ними частные группировки и поныне пользуются формальными присягами, но даже эти присяги уже не несут той смысловой нагрузки, которая вкладывалась в них раньше.

Я внезапно удивился тому, что мои мысли вдруг побрели в этом направлении. Возможно, мой план и был слегка обманным, но причина была уважительной, и моя совесть была достаточно чиста — так что я вернулся к непосредственным проблемам.

Детали, разумеется, придется оставить на потом. Мне нужно было изучить местную географию, особенно дорогу к подводной лодке Мари. Также следует выяснить, какая степень свободы мне будет доступна. Берт, похоже, приходил и уходил по собственному желанию, но все же он пробыл здесь целый год. Очевидно, мне придется каким-либо образом зарабатывать на жизнь, если выяснение нужных мне деталей и разработка плана доставки нас с Мари на поверхность займут много времени. Выяснение того, какая из посильных мне работ может быть нужна здесь, внизу, можно отложить на будущее.

Сейчас, следовательно, нужно было подождать Берта или послать за ним, чтобы сообщить ему свое решение. Подождать, может быть, будет лучше. Нет смысла притворяться чрезмерно жаждущим. Он сказал, что будет приходить часто, и наверняка уже был здесь, пока я спал. Так что вскоре он может решить, что я уже проснулся.

Я сидел и ждал, как обезьяна в зоопарке — или, скорее, как рыба в аквариуме.

Глава 11

Берт появился примерно через полчаса. Он заглянул в один из иллюминаторов, увидел, что я бодрствую, и взял блокнот для письма.

«Размышлял ли ты о чем-нибудь полезном?» — начал он. Я кивнул утвердительно.

«Отлично. Пришел ли к какому-нибудь решению?»

— Думаю, что так, — ответил я вслух. — Я… — я заколебался. Отчасти это была игра на публику, отчасти настоящая неуверенность. Я мог так ошибаться! Затем я выпрямился. — Я остаюсь.

Он, казалось, слегка удивился и снова стал писать. Не успел он закончить, как я предложил:

— По крайней мере, я останусь в том случае, если ты определенно ответишь мне на один вопрос.

Он стер написанное в блокноте и выжидающе уставился на меня.

— Ты действительно веришь — я не спрашиваю, знаешь ли ты, но просто веришь, — что этих людей можно оправдать в том, что они не включаются в энергетическую сеть и систему рационирования?

С обиженным выражением на лице Берт вывел: «Я говорил тебе, что ты сам должен сделать выбор. Я не собираюсь брать на себя ответственность».

— Я и намереваюсь сам сделать выбор, — возразил я, — но не при полном отсутствии правдивых сведений. Ты говоришь, что у тебя слишком мало времени, чтобы рассказать мне все, что я хотел бы знать, но я готов с этим поспорить. Меня интересует твое заключение — даже не информация, которую ты не должен мне предоставлять, но просто вывод — как сумма информации, которую я могу получить. Разве ты принимал решение, также ничего не зная, как и я сейчас?

Он отрицательно покачал головой.

— Тогда уж извини, если мой вопрос затрагивает твои моральные принципы, но я все же требую ответа.

С полминуты Берт задумчиво, хмурился, глядя на меня с некоторым сомнением. Я повторил вопрос, чтобы быть уверенным, что он его понял.

«Я действительно «верю», что их идея верна», — наконец написал он. Я кивнул.

— Ладно, я остаюсь. Сколько времени потребуется, чтобы вытащить меня из этой ореховой скорлупы?

«Не знаю, — он писал медленно, прерываясь для того, чтобы подумать. — Это не то, что ты назвал бы стандартной операцией. Мы больше привыкли к тому, что гости прибывают к нам в субмаринах, имеющих шлюзы или хотя бы какой-то люк. Я сообщу Комитету, и мы постараемся найти инженеров, у которых будет свободное время. Я уверен, что это можно сделать».

— Ты имеешь в виду, что это может занять много времени? А вдруг это продлится столько, что у меня не хватит воздуха?

«Тогда, я полагаю, что мы просто выбросим тебя за дверь. Если ты действительно захочешь, ты всегда сможешь вернуться сюда в субмарине, как Мари. Я пойду, начну действовать».

— Но почему ты не упомянул об этом раньше? Я думал… «О некоторых вещах и упоминать не стоит. Где в мире ты бы нашел оборудование для извлечения человека из глубоководной спасательной капсулы, когда она еще находится в условиях высокого давления? Подумай над этим».

Он положил свой блокнот и исчез до того, как я успел придумать достойный ответ.

По сути дела, когда он вернулся часом позже, у меня все еще не было ответа. Нет его и сейчас.

На этот раз Берт принес новости, рассеявшие мои опасения. Комитет, вернее, те из его членов, кого ему удалось разыскать, — а мне уже начинало казаться, что состав этого органа управления был достаточно текучим, и обычный способ действовать официально состоял в том, — чтобы завербовать в союзники некий кворум, — одобрили обращение по поводу предоставления мне гражданства без всяких возражений. Несколько инженеров группы заинтересовались проблемой, которую я собой представлял, и сразу же принялись за работу. Сейчас они как раз этим занимались и вскоре должныбыли что-то соорудить.

Это обнадеживало. Я и сам вроде инженера, хотя занимаюсь изобретательством только в связи с моей основной работой, а любая свежая идея, которая у меня возникает, натыкается обычно на глухую стену непонимания. В данном случае загвоздка была в самой процедурой. Я не мог себе представить, каким образом в жидкой среде, при давлении больше тонны на квадратный дюйм, можно производить такие, казалось бы, несложные и обыденные операции, как сварка, высокоскоростное сверление или что-либо подобное. Большинство инструментов, к примеру, снабжены высокоскоростными моторами; трудно себе представить, как они будут работать, если их движущиеся части будут погружены даже в умеренно вязкую жидкость; а при таком давлении как вы удержите жидкость от проникновения внутрь?

Конечно, если люди живут здесь в течение восьмидесяти лет, как упоминал Берт, то они должны изучить условия окружающей среды так же, как люди научились работать в космосе, хотя бы и методом тыкая. И все же мне хотелось понять, как они будут решать мой вопрос.

Детально я этого не узнал, но у них это не заняло много времени. Прошло около восемнадцати часов — весьма тоскливых — после того, как Берт сообщил мне вышеизложенные новости. Наконец он появился с командой помощников, и они принялись перемещать капсулу. Путешествие оказалось интересным. Мы выбрались наружу и на расстоянии полмили вошли через другой вход. Он был больше по размеру, и внутри вместо одного расходилось несколько больших коридоров, соединявшихся в главном помещении.

Некоторое время меня тянули по одному из них, и наконец мы оказались у двух первых настоящих шлюзов, которые я здесь увидел.

Первый был обычным, так что я едва на него взглянул; второй, круглый, по размеру едва мог пропустить мою капсулу. Он располагался в той же стене, что и меньший шлюз, ярдах в двадцати от него. Когда мы приблизились, двое пловцов открыли его, и капсулу завели внутрь. Стена, в которой была навешена дверь, оказалась в несколько футов толщиной, сама же дверь была не намного тоньше; я решил, что в отсеке за ней как раз и станут понижать давление.

Само помещение было достаточно большим. С одной стороны громоздились приборы, из которых я узнал только операционный стол с широкими привязными ремнями для пациента, и набор манипуляторов с дистанционным управлением, более тонких, чем те, которые я привык видеть на рабочих субмаринах. Большая часть комнаты, в которой расположили капсулу, была почти пустой, и она выглядела так, будто бы сама операционная первоначально была гораздо меньше. Имелись признаки того, что стена, не менее толстая, чем та, сквозь дверь в которой я прибыл, была разобрана; раньше она располагалась между местом, где я стоял, и операционным столом с приборами. Интересно было бы посмотреть на инструменты, при помощи которых была проделана эта работа.

Как оказалось, мое предположение было верным — меньшее помещение раньше служило операционной для превращения людей в «подводных жителей», и второй шлюз мог присоединяться к люку прибывшей в гости субмарины; открывался он, расходясь на две равные части.

Пока остальные пловцы покидали отсек, Берт писал мне инструкции.

«Когда мы уйдем и дверь задраят, здесь будет создано давление, равное одной атмосфере. Когда это произойдет, загорится зеленый свет, но ты и так это поймешь — тогда ты будешь в состоянии открыть свою капсулу. Когда сможешь выбраться, иди к столу и ложись. Закрепи ремни вокруг ног и тела. Будут ли твои руки свободными или нет — не важно. Когда ты прочно прикрепишь себя к столу, нажми сигнальную кнопку, которую ты можешь видеть отсюда. — Он указал мне на кнопку. — Как видишь, она в пределах досягаемости твоей руки. Контейнер с усыпляющим составом тебе доставит манипулятор. Выпей и расслабься. Пока ты в сознании, больше ничего сделать нельзя». — Почему?

«Тебя придется подключить к машине «легкие-сердце» во время переделки. Не тревожься. Это уже делалось много раз. Как только ты выйдешь из капсулы и ляжешь на стол, единственная проблема, которую ты для нас представляешь, будет решена. Хорошо?»

— Ладно, все ясно.

Он положил свой блокнот и выплыл через шлюз, который затем медленно закрылся. Я не заметил на шлюзе никаких замков, но он открывался в коридор, и замки не были нужны. Как только давление начнет понижаться, открыть его, учитывая его площадь, сможет только стихийное бедствие вроде землетрясения.

Я почувствовал, как заработали насосы; все вокруг задрожало, и вибрация легко проникла в капсулу. Некоторое время я пытался оценить работу, которую нужно было совершить, чтобы откачать содержимое помещения такого объема, действуя против давления на глубине одной мили; затем я стал думать о том, как поведет себя таинственная жидкость, заменявшая воду, когда давление снизится. Если у нее высокое давление паров, то после откачивания придется очищать от них отсек — хотя нет, не обязательно. Если подумать, вещество должно быть физиологически безвредным, так что, вероятно, на его пары можно не обращать внимания. Конечно, если, оно огнеопасно, с ним могут возникнуть проблемы, когда помещение начнут заполнять газовой смесью для дыхания, содержащей кислород. Что же, они разбираются в таких делах — их опыт насчитывает десятилетия. Мне об этом можно не беспокоиться.

Несмотря на наличие у местных техников огромных запасов свободной энергии, им потребовалось чуть ли не полчаса, чтобы откачать жидкость. Уровень ее медленно понижался, а поверхность, как казалось, оставалась ровной. Не наблюдалось ни кипения, ни еще чего-либо необычного. Это вполне могла быть и вода. Хозяева не стали возиться и откачивать ее до конца — на весьма неровном полу еще оставались лужи, когда зажегся огонек.

Я не потратил ни одной лишней секунды, покидая капсулу; я просидел там достаточно долго и только и мечтал выбраться. На мгновение я испытал боль в ушах, когда половинки капсулы распались; давление было подогнано не совсем точно, но разница оказалась не слишком болезненной. Как только я вылез, мои движения застопорились. Руки и ноги у меня свело судорогой, и некоторое время я был даже не в состоянии подойти к столу. Несколько минут я разрабатывал конечности и только затем смог предпринять следующий шаг.

Стол оказался достаточно удобным. Сейчас я бы счел удобным все, на чем смог бы растянуться, — даже каменный пол. Я закрепил широкие сетчатые ремни на талии и груди, затем, разумеется, обнаружил, что не могу дотянуться до ног. Мне пришлось развязаться, позаботиться о ногах, затем я снова укрепил ремни на туловище и, наконец, нажал сигнальную кнопку.

Как и было обещано, одна из механических рук тут же потянулась ко мне с наконечником от гибкой трубки, заполненной жидкостью, чтобы я мог пить лежа. Я последовал инструкциям — и это все, что мне удалось запомнить о самом процессе.

Глава 12

Я проснулся с относительно ясной головой. Я лежал на койке в маленькой комнате, где кроме моей было еще только две кровати и больше практически ничего. В комнате никого не было.

Кто-то снял с меня одежду, но она была сложена рядом с изголовьем кровати на каком-то гибриде корзины для белья и стойки для писем. На другом таком же сооружении висели шорты, которые носили многие мужчины из тех, кого я видел вокруг моей капсулы. После недолгого размышления я надел шорты — моя одежда не предназначалась для плавания. Поднявшись с койки, я встал на полу, хотя голова у меня полнилась каким-то странным ощущением.

Мне подумалось, что в данных обстоятельствах я и не должен ощущать никакого веса, помогающего мне стоять; предположительно, я был погружен в жидкость плотнее воды и, следовательно, плотнее моего тела. У меня возникла одна мысль. Покопавшись в карманах своей старой одежды, я нашел перочинный ножик и отпустил его в свободном падении.

Как я и ожидал, он пролетел мимо моего лица. Я стоял на потолке, кровати — тоже.

Я попытался сплавать за ножом, который остановился в двух футах от меня на полу — потолке. Это оказалось не так уж просто, хотя никоим образом не было невозможно. Стало ясно, почему люди, которых я видел, носили балластные пояса. Поскольку у меня нет пояса, мне придется идти пешком, если я захочу куда-нибудь добраться. Похоже, это было очень неудобно, поскольку жидкость была достаточно вязкой, хотя и не такой вязкой, как вода. Кроме того, архитектура строений не предназначалась для пешеходов: одна из дверей комнаты располагалась в стене и была вполне доступна; другая же была в полу — то есть в том полу, к которому сейчас была обращена моя голова и на котором лежал мой перочинный нож. В создавшихся условиях я решил ждать Берта или кого бы то ни было другого, кто принес бы балласт и ласты.

Это решение основывалось еще и на том факте, что я чувствовал себя не в своей тарелке, даже если не учитывать разногласий между моими глазами и вестибулярным аппаратом, которые никак не могли прийти к единому мнению относительно того, где верх и где низ. По сути дела, вестибулярный аппарат вообще не мог прийти ни к какому мнению, и мне внезапно пришло в голову, что над ним тоже была произведена какая-то хирургическая операция. Вряд ли там могли оставить какой-то воздух — или же это было возможно? Во всяком случае, насколько крепка кость и насколько полноценно окружен ею вестибулярный аппарат?

Я ощупал себя и нашел несколько участков на шее и вокруг ушей, где кожу покрывал гладкий хирургический пластик, но это ничего не доказывало. И так было ясно, что с ушами придется что-то сделать.

Желания дышать у меня не возникало; врачи, должно быть, уже загрузили мне запас кислородной пищи во время процедуры. Интересно, подумал я, надолго ли этого хватит?

Внезапно мне пришло в голову, что я нахожусь в полной власти любого, кто захотел бы эту власть употребить, потому что не имею ни малейшего представления, где брать эту «пищу». Мне следовало как можно скорее обсудить этот момент с Бертом.

Я попытался заставить себя дышать. Мне удалось медленно вытолкнуть жидкость из своих легких и так же медленно ее втянуть. Но это было больно, и у меня закружилась голова даже больше, чем от того, что я одновременно находился и вверх ногами, и в привычном положении ногами вниз. Жидкость вливалась в мое дыхательное горло; я ее ощущал, но позыва кашлять не возникало. Я до сих пор считаю, что это, должно быть, одна из самых тонких составляющих процедуры превращения, потому что здесь задействованы нервы и мышцы, отвечающие за кашель.

Наличие жидкости в моем дыхательном горле вызвало к жизни еще один вопрос. Конечно, говорить я не мог, но я также не знал знакового языка, который здесь, похоже, был общепринятым, — и даже не имел понятия, на каком из звуковых языков он основан. Следовательно, мне предстоит длительное обучение, если я собираюсь общаться с местными жителями. Может быть, лучше не тратить на это силы — если я смогу узнать от Берта все, что мне нужно, то уроки языка окажутся пустой тратой времени.

Впрочем, я мог слышать. Звуки казались немного странными, хотя некоторые из них напоминали гул высокоскоростных моторов и генераторов. Свисты, шумы — здесь присутствовали все категории звуков, которые только можно обозначить каким-либо словом, но все они немного отличались от их знакомых эквивалентов; и только один вид шума здесь отсутствовал совершенно. Здесь не было слышно человеческой речи, пронизывающей любую другую населенную часть Земли.

Судя по моим атомным часам, которые не были предназначены для работы на глубине, но тем не менее с честью выдержали это испытание, в течение часа никто ко мне не приходил. Большую часть этого времени я ругал себя — не за то, что решился на превращение, а за то, что не использовал время до начала операции, чтобы вытянуть побольше информации из Берта.

Потом появилась женщина, показавшаяся мне молодой и эффектной; тем не менее она вызвала у меня некоторую неприязнь. Это чувство, похоже, было взаимным. Жестом она предложила мне лечь на кровать и с видом знатока осмотрела мои повязки.

Когда она закончила, я попытался привлечь ее внимание к тому, что у меня не было балласта для плавания. Она, должно быть, меня поняла, потому что, уделив должное внимание моей жестикуляции, согласно кивнула; однако она ушла, не сделав для меня ничего полезного. Все же я надеялся, что она позовет Берта.

Как бы то ни было, он вошел следующим. Он не принес с собой лишнего балласта, но зато у него был блокнот для письма. Так было даже лучше. Схватив блокнот, я склонился над ним.

Мне случалось и раньше терпеть ограничения в общении, пользуясь только письменным словом, но это было еще в школе. В то время я испытывал хоть какой-то азарт, занимаясь в классе неположенными вещами, но теперь это только создавало неудобства.

Часа через два мы постановили:

— я что теперь полностью натурализованный гражданин колонии и могу ходить куда хочу и делать что хочу, если это не вступает в противоречие с интересами других;

— что мне не только разрешается исследовать устройства, вырабатывающие энергию, но и наоборот, от меня ожидается, что я ознакомлюсь с ними как можно скорее;

— что я могу посещать Мари, живущую в своей субмарине, когда мне заблагорассудится, и Комитет и все остальное население благословляет меня на дискуссии с ней;

— что я буду зарабатывать на жизнь фермерством, пока не продемонстрирую какой-нибудь другой и не менее эффективный способ содействия общему благополучию.

Это все. В прошлом я частенько вел с друзьями долгие беседы, а когда мой собеседник уже уходил, сразу же вспоминал множество вещей, которые хотел бы ему сказать; здесь же, внизу, такой тип беседы был не эпизодическим явлением, а закономерностью.

Суть не в том, что один человек забывал передать какую-либо мысль другому. Как правило, не было времени передать даже те мысли, которые так и рвутся с языка. Никогда в жизни я еще настолько не ценил дар речи. Если вы, дочитав этот доклад, сочтете, что некоторые ключевые факты мне следовало узнать раньше, чем они стали известны мне на самом деле, пожалуйста, не забывайте об этом осложнении. Я не утверждаю, что не должен был действовать быстрее, но все же прошу о некотором снисхождении по поводу моей нерасторопности.

Невозможность выразить свои мысли не просто раздражала; из-за нее я чувствовал себя просто дураком, каким никогда не выглядел раньше и надеюсь не выглядеть и впредь. Что действительно поражает, так это то, что многие люди, слышавшие мою историю раньше вас, уже смогли заметить, где я совершил ошибку.

Никакой склонности к фермерству я не испытывал, хотя мне и было любопытно, как можно заниматься им на морском дне. Мне очень хотелось ознакомиться с энергоперерабатывающим предприятием, но даже эту затею я решил на некоторое время отложить. Прежде всего я попросил Берта проводить меня к субмарине Мари. Кивнув, он отправился в путь.

По пути мы не «разговаривали». Может быть, Берт и был уже достаточно искусен в плавании, чтобы одновременно писать и читать при этом, как городская секретарша, разгадывающая кроссворд по пути на ленч, но я таким умением не обладал. Поэтому, плывя за ним, я просто поглядывал по сторонам.

Туннели были длинными и по большей части прямыми, но я не чувствовал в себе сил разобраться в этом лабиринте. Пройдет еще долгое, долгое время, пока я научусь находить здесь путь без посторонней помощи. Если здесь и существовало нечто подобное обычным уличным знакам, то я ничего похожего не заметил. На стенах были цветные узоры всевозможных видов, но я не знал, означали ли они что-нибудь или же были нанесены в декоративных целях. Все вокруг было ярко освещено.

Однако видел я не только туннели. Были здесь и большие помещения всевозможных конфигураций, некоторые из которых можно было принять за деловые центры, рынки или театры — в общем, за что угодно, что только ни придет в голову, когда речь идет о скоплении людей. Большие толпы я видел редко, но вокруг было изрядное количество пловцов, подтверждающее заявление Берта о численности населения колонии, — что неудивительно, если учесть, что здесь живет уже несколько поколений людей. Я постепенно привыкал думать об этом месте как о стране, а не как о подпольной организации, — стране, которая никогда не теряла своей суверенности, потому что не присоединялась к содружеству Энергетического Кодекса. Может быть, в этом и было все дело — эта страна могла существовать здесь дольше, чем существовал сам Кодекс. Не знаю, были ли они здесь раньше тех восьмидесяти лет, о которых упоминал Берт. Это тоже следовало выяснить.

Мне всегда непросто было оценить расстояние при плавании; кроме того, в некоторых туннелях при помощи насосов создавался искусственный ток воды, чтобы помочь движению. Поэтому я не знаю, сколько мы проплыли, пока добрались до субмарины. По сути дела, у меня до сих пор только отдаленное представление о размерах этой подводной страны. Во всяком случае, мы выбрались из узкого коридора, попав в большое помещение под входом в океан, проплыли под черным кругом, над которым простиралась целая миля соленой воды, сотни две ярдов проплыли по более широкому коридору и оказались у входа в отсек, где на полу стояла обычная рабочая субмарина Совета, нагруженная снаружи дополнительным балластом, так же, как это было и с моей капсулой.

Берт, задержавшись у входа, начал писать. Я читал, заглядывая ему через плечо:

«Мне лучше остаться снаружи. Она твердо уверена, что я Иуда Искариот, изменник и предатель в одном лице. Тебе не просто будет появиться перед ней прямо так, одному, без меня. Ты придумал какое-нибудь объяснение насчет того, почему согласился на трансформацию?»

Я кивнул, не считая нужным снова тратить время на изложение деталей, и взял блокнот и стило. Берт, казалось, ждал чего-то еще, но я взмахом руки попрощался с ним и поплыл к субмарине. Когда я обернулся, почти доплыв до нее, его уже не было видно. Только тогда я вспомнил, что мне скоро потребуется как обычная еда, так и, предположительно, кислородное питание, которое в данном случае может оказаться гораздо важнее. Я до сих пор не знал, где это все брать.

Глава 13

Подплыв к субмарине, я никого не смог рассмотреть сквозь иллюминаторы, хотя я и обошел ее по кругу. Очевидно, Мари спала. Я не знал, прилично ли будет ее будить, но в конце концов решил рискнуть и постучал по корпусу.

— Если это ты, Берт, то убирайся. Я занята размышлениями!

Голос был четким и понятным, но звучал совсем не как голос Мари. Не могу даже в точности описать, как он звучал. Голосовые связки человека создают обертона, которые обычно не проходят через среднее ухо слушателя, обладающее определенным, сопротивлением по отношению к различным частотам, — это одна из причин, почему собственный голос кажется незнакомым, если он прослушивается с записи. Однако еще большее различие возникает тогда, когда человек погружен в жидкость, которая переносит звук примерно с такой же скоростью, как и вода; причем жидкость эта находится по обе стороны барабанной перепонки. Как я и сказал, для точного описания эффекта, который при этом получается, у меня лично не хватает слов.

Я постучал снова. Во второй раз слова прозвучали не менее четко, но я обещал Мари никому не рассказывать о том, что конкретно она сказала. Обидевшись, я задубасил изо всех сил, насколько это позволяла вязкая среда. И совершил ошибку.

Человек легко может, перенести взрыв шашки динамита в сотне футов от себя. Этот грохот неприятен, но сам по себе не опасен. Если же человек проплывает на таком же расстоянии от равного количества взрывчатки, детонирующей под водой, то он вполне может погибнуть.

Мой кулак не обладал энергией заряда динамита, но если бы обладал, возможно, все обошлось бы для меня куда менее болезненно. По крайней мере, я бы тогда погиб легкой смертью. Хотя мои барабанные перепонки не лопнули, когда в них ударила звуковая волна, ощущения, надо полагать, различались при этом не намного. Я настолько долго отходил от последствий этого удара, что Мари за это время успела подойти к иллюминатору, узнать меня, пережить первоначальное потрясение от встречи и снова взять себя в руки.

Сейчас она утверждает, что, увидев меня, обрадовалась поначалу — это заняло примерно полсекунды. Она говорит, что громко назвала меня по имени, несмотря на то, что мое отношение к собственному имени всем известно. К тому времени, когда я снова оказался в состоянии воспринимать окружающее, никакой радости она не выказывала. Она смотрела на меня с яростью. Ее губы двигались, но из-за звона и гула у меня в ушах я пока не слышал слов. Я на мгновение прижал руки к ушам и знаком попросил ее притормозить, но ее губы продолжали двигаться.

Плюнув на сигнализацию, я занялся писаниной. К тому времени, когда я исписал весь лист, я уже начал различать ее слова. Мне стало понятно, почему Берт предпочел убраться подальше отсюда. Однако, как бы она ни была рассержена, у нее хватило здравого смысла, чтобы прерваться и прочитать написанное, когда я поднес блокнот к иллюминатору. Я тщательно спланировал фразы на основании того, что Берт рассказал мне об отношении Мари ко всем этим делам.

Я написал следующее: «Не говори ничего такого, что могло бы усугубить мое положение среди этих людей. Почему ты осталась здесь, внизу?» Моей целью было отвлечь ее внимание от того, почему я сам здесь очутился и почему, как было очевидно, пользуюсь всеми местными правами и привилегиями. Мои слова даже могли навести ее на мысль, что я здесь выступаю в качестве шпиона. Мне это частично удалось; по крайней мере, крепкие выражения прекратились, и она некоторое время подумала перед тем, как заговорить снова.

Затем она ответила:

— Я здесь для того, чтобы найти Джои. Он исчез здесь, внизу. Тебе это известно не хуже, чем мне. Я не уйду отсюда, пока не узнаю, что с ним стало.

«А не имеет ли смысла подняться наверх, чтобы рассказать Совету об этом месте? — спросил я. — Тогда хорошо вооруженные люди могли бы спуститься сюда и добиться чего-нибудь конструктивного».

— Я думала об этом, — призналась она, — но когда Берт сказал мне, что я вольна вернуться и рассказать обо всем, что знаю, я уверилась, что тут скрыт какой-то подвох. Кроме того, я больше не беспокоилась о Джои, а они мне ничего о нем не говорили.

«Разве Берт не говорил, что ты можешь остаться, если захочешь?»

— Говорил. Это-то и возбудило мои подозрения. Как может приличный человек пойти на такое? Это была просто ловушка, чтобы потом не беспокоиться о том, что я вернусь наверх. Ведь очевидно — как только тебя переделают для дыхания водой, ты уже не сможешь отыграть назад.

Я чуть было не указал ей, что эта жидкость не была водой, и едва не спросил, что здесь, в ее представлении, было «очевидного». Затем я понял, что первый пункт к делу не относится, и она отбросит его, как пустую болтовню, а второй пункт опасен тем, что может встать вопрос, почему я сам согласился на трансформацию. Кроме того, если я начну спорить, то мне, вероятно, придется воспользоваться полученной от Берта информацией, а тут без ссылки на ее источник не обойдешься, — поэтому она, скорее всего, не станет мне верить.

Ты только подумай, внезапно испугался я, — в том, что изменения действительно обратимы, вплоть до того, что у меня есть возможность снова вернуться на поверхность, я могу полагаться только на слова Берта, и больше ни на что. Что же, если он ошибался или лгал мне, то теперь все равно слишком поздно. Я снова уже писал, пока эти мысли пролетали меня в голове.

«Но чего ты достигнешь, если будешь просто сидеть у себя в субмарине? И что ты вообще сделала за все эти шесть недель с тех пор, как мы виделись в последний раз?»

Последний вопрос она проигнорировала.

— Не знаю, что я могу предпринять, но если я уйду, то окажусь отрезанной от свежей информации. Я все еще надеюсь, что смогу что-нибудь вытянуть из Берта. Я уверена, что он знает, где Джои, хотя и отрицает это.

«Как ты можешь вытянуть из него что-либо, если ты не желаешь с ним разговаривать? Ты только что послала меня подальше, когда решила, что это Берт».

Она ухмыльнулась и на мгновение стала похожа на прежнюю Мари, которую я знал на Папеэте.

— Я просто думаю, что это наилучший способ поддерживать в нем стремление говорить со мной, — ответила она.

Мне была непонятна логика этого утверждения, но, с другой стороны, в Мари мне многое было непонятно, и она это знала.

«Что же, теперь я здесь, — писал я, — и независимо от того, дойдет ли дело до драки или нет, я, по крайней мере, могу перемещаться и что-то делать. С твоего одобрения я собираюсь посвятить свое время сбору информации, которую ты могла бы взять с собой наверх — полагаю, ты не собираешься проторчать здесь всю оставшуюся жизнь».

— Не собираюсь, но думаю, что этого можно ожидать, — ответила она. Не успел я прокомментировать ее ответ, как она продолжила: — Конечно, когда-нибудь мне придется сдаться, и я соберусь отправиться назад, но я знаю, что они избавятся от меня, как только я это сделаю. Предположительно, именно так они поступили с Джои, а я совершенно уверена, что это так. Если же я все-таки найду его живым, то от него будет зависеть, что я буду делать.

Она замолчала, и через мгновение, убедившись, что она закончила, я опять начал писать:

«Но ты бы хотела, чтобы я нашел его для тебя?»

Она на меня посмотрела, как мне показалось, с нежным и сострадательным выражением, хотя я не мог быть в этом уверен, глядя через иллюминатор. Она, несомненно, знала о том, как я к ней отношусь. Я никогда не делал из этого тайны, а если бы и пытался, то даже гораздо менее сообразительная женщина на ее месте и то разобралась бы, что к чему. Большинство девиц нашего отдела и в самом деле глупее, чем она, но и то они постоянно подшучивают надо мной.

Мари некоторое время молчала, и я решил, что от меня ждут продолжения. Я писал:

«Конечно, он — тоже часть моей миссии. Я спустился сюда для того, чтобы выяснить, что стало с вами троими. Теперь я знаю о Берте и о тебе, но мое задание выполнено не полностью. Мне еще много чего предстоит выяснить. Мне нужно раздобыть информацию о том, как функционирует это сооружение, каким образом они способны игнорировать закон рационирования энергии, и еще остается небольшой вопрос, который только что возник у нас в разговоре. Если ты так уверена, что они избавились от Джои и планируют сделать то же самое с тобой, когда ты соберешься уходить, то почему, как ты считаешь, ты еще жива? Они без всяких проблем могли бы проткнуть дыру в твоей субмарине и сэкономили бы много сил, потраченных на то, чтобы снабжать тебя пищей и воздухом».

— Над этим последним вопросом я думала, — ответила Мари, на этот раз без колебаний. — Когда я начала эту сидячую забастовку, я хотела проверить их… — она остановилась, увидев, что я начал писать.

«Не слишком ли ты рисковала своей проверкой? — спросил я. — Предположим, они бы ее не прошли. Разве ты дожила бы до того момента, когда смогла бы доложить о результатах?»

— Ну, нет, конечно. Меня тогда не очень волновало, что происходит со мной, но я все же думала, что у меня есть шанс вырваться отсюда и рвануть к поверхности, имея за душой какую-нибудь действительно важную информацию для доклада.

«Мари, твои мозги я всегда оценивал так же высоко, как и все другие твои качества, но последние несколько минут ты виляешь. Ты должна сама это понимать. Ты собираешься мне предоставить непосредственную информацию или же мне придется работать здесь даже в большем одиночестве, чем я мог надеяться? Повторяю — почему, как ты считаешь, они не убили тебя или хотя бы не уморили голодом?»

Я рисковал и понимал это, но моя уловка сработала. Она начала хмуриться, затем с видимым усилием взяла себя в руки, надув губы, немного подумала и затем заговорила спокойнее.

— Ладно. Я не доверяла никому из этих жидкодышащих снаружи и не уверена, могу ли я доверять даже тебе, — я был ей признателен за это «даже», — но все же я рискну. Я много думала потому что делать здесь больше нечего. Я нашла одно объяснение. Я не смогла придумать никаких других объяснений и не смогла обнаружить никаких недостатков в том единственном, что я нашла. Из него можно понять, почему они не убили меня и позволили тебе и Берту присоединиться к ним. Это объяснение наводит меня на мысль, что Джои, вероятно, жив, хотя и непонятно, почему он не пришел ко мне, как это сделали ты и Берт. — Она помолчала, затем продолжила: — Принцип очень простой, хотя и не помешали бы и более детализированные выводы. Это одна из причин, почему я тебе о нем рассказываю.

Она снова замолчала, затем жестко взглянула на меня.

— Мы им нужны, должно быть. Есть что-то такое, чего у них не хватает и что могут предоставить им Берт, Джои, ты, я или, возможно, любой человек с поверхности. Это единственный ответ, который имеет смысл.

Я поразмыслил над этим. О такой возможности я еще не думал, но сейчас не был готов принять ее версию как единственно разумную вероятность.

«А ты не думаешь, что им может нравиться их образ жизни — свобода от рационирования энергии — они, вероятно, так это называют? Что им просто нужны люди, рекруты, на общих основаниях? Такое происходило и раньше».

— Я знаю, — ответила она. — Но я не верю, что что-либо подобное имеет место в данном случае. Такие вещи могли происходить давно, во времена наций и политических партий, до того, как возникла необходимость создать Совет.

«Если ты считаешь, что мы переросли всякую политику, — решительно писал я, настолько быстро, насколько позволяло стило, — то ты не настолько бдительна, как я полагал, когда речь заходит о делах нашей конторы. И что такого неправильного в том, чтобы рассматривать эту кучку людей как нацию? Это то мнение, которое у меня сформировалось».

— Нацию? У тебя возникло короткое замыкание между ушами. Это просто еще одна группа растратчиков энергии. Их слишком мало, чтобы составить нацию.

«Ты знаешь, сколько их?»

— Конечно, нет. Я не в таком положении, чтобы иметь возможность их считать. Несколько сотен, я полагаю.

«Ты думаешь, несколько сот человек могли соорудить все это? Или хотя бы небольшую часть? Туннели тянутся, должно быть, на многие мили. От того места, где меня оперировали, я плыл досюда чуть ли не час, и тут целый лабиринт коридоров. Я еще даже издалека не видел их энергетические установки, но они должны быть огромными, чтобы обеспечивать все это сооружение светом, и, кроме того, снаружи есть большой тент — ты, должно быть, его видела. Как могут несколько сот человек произвести такую работу? На поверхности, в условиях неограниченного времени и при наличии обычных строительных механизмов — да, это возможно; но какие стандартные машины можно использовать здесь?»

Мари старалась меня перебить и раньше, но все же подождала, пока я закончу. Нет смысла пересказывать дальнейшие несколько минут разговора; в конце концов оказалось, что она не видела освещенной области на морском дне. Она заметила рабочую субмарину, когда прочесывала дно в поисках Джои, затем последовала за ней и оказалась у какого-то входа, расположенного, очевидно, далеко от тента. Видимо, таких входов у них было немало. Она не могла высказать никакого мнения насчет освещенного пространства, и у меня в конце концов начало создаваться мнение, что она не очень-то и верит моему рассказу.

Местные жители ее не захватывали. Она просто следовала за субмариной до входа, затем обнаружила, что у нее не хватает балласта, чтобы пересечь границу между жидкостными средами, и просто зависла там, перекрывая движение, пока ее не убрали с дороги, нагрузив балластом и отведя во внутреннее помещение. Женщины — забавные существа, обладающие интересными способностями. Я и сам не мог разобраться в том, верю ли я ей, но решил не делиться с ней своими сомнениями.

«Ладно, — наконец суммировал я в блокноте. — Мои задачи, похоже, состоят в том, чтобы найти Джои или надежную информацию о нем; найти специфическую, убедительную причину, почему они так стремятся к тому, чтобы мы к ним присоединились; раздобыть надежную информацию о размере и о населении этого места и, наконец, найти технические данные об их энергетической установке».

— Верно, — кивнула она. — Я не стану требовать от тебя, чтобы ты выполнял все эти задачи, ничего не говоря об этом Берту, потому что не могу каким-то образом воздействовать на тебя, чтобы заставить выполнить эту просьбу. Но я просто скажу, что сама я ему не доверяю.

«Я все еще не пойму почему. Он трансформировался, согласившись на эту схему существования при высоком давлении, но ведь и я тоже так сделал, и так понимаю, что мне ты все же решила доверять».

— Не напоминай об этом. Это аргумент против тебя. И все же я надеюсь, что в твоем случае это просто прикрытие. В конце концов, ты, похоже, веришь, что трансформация обратима, — судя по выражению твоего лица в тот момент, когда я сказала, что не верю в обратимость. Ради твоей же пользы надеюсь, что ты прав.

«Почему Берт не мог бы поверить в то же самое и не трансформироваться по тем же причинам?»

— Если это так, то почему он торчит здесь, уже целый год? Если он может вернуться, но не возвращается, значит, он что-то задумал. Если он не может вернуться, значит, он что-то задумал хотя бы потому, что заявил тебе, что возвращение возможно. Подумай над этим.

Я подумал, но мне не удалось найти никакого вразумительного ответа. Единственное, что я мог ей сказать, это: «Ладно, я буду осторожен».

Я собрался было покинуть ее, но услышал, как она зовет меня по имени. Раздраженно обернувшись, я увидел, что она, прижав лицо к иллюминатору, произнесла едва слышно, так что даже в погруженном состоянии едва мог разобрать слова:

— Ты хороший парень. Если бы не Джои…

Она прервалась, и ее лицо исчезло из иллюминатора. Я уплыл, прислушиваясь к стуку собственного сердца и пытаясь упорядочить свои мысли.

Глава 14

Снаружи, в коридоре, Берта не было, и я не осмелился пуститься на его поиски в одиночку. Но я все же помнил дорогу до ближайшего входа и отправился туда в надежде, что скорее всего он будет ждать меня там.

В большом зале находилось не меньше дюжины людей; другие плавали в темной воде наверху, но Берта среди них не было. Что касалось основной программы моих действий, то мне оставалось только ждать. Однако момент казался удобным для того, чтобы что-нибудь разузнать о местных условиях.

Я подплыл к границе раздела жидкостей и заколебался. Время от времени люди проплывали через эту границу. Перед тем как попытаться это сделать самому, решил сначала посмотреть, как это делают другие.

Это оказалось достаточно просто. Нужно было лишь уцепиться за лестницу, снять пояс с балластом, повесить его на один из многочисленных крюков, расположенных вдоль края шахты, и плыть вверх. Однако все, кто так делал, носили костюмы со шлемами, вероятно, для того, чтобы удерживать специальную жидкость во рту, ушах и так далее. Может быть, океанская вода вредна для легких, предположил я. Во всяком случае, без шлема за границу между жидкостями никто не высовывался, и я решил не рисковать, хотя и не видел, в чем тут могла заключаться опасность.

Я заметил, что некоторые из окружавших меня людей наблюдали за мной. На лицах одного-двух из них была написана озабоченность. Одна девица сделала мне какой-то жест, но я, разумеется, не понимал ее знаков. Она смотрела на меня какое-то время, затем, увидев, что я не отвечаю ей, выдала серию молниеносных жестов находившимся поблизости от нее людям и затем поплыла ко мне. Она указала на воду, потом на меня и вопросительно подняла брови. Суть ее вопроса угадать было несложно, хотя она сама привлекала гораздо больше внимания, чем ее сигналы.

Возможно, это была девушка, которую я видел снаружи, хотя я и не мог быть в этом уверен. В группе было еще несколько девиц, которые вполне могли оказаться на ее месте. У моей собеседницы были прямые светлые волосы, коротко постриженные для того, чтобы они не мешали надевать шлем для плавания. Ее рост был примерно пять футов и три дюйма, а вес вне воды был бы фунтов сто десять. На ней был купальник из двух частей, покрывающий не слишком значительную площадь ее тела, но все же защищал ее гораздо больше, чем бикини. Ее лицо было достаточно узким, и я не мог даже предположить, из какого региона Земли она могла бы происходить.

В ответ на ее вопрос, вернее, на то, что я счел вопросом, я стал медленно поднимать руку к водной поверхности, одновременно глядя на нее с вопросительно поднятыми бровями.

Она резко мотнула головой из стороны в сторону, крепко обняла себя руками и вздрогнула очень реалистично. Этот знак я тоже смог интерпретировать и отругал себя за свою забывчивость — ведь вода снаружи должна быть холодной. Эта информация была небесполезной; из нее следовал вывод, что жидкость, в которой мы находились, является плохим проводником тепла, иначе я бы давно уже ощутил прохладу, распространяющуюся от океанской воды всего в нескольких футах от меня. Конечно, эта жидкость не могла также быть и слишком плохим его проводником, иначе у нас бы возникла проблема отвода излишков тепла тела, как у стандартного космического скафандра. По сию пору я не воспринимал ни тепла, ни холода. Теперь же я пожалел о том, что у меня нет термометра; тогда я смог бы сделать численно значимые выводы.

Подняв палец, я ткнул им вверх, в направлении границы, при помощи поднятых бровей задавая девице тот же вопрос. Она пожала плечами, будто бы говоря, что палец мой и я могу делать с ним, что хочу, и я проткнул границу жидкостей.

Температура оказалась переносимой, но я понял, почему пловцы надевали костюмы. Я решил, что при необходимости смог бы вынести такую температуру в течение некоторого времени, но сейчас не видел смысла экспериментировать.

Я подумал, что гораздо полезнее было бы начать изучать метод общения, принятый у этих людей. Несмотря на заверения Берта и мои бесплодные попытки общаться через стенки капсулы, я подумал, что кто-нибудь из них мог быть хотя бы немного знаком с одним из тех языков, которые знал я. Я указал девушке на блокнот для письма. Она кивнула, искоса бросив взгляд на своих товарищей, плававших поблизости, и улыбнувшись им. Я написал короткую фразу на трех наиболее знакомых мне языках и показал ей.

Она вежливо и внимательно изучила написанное, затем улыбнулась и покачала головой. Я показал блокнот остальным — с тем же результатом. Затем они долгое время жестикулировали, беседуя между собой. Некоторые из них, включая девицу, выглядели так, будто рассмеялись бы, если бы это было физически возможно. Затем девица взяла у меня блокнот и стило и стала рисовать свои собственные знаки.

Стило мелькало очень быстро, но не выводило строк, как при обычном письме. С того места, где я завис в жидкости, это было скорее похоже на рисование. Ей понадобилось, вероятно, секунд тридцать, затем она протянула мне блокнот, чтобы я полюбовался на него. И я действительно разинул рот.

То, что она изобразила, невозможно передать в деталях, хотя я мог бы выразить общую идею. В какой-то степени рисунок был похож на электрическую схему; он состоял в основном из отрезков прямых линий, большинство из них располагалось параллельно краям листа. Когда одна линия должна была пересечь другую, там иногда встречались крошечные промежутки; иногда пересечения обозначались точками; иногда они просто пересекали друг друга. То там, то здесь среди этого лабиринта располагались крошечные обозначения, невероятно сложные, если принять во внимание время, затраченное на их изображение. Ни одно из них не было похоже на известные мне электротехнические символы, но их вид оставлял Какое-то неясное ощущение того, что они должны быть мне чем-то знакомы. Все вместе представляло собой почти картину, оказавшую на меня завораживающее воздействие, — как будто я должен был знать ее смысл, но не мог извлечь что-то необходимое из глубин своей памяти. Я пытался интерпретировать рисунок в терминах электрической схемы, на которую он отдаленно походил, но так ничего и не добился. Я попробовал рассматривать его как один из тех трюковых рисунков, выполненных исключительно прямыми линиями, которые становятся «модерновым искусством» каждые несколько десятилетий, но тоже ничего не достиг. Мне пришлось покачать головой, как ранее это делала девица.

Я очистил лист и попытался писать еще на нескольких языках, которые знал плохо. Единственное, на что я надеялся, — это хоть на какую-то возможность узнавания с их стороны. Но ничего такого я не добился. Совсем ничего. Это было очень странно, поскольку я использовал около дюжины языков, на которых говорят не менее трех четвертей населения Земли, а некоторые из этих языков в той или иной степени знают образованные люди по всему свету.

На мою вторую попытку девица отреагировала следующим актом творчества. Ее новый рисунок отличался в деталях от первого, но был очень на него похож, и я также не увидел в нем никакого смысла. Если бы у меня был фотоаппарат, способный работать в таких условиях, я бы сфотографировал ее рисунки в надежде на то, что они имеют какое-то отношение к энергетическим установкам, хотя, если судить даже с самой оптимистической точки зрения, такая вероятность была весьма низка.

Однако мысль о картографии подвела меня к свежей идее. Я снова очистил блокнот и в центре изобразил схематичный рисунок, который должен был изображать помещение, в котором мы находились, затем ведущие от него различные коридоры и ангар, где находилась субмарина Мари. Девица поначалу не уловила мою мысль, но я подплыл к одному из туннелей, вход в который был обозначен на моей схеме, заглянул в него, чтобы определить, прямой он или нет, и продлил соответствующие линии на схеме.

Это, похоже, до нее дошло. Обменявшись знаками со своими друзьями, она посмотрела на меня с выражением «и что из этого?». Я вручил ей блокнот и стило и широким жестом обвел окружающее пространство, надеясь, что она поймет, что я хочу получить от нее карту этого места.

Я уверен, что собеседники поняли меня, поскольку их разговор на пальцах продолжался на этот раз гораздо дольше. Я надеялся, что они спорят только о том, каким способом предоставить мне эту информацию, а не о том, стоит ли это делать. Что мне больше всего хотелось бы, так это получить обыкновенный план поселения, а не чей-то схематический рисунок.

Спор — если они действительно спорили — был прерван появлением Берта. Я испытал огромное облегчение от того, что снова могу общаться, встречая понимание, но у Берта оказались другие намерения относительно меня. Онзабрал у девицы блокнот и стило и очистил страницу, даже не взглянув на нее.

«Ты добился какого-либо сотрудничества от Мари или же она свалила тебя в одну кучу с остальными изгоями?» — спросил он.

«Полагаю, что прохожу испытательный период, — ответил я. — Ее ничто не сможет удовлетворить, кроме конкретной информации о Джои».

«Что же, мы не можем ничем ей помочь. Насколько я знаю, он здесь никогда не появлялся».

«И ты даже не замечал его субмарины поблизости?»

«Об этом не было никаких сообщений».

«А как насчет твоего сонара?»

«Мы им пользуемся только в совершенно особых обстоятельствах. Его слишком легко запеленговать. Мы хотим, чтобы мир узнал о нас, но нас устраивает передача только полной и объективной информации. Разве ты еще не представил себе всю картину? Мы не желаем, чтобы нас относили к растратчикам энергии, за которыми постоянно гоняется Совет, и ты прекрасно знаешь, какое представление возникнет у людей о нашей колонии, если у нас не будет возможности объясниться. Аналогичное представление сформировалось у Мари, и оно, похоже, ей очень нравится. Я просто думаю, достаточно ли будет простых объяснений».

«Достаточно, если люди поверят этим объяснениям».

Я не стал обращать его внимание на глубину моего замечания.

«Ты объяснял Мари истинное положение вещей в течение шести недель, но она не верит».

«Нет, не так. Мы беседовали в течение шести недель, но она не слушала. Это большая разница. Она отказывается обсуждать что бы то ни было, что не имеет отношения к Джои. Я думаю, что твоей величайшей заслугой — по отношению и к нам, и к Совету — было бы заставить ее уделить внимание правдивому описанию ситуации».

Секунд тридцать я переваривал его слова. Часть людей, находившихся здесь, когда появился Берт, теперь уплыли, но девушка и двое-трое других все еще смотрели на нас с интересом. Их очень интересовало то, что мы писали в блокноте, и они толпились, заглядывая через плечо пишущего или читающего. Девица, похоже, всегда получала самое удобное место. По сравнению с большинством регионов земной поверхности стандарты вежливости здесь казались слегка старомодными.

«Может быть, ты и прав, — написал я, наконец, попытавшись включить его пожелание в мою программу действий. — Но это, похоже, означает, что мне надо будет осмотреть все это сооружение своими собственными глазами, чтобы я мог заявить, что мои сведения — из первых рук».

«Именно так. Пошли. С таким заданием тебя, конечно, можно избавить от фермерства, но хотя бы посмотреть фермы тебе все равно придется. Кстати, я проголодался, а в твоем случае наверняка прошло гораздо больше времени с тех пор, как ты в последний раз прилично подкреплялся».

Я не имел ничего против и последовал за ним, когда он поплыл в один из коридоров. Девица и трое мужчин, обменявшись парой жестов, поплыли за нами.

Как и в предыдущий раз, писать и плыть одновременно казалось просто непрактичным, зато у меня осталось время поразмышлять. Однако я не смог использовать это время достаточно конструктивно, а о нашей прогулке могу сказать только, что она заняла минут пятнадцать-двадцать. Совершенно ничего интересного и, насколько я понимаю, важного не произошло, пока мы не достигли проема, не настолько правильного по форме, как те круглые или прямоугольные проходы, которые я видел раньше.

Свет с другой его стороны оказался слабее, чем в туннелях, но ярче, чем в океане с внешней стороны входов. Я следовал за Бертом, чувствуя обостренный интерес и стараясь угадать, что же я увижу.

Глава 15

Я не удивился, обнаружив, что внезапно оказался в нескольких ярдах над морским дном; я был снаружи.

Проем, сквозь который мы прошли, был прорезан в наклонной скальной поверхности — по сути дела, как я теперь видел, сам проход шел не горизонтально, а под углом к почве. Во время нашего путешествия я не осознавал, что плыву не только вперед, но и вверх.

Участок морского дна в нескольких ярдах подо мной простирался вдаль, насколько хватало взгляда. Оказавшись вне туннеля, я заметил, что дно освещалось достаточно хорошо. Подняв глаза, я увидел футах в пятидесяти светящуюся поверхность тента. Казалось, что дно могло находиться в пяти футах, а не в пяти тысячах футов от поверхности. Оно было покрыто растительностью.

Я не узнал ни одно из растений, но это было естественно. Если бы я родился до того, как генная инженерия стала прикладным искусством, я, возможно, изучал бы описательную биологию или естественную историю, но я родился позже. Здешняя растительность предположительно была создана для того, чтобы обеспечивать пищей местное население, а свет предназначался для растений.

Такое объяснение было неплохим оправданием энергетических трат, не хуже того, что привел мне Берт. Только однажды, несколько лет назад, я попробовал натуральную пищу, конфискованную у растратчика, и тогда я начал его понимать. В течение многих недель после этого мне по нескольку раз в день пришлось повторять про себя свой кодекс чести. В конце концов мне, конечно, удалось вернуть себе нормальное, здоровое презрение к людям, припрятывающим энергетические ресурсы, чтобы обеспечить себя удовольствиями, недоступными для всех нас, но это обошлось мне ценой невероятных усилий.

Берт и другие спустились на дно, поделенное на неравные прямоугольные участки с различными растениями на каждом из них. Вокруг находилось довольно много народу. Некоторые из них, похоже, ели, другие работали. Что у них была за работа, определить было трудно, отчасти из-за расстояния, отчасти из-за того, что о фермерстве я знал не больше, чем любой другой человек, никогда не сталкивавшийся с этим делом.

Мои компаньоны теперь рвали с растений круглые зеленоватые плоды и грызли их. Девушка вручила мне плод и, явно развлекаясь, наблюдала, как я осмотрел плод со всех сторон и откусил кусочек на пробу.

Мне трудно было определить, нравится он мне или нет. По вкусу он сильно отличался от обычных водорослей, выращенных в резервуарах, и также не был похож на тот запретный вкус, который я помнил уже многие годы; но все же он был неплохим. Я откусил еще кусочек и, решив, что он мне нравится, слопал плод целиком. Девушка показала мне, как снимать эти плоды без чрезмерных усилий — их нужно было сворачивать определенным образом, чтобы надломить жесткий черенок, — и, оставив меня в покое, сама съела несколько штук.

Затем она позвала меня кивком головы и отвела к другому участку, где росли другие плоды. В течение последующей четверти часа я вполне насытился.

Я подумал о том, являются ли какие-либо из этих растений источниками кислорода. Это было возможно, поскольку все они были зелеными и, предположительно, во всех шел процесс фотосинтеза. Однако я не видел, чтобы от них шли какие-нибудь пузырьки, а ведь пузырьки постоянно выделяются в резервуарах, где выращиваются пищевые водоросли. Я решил, что о кислороде беспокоиться нечего; у друзей Берта не было причин лишать меня кислорода, чтобы убить таким окольным и неудобным способом. У них и так было достаточно возможностей это сделать.

Мне внезапно пришло в голову, что я все чаще думаю о Берте, как о местном жителе. В байки о подсознательном, я, по большей части, не верю — мне все это кажется сродни астрологии, алкоголю и прочим оправданиям неповоротливости мышления и некомпетентности, но по мере того как я осмысливал события последних нескольких часов, мне все больше и больше начинало казаться, что изменение моего отношения к нему было оправданным. Берт, казалось, и сам считал себя скорее местным жителем, чем сотрудником Совета, выполняющим определенное задание, и, вероятно, я, сам того не сознавая, подсознательно воспринимал это.

Например, следовало обратить внимание на то, какие слова он выбирает. Обычно я больше внимания уделял смыслу его слов, а не выражениям. Теперь, задумавшись об этом, я вспомнил, что он постоянно употреблял в своей речи местоимения «мы», «нам» — местоимения, которым не место в мыслях добропорядочного сотрудника Совета, особенно если он действительно был уверен, что никто не сможет прочесть того, что он пишет.

Может быть, в словах Мари и был какой-то резон.

Я искоса взглянул на него. Он ел вместе с остальными, но, казалось, принимал мало участия в беседе, которую едоки продолжали вести при помощи незанятых рук.

По сути дела, я не очень-то виню себя в том, что не смог тогда заметить ничего по-настоящему значительного. Наоборот, это меня успокоило; такое положение дел вполне соответствовало его уверениям в том, что он не очень хорошо знает местный язык.

Но после еды я вновь ощутил беспокойство. Берт охотно сопровождал меня куда угодно, куда я выказывал хотя бы малейшее желание отправиться. Он убедительно отвечал на все задаваемые вопросы. Например, о крыше тента. Когда я написал в блокноте этот вопрос, его лицо внезапно стало странного пурпурного оттенка; когда прилив крови прошел, он написал:

«Осторожнее. У тебя в легких жидкость, поэтому смех может убить тебя. Когда тебя трансформировали, у тебя вырезали ключевой нерв, отвечающий за рефлекс кашлянья, но ты все еще можешь рассмеяться, если не будешь осторожным».

«Что же смешного в моем вопросе?»

«Ну, я понимаю, откуда у тебя могла возникнуть идея о том, что это место накрыто тканью, но я заверяю тебя, что никто не стал бы заниматься такой возней. То, что ты видишь, — просто граница между жидкостями».

«Почему же она здесь не выглядит такой же, как у входов, — здесь она полупрозрачная, а там — прозрачная? И вообще, зачем вам нужны отдельные входы?»

«Входы мы постоянно расчищаем. Площадь над фермами слишком велика — несколько квадратных миль. Мусор из океана все время садится на дно, а мусор с ферм всплывает наверх. Часть всего этого мусора — хорошо, что совсем небольшой его процент, — обладает плотностью больше плотности воды и меньше плотности жидкости, поэтому он собирается на границе раздела сред. По сути дела, здесь выращивается много живой материи, хотя, к счастью, это материал моноклеточный. Если бы его было больше, нам бы пришлось расчищать границу раздела, а это непростая задача».

Я знаю, что мне следовало спросить его тогда, почему же лампы расположены в воде, а не в слое жидкости, чтобы быть ближе к растениям. Это была просто одна из вещей, которую я не сделал. Если бы он ответил, то я потом не испытал бы немалого замешательства, хотя я до сих пор не уверен, что именно он бы мне сказал. Думаю, что Берт сформулировал бы ответ в соответствии со своими намерениями, насколько я теперь могу судить о его побудительных мотивах.

Когда я упомянул об энергетической установке, он сразу же двинулся куда-то, в то время как группа зрителей тащилась за нами. Я задал себе вопрос, были ли они охранниками, секретными агентами или просто любопытными бездельниками, но не стал тратить много времени на его обдумывание. Не было никакой возможности определить это наверняка или хотя бы сделать разумное предположение. Во всяком случае, самым интересным пунктом повестки дня сейчас был завод по выработке энергии.

Через некоторое время мы приблизились к первой большой закрытой двери, которую я увидел после выхода из капсулы. Она была точно такой же, как та, через которую втащили в операционную мою капсулу. Берт сделал несколько знаков сопровождавшим нас людям; они завели между собой долгий разговор, но он не стал ждать, пока они закончат. Он начал с того, что открыл маленькие запоры в стене туннеля и достал костюмы, похожие на те, которые использовались для выхода в океан, в комплекте со шлемами.

«Зачем они нужны? Из-за температуры?» — спросил я, когда он жестом пригласил меня надеть костюм.

«Нет. Ты, наверное, еще этого не обнаружил, и ради твоего же блага надеюсь, что не обнаружишь, но поскольку мы погружены в жидкость, мы очень чувствительны к интенсивным звуковым волнам».

Я не стал перебивать его, чтобы рассказать о собственном опыте, но сразу же понял, что он говорит абсолютную правду.

«Энергетическая установка очень производительна, но нам не удается избавиться от остаточных шумов — а этого достаточно для того, чтобы убить незащищенного человека. Бери костюм и убедись, хорошо ли ты застегнулся».

Я повиновался. У меня возникли некоторые проблемы — обращаться с этим одеянием оказалось не так просто, как казалось на первый взгляд. Одна из пряжек острым концом врезалась мне в ладонь, и я подумал, что у них плохой технический контроль, если он пропустил такую неудачную конструкцию. Капли крови, ярко-красными шариками поднимавшиеся вверх от раны, выглядели немного странно, но порез оказался незначительным. К тому времени, как Берт наложил повязку, кровотечение уже остановилось.

Он очень тщательно проверил мой костюм на герметичность, особенно соединения на запястьях и на шее у шлема. Остальные; тоже оделись и осматривали друг друга. Затем жестами, доступными даже для моего понимания, они оповестили об окончании проверки, и Берт повернулся к двери.

Он набрал код на диске сбоку, и огромный створ — достаточно большой, чтобы вместить рабочую субмарину, — легко открылся. Он жестом пригласил нас внутрь, подождал, пока все прошли, затем закрыл портал за нами. Меня снова поразило то, что он вел себя не просто как человек, знакомый со здешним оборудованием, но должностное лицо, обладающее авторитетом. Каким образом, всего за год, агент Совета мог войти в такое доверие к этим людям? Агент Совет, который, из всех людей Земли, должен был первым вступить в борьбу с ними и с их образом жизни? Может быть, он поддерживал с ними контакт еще до того, как исчез из нашей жизни год назад? А вдруг Мари права? И если она права, то во что я ввязываюсь? Я полностью доверился Берту Вельштралю, когда впервые увидел его здесь, внизу, и по большей части, отверг утверждения Мари как заявления женщины, чуть ли не впавшей в истерику от горя. То, что ее Джои — хотя на самом деле он ей никогда не принадлежал — так сюда и не добрался, казалось вполне вероятным. С одноместной субмариной в Тихом океане может приключиться множество всевозможных неприятностей, так что она исчезнет без следа.

Теперь я уже серьезно усомнился в словах Берта. Хотя моего внимания требовали другие вещи.

Глава 16

Я впервые оказался в туннеле, который явно был наклонным — вес моего балластного пояса, когда я обратил на него внимание, позволял мне довольно легко определять, где верх, а где низ. Мы перемещались вниз, под углом градусов в шестьдесят. Осветительные лампы — единственные четко различимые детали на стенах — пролетали мимо с такой скоростью, что было ясно, что нам помогают насосы; вода в туннеле определенно стремилась вниз. Я подумал, что если на обратном пути нам придется плыть против течения, это окажется невозможным. Им придется или изменить направление потока воды в туннеле, или мы воспользуемся другим.

Я не замечал никаких изменений температуры, хотя знал, что мы собираемся осматривать тепловую машину. Возможно, эти люди вполне серьезно относились к потерям энергии, когда речь шла о различных видах утечек, снижавших эффективность машины, независимо от того, что происходило с этой энергией в дальнейшем.

Я не мог оценить глубину, на которую мы опустились, когда достигли отсека управления. Несомненно, это были сотни футов, а может быть, и тысячи, или даже миля. Позднее я видел карты этих мест, но странное чувство масштаба у аборигенов до сих пор приводит меня в замешательство. Комплекс располагался достаточно глубоко и представлял непреодолимое препятствие для любых средств борьбы с давлением методом грубой силы, таких, например, как глубоководное снаряжение.

Помещение было достаточно большим, так что заднюю стену было едва видно. Жидкость — полагаю, что мог и забыть об этом упомянуть, — слегка рассеивала свет, так что предметы, находившиеся дальше пятидесяти ярдов, казались как бы окутанными дымкой.

Между тем отсек управления оказался на удивление обыденным. На одной из стен была изображена паутина линий, в которой я узнал распределительную сеть. Ниже располагалась другая паутина, признать которую было труднее; она явно была ориентирована вертикально, и я предположил, что это схема движения рабочей жидкости от источника тепла глубоко внизу к конвертерам и теплоотводам наверху. Тепловая машина любого вида работает по основным законам термодинамики, и ее диаграммы просто обязаны походить на диаграммы родственных ей устройств, будь то паровая турбина или термопара.

Вдоль линий обеих диаграмм располагались индикаторы, по большей части обычного типа, в виде шкалы со стрелкой, а также переключатели и реостаты. Ничего таинственного здесь не было — с первого взгляда это и можно было принять именно за комнату управления энергетическим предприятием.

Тридцать или сорок пловцов, одетых, как и мы, в костюмы и шлемы, висели в нескольких футах от контрольной стены, сосредоточив на ней все свое внимание. Это меня слегка удивило. У панели управления такого размера я ожидал увидеть меньшее количество операторов. Если все они требовались для ручного управления установкой, то это еще один минус, указывающий, как и острая пряжка, на низкий уровень технической компетенции этих людей. Я надеялся, что плохая координация их действий может вылиться в досадную неприятность, но дело не дойдет до катастрофы. Несомненно, в электрической распределительной сети были предохранители, а в жидкостной системе — защитные клапаны, но все же эта толпа операторов придавала всему предприятию какой-то оттенок примитивности. Я задумчиво наблюдал за ними. Люди, что прибыли с нами, смотрели с такой же заинтересованностью, что и я; у меня возникло впечатление, что они тоже никогда здесь раньше не бывали. Что же, это было вполне возможно. Все население вряд ли могло состоять из инженеров-электриков.

В этом все же было что-то непонятное, потому что я знал, что Берт не энергетик. У него, как и у меня, было общее инженерное образование. Мы, несомненно, нуждались в нем, чтобы отслеживать всевозможные энергетические траты. Каким же образом он мог обладать здесь властью и авторитетом?

Повернувшись, он сделал пару жестов сопровождавшим нас людям. Затем он написал мне:

«Не приближайся, чтобы не отвлекать этих людей. Больше половины из них — практиканты».

Это слегка прояснило ситуацию.

«Вы здесь, похоже, серьезно относитесь к образованию», — ответил я.

«Еще бы. Вскоре ты поймешь почему. Плавай, где хочешь, и осматривай, что хочешь, — ты достаточно разбираешься в этом, чтобы мне не следить за тобой, как за всеми остальными. Только не мешай операторам».

Я кивнул. В течение получаса я именно этим и занимался — осматривал всю панель управления как можно детальнее. С течением времени я понимал в ней все больше, причем этому способствовал, как ни удивительно, тот факт, что шкалы и контрольные переключатели обозначались обычными цифрами. Я не ожидал ничего подобного после того, как увидел их письменность.

Однако, к сожалению, числа на приборах находились в гордом одиночестве — к ним не добавлялось никаких единиц вроде вольтов или мегабаров. Несмотря на это, положение датчика на диаграмме, образующей контрольную панель, обычно помогало уяснить его назначение. Меньше чем через час я почувствовал, что вполне разобрался в этой системе.

Десять шахт вели вниз — к теплопоглотителям у источника тепла, являвшегося, предположительно, карманом магмы. Детали самих поглотителей не были ясно обозначены на схеме, но об установках, работающих на вулканическом тепле, я и так знал вполне достаточно. Однажды мне пришлось расследовать растрату энергии на Яве. В качестве рабочей жидкости там использовалась вода; на панели управления установки можно было с легкостью найти приборы, отвечающие за перегонный куб, в котором дистиллировалась морская вода, электролитические устройства, выделявшие из оставшейся соли щелочные металлы, и ионно-инжекционную подачу.

Конвертеров было десять, и все они выходили в обычный конденсор, который, похоже, охлаждался наружной морской водой. Конденсор не служил предварительным подогревателем для куба, и это показалось мне неэкономным. Без указания единиц на датчиках я не мог определить общую вырабатываемую мощность, но похоже, что она определялась в мегаваттах.

Я не замечал звука, о котором предупреждал Берт, — из-за костюма, вероятно. Воспользовавшись случаем, я слегка ослабил манжету на запястье между рукавом и перчаткой. Звук был: тяжелый гул, как у огромной органной трубы и, вероятно, обязанный своим возникновением той же физической причине. Он не был болезненным, но я не сомневался, что снять защитный костюм полностью было бы неумно. Я подумал, насколько близко мы находились к паровым тоннелям, которые и являлись источником этого гула. Мне также стало интересно, как же их обслуживают, но на тот момент мне пришлось обойтись без деталей.

Люди, прибывшие со мной и Бертом, держались подальше от панели управления, видимо, согласно его указаниям. Некоторое время они наблюдали за происходящим, но постепенно, судя по движениям рук, занялись беседой друг с другом. Они напоминали мне школьников, потерявших интерес к кино. И я снова удивился тому, что Берт мог отдавать приказания и даже выступать в качестве гида.

Сам он по прошествии нескольких минут перестал обращать на них внимание. Он махнул мне рукой, и я интерпретировал этот жест в том смысле, что он вернется через некоторое время. Он исчез из виду, а я продолжил исследование панели управления.

С этого момента девица со своими компаньонами по большей части таскалась вслед за мной, хотя они и не подплывали к панели и операторам так близко, как я. Похоже, моя персона интересовала их больше, чем проблемы инженерии. Я оправдал бы такой интерес со стороны девицы, а мужчины, видимо, просто ее сопровождали.

Наконец, я решил, что сделал все возможное, и начал думать, куда девался Берт. Спросить об этом я не мог — блокнот он забрал с собой, да и все равно бесплодность этого метода уже была доказана. Если бы среди моих спутников оказался хоть один, не присутствовавший во время предыдущей попытки, я, возможно, попробовал бы снова поэкспериментировать, но отсутствие принадлежностей для письма стало скорее не помехой, а вызовом. Свободное время вполне можно было использовать для того, чтобы начать знакомиться с местным языком жестов.

Я отплыл к дальней от панели стене — остальные следовали за мной — и начал что-то вроде урока языка по стандартному методу, описанному в художественной литературе. Я указывал на разные вещи, пытаясь добиться от них выражения соответствующих смысловых эквивалентов в виде жестов.

Было бы преувеличением сказать, что из этого ничего не получилось. Я даже не был уверен, поняли ли они, чего я от них требовал. К этому времени вернулся Берт. Мои компаньоны производили множество движений кистью и пальцами в мою сторону и по отношению друг к другу, но я не мог сказать, были ли это названия предметов, на которые я указывал, или символы тех действий, которые я производил. Вероятно, я упускал множество незначительных движений и жестов, но я ни разу не выявил ни одного движения, которое повторялось бы достаточно часто, чтобы его можно было воспроизвести. Такого разочарования я не испытывал с тех пор, как… ну, в течение нескольких часов, по крайней мере. Может быть, в течение целого дня или больше.

Когда Берт наконец вернулся и увидел, что происходит, его снова охватил приступ «почти-смеха».

«Я тоже пытался так делать, — написал он наконец, — когда еще только появился здесь. Я считаюсь хорошим лингвистом, но продвинулся в этом совсем чуть-чуть. Не хочу показаться предубежденным, но не думаю, что этот язык можно изучить, если не начать с самого детства».

«Но ты, похоже, кое-чему научился».

«Да. Примерно пятидесяти основным символам, как я полагаю».

«Но ты же беседовал с этими людьми. У меня возникло впечатление, что ты указывал им, что делать».

«Да, я беседовал, но очень неловким образом. Мои несколько дюжин жестов включают в себя основные глаголы, но даже их я не могу воспроизводить хорошо. Три четверти этих людей не понимают меня вообще — и эта девушка из тех, кто понимает лучше всего. Их я понимаю только в том случае, если они очень медленно выполняют знакомые мне жесты».

«Тогда каким же образом ты оказался в таком положении, что можешь указывать им, как себя вести? И как этот факт соотносится с твоими словами о том, что здесь никто никому ничего не может указывать?»

«Может быть, я не так выразился. Здешнее правительство не слишком авторитарно, но пожелания Комитета обычно выполняются, по крайней мере, если это хотя бы отдаленно связано с техническим обслуживанием этого сооружения».

«Комитет наделил тебя какими-то полномочиями? Почему? И означает ли это, что Мари права, утверждая, что ты предал Совет и человечество и перебежал на сторону этих растратчиков?»

«По одному вопросу за раз, пожалуйста, — поспешно написал он. — Комитет не наделял меня какими-то особыми полномочиями. Как один из его членов я просто вношу свои предложения».

Я взял у него блокнот и очистил страницу, все время стараясь поймать его взгляд. Наконец, я написал:

«Опять будем препираться? Мои глаза, можно подумать, тоже меня обманывают».

Он ухмыльнулся и повторил свое предыдущее предложение. Я посмотрел на него с таким видом, что он мгновенно взял себя в руки и продолжал писать.

«Я не собираюсь, — он жирно это подчеркнул, — оставаться здесь, что бы там ни думала Мари, и независимо от того, что я говорил тебе раньше. Извини, мне пришлось тебе лгать. Я здесь, чтобы выполнить задание; что будет после того, как я его выполню, мне неведомо. Как тебе прекрасно известно, ты находишься в таком же положении. — Мне пришлось кивнуть в знак согласия. — Я включен в Комитет по причине моих лингвистических способностей и опыта вообще».

Это его замечание было настолько трудно понять, что я не успел даже прочитать следующую фразу, и мне пришлось его остановить, когда он собирался стереть написанное.

«Насчет этого места у меня имеется кое-какая информация, и я не собирался тебя ею беспокоить, но теперь изменил свое мнение. Я все тебе покажу, и ты сам сможешь решить, использовать ли этот аргумент для того, чтобы заставить Мари предпринять какие-либо действия. Пошли. Я хочу познакомить тебя с главным инженером по оптимизации обслуживания сооружения».

Он поплыл; я последовал за ним; остальные потащились за нами. У меня не было желания разговаривать, даже если бы это было возможно. Я все еще пытался вычислить, каким образом человек, говоривший на местном наречии хуже двухлетнего ребенка, смог добиться положения в обществе по причине своих лингвистических талантов.

Вы это, несомненно, уже поняли, потому что я обо всем пытался рассказывать откровенно. Однако для меня все это было уже чересчур. Я настолько отставал от фактического положения вещей, что меня иногда поражало что-то такое, чего вы, вероятно, уже ожидали. Из дальнего конца отсека управления мы перешли во что-то похожее на офисное помещение. Там, свободно паря перед установкой для чтения микрофильмов и не обращая ни малейшего внимания на окружающих, пребывал мой хороший друг Джои Элфвен.

Глава 17

Когда я его увидел, во мне что-то перевернулось. В течение нескольких лет Берт был моим хорошим другом, как и Джои. Я ему верил. А Мари, надо признать, не доверяла ему и пыталась убедить меня в своей правоте, но я принял это за простую мнительность.

Я был поражен, когда несколько минут назад Берт признался в своей лжи, но я все же не отказался бы выслушать его объяснения. Я даже готов был поверить, что в первый раз неправильно его понял.

Но он также заявил мне — написал простыми словами, в значении которых ошибиться было невозможно, — что ничего не знает о Джои и считает, что Джои никогда в этих местах не появлялся.

Так что Берт Вельштраль врал мне беспардонно и нагло, как пресловутый сивый мерин. Он знал, что Джои находится здесь. Ему было прекрасно известно не только местонахождение Джои, но и его род занятий. Зачем же он лгал мне и Мари? И почему, соврав мне, он предъявлял теперь очевидное доказательство того, что он — лжец? Может быть, у Мари сложилось неблагоприятное впечатление о нем потому, что она заметила нечто, ускользнувшее от моего внимания?

Но совершенно точно я знал только одно — какие бы объяснения ни предложил мне Берт, ему придется привести мне достаточно веские независимые свидетельства перед тем, как я ему в чем-то поверю. И с настоящего момента это касается всех его заверений.

Мои размышления были прерваны, когда Джои оторвался от своего экрана и заметил меня. По выражению его лица можно было понять, что Берт также ничего не рассказывал ему обо мне. Он казался явно изумленным и даже обрадованным. Подплыв ко мне, он энергично пожал мне руку и, по-видимому, так же был огорчен невозможностью нормально поговорить, как и я. Он огляделся, вероятно, в поисках блокнота для письма, но Берт уже строчил в нем. Он поднял блокнот, чтобы мы оба могли прочитать написанное.

«Джои, мы знаем, что в последующие несколько часов ты будешь занят, но ничего, если я предоставлю тебе нового помощника, как только он завершит свое первое задание?»

Я оценил его такт, выразившийся в том, что он не назвал меня по имени, и решил более внимательно выслушать его извинения, когда он соблаговолит мне их принести. По краткой ухмылке Джои я понял, что он тоже это отметил; несколько недель, проведенных вдали от нашего отдела, не изгладили из его памяти мое хроническое отвращение ко всем уменьшительным именам и прозвищам, привитое мне родителями.

«Буду очень рад, — написал он. — Проверь его как можно быстрее, Берт. Он нам очень нужен».

Он хлопнул меня по плечу со всей живостью, которую ему позволяла окружающая жидкость, еще раз улыбнулся и вернулся к своему монитору.

Я бы не отказался поговорить с ним еще, но уже начинал понимать, что долговременное пребывание здесь отбивает у человека всякую охоту к пустопорожним разговорам. Я мог бы назвать немало людей, которые бы порядком выиграли, переехав сюда на жительство. Я махнул ему рукой, чего Джои не заметил, и поплыл за Бертом обратно в отсек управления.

Я уже собирался было задать ему несколько резких вопросов, но поскольку блокнот был у него, при данных обстоятельствах я все же не решился прервать чужую речь. Он остановился и начал писать, едва я только проплыл в дверь.

«Мне не хотелось, чтобы ты узнал о Джои до своей беседы с Мари, — писал он. — По сути дела, я только сейчас решился на это. Я не думаю, что она должна знать, что он здесь, и вполне уверен, что ему не следует знать ничего о ее местонахождении».


Я схватил блокнот.


«Почему? Мне это кажется грязным умыслом по отношению к ним обоим».

«Если она узнает, что он здесь, она захочет остаться».

«А что здесь плохого? Ты хотел, чтобы я остался, утверждал, что она гораздо привлекательнее меня, а я и не спорил».

«Ей не следует оставаться потому, что единственной причиной для этого будет Джои, а ты не хуже меня понимаешь, что это не принесет ей никакой пользы. Ты знаешь, что ему на нее наплевать. Не забывай, он сам захотел остаться здесь. Если она узнает о нем и останется, для него это будет лишняя головная боль. А мы не можем себе этого позволить — его работа слишком важна для нас. Если он начнет отвлекаться или вообще решит сбежать наверх, это будет катастрофой».

«А почему он не должен знать о ней?»

«По тому же набору причин. Он поймет, из-за чего она притащилась сюда, и это будет ничуть не лучше, чем если бы она обхаживала его лично. Он никогда мне этого не говорил, но я думаю, что он остался здесь отчасти из-за нее».

«Ты имеешь в виду, что он исчез намеренно? Что он и раньше знал об этом месте?»

«Да нет. Он попал сюда так же, как я и Мари. Просто заметил рабочую субмарину, не принадлежащую Совету, и стал ее преследовать».

Я подумал. В его рассказе был резон; об отношении Джои к Мари ходили такие же байки, как и о моих чувствах к ней.

Но Мари стояла на своем, хотя многие пробовали ее разубедить. А сам Джои был не таким человеком, который мог бы послать подальше влюбленную девушку, хотя так было бы лучше для нее и для него. Он винил бы себя в том, что недостаточно старался в нее влюбиться.

«Но зачем ты врал мне?» — наконец спросил я.

«Потому что ты собирался к Мари, и я надеялся, что ты уговоришь ее возвратиться на поверхность. Извини, что я так говорю, но если бы ты знал, что Джои здесь, ты бы, наверное, не смог убедить ее в обратном. Я не умаляю твоего актерского таланта, но тогда ты мог бы и не поверить мне, что это необходимо».

«Я и сейчас в этом не уверен. Я до сих пор не знаю, что это за такая важная работа у Джои, в которой, как предполагается, я должен ему помогать».

«Это верно. Тогда лучше продолжим твое образование. На очереди библиотека».

«А эти телохранители, или кто бы они там ни были, все время будут нас сопровождать?»

«Трудно сказать. Это не охранники, просто им интересно. Ты должен быть польщен».

«Я и польщен. Никогда раньше не чувствовал себя знаменитостью».

Удивительно, но факт — насколько трудно выразить иронию при помощи письменной речи. Берт, по-моему, ничего не понял. Он поплыл в направлении туннеля, по которому мы прибыли, и остальные двинулись за ним.

Как я и предполагал, поднимались мы другой дорогой — или лучше сказать, другой трубой, — и течение в ней, как я опять же и думал, несло нас вверх.

Как обычно, путешествие не оживлялось разговорами, хотя на этот раз оказалось не таким скучным — девица плыла со мной вместо того, чтобы плестись в хвосте вместе с остальными. И, как всегда, я не смог определить, сколько времени мы плыли.

Не представляю, как здесь управляли течением. Оно утащило нас вниз по одному проходу, вознесло в то же самое помещение по другому, но при этом в самом помещении было спокойно. Берт открыл большую дверь, мы сняли костюмы, и он снова повел нас вперед.

В этом месте мы потеряли свой эскорт — я немного удивился и даже огорчился из-за этого. Они повернули в какой-то туннель в нескольких ярдах от того места, где мы оставили костюмы, — без сомнения, им временами тоже надо было работать. Я постарался хоть в какой-то мере выкинуть их из головы и последовал за Бертом.

С этого момента мне труднее вести развернутое повествование, не впадая в утомительное перечисление. Библиотека есть библиотека, даже если она перевернута вверх ногами. Книги были самыми обычными по виду и форме, а может, также и по содержанию. Пленки и карты ничем не отличались от обычных. Как и человеческое тело без балласта, они были склонны всплывать кверху. Стулья и столы располагались на потолке, вешалки для балластных поясов под — вернее, над — стульями. Однако не все освобождались от поясов; многие читатели парили перед экранами для чтения или с книгами в руках, не снимая балласта.

Изображения на экранах были того же рода, что девица нарисовала мне в блокноте, — двоюродные братья электрических схем. Понаблюдав в течение нескольких минут за читателями, я пришел к выводу, что они не «читают» в прямом смысле этого слова, но пользуются другой техникой. Они читали не по строчкам и не по абзацам; их глаза не двигались вперед-назад или вправо-влево, как у обычного читателя. Их глаза бродили по каждой странице беспорядочно, как у человека, рассматривающего картину.

Что неудивительно, подумал я. То же самое происходило бы и со мной, если бы я рассматривал схему какой-нибудь проводки. Я постепенно приходил к пониманию ситуации, хотя, возможно, с точки зрения некоторых, и слишком медленно. Раньше я никогда не думал об инженерных схемах как о языке общения.

Берт некоторое время спокойно плавал туда-сюда, очевидно, предоставляя мне возможность самому ознакомиться с местом. Наконец он позвал меня в дальнюю часть помещения. Там стояли незанятая установка для чтения пленок и довольно большой стеллаж с книгами. Секунды две мне потребовалось для того, чтобы осознать, что они написаны на обычных языках — китайском… урду… латинском… английском… русском… Я смог признать их все, хотя на некоторых из них не читал.

Берт снова начал писать.

«Книги расскажут тебе всю историю гораздо быстрее, чем я в состоянии что-либо изложить. Теперь тебя уже не удивит, что до нас это поселение находили многие люди, и не только сотрудники Совета. Колония была создана еще до того, как возник Совет. Многие из прибывавших оставались. Некоторые из этих книг были привезены переселенцами, другие — написаны непосредственно здесь. Именно содержащаяся в них информация убедила меня в том, о чем я тебе рассказывал, — о попытках войти в контакт с Советом и так далее.

Ты можешь пробыть здесь сколько угодно времени — важно, чтобы ты имел представление о картине в целом. Я вернусь, когда придет время еды».

Он положил блокнот под стул — хотя это не совсем правильное выражение, потому что блокнот плотнее жидкости, так что сами решайте, как это понять, — и уплыл. Мне, похоже, делать было нечего, кроме как приступить к чтению.

Нет, сейчас у меня нет этих книг и лент. И я знаю, что Берт лгал. Но, поверьте мне на слово, книг было слишком много для того, чтобы предположить, что он сам изготовил их за то время, что находился здесь. Большинство из них были рукописными, хотя некоторые напечатаны на машинке. Чтобы просмотреть книги на известных мне языках, я потратил целых восемнадцать часов.

Хотя мне не следует говорить «целых», потому что Берт приплывал за мной, чтобы отвести перекусить, и, кроме того, я спал. Нет смысла описывать все бытовые детали, хотя некоторые из них были весьма необычными по причине окружающей обстановки. Я постараюсь свести к минимуму описание картины, в конечном итоге сложившейся у меня в голове.

Глава 18

Поселение действительно уже существовало к тому времени, когда Совет еще только был основан. За несколько десятилетий до рационирования отдельные политические институты, существовавшие в то время, один за другим приходили к пониманию того огорчительного факта, что энергетические ресурсы человечества и в самом деле кончаются. Делались судорожные попытки избежать или, по крайней мере, отсрочить последствия этого явления, не вызывая раздражения общественности — или, вернее, не создавая условий для общественной самодеятельности.

Мои исторические познания довольно слабы, но я вроде бы помню, что это был период всевозможных «программ спасения», определяемых циничными политиками тех лет как административные попытки получить ребенка за месяц, оплодотворив девятерых женщин. Вы, должно быть, помните о некоторых проектах, таких, как, например, гидроэлектрический туннель от Средиземного до Мертвого моря, дамбы в Мессине, Ки, Оре и Арафуре, термопара в Вальпараисо, вулканические клапаны в Бандуне и Акурейре. Некоторые из этих проектов оказались осмысленными и даже разумными, остальные запечатлелись в памяти как яркие примеры неуправляемого политиканства.

Вы знаете и о последствиях — диспуты о том, как распределять получаемую энергию, привели к дюжине локальных войн, которые, в свою очередь, вызвали такие затраты энергии, что все «программы спасения» вместе взятые не смогли бы возместить их даже в течение человеческой жизни. И вы знаете о том, что в результате был создан Совет по энергии и принят закон о рационировании.

В течение этого периода разногласий несколько наций попытались построить секретные энергетические комплексы: с одной стороны, для того, чтобы об этом не прознали жадные соседи, с Другой стороны, чтобы обеспечить себя энергетическими ресурсами на случай вооруженных конфликтов. Большинство этих «секретных» предприятий были тайной только для широкой публики. Некоторые из них проработали по несколько лет и после того, как началось рационирование. Предполагается, что последний из энергетических комплексов был обнаружен и включен в общепланетную сеть много десятилетий назад.

Но здесь находился еще один.


Вот так просто — почти.


Я не обнаружил записей о том, какая страна ответственна за его создание. Но я не очень-то и старался их найти. Название ее для меня почти ничего не значило бы, поскольку я родился более чем на полстолетия позже того времени, когда названия стран превратились просто в географические ярлыки, — точно так же, как не значило бы для Авраама Линкольна, умершего за сотню лет до образования этой страны.

Вероятно, это была страна, достаточно маленькая для того, чтобы опасаться соседей, и достаточно большая для того, чтобы обладать высокоразвитой промышленностью. Технология проживания под водой, которую мне так эффектно сейчас демонстрировали, не могла быть продуктом побочных или даже краткосрочных целевых исследований. Проект разрабатывался в течение очень долгого подготовительного периода. Имея некоторое представление о тех временах, я до сих пор не могу не поражаться тому, как это дело удалось сохранить в тайне, хотя, зная мораль и нравы того времени, можно представить себе шаги, предпринятые для соблюдения секретности.

Во всяком случае, станция была построена и введена в действие до того, как Совет и рационирование стали реальностью.

Не забывайте, что проект был тайным. Иначе и быть не могло. О нем могла знать только горстка людей, не считая нескольких тысяч постоянных жителей. Когда наступило время рационирования и все источники энергии стали общенародными, эта горстка тихо и просто ушла от мира, порвав с ним все связи. Возможно, для этого потребовалось некоторое насилие, но я предпочитаю верить, что самым неприятным аспектом этой операции могла быть только необходимость перемены места жительства.

Во всяком случае, на дне Тихого океана внезапно возникла новая нация, состоящая примерно из пятнадцати тысяч жителей. Она была прекрасно обеспечена производящими и синтезирующими предприятиями, и энергии у нее имелось в избытке. Пятнадцать тысяч человек. Как позднее заметила Мари, пятнадцать тысяч аристократов — и более пятнадцати миллиардов голодранцев.

Или, точнее, пятнадцать тысяч тех, кто снимал сливки.

Большинство отчетов, которые я читал, выражали мнение или по крайней мере намекали, что поначалу подразумевался далеко не столь полный разрыв отношений с поверхностью. Всем заинтересованным лицам должно было быть очевидно, что небольшое население колонии будет недостаточным для поддержания высоких технологий; также было неоспоримо ясно,что жить в таких условиях без высоких технологий невозможно. Основатели колонии, вероятно, собирались сохранять интеллектуальный, а, возможно, и физический контакт с остальным человечеством, поскольку трудно представить, что они смогли бы производить абсолютно все необходимые им материалы и продукцию.

Все же, они не сохранили эти контакты. Не смогли. Возможно, они смогли бы сохранить их даже перед лицом неожиданного кризиса, если бы любые контакты не были тайными. Но вместе два эти фактора разорвали все связи.

Неожиданный кризис можно было бы предвидеть, если бы станция до разрыва проработала дольше, чем несколько лет. Возможно, тогда существовал бы резерв времени, чтобы накопить опыт, здраво оценить ситуацию и сделать необходимые выводы. Но опыт пришел позже.

Технологическая культура должна быть грамотной: по крайней мере, пока не найдется эквивалентная замена учебникам и справочникам. Думали ли вы когда-нибудь о проблеме преподавания какого-либо фонетического языка, например, английского или русского, человеку, никогда в жизни не слышавшему живого слова, и который сам, с другой стороны, не в состоянии издать ни единого звука?

Ладно. Я понимаю, что высококвалифицированный специалист сумеет это сделать. Но что вы предпримете, когда никто во всей колонии не способен к устному общению, а вы хотите научить молодое поколение читать «Математическую подготовку к курсу физической химии» Фаррингтона Дэниэла? Вы и сами не специалист. И все ваши соседи в одной лодке с вами. Дети играют вокруг сами по себе и, возможно, общаются при помощи каких-то знаков, но каким образом эти знаки, изобретенные ими для коммуникации в узком кругу, применить для объяснения векторного анализа?

И все же с каждым новым поколением вам необходимо готовить какое-то количество компетентных инженеров и техников, иначе все население вскоре погибнет во тьме и холоде океанских глубин.

Не знаю, что придумали бы вы, но эти люди сделали упор на картинки. Не имею понятия о деталях. В книгах приводились разные версии, но я подозреваю, что это просто предположения авторов. Для такого шага нужна большая решимость, некоторая доля паники, высокий общий уровень интеллекта и немного удачи. В конце концов, получилось так, что внуки «первых поселенцев» стали пользоваться высокоэффективным письменным языком, развившимся, как я и подозревал, из инженерных схем и диаграмм — то есть таких вещей, при помощи которых легче всего продемонстрировать подрастающему поколению связь между символом и опытом. Язык жестов стал производным от письменного языка, где жестовые модели заменяют собой рисованные символы, примерно таким же образом, как наши фонетические письменные языки являются производными от устных эквивалентов. Сами подумайте над деталями; я до сих пор не компетентен в этом вопросе.

Однако, я уверен, что детям, никогда не слышавшим произнесенного слова и выросшим на языке в основном пиктографическом, с вспомогательным кодом в виде жестовых символов, не так-то просто будет овладеть устным языком, выраженным письменным кодом символов фонетических.

Я не говорю, что это окажется для них непосильной задачей. Интеллектуально развитый и решительно настроенный человек способен вершить великие дела. Но я утверждаю, что лишь очень и очень немногие из таких людей сочтут, что на это стоит тратить время и силы. Большинство людей, даже если они и развиты, не любят быть решительными.

Ни один из тех немногих, кто все же пойдет на это, не сможет быть уверен в своем умении пользоваться языком — у них никогда не будет шанса проверить свои знания, если они общаются только друг с другом. Это будет похоже на клуб по интересам, в котором решили изучать санскрит, имея только книги. Трудности возникнут даже с тем, чтобы соотнести технический текст с оборудованием, которое он предположительно описывает. Если будет выбор, использовать ли оригинальный учебник по обслуживанию машин, написанный знаками, на самом деле обозначающими звуки, которые они никогда не слышали, или воспользоваться обозначениями, которые сделали технологи, досконально изучившие данные машины, — что из этого дети выберут для выполнения домашнего задания?

Конечно, с течением времени оригинальные учебники никуда не денутся. К несчастью, по мере того как идут годы, они становятся все более и более бесполезными. Детям нужны современные тексты, но против этого существуют два возражения.

Во-первых, очевидно, что современный текст они не смогут прочитать. Во-вторых, для обслуживания машин, изготовленных чуть ли не в прошлом столетии, современные учебники будут пригодны не более, чем инструкция к токарному станку с электрическим приводом была бы полезна изготовителю каменных топоров за тридцать тысяч лет до нашей эры.

А машины, построенные так давно, хоть и работают, но уже не очень хорошо. Их все чаще приходится настраивать, ремонтировать и даже заменять детали; даже если бы удалось прочитать оригинальные инструкции, в них нельзя найти такие сведения. В записях технологов, разумеется, об этом тоже не говорится.

Следовательно, персоналу станции нужны помощники с суши: инженеры, которые могли бы выполнить необходимые работы, не пользуясь никакими пособиями, или специалисты, которые могли бы доставить современные книги и разъяснить их содержание местным техникам.

Другими словами, эти люди нуждаются и в Джои, и в Берте, и в Мари, и во мне. Им нужен любой, кого они смогут заполучить из внешнего мира. Им это жизненно необходимо. Гипотеза Мари оказалась абсолютно верной. Такие люди уже многие десятилетия приходят к ним с поверхности — люди, чьи заметки помогли мне понять все это. И выживание подводных жителей зависит от того, смогут ли они и дальше заполучать помощников сверху.

Это навело меня на следующую мысль.

Достаточно легко поверить, что определенный процент тех, кто попал сюда случайно или же был тайно «рекрутирован», согласился остаться здесь по собственной воле. Но гораздо труднее поверить в то, что соглашаются на это все без исключения. А что же происходило с теми, кто не соглашался?

Я видел две вероятности. Одна из них — это судьба, которой опасалась Мари, когда говорила о том, что будет, если она попытается улизнуть. Другая вероятность — утверждение Берта о том, что людям позволяют вернуться на поверхность с условием, что они расскажут или доложат Совету о своем приключении.

Но Берт — отъявленный и законченный лжец. С другой стороны, он и сам может ошибаться.

В книгах были ссылки на людей, появлявшихся здесь, но о которых в дальнейшем больше ни разу не упоминалось. Конечно, если они отказывались оставаться, то, в любом случае, упоминаний о них и не будет. Мне не хотелось думать, что к ним применялись особые меры. Я предпочел бы верить в то, что прав Берт. Но Мари вовсе не глупа, а мораль этого изолированного сообщества могла остановиться на уровне столетней давности. По сути дела, в некоторых отношениях так оно и было.

С меня было достаточно и того, что Мари все же могла угрожать опасность.

Прежде всего я был согласен с Бертом в том, что ее необходимо уговорить немедленно покинуть станцию. Более того, ее следует охранять, пока она не окажется на безопасном расстоянии отсюда. И охранять ее должен я. Это уже две задачи, первая из которых, похоже, была посложнее второй. Доводы Берта в пользу того, что она могла бы вернуться на поверхность на несколько недель, дали только тот результат, что она вообще перестала ему верить. Чего же тогда смогу добиться я?

Я считаю себя сравнительно неплохим инженером, я могу провести компетентное расследование, когда дело касается техники, как, например, в случае поиска мест утечки энергии. Но я не интриган, в старомодном значении этого слова, и в течение некоторого времени я не видел никакого выхода из создавшегося положения. И когда я, наконец, наткнулся на рабочую идею, это произошло так поздно потому, как мне кажется, что в моем мышлении она блокировалась двумя вещами — моим естественным нежеланием лгать Мари и еще большим нежеланием доставлять ей горе.

Не знаю, что конкретно помогло мне наконец пробиться сквозь этот блок. Внезапно мне стало ясно как день — если Мари остается здесь, пока верит, что Джои жив и может находиться рядом, то она, наверное, уйдет, если убедится, что он погиб где-то поблизости.

Мне эта идея не нравилась. Я не люблю врать, особенно людям, которые мне верят, и тем более мне не хотелось обманывать Мари. Я вырос из той поры детства, когда ложь кажется наилегчайшим путем избавления от всех бед; тогда хорошие учителя и понимающие родители помогли мне расстаться с этим заблуждением. Вот и сейчас мне пришлось много раз повторять самому себе, что я делаю это ради безопасности Мари, до тех пор пока я не утвердился в решении, что сделать это все-таки нужно.

Я предпочитаю умалчивать о том, как я убеждал себя, что ради безопасности Мари можно пренебречь тем горем, которое, вероятно, причинит ей такое известие. Но как только я убедил себя в его необходимости, план показался мне таким простым, что я поразился, как Берт не додумался до этого сам. В конце концов, он не обладал моей предубежденностью против вранья.

Глава 19

При первой же возможности я изложил ему свой план, и он недоумевал, как же ему самому не пришла в голову такая идея. Он решительно одобрил мою выдумку и даже нацарапал мне столько красноречивых комплиментов, что вполне мог заработать себе спазм правой кисти. Затем мы стали обсуждать детали.

Затея была достаточно проста. Субмарина Джои, разумеется, никуда не делась. Мы просто ее сломаем, скажем Мари, что нашли останки и, если нужно, покажем их ей. Несложно будет позаботиться и о том, чтобы остались в целости регистрационный номер и другие важные вещи, по которым можно опознать субмарину. Придя к общему мнению, мы отправились в док, где находилась лодка. Мы могли бы сразу же взяться за дело, но еще поплавали полчаса порознь, отрабатывая детали. Когда мы возобновили общение, оказалось, что наши проработки не совпадают, и нам потребовалось еще полчаса, чтобы утрясти разногласия. На все дела, включая время, потраченное Бертом на поиски людей, которые помогли бы нам с транспортировкой субмарины, ушло около шести часов. Наконец, мы были готовы выводить ее из дока.

Мы не пытались вести ее своим ходом, хотя это было возможно. После того как Джои трансформировался, лодку заполнили жидкостью при местном давлении. Мы подумывали о том, чтобы отвести ее к «операционной», соединить с переходным шлюзом и наполнить воздухом «дри давлении в одну атмосферу, но мне пришел в голову лучший выход.

Как и все глубоководные агрегаты, судно Джои было снабжено очень большими подъемными и балластными резервуарами. Первые еще действовали; наполнитель из них не вытек, если судить по нынешней плавучести лодки. Вторые же теперь, разумеется, были заполнены окружавшей нас жидкостью. Балластные цистерны проходили с двух сторон лодки, почти на всю ее длину, параллельно килю, и каждая из них подразделялась на четыре секции, разделенных переборками с клапанами и перекачивающими насосами.

Мы открыли все эти клапаны. Затем мы сломали замки на лючках для обслуживания, не открывая их полностью, чтобы жидкость могла просачиваться между внутренностью трюма и оболочкой секций. Теперь, при наличии достаточного времени, можно было продуть трюм вместе с балластными цистернами.

Наконец, мы стали готовиться к разрушению корпуса. Казалось само собой разумеющимся, что мы воспользуемся взрывными запалами, но я вспомнил, как звук действует на погруженного в воду человека. На станции их было не найти; ими никогда не пользовались.

Мы наконец решили и эту проблему — вернее, нам так казалось, — открыв все смотровые и межпереборочные лючки для ремонтных работ. Мы были теперь почти уверены, что если корпус прокачать, то он не выдержит давления и «схлопнется».

Немало времени мы потратили на то, чтобы изобрести способ включить продувные насосы дистанционно или снаружи. Наконец, кому-то из нас — но не мне — пришло в голову, что насосы можно спокойно включить и изнутри, а затем выйти и задраить люк. Давление не начнет падать до тех пор, пока корпус не будет отрезан от внешней среды.

Похоже, все было готово. При помощи навешенного балласта субмарина уже была доведена до почти нулевой плавучести, так что мы подняли ее и повели к ближайшему выходу. Всего нас было десятеро, и груз казался почти невесомым. Мы остановили субмарину под отверстием в крыше, подняли ее кверху до границы между средами и оставили там, пока сами облачались в костюмы и шлемы.

К ним я еще не привык. Я даже не успел спросить, зачем этот небольшой резервуар на спине — если помните, моя теория не смогла объяснить его наличия. Сейчас было некогда. Берт помог мне получше приладить оборудование, хотя большую часть времени я не понимал, что именно он делает. Три-четыре минуты ушло на то, чтобы отцепить внешний балласт, и субмарина вышла в море в последний раз.

Мы оставили у нее небольшую отрицательную плавучесть, так что некоторые из нас шли, поддерживая корпус, а остальные двигались вплавь, толкая субмарину сзади. Мы с Бертом не договаривались о том, где конкретно следует ее разместить; ясно, что подальше от входов, иначе нам трудно будет объяснить, почему ее не нашли раньше. С другой стороны, мы не сможем оттащить ее слишком уж далеко, поэтому мы волокли ее в течение часа, а затем поставили на дно.

Лично я не смог бы вернуться к входу, через который мы вышли, а если бы и стал искать, наткнулся бы на какой-нибудь из них только по чистой случайности. Берт и другие, однако, не волновались. Я предположил, что или они хорошо знают местность, или у них есть какая-то неизвестная мне навигационная схема. Единственный свет исходил от наших фонарей, образуя крошечный освещенный круг в беспредельной темноте Тихого океана. Мы были уже далеко от тента, как я до сих пор еще называл площади фермерского хозяйства. Я даже не знал, в каком направлении оно располагается, а если бы и знал, то без пользы для себя, поскольку у меня не было компаса.

Берт жестом указал мне на люк. Я открыл его и забрался внутрь. Чувствовал я себя неважно, но я утешался тем, что идея достаточно хороша.

Со своим делом я управился в одно мгновение — нужно было просто повернуть два переключателя. Задраив за собой люк, я присоединился к остальным.

Мы зарядили батареи субмарины, поэтому можно было не беспокоиться, что энергии не хватит на откачивание жидкости. Я весьма гордился тем, что не забыл об этом — цистерны были достаточно большими, а если добавить объем корпуса, то нагрузка на насосы оказывалась огромной. Однако не успел я добраться до всей группы, как вспомнил кое о чем таком, что не пришло в голову ни Берту, ни мне, и за что нам не могло быть никаких послаблений.

Если откачивать балластные цистерны при полных подъемных, то лодка станет приобретать положительную плавучесть. Естественно, она стала подниматься.

К счастью, поначалу она поднималась не слишком быстро. Мне удалось ухватиться за нее, открыть люк при помощи автоматики — я не смог бы сделать это вручную из-за уже возникшей разницы в давлении — и открыть клапаны сброса. К тому моменту, когда я снова выбрался наружу, лодка находилась уже на высоте пары сотен футов от дна. Пловцы собрались вокруг, освещая всю сцену фонарями; взглянув поверх корпуса, я увидел маслянистые потоки выливающейся подъемной жидкости. Скорость подъема падала, затем лодка остановилась и начала тонуть. Она приземлилась почти на том же месте, откуда и всплыла.

И мы ждали, ждали и ждали.

Наши помощники переговаривались между собой знаками. Мы с Бертом вообще не могли общаться, поскольку блокнот остался у входа, где мы одевались. Каждый из нас в точности знал, что думает другой, хотя по мере того, как проходило время, мы стали вопросительно поглядывать друг на друга.

К этому времени помпы наверняка должны были откачать весь объем. Внутри корабля должен быть чуть ли не вакуум.

Мы не обратили внимания на то, оставалось ли что-нибудь в воздушных резервуарах. Но при таком давлении это не играло никакой роли. Из балластных клапанов не выходило никаких пузырьков, но любое количество воздуха, освобождаемое из резервуаров, при таком давлении вполне могло уйти в раствор перед тем, как оказаться снаружи.

Проблема состояла не в том, какое давление внутри, нулевое или в несколько атмосфер, — вопрос был в том, что мы могли сделать, если корпус не желал поддаваться давлению. Внутри лодки давление так и будет оставаться низким еще долго после того, как у помп кончится питание, но даже это займет много времени, потому что сейчас они работают вхолостую. Учитывая общую надежность оборудования Совета, могут пройти еще месяцы, пока какая-нибудь микроскопическая протечка сравняет внутреннее давление с внешним так, чтобы можно было открыть люки. Не знаю, сколько времени мы могли бы просидеть тут без кислородной пищи, но, конечно же, не месяцы. По сути дела, мне будет трудно оправдаться даже за те три дня, которые прошли с тех пор, как я говорил с Мари в прошлый раз. Объяснить более долгий «прогул» будет еще труднее, а я не мог позволить себе снова встречаться с ней, не имея на руках готовой и убедительной информации о Джои.

Очень помог бы глубинный заряд; даже простого взрывного запала было бы, вероятно, достаточно. Корпус должен был быть совсем близок к разрушению после всего, что мы с ним проделали. К сожалению, взрывчатки у нас не было.

У меня не было никаких соображений, кроме того, что нам придется отвести субмарину назад, присоединить к шлюзу отсека, где обычно встречали таких посетителей, как мы, снизить давление до одной атмосферы, чтобы Берт или я могли войти внутрь и начать все сначала. Мне эта идея не нравилась. Я был уверен, что она не понравится и Берту, но ничего иного в этих обстоятельствах придумать не мог. Такую мысль трудно было бы передать при помощи жестов, да и с блокнотом это займет немало времени.

Мне удалось дать Берту понять, что нам следует вернуться к месту, где лежит блокнот, и устроить конференцию. Когда я попытался объяснить ему, что субмарину мы должны взять с собой, он решительно воспротивился. Через пару минут я перестал настаивать. Как я уже говорил, мне не очень-то нравился и весь план. Берт сделал несколько жестов остальным, и большинство от правилось с нами, а четверо устроились на ровном участке донной поверхности ярдах в двадцати от корабля и стали играть в какую-то игру. В любое другое время я бы ею поинтересовался.

— Плыть обратно налегке, разумеется, было гораздо легче — вернее, я хочу сказать, было бы легче. Но мы не доплыли.

Не знаю, насколько мы удалились за восемь-десять минут. Может быть, примерно на четверть мили. Я не самый хороший пловец в мире, но даже я не перерабатывал.

Этот сбой в наших планах, как и все остальные ляпсусы, мы должны были бы предусмотреть — но ни один из нас его не предусмотрел. Если бы мы были умнее, то не стали бы сидеть рядом с субмариной после того, как были включены балластные помпы. По всем законам природы происшедшее было совершенно неминуемо, и единственная причина, почему я не осознал это в первую же секунду после катастрофы, состояла в том, что я еще не пришел в сознание.

Глава 20

Если вы погрузитесь под воду и попросите приятеля стучать камнями друг о друга, начиная ярдов с двадцати-тридцати и постепенно приближаясь к вам, пока вы уже будете не в состоянии это выдерживать, то у вас может возникнуть некоторое представление о моих ощущениях.

Не знаю, как вам их описать. По сути дела, на несколько секунд я потерял сознание, поэтому, наверное, надо сказать, что я ничего не чувствовал. Какое-то ощущение все же наличествовало. Если вам дадут кувалдой одновременно по каждому квадратному дюйму вашего тела, то ощущение может быть сходным — я мог бы использовать это сравнение в качестве иллюстрации, если бы был уверен, что оно верно. Так что мне придется оставить этот труд на долю вашего воображения, подкрепленного, если желаете, предложенным выше экспериментом.

Удар подействовал примерно одинаково на всех нас. Прошло не менее минуты, если не больше, до того, как мы на всех парах поплыли обратно к месту, где оставили наших товарищей. Никто из нас не испытывал никаких сомнений относительно того, что произошло; и ни у кого из нас не было особого желания возвращаться.

Тем не менее мы спешили.

Я ожидал, что в том месте, где наши компаньоны занялись своей игрой, мы найдем четыре тела, но все оказалось не так просто. Насколько я мог судить, корпус субмарины оказался примерно там же, где и был. Но когда он сплющился, ударная волна подняла облако мути, так что наши фонари помогали нам мало. Мы держались вместе и кружили в этой взвеси во всех направлениях, исследуя каждый квадратный фут дна в поисках не только тел, но и их следов, которые могли быть скрыты оседающим илом. Чтобы заняться этим, нам не надо было и договариваться.

Одного из пловцов мы нашли полузасыпанным футах в пятнадцати от корпуса субмарины. Внешне он был цел, но я понимал, что он не мог остаться в живых. Ударная волна вышибла из нас дух на расстоянии в несколько сотен ярдов, а закон обратной зависимости от квадрата расстояния действует и под водой.

Остальных найти на дне мы так и не смогли, но как только ил сел, еще один пловец стал различим на высоте футов в двадцать; он всплывал очень медленно. От основания его шлема тянулась тонкая струйка маслянистых капель. Чтобы уравновесить отрицательную плавучесть более плотной, чем вода, жидкости, заполнявшей костюмы для плавания, они должны были включать в себя легкие материалы. Поэтому с потерей тяжелой жидкости человек неминуемо должен был начать всплывать.

Отсюда становится понятным, почему мы не смогли найти еще двоих. Вероятно, утечка у них шла быстрее. Я представил себе, как они всплывают где-то в высоте над нами, а вниз, на дно, падают капли жидкости, сделавшей возможной их странную жизнь. Я подумал о том, не поискать ли нам дождь из масляных капель, по которым мы могли бы определить их местонахождение, но не имел возможности объяснить эту мысль остальным, к тому же было ясно, что наши фонари слишком слабы для такого поиска. Очевидно, нас объединяла одна и та же мысль. Таща за собой два тела, мы направились к входу.

Я жалел о том, что из-за недостатка света не могу прочитать выражение на лицах наших компаньонов. Мне хотелось определить, как они относятся к двум чужакам, по чьей вине погибли четверо их товарищей. Не знаю, как Берт объяснил им наши дела; может быть, они считали, что мы проводим важные научные исследования или что-нибудь подобное. Я надеялся, что так они и думали. Мне и так было дурно от ощущения своей вины; не хватало еще, чтобы на нас ополчилось все население колонии.

Также мне хотелось бы знать, как чувствует себя Берт. Ведь жертвы могли оказаться и его близкими друзьями.

Я надеялся, что смогу разобраться во всем этом, когда мы доберемся до входа, но был разочарован. Когда мы вошли, возникло такое всеобщее возбуждение, что я был просто не в силах уразуметь, что выражают лица большинства из окружающих.

Я не понимал тогда, насколько условна их мимика; если вы не выросли в обществе, в котором приняты стандартные маски для выражения ярости, отвращения или других эмоций, то это ненадежный метод сбора информации. Эти люди могли ощущать ярость, грусть или презрение, но я не мог ничего определить. Они усиленно жестикулировали, когда мимо них проносили тела, также они «беседовали» с Бертом, и об их лояльности по отношению к нам я могу судить только по тому факту, что они не набросились на нас всей толпой. Я не был уверен в том, что такая ситуация продлится достаточно долго; может быть, здесь просто не оказалось никого из близких или друзей погибших.

Примерно через полчаса активность у входа стихла. Тела унесли, наши помощники уплыли по своим делам, а пловцы, которые постоянно толкутся у входов, не обращали на нас никакого внимания. Для некоторых из них это событие, может быть, тоже оказалось сенсацией — девица, которая оставила нас у энергетической установки, снова вернулась вместе со своими друзьями.

Наконец, Берт опять мог воспользоваться блокнотом. Я хотел бы многое сказать — я все еще был потрясен, чувствовал свою вину и сожалел о том, что мы наделали глупостей, — но проблемы общения останавливали меня. Бывают моменты, когда слова человека не поспевают вслед его собственным мыслям, но бывает и так, что ему не удается достаточно быстро добраться даже до блокнота для письма.

Я ожидал, что Берт скажет что-нибудь насчет происшедшего, поскольку в его выражениях я разбирался достаточно, чтобы понимать, что ему сейчас тоже очень хило. Но он писал только о деле.

«Это должно убедить Мари, если ее вообще что-то сможет убедить. Лучше всего тебе прямо сейчас идти к ней, сказать, что субмарина Джои найдена разбитой, и попытаться уговорить ее побывать там самой. Тогда, может быть, ей просто захочется плыть дальше. Если она не поверит и останется на месте, тогда нам придется притащить ей обломок. Это должно сработать. Если не сработает, не знаю, что мы будем делать».

«Ты мог бы перестать ее кормить».

Он взглянул на меня, подняв бровь.

«А ты смог бы?» — нацарапал он.

Я пожал плечами, хотя знал, что не смог бы. «Веди», — написал я. Он повел.

Безмолвные паузы во время переходов с места на место предоставляли мне прекрасные возможности для размышлений, и я увидел бы прорехи в той ткани умозаключений, которую так тщательно плел, если бы только соображал быстрее процентов на сто или около того. К сожалению, в последующие двадцать минут у меня не возникло ни одной новой мысли, и я только мусолил подробности того, что скажу Мари.

Ни одна из моих идей не была достаточно хороша. Я все еще чувствовал себя не в своей тарелке, подплывая к ее субмарине, — Берт, как всегда, остался в стороне. Я постучал по корпусу лодки. В целом это действие вполне соответствовало роли, которую я собирался играть.

Мари ответила почти сразу же; ее лицо появилось в переднем иллюминаторе. Приятно было наблюдать еще одно лицо, выражение которого было мне понятно, хотя оно поначалу было не таким, каким я хотел бы его увидеть. Оно слегка смягчилось, когда она меня узнала. Как и раньше, я не мог разобраться в интонациях ее голоса, но слова слышались вполне четко.

— Где ты был? Я уж думала, что они от тебя тоже избавились.

Я написал в блокноте ответ на основную часть вопроса: «Разузнавал всякие вещи».

— У Берта?

«Нет. Здесь есть библиотека, состоящая по большей части из рукописных книг, написанных людьми, попадавшими сюда в прошлом, — этого материала там чересчур много для того, чтобы Берт мог написать все это сам. В записях нет серьезных расхождений, и я считаю, что у меня сложилась достаточно полная картина всей нашей ситуации».

— Что ты узнал о Джои?

Я заколебался. Я не сомневался, что этот вопрос всплывет в начале разговора, и приспособил к нему всю свою систему лжи, но мне было тяжело лгать Мари. Я снова сказал себе, что это ради пользы дела, и начал было писать, но она, должно быть, заметила мои колебания — я никогда не считал себя великим артистом.

— Но ты же слышал о нем, так? Я кивнул.

— И он… он?

Она замолчала, глядя на меня сквозь армированное стекло. На это я тоже ответил кивком. Это было легче, чем писать откровенное вранье.

Я видел только ее лицо, но мог себе представить, что она сжала кулаки. Мне пришлось вздрогнуть оттого, что она, предположительно, заехала кулаком по корпусу, послав по помещению болезненную звуковую волну. Снова раздался ее голос.

— Я была права. Он не мог продаться. Он не мог отречься от всего, во что верит достойный человек, поэтому они его убили.

«Зачем им нужно было уничтожать его таким образом? — возразил я. — Гораздо легче было бы убить его внутри станции, а он должен был побывать там, когда они с ним беседовали, если дела шли так, как ты полагаешь. Они могли позволить ему задохнуться или умереть с голоду, когда его запасы кончились, — но они не стали так поступать с тобой, не забывай об этом. К тому же таким образом они бы не потеряли субмарину».

— Это очень просто. Они хотели, чтобы он погиб в море, в субмарине, так, чтобы это выглядело для тех, кто его найдет, как обычный несчастный случай. Меня удивляет, что тебе это не пришло в голову.

По крайней мере, он не сказала «даже тебе».

Я соображаю не так быстро, как Мари, и сам это прекрасно сознаю, но такая возможность все же пришла мне в голову и я успел подумать над ответом.

«Не говори глупости. Кто удивится или что-то заподозрит, если во время поисков вообще ничего не будет найдено? Дно Тихого океана — это множество квадратных миль, и еще больше кубических миль от дна до поверхности».

Как ни удивительно, но ей нечего было на это ответить, и в течение нескольких секунд она молчала. Затем она снова заговорила, оставив на время тему Джои, и попросила меня рассказать о том, что я узнал в библиотеке.

Глава 21

Это заняло немало времени, но я сделал все, что мог. Она внимательно читала каждую страницу, иногда молча кивая, иногда задавая вопросы после прочтения. Я отвечал на них в меру своих познаний.

Чуть ли не половина ее вопросов касалась того, в какой степени моя информация может зависеть от Берта. Прошло, должно быть, не меньше часа, пока мне удалось передать ей всю картину, которая сформировалась у меня самого.

Я закончил просьбой, которая являлась ключевым моментом всего плана.

«Мари, тебе надо вернуться назад и доложить обо всем. Что бы там ни говорил Берт, но Совет должен все знать. Мы с Бертом вернемся сами по себе, когда сможем, а тебе уже не нужно думать о Джои».

— Берт? С чего бы он стал возвращаться? Я знаю, что он останется. Он сам это признал. Ему нравится делать то, что хочется ему; о других он не думает. Он попытался убедить меня поступить так же, как он, грязная скотина. Именно потому, что он останется, я и прислушиваюсь к твоему предложению о том, чтобы уйти.

«Я не верю всему этому насчет него, — написал я. — Мне он тоже сказал, что остается, но он дал понять, что это не навсегда. Я счел тогда, что он присоединился к ним, чтобы узнать все, что нам необходимо знать, и вернется, когда — и если — сможет. Так же как и я».

— Я могу поверить, что таковы были твои мотивы.

Она снова замолчала на несколько минут, пока я прислушивался к стуку собственного сердца. Это были самые воодушевляющие слова, которые она когда-либо обращала ко мне, и мне стало еще хуже, когда я вспомнил о своей лжи. Мне пришлось повторить себе еще несколько раз, что все это делается ради ее безопасности. Но собственная безопасность Мари, похоже, не волновала. В течение последующих нескольких минут она достаточно четко дала это понять. Когда она заговорила снова, стало ясно, что она срочно подготовила новые планы.

— Ладно, — сказала она. — Я уйду, хотя до сих пор думаю, что они меня не отпустят. Устроят какой-нибудь несчастный случай. У меня, впрочем, есть идея, которая поможет получить ответ на вопрос, кто из нас прав.

Я вопросительно посмотрел на нее, но не стал ничего писать.

— Ты, похоже, веришь, что они хотят, чтобы я вернулась и обратилась к Совету, что ваша с Бертом трансформация может быть обращена и что вы снова сможете дышать воздухом, когда этого пожелаете. Верно?

Я кивнул.

— Ладно. Я не верю ни в то, ни в другое. Чтобы узнать это, плыви и скажи Берту, что я вернусь, если он вернется вместе со мной, в этой субмарине. Он сможет вернуться сюда снова, если захочет, но я больше поверю его сказке, если увижу, как он снова дышит воздухом, и я буду чувствовать себя в большей безопасности, если он будет со мной в этой лодке, когда я начну всплывать. Теперь можешь говорить, что моя мысль глупа, что это трата времени и усилий, и прочую белиберду.

Мне даже не было нужды в нормальной проводимости воздуха, чтобы заметить сарказм в ее тоне. Пожалуй, он выражался не столько в ее тоне, сколько в интонации. По крайней мере, я мог получить некоторое удовлетворение, удивив ее своим ответом.

«По мне, так это отличная идея, — написал я. — Найду Берта и изложу ему твое предложение. Но, полагаю, ты не примешь меня в качестве замены, если он предпочтет остаться подольше?»

Ее выражение слегка изменилось, но я не понял, что это значит.

— Боюсь, что нет, — сказала она. — Ты сможешь доказать свою точку зрения по поводу обратной трансформации, но как заложник ты не настолько ценен.

Это хоть как-то меня успокоило.

— Я собираюсь играть по своим правилам. Иди, найди Берта и узнай, что он скажет.

Я послушно уплыл. Берт на этот раз ждал у входа в помещение, улучшая свои познания в языке жестов с помощью наших давних приятелей — девицы и ее друзей, по крайней мере, двоих из них. Я не мог бы определить, который из них отсутствует.

Я свел все к одной фразе в блокноте и, приблизившись, показал ему:

«Мари утверждает, что вернется, если ты трансформируешься обратно и отправишься с ней вместе».

Он уставился на меня и смотрел чуть ли не полминуты, даже не потрудившись взять блокнот из моих рук. Затем внезапно схватил его и, не стирая, поплыл по туннелю к субмарине. Мы все последовали за ним. Он подплыл к переднему иллюминатору, где все еще виднелось лицо Мари, и показал ей блокнот с моей записью. Она посмотрела. Он указал на меня, на блокнот и взглянул на нее с выражением, которое мог понять любой, независимо от воспитания или культуры. Она ответила вслух:

— Именно так, Берт.

Он очистил страницу, озадаченно глядя на нее.

«Почему?» — написал он.

— Я, может быть, объясню позже. Ты возвращаешься?

Его ответ поразил Мари. Не представляю, что он сделал со мной.

«Несомненно. Потом я смогу возвратиться назад — здесь есть полезная работа. Но, может быть, действительно будет лучше, если я вернусь с тобой сейчас. Наверху нужно рассказать много такого, о чем у нас не 6ыло времени сообщать тебе».

Я решил, что таким образом он тактично намекает на ее отказ беседовать с ним в течение этих недель.

«Я мог бы разобраться в этом детальнее. — Он задумался и думал дольше, чем Мари читала эти фразы. Затем он продолжил. — Мы доведем твою субмарину до операционной — это легче, чем если ты сама будешь ею управлять — и подсоединим к шлюзу. Я войду в операционную, и там понизят давление. Серьезно возражать они не будут. Затем я пройду в твой люк, и мы сможем вернуться. — Он повернулся ко мне и добавил. — Хорошо?»

Я не был уверен, что это хорошо. Без Берта, насколько я понимал, ничего полезного я не смогу сделать. Без сомнения, девица и ее друзья, которые сейчас на нас смотрели, не дадут мне умереть с голоду, пока я не разберусь во всем сам. Они даже смогут отвести меня к Джои, если мне вообще предназначалось там работать. Но я не видел возможности быть полезным Совету при таких условиях. Надеюсь, вам и так ясно, что я никогда не собирался оставаться тут навсегда, как Джои. По крайней мере, в этом я Мари не лгал.

Выдвигать идею, что я могу вернуться с ними обоими, смысла не было. Мы не поместимся. Субмарина предназначена для одного человека, и даже Берту нелегко будет туда втиснуться.

Затем я вспомнил, что субмарина Берта все еще должна быть где-то здесь. Я схватил блокнот.

«Почему бы нам всем не вернуться? — писал я. — Твоя лодка тоже должна быть в исправности. Если Мари требует, чтобы ты находился в ее лодке, я мог бы воспользоваться твоей. Ты все равно сможешь вернуться сюда, или мы вместе вернемся, если этого требует работа».

Мне эта мысль казалась хорошей, и даже Мари, похоже, ее одобрила, но у Берта возникли некоторые вопросы. Должен признать, что он выступил по существу.

«В операционной могут обработать только одного человека за раз. Как только я пройду обработку, мы не сможем общаться во время твоей декомпрессии».

«Ты можешь объяснить им сначала всю программу. И вообще, я могу пойти первым».

«Я не уверен, что смогу так хорошо объясниться. Не забывай, что я не такой специалист в их верчении пальцами».

«Но почему я не могу пойти первым, а ты будешь указывать, какую субмарину подводить к шлюзу, и так далее, пока не придет твоя очередь?»

«Можешь, я думаю. Хотя сначала нам лучше проверить мою лодку. Она здесь уже давно, и ее использовали для разных работ. Флотационную систему уж точно надо проверять. Лично мне не хотелось бы рисковать, может быть, она не выдержит разницы давлений, но посмотрим. Лучше всего сначала все проверить».

Мари читала весь наш разговор и одобрительно кивала, так что мы отправились смотреть судно.

Он оказался прав. Подъемная жидкость вся вытекла. Система не использовалась месяцами, даже для переходов на незначительные расстояния, потому что здесь не было возможности изготавливать углеводород, легкость которого и послужила причиной его использования в флотационной системе. В местных лодках использовался твердый материал низкой плотности, как и в костюмах для плавания; чтобы использовать его для субмарины, потребовались бы серьезные переделки. Все решили, что и возиться не стоит.

«Я мог бы воспользоваться одной из местных лодок», — предложил я, когда ситуация стала нам ясна.

«И не пытайся, пока не изучишь их язык», — ответил он. Мне это показалось несерьезным. Субмарина есть субмарина, ты или разбираешься в них, или нет. Однако, заглянув в одну из них, я изменил свое мнение.

Я до сих пор не могу понять, почему они конструируют таким образом панели управления, ведь законы физики одинаковы как на дне моря, так и на его поверхности. Очевидно, различия в мышлении, связанные с их странным графическим языком, распространяются на большее количество аспектов восприятия жизни, чем об этом можно было бы судить с точки зрения простого здравого смысла.

Дело шло к тому, что этой парочке придется возвращаться без меня. Берт, казалось, был решительно на это настроен, да и я начал склоняться к тому же. Когда мы вернулись с новостями к Мари, она, однако, подала новую мысль. С тех пор я начал подозревать, что у нее на уме было нечто большее, чем просто стремление вытащить меня на поверхность, так же, как и в том случае, когда она настаивала, чтобы Берт отправился вместе с ней, но мне она ничего не сообщила. Видимо, потому, что у нее не было возможности поговорить со мной наедине.

— В моих цистернах лишней плавучести навалом, — внезапно заявила она. — Просто привяжите эту Бертову развалину к моим буксировочным крюкам, и мы сможем ее поднять. Вы говорите, что корпус достаточно прочный, чтобы выдержать давление, когда вы его снова откачаете.

Берт, казалось, был ошарашен — несомненно, потому, что сам до этого не додумался Во всяком случае, я так считал. Но он решительно согласился; на этом мы и договорились. Он пошел за помощью, чтобы переместить субмарины и договориться насчет операционной, а я воспользовался его отсутствием, чтобы написать Мари пару строк:

«Похоже, ты ошибалась насчет Берта. Он сразу пошел тебе навстречу, когда ты собралась подвергнуть его проверке».

— Я это заметила.

Я ждал дальнейших комментариев, но не дождался. Полагаю, мне следовало быть умнее, если я надеялся на что-то еще. Когда она все же заговорила снова, то на совершенно другую тему — вернее, я так подумал.

— Не забудь как можно тщательнее проверить места креплений на каждой из субмарин.

Я удивленно кивнул; проверка — это часть стандартной процедуры. И незачем специально об этом упоминать.

— И тросы тоже. Ты воспользуешься моими; они новее.

Я молча кивнул, удивляясь и слегка надеясь на продолжение. Все, что со стороны Мари звучало как заинтересованность в моем благополучии, давало мне достаточные основания для надежды. Я все еще на несколько миль отставал от хода ее мыслей, и лишь отчасти потому, что не начинал с таким багажом предубеждений. Я думаю, ей хотелось оставаться загадкой. Она решительно сменила тему, задав вопрос о людях, паривших в воде рядом со мной.

— Кто твои друзья? Не стала ли эта леди одной из причин того, что ты решил перестать дышать воздухом?

«Нет! — решительно написал я. — В жизни ее не видел до того, как трансформировался».

Я не мог понять, почему Мари смеется.

Не могу тебя познакомить, потому что никогда не слышал их имен. С их языком я и представить себе не могу, на что может быть похоже личное имя. Может, у них вообще нет имен».

Она улыбнулась в первый раз с тех пор, как мы с ней здесь увиделись.

— Тогда у тебя есть причины остаться. Нет, не спеши указывать мне на то, что до операции ты не знал об их языке. Я знаю, что не знал. Но теперь знаешь, и это для тебя серьезная рекомендация в пользу здешних мест.

Как ни странно, я об этом и не подумал. Хотя она была совершенно права. Мое имя, которое я не переносил, — единственная загвоздка в моей жизни, которая не могла последовать за мной сюда. Мари следила за выражением моего лица и, думаю, читала его как открытую книгу. Она рассмеялась еще громче. В данных условиях звук не совсем походил на смех, но он отличался от обычной речи вполне достаточно для того, чтобы мои спутники обратили на него внимание. Ничего не понимая, они смотрели то на меня, то на подводную лодку. Впрочем, девица снова улыбнулась.

В какой-то мере Мари была права. Если бы действительно по какой-то причине мне пришлось остаться…

Я решительно отбросил эту мысль. Куда Мари, туда — рано или поздно — и я.

Глава 22

Пока мы ждали Берта, наша компания довольно весело проводила время. Мы с Мари предприняли эксперимент по общению с девицей и ее друзьями, но для них имели смысл только самые элементарные знаки, и то не всегда. Мы даже попыталась передать им смысл фонетического алфавита — Мари произносила звуки, а я писал символы. Но все это было бесполезно.

Отчасти дело было даже не в том, что они выросли в других условиях; звуки, проходя через несколько сред, менялись настолько, что их иногда трудно было узнать. Например, звуки «п» и «с» звучали не настолько различно, насколько должны бы, и если их совместить в одном слове, например, «спать», то комбинация букв будет иметь только отдаленное отношение к комбинации произносимых звуков. Мы уже покончили с нашими попытками, когда появился Берт, и на этот раз ему даже Мари удалось убедить в том, что проблема коммуникации — это действительно проблема серьезная и трудная.

Мари даже не была уверена, стоит ли решать эту проблему вообще. Она уже начинала думать об этих людях, как о представителях отдельной культуры, а не как о преступниках,сбежавших из нашего собственного социума, но все же относилась к ним так, как, вероятно, почтенная леди середины девятнадцатого века, проживающая в Бостоне, относилась к каннибалам Южного моря, о которых ей рассказали миссионеры.

Но, по крайней мере, она была с ними вежлива.

Ее вежливость слегка поблекла, когда с плохими новостями вернулся Берт. Комитет, похоже, и слышать не желал о том, чтобы мы с Бертом отправились на поверхность одновременно. Любой из нас — да, но не вместе.

Я был поражен, не в состоянии соотнести это с моим представлением о ситуации. Мари нe стала говорить мне «А что я тебе говорила», но бросила на меня взгляд, не оставлявший никаких сомнений в том, что именно это она и хотела сказать. Это было нечестно, потому что ничего такого она мне не говорила. Может быть, ей так казалось, но она не говорила.

Может быть, этот взгляд заставил меня снова собраться и взять себя в руки. Я напомнил себе, что главной нашей задачей было доставить Мари на поверхность целой и невредимой. Когда она представит свой доклад, Совет, несомненно, наладит связь с этим поселением, независимо от того, что бы там ни думал Берт, и у меня будет много возможностей выбраться отсюда самому.

Как вы помните, я все еще не верил утверждениям Берта о том, что Совет игнорировал или скрывал более ранние доклады о существовании станции. Мое недоверие в основном базировалось на моих личных предубеждениях как давнего сотрудника Совета. Я просто не мог предположить, что наша организация может пойти на такой беспредел.

Поэтому мне казалось разумным, если они вернутся, а я временно останусь здесь. Я так и написал это в блокноте, без всяких задних мыслей, и Берт сразу же согласился со мной.

Мари, казалось, уже не испытывала такого воодушевления, как раньше, но, наконец, решила, что мой план приемлем. Берт сказал, что он сразу же отправится в Комитет, чтобы доложить об изменениях в ситуации, а также найдет помощь для транспортировки субмарины. Однако Мари возразила, сказав, что она сама поведет субмарину, в то время как кто-нибудь из местных будет плыть впереди и указывать дорогу. Берт мог сообщить проводнику, куда Мари собирается попасть.

Я немного удивился тому, что она была не против вести куда-либо субмарину без Берта, несмотря на принятый ею план, но потом понял, что с тех пор она могла придумать еще какую-нибудь хитрость. Я надеялся, что она пригласит к шлюзу меня вместо Берта, но она не выразила такого желания. И снова я ощутил, что она намного обгоняет меня в своих мыслях и планах. Мы подождали, пока Берт закончит объясняться с одним из пловцов, на что потребовалось не так уж мало времени. Затем парень двинулся по главному коридору, а Мари подняла свою лодку с пола и поплыла у него в кильватере — хотя это слово не совсем подходит, потому что никакого видимого кильватера за пловцом в данных условиях не наблюдалось, но вы понимаете, что я имею в виду.

Затем Берт уплыл договариваться с Комитетом.

Он уже почти исчез из вида, когда я вспомнил кое о чем и поспешил за ним. К счастью, сам он не очень спешил, иначе я его ни за что не догнал бы. Очень неудобно, когда ты не имеешь возможности кого-то позвать, чтобы привлечь его внимание.

Мне пришло в голову, что для этой цели у них должны быть какие-либо щелкающие или стучащие устройства. Потом я подумал, что, возможно, у них они есть, но я еще просто об этом не знал. Во всяком случае, я все же догнал Берта и быстро написал вопрос.

«Может, кто-нибудь должен известить Джои о том, что ты убываешь? Без тебя ему будет трудно, почти так же, как и мне».

Берт немного подумал, затем кивнул.

«Да, вероятно, так будет лучше. Думаю, ты мог бы сообщить ему об этом, пока я встречусь с Комитетом. Только Бога ради не проговорись ему, что Мари здесь».

Я принял возмущенный вид.

«Я попрошу одного из этих людей проводить тебя. Джои должен сейчас смениться, хотя он часто остается подольше. Во всяком случае, ты мог бы посетить его апартаменты, потом фермы и только потом отправиться в комнату управления».

Он повернулся к остальным и снова начал жестикулировать. Наконец, ему удалось передать им свои пожелания, хотя было ясно, что он не лгал насчет того, что знает язык жестов еще весьма слабо.

Я ничуть не огорчился, когда девица коснулась моей руки и пригласила следовать за ней. Мы все еще были не одни, но дела могли быть и хуже.

Берт, должно быть, передал им при помощи жестов именно что написал мне. Сначала мы посетили комнаты, которые явно были частным жилищем — по крайней мере, это стало ясно тогда, когда мы оказались внутри. Его дверь была одной из многих вдоль коридора. Девица использовала первый звуковой сигнал который я услышал с тех пор, как попал сюда, — она самым обычным образом, хотя и очень тихо, постучала в круглую панель рядом с дверью.

Безрезультатно прождав полминуты, она открыла дверь и вплыла внутрь. Очевидно, стандарты неприкосновенности жилища здесь были другими. Квартира была разделена на три главные комнаты, похоже, исходя из нужд практического использования — одна, скорее всего, предназначалась для сна, другая — для чтения и уединения, а самая большая — для приема гостей. Джои нигде не было; девица оставила апартаменты и повела нас в другом направлении. Недолгий путь привел нас к туннелю, ведущему к фермам. На этот раз я был внимательнее и не пропустил момента, когда уклон туннеля начал меняться.

Оказавшись на открытом месте, девица остановилась и стала оглядываться в поисках Джои. Пока она его искала, я попытался прикинуть площадь ферм, исходя из того, что мне было известно о численности едоков. Я решил, что мне нужно точнее оценить время, которое средний гражданин проводил за едой и между приемами пищи, чтобы получить сколько-нибудь значимые результаты.

Чтобы найти Джои, девице потребовалось минут пять поисков и расспросов. Часть этого времени я писал ему послание в блокноте, чтобы не терять времени, когда с ним встречусь. Я просто написал, что Берт отправляется на поверхность и что мне, как я понял, следует приступить к работе с Джои, как только он сможет меня использовать.

Элфвен кивнул головой, взял блокнот и написал:

«Ладно, через несколько часов мне нужно вернуться на работу. После еды я должен поспать. Ты найдешь дорогу к комнате управления?»

«Не уверен, но, похоже, у меня хороший гид», — ответил я.

Джои взглянул на девушку и снова кивнул.

«Хотелось бы как-то усовершенствовать наши методы общения, — написал он. — Без Берта нам придется тяжело. Почему он идет сам, вместо того чтобы послать тебя?»

«Похоже, он сможет сделать гораздо более полный доклад, — ответил я. — Я думаю, что он прав. Пока мы будем работать вместе, язык для общения будет нам не так уж и нужен».

Джои пожал плечами, давая понять, что он не совсем со мной согласен, но не считает нужным заводить споры. Он вернулся к еде.

Я сам перехватил бы несколько кусков, но спешил вернуться к Мари; я коснулся плеча девушки — она тоже ела — и указал на вход в тоннель, откуда мы прибыли. Мне удалось запомнить, в каком направлении он находится. Она кивнула и поплыла вперед. По крайней мере, некоторые знаки были понятны нам обоим, подумал я.

Нам потребовалось минут десять-пятнадцать, чтобы добраться до места, где мы оставили Мари. Ее там, конечно, не было; у меня возникло впечатление, что моя проводница забыла, что Мари отправилась в путь раньше нас, хотя, возможно, я и ошибался. Во всяком случае, она решительно погребла в том направлении, куда ушла субмарина, и еще через четверть часа мы добрались до места, которое я помнил, — это был коридор с большим шлюзом, через который ввели мою капсулу в день, когда я подвергся трансформации.

Имея лучшее представление о ситуации, я теперь обратил внимание на меньший из шлюзов. При ближайшем рассмотрении оказалось, что он снабжен очень прочным выдвижным рукавом, который можно было легко подсоединить к входному люку любой рабочей субмарины.

Я слегка удивился, когда увидел, что лодки Мари здесь еще нет. Девица, похоже, тоже была удивлена. По крайней мере, она оглядывалась вокруг, будто бы не знала, что делать и куда плыть дальше, затем взглянула на меня, как бы ожидая дальнейших предложений.

Я мог только кивнуть; я был уверен, что это то место, которое нам нужно. Мне пришло в голову, что из-за размеров туннеля субмарине пришлось идти другим путем или даже выбираться наружу, но я не мог передать эту мысль своим компаньонам. По сути дела, они и сами могли бы об этом догадаться, ведь они знали это место лучше, чем я.

Первым появился Берт; его сопровождал человек средних лет, деловой на вид. Берт не стал мне его представлять, но использовал блокнот, чтобы объяснить, что это врач, который будет управлять системой «сердце-легкие» и прооперирует полости синусов и среднего уха, пока меняется давление.

Мы уже ждали минут десять, когда субмарина появилась со стороны выхода в океан. Почти в тот же момент к нам присоединился еще один пловец, прибывший с другой стороны. Я взглянул на него мельком, подумав, что это еще один техник, который будет нам помогать; но затем я закрыл глаза и попытался протереть их в надежде, что это мне привиделось.

Когда, однако, я снова открыл глаза, ничего не изменилось — это был все тот же Джои Элфвен. Мне пришлось признать, что режиссер этой сцены, кто бы он ни был, выполнил свою работу отменно.

Глава 23

Также мне пришлось признать, что нам следовало это предвидеть. Джои нельзя было говорить о наших планах, пока Мари с Бертом не оказались бы далеко.

Несомненно, Джои хотелось что-нибудь узнать у Берта перед его возвращением, и он, несомненно, знал, где его можно найти. Берт явно был ничуть не лучшим интриганом, чем я, но сейчас это мало успокаивало.

Не успели мы с Бертом ни о чем подумать, как Мари заметила Джои; ее субмарина резко обогнала проводника, и через секунду водяные струи закрутили нас, когда она резко остановилась перед нашей группой. Да, Мари заметила Джои. Вся ее вежливость по отношению к дикарям испарилась.

Уже некоторое время я слышал стук своего сердца и сердец окружавших меня людей, но до этого момента не осознавал, насколько он может быть громким.

Однако голос Мари оказался еще громче. Первыми ее словами оказались не те, которых я ожидал, но, как я уже признавал, она думала гораздо быстрее меня. Не всегда в том же и не всегда в верном направлении, но соображала она быстрее.

— Джои! — Это должно было быть возгласом восторженного приветствия, но даже странная акустика среды не помешала мне понять, что это было совсем не так. Трудно поверить, что девушка, настолько привязанная к кому-то, могла обращаться к предмету своей страсти голосом строгой тети, но сходство тем не менее было разительным. — Джои, ты давно узнал, что я здесь?

Джои оглянулся в поисках блокнота; я был рад отдать его ему и не спешил бы забирать.

«Не знал до этого момента», — написал он.

— А давно ли ты узнал, что Берт здесь?

«Несколько недель назад, точно не помню. Через день или два после того, как я сам здесь появился».

Я мог предположить, что произойдет дальше, но, к счастью для меня, я ошибся.

Мари не была техником. Конечно, она умела управлять субмариной в порядке своих обязанностей, но она была не очень хорошо знакома со всеми манипуляторами и устройствами, которыми оборудована рабочая субмарина. По этой причине я до сих пор не могу понять, каким образом она так точно скоординировала свой следующий ход. Один из небольших захватов выскочил из гнезда и прочно обхватил Берта за шею. И только когда он оказался достаточно закреплен, она дала волю словам.

— Грязный лжец! Скользкий трепанг! Мне следовало бы отвинтить тебе башку с твоей кривой шеи! Если б это было возможно, я бы придушила тебя, не сходя с места! Ты знал, зачем я прибыла и кого искала. Ты знал, что он здесь. Ты не сказал ему, что я здесь, а мне врал про него. Ты надул и второго, и он последовал за тобой!

Лично мне как-то не понравилась мысль, что у меня самого не хватило бы ума или инициативы, чтобы отвечать за свои действия, но я все же удержался от соблазна вмешаться и заявить, что эта часть плана была моей собственной. Я даже не возражал, когда она назвала меня одним из моих наименее приятных имен. Просто я позволил ее словам литься своим чередом.

Я больше не буду их цитировать; как я уже сказал, я обещал ей этого не делать. Мне было немного жалко Берта, потому что захват на его шее был, должно быть, крепким; но ведь Мари сама сказала, что в этих обстоятельствах смогла бы его придушить. Однако я уверен, что если бы и могла, то не стала бы этого делать. Кто угодно, но только не Мари.

Остальные, однако, весьма обеспокоились. Девица со своим постоянным компаньоном бросились на манипулятор и тщетно его дергали. Врач с таким же успехом пытался развести захват. Джои был умнее и не стал делать ни того, ни другого, но он жестикулировал и отрицательно тряс головой, требуя, чтобы Мари прекратила. Такая сцена должна была бы сопровождаться энергичной музыкой, воплями, кулачными ударами и звоном разбитого стекла — но она происходила в полной тишине.

Никаких воплей, которые здесь были невозможны; никаких кулаков, которые в этой среде не могли бы двигаться достаточно быстро; никаких приборов, достаточно хрупких для того, чтобы они могли разбиться среди грациозно мечущихся тел.

Именно Джои положил всему конец. Он все еще держал в руках блокнот и поспешно написал там как можно крупнее:

«ТЫ ЕГО УБЬЕШЬ!»

Он прижал блокнот к носовому иллюминатору так, что Мари ничего больше не могла видеть.

Ей потребовалось несколько секунд, но внезапно она пришла в себя и убрала захват. Лицо у Берта стало пурпурным, и он потерял сознание. Врач схватил его за запястье, как я подумал, чтобы пощупать пульс, но на самом деле он потащил Берта в, операционную.

Несколько мгновений я колебался, не зная, где мне следует быть, затем последовал за ними. Девица со своим приятелем двинулась за мной; проводник Мари остался с субмариной. Джои, казалось, тоже собирался отправиться за нами, но потом передумал.

В операционной Берта быстро привязали к столу, и врач занялся своим делом.

Строго говоря, это был не врач, и это было ясно даже мне. В сообществе численностью в несколько тысяч человек, отколовшемся от переднего края науки на время длительностью в три-четыре поколения, врачей быть не может. Однако он был чертовски хорошим техником и, к счастью, работал в своей области. Он прекрасно разбирался в работе аппарата «сердце-легкие» и представлял себе проблемы, связанные с дыхательной системой и системой кровообращения человека. В комнате находилась панель управления и вспомогательные устройства, вероятно, соединенные параллельно с удаленными аппаратами. Очевидно, эти системы предназначалась не только для снижения давления.

Меньше чем за минуту техник подключил Берта к системе, и цвет лица у него теперь возвращался к нормальному. Затем, уже неспешно, другие инструменты начали исследовать его горло.

Было очевидно, что Берт серьезно не пострадал, хотя его шея начала превращаться в один большой синяк. Не прошло и пяти минут, как врач — я буду называть его так, учитывая обстоятельства, — снял свое оборудование и сделал укол пациенту в плечо. В шприце, должно быть, содержался какой-то стимулятор, потому что Берт почти сразу же открыл глаза.

Ему потребовалось всего несколько секунд, чтобы прийти в себя. Затем он сфокусировал глаза на мне и по-настоящему покраснел. Он все еще был немного дезориентирован, потому что попытался заговорить. Боль в груди, когда он попытался сдавить свои наполненные жидкостью легкие, вернула его к реальности. Оглядевшись, он стал делать рукой пишущие движения. Врач, казалось, не возражал, поэтому я сходил за блокнотом, который все еще был у Джои.

Мне не пришлось перебивать разговор, чтобы забрать блокнот. Джои ничего не писал, а Мари ничего не говорила.

Во время кризиса в операционной они ничего друг другу не сказали — голос Мари мы бы услышали даже там, а в блокноте у Джои были те же три слова, что он написал несколько минут назад. Мари глядела на него через иллюминатор, а он смотрел куда угодно, но только не на нее. Я не стал задерживаться, чтобы проанализировать ситуацию; просто взял у Джои блокнот и вернулся к столу.

Врач привлек внимание Берта к трубкам капельниц, по которым шел обмен кровью между ним и аппаратом, но не стал мешать ему писать. Берт кивнул врачу и занялся письмом. Он справился быстро и вручил мне блокнот.

«Мне жаль, но я понимаю, когда мне ставят мат. Надеюсь, тебе повезет больше; хотя теперь, когда она знает, что Джои жив, я не стал бы на это ставить. Скажи ей, что она меня не убила, если, по твоему мнению, такая вероятность ее вообще интересует. Мне самому лучше ее больше не видеть».

Эти его слова открыли мне глаза. Внезапно я понял, почему Берт скрывал правду, почему скрыл от Мари, что Джои здесь, почему он мгновенно согласился вернуться на поверхность, почему не был со мной откровенен — и даже почему местный Комитет не хотел отпускать нас обоих.

Также я понял, что не могу критиковать его за все это. Против него нельзя было выдвинуть ни одного обвинения, которое не относилось бы в равной мере и ко мне. Единственная причина, почему я не наделал худшего и по тем же самым мотивам состояла в том, что я находился в ином положении.

Я не мог его винить, даже не мог упрекать. У меня у самого есть недостатки, но не такой уж я лицемер. Я мог ему только посочувствовать — ведь, как он и сказал, его шансы сошли на нет.

Мари, в конце концов, поймет, что Джои для нее — пустой номер, даже после открытия, что он, в конце концов, жив. Если она это уразумеет, тогда, возможно, она могла бы остановиться на мне.

Однако после того, что происходило в течение нескольких последних недель, и после ошеломляющих открытий последних минут она никогда уже не остановится на Берте. Я послал ему сочувственный взгляд, когда все это проносилось у меня в голове, но написать ему мне было нечего. Он ответил мне горькой усмешкой и взмахом руки отослал меня к двери. Остальные, кроме врача, вышли вслед за мной.

Глава 24

Однако в этот день мне предстояло еще кое-чему поучиться. Как только я вышел через огромный шлюз и меня стало видно из туннеля, меня встретил голос Мари. Несмотря на то что ее фразы были словно остро отточенные лезвия, в целом ее речь била по голове, как тяжелая дубинка.

— И откуда же ты взял идею о том, что эти люди получают кислород не через легкие? Если я убила Берта, то не слишком буду об этом сожалеть, но это твоя вина.

Даже у такого тугодума, как я, было время догадаться, что мне будет задан этот вопрос, но у меня не было возможности подготовить хороший ответ. Пока врач препарировал Берта, я делал то же самое со своей памятью. Было ясно, что моя теория кислородной еды не выносила критики, но я не мог найти лучшего ответа.

Все, что я мог сделать, так это повторить свои доводы в пользу этой теории. Я также заверил Мари, что Берта она, по сути дела, не убила. В письменном виде мои аргументы уже не казались такими убедительными, как тогда, когда я их обдумывал, — если оставить пока в стороне тот факт, что теперь они были явно ошибочными. Несмотря на это, Мари, казалось, постепенно успокаивалась, пока я писал страницу за страницей, давал ей прочитать, стирал и писал следующую. Должно быть, помогли вынужденные паузы.

— Признаюсь, раньше ты меня убедил, — сказала она, когда я разделался с писаниной, — сама не понимаю, в чем здесь ошибка. Джои, за время, пока ты пробыл здесь, ты узнал что-нибудь такое, что позволило бы тебе определить, в чем мы не правы?

«Думаю, да», — написал он. Сделав паузу, он расположился у иллюминатора так, чтобы Мари могла читать одновременно с тем, как он пишет. Я подплыл и расположился выше и позади него, чтобы читать вместе с ней.

«Ваша ошибка естественна. Вы правы в своих наблюдениях, что мы не дышим, если речь заходит о движении груди. Но, несмотря на это, мы все же получаем кислород из этой жидкости. Это отличная штука. Можно сказать, что ее молекулярная структура отдаленно напоминает структуру гемоглобина в том, что молекулы кислорода слабо связываются с поверхностью молекул жидкости. Не знаю, в каких количествах, но число очень большое. В жидкости нет порфириновых групп гемоглобина; много трудов разработчики потратили на то, чтобы сделать ее прозрачной для видимого света. Не могу по памяти нарисовать вам структурную формулу, но я ее видел. Она вполне понятна.

Теперь подумайте. Жидкий кислород обладает концентрацией примерно в четыре тысячи раз выше, чем газ, которым бы обычно дышим. Причина, почему мы должны дышать, состоит в том, что диффузия, в концентрациях морской воды, не обеспечит притока достаточного количества кислорода через дыхательное горло, чтобы обеспечить существование такого большого животного, как человек. Вы не можете жить в жидком кислороде, естественно, из-за проблем с температурой. Однако в этой жидкости концентрация почти свободного кислорода намного выше, чем в атмосфере. Тогда возникла другая проблема — работая над составом жидкости, они создали ядро молекулы с такой структурой, что она распадалась эндотермически при температуре ниже нескольких сотен градусов. Поэтому огонь при этом будет затухать от влаги. Но это побочный вопрос, а мы говорим о дыхании.

Когда молекулы этого вещества отдают свой кислород у вас в легких, близлежащие молекулы передают новый кислород молекулам, которые его потеряли, другие восстанавливают кислород у этих, и так далее. Это ситуация передачи по цепочке, но она описывается теми же уравнениями, которые используются для описания диффузии. Скорость переноса кислорода зависит от разницы концентраций у вас в легких и в окружающей среде, причем на той площади, на которой происходит диффузия, — то есть это очень небольшая площадь поперечного сечения вашего дыхательного горла. В данном случае концентрация кислорода вокруг нас достаточна для того, чтобы мы могли дышать путем диффузии через дыхательное горло. Не знаю, как насчет удаления двуокиси углерода, но думаю, что твоя теория здесь ближе к истине — она связывается в кишках путем перевода ее в нерастворимые карбонаты и удаляется в качестве твердого остатка. Как я и говорю, это кажется мне немного странным, и я мог неправильно понять то, что читал об этом. Когда у меня будет время, я постараюсь поглубже разобраться в этой проблеме. Я не физиолог, но это увлекательное чтение, особенно с точки зрения развития темы».

— Но зачем такое странное устройство? И менее эффективный носитель кислорода будет работать, если вы будете прокачивать в легкие его новые порции! Во всяком случае, именно поэтому мы и дышим! — Мари тогда не могла соображать в полную силу; даже я видел ответ на этот вопрос. Я взял у Джои блокнот — по сути дела, он сам протянул его мне с легкой ухмылкой на лице — и я занялся изложением собственных соображений.

«Чтобы прокачивать жидкость плотнее воды через дыхательное горло, потребуются неимоверные усилия, и, возможно, при этом будут возникать опасно высокие для легких давления. Я попробовал это сделать после того, как подвергся трансформации, и знаю, как это больно. Не удивлюсь, что таким образом можно разорвать легочные ткани. Это логическая цепочка: заполнить телесные полости жидкостью, чтобы уравнять наружное давление без серьезных изменений объема — но тогда ты не сможешь закачивать жидкость при помощи своего обычного дыхательного аппарата — поэтому тебе придется обеспечить высокую концентрацию свободного кислорода, чтобы в твое горло диффундировало нужное его количество. Очень просто, как только ты это поймешь. Хотя, Джои, каков первичный источник кислорода?»

«Именно тот, которого ты стал бы ожидать. Фотосинтез. На это и уходит большая часть произведенной энергии. Примерно три четверти кислорода поступает от водорослей с измененной генной структурой, которые живут на поверхности между океаном и дыхательной жидкостью. Остальное — от растений на фермах. Потери в океан невелики из-за благоприятного распределения».


Я снова взял блокнот.


«Что же, по крайней мере, я был прав в своих догадках относительно того, почему, опасен смех. И почему нужно исключать рефлекс кашлянья; и то, и другое может разорвать тебе легкие».

«Конечно, — согласился Джои. — Я не утверждаю, что знаю всю историю — даже Берт, который пробыл здесь дольше меня, вероятно, ее не знает. Не забывай, все, что мы могли узнать об этом, мы почерпнули из записей, и то из тех, которые оказались написанными на известных нам языках. Местные нам ничего подобного не рассказывали. Не только потому, что с ними невозможно беседовать на таком уровне — я уверен, что большинство из них и сами этого не знают. Сколько людей на поверхности, из произвольно взятых пятнадцати тысяч, окажутся врачами, или физиологами, или даже инженерами?»

«Поэтому мы им очень нужны, — вставил я. — Берт, должно быть, говорил вам об этом».

— Да кто станет верить Берту? — резко бросила Мари. Мы держали блокнот так, чтобы Мари могла читать записи даже в тех случаях, когда мы не обращались непосредственно к ней. Джои взял блокнот.

«Тебе лучше поверить. Вероятно, он был прав, когда говорил, что эти люди готовы почти на все, чтобы удержать здесь технически грамотных людей. За последние несколько недель я понял, что достаточно скоро на станции нужно будет проводить весьма обширные работы, иначе в последующие двадцать лет на поверхность придется мигрировать двенадцати-пятнадцати тысячам человек, которые потребуют своей доли в рационе энергии».

— И у них хватит наглости на это? — презрительно спросила Мари. — Они провели здесь всю свою жизнь, растрачивая энергию, которую им следовало направлять в общепланетную сеть, чтобы поделиться ею со всеми нами. Они похожи на старинных французских аристократов с их отношением вроде «пусть едят пирожные, если у них нет хлеба». Если не считать того, что аристократы были бы слишком гордыми для того, чтобы выпрашивать крошки у черни, когда их собственное богатство испарится.

«Моя первая реакция была такой же, — бесстрастно писал Джои. — Я прошел трансформацию по той же причине, что и Берт, и ты. — Он кивнул в мою сторону. — Я собирался разузнать как можно больше и представить доклад, чтобы Совет затем быстро цивилизовал это место. Однако к тому времени, как у меня накопилось достаточно информации для доклада, я понял, что это будет бессмысленно. Совет не станет ничего предпринимать».

«Берт тоже так утверждал, — вставил я. — Он говорил, что доклады Совету подавались и раньше, еще десятилетия назад, но из этого ничего не вышло».


Джои забрал блокнот.


«Я таких сообщений не встречал. Хотя мы с Бертом и не стали бы разыскивать одинаковый материал. Я считаю, что Совет просто ничего не сможет тут поделать».

— Почему не сможет? Посмотри, сколько энергии тратится впустую! — возразила Мари.

«Подумай: она не тратится впустую — не больше чем энергия, используемая растениями наверху для фотосинтеза, — по сути дела, даже гораздо меньше. Правда, что если ты разделишь всю энергию, вырабатываемую этим сооружением, на население, то у тебя получится цифра во много раз больше, чем размер рациона на человека наверху; но значительная часть этой энергии идет на освещение. Если ты уменьшишь освещение на значительную величину, то скорость фотосинтеза снизится до такого уровня, что на все население перестанет хватать кислорода. Если ты сократишь население, то все это оборудование, которое сейчас едва работает, развалится, и поселение придется закрыть.

Ты можешь критиковать решение, которое приняли предки этих людей три-четыре поколения назад. Я согласен, что по нашим стандартам оно было совершенно аморальным. Однако нынешнее население просто увязло в последствиях, и, по крайней мере, оно хотя бы не тянет энергию из планетарной сети. Они самодостаточны, если не считать их нужды в интеллектуальных знаниях. И мне кажется, что лично я должен остаться и помочь им. Что касается вас, то вы сделаете свой выбор».

Мари молчала секунд тридцать, погрузившись в размышления. Когда она заговорила снова, то, похоже, сменила тему.

— Почему Берт лгал мне? Ничего из того, что ты рассказал — а все это, по-моему, имеет смысл, — не объясняет его лжи.


Джои пожал плечами.


«Не имею понятия. Не забывай, он и мне не сказал, что ты здесь, и вообще о тебе не упоминал. Не знаю, что было у него на уме».

Как Джои, так и Мари перевели взгляд на меня. Посмотрев на меня в течение нескольких секунд, девушка заявила:

— Ладно, ты знаешь. Давай, выкладывай.

Я забрал блокнот, который мне протягивал Джои, и выразился кратко:

«Он лгал тебе по той же причине, что и я. Ему было безразлично, что ты доложишь Совету, но он не хотел, чтобы ты когда-нибудь узнала, что Джои жив. Он хотел, чтобы ты отправилась на поверхность, полагая, что Джои для тебя — только воспоминание; и он хотел вернуться вместе с тобой. Я бы сделал то же самое».

Джои взял блокнот после того, как Мари прочитала запись, стер страницу и написал: «Спасибо, приятель». Он показал эти слова только мне так, чтобы их не видела Мари, и сразу же стер. Если Мари это и заметила, она ничего не сказала. Может быть, она отвлеклась, потому что мои слова определенно ее поразили.

— Понятно, — сказала она не менее чем через две минуты молчания. — Это проливает новый свет на вещи. Он не так откровенен, как некоторые, я должна это признать. — Она помолчала еще несколько секунд. — Джои, я понимаю, что это твое личное дело, но не мог бы ты честно и откровенно сказать мне, почему ты решил остаться здесь?

Он ответил отрицательным движением головы.

— Или как долго ты собираешься оставаться здесь? Опять отрицательный ответ.

— Считаешь ли ты себя до сих пор сотрудником Совета? Он снова отказался отвечать на вопрос. Я был совершенно уверен, что Джои безразлично, будет ли Мари знать ответы на эти вопросы, особенно на первый; но именно на первый вопрос ему не хотелось отвечать самому. Насколько это было возможно для него, он и так попытался дать ей понять, что желает, чтобы она исчезла из его жизни. А Мари, как я уже неоднократно повторял, умнее меня, если только не считать одной загвоздки.

Она задумчиво смотрела на него после трех неудачных попыток вызвать его на откровенность; затем внезапно повернулась ко мне.

— А ты остаешься?

Естественно, я этого не знал. Единственное, что я мог сделать, это обратить вопрос обратно к ней: может быть, она обращалась со мной резче, чем обращался с ней Джои, но я был к этому готов — по крайней мере, я на это надеялся.

«А ты?» — написал я.

Нас всех окатила звуковая волна, хотя и не слишком болезненная; не знаю, стукнула ли она по чему-то кулаком или топнула ногой.

— Ты в состоянии сам принять решение, хотя бы на этот раз?

Это было нечестно, разумеется. Я вполне способен принимать решения, и Мари это знает. Она даже сама это признала. Я просто не люблю их принимать, не обладая нужной информацией. Она прекрасно понимала, какая информация мне нужна и зачем — и по той же причине она пыталась вытянуть сходную информацию из Джои.

Я честно сделал попытку принять решение, которое никак не было бы связано с Мари, но не смог.

Глава 25

На поверхности есть звуки и солнечный свет. До недавних пор я по-настоящему не ценил ни то, ни другое. Солнечный свет, изливающийся на деревья и озера, синее небо, красные и оранжевые закаты. Девичьи голоса, дождевые капли, смех и шутки.

Здесь — стук сердец, гул машин, звуки разнообразной деятельности, но кроме этого — тишина, ни музыки, ни голосов, ни даже звука поцелуя или щелканья пальцами.

На поверхности есть ограничения. Каждое действие рассматривается в соответствии с тем, какой расход энергии он может вызвать; ведь энергия есть жизнь. Если кто-то случайно замкнет батарею или вызовет возгорание, он чувствует себя не менее виноватым, чем викторианская девица, допустившая вольность со своим приятелем. Если вы воспользуетесь автомобилем, работающим от какого-либо источника энергии, то оправданием вашего поступка может служить только тот факт, что ваша жена умирает в больнице в пяти милях от вас. Воздушные или космические полеты допускаются только в непосредственной связи с добычей энергии или исследовательскими проектами.

Здесь, внизу, где количество энергии на человека лишь слегка больше, чем наверху, отношение совершенно другое, и это составляет всю разницу во взгляде на окружающий мир. Никто не обеспокоится и не обидится, если сосед потратил энергии больше, чем ему положено. Я не переставал дергаться всякий раз, когда в библиотеке читатель уходил на время, оставив гореть лампу на столе или не выключив проектор для чтения, — но никого вокруг это не волновало; никто этого даже и не замечал.

А почему здесь не может быть музыки? Правда, я здесь ее не слышал; пение тут явно было невозможным. Но струнные инструменты могли бы действовать. Их можно было бы модифицировать, и они смогли бы служить своему назначению. Электрические, конечно, были бы возможны. Если их нет, я смог бы их сконструировать.

И хотя здесь не было девичьих голосов, все равно были девушки. Всего в нескольких футах от меня находилась одна очень миловидная особа, и она смотрела на нас, будто бы зная, о чем идет речь.

Но здесь все было по-другому. Даже без ограничений в расходе энергии, заходящих так далеко, что это начинает волновать соседей, смог бы я спокойно прожить всю жизнь в таких условиях? Не слишком ли меня будет тревожить мысль о черном, бушующем океане между мною и всем тем, с чем я родился и жил наверху? Или, если я здесь не останусь, не слишком ли часто между мной и моей спокойной жизнью будет втираться мысль о том, чего я мог бы достичь здесь, внизу?

Я не мог найти ответы на эти вопросы. Даже если я пытался отвлечься от всех личностных факторов — не только тех, что были связаны с Мари, но также всех, которые хоть в какой-то мере можно назвать корыстными, — я все равно не мог.

Наверху у меня была постоянная работа в Совете. Эта работа была полезной и даже важной, и мне она нравилась. Хотя я мог бы заниматься полезной работой и здесь, и она наверняка мне понравилась бы. Вознаграждение, если снова посмотреть с точки зрения корысти, мало что значило и там, и здесь. С тех пор как было введено рационирование энергии, богатство как таковое стало бессмысленным, и здесь я не замечал признаков плутократии. Хотя, возможно, я их просто не заметил; я так мало знаю об этом месте.

Конечно, я мог бы узнать больше. Ни одно из решений не является необратимым. Единственная вещь, которую нельзя переиграть обратно, уже была со мной произведена — мой кашлятельный рефлекс отсутствовал, и мне всю жизнь теперь придется есть с осторожностью, независимо от того, где я буду жить — там или здесь.

Может быть, мне следует остаться, побольше узнать о здешней жизни, а там уж и думать о возвращении. В конце концов, нет никаких причин, по которым нельзя было бы поддерживать связь с поверхностью. Я поднял глаза и собирался было написать ответ Мари, но меня снова стали обуревать мысли.

Возможна ли какая-либо связь вообще? Джои указал на серьезные причины, почему Совет не хочет, чтобы сведения о станции распространились на суше, хотя он и выразился несколько по-другому.

Колония была местом, где рационирование энергии, каким бы реальным оно ни было математически, просто не являлось сознательным фактором жизни. Население, как это подчеркнула Мари, было похоже на группу французских аристократов в мире черни. Наверху общепринятая мораль требовала жесткого отношения к пользованию энергией, в то время как здесь в такой морали не нуждались; люди даже не поняли бы ее необходимости.

Если слишком много людей с поверхности посетят это место и сведения о нем распространятся достаточно широко, случится беда. Даже если новости будут опубликованы осторожно и разумно, что очень сомнительно, то множество людей из внешнего мира захотят или переселиться сюда, или построить еще больше сооружений, работающих на вулканическом тепле, чтобы «каждый мог получить больше». Уже забытое рассуждение «почему я не могу иметь столько же, сколько он» заставит людей требовать чего-то вроде современного эквивалента философского камня, если воспользоваться терминами тех времен, когда богатство выражалось в количестве металла, а не энергии.

Средний гражданин поймет, почему Совет никогда не станет строить сооружения, отнимающие энергию у неистощимого источника внутри Земли. Я не хочу показаться циничным, но я знаю, что есть одна вещь, на которую Совет никогда не согласится. Он никогда не сделает ничего такого, из-за чего рационирование энергии могло бы стать ненужным.

Но если отбросить цинизм, Совет совершенно прав. Принятое десятилетия назад решение о том, что единственная надежда человечества заключается в термоядерном синтезе, оказалось вполне разумным. Мы знаем, что решение этой проблемы состоит не только в инженерных деталях, как тогда думали. Слишком многие факторы этого процесса нестабильны по своей природе, если только их не удерживает, к примеру, как минимум масса небольшой звезды. Решим ли мы когда-либо эту проблему вообще — это только вопрос веры. Но если все же решим, для этого потребуются все наши усилия — максимум того, что может предложить человек.

А эти усилия прекратятся, едва лишь произойдет нечто такое, что поможет предотвратить истощение источников энергии. Человечество только и делало, что растрачивало ресурсы, пока угроза не оказалась буквально у порога. Если могучая вулканическая энергия отодвинет эту угрозу, то давление обстоятельств пойдет на убыль. И, оставляя в стороне несомненный обвал морали, который за этим последует, работы по термоядерному синтезу прекратятся. Они, может быть, и будут, продолжаться номинально, но работа остановится. Люди слишком небрежны; лучшие операторы энергетических комплексов начинают оставлять свет в помещении, когда выходят, только по тем соображениям, что это все-таки завод и энергии тут навалом.

Надо учитывать и то, что Совету иногда приходится предпринимать, чтобы бороться с таким отношением. Мне не следует рассчитывать на то, что мне позволят вернуться наверх, если я сейчас останусь здесь, а также на то, что мне позволят вернуться сюда, если я сейчас отправлюсь на поверхность. Мое нынешнее решение, каким бы оно ни было, безопаснее рассматривать как необратимое.

Но осознание этого факта ничуть не облегчило мою проблему, даже если отбросить в сторону политическую философию и мораль.

Существует ли какая-либо вероятность того, что Совет станет настаивать на включении станции в общую структуру и подключении ее к планетарной энергетической сети?

Никакой. Сам процесс подключения и так уже достаточно непрактичен. Если учесть ту небольшую долю энергии, которая затрачивается здесь на фотосинтез, и даже если местное население согласится на уровень рационирования энергии, принятый на поверхности, то пройдут еще десятилетия, пока окупятся энергетические затраты на подключение их к сети. Если они вообще окупятся.

Все это означало, что транспондеры, которые я с такими трудами разместил здесь, представляют собой усилие, затраченное впустую.

Итак — оставаться мне или нет? Хотелось ли мне жить здесь или все же при свете солнца? Я все еще не знал.

Я ощущал большой соблазн положиться полностью на решение Мари, но Мари не обнародовала свое решение.

Берта можно было не принимать в расчет — а что касается Мари, она никогда его и не принимала. Можно было подумать, что к этому времени она уже поняла, что Джои для нее — пустой номер.

Но почему бы ей не намекнуть мне об этом?

И она намекнула. Ей надоело ждать, пока я приду к какому-нибудь решению, и заговорила снова. Поначалу мне показалось, что она сменила тему разговора.

— Как вы думаете, что теперь будет делать Берт? Останется здесь или вернется? — спросила она.

Я был рад отложить на время вопросы, на которые не было ответов.

«Он уже пробыл здесь целый год, пока не начались все наши дела, — напомнил я, — Я не думаю, что в последние несколько минут у него возникнет непреодолимое желание изменить свое решение. Я так понимаю, что теперь у него еще меньше причин возвращаться».

Одновременно я вопросительно поднял брови, обращаясь к Джои. Он прочитал записку, как всегда, пожал плечами, затем кивнул. Комментарий Мари явился для нас откровением.

— Я бы так не сказала, — заметила она. — Кто-нибудь из вас должен сказать ему, что я его понимаю. Мне бы не хотелось, чтобы он слишком огорчался из-за всех этих недоразумений.

Я взглянул на Джои. Он посмотрел на меня и поднял одну бровь с той стороны лица, что была повернута в сторону от субмарины. Ни один из нас никогда раньше и не думал, что прощение может зависеть не от того, что человек сделал, а от того, почему он это сделал.

Я снова обратился к блокноту и написал:

«Если ты действительно так считаешь, то я ему скажу. Я остаюсь, чтобы помогать Джои, так что достаточно часто буду встречаться и с Бертом. Я лингвист не хуже него и, может быть, смогу как-то распутать эту отвратительную замену нормальной системы коммуникации».

Я предпочел не добавлять никаких комментариев насчет интересных для меня преподавательниц языка. Если Мари снова переменит свои намерения, хотя бы просто из ревности, то я никогда уже не смогу принимать какие-либо решения. И после кошмарного периода неизвестности, который этому предшествовал, было бы жалко упускать нынешнюю возможность.

ПРЕПЯТСТВИЕ

Заслышав шум крыльев снаружи корабля, Босс нырнул в дверь шлюзовой камеры и пригнулся. Еще немного, и было бы слишком поздно: сквозь открытую дверь пронеслось серебряное тело, резко снизило скорость и уселось на полу камеры. Это был один из членов экипажа, и, похоже, он сильно запыхался. Все четыре его ноги подогнулись под тяжестью тела, а крылья практически упали на пол. Полеты, да и вообще любые физические усилия при гравитации этого мира сильно изматывали, и даже акселерин, увеличивающий скорость нормального метаболизма и предназначенный для компенсации излишних усилий, не был панацеей.

Босс не привык убираться с чьего-либо пути, и уж тем более с пути непосредственных подчиненных. Обычно спокойный, теперь он был взвинчен до предела, и волна мысли, посланная его мозгом утомленному летчику, была весьма недружелюбной.

– Прекрасно, теперь объясни, в чем дело. С какой стати ядолжен прятаться от каждого космического идиота, несущегося сюда, будто за ним гонится целая планета дьяволов? С какой стати?! И вообще, к чему такая спешка? Первый раз вижу, чтобы ты так несся, за исключением тех случаев, когда я приказывал тебе поторапливаться!

– Но вы и на этот раз велели мне, Босс, – жалобно ответил летчик. – Вы дали указание немедленно сообщить вам, как только интересующее вас существо повернет сюда. Именно это я и спешил вам рассказать.

– Другое дело. Исчезни с глаз. Скажи Второму, пусть он проследит, чтобы все были в своих отсеках, и пусть запрет все двери из центрального холла. Выключи свет и оставь по одной лампе в каждом конце коридора. Никого не должно быть видно, и проверь, чтобы из холла никуда больше нельзя было попасть. Понятно?

– Да, Босс.

– Отлично. Ты этого хотел, Говорун?

Существо, которому был адресован вопрос, следило за диалогом из-за внутренней двери воздушной камеры скорее с любопытством, чем с уважением. Как и бушующий командир, и заискивающий перед ним член экипажа, оно тоже стояло почти горизонтально на четырех тонких ногах. Вдоль его стройного тела насекомого были сложены пара хватательных конечностей, напоминающих человеческие руки, и пара двойных серебряных перепончатых крыльев.

Землянин скорее всего описал бы это существо как гигантскую сумеречную бабочку, сходство с ней увеличивалось за счет двух похожих на перья антенн длиной около полуметра каждая, расходящихся в разные стороны над глазами. Уже одни только эти приспособления отличали его от собратьев: у капитана и его команды они были вдвое короче, тоньше и менее мобильны.

Его глаза представляли собой два топазовых диска, размером с ладонь, однако по выразительности они чем-то напоминали человеческие и не подходили такому гротескному существу.

– Вы правильно поняли, командир, – послал мысль Говорун, – хотя, похоже, вы не способны осознать всю важность этого действия. Туземец должен увидеть на корабле то, что возбудит его любопытство, но в то же время нельзя, чтобы он уловил даже намек на наше присутствие.

– Почему нет? – спросил Босс – Мне кажется, если мы его поймаем, нам будет проще найти с ним общий язык. Ты говоришь, он должен приходить сюда столько раз, сколько ему захочется, и у него должно сложиться ощущение, что корабль покинут. Я знаю: тебя всю жизнь учили, как общаться, но…

– Никаких «но»! Одно ваше «но» уже говорит, что я знаю больше о нашей проблеме, чем вы в состоянии понять. Поднимайтесь в диспетчерскую – местный житель вот-вот подойдет, а это единственное место, откуда мы можем незаметно за ним наблюдать.

Говорун пошел вперед по слабоосвещенному центральному коридору, в который открывалась внутренняя дверь шлюзового отсека. В конце коридора находилась еще одна низкая дверь, откуда вел винтовой подъем к пульту пилота. Здесь они остановились. Задняя стена отсека была сделана из металлической решетки со стеклянными окошками, и через нее было видно весь коридор. Говорун отключил свет в диспетчерской и занял самое лучшее место.

Его имя не соответствовало его характеру. Скорее любителем поговорить можно было назвать Босса. Настоящее его имя было труднопроизносимо и почти непереводимо на любой человеческий язык. Эти существа улавливали сами электрические колебания, сопровождающие работу нейронов, и их общение происходило за счет передачи соответствующих чувственных ощущений. В их «языке», если его можно было назвать языком, присутствовали существительные, глаголы, местоимения и наречия. Междометия заменялись соответствующими эмоциями, но большая часть разговора происходила при помощи визуальных представлений.

Очевидно, имена личные не существовали, но были своего рода «персональные ярлыки». Об индивидууме говорили в соответствии с занимаемым положением, будь оно временным или постоянным, либо в соответствии с особенностями характера.

Ни одно имя не подошло бы надменному, вспыльчивому командиру корабля, лучше чем Босс, но имя «Говорун» следует растолковать.

Правители его родной планеты во многом походили на Босса. Сама система управления напоминала земной феодализм. На планете существовали ранги, соответствующие королям, лордам и графам, и практически постоянно шли военные действия. Говорун принадлежал к классу, у которого были почти такие же обязанности, как у средневековых герольдов. С младенческого возраста его тренировали специально в соответствии с традициями и специальными знаниями этого класса. Он был представителем клана, который образовывал международное братство, почти столь же могущественное, как и само правительство. Его защищало то, что подобные профессионалы были незаменимы, кроме того, из них сформировалась, возможно, самая интеллигентная группа их мира. Правители, а вместе с ними и другие жители, смотрели на них снизу вверх и временами побаивались. Высокоразвитые средства коммуникаций требовали несравненной способности улавливать и расшифровывать ментальные волны окружающих, развитие именно этой способности и было главным занятием «герольда». Этих данных будет достаточно, чтобы объяснить власть класса Говоруна и происхождение его имени.


Удобно устроившись, Говорун снова обратился к капитану.

– Не ваша вина, что вы не совсем понимаете важность данной процедуры. Вам не хватает знаний, как вы правильно сказали, и, кроме того, появились препятствия, о возможности существования которых прежде я и не подозревал. Скажите, Босс, вы могли бы представить себе, что кто-то, скажем, один из ваших механиков, при нормальной работе одновременно излучает импульсы, для вас ничего не значащие?

– Ни один из них не знает ничего, чтобы я не смог понять, – резко ответил Босс.– Но если бы я это обнаружил, я бы запер его для изучения.

– Именно. Вы не можете представить себе разумный мозг, издающий что-нибудь, кроме чистых мыслей. Но что это за мысли, волны, которые вы слышите?

–Я слышу, что он думает.

– Нет. Ваши антенны получают волны, сгенерированные химическими процессами внутри мозга. Длительная практика позволила нам интерпретировать эти волны в обычные мысли, но чем на самом деле является мысль, ни вы, ни я, никто другой не знает. У нас у всех одинаковый «мысленный язык», наш мозг излучает мысли одного типа. Но это существо – член другой расы. Те же мысли в его мозгу производят иное излучение, и вполне возможно, что сама структура его мозга отличается от нашей. Поэтому у меня ушло так много времени на поиски этого существа: я не мог отделить его излучения от излучений неразумных живых существ этого мира, пока своими глазами не увидел его действия, говорящие о наличии интеллекта. Даже тогда мне потребовалось какое-то время на то, чтобы понять, в чем дело, – так это было для меня ново и непривычно.

– Тогда какой прок от этих наблюдений?! – спросил с досадой в голосе Босс. – Если ты не знаешь, как с ним говорить, как мы добьемся того, что нам нужно? Если нам это не удастся, неужели ты думаешь, мы посмеем приблизиться к нашему дому ближе, чем на пять световых лет!

– Необходимо понять, как излучение этого существа соотносится с его мыслями, – ответил собеседник. – Это, конечно, будет непросто, и именно для этого мы производим наблюдения. Что же касается остальных вопросов, они полностью в вашей власти. Вы командуете кораблем, я впервые вижу, чтобы вы захотели посоветоваться с кем-то. Если вы решите, что мы потерпели неудачу, мы всегда можем вернуться. Так или иначе, мы отделаемся пожизненным заключением на королевских шахтах на большой луне.

– Если к тому времени они все еще будут принадлежать Королю. Лично я предпочел бы умереть здесь или в космосе.

– По крайней мере, там не будет никаких проблем с мышьяком, – сухо произнес Говорун. – В этих шахтах его больше, чем всего остального. Если на этой планете есть мышьяк нельзя тратить время на безрезультатные поиски. Нужно достать его у местных жителей во что бы то ни стало.

– А для этого надо наладить контакт с ними, – ответил Босс. – Желаю удачи, Говорун. За дело!


Космический корабль лежал в неглубоком овраге. Склоны поднимались почти до иллюминаторов диспетчерской, а оттуда, где лежал Говорун, было видно в проем между деревьями начало дороги, ведущей через долину. По ней и должен был прийти местный житель. Инопланетяне видели, как он спускался между холмами, огибавшими долину с юга, а к северной дороге, где скалы были выше и круче, иначе подойти было нельзя. Мало что, кроме животных, могло привлечь разумное существо в этой долине, а Говорун знал, что лагерь, расположившийся с другой стороны южных холмов, был хорошо снабжен пищей, и жителю не нужно было охотиться. Испугается ли он корабля из-за своих суеверий или, напротив, его разуму присуще любопытство, и он захочет осмотреть корабль поближе?

Ответ на этот вопрос не заставил себя долго ждать. Говорун почувствовал присутствие чужака задолго до того, как увидел. Герольд рассудил правильно: житель заметил корабль и теперь осторожно, прячась за листвой деревьев, приближался. Несколько минут ничего не происходило, но потом мужчина подошел к краю оврага и остановился, разглядывая металлический корпус.

Оба инопланетянина уже видели его прежде, но не так близко. Больше всего Говоруна удивила форма человеческого существа: как в огромной гравитации Земли ему удается поддерживать в вертикальном положении свое тяжелое тело всего на двух ногах? Хотя, конечно, человеческие ноги напоминали стволы деревьев по сравнению с тонкими конечностями пришельцев.

В руке человека было ружье. Наблюдатели поняли, что это своего рода оружие, но какое – определить не могли, хотя утреннее солнце сияло прямо над существом. Они выжидали. Даже Босс молчал, пока человек осматривал сорокаметровый сигарообразный корабль. Он заметил иллюминаторы – круглые окна вдоль бортов, закрытые металлическими ставнями. Стекла скорее всего были либо из стекла, либо из кварца, однако каюта (или каюты) за ними не были освещены, и ничего не было видно.

Чуть ниже носа корабля находилось большой отверстие, по всей вероятности, вход. Оно было овальной формы, метра полтора в высоту и три в ширину, за приоткрытыми дверьми можно было разглядеть часть пустого коридора.

Несмотря на то что Говорун не мог расшифровать мысли человека, которые он отчетливо улавливал, инопланетянин все же заметил его нерешительность. Гость вел себя беспокойно, и это раскрывало его сомнения. Мужчина подошел к корме корабля, исчезнув из поля зрения наблюдателей, и через пять минут появился на противоположной стороне оврага. Он снова пересек его под носом корабля, но на этот раз не поднялся на склон, а опять исчез со стороны кормы, очевидно, приняв решение.

Говорун был уверен, что понял его, и ликовал, но уже через мгновение чуть было не выругался: совершенно очевидно, что существо не умело летать, а вход был на высоте трех метров над его головой и в четырех с половиной – от берега. Даже если бы он захотел войти, то не смог бы.

По вполне очевидным причинам Говоруну не пришло в голову, что человек может вскарабкаться – на своей родной планете ему ни разу в жизни не пришлось этого делать, если не считать зданий, слишком тесных для полетов. Герольд заметил, как мужчина исчез за деревьями, и уже подумал о том, что можно попробовать слетать в другую часть планеты и начать все сначала.

Прежде чем он успел сформулировать эту мысль, чтобы передать ее Боссу, его внимание привлекло какое-то движение: мужчина снова появился в поле их зрения. Он медленно тащил ствол крепкого молодого дерева почти в пять метров длиной. Сбросив его с берега и спустившись по нему, он поднял его за один конец и потащил вдоль корпуса, и снова исчез из виду.

Говорун понял его план и отнесся с уважением к непостижимой силе этих странных рук и ног. Он услышал и правильно интерпретировал царапающий звук: это ствол дерева лег на порог шлюзовой камеры, и в тот же момент индикатор на панели управления показал, что наружную дверь открыли чуть шире, как раз чтобы через нее могли пройти человеческие плечи.

Оба инопланетянина повернулись к решетке, устремив свои взоры к тому месту, где распахнулась внутренняя дверь шлюза, перекрыв им обзор. К счастью, она открывалась к корме и не мешала человеку.

Время шло, и Босс начал беспокоиться, он сменил свою позу, но снова замер, уловив предупреждающее излучение Говоруна. Прошло еще немало времени, пока проникающий в коридор свет не закрыла тень.

Они увидели его в тот же миг: он двигался бесшумно, держа ружье так, что и пришельцы поняли, что это не дубинка. По всей видимости, ему было неудобно: потолок воздушной камеры находился едва ли в полутора метрах над полом, и ему пришлось наклониться. Владельцам корабля, которые практически все время находились в горизонтальном положении, не нужны были высокие потолки.

Человек протиснулся сквозь внутреннюю дверь шлюзовой камеры, держа ружье наготове. Он сразу заметил, что в коридоре, кроме него, никого не было. Открыта была только одна из дверей – та, через которую он вошел.

Минуту или две он слушал. Потом прикрыл дверь шлюза, чтобы она не мешала ему видеть весь коридор, и осторожно пошел вперед. Неожиданно он поднял руку, словно хотел толкнуть одну из дверей, но, очевидно, передумал. Человек осмотрелся, поворачивая одну только голову, что очень удивило Босса. В отличие от него, Говорун уже догадался по расположению глаз человека, что голова этого существа мобильна.

Внимание человека привлек свет в конце холла. Он оглянулся назад и заметил, что вдоль всего коридора на потолке был расположен ряд выключенных ламп, а в другом конце коридора горела еще одна лампочка. Говорун не смог понять по поведению человека, были ли подобные источники света для него чем-то абсолютно новым или нет.

Наконец любопытство взяло верх над предосторожностью, и человеческое существо попыталось открыть несколько дверей, включая дверь в диспетчерскую. В соответствии с приказами Босса все они были закрыты. Человек посмотрел сквозь решетку. Он был едва ли в полуметре от наблюдателей, но в диспетчерской было темно, поскольку Говорун успел закрыть окно, как только удостоверился, что человек собирается подняться на борт. Отражение лампы в стекле решетки скрывало инопланетян от крошечных глаз человека, и он отвернулся, не подозревая о близости пришельцев.

Пройдя по коридору и не сумев открыть ни одной двери, человек наконец снова распахнул дверь шлюза и вышел. Говорун поспешил открыть ставни диспетчерской на всякий случай, если вдруг человек заметил, что раньше они были открыты. Инопланетянин увидел в иллюминатор, как существо исчезло в том направлении, откуда пришло.


– И что нам это дало? – резко спросил Босс, когда исчезло напряжение.

Он с нетерпением наблюдал, как Говорун подошел к панели управления, открыл шкаф и, прежде чем ответить, выпил таблетку акселерина.

– Ни больше ни меньше, чем я предполагал, – наконец ответил он.– Я смог изолировать излучения его оптических органов, когда он первый раз посмотрел на лампу. Именно поэтому я все так и организовал. Сконцентрировавшись на этих излучениях, я получил образцы, соответствующие некоторым простейшим комбинациям прямых линий и кругов, – его ощущения, когда он осматривал коридор и двери. Слишком сложно пытаться понять их: он высокообразован и постоянно излучает исключительно сложные и постоянно изменяющиеся образцы, которые скорее всего представляют собой не только интерпретацию его различных чувственных ощущений, но и символы абстрактных идей. Не думаю, что смогу их понять, но есть надежда, что мы сможем узнать его визуальные образцы и попытаемся передать ему картинку, которая объяснит ему, что нам нужно. Боюсь, на это уйдет много времени.

– Чем меньше, тем лучше, – заметил Босс – Мы, конечно, можем дышать воздухом этой планеты и есть ее пищу, но жить при этой гравитации мы можем только до тех пор, пока у нас есть акселерин, а у нас его не больше, чем на несколько недель.

– Его можно синтезировать из местных растений с узкими листами, – ответил Говорун, – сегодня утром об этом мне рассказал Док, я как раз только что съел один из них. Однако акселерин нас не спасет: он увеличивает наш метаболизм, силу наших мышц так, что мы можем стоять, ходить и даже летать, но из-за этого мы начинаем слишком много есть, кроме того, если мы слишком долго будем им пользоваться, мы либо преждевременно состаримся, либо так привыкнем к нему, что он перестанет на нас действовать. С другой стороны, вы говорили мне, что двое воинов сломали ноги, слишком резко приземлившись, а это значит, наши мускулы при помощи допинга переносят гравитацию, а скелет – нет.

– Давайте обойдемся без ложки дегтя в бочке, где и так меда явно не хватает, – сказал Босс. Он пошел в машинный отсек на корме корабля и поднял себе настроение, приказав паре рабочих поменять основную панель притягивателя в конвертере.

Говорун присел на корточки и задумался. Изучение языка казалось чем-то новым для него. Он сделал вывод, что, скорее всего, придется показаться человеку – без этого его внимание не привлечь. Обдумывая эту мысль, он внезапно вспомнил, что у человека не было антенн, однако он должен был как-то общаться с себе подобными. Если их метод отличается от метода народа Говоруна, вполне возможно, что он больше подходит для ведения переговоров. Да, совершенно определенно, придется раскрыть свое присутствие, особенно если человек решит, что не может разгадать тайну корабля в одиночку, и захочет привести себе подмогу. Хотя Босс, несомненно, заявит, что сейчас, когда они практически беззащитны, не время для игры в открытую.

Заставить человека вернуться достаточно легко: нужно, чтобы один член экипажа по пути к кораблю «случайно» пролетел над человеческим лагерем. Будет ли человек достаточно смелым, чтобы подойти к инопланетянам, можно проверить только эмпирическим путем. Говорун надеялся, что да.


Герольд нажал на сигнальную кнопку-вызов командира в диспетчерскую. Где-то через минуту сильно запыхавшийся Босс приполз по спиралевидному пандусу. Его легкие пытались справиться с одышкой, и из дыхательных путей вырывался свист. Будь он зависим от голосовых связок, наверное, он вообще бы не смог говорить.

– Осторожно, – предупредил Говорун, – помните о сломанных ногах среди нашего экипажа.

– Ну что теперь? – спросил капитан. – Подумайте на досуге, почему мне всегда приходится приходить к вам? Командир-то здесь я.

Говорун не обратил внимания. Чувство превосходства, присутствующее в каждом из его класса, предусмотрительно старались не показывать. Он проинформировал капитана о том, к чему пришел в результате своих размышлений, и подождал, пока капитан отдаст соответствующие приказы.

Этому народу не были известны машины, способные получать, анализировать и передавать по проводам или волновым колебаниям тонкие импульсы, излучаемые их мозгом. У них была система сигналов, ограниченная несколькими стандартными командами, в остальном сообщения, передававшиеся на расстояние больше пяти метров или через металлические преграды, должны были проходить через антенны герольда. Таким образом герольдам было выгодно отсутствие исследований в области механической связи, и можно допустить, что они сами намеренно црекращали их.

Один из воинов получил приказ явиться к шлюзовой камере. Там его встретили Говорун и Босс, и Говорун четко объяснил цель полета. Солдат дал знать, что он понял, удостоверился, что его крошечная сумочка с акселерином крепко пристегнута к ноге, и вылетел из шлюза. Он поднялся почти вертикально и исчез за деревьями. Задержавшись на мгновение в дверях, Говорун взлетел и устроился на краю оврага напротив входа. Босс хотел было пойти за ним, но ему «посоветовали» так не поступать.

– Оставайтесь в дверях, – сказал Говорун, – но на виду. Я хочу, чтобы он сконцентрировался на мне, но не думал, что вы прячетесь. Человек может неправильно расценить действие. Когда он будет здесь, ведите себя тихо. Мне будет некогда вас слушать.

Инопланетяне не думали, что им придется ждать дольше нескольких минут, но прошло уже полчаса, а человека все не было. Боссу не сиделось на месте, что было очень на него похоже, и это забавляло его компаньона. Разумеется, его настроение не стало лучше, когда из-за леса показались крылья воина, и он увидел, что солдат отдал рапорт не ему, командиру, а Говоруну.

– Он все еще был в лесу, когда я показался, сэр, – сказал прилетевший, – я нашел место, откуда можно наблюдать за открытым пространством дороги. Я был уверен, что он еще не проходил, и приземлился на горном хребте и стал ждать. Когда он показался на краю просеки, я перелетел низко над землей на другую сторону холма так, что меня было видно. И затем вернулся довольно высоко сюда. Я уверен, что он меня видел: я пролетел прямо над ним и он остановился посреди просеки, запрокинув голову наверх. Предполагаю, что ему пришлось поднять голову, чтобы посмотреть наверх.

– Хорошая работа. Ты не видел, развернулся ли он, чтобы вернуться сюда?

– Он повернулся, чтобы посмотреть на меня, когда я пролетел над ним, и, когда я увидел его в последний раз, он все еще стоял неподвижно. Не знаю, что он собирался сделать. Насколько я понимаю, он вообще не думает.

– Хорошо. Ты можешь вернуться в свой отсек и поесть, если хочешь. Сообщи остальным, что они могут свободно передвигаться по кораблю, но окна должны быть закрыты. Снаружи не должно быть никого, кроме меня и Босса.

Солдат исчез внутри корабля. Неуклюжесть его движений говорила о том, что его силы были на исходе. Босс посмотрел ему вслед.

– Мы не успеем улететь отсюда вовремя, – наконец сказал он. – Еще пару недель, и у меня не останется ни одного работоспособного солдата или механика. Да и вообще, почему вы выбрали именно эту отвратительную планету для пополнения запасов? В одной этой системе есть еще восемь планет.

– Да, – саркастически ответил Говорун, – восемь. Одна из них находится так далеко от солнца, что мы вообще ее не заметили бы, если бы наш курс не лежал в полумиллионе километров от нее, четыре – практически остывшие, самая маленькая из них в четыре раза холоднее этой, еще две с подходящей гравитацией, но кислорода едва ли хватит, чтобы активировать кусок фосфора. Одна из них – рядом с солнцем и постоянно повернута к нему одной половиной, а одна – как эта, только ее воздух мумифицирует вас при первом же вдохе. Если вы хотите попробовать остановиться на одной из них, хорошо, может быть, там легче умереть.

– Отлично, забудьте, мне просто было интересно, – ответил Босс.– Я так наелся этого допинга, что думать нормально не могу. Но когда же вернется этот местный житель?

– Я вообще не уверен, что он вернется. Солдат пролетел так, словно он летел с другой стороны холма, возможно, что существо отправилось проверить, что на его лагерь не напали. В таком случае он может сегодня вообще не вернуться, для наземного животного это достаточно большой путь, сами знаете.

– Тогда чего мы ждем? Если он будет так долго добираться, к его приходу вы заснете. Надо было сказать солдату, чтобы он оставался там, пока не будет уверен, что существо пойдет сюда.

– Это скорее всего стоило бы нам солдата. Вы сами видели, в каком состоянии он прилетел обратно. Если вам очень хочется, можете посылать наблюдателей посменно, но погода слишком ясная, не знаю, смогут ли они сделать все незаметно. Если человек не успеет, пойдем спать и будем ожидать его завтра утром.

– Откуда вам известно, сколько ему понадобится времени? Вы не знаете ни поворотов дороги, ни как она виляет, да вы и не знаете скорость этого существа.

– Я знаю, сколько ему понадобилось времени, чтобы пройти сюда сегодня утром, – ответил Говорун.– Когда его увидел солдат, он был почти там же.

– Ну это ваша идея, а я не против того, чтобы ждать. Этот солнечный свет приятен.– Босс распахнул дверь шлюза, пропуская солнечные лучи внутрь воздушной камеры, усаживаясь на гладкий металлический пол.

Если долго не шевелиться, результат неизбежен: сон, поскольку, чтобы компенсировать затраты сил в большой гравитации Земли, необходимо было спать около шестнадцати часов из двадцати четырех. Может, Босс и собирался наблюдать за происходящим, но через две минуты он уже спал.

Говорун бодрствовал дольше. Он меньше всех на корабле затратил физических сил, и его разум до сих пор работал в нормальном режиме. Он сидел на корточках на мягком травяном ковре, его ноги раскинулись вокруг его тела, как лапки паука, а его огромные топазовые глаза осматривали окрестности.

Вокруг летали птицы и насекомые. Даже на Аляске в августе стоит лето. Насекомые действительно интересовали Говоруна.

Многие из них очень напоминали его самого, только были значительно меньше. Рядом беспорядочно кружили несколько бабочек, он излучил им мысль, но не получил ответа. Ничего другого инопланетянин и не ожидал, но продолжал думать для них, так же как человек иногда вслух разговаривает с собаками, пока бабочки в своем странном танце не унеслись далеко-далеко.

Его внимание привлекли и цветы. Их было не много, как ему мог бы сказать человеческий цветовод, но для Говоруна они все были очень странными. На его родной планете тоже были цветы, но они росли в диких районах, где было небезопасно находиться в любое время. Единственными растениями вокруг крепостей-замков, где обитали все цивилизованные существа, были те, что можно было использовать для поддержания жизни. Из всех них можно было отметить всего несколько овощей с красивыми цветами, но они встречались так часто, что на них уже не обращали внимания.

Говорун уже начал засыпать, когда почувствовал приближение человека. Если бы инопланетянин знал больше об условиях Земли, он бы понял, что человек, которого слышно в лесу за целых пятьдесят метров, – городской житель.

Говорун прижал крылья и наблюдал за открытой частью дороги. На этот раз туземец был еще более осторожен, но, несмотря на это, они увидели друг друга одновременно. Человек вышел из леса, наблюдая за Боссом, заснувшим в шлюзовой камере, и заметил Говоруна, лишь когда оставил лес далеко позади.

Человек резко остановился и поднял ружье, и Говорун из предосторожности замер, не спуская с него глаз, пока не заметил, что ружье снова опустилось. Человек шагнул вперед и остановился в пяти метрах от инопланетянина.


Говорун думал, как далеко ему можно зайти, не предупреждая об опасности остальных. Аллен Керк думал о том же. Человек был в худшем положении, поскольку впервые видел существо с другой планеты. Ему было не по себе под немигающим взглядом двух пар глаз – оптические органы расы Говоруна не имели век, и Керк не знал, что Босс спит, а спокойствие двух странных существ действовало ему на нервы. Несмотря на это, Говорун первый нарушил неподвижность.

Его антенны были отведены назад, и их было незаметно на фоне серебристой поверхности его тела. Теперь, когда их владелец решил попытаться расшифровать ментальные излучения человеческого мозга, они выдвинулись вперед, напоминая два переливающихся пера.

Керк застыл, но потом ему стало интересно. Он знал, что антенны земных мотыльков считаются органами связи. Возможно, это нечто, напоминающее мотылька, было заинтересовано в разговоре с ним. Это предположение становилось еще более вероятным, поскольку существо не сделало ни одного враждебного действия, во всяком случае так казалось землянину.

Говоруну повезло, что ему достался Керк, а не один из членов многочисленных небольших племен, живущих поблизости. Керк был образованным человеком, он как раз только что закончил третий курс университета и сейчас во время летних каникул нашел временную работу по исследованию активности вредных насекомых, распространяющихся на юг и запад к Канаде. Он специализировался на социологии и прошел курс биологии, астрономии и психологии, хотя последний без всякой охоты.

Он сразу понял, что объект в овраге был летательным аппаратом, ничто другое не смогло бы добраться туда, не оставив следов на земле и в лесу. Он заметил шлюз двери, но подсознательно отказался от мысли о его назначении, пока не увидел одного из владельцев корабля. Теперь он понял, что ни корабль, ни навигаторы не могли быть родом с планеты Земля.

Поняв, что существо напротив него хочет наладить с ним контакт, Керк направил свои мысли в этом направлении. Он сожалел, что пропустил почти весь курс психологии, поскольку понимал, что ни один из знакомых ему языков сейчас не подойдет. Несмотря на это, он все же произнес несколько слов, просто чтобы удостовериться, что у инопланетян есть органы слуха.

Говорун услышал и показал это слегка пошевелившись, но то, что он услышал, было не важно. Как он и упомянул Боссу, ему удалось вычленить церебральные излучения, соответствующие нескольким простым образам. Теперь он получил вместе со звуком волну мысли, которую он мог перевести в ряд похожих образов. Керк, как и многие люди, сам того не желая, представлял себе письменную форму произнесенных им слов не четко, но достаточно, чтобы тонкий ум слушателя мог это расшифровать.

Керк увидел, как инопланетянин вздрогнул, и неправильно его понял. Движение, привлекшее его внимание, было внезапным замиранием антенн. Почти минуту два существа абсолютно не двигались, Говорун надеялся и ожидал, что человек снова заговорит, а Аллен Керк также ожидал какого-нибудь сигнала. Затем антенны расслабились, и Говорун попробовал расшифровать возможные значения слов, которые он услышал. Его собственная раса имела письменный язык или скорее средства для постоянной записи событий и идей.

Керк несколько минут наблюдал за неподвижным инопланетянином, не понимая, в чем сложность. Затем, поскольку его речь в первый раз произвела какой-то эффект, он снова попытался заговорить. Результат заставил его усомниться в том, что он в своем уме.

Говорун продвинулся вперед и на ровном месте попытался нацарапать своей странной рукой то, что он расшифровал в мозгу человека. Как и речь Керка, это был просто эксперимент.

Для человека это было чудо. Он заговорил, и гротескная химера, сидящая перед ним написала неуклюже и неровно его собственные слова. Керк был ошарашен и пришел к естественному, но ошибочному решению. Он подумал, незнакомец не умеет разговаривать, но уже где-то научился писать по-английски. Впервые Керк почувствовал себя совершенно спокойно в присутствии странного существа.

Он вынул нож и процарапал под строкой Говоруна:

– Вы кто?

Значение его вопроса было у него в мыслях, но то, как оно было представлено в мозгу, было слишком абстрактным, чтобы Говорун смог сопоставить его с символами. Приблизительно такая же проблема была бы у трехлетнего ребенка, еще не умеющего писать, если бы ему дали кирпич с клинописью и сказали бы, что это что-то значит. Говорун видел те же буквы в его мозгу, но они абсолютно ничего не значили для него ни на земле, ни в его мыслях. Похоже, общение зашло в тупик.


Несмотря на сравнительно глубоко посаженные глаза, которые, по мнению Говоруна, были ограничены в диапазоне, Керк первый увидел, что Босс пошевелился. Он повернул голову, чтобы получше рассмотреть второго инопланетянина, и Говорун проследил его взгляд. Босс проснулся и привстал на ногах. Он увидел, что внимание обоих было направлено на него, и обратился к Говоруну.

– Что это? Вы наладили с ним контакт? Мне не видно, что у вас там на земле.

Говорун направил свои антенны к дверям шлюза, чтобы дать понять человеку, что третий тоже с ними разговаривает.

– Подойдите сюда, – произнес он, – хотя вряд ли вы что-нибудь поймете. Не пролетайте близко над жителем, я еще не подходил к нему ближе, чем сейчас.

Керк увидел, как Босс расправил крылья и полетел к Говоруну. Крылья двигались так быстро, что он не мог их разглядеть.

Босс взглянул на буквы на земле и повернулся к землянину. Он впервые видел его при дневном свете. Говорун вернулся к своим исследованиям.

«Обычный» способ изучения языка состоит из показывания на объект и повторения его названия, пока не запомнишь. Именно этот метод прежде всего приходит на ум человеку. Говоруну пришло это в голову, только когда он наконец осознал, что научился интерпретировать визуальные впечатления человека. Он попытался.

В нормальной ситуации учитель языка, в независимости от используемого им метода, знает, что делается. Керк не знал. Говорун показал на корабль одной рукой, специально наблюдая за серией символов, возникающих в голове человека. Керк взглянул на дверь и снова на Говоруна. Тот снова показал, и различимая картинка, какой он ожидал от человека, на мгновение появилась в мозгу, но тут же сменилась неразличимыми абстрактными образами.

Говорун начертил на земле слово «корабль» и снова посмотрел на человека. Человек исчез. Говорун на некоторое время остолбенел, но услышал звуки из оврага и подполз к краю. Керк был внизу, он поднимал ствол дерева, который оставил утром. Все еще надеясь, что Говорун умеет писать по-английски, он совершенно неправильно воспринял его слова и жесты и подумал, что его приглашают в корабль.


Говорун почувствовал себя абсолютно беспомощным, однако собрался, заставив себя вспомнить о том, что его жизнь и жизнь остальных на корабле зависит именно от него. Теперь он хотя бы знал, что у символов есть определенные значения, кроме того, он знал символ корабля. И это, пытался он убедить себя, только начало.

Человек стоял у входа в шлюзовую камеру и ждал, что произойдет дальше. Говорун позвал его обратно. Человек неправильно растолковал его в первый раз, теперь пришло время все прояснить. Похоже было, что Керку все это надоело, хотя инопланетяне и не могли понять выражения его лица. Он съехал по стволу и снова забрался на край оврага.

Говорун продолжал: на сей раз он показал на полуденное солнце и написал слово, отобразившееся у Керка в голове. Землянин посмотрел на результат.

Даже если бы это было необходимо, у нас бы все равно ничего не вышло, друг, – сказал Керк, – но нам это не нужно. Я могу говорить по-английски и читать, и писать, спасибо. Если ты не умеешь говорить, почему бы тебе просто не написать, что ты хочешь, и тогда я тебя пойму?

Говорун не понял ни единого слова, и все также безнадежно продолжал писать пару слов, которые он смог распознать. Это еще больше раздражило Керка.

Он был неглуп. Не его вина, что он не мог почувствовать мысли излучаемые инопланетянином. Опыт человеческого общения по средствам передачи мыслей ограничивался «экстрасенсами» и фантастической литературой, да несколькими научными экспериментами с сомнительным результатом. Керк не был любителем этой затуманивающей мозги литературы. Он уже был близок к истине, но ему потребовалось еще какое-то время, чтобы понять, что его предположение оказалось ошибочным: слишком очевидны были признаки того, что инопланетянин знаком с английским языком. По жестикуляции этого мотылькообразного существа и тому, что он написал, казалось, что он хотел научить Керка английскому языку. Эта идея была прямо противоположна настоящему положению вещей и казалась комичной.

Дважды Говорун безуспешно пытался донести до человека свою идею, дважды Керк неправильно его понимал, и один раз ему даже показалось, что инопланетянин глухой, о чем он и написал на земле. На третий раз Керк почти разозлился. Он не привык грубо выражаться, родители воспитали его в пуританском духе, и у него выработалась привычка не говорить то, что он думает. Можно представить себе реакцию Керка, когда едва он хмыкнул, как Говорун нацарапал на земле слова: «Черт возьми».

Почти целую минуту землянин и инопланетянин внимательно смотрели друг на друга, землянин боролся со своими предубеждениями, а инопланетянин пытался понять, что происходит, даже он, не привыкший интерпретировать эмоции человека, мог заметить, что Керк чем-то обеспокоен. В голове землянина зародилась идея, и он намеренно представил простую картинку – круг внутри квадрата. Говорун быстро и точно воспроизвел его на импровизированной доске. Керк попробовал представить несколько букв английского и греческого алфавитов и с удовлетворением понял, что Говорун на самом деле получает впечатления непосредственно из его мыслей. Сам Говорун обнаружил, что визуальные картинки туземца так же ясно различимы, как и мысли Босса.

Слуховые впечатления и абстрактные мысли остались для Говоруна темным лесом, он ни разу не предпринимал серьезной попытки раскрыть их. И он и Керк были рады, что нашли почву для общения и сознательно игнорировали прочие менее важные моменты. Керк сидел на земле рядом с Говоруном, и они оба были погружены в интенсивный курс английского языка.

Керк прекратил занятия, только когда село солнце, и то потому, что хотел есть. Говорун уже достаточно узнал, чтобы понять, что человек вернется утром, и Керк пошел обратно в лагерь в сгущающихся сумерках, чтобы приготовить поесть и немного поспать. Полночи он провел в спальнике, глядя на звезды и думая, с какой из них прибыл его новый знакомый. Он любил приключения и не задавал себе вопроса о том, почему они вообще здесь.

Говорун проводил взглядом человека и повернулся к кораблю. Он очень устал, принятая им доза акселерина уже закончила свое действие, а он не хотел принимать этот допинг лишний раз. С трудом он пролетел несколько ярдов до шлюза и рухнул рядом с Боссом. Звук его крыльев разбудил командира, и он с готовностью потребовал отчета. Говорун подчинился и вкратце рассказал о прогрессе в общении с туземцем.

– Сколько понадобится времени на то, чтобы установить рабочий контакт, я не знаю. Но я попытаюсь направить наше общение в сторону важных для нас вопросов. Он вернется с рассветом, а пока мне нужен cон. He беспокойте меня.

Новости Говоруна привели в восторг Босса. Он разрешил герольду отправиться в свою каюту и, закрыв дверь воздушной запора, пошел сам рассказать своим подчиненным новости. Очень скоро весь экипаж находился в самом лучшем расположении духа. Даже обитатели медсанчасти почувствовали, что страдали не зря, и перестали плохо думать о своих офицерах. Врач, который был самым отчаянным пессимистом на корабле, перестал комментировать «бесполезные попытки» начальства. Никто из них не осознавал в полной мере тех сложностей, с которыми им еще предстояло столкнуться, прежде чем Говоруну представится шанс объяснить человеку, что они от него хотят. Никто из них не думал, что понадобится нечто большее, чем просто передать знания. И все, кроме Говоруна, решили, что вопрос практически решен.

Герольд лучше других представлял, что ему еще предстояло сделать, и не был так уж уверен в собственном плане действий. Он обещал Боссу, что при первой возможности он передаст человеку данные о том, что им нужно, но понятия не имел, как выполнить свое обещание. К сожалению, существование самого Говоруна непосредственно зависело от того, сможет ли он сдержать свое обещание. Даже не имея опыта в обучении или преподавании языков, Говорун понимал, что было бы странным, если бы он сделал объектом изучения высшую химию. Никто не может вообразить достаточно достоверно молекулы или атомы, было бы чистой случайностью, если бы человек узнал диаграммы или образцы, поскольку они будут иметь значение исключительно для химика в лаборатории, а человек может быть и не знаком с теорией атомного строения вещества. Говоруну не пришло в голову, что ему сможет помочь фармацевт корабля, он так долго не контактировал со своим классом, что, к несчастью, ощущение, что он превосходит всех, укрепилось. Остальные члены экипажа для него были просто рабочими, он никогда не говорил ни с одним из них как с другом, он сам справлялся со своими проблемами и собирался продолжать действовать в том же духе.

Говорун дремал, свернувшись на подушке на полу своей каюты. Босс, удостоверившись, что его собственный вклад в почти окончательный успех не был принижен в быстро распространяющихся новостях, тоже ушел спать. Второй офицер проверил, что оба воздушных запора были закрыты, и пошел к комнате слежения в нижней части корабля. Большинство солдат и несколько механиков собрались там и обсуждали события дня и шансы достичь их собственной планетарной системы (с тех пор как Босс нарушил клятву, данную сюзерену, у них больше не было «дома»). Присутствие офицера не прервало их разговора, Второй принадлежал к классу солдат, и он вступил в дискуссию на равных со всеми правах.

Отступничество Босса не слишком огорчило солдат, им было все равно, на кого работать и за кого драться. Они, пожалуй, предпочитали бы настоящее положение вещей, поскольку постоянная гражданская война между правителями их родного мира сильно напоминала организованное пиратство, а теперь не было необходимости отдавать большую часть награбленного своему сюзерену. Босс, несомненно, действовал скорее импульсивно и мало заботился о запасах провианта, амуниции или оружия, он думал, что получит их у своих жертв. К несчастью, неожиданная встреча с полностью оснащенным флотом его прежнего правителя оставила корабль новоявленного пирата практически без средств защиты. Сделав три-четыре попытки получить товары с изолированных станций в его собственной системе, он принял иное решение и ушел из сектора, где велик был риск встретить враждебные ему военные корабли. На околосветовой скорости его корабль стал невидимым для радаров, и, покинув свою собственную систему, он не посмел остановиться, пока Солнечная система не стала видна на его навигационной панели. Причины, по которым он приземлился на Земле, были очевидны. У него было достаточно пищи, и его корабль был защищен от звездного излучения, но полностью безоружен.

Если дискомфорт, связанный со средой этой планеты, и обратил некоторых членов экипажа против Босса, то успех Говоруна вернул все на свои места. Второй офицер обнаружил, что полностью согласен с остальным экипажем: хорошо иметь такого командира, как Босс, у которого все под контролем. На корабль Босса спустился мирный и счастливый вечер.

Босс обнаружил, что практически невозможно установить обычные смены. Вне зависимости от того, как часто он будил своих людей, бездействие тут же усыпляло их. Члены экипажа, истощенные постоянной борьбой с гравитацией земли, сдавались и впадали в дрему еще до того, как понимали, что действие акселерина кончилось. Сон был коротким, но, очевидно, неизбежным, только Говорун мог заставить себя более-менее поддерживать нормальный режим, просто потому, что у него практически не было никакой ежедневной работы. Именно по этой причине, как только он утвердился в мнении, что вокруг не было ничего, что моглобыло угрожать кораблю, Босс отменил надзор и просто стал закрывать на ночь окна.


Когда Керк появился на следующее утро у корабля, двери были все еще закрыты и сам Босс все еще спал. Человек бросил камень в дверь шлюза и внимательно осмотрел корабль. Солнце только что осветило верхушки деревьев. В этот раз Керк заметил, что может увидеть через окна диспетчерской часть панели управления с кнопками и рычажками странной формы, очевидно удобных для нечеловеческих «рук» его новых знакомых. Ему пришлось обойти вокруг корабля, чтобы увидеть разные части отсека. Внезапно он заметил отблеск солнечного луча на фацете шлюзовой камеры и повернулся посмотреть, кто там появился.

Звук ударившегося камня прошелся эхом по коридору и дошел до «ушей» механиков в кают-компании внизу. Один из них отправился рассказать об этом Боссу. Босс выругался, приказал разбудить Говоруна и снова заснул.

Так что вскоре в шлюзе появился Говорун, за которым следовали наиболее любопытные из механиков. Керк узнал герольда по антеннам, но не нашел никаких других отличий от остального экипажа. Говорун указал жестом на небольшое, но очень ровное сухое глинистое место напротив корабля, и урок начался. Говорун поручил одному из членов группы вести записи и полностью занялся тонким делом выяснения значений необходимых ему слов. Это было нелегко, поскольку герольд был очень неуверен в точном значении терминов. Говорун вскоре узнал, что в человеческом существуют синонимы – нечто невероятное для существ, владеющих мысленной речью. Так же загадочны для него остались понятия «буквы» и «алфавит», ведь каждое слово казалось ему законченной смысловой единицей. Керк предвидел эти трудности с самого начала и пытался избежать их.


Детали обучения, продолжавшегося несколько недель, представят интерес для психологов и семантиков и увеличат этот рассказ на неоправданное количество страниц. Было несколько перерывов, когда Керку надо было пополнить запасы продовольствия, и один раз его не было почти неделю, поскольку ему пришлось отвезти отчет по насекомым-паразитам в ближайший город. Он никому не сообщил о том, что нашел в лесу, и вернулся сразу, как только смог. Керк уже давно понял, что за настойчивостью Говоруна лежало огромная заинтересованность в чем-то, но что это было, ему узнать так и не удалось.

К сентябрю, когда обмен идеями между инопланетянином и Керком можно было назвать разговором, терпение Керка подходило к концу. Говорун писал достаточно легко, при помощи карандаша и страниц записной книжки Керка, человек говорил вслух, поскольку обнаружил, что, очевидно, от этого его визуальные представления становятся ярче. Он задавал Говоруну столько вопросов, сколько позволял быстро увеличивающийся лексикон герольда. Он не слишком много узнал о природе родной планеты пришельцев и об устройстве их социума, поскольку Говорун не собирался слишком много болтать, да и Босс начал подозревать человека и стал агрессивен. Он мог себе представить только одно применение такой информации.

Керк наконец-то смирился с неизбежностью и позволил Говоруну направлять разговор в нужную ему сторону, надеясь вставить несколько слов когда герольд закончит свое «срочное дело».

Схемы и диаграммы не слишком помогли им в разговорах – люди и инопланетяне пользовались разными системами символов.

Запасы мышьяка подошли к концу, и поэтому не осталось никаких образцов, в любом случае для Керка они не имели бы никакого значения.

– Бесполезно пытаться дать мне понять, что именно вам необходимо таким образом, – наконец сообщил человек, – будет лучше, если вы просто опишете основные характеристики этого вещества, а также расскажете, для чего вы его используете.

– Но по каким характеристикам вы сможете его опознать? – спросил Говорун на бумаге.– Мои механики пытались это сделать с самого начала.

– Они пытались описать его химические характеристики, – ответил Керк.– Я не химик, и для меня это не имеет никакого значения. Что я должен знать, так это как выглядит вещество, как оно может быть получено и зачем вам оно так сильно нужно. Если я встречу группу людей на необитаемом острове, я легко догадаюсь, в чем они нуждаются, но в вашем случае мне это неизвестно. Расскажите мне, почему вы покинули свой мир и остановились здесь.

– Возможно, вы правы, человек. Мой капитан запретил мне предоставлять вам такие знания, но я не вижу никакого другого способа объяснить вам, что нам нужно.

– Почему командир запрещает мне больше узнать о вас? – спросил Керк.– Я не могу понять, чем это может вам навредить. А я в свою очередь был достаточно открыт с вами и вашим народом. Я решил, что вы дружелюбны, и думаю, не случится ничего страшного, если вы мне расскажете о себе побольше.

Внезапно человеку пришла в голову идея, что эти якобы беспомощные существа способны причинить вред человечеству, и вместе с этим он осознал всю деликатность своего положения. Это было для него шоком. Пытались ли эти существа использовать его как источник информации о слабостях человеческой расы, чтобы потом спокойно завоевать ее?


Говорун понял собственную ошибку еще до того, как человек закончил фразу, но не стал терять время на ее исправление. Его игнорирование человеческой психологии было почти непреодолимым препятствием в этой попытке установить контакт.

– То вещество, которое я пытаюсь описать, нужно нам гораздо больше, чем мы можем сказать, – написал он, – Мы с командиром решили, что будет фатальной тратой времени позволить разговору идти в другом направлении, которое для вас может быть очень интересным. Если бы мы знали, где его можно достать; не было бы никаких проблем, и вы могли бы задавать какие угодно вопросы, пока мы его получаем, но в любом случае нам нельзя оставаться здесь надолго. Вы, должно быть, заметили, что нам здесь плохо. Сейчас почти половина из нас больны из-за изломов хрящей и потянутых мышц, поврежденных из-за сражения с вашей гравитацией, мы существуем только на допингах, а слишком долгое использование этого вещества приведет к гибели.

– Значит, ваш корабль не может лететь? – спросил Керк.

– Нет, в нем нет никаких механических поломок, а энергию он берет из окружающего его космического пространства. Мы можем бесконечно долго путешествовать. Однако, прежде чем мы осмелимся вернуться в область, где наши враги смогут заметить наш корабль, нам необходимо большое количество… материала, который мы ищем.

– У вас нет дружественных рас в окрестностях вашего мира, к которым вы могли бы прилететь, вместо того чтобы проделать такой путь до Солнечной системы?

– Путь не такой уж длинный, всего около четырехсот наших дней. Мы использовали полное ускорение, пока не оказались поблизости от вашего солнца. Мы бы рискнули, даже если бы расстояние было значительно больше, лишь бы улететь из нашей системы. У нас был правитель, но капитан решил, что нам будет лучше стать независимыми, но теперь мы вынуждены путешествовать на безоружном корабле и предпочитаем планету, обитатели которой не станут стрелять в нас при первом взгляде.

– Значит, у вас нет снарядов и оружия, – продолжил Керк, чтобы узнать разницу между двумя словами, показывая на свое ружье и патроны.

– Оружие у нас есть, а снарядов нет, – подтвердил Говорун, – я вижу, в ваших мыслях, как ваше ружье работает. Наши ружья похожи на ваши, они посылают снаряды при помощи взрыва. Мы уже произвели взрывчатое вещество из органических материалов, которые мы нашли здесь, но нам не хватает материала для снаряда.

– Наверное, это металл вроде того, из которого сделаны мои пули или ружье, – решил Керк. – Я знаю, где можно найти такие вещества, но вы не убедили меня, что мой народ может доверять вам. Почему вы вообще хотите вернуться в свой мир, если вы, как вы утверждаете, там вне закона? Вы не можете, как я понимаю, надеяться, что будете в безопасности там, даже если у вас будет оружие.

– Я не понимаю вашего вопроса, – ответил Говорун. – А куда мы еще можем направиться? И что вы имеете в виду под словом «безопасность»? Нам будет лучше, чем прежде, поскольку нам не придется отдавать большую часть добычи нашему правителю, мы сможем оставить ее себе. Существует много необитаемых мест в нашем мире, где мы сможем устроиться и жить спокойно.

– Вероятно, ваш стиль жизни отличается от нашего, – сухо заметил Керк. – Какой металл вы ищете?

Он задал вопрос, дабы просто получить информацию, пока он не собирался помогать инопланетному насекомому.

– Если вы покажете мне ваше вооружение, я, может быть, смогу вам помочь, – добавил человек чуть погодя.

Это предложение показалось подозрительным самому Говоруну. Однако, памятуя о том, что человек уже узнал о самых важных характеристиках оружия, он ответил:

– Тогда пойдемте посмотрим.

Это было в стиле герольда – пригласить человека, не посоветовавшись с Боссом и даже не предупредив первого о возможных последствиях. Он презирал резолюции капитана. Говоруну никогда не приходило в голову, что он не сможет справиться с любыми его возражениями. Его уверенность была совершенно оправданна. Если бы у Босса было человеческое сердце, а не система сосудов и мышечных колец по всей длине его артериальной и венозной систем, он, скорее всего, получил бы инфаркт, если бы он узнал о намерении Говоруна показать арсенал корабля земному существу. Однако Босс не стал возражать, хотя Говорун не объяснил причину своего поступка. Босс никогда бы не признался даже самому себе, что мнение Говоруна было для него важнее его собственного, но повел себя именно так.

Керк мало узнал об оружии на корабле, хотя будь он артиллеристом, то, несомненно, был бы счастлив бросить хоть один взгляд на аппарат прицела. Само оружие выглядело как обычные малокалиберные гладкоствольные пушки, но с уникальным казенником, который можно было заряжать, прицеливаться и стрелять, не теряя при этом воздух корабля. Орудийное отделение было поделено перегородкой на две части, в одной находились пушки и вспомогательные механизмы, а другая, к большому удивлению Керка, была завалена металлическими цилиндрами, которые не могли быть ничем иным, кроме снарядов. Человек поднял один из них и обнаружил, что он был открыт с одной стороны и внутри был совершенно пуст. Говорун написал в блокноте:

– Нам необходим материал, чтобы заполнить их, пустые они никуда не годятся.

– А когда они заполнены? – спросил Керк.

– Снаряд проникает через стену корабля, оставляя только одно небольшое отверстие, которое быстро запечатывается изолятором между внешним и внутренним корпусами. Снаряд взрывается и его содержимое испаряется, выпуская газ без запаха, который убивает экипаж. Затем корабль можно отогнать на буксире на планету и ограбить.

– А почему вы не используете взрывные снаряды, которые проникнут в корабль, сделают в нем большое отверстие, и вы сможете ограбить его в космосе? – спросил человек.

Говорун мгновенно потерял большую часть уважения к человеческой расе.

– В космосе нет воздуха, поэтому мы не можем напасть на корабль, – объяснил он. – Отверстие от взрыва скорее всего уничтожит большую часть оборудования внутри корабля, поскольку корпус намного крепче, чем внутренние перегородки, а то, что находится внутри, как раз и необходимо нам.

Керк с нетерпением ждал, пока герольд закончит царапать свое сообщение.

– Ну конечно, я знаю, что в космосе нет воздуха. Но неужели у вас нет защитной спецодежды, предоставляющей воздух, в которой можно свободно работать в вакууме?

– Было произведено много попыток разработать такой костюм, – был ответ, – но на данный момент не было представлено; ни одной модели, в которой мы могли бы спокойно двигать крыльями и свободно дышать. Я вижу, что для вашего простого тела легко создать подобный костюм, но мать-природа дала нам слишком много наростов.


Керк не произнес ни слова, но очень много думал. Он предполагал (и совершенно правильно), что большую часть его мыслей инопланетяне все равно не могли расшифровать. Несомненно, история, рассказанная герольдом, была правдоподобной, хотя и казалась странной с земной точки зрения. Устройство мира, которое описал герольд, во многом напоминало земной склад жизни в другие века. Керку был симпатичен довольно циничный характер Говоруна, а его неосознанный эгоцентризм разумного насекомого в какой-то мере забавлял землянина.

Когда они добрались до шлюза, солнце уже опускалось за горизонт, а с севера дул ветер, который они сразу почувствовали, выйдя из укрытия корпуса корабля на берег реки. Керк несколько минут смотрел на небо и лес, затем повернулся к Говоруну:

– Сейчас мне надо вернуться в лагерь и поесть. Полагаю, что вы предоставили мне всю возможную информацию. Сегодня вечером я постараюсь решить вашу проблему. Не обещаю, что все получится, даже если я пойму, какое химическое вещество вам нужно, не уверен, что смогу вам довериться. Ваш народ настолько своеобразен для меня, что я даже не пытаюсь понять ваш подход к собственности, но первым делом мне следует подумать о безопасности моего мира. Что бы ни произошло, я не могу здесь долго оставаться. Вы, скорее всего, не знакомы с сезонными изменениями погоды на этой планете, но вы, должно быть, заметили пару недель назад, что ночью температура упала. Мы находимся практически в Северном полярном круге , – Керк вообразил соответствующую схему, – и я не смогу прожить зимой здесь без соответствующей одежды. Кроме того, я уже несколько недель назад должен был вернуться к себе.

– Я не могу управлять вашими действиями, даже если бы захотел, – ответил Говорун, – все, что я могу, так это надеяться на лучшее, для меня это достаточно необычная ситуация.

Керк усмехнулся странному юмору герольда и пошел в направлении лагеря. Он не передвинул его ближе к кораблю, поскольку на старом месте лучше обстояло дело с водой. Он шел и размышлял. Он не имел ни малейшего понятия, что ему теперь делать. Как он и сказал инопланетянину, его первой заботой был его собственный народ, но он все же хотел верить инопланетянам, которые ему были симпатичны.

Совершенно очевидно, что Говорун не преувеличивал серьезность их положения. Керк лично видел, как члены экипажа с трудом передвигались по кораблю, выполняя свои обычные обязанности, и видел, как один из них упал, когда его тонкие ноги не выдержали тяжести утроенного веса тела. С другой стороны, человеческий экипаж при таком положении вещей уже давно бы улетел с оружием или без. Керк не мог решить, было ли упорство этих существ достойно восхищения или, наоборот, говорило о том, что они не слишком считаются друг с другом. Внезапно ему пришло в голову, что их понятие «достойного поведения» явно отличается от его.

Возможно, они похожи на непослушных детей, которые будут упрямо стоять под дождем, пока мать не предложит им конфетку? Но ученого, работающего сверхурочно в лаборатории, можно было описать точно так же, и Керк это понимал.

И зачем им нападать на человечество? Жить на Земле они все равно не смогут. Керк не был впечатлен их газовым оружием: если не использовать снаряды в закрытом пространстве космического корабля, они будут абсолютно бесполезны. С другой стороны, Говорун мог солгать, он все еще мог служить своему «королю», и того не будет заботить, кто будет жить в завоеванном мире, если, конечно, их правители не отличались от человеческих. Достаточно будет желания расширить свои владения.

«Подумаю об этом позже». Керк добрался до своего лагеря и приготовил ужин. Он ел медленно и так же мыл посуду. Солнце уже давно село, он забрался под одеяло, но не мог заснуть.

Какой газ они использовали? Керк не знал, радоваться ли тому, что он не знает химии. Мысленно он прокручивал разные идеи и незаметно, но совершенно логично дошел до ядов для насекомых, чем он и занимался все это лето, до встречи с инопланетянами. Он вспомнил о складе сульфата меди и свинца, которые хранились в дельте реки для использования в следующем году. Идея вылетела у него из головы так же быстро, как и появилась, поскольку ни одно из этих веществ не было газообразным. Затем он вспомнил о своих проблемах. Надвигающееся начало семестра в колледже было еще одной причиной для немедленного отправления. Он даже сейчас сомневался, что сможет успеть в Штаты как раз к регистрации, если, конечно, его не отвезут инопланетяне. Эта идея ему понравилась. И снова круг его мыслей замкнулся, и он задумался о том, что нужно обитателям космического корабля.

Тогда ему пришла в голову другая мысль. Представим, что герольд всегда говорил только правду. Тогда, он приятный индивидуум, пастырь, пытающийся спасти свое стадо, офицер корабля, заслуживающий уважения за рвение и честное исполнение своих обязанностей, но, несмотря на все эти достоинства, – пират. Он совершенно ясно рассказал, что Босс отказался подчиняться своему правителю, и использовал выражение «вне закона», говоря о своем экипаже.

Земным жителям вряд ли понравится иметь дело с народом, который постоянно игнорирует закон. Керк не имел права помогать этому экипажу, несмотря на его собственное отношение к ним. Еще долго землянин обдумывал этот вопрос, пытаясь найти слабое место в своих рассуждениях, пытался именно потому, что чувствовал дружеские чувства к Говоруну.

Но вопрос оставался вопросом, и в конце концов Керк решил, что не в его правилах помогать правонарушителям. Но человек – натура противоречивая, и теперь Керк хотел помочь тем, с кем так долго общался. К сожалению, он не знал некоторых деталей, иначе давно бы спал спокойным сном.

Межзвездный полет занял не четыреста дней, как полагали инопланетяне, а скорее сорок лет. Почти весь путь был проделан со скоростью, близкой к скорости света, часы на корабле равнялись дням снаружи. Такое же время ушло бы на обратный путь, и можно было предположить, что правителя, которому они бросили вызов, уже сменил следующий «король». Говорун и Босс могли спокойно вернуться как члены законной межзвездной экспедиции, и даже если бы им это не удалось, вряд ли за неподчинение прежнему правителю их наказал бы тот, кто занял место своего предшественника после войны не на жизнь, а на смерть.


К сожалению, раса Говоруна и понятия не имела о теории относительности, поскольку их наука ставила своей целью улучшение оружия или увеличение скорости космических кораблей, не заботясь особенно о теории, а знания Керка по этому вопросу ограничивались парой не слишком внятных фантастических рассказов.

Керк проснулся, полный нехороших предчувствий. Он встал, дрожа от утреннего холода, помылся, поел и собрал своей лагерь. Что бы ни произошло, он собирался в этот день отправиться на юг. Он осторожно сложил палатку, спальный мешок и остальные вещи в большой пакет. Он оставил его у того места, где прежде располагался лагерь, взял ружье и отправился по дороге в долину за холмами. Он был уверен, что инопланетяне не смогут причинить ему вреда, ведь у них не было оружия, а физически он был намного сильнее их.

Но зачем, вдруг подумал он, им причинять ему вред? Ему не придется отказывать им в помощи, он, правда, не смог решить эту проблему, он так и «не догадался, что за вещество им было нужно. Он мог держать при себе свое мнение об их оккупации. Керк был уверен, что не говорил ничего, что могло навести на эту мысль Говоруна, а к этому времени герольд уже привык, что не может расшифровать большинство мыслей собеседника.

Так думал Керк, когда вышел из леса и подошел к оврагу, в котором лежал межзвездный корабль. Как обычно, никого из экипажа не было видно, и, как всегда, Керк возвестил о своем присутствии, бросив камешек во внешнюю дверь шлюза.

Говорун тоже провел почти все ночь в раздумьях. С каждым днем он все яснее понимал, что шансы получить от Керка необходимое вещество чрезвычайно малы. Обитатели этой планеты использовали газообразные яды, об этом ему рассказал сам Керк. Однако в их случае их обычно использовали во внешней среде и поэтому не заботились об плотности и насыщенности. Говорун знал, что его газ был где-то в два раза плотнее, чем здешний воздух, при той же температуре и давлении, однако он не знал насколько он токсичен для земной жизни.

Оставался единственной шанс. Нужно, чтобы Керк показал путешественникам дорогу к тем, кто знает химию или специализируется на войне, или на том и другом вместе. Герольд научился общаться, а значит, никаких проблем не должно возникнуть.

Говорун сразу же заметил, что человек несет ружье, это было впервые, с тех пор как он стал сюда приходить, и инопланетянин догадался почему. Он подлетел к берегу реки присел напротив Керка на корточки и развернул антенны.

– Я не смог решить эту проблему, – прямо сообщил Керк.

– Я не удивлен, – написал Говорун, – многие, знающие больше тебя, не справились бы. Несмотря на наше разочарование, было бы по-детски глупо винить тебя в этом. Но ты все же можешь нам помочь. На вашей планете должны быть люди, специализирующие на этих вопросах. Да и ты сам говорил, что тебе нужно уехать отсюда, прежде чем придет зима. Мы можем легко перенести тебя туда, куда тебе нужно, а ты расскажешь, как нам найти нужных людей. Подходит?

Отношение герольда к неудаче Керка было абсолютно неожиданным и говорило «за» это существо. Новое предложение застало его врасплох, и он просто сказал:

– В лагере остались мои вещи.

Он развернулся и пошел как можно быстрее в лес, чтобы межпланетный пират не успел разобрать его мысли.

Пройдя милю, Керк остановился и попытался понять, что произошло. Он чувствовал некое подобие дружбы к Говоруну, даже после того, как решил, что он пират и не стоит подобных чувств, поведение герольда перед лицом горького разочарования еще больше увеличило уважение Керка. Отказываться ему помочь было ему не по душе.

Он пытался не обращать внимания на свои чувства. Из общения с Говоруном было ясно, что альтруизм и симпатия не в его стиле. Он был абсолютно эгоистичен, и Керк не сомневался, что он ухватится за любую возможность сохранить себе жизнь, даже ценой жизни своих товарищей.

Да, с точки зрения человека, Говорун не был идеалом, но Керк все равно чувствовал к нему симпатию. Мог ли он вернуться и сказать инопланетянину, что бесполезно было просить о дальнейшей помощи? От одной мысли человек содрогнулся. И все же, что еще он мог поделать? Ничего. Керк добрался до лагеря, взвалил на плечи свой рюкзак и пошел обратно к кораблю. Он шел твердой поступью, и утреннее солнце, пробиваясь сквозь листву деревьев, освещало его лицо, выглядевшее намного старше его двадцати лет.

Говорун все еще ждал на берегу, и оба его глаза напряженно всматривались в окружающую корабль лесную чащу. Когда он увидел Керка с сумкой за плечами, он подлетел к шлюзу и исчез внутри. Керк окликнул его, голова герольда и его антенны высунулись из двери. Человек бросил свой рюкзак на землю и замер на месте, смотря на мыслящего мотылька, стараясь подобрать слова, чтобы объяснить ему, что он решил. Но не мог.

Достаточно было и мыслей. Говорун расправил крылья и подлетел к Керку. Его письменные принадлежности были при нем, и он тут же начал писать.

– Что мы сделали, что заставляет тебя отказаться от твоих обязательств? – спросил герольд. – Что еще тебя интересует в моем народе, которого ты никогда не видел и никогда не увидишь?

Керк попытался объяснить его отношение к пиратству, но не смог. Для инопланетянина жизнь состояла из рейдов и грабежа, его понятие плохого и хорошего отличались от понятий земных больше, чем можно было себе представить. Говорун наконец решил, что дальнейшие попытки не принесут успеха.

– Когда я впервые увидел тебя, – сказал он, – у меня ушло немало времени на то, чтобы понять, что излучаемые тобой волны несут в себе разум. Твое поведение в конце концов показало, что так оно и есть, с большим трудом я научился интерпретировать в определенной степени твои мысли. Я думаю, мы опять столкнулись с той же проблемой. Мне понадобилось немало времени на то, чтобы понять, что мои мысли не единственные, теперь я также начинаю понимать, что образ моей жизни не единственно возможный. Со временем, может ьыть, я смогу понять и ваш, я должен, если это вообще возможно для разумного существа. Поэтому я снова приглашаю тебя поехать с нами, к южным районам, откуда, как ты говоришь, ты приехал. По пути ты расскажешь мне больше о твоем народе, как я рассказал тебе о своем. Возможно, имея знания, от которых можно отталкиваться, я оценю твою точку зрения и смогу уговорить тебя помочь нам. В любом случае, само по себе знание будет интересно. Пока я не пойму, почему ты отказываешься, я не повторю свою просьбу и не расскажу командиру о том, что произошло. Чем меньше он знает, тем лучше для нас обоих, как, впрочем, и для него самого. Он никогда не сможет одобрить то, что я пытаюсь сейчас предпринять, и он не понимает, как мозг может требовать знаний, которые не надо тут же применять. Ему неизвестны ни любопытство, ни воображение. Теперь пойдем, мы будем медленно двигаться на юг и разговаривать. По крайней мере мы выиграем немного времени. Мы не отважимся остаться на этой планете больше чем на пару дней. Нам не хватит механиков на корабле, чтобы следить за двигателями, у нас уже мало работоспособных членов экипажа.


Керк согласился, хотя позже он так и не понял почему. Подсознательно он хотел дать шанс Говоруну, чтобы тот смог оправдаться. Все больше и больше Керк укоренялся в мысли, что настолько ответственное и совершенно невозмутимое перед лицом полного провала всей операции существо не может быть преступником. Несомненно, вера в это ничем не была обоснована даже по отношению к одной конкретной цивилизации. Вероятно, такие эмоциональные отношения между представителями двух цивилизаций являются чистым безумием. Только у логики есть шанс, но даже логика может легко обмануться из-за недостатка данных.

Землянин и инопланетянин вошли в шлюз и закрыли за собой обе двери, Говорун полез в диспетчерскую. Керк шел за ним.

В каюте управления не было никого, кроме них, поскольку все еще было раннее утро. Говорун подал сигнал, означающий, что Босс нужен в диспетчерской, и странная пара стала молча ждать. Сигнал пришлось повторить еще несколько раз, прежде чем снизу появился Босс. Он напустил на себя самый властный вид, отчасти потому, что его только что разбудили, отчасти потому, что он никогда не упускал возможности произвести впечатление. Он никогда до конца не осознавал, что человеческое существо не может ни «слышать» его слов, ни понимать язык его жестов.

Говорун попросил его поднять корабль в воздух и медленно направить его к экватору планеты, пока не увидит океан. Босс стал быстро задавать вопросы о прогрессе в переговорах, и герольд ответил, что в настоящий момент нет никакого прогресса, поскольку тот, кто должен сейчас работать, – говорит. Это заставило капитана стушеваться: он подошел к пульту управления и вызвал на место механиков. Говорун занял место рядом с капитаном, чтобы давать инструкции.

Керк опустил свой рюкзак позади капитана и уселся на него, таким образом оказавшись на полметра ниже остальных. Стеклянные иллюминаторы здесь были самые большие на корабле, и он мог видеть лес на много километров вокруг, а перископ, который он сразу заметил, позволял разглядеть пейзаж за кормой корабля.

Земля уходила из-под ног, и его прижало ускорением к полу. Корабль, не разбегаясь, вертикально поднялся на пару сотен метров вверх и повернулся носом на юг. Босс расслабился на своем посту и просто следил глазами за рядом кнопок, которые должны были показывать состояние генераторов. Внизу за такими же кнопками следил механик, и поэтому не имело большого значения, занят ли Босс или нет, хотя он ни за что не признался бы в этом Керку, если бы мог говорить.


Говорун обратил внимание на пустынную местность леса и сравнил его с похожими необитаемыми районами у себя на планете. Это заставило Керка рассказать о более населенных странах, различных народах, обитающих там, и об отношениях, существующих между ними. Он был неплохим лектором, поскольку провел очень много времени, изучая социологию. Герольд не перебивал его, он задавал вопросы, как только ему казалось, что человек собирался замолчать, и вообще делал все возможное, чтобы получить как можно больше полезной информации.

Они увидели море и небольшое поселение почти одновременно. Город был портовым – они разглядели несколько доков и довольно большой флот рыбачьих лодок. Керк узнал это место – сюда он приезжал вначале лета со своим отчетом. Взгляд на часы и небольшие подсчеты дали понять Керку, что они не могли двигаться быстрее тридцати километров в час, ведь они оставили свою базу еще утром. От пяти часов, проведенных в низкой диспетчерской, у человека затекли ноги и руки, он послал Говоруну мысленный вопрос и узнал, что в основном коридоре он сможет вытянуться во весь рост и даже лечь. Керк спустил свой рюкзак по скату и сам соскользнул за ним, достал свой спальник и вытянулся в коридоре на полу, что немало удивило солдат, как раз в этот момент вышедших из своих отсеков. Он не взял с собой ничего поесть да и не чувствовал себя особо голодным. Положив себе под голову рюкзак как подушку, он решил осмотреться. Теперь дверь в конце коридора была открыта, и оттуда раздавались едва различимые звуки. Керк подумал, что хорошо было бы взглянуть, что там, но передумал.

Через несколько минут он почувствовал, что пол под ним дрожит. Он встал слишком резко и сильно ударился головой о потолок. Что-то было не так. Керк подошел к подъему, но не успел дойти до конца и отошел назад, когда встретил спускающегося Говоруна.

Босс вышел за герольдом в основной коридор, и Керк проследовал за ними до двери в шлюз. Очевидно, корабль приземлился. Человек дотронулся до кончика крыла Говоруна, чтобы привлечь его внимание, и спросил:

– Что случилось? Почему мы так быстро приземлились? Я не знаю здесь никого, кто бы мог вам помочь.

– Ваши слова не соответствуют тому, что вы думали несколько минут назад, – ответил Говорун, который все еще нес бумагу и карандаш, – когда я попросил вас полететь с нами, я рассчитывал, что ваш мозг передаст важные для нас знания. Что и произошло. Вы не привыкли к тому, что ваши мысли читают, и удивительно мало их контролируете. Если бы мне не пришлось потратить столько времени на то, чтобы узнать систему ваших обозначений, мы бы уже давно узнали бы все, что нам нужно, не обращаясь к вашему сознанию. Когда показалось это поселение, у которого мы сейчас приземлились, ваше сознание выдало образцы разных видов: название места, не имеющее для вас никакого значения, то, что здесь находится ваш начальник и что где-то в зтом городе находится склад химикатов, которыми вы травите насекомых-паразитов. Ваш начальник должен быть экспертом в этом вопросе, раз уж он занимает эту должность. Возможно, окажется, что химикат тот, что нам нужен, если нет, я научился по вам читать человеческие мысли, и мы сможем получить эти знания от вашего начальника.

– Значит, вы пригласили меня на борт, надеясь меня обмануть? – спросил Керк. – И нет никакой дружбы? Никакой искренней попытки понять мою точку зрения, как вы говорили?

– Действительно было интересно понять ваш странный образ мысли, – ответил герольд, – но я потратил слишком много времени на простое любопытство, а у понятия вашего образа мысли нет никакого практического применения. Вы такой же, как и все здесь, на этом корабле, – находитесь под влиянием стереотипного мышления, не вижу никаких других причин, почему отказались помочь нам. Я не желаю вам зла, поскольку и без вас добился того, чего хотел, но глупо думать, что я испытываю к вам дружеские чувства. Однако, вам интересно будет узнать, что…– рука странной формы перестала писать, и ее обладатель повернулся к дверям шлюза, где нетерпеливо стоял Босс.

Это последнее, незаконченное предложение подстегнуло возрастающую злость Керка. Молча он смотрел, как распахнулась дверь. Через проем было видно несколько домов, но не было ни одного человека, заинтересовавшегося кораблем. Как Боссу удалось приземлиться так, что никто не заметил корабль, так и осталось навсегда тайной.

Два инопланетянина спрятались за кустами поблизости от домов. Керк, сидя на пороге воздушного шлюза, представил себе, как антенны герольда читают мысли ничего не подозревающих жителей города. Можно себе представить, что с некоторыми из них возникнут проблемы, ухмыляясь подумал Керк, поскольку три четверти населения были необразованными индейцами. Но как предотвратить чтение мыслей Факсона, специалиста по химикатам, или МакАртура, сторожа хранилища? Предупредить их довольно легко, но совершенно бесполезно, чем больше они будут стараться не думать о том, что нужно инопланетянам, тем легче будет это узнать. Если они попробуют атаковать пришельцев, те могут просто забраться в корабль и читать мысли оттуда. Кажется, Говорун выиграет в любом случае. Или нет?

Внезапно в голову пришла идея, сначала нечеткая и смутная. Она была связана с индейцами и необразованными людьми, какой-то психологический нюанс, который он не мог сразу осознать. И тут до него дошло. Улыбка озарила его лицо, он откинулся на рюкзак и наблюдал за герольдом, пока в сотне метров от того проходили мужчины и женщины, краснокожие и белые. И вот гигантские мотыльки влетели обратно в корабль.

Керк отодвинулся, чтобы дать им дорогу, и проследил, как они уселись на полу шлюзовой камеры. Говорун не пытался писать, он просто стоял и смотрел на земного жителя с выражением полнейшей беспомощности, и жалость пронзила сердце Керка.


Человек сказал как можно мягче:

– Теперь вы знаете. Я и не думал об этом, пока вы не ушли, а следовало бы, судя по тому, что вы сказали, да и вы должны были сами понять это из ваших наблюдений. Когда мы впервые заговорили с вами, вы сказали мне, что мой образ мыслей отличается от вашего, что было абсолютно естественно, как вы поняли потом. Но ни вы, ни я не дошли до логического заключения этой мысли. Весь ваш народ .думает «одинаково», на одном языке. Образцы, которые вы излучаете, имеют смысл для членов вашей расы, но не для меня, поскольку вы получаете излучения от таких, как вы, с самого детства, а я для вас чужой. Но мой народ не общается таким способом, как вы уже знаете, у нас есть органы, которые могут производить отчетливые модуляции звуковых волн и распознавать их. Действие, происходящее в нашем мозгу, никогда не переносится прямо в мозг другого человека, сначала информация кодируется и затем посылается. Волны, которые вы «слышите», производятся вашей нервной системой, это активность, сопровождающая мысленный процесс.

Керк протянул в сторону герольда руку.

– Посмотрите на кончики моих пальцев. На коже вы видите рисунок из выпуклостей и впадин. Этот рисунок совершенно уникален. У каждого из моего народа есть подобный, но не существует двух одинаковых образцов отпечатков пальцев. И так же не существует хотя бы двух похожих друг на друга «отпечатков мысли». С рождения каждый мозг изолирован, и к нему можно обратиться только привычным для нас способом, так что совершенно не обязательно, чтобы их электрическая активность развивалась одинаково. Вы выучили многие из моих образцов и подумали, что у вас есть ключ к общению с любым из моего народа, но я скажу честно, вас придется заново выучить «язык мыслей» для каждого человека, с кем вы захотите поговорить. Я только что сам об этом догадался. Люди также изучали излучения мозга. Существуют определенные устройства, вроде высокочувствительных электрических детекторов, которые способны измерять и записывать их, но единственный образец, используемый значительным количеством человеческих разумов, это глубокий сон, ментальное бездействие. В тот момент, как субъект просыпается, или даже видит сон, «образец альфа» распадается на множество отдельных ритмов. Нам также известно немного об обмене мыслями. Многие из наших ученых проводили эксперименты много лет, пытаясь определить его природу и причину. В любом случае я не помню всех подробностей. Я не физик, но самые известные ученые утверждают, что современная наука не может объяснить результаты экспериментов. Но что бы это ни значило, я уверен, что вы ничего не сможете добиться ни от одного человека, кроме меня. Не хочу вас дразнить, но если бы вы не попытались обмануть меня, скорее всего мои эмоции взяли бы верх над моим разумом и я бы помог вам. Даже сейчас меня подмывает так поступить, поскольку я не могу не чувствовать, что вам свойственно любопытство, что мне крайне симпатично, иначе я бы не зашел так далеко в общении с вами. Но теперь я уже никогда не смогу вам доверять. Мой разум оценил ваш характер иначе, чем мои чувства, но ваши действия дали мне понять, что больше был прав мой разум. Скорее всего свойства вашего характера не ваша вина. Советую вам улетать отсюда, пока большая часть из вас еще жива. Желаю вам удачи, если удача для вас не будет для нас злом.

Аллен Керк повернулся, закинул рюкзак за плечо и вышел из космического корабля. Он ощущал, как его провожают две пары желтых глаз, но не смел обернуться.

ГИБЕЛЬ «ТРОЯНЦА»

В галактике есть где спрятаться. Сто биллионов солнц и сто тысяч световых лет пространства – это чудовищный стог сена, в котором теряется такая микроскопическая иголочка, как человек или даже целая планета. Снимок Млечного Пути или, еще лучше, трехмерная проекция такой фотографии, может дать хоть какое-то представлении о состоянии того, перед кем стоит задача прочесать этот лабиринт.

Именно таково было первое впечатление Ла Рока, а его представления о галактике не сводились к фотографиям. Собственно, он привык к межпланетным, а не к межзвездным перелетам, но потеряться внутри системы какой-нибудь звезды почти также легко, как и между ними. Когда же ему стало абсолютно необходимо на время исчезнуть из виду, он неожиданно решил, что в небольшой семейке Солнца для него слишком тесно.

Приобрести корабль, даже легально, совсем не сложно; перелеты от Солнца до ближайших звезд – дело обыкновенное, и единственным затруднением для частных путешествий являются обычные таможенные преграды. Ла Рок же намеревался совершить совершенно частное и даже тайное путешествие.

Он купил корабль; событие, вынуждавшее его отбывать столь срочно, снабдило его достаточными финансами. Корабль был невелик: обычный флаер для перелетов второго порядка, представлявший собой металлическое яйцо футов семьдесят в длину и тридцать в диаметре в самом широком месте. В нем были два обязательных конвертера второго порядка, любой из которых мог поддерживать корабль с шестьюстами тоннами груза во время межзвездных перелетов на сверхсветовой скорости. Истинная его грузоподъемность, разумеется, была далека от этой цифры. Конвертеры работали на ртути, но могли быть перенастроены на потребление любого умеренно плотного металла с низкой температурой плавления.

Ла Рок предпочитал скрываться в толпе и поэтому для отправки выбрал шумный и людный порт Аллахабад. И одним поздним июльским вечером, уже незадолго до полуночи, направляющий луч вывел его корабль за пределы земной атмосферы; к часу ночи он отключил автоматическое управление, направил тупой нос своего корабля на центр ковша Большой Медведицы, проверил свой выравниватель и отправился в полет второго порядка. Вселенная вокруг него оставалась в некотором роде видимой, но аберрация изменила ее вид до неузнаваемости. Звезды качнулись вперед; когда скорость вчетверо превысила скорость света, они все собрались в круг с центром на пути его движения и дугой чуть больше восьми минут. Прямо впереди было Солнце, и оно мешало хоть как-то разглядеть его цель через телескоп.

Ла Рок не был навигатором и об астрономии знал не больше чем обычный образованный человек его времени. Хотя звезды-маяки – Ригель, Денеб и Канопус – были видны из любой части галактики, в которой мог оказаться корабль, для него они были бесполезны. Его единственная надежда вернуться, в конце концов, на Землю заключалась в приборе, который каждый час автоматически снимал на долю секунды поля второго порядка, фотографируя при этом небо позади корабля. Даже это будет бесполезно, если его занесет в район с низкой звездной плотностью, где пленки не зафиксируют поблизости каких-либо узнаваемых объектов, по которым можно найти обратный путь. Он прекрасно понимал это и потому направился примерно в центр галактики. Он был более-менее уверен, что найдет подходящую для жизни планету; звезды без миров были скорее исключением, чем правилом. Миры типа земного встречались реже, но достаточно часто, чтобы принять несколько постановлений, направленных против неконтролируемой колонизации.

Сделав первый шаг в своем бегстве, он стал прикидывать возможные варианты действий представителей закона. При удаче способ его побега установят не раньше, чем через месяц, поскольку известно, что в космической навигации он не разбирается, а корабль не станут искать, пока не пройдет достаточно времени, чтобы слетать на Тау Кита и обратно – именно это место он назвал в Аллахабаде местом своего назначения. Вычисление направления, в котором он действительно отправился, займет еще день-два, когда просмотрят записи в обсерваториях, наверняка отметивших его «фарватер». После этого времени останется немного: любой крейсер Лиги соответствующих размеров за два-три дня покроет все то расстояние, на которое он сможет оторваться за этот месяц. От преследования никуда не деться: скорость двигателя второго порядка неизбежно зависит от его размера.

Поэтому и необходимо найти укрытие. Планету, где его корабль можно будет закопать или скрыть как-нибудь иначе, после чего вряд ли его найдет и целая сотня кораблей Лиги – если только там нет обитателей, которые некстати запомнят посадку. Такой мир можно найти, блуждая наудачу, но за ближайший месяц он может покрыть только ограниченное расстояние; в том направлении солнц не так уже много, сообразил он. Он достал гелиоцентрические карты и стал искать по ним.

Этому нет никакого оправдания. Надо было заранее предусмотреть место назначения, прежде чем улетать, – разобраться с расположением планеты. «Дела» он всегда планировал тщательно и вдумчиво; посмеивался, когда не столь осторожные коллеги, не последовавшие его примеру, отправлялись на более или менее длительный отдых в исправительных заведениях Лиги. Невозможно понять, почему он не применил тот же подход к межзвездным перелетам. И ведь не применил же!

Приложения к картам оказались весьма полезны. Звездные системы были сгруппированы по прямому восхождению,склонению и удаленности; ему просто надо было найти нужную страницу, где приводился общий список всех систем, имевшихся поблизости от его маршрута.

Там было двенадцать солнц, образовывавших семь систем, лежащих в пределах светового года от его курса – расстояние, которое он мог преодолеть за месяц. Поразительно большое число: в цилиндре диаметром в два световых года и длиной в тридцать пять световых лет вполне могло не оказаться ни одной звезды. Большинство из имевшихся звезд, конечно, были «мертвыми», обнаружимыми только с близкого расстояния. У шести из них были планетные системы, но эти планеты, без исключения, имели температуру поверхности ниже точки замерзания ртути. Вот невезение! Чтобы выжить на такой планете, ему придется оставаться в корабле и тратить его энергию на тепло и освещение. Даже такое слабое излучение означало, что его быстро обнаружит корабль Лиги, которому достаточно пройтись над поверхностью планеты. Нужно найти место, где в его корабле будет поддерживаться пригодная для жизни температура даже при отключенных конвертерах. Без света переживу, решил он.


Конечно, это не было бы проблемой для пилота с хоть каким-то опытом. Корабль с легкостью можно было бы пустить по круговой орбите любого желаемого радиуса вокруг одной из звезд. К сожалению, есть определенное соотношение между массой звезды, желаемым радиусом орбиты и начальной тангенциальной скоростью корабля. Этого простого соотношения Ла Рок не знал. Метод проб и ошибок здесь не годился; ошибка могла поначалу оказаться совершенно незаметной, но привести к необходимости исправления ее как раз в тот момент, когда его будут искать поблизости. Корабль продолжал путешествие, а на хмурящемся лице Ла Рока все появлялись новые морщины.

Пятнышко света на передней обзорной панели постепенно бледнело, так как Солнце, дававшее большую часть света, осталось позади. Через сутки оно было уже просто яркой звездой; через неделю множество других затмевали ее, когда Ла Рок отключал поля. Беглец начинал уже чувствовать, насколько чудовищно одиноко в космосе. Земля в его воспоминаниях становилась все приветливей.

Через два дня он прибыл к первой из семи систем. Даже с расстояния в полсветовых года и при убранных полях она была невидима; в картах она указывалась как бинарная, и обе звезды были достаточно холодны, чтобы иметь в своей атмосфере облака из твердых и жидких частиц и не испускать никакого заслуживающего внимания излучения. Относительная орбита имела эксцентриситет почти как у кометы, с периодом примерно в семьдесят лет. Солнца прошли периастр около двенадцати лет назад, и никого этот факт особо не интересовал.

Сухая подборка данных, но она помогла Ла Року кое-что припомнить. Он до сих пор представлял себе возможный результат ошибки при выходе на орбиту, как спиральное падение на выбранную звезду. Теперь же вспомнил, что на самом деле он выйдет не на круговую, а на эллиптическую орбиту, и если эксцентриситет не окажется настолько велик, чтобы завести его в точке периастра в саму атмосферу звезды, то орбита эта будет вполне устойчивой.

Поначалу идея ему понравилась: даже он сумел бы подобрать подходящую для укрытия орбиту. Мысль о поочередной смене жары и холода была неприятной, но не пугающей. Системы, мимо которых он двигался сейчас, не годились совсем: он принял как данное, что пертурбации, производимые второй звездой, в любом случае помешают его попыткам. Тем не менее, поблизости от своего пути он высмотрел четыре одиночные звезды.

Оставалось выбрать одну из четырех. Любой нормальный разумный человек без колебаний выбрал бы ближайшую; Ла Рок, подталкиваемый тем же, что заставило путешествующего инкогнито Гитлера выбрать Борнео, а не Швейцарию, выбрал самую дальнюю. Возможно, руководил беглецом свойственный ему азарт, ибо не было никакой уверенности, что он сможет достигнуть звезды, прежде чем крейсер Лиги придет по его следам на расстояние обнаружения.

С того места, где он находился, беглец не мог проложить прямой курс к выбранному убежищу. О стереометрии и тригонометрии он знал так мало, что мог лишь следовать нынешним курсом, пока не достигнет нужного гелиоцентрического расстояния, затем остановиться, сориентировать свой луч на Солнце и, держа его так, развернуть корабль в нужном направлении и снова уйти на определенное время в полет второго порядка – очень простой курс, проложенный по определению. Таким образом, он прибывал на нужную плоскость – или почти плоскость, а точнее, на поверхность сферы с центром на Солнце. Тогда он мог проложить новый курс, просто измерив по плоской карте угол с вершиной в той точке неба, к которой он двигался, и сторонами, определенными какой-нибудь звездой-маяком, вроде Ригеля или Денеба, и звездой, к которой он направлялся. Он достал гелиоцентрическую карту и транспортир и принялся за работу.


Время еле ползло. Ближайшие звезды, появлявшиеся на снимках, медленно ползли в сторону Солнца. Ла Рок нашел фотометр и попытался с помощью него определить, насколько далеко он от Солнечной системы. Большую часть времени он спал. Читать было нечего, не считая карт, астрографических и планетографических справочников да цифр на тех банковских листиках, которые он недавно пообрывал, и теперь вынужден был покинуть Землю. Вырванные, они несколько поднимали его дух.

Пилотаж второго порядка несложен; требуется лишь правильно направить корабль и включить конвертеры. Почти ничто не отклоняет с первоначального направления – собственно говоря, невозможно сделать поворот, не выключив поля и не перенаправив ось корабля. Корабль так и будет следовать по дуге круга, радиус которого до некоторой степени зависит от мощности генераторов, но, во всяком случае, велик настолько, что траектория «локального» межзвездного перелета может считаться почти прямой. Выбранный Ла Роком маршрут был столь коротким, что даже его незнание технологии полей второго порядка не имело никакого значения. Опытный навигатор, планируя перелет через галактику или к одной из внешних систем, обязательно оценил бы и сделал поправку на смещение, вызываемое генераторами данного типа и мощности.

Позади одна за другой оставались звездные системы, отвергнутые Ла Роком. Каждый раз он боролся с искушением свернуть и поискать убежище. Дни превратились в недели, в целых три недели, прошедшие с тех пор, как он выбрал свою цель. Даже по самым щедрым оценкам, щель между ним и силами закона была уже довольно узка, когда он убрал поля, находясь, по своим расчетам, в 28, 7747 световых лет от Солнечной системы. —

Он открывал панели одну за другой, смотря во всех направлениях. Звезда пятой величины на перекрестке линий на задней панели была, конечно, Солнцем. Он поискал Денеб, но девять парсеков расстояния так искажали изображение Лебедя, что он не мог уверенно отыскать его альфу. Орион был узнаваем, поскольку Ла Рок двигался почти прямо от него, и все его основные звезды были очень далеко. В конце концов, он решил использовать в качестве ориентира Ригель.

Он обнулил шкалы на одной из боковых панелей и, используя гироскопы, развернул корабль так, чтобы Солнце оказалось в центре этой панели. Ригель, к счастью, был виден на этой же панели, так что Ла Рок наложил на нее проекцию транспортира и снова стал поворачивать корабль, пока звезда не оказалась на нужном – по его расчетам – радиусе. Включив панель на максимальную мощность, он настроил положение звезд с точностью до двух десятых, убрал фиксаторы гироскопа и включил поля второго порядка, прежде чем трение в опоре гироскопов собьет настройку направления.

Расчеты говорили, что к месту назначения ему лететь восемь часов тридцать минут. Опыт мог бы сказать ему, что его шансы оказаться в пределах расстояния обнаружения цели были примерно один на сто тысяч – но он все это время боялся, что столкнется со своей целью. И неудивительно. Прокладывая курс по расчету, вслепую, навигатор-новичок ставит точку и говорит: «Мы здесь». Навигатор чуть поопытней рисует маленький кружок и говорит то же самое. А старый, опытный навигатор кладет, на карту ладонь и говорит: «Мы должны быть где-то здесь». Ла Рок прокладывал курс абсолютно вслепую.

Он убрал поля на пять секунд раньше и с надеждой взглянул на переднюю панель. Там, в полумиллиарде миль от него, должен был гореть багровый уголек. И его там не было.

На секунду он совершенно растерялся, но, будучи человеком разумным, – лишь на секунду. Ясно, что он допустил ошибку – но не обязательно значительную. Он уже получил спектроболо-метрическую кривую этой звезды и ввел в детекторы соответствующие данные. Ошибки быть не должно; эти приборы не найдут другой звезды с такой же энергетической кривой в доступных им нескольких биллионах миль. В галактике, конечно, немало таких умирающих звезд, но и в «тесной» звездной системе все же очень много пустого пространства.


Ла Рок «сел» – пристегнулся к креслу, поскольку был в невесомости, – и снова стал думать. Ему придется прочесывать космос вокруг, останавливаясь хотя бы каждые десять биллионов миль, то есть раз в две минуты, секунд на десять, чтобы приборы успевали просканировать небесную сферу. Нужно было прикинуть, сколько он успеет прочесать таким образом в разумное время, и потом придерживаться этой тактики. Если вести поиск наугад, с тем же успехом можно открыть порты.

Результаты новых расчетов ему не понравились. В очень небольшой участок карты можно было запихать огромнейшее количество кубиков со стороной в пять миллиардов миль. В конце концов, он решил действовать иначе и дал себе на поиски сто часов. За раз он решил перескакивать примерно на 140 биллионов миль. Теперь он с тоской осознавал, что ошибка в его расчетах вслепую могла превышать это расстояние в несколько раз.

Выдержки у него все же хватало. Он уже начал понимать, что шансы у него невелики – не только избегнуть преследователей, но и шансы выжить; он уже давно понял, какую ошибку совершил, взявшись за дело, о котором почти ничего не знал. Но, приняв решение, он без колебаний занялся его реализацией и стал прочесывать пространство.

Он был терпелив и уравновешен в течение первого часа. Терпения более-менее хватило и на второй час. К концу третьего он начал путаться в нормальной последовательности действий – включился, пролетел, выглянул. Когда циферблаты часов и радиометра уже расплывались перед глазами и все больше хотелось что-нибудь разнести, он сказал себе, что день кончился, и поспал два или три часа. После второго захода он и заснуть не смог.

Ему все-таки незаслуженно повезло. Один из радиометров сработал через какие-то восемнадцать часов поисков вслепую. Почти истерическое состояние Ла Рока мгновенно прошло, сменившись приливом настоящего облегчения; руки снова перестали дрожать, и он развернул корабль так, чтобы излучение регистрировалось приборами носовой панели. Он посмотрел на значение показаний, включил поля второго порядка на пять секунд и снова глянул на показания приборов. Он знал обратное квадратичное соотношение. Немного подумав, переместился вперед еще секунд на одиннадцать и убрал поля примерно в двадцати-тридцати миллионах миль от источника излучения.

Теперь последний, к сожалению, был виден невооруженным глазом. Если бы не это, у Ла Рока было бы еще несколько счастливых минут. Теперь же он посмотрел на переднюю панель и в течение девяноста секунд пространно высказывался на таком языке, который неплохо было бы зафиксировать для моряков грядущих поколений. Его можно было понять. На картах звезда была указана как одиночная, и поэтому-то Ла Рок ее выбрал. Но на панели были слабо видны две дымчатые красные звезды, находящиеся почти вплотную друг к другу – тесная двойная система.

Конечно, обычно это никого бы не тронуло. Астрографический корабль, описывавший этот район, прошел, наверное, в пятидесяти миллиардах миль отсюда и отметил существование этой системы, когда ее засекли радиометры. Размеры? Масса? Спутники, если есть? Планеты? Да кому это важно!

Вот Ла Року это было важно.


Звезды были красными карликами, маленькими и с высокой плотностью. Если бы кто-нибудь пронаблюдал за ними достаточно долго, они были бы отмечены как неустойчивые переменные, поскольку температура их поверхности была настолько низка, что в атмосферах нерегулярно образовывались и рассеивались «перистые» облака твердых частиц углерода. Более крупная звезда была около ста тысяч миль в диаметре, другая – чуть меньше нее. Их центры находились примерно в полумиллионе миль друг от друга, с периодом обращения в восемь часов. Несмотря на относительно высокую плотность, на обеих были заметны приливные выступы.

Астроному, которому нужны данные о внутренней структуре красных карликов, эти сведения были бы безумно интересны, Ла Рок же ничего о них не знал, и поначалу ему было наплевать. Он пытался придумать, как бы выйти на стабильную орбиту достаточно близко к этой системе, чтобы не замерзнуть, пока энергия корабля будет отключена. Изначально планируемая почти круглая орбита не годилась: она должна была бы проходить меньше, чем в миллионе миль от звезды такого типа, а двойной источник тепла еще ухудшил бы положение.

Ла Рок подумал было о возвращении к одной из тех систем, которые в таблицах были отмечены как одинарные, но мучительный поиск и страшное разочарование, постигшее его в первый раз, заставляли медлить. И пока он медлил, память пришла к нему на выручку.

В его жизни был эпизод – на Гекторе, одном из астероидов-«троянцев». Обстоятельства вынудили его пробыть там некоторое время, и дружелюбный тюремщик объяснил ему однажды, где находится Гектор и почему он там остается. Это была точка либрации – точка стабильности, – находившаяся в углу равностороннего треугольника, чьими другими вершинами были Солнце и Юпитер. Хотя астероид и мог удаляться (и делал это) от самой точки на миллионы миль, силы гравитации всякий раз приносили его обратно.

Ла Рок посмотрел на двойную звезду. Выдержит ли его корабль температуру в точках либрации? А главное – выдержит ли ее он сам?

Должен. Приборы дали ему кривую распределения энергии для этих солнц, одна из таблиц в приложениях позволяла подсчитать по этим кривым температуру поверхности. Он мог вычислить расстояние между центрами звезд, пользуясь шкалой на панели и расстоянием до них, которое он примерно представлял. Полмиллиона миль от поверхности звезд, чей радиус составлял пятьдесят тысяч миль, а излучаемая температура достигала тысячи градусов; температура абсолютно черного тела, по его расчетам, должна была составить 30 градусов по Цельсию. Присутствие двух звезд заметно повышало эту температуру, но у его корабля хорошая изоляция и очень гладкая поверхность. В конце концов, он достигнет температуры значительно большей, чем у идеального черного тела, но для этого нужно много времени.

Похоже, «троянская» позиция для него сейчас – лучший вариант. Вычислить ее достаточно легко, центры звезд надо развести на шестьдесят градусов, и он окажется на необходимом расстоянии. Нужную плоскость он найдет, двигаясь, пока два солнца не окажутся на одной прямой. Это не займет много времени; меняя расстояние между собой и системой, он за несколько минут мог бы увидеть половину периода их обращения.

Определение плоскости орбиты солнц заняло меньше часа. В течение пяти с половиной часов ускорения первого порядка при одном же он сбросил разницу в скорости между Солнцем и этой системой, составлявшую 150 миль в секунду – к счастью, относительная скорость была указана в таблицах, иначе Ла Року такое бы в жизни в голову не пришло. Он отнюдь не был против такого поворота дел: приятно впервые почти за месяц обрести хоть какой-то вес. Потерянное время его слегка беспокоило, он уже сожалел, что потратил его так много, чтобы удалиться от Солнца как можно дальше.

Он выключил передачу первого порядка, как только часы сообщили ему, что скорости сравнялись, развернулся к двойному солнцу и переместился в «троянскую» точку. Поскольку речь шла о движущихся телах, он опять промахнулся, не учтя короткий период системы и то, что стартовал он с расстояния в несколько световых часов от системы.

В конце концов, он туда попал. Неожиданно ему пришло в голову, что придется еще раз воспользоваться энергией первого порядка, чтобы придать кораблю нужную орбитальную скорость, но даже он мог вычислить нужную величину и направление своего нового вектора. Единственное сделанное им допущение сводилось к тому, что массы звезд примерно равны, и это было почти верно. Ла Рока это не слишком беспокоило: он понимал, что на «троянской» орбите гравитация планеты работает против таких небольших расхождений. Он был совершенно прав.

Он отключил всю энергию, кроме токов реле детектора, излучение от которого было минимальным. К последнему он подключил сигнализацию и настроил его на волны низкой частоты, испускаемые кораблем, двигающимся на скоростях второго порядка. Затем, почувствовав внезапно все навалившиеся последствия этих дней, он подплыл к «койке», закрепился и мгновенно заснул.


Трудно сказать, сколько он спал; он был вымотан умственно и душевно, а в условиях невесомости человеческое тело может впасть в состояние почти коматозное, если дать ему такую возможность. Вряд ли прошло много часов, но сигнализация звенела несколько минут, прежде чем звук проник в сознание Ла Рока, и после этого он не сразу смог пошевелиться.

Придя, наконец, в себя, он отцепился от «койки» и махнул одним толчком через всю кабину к панели управления, где с проклятиями выключил сигнализацию. Он забыл, что она тоже испускает излучение, и не был уверен, что корпус корабля поглотит все волны. Стрелки на детекторах бешено мотались между концами шкалы. Он понял, что мимо прошел корабль в режиме второго порядка, но больше не мог выжать из показаний ничего. Нужно было быть специалистом, чтобы оценить скорость, тип и расстояние до корабля, создававшего это возмущение.

Через несколько минут стрелки успокоились. Ла Рок оставался у панели, подозревая, что корабль никуда не делся. Он был прав. Через полчаса детекторы снова активировались, на сей раз на несколько часов – иногда это было еле заметное подрагивание стрелок, иногда их с такой силой било об ограничители, что щелчки были слышны. Ла Рок ничего не мог понять по этим признакам, кроме того, что расстояние до корабля постоянно меняется.

Фарватер корабля, летящего в режиме второго порядка, состоит из низкочастотных электромагнитных волн, и фронт такой волны представляет собой конус, в вершине которого находится корабль. Конус распространяется радиально со скоростью света, а его вершина двигается с кораблем – для боевого корабля это может быть скорость, в миллион раз большая скорости света.

Если корабль не движется по прямой, а каждые несколько минут или секунд отключает поля и меняет направление, форма этой волны становится довольно сложной. Стандартный маршрут при поиске – это спиральное движение по поверхности воображаемого тора, и через несколько часов следы такого полета будут нераспутываемы даже для опытного математика, не говоря уж о любителе, сидящем в неподвижном наблюдательном пункте. Пространство на биллионы миль вокруг двойной звезды дрожало от пересекающихся волновых фронтов. Все стрелки в детекторах Ла Рока дрожали в унисон, и эта дрожь заставляла капельки пота проступать на лбу беглеца. Его корабль, как он понял, испускал такие же волны – как же он в этом случае неправильно действовал! Да если такому фарватеру дать неделю или хотя бы три-четыре дня, чтобы рассеяться со скоростью света, он мог бы больше не беспокоиться о том, что его по ним выследят.

Он гадал, что же будут делать ищущие. Они наверняка проследили за ним до этой системы, как он и ожидал. Они могли теперь попытаться отыскать бездействующий корабль, но Ла Рок сомневался, что это реально, разве что существуют какие-то методы обнаружения, неизвестные большинству людей.

Он также гадал, есть ли в системе какие-нибудь планеты, которые еще больше затруднят задачу преследователей. Сам он никаких планет не видел, на картах ничего такого указано не было, но ведь планеты должны быть почти не видны в тусклом свете двойной звезды, да и перестал Ла Рок доверять картам. Если планеты тут есть, это просто замечательно: их будут обыскивать милю за милей.

Но главный вопрос заключался не в этом: насколько терпеливы окажутся преследователи? В принципе, они могут ждать дольше, чем он, поскольку запасы пищи у них больше, но ведь, насколько им известно, он вполне мог уже погибнуть или укрыться на организованной нелегальной базе – и то, и другое было вполне вероятно. Если он достаточно долго не будет выдавать себя излучением, они могут счесть, что искать дальше бесполезно. Он мог сделать это; темнота не особенно беспокоила его, а в корабле было достаточно тепло. Даже, пожалуй, жарковато. Явно он где-то напутал в расчетах.

Наконец, детекторы успокоились, и Ла Рок стал ждать. Он был весь взмокший, теперь уже не столько от страха, сколько от обычной жары. В корабле стало более чем неуютно. Он снял часть одежды и ненадолго почувствовал себя лучше.

Время ползло – с точки зрения Ла Рока, все медленнее и медленнее. Делать ему было нечего, кроме как чувствовать все усиливающийся дискомфорт. Он поминал последними словами строителей корабля, сделавших изоляцию кое-как, и тех, кто составлял таблицы, по которым он прикидывал вероятную температуру на этом расстоянии от солнц. Ему не приходило в голову помянуть собственные расчеты.

В какой-то момент он был уже готов вылезать, решив, что преследовавший его корабль ушел, но шевеление одного из детекторов заставило его передумать. Он ждал, мучаясь от жары – а та все усиливалась.

Было уже 150 градусов по Фаренгейту, когда он наконец сдался. В нормальных условиях он протянул бы дольше – любой протянул бы, – но кондиционеры были отключены вместе со всей остальной аппаратурой, и воздух в корабле стал очень спертым. Учитывая это, он держался неплохо, но, наконец, его силы истощились. Он еле добрался-до приборной доски и открыл панели.


Выругаться он не смог. Он только уставился в ужасе на панель, понимая, насколько не по адресу он до сих пор обращал свое возмущение. С изоляцией корабля все было в порядке – скорее, чудо, что ее хватило так надолго. Одно из солнц – он понятия не имел какое – заполнило своим багровым огнем переднюю, верхнюю и портовую панели; корабль, похоже, был в тридцати или сорока тысячах миль от его поверхности. Он метнулся к переключателю двигателей второго порядка, но тут же затормозил. Это только понесет его вперед, в преисподнюю, открывшуюся на передней панели. Корабль надо развернуть.

Он схватился за гироскопы, не заботясь уже ни о каком излучении. Ручки управления нагрелись; в его ноздри проник запах горящего масла, когда гироскопы начали вращаться. Корабль резко вздрогнул и стал медленно поворачиваться; один из гироскопов в этот момент отказал. Ла Рок напряженно ждал, пока корабль сделает поворот, держа руку над доской, но ни разу свет на передней панели не сменился приветливой тьмой космоса. Корабль поворачивался вокруг своей продольной оси.

Другие гироскопы работали, и он попытался развернуть корабль с их помощью. Ось вращения удалось повернуть примерно градусов на тридцать, а скорость его увеличилась в десять раз, но тут еще одно колесо, вращавшееся на полной скорости, неожиданно отказало. Центробежная сила отшвырнула Ла Рока от доски и ударила о стену; он вскрикнул, когда его кожи коснулся раскаленный металл, и изо всех сил оттолкнулся. Его тело пролетело через всю комнату, достигнув другой стороны почти в тот | же момент, когда вращение корабля сместило туда, где он недавно столкнулся со стеной.

Пятнышки углеродных облаков на передней панели выписывали круги, радиус которых все увеличивался. Теперь в течение каждого оборота был небольшой период, когда нос корабля смотрел в открытый космос; Ла Рок пытался добраться до панели управления, чтобы воспользоваться одним из таких моментов.

Он сумел бы это сделать, несмотря на все полученные ожоги, но перегруженная изоляция и так сделала все, что могла. Она отказала, и отказала как раз там, где к корпусу прилегали цистерны с водой. Сами цистерны почти не оказали сопротивления внезапно образовавшемуся в них давлению. Ла Рок так и не узнал, что кипящая вода закоротила панель управления, потому что струя перегретого пара накрыла его самого прежде, чем он дотянулся…


Человек на крейсере поднял голову от чертежей.

– Вот и все, я думаю, – сказал он. – На некоторое время он включил ток – пытался, наверное, развернуться и использовал гироскопы; затем была вспышка СВЧ, и все кончилось. Его двигатель второго порядка наверняка полетел, а на двигателе первого порядка ему пришлось бы включить шестьдесят «же», чтобы выбраться. Интересно, что он делал так близко к солнцам?

– Прятался, наверное, – предположил второй пилот. – Он, должно быть, полагал, что солнца замаскируют основную часть его излучения. Не понимаю только, как он надеялся протянуть там хоть какое-то время?

– Я знаю, что я бы сделал на его месте, – ответил первый. – Я бы поместил свой корабль в точку либрации и переждал бы. Он там мог проторчать сколько угодно – не понимаю, почему он этого не сделал.

– Похоже, он это и сделал, – вмешался до сих пор молчавший навигатор. – Уж если ты поступил бы так, то такой парень, как этот, вряд ли смог бы придумать что-нибудь получше. Ты хоть когда-нибудь видел планету в «троянской» точке двойной звезды? Уверен, что нет. Это «троянское» решение отлично работает для Солнца и Юпитера – масса Солнца в тысячу раз больше. Оно годилось бы для Земли и Луны, поскольку масса Земли больше раз в восемьдесят. Но я никогда не видел двойной звезды, в которой соотношение масс было хотя бы двадцать пять к одному, а при меньшем соотношении «троянское» решение для задачи о трех телах не работает. Не спрашивайте почему, выкладки я вам сейчас не приведу, но я точно знаю: фактор стабильности внезапно прекращает действовать примерно тогда, когда соотношение масс равно двадцать пять к одному. Наш беглый приятель не знал этого, как и ты, и поставил свой корабль прямо на пути стремительно несущегося солнца.

Он пожал плечами и отвернулся.

– Век живи, век учись, – добавил он. – Главное – ухитриться как-то выжить, пока учишься.

ТЕХНИЧЕСКАЯ ОШИБКА

На краю небольшой долины стояли семь человек в скафандрах. Вокруг них простиралась пустынная неровная базальтовая равнина, ярко освещенная далеким солнцем и немеркнущими звездами. В десятке миль позади них, скрытая резким изгибом поверхности астероида, находилась полурасплавленная груда металла, которая их сюда принесла, а прямо у их ног, в неглубокой впадине, оставшейся от удара метеорита, лежал объект, само существование которого заставляло их не верить собственным глазам и разуму.

Перед ними лежал их корабль, целый и невредимый. Тот, чьи расплавленные обломки они только что оставили позади. Космонавты осмотрели его и узнали в нем каждую линию, каждую заклепку на обшивке иллюминаторов, каждую усталостную трещину на двух реактивных соплах. «Гиансара» больше нет – они катапультировались, когда поняли, что не справляются с разбалансировкой атомных двигателей, и сами видели, как корабль загорелся, расплавился и, наконец, остыл, превратившись в почти бесформенную груду металла. Так что же это?

Никто из них и подумать не мог о корабле-близнеце. Был всего лишь один «Гиансар». Космические корабли никогда не выпускались серийно, их было не больше сотни, и каждый сделан на заказ. Космонавт с любым стажем мог опознать с первого взгляда корабль, построенный на Земле, хотя бы по аэродинамическому профилю планера, а кораблей других разумных обитателей в Солнечной системе нет.

Первым нарушил молчание Грант. Он посмотрел на звезды, сиявшие над ними, задумался, покачал головой и произнес:

– Мы не могли сделать круг, клянусь. Мы не прошли и четверти окружности, с тех пор как ушли от останков нашего корабля, если я правильно учитывал направление. Да и лежал «Гиансар» не в долине.

– Точно, – проворчал Крэй, коренастый механик, – там была почти ровная поверхность, если не считать остроконечных камней. В любом случае, надо быть идиотом, чтобы спутать эту конфетку в фантике с той горой обломков. Интересно, кто забыл здесь этот кораблик.

– А почему ты думаешь, что его забыли? – тихо спросил самый молодой из команды – Джек Пребл. – Похоже, он абсолютно цел и невредим. Не вижу ничего, что мешало бы его команде поджидать нас у входа, если они, конечно, нас заметили.

Грант покачал головой.

– Может, этот корабль стоит здесь уже черт знает сколько лет, ведь никто из нас его никогда не видел. Очень возможно, что его команда и здесь, но, боюсь, они уже мертвы. Сомневаюсь, что его бы здесь оставили, будь он в рабочем состоянии, но вы все должны понимать, что, похоже, он единственная наша надежда выбраться отсюда. Даже если он и не работает, вполне возможно, что передатчик в порядке. Надо бы нам его хорошенько осмотреть.


Капитан стал спускаться по длинному склону к кораблю, и команда шла вслед за ним. В глазах, скрытых за шлемами скафандров, светилась лишь слабая надежда: даже самый молодой из них признавал, что, вероятнее всего, они стоят на пороге смерти. В другой раз энергия и любопытство взяли бы верх над унынием, но сейчас они шли в полной тишине. Похоже, что много лет назад другая группа людей уже встретила свою судьбу, столь похожую на их, и теперь команде вот-вот придется узнать подробности той давней катастрофы. И хотя никто не находил ничего смешного в сложившейся ситуации, на лицах космонавтов появилось подобие улыбки: по иронии судьбы они явились на этот мертвый, корабль как команда спасения.

Грант взглянул на вход в семи с половиной метрах над их головами. Любой из них, учитывая здешнюю силу тяжести, мог легко подпрыгнуть на такую высоту, но в этом не было никакой необходимости: ряд ниш двадцать сантиметров в периметре и пять глубиной образовывал лестницу наверх. Даже с нижней части корпуса можно было зацепиться за них, поскольку внутри по краям были вырезаны глубокие желобки. Капитан обнаружил, что даже в перчатках легко цепляется за ниши, и полез по металлической стене. Остальные наблюдали за ним снизу. Добравшись до входа, капитан заметил, что ниши образуют вокруг него окружность, а несколько других – расходятся в разных направлениях. Затем он обошел вокруг входа, снова остановился и стал ощупывать зеркальный металл. Наконец он крикнул:

– Крэй, поднимись, пожалуйста! Если кто и сможет найти открывающий механизм, так это ты.

Механик остался на месте.

– А, собственно, почему он вообще должен быть? Мы-то пользуемся им только по привычке. Если дверь открывается внутрь атмосферное давление будет держать ее крепче любого механизма. Попробуй толкнуть. Если дверь запирается действительно так – вряд ли тебе что-нибудь помешает, скорее всего воздух в шлюзовой камере разряжен.

Грант уцепился за край двери и толкнул. Безрезультатно. Он сделал еще одну попытку и вздохнул:

– Не везет. Я даже не знаю, где находятся петли, если они вообще здесь есть. Крэй, возьми с собой еще пару ребят, я один не справлюсь: может, внутри просто есть воздушная прослойка…

Крэй пробормотал в ответ:

– Если давление там близко к атмосферному, тебе тонны понадобятся, чтобы сдвинуть эту дверь с места. Она же три с половиной метра в ширину.

Однако на сей раз он стал карабкаться по корпусу корабля. Ройден, самый сильный среди всех присутствующих, и химик Стивенсон полезли за ним. Все четверо устроились у переднего края, уперлись ногами в дверь, уцепились за ниши, поднатужились и надавили, но дверь не открывалась. Они передохнули и пошли за Грантом к противоположному краю металлического диска.

На этот раз их попытки увенчались кое-каким успехом. Скорее всего, давление с внутренней стороны створки не превышало нескольких миллиметров ртутного столба и как раз создавало нагрузку в двести пятьдесят – двести семьдесят килограммов. Чуть только дверь приоткрылась, давление исчезло, и четыре человека провалились ногами в зияющую дыру. Грант и Стивенсон успели уцепиться руками за край дверной коробки, а остальные исчезли в кромешной тьме.


Капитан и химик спрыгнули на пол шлюзовой камеры и вошли. Оставшиеся на поверхности астероида Пребл, Соррелл и МакЭйкерн поспешили присоединиться к остальным членам экипажа. Солнце находилось с противоположной стороны корабля, и камера едва освещалась отражением с гор, а сам коридор тонул во тьме, и космонавты зажгли переносные фонари.

Внутренняя створка шлюзовой камеры, очевидно, была открыта с самого начала. Крэй и Ройден также поднялись на ноги. Это была дальняя стена коридора, который шел параллельно основной оси корабля. Было видно, как они стояли спина к спине, освещая карманными фонарями коридор в обоих направлениях. Грант шагнул к ним, приказав остальным оставаться на месте.

Справа от входа коридор продолжался почти до носового конца корабля. В другом направлении коридор приблизительно через десять метров переходил в большую каюту, вероятно диспетчерскую. По всей длине коридора тянулись небольшие двери, почти все они были закрыты. Не было слышно ни звука.

– Пошли, – скомандовал Грант.

Он направился в центральную каюту и у порога остановился, остальные застыли прямо позади него. Дальше пол образовывал узкий мостик. Каюта занимала большую часть корпуса. Она была ярко освещена лучами солнца, пробивавшимися в хорошо знакомые космонавтам шесть иллюминаторов. Люди выключили свои фонари. Крэй покачал головой.

– Мне все кажется, что я сплю и проснусь на нашем корабле, – заметил он, – этот корабль все больше и больше похож на наш милый дом.

Грант нахмурился:

– Не для меня, – ответил он.– Неплохо было бы тебе проверить, похож ли двигатель этого корабля на наш и сможешь ли ты с ним разобраться и починить? А я пока поищу, есть ли на пульте пилота передатчик: Мизар сейчас должен быть недалеко.

– С чего это я не разберусь с двигателем? – вызывающе спросил Крэй. – Он должен быть такого же класса, как наш, только немного примитивнее, в зависимости от того, сколько этот корабль здесь стоит.

Грант с удивлением посмотрел на него:

– Неужели ты все еще думаешь, что это земной корабль, прилетевший сюда пару десятков лет назад? – спросил он.

– Конечно. А что же еще?

Грант показал на пол под ногами, и все посмотрели вниз. Они впервые заметили, что оставляли следы на тонком слое пыли, ровно покрывавшем весь пол коридора.

– Это значит, что корабль стоит здесь гораздо дольше, чем я могу себе представить, так долго, что все органические вещества на борту превратились в пыль и каким-то образом умудрились разлететься по всему кораблю. Кроме того, когда мы вошли, воздуха практически не было – вышел через пазы и перегородки, в чем нам очень повезло, ибо он не создал достаточного давления и мы смогли открыть трехметровый поршень. Это во-первых.

Затем он показал пальцем на пульт управления:

– Во-вторых.

И хотя он больше не произнес ни слова, все поняли, что он имел в виду.


В центре отсека находилась огромная чаша – с толстыми стенами. Она была подвешена на шарнирах, отчего всегда находилась ровной стороной вверх по отношению к линии ускорения корабля. Верхний край внутренней поверхности чаши занимала панель управления, а в центре конструкции было место пилота, если вообще его можно было назвать местом.

Это была куполообразная структура, выступающая на полметра над полом, по поверхности которой, почти доходя до ее вершины, были равномерно расположены пять широких углублений. Она напоминала форму для кекса, и, по крайней мере, одно можно было сказать наверняка: ни одно человеческое существо никогда не сидело в этом кресле. Крэй проглотил этот очевидный факт разом, не пережевывая.

Остальные тоже молчали, словно сам призрак мертвого пилота материализовался и заставил их оцепенеть. Взвинченное воображение пыталось нарисовать его и вместе с тем старалось подыскать причину спешки или неожиданную угрозу, заставившие его покинуть место, где он держал бразды правления, и, как оказалось, – покинуть навсегда. Все члены экипажа имели высокий уровень интеллекта и были прекрасными специалистами, но все же они невольно оглянулись через плечо, будто могли увидеть раздраженного бесцеремонным вторжением хозяина корабля.

– Все равно я смогу разобраться с двигателями, – проворчал Крэй, – если они вообще атомные. Так или иначе, они должны действовать так же, состоять из таких же частей и иметь такие же функции.

– Надеюсь, ты прав. – Грант пожал плечами, но огромный скафандр скрыл это. – Не думаю, что у меня получится разобраться с пультом пилота, пока ты не починишь то, что отвечает за сигнальные огни, если они вообще есть. Пора браться за работу. Крэй, возьми себе своих обычных помощников. МакЭйкерн, останься со мной и помоги мне разобраться с пультом, а Пребл и Стивенсон осмотрите корабль. Поехали.

Он встал на мостик, ведущий к панели управления, и МакЭйкерн пошел следом за ним.

Пребл и Стивенсон переглянулись.

– Вместе пойдем или разобьемся? – спросил младший.

– Лучше вместе, – решил химик, – так можно подстраховаться, если один из нас что-нибудь пропустит. Мы быстро закончим, сомневаюсь, что нам вообще надо спешить. Пойдем за Крэем и найдем машинный отсек, а уже оттуда начнем осмотр другой части корабля. Ладно?

Пребл кивнул в ответ, и они вышли из диспетчерской. Впереди мерцал свет фонарей механиков. Стивенсон держался правой стены, и они уверенно двигались вперед в полутьме.

Пройдя совсем немного, химик нащупал рукой внутреннюю дверь шлюзовой камеры, через которую они вошли в корабль. Здесь солнечные лучи проходили сквозь открытые двери, но, несмотря на это, Стивенсон так и не заметил того, что лежало на полу, пока не споткнулся и не пнул его ногой через весь коридор. Скафандр и металлический пол прекрасно передали резкий скрежещущий звук.

Химик нашел это в полуметре от себя, а рядом с ним лежали еще две такие же штуки. Он поднял их, и оба исследователя очень внимательно их осмотрели: это были толстые овальные кольца, очевидно, из стали, к каждому из которых были припаяны стальные кабели длиной около пяти сантиметров. Казалось, что свободный конец кабеля был отрезан чем-то очень острым. Стивенсон и Пребл переглянулись и направили свои фонари на внутренний портал шлюзовой камеры.

Споткнувшись о кольцо, химик сбил пыль, которой здесь оказалось значительно больше, чем на полу в других местах корабля. Здесь ее слой доходил почти до порога дверной перегородки и покрывал все на метр вокруг. Любопытно, что, осмотрев внешнюю сторону порога, люди обнаружили точно такую же горку пыли, покрывавшую пол с той стороны, рядом с которой лежало еще пять таких же колец.

Новые кольца при внимательном рассмотрении оказались больше предыдущих: они были чуть меньше среднего человеческого запястья, и к каждому из них также было присоединено по проводу, подрезанному на конце. Ни на полу в коридоре, ни в шлюзовой камере не было больше никаких твердых вещей. И пыль, и кольца не бросались в глаза, ведь через эти двери вошли семь человек, ничего не заметив. Оба мужчины были уверены в том, что эти кольца несли в себе какой-то смысл, возможно, они были ключом к разгадке природы бывшего владельца этого корабля, но никто из них расшифровать этот смысл не мог. Пребл положил кольца в карман скафандра, и они снова пошли вслед за механиками.

Исследователи нагнали их, не пройдя и полусотни метров. Они стояли перед круглой тяжелой дверью, преградившей дальнейший путь. На стене вокруг двери они увидели три диска из темного металла, каждый по десять сантиметров в диаметре. В каждом диске было по три небольших отверстия, расположенных в форме равнобедренного треугольника.

– Это и есть твое машинное отделение? – спросил Пребл, когда они со Стивенсоном подошли к остальным, – больше похоже на внутреннюю дверь шлюза.

– Может, и так, – мрачно произнес Крэй, – но больше реактору быть негде. Помнишь, по бокам корабля были реактивные сопла. Просто бывший экипаж почему-то закрыл машинный отсек, а мы даже не знаем, как он открывается. Может, нужен ключ, тогда ищите его, а может, и код, тогда разгадывайте его.

– Смотрите, они похожи на шляпки огромных болтов, – предположил Стивенсон. – Вы не пробовали их отвинтить?

Край кивнул:

– Ройден предложил то же самое. И отказался от этой мысли, едва взглянул на них повнимательнее.

Пребл и химик подошли поближе, чтобы осмотреть маленькие диски. Они поняли, что Крэй имел в виду: диски были не круглыми, как казалось сначала, а овальными и, скорее всего, не были предназначены для того, чтобы их поворачивали вокруг оси.

Приняв все это во внимание, механики приняли решение искать ключ. Не было никакого смысла подбирать код – без специальных знаний безнадежно пытаться отгадать даже простейшую комбинацию, а носители этих знаний никогда уже не смогут ими поделиться.


Космонавты разделились, и каждый взял на себя ближайший отсек. Им помогало то, что почти все двери были открыты. От каюты к каюте мебель практически не менялась: в каждой из них было два сиденья, похожих на те, что были в диспетчерской, и два предмета, которые когда-то, возможно, были кроватями, но их матрасы и подушки превратились в пыль, и ничего, кроме металлических желобов, размером с лежащего человека, не осталось. Были и другие предметы, похожие на стол с ящиками, открывавшимися легко и бесшумно, а над ними находились круглые, шириной в метр алюминиевые зеркала. В ящиках было много разной всячины, наверное, это были туалетные принадлежности, правда, они совсем не напоминали человеческие, и не было ничего, что бы могло рассказать об их первоначальном применении.

Прежде чем члены экипажа снова собрались в коридоре, чтобы обменяться информацией, они уже осмотрели с десяток отсеков. Пребл, Стивенсон и Соррелл вернулись к двери, стоявшей у них на пути. Внезапно Соррелл нарушил молчание:

– Чушь какая-то, – медленно произнес он, – не понимаю, зачем закрывать машинное отделение? Если их движки похожи на наши, то за ними нужен постоянный присмотр, и закрывать сюда дверь было бы бесполезной тратой времени. Даже если вы считаете, что эти существа так высоко развиты, что смогли создать совершенные двигатели, за которыми нужно присматривать лишь время от времени, тогда имело бы смысл снабдить дверьспециальным запором на случай чрезвычайной ситуации, а не закрывать ее на замок. Хотя, конечно, у нас нет ни малейшего представления о том, что они считали чушью. Но я полагаю, что комната либо вообще не заперта, либо замок – ложный, как на наружной двери шлюзовой камеры. В таком случае скорее всего она открывается каким-то специальным инструментом, а не ключом. Это не игра слов: ключи вы носите с собой в кармане или на ремне, а инструменты храните в каком-нибудь специально предназначенном для этого месте. Малыш, если бы ты был механиком и тебе приходилось бы с помощью инструмента, вроде гаечного ключа, отпирать эту дверь регулярно каждые несколько дней, где бы ты его в таком случае хранил?

Пребл на мгновение задумался.

– Если бы я закрывал дверь от слишком любопытных коллег, я бы хранил инструмент в своей собственной каюте, взаперти. Но если, как вы предполагаете, дверь закрывалась только из предосторожности, я бы хранил его прямо у двери. А вы как думаете?

Механик кивнул и стал медленно освещать фонарем проем двери. Не найдя ничего, кроме сплошного металла, Сорелл стал осматривать прилегавшие со всех сторон к двери стены. Его поиски не увенчались успехом, но Соррелл не унимался. Он вернулся к краю двери и стал ощупывать металл. Дело продвигалось медленно и требовало немало терпения. Остальные члены экипажа освещали стену фонарями и следили за его работой. Сорреллу казалось, что инструменты нужно хранить в ящике, его он и искал в стенах, рядом с дверью. Подойдя к проблеме с практической точки зрения, Соррелл старался допустить любую, самую нестандартную идею, которая могла прийти на ум строителям корабля.


Он все еще прощупывал стену, когда Пребл вдруг вспомнил стандартный тип ключа управления мотором, который был знаком даже ему, и, не задумываясь протянул руку, вставил три пальца в отверстия одного из дисков и вытащил. Незаметный среди однородного металла треугольный блок осторожно соскользнул ему в руку. Блок осветили два луча фонарей, и на пару секунд воцарилось молчание. Соррелл усмехнулся.

– Твоя взяла, – согласился он, – моя логика спасовала. Теперь очередь за тобой.

Пребл осмотрел металлический блок с другой стороны. Он был покрыт медным сплавом, и на нем были такие же три отверстия, как и снаружи. Был и альтернативный способ, которым можно было вставить блок обратно – медной стороной наружу, что Пребл и проделал, почувствовав, как блок плотно сел на свое место. Соррелл и Стивенсон проделали ту же процедуру с оставшимися верхним и нижним дисками, в которых оказались подобные блоки. Затем все трое отошли от двери.

Именно в это время подошли Край и Ройден. Крэй мгновенно заметил, что произошло, хотел было что-то сказать, но подошел поближе к дискам и, не произнеся ни слова, дотянулся до медных блоков, поставил пальцы в треугольные отверстия и стал отвинчивать диск. Он был сантиметров двенадцать в ширину. Когда Краю наконец удалось его выдвинуть, он достал из сумки инженера кронциркуль и измерил штекер со всех сторон. Диск оказался абсолютно круглым, плюс-минус погрешность прибора.

Наконец, он взглянул на остальных и с некоторым удивлением проговорил:

– Могу поклясться, что эти штуки были овальными, когда мы их осматривали в первый раз. Отверстие таким и осталось, смотрите.– Он кивнул на открытое пространство, откуда диск был вынут.– Я уверен, что в точке соприкосновения с дверью он был расширен сверху и снизу, но сидел плотно.

Соррелл и Ройден кивнули в знак согласия. Очевидно, вставив обратной стороной блок, каким-то образом они изменили его форму. Крэй попытался снова вынуть блок, но тот не поддавался, и, в конце концов, Крей, пожав плечами, сдался. Мужчины быстро отвинтили остальные диски, и Ройден навалился на массивную дверь. Она поддалась бесшумно, и четверо мужчин вошли внутрь, освещая фонарями открывшийся им отсек. Снаружи остался один только Крэй, он хотел внимательнее изучить загадочный, меняющий форму запор.


Тем временем в диспетчерской у Гранта и МакЭйкерна также не обошлось без проблем. Они подошли к чаше управления, и капитан без затруднений вошел внутрь. Однако с тем же успехом он мог бы остаться и снаружи.

Кнопки управления можно было найти сразу, хотя они и не выдавались над общим уровнем металла. Казалось для каждой из них была своя пара: скорее всего, «вкл.» и «выкл.», а за каждой парой находились два небольших прозрачных диска, которые скорее всего были индикаторами. Ни один из них не светился. Иногда пары кнопок были одиночными, иногда они были сгруппированы по 18–20 штук, и каждая группа была изолирована от соседней. Панель занимала полностью внутреннюю сторону чаши, так что увидеть сразу все было невозможно.

Однако Гранта больше всего беспокоило, что ни одна кнопка, группа или диск не были подписаны. Он и не ожидал, что сможет прочесть их названия, но, несмотря на это, существовала хотя бы самая ничтожная надежда, что названия могут совпасть с тем, что написаны на двигателях или диаграммах, если механики смогут их найти. Кнопок были сотни, и многие из групп можно было легко перепутать. Грант поведал свои мысли вслух, и Мак-Эйкерн нахмурился под своим шлемом.

– Если следовать логике Крэя, названия им вообще не нужны, – наконец ответил он.– Мы же не разрешаем управлять кораблем тому, кто не может работать на пульте вслепую. Естественно, наша панель надписана на случай чрезвычайной ситуации, если вдруг неопытному пилоту придется управлять кораблем, но это скорее самообман. Никогда не слышал, чтобы корабль, вел кто-нибудь, кроме пилотов первого класса, даже в чрезвычайных ситуациях. Метки на кнопках управления – это пережитки времен автомобилей и самолетов.

– В твоей логике что-то есть, – согласился капитан.– Правда, есть и еще вариант: может, у кнопок и есть метки, просто не в нашем понимании. Возможно, их буквы или знаки выгравированы на неполированном металле и предназначены для чтения пальцами. Но этого мы никогда не узнаем, поскольку не можем снять скафандры. На эту идею играет и то, что панель абсолютно не освещена, ведь не могли же они постоянно зависеть от солнечных лучей.

– Так или иначе, теперь околачиваться здесь не имеет смысла, – ответил МакЭйкерн. – Придется подождать, пока кто-нибудь не идентифицирует двигатель, и тогда уже посмотрим.

Грант кивнул.

– Я, в общем-то, никогда особо не надеялся запустить корабль, – сказал он, – вряд ли он остался бы здесь, если бы не был серьезно поврежден, но я действительно надеялся на передатчик. Должен же он здесь быть.

– Может, они вообще не говорили, – заметил навигатор.

– Неудачная шутка, – проворчал Грант.


На полпути к носу корабля Грант и МакЭйкерн встретили Пребла и Стивенсона, которые, удостоверившись, что в машинном отделении справляются и без них, продолжили осмотр корабля. Они вкратце сообщили офицерам о последних событиях, показали им металлические кольца и направились к корме в поисках других помещений, которые, вероятно, располагались над или под центральным коридором. Было совершенно логично начать свой поиск с диспетчерской, хотя никто из них и не заметил никаких дополнительных дверей, когда они были там в первый раз. Возможно, они были закрыты и не бросались в глаза.

Но, очевидно, других дверей не существовало. Войти и выйти из диспетчерской можно было только через центральный коридор.

– Здесь куча не осмотренных нами отсеков, совершенно идентичных, – заметил Стивенсон. – Должен же быть в них вход. Ни в одном из отсеков, которые мы обошли в поисках «ключа», не было никаких признаков ни лестницы, ни подъема, ни люков, но мы не успели обойти все. Думаю, каждому из нас нужно взять по одной стороне коридора и идти к носу, заглядывая во все двери, которые мы сможем открыть. Пока нам не попалась ни одна закрытая дверь, и проблем возникнуть не должно.

Пребл согласился и пошел по левой стороне прохода, освещая ее лучом фонаря. Химик пошел по правой. Они одновременно подошли к первым дверям, открыли их, и в радио скафандров одновременно раздалось: «Вот он!»

За этими двумя дверьми с обеих сторон корабля вверх и вниз шел закручивающийся спиралью пандус.

– Нам повезло даже больше, чем можно было ожидать, – засмеялся Стивенсон. – Иди по своему, я пойду по своему, встретимся наверху.

Пребл снова молча согласился и стал подниматься. Пандус не образовывал правильной спирали – зато им можно было пользоваться при разнонаправленных ускорениях. Вдоль основной оси – когда корабль шел с ускорением, или перпендикулярно ей, когда он дрейфовал вокруг планеты с высокой гравитацией..Пребл вступил на пандус, стоя лицом к выходу, но, когда он попал на следующий этаж, дверь была слева от него. Не заметив ни ручки, ни дверного замка, он толкнул ее, но дверь не поддалась.

Ничего удивительного. Уже поверхностный осмотр показал, что двери повсюду были неаккуратно и на скорую руку приварены, будто их в сумасшедшей спешке нужно было как можно крепче закрыть. И теперь открыть их можно было либо взрывом, либо электрическими пилами высокой мощности. Пребл не стал и пытаться. Он вернулся на основной уровень и у подножия подъема встретил Стивенсона. Беглый взгляд, и химик все понял.

– И у тебя? – спросил он. – С моей стороны дверь не открыть, не повредив корпуса. Кто-то явно хотел то ли запереть что-то, то ли запереться внутри отсека.

– Скорее всего, запереть, раз заварили снаружи, – ответил Пребл. – Хотел бы я знать, что это. Может именно из-за него экипаж покинул корабль. Ты не спускался на следующий уровень?

– Еще нет. Думаю, можно идти вместе, если одна сторона будет закрыта, то и вторая тоже. Пойдем.


Они стояли на левом скате и решили спуститься по нему. Осмотрев дверь, исследователи поняли, что она не заварена, и открыли ее, просто толкнув рукой. Двое мужчин стояли в конце коридора, как две капли воды похожего на основной, если не считать того, что справа он заканчивался тупиком, а не шел до центрального отсека. Света не было, кроме бликов фонарей на полированном металле. С каждой стороны коридора шли двери, возможно, немного больше, чем те, что были этажом выше. Многие из них были открыты, и по обоюдному согласию исследователи вошли в ближайшую.

Отсек оказался такого же размера, как наверху, только в нем не было предметов обстановки – пустая кубическая комната.

Остальные отсеки при беглом осмотре ничем не отличались от первого. В нескольких из них были огромные склады металлических брусков, судя по цвету и весу – платина или иридий. И бруски и коридор, ведущий к ним, были покрыты толстым слоем пыли. Должно быть, и здесь когда-то находились органические материалы, медленно истлевавшие, пока удивительно крепкий корпус держал воздух, но что это было: груз или экипаж корабля, невозможно было сказать. Судя по всему, у корабля были превосходные строители: ни один человеческий корабль не удержал бы воздух дольше трех месяцев.

– Ты заметил, что ни на одной из этих дверей нет никаких признаков замка? – спросил Пребл, когда они подошли к пустой стене, отделявшей их от машинного отделения.

– Точно, – согласился Стивенсон, – из всех дверей только на одной совершенно очевидно был замок – в машинное отделение. Думаешь, ее закрывали, чтобы никто не мог изменить ускорение?

Он подошел к ближней двери и внимательно осмотрел ее внутренний край. По середине находился почти незаметный глазу полуторасантиметровый металлический круг, едва отличающийся по цвету от металла всей двери. Сам круг шел вровень с поверхностью двери, и только маленькая капля меди была прямо над ним.

Оба объекта четко подходили к косяку: напротив медной точки была точно такая же, а напротив круга – чашеобразное углубление точно такого же диаметра, где-то миллиметр глубиной. Однако никаких средств для активации замка не было. Пока Пребл пытался через стекло шлема осмотреть окрестности, Стивенсон несколько минут внимательно осматривал систему.

– Бред какой-то, – наконец произнес химик , – если этот круг обозначает болт, почему он не сделан так, чтобы плотно подходить к углублению на косяке? Его и на микрон не сдвинешь вперед. Вряд ли эта штука – магнитный замок, иначе не нужно было бы это углубление. Для создания сильного магнитного поля необходимо, чтобы полюса подходили как можно плотнее друг к другу. Так?

Пребл моргнул и хотел было ударить себя ладонью по лбу, словно ему в голову наконец-то пришла мысль, но шлем его скафандра ему не позволил.

– Приятель, – произнес он мягко, – это не магнитный замок. Пари держу, – он посмотрел на циферблат на своем запястье, – это мой шанс прожить еще сотню часов. Слушай: замок основан не на магнитном притяжении, а на электропроводимости. Магнитное поле изменит форму металла – так же как и сильное электрическое поле влияет на кристалл. Должно быть, они открыли сплавы, с которыми эффект максимален. Когда проходит ток, твой «болт» входит в углубление в косяке, без всякой дополнительная громоздкой системы. Замки, скорее всего, на всем корабле однотипные, и двери, наверное, открываются одним мастер-ключом – может, панелью управления, но, скорее всего, ключ находится где-то здесь внизу. До тех пор пока ток продолжает идти, двери закрыты. Должно быть, за долгое время ток истощился, даже если эти двери и были закрыты изначально.

– А как же тогда с дверью в машинное отделение? – спросил Стивенсон. – Может, там такой же замок? Он ведь был закрыт сначала.

Пребл задумался.

– Может, и так. Возможно, в одном положении передвижной блок являлся постоянным магнитом, стоящим против другого, а в другом создает магнитное поле. Конечно, теперь их будет сложно отсоединить друг от друга, может, с помощью энергии корабля. А поскольку сейчас энергии нет, скорее всего, будет довольно сложно вернуть блок в первоначальное положение. Пойдем проверим.

И он повернулся к подъему.


Крэй воспринял теорию со смешанным чувством удовлетворения и досады, ведь он уже обнаружил, что треугольные блоки в новом положении изменились, и даже связал все это с теорией магнетизма, но сама идея ускользнула от него. У него и так было много других проблем.

Исследователи встретили Крэя у дверей машинного отделения. Они втроем вошли внутрь, ступив на мостик вроде того, что был в диспетчерской. В отличие от диспетчерской, машинный отсек освещали только фонари космонавтов, и странно было наблюдать, как зал целиком озарился отраженным от полированных металлических поверхностей светом.

Увидев расположение сопел снаружи корабля, легко было определить местоположение двигателей. Вдоль стен от передней перегородки сплошным кольцом были расположены казенники труб с тяжелыми инжекторами и дезинтеграторами. Трубы, ведущие к вспомогательным выпускным клапанам, были покрыты свинцом. Очевидно, корабль приводили в движение реактивные струи ионов тяжелых металлов, так же как и человеческие корабли. Все двигатели были закрыты тяжелыми кожухами, что наводило на мысль, что их создатели, подобно людям, боялись радиации.

– Неплохое расположение, – отметил Пребл. – Ты не проверил, они в порядке?

Крэй вспыхнул:

– Нет! – огрызнулся он. – А ты попробуй осмотреть их внутри!

Пребл удивленно поднял брови и подошел к ближайшей трубе. Она была около метра в диаметре, по ее стенам шла обмотка, создающая электромагнитное поле, предохраняющее поток ионов от контакта с металлом. Топливом, скорее всего, служила ртуть или какой-нибудь другой легкоиспаряющийся металл, вроде цинка. Все это напоминало по основным параметрам двигатели, с которыми был знаком даже Пребл, если не считать того, что вся конструкция двигателя от магистрали подачи топлива до внутренней стороны корпуса имела сплошную металлическую поверхность. Пребл осмотрел ее и не нашел ни единого стыка.

– Ясно, – подняв голову, произнес он. – Цельная конструкция?

– Похоже, что так. Даже цистерны запаяны. Они действительно выглядят как обычные атомные двигатели, но мы не сможем в этом удостовериться, пока будем смотреть на них снаружи.

– Как же они их обслуживали? – спросил Стивенсон. – Сомневаюсь, что их припаяли к корпусу в надежде, что они будут прекрасно работать без присмотра и ремонта – это слишком даже для цивилизации, сумевшей создать столь прочный и герметичный корпус.

– Откуда я знаю? – ворчал Крэй. – Может, они выходили наружу и проползали через сопла, чтобы обслуживать двигатели. Только мне кажется, что здесь не обошлось без какого-то хитрого приспособления, вроде давешнего замка на дверях. В конце концов, в этом есть хоть какой-то здравый смысл. Меньше движимых частей, меньше износа. С точки зрения того же самого здравого смысла, кто-нибудь может придумать, как нам подобраться к двигателям?

В надежде он оглянулся и, не получив ответа, пожал плечами.

– Похоже, мы обречены и дальше гадать на кофейной гуще, – заключил Крэй. – Джек и Дон могут с тем же успехом вернуться к своему осмотру, и, ради Бога, если вам в голову придет что-нибудь новое, сразу же дайте знать.

Получив разрешение капитана, Стивенсон и Пребл вышли из машинного отделения и продолжили свой осмотр.

– Интересно, закрыт ли верхний сектор за диспетчерской? – произнес химик, когда их поглотила темнота коридора. – Думаю, мы достаточно внимательно осмотрели нос корабля.

Пребл кивнул в ответ, и, не говоря ни слова, они прошли в диспетчерскую, окинув взглядом доставившую МакЭйкерну и Гранту столько неприятностей панель управления. Как и ожидали напарники, из хвостового коридора вверх и вниз вели пандусы.

На этот раз они не разделились и вместе поднялись на уровень выше. Они с облегчением обнаружили, что дверь не была заперта, но мгновением позже их постигло разочарование: комнаты выглядели как любой из тех отсеков, которые они уже успели посетить, и при первом же осмотре оказалось, что в них не было ничего, кроме брусков и покрытых пылью полов. Килевой коридор был тоже открыт, но в нем находилась по крайней мере один отсек, в котором скорее жили, нежели хранили груз.

Первым в него заглянул Стивенсон. Он резко окликнул своего спутника, и Пребл увидел в свете фонаря химика новый объект.

Это было такое же сиденье, как и в диспетчерской: чаша металла, на поверхности которой были равномерно расположены пять углублений. Крошечные блики от фонарей исследователей на его выгнутой поверхности казались горящими глазами. Никаких предметов здесь больше не было, как и в каютах на носу корабля, вот только нельзя было сказать, что пол был пустым.

Напротив каждого из пяти углублений в сиденье к полу были крепко припаяны металлические кабели. Чуть дальше, так же на равном расстоянии от сиденья находились еще три кабеля, раза в два больше, чем первые пять. Все восемь кабелей были ровно обрезаны, так что поверхность среза была практически зеркальной. Стивенсон и Пребл внимательно их осмотрели и обменялись задумчивым взглядом. На ум им обоим начали приходить разные идеи, но пока они не спешили ими делиться.

Осталось осмотреть только машинный отсек в корме корабля и коридор, ведущий к нему. Не имея при себе никаких инструментов, чтобы взять хотя бы образец кабеля, исследователи решили просто запомнить дверь, за которой те находились, и спустились вниз на центральный уровень.

Фонари снова осветили, металлическую поверхность, открыв взгляду исследователей три диска с вдавленными в них треугольными блоками, как они и ожидали. Однако только один, только верхний замок был закрыт. Словно тот, кто последним выходил из отсека, очень спешил или не был постоянным жителем корабля.

Пребл быстро перевернул оставшийся блок и повернул диск. Вместе со Стивенсоном они налегли на дверь и открыли ее. Оба исследователя нервничали: их воображение, и без того возбужденное, совсем разыгралось при виде наполовину открытой двери. Наконец-то они не были разочарованы.

За цистернами луч света открыл конверторы и части труб. По всему полу и в стенных нишах лежали инструменты и детали. Вокруг двух осевых труб стоял легкий металлический каркас, похожий на строительные леса, на котором также лежали инструменты. Это было первое место на корабле, где были явные признаки действия, а не разрухи и опустошения. Даже пыль, которая была здесь повсюду, не могла заставить отказаться от ощущения, что рабочие оставили свои инструменты, чтобы передохнуть, и ожидали, что скоро вернутся.


В то же мгновение Пребл подошел к трубам, над которыми скорее всего и работали неведомые хозяева корабля. Возможно, он сумеет установить, как они открывались для обслуживания. Идею Крэя об обслуживании через сопла он не воспринимал всерьез.

Вдруг его внимание привлекла одна вещь. Металлический купол, в котором предположительно находились дезинтегратор и ионизирующие устройства, был отсоединен от цистерны с топливом – во всяком случае так казалось с другой стороны комнаты. Подойдя ближе, Пребл заметил, что, мало того, фланцы соединительных труб были небрежно сдвинуты друг относительно друга и продольной оси.

К сожалению, Пребл не смог найти инструмент для соединения труб. Ухватившись перчатками за край полусферы, он пытался потянуть ее на себя, но безуспешно. Именно это и навело его на правильный ответ: восстановить герметичность всей системы можно только одним способом – при помощи намагниченных поверхностей. Именно этот метод использовали на Земле, хотя не в таком широком масштабе, и поэтому Пребл не сразу догадался.

Магнитное поле, разумеется, нельзя было использовать в непосредственной близости от ионных проекторов, поскольку оно влияло бы на управление потоком. Но существовала и другая сила – взаимное притяжение молекул. Поверхности соприкосновения были ровными, а не просто плоскими.

Но если замки были плотно закрыты, возникала другая проблема. Как отсоединить две части, если молекулы их поверхностей «приклеились» друг к другу. Какое лезвие можно вставить в такой замок?

Стивенсон заметил, что его напарник задумался, и подошел, Пребл объяснил ему, в чем дело.

– Можно посмотреть в ящиках, – наконец ответил химик. – Похоже, Соррелл был прав насчет инструментов. Просто не зацикливайся на чем-то одном.

Здешние инструменты отличались от человеческих. Многие из наших устройств предназначены для прикладывания силы: молотки, гаечные ключи, зажимы, плоскогубцы и прочие. Для работы действительно хорошей машины не нужны подобные инструменты. Части должны сойтись очень точно, чтобы предотвратить ненужное трение.

То, что создатели корабля были превосходными строителями и механиками, было вне всякого сомнения. Однако сомнения возникали в том, какие именно инструменты они могли использовать. На полу были разбросаны устройства, предназначенные для придания деталям определенной формы: режущие, ровняющие и шлифующие. Пребл со Стивенсоном их легко узнали. Но, скажите на милость, для чего может быть предназначена пара тонких стержней, соединенных вместе посредством магнита? Или небольшие запечатанные стеклянные трубки? Или длинные полоски металла и пластика? Или бесцветные стальные шары? Или переливающиеся всеми цветами радуги металлические тарелки? Исследователь-любитель не мог разобраться без помощи профессионала.

Перебирая инструменты на полу и в ящиках, Крэй и его ассистенты напевали от удовольствия, однако после часа внимательного осмотра отличное настроение команды механиков улетучилось. Крэй выяснил, что теория молекулярного притяжения хотя и является самой правдоподобной, но не приближает их ни на шаг к открытию замка. В комнате не было ничего, что можно было бы вставить в плотное соединение.

– Может, попробовать сдвинуть их? – спросил Стивенсон.– Если они такие же гладкие, то это будет довольно легко.

Крэй поднял кусок металла.

– Представь, что через этот брусок проходит плоскость, и попробуй вдоль нее сдвинуть его части, – предложил он, – кристаллики металла очень тесно соприкасаются и практически цепляются друг за друга, как и в нашем случае. Придется что-нибудь вставить между ними.

Химик кивнул.

– Для того чтобы разделить части двигателя, скорее всего понадобится нечто большее, чем смазка, – сказал он.

– Да, но в нашем случае части двигателя находятся сравнительно далеко друг от друга, и притяжение молекул должно быть незначительным, – ответил механик. – Хотя, может, ты прав. А может, смазки будет достаточно, но не исключено, что молекулы все же взаимодействуют между этими двумя поверхностями. Никто не видел ничего, что могло бы нам подойти?

– Вот, – подсказал Пребл, – вот эти стеклянные трубки. В них находится жидкость, их концы крепко запаяны, а это единственный возможный способ хранения необходимого нам вещества.

Он подошел к ящику, поднял один из трех длинных прозрачных цилиндров. Маленькое пропускное отверстие было запаяно, внутри находился небольшой воздушный пузырек, когда цилиндр переворачивали, шарик перекатывался внутри и распадался на множество маленьких, когда его трясли. Если вернуть цилиндр в спокойное состояние, шарик снова собирался воедино, и это обнадеживало. Очевидно, у вещества были очень маленькая вязкость и поверхностное давление.

Крэй поднес цилиндр к стыку труб руками, запрятанными в перчатки скафандра, надломил верхушку пропускного отверстия. Он ожидал, что в слабой гравитации астероида жидкость просочится, но очевидно, давление пара жидкости было слишком высоко, и она вылетела сильной струей. Капельки отскочили от металла и тут же испарились, так же как и жидкость распространившаяся по поверхности. Только несколько капель жидкости попали между плоскостями.

Крэй напряженно следил за тем, как над металлическим куполом опустошалась трубка с жидкостью. Через мгновение он отбросил пустой цилиндр и надавил на стык.

На краю стыка образовалась переливающаяся всеми цветами радуги пленка, купол медленно сполз на одну сторону. Пленка не расширилась, поскольку жидкость тут же испарилась. Пребл и Стивенсон подхватили тяжелый купол и поставили его на центральный проход.

Последняя радужная пленка смазки испарилась с металла, и инженеры собрались у открытого двигателя. Внутри не было никаких устройств: дезинтегратор находился в металлическом куполе, который был отсоединен. Катушки, создающей поля для предотвращения контакта потока ионов со стенками труб, тоже было не видно – она была встроена в стенки. Ни то ни другое не беспокоило людей, поскольку их собственные двигатели были устроены аналогично. Крэй прощупал трубку по всей длине, проверяя, не была ли она открыта из-за нарушения поля, и затем трое специалистов вернулись к вынутой части трубки.

Единственное, что было видно на ней, это центральное отверстие для подключения выхлопа ионного пара, но, применив еще один цилиндр со смазкой, механики заставили разлететься большую часть пластин и открыли механизм дезинтегратора. Пребл, Стивенсон, Грант и МакЭйкерн наблюдали за тем, как части дезинтегратора покрывали пол каюты, но, наконец, они поняли, что только мешаются под ногами у специалистов, и друг за другом вышли в основной коридор.


– Думаешь, они разберутся, в чем дело? – спросил Стивенсон.

– Должны, – раздался по радио голос Крэя. – Принцип работы этой штуковины такой же, как у нашего двигателя. Проблема в том, что они повсюду использовали этот чертов метод соединения молекулярным притяжением. Куча времени уходит, чтобы их разделить.

– Странно, что технология этих существ так похожа на нашу в общем, и так отличается в деталях, – заметил Грант. – Я все думал о причинах этих различий, но так и не пришел ни к какому конкретному мнению. Может, из-за того, что у них иные органы восприятия, но я не имею ни малейшего понятия, как это могло привести к таким результатам. Хотя, говоря по правде, я просто представить себе не могу, какие органы могут заменить или дополнить наши.

– Возможно, их тела находятся в запечатанном коридоре или его отсеках, но вряд ли нам когда-нибудь удастся узнать, так ли это, – ответил Пребл. – Я здорово удивлюсь, если кто-нибудь докажет, что этот корабль был сделан в Солнечной системе.

– А я удивлюсь, если кто-нибудь вообще докажет что-нибудь конкретное об этом корабле, – добавил Грант.

В этот момент снова раздался голос Крэя.

– Я здесь нашел кое-что забавное, – произнес он. – Кажется, это реле управляется из твоей диспетчерской, хотя я не уверен. Оно связано только с электричеством, но практически построено вокруг топливного клапана. Само по себе это нормально, тип соленоидного передвижного ядра. Оно тоже отсоединено.

– Что думаешь делать? – спросил Грант. – Ты нашел возможную поломку?

– Нет. Я предполагаю, что трубы не обязательно были отсоединены для починки. Может, для ручного аварийного выхода, тогда понятно, почему все проделано так неаккуратно. Мы думаем подсоединить все снова так, чтобы реле можно было управлять прямо отсюда, и проверим трубу. Ты не против?

– Если думаешь, что справишься, вперед, – ответил Грант. – Правда, терять нам нечего. А вы сможете все починить так, чтобы управлять отсюда?

– Возможно. Подожди, пока проверим этот двигатель. – Крэй исчез в проеме двери и его радио отключилось.

Стивенсон подошел к двери посмотреть, как они будут снова собирать двигатель. Остальные ушли в диспетчерскую. Ощущение потаенного страха постепенно исчезло, поскольку предположение, что владельцы корабля живы, отпало само собой. Пребл был слегка удивлен, ведь в этой части астероида наступила ночь, а, как известно, ночью скорее появляются, а не исчезают мысли о привидениях. Наверное, все это из-за того, что они нашли знакомые вещи.

На панели управления не горели никакие индикаторы. Грант все еще надеялся, что здесь скажется работа в машинном отделении, но особенно удивлен не был. Капитан уже давно потерял надежду, что сможет управлять кораблем отсюда.

– Надеюсь, Край заведет двигатели, – нарушил он долгое молчание, – достаточно было бы направить корабль в направлении к Земле. Нам останется только поправлять плоскость движения.

– А если нам не удастся завести все двигатели, мы сможем использовать один из них как сигнальный огонь, – заметил Пребл. – Мизар сейчас в этом секторе, помнишь, ты еще хотел с ним связаться, если найдешь здесь передатчик. От взрывной волны из этой трубы, ударившейся о поверхность горы, будет столько огня, сколько захочешь.

– Это мысль, – задумчиво произнес Грант. – Как всегда, слишком просто, чтобы я сам об этом догадался. В самом деле это лучшее, что мы можем предпринять. Сейчас мы спустимся и предложим Крэю просто оставить двигатель в рабочем состоянии, если сможем его завести.


Четверо мужчин спустились по коридору в машинное отделение. До конца сборки было еще далеко, а Грант не хотел ее прерывать. Несомненно, он и сам был немного знаком с подобными двигателями и знал, что их сборка дело деликатное даже для специалиста.

Наскоро сделанное магнитное устройство Крэя для управления реле говорило о его изобретательности. К сожалению, никто из экипажа не заметил, что ядро реле было сделано из того же сплава, что и поворачивающиеся блоки на дверях в машинное отделение, и маленькие болты на дверях в грузовой части. Фактически это был тонкий регулятор, управляющий отношением между потоком топлива и силой поля двигателя. Это было очень важно, поскольку поле должно быть достаточно сильным, чтобы горячий пар не контактировал со стенками трубы и одновременно оно не должно было перекрывать сопло. Несомненно, в человеческих двигателях было похожее устройство, но обычно оно контролировалось магнитным полем потока ионов. Устройство не было таким уж простым и, несомненно, было необычным для человеческого инженера.

Наконец механики выпрямились и отошли от двигателей. Снятая часть была снова на месте, на этот раз подсоединена она была правильно. К центру купола, там, где к поверхности подходил канал подачи топлива, было приставлено устройство контроля, собранное из частей, найденных в ящике. Оно было чуть больше катушки, чье поле должно было быть достаточно сильным, чтобы заменить внутреннее соленоидное поле.

Пребл успел выйти из корабля и вернуться. Он сообщил, что легкий наклон той части корабля, в которой они работали, создаст достаточный выхлоп именно из этой трубы, чтобы ударить по земле на двадцать-тридцать метров. Расстояние было достаточно безопасное, но в то же время достаточно близкое, чтобы интенсивность выхлопа не сильно уменьшилась.

Крэй отрапортовал, что готов начать испытания.

– Тогда, предлагаю тебе и твоим помощникам остаться, чтобы запустить двигатель, а мы выйдем наружу и проследим, что произойдет. Мы будем держаться на расстоянии от кормы, так что за нас не волнуйся, – сказал Грант. – Господи Боже, я только сейчас понял, что все произошло меньше, чем за 20 часов. Мизар должен увидеть огонь за 20 миллионов километров, если, конечно, этот двигатель даст выхлоп силой хотя бы в половину маршевой мощности нашего двигателя.

Крэй кивнул.

– Я могу запустить его один, – произнес он, – остальные могут выйти. Дам вам пару минут, а потом включу его и сразу выключу. Я дам вам время, чтобы прислать кого-нибудь, если что-нибудь будет не так.


Грант согласился и повел остальных пятерых по основному коридору к шлюзовой камере. Они отошли на полторы сотни метров от корабля и остановились.

Их двигатель был одним из самых низко расположенных в части параллельной осевой линии корабля. Еще какое-то время ничего не происходило, но вдруг из сопла вылетело бесшумное, едва заметное пламя. Там, где оно впервые коснулось земли астероида, поверхность накалилась, и наблюдатели в ту же секунду поставили на место фильтры защиты от яркого света на своих шлемах. Еще секунду Грант смотрел, как вылетает пламя, затем побежал к шлюзу и исчез внутри. Он влетел в диспетчерскую из носового коридора, как раз когда с кормы вбежал Крэй, и, не останавливаясь, закричал:

– Его не отключить, а топливо прибывает. Я ничего не могу поделать. Уходи, пока не поздно, я даже не успел закрыть дверь в машинный отсек!

В этот момент Грант был как раз посередине, он уцепился за столб, поддерживающий мостик, облетел вокруг него, изменив свое направление, как раз когда его догнал механик. Они вылетели из воздушной камеры одновременно.

Когда они присоединились к остальным, поля двигателя работали вразнос. Края сопла плавились и горели иссиня-белым светом, а процесс все ускорялся. Кормовые трубы уже сгорели, стены машинного отделения раскалились докрасна, затем потемнели и внезапно провалились внутрь. Это был последний удар для несчастного дезинтегратора, его вещество сдалось под недостатком охлаждения, оплавилось, потекло, и двигатель перестал существовать. Остатки инопланетного корабля постепенно остыли, но для того чтобы построить что-либо полезное из этой груды, которая раньше была сложнейшим механизмом, нужно было быть по меньшей мере волшебником.

Внезапность, с которой все произошло, ввергла людей в оцепенение. Они не промолвили ни слова. Да и говорить было нечего. Они были в двухстах миллионах километров от Земли. Может быть, в конце концов их и найдет поисковая группа, поскольку астероид был на карте, и он был в непосредственной близости от их корабля, когда они исчезли. Но вероятность, что их найдут прежде, чем кончатся запасы кислорода, была исчезающе мала.


Если на пути ионного потока нет ни газового, ни твердого вещества, его практически невозможно увидеть. Поскольку планета была безвоздушна, а Мизар фактически не приземлился, даже Пребл, который был всегда наготове, не услышал приближения корабля. Первым знаком его присутствия был голос командира корабля, раздающийся эхом из семи громкоговорителей.

– Эй, внизу! Что у вас случилось? Часов двадцать назад мы увидели пламя на этом астероиде, и решив, что поврежден ваш реактор, направились сюда. Мы уже час облетали астероид, когда увидели, как ваш корабль растаял. Может, скажете нам, что это было за пламя 20 часов назад? Или вы не видели?

Это было уже слишком. Они все еще истерически смеялись, когда Мизар приземлился и взял их на борт. И только один Крэй сидел тихо и неподвижно.

– Меньше чем за день, – сказал он , – я угробил два корабля и понятия не имею почему. Видимо, мне пора в автомеханики. Этот второй корабль лежал и ждал нас, чтобы научить таким технологиям, которых мы и вообразить себе не сможем, и какая-то крохотная ошибка все испортила.

Только вот чья это была ошибка?

Хол Клемент Необычное чувство



— Значит, вы покинули нас, мистер Каннингем! — голос Малмесона звучал грубее обычного, даже с поправкой на искажения в наушниках и вездесущую денебскую[4] статику. — Итак, это очень плохо. Если бы вы этого не делали, мы могли бы вас высадить на какой-то планете, пригодной для жизни. Сейчас же вы можете остаться здесь и зажариться. И я надеюсь, что вы проживете достаточно долго, чтобы посмотреть, как мы взлетим — без вас!

Лейрд Каннингем не соизволил ответить. Радиокомпас корабля должен быть в рабочем состоянии, и существовала вероятность того, что его бывшие помощники могли бы начать охоту на него, если бы получили некоторое представление о правильном направлении для начала поиска. Каннигем был слишком доволен своим нынешним убежищем, чтобы желать перемен. Он находился почти в полумиле от приземлившегося корабля, в достаточно глубокой пещере, чтобы укрыться от лучей Денеба, когда тот взойдет, и со склона небольшого холма мог наблюдать за деятельностью Малмесона и его компаньона, не попадаясь им на глаза.

В некотором смысле, конечно, подлец был прав. Если Каннингем позволит кораблю улететь без него, то может сразу же открывать лицевую пластину скафандра, так как, хоть у него и был запас пищи и кислорода на несколько дней нормального потребления, планета размером чуть больше Луны, выжженная лучами одного из интенсивнейших источников излучения в Галактике, не сможет обеспечить его самым необходимым после окончания этого срока. Он задавался вопросом, как долго команда будет выяснять ущерб, который он нанес двигателям за те несколько минут после аварийной посадки, пока они не взломали дверь в рубку управления, заваренную Каннингемом после того, как он узнал об их намерениях. Они могли не заметить всего; он разорвал ряд неприметных соединений в случайных местах. Может, они даже не будут проверять двигатели, пока не отремонтируют поврежденный корпус. Если они этого не сделали, тем лучше.

Каннингем подполз к входу в свою пещеру и взглянул на корабль, который лежал в неглубокой долине. Он был едва различим в свете звезд и не было видно никаких признаков искусственного освещения, по которым можно было предположить, что Малмесон решил начать ремонт в ночное время. Каннингем и не ожидал от них такого, но всегда лучше быть уверенным. Радио в его скафандре молчало с момента первого сообщения, когда команда обнаружило его исчезновение, поэтому он решил, что они ожидают восхода светила, когда можно будет более точно оценить масштабы повреждения корпуса.

Следующие несколько минут он провел, глядя на звезды и пытаясь запомнить их положение. У него не было часов, а по звездам можно будет определять приближающийся восход в последующие ночи. Хлипкая защита его скафандра не позволит ему появляться на открытой местности под радиационным излучением Денеба. Жаль, что он не стащил один из тяжелых рабочих костюмов, но они находились в отделении перед контрольной рубкой, от которого он сам себя отрезал, когда заблокировал дверь последнего отсека.

Он оставался в убежище, лежал неподвижно и попеременно поглядывал на небо и корабль. Раз или два он, возможно, задремал; но сразу проснулся, когда первые лучи восходящего солнца легли на вершины низких холмы. Одну-две минуты они, казалось, висели на невидимой нити в черной пустоте, пока поток сине-белого света пробирался вниз по склонам, а добравшись до подножия, соединил их в связный ландшафт. Серебристый корпус ярко засверкал, отраженный от него свет достиг пещеры Каннингема и вызвал слезотечение, когда тот попытался наблюдать за открытием шлюза.

Он был вынужден большую часть времени смотреть по сторонам, лишь изредка бросая взгляд в направлении ослепительного металла, и, как следствие, уделял больше внимания деталям окружения, чем делал бы это в других условиях. В то время это обстоятельство разражало его, но позже Каннингем с благодарностью вспоминал этот момент.

Хотя планета имела много общего с Луной, если рассматривать размер, массу и отсутствие атмосферы, ее ландшафт достаточно сильно отличался от лунного. Ежедневные громадные перепады температуры отлично заменяли погодные явления и возвышенности, которые в свое время могли бы соперничать по высоте с лунными горами, теперь превратились в невысокие округлые бугры, наподобие того, в котором находилась пещера Каннингема. Как и на спутнике Земли, продукты многовекового расщепления приняли форму мелкой пыли, сугробы которой лежали повсюду. То, что эта пыль перемещалась по поверхности безвоздушной и, следовательно, безветренной планеты, стало первостепенной загадкой для Каннингема, и над этим он раздумывал до тех пор, пока его внимание не привлекли определенные объекты в сугробах. Сначала он подумал, что это просто выходы породы, но в конце концов убедился, что это образцы местной растительности — жалкие подобия лишайников, но все же какая-то растительность. Он задался вопросом — какая жидкость в них может содержаться при окружающей температуре, значительно превосходящей температуру плавления свинца.

Открытие животной жизни — среднего размера крабоподобных существ с черным покровом, которые выползли из сугробов, когда солнце припекло их — окончательно отвлекло Каннингема от его насущных проблем. Он не был зоологом по образованию, но эта тема привлекала его в течение многих лет, он всегда имел достаточно денег для своего хобби. Он провел годы в странствиях по Галактике, разыскивая причудливые формы жизни — доказательства, которые могли пригодиться при отсутствии научной подготовки — и земные музеи всегда были рады принять привозимые им из путешествий коллекции, а по его стопам обычно направлялись научные экспедиции. Он часто подвергался физической опасности, но она исходила лишь от изучаемых форм жизни или от обычных источников опасности каждого межзвездного странника, пока Каннингем не подслушал разговор, из которого узнал, что два его помощника собрались покончить с ним и присвоить его корабль для реализации собственных, невыясненных замыслов. Ему нравилось думать,что оперативность действий после этого открытия говорит по крайне мере о том, что он не теряет хватки.

Но сейчас он позволил себе отвлечь внимание на местные формы жизни.

Некоторые из существ выползали из пыльных сугробов всего в 20-30 ярдах от убежища Каннингема, это давало ему надежду, что они приблизятся достаточно близко для детального изучения. На таком расстоянии они еще больше походили на крабов, чем казалось раньше, имея плоские тела округлой формы от 12 до 18 дюймов в поперечнике и несколько пар ног. Они стремительно сновали повсюду, останавливаясь перед первым попавшимся лишайником и, видимо, делая несколько пробных укусов с каждого из них, как будто обладали очень деликатным и изнеженным вкусом. Пару раз можно было наблюдать схватки за лакомый кусочек, когда тот одновременно привлекал внимание более чем одного существа, но обе стороны не получали видимых повреждений, а победитель не тратил на выигранную еду больше времени, чем получавшие ее без боя.

Каннингем был настолько глубоко поглощен наблюдением за выходками маленьких существ, что совершенно забыл про свое бедственное положение.

— Не смотри вверх, идиот. Костюм защитит нашу кожу, но не глаза. Идем в тень корпуса и осмотрим повреждения.

Каннингем мгновенно переместил свое внимание на корабль. Воздушный шлюз уже был открыт и громоздкие фигуры двух его бывших помощников виднелись на земле внизу. Они были одеты в тяжелые защитные костюмы, о недоступности которых Каннингем так жалел, и с виду не испытывали никаких неудобств от жары, хотя все еще находились под безжалостными лучами взошедшего Денеба, когда он посмотрел на них. Он знал, что жесткие лучевые ожоги не грозят им, но у него была небольшая надежда на смертельный исход для своих помощников. Костюмы хорошо справлялись с радиационной угрозой, но из-за теплоизоляции, охладительного оборудования, радиационной защиты и механической брони они были настолько тяжелыми и громоздкими, что становились практически невыносимым бременем на любой крупной планете. Поэтому их чаще использовали для выполнения внешних ремонтных работ в открытом космосе.

Каннингем смотрел и внимательно слушал, как двое наклонились и заглянули под нижний изгиб корпуса, чтобы осмотреть повреждения. Из их переговоров можно было понять, что была обнаружена вмятина длиной около трех ярдов и шириной в пол ярда, с которой ничего нельзя сделать, а также ряд расположенных радиально трещин в металле вокруг нее. Они представляли собой определенную угрозу для прочности корабля, их следовало заварить по всей длине, прежде чем можно было безопасно взлетать. Малмесон был слишком хорошим инженером, чтобы не понимать этого, Каннинген слышал, как тот разрабатывал план по подведению линий электропередачи наружу для сварщика и поднятие домкратом корпуса для доступа к нижней части трещин. Последняя операция была проведена сразу же с такой эффективностью, которая нисколько не удивила скрытного наблюдателя. В конце концов, он сам нанимал команду.

Каждые несколько минут, к раздражению Каннингема, один из команды внимательно смотрел по окрестностям, и не только с той стороны, с которой они работали, но и еще делал осмотр вокруг корабля. Даже при низкой гравитации Каннингем не смог бы пересечь отделяюмую его от шлюза полмили за короткое время между этими осмотрами, а даже если бы и мог, его прыгающая фигура в блестящем на солнце скафандре привлекала бы внимание даже если не смотреть в его сторону. И он не мог ничего предпринять, не будучи уверенным в успехе, так как его неэкранированный скафандр за пару минут нагреется до невыносимой температуры, а снять его или охладить можно лишь на борту корабля. В конце концов он решил, что ему остается лишь внимательно наблюдать за происходящим, пока шлюз открыт. Нужно было придумать способ, как отвлечь или — что было неприятной альтернативой для цивилизованного человека — вырубить противников на то время, как он проникнет на борт, оставив их снаружи, и обзаведется оружием или другим аргументом, который позволит восстановить контроль над командой. При этом, подумал он, в оружии врял ли была необходимость: на борту был хороший промежуточный передатчик, если он еще не уничтожен и не разряжен, он может вызвать помощь и держать свой бывший экипаж снаружи, пока она не подоспеет.

Но для этого, конечно, нужно еще решить проблему проникновения на борт. Ему нужно было бы осмотреть корабль поближе после захода солнца. Он знал судно, как собственный дом и понимал, что проникнуть внутрь можно только через два основных шлюза перед контрольной рубкой и два аварийных возле кормы, одним из которых он воспользовался, когда бежал с корабля. Все они вполне могут быть закрыты изнутри, и экспромтом он был не в состоянии придумать план проникновения через стандартные входы. Иллюминаторы были слишком малы, чтобы пропустить человека в скафандре, даже если можно было бы разбить стекло, а другого входа в буквальном смысле не было до тех пор, пока корпус оставался нетронутым. Малмесон не говорил бы так охотно о трещинах в корпусе, если бы хоть через одну из них могло бы протиснуться человеческое тело, даже обладающее гибкостью змеи.

Каннингем мысленно пожал плечами и окончательно утвердился в своем решении отправиться на разведку после наступления темноты. Весь день он уделял свое внимание работающим людям и столь же занятым местным формам жизни, которые ползали здесь и там по вокруг его убежища. Он впервые признал, что последних нашел для себя более интересными.

Он все еще надеялся, что одно из крабовидных созданий приблизится у нему достаточно близко для действительно подробного рассмотрения, но долгое время этого не происходило. Однажды одно существо остановилось всего в десятке ярдов и встало «на цыпочках» — его рост вместе со стройными конечностями оказался около фута, а над туловищем еще раскачивались во всех направлениях два отростка длиной в несколько дюймов, которые заканчивались выпуклостями размером с человеческий глаз. Каннингем подумал, что эти выпуклости выполняют функции глаз, хотя с такого расстояния они выглядели как невыразительные черные сферы. Тут антенны вытянулись в его стороны, существо, видимо, обнаружило присутствие постороннего, приняло свое обычное положение и удрало прочь. Каннингем интересовал вопрос, действительно ли существо испугалось его, ведь он был почти уверен, что глаза, приспособленные к дневному свету Денеба, не могут видеть в темноте, тем более он оставался неподвижным, когда существо проводило свой осмотр. Скорее всего, у местных обитателей есть некоторые основания опасаться темных мест.

То, чего они опасались, он вскоре увидел, когда показалось другое существо, также ракообразное, но значительно крупнее тех, за которыми Каннингем наблюдал весь день. Оно появилось среди сугробов пыли и напало на одного из последних. Схватка произошла слишком далеко от укрытия Каннигема, чтобы можно было различить подробности, но большее животное быстро одолело свою жертву. Оно, видимо, расчленило побежденного, и либо поглотило мягкую плоть, либо высосало из него телесные соки. После чего хищник исчез, наверное, отправился на поиск новых жертв. Едва он ушел, появилось другое существо, похожее на многоножку сорокафутовой длины, изящно струясь, как и земной аналог.

Несколько минут новоприбывшая многоножка сновала вокруг остатков пира хищника, пожирая наиболее крупные куски. Закончив, она оглядела пещеру, как будто увидела человека и поползла рябью к нему, что вызвало тревогу у Каннингема. Он был совершенно безоружен и хотя многоножка только что продемонстрировала, что питается падалью, она выглядела вполне способной убить свою добычу, если это потребуется. Она остановилась, как и предыдущий наблюдатель, в десятке ярдов от него, и также приподнялась, чтобы лучше видеть. Размером с бейсбольный мяч черные «глаза», казалось, на несколько секунд уставились в направлении Каннингема, а затем, как и ее предшественник, к большому облегчению человека многоножка опустилась и быстро скрылась из виду.

Каннинген снова задался вопросом, обнаружила она его присутствие или темнота сама по себе таит угрозу для этих странных форм жизни.

Ему вдруг пришло в голову, что если верно первое, то можно поискать следы предыдущих обитателей этой темной пещере. Он убедился, что оба его противника продолжают возиться с корпусом корабля, и принялся за более тщательное изучение этого места.

Пыль заносило даже сюда, как он обнаружил, ее было много около стен и в углах. Пещера освещалась достаточно хорошо благодаря отражениям от объектов извне, поэтому ее можно было нормально рассмотреть — тени в безвоздушном мире не так черны, как многие считают — и почти сразу Каннингем нашел следы, которые могли принадлежать некоторым из ранее увиденных существ. Их было достаточно много, чтобы предположить, что пещера часто посещается ими; сейчас все выглядело так, будто держатся от нее в стороне лишь из-за присутствия человека.

Возле задней стены он нашел пустую оболочку, которая когда-то покрывала четырехчленную лапу. Здесь было светло и он разглядел, что плоть была либо выедена, либо разложилась, хотя казалось странным предположение о разложении в безвоздушной среде с экстремальными перепадами температуры — хоть пещера и в меньшей степени была подвержена этому эффекту, чем внешний мир. Каннингема заинтересовало, мог ли лапу принести ее законный владелец или она была лишь частью отдельного пункта меню кого-то другого. В первом случае могло быть больше останков.

И они существовали. Несколько минут раскопок более глубоких слоев пыли — и был найден полный экзоскелет одного из небольших крабоподобных существ. Каннинген отнес останки к входу в пещеру, чтобы одновременно изучать их и наблюдать за кораблем.

В первую очередь он изучил округлые наросты, которые принял за глаза. Детальное рассмотрение ничего не дало и он осторожно попытался отделить один от стебля. Это вскоре удалось, «глаз», как и ожидалось, оказался полым внутри. Не было никаких следов сетчатки, но никакой плоти не сохранилось и в других частях, так что это ничего не доказывало. Внезапно Каннингему пришла в голову одна мысль, он поднес кусочек тонкой черной оболочки к своему глазу и посмотрел так в сторону блестящего корпуса корабля: искра света промелькнула через микроскопическое отверстие. Выпуклость действительно была глазом, построенном на принципе микроотверстий — вполне подходящая конструкция для мира с таким мощным светилом. Она, конечно, была бесполезна ночью, как и большинство других конструкций органов зрения. Каннингем вновь столкнулся с проблемой, как же каждое существо определило его присутствие в пещере — по его убеждению, ни один глаз, приспособленный для яркого света Денеба, не мог видеть в относительно полной темноте.

Он размышлял над этим вопросом, когда рассматривал остальную часть скелета. Зрение вроде отбрасывалось в результате проверки, обоняние и слух были исключены в виду отсутствия атмосферы, вкус и осязание в таких обстоятельствах не имело смысла рассматривать. Он терпеть не мог объяснять неведомое с помощью проверенного временем «экстрасенсорного восприятия», но других вариантов не видел.

Это может показаться неправдоподобным, что человек в положении Лейрда Каннингема мог бы погрузиться в решение вопросов, никак не связанных с его личным выживанием. Такие индивидуумы действительно существуют, большинство людей знают кого-либо, обладающего некоторыми признаками подобных черт характера, а Каннингем был просто замечательным образцом. У него мозг работал лишь в одном направлении, и в данный момент он намеренно отложил свои личные проблемы.

Его размышления были прерваны до того, как он закончил рассекать образец, появлением одного из плотоядных существ, которое остановилось на расстоянии в десяток ярдов от его пещеры, поднялось на задние конечности и принялось рассматривать окрестности. Каннингем, отчасти в шутку, отчасти из чистого любопытства, бросил ему одну из расчлененных конечностей скелета. Оно, очевидно, видело летящую лапу, но не предприняло никаких попыток подобрать ее или проглотить. Вместо этого оно повернуло глаза в сторону Каннингема и поспешно бросилось через пыльные сугробы подальше от опасной, по его представлению, местности.

Существо, однако, скорее всего и в помине не владело памятью, так как через минуту-две оно снова появилось в поле зрения Каннингема, преследуя одно из небольших существ, которые по-прежнему кишели повсюду, неторопливо поедая растения. Теперь он мог получить более четкое, чем в прошлый раз, представление о схватке и последовавшем за ней пире, так как это происходило гораздо ближе к нему, однако окончание вышло несколько другим. Гигантская многоножка появилась, когда хищник еще был занят едой, с большой скоростью пронеслась по дюнам и накинулось на победители и побежденного. Первый хищник не замечал приближения угрозы, пока не стало слишком поздно, и оба черных тела исчезли в пасти этой твари, хотя Каннингем ранее надеялся, что она была лишь падальщиком.

Что сделало этот эпизод интересным для человека, так это то, что при этом многоножка промчалась через группу травоядных, не обращая на них внимания, отчего те, не сговариваясь, прервались и на максимальной скорости побежали прямо к пещере. Сначала он думал, что они свернут в сторону, когда увидят его; но, видимо, он был меньшей из зол, они стремительно пробежали мимо него через вход в пещеру и начали закапываться в глубокий слой пыли. Каннингему осталось только довольно наблюдать, как отличная группа образцов сама пришла к нему в руки.

Когда последнее из существ скрылось в пыли, он выглянул наружу. многоножка уже заканчивала трапезу. На этот раз, вместо того, чтобы сразу же скрыться с глаз долой, она быстро выползла на вершину одной из крупных дюн и свернулась на ней кольцами, положив голову сверху. Каннингем понял, что в таком положении она может смотреть во всех направлениях и, благодаря высоте, на большое расстояние.

Так как многоножка, очевидно, временно обосновалась на одном месте, а люди продолжали работать на виду, Каннингем решил посмотреть на один из своих образцов. Подойдя к одной из стенок, он нагнулся и начал шарить в пыли. Практически сразу он наткнулся и вытащил черного извивающегося краба на свет. Он обнаружил, что если держать тело одной рукой вверх ногами, ни одна из лап не имела точки опоры, и так он может подробно изучать нижнюю часть, несмотря на дикую молотьбу конечностями.

Челюсти, тщетно открывающиеся и закрывающиеся в вакууме, были оснащены рядом дробилок, которые давали интересное представление о растениях, которыми крабы питались; они выглядели способными сплющить металлические пальцы скафандра Каннингема, поэтому тот держал руку вне их досягаемости.

Его интересовало внутренне строение, позволяющее существовать без воздуха, и тут он столкнулся с проблемой, как убить существо, не нанеся ему серьезных повреждений. Очевидно, что оно было способно много часов выживать без прямого излучения Денеба, который был наиболее вероятным источником энергии для поддержания температуры тела, настолько высокой, что доставляла некоторый дискомфорт человеку даже через перчатку скафандра. Ведь иначе укрываться в пыли было бы нецелесообразно. Возможно, удар в определенную часть тела краба мог его убить или оглушить, поэтому Каннингем огляделся в поисках подходящего оружия.

Он обнаружил несколько глубоких трещин в камне у входа в пещеру, появившихся, предположительно, в результате теплового расширения и сжатия, и с небольшим усилием вырвал достаточно тяжелый заостренный осколок. После этого он положил существо спиной на землю, надеясь, что оно имело что-то аналогичное солнечному сплетению.

Но оно оказалось слишком быстрым для человека. Лапы, до которых он не смог дотянуться рукой, которой придерживал существо в центральной части панциря, смогли найти точку опоры, и прежде чем он успел ударить, оно перевернулось через правый бок и дало деру с такой скоростью, которая бы посрамила его предыдущие достижения при побеге от многоножки.

Каннингем пожал плечами и выкопал другой экземпляр. На этот раз он держал его в руке и смог ударить острием камня по брюшному панцирю. Никакого видимого эффекта не последовало, ударить же сильнее он не посмел, опасаясь пробить панцирь. Он ударил еще несколько раз, с одинаковым эффектом и нарастающей раздражительностью, пока не произошло того, чего он боялся. Черная броня не выдержала и острие проникло достаточно глубоко, чтобы гарантировать повреждения большинства внутренних органов. Прежде чем перестать двигаться, лапы дернулись еще раз или два, и Каннигем издал досадный возглас.

Еще не потеряв надежды, он убрал обломки панциря и, к своему удивлению, сразу увидел жидкость, которая заполняла полости тела. Она была серебристого, даже металлического цвета, как ртуть, и в нее были погружены внутренние органы, температура которых, возможно, была выше точки кипения этого металла. Каннингем только успел осознать этот поразивший его факт, как труп существа был вырван из его рук. Он сделал кувырок назад, к задней стене пещеры, а когда вскочил на ноги, к своему ужасу увидел, что нападающим был никто иной, как гигантская многоножка.

Она с особой тщательностью доела его образец, оставив после себя лишь несколько кусков панциря, покрывавших ранее кончики лап, и когда последний из них очутился на земле, она приподняла переднюю часть тела над землей, как делала этот раньше и повернула невидимые точки своих зрачков в строну человеческой фигуры в скафандре.

Каннингем сделал глубокий вдох и крепко зажал в руке свой заостренный камень, хотя у него было мало шансов победить существо. Челюсти, которые он только что видел в работе, казались более эффективными, чем у растительноядных крабов, при этом были достаточно большими, чтобы схватить человеческую ногу.

Наверное, секунд пять они неподвижно смотрели друг на друга; затем, к неописуемому облегчению человека, многоножка пришла к тому же выводу, что и в прошлый раз, и с очевидной поспешностью покинула пещеру. На этот раз она исчезла из поля зрения, продолжая быстро удаляться, когда выходила за пределы взора Каннингема.

Натуралист несколько неуверенно вернулся к тому месту в пещере, где можно было наблюдать за кораблем, уселся там и глубоко задумался. Количество вопросов, показавшихся интересными на первый взгляд, сулило ему безусловно увлекательные дальнейшие размышления. многоножка не видела или, по крайней мере, не преследовала первого краба, сбежавшего от Каннингема из пещеры. Вспоминая предыдущие случаи, он понял, что это существо всегда нападало после того, как «кровь» уже была пролита — дважды плотоядной тварью, один раз самим Каннингемом. Очевидно, не имело никакого значения, где находились жертвы — две были на солнечном свете, одна в темноте пещеры. Еще одно свидетельство того, что местные существа могли видеть при обоих уровнях осещения. многоножка не была чистым падальщиком, Каннингем вспоминал, как хищник вместе со своей жертвой отправился в пасть многоножки. Очевидно, что она была способна одолеть человека, но дважды в спешке отступала, когда у нее был шанс напасть на него. Что же привлекло ее к месту боя и кровопролития, но вызвало испуг от присутствия человека; что действительно пугало этих существ?

Для любой планеты, которая имела бы нормальную атмосферу, Каннингем нашел бы один само собой разумеющийся ответ — запах. Однако он считал, что органы обоняния были связаны с дыхательными, которых у этих существ явно не было.

Не спрашивайте, почему он думал так медленно. Вы можете решить, что потрясающая приспосабливаемость, о которой свидетельствовали эти странные глаза, были вполне достаточной подсказкой, или можете быть расположены простить его. Ведь Колумб, вероятно, простил тех своих друзей, которые не смогли решить его задачу с яйцом[5].

Конечно, он в итоге нашел ответ и должным образом был раздосадован на себя за то, что это заняло так много времени. Для нас глаз является органом, который формирует изображение благодаря источникам принимаемого излучения, а нос — прибором, рассказывающим его владельцу о наличии определенных молекул. Человек нуждается в своем воображении, чтобы представить себе источник запаха. Но как бы вы назвали орган, который формирует изображение источника запаха?

Для этого и существовали эти «глаза». В почти идеальном вакууме на поверхности этого маленького мира газ рассеивается на высокой скорости — их молекулы перемещаются по прямой линии. Не было ничего плохого в идее глазной камеры с крошечным отверстием, когда сетчатка глаза состоит из обонятельных нервных окончаний, а не из светочувствительных палочек и колбочек.

Это, казалось. объясняло все. Конечно, существам было безразлично, сколько света отражается от рассматриваемого объекта. Яркий свет открытого пространства под лучами Денеба или относительная темнота пещеры — в этих условиях молекулы распространяются одинаково. Разве не так? Любое вещество, твердое или жидкое, имеет свое парциальное давление, а под лучами Денеба даже довольно маловероятный материал, а в частности и металл, может в достаточной мере испаряться, чтобы это уловили органы чувств здешних форм жизни. Телесными жидкостями этих существ, очевидно, выступал металл: свинец, олово, висмут или другой похожий металл, а еще более вероятно — смесь из этих металлов, которая переносила жизненно необходимые вещества к клеткам их организмов. Вероятно, эти клетки состояли в основном из коллоидных металлов.

Но это было занятием биохимиков. Каннингем же отвлекся на некоторое время, воображая аналогию между запахом и цветом, которая должна существовать здесь. Легкие газы, такие как кислород и азот, должны быть редкими, и просочившиеся в небольшом количестве через его скафандр молекулы были абсолютно незнакомы для существ, которые уловили их. Человек, должно быть, оказывал такое влияние на их нервную систему, как пожар на диких наземных животных. Неудивительно, что даже многоножка решила, что осторожность — лучшая сторона доблести!

Его менее важная проблема оказалась решенной на данный момент. Каннингем наконец обратил внимание на проблему собственного выживания, о которой он уже длительное время не задумывался, и понял, что она таким же образом может быть решена. Улыбка медленно появлялась на его лице, пока разрозненные фрагменты идеи начали надлежащим образом упорядочиваться в его уме. Идея, основанная как на участии парциального давления паров металлической крови, которые протекали через рабочие скафандры его бывших помощников, так и на кровожадности его сегодняшних многоногих знакомых, и он практически не сомневался в обоих условиях. К его удовлетворению, этот план оказался завершенным, и с улыбкой на лице он уселся ждать закат.

Денеб уже прошел значительную часть своего пути по небу. Каннингем не мог знать, сколько еще оставалось ждать, так как у него не было часов, а когда нечем заняться, то время течет гораздо медленнее. Во второй половине дня, когда лучи заходящего светила начали проникать внутрь, он был вынужден укрыться в глубине пещеры. Перед заходом солнца он уже прижался к одной из боковых стен, потому что ожесточенные лучи Денеба прямо через вход достигали задней стены пещеры, оставляя очень мало места вне прямого освещения. Так что у Каннингема были причины вздохнуть с облегчением, когда верхний лимб умирающего светила наконец исчез.

Его образцы уже давно оправились от испуга и покинули пещеру, тогда он не пытался их остановить. Теперь, однако, он вышел из пещеры и направился прямо к ближайшей пыльной дюне, которая была еле видна при свет звезд. Через несколько секунд поиска Каннингем был награжден одним из корчащихся травоядных, которого он отнес обратно в убежище, а затем, тщательно освещая пещеру небольшим факелом, который был взят с талии скафандра? собрал большую кучу пыли, выдолбил в ней сверху длинную канавку верхним носком ботинка; с помощью все того же острого камня убил травоядного и вылил его «кровь» в импровизированную пылевую форму.

Жидкость действительно оказалась металлом, который быстро охладился, и через две-три минуты у Каннингема был серебристый стрежень толщиной в карандаш и пяти-шести дюймов в длину. Он сначала немного волновался насчет многоножки, но или труп существа был не на линии «обзора», или она также зарывалась на ночь, как и ее жертвы.

Каннингем взял прут, который был примерно таким же гибким, как полоса пайки соответствующего размера, и, загасив факел, серией коротких, осторожных прыжков проделал путь к приземлившемуся кораблю. Никаких признаков людей не было, сварочное оборудование они также забрали внутрь, если вообще его выносили — Каннингем не мог за ними наблюдать последний час дневного света. Корпус, однако, оставался приподнятым, и натуралист пролез под него, чтобы с помощью факела осмотреть повреждения. Все было примерно так, как он узнал из переговоров; он взял палочку металла и принялся за работу. Через некоторое время ему пришлось отвлечься для поисков еще одного травоядного краба. После того, как закончил работу, он прошелся вокруг судна и проверил каждый шлюз, которые все ожидаемо оказались заблокированными.

Каннингем не выказал удивления или разочарования по этому поводу, и без дальнейших церемоний отправился обратно в свою пещеру, которую с некоторым трудом нашел при звездном свете. Он собрал большую кучу пыли для термоизоляции, улегся на нее и попытался заснуть. В этом, как и ожидалось, успеха он не достиг.

Ночь, как следствие, тянулась невыносимо медленно. Он уже начал жалеть, что прошлой ночью изучал звездное небо и теперь знал, что до восхода оставалось еще много времени, и не было никакой надежды, что Денеб появится на небе в следующий раз, когда он откроет глаза. Но наконец рассвет настал, светило поднялось из-за холмов, и с первым солнечным лучом Каннингем встал и потянулся. Он весь задеревенел и страдал от судорог — скафандр был плохим спальным костюмом, уж лучше спать на каменном полу.

Когда свет достиг космического корабля и превратил его в сияющее серебристое веретено, шлюз открылся. Каннингем был уверен, что экипаж спешит закончить свою работу и, вероятно, они ждали рассвет также нетерпеливо, как и он, чтобы можно было эффективно работать — на этом основывался его план.

Судя по разговору, который уловил по радио Каннингем, первым на земля спрыгнул Малмесон. Он развернулся и помощник подал ему громоздкий сварочный диод и штабель присадочной проволоки. Далее они вместе направились к вмятине, над которой собирались поработать. Видимо, они не заметили осколков металла в окрестностях — возможно, они сами наделали металлических опилок накануне. Во всяком случае, никто об этом не упоминал, когда Малмесон лег и скользнул под корпус, а другой начал подавать ему оборудование.

Травоядные уже начали выбираться из своих пылевых логовищ, когда подготовка была завершена и паяльная лампа начала работать. Каннингем кивнул в знак удовольствия от этого факта: все шло даже лучше, чем если бы экипаж сознательно помогал ему. Он выбрался из пещеры, держась в тени холма, чтобы улучшить обзор, но в течение нескольких минут никто кроме травоядных крабов нигде не передвигался.

Он уже начал опасаться, что приглашенные гости были слишком далеко, чтобы получить этот сигнал, когда увидел длинное черное тело, тихо скользящее через дюны к кораблю. Он удовлетворенно улыбнулся, а потом его брови поднялись вверх, когда он увидел вторую змееподобную форму, последовавшую за первой.

Он бысто окинул взглядом всю окружающую местность и был награжден, увидев еще четырех монстров — се неслись на бешенной скорости по направлении к кораблю. Зажженный им сигнальный огонь достиг большего числа глаз, нежели он ожидал. Он был уверен, что экипаж был вооружен, поэтому и не предполагал победить их с помощью этих существ, он расчитывал лишь на временное отвлечение, которое позволит ему беспрепятственно достичь воздушного шлюза.

Он встал и приготовился к рывку, когда Малмесон увидел первую из атакующих многоножек и отвлек сварщика от его работы. Малмесону едва хватило времени, чтобы вскочить на ноги, когда первая пара нападающих достигла их, и в это же мгновение выскочил из тени, вкладывая все силы в прыжки, которые несли его к единственному ныне доступному убежищу.

Он сразу же ощутил жар лучей Денеба, а прежде чем он успел покрыть треть расстояния задняя часть его скафандра стала болезненно горячей. А для его бывшего экипажа опасность представляли эти твари: уже с десяток их отреагировало на вспышку непреодолимо привлекательного по их меркам запаха — или великолепного цвета — которая возникла, когда Малмесом достиг сварочным аппаратом металла в том месте, где Каннигем нанес застывшую кровь своей добычи. Также вокруг корабля под воздействием Денеба испарялась остальная часть металлической крови, а Малмесон стоял там и отбивал атаку. Он орудовал бластером, но тот медленно приносил эффект против существ, в жилах которых кровью служил расплавленный металл; его спутник со сварочным диодом справлялся не лучше. Они были уже практически завалены извивающимися телами, когда направились к шлюзу, но никто из них не видел, как Каннингем достиг шлюза и скрылся внутри, так как они были потрясены и безуспешно возились с запотевшими глазными щитками.

Будучи гуманным человеком, Каннингем оставил наружный люк шлюза открытым, но закрыл и заблокировал внутренний, после чего спокойным шагом прошел в рубку управления. Там он неторопливо снял скафандр, прервавшись лишь чтобы обесточить сварочный аппарат, когда услышал, что внешний люк закрыли. Огонь бластера не причинит никакого вреда сплаву корпуса, поэтому он не беспокоился за внутренний люк. Как ни крути, команда теперь никак не могла причинить ему вред.

Когда сварочный аппарат был исключен из списка активных угроз, он закончил с костюмом, подошел к промежуточному передатчику и хладнокровно передал призыв о помощи и свои координаты. Затем он включил радиопередатчик таким образом, чтобы спасатели могли его найти на планете, и только после этого связался с пленниками через маленький приемник, которым был оснащен скафандр, и рассказал им, что сделал.

— Я не хотел причинять вам вред — ответил Малмесон. — Мне просто нужен был корабль. Я понимаю, что вы довольно хорошо нам платили, но когда задумался о том, какие можно заработать деньги, если искать что-то кроме этих сумасшедших животных и растений, то не смог ничего с собой поделать. Вы можете освободить нас, я клянусь, мы ничего не сделаем, ведь сторожевой корабль уже в пути. Ну как?

— Я сожалею, что вам не нравится мое хобби — сказал Каннингем. — Я же нахожу это интересным, и временами это даже полезным, что особенно касается последних образцов. Думаю, я мне будет спокойнее, если вы оба останетесь в шлюзе; спасательный корабль будет здесь через несколько часов, а вы болваны, если в ваших скафандрах нет еды и воды.

— Я полагаю, вы победили в данном случае — сказал Малмессон.

— И я так думаю — ответил Каннингем и оборвал связь.

ОБИТАТЕЛИ ВСЕЛЕННОЙ

Когда Трайкер увидел, отсветы огней на большой раскидистой сосне, у корней которой он лежал, он понял, что теперь придется быть предельно осторожным. Конечно, он сталкивался с живыми существами, когда в темноте спускался по лесистому склону горы, но это были маленькие безвредные животные, которые испуганно разбегались, заслышав его шаги или почувствовав инопланетный запах. Однако искусственный свет, который они с Тес увидели еще с вершины горы, и к источнику которого он сейчас приближался, означал присутствие разума, а разум – это та еще штучка.

Он чувствовал всю комичность своего положения. Ему, члену общества, включавшего в себя тысячи различных наций и культур, казалось нелепым скрывать от разумных существ не только свои намерения, но и само свое присутствие. У инопланетянина то и дело возникало непреодолимое желание встать и открыто пойти по главной дороге прямо к небольшому поселению в долине, но путеводитель строго-настрого запрещал подобные демарши. Трайкер продолжал спускаться с горы ползком, пока не добрался до дерева. Крепко обхватив ствол, он выпрямил все восемь ног своего змеинообразного тела, достал коммуникатор, чтобы связаться с Тес и стал внимательно изучать местность.

Это был небольшой город. Трайкер не был хорошо знаком с человеческой нацией и не мог определить число людей по количеству зданий в городе. Однако он понимал, что не все дома в городе жилые. Одним из таких зданий был железнодорожный вокзал, о предназначении которого инопланетянин догадался, как только ярко освещенный поезд отошел от платформы и покинул город, направляясь на север. Большинство фонарей города было сконцентрировано вокруг этого здания, и Трайкер видел снующие на вокзале фигуры человеческих существ. Кроме нескольких освещенных окон да редких уличных фонарей, ничто не выдавало размеров поселения.

В городе был еще один центр активности. Чувствительные органы слуха Трайкера уловили странный пульсирующий звук. Похоже, он исходил из прилегающей почти вплотную к подножию горы части города. Выглянув из-за дерева, Трайкер ничего не увидел, но непонятный шум еще четче зазвучал в его голове.

Всего в нескольких метрах ниже места, на котором стоял инопланетянин, склон горы прерывался обрывом. Заметив, что подлесок, покрывавший склон, доходит до самого края обрыва, путешественник снова лег, дополз до края и заглянул вниз. Он добился немногого: его глаза не могли прорваться сквозь кромешную тьму, однако заинтересовавший era шум стал отчетливей. Теперь было ясно, что звук шел справа из-под горы, и, немного поколебавшись, Трайкер решил спуститься вдоль края в том направлении. Кусты здесь были плотнее и немного затрудняли его движение – мешали два огромных треугольных плавника, выдававшиеся на два фута с каждой стороны его гибкого тела.


Он не продвинулся и на сотню метров, когда заметил, что край скалы извивается, выдается вперед и уходит вниз, словно выступ над какой-то вертикальной шахтой, выдолбленной в горе. Затем край повернул влево, увел Трайкера прочь от заинтересовавшего его звука, и в конце концов инопланетянин оказался на самой нижней точке, прямо под тем местом, откуда он впервые посмотрел вниз. Дело приобретало интересный оборот.

Слева от Трайкера, из глубины шахты, доносился шум капающей воды. Здесь кустарник заканчивался, а местность стала значительно ровнее, и Трайкер понял, что это нечто иное, как плохая дорога. Через пару футов он наткнулся на расщелину в скальном массиве, по дну которой текла река. Провал был так глубок, что казалось рассекал самое сердце земли. Поблизости Трайкер обнаружил нечто, похожее на искусственное углубление, также заполненное водой. С возрастающим интересом Трайкер прикинул, что ущелье тянется на полтораста метров параллельно склону горы и, пожалуй, будет около семидесяти метров в ширину. Только бы река оказалась достаточно глубокой… инопланетянин уже начал спускаться, чтобы проверить это, но тут вспомнил, что пообещал Тес не снимать коммуникатор. Если он нырнет в воду, то может повредить прибор. Справившись с нетерпением, он вернулся к дороге, откуда раздавался любопытный шум.

Ноги Трайкера были несоизмеримо малы по отношению к его длинному телу, и он не мог быстро идти. За пятнадцать минут он миновал еще две наполненные водой ямы и теперь приближался к третьей. Она была освещена первыми городскими фонарями, и ее можно было разглядеть получше. Впереди по другую сторону дороги светились городские окна, и увидев их, Трайкер остановился.

Звук шел из отдаленной части города. Если Трайкер будет продолжать свои поиски, ему придется выйти из спасительной темноты и, вполне вероятно, натолкнуться на человеческих существ. Хотя, с другой стороны, кожа Трайкера была довольно темной, света было не так уж много, да и людей все равно когда-нибудь придется встретить. В конце концов, немного удачи – и все закончится хорошо, а ни один человек так и не узнает об этом. Трайкер принял решение идти дальше.

С противоположной стороны дороги потянулись дома предместья. Здесь еще было темно, а кустарник и ограды могли скрыть Трайкера от посторонних глаз. Он перешел на ту сторону. Уверенно шагая в тени оград; крутя во все стороны своими независимыми друг от друга огромными глазами, Трайкер заметил еще одну яму, но футов через сто справа началась стена и перекрыла ему вид. Это был крепкий забор, он возвышался на полметра над головой Трайкера. Казалось, звук раздавался оттуда, только чуть впереди.

Трайкер зашел уже слишком далеко и был по характеру слишком похож на человека, чтобы поворачивать обратно. Инопланетянин снова перешел дорогу между двумя уличными фонарями. Поросший кустами склон холма подходил почти вплотную к дороге, Трайкер решился воспользоваться этим преимуществом и снова принял горизонтальное положение. Он надеялся проникнуть за ограду, но оказалось, что стена спускается с горы. Не было смысла терять время в поисках прохода. Он встал и осмотрелся. Вокруг никого не было. Он вытянул свои тонкие щупальца, зацепился за край стены, и, зигзагообразно выгнув свое тело, подтянулся. Через мгновение он уже удобно устроился на стене.

За оградой были еще два или три слабо освещенных электрическими фонарями углубления. Воды в них практически не было, и Трайкер смог увидеть дно ближайшего из них. Оно было достаточно глубоко – не меньше шестидесяти метров. Судя по всему эти ямы были каменоломнями: разбросанные повсюду каменные плиты, инструменты и практически ровные стены. Шум, привлекший внимание инопланетянина, издавали стоящие на дне шахты насосы.

Путеводитель упоминал, что человеческие существа не могут обходиться без воздуха, а значит, шахты вдоль дороги, заполненные водой, не были рабочими. Если они так же глубоки, как эта, в одной из них можно было спрятать корабль.

Трайкер сполз со стены. Он несколько раз наклонился, чтобы облегчить боль от врезавшегося в его тело камня, и собирался размять щупальца, как вдруг замер. За его спиной на дороге появился свет. Не успел Трайкер пошевелиться, как два ярких желтых луча-близнеца – свет передних фар виляющего по дороге автомобиля – пригвоздили его к стене. Автомобиль вышел на ровную дорогу, и лучи фар скользнули в сторону, но, без сомнений, все было прекрасно видно за те несколько секунд, пока свет бил Трайкеру в глаза. Машина приближалась, и он стоял не дыша. В тот самый момент, когда машина поравнялась с ним, инопланетянин нырнул в кусты на холме и затаился. Шум двигателя автомобиля затих вдали, и Трайкер наконец перевел дух. Трудно поверить, но люди, сидевшие в автомобиле, не заметили его.


Трайкеру попросту не пришло в голову, что если водитель увидел в свете фар странное тело, едва ли он захотел бы выйти а проверить, в чем дело. Сам Трайкер или другие существа, принадлежащие к его расе, прежде всего, не задумываясь о безопасности, кинулись бы удовлетворять свое любопытство.

Трайкер слегка дрожал. Конечно, ему следовало бы предвидеть последствия и не карабкаться на стену прямо у дороги. Но то, что было совершенно очевидным для солдата, детектива или взломщика, не сразу приходило в голову обычному химику в его медовый месяц. Знай Трайкер чуть больше об этой планете, он бы и близко не подлетел к ней. Ему было известно только, что рядом с местами, которые они с Тес планировали посетить во время отпуска, находилась станция «восстановления сил», и пока он не оказался у маяка Меркурия, Трайкер и не думал узнавать подробности об этой планете. Они с Тес были немного озадачены тем, что узнали, но обратный путь занял бы все оставшееся время его отпуска, да и Тес сказала, что он сможет сделать то, что уже делали до него другие. Трайкер подозревал, что жена преувеличивает его возможности, но возражать не стал, и они остались. Однако проехавший мимо автомобиль сыграл свою роль: теперь, по крайней мере, Трайкер стал более осторожен. Удовлетворив свое любопытство, инопланетянин отправился обратно к кораблю и Тес, держась в стороне от дороги, пока не показались заброшенные шахты. Он быстро переплыл шахту, держа одним щупальцем над головой коммуникатор, и продолжил путь. В следующий раз ушло больше времени. Вместо того чтобы перенести коммуникатор над водой, Трайкер оставил его в кустах у дороги и нырнул. Под водой была кромешная тьма, и ему пришлось полностью полагаться на органы осязания. Кроме того, он не рискнул плыть быстро, чтобы не пораниться о гранитные плиты. У него ушло полчаса на то, чтобы понять, можно ли здесь укрыть корабль. Размеры не обнадеживали, хотя, впрочем, можно было попытаться. Наконец Трайкер вынырнул, забрал коммуникатор и направился к следующей шахте.


Он осматривал скважины на протяжении нескольких часов. Всего было семь шахт, две из них за забором были действующими, еще одну использовать в качестве укрытия было невозможно, поскольку она предательски освещалась уличным фонарем, и Трайкер занялся оставшимися четырьмя. Первая, на которую он наткнулся, оказалась самой отдаленной от города и самой подходящей. Она была выдолблена на глубине десяти метров от поверхности воды. Целиком корпус корабля сюда бы не поместился, однако все же она могла пригодиться. После второго осмотра ниши Трайкер вынырнул удовлетворенным. Вытащив коммуникатор из укрытия, инопланетянин подал сигнал Тес, сообщая, что возвращается. Потом поднял коммуникатор вверх и двигал им из стороны в сторону, вверх и вниз, пока небольшая шестигранная пластина внутри не стала ярко-красной. Удостоверившись, что может найти свой корабль, инопланетянин полез наверх.

Достигнув густого леса над каменоломнями, он огляделся. Почти все огни города уже погасли, и только фонари у вокзала да на улицах продолжали гореть. Насосы в каменоломнях шумели по-прежнему, и Трайкер, удостоверившись, что его присутствие не нарушило привычного хода жизни, пополз дальше.

Ему понадобилось удивительно много времени на то, чтобы добраться на своих коротких ногах из долины до ямы на вершине горы, где находился его корабль. Поначалу он рассчитывал, что спрячет корабль до наступления рассвета, но теперь он отбросил эту идею. В конце концов, корабль не виден до тех пор, пока не подойдешь к краю ямы, а Трайкер был уверен, что ни одно человеческое существо не придет к этомуместу, хотя путеводитель и упоминал, что люди все еще продолжают охотиться на диких зверей ради пищи и забавы. В любом случае, они с Тес могли по очереди сменять друг друга и при приближении охотника или браконьера предпринять необходимые шаги.

Поднимаясь Трайкер дважды использовал коммуникатор и не мог понять, почему на обратный подъем уходит столько времени. Однако на третий раз пластина светилась совсем ясно, и Трайкер стал точнее следовать указанному направлению. Еще полчаса ушло на поиски корабля, но наконец он подошел к небольшому склону и увидел слабое сияние, пробивающееся из-за приоткрытой двери воздушной камеры. Он соскользнул по склону, остановился, вскарабкался по металлическому скату, спущенному из воздушной камеры, и вошел.


Тес встретила его у внутренней двери, и тревога исчезла с ее лица.

– Где ты был?! – выпалила она. – Я несколько часов назад получила твой сигнал и передала данные для твоего радара. Ты – без оружия, а эти земные животные, мы же не знаем, из-за чего они могут напасть… Я уже начала волноваться.

– Все, кого я встречал по дороге, разлетались, – ответил ее муж. – Может, все они были растительного происхождения или что-то в этом роде, в любом случае, у нас будут огромные неприятности, если мы притащим свое оружие на примитивную планету… Недалеко от города я нашел прекрасный тайник для нашего корабля. Жаль, что я так вымотался, а то мы прямо сегодня спустили бы его вниз, но, полагаю, можно подождать и до завтра. Как ни крути, на все про все у нас уйдет несколько местных дней.

– Ты нашел какие-нибудь признаки разумной расы? – спросила Тес.

– Не уверен, – ответил Трайкер.

Пока она готовила ему ужин, он поведал ей про автомобиль, а во время трапезы рассказал о подводной нише, куда можно было спрятать корабль и откуда было бы легко предпринимать вылазки. Тес была рада, хотя так до конца и не понимала, как он собирался получить все, что хотел от человеческих существ, скрыв от них свое присутствие. Увидев ее замешательство, Трайкер улыбнулся.

– Ты же сама говорила – мы не первые, – произнес он, – Пора спать. Я уже не помню, когда последний раз чувствовал себя таким смертельно уставшим. Завтра утром все объясню.

Он встал, поставил посуду в посудомоечную машину и ушел в спальню. Резервуары уже наполнились, он без единого всплеска погрузился в свой, и прежде, чем вода полностью сомкнулась над его телом, он уже спал. Тес последовала его примеру.

Трайкер действительно вымотался и спал еще долго после того, как его жена встала и позавтракала. Она сидела в библиотеке и в который раз перечитывала путеводитель, когда наконец-то он встал. Трайкер вошел, и один из глаз его жены повернулся в его сторону.

– Кажется, местные люди слишком примитивны, они суеверны и придают всему, что им неизвестно, сверхъестественный характер. Ты собираешься воспользоваться именно этим, чтобы скрыть наше присутствие?

– Не то чтобы я рассчитывал на это, – ответил он, – хотя вполне возможно, что они отреагируют именно так, когда поймут, что происходит что-то необычное. Я не думаю, что нам удастся совсем избежать контактов, если, конечно, нам не повезет и мы не найдем таких людей, которых пару дней никто не хватится. Но я уверен, что разумное использование нейролептиков лишит здешних обитателей возможности узнать слишком много. И если ты хотя бы ненадолго дашь мне эту книжку, я попытаюсь разработать какой-нибудь блестящий план.

– Если память меня не обманывает, у нас не так много местных медикаментов, а точнее, их нет совсем – возразила Тес.

– Медикаментов нет, а вот реактивов предостаточно. Не забывай, кто твой муж, дорогая!

Улыбнувшись, он взял книгу и устроился в гамаке. Несколько минут он быстро листал томик в поисках нужных ему данных, а Тес безуспешно пыталась читать, заглядывая через его плечо.

Наконец Трайкер остановился, поднял глаза от бумаги и произнес:

– Похоже, вот это нам поможет. Надо посмотреть, есть ли у нас все необходимое. Хочешь, дорогая, увидеть химика в действии?

Естественно, она пошла за ним и сосредоточенно смотрела, как ее муж смешивал, измерял, нагревал и замораживал, очищал и снова соединял содержимое пробирок. И хотя она имела смутное представление о естественных науках, наблюдая за ним, она могла точно сказать, что по духу Трайкер был таким же художником, как и она. Именно поэтому она вышла замуж за того, кто, по мнению всех его знакомых, был упертым и помешанным на своих занятиях сухарем.

Трайкер подсоединил выводную трубку пробирки к небольшому ротационному насосу, поместив полученный газ в цилиндр, достаточно легкий, чтобы его можно было нести. Даже Тес могла оценить смысл проделанной операции.

– Это же газ, как ты собираешься им управлять? – спросила она.– Судя по картинке, эти человеческие существа намного сильнее нас. Вряд ли ты сможешь удержать маску у их лица, а стрелять непрактично. Почему бы тебе не воспользоваться раствором или твердым растворимым веществом в форме дротика?

– Чем меньше мы возьмем с собой оборудования, которого можем случайно лишиться, тем лучше, – ответил Трайкер. – Если не будет ветра и дождя, я смогу довольно легко заставить их глотнуть этого вещества. Нужно читать внимательней, дорогая, мы не первые на этой планете, – он скосил один глаз на свою жену.– Ты когда-нибудь видела, как лопается воздушный шарик?

Тес застыла в раздумьях, и вдруг ее лицо просветлело.

– Ну конечно. Теперь понятно. Только возникает один вопрос, а где и как ты собираешься найти одинокое человеческое существо?

– Подумаем об этом, после того как спрячем корабль. Придется понаблюдать денек-другой, присмотреться к их привычкам, путеводитель здесь не особенно-то помогает. Конечно, если к нам заглянет одинокий охотник или путешественник, вопрос исчезнет сам собой, но на это рассчитывать не приходится. Ну все, дорогая, здесь я закончил, теперь придется ждать темноты, чтобы перенести корабль.

– Отлично, – согласилась Тес. – Я пойду пройдусь, а то мы видели при дневном свете эту планету только издали. Даже если мы и не сможем близко подобраться к живым существам, здесь же есть скалы, или растения, или еще что-нибудь, на что стоит посмотреть. Ты не составишь мне компанию?

Трайкер согласился с условием, что никто из них не отойдет далеко от ниши, где спрятан корабль. Он прекрасно осознавал границы дозволенного в нецивилизованной среде и понимал, что не нужно быть опытным следопытом, чтобы незаметно подобраться к их кораблю. На открытом месте было опасно находиться. Когда рядом стоит корабль и оборудование, то в случае опасности они могут многое предпринять.

Они вышли вместе, оставив внешнюю электрическую дверь шлюзовой камеры открытой, поскольку Трайкер читал, как один из путешественников по возвращении обнаружил, что перегорел генератор, и оказался в довольно щекотливом положении за закрытыми дверьми своего корабля. С тех пор как они прилетели, было все время пасмурно, но казалось, вот-вот сквозь облака должно было пробиться солнце. Прикосновение влажной травы радовало кожу. Такая погода казалась инопланетянам немного прохладной, но приятной.

Повсюду были следы жизни, и хотя ни одно даже маленькое живое существо не подошло близко, Трайкер и Тес могли изучать их достаточно подробно, поскольку ячейки сетчатки их глаз были значительно меньше человеческих зрачков, а глазное яблоко в три раза больше. Они могли видеть отчетливо то, что человек смог бы разглядеть только под лупой. Для Тес особенно интересны были птицы, поскольку на ее родной водной планете они не водились. Во время прогулки она собрала целую коллекцию перьев. Самым большим животным, встретившимся им, был олень. Он увидел их и остановился между деревьев на краю оврага, с минуту смотрел на них, как будто пытался найти для них место в своей картине мира, но когда Тес двинулась к нему, он повернулся и в мгновение ока скрылся за краем скалы. Инопланетяне поспешили туда, где он стоял, надеясь напоследок увидеть его, но не успели. Тес повернулась к своему спутнику.

– А почему бы не воспользоваться кем-нибудь вроде этого животного? Он достаточно большой, и мы не причиним ему вреда, кроме того, он, кажется, так же близок нам, как и человеческие существа.

Трайкер отрицательно махнул плавником.

– Я химик, а не биолог. И мне не все известно, но, по-моему, дело было в достаточном развитии донорской нервной системы. Хотя это и может показаться странным, но, по-моему, от нее зависит состав крови существа. Помнишь, каждая клетки состоит из хромосом и генов, и чего-то там еще, что известно биологам. Посему теоретически из одной клетки возможно вырастить абсолютно новое животное того же типа. Хотя я не думаю, что этим уже занимались. – И он добавил с долей юмора: – но кто я такой, чтобы знать наверняка?

Тес прервала его.

– Трайкер, послушай, это тот самый звук, который издавали насосы? Странно, что его слышно так далеко.

Он прислушался и снова отрицательно махнул плавником.

– Это какая-нибудь машина или что-нибудь в этом роде. Не похоже, чтобы звук шел из города. Здесь такое эхо, что звук может идти отовсюду, издалека. Для воздушного корабля – слишком уж громко… осторожно, Тес! Не шевелись!

Трайкер и Тес замерли на месте. Пульсирующий жужжащий звук превратился в грохот, и стало понятно, откуда он идет. Инопланетяне посмотрели наверх, проследив за серебряным крылатым телом, пролетевшим всего лишь в полутора ярдах над ними.

К счастью, пилот не увидел ни инопланетян, ни корабля: он летел слишком быстро и был полностью занят своим заданием.

Как только грохот снова превратился в жужжание, с Трайкера спало оцепенение. Он решительно пошел к своему кораблю, и Тес пошла за ним.

– Что случилось? – крикнула она – Я не думаю, что он видел нас. В любом случае теперь уже поздно.

– Не в этом дело, – ответил Трайкер, вбегая по скату в корабль – Тебе надо было самой догадаться. Помнишь, ты упоминала сегодня утром суеверие местных обитателей. Если бы они находились на этой стадии развития, вряд ли в их арсенале было бы что-нибудь, кроме рудиментов физических наук. Насколько я помню, именно это сообщает путеводитель. Надо проверить!

Он схватил том, который упал и открылся как раз на замусоленном разделе «Земля», и начал читать.

Тес не решалась прервать мужа, но долго ждать не пришлось. Трайкер вскоре отложил книгу.


– Я так и думал. Если верить этому путеводителю, человечество ушло не дальше паровых локомотивов. Помнишь, я вчера видел один из них. На самом деле я всего лишь сделал предположение, что шахтные насосы тоже были паровыми. Здесь так же говорится, что для перевозки поклажи на небольшие расстояния все еще используются животные. Все это хорошо вяжется с культурой, основанной на суевериях. Но в книге не упоминаются летательные аппараты, а он не был паровым. Он был на двигателе внутреннего сгорания. Так что насосы в шахтах принадлежат к тому же поколению машин. А раз человек смог сделать их достаточно легкими и мощными, чтобы построить самолет, то он определенно знает гораздо больше, чем нужно о молекулярной физике и химии.

– А ты уверен, что этот самолет сделан руками человека? – спросила Тес – Раз мы здесь, значит, мог быть и другой космический корабль? Ведь Земля – станция «восстановления сил».

– Во-первых, те, кто приезжает сюда отдохнуть, держатся как можно дальше от местных жителей, а этот самолет летел в непосредственной близости от города, мало того, он издавал такой шум, что его было, слышно за версту. Во-вторых, это был не космический корабль. Разве ты не заметила пропеллеры? Какой смысл с другой планеты тащить сюда оборудование и собирать здесь подобный драндулет, если есть собственный корабль в тысячу раз лучше? Да нет, Тес, этот самолет определенно был создан руками человека, а с книгой что-то не так. Это последнее издание, касающееся Земли, и ему всего лишь около 60-70 лет. Надеюсь, оно не отстает в биологии и физиологии: у меня нет никакого желания вредить людям.

– Что же нам теперь делать, если нельзя доверять путеводителю?

– Делай как я, будем основываться на том, что нам уже известно. Прямо сейчас улететь мы не можем, ты-то в безопасности, поскольку еще не достигла возраста, а вот мне придется тяжело, пока мы доберемся до следующей станции. Будем придерживаться нашего плана и сегодня ночью спрячем корабль в шахте. Надеюсь, человечество не продвинулось так же далеко в области электроники, в противном случае нас определить легче легкого. Не понимаю, как автор мог быть таким, безалаберным? Конечно, не так-то легко определить уровень развития биологии и физики, но не заметить самолетов, электрического света и двигателей внутреннего сгорания – это уж слишком. Однако сейчас уже ничего не поделаешь. А вот теперь меня беспокоит то, о чем ты говорила. Боюсь, вряд ли они отнесутся к нашим действиям с точки зрения суеверия, если прознают о нас. Придется стать еще осторожнее. Так что, Тес, если ты придумаешь что-нибудь, что сможет нам помочь, пока не наступила ночь, дай мне знать.

Но никто из них так ничего и не придумал.


Спустить корабль вниз с горы в темноте оказалось гораздо сложнее, чем Трайкер мог себе представить. Он боялся использовать микроволновый сканер, и приходилось дрейфовать на высоте деревьев, всматриваясь в темноту за иллюминаторами корабля. Огни города были ясно видны, и во время спуска Трайкер все время держался слева от них. Затем он включил отражающий альтиметр, надеясь, что его вертикальный луч достаточно узок, чтобы не вызвать помехи на ближайших приемниках, и стал медленно двигаться по контуру в направлении огней.

Он дрейфовал чуть дольше, чем это было необходимо, и удалился к северу от шахты, но стрелка альтиметра наконец дрогнула, оба инопланетянина осторожно выглянули в окно, и Трайкер стал спускаться. Корпус коснулся воды и начал погружение: они находились в первой шахте. Корабль снова поднялся, на сей раз чуть выше, дабы обезопасить себя, поскольку его курс снова уклонился к горе. Опять загорелся огонек, опять осторожный спуск, но на этот раз кораблю позволили погрузиться полностью.

Корабль остановился, когда три четверти его корпуса были под водой, Трайкер осторожно направил его к той стороне большей шахты, где он оставил отметку. Пока нос корабля продолжал легко касаться гранита, Трайкер отсек за отсеком наполнил корпус водой. Ему все-таки пришлось воспользоваться эхо отражателем, чтобы войти в шахту, но его импульсы можно было отследить только в воде, где он работал.

Трайер оставил Тес следить за тем, чтобы корабль стоял на месте, и, выскользнув через шлюзовую камеру, быстро при помощи прикрепленных к кольцам на корпусе металлических кабелей заякорил его. Он мог бы специально проделать отверстия, но решил не шуметь и воспользовался трещинами в скальном массиве. Работа была закончена, и он постучал по корпусу, подавая сигнал Тес. Она выключила двигатель, корабль принял стабильное положение, и Тес присоединилась к Трайкеру. С тех пор как они двинулись в путь, ей впервые удалось поплавать, и весь следующий час она наслаждалась в объятиях родной стихии.

Они исследовали почву вокруг шахты и дорогу к ней и, опасаясь, что завтрашний день будет намного сумбурней, наполнили резервуары для сна. Прежде чем нырнуть в холодную воду, Трайкер поставил будильник, чтобы его разбудили на рассвете.

С восходом солнца они с Тес принялись за работу. Теперь при свете дня они снова исследовали окрестности шахты и среди зарослей кустарника, осколков породы и разбитых гранитных пластов нашли немало укрытий.

Ни одно место не подходило идеально: им нужно было два укрытия, из которых они могли бы видеть друг друга и небольшую часть дороги к шахте. Было одно место, откуда было хорошо видно дорогу, но оно находилось с противоположной от города стороны и его можно было использовать скорее для своей безопасности, нежели для поиска существа. С другой стороны между несколькими гранитными плитами находилось еще одно место, откуда было хорошо видно другое укрытие и саму шахту, но чтобы увидеть дорогу нужно было проползти около двадцати пяти метров. Однако, поскольку этот путь был достаточно безопасным, Трайкер решил воспользоваться им и расположил в нем все необходимое оборудование и цилиндры с газом.


Отсюда он мог видеть дорогу, но не видел Тес, и, немного подождав, Трайкер совершил вылазку. Он бесшумно добрался до гранитного выступа и нырнул в воду не громче небольшого камня, летящего с такой же высоты.

Трайкер вошел в погруженный корабль, достал два небольших коммуникатора, вроде тех, что были при нем в первую ночь, только в водонепроницаемых кейсах, и взял их с собой на поверхность. Поднявшись к Тес, он отдал ей один и вернулся на свое место.

Трайкер совершенно справедливо полагал, что мощность этих небольших приборов слишком мала, чтобы их можно было засечь издали, а Тес теперь могла немедленно сообщить ему о том, что она видит.

Им не пришлось долго ждать. Тес первая подала сигнал, и прежде чем Трайкер успел спросить ее, в чем дело, он сам услышал звук приближающейся машины. Это была старая машина, давно не бывавшая в ремонте, хотя тут вряд ли с чем было сравнивать. Она направлялась к городу. В течение следующих 15 минут в том же направлении прошли еще две. В каждой из них было по одному человеческому существу. Вряд ли инопланетяне подозревали, что все они были вольнонаемными фермерами из долины, по разным причинам направляющимися к своим работодателям. Они проехали, и на ближайший час восстановилась тишина.

Вдруг где-то около восьми Тес подала сигнал, обозначающий одинокого пешехода. Трайкер подтвердил получение, но не пошевелился. Пешеход оказался не один, и в течение пяти минут прошла еще дюжина, кто по одному, кто в небольших группках. Это были первые человеческие существа, которых оба инопланетянина могли рассмотреть во всех подробностях. Почти все пешеходы несли небольшие коробки или книги. Их рост варьировался от половины до трех четвертей роста Трайкера.

Это было все. Когда последние из этих людей исчезли из поля зрения, дорога опустела, и только после полудня в обратном направлении прошла одинокая машина. Трайкеру показалось, что эта была одна из тех машин, что недавно прошли в сторону города, но, поскольку он не был хорошо знаком с видами машин и людей, он не был в этом уверен. Как и раньше, в машине было одно существо, и, как и раньше, его было не очень хорошо видно через стекло с этого расстояния. Следующие семь часов ни один обитатель Земли не нарушил тишину, воцарившуюся на дороге.


Тес была моложе своего мужа и более нетерпелива, и ей первой все это надоело. Вскоре после возвращения машины она в обычном коде (Трайкер настоял, чтобы она его выучила в соответствии с законом) довольно раздраженно поинтересовалась по коммуникатору, когда закончится это ожидание. Трайкер был приятно удивлен терпением своей жены, так что он ответил вполне миролюбиво:

– Одному из нас необходимо остаться на страже по крайней мере до ночи, но ты можешь совершенно свободно вернуться на корабль перекусить и отдохнуть, если хочешь. А потом можешь и мне что-нибудь захватить поесть.

Трайкер занял то место, откуда ему было видно укрытие Тес, подождал, пока она доползла до выступа и нырнула, и вернулся к своим обязанностям.

Его жена поела, отдохнула, принесла ему еды и заняла свое место до того, как что-либо изменилось. Теперь Трайкер первым заметил приближение пешехода и в мгновение ока сообщил об этом Тес.

Прохожих было двое, и оба несли книги. Трайкер наблюдал, как они проходят мимо, обдумывая свою идею, и когда они скрылись из виду, попросил по коммуникатору Тес прийти к нему. Она подползла, осторожно продвигаясь в зарослях над шахтой, и спросила, в чем дело.

– По-моему, я понял, что происходит, – ответил он.– Похоже, что люди, которых мы видели сегодня, живут где-то выше по дороге, но по каким-то причинам им приходится почти весь день быть в городе. И можно предположить, что вечером все они будут возвращаться обратно. Поэтому я хочу, чтобы ты осталась наблюдать здесь, а я спущусь ниже, туда, где небольшая дорога от шахты соединяется с другой. Ты подашь мне сигнал, когда появится одинокий прохожий, а я, спрятавшись у дороги, смогу получить первый экземпляр. Если во время моей работы появятся другие, ты сможешь меня предупредить. На это уйдет не больше нескольких секунд, и человеческому существу не придется быть долго без сознания. Даже если поблизости будут другие, я смогу обставить дело так, как будто он упал, или что-нибудь в этом роде.

– Отлично, – согласилась Тес.– Я останусь здесь и буду следить, надеюсь, на это не уйдет много времени, а то я уже умираю от скуки.

Трайкер махнул плавником в знак согласия и собрал свое оборудование.


Джеки Уэйд нашел бы общий язык с Тес, если бы он мог себе представить ее существование. Ему тоже было смертельно скучно. Если в первый день в школе еще можно встретить новых учеников, учителей или получить новые книжки, то второй день это просто второй день в школе, и все. За пять лет обучения Джеки так и не полюбил школу, и начало шестого класса было всего лишь одним из неприятных жизненных обстоятельств.

Уже в сотый раз он смотрел на настенные часы в конце класса. До окончания урока оставалось две минуты, и он стал собирать учебники и тетради. Наконец прозвенел звонок. Однако пришлось подождать, пока сама учительница встала, оглядела класс и разрешила разойтись. Через пятнадцать секунд Уэйд уже был во дворе.

Еще через мгновение там оказался старший брат Джеймс. Они пошли к загородной дороге, и вскоре их догнала еще дюжина таких же сельских мальчишек. Джеки пошел быстрее, но брат схватил его за руку. Джеки уставился на него с удивлением.

– Ты чего? – спросил он. – У тебя что, ревматизм?

И он показал в сторону маленьких фигурок немного впереди них.

– Фэтти и Элис. Пусть они уйдут вперед, тогда мы искупаемся. А то Фэтти – сплетница.

Джек кивнул, и они поплелись дальше. Не доходя до проселочной дороги, ребята повернули на север – на улицу, идущую параллельно их маршруту, и шли по ней, пока она не перешла в холмистый загородный луг. Они снова повернули налево и направились через поля и небольшой лесок, стоявший в стороне от покрывавшего гору леса, пока снова не вышли на дорогу. Ребята ступали теперь с осторожностью индейцев-следопытов.

Если верить «разведчикам», тут никого не было, по всей вероятности, девчонки уже ушли вперед. Компания поспешила перебежать дорогу и понеслась вниз по тропинке, которая вела к изолированной шахте. Трайкер не был первым, кто отметил ее преимущества. Тринадцать мальчишек от семи до четырнадцати лет нырнули в удобные заросли кустарника, расшвыряли одежду и через мгновение плескались в глубокой воде.

Все они были хорошими пловцами, а Джеки и Джимми Уэйд – одними из лучших.

Путь Трайкера вниз по дороге был прерван появлением шумной компании. Он вряд ли имел представление о том, насколько хорошо эти существа умеют плавать, но был достаточно сообразителен и решил, что потребность этих существ в воде как-то связана с их анатомической структурой. В первый момент он почувствовал страх. Трайкер опасался, что аборигены обнаружат, где хранятся Цилиндры с газом и где прячется Тес, поэтому он постарался как можно быстрее вернуться на место, не раскрывая своего присутствия. Пока они с Тес наблюдали за компанией из своего укромного местечка над шахтой, страх не улетучивался, но ничего поделать в сложившейся ситуации они не могли. На суше инопланетяне не могли двигаться так же быстро, как бегали эти существа, а нырять в воду в присутствии чужих существ они не рискнули.

Двое или трое мальчишек забрались по стене шахты, чтобы нырнуть, но, когда Трайкер увидел, как много брызг разлетается в стороны, он понял, что вряд ли они станут подниматься выше. Инопланетянин думал о том, сколько эти существа собираются здесь пробыть, поскольку было совершенно очевидно, что у них нет причины для купания, кроме удовольствия. А еще он размышлял о том, уйдут ли они все вместе, и как только эта мысль пришла к нему в голову, он взглянул на цилиндры с газом.


Мальчишки, конечно, остались бы и еще, но шахта находилась с восточной стороны горы, было уже далеко за полдень, и к тому времени, когда они пришли, почти вся вода находилась в тени. Солнце опускалось ниже, и уже не грело их тела, а так как была уже середина сентября, то энтузиазм мальчишек постепенно улетучивался. Самый молодой из них вспомнил, что живет дальше всех в долине, и вылез из воды, он вернулся одетым и позвал своих приятелей.

Джеки Уэйд удивленно воззрился на дезертира.

– Ты чего так быстро уходишь? Страшно? – поинтересовался он.

– Нет, – ответил семилетний толстячок, – уже поздно, смотрите.

– Иди домой, если тебе так надо, малявка, – засмеялся Джеки, снова ныряя в воду.

Остальные однако исчезли в кустарнике, где лежали вещи. Одним из этих ребят был Джеймс – он предвидел, что его волосы не успеют высохнуть, пока он дойдет до дома. В конце концов, им не разрешалось купаться в шахте, зачем же нарываться на неприятности.

Его пример как старшего возымел свое действие, и когда Джеки снова вылез из воды, никого не было видно. Он позвал своего брата.

– Иди одевайся! – был ответ. Джеки скорчил гримасу.

– Че так рано? – снова закричал он.– Наверняка даже четырех еще нет. Я еще поплаваю.

Он забрался на гранитную плиту над шахтой, так высоко сегодня еще никто не прыгал.

– Джим, ты струсишь! – закричал он, когда его голова снова показалась над поверхностью. – Спорим, ты не спрыгнешь оттуда!

Его брат показался на берегу. Он был уже почти одет и вытирал голову собственной футболкой.

– Ты прав, не прыгну, – ответил он, – и ты не прыгнешь, на сегодня хватит. Я пошел домой, а ты знаешь, что папа с тобой сделает, если узнает, что ты ходил купаться один. Давай вылезай и одевайся. На, держи свои вещи.

Он бросил их на гранитную плиту у воды.

С дороги послышался окрик:

– Джим! Джеки! Пошли!

– Я пошел, – повторил Джим, – Давай быстрей, догоняй нас. Он повернулся спиной к брату и исчез в кустах, а Джеки снова скорчил вслед рожицу его удаляющейся спине.


Он снова залез на гору, заставив тем самым Трайкера убраться за ближайший выступ скалы. Однако Джеки еще раз все взвесил и, учитывая то, что с раннего детства ему было вбито в голову, как опасно купаться одному, решил, что в предложении Джима была доля здравого смысла. Он слез со скалы, сел на гранитную плиту, на которой лежали его вещи, и стал вытираться. Трайкер продолжил свой спуск под гору.

Пока он спускался, он обдумывал ситуацию. Человеческое существо сидело лицом к воде на плите, а Трайкер был все еще над ним, чуть слева. Тес была почти напротив, но все равно – выше.

Если ветер и был, то он не нарушал водяную гладь, и Трайкер воспользовался методом, эквивалентным намоченному пальцу. Оказалось, что с востока, со спины сидящей человеческой фигуры дул легкий ветерок. Трайкер был благодарен за это, хотя это и было совершенно естественно. У Джеки была мокрая спина, ветер казался довольно резким, и он неосознанно отвернулся.

Трайкеру было необходимо оказаться у человека за спиной. Пришлось вилять в кустах и среди камней, и как раз в то время, как инопланетянин добрался до нужного ему места, мальчику удалось вывернуть шорты на правую сторону, он надел их и стал расшнуровывать ботинки, поскольку скинул их не развязывая.

Трайкер, одним глазом наблюдая за человеком, поставил на землю цилиндры, осторожно проверил, не попала ли в горлышко грязь, и стал налаживать крошечные трубочки. Удовлетворившись результатом, он направил струю на Джеки и нажал на кнопку на горлышке. Инопланетянин осторожно наблюдал за тем, как из отверстия горлышка появился пузырь и стал увеличиваться.

Его поверхность была маслянистой с высоким натяжением, небольшим давлением газа, и, в подходящих условиях, он мог Довольно долго сохранять свое первоначальное состояние. Пузырь был наполнен соединением нейролептика и водорода. Трайкер заранее тщательно вычислил пропорции так, чтобы газ был легче воздуха и диаметр пузыря оставался постоянным.

Он осторожно следил за тем, как растет шар, и отпустил кнопку, когда шар стал необходимого размера. Две оставшиеся крохотные трубочки выпустили еще один химикат, который успешно коагулировал в области горлышка, чтобы шар не повредился отрываясь, и почти невидимое облако поплыло к тому месту, где сидел Джек.


Трайкер не удивился бы, если бы с первой попытки ничего не получилось, но удача и предосторожности вместе сделали свое дело. Мальчик, несомненно, почувствовал, как пленка шара коснулась его, потому что закинул руку за спину, как бы пытаясь снять паутинку, но так и не закончил свое движение. Соприкоснувшись с кожей мальчика, тонкая пленка разорвалась, выпуская наружу содержимое, и в следующее мгновение Джеки уже вдохнул сильнодействующее соединение. На сей раз путеводитель оказался прав.

Трайкер мог держать шар в поле видимости, и когда тот исчез, инопланетянин вылез из своего укрытия и устремился к объекту. Джеки, сидевший у воды с ногами над землей, вдруг упал навзничь на гранитную плиту, и Трайкеру чудом удалось подоспеть вовремя и поймать мальчика, прежде чем тот ударился головой о камень.

Он осторожно положил тело мальчика на спину и тщательно осмотрел шею и горло, на которые мог повлиять взрыв вещества. На шее пульс прощупывался, и Трайкер удовлетворенно вздохнул. И в этот раз книга оказалась права.

Трайкер открыл небольшой водонепроницаемый кейс, который находился среди оборудования, достал небольшую бутыль с жидкостью и очень похожий на земной шприц. Перегнувшись через выступ на скале, он открыл бутылку и чихнул, почувствовав, как запах спирта наполняет воздух. Небольшой кисточкой, прикрепленной к пробке, он нанес жидкость на место, где прощупывался пульс и осторожно ввел иглу в то же место, пока не почувствовал, как она прошла через упругую стенку кровяного сосуда, и очень медленно всосал свою добычу. Прозрачный цилиндр наполнился жидкостью темно-красного цвета.

Трайкер осторожно вынул его, нанес небольшое пятно вещества, напоминающего коллодий, на место укола, протер иглу и убрал в кейс аппарат. На выполнение всей процедуры, с момента падения мальчика, ушло не более двух минут.

Трайкер еще раз осмотрел тело, убедился, что грудь вздымается от дыхания и пульс бьется так же, как раньше. Похоже было на то, что существу не было причинено вреда, – вряд ли потеря десяти кубиков крови для существа такого размера будет критической. Действие нейролептика должно было вот-вот закончиться, и Трайкер поспешил собрать оборудование и направиться туда, где его ждала Тес.


– Полдела сделано, – сказал он, подходя к своей жене. – Пойду отнесу материалы на борт и поработаю над ними. Чем скорее мы это сделаем, тем лучше. Идешь?

– Я, пожалуй, посмотрю, как он очнется, – ответила она, – на это не уйдет много времени, а я зато удостоверюсь, что мы не причинили ему никакого непоправимого вреда. Трайкер, почему мы должны приезжать сюда и разыгрывать этот лживый спектакль, чтобы украсть кровь расы, которая даже не понимает, что происходит? Ведь есть же и другие разумные расы, которые сами добровольно ее пожертвуют?! Это существо там, внизу, выглядит таким беспомощным, что мне даже его жалко, несмотря на все его уродство.

– Понимаю, – согласился Трайкер, проследив взгляд жены и догадываясь о ходе ее мыслей, – честно говоря, мир вроде этого скорее похож на станцию скорой помощи. Знаешь, я хотел устроить поздний отпуск, чтобы чуть освежиться прежде, чем мы уедем, но не получилось. Если бы мы ждали, пока я закончил бы свое обновление, нам пришлось бы остаться дома, поскольку нам бы не хватило времени увидеть что-нибудь в Блане. Так что единственным выходом для нас была остановка здесь. Я знаю, что это дело не так уж приятно для цивилизованного существа, но я тебя уверяю, им это не вредит. Смотри!

Он показал вниз. Джеки сидел с ошарашеняым выражением лица, что, несомненно, ускользнуло от инопланетян. Конечно, не впервые он заснул прямо посреди дня, но раньше он никогда не засыпал на гранитной плите, но особо задумываться он над этим не стал, ему становилось холодно, к тому же остальные ребята уже, наверное, ушли далеко вперед. Джеки оделся на скорую руку и осмотрелся в поисках книг, наконец нашел их и побежал к дороге.

Тес с непонятно откуда взявшимся облегчением проследила за ним взглядом. Трайкер подобрал оба цилиндра и кейс с оборудованием, проверил, хорошо ли он закрыт, и начал спускаться с холма с грузом за спиной. Он отказался от помощи Тес, и она не стала карабкаться, а просто скользнула с выступа над шахтой. Когда Трайкер пришел, она была уже на миниатюрном камбузе и готовила ужин. Через несколько минут Тес принесла еду мужу в лабораторию и осталась там посмотреть, чем он занимается.

Он перелил кровь в небольшую колбу, вокруг которой находилась нагретая подушка, чтобы поддерживать температуру человеческого тела, как утверждала книга. Жидкость не показывала никаких признаков свертывания, очевидно, этот процесс сдерживало химическое вещество, остававшееся в шприце. Тес с интересом наблюдала, как Трайкер наклонился над колбой, пустил из вены своего языка тоненькую струйку своей собственной крови и смешал ее с человеческой. Клапан и крошечные контролирующие его мускулы были результатом хирургического вмешательства. Биологи расы Трайкера еще не ушли достаточно далеко в познаниях генной инженерии, чтобы этот механизм входил в нормальное развитие. В тот момент, когда производилась эта операция, индивид получал первое обновление, и это был не самый приятный момент процедуры. Тес, не достигшая еще этого возраста, думала об этих изменениях без особого удовольствия.

Когда колба была наполнена, Трайкер выпрямился. Его жена с интересом смотрела на контейнер.

– Их кровь совсем как наша, – заметила она, – тогда зачем смешивать ее снаружи?

– Различия все равно есть, их можно определить при помощи микроскопа или химически. Естественно, совершенно необходимо, чтобы существовали некоторые различия, в противном случае у моей крови не было бы никакой реакции. Однако если кровь – от двух различных особей, важно, чтобы первичная реакция проходила снаружи тела. Было бы прекрасно, если бы мой донор был бы той же расы, что и я, только с другим типом крови. Если бы ты не была такой же, как я, у нас не было бы столько же проблем.

– А почему двое людей, прошедших обновление, не могут использовать кровь друг друга?

– В крови, которая не прошла обновления, есть лейкоциты, маленькие бесцветные клетки, они действуют как уборщики и защитники против вторгающихся микроорганизмов. Лечение уничтожает эти клетки или, точнее, изменяет их, так что они перестают быть независимыми существами. Я не совсем точно выражаюсь, конечно, они никогда не были независимыми. Однако теперь они формируют одну огромную клетку, ее ответвления проходят через весь организм владельца, а они, в свою очередь, связаны с нервной системой. Как тебе уже известно, индивид, прошедший лечение, может по своей воле остановить кровотечение, победить болезнь и химические изменения, связанные со старением, фактически индивид имеет контроль над теми функциями своего тела, которые обычно называются «непроизвольными», в какой-то степени все это дает иммунитет против того, что вызывает органическую смерть. – Он ласково погладил жену одним из своих плавников. – Через пару лет ты достигнешь возраста лечения, и нам не придется бояться разлуки. Но давай вернемся к твоему вопросу. Итак гигантский лейкоцит, через несколько месяцев начнет превращаться в первоначальный, неконтролируемый тип, и если не остановить процесс вовремя, новые клетки уже не смогут защищать организм, вместо этого они начнут его атаковать, и жертва умрет от лейкемии. Обычно добавление в кровеносную систему белых клеток другого типа крови останавливает процесс, как будто эта гигантская клетка становится разумной и понимает, что ей необходимо не распадаться, чтобы ее место не было захвачено. Конечно, бывают случаи, когда это не удается, но лейкемию всегда удается предотвратить.

– Почти все это я знала и раньше, – ответила Тес, – все, кроме риска смерти от лейкемии. Наверное, небольшой риск можно допустить, если речь идет о продолжительности жизни. Сколько времени пройдет прежде, чем тебе можно будет использовать смешанную кровь?

– В лучшем случае около четырех часов, хотя точное время не так уж важно. Я приму ее, перед тем как пойти спать, ночью она будет действовать, а завтра утром мы снова поймаем человеческое существо и получим полностью все, что нам нужно, а потом будем наслаждаться нашим отпуском.


Джеки Уэйд бежал по дороге, все еще надеясь догнать своего брата. Он знал, что заснул, но был уверен, что всего лишь на мгновение, Джим не мог уйти далеко. Джеки не чувствовал ни малейшего недомогания, ведь мальчишки его возраста теряли и больше крови во всяких недоразумениях. У него слегка чесалось горло, но он решил, что его укусил комар или что-нибудь в этом роде, и посему его это просто слегка раздражало.

Как он и надеялся, он догнал остальных, еще не дойдя до дома, хотя расстояние оказалось не таким уж маленьким. Джим оглянулся, когда услышал шаги брата, и остановился его подождать, остальные помахали руками и пошли дальше. Джеки добежал до брата и рухнул на землю тяжело дыша.

– Ты чего так долго? – спросил его Джим, – бьюсь об заклад, опять бегал купаться!

Он свирепо посмотрел на брата.

– Да, нет же, честно, – задыхаясь, произнес Джеки, – просто задумался.

– И когда это ты начал думать, болтун? – Джим запустил в его шевелюру руку. – У тебя волосы такие же мокрые, как и у меня. Придется нам тут немного поболтаться. На, брось вот мои книги на крыльцо и узнай, сколько времени.

Джеки кивнул, взял книги, побежал к заднему крыльцу и бросил их там. Заглянув в кухонное окно, он обнаружил, что было начало пятого, спрыгнул со ступенек и рванул к брату. Они вместе закончили работу на огороде, которую должны были сделать раньше, и тем самым убили оставшиеся до ужина полтора часа, и когда их мать позвонила в колокольчик у дверей кухни, их волосы и футболки совсем высохли. Мальчики вымыли руки и с грохотом влетели в дом. Никто не задал лишних вопросов во время ужина, и отпрыски Уэйдов решили, что на сей раз пронесло.

Ночью, раздеваясь в своей маленькой комнатке, Джеки спросил брата:

– Как ты думаешь, сколько мы еще сможем скрывать это, Джим? Это так близко к дороге, и мне все время кажется, что нас кто-нибудь услышит. И вообще, почему они нам не разрешают там купаться? Мы плаваем не хуже других.

– Наверное, они считают, что если мы утонем, им придется нас долго вытаскивать, говорят, там больше тридцати метров глубины, – как-то отстраненно ответил старший брат.

Джеки взглянул на него. Джим осторожно снимал носок, под которым открылся свежий порез. Джеки подошел, чтобы его рассмотреть.

– Как ты умудрился? – спросил он.

– Ударился ногой, когда первый раз нырнул. Немного воспалилось, – ответил Джим.

– Может, попросить маму намазать его йодом?

– И как я ей объясню, где я порезался, умник? Сходи за йодом, а я сам намажу, только смотри, чтобы тебя никто не видел.

Джеки кивнул и босиком слетел по ступенькам на кухню, без труда нашел коричневую бутылочку и побежал наверх, проследил, как Джим довольно неаккуратно нанес антисептик, и отнес его на место. Когда он вернулся, Джим уже был в постели, он молча выключил лампу и залез под одеяло.

На следующий день было ясно, и только несколько прозрачных перистых облаков говорили о возможной переменчивости погоды. Утром, когда ребята шли по дороге к школе, они узнали эти признаки, и у второй шахты Джеки сказал брату:

– Пари держу, неплохо было бы искупаться здесь прямо во время дождя. Вокруг никого нет, и никто бы не догадался, почему мы на самом деле мокрые.

– Скорее всего шею сломаешь, – ответил брат, – тут и в хорошую погоду это – не мудрено.

Джима все еще беспокоила нога, и его больше не тянуло в шахту. От матери удалось скрыть, что он поранился, но теперь он слегка хромал. Братья и так уже отставали от остальных, они встретили ребят у своих ворот, и теперь могли опоздать в школу. Джим понял это, когда вошел в город, и попытался ускорить шаг. Он уже начал подумывать о составлении письменного объяснения их опоздания, но, к огромному своему облегчению, они были в классах за пару минут до начала урока.

Когда братья встретились во время завтрака, Джим все еще напрочь отказывался говорить о своей ноге, и Джеки начал не на шутку волноваться. Он знал, что его старший брат не станет врать о том, как поранил ногу, а этот вопрос у родителей все равно возникнет. После школы сомнений не осталось. Джимми настаивал на том, чтобы его младший брат его не ждал, шел домой и не попадался на глаза, пока ему не придется встретится с предками. Джеки отказался идти домой в одиночку, и старший брат в душе ликовал. Пока Джимми плелся позади толпы, Джеки шел впереди со всеми.

В этот день они не купались. Старшие ребята решили пойти играть на гору, а младшие плелись за ними. Они провели сумасшедший день, абсолютно не задумываясь о времени, и Джеки услышал колокольчик, созывающий к ужину в сотне метров от дома. Мальчишка понесся со всех ног, остановился у рукомойника, ворвался в кухню, отдышался и довольно спокойно вошел в столовую. Его мать, глянула на него и спросила: – А где Джимми?


Этим утром Трайкер снова тщательно сосчитал всех человеческих существ, которые прошли мимо шахты по дороге. И хотя на второй день проехала всего одна машина, число прохожих уже дважды совпало: и вчера, и сегодня в город вошли пятнадцать человек, два вернулись днем, а тринадцать пошли купаться. Из всего этого Трайкер сделал вывод, что эти пятнадцать человек ходят здесь постоянно.

На сей раз, он нашел себе место как можно ближе к дороге и спрятался в кустах. Тес была на его вчерашнем месте, готовая предупредить его о приближении людей в любой момент. Он не рассчитывал на одинокого пловца, а надеялся поймать одного из путников, пока они шли по дороге.

Поэтому Трайкер был более чем рад, когда человеческие существа не остановились, чтобы искупаться. Первые двенадцать человек, как он и предполагал, были те, что купались вчера днему потом шли две девочки, о чем Трайкер, конечно, не знал, а за ними шел еще один, и хотя это было слишком хорошо, чтобы быть правдой, вполне возможно, что он пройдет мимо Трайкера в одиночку.

Так и случилось. Тес подала знак о его приближении, иТрайкер, не медля, стал надувать шар. Теперь ветер был против него, ему пришлось надуть шар гораздо больше и «подвесить» его прямо посреди дороги. Естественно, что его было лучше видно, но Трайкер постарался поместить его в тени дерева. Джимми скорее всего не увидел бы его, даже если бы не был так занят. А поскольку у него болела нога и ему было ни до чего, он почти прошел мимо. У Трайкера было время только на одну ловушку, которую он разместил посередине дороги, а Джимми по отработанной привычке ходил слева по дороге. Таким образом, он оказался прямо с подветренной стороны, задел шар, и когда тот разорвался, у инопланетянина не было причин жаловаться на судьбу…


Мальчик упал на землю еще до того, как Трайкер успел его поймать, но когда охотник осмотрел его, он не заметил никаких видимых признаков травмы головы. Трайкер поднял обмякшее тело, собрал книги, упавшие из его рук, и вернулся на место, где было спрятано все его оборудование.

Прежде чем заняться работой, он нанес добавочную дозу нейролептика прямо на ноздри мальчика и оставил цилиндр с веществом рядом с собой. Он достал из кейса иглу, которая была намного длиннее предыдущей, через прозрачную трубку она была вставлена в небольшой сосуд, предназначенный для измерения объема. И не доверяя своей памяти, инопланетянин открыл книгу на странице, где говорилось о количестве крови, которое может потерять человек без опасности для своей жизни, – количество, определенное уже очень давно экспериментальным путем.

Как и днем раньше, он протер спиртом незащищенное горло и вставил иглу. Крошечная резиновая луковичка, снабженная клапаном, обеспечивала необходимое всасывание, и содержимое контейнера медленно доходило до необходимой отметки. Трайкер резко прекратил скачивать, вынул иглу и, как в прошлый раз заклеил прокол. Затем, прежде чем кровь начала остывать, он открыл пробку сосуда, опустил в горлышко свой тонкий язык и следующие две минуты всасывал кровь в свою систему кровообращения.

Как только он закончил, он убрал аппарат в кейс. Трайкер отнес мальчика на дорогу. Оглянувшись по сторонам, инопланетянин нашел небольшой кусочек гранита, он положил его у ног мальчика, словно тот споткнулся. Он подумал, что неплохо было бы положить еще один у головы, чтобы объяснить потерю сознания, но не мог собраться с силами.

Удостоверившись, что все вещи человеческого существа находятся в прежнем положении, Трайкер вернулся на свой наблюдательный пункт, в ожидании, когда человек придет в себя. Он не сомневался, что не причинил ему вреда, но, памятуя о реакции Тес, хотел остаться, чтобы успокоить ее.

Он лежал, не двигаясь, и наблюдал. Он начинал чувствовать легкое недомогание – обычные последствия процесса обновления. Весь остаток дня он будет чувствовать себя немножко хуже. Это его не особенно беспокоило, он мог бы отдыхать прямо до захода солнца, и поскольку они сделали, что хотели, они могли улететь.

Трайкер уже начинал нервничать, поскольку мальчик довольно долго не приходил в себя. Конечно, существо получило больше нейролептика, чем тот другой вчера, и он больше потерял крови, учитывая все это, ему могло понадобиться больше времени, чтобы прийти в себя, но прошло уже почти десять минут, а это было в два раза дольше, чем вчера.

Однако прошло еще десять минут, и лишь тогда Джимми Уэйд пошевелился. Заметив движение, инопланетянин собрался уходить. Джимми застонал, снова пошевелился и перевернулся на спину. Через мгновение он открыл глаза, уставился над склонившееся над ним дерево, снова перевернулся и попытался встать на ноги. Трайкер в своем укрытии за кустами сделал то же самое, но из них двоих только ему удалось удержаться на ногах. Мальчик уже встал на колени и на руки и пытался опереться на ногу, когда Трайкер увидел, как маленькое тельце рухнуло на землю, будто снова получило порцию газа, и осталось лежать на дороге.

Трайкер на мгновение застыл, будто ждал, что его постигнет та же участь, и, даже когда расслабился, продолжал еще минуту пристально смотреть на неподвижное тело. Затем, не думая о том, что его может увидеть существо, если придет в себя, Трайкер выбежал на дорогу и склонился над телом, в то же время подавая сигнал Тес. Он снова поднял Джимми, чувствуя, что его щупальца вот-вот отвалятся, и осторожно понес мальчика на место операции.

Сложно представить себе, что он чувствовал. Было бы не совсем правильно сказать, что он ощущал себя преступником из-за того, что причинил травму человеку, хотя он прекрасно понимал, что человеческие существа были существами социальными, как и его собственная раса. В то же время он был глубоко шокирован тем, что он сделал, и испытывал гораздо более сильное чувство, чем Тес накануне.

Осторожно он расстегнул рубашку щупальцем и послушал, бьется ли сердце. Оно билось почти в два раза быстрее, чем должно было, и так слабо, что Трайкеру с трудом удалось его услышать. Грудь вздымалась в слабом, медленном и глубоком дыхании. Человек сразу заметил бы бледность лица мальчика, но инопланетянину это ни о чем не говорило.

Тес подошла, когда ее муж осматривал человеческое существо. Трайкер не поднимая головы в нескольких словах описал ей ситуацию. Она поняла и осторожно скользнула щупальцем по лбу мальчика.

– Что ты можешь сделать? – спросила она наконец.

– Здесь ничего. Придется отнести его к нам в корабль. Я боюсь его брать под воду, никто из них вчера не нырнул глубже чем на несколько метров и не оставался под водой дольше чем несколько секунд. Не хочется этого делать, но нам придется поднять корабль при свете дня. Я останусь здесь, а ты спустись, отсоедини корабль и подними его наверх к краю шахты. Подними его ровно настолько, чтобы верхний люк был над уровнем воды. Я оставлю себе коммуникатор, а ты, когда будешь готова, дай мне знать, дабы удостовериться, что нет никакой опасности.

Тес развернулась и направилась к шахте, не задавая никаких вопросов и не споря. Через несколько секунд Трайкер услышал слабый всплеск, когда она нырнула в воду. Должно быть, она работала быстро, потому что через каких-то пять минут коммуникатор Трайкера заработал, и в то же мгновение над водой с краю шахты показался изогнутый верхний край корпуса космического корабля. Трайкер еще раз поднял мальчика, опустил его в воду и сам последовал за ним, держа его голову над поверхностью воды. Ему пришлось проплыть несколько футов, затем он плавниками нащупал ступени в корпусе, залез по мелким металлическим скобам и отдал тело Тес, стоявшей под люком. Через несколько минут Джимми лежал на металлическом столе в прилегающем комнате управления помещении, и корабль снова опустился на дно шахты.


Трайкер схватил книгу, хотя он практически наизусть выучил часть про Землю и его обитателей. Предосторожности ради он включил кондиционер на температуру равную человеческому телу, и если бы в корабле влажность не была бы такой высокой, одежда мальчика давно бы уже высохла, по крайней мере мальчик не замерз. Химик быстро узнал необходимое параметры дыхания и частоту пульса и пытался найти информацию о симптомах сильной потери крови, но не нашел. Однако его первоначальное предположение о пульсе и дыхании подтвердились, пульс субъекта был повышен, а дыхание глубоким и замедленным.

– Ну почему эта проклятая книга всегда оказывается правильной, когда дело касается обычных вещей, и как только я ей доверяю и полагаюсь на нее в тонких вещах, она оказывается абсолютно неправильной? – спросил он вслух. – Я уже почти был уверен, что нахожусь не на той планете, когда прочел о культурном развитии нации, но потом я читаю об анатомическом строении этих существ, и я уверен, что все правильно, я полагаюсь на данные о количестве крови, и вот. Что случилось?

– А что говорится в книге о физиологическом строении? – мягко спросила Тес.– Совершенно маловероятно, но, может, мы ошиблись в описании?

– В таком случае мы совершенно безнадежные идиоты, – ответил ее муж. – Не знаю никаких других существ с физиологией, похожей настолько, чтобы их можно было хоть на мгновение перепутать. Смотри, на рисунке они совсем похожи на наш экземпляр. Например, органы слуха, разве у какой-нибудь другой расы они расположены по бокам головы? Или вот: стандартная температура, цвет кожных покровов, рост, вес… Тес!

– Что?

– Посмотри на эти размеры и вес! Я бы даже на пару дюймов не смог приподнять такое тело, не то, чтобы пронести его целых двадцать метров! Ты права, это действительно другая раса…. если… если…

– Если? – мягко переспросила Тес – Что, если это та планета, та раса и те данные? Эти данные относятся к взрослым особям, а мы в качестве донора использовали незрелое существо – ребенка.

Трайкер согласился, молча благодаря ее за это «мы».

– Боюсь, ты права. Я взял максимум крови для взрослого человека, хотя оставил небольшой запас на всякий случай. Тот, что был вчера, должно быть, еще младше. Как же я мог быть таким невнимательным? Нет ничего странного, что он упал. Надеюсь и молюсь, что его потеря сознания все же временная, кстати, Тес, ты не могла бы чем-нибудь прикрыть его глаза, не повредив их? Если он придет в себя, надо все-таки придерживаться законов.

– Ты не виноват, в любом случае, – добавила успокаивающе Тес. – Кто бы мог подумать, что детям разрешается уходить без присмотра так далеко от взрослых?

Она отвернулась в поисках непрозрачной ткани.

– Вопрос не в вине, а в том, как исправить ошибку, – ответил Трайкер. – Вряд ли я могу сделать больше, чем могу, но все же я постараюсь.

Он снова погрузился в книгу и вернулся к мальчику в лабораторию.


Одно было абсолютно ясно, надо было каким-то образом возместить потерянную кровь. Прямое переливание по понятным причинам было невозможно сделать, оставалось надеяться, что человеческий организм сам возместит потерю. При наличии необходимых питательных веществ и достаточного времени он, несомненно, справился бы, но Трайкер страшно боялся, что время уходит, а он не знает, какие вещества нужны для синтеза крови. По крайней мере одно такое вещество он знал, это вода, и он уже начал вливать ее в горло, когда вспомнил, что эти существа использовали горло еще и для общения, а значит, должно быть какое-то пересечение пищеварительных и легочных путей. Трайкер подумал о прямой внутривенной инъекции стерильной воды, но поскольку был достаточно образован с точки зрения химии, он воздержался от этой грубой ошибки.

Тес придумала и надела простейшую повязку, потом, она периодически проверяла температуру существа, пульс и дыхание, тем самым позволив своему мужу какое-то время подумать и почитать. Как и любое мыслящее существо с сердцем не из камня, он не мог просто наблюдать, как из этого маленького тела уходит жизнь.

Несомненно, можно было использовать что-то сахаросодержащее, может быть, глюкозу, ту, что мог употреблять сам Трайкер, возможно, фруктозу или даже крахмал. Хотя книга не содержала никакой информации на этот счет, весь профессиональный опыт Трайкера убеждал его в этом.

Но он не осмеливался, взять образец крови из вены, даже для теста, и он не мог использовать метод проб и ошибок, достаточно было бы одной ошибки.

Когда Тес наконец заговорила, день, должно быть, уже клонился к вечеру.

– Трайкер, он немного меняется. Кажется, тоны сердца становятся яснее, хотя пульс все еще великоват, а температура тела повысилась на несколько градусов. Может, он сам восстановится.

Химик склонился над столом.

– Поднялась? – воскликнул он. – Она не должна меняться. Если это существо больно.

Он не закончил своей мысли, а сам проверил показания Тес. Все было правильно, инопланетянин снова сверился с числами в книге. Не было никаких сомнений, что существо страдало от какой-то болезни. Он сидел за столом и лихорадочно думал.

В чем причина болезни? Определенно потеря крови не могла ее вызвать, во всяком случае не напрямую. Может быть, существо уже было больно? Вполне вероятно, но это невозможно было проверить. Приобретенная ранее травма? За те несколько минут, пока существо было в сознании, он ничего не заметил, но ведь почти все тело существа было покрыто искусственной тканью, за которой и могла быть рана. Исследованный им кожный покров не показывал никаких признаков, или?.. Трайкер более внимательно осмотрел хорошо загорелые ноги, ниже коротеньких штанишек.

Правая была заметно шире, чем левая, и, пощупав коричневую кожу, Трайкер обнаружил, что она намного горячее. Он поспешно развязал шнурки, снял ботинки и носки. На правой ноге у большого пальца находилось место, на котором, похоже, была содрана кожа. Вся область вокруг пылала красным цветом, а нога опухла так, что Трайкер удивился, как он вообще смог снять ботинок. Опухоль поднималась выше, почти до самого колена, а вены выступали над кожей красными полосами.

Не зная особенностей человеческой физиологии, Трайкер тем не менее увидел, что у существа развилась местная инфекция, которая попала в кровь и вызвала лихорадку. Но с этим, Трайкер точно ничего не мог поделать.

Конечно, он был прав. Йод опоздал. Джимми еще днем надел носок на свежую рану и занес в нее грязь. Утром в области раны разыгралась целая битва. Иммунная система мальчика всю ночь и весь день направляла свои армии и боролась, чтобы изгнать болезнетворных микробов и скорее всего выиграла бы бой без потерь, если бы больше ничего не произошло.

Однако внезапная потеря почти полулитра крови подорвала силы мальчика, и Джеймс Уэйд был теперь в очень опасном состоянии.

– Господи, спасибо тебе за это! – прошептал Трайкер.

Тес осознавала всю серьезность ситуации, в которой они оказались. Она опасалась наказания за их преступно самонадеянные действия, но еще сильнее была жалость к этому беспомощному маленькому существу, поэтому слова буквально огорошили ее.

– Что ты имеешь в виду? Ты установил, что этот ребенок тяжело болен и рад этому?!

Трайкер отрицательно махнул своим большим плавником.

– Извини. Ты права, мои слова именно это и значили, но не совсем. Я не могу помочь этому существу, и так было с самого начала, хотя я упорно отказывался реально взглянуть на факты. Я хотел сам его вылечить, дабы не нарушать закон о сокрытии нашего присутствия, и зря потерял время. Мы должны не мудрить, а просто доставить его туда, где его вылечат существа его породы, хотя это необходимо сделать так, чтобы о нас никто не знал. Я понял, что зря упорствовал, пытаясь решить проблему самостоятельно – в такой ситуации она действительно неразрешима.

– Но откуда ты можешь знать, что человеческая раса знакома с медициной настолько, чтобы быть компетентными в этом вопросе? – спросила Тес. – Если верить книге, их наука практически не существует, они находятся все еще в веке суеверий. Я припоминаю, я когда-то читала рассказ, в котором люди, найдя члена нашей расы, приняли его за дьявола и соответственно к нему отнеслись. Кто бы ни написал эту историю, он располагал достаточной информацией об этой планете.

Трайкер улыбнулся впервые за несколько часов:

– Скорее всего именно эту информацию использовал тот, кто составлял этот дайджест о Земле в нашем путеводителе. Тес, дорогая, неужели ты не видишь, что он и на милю не ушел от того места, где приземлился. Он не упомянул ни об электрических аппаратах, ни о развитии металлургии, ни о самолетостроении, ни о чем, что мы успели здесь увидеть за такое короткое время. Этот исследователь был просто преступно халатен. И если бы не закон, я бы прямо сейчас открылся человеку. Все науки имеют тенденцию развиваться в соответствии друг с другом, и я сомневаюсь, что человек, сумевший создать летательный аппарат, не может справиться с болезнью этого ребенка. Нужно придумать, как доставить это существо в руки его сородичей, и это решит нашу проблему. Нам нужно сегодня улетать.

Тес почувствовала, как камень упал с ее плеч. Однако сомнения все еще терзали ее.

– А как ты собираешься подойти к группе людей, неся раненого члена их расы, и уйти не только целым и невредимым, но я незамеченным? – спросила она, скорее опасаясь за его жизнь, нежели просто из желания покритиковать.

– Это должно быть не так уж сложно. Недалеко от дороги есть несколько жилых домов. Нужно только принести его поближе, отойти на безопасное расстояние и привлечь внимание людей, например, разжечь костер, или начать кидать камни, или еще что-нибудь в этом роде. Сейчас должно быть уже довольно темно, и мы можем идти, если нет, подождем еще немного.


Было уже достаточно темно. Кроме того, шел дождь, хотя и не очень сильный, утреннее предсказание мальчика сбылось. Тес маневрировала маленьким кораблем и подвела его как можно ближе к краю шахты, пока Трайкер в очередной раз не перенес свою ношу через узкую полоску воды. Он опустил тело на землю и подал сигнал Тес, чтобы она закрыла люк и опустилась под воду. Она должна была ждать его в тайнике, готовая отчалить в любой момент, когда он вернется.

Трайкер повернулся, выпрямился, скрутил свои щупальца и раскрутил их несколько раз, подобно тому, как человек разминается перед подходом к штанге. Он понимал, что нести тело весом около пятидесяти килограммов на протяжении трех четвертей мили было для его тела почти невыполнимым заданием, но о том, чтобы подвести корабль ближе к городу, и речи быть не могло. Он нагнулся, поднял Джимми и пошел к дороге, стараясь держаться подальше от тропинки к шахте.

Нести мальчика оказалось еще тяжелее, чем он предполагал. Его мышцы устали от непривычной нагрузки сегодня днем, и, пройдя половину пути, он уже точно знал, что придется придумывать какой-нибудь другой способ передвижения. Он мягко опустил Джимми на землю.

То ли его беспечность, то ли дождь явились причиной того, что Трайкер не услышал приближающихся шагов. Внезапно луч света ударил прямо в глаза инопланетянина и буквально парализовал его.

Джеки Уэйд тоже ничего не услышал, но это можно было отнести на счет необутых ног Трайкера, дождя или задумчивости самого Джеки. В действительности он не слишком волновался. Ребята частенько ходили по вечерам друг к другу в гости, правда, обычно они звонили домой и предупреждали, что задержатся.

Джеки не рассказал родителям о больной ноге брата, просто после обеда он предложил пойти взглянуть, может быть, Джим заскочил к кому-то, у кого нет телефона. Джеки не думал, что Джим находится у шахты, и не мог предполагать, почему он там мог оказаться, но, проходя мимо тропинки, он решил, что ничего плохого не выйдет, если он проверит на всякий случай.

Он хорошо знал дорогу и мог найти ее, лишь изредка включая фонарь, так что он был почти у самой шахты, когда увидел в темноте очертания какого-то темного тела и включил фонарь.

Джеки увидел черное, мокрое, блестящее существо, с куполообразной головой прямо на торсе, безо всякой шеи, с огромными похожими в темном свете на крылья отростками с каждой стороны тела, и парой огромных, широко поставленных глаз, которые отражали свет его фонаря как человеческие линзы.

Вот и все, что он успел увидеть, прежде чем Трайкер сдвинулся с места и исчез. Инопланетянин резко выпрямил свое гибкое тело, одновременно отшатнувшись назад на своих коротких ногах от тела Джимми, и прыгнул, а его плавники растопырились во все стороны, дабы удержать равновесие. Он распластался по каменному склону, а шорох камней был заглушен отчаянным криком Джеки.

Мгновение Трайкер лежал там, где упал, потом огляделся. Он находился там, где днем производил операцию, осознав это, он вспомнил о тропинке среди кустов, по которой нес ребенка к кораблю. Как можно тише он стал пробираться к воде, все еще не решаясь подать знак Тес.

Позади себя он слышал крик существа, увидевшего его. Кажется оно кричало:

– Джимми! Джимми! Проснись! Что с тобой?

Но Трайкер не мог понять значения слов. Зато он ясно различил звук бегущих ног по тропинке, ведущей к городу. Мгновенно он подал сигнал Тес и, избегая предосторожностей, побежал к границе шахты. Слабое свечение обозначило под водой люк в корпусе корабля, и он нырнул в воду. Через несколько секунд он был уже внутри, за панелью управления, люк закрылся за ним, и, не мешкая, Трайкер стремительно направил маленький корабль вверх, сквозь струи дождя и пелену облаков, в пустоту за пределами Земли.


Пока больного осматривал доктор, Джеки рассказал отцу все, что знал, и был конечно огорчен тем, что в его историю слабо верили. Он был уверен, что существо, склонившееся над его братом, было с крыльями и улетело. Доктор к тому времени уже заметил рану на шее Джима, и глава семьи Уэйд пытался вспомнить все, что он знает о летучих мышах-вампирах.

Доктор Энверс, вошедший как раз в этот момент, молча прослушал, что говорил отец, пожал плечами и прервал:

– Что, собственно, вам не нравится в истории мальчика? – спросил он. – Я не слышал всех подробностей, но, похоже на то, что мальчик прав. Кроме того, – добавил он, увидев закушенную губу и полные предательских слез глаза Джеки, – он взволнован и очень устал, Джим. Будет лучше, если ты отправишь его спать и расспросишь завтра.

– Я не верю в его историю, потому что это невозможно, – ответил Уэйд, – если бы ты сам все слышал, ты бы со мной согласился, а мне не нравится…

– Может быть, как ты и говоришь, это невозможно, но с другой стороны, если ты полагаешь, что Джимми укусила летучая мышь, забудь об этом. Укус любого животного был бы так же инфицирован, как и нога мальчика, а здесь кажется все обработали и простерилизовали. Ранка практически зажила, скорее всего это был прокол каким-то специальным инструментом. Я не знаю, что это могло быть, да и не важно, это самое последнее, о чем следует беспокоиться.

– Я же говорил! – тут же встрял Джеки. – Я видел не твоих дурацких мышей. Он был огромный – больше меня. Посмотрел на меня и улетел.

Энверс положил руку на плечо мальчугана и взглянул ему прямо в глаза. Мальчишка вспыхнул, и его маленькое тельце задрожало от негодования.

– Все в порядке, малыш, – мягко сказал врач, – запомни, ни твой отец, ни я никогда не слышали о таких вещах, а человеку свойственно пытаться все понять с точки зрения того, что ему известно. Так что пока забудь об этом и иди спать. Завтра утром мы вместе пойдем посмотреть, что могло случиться.

Пока врач все это говорил, он внимательно наблюдал за выражением лица Джеки и вдруг заметил крошечное пятнышко, со слабой красной точкой посередине горла, почти там же, где была рана у Джимми. Доктор замолчал, подошел поближе, чтобы осмотреть его, и Уэйд замер в своем кресле. Однако Энверс не сказал ни слова и отправил мальчика спать, не дав отцу шанса продолжить свой разговор. Затем он уселся в кресло поразмыслить над случившимся, и некое подобие улыбки играло на его лице. Наконец, Уэйд прервал молчание.

– Что у Джеки на шее? – спросил он – то же, что и у…

– Нет, это не похоже на рану Джимми, – ответил Энверс, – если вам нужно мнение врача, я бы сказал, что это укус комара. Не пытайтесь связать его с тем, что произошло со вторым мальчиком. Если бы Джеки почувствовал что-то странное, он бы вам сказал. И помните, он пытался рассказать вам довольно необычную историю. Если бы я был на вашем месте, я бы перестал беспокоиться. С Джимми все будет в порядке, а с его братом вообще все в порядке. Я понимаю, вполне возможно увидеть нечто драматическое в укусе насекомого, я и сам в юности читал графа Дракулу, но избавьте меня от перечитывания этой книги заново. Вы образованный человек, Джим, и я отношу ваши сомнения насчет вашей озабоченности о Джимми.

– Но что же все-таки видел Джеки?

– Опять же с медицинской точки зрения он не видел ничего. На улице темно, и у него совершенно нормально разыгралось воображение, ведь он ребенок.

– Да, но он так убедительно рассказывал…

Врач улыбнулся.

– Джим, ты и сам был достаточно убедителен, когда я вошел. Когда человек спорит, его убежденность возрастает. Я думаю, тебе тоже надо последовать моим рекомендациям для Джеки и пойти спать. Незачем о них беспокоиться.

Энверс встал и протянул руку. Мгновение Уэйд смотрел с нескрываемым сомнением, потом вдруг рассмеялся, поднялся с кресла, пожал руку доктору и проводил его в коридор.


Тес, как и Уэйда, кое-что беспокоило. Когда Трайкер вернулся из комнаты управления, удовлетворенный тем, что корабль лег на радиальный луч передатчика, она наконец-то смогла облечь свои мысли в слова.

– Что же делать с человеческим существом, которое видело тебя? – спросила, она.– Мы три дня пытались соблюсти закон, который запрещает нам показываться обитателям данной планеты. А теперь, когда ты поступил с точностью до наоборот, кажется, тебя это нисколько не волнует. Ты думаешь, этот обитатель подумает, что ты существо сверхъестественного происхождения, как предполагает автор путеводителя?

– Нет, моя дорогая. Я уже говорил тебе, что это чистейшая чепуха. Человечество совершенно определенно находится на стадии высокого развития научных достижений, и даже думать нечего о том, что его удовлетворит теория о сверхъестественных существах. Нет, совершенно ясно, они знают о нас, и я почти уверен, что еще со времен визита автора путеводителя.

– Но, может, они просто не поверили тем, кто видел наших путешественников, и не поверят тому, кто видел тебя?

– Они не могут так поступить! Если только не предположить, что все, кто нас видел не только патологические лжецы, но и, имея такую репутацию среди своего народа, все равно находятся среди них. В любом другом случае для того, чтобы опровергнуть их рассказ, пришлось бы придумать слишком длинную и неестественную цепочку причин, которая не удовлетворила бы ни один ученый ум. Я повторяю, они знают, кто мы, и им должны быть разрешены межгалактические перелеты еще со времени их первого осмотра. Вряд ли они изменились за семьдесят лет, по крайней мере вряд ли их технический прогресс был столь стремительным. И именно поэтому, моя дорогая, я не волнуюсь. Я подам рапорт властям, как только мы доберемся до Блана, о том, что здесь произошло, и я не сомневаюсь, что они последуют моим рекомендациям и немедленно пошлют официальных связных к человеческой расе.

В то же мгновение он улыбнулся, но улыбка исчезла с его лица.

– Я должен извиниться перед тем ребенком, чью жизнь я подверг риску, и перед его родителями, они, должно быть, сильно волновались. Представляю себе, как я буду это делать.

Он повернулся к жене.

– Тес, ты бы не хотела провести мой следующий отпуск на Земле?

ОТВЕТ

Альвен Уорен повис около прозрачного иллюминатора вспомогательной ракеты и с нескрываемым интересом заглянул в него. Предмет, который привлекал его внимание, висел в нескольких милях и потихоньку дрейфовал им навстречу. На первый взгляд он не производил особого впечатления: простой металлический шар, поблескивающий в солнечных лучах. Блеск его поверхности несколько смягчался второй полупрозрачной оболочкой. На таком расстоянии он даже не выглядел слишком уж большим; ничто не говорило о том, что усилия по созданию внутренней сферы потребовали уже более семидесяти лет и двести миллионов долларов, хотя она и была еще далека до завершения. За это время в среднем она поглощала примерно четверть гигантского «фонда прорыва», основанного путем отчислений от каждого учебного института на Земле и, в отличие от большинства научных проектов, находящихся на столь ранней стадии, уже принесла существенную выгоду.

По мере приближения ракеты начинались вырисовываться более мелкие детали. Внешняя оболочка потеряла свой полупрозрачный ореол и предстала серебряной паутиной, металлическим сетчатым экраном, окружающим более плотное ядро. Уорен знал, что сетка предназначена для того, чтобы защитить деликатные электронные компоненты от потоков электронов, испускаемых солнцем. Это было все, что он знал о структуре данного объекта, так как Альвен Уорен в физике почти не разбирался. Он был психолог и имел достаточно букв после имени, чтобы отмести любые сомнения в его интеллекте, но язык амперов и вольтов, эргов и дин был для него чужд.

Пилот ракеты с пассажиром знаком не был, и его замечания особой пользы никому не принесли.

– Мы войдем в контакт примерно минут через пятнадцать, – сказал пилот. – Нам запрещено использовать ракетные двигатели поблизости от этого устройства, поэтому мы вынуждены начать торможение до безопасной скорости контакта, по крайней мере, за двадцать миль. В связи с этим окончательное приближение и занимает столько времени. Они не любят, когда поблизости от них появляется то, что они не могут учесть заранее. Это относится к потокам электронов и молекул, точно так же как и к атомным конвертерам.

– А какие у них могут быть претензии к ракетным выхлопам, если они не направлены в сторону станции? – спросил Уорен. – Какое влияние может оказать струя газа в миле от станции?

– Никакой непосредственно, но газ расползается, а некоторые элементы отходов ракетного топлива легко ионизируются в солнечных лучах. Мальчики, сидящие внутри, уверяют, что выхлоп ракетных двигателей в пяти милях от внешней сферы приводит у них к сбою в некоторых цепях. Говорят, что это происходит, когда молекулы, просочившиеся через защитный экран, начинают ионизироваться. С моей точки зрения, это выглядит несколько надуманным, но я в этом плохо разбираюсь. Я знаю, что эта машина половину времени не работает по причинам, которые пока точно неизвестны, но это вызвано магнитными отклонениями примерно такого же порядка, как те, что я упомянул. Здесь, вблизи от станции, я очень осторожно обращаюсь с двигателями: причини я неприятности более одного раза, и это мне может стоить работы, а управление в моих бумагах сразу же хлопнет штамп «недостаток профессионализма», и тогда придется покрутиться, прежде чем я смогу найти другую работу.

– Коли вы регулярно совершаете такие полеты, то, полагаю, вас не особо затрудняют все эти хитрости.

– Я уже привык. Я делаю такие полеты по доставке сюда необходимых запасов каждую неделю вот уже почти три года, а в промежутках бывают еще и специальные рейсы. На этом корабле доставляется все, что нужно им там, на станции, а иногда из дома едут еще и умники, которым надо решить какие-то свои задачи, они не верят, что машина сможет справиться с этим без их присутствия, – пилот искоса взглянул на Уорена. – Большинство из этих парней могли рассказать мне про компьютеры такое, о чем я и не подозревал. Вы первый экскурсант за мою практику. Я никак не думал, что университеты отважатся на такое. Вы журналист?

Уорен улыбнулся

– Не могу осуждать вас за такие идеи. И должен признаться, что я ни бельмеса не понимаю в современных компьютерах. Эта станция, к которой мы подлетаем, для меня всего лишь название. Но у меня возникли некоторые трудности. Не знаю, можно ли выразить мою проблему в тех терминах, которые используются здесь. Я плохо разбираюсь в математике и все же решил проконсультироваться с местными операторами, чтобы выяснить, могут ли они мне помочь, – он кивнул головой в сторону огромной серебряной сети, которая теперь закрывала уже весь иллюминатор. – Мы уже подошли совсем близко, да?

Пилот, не говоря ни слова, кивнул головой и повернулся к сиденью перед пультом управления, оставив на время свое любопытство. На самом деле, так как было запрещено пользоваться двигателями, он мало что и мог сделать во время этой «посадки», но чувствовал себя увереннее, сидя перед панелью управления в то время, как монолитный корпус корабля дрейфовал вдоль упругой металлической сети статического щита до момента, пока не будет схвачен металлическими захватами. Захватами, которые приводились в действие электромоторами, сконструированными и спаренными таким образом, чтобы магнитное поле, сопровождающее их работу, невозможно было определить уже в нескольких футах. Захваты сомкнулись, и качка корабля, по мере того как кинетическая энергия поглощалась упругой металлической сетью, постепенно успокоилась. Пилот отключил систему управления и с улыбкой поднялся.

– Мне рассказывали, – сказал он, – что когда экран был еще только построен, а это было примерно сорок лет назад, какой-то умник решил, что корпус ракеты, доставляющей сюда все необходимое, должен быть изолирован, чтобы не изменять уравновешенный заряд внешнего экрана, для этого они покрыли корпус гидроокисью алюминия. Полагаю, что на самом деле это был очень тонкий слой, хотя и вполне хороший изолятор. Ракета пошла на сближение как раз в то время, когда на станции была запущена задача, – его улыбка расплылась шире. – Я уж не знаю, какова была емкость образовавшегося таким образом конденсатора, но на станции есть один оператор, у которого самое любимое ругательство – это имя одного из членов правления. Подозреваю, после этого им пришлось поменять несколько тысяч элементов. Теперь они рассматривают обеспечивающие корабли как неизбежное зло и приостанавливают работу, пока накопившийся в экране заряд стекает к нам в корпус.

– А как я попаду в главный отсек? – перебил его Уорен, которого не очень-то интересовали местные исторические анекдоты.

– Недалеко от нас в сетке будет открыто входное отверстие. Сейчас появятся люди для разгрузки, они и покажут вам дорогу. Вам надо будет надеть скафандр. Пройдемте со мной, я вам помогу с ним управиться.

Они прошли из кабины управления в небольшую комнатку, расположенную между кабиной и грузовым отсеком, и через короткое время психолог был уже облачен в громоздкий, но гибкий костюм. Человек должен его надевать, чтобы выйти наружу из металлического пузыря, который унес так далеко от родной среды. Пилот тоже надел скафандр и проводил пассажира до главного воздушного шлюза.

Уорен уже более или менее привык к невесомости за время своего полета к станции, но соприкосновение с таким бесконечным пространством на какое-то мгновение вывело его из равновесия, и он схватился за руку фигуры, парящей рядом с ним. Пилот, поняв его состояние, придержал своего спутника, и через несколько мгновений они уже смогли оттолкнуться от выхода из шлюзовой камеры по направлению к металлической трубе, вход в которую, отмеченный зажженной табличкой, маячил примерно в тридцати ярдах от них. Когда они приблизились ко входу, оттуда выплыли четыре человека, также одетые в космические скафандры. Появившиеся; люди заметили их и подождали, чтобы поймать парящие тела посетителей. Уорен увидел, что он «приземлился» в пределах досягаемости толстого жгута серебряных кабелей и, повинуясь жесту одного из космонавтов, ухватился за него. Радиостанция в его скафандре, очевидно, не была настроена на дежурную частоту, а как он узнал после, она вообще не была включена. За это время пилот перелетел обратно к открытому люку своего корабля и исчез внутри.

Через несколько мгновений открылась большая дверь, находящаяся ближе к корме, недалеко от воздушного шлюза, которым воспользовались пилот и Уорен, и четыре космонавта полетели к ней. За дверью сразу же начинался грузовой отсек: на станции для удобства пользования все запасы паковались в герметичные контейнеры, а во время разгрузки эта дверь открывались как раз напротив отверстия в защитном экране. Психолог с интересом наблюдал, как один из космонавтов полетел обратно ко входу в тоннель, держа в руках, защищенных перчатками скафандра, веревку. Он закрепился рядом с Уореном и начал тащить веревку, за которой в тоннель последовала, казалось, бесконечная вереница запечатанных металлических ящиков. Первый ящик сопровождал еще один космонавт, который принял веревку из рук поджидавшего его товарища и исчез с ней в глубине тоннеля. После короткой паузы цепочка контейнеров проследовала за ним в глубину металлической трубы.


Вся разгрузка заняла менее четверти часа. Уорен вместе с остальными космонавтами уцепился за последний контейнер, проплыл в глубину тоннеля и оказался в просторном помещении, способном, очевидно, вместить весь груз. Как только закрылась дверь, ведущая в тоннель, один из космонавтов нажал находящуюся рядом с ней зеленую кнопку, и через несколько секунд уши постепенно начали различать звонок, который сообщал о возрастающем воздушном давлении.

С небольшой помощью со стороны Уорен освободился от скафандра, когда увидел, что это начали делать другие, а, раздевшись, сразу подлетел к одному из членов разгрузочной команды.

– Вы не подскажите мне, как найти доктора Вайнсера? – спросил он. – Доктор должен ожидать меня, я с ним несколько раз связывался еще с Земли.

Человек, к которому он обратился, взглянул на него своими бледно-голубыми глазами, находившимися на целых семь дюймов выше психолога, рост которого составлял пять и девять десятых фута.

– Вы, должно быть, доктор Уорен. Вайнсер говорил мне, что вы, возможно, прибудете с этой ракетой. Сейчас я вас отведу к нему. Кстати, меня зовут Радд. Здесь есть что-нибудь ваше? – спросил он, махнув рукой в сторону парящих по обширному помещению ящиков.

Остальные члены разгрузочной команды, не торопясь, ловили ящики и для удобства вскрытия пристегивали их к стенкам отсека. Уорен утвердительно кивнул головой.

– То, что относится к моей проблеме, занимает несколько кубических ярдов в багаже. Ящики аккуратно маркированы, поэтому трудностей с поисками не будет. Послушайте, вы не можете включить какое-нибудь вращение для центробежной гравитации? Я все еще не очень уверенно себя чувствую в невесомости.

– Полагаю, можно, хотя будет очень трудно сохранять сферическим экран уже с одной единицей гравитации на его краях. Но мы уже давно пришли к тому выводу, что намного проще нянчится с посетителем, чем включать систему вращения. Так что вам придется находиться в невесомости все время вашего пребывания здесь, – он вдруг посерьезнел. – На самом деле, я сомневаюсь, что Вайнсер сможет вынести хоть какое-то ускорение. Сами увидите, когда встретитесь с ним.

На это замечание Уорен вопросительно поднял брови, но белокурый гигант не стал больше вдаваться в подробности. Он резко отвернулся от психолога и, даже не извинившись, оставил его, присоединившись к остальной команде, чтобы помочь закреплять оставшиеся ящики. Эта работа заняла значительно больше времени, чем сама разгрузка. И Уорену ничего не оставалось, как сдержать свое нетерпение и любопытство до окончания работ.

Однако, в конце концов, Радд повернулся к своему гостю и, не удосужившись сказать даже слова, сделал знак следовать за ним. Они проследовали через круглый люк, находящийся напротив внешнего входа, и оказались в ярко освещенном коридоре с металлическими стенками, который, по-видимому, вел к центру сферического сооружения. Уорен и его проводник какое-то время двигались вдоль этого прохода, потом повернули в другой, потом в еще один, все коридоры, как и первый, были ярко освещены. В конце концов, Радд затормозил около закрытой двери и постучал, на такие вещи, как электрические звонки или зуммеры стенах в станции было наложено строгое табу.

Голос, прозвучавший за панелью и приглашающий их войти дал Уорену первый намек на разгадку загадочного замечания, сделанного Раддом несколько минут назад. Это был высокий, еле различимый шепот, который достиг их ушей только благодаря вентиляционной решетке в двери. По голосу можно было предположить, что его обладатель раздавлен либо тяжелой болезнью, либо усталостью, либо возрастом. Исходя из этого, Уорен оказался слегка подготовленным к тому, с чем должны были столкнуться его глаза после того, как Радд открыл дверь, и они вошли в кают;

Вайнсер действительно не мог бы вынести и частицы земной гравитации. То, что когда-то было сильным телом атлета, сжалось так, что его вес вряд ли превышал восемьдесят футов. Обтянутые кожей запястья и коленки, напоминающая трубку шея торчали одежды, не оставляя никаких сомнений в физическом состояни их обладателя. Уорен даже примерно не смог представить его возраст, но как бы он ни был велик, глаза, выделявшиеся на сморщенном смуглом старческом лице, были живыми, как у человека расцвете сил. На Земле это тело давно бы уже прекратило свое существование, но в условиях невесомости, царившей на станции от слабого сердца требовалось только одно: поддерживать кровообращение все еще живого и проницательного мозга.

Уорен постарайся, насколько смог, спрятать изумление и переключил все внимание на шепот приветствия, который слете с губ старца.

– Как я полагаю, вы – доктор Уорен. Мне кажется, что вас хорошо узнал во время наших сеансов связи, но тем не мене я очень рад встретиться с вами лично. Ваша задача меня очень заинтересовала, и я с огромным удовольствием сделаю все возможное, чтобы подготовить ваши данные для машинной обработки. Судя по тому, что вы мне уже написали, решение вашей задачи займет значительное время. Я еще не упоминал о ваших проблемах остальным сотрудникам, но уверен, что потребуется их помощь, поэтому, может быть, вы будете так добры и объясните свою задачу Радду прямо здесь. А я послушаю и, возможно, услышу что-то новое вдобавок к тому, что вы мне уже рассказали. Когда вы закончите, ваш портфель с данными будет уже в кабинете, который я попросил отвести для вас, и мы сможем начать серьезную работу, как только вы посчитаете нужным.

Уорен согласился с предложением и попробовал расслабиться, не сходя с места, так как, естественно, стульев в кабинете не было. Остальные безмолвно зависли в воздухе. Он начал говорить, их молчаливое внимание подчеркивало интерес, который они проявляли к словам психолога.

– Моя задача проистекает из очень старого вопроса, на который я и не надеюсь получить полного ответа. Если вы не погружены в свои профессиональные проблемы больше, чем я в свои, то вам, наверное, известно, что за последние несколько столетий был пролит свет на многие гипотезы, касающиеся мозга и мыслительного процесса. Это, вне всякого сомнения, является основным фундаментом в моей профессии. Впервые действительно научный подход к этому вопросу был сделан в конце девятнадцатого столетия такими учеными, как Торндайк, Эббингхауз и Павлов. Было выдвинуто много теорий, но одна из самых ранних, как я полагаю, появилась в работах Павлова, так как он попытался объяснить процессы мышления и познания развитием и усилением связей между раздражителями и ответами на них. Появилось утверждение, что количество клеток в коре головного мозга достаточно велико, чтобы образовать множество различных комбинаций для описания реакций и мыслей в человеческой жизни. Предположительно было подсчитано количество комбинированных связей этих клеток, которое оказалось равным примерно десяти в трехмиллиардной степени.

Услышав эту цифру, Радд удивленно поднял брови.

– Если эта цифра верна, то сюда входит всякая реакция или поступок любого живого существа, жившего на Земле с момента образования планеты. Эта цифра поражает даже меня, хотя я возился здесь с проблемой, которая включала в себя количество электронов во Вселенной, а это всего лишь десять в сороковой или пятидесятой. Насколько я помню. И что же не сходится в теории?

– Простое формирование используемых связей и реакций, похоже, недостаточно. Если я буду держать электрод у вашей левой руки и наносить вам небольшой, но достаточно чувствительный электрический удар, который каждый раз будет сопровождаться звоном колокольчика, то очень быстро вы будете реагировать на звук колокольчика, отдергивая руку. Это условный рефлекс, не то, чтобы не имеющий отношения к вашему сознанию, но определенно не зависимый от него. После того как рефлекс будет выработан, я кладу электрод в вашу правую руку и звоню в колокольчик. Какую руку вы отдернете? Конечно, правую. И в то же время рефлекторная связь была сформирована между чувствительными и двигательными нервами левой руки. Очевидно, связи не являются однозначно адекватными, по крайне мере, в первом приближении.

Были предложены и другие теории, некоторые из них описывали знания и обучение через поведенческие термины. Это ничего не объяснило, пока кто-то не переопределил поведения, включив туда все, от социальной активности до перистальтики и окисления пищи в клетках тела, что вернуло нас к первоначальной точке отсчета. Возможно, некоторые чрезвычайно сложные нейронные связи и реакции и объяснят нам все от ночных кошмаров до генделевского «Мессии», но каждый раз, когда кто-нибудь высказывает новую идею в этом направлении, у большинства психологов появляется соблазн превратиться в мистиков. Кажется, ничто не может дать исчерпывающий ответ. Может быть, мозг, или вся нервная система, или даже все физическое тело не имеют никакого отношения к личности, может быть, есть что-то наподобие души или что-то еще, относящееся к такой природе, которую мы не способны определить ни нашими микроскопами, ни другими физическими приборами. Я согласен рассматривать эту идею, как одну из возможностей, но я не настолько религиозен, чтобы рассматривать ее, как достоверность, а в таком случае у нас не остается ничего, отчего бы можно было оттолкнуться. Поэтому я бы хотел воспользоваться вашей машиной, чтобы выяснить – может ли чисто механический или химический набор реакций объяснить этот феномен человеческого мозга? Я мало разбираюсь в электронных схемах, но знаю, что они бывают иногда настолько сложны, что человеческий мозг уже не способен в них разобраться, и именно для целей, подобных моей, и предназначена ваша машина. Полагаю, что я не привел полной аналогии, но думаю, что решения даже просто всего лишь подобной задачи даст нам достаточную точку опоры, чтобы, по крайней мере, подступиться к этой проблеме. Каково ваше мнение на этот счет?

– Я понял, – прошептал Вайнсер своим высоким шепотом, – если мы не сможем создать такую схему, то ничего не докажем, но если нам это удастся, то несколько поколений психологов будут избавлены от печальной участи скатиться к метафизике. Кстати, ваша аналогия с электронной схемой, вероятно, лучшая возможность, и мы вполне можем продолжить обдумывание этой проблемы, не забывая, что это всего лишь аналогия. Мне так же сдается, что если мы даже и не решим полностью проблему доктора Уорена, я более чем уверен, что в результате мы получим много полезных идей, касающихся самого компьютера. Он работает, доктор, по принципу, довольно похожему на «связионизм», о котором вы упомянули, хотя роль нервов у нас и выполняют электрические токи, а не материальные связи.

– Я согласен, – кивнул головой Радд, – задача кажется не только стоящей сама по себе, но и многообещающей в отношении побочных продуктов. Надеюсь, вы не будете возражать, если я буду оказывать вам посильную помощь по мере того, насколько мне позволит моя основная работа.

– Конечно, нет. Чем больше в решении этой задачи будет участвовать людей, понимающих в компьютерах, тем лучше. Честно признаюсь, что я не знаю даже – с чего начать подготовку моих данных для ввода в компьютер. Возможно, если мы сейчас на них взглянем…

Голос Уорена утонул в выжидательной тишине. Разговор подхватил Вайнсер.

– Полагаю, что ваши материалы еще не доставлены в ваш кабинет, у наших людей много дел после того, как подходит ракета с обеспечением. Я предлагаю сейчас перекусить, я ем, доктор Уорен, несмотря на мою внешность. И уверен, что все будет готово к тому времени, как мы поедим.


Предложение было всеми одобрено, и после того как Уорен, впервые принял пищу в невесомости, трое ученых направились к «кабинету», в который должны были доставить данные психолога. Слово, используемое Вайнсером, не совсем подходило в данном случае: кабинетом оказался своеобразный перекресток между чертежной, физической и фотографической лабораториями. Ящики, в которых находились данные психолога, были пристегнуты к стене, герметические оболочки вскрыты, но крышки оставались пристегнутыми, чтобы не дать содержимому свободно вылететь наружу. Уорен, который к этому времени уже приобрел некоторую сноровку в передвижении в невесомости, подлетел к контейнерам и начал извлекать оттуда бесчисленные тетрадки, пачки фотографий и отдельные бумажные листочки, содержащие, похоже, наскоро записанные мысли. Все это он переносил на многочисленные столы и закреплял там с помощью пружинных скрепок, которые здесь заменяли магнитные пресс-папье, непременный атрибут всех столов, находящихся в условиях невесомости. Двое других ученых не делали никакой попытки помочь ему, понимая, что материал располагается в определенном, неизвестном им, порядке, но когда ящики опустели, они проследовали за Уореном к одному из столов, где и получили сжатую и хорошо иллюстрированную лекцию по основам психологии. Иллюстративный материал состоял частично из сведенных в таблицы данных, частично из схематических «круговых диаграмм», с помощью которых психолог предпочитал иллюстрировать такие вещи, как условные и безусловные рефлексы, а также широким набором хороших рисунков и микрофотографий нервов и мозговой структуры. Вводная лекция закончилась, Вайнсер взял инициативу в свои руки, и вся троица начала решать задачу по преобразованию всех эти данных в вид, удобный для восприятия «органами чувств» гигантского компьютера.

Эти органы были разнообразны по своей природе. Чисто цифровые данные можно было представить в виде перфоленты или перфокарт, как это и делалось во многих машинах середины двадцатого столетия, хотя апраксимационные задачи, которые занимают у подобных устройств несколько часов, могли быть решены, а результаты данных сведены в таблицу за несколько секунд благодаря всего лишь дюжине невероятно сложных микросхем этого сооружения.

В дополнение машина обладала глазами-линзами, которые были сфокусированы на точно откалиброванной чувствительной сетке, куда можно было нанести напрямую такие элементы, как графики и электронные схемы, если они изначально были изображены точно в соответствующем масштабе. Несмотря на свою уникальность, на последнем месте в глазах Вайнсера и его помощников стояло «ухо», которое позволяло надиктовывать данные. Машина обладала словарем примерно в шесть тысяч слов, который постоянно увеличивался техником, ответственным за это устройство и тратившим на это свое свободное время. Десять микросхем могли интегрировать эти слова в предложения английского языка; машина могла как слушать, так и отвечать. Поскольку этот метод не давал таких точных результатов, как предыдущие два, то команда станции рассматривала его скорее как забаву; эта работа производилась совершенно неофициально и в свободное от работы время молодыми членами команды станции. Независимо от того, имело ли это практическую пользу, «ухо» придавало всему компьютеру, даже в глазах Вайнсера, когда ему продемонстрировали работу этого устройства, некую ауру сверхъестественности.

Хотя они подозревали, что, возможно, в дальнейшем эта способность и окажется им полезной, тем не менее Вайнсер и Радд определенно настаивали, что фотоэлектрический анализ потребуется для большинства данных Уорена. Значит, нужно перечертить все диаграммы разноцветными чернилами в необходимом масштабе. Вайнсер прямо-таки оттаскивал Радда от его непосредственной работы, привлекая к черчению. Того передергивало, но он мужественно садился за работу. Единственное, чем успокаивал себя Радд, так это мыслью о том, что данные диаграммы окажутся детским лепетом по сравнению с теми, которые должны получиться в результате обработки, а это будет уже головная боль Уорена. С последним предположением Вайнсер был согласен, в его бесстрастном шепоте во время работы чувствовалась неослабевающая заинтересованность.


Поставленная задача более других походила на испытательный тест. Данные заранее проведенных экспериментов были сведены в диаграммы и введены с помощью одного из глаз. Выходная пленка содержала стандартные диаграммы условных рефлексов, что чрезвычайно понравилось Уорену; Вайнсер и Радд были удовлетворены и тут же приступили к обработке данных более сложных экспериментов. Только две из тридцати с лишним микросхем устройства были задействованы для получения первого результата, причем одна из них работала исключительно в режиме «памяти», и создавалось впечатление, что можно будет сделать еще очень много, прежде чем они достигнут механических пределов.

Всю первую неделю им продолжало светить солнце удачи. Трое ученых работали, ели, спали и периодически предоставляли электронным глазам на входе компьютера, находящимся в стенах вокруг них, подборки данных. Условные рефлексы и все, что к ним относилось – торможение, отмирание, приспособление; все, что Уорен считал важным в описании простейшей формы обучения, вводилось в машину, которая в каждом случае без всяких усилий создавала «схему», способную отобразить желаемые характеристики. И в то время, как некоторые схемы становились довольно сложными, ни одна из них не могла сравниться в сложности даже с небольшим участком нервной системы, даже тот монстр, который получился в результате ввода в машину через десять «глаз» одновременно полученных ранее результатов, когда их объединяли в главную диаграмму «условностей».

– Я провел много хороших курсов по психологии, – заметил как-то Уорен, – но еще ни разу у меня в качестве ученика не было машины. Однако должен признать, что это самый лучший ученик из тех, что я имел раньше, хотя, может быть, это происходит из-за того, что я готовил нынешние свои лекции так тщательно, как не делал еще ни разу в жизни!

– Кто готовил их? – переспросил Радд, делая ударение на вопросительном слове.

– Ну, хорошо, у меня было два великолепных лаборанта. Если они будут настолько добры, что продолжат свою помощь, то я считаю, что мы решим проблему запоминания, начав с экспериментов Эббингхауза.


Работа продолжилась. Большинство рабочих диаграмм выполнял Радд, так как у Уорена не хватало на это умения, а у Вайнсера сил, чтобы управляться с соответствующими инструментами. С данными Эббингхауза было покончено; благодаря его работам и работам его последователей с областью запоминания также постепенно закончили. Приняв во внимание как электромагнитные, так и химические реакции, получили систему, которая, согласно компьютеру, соответствовала наблюдаемому феномену человеческой памяти. Уорену не терпелось немедленно объединить эти результаты с данными, уже полученными при обработке условных рефлексов, но его убедили подождать, пока не будут обработаны и другие области. Таким образом, они перешил к феномену предвидения, воображения и мышления принятия решений.

Вот здесь-то они и столкнулись с трудностями – удручающими трудностями. Некоторые исследователи могли бы уже остановиться на этом и опубликовать настолько полную работу, что выйди она в свет, то внесла бы огромный вклад в психологическую психологию, но этим троим такая мысль даже не приходила в голову. Экспериментальные данные, уже довольно обширные, были получены в такой форме, которую нельзя было свести ни в таблицу, ни в графическую форму. Даже Вайнсер, который большую часть своей долгой жизни провел за приведением решений именно к такой форме, топтался на месте.

Две недели они упорно боролись с новой трудностью и за это время только три задачи пропустили через машину. Ни одна из них не была решена настолько полно, насколько надеялся Уорен, и у него уже появились сомнения в ценности ожидаемого результата. Тем не менее, к концу второй недели все трое почувствовали, что они готовы попробовать интегрировать полученные данные для освещения мыслительного процесса при принятии решений. И тут работа столкнулась с еще большими трудностями.

Была произведена первоначальная подготовка. Дюжина графиков была положена под единственный глаз, который использовался в тот момент; в выходное устройство для получения ответа была заправлена светочувствительная бумага, а зеленая лампочка говорила, что в данный момент ни одна из частей гигантской системы не была занята решением какой-нибудь другой задачи. В то время всего лишь несколько микросхем были заняты текущей задачей, но требовалось предпринять определенные шаги, чтобы предотвратить взаимное влияние одновременно решаемых проблем, чтобы избежать частых причин задержки ответа. Радд выключил свет в комнате, оставив только флюоресцирующую спираль в выходном устройстве. Вайнсер нажал на кнопку, которая активизировала светочувствительный глаз.

Целую секунду, а это больше, чем потребовалось для ответа на любую из предыдущих задач, ничего не происходило. На самом деле у Вайнсера даже хватило времени на то, чтобы с удивлением посмотреть на флюоресцентные индикаторы состояния машины прежде, чем выключился свет.

Выключился свет. На станции никогда не гас свет. Если требовалась темнота, то устройства затемнялись, они закрывались хитроумными щитками, которые блокировали свет, но позволяли работающему устройству охлаждаться до нужной степени. Выключение света означало разрыв электрической цепи, что влекло за собой выброс в эфир электромагнитного колебания достаточной мощности, чтобы вывести из строя чувствительные части компьютера, даже если источник колебания находился в сотнях футов от него. На станции не было ни электрических сигнальных звонков, ни телефонов, ни телевизоров; эффективная, но на удивление старомодная конструкция механических колокольчиков и переговорных трубок образовывала систему межкомнатных коммуникаций. Радио в космических скафандрах использовалось только в случаях крайней необходимости, в остальное время люди пользовались кодом ручных знаков. Конструкторы великого компьютера преодолели огромные трудности, избавляясь от электростатических и электромагнитных возмущений Земли, чтобы создать источник таких проблем на станции.

И все же свет выключился, выключились даже схемы, необходимые для решения задачи, и погасла индикаторная панель. Радд, находящийся около рычага управления световыми заслонками, открыл их и обнаружил, что все лампочки темные. У всех троих имелись часы с люминесцентными циферблатами, и это были единственные видимые предметы во всей комнате. Но свечение только делало темноту еще более непроницаемой, если это, конечно, возможно.

Прежде чем кто-нибудь из них смог заговорить, из коридора раздался звук колокола вызова. Колокол издал три двойных извиняющихся, жалких побрякивания, потом повторил их снова и снова.

– Мой вызов, – еле пробился через темноту шепот Вайнсера, – похоже, этот сбой поразил всю станцию. Пошли, даже если это вызов не из центра, все сейчас направятся туда в связи с этим происшествием. Радд, ты можешь передвигаться быстрее меня, иди вперед, а я покажу дорогу Уорену. Полагаю, что где-то должен быть какой-нибудь фонарь или спички, но где, сказать трудно. Найди там что-нибудь, хотя, лучше всего, конечно, найти выход из создавшейся ситуации.

Одно из трех слабо мерцающих зеленых пятен пришло в движение и внезапно исчезло за дверным косяком. Оставшиеся два медленно поплыли рядом и последовали за первым по коридору. Уорен знал, где находится центр, он там уже несколько раз побывал и вполне мог бы проследовать туда вместе с Раддом, но слабость Вайнсера задерживала его даже в невесомости, так как старик не мог выдержать столкновения со стенами и потолком, что остальные воспринимали как должное.

Уорен, держа Вайнсера за руку, осторожно оттолкнулся от косяка двери, направляясь в нужном, по его понятиям, направлении. Он даже не попытался установить контакт со стеной и сразу понял, что это было ошибкой.

Он начал вращаться. Он не мог понять, в каком направлении вращается. Ни зрение, ни психологическая дуга, ни его кинетическое чувство не могли ему помочь. Он вращался… нет, он падал… нет, он…

Он плыл вдоль коридора, как и должен был плыть, его рука сжимала руку Вайнсера. Он побледнел от мысли, что только что переступил пределы физических возможностей, его лицо было покрыто потом, но тут включился свет, и к нему снова вернулась рассудительность. Они находились в дезориентации меньше минуты, он сообразил, что оттолкнулся от дверного косяка не более двух-трех секунд назад.

Уорен взглянул на летящего рядом с ним старика. Выражение на лице Вайнсера было сходно с его собственным, но спутник сумел выдавить из себя слабую улыбку и сказал:

– Мое сердце, должно быть, находится в лучшем состоянии, чем я думал, но, надеюсь, ему не придется еще раз испытать подобный шок.

Уорен кивнул головой.

– Я.слышал о клаустрофобии и о боязни пространства, об акрофобии, и вообще, о каких только фобиях я не слышал с того момента, как начал свое образование. Я считал, что знаю об этом очень много, но с этого момента начал по-настоящему жалеть таких больных. Полная темнота, невесомость и отсутствие контакта с фиксированным предметом – это ужасное сочетание. Только сейчас я понял, что все эти фобии раньше для меня были всего лишь пустыми словами.

– Это ваша сфера деятельности. А я должен выяснить, что случилось в данном случае. Пойдемте в центр.

Они медленно двинулись вперед, стараясь по пути восстановить хладнокровие.

В центре, казалось, собралась вся команда станции, а гудение голосов говорило о том, что обсуждение идет полным ходом. Складывалось такое впечатление, что никто не знал, что же все-таки конкретно случилось. Была веская причина говорить о всеобщей несостоятельности, так как даже после часа тщательного расследования ни Вайнсер, ни Радд, и вообще никто из сотрудников из числа операторов или обслуживающего персонала не смогли найти ни малейшего намека на причину возникшей аварии. По информации, которую можно было получить из разных источников, станция работала без сбоев в течение семидесяти лет.

Собравшиеся начали медленно расходиться. Радд, Вайнсер и Уорен направились в свою рабочую каюту, погруженные в глубокие раздумья. Там они приступили к тщательному анализу аппаратуры, которую использовали в момент сбоя. И тут, казалось, все было в полном порядке, пока Вайнсер кое-что не вспомнил.

– Глаз! Он выключен! – воскликнул старик. – Я уверен, что мы его включили, когда все это случилось, разве не так?

– Включили, – ответил Радд, – но я выключил его перед уходом. Я был возле шторок и автоматически выключил его перед тем, как открыть их.

– Понятно, – согласно кивнул головой Вайнсер и подлетел к пульту управления.

Он протянул руку к выключателю светочувствительного глаза, как будто хотел возобновить решение задачи, но, прежде чем он притронулся к кнопке, ему в голову пришла другая мысль. Вместо этого он вынул из выходного устройства лист бумаги и какое-то время внимательно его рассматривал. Наконец он снова заговорил.

– У меня появилась идея, объясняющая происходящее, но мне потребуется время, чтобы хорошенько ее обдумать. А вы, джентльмены, можете идти и отдохнуть, вы мне ничем не можете помочь, мне действительно потребуется время. Я позову вас немедленно, если то, о чем я думаю, действительно является ответом на наш вопрос.

Радд и Уорен переглянулись, а потом посмотрели на старого Инженера, но ничего лучшего не смогли придумать, как последовать его совету. На станции, конечно, было помещение для отдыха, и они на несколько часов воспользовались им. Они ели и спали или, по крайней мере, отдыхали, так как ни тот, ни другой уснуть толком не могли, ели опять и, наконец, принялись играть в трехмерный бильярд, периодически прерываясь на пространные обсуждения возможной природы догадки Вайнсера. Но, кроме того, что все это связано с проблемой, которую они хотели решить, им ничего в голову не приходило.


Прошло целых двадцать часов, прежде чем в коридоре зазвенел колокольчик персонального вызова Радда. Оба, не теряя времени, предстали перед глазами Вайнсера. Он довольно рассеянно поприветствовал и какое-то время ничего не говорил, не обращая внимания на их вопросительные взгляды. Наконец, уткнувшись нахмуренно в бумаги, разложенные перед ним, он начал объяснения.

– Я далеко не убежден, что все это верно, – сказал он, – так как совершенно не уверен, что компьютер будет вести себя именно так при обстоятельствах, которые я здесь изложу, но звучит вполне резонно, – он взглянул на собеседников. – Радд, вы когда-нибудь задумывались над проблемой создания машины, которая чинила бы сама себя? Как бы вы к этому приступили?

Инженер задумался.

– Это довольно… сложно. Кроме функций, для которых машина предназначена изначально, возьмем для иллюстрации, к примеру, электродвигатель, вам потребуется устройство, способное сваривать и наматывать провод на сердечник, менять щетки и вообще делать любые ремонтные работы. Кроме того, ему потребуется какое-то руководство, например, набор синек и фотоэлектрический сканер для всевозможных шаблонов, чтобы он мог сделать то, что следует, если с мотором случится неполадка. Как я уже сказал, это довольно сложная задача.

– А что он будет делать, если сканер, намоточный механизм или какая-то другая часть устройства для ремонта выйдет из строя?

– Для этого вам потребуется второе подобное устройство…

– С шаблонами для первого. А на случай, если второе устройство выйдет из строя, первое должно иметь набор шаблонов для второго. Это прекрасно решает поставленную задачу, если не считать того, что каждый набор шаблонов должен включать в себя все, чтобы починить устройство, включая сами шаблоны. Думаю, вы видите небольшую практическую трудность.

Радд задумчиво потер лоб и, не спеша, кивнул головой.

– Я понимаю, что вы хотите сказать. Это старая проблема с картинкой в картинке, поставленная в обратном порядке. Но что общего это имеет с возникшей ситуацией?

Вайнсер криво улыбнулся и указал на проблемный график над которым работал.

– Я потратил изрядно времени, стараясь найти ответ без помощи машины. У меня уже есть алгоритм происходящего, поэтому я могу все объяснить довольно быстро. На самом деле я очень удивлен, что это не случилось раньше. Вся трудность в том, что «электроника» обладает характеристиками, соответствующими тем, которые запрашиваются для данного блока данных схемой принятия решения. Другими словами, она едентична с характеристиками, заложенными в электронике машины. Все ясно! Именно для этого машина и предназначена, и независимо от того, работает ли человеческий мозг так же или нет, это вполне может быть ответом на наш вопрос. Действительно, получается порочный круг, и если машина вообще способна решить эту задачу, то ответ обязательно будет идентичен собственной структуре машины. А если это не так, то мы вообще не получим никакого ответа.

Вы помните, что как только микросхема оказывается полностью задействованной, она начинает работать как память, если хотите, то она играет роль набора шаблонов из нашего предыдущего примера, в то время как соседняя схема начинает дальнейшую обработку. В данном случае каждая обработка полностью загружает схему и включается следующая. Вот поэтому прежде, чем что-то произошло, и прошло несколько секунд. Тридцать тысяч схем были загружены до своего предела и старались найти следующую. Естественно, как только последняя схема закончила свою обработку, она постаралась передать работу следующей, и вся система начала перегружаться. Такого никогда не случалось раньше, но ведь есть система безопасности, запущенная еще при запуске станции, которая полностью отключает электрический ток, когда происходит подобное. Я совсем забыл об этой схеме, а индикация ее работы не ведется, поэтому-то мы и не обнаружили, что она вступила в действие, но она-то сработала! Когда ты отключил глаз, который и был причиной возникшей трудности, ты остановил перегрузку, через несколько секунд проблема исчезла, и свет включился. Просто?

– Просто, – согласился Радд. – Но к чему мы тогда пришли? Можем ли мы продолжать работу с задачей Уорена?

– Я больше чем уверен, что да, – ответил Вайнсер после недолгого раздумья. – Нам просто надо избегать решений, которые слишком похожи на отдельные схемы, тогда мы вполне можем с этим справиться. Думаю, Уорен, нам надо пропустить этот этап или, если хотите, рассматривать как уже решенный, и сразу перейти к следующему.

– Похоже, что вы правы, – ответил психолог. – Хотя я и не знаком с устройством компьютера, ваши аналогии создали вполне вероятную картину происходящего. Мы перейдем к воображению. У нас на очереди ряд очень интересных экспериментов, подобие образов, быстрые подсчеты и подобные феномены, которые представляют определенную ценность.


Работа пошла дальше, но теперь еще более медленно. Ко все возрастающей работе графического представления прибавилась задача предотвращения определенных решений. Они разработали схему, которая являлась простейшим методом для подобных ситуаций: они сразу же интегрировали новые данные с тем, что уже было получено ранее, вместо того чтобы обрабатывать задачу отдельно. Как и следовало ожидать, графики, полученные в результате, были ужасающи по своей сложности, и Уорену приходилось терять уйму времени на исследования, стараясь в них разобраться. И все-таки прогресс был налицо.

Провели обработку эмоций, и, к искреннему удивлению Радда, в результате все свелось к комбинации химических и механических процессов. Привычки были обработаны вместе с условностями. С небольшими трудностями к списку были добавлены взгляды и идеи. Способность человеческого мозга обобщать частные случаи довольно просто интегрировалось в общий список, хотя Уорен подозревал, что оно само по себе таит в себе достаточно трудностей.

Пакет данных, привезенный с собой психологом, постепенно становился все тоньше и тоньше, исследование подходило к запланированному концу. Оставалось включить только несколько высших способностей человеческого мозга: конструктивное воображение, художественное восприятие и художественные способности и так далее, и тут возникли трудности, превосходящие все предыдущие, вместе взятые. Без той практики, которую Радд и Вайнсер получили при решении предыдущих задач, они, скорее всего, никогда бы не справились с подготовкой этих данных. От самого Уорена помощи было мало, основную часть времени он проводил в изучении уже полученных результатов. Они провозились с этим целую неделю, Вайнсер переложил на своих подчиненных всю рутинную административную работу по управлению станцией, чтобы самому не терять времени, и, в конце концов, они только наполовину были удовлетворены полученным результатом.

Они почти насильно оторвали психолога от полученных распечаток и подключили к своей работе, однако только через три дня после этого решили, что полученные результаты можно загрузить в машину. К их великому удивлению, для ввода полученного материала вполне хватало одного глаза. Полученная ранее обобщенная распечатка была положена под другой глаз.

В результате подготовленные данные оказались практически идентичными тем, что вызвали перегрузку двумя неделями раньше, и Уорен слегка нервничал, когда Радд выключил свет и активизировал глаз. Каждый из последней полдюжины прогонов занимал немного больше времени, чем предыдущий, так как включал в себя все уже обработанные данные плюс материал по новой области, так что никого не удивляла двух – или трехсекундное молчание, которое следовало после запуска задачи. Затем ломаная зеленая линия на экране индикатора работы превратилась в прямую, и Ради по кивку головы Вайнсера выключил глаз, открыл шторки и вынул полученную распечатку. С легким поклоном, который выглядел довольно забавно, учитывая, что кланяющийся висел в воздухе, а не стоял на земле, он протянул распечатку Уорену и заметил:

– Вот, мой друг, ваши мозги. Если вы сумеете изготовить такую машину, то мы были бы очень заинтересованы в получении модели. Это, возможно, позволило бы значительно улучшить и эту штуку, – махнул он рукой в сторону стен.

– Мозги? – несколько удивленно переспросил Уорен. – Мне казалось, я вполне ясно поставил задачу. У меня не было оснований предполагать, что эта диаграмма опишет нам то, что происходит в человеческом мозгу. Исследование было направлено на то, чтобы выяснить, можем ли мы механическим путем продублировать известные нам ментальные процессы. Похоже, что это возможно, в результате чего отпадает предположение присутствия в личности человека чего-то сверхъестественного. Конечно, этим мы ни в коем случае не опровергаем существование души, но это позволит теперь психологам и спиритуалистам не топтать друг другу ноги, а спиритуалистам придется поискать для защиты своих взглядов нечто лучшее, чем «Faute de mieux»[6]. А что касается изготовления машины, описанной в этих распечатках, я бы очень не хотел браться за такую задачу. Если у вас есть желание, то можете попробовать сами, но некоторые значения, полученные в результате нашей работы, как я уже упоминал, означают очень сложные химические и механические процессы, и, как я подозреваю, вам потребуется несколько жизней, чтобы справиться с подобной задачей. Но все равно можете попробовать, если хотите. А я сейчас должен попробовать разобраться в этом нагромождении кривых, чтобы превратить наше исследование в приемлемый для публикации вид. Я не могу высказать, джентльмены, как я вам благодарен за проделанную вами работу. Надеюсь, что вы нашли эту работу достаточно интересной, чтобы хоть частично компенсировать ваши усилия. А сейчас я должен идти, чтобы разобраться с полученными результатами.

С прощальным кивком головы, в котором уже заключалась та абстракция, в которую он вскоре должен был погрузиться, Уорен покинул комнату.

Когда психолог покидал помещение, Вайнсер хрипло хихикнул.

– Вот, все они такие, – заметил он. – Сделай для них работу, и они не придумают ничего лучшего, как предложить очередную. Ну что ж, я думаю, это правильно. Его работа предоставила нам массу стоящих намеков, – он искоса взглянул на своего компаньона. – Ты не собираешься создать машину, о которой мы говорили? А, Радд?.

Его напарник отключил глаз, взял распечатку данных Уорена, которая все еще там лежала, и внимательно посмотрел на нее.

– Возможно, – сказал он, наконец. – Это определенно стоит попробовать, но боюсь, наш друг прав, говоря о времени, которое потребуется. Для того чтобы объяснить несколько дюжин значений, потребуются серьезные исследования. – Он отбросил распечатку в сторону ближайшего стола, но она до него не долетела. – Отдохнем немного. Я признаю, что это была очень интересная работа, но в жизни есть и другие проблемы.

Вайнсер кивнул в знак согласия, и оба инженера вместе покинули помещение.


В следующие несколько дней они почти не видели Уорена. Однажды Радд встретил его в обеденном холле, где тот рассеянно ответил на приветствие здоровяка, а один раз Вайнсер послал психологу послание, интересуясь, не собирается ли тот покинуть станцию на ближайшей ракете, доставляющей запасы. Вернувшийся посыльный доложил, что вместо ответа он получил неопределенный кивок, который вполне можно интерпретировать как согласие: Уорен так и не оторвал глаз от распечатки. Вайнсер упаковал данные, привезенные Уореном в контейнеры, в которых они сюда и приехали, потом упаковал полученные результаты и запретил беспокоить Уорена. Он, как никто другой, понимал его.

И вот прибыла ракета. Она плавно подплыла к большой сфере, мягко прикоснулась к внешнему экрану и замерла, схваченная захватами. Вайнсер, предупрежденный о прибытии, отправил посыльного к психологу и забыл о нем, но только минуты на три.

Посыльный вернулся как раз примерно через это время, голос опередил его на несколько секунд. Он выкрикивал имя Вайнсера, и еще до того, как ворвался в кабинет главного инженера, тревогу можно было почувствовать в его голосе.

– Сэр, – задыхаясь, выпалил он, – с доктором Уореном что-то случилось. Он вообще не обратил на меня никакого внимания и… я не знаю, что происходит.

– Сейчас иду, – ответил Вайнсер. – Позови к нему доктора. Вполне возможно, что эта какая-то форма гравитационной болезни, до прибытия сюда он не сталкивался с невесомостью.

– Сомневаюсь, – ответил служащий, уже разворачиваясь, чтобы отправиться выполнять поручение. – Сейчас увидите сами!

Вайнсер, не теряя времени, направился в каюту Уорена, и как только попал туда, то сразу же согласился, что гравитационная болезнь здесь ни при чем. Доктор, который прибыл через минуту-другую после него, с этим согласился, но своего предположения, что случилось на самом деле, дать не смог.

Уорен висел в центре каюты, расслабившись, в руках у него была полученная в результате долгой работы распечатка, которую он поднес к лицу так, как будто читал. В его внешнем виде не было ничего странного; любой, проходящий мимо открытой двери кабинета и случайно заглянувший туда, решил бы, что доктор просто погружен в обычную научную работу.

Но он не отвечал, когда к нему обращались, его глаза уставились на листок бумаги и ни малейшим движением не выдавали того, что Уорен осознает присутствие в его кабинете посторонних. Доктор осторожно вынул бумагу из его рук, пальцы оказали легкое сопротивление, но потом так и не разогнулись. Глаза продолжали оставаться застывшими, как будто листок никуда и не девался.

Доктор повернул его лицом прямо к свету, помахал перед лицом Уорена рукой, пощелкал пальцами перед его застывшими глазами, но ничто не оказало ни малейшего воздействия на состояние психолога, подобное трансу. Наконец, после внутривенного введения многочисленных стимуляторов доктор признал свое поражение.

– Запихивайте его в скафандр и отправляйте на Землю, чем быстрее, тем лучше, – сказал он. – Здесь я больше ничем ему помочь не могу. Я даже не имею ни малейшего представления о том, что с ним случилось.

Вайнсер, не торопясь, кивнул Радду и посыльному, которые прибыли в кабинет, пока длилось обследование. Они взяли Уорена за руки и направились в большой воздушный шлюз, доктор и Вайнсер последовали за ними. Не без труда тело психолога упаковали в скафандр, и старый инженер, нахмурив лоб, проводил его взглядом до выхода. Когда Радд после выполнения поручения прибыл в кабинет Вайнсера, тот встретил здоровяка все с тем же нахмуренным лбом.

Несколько минут они молча смотрели друг на друга. Оба прекрасно догадывались, о чем думает другой, но ни тот, ни другой не хотел первым высказать свое мнение. Наконец, Радд нарушил тишину:

– Работа оказалась выполнена лучше, чем мы предполагали.

Его собеседник только кивнул головой.

– Попытался понять работу мозга с помощью мозга. Мы должны были предвидеть это, особенно после того инцидента, который произошел пару недель назад. Каждый мысленный образ механически записывается в мозговой материи. Так как же мозг сможет сделать полную запись своего собственного строения и работы? Даже если разбить полную картину на отдельные составляющие, это не спасет такого человека, как Уорен, потому что когда он получит почти законченную картину, то начнет думать, как сделать небольшое дополнение к полученному, чтобы картина стала еще полней, затем попробует изменить уже полученную картину и так далее. Двигаясь все более сужающимися кругами к конечной цели. Подозреваю, что он был в полном сознании, поэтому никакие стимуляторы ему не помогли; каждая клетка его мозга сосредоточилась на создании этого образа, поэтому чувственные ощущения, возможно, просто не могли пробиться до мозга. Ну что же, теперь он знает, как работает мозг.

– Значит, вся его работа оказалась напрасной, – заметил Радд, – если каждый, кто поймет это в полном объеме, не сможет больше пользоваться своим мозгом. После всего, я думаю, что ту машину, о которой мы говорили, лучше не создавать. Интересно, есть ли какая-нибудь возможность вывести парня из этого состояния?

– Полагаю, что да. Просто надо нарушить его мыслительную линию, чтобы он забыл какую-нибудь часть, это должно сработать. Как мы уже убедились, этого нельзя добиться через его чувства; и стимуляторы явно не подходят, если рассматривать вопрос с этой точки зрения. Просто надо лишить его сознания. Для этого может подойти морфий. Я включил эту рекомендацию в его сопроводительные документы, которые полетели вместе с ним на Землю. Я не стал предлагать это нашему доктору, так как даже если он и не сочтет меня сумасшедшим, то я бы не хотел обременять его такой ответственностью. Вполне возможно, что я совершенно не прав. Пусть парни на Земле решают эту задачу сами.

– Но боюсь, что ты прав, говоря о бесполезности его результатов. Идея была губительной с самого начала, каким бы методом мы ни подбирались к ее решению. Как только ты полностью поймешь работу мозга, твой собственный потеряет всякую полезность. Очевидно, все психологи со времен оных гонялись за своим собственным хвостом, но они слишком отставали от его кончика, чтобы понять это. Уорен был лучше или счастливее других, а может, просто ему под руку попался лучший инструмент, и он поймал его!

ПОЯС АСТЕРОИДОВ

– Ты разочаровал меня, – с раздражением сказал суперинтендант. – Я испытываю как личную, так и профессиональную неприязнь к плохим управляющим. А ты, кажется, превосходный образчик недотепы. – Он на мгновение замолчал, наблюдая за сферическими теплицами, которые медленно вращались вокруг центрального источника энергии. – Возможно, я бы отнесся к тебе с большим пониманием… Но в сложившейся ситуации виноват исключительно ты. – Он решительно пресек попытку молодого слушателя возразить: – Да, я понимаю, что молодые должны учиться, и единственный источник знаний – эксперимент. Но почему не использовать результаты предыдущих опытов? Такие случаи бывали и раньше.

– Я не знал, – несмотря на угрюмый тон, в словах звучало невольное уважение. – Откуда мне было знать?

– Ты учился или нет? Не представляю, как сейчас с вами занимаются учителя начальной школы. Я полагал, что, невзирая на молодость, тебе хватит образования и способностей, чтобы заниматься агрономией. Ты подавал надежды. Вот почему я решил, что несколько лет ты обойдешься без мелочной опеки. Правильно ли я понимаю, что тебя не удовлетворяет урожай с этих участков?

– Да. Для чего же тогда я изучал агрономию?

– На этот вопрос ты должен ответить сам. Подробно расскажи, что делал. Пытался увеличить мощность источника энергии?

– За кого вы меня принимаете? – негодование молодого ученика прорвалось внезапно.

Первый остался спокоен, но в ответе прозвучала чуть более явная насмешка, чем позволяли приличия:

– Не трать энергию. Она еще понадобиться, когда придется собирать урожай. Многие все еще применяют этот способ с источником. Время от времени он действует, поэтому считается, что попробовать стоит. Если не этим, то чем ты занимался? Студент немного помолчал, подбирая нужные слова:

– На одном участке были практически идеальные условия. Когда он окончательно затвердел, то был достаточно велик и далек от источника тепла, чтобы сохранить тонкий слой легких элементов. На нем превосходно размножались влаголюбивые культуры. На более холодных участках я преуспел с культурами аммиака.

– Это вполне возможно в таких теплицах. Я заметил, что несколько участков были абсолютно пусты. Это еще один результат твоих экспериментов?

– Косвенно, да. – Молодой фермер выглядел слегка напуганным. – Был еще один участок, гораздо дальше, чем идеальный, и холоднее. Но для аммиака там было слишком жарко, и не было давления, необходимого для подходящих культур. По крайней мере, для тех, которые я знаю. – Последнее уточнение было сделано поспешно. – Я предположил, что там могут быть значительные запасы питательных элементов, и, раз дела шли неважно, решил отодвинуть участок подальше, чтобы охладить.

Суперинтендант оставил свой насмешливый тон:

– Как ты дошел до такого решения? Потребовалась бы масса, превышающая массу твоего тела в несколько раз, чтобы обеспечить необходимую энергию. Даже при полной конверсии. Ты бы не смог это сделать!

– Я и не делал. Мне показалось, что массы самой сферы будет достаточно, чтобы провести реакцию без потерь.

– Понятно, – хмуро ответил старший. – Продолжай.

– Я провел реакцию конверсии, стараясь придерживаться одного края участка, что было довольно трудно, – как и большинство сферических теплиц, эта штука вращалась, как сумасшедшая. Может быть, из-за этого слишком большая масса вступила в реакцию. Или сфера оказалась массивнее, чем я предполагал…

– Ты хочешь сказать, что не знал точного объема сферы? У тебя с мозгами что-то не в порядке? Сколько тебе лет?

– Пятнадцать, – ответ снова прозвучал угрюмо. Спрашивающий заметил обиду и понял, что был невежлив.

Но считал, что в данных обстоятельствах имеет право на эмоции.

– Пятнадцать лет, но по какой шкале?

– По местной, относительно центра масс этой системы.

– Хм, продолжай.

– Большая часть планеты испарилась. Остатки взорвались под действием гравитации. Сейчас они вращаются вокруг источника энергии на разных орбитах, что, конечно, не приносит пользы.

Они на мгновение замолчали. Самый дальний и бесполезный кусок фермы, медленно вращаясь, проплыл под ними и двинулся к светящейся сфере газа, держащей обломок прочными нитями гравитации. Проверяющий не то что бы кипятился – для тела, состоящего из метана и кислорода,это было бы трудно даже при температуре полградуса по абсолютной шкале, – в нем постепенно разгорался гнев:

– Позволь все расставить на свои места. Ты послал раба с сообщением, что на ферме все идет из рук вон плохо и тебе нужен совет. Правильно ли я понимаю, что ты потратил столько времени на то, чтобы разрушить один из участков и выращивать культуры, вкус которых тебе не нравится? Боюсь, ты теряешь мое расположение.

– Дело не в том, что мне не нравится вкус, а в том, что я не могу это есть.

Студент, вероятно, тоже разозлился. Иначе трудно было объяснить такое признание. Остатки самообладания суперинтенданта окончательно испарились.

– Ты не можешь это есть? Весьма прискорбно. С твоего разрешения я возьму образцы этих отвратительных химикатов. Может, ты соизволишь показать мне, чем питался? Довольно трудно добраться до этих мест, особенно с приличным количеством рабов. Чем ты кормил их? Возможно, тебе стоит оставить это хозяйство и заняться исследовательской работой на одной из туманностей, добывая питание из облака свободных атомов, растянувшихся на десять парсеков? Ты! Юнец!

– Я брал еду с участков, где был аммиак. Там же питались и рабы.

– Очень хорошо. Тогда я взгляну на водные культуры. Видимо, проблема в них. Думаю, тебе не стоит сопровождать меня. Это третий участок от источника энергии. Я сам найду дорогу. – Он резко встал, не дожидаясь ответа.

И студент без тени раскаяния, просто из детского упрямства, позволил ему уйти, не предупредив об опасности.

Возможно, даже заговори он, ничего бы не изменилось. Суперинтендант был рассержен и, поглощенный своим гневом, а позднее – анализом участков, вероятно, не обратил бы внимания на предупреждение ученика.


Проверяющему пришлось признать, что на самом дальнем участке было слишком холодно для большинства химических реакций. Естественный жизненный процесс шел слишком медленно, чтобы быть полезным. То, что молодой ученик смог вырастить хоть что-то, говорило в его пользу. Пока суперинтендант вращался в орбите сферы, она обернулась вокруг оси только один раз. Даже та небольшая скорость, которую придавала ему гравитация, была выше скорости вращения планеты.

Следующие два участка были абсолютно пустыми. Студент сказал, что это косвенный результат его экспериментов. При более тщательном осмотре выяснилось, что физически они не повреждены. Студент не смог бы обработать их так, чтобы ничего не осталось, даже если был очень голоден. Толпа рабов могла… но им запрещалось даже приближаться к участкам. Их кормили хозяева. Суперинтендант пока еще никого не собирался обвинять в том, что рабы вышли из-под контроля.

Участки были крупные, хотя и не крупнейшие в системе. Их твердые массивные тела миля за милей окутывала водородная смесь. Суперинтендант напрасно напрягал чувства, пытаясь распознать особенно сложные смеси – еду, которую он предпочитал. Вокруг планет вращались тела меньших размеров, но они были крошечные и не могли удержать жидкие или газообразные легкие элементы, необходимые для питательных культур.

Основным и, кажется, единственным достоинством следующего участка был интересный внешний вид. Кроме более или менее стандартного количества спутников, вокруг него вращалось кольцо, состоящее из твердых частиц, путешествующих по непрерывно переплетающимся лабиринтам орбит. На поверхности и в атмосфере процветали различные культуры. Суперинтендант остановился, чтобы взять образец, и признал, что студент снова справился неплохо.

Гнев постепенно остывал. Он осмотрел весь участок вдоль орбиты, иногда останавливаясь, чтобы взять пробы. В эти минуты он совершенно успокаивался. К тому времени, когда его запасы воздуха были исчерпаны, он пришел в себя.

Освободиться от орбитальной скорости и возобновить падение к солнцу не составило труда. Он продолжил путь дальше на внутренние участки и уже оставил планету с кольцом далеко позади, когда его внимание привлек объект, находящийся далеко в стороне от линии полета.

Физически – ничего примечательного: объект был меньше его собственного тела. Через некоторое время стало ясно, что предмет находился на орбите около центрального источника энергии, где были разработанные участки. Его очертания были то четкими, то странно расплывчатыми. Мерцание, по-видимому, было абсолютно хаотичным. Объект заинтересовал суперинтенданта, он изменил курс и направился к нему: студент ничего не говорил о друзьях или помощниках.

Постепенно все прояснилось, и проверяющий помрачнел. Он не мог поверить глазам, но факт нельзя было отрицать.

– На помощь! Пожалуйста, помогите! Хозяин!

Волну ужаса сменила волна гнева. Это не был ему подобный, раненый или умирающий. Это был раб! Более того, раб был далеко за пределами фермы и не имел права находиться здесь без надзора. Раб, который посмел позвать на помощь!

– Что ты здесь делаешь? – суперинтендант задал вопрос и одновременно направил на раба узкий луч энергии. – Как ты смеешь находиться тут без приказа?

– Нет, Хозяин, мне приказали…

– Кто? Что с тобой произошло? Говори яснее!

– Я…я не могу, Хозяин. Помогите мне! Беспорядочно мигающее сияние вокруг раба стало ярче: каждое судорожно произнесенное слово требовало огромных усилий.

Он не вызывал сочувствия, но суперинтендант понимал, что если хочет что-нибудь узнать, то должен помочь. Преодолевая инстинктивное отвращение, он подошел к рабу, чтобы осмотреть раны. Он ожидал увидеть следы ионных ударов – главной опасности для рабов, – но то, что увидел, заставило его забыть гнев.

Поверхность тела несчастного существа была иссечена – покрыта страшным узором из точечных ожогов и похожих на кратеры ран. Ничего подобного суперинтендант раньше не встречал. Он знал, как выглядят длинные неглубокие шрамы от ионов или обширные участки на теле, когда после случайных столкновений с солнцем часть массы просто выкипала. Эти же отметины выглядели так, как будто раб побывал под градом из твердых частиц!

Нелепое предположение, конечно. Самый глупый раб в состоянии увернуться от столкновения со случайными обломками камня или металла в безвоздушном пространстве. У них такие же сенсоры, как у хозяев. Неподготовленный человек может даже сказать, что между рабами и хозяевами нет разницы.

Что бы ни было причиной таких повреждений, помочь было невозможно. Под влиянием, скорее, любопытства, чем жалости, суперинтендант сделал все, что возможно, предоставив углеводород и другие органические элементы, которые снял с окольцованной планеты.

Однако этого было мало. Кусочки инородного металла глубоко вонзились в тело раба и изменили четкий рисунок заряженных металлических узлов, которые обеспечивали жизнь этим существам. Металлическая защита была пробита и уничтожена, узлы выбиты, покорежены, раздроблены. Объем тела раба уменьшился вдвое. Обычный запас питательных элементов, который составлял значительную часть его тела, был истрачен или испарился. Сомнений не было – раб умирал. Пища не спасла бы его, но, возможно, придала бы сил, чтобы тот смог передать нужную информацию.

– Нет смысла тратить еду на раба, который вот-вот умрет, – спокойно объяснил суперинтендант.

– Конечно, нет, Хозяин, – покорно согласился раб.

– Что с тобой случилось? – повторил суперинтендант. Рабу было трудно говорить, но приказ заставил его собрать все силы агонизирующего тела, и он ответил:

– Мне приказали собрать урожай с внутренних участков. – Слова давались ему с трудом, однако смысл был вполне ясен.

Значит, студент доверил рабам запасы пищи! Вот откуда две безжизненные планеты.

– Ты собирал урожай, когда этот молодой глупец приказывал?

– Он хозяин, и он отдавал приказы. Все рабы слушались его многие годы. Редко кто возвращался. Мы боялись, но он приказывал. Что мы могли поделать?

– Вы могли бы спросить у предыдущего проверяющего, какому приказу подчиняться: Верховному или молодого хозяина.

– Вы здесь первый проверяющий. Молодой хозяин потребовал ничего не говорить. Я рассказываю только потому, что вы приказали. Кроме того… мне нечего терять… – Последняя реплика осталась незамеченной.

– Ты сказал, что многие получали этот приказ, но немногие возвращались после выполнения. Что с ними случилось? Что произошло с тобой?

– Они погибли. Не знаю как. Наверное, как я.

Они замолчали. Суперинтендант позволил себе иронию:

– Неужели рабы перенимают у хозяев такие личностные характеристики, как глупость? Полагаю, что ты и они попали под удары метеоритов. Ты не смог уклониться?

– Не ото всех. В районе вокруг источника энергии метеоритов больше, чем в любом другом месте. Железные, каменные обломки. От них не спастись. Они глубоко впиваются в тело и вырывают целые куски. Это ужасно. Я не сразу опомнился и не сделал ничего, чтобы восстановить утраченную массу. Потом стало уже слишком поздно. Надежды на спасение не осталось. Некоторые из нас справлялись с метеоритами лучше. Они выжили. Большинству же приходилось еще хуже. Они теряли массу и погибали.

– Несмотря на это, он продолжал посылать рабов за урожаем? I

– Да. На больших участках мы справлялись хорошо. Затем хозяин заинтересовался внутренними сферами. Они гораздо горячее. Он рискнул долететь до орбиты планеты, которая была разрушена, – вы знаете об этом? – но быстро вернулся и с тех пор посылает туда нас.

Мы тщательно очистили четвертый участок, хотя потери рабов были велики. Затем хозяин приказал обработать третий. Я должен был начать работать на нем одним из первых.

После всего, что я слышал, я не надеялся выжить. Но приказ есть приказ. Я направился к солнцу. Орбита движения проходила мимо самой большой планеты. Хозяин сам снимал с нее урожай. Я надеялся взять с нее немного пищи, когда буду пролетать мимо, чтобы подкрепиться.


Это признание показывало, насколько раб был уверен в смерти, и полный упадок духа рабов, до которого им позволил дойти студент.

– Но когда пришло время, я не осмелился взять еду, – слабым голосом продолжил раб. – В районе разрушенного участка количество метеоритов начало увеличиваться. Вначале были отдельные частицы железа или камня, от которых я легко уворачивался. Потом они стали появляться по два и по три. Я начал маневрировать. Наконец они полетели дюжинами. Я не смог больше избегать столкновения и попал под град ударов.

Я не представлял, что когда-нибудь со мной случится такое. Я почти повернул назад. Но приказ заставил меня двигаться вперед. На меня сыпались удары, снова и снова, и с каждым ударом моя решимость, слабела. Я добрался до орбиты четвертой планеты, пересек ее. Поток смертоносных частиц не прекращался. На какое-то время я потерял ориентацию и очнулся только у орбиты гигантской планеты. Там я снова вспомнил о приказе.

Раньше я всегда слушался хозяина. Я не знал, что думать, что делать. Я направился к солнцу, вспомнил, что произошло, и вернулся. Потом вспомнил хозяина и снова двинулся вперед. Я боялся оторваться от орбиты пятой планеты и попасть в ураган из камня и металла. Я боялся возвратиться к хозяину ни с чем. Нужно было принять решение. Я не мог вращаться около гигантской планеты вечно. Рано или поздно хозяин нашел бы меня. Это было бы даже хуже, чем вернуться самому. Мне надо было подумать.

Слово «подумать» заставило суперинтенданта вздрогнуть. Сама мысль, что раб может думать, самостоятельно принимать решения, была отвратительна представителю высшей расы. Они предпочитали думать, что рабы – беспомощные существа, во всем полагающиеся на хозяев. Удобный вымысел, существующий на протяжении стольких оборотов Галактики, что создатели сами поверили в этот миф. Суперинтендант подозревал, что этот раб – необычный экземпляр. Теперь он был в этом уверен.

Пока он молча размышлял, истощенный раб собрал остатки энергии и продолжил рассказ:

– Мне показалось, что я нашел ответ… Поток метеоритов был на месте разрушенного участка, значит, вращался на той же орбите и имел границы. Вместо падения практически по параболе, через поток, следовало выбрать движение по эллипсу вдоль метеоритного кольца на той же скорости, что и частицы. Тогда у меня был шанс избежать самых опасных ударов.

По телу раба пробежала дрожь. Он вновь замолчал, собираясь с силами.

– Я почти решился попробовать, когда заметил другого раба. Двое лучше, чем один. Если один умрет, то второй, по крайней мере, узнает от чего. Я легко поймал его: он был в свободном падении, – и объяснил идею. Он был готов следовать за мной, так как сам ничего не мог придумать.

Некоторое время все шло, как я предполагал. Нас задело всего несколько раз. Мне было тяжелее, так как я был ранен во время первого путешествия. Мы добрались до четвертой планеты. Обломки были крупные, уклоняться от ударов было легко. Чем дальше мы продвигались, тем меньше встречали крупных осколков: большинство уже взорвались при столкновениях с планетами. Зато по мере продвижения вперед количество мелких увеличивалось.

Мы снова попали под удары. Моя идея была неплоха, но что-то в ней не работало. Второй раб потерял над собой контроль, как и я в первый раз. Когда мы долетели до третьей планеты, то почти ослепли от боли. Мой спутник, спотыкаясь, направился к безжизненному объекту, который сопровождает третью планету. Участок очень маленький, его диаметр больше диаметра моего тела всего в несколько сотен раз. При такой температуре и величине на нем невозможно выращивать никакие культуры. Несчастный раб столкнулся с этой планетой на большой скорости, и масса его тела просто испарилась. На поверхности сферы образовался еще один кратер.

Я приблизился к третьей планете и наконец-то был готов собрать урожай. Но метеоритная бомбардировка продолжалась. Я не мог сконцентрироваться. Нет слов, чтобы описать мое отчаяние. Я находился меньше чем в двадцати диаметрах от самой богатой и изобильной планеты, которую когда-либо видел в жизни, и у меня не хватало сил, чтобы прикоснуться к этому богатству.

Планету, по-видимому, давно не обрабатывали. Кроме обычных углеводов, легких оксидов и углекислых солей там были невероятно сложные белковые соединения. От одного их вида я почти обезумел. При высокой температуре процессы образования и распада шли невероятно быстро. Эволюция была фантастической! Я не мог ничего этого попробовать, но не мог и оторваться от зрелища такого изобилия.

Несмотря на удары метеоров, я оставался на орбите планеты примерно двести ее оборотов вокруг солнца. Этого времени хватило, чтобы окончательно разрушить мое тело. Только когда мои чувства стали отказывать, я смог покинуть планету. Я перебрался на спокойную орбиту, которая держала меня вдали от смертоносного пояса астероидов. Время от времени я собирался с силами, чтобы позвать на помощь. Все было напрасно. Даже если бы вы появились раньше, у меня не было шансов на спасение.

Я должен предупредить вас. Не входите в орбиту разрушенной планеты и не пытайтесь взглянуть на третью. Богатства третьей планеты приведут вас к неминуемой смерти.


Раб замолчал. Суперинтендант размышлял над услышанным. Нужно было обдумать наказание для студента, чья небрежность привела к такой опасной ситуации. Его возмутила не жестокость приказа, с которым посылали рабов на верную смерть, а неразумное использование рабочей силы. Множество безжизненных тел, вращающихся вокруг солнца, теряющих массу после каждого прохода через перигелий, пока не останутся одни иссушенные оболочки, – печальная картина экономического упадка. Нельзя было упустить тот факт, что лучший участок системы стал недоступен из-за ошибки студента, и рабы поставлены в условия, когда им пришлось думать.

Конечно, прежде чем предъявлять такие обвинения, нужно было провести расследование.

Проверяющий оставил раба и направился к солнцу. Умирающее существо, видя, что он улетает, снова позвало на помощь. Ионный луч заставил его замолчать навсегда. Суперинтендант тут же пожалел о своем решении. Не из жалости к рабу, до которого ему дела не было, а из-за импульсивности поступка. Но, поразмыслив, решил, что раб рассказал все, что знал, и стал бесполезен.

Он не торопился. Притяжение центрального источника энергии медленно вынесло его к орбите гигантской планеты. Его сенсоры прощупывали космическое пространство на многие миллионы миль вперед, отыскивая, где могла притаиться смерть.

Отсюда все казалось безопасным. Он тщательно осмотрел внутренние планеты, которые вертелись, как волчки, на орбитах. Раб говорил правду: рядом с третьей планетой находилось тело его спутника. Космос был пуст.

Однако суперинтендант сохранял осторожность. Что оказалось смертельным для раба, может быть неприятным или опасным для хозяина.


Он остановился у орбиты гигантской планеты и приступил к более тщательному осмотру подозрительного участка. Да, там были тысячи метеоритов, а ведь суперинтендант фиксировал только крупные, не меньше одной двенадцатой от массы собственного тела. Они вращались на орбите разрушенной сферы, в основном между нынешними пятой и четвертой планетами.

Пересечь это поле без повреждений можно было, полагаясь только на удачу или счастливый случай. Не было смысла так рисковать без серьезной причины. Его сенсоры превосходно воспринимали объекты на расстоянии полмиллиарда миль, которые отделяли его от третьей планеты. Таким образом, не двигаясь с места, он внимательно изучал таинственную третью планету.

Сфера находилась недалеко от солнца и вращалась, как юла. Трудно было разобрать что-либо в этом мельтешении и угадать, что кроется за этой каруселью.

Через некоторое время, занявшее несколько оборотов вокруг гигантской планеты, суперинтендант приспособился к ситуации. Чем яснее становились детали, тем мрачнее он сам. Раб не преувеличил: участок был просто сказочный!

Вещества, названий которых он не знал, поразили его аналитический сенсор – эквивалент обоняния и вкусового восприятия. Без сомнения, это была пища, богатая энергией и удивительно вкусная. Культуры такой сложности еще не вырастали ни на одной галактической плантации.

Может, стоило оставить и другие участки в покое на несколько лет? Его первый заместитель по стандартам его расы – настоящий обжора. Но эта планета привлечет даже самых неприхотливых из представителей его вида.

Он почти сожалел, что снял несколько тонн питательных элементов с окольцованной планеты. Правда, часть он потратил на раба, а другая понадобится, если он вдруг решится проникнуть в зоны высокой температуры рядом с солнцем.

При огромной массе температура его тела была такой низкой, что все жизненные процессы шли замедленно. Химическая реакция, идущая на протяжении нескольких тысячелетий, была для него, как динамитный взрыв. Несколько фунтов органических веществ могли питать его многомильное тело на протяжении многих человеческих жизней.

Раб был абсолютно прав.


Почти бессознательно, стараясь не думать о том, что предлагала планета, суперинтендант вошел в пояс астероидов. Он быстро насчитал параболическую орбиту с перигелием, проходящим по касательной к орбите третьей планеты. На большом удалении от солнца скорость движения по параболе или по окружности были практически равны. Он мог увидеть мельчайшие частицы и избежать столкновения.

Притяжение третьей планеты было сильнее, чем он ожидал. Как загипнотизированный, наблюдал он за вертящимся шаром. К реальности его вернуло столкновение с метеоритом. Что ж, принадлежность к главенствующей расе не могла спасти его от неприятностей.

Пространство вокруг него было заполнено космической пылью и метеоритами.

Они могли серьезно повредить тело. По отдельности они были не опасны, вместе – несли смерть.

Суперинтендант решил не рисковать и изменить курс, спрятаться в холодном межзвездном пространстве. Но от чар планеты, этого рая для гурмана, нелегко было избавиться. Он долго колебался и не двигался с места, борясь с голодом, жадностью и страхом. Возможно, он поддался бы искушению…

– Сэр! – голос был слабый, но отчетливый. – Не делайте этого! Не надо! Я не позволил бы вам подвергаться опасности… просто я разозлился! Я поступил глупо! Нужно было все вам рассказать.

– Я сам все выяснил. И пришел сюда по собственной воле. – Суперинтендант говорил с трудом. – Я считаю, что этот участок надо исследовать.

– Нет, это не ваш выбор. Никакой воли не остается, когда знаешь, каковы богатства этой планеты. Я знаю! Я не могу допустить, чтобы вы погибли. Идите сюда! Я помогу вам!

Студент находился на похожей орбите, только немного дальше. Суперинтендант вздрогнул и отвлекся от манящего объекта внизу. Студент сразу же воспользовался этим:

– Не смотрите на нее. Смотрите на меня и следуйте за мной… или смотрите в ту сторону. – Он указал направление, и суперинтендант послушно перевел взгляд туда, куда указывал студент.

Объект был легкоузнаваем. Он состоял из мелких частиц, которые сенсоры проверяющего автоматически проанализировали: метан, углеводород, свободный кислород, другие легкие элементы, вкрапления тяжелых элементов, как изюм в сливовом пудинге. Вокруг на тысячи миль простирался светящийся газ – испаряющиеся элементы. Никем не управляемый объект двигался от солнца по эллиптической орбите. Это был мертвый раб. На его месте легко мог оказаться мертвый хозяин.

Мертвый раб был ничто. Но то, что убило раба, могло убить хозяина.

Первый раз за всю жизнь суперинтендант столкнулся со смертью так близко. Только страх мог спасти его жизнь.

Вместе со студентом он пролетел мимо тускло мерцающего тела. Достигнув дальней точки полета, оно снова возвращалось к смертоносному кольцу, которое защищало безобидную третью планету. Суперинтендант с облегчением погрузился в дружелюбную темноту.

Когда-нибудь третья планета от солнца будет подчинена. Но не раньше, чем исчезнет пояс астероидов.


«Кольцо не очень четкое», – подумал Райт. Так было всегда. Когда стояла удобная для наблюдений погода, не было никого, кто бы мог оценить явление. Он с сожалением взглянул на купол обсерватории, где с очередной серией снимков у шестидесятидюймового телескопа возился сотрудник. «Неужели, чтобы оплатить расходы докторской программы, необходимо давать консультации?.. Ночь все-таки отличная. Широта…»

– Мистер Райт! Это облако или аврора?

– Если не принимать во внимание солнце, находящееся сейчас за линией горизонта, – он начал ответ издалека, – то обнаружите, что пятно света, которое вы наблюдаете, как раз напротив этой точки. Оно находится на траектории движения тени Земли, но, конечно, гораздо выше. Это явление называется Gegenschein. Как и зодиакальный свет, оно редко встречается на этих широтах. Собственно, Gegenschein – это продолжение свечения кольца, которое мы называем зодиакальным светом. Его иногда можно наблюдать по всему небу.

– Почему это происходит?

– Самое разумное объяснение, что свет отражается от твердых частиц – метеоритов. По-видимому, рядом с орбитой Земли находится целое облако таких частиц, точно неизвестно. Чем дальше от Солнца, тем меньше их концентрация, кроме одного участка, который называется Gegenschein. I

– Почему?

– Думаю, один из вас найдет ответ.

– Полная Луна в два раза ярче, чем месяц, так как тень исчезает, когда источник света находится за наблюдателем. Может, и здесь та же причина?

– Вполне возможно. Метеориты существуют и составляют значительную часть Солнечной системы. Было подсчитано, что если бы в космическом пространстве внутри земной орбиты были бы частицы диаметром в один миллиметр на каждые пять миль, то они отражали бы достаточно света, чтобы мы могли наблюдать то, что видим сейчас.

– Вы меня напугали, – вмешался в разговор еще один человек, – многие годы твердили, что вероятность столкновения с метеоритом крайне мала. И все-таки это случается. А если существуют метеоритные облака… Они изрешетили бы любой предмет в космосе. Но одна булавочная головка на пять миль, совсем не плохо.

– Вероятность столкновения не так уж мала, – возразил Райт. Неизвестно, какие разрушения могут принести частицы такого размера. Вероятнее всего, при столкновении они просто сгорят. Что может случиться с корпусом корабля, мы узнаем на практике… Что ж, метеоритное содержание Солнечной системы является весьма досадной помехой человечеству, находимся ли мы на Земле или в космосе.

Полоса света прочертила темное небо.

«Интересно, хорошо ли получится снимок?», – подумал Райт.

КРИТИЧЕСКИЙ ФАКТОР

Пентонг, впервые в жизни настолько взволнованный, спешил на север. Он отыскивал дорогу не наугад – от зоны сильных землетрясений, да еще в такой близости, всегда шли различные колебания. Они почти непрерывно поступали в его мозг после отражения от непроницаемого базальта внизу или пустоты сверху. Его чувства легко обнаруживали предательские нагромождения песчаников, заманчивые для ленивого путешественника кажущейся простотой, а потом ведущие его к верной гибели. Впрочем, при такой хорошей видимости Пентонг пользовался даже ими, поскольку песчаники можно покинуть задолго до того, как они начнут опасно проседать.

Позади осталась худшая часть пути. Без осложнений он прошел узкий язык животворной скалы, ведущий к таинственной земле, которую ему удалось открыть. Из зоны землетрясений, лежащей далеко южнее, шли вводящие в заблуждение искажения, усиленные и многократно отраженные от сходящихся стен. Сейчас они исчезли, и Пентонг видел все вокруг себя на несколько дней пути. Он не замечал ничего опасного.

На новооткрытой земле его не покидало беспокойство. А теперь он достиг мест, знакомых всю жизнь. Кормежка здесь требовала лишь таких усилий, чтобы жизнь не стала скучной. Именно поэтому сюда уже много веков пытались прорваться другие, менее счастливые расы с севера. Они мечтали завладеть сосредоточенными тут богатствами, но скопления магмы перемещались достаточно быстро, чтобы устраивать неосторожным врагам смертельные ловушки. Если предположения Пентонга о важности его открытия подтвердятся, то земли, которые находятся ныне слишком близко к зоне смерти, станут доступными. Они обеспечат пропитание и жизненное пространство неисчислимым будущим поколениям.

Продвигаясь все дальше на север, Пентонг размышлял о новых возможностях. После его прохода в породах за спиной не оставалось ни следа. Они не были съедобны, но он и не обращал на это внимания, потому что важнее всего была скорость. Чтобы ее увеличить, он очень близко подошел к верхним слоям.

Ближайшее поселение находится почти в десяти тысячах километров к северу. В памяти Пентонга отчетливо запечатлелась извилистая дорога, проделанная в поисках прохода. Сейчас он возвращался точно по той же трассе. Дорога сначала увела его далеко на восток, где колебания совсем ослабли, а видимость ухудшилась. Уже гораздо глубже, на северо-западе, главным препятствием стала большая плотность пород. В восьмистах километрах до цели он задержался, внимательно изучая район скоплений магмы, через который проходил во время пути на юг. Сейчас трасса изменилась, во многих местах ее заблокировали жидкие породы, вторгшиеся между отдельными слоями. Они разогрели обычно не создающие никаких сложностей камни до очень высокой температуры. Пришлось выбрать другую дорогу.

Медленно и осторожно Пентонг протискивался между языками магмы, то и дело отступая. И вот так постепенно он двигался вниз и на север, оставляя позади опасный район жидких пород. Позднее он опять ускорил свой бег, чтобы добраться, наконец, до залежи каменного угля – толщиной в милю и площадью в пятьдесят тысяч квадратных километров. Сотни миллионов лет назад они находились на дне моря, а сейчас их со всех сторон окружали твердые породы, защищающими жителей от проникающего даже на такую глубину кислорода. Это был город, правда, не тот, в котором родился Пентонг. Этот располагался южнее всех поселений его народа и притягивал к себе самых беспокойных, жаждущих приключений его представителей. В северо-восточных и западных городах под Исландским и Беринговым перешейками жилось намного опасней, на жителей ложилась основная тяжесть борьбы с дикими племенами из-за перешейков.

Но опасность была давно известной и постепенно становилась чем-то привычным, поэтому настоящие приключения ожидали в новых, неизвестных частях мира. Пентонг не сомневался, что именно он – самый неутомимый искатель приключений и при случае сумеет достичь многого.

– Стой! – окликнули его через мгновение после того, как текучее тело Пентонга вошло в залежь известняка. Ни один город, даже такой далекий от границы, не мог обходиться без ох раны. – Кто ты?

– Я Пентонг, возвращаюсь с юга из исследовательской экспедиции. Вот пароль, – он издал серию микроколебаний, которую Правители города сообщили ему для опознания, когда и если он вернется.

– Подожди.

Странник знал, что тело стражника уходит далеко в глубь города. Теперь тот другим своим концом связывается с Правителями. Ожидание длилось недолго.

– Проходи. Можешь поесть, если голоден, но сразу затем явись к Правителям.

– Я голоден, но хочу увидеться с ними немедленно. Я нашел нечто очень важное, и они должны поскорее узнать об этом.

Чувствовалось, что стражника интересуют новости, но тот воздержался от вопросов. Раз незнакомец не желает терять время даже на еду, то наверняка не может позволить себе и разговора.

– Входи в Марганцевый Пласт, получишь в нем первенство движения, – сказал охранник.

Пентонг оценил это предложение: в городе, насчитывающем шестьдесят миллиардов жителей, передвижение выдвигает немало проблем, тем более что средний объем каждой особи – десять кубометров, причем – любой формы. Чувства Пентонга легко обнаруживали Марганцевый Пласт, полуметровой толщины прослойку окиси этого элемента. Она кончалась у резкого сброса, пересекающего центр города с северо-востока на юго-запад. Вблизи находилось обширное пространство, куда какая-то древняя река натащила глыбы кварца, сейчас погруженные в известковое основание. Именно здесь находились Правители, если не все, то столько, чтобы решить любой вопрос. Пентонг поздоровался, услышал ответ и без долгих предисловий начал доклад.

– В десяти тысячах километров к югу, – сказал он, – массив континента, в котором расположен город, сужается и кончается чем-то вроде мыса. Зона землетрясений еще доходит туда, так что видимость неплохая. Хотя в некоторых местах видно неразборчиво, поэтому те районы я изучил лишь с помощью осязания. Я наткнулся на длинный язык песчаника, уходящий еще дальше к югу, и задумался: не вернуться ли с сообщением об этом открытии? Однако пришел к выводу, что лучше бы раздобыть более конкретные сведения. Создавалось впечатление, что движешься по пласту, ограниченному непроницаемыми параллельными барьерами. Эти барьеры были просто пустотой, но это не зона смерти. Я полагаю, что этот узкий скальный перешеек окружен тем, что Деррелл Мыслитель называет «океаном», который защищает верхний слой части континентов. Ниже, разумеется, находился базальт.

Казалось, скальный пояс вообще не имеет конца. Он то расширялся, то снова сужался так, будто вот-вот кончится, однако уходил все дальше. Тем, кто утверждает, что континенты постоянно движутся, пускай объяснят, как такой узкий пояс скалы остался целым.

Но, наконец, он значительно расширился. Чтобы сократить рассказ, скажу лишь, что на другом его конце находится континент. И единственные следы, которые я там нашел, принадлежат низшим животным. Однако не это самое поразительное; главное, что там, кажется, вообще нет Зоны Смерти Весь континент покрыт какой-то субстанцией, которая, судя по прохождению в ней звука, должна бы иметь кристаллическую структуру, но непроницаема для живого организма. Сам континент пригоден для жизни сверху до самого низу.

– А как со съедобными скалами?

– То же, что и здесь, а может, и больше.

Правители живо отреагировали на эту новость. Прошло какое-то время, прежде чем вновь прозвучали слова, обращенные к первооткрывателю. Как он и ожидал, это были слова похвалы.

– Пентонг, ты заслужил благодарность всех жителей нашего континента. Если точность твоего доклада соответствует его объективности, исчезнет проблема питания для многих будущих поколений. Мы передадим твое сообщение другим городам и как можно быстрее начнем разработку планов колонизации. Твое имя станет известно до Северной Границы.

Какое-то время первооткрыватель упивался признанием, выпавшим на его долю. Именно признание его раса ценила больше всего. Потом с дрожью радостного ожидания он заговорил:

– Если Правители позволят, я хотел бы сказать о чем-то еще более важном.

Среди глыб кварца раздался треск удивления, даже находившиеся поблизости простые граждане застыли, ожидая необычайных сообщений.

– Говори.

– Меня заинтересовала природа материала, который казался непроницаемым, как базальт, и я решил побольше узнать о нем. Довольно долго не удавалось ничего добиться, но я, наконец, добрался до зоны землетрясений, где магма находилась вблизи верхних слоев. Там странная субстанция была гораздо тоньше, и, пока я занимался исследованиями, часть магмы проникла во Внешнюю Пустоту. Я знаю об этом потому, что видимость была очень хорошей, а еще потому, что почувствовал тепло, проходящее сквозь верхние, тонкие слои.

– Это случалось уже не раз, – заметил один из Правителей. – Случилось что-то новое?

– Там, куда попала магма, таинственная субстанция исчезла, уподобившись океану! – Пентонг вновь замолчал, на этот раз по всем правилам красноречия. Он знал, что теперь никто его не прервет. – Как вы все помните, Деррелл Мыслитель доказал, что этот «океан» является жидкой субстанцией, подобной магме. Он изучил его способность проводить звуки и детально ее описал. Я слушал его лекции, да и сам не раз изучал явление. Кристаллическая оболочка Южного континента является уплотненным океаном; она расплавилась так же, как при соприкосновении с магмой плавится любая порода.

Он замолчал в третий раз. Теперь Правители использовали паузу для краткого совещания.

– Твое наблюдение, несомненно, имеет большую научную ценность, – сказал, наконец, один из них. – Но, признаться, пока мы не видим возможности практического использования. Мы предполагаем, что ты такую возможность нашел, и если продолжишь… – он не закончил фразу.

– Это очень просто. Океан защищает породы от кислорода, который попадает из Пустоты, убивая по пути все живое, а иногда даже отравляя съедобные породы. Значительная часть нашего континента находится под защитой океана, но многие районы такой защиты лишены, потому их верхние слои для нас вообще недоступны. Застывший океан, как я убедился на Южном континенте, плавится очень легко, а его средняя глубина составляет почти два километра. Мой проект может показаться очень смелым, но если бы удалось подогреть этот континент до температуры, которая обеспечит плавление океанской оболочки, то увеличится площадь океана, который уже теперь покрывает часть мира. Закроются новые районы нашего континента.

Долгое время царило полное молчание. Пентонг не мог понять, то ли Правители обсуждают проблему, вставшую перед ними, то ли это непроизвольная реакция на, несомненно, чрезвычайно смелое предложение. Полученный им ответ был сформулирован как вопрос.

– Ас чего бы этой субстанции распространяться во все стороны, а не остаться на месте? Похоже, некоторые из своих предположений ты принимаешь за бесспорную истину.

– Я знаю, что поведение жидких тел, подобных магме и океану, в царящих в Пустоте условиях точно неизвестно, – ответил Пентонг. – Однако многочисленные наблюдения указывают, что, по крайней мере, магма, оказавшись в Пустоте, проявляет тенденцию распространяться по поверхности Земли. Признаться, нужны еще многочисленные наблюдения, чтобы доказать, что и океан ведет себя так же. Но разве это не очевидно само по себе? Думаю, можно предположить, что жидкий океан станет тянуться, насколько позволяет объем, а если объем увеличить, протянется еще дальше. Я предлагаю проверить эту гипотезу. Небольшая группа может отправиться на Южный континент и провести необходимые эксперименты.


Не сразу весть о проекте Пентонга дошла до Деррелла Мыслителя. Тому было несколько причин. Во-первых, он находился в тысячах километров от лежащего под Мексиканским заливом города, где Пентонг объявил о своем открытии. Во-вторых, Деррелл находился на поле боя. Последний факт был сразу незаметен, поскольку можно было принимать лишь изображения и звуки, которые доходили от находящихся на севере и юге зон землетрясений. Внимание самого Деррелла сосредоточилось на предмете, совершенно не связанном с военными действиями. Но, крайней мере, половина его группы в наблюдениях не участвовала. Она образовала из своих жидких тел сеть, окружающую район экспериментов. Ни один из азиатских дикарей не должен был проникнуть через нее незамеченным.

Внимание Деррелла поглощала пещера, явление почти совершенно неизвестное на глубинах, где жили его соплеменники. Все пустые места, которые жители глубин считали продолжением Внешней Пустоты, находились в верхних слоях и почти все были заполнены кислородом, отравлявшим окружающие породы. Разумеется, в вулканических породах время от времени попадались «пузыри», заполненные газами из самих скал. Но, как правило, добраться до них было невозможно: никто не мог преодолеть необычайно плотные породы, в которых они образовались, ведь представители расы Деррелла перемещались с места на место по принципу просачивания чернил сквозь промокашку.

Пещера являлась одним из немногих исключений из правила. Сама скала была недостаточно пористой, чтобы обеспечить свободное передвижение, но в результате сейсмических напряжений и подвижек в ней образовалась сеть микротрещин, и при достаточном упорстве тут можно было медленно двигаться вперед.

Издалека Деррелл уже не раз видел пещеры, но сейчас был свидетелем явления, которое не походило ни на что, запечатленное в его памяти. Свод пещеры доходил до самой границы вулканических пород, в которых она образовалась. Выше начинались осадочные породы. Между этими двумя слоями вторгся узкий язык магмы из большого ее скопления в нескольких километрах отсюда. Магма питалась энергией из источников настолько удаленных, что даже сам Деррелл ничего о них не знал.

Принимая во внимание вид породы, из которой слагался верхний слой, было похоже, что со временем этот узкий язычок сумеет образовать крупных размеров лакколит, хотя в данный момент это мало интересовало Деррелла. Магма все ближе подходила к пещере, и ученого интересовал результат встречи запертых в «пустом» пространстве сжатых газов с расплавленной породой. Удачно сложилось, что именно здесь непрерывно идущие с юго-запада микроколебания обеспечивали идеальную видимость. Иначе для улучшения условий наблюдения пришлось бы издавать дополнительные звуки. Перед лицом угрозы со стороны варваров Азии, пытающихся прорваться через соседние слои, это было бы очень опасно.

Деррелл догадывался, что произойдет, когда жидкая порода ворвется в пещеру. Но, как каждый хороший ученый, он не мог позволить домыслам повлиять на результаты наблюдений. Он хотел видеть все, что произойдет. Его внимание настолько сосредоточилось на этом фрагменте, что он даже не заметил возвращения одного из своих ассистентов, прибывшего после короткой отлучки в одном из пограничных городов. И ассистент не стремился обращать на себя внимание, хотя знал, что принес весьма интересные новости.

Магма была уже весьма близко от пещеры. Подобно Главному Ученому, новоприбывший считал, что вязкая, густая жидкость дойдет до пустого пространства, растечется по его стенам, а потом постепенно заполнит пещеру, равномерно двигаясь со всех сторон к центру. И он, и Деррелл слишком мало знали о свойствах газов и не предполагали, что прежде всего они должны раствориться в проникающей в камеру магме, и только потом может произойти то, о чем они думали. Никто из них не догадывался, что здесь может действовать еще одна, совершенно неизвестная им сила. Им был абсолютно чужд вид жидкости, которая находилась бы в строго определенном пространстве, и тем более – вид неподвижной поверхности жидкой субстанции. Теперь им предстояло впервые проследить за этими явлениями.

Было бы трудно определить, кого из наблюдателей больше удивило происшедшее, но в том, кто первый пришел в себя от удивления, нет никаких сомнений. Когда первые капли жидкости проникли в пещеру – и помчались прямо к ее противоположной стороне – вниз! – Деррелл на секунду замер, как парализованный, но продолжал внимательно следить за развитием событий. Капли соединились в поток, и вскоре на стене пещеры, расположенной напротив того места, через которое магма начала проникать внутрь, образовалась солидная лужа. Та ее часть, что не соприкасалась со стенами камеры, проявляла тенденцию к образованию совершенно плоской поверхности. Лишь быстрый поток не допускал этого: от места, куда он ударял, во все стороны расходились попеременно углубления и выпуклости, волны, каких никто из жителей глубин никогда не видел и даже не догадывался об их существовании. Необычное явление привлекло внимание даже охранников, что могло иметь нежелательные последствия. Пока пещера полностью не заполнилась жидкой породой, никто не мог ни шевельнуться, ни заговорить, ни даже подумать о чем-то другом. Да и после вся группа ждала, что скажет Деррелл. Он же, считая своих ассистентов скорее учениками, которых следует умелыми намеками наводить на путь разгадки, нежели невеждами, которых можно потрясти молниеносными выводами, задал вопрос:

– Может ли причиной такого поведения магмы быть давление?

– И не только оно, – тут же ответил один из членов группы.

– А почему? Давление втискивает жидкости между слоями пород даже в микроскопические отверстия в самих породах. Почему оно не может направить жидкость туда, где та не встретит никакого сопротивления?

– Может, конечно, но как в таком случае объяснить факт, что жидкость имеет плоскую поверхность с одной стороны, где не подвергается давлению пород? Может, существует какая-то таинственная субстанция, напирающая на эту поверхность? Субстанция не только невидимая, но и позволяющая потоку магмы попасть в лужу, но не покинуть ее! Мне трудно представить такого рода субстанцию…

– Мне тоже. Твое замечание о давлении пород кажется верным. Впрочем, может, кто-нибудь хочетчто-то добавить?

Он немного подождал, но даже если у кого-то и возникла идея, она не была настолько четко сформулирована, чтобы делиться ею с остальными.

– Все указывает на то, что мы имеем дело с какой-то неизвестной нам силой. Это значит, что любое, несущественное, казалось бы, наблюдение может оказаться важным. Карпор, что из увиденного тобой может помочь в решении вопроса?

– Вулканическая порода состоит в основном из силикатов магния, – не колеблясь, ответил студент, – тогда как следующий слой – из карбонатов кальция. «Пузырь» имеет около пяти метров в диаметре, и одна его стена находится точно на границе между двумя слоями. Граница эта, в свою очередь, параллельна Пустоте, находящейся в двух с половиной километрах вверху. Язык магмы двигался вперед со скоростью около двадцати сантиметров в час, имея мощность около…

– Хорошо. Что еще, Талесс?

Эстафету принял следующий студент. Началась дискуссия, во время которой ассистент, недавно прибывший из города, забыл о новостях, которые принес. Прежде чем он о них вспомнил, была сформулирована гипотеза.

– Представляется, – сказал Деррелл, – что существует неизвестная нам до сего времени сила, отталкивающий все жидкости (ибо пока мы можем говорить лишь о жидкостях) так далеко от Пустоты, как это только возможно. По крайней мере, на это указывает то, что мы наблюдали во время этого единичного эксперимента. Хорошо бы найти другие доступные камеры в более глубоких слоях, чтобы проверить, как далеко от границы Пустоты простирается эта сила, а также подвержены ли ее действию иные субстанции.

– Интересно, как наше открытие – если его удастся подтвердить – повлияет на реализацию проекта Пентонга? – заметил прибывший, вспомнив вдруг сообщение, которым должен со всеми поделиться.

– А что это такое? Левый план обороны?

– Не совсем. – Ассистент рассказал об открытии Пентонгом Антарктиды и о покрывающем ее плотном океане. – Его план расплавить эту субстанцию и благодаря этому защитить гораздо большую поверхность континентов от кислорода из Внешней Пустоты, поддержан более чем половиной Правителей городов континента. Уже отправлены экспедиции для детального изучения новой земли, – закончил он.

– Но если эта таинственная сила существует, – вставил один из студентов, – и океан ей подчиняется, то разве новый океан не расплющится там, где находится, не увеличив ни на дюйм площадь уже защищенных районов?

– Вполне возможно, – ответил Деррелл. – Поскольку реализация этого проекта потребует массы усилий, и не исключено, что отрицательно подействует на нашу способность защищаться, необходимо как можно быстрее изучить свойства новой силы.

– Однако если нынешняя поверхность океана не очень велика, – заметил кто-то, – то даже распределение по ней тонкого слоя нового океана могло бы значительно увеличить защищенные районы.

– Может, и так, но пока мы не определим истинных размеров мира, подверженного воздействию Пустоты, и не узнаем, какая его часть покрыта океаном, мы не можем позволить себе такой риск. Этот карбонатный слой, как мне кажется, соприкасается с вулканическими породами на большой площади. Мы должны найти несколько таких пещер. Разделитесь на тройки и начинайте поиски. При встрече с дикарями немедленно сообщайте – недалеко от нас лагерь военных отрядов. Помните, это очень важное задание! – Он повернулся к ассистенту, который принес новое известие. – Я полагаю, планируется достигнуть цели, направив потоки магмы в сторону границы Пустоты, чтобы они столкнулись непосредственно с этим отвердевшим океаном.

– В общих чертах именно так, хотя они не собираются ограничиться только Южным континентом; вроде бы и на нашем должны находиться множество районов этого твердого океана, а мы не можем этого заметить, поскольку не способны приближаться к границе Пустоты. Все потоки и скопления магмы, которые удастся обнаружить, должны быть использованы. Правда, боюсь, ничего не удастся сделать с районами, на которых легкие породы уходят в глубь Пустоты… Правда, те, кто детально анализировал все доступные исходные данные, утверждают, что большую часть поверхности нашего континента – более трех четвертей – можно легко покрыть слоем кипящей магмы, при условии, конечно, что она будет хорошо прилегать к основанию.

– Пожалуй, будет, – согласился Деррелл, оглядываясь на уже заполненную магмой пещеру, – если эта сила действует в Пустоте так же, как в породах. Но это потребует еще больших усилий, чем я предполагал, и ослабит линию защиты до такой степени, что дикари из Азии скоро будут на наших трупах драться с дикарями Европы. Непременно нужно найти еще несколько таких пещер.

Он подключился к поискам, но больше беспокоился о возможной потере времени и сил на реализацию, возможно, безнадежного предприятия, чем о результатах покрытия кипящей магмой поверхности обеих Америк. И этому трудно удивляться, ведь он никогда не слышал о существовании расы людей и, пожалуй, никогда о ней не услышит.

Вероятно, то было единственное место в Северной Америке, где удалось так быстро найти искомое. Если даже существовали где-то иные территории, на которых текущая широким потоком лава дошла до мелкого моря, затвердела, после чего была пере крыта карбонатными отложениями, а затем в результате горообразования переместилась вниз, где эти отложения превратились в обычный известняк, то в поздние времена они оказались либо очень высоко, на самой границе с Пустотой, либо, наоборот, переместились так глубоко, что огромное давление изменило их до неузнаваемости. Однако здесь-то пещер было полно. Правда, в некоторых находились карбонатные осадки, превратившиеся затем в твердую породу, а другие сместились слишком глубоко в слой магмы, чтобы до них можно было добраться.

Впрочем, имелось немало пустых и легкодоступных. Вода, которая некогда их заполняла, давно была связана в различных гидратах, а ее место заняли газы вулканического происхождения – в основном окись углерода, а иногда даже соединения серы. Они не являлись преградой, поэтому один из отрядов вскоре сообщил о находке, идеально подходящей для проведения эксперимента. Все собрались там так быстро, как только смогли, и занялись планированием действий.

Вблизи не оказалось ни одного скопления магмы, которое в нужный момент можно будет использовать, однако Деррелла это не волновало. Он уже знал, как в такой ситуации ведет себя расплавленная порода. Он быстро отдал распоряжения, и вскоре часть группы собралась в слое известняка прямо над пещерой и… принялась есть. Однако ели они осторожно и обдуманно, постепенно отделяя от основного слоя значительных размеров валун. Прошло немного времени, и от камеры его отделял лишь тонкий силикатный слой, образующий ее свод. В нем было множество трещин. Правда, микроскопических размеров, но именно такие требовались ученым; их жидкие тела проникали в небольшие отверстия, постепенно увеличивая их и ослабляя крепость свода. Сила, которой обладал каждый из них, была минимальна – ни один не сумел бы поднять в одиночку даже песчинки, однако лава постепенно передвигалась, используя места, в которых крепость пород уменьшилась под давним воздействием морской воды. Потом все отступили на безопасное расстояние, и дело закончили двое ассистентов. Свод пещеры, наконец, провалился, и валун рухнул вниз.

То, что произошло, никого особо не удивило. Валун вел себя так же, как магма, выбрав направление к стене, наиболее удаленной от границы с Пустотой. Правда, на этот раз несколько каменных обломков отскочили под разными углами, но и они через мгновение оказались там, где и весь валун.

Таинственная сила явно существовала и действовала не только на жидкости, но и на твердые тела. Следом за глыбой известняка посыпались куски вулканического свода; все, что могло, бежало как можно дальше от Пустоты.

Не говоря ни слова, Деррелл проплыл через известняк, задержавшись у самого входа в пещеру. После чего, сжавшись до минимального объема, принялся поглощать окружающую его породу. Недавно он хотел попасть в место, где находился раздробленный скальный материал, но это оказалось невозможным, поскольку трещины уходили в глубь слоя лавы лишь на несколько десятков сантиметров. Однако сейчас он мог туда пробраться, чтобы проверить, как действует новооткрытая сила на живые организмы. Он накапливал знания!

Порода, в которой он находился, оторвалась, как недавно валун. Деррелл первым из своего вида испытал на себе действие силы тяжести. Он первым же убедился: можно не заметить, что падаешь, но нельзя не заметить собственно удара. Сотрясение не причинило ему никакого вреда, в конце концов, он привык к путешествиям в районах сейсмической активности, а видел именно благодаря доходящим до него сотрясениям. Но все это было весьма удивительно. Во-первых, кусок породы перевернулся в падении, а никто из представителей его расы еще никогда не испытывал резкой смены положения. Лишь через какое-то время Деррелл понял, что это он вдруг изменил свое положение, а не окружающие его породы.

Убедившись в своей догадке, он начал выбираться из куска известняка, в котором проделал свое необычное путешествие. Именно тогда он и получил самый неприятный урок явления гравитации.

Тело Деррелла состояло исключительно из жидкости; в его состав входили в основном углеводороды, отчего оно было легче и, по крайней мере, так же проницаемо, как вода. Сейчас его «скелет» образовывала порода, в которой он в данный момент находился. Деррелл двигался, контролируя свое поверхностное натяжение – как это делает амеба или человек, двигающий мускулом. Вне поддерживающих его пород Деррелл мог быть лишь лужей жидкости, а когда начал вытекать наружу, то уже не мог остановить этого процесса. Его кусок известняка не лежал на самом дне пещеры, поэтому Деррелл стекал все ниже, оказавшись перед выбором: сдаться тянущей его силе или быть разорванным на части. Вторая возможность была для него не привлекательней, чем для любого более прочного организма. Спустя пять секунд он был уже совершенно бессильной лужей живой жидкости, собранной в углублении стеклянистой, непроницаемой лавы, и не мог вызвать даже самого слабого волнения на своей поверхности.

Однако он мог общаться, поскольку лава отлично проводила любые звуки. Впрочем, использовал он эту возможность не лучшим образом. Все, что услышали его студенты, было многократно повторяемое предупреждение держаться подальше от всех пустых мест, оставить в покое страшную силу, уйти и позволить ему спокойно умереть, только не забыть предупредить остальной мир. Короче говоря, у Деррелла началась истерика. Не впади он в такое отчаяние, скоро заметил бы возможность спасения, но трудно винить его за потерю душевного равновесия. Человек, внезапно оказавшийся в глыбе цемента, но продолжающий жить, мог бы представить себе состояние ученого. Однако у человека было бы преимущество, он-то мог хотя бы представить себе такую ситуацию, а никто из соплеменников Деррелла не мог предвидеть того, что произошло.

К счастью, почти все студенты сохранили спокойствие, а один из них предложил способ спасения учителя. Когда мелкие камешки начали падать рядом, а некоторые прямо в него, Деррелл более-менее обрел утраченное было душевное спокойствие. Длилось это довольно долго, но, наконец, жителям глубин удалось достичь того, что много миллионов лет назад не удалось морю, – до самого верха заполнить пещеру раздробленным скальным материалом. Правда, даже теперь передвижение не стало легким, поскольку расстояния между отдельными обломками были довольно велики, а Деррелл испытывал острую неприязнь к любым открытым пространствам. Однако, в конце концов, он снова оказался в нормальной, удобной, пригодной для жизни породе, за пределами страшной пещеры. Долгое время он отдыхал, а когда, наконец, заговорил, слова его были полны глубокой убежденности.


– Что бы мы ни узнали в будущем об этой силе, ясно одно – никто теперь не может сомневаться в ее существовании. Надеюсь, никто из вас никогда не испытает на себе ее воздействие. Те, кто спас меня, обрушивая обломки пород, рисковали более чем солдаты или участники самых безумных авантюр. Я затрудняюсь даже сказать, как сильно им благодарен. Кроме подтверждения существования силы, мы установили еще одно: не всегда направление ее действия перпендикулярно границе Пустоты.

Слушатели удивленно зашептались, но вскоре смолкли, поняв, что ученый прав: в этом месте граница была невероятно извилиста, а в некоторых местах скалы уходили в Пустоту более чем на милю. Невозможно было установить направление, перпендикулярное к ней.

– Итак, остались лишь две возможности. Во-первых, что сила эта действует во всех направлениях, и потому именно в этих, а не иных местах, собрался океан. Если так оно и есть, проект Пентонга совершенно бесполезен; новый океан просто соединится со старым, и мы ничего не добьемся. Вторая возможность такова, что в Пустоте сила эта не существует. В этом случае мы вообще не знаем, что может случиться, за исключением того, что магма, как всегда, разольется по внешней поверхности границы. Как поведет себя растопленный океан, мы не можем даже и предполагать. Мне кажется весьма неудачной мысль ослабить нашу оборону так, как требует этого реализация плана Пентонга, поскольку нет места даже для умеренного оптимизма относительно его результатов. Я отправляюсь в ближайший город, чтобы высказать там свое мнение; слишком велика угроза со стороны племен Азии, чтобы мы могли позволить себе рисковать. Может, у кого-то есть другое мнение или иной план действий?

– Хорошо бы сначала кое-что сделать, – отозвался Талесс, самый уверенный в себе из членов группы. – Думаю, одинаково плохо из-за нашего невежества отказаться от реализации проекта, как и, взявшись за него, растратить значительные силы и средства. По-моему, прежде чем представлять наше мнение Правителям, нужно собрать максимум информации о действии силы по ту сторону границы. Если же обязательно нужно что-то делать уже сейчас, то лучше предложить отсрочку, а не отказ от реализации проекта.

– Каким образом ты собираешься собирать информацию?

– Не знаю, но мне кажется, что мы образуем группу достаточно компетентных ученых. Я не стал бы неудачи предсказывать заранее, сначала нужно хотя бы попробовать.

– Полученные данные должны быть необычайно точны и настолько обильны, чтобы не оставалось даже тени сомнений. Это жизненно важно для всего нашего вида.

– Я знаю. Но разве требования к точности для нас новость?

Деррелл задумался.

– Разумеется, ты прав, – сказал он, наконец. – Мы предложим отсрочку реализации плана Пентонга. Пусть двое из вас отнесут это сообщение в город, а остальные займутся поисками способов, как установить, распространится ли растопленный океан по всей поверхности Земли или нет. Если ответ будет «да», мы покроем обе Америки слоем лавы, если же «нет», скопления магмы останутся на прежних местах; Я жду детальных предложений о способе проведения необходимых экспериментов.

ЧЕМ ВЫТЕРЕТЬ ПЫЛЬ?

– Проверка.

– Сигнал получен, Ридж, до встречи.

Риджинг посмотрел через плечо на пик Сигнальный, где находилась ретрансляционная станция. Свинцовый купол, защищавший ее от метеоритов, был виден даже с большого расстояния и ослепительно сверкал на солнце. Большинство малых пиков Гарпалуса уже скрылись за горизонтом, и вместе с ними исчезла из вида земля, которую Риджинг и Шандара могли назвать знакомой. Лишь гудение турболунохода да они сами были единственными свидетелями присутствия человека в этих краях. Солнце мешало разглядеть на небе тонкий серп родной планеты, и, кроме того, из космоса Земля выглядит не слищком-то обитаемой.

Пейзаж, расстилавшийся перед ними, не поражал своей необычностью. В последний месяц Шандара нередко замечал, что Луна повсюду одинаково однообразна, и остальные с ним соглашались. И даже Риджинг, который всегда ожидал необыкновенного, начинал скучать. Здесь даже не было опасно; конечно, он знал, как смертелен вакуум, но проверка скафандров и кислородных клапанов уже давно стала для него лишь привычкой.

Космическое излучение проходило сквозь пластиковые скафандры и тело, но, не поглощаемое ими, не приносило вреда. Метеориты, пробивавшие микроскопические отверстия в тонком металле, как показывали текущие эксперименты, даже следа не оставляли ни на скафандрах, ни на корпусе лунохода. Скрытые пылью расщелины, куда по неосторожности могли угодить человек или машина и которых опасались исследователи, попросту не существовали: пыль была слишком сухой, чтобы скрыть какую бы то ни было щель прежде, чем полностью заполнив ее. Такого рода страхи возникли после того, как кто-то из команды Альбирео не разглядел ступеньку на веревочной лестнице и едва не сорвался с высоты ста пятидесяти футов.

Шандара все же был осторожен: он внимательно осматривал трассу, слегка касаясь рукой в перчатке рукоятки тормоза и придерживая рычаги управления.

Последний взгляд, брошенный назад, удостоверил Риджинга, что Гарпалус и ретрансляционная станция скрылись из вида. Впервые он оставлял исследовательскую группу и сейчас сомневался в правильности принятого решения. Шандара получил четкие указания: предписанный радиус исследования ни в коем случае не должен был быть превышен. Риджинг полностью одобрял подобную установку, но план исследования был расширен именно благодаря нарушению.

Вопрос о магнитном поле Луны оставался нерешенным вплоть до высадки экипажа. Как только команда оказалась на поверхности планеты, его наличие подтвердилось со всей очевидностью, а сравнительные исследования выявили, что южный магнитный полюс – точнее, один из возможных полюсов – находится в нескольких сотнях миль от корабля. Было решено установить программу обследования местности; если, и оставался шанс зарегистрировать присутствие вокруг Луны газовой оболочки, то, несомненно, поиск должен был вестись в восточном направлении.

Риджинг до сих пор недоумевал, что толкнуло его вызваться в экспедицию и как вообще подобная мысль родилась в его голове. Он не считал себя трусом, и за то, что сейчас он находился вне станции, ему некого было винить, кроме себя. Никто его не принуждал браться за эту работу – любой техник мог с тем же успехом взяться за руль и управляться с оборудованием.

– Отвлекись, Ридж. У тебя прямо на лице написано, что ты нервничаешь, – беззаботное восклицание Шандары прервало мысли Риджинга. – Как насчет того, чтобы поуправлять этой махиной? А то я проделал уже добрую сотню километров.

– Хорошо, – Риджинг перелез на водительское сиденье, не останавливая лунохода. Ему не требовалось следить за их местонахождением по фотокарте, прикрепленной над панелью управления; с самого начала пути он бессознательно фиксировал приметы ландшафта по мере их появления на горизонте. Курс следования был нанесен на карту, и навигация не представляла ни малейшей сложности даже при отсутствии компаса.

Маршрут нередко петлял, хотя рельеф здесь и считался гладким. Уже по Синус Рорис луноходу пришлось прокладывать свой путь по местности, таившей множество опасностей, на заливе Фригорис стало ничуть не легче, и, следуя курсу, космонавтам вскоре предстояло повернуть на юг к горам, где трасса обещала быть еще более сложной. Согласно снимкам поверхности, сделанным во время прилунения, маршрут должен был проходить по самому узкому участку хребта в районе залива Имбриум и вблизи пика Платона, так что прохождение его обещало быть легким.

И действительно, в окрестностях Платона луноход не встретил препятствий, однако Риджинг был немало удивлен причудливостью пейзажа, тогда как Шандара, казалось, проявлял к нему полное равнодушие. Поев и выспавшись, он снова сменил напарника за рулем, сделав лишь незначительное замечание по поводу трассы. Это заставило Риджинга лишний раз убедиться, что Шандара ничуть не преувеличивал, выражая свою пресыщенность лунарными пейзажами. Но такая мысль лишь мелькнула у Риджинга в голове, уступив место заботам, касавшимся их общего дела.

Сооруженный из поврежденного топливного бака трейлер тащил за ними шестьсот фунтов различного оборудования. Сам луноход не справился бы с таким грузом. Его внешний кузов почти полностью занимал еще один плод технической смекалки – запасной топливный бак, без которого настоящее путешествие было бы невозможно. Приборы следовало смонтировать на месте и установить в различных точках для тридцатичасовой записи характеристик окружающей среды. Задача не представляла бы ни малейших затруднений, если бы не необходимость разместить некоторые из приборов на наиболее высоких пиках. Оба космонавта за прошедший месяц уже не раз взбирались на лунные горы, и сейчас их тревожило лишь то, какая из вершин наиболее отвечает их требованиям.

Машина остановилась на вершине относительно невысокого пика к юго-юго-западу – не в строго астрономическом смысле, а относительно заката – от Платона. Вокруг вздымалось еще несколько пиков. Ни один из них, казалось, не превышал тысячи метров в высоту, однако космонавтам было известно, что Платон и Тенерифские горы более чем в два раза превосходили тысячную отметку. Оставалось только выбрать точку наблюдения.

– Дальше ехать нельзя, – заметил Шандара, – иначе мы останемся без топлива. Придется тащить оборудование на себе, а до Тенерифа еще километров пятьдесят – шестьдесят, не считая подъема. Платон гораздо ближе.

– Восточный склон действительно гораздо ближе, – согласился Риджинг, – но пики должны находиться по западному и восточному склону, их тень не перекрывает кратер, как это видно на фотоснимке. Следовательно, до подходящей высоты нам придется добираться столько же, как если бы мы сразу двинулись на Тенерифы.

– Думаю, ты не прав. Посмотри на карту: ближайший край кратера как раз достаточно высок и прям, чтобы отбрасывать тень, фиксируемую с Земли. Так что двухтысячеметровые пики, указанные в атласе, вполне могут находиться на нем.

– Согласен, но мы не можем быть уверены: на карте ничего подобного нет.

– Но в отношении Тенерифа о пиках тоже ничего не сказано.

– Действительно, но гораздо больше шансов, что мы найдем подходящий пик на относительно небольшой площади в Тенерифах, тогда как периметр Платона составляет более трехсот километров.

– Все равно до Платона ближе, тем более что, раз на нем зафиксированы двухтысячники, не понимаю, почему бы пикам по всей окружности кратера не быть одинаковой высоты.

– В принципе, логично, – ответил Риджинг, – но мне не раз приходилось видеть кратеры с краями разной высоты. И тебе, кстати, тоже.

Шандаре нечего было возразить, но он не собирался обрекать себя на лишние километры пути, хотя бы не попытавшись отговорить напарника. Пусть оборудование было достаточно легким – по крайней мере на Луне, – но все равно пришлось бы провести немало времени в скафандрах, от которых со временем начинало болеть все тело.


Свою нынешнюю должность Шандара получил за разработку магнитометра. Он очень гордился своим изобретением, хотя и неохотно в этом сознавался. Космонавты не обращали внимания на показания прибора до тех пор, пока после долгих споров не решили снова двинуться в путь. Проверяя приборы перед тем, как покинуть луноход, Риджинг обратился к Шандаре:

– Слушай, Шэн, а ты случаем не замечал, не появлялись ли в последнее время солнечные пятна?

– На солнце я не смотрел, да и не собираюсь.

– Это ясно, но, может, ты хоть слышал астрономические сводки?

– Никогда их не слушаю. До возвращения мы вряд ли узнаем, были ли пятна. А что?

– Я бы сказал, что прошла магнитная буря или что-то вроде того. Уж больно сильно изменились за последний час показатели напряженности и направления магнитного поля.

– Мне казалось, что направление поля совпадает с вертикалью.

– Так и есть, но оно постепенно меняется. Знаешь, Шэн, пожалуй, нам лучше двинуть к Платону.

– Так я об этом тебе и твержу! Интересно, а с чего это ты вдруг передумал?

– Из-за магнитной бури. Под действием земной гравитации на Солнце происходят выбросы плазмы, сопровождающиеся формированием мощнейших электромагнитных полей. Если то же происходит и здесь, то нам лучше держаться как можно ближе к линиям индукции. И, похоже, Платон более всего подходит нам по расположению.

– Полностью согласен. О чем я и говорил.

– Но это еще не все.

– Да неужели?

– Да, нам придется взять с собой магнитометр. Как ты насчет дополнительного груза?

Шандара считал немаловажным, что придется тащить на себе лишние килограммы, но, поскольку речь шла скорее о времени, нежели о нагрузке, он с готовностью согласился взять на себя переноску магнитометра.

– Согласен. Подожди пару минут, пока я спущу и перераспределю всю эту груду, и мы тронемся в путь.

Риджинг принялся за работу и легко уложился в указанное время благодаря тому, что аппарат был приспособлен к работе в скафандре. Громоздкие клети вместо обычных вещмешков перевешивали наверху, но космонавты привыкли сохранять устойчивость под таким грузом. Они повернули так, что почти неподвижное солнце, до того светившее им спину, оказалось по правую руку, и двинулись по направлению к поднимавшимся перед ними холмам.

Пики Платона еще не показались из-за горизонта. Возвышенность, по которой шли космонавты, представляла собой остатки былого плато, разрушенного необыкновенной силы извержением, тем же, что образовало в коре Луны огромный кратер Платона. Космонавтам предстояло пройти небольшой участок пути по плоскогорью, покрытому слоем пыли толщиной в два дюйма, что для Луны не редкость. Хотя пыль и не скрывала глубоких разломов, однако немало досаждала, маскируя мелкие ямки и неровности. До этого экспедициям приходилось сталкиваться с относительно небольшими пыльными заносами, поскольку вся работа велась преимущественно на склонах и пиках, но и здесь не обходилось без печальных уроков, исходя из них, Риджинг и Шандара предпочитали выбирать наименее запыленные участки.

Для опытных исследователей, какими были напарники, подъем представлялся довольно легким, и им удавалось сохранять приличную скорость – десять-двенадцать миль в час, как они полагали. Вскоре луноход исчез из вида, и, несмотря на то, что на показания компаса полагаться не приходилось, они с легкостью следовали намеченному маршруту благодаря привычке находить ориентиры в лунарном ландшафте. Напарники почти не разговаривали, лишь изредка указывали друг другу на примечательные черты пейзажа.

Спустя полтора часа пути местность заметно повысилась, тем не менее и теперь космонавтам нередко приходилось идти под гору. Приблизившись к пикам, предположительно располагавшимся по краю кратера, и несколько поколебавшись при выборе подходящей вершины, они приступили к подъему. Склон постепенно становился круче, и дорога ухудшалась, все чаще приходилось преодолевать расселины, характерные для лунарного рельефа, где почти не встречается одиноко стоящих гор.


Лишь через три с половиной часа космонавты достигли выбранного ими пика и окинули взглядом раскрывшийся перед ними кратер Платона. Кратер был около ста километров в диаметре и настолько велик, что даже с высоты двух тысяч метров дно в противоположной части оставалось невидимым, одни только пики смутно вырисовывались над линией горизонта. Со своей вершины космонавты не могли определить высоту остальных, да этого и не требовалось, поскольку выбранная высота вполне отвечала их целям.

Им потребовалось полчаса, чтобы установить приборы. Риджинг взял на себя большую часть работы, и Шандара посчитал, что лучше не соревноваться с ним в усердии. Пока Шандара был занят, Риджинг воспользовался паузой, чтобы осмотреть дно. Он давно предполагал, что его друг не без основания настаивал на этом маршруте.

– Готово, – сказал он, повернув последний включатель. – Когда начнем спускаться и сколько пробудем внизу?

– Куда спускаться? – простодушно переспросил Шандара.

– На дно кратера, конечно. Готов поспорить, что ты не удовлетворишься обзором сверху и, хотя в нем нет ничего необычного – диаметр в три раза больше, чем у Гарпалуса, но стенки, пожалуй, вполовину ниже, – не преминешь обнюхать каждый квадратный метр.

– Меня интересует только кое-что на дне, – даже сквозь наушники голос Шандары звучал загадочно. – Рад, что ты признаешь необходимость исследовать дно, но знаешь ли ты, зачем это нужно?

– Ты что же, действительно хочешь спуститься? – Риджинг, несмотря на то, что уважал чужие интересы, изумился решению напарника. – Я вообще-то это так сказал…

– Знаю, ведь ты не заглянул в сам кратер.

Риджинг исправил оплошность и метр за метром осмотрел сероватое дно у основания склона. Он знал, что кратер Платона относится к наименее изученным объектам Луны, но не придавал этому значения.

– Не понимаю, – наконец проговорил он. – Я ничего особенного не заметил. Дно ровнее, чем на Гарпалусе, хотя, не осмотрев ближе, не могу быть уверен. Один лишь склон километра два, и неизвестно, сколько еще придется пройти по самому дну.

– У тебя ведь есть карта?

– Конечно, – ответил Риджинг на довольно бессмысленный вопрос напарника.

– Взгляни. Она не так уж плоха.

Все еще недоумевая, Риджинг повиновался. Карта, как Шандара и сказал, была хорошей. Масштаб позволял достаточно подробно отразить рельеф вулкана на пятнадцати сантиметрах. Она представляла собой результат увеличения и доработки как фотографий, сделанных с телескопа, так и снятых во время прилунения экспедиции. Шандара приложил немало усилий к ее созданию.

Взглянув на карту, Риджинг понял, что интересовало его напарника. Карта указывала на существование на дне еще пяти крупных воронок и около сотни более мелких.

Со своего места Риджинг не мог различить подробности донного рельефа. Окинув взглядом склон, он обернулся к Шандаре:

– Кажется, я начинаю понимать. Ты рассчитывал пролить свет на природу донных воронок и поэтому настаивал на том, чтобы подняться на Платона. Почему ты мне сразу не сказал?

– Не то чтобы рассчитывал, скорее, питал смутную надежду. Уже давно ученые ломают головы над этим феноменом. В начале века доктор Пикеринг утверждал, что воронки на дне кратера вулканического происхождения, и сохраняют активность и по сей день; другие исследователи считали их оптическим обманом, создаваемым облаками, третьи не соглашались ни с теми, ни с другими, хотя подлинно опровергнуть их теории не могли. Я, конечно, не полагал, что мне удастся подобрать ключ к этой тайне, но и ты, надеюсь, не собираешься удерживать меня наверху?

– Вряд ли на это приходиться рассчитывать, – с притворной покорностью произнес Риджинг. Его не так уж интересовало явление, поглотившее все внимание Шандары, но он справедливо полагал, что, будь на месте лунарного вулкана какой-нибудь уникальный участок земной коры, он и сам не удержался бы от соблазна. – Что из приборов ты хочешь захватить с собой, тебе ведь нужно будет произвести некоторые замеры?

– Боюсь, у нас нет подходящих инструментов. Думаю, камера и фильтры будут небесполезны, а вот магнетометр вряд ли понадобится. Жаль, что мы не сможем замерить давление и взять пробы газа; если бы мы взяли пустой водный бак от лунохода, то смогли бы наполнить его если не водой, то паром – кроме пара мы едва ли что-то обнаружим. Короче говоря, нам остается только спуститься и смотреть во все глаза и, по возможности, записывать все на пленку. Ты готов?

– Всегда готов, – Риджинг был далек от того, чтобы считать свой ответ остроумным или оригинальным, но ничего лучшего он не придумал.


Внутренний склон кратера был значительно круче внешнего, но спуск не представлял затруднения. Гораздо сложнее было пробираться по сумеречным расселинам, куда не проникал солнечный свет. Отраженных отдаленными пиками лучей было недостаточно, чтобы осветить склон, и космонавтам приходилось быть вдвойне осмотрительными – достаточно оступиться, и неминуемо рухнешь с высоты тысячи метров, что само по себе не шутка, пускай даже и на Луне.

Зубчатый край заставлял путников лавировать среди скал. Пики лесом вставали перед ними, и при спуске им не удалось рассмотреть дно. Света звезд было бы достаточно, несмотря на то, что часть его поглощалась горами, однако то, что их интересовало, оставалось скрытым уступами. Снова и снова Шандара останавливался, чтобы окинуть взглядом огромную равнину, расстилавшуюся внутри вулкана, – она казалась бесконечной, дальняя стена кратера тонула за горизонтом – но ничто не вознаграждало его любопытства.


Лишь последние несколько сотен метров спуска представляли собой интерес для исследования. Шандара продирался сквозь чрезвычайно неприятный участок пути, когда Риджинг, выбравшись из опасного разлома, вдруг воскликнул:

– Шэн, взгляни-ка на звезды над северным горизонтом! Тебе не кажется, что они словно бы в легкой дымке? И небо вокруг как будто светлее.

Шандара остановился и поднял взгляд:

– Действительно. Что бы это могло быть? Даже если бы здесь; было достаточно воздуха, это не объясняло бы странной картины – газы не ведут себя подобным образом. И потом, хотя и был случай, когда, вопреки ожиданиям, на звезде Ван Манена обнаружили двадцатиметровую газовую оболочку, на Луне ее существование просто исключено.

– Между нами и космосом определенно что-то есть.

– Согласен, но едва ли это газ. Может, пыль?

– Что бы тогда удерживало ее над поверхностью? Пыль также немыслима, как и воздух.

– Кто знает? Впрочем, дно в нескольких ярдах, так что не будем гадать.

Космонавты продолжили спуск. Дно кратера было ровным и по структуре резко отличалось от стен кратера. Неизвестной природы материя заполняла жерло, оставшееся после извержения, но у космонавтов не возникло желания затевать дискуссию о лунарном вулканизме, и, ползком преодолев последние несколько ярдов, они в молчании ступили на дно.

Что-то висело в воздухе и препятствовало обзору; горизонт исчезал во мгле, и лишь слабое мерцание указывало на положение звезд. Увидев подобную картину, любой, не колеблясь, ответил бы, что виной всему пыль. То, что предстало взору космонавтов, было похоже на обыкновенную пыль, и со всей неизбежностью было пылью. Но любой здравомыслящий человек назвал бы такую идею абсурдной. Случается, что благодаря мелкодисперсной структуре пыль месяцами висит в земной атмосфере, например, когда Кракатау выбрасывает в воздух кубомили взвешенных частиц. Но на Луне недостаточно молекул газа, способных изменить траекторию движения пыли и удержать ее от падения, не говоря уже о том, что в последнее время на Луне не фиксировалось никакой подпочвенной активности, напоминающей вулканическую. Таким образом, ничто на Луне не могло извергнуть наружу столько пыли и тем более удержать ее над поверхностью.

– Столкновение с метеоритом? – неуверенно предложил Шандара, хотя твердо знал: метеорит может поднять пыль, но не может препятствовать ее оседанию.

Риджинг не затруднил себя ответом. А его напарник не повторил своего предположения.

Прямо над головами космонавтов небо казалось таким же чистым, как и по всей Луне. Абсорбирующее вещество, какого бы происхождения оно ни было, образовывало покров в несколько футов. Однако, подумал Риджинг, оно не могло помешать разглядеть рельеф дна с края кратера, если только его плотность не нарастала к центру гигантской воронки. Необходимо было продолжать поиск – где-нибудь да удалось бы собрать несколько образцов.

Риджинг поделился своими мыслями с Шандарой, и исследователи двинулись в глубь стокилометровой равнины.

Гладкая поверхность дна была испещрена мелкими трещинами, и застывший по разломам базальт создавал под ногами путников причудливый рисунок. Трещины по своим размерам не представляли опасности, и космонавты решили не задерживаться у них, тем не менее, Риджинг мысленно отметил, что неплохо было бы взять образцы породы, если можно будет их достать.

Туман сгущался по мере продвижения исследователей в глубь равнины, и, пройдя около шести километров, космонавты уже не могли отыскать оставленный позади склон кратера. Прикрывая глаза от отраженного скалами солнечного света, они посмотрели на небо – самые яркие звезды едва мерцали сквозь плотную мглу.

– Должно быть, из донных разломов сочится газ, который и поднимает всю эту пыль над поверхностью. – Воображение заменяло Шандаре познания в области геологии, кроме того, он прочитывал все более или менее серьезные работы о Луне, появлявшиеся в печати.

– Можем проверить. Если так оно и есть, то мы увидим исходящие потоки и сгущение пыли около трещин. Только бы найти что-нибудь легкое, клочок бумаги, например.

– Попробуем… Смотри, по-моему, карта вполне сгодится: пластик достаточно тонок.

Риджинг согласился и, изрядно помучившись – перчатки скафандра были отнюдь не приспособлены к такого рода занятиям – оторвал уголок от карты. Опустившись на колени, он поднес его к щели. Листок остался неподвижен и, когда Риджинг отпустил его, мгновенно упал и прилип к расщелине, так что подцепить его в негнущихся перчатках не было никакой возможности.

– Здесь ничего нет, – вставая, проговорил Риджинг.

– Может, пластик оказался слишком тяжел – пыль, очевидно, очень мелкая, – или газ выходит лишь из некоторых трещин.

– Возможно, но не будем же мы проверять их все. Лучше ж попробуем взять образец пыли, и пусть в лаборатории разбираются, что удерживает ее над поверхностью.

– Я тоже подумал об этом: если разложить карту на земле, то часть вещества непременно осядет на нее.

– Стоит попробовать. Но если часть пыли осядет, то как объяснить, что остальная пыль продолжает висеть в воздухе? За тот час, пока мы спускались, туман оставался одинаково плотным, и. готов поспорить, твои друзья астрономы фиксируют его в течение гораздо большего времени.

– Ты прав, но все равно стоит попробовать. Расстели карту, и подождем несколько минут.

Риджинг послушался и, чтобы уравнять счет, предложил:

– Почему бы тебе тем временем не установить камеру на земле и не сделать несколько длительных экспозиций звездного неба? А когда мы выберемся из тумана, ты мог бы повторить их. Таким образом, у нас были бы некоторые данные по плотности пыльного слоя.

– Хорошая мысль, – Шандара вытащил камеру из чехла, закрепил солнцезащитный фильтр, посмотрел на небо и, заслонившись ладонью от сияния ближайших холмов, стал выбирать наиболее удачный угол съемки, но, сколько он ни вертел камеру, ни один ракурс не удовлетворял его. – Похоже, туман уплотняется: свет рассеян и звезды еле видны. Я бы сказал, что еще пару минут назад видимость была лучше.

Риджинг взял камеру и, убедившись, что сумрак сгущается, заметил:

– Это тоже стоит заснять. Постоим здесь и сделаем серию съемок через равные промежутки времени. – Он опустил голову. – Действительно, видимость ухудшается с каждой минутой – я уже едва тебя вижу.


Человеческие инстинкты не меняются даже в космосе, благодаря им загадочному явлению нашлось простое объяснение. Когда человек по какой-либо причине перестает отчетливо видеть, он обычно трет глаза – если может достать до них. Если человек носит очки или шлем, он, конечно, может подавить в себе инстинктивный импульс, но, как правило, он все же последует ему и протрет линзы или видовое стекло. У Риджинга, само собой, не оказалось под рукой носового платка, и, хотя перчатка скафандра не подходила для этой цели, он неосознанно провел ею по лицевой панели шлема.

Если бы его действие не произвело результата, он ни капли бы не удивился, так как и не ожидал, чтобы что-то изменилось. Напротив, он подавил бы в себе попытку потереть глаза, втайне надеясь, что его товарищ не заметил его бессмысленного жеста. Но результат был налицо. В тех местах, где перчатка коснулась видового стекла, остались темные полосы.

Удивленный Риджинг повторил движение, подсознательно стараясь смахнуть сгустки какого-то непрозрачного вещества, мешавшего смотреть, и только еще больше замазал стекло.

Несмотря на то, что перчатка Риджинга оставила полосы лишь на небольшом участке прозрачной панели, через несколько мгновений полосы расплылись и полностью обволокли стекло. Сказать, что Риджинг оказался в кромешной тьме, было бы преувеличением, так как солнце проникало сквозь плотный занавес, покрывший собой шлем, но и различить что-либо сквозь него было невозможно.

– Шэн, – в панике закричал Риджинг, – я ничего не вижу! Что-то облепило мне шлем.

Второй космонавт оставил камеру и поспешил к другу.

– Что произошло? Внешне как будто все в порядке. Подожди, я плохо вижу…

Инстинкт сработал, и через пять секунд Шандара был также слеп, как и его напарник. Он не мог даже нащупать камеру, чтобы закрыть объектив.

– Знаешь что, – задумчиво проговорил Риджинг через три минуты гнетущей тишины, – мы должны были это предвидеть еще до того, как спустились сюда.

– Как это?

– Проще простого.

– Не понимаю, почему я должен был предвидеть такую нелепицу!

– Похоже, картограф порядком пошутил, когда наносил на карту эту Геенну. Смотри, Шэн, если сейчас на Солнце действительно происходят электромагнитные выбросы, то во все стороны от него разбегаются потоки заряженных частиц. Мы приблизительно находимся на южном магнитном полюсе Луны. Вся Луна покрыта слоем пыли, а, когда мы спускались в кратер, склон был абсолютно гол. Тебе это что-нибудь говорит?

– Нисколько.

– Ладно, тогда позволь напомнить тебе, магнитное притяжение и отталкивание представляют собой взаимообратный процесс, как и гравитация, но только с гораздо большим индексом пропорциональности.

– Я знаю школьную программу назубок, но все равно не понимаю, что с нами произошло.

– Отлично. Предположим, протоны отделились от Солнца. Почти все они достигают поверхности Луны, так как, обладая магнитным полем, она не имеет атмосферы, способной задержать заряженные частицы. Лунарная пыль – самый лучший проводник, какой только можно себе представить, – принимает заряд. А что, мой примерный школяр, происходит с одинаково заряженными частицами?

– Они отталкиваются.

– Блестящий ответ! А если заряд распространился по стокилометровому кратеру со склоном высотой около километра, что станет с пылью на дне кратера?

Шандара промолчал: ответ был слишком очевиден. Потом, немного поразмыслив, спросил:

– Причем же здесь наши шлемы?

Риджинг пожалплечами – бесполезный жест, но, как показал горький опыт, бороться с дурными привычками надо было раньше.

– Нам просто не повезло. Если тебе приходилось видеть опыт – с кошкой и янтарной палочкой, то ты должен знать, что при трении высвобождаются электроны. И если только два предмета не обладают одинаковым полем, другими словами, если они не состоят из одинакового вещества, то один из них примет положительный заряд, а другой – отрицательный. Судьба распорядилась так, что заряд наших видовых стекол оказался противоположным заряду на остальной поверхности скафандров, и, как только мы коснулись шлемов, прозрачные панели индуцировали на поверхности отрицательный заряд, так как пыль, скорее всего, положительно заряжена, а стекло легко принимает лишние электроны.

– То есть наши скафандры должны быть сейчас абсолютно чистыми?

– Должны. И я ни о чем другом не мечтаю, лишь бы убедиться в этом.

– Ну, насколько я помню, кошачья шерсть недолго сохраняла заряд. Как ты думаешь, он скоро нейтрализуется?

– А почему он вообще должен нейтрализоваться?

– Почему? Надо полагать… хм-м… – Шандара задумался. – А что, немного воды бы не помешало?

– Точно. И воздуха, кстати, тоже.

– Что ж, Ридж, надо что-то делать. Хотя кислорода у нас предостаточно, но не останешься же ты в скафандре навечно.

– Я и сам думаю, что надо действовать. Между, прочим, с чего ты взял, что у нас предостаточно кислорода? Клапаны регенераторов, если не ошибаюсь, сделаны из того же пластика, что и видовые стекла, так что я не могу поклясться, что мы уже не сидим на аварийном запасе.

– Я не проверял счетчик.

– Знаю, что не проверял. И не проверишь, ведь он снаружи.

– Так, если приходится рассчитывать только на аварийный запас, то мы едва успеем добраться до лунохода, даже если двинемся в путь сию секунду. Надо идти.

– Куда?

– К склону.

– Поточнее, сынок. В какую сторону? И, пожалуйста, не показывай пальцем: во-первых, это неприлично, а во-вторых, я все равно не увижу.

– Не бери в голову. Но, Ридж, что мы можем сделать?

– Пока у нас на шлемах, а может, и на воздушных клапанах эта гадость, нам ничто не поможет. Мы не смогли бы подняться, даже если бы знали, в какой стороне скалы. Остается только найти способ избавиться от нее, что, как говорят мои друзья математики, является непременным и достаточным условием нашего спасения.

– Итак, стирать пыль нашими скафандрами не только бесполезно, но и опасно, а кроме механического удаления и диссоциации, других путей избавления я не вижу. Что у нас есть из того, чем, при наличии богатого воображения, можно было бы вытереть стекла?

– Из чего сделан футляр твоей камеры? – спросил Риджинг.

– Если не ошибаюсь, из того же материала, что и скафандры. Это обычный пристегивающийся мешок, какие бывают в комплекте со скафандрами – помнишь отчет Тейзелла о дивидендах Эйр-Тайт за поставку экипировки для Проекта? Очень напоминает те времена, когда при покупке машины ты обязан был купить кучу ненужных аксессуаров.

– Ладно, ты выразился достаточно ясно: футляр из того же пластика. В любом случае он нам не подошел бы; он больше похож на коробку, чем на мешок. Что-нибудь еще?


Последовала продолжительная тишина. Самый прискорбный факт заключался в том, что на скафандрах не предусмотрены внешние карманы для носовых платков. Посетовав на это, Риджинг вдруг вспомнил, что у него с собой были мешочки для образцов геопород, но, когда он наконец извлек их и попробовал стереть пыль одним из них, то оказалось, что их заряд лишь усиливал индукцию на шлеме. Риджинг уловил, как, скользя по стеклу, мешок оставлял за собой небольшую чистую полоску, которая тут же зарастала еще более плотным слоем пыли, так что он не успевал сориентироваться в пространстве. Уныло отметив про себя, что теперь нейтрализовать заряд будет еще сложнее, он подумал о карте, но тут же отбросил эту мысль, вспомнив, что карта осталась лежать на земле и отыскать ее на ощупь будет просто невозможно.

– Никогда не думал, – после еще одной продолжительной паузы заговорил Шандара, – что когда-нибудь буду так нуждаться в мокрой тряпке. Соберись, Ридж, найдется что-нибудь еще.

– Вряд ли. Мы оба безрезультатно ломаем головы. И не уверяй меня, что ты из тех парней, которые считают, что из любой ситуации должен быть выход.

– А ты сомневаешься? Давай, Ридж, ты физик, ты должен найти решение. Я всего лишь высокооплачиваемый копировальщик рельефа, и все мои мысли так или иначе крутятся вокруг карт, что в данной ситуации нам едва ли поможет.

– Хм-м… Чем больше я думаю, тем отчетливей понимаю, что на всей Луне не хватит топлива, чтобы пригнать сюда луноход, даже если бы кто-нибудь, узнав, что мы попали в беду, и поспел бы вовремя. Хотя… подожди-ка… Что ты только что сказал?

– Я сказал, что все мои мысли крутятся вокруг карт, но…

– Нет, до того.

– Не помню, если не считать сентенции о мокрой тряпке, которой у нас нет.

– Именно, Шэн! У нас нет мокрой тряпки, но у нас есть вода!

– Да – в скафандрах. И кто разгерметизирует свой скафандр, чтобы спасти другого?

– Никто не будет этого делать. Не говори глупостей. Ты, равно как и я, прекрасно знаешь, что количество воды в закрытой системе, содержащей живое существо, постоянно увеличивается; мы ее производим, окисляя гидроксиды, поступающие к нам с пищей. В каждом скафандре в системе воздушного циркулирования есть поглотители влаги, без них мы не прожили бы и двух часов.

– Правильно. Но как ты собираешься достать воду? Не станешь же ты открывать систему снабжения кислородом?

– Но ее можно на время отключить, а предохранительный клапан задержит воздух в скафандре – так всегда делают, когда приходится сменить аварийный баллон. Непростая будет работенка, ведь мы будем действовать вслепую, полагаясь на тактильные ощущения и при этом работая в перчатках. Другого выхода я не вижу.

– Придется тебе залазить в мой скафандр, поскольку я не знаю, что делать. Как долго я смогу продержаться после того, как ты отключишь кислород? И что вообще ты собираешься делать? Ведь не думаешь же ты обнаружить там резервуар с жидкостью?

– Нет, в поглотителе применяется хлорид кальция, и к настоящему моменту он уже впитал довольно влаги ведь ты провел в скафандре несколько часов. Поглотитель имеется в нескольких отделениях, и, если я извлеку часть его из одного отделения, ты от этого не пострадаешь. Воздуха в скафандре хватит на четыре-пять минут, и провалиться мне, если я не справлюсь за это время. Но, в конце концов, это твой скафандр и твоя жизнь – тебе решать.

– Что я теряю? И потом ты всегда был отличным механиком, а если и не был, то мне лучше этого не знать. Приступай к работе.

– Хорошо.

Как это часто случается, работа не началась, как было запланировано, поскольку перед космонавтами неожиданно возникла проблема, как найти друг друга. Перед тем как пыль лишила их возможности видеть, они находились на расстоянии пяти ярдов, но ни один не мог поклясться, что за истекшее время не сдвинулся с места или хотя бы не повернулся в другую сторону. После недолгого обсуждения было решено, что Шандара останется на месте, пока Риджинг пройдет пять ярдов в направлении, которое посчитает верным. Он будет каждый раз поворачиваться на четверть оборота, пока его усилия не увенчаются успехом. Но на практике оказалось, что и повернуться не так-то просто, поскольку солнце уже не проникало сквозь толстый слой пыли на видовых стеклах.

Прошло добрых десять минут, прежде чем Риджинг натолкнулся на напарника, но и тогда он посчитал свое везение незаслуженным.

Шандара лег на землю, что сократить расход кислорода, пока шла работа. Риджинг прощупал кислородную трубку несколько раз, прежде чем убедился, что верно определил место стыка со скафандром, – хотя экипировка и была приспособлена к работе в перчатках, но никак не рассчитана на ослепленного оператора. Предупредив напарника, космонавт закрыл замыкатели на шлеме и на аварийных баллонах, чтобы изолировать систему жизнеобеспечения, и открыл ее. Механизм был прост, как электронный переключатель скоростей; каждый клапан автоматически захлопывался, когда нарушалась герметичность системы. Друзьям необыкновенно повезло, что альгокультура, от которой зависела жизнь Шандары, выдержала операцию. Риджинг с легкостью извлек две из шести ячеек хлорида кальция, проверил притертость кислородной трубки и открыл клапаны. Он не знал, достаточно ли влаги впитал поглотитель, чтобы превратиться в раствор, но делать было нечего, оставалось только положиться на случай. Аккуратно повернув один из контейнеров крышкой наверх, геолог отодвинул перфорированную пластину и достал один из мешков для образцов, погрузив его в содержимое контейнера. Пластик не впитывал жидкость, заставив Риджинга впервые пожалеть, что исследователи отказались от мешочков из ткани, но размягченные раствором кристаллы все же прилипли к пакету.

Увидев свет, Риджинг понял, что его надежды оправдались, и повторил проделанную операцию над шлемом Шандары. Не тратя время на то, чтобы поднять камеру и карту, космонавты спешно направились к склону кратера.

Хотя на Луне передвигаться довольно легко, они успели пройти всего четыреста метров, когда видовые стекла их шлемов снова покрылись пылью. Риджинг с досадой остановился и повторил операцию с раствором. Но на этот раз она не помогла.

– Ты, наверное, пролил раствор, когда перепрыгивал с камня на камень, – раздраженно заметил Шандара. – Возьми другую капсулу.

– Я не проливал, но попробую.

Содержимое другого контейнера не принесло ожидаемого результата.

Картограф не мог сдержать упрека:

– Что на этот раз? И не говори, что понимаешь, в чем дело!

– Здесь действительно все ясно – раствор испарился.

– Я думал, хлорид удерживает влагу.

– Да, но при определенных условиях. К сожалению, при данной температуре давление пара оказалось выше внешнего. Конечно, не все молекулы улетучились, но оставшегося количества недостаточно для электрической проводимости. Наши шлемы получили, вероятно, еще больший заряд, кроме того, на них осел хлорид кальция, и невозможно предсказать, какой эффект он произведет.

– В скафандрах есть еще капсулы с хлоридом.

– У тебя осталось всего четыре, с которыми мы пройдем не больше двух километров. На мои рассчитывать не приходится, поскольку тебе не достать их, и, даже используя все твои, мы не доберемся до обода кратера. Опять же, поглотитель влаги необходим тебе самому. Поддержание комфортных условий не единственная его функция: в наших скафандрах нет терморегулирующего устройства, и внутренняя температура целиком зависит от уровня радиации и герметичности экипировки. Если твой пот перестанет поглощаться, о герметичности уже можно будет не говорить. А самое главное, что, даже использовав все капсулы, мы не поднимемся на поверхность.

– Другими словами, у нас снова большие неприятности.

– Да, и никаких идей.

– Мне остается только снова удариться в бессмысленные рассуждения. Раз они дали пищу твоему мозгу в первый раз, может, сработают и сейчас.

– Давай – мне все равно. В ближайший час я собираюсь призывать проклятия на голову того парня, который сделал видовые стекла и скафандры из разных видов пластика.


– Понятно, – не выдержал командир Тейзуэлл. – Вот что я хотел еще спросить: ты сказал, что твой платок прекрасно справился с ролью тряпки для пыли; не понимаю, каким образом?

– Я сказал, не платок, а мешок для образцов.

– Подожди. Я подумал, что мешки не сработали и только усилили индукцию на ваших шлемах.

– Верно. Но, когда я возмущался по поводу разного пластика, используемого в скафандрах, у меня родился новый план. Я решил, что раз пыль приняла положительный заряд…

– Еще бы – солнечные протоны!

– Именно. Следовательно, пыль притягивалась к отрицательно заряженной панели. Когда мы в первый раз использовали мешки для образцов, их поле, как и поле всего скафандра, стало положительным, из-за чего они и увеличили отрицательную индукцию на шлеме. И вот меня как молнией ударило: если потереть мешок о скафандр, заряд на нем изменится на противоположный, а поскольку мешок прозрачен, я смог бы…

– Понял! Ты смог бы привязать его к видовой панели, как пылесборник.

– Так я и сделал, за исключением того, что, за неимением веревки, мне пришлось держать мешок у лица руками.

– Браво! Таким образом, пустая реплика подсказала тебе блестящую мысль.

– Причем дважды. Идея с хлоридом, как ты помнишь, родилась из болтовни Шэна.

– И обе сработали!

Риджинг усмехнулся:

– Не сказал бы. Мешок не поменял заряда, сколько мы его ни терли.

Тейзуэлл изумленно уставился на космонавта, лицо его побагровело.

– Хватит! Выкладывай раз и навсегда, как все было!

– О, очень просто. Я разорвал мешок, чтобы увеличить его площадь, и плотно прижал к шлему, чтобы под него не забилась пыль.

– Что это тебе дало? Ты собрал еще больше пыли?

– Точно. А затем я потерся видовым стеклом о шлем Шандары. Вариант был беспроигрышным. Один из нас непременно бы получил положительный заряд. Мне повезло, и, пока мы не выбрались за пределы магнитного поля вулкана, я тащил Шэна за собой. Рад, что никто не снимал нас на пленку! Не хотел бы увидеть себя целующим уродливую физиономию Шандары, пускай даже сквозь шлем!

СОЛНЕЧНОЕ ПЯТНО

Рон Сакко потянулся к переключателю, но остановился. Почувствовал на себе пристальный взгляд командира, обернулся и украдкой взглянул на часы. Уэлланд быстро отвернулся – чтобы скрыть усмешку? – Сакко чуть ли не со злостью дернул рычаг.

Лишь один из дежурных операторов умел четко сохранять последовательность действий при работе с приборами. Большинство отслеживало замыкание электрического контура по ничего не значащей вспышке на экране осциллографа. А для Брюзги Райса, приложившего столько усилий к созданию и отладке прибора, секунда, пролетавшая между смыканием цепи и ответной реакцией инструмента, была наполнена интереснейшими событиями. Внутренним взором он отслеживал сцепление реле, пульсацию электроэнергии в преобразователе, нервный бег звуковых волн сквозь толщу льда снаружи. Он представлял, как они обегают ледяное пространство, ограниченное вакуумом, и, отраженные, одна за другой входят в электронный механизм. Райс не хуже Сакко умел расшифровывать показания осциллографа и, бегло взглянув на экран, тотчас оценил ситуацию. Остальные не спускали глаз с физика. Сакко хранил молчание. Начертив от руки тень судьбы, вырисовавшуюся на экране, он взял логарифмическую линейку и, кивнув в подтверждение своим мыслям, спрятал ее обратно в чехол.

– Ну? – несколько голосов прозвучало хором.

– Айсберг тает неравномерно. Наибольшие потери, как и ожидалось, на южном полюсе. Со времени последнего измерения объем уменьшился на шестьдесят сантиметров. В пятнадцати градусах к северу лед почти полностью сошел: прибор перестал фиксировать какие-либо изменения. Чтобы снять точные данные, придется попросить у Ворчуна кол и выйти на поверхность.

Ему никто не ответил: двенадцать ученых парили в кабине управления и с жаром обсуждали проблему, пикируясь аргументами наподобие: «А я предупреждал…» Командир внимательно: слушал: именно такого рода дискуссии заставили его несколько дней назад отдать приказ о сокращении количества эхолокационных замеров до одного в сутки. Он еле удержался от искушения раз и навсегда прервать споры, вовремя осознав, что это не только невежливо, но и бесполезно. Людям, увлекаемым снежной лавиной в пекло, вряд ли помогло бы знание о том, с какой скоростью снег тает, но, будучи людьми, они обязаны были это знать.

Сакко оторвался от приборной доски и обратился ко всем сразу:

– Какие у нас перспективы?

– Такие же, как и раньше, – резко ответил Райс. – Да и что, собственно, могло измениться? Мы похоронили себя заживо: сначала, к радости астрономов, изменили орбиту этого гигантского ледяного пирога, а теперь занимаемся уборкой снега, так что в конце концов выхлопные трубы забьются, и мы уже не сможем взять новый курс, даже если пожелаем. С той секунды, как заглох двигатель, у нас не осталось никаких шансов.

– Прошу прощения, но я настаиваю, чтобы мне разъяснили, каково наше положение в настоящий момент.

Райс сделал кислую мину и кивнул в сторону командира:

– Хочешь информации – спроси главнокомандующего первой населенной людьми кометы, когда он отдаст новый приказ.

Уэлланд сумел сохранить невозмутимое выражение лица в ответ на откровенную дерзость Райса. Оператор был вечно всем недоволен и не стеснялся выражать свое отношение на словах; Уэлланд, знакомый с основами психологии, сразу понял, что скрывается за его язвительным замечанием, но все же был рад, что Райс рядом: выражая свое негативное отношение, он выводил внутренние конфликты на поверхность, не позволяя перерастать в скрытую вражду. Однако командир все же недолюбливал подчиненного, да и далеко не все прочие умели с ним ладить. Брюзга Райс заслуженно носил свое прозвище. Принимая во внимание характер оператора, Уэлланд не стал дожидаться, пока Сакко повторит вопрос, и ответил Райсу, как если бы тот прямо и вежливо обратился к нему.

– Мы справимся, – спокойно отозвался он. – В этом нет сомнений, а новые замеры не в силах изменить ситуацию. Диаметр кометы две мили, вес – тридцать биллионов тонн: даже если мы превысим необходимое для реакционной массы количество расходуемого льда, нам не исчерпать его запаса. Может, я и никудышный физик, но считать умею, и вычислил, сколько радиационного излучения поглотит айсберг за следующую неделю. И хотя радиации недостаточно, чтобы растопить тридцать биллионов льда, ее роль может стать решающей. Вам ли этого не знать, после того как столько времени потратили, чтобы вычислить, какую массу сохранит комета, достигнув перигелия. Однако никто из вас не учел, что мы теряем по триста – четыреста кубометров благодаря внешнему воздействию. И если не в этом наше спасение, тогда я не знаю – в чем.

– Вы не знаете, а я и тем паче, – съязвил Райс. – Предположительно мы углубились в фотосферу на несколько сотен тысяч миль, а вы не хуже меня знаете, что подобный путь проделала лишь одна комета, причем, хотя она и не сгорела в перигелии, обратно летели уже не один, а два айсберга.

– Вам это было известно, когда вы ставили свою подпись. Никто вас не шантажировал – по крайней мере, никто из присутствующих, – сказав это, командир пожалел, что замечание сорвалось с губ, но оборвать его не смог. Уэлланд со страхом ждал, что Райс ввернет что-нибудь такое, что невозможно будет просто проигнорировать, и испытал облегчение, когда тот потянулся к поручню и, оттолкнувшись, выплыл из кабины. Внезапный возглас одного из ученых-физиков, работавших у доски приборов, заставил командира позабыть минувший инцидент.

– Всем до одного встать на ноги. Радиационный фон поднимается – есть опасность электрического разряда. Кому не все равно, отключите питание приборов!

На минуту кабину охватило смятение. Те, кого внезапное происшествие застигло в недосягаемости от поручней, пытались выгрести к стенам; другие, для кого маневрирование в невесомости успело стать привычкой, толчками пробирались к приборам, нередко предпочитая спасти исследовательское оборудование, нежели машины управления. Когда все заняли свои места и пристегнули ремни безопасности, Райс как ни в чем не бывало вернулся в кабину, будто не помнил сказанного несколько мгновений назад. Взгляд его блуждал от машины к машине, можно было подумать, что он каждую минуту ожидает взрыва.

Но, к его удивлению, ничего не произошло. Заряд пробежал по защелкавшим приборам – операторы не проронили ни слова. Райс был разочарован, во всяком случае, так показалось Поулаку, инженеру-энергетику, единственному человеку на корабле, который любил сварливого оператора.

– Ну что, Ворчун, – проговорил Поулак, когда все улеглось, – давай выйдем на поверхность и заберем магазин из камеры наблюдения. Вдруг с ней что-нибудь случилось? Ты всегда говорил, что не доверяешь системам дистанционного управления.

Райс оживился:

– Все равно эти астрономы скоро застонут, будто им нужна отснятая пленка, чтобы доказать друг другу, что они предвидели вспышку. Надевай скафандр.

Никто, кроме командира, не заметил, как они вышли из кабины.

Пространство за внешним люком было очень ограниченным. Тоннель, пробуренный ракетой при вхождении в тело кометы, достигал почти центра айсберга и в диаметре не намного превосходил диаметр самого корабля. Пять более мелких тоннелей отводили продукты сгорания от ракетных двигателей, которые должны были, как предполагалось, в свое время изменить курс кометы. Еще один тоннель с множеством колен предназначался для выхода на поверхность. После того как комета направила свой, бег к солнцу, многие тоннели завалило «снегом» – мелкой ледяной крошкой, образовавшейся при вхождении корабля в недра айсберга. Вокруг ракеты экипаж расчистил пространство, но не слишком просторное, так как космонавты опасались подтачивать своды тоннеля – они помнили, что одна комета уже раскололась надвое после приближения к Солнцу.

Камера наблюдения располагалась далековато от выхода на поверхность. Следуя необходимости в строгой ориентации относительно сторон света и направления вращения кометы, тоннель был выведен на северное полушарие, чтобы облегчить видеосъемки на перигелии. Таким образом, пока комета не достигла наивысшей точки орбиты, солнце вообще не всходило над входом в тоннель, а поскольку съемки все равно приходилось вести, камеру установили на южном полушарии в миле от устья тоннеля.

Работа на поверхности требовала сосредоточенности. Человек в скафандре общей массой двести пятьдесят фунтов на комете весил не более четверти унции, по неосторожности он мог легко превысить безопасную скорость. Оброненный инструмент при малейшем толчке выходил на орбиту вокруг кометы либо терялся в космическом пространстве. Космонавты приняли меры безопасности. Райс и Поулак связали свои скафандры отрезом кабеля с зажимом на конце, затем подобрали конец прочной цепи, терявшейся за юго-западным горизонтом. Что было не далее как за ближайшим углом. Где находилась комета: под ними, над ними, а может, сбоку? Почти полное отсутствие веса лишало человека привычного ощущения неподвижности «верха» и «низа». Оба космонавта продели руки в петлю на конце цепи. Райс трижды махнул рукой в качестве сигнала, и на третьем взмахе они прыгнули.

Их маневр был хорошо продуман. Удерживаемые от полета прикрепленной к поверхности цепью, они медленно плыли по дуге на юго-запад.

Преодолев половину расстояния, вышли из тени кометы, их металлические скафандры сияли над айсбергом, как миниатюрные солнца. Огромный газовый хвост комет, столь поразительное зрелище на фоне земного ночного неба, не защитил бы от солнечной радиации даже на околоземной орбите, хотя на расстоянии двадцати миллионов миль от Солнца излучение было бы гораздо слабее, чем теперь. Скафандры прекрасно отражали свет и обладали низкой теплопроводностью, то есть нагревались гораздо медленнее, чем пресловутое черное тело, но, к сожалению, до значительно более высоких температур. Через полчаса в них уже невозможно было выжить, поэтому космонавты и выбрали свободный полет как средство передвижения.

Километровая прогулка по поверхности айсберга заняла бы намного более получаса, если не превышать скорости вращения кометы вокруг своей оси. Раскачиваясь из стороны в сторону, как шишечки перевернутого маятника, и контролируя скорость усилием ног, космонавты предполагали достигнуть цели за десять-двенадцать минут. Ракеты скафандров существенно сократили бы расход времени, но ни тому, ни другому не пришла в голову мысль ими воспользоваться. Они пригодятся в случае непредвиденных затруднений: если, например, порвется цепь, соединяющая с кораблем, тогда они воспользуются ракетными двигателями. Но не раньше.

Космонавты достигли пика дуги, прикованной двумя концами к комете. Их цель уже показалась, и они размышляли, как близко к камере смогут приземлиться. Вращение кометы не позволяло просто спрыгнуть вниз. Им удалось спуститься лишь в двухстах ярдах от камеры – незначительная погрешность в таких условиях.

Приземление потребовало сложного маневра. За полминуты до касания Райс подтянул ноги к Поулаку и оттолкнулся от него. Инженер, схватившись за цепь, остался на «орбите», в то время как его напарник отлетел на длину связывавшего их кабеля. Сила упругости троса притянула назад и столкнула их друг с другом. Хотя и с меньшей скоростью, нежели та, с которой они разлетелись по обе стороны кабеля. Прежде чем они коснулись поверхности, Райс успел заметить, с какой стороны камеры приземляется конец троса с зажимом. Он с усилием взмахнул и перекинул зажим по другую сторону. Когда космонавты опустились, кабель погасил инерцию хода, зацепившись за корпус камеры. Но, несмотря на такие меры предосторожности, космонавты рухнули на поверхность – точно рассчитать мышечное напряжение оказалось чрезвычайно сложно. К счастью, удалось избежать травм. Райс скрутил из кабеля несколько петель, накинул их на подставку камеры и притянул себя и напарника поближе к прибору, на что потребовалось немало мастерства в условиях низкой гравитации. Разнонаправленные силы толкали их из стороны в сторону, из-за чего, продвигаясь к камере, они подпрыгивали, как раскидайчики в руках ребенка. Весьма досадно, хотя и не назовешь катастрофой – оба прекрасно знали закон угловой результирующей.


Райс мгновенно открыл камеру, вынул картридж с отснятой пленкой, вставил новый и, потратив несколько секунд на проверку установки, завершил работу. Путь назад космонавты проделали точно так же, только вот место посадки находилось в тени, отчего контролировать приземление оказалось гораздо сложнее. Повозившись минут пять, они, наконец, пришвартовались у входа и нырнули в тоннель. Внутри можно было не опасаться превысить скорость.

Предсказание Райса о поведении астрономов не замедлило осуществиться: не успели они миновать шлюз и снять скафандры, как кто-то сразу же попросил оператора достать отснятую пленку. Поулак заметил, как у напарника стала закипать кровь, и решил вмешаться: не следовало давать Ворчуну слишком много поводов для склок.

– Иди разбирайся с пленкой, – сказал он, – а я приведу в чувства этого идиота.

Вначале могло показаться, что Райс предпочел бы не покидать поля битвы, но вскоре, овладев собой, удалился в лабораторию. За три минуты, пока Поулак увещевал обиженного астрофизика, Райс проявил пленку, и теперь ученый чувствовал угрызения совести, которых хватило не более чем на десять секунд после того, как оператор передал фильм исследовательской группе.

Шесть или семь астрономов уже в нетерпении собрались у проектора и, получив пленку, тут же вставили ее в аппарат. Пленка пошла – первые несколько секунд в кабине царила тишина, а вслед за тем поднялся ропот негодования. Всех волновал лишь один вопрос:

– Где этот оператор?

Райс не успел далеко отойти. Войдя в кабину, он выглядел невозмутимым. Не ожидая, пока к нему обратятся с вопросами, оператор воспользовался молчанием, которым был встречен его приход:

– Ну что, увидели вашу вспышку? Не похоже. Объектив камеры в полтора раза меньше, чем необходимо, чтобы заснять все Солнце…

– Знаем, – в один голос проговорили Сакко и другие. – Но камера должна автоматически отслеживать движение Солнца, как бы она ни была установлена.

– Должна была. Но не отслеживала. И я понял это, когда проявлял пленку.

– Каким образом? Пленка была неправильно заряжена? В любом случае, скажите, что случилось?

– Я понял – что-то произошло, когда увидел, что отснятой пленки меньше, чем должно быть. Что касается причины неполадки – не старайтесь выглядеть глупее, чем есть. Мне потребуется время, чтобы выявить ее в лаборатории, и не могу сказать, сколько это займет.

Возмущенный ропот перерос в рев. Командир, единственный из экипажа, кто сохранил спокойствие, жестом заставил всех замолчать.

– Я понимаю, как сложно что-либо обещать, но, прошу вас, помните, что мы в двадцати миллионах миль от Солнца и через шестьдесят семь часов достигнем перигелия. Если камера не будет исправлена к тому времени, нам не с чем будет соотнести уже имеющиеся данные, не говоря о том, что без камеры наше пребывание здесь вообще бесполезно.

– Знаю, – проворчал Райс – Отлично. Я всегда говорил, что надо было проложить трос между кораблем и камерой, но все только и делали, что кричали о нехватке швартовочных штифтов и прочего хлама.

– По-моему, последнее к делу не относится, – перебил командир. – У нас есть задачи поважнее, чем искать виноватых. Скажите, какая помощь вам потребуется, чтобы доставить камеру на борт?

Спустя час камеру доставили на корабль. Дополнительный вес потребовал изменить технику передвижения. Если бы при раскачивании цепь оборвалась, мощности ракетных двигателей скафандров, по всей вероятности, не хватило бы, чтобы вернуть человека с камерой на комету. Космонавты двигались вдоль цепи, на этот раз не раскачиваясь, а как можно плотнее прижимаясь к ней, пока не достигли вершины дуги, затем скатились вниз, используя силу трения для снижения скорости. Человек с тросом дожидался у входа, чтобы облегчить приземление космонавтов с камерой.

Еще через четыре часа Райс разобрал и вновь собрал камеру, после чего доложил, что неисправностей в аппарате не обнаружено. Результаты проверки не порадовали ни его, ни ученых. Последние весьма резко отозвались о проделанной работе. Что, разумеется, не могло не отразиться на настроении оператора.

– Ладно, тогда вы мне скажите, в чем дело! – парировал Райс. – Со своей стороны, могу только сообщить, что ничего не сломано, контакты в порядке, и на борту камера вообще превосходно работает. Если какой-нибудь гений среди вас собирается заявить мне, что «на борту» не то, что «снаружи», может не утруждаться. Я это и сам знаю точно так же, как и то, что нам остается лишь отнести камеру назад и посмотреть, будет ли она работать на месте. Чем я и собираюсь заняться, если меня не заставят слушать ваши бессмысленные комментарии.

Райс покинул кабину, залез в скафандр и, захватив с собой инструмент, один, без Поулака, вышел на поверхность. В его намерения не входило возвращать камеру на прежнее место: в этом не было необходимости. Техник полагал, что вход в тоннель находится в достаточной степени «снаружи» для проведения эксперимента.

Прошло еще несколько часов, прежде чем Райс убедился в правоте своего предположения. Сначала неисправность не давала о себе знать. Объектив камеры скользил по небу независимо от границ съемки, которые Райс варьировал с помощью пульта управления. Через полчаса площадь охвата начала уменьшаться, пока не свелась к нулю, что бы космонавт ни делал с пультом. Тогда техник полез в механизм, насколько ему позволял скафандр, но и осмотр на месте так и не пролил свет на причину поломки. Затем камера, продлевая предсмертную агонию, снова заработала. Райс испытывал танталовы муки, вновь и вновь подступаясь к неразрешимой задаче.

Наконец он чернее тучи вернулся на борт, громя всех, кто хоть как-то касался разработки и подбора камеры. Несомненно, его радовало, что поломка была не на его совести, но не слишком. Что он не преминул довести до сведения присутствующих.

– Не знаю, какой гений вложил свои йены в миниатюризацию схем, – гремел Райс, – но он зашел слишком далеко. Не сомневаюсь, что использование параллельного контура сопротивления в пульте имеет свои основания; он будет функционировать и в нормальной среде, и даже на комете. Проблема в том, что он не работает, если температура всех сегментов неодинакова, в противном случае резисторы не выдерживают. Когда я вынес камеру на поверхность, то первое время она работала, пока сохраняла температуру корабля; в тоннеле аппарат стал барахлить, так как к тому времени начал охлаждаться; на поверхности, когда температура камеры выровнялась с температурой окружающей среды, она снова заработала. Оригинальная конструкция!

– Но ведь несколько дней до этого все шло нормально, – начал было кто-то, но запнулся, поняв, что стало причиной перебоя в работе аппарата.

Райс обрушился на торопыгу с новой силой:

– Вот именно – но только когда камера находилась на солнце. Сначала аппарат поглощает солнечное тепло, стремясь выровнять собственную температуру с температурой окружающей среды, то есть нагреваясь до двухсот градусов; а потом она отдает тепло льду, так что разница температур составляет уже четыре-ста-пятьсот градусов. Черт возьми, какая разница?!

– Нельзя ли заменить пульт управления? – мягко спросил командир. – В конце концов, это в вашей компетенции. Уверен, вам не составит труда соорудить что-нибудь…

– О, разумеется! Одну минутку! Мы просто завалены запчастями и оборудованием, как, впрочем, это всегда бывает на ракетах! Раз уж я здесь, я попытаюсь собрать механизм не больше наручных часов, чтобы его можно было подогнать по размеру. Единственное, чего нам не хватает в лаборатории, так это приборостроительного завода. Я сделаю все, что в моих силах, но не обещаю, что вы останетесь довольны, – не переставая брюзжать, Райс скрылся в лаборатории.

– Я бы многое отдал, лишь бы он оказался не прав, – проговорил кто-то, и остальные согласились.

Когда расстояние до Солнца сократилось до пятнадцати миллионов миль, слой льда на освещенной стороне кометы уменьшился еще на метр, Райс появился в кабине со своим изобретением. Он давно не спал, и настроение его от этого не улучшилось.

Залезая в скафандр, он спросил:

– Надеюсь, тоннель еще в тени?

Прикинув в уме, один из астрономов ответил:

– Да. Вам не придется удаляться от входа для эксперимента. Нужна помощь?

– Еще чего… – пробурчал Райс со своей обычной учтивостью и снова исчез.

Астроном пожал плечами. Когда прерванная беседа вернулась в свое русло, техник с камерой был уже у люка.

Опасность подстерегала космонавта в последнем отсеке тоннеля – неся такой груз, несложно превысить безопасную скорость и навсегда покинуть комету. Райс не горел желанием сделать этот путь последним для себя и для камеры. Поэтому он с особой тщательностью закрепил на себе страховочный трос, прикованный к стене тоннеля. Вытолкнув аппарат на поверхность, он сориентировал объектив строго на север и приготовился ждать восхода солнца. Вскоре он стал свидетелем характерного для безвоздушной среды явления. Свет не отражался от поверхности кометы, обладавшей недостаточной плотностью, что превращало восход в захватывающее зрелище. Над горизонтом вспыхнул зодиакальный свет и через мгновение разлился в жемчужную корону, вслед за тем над поверхностью айсберга воздвиглась темно-красная, как вулканическая лава, арка – фотограф-любитель не отказался бы потратить на нее кадра два, – и, наконец, над горизонтом всплыла сияющая фотосфера, которая и представляла интерес для съемки. Однако неожиданно космонавт столкнулся с новыми трудностями.

Сияние фотосферы, заставляющее зажмуриться, даже когда смотришь на солнце сквозь слой земной атмосферы, на комете было ничуть не слабее и слепило Райса, мешая ему направлять объектив камеры. Поскольку камера разрабатывалась для автоматического управления, в ней отсутствовал выносной видоискатель. Поразмыслив, Райс нашел способ, как овладеть ситуацией, но потребовалось бы слишком много времени, чтобы осуществить план. Солнце бы уже поднялось над горизонтом, поэтому он принял решение на этот раз ограничиться сканированием фотосферы. Ориентируясь по собственной тени, он сделал серию снимков, закрепил аппарат у входа в тоннель и вернулся на корабль.

На борту он нашел все необходимое для решения проблемы, а именно трехдюймовый интерференционный фильтр. Рассчитанный на шестьдесят пять тысяч ангстремов фильтр, хотя и не регулируемый, так что разрешающая способность целиком зависела от угла падения света, соответствовал задачам Райса.

Однако прежде чем воспользоваться фильтром, технику предстояло решить еще одну проблему. Выравнивание камеры, настройка пульта управления и совмещение фокусов объектива и видоискателя должно было занять еще некоторое время. А на расстоянии пятнадцати миллионов миль от Солнца скафандр не защищал от жесткого излучения, поэтому, когда экспедиция только планировалась, было решено предусмотреть и такую ситуацию, когда необходимо долго пробыть на поверхности кометы. Однако, как это часто случается, благие намерения так и не осуществились, перейдя в область мифологии. Таким образом, Райсу оставалось либо ограничиться двумя часами непрерывных съемок, либо работать по десять минут с двадцатиминутными перерывами на охлаждение внутри тоннеля. Это увеличило бы время работы на многие и многие часы, поскольку с каждым часом скафандр нагревался все быстрее. Райс понимал, что параболическая орбита, по которой они неслись вокруг Солнца, сообщала комете огромное ускорение, а в таких условиях каждая минута была на счету, и намеревался отыскать способ увеличить время работы на поверхности.

Райс был скорее ремесленником, нежели ученым, но своим ремеслом он владел превосходно. Как художник знает все о пигментах и холстах, а скульптор – о металле и камне, так Райс знал элементарную физику.

Несмотря на ограниченность запасов сырья, на борту нашлось несколько рулонов алюминиевой фольги и катушки с проволокой. Райс приспособил их к делу и через два часа соорудил шестифутовый щит из двух слоев фольги, пространство между которыми он заполнил пульверизированным снегом. В центре щита был вмонтирован фильтр и проделано отверстие, куда камера помещалась таким образом, чтобы фильтр приходился напротив видоискателя.

Следуя своей привычке, Райс никому не показал изобретения, тем более что большей частью собирая его вне корабля. Потребовалось немало труда, чтобы оттащить готовый щит по тоннелю на поверхность, но через двадцать минут кабель уже связал камеру с пультом управления на борту, а сам аппарат был закреплен на новом пункте наблюдения у входа в тоннель. С обычной немногословностью Райс доложил о завершении работ и продемонстрировал дистанционное управление в действии. Реакция ученых, пришедших в изумление от его рассказа, как ему удалось справиться с заданием, почти вызвала улыбку на лице техника.

Почти – потому как очерствевшего сердцем Брюзгу нелегко, а то и вовсе невозможно исправить.

Десять миллионов миль до солнышка и двадцать один час – минуты пока еще считать не начинали. С каждым разом солнце поднимается все выше и выше над горизонтом и чуть дольше задерживается на небосклоне. Снято несколько хороших кадров, но любой из них с таким же успехом можно было бы сделать с одной из орбитальных станций Земли.

Пять миллионов миль. Десять часов пятьдесят минут. Райс остался на корабле и пытается заснуть. У остальных на сон нет времени. Выходить на поверхность даже к входу в тоннель просто немыслимо, хотя техник и изготовил еще несколько щитов. Практически они вошли в корону Солнца, точнее, в ее внешнюю разреженную зону. Некоторые школы полагают, что корона простирается вплоть до орбиты Земли, но физики не тратят время на споры о терминологии, ограничиваясь фиксированием показаний приборов, чей диапазон чувствительности хоть как-то применим в данной области. И не прекращают исследований, несмотря на то, что большинство из них оказываются абсолютно бесполезными.

Райс проснулся, когда комета достигла отметки девяноста градусов – в четверти пути вокруг Солнца до перигелия. То угловое расстояние, которое Земля проходит за три месяца. Чуть более миллиона миль до ядра и шестьсот тысяч миль до фотосферы. Какое бы определение ни давали короне, корабль уже вошел в непосредственный контакт с пылающим диском. Час восемнадцать минут отделяли космонавтов от максимального приближения к звезде или погружения в раскаленную плазму – кому как больше нравится.

Они неслись со скоростью триста десять миль с секунду туда, где спектроскоп регистрировал температуры свыше двух миллионов градусов, где освобожденные электроны атомов железа, кальция и никеля формировали разреженную газовую оболочку.

Именно на низкую плотность окружающей среды и рассчитывал экипаж. Одиночной ион температурой два миллиона градусов, сам по себе не представлял угрозы. Нет такого человека, который бы за свою жизнь не подвергся воздействию ионов, обладающих гораздо большим ускорением. Поэтому экипаж не опасался высоких температур, пока корабль находился в короне.

Фотосфера же представляла собой явление другого порядка – непрозрачная структура, которую с трудом можно было назвать газовой и с которой они должны были соприкоснуться через сто пятьдесят тысяч миль, расстояние, меньшее диаметра самой фотосферы. Излучение, которое здесь достигало температуры около шести тысяч градусов, было настолько интенсивным, что все, попадавшее в фотосферу, мгновенно выравнивалось с температурой окружающей среды. Комета, конечно, была исключением, так как не только поглощала, но и отражала тепло. Испарение уносило с айсберга переданную Солнцем энергию. Температура каждого нового слоя, открывавшегося вслед за испарением предыдущего, была лишь на несколько градусов выше абсолютного нуля, пока под потоком радиоактивного излучения вновь не достигала точки парообразования.

Конечно, излучение было жестким, и воображение человека, не привыкшего к количественному мышлению, могло бы сравнить таяние кометы, бомбардируемой заряженными частицами, с исчезновением снежного кома в доменной печи. Можно было подсчитать количество отражаемой и поглощаемой айсбергом энергии, точно так же было известно, сколько теплоты уходит на испарение льда, аммония и метана, составляющих тело кометы.

А испаряться было чему. Коэффициент осевого ускорения давно позволил ученым вычислить массу приютившего их космического тела: даже на расстоянии ста пятидесяти тысяч миль от Солнца и при известной плотности излучения требовалось время, чтобы растопить тридцать пять биллионов тонн льда.

Если ученые не ошибались в расчетах относительно порядка чисел, комета могла продержаться двадцать один час на расстоянии пяти миллионов миль от Солнца.

Сакко убрал двенадцатичасовую отметку с экрана эхолокатора. Показания прибора и без того отчетливо читались и перестали вызывать тревогу у экипажа,свыкшегося со своим положением.

Комета все глубже вдавалась в Солнце. Конечно, никто не мог видеть, что происходило снаружи. Но каждый с благоговейным ужасом бессознательно рисовал в своем воображении, как солнечное пятно, подобно огромной западне, смыкается вокруг корабля. Даже если бы космонавты смогли взглянуть на Солнце, они не сумели бы различить солнечное пятно на фотосфере: сила свечения превышала верхний предел чувствительности человеческого глаза. Люди отдавали себе отчет, что каждую секунду они могут войти в соприкосновение е солнечным диском. Но, не опираясь на показания приборов, они не могли сказать, когда именно это произойдет. Причем не каждый прибор наглядно отображал происходившее снаружи. Фотометры и радиометры продолжали информировать тех, кто умел их читать; магнетометры и измерители ионизации превосходно работали, а спектрографы, интерферометры и камеры жужжали, щелкали, тарахтели, но не выдавали ни одной подсказки об увиденном снаружи. Операторы не отрывали глаз от измерителей ускорения: если бы приборы зафиксировали хоть малейшее замедление, это означало бы неминуемую гибель, но ничего подобного не высвечивалось на экранах приборов.

Они находились в девятнадцати минутах от перигелия, когда корабль содрогнулся от неожиданного удара, стряхнувшего остатки самообладания с членов экипажа. Тревога не была объявлена, да и вряд ли при скорости триста двадцать пять миль в секунду можно предупредить опасность. На мгновение все замерло, космонавты бросились к приборам, исполняя возложенные на каждого обязанности, затем в течение трех секунд корабль трясло с неимоверной силой, металлические предметы сыпали искрами, приборы, находившиеся снаружи, все до единого вышли из строя.

Тряска прекратилась так же неожиданно, как и началась. На минуту на корабле воцарилась тишина. Потом раздался крик изумления, ужаса и боли. Многих опалила искра, один член экипажа пострадал от электрического шока. К счастью, автоматически включилось аварийное освещение, и порядок был восстановлен. Один из инженеров делал пострадавшему искусственное дыхание рот в рот: эстетично не эстетично, а в условиях невесомости выбирать не приходилось. Остальные занялись ликвидацией последствий происшествия.

Ни один из внешних приборов не уцелел, но большинство из тех, что находились на борту, продолжали функционировать и помогли быстро найти объяснение.

– Магнитное поле, – коротко объявил Мэллион. – Установить силу так же невозможно, как и объяснить, что его породило. Плюс ко всему мы прошли сквозь поле на скорости триста двадцать миль в секунду. Если бы корабль был металлическим, нас бы разорвало на части, в чем, кстати сказать, не было бы ничего удивительного: мы уцелели только потому, что на корабле не оказалось достаточно длинных проводников, за исключением панели управления. Интенсивность магнитного поля, предположительно, составила от десяти до ста гауссов. И, боюсь, что в прошлый раз мы сняли последние показания с внешних приборов.

– Но мы не можем прекратить работу, – в отчаянии простонал Донеган. – Нам нужны фотоснимки – сотни фотоснимков. Иначе как мы соотнесем показания внутреннего оборудования? Легко сказать, мол, то или иное событие произошло из-за солнечного пятна или электрического разряда, или что еще там у вас? Но так ли было на самом деле и каков был разряд, без камеры мы сказать не в состоянии.

– Я понимаю, сочувствую и соглашаюсь, но что конкретно вы предлагаете? Я бы побился об заклад, что кабель, протянутый через тоннель, сгорел, хотя, несомненно, что-то остановило волну, иначе сгорели бы и все приборы в кабине.

– Доктор Донеган, надевай свой скафандр, – реплика, безусловно, принадлежала Райсу.

Физик посмотрел на него и, словно прочитав его мысли, прыжком добрался до своей раздевалки.

– Что ты намереваешься делать, сумасшедший? – заорал Мэллион. – Прежде чем вы доберетесь до камеры, вас зажарит, как двух мотыльков на свечке, и это еще мягко сказано.

– Шевели мозгами, а не гипоталамусом, док, – бросил через плечо Райс.

Уэлланд промолчал.

Через две минуты пара сумасшедших стояла у люка, а еще через минуту неслась изо всех сил по тоннелю. Лампы перегорели, но, несмотря на многочисленные изгибы тоннеля, с поверхности проникало более чем достаточно света, так что космонавтам пришлось надвинуть на видовые стекла шлемов защитные фильтры еще прежде, чем они вышли на поверхность. Казалось, снег вокруг них сиял, что не так уж невероятно: солнечные лучи, преломляясь, проходили сквозь скопления кристаллоидов так же легко, как преодолевали колена тоннеля.

У первого изгиба Райс выбрался из алюминиевого щита. Со времени последнего выхода техника на поверхность в тоннеле оставалось немного ледяной крошки, и космонавты наполнили ей пространство между двумя слоями фольги. Прихватив несколько ледяных пластов с собой, они осторожно приблизились к выходу.

Самую крупную из снежных плит – около четырех квадратных футов – напарники несли перед собой, но она растаяла в нескольких ярдах до выхода. Проблема заключалась не в том, что щиты не защищали от жара, а в том, что они были слишком маленькими. Несмотря на то, что космонавты все ближе подходили к выходу, они не могли разглядеть неба: перед ними бушевал бескрайний огненный океан. Напарникам пришлось отступить, чтобы Райс мог переделать доспехи из фольги: согнув листы и перевязав их проволокой, он соорудил нечто вроде улья, израсходовав при сборке весь запас льда.

Закупоренный таким образом, техник вернулся к выходу и выбрался на поверхность. Связав из кабеля петлю, он зацепился за нее носком ноги и дотянулся до камеры. Во время аварии аппарат не пострадал. Корпус передал тепло серебряной подставке, которая, расплавившись, удерживала камеру в контакте с поверхностью. Под аппаратом подтаял лед, и вся конструкция погрузилась в яму глубиной около двух футов и шириной около восьми. В целом же следы испарения на рельефе были менее заметны.

Ножки камеры глубоко ушли в лед, но при отсутствии гравитации вытащить их оттуда не составило труда. Правда, тянули ее, не забывая о риске придать аппарату слишком большое ускорение. Райс, стараясь избегать резких толчков, высвободил камеру и подставку и поспешил вернуться в тоннель. Ему не пришлось отсоединять провод дистанционного управления: как Мэллион и предсказывал, оба кабеля сгорели, оставив глубокие шрамы в местах соприкосновения со стеной тоннеля. Райс с досадой отметил их исчезновение; они бы облегчили ему спуск в тоннель с такой ношей.

Не теряя времени, он спрятал камеру под щит; без контакта с землей теплоотводящая подставка не могла предотвратить нагревание. Комета неумолимо приближалась к перигелию, и отсутствие видеоконтроля становилось все более опасным.

Вернувшись в тоннель, Райс сымпровизировал еще один набор щитов для камеры и оператора, проверил запас льда в своей щите. Хотя и не весь лед растаял, однако остатков было прискорбно мало. Прижавшись шлемом к шлему Донегана – радиосвязь в условиях атмосферных помех, создаваемых близостью солнц, отказала, – он сказал:

– Ты не сможешь работать на поверхности, пока мы не наколем льда для щитов, и, кроме того, придется возвращаться в тоннель через каждые две минуты, чтобы восполнять его запас. Мне не сложно провести съемки, но ты, пожалуй, лучше знаешь, что нужно снимать. Надеюсь, шестисотпятидесятый фильтр, который я приладил к видоискателю, не помешает вам разобрать изображение. Я скоро вернусь.

Он стал спускаться к кораблю и на втором повороте тоннеля встретил человека в скафандре с огромным мешком колотого льда. Лицо космонавта скрывал фильтр, но по номеру на скафандре Райс узнал Поулака. Взяв у него мешок, он жестом поблагодарил приятеля. Поулак тем же манером объяснил, что пойдет и принесет еще, и принялся за работу.

Физик был немало удивлен столь скорым возвращением напарника, но не стал тратить время на расспросы. Космонавты набили щиты снегом, и Донеган вернулся к выходу, чтобы сделать необходимые снимки.

Сквозь фильтр пылающая звезда казалась огненно-рыжей. Движения плазмы отчетливо различались, хотя не всегда можно было с уверенностью сказать, что происходит на солнечном диске. Далеко в стороне угрожающе сжалось солнечное пятно.

Повернув голову, насколько позволял щит, Донеган мог охватить взглядом гораздо большее пространство, чем сквозь объектив камеры, но глаза его застилало голубое свечение, порождаемое преломлением лучей на отражающем слое фильтра. Ученый быстро приспособился регулировать длину волны в соответствии с углом съемки. Сначала он снял солнечное пятно и прилегающую область, по мере необходимости меняя длину волны на фильтре камеры. Затем, заметив что-то, напоминавшее кальциевые облака, отснял серию кадров. Все новые и новые объекты овладевали его вниманием, и он продолжал снимать, стараясь использовать полноволновой режим камеры с шагом пятьдесят ангстрем. Особенно его заинтересовали слои водорода и ионизированного гелия, но он не пренебрег и кальциевыми и натриевыми облаками.

Донеган прервал съемку, почувствовав, как что-то ударило его в ногу: Райс под защитой одного лишь щита поднялся на поверхность и предупреждал его, что пришло время сменить изолятор. Физик неохотно последовал за напарником, досадуя на потерянное время. Райс набивал снег под основание камеры, в то время как Донеган заполнял ледяной крошкой пространство между листами фольги, работая так быстро, насколько позволяли перчатки скафандра. Закончив работу, Донеган поспешил назад к выходу, который за это время значительно приблизился, и возобновил съемки.

Комета там временем почти достигла перигелия. Донегана это не интересовало. Его больше занимала камера: если делать один кадр в секунду, пленки хватило бы на полтора часа, и физик собирался заснять ее целиком. Он отсканировал поверхность солнца, полагаясь на собственный глазомер и разрешающую способность фильтра, по возможности снимая все привлекавшее его внимание. Донеган знал, что, хотя часть приборов на борту, вышла из строя, многие тем не менее продолжали работать. Он надеялся, что некоторые из аппаратов, установленных на поверхности, функционировали, несмотря на потерю связи с панелью управления. Это укрепляло его в намерении отснять на пленку все, что входило в поля чувствительности оборудования станции.

В это время под землей – в сущности, уже не так далеко от поверхности – Райс продолжал работать. В том уголке Вселенной, куда занесло экипаж, инженер приборного парка, похоже, среди прочего отвечал и за уборку снега, и, надо сказать, Райс не пренебрегал своими обязанностями. Работа не убывала. Поулак подносил все новые и новые мешки с ледяной крошкой. Из второго похода он вернулся с мотком проволоки, и при первой же возможности Райс обмотал один конец вокруг лодыжки Донегана. Приспособление служило двум целям: во-первых, теперь не надо было подниматься на поверхность, чтобы предупредить оператора, что подошло время подновить изолятор, а во-вторых, проволока позволяла ускорить съемки, так как космонавту больше не требовалось придерживаться за стены и умерять движения, чтобы при выходе на поверхность не вылететь в открытый космос.

Райс не прекращал работу. Поскольку радиосвязь прервалась, никто не знал, сохранял ли техник при этом молчание, однако никто не сомневался, что он продолжал ворчать даже сам с собой, а может, даже перебивая самого себя. Но и более сдержанный человек вряд ли удержался бы от сквернословия, окажись он подвешенным в снежном тоннеле, залитом ослепительным светом. Когда одной рукой нужно удерживать оператора с камерой, сделавшейся бесценной, а другой сгребать в мешки пульверизированное соединение льда, аммония и метана. Кучи его росли вокруг с каждой минутой.

Конечно, Донегану не удалось запечатлеть на пленку всю поверхность солнечного диска. Узкая панорама длиннофокусного объектива камеры не позволяла охватить все Солнце, не говоря о том, что горизонт кометы скрывал часть диска. Скорость, с которой они неслись по параболической орбите вокруг Солнца, составляла уже триста тридцать миль с секунду, и, несмотря на то, что ядро находилось в пятистах восьмидесяти тысячах миль от кометы, перемещение ощущалось невооруженным глазом. Объекты солнечного рельефа исчезали за горизонтом порой прежде, чем Донеган успевал направить на них объектив камеры. Когда физик пожаловался Раису, что не успевает отснять интересующий его материал, даже тот не знал, как помочь делу.

Положение Солнца по широте менялось быстрее, чем по долготе: скорость движения кометы по орбите превышала скорость ее вращения вокруг своей оси. В результате предсказать перемещение Солнца по небу было довольно сложно, тем не менее Донеган прикинул, что через час сорок после перигелия ядро долж но было пройти по широте, на которой находился вход в тоннель. Попытки выяснить, под каким углом можно будет наблюдать светило, что зависело от локальной продолжительности дня, окончились неудачей. Донеган наблюдал и снимал на пленку все происходящее, время от времени вынуждаемый Райсом спуститься и пополнить щит новой порцией ледяной крошки.


Постепенно гигантский диск начал уменьшаться. Рельеф кометы позволял оценить размер Солнца. Кроме того, Райс заметил, что с каждым разом, когда Донеган возвращался для перезагрузки изолятора, в его щите оставалось больше не растаявшего льда. Все свидетельствовало, что худшее осталось позади.

Сближение с Солнцем не прошло бесследно. Тоннель заметно сократился, и выход на поверхность приблизился к кораблю. От Донегана не ускользнуло, что его напарнику с каждым разом требуется все меньше времени на то, чтобы принести новые мешки со снегом.

Из всего экипажа только Райс, Донеган и Поулак реально представляли, каких масштабов достигло испарение, и почти радовались этому. Непоколебимая вера в математические расчеты поддерживала дух находившихся на корабле. Но того, чем довольствовались ученые, было бы недостаточно, чтобы успокоить Райса, если бы он остался на борту. Но, в любом случае, у него не было времени раздумывать над судьбой кометы после прохождения перигелия. Техник быстро приноровился к работе и теперь выполнял ее автоматически и снова мог ворчать – по крайней мере, сам с собой.

Донегана охватила бессильная злоба, когда он осознал, что Солнце скроется за горизонтом, будучи еще достаточно близко, чтобы можно было сделать интересные кадры. Но, как и Раису, ему не на кого было излить свое раздражение, поэтому он предпочел поберечь силы. Донегану пришлось свернуть съемки еще раньше, чем он предполагал. Таяние льда опустило его на уровень третьего колена, где тоннель шел почти горизонтально. Поулак как раз входил в горизонтальный отрезок с очередной порцией льда, которая, как он надеялся, должна была стать последней, когда свод над коридором просел и какой-то предмет мягко опустился перед ним. Космонавт бросил свой мешок и одним прыжком очутился перед тем, что опустилось с поверхности и на проверку оказалось одним из приборов, установленных на комете. Поулак осмотрел аппарат. Посеребренный корпус местами пострадал от коррозии, подставка же была полностью съедена ржавчиной. Изменения в ландшафте, очевидно, сказались на отражательной способности корпуса, в результате чего он поглотил больше тепла, чем окружающая поверхность, и протопил тонкий свод над тоннелем.

Лучи заходящего солнца проникали сквозь отверстие в своде. Поулак перелез через аппарат и поднялся к Раису, чтобы сообщить о случившемся. Техник заглянул в тоннель и дернул за проволоку, привязанную к ноге Донегана.

Физик был в ярости, что выяснилось не раньше, чем все трое прижались шлемами друг к другу.

– Какого черта вы меня сдернули? – неистовствовал он. – Вам не заставить меня поверить, что мой щит опять перегрелся – я и пяти минут не пробыл на поверхности, а лед, между прочим, стал таять гораздо медленнее. Мы упустим Солнце, идиоты! Я не могу мчаться сюда каждый раз, когда кого-нибудь посетит навязчивое желание узнать, который час.

Поулак прервал тираду, сообщив, что случилось. Однако на Донегана это не произвело впечатления.

– Ну и что? – продолжал он. – Мы этого ожидали. Все приборы вокруг тоннеля затонули. Таким образом, мы оказались в большой воронке. Тем хуже для нас – Солнце скроется из вида скорее. А теперь отпустите меня назад!

– Иди и работай, если тебе не помешает отсутствие камеры, – отозвался Райс, – потому что мы немедленно забираем ее за корабль. Мы не учли, что пары аммония в такой концентрации и при такой температуре губительны для серебра. Может, причиной всему и не аммоний, а какое-то другое вещество из короны, но посмотри на свою камеру! Покрытие сошло. И она нагревается в два раза быстрее, чем раньше. А остывает ничуть не медленнее. Если картридж с отснятой пленкой перегреется, вся твоя работа пойдет насмарку. А теперь пойдем или отдай нам камеру.

Не говоря больше ни слова, Райс двинулся по тоннелю. Вернувшись на корабль, Донеган исчез с бесценным картриджем, не поблагодарив Райса.

– Эгоист, – пробормотал Поулак. – Смылся, не сказав ни слова. Наверное, торопится проявить фильм, прежде чем кто-нибудь вскроет картридж.

– Не обвиняй его, – мягко сказал Райс. – Он провернул большую работу.

– Кто? Он? А как насчет нас? Насчет тебя в первую очередь? Ведь это была твоя идея от начала до конца…

– Не кипятись, Джо. А то мое прозвище перейдет к тебе. Пойдем заглянем к доктору Зонну – у меня страшно болят ноги.

Райс вышел на главную палубу, и Поулак, ворча, поплелся за ним. Когда инженер вернулся с пленкой, вся команда уже поздравляла Райса, а Поулак, улыбаясь, стоял рядом. Похоже было, что прозвищу Брюзга придется поискать нового владельца.

Но старые привычки не так скоро забываются. Войдя в кабинy, доктор не стал осматривать ноги пациента, а тут же извлек сумки огромный тюбик какой-то мази.

– Мазь от ожогов, – пояснил он. – Думаю, должно хватить. Полагаю, доза излучения оказалась слишком большой. Я должен заложить повязку. Сними обувь.

– Ничего вы все не понимаете, – проговорил Райс. – Здесь же врач не может делать все в свое время. Физики подключают не те приборы и не куда надо, а потом сами не могут работать и не позволяют человеку трудиться единственно возможным способом. Потом не дают ему выспаться, а теперь… – старый Брюзга взялся за свое, – теперь заявляют человеку, который плавал среди замороженного метана с температурой таяния минус сто восемьдесят пять градусов по Цельсию, то есть минус двести девяносто по Фаренгейту, что ему нужна мазь от ожогов… Доктор, пожалуйста, принесите мне, наконец, средство от обморожения! У меня болят ноги!

ДОЖДЕВАЯ КАПЛЯ

I

– Не слишком прочная поверхность, но, по крайней мере, не свалишься.

Даже сквозь наушники Бризнаган ощутил легкое презрение, с каким Силберт произнес свою фразу. Молодой человек не старался скрыть страх; он понимал, что всяческая бравада со стороны новичка выглядит глупо.

– Умом-то я понимаю, но вот мой желудок, похоже, другого мнения. Он не может решить, что лучше: закрыть глаза и прыгнуть или бросить все и сбежать назад. – Закованной в броню рукой Бризнаган указал на станцию, висевшую в полумиле от них.

Похожая на колесо станция, находясь на синхронической opбите, парила прямо над космонавтами, но на глаз определить ее положение было практически невозможно.

– Так ты не сможешь передвигаться, – сказал Силберт. – Конечно, при достаточно твердой почве можно одним прыжком преодолеть приличное расстояние, но не забывай, что двадцать футов в секунду навсегда унесут тебя отсюда. Скалярная скорость и векторная – совершенно разные понятия. Сам я бы ни за что не решился на подобный прыжок, а уж я все-таки побольше твоего работал с векторами. Да и в какую сторону ты стал бы прыгать? Прямо к станции? Вперед или назад? И как определить, что значит «вперед» и что «назад»? Ты знаешь?

– Я бы, может, и определил, куда прыгать, относительно движения станции по звездному небу, но, в любом случае, я не знаю, как прыгать. Я думаю, что двигаться надо вперед, так как из-за осевого вращения Дождевой Капли наша линейная скорость значительно меньше скорости движения станции по орбите. Но я не представляю, как рассчитать прыжок.

– Тем лучше для тебя, – Бризнагану показалось, что в словах и в голосе космонавта прозвучало одобрение. – Если ты решил покончить жизнь самоубийством, то выбрал верный способ. Я бы не решился продолжать путь таким способом. Прыгать отсюда – верная гибель.

– До сих пор не могу поверить. Из-за того, что здесь нахожусь, мне кажется, что я незаконно пользуюсь привилегией святых.

Программист снова взмахнул рукой, на этот раз указывая на простиравшийся перед ними ландшафт, и одновременно попытался притопнуть ногой, что произвело неожиданный эффект. Вещество, напоминавшее собой прозрачное желе, продавилось под ногой космонавта, вздувшись вокруг образовавшейся ямки. От удара во все стороны медленно побежали волны, отражение звезд на поверхности задрожало. Удаляясь, волны постепенно затихали, и если бы через минуту колебания не замерли менее чем в двух ярдах от ноги Бризнагана, то эффект можно было бы принять за замедленную съемку кругов, расходящихся от камня, брошенного в гладь озера.

– Да, я понимаю, что ты имеешь в виду. Ходить по воде, если не ошибаюсь, было божественным даром. Но, как ты понимаешь, под нами совсем не вода. Может быть, тебе и не видно, но вся поверхность здесь покрыта спрессованной пленкой.

– Так и есть. А теперь давай выбираться к шлюзу. Внутри этой штуковины должно быть не хуже, чем на поверхности. – Силберт уверенно зашагал вперед, несмотря на колебания желе при каждом его шаге. Зыбкая пленка придавала походке странную неустойчивость. Идя впереди, он не переставал говорить. – Объясни мне, почему бы твоему приятелю самому не спуститься со станции и не оглядеться вокруг? И почему ты должен добывать для него исследовательский материал только оттого, что он не справляется с невесомостью?

– Подозреваю, что он маневрирует в невесомости лучше, чем я, – ответил Бризнаган. – Но он мне не друг, а начальник и оплачивает мою работу. Не мое дело рассуждать, почему он так поступает, мое дело – выполнять свою работу. Он уже знает о Дождевой Капле столько же, сколько и большинство находящихся здесь. Какую еще информацию он рассчитывает получить от меня, просто не представляю. Надеюсь, он удовлетворится тем, что мне удастся обнаружить. И мне кажется, что более всего его интересует шлюз.

Космонавты приблизились к металлическому диску тридцати футов в диаметре и на два фута выступающему над поверхностью спутника. Оценить, на какую глубину шлюз уходил под воду, было невозможно.

Черное кольцо из вещества, напоминавшего резину, отмечало своеобразную ватерлинию по окружности люка в месте соприкосновения с прессованной пленкой. Осуществляя спуск на спутник под названием Дождевая Капля, космонавты рассчитывали приземлиться недалеко от шлюза, однако с точностью определить расстояние на водной поверхности под черным небом, усыпанным мириадами звезд, оказалось непросто. Отраженная звездная карта, расстилавшаяся под их ногами, не имела ничего общего с оригиналом. При радиусе кривизны пять миль изображение располагается так глубоко, что человеческий глаз не в состоянии оценить видимое.

Несомненно, расположение шлюза можно было бы вычислить, исходя из длины волны, однако при гравитационном ускорении менее чем одна десятая дюйма на секунду в квадрате вздымаемые ботинками скафандров волны двигались медленнее, чем создававшие их люди. С такими высокими потерями потенциальной энергии они быстро затихали и не могли послужить целям исследователей.

В результате Бризнаган осознал, что шлюз уже близко, когда они почти вплотную подошли к нему. Даже Силберт, который прекрасно знал, где они должны были приземлиться, и которому ничего не стоило сориентироваться по звездам относительно оси вращения Дождевой Капли, разглядел шлюз, когда до него оставалась какая-нибудь пара ярдов.

– Вот мы и на месте, – проговорил он. – Эта пластина сбоку – панель управления. Пройдем через люк для персонала: нет смысла открывать грузовой отсек, как мы поступаем при погрузке оборудования.

Он медленно, чтобы удержаться на поверхности, наклонился и нажал одну из кнопок на панели управления. Загорелась крохотная зеленая лампочка, тогда Силберт нажал другую кнопку.

Крышка люка величиной в квадратный ярд отворилась внутрь, показалась веревочная лестница. Силберт ухватился за верхнюю ступеньку и нырнул в тоннель – когда человек в полном космическом обмундировании весит менее унции, нет никакой разницы, будет ли он спускаться по лестнице вниз или вверх головой. Бризнаган последовал за напарником и оказался в цилиндрическом помещении, повторявшем форму шлюза. Теперь он увидел, что шлюз на сорок футов уходит в глубь Дождевой Капли.

Силберт проплыл в дальний конец помещения, где конусовидная стена упиралась в плоское дно и располагалась маленькая камера.

– Это персональный отсек. Он предохраняет помещение от затопления, – заметил космонавт. – Им мы и воспользуемся.

– Нам достаточно будет одних скафандров?

– Вполне. Если придется оставаться для настоящей работы, можно будет переодеться – в раздевалках, расположенных вдоль стены, есть вся необходимая экипировка. Работать в скафандрах безопасно, но неудобно, особенно при мелких манипуляциях.

– По мне, так в них всегда неудобно.

– Мы, конечно, могли бы переодеться, но, если я правильно интерпретировал тон твоего приятеля Уэйсанена, тебе нужно без промедления доставить отчет на корабль.

– Пожалуй, ты прав. Пойдем так, как есть. Хотя плавать в скафандрах мне представляется довольно странным занятием.

– Не менее странное, чем ходить по воде. Пошли, мы оба поместимся в персональном отсеке.

Силберт вручную открыл дверь в камеру, – автоматическое не было предусмотрено данной конструкцией, – и космонавты вошли в небольшое помещение площадью не более пяти квадратных футов и высотой около семи. Люк оказался очень прост в обращении; Силберт закрыл дверь в основной отсек и повернул замок, затем откупорил ручной клапан на противоположной стене. Мощный поток ворвался внутрь и за минуту заполнил помещение. Космонавт открыл дверь на той же стене, где находился клапан, и оба они выплыли из кабины.

Плыть было гораздо легче, чем ходить по зыбкой пленке. К тому же Бризнаган был превосходным пловцом, имел богатый опыт глубоководных погружений и привык ориентироваться в среде с плохой видимостью.

Вода была прозрачной, хотя и не такой, как в тропических морях Земли. Точно установить дальность видения космонавты не могли, так как не находили вокруг себя предметов более или менее определенного размера, кроме оставшегося позади шлюза. Рыбы не населяли этот необычный водоем – владельцы Дождевой Капли все еще не пришли к единодушному мнению, насколько благоприятны условия спутника для рыбного хозяйства, – и ни одно из растений не было знакомо, по крайней мере, Бризнагану. Он знал, что подводные глубины были заселены искусственными формами жизни; ученые внесли изменения в генетический код некоторых альгокультур и бактерий, чтобы приспособить их к жизни в море, столь не похожем на моря Земли.

II

Дождевая Капля состояла из ядер нескольких малых комет, или, точнее, из того, что осталось от этих ядер, после того как часть их сгорела в реактивных двигателях, когда кометы выводили на земную орбиту. Их заключили в полимерную оболочку, пульверизированную специальным образом, так что она превратилась в спрессованный изолятор и обволокла собой кометы, затем с помощью системы гигантских зеркал из фольги и под воздействием солнечного излучения кометы расплавили.

Нередко попадались остатки первоначальной оболочки, которую впоследствии, когда ее содержимое уже превратилось в жидкость, заменило специально генерированное органическое соединение, представлявшее собой модификацию альгокультуры с желатиновым эпителием. Микроскопический слой изоляционной пленки обволок всю Дождевую Каплю и легко самовосстанавливался после метеоритных дождей; кроме того, слой был настолько прочен, что выдерживал на поверхности давление в одну четвертую атмосферы. Инженеры-биологи, проделавшие работу по созданию органической оболочки, не переставали гордиться и считали ее своим шедевром.

Метан, содержавшийся в химическом составе комет, подвергся окислению под воздействием колонии бактерий и кислорода, выделяемого в процессе фотосинтеза, в результате чего образовалась вода и диоксид углерода. Генетические исследования все еще продолжались из-за необходимости ликвидировать значительное количество аммония, растворенного в водной среде, наполнявшей Дождевую Каплю, и препятствовавшего трансплантации жизненных форм в невесомый аквариум.

Отдавшись на волю внутреннему течению, космонавты продолжали удаляться от шлюза, когда младший из исследователей спросил:

– Как мы выберемся обратно, если шлюз вдруг скроется из вида?

– Наилучший способ – это не терять его из вида, если только у тебя нет желания осмотреть ядро, чего я бы не стал делать: ты и здесь увидишь предостаточно. В твоем скафандре имеются магнитный и звуковой приборы, которые при необходимости помогут тебе вернуться обратно, но, поскольку я забыл проверить их перед отплытием, лучше держаться поближе ко мне. Думаю, мне удастся показать тебе все, что может заинтересовать. Кстати, |как ты думаешь, что именно Уэйсанен собирается исследовать?

– Ну, он знаком с основным набором физических характеристик: температурой, скоростью вращения, рисунком подводных течений, природой оболочки. Он также знает, что и когда здесь выращивалось, хотя быть в курсе эволюционных процессов, идущих на спутнике, довольно сложно. Новые генерированные формы жизни не слишком устойчивы в отношении мутаций, поэтому экологическая среда аквариума крайне изменчива. Я полагаю, что Уэйсанена интересуют произрастающие в данный момент полезные растения. Как ты знаешь, после последних выборов организация продала Дождевую Каплю частному концерну. И, похоже, новые владельцы намерены поддерживать программу исследований, но, несомненно, будут вынуждены ограничиться лишь исследованиями, приносящими ощутимый доход, иначе им не отчитаться перед держателями акций.

– Да будет так! Потому что я тоже держатель акций.

– Правда? Поддерживать регулярные поставки на спутник не так уж дешево…


– Достаточно. Так что, Уэйсанен и есть новый владелец? Стало быть, он мой босс и работодатель.

– По крайней мере, один из них.

– Хм… Меня это не удивляет.

– Что не удивляет?

– Он и его жена – единственные люди, которых мне приходилось встречать, для кого космический полет то же, что прогулка на собственной яхте. Тот, кто в состоянии купить Дождевую Каплю, не задумается над таким пустяком, как приобретение личной ракеты класса Феникс.

– Не сомневаюсь. Конечно, теперь не те времена, когда использовались химические двигатели и требовалось согласие огромного коммерческого концерна или большинства членов правительства, чтобы запустить в космос человека.

– Может быть, ты и прав. Когда Землю населяют четырнадцать биллионов человек, не приходится говорить о богачах в духе прежних Форда или Карнеги. Большинством концернов владеют несколько миллионов людей, таких, как я.

– Однако, думаю, Уэйсанену принадлежит гораздо больший кусок Дождевой Капли, чем тебе. Не знаю, как в отношении тебя, но в том, что он мой босс, у меня сомнений не возникает, точно так же, как и в том, что он потребует от меня отчет. А я пока что-то не вижу, о чем писать. Какие организмы, помимо составляющих внешнюю оболочку, здесь обитают?

– О, здесь их очень много. Ты просто невнимательно смотришь. Многие составляют микрофлору водоема и, само собой, невидимы. Именно из-за них мы видим не дальше двухсот ярдов, и именно они производят наибольший объем фотосинтеза. Не меньшая доля приходится на бактерии, не участвующие в процессе фотосинтеза. Они, как и в любой экосистеме Земли, синтезируют углекислый газ, хотя Дождевую Каплю с трудом можно назвать экосистемой. Иногда водоросли так разрастаются, что уже в двадцати футах становится ничего не видно, а иногда берет верх царство бактерий. Соотношение видов никогда не стабилизируется, даже когда, казалось бы, нет источников новых форм жизни. Так, например, сегодня мы, вполне вероятно, занесли на себе и скафандрах новые виды бактерий в экосистему спутника, и если хоть одна из колоний выживет при данной концентрации аммония в водной среде, эволюционный процесс на Дождевой Капле начнет новый виток.

Есть здесь и макроорганизмы – в основном модифицированные океанские водоросли с Земли. Шлюз весь порос ими – на обратном пути ты сможешь рассмотреть их поближе, – немало их растет и у самой изоляционной пленки, где больше света. Некоторые, и таких немного, живут в водной толще, ни к чему не прикрепляясь, и, разумеется, становятся первыми жертвами естественного отбора. Благодаря медленным конвекционным течениям, которые неизменно возникают из-за особенностей строения спутника и вращения вокруг своей оси, теплые воды из прогретых областей достигают донных, куда не проникает солнечный свет. Поэтому свободноплавающие растения либо приспосабливаются к длительным периодам темноты, либо вымирают. Кроме того, поскольку на поверхности уровень радиационного излучения довольно высок, мы постоянно сталкиваемся с неожиданными мутациями, превышающими допускаемые нормы, которые приходится учитывать в генной инженерии. Короткая жизненная фаза ускоряет протекание эволюционных процессов.

– Уэйсанену все это известно, – произнес в ответ Бризнаган. – Похоже, ему нужен проекционный отчет о том, каков спектр живых организмов на Дождевой Капле в данный момент.

– Понятно. Дело в том, что более точная информация устареет уже к следующей неделе. Достаточно посмотреть на нити водорослей, прицепившиеся к застежкам твоего скафандра, или хотя бы на вот эти большие водоросли недалеко от тебя. Понадобятся специальные исследования, чтобы выявить, как они видоизменятся через неделю и даже через год. Очевидные изменения появятся только в том случае, если водоросли прорастут сквозь оболочку или значительно сократится объем радиационного излучения. Такие процессы неизбежно повлекут за собой изменение критериев эволюционного отбора, и опустевшую экологическую нишу займут совершенно новые организмы, например, фагоциты. Такое уже однажды случалось. За три года, что я здесь работаю, мы были свидетелями смены, по крайней мере, четырех циклов.

Бризнаган задумчиво нахмурился, что излишне при общении с человеком в шлеме.

– Я все больше убеждаюсь, что из моего доклада ничего не выйдет, – проговорил он.

– Твое исследование было бы плодотворнее, если бы ты захватил сетку для планктона и несколько вакуумных пробирок и доставил Уэйсанену образцы, чтобы он сам разбирался, что ему нужно, – ответил Силберт. – Или для него они ничего не значат? Он биолог или только менеджер?

– Не знаю.

– Как так? Ты работаешь на него и не знаешь, кто он?

– На него я работаю сравнительно недавно. Я всегда занимался проблемами Дождевой Капли, а с ним познакомился три недели назад. Причем, в общей сложности, мы с ним общались не более двух-трех часов, кроме того, я больше слушал его указания, нежели говорил с ним.

– Высокомерный тип? Так в чем заключается твоя работа?

– Нельзя сказать, что он чересчур надменен или невежлив; просто он начальник. Я специалист по компьютерному оборудованию и программному обеспечению; точнее, был им до того, как он и его жена наняли меня для работы на спутнике. В чем будет состоять моя работа на станции, тебе придется спросить у него. На станции есть компьютеры, но, насколько я успел заметить, для полного рабочего дня здесь нечего делать. Зачем он меня нанял? По-моему, разумнее было бы поручить отчет тебе, ведь я ни в коей мере не биолог.

– Положим, я тоже ничего не понимаю в биологии, а просто работаю на спутнике.

Бризнаган застыл в изумлении.

– Ты не биолог? Разве не на тебе лежит ответственность за все, что происходит на спутнике? Ведь ты уже три года руководишь работами по трансплантации новых форм жизни, присылаемых с Земли, отчитываешься о ходе эволюционных процессов, да и вообще о состоянии Дождевой Капли…

– Все правильно. Я и капитан, и матрос, и рулевой. Я капитан, потому что я единственный из команды работаю на полную ставку, но от этого я не становлюсь биологом. Я получил это место, потому что меня чрезвычайно сложно вывести из себя и благодаря опыту космических полетов. Прежде чем попасть сюда, я был подручным на космической станции.

– В таком случае, что здесь происходит? В этой организации есть хоть один специалист? Я слышал превеликое множество историй о том, как в армии биохимикам приходилось работать малярами, а строителям – секретарями, но, признаться, никогда им не верил. Тем более что Дождевая Капля не имеет ничего общего с армией, раз она уже не принадлежит государству. Если я не ошибаюсь, спутник управляется частным лицом, которое намерено извлечь из него выгоду. Так почему, черт возьми, на станции, где ведутся биологические исследования, чтобы спасти четырнадцать биллионов человек от голодной смерти, нет ни одного биолога?

Даже сквозь скафандр Бризнаган ясно различил, как Силберт пожал плечами.

– Мне никто ничего не объяснял. При вступлении в должность со мной провели краткий инструктаж, который вовсе не включал в себя полного курса биологии или биофизики. Насколько я могу судить, начальство всегда оставалось довольно моей работой. Что бы они ни делали на Дождевой Капле, не похоже, чтобы им требовались высококвалифицированные специалисты. Я проверяю, чтобы не было недостатка в альгокультуре, внедряю новые организмы, которые присылают с Земли, и регулярно отсылаю обратно образцы жизненных форм. Последнюю партию образцов я отправил почти месяц назад и через несколько дней отошлю новую. Может, твоему боссу нужны образцы прямо сейчас? Если так, я могу поторопиться. В конце концов, он и мой начальник, и я вполне могу подготавливать отчеты для него.

Бризнаган на мгновение задумался.

– Ладно, – наконец сказал он. – В таком случае мне не удастся ни собрать стоящие образцы, ни написать приличный отчет. Поэтому предлагаю вернуться на станцию и доложить Уэйсанену, как обстоят дела, и оставить принятие решения за ним. Beроятно, новый начальник просто пытается сориентироваться в непривычной ситуации.

– Ничего другого нам не остается.

Силберт поплыл обратно. Космонавты покинули шлюз лишь несколько минут назад и за это время не успели удалиться от него на значительное расстояние. Найти столь крупное строение не составило труда, хотя от цилиндра остался лишь зеленоватый силуэт неясных очертаний. Дверь в малый отсек была все еще открыта.

Силберт вплыл в отсек, подав программисту руку, помог ему войти внутрь и, затворив дверь, запустил небольшой насос. Благодаря разнице парциальных давлений в шлюзе и под органической оболочкой, давления в одну четвертую атмосферы было достаточно, чтобы быстро откачать воду. Значительно больше времени потребовалось Бризнагану, чтобы принять вертикальное положение: сила притяжения в шлюзе составляла немногим больше пяти тысячных от гравитационного поля Земли.

Космонавты постарались убрать остатки влаги вокруг всасывающего устройства насоса, но Силберту не хватило терпения дожидаться, пока сойдет вся вода, поэтому, когда он открыл дверь, в главный отсек проникло несколько больших шариков кипящей жидкости.

– Конечно, мы расходуем воду, но так выбираться значительно проще, – заметил Силберт, когда водяной пар, протолкнув космонавтов сквозь отверстие люка, вынес их на поверхность. – Осторожно. Придержись за что-нибудь. Хотя мы и не рискуем выйти на орбиту, тем не менее, если улетишь с поверхности, возвращаться будет очень неприятно – с этими словами он схватил Бризнагана за попавшуюся под руку деталь скафандра и, крепко держась другой рукой за верхнюю ступеньку лестницы, не дал товарищу улететь с поверхности спутника. Они осторожно спустились с крышки люка. Проходя мимо панели управления, Силберт носком ноги нажал кнопку автоматического закрытия. Космонавты двинулись по направлению к орбитальной станции.

Строго говоря, станция находилась у них прямо над головами. Бризнаган снова почувствовал искушение одним прыжком очутиться на месте, но Силберт предложил более безопасный способ.

Из мешка с оборудованием он извлек небольшую трубку, снабженную отверстиями, и осторожно направил ее на спицу колесообразной станции, поскольку она была единственной выступающей частью конструкции, которую космонавты могли видеть. Станция располагалась параллельно экватору Дождевой Капли и, следовательно, кромкой к поверхности. Увидев яркий желтый свет, вспыхнувший на станции, Силберт удовлетворенно хмыкнул и нажал кнопку на трубке. Лазерный луч, невидимый в окружающем вакууме, вспыхивая через равные промежутки времени, подал сигнал, отраженный принимающим зеркалом на станции. Ответный сигнал не заставил себя ждать.

III

Какой-то сверкающий предмет вылетел с орбитальной станции и стал быстро приближаться к Дождевой Капле несколько в стороне от космонавтов. Сначала его очертания были нечетки, но чем ниже он опускался, тем более походил на паучью сеть.

– Обыкновенная клетка из тонких реек, покрытых светящейся краской, чтобы проще было ее найти, выстреливается со станции специальным пистолетом, – объяснил Силберт. – Трос, к которому она прикреплена, мы сейчас не видим, так как он не окрашен. Его длина такова, чтобы остановить конструкцию в пятидесяти футах от воды. Он запускается в противоположном направлении относительно движения спутника, и после того как опустится на всю длину, клетку отнесет к нам. Когда я дам команду, прыгай. Не промахнешься.

В последнем Бризнаган не был так же уверен, как напарник, но взял себя в руки. Когда паутина была в ста футах, Бризнаган прикинул, что даже на таком расстоянии для него нетрудно запрыгнуть. Поэтому, когда Силберт дал команду к прыжку, он без колебаний взлетел в воздух.

Преодолев несколько ярдов на пути к клетке,Бризнаган вновь испытал ставший привычным приступ тошноты и на мгновение потерял ориентацию в пространстве. Отсутствие опыта сказалось в том, что, плохо рассчитав силу толчка, космонавт сделал несколько кувырков в воздухе, прежде чем достиг цели. В результате он потерял из вида все ориентиры, что в сочетании с почти полным отсутствием гравитации повергло его с состояние, близкое к панике, столь знакомое всем начинающим пилотам. Наткнувшись рукой на один из прутьев клетки, он отчаянно ухватился за него и вновь обрел спокойствие.

Через долю секунды Силберт уже стоял рядом. Он принялся складывать паутину, что заняло не больше тридцати секунд, – несмотря на видимую сложность, механизм оказался удивительно прост в обращении, – и затем подтолкнул Бризнагана к почти невидимому тросу, по которому им предстояло взобраться наверх. Подъем потребовал больше ловкости, чем можно было предположить с первого взгляда, и Силберту дважды пришлось подхватывать своего менее опытного напарника, когда тот терял трос. Если бы первым шел Силберт, Бризнагану пришлось бы намного хуже. Благодаря страховочной веревке Силберт успел подхватить напарника, павшего жертвой законов элементарной физики. Когда младший из космонавтов во второй раз чудом избежал опасности, Силберт сказал:

– Остановись. Мы двигаемся слишком быстро. Чтобы так подниматься, нужно владеть некоторыми специальными приемами. А поскольку сейчас учиться не время, просто ухватись покрепче за веревку и за меня, когда я скажу.

Силберту предстояло решить непростую задачу. Изначально оба космонавта подпрыгнули в воздух со скоростью, недостаточной чтобы достичь станции. Вообще-то, если бы имелась такая возможность, то и запускать клетку было бы излишне. Движение по направлению к станции осуществлялось по угловой результирующей, несмотря на то что клетка, весившая менее пятидесяти фунтов, незначительно сказалась на сумме векторов движения и, следовательно, на кинетической энергии космонавтов.


Если математику семнадцатого века закон об угловом векторе скорости представлялся довольно умозрительным, то Силберт сталкивался с ним каждый день на практике. И точно так же для защитника в бейсболе векторная скорость является вопросом первостепенной важности, в то время как для астронома траектория движения комет значит немногим больше чем набор цифр. На этот раз задача усложнялась не столько весом Бризнагана, сколько его неопытностью.

По мере приближения к станции боковое отклонение стало настолько заметным, что Бризнаган испугался, что им не миновать столкновения с вращающимся ободом конструкции, если они доберутся до станции. Однако Силберт был другого мнения.

Приземлившись на спицу колеса, космонавты могли изменить направление оси вращения. Но неизмеримо опасней, если бы, опустившись на обод, они изменили скорость вращения станции. Все внутренние системы аппарата, созданные для работы на Земле и с Землей, целиком зависели от гравитационных сил. Поэтому Силберт не допускал и мысли, что можно приземлиться где бы то ни было, кроме как на одном из полюсов станции. Сейчас космонавт немногим отличался от йо-йо, привязанного за ниточку к пальцу ребенка, зато, в отличие от игрушки, он мог выбирать: подняться ли наверх либо опуститься вниз на длину троса.

Несмотря на весь опыт, он немало повозился при стыковке с входным клапаном, который находился достаточно близко к центру тяжести станции, чтобы приземление произвело лишь незначительную прецессию. В результате орбита станции относительно Дождевой Капли временно сместилась. Но смещение длилось так недолго, что фактически компенсировало отклонение, произведенное клеткой, когда она отделялась от поверхности спутника.

– Мы постоянно корректируем орбиту станции, – заметил Силберт, открывая входной люк. – При каждом выходе в космос нарушаются согласованные вращения станции и спутника, так что я порой сомневаюсь, стоит ли вообще их синхронизировать.

– Если станцию отнесет слишком далеко от шлюза на Дождевой Капле, придется прыгать прямо с желатиновой пленки, что не слишком удобно, – возразил молодой человек, когда звездное небо исчезло за крышкой люка.

– Справедливо – согласился Силберт и, нажав рычаг, открыл доступ кислороду, который со свистом ворвался в отсек. – Но мое мнение, что это лишь дань традиции. А вот и сигнал безопасности, – на стене неожиданно загорелась зеленая лампочка, – теперь можно в любой момент снять скафандры. Раздевалки в соседнем отсеке. Впрочем, ты ведь прибыл на станцию как раз через этот вход?

– Да. Я не заблужусь.

Пять минут спустя, избавившись от скафандров, космонавты спустились в обод станции, где искусственно поддерживалась нормальная гравитация. В этом отсеке станции располагались по большей части пустовавшие жилые помещения, за исключением нескольких лабораторий и центров связи. Увидев необъятные жизненные пространства, Бризнаган понял, почему Силберт готов выполнять довольно нудную работу в сотне тысяч миль от человеческого общества. Плотность населения на Земле достигла угрожающих размеров; едва ли один человек на миллион владел таким же пространством и имел возможность уединиться.

Уэйсанен с женой заняли несколько роскошных комнат на противоположной стороне обода. Спустя час после прибытия шаттла, доставившего их и Бризнагана на станцию, начальник, любивший, чтобы его приказания исполнялись незамедлительно, отправил космонавтов на исследование Дождевой Капли. Сам же тем временем приводил в порядок своей скарб. Нажимая кнопку переговорного устройства, Силберт и Бризнаган ожидали увидеть в директорском отсеке полнейший беспорядок, но они явно недооценивали миссис Уэйсанен.


Получив приглашение войти, они вступили в комнату, которая выглядела так, будто в ней жили уже год, а не час, как на самом деле. Красивой, удобной и со вкусом расставленной мебели было столько, что одни затраты на ракетное топливо для ее доставки на станцию во времена, когда оно еще синтезировалось химическим путем, образовали бы невосполнимые дыры в бюджете государственного департамента космической промышленности.

Сложно сказать, хотел ли Уэйсанен пользоваться всеми благами домашнего комфорта даже во время командировок или супруги планировали задержаться на станции на более продолжительный срок.

Представления Силберта и Бризнагана о том, какого возраста должен быть финансовый магнат, оказались ложными. Начальник показался им чересчур молодым. Ему едва ли можно было дать тридцать, скорее всего, он был лет на пять моложе. Примерно одного роста с Бризнаганом – около пяти футов десяти дюймов – и примерно одного с ним веса. Хотя программист и считал, что находится в неплохой спортивной форме, он должен был признать, что его босс более мускулист. Даже Силберт, будучи шести футов пяти дюймов ростом, человек далеко не хилой комплекции, рядом с Уэйсаненом выглядел более чем обыденно.

– Входите, джентльмены. Пару минут назад мы почувствовали, как вы приземлились. Полагаю, у вас есть, что мне сообщить. Мы не предполагали, что вы вернетесь так быстро. – Уэйсанен жестом пригласил космонавтов войти в комнату и, закрыв дверь, указал на кресла.

Бризнаган остался стоять, испытывая неловкость из-за неоконченного отчета, Силберт же опустился в ближайшее к нему кресло. Директор тоже не садился.

– Ну что, мистер Бризнаган?

– Что касается точных чисел, мне практически нечего доложить, – начал программист. – Мы провели внутри Дождевой Капли только несколько минут, но этого времени хватило, чтобы прийти к выводу: детальное исследование жизненных форм, населяющих спутник, без микроскопа невозможно. В результате к составлению отчета я казался неподготовленным. Теперь я понимаю, чтобы добыть стоящий материал, надо было взять с собой аппарат для сбора образцов планктона. Мистер Силберт всегда его использует.

Лицо Уэйсанена не отразило ничего, кроме вежливой заинтересованности.

– Что ж, вы правы, – произнес он. – Мне следовало пояснить, что мне нужен не детальный доклад о живых организмах, а субъективное описание физических процессов, причем составленное непрофессионалом. Однако я думаю, даже за столь небольшой срок вы успели составить некоторое впечатление о Дождевой Калле. Как полагаете, вы сможете подготовить отчет на основании увиденного?

Беспокойное выражение исчезло с лица Бризнагана, и он утвердительно кивнул.

– Есть, сэр. Я не писатель, но рассказать о том, что видел, смогу.

– Отлично. И, пожалуйста, задержитесь еще на минутку. – Уэйсанен повернулся к другой двери и, несколько повысив голос, позвал: – Бренда, подойди сюда, пожалуйста! Тебе стоит послушать.

Силберт поднялся, и оба космонавта поздоровались с вошедшей женщиной.

Бренда Уэйсанен была на голову ниже мужа. Ее платье ничем не отличалось от платья любой домохозяйки, принарядившейся к приходу гостей. Мужчины же не были настолько компетентны, чтобы сказать, стоило ли оно пятьдесят долларов или в десять раз больше. Одежда как нельзя лучше выделяла ее лицо, которое и без того привлекало внимание. Смоляные волосы и брови подчеркивали глубину ее серых глаз, а круглые щечки и подбородок придавали лицу что-то детское, хотя в действительности она была ненамного младше своего мужа. Она произнесла слов не больше, чем требовали условности, и поспешно села, а мужчины вернулись к разговору.

– Пожалуйста, продолжайте, мистер Бризнаган, – сказал Уэйсанен. – Мы с женой чрезвычайно заинтересованы в вашем докладе, позднее я надеюсь объяснить – почему.


Бризнаган обладал превосходной зрительной памятью, поэтому без труда исполнил просьбу. Он живо описал зеленоватую, залитую солнцем дымку, окружившую его под водой, – солнечные лучи скользили по ней, не вызывая радостных бликов, оживляющих в погожие дни озера Земли. Он поведал о глубокой тишине, заставившей его поддерживать связь, чтобы подавить смутное предчувствие опасности, рождавшееся в этом «самом тихом» молчании, которое ему когда-либо приходилось слышать.

Силберт перебил напарника, чтобы вставить замечание, что на самом деле Дождевая Капля никогда не погружена в молчание. Даже когда метеорит величиной с пылинку пробивает защитную пленку, звуковая волна распространяется на такое большое расстояние, что можно слышать, как закипающая вода со свистом вырывается наружу, если находится поблизости, пока не затянется изоляционный слой. И то, что за время своего пребывания внутри спутника они ни разу не услышали, как это происходит, довольно необычно.

Когда Силберт закончил, Бризнаган кивком поблагодарил его, и возобновил нить повествования. Свой рассказ он завершил описанием поросшего водорослями цилиндрического шлюза, парящего над черной безжизненной бездной, уходящей вглубь до самого ядра кометы, нередко прибегая к поэтическим сравнениям.

Уэйсанен выслушал подчиненного с вниманием, польстившим его самолюбию, и несколько минут молчал. Затем он произнес:

– Спасибо, мистер Бризнаган. Это как раз то, что нам нужно. – И, повернувшись к жене, спросил: – Каково твое мнение, дорогая?

Черная головка медленно наклонилась, глаза Бренды были устремлены за пределы металлических стен.

– Захватывающе, – наконец проговорила она. – Конечно, все не так, как мы себе представляли, но, несомненно, стоило там побывать. Я полагаю, что джентльмены не спускались к ядру, да если бы и спустились, вряд ли им удалось бы что-нибудь увидеть. Насколько я понимаю, глубины необитаемы и, разумеется, солнечный свет не проникает туда.

– О, напротив, – ответил Силберт, – дно населяют тысячи организмов, само собой, не ведущих фотосинтеза. Там бактерии и грибы, питающиеся занесенной с освещенных областей органикой. Я никогда не спускался к основанию кометы и не знаю, произрастает ли что-нибудь непосредственно на ядре, но некоторые виды планктона попадали в мои сети. Большую часть образцов с прилагаемым описанием я отсылал на Землю в регулярных отчетах.

– Я знаю. Я внимательно изучил ваши отчеты, мистер Силберт, – подтвердил Уэйсанен.

– Все равно, исследование дна наша первостепенная задача, – задумчиво произнесла Бренда. – Иначе мы не выполним задуманное.

– Правильно, – Уэйсанен поднялся с кресла, – Мы благодарим вас, джентльмены за прекрасный доклад. Добытые вами сведения нам очень пригодятся. Не знаю, какому часовому поясу Земли соответствует расположение нашей станции, но не сомневаюсь, что рабочий день уже давно закончился. Завтра мы все спустимся на Дождевую Каплю для более тщательного исследования. Мы с женой проведем технический анализ, мистер Бризнаган будет ассистировать нам, а мистер Силберт покажет путь. Приятно было с вами познакомиться, джентльмены.

Бризнаган понял намек и поднялся, чтобы уходить, но Силберт замешкался. Он выглядел озабоченным, но, казалось, не мог или не хотел объяснить, в чем дело. От Уэйсанена это не ускользнуло.

– Что-нибудь не так, мистер Силберт? Или по каким-то причинам владельцы Дождевой Капли или их представители не имеют права осмотреть спутник? Я отдаю себе отчет, что за последние три года вы были единственным человеком, кто спускался на поверхность, но, поверьте, вашей работе ничто не угрожает.

Лицо Силберта слегка прояснилось.

– Дело не в том, – медленно произнес он. – Я знаю, что вы начальник, и беспокоюсь вовсе не из-за работы. Я бы предпочел сообщить кое-что, хотя, возможно, вам это давно известно. Но я несу ответственность, если что-нибудь случится. Не хочу показаться навязчивым, но, по существу, на спутнике отсутствуют гравитационные силы.

– Я знаю.

– Если вы не уверены, что миссис Уэйсанен точно не беременна, то ей следует находиться в невесомости лишь несколько минут кряду.

Уэйсанены улыбнулись.

– Спасибо, мистер Силберт, нам это известно. Будьте завтра в скафандрах у люка грузового отсека. Придется взять с собой немало оборудования.

IV

Заключительная фраза оказалась излишней.

Когда на следующее утро все четверо принялись за погрузку необходимого для исследования оборудования, Силберт сначала решил, что мебель Уэйсаненов составляла лишь незначительную часть груза, доставленного с Земли. Он недоумевал, зачем надо было везти такое количество оборудования на станцию, если теперь приходилось спускать его на Дождевую Каплю. Но затем осознал: то, что он сейчас тащил к люку, находилось в грузовом отсеке задолго до прибытия начальника. Приборы месяц за месяцем доставлялись шаттлами с Земли. Очевидно, что это часть тщательно разработанного плана. Грядут кардинальные изменения в программе эксплуатации Дождевой Капли.

Силберта беспокоила судьба спутника. Он привык считать, что Дождевая Капля призвана спасти человечество от голода.

Ему, как и всякому взрослому человеку, было известно, какую роль сыграло освоение атомной энергии и развитие генной инженерии в период первого демографического взрыва. Они позволили одновременно использовать почву для жизни и для производства продуктов питания. Но как и ожидалось, обширных, на первый взгляд, ресурсов едва хватило последующим поколениям.

Те, кто не боялся смотреть правде в глаза, предсказывали, что в самое ближайшее время наступит второй пик рождаемости. Большая часть четырнадцатимиллиардного населения Земли обитала на генетически синтезированных растительных островах, рассеянных в гидросфере планеты. Количество островов достигло критической точки: увеличение поглощаемого почвой объема солнечной энергии угрожало разрушить цепи питания. Теоретически атомная промышленность могла обеспечить все население планеты синтетической пищей, но горький опыт показал: когда ущерб наносится «естественному праву» всякого индивида питаться натуральными – и вкусными – продуктами, равно как и воспроизводить свой род, человеческое возмущение не знает границ. Причем, как Силберт успел заметить, первое беспокоило наиболее цивилизованные нации.

Ожидалось, что Дождевая Капля станет решением грядущей проблемы. Как только съедобные формы жизни, синтезированные генетическим путем, прижились бы на спутнике, его предполагалось разбить приблизительно на миллион малых космических «ферм», чтобы обеспечить равномерное поступление солнечной энергии на плантации.

Однако идеи энергообеспечения и электрификации, как и проекты создания семейных жилых кварталов на поверхности Дождевой Капли, противоречили плану разбивки спутника на отдельные фермы. Да и вообще не содержали рационального зерна – ни одно живое существо не могло постоянно находиться на комете: отсутствие гравитации губительно сказывалось на обмене веществ. Именно поэтому Силберт строго соблюдал технику безопасности и, собирая образцы для отчетов, никогда не проводил под водой более суток. После погружения он обязательно на несколько дней поселялся в тех отсеках, станции, где поддерживался нормальный уровень гравитации.

Теперь же было от чего прийти в замешательство.

Время шло, и чем больше приборов космонавты извлекали из складского отсека станции, где притяжение было минимальным, и связывали сетями для отправки на Каплю, тем больше рассуждения Силберта заходили в тупик. Спросить Уэйсанена он не решался, а конфиденциально посовещаться с Бризнаганом не мог, так как радиоприемники четверых были настроены на одну частоту. Ему пришлось оставить сомнения при себе.


Значительный вес оборудования затруднял транспортировку, но Силберт не утруждал себя подсчетами общего тоннажа. В этом не было необходимости. При максимальной загрузке одна сеть вмещала около тысячи фунтов, и оставалось лишь подсчитать их количество. Сетей набралось двадцать две.

Гораздо сложнее установить на каждом узле картридж с твердым топливом. Прикрепить его нужно было достаточно прочно и как можно ближе к центру тяжести нагруженных сетей, чтобы он сохранил направление при сгорании. Космонавты решили доставить тюки на поверхность спутника с помощью ракет. Если бы они просто столкнули их со станции, уменьшение кинетической энергии при потере одиннадцати тонн веса повлекло бы за собой необратимое изменение орбиты корабля.

Силберт развернул тюки по направлению к Дождевой Капле и проверил, все ли топливные картриджи укреплены на «экваторе» сетей. Когда пришло время отправлять груз, ему оставалось лишь нацелить ракеты вперед по движению станции и произвести выстрел.

Результирующий вектор скорости чуть было не сбил станцию с орбиты. Наконец сети с оборудованием достигли поверхности – в конце концов, цель была лишь в полумиле и составляла десять миль в диаметре. Груз разбросало в шестидесяти градусах экваториальной зоны спутника, но любой тюк весил здесь не более трех с половиной унций, и перетащить их к шлюзу нетрудно.

Когда последняя сеть опустилась на сверкающий защитный слой Дождевой Капли, Уэйсанен обернулся к космонавтам.

– Как нам легче всего спуститься? Просто спрыгнуть вниз? Силберт нахмурился, но никто не видел выражения его лица сквозь смотровое стекло скафандра.

– Согласно технике безопасности, лучшее, что мы можем сейчас сделать, это вернуться на обод станции и потратить пару дней на приведение в порядок наших внутренних лабораторий, так как, не считая перерыва на обед, мы провели в невесомости почти десять часов.

Уэйсанен сделал нетерпеливый жест, что, в отличие от мимики Силберта, не ускользнуло от внимания экипажа.

– Ерунда! – воскликнул он. – Другие неделями остаются в невесомости, и с ними ничего не происходит.

– Не сомневаюсь, что их кости не превратились в резину. Более того, готов допустить, что они избежали менее серьезных последствий. Я не биолог, я полагаюсь на технику безопасности. И, насколько знаю, все эти правила разработаны на основе долгого и порой печального опыта. Конечно, коэффициент безопасности в них несколько превышен, и я согласен провести на поверхности четыре-пять дней, но только при условии, что мне представят веские основания для таких экстренных мер.

– Хм-м. Таковых оснований у меня нет. Что ж, нельзя ли задержаться еще ненадолго на поверхности и показать нам с Брендой, как управляться с люками, чтобы мы могли перенести оборудование под изоляционную пленку?

– Ну, если все так срочно, мы все же останемся и доведем работу до конца. Но я не…

Силберт умолк, вдруг осознав, что Уэйсанен по каким-то причинам не желает объяснять, к чему такая спешка. Похоже, все поняли, почему космонавт прервал фразу на полуслове, даже Бризнаган, казалось, прочитал его мысли. Однако никто не проронил ни слова.

Несколько минут Силберт проводил инструктаж, в каком конкретно направлении прыгать, чтобы приземлиться на Дождевую Каплю, и как передвигаться по желеобразной поверхности в условиях практически полной невесомости. Затем все четверо благополучно добрались до цели.

Зыбкая поверхность кометы затрудняла движения космонавтов. Им потребовалось несколько часов, чтобы собрать тюки с оборудованием и распаковать их перед шлюзом. Часть приборов пришлось собирать до погружения в водную среду. До поры до времени инструкцию по обращению с люками пришлось отложить. Когда Силберт во второй раз предложил вернуться на корабль и подкрепиться, Уэйсанен, хотя и не без колебаний, все же уступил просьбе космонавта и заинтересовался, когда тот продемонстрировал прием, с помощью которого им предстояло вернуться на станцию.

Пока космонавты поднимались на станцию, Силберт с удивлением обнаружил, что им чудом удалось избежать отклонения вектора скорости от намеченной траектории. Он предполагал, что придется потрудиться, чтобы точно состыковать четырех людей с кораблем. А теперь подозревал, что их спас не счастливый случай, а умение рассчитывать прыжок. Он сделал вывод, что начальник и его жена, несомненно, имели предыдущий опыт космических полетов и были в прекрасной спортивной форме.

Согласно технике безопасности, экипажу следовало оставаться в зоне нормальной гравитации, по меньшей мере, восемьдесят часов. Однако с недавних пор свод правил утратил свою власть над Силбертом, чья жизнь теперь целиком и полностью зависела от Уэйсанена. Уже спустя двенадцать часов исследовательская группа возобновила работу на спутнике.

Бризнаган все еще беспокоился всякий раз, когда над ним простиралась усеянная звездами пустота, а под ногами колыхалось такое же звездное небо, отраженное на поверхности Дождевой Капли. Но ему некогда было размышлять над своими ощущениями.

Первая партия груза, который предстояло отправить в шлюз, состояла из полудюжины пластиковых пузырей диаметром один ярд. Силберт с интересом заметил, что все они содержали те или иные организмы: от едва различимых рачков до напоминающей сельдь рыбы.

– Наконец-то мы примемся за разведение живых организмов, – сказал космонавт. – Я всегда считал, что вопрос имплантации жизненных форм на спутник станет основным предметом споров специалистов, если они когда-нибудь решатся на такой шаг.

– Решение было утверждено на первом совещании нового правления, – ответил Уэйсанен. – А все организмы, способные выжить в данных условиях – точнее, предположительно способные выжить, – уже несколько лет дожидались отправки на станцию. Пожалуйста, будьте осторожнее при погрузке контейнеров в шлюз – сначала, если не сложно, опустите те, что идут под нечетными номерами. В четных находятся хищные виды, и необходимо, чтобы до того, как мы их выпустим, остальные успели разбежаться.

– Хорошо. Как следует открывать контейнеры? Или мне достаточно просто сорвать крышки, когда я выйду за пределы второго отсека?

– Да, этого вполне достаточно. Я думаю, что за полчаса не без помощи внутренних течений организмы сумеют освоить довольно большую часть водных пространств.

– Совершенно верно. Скорее всего, они постараются держаться поближе к поверхностному слою, так как там больше света, где, несомненно, получат определенную долю жесткого облучения.

– Мы предусмотрели подобные ситуации и допускаем, что неизбежны потери и изменение генетического кода. Тем не менее полагаем, что большая часть выживет, несмотря ни на что. Даже если радиация вызовет некоторые мутации, это не повлияет на результат трансплантации. Мы предполагаем, что в данной среде эволюционные процессы идут гораздо быстрее, чем на Земле.


Бризнаган помог протолкнуть нужные контейнеры сквозь вакуумный отсек шлюза и втащить их во внутреннее помещение, а затем с интересом наблюдал, как Силберт ножом вскрывал крышки пластиковых банок и извлекал их содержимое наружу.

– Мне следовало спросить, не надо ли дожидаться, пока выровняется баланс температур, – сказал Силберт, когда облако едва заметных крупинок вырвалось из последнего контейнера и бросилось врассыпную. – Однако не похоже, чтобы это их хоть сколько-нибудь беспокоило.

– Контейнеры пролежали на спутнике всю ночь, – заметил Бризнаган. – А поскольку радиационный баланс на поверхности Капли примерно одинаков, то разница внешней и внутренней температур не должна быть существенной. Давай вернемся и заберем следующую партию. Тем более что, если с жучками и не все в порядке, помочь им мы уже не в силах.

– Идет.

Силберт последовал совету напарника и решил бросить освобожденных из длительного заключения животных на произвол судьбы.

Наверху их уже ждала новая работа. Одна из грузовых сетей представляла собой связку изогнутых металлических предметов, преимущественно из анодированного алюминия. За те несколько минут, пока Силберт и Бризнаган оставались под водой, Уэйсанены рассортировали разрозненные части прибора и теперь пытались собрать их воедино.

Каждый участок конструкции присоединялся к соседнему с помощью ряда магнитных контактов, и через пару минут перед космонавтами выросла сфера диаметром двадцать футов. Наверху сооружение венчал прозрачный купол меньшего диаметра, а цилиндрической формы дно заканчивалось люком. Завершив сборку, Уэйсанены тщательно покрыли все внутренние и внешние поверхности машины жидкостью из баллончиков, в которой Силберт узнал полимерное соединение на основе карбоната фтора, используемое для обработки невидимых трещин в покрытии космических кораблей.

Уэйсанены поднялись на борт машины.

То ли выглядевшая металлической поверхность на самом деле была из какого-то другого материала, то ли в конструкцию были вмонтированы антенны, но радиосигнал без помех доходил до оставшихся за бортом космонавтов. Следуя указаниям начальника, Силберт и Бризнаган принесли оставленные на поверхности приборы и передали их Уэйсаненам сквозь иллюминатор-приемник, неожиданно возникший в цилиндрической части аппарата. Как только кто-нибудь из космонавтов складывал очередную порцию приборов в приемное устройство, оно тут же захлопывалось, доставляя полученный груз в кабину. Через два часа на поверхности Дождевой Капли уже ни осталось и следа от груды экипировки, доставленной со станции. То немногое, чему не нашлось места внутри аппарата, Уэйсанены, выйдя напоследок из кабины, привязали к сферическому каркасу под люком.


Уэйсанен и Бренда вернулись в кабину, попросив Силберта и Бризнагана опустить аппарат в шлюз. Любой из них мог в одиночку поднять машину весом три фунта, однако сферическая форма и размер конструкции усложняли манипулирование с ней. Поэтому, боясь ее опрокинуть, космонавты решили действовать скоординировано.

– Отлично. А теперь откройте люк и установите машину в отсеке, – Уэйсанен руководил работой изнутри. – Потом закроете все клапаны и пустите воду.

Впервые в жизни Силберту довелось посадить под замок собственного босса, что доставило ему ни с чем не сравнимое удовольствие.

Чтобы открыть люк, космонавтам пришлось снова приподнять сферу. Они без труда протолкнули шар в разверзшуюся дыру, куда не проникал ни один солнечный луч. Прошла целая минута, прежде чем слабое гравитационное поле Дождевой Капли опустило машину внутрь шлюза. Космонавты не могли подтолкнуть ее снаружи. Нельзя одновременно толкать сферу и удерживаться на поверхности без риска улететь в открытый космос.

Наконец напарникам удалось закрыть крышку люка. Проверив, плотно ли пригнан люк, – во-первых, потому, что им редко пользовались, а во-вторых, потому, что Силберт, хотя и безосновательно, не доверял автоматическим приборам, – космонавты проникли в шлюз через люк, ведущий в тоннель для персонала.

– Нет ли здесь скафандров, более приспособленных для работы под водой, чем эти доспехи? – спросил Уэйсанен.

– Да, сэр, – ответил Силберт. – Хотя не уверен, что в них будет намного удобнее. В шлюзе хранится всего три таких скафандра, причем двумя из них никто не пользовался с тех пор, как я работаю на станции. Их необходимо тщательно проверить.

– Отлично. Принесите их сюда, а затем пускайте в отсек воду.

Силберт отыскал скафандры и передал их Бризнагану, а сам пошел проследить, как откроются клапаны.

– Готово? – спросил он.

– Да. Оба внутренних клапана закрыты, мы все трое в отсеке. Разрешаем обрушить на нас потоки воды.

– Неточная формулировка, – прошептал про себя Силберт.

Из предосторожности он подергал ручку основного внутреннего клапана. Будь он не закрыт, катастрофы не избежать. Даже при давлении в одну четвертую атмосферы поток воды ворвался бы в разреженную среду шлюза, и, сорвав крышку люка, вынес бы и батискаф, и космонавтов в космос. На всякий случай в шлюзе имелась ракета Феникс, но Силберт не горел желанием прибегнуть к ее помощи. Кроме того, раз он и сам находился в шлюзе, то в случае аварии не смог бы ни добраться до нее, ни, тем более, управлять.

V

Даже находясь внутри сферы, космонавты услышали, как вода с оглушительным шумом ворвалась в клапан и, обрушившись на батискаф, ударила его о противоположную стену отсека. Через минуту, убедившись, что жидкость не проникает в основной отсек, Силберт открыл внешний люк.

Сквозь прозрачный купол, который представлял собой единственное смотровое стекло машины, Силберт видел, как Уэйсанен передвигает рычаги управления. Водяные двигатели, скрытые на внешней поверхности аппарата, выдвинулись, что позволило космонавту убедиться, что конструкция действительно предназначалась для передвижения. Конечно, больших скоростей она не развивала, но зато превосходно маневрировала в водном пространстве.

Наблюдая, как сфера медленно выползает из отсека, Силберт решил, что Уэйсанену нечасто приходилось садиться за руль батискафа. Наконец шар благополучно выкатился из поросшей водорослями громады шлюза в зеленоватые воды Дождевой Капли. Тогда космонавт закрыл грузовой шлюз, затем сквозь люк для персонала выбрался наружу и подплыл ко входу в батискаф.

Внешняя крышка небольшого входного клапана открывалась вручную. Через тридцать секунд Силберт снял шлем и вошел в довольно тесную кабину. Уэйсанен как раз заканчивал накачку воздуха.

Остальные также освободились от шлемов. Они изучали принесенные Бризнаганом водолазные костюмы, представлявшие собой весьма простую конструкцию. Эластичные комбинезоны с кислородными баллонами и огромных размеров шлемы предоставляли большую свободу движения и больший обзор по сравнению со шлемами других конфигураций. В отсутствие гравитации и, следовательно, архимедовой силы объем шлема не представлял неудобств, неизбежных на Земле. Через пару минут Силберт приступил к инструктажу по использованию водолазных костюмов.

Уэйсаненам не потребовалось повторять инструкцию, а что касается Бризнагана, если он и упустил что-то из сказанного, то не признался в этом.

– Отлично, – нетерпеливо сказал начальник, выслушав пояснения Силберта. – Думаю, мы готовы. Как только мистер Силберт взошел на борт, я начал погружение батискафа, однако менее чем за час нам не добраться до ядра. Имеет смысл не тратить время и провести обычный сбор биологических образцов. Мистер Силберт, вы можете воспользоваться привычными для вас приборами. Если вы успели заметить, все они доставлены на борт. Мы с Брендой займемся непосредственно физическим исследованием и описанием ядра с целью выявления, что необходимо будет сделать для размещения на Дождевой Капле жилых кварталов, и где именно их лучше всего расположить.


Уэйсанены, едва приметно улыбаясь, наблюдали за негодованием Силберта, которое не трудно было предсказать.

– Жилые кварталы? Да это просто смешно! На Дождевой Капле практически отсутствует гравитация, а на ядре и подавно, шести недель пребывания на спутнике достаточно, чтобы из человеческого скелета полностью вымылся кальций, не говоря уже о прочих нарушениях обмена веществ…

– Если быть точным, четырнадцать возможных нарушений. Мистер Силберт, все, что вы говорите, нам прекрасно известно. Хотя, с нашей стороны, было очень некрасиво поддразнивать вас, но мы не нашли сил удержаться от искушения. Должны вам сказать, что по некоторым причинам мы имеем веские основания не доводить до широких масс результаты последних исследований. – Мягкая улыбка Бренды Уэйсанен сгладила неприятную ситуацию. – А теперь, если бы не вопиющее отсутствие кресел, к которому я все же надеюсь привыкнуть, я бы попросила вас присесть и внимательно выслушать нас.

Тот факт, что за несколько дней или недель, проведенных в невесомости, человек утрачивает кальций, содержащийся в костных тканях, был известен еще задолго до полета человека в космос. Результаты воздействия невесомости на организм человека исследовались в водной среде. Строго говоря, причина этого явления не отсутствие гравитации, а нарушение передачи мозговых импульсов, ответственных за мускульные напряжения. Этот факт все время лежал на поверхности, и удивительно, что его так долго не могли установить. Почему костные ткани лодыжки ребенка отвердевают быстрее, чем ткани запястья? Большую роль в формировании скелета, несомненно, играет генетический фактор. Так, например, столь похожие на нас дельфины от рождения находятся в невесомости и вырастают до значительных размеров.

Благодаря исследованиям, проведенным в космосе, удалось установить ряд более тонких химических зависимостей, касающихся влияния невесомости на человеческий организм. За пять лет исследований в условиях абсолютного отсутствия гравитации мы проследили влияние на живой организм самых разнообразных факторов и выявили среди них четырнадцать специфических показателей, ответственных непосредственно за обмен веществ.

Мистер Силберт, вы имеете общие представления взрослого образованного человека о генной инженерии. Скажите, пожалуйста, какой выход вам подсказывают логические рассуждения?

– Поскольку генетические опыты на людях небезосновательно считаются тягчайшим преступлением, единственным разумным решением было бы не подвергать людей воздействию невесомости, – ответил Силберт. – Ракеты Феникс позволяют осуществлять межпланетные перелеты с ускорением, поддерживающим на борту нормальный уровень гравитации, а на орбитальных станциях комфортные для человеческого существования условия создаются при помощи постоянного вращения.

Мягкая улыбка не покидала лица Бренды, тогда как ее муж проявлял признаки некоторого раздражения.

– Законно или нет, – перебил он, – с благими или преступными целями, однако самый разумный выход – это изменить генетический код человека или, по крайней мере, нескольких людей, так чтобы они могли безопасно и неограниченно работать в условиях невесомости. Может, вас это шокирует, но подобные эксперименты были проведены семь лет назад, и около пятисот людей имеют в своем генетическом коде определенную модификацию. Произошли изменения, как бы вы сказали, уже не позволяющие считать их людьми.


– Я бы так не сказал, – вмешался Бризнаган. – Всякий, кто имел дело с генными мутациями, знает, что не существует критерия, по которому какое-либо изменение генетического кода можно было бы отнести к области допустимых или недопустимых для человеческого существа дивергенций, так как пока еще не создан эталон генетического кода человека. Мутации происходят постоянно: в результате радиационного облучения, термальных явлений или обыкновенного скачка протонов в молекулах ДНК. В курсе основ программирования это явление нередко приводится в качестве примера, и, решив несколько подобных задач, приходишь к выводу, что каждый человек имеет в своем коде те или иные модификации.

– Благодарю, вас, мистер Бризнаган, – Бренда Уэйсанен снова вступила в разговор. – Из-за предрассудков, с которыми нам часто приходится сталкиваться в обществе, мы вынуждены больше думать о себе и поэтому несколько эгоистичны. Как вы правильно заметили, мы с мужем можем неограниченно пребывать в условиях невесомости и планируем навсегда остаться на спутнике. Со временем сюда переберутся такие же, как мы.

– Но зачем? Конечно, это не мое дело, но, хотя я и люблю Дождевую Каплю, должен сказать, что это не самое веселое место. Я здесь не ощущаю одиночества только потому, что любому обществу предпочитаю хорошую библиотеку.

Прежде чем ответить, женщина взглянула на мужа. Уэйсанени пожал плечами.

– Раз уж вы затронули эту тему, мистер Силберт, я думаю, мы должны рассказать вам о причинах, вынуждающих нас покинуть Землю. При внесении изменений в генетический код человека генная инженерия столкнулась с проблемой, некогда поразившей медицину вскоре после изобретения методов лечения гормональными препаратами. Как и в любой другой деятельности, в медицине и генной инженерии человек не застрахован от побочных эффектов, по большей части нежелательных. Мы в своей модификации тоже не избежали отклонений. Я не стану перечислять весь список разнообразнейших дефектов, полученных нами в результате опыта, – поверьте, их гораздо больше, чем у мистера Бризнагана, – но один из них имеет непосредственное отношение к делу. Мы с Айно ждем ребенка, и нам стало известно, что, если женщина подобного строения во время беременности остается в условиях нормальной гравитации, то в девяти из десяти случаев ребенок погибает через пять-шесть месяцев. Точная причина, почему это происходит, пока не установлена. Известно лишь, что она в большей степени имеет отношение к физиологии матери, нежели ребенка. Но в этом вопросе еще многое предстоит исследовать. Поэтому мы намерены остаться на Дождевой Капле, по крайней мере, до рождения ребенка, а вообще надеемся поселиться здесь навсегда. Мы не просили, чтобы нас создавали для жизни в космосе, но раз случилось, что жить здесь для нас безопаснее, так тому и быть.

– Значит, Дождевая Капля станет чем-то вроде родильной клиники?


– Я думаю, наиболее подходящим названием было бы «колония», – вмешался в разговор Уэйсанен. – Таких, как мы, очень много, и большинство из нас надеются обрести на спутнике свой дом.

– Следовательно, первоначальный план по разбивке кометы на небольшие плантации теперь отменяется?

– Совершенно верно.

– Но каким образом вы собираетесь изменить программу освоения спутника? Ведь проект был заранее оплачен в рамках программы изучения новых пищевых ресурсов.

– Так было, пока проект принадлежал государству. Как вы знаете, с недавних пор спутник перешел под управление частного концерна, полностью оплатившего государству стоимость Дождевой Капли, станции и шаттлов, снабжающих станцию всем необходимым. И да будет вам известно, восемьдесят процентов акционерного капитала принадлежит таким людям, как я. Наши требования вполне законны, хотя некоторым они, возможно, не по душе.

– Я бы сказал, что не просто некоторые, а многие выскажутся против вашего проекта. Кроме того, основав здесь колонию, вы никогда не сможете оградить себя от недоброжелателей, – рассуждал Бризнаган. – Теперь, когда космические корабли стали широкодоступны, любой человека, даже не имея на то официальной санкции, может подняться в космос и в мгновение нанести защитному слою спутника непоправимые повреждения. Если вам удастся после этого выжить, все придется начинать заново, так как все растения и живые организмы, которыми вы населите вашу землю, вымерзнут, прежде чем будут приняты хоть какие-то меры по предотвращению выкипания воды, составляющей основу Дождевой Капли.

– Вы правы, – согласился Уэйсанен. – И пока еще мы не нашли решения этой проблемы. Конечно, нам сыграют на руку сами по себе отвратительные законы, препятствующие проникновению в средства массовой информации любых сведений, способных вызвать народные возмущения. Законы необходимы в связи с увеличением популяции земного шара. Сейчас любое альтернативное предложение сталкивается с такой негативной реакцией, что я удивляюсь, как Земля выносит все это. В любом случае, мы не намерены распространяться о деталях проекта. Поскольку сравнительно немного человек действительно находятся в курсе программы освоения Дождевой Капли, я думаю, никто не посчитает себя обманутым в связи с изменением назначения спутника.

Первым побуждением Силберта было крикнуть, что все эти люди уже обмануты. Однако, полагая, что не в его праве спорить по данному вопросу с Уэйсаненом, он подавил в себе негодование. За три года, посвященных работе над проектом создания на спутнике плантаций, космонавт так привязался к своему делу, что изменение политики в отношении Дождевой Капли поразило его гораздо глубже, чем он сам осознавал.

Бризнаган тоже чувствовал себя задетым, хотя и не был так привязан к первоначальному проекту. Не разделяя оптимистичной убежденности Уэйсанена, что им удастся избежать проблем, связанных с общественным мнением, он не знал, что посоветовать. Все посещавшие его мысли вертелись вокруг единственного вопроса, как бы поскорее добраться до компьютера и ввести в него параметры ситуации. Годы учебы и работы оставили в нем глубокое сомнение в человеческих способностях – в том числе и собственных – охватить все грани сложного явления.

Поскольку Уэйсаненам нечего было добавить, экипаж батискафа молча продолжал погружение.

VI

Сфера быстро покинула освещенные солнцем водные слои и оказалась в кромешной темноте, усиливаемой внутренней подсветкой батискафа.

В отсутствие гравитации и каких-либо ориентиров навигацию осуществлял автопилот. Эхолокаторы поставляли пилотирующему устройству сведения о расстоянии до поверхностного слоя, до ядра кометы и до шлюза, сквозь который космонавты проникли внутрь ДождевойКапли. Интерпретацию показаний пробора осложняло разнообразие рельефа изоляционной пленки, хотя похоже было, что Уэйсанен держал ситуацию под контролем и уверенно вел корабль в глубину.

Изменение давления по мере погружения было столь незначительным – у ядра на тридцать процентов больше, чем у поверхности, – что здоровый человек практически не чувствовал разницы. Батискаф не был оснащен приборами для измерения давления, и Силберта беспокоило, что конструкторы аппарата не предусмотрели возможности проконтролировать показания эхолокаторов.

Когда космонавты достигли ядра, они, вопреки своими ожиданиям, обнаружили, что смогут обойтись и без приборов.

К некоторому удивлению Уэйсанена и преходящему всякие границы изумлению Силберта – Бризнаган был слишком мало осведомлен, чтобы делать предварительные предположения, – ядро спутника не было абсолютно темным. Из него исходило сияние. Настолько слабое что, космонавты вполне могли не заметить его, если бы каждые пять минут не выключали огни батискафа, но которое увеличивалось по мере приближения аппарата к сердцу спутника. На расстоянии ста ярдов сияние стало таким ярким, что уже не приходилось дожидаться, пока глаза привыкнут к мраку, чтобы различить его.

– В своих отчетах вы ни разу не представили образцов светящихся бактерий, – не преминул заметить начальник. – Интересно, и почему это они не выплывали к поверхности, чтобы попасться к вам в сачок?

– Честно говоря, я в растерянности, – ответил Силберт. – Вы уверены, что сияние порождают светящиеся бактерии?

– Не то чтобы уверен, скорее, это единственное предположение, которое приходит мне в голову. Явление никоим образом не похоже ни на тепловое, ни на радиоактивное излучение. Вы думаете иначе?

– Нет. Но что бы ни было источником света, оно явно находится около ядра, более того, растет на нем. Другими словами, оно живое. И поэтому не могло всплыть на поверхность.

– Что ж, возможно. Надеюсь, вы не думаете, что я недоволен вашими отчетами. Тем более что технологию сборки образцов разрабатывали не вы, а один из моих коллег. Продолжаем погружение. Согласно эхолоту батискаф вот-вот войдет в контакт с ядром.

Уэйсанен погасил огни батискафа за исключением флюоресцентных лампочек на панели управления. Люди собрались у выпуклого стекла иллюминатора, чтобы наблюдать за происходящим снаружи. Благодаря невесомости космонавтам не пришлось толпиться на одном пятачке, постоянно сталкиваясь лбами.

Несколько минут они не видели вокруг себя ничего, кроме слегка подсвеченной воды. Затем группка тонких щупальцевидных волокон размером не больше мизинца продрейфовала мимо купола аппарата; проследив взглядом за их движением, космонавты неожиданно для себя различили в основании стеблей цепкие усики.

– Туда, – прошептала Бренда. – Осторожнее, дорогой, – всего несколько ярдов.

– Мы идем на минимальной скорости, – ответил Уэйсанен. – Беспокоишься, что врежемся в твердые породы?

– Вовсе нет. Но посмотри, как красиво! Давай пришвартуемся и выйдем из батискафа.

– Всему свое время. А пока останемся здесь. Первым выйду я и не позволю тебе покидать аппарат, пока не буду убежден, что это безопасно.


Если бы освещения было достаточно, чтобы различить выражение лица Бренды, всякий прочитал бы на нем готовность отстаивать противоположное мнение. Что же касается Бризнагана и Силберта, те предпочитали как можно меньше вмешиваться в ход событий. Тем более что семейные разногласия интересовали их гораздо меньше, нежели происходящее за бортом.

Ядро отчетливо просматривалось в радиусе двухсот ярдов, и батискаф под управлением Уэйсанена медленно передвигался вдоль скалистой поверхности устланной ковром светящихся организмов.

Населявшие придонные области организмы предположительно относились к отряду грибов, потерявших сходство со своими земными предками. Фотосинтезирующие формы жизни едва ли развились бы в такой среде. Некоторые грибы имели змеевидную форму, другие походили на ленту или перо и росли островками, напоминавшими гладко скошенный луг. Зеленоватый свет, исходящий от них, распадался на тысячи улавливаемых глазом оттенков: красные, пурпурные и желтые разновидности грибов ярко выделялись на фоне серых и коричневых видов. Космонавты заметили даже некоторые породы зеленой окраски, что, конечно, вряд ли свидетельствовало о содержании в них хлорофилла. Почти все они испускали неяркое свечение, погружавшее окружающее пространство в дымку, замутнявшую контуры глубоководных растений, лишь изредка ее прорывало свечение каких-то необыкновенно ярких видов. На некоторых грибах исследователи различили нечто, что можно было бы назвать споровыми коробками: большие шары размером с кулак или крупный грейпфрут на тонких стеблях длинной восемь-десять футов ослепительно сияли над остальной колонией.

Бренда оказалась права. Картина, расстилавшаяся перед космонавтами, поражала воображение таинственной красотой.

Уэйсанен отключил двигатели. Очевидно, относимый течением аппарат медленно, но ощутимо начал удаляться от ядра.

– Придется пришвартовываться, – отметил начальник. – Бренда, оставайся внутри, пока я все не проверю. Выйду и посмотрю, за что мы можем зацепиться. К сожалению, у нас нет сведений о характере придонного рельефа. Хотя в основу ядра и заложили каменный метеорит, а точнее, астероид, нам не за что будет пришвартоваться, если мелкодисперсная пыль, покрывавшая поверхность, образовала над ним глубокий слой грязи. Вас, джентльмены, я попрошу надеть водолазные костюмы и помочь мне. Бренда, если через полчаса мы сообщим, что с нами все в порядке, ты сможешь присоединиться.

– Но ведь у нас только три скафандра, – возразила Бренда.

– Действительно. Впрочем, твой скафандр вполне подойдет для погружения. Или, если хочешь, кто-нибудь из нас поплывет в своем скафандре и отдаст тебе водолазный костюм. Это не проблема. Джентльмены, если вы готовы, то давайте примемся за дело. Я пойду первым. Строго говоря, аппарат оснащен лишь одним люком для экипажа.

В то время как командир отдавал последние распоряжения, остальные выбирались из скафандров. Надеть водолазные костюмы не составило труда, хотя громоздкий шлем, несмотря на невесомость, отказывался подчиниться Бризнагану. Уэйсанен покинул батискаф, прежде чем космонавты были готовы последовать за ним. Силберта задержала приобретенная в космосе привычка по несколько раз проверять каждый миллиметр системы подачи кислорода, а Бризнагана – неопытность в обращении с экипировкой. Завершая приготовления, космонавты наблюдали сквозь иллюминатор аппарата, как их начальник, не торопясь, плыл к поросшему водорослями ядру.

Напарники задержались у смотрового стекла, чтобы убедиться, что он добрался до основания кометы. Хотя у исследователей не было причин опасаться за его безопасность, Бренда, затаив дыхание, следила за передвижением Уэйсанена. Она в напряжении сжала кулаки, когда он приблизился к островку грибов и протянул руку к ближайшему растению.


Однако не произошло ничего сверхъестественного. Тонкий стебель растения оборвался, когда космонавт потянул за него.

– Либо растения очень хрупкие, либо удерживающая их почва очень плотная, – заметил Силберт. – Давайте выбираться наружу. Вы знаете, как обращаться с панелью управления, миссис Уэйсанен?

– Не совсем. Я знаю, как включить подсветку и насос в шлюзовом отсеке, умею управлять работой двигателей, но пока не было случая потренироваться, впрочем, как и у Айно. Но не беспокойтесь. Я не буду здесь ничего трогать. Айно сейчас пришвартует нас.

Бренда жестом указала на иллюминатор. Посмотрев наружу, космонавты увидели, как Уэйсанен тащил что-то, по форме напоминавшее гарпун, за которым тянулся тонкий трос. В нескольких ярдах от поверхности он остановился и, приняв устойчивое положение, с силой метнул неизвестный предмет на манер копья – насколько водная среда позволяла проделывать подобные упражнения – в гущу растительности. Копье полностью ушло под почву. Уэйсанен потянул за трос, другой конец которого был прикреплен к батискафу, и, очевидно, убедившись в прочности крепления, оглянулся и посмотрел на машину. Увидев, что космонавты все еще находятся внутри, он нетерпеливо махнул рукой. Бризнаган, как только подошла его очередь, поспешно последовал за Силбертом сквозь крошечное отверстие люка, оставив женщину в батискафе.

Уэйсанен находился в нескольких ярдах от них, повелительным жестом приказывая подчиненным подойти.

– Сэр, – обычным тоном произнес Силберт. – Не надо прибегать к языку жестов, вы свободно можете говорить.

– О, благодарю вас. Я не заметил, что шлемы снабжены paдиоаппаратурой.

– И вы абсолютно правы. Шлемы сделаны не из обыкновенного синтетического сплава и имеют многослойную структуру. Она выступает в роли контактного передающего устройства, благодаря которому звуковой сигнал, порожденный в воздушной среде внутри шлема, проникает наружу. А, как известно, вода не помеха для радиоволн, и лишь граница между воздушной и водной средой порождает помехи в связи. Поверхность шлема помогает звуку преодолеть эту границу.

– Понятно. А теперь приступим к работе. Если мы еще можем полагаться на первоначальные данные о размере ядра, нам предстоит обследовать двадцать миллионов квадратных футов. Конечно, перед нами не стоит задача провести все исследования за одно погружение. Вас я пока попрошу оставаться на виду из батискафа. Достаньте из мешка, привязанного к крышке люка, измерительные приборы и сетки для планктона. Мистер Силберт, вам я поручаю сети и коллекторы, воспользуйтесь ими в соответствии с вашим опытом. Мистер Бризнаган, мы с вами вооружимся шестами. Достаточно просто погружать их в почву на максимальную глубину через каждые несколько ярдов. Наша цель – составить общее представление о твердости подстилающей поверхности и найти места для строительства – или крепления – постоянных конструкций. Если вам удастся обнаружить закономерности в произрастании определенной растительности на определенного вида почве, тем лучше: глазами мы быстрее осуществим необходимые для картографирования наблюдения. Если столкнетесь с трудностями, зовите на помощь. Правда, не думаю, что нам угрожает какая-либо опасность, но все же я бы предпочел, чтобы Бренда оставалась внутри, пока мы не будем в этом абсолютно уверены.


Космонавты приступили к выполнению довольно однообразной работы. Толщина растительного покрова варьировалась от нескольких дюймов до ярда. Не считая разбросанных то тут, то там растений, протянувших свои стебли на многие метры в сгущавшуюся над ними черноту, растительность, застилавшая ядро, была так густа, что подстилающая почва нигде не проглядывалась.

В местах, где слой растительности был сорван, взору открывалась плотная коричневатая глина, простиравшаяся вглубь, по меньшей мере, на длину измерительного шеста. Это удивило Силберта, ожидавшего, что ядро состоит из прочной породы и покрыто илом. Не будучи геофизиком, он не имел ни малейшего представления о процессах, способных сформировать тo, что предстало перед его взором. Однако он обладал толикой здравого смысла, чтобы не беспокоиться раньше времени, пока не будут проведены соответствующие исследования.

Если Уэйсанен имел собственное мнение на этот счет, то держал его при себе.

Бризнагана совершенно не волновали научные обоснования. Он лишь протыкал шестом слой растительности, как ему и было приказано, не слишком сосредоточиваясь на задании. Мысли его занимало другое.

Он снова и снова припоминал разговор с Уэйсаненами по пути сюда, раздумывая над мотивами, заставившими их действовать так, а не иначе. Он допускал, что сам в подобной ситуации вел бы себя точно так же, однако ему казалось, что можно было бы прийти к компромиссному решению и тем самым сохранить первоначальные функции Дождевой Капли.

Конечно, Бризнаган уже не надеялся питаться так же хорошо, как среднестатистический человек середины двадцатого века. Он даже не имел представления, чего лишилось человечество из-за демографического взрыва. Но он понимал, что сейчас, когда ему исполнилось двадцать пять, он уже не находил того разнообразия продуктов, какое помнил с детства, и ему совсем не хотелось, чтобы этот процесс усугублялся. Программисту казалось, что разбивка Дождевой Капли согласно первоначальному плану спасла бы человечество от надвигающегося голода. Раз прирост населения вынуждал сокращать количество используемых в сельском хозяйстве площадей, было бы логично перенести плантации по выращиванию продуктов питания в воздух. Причем для Уэйсаненов это не менее важно, чем для всех остальных.

Бризнаган чувствовал некоторую неловкость из-за необходимости возобновить разговор по поводу программы освоения спутника. Кроме того, он в присутствии Уэйсанена испытывал благоговейный страх, причем не только оттого, что тот являлся его работодателем.

Несколько раз их дороги пересекались, когда им требовалось измерить тот или иной участок почвы, но Бризнаган так и не сумел найти в себе мужество для предстоящей беседы. Спустя полчаса, исследовав значительную площадь ядра и убедившись, что исследователям не грозит никакая опасность, Узйсанен наконец не без колебаний решил, что его жена может к ним присоединиться.

Между Силбертом и Бризнаганом возникло своего рода соревнование за право предоставить леди свой водолазный костюм. Если бы победителем вышел Бризнаган, многих неприятностей удалось бы избежать, но, когда все четверо в очередной раз выплыли в водное пространство, Силберт с гордостью нес на себе доспехи космического скафандра, урезонив остальных, что ему, как наиболее опытному, сподручнее работать в сковывающем движения обмундировании.

VII

Причиной сложностей стала ограниченная связь между членами экипажа. Если бы Силберт продолжал хорошо слышать, то разобрался бы в ситуации, прежде чем она приняла необратимый характер. Но его шлем не был снабжен передающим звуковой сигнал устройством, а в шлемах водолазных костюмов остальных участников экспедиции отсутствовала радиосвязь.

Какие-то звуки, конечно, проникали как внутрь скафандра, так и вовне. Но, чтобы общаться, Силберту необходимо было привести свой шлем в соприкосновение со шлемом собеседника. Таким образом, он не знал, что произошло за те несколько минут, когда он продолжал собирать образцы живых организмов, прогрузившись в работу и не обращая внимания на происходившее вокруг.

В присутствии миссис Уэйсанен робость Бризнагана перед ее мужем исчезла, и он, наконец, высказал свои соображения.

– Я не переставал размышлять, сэр, – начал он, – почему бы, как и планировалось, не разбить Каплю на плантации? А малые острова одновременно использовать как дома для таких людей, как вы. По-моему, такое решение не противоречит вашим планам.

Уэйсанен не выглядел раздраженным и прямо ответил на вопрос программиста:

– Кроме того, что мы предпочли бы жить в едином городе, а не добираться до соседей на космических кораблях, на малых островах мы будем подвержены воздействию радиации, а на Капле нас защитят пять миль водной толщи.

– Хм-м. Я не подумал об этом.

– Неудивительно, раз проблема не касается непосредственно вас.

– Но что делать с продуктами питания? Ситуация на Земле продолжает ухудшаться, а на создание новой Дождевой Капли уйдут годы. Может быть, вы все же согласитесь на компромисс? Например, позволите отделить от спутника несколько ферм, пока не появится новая Капля?

– Не могу согласиться с вашим проектом. Представьте, что каждый раз, когда вам потребуется отделить очередную ферму, вся планета будет сотрясаться от ударных взрывных волн, сопровождающих выход кипящего пара на поверхности.

– Совсем не обязательно, что при отделении ферм придется прорывать изоляционный слой. Я склонен полагать, что, скорее всего, воду будут отводить через шлюз или специально возведенные каналы. В противном случае неизбежны значительные потери от выкипания. Думаю…


Чаша терпения Уэйсанена переполнилась, и он выплеснул на подчиненного свое негодование.

– Честно говоря, мистер Бризнаган, ваши мысли перестали интересовать кого бы то ни было, как только Дождевая Капля на законных основаниях перешла во владение частной организации. Не хочу показаться эгоистом и тем более мизантропом, но примите к сведению, что я принадлежу к числу людей, которые потратили немало труда и изобретательности, чтобы обеспечить себе среду обитания, тогда как никто – даже те, кто повинен в нашем существовании, – не пожелал помочь нам. И в заключение должен сказать, что, если бы вы думали мозгами, а не желудком, вы бы поняли, что первоначальный проект – полнейшая чепуха. Единственное, что может сделать человечество, чтобы предотвратить голод, это ограничить прирост населения. Да простится мне неуместный каламбур, но весь этот идиотский проект – лишь капля в море. Он лишь отодвинул бы решение проблемы на пять, в лучшем случае, десять-пятнадцать лет, а дальше все пришлось бы начинать сначала. Даже при наличии атомной энергии количество ферм, которое можно создать за отведенное время, ограничено, и, учитывая темпы, с какими умножается популяция земного шара, трудно рассчитывать на то, что удастся создавать новые плантации с такой скоростью, не говоря уже о времени, которое потребуется на обработку почвы. Вы скажете, что мы обманываем людей? Нонсенс! Мы делаем человечеству одолжение, заставляя его принять решения, пока численность спорящих не увеличилась на пару биллионов. Мы уже приняли меры по сокращению нашей численности, которые остальное человечество должно было бы ввести еще полвека назад. Мы не рискуем заводить детей, если не можем обеспечить матери пребывание на орбите в течение более шести месяцев. Почему же мы должны помогать остальной части человечества?

– Я прекрасно вас понимаю, – возразил Бризнаган. – Но в своих рассуждениях вы упускаете важный аспект. А именно ваше собственное пропитание. Что вы будете делать, когда ваши пищевые ресурсы истощатся вместе с ресурсами всего человечества? Или еще хуже, если люди откажутся поставлять вам пищу, поскольку вы не собираетесь обменивать ее на продукты своего производства. А, как вы знаете, возможностей Дождевой Капли недостаточно для самообеспечения.

В свете ближайшей споровой коробки Бризнаган отчетливо различил на лице Уэйсанена улыбку, однако начальник не сменил резкого тона:

– Небольшая неточность, мой юный друг. Дело в том, что благодаря еще одной модификации в нашем генетическом коде наши слюнные железы выделяют отсутствующие у обычных людей энзимы. Мы перевариваем целлюлозу.

Уэйсанен обвел рукой окружавшую их растительность.

– Откуда вы знаете, что эти растения содержат целлюлозу?

– Она присутствует во всех растениях. К тому же это не так важно. Анализ водорослей, растущих у изоляционного слоя, показал, что они содержат все жизненно необходимые человеку элементы как раз в той форме, в которой наша пищеварительная система способна извлекать их. Таким образом, Дождевая Капля в своем настоящем виде обеспечит столько человек, сколько нас сейчас есть, и сколько еще предположительно появится через два поколения. А теперь, будьте любезны, займитесь обследованием нашего мира. Мы с Брендой собираемся выбрать место для строительства нашего будущего дома.


Бризнаган умолк, однако он и не думал возвращаться к прерванной работе. Отдавшись на волю течения, он отчаянно соображал. Уэйсанен не попытался ни повторить приказ, ни настаивать на его выполнении.

Наконец программист заговорил, совершив этим самым ужаснейшую ошибку.

– Возможно, вы правы, отстаивая свои законные позиции. Возможно, вы правы относительно первоначального проекта и необходимости лимитировать рождаемость, хотя я намереваюсь в свое время обзавестись семьей. Я даже допускаю, что законы о распространении информации гарантируют вашу безопасность и оградят от нападок, поскольку мало кто будет знать обо всем происходящем. Но так или иначе, если даже один-единственный человек получит доступ к космическим кораблям, и вы, и ваша жена, и ваш малыш – всем вам будет угрожать смертельная опасность. Так не считаете ли вы, что лучшим решением было бы найти компромисс? Уэйсанен помрачнел и напряг мускулы. Бренда, заметив выражение мужа, открыла рот и сделала протестующий жест, чтобы удержать его, но, если она и произнесла что-либо, ее возглас потонул в потоке слов, выплеснувшемся на Бризнагана.

– Я уже принял наилучшее решение, приятель, – выпалил командир. – Я надеялся, что до этого не дойдет, но, видно, придется напомнить вам, что мы можем находиться в невесомости бесконечно, зато пара недель в условиях отсутствия гравитации нанесет вашему здоровью непоправимый урон. Своих пищевых ресурсов на станции нет, а доставка продуктов, впрочем, как и поддержание нормальной гравитации, находится в наших руках.

– Нет, Айно! – настойчиво сказала Бренда, положив ладонь на руку мужа. – Подожди, дорогой. Ты угрожаешь, так недолго дойти и до преступления. Я не хочу, чтобы кого-нибудь убили. И мне подумать страшно, что ты можешь быть причиной чьей-нибудь смерти. Ничто не стоит человеческой жизни.

– Ты и малыш стоите чего угодно! И я не собираюсь выслушивать никаких доводов.

– Дело не в доводах. У нас есть время. И я уверена, мистер Бризнаган и его друг хорошо подумают, прежде чем рискнут поднять общественное мнение. Он предлагает компромисс, а не…

– Из-за компромиссов ты и все остальные окажутся в опасности. Я не допущу этого. Мистер Бризнаган, я не прошу вас хранить молчание, вы можете оказаться одним из тех фанатиков, что способны во имя великой цели нарушить данное слово. Кроме того, я не стану угрожать вашей жизни. Независимо от причин, я не хочу иметь на своей совести убийство. Поэтому вы и мистер Силберт останетесь на ядре до тех пор, пока мы с Брендой не вернемся на станцию. Я должен убедиться, что никакие средства коммуникации не будут использованы без моего ведома и согласия. Это займет еще несколько дней, что, безусловно, может повредить вашему здоровью. Мне очень жаль, но, сопоставляя ваш риск со своим, я вынужден принять такое решение.

– Почему же контроль связи должен занять несколько дней? Час до поверхности и пара минут до станции…

– И один бог знает сколько на то, чтобы отыскать и отключить все радиоточки. Мы не эксперты, и нам потребуется немало времени, чтобы убедиться, что не осталось никаких лазеек.

– Но вы, по крайней мере, позволите мне остановиться и проверить, ограничен ли в водолазных костюмах запас кислорода, и, если окажется, что, в отличие от скафандров, система кислородного обеспечения костюма не может работать бесконечно, перелезть в скафандр?

– Конечно. Переодевайтесь. Тем самым вы избавите меня от необходимости доводить до мистера Силберта содержание нашей беседы, сообщив ему обо всем по радио. Я вернусь с вами на батискаф. Бренда, оставайся здесь.

– Но, любимый, ты не прав. Послушай…

– Я отдаю себе отчет в том, что и зачем делаю. Я с охотой прислушаюсь к твоим советам в тысяче других вопросов, но не в этом.

– Но…

– Никаких «но». Следуйте за мной, мистер Бризнаган.

Бренда замолчала, беспокойно наблюдая, как мужчины скрылись в люке батискафа. Бризнаган думал о том, что она предпримет, так как был уверен, что Бренда не так легко подчинится решению Уэйсанена.


Женщина с волнением наблюдала, как программист появился из люка батискафа и поплыл по направлению к ней. Сквозь иллюминатор она видела, как Уэйсанен, сняв шлем, жестом подзывал ее.

Бризнаган надеялся, что она откажется последовать за мужем. Но Бренда, изредка оглядываясь, поплыла по направлению к сфере, затем, повинуясь жесту Уэйсанена, отцепила якорь и скрылась в люковом отсеке. Аппарат начал подниматься на поверхность; окружавшие его водоросли намотались на лопасти водяных двигателей. Через мгновение батискаф растворился в темноте.

– В чем дело? – отчетливо прозвучал голос Силберта. Вмонтированные в скафандры радиоприемники работали под водой на небольшом расстоянии. – Куда они уплыли и зачем?

– Ты не слышал, в чем я разговаривал с Уэйсаненом?

– Нет. Я был занят. К тому же сквозь этот шлем звук почти не проходит. Что произошло? Вы поспорили?

– В некотором роде.

Когда Бризнаган по возможности сжато передал напарнику разговор с начальником, Силберт даже присвистнул, да так, что сам испугался резонанса, разнесшегося в пределах шлема.

– Да, есть над чем призадуматься. На заметку, дружище, – у нас серьезные неприятности. Надеюсь, ты и сам это понимаешь.

– Не думаю. Миссис Уэйсанен не разделяет мнения мужа, и, поскольку он и сам несколько напуган, он, безусловно, даст себя отговорить.

– Не важно, насколько Уэйсанен серьезен в своем намерении. Дело совсем в другом. Батискаф уже скрылся из вида, а без ориентиров навигация осуществляется исключительно при помощи эхолокаторов. Вернутся к ядру они без труда, но как отыщут нас?

– Разве мы находимся не прямо под шлюзом и орбитальной станцией? Ведь мы погружались перпендикулярно вниз.

– Я не был бы так уверен. Как я уже говорил, нельзя забывать о течениях. Меня немало бы удивило, если бы нам действительно удалось опуститься перпендикулярно. Более того, я был бы самым изумленным человеком на орбите Луны. В этом комке грязи двадцать миллионов квадратных футов. Даже если мы включим сигнальные огни, нас невозможно разглядеть в радиусе более двухсот метров. Следовательно, если мне не изменяет знание арифметики, им предстоит обследовать двести участков по четыреста метров. Конечно, есть шанс, что они нас все-таки отыщут, но вряд ли нам удастся избежать недельного пребывания в состоянии невесомости. Сев в батискаф, этот ненормальный избавился от нас раз и навсегда.

– Я бы не сказал, что он ненормальный, – заметил Бризнаган.

– А как еще назвать человека, способного бросить двух людей в невесомости и без пищи из-за нелепого опасения, что те выболтают средствам массовой информации его планы?

– Он всего лишь вышел из себя. Уверен, он до сих пор не осознал, что перешел Рубикон. Не забывай, Берт, в какой они ситуации. У меня есть несколько женатых приятелей, и я помню, что с ними творилось, пока они ждали появления на свет ребенка. Им просто повезло, что на них не лежала ответственность за кого-либо еще, так как все они были немного не в себе.


– Ты самый терпеливый и воспитанный человек, какого мне доводилось встречать в своей жизни, но только что убедил меня, что даже такие выдающиеся качества иногда доставляют неприятности. По мне, так этот парень буйно помешанный. И если мы не выпутаемся из истории, в которую он нас втянул, то сойдем с ума либо с нами случится нечто гораздо худшее – мы отдадим богу душу.

– Может быть, оценив ситуацию, он поднимется на станцию и позовет на помощь?

– Может быть, некоторые страдают от избытка оптимизма? Он никогда не поднимется на станцию.

– Почему?

– Потому что единственная лазерная трубка, за исключением оставшихся на станции, без которой невозможно вызвать сеть, сейчас находится в моем вещмешке. И после этого ты станешь утверждать, что Уэйсанен не помешанный? Он должен был подумать о том, как станет возвращаться на станцию, и как-нибудь попросить у меня сигнальную трубку.

– Возможно, он не собирался всерьез оставлять нас здесь.

– Не важно, каковы его намерения, но хотел бы я посмотреть, как он прибежит, поджав хвост, если, конечно найдет нас. А поскольку ему это вряд ли удастся, то нам надо самим выпутываться из создавшейся ситуации.

– Но как?

– Плыть! Что еще нам остается делать!

– Но как мы будем ориентироваться? Отплыв от ядра, мы окажемся в полнейшей темноте, а мощности прожекторов недостаточно, чтобы вывести нас на поверхность.

– Я знаю. Не волнуйся. Может, я и не умею плавать по прямой, но на поверхность выведу. А теперь вперед, пять миль – не ближний свет.

С этими словами Силберт стал удаляться от светящегося ядра, и Бризнаган последовал за ним. Ему не улыбалась перспектива остаться на неопределенный срок в условиях отсутствия гравитации, да еще и в кромешной тьме. Уже в батискафе они подверглись изрядному воздействию невесомости.


Свечение постепенно затухало за спинами космонавтов, и прежде чем видимость окончательно пропала, Силберт остановился.

– Отлично. Теперь включи свои прожекторы. Я сделаю то же самое. Встань ко мне поближе и смотри.

Проделав какие-то манипуляции с воздушными клапанами скафандра, он извлек наружу пузырек воздуха приблизительно двух футов в диаметре.

– Думаю, ты обратил внимание, что отработанный газ из электролизаторов постоянно выделяется наружу, чтобы не препятствовать подаче кислорода, и что пузырьки поднимались наверх, даже когда мы находились на самом дне.

Конечно, Бризнаган не заметил ничего подобно, так как не привык уделять внимание дальнейшей судьбе выдыхаемого им воздуха, и теперь внимательно запоминал все, что ему говорил напарник.

– На такой глубине не приходится говорить об архимедовой силе, следовательно, все дело в том, что течения, берущие свое начало у нагретой солнцем изоляционной пленки, продолжают свое движение вплоть до самого ядра. Так что нам остается лишь не терять пузырек из вида, и он приведет нас прямо на поверхность.

– Но если циркуляция воды постоянна, почему бы просто не отдаться на волю течения?

– На то есть две причины. Во-первых, течения очень медленны, и, судя по скорости циркуляции воды у поверхности, если мы не будем сами продвигаться, нам потребуется более суток, чтобы выбраться наружу. Когда же мы достаточно удалимся от ядра, нам на помощь придут выталкивающие силы. Вторая причина заключается в том, что, если мы будем сплавляться по течению, оно может унести обратно на глубину, прежде чем мы увидим солнечный свет.

Если же окажется, что такой способ передвижения занимает слишком много времени, мы поступим иначе: один из нас последует за пузырем воздуха, тогда как другой будет медленно плыть по течению. Установив диагональ циркуляции течений, мы сможем двигаться в этом направлении, а затем снова провести опыт с пузырем. Хотя опасаюсь, что нам не удастся слишком долго следовать в одном направлении. А еще нам не мешало бы поберечь запас кислорода. Если мы воспользуемся моим планом, нам придется каждый раз извлекать из системы кислородного обеспечения новую порцию воздуха. Несмотря на то что скафандры оснащены кислородными регенераторами, они, в отличие от водолазных костюмов, не приспособлены для работы в водной среде.

– Тогда просто последуем за пузырем, – с воодушевлением воскликнул Бризнаган.

Сначала и космонавтов, и пузырек с воздухом относило течение так как у ядра архимедовы силы не действовали, но минул на удивление короткий срок, и мерцающий шарик с газом стал быстро удаляться.

Направление, в котором уплывал пузырь, не соответствовало представлениям Бризнагана о том, где в данный момент должен был находиться верх, но Силберт одобрительно кивнул и вверил свою судьбу и судьбу напарника единственному проводнику, оставшемуся у космонавтов. И хотя Бризнаган предпочитал полагаться на показания приборов, а не на собственные ощущения, однако ему ничего не оставалось, как, уповая на милость провидения, последовать за напарником.

VIII

Четырнадцать часов, проведенных в невесомости, доставили Бризнагану незабываемые впечатления и изменили его характер так, что это быстро заметили его товарищи. С этих пор он полюбил находиться в толпе и предпочитал жить в больших городах, где четкие линии стен, дверей и окон недвусмысленно указывали, где верх, а где низ.

Даже Силберта, привыкшего к невесомости, порядком утомили темнота и отсутствие звездного неба, по которому можно было бы ориентироваться. Знание Дождевой Капли ничуть не помогало космонавтам. Проведя столько часов в воде, они боялись поверить своим глазам, обнаружив, что пузырек с воздухом освещает что-то помимо прожекторов.

Напарники все еще не могли определить, откуда исходило голубовато-зеленоватое свечение, заигравшее на пузырьке газа, но уже не сомневались, что это был солнечный свет, преломленный в толще воды. Через несколько минут их шлемы натолкнулись на плотный слой эластичной пленки, покрывавшей поверхность спутника.

Силберту потребовалось одно мгновение, чтобы сориентироваться, куда их вынесло течение. Увидев сквозь пленку сияющий диск солнца и орбитальную станцию – по счастью их не отнесло на другое полушарие кометы, – космонавт с легкостью установил время. Затем он определил направление, в котором находился шлюз. Чтобы добраться до него, им нужно было всего лишь подплыть под колесо станции.

– Я не хочу использовать эхолокатор, – заметил он. – Хотя в шлюзе и есть принимающее устройство, я предпочитаю ориентироваться по станции. Когда мы подплывем поближе, можно будет воспользоваться магнитным компасом. Судя по всему, до шлюза еще миль пять, так что вперед.

– И, пожалуйста, не будем срезать, – попросил Бризнаган. – Я предпочитаю проделать лишнее расстояние по окружности, чем снова погружаться во мрак.

– Я того же мнения. Пошли. Силберт ошибся в расчетах. Он не учел преломления изображения в водной среде, и расстояние оказалось гораздо значительнее, чем он предполагал. Наконец стрелка компаса задрожала, и космонавты, не испытав ничего, что не исправили бы хороший сон и еда, увидели перед собой цилиндр грузового шлюза.

На мгновение Силберт задумался; может, постараться подплыть незаметно? Но, поразмыслив, решил, что если Уэйсанены дожидаются их в шлюзе, то остаться незамеченными не удастся, а если их там нет, то скрываться попросту ни к чему.

Поэтому он направился прямиком к малому люку, и Бризнаган последовал за ним. Войдя в главный отсек, они обнаружили, что тот полностью затоплен, но что батискафа нигде не было. Не говоря ни слова, они запустили насос малого отсека и, откачав воду, выбрались на поверхность спутника. Подав сигнал лазерной трубкой, Силберт вызвал сеть, и вскоре оба космонавта стояли на станции. Причем, надо сказать, что на этот раз прыжок Бризнагана прошел гораздо удачнее.


– А теперь в радиорубку, – скомандовал Силберт, скинув шлем.

– Зачем? Кого ты собираешься вызывать? Не забывай, что при контакте с Землей ты свяжешься с такими же мутантами, как Уэйсанены. И более того, если ты объявишь на весь мир о преступлении, совершенном против человечества, тебя просто посчитают сумасшедшим. Хотя не исключено, что парочка человек тебе и поверит.

– Но…

– Теперь моя очередь, Берт. Ты успел домыслить к трагической ошибке Уэйсанена что-то невероятное, но спас наши жизни. А сейчас предоставь действовать мне. Ситуация лишь усложнится, если мы не разберемся с ней должным образом.

– Что ты собираешься делать?

– Увидишь. Даю слово, что компромисс все еще возможен. Конечно, вопрос не решится в одну секунду. Уэйсанену еще многое предстоит узнать, и не в моих силах объяснить ему все необходимое. Скажи, на станции есть монитор, на котором можно увидеть, когда Узйсанены выйдут из люка на Дождевой Капле?

– Нет.

– Тогда придется следить за шлюзом. Не сомневаюсь, как только они покажутся на поверхности, мы сможем связаться с ними по радио.

– Несомненно.

– А теперь я хочу поесть и выспаться. Когда-нибудь они вернутся, и тогда Айно придется выслушать меня до конца. А пока у нас есть время поспать. Они, наверное, до сих пор разыскивают нас, с каждой минутой все более отчаиваясь найти.

– Вовсе нет. Они, должно быть, уже давно обнаружили, что не могут вернуться на станцию без посторонней помощи. Они не нашли нас, бросили поиски и, смирившись с судьбой беглых преступников, положили навсегда обосноваться на Дождевой Капле.

– Конечно, и такое возможно. Если через пару недель они не появятся, мы спустимся и попытаемся связаться с ними. Однако я бы предпочел встретиться с ними на станции, хотя бы и не скоро.

– Хватит об одном и том же. Я умираю от голода. Что у нас в морозильных камерах, кроме печенки?

IX

Космонавтам не пришлось ждать две недели. Девять дней и восемь часов спустя Силберт увидел в миле под собой фигуры двух людей в скафандрах, стоящих на крышке шлюза, и подозвал напарника.

– Должно быть, они в отчаянии, – заметил программист. – Надо связаться с ними, прежде чем они отважатся прыгать.

Силберт указал на радиопередатчик, и Бризнаган вышел на связь.

– Добрый день, мистер и миссис Уэйсанен. Выслать вам сеть?

– Слава богу, вы там! Да, будьте добры. Нам бы хотелось ненадолго подняться, – прозвучал в наушниках женский голос.

Силберт ожидал услышать какое-нибудь замечание от Айно, но ничего не последовало. Тогда по команде напарника он выстрелил сетью.

– Может, тебе лучше встретить их? – предложил программист. – Вряд ли они умеют складывать сеть, не говоря уже о том, что могут не справиться с угловым вектором скорости.

– Не думаю, что меня сильно огорчит, если они вылетят на орбиту, – проворчал космонавт, неохотно поднимаясь на ноги.

– Все еще злишься? И притом на обоих?

– Ну, может, и нет. Тем более что, если они не успеют сложить сеть до состыковки, мы ее потом за всю жизнь не распутаем. Я скоро вернусь.

Силберт отправился на спицу станции, в то время как молодой человек вернулся к иллюминатору и стал наблюдать за прыжком своего начальника. Нельзя сказать, что он был очень удивлен, когда Уэйсанены, взявшись за руки, взметнулись в воздух и чуть не пролетели мимо сетки.

Когда его желудок перестал сопереживать ощущениям находившихся в космосе людей, Бризнаган решил, что, пожалуй, случившееся произошло на благо. Хотя победа была на его стороне, он не пренебрегал ничем, что помогло бы сбить спесь с Уэйсанена. Он подумал: а не стоит ли для предстоящей беседы объединить усилия с Силбертом? Но побоялся зайти слишком далеко и с нетерпением ждал приглашения в кабинет начальства. Приглашение последовало спустя пару минут после того, как Уэйсанены прибыли на борт.


Войдя, Бризнаган обнаружил Силберта сидящим в той же комнате, где они в первый раз докладывали об обследовании Дождевой Капли. Все трое все еще были в скафандрах, сняв только шлемы.

– Мы намерены как можно скорее вернуться на Землю, – без предисловий объявил Уэйсанен. – И я попрошу вас и мистера Силберта выполнить ряд поручений. Вы заметите, что все они касаются моих настоятельных рекомендаций по изменению политики в отношении спутника. Ваше предложение по выделению ферм из верхних слоев Дождевой Капли, на мой взгляд, не лишено здравого смысла, и, я полагаю, Компания поддержит его. Я, со своей стороны, предлагаю собирать вблизи крупных планет – на кольцах Сатурна, например, – строительный материал для возведения частными предприятиями подобных спутников. Найти финансовую поддержку не составит труда. Плантации обещают приносить своим владельцам значительный доход и, следовательно, в скором времени получат широкое распространение.

Когда же станут доступны ресурсы других планет, Дождевая Капля будет использоваться для других целей. На ней разместится Генеральная штаб-квартира Компании. И благодаря удобному расположению комета станет центром коммерческих отношений с Землей.

– Рад, что вы изменили свое отношение к данному вопросу, – сказал в ответ Бризнаган. – Мы немедленно приступим к выполнению ваших поручений. Насколько я понимаю, большая часть правления переберется на станцию?

– Возможно, года через два вся дирекция разместится на орбите. Мы с Брендой вернемся и возобновим исследования, как только завезем на спутник необходимый запас пищи. Мне необходимо будет время от времени наведываться на станцию, но я предпочел бы, чтобы Бренда пока не подвергала себя воздействию гравитации в течение нескольких месяцев. Надеюсь, вы меня понимаете.

– Да, сэр, – Бризнаган ценой героических усилий подавил улыбку, – почти.

Уэйсанен заметил дрожание уголков рта подчиненного и нахмурился. Затем серьезное выражение его лица сменилось добродушной улыбкой:

– Впрочем, еще часок не должен навредить тебе, Бренни. Джентльмены, приглашаю вас отобедать с нами до нашего возвращения на Дождевую Каплю. – И, немного помолчав, добавил: – Прошу прощения за случившееся. Человеку, знаете ли, свойственно ошибаться.

– Я знаю, – ответил Бризнаган. – На это я и рассчитывал.


– Ну вот, – проговорил Силберт, снимая шлем, – они сели в батискаф и, счастливые, словно моллюски во время прилива, направляются к ядру. Кстати, о моллюсках, объясни мне, почему этот упрямый финн все-таки передумал. Я знал, что его жена на нашей стороне, но не думаю, что решилась развязать войну за нас. Тем более что ее точно так же волновала судьба ее будущего ребенка. В чем же здесь дело?

– Все очень просто. Ты заметил, что он собирался взять с собой на спутник?

– Не совсем. Впрочем, ничего кроме еды. Ну и что? Или ты не веришь, что они могут питаться подводной растительностью?

– Конечно, я верю. Они переваривают целлюлозу и, бог с ними, могут прожить на одних водорослях. Как я и заметил, – и, если ты обратил внимание, он меня понял, – ничто человеческое им не чуждо. Я могу переваривать цветную капусту и, возможно, мог бы питаться одной ею, как Уэйсанены водорослями. Но задумывался ли ты, какова на вкус вся эта растительность? Они тоже не думали об этом. Голод открыл им глаза. А теперь пойдем и поедим чего-нибудь – но только не печенку!

БЕСПРИЗОРНЫЕ ЗВЕЗДЫ

– Отлично. Теперь ты – самое неподвижное тело во Вселенной.

В зависимости от точки отсчета можно судить, насколько употребленное Хоем образное выражение оправдывало себя. Спустя четыре часа невероятных усилий Рокко Луицци и его «Имиргар» действительно казались неподвижными по сравнению с Хоем и «Анфордусом». На самом деле, они мчались, грубо говоря, со скоростью четыре километра в секунду по направлению к галактическому северу, к порту на Райдиде, находившемуся в семидесяти пяти парсеках от них. Относительно далекой Солнечной системы их скорость была огромна, тогда как относительно друг друга она сводилась к каким-нибудь пяти сантиметрам в год.

Никто не знал, сколько времени им предстоит провести в таком положении. Единственный буксир сейчас тащил корабль Хоя, поддерживаяинтерференционную картину на пересечении двух ультрафиолетовых лазерных лучей, один из которых исходил с его собственного корабля, а другой из точнейших интерферометров с корабля Луицци. Поскольку аппараты находились на расстоянии светового часа друг от друга, запоздалые попытки компьютерной программы скорректировать направление их перемещения оставались безуспешными.

– Таким образом, – повторил Хой, – на ближайшие часа четыре мы прикованы к креслам, причем не имея возможности даже шевельнуться. Если хоть один прибор на панелях управления сдвинется хотя бы на полмикрона ко всем чертям полетит куча времени и денег.

– Знаю. Мне это постоянно вдалбливали в голову, как и тебе. – Луицци не замедлил с ответом; хотя по передающему устройству его голос звучал невозмутимо.

– Не сомневаюсь, – сказал Хой. – Однако мало кто верит, что так оно и есть.

– Ну, смотря что ты понимаешь под словом «верить». Я с легкостью вычислю, куда сместится центр тяжести корабля, если я встану. Я…

– Не сомневаюсь, что тебе это по силам. Однако нельзя допустить, чтобы даже малейшее перемещение вызвало резонанс. Учти, что при расчетах ученые принимали во внимание даже влияние приливов на Угле. – Космонавт довольно вялым жестом указал на сияющую на расстоянии одной второй парсека звезду, попросту называемую «номер 06». – Более того, они не поленились отыскать для проведения эксперимента самые безветренные участки.

– Как раз там, где у меня регулярно обрывается связь. Что поделать – космос есть космос. Приближаясь к Солнцу, принимаешь меры предосторожности против ветра, а задание срывается из-за жесткого радиационного излучения.

– Как правило, основные проблемы в экспедициях вызывают звездные ветра. Обычно плотность их составляет не более десяти атомов на кубический сантиметр, здесь же она достигает нескольких тысяч. Но даже такие плотные массы не в состоянии значительно изменить скорость корабля, если только относительная векторная скорость не достигает действительно больших величин, что, впрочем, было предусмотрено конструкторами. Надеюсь, ты меня понял, так что сиди смирно. Хватит уже болтать. Чем быстрее ребята из «Центра» примутся за работу, тем скорее мы спокойно вздохнем. Сейчас я свяжусь с ними.

Хой нажал кнопку и переместил микроскопический кристалл на панели коммуникатора, двойник которого находился на борту «Центра», носившего официальное название «Голиад».

– Мы на месте, – без вступления сообщил он, зная, что кто-нибудь обязательно дежурит на связи. – Приступайте к работе, пока буксир справляется.


– Хорошо, – кратко, но четко прозвучал ответ.

Связист, грузный человек средних лет с фанатичным блеском в напряженном взгляде голубых глаз, склонился над приборной доской и принялся нажимать кнопки в сложной последовательности. Каждые две секунды он останавливался, чтобы проанализировать рисунок, загоравшийся перед ним на экране. Не прошло и минуты, как он, убедившись, что показания более не меняются, удовлетворенно откинулся на спинку кресла.

– Программа «А» запущена.

Молодой человек, сидевший у такого же пульта в нескольких ярдах от связиста, кивнул. В течение нескольких секунд он, очевидно, обдумывал ответ и, наконец, решился произнести свое мнение вслух. Элвин Тоунер – его начальник – мог поймать на слове кого угодно.

– Вы полагаете, у нас будет достаточно времени? – дерзнул высказаться он. – Не сомневаюсь, что пилоты справятся со своей задачей, но я все же предпочел бы, чтобы корабли управлялись автопилотом: человек не может навечно застыть без движения.

– Полностью с вами согласен, – голос Тоунера звучал без тени раздражения, и молодой человек облегченно вздохнул. – Также мне хотелось бы, – продолжал начальник, – чтобы для избавления от эффекта светового запаздывания расстояние можно было автоматически контролировать непосредственно через коммуникатор. Но пока какой-нибудь гений вашего поколения не найдет способ измерить частоту, длину волны и скорость распространения средневолновых колебаний или, по крайней мере, не докажет, что феномен радиоволн применим в нашей области, при работе с электромагнитным излучением нам придется постоянно прибегать к помощи людей. Может, вам это и не нравится, но, пожив с мое, вы научитесь мириться с необходимостью посылать людей на подобные задания.

– Надеюсь, что нет, – не удержался Ледерманн.

– Что? Почему это? – Тоунер чуть было не отвел взгляда от экрана.

– Я хотел сказать, что если мне когда-либо и придется мириться с неудобствами, то не иначе как тогда, когда я уже никак не смогу исправить ситуацию. А кого же обрадует такая перспектива?

Тоунер усмехнулся.

– Думаю, никого. Однако честные люди нередко сталкиваются с ситуациями, когда приходится учиться терпению. Внимание! Первая минута прошла. У вас все показания в норме?

– Не совсем. Однако не могу понять, в чем дело. Наши приборы показывают лишь то, что происходит в генераторах, и, не изменив программы, мы не можем повлиять на то, что происходит снаружи…

– Именно, – старший из космонавтов сделал нетерпеливый жест. – Тем не менее приятно осознавать, что все в порядке. Не знаю, как сложится у тебя, Дик, но в моей жизни программа «А» занимает не последнее место.

– Понимаю, – ответил Ледерманн.

Впервые Тоунер откровенно выразил свое отношение – впрочем, догадаться о его мнении никогда не составляло труда, – и, несомненно, впервые ассистент почувствовал к начальнику симпатию. И, поскольку молодой человек не слишком быстро соображал, замечание Тоунера снова заставило его призадуматься над ответом.

Собственно, отвечать было нечего. Тоунер, как и многие люди его возраста, выработал суровую жизненную философию, сводившуюся к неизменному ряду фундаментальных убеждений. И проводимый в настоящее время эксперимент касался непосредственно одного из принципов космонавта, абсолютно не разделяемого Ледерманном. Но, выглянув в главный смотровой иллюминатор «Голиада», молодой человек вынужден был признать, что космос, вообще, не место для чего-либо фундаментального.


Космическое пространство не казалось темным, хотя даже в отсутствие планетарной атмосферы, обычно мешающей наблюдателю, изобилующие в этой части созвездия Ориона туманности замутняли сияние Млечного Пути. Приближение к столь обширному источнику света увеличивало обзор, но не улучшало видимости отдельных участков открывавшегося взору космонавтов пространства. «Голиад» погружался в туманность. Космонавты с беспокойством наблюдали, как в космическом пространстве за бортом проплывало нечто, напоминавшее облака. В одном направлении неподвижно сиявшие в черноте звезды просматривались так же хорошо, как с Луны, в другом – звездное небо скрывала протянувшаяся на много световых лет пыль. Некоторые из туманностей были яркими сами по себе, как, например, туманность Орионис 41, не без чувства юмора прозванная одним из исследователей Углем и находящаяся в одной второй парсека от корабля. Благодаря жесткому ультрафиолетовому излучению, исходящему от Угля, окружавшие туманность газы флюоресцировали, распространяя сияние на огромные пространства, заполненные космической пылью. Не считая эмиссионной оболочки, Уголь лишь в пять раз превосходил диаметр Солнца и с расстояния одной второй парсека выглядел крохотной точкой, но ее сияние освещало «Голиад» столь же ярко, как диск полной Луны – Землю. Несколько других звезд также озаряло черное небо; некоторые сияли ярко, подобно Венере, наблюдаемой с Земли, о существовании других можно было догадаться лишь по свечению окружавших их облаков пыли, третьи тонули в туманности. Пояс Ориона справедливо называли колыбелью галактики.

Но, к несчастью, эта колыбель баюкала подкидышей. Теперь природа зарождения звезд немного прояснилась; космические корабли, исследуя лабиринты туманностей, регистрировали всевозможные стадии формирования звезд: от облаков газа и пыли диаметром в одну шестую парсека с плотностью чуть выше плотности межпланетного пространства, и, через разновидность горячих туманностей, аналогичных Тау Тельца, обладающих видимым излучением, вплоть до множества солнц с пылающими водородными оболочками. Словно подкидыши, не знающие ничего о своем происхождении, мы можем лишь пытаться восстановить картину зарождения нашего мира. И точно так же, мы ничего в точности не знаем о строении многочисленных беспризорных звезд. Многие десятилетия в науке господствовала гипотеза о зарождении космических тел в результате случайных сочетаний элементов межзвездного пространства, теория вероятности довлела над мнением большинства ученых. Дик Ледерманн, будучи консервативным от природы, с легкостью воспринял эту теорию. Он нисколько не сомневался в вероятности того, что хаотические «вихри», образующиеся в космосе, способны создать плотную концентрацию газа и что сила притяжения в таком пазовом облаке может превысить воздействующие нa него силы, порождаемые другими космическими процессами галактики, и образовать на облаке заряд, притягивающий мельчайшие частицы материи, рассеянные в космическом пространстве.

Элвин Тоунер, который был почти на двадцать лет старше своего напарника, глубоко верил во всемогущество статистики. Как и всякий имеющий представление о физике, он осознавал, что в основе законов Вселенной лежат статистические данные. Он допускал, что некоторые звезды вполне могли образоваться в результате благоприятного стечения обстоятельств, но ему казалось невероятным, чтобы случайное перемещение межпланетных газов создало все необходимые условия для формирования такого количества наблюдаемых звезд, даже принимая во внимание солидный возраст космических тел. Тоунер был убежден – причем убеждение его основывалось как на слепой интуиции, так и на свойственной ученому привычке искать всему рациональное объяснение, – что в основе формирования протозвезд лежит какая-то особенная вселенская направляющая сила.

Ему не составляло труда доказать, что без подобных процессов звезды никогда не обрели бы характерную для них плотность. Ледерманн так же легко мог отстоять обратное мнение. Доказательства космонавтов основывались на одних и тех же статистических данных и законах теории вероятности, различаясь лишь исходными условиями, принимаемыми каждым из оппонентов. Ни одно условие обоих доказательств невозможно было опровергнуть; и обе гипотезы – за неимением возможности по-настоящему удостовериться в справедливости какой-либо из них – продолжали параллельное сосуществование. Однако теперь исследователям предоставилась хорошая возможность проверить свои предположения, правда на ее реализацию ушло немало сил и средств в том или ином виде.

Для главного эксперимента потребовалось точно измерить положение, векторную скорость и ускорение более пяти астрономических объектов, причем, не считая разрешенных Гейзенбергом минимальных погрешностей, сделать это надо было практически одновременно. Поскольку приходилось работать с электромагнитной энергией, большая часть отведенных двух часов ушла на установление волновой сетки, на фоне которой должны были проводиться измерения. Да еще, кроме всего прочего, пришлось учитывать силовые поля самих приборов.

Программа эксперимента не отличалась оригинальностью. После анализа волновой сетки космонавтам предстояло провести предварительные измерения векторов движения объектов, находящихся в зоне исследования. Предполагалось, что сами измерения удастся провести практически мгновенно, тогда как фиксирование и запись показаний должны были занять не менее часа – именно такое время потребовалось бы для прохождения сигнала по волновой сети с «Имиргара» на «Анфордус». Затем данные при помощи кристаллического преобразователя планировалось переправить на главный корабль.

Именно в этом и состояла программа «А», в рамках которой и проходили все вышеописанные события. Электромагнитные волны пятисот различных частот, варьировавшихся от голубой части видимого спектра до высокочастотных колебаний, порождаемых огромным электромагнитом, подключенным к источнику переменного тока с частотой тридцать герц, прокладывали свой тернистый путь, сквозь биллион километров космического пространства, отделявших «Имиргар» от его младшего брата. Разнообразие использованных частот объяснялось тем, что некоторые из них были выбраны из-за их способности вступать в контакт с атомами, наполнявшими, по сведениям ученых, межзвездное пространство, другие же, напротив, применялись в эксперименте, потому что наличие взвешенных частиц на их пути никак не должно было отразиться на их свойствах. Некоторые длины волн предназначались для расшифровки на борту «Анфордуса», другие предстояло отправлять обратно на генератор с целью создания новой волновой сетки, необходимой для осуществления программы «Б». И, стоило кораблям изменить свое взаимное расположение хотя бы на 0, 1х10‑24 разделявшего их расстояния, весь эксперимент обратился бы в пустую трату электроэнергии.

Микросекунда за микросекундой индикаторы на панели управления «Голиада» фиксировали поведение каждого частотного генератора; но лишь с одного из них, отражавшего работу интерферометра на «Анфордусе», Тоунер не спускал глаз. До тех пор пока интерференционная картина на пересечении лазерных лучей оставалась неизменной, индикатор горел ровным желтым светом, в случае же малейшего смещения в одну сторону лампочка загорелась бы красным, сместись лучи в противоположное направление, фиолетовая вспышка тотчас оповестила бы находящихся у панели управления о случившемся. Таким образом, если бы свет, исходящий из приковывавшего внимание Тоунера индикатора на доске приборов, приобрел оттенок зеленого или оранжевого, по нормам английского языка сигнал считался бы желтым.

– Полагаю, вы можете расслабиться, – заметил Ледерманн. – Все возможные неполадки уже дали бы о себе знать. Целых полчаса ничто не препятствует осуществлению программы «А». И вряд ли что заставит корабли изменить курс настолько, что возникнут серьезные проблемы, если только у Хоя или Луицци не случится припадок.

– Это исключено: при приеме на работу они оба прошли медицинское обследование. – Но предаваться легкомысленной уверенности Тоунер не торопился.

– Тогда в чем дело? Неужели вы опасаетесь метеоритов?

Конечно, нет, поскольку все наблюдаемые кометы сейчас находятся на приличном расстоянии от солнц. Впрочем, я не опасаюсь каких-либо экстраординарных происшествий. Просто меня пугает то, что из-за совершеннейшей ерунды вся проделанная работа может пойти насмарку. Не считая некоторых недочетов, связанных с точностью показаний, программа «А» безупречно справляется с задачей. Но я не могу отделаться от мыслей о том, что произойдет, когда настанет время переходить к этапу «Б».

Ледерманн кивнул. Программа «Б» представляла собой ядро эксперимента, а именно проверку гипотезы Тоунера. Допуская существование неизвестных ранее сил, приводящих в движение межпланетную материю и заставляющих ее сгущаться в протозвезды, астроном, тем не менее, был далек от того, чтобы впадать в мистицизм. Он просчитал многие комбинации электрических и магнитных полей, способных запустить процесс образования звезд, которые реально или гипотетически существовали вокруг Млечного Пути. Эти комбинации легли в основу расчетов волновой сетки для программы «Б». Несомненно, если бы гипотеза Тоунера предполагала наличие сложных феноменов, наподобие, скажем, нервной системы человека, телевизионной схемы или приборного парка программы «А», вряд ли пришлось бы рассчитывать на удачное стечение обстоятельств, дающее возможность пролить свет на процесс формирования звезд. Но созданные ученым поля были достаточно просты и, по его мнению, более правдоподобны, чем хаотические вихри. В то же время наука не знала примеров существования подобных полей. Хотя, если бы в ходе программы «Б» осуществился ожидаемый Тоунером результат, ему не составило бы труда выбить финансирование под поиск подобных полей в космическом пространстве.

Ледерманн испытывал неловкость при одной мысли о том, что гипотеза Тоунера может не подтвердиться. Далеко не каждый может найти в себе силы сразу и полностью отбросить вынашиваемую им в течение долгого времени идею, не говоря уже о том, что необходимость поступиться собственными убеждениями тяжела для любого человека.

Конечно, никто не стал бы вынуждать Тоунера прервать поиски при первой же неудаче. Прежде чем признать поражение, он опробовал бы еще многие и многие варианты сочетаний полей. Ледерманна больше волновало, как организация воспримет затягивание проекта и как Тоунер отреагирует на неизбежные в этом случае возражения начальства.

В сущности, коллеге вряд ли стоило беспокоиться. Тоунер обладал философским складом ума и легко относился к превратностям судьбы. Но, поскольку молодой человек не имел случая в этом убедиться, показания приборной доски вызывали у него едва ли не большую тревогу, чем у его начальника, даже, несмотря на все сказанное ими по поводу прохождения эксперимента.

Волны расходились в космическом пространстве, и зеленые немигающие индикаторы свидетельствовали об отсутствии каких бы то ни было изменений. Отсутствие новостей подтверждало справедливость известной поговорки. И лишь течение времени да непрерывное нервное напряжение двух космонавтов говорили о том, что какие-то события все же происходят.

– Пришел сигнал от Хоя, – без лишних эмоций доложил Ледерманн.

Тоунер кивнул:

– Вовремя.

Никто из астрономов не поинтересовался, что за сведения пришли с «Анфордуса». Такие подробности не представляли для людей интереса, точно так же, как когда-то никто не обратил внимание на первые фотоснимки Марса, полученные с «Маринера». Самое главное, что сигнал доходил, из чего следовало, что его можно записать, расшифровать, и что своевременному запуску программы «Б» ничто не воспрепятствует.

Рисунок на экранах пришел в движение, заставив космонавтов выпрямиться в креслах и удвоить внимание.


В то же мгновение – никогда еще за всю историю человечества это выражение не было более оправданно – электромагнитные поля вокруг «Имиргара» и «Анфордуса» начали разрастаться.

По отдельности поля не могли повлиять на ход эксперимента, но их взаимопроникновение угрожало породить, по представлению Ледерманна, нечто вроде гигантской линзы. И несоответствие, с точки зрения геометрии, подобного сравнения с реальностью искупалось его функциональностью. Если Тоунер был прав в своем предположении, создаваемая электромагнитными полями линза, должна была изменить траекторию движения ионизированных атомов, которые составляли окружавшую корабли газовую пелену так, чтобы вызвать их концентрацию вдоль «оптической оси». Таким образом, теория Тоунера относительно механизма образования звезд представлялась достаточно простой. Однако, что касается интерференционной картины, необходимой для создания ожидаемого эффекта, любой инженер, когда-либо имевший дело с электронным микроскопом, нашел бы ее слишком сложной.

Программа «Б», состоявшая в поддержании эффекта линзы, должна была через равные промежутки времени чередоваться с волновой сеткой программы «А», чтобы дать возможность наблюдать в динамике воздействие полей на материю туманностей. В принципе все было очень просто…

– Интервалы следования соответствуют норме, – Ледерманн попытался оживить атмосферу единственной хорошей новостью, извлеченной с приборной панели. – Четыре секунды плюс-минус десять в минус десятой. Расстояние между линзами в рамках допустимого.

– Если только мы не ошиблись при расчете коэффициента преломления туманности…

– Который, насколько я понял, проводился автоматически во время программы «А». Босс, вам необходимо расслабиться.

– Да ладно. Вы и сами-то говорите несколько громче обычного. Я все еще надеюсь, что вам удастся найти способ использовать коммуникатор для непосредственного наблюдения; тогда мы смогли бы своими глазами убедиться, что все идет нормально, а не делать выводы о ходе эксперимента на основании поведения генератора…

– Вполне возможно… Однако я консервативен и предпочитаю не рассчитывать на то, в чем не могу быть уверен. Даже если мы придумаем, как заставить коммуникатор работать без кристалического преобразователя, готов поклясться, что внедрение нового прибора скажется на общей картине исследуемого явления.

– Если я правильно понимаю, это не относится к кристаллам – только к пространству вокруг них.

– Не уверен. Удалось ли кому-нибудь зафиксировать их воздействие хоть на один из пятнадцати интересующих нас средовых показателей?

– Насколько я знаю, нет. Я… Дик! Что произошло?


Ледерманн не мог ответить, а если бы и дал ответ, то не в том виде, в каком он требовался Тоунеру. Как и начальник, он увидел, что все индикаторы на панели управления, за исключением индикатора рассоединения кораблей, вспыхнули красным светом и по прошествии почти целой секунды снова загорелись зеленым. Если бы космонавты отвлеклись хоть на мгновение, они даже не узнали бы о произошедшем: лампочки как ни в чем не бывало горели ровным зеленым светом.

Первой в голову обоим астрономам пришла мысль, что произошедшее было следствием замыкания в цепи приборной доски; затем они решили, что во всем виновато нервное перенапряжение. Однако после трехсекундной проверки контактов первое предположение пришлось отмести, равно как и второе, выглядевшее неправдоподобным. Оно было маловероятно, так как оба они видели одно и то же.

Тоунер нахмурился и медленно проговорил:

– Приходится признать, что, единственной причиной неполадки может быть только тот факт, что на обоих кораблях одновременно отключились, а потом вновь заработали все приборы, ответственные за функционирование Программы. Если это так, то в волновой сети с обеих сторон образовались пустоты длиной около трехсот тысяч километров, которые через полчаса неминуемо придут в соприкосновение. Теперь нам предстоит выяснить, как это может отразиться на линзах.

– Только не говорите, что вы можете рассчитать это в уме, не располагая точными данными ни о чем, кроме времени, иначе зачем вообще было бы затевать этот эксперимент. Для расчета произведенного обрывом контактов эффекта нужно учесть все разнонаправленные силы Вселенной, – возразил Ледерманн, – а это все равно, что гадать, какая из миллиона монет окажется наверху, если хорошенько потрясти мешок с деньгами.

– Справедливо, – для человека, у которого все дело его жизни принимало неожиданный оборот, Тоунер выглядел несколько отстраненным. – Нам остается лишь отключить генераторы и когда запущенные волны рассеются в пространстве, начать все заново.

– Более того, за время эксперимента до замыкания, сгущения газа, без сомнения, претерпели некоторые изменения. Следовательно, вначале нам необходимо перевести оба корабля в новое место и уже там пытаться повторить эксперимент. Не лучше ли продолжить начатое и дождаться завершения программы? Кроме того, мы не знаем, действительно ли генераторы прекращали работу; несмотря на проведенную проверку контактов, я нахожу, что гораздо легче предположить сбой в работе индикаторов, чем допустить, что все генераторы одновременно вышли из строя, а затем снова заработали. Если мы позволим эксперименту идти своим чередом, самое худшее, что нас ожидает, это потеря двух часов. Это стоит того, чтобы не начинать все заново.

– Отчасти вы правы. Закрыв глаза на случившееся, мы избежим огромных временных затрат, которые потребуются на повторение эксперимента. Но, с другой стороны, нам все равно придется его переделывать, поскольку мы сможем доложить об успешном завершении проекта, если запись показаний сократится на два часа. Нам ничего не остается, кроме как дважды проделать одну и ту же работу.

Ледерманну пришлось кивнуть в знак согласия.


Невозможно описать реакцию Хоя, когда спустя два часа Тоунер как можно деликатнее сообщил космонавтам, празднующим в тот момент под аккомпанемент импровизированного марша избавление от мучительного абсолютного бездействия, о том, что эксперимент придется переделать.

Несмотря на то, что он довел эту информацию самым мягким тоном, на который был способен, сдобрив новость немалой долей лести и подсластив пилюлю обещанием премии, пилоты так и не смогли философски отнестись к создавшейся ситуации. И даже спустя шестьдесят часов, когда их корабли вновь стартовали с «Голиада», оба были заметно раздражены. Возможно, именно их настроение и сказалось на результате всего эксперимента.

Тем не менее, во время новой серии исследований внешних условий они несколько пришли в себя. Благодаря предыдущему опыту им потребовалось всего полтора часа на то, чтобы зафиксировать аппараты относительно друг друга.

– Готово, док, – ликующим голосом доложил Хой.

Голос Тоунера, убедившего себя к тому времени, что во время предыдущего запуска все действительно было в порядке, прозвучал почти так же оптимистично:

– Отлично. Вы быстро справились. Запускаю программу «А». Как далеко вы сейчас находитесь от зоны прошлого эксперимента?

– В нескольких часах полета. Мы не стремились точно фиксировать расстояние. Вам следовало предупредить, что о нем потребуются данные.

– В этом нет необходимости. Расслабьтесь. Да, именно расслабьтесь.

– Вас понял, босс. Мы уже начинаем привыкать к безделью. Пусть все идет своим чередом.

– Пока все в порядке.

Даже на фоне спокойной атмосферы, сопровождавшей второй полет, космонавты ощутили, как по мере прохождения программы «А» всеобщее напряжение нарастало. Несмотря на то, что в первый раз эта часть эксперимента прошла гладко, ни у кого не было уверенности в том, что непонятное явление, нарушившее ход исследования, отдавало предпочтение программе «Б».

Конечно, вариант сбоя на стыке программ не исключался, ведь программы в большой степени различались. Несомненно, ключевым в этой проблеме было слово «неизвестное».

Тоунер и Ледерманн могли с точностью до секунды указать, на каком этапе оборвалась программа «Б». Хой и Луицци на основании объяснений, данных физиками, также составили себе представление о происшедшем. Все четверо, не отрываясь, смотрели на часы. Кто знает, не само ли беспокойство, обвившее стрелки часов, вызвало неполадки? Никто так и не узнал об этом. Как бы то ни было, за шестьдесят секунд до критической точки, когда ученые, вцепившись в ручки кресел, застыли у экранов панели управления, Хой чихнул.

Именно чихнул, Тоунер явственно услышал характерный звук сквозь наушники коммуникатора. Однако знание причин уже не могло остановить последовавший эффект. Голова Хоя покоилась на специальной подушке сиденья, в котором космонавтам следовало оставаться на протяжении всего эксперимента. Мышечное напряжение, сопровождающее чихание, заставило пилота оторвать голову на каких-нибудь двадцать сантиметров от подушки, затем снова занять прежнее положение.

Масса «Анфордуса», превышала массу головы Хоя, грубо говоря, в миллион раз, и центр тяжести аппарата сместился всего лишь на одну миллионную долю, что составляло одну пятую микрона. Тоунер далеко не сразу осознал, что такое незначительное смещение предусматривалось планом эксперимента, во-первых, потому, что для уверенности в этом необходимо было провести некоторые расчеты, во-вторых, его реакция была скорее инстинктивной, нежели основанной на здравом рассуждении. Его поведение ничем не отличалось от поведения убежденных защитников животных, протестующих против проведения опытов по имплантации искусственного сердца на собаках. Иными словами, он взорвался. Осознав случившееся, Тоунер подпрыгнул гораздо выше, чем Хой, – к счастью, изменение положения «Голи-ада» никак не отражалось на ходе исследования – и разразился речью, содержание которой установить не удалось, поскольку впоследствии Ледерманн великодушно стер эту часть видеопленки. Молодому астроному потребовалось тридцать секунд на то, чтобы успокоить начальника до состояния, в котором тот мог воспринимать его доводы, и, пожалуй, еще пятьдесят секунд на то, чтобы объяснить ему, что колебание положения аппарата не превышало допустимых значений. Последующие пять секунд Тоунер потратил на то, чтобы взять себя в руки и принести Хою свои извинения.


Однако, как мы полагаем, Хой не слышал извинений начальника.

За пятьдесят секунд, прошедших с тех пор, как он чихнул, излучение, порождаемое его кораблем, преодолело пятьдесят миллионов километров, в чем не может быть никаких сомнений, поскольку такой простой факт несложно установить. Возможно, космонавтам не мешало бы заняться установлением расстояния, которое преодолели радиационные волны, но в тот момент никто не придал этому значения.

Главная загвоздка состояла в том, что невозможно было выяснить, насколько значительным было изменение в порождаемой кораблями интерференционной картине, поскольку никто не мог с уверенностью сказать, какого смещения оказалось бы достаточно для нарушения структуры поля.

Не успел Тоунер вновь обрести способность говорить нормальным тоном, как Ледерманн удивленно присвистнул. Начальник, внимание которого было полностью приковано к экрану коммуникатора, перевел взгляд на панель управления.

Повернувшись к панели управления, он увидел перед собой пустой экран, так как все огоньки на мониторе погасли. То же самое происходило и у Ледерманна.

По прошествии ста секунд, убедившись в тщетности всех попыток связаться с кораблями, капитан направил «Голиад» на поиски «Имиргара» и «Анфордуса». Не прошло и пяти секунд, как, преодолев одну сотую парсека, корабль неожиданно остановился. Предположительно, «Голиад» находился в нескольких десятках тысяч километров от аппарата Хоя, но приборы не отмечали ни следа присутствия корабля.

Попытки выйти на связь оставались без ответа. Астрономы вышли в космос с поисковыми и спасательными устройствами, но, никого не обнаружив, так и не воспользовались ими. Ни одной частицы материи не обнаружилось в радиусе нескольких световых минут от места, где в соответствии с планом должны были располагаться оба корабля. И лишь потом, когда на Райдиде был проведен анализ контейнеров для образцов, оказалось, что пробы газа, взятые в этой части туманности, содержали атомы алюминия.

Несомненно, наличия атомов алюминия было недостаточно для того, чтобы делать какие-либо выводы.


– И кто же это все-таки был? – Вопрос был задан тем угрожающим тоном, похожим на рычание, который является привилегией всех сержантов независимо от того, простирались ли подвластные им территории на два метра или на две сотни астрономических миль.

Ответа не последовало.

– Итак? Кто это был? Сигнал исходил с вашей позиции, номер VI741. Это были вы?

– Да, наверное, я.

– Ах, вы не уверены? Солдат издает крик, который разносится по всем станциям, и не знает, он ли это сделал?

– Это я, навер…

– Понятно. Можете не продолжать. Зачем вы это сделали? Вы отдаете себе отчет, зачем мы здесь находимся?

– Так точно, сержант.

– До сих пор вы оказывали посильное содействие осуществлению стоящих перед нами задач.

– Так точно, сержант.

– И вы знали, зачем мы сгребаем все это.

– Так точно, сержант, чтобы расчистить проход…

– Молчать. Что толку, если команда Фликера приедет раньше, чем вы закончите работу?

– Думаю, толку выйдет немного, сержант.

– Вы думаете! Что ж, полагаю, вы должны радоваться тому, что это случилось именно с вами. Вместо того чтобы визжать, как резаный поросенок, вы бы лучше подумали, как разведчики Фликера проберутся через это облако?

– Не знаю, сержант.

– Я тоже не знаю и был бы очень удивлен, если бы узнал, что мы прошли по спирали хотя бы половину пути. Даже если бы мы двигались быстрее радиационного потока, они бы натолкнулись на вас раньше, чем вы расчистили бы кубический парсек.

– Они еще могут показаться.

– Именно поэтому, солдат, вы не будете наказаны непосредственно сейчас. И если нас не обнаружат, что может произойти в случае, если облако, которое вы сейчас расчищаете, вдруг начнет светиться, я, может быть, и соглашусь признать вас невиновным. Но если ваш визг, разнесшийся на расстояние сотен парсеков, Выдал нас противнику, вам не выйти сухим из воды. Обычно я принимаю меры по отношению…

– Но, сержант, я не виноват. Меня что-то ужалило.

– Значит, говорите, вас кто-то укусил. Ну и что из этого? Если впредь…

– Но я действительно ничего не мог поделать. У меня начались судороги, и я подумал, что меня все равно заметили бы. Я постарался расслабиться и смазал укус обезболивающим. Я знаю, как важно не выдать себя движением. На мгновение боль утихла, но затем пронзила ногу еще сильнее, и, прежде чем я успел принять транквилизатор, меня всего заколотило, тогда-то я не удержался и тихонько вскрикнул…

– Тихонько? Звук был такой, что… – впрочем, не важно. Надеюсь, вам удастся представить на суде того, кто вас укусил. Кроме того, все, что может заставить даже такого нерадивого солдата, как вы, потерять самоконтроль, пригодится нам в качестве оружия. Если бы нам удалось развести этих животных… Хм, это неплохая идея. Попытайтесь поймать его – и без шума.

– Виноват тогда я не подумал об этом, сержант. Боюсь, его уже нет. Я прихлопнул его, даже не задумавшись. Я очень сожалею…

Кроме выдающегося голоса, сержанты нередко отличаются даром красноречия. И сержант DA6641 сорок четвертой роты, инженерного батальона номер 6261 армии республики Уилс не был' исключением.

Если бы он, делая свое замечание, осмотрительно не использовал только коротковолновое излучение, его слова разнеслись бы по Уилсу на протяжении всего спиралевидного участка Млечного Пути вплоть до самого Солнца. Но даже коротковолновые колебания не могли бы не отразиться на экранах приборов «Голиада». Только «Голиада» там уже не было.

К тому времени, как сержант выслушал жалкие оправдания несчастного солдата VA741, и Элвин Тоунер, и Дик Ледерманн уже умерли от старости.

ПРЕИМУЩЕСТВО

I

Мак Горовиц пришел в сознание, когда экран уже погас. Он рассеянно щелкнул выключателем и обнулил сканер записей. Ему так толком и не удалось досмотреть последний акт. По крайней мере, ему так казалось. Он знал пьесу настолько хорошо, что не мог с уверенностью сказать, то ли финальный монолог Просперо действительно все еще звучит у него в ушах, то ли это просто память от предыдущих просмотров.

Две вещи отвлекали его внимание от «Бури». Первое – боль там, где еще недавно у него был левый указательный палец, а второе – полусерьезные поиски в ответ на вопрос: использовал ли Шекспир когда-либо персонаж, вполне соответствующий мистеру Смиту? Оба отвлекающих фактора были тесно связаны, несмотря на то, что сам Смит руки к нему не прикладывал. Он просто приказал сделать это Джонсу.

Горовиц очень сомневался, что Шекспир был бы удовлетворен Смитом. Парень был слишком прост. Он ясно себе представлял, чего он хочет и зачем сюда пришел, даже не зная и не интересуясь мнением других участников сцены. Он просто был большим двухлетним ребенком. Даже в свое время, еще при Генрихе Шестом, Шекспир сделал бы этот персонаж сложнее и правдоподобнее.

Сама по себе задача была неплохой, хотя, возможно, с некоторым школярским привкусом. Но в действительности она никак не могла решить вставшие перед ним в данный момент трудности. Он, скорее, столкнулся с постэдвардовской мелодрамой, чем с тщательно продуманным шекспировским замыслом. Герой захвачен вооруженными злодеями в ситуации, из которой нет явного выхода, и вынужден помогать им в совершении грандиозного ограбления.

Конечно, в пьесе эры законности он должен быть стойким и наотрез отказаться помогать грабителям, но его вовсе не прельщала роль героя для желторотых сосунков. Ему был восемьдесят один год, а его стофунтовая масса была равномерно распределена вдоль семидесяти дюймов в высоту. Вполне возможно, что при земном притяжении он бы просто не смог передвигаться. Несмотря на боль от отрезанного пальца, он улыбнулся, вспомнив выражение лиц Смита и трех соратников, когда те впервые его увидели.


Им пришлось преодолеть массу трудностей, чтобы подобраться незамеченными. Они прибыли, когда станция находилась в апогее своей шестидневной орбиты, вместо того чтобы осуществить рандеву сразу после прохода станцией перигея, как это из экономии делали грузовые корабли. Осуществленный ими маневр служил двоякой цели: во-первых, уверенность, что сейчас около станции нет других кораблей, а во-вторых, в это время их труднее всего заметить с Земли. На расстоянии около ста семидесяти миль астероид диаметром в одну милю был виден невооруженным глазом, а корабль средних размеров можно разглядеть в хороший телескоп, но для этого надо было целенаправленно смотреть в сторону станции.

Это, конечно, скорее рандеву, а не посадка. Последнее слово теряет всякий смысл на небесном теле, где человек в скафандре весит не более четверти унции. Они довольно умело осуществили стыковку и сделали это так, что Горовиц даже не почувствовал возникшего контакта… или не заметил его из-за звуковых эффектов, сопровождающих кутеж отчима Гамлета. Со входом на станцию никаких трудностей не возникло, так как воздушным шлюзом по желанию можно было управлять как изнутри, так и снаружи. Наружная панель управления была на виду и не вызывала никаких затруднений. Возможность того, что кто-то украдет лошадь из этого стойла, создателям станции даже не приходила в голову, а если и приходила, то была оттеснена более вероятной космической аварией, при которой требовалось быстрое и простое управление шлюзом.

Таким образом, Смит и его люди вошли и плавно проплыли по тоннелю в глубь астероида не только не обнаруженными при подлете, но и незамеченными изнутри, а Мак Горовиц сообразил, что у него возникли неприятности только тогда, когда начался перезвон колоколов, возвещающий об объявлении приказа Фортинбраса.

Только тогда он включил свет и обнаружил, что у Гамлета есть еще четыре вооруженных до зубов зрителя. И это его очень поразило.

Не было никаких сомнений, что и другая сторона была поражена не меньше его, но уже оттого, что наконец-то получила возможность хорошо его рассмотреть. Трудно сказать, кого они собирались встретить здесь на самом деле, но это явно должен был быть кто-то, способный на большее сопротивление, чем станционный оператор. Главарь отложил свое ружье, можно сказать, со смущенным видом, остальные последовали его примеру.

– Извините за неожиданное вторжение, мистер Горовиц, – заговорил незваный гость. – Это просто великолепная запись. И мне очень жаль, что я пропустил большую ее часть. Возможно, в течение последующих дней вы как-нибудь поставите ее для меня снова.

Мак растерялся, у него никак не совмещалась вежливость с оружием.

– Если вы хотите ознакомиться с моей библиотекой, то оружие не совсем уместно, – наконец выдавил он из себя, – все, что я вам могу предложить, – это крышу над головой и связь. У вас неполадки с кораблем? Я пропустил сигнал бедствия? Возможно, я слишком много внимания уделяю своим записям…

– Вовсе нет. Вы бы нас очень расстроили, если бы заблаговременно заметили наше приближение, так как мы изо всех сил старались подойти как можно незаметнее. Вы так же ошибаетесь, предполагая, что вы нам можете предоставить. Не будем терять времени, там, снаружи, стоит наш корабль, который весит четыре тысячи тонн, мы бы хотели до нашего отлета довести его вес до десяти тысяч тонн и сделать это при помощи ваших изотопов Класса IV.

– Шесть тысяч тонн ядерного горючего? Да вы, наверное, не представляете, о чем говорите! Для этого потребуется как минимум шестьдесят часов, а то и больше, и то при условии, что я немедленно перепрограммирую все находящиеся здесь конверторы, на данный момент только один из них делает Класс IV, остальные работают на другие заказы. Да и конверсионной массы на станции вряд ли хватит на изготовление такого количества, разве что вы сами начнете дробить камень вокруг станции. Если учесть время исполнения уже взятых заказов и допустить, что у вашего будет соответствующий приоритет, то исполнение займет около года.

– Это не заказ. И ты сам уже должен бы это прекрасно понимать. Если надо, то перепрограммируй все, что требуется, невзирая на то, что и для чего сейчас работает. Не хватит массы – мы сами пойдем долбить скалу. В твоем возрасте уже прекрасно понимают разницу между незаконным и просто невозможным. И что это им взбрело в голову посадить здесь такого увальня, как ты?

Горовиц покраснел. Он привык к подобному взгляду со стороны молодых и здоровых людей, но обычно такие речи преподносилось под маской вежливой шутки.

– Это, пожалуй, единственное место, где я могу жить, – коротко ответил он. – Мои сердце, мышцы и кости не смогут вынести нормального притяжения. Большинство людей не любят невесомость, а, скорее, им не нравятся последствия медицинских процедур, необходимых, чтобы переносить невесомость неограниченное время. А для меня же нет никакой разницы. Меня не волнуют мышцы, а семью я потерял полвека назад. Эта работа вполне подходит для меня, а я вполне подхожу для нее. И именно по этой причине я не собираюсь ее терять. Так что никакого перепрограммирования я делать не буду и стану держать пари, что сами вы это не сделаете.

Вновь на сцене появилось ружье Смита, его владелец задумчиво посмотрел на оператора. Старик кивнул в сторону оружия и продолжил:

– Должен признать, что это весьма веский аргумент. Я, конечно, не хочу умирать, но если вы меня убьете, то ни на йоту не приблизитесь к своей цели.

В этот момент Мак обнаружил, что на самом деле он храбр только на словах; когда он взглянул на оружие, в его животе появилось какое-то странное, неприятное ощущение. Однако его слова, похоже, произвели свое действие, потому что предводитель после недолгого раздумья вновь отложил ружье.

– В этом ты совершенно прав, – сказал он. – Я вовсе не собираюсь убивать тебя, потому что мне нужна твоя помощь. Мы воспользуемся другим методом. Мистер Джонс, давайте, осуществим первый этап нашего плана убеждения.

II

Через пятнадцать минут Горовиц уже сидел и перепрограммировал конверторы, стараясь делать это как можнобыстрее, пользуясь только правой рукой.

Смит, который вежливо представился во время процедуры, перед тем как позволить Джонсу осуществить задуманное, потрудился удостовериться, что Горовиц не левша. При этом он заявил, что было бы очень прискорбно слишком замедлить работу оператора станции. Правая рука может и подождать.

– А как насчет моих пальцев на ногах? – саркастически поинтересовался Горовиц, еще не веря в серьезность угрозы.

– Они, конечно, от нас и так никуда не денутся. Но мистер Джонс начнет с левой руки.

Мак почти мгновенно сообразил, что дело принимает серьезный оборот, но Джонс, как истинно работящий человек, хотел довести начатую работу до конца. Смит полностью поддержал его.

– Будет очень жаль, если у него появится мысль, что мы способны бросить на полпути задуманное, – заметил он.

Паря перед панелью управления и перестраивая потенциометры и датчики потоков, Горовиц отчаянно размышлял над сложившейся ситуацией. Его не очень-то беспокоило, что незваные гости могут сбежать со сворованным топливом, то, что он делал уже сейчас, отображалось на дублирующих панелях в Элкхарте, Папеэте и Бомбее. Станции, в конце концов, были частью компании, рассчитанной на эффективный бизнес, и то, что топливопроизводящие станции на Земле запрещены, совершенно не означало, что компания не ведет за ними постоянного и пристального наблюдения. Через несколько минут они выйдут на радиосвязь со станцией, чтобы задать оператору интересующие их вопросы, и, не получив вразумительного ответа, сразу отправят на станцию корабль. Конечно, компания, возможно, подождет два-три дня, чтобы дождаться, когда станция подойдет к своему перигею, но если показания приборов слишком насторожат дирекцию, то они могут попросить патрульный полицейский корабль подлететь и выяснить, что происходит, а на это уйдет гораздо меньше времени. В целом, маловероятно, что это произойдет раньше, чем станция подойдет к перигею, но что-то должно произойти, чтобы не дать преступникам уйти с награбленным.

Самым неприятным было то, что в любом случае Маку от этого лучше не станет. До сих пор преступники, способные на настоящее насилие, были для него только книжными персонажами: он очень много читал. В его мозгу сложилась живая картина, описывающая ситуацию, в которую он попал. Уверенность, что они убьют его, прежде чем покинут станцию, была рождена, скорее, не столько предвидением, сколько на уровне рефлексов.

Для этого им вовсе необязательно ждать окончания работы. Новая программа конверторов начнет работать, и в нем уже не будет особой необходимости, если только не случится какого-нибудь серьезного сбоя в работе. Такого никогда не случалось, но Горовиц надеялся, что воры относятся к тем людям, которые стараются обезопасить себя от нежелательных неожиданностей.

Он почувствовал, как его живот моментально отреагировал, когда после перепрограммирования конверторов увидел, что Смит направляется к нему. На этот раз ружья видно не было, но Мак знал, что оно где-то рядом. В данном случае в нем не было особой необходимости: любой из преступников без труда мог переломить ему шею одной рукой. Однако, похоже, сейчас насилие не входило в планы Смита. На самом деле его речь оказалась даже несколько успокаивающей. Вряд ли бы он потрудился заводить разговор о поведении оператора, если бы не собирался еще какое-то время продержать его на станции.

– Вы должны понять несколько вещей, мистер Горовиц, – начал свои объяснения предводитель шайки. – Вы, наверное, думаете, что изменение программ конвертеров должно привлечь внимание на Земле или уже сделало это. Вы ошибаетесь. Таинственная неисправность поразила мониторы на центральном заводе. Сигналы с космических станций приходят нормально, но их невозможно проанализировать. Инженеры сбились с ног, отыскивая причину. Они надеются восстановить систему через несколько дней, а пока это не произойдет, никому нет никакого дела до того, что творится на космических станциях, пока, конечно, с какой-нибудь из них не поступит сигнал тревоги.

Я думаю, что вы не настолько глупы, – продолжал он, – чтобы попытаться послать такой сигнал, ведь у вас осталось еще девять пальцев, которые могут привлечь внимание мистера Джонса, но, чтобы не было и соблазна, мистер Робинсон вывел из строя радиопередатчик вашей станции. А для полной уверенности он сейчас занят и радиопередатчиками в скафандрах. Мы понимаем, что эти радиопередатчики можно услышать на Земле только в случае, если тебе чертовски повезет, но с другой стороны, насколько я помню, в перигее расстояние до нее сжимается примерно до тысячи миль.

Если у вас появится желание выйти для прогулки наружу, то не надо с ним бороться. Я сам с удовольствием составлю вам компанию. Наш корабль – это бывший полицейский корабль снабжения. Он покрыт тяжелой броней и снабжен хорошими замками. У одного из нас, но только у одного, есть ключ, и у меня не возникает даже и мысли сказать вам, кто это такой. Но если вы и попадете на борт, что вполне возможно, передатчики на этом корабле настроены на нестандартную частоту. Любая передача оттуда будет принята моими друзьями, а не вашими. Вы не сможете угнать корабль, даже если и обладаете достаточными навыками пилота, так как корабль стоит рядом с вашими отводящими радиаторами и его выхлоп может их разрушить…

– Вы поставили корабль рядом с радиаторами?

Впервые за все время Мак по-настоящему встревожился.

– О, нет. Мы прекрасно представляем, что это значит. Мы высадились около вашего воздушного шлюза и вручную отбуксировали корабль к радиаторам. Здесь он весит всего лишь пятьдесят фунтов. Но боюсь, что отбуксировать его обратно вам в одиночку не под силу, корабль стоит на достаточно неровной почве, так что попытаться откатить его тоже не имеет смысла.

Итак, мистер Горовиц, вы вполне можете предаться отдыху. Мы предоставим вам возможность заняться вашим обычным делом сразу же, как только будет выполнен наш приказ, но если хотите отправиться на прогулку наружу – мы не возражаем. Я даже полагаю, что вы можете выпрыгнуть в открытый космос, чтобы избежать насилия здесь, тогда нам останется только выразить сожаление о том, что мы потеряли вас таким образом, однако выбор полностью за вами. Вы свободны делать все, что угодно, пока это не противоречит нашему приказу. Лично я на вашем месте отправился бы к себе в каюту и наслаждался вашей действительно великолепной библиотекой.

Горовиц ушел, но он так и не смог по-настоящему сосредоточиться на «Буре». Некоторые ремарки Калибана обратили на себя его внимание, потому что очень хорошо выражали его собственные чувства, и пару раз он поймал себя на мысли, что хорошо было бы иметь под рукой такого ловкого Ариэля. Однако он был слишком стар, чтобы тратить свои умственные силы на мечты, единственными его союзниками на станции могли быть только производственные механизмы очень узкого применения. Даже хуже, он, скорее всего, свободно воспользоваться ими не мог, если только Смит и его компания не были полными профанами.

Конечно, если случится что-то непредвиденное, то устранить неисправность они доверят ему, вот тогда, возможно, что-то еще и можно будет сделать.

Но что предпринять? Что он имеет? Завод потребляет огромное количество энергии, но это вовсе не волшебная палочка. Существует сложный узел на водородном топливе, и средний тоннаж отходов дейтерия. Эти запасы, вполне вероятно, и могли бы превратить весь астероид в плазменное облако, правда, для этого потребуется хитроумно обойти множество устройств защиты. Однако в таком плане есть свои недостатки, кроме того, что какой-нибудь бедняга на Земле, взглянув в ключевой момент на станцию, может ослепнуть. Главное заключается в том, что он не получит никакого удовлетворения, разделавшись таким образом со Смитом и его друзьями. Это их просто уничтожит, а если учесть, что чувствует Мак в том месте, где еще недавно был его палец, для них смерть будет слишком шикарной. Что у него есть еще?

Еще несколько конвертеров. Они сконструированы, чтобы из первоначального материала, используя энергию топлива, получать изотопы, которые на Земле можно легально и, более или менее безопасно, использовать как источники энергии. В данный момент все они по требованию Смита вырабатывают смесь Класса IV, жидкая субстанция, применяемая как топливо в космических кораблях, для промышленных взрывов и для создания оружия. Для чего Смиту и его приятелям потребовалось это вещество: для ограбления банка, политического шантажа или просто для продажи на черном рынке, Горовиц не знал, да его это и не интересовало. Количество вещества, произведенного всего лишь за одну минуту, если суметь его достать, позволило бы ему без труда попасть на корабль грабителей, какой бы броней он ни обладал. Но вот стоит ли после этого проникать на этот корабль – это большой вопрос. Оператор производства – одно дело, а специалист по ядерным взрывам – совсем другое. Горовиц относился к первым. Попытаться стащить взрывчатку на глазах у Смита, Джонса и их подручных казалось не только опасным, но и просто бесполезным.

Были еще радиаторы – наиболее примечательная часть завода, расположенная снаружи. Это четыре гигантские конструкции, примерно пятьсот футов в ширину и столько же в высоту. Внешние стены были цилиндрическими и содержали мощные рефрижераторные схемы, внутренняя часть образована полями свободных электронов, что делало их прекрасными отражателями. Внутри цилиндров, не соприкасаясь со стенами, располагались сами радиаторы – огромные сердечники из сплава с высокой электропроводностью, работающие при температуре, при которой они бы испарились за несколько минут, если бы их не скрепляли поля, подобные тем, что ограничивают топливные системы. Вся эта конструкция, конечно, была предназначена для отвода лишней энергии.

Любое существенное поглощение излучения, отраженного этим устройством, в другом космическом аппарате могло вызвать неприятности, по сравнению с которыми разогрев топливных отходов мог напоминать только начальную стадию процесса. Во-вторых, они были установлены так, чтобы отражение было направлено от Земли; их расположение на астероиде и разворот рассчитывались с учетом этого требования. С одной стороны, такое решение не было блестящим, так как чрезвычайно эксцентричная орбита, на которой находился астероид для облегчения грузоперевозки готового продукта, требовала свободы вращения в горизонтальной плоскости свыше, чем по сто градусов в каждую сторону, но Земля пошла на это. Периодические вспышки света, исходящие от космических станций, были довольно живописны, но большинству астрономов пришлось переехать на Луну или на орбитальные обсерватории.

Но эти радиаторы отбрасывали огромнейшее количество энергии. И с ними можно было что-то сделать в его ситуации, что-то действительно полезное и нужное. Но что?

III

Было очень досадно, что в его библиотеке не было ни Фу Манчу, ни Балдога Драммонда. Горовицу требовались идеи. Но складывалась ситуация, в которой он должен был подыскать собственные; он выбрал подходящий материал для фона и поставил его на сканер, и пока на экране Флавий ругал толпу праздношатающихся римлян, продрейфовал к сетке гамака, подвешенного в середине каюты. Это вполне подходит, подумал сквозь дремоту оператор; определенно приближались Мартовские Иды. Ему бы хотелось, чтобы палец перестал болеть. Слова сценария и музыка, исходящие из проигрывателя, через его сознание уже проследовали сотни раз раньше…

Пылкое декламация поэта Цинны разбудило его. Он парил в воздухе и удерживался в гамаке потоком циркулирующего воздуха. Слабая гравитация, которая придала прибывшему кораблю вес в сто фунтов на поверхности, конечно же, отсутствовала в жилом помещении в самом центре астероида. Почти автоматически он подлетел к пульту и выключил проигрыватель в конце третьего акта. Это явно не помогло ему думать. Пожалуй, сейчас будет лучше проверить мониторы конвертеров, чтобы окончательно проснуться, а затем сделать какую-нибудь гимнастику.

Робинсон был в тоннеле напротив каюты и не говоря ни слова, проследовал за Маком вдоль прохода. Парень явно чувствовал себя не в своей тарелке в условиях нулевой гравитации: координация его движений, когда он перебирался от одного ручного поручня к другому, была хуже, чем просто неуклюжая. Если это распространяется и на остальных, то может оказаться полезным.

Все будет зависеть от того, как станут развиваться события.

Смит и Джонс находились в контрольном помещении, спокойно паря в стороне от стен. Еще одно хорошее предзнаменование. Или эта пара не привыкла к невесомости, или они совершенно выбросили из головы угрозу со стороны Горовица. Ни тот, ни другой будут не в состоянии ничего сделать в течение нескольких секунд, так как у них в досягаемости нет ни одного предмета, от которого можно было бы оттолкнуться, они вне досягаемости даже друг от друга.

Они ничего не сказали, когда в помещении появился оператор и его сопровождающий, но проследили, как Горовиц прицелился, оттолкнулся от стены около двери и поплыл вдоль панели управления, просматривая по пути показания приборов. В какой-то степени к разочарованию, но отнюдь не удивлению, так как звуков тревожной сигнализации не было слышно, Мак обнаружил, что все идет по заданной программе. Он достиг дальнего конца помещения и поплыл в обратную сторону, направляясь к двери. Теперь его путь пролегал в пределах досягаемости Робинсона, и когда он проплывал мимо, тот, по кивку головы Смита, схватил старика за руку.

Это была небольшая ошибка. В результате система из двух тел начала вращаться с периодом примерно пять секунд, продолжая лететь к двери со скоростью в четыре раза меньшей первоначальной скорости Горовица. Оператор воспользовался замешательством грабителя и сумел разорвать систему. Он остановился и прекратил вращаться в четырех-пяти ярдах от места встречи с Робинсоном. Сам Робинсон при разрыве системы получил угловой момент вращения, и его голова вошла в болезненный контакт с дверным косяком. Мак не смог притвориться, что его это опечалило; Джонс не совсем успешно попытался скрыть улыбку, а Смит не проявил ни того, ни другого. Его приказ остановить Горовица для разговора был выполнен, а детали его не интересовали.

– Сколько времени потребуется для получения нашего топлива? – спросил он.

– Еще от сорока до сорока пяти часов, если не произойдет никаких неожиданностей, – ответил оператор. – Я с самого начала высказал свои соображения, и пока нет никаких причин менять их. Я доверяю этим приборам, если, конечно, вы или кто-нибудь из ваших друзей не поиграли со схемами. Мне известно, что ваши люди разделались с радио, но если они знают, что делают, то не полезут к этой панели.

– Это все, что меня интересовало. Пока не придет время снова проверять твои приборы, можешь делать что хочешь.

– На моих часах сейчас ночь. С дневными делами я закончил, а сейчас пойду посплю. Вы знаете, где моя каюта… что вы там искали – радио или оружие? Вы сами принесли сюда оружие, кстати, первое, которое когда-либо здесь побывало, а радио, с помощью которого можно было бы связаться с Землей, несколько великовато для того, чтобы его прятать в фотоальбоме.

– Радио из скафандров достаточно маленькое.

– Но оно и находится в скафандре.

– Хорошо. Мы просто хотели удостовериться… Разве ты не почувствуешь себя немного счастливей, когда будешь знать, что мы о тебе не думаем?

Горовиц удалился, ничего не ответив. Смит несколько секунд смотрел ему вслед, затем подозвал Брауна.

– Не вмешивайся в его распорядок, но последи за стариком. В конце концов, я не слишком уверен, что мы его уговорили. Предпочитаю держать его в нужный момент под рукой, чтобы он делал дело, эта работа слишком важна для нас.

Браун кивнул и последовал за оператором к его каюте. Затем он занял позицию около входной двери, взглянул на часы, принял таблетки, поддерживающие метаболический баланс в организме человека в условиях невесомости, и расслабился. Медленно потянулась ночь.

Горовиц был совершенно честен, говоря о своем намерении поспать. За годы пребывания на станции у него развилась привычка большую часть времени проводить в этом состоянии. Частично в этом был виноват его возраст, но и сама жизнь на станции не располагала к бодрствованию. Немногие могли выдержать одинокую и скучную жизнь на внеземных заводах, их было настолько мало, что многие заводы управлялись компьютерами и системами дистанционного управления. Горовиц относился к такому типу людей, которые могли вполне счастливо проводить все время за абстрактными занятиями: книгами, пьесами, музыкой и поэзией. Он мог перечитывать книги или снова и снова просматривать одну и ту же пьесу, получая от этого полное удовольствие, как некоторые люди получают удовольствие, постоянно прослушивая одну и ту же мелодию. Немного нашлось бы работ на Земле, которые позволили бы так много времени уделять развлечению; ситуация устраивала как его, так и работодателей. А еще он много спал.

Таким образом, он проснулся посвежевшим, если не сказать – полным энергии, через девять часов после того, как Браун заступил на пост. Он проснулся не только посвежевшим, но и полным энтузиазма. У него был план. План был не очень сложным, но вполне мог сохранить ему жизнь.

Его план включал в себя две части. Первая часть состояла в том, чтобы убедить Смита: они не смогут погрузить добычу без помощи Мака. Это довольно легко, тем более что это чистая правда. Переместить двенадцать миллионов фунтов сыпучей массы при помощи мускульной силы в разумный отрезок времени даже в условиях невесомости невозможно. Альтернативой было станционное погрузочное оборудование, и маловероятно, что кто-нибудь, кроме Горовица, сможет с ним управиться. Если убедить в этом грабителей, то они оставят его в живых, по крайней мере, до последней минуты.

Вторая часть плана заключалась в том, чтобы найти себе убежище или потайное место, которое было бы достаточно хорошо, и грабителям пришлось бы отказаться от идеи терять время на поиски. Предполагалось, что они захотят как можно быстрее убраться отсюда вместе с ворованным топливом, что казалось вполне разумным. Детали этой части, однако, требовали дальнейшего обдумывания. Возможно, лучше бы довериться потайному убежищу, но с другой стороны, свои достоинства имело и место, расположение которого было бы известно врагу, но требовало бы много времени и больших усилий, чтобы проникнуть туда. В общем, последнее дало бы ему возможность чувствовать себя в большей безопасности, но вот так, навскидку, он не мог придумать по-настоящему труднодоступного места. На станции было не так уж и много дверей и еще меньше тех, которые запирались. Двери воздушных шлюзов были прочными, но не настолько, чтобы выдержать атаку, проведенную с умом. Если учитывать, что он имеет дело с ворами профессионального калибра, то остальные замки на станции были не лучше.

Конечно, большинство оборудования на космическом заводе было сконструировано, чтобы выдерживать ядерные реакции и не поддаваться воздействию любых инструментов, которые только можно придумать. Но, однако, ни одну емкость нельзя было рассматривать с практической точки зрения как убежище; в любую из них можно легко проникнуть, будь это взрывная топка или сернокислотная камера.

Постепенно он пришел к выводу, что просто спрятаться будет практичней, но тогда следовало учесть и внешнюю поверхность астероида.

Тоннели на станции были достаточно запутанными, чтобы образовать хороший лабиринт, но в его основе лежала вполне определенная система. Горовиц настолько хорошо представлял ее, что, вполне естественно, ему и в голову не приходила мысль, будто его непрошеным гостям придется потрудиться, разыскивая его, как только он исчезнет из виду. Он подумал о том, чтобы выключить свет и тем самым усложнить задачу, но грабителям не составит особого труда снова включить освещение. По крайней мере, Робинсон мало-мальски в электричестве разбирается. Кроме того, комбинация темноты и невесомости довольно неприятное сочетание даже для тех, кто, как Горовиц, вполне освоился с последней. Нет, лучше прятаться снаружи.

Форма астероида была далека от сферической, обладала достаточной поверхностью, изломанный ландшафт предполагал великое множество мест, где можно было бы спрятаться. Тем более если учесть контрастное освещение в безвоздушном пространстве. Мак, не задумываясь, мог бы назвать дюжину таких мест: за годы проживания здесь не все же время он провел, внутри станции. Во время безопасных периодов он несколько раз совершал прогулки наружу (безопасные периоды, кроме всего прочего, подразумевали присутствие работников компании; одиночная прогулка в скафандре так же опасна, как одиночное плавание в Индийском океане).

Более близкое знакомство с астероидом пошло бы на пользу, но, каким бы поверхностным это знакомство ни было, оно все равно намного больше, чем у остальных. Если он бросит случайное замечание, что знает внешнюю поверхность так же хорошо, как пьесы Шекспира из его библиотеки, они, возможно, даже не удосужатся его искать, после того как оператор исчезнет из поля зрения. Если еще получится, что он дождется момента, когда до отлета останется очень мало времени, а он совершенно исчезнет из поля зрения. Слишком много «если»? Возможно.

Было очень важно, чтобы Смит не переменил своего мнения, что Горовицу можно совершать прогулки наружу. О тщательной охране во время такой экскурсии можно не беспокоиться, для этого достаточно пятисекундной работы над скафандром Мака. Раздражало то, что очень многое в его плане зависело от взглядов Смита, а не от действий Горовица, особенно учитывая, что Смит старался исключить любые случайности. Предосторожности Смита трудно сосчитать. Оператор, по его мнению, выглядит совершенно безвредным, но лучше последовать гамлетовскому совету и перестраховаться.

Это и должно стать основой поведения Горовица. А в вопросах полезности того или иного действия следует не забывать другой фактор. При нынешней установке оборудования изотопы, которые нужны ворам, будут готовы за десять-двенадцать часов до перигея, момента, который Мак считал крайней точкой, когда грабители рискнут оставаться на астероиде. Надо сделать что-то, что задержало бы производство и погрузку, оставить как можно меньше свободного времени для поисков пропавшего заводского оператора. Сможет ли он, не вызывая подозрений, замедлить производительность конвертеров? Он хорошо знает оборудование, остальные, скорее всего, почти не разбираются, но надуть их с помощью какой-нибудь выдумки будет очень рискованно. От одной мысли о расплате его левая рука непроизвольно дернулась.

Конечно, вполне можно устроить какие-нибудь серьезные неполадки на станции. Такого не бывало за все годы его пребывания, но в принципе авария вполне возможна. Нет смысла сидеть и ждать такого момента, сложа руки. Даже если это и случится, то грабители все равно обвинят в этом его, но… можно ли сделать так, чтобы случившееся выглядело, как явная вина Джонса? Или даже самого Смита? Сама идея была очень привлекательна, но разработка деталей ее осуществления таила в себе большие трудности.

Определенно, настало время действовать, и если он надеется завоевать такую штуку, как жизнь, то чем ближе к концу процесса, тем меньше толку от его медлительности. На самом деле – настало время оставить пустые мечты и начать действовать. Горовиц сам себе удовлетворенно кивнул головой, когда в ней начала формироваться идея.

IV

Он отправился на камбуз и приготовил себе завтрак, без удивления заметив, что остальные тоже пользуются его запасами. К их счастью, у него не оказалось ничего, чтобы подмешать туда. Он отмерил и принял дневную дозу лекарств, предписанных для приема в условиях отсутствия гравитации, и положил посуду в посудомоечную машину – один из вполне обычных аспектов его работы, с которым он не мог смириться. Как ни трудно управиться с яичницей с беконом в условиях невесомости, но он настоял на нормальной пище вместо тюбиков с пастой. Горовиц разработал собственную технику, позволяющую удерживать пищу на тарелке. Когда-нибудь, повторял он сам себе вот уже около двадцати лет, он напишет книгу о кулинарии в условиях полного отсутствия гравитации.

Покончив с камбузной рутиной, он направился по коридору в сторону кабины управления. В кабине с явно скучающим видом находились Робинсон и Браун. Оператор заметил, что первый парил в пределах досягаемости стены, возможно, опыт предыдущего дня его кое-чему научил. Но Горовиц все же лелеял надежду, что нет. Браун парил в центре кабины, и случись что, был бы бесполезен для своих товарищей в течение нескольких секунд.

Все приборы работали до отвращения нормально. Все двадцать конвертеров работали согласно программе. Конечно, не все делали одно и то же; загружены различным сырьем и были остановлены, на разных фазах процессов, когда Горовица заставили их перепрограммировать. Один конвертер давно перешел к производству непосредственно Класса IV и уже приближался к кульминационному моменту. Похоже, разумней было предупредить об этом грабителей заранее, чтобы они не заподозрили чего-нибудь, когда он выключит этот конвертер, а сделать это надо будет через несколько часов. Он так и поступил.

– Да, ребята, все сразу вам не получить, – заметил он.

– Что ты этим хочешь сказать? – спросил Браун.

– Когда вы сюда прибыли, я вам говорил, что одна из машин уже работает с Четверкой. Можете сказать своему боссу, что она будет готова под погрузку часов через восемь. Я покажу вам, откуда управляются погрузочные конвейеры. Или вы хотите забросать груз вручную? Вы вроде по приезде хвастались, что перетащили корабль весом в пять тысяч фунтов.

– Не смеши, старик, – обрезал его Робинсон. – Лучше подготовь к работе погрузочное устройство. Можешь также подготовиться к тому, чтобы показать одному-двум, как с ним управляться. Если Смит решит, что ты, по его мнению, не подходишь, то останемся только мы.

– Мне-то что, – ответил оператор. Он чувствовал себя в относительной безопасности, пока Смита не было рядом. Маловероятно, что кто-нибудь осмелится тронуть его без приказа, и замечание Робинсона только подтвердило предположение. – Пульт управления под куполом на поверхности астероида. Управлять ими так же просто, как играть в шахматы.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Только то, что сказал. Любому шестидесятилетнему старику можно за час объяснить, как играть в шахматы, но от этого он не станет хорошим игроком. Уверен, что вам не придется напоминать об этом мистеру Смиту, когда вы предположите, что сможете управиться с этой штукой.

Мужчины переглянулись, и Робинсон пожал плечами.

– Но все равно, ты уж лучше покажи мне, где находится эта панель управления, – сказал он. – А ты пока оставайся здесь, – добавил он Брауну. – Я буду с Горовицем, но Смит приказал эту панель без присмотра не оставлять. У нас может не оказаться времени для объяснений, когда он обнаружит, что никого из нас здесь нет.

Его напарник молча кивнул головой, Горовиц, стараясь сохранять непроницаемое лицо, отправился показывать путь на станцию управления, о которой он только что упомянул.

Станция управления погрузочным устройством находилась дальше всех от общего пульта управления заводом, так как лежала на поверхности. Она располагалась недалеко от главного входа на станцию, примерно в четверти расстояния до радиаторов, если идти по экватору. Сами конвертеры находились на равных расстояниях друг от друга и располагались под землей. Основная идея заключалась в том, что если с одним что-нибудь случится, то он встретит только символическое сопротивление внешней поверхности, в то время как у основного завода останется шанс выжить. Грузовые и подводные тоннели, соединяющие конвертеры с грузовыми камерами и жилыми помещениями, были извилистыми. Все эти ухищрения будут, конечно, бесполезны при сильном взрыве, но даже на ядерных предприятиях возможны небольшие аварии.

Купол, содержащий панель управления грузовым устройством, был одним из немногих мест с видом на наружную поверхность астероида. Он иногда использовался как наблюдательный пункт, если требовалось следить за объектом, выныривающим из-за Марса; да и сейчас купол иногда применялся для подобных целей. Его осевые колодцы были в рабочем состоянии, так как длинная узкая орбита станции претерпевала возмущения, вызванные Луной, и время от времени требовала корректировки в районе апогея. Коррекция орбиты производилась не Горовицем, так как он мог с тем же успехом взяться за строительство космического корабля. Осевой контроль отключался до тех пор, пока не появлялся баллистик.

Купол был небольшим, немногим более дюжины футов в поперечнике, и по всему его диаметру были установлены приборы управления конвейерами, Горовиц без всякой задней мысли преувеличил их простоту. Это могло бы стать причиной неприятностей для него, но только не со стороны Робинсона. Совершенно не беспокоясь о сложившейся ситуации, так как он и сам ее толком не осознал, Горовиц просто сразу же перешел к объяснениям.

– Во-первых, ты должен быть очень осторожен с этими двумя защищенными переключателями на каждой панели, – заметил он. – Они предназначены для того, чтобы отключить системы безопасности, следящие, чтобы на конвейер не была загружена слишком горячая масса, которая может вызвать аварию конвертеров. Пока продукция еще слишком горяча, ты можешь воспользоваться только этими выключателями. В основном вся система достаточно проста. Каждая из панелей соединена с одной из двадцати конвейерных систем, и все панели одинаковы, так что…

– Почему тогда не сделали одну панель и селектор, который подключал бы к ней выбранный реактор? – поинтересовался Робинсон.

Отвечая на этот вопрос, Горовиц мысленно пересмотрел свое мнение об умственных способностях парня.

– Очень часто загружается сразу несколько кораблей или разгружаются несколько реакторов одновременно. Выяснилось, что проще и безопаснее иметь независимые цепи. К тому же система работает в две стороны: клиенты получают кредит за то, что привозят сюда массу для конвертирования. Мы должны как брать от них материал, так и отдавать им готовую продукцию, и более рационально иметь возможность осуществлять несколько операций одновременно. Первоначальной идеей, как ты, возможно, знаешь, было использовать для конвертирования массу самого астероида; но с принятием законов, контролирующих вращение так, чтобы радиаторы были направлены в противоположную от Земли сторону, и в связи с затратами на первоначальную установку с изменением орбиты, углового момента и тому подобного, в конце концов, пришли к заключению, что проще будет поддерживать сравнительно постоянной массу всей системы. А первоначально они использовали довольно значительную местную массу. С тех дней осталось множество бесполезных тоннелей внутри и несколько колодцев снаружи.

Горовиц старался следить за выражением лица своего слушателя во время рассказа, чтобы попробовать понять, хорошо ли информация доходит до собеседника, но лицо ученика оставалось непроницаемым. Он отвернулся и продолжил урок.

Примерно через четверть часа к ним присоединился Смит, но главарь грабителей говорил мало, он просто приказал продолжать инструктирование. Оператор завода решил не проверять усвоения материала лекции путем контрольных вопросов; у него сложилось впечатление, что со Смитом будет потруднее, чем с его сподвижниками. В его положение решение не обострять отношений было самым разумным.

Чтобы закончить урок, Маку потребовалось еще около десяти минут.

– Тебе нужно немного практики, – сказал он в заключение, – но сейчас это сделать совершенно невозможно. Я никогда не был школьным учителем, но считаю, что лучший способ убедиться, насколько хорошо ты все понял, это попробовать обучить этому же кого-нибудь еще. Уверен, что мистер Смит одобрит эту идею.

Одобрю, – сказал Смит, хотя его лицо не показало ни одобрения, ни какой-то другой эмоции, однако его слова побуждали к действию.

– Дай-ка мне прямо сейчас урок, Роб. В частности, я хотел бы знать, что делает вот этот переключатель… или мистер Горовиц забыл о нем упомянуть?

И он ткнул пальцем в выключатель аварийной разгрузки.

– О, нет, он о нем говорил в первую очередь. Нам лучше держаться от него подальше, потому что он позволяет разгрузить соответствующий конвертер на конвейер и отправляет продукцию на погрузку, даже если она еще слишком горячая.

На какое-то мгновение на лице Смита промелькнула тень удивления.

– И он тебе об этом сказал? У меня было подозрение, что он опустит подобные мелочи, чтобы мы могли совершить какую-нибудь серьезную ошибку, которую он потом на нас и свалит.

Горовиц решил, что если он ответит на замечание, а не оставит его без внимания, то вызовет меньше подозрений.

– А разве возможна какая-нибудь неисправность, в которой вы меня не обвините? – поинтересовался он.

– Возможно, в данной ситуации и нет. Я рад, что вы это понимаете, мистер Горовиц. Пожалуй, мне придется ослабить контроль за тобой и оставить здесь человека точно так же, как и около главного пульта, – он взглянул через двойные стены купола на толстый полумесяц Земли, который маячил на горизонте на одном конце меридиана, точно так же, как на другом конце маячила Луна. – Существует ли какая-то возможность закрыть это место до тех пор, пока оно нам не понадобится? Подумай, насколько мы оба будем чувствовать себя лучше, если такое возможно.

Горовиц пожал плечами.

– Нет никаких штатных дверей. Внизу в коридоре есть аварийные герметичные заслонки, ты без всяких трудов можешь закрыть одну из них, так как там есть ручные выключатели, ровно как и датчики разницы температур и давления, но с открыванием могут возникнуть проблемы. Если одна из этих штук закрыта, то это означает, что в одной из частей произошла утечка воздуха или происходит опасная реакция. Потребуется много возни, чтобы убедить механизм, что все в норме.

– Хм-м, – Смит задумался. – Хорошо, мы это рассмотрим. Роб, оставайся здесь, пока я не скажу. А ты, старик, иди со мной.

Учитывая проницательность Смита, ему повезло, что он не вздумал разгрузить конвертеры и закрыться в помещении купола, но ни его предусмотрительность, ни его сообразительность здесь были ни при чем. Печально было то, что да и не задумывался о таком трюке, пока не стал объяснять ситуацию Робинсону. Теперь думать об этом было уже поздно. Конечно, возможно, этот вариант и вовсе бы не сработал, потому что кто-нибудь вроде Робинсона мог без особого труда вскрыть эти задвижки, но теперь, когда Мак подумал, он нашел и здесь и свои положительные стороны. Последние несколько минут могли убедить Смита, что заводской оператор полностью покорился ситуации. Естественно, с таким человеком, как Смит, ни в чем нельзя быть уверенным, но надежда есть. Время покажет… хотя, может быть, и в траурных красках.

Пока они плыли в невесомости обратно к жилой секции, Горовиц с сожалением заметил, что Смит стал лучше передвигаться в условиях отсутствия гравитации. Главарь грабителей говорил коротко.

– Может быть, ты и усвоил полученный урок. Из того, что только что произошло, мы оба можем на это надеяться. И все равно я не хочу видеть, как ты болтаешься рядом с местом, где я оставил Робинсона, кроме тех случаев, когда я пошлю тебя туда сам из каких-нибудь своих соображений. Ясно?

– Вполне.

– Хорошо. Я не люблю заставлять людей что-то делать жесткими методами, но, как ты мог сам убедиться, мистер Джонс – любит. Однако если ты действительно понял, что у меня перед тобой огромное преимущество, то мы лишим его этого развлечения.

– Вы мне все очень доходчиво объяснили. Вы хотите, чтобы реактор, который, когда вы сюда прибыли, работал с Классом IV, был разгружен, как только закончится процесс?

– Хм-м. Еще не знаю. Ваши погрузочные машины доставляют груз в любую точку поверхности или только до купола?

– Боюсь, только до купола. Было бы слишком непрактично тянуть конвейеры по всей поверхности, а еще менее практично возить груз по астероиду на грузовиках.

– Хорошо. Если для перемещения нашего корабля потребуется время, то мы подождем, пока будет готово все топливо. У нас только прибавится забот, если потребуется охранять еще и его.

– Так значит, вы все-таки не совсем уверены, что я хорошо усвоил данный мне урок.

– Не надо задавать слишком много вопросов, мистер Горовиц. Почему бы вам просто не принять как должное то, что я не люблю случайностей.

– Мне бы этого не хотелось.

– Почему?

– Потому что самым очевидным вашим действием, чтобы избежать случайностей, будет забота не оставлять свидетелей. Если в это верить, то можно уже сейчас прекратить всякое сотрудничество и позволить вам убить меня… не то чтобы я наслаждался такой перспективой, но в таком случае я, по крайней мере, умру с удовлетворением оттого, что не помог вам.

– Что ж, это – логично, – задумчиво согласился Смит. – На это у меня есть два ответа. Один вы уже, наверное, знаете – мы не станем просто убивать вас. Другой, надеюсь, поможет вам чувствовать себя лучше: нас не очень-то волнуют свидетели. Вы слишком много читаете. Мы проживем здесь несколько дней, прежде чем работа будет закончена, но вы, наверное, уже заметили, что мы не носим перчаток, чтобы избежать отпечатков пальцев, не носим скафандров, чтобы избежать анализатора запахов, ничего подобного. Я не сомневаюсь, что после того, как мы отсюда удалимся, правоохранительные органы прекрасно разберутся, кто здесь был, но это нас не волнует. Они хотели бы заполучить нас в свои руки за множество других прегрешений, поэтому нас больше волнует проблема, как избежать встречи, а не то, что они определят, кто мы такие.

– Тогда зачем эти имена? Вы что, надеетесь, будто я поверю, что они настоящие?

И впервые за все время Смит выказал хоть какие-то эмоции. Он ухмыльнулся.

– Идите обратно к своим драматическим записям, мистер Горовиц и не изменяйте Шекспиру. Вас сбивает с толку лорд Вимси. Только запомните просьбу о пультах конвейеров: держитесь от них подальше.

V

Вернувшись в свою каюту и устроившись при помощи воздушного потока в гамаке, Горовиц был бы вполне счастлив, если бы так не болел палец. Он поставил в проигрыватель «Юлия Цезаря», даже не позаботившись обнулить его, поэтому тот начал прямо с «Паджамских игрищ», а оператор продолжал бодрствовать в течение всего шоу. Пьеса вполне соответствовала случаю.

Следующие два дня они все находились почти в дружеских отношениях, хотя палец Горовица и не давал ему окончательно забыть смысл происходящего, напоминая о Джонсе. Некоторые из людей Смита смотрели вместе с ним пьесы, и в это время даже случались непроизвольные разговоры, совершенно не связанные с конвертерами или производством топлива. Психология Смита прекрасно работала.

Не было никаких стычек, пока до перигея оставалось больше двадцати часов.

В этот момент Мак делал свой обычный периодический контроль оборудования и доложил, что работа будет закончена часов через десять-двенадцать. Он останется у пульта контроля, так как конвертеры закончат работу в разное время, и было бы безопаснее проследить за автоматическим охлаждением каждого конвертера в отдельности, после того как он завершит работу.

– Это еще зачем? – поинтересовался Смит. – Я думал, что совершенно не играет роли, сколько продукта осталось в конвертере на момент начала новой работы. Чем это может повредить, если к началу следующей работы в конвертере окажутся остатки от предыдущей? Разве они не будут переработаны вместе со всем прочим сырьем?

– Все не так просто, – ответил оператор. – В принципе вы правы; мы имеем дело не с таким уж чистым продуктом, и исходный продукт получаем, химически обработанный нашими клиентами. И все же начинать процесс лучше, когда конвертеры чистые. Если слишком много по-настоящему горящего продукта наберется в конвертере между запусками, то это может привести к аварии. Если Классы I и П, например, служащие топливом для химической промышленности, будут загрязнены Классом IV, то на Земле могут возникнуть трудности… особенно, если завод, о котором идет речь, занят сепарацией ядерного топлива.

– Но ведь сейчас в них во всех находится Класс IV, – заметил Смит. – Если ты, конечно, не решил проделать с нами какой-нибудь сногсшибательный трюк, но я уверен, что ты до этого не дошел.

Его лицо посуровело, и Горовиц опять мысленно обругал себя. Он даже не подумал о таком трюке, а он вполне бы мог остаться безнаказанным. Проверить, какие изотопы выходят из конвертера, было очень трудно, для этого нужны были специальные инструменты и соответствующие навыки. Он был больше чем уверен, что у Смита нет ни того ни другого. Но сейчас уже было слишком поздно.

– Они все одного класса, как вы и сказали, – ответил оператор с задержкой, которую, надеялся, собеседники сочли произвольной, – все так и есть. Но когда Класс IV во всех конвертерах и на всех конвейерах, еще важнее проследить за охлаждением. Вы же знаете, я живу здесь. Я не инженер и не знаю, что случится, если такое вещество попадет в водородный реактор, но у меня нет никакого желания выяснять это.

– Но у тебя должно быть достаточно инженерных знаний, чтобы управлять топливным заводом.

– Для этого вовсе не требуется инженер. Я просто нажимаю кнопки. Я вполне могу управлять этим заводом, но никто не будет сажать инженера на обычную квалифицированную работу, каковой данная должность и является. Неприятности на таких заводах случаются слишком редко, ради этого нет смысла держать здесь на всякий случай человека, который все время будет бить баклуши.

– Но как же безопасность? Если этот завод разнесет на части, то, думаю, потребуется вековая зарплата не одного инженера, чтобы восстановить его.

– Это без сомнения. Я подозреваю, что именно это и является причиной, почему они хотят изменить или вообще избавиться от закона о водородных реакторах на Земле. Идея состоит в том, что раз настолько доверяют этим устройствам, что вкладывают в них капитал и позволяют при этом работать без постоянного инженера, то другим-то какое до этого дело?

– Но ведь весь астероид действительно может разлететься на кусочки, если дело пойдет соответствующим, а вернее,не соответствующим образом.

– Полагаю, что так оно и есть, но не знаю, о чем они думали, может, просто не продумали до конца. Но за сорок лет, которые я здесь провел, ничего подобного не случалось. Мне ни разу не приходилось пользоваться кнопкой аварийной разгрузки, которую я вам показывал, или воспользоваться аварийным остановом всей системы. Дважды в год сюда прибывают инженеры, которые проверяют все от А до Я, а я только нажимаю на кнопки… вот так, – он начал манипулировать переключателями. – Номер тринадцатый уже замигал, примерно через час продукт из бутылок с полем перегрузится в обычные физические емкости.

– А почему не сейчас? Что значит бутылки с полем?

Горовиц был искренне удивлен, ему и в голову не приходило, что кто-то может не знать такого, он и подумать не мог, что Смит не имеет представления… Вот и еще один упущенный шанс.

– Ни один материал не выдержит триста тонн вещества при температурах, близких к конверсионным, даже если ограничить его объемом в несколько кубических миль, я уж не говорю о нескольких кубических футах. Оно сдерживается полями, так как ничто больше не в состоянии этого сделать, к тому же продукт окружен слоем свободных электронов, который отражает почти все излучение обратно в плазму. А ту незначительную часть, которая не отражается, те же свободные электроны отводят в радиаторы.

– Сдается мне, что ты что-то задумал, – сказал Смит, и вид его стал суровым, в животе у оператора появились спазмы. – Ты сказал, что загруженный, продукт в экстренных случаях может быть выброшен в открытое пространство при помощи конвейеров. И пару дней назад ты описал мне конвейеры, как обычное механическое устройство с лентой и ковшами. Вещество в таком состоянии, которое ты только что мне описал, моментально превратит эти конвейеры в пар. И в каком же случае ты врешь?

– Ни в том, ни в этом, – с отчаянием выпалил Горовиц. – Я вовсе не говорил, что аварийная разгрузка происходит немедленно… вовсе нет. Этот процесс включает в себя быстрое замораживание с использованием тех же полей, что и для конвертации, и даже в этом случае мы ожидаем, что после такого использования системы конвейеры придется заменить.

– Допустим, это так, но ты только что сказал, мол, не знаешь, что надо сделать, чтобы разнести этот астероид на кусочки? – поинтересовался Смит. – Если какое-то из этих полей откажет…

– Но этого не может быть. Существует множество всякого рода автоматических систем безопасности. Если поля начинают ослабевать, то энергия конвертации из плазмы начинает быстрее передаваться полям, которые отводят ее в радиаторы, таким образом, плазма начинает остывать, и давление падает… я не могу описать вам все детали, так как и сам их толком не знаю, но система полностью защищена от аварий.

На лице Смита все еще можно было прочитать недоверие, но он, как всякий цивилизованный человек, привык доверять механизмам. На данный момент его беспокоили вовсе не механизмы.

– Ты продолжаешь давить на кнопки, а мне это не нравится, – огрызнулся он. – В один момент ты говоришь, что ничего не может случиться, а уже в следующее мгновение начинаешь описывать мне все эти аварийные системы. Или те, кто это строил, не знали, что делали, или ты что-то темнишь.

Спазмы в животе у Горовица усилились, но он продолжал бороться.

– Я говорил вовсе не то! Я сказал вам, что этого не может произойти благодаря системам безопасности! Они прекрасно знали, что делают, когда строили это сооружение… конечно, половина правительств больших стран на Земле старается обойти законы, регламентирующие такие производства…

– Обойти законы? Почему?

– И не сомневайтесь. Девяносто пять процентов потенциальных клиентов относятся к этим нациям, и ничто не может сравниться с экономическим давлением. Но, может, вы прекратите нести всякий вздор и дадите мне, наконец, работать или уж приходите к решению, что вы мне не доверяете, и делайте все сами. Вон и другие реакторы уже почти готовы.

Со стороны старика говорить в таком тоне было ошибкой, но и Смит совершил ошибку, когда в ответ взорвался. Вот здесь-то психология его подвела.

– Я тебе не доверяю, – объявил он. – Ни на йоту. Ты умудрился увильнуть от всех прямых вопросов, которые я тебе задал. Я даже не уверен в том, что в этих котлах действительно готовиться Класс IV.

– Правильно. Не уверен, – Горовиц тоже начал терять терпение и предвидение. – Я был уверен, что ты возьмешь какие-нибудь пробы еще до того, как я все перепрограммировал. Или ты считал, что тот, кого ты здесь найдешь, будет настолько напуган, что с перепугу сделает все, что ты не прикажешь? Невозможно поверить, чтобы ты и твои, как ты говоришь, друзья не могли бы достать человека, способного сделать пробы. Любая нормально спланированная операция должна начаться именно с этого шага. Я так думаю… или опять скажете, что я много читаю?

Всякие выражения, которые пытались появиться на лице Смита, исчезли, с полминуты он пристально и сурово глядел на старика, потом сказал:

– Мистер Джонс, думаю, нам пора перейти ко второй части нашего плана убеждения. Вы уже подготовились? Мы планировали эту, как вы назвали, операцию, мистер Горовиц, очень тщательно, предвидя те ограничения, с которыми мы можем столкнуться во время ее осуществления. Что это за ограничения, это не ваше дело, но прошу учесть, что мы сумели все организовать так, что на Земле никому и в голову не приходит побеспокоиться об отсутствии с вами связи, и еще какое-то время не придет. Мы знаем, что ни один грузовой корабль не должен подойти сюда в течение еще двух оборотов, мы в курсе возможной заброски сюда очередной массы, играющей роль кредита, поэтому мы собираемся окончить нашу работу и отчалить отсюда до того, как астероид достигнет очередного перигея. Наш план включает в себя и некоторые детали, предназначенные для получения полного сотрудничества человека, который будет находиться здесь на посту. Тот факт, что он оказался в три раза старше, чем мы того ожидали, сути дела не меняет. Ты уже испытал первую его часть. Я надеялся, что этого будет достаточно, но, похоже, ты забыл, что у нас перед тобой преимущество. Таким образом, ты сейчас испытаешь на собственной шкуре вторую часть плана, если не найдешь убедительного способа доказать мне, что ты говоришь правду… и доказать в очень короткое время. Я не буду называть тебе крайней точки, но для себя я ее уже определил. Начинай думать, мистер Горовиц. Уверен, что мистер Джонс готов к выполнению своего долга.

Но Горовиц не мог думать. Он, возможно, не смог бы думать, даже если бы столкнулся с такой ситуацией сорока или пятьюдесятью годами раньше; он никогда не относил себя к героям. Он заговорил, но вопреки требованию Смита, речь его была не очень убедительной.

– Класс IV, который был заправлен в конвертер, когда вы сюда прибыли, уже остыл, можете взять образец и попробовать его в энергетической установке своего корабля!

– Не годится. Я и не сомневался, что ты говоришь правду о той загрузке. Придумай что-то другое. Продукт, который уже готов, или твои заверения, что процесс может принять нежелательный оборот и тогда превратит весь астероид в пар, если не сработает система защиты…

– Но я могу доказать это, только получив то, что вы просите. Как еще я могу это доказать? – выпалил старик.

– Ну, это уж твои трудности. Думай быстрее. Еще немного, и мистер Джонс присоединиться к нам. На самом деле, я думаю, он уже в пути, не торопится, ты меня понимаешь, потому что он еще не наловчился передвигаться в невесомости, но думаю, если хорошенько оглядеться, то можно увидеть, как он плывет сюда, отталкиваясь от стен. Было бы несправедливо с моей стороны испортить ему развлечение, доберись он сюда до того, как ты что-нибудь придумаешь.

Смит, конечно, рассчитывал ввести оператора в состояние паники, когда тот или не сможет врать, или, по крайней мере, не сможет врать убедительно. Но так, как плохо он спланировал операцию, не обзаведясь своим собственным ядерным инженером, так же плохо рассчитал и возможные варианты результата паники. Он, конечно, мог предположить, что Горовиц попытается сделать какую-нибудь отчаянную попытку, но не сумел предвидеть, как трудно будет остановить такую попытку в непривычных для него условиях невесомости. Не составляло большого труда предположить, что такого физически слабого человека без труда можно остановить. Это было совершенно верно… но только для того, кто находился в пределах досягаемости.

Однако на данный момент таких не было. Более того, с точки зрения Смита, никто, кроме Робинсона, не мог оказаться около панели. В результате Мак совершил такое, на что никогда бы не решился после серьезных раздумий, будь у него время. Вследствие привычки к длительному нахождению в невесомости он, конечно, парил в таком месте, где в пределах его досягаемости была точка, от которой можно было оттолкнуться. Горовиц постарался использовать все, что смогли предоставить его старые слабые мышцы, чтобы прорваться к центру кабины, и сделал это.

Только Робинсон усвоил урок по перемещениям в невесомости, но на этот раз он не сумел рассчитать силу толчка и не смог перехватить оператора. Горовиц оказался около ключа с предостерегающей табличкой и повернул его. После того как он это сделал, паника прошла также внезапно, как и возникла, хотя я страх в животе продолжал копошиться.

– По крайней мере, теперь вы поверите мне настолько, что не станете рисковать, пуская пули в кабине управления, – почти глумливо усмехнулся он. – Вот ваше доказательство, мистер Смит! Я только что остановил все конвертеры. Их энергия сейчас уходит в главные радиаторы, и через час они будут настолько холодны, что можно будет работать с содержимым. Если вы вернете ключ на место, то узнаете, что все, что я говорил о системе защиты, правда. Давайте. Переключите его. Это безопасно. Все, чего вы достигнете, это красные сигналы по всей панели, которые сообщат вам, что цепи защиты работают. Вам теперь надо начать весь процесс с самого начала. Конечно, я могу сделать все начальные установки. И сделаю, если вы прикажете, но любое другое действие, кроме аварийной выгрузки, конечно, будет блокировано цепями защиты.

– Почему?

Смит все еще, хотя и с видимым усилием, был в состоянии держать себя в руках.

– Ты что думаешь, я астрофизик, что ли? Я не знаю почему, если тебе нужен полный ответ, как ты только что потребовал. Эти ответы лежат в уравнениях высшего порядка. Короче говоря, все, что я понимаю, это то, что основное время в запуске занимает подготовка. Сама конвертация напоминает процесс, происходящий при взрыве суперновы, что, думаю, знают все. Конвертеры должны установить миллионы параметров, таких, как температура, плотность сырья, всякого рода напряжения; даже расстояние до Земли и то, насколько я знаю, принимается во внимание. Полный перечень того, что учитывается в расчете, прежде чем начинается окончательный процесс получения требуемого класса изотопов, я назвать не смогу. Я просто сбросил процесс подготовки во всех восемнадцати конвертерах. Если ты действительно хочешь разогнать их до прежней температуры, я переключу ключ, возможно, ты этим взорвешь завод. Вот для таких случаев, мой друг, и существует система защиты. Разработать реакцию, которая не только производит нужные изотопы, но одновременно поддерживает баланс эндо – и экзотермических процессов, держа под контролем всю производственную систему, – хорошая тема для докторской диссертации. Ты думаешь, мы сможем удержать супернову… Или хотя бы несколько тонн от нее? Так вот, ты хочешь, чтобы я начал весь процесс с самого начала, или же возьмешь Класс IV, который получен в двух конвертерах вместо двадцати, отрежешь мне оставшиеся пальцы и улетишь, грызя в ярости ногти?

Во время этой обличительной речи Смит полностью успокоился что вряд ли ожидал Горовиц. Когда оператор замолчал, грабитель медленно кивнул головой.

– Я не смог назвать тебе такой ситуации, в которой я бы не обвинил тебя, – сказал он. – Но в данном случае, должен признать, вина полностью лежит на мне. Пожалуйста, начни процесс сначала. Я узнал больше того, что мне надо было знать. Думаю, я теперь смогу вполне управиться, даже если в результате получившейся задержки, которую ты нам устроил, здесь появятся визитеры. – Просто перезапусти прерванный процесс, а когда сделаешь это, пойдем вместе в купол. Я хочу, чтобы ты погрузил то, что уже готово в двух конвертерах. После этого ты можешь вернуться к своей беззаботной жизни и развлечениям. Давай, мистер Горовиц.

И оператор дал. Он был слишком удивлен реакцией Смита, чтобы сделать что-то другое. Ему надо будет перебрать в памяти Шекспира, возможно, там все же есть какой-нибудь типаж, подобный этому грабителю. Мак быстро запустил программу.

У Джонс был разочарованный вид, пока Робинсон вдруг не заявил:

– Но раньше установки были совсем другие!

Смит вопросительно поднял бровь, но оператор, у которого на данный момент и в мыслях не было надувать кого-то, сказал:

– Вспомните, мы же начинаем, имея в конвертерах совершенно другое сырье. Много разного произошло при подготовке основной конвертации.

Смит постоял, раздумывая какое-то мгновение, внимательно посмотрел на старика и кивнул. Джонс пожал плечами и снова принял скучающую позу.

К этому времени в голове оператора отдельные факты начали складываться, в единую картину.

VI

К окончанию похода в купол и перегрузки готовых изотопов на конвейер кратковременная эйфория, охватившая было Горовица, улетучилась, а сам он пережил себя, как двигающееся тело. Он уже сообразил, какие детали недосмотрел и куда эти недочеты могут его привести. Он медленно плыл к своей каюте, его моральное состояние упало, и впервые за все время надежда покинула его.

Точная до мелочей память Робинсона была, очевидно, главным фактором в плане, который упомянул Смит. Если Горовиц мог управлять заводом без точного понимания, что там происходит, точно так же это мог делать и Робинсон. Устроив нечто вроде урока по управлению заводом, оператор своими руками сделает себя ненужным с точки зрения грабителей.

К тому же, а это было намного хуже, он совершенно упустил из виду прореху в логике Смита, когда тот доказывал, что его не беспокоят свидетели. То, что грабители не заботились об отпечатках пальцев, было сущей правдой. А что им беспокоиться о таких деталях? Никто не сможет проанализировать индивидуальные следы человека в облаке ионизированного газа, нагретого до миллиона градусов, а они уже на данный момент знали достаточно, чтобы ничего больше после себя и не оставить.

Даже если рассуждения о схемах безопасности были слишком сложны для Робинсона, а в нынешнем настроении Горовиц начал в это сомневаться, то грабители вполне могут пожертвовать тонной или чем-то около этого из своей добычи. Топливо Класса IV может и не подходить под стандарты водородных реакторов, но для взрыва оно вполне подойдет. В таком случае совершенно бессмысленно прятаться, что внутри астероида, что снаружи.

От первоначального плана, остался только маленький клочок, который еще сохранял какой-то смысл: это надуть остальных в отношении собственных взглядов. До тех пор пока грабители верят, что он надеется выпутаться живым, они не ожидают отчаянных попыток, и чтобы не делать лишней работы, сохранят ему жизнь до самого конца. Но чуть они заподозрят, что он сомневается, останется ли жив, тут же с ним и разделаются; нелюбовь Смита к неожиданностям сыграет решающий фактор.

Но разыграть легковерие не так-то просто. Делать вид, будто они позабыл, что произошло, определенно будет выглядеть слишком неубедительно. Постараться изобразить, что он просто простил! их, – немногим лучше. Но с другой стороны, выказать даже тень! нежелания с ними сотрудничать тоже опасно. Может быть, ему стоит снова поставить «Гамлета» и вернуться к урокам принца, которые тот дает игрокам. Нет, не стоит. Он и так знает этот отрывок слово в слово, и чем больше он думает об этой проблеме, как об игре, тем менее вероятно, что вывернется из этой ситуации.

Может быть, ему стоит попробовать как-то ненавязчиво побольше находиться в компании Джонса. Его естественные чувства к этому члену команды вряд ли вызовут у кого-то подозрение.

Во всяком случае, какое-то время ему не надо будет ничего изображать. Последняя пара часов была достаточно изнурительной, так что даже Смит ничего не заподозрил, когда Мак отправился в свою каюту. Один из людей Смита, конечно, последовал за ним и занял пост у дверей каюты, но это стало уже правилом.

У оператора не было никакого настроения слушать музыку. Он достал с полки запись «Юлия Цезаря» и запретил сканер с того момента, на котором остановился двумя днями ранее.

В результате оказалось, что потребовалось всего несколько минут, чтобы Брут разрешил его проблему.

Это было великолепно. Не потребовалось медленно нащупывать решения, не надо было отказываться от каких-то деталей, а что-то заменять на похожее. Там просто было все сразу. Это были Вертаймер и Колер, с восторгом проводившие время в школе фигурного танца. Единственная посторонняя мыль, которая посетила голову Горовица, когда там окончательно созревала идея, было удивление, что Шекспир мог так весело писать более чем за сорок лет до рождения Исаака Ньютона. Он не стал дожидаться конца пьесы. До начала осуществления его плана осталось совсем немного времени, поэтому он улегся спать. В конце концов, человеку необходимы его десять или двенадцать часов отдыха, особенно если в недалеком будущем ему предстоит аккуратная, точная и изнуряющая работа.

Хорошая пища в таких случаях бывает тоже не лишней, поэтому Горовиц, как только проснулся, приготовил себе один из своих знатных завтраков. После окончания всех этих приготовлений до перигея осталось семь часов.

Он отправился проверить приборы на панели управления, демонстративно не обращая внимания ни на охранника около дверей каюты, ни на того, который был в рубке управления. Все, что касалось конвертеров, шло, как обычно, без каких-либо отклонений, но на этот раз порадовало. Его беспокоило только одно, чтобы весь загруженный материал окончательно превратился во взрывчатку.

Заказ на нее не был соответствующим образом оформлен, но покупателей можно будет найти и потом.

Он вовремя остановил свое желание пойти в купол и посмотреть наружу. Приказ Смита был предельно ясен, так что ему оставалось только довериться часам, не глядя на Землю. Но это не играло никакой роли. Он вполне доверял своим часам.

Шесть часов до перигея. Четыре с половиной часа до начала действия плана. Ему очень не нравилось, что приходится все откладывать на последний момент, так как он не уверен был в реакции Смита на ключевой вопрос, а время может потребоваться на то, чтобы его убедить в нужном решении. Однако начать слишком рано было еще более опасно.

За просмотром пьесы он убил три с половиной часа, однако потом так и не смог вспомнить, какую же пьесу он выбрал в тот раз.

Он еще раз поел, и это пошло на пользу. В конце концов, если все пойдет, как задумано, то может пройти довольно много времени, прежде чем он сможет поесть что-нибудь, кроме пасты из тюбиков. Если же что-то не удастся, то он имеет полное право прилично поесть в последний раз. Таким образом, он дотянул до последнего момента. У него мелькнула мысль не затруднять себя с мытьем посуды, но все же решил, что время менять привычки еще не настало. Смит и так от природы слишком подозрителен, чтобы ему давать еще и повод.

Итак, последняя проверка приборов, которая вовсе не должна выглядеть последней. Она должна выглядеть нормально, как обычно. Робинсон и Браун были в каюте управления, последний сопровождал оператора от его каюты. Закончив с проверкой, старик повернулся к ним.

– Где ваш босс?

Робинсон пожал плечами.

– Спит, наверное. Зачем он тебе?

– Когда вы только еще прибыли сюда, он сказал, что я вполне могу выйти на прогулку наружу, так как радио в моем скафандре сломано. Мне бы хотелось посмотреть, как Земля проходит перигей, но полагаю, стоит проверить, не станет ли он возражать.

– А почему ты не хочешь посмотреть на это из купола?

– Частично потому, что мне сказали держаться от него подальше, а частично потому, что в течение полутора часов в районе перигея Земля пройдет через все небо от одного конца горизонта к другому. Из купола можно увидеть только первую половину. Мне бы хотелось пойти на Северный полюс и проследить, как она пересечет горизонт, при этом достигается настоящее ощущение движения. Тому, кого Смит пошлет со мной, если он, конечно, вообще разрешит мне прогулку, очень это понравится. А может, он и сам пойдет со мной.

Робинсона одолевали сомнения.

– Думаю, он никого не застрелит из-за одного вопроса. Как я понимаю, то, о чем ты говоришь, произойдет очень скоро.

Горовиц был очень доволен, что у него появился шанс взглянуть на часы, не вызывая при этом подозрения.

– Очень скоро. Нам осталось времени только на то, чтобы проверить скафандры. Не забывайте, там, снаружи, нет такого понятия, как быстрый шаг.

– А то я не знаю. Хорошо, я спрошу у него. А ты оставайся с мистером Брауном.

– А ты уверен, что ничего, кроме радио, в моем скафандре не повредил?

– Никаких сомнений. Сделай стандартную проверку. За результат я отвечаю.

– До тех пор пока он меня не подведет.

Робинсон на это только пожал плечами и вышел.

– Мистер Браун, – обратился оператор ко второму грабителю, – учитывая, что только что сказал ваш друг, может быть, вы пойдете со мной в шлюз, чтобы я мог раньше начать проверку скафандра.

Браун отрицательно покачал головой и кивнул в сторону панели управления.

– Смит приказал охранять ее.

Горовиц решил, что спорить бесполезно, и принялся ждать решения главаря. Ждать пришлось не так долго, как это казалось.

Смит, как и предполагал оператор, появился в сопровождении Робинсона, вместе с ними был и Джонс, который, по расчетам Горовица, должен был сейчас охранять купол. Он не стал вдаваться в арифметику, чтобы рассчитать, как можно разделить три поста на четверых участников,

Смит не стал терять времени.

– Хорошо, мистер Горовиц, можете прогуляться. Вы уже проверили свой скафандр?

– У меня не было такой возможности.

– Хорошо, пойдем туда. По дороге расскажи мне, что ты там собираешься увидеть. Так как радио в твоем скафандре не работает, настоящей экскурсии у нас не получится.

Оператор подчинился и пересказал то, что только что несколько минут назад рассказал Робинсону и Брауну. Рассказ продолжался, пока они не пришли в комнату для оборудования внутри воздушного шлюза, где старик замолчал и начал скрупулезно проверять свой скафандр, что было вполне нормально для людей, которые имели большой опыт работы в скафандрах в открытом космосе. Особенно тщательно он проверил систему регенерации воздуха на ядерном питании и резервные баллоны, которые несколько улучшали малоэффективность системы регенерации. Мак рассчитывал, что какое-то время ему придется полностью зависеть от этих систем.

Удовлетворившись, он кивнул головой и заговорил снова.

– Я упомянул только поход на Северный полюс, – сказал он, – так как считал, что вы не одобрите что-либо другое из того, что я обычно делаю. В том месте, где Земля проходит над астероидом, как раз напротив радиаторов, у меня есть оптическая плоскость с отверстием в центре. Вы, наверное, знаете трюк с аварийными зеркалами. У меня в нескольких местах на Земле есть друзья, и иногда, во время перигея, я иду туда и шлю им солнечные зайчики. Луч от зеркала получается двенадцати-пятнадцати миль шириной на расстоянии в тысячу миль, и если я точно его направлю, то он выглядит ярче, чем Венера, мои друзья могут заметить его без труда даже при дневном свете. Естественно, что для этого само зеркало должно находиться на солнечном свету, но, насколько я помню, в этот раз Солнца не будет, однако я решил все равно рассказать вам об этом на тот случай, если мы вдруг набредем на него и вы решите, что я опять что-нибудь задумал.

– Это очень разумно с вашей стороны, мистер Горовиц. На самом деле, я очень сомневаюсь в бесцельных прогулках. Мистер Джонс все это время будет рядом с вами, и если вы сами не подойдете к зеркалу, то и он туда не подойдет. Не сомневаюсь, что у вас получится приятная прогулка, и уверен, что вам не надо напоминать, что человека, дрейфующего в космосе, найти невозможно.

– Один шанс из десяти тысяч – это не так уж невозможно, но я лучше не буду на это надеяться, – согласился оператор. – А вы не пойдете?

– Нет. Как-нибудь в другой раз. Желаю приятно провести время.

На короткое время Мак задумался, не совершил ли он какой-нибудь ошибки. С того момента, как он заговорил о прогулке, он всего лишь два раза сказал ложь, но был абсолютно уверен, что если бы Смит раскрыл хотя бы одну из них, то это бы уже выяснилось.

Но он рассчитывал на эту прогулку только в том случае, если ей заинтересуется сам Смит. Но если сам Смит не хочет идти, то почему же он вообще ее разрешил? Из доброты?

Нет. Явно нет.

На какой-то момент Горовиц пожалел, что съел свой последний завтрак. Завтрак начал порываться выйти наружу, как только оператор понял причину, по которой Смит дал свое согласие. В конце концов, можно сказать, из-за бравады он сделал последнее замечание:

– Джонс, мне совершенно наплевать, что с вами случится там, снаружи, но я хочу, чтобы вы запомнили одну вещь.

– Это какую?

Грабитель застыл, держа поднятым свой шлем.

– Если вы решите, что я сделал что-то такое, за что вам следует застрелить меня, то убедитесь в том, что вы или крепко держитесь за что-то прочное, или в том, что стреляете вверх.

– Почему?

– Ну; как не так давно заметил мистер Смит, вторая космическая скорость на этом астероиде равна одному футу в секунду. Я не очень-то разбираюсь в ружьях, но мне помнится, что пистолетный выстрел при отдаче придает человеку в скафандре скорость, равную примерно трети вышеназванной. В открытый космос вас при этом не выбросит, но какое-то время вы проведете лежа, и подумайте о том замешательстве, которое вы испытаете, если промахнетесь. И не надо потом говорить, что я вас об этом не предупреждал.

Он натянул на голову шлем, не дожидаясь ответа ни от Джонса, ни от Смита. Потом подумал о том, что надо бы было еще и рассказать об опасности, которую представляет для человека в скафандре рикошет, но решил, что это был бы уже перебор.


Ему бы очень хотелось слышать те замечания, которыми обменивались грабители, однако он уже выяснил, что Робинсон не стал затрудняться, чтобы вывести из строя передатчик, оставив в целости приемник. Он просто вывел из строя весь аппарат, поэтому Мак не мог ни передавать, ни принимать сообщения.

Он, образно говоря, подошел к двери внешнего шлюза, нажал на кнопку открытия и вошел в шлюз. Когда повернулся, чтобы посмотреть, следует ли за ним Джонс, то с удивлением обнаружил, что тот еще даже не надел свой шлем, а занят оживленной дискуссией со Смитом.

Горовиц иногда непроизвольно высказывался, но прошло уже более пятидесяти лет с того момента, когда он действовал так эмоционально, но теперь его механизм, отвечающий за сообразительность, изрядно заржавел. Он вполне мог бы закрыть входную дверь щлюза и включить откачивающий насос раньше, чем грабители успеют добраться до внешнего выключателя. Если он сможет это сделать, то получит преимущество в две минуты, а этого вполне Достаточно, чтобы успеть спрятаться на неровной, плохо освещенной поверхности астероида. С другой стороны, если они успеют Добраться до выключателя раньше, чем закроются двери, то он окажется блокированным, его застрелят на месте.

В скафандре были обычные устройства для ликвидации небольших утечек, но пуленепробиваемым он не был. Теперь он пожалел, что не сделал замечание насчет рикошета, оно вполне подходило для помещения с металлическими стенами, в котором они находились. К сожалению, грабители могли об этом вовремя и не подумать.

Горовиц, возможно, дай ему на размышления минуту-другую, и смог бы обдумать такой вариант, но прежде чем он пришел к какому-то решению, разговор закончился. Джонс натянул свой шлем, застегнул замки и взглянул в сторону шлюза. В этот момент все трое сообразили, что оба, и Смит, и Джонс, находятся вне досягаемости закрепленного предмета, от которого можно было бы оттолкнуться. Они, конечно, «стояли» на полу, так как находились в комнате уже приличное время, и все же весили несколько граммов, но этот вес не мог дать им достаточной силы трения для того, чтобы быстро добраться до выключателя. Опытный космонавт сделал бы сильный прыжок в любом направлении и, столкнувшись со стеной, задал бы себе направление движения, но как ясно показали последние два дня, никто из грабителей не был опытным космонавтом. Горовиц принял импульсивное решение, почти со слышимым скрипом ржавого железа, и щелкнул воздушным выключателем.

VII

Джонс схватился за ружье. Возможно, он и выстрелил, но от резкого движения в невесомости его потянуло в сторону, и он не смог прицелиться. Горовицу показалось, что он все же выстрелил, но звук выстрела не прошел через скафандр, а пуля, если таковая была, заметалась по помещению перед шлюзом. Внутренняя дверь шлюза закрылась, и, прежде чем он заметил другие интересные детали, он увидел красную лампочку, сигнализирующую о работе насоса.

Для того чтобы откачать воздух из шлюза, насосу потребовалось пятьдесят секунд, и еще десять секунд моторам, чтобы открыть внешнюю дверь. Почти в то же мгновение Горовиц оказался наружи, но тут начали действовать рефлексы, которые выработались у него в условиях слабой гравитации.

Невозможно быстро двигаться в таком месте, где усилия, которые на Земле только приподнимут человека на полмиллиметра, здесь придадут ему вторую космическую скорость. Зто действует даже тогда, когда кто-то ожидает, что в него могут в следующую минуту выстрелить; человек, медленно дрейфующий по пространству, где нет точки опоры для толчка, очень легкая цель. Главной целью было скорее исчезнуть из поля зрения, чем убежать подальше.

Поверхность астероида нельзя было назвать пористой, еще никому не удавалось найти пористое тело, образованное из лавы, но она была чрезвычайно неровной в результате периодических столкновений с метеоритами, летящими из-за Марса в течение нескольких миллионов лет. От этих столкновений образовалось множество трещин и воронок, были здесь и отверстия, проделанные человеком еще в те времена, когда массу для переработки брали прямо на астероиде.

Вокруг было множество вполне подходящих, для того чтобы спрятаться, трещин и ям. Горовиц направился к яме в пяти ярдах от шлюза и исчез.

Он даже не потрудился оглянуться назад. Он не знал, да его это и не волновало, преследуют ли его. Учитывая все нюансы, они могли даже отказаться от преследования. Однако, скорее всего, они вышлют по крайней мере двух человек: одного искать мифическое зеркало, а другого – охранять космический корабль, хотя, как надеялся старик, они не догадываются, что он собирается сделать с последним.

Оба положения, под землей и над землей, а именно там Горовиц и хотел бы их видеть, были особенно опасны для непредупрежденного космонавта.

Однако корабль представлял собой убежище, и Горовиц хотел попасть туда раньше возможного караула. Поэтому он развил максимальную скорость, карабкаясь по изрытой поверхности астероида.

Это было как работа трубочиста на каменных домах на Земле, правда, здесь она упрощалась тем, что почти не чувствовалось веса. Оператор был не очень-то искусен в карабканье, но, скорее всего, все-таки был лучше остальных.

Над головой, несколько к западу, виднелась Земля, она была в своей крайней западной точке и висела почти над шлюзом. А это означало, что времени осталось мало. Когда планета начнет свой путь на восток, она будет примерно в ста градусах от перигея, а эту дугу, находящуюся в конце основательно эксцентричной орбиты, она покроет в четверть часа.

Путешествие становилось все труднее и более опасным, в то время как планета опускалась за его спиной. Предел Роше для тела такой плотности находился примерно в двенадцати тысячах миль от центра Земли, и приливное возмущение, невидимая, неощутимая, чисто математическая игра потенциального поля Земли, не просто меняло свое направление, но становилось сильрее. Пока Земля, покрыв на небе примерно тридцать градусов, находилась у него за спиной, он был в безопасности, но он шел навстречу приливу, а прилив навстречу к нему. Он должен добраться до корабля до того, как это поле начнет на него действовать слишком сильно. Последняя тысяча футов была самой трудной, так как его вес определенно становился отрицательным; физически это приносило облегчение, но сама причина этого феномена шокировала Горовица. Совершенно случайно споткнувшись, он обнаружил, что грабители протянули трос от корабля до шлюза.

С его помощью они могли передвигаться гораздо быстрее, чем он. Возможно, около корабля уже выставлена охрана. Мак, чуть не потерявший голову от ужаса, начал поспешно и безостановочно подтягивать себя вдоль троса, пока не достиг точки, где увидел в ста футах впереди основание корабля.

Скафандров поблизости не было видно, но днище корабля находилось в глубокой тени. Убедиться в том, что там никого нет, можно было, только выждав в укрытии. Но это, очевидно, даст уверенность только в одном пункте. Старик отчаянными рывками начал подтягиваться вдоль кабеля к кораблю, ожидая, что каждое следующее мгновение будет для него последним, и в то же время убеждая себя, что там еще никого нет.

Ему повезло. Там действительно никого не было. Корабль уже «отделился от поверхности» примерно на фут; прилив на этой стороне астероида усиливался, и вес корабля стал отрицательным. Горовиц протиснулся в пространство между корпусом корабля и поверхностью и изо всех сил попробовал толкнуть корабль.

Его толчок на глазок можно было оценить примерно в пятьдесят фунтов. Чуть более минуты потребовалось на то, чтобы поднять корабль так высоко, что толкать его было уже невозможно. К этому моменту он приобрел скорость примерно два дюйма в секунду по отношению к астероиду, но она, хотя и медленно, постоянно увеличивалась под воздействием приливных сил.

Весь корпус, конечно, был покрыт скобами для того, чтобы космонавты в открытом космосе могли за них держаться и перемещаться вдоль корпуса корабля. Горовиц схватился за две такие скобы и начал подниматься вместе с кораблем. Было абсолютной правдой то, что дрейфующий в космосе человек с точки зрения спасательной партии безнадежен, но космический корабль – совсем другое дело. Если он сумеет уплыть на нем достаточно далеко, пока подоспеют грабители, он будет в безопасности.

Высота увеличивалась с чудовищной медлительностью. Постепенно из-за изломанного горизонта планетоида выкатывался силуэт Земли. Сначала маленькое тело виднелось как раз посередине большого, но потом, когда корабль по своей маленькой медленной орбите начал падать назад, астероид, казалось, поплыл к одной из сторон бело-голубого пятнистого диска. Горовиц наблюдал это с интересом и восторгом, зрелище было великолепное, но в то же время он не забывал и о той точке, в которой был закреплен трос.

Он уже поднялся примерно на пятьсот футов, когда заметил фигуру в скафандре, подтягивающую себя вдоль кабеля с видимой поспешностью. Она еще не дошла до того места, где бывшая посадочная площадка корабля поднялась бы над «горизонтом». Мак заинтересованно ждал, горя желанием посмотреть, какова будет реакция после того, как она обнаружат пропажу.

Зрелище оказалось впечатляющим – даже несмотря на то что у него было не очень-то удачное место для наблюдения. Грабитель был настолько удивлен, что даже выпустил трос.

Он, очевидно, передвигался со скоростью, превышавшей вторую космическую, или то, что должно было бы быть второй космической скоростью, даже если бы не было прилива. Любая скорость, так сказать, была бы слишком большой. На какое-то мгновение Горовиц подумал, что парень обречен.

Возможно, это был Робинсон, так как его реакция на происшедшее была быстрой и разумной. Он вскинул ружье и начал стрелять в сторону от астероида. Каждый выстрел производил незначительное изменение скорости дрейфующего тела, но этих нескольких дюймов в секунду было вполне достаточно. Он врезался в какую-то структуру у основания радиатора, оттолкнулся от нее при столкновении прочь и вниз и судорожно схватился за какой-то выступ, который Горовицу уже не было видно. Затем он начал озираться и очень быстро обнаружил корабль.

Оператор был вполне уверен, что парень не посмеет прыгнуть. Он снова пожалел, что у него не работает приемник, грабитель мог бы очень интересно высказаться, хотя, скорее всего, он сейчас находился вне зоны приема своих приятелей. Было бы очень здорово узнать, видит ли он фигуру Горовица, прицепившегося к кораблю. Это было вполне вероятно, так как нижняя часть корпуса корабля была освещена отраженным Землей светом, но уверенности в этом не было, так как грабителю приходилось смотреть почти в направлении солнца. Он не стрелял. И была большая вероятность, что его ружье было уже пустым.

Было досадно, что нельзя услышать его чертыханья, но Горовиц был в состоянии и сам придумать все, что думает этот парень, и вполне возможно, что фантазии оператора были намного забавней, чем настоящие мысли грабителя. Постепенно фигура добралась до троса и начала двигаться в сторону шлюза. Старик наблюдал за ней, пока она не исчезла из виду. Затем, чувствуя себя почти в полной безопасности, пристегнув себя карабинами к корпусу корабля, он решил предаться своему любимому состоянию релаксации.

Больше ничего делать не оставалось. Дрейфующий корабль если уже не обнаружили, то обнаружат в течение ближайшего часа, и кто-нибудь обязательно подойдет к нему, чтобы выяснить, в чем дело. В каком-то смысле это будет концом с разочарованием.

Какое-то время он раздумывал над тем, что бы в данном случае сделал Шекспир, чтобы избежать спада напряжения сюжета, возможно, он бы и догадался, если бы оставался бодрствовать, но заснул на самом интересном месте.

Как только Смит услышал, что корабль дрейфует в сторону от астероида, то как можно скорее добрался до стоянки около базы радиатора. Зная, что больше никакой надежды не осталось, он прыгнул, но, не будучи быстродействующим калькулятором, он, естественно, не смог учесть всех отклонений местного потенциального поля и, конечно, промахнулся.

Он использовал всего одну пулю для корректировки своего полета, и его скорость сравнялась со скоростью корабля, но вот траектория его полета прошла в пятидесяти ярдах в стороне. Он прекрасно видел Горовица.

К этому времени у него уже не было намерения ни смертельно изувечить старого оператора, ни взорвать станцию, но осознание того, что оператор частично является причиной потери его корабля, несколько изменило его взгляды. Когда прибыл полицейский корабль, он все еще пытался решить: то ли выстрелить последней пулей в Горовица, то ли в противоположном направлении. А сам Горовиц, конечно же, спокойно спал.

ВОПРОС

Большая часть из четырех акров дна колодца утопала в тени, но свет, отраженный от белой известняковой стены, не давал ему погрузиться в полную темноту. Три обитателя колодца спокойно могли бы увидеть наблюдателя, если бы случайно взглянули в его сторону. Однако он молчал, и игроки его не замечали. Он неподвижно стоял у выхода из тоннеля и смотрел на них с таким выражением на своем узком лице, что его не сумел бы прочитать и самый проницательный нищий в Риме.

В игроках, за которыми он наблюдал, не было ничего примечательного. Одна была девочкой лет двенадцати, а другая лет на десять-двенадцать старше. Третьим был мальчик пяти-шести лет. Они играли, произвольно перебрасывая друг другу мешок величиной с кулак, набитый песком или землей. Когда кто-нибудь из играющих ронял мешочек, мальчик издавал ликующий крик, который эхом отлетал от стен колодца. Более пристойное хихиканье и подзадоривающие выкрики старшей женщины достигали ушей наблюдателя много реже.

Пришелец с длинным бледным лицом не сводил глаз с мальчика. В отличие от женщин, одежда которых сковывала активность, тонкое тельце и еще более тонкие конечности мальчика были почти голыми. Единственная одежда – короткая, похожая на килт, ткань из яркой, но вылинявшей шерсти, позволяла ему свободно прыгать и крутиться, как того требовала игра. За ним-то и следил наблюдатель, отмечая каждое движение бледного тельца и нервных маленьких ручек, подмечая малейшую неуклюжесть, приводившую к падению мешочка на землю, каждое подпрыгивание и триумфальный выкрик, когда мальчику удавалось два раза подряд поймать игрушку. Мальчик сохранял достоинство, даже выигрывая у своих старших противников, но неизвестно – выигрывал он благодаря ловкости или из-за женского великодушия. Возможно, наблюдатель и хотел это понять, стоя в тени у выхода из тоннеля.

Игра продолжалась, а тень все больше и больше накрывала сад, который и образовывал дно колодца. Игроки начали замедлять движения, хотя крики ребенка были такими же громкими, как и раньше. Если даже он и устал, то не собирался в этом признаваться. Первой о прекращении игры заявила старшая женщина.

– Пора и отдохнуть, Кирос. Солнце уже заходит, – она указала на западный край колодца.

– Еще сколько хочешь света, и я ни капельки не устал.

– Может, и не устал, но ты скоро проголодаешься. А если Элита и я не перестанем играть, в доме не найдется готовой пищи.

Ребенок не собирался сдаваться.

– А разве я не могу поесть до того, как вы начнете готовить? – спросил он. – Должна быть какая-нибудь еда, которую не надо готовить.

Старшая женщина вопросительно подняла бровь и взглянула на младшую.

– Может, что-то и есть, – ответила младшая на молчаливый вопрос. – Я схожу посмотрю. Вы можете оставаться на свету, пока он нас не покинул, госпожа.

Девушка повернулась в сторону наблюдателя и тут же увидела его.

Ее удивленное лицо привлекло внимание остальных, и они взглянули в том же направлении. Мальчик, который начал было застегивать у себя на плечах легкий шерстяной плащ, отбросил его, издал радостный крик и бросился ко входу в тоннель. Старшая женщина отбросила достоинство, о котором не забывала даже среди игры, и с криком бросилась за мальчиком.

– Подожди, Кирос!

Девушка эхомповторила ее слова, но действовала быстро. Она стояла ближе к тоннелю, чем мальчик, и когда тот пробегал мимо, протянула руки и схватила, закрутилась и на какое-то мгновение почти замотала его в складках своего одеяния. Она держала мальчика, пока старшая женщина прошла мимо, а молчаливый мужчина спускался к ним по каменному откосу, соединявшему выход из тоннеля с дном колодца.

Когда эти двое встретилась у подножия склона, девушка выпустила своего пленника. Он тут же возобновил свой бег к обнимающейся паре; подпрыгивал и крутился вокруг, пока его не обняла рука и не прижала к сомкнувшейся группе. Элита стояла в нескольких ярдах от них и, спокойно улыбаясь, наблюдала за происходящим.

Наконец, старшая женщина отступила назад, все еще не отрывая глаз от пришельца. А он теперь держал мальчика левой рукой, смотря на него так же, как вовремя игры. Первой заговорила жена.

– Четыре месяца. А мне показалось, что прошел, как ты и предполагал, целый год, мой дорогой.

Он кивнул, продолжая смотреть на ребенка.

– Сто тридцать один день. Для меня это было тоже очень долго. Приятно видеть, что у вас все здесь хорошо.

Она улыбнулась.

– Действительно, все хорошо. Открой-ка рот и покажи своему папе, Кирос.

Мальчик в ответ просто подчинился, но со стороны это выглядело триумфальной улыбкой.

– Зуб… нет, два зуба! Когда?

– Сорок дней назад, – спокойно ответила его жена.

– Какие-то неприятности?

– Никаких. Они начали качаться вскоре после твоего отъезда. Элита за Киросом внимательно следила, и мы очень большое внимание уделяли его пище. С ним было все хорошо, хотя я никогда не знала, что он так любит яблоки. И он не трогал шатающиеся зубы, но они наконец просто сами выпали – в один и тот же день.

– И?

– Вот и все. Никаких неприятностей.

Мужчина медленно поставил мальчика на землю, и на его лице впервые появилась улыбка.

– Вы хотите поговорить, – сказала Элита. – Я бы тоже с удовольствием послушала о твоем путешествии, хозяин, но надо приготовить поесть. Мы с Киросом покинем вас пока, и…

– Я тоже хочу послушать! – воскликнул ребенок.

– Я не буду ничего рассказывать о своих приключениях, пока мы все не соберемся за столом, Кирос, так что ты ничего не пропустишь. Иди с Элитой и проследи, чтобы она приготовила то, что я люблю. Ты помнишь, что я люблю?

Беззубая улыбка появилась снова.

– Помню. Вот увидишь. Пошли, Элита!

Он повернулся и ринулся по откосу, девушка быстро устремилась за ним и поймала за руку.

– Ну, хорошо, – сказала она. – Оставайся со мной, чтобы я не упала, камни очень неровные.

Мужчина и женщина грустно проследили, как эти двое исчезли в тоннеле; затем мать быстро повернулась лицом к мужу.

– Расскажи мне все быстрее, дорогой. Ты сказал, что тебя возможно, не будет целый год. Ты вернулся так быстро, потому как что-то узнал или…

Она замолчала и постаралась сделать лицо непроницаемым, но это у нее не получилось. Мужчина обнял ее за плечи.

– Я кое-что узнал, но совершенно не то, на что надеялся. Я вернулся так быстро, потому что не мог оставаться… хотя почти боялся и возвращаться. Если бы я знал про зубы Кироса, то, может быть, смог бы еще задержаться. – Лицо женщины слегка опечалилось. – Я мог бы, моя Юдит. Я не знаю, что мне надо было делать.

– Что ты узнал? Другие целители говорили или писали об этой болезни? Они узнали, как ее лечить?

– Некоторые из них знают об этой болезни. Об этом упоминается в писаниях, некоторым из них очень много лет. Один человек, с которым я разговаривал, видел человека с такой болезнью.

– И вылечил его… или ее?

– Нет, – медленно сказал мужчина. – Это был маленький мальчик, как наш. Он умер, как… – обе головы повернулись к северной стороне сада, где три маленьких холмика были аккуратно убраны, как цветочные клумбы. Женщина быстро отвела взгляд.

– Но только не Кирос! Не было никаких неприятностей, когда выпали его зубы! У него совсем другое!

Муж мрачно посмотрел на нее.

– Ты думаешь, что мы просто понапрасну тратим силы, так тщательно ухаживая за ним? Ты забыл про синяки и хромоту, которые у него случаются время от времени? Ты поедешь обратно в Рим и позволишь ему играть и драться с другими ребятами?

– Я не вернусь в Рим ни в коем случае и побоюсь отпускать его играть с другими ребятами без моего присмотра, – призналась она, – но почему тогда не было никаких затруднений с его зубами? Или зубы чем-то отличаются? Никто из остальных, – она опять бросила взгляд в сторону могил, – не прожил так долго, чтобы терять зубы. У маленького Марка они так и не выросли. – Она внезапно всхлипнула и прижалась к нему. – Марк, милый Марк, почему ты стараешься? Ни один человек не может одолеть Богов или демонов, которые прокляли нас… прокляли меня. Ты только еще больше рассердишь их. Ты сам знаешь это. Должен знать. Иметь детей. Это просто не для нас. Я родила тебе четырех сыновей, и трое из них погибли, а Кирос…

– Что Кирос? – В его голосе появились суровые нотки. – Кирос может умереть, как и они. Ни один человек не может выиграть все свои сражения, а некоторые проигрывают все. Однако, если он умрет, то это произойдет не потому, что я не боролся, – его голос снова потеплел. – Дорогая моя, я не знаю, чем я, я ты, или мы вместе оскорбили богов до того, как я начал бороться за жизнь своих сыновей. Возможно, ты и права, когда говоришь, что это наказание или проклятие, но я никогда не пугался людей, не испугаюсь и бога. Без всякого сомнения, раз кто-то нападает и убивает моих сыновей, то если я не стану бороться, что ты обо мне подумаешь? Даже если мои враги и не люди, и я не могу видеть их, чтобы сразиться напрямую, то могу хотя бы узнать, как они нападают на моих детей. Возможно, я смогу найти щит, пусть даже у меня и не будет меча. Мужчина должен как-то сражаться, иначе он не мужчина.

Всхлипывания матери начали утихать, хотя слезы и продолжали катиться.

– Он может и быть мужчиной, но не таким, как ты, – признала она. – Но если никто из целителей не знает, как бороться с этой болезнью, почему ты думаешь, что с ней можно бороться? Люди не боги.

– Когда-то должен был появиться целитель, который научился лечить сломанные кости или простуду… Как он этому научился, нетрудно догадаться…

– Боги сказали ему! Другого пути нет. Или ты учишься от кого-то другого, или тебя учат этому боги.

– Тогда, может быть, боги и расскажут мне, как сохранить жизнь Киросу.

– Они определенно ничего не расскажут, раз сами навели болезнь, чтобы наказать нас. С чего они будут рассказывать, как победить ее?

– Если они не захотят, то, может быть, это захотят сделать демоны. Для меня это безразлично; я буду слушать кого угодно и что угодно, лишь бы это помогло спасти жизнь моему сыну. А ты нет?

Юдит молчала. Защищать своих детей это одно, а вот оскорблять богов – это совсем другое дело. Более заботливый муж не стал бы задавать этот вопрос, а более тактичный вообще бы не поднимал его с самого начала. Заглядывать в мысли других, даже тех, кого он больше всего любит, нехарактерная черта Марка из Бистриты.

– А ты нет? – повторил он.

Ответа так и не последовало, а жена поспешила отвернуться, чтобы он не увидел ее лица. Несколько секунд она продолжала стоять на том же самом месте, потом медленно направилась в тоннель, слегка споткнувшись, когда подошла к каменной «лестнице», ведущей ко входу. Какое-то время мужчина удивленно наблюдал за ней, затем поспешил, чтобы помочь. Он больше не стал повторять вопроса; он иногда был медлительным, но никогда – по-настоящему глупым.

Пока они входили в тоннель и углублялись в его темноту, не было сказано ни единого слова. Тоннель был очень извилистым и последние отблески света очень быстро исчезли. Единственным освещением остались масляные светильники, которые скорее указывали путь, чем давали возможность увидеть, что творится под ногами.

Затем тоннель вывел их в пещеру около сорока футов шириной. После темноты тоннеля она казалась очень ярко освещенной, на стены отбрасывали неверный свет около дюжины ламп. В гроте горел небольшой костер. Над ним на медной треноге висел глиняный горшок. Пар от горшка и дым от костра, перемешиваясь, вылетали в щель над гротом.

Элита и ребенок присели на коленях в ярде или двух от пламени, работая над чем-то, что трудно было разглядеть с другой стороны пещеры. Когда родители подошли поближе, то увидели, что ребенок при помощи камня колет орехи, тщательно выбирает ядра и складывает их в глиняную плошку, стоящую рядом с ним. Девушка занималась блюдами с пищей, которые казались уже почти готовыми. Если не считать окружающего фона, то это была обычная семейная картина, такая, какую Марку из Бистриты за свои сорок пять лет редко приходилось наблюдать и редко придется в будущем.

Когда муж и жена уселись на каменном полу рядом с остальными, мальчик им улыбнулся; едва уловимое напряжение, вызванное их приходом, внесло перемену в царившую здесь атмосферу. Камень, который использовался, чтобы колоть орехи, с силой приземлился не на орех, а на палец мальчика. Послышался испуганный крик, а за ним последовал поток слез, который был остановлен без особого труда; но был еще и кусок кожи, содранный с пальца, и именно это привлекло особое внимание Марка и его жены. На пораненном участке выступила кровь, по обычным для пораненного пальца стандартам не очень много, но здесь стандарты были необычными.

Обе женщины даже в неярком свете пещеры заметно побледнели. Мужчина не очень-то сильно изменился в лице, зато приступил к действию. Он вытащил кинжал из-под все еще накинутого плаща и сделал небольшой надрез на своем пальце. Мальчик этого не заметил, в это время мать пыталась его успокоить. Однако обе женщины увидели и все поняли, поэтому во время ужина все время оставались расстроенными. Марк сидел так, чтобы мальчик не мог его собственного пореза, и начал обещанный рассказ про В приключения, но глаза матери и служанки постоянно перебегали от одного пораненного пальца к другому. Дважды Элита роняла свою птицу. Несколько раз Юдит была не в состоянии ответить на вопросы сына или делала рассеянные замечания, которые не вполне вписывались в ситуацию. Наконец, Кирос возмутился.

Мама, ты разве не слушаешь то, что рассказывает отец? – звонкий, возмущенный голос привлек ее внимание. – Разве ты не слышишь, что он сказал солдату у…

– Боюсь, я задумалась о чем-то другом, мой малыш, – оборвала она его. – Извини, я исправлюсь и буду слушать внимательней. Что ты сказал солдату? – Вопрос вернул внимание мальчика к рассказу отца и спас ее от необходимости объяснять, о чем таком она задумалась, более интересном, чем события во внешнем мире. Она попыталась прислушаться к словам Марка, но ни ее мысли, ни ее глаза, пока продолжался ужин, а затем час, а то и больше после, пока она мыла посуду, не могли оторваться от двух небольших ранок. Она почти ненавидела этого человека все время, пока длился его рассказ; ей хотелось бы уложить ребенка в кроватку и перевести разговор на единственную интересующую ее тему. Марк хотя и был плохим дипломатом, вряд ли мог полностью игнорировать ее беспокойство, но, несмотря на те чувства, которые бурлили в душе жены, сконцентрировал свое внимание на мальчике. Он продолжал удерживать внимание сына рассказом о том, что случилось или могло случиться за время его шестинедельной поездки в Рим, пребывания там и возвращения обратно. Рассказ продолжался, и маленький парнишка постепенно прекратил задавать свои взволнованные вопросы и устроился рядом с матерью, не сводя глаз с лица отца. Рассказ продолжался, пока Элита не сделала все свои дела и не устроилась с другой стороны от Кироса. Рассказы продолжались до тех пор, пока не появились слишком большие зевки, чтобы их можно было спрятать на маленьком личике; тут истории внезапно прекратились.

– Пришло время ложиться спать, сын, – мягко заметил Марк.

– Нет! Ты еще не рассказал, что случилось после…

– Но ты уже засыпаешь. Если я расскажу тебе сейчас, ты все забудешь, и мне придется рассказывать все сначала в другой раз.

– Я не засыпаю!

– Засыпаешь, Кирос. Ты совсем спишь. Ты зевал все время, пока я рассказывал о своем путешествии из Рима в Римини. Элита сейчас отведет тебя в твою комнату, и ты ляжешь спать. Возможно, завтра мы сможем докончить историю. – Глаза отца и сына встретились и в наступившей тишине не покидали друг друга, затем мальчик передернул плечами – жест, который, очевидно, он перенял из арсенала родителя, взял протянутую Элитой руку и поднялся на ноги. Он попробовал укоризненно посмотреть на отца, но его беззубый рот расплылся в улыбке, несмотря на все усилия. В конце концов, он рассмеялся, обнял, пожелав спокойной ночи, родителей и, счастливый, удалился вместе с девушкой.

Мать подождала, пока эта пара удалится достаточно далеко по тоннелю, чтобы не слышать их разговора, после чего повернулась к мужу.

– Я же тебе сказала. С ним будет все в порядке. Палец прекратил кровоточить.

– Прекратил, – мужчина отвечал медленно, как будто старался найти золотую середину между абсолютной правдой и умиротворенным настроением женщины. – Сейчас прекратил. Но для этого потребовалось время. Мой прекратил кровоточить, когда мы еще ели, а его продолжал кровоточить, когда мы уже поели… и потом еще долго. Элита за это время дважды шевелила огонь в очаге.

– Он плохо горел.

– Царапина была небольшая. У меня рана была намного хуже, я позаботился об этом. Нет, моя дорогая, проклятие так и остается с нами. Может быть, на этот раз оно не так серьезно, как это было у других. Может быть, мне не стоит бороться так усиленно, как раньше, но если мы хотим увидеть, как Кирос вырастет до зрелого возраста, мне придется бороться.

– Но как можно бороться с такой вещью? Ты сам сказал: нет врага, которого можно было бы увидеть. Ты ничего не можешь поделать. Это не то что сломанная кость, о которой ты упомянул; в таких случаях человек может увидеть, как поступить разумно.

– Это очень напоминает простуду, хотя только с одной стороны, – заметил ее муж. – Здесь тоже мы не видим, с чем надо бороться, но мы научились медицине, способной охлаждать тело. Когда я был в Риме, я разговаривал с одним целителем в армии Аврелия, и он мне напомнил. Я, конечно, знал об этом, но тогда я чувствовал себя таким же растерянным, как и ты, а он постарался дать мне почву для надежды.

– Но ты же не можешь пробовать на Киросе одно лекарство за другим.

– Конечно, нет. Я хочу спасти его, а не отравить. Я еще не знаю, каким будет план сражения, моя дорогая, но я буду сражаться скорее как генерал, чем как солдат, который просто сметает все на своем пути. Я должен и думать, и работать; на это потребуется время, много времени.

А я не могу тебе помочь. Это самое трудное; я только могу следить за мальчиком…

Что является одной из главных задач…

Но она не обратила внимания на его замечание.

– …и не буду знать, не сыграет ли с ним новый день такую шутку, от которой у тебя еще нет лекарства.

Он положил одну руку ей на плечо, а другой развернул ее лицо к себе.

– Ты можешь помочь, милая, и поможешь. Ты мудрее меня во многих отношениях, я это уже узнал, когда мы не были знакомы и недели. А потом мы разговаривали, думали, учились и жили вместе более двенадцати лет; как же я после этого могу сомневаться в твоей способности помочь? Ты бы не покинула Рим вместе со мной и не поехала жить в эту глушь, если бы не была так похожа на меня и не ценила бы эту жизнь выше всего того, что может предложить Рим. Ты знаешь, почему я полюбил тебя и почему все еще люблю.

Она кротко улыбнулась.

– Я знаю это; но даже тебе надо иногда разговаривать с людьми, и не только о болезни. Вспомни, как ты впервые уезжал отсюда в Рим. Если бы мы не встретились, разве ты бы был удовлетворен таким одиночеством?

– Ну, конечно, иногда приятно поговорить с людьми, которые думают не только о лодках, сетях и огородах. Я вполне доволен, когда посещаю город. И я задерживаюсь там, если ты на этом настаиваешь, несмотря на его шум и вонь. И все равно я считаю, что тишина здесь лучше, и я полюбил этот сад в колодце еще до того, как появилась ты. Думаю, что в душе я отшельник.

– Но не во всех отношениях. Расскажи мне завтра, как ты собираешься бороться, и я тебе помогу. А сейчас идем спать, за сегодняшний день ты проделал длинный путь.

Но Марк долго не мог уснуть. Когда его жена ушла, он еще долго стоял, уставившись на огонь, смотрел, как пламя затухает на углях, а те постепенно гаснут. Он не рассказал ей всего о поездке, не рассказал всего и о своих планах. Расскажи ей все, и она не будет так уж стремиться выполнить свое обещание и помогать ему, даже ради Кироса.

Он резко повернулся к проходу, ведущему в сад. Оказавшись в звездном свете, он нашел лестницу, которой Элита пользовалась, чтобы выйти на плато за дровами, и вышел по ней на изломанную поверхность Карста. Когда он повернулся на юг, равнина простиралась слева от него, насколько хватало глаз, испещренная точками колодцев и разъеденных водой камней, дыры в которых могли стать могилой для неосторожного путника. Немногие люди шли сюда, здесь их ничего не прельщало. Вода исчезала с поверхности земли слишком быстро, чтобы дать хороший урожай; его собственный сад выживал только благодаря тому, что вода в него приносилась вручную из подземного ручейка да из глиняного бассейна, который он уже давно сделал своими руками, чтобы сохранять выпадающую во время дождя влагу.

Справа от него равнина спускалась к морю, лежащему в двух милях отсюда. Он поспешно пошел в том направлении. До утра надо было очень много сделать.


Юдит проснулась от криков Кироса, которые эхом разлетались по главной пещере. Она поднялась, бросила взгляд на своего беззвучно спящего мужа, взяла лампу из ниши в спальной пещере и спустилась на двести ярдов ниже к подземному источнику. Умывшись и освежившись, она через несколько минут вернулась и обнаружила, что муж все еще спит. Она закончила свой туалет и пошла поздороваться с Киросом и Элитой.

– Где папа? – закричал мальчик. – Завтрак уже готов.

– Он все еще спит. Вспомни, ему пришлось проделать долгий-долгий путь среди всех этих людей, которые там его окружали, и не мог спокойно и безопасно спать, как может себе позволить здесь. Он очень устал. Мы сейчас поедим, но ему что-нибудь оставим.

– А потом, как я полагаю, ты будешь носить воду.

– Сегодня нет, сынок. В бассейне осталось достаточно воды после последнего дождя. Мы, конечно, позаботимся о саде, но у нас останется еще достаточно времени, чтобы поиграть.

Марк спал до тех пор, пока Элита и ребенок не поели и не ушли в сад. Когда он, наконец, появился, Юдит наводила порядок в главной пещере. Увидев его, она прервалась, накрыла на стол фрукты и села рядом. Пока он ел, она хранила молчание, но внимательно наблюдала за его лицом. И хотя ей, как и большинству людей, было трудно читать по суровым чертам лица, женщине показалось, что в его выражении есть что-то ободряющее. Когда он, в конце концов, поел, она наклонилась вперед, ища подтверждение возникшей надежде.

– Ты что-то придумал, да, Марк? Что мне сделать, чтобы помочь тебе?

– Самая трудная часть состоит в том, чтобы тебе оставаться со мной в мире и согласии, – сказал он. – В известной мере ты думаешь так же, как и я, но не доводишь свои мысли до логического конца, и я уверен, что тебе не нравится, когда это делаю я.

– Объясни мне это, пожалуйста.

– Прошлой ночью ты мне сказала, что каждый может сам увидеть, как следует разумно поступать, когда сломана кость. Мне кажется, что есть также разумный путь, к которому надо прибегать, когда у кого-то не прекращается кровотечение.

– Мы пробовали. Боги знают, что мы пробовали. Иногда нам это удавалось, но рано или поздно для каждого из них…

– Знаю. Я не говорю о том, чтобы останавливать его перевязками, веревками и так далее. Это очень легко сделать на конечностях, труднее на теле и почти невозможно во pтy. Мы не знаем, в каком месте проклятье нанесет свой удар Киросу.

– Но не во рту. Вспомни про зубы!

– Я помню. Хотелось бы мне понять это. Я продолжаю думать, что боги допустили болезнь, чтобы что-то сказать мне, но не могу понять, что они этим хотели сказать. Во всяком случае, это совсем не то, что я начал говорить. Если у тебя протекает кувшин для воды, а тебе приходится сохранять его, потому что другого нет, и починить ты его не можешь тоже, что тебе остается делать?

– Ты позволяешь воде утекать, но просто чаще наполняешь кувшин… а, понимаю. Но как это можно сделать? Ты, или я, или Элита можем дать свою кровь, но как мы перенесем ее в тело Кироса? Будет ли достаточно, если он просто выпьет ее?

– Я… не знаю…; Это пробовали, как мне рассказал один римлянин, после сражений. Но раненые после этого иногда выживали, а иногда все равно умирали. И он не уверен, есть ли в этом какой-то смысл.

Юдит скривилась.

– Мне не нравится сама идея пить кровь. Не говоря уж о том, чтобы заставлять это делать Кироса.

– Каждый может сделать все, что угодно, если стоит вопрос о жизни и смерти, – говоря это, мужчина нахмурился. – Во всяком случае, прежде чем такое испытание будет иметь какое-то значение, надо сделать еще кое-что.

– Что ты имеешь в виду?

– Нужен человек, который бы страдал от нехватки крови, прежде чем мы сможем сказать, помогает или нет добавление крови.

– Понятно. Но если мы подождем, пока Кирос… нет, Марк! Я понимаю, что ты хочешь сказать, но ты не можешь сделать такое. Ты не можешь сделать с собой такое, потому что это очень опасно; если ты умрешь, то с тобой уйдет и последняя надежда Кироса. Я с готовностью дам тебе свою кровь, пока мне не станет совсем плохо, но я уверена, что не смогу ни капельки выпить ее для пробы… даже ради Кироса. Эта мысль просто…

Ее лицо снова передернулось, и Марк кивнул.

– Вполне понятно. Нет сомнения, что Элита думает точно так же, хотя мы и спросим ее об этом. Нам надо найти кого-то, кто может, вынужден сделать это.

– Но как… Нет, Марк! Нет, даже ради Кироса! Я не позволю сделать тебе такое ни с кем. Ты не должен пытаться бороться таким образом!

– Я не сомневался, что именно так ты к этому и отнесешься. Я в какой-то степени и сам так думаю. Я размышлял о другом а способе, но и в нем есть свои недостатки. ч

– И что же это?

– Я могу вернуться в Рим. Знахарь, которого я там знаю, с большим удовольствием позволит мне отправится с имперской армией; он должен был отправиться сам, но не горит желанием покидать город. В армии будет множество возможностей найти человека, которому нужна кровь, и проверить на нем идею.

– Но ты уедешь отсюда. Что мы будем делать, если вдруг Кирос…

– Именно так, – он согласно кивнул головой.

Она смотрела на него и от удивления не могла сказать даже слова, закусила нижнюю губу, затем встала и сделала несколько шагов в направлении тоннеля, ведущего в сад. Затем она опять повернулась к нему лицом.

– Должен быть какой-то другой путь.

– Хотелось бы в это верить. Но, похоже, боги еще не хотят мне его показать.

– Если ты убьешь кого-то ради того, чтобы вылечить Кироса, мы заслужим проклятие.

– А Кирос? – продолжил он.

Несколько минут она хранила молчание, нервно ходя взад-вперед по пещере. Затем она внезапно повернулась к нему и поменяла тактику.

– А что, если просто пить кровь недостаточно? Тогда что еще ты возьмешься пробовать? Однажды ты сказал, что есть сердце врага для того, чтобы стать храбрым, как это делают варвары, суеверие. Чем это отличается от идеи, что выпитая кровь прибавит собственную?

Он мрачно улыбнулся. У него было искушение указать ей на слабую точку в ее аргументе, но он решил, что это будет неразумно.

– Я думал и о других способах, но все сначала надо попробовать, прежде чем с уверенностью сказать, что они действуют. Все надо сначала пробовать.

Его точка зрения была ясна. Юдит больше ничего не сказала и вышла из помещения, направляясь в сад. Марк продолжал сидеть на своем месте еще несколько минут. Затем он встал тоже и вышел в другую маленькую пещеру, соединяющуюся с главной. Он еще не был здесь с тех пор, как вернулся из своего долгого путешествия, но нисколько не сомневался, что инструменты чистые, пишущие материалы под рукой, лампы полны маслом. За многие годы он привык к такому порядку, и ему почти не приходилось разочаровываться в своих ожиданиях. Иногда, но очень редко, его в комнате что-то удивляло, но чаще всего это случалось по его же собственной вине.

Так было и на этот раз. Лампы были полные, несколько инструментов готовы к употреблению, рабочая скамья прибрана, все, что входило в обязанности Элиты, было тщательно выполнено. А вот противень жаровни, однако, был почти пустым, уголь брали в деревне. Поездки в деревню за мясом, маслом и другими вещами, которыми не могли снабдить их ни пещера, ни сад, проделывал сам Марк. Никто из женщин никогда не отходил далеко от дома; а Кирос вообще никогда не был на плато. Пещера была домом, самым прекрасным домом для всех для них.

Марк был знаком с этим домом дольше всех. Он нашел его еще в детстве. Вырасти он в какой-нибудь из местных деревень, возможно бы, держался подальше от опасных пещер, но в те времена он еще даже плохо говорил на местном языке. Он родился в балканской деревушке, провел большую часть своего детства в Галатии, как персональный раб римского официального лица, склонного к наукам, пережил кораблекрушение, когда римлянин возвращался в свой город. Он выбрался на берег около деревеньки на краю Карста, и к тому времени, когда ему исполнилось двадцать лет, был уже хорошо устроившимся местным гражданином. Его знакомство с римской культурой и литературой разожгло его воображение, которое при других обстоятельствах, может быть, и вообще не пробудилось. Обследование пещер, которые местные жители не без основания побаивались, и устройство сада в колодце было выходом для его ума, который, раз пробудившись, уже не мог праздно отдыхать.

Дважды за эти годы он покидал деревню, чтобы переехать в Рим, о котором он много узнал от своего бывшего хозяина. И каждый раз, не прожив там и года, он возвращался обратно с потерей иллюзий. В третий раз он встретил там Юдит и задержался подольше. Когда он на этот раз вернулся в деревню на Адриатику, она и ребенок, который был его персональным рабом, приехали вместе с ним, и больше у него никогда уже не появлялось стремления покинуть эти места. В пещерах с садом и семьей он был вполне счастлив.

Вот тогда-то у него и появились четыре сына.

Он отбросил эти мысли, которые на какое-то время заставили потеплеть его лицо. Он собирался поработать, но, для того что он задумал, нужна была жаровня. Стоит ли пойти за ним в деревню сегодня или лучше остаться и предаться размышлениям? Сказанное Юдит хотя и не было для него сюрпризом, давало ему большую пищу для размышлений.

Но решение пришлось отложить. В помещение вбежал Кирос, громко интересуясь, что держит отца в пещере, когда в саду намного лучше. Этот вопрос решил, как провести день, а ночь позаботилась сама о себе; Марк еще не так давно переступил через первую половину жизни, но все равно ему надо было и поспать. И только на следующее утро он возобновил атаку на настоящую проблему.

– Мне нужен уголь для жаровни, – объявил он, когда Кирос и Элита ушли в сад. – Я отправлюсь сейчас и вернусь до вечера. Ты не проводишь меня до долины?

Это предложение ее удивило, но вместо ответа она просто взяла лампу. Спустя полтора часа после прогулки по тускло освещенному великолепию своего «сада камней», они подошли к выходу, которым Марк обычно пользовался. Снаружи этот вход был почти незаметен, потерявшийся путник мог находиться в двадцати ярдах от него и не подозревать о тоннеле. Они прошли около десяти ярдов по узкому проходу за известняковой стеной и только тогда увидели дневной свет. Несколько ступенек вывели их не то чтобы на поверхность, но на дно небольшого оврага, по стенкам которого без труда можно было выбраться наверх. Марк помог женщине выбраться, и когда ее голова поднялась над кустами, которые обрамляли края оврага, она обнаружила, что может видеть намного дальше, чем ей бы того хотелось в последние годы. Она прильнула к мужу, но сначала, пока оглядывала окружающий их ландшафт, не издала ни звука.

Овраг находился на краю широкой долины, которая простиралась между утесом у них за спиной и подобным утесом в полумиле впереди. Слева от них она быстро сужалась, с другой стороны плавно спускалась и расширялась. Ее поверхность была покрыта густыми кустами, среди которых то тут, то там виднелись редкие деревья. Последние росли на большом расстоянии друг от друга и создавали видимость редкого леса, который тянулся, насколько хватало глаз, – до самого конца пологого склона. Над деревьями, на самом горизонте виднелась синяя полоска, которая должна была быть морем. Юдит оторвала глаза от этой картины.

– Отвратительно! – воскликнула она. – Все засохшее, все коричневое, не то что в саду. Ты хочешь, чтобы я прошла с тобой до самой деревни?

Он взглянул на нее с оттенком удивления.

– Здесь не так уж и плохо. Кусты, конечно, не то, что у тебя в саду, за которыми ты ухаживаешь, но и коричневыми их назвать нельзя. Деревня всего в нескольких тысячах шагов отсюда. Я не хочу, чтобы ты пошла со мной туда, и даже, может быть, будет лучше, если ты не пойдешь. Можешь подождать здесь. Я вернусь через несколько часов.

– Но я не хочу ждать здесь. Мне здесь не нравится. Я пойду обратно в тоннель.

– Почему тебе не нравится подождать здесь, на солнечном свете? Ты всегда требуешь этого от Кироса.

– Мне не нравится эта затея. Что мне здесь делать? Я не могу просто так сидеть и ждать тебя. Мне надо бы присмотреть за Киросом, и сад требует…

– Там Элита. Там не о чем беспокоиться.

– Но я не в восторге от этой затеи.

– Ты что, не доверяешь Элите?

– Конечно, доверяю. Мне просто… мне просто не нравится отлучаться из дома, даже когда ты вернулся. Я могу тебе чем-то помочь, если дождусь тебя, или ты не против, чтобы я вернулась сама?

– А ты это сможешь? Ты уверена, что помнишь дорогу?

– Конечно, да. Я наблюдала за тобой, к тому же у тебя хорошо обозначен путь на стенах. Лампа у меня есть, так что эту лампу ты можешь оставить себе.

Он стоял в нерешительности.

– Ты представляешь… – он на полуслове оборвал вопрос и раздумывал некоторое время, которого бы хватило на несколько ударов сердца. Затем он изменил направление атаки. – Ты действительно не доверяешь Элите, да?

– Доверяю. Я доверяю ей больше, чем самой себе, когда дело касается ухода за Киросом. Это здесь ни при чем.

– Тогда в чем же дело? Почему тебе не нравится подождать здесь? Мы не взяли с собой ничего поесть, но здесь есть вода в ручье, который течет на сотню шагов ниже…

– Нет! Я не могу пойти туда! Нет, Марк, разреши мне вернуться. Я могу сама найти дорогу назад. Мы увидимся вечером дома.

Она развернулась ко входу в пещеру, затем повернулась к мужу с таким выражением лица, которого он еще и не видел, и это совершенно его озадачило. И хотя он не умел читать по лицам сокровенные мысли, но тут понял, что происходит что-то странное.

– Я лучше вернусь вместе с тобой, – резко сказал он.

– Не надо, – ее голос почти не отличался от шепота. – Тебе нужны вещи, за которыми ты пошел в деревню. Даже если я не могу помочь, то и обузой я не хочу быть. Иди туда. Я вполне могу найти дорогу обратно… но ты должен отпустить меня.

Он молча разглядывал ее еще около минуты. Затем медленно кивнул. Странное выражение на ее лице сменилось улыбкой.

Она начала спускаться по откосу оврага; затем она внезапно повернулась, забралась обратно на откос, где стоял он, и поцеловала мужа. А через мгновение она уже исчезла в пещере.

Когда он смотрел в точку, где она только что исчезла, на его лице появилось непроницаемое выражение, которое он так часто носил в последние месяцы. Потом он задул лампу, которую все еще держал в руке, хотел поставить ее на землю, потом передумал, и, все еще продолжая держать глиняную чашу в руке, проскользнул за своей женой ко входу в пещеру.

Его сандалии шаркнули по камням, он остановился и снял их. Затем осторожно заглянул за стену из известняка, которая, закрывала вход в тоннель.

Юдит медленно шла в пятидесяти ярдах от входа. Лампу она держала перед собой, и ему не видно было пламени, но ее свет ясно очерчивал ее контуры даже для глаз, которые только что покинули солнечный свет. Он молча последовал за ней.


Было уже далеко за полдень, когда он снова показался у пещеры. Он задул лампу, поставил ее около входа и быстрым шагом поспешил по направлению к деревне. Когда он, нагруженный почти шестьюдесятью фунтами груза: кожаной бутылью с маслом, завернутым в листья куском мяса, корзиной угля и прочими вещами, – вернулся, то солнце уже склонилось к западу. Пытаясь пронести все через узкий проход, он застрял, и ему пришлось затаскивать громоздкие предметы в тоннель по очереди. Затащив все, он вышел наружу, взял лампу, зажег ее при помощи огнива и вошел в темноту. Там он собрал груз, который уже протащил около шести миль, и пошел по помеченному подземному пути домой.

По дороге ему пришлось несколько раз отдохнуть, и только когда он решил, что все в доме уже уснули, добрался до жилой пещеры. Однако когда сложил груз на пол и выпрямился, то увидел обеих женщин около очага.

Огонь в очаге еле горел, и даже привыкшие к темноте глаза Марка не смогли разглядеть выражение на их лицах; но сам факт, что они в такой час еще не были в постели, означал, что произошло что-то необычное.

– Что такое? Что-то случилось? – напряженно спросил он.

Обе женщины заговорили почти одновременно. Элита говорила очень испуганно.

– Я говорила тебе! Это все моя вина… Я говорила тебе, что я проклята. Не успела я вернуться сюда!

– Кожа повреждена совсем чуть-чуть, и кровотечение успокоилось. Сейчас он спит.

Мужчине потребовалось несколько секунд, чтобы разобрать их слова.

– Ты уверена, что кровотечение остановилось, Элита?

– Да, господин.

– И как долго оно продолжалось?

– Что-то около всего полудня… примерно, так же как и последний раз.

– Сильно болело?

– Нет. Он сразу успокоился, как только прошли первый испуг и боль. Он хотел играть снова, как только мы успокоили его.

– Хорошо. Возвращайся в его пещеру и, если хочешь, можешь спать. Нет никакой необходимости наблюдать за ним.

Девушка покорно поднялась и вышла, а Марк повернулся к жене, которая в течение всего разговора почти неслышно плакала. Он присел рядом с ней на колени и нежно повернул к себе ее лицо.

– Это не хуже, чем было в прошлый раз. Ты слышала Элиту и видела это сама. Что-то еще случилось? Нет оснований винить себя, а не меня.

– Нет, есть! – она говорила взволнованно, но слова все равно были еле различимы. – Есть все причины обвинять меня в этом. На этот раз он упал именно из-за меня. Он скучал по мне и беспокоился, а когда увидел меня, то побежал и споткнулся…

– Но ведь это я увел тебя, – заметил Марк.

– Знаю. Я уже об этом думала. Если бы я была твоей рабыней, а не женой, это бы еще что-то значило. Я не хотела идти, но не проявила твердости, чтобы отказаться, пока не стало слишком поздно. Нет, Марк, вина здесь моя. Это моя ошибка. Проклятие на мне.

– Ты меня не убедила. Любая вина, в которой ты себя обвиняешь, так же легко может относиться и ко мне. Во всяком случае, нет никакой разницы: будь это проклятие на тебе, на мне, на обоих нас или это просто беда, предназначенная человечеству вообще, это мое испытание и моя борьба.

– Да, тебя не убедить. Я знаю, что тебя может убедить. Ты не уверен в том, на ком лежит проклятье – на мне, на тебе или на нас обоих, потому что дети, которых это касалось, как мои, так и твои, они принадлежат нам обоим. Я думала об этом тоже. Ребенок Элиты…

Ее голос сошел на нет в то время, как она не спускала с него глаз. Несколько секунд он обдумывал услышанное, затем отрицательно покачал головой.

– Нет! Ты сама дала ответ на это несколько минут назад: ты – моя жена. Проклятие на ком-нибудь из нас или затруднения у кого-нибудь из нас – это проклятие или затруднения для обоих. Не то чтобы я не знал, кого из нас это касается, но мне это безразлично.

– Но почему же ты стареешь без сыновей, когда боги рассержены на меня? Я все равно не верю, что кто-то может бороться с богами. Если ты будешь пытаться это сделать, то они просто рассердятся и на тебя тоже. Забудь, что я дарила тебе сыновей; мы уже получили достаточно предупреждений. Кирос присоединится к остальным. Ты это знаешь так же хорошо, как и я. Возьми Элиту…

– Нет! – Марк был еще более взволнован, чем раньше. – Я сказал тебе, это не твоя вина. Если боги или демоны наказывают тебя, то я проклинаю их, а не тебя, и буду бороться с ними…

– Марк! – в голосе женщины слышался испуг. – Нет! Ты не можешь этого сделать.

– Могу! Сколько угодно! Если так ты себя почувствуешь лучше, то я тебе скажу: это не боги и не демоны, и даже не проклятие. Думаю, я просто стараюсь узнать то, что должен узнать человек. Но если мои сыновья были убиты любым живым существом, то я буду с ним бороться, и мне все равно, кто это будет: демоны, люди или кто-то еще. Я не хочу слышать никаких слов о пощаде ни от тебя, ни от кого-то еще.

– Но если ты уступишь и прекратишь бороться, они могут пощадить Кироса.

– Разве у меня есть какие-то основания верить в это? Они, если это вообще кто-то, не пощадили маленького Марка, или Балама, или Кефа. Они не сделали никакого намека на то, что если я прекращу борьбу, то они пощадят Кироса. И ты это знаешь. Я еще не начинал бороться, когда умерли Марк и Балам. Ты не можешь привести ни малейшего доказательства, что в твоих словах есть хоть доля правды: ты просто надеешься!

– А что мне еще остается делать? Ее голос снова упал до шепота.

– Ты можешь мне помочь. Ты сказала, что будешь помогать мне в главных вещах.

– Я не могу помогать тебе в чем-то таком, что отберет детей у других женщин, как у меня отняли моих. Почему я должна передать свою боль кому-то другому?

– Потому что если я научусь бороться с этой болезнью, то это знание отведет боль от других матерей. Можешь ты это понять или нет?

– Конечно, я это понимаю. Но в таком случае было бы правильно, если бы ты попробовал свои идеи на Киросе. Ты сделаешь это?

– Нет. – Ответ прозвучал без малейшего колебания. – Кирос – мой единственный оставшийся сын. Я уже отдал свою долю.

– И ничего не узнал.

– Я узнал достаточно, чтобы говорить вполне разумно с лекарями в Риме.

– И все они сказали тебе, что это невозможно вылечить.

– Что никто не знает, как это лечить, – поправил он. – Я бы не узнал даже этого, если бы не видел то… что видели мы с тобой. Видеть это три раза – это больше, чем мой вклад, и намного больше, чем твой. Возможно, мы увидим это еще раз, но если я вовремя узнаю то, что хочу, то мы увидим только часть. Наш сын будет жить.

– Но обещай мне, Марк… скажи мне, что ты не будешь испытывать свои идеи на других людях. Я знаю, что ты не веришь, будто есть какие-то другие пути, чтобы узнать такие вещи, но обещай мне… только не таким путем!

– А каков другой путь? – почти огрызнулся он, потом мягко добавил: – Я не могу обещать тебе этого, дорогая. Я готов для тебя сделать все, что угодно, кроме того, что я считаю неверным. Если боги вообще имеют к этому какое-то отношение, то это не проклятие, а предупреждение, приказ. Гален из Рима никогда не слышал более чем об одном сыне от одного и того же отца, который страдал бы этой болезнью. Я потерял троих, один остался. Если это делается преднамеренно, то это или предупреждение, или приказ, или вызов. Я приму во внимание предупреждение, я подчинюсь приказу, я приму вызов. Мне больше ничего не остается. Я обещаю тебе не проверять мои идеи на людях до тех пор, пока у меня будет другая возможность. Большего я не могу обещать даже тебе.

Он встал, через мгновение она последовала его примеру и встала лицом к нему. Их увеличенные тени, отброшенные на стену пещеры мерным пламенем единственной лампы, соединились и вновь разделились.

– Иди спать, моя дорогая, – мягко сказал он. – Я должен подумать. Я обдумаю все возможные другие пути, прежде чем обращусь к тому, что ты так не хочешь. Ты должна идти спать, а я не могу. Мои мысли не дают мне спать.

– Может, мне остаться, чтобы помочь тебе?

– Ты не можешь помочь мне, пока я не придумаю чего-то такого, чем мог бы поделиться с тобой. Затем ты мне скажешь, если там что-то будет неверным. Ты лучше справишься с этим, если поспишь.

Она ушла.

С полчаса он стоял неподвижно на том месте, где она его оставила. Затем тихонько подошел ко входу в пещеру, где они спали, и несколько минут внимательно прислушивался. После этого он взял еще одну лампу, зажег ее от той, что уже горела, и пошел по направлению к саду.

У входа в пещеру, где спали его сын и девушка, он не стал прислушиваться.


На следующее утро Юдит упустила шанс спросить мужа об его планах. С утра внимание супругов отвлекли заботы, хотя у каждого свои. Как только проснулся Кирос, Марк осмотрел его разбитое колено и обнаружил, что Элита была права: кровь свернулась довольно хорошо. Однако на колене был огромный синяк, и ребенок признался, что колено болит. На этот раз он не прибежал вприпрыжку в большую пещеру, а пришел.

Как только мать обнаружила, что ребенок не такой активный, как всегда, она сразу же позабыла обо всем. Она внимательна следила, пока он ел, а когда завтрак закончился, пошла вместе с ним в сад. Марк даже не попытался проследовать за ними, хотя и проводил их озабоченным взглядом. Он отправился в пещеру, служившую ему кабинетом. Девушка поинтересовалась, должна ли она находиться поблизости или может, как обычно, пойти за остальными в сад. На короткое мгновение он задумался, потом довольно мрачно улыбнулся и подошел к одному из пакетов, которые вчера принес.

– Возьми какой-нибудь маленький горшок, без которого можно обойтись, из тех, что мы не используем для еды, – сказал он, раскрывая пакет. – Возьми из пакета голову и вари ее до конца дня. Мне нужен череп в целости, так что обращайся осторожно. Когда горшок закипит, не притрагивайся к нему, разве что добавь воды, если она выкипит.

Он протянул девушке крупную мертвую змею. Она отпрянула, потом взяла себя в руки. Когда она заговорила, ее голос слегка дрожал.

– Мне содрать с нее кожу, хозяин?

– Не затрудняйся. Это можно будет сделать намного позже, после кипячения, к тому же мне не нужна шкура. Это все, ты можешь заниматься работой в саду вместе со всеми, только следи, чтобы вода полностью не выкипела. Мне змея досталась слишком большим трудом, чтобы допустить, чтобы она сгорела.

– Хорошо,господин.

Элита взяла змею и вышла из кабинета, проявив при этом намного меньше беспечности, чем обычно. Марк или не заметил ее реакции, или ему это было безразлично. Он снова повернулся к жаровне.

Марк не был опытным кузнецом. Он иногда видел, как работает золотых дел мастер, когда был ребенком, и специально проследил за действиями специалиста во время своей последней поездки, но смотреть, как это делает кто-то, совсем не то же самое, что делать самому. Он без труда мог расплавить золото, пользуясь жаровней и мехами, которые изобрел сам, но вот выковать или придать металлу желаемую форму другим способом – совсем другое дело. Марк полностью погрузился в решение этой задачи.

Уже в самый разгар утра Элита появилась снова. Она молча стояла у входа, пока он не заметил ее, не зная, сколько времени она так простояла. Выпрямился после очередной неудачи, увидел ее и был очень удивлен.

– Что тебе надо, девонка?

Вопреки ее обычной самоуверенности, в ответе на этот раз чувствовались нотки нерешительности.

– Я не знаю, следует ли оставлять ваш горшок на огне, когда хозяйка и ее сын придут есть. Мальчик, может быть, ничего и не заметит, но вы хотите, чтобы хозяйка узнала об этом, о змее?

– А почему бы и нет? Марк был искренне удивлен.

– Вы думаете, она одобрит черную магию? Она очень щепетильно относится к таким вещам, ей может не понравиться использование черной магии даже в благородных целях.

Его удивление и раздражение исчезли, смытые волной веселья.

– Это не магия, Элита, ни черная, ни белая, – засмеялся он. – Я покажу тебе, зачем мне нужен череп, когда все будет готово. Однако принеси горшок сюда до того, как будет готов ужин, к тому времени череп уже достаточно проварится.

– Я не хочу… я… хорошо, хозяин.

Девушка поспешно вышла, и Марк вернулся к своим занятиям и разочарованиям. До конца дня его больше от дел не отрывали, но труды для него прошли без особых событий и успехов.

У Юдит дела обстояли хуже. Пока ее ребенок был веселым и подвижным, она обычно могла убедить себя, что угроза его жизни, по крайней мере, оттягивается, но сегодня не было ни того, ни другого. Его коленка не позволяла ему предаваться любимым играм, и он больше, чем обычно, капризничал, когда дело доходило до обычных работ в саду. Юдит была склонна воспринимать каждую его жалобу, каждое проявление непослушания или упрямства, любое отклонение от нормального поведения как свидетельство того, что ее проклятие приближается к своему решительному моменту. Элита, которая очень хорошо умела тактично направлять ребенка в нужное русло в самые трудные дни, проводила время в пещере больше чем обычно. Так как Юдит, находясь в нынешнем состоянии духа, не могла проявить твердость, то день оказался трудным для обеих. Единственным ее распоряжением на сегодня был строгий запрет залезать на лестницу, которую Элита использовала, чтобы выбраться на плато за дровами. Но даже этот запрет мог быть тщетным, если бы Кирос по-настоящему захотел забраться на нее, хотя, возможно, увидев, как ее сын залезает на лестницу, Юдит и сумела бы найти в себе твердость. Никто ни в чем не мог быть уверен.

Все четверо обедали вместе, как обычно, но радости за столом было гораздо меньше, чем в обычные дни. Кирос был капризным, Юдит – молчаливой, а Марк все больше и больше начинал волноваться, причем не столько за сына, сколько за свою жену. Наконец, был найден вполне подходящий компромисс: Элита вместе с ребенком пошла в сад, чтобы там рассказывать ему сказки до тех пор, пока не появятся звезды. Марк устроил это частично для того, чтобы на время отвлечь Юдит от ребенка, частично – чтобы поговорить с ней. Идея чуть было не потерпела фиаско: Юдит хотела пойти вместе со всеми, но вовремя поняла, что задумал муж, и сумела взять себя в руки. Она молча подождала, пока девушка и мальчик не ушли достаточно далеко, чтобы не слышать ее, после чего взорвалась:

– Марк! Что делать? Ты сам видишь, что это приближается…

– Нет, не вижу. Пожалуйста, дорогая, подумай немножко! У мальчика всего лишь синяк на коленке, и все. Кровь на ране засохла, точно так же, как тогда на пальце. Почему тебя так беспокоит его синяк? Все мальчики чаще ходят с синяками, чем без них, ты сама это знаешь. – На самом деле, Марк изо всех сил старался держать себя под контролем. Он старательно избегал говорить жене все то, что он узнал от Галена из Пергамо. – Пожалуйста, прекрати о нем беспокоиться, пока не случится чего-нибудь действительно серьезного, вместо этого лучше помоги мне получше подготовиться, если такой момент действительно настанет.

– Я попробую, – но голос Юдит не давал никакой почвы для оптимизма. – Что ты задумал? Что мы можем сделать?

– Ничего, без того… Ну, ты сама знаешь.

– Ты так ничего и не придумал?

– У меня есть идеи, но я никак не могу узнать, насколько они верны. Как я могу их проверить?

– Думаю, что если идея хороша, то любой может это подтвердить. И что же у тебя за идеи?

– Одна из них та, о которой я тебе уже упоминал накануне: заменить кровь, которая была потеряна. Мы думали, как заставить выпить ее…

– Я это помню. Нам эта идея не понравилась

– Не то чтобы она нам так уж не понравилась, но я очень сомневаюсь, что кровь поможет. Желудок человека превращает то, что он ест, в то, что требуется его телу. Может быть, если ты выпьешь кровь, а твоему телу она нужна, то кровь пройдет через желудок, не претерпев изменений, но я в этом не уверен. В конце концов, если так рассуждать, любая пища в желудке должна превратиться в кровь, если это именно то, что нужно твоему телу. Когда умирали наши дети, мы пытались заставить их поесть. Когда они могли, это не приносило ощутимой пользы, а ближе к развязке они просто не ели. Помнишь?

Юдит закусила губу.

– Помню.

– Тогда я подумал, что, может быть, лучше будет добавить кровь прямо в вены, где, как мы знаем, она и нужна.

– Это выглядит очень здорово! Почему мы не подумали об этом раньше? Мы бы могли спасти и тех детей!

– И как ты это видишь?

– Ну, просто… – Юдит задумалась, в ее голове промелькнули разные способы, как можно перелить жидкость из одного сосуда в другой, но все она по очереди отбросила. – Я не могу сказать тебе прямо сейчас, как это сделать. Что-то вроде воронки с маленькой трубочкой… но я пока не представляю как…

Ее голос сошел на нет.

– Это и для меня одна из основных задач, и мне кажется, я догадываюсь, как это сделать, но вот с осуществлением у меня возникли трудности.

– И что ты хочешь сделать?

В душе он вздохнул с облегчением: на какое-то время он, очевидно, отвлек ее мысли от нынешнего состояния ребенка.

– Я сейчас покажу тебе, пойдем в мастерскую, – сказал он. Она с готовностью последовала за ним. – Первая часть решается довольно просто, – продолжал он, когда они оказались в пещере. – Для введения чего-то в вену есть путь, про который, при желании, можно сказать, что его указали сами боги. Как ты знаешь, вампиры могут сделать это довольно просто.

– Конечно! Мне бы следовало подумать об этом. Ты можешь сделать какую-то полую трубочку, наподобие зуба вампира.

– К несчастью, я не могу. Я не такой уж хороший кузнец. Что я придумал, так это использовать готовый зуб вампира и присоединить его к какой-то трубочке. Вот здесь-то я и столкнулся с трудностью.

– А зуб у тебя есть?

– Да. Вот, – он указал на белый череп, лежащий на скамейке. – Зубы вон там. Я еще не пробовал извлечь их, но, возможно, твои пальцы подойдут для этого лучше, чем мои. Главная трудность состоит в том, что мне не удается сделать трубочку, которая подходила бы к зубу. Я знаю, что золото плавится легче остальных металлов, и попробовал сделать золотые трубочку и воронку, которые бы подходили к такому маленькому предмету, как зуб. Но мне это совершенно не удалось.

– А разве свинец не проще плавится?

– Я знаю, но у меня его нет. Зато у нас все еще есть несколько золотых монет.

– И в чем же у тебя трудности?

– Сейчас я тебе покажу. Я могу без всяких трудов расплавить золото в глиняном горшке, и у меня есть даже своего рода чашечка, которую можно использовать для верхней части воронки, но я не, могу сделать полую трубку. Я пытался пропустить расплавленное золото через узкую глиняную трубку, но в таком случае оно принимает форму обычного прутка. Если я кладу что-то внутрь трубки, чтобы удержать золото по краям, то никак потом не могу вынуть.

– А почему бы для такой трубки не использовать глину? Зачем возиться с золотом?

– Любая глиняная трубка таких размеров, когда я пытаюсь ее обжечь, чтобы она стала твердой, разлетается на кусочки. Ты можешь сама попробовать, пока я снова буду плавить золото, чтобы убедиться в этом.

Потребовалось несколько попыток и часов, чтобы Юдит смогла разобраться: практика может быть намного сложнее, чем теория, а идеи могут быть простыми на словах, но трудными на деле. Когда они, наконец, прекратили работу на ночь, Кирос и Элита давно уже спали, по крайней мере, когда Юдит быстренько заглянула к ним в пещеру, их дыхание не изменилось.

Следующий день прошел получше. Синяк у мальчика был не таким болезненным, а сам он почти таким же живым, как обычно. Юдит смогла уделить время обдумыванию проблем мужа, а он сам то раздумывал над поставленной перед собой задачей, то пробовал новые варианты своей любительской техники обработки золота. Элита занималась делами по хозяйству и обязанностями няньки. Несмотря на свою реакцию на трупик змеи, она время от времени заходила в пещеру, служащую хозяину кабинетом, и проверяла масло в лампах, хотя и старалась держаться как можно подальше от места, где работал Марк. Марк подозревал, что она все еще смотрит на него, как на черного мага.

Вечер прошел так же, как и предыдущий; Юдит на какое-то время присоединилась к мужу в мастерской и помогла в одной или двух неудачных попытках. Марк заметил, что она начинает разочаровываться. Он не мог ее осуждать, этот факт расстроил и его. Марк решил прекратить работы по металлообработке раньше, чем прошлым вечером. Однако он не пошел вместе с ней спать; надо еще подумать, многозначительно сказал он, и она с готовностью это приняла. Она оставила его одного. Так и проходили дни. Коленка у Кироса зажила. Затем он ободрал локоть, когда бежал по проходу в сад, и ближайшие десять часов, пока рана не затянулась, Юдит находилась в состоянии, близком к панике. Возможно, опыт оказался и полезным, хотя дня на два запоздал для того, чтобы она пришла к конструктивной идее. Она давно уже извлекла змеиные зубы, добавив к проблемам Марка измерение реальных размеров требуемой трубки. К этому моменту он уже мог сделать золотую трубку диаметром с палец, но это было очень далеко от того, что требовалось. На самом деле, когда он впервые разглядел клык, вынутый женой из черепа змеи, то испытал разочарование не меньшее, чем когда-то Юдит. Он избавился от раздражения и возобновил борьбу еще до того, как Кирос повредил локоть, но прогресс в мастерстве был очень медленный.

Затем, когда мальчику стало получше, Юдит появилась в мастерской и выпалила свою идею.

– Марк! Я все думаю, зачем нам делать трубку, которая соединяла бы нижнюю часть воронки с клыком? Почему клык не установить прямо на дне чаши?

Мужчина около жаровни выпрямился, он задумался, сощурив глаза.

– Это может оказаться вполне подходящим, – медленно сказал он. – Хотя в таком случае трудно будет увидеть – попал ли клык в вену или нет. Но, возможно, это и не так важно.


– Об этом я не подумала, – призналась она. – Но я хотела бы узнать, почему ты пытаешься сделать трубку из золота?

– Только потому, что не могу придумать ничего другого, из чего бы ее сделать из имеющегося под рукой. Глина оказалась совершенно безнадежной.

– Ты хочешь сказать, что у тебя нет ничего, из чего бы ты смог сделать трубку. Но что ты скажешь об уже готовых?

– Что ты под этим подразумеваешь? Я об этом не думал.

– Когда Элита потрошит цыплят, там есть небольшие трубки, как я полагаю, вены…

– Мне не очень по душе эта идея. Мне надо будет высушить их или сделать что-то еще, чтобы они не начали гнить, но я не знаю, как это сделать. Но подожди, а что ты скажешь о тростнике?

– Хорошо, дай мне подумать, это может подойти, если ты сможешь найти достаточно тонкие побеги. Но я начала думать о цыплятах и попробую продолжить в том же направлении; нельзя ли воспользоваться основанием пера?

Марк поднял брови и молча задумался, потом, так и не сказав ни слова, направился в сад. Юдит, улыбаясь, последовала за ним. Они никогда не держали более четырех цыплят, так как жизнь в норе не позволяла прокормить больше, но с поисками выпавших перьев никаких затруднений не возникло. Десяток штук он принес в пещеру. Марк с помощью стального ножа, который считал своей ценностью, быстро разделал несколько больших перьев. Юдит взяла очищенную основу и быстро сделала несколько трубок – от полдюйма до двух длиной. Все они вполне удовлетворяли требованиям, по крайней мере, через них можно было всасывать воду, и все оказались достаточно прочными. Марк с восторгом обнаружил, что одна из самых длинный трубок вполне, подходит, чтобы ее можно было надеть на змеиный клык.

Его восторг несколько ослаб в течение следующего часа, когда он попытался прикрепить трубку к клыку при помощи смолы, и несколько раз забивал клейким материалом крошечное отверстие в змеином клыке. После того как пришлось три раза прокипятить непокорное устройство, чтобы освободить от клейкого уплотнения, он снова передал дело в женские руки. А сам занялся золотой чашей, которой собирался увенчать аппарат. Задача оказалась не такой уж и сложной, даже если учитывать его малый опыт подобной работы. Он изготовил из глины чашу объемом примерно с пригоршню, быстренько высушил над жаровней, потом налил туда немножко расплавленного золота и начал крутить, чтобы жидкий металл тонким слоем размазался по внутренней поверхности чаши. Это, конечно, была далеко не профессиональная техника, но вполне удалась. После того как металл застыл, он без труда отколол глину от металла и проделал в дне получившейся чаши небольшое отверстие. Он очень аккуратно его расширил под размер выбранной трубки. На этот раз Марк без труда справился со смолой и, наложив последний штрих, получил готовое устройство.+

Юдит была в восторге. Ее муж не испытывал такого восторга, но когда вода, налитая в чашу, начала капать из костяного наконечника трубки, несколько приободрился.

– Получилось! – воскликнула женщина. – Марк, разве ты не чувствуешь себя так же, как будто родился заново! Давай! Пошли в сад. Я чувствую себя так, как будто не видела Кироса несколько дней, а теперь я снова могу смотреть на него. – Она уже направилась к проходу в сад, но, заметив выражение лица мужа, остановилась и снова повернулась к нему. – Марк, что неладно?

– Ни в чем нельзя быть уверенным. Предположим, что мы нашли путь снабдить Кироса кровью, когда это потребуется. Но где мы возьмем кровь?

– Да от тебя или от меня, конечно. У него же наша кровь, что может быть лучше?

У Марка не хватило знаний, чтобы найти брешь в этом аргументе. Его тревожила еще какая-то мысль, но он кивнул головой и постарался придать лицу подходящее выражение. Он зажег лампу, и Юдит повела его в сад, не задавая никаких вопросов. Даже Марк, который сумел скрыть от жены грызущие его сомнения, сумел присоединиться к забавам семьи. Они продолжались до конца дня.

Так как в этот день Марку не надо было совершать поход за пределы сада, то он предался отдыху и на следующий день. Юдит, казалось, отбросила все свои тревоги и играла с Киросом, как, бывало, играла со своим первенцем в те дни, когда проклятие еще себя не проявило. Ее радость позволила Марку забыть о своих собственных заботах и тревогах, но, к сожалению, не настолько, как бы того хотелось. Мысль о предстоящем сегодня ночью не покидала его даже тогда, когда после ужина развлекал Кироса – забавными историями. На этот раз он совершенно не спешил отправить ребенка в кровать. Даже Юдит заметила это, но, к счастью, объясняла задержку облегчением, которое испытывала сама, и не стала задавать вопросов. На самом деле ему очень повезло, так как она отправилась спать даже раньше ребенка.

Что при этом видела и чувствовала Элита, трудно было сказать. Наконец, она увела ребенка спать, оставив Марка в одиночестве перед очагом. Как обычно, он постоял немного, раздумывая, потом быстренько проверил, спит ли Юдит, зашел к себе в мастерскую, взял лампу и отправился в свой обычный поход.

Вернулся он намного позже, чем обычно, и прежде, чем отправиться спать, спустился к подземному источнику и очень тщательно вымылся.


Он специально встал очень поздно. Ему надо было подумать, но так, чтобы Юдит не смогла увидеть его лицо. Что ей сказать? И как вообще он может ей сказать такое? Сможет ли она вынести хотя бы частицу этого знания после того, что случилось за последние несколько дней? Но если ей ничего не сказать, что случится, если вдруг Кирос последует за своими братьями? Более того, что случится, если Кирос последует за своими братьями, а он к этому моменту так ничего ей и не скажет? Вопросы без конца вертелись у него в голове, и ни на один не было ответа.

Борьба продолжалась, Кирос был единственным оставшимся ребенком, теперь уже Юдит ни в чем не могла помочь. Ребенок прожил дольше, чем все остальные, возможно, его удастся спасти, а может быть, все произойдет сегодня, должен же быть какой-то выход. Нет, все это ребячество, если только боги не создали этот мир для себя, а не для человека. Но в чем была ошибка? Что он не так сделал? Что он может сделать? Что еще он может сделать?

Ответов не было. Он не мог сказать Юдит, что это была всего лишь отговорка, а вовсе не ответ. Во всяком случае, пока с Ки-росом ничего не случится. Это тоже всего лишь отговорка, но на лучшее можно было надеяться. На самом деле, как недавно сказала Юдит, что им еще остается, кроме надежды?

С этими мыслями он скатился со своего тюфяка и встал. Он – мужчина. Он может не просто надеяться, а бороться!

Так он сказал сам себе.

По крайней мере, потребуются еще ночные экскурсии, пока ему в голову не придет какая-нибудь новая идея. И даже если просто надежды недостаточно, любая новая идея будет полезной. А Кирос уже прожил дольше своих братьев. Может быть…

Марк умылся и присоединился к своей семье.

Надежда длилась почти три недели. Большую часть этих дней Юдит была счастлива. Она не связывала жалобы Кироса на боль в коленке с его недавним падением. Даже Марк, который более объективно помнил все, что случилось с остальными мальчиками, не видел ничего угрожающего. Когда вместо жалоб на коленку начались ссылки на обе, он задумался, но все равно не связывал их с проклятием. На самом деле, при чем тут проклятие, если Кирос упал снова?

Возможно, у него просто болели суставы. Возможно, как это сразу же решила Юдит, это был недосмотр расслабившейся матери. Возможно, это случилось бы в любом случае: мальчик становился все более независимым. Никто из взрослых не видел, как он упал.

Элита была на равнине и собирала дрова, Марк в своей мастерской, а Юдит хотя и была в саду, но ее внимание на какое-то мгновение отвлеклось от мальчика. Сам Кирос не делал ничего опасного, по крайней мере не делал ничего такого, что было бы слишком опасно. Он попятился от основания лестницы, чтобы посмотреть, не возвращается ли Элита, и споткнулся. Падение вполне могло оказаться безболезненным и для него, так как он приземлился на мягкую землю сада. Но, к несчастью, он упал как раз на то место, где, играя, совсем недавно воткнул в землю острую палку. Палка пронзила мягкую ткань руки на несколько дюймов ниже плеча. Его громкий крик привлек не только внимание матери, он был услышан Марком и Элитой.

Трудно сказать, как палка была извлечена из раны. Юдит вполне могла выдернуть ее сама в первые минуты паники. Так как палка была прочно воткнута в землю, то, возможно, ее вогнал и сам Кирос, когда попытался встать. Когда Марк появился, на сцене, для него нашлась работа. Он быстро оторвал полоску от своей одежды, радуясь, что рана находится достаточно далеко от плеча, еще бы на полдюйма повыше, и наложить жгут было бы невозможно.

Но радоваться было рано. Его попытка наложить жгут выше раны оказалась ошибкой. Палка прошла далеко от артерии. Но зато порвала несколько вен. Пока Марк не отказался от идеи жгута и не начал прилаживать материю непосредственно к ране, кровь лила устрашающим потоком. Марк не понимал, что происходит. Даже после того, как он наложил повязку, кровь продолжала течь, хотя и не так сильно.

Пока муж работал, Юдит в состоянии шока отступила на несколько шагов и стояла, ничего не делая. К тому времени, когда Марк покончил с перевязкой, Элита уже спустилась с лестницы и стояла рядом с хозяйкой. Марк поднял на руки уже потерявшего сознание сына и понес его в пещеру, девушка, такая же бледная, как мать ребенка, повела хозяйку туда же. Трудно сказать, сколько бы времени Юдит простояла, глядя на пропитавшуюся кровью землю, если бы не помощь девушки. Даже когда ее повели, казалось, что она не понимает и не хочет понимать, куда и зачем идет. У нее был отсутствующий, ничего не видящий взгляд, она не смотрела даже на ребенка, лежащего на руках у мужа.

Оказавшись в пещере, Марк положил ребенка поближе к очагу и сказал девушке:

– Сделай ему здесь постель.

Элита тут же повиновалась. Юдит стояла неподвижно, но постепенно начала опускать глаза на то, что было у нее под ногами. Она заговорила очень медленно.

– Я говорила, что это мое проклятие. А ты мне не поверил. Вот я и убила последнего своего ребенка.

– Не ты убила его, – хрипло сказал Марк, он не знал, что еще говорить в такой момент. – Во-первых, он еще не мертв, а во-вторых, это не твоя вина.

– Тогда чья же? Я была единственной, кто находился там. Это была моя обязанность – присмотреть за ним. И я с ней не справилась.

– В данном случае ничего нельзя было сделать, разве что всю жизнь водить его за ручку. И даже это не помогло бы, если бы на него упал камень. Никто не может все предусмотреть.

– Кроме богов. Они все предвидят. Они ждали, пока я не останусь там одна. Ты мне не верил. Но теперь ты должен поверить! Теперь уже никто нам не поможет, остается только наблюдать.

– Я могу помочь. Я не верю. Юдит, то, что случилось, это не твоя вина, и все, что еще может случиться, тоже не твоя вина, если только ты не станешь наблюдать за всем этим, сложа руки. – Он встал и отошел в сторону, когда в пещере появилась Элита, неся грубое шерстяное одеяло. Она начала аккуратно его раскладывать. – Мы еще можем что-то сделать, дорогая. Кровотечение замедлилось… сейчас оно ненамного сильнее, чем в последний раз. То, что мы делали раньше, вполне подходит и сейчас. Держи его в тепле, не давай ему двигаться, чтобы не усилить движение крови. Раньше это помогало. Поможет и теперь. Временами я видел людей – и женщин, и детей, которые поправлялись после куда более худших ран.

Юдит отрицательно покачала головой, но Марк взял ее за плечи и повернул лицом к себе.

– Это не твоя вина, – повторил он медленно, подчеркивая каждое слово. – Ни в чем нет твоей вины. Ты допускаешь ошибки, я тоже иногда делаю… все люди ошибаются. Но в том, что сейчас произошло, твоей вины столько же, сколько моей или самого Кироса. Ты ни в чем не виновата!

Она продолжала качать головой, постепенно замедлила свои движения и, наконец, прекратила. Женщина подняла глаза и уставилась в глаза мужа, как будто пыталась по ним прочитать, что творится у него в голове и скрывается за его словами. Еще медленней стали ослабевать напряжение и испуг на ее лице. Затем совершенно внезапно беспокойство и испуг снова появились на ее лице. Она всплеснула руками.

– Правильно, Марк! Кое-что мы действительно можем сделать! Он потерял почти всю свою кровь, а то, что осталось, вполне может вытечь, пока остановится кровотечение. Ему нужна кровь. Мы можем дать ее! Давай… давай скорее! Бери свои нож и воронку! Я тоже могу бороться! Я могу дать ему свою кровь! Давай быстрее!

На этот раз побледнело лицо мужчины, а его голос стал еле слышен.

– Нет, – только и сказал он. Юдит замерла, пораженная.

– Нет? Почему нет? Ты сделал эту штуку… ты видел, что она работает… ты знаешь, что ему нужна моя кровь…

– Нет. Она работала с водой, а не с кровью. Я не знаю, как тебе это сказать. В ту же ночь, как только мы это сделали, я испытал ее. Мне нужна была уверенность. – Он задрал рукав и показал ей шрам на внутренней стороне локтя. – Я наполнил это устройство своей собственной кровью. Через клык прошло всего несколько капель, и все. Твоя кровь, как и моя, свертывается. Она очень быстро свертывается в клыке. У меня нет даже возможности прочистить канал. Нет ничего такого тонкого, чтобы можно было протолкнуть через него.

Когда он говорил, лицо Юдит помрачнело, но теперь уже без того выражения безнадежности, которое было при первоначальном шоке. Она ответила после короткой паузы:

– Хорошо. Я буду держать его в тепле и покое и покормлю, как только он проснется. Но Марк, дорогой мой, – ее рука взяла руку мужа и сжала ее так сильно, как это не делал еще ни один мужчина, – ты должен найти выход. Ты же веришь, что выход можно найти. Я не так в этом уверена, поэтому найти выход должен ты… должен… он все, что у нас есть…

Она отпустила руку и присела рядом с Киросом. Марк кивнул головой.

– Я найду. Я сделаю все, что смогу, – он задумался, потом заговорил с девушкой, которая все это время стояла в пещере и внимательно слушала. – Элита, сделай так, чтобы все время была готовая пища. Мы сами должны есть даже против нашего желания, и мальчику, когда он придет в себя, потребуется пища.

Ни слова не говоря, девушка подчинилась, но ее глаза постоянно переходили то на Кироса, то на Юдит, то на Марка. Марк сел в отдалении от остальных и задумался. Трудно сказать, сколько часов прошло.

Его вернул к действительности голос Элиты.

– Вы должны поспать, госпожа. Я пригляжу за ребенком.

– Я не могу оставить его, – дрожащим голосом ответила Юдит.

– Вам не надо оставлять его. Я могу принести вашу постель сюда. Я могу поглядеть за ним, пока вы спите, а если потребуется, то разбужу вас.

Марк ожидал возражений, но Юдит, ни слова не говоря, улеглась на расстеленные служанкой одеяла. Это уже было облегчение. До того он боялся уходить, не зная, что может потребоваться жене. Пока она спит, он может пойти поработать. Он прошел в свою мастерскую, присел перед верстаком, поставил перед собой воронку с трубкой и задумался.

Элита была совершенно права. Сон необходим.

Он внезапно проснулся, сообразив только две вещи: в его ухо что-то кричал девичий голос, а его плечо отчаянно трясла девичья рука, воронка с верстака исчезла.

– Хозяин! Господин! Идемте… идемте скорее!

Он вскочил на ноги, мельком взглянул в лицо Элиты и поспешил за ней в главную пещеру, насколько позволяли его еще слегка занемевшие конечности. Ему можно было не спешить.

Кирос лежал, как его и оставил Марк. Юдит присела около него, когда Марк приблизился, она ничего не сказала и не двинулась. Золотая воронка лежала рядом с голой рукой ребенка. Трубка была под углом перерезана, а ее конец запачкан. На руке ребенка, как раз в том месте, где Марк брал кровь для своей неудавшейся пробы, был разрез. Клыка нигде не было видно.

Он подобрал отрезанную трубку. Крови в чаше не было, и не было следов, что она там когда-то была. Но Киросу кровь уже была не нужна.

Довольно долго Марк и девушка, так же как и женщина, молчали. Юдит, казалось, не замечает их, но вот она заговорила. Она произнесла только три слова, на которые у Марка не нашлось, что ответить.

– Это я сделала.

Она медленно встала на ноги. Муж попытался положить руку ей на плечо, но она молча стряхнула ее и удалилась в свою спальню.

В следующий полдень, когда Марк вернулся от четвертой могилы, она вообще исчезла из пещеры.

Ее исчезновение моментально прогнало оцепенение, которое охватило его, когда он впервые увидел мертвое тело своего последнего ребенка. Он внезапно осознал, что есть и другие вещи, ради которых стоит жить.

– Элита! – его голос слабо прокатился по залу, но девушка услышала и побежала на зов. Когда он услышал ее шаги в тоннеле, то спросил: – Когда ты последний раз видела ее?

– Только… только когда она пошла к себе в спальню прошлой ночью, – запыхавшись, ответила девушка. – Что случилось?

– Не знаю. Ее нет.

– Я уверена, что не в саду. Я позвала ее, когда вы принесли сюда малыша, но она не ответила. Я решила, что она спит, и не стала ни проверять, ни звать снова. А вы не смотрели в мастерской? Или, может, она пошла к ручью умыться.

– Еще не смотрел. Иди, посмотри ее в мастерской, а я схожу к ручью. Поспеши!

Он вернулся через несколько минут и обнаружил, что Элита уже его ждет. Девушка сообщила, что Юдит нигде нет, и что пропала одна лампа.

– Тогда она, наверное, пошла в сад камней, – сказал Марк. – Оставайся здесь, чтобы помочь, если она вернется. А я сначала проверю путь к выходу. Вернусь через несколько часов.

– Но, господин… – Элита начала было говорить, но замолчала на полуслове.

– Что? – нетерпеливо спросил он.

На какое-то мгновение девушка растерялась, как бы набираясь храбрости.

– Я могла пропустить ее, если она тихо шла по саду. Может быть, она… пошла в другое место?

– В какое еще другое место?

– Туда, куда вы ходите поздно по ночам.

– А ты откуда знаешь?

– Я видела вас много раз.

Марк хотел расспросить ее подробней, но все же заставил свои мысли вернуться к насущным проблемам.

– Ты ей об этом говорила?

– Нет, господин.

– Тогда я не пойму, почему она может быть там, она же не знала, что я туда хожу. Я поищу там, если больше ничего не останется, но, на мой взгляд, выход из пещеры более вероятен. Подожди.

Он исчез из поля зрения девушки в проходе, который вел через сад камней.

Марк торопливо шел по проходу, обращая больше внимания на проблески света, чем на те опасности, которые могли его там подстерегать. Только работа подсознательной памяти спасла его от опасного падения. Были места, где пол был мокрым, в этих местах он прилагал все усилия, чтобы найти следы своей жены. Но когда достиг входа в пещеру, он так и не обнаружил следов жены.

У входа в пещеру он внимательно поискал лампу, которую его жена, если она прошла этот путь, должна была бы оставить здесь. Но никаких следов лампы тоже не было видно. Он осмотрел овраг на предмет следов или каких-нибудь других признаков, что здесь была Юдит. Он не был ни опытным охотником, ни следопытом, все его знания в этой области состояли из остатков детских навыков, но когда он закончил, то был почти уверен, что Юдит этим путем не проходила. Как только он пришел к этому выводу, поспешил обратно в пещеру.

Когда он вернулся, Элита уже приготовила поесть и молча предложила ему обед, он так же принялся есть, одновременно обдумывая произошедшее. Учитывая душевное состояние, в котором она была, когда он видел ее в последний раз, можно было предположить все, что угодно, но Марк предпочитал рассматривать возможности, которые не только давали надежду, но и предполагали какое-то действие.

– Я не знаю, как она могла узнать про это другое место, – сказал он медленно. – И не могу предположить, зачем она туда пошла. Но схожу посмотрю и там тоже.

– Я уже посмотрела там, господин. Ее там нет, – спокойно сказала девушка.

Марк нахмурился.

– Откуда ты знаешь, где это?

– Я очень хорошо знаю окрестности наверху, на большом расстоянии от сада. Позапрошлой ночью я видела, как вы шли туда, и последовала за вами… Зачем, я скажу потом. Я видела, как вы зашли в пещеру и спустились вниз.

Хотя Марк и был очень зол, он нашел в себе силы не спрашивать, видела ли она, что он там делал, а вернулся к загадке исчезновения жены.

– Значит, она просто ушла куда-то в пещеры.

– Боюсь, что так, господин. Мне надо было присмотреть за ней.

– Теперь ты заговорила, как Юдит. Если уж кто и должен был присмотреть за ней, так это я. Нет никакого смысла искать виноватых. Нам надо найти ее.

– А если она ушла так, чтобы ее не могли найти?

– Мы ее должны найти в любом случае! Даже если то, что произошло с Киросом, свело ее с ума, все равно ее можно найти. Она оплакивала каждого из детей, точно так же как и я, но каждый раз она приходила в себя.

– Но как вы найдете ее? Даже вы не знаете здесь всех пещер и тоннелей. Если она просто брела, куда глаза глядят, то одни боги знают, где сейчас. И даже если вы ее и найдете, то как сумеете убедить вернуться обратно, если…

– Я уговаривал ее и раньше. Она вернется, как только я найду ее. Жди здесь и держи обед наготове. Я буду возвращаться сюда, чтобы отдохнуть… не буду говорить, что каждый день, так как не смогу там следить за временем, но каждый раз, как у меня появится такая потребность.

– Но я должна помочь вам, господин. Ее надо найти очень быстро, так как у нее нет пищи. Мы вдвоем можем обыскать больше мест, прежде чем станет слишком поздно.

Он уловил смысл ее слов и кивнул головой.

– Хорошо. Осмотри ближайшие от входа пещеры. Отмечай их и возвращайся, когда у тебя будет еще достаточно масла в лампе…

– Понятно, господин. Я не потеряюсь.

Но поиски не могли продолжаться бесконечно. Необходимо было есть и спать, надо было наполнять маслом лампы. Иногда за маслом надо было ходить в дальние деревни. Однажды такой поход совершила Элита, в то время как Марк продолжал поиски, но не смогла принести столько, сколько Марк. Времени больше терялось, чем использовалось по назначению. И все равно Марк продолжал походы в пещеры.

К концу первой недели Марк заметил, что в пещерах есть вода, и поэтому Юдит, может быть, еще жива. К концу второй недели он начал говорить о том, что теперь ее найти будет легче, так как она не может двигаться и должна оставаться на одном месте. Элита ничего не ответила ни на ту, ни на другую теорию. Она ничего не сказала даже, когда прошла третья неделя, и ни один здравомыслящий человек не мог уже надеяться найти Юдит живой. Но назвать Марка здравомыслящим было невозможно. Девушка это знала и вела себя соответствующим образом.

На двадцать третий день он вернулся из своих поисков и обнаружил, что девушка его уже ждет. Это не было такой уж неожиданностью, но его внимание привлекла миска с едой, которую она ему протянула.

– Зачем ты теряешь время на готовку? – спросил он. – Ты что, прекратила поиски?

– Да, господин. Еще вчера. Ешьте, и я вам все объясню.

Каким-то образом она умудрялась подчинять его своим желаниям, так же как при подобных обстоятельствах он подчинял себе Юдит. Он опустошил свою миску, так и не отрывая глаз от девушки. Когда он закончил есть и отставил миску, она взяла одну из ламп.

– Пойдемте, господин.

Он безвольно пошел за ней. Она провела его по одному из тоннелей, ведущему от сада, потом свернула направо. Он заметил, что их путь отмечен сделанными сажей значками. Их путь пролегал по проходам и тоннелям, которые хотя и находились недалеко от жилища, но даже ему были малознакомы. Через несколько минут он спросил:

– Это она отметила свой путь?

– Нет, господин. Это я отмечала во время моих вчерашних поисков. Я никогда раньше сюда не ходила.

– Значит, ты нашла ее?

– Увидите. Идите за мной. Он подчинился, и через полчаса они пришли в прекрасную неотмеченную пещеру.

Пещера протянулась футов на пятьдесят. Девушка остановилась в центре пещеры.

– Смотрите, – сказала она, указывая на пол.

Марк увидел около ее ног глиняную лампу. Лампа была сухой, а фитиль оставлен так, чтобы лампа могла сама выгореть до конца. Он быстро взглянул на находку и повернулся к девушке.

– Ты нашла лампу здесь?

– Да, он была оставлена так, как вы ее и нашли.

– Ты хочешь сказать, что она оставила ее здесь, когда кончилось масло, и пошла блуждать в темноте?

– Нет. Я думаю, она выгорела до конца, когда уже была оставлена. Посмотрите еще, господин.

Она указала на дальний конец комнаты и проследовала туда.

Перед ними открылся колодец длиной футов в двенадцать и футов шести в ширину. Элита обошла вокруг колодца к дальней стене пещеры, где висела гроздь сталактитов толщиной с палец. Она отломала один из них и бросила в колодец.

Последовала тишина, которая длилась несколько секунд, и только после этого он услышал, как сталактит ударился о дно. Удар повторился несколько раз, а потом послышался слабый звук, напоминающий всплеск воды, хотя Марк и не был в этом уверен.

Элита указала на другой сломанный сталактит рядом с тем местом, где она сломала только что использованный.

– Она, должно быть, бросила его, чтобы убедиться… убедиться, достаточно ли глубок колодец, – мягко сказала девушка.

На какое-то мгновение она пожалела, что находится на другой стороне колодца, но заметила, что Марк хочет во всем убедиться, прежде чем действовать.

Он долго стоял, уставившись в раскрывшуюся перед ним темноту, в то время как девушка, затаив дыхание, оставалась на месте. Затем он повернулся и пошел туда, где была оставлена лампа. Элита воспользовалась передышкой, чтобы снова обогнуть колодец и последовать за ним. Она подождала, стоя у него за спиной, когда он рассмотрит лампу. Девушка не понимала, чье сердцебиение слышит, свое или его. Затем он повернулся и медленно, но целенаправленно двинулся к колодцу.

Она мгновенно оказалась перед ним, загородив дорогу. Он остановился, и на его лице промелькнула слабая улыбка.

– Не бойся. Ты и одна сумеешь вернуться.

– Я знаю, что сумею. Дело не в этом, господин. Вы тоже должны вернуться.

– Зачем? Последняя вещь, которая оставалась у меня в жизни, лежит вон там, – он кивнул в сторону колодца.

– Нет. Есть и еще кое-что.

Он поднял брови. Ему вспомнилось предложение Юдит, сделанное несколько недель назад. Он старался очень осторожно подбирать свои слова.

– Ты мне можешь сказать, что у меня еще осталось? Моей семьи больше нет. Моя борьба проиграна.

– Нет! – теперь она почти кричала. – Вы не правы! Ваша борьба не проиграна – она едва еще началась. Разве вы это не видите? Я не могу ни читать, ни писать… у меня нет ее мудрости… но я могу слышать. Я слышала почти все, что вы говорили ей, и я многое из этого узнала. Я знаю, с чем вы боретесь, и знаю, что вы сейчас понимаете в этой болезни больше, чем любой живой человек на земле. Это все равно ваша борьба, хотя вы и потеряли своих детей. Мой господин, я – женщина. Возможно, у меня никогда не будет моих собственных детей, но я могу поговорить с теми, у кого они есть или будут. Я знаю, чего стоит ваша борьба… я знаю, что спрятано в том, другом, колодце, где вы держите украденного из деревни ребенка. Я знаю, почему вы не могли сказать нашей госпоже, что вы делаете или почему это не получится до тех пор, пока не произошло несчастье с ребенком…

– Даже и тогда я не мог сказать ей, – обрезал Марк. – То, что я ей сказал, было неправдой. Я ввел ребенку свою кровь, и она убила его. Как я мог ей это сказать?

Элита широко раскрыла глаза.

– Вы хотите сказать, что кровь одного человека может убить другого? Значит, Кирос был убит кровью собственной матери?

– Нет. Он мог бы быть убит, но я не уверен в причине. Все было не так. Я не могу сказать, помогла бы или повредила ему кровь матери. Он умер до того, как она вскрыла собственную вену. Она воспользовалась ножом, чтобы вскрыть его руку и вставить в сосуд трубку от воронки, но она не смогла ввести туда ни капли собственной крови. Она, должно быть, увидела, что он умирает, еще до того, как начала помогать. Я не знаю, отчего он умер: возможно, он умер бы все равно, а может, то, что она вставила в его вену пустую трубку, и убило, хотя мне трудно сказать, почему это произошло. Как я могу докопаться до правды, когда столько разных вариантов могут быть правдой. Может быть, она была права… может быть, боги действительно прокляли нас.

– Или ее.

– Нет! Ни один бог, который мог проклясть такую женщину, как Юдит, недостоин того, чтобы ему поклонялся человек.

– Но ведь стоит бороться с демоном, который мог это сделать!

– Может быть, – несколько минут он молча размышлял. – Но я не вижу, как после всего этого я смогу продолжить борьбу. Юдит больше нет, а без ее помощи, без ее подсказок, без ее наводящих намеков… я не могу бороться один… я больше не могу ясно мыслить… может быть, она была права, когда говорила, что нельзя ничего пробовать на других людях…

– Она была не права, – оборвала его Элита. – Она не могла думать иначе, потому что у нее были собственные дети. Будь у меня дети, я бы, наверное, думала так же. Но в моем положении я могу думать о детях других матерей, как нынешних, так и тех, которые появятся много лет спустя. Я любила вашу жену. Я была ее рабыней всю жизнь, насколько я себя помню. Я любила ее детей, хотя они и не были моими. А так как я могу любить чужих детей, то могу и думать о других детях. Я не так мудра, как она…

– Странно, – пробормотал он.

– …но я уверена, что в этом она была не права, а вы были правы. Она не могла допустить и мысли, что вы используете чужого ребенка, потому что могла думать только о том, как бы чувствовала сама себя в таком случае. Вы, господин, не могли использовать своего ребенка. Теперь же хотите прислушаться к ее мертвому голосу и прекратить борьбу. Послушайте меня, господин, продолжайте борьбу… ради матерей и детей, которые еще будут!

– Ты предлагаешь мне делать то, что я уже сделал… продолжать убивать детей?

– Я отвечу то же, что вы когда-то ответили ей. Если вы не будете убивать, то эта болезнь убьет их гораздо больше.

– И ты можешь заставить себя помогать мне?

– С радостью. Я видела, как умерли ваши четыре сына. Я готова сделать все, что угодно, лишь бы остановить это проклятие.

– Но я не могу продолжать красть детей из одной и той же деревни. Рано или поздно наше занятие выплывет наружу. Сможешь ты вынести то, что произойдет тогда?

– Если это будет необходимо, то – да. Но вам не надо оставаться здесь. Возвращайтесь в горы, где вы родились. Там множество мест, где можно жить и работать. Даже если нас будут бояться и ненавидеть, это все равно стоит того… Думаю, мы сможем оставаться в неизвестности, если будем часто переезжать с места на место. Вы знаете, господин, что я права. Оставьте ее спать здесь и возвращайтесь к своей борьбе.

Марк медленно кивнул и заговорил еще медленнее.

– Да, ты права. А она была не права. Она считала, что проклятие – это ее вина. Она считала, что рана и смерть Кироса лежат на ее совести, и не могла этого забыть. Но я чувствую, что ее смерть – это моя вина: я не смог сказать ей всей правды. Но есть ли здесь моя вина или нет, но все равно борьбаостается. – он внезапно поднял глаза на девушку. – Я даже иногда чувствую себя виноватым в том, что позволил тебе принять участие в этой борьбе. – Девушка опустила глаза, и по ее лицу пробежала тень улыбки. – Но я принимаю твою жертву, – сказал он. – Пошли.

Он попытался поднять пустую лампу, но она опередила его. Элита взяла лампу, подошла к колодцу и бросила ее. Спустя несколько секунд раздался звон разбившейся лампы. После небольшой паузы он кивнул, взял горящую лампу и направился к выходу из пещеры. Элита, как тень, последовала за ним. Когда она вытирала об одежду масляные пальцы, по ее лицу промелькнуло выражение облегчения.

ПЯТНО

Чайл прошел через шлюзовую камеру, и не успели двери закрыться за ним, как он весь побелел с головы до пят. Женщина, сидевшая в зале контрольного управления, зябко передернулась при виде робота.

— Прости, Шейла, — торопливо заметил он. — Роб тоже сейчас будет и велел мне пройти первым, чтоб я успел разморозиться.

— Но почему первым не вошел он? Ведь его защитная одежда не сравнима с твоей по степени надежности.

— Он не сказал, почему. — Войдя, Зет-Эйч-50 стоял совершенно неподвижно и использовал собственную энергию для разогрева. Иней, покрывавший всю его фигуру, уже почти исчез. Шейла Макичерн терпеливо ждала, зная, что упреки и жалобы в адрес робота ни к чему не приведут. Раздражение, которые она испытала в первые секунды, уступило место любопытству — в шлюзовой камере послышался шум. Она надеялась, но вовсе не была уверена, что Роберт Линг нарочно решил войти после робота, чтоб не отвлекать все ее внимание на себя.

Двери раздвинулись, в помещении показалась человеческая фигура. Золотистый защитный костюм тут же покрылся толстым слоем белого инея, едва мужчина успел войти в тепло. Линг расстегнул застежки громоздкого шлема и откинул его назад.

— Ну что стал столбом, а, Чайл? Думаешь, зачем я велел тебе войти первым? Надеялся увидеть новости…

— Погоди, не надо к нему придираться, — заступилась за робота Шейла. Ты же не объяснил, почему послал его первым. Иначе бы он принял причину за приказ и просто заморозил бы меня, подключаясь к компьютеру.

— Я бы ни за что не навредил тебе, Шейла.

— Ну, конечно, нет, Чайл. Однако заставил бы испытать неприятные ощущения, подключаясь к системе.

— Все еще торчишь на пороге, — проворчал Линг.

Зет-Эйч-50 одним летящим прыжком пересек помещение и оказался у главного компьютера. Открыл доступ к силовому ходу. Из ладони правой его руки выдвинулась вилка и послушно воткнулась в розетку.

Женщина едва сдержалась — от металлического корпуса робота исходил страшный холод, даже на расстоянии нескольких сантиметров чувствовалось. Хоть иней растаял, и то слава богу. И она нашла другой выход накопившемуся раздражению:

— К чему такая спешка ради какой-то новой картинки? Неужто ты, наконец, нашел нечто, не слишком насыщенное радиацией?

Вообще, сарказм был не слишком свойственен ей.

Линг знал это, а потому проигнорировал второй вопрос.

— Нам удалось увидеть привидение Чайла. Снова мельком, конечно.

— Нам? Это кому же?

— Нам. Попугайчики тоже его видели. Так что не подумай, что это бред.

— А Чайл?

— На этот раз нет, Шейла, — ответил робот. — Я был с Луисом и Чиспой у Баньо, в квадрате пятьдесят четыре. А Майк с Эйрас находились в квадрате девяносто один.

Женщина нахмурилась.

— Тогда к чему понадобилась так поспешно загонять Чайла обратно? — Спросила она. — Он все равно опередил бы тебя, если б вы начали одновременно с тех точек.

— Как-то не подумал о нем. Вспомнил только на обратном пути, когда уже почти добрался. И тут мне пришла в голову одна мысль, вот я и велел ему быстренько бежать к компьютеру и проверить. Некоторое время назад Луис с Чиспой нашли еще два точно таких же блока. Мы с Эйрас получили их сообщение, а ты, видно, просто не слушала в тот момент. Ну и, само собой разумеется, Чайл не успел внести информацию в память Дамбо.

— Ничего подобного, я все время была на связи. И в чем конкретно заключалась твоя идея, пока что не очень понятно.

— Верно, — Линг хоть и почувствовал тень сарказма, сквозившую в ее голосе, но решил не придавать этому значения. — Послушай… Хотим мы тому верить или нет, но эти кубы искусственного происхождения. Что касается формы, то ее можно было бы объяснить естественным формированием кристаллов, а вот размер — уже нет. Даже если б то были некие неизвестные нам пока формы жизни, размеры, определяемые четырехзначным числом, как-то не соответствуют здешним условиям. Вот мне и пришло в голову, что это, возможно, какие-то сенсоры или датчики.

— Ну, Чиспе это пришло в голову еще несколько дней тому назад. А ты все никак не хотел верить.

— Знаю. И до сих пор не верю. Ни одной из земных экспедиций не удалось бы осуществить столь дорогостоящий проект в тайне. А никакое другое объяснение просто в голову не приходит. Мы так давно ждали и надеялись на встречу с инопланетянами. Хотелось бы поверить, но… Весь вопрос в том, как… — на губах его играла улыбка, а взгляд стал мечтательным и задумчивым, точно он уже предвидел приближение славы.

— Ну и?..

— Ну и эта штука излучает радиацию. Испускает инфракрасное излучение, нетермичное, через нерегулярные промежутки времени.

— Знаю.

— Мы составили карту. Определили точку, куда оно может быть направлено. Откуда его могут координировать и направлять. Должно быть, именно там, за горизонтом, находится некий центральный блок, улавливающий все сигналы. Можно попросить Дамбо рассчитать позицию этого блока и отметить все точки на карте. Если повезет, то их будет несколько. Если нам очень, очень повезет…

Женщина уже набирала на клавишах код доступа к Дамбо, центральному хранилищу данных.

— А если там ничего? — сухо спросила она.

— Что ж, ничего так ничего. Но это все равно не доказывает, что я не прав. Просто я хотел сказать… — и он тут же осекся, увидев, как экран ожил и на нем возникла картинка. Улыбка осветила его веснушчатое лицо. Шейла возвела глаза к потолку. Итак, с Лингом это случилось. Вот уж раздуется теперь от гордости, точно индюк!

Чайл, понятное дело, сопровождал их. На дисплее совершенно отчетливо вырисовывалась вершина отвесной скалы, а на ней — выступ, напоминавший петушиную шпору, который Чиспа Дженджибр, еще впервые увидев, назвала Эль Барко — по форме отбрасываемой им под солнцем тени. Находился он в девяносто втором квадрате, примерно в двадцати с лишним километрах от «Диброфиада». Выбор места был явно не случаен, наверняка оттуда открывался прекрасный обзор на многие мили вокруг. Однако спрыгнуть с высоты примерно ста пятидесяти метров даже здесь, на Миранде, было бы опасно — не только ноги можно переломать.

Самое страшное, что могло бы случиться, — это повреждение защитного костюма, ведь тогда человек оказался бы в атмосфере, лишенной кислорода, да и вероятность радиоактивного облучения была очень высока.

И, несмотря на то, что экипаж «Диброфиада» привык к состоянию практически полной невесомости (сила тяжести составляла примерно два процента от нормальной, земной), ни один из его членов так и не научился быстро передвигаться в этих условиях. Да и вряд ли когда-нибудь научится.

А потому Чайл относился к восхождению людей на эту скалу примерно так же, как могли бы отнестись родители к попытке двухлетнего малыша заняться серфингом в большую волну. Восхождение на выступ — это работа робота, если в таковой вообще имеется необходимость.

Члены экспедиции выглядели несколько комично.

Корпус наклонен вперед, как у спринтера, готового рвануть со старта, но ноги почти совсем прямые. Хождение по Миранде напоминало скоординированное падение вперед, причем каждую секунду человек мог поскользнуться и скатиться вниз. Движущей силой служили мышцы нижней части ног, которые то сгибались, то распрямлялись, в то время как ступни и пальцы норовили уцепиться за малейший выступ в почти совсем гладкой поверхности скалы. И слишком сильно сгибать колени было нельзя — это тоже грозило бы падением. К счастью, тут было полно выступов и впадин — возможно, потому, что замерзающая вода имеет тенденцию расширяться, превращаясь в лед. Хотя ни один из членов экспедиции не представлял, как вода могла оказаться жидкой здесь, в подобных условиях, на планете, столь удаленной от Солнца. Они захватили с собой альпенштоки, хотя гораздо чаще использовали пальцы рук, нежели эти заостренные на концах палки, чтоб удержаться на скользкой поверхности. Луис, муж Чиспы, заметил, что подобное восхождение можно было бы назвать бодисерфингом, если б лед на Миранде хотя бы чуть-чуть подтаял.

"Впрочем, какое все это теперь имеет значение, — думала Шейла, стараясь не отставать от Линга. — Каждый член команды, вне зависимости от того, какую имел специальность, разделял с другими все трудности «полевых» работ — самое изнурительное из занятий на этой планете".

Чайл далеко оторвался от всех остальных, поскольку он один осмеливался совершать высокие и длинные прыжки. В памяти его хранилась подробнейшая карта местности в радиусе шестидесяти-семидесяти километров от «Диброфиада», а потому ему вовсе не было необходимости держать цель похода в поле зрения. Он совершал прыжки в твердой уверенности, что благополучно приземлится на обе ноги. К тому же в самой его конструкции изначально была заложена способность действовать в режиме температур около шестидесяти по Кельвину, а потому необходимости в громоздком защитном костюме не было вовсе.

Над Стегозавром, как окрестили горный хребет астронавты, грозно нависал гигантский зеленоватый шар Урана. Скалы отбрасывали на лед под его мерцанием ребристые угольно-черные тени. В течение дня очертания их менялись по мере того, как «солнце» описывало над планетой полукруг. До захода его оставалось еще часов восемь, но зеленоватый сумрак в самых глубоких ущельях Стего приобрел более темный и насыщенный оттенок.

Группа продолжала свой путь, оставив планету слева, а солнце — за спиной. Других групп в поле зрения не было, но Линг связался с ними по коротковолновому передатчику и сообщил, что «Золотые» уже на марше. Бронвен Эйрас, инженер, она же капитан корабля «Диброфиад», подтвердила прием.

Говорили они мало, даже Линг был необычно молчалив. Уверенность каждого из членов команды, что именно им предстоит первыми доказать реальность существования внеземного разума, возрастала с каждой минутой. В это было почти невозможно поверить — и тем не менее Шейла, уже привыкшая к суровому пейзажу Миранды, находила теперь в нем нечто загадочное и влекущее. Роберт же почти не замечал того, что творится вокруг, — перед глазами его, постоянно меняясь, проносились образы неких таинственных существ, с которыми предстояло встретиться через час или два.

Он даже перестал обмениваться со своей напарницей колкостями, что было свойственно ему в свободные минуты, — надо сказать, что Шейла испытывала в связи с этим почти физическое облегчение. Даже команды «Зеленых» и «Оранжевых», возглавляемые Дженджибр и Эйрас, которые хоть и не вышли вместе с ними, тоже с трудом могли сконцентрироваться на своих обязанностях — все четверо были готовы бросить работу и присоединиться к «Золотым», хотя пока что об этом не было произнесено ни слова.

Несмотря на препятствия, передвигались они достаточно быстро. Время от времени доносился голос Зет-Эйч-50 — он предупреждал людей о глубоких расселинах на пути. Однако то и дело Шейла и Линг издавали удивленные вздохи или восклицания при виде какой-нибудь трещины, разверзшейся буквально в шаге от них. Достаточно было заглянуть в нее, чтоб захватило дух, но робот, очевидно, считал подобные препятствия несущественными. Фигуры людей отбрасывали необычайно резкие и четкие тени. Вокруг шлемов виднелось подобие нимбов — эффект, вызванный специфическим освещением. «Диброфиад» быстро исчез из вида. Планетка была так мала, что даже, если б поверхность Миранды была абсолютно гладкой, достаточно было пройти пять километров, чтобы космический корабль скрылся за горизонтом.

И вот, наконец, Чайл сделал им знак остановиться.

— Отсюда сворачиваем влево. Прямая тропинка, как отметил Дамбо, приведет нас к подножию Барко. Будьте осторожны, идти осталось меньше километра. Постарайтесь не проскочить то место.

Группа снова двинулась в путь, передвигались они на сей раз значительно медленнее. Тут вдруг робот остановил их снова.

— Отсюда на карачках. Используйте альпенштоки. Иначе можно сорваться.

Теперь перед ними встала необычайно ровная стена. Ни Роб, ни Шейла не могли даже приблизительно измерить его на глаз. Ни единой морщинки, ни выступа, ни тени на земле. И здесь, в условиях невесомости, когда сам ты вовсе не был уверен, что занимаешь вертикальное положение, не было никаких оснований предполагать, что стена эта сплошная. Из данных, что выдал им Дамбо, они знали, что в ней вполне могли иметься трещины, и очень глубокие, как в пятидесяти метрах от них, так и в пятистах.

— А где же «шпора»? — осведомилась Шейла.

— Вон там, — указал Чайл. — Ее верхняя часть не на самой вершине, а чуть ниже, и потому отсюда не видна. Хотя, если ты подпрыгнешь метров на пять, можешь ее увидеть.

— Нет уж, спасибо. Я далеко не уверена, что и распрямиться смогу. Поверю тебе на слово. Какое до нее расстояние?

— Мы находимся примерно в ста пятидесяти метрах от главного хребта и от основания «шпоры». Не советую подбираться ближе. Если хотите, вперед пойду я. А вы — за мной, но только очень медленно и осторожно. И ни при каких условиях не обгонять.

И вот, согнувшись и используя альпенштоки, троица двинулась вперед.

— Я бы предпочел, чтоб вы остались, — проворчал Чайл, когда расстояние до цели сократилось до пятидесяти метров. — У нас отсутствуют данные, определяющие крепость и надежность этого льда. Может, мы — самая большая для него нагрузка с момента его формирования. Будет гораздо безопаснее, если я пойду сам, а потом доставлю вам то, что там находится.

— Пока что еще рано думать об этом, Чайл, — заметила Шейла. Она ничего не сказала в ответ на предупреждение робота об опасности. Но оба они, и Роб, и Шейла, знали, что Чайлом сейчас движет Первый Закон Роботехники. Он «полз» к краю обрыва, они — следом за ним, причем женщина не делала никаких попыток оспорить совершенно нескрываемое намерение напарника держаться впереди. Итак, они шли, а потом вдруг резко остановились, заметив дальний конец выступа.

Там явно что-то было. У Линга был с собой скоуп — нечто вроде монокуляра, который можно было использовать даже при наличии шлема с защитным козырьком, но проку от него оказалось мало. Нет, он видел, что объект имеет кубическую форму, свойственную остальным находкам, но был гораздо крупнее. Казалось, он был встроен в грязный лед на склоне хребта и примерно на две трети выступал из него. Грани куба были покрыты ровными линиями каких-то точек, зеркально отражающих свет и слабо поблескивающих.

— Насколько близко можно подобраться к нему, как ты думаешь, а, Чайл? — спросил Роб после того, как Шейла вдоволь насмотрелась на куб через монокуляр.

— Достаточно близко, чтоб взять его, если вам того хочется. Знаете, я сконцентрируюсь лучше, если вы отойдете от края подальше.

— Хорошо. Иди сам. Не трогай его, только осмотри как можно внимательней. А мы будем ждать тебя здесь. Я и сама чту Первый Закон, особенно теперь, когда мы подошли так близко, — сказала Шейла.

— Договорились. Попробую подобраться к нему. Если увижу что-нибудь необычное или, напротив, обычное, доложить?

— Не стоит отвлекаться на это. Постарайся полностью сконцентрироваться на наблюдении.

Не слишком адекватная команда, особенно если учесть, что внимание обоих людей было сейчас целиком сосредоточено на действиях робота.

Чайл пополз, да так быстро, что при виде его маневров просто захватывало дух. Сами бы они никогда не осмелились действовать столь решительно. Пару раз он едва не сорвался и зависал в воздухе на секунду-другую. К счастью, поверхность скалы не была совершенно ровной, в ней имелись трещины и выступы, за которые можно было цепляться, а потому Чайл успешно продвигался вперед.

Вот он уже у цели, но теперь куб загораживала от взоров людей его голова. Линг попробовал было отойти чуть в сторону, чтоб видеть, что там происходит, но, сделав шаг или два, остановился. Не хотел рисковать.

— Я записал все, что видел, слышал и чувствовал, — доложил примерно через минуту Чайл.

— Ну и что же это? Что ты там нашел? — раздался в наушниках голос Бронвен.

— Докладывай, Чайл, — сказала Шейла. — Ей ты можешь рассказать больше, чем нам. — Линг хотел было возразить, но не стал.

— Это куб, линейные размеры которого в шесть раз превышают размеры тех кубов, которые мы до сих пор находили, — ответил Зет-Эйч-50. — И, судя по предварительным измерениям исходящего от него излучения, сделан он из того же материала. Три вертикальные грани, которые мне пока что удалось рассмотреть, покрыты рисунком в виде…

— Шейла! Назад!

Линг, все время озиравшийся по сторонам, чтобы держать в поле зрения обоих своих спутников, заметил опасность первым. И даже присел при виде этого зрелища. Но испуганный его окрик, к несчастью, вызвал у женщины совсем иную реакцию. Шейла вздрогнула и немного выпрямилась, и это движение заставило ее приподняться в воздух на несколько сантиметров.

Новых трещин под ногами видно не было, но сзади вспучивался и рос бугор льда высотой в несколько сантиметров. Женщина не видела его, обзор был ограничен из-за шлема. Да и на земле она стояла не слишком твердо.

— Прыгай назад! Метров на десять, быстро! Эта штуковина сейчас рухнет вниз!

Шейла пригнулась, потом распрямилась и метнулась в сторону, но желаемого результата это не принесло. Лишь секунды через две ноги ее снова коснулись земли, к тому же хорошего прыжка из такой позиции все равно не получилось бы, даже с использованием альпенштока. Реакция Линга была достаточно быстрой. Он отбросил свой альпеншток вверх и в сторону от нее. И не стал провожать его взглядом. Он не хотел тратить время попусту. Столь резкое движение принесло результат — он плавно опустился вниз и оказался рядом со своей напарницей.

— Подбери ноги! И будь готова оттолкнуться от земли изо всей силы, как только я скажу, поняла? Я тебя подхвачу.

Шейле хотелось возразить, она вовсе не была уверена, что у Линга получится, к тому же она не желала, чтобы он чем-то жертвовал ради нее. Но времени вступать в споры не было, это она осознавала вполне отчетливо. Подобрав ноги, она позволила Лингу подплыть под нее.

Линг ухватил ее за щиколотки. Инерция движения его замедлилась, он подобрал ноги под себя и почувствовал, как оба они с Шейлой, составляя теперь единое целое, медленно вращаются в воздухе. И еще он надеялся — уже потом постоянно твердил, что таков был его план, — что ноги его коснутся земли ближе к краю холма, чем можно было рассчитывать, исходя из общего центра массы их тел.

— Толкайся! — крикнул он. Позже Шейла настойчиво убеждала всех, что спланировать все это было просто невозможно, поскольку весила она гораздо меньше Линга. Однако она послушалась, толкнулась и тут же почувствовала, как Линг, все еще державший ее за щиколотки, резко подбросил ее вверх и одновременно оттолкнулся обеими ногами. Но прыжок получился слишком высоким. Позднее, вспоминая об этом, он твердил, что ноги у человека гораздо сильнее рук, а потому последние обладают гораздо меньшей кинетической энергией. И очень многие соглашались с этим его мнением. Как бы там ни было, но ему все же удалось оттолкнуть Шейлу от места, где начался оползень, туда, где, как ему казалось, было безопаснее. Однако вместо того, чтобы, коснувшись льда, прыгнуть снова, Роб Линг взмыл вверх и поплыл в сторону от падающих глыб, причем рядом не было никого, кто мог бы помочь ему изменить направление движения.

Впрочем, в течение нескольких секунд он вовсе не думал, что же случится с ним дальше — слишком уж важные вещи происходили вокруг. Вращался он в полете гораздо медленнее Шейлы, но достаточно быстро для того, чтоб обозревать окрестности. Вот он увидел Чайла на вершине «шпоры», через секунду или две увидел свою напарницу — она находилась теперь в нескольких метрах выше него и в противоположной стороне. Что ж, все правильно, все вроде бы нормально.

Но, пойдя, что называется, на второй заход, он увидел скалу с новой точки, и тут вдруг в голову ему пришла мысль.

— Чайл! — крикнул он в микрофон. — Куб может раздавить оползнем!.. Мало того, он может разбиться, упав на дно. Спаси и защити его, быстро!

Робот повиновался в буквальном смысле слова.

Сперва сосредоточил внимание на первой части команды, затем — на второй, а потому не заметил, какая опасность грозит Лингу. Он ухватил объект обеими руками, используя локти в качестве точки опоры, и попытался выдернуть куб из льда. Но ничего не получалось, центр равновесия сместился, и корпус робота начал подниматься вверх. Впрочем, держался он за куб крепко, сдавив его с обеих сторон руками, а потому смог изогнуться в воздухе и опуститься ногами на землю, что и не дало сорваться с обрыва. И вот он обхватил драгоценную находку еще и ногами и начал, раскачиваясь, тянуть ее вверх, причем применял усилия осторожно, чтоб избежать нежелательных последствий, если вдруг куб резко вырвется из земли. Линг, насколько позволяла ситуация, с нарастающим волнением наблюдал за этими его действиями. Но прежде чем усилия робота увенчались успехом, в наушниках зазвучал голос Шейлы, и это его отвлекло:

— Роб, ты что, дурак, что ли? Чего делаешь? Как собираешься теперь спуститься к нам, а? Вот держи, бросаю тебе палку!.. — и Шейла попробовала бросить ему альпеншток, но не рассчитала. Какое-то время он наблюдал за тем, как альпеншток кружит в каком-то метре от него, затем увидел, как палка ударилась об лед и вонзилась в него заостренным концом.

— Спокойно, детка, расслабься. Я скоро спущусь и снова смогу прыгать. Смотри, это не совсем свободное падение, лавина скользит, лед сползает вдоль трещины. Скоро буду с тобой.

— Когда?

— Ну… э-э… секунд через десять-пятнадцать.

— Ну и где к тому времени будет весь этот лед? И потом, разве ты сможешь прыгнуть так далеко?

— Конечно. Все мы тут великие прыгуны. Пару недель тому назад «Попугайчики» умудрились пробыть в воздухе с одного прыжка ровно сорок три секунды.

И все это время держались за руки. Отмечали годовщину со дня присвоения этого названия их команде.

— Что там у вас происходит? — Раздался голос Бронвен. В голосе капитана слышалось беспокойство.

— Да ничего страшного. Под нами обломился край обрыва. Еще есть время вернуться обратно, — голос Линга тоже звучал немного нервно.

— Чайл! Как ты… — врезался в наушники голос Шейлы и тут же оборвался. Роб в это время находился лицом к роботу и не заметил в действиях Чайла ничего предосудительного. Похоже, Зет-Эйч-50 так и застыл на месте. Затем Линга развернуло в воздухе, и он снова увидел Шейлу. И только тут понял, что означали ее слова. Он увидел, как всего лишь в нескольких метрах от нее проплывает в безвоздушном пространстве некая фигура, напоминающая в этом сумеречном освещении Чайла.

Почти тотчас же Роб понял, что сходство объяснялось лишь черным цветом. Но слишком внимательно разглядеть призрак он не успел. Что касалось общих очертаний и формы… да, он, несомненно, походил на любого из членов группы. Впрочем, все группы различались по цветам костюмов для выхода в открытое пространство, а те в свою очередь соответствовали названиям команд. У людей Дженджибр была бледно-зеленая форма, у группы Эйрас оранжевая, причем мужчины носили черные шлемы, а женщины — белые.

Все это делалось для более быстрого опознания на расстоянии, а не ради каких-либо эстетических соображений. В течение секунды все самые сладостные надежды и ожидания Линга рассыпались в прах — вполне возможно, что кто-то послал с Земли группу, состоящую целиком из одних роботов. К тому же он знал, что разговор об этом шел. Никакой это не инопланетянин…

Затем его снова развернуло лицом к Чайлу. Как раз вовремя, чтобы увидеть, как ноги и руки робота внезапно провалились сквозь ледяную поверхность.

И восприятие, и все реакции робота электронные, но что касается чисто механической реакции, то тут совсем другое дело, особенно если учесть, что создали его специально для работ в режиме температур, существующих на Уране. Ноги Чайла провалились на всю длину, а то место, которое у человека называют задницей, с металлическим стуком ударилось об лед. От этого удара обломился кусок «шпоры» величиной примерно с два кубометра, обломок покатился вниз и увлек за собой и робота, и куб. Линг беспомощно следил за тем, как оба они начали медленно погружаться за край более высокого выступа. Затем внимание его снова привлек крик. Только на сей раз он скорее походил на испуганный, даже истерический визг. Кричала Шейла.

— Что ты делаешь?

Ко времени, когда Линга в очередной раз развернуло в воздухе лицом к женщине, все уже было кончено.

Призрак практически столкнулся с ней и схватил ее за руку. На секунду-другую две эти фигуры слились в единое целое и вращались в воздухе. Затем, работая ногами, загадочное существо бешено оттолкнулось, оторвалось от Шейлы и метнулось к краю выступа, причем реакция говорила о том, что вряд ли это создание допустит, чтоб женщина благополучно достигла земли.

На какое-то время Линг совершенно растерялся. Чтоб робот действовал вот так, пренебрегая Первым Законом?.. А что, если он нападет сейчас и на него? Но тут он увидел, что объектом для нападения является Чайл.

Самого же Линга подхватило и понесло вместе с лавиной, причем, как он заметил, падение было не свободным, играла свою роль сила трения. Еще несколько секунд — и он сможет прыгнуть, было бы желание. Да отсюда можно прыгнуть метров на двадцать вверх, по направлению к собственной тени, не проблема. И времени полно. И он сделал это, и, коснувшись поверхности метрах в трех от того места, где в лед вонзился альпеншток Шейлы, даже подумал: а не нырнуть ли ему вниз вслед за обрушившейся массой и не разглядеть ли как следует этого пришельца?..

Затем он сообразил, что это не самая лучшая из идей. Блок начал крениться вперед, в то время, как сила трения продолжала сдерживать его внутреннюю часть. А мысль оказаться погребенным где-то на дне пропасти подо всей этой массой выглядела столь же непривлекательной, как и попытка вскарабкаться наверх и остаться на вершине «шпоры». Темно-красное, похожее на стекло пятно, что останется под этой грудой льда и вскоре неизбежно замерзнет, может, конечно, заинтересовать какого-нибудь изыскателя в будущем, но Линг вовсе не был таким уж альтруистом. О том, что происходит там, внизу, может позаботиться Чайл. Пришелец же явно был каким-то новым роботом. Уж ясное дело, что ни одно человеческое существо не способно сознательно нырнуть в пропасть глубиной метров в сто пятьдесят, хотя подобное падение в здешних условиях вовсе не обязательно должно закончиться летальным исходом. А может, это вовсе и не робот и не человек тоже… Интересно, что все-таки заставило его броситься вниз, используя Шейлу в качестве реакционной массы для коррекции движения?..

— Роб? Что ты делаешь? Держись подальше от этой штуки, ты что, совсем спятил? Назад! — Линг вздрогнул и вновь вернулся к реальности. Тихонько постучал носком ботинка о лед, изготовился, занимая наиболее удобное положение, и резко и сильно оттолкнулся обеими ногами. И снова не рассчитал, вышло сильнее, чем надо. Он все еще поднимался вверх, когда под ним мелькнул край нового утеса, и прошло еще добрых полминуты, прежде чем он приземлился, — не совсем удобно и ловко — на спину. Правда, на сей раз обломок, с которого он снялся, оказался примерно на полпути вниз по склону горы, а Чайл находился ниже.

— Чайл! — окликнул робота Линг. — Доложи обстановку! — он выкрикнул эту команду, даже не успев еще подняться на ноги.

— Я потерял куб, — незамедлительно последовал ответ. — По всей очевидности, тот, второй робот, пролетел мимо меня в падении и как-то умудрился выхватить его. Я видел, что он приближается, но не знал его намерений. Нижняя его часть массивней и тяжелей, чем у меня, а потому он приземлился первым, как я догадываюсь, примерно восемь секунд тому назад. Я проанализировал вероятность поймать его в падении и отказался от этой мысли. Поймать и удержать его можно было бы только в том случае, если б он был более хрупким созданием, нежели я. Вообще на этой планете условия для маневра не самые оптимальные. Хочешь, чтоб я попытался?

— Нет, просто не выпускай его из поля зрения, — без всяких колебаний ответил Линг. — Нам необходимо прояснить его происхождение, если таковое вообще возможно, а также понять, зачем ему понадобился этот куб. Так что наблюдай и докладывай в силу своего разумения.

— Хорошо, Роб.

— А ты можешь поговорить с тем типом? — спросила Шейла.

— Он не ответил ни на один стандартный импульс. И если его сделали в "Ю-Эс-Эй Роботс", то эта модель мне пока что неизвестна.

— Ну хоть что-нибудь он да излучает или нет? — возник в наушниках голос Майка, находившегося за многие километры от них.

— Да, оно… пардон, Майк. Ты слушаешь меня, Роб? Так вот, не успело это «оно» оказаться на земле, как тут же вскочило и бросилось обратно, наверх. Секунд через пятьдесят пять он будет возле тебя и Шейлы. Майк, он только что испустил несколько пучков инфракрасного излучения. Аналогичные тем, что испускали маленькие кубы.

— Надеюсь, ты записал их для Дамбо?

— Конечно. Я уже достиг земли и снова прыгнул.

— Может, тебе лучше остаться внизу на тот случай… — вклинился в разговор Эйрас.

— Слишком поздно, Бронвен. Роб велел держать объект в поле зрения, а сам я в данный момент уже оторвался от земли.

— Ну, ладно. В любом случае это не столь уж блестящая идея.

В эфире настало молчание, роботы возвращались к вершине горы. Пришелец только что перевалил через край, находясь в почти что горизонтальном положении. Чайл поступил осторожнее и приземлился секунды на три-четыре позже. К этому времени призрак уже успел встать на колени — при ближайшем рассмотрении гуманоидных черт в нем было куда больше, чем показалось с первого раза, — и, перегнувшись через край, опускал куб вниз. Вокруг этого места образовалось нечто вроде облачка пыли, дыма или ледяного тумана. Оно все расширялось и одновременно становилось прозрачнее — за исключением тех точек, где путь этому туману преграждал корпус робота. Через несколько секунд испарения прекратились, остатки тумана быстро растаяли в воздухе.

— Похоже, он установил куб в положение, соответствующее его исходной ориентации, — заметил Чайл.

Шейла с Лингом по-прежнему находились слишком далеко, чтоб различать подробности и детали, и приближались слишком медленно.

— В таком случае не будем беспокоиться о нем сейчас. И займемся другим роботом, — ответил Роб. — Теперь-ка скажи нам, Чайл… право, мне даже как-то страшновато задавать этот вопрос. Ладно, скажи вот что: можно ли сделать хотя бы приблизительные выводы о происхождении… производстве, так сказать, этого предмета?

— Я уже говорил, происхождение мне пока что неясно. Подобно мне, его сконструировали для работы в местных условиях и температурах. Вообще ничего выходящего за рамки стандарта я пока что не вижу.

— Таким образом, ты, видимо, хочешь сказать, что он создан достаточно опытным конструктором и призван копировать движения и действия человеческого существа или аналогичного ему создания, так?

— Да.

Ни один из людей не осмелился спросить, есть ли у робота какие-либо признаки внеземного происхождения. Чайл просто не был наделен воображением, чтобы ответить на подобный вопрос, и уж определенно у него отсутствовал соответствующий опыт. В любом случае, и Линг, и Эйрас просто боялись спрашивать об этом, хотя на языке у них вертелись вполне специфические, сугубо научные термины. В течение нескольких секунд Зет-Эйч-50 и его спутники молча разглядывали призрака, а тот тем временем закончил свою работу и медленно поднялся на ноги. Теперь люди видели разницу между ним и своим роботом. Пришелец был на несколько сантиметров ниже, ростом примерно с Шейлу.

Ноги короче, а руки, напротив, куда как длинней и выглядели непропорциональными по сравнению с телом.

А шеи у него не было вовсе. Голова казалась плотно насаженной на корпус и неподвижной.

— Температура его тела чуть выше температуры окружающей среды, доложил Чайл, — но ненамного.

Это можно объяснить недавно произведенными им активными действиями. Одно могу сказать точно: он не способен производить энергию, сопоставимую с той, что производит человек.

— Тогда нет никаких сомнений в том, что это робот.

— Не знаю.

— Или же некая специфическая жизненная форма, способная действовать при температурах, существующих на Уране, — прозвучал в наушниках чей-то голос.

— Не могу судить об этом.

— Что ты такое несешь, Луис? Робот гуманоидного типа, ну, как наш Чайл…

— Я ведь его еще не видел, Роб. Ведь мы километрах в тридцати, если не больше. И чем тебя не устраивает человекообразная форма?

— Просто это маловероятно, с учетом почти полной невесомости и отсутствием кислорода в атмосфере…

— Ты что же, хочешь сказать, у него есть нос? Даже у Чайла…

— Нет, нет, я имел в виду совсем…

— А ну, кончайте этот треп и очистите эфир, все слышали? — прозвучал в наушниках голос Бронвен. — Шейла и Роб, возвращайтесь к кораблю и как можно быстрей! То же относится и ко всем остальным. Постарайтесь по пути подумать о каком-нибудь портативном и достаточно мощном средстве связи. Мы вернемся с ним к Барко, если эта штуковина останется там. Если она начнет двигаться, следуйте за ней. Сделайте все возможное, чтоб проанализировать ее поведение, особенно в том, что касается излучения. Знаю, что любого рода анализы — это скорее по линии Дамбо и Шейлы, но тем не менее. И еще мне бы хотелось, чтоб все данные, которыми вы сейчас владеете, были немедленно переданы Дамбо. Если эта штука способна перепрыгнуть Барко и исчезнуть, это будут единственные материалы, которыми мы пока располагаем. А потому нам никак нельзя терять эти записи. Люди идут впереди, а ты, Чаял, следуй за ними, наблюдай и записывай. И старайся не рисковать, чтоб не потерять уже имеющиеся данные.

— Хорошо, Бронвен.

Оказавшись вне поля зрения Чайла, Роб с Шейлой продолжили путь. Двигались они на сей раз в довольно рискованной манере — высокими и неоправданно длинными прыжками. Обоим казалось, что они помнят обратный путь достаточно хорошо, чтоб избежать падения в глубокую расселину или трещину. Даже без альпенштоков на то, чтобы подняться на ноги после неудачного приземления, требовалось куда больше времени, чем они могли сэкономить, совершая такие опасные прыжки. К началу их возвращения на корабль солнце сдвинулось немного вправо, но все еще служило достаточно хорошим ориентиром. Линг снова погрузился в столь не характерное для него долгое молчание, а Шейла не предпринимала никаких усилий, чтобы разговорить его и узнать, о чем это он так сосредоточенно думает.

Две другие пары тоже спешили, но, поскольку путь их был более близким, корабля они достигли первыми.

Проблема заключалась в том, что ни одному из членов экипажа не приходил на ум действительно полезный аппарат, который можно было бы использовать здесь, на Миранде, и который оказался бы более эффективным для связи, нежели робот. Не подходили также и специальные сигнальные лампы и радиопередатчики, что у них уже имелись, помимо того оборудования, которым был снабжен Чайл. Дамбо совсем не портативен.

Итак, они вошли на корабль, сняли защитные костюмы и справили естественные нужды. Все это время они почти не прекращали обмениваться впечатлениями, но никакой сколько-нибудь стоящей идеи никто из них не выдал.

— Кто бы мог подумать, что нам в команде понадобится лингвист?.. — Задумчиво выдавил Луис.

— Откуда было знать? — пробормотала Бронвен. — К тому же подобные аппараты делает на Земле группа совершенно неизвестных мне лично людей.

— А вы с Робом пытались приказать этой штуке приблизиться к вам? — Спросила Числа Шейлу.

— Как-то в голову не пришло. Чайл сказал, что пытался общаться с ней с помощью обычных сигналов, которыми обмениваются роботы, но ответа не получил. К тому же, как мне думается, мы были настолько убеждены, что этот объект с другой планеты, что общаться с ним с помощью обычной людской речи казалось бессмысленным.

— И все равно — попробовать стоило.

— Согласна. И мы все еще можем сделать это. Надо связаться с Чайлом и приказать ему постараться убедить объект прийти сюда. Убедить с помощью любой подходящей, по его мнению, системы знаков или символов.

— И ты считаешь, что объект подчинится приказам, исходящим от другого робота?

— Откуда ему знать, что наш Чайл — робот?

— Да, пожалуй, верно. Он излучает инфракрасные лучи, а потому логично было бы предположить, что их и воспринимает. Он также должен знать, что способен, в отличие от нас, функционировать в местных температурах. И мне кажется, что Чайл вполне способен убедить его.

— Но если объект действительно прибыл с другой планеты, он вполне может принять нас за роботов с ограниченным запасом энергии, а Чайла — за примитивную форму местной жизни. Главная проблема заключается в том, что нам неизвестно происхождение этого объекта, — сказал Майк.

— Тебя явно занесло куда-то не туда, дорогой. Раз мы пытаемся как-то установить с ним контакт и надеемся, что он нас поймет, стало быть, мы считаем его творением рук человеческих, — жена спорить не стала, но он тем не менее добавил:

— В любом случае, попытка того стоит.

Она связалась с роботом.

— Привет, Чайл.

— Да, Бронвен?

— Изменения есть?

— Никаких. Стоит лицом ко мне, очевидно, выжидает, какой следующий шаг я предприму. Охладился до температуры окружающей среды. Я бы сказал, что теперь никаких сомнений в том, что он робот, у меня не осталось.

— Источника атомной энергии не наблюдается?

— У меня нет оборудования, позволяющего непосредственно определить подобного рода излучение.

Бронвен знала это, но все равно спросила. И, получив ответ, расстроилась.

— Попробуй поговорить с ним прямо…

— Я сделал все, что мог.

— Пусть на сей раз твоя информация носит характер приказа. И, если он как-то ответит, прореагирует, прикажи ему следовать за тобой на «Диброфиаде». — Последовала недолгая пауза.

— Безрезультатно, Бронвен.

— Ну а если б ты получил от него такой приказ, послушался бы?

— Только предварительно проверив, что этот приказ исходит от человеческого существа или же получен с одобрения человеческого существа.

— Итак, мы снова ничего не доказали.

Чайл не ответил ей, у него не было причины интерпретировать это замечание как вопрос, обращенный непосредственно к нему. У людей подобные высказывания встречаются часто, они не требуют ответа и называются риторическими вопросами — это он уже давно усвоил. В эфире повисло неловкое молчание.

— Есть тут одна мыслишка. Позволишь попробовать мне, а, Бронвен? — Голос Линга звучал несколько неуверенно. Капитан корабля кивнула. И не стала спрашивать, в чем заключается идея Роба.

Тот обратился к Чайлу:

— Вот что, Чайл. Этот робот поместил куб насколько возможно близко к тому месту, где он находился перед тем, как обрушился край скалы. Похоже, эта вещица ему не безразлична. Попробуй поступить вот как, только без крайностей. Подойди к кубу, сделай вид, что собираешься снова поднять его. А потом расскажешь нам, как он, то есть робот, будет реагировать на это.

Снова пауза. Шестеро космонавтов напряженно ждали и пытались вообразить, что происходит там, в двадцати километрах от них.

— Он встал между кубом и мной и, похоже, не намерен уступать дорогу.

— В физический контакт не вступил?

— Нет. Вы же сказали — не доходить до крайностей. Ну что, попробовать убрать его с дорога?

Линг вопросительно взглянул на Бронвен, затем — на всех остальных. Капитан тоже оглядела присутствующих. А потом кивнула.

— Да, Чайл. Только постарайся обойтись без насилия. Отодвинь его, и все дела.

— Понял вас, Бронвен, — ответил робот. Люди снова включили свое воображение, снова пытались представить, что там происходит.

— Реакция неоднозначная, — зазвучал в наушниках голос Чайла. — Сперва он напрягся и пытался противостоять, после того как я вступил в физический контакт.

И немного отступил назад. И при этом испустил короткий, но интенсивный пучок инфракрасного излучения, схожий по своей природе с тем, что мы зафиксировали у маленьких кубиков. А затем откуда-то извне последовал аналогичный сигнал. Тут робот перестал толкать меня, схватил за руку и дернул. И перебросил меня через край обрыва. И я теперь падаю и вряд ли смогу предпринять какие-либо эффективные меры в течение, как минимум, пятидесяти пяти секунд.

Линг растерянно заморгал. Потом широко, во весь рот усмехнулся.

— А ты определил источник того второго сигнала, а, Чайл?

— Лишь направление. Расстояние определить не удалось. Слишком уж он был непродолжителен. Однако успел заметить, что исходил он из точки, находящейся у края Биг Дроп, в районе местонахождения куба под номером двадцать пять, в семидесяти пяти метрах от границы, отделяющей этот куб от куба под номером тридцать семь.

— Прекрасно. Отправляйся туда тотчас же, как только приземлишься. Встретимся там.

— Хорошо, Роб. Вы больше не хотите, чтоб я следовал за тем роботом, прозвучало это как утверждение, а не вопрос.

— Не волнуйся. Он от тебя, как мне кажется, не отстанет.

— Понимаю. — Все остальные тоже понимали это и поспешно начали надевать защитные костюмы. Правда, на выходе пришлось немного задержаться.

— Итак, слушайте, — сказала Бронвен перед тем, как члены экспедиции надели шлемы. — Мы направляемся к Биг Дроп, ни один из вас не выдержит падения с высоты двадцати километров. Что на Земле равносильно падению с высоты приблизительно четырехсот пятидесяти метров. Я не слишком доверяю этим цепям, но на сей раз, пожалуй, придется привязаться.

— На каком расстоянии будем держаться? — осведомился Майк.

— В пятидесяти метрах от «Золотых» и в двадцати — от остальных членов экспедиции. Если кто-либо помимо Чайла приблизится к самому краю, Роб будет страховать, а Шейла может попробовать спуститься. Пятьдесят метров — достаточное расстояние для того, чтоб дать емувозможность для маневра, а нам — время помочь, если возникнет такая необходимость. Катушку для провода понесу я.

— Да его не хватит и на пять процентов от высоты, с которой предстоит спуститься.

— Падение с пяти процентов этой высоты в условиях почти полной невесомости займет не меньше двух минут. Так что берем цепи.

Муж Бронвен кивнул. Шейла немного побледнела, но промолчала. Ведь Линг действительно был самым тяжелым в команде, а она — самой легкой, не считая, конечно, Чиспы. И в ее намерения вовсе не входило приближаться к краю пропасти ближе, чем было необходимо. Но, с другой стороны, Бронвен, как командиру, было видней.

Звенья цепи были сделаны из полимерного углеродистого волокна толщиной в один миллиметр и представляли собой продолговатые петли полсантиметра в длину, соединенные между собой намертво. Здесь, в этих условиях, ни веревка, ни кабель не подошли бы — ни одно из известных волокон, будь то металлическое, органическое или синтетическое, не могло сохранить гибкость при температуре «атмосферы» Миранды. Материал в форме цепочки мог выдержать до восьмисот килограммов веса в вытянутом виде на Земле, здесь же, при семидесяти градусах по Кельвину, выдерживал около пятисот килограммов, хотя сомнения в сохранении эластичности оставались. Никому из членов экспедиции не хотелось бы испытать прочность этой цепи на себе, правда, здесь каждый облаченный в полное полевое обмундирование человек весил, по земным меркам, не больше двух килограммов.

Километрах в двух от обрыва они действительно обвязались этой цепью скорее, в интересах более быстрого продвижения. Но робот, разумеется, прибыл на место первым. И на этот раз никаких трудностей в обнаружении цели не возникло.

Да, и этот объект был также кубической формы, но раза в два выше любого из людей. Как и тот, что был обнаружен на Барко, он немного накренился над краем обрыва. Издали было неясно, лежит ли он просто на поверхности или же вкопан в нее. Здесь почва была несколько светлее по цвету, но в первый момент никто, даже Линг, не обратили внимания на ее состав. Люди лишь окинули большой куб беглым взглядом, внимание всех и каждого было сосредоточено на двух роботах.

Они вовсе не стояли в ожидании, как предполагалось. Они двигались то быстрее, то медленнее, коротенькими шажками, столь характерными для роботов, когда спина у них прямая. Но время от времени то один, то другой из них подпрыгивал на разную высоту, от двух-трех сантиметров до десяти метров, размахивал руками и лягался. Никакой последовательности в этих движениях не просматривалось. Казалось, они танцевали — это первое, что пришло в голову людям, наблюдавшим за ними. Танцевали, вот только мелодия и такт были неопределенными. В течение нескольких секунд группа из шести человек, остановившаяся метрах в пятидесяти, наблюдала за этим представлением в полном молчании, стараясь понять, что все это означает. Бронвен была первой, в ком проснулся здравый смысл.

— Чайл, доложи! Что там у вас происходит?

Ответ Зет-Эйч-50 последовал тут же, однако поведение робота при этом не изменилось.

— Сейчас робот непрерывно обменивается инфракрасными сигналами с этим кубом, мощность и частота этих сигналов варьируют в зависимости от его движений. Что же касается самих движений, то, похоже, они отвечают на некие сигналы, поступающие от куба. Я пытаюсь разобраться в их сложной системе общения.

— Ты хочешь сказать, что учишь их язык?

— Не слишком подходящая аналогия. Никаких абстрактных рассуждений, на мой взгляд, пока что не наблюдается. И я сомневаюсь, что удастся проанализировать таковые, если они вообще имеют место. Я на это просто не способен. Вот если бы можно было связаться с Дамбо, тогда шансы возросли бы. Но впечатление такое, что робот докладывает кубу и получает от него указания, как действовать дальше.

— Ты хочешь сказать, что этот куб может оказаться обычным процессором по обработке данных типа нашего Дамбо? Что он говорит роботу, что надо проверить, но не способен контролировать, к примеру, движения его конечностей, так?

— А вот это уже ближе к сути. Это и мне тоже в голову приходило.

— Тогда где, как ты думаешь, его "Шейла"?

— Понятия не имею.

— И как долго все это происходит?

— С того самого момента, как я покинул Барко.

При первом же прыжке в этом направлении от робота последовал сигнал. А затем он спрыгнул с горы вслед за мной.

Из-за надетого на Линга шлема никто не мог видеть его кивка и улыбки, но спутники не сомневались, что именно такова была его реакция.

— Так робот получил сигнал прежде, чем последовал за тобой? — спросил Чиспа.

— Вот этого сказать не могу. Куб был вне поля моего восприятия.

— Но когда ты оказался в положении, пригодном для такого восприятия, то вслед за сигналом последовали определенные действия, так?

— Да. И наилучшим тому примером является происшествие, имевшее место, когда мы прошли примерно две трети пути. Я высоко подпрыгнул. И тут куб выпустил очень сложный комплексный сигнал, после чего робот тут же отошел от меня. На время. На короткий промежуток времени он свернул вправо, а затем вернулся. И нес в руках один из очень маленьких кубиков. Потом встал на моем пути и протянул этот предмет мне. Я взял его. После чего робот забрал у меня куб, положил себе на макушку, потом снял и снова отдал мне. Я повторил его жест. Куб словно прилип, но не прочно, а потому снять его было легко. И после этого я решил снова поставить его на голову.

Поначалу люди не заметили этого незначительного изменения в облике Чайла, но теперь отчетливо видели маленький кубик у него на голове.

— Но почему ты не… — начала было Бронвен и тут же умолкла. Ведь было совершенно очевидно, почему Чайл не доложил об этом инциденте. Ему приказали наблюдать и анализировать, чем он послушно и занимался. А сообщение могло и подождать — до встречи у Биг Дроп. — Ты способен различать какие-либо сигналы после того, как установил на голове этот куб?

— Да. Он испускает простые сигналы всякий раз, стоит мне только двинуться или изменить направление движения. Очевидно, он непрерывно докладывает большому кубу о том, где я нахожусь. Тут не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться.

— Ну, конечно же! — воскликнул Линг. — Именно этим они и занимаются. Это сенсорное устройство, анализирующее топографические изменения в этой части планеты, а может, и на всей ее территории. Именно этим и мы занимались бы, имей подобный аппарат. Некто проверяет целостность поверхности этого айсберга, что беспокоит и людей со времени их высадки здесь на «Вояжере». Люди всегда хотели знать, не представляет ли собой эта ледяная гора отдельные фрагменты, некогда составлявшие единое целое, которое затем распалось, раздробилось. А также не произойдет ли нечто подобное еще раз. Тот средних размеров куб на Барко является передающей станцией. Эквивалентом нашему Дамбо, который все время пытается все измерить. И когда мы научимся читать их сигналы… Продолжай наблюдения, Чайл!

— Надеюсь, что это не просто эквивалент нашему поведению. Помните тот момент, когда Чиспа решила назвать гору в честь корабля? Или же когда все мы называли хребет стегозавром, или кто-то из людей впервые усмотрел в созвездии козла или медведя с длинным хвостом, нечто в этом роде?.. — Задумчиво протянула Шейла. — Человек обожает примерять известные ему формы на неизведанные объекты, верно, Роб?

— Не придирайся к людям, Шейла. Только потому, что я углядел твое лицо в пятне Рорчача, когда мы проходили специальные испытания перед этим полетом… Помнишь? И весь мир узнал об этом, потому что техперсонал начал хихикать. Так вот, это вовсе не означает, что…

— Ну конечно нет, — перебила его Бронвен. Историю с пятном хорошо знали на «Диброфиаде». — Твоя гипотеза вполне разумна, и мы можем продолжить ее проверять. Скажи-ка, Чайл, робот возражал против твоего приближения к большому кубу?

— Я пока что не пытался приблизиться. Работал на уровне обмена более прямыми и однозначными сигналами.

Но Линг не унимался.

— Помолчите вы, оба!.. — сказал он, а потом обратился к командиру корабля: — Не могли бы вы дать мне этот кубик на время, а? А сами продолжайте заниматься тестами. Мне хочется знать, будет ли он давать роботу какие-либо специальные указания.

— Но робот увидит у тебя в руках этот куб! И потом я единственная, кому дозволено в случае необходимости приближаться к самому краю. Я вешу меньше, а потому вероятность того, что скала обломится подо мной, ниже, заметила Шейла.

— О прочности скалы можете не беспокоиться, — заметил Линг. — Неужели вы думаете, что они поместили бы там столь ценный прибор, предварительно не проверив, будет ли он в безопасности? Речь сейчас не о кубе, Чайл, но мне хотелось бы проверить…

Похоже, Бронвен колебалась, однако не сказала ни слова. Робу удалось прервать языковой урок, который пытался преподать Зет-Эйч-50 тому, другому роботу, стало быть, теперь можно составить хотя бы самые общие представления о приоритетах и предназначении этого таинственного устройства. Однако, когда Линг смело шагнул к кубу, она встревожилась.

— Там очень глубоко, Роб! Я же сказала, в случае необходимости к краю может подойти только Шейла. А ты будешь страховать.

Линг попятился назад — то было довольно забавное зрелище в условиях невесомости.

— Давайте я попробую подобраться справа, а Шейла — слева. И если кто-то вдруг сорвется вниз, цепь обмотается вокруг куба, и он послужит надежным якорем.

— Ну, ладно. Но только не рискуй понапрасну.

— Не буду. А вы не спускайте глаз с нового дружка нашего Чайла. Думаю, он все же попробует что-то предпринять, особенно если учесть, как он реагировал на Барко, когда пытался затащить куб сюда.

Люди приблизились к краю. «Оранжевые» находились с левой стороны, «Зеленые» — с правой. Мужчины шли на несколько метров впереди женщин.

В целом Роб был абсолютно прав, но он не учел деталей. Вот он приблизился к кубу с правой стороны, а Шейла — с левой, цепь, связующая их, свободно провисла, и тут языковой урок был действительно прерван.

Оттолкнувшись от Чайла, как от опоры, призрак-робот кинулся к Лингу и, используя силу инерции, удержался и не сорвался с края обрыва. Толчок, которым он наградил Линга, сбил последнего с ног. Что было вполне естественно, так как по массе робот значительно превосходил человека.

А цепь, вопреки предположениям Линга, вовсе не зацепилась за куб. Потому как этот странный прибор вдруг плавно взмыл в воздух на целых полтора метра, и цепь, натянувшаяся при падении Роба, проскочила под ним.

Быстро планировать — это одно дело. И совсем другое — исправить положение. Шейла стояла в этот миг почти прямо, и подпрыгнуть горизонтально было невозможно, несмотря на то, что неровная почва давала для этого необходимую опору. Прежде ей пришлось наклониться под острым углом в желаемом направлении, а на это ушло больше секунды. Подбирать ноги к животу не было смысла, иначе бы она просто-напросто свалилась вниз. А без наклонного положения прыжка не получилось бы вовсе.

У остальных двух команд были те же проблемы.

Чиспа и Бронвен тоже начали спуск вниз и двигались при этом на четвереньках. Их напарники, находившиеся на том же расстоянии от обрыва, но ближе к нему, чем женщины, прыгнули навстречу друг другу.

Ко времени, когда они снова сошлись вместе, Чайл все еще беспомощно плавал в воздухе — слишком уж силен оказался толчок, которым наградил его робот.

Линг начал падать за край обрыва, а Шейла приготовилась отпрыгнуть от него. Неким невероятным образом Лингу удалось ослабить натяжение соединяющей их цепи.

— Давай к нам, сюда, Шейла! — крикнул Майк.

Подсказывать ей не было нужды. Упершись носками ступней в неровности почвы, она легонько оттолкнулась, и толчок послал ее к двум медленно вращавшимся в воздухе фигурам, уплывающим за край обрыва.

Спускаясь, она слегка согнула ноги в коленях, и уже у самой земли выпрямила их.

Ко времени, когда она достигла цели, Линг уже почти скрылся из вида, а Чайл, не обладавший средствами контроля над вращением в воздухе, частично приостановил свой полет, действуя обеими руками, и сейчас пребывал в состоянии относительного равновесия.

— Мы видим тебя, а девочки видят Нас! — крикнул Майк. — Сила сцепления достаточно велика. Начинай подтягиваться! Только смотри, не делай слишком сильных и резких движений!

Но Шейла торопилась. Ей казалось, что, чем скорей она предпримет действия по спасению Линга, тем лучше. Ко времени, когда она почувствовала, что цепь натянулась, Роб скрылся из вида. И где, и как далеко он теперь находился, можно было только гадать. Тут Шейла уже окончательно махнула рукой на собственную безопасность и стала подтягивать к себе цепь, осторожно перебирая руками ее звенья и стараясь держать ее как можно крепче — на руках у нее были специальные изоляционные перчатки. Мельком отметила, что большой куб вернулся на прежнее место. Из того положения, в котором она теперь находилась, нового робота видно не было, очевидно, он прятался где-то там, за кубом. Но что он там делает, ее в данный момент не волновало, вернее, просто было не до того.

— Ты как, Роб, ничего? — окликнула она.

— Нормально. Сейчас стараюсь подобраться к горе. Я так понял, ты там закрепилась, верно?.. Потому что, если свалишься вслед за мной, выбраться будет труднее.

— Нет, я держусь. Только старайся не смотреть вниз.

— Да ничего страшного. Правда, расстояние определить трудно. Умом понимаю, что здесь где-то километров двадцать, а желудок подсказывает, что куда как глубже. Я почти уже у самого края горы. Погоди тянуть на минутку, попробую за что-нибудь уцепиться. Поверхность здесь сильно неровная, есть за что ухватиться. — Настала пауза. Шейла впилась в цепь мертвой хваткой и ждала, но ничего не происходило. — Нет, уцепиться не получилось, промахнулся. Отлетел в сторону и качаюсь, как маятник. Сейчас попробую еще раз. Дело в том, что обрыв не совсем вертикален. Можно попробовать забраться на него ногами, держась за цепь. Так, ну, вот… — Снова пауза. Черт, все не так просто. Уцепился за камень и повис. Попробуй потянуть. Надеюсь, скала выдержит.

— Что? Она треснула? — прозвенел в наушниках встревоженный голос Чиспы.

— Да нет. Но если этот их кубик умеет летать, наши логические рассуждения не выдерживают критики. Погоди, Чиспа, не встревай, все вопросы потом, когда выберусь отсюда. Лучше скажите-ка мне вот что: чем занят тот второй робот?

Чиспа, которая видела правую сторону куба лучше остальных, незамедлительно ответила:

— Да ничего. Просто стоит там. А что?

— Может, вы не видели этого, но это он оттолкнул меня и сшиб с ног. И вот теперь хочу знать, не собирается ли он сделать то же самое с кем-нибудь другим.

— Чайл! Следи за этой штуковиной в оба глаза, убедись, что она не планирует второй попытки нападения! — крикнула Бронвен.

— Разве я не должен прежде всего помочь Роберту подняться? Похоже, он попал в очень опасную ситуацию.

— Нам пока что до него не добраться. Если он находится справа… я что-то не вижу его на этой стороне, тогда та, другая опасность еще выше.

— Понял.

— Поговори с ним, если ты достиг этого уровня. Спроси, почему он сделал это, — предложил Чайлу Линг.

— Мы еще не достигли этого уровня абстракции.

— Одно мы, по крайней мере, знаем точно: то, что эта штуковина внеземного происхождения, — даже как-то слишком спокойно резюмировал Роб. Ни один робот, созданный на Земле, не поступил бы так с человеческим существом. А потому Первый Закон, защищающий нас от него, тут не действует. Может, вообще никакие законы не действуют. Может, там, у них, никому и в голову не пришло разработать нечто подобное нашим Трем Законам Роботехники.

Чайл, наконец, остановился и направился к сцене действия.

— Существование подобного рода позитронного мозга просто невозможно, ровным тоном произнес он. — Попробую обнаружить сигналы, идентифицирующие его с человеком, если таковые, конечно, вообще существуют. Но полагаю, они будут с лишком абстрактны для моей нынешней интуитивной базы. Что, Роберт уже поднялся?

— Почти поднялся, — в один голос ответили Шейла и Линг. Ни один из них не стал произносить вслух, что мозги робота могут оказаться вовсе и не позитронными. — Уже почти всю цепь вытянули, дальше не идет.

— Робот снова занял позицию между мной и кубом, — доложил Чайл. Никакого волнения в ею голосе не отмечалось. — Попробую передвинуться влево, помочь Роберту разобраться с этой цепочкой. По-прежнему регистрирую их сигналы. Нет, близко подходить к роботу, разумеется, нет смысла, в противном случае придется применить силу. А это, насколько я понимаю, пока противоречит вашему подходу.

— Верно. Просто продолжай передавать информацию, — заметила Бронвен.

И вот над краем обрыва, примерно метрах в восьми слева от куба, появились сперва перчатки Линга, а затем — его голова. Чайл находился примерно в метре от этого места и тут же наклонился помочь Робу взобраться наверх. Основная группа из трех человек, обеспечивающих страховку, залегла где-то примерно в дюжине метров и образовывала собою некое подобие буквы «У», которая отчетливо обрисовывалась цепочкой.

Причем две женщины венчали собой развилку наверху, а Чайл находился внизу, у основания.

Но длилось все это какую-то секунду. Черный робот снова пришел в движение, на этот раз он оттолкнулся от большого куба. И, как и в первый раз, рванулся к краю обрыва. Чайл, стоявший почти прямо, был не в силах противостоять этому броску. Он принял всю силу удара на себя и перелетел через голову Линга.

Правда, робот все же успел слегка задеть шлем Роба, и этого оказалось достаточно, чтоб человек последовал вслед за Чайлом — правда, не столь стремительно.

— Роб! — вскрикнула Шейла и подобрала ноги, готовясь к прыжку. Однако вовремя опомнилась и не стала предпринимать столь рискованных действий. Помогли еще Луис и Майк, ухватившие ее за щиколотки.

И все могло бы окончиться вполне благополучно, если б она распустила звенья цепи, которую предварительно подобрала. Но отпустить Линга она не смогла — просто инстинктивно. И вот финальный рывок робота передался ей по цепи, и после двух томительно медленных скачков, сопровождаемых беспомощным и бесплодным цеплянием за неровности в поверхности с целью хоть как-то удержаться и криков "Нет, нет!", она тоже начала падать с обрыва. Испуганные и потрясенные наблюдатели увидели, как иноземный робот протянул руку, словно пытаясь перехватить Шейлу на лету, но не успел.

— Считаю, нам не стоит ждать, когда мы окажемся на дне. Надо попробовать выбраться, прежде чем это случится. А вот какова глубина этой пропасти, трудно сказать, — заметил Линг. — Уверен, что времени составить завещания нам хватит.

— Девять минут тридцать три секунды, — тут же уточнил Чайл. Он успел сунуть носок ступни под цепь и пытался подтянуть троицу друг к другу. Если мы не успеем и приблизимся ко дну, вы двое крепче держитесь друг за друга, а я в последний момент попробую оттолкнуться от вас вверх изо всех сил и перевести тем самым инерцию падения на себя. Шансов спасти ваши жизни при этом не так много, но это, похоже, единственный выход. У нас нет…

— Спасибо, Чайл, поверим тебе на слово. Это снова тот самый робот, Линг? Слишком уж быстро все происходит, невозможно уследить.

— Боюсь, что так. Он явно имеет против меня зуб. Или же, скорее, против любого другого человека, осмелившегося прикоснуться к кубу. Странно, почему это он до сих пор не тронул вас, ведь вы собирались сделать то же самое.

— Вот почему я хочу, чтоб все вы трое собрались вместе, и чем скорей, тем лучше, — перебил его Чайл. — Шейле от этого никакого вреда не будет. К тому же куб здесь и мы сможем тут же его поймать. Если все мы будем находиться в контакте, как я сейчас с Шейлой, он вряд ли осмелится разлучить нас снова. Но ты, Роб, все еще на самом конце цепи. А потому я не уверен, что он не предпримет попытки отсоединить тебя.

— Но к чему? Ведь я…

— Пожалуйста, замолчи, Роберт. Просто продолжай подтягиваться на цепи со своей стороны. Боюсь, это придаст нам дополнительное вращательное движение, что довольно неприятно, но зато сам ты будешь в большей безопасности. А вот и куб.

Все происходило, как в замедленной киносъемке.

Куб с примостившимся на нем призраком медленно проплыл над ними. В течение целой минуты он, казалось, наблюдал за тем, что происходит, затем проскользнул под троицей, подплыл ближе и вытолкнул Шейлу из бездны. У Бронвен было достаточно времени, чтоб размотать оставшуюся часть цепи, но использовать ее уже не было необходимости.

— Так, значит, тебе удалось разгадать инопланетные символы, — заметил Линг. — Но почему эта штуковина принимает за человека именно Шейлу, а не меня?

— Я их не разгадал. То лишь интуитивная форма мышления, вернее, ассоциативная. Ну, когда, допустим, Чиспа усмотрела в тени очертания корабля…

— А в горном хребте то, что все мы назвали Стегозавром?.. — добавил Майк.

— И лицо, которое узрел в пятне Рорчача наш Роб, — подхватил Зет-Эйч-50. — И с позитронными мозгами типа моих это тоже случается. Очевидно, то неотъемлемая часть любого интеллекта, искусственного или природного, так я, во всяком случае, слышал.

У Дамбо, разумеется, ничего подобного не наблюдается. Ему всего-то и нужно, чтоб работающая с ним Шейла использовала свой человеческий интеллект.

И тот, другой робот, очевидно, наделен теми же качествами, причем совершенно неважно, позитронные ли у него мозги или нет. По всей видимости, он принял меня и другие фигуры в черных шлемах за роботов, не стоящих того, чтоб с ними хоть как-то считались. А вот существа в белых шлемах для него, очевидно, символизируют людей.

— С чего это ты взял?

— Модели поведения — это тоже данные. И тоже могут быть интерпретированы чисто интуитивно. В точности так же я расценивал действия того робота, вот и он оценивает вас таким же образом. К примеру, все то время, что мы пытались обследовать этот куб, мужчины, возможно чисто подсознательно, предпочитали оставаться между своими спутницами и краем обрыва. Думаю, что ключ к разгадке подобного поведения возник у робота еще у Барко, когда мы…

— Когда этот идиот Линг взял на себя риск и отпихнул меня от края холма! — воскликнула Шейла.

— Да, похоже на то.

— Но на самом деле никакого риска в том не было. Секунд за пять до того, как оказаться на дне, я могла бы подпрыгнуть, оттолкнувшись от этого куска льда, и спокойненько приземлиться. Как если бы спрыгнула со стола в комнате.

— Откуда этому роботу знать, на что ты способна?.. Он углядел в его поведении самую суть — он защищал человеческое существо. А это можно интерпретировать как повиновение Первому Закону Роботехники. И самое яркое отличив между вами двумя был цвет шлемов. Подобный вывод можно было бы считать спорным, если эта штука наделена достаточным интеллектом, но ведь позже он подтвердился.

— Тогда получается, что, защищая жизни людей, ты действуешь на уровне догадок, — заметил Луис. — Разве это соответствует Первому Закону?

— Ничего подобного. Жизни людей и без того подвергались риску, и никакой моей вины в том не было. Тогда это был лучший и единственно возможный выход, который я и подсказал, — возразил Чайл. — Я также подразумевал, что подобной необходимости может и не возникнуть, — Луис растерянно заморгал, пытаясь осмыслить услышанное.

— Так, стало быть, еще один старомодный хеппиэнд! — со смехом воскликнула Чиспа. — Мы нашли доказательство существования внеземной жизни, а когда Чайл, а может, Чайл вместе с Дамбо, расшифруют код этой машины, у нас есть шанс узнать все, что ей уже известно на данный момент о Миранде. И на головы нам так и посыпятся Нобелевские премии и все такое прочее… Она подошла поближе к Луису. Затем, насколько позволяло забрало шлема, взглянула на Шейлу. — Что ж… — тут голос ее замер.

В наушниках прозвучало столь хорошо знакомое им всем насмешливое фырканье Линга.

— Раз все так просто и очевидно, не о чем и говорить! И потом, помните, существует еще такая штука, как самоуважение, — и он снова насмешливо фыркнул.

— С самоуважением, пусть даже порой оно перерастает у некоторых в самомнение, еще можно смириться, — спокойно заметила Шейла. — Все лучше, чем выслушивать глупые намеки. А как насчет того, чтобы назвать нашу команду именем Рорчача?

— К чему скромничать? Не кажется ли вам, что «Пятно» куда как благозвучнее? Впрочем, готов согласиться с любым, какое вы предложите. Ну, ладно, если не считать потраченного времени…

— А может, те ребята, что установили тут эту станцию, скоро вернутся! — весело перебила его Чиспа.

СКОРОСТЬ ОБМЕНА

Эрни! Ник! Притормозите! Сенатсу нашла прорыв!

Голос из коммутатора звучал взволнованно, но ни один из водителей даже не потрудился взглянуть на него. «Прорыв» на Полупечке мало что открывал человеческому взгляду: слово означало местечко, где радар, а отнюдь не человеческий глаз, пробивал взбаламученные и обычно ионизированные облака, закрывающие вид на звезды с поверхности планеты. Обоим сейчас было не до звезд. Мужчины так беспокоились, что даже друг на друга не глядели. Тем не менее Бен Облако не умолкал и следующей фразой сумел привлечь их внимание:

- Примерно плюс восемь по горячей широте и плюс восемьдесят по широте вращения, почти точно на возвратном маршруте.

На сей раз операторы «Четверки» переглянулись. Выражение лица не видно сквозь дыхательную маску. Минуту оба молчали, потом младший громко спросил:

- Она и вправду нашла что-то определенное?

- Думает, что да. Сейчас проверяет во всех обычных спектрах. Держите связь, ей понадобится всего несколько секунд.

Водители «Четверки» опять молча переглянулись, и Доминик ткнул клавишу быстрого отключения, остановив вездеход. На Полупечке управление любым транспортным средством требовало полного внимания.

- Ну? - поторопил Эрни. Как-никак несколько секунд уже прошло.

- Ждите. Она работает.

Последовала более продолжительная пауза. Теперь даже сдержанному Нику не терпелось прервать молчание, но Бен опередил его:

- Она говорит - да! Это «Студень»!

- От девочек что-нибудь есть?

- Нет, но «Студень» кажется управляемым и движется на разумной скорости.

- На какой? Сен определила? - вмешался старший водитель.

- Танкер делает примерно сто восемьдесят километров в час. Должно быть, на ровной местности.

- Как она измеряет?

- Скоро скажет. Сен хочет выжать из прорыва все, что можно, и ей еще нужно время посовещаться с памятью. А им, видимо, придется продвинуться немножко дальше.

- Если в скорости нет ошибки, они, вероятно, порожняком.

- Может быть. Мария докладывала, что они вышли на прямую связь и видят что-то вроде города, но настоящего описания не дала. Вам обоим известно, что это было почти двадцать часов назад. И примерно на пятьсот километров дальше места, на котором они оказались сейчас. Могли успеть разгрузиться, снова загрузиться и вернуться туда, где их поймала Сен. Можете перестать дергаться.

- И аборигены подтвердили получение груза и даже выразили восторг по этому поводу, так? - спросил Доминик. - А вот от Марии с Джесси с тех пор ни слова. Так нам объясняла Триша перед выходом.

- Насчет подтверждения, да, она была вполне уверена. И уверена до сих пор. Хотя вы же знаете, как она путается, когда в сообщении появляются абстрактные понятия. Она говорит, они много раз повторили, что понимают, почему мы не смогли прислать чистый водород, и снова и снова перечисляли разнообразные соединения, которые им…

- Это все я понял. Парафин, хоть в европейском, хоть в американском понимании, содержит много разных водородных соединений. Признаю, мы можем быть уверены, что девочки добрались до места, но все-таки непонятно, почему они с тех пор не отозвались. Мы перестанем дергаться, возможно, когда их услышим. - По тону Эрни было ясно, что лучше воздержаться от советов. Он продолжал, не сделав паузы: - Говорите, они возвращаются? По тому же маршруту?

- Сенатсу видела их слишком недолго, чтобы определить. Как я понял, они оказались на линии, по которой шли туда, но не забывайте, мы не видели, как они на нее вышли. Мы нанесли на карту больше половины маршрута, но я бы сказал…

- Все это ясно! - огрызнулся Эрни. - Я имел в виду, стоит ли нам с Ником продолжать двигаться им навстречу?

- Я бы сказал, не стоит. Имело смысл отправиться к району передач, когда казалось, что они там застряли, а теперь мы знаем, что они движутся и, надо думать, возвращаются, так что разумнее дожидаться их в Гнезде.

- А если они так и не отзовутся? Сколько нам ждать? И что им мешает с нами поговорить?

- Да то же самое, что мешает нам постоянно их видеть. С вами пока связь в порядке, но вы ведь всего в пяти сотнях километров от нас, и говорим мы по многочастотному каналу с поперечной связью. А до них больше пяти тысяч. Мы и вас видим только время от времени - даже реже, чем их, потому что здесь, на темной стороне, облачность плотнее. Вы все это знаете не хуже других. На Полупечке не обеспечить дальнюю связь. Слишком много видов облаков, слишком много разных зарядов и полей между ними пляшет, слишком много ветров на всех высотах, да еще восходящие и нисходящие потоки, боковые и циркулярные, да и само расстояние…

- И аборигены, которые используют АМ-диапазон и при этом умудряются как-то объясниться. Все это давно известно! - прорычал Ледяная Стена.

- Тогда, будь добр, не задавай глупых вопросов. - Бен тоже не отличался бесконечным терпением. - Слушай, я понимаю, что вы беспокоитесь, и понимаю почему, хоть у меня пока и нет второго имени. Очень жаль, что девочки вытянули жребий на первый рейс, но ведь даже вы не пытались обменяться, так чтобы ехать Нику с Марией или тебе с Джесси. Они и поехали. И на самом деле вести танкер по местности не опаснее, чем сидеть в Гнезде, если не считать, конечно, что оказываешься дальше от помощи, когда она понадобится. В этом идиотском мире не найдешь милых спокойных местечек, где можно построить дом и заснуть в нем, не опасаясь, что, пока ты спишь, он провалится сквозь землю. Помнится, ваши жены не выходили на связь, после того как сообщили, что видят город, или селение, или что там это было. Таков факт. Я с ним не спорю и не могу объяснить - могу только гадать, и мне нечем подтвердить свои догадки. Так что давайте дергайтесь дальше. Не могу помешать, и не стал бы, если бы мог. Это ваши жены. Хотя я все равно считаю, что умнее подождать их здесь, чем отправляться за три-четыре тысячи километров - большей частью по солнечной стороне - и пытаться отыскать их, тем более что они движутся, а мы не сможем поддерживать приличной связи, ни визуальной, ни вербальной, ни с ними, ни с вами.

- Наверное, ты прав, - понурился Эрни. - Ник? Ты тоже думаешь, что нам лучше вернуться?

Доминик Дикий Медведь Юкка - даже если Марии уже нет в живых, он все равно сохранит их сдвоенное имя ради детей - молча кивнул и принялся изучать местность сквозь панорамное окно кабины. На Полупечке, прежде чем сделать движение, следует осмотреться. Ни окно, ни люк в крыше не были стеклянными: в атмосфере Полупечки слишком много фтористых соединений, чтобы полагаться на силикатные материалы. Четырехфтористый кремний переходит в газ даже при земных температурах. Убедившись, что за разговором они не упустили серьезных изменений в ландшафте, он перезапустил систему управления - остановка почти всегда безопаснее, чем запуск, и система контроля предусматривала это обстоятельство - и довольно круто развернул вездеход. Тропа здесь была достаточно широкой, чтобы править без особых предосторожностей, хотя само собой никогда не следовало забывать о кустах, камнях, скатывавшихся даже с самых неприметных холмиков, и об участках растительности, которые могли загореться, а могли и не загореться.

Обращенное в космос полушарие Полупечки основательно заросло чем-то, что на взгляд человека напоминало растения, хотя какую роль это нечто играло в экологии, еще как следует не разобрались. Представителей фауны здесь пока никто не видел, хотя предметы, похожие на клочья горелой бумаги, которую носил бешеный ветер, могли на деле оказаться летающими животными. Некоторые растения казались обгрызенными, но за пять земных месяцев никто не предъявил права на собранный вскладчину призовой фонд, обещанный первому, кто увидит несомненное животное. Среди биологов образовалось две научные школы: первая полагала, что процесс разложения в местной экологии производят микроорганизмы; вторая считала, что с ним справляется огонь.

Пока машина двигалась, водители не могли уделять много внимания поискам местных животных. «Четверка» чуть вздрагивала на ходу, то на ухабах, то от сотрясения коры, а больше всего - под порывами ветра, налетавшего с разных сторон и с разной силой. На этой высоте над эллипсом отсчета - на Полупечке не было морей, устанавливающих нулевой уровень, - среднее давление составляло около семнадцати атмосфер и беспорядочно сменялось примерно на две атмосферы в минуту. Ветер, молекулярная масса которого переваливала за сотню, не давал о себе забывать.

Доминик осторожно наращивал скорость, пока не довел ее почти до двухсот километров в час. В поле зрения сейчас было мало препятствий, а красные и зеленые вспышки бортовых мачт вездехода создавали рисунок теней, позволяющий без труда определить расстояние. Этот способ был надежнее, чем связанный с компьютером радар, потому что местные растения непрерывно взвизгивали микроволновыми разрядами и протяжно шуршали электростатическими помехами. Кроме того, человеку, с его скоростью реакций, легче ориентироваться при свете: постоянно переводить взгляд с окрестностей на экран, как бы точны и подробны ни были его показания, утомительно, а на большой скорости просто невозможно.

Эрни не прикасался к управлению, но за дорогой следил так же внимательно, как и его напарник. Здесь, на ночной стороне, оба могли смотреть во все стороны: свет давали не только стереопрожекторы, но и довольно яркие молнии, почти непрерывно сверкающие в тучах над головой. Полупечке, расположенной меньше чем в восьми миллионах километров от центра звезды класса G-5, с избытком хватало энергии на световые и биологические феномены и даже на местный разум.

Водитель временами поглядывал на младшего товарища. Он ни на минуту не допускал, что Эрни может беспокоиться о Джесси больше, чем он сам тревожился о Марии, но Ледяная Стена был женат всего три года против его четырнадцати и, возможно, еще не научился философски относиться к непредсказуемости жизни.

Впрочем, как ни тревожился Эрни, это не сказывалось на его реакции. Сигнал «Осторожно!», переданный им с панели управления правого борта, прозвучал едва ли не раньше, чем Ник отключил питание. «Четверка» остановилась быстро, но далеко не плавно.

Активные сдвиги не отличаются плавностью: даже на Земле они вызывают землетрясения, зачастую очень сильные. При силе тяжести, семикратно превышающей земную, сотрясения становятся более частыми и не менее жестокими. Оба водителя наблюдали, тихо плавая над своими панелями, - им ничего другого не оставалось, пока движение коры не проявится более определенно.

Они даже сквозь начавшийся дождь видели сброс в полукилометре перед собой, но рядом не было холмов и возвышенностей, угрожающих оползнями или камнепадами. Окажись здесь такие, скорее всего даже реакция опытных водителей не позволила бы увернуться и у кого-то появились бы новые поводы для беспокойства.

Они видели и ощущали, что движение пород происходит в основном по горизонтали. Сдвиг начинался в какой-то точке слева от них, а справа впереди уходил из поля зрения. В нем присутствовала и небольшая вертикальная составляющая: с тех пор как они час назад прошли этот ровный участок, дальняя сторона поднялась почти на полметра. Эрни довольно небрежно доложил Гнезду об остановке и о ее причине, Бен с той же небрежностью подтвердил прием.

- Если не поднимется намного выше, пройдем без труда, - заключил Ледяная Стена.

- Если там еще трясет, может, вам стоит пройти прежде, чем он поднимется, - было предложено в ответ.

Эрни оглянулся на напарника и задумчиво покивал:

- Есть смысл. Хорошо. Высылаем жучков посмотреть, есть ли понижения в пределах пары километров, и выбрать место прохода. Вызовем вас, когда двинемся. После этого подождите две-три минуты, а потом пусть кто-нибудь выйдет подобрать обломки.

- Подумаем. Еще найдутся ли свободные руки. Намек был вполне понятен и настолько очевиден для

всех, что Эрни и не подумал возражать. Энергия благодаря вездесущим миниатюрным реакторам была почти даровой, и самовоспроизводящееся псевдоживое оборудование тоже не приходилось беречь, пока для него хватало сырья, а вот с персоналом в мирах вроде Полупечки дело обстояло совсем по-другому.

Автоматы указали им место в нескольких сотнях метров вправо. Люди отозвали их обратно и медленно направили вездеход к зарождающемуся хребту, снова остановившись в двух метрах от него. Примерно минуту оба оператора внимательно присматривались. Каждые несколько секунд порода сдвигалась на какие-то миллиметры, вызывая очередную волну сотрясения. Предугадать, не вызовет ли вес машины особенно сильного толчка, было невозможно, но сама регулярность движения внушала некоторую уверенность. Ник втянул дюжину колес, на которых они передвигались до сих пор, и машина опустилась на гусеницы; потом он без пояснений передал управление Эрни. Последний так же молча повиновался. Он еще медленнее, чем прежде, тронул машину с места, и гусеницы, переваливая крошечный уступ, вздернули кверху нос вездехода.

Повторяющиеся слабые толчки стали заметнее, но не внушали опасений. Напарники видели, как поднимается нос машины, но не ощущали наклона: даже при увеличенной гравитации людям, плавающим в воде, непросто отличить верх от низа - а в этом огромном мире горизонт лежал дальше, чем позволяла видеть взбаламученная атмосфера. Напряжение возрастало по мере того, как центр тяжести машины надвигался на край уступа. Оба сжали кулаки и затаили дыхание, пока вездеход, выровнявшись, не двинулся дальше.

Теоретически корпус не должен был треснуть, даже если бы вся его тысячечетырехсоттонная масса - здесь это означало около десяти тысяч тонн - осталась бы уравновешенной на одной точке опоры. Однако сотрудники Гнезда, как это свойственно инженерам, не слишком доверяли подобным теориям, пока они тщательно не проверены экспериментами. Правда, испытания уже проводились, но ни один из водителей не припоминал, чтобы в них, в дополнение к силе тяжести, предусматривались сейсмические волны.

Корпус выдержал. Он выровнялся с мягким толчком - его еще смягчила полуметровая подушка зловеще перекрученной растительности, похожей на бочковидные кактусы. Темно-красная, почти черная жидкость, выплеснувшаяся из раздавленных растений, мгновенно запеклась, однако, к легкому удивлению людей, не воспламенилась.

Через минуту «Четверка» набрала прежнюю скорость. Вел по-прежнему Эрни. Ник сообщил о новом положении в Гнездо, подробно доложил, какие нагрузки выдержала машина, и спросил, не слышно ли чего нового о танкере.

- По-прежнему движется, по-прежнему, кажется, в обратном направлении, - ответил Бен. - Средняя скорость около ста шестидесяти.

- Они на самом деле замедлили ход или это уточненные измерения? - Вопрос Ника лишь на мгновение опередил тот же вопрос его друга.

- Сенатсу думает, что второе. Но они почти наверняка идут обратно по прежнему маршруту. Курс не совсем на Гнездо, но почти точно на горячий юг, к темной стороне. Мы теперь гадаем, правда ли, что по солнечной стороне, как мы и предполагали, проще проехать, или у них имеются другие причины. От самих девочек по-прежнему ни слова.

Плавательный раствор был достаточно прозрачным, чтобы увидеть, как сдвинулись брови Эрни над дыхательной маской, но молодой водитель промолчал. Заросли колючих бочонков попадались все чаще, и он, хотя и знал, что для «Четверки» они не опасны, не хотел без нужды давить растения.

Движение стало однообразным. «Четверка», по меркам Полупечки, недалеко ушла от Гнезда. Они только начали путешествие к «городу», о котором сообщили со «Студня». Его отделяло от Гнезда почти пятнадцать тысяч километров с точки зрения геодезии и гораздо больше на самом деле. Характер местности заставлял то и дело сворачивать с избранного пути, и казалось весьма разумным, поскольку не было причин для спешки, проделать большую часть маршрута, не попадая под солнечные лучи. Прежде всего так было намного проще не дать грузу закипеть.

Теперь, конечно, у них должен быть другой груз.

Когда голосовая связь оборвалась, мужья забеспокоились и решили пройти напрямик, вместо того чтобы следовать по пути «Студня», но они еще не выбрались с ночной стороны и были не дальше тысячи километров от Гнезда, как им пришлось поворачивать обратно. Толчки зреющего сдвига ослабевали со временем. Может быть, дело было в расстоянии до оставшегося позади разлома или возмущение коры действительно затихало. В Гнезде хватало сейсмической аппаратуры, и она наверняка зарегистрировала толчки, но, пока не установлена более густая сеть датчиков, невозможно выделить отдельный эпицентр из непрерывного рокота и сотрясения в коре и мантии огромной планеты.

Водителям и в голову не пришло винить оставшихся в Гнезде за то, что те не предупредили их о препятствии. Наблюдение со спутников затрудняли заряженные облака, так что, удаляясь от базы, человек оказывался сам по себе, вернее, люди оказывались сами по себе, поскольку правила требовали для любой машины экипажа по меньшей мере из двух водителей, а пешком здесь не ходили. Не существовало скафандров, которые позволили бы человеку расхаживать при семнадцатикратном атмосферном давлении и семикратной гравитации, хотя Гнездо и выстроили в области, где температура держалась на уровне, пригодном для существования. Техники, правда, предусмотрели средства переноса человека из потерпевшей аварию машины в спасательный транспорт, но эти средства еще ни разу не испытывали при настоящем происшествии. К тому же имелась в виду не слишком серьезная авария, после которой можно открыть люки…

Примерно через час «Четверке» пришлось сбавить ход из-за дождя. Капли не оставались на грунте, вскипали и испарялись при прикосновении, и поднявшийся туман затруднял обзор больше, чем сам дождь. Летучие клочья исчезли - то ли их скрывал туман, то ли дождь прибил к земле, можно было только гадать. Так же оставалось гадать, что течет с неба: вероятно, какие-тофтористые соединения и уж точно не вода. Водород здесь был гораздо большей редкостью, чем на Марсе или на Меркурии. Когда дождь заставил «Четверку» притормозить, Доминик выдал очередной аналитический прогноз погоды:

- Помнишь высокий хребет, который мы оставили позади справа? Ветры у поверхности направлены, как обычно, к дневной стороне, так что воздушные потоки, наткнувшись на холмы, отклоняются вверх и адиабатически1 охлаждаются. И в них происходит конденсация, может быть, оксида серы, или фтористой серы, или кремния. Через несколько километров мы из-под него выберемся.

Этот прогноз и особенно слова «как обычно» на минуту заставили Эрни забыть о своем беспокойстве. Погода в этом мире являла буквально хаос, а слово «климат» здесь теряло свой смысл.

- Сколько ставишь?

Ник обернулся к напарнику, порадовавшись про себя, что его лицо скрыто маской.

- Н-ну… - замялся он.

- Давай! Ты же не хочешь лишить меня основного источника доходов?

- Лучше бы ты зарабатывал на жизнь честным трудом, ну да ладно. Полсотни на то, что мы выберемся из-под дождя… ну, через двадцать километров.

- Принято. Замерь по тахометру.

Юкка сбросил на ноль счетчик одного из колес. После участка сдвига «Четверка» снова перешла на колесный ход.

- Нет, не тот, дружище. Это центральное, а не ведущее, и оно, как тебе хорошо известно, редко соприкасается с грунтом.

Предсказатель, еще раз порадовавшись, что напарник не видит его лица, активировал счетчик ведущего колеса.

Эрни демонстративно проверил, как работает прибор. Отвлекшись от вождения, он тут же дал напарнику повод отвлекать его и дальше:

- Осторожно, камень!

Вездеход вильнул гораздо резче, чем требовалось, врезался в стебель чего-то похожего на спаржу трех-четырех метров высотой и сшиб его, прежде чем Эрни успел выровнять машину. На этот раз они не взглянули друг на друга, но водитель не замедлил ход. Юкка решил, что сделал достаточно, чтобы заставить друга на время забыть тревогу. Зато сам он непрерывно гадал, почему не слышно «Студня». Объяснение Бена звучало правдоподобно, и все же…

Дождь, хотя, может быть, уже другого происхождения - Ник мог быть отчасти прав, - продолжался и час спустя. Тахометр установили и, после того как монетка перешла от Ника к Эрни, снова запустили с нуля. Из Гнезда пришло еще два или три сообщения: блудный танкер шел, как раньше, практически в нужном направлении, но от его команды все еще не было ни слова.

- Хотел бы я знать, что они везут, - нарушил затянувшееся молчание Доминик. - Аборигены толком не объяснили, что могут предложить в обмен, хотя водород им явно нужен позарез.

- Если верить Трише, - поправил Эрни. - Желание, знаешь ли, тоже достаточно абстрактное понятие.

- Они несколько раз повторили просьбу в разных формулировках, так что она более или менее уверена. И ты сам понимаешь, зачем он нужен местным ученым.

Эрни только кивнул, признавая очевидное.

Кто бы ни занимался физикой на Полупечке, они, вероятно, обнаружили элемент номер один в спектре своего солнца, изучая его с планеты, и, возможно, довольно хорошо разобрались в химизме процесса, может быть, даже обнаружили в коре планеты его следы, накопившиеся за восемь миллиардов лет от звездного ветра. Им наверняка страшно хочется раздобыть побольше для макроскопических исследований, так же как на Земле мечтали раздобыть гелий и плутоний, не говоря уже о коронии до развития спектроскопии. Люди на Полупечке были учеными и потому относились к этому желанию с пониманием и сочувствием. Они сконструировали и вырастили танкер, названный каким-то юмористом, увлекавшимся архаическими мелочами, «Студнем», загрузили его углеводородами с высоким молекулярным весом с бурого «карлика» в тридцати астрономических единицах от Пегаса-51 и послали к источнику передач.

Взаимопонимание с аборигенами было достигнуто только в самых общих чертах, и все же имелись основания надеяться, что в ответ они пришлют что-нибудь полезное для человеческой науки. То, что команда рисковала здоровьем и жизнью, подразумевалось, но риск считался оправданным.

Несколько иного мнения, правда, держались в последнее время супруги водителей «Студня».

Двое мужчин вели машину, ели и спали по очереди. Они почти наугад пробирались сквозь дождь и туман - а может, это была пыль, - затаивали дыхание, входя в узкие ущелья, где невозможно было уклониться от падающих камней, радовались, когда в просвете облаков мельком удавалось увидеть незнакомые еще созвездия, вслух обсуждали необычайно крупный летающий объект, прислушивались к дрожи «Четверки» при толчках, которые возникали и исчезали совершенно непредсказуемо (хотя Доминик продолжал испытывать свои пророческие способности, неизменно пополняя запас мелочи в кармане Эрни), безрезультатно запрашивали, нет ли вестей от жен, прислушивались к непрерывному диалогу с аборигенами, в котором медленно, но верно пополнялся словарь научных понятий, и все это время приближались к Гнезду.

Наблюдения за движением танкера по-прежнему внушали надежду: им явно управляла разумная сила. Самое надежное доказательство было получено, когда «Четверке» оставалось около часа пути до базы. Началось все с рапорта йошихаши Сенатсу Ито, на первый взгляд вовсе не радостного.

- Боюсь, что девочек ожидают неприятности, - задумчиво сообщила она Бену.

- Что такое?

- На маршруте, по которому они возвращаются, примерно в ста километрах от их нынешнего положения, кое-что изменилось. Там была довольно узкая лощина - километра два шириной, - а теперь ее чем-то забило. Если я правильно интерпретирую изображение, она наполняется жидкостью. Во всяком случае поверхность ровная и уровень ее повысился, а если бы она замерзала, кристаллы должны были как-то отразиться на спектре.

- Они смогут там проехать? - Бен, едва начав разговор, включил передачу на «Четверку». - Танкер должен бы удержаться на плаву в любой жидкости, которая не застывает при температурах дневной стороны, а движение гусениц позволит им хоть как-то управлять.

- Вот это «хоть как-то» мне и не нравится, - отвечала наблюдатель-картограф. - Я думаю, хоть и не совсем уверена, что эта штука течет с темной стороны - с горячего юга. В том конце долины то ли водопад, то ли порог, и я сомневаюсь, что в человеческих силах с ним справиться.

- Они увидят озеро, или что там еще, и сообразят, что не стоит пускаться вплавь, - на удивление оптимистично предположил Эрни.

- А смогут они найти другую дорогу? - спросил Доминик, помедлив. - Карты, с которыми они отправлялись, еще годятся? Учитывая, как здесь меняется топография? Не запутаются они в здешнем лабиринте? Мне подумать страшно, как бы мы обходились без ваших подсказок.

- Я бы предложил, - протянул Бен, - чтобы Сен тщательнейшим образом осмотрела тот район. Мы разработаем самый лучший альтернативный маршрут и передадим его девочкам. Они не выходят на связь, но это не значит, что они нас не слышат.

- А может, стоило давным-давно вызвать их и попросить остановиться, или описать круг, или еще что-нибудь в этом роде? - спросил Эрни.

Он старательно избегал осуждающих интонаций, потому что и сам числился в списке людей, которым это не пришло в голову.

- Спроси Пита. Я не психолог, - отозвался Бен. - Сен, сколько у тебя информации о местном ландшафте?

- Довольно много, и текущей, и с прежних маршрутных карт. Дай мне несколько минут - я сравню изображения и внесу последние поправки.

Даже Эрни не нарушил молчания, пока картограф не заговорила снова. Она действительно уложилась в несколько минут.

- Готово. Через тридцать километров им надо будет свернуть на тридцать градусов вправо. Потом через десять километров по прямой им придется войти в ущелье, довольно узкое. Там небезопасно. Если почувствуют толчки, пусть переждут до затишья, а потом постараются проскочить его как можно быстрее. Мне не разглядеть, насколько быстро в нем можно двигаться. После выхода из ущелья они смогут сбросить скорость - дальше опасности камнепада нет. Через семьдесят километров они минуют озеро и смогут забирать обратно влево, сколько позволит местность. Рано или поздно вернутся на прежний курс. Заодно могут проверить, не течет ли там теперь река. Мне бы очень хотелось знать; я здесь видела достаточно маленьких водоемов и большое озеро у местного источника передач, но никакой проточной воды, то есть не воды, конечно, но вы меня понимаете. Все ясно?

Бен, слушая Сенатсу, составлял набросок карты. Он чертил электрическим стило на полимерной пластинке, поскольку на Гнездо действовали те же семь g, а плавающему в воде сотруднику станции неудобно пользоваться карандашом и бумагой. Отпуск на орбитальной станции вдали от звезды чаще всего называли «отправиться на просушку», хотя и там много времени приходилось проводить в ваннах - функцию очистки в оборудовании восстановительного цикла пока еще не довели до совершенства.

- Думаю, так. - Облако повернул дощечку к передатчику - его пост находился в ста метрах от рабочего места Сенатсу, которая должна была проверить его работу.

- Я бы и сама лучше не сделала, - признала она. - Попробуй переправить ее девочкам.

У Ника с напарником не было видеосвязи, но они пристально вслушивались в каждое слово. Бен не обязан был включать их в свою передающую сеть, но сделал это не задумываясь. Когда закончилась первая передача, оба водителя взглянули друг на друга и дружно покивали - мысленная картина, возникшая перед ними, совпадала с той, которая создалась из слов Сенатсу. Они продолжали прислушиваться к голосу Бена, снова и снова повторяющему одно и то же через спутник трансляции и наблюдения, но теперь только краем уха - движение «Четверки» поглощало почти все внимание. В часе пути от Гнезда предосторожностей требовалось не меньше, чем вдали от него. На пороге входного шлюза можно было умереть так же окончательно и бесповоротно, как в любой другой точке планеты.

Участок камнепадов. Участок с риском камнепадов. Лужи, которые приходится огибать, - жидкость в них вполне может замерзнуть на колесах или в гусеницах, стоит только температурю упасть на пару градусов по Кельвину. Или это может оказаться переохлажденная жидкость, которая мгновенно кристаллизуется при прикосновении, - такие вещи случаются, и на глаз не определишь. Частоколы органики, сквозь которые можно бы пробиться, но из нее тоже выльется жидкость. Некоторые довольно высокие: Эрни никогда не бывал на Земле и не мог вспомнить заповедник гигантских цереусов, но ксерофиты существуют почти во всех мирах, где вообще есть жизнь. Самые крупные растения обычно стояли довольно далеко друг от друга, и объехать их было нетрудно, зато другие срастались чуть ли не в сплошную массу.

Они часто проезжали эти места, и оба заметили, что высокие стебли как будто гуще прежнего теснятся вдоль тропы, которую их машина пробила на выезде пару дней назад. Возможно, эти растения питались остатками других организмов. Если так, быстро же они растут.

Ничего похожего на животных здесь еще не видели, и многие всерьез сомневались в их существовании, но на некоторых «растениях» были явно обломлены стебли и ветви, а найти обломанные части удавалось редко. И побеги иногда вздрагивали, как будто что-то потревожило их за миг до появления «Четверки».

Кое-кто из сотрудников Гнезда начинал подозревать, что плотность растений в десяти-пятнадцати километрах вокруг станции увеличивается с каждым днем, но вплотную никто пока не занимался этим вопросом. Он мог представлять интерес, но не казался особенно важным.

«Четверка» проходила относительно ровный участок, когда голос Бена заставил Эрни остановиться:

- Она считает, что они поворачивают!

Отсутствие существительных не затруднило водителей - они даже не стали спрашивать: «В какую сторону?» Они просто плавали над своими постами и прислушивались. Счетчик кислорода в «Четверке» зарегистрировал резкую остановку дыхания, но она длилась не так долго, чтобы вызвать аварийную тревогу. Да и Облако вряд ли обратил бы внимание на такую тревогу: в отличие от прибора, он был человеком.

Сенатсу быстро импровизировала. Атмосфера над наблюдаемым объектом была сейчас относительно прозрачной, и она сумела установить интерферометрическую связь между танкером и ближайшим ярким пятном - стационарным, как она надеялась. Это позволило ей определить относительное движение двух объектов с точностью до нескольких сантиметров в секунду. Меньше чем через минуту стало ясно, что «Студень» поворачивает, а еще через полторы минуты было установлено, что машина вышла на прямую под углом тридцать градусов вправо от прежнего курса.

Совпадения случаются, но человеческий разум неизменно склонен сомневаться даже в самых очевидных случаях. Впервые за много часов экипаж «Четверки» по-настоящему расслабился. Оставшееся расстояние до Гнезда они были спокойны и счастливы, хотя ни один из мужчин не мог потом припомнить никаких разговоров. С кем бы то ни было.

Приемный шлюз подготовили к встрече, воду уже перекачали в запасную цистерну, и дверь перед ними открылась. Доминик остановился внутри и отключил питание, когда дверь герметично закрылась. Они дождались, пока вливающаяся вода вытеснит через вентиляционные шахты в потолке местный воздух и пройдет проверку. Как обычно, больше всего времени ушло на нейтрализацию серной и сернистой кислот и на связывание и отфильтровку фтористых соединений, образовавшихся в результате контакта воздуха с жидкостью, но наконец они смогли открыть гер-метичные люки, проверить личные дыхательные аппараты и проплыть к одному из люков для персонала, занимающих две стены «гаража». Эрни демонстративно пропустил Доминика вперед, хотя последний не пришел в восторг от подобного намека на свой возраст. Пятнадцать лет разницы в пятьдесят не так уж заметны, к тому же он и теперь выше и сильнее Эрни.

На дорогу к местному городу - или поселению, или лагерю? - у «Студня» ушел почти месяц - по-местному семь лет - пути. К концу того дня, когда успокоенные мужья вернулись на базу, казалось ясным, что на обратный путь уйдет примерно столько же. Может быть, немного меньше, как нерешительно заметила Сенатсу.

- Они сейчас движутся чуть быстрее, чем раньше, но ведь они находятся на солнечной стороне и останутся там еще на несколько дней. Прежде всего там лучше обзор. Вот когда они выйдут на терминатор1, посмотрим, насколько им придется притормозить. А мне в темноте их будет лучше видно.

Последнее замечание не удивило никого из слушателей. Танкер, естественно, был снабжен угловыми отражателями для приема микроволновых лучей со спутников, и там, где помехи от солнечного излучения: термо- и биотоков с поверхности планеты - ослабнут, машина будет ярче выделяться на фоне местности. Все это, кроме сильного излучения растительности на дневной стороне, было давно известно и в основном предсказуемо. Ник с Эрни, как всегда неразлучные и только что вернувшиеся с испытательного выезда, выслушав Сенатсу, просто кивнули и вернулись к обычной работе. Она по большей части состояла в подготовке второго танкера, заранее окрещенного «Сальной Свечкой». Сотрудники станции в основном были уроженцами миров-колоний, где еще сохранялись примитивные бытовые условия, к тому же, когда началось новое видообразование, преподаватели-люди стали особенно настаивать на необходимости подробного знания истории. Человечеекая культура сохранила память о свечах, а также и о кулинарии, в том числе рецепт приготовления студня.

Кому-то пришло в голову, что перевозить цистерну с парафином как прицеп окажется во многих отношениях проще и даже безопаснее для команды, чем использовать грузовик-цистерну. Само собой подразумевалось, что аборигенам будет отправлен новый груз углеводородов, хотя никто еще не знал, насколько ценной окажется обратная посылка. Все испытывали естественное сочувствие к нуждам исследователей, а их ответный дар по меньшей мере дал бы информацию о самих аборигенах. За медленным приближением «Студня» с интересом следили не только заждавшиеся мужья.

Почти вся рабочая связь с местным городом касалась научных вопросов: словарь пополнялся пока за счет усилий компьютера сопоставить движение человеческих механизмов, которое аборигены каким-то образом отслеживали на любом расстоянии, с излучением, поглощавшимся и принимавшимся спутниками наблюдения. Дискуссии сводились к обсуждению орбитальных пертурбаций и прецессий и их влияния на внутреннюю структуру планеты. Компьютер Гнезда постепенно составлял подробную карту распределения плотности строения Полупечки и понемногу продвигался в регистрации течений в мантии. Довольно естественно для планеты, чья масса превышала земную в сто семьдесят семь раз, радиус - почти в пять, а сила тяжести на поверхности - в семь с лишним, тектонические плиты здесь двигались со скоростью, которая на Земле пристала скорее метеорологическим феноменам. Да и сами плиты были размером не с континент, а скорее с крупный город или небольшое государство. Так что следить за их движением было увлекательно, и конца этим наблюдениям не предвиделось. Одна пара, прибывшая в Гнездо в качестве метеорологов, переключилась с тех пор на динамику коры и была радушно принята планетологами. И сами супруги вздохнули с облегчением, хотя слегка стыдились, что спасовали перед трудностями. В атмосфере Полупечки насчитывалась дюжина основных компонентов, в основном фториды и оксиды серы и кремния и некоторые другие; пропорции состава хаотично менялись в зависимости от времени и места и готовы были перейти в иное фазовое состояние при малейших скачках температуры, давления, солнечного освещения и концентрации других компонентов.

Разумеется, в научной работе не следует полагаться на чудо, однако кое-кто из персонала временами - и, конечно, только про себя - готов был поддаться искушению. Как-никак сверхъестественная помощь не могла оказаться намного менее полезна в предсказаниях, чем существующие математические модели.

Так что беседы с аборигенами касались больше физики и математики, чем эмоций. Даже с математическими абстракциями, которые были необходимы для понимания химии, дело шло туго. И неясным оставалось, знают ли - и заботятся ли - аборигены о возвращающемся танкере.

Триша Верткое Перо, отвечавшая за первую попытку истолкования компьютерного перевода, в общем не сомневалась, что груз парафина был получен и одобрен. Она представления не имела, что послано - если вообще послано - взамен. Она даже не была уверена, что сама идея «обмена» понятна аборигенам.

И все-таки «Свечку» растили и совершенствовали за пределами станции, потому что в естественной среде быстрее проявлялись недочеты в конструкции.

Сверхмощный и сверхтяжелый вездеход, названный еще по какому-то древнему литературному источнику «Энни», был в целом готов. Он должен был служить тягачом для цистерны. Сейчас Эрни с Ником его испытывали. Мало кто сомневался, что второй рейс достанется этим двоим, хотя у Бена имелись на этот счет некоторые возражения. Окончательно все решилось по чистой случайности.

На станции, конечно, продолжалась обычная работа по планетографии. Больше двух дюжин спутников, выведенных на орбиту на высоте около десяти тысяч километров, взаимодействовали с сетью сейсмографов, медленно расползавшейся от Гнезда и отслеживающей внутреннее строение Полупечки, подробности ландшафта и движения атмосферы. По оценке Бена Облака, они нарабатывали примерно две докторские диссертации в час.

И с каждым часом Джесси Хижина Ледяная Стена и Мария Поток Юкка становились на семьдесят-восемьдесят километров ближе к мужьям. «Студень» держал приличную скорость. И приближался к темной стороне.

Независимо от предстоящих решений, с конструкцией нового танкера дело, в общем, двигалось, С созданием псевдоживой техники исчезли многие трудности, тормозившие изготовление конструкций, которые приходилось в самом деле изготавливать. Но это не избавило от необходимости проектирования. Замыслы, казавшиеся превосходными сами по себе, оказывались несовместимыми с другими, не менее прекрасными, когда их пытались срастить вместе. Цельное изделие, отлично работавшее в компьютерной модели, обрастало недостатками при реальных испытаниях. Особенно беспокоило конструкторов отсутствие связи со «Студнем» - его команда, не хуже других разбиравшаяся в конструировании псевдожизни, пусть и не будучи экспертами, могла рассказать о текущих проблемах больше, чем кто-либо другой на планете.

На первое место вышел, казалось бы несложный, вопрос: как обеспечить устойчивость тягача с прицепом, в несколько раз превышающим его массу? Эрни с Домиником и еще несколько экипажей водителей проводили пробные выезды и слишком часто возвращались из них с новыми проблемами. Иногда они целыми часами не задумывались о своих женах, хотя никогда не забывали справиться о них у Сенатсу, вернувшись на базу.

- Через пару часов они распрощаются с солнцем, - заметила аналитик при одной из таких бесед, когда танкеру осталось до базы каких-нибудь тридцать тысяч километров по прямой. - Их уже сейчас гораздо проще засечь, и дорогу они, кажется, отыскивают без труда. Пару раз сворачивали в сторону, но не слишком далеко и скорее всего из-за сдвигов вроде вашего. Тот, кстати говоря, поднялся на три метра и вроде бы продолжает расти; хорошо еще, что они возвращаются другой дорогой. Я предложила Бену послать кого-нибудь проверить, что там с горизонтальным смещением. Со спутника не определить - без точной локализации рефлекторов на грунте изображение недостаточно четкое. Не хотите прокатиться?

Доминик пожал плечами:

- Мы не против, если Бен считает нужным. Надо же чем-то заниматься.

- Сдается мне, без дела вы не сидите. Ладно, спросим Бена. Если он решит, что вы нужнее на выращивании

«Свечки» и «Энни», пошлем кого-нибудь еще. Или никого не пошлем, если он считает, что это не важно.

Облако, поразмыслив секунду-другую, решил, что данные достаточно важны, чтобы посмотреть поближе, и шесть часов спустя - надо все-таки людям когда-то и спать - «Четверка» с прежним экипажем вышла из Гнезда в направлении семьдесят градусов от горячего полюса.

Некоторые изменения на маршруте бросились в глаза с первого взгляда. Высокие растения, которые, видимо, взошли на остатках раздавленных колесами в первом рейсе, стали намного выше. Те, что походили на багровую, бурую и мертвенно-черную двухметровую спаржу, теперь напоминали скорее гигантские цереусы. Основания их стволов часто срастались между собой. Прежние заросли слились в толстые, отдельно стоящие растения, протянувшие вверх множество ветвей. Ни одного из водителей не вдохновляла мысль ломиться через них напрямик, поэтому приходилось ехать медленнее и часто вилять. Случалось и отступать назад, чтобы найти новую дорогу. В конце концов они пришли к выводу, что, чем пробиваться по старому пути, лучше двигаться параллельно ему.

Они обсудили гипотезу, что перемолотые их колесами растения служат пищей для сапрофитов, и доложили свои соображения Бену. Через десять минут от него поступило распоряжение собирать образцы. Ксенобиологам тоже нужна информация. Жизнь на планете, практически лишенной водорода, требовала изучения. Тем более жизнь, в которой углеродная составляющая превышает девяносто процентов при нулевом содержании водорода.

Сбор образцов еще больше задержал бы их, но Эрни с Ником решили отложить его на обратный путь и покатили вперед, оставляя справа частокол живых труб, а слева - относительно открытое пространство.

Все еще активный сдвиг напомнил о себе толчками задолго до того, как водители его увидели. В результате «Четверка» опять притормозила. Водители остановили ее на небольшом расстоянии от сдвига, который, как и предсказывала Сенатсу, поднялся выше двух метров. Крупные сапрофиты, если это были они, в зоне сотрясений чувствовали себя неуютно и уже не мешали движению. Поэтому «Четверке» удалось несколько километров проехать вправо вдоль уступа, но место для переправы так и не нашлось. Оба не настолько доверяли прочности своей машины, чтобы пытаться перевалить гребень при местной силе тяжести, даже если бы не приходилось думать о возвращении. К тому же, если бы корпус и выдержал, людям от такого толчка, пожалуй, пришлось бы не легче, чем рыбам, которых глушат динамитом.

Сервоавтоматы - уолдоуправляемые псевдоживые механизмы от десяти сантиметров до полуметра в длину и от восьми до восьмисот килограммов весом - были, понятно, расходным материалом, и они потратили несколько самых маленьких и самых, с их точки зрения, прочных жучков на пробные прыжки с уступа. Ни один не уцелел, но эксперимент стоил того.

На этом месте их застало новое сообщение Сенатсу, которое изменило план Бена и взбесило ксенобиологов. «Студень» вышел из освещенной зоны и, по всей видимости, испытывал трудности с прокладкой маршрута. Из Гнезда, как и в прошлый раз, передали указания.

На этот раз танкер их игнорировал.

Просьба остановиться и выполнить указанный маневр, чтобы показать, что водители приняли передачу Гнезда, осталась без последствий и, во всяком случае, без ответа.

Бен, хорошо знавший своих сотрудников, немедленно предложил «Четверке» отказаться от прежнего задания и попытаться перехватить танкер. Почему бы не придать официальный статус неизбежному в любом случае решению мужей - Сенатсу с помощниками сделают все возможное, чтобы проложить маршрут для вездехода от его нынешнего местонахождения.

Возвращаться в Гнездо на перезаправку не требовалось: весь транспорт планеты был оборудован полным восстановительным циклом и необходимыми источниками энергии. Это обстоятельство заставило Облако отказаться от мысли послать навстречу женщинам кого-нибудь другого. Едва услышав об изменении в поведении танкера и не дожидаясь даже указаний по курсу, Эрни немедленно развернул машину на горячий восток - под прямым углом вправо от горячего полюса - и погнал прочь от уступа. Спешка была, собственно, излишней, потому что обоим мужьям предстояло много дней пути до встречи с машиной, в которой оставались их жены, но задержки они не потерпели бы. Ими снова овладело беспокойство.

Геодезические курсы двух машин, к досаде Бена, пересекались теперь не на солнечной стороне. Он хотел бы получить более подробные сведения о проблемах передвижения при солнечном свете, чтобы использовать их для разработки следующих маршрутов. Но, будучи по природе человеком практичным и понимая чувства водителей, он не стал предлагать ни им, ни Сенатсу отклониться, если представится такая возможность, немного влево. В ближайшие недели раза два-три возникала мимолетная надежда, что лучший путь, какой смогут найти картографы, выведет хоть ненадолго на солнце, но каждый раз его ожидало разочарование.

Эрни с Ником этому только радовались. Их подстегивала тревога - жены по-прежнему не отзывались, - и они со жгучей досадой подчинялись указаниям Сенатсу, направлявшей их через лабиринт между холмами в объезд непроходимых участков местности и растительности, мимо лужиц и озер неизвестного состава и один раз на добрых пятьдесят километров вдоль скального обрыва, невероятно высокого для кремнистых пород при такой гравитации. Сенатсу посоветовала им держаться хотя бы на километр от края: трудно было предсказать, не вызовет ли масса «Четверки» вкупе с невероятно быстрой эрозией под действием фтористых ветров и дождей обрушения всей стены. При семи g практически все равно, окажешься ты под оползнем или частью его. Сен только потому и решилась проложить курс над обрывом, что десять километров почти ровной поверхности позволяли развить здесь максимальную скорость. И, несмотря на это преимущество, Бен с Сенатсу долго спорили, отключив связь с «Четверкой».

Им не стало намного легче, когда через десять часов после прохода «Четверки» обрыв действительно рухнул, в четырех или пяти местах захватив линию маршрута вездехода.

- Не знаю, - заметил Ник, когда Бен передал им эту информацию, - сумею ли устоять перед искушением, когда стану через несколько лет рассказывать об этом ребятишкам. Как бы десять часов не превратились у меня в десять секунд.

Он прикусил язык, но было поздно. Эрни, который в этот момент был занят управлением, несколько секунд молчал, потом коротко бросил:

- Я бы наверняка не удержался.

«Студень», насколько было видно со спутников, двигался медленно. Он то и дело попадал в тупик и вынужден был отступать по собственным следам. Единственное, что немного обнадеживало: одна ошибка никогда не повторялась дважды. Это выглядело так, будто машиной все еще правит человек. Никто не желал верить, что прошлое выполнение указаний было случайностью, и, по общему мнению, неполадки, которые оборвали работу передатчика, теперь распространились и на приемник танкера. В чем там дело, можно было установить, только непосредственно осмотрев машину: средства связи на всем транспорте многократно дублировались. Чтобы вывести установку из строя, нужно было очень вдумчиво постараться или применить грубую силу.

Никто не мог поверить и даже допустить, что это могли сделать водители танкера, а что касается аборигенов, у них вряд ли хватило бы технических навыков, хотя они, очевидно, были знакомы с микроволновой связью. Но знание общего принципа еще не предполагает способности создать или вывести из строя совершенно незнакомый прибор.

И все же танкер был нем и, по всей видимости, глух, хотя и двигался так, словно им управляла разумная сила.

- Во всяком случае, - заметил Эрни, услышав сообщение Сенатсу, что танкер снова пятится, - они не заставляют нас за ними гоняться. Если бы девочки в самом деле отыскивали дорогу к дому наугад, нам бы приходилось все время менять свой маршрут.

- Послушайте, молодой человек! - перебил его негодующий голос Сенатсу. - Не думаете ли вы, что я не способна проложить для вас разумный встречный курс? Мне бы и в голову не пришло направлять вас в точку, где они находятся сейчас. Я понимаю ваше беспокойство, но это не повод для оскорблений!

Конечно, на самом деле она нисколько не сердилась, и Эрни это понимал, и она понимала, что Эрни понимает. Теперь уже все Гнездо практиковалось в искусстве отвлекать младшего водителя от забот. Хорошо еще, что на связь с ним выходила одна лишь Сенатсу.

И об этом Эрни, в общем-то, тоже догадывался. Как не странно, эта мысль ему помогала. Мужчина может отвергать жалость, но честное сочувствие - дело иное; в нем нет снисхождения.

Может быть, поэтому лишь немногие, кажется, догадывались, что Доминику тоже нужна помощь.

На самом деле их не так уж часто приходилось отвлекать. Путешествие само по себе было далеко не скучным. Движение с большой скоростью по плохо разведанной дороге требовало постоянной бдительности, которая не оставляла места посторонним мыслям, пока водитель нес вахту, а передав управление сменщику, он оказывался настолько вымотан, что мгновенно засыпал. Да и сам мир был совершенно непривычным для человека-первопроходца: он занимал собой все внимание, которое оставалось свободным от управления вездеходом.

Не все особенности ландшафта были видны водителям. Например, только в Гнезде, наблюдая за датчиками расхода энергии, определили, что машина две тысячи километров поднималась, а потом спускалась по трехкилометровому куполу. До Ника с Эрни дошли только отзвуки споров, которые вели планетологи, пытаясь совместить эти данные с показаниями спутников и сейсмографов.

Гипотеза, что силы, действующие на кору планеты, практически уравновешены, так что прочность самой коры почти не играет роли, здесь получила более доказательное подтверждение, чем на планетах с гравитацией в один g. Водители не ощущали изменения мощности, необходимой, чтобы поддерживать заданную скорость; они знали только, что стали на три тысячи километров ближе к цели.

Конечно, оба отмечали моменты, когда удавалось поддерживать заданную скорость - довольно редко, только на открытых участках, - и в таких случаях они еще тщательнее высматривали все странности, которые могли стать помехой этому благополучию.

Один-единственный раз им попалось животное - несомненно живое существо, лениво ползущее им наперерез, оставляя за собой полосу, начисто лишенную каких-либо растений, больших и малых. Не имея возможности заглянуть под него, они не сумели определить, передвигалось оно на коротких ножках - таких, надо полагать, потребовал ось бы немало - или же, хотя по следу этого не было заметно, использовало слизистую подкладку, как земные брюхоногие. На сей раз биологи умудрились прорвать строгую цензуру Бена, чтобы передать свои мольбы. Они хотели, чтобы «Четверка» совсем немного изменила курс, на ходу перевернула животное и выпустила пару жучков, чтобы исследовать его более тщательно.

Водители сомневались, что вездеход сумеет перевернуть тушу, не уступающую ему в размере, и совсем не были уверены, что животное не окажет сопротивления. Они пообещали попробовать, когда минует срочность, по возможности поближе к Гнезду, из которого могли бы прислать помощь, и проехали мимо. Управлять жучками среди помех биотоков удавалось только на короткой дистанции.

В дебаты вмешались аборигены, которые просили объяснить, что такое «животное». С помощью доступных символов никто не смог составить путного объяснения, в чем не было ничего удивительного, но в ближайшие несколько часов Ник и Эрни увидели кружащие вокруг вездехода объекты. Издали они казались знакомыми клочьями горелой бумаги, но при ближайшем рассмотрении оказались несомненными планерами. Правда, судя по тому, как их носило и швыряло ветром, аппараты с трудом поддавались управлению, и все же это явно были искусственные конструкции. Водители немедленно доложили в Гнездо. Аборигены, которые наверняка перехватили их доклад, никак его не комментировали.

Сейчас «Четверка» располагалась несколько ближе к солнечному полушарию, на которое в действительности приходилось чуть больше половины планеты, потому что звезда занимала четырнадцать градусов небесной дуги. В обычной тектонической активности явных изменений не отмечалось, но воздух существенно потеплел, и растительность, соответственно, стала более пышной. Здесь тоже не было ничего похожего на листья, если не считать таковыми все те же клочья горелой бумаги, и биологи заключали между собой пари, споря, появится ли что-нибудь в этом роде на солнечной стороне. Команда «Студня» ничего подобного не описывала, но, учитывая площадь планеты, отсутствие листьев на линии их маршрута еще ни о чем не говорило. Особые органы, уплощенные для восприятия солнечной энергии, представлялись в некотором роде роскошью на планете, расположенной в одной двадцатой астрономической единицы от своей звезды. Но тот, кто помнил об алогичном строении сетчатки позвоночных, не взялся бы предсказывать, какими странными путями идет эволюция живых организмов.

Бен редко о чем-нибудь просил экипаж «Четверки», сколько запросов ни обрушивалось бы на него от команды ученых. Правда, он передал им гипотезу, согласно которой более густые и крупные растения могут означать присутствие более многочисленных, если не более крупных, животных, но все решения об изменении курса и скорости оставлял на их усмотрение. Они ничего не стали менять, только максимально повысили бдительность.

Последние две тысячи километров были мучительны - гораздо хуже, чем предыдущие двадцать два дня пути, когда им тоже досталось. Сейчас мужчины находились, можно сказать, на дистанции прямой связи, меньше чем в трехстах километрах от продолжавшего движение танкера. Пройти эти триста километров по прямой не удалось: путь преграждал лабиринт складок, разломов и ущелий, в которых даже со спутника определялись камнепады. Что там камнепад! «Четверке» и тачки песка на крышу хватило бы, чтобы полностью вывести ее из строя, а ближайшая помощь осталась в десяти тысячах километров позади. Участок холмов волей-неволей пришлось обходить. Сенатсу явно чувствовала себя виноватой в том, что раньше не разглядела этого препятствия, но ее ошибка была вполне простительна: всю дорогу она занималась поисками и способами преодоления ближайших по курсу препятствий.

Эрни отозвался на последние новости, довольно резко дернув машину. Напарник вполне разделял его чувства, однако подал сигнал к смене водителя. Младший водитель сохранил достаточно самообладания, чтобы выполнить приказ, и «Четверка» вышла на новый курс, оставив «Студень» почти позади и чуть левее. Небо и неизбежные облака вспыхивали зарницами чаще прежнего - то ли сочувствуя, то ли насмехаясь. К счастью, ни один из напарников еще не дошел до того, чтобы одушевлять безразличный к ним мир. И ни один не задумывался, как близки они к этому состоянию, которое, конечно, ничуть не обеспокоило бы планету, зато могло сильно повлиять на их здравомыслие.

Облако, конечно, заметил неоправданный рывок (об этом свидетельствовали показания датчика телеметрии) и несколько встревожился, но он ничего не мог сделать, и сказать ему, собственно, тоже было нечего.

Эти две тысячи километров растянулись на три лихорадочных дня, хотя «Студень» сэкономил им несколько часов, удачно - по-видимому, случайно - выбравшись на более проходимый участок, где он и остановился.

Остановка, возможно, была вызвана тем, что танкер оказался почти в центре двадцатикилометрового цирка - почти наверняка неметеоритного кратера, - из которого расходилось восемь узких ущелий. По словам Сенатсу, он исследовал два прохода и вынужден был повернуть обратно,- возможно, предположил Бен, водители обсуждали, который попробовать следующим.

Ни один из мужей ни на минуту в это не поверил. Оба знали, что их жены заранее составили бы программу действий. Их лица за дыхательными масками помрачнели. Они ничего не ответили Облаку, но Эрни, который опять вел машину, погнал ее зигзагом на самой высокой скорости через заваленный камнями каньон, выводящий, по заверению Сенатсу, в цирк. Ник не возражал. Чем скорее они выберутся из-под угрожающих восьмиметровых стен, тем больше шансов дожить и увидеть…

…то, что им предстояло увидеть. Снимки со спутников, в конце концов, были всего лишь компьютерной реконструкцией.

Камни, конечно, сыпались, но все мимо. Ни один из мужчин не приписывал этих промахов искусству водителя, ни один даже не думал о них. Через двадцать километров каньон кончится - и откроется долина.

Пятнадцать километров. Десять. Пять.

Они прорвались, и ни один даже не испытал облегчения, когда опасные стены расступились. С первого взгляда они танкер не увидели и остановились, чтобы присмотреться.

Хуже всего, что ни один огонек не горел на танкере. Бортовые стереопрожекторы, понятно, могли выключить при остановке, но фара и маленькие, но яркие и отчетливые опознавательные огни в темноте должны гореть постоянно. Прошли долгие, долгие мгновения, пока Эрни разглядел темный силуэт на тусклом и мерцающем сложными переливами фоне.

Он указал рукой, и Доминик кивнул. Через ущелье машину вел младший, но теперь Ник взял управление на себя и повел вездеход к неподвижной, темной и, возможно, безжизненной цели. Эрни надрывался, крича в многоканальный передатчик ближней связи. Отсутствие ответа их не удивляло, а точнее сказать, приводило в отчаяние.

Гусеницы, колеса и нижнюю часть танкера покрывал какой-то белый налет, но сейчас мужчинам было не до того.

Хотя бы в кабине должен гореть свет. Не горел. Окна были не просто темны, они выглядели как-то необычно, но эта странность дошла до сознания, когда «Четверку» отделяло от танкера всего пятнадцать метров.

Даже не освещенные изнутри, окна не должны были выглядеть просто черными дырами. Самый прозрачный материал, как бы хорошо он ни пропускал свет, хоть какую-то часть его отражает.

Но небо, заметно более светлое, чем грунт, не отражалось в окнах «Студня». Они казались черными провалами в не слишком светлом корпусе машины. И как только мужчины поняли, в чем дело, у обоих вырвался крик расставания с последней надеждой.

Окон просто не было. Возможно, не было никого и внутри, но тогда где же они могут быть? И главное, где они могут выжить? Что, кроме воздуха планеты, осталось в кабине танкера? Даже Доминик, у которого средство получить ответ было прямо под руками, с трудом заставил их действовать.

Но наконец его пальцы задвигались, медленно и куда менее уверенно, чем обычно. Он вложил руки в перчатки уолдо, и из люка вывалился жучок. Короткая - может быть, слишком короткая - проверка ног, манипуляторов и освещения - и он движется к громоздящейся над ним туше танкера.

Конечно, он мог вскарабкаться по корпусу. На внешней оболочке всего транспорта имелись скобы, и на «ногах» жучка были захваты, и машины проектировали и выращивали, предусматривая не только обычные, но и спасательные операции. Автомат довольно неловко взобрался по лобовому щиту «Студня» и наконец достиг отверстия, которое когда-то было перекрыто прозрачным барьером, удерживавшим внутри воду-наполнитель и защищавшим кабину от среды, превосходящей едкостью земную среду, что нечасто встречается в изученных пределах Вселенной. Ник управлял маленьким автоматом, наблюдая за ним из кабины вездехода. Даже Эрни не спрашивал, почему он до сих пор не активировал собственную оптику жучка.

Да, окна отсутствуют. Да, жучка нетрудно провести внутрь. Да, больше нечем оправдать отказ от использования его собственных «глаз». Не взглянув на напарника, Ник подключил зрение жучка и свой экран.

Не сразу удалось разглядеть внутренность кабины. Ничего похожего на человека, но, возможно, дело было в том, что поле зрения ограничивалось метром от камеры. Дальше все перекрывала путаница изогнутых стеблей толщиной от среднего пальца человека до тонкой бечевки. Окраска их изменялась в обычном для Полупечки диапазоне - от очень темного свекольного и коричневого до тусклого черного.

И все это было очень хрупким - таким хрупким не бывает ничто живое. Когда Ник решил продвинуть жучка дальше, тот, повинуюсь уолдо-управлению, попытался использовать для опоры один из самых толстых стеблей. Растение рассыпалось в пыль, и автомат, перевернувшись, свалился на дно кабины. Падая, он пробил в плетенке что-то вроде лифтовой шахты, и Нику пришлось включить процедуру очистки, чтобы осадить черную пыль, зависшую в густой атмосфере.

Оба водителя теперь не сводили глаз с экрана, но делу это не помогало. Жучок завяз в чаще и медленно полз по полу, пробивая словно прогоревшие насквозь побеги и стебли. Собственно, они были хрупкими, но довольно прочными. Чтобысломать толстые ветви, требовался напор всей массы автомата. Но, уж сломавшись, они разлетались в прах.

Кабина танкера была заметно просторнее, чем у «Четверки», - больше пяти метров в ширину и восемь в длину, - так что на полный осмотр пола ушло некоторое время. Жучок теперь продвигался под низким, в двадцати сантиметрах от пола, потолком из причудливо переплетенных ветвей, среди подпиравших его колонн из уцелевших стеблей. Он оставлял за собой след в толстом слое пыли вперемешку с крошечными обломками.

Ни следа человека, живого или мертвого, на полу не обнаружилось, и ясно было, что при местной силе тяжести эта путаница ветвей не могла бы выдержать вес человеческих тел, после того как исчезла вода, поддерживавшая их на плаву. Эрни наконец произнес это вслух, обращаясь к передатчику, стараясь говорить бесстрастно, насколько то было в его силах, и перечислил наблюдения, приведшие к такому выводу. Бен подтвердил прием и открыл канал связи для всего Гнезда.

- Нам не нужны советы, надо продолжать осмотр! - возразил Ник. - Так или иначе, мы сумеем выяснить, что произошло. Прежде всего, что случилось с окнами?

- Думаю, они первыми не выдержали бы, если бы на дневной стороне отказало охлаждение и вода внезапно вскипела, - неохотно напомнил Облако. - Или кто-то из специалистов считает иначе? Если так, прошу высказываться. В любом случае вы лучше приведите танкер для подробного обследования и постарайтесь по возможности больше ничего в кабине не ломать. По вашему описанию, растения очень хрупки, то есть отличаются от известных нам, и желательно, чтобы вы доставили нам для анализа не только порошок. Не подумайте, что мы забываем о девочках, но, если мы хотим узнать, что случилось, нужна информация. Вы сами понимаете.

- Понимаем, - резко ответил младший из водителей. - Но кое-что мы хотим осмотреть сами.

- Что именно? Они могли выжить только в этом отсеке. Остальную часть машины занимает цистерна для парафина, который на последнем участке пути представлял собой расплав, а на обратном пути там остался местный воздух - если бы после изъятия груза его откачали, цистерна должна была заметно сплющиться. И вы, и Сен это заметили бы. Что вы надеетесь найти? У вас же нет оборудования для микроскопического или серьезного химического анализа.

- Мы могли бы найти течь, если она достаточно велика, чтобы… чтобы все случилось так быстро, что они не успели передать сигнал тревоги.

- Думаю, даже малая течь могла повредить установку связи, прежде чем они бы поняли, что происходит. Ну ладно, под мою ответственность попробуйте отыскать течь между кабиной и цистерной, но постарайтесь сохранить хоть немного этого добра для наших аналитиков.

- Постараемся. А как мы поведем «Студень», если кабина непригодна для обитания? Мы не сможем снова заполнить ее водой, потому что нечем закупорить окна.

- Об этом мы подумаем. А вы пока ищите. Мужчины повиновались: Эрни довольно мрачно, Ник

скорее задумчиво. Пол и задняя часть кабины до дальней трети боковых стен разделяли жилое помещение с отсеком для груза, так что осмотреть предстояло большую площадь, и не очень ясно было, как это сделать, не нарушив контакта растений со стенами. Останки человека достаточно велики, но искать в стенах отверстия величиной с булавочный прокол или щель толщиной с ноготь совсем иное дело. Ник две-три минуты размышлял, ничего не предпринимая. Напарник наблюдал за ним с возрастающим нетерпением.

- Знаешь, - наконец медленно проговорил Юкка,- если бы течь действительно была между кабиной и цистерной, с чего бы окнам вылетать наружу? Пар вполне мог бы втянуться туда, в цистерне хватало места, даже если она была почти заполнена парафином. Там же оставалось несколько кубометров местного воздуха - допуск на расширение парафина при нагревании.

- Все равно я хочу проверить.

- Понимаю. Мне тоже не по вкусу отступать. Но подумай сам: если есть еще шанс, что девочки живы, то уж точно не в машине. Аборигены могли бы…

- Могли бы. Но откуда им знать - как? Разве мы сумели бы сохранить жизнь одному из них, даже у самого Гнезда, если мы понятия не имеем, что им требуется, не считая температурных условий? И если они живы, почему с нами не связались?

Доминик махнул рукой в сторону танкера;

- Каким образом? Ты полагаешь, коммутатор еще в рабочем состоянии?

- А вот это вы должны выяснить, и побыстрее, - вмешался в их беседу голос Бена. - Конструкторы считают, что это вполне возможно. Если хоть что-то работает, вы можете использовать жучка, который уже в кабине. Проверьте, нельзя ли настроить ее на прямую связь с вами, или, может быть, управление уцелело - и жучок сможет вести машину. В первом случае можно вести «Студень», нацелив его на луч вашего передатчика. Во втором получится гораздо сложней, но один из вас сможет действовать с помощью манипуляторов жучка, пока другой будет вести «Четверку». Получится страшно медленно, потому что вам придется останавливаться на отдых, вместо того чтобы сменяться, но все-таки осуществимо.

- Но… - начал Эрни.

Облако заговорил мягче и намного настойчивей:

- Вы оба понимаете, что если и остается крошечный шанс за то, что они еще живы, то только на солнечной стороне. Мы не знаем, насколько разумны эти аборигены, но не забывайте - это они связались с нами, перехватив передачи со спутников и вездеходов. Давайте приведем машину к дому и вытянем из нее все, что она может дать. Даже если время решает все, а я не могу поручиться, что это не так, ничего лучшего не придумаешь. А пока мы можем попробовать расспросить аборигенов, хотя для этого понадобится еще много уроков языка.

- Откуда такая уверенность, что ничего лучшего не придумаешь? - все так же резко спросил Эрни.

- Уверенности, конечно, нет, - все так же мягко откликнулся Бен. - Но мне кажется, лучше будет, если искать причины случившегося станут все наши умники.

Ник задумчиво кивнул. Бен этого не видел, зато видел Эрни.

- Думаю, в этом есть смысл.

- Есть смысл сделать еще одно, - сумрачно добавил Эрни.

- Что?

- Насколько поняла Триша, аборигены остались довольны разнообразием доставленных водородных соединений. Я хотел бы знать, сколько именно разновидностей они получили.

- Я уже говорил, что в танкере была смесь углеводородов, и местные вполне могли назвать их водородными соединениями, - быстро отозвался Ник.

Затем последовала целая минута молчания.

- Хорошо. Попытаемся довести танкер. Но я хочу получить ответ на один вопрос, если Триша сумеет разобрать его среди местных помех.

- На какой? - спросил Бен.

- Знают ли аборигены, что такое вода, или, по крайней мере, есть ли у них для нее известное нам обозначение, пусть даже они называют ее окисью водорода, и… за нее они нас не благодарили?

Снова потянулась долгая пауза, пока смысл этого вопроса беззвучно отдавался в человеческих головах. Никто не напомнил, что это два вопроса, а не один: такое напоминание казалось сейчас неуместным.

- Она попробует выяснить, - ответил наконец Бен самым обыденным тоном, на какой был способен.

- Хорошо. Мы займемся управлением «Студня». - Доминик тоже старался говорить спокойно.

Управление, похоже, действительно работало. Это было не столь удивительно, как могло показаться: все подобное оборудование обладало большим запасом прочности и его встраивали - вращивали - в структуру самой машины. Крупные движущие части были подвержены механическим повреждениям, но вся аппаратура, в которой основным действующим компонентом являлась электроника, имела приличные шансы уцелеть в среде Полупечки, пока алмаз и кремний не вступали в прямую реакцию с фтором.

Правда, настроить систему танкера на движение к источнику излучения, хотя бы неподвижного, не удалось. Самым близким к автопилоту прибором на Полупечке являлся автоматический выключатель питания. Здесь отсутствовали ровные трассы с направляющими маяками или рельсами. Хотя на планетах обычного типа давно изобрели устройства, способные обходить препятствия, и их нетрудно было встроить в транспортные средства, выращенные на Полупечке, но ведь эти машины предназначались для исследователей. Им полагалось обходить не всякое препятствие. Заранее подразумевалось, что вести их будут разумные любознательные люди, обладающие нормальным чувством самосохранения, но в то же время способные на риск, когда дело того стоит.

Значит, оставалось только попытаться управлять «Студнем», используя сервоавтомат. Это оказалось возможно, но далеко не просто, и даже Эрни согласился, что два-три часа практики на открытой местности не помешают. Когда оба приобрели некоторую уверенность, Доминик направил «Четверку» в ущелье, которое вывело их в цирк, а его младший товарищ, поглядывая в заднее окно кабины, сосредоточенно пытался удерживать более тяжелую машину на заданном расстоянии от вездехода.

Он чувствовал себя совершенно уверенно и даже почти расслабился к тому времени, когда проход впереди стал уже.

Обменявшись короткими: «пройдем» - с одной стороны чуть вопросительным, с другой - слегка неуверенным,- они вошли в проход, остро ощущая, что масса даже порожнего танкера может обрушить на них стены куда вероятнее, чем их легкий вездеход. Конечно, «Студень» представлял собой и более обширную мишень, но несколько вмятин или даже дыр в его корпусе уже мало что меняли. Вообще-то идея, что валун величиной с дом и с потенциальной энергией, обеспеченной семью g, оставит в корпусе всего лишь вмятину, представлялась излишне оптимистичной. Оба водителя были оптимистами, даже учитывая то, что, вероятнее всего, произошло с их женами, но они рассуждали здраво. Взгляд Эрни слишком часто перебегал с туши «Студня» позади на обрывы впереди и над ними.

Весь их прежний опыт подсказывал, что камни время от времени скатываются вниз. И по всей вероятности, причиной обвалов было их движение, потому что большей частью они срывались в ущелье чуть позади машин.

Но не всегда. Четыре раза до слуха мужчин долетал оглушительный колокольный звон - оглушительный, несмотря на разницу в акустических сопротивлениях местной атмосферы, корпусов машин и воды, заполняющей кабину. Корпуса, конечно, не были металлическими, но в достаточной степени соответствовали металлу по упругости, чтобы звенеть от удара.

Все четыре раза доставалось «Студню». К счастью, глыбы оказывались размером не с дом, и поэтому «Студень» не настолько пострадал, чтобы потерять способность двигаться. Тем не менее Доминик расслабился только тогда, когда они выбрались из опасной зоны и начали в обратном направлении огибать «проклятую заплату», как они окрестили участок холмов.

Как раз тут их снова вызвал Бен:

- Вам подготовили новый маршрут. Идти в обход не обязательно. Ждите указаний.

«Ждите указаний… Ждите указаний…» Эти слова стали привычными, когда часы их бодрствования слились в дни, а потом и в недели. Из-за перерывов на сон и сложностей с управлением «прицепом» средняя скорость не превышала семидесяти километров в час. Однообразие проходящих недель нарушали сообщения Сенатсу, касавшиеся перемен ветров, погоды и местной биологии. Они больше не видели ни животных, ни планеров, хотя последние вызвали множество споров в Гнезде. О выигранном друзьями призовом фонде речи не заходило: ни один из них о нем не вспомнил, и никто из Гнезда почему-то тоже не стал об этом говорить.

Мужчины были попросту слишком заняты, чтобы часто задумываться о пропавших женщинах, хотя и забыть о них водителям не удавалось. Получив сообщение, что «Свечка» в общем готова и Бен предлагает немедленно загрузить ее и отправить к «городу» аборигенов со свежим экипажем, Ник и Эрни горячо возмутились. Они пытались воззвать к логике: Эрни утверждал, что из переговоров с женами во время первого рейса они с Ником составили лучшее представление о маршруте и его трудностях, чем кто-либо иной. Бен возразил, что их переговоры слушало все Гнездо, а если понадобится, можно повторно прослушать запись. Ник поддержал напарника, указав, что в сообщениях могли быть смысловые оттенки, которые улавливают только те, кто хорошо знал говорящих. Этот довод был нечестным по отношению к неженатому еще Облаку, но никто из водителей сейчас не заботился о честности. В глубине души Бен, как всякий холостяк на его месте, усомнился в весомости последнего аргумента, но опасался навлечь на себя презрение - и не только овдовевших мужчин - за то, что берется судить вне пределов своей компетенции.

Он попытался напомнить о цене времени. Ник ответил напоминанием о цене опыта: они с Эрни единственные, за исключением Марии и Джесси, кто удалялся прежде от Гнезда. На этом Облако сдался, согласившись дождаться их возвращения, но воспользовался их же аргументами, чтобы настоять на включении в экипаж еще двоих водителей, которым следовало набраться опыта.

Эрни с намеком осведомился:

- А «Свечка» может вместить шестерых?

Координатор едва не выдал себя, спросив, каких шестерых, но вовремя опомнился:

- Сможет к вашему возвращению.

Возражать, что места для шестерых скорее всего не понадобится, было явно неразумно и, возможно, все-таки ошибочно. Разумная жизнь, даже если это иной разум, дорого стоит в глазах всех цивилизованных существ. Виды, пережившие периоды войн и достигшие стадии межзвездных путешествий, практически всегда оказываются цивилизованными.

Бен сдержал слово. К возвращению Ника и Эрни в Гнездо второй танкер был готов, загружен и перестроен так, чтобы, если понадобится, удобно разместить в нем женщин. Возник новый спор, в котором водители настаивали, или пытались настоять, на немедленном выходе в рейс на горячую сторону, хотя невооруженным взглядом было видно, как они вымотаны. Этот спор выиграл Бен, которому пришлось пообещать, что «Свечка» без них не отправится, так что прошел еще почти год по счету Полупечки, пока врачи сочли этих двоих годными к работе.

Кабину «Студня», само собой, обследовали без промедления, хотя работу пришлось перепоручить жучкам. Чтобы впустить в машину живых исследователей, ее пришлось бы ввести в шлюз и залить водой, а значит, уничтожить все свидетельства, какие в ней могли оказаться.

Быстро выяснилось, что можно отламывать маленькие кусочки, не уничтожая всю ветвь. В пыль обращались только два-три ее диаметра по обе стороны разлома. Таким образом, обрезав с двух сторон достаточно длинный кусок стебля, удавалось получить целый, неповрежденный по-видимому, образец. Поскольку цистерна оказалась тоже полна этим добром, недостатка в образцах не ощущалось. После нескольких неудачных попыток подхватить вырезанные ветви до их падения на пол материал был доставлен в «лаборатории под открытым небом», и осчастливленные биологи и химики задали работу своим жучкам.

Ткани образцов по составу не слишком отличались от уже исследованной местной растительности. Правда, они были жесткими, а не гибкими, и кто-то наконец догадался, что растения, происходившие с горячей стороны планеты, попросту замерзли. Их попробовали отогреть до температуры, которую предсказывали данные спутников и радиационная теория для той широты горячего полушария, на которой располагался «город». Задолго до того, как эта температура была достигнута, экспериментальные образцы ветвей стали гибкими, как веревки. Кое-кто из ученых стал задумываться про себя, не с останками ли разумных аборигенов они работают, но эта гипотеза ни разу не высказывалась вслух до отправления «Свечки». У Бена эта мысль возникала, но он предпочел промолчать, чтобы Эрни опять не разволновался.

Разговоры пошли в открытую, когда у отогретых ветвей, или корней, или лоз, или что бы то ни было появились тонкие побеги. Оказалось, что растения сохранили жизнеспособность.

Об этом почти сразу доложили Бену Облако, которому теперь пришлось решать, передавать ли эти сведения, и в каком объеме, довольно далекой уже экспедиции. С одной стороны, такая информация представлялась чрезвычайно важной для тех, кто, вероятно, вступит в прямой контакт с аборигенами. С другой - Ник и Эрни, вероятно, испытают неловкость, узнав, что, обследуя кабину «Студня», они, возможно, расчленили одного из представителей народа, с которым намеревались встретиться.

Или, учитывая судьбу их жен, не испытают.

Вторую пару водителей составляли супруги: Пэм Кнехт и Ахмет Джинн Папоротник. Папоротники могли завести дискуссию, чтобы отвлечь мужчин от мрачных мыслей. Бен надеялся, что происхождение супружеской четы из мира-колонии с гравитацией полтора g, сформировавшего низкорослое, коренастое и чрезвычайно крепкое население, не сыграет существенной роли, но его заботил запас терпения у Эрни.

Бен все еще пребывал в нерешительности - до возможной встречи экипажа с населением дневной стороны времени оставалось в избытке, - когда открылось новое обстоятельство.

Один из множества коротких обломков, валявшихся на полу «Студня», попал в число отогретых образцов. Он отказался оживать: не приобрел гибкости и не выпустил отростков. Выдержав его несколько дней сперва с другими образцами, потом отдельно, его отобрали для более подробного изучения. Уже известно было, что жизнь на Полупечке состоит в основном из углерода, с небольшими включениями азота, кислорода и таких металлов, как железо и титан. Сложность строения живых систем обеспечивалась не водородными связями между белками и углеводородами и внутри их, а фуллеренами и нанотрубками различной величины и формы, связанными семи-, пяти- и восьми-членными циклами, случайным образом расположенными в матрице из шестичленных циклов. «Протоплазма» на молекулярном уровне была значительно грубее, чем все известное до сих пор химикам-людям, и ее особенности внесли существенный вклад в рост кривой «докторских в час», которой похвалялся Бен.

Выделенный фрагмент был совсем иным. В нем обнаружилось некоторое количество углерода и немного железа, но в основном натрий, кальций и столько фосфора, сколько ни разу еще не встречалось в тканях местных организмов, а углеродные связи были большей части тетраэдрическими. Причина обнаружилась не сразу и только тогда, когда один из химиков, оторвавшись от дифракционного спектрометра и смутного узора, который он передавал на монитор, взглянул на образец невооруженным глазом.

Тогда он вызвал медика, которому хватило одного взгляда.

Сучок оказался обугленным остатком человеческого мизинца. Это открытие поставило перед Беном еще более трудную задачу, хотя и другого рода. И заставило его решать ее не откладывая. Так он и сделал, передав далекой «Энни» самый сдержанный и краткий доклад.

- Только палец? - немедленно спросила маленькая Пэм, не дав опомниться теперь уже несомненно овдовевшим мужчинам.

В вопросе было неподдельное и оправданное любопытство, но кроме того - попытка смягчить удар, который нанесло им это известие. В сущности, это было ни к чему: Ник и даже Эрни за прошедшие недели почти смирились с неизбежностью этого факта.

- Вы говорили, что обшарили весь пол сантиметр за сантиметром. Почему вы не нашли ничего больше - и ничего более узнаваемого? Конечно, может быть, это и к лучшему, что вы не нашли, но я все-таки не понимаю - почему?

Доминик мог бы ответить сразу, но и Эрни уже нашел объяснение:

- Он маленький, и они его не заметили.

Больше можно было не объяснять. Даже «они» не требовало определения. То же относилось и к Бену Облаку, и к остальным пятидесяти сотрудникам Гнезда, находящимся на общей связи. Все они услышали, как Доминик на удивление ровным тоном продолжал:

- Бен, Триша получила ответы на те вопросы, которые мы тогда задавали: насчет аборигенов и воды?

- Насколько я знаю, нет. - Облако с трудом обрел голос. Он предполагал, что на Полупечке не обойдется без потерь, но половина земного года спокойной работы притупила его готовность. - Я постараюсь узнать. Держитесь. И нам очень жаль. Не знаю, что тут сказать, чтобы не звучало как в «Поллианне»1, но вы знаете, что мы чувствуем.

- Мы знаем.

- Думаю, - продолжал Бен еще мягче, - вы знаете и почему я послал с вами вторую пару водителей.

Это не было вопросом. Бен, тонкий и хрупкий уроженец колонии с половинной силой тяжести, редко вспоминал о пользе мускульной силы, но он был реалистом.

- Угу. Спасибо. Не беспокойся. Эрни, твоя смена. Нам еще предстоит кое-что узнать на горячем севере.

Солнце должно было показаться через пару тысяч километров или около того. Температура повысилась, хотя основные потоки ветров над поверхностью несли холод с темной стороны; турбулентные потоки перемешивали поверхностный слой с верхними слоями, которые нагревало не только солнце, но и сжатие при потере высоты. Доминик время от времени способствовал росту благополучия Эрни, упрямо пытаясь предсказывать погоду, но даже при его оптимизме версии прогнозов становились Слишком многочисленными. Зато появился и новый мотив для предсказаний: им удалось установить еще один из спусковых механизмов оползней. Внезапный порыв горячего или холодного - двести-триста градусов по Кельвину1 - ветра вызывал растрескивание скал от перепада температур. К счастью, трещины никогда не уходили слишком глубоко, но и тонкие скалывающиеся слои породы могли представлять опасность, тем более если осколки оказывались достаточно мелкими и разлетались в стороны. Они уже не раз попадали в цистерну, и приходилось делать остановки для тщательного осмотра, но пока все обошлось мелкими вмятинами. Единственное попадание в «Энни» вовсе не оставило следа, возможно, потому, что ради лучшей тяги ей нарастили порядочно лишней массы.

Они обнаруживали и огибали лужи неизвестной жидкости, но, по мере того как небо впереди светлело, лужи становились обширнее и попадались чаще. «Энни» избегала их, хотя «Студень» на обратном пути, по-видимому, перебирался вброд. Белая корка на его протекторах и на нижней части корпуса состояла в основном из криолита - натриево-алюминиевой соли плавиковой кислоты, которую аборигены земной Гренландии считают особым видом льда, потому что она плавится на сальном светильнике.

Теперь уже почти не вызывало сомнений, что или, вернее, кто направлял танкер к дому. Доминик успел сравнить судьбу его водителя с судьбой своей жены, но никому не высказывал своих соображений. Прежде всего оставалось неясным как. Переплетение растительных побегов могло оказаться системой дистанционного управления: растения этого мира, несомненно, излучали и воспринимали микроволны. Может быть, на борту все-таки не было разумного существа. Это предположение согласовывалось с фактом, что аборигены немедленно зарегистрировали запущенные несколько месяцев назад спутники и направили к ним сигнальные лучи. Нанотрубки в тканях организмов Полупечки могли служить проводниками ионов металла и антеннами помимо многих, многих иных целей. Все настоятельнее напрашивалось предположение, что источником сигналов были действительно живые существа. И может быть, одна из девочек…

Нет. Не думать об этом. Что бы с ними ни случилось, все произошло очень быстро - этому, по крайней мере, можно поверить - и почти наверняка с обеими сразу.

И все же, наверное, можно не шарахаться от луж, тем более что экспедиция направлялась на горячий север, так что все, что намерзнет сейчас на машину, очень скоро растает. Ник озвучил это предположение. Пэм немедленно наложила на него вето:

- Откуда нам знать, какой они глубины?

- А зачем нам знать? Мы можем и вплавь. Плотность у нас всего вдвое больше, чем у воды.

- Мы-то проплывем, а сможем ли при этом перетянуть прицеп?

Ник не нашел что возразить, и они по-прежнему держались твердой, хотя порой и шаткой почвы. Двое других мужчин не приняли участия в споре.

Когда они впервые увидели краешек солнца, скуку развеяло новое приключение. Они прокладывали путь сквозь заросли, похожие на рощу цереусов, какие уже встречались Нику и Эрни. Иногда растения стояли слишком густо, чтобы прицеп мог проехать между ними, и водителю при всем желании ничего не оставалось, как протискиваться, пригибая к земле, а иногда и полностью обламывая стволы. «Энни» оставляла за собой отчетливый след, но не это беспокоило ее экипаж в первую очередь.

Позже - тогда на это не было времени - Ник порадовался, что в этот раз не выдал прогноза погоды. Без малейшего предупреждения машину встряхнул порыв ветра, гораздо сильнее всех, что они испытывали до сих пор. Трубчатые стебли окружавших их растений сгибались и обламывались.

И вспыхивали, хотя молний не было. Несколько минут «Энни» ломилась напрямик сквозь огонь, уже ничего не пытаясь объезжать. Снаружи не было свободного кислорода, но это ничего не значило: никому не хотелось думать, что могут сотворить с парафином неограниченные ресурсы здешней атмосферы. Собственно, свободного фтора здесь тоже почти не было, зато фтористые соединения могли повести себя совершенно непредсказуемо. Пэм пристроилась рядом с мужем, который вел машину. Эрни с замечательным самообладанием направлял луч с докладом об обстановке на все спутники, положение которых позволяло транслировать сообщение Гнезду. Ник выбросил одного из самых универсальных жучков и повел его параллельно цистерне с целью постоянного контроля за возможными протечками. Через несколько секунд Пэм, убедившись, что мужу помощь не нужна - он и не пытался маневрировать,- вывела второго жучка и пристроила с другой стороны.

Они оставили позади рощу и огонь, оказавшись более или менее вне опасности, через три или четыре тревожные минуты. Дул сильный встречный ветер: Ник предположил, что пожар создал мощный восходящий поток и на место поднимающегося воздуха со всех сторон устремились воздушные течения. Эрни поленился спорить, тем более что выигрыша не предвиделось, и двое остальных сочли эту теорию приемлемой.

Отъехав от края пожара на несколько сотен метров, «Свечка» и «Энни» остановились, и экипаж с помощью жучков произвел неторопливый и скрупулезный осмотр корпусов. За свой тягач не слишком беспокоились: о серьезном повреждении они узнали бы почти мгновенно. А вот малейшая протечка цистерны - другое дело. Предполагалось, что аборигены сумеют по прибытии сгрузить парафин. Им всеми доступными способами объяснили, что это такое, и они, надо думать, позаботились о том, чтобы не упустить ни капли драгоценного водорода. Да и по поводу первого груза жалоб не поступало.

Но никто еще не пытался установить, как влияет сам парафин на местные организмы. Представлялось вполне вероятным, что для живых организмов Полупечки водородные соединения примерно так же полезны, как сравнимые концентрации фтористых - для земных. К тому же молекулярный вес многих соединений был достаточно высок, чтобы они могли исчезнуть в местной атмосфере, - конечно, ветер быстро перемешает их с воздухом и унесет, но сами по себе они никуда не денутся.

Напомнив обо всем этом Бену, путешественники запросили совета. Что, если они все-таки найдут течь, даже самую крохотную: возвращаться ли им, хотя бы до той ши-роты горячего севера, где парафин снова застынет?

- Я поспрашиваю народ, - только и смог ответить координатор после короткого раздумья. - Вы пока продолжайте осмотр и сообщайте, как дела. А мы будем исходить из худшего.

- Худшее - это что, на ваш взгляд? - поинтересовался Эрни.

- Если течь окажется настолько велика, что не останется надежды доставить груз к месту назначения. В этом случае решать будет легко, но надеюсь, дело обстоит иначе.

Команда разделяла его надежды, но их следовало подкрепить.

Под цистерной и рядом с нею виднелись пятна жидкости, но такие же были и возле тягача, и в нескольких метрах в стороне. Оснований подозревать в них углеводород не было, потому что лужицы не спешили испаряться или вступать в реакцию с очень горячим уже воздухом, однако несколько минут за ними внимательно наблюдали, особенно за теми, что стояли под цистерной. Потом Ник предложил отвести машины на сотню метров дальше, на сухой участок, и подождать еще несколько минут.

Капели не было. Новых луж не собиралось. Кажется, ничего не текло. Об этом доложили Облаку. У него, или у кого-то еще, хватило времени подумать, и последовал ответ:

- Осмотрите цистерну всюду, куда можно забраться, на предмет мельчайших трещин, даже если из них не течет. Помните о трещинке в «Студне».

- Что такое со «Студнем»? - спросили два голоса разом.

- Разве я не говорил? Да, помнится, тогда возникли новые вопросы, и не на все еще нашлись ответы. Но мы, кажется, уже поняли, что случилось. Охладитель, который не должен был позволить парафину выкипеть, когда вокруг станет по-настоящему жарко, работал на совесть, а вот когда жидкость выкачали - аборигены, надо думать, - цистерна, естественно, наполнилась местным воздухом. Какой-то его компонент - возможно, серный ангидрид - застыл изморозью на катушке и изолировал ее, так что воздух с обычной для тех мест температурой - градусов восемьсот-девятьсот по Кельвину, в зависимости от погоды,- проник внутрь и вошел в соприкосновение с задним стеклом кабины. Оно оказалось слишком толстым.

- Слишком толстым? - снова прозвучало два голоса.

- Слишком толстым. Тонкий стакан, если его окатить горячей водой, выдерживает, а толстый лопается. Мы делаем корпуса машин как можно прочнее и стараемся подобрать материалы самой малой теплопроводности. Под давлением атмосферного воздуха стекло самую малость прогнулось внутрь, но тут добавилось тепловое напряжение и образовалась изогнутая трещина, как арка над полом, очертившая участок примерно в десять квадратных сантиметров. Его сразу вдавило внутрь кабины, и получилась щель, может, всего один-два сантиметра шириной. Вода, или хотя бы часть ее, почти сразу вскипела, окна вылетели, и давление пара захлопнуло и прижало клапан так плотно, что трещину было очень трудно заметить.

- И вы до сих пор нам не рассказывали? Почему? - спросила Пэм.

- Ну, вам подобное не грозит. Ваш жилой отсек вообще не сообщается с цистерной. Очко в пользу идеи прицепа.

- И несколько очков вам в минус за то, что оставили нас в потемках!

- Мы проверим цистерну на наличие трещин, - произнес Доминик самым ровным голосом.

И все снова занялись жучками.

Огонь совсем затух. И ветер с горячего севера затих вместе с ним. Доминик, иногда отрываясь от работы, видел, что столбы дыма поднимаются прямо вверх на высоту около километра, насколько он мог судить, а там верхушку срывает ветром и уносит на горячий юг. На этой высоте дым уже подсвечивался солнцем и светился на фоне необычно темного безоблачного неба. Ника подмывало еще разок попытать счастья с прогнозом, но осмотр корпуса «Свечки» не позволял отвлекаться, и он твердо заставил себя вернуться к работе. Трещина действительно может оказаться почти невидимой.

Почти или совсем. Они не нашли ни одной, но полной уверенности не было. Отсутствие доказательств не…

Они ехали дальше, к зною и свету, говорили еще меньше прежнего и постоянно держали с обеих сторон двух жучков для наблюдения за цистерной. Сенатсу, руководитель маршрута, за эти несколько часов произнесла больше слов, чем все четверо, вместе взятые.

Конечно, никто не паниковал, но у каждого хватало разумных оснований для тревоги. Эрни с Ником теперь выглядели спокойнее, чем Папоротники. По крайней мере на первый взгляд.

- Ровный участок приблизительно на тридцать километров.

Девяносто минут молчания.

- Кажется, компрессионная складчатость поперек курса в десяти километрах перед вами. Два возможных прохода. Более широкий в четырех километрах направо. Поверните на двадцать два градуса вправо от тридцати семи.

Магнитное поле планеты было слишком неравномерным, чтобы надежно по нему ориентироваться, но показавшееся солнце позволяло легко определить горячий север - и держать курс прямо на него, что сильно мешало водителю. Новый курс принес некоторое облегчение.

Стены более широкого прохода оказались достаточно высокими, чтобы обеспечить тень почти на сто километров пути. За это время диск звезды практически не сместился вверх. Долина возникла не вчера: изъеденные эрозией стены по обе стороны сильно обрушились. Будь она чуть поуже, путникам нелегко было бы пролагать путь среди завалов.

- В восемнадцати километрах перед вами озеро. Огибайте вплотную по левому берегу.

Добравшись до озера, они убедились, что левый берег почти сплошь загроможден глыбами, но правый был еще хуже. Водители Доверились Сенатсу. Она и сама чувствовала себя все увереннее, потому что доклады с тягача помогали ей интерпретировать показания спутниковых радаров.

Она не приняла в расчет «кактусы», густо растущие по левому берегу, однако эти заросли их почти не задержали. Ни Эрни, ни Доминик не забыли оставшегося позади пожарища, однако на этот раз обошлось без внезапных шквалов огня. Хотя молний, как всегда, хватало.

- Все может быть, - заметил Доминик. - Правая стена довольно высокая, и дующий из-за нее ветер должен резко падать вниз и нагреваться при адиабатическом сжатии…

- Сколько ставишь?

Пари предложил Ахмет, но Ник уклонился от ставки. Эрни не знал, учится ли его друг на своих ошибках или просто не хочет допускать чужого в их дружескую забаву. Он ничего не сказал: был занят управлением. Пари не пари, обошлось без пожара, и впереди уже показался горяче-северный край озера.

Направление вправо вдоль берега.

Эрни готов был выполнить приказ, когда осознал, что голос принадлежит не Сенатсу. В этом не было ничего особенного: хотя йошихаши, как всякие, кому приходится постоянно преодолевать сопротивление воды, обладали отличной мускулатурой, им тоже временами требовался сон.

- Кто на связи? - спросил Эрни, уже поняв, что с ним говорит не человек.

Ответ оказался неожиданным.

- Что? - спросила Сенатсу, голос который можно было узнать даже сквозь треск биопомех, ставший настолько постоянным, что нервная система почти полностью отсеивала его.

- Кто сейчас приказал мне повернуть направо?

- Никто. Ты хорошо идешь.

- Ты не посылала сообщения? И ничего не слышала?

- Ничего. Повтори его, пожалуйста. Ледяная Стена выполнил просьбу.

- Оно пришло не от нас и не с передаточной станции спутника. Это голос аборигена.

Направление вправо. Ты не поворачивать вправо. Пэм опомнилась первой и мгновенно метнулась к передатчику:

- Почему мы должны поворачивать вправо? Символ «мы* неясен. Поворачивать вправо - безопасность и информация.

Эрни уже включил аварийную остановку:

- Сен, ты слышала?

- Я слышу только помехи, ничего необычного, никакого упорядоченного сигнала.

Папоротник оглянулась на мужа, тот кивнул. Улыбки, естественно, не было видно. Пэм кивнула в ответ:

- Сен, вот что мы слышали. - Она повторила сообщение. - Теперь, пожалуйста, повтори это нам. Настолько отчетливо, как позволяет твой голос, и каждое слово отдельно.

Сенатсу послушно повторила. Она ничего не понимала, но догадывалась, что спорить и расспрашивать сейчас не время.

Сообщение немедленно было повторено новым голосом, и Сенатсу воскликнула:

- Теперь я слышала! Прошло по связи!

- Я так и думала. Они явно не глупы и быстро соображают. Давай, Эрни, заводи и выполняй команду, но держи ушки на макушке.

- А чего остерегаться?

- Откуда я знаю? Чего угодно. Чего всегда. Ледяная Стена молча развернул машину. Начался не

предсказанный Юккой дождь, а Пэм придумала новый вопрос, который стоило задать проводнику:

- Насколько далеко?

Двадцать два и одна десятая километра.

- Сен, если ты слышала, постарайся рассмотреть, что там на этом расстоянии?

- Извините. Я слышала, но радар пока не пробивает.

- А на обычных частотах?

- Точно. С воображением у меня плоховато, но сделаю что смогу. Ждите.

Дождь, из чего бы он ни состоял, полил сильней, и Эрни резко затормозил. Голос немедленно отозвался:

Почему остановка. - Вопросительная интонация отсутствовала.

Пэм ответила медленно, тщательно подбирая и выговаривая слова:

- Нет остановки. Замедление. Дождь. Трудности измерения.

Дождь. Трудности измерения, - повторил собеседник и с задержкой продолжил: - Нет дождя. Восемь километров. Нет замедления.

-  Восемь километров, - повторила женщина. - Сен, ты слышала? Видишь, что в восьми километрах впереди?

Теперь у них было множество слушателей. Почти все они догадались, зачем Пэм с нажимом повторила название меры длины. Интересно, какое обозначение использует неизвестный проводник, когда в следующий раз назовет расстояние?

В кабине тягача прозвучал голос Триши Верткое Перо:

- Еще немного, и компьютер сможет обойтись без моей помощи! Вилли, тебе не пригодится помощь математика?

Никто из экипажа не обратил на нее внимания. Все жадно смотрели вперед, дожидаясь обещанного разрыва в тучах. Даже Ник не подумал оспаривать мнение местного жителя. Позже все они отметили весьма интересную подробность: их проводник учел не только скорость машины. Дождевые облака двигались гораздо быстрее тягача, но дождь действительно прекратился через восемь километров. Доминик безмолвно склонился перед знатоком и в который раз поклялся в душе, что Эрни больше не получит от него ни монетки. Предсказание погоды здесь, очевидно, было возможно, но не в силах человеческих.

А может, он еще установит персональный канал связи с местными и отыграет часть денег…

Его, как и остальных, не слишком удивил, хотя и очень обрадовал внезапный прогресс в общении. Уже известно было, что аборигены существуют, что они разумны и что поток информации исходит от них и растет в геометрической прогрессии. Возможно, скоро удастся получить ответ на вопрос Эрни о воде…

- Смотрите вверх! - воскликнул вдруг Ахмет.

Все, кроме Эрни, не желавшего останавливать машину, подняли головы.

Облаков здесь почти не было, но над ними и вокруг них порхали и вертелись черные летающие объекты. Один, гораздо больше прочих, нырял, метался и раскачивался едва ли меньше других, но отличался величиной и правильной формой.

Члены экипажа тягача представляли три разные планеты-колонии, но одуванчики, оказавшиеся такими же вездесущими, как натрий и человек, были знакомы всем. Объект напоминал увеличенную во много раз пушинку одуванчика. Двухметровый стебель с венчиком колеблющихся на ветру пушинок почти такого же диаметра и с шишкой размером с грейпфрут на нижнем конце. Чтобы летать по ветру при такой силе тяжести, нужно быть очень легким.

Объект двигался почти, но не совсем так же беспорядочно, как все, что кружилось по ветру рядом с ним. Его парашютик постоянно менял форму и величину. Наблюдатели быстро сообразили, что это позволяет изменять долю воздействия, которую оказывали на полет ветер и гравитация. Парашют то резко взмывал вверх, то поднимался медленно или двигался по горизонтали, отклоняясь в разные стороны, но в целом держал тот же курс, по которому Эрни вел тягач. Когда дождь прекратился, водитель увеличил скорость, но теперь опять притормозил, чтобы не оторваться от объекта.

Идти. Двигаться. Нет замедления.

-  Мы хотим наблюдать, - передала Пэм.

- Что? - переспросила Триша на своем далеком посту. Пэм кивнула мужу, который вкратце описал, что происходит.

Ответ был лаконичным, но внятным: Наблюдать лучше вперед. Нет замедления. Идти.

- Поверим на слово. Двигайся, Эрни. Он нас к чему-то ведет, и явно не к этой штуке.

Ледяная Стена дернул плечом, воздержавшись от комментариев насчет «чего-то» в этой части мира, и «Свечка» быстро оставила летающий объект позади. До цели, по-видимому, оставалось еще четырнадцать километров едва ли ровной дороги.

Но это не самое страшное, поскольку цель оставалась неподвижной.

Если она вообще была… Путаница ветвей, похожая на ту, что заполняла кабину «Студня», протянулась вдоль озера, отделенная от края берега метровой насыпью, какую можно соорудить бульдозером или лопатами. Насыпь - или дамба? - тянулась по прямой метров на тридцать пять, и оба ее конца загибались от озера, окружая извивающуюся поросль ветвей незамкнутой стеной.

Влево. Медленно - более влево - медленно-медленно.

-  Замедление. Поворот. - Пэм явно обращалась к проводнику. - Я думаю, Эрни, оно направляет нас поближе к рощице, - добавила она.

- И мне так кажется. - Ледяная Стена медленно отклонился вправо, так что огромная цистерна оказалась не дальше метра от края зарослей, а потом еще более плавно отвернул влево, так чтобы двигаться параллельно ему.

Стоп.

- Хватит, я думаю, - присоединился к проводнику Ник. Хватит.

Проводник не стал повторять последние два слова. Кажется, его интеллект дополняла память не хуже компьютерной.

- Теперь нам ждать? - спросил Эрни, которого больше не отвлекало управление.

Ждать. Наблюдать.

- Того одуванчика нигде не видно? - спросил Ахмет. - В прошлый раз, помнится, «наблюдать» относилось к нему. Я бы сказал, что он должен был отстать на десять-двена-дцать километров, если ветер не совсем уж попутный.

Наблюдать.

Никто не успел спросить - что? Откуда-то из середины зарослей выстрелило точное подобие прежней «пушинки». Ветер подхватил ее, и она стала так же маневрировать. За ней появилось еще несколько. Четыре пары глаз не отрывались от них, хотя некоторые смотрели сквозь видоискатель камеры. Ахмет передавал в Гнездо словесное описание: биопомехи нарушали передачу изображений даже через спутник. Бен и остальные постоянно переспрашивали, вынуждая Папоротника повторять одно и то же с небольшими дополнениями. Его жена одобрительно кивала: словарь аборигенов должен был пополниться.

Они так и не узнали, была ли то намеренная попытка отвлечь их появлением одуванчиков. Папоротники не допускали мысли, что аборигены могли так хорошо разобраться в человеческой психологии, особенно после того, как выяснилось, что представляет собой их разум. Ник и особенно Эрни не были так уверены. Так или иначе, преднамеренно или случайно, но они отвлеклись и не заметили, как побеги из зарослей протянулись к тягачу и цистерне, опутали корпуса машин, проникли между колесами и гусеницами, к аварийному управлению, предназначенному для жучков и спасателей…

Пока они спохватились, обе машины оказались внутри просторных коконов, в плетенке из ветвей, местами доходящей в толщину до трех сантиметров. Еще один вопрос, обсуждавшийся позже: случайно или намеренно окно «Энни» до последнего оставалось открытым? Аборигены в конце концов могли уяснить назначение окон, экспериментируя со «Студнем».

Заметив, что происходит, Эрни вскрикнул от удивления и, мгновенно запустив двигатель, пошел на прорыв. Восклицание Пэм: «Погоди!» - всего на долю секунды опередило голоспроводника:

Стоп. Наблюдение.

Эрни остановился - не столько потому, что считал нужным повиноваться аборигену, сколько потому, что успел убедиться: непосредственная опасность им не грозила, ветви не могли устоять перед мощью термоядерного двигателя. Многие уже отломились, и теперь наблюдатели не отрываясь смотрели, как они тянутся к основной массе ветвей, явно не слишком заботясь, где именно прирастать заново.

- Наблюдение. Движение позже, - пробы ради сказала Пэм.

Абориген сразу подхватил новое слово: Наблюдение. Движение позже.

Рука Эрни оторвалась от панели управления, но он больше не смотрел на планирующие семена одуванчика. Как и Ник. Оба гадали, пришлось ли испытать что-нибудь в этом роде их женам, ведь точно неизвестно, когда именно прервалась связь.

«Наверняка дальше к горячему северу», - сообразили оба. Они, естественно, часто переговаривались с женами, и те описывали солнце, почти поднявшееся над горизонтом. Женщины удивлялись, откуда при такой высокой температуре берутся густые и плотные облака. Тогда даже Доминик не рискнул гадать о причине.

- Это налет! Они возятся с аварийным сливным клапаном! - вскрикнул вдруг Ахмет, управляющий жучком и пользующийся его оптикой.

- Они об этом пожалеют, - холодно ответил Эрни. - Держи жучка наготове, закрывать все, что они откроют.

- А они… оно подпустит меня так близко?

- Думаю, они не сумеют тебя задержать. Я, если что, сразу покачу вперед.

Пэм, заботясь о проводнике, выговорила всего одно слово:

- Опасно!

Ответа пока не было, возможно, аборигены не сумели выделить ее слово из переговоров мужчин. Выждав несколько секунд, Пэм повторила предупреждение. Ответа извне, из «города» или другого места, откуда велась передача, не последовало.

- Аборигены управляют этими штуками, так же как управляли теми, которые вели «Студень»! - воскликнул Эрни.

Нику пришла в голову еще более безумная идея, но он пока держал ее про себя, прежде всего потому, что она выглядела абсурдной.

Все новые миллиметровой толщины усики тянулись к клапану. На нем не было приборов, которые позволили бы команде определить, какое они прикладывают усилие, но сам кран был снабжен предохранителем, не позволяющим ему откручиваться случайно. Четверо людей, как зачарованные, уставились на экран, следя, как усики разгибают, вынимают и отбрасывают шплинт.

Побеги продолжали играть с клапаном и очень быстро обнаружили, в какую сторону он подается. Температура поднималась, но парафин еще не полностью расплавился. Все же в цистерне у стенок набралось достаточно жидкости, которая тут же выплеснулась в отверстие. Наблюдателям было видно, как капля и еще несколько вслед за ней скатились и почти мгновенно испарились с грунта.

Результат их не удивил. Пэм без труда овладела собой - еще не ясно было, уместно ли в данном случае сочувствие, - и позаботилась окончательно прояснить значение нового слова:

- Опасно! Опасно!

Связать его с происходящим было нетрудно. Пламя появилось не сразу, зато углеводороды выбросили вдоволь черного и серого дыма. Можно было сколько угодно гадать, какие именно соединения образуют водород с фтором, но спустя несколько секунд ветви, охваченные испарениями, застыли, во всяком случае перестали двигаться. И начали менять цвет. До сего дня никто еще не видел на Полупечке ярко-зеленого, желтого и оранжевого. Те ветви, что пожелтели, тут же вспыхнули и превратились в дым, не оставив даже пепла. В экипаже не было химиков, и никто не пытался гадать, какие вещества могли при этом образоваться. Ахмет старался как можно точнее пересказать происходящее тем, кто слушал его в Гнезде, но описание было недостаточно подробно для анализа.

Ни внутри, ни снаружи никто не возразил, когда Эрни рывком сдвинул машину и отвел ее от зарослей. Жучок остался на месте, но двое наблюдателей предпочли приникнуть к окну, откуда открывался более широкий обзор. Ветер разносил и развеивал дым, но вещество оставалось смертоносным: видно было, что поражена уже четверть заросшего участка.

- Водородные соединения. Опасно. - Пэм знала, что первое слово уже содержится в памяти аборигенов, и добавила к нему понятие «соединения», возможно еще неизвестное.

- Ты на мое место метишь? - поинтересовалась из Гнезда Триша без малейшего упрека.

- Просто использую шанс, пока мне видно, что происходит.

Водородные соединения. Опасно. Наблюдаю. - Абориген начал согласовывать формы слов.

- Подозреваю, что они выращивают свою технику так же, как мы. Интересно, сколько времени и материалов стоил им этот опыт, - вставил Эрни.

Остальные опять воздержались от комментариев. Наблюдение. Остановка. Двигаться.

-  Куда? - спросил Эрни.

Ответа не было, пока Пэм не помогла:

- Вправо? Прямо? Влево?

Первое и последнее слова были известны. Среднее можно было вычислить по контексту. Возможно, аборигены его и вычислили, и решили проверить.

Прямо.

Эрни исполнил команду. «Энни» в этот момент была развернута градусов на тридцать к западу от горячего севера, солнце стояло впереди справа. Они продвинулись на полкилометра, когда услышали команду:

Вправо.

Эрни изменил курс градусов на пять и, выровняв машину, получил повторную команду. Так продолжалось, пока ломтик солнца не оказался точно перед ними.

Убедившись, что они на правильном курсе, Пэм спросила:

- Насколько далеко?

Пять тысяч триста двадцать два километра.

Ни в Гнезде, ни в тягаче никто не отозвался. Сенатсу могла не трудиться напоминать, что расстояние и направление соответствовали источнику, откуда пришла последняя передача со «Студня» и постоянно шли передачи от аборигенов. При огромной площади Полупечки трудно было поверить в такое совпадение. Они ехали вперед, но часы тянулись теперь не так нудно.

Особых перемен не было, если не считать, что солнце медленно поднималось. Клочки растительной жизни, когда плотной, когда похожей на отдельные кактусы, иногда вообще отсутствовали. Заметнее менялась облачность. Непрестанные вспышки молний не так выделялись при солнечном свете, но реже не становились. Давали о себе знать подземные толчки, временами вызывавшие на маршруте перемены, не предвиденные ни Сенатсу, ни местным проводником. Шуршащий ветер задувал со всех сторон. В основном он был попутным, но иной раз непредсказуемые шквалы налетали неизвестно откуда и оказывались настолько сильны, что это отражалось на движении машины. Эрни с Ником, как более опытные водители, вслух обсуждали, каково будет возвращаться с полегчавшей цистерной на прицепе. Их не радовало предчувствие, что ее может сдуть с курса. Так возникла идея заполнить ее балластной жидкостью, которая замерзнет при возвращении к Гнезду. Обсудили с Беном и другими членами экипажа, не стоит ли просто бросить прицеп, - в конце концов, потеря была бы не велика.

Решение отложили до того времени, когда проблема станет насущной. Ник мог бы кое-что возразить, но промолчал. А думал он, что не стоит ждать, пока решать вынудит жизнь, которая порой начинает обучение прямо с решающего экзамена.

Курс на горячий север не делался ровнее оттого, что солнце поднялось над горизонтом. Стало очевидным, что проводник, называя расстояние, не учитывал неизбежных отклонений. Триша и Пэм повторяли вопросы о дальности цели, но ответ всегда можно было предсказать простым вычитанием показаний тахометра из предыдущего числа.

Тем очевиднее становилось, что конечным пунктом был именно «город», где, как не сомневались уже даже мужья, погибли женщины.

Одного этого хватило бы, чтобы забыть о скуке; теперь каждый, даже очередной водитель, настороженно ловил всякое изменение обстановки. При всей вероятности, что авария случилась во время разгрузки, оставалось фактом, что произошло нечто непредвиденное. В работе первопроходцев это обычное дело, и потому первопроходцы жадно собирают все данные, помогающие предвидеть будущее.

И стараются, насколько удастся, в них разобраться.

Время тянулось медленно. Четверым людям не грозил недостаток пищи, кислорода и воды или отравление отходами жизнедеятельности - энергии было с избытком. Тем не менее в разговоре все чаще всплывала тема очередной «просушки» и мечты о купании при одном g. Давали о себе знать мелкие недочеты в системе очистки.

Из докладов со «Студня» было известно, что на последних двух тысячах километров грунт довольно ровный и позволительно развить высокую скорость. Не хуже было известно, что в мире с тектоническими плитами районного масштаба ровное место не долго остается ровным. К счастью, предупреждение не запоздало. Команде «Четверки» ситуация была знакома, только на этот раз стереопрожек-торы не могли им помочь. Они были бесполезны в свете поднявшегося впереди солнца. Об опасности предупредили только усилившиеся подземные толчки. Ник, правивший в это время, резко снизил скорость.

- Вышлите вперед жучка! - приказал он, обращаясь ко всем сразу. - По-моему, мы опять приближаемся к эпицентру.

- А может, он позади нас? - усомнилась женщина.

- Может, и позади, а может, в стороне, но меня не устраивает даже двадцатипятипроцентная вероятность свалиться с метрового обрыва. Если грунт впереди поднимается - нестрашно, мы это вовремя заметим, а вот резкое проседание могут пропустить даже четыре пары глаз.

Все четверо смотрели в оба, но сдвиг обнаружил жучок, которым управлял Ахмет, и его предупреждение заставило «Свечку» резко остановиться.

Немедленно последовал вопрос проводника, который, видимо, постоянно следил за ними, хотя ни один из наблюдателей так и не засек его, или ее, или их. За последние недели общение намного обогатилось, потому то абориген(ы) активно участвовал(и) в переговорах между тягачом и Гнездом.

Почему остановились сейчас?

-  Опасность. Здесь обрыв. Смотри. - Пэм обратилась к мужу: - Проведи жучка через уступ, пусть посмотрит, что будет.

Ахмет повиновался. Результат получился впечатляющим: падение с полутораметрового обрыва. В жучке нет водорода.

- Верно. Жучок разбился. В «Свечке» много водорода, а «Свечка» разобьется гораздо сильнее. Вам нужен водород, но не здесь.

Верно.

- Нам нужно пройти обрыв, не разбив «Свечку». На какое расстояние и в какую сторону двигаться?

Обрыв какой высоты не опасен?

- Около пятнадцати сантиметров. «Около* неясно.

- Не точно. Точно не известно. Это должно быть безопасно.

Влево сорок пять километров, до обрыва десять сантиметров. Вправо двадцать семь. Около.

- Мы повернем вправо - жди. Прорезался голос Бена:

- В отсеке для жучков у вас есть сейсмозонды. Может, попробуете сгладить уступ? Сэкономите время.

Эрни просиял:

- Попробовать стоит. Нам даже не придется расходовать жучков. Подорвем три-четыре заряда, и станет ясно, получится или нет.

Пэм отрывисто обратилась к проводнику:

- Жди. Наблюдай. Жду.

На самом деле он не стал ждать. Эрни заметил первый; Ник с Пэм направляли жучков, а Ахмет был занят на связи, дополнял описание обстановки - все, что могло помочь Сенатсу интерпретировать показания радара и других наблюдений на микрочастотах, в Гнезде принимали с распростертыми объятиями. Только Эрни глядел в окно, когда один из черных летающих объектов опять показался на глаза.

Он был крупнее обычного летучего мусора, к которому все уже привыкли. Прежде это не было заметно, потому что, как они только теперь догадались, он держался на необычно большой высоте, на которой его форму было трудно распознать. Теперь он резко пошел вниз, подрагивая на вираже, и завис в десяти метрах над обломками жучка. Стало ясно, что они уже видели его или ему подобных прежде.

Крылья его были удивительно тонкими, а размах их Эрни оценил в добрых десять метров. В здешней бурлящей атмосфере на них смотреть было страшно. Под крыльями свисало полутораметровое тело в форме огурца, у которого с заднего, надо полагать, конца торчал трехметровый хвост. Этот хвост, видимо, обеспечивал управление летательным аппаратом, заменяя вертикальные и горизонтальные стабилизаторы и руль. Восклицание Эрни привлекло внимание остальных, и жучки остановились, потому что операторы загляделись на летуна.

- Планер! - подивился Ахмет. - При такой гравитации?

- Вспомни об атмосфере, - подсказал Доминик.

- Я думаю о сопротивлении материалов, - последовал сухой ответ.

Пэм задумчиво проговорила:

- Вот, значит, как они за нами следили. Зато теперь мы более или менее представляем их размеры. Интересно, сколько пассажиров он вмещает?

- А может, он на дистанционном управлении, как «Студень»,- заметил Ник.

Пэм признала, что об этом она не подумала.

- Ни окон, ни объективов, - вставил Эрни.

- Крылья, кажется, очень сложной конструкции. Могут заодно играть роль микроволновой и/или радарной антенны, - заметил Ахмет, напоминая остальным, что делать выводы преждевременно и что уместно выдвигать альтернативные гипотезы.

- Постарайтесь не закопать жучка: он, кажется, хочет его осмотреть. Нужно сдвинуться метров на пятьдесят-шестьде-сят, прежде чем сбивать уступ.

Эрни последовал собственному совету и отвел «Энни» со «Свечкой» вправо. Никто ему не возразил. Жучки, нагруженные сейсмозондами, последовали за машинами.

Зонды были не просто взрывпакетами: их конструировали для многоразового использования, хотя вернуть их удавалось не всегда. С виду они напоминали кувалды и использовали взрывной заряд, но его сила передавалась молоту, который и наносил удар по грунту. Десять зондов разместили с метровым промежутком на расстоянии метра от края обрыва. Метром дальше выстроили второй ряд, а еще через метр - третий. Потом жучки отступили - хоть и дешевы, но и разбрасываться ими не стоило, - и по сигналу с тягача зонды ударили.

Никто не ожидал, что ударную волну удастся распознать в Гнезде, за тысячи километров, полных сейсмических помех, хотя компьютеры настроили на прием. Целью было обрушить край уступа, но в первые секунды никто не заметил, достигнут ли результат. Ударная волна отбросила планер и унесла его прочь, как им показалось, почти к тому месту, где лежал разбитый жучок. Пэм успела заметить падение и крикнула, перекрывая шум, последовавший за взрывом:

- Осторожней со следующим зарядом! Как бы его не закопать!

То, что предстоит еще один, а возможно, и несколько взрывов, было достаточно очевидно. Грань уступа осыпалась, оправдав их ожидания, однако образовавшийся откос был все еще слишком крутым. Но экипаж поразило другое.

«Закопать» по-прежнему неясно.

Пэм мгновенно опомнилась. То ли наблюдение продолжалось и другими средствами, то ли пилот планера выдержал падение при семи g, то ли…

Ник все больше утверждался в своих предположениях, как и Эрни.

- Наблюдай новую скалу. Жди, - быстро ответила аборигену женщина, и даже Эрни понял, что она имеет в виду.

Наблюдение. Ожидание.

- Запускайте следующий ряд, мальчики.

Уступ на протяжении двадцати пяти метров растрескался на глубину от десяти до пятнадцати метров от прежней кромки. При повторном взрыве весь этот участок осыпался.

- Новую скалу закопали, - объявила Пэм, даже не потрудившись взглянуть.

«Закопать» ясно.

Третий ряд зондов удвоил глубину провала, почти не расширив его. Четвертый взрыв, заставивший машины опасливо попятиться, образовал многообещающий, хотя все еще жутковатый на вид скат.

Ахмет, выбрав самый тяжелый из имеющихся жучков, провел его вниз, вверх и снова вниз, не вызвав оползней. Доминик, чтобы попрактиковаться, повторил его действия. Никто не возразил, когда он вернулся к управлению «Энни» и бережно провел ее той же дорогой. Каждому пришло в голову сперва попытать счастья, отцепив прицеп, но вслух никто не высказал этой идеи. Эрни спешил, остальные доверяли мнению Ника.

Внизу, когда «Свечка» благополучно прокатилась по осыпи, тягач встал, и все приникли к левому окну.

Остатки планера были хорошо видны. Его корпус треснул и сплющился, фюзеляж отвалился. Из обломков, вокруг обломков, сквозь обломки уже прорастали стебли, побеги и ветви. Эрни, помедлив, подвел машину ближе. Ахмет начал передавать описание в Гнездо. Ему не дали времени для долгого доклада.

Двигаться. Остановка не нужна.

- Вправо? Прямо? Влево? - спросила Пэм. Прямо.

В этот момент машины смотрели на горячий северо-запад. Эрни, остающийся на управлении, выполнил команду. Он проехал пятьдесят метров, когда услышал:

Вправо.

Он начал разворот, и тут Пэм негромко пробормотала:

- Полный круг.

Он послушался, догадавшись, что у нее на уме, и не остановился, увидев перед собой солнце и услышав голос аборигена:

Стоп. Вправо.

Когда он вернулся к прежнему положению, женщина пояснила:

- Триста шестьдесят градусов.

Ее поняли. Следующее сообщение было: Сорок градусов вправо. Исполнив, услышали еще: Четыре градуса вправо.

Через несколько минут заросли над разбитым планером скрылись из виду.

Теперь они чаще и внимательнее поглядывали на небо. Им удалось засечь по меньшей мере два объекта, которые выделялись на фоне обычного мусора и могли оказаться планерами. Никто не удивлялся, когда короткие «вправо» и «влево» предупреждали их о новых препятствиях, часто - но не всегда - опережая сообщение Сенатсу. Аборигены, как видно, довольно точно представляли теперь, где может и где не может пройти - или выжить - человеческая техника. Случалось, тягач с прицепом заставляли огибать камешек, не стоящий упоминания, но обо всем, что представляло реальную опасность, их неизменно предупреждали.

- Думаю, им очень хочется, чтобы мы туда добрались, - заметил в какой-то момент Ахмед, в сущности не ожидая ответа.

- Им нужен наш водород! - огрызнулся Эрни. - И они его получат, не беспокойся.

- А ты не думаешь, что они не меньше заботятся о нас? - спросила Пэм.

- А ты как думаешь?

Женщина пожала плечами - ее гидрокостюм подчеркнул это движение. Отвечать она не стала.

- Что ты думаешь о них, Эрни? - спросил Ник. Он вел машину и не оглянулся на напарника. Ледяная Стена даже плечами не пожал. Лиц, как всегда,

было толком не разглядеть, но Пэм беспокойно оглянулась на мужа. Тот в ответ чуть поднял бровь. Целая минута прошла в молчании. Затем…

- Они заботятся о нас не больше и не меньше, чем о какой-нибудь из своих веточек, - безразлично произнес Эрни.

Ник кивнул, и вся его фигура выразила удивление.

- Значит, ты все-таки понял. А я уж забеспокоился, - сказал он.

На этот раз его друг ответил заметным движением плеча. Можно только пожалеть, что оба предпочли на этом оборвать разговор. Снова потянулось время.

Они, если верить проводнику, были почти у цели.

Триста двадцать четыре, - лаконично ответил он на очередной вопрос.

- Дальше будет опасно? - поинтересовалась Пэм. - Двигаться быстро?

Дальше нет опасности. Двигаться быстро.

Очередной водитель - это был Ахмет - начал набирать мощность, но едва успел добавить два десятка километров в час, как Эрни с Ником одновременно тронули его за плечо. Первый посоветовал:

- Хватит пока что.

- Почему?

- Где-то здесь что-то случилось.

- Не раньше, чем они добрались до места.

- Насколько мы знаем. Не перенапрягайся. Держи глаза открытыми.

Нет опасности. Быстро. Эрни объяснил:

- Наблюдаем.

Это оправдание, кажется, годилось на все случаи жизни. Они не услышали больше замечаний от тех, кто следил за ними и направлял их. Если кто-то рассчитывал, что аборигены выдадут свое нетерпение, он просчитался.

Теперь на виду постоянно держались шесть-семь планеров. Точно подсчитать было трудно из-за их беспорядочного движения. Пэм готова была поручиться, что накануне видела, как один из них сбило молнией, но ее вопрос: «Опасно для вас? Молния?» - остался без ответа. В вопросе появилось два новых слова, так что, возможно, ее не поняли, но до сих пор в таких случаях следовало объявление: «Неясно».

Нервы у людей не только в тягаче, но и в Гнезде были на пределе. Бен и многие другие слышали переговоры, которые велись почти непрерывно.

Солнце теперь не так сильно мешало водителю. Оно так и не оторвалось еще от горизонта, а облаков становилось все больше, и те, что стояли низко над далеким горизонтом, скрывали его почти полностью, хотя над головой виднелись большие участки чистого неба. А если лучи прорывались сквозь облака, то их рассеивали пыль и летающий мусор.

Гористая местность попадалась все реже, и вряд ли это зависело только от широты. Сенатсу была уверена, что это не так, что ровнее обычного всего несколько миллионов квадратных километров вокруг них и впереди. Она могла уже подтвердить оценку расстояния до «города», полученную от аборигенов, но описать местность пока не сумела. Правда, она почти не сомневалась, что рядом расположено одно из озер, но не знала, какого рода жидкость его заполняет. Химики с нетерпением дожидались данных с этой точки.

Сенатсу с торжеством объявила, что сумела получить хорошее разрешение с места, где они преодолевали уступ, и даже увидела заросли над разбитым планером, которые, по ее словам, не продвинулись дальше пары метров от обломков. Это сообщение что-то значило только для Ника, который продолжал развивать свою теорию молча.

Планеров становилось все больше. Увеличилось и количество крушений. Несколько раз их наблюдали с «Энни», но чаще планеры разбивались в стороне от маршрута. Набравшись опыта, люди научились распознавать следы событий: по-видимому, растения, служившие для дистанционного управления механизмами, почти сразу шли в рост, но вскоре погибали от недостатка… чего-то. Аборигены, как видно, недалеко продвинулись в искусстве воздухоплавания, но риск их как будто не смущал.

Чего недостает растениям, стало яснее, когда они проехали явно процветающую рощицу на берегу маленького озерка. Доказательство не было безусловным, потому что в гуще ветвей они не увидели летательного аппарата. Химики в Гнезде выказывали большую уверенность в выводах, чем четверка на «Энни»: как-никак среди биохимиков стало едва ли не аксиомой, что без жидкости не бывает жизни. Жизнь представляет собой феномен химии растворов - собственно состав раствора далеко не так важен.

Судя по температуре окружающей среды, озеро, которое миновала «Энни», вполне могло оказаться расплавом криолита, обнаруженного на «Студне». В Гнезде заключались многочисленные пари. С тягача выпустили жучков и забрали пробы жидкости, но у них на борту не было аппаратуры для анализа. Сколько бы энтузиастов ни принимали участия в конструировании транспорта, его грузоподъемность все же оставалась ограниченной.

Пропавшие женщины в этом отношении были лучше обеспечены техникой, но они, как видно, отложили сбор образцов на обратный путь. Они ни разу не сообщали о взятии проб.

Теперь даже между маленькими облачками непрестанно сверкали молнии. Почти без перерыва грохотал гром и ровно гудел ветер. Один из планеров разбился совсем рядом с тягачом, так что людям был слышен грохот падения; и дождь, часто лившийся невесть откуда, при полном отсутствии облака громко барабанил по обшивке. Большая часть жидкости исчезала, едва коснувшись грунта: на глаз невозможно было определить, испаряется она или впитывается почвой. Не помог даже опытный шурф, пробитый жучком. Экипаж задержался - вызвав новые вопросы проводника, - чтобы посмотреть на результат, но опыт ничего не дал. То, что происходило, происходило слишком быстро. Пэм попыталась расспросить аборигенов, но на невнятный вопрос был получен столь же невразумительный ответ. Триша, слушавшая этот диалог из Гнезда, пришла в восторг и набросилась на свой компьютер, но и она не сумела дать уверенного перевода.

Наконец прозвучало долгожданное:

Один километр. - И вслед за тем: - Вверх по склону впереди.

Впереди в самом деле оказался склон - высотой всего несколько метров, но все же он загораживал то, что располагалось за ним. Тягач с трудом втащил цистерну на гребень, где Пэм немедленно остановила его. Ее муж продолжал доклад:

- Перед нами долина, напоминающая очертаниями овал, в ней озеро, подобное тому, у которого они попробовали парафин, но гораздо обширнее. Сен не ошиблась: три четверти береговой линии покрыто растительностью, такой же, как мы видели там, и на горячеюжном конце такая же насыпь. По долине разбросано несколько низких округлых холмов. Два ближайших к озеру покрыты кустарником, остальные голые. Между двумя заросшими пролегает открытое, отличающееся по окраске пространство, протянувшееся примерно на километр к холмам и к озеру. Площадь зарослей от пяти до семи километров. Они охватывают го-рячесеверный конец озера, которое имеет форму овала примерно три на два километра, вытянутого в направлении север-юг. На открытом участке прямо между заросшими холмами - нечто напоминающее руины здания около ста квадратных метров. Какой оно было высоты, не берусь угадывать. Второе здание у горячевосточного берега озера кажется совершенно целым и занимает примерно такую же площадь, хотя углы у него, в отличие от первого, не идеально прямые. У него спошная плоская крыша, высота около пятнадцати метров. Они опять говорят, - полагаю, вы их слышите. Кажется, они хотят, чтобы мы… Эрни, что такое? - Ахмет замолчал.

- Что-то не так? - спросил Бен, и все население Гнезда замерло, забыв о своих делах.

- Увидите, - прозвучал голос Ледяной Стены.

Эрни мягко, но уверенно оттеснил Пэм от управления и направил тягач к ближайшему заросшему холму.

Тридцать четыре вправо, - послышалось из динамика. Еще раз. И еще раз.

«Свечка» шла прямо. Пэм сумела заставить аборигенов умолкнуть довольно сомнительным:

- Наблюдаем.

Тягач с цистерной спустился в долину, пересек открытый участок перед заросшим холмом, поднялся на холм и встал на вершине над тем, что Ахмет назвал руинами здания. Приблизившись на три километра, они по-прежнему походили именно на руины.

Эрни остановил машину так резко, что остальные трое вскрикнули. Он же, перейдя на уолдо, выпустил самого маленького жучка и послал его назад, к «Свечке», по стороне, обращенной к озеру.

Ник, лучше знавший напарника и более опытный, чем двое других, в обращении с жучками, повторил его действия, но заставить своего жучка догнать выпущенного первым он не мог. Автомат Эрни захватил лишенный предохранителя клапан, экспериментируя с которым аборигены погубили заросли у первого озера.

- Стой, Эрни! Что это ты затеял? - Три разных голоса задали этот вопрос не совсем одними словами, но смысл его был понят даже в Гнезде.

- Не задавай глупых вопросов - или ты не любил Марию?

Пэм, прежде чем вмешаться в разговор, переключилась на широкое вещание: она не знала, много ли поймут аборигены, но попытаться стоило.

- Ты решил поквитаться, убив несколько тысяч из их народа?

- Не глупи. Я никого не убью. Это не город. Это одно существо. Я могу наказать его - причинить ему боль, не убивая. Я научу его впредь быть осторожнее. Ты ведь тоже понял, да, Ник?

- Да, я почти уверен. Зато не уверен, что, выпустив здесь парафин, ты его не убьешь. Мы на высшей точке над долиной, плотность нашего груза больше, чем у местного воздуха, а ветер, как всегда, непостоянен. Если мы его убьем, это уже будет не урок. Нам неизвестно, есть ли на планете создания, подобные ему. Слышали мы наверняка только его, а ведь спутники, которые он заметил и с которыми установил связь, видны на Полупечке отовсюду. Продумай все еще раз. Весь разум целого мира за две человеческие жизни?..

Несколько секунд Эрни молчал, и его жучок замер в неподвижности. Наконец он произнес:

- Ты тоже не знаешь. Не знаешь наверняка.

- Конечно не знаю. Но очень правдоподобно, что он единственный на всю планету. И я сделаю все, что в моих силах, чтобы тебя остановить. Подумай об этом.

Пэм с неодобрением отметила, что эти слова походят на угрозу.

- И вообще, почему ты винишь в случившемся этот народ или это существо? Откуда ты знаешь, что это случилось по их вине?

- Они были недостаточно осторожны! Ты же видишь это разрушенное здание! Наверняка это случилось там…

- И на склоне под ним все вымерло! Может, они и были неосторожны - но что они могли сделать? Что они знают о водородных соединениях? И что мы знаем о том, как они ведут себя в этом мире, если не считать того, что узнали они уже после гибели девочек и показали нам? Что…

- Мне плевать - что! Я ни о чем не могу думать, только о Джесси. Что она… Какой она была - и я уже никогда не увижу, не коснусь ее. Кто-то должен получить урок.

- Ты хочешь сказать - кто-то должен поплатиться?

- Да, поплатиться! И как же мне намерен помешать Доминик Дикий Медведь Юкка, ставший таким отвратно цивилизованным, что ему безразлична память матери его детей?

- Он так отвратительно цивилизован, что не желает рассказывать своим детям и своим друзьям, что не помешал своему лучшему другу…

- Другу! Как ты можешь называть себя?!.

- А вот увидишь.

- Что?

Что собирался ответить Ник, осталось неизвестным: впоследствии он отказался отвечать на этот вопрос. Снова вмешалась Пэм:

- Послушай, разве мало напугать их… или его? Смотрите, что там творится! Посмотрите на «город», или на существо, или что там оно такое.

Даже Эрни оторвался от экрана сервоавтомата. Впервые со времени зловещего опыта, который провели аборигены с углеводородами, они снова увидели семена одуванчиков. Парашютики тучами взлетали со всех участков зарослей. Их подхватывали капризные воздушные вихри, многие падали вниз, откуда взлетели, но некоторые все же удерживались в воздухе, и их уносило вдаль.

Женщина, уловив замешательство Эрни, заговорила настойчивей:

- Они пытаются спасти все, что можно. Эти штуки в самом деле семена. Родители разбрасывают их при опасности или когда знают, что умирают!

- Ты… Это тоже еще неизвестно! - Эрни, казалось, готов был сдаться, и бешенство, звучавшее в его голосе, погасло.

Ник с пробудившейся надеждой ждал следующих слов Пэм.

Эрни, увлекшись происходящим, почти забыл о жучке. Руки его оставались в уолдо-перчатках, но теперь появилась надежда, что жучок Ника успеет отбросить первого жучка от клапана. Ник должен был воспользоваться шансом. Видя, что Пэм молчит, он заговорил сам:

- Я могу забыть твои жестокие слова о том, что я ее не любил, потому что я любил и понимаю, что ты чувствуешь. Но согласись, то, что ты собираешься сделать, такая же бессмысленная жестокость, как эти слова,

Эрни ответил так, словно не слышал его:

- Если оно напугано, отчего не просит, чтобы я остановился?

- Какими словами? - мягко напомнила Пэм. «Я» неясно.

Голос аборигена едва не заглушил шепот Пэм и сразу положил конец спору.

Эрни медленно вынул руки из уолдо-перчаток и жестом попросил Ахмета принять управление автоматом.

- Заодно попробуй вставить и «мы», Пэм, - только и сказал он, отодвигаясь от системы управления и от окна.

«Мы» и «я» неясно. По одному.

Может, под маской Пэм и скрывалась улыбка. Она нерешительно оглянулась на спутников, задержала взгляд на Эрни. Потом принялась объяснять. Как-никак числительные давно вошли в общий словарь.

- Внимательно наблюдай «Энни». Одно животное - я. Более одного животного - мы. В «Энни» четыре животных.

Эрни не возразил и негромко добавил:

- Клапан - нет опасности. Какое направление? Вправо.

Эрни окончательно смутился и оглядел остальных, словно спрашивая, доверят ли они ему управление. Мужчины были заняты жучками, женщина как будто увлеклась разглядыванием семян - если это были семена. Почти все они уже опустились наземь или скрылись из виду, а новых не появлялось. Может быть, ее версия и была верна, хотя сама Пэм относилась к ней скептически. Они вполне могли оказаться оружием…

Скоро стало ясно, что «Энни» направляют к уцелевшему строению. Оно стояло у самого озера, но в стороне от заросших участков. Очевидным, хотя и не единственным объяснением для такого расположения было: предосторожность. Никто не высказал его вслух. Никто не сомневался, что «Студень» при разгрузке разрушил первое здание и уничтожил население, или существо, составлявшее рощу.

Следуя наставлениям аборигена, они проезжали по краю зарослей, и ветвь за ветвью склонялись к окну «Энни». Заглядывали внутрь? Никто в этом не сомневался. Пэм то докладывала, то обучала, рассказывая Гнезду о маршруте и обстановке и поясняя наблюдателям за окном:

- Одно животное управляет. Одно животное говорит. Двое животных двигают жучки.

Их направили в обход постройки к ее нижнему концу. Он оказался открытым, и «Энни» получила команду въехать внутрь. На дальней стороне, обращенной к горячему северу, тоже виднелось отверстие, и внутри, несмотря на множество растений, вполне хватало места для тягача с цистерной. Эрни ввел прицеп внутрь.

Стоп.

Заметив оставшийся открытым выход с другого конца, он повиновался, но держался по-прежнему настороженно. Ахмет с Ником ввели внутрь и жучков, и все четверо ждали продолжения, поглядывая временами на отверстие впереди, между тем как вход, через который они въехали, все плотнее зарастал ветвями и наконец, если аппаратура жучков не ошибалась, стал герметичным.

Углеводород стоп.

Угадывая смысл, операторы жучков отцепили «Свечку». Эрни двинул «Энни» вперед. Три события, интересные каждое по-своему, произошли одновременно.

Уплощенные трубчатые побеги протянулись от ветвей к клапанам «Свечки». Как видно, в этот раз парафин не собирались выпускать на воздух.

Между «Энни» и прицепом начала смыкаться стена растительности. Она даже не дождалась, пока вернутся в тягач жучки. Ник с Ахметом, молча обменявшись короткими взглядами, решили бросить автоматы: хватало запасных, и они не возражали, чтобы аборигены вволю «наблюдали» их.

Такой же стеной стало затягиваться отверстие впереди. Это заставило людей пошевелиться. Эрни твердо повел вперед скрежещущий тягач.

Окись водорода стоп.

Эта команда была оставлена без внимания. Через несколько секунд «Энни» оказалась снаружи, оставив в проломе стены разорванные и размолотые колесами стебли.

Вода стоп.

Пэм хладнокровно молчала, и Эрни остановил машину, только оказавшись в ста метрах от лаборатории, как они про себя стали называть здание. Тогда Пэм объяснила:

- Вода стоп, опасно для животных.

Голос аборигена откликнулся не сразу, и через несколько секунд они услышали голос Облака из Гнезда:

- Знаешь, милая моя Пэм, боюсь, ты озадачила вашего друга понятием индивидуальности. Не удивляйся, если тебе придется объяснять заново.

Ответ женщины прозвучал без запинки и очень профессионально:

-  Друга или друзей, ты хотел сказать. Ты все еще на стадии гипотез. Давай назовем этого Эбби и примемся искать Билла.

Вода следующий раз.

- Вода в следующий раз, - согласилась Пэм.

- Ну ладно, оно - или они цивилизованные, - пробормотал Эрни.

- Конечно. Как и ты, - ответил Доминик.

Все трое удивленно обернулись к нему, но он обращался только к Эрни.

- Ты ведь на самом деле не стал бы отворачивать клапан? Младший напарник несколько секунд помедлил.

- Не думаю, - отозвался он наконец.

- Это не мы тебя отговорили, верно?

- Пожалуй, нет. Забавно. Когда я оказался в положении, в котором мог это сделать, я… не знаю… Наверное, ощущение власти, сознание, что я владею положением и никто не может мне помешать… ну, этого оказалось достаточно. - Он помолчал. - Думаю, так. Потом я отвлекся на спор с вами, а потом сообразил, что ты украдкой подвел жучка и, пожалуй, мог бы меня остановить. И я был не против. Слушай, Ник, я помогу тебе говорить с ребятишками, если ты мне объяснишь, почему сведение счетов оказывается таким важным.

- Хорошо бы и об этом им рассказать. Если мы сами разберемся. Знаешь, я не уверен, что стал бы тебя останавливать.

Папоротники слушали их с сочувствием. Они тоже были людьми, поэтому даже Пэм не пришло в голову спросить, с какой стати в несчастье со «Студнем» оказались виноваты аборигены.


This file was created
with BookDesigner program
bookdesigner@the-ebook.org
14.07.2008

1

Марка легкомоторного пассажирского самолета 1950-х годов. (Прим. ред.).

(обратно)

2

Pugnose (англ.) — курносая, «курноска». (Прим. перев.).

(обратно)

3

Транспондер — импульсный приемопередатчик. (Прим. перев.).

(обратно)

4

Дене́б — самая яркая звезда в созвездии Лебедя, удалена от Солнца на расстояние примерно 1550 световых лет. (Здесь и далее примеч. пер.)

(обратно)

5

По преданию, когда Колумб во время обеда у кардинала Мендосы рассказывал о том, как он открывал Америку, один из присутствующих сказал: «Что может быть проще, чем открыть новую землю?» В ответ на это Колумб предложил ему простую задачу: как поставить яйцо на стол вертикально? Когда ни один из присутствующих не смог этого сделать, Колумб, взяв яйцо, разбил его с одного конца и поставил на стол, показав, что это действительно было просто.

(обратно)

6

(фр.) – За неимением лучшего (Прим. перев.)

(обратно)

Оглавление

  • ЛЕДЯНОЙ АД
  •   1
  •   2
  •   3
  •   4
  •   5
  •   6
  •   7
  •   8
  •   9
  •   10
  •   11
  •   12
  •   13
  •   14
  •   15
  •   16
  •   17
  •   18
  •   19
  •   20
  • В ГЛУБИНАХ ОКЕАНА
  •   Глава 1
  •   Глава 2
  •   Глава 3
  •   Глава 4
  •   Глава 5
  •   Глава 6
  •   Глава 7
  •   Глава 8
  •   Глава 9
  •   Глава 10
  •   Глава 11
  •   Глава 12
  •   Глава 13
  •   Глава 14
  •   Глава 15
  •   Глава 16
  •   Глава 17
  •   Глава 18
  •   Глава 19
  •   Глава 20
  •   Глава 21
  •   Глава 22
  •   Глава 23
  •   Глава 24
  •   Глава 25
  • ПРЕПЯТСТВИЕ
  • ГИБЕЛЬ «ТРОЯНЦА»
  • ТЕХНИЧЕСКАЯ ОШИБКА
  • Хол Клемент Необычное чувство
  • ОБИТАТЕЛИ ВСЕЛЕННОЙ
  • ОТВЕТ
  • ПОЯС АСТЕРОИДОВ
  • КРИТИЧЕСКИЙ ФАКТОР
  • ЧЕМ ВЫТЕРЕТЬ ПЫЛЬ?
  • СОЛНЕЧНОЕ ПЯТНО
  • ДОЖДЕВАЯ КАПЛЯ
  •   I
  •   II
  •   III
  •   IV
  •   V
  •   VI
  •   VII
  •   VIII
  •   IX
  • БЕСПРИЗОРНЫЕ ЗВЕЗДЫ
  • ПРЕИМУЩЕСТВО
  •   I
  •   II
  •   III
  •   IV
  •   V
  •   VI
  •   VII
  • ВОПРОС
  • ПЯТНО
  • СКОРОСТЬ ОБМЕНА
  • *** Примечания ***