Жизнь на двоих [Ракета] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Ракета Жизнь на двоих

Автор: Ракета, то есть я.

Бета: есть, но инкогнИто.

Жанр: фем-слэш. Оридж.

Рейтинг: NC-17. Больше незачем, ибо все будет происходить по взаимности и даже по любви.

Размер: большой мини или маленький миди. Как-то так.

Саммари: ОНА и … ОНА. И что делать, если ЕЙ нравится ОНА? И чем это все может закончиться? Или — НЕ закончиться.

Статус: закончен. Произведение будет выкладываться постепенно, раз в день-два, в связи с тем, что оно еще раз перед выкладкой финально просматривается, ибо у автора неискоренимая тяга к безупречности.

Предупреждение: Про слэш и наличие эротических сцен я предупредила в жанре. Так, что еще? Немного нецензурной лексики, повествование от первого лица и … Да, и еще — хэппи-энд. Сопливый и розовый хэппи-энд. Не смогла по-другому.

Думаю, что это произведение — не совсем в формате данного форума. А с другой стороны — классического (читай — не фем) слэша здесь достаточно много.

Поэтому я рискну представить на ваш суд данное произведение. Буду благодарна за любые высказанные мнения.

Ракета 04.09.2011 17:15

Посвящается Деду Морозу.

Как выясняется, он существует и выполняет желания.

По крайней мере, самые заветные и отчаянные.

Надеюсь, дедушка, тебе понравится мой ответный подарок.

Часть 1. Ты влюбляешься внезапно

Милая девочка, со мной не шути,

Если поймаешь вдруг пламенный взгляд.

Значит, ты можешь сбиться с пути,

Значит, рискуешь нескоро вернуться назад.

Глава 1

/Лера/

«Не о такой соседке по комнате я мечтала…»

Это была моя первая мысль, когда я увидела тебя. А что было до этого? Много чего…

Были вступительные экзамены. Сплошная нервотрепка. А потом — ослепляющая радость от того, что увидела свою фамилию в списке поступивших. И как звонила родителям, и всхлипывания мамы.

А потом я вернулась домой. Приезжала еще раз — на зачисление. И потом уже — окончательно, в конце августа, для заселения. В ближайшие пять лет я буду жить в этом городе. В этой обшарпанной общаге. В этой комнате площадью двенадцать квадратных метров. С этой вот девушкой — моей соседкой по комнате.

И мы возвращаемся к тому, с чего начали. Не о такой соседке по комнате я мечтала. О какой мечтала? Ну, похожей на меня, наверное. Симпатичной, не глупой, веселой. Такой, которая могла бы стать не просто соседкой по комнате, но и подругой. Хорошей подругой.

Не похоже было на то, что ты станешь мне подругой.

Во-первых, высоченная. Выше меня на голову, если не больше. Бесконечные стройные ноги обтягивают классика жанра — голубые джинсы, вызывая во мне чувство острой зависти и собственной ущербности. Это — во-вторых. Зато на лицо — не очень, злорадно отмечаю я. Не красотка, мягко говоря. Черты лица, лишенного косметики, резкие, даже грубоватые. Выделяются на этом со светлыми ресницами и бровями лице лишь глаза — не маленькие и ярко-голубые. Взгляд…какой-то рентгеновский почти.

— Здравствуйте, — вступает в дипломатические переговоры мама, пока папа вносит сумки в комнату. — Вы, наверное, Лерочкина соседка по комнате?

— Наверное, — равнодушно пожимаешь плечами ты, привалившись к подоконнику.

— Ну, давайте тогда знакомиться, — мою маму трудно обескуражить, она педагог со стажем, и повидала всякого. — Меня зовут Зинаида Федоровна, мой муж — Николай Андреевич, а это наша дочка — Лера.

Я закатываю глаза. Мама в своем репертуаре — считает, что я все еще маленькая девочка, и за меня нужно решать даже такие простейшие проблемы, как знакомство с соседкой по комнате. Ну, ничего, скоро, скоро я наконец-то получу шанс продемонстрировать свою самостоятельность. Родители уедут, и я буду предоставлена только самой себе. Ура!

Ты на мамины попытки нас познакомить реагируешь скептически изогнутой бровью и молчанием.

— А вас как зовут? — говорю же, мама непробиваема.

— Дарина, — соизволяешь ты снизойти до ответа.

— Ой, — изумляется мама, — какое редкое, красивое имя, правда, Коля? Дарина — это же Даша, верно?

— Дарина, — отвечаешь ты резко, — это Дарина. И никак иначе.

Знакомство наше началось не очень. Но его развитие было более чем неожиданным.

* * *
Спустя всего месяц, я поняла, что я не обрела в твоем лице подругу. Несмотря на первое негативное впечатление, ты мне стала не просто подругой. А самой лучшей на свете подругой!

Оказалось, что у тебя есть масса невероятных, просто фантастических достоинств, которые стали раскрываться постепенно.

Самое главное — ты поступила, и училась, соответственно, на физическом факультете. Что, не производит впечатление? Тогда поясню — я поступила и училась, соответственно, на филологическом факультете. Начинаются на одну и ту же букву, но какая разница! Что, неужели до сих пор не понятно? Поясняю.

В моей группе не было ни одного парня! Ни од-но-го! Филологический факультет — это местное «Иваново — город невест». Зато у тебя на факультете было все с точностью до наоборот. Нет, девчонки у вас были. Целых трое из группы в двадцать пять человек. А в твоей подгруппе ты была вообще одна. Двенадцать парней и ты — тринадцатая. За тобой сразу закрепилось прозвище — Чертенок номер тринадцать. Ты огрызалась цитатой из одноименного мультфильма — «Мелкую пакость не придумывают, при взгляде на ближнего она приходит в голову сама по себе.». Потом ты получила еще одно прозвище. Рассказывала мне об этой истории с праведным негодованием, а меня разбирал хохот. На одном из практических занятий, куда вы ходили подгруппами, преподаватель в начале пары оглядел аудиторию, проверяя явку студентов, и удовлетворенно заметил: «Так, двенадцать человек и Семенова. Все на месте». Ответом ему был взрыв гогота двенадцати молодых луженых глоток и неслышное за ними твое возмущенное фырканье. Осознав, ЧТО именно сказал, преподаватель смутился, начал извиняться. Но толку-то… Прозвище «Двенадцать человек и Семенова» так и осталось за вашей подгруппой.

Это я к чему? К тому, собственно, что в моем распоряжении оказался доступ к практически неисчерпаемому запасу молодых интересных парней. Любопытно, каким образом? Казалось бы, училась-то с ними Дарина, не я. Да элементарно.

Масштабы своего везения я оценила, когда где-то спустя недели три после начала занятий ты заявилась в нашу комнату с тремя (!) парнями. Вы собирались делать какую-то выданную вам одну на четверых лабораторную.

— Можно, Лер? Мы постараемся побыстрее…

Что я больная, что ли? Чтобы против такого возражать…

Я накормила всю компанию и напоила чаем с домашним вареньем.

Это ли было причиной, или то, что ты необъяснимым для меня образом умудрялась с ними дружить в совсем недоступном для меня смысле этого слова, но… Думаю, дело было и в том, и в другом. Главное — такие гости у нас бывали нередко, и я могла не торопясь, с чувством и обстоятельно выбирать. Того, с кем лишусь, наконец-то, уже тяготившей меня девичьей чести.

Когда мы обсуждали эту деликатную тему с тобой, ты лишь странно взглянула на меня и плечом дернула: «Нашла, о чем беспокоиться!»

— А ты уже?.. — решилась робко спросить я.

— Да, — резко ответила ты. — И, знаешь, что я тебе скажу? Много шуму из ничего.

Нет, ну даже если и так? Должна же я в этом убедиться на собственном опыте. К тому же веры тебе, Даря, у меня в этом вопросе ну совершенно не было!

Когда я наконец-то сделала выбор и поделилась им с тобой, ты лишь фыркнула.

— Вадик? Подумай еще!

— Что не так? Он симпатичный, спортсмен, веселый, заводной.

— Бревно бесчувственное.

— Даря?! Ты… была с ним? Предупреждать надо!

— Я еще в своем уме. На хрен мне сдался такой! И ты… подумай еще раз.

— Мне нравится! — я решила надуться. Еще бы, ты не одобрила мой выбор. — И вообще — я решила.

— Ну, — ты тоже мрачно насупилась, — не говори мне потом, что я тебя не предупреждала.

Да, предупреждала. И совершенно права была.

Было адски больно. До слез. И обидно. После первого болевого шока мне хотелось, чтобы он вышел, перестал разрывать меня, оставил в покое. И потом, когда я забуду эту боль и слезы, потом… он будет нежен и ласков…и у нас получится так, как пишут в женских романах. Черта с два! Не успокоился, пока не кончил. На мое счастье, на это не потребовалось много времени. И дура же я была, когда рассчитывала, что он хотя бы потом меня пожалеет. Вместо этого я услышала сентенцию на тему: «Как трудно и утомительно трахать девственницу». И снисходительное: «Но тело у тебя классное. Особенно сиськи. Надо будет позже обязательно повторить!»

Поэтому утешала меня ты, Дарька. Когда я в слезах вернулась к себе и рыдала на кровати. И никаких: «А я тебе говорила!». Просто сидела рядом, гладила по голове. И говорила негромко и ласково: «Не переживай так. Поболит и пройдет. Вадик не стоит твоих слез. Про резинки не забыли? Вот и умница. А остальное — не страшно. До свадьбы заживет.» На последней фразе я не выдержала и хихикнула сквозь слезы. Ты умеешь утешать.

И все-таки, я как клиническая идиотка, не бросила его сразу. Ты лишь покрутила пальцем у виска и безнадежно махнула рукой.

Постепенно боль уходила. И было даже немножко приятно. Иногда. Особенно в начале. Целоваться. Трогать друг друга. Но в целом… Склонна была с тобой согласиться. Много шума из ничего.

Впрочем, стоит на время прервать мой отчет о походе по койкам парней с физического факультета. И вернуться к тому, почему ты стала моей лучшей подругой.

* * *
Кроме офигительного бонуса в виде кучи парней-сокурсников, у тебя обнаружилось еще одно умопомрачительное достоинство. Это твой характер. Резкий, прямолинейный, грубоватый. Но — это снаружи. А тем, кого ты подпускала к себе близко, открывалось нечто совсем иное.

Искренний, преданный и любящий — вот какой у тебя на самом деле характер. Можно было лишь завидовать тем, кого ты причисляла к числу своих друзей. Мне каким-то невероятным образом повезло — я попала в число избранных. Видимо, ты благоразумно решила, что раз уж нам жить вместе несколько лет, то лучше сразу держать меня поближе.

И ты пустила меня близко. Очень близко.

У меня никогда не было такой подруги. Которая понимает с полуслова. Не осуждает. Не учит жить. Сопереживает. Заботится, как умеет. И при этом — не лезет в мою жизнь.

Похожа на идеальную? Гм… как сказать. У тебя была и парочка недостатков. Для равновесия, видимо…

Во-первых. Ты, блин, куришь! Да еще и, стоит мне только расслабиться, у нас в комнате! И на все мои лекции о вреде никотина для девичьей красы ты лишь ехидно скалишь зубы. Ну, черт с этим… Я настырная, и пока ты куришь на балконе (да, нам невероятно повезло: у нас комната с балконом!), я почти готова с этим мириться.

Во-вторых. Ты совершенно не желаешь заниматься нашим скромным домашним хозяйством. О, как же это бесило меня первый год! Я просто кипела! Бес-по-лез-но!

На мою фразу о том, что сегодня твоя очередь готовить, ты отвечала кивком. А на обед у нас был «Доширак» и упаковка йогуртов.

Заставить тебя убираться можно было одним-единственным способом — начать самой. Ты мне помогала, если я просила. Даже, мне кажется, делала это с удовольствием. Но сама, одна — никогда.

В-третьих, эта твоя скрытность. Информацию из тебя приходилась выуживать по крупицам. Разговоры на откровенные девичьи темы — это было не для тебя. Ты могла выслушать, найти правильные слова, чтобы поддержать. Но вот рассказать что-то о себе, своих чувствах — это фиг вам!

И это подводит нас к моему роману с физикой номер два.

* * *
Это была уже середина второго семестра. Вадим исчез из моей жизни по банальнейшей причине — его отчислили. «Тупое бревно, я же тебе говорила» — прокомментировала данное событие ты. И тогда, погрустив немного, больше для порядка, я решила обратить внимание на Богдана. Сделав выводы из прокола с Вадиком, я обращала внимание больше не на внешность, а на характер. А Богдан был вашим старостой, парень умный, спокойный, рассудительный. И далеко не урод. Ты о нем всегда отзывалась с симпатией.

На мои намеки он отреагировал сразу. Мы несколько раз сходили на свидания. Кафе, кино, прогулки. Апрель, весна, солнце будило гормоны. Мне уже хотелось чего-то большего, чем дружеские поцелуи в щеку на прощание. У Богдана было все — и рост, и широченные плечи, и мускулистые руки. Я уже предвкушала, как буду млеть, когда он будет обнимать и прижимать меня к себе. Про неудачи с Вадиком я благополучно забыла.

Причина исключительно джентльменского поведения Богдана выяснилась на четвертом или пятом свидании. Оказалось, что со мной он встречается из-за тебя, Дарька! И отнюдь не для того, чтобы вызвать твою ревность. Это была слишком сложная комбинация для прямолинейного Богдана. Он хотел то ли узнать больше о тебе от меня, то ли — попросить меня походатайствовать.

Впрочем, я, справившись с первым приступом досады, обрадовалась за тебя, Дарь. Что в тебя влюбился такой симпатичный и со всех сторон положительный парень, как Богдан. Не так уж он мне и нравился, чтобы особо переживать по этому поводу. И поэтому я скоропалительно пообещала Богдану всестороннюю поддержку.

Я понятия не имела, во что ввязалась. Когда я закончила свою пламенную прочувствованную речь о том, какой Богдан пупсик и как он по тебе, Дарька, сохнет, помнишь, что ты, зараза неблагодарная, мне ответила? Даже не ответила — процедила сквозь зубы:

— Свахи — это ваше семейное занятие? Или только над тобой природа так пошутила?

— Даря?! — возмущенно фыркаю я.

Уходишь на балкон курить и оттуда отвечаешь мне не терпящим возражений тоном:

— Не лезь в это. С Богданом я сама разберусь.

— Дарь, — подхожу к балконной двери, пытаюсь тебя образумить — ну он же классный…

— Тема закрыта, — отрезаешь ты, выдыхая дым. В такие моменты я тебя почти ненавижу.

* * *
В целом, я была довольна, как прошел мой первый курс. У меня появилась чудесная подруга, я, наконец-то, рассталась со своей девственностью, успешно сдала обе сессии. Немного омрачало, а, точнее, заставляло задуматься, то обстоятельство, что, с выбором факультета, я, похоже, прокололась. Но это было так…пока еще — весьма смутно, на уровне ощущений. Столько времени впереди. Еще черт знает что может случиться. А пока — пока все было прекрасно.

Ракета 13.09.2011 10:32

Глава 2

/Лера/

Я была рада тебя видеть. На зависть мне, ты за прошедшее лето, по-моему, еще больше похудела, при этом, как назло, не утрачивая мягких очертаний груди и попы. А еще ты загорела (шлялась по каким-то походам, а я, наивная, думала — ездила на море), копна русых волос выгорела так, что переливались миллионом сочных оттенков. Ни в одном из дорогих салонов никакое мультитонирование не способно создать такую красоту. «Бедный Богдан» — ехидничала про себя я.

Впрочем, я тоже вернулась во всеоружии. С новой стрижкой и мелированием, умудрившись даже не набрать ни килограмма, несмотря на причитания мамы о том, что я «совсем исхудала». Я был готова заарканить новую жертву.

По зрелому размышлению я решила, что Миша — наилучший выбор. Чем-то похож на Вадика, но на его стороне было неоспоримое преимущество — он «дожил» до второго курса, а значит — не «тупое бревно», по твоему выражению. А на моей стороне было преимущество в виде опыта с Вадиком. Я сделала выводы, и была уверена — ошибок больше не допущу.

С Мишей у нас и правда — завертелось все бурно и сразу. Ты лишь махнула рукой, сказав: «Тебя предупреждать бесполезно».

Вопреки твоим предупреждениям, с Мишкой нам было хорошо. И в постели неплохо, и вне ее — не скучно. Мы проводили вместе почти все время, и нам было ужасно интересно вдвоем. Я даже «подсела» на волейбол, в который играл Мишаня. И ты, кстати, тоже. На втором курсе тебя таки взяли в факультетскую сборную, где ты была опять единственная девушка. Единственная и неповторимая, ага. На твоей стороне был тот факт, что играла ты действительно весьма прилично: рост, физическая кондиция, реакция, способность быстро соображать и принимать решения, умение играть в команде. К тому же, как ты утверждала — «Волейбол — игра для умных», и тот факт, что ты все-таки девушка и априори слабее любого из парней, не играло здесь решающей роли. А еще, но об этом я узнала лишь через пару лет — ты сама мне в этом призналась, ты переспала с четверокурсником Борисом, капитаном команды. Но на тот момент я об этом не знала.

Я с удовольствием болела за вашу команду, за Мишку и за тебя. Иногда изумлялась про себя — как ты можешь это терпеть. На площадке парни переставали быть джентльменами, и тебе могло достаться крепко, если было за что. «Даря, сучка криворукая!!!» — это еще было мягко сказано. Впрочем, во-первых, доставалось тебе не часто, во-вторых, парни потом всегда извинялись, в-третьих, ты им отвечала, да еще как! Мне кажется, иногда на ваши игры часть зрителей приходила ради этого — слушать, как вы препираетесь. А твоя брошенная в запальчивости фраза: «Бля, Рома, у тебя такой маленький член, почему же он так мешает тебе бегать?!» облетела весь универ. А вы потом долго оправдывались и доказывали всем и каждому: ты — о том, что с Ромой у вас ничего не было, и ты сказала это просто от злости, а Рома — что у него не маленький, разумеется!

* * *
Роман с Мишкой у нас продлился больше семестра. Но кончился…хм…для меня — неожиданно. И обидно. Мишка мне изменил. С одной из моих одногруппниц. Знакомство со мной открыло для него филологический факультет как… Ну, для него он стал тем же, чем физический факультет для меня. И Миша не смог удержаться, тем более — симпатичных одиноких девчонок у нас было навалом.

Карине я сказала все, что думаю про такую подлую сучку, как она. Добавив, чтобы она очень-то не обольщалась, ибо Мишаня — кобель, каких свет не видывал (что было, в общем-то, не очень далеко от истины). С Мишей вообще отношений выяснять не стала — просто вычеркнула его из жизни.

Но, разумеется, порыдала. И ты опять сидела рядом и гладила меня по голове. И говорила опять негромко и ласково. Не помню, что, но от твоего голоса и прикосновений рук становилось легче.

История с Мишкой меня разозлила. Сколько можно! Отдаешь всю себя, а в ответ…

«Знаешь, — заявила тогда я, — достали они меня! Беру тайм-аут! Никаких мужиков. Буду жить для себя»

Ты бросила на меня странный взгляд и ответила двумя словами: «Концептуально. Посмотрим».

На твой день рождения я подарила тебе полную косметичку недорогой косметики.

— Зачем? — ехидно поинтересовалась ты.

Мне пришлось приложить физическую силу, чтобы завалить тебя на кровать (ты, понятное дело, сопротивлялась вполсилы, иначе бы у меня не было шансов) и показать — зачем.

О результатах сего действа я узнала со слов, опять же, Богдана. Судя по тому, какой был Богдан в тот день, когда ты при полном параде (помимо прически и макияжа я провела ревизию твоих полок в шкафу и нашла очень даже такую с вырезом кофточку, ну а джинсы — это было вообще твое все, ни на ком они не сидели лучше, чем на тебе), ты произвела фурор не только среди одногруппников, но и преподавателей.

Домой ты вернулась слегка ошалевшая от свалившихся на тебя комплиментов и с двумя букетами цветов, один, роскошный, — от одногруппников, второй, поскромнее, — от того самого преподавателя, который наградил вас бессмертным: «Двенадцать человек и Семенова».

А потом, чуть позже, к нам завалилась куча парней во главе с Богданом. Это была спонтанная вечеринка по случаю твоего дня рождения. Но классная. В нашу небольшую комнатку набилось человек восемь. Кто-то принес вино, кто-то водку, какие-то закуски, наши запасы смели подчистую. Курили прямо в комнате, но я плюнула на это, ибо сама, выпив для храбрости, тоже закурила, потом долго кашляла с непривычки. Вы, блин, курите крепкие. Кто-то из парней смотался в киоск за дамскими, легкими, с ментолом. И до конца вечера я дымила наравне со всеми, правда, почти не затягиваясь при этом.

А еще была гитара, кто-то играл, Андрей, кажется. Хмурый, высоченный, бородатый. Меня он никогда не интересовал, но играл он классно. «Нирвану» — сказала ты. Я не слышала раньше. Но музыка завораживала.

Потом гитару взял Валера, и зазвучало более знакомое. Барды, русский рок. Мы пели хором, пока нас громким стуком в дверь, в конце концов, не попросили заткнуться. Подвыпившие парни изъявили желание пойти повыяснять отношения, но мы их вдвоем утихомирили. И компания разбрелась по домам. А ты… ты все-таки ушла с Богданом. Точнее, он тебя почти уволок. Взял измором и напором. Тогда я была за вас искренне рада.

* * *
Утром я встретила тебя вопросом: «Ну, как?». Да, я безобразно, невозможно, бестактно любопытна! Но ты к этому привыкла уже, наверное. Лишь пожала плечами в ответ, доставая полотенце и косметичку с душевыми принадлежностями.

— Даряяяяяя, — взмолилась я, — ну, что, трудно тебе сказать?

— Что сказать?

— У вас с Богданом… было?

— А зачем я с ним ушла, по-твоему?

— Блин… Прямо скажи — было?

— Да.

— Класс! — взвизгнула я. Не удержалась: — И как он?

Ты закатила глаза.

— На твердую четверку. Такой ответ тебя устроит?

Улыбаюсь как идиотка. Не выдерживаю, подскакиваю и крепко обнимаю тебя.

— Дарька! Я так рада!..

Даешь себя обнять, даже слегка приобнимаешь меня в ответ. И вздыхаешь в ответ:

— Нашла чему радоваться…

* * *
К моему огромному изумлению и разочарованию Богдана за этим не последовало развития отношений. Не знаю, что ты ему сказала, но он как-то смирился с этим. Хотя вид имел предельно несчастный.

А я, между прочим, держала данное самой себе слово. Никаких парней. Примерно училась, в кино ходила пару раз только с тобой. И все было нормально. Пока я не познакомилась с Антоном.

Познакомилась, надо сказать, банальным и одновременно — нелепым образом. Я налетела на него в столовой, имея в руках полный поднос еды. Я была голодная, ага. Тарелки, стаканы, вилки, ложки — все это разлетелось и посыпалось в стороны. Но, в основном — на Антона. На его весьма презентабельного вида пиджак, светлую рубашку и стильные, недешевые на вид джинсы.

Чувствовала себя при этом я распоследней идиоткой. Черт, что делать? Попытаться как-то исправить нанесенный одежде ущерб? Собирать разбросанную и частично разбитую посуду? Я была просто в панике, стояла молча, не решаясь даже начать извиняться. Антон тоже молчал, потом его красивые губы тронула улыбка, которую дополнил заинтересованный взгляд в мое весьма откровенное в тот день декольте. И ситуация из нелепой сразу превратилась в понятную. И волнующую.

В Антона я влюбилась. Как кошка. С ним было все по-другому. Во-первых, он был совершенно не похож на предшествующую ему череду парней с физического факультета. Антон учился на юридическом. Во-вторых, он был более… взрослым, что ли… Хотя старше меня всего на курс. Наверное, дело было в его самоуверенности и несомненной обеспеченности. Антон был из состоятельной семьи. Впрочем, на юридическом иных и не водилось, по-моему. Имел собственную машину, не очень шикарную, потому что, как проинформировал меня Антон, «отец боится покупать ему сразу слишком мощную тачку». Деньги тратил, не считая. И вообще — весьма активно демонстрировал мне свою симпатию. Это нравилось. Льстило. Возбуждало.

С Антоном я себя наконец-то почувствовала женщиной. Желанной, желаемой. Которую добивались, на которую тратили деньги, за которой эффектно ухаживали. В излишне джентльменском поведении, впрочем, Антона упрекнуть было нельзя. Он пытался достаточно активно распускать в мой адрес руки, но и я была уже кое-чему научена. И позволяла ему ровно столько, сколько было нужно, чтобы он не утратил интерес ко мне. Но не более. Мне очень хотелось продлить этот период в наших отношениях, в котором я буквально упивалась своей властью над ним, его вниманием ко мне. Интуитивно понимала — это не будет продолжаться долго.

Ты, разумеется, мой выбор не одобрила. Да такого вообще не было: чтобы тебе понравился тот парень, которого я выбрала! Сначала просто поморщилась и привычно махнула рукой. Потом, увидев пару раз подарки Антона, в число которых входил красивущий комплект дамского белья, а также заслушав несколько моих восторженных отчетов о том, где мы бывали с Антоном, куда ездили на его машине, ты посчитала нужным навести справки. Это получилось у тебя не быстро — все-таки у вас с Антоном весьма далекие друг от друга круги знакомства, но университет — большой котел, и при наличии желания узнать можно все, что угодно. А желание у тебя, похоже, было. Результатом твоей «справочной» деятельности стал совершенно неожиданный для меня разговор в духе моей мамы. На тему: «Лера, ему от тебя нужно только одно!»

— Ну и что? — изумляюсь я. — Все этого хотят. Я не маленькая девочка, все понимаю.

— Подумай еще раз, — ты невероятно, непривычно резка и настойчива. — Лера, про него говорят странные вещи.

— Какие это? — мне обидно. Ты просто не знаешь, какой он на самом деле. Может, завидуешь, а, Даря?

— Что он… жестокий…

— Любитель БДСМ?

— Лерка!!!

Демонстративно закатываю глаза.

— Ну что значит «жестокий»? Бить будет?

— Он тебя бросит! Трахнет пару раз и бросит! А ты уже замуж за него собралась.

Внутри все вдруг обрывается. Откуда? Не всерьез, конечно, не всерьез, но такие мысли начали бродить где-то по окраинам сознания. Впервые. Именно Антон стал причиной того, что такие мысли появились у меня. Я и сама себе-то в них предпочитала не сознаваться, и тут ты…

— Ничего я не собралась, — вру крайне неубедительно, но стараюсь изо всех сил.

— Лера, — в отличие от меня ты говоришь крайне убедительно. Вернее, убежденно и горячо. — Пожалуйста…

— Пожалуйста — что? Лера, пожалуйста, брось его? — я злюсь. Это случается редко, но в этот раз у тебя получается меня разозлить.

— Вряд ли я могу на это рассчитывать, — вздыхаешь ты. — Просто не торопись. Сессия на носу. Не… предпринимай ничего сейчас. Сдай сессию, уезжай домой. У тебя будет целое лето. Подумай. Я прошу тебя — просто еще раз хорошенько все обдумай! А осенью… Если уж ты все-таки решишь… Значит, судьба…

Блин, Дарька, я не узнаю тебя! Ты говоришь всегда так разумно, взвешенно, понятно. А сейчас — горячо, эмоционально и… не совсем понятно. Но все-таки… Рациональные зерна действительно есть в твоих словах. Со всех точек зрения правильным будет сделать именно так, как говоришь ты… Есть, правда, вероятность, что за лето Антон забудет меня. «Значит, судьба» — неожиданно говорю себе я. А вслух:

— Ладно, Дарь, ты права. Я подумаю. А Антон пусть еще помучается!

— Какая же ты у меня умница, — с чувством произносишь ты.

Короче говоря, ты обеспечила меня «заданием на лето». И речь шла отнюдь не о том, что я должна была всесторонне обдумать свои отношения с Антоном. Ах, если бы только это…

Иногда я думаю, как много в нашей жизни зависит от случайности. Или только нашему поверхностному взгляду это кажется случайностью? А на самом деле — это результат невидимой, недоступной нашему взору цепной последовательности закономерностей? Я не знаю. Но могу сказать точно одно — жизнь моя круто изменилась в одно утро лишь потому, что я проснулась раньше обычного.

Это было последнее утро в то лето в общаге. Сессия сдана, билеты куплены, вещи собраны. Можно было бы спать с чистой совестью. Но я отчего-то проснулась в несусветную даже для меня, типичного жаворонка, рань. Секунд через десять после пробуждения сообразила, что причиной моего пробуждения стали звуки. А может, быть и не они. Потому что звуки были негромкие, приглушенные. Но в предутренней рассветной тишине все равно — отчетливо слышные. Кто-то плакал в соседней комнате, сдавленно глотая слезы, отчаянно пытаясь быть неслышным. Вяло пытаюсь вспомнить, у кого из наших соседок может быть повод так отчаянно рыдать ранним-ранним утром. И про себя сетую на такую отвратительную звукоизоляцию, которая делает чужое личное горе — общедоступным. Еще через десяток-другой секунд ко мне приходит мысль, от которой глаза распахиваются. Звукоизоляция в общаге, конечно, из рук вон плохая, но не настолько! Плачут у нас в комнате. Соответственно — Дарька.

От обжигающей внезапности этой мысли обратно зажмуриваюсь. Пытаюсь переварить осознанное. Это трудно. Мы знакомы без малого два года. За это время я ни разу не видела, как ты плачешь. С другой стороны, ты же живой человек. Мало ли что могло у тебя случиться. А действительно — что?

Идею встать с кровати, подойти к тебе и спросить: «Даря, что случилось?» отметаю. Пока, по крайней мере. Зная твою фирменную гордость — боюсь обидеть. И поэтому — пока лежу с закрытыми глазами и лихорадочно соображаю.

Из-за парня? Несчастной любви? Маловероятно, но что я знаю, в конце концов? Вряд ли ты рыдаешь из-за одного из своих одногруппников, но, возможно, ты тайно влюблена в кого-то другого? С тебя станется, но мне в это как-то не верится — уж не знаю почему…

Что-то случилось дома? С родителями, братом? Возможно. С другой стороны, вечером же все было нормально. Вряд ли ты смогла бы скрывать это. Если бы действительно у тебя в семье случилось нечто ужасное, из-за чего ты, давясь слезами, рыдаешь в подушку в пять утра. Поэтому эта версия тоже мне кажется маловероятной.

Ты заболела? Что-то серьезное? Трудноизлечимое? Или вообще?.. Эта мысль такая… жуткая, что бегу от нее панически, но сознание все равно за нее цепляется, немного крутит так и эдак и… мне кажется, я понимаю, из-за чего сыр-бор…

Ты беременна, Дарька! Вот точно! Залетела… Ситуация — хуже не придумаешь. Вообще — для любой девчонки. Только закончен второй курс, еще учиться и учиться. И что скажут родители… И от кого, интересно? Сразу думаю о Богдане. Наверное, от него. Мысли скачут, обгоняя друг друга. Судя по тому, как Богдан к тебе относится, он согласится…ну, не знаю… жениться на тебе, например. Вопрос в другом — хочешь ли этого ты? Подозреваю, что нет. Не хочешь выходить замуж сейчас. Ни за Богдана, ни вообще. И ребенка не хочешь. Не вообще, а именно сейчас. А значит… Значит, ты плачешь, потому что понимаешь — тебе надо решаться. Это холодное, горькое, вязнущее в зубах слово «аборт». Боже мой, Дарюшка, как же тебе помочь?!

Теперь, когда причина твоих слез мне ясна, я начинаю судорожно соображать, что же тебе сказать. Как помочь, как поддержать, что посоветовать? И когда, наконец-то, пара-тройка более или менее удовлетворяющих меня, и не должных обидеть тебя фраз оформляется у меня в голове, и я уже решаюсь открыть глаза, встать и подойти к твоей кровати, внезапно вдруг сознаю… В комнате тихо. Уже какое-то время. Ты заснула? И в следующую секунду я слышу, как ты встаешь с кровати. Замираю, не решаясь открыть глаза. И слышу… Как ты подходишь и осторожно, не касаясь меня, присаживаешься на краешек моей кровати. И тишина. Все та же — предутренняя рассветная тишина. Секунды текут одна за другой. Ничего не происходит. Да что, в конце концов, происходит!? И я решаюсь приоткрыть глаза. И вот тут оно и настигает меня… То, что меняет, неотвратимо, раз и навсегда меняет мою жизнь.

Почему ты не заметила, что я чуть приоткрыла глаза и смотрю на тебя сквозь неплотно сомкнутые ресницы — не знаю. Думаю, причина — все в тех же недавно пролитых слезах, и в том, что их вызвало.

Ты просто сидишь, чуть наклонившись вперед, опершись на руку, и смотришь на меня. Никто никогда на меня ТАК не смотрел. Что в твоем взгляде, еще не совсем просохшем от слез? Тоска, огромная тоска, которая заставляет тебя сминать и кусать свои губы. И нежность, слепящая, выворачивающая душу нежность. И что-то еще, но и этого уже достаточно, чтобы понять… Несмотря на то, что никто никогда на меня ТАК не смотрел, я понимаю. Так смотрят только на любимого человека. На безумно, безнадежно и безответно любимого человека.

До сих пор не понимаю, почему я ничего не сделала в тот момент, когда осознала это. Не дернула головой, не распахнула глаза, не охнула. Вообще! Никак не выдала то, что увидела и поняла. Лишь глаза снова закрыла, не в силах видеть эти эмоции в твоих глазах. И говорила себе: «Дыши, Лера, дыши!». Но сердце все равно колотилось как сумасшедшее.

И чуть не выпрыгнуло из груди, когда я почувствовала, как твои пальцы легко и невесомо касаются моих волос, убирают от щеки, лба. Замираю в панике. Бля! Что делать, если ситуация начнет развиваться дальше?! А она развивается. Один тихий судорожный вздох, и ты встаешь. Я лежу, боясь пошевелиться, и слушаю. Как ты подходишь к своей кровати, ложишься, немного возишься и, наконец, все затихает. Заснула. Или просто лежишь и думаешь? Хотела бы я знать, блин, о чем? Или о ком? Или нет — не хотела.

Ни о каком сне уже не может быть и речи. Полежав еще минут десять, встаю, не глядя в твою сторону, быстренько собираюсь в душ. Ты никак не реагируешь. Спишь или делаешь вид, что спишь? Не знаю и знать не хочу!

В душевых пусто — рано, да и часть народу уже разъехалась по домам. Стою под душем долго, но в голове абсолютно и гулко пусто. Ни единой мысли. Кроме того, что относиться к тебе как раньше, я не смогу. Нельзя, невозможно делать вид, что ничего не случилось. Потому что ты — уже не моя лучшая подруга Дарька! Кто ты? Понятия не имею! Сейчас самое главное для меня — суметь пережить то время, которое нам еще осталось наедине с тобой. И поэтому — стою под душем долго. Но, в конце концов, нельзя же там отсиживаться несколько часов. И я принимаю решение: пусть автобус у меня лишь в два часа дня, лучше я оставшееся время проведу на вокзале, чем с тобой. И с этой мыслью возвращаюсь в комнату.

Начинаю собирать оставшиеся вещи, стараясь не шуметь. Хм…Трудно не разбудить того, кто и так, похоже, не спал.

— Чего так рано? — хрипловато спрашиваешь из недр одеяла. У тебя со сна голос всегда чуть хриплый, от курения, наверное. Но сейчас он не от сна хриплый, я-то знаю.

— Разбудила тебя? Прости, Дарь, — фальшиво бодро отвечаю тебе. — Не спится что-то, да и дел еще куча.

— Какие у тебя дела?

— Да так, — неопределенно отвечаю, — купить кое-что надо, мама просила. Заехать в пару мест.

— Лера, семь утра только, — вытаскиваешь руку с часами из-под одеяла, а я отвожу глаза. — Какие магазины в такое время?

— Да я на вокзал сначала, сумку в камеру хранения заброшу, чтобы не возвращаться. — «Да, именно, не возвращаться! И не видеть тебя! Не могу тебя видеть!». — Чтобы время не терять потом. Говорю же — дел еще куча.

— Ясно, — задумчиво отвечаешь. А мне все равно — что хочешь, то и думай! Ты же у нас умная — может, додумаешься до всего сама!

Дальше я собираюсь в молчании. Наконец, подтаскиваю сумку к двери. Собираю в кулак волю и актерское мастерство и поворачиваюсь к тебе лицом.

— Ладно, Дарик, побежала я, — делаю ручкой. — Желаю провести хорошо лето, отдохнуть и все такое…

— Давай хоть обнимемся на прощанье, — сидишь на кровати, откинув одеяло. Белая футболка, белые простые узкие трусы.

Что такого? Мы всегда обнимались и целовались в щечку на прощание, перед каникулами. «Это в последний раз» — говорю себе и шагаю к тебе, наклоняюсь. Не знаю, чего жду, от чего в липкий тошнотворный узел сворачиваются все внутренности, но… ничего не происходит. Все как всегда. Легкое прикосновение ладони к спине, сухой поцелуй в щеку. Две секунды, и я отстраняюсь, выпрямляюсь. И решаюсь посмотреть в глаза.

Знакомые спокойные ироничные голубые Дарькины глаза. Ни следа тоски и нежности. Я могла бы подумать, что все это мне померещилось, приснилось, причудилось. Если бы не легкая краснота вокруг глаз — следы раннеутренних слез.

— Пока, Дарь, — еще раз «делаю ручкой».

— До встречи, — киваешь ты.

Как бы не так!

Ракета 16.09.2011 11:32

Глава 3

/Лера/

Надеюсь, теперь ясно, какое у меня оказалось сложное «задание на лето»? Даже ситуация с Антоном отошла на второй план. Потому что Антон — это где-то далеко. А у меня под боком все эти два года была бомба. Тикающая, готовая в любой момент взорваться бомба.

На повестке дня стояли два великих извечных вопроса русской интеллигенции — «Кто виноват?» и «Что делать?».

С ответом на первый вопрос затруднений не возникает. Кто виноват? Разумеется, ты, Дарина! Потому что оказалась… Хм, не знаю кем. Сначала подбираю аккуратные определения. Не тем, кем я тебя считала? Верно, но сути переполнявших меня эмоций не отражает. Не такой, как я? Уже точнее. Извращенкой? Похоже, но ведь мне ты ничего не сделала. Лесбиянкой? Наверное. Точно. Не знаю!

О лесбиянках я знала мало. В моем представлении это были грубые мужеподобные тетки, курящие, коротко стриженые, без косметики. В общем, на женщин похожие лишь голышом, и то — только отсутствием члена.

Ну, частичное совпадение было. Куришь — да. Косметику игнорируешь — большей частью, да. Некстати вспоминаю твой последний день рождения. Умело накрашенная, с уложенной и укрощенной копной русых волос, в сексуальных обтягивающих джинсах, а эти самые джинсы облегали собой пару бесконечных длиннющих ног и аппетитную круглую попу, в подчеркивающей грудь трикотажной кофточке, в окружении обожающих тебя парней… Если бы кто-нибудь тогда мне сказал, что эта девушка — лесбиянка… Я бы усомнилась в психическом здоровье и наличии зрения у этого человека.

Да и сейчас не верю. Периодически спрашиваю себя: «Лера, а может, тебе это все почудилось? Или ты все не так поняла? Дарина — твоя подруга, может, она просто переживала за тебя». На этом месте я закрываю глаза и мгновенно вспоминаю твой взгляд. Тоска и нежность. Непросохшие слезы. Прикушенная губа. И — безнадежность. Вот что еще было в твоих глазах. Безнадежность. Блять…

Кем бы ты ни была, жить с тобой как раньше и делать вид, что ничего не произошло — невозможно. И это подводит меня ко второму вопросу. Что делать?

Самый простой, очевидный и правильный вариант — переехать. Такое иногда случалось, что соседи по комнате не могли ужиться Особенно — соседки. Девчонки… Мало ли что могли не поделить…

Обратиться к коменданту. По-хорошему, с презентом. Она тетка вредная, но умеренно. Не все ли ей равно, в конце концов. Совру что-нибудь, на крайний случай. Что ты храпишь. Или — что у меня ценные заколки стали пропадать.

Перееду в другую комнату. И больше не буду тебя видеть. Вот тут вздыхаю, ибо понимаю две вещи.

Во-первых, тебе надо как-то сказать об этом. Как? Что придумать? Мне вообще тошно делается при мысли, что мне надо будет как-то объясняться с тобой по поводу своего отъезда из комнаты. Тебе же про храп и заколки не скажешь. Как сказать человеку, которого два года считала своим лучшим другом, что он тебе больше не друг. Что сказать? Правду? Я знаю, Даря, что ты по мне сохнешь. Что ты, бля, чертова извращенка! Тошнит уже по-настоящему… Нет, я не смогу! Не смогу выдержать этот разговор. Есть вариант — приехать раньше и просто молча все порешать с переездом. Вещей моих там не осталось, чего ждать, собственно? И что ты почувствуешь, Дарина, когда увидишь новую соседку по комнате? Переключишь свое внимание на нее? Будешь сохнуть по другой? Рискнешь предпринять по отношению к ней активные действия? Странную реакцию вызывают эти вопросы у меня в голове. За твою гипотетическую новую соседку по комнате абсолютно спокойно, ибо откуда-то точно знаю — ТАК ты реагируешь только на меня. И какое-то странное чувство удовлетворенности этим фактом. Мне не по фигу ли должно быть? Должно быть, но отчего-то вдруг приятна мысль, что для тебя не все равно — кто… И откуда я это знаю? Без понятия, знаю — и все тут. А еще — что ты будешь переживать. Что тебе будет больно. И что ты, я тебя знаю, просто так это не оставишь. Ты же будешь выяснять, что случилось, ибо недосказанности не выносишь. И это приводит нас к факту номер два.

Во-вторых, не видеть тебя — не получится. Ты меня найдешь, обязательно. Чтобы спросить — куда и какого хера? И поэтому — факт выяснения отношений неизбежен. Ну не бросать же из-за тебя университет?

Может, снять квартиру? А что, как вариант… Сразу вспоминаю про Антона. Сказать тебе, что Антон решил снять для нас квартиру. На самом деле, понимаю, что Антон этого не сделает. Не потому, что денег жалко. Просто вдруг, на фоне перетряхнувшей меня истории с тобой, отрешенно понимаю — я для него всего лишь симпатичная кукла. И каких-либо серьезных отношений у нас с ним не будет. Ты была права. Почему ты, черт побери, всегда права?!

И как я буду жить без тебя? Без человека, которому я могла доверить абсолютно все. Я уже за два года так привыкла к этому, что при мысли о том, что из моей жизни исчезнет человек, который теперь уже значил так много, стал таким нужным и близким, мне становится тошно и горько.

Дарька, дьявол тебя раздери! Что ты наделала?! В этот момент я разревелась…

Мне было жалко всех — себя, потому что лишилась самой близкой и дорогой подруги, тебя — ты лишаешься еще большего. Зная, как ты умеешь любить (я видела, как ты фанатично предана своей семье), вдруг отчетливо (пропади пропадом моя буйная фантазия!) представляю, какую ты испытаешь боль, когда поймешь, что я исчезла из твоей жизни. Какое-то время с садистским удовольствием (а легкая степень садизма свойственна моей натуре, вы в этом вскоре убедитесь. А, возможно, и не такая уж легкая) живописую в своем воображении всю степень твоих страданий. Результатом этого действа становится то, что рыдать я начинаю совсем уж безудержно — благо, никого нет дома. Тебя становится просто нереально жалко — больше, чем себя. Но… что я могу сделать?

Родители оказались не в восторге от моей идеи снять квартиру. Вопрос, конечно же, уперся в деньги.

— Лерочка, ну сейчас совсем туго…. Надо Полину к школе собрать, столько денег…

— Да в чем дело-то? — в разговор вмешивается папа.

— Лера говорит — очень беспокойно в общежитии. Учиться мешает, шум, да и условия плохие.

— Мы же учились — и ничего, — ворчит папа, но я знаю — он беспокоится за меня. И рад бы что-то сделать, но, похоже, действительно — столько и сразу у них нет, ведь потребуют наверняка заплатить за несколько месяцев вперед.

— Послушай, Лера, — оживляется мама, — а если вам с Дариной на двоих снять? Это мы, наверное, с отцом потянем.

Офигительное предложение. Из огня да в полымя… Ошарашено молчу, не знаю, что и сказать.

— Ты поговори с ней! Если что — так и не поздно будет… В сентябре переедете.

— Хорошо, мам, — покорно бормочу я. Что тут еще скажешь. Кроме как сказать матери правду про тебя. Но… маму мне еще больше жалко — боюсь, она может принять это известие… слишком близко к сердцу.

Столько,сколько я думала в то лето — я даже на выпускных и вступительных экзаменах не думала. Моя блондинистая голова просто трещала. Думала, думала — и так ничего и не надумала. И в конце августа вернулась в общагу. К тебе, Дарина.

* * *
Все оказалось не так уж и страшно. Ты была — такая, как всегда. Чуть, сверх обычного, ехидная и задумчивая. А так — та же ироничная, замкнутая и все чаще молчаливая Дарька. Если бы я не помнила тех слез, того взгляда. И если бы можно было заставить себя забыть…

Но я не забывала. Ни в коем случае. И редко, иногда, но замечала. Косой тоскливый быстрый взгляд. Подавленный при самом своем рождении судорожный вздох. Чуть заметная дрожь пальцев. Всего несколько раз, и то — если знать, на что обращать внимание. Неудивительно, что я два года ни о чем не догадывалась. Ну… может и не два. Кто тебя знает — когда ты съехала с катушек? Но что это был вопрос не пары недель — точно.

Теперь я знала, куда смотреть. И на что обращать внимание. И, знаешь, что? Ты офигенно держалась. Не представляю, чего тебе это стоило. Точнее — представляю. И от этого страшно. А еще — не понимаю, что пробило тогда, в тот последний перед отъездом на каникулы день, броню твоей железной сдержанности. Наверное, просто устала. И на каких-то несколько минут — расслабилась.

Между тем, к моему огромному удивлению, Антон за лето не забыл обо мне. И с удвоенной энергией принялся за осаду неприступной крепости под названием «Лера Кузнецова».

Частые встречи, подарки, жаркие прощания в его машине, от которых запотевали стекла. Сдерживать его напор становилось все труднее. Антон с каждой встречей становился все… горячее.

А, с другой стороны, ты от меня становилась все дальше. То ли это слово, подходящее? Не знаю. Мы виделись редко, несмотря на то, что жили в одной комнате. Утром разбегались по занятиям. После занятий ты вечно где-то пропадала — то на тренировках, то в библиотеке, то в компьютерном классе. Приходила ты лишь к вечеру, и то — часто, поздним вечером. Как правило — отказывалась ужинать, в душ, и в кровать — с книжкой или спать. Была больше обычного молчалива и неразговорчива.

Меня это должно было обрадовать? Успокоить? Должно было. А вместо этого…

Мне до сих пор за те свои поступки стыдно.

Я стала очень активно знакомить тебя с подробностями нашего романа с Антоном. Учитывая стремительную, от раза к разу возраставшую пылкость Антона — было о чем рассказать. Или продемонстрировать очередной, подаренный им, комплект белья. Или спросить у тебя совета — уже пора? Сколько можно парня динамить.

Ты терпела. Молча слушала, изредка отделываясь ничего не значащими фразами. «Решай сама, Лер… Только будь осторожней… Помни о себе… Не давай себя использовать».

И когда мне уже начинало казаться, что я не видела ТОТ твой взгляд, что броня твоей выдержки непробиваема, когда я уже начинала злиться… Я замечала. Наконец-то. Бешено дергающуюся на виске жилку и совершенно спокойный голос. Улыбку на лице и красные полумесяцы следов от ногтей на ладонях. И как много и часто ты стала курить.

Зачем я это делала — не могла себе объяснить. Даже запретила себе думать об этом. Просто бесконечно провоцировала тебя — не могла остановиться. Как будто — я чего-то добивалась. Как будто — чего-то ждала. Добилась. Дождалась.

* * *
Антон пригласил меня на родительскую дачу. Природой любоваться и все такое. Ага, знаем мы эту природу. Вид на два Леркиных холма третьего размера, спешите видеть…

— Дарь, мне ехать?

— Если хочешь, — отвечаешь ты, не отрывая глаз от книги в руках.

— Даря! — я начинаю стремительно заводиться, старательно игнорируя причину этого эмоционального всплеска. Подхожу и сажусь на твою кровать, злорадно замечая, как ты подтягиваешь свои длиннющие ноги, отодвигаясь от меня. — Ты на меня обиделась?

— Нет, конечно, с чего ты взяла?

— Ты не обращаешь на меня внимания! А мне так нужен твой совет.

— Извини, — вздыхаешь, кладешь книжку раскрытыми страницами на подоконник. — Я слушаю.

— Я собираюсь ехать сегодня с Антоном на дачу. Ты же понимаешь…

— Понимаю, — слегка поморщившись, отвечаешь ты. Но это не та, совсем не та реакция, которую я хочу (хочу?!) видеть.

— Это все, что ты скажешь?

— Резинок побольше возьми.

— Даря?!

— Что ты от меня хочешь? — чуть повышаешь голос ты. Но не то, все равно — не то!

— Считаешь — стоит ехать?

— Лера, — смотришь на меня, серьезно и грустно, — ты же уже все решила.

— Не возражаешь?

— С какой стати? У тебя было целое лето подумать. Большая девочка — не хуже меня все понимаешь.

Ах, вот как?

— Значит, решено — еду! — резко встаю с кровати. — Ты мне только посоветуй — в этом поехать или другое надеть, бордовое?

С этими словами начинаю торопливо, боясь передумать, раздеваться. Пара минут — и остаюсь стоять перед тобой в подаренном Антоном черном кружевном комплекте — бюстгальтер с низко вырезанными чашечками, едва прикрывающими соски, и кружевные полупрозрачные шортики.

Успеваю поймать на секунду твой взгляд — горящий, сумасшедший, выдающий тебя с головой взгляд! — а потом ты отводишь глаза, тянешься за оставленной на подоконнике книгой.

— Так какое, Дарь? Это? Тебе нравится?

Прокашливаешься. Взгляд от книги не отрываешь.

— Какая разница — нравится мне или нет. Главное — чтобы нравилось… ему.

— Ты можешь свое мнение сказать?! Посмотри и скажи — это оставить? Или бордовое одеть, которое он весной подарил? Подожди, сейчас покажу, — завожу руки за спину, демонстрируя намерение снять лифчик.

Один твой взгляд — темный, почти ненавидящий.

— Не надо! Это оставь. Красиво. Черное на белом. Ему… должно понравиться

— Точно?

— Точно! — ты быстро поднимаешься на ноги, обходишь меня. — Я в душ пойду, не буду мешать тебе собираться. Ключ не забудь. Удачи.

Я не успеваю ни подумать, ни сказать ничего. Раз — и тебя уже нет в комнате. Стою в белье и размышляю. Я… мне… удалось зацепить тебя? Или ты непробиваема? Тебе что — все равно?!

Вспоминаю твой стремительный уход. Помыться тебе приспичило? И блеск, едва замеченный мною подозрительный блеск глаз, когда ты быстро прошла мимо меня. Да неужели…

Одеваюсь я еще быстрее, чем раздевалась до этого. И — бегом к душевым.

Вода шумит только в одной кабинке. И рядом никого нет. Поэтому — подхожу ближе, почти прижимаюсь ухом и слушаю. Ты там?

Вода шумит, просто — шумит вода. Это если не знать, кто там. Но я, внезапно обострившимся слухом … или не слухом… а, например, сердцем — оно умеет слышать, сердце?.. или еще чем-то… не знаю — чем… но! слышу. Сквозь шум льющейся воды — глухие, едва слышимые, отчаянные рыдания. Ноги подкашиваются. Банально — подкашиваются ноги от этих звуков, тихо сползаю по дверце вниз. И звуки — звуки становятся слышнее. Значит — ты сидишь на полу душевой и плачешь. Забилась в угол, обхватив себя руками, уткнувшись лицом в колени, капли воды барабанят по твоим мокрым волосам, по плечам. И плачешь. Рыдаешь. Ревешь. Ни одно из этих слов не способно передать, что я чувствую, слыша эти звуки. Не очень громкие — из-за воды и из-за того, что ты явно пытаешься хоть как-то сдержаться и не рыдать в голос. Но все равно — отчаянные, ибо они рвутся из самого сердца, и ты давишься ими, глотаешь эти рыдания, иногда переходя на хрип и какое-то жалобное поскуливание. Ты! Там! Сидишь на полу под лупящими сверху струями воды и скулишь от боли и отчаяния.

Лера, ты самая распоследняя жестокая и подлая тварь! Мерзкая сучка. В этот момент остро, до помутнения сознания ненавижу себя.

Как можно ТАК поступать с дорогим тебе человеком?! Как можно ТАК мучить близкого человека? Что она тебе сделала? В чем ее вина? Чтобы вот ТАК — целенаправленно и методично бить человека в больное для него место! В чем, объясни, чистая непорочная Лера, в чем ее вина? Кто ты такая, чтобы судить ее? Она ни разу — ни словом, ни поступком, — не причинила тебе вред. Кто поддерживал тебя последние два года? Кто был твоим лучшим другом, самой близкой подругой? Что бы она к тебе ни чувствовала, и как бы ты к этим ее чувствам ни относилась… Такое мое поведение оправдать нельзя. Ничем.

Худо. Очень худо. Такого эмоционального потрясения со знаком «минус» я не испытывала никогда до этого. Меня грызут, разрывают в клочья муки проснувшейся совести, подогреваемые твоими еле слышными рыданиями и тем, что я вдруг вспоминаю все то хорошее, что у нас было. А ведь было — сколько всего хорошего было.

Хочется забиться в угол, обнять себя руками — и рыдать с другой стороны от двери с тобой за компанию, пока не станет хоть немного легче.

Или дернуть на себя эту дверь посильнее, выломав на хер хлипкий шпингалет, и шагнуть к тебе, прямо под струи душа, упасть рядом на колени, обнять за плечи и шептать: «Прости меня… Прости». И рыдать, опять рыдать, пока не станет легче.

Но ни то, ни другое сделать нельзя. Абсолютно. Зато я вдруг неожиданно, учитывая мое совершенно разбитое состояние, холодно и отрешенно понимаю, что должна сейчас сделать. Помогая себе руками, встаю с пола на ватных ногах. Счастье, что никто так и не решил воспользоваться душем в эти минуты. Кончиками пальцев глажу дверь. И шепчу тихо: «Даря, ты там держись, ладно?». После — ухожу. Мне нужно позвонить.

* * *
— Антон, привет.

— Лерочка, привет. Я уже почти собрался. Заеду за тобой, как договаривались.

— Видишь ли, в чем дело…

— Лера!!! Только не говори мне, что передумала!

— Просто…

— Что — «просто»!? Лера, ну сколько можно! — Антон почти кричит в трубку.

Что ему сказать? Говорю первое, что приходит в голову:

— У меня месячные начались.

Пара непечатных слов. Молчание. Потом, с легким, еле слышным смешком:

— Ну, хорошо хоть, ты правильно понимаешь, зачем мы едем на дачу…

— Чего тут не понимать, — отвечаю. И про себя добавляю: «Вам всем одно нужно».

— Ну, раз так… — после паузы продолжает Антон, — если ты такая понятливая… тогда это не должно помешать нашим планам.

— В смысле? Ты не понял, наверное — у меня …

— Я все понял, — перебивает меня он, — ну и что? Поработаешь ртом. А я тебе потом… хм… отплачу… взаимной услугой. Когда тебе… можно будет.

Молчу. Рушатся последние иллюзии. Но мне почти не больно.

— Или… можно попробовать альтернативный… вход.

Вот тут не выдерживаю.

— Что?!

— Не пробовала? — Антон коротко хохотнул. — Вот и попробуем. Вдруг тебе понравится? Задница у тебя зачетная. А крем специальный я возьму, не бойся — больно не будет.

Мне с трудом верится, что ЭТО говорит Антон. Что вообще — этот диалог происходит на самом деле. Вспоминаю твои слова о том, что он жестокий. И о том, что ты там плачешь. А я тут трачу время на этого…

Понимаю, что уже какое-то время не слушаю, что там говорит Антон.

— Антон?

— Ну, наконец-то! Куда пропала? Говорю, говорю с тобой — а ты ноль реакций! К шести будешь готова?

— Я не поеду.

— Лерка, не дури! Ну, не хочешь в ж*пу давать — не надо. По-другому развлечемся.

— Я не поеду.

Теперь уже непечатное льется потоком. С Антона слетает лоск и воспитанность. «Дура» и «сучка» — это самое мягкое, что я могу привести здесь из всего сказанного им. Дождавшись паузы в потоке брани, говорю:

— Как я понимаю, мы больше не увидимся? Всего хорошего, Антон.

— Ты еще пожалеешь!!!

Он произносит это так злобно, что мне становится страшно.

— Собираешься мне отомстить? — спрашиваю осторожно.

Антон демонстративно и фальшиво смеется в трубку.

— Тебе? Мстить? Больно много чести! Я и так на тебя впустую кучу времени потратил. В кои-то веки на такую шваль, как ты, приличный мужик посмотрел, а ты выделываешься! Иди на х*й! И не звони мне больше.

Короткие злые гудки. А меня разбирает истерический смех. «Не звони мне больше». Я и не собиралась.

* * *
Когда ты вернулась из душа, то застала меня на балконе. Курю твои сигареты. Уже третью. Не замечая их непривычной для меня крепости. Зато перестали трястись пальцы. И желание порыдать в подушку этак с полчасика — отпустило. Нельзя мне сейчас реветь. Никак.

— Лера? — ты подходишь к балконной двери и с изумлением смотришь на меня. — Что случилось? Почему не уехала? — замечаешь сигарету в моей руке. — Куришь?

Бычкую сигарету. Подхожу к балконной двери.

— Ну-ка, брысь! Нечего тут стоять мокрой после душа — не лето на дворе, — ты, в молчаливом потрясении, отступаешь на пару шагов внутрь комнаты. Закрываю дверь и спрашиваю как можно равнодушнее: — Что глаза красные? Плакала?

— Мыло … в глаза попало.

Знаем мы это мыло. «Лера» называется.

— Промыла?

— Блять, Лерка! Я не маленькая! Оставь в покое мои глаза! Что случилось? Какого хера куришь? Да еще — мои? Почему не уехала?

— Что орешь? Передумала я. И что — сигарет тебе жалко, что ли?

— Лера?!? — ты уже рычишь-шипишь.

— Мы с Антоном… расстались.

— Когда успели?

— Дело-то нехитрое.

— Валера! — ты специально называешь меня именем, которое меня страшно бесит. — Внятно мне скажи: что случилось?

Устало опускаюсь на кровать.

— Непримиримые противоречия. На почве разного отношения к анальному сексу.

— Что-о-о-о-о?

В твоем взгляде сначала недоверие, потом потрясение, потом — жгучая ненависть.

— Вот козел! Урод! Ублю…

— Дарь, не надо…

— Лерочка, — ты подходишь и осторожно кладешь руку мне на плечо, — ты только не переживай так. Он того не стоит.

Поднимаю голову и смотрю на тебя снизу вверх. В этом — вся ты, Дарька. Сейчас тебе, да, именно тебе плохо, тебе не просто плохо, тебе, блять, х*ево, это я знаю, как никто — сама же тебя довела. И при этом — пытаешься утешить меня.

Встаю, осторожно снимая твою руку со своего плеча. И не потому, что мне неприятно твое прикосновение. А потому, что уже не могу ручаться за себя.

— Я пойду в магазин схожу. А то у нас в холодильнике — шаром покати. Есть пожелания?

Ты отрицательно качаешь головой. Вид у тебя — усталый и измученный. Да уж, досталось нам сегодня обеим — по полной.

— Лер, ключ возьми. Я… спать лягу.

— Хорошо.

Закрываю дверь на ключ, иду по коридору.

Поспи, Даря, тебе действительно надо отдохнуть. И… прости меня. Пожалуйста.

Ракета 21.09.2011 10:47

Глава 4

/Лера/

После этого щедрого на переживания и события дня с интервалом в пару недель случилось еще два события, прежде чем я прозрела окончательно. Первое называлось «Разговор с Богданом», второе — «До Леры дошло, и она испугалась до усрачки». Знаю, что звучит грубо, но все так и было. Впрочем, по порядку. Сначала про Богдана.

Ваш безупречный староста изловил меня в перерыве между парами. Крепко его приперло, видно, раз он рискнул сунуть нос в наш заповедник озабоченных дев. Заметила я его сразу — высокий и плечистый Богдан контрастно выделялся в девичьей толпе, да и заинтересованные взгляды окружающих указывали на него как стрелка компаса — на север.

— Лера! — он шагнул ко мне. Вокруг завистливо завздыхали. — Надо поговорить.

— Сейчас? — хмуро глянула на него исподлобья. Ничего хорошего я от разговора с Богданом не ждала.

— Да. Пожалуйста.

Взял меня за руку и решительно увлек в сторону.

Ах, как мы шикарно смотрелись со стороны — прижимающаяся к стене миниатюрная симпатичная блондинка и нависающий над ней хмурый высокий брюнет. Девчонки из моей группы не скрывали заинтересованных взглядов. Знали бы они, какой это непростой для меня разговор…

— Лер, что происходит с Дариной?

Да уж, Богдан и дипломатичность — вещи несовместимые. Прямолинеен, сразу — к делу.

— А что с ней происходит?

— Ты ничего не замечаешь?

— Да нормально все вроде.

Богдан вздыхает.

— Она с самого начала года, как приехала из дома… сама не своя. Грустная, подавленная. Молчит.

Замолкает и Богдан. Что сказать? Я знаю, блин, я все знаю! И даже причина мне известна. Мой собеседник вздыхает и продолжает:

— Хотя… Я о другом хотел поговорить.

— О чем еще?

— Лера, скажи… — Богдан смущен, переминается с ноги на ногу. Решается. — У Дарины есть кто-то?

— Чего?

— Ну … парень у нее есть?

— Богдан!?

— Что — «Богдан»? Ты же знаешь, как я к ней отношусь! После того раза… на ее дне рождения… я думал — мы будем вместе. Мы же… с ней… — он путается в словах и даже слегка краснеет. Офигеть — здоровенный лоб, а краснеть не разучился.

— Что? — иронично поднимаю бровь.

— У нас было! — шепотом выкрикивает Богдан. — Как будто ты не знаешь! А потом она меня отшила…

— Ну-у-у-у-у… — тяну издевательски, — видимо, ты ее не впечатлил… своими подвигами…

— В своем уме!? — он орет на меня. На нас оглядываются, Богдан спохватывается. Продолжает вполголоса: — Не говори чепухи! Ей хорошо было со мной. Да! Я ей… Я ее… В общем, она… — смущенно замолкает.

— Кончила? — спрашиваю тоже вполголоса, а внутри отчего-то все клокочет. От ярости. Да какого фига!?

— Лера!!! — опят орет, опять спохватывается и все-таки отвечает. Тихо: — Да.

Ах ты…

— Даже если и так, — цежу сквозь зубы, — это ее еще ни к чему не обязывает. Не один ты такой умелец…

Богдан уже просто дергает щекой. Но не орет, помнит, что вокруг куча любопытных ушей.

— Лера, перестань изображать дурочку! Это не просто так. Я чувствую — у нее есть кто-то. Кто он? Ты знаешь? Там все… серьезно?

Откуда я, блять, знаю — серьезно или нет? Хотя уже чувствую — серьезно. Шутки кончились.

Что-то, видимо, отражается, на моем лице, потому что Богдан хватает меня за руку.

— Кто он, Лер? Вижу — ты знаешь! Скажи мне! Я буду за нее бороться! Ей со мной будет лучше, я точно знаю! Смотри — какая она! На ней лица нет. Кто он, Лера? Скажи!

Черта с два, Богданчик! Черта с два я скажу тебе! И не льсти себя надеждой — Дарька не твоя. И с тобой ей не будет хорошо. И вообще — оставь ее в покое! Не до тебя ей сейчас…

— А до кого ей сейчас?

Блять… какую часть своих мыслей я произнесла вслух?

— Понимаешь, Богдан, — театрально вздыхаю. Приходится импровизировать. — У нее дома…

— Значит, у нее там, дома кто-то… — хищно вскидывается Богдан.

— Да. Но там все непросто… И… ей нужно время… чтобы разобраться. Сейчас… сейчас ее лучше не трогать, понимаешь?

— Понимаю, — мрачно отвечает Богдан. — Он ее обидел?

— Нет! Что ты… Просто — дай ей время. Не трогай ее сейчас, ладно?

— Хорошо. Сейчас не буду. Спасибо, Лер. Что сказала.

Наскоро попрощавшись. Богдан уходит. Но у меня остается нехорошее ощущение, что он уже начал строить планы, как на каникулах поедет в твой родной город бить морду этому несуществующему парню.

Ну и ладно. До каникул еще дожить надо, а сейчас… Сейчас Богдан обещал мне тебя не трогать. А это — главное.

Разобравшись с Богданом, начинаю внимательно приглядываться к тебе. Провокаций уже себе не позволяю — до сих пор при воспоминании о том, как ты плакала в душе, становится тошно. Просто смотрю, наблюдаю. И понимаю — я не вижу ничего! Тебя мало, тебя катастрофически мало. Тебя практически не бывает дома, а когда бываешь — спишь или читаешь. Замкнута, равнодушна. Из ответов — «Да», «Нет», «Не знаю».

На все мои попытки растормошить, разговорить отделываешься невнятными фразами — про то, что у вас скоро важная игра с историками, что в этом году — госы, что собираешься утроиться после них на работу и хочешь поднабраться опыта, зависая в компьютерном классе. Я долго не могу понять, что происходит. Но уже не пытаюсь себя убедить, что мне причудилось то, как ты на самом деле ко мне относишься. Я точно знаю — не причудилось. Я знаю. Ты влюблена в меня. Или… была влюблена.

Вот когда я осознала гипотетическую возможность прошедшего времени по отношению к твоим чувствам ко мне, да не просто прошедшего — прошедшего совершенного, Past, мать его, Perfect! — вот тогда я испугалась до того самого грубого выражения.

Но даже в этот момент я пыталась рассуждать здраво. И чем больше я пыталась рассуждать здраво, тем херовее мне становилось.

Сколько ты уже влюблена в меня? Полгода, год или все два? Я не знаю! Но ясно одно — ты была совершенно уверена, что это абсолютно невзаимно и бесперспективно. Более того, я сама была в этом уверена. До недавнего времени.

И надо быть совершенным мазохистом, чтобы в такой ситуации пестовать свои чувства. Рано или поздно ты должна была это понять. Или от безнадежности это стало происходить само собой. Или я, своим безобразным поведением, своими рассказами о том, как мне хорошо с Антоном, довела тебя до этого. Или — все вместе. Но все было очень похоже на то, что твоим чувствам ко мне пришел конец. Или — на то, что ты быстрыми шагами двигаешься в этом направлении.

У меня под ногами разверзлась бездна. Я умирала. Не пыталась проанализировать свои чувства и понять, что со мной происходит и зачем мне это нужно. Несколько дней я просто распадалась на мелкие кусочки, пытаясь смириться с этой мыслью. Что ты — просто моя соседка по комнате Дарина. Не смогла. Или — не захотела. И поэтому решила — будь что будет. Но я должна знать, как ты самом деле ко мне относишься. Я не могла ждать, тем более — молча страдать, как ты. И поэтому решила — спросить прямо. Ну, или, не совсем спросить…

* * *
Восемь. Тебя нет. Половина девятого. Тоже нет. В девять убираю обратно в холодильник шампанское, гашу свечи. В девять с четвертью зажигаю обратно свечи, потому что при электрическом свете сидеть тошно, в темноте — страшно и… нелепо.

Ты пришла в двадцать минут десятого.

Смотришь в немом изумлении на антураж комнаты — свет выключен, на подоконнике и на столе — горящие свечи. Накрытый стол. И я — нарядная и красивущая.

Устало бросаешь спортивную сумку на пол.

— Лера! Какого хрена не предупредила?

— Сюрприз! — улыбаюсь сладко.

— На хер такие сюрпризы! — ты уставшая, грубая и злая. — Куда я сейчас денусь — на ночь глядя? Заранее предупреждать надо!

— А зачем тебе куда-то деваться?

— Ты же ждешь кого-то? — красноречивый кивок в сторону накрытого стола.

— Жду. Тебя.

Довольно улыбаюсь. Тебе очень идет это выражение идиотского удивления. Даже рот приоткрылся.

Потом к тебе все же возвращается способность говорить.

— Лер, ты чего?! Зачем это?

Смущаюсь. Сейчас еще не время признаваться в том, что мне нужно. Выпить хотя бы пару бокалов для храбрости. И вот тогда…

— Решила отметить свое расставание с Антоном.

— Не поздновато? Две недели уже прошло.

— Я только сейчас… — добавляю чуть грусти в голос, — отошла. И осознала. Как мне повезло. Хочу тебя поблагодарить за то, что ты мне тогда не дала глупостей наделать.

— Оригиналка ты, Лера, — усмехаешься. Но, кажется, поверила.

— Иди, давай, руки мой! Или ты в душ сразу пойдешь, после тренировки же?

— В душе я была, у нас же там есть в раздевалке. Сейчас, схожу, руки помою.

* * *
Вот что с тобой делать? Поела, правда, а вот пить — не пьешь. Уже полчаса нянчишь один стакан с шампанским, едва ополовиненный.

А ведь я хотела тебя напоить и вызвать на откровенность. А вместо этого сама практически в одно лицо «уговорила» бутылку «шампуня». А ты сидишь, уставшая, грустная и трезвая, пытаешься поддерживать разговор, но паузы все длиннее, а твои взгляды в сторону своей кровати — все красноречивее. Я знаю, чего ты хочешь, Дарь — накрыться с головой одеялом и уснуть. Фигушки тебе. Не для этого я старалась.

Встаю и включаю музыкальный центр. Там уже заряжен мой любимый диск и через несколько секунд комнату наполняет голос Сэм Браун. Хит хитовый — «Stop». All that I have is all that you've given me…

Встаю, и, не давая себе времени на раздумья, протягиваю руку.

— Потанцуй со мной.

— Лер, ты сдурела? — твои брови взлетают вверх.

— Пожалуйста…

— Лера!?

— Ну, пожалуйста… У меня такое настроение… грустное. Трудно тебе, что ли?

Ты устала, подавлена, черт, не знаю, какие причины и почему, но мне удается за руку поднять тебя на ноги и заставить сделать пару шагов от стола. А потом — закинуть руки тебе на шею и шепнуть:

— Ты ведешь, Дарь.

Похоже, все дело в неожиданности… но спустя пару секунд ты кладешь руки мне на талию. Весьма целомудренно.

Это вряд ли можно назвать танцем. Мы лишь слегка покачиваемся в такт вибрирующего женского голоса. «Stop!» — заклинает меня этот голос. Как бы не так! И я утыкаюсь губами в твою трогательно торчащую в вырезе джемпера ключицу. Хочется мурлыкать от того удовольствия, которое доставляет мне это простое прикосновение к твоей коже. И как ты вздрагиваешь от этого прикосновения. Судорожно выдыхаешь. И …

— Лерка, ты что делаешь? — шепчешь. Хрипло.

— Что я делаю? — шепчу тебе в ключицу, и губами чувствую мурашки на твоей коже. — Волосы глажу, — и, действительно, запускаю пальцы в твою гриву, попутно вытаскивая из нее мелкую заколку, удерживающую волосы от лица. — А еще — целую.

И — целую. В шею. Вдыхая твой запах. Голова кружится от твоего запаха — волос, кожи, тебя. Мне кажется, я падаю.

Впрочем — почти, действительно падаю. Потому что ты резко снимаешь мои руки со своих плеч и отступаешь в сторону, почти оттолкнув меня. Несколько томительных секунд — я пытаюсь выплыть из чувственного тумана, в который успела погрузиться от таких невинных прикосновений к твоей коже и волосам. Ты — тяжело дышишь и пристально смотришь на меня. А потом — резко, эмоционально, почти крича:

— Блять, Лерка, твою мать!!!

И еще что-то, еще более резкое и грубое, но уже от двери. Хватаешь куртку, в два коротких кинжальных движения обуваешься и вот… Голос Сэм Браун заглушает грохот захлопнувшейся двери.

А я остаюсь стоять, не понимая. Что, черт возьми, произошло?

Накатывает обида… Кто так выясняет отношения? Какого черта ты удрала? Трудно было сказать: «Лера, пошла на х*й, ты мне больше не интересна». Хотя… похоже, ты мне это и сказала…Только что. Или нет?

Вот достану сейчас вторую бутылку шампанского и выпью ее. И обязательно дождусь тебя. Какого хера! Я требую ясного и четкого ответа — что между нами происходит?

Мои сумбурные размышления прерывает визг шин и звуки клаксона. Балконная дверь приоткрыта. У меня почему-то екает сердце, и я стремглав выскакиваю на балкон. И вижу — резко затормозившая на проезжей части машина, водитель которой что-то выкрикивает вслед убегающей фигуре. Блять, Даря! Доконать меня решила!?

Впопыхах одеваюсь, ругаясь вполголоса. Давай, давай, бросайся под машину. Что, не получилось? Ну, тогда беги в парк, что напротив общаги! Самое время — ближе к одиннадцати, темно. Ну и что, что фонари? Темных и безлюдных мест в парке дофига.

Матерясь сквозь зубы, скатываюсь по лестнице, выбегаю в дверь. Вслед мне несется крик вахтерши: «Куда!?! Скоро двери закрою!!!». Да плевать.

Дорогу перехожу внимательно — не хочется повторять твой экстремальный опыт.

Пройдя десяток метров по парку, останавливаюсь. И где мне тебя искать? Иголка в стоге сена… Расстроенная Дарька в темном парке. Прохожу по ближайшей, весьма скудно освещенной аллее, еще несколько метров и замечаю огонек сигареты в кустах.

Взмолившись внутренне, чтобы это была ты, шагаю в темноту.

Три сдвинутые треугольником скамейки — нашла, где устроиться. Самое место для пьяной компании. Впрочем, подозреваю — не искала, первое попавшееся. Сидишь, ссутулившись, зябко обхватив себя одной рукой за плечи, и куришь.

Присаживаюсь рядом.

— Дай мне тоже.

Щелкаю зажигалкой. Какое-то время курим молча. Я собираюсь с мыслями. От тебя ведь первых слов не дождешься.

Выясняется, что я тебя не так уж хорошо знаю. Впрочем… так оно и есть.

— Лер, я сегодня переночую где-нибудь, — ты тушишь в урне сигарету. — У Богдана, например. А завтра… завтра мы сделаем вид, что ничего не было.

У Богдана, значит… Ага, как бы не так… Ладно, с этим потом разберемся.

— Зачем нам делать вид, что ничего не было?

— Лер, ты же пожалеешь потом…

— С чего это вдруг?

— Лера… — ты вздыхаешь. Грустно и обреченно. — Я не знаю, что ты там себе напридумывала. Из-за Антона так переживаешь… Или вообще — что тебе с парнями как-то… не везет… Или гормоны шалят. Или бутылка шампанского на тебя так действует. Но… — еще один судорожный вздох, — не надо.

— Не надо — что? — чувствую — закипаю. Стремительно.

— Не надо делать то, о чем завтра будешь очень-очень сильно сожалеть.

— Так-так-так, — говорю тихо, почти ласково, — уж не хочешь ли ты сказать, что я пьяна, неадекватна и не соображаю, что делаю?

Ожидаю, что сейчас начнешь отнекиваться и уходить от ответа, а вместо этого…

— Да, — просто отвечаешь ты.

Окружающую нас тишину почти ночного парка звонко нарушает звук пощечины.

* * *
Странно, но я даже переживала по этому поводу. Что не смогу при случае дать наглецу пощечину. Вот оскорбит меня какой-нибудь недостойный, а я не смогу красиво, как в кино, влепить ему пощечину.

Оказалось — напрасно переживала. Проще простого. Рука дернулась сама. И теперь ладонь — горит, а я потрясенно смотрю на ее отпечаток на твоей щеке. Твое лицо скудно, но все-таки подсвечено светом находящегося в нескольких метрах фонаря. И мне отчетливо видно — и наливающийся красным след моих пальцев, и дрожащие губы, и катящиеся по щекам слезы. Да что же это такое! Почему я постоянно довожу тебя до слез?!

— Дарюшка… — шепчу потрясенно, касаясь кончиками пальцев той самой руки — будь она проклята! — твоей горящей щеки. Убить себя готова! — Прости меня, — шепчу, наконец-то шепчу эти слова, прося прощения не только за эту пощечину — за все, все…

Ты молчишь. Всхлипываешь и слезы градом — вот и весь ответ.

Протягиваю другую ладонь, чтобы взять тебя за руку, а ты… Ты чуть заметно отстраняешься, как будто хочешь встать и уйти.

Ох, нет!.. Понимаю, что если ты сейчас снова сбежишь от меня — шансов найти тебя во второй раз у меня не будет. И поэтому торопливо сжимаю твою холодную руку, не давая тебе встать и …

Все, я не могу! Хуже уже просто быть не может. За руку держать — хорошо, но обнять за спину — надежнее. И — целую тебя. В дрожащие мокрые соленые губы.

Первые несколько секунд пытаюсь еще что-то соображать. Пытаться, блин, сравнивать. Отличается? От поцелуев с парнями? Не успеваю прийти ни к каким выводам, потому что ты… чуть приоткрываешь губы и выдыхаешь мое имя.

Все, я пропала. Мы пропали. Поцелуй поглощает нас целиком, без остатка. ТАК я никогда и ни с кем не целовалась.

Был у нас как-то шуточный вроде бы разговор — кто лучше целуется. Хвастались друг перед другом — высшая лига, дескать, все дела. И даже пришли к выводу — надо будет найти беспристрастную «жертву» и по очереди на ней опробовать свое мастерство, а он бы, жертва, то есть, потом бы вынес вердикт — кто лучше целуется.

Оказывается, выяснить это можно гораздо проще. И в миллион раз приятнее.

И это совершенно не похоже на поцелуи с парнями. Во всем — другая кожа под руками — гладкая, нежная, другой вкус — хоть и пахнет от нас табаком, но — по-другому. И эти длинные шелковистые волосы, в которых путаются пальцы, и запах — нежный, терпкий, свежий, и стоны и всхлипы — тихие и безумно волнующие. Но… на самом деле — разница даже не в этом. А в том, как от всего этого сносит крышу. Мгновенно и напрочь.

И я уже могу не опасаться, что ты сбежишь от меня. Куда ты сбежишь, если сама меня так обнимаешь. Крепко прижимая к себе. И я смыкаю руки у тебя на шее. Не отпущу, никуда не отпущу. И мы продолжаем демонстрировать друг другу свое искусство. Обе, блин, мастерицы… Это нас уводит все дальше и дальше. Или — заводит. Все сильнее и сильнее.

Размыкаешь поцелуй только затем, чтобы впиться зубами мне в шею. Больно. И сладко. Терпеть не могу, когда мне оставляют засосы и синяки «на память». Тебе — только сладострастно подставляю шею, запрокидывая голову назад. Все, что угодно, милая. Где хочешь, сладкая моя.

И все-таки, опомнилась первая я. Успела упереться тебе в плечи и заставить отодвинуться. И выдохнуть:

— Слышишь?

— Что? — грудь ходуном, глаза потрясенные, щека красная, губы вспухшие. — Что такое?

— Дарин, слышишь?!

Через пару секунд уже можно не спрашивать. Не только слышно, но и видно.

Пришли завсегдатаи этих самых сдвинутых лавочек. А ведь можно было и догадаться. Пять-шесть крепко подвыпивших парней.

Мы успели только отодвинуться друг от друга. И сделать пару вдохов по отдельности.

Ракета 23.09.2011 11:05

Глава 5

/Лера/

— Какие девчонки к нам в гости пришли! Вот это сюрприз…

Гогот и жадные взгляды. Физически чувствую, как ты напряжена. Как сжатая пружина.

— Привет! — стараюсь улыбаться и говорить как можно нейтральнее — чтобы не дай Бог не подумали, что я с ними заигрываю. — А мы, наверное, ваше место заняли? Все, мы уже уходим…

— Зачем же торопиться? Мы только познакомились… — говорит светловолосый парень — не самый крупный, но, по всему видно, — вожак, главарь, или как это у них там называется. — Выпейте с нами. Такие симпатичные … телочки.

Уже «телочки». Намерения продемонстрированы предельно ясно. А еще вижу — парни стоят так, что нам не выйти.

«Пожалуйста, пожалуйста» — шепчу про себя. И боюсь при этом, и больше всего — за тебя. А ты — выдыхаешь, как будто собираясь с силами. «Молчи, Даря!» — хочу крикнуть, но в этот момент твое имя произносит другой голос.

— Дарина, ты?

— Леша? Назаров? Ты?

— Я, — один из парней довольно улыбается.

— Какая неожиданная встреча, — я чувствую иронию, сочащуюся в твоих словах. Холодею. А Леша, похоже, не замечает.

— Ага, — соглашается. — А ты как — учишься еще?

— Да, пока получается.

У вас завязывается вроде бы непринужденная беседа, но за ней внимательно и напряженно следят с обеих сторон. С одной стороны — я, с другой — блондин с нехорошими глазами и вся компания заодно. Потом «предводителю уездного дворянства» надоедает его пассивная роль.

— Назар, познакомь нас с девушками.

— Да одна только знакомая, Дарина.

— Дарина… — произносит блондин. Слегка, как мне кажется, глумливо. — Красивое имя для красивой телочки.

— Спасибо, — ты картинно склоняешь голову, а мне хочется выть от ужаса. Дарька, не дразни их! — Пойдем мы, Леш, — продолжаешь, как ни в чем не бывало, обращаясь исключительно к своему знакомому. — Рада была встретить. Привет от тебя нашим передать? Богдан вспоминал тебя недавно. Жаль, говорит, что Леху отчислили. Из-за ерунды какой-то.

— Точно, — вздыхает Леха. — Декан — козел! А привет — передавай. Валерке, Вадику, ну, Богдану, само собой.

— Хорошо, — ты улыбаешься, встаешь, берешь меня за руку и подходишь к Лехе. Тот послушно отходит в сторону. У меня в душе просыпается сумасшедшая надежда. Неужели?..

— Эй, эй, погодите, не спешите… Зачем торопиться?

Нет, напрасно я понадеялась. Кольцо вокруг нас снова смыкается.

— Зачем торопиться? — ты издевательски вежлива. — Торопимся, потому что Богдан нас ждет. Волнуется.

— Какой-такой Богдан? — вопрос не нам — Лехе.

— Староста наш. Даринин… поклонник, — несмело отвечает Леха. Ему неловко — он оказался между молотом и наковальней.

— И что — Богдан не подождет? — глумливо интересуется «предводитель». — Мы девочкам ничего плохого не сделаем. По-хорошему… обойдемся.

Смотрю на Леху и понимаю — помощи от него ждать нечего. Открываю рот, чтобы начать… просить, умолять — все, что угодно, лишь бы нас отпустили.

— Богдан, — раздается твой голос, — ростом под 190, весит 90 кг., имеет разряд по вольной борьбе. А еще он злопамятный и после пары перенесенных сотрясов — не всегда адекватный. Зачем вам с таким знакомиться?

Блондин внимательно на тебя смотрит.

— Это правда? — Лехе.

Тот осторожно кивает.

— Ээээ… да.

Блондин хмурит брови, что-то прикидывает. Незаметный кивок головой — и парни расходятся.

— Жаль… Очень жаль… что у вас такие… нетерпеливые друзья, — бросает главарь нам вслед, когда мы, держась за руки, выходим из кольца парней.

Ты останавливаешься и оборачиваешься. Улыбаешься.

— Может быть, в другой раз… пообщаемся?

Дергаю тебя за руку и тащу, с ужасом ожидая, что этот… сейчас передумает. Но вслед нам несется лишь пьяный хохот.

* * *
До общаги мы добрались бегом — я тащила тебя за руку всю дорогу. А потом долго стучали в дверь, потом на нас орала вахтерша, потом я разревелась — от отпустившего меня напряжения, потом — вахтерша испугалась, и в итоге — мы оказались наконец-то в своей комнате. Снова.

Сколько времени прошло? Не знаю. Но свечи еще не прогорели. И все так же играет диск. Совпадение — но снова Сэм Браун.

— Потанцуешь со мной?

— Конечно, — обнимаешь меня за талию — совсем не так, как в первый раз — сколько времени назад это было? Полчаса, час? Вечность. Это была другая вечность, где мы были чужими друг другу. А теперь — нет, теперь у меня есть ты. И ты прижимаешь меня к себе крепко, оттираешь слезы со щек. — Ты только не плачь, Лер.

— Не буду плакать. Буду тебя целовать.

Протанцевали мы недолго. Потому что — ноги не держали нифига. От поцелуев. От пережитого ужаса. Меня — еще и от того, что бегала сегодня много. Тебе-то, спортсменке, это по барабану, ясное дело.

Как бы то ни было — мы оказались на моей кровати. Потому что она была ближе. Ты — снизу. Ты у меня стройняшка, но все-таки выше. И поэтому — килограмм на 12 все-таки тяжелее.

Лежишь на спине, я — сверху, упираясь коленками в кровать по бокам от тебя. Смотрю тебе в глаза и … в этот момент — ничего больше и не хочется. Просто смотреть в твои глаза. Понимать, что мы — вдвоем, в комнате, отгороженные от всего мира. Здесь безопасно, и здесь есть только ты и я. Понимаю внезапно — какое это огромное счастье.

А потом — потом… все-таки про «ничего больше и не хочется» — это не совсем правда. Хочется. Целоваться с тобой хочется. Уже совершенно точно зная — нам не помешает никто. Теперь это придает поцелуям особую сладость.

А ты — торопишься. Видимо, поверив в то, что я действительно … отвечаю тебе взаимностью, начинаешь потихоньку сходить с ума. Неловко возишься с пуговицами на моей рубашке, так, что мне приходится помогать тебе. Наконец, рубашка летит на пол.

Смотришь на меня так, что мне хочется выгибать спину и мурлыкать. А еще — показать тебе себя во всей красе. В глазах твоих — такое откровенное неприкрытое восхищение, что, мне кажется, оно обволакивает меня, как шелковое покрывало. Завожу руки за спину. Смотри, милая, раз тебе так нравится.

Лифчик летит куда-то вслед за рубашкой.

А потом — ты… ласкаешь мою грудь. Точно знаешь, как нужно это делать. Где нежно, где — сильнее. Где — погладить, где придавить, где ущипнуть, сжать, оттянуть.

С ума схожу. Девочка моя, как же нас… Отвожу твои руки — силы нет терпеть больше.

— Раздевайся, — хриплю.

Спортсменка моя… Лежа на спине, со мною, почти сидящей на тебе верхом, прогнувшись, умудряешься в две секунды стянуть с себя все, что выше талии.

Теперь моя очередь любоваться тобою. Размер скромнее, но все равно — очень красиво. Никогда бы не подумала, что буду находить волнующим вид чужой женской груди. Оказывается — безумно волнующе. Особенно когда эта самая женщина, а точнее — девушка, лежит под тобой, дышит прерывисто, ее красивая грудь часто вздымается, а сама она смотрит на тебя… нежно и обжигающе одновременно. Наклоняюсь к тебе, наши груди соприкасаются, соски трутся друг о друга, башню сносит так, что держись, но… Умудряюсь снова начать целовать тебя. Сходя при этом с ума от того, что касаются не только языки и губы. Кожа к коже, руки, плечи, тонкие ключицы. Твои пальцы беспорядочно мечутся по моей спине. Кожа под пальцами — горячая, язык твой и губы — обжигают, воздух, который втягиваю со свистом — и тот пышет жаром. Дышится с трудом. И хочется… Знать бы — чего.

Я же прямолинейна и не особо стыдлива. А еще — мастер задавать не к месту дурацкие вопросы.

— Даря… — глажу дрожащими пальцами плечо. И выдыхаю тебе в ушко: — Ты знаешь, что делать… дальше?

Руки твои замирают. Тихий нервный смешок.

— По-моему…очевидно.

— Неочевидно. Ты… мммм… делала это… раньше… с кем-то? — понимаю, что ответ на этот вопрос мне остро, жизненно необходим. И вовсе не потому, что мне неочевидно, что делать дальше.

Молчишь. Убиваешь меня этим молчанием!

— Мы же говорим о … То есть… парней… не считаем?

— Не считаем! — да хрен с ними, с парнями!

— Тогда — нет, — шепчешь тихонько мне на ушко, шевелишь дыханием волосы. — Никого. Всегда — только ты. Я вообще, до тебя, и не подозревала… — Вздыхаешь. — Короче, Лер, я — девственница, наверное. В этом смысле.

Облегченно выдыхаю.

— Девственница… Какая прелесть. Я вот — тоже. В этом смысле. И что нам делать?

— Вариантов нету…

— Вариантов масса, Даречка, — даже в такой ситуации умудряюсь подкалывать тебя. Продолжаю шепотом на ухо: — Можно… пальцами. Можно — губами. Или… языком. Или — всем вместе. А еще, вроде бы, есть игрушки всякие…

— Лера-а-а-а-а, — стонешь ты подо мной. — Мне все равно… Лишь бы любить тебя.

Как скажешь, милая…

Твои джинсы сверх ожидания легко поддаются натиску моих дрожащих пальцев, шорох ткани вдоль твоих ног — и они тоже летят на пол.

— Даринка… — я подтягиваюсь к тебе наверх, но ладошка моя ложится, неудержимо ложится на влажное кружево, — не верю своим глазам. У тебя кружевное белье?

— Единственные… — задыхаясь, отвечаешь ты. — Случайно… Остальное в стирке просто…

— Откуда? — играю с краем твоих кружевных шортиков, офигенно красивых, белеющих в темноте.

— Ира… подарила…

— Кто такая Ира? — палец мой забирается под кружевной край.

— Костина… жена…

Костя — это твой старший брат, тогда — ладно, Ире — можно.

— Передай Ире — у нее очень хороший вкус, — отодвигаю край и пальцы мои… погружаются в тебя. В теплую влажную мякоть…

— Дарька, Дарька… — шепчу, чтобы не потерять себя в этой реальности.

— Что? — всхлипываешь ты.

— Потоп, Даря, потоп, — двигаю осторожно пальцами, умирая от нежности и мягкости под ними. — Ты всегда такая… влажная?

— Когда с тобой — да…

— Ты первый раз со мной.

— Нет… ты давно со мной… Но так, как сейчас — в первый раз…

Задыхаюсь от щемящей нежности. Сколько же тебе пришлось ждать… Сколько терпеть… Бедная моя.

Шепчу тебе что-то бессвязно-ласковое, дышу часто вместе с тобой. И глажу тебя ставшими вдруг невероятнонетерпеливыми и жадными до ласк пальцами. Надо бы стащить с тебя эти красивые шортики, да вот сил убрать оттуда свои пальцы — нету.

А потом… Нежное и мягкое под моими пальцами стремительно становится крепким и горячим, толкается в кончики пальцев, я глажу тебя резче, сильнее…

Ты бьешься мне в пальцы там, внизу. И здесь, наверху, на твоей шее — здесь мне стучит азбуку Морзе в губы твой сумасшедший пульс. И еще — прямо мне в грудь колотится твое сердце. И хриплый, сквозь прикушенную губу, стон. Да, хорошая моя, да… Я счастлива.

Наконец-то осторожно убираю свои пальцы, незаметно вытираю их о простынь. Я еще неопытная, не знаю, что и как правильно делать. Это потом, позже, я буду демонстративно, у тебя на глазах, слизывать со своих пальцев… тебя. Пока же — такое просто не приходит мне в голову.

Тихонько обнимаю тебя за плечи, ты в ответ — крепко прижимаешь меня к себе. Лежим так какое-то время молча. Хорошо необыкновенно.

— Лерочка… — ты первая нарушаешь молчание.

— Что?

— Девочка моя, — шепчешь чуть хрипло, — Лерочка моя.

Улыбаюсь, хотя ты и не видишь. Мне нравится, как это звучит.

— Лер, — прижимаешь меня к себе еще крепче, — если завтра… я не выдержу, если ты… — сбиваешься, всхлипываешь. И неожиданно: — Я люблю тебя. Не оставляй меня, после всего этого… Я не вынесу.

— Та-а-а-а-к, — приподнимаюсь на локте, — опять, Даря? Старая песня на тему: «Лера — пьянь неадекватная, ничего не соображает и завтра ничего не вспомнит!» Так что ли? Опять по лицу хочешь?

— Лера…

— Повтори еще раз.

Ты молчишь. А потом, тяжело сглотнув, говоришь тихо:

— Люблю тебя. Уже два года. С самой первой встречи. Не знаю, почему! До встречи с тобой вообще не подозревала, что могу влюбиться в девушку. А увидела тебя и… Как переклинило. Год себя обманывала — что у меня к тебе дружеские чувства, не более. А в летние каникулы, после первого курса… Я чуть с ума не сошла — так тосковала по тебе. Вот тогда я себе призналась. Я люблю тебя. Я не смогу без тебя, Лера. Просто не смогу. Пожалуйста…

— Эй-эй-эй, — обрываю твой сбивающийся монолог. — Можно, я скажу? Дарь, мне жаль, что… до меня так поздно дошло. И вообще — ты сама виновата!

— Я не пред…

— Тсссс, дай закончить. Я не могу сказать, что люблю тебя уже два года. И даже — что люблю год. Вообще не знаю сколько. Но — люблю, Дариш. Так сильно люблю, что сердцу больно. И не собираюсь тебя оставлять. Ни завтра утром, ни вообще. Ясно?

Вместо ответа стискиваешь меня так, что задыхаюсь.

— Правда? Любишь?

— Люблю, — шепчу тебе в шею. И, для надежности, еще: — Люблю-люблю.

Ты выдыхаешь. И спрашиваешь:

— Хочешь меня?

От этого вопроса, заданного хриплым шепотом, собственное желание, чуть утихшее от твоего оргазма, мгновенно дает о себе знать, наливаясь тяжестью внизу живота.

— Да, — прижимаюсь к тебе. Откровенно. — Очень.

Ты выбираешься из-под меня и шелестишь мне в губы, пока твои пальцы расстегивают мои джинсы:

— Сейчас я буду тебя любить, девочка моя.

В отличие от меня, ты стаскиваешь джинсы вместе с бельем — возможно, потому, что мои джинсы сидят на мне не в пример плотнее. И я оказываюсь абсолютно голой.

Наклоняешься, упираясь рукой в кровать рядом с моей головой.

— Позволишь мне?

Не знаю, что ты имеешь в виду, но киваю.

На меня мелким градом сыплются твои поцелуи — плечи, грудь, легко касаешься языком сосков, от чего мгновенно прогибаюсь навстречу твоим губам, потом опускаешься ниже, начинаешь целовать живот. И я вдруг понимаю, о чем ты говорила, спрашивая «Позволишь мне?». Не знаю, позволю ли… Смогу ли… Решусь ли…

— Откройся… — твой хриплый шепот. Оттуда, из района моего живота. — Лерочка, пожалуйста… Раздвинь ножки…

Я же ведь огласилась. Я не могу сопротивляться твоему голосу. Я так хочу тебя…

Твои руки сами разводят мои несопротивляющиеся коленки.

Что сказать? Как это описать? Я впервые оказалась в ситуации, когда тело… само решало за меня. Первые секунды еще пытаюсь обрывочно думать, даже смущаться, а потом… Мое тело принимает командование на себя и бесстыже и нагло получает удовольствие.

Я уже сама, по своей воле, развожу шире колени, до боли в растянутых бедрах. Мои пальцы мягко давят на твой затылок, путаясь в волосах. Чтобы ты, не дай Бог, не прекратила своих выворачивающих меня наизнанку поцелуев. Горячие прикосновения нежных губ, тянущие движения языка.

Чтобы бы я сделала, если бы ты вдруг остановилась тогда? Не знаю, удерживала бы твою голову, пока могла. И потом — просила бы, умоляла бы тебя. Все, что угодно, только продолжай, не останавливайся.

Впрочем, что-то такое я и шепчу, пока ты, не думая даже останавливаться, обжигающе страстно ласкаешь меня. Да… да… пожалуйста… бессвязно, на выдохе, подаваясь бедрами навстречу твоим губам и языку. Еще, еще немного, вот так, так… И …

Успеваешь вскинуть руку и накрыть мои губы. Мой то ли крик, то ли стон бьется тебе в ладонь. А ты еще какое-то время не отнимаешь своих губ от меня. А потом — потом ты уже рядом со мной, и шепчешь мне щекотно в ухо:

— Девочка моя… сладкая… горячая.

После того, как немного восстанавливается сбившееся дыхание, еще нахожу в себе силы ответить что-то такое же нежно-бессвязное. И успеваю поймать две мысли.

Первая — то, что я раньше считала оргазмами — это и не оргазм вовсе. Так, не пойми что. Оргазм — вот он был, только что. Первый в жизни, от которого до сих пор потряхивает.

Вторая — хорошо, что я успела до него признаться тебе в любви. Успела до. Потому что после — меня уже нет. Проваливаюсь в сон, тону беззвучно, мгновенно.

/Дарина/

Просыпаюсь с болью в спине. Точнее, наверное, ОТ боли в спине. Как и у большинства высоких людей спина — мое слабое место. Именно поэтому меня всю жизнь, с самого детства родители, а потом и брат, гоняли во всякие спортивные секции. Это мне очень помогло, но все равно… Иногда, если спать неудачно, да еще на неудобной кровати, спина начинает болеть очень сильно. Я несколько недель промучилась, когда заселилась в общагу, пока не догадалась на провисшую металлическую сетку кровати положить доски. Жестко, зато равно. Потом — даже привыкла.

Но сегодня… Даже не открыв глаз, чувствую, что лежу в какой-то неестественно выгнутой позе. Поясница противно ноет. И… ох, если бы только это!

Я не одна. Глаза мгновенно распахиваются, и первое, что я вижу — твоя светлая челка, которая щекочет мне губы. Нос с побледневшими к осени веснушками. Слегка надутые, как будто ты сердишься на кого-то во сне, губы — пухлая нижняя, лукавая верхняя. В захлебывающийся от этой картины мозг поступает все новая и новая информация.

Мы, блять, голые. Обе. Не считая моих трусов. В эти самые трусы, кстати, аккурат между моих ног, упирается твое бедро. А рука твоя обнимает меня за талию. А на моей правой руке покоится твоя голова. И пальцев на этой самой руке, между прочим, я уже не чувствую.

Вспоминаю. Все, до последнего слова, взгляда, прикосновения. От этого становится страшно и … Не знаю, какое слово тут подобрать. Пережитое наслаждение пополам с надеждой. Мне ведь это не приснилось? Да нет, какое там приснилось! Ты лежишь голая рядом со мной, а на мне из одежды — лишь трусы, которые засохли коркой от того, что им пришлось пережить этой ночью. От воспоминаний сбивается дыхание.

— Вот это взгляд, Дарина…

Черт, я и не заметила, как ты проснулась. Смотришь на меня сквозь челку ясными серыми глазами.

— А что… кхм… — прокашливаюсь, — с моим взглядом?

— Панический, — ты слегка улыбаешься. — Чего боишься?

— Лер, я …

— Не бойся, я не кусаюсь, — ты сладко потягиваешься, и от этого факт нашей обнаженности и полнейшей взаимной… переплетенности становится просто-таки… не просто фактом. ФАКТОМ! Ты двигаешься вдоль меня, скользя, выгибаясь, где-то — прижимаясь. Рука твоя глубоко, по-хозяйски ныряет мне за спину, вплетаясь в волосы. И продолжаешь томно: — Разве что чуть-чуть… Если попросишь…

Задыхаюсь. Потом пытаюсь проглотить комок в горле. Блять, говорить все равно не получается. Ты смотришь на меня… почти с жалостью?

— Дарь… — гладишь меня по волосам, — утро наступило. Я трезвая. И люблю тебя по-прежнему. Расслабься, а?

В таких случаях говорят: «Выпала в осадок». Вот и я выпала. Сначала — от твоих слов. Потом ослепла от твоей обнаженности, когда ты встала с постели, вся бело-розовая, пленительно-округлая, золотистые волосы по плечам. Спохватилась лишь, когда ты накинула халат и взяла полотенце.

— Лера, ты куда? — резко сажусь на постели.

Один твой взгляд, и я нелепо и некстати, но подтягиваю одеяло к груди.

— В душ.

— В душ? — переспрашиваю тупо.

— В душ, — терпеливо повторяешь ты. — И тебе советую. Дарин, мы обе липкие, потные, кое-кто… — усмехаешься, — еще и с перегаром. И косметику вчера не смыл…

— Лера…

— И вообще, — смотришь на будильник на столе, — мы на первую пару уже опоздали…

/Лера/

В душ можно было и не ходить, собственно. Нет, зубы мне почистить надо было. И косметику вчерашнюю смыть. А что касается всего остального…

Через час после душа мы были обе снова потные, скользкие и влажные, со следами засосов и укусов.

А еще — на занятия мы в тот день так и не пошли.

* * *
Зачем я все это рассказываю? Да еще в таких интимных подробностях… Просто хочу, чтобы было понятно… ясно… какими мы были тогда.

Мы были молоды. Мы были влюблены. И мы были вместе.

Мы познавали другу друга опытным путем. Ведь спросить было не у кого, да нам и не хотелось, собственно.

Нам нравилось… исследовать… экспериментировать… пробовать все. Некому было нам сказать, что так не делают или так нельзя. Можно было все, что доставляет удовольствие. Правда, иногда на нас накатывали приступы несвоевременной стыдливости. Счастье, что эти приступы одолевали нас по очереди, и пока одна смущалась, вторая поцелуями, словами, ласками, еще черт знает чем — но уговаривала, что стыдиться и смущаться нечего.

Так было, когда ты в первый раз смотрела на меня. Ярким солнечным субботним полднем.

Я пытаюсь свести колени. Попытка вялая, но меня можно уважать хотя бы за намерение. И за стыдливый румянец — я его чувствую, щеки просто огнем горят.

— Дарина, пожалуйста, не надо…

— Надо, — твое дыхание согревает меня… там. Щекой ты нежно трешься о внутреннюю поверхность моего бедра. — Ты такая красивая…

— Дарина, — я почти плачу, — не надо… Мне стыдно… Ты смотришь…

— Глупенькая, — шепчешь. И опять твое дыхание… там. — Что стыдного… Это же я. Знала бы ты… — судорожный вздох, а у меня от него — мурашки по всему телу! — какая ты красивая. Похожа на розу. Я читала где-то, что женщина… там… похожа на розу. Всегда думала — фигня какая, быть не может. Оказывается, может. Именно роза. Знаешь, у меня папа на даче розы выращивает…

Блять! Даря, только ты можешь, трахая меня, вспоминать про папу и дачу!

— Они утром именно такие… — тихо и хрипло продолжаешь ты. — Розовые лепестки в капельках росы. Нежные, прекрасные…

— Даря… — всхлипываю я, но уже совершенно по другому поводу. Приподнимаю бедра и сама первая утыкаюсь в твои близкие губы. — Целуй уже меня…

* * *
А вот ты, в отличие от меня, совершенно не стеснялась, когда я решилась наконец-то реализовать свои тайные фантазии.

Всхлипнула только, дернулась всем телом. А потом, через пару секунд…

— Два…

— Что, прости? — наклоняюсь к тебе ближе.

— Хочу два твоих пальчика… внутри.

Как скажешь, дорогая…

Добавляю еще один. Ты узкая… горячая… влажная. Бьешься подо мной, пытаясь попасть в такт движениям моих пальцев… Это еще не все, девочка моя. Большой палец — на клитор, и тоже попасть в ритм, в такт. И языком у тебя во рту…тоже в такт. И когда ты уже не можешь, изнемогаешь, я глотаю твои стоны, свободной рукой — грудь накрыть, и сосок прихватить. И тоже — ритмично сдавливать, попадая все в тот же горячий такт. Недолго, правда. Ты кончаешь, содрогаясь. При этом безупречно попадая в такт.

Вот такие мы были тогда — бесстыжие, порочные. И невероятно счастливые.

* * *
Из наших бесспорных достижений за тот сумасшедший третий курс стоит отметить два.

Первое. Мы не завалили обе сессии, а ты еще и относительно успешно сдала гос. экзамены, которые у вас, физиков, какого-то фига — в середине третьего курса.

Второе. Мы не спалились. Учитывая звукоизоляцию в общаге и то, как часто и с каким удовольствием мы предавались нашим простым девичьим радостям — это было почти чудо. Но мы успевали, каждый раз успевали — закрыть друг другу рот, поймать ладонью или губами стон или крик. И поэтому — для всех мы были по-прежнему просто соседками по комнате. А друг для друга… Друг для друга мы были всем.

Ракета 28.09.2011 10:24

Часть 2. Две странницы вечных — любовь и разлука

Встречусь ли я с тобой — точно не знаю.

Хоть говорит мое сердце, что я с тобой встречусь.

Только разлука она, штука такая:

Кого-то лечит она, кого-то калечит…

Глава 6

/Дарина/

Ненавижу. Мне уже 32 года, и всю мою сознательную жизнь меня заставляют вставать по утрам. Детский сад, школа, университет, работа. И я это до сих пор ненавижу!

Говорят, если хочешь возненавидеть какую-то мелодию — поставь ее на будильник на мобильном. Так над музыкой издеваться я не могу. И последний год просыпаюсь под выступление Ларри Эллисона на позапрошлогоднем OpenWorld. Бесчеловечно по отношению к Эллисону? В какой-то мере — да. Но с него, я думаю, не убудет.

Отточенным за годы движением нажимаю на кнопку мобильника. Знаю — через десять минут я опять его услышу. А мне эти десять минут — на то, чтобы уговорить себя.

Я не выспалась, опять. Легла вчера в два ночи, сейчас семь, пяти часов для сна мне не хватает, как ни крути. Чего полуночничала? Резонный вопрос. Во-первых, для меня это нормально, я — сова. После пяти вечера у меня пик работоспособности. Раньше двенадцати лечь спать — это я должна быть очень-очень уставшей. А во-вторых… Во-вторых, у меня вчера было, бля, свидание. С которого и приперлась домой почти в два ночи.

Страдая и жалея себя от того, что хронически не выспалась, мрачно соображаю — нафига оно мне надо было? Удовольствия для? Сомнительное удовольствие… Побег от одиночества? Ерунда какая… Не боюсь я одиночества, совершенно. К тому же, после такого вот… одноразового… на одной физиологии секса… одиночество ощущается сильнее. Значит — все-таки боюсь его. Потому что до сих пор помню, каково это — когда ты не один… Точнее — не одна.

Настроение портится еще больше, хотя, казалось бы, и так уже в минус бесконечности, с утра-то… Не надо было вчера ехать к Вадиму. А если уже поперлась — надо было там остаться ночевать — предлагал же. Лишних сорок минут, отобранных у сна, потрачены на дорогу домой. Но — нет. Я же, блять, всегда сплю одна. С тех самых пор…

Мой стон звучит одновременно с повтором звука на мобильнике. И вам не кашлять, мистер Эллисон… Как херово-то. Последнее средство осталось.

Протягиваю руку, не глядя, открываю прикроватную тумбочку, пальцы сами находят: гладкое стекло, дерево рамки. Достаю.

Ты смотришь на меня с черно-белой фотографии. У меня мало осталось твоих фотографий. Я же не знала, что все так закончится. Я думала, что у нас…

Мало что осталось. И — невероятно много. Так много, что я не могу забыть тебя. Пыталась — не получается. И я живу с тобой. С твоей фотографией в прикроватной тумбочке. Уже десять лет.

Фотография черно-белая, но глаза, твои серые глаза — точно такого же цвета, как и в жизни. И ты улыбаешься мне. Хорошая фотография. Моя любимая.

«Лерка, выручай» — шепчу тебе, глядя в твои глаза на фото. — «Чертовски херовое утро. Без тебя — никак!». Губы мои касаются холодного гладкого стекла. Лежу, закрыв глаза. И целую твою фотографию. Жалкое зрелище… Жалко меня? До слез? А вот на моих глазах слез нет. Я не плачу. Давно.

/Лера/

Автобус у меня только вечером. И поэтому — есть возможность побродить по городу своей студенческой юности.

Очень приятно было снова увидеть девчонок. Я не видела своих сокурсниц десять лет. Пятилетие выпуска я пропустила. По объективным причинам. Но на десятилетие я все-таки приехала. И, как оказалось, приехала не напрасно.

Такая встреча — прекрасный повод отвлечься. От того мутного, тягучего кошмара, в который превратилась в последний год моя жизнь. К тому же, отличный способ поднять самооценку. Придирчиво оглядев однокурсниц, убедилась — я выгляжу лучше большинства из них. Не расплылась, ухоженная, со вкусом одетая.

Правда, плоским животиком и оставшимся стройными бедрам я обязана, скорее всего, тому факту, что, в отличие от большинства своих студенческих подруг, за минувшие десять лет так и не родила ребенка. Беременной — была, но выносить и родить — не смогла. Именно потому я и пропустила пятилетие выпуска — лежала тогда в больнице после выкидыша. Но… лучше не вспоминать об этом сейчас. Почти не болит уже. И только грусть осталась — легкая грусть.

А ухоженная — так это работа обязывает. Секретарь — лицо фирмы…

Стоило ли пять лет учиться на филолога, чтобы потом работать секретарем-референтом? Нет смысла думать об этом — жизнь сложилась так, как сложилась.

Впрочем, моя должность меня устраивала. Она неплохо (по секретарским меркам) оплачивалась, на последнем месте работы у меня был замечательный начальник — временами грозный, но отходчивый и, самое главное, справедливый. С документами у меня был полный порядок, а еще я находилась в центре деятельности нашей фирмы, ко мне стекалась вся информация, я все и про всех знала — в общем, такому любопытному и деятельному человеку как я — самое оно. А амбиции — что амбиции, не судьба, видимо. Да и Слава был доволен — вероятности, что я переплюну его по доходу или должности при таком раскладе, не было никакой.

Вы, наверное, уже догадались, кто такой Слава? Это мой муж. Справедливости ради, стоит отметить: через неделю уже можно будет сказать — бывший муж. Документы на развод мы подали месяца два назад. Хотя разваливаться все начало раньше, гораздо раньше. Причины? Банальные причины. Любви — не было. Деспотичная свекровь — была. А ребенок наш…Хотя, что теперь об этом…

Я, конечно, и плакала, и расстраивалась. А теперь — теперь смирилась. Что я потеряла, в конце концов? Мужа, который был мне почти как чужой? Свекровь, которая остро меня ненавидела, считая недостойной ее великолепного сына? Ложное чувство, что у меня есть семья? Люди, которым я небезразлична. Так они у меня были: мама, папа, сестра. А эти… Не о чем сожалеть. Теперь уже — не о чем. Вот если бы у нас был ребенок. Или — если бы я Славу любила. Но — ни того, ни другого. Замуж я вышла… теперь даже не могла себя внятно объяснить — зачем?

Чтобы сходить в этот самый «замуж», наверное. Или чтобы хоть как-то оправдать тот факт, что я не осталась… бросила… оставила… какие все неправильные слова. Забавно… получается, что я вышла замуж лишь затем, чтобы заполнить ту пустоту, которая образовалась в моей жизни, после того, как в ней не стало тебя. Или — назло тебе.

Однако, вернемся в тот день… Была прекрасная погода. Лето, солнечно, но не жарко. Прекрасный день для прогулки. Я шла, глядя по сторонам, отмечая, как много изменилось в городе за последние десять лет. В целом — в лучшую сторону. Центр отремонтировали, он стал более чистым и ухоженным. Приятно было посмотреть.

Почему и как я тебя заметила? Наверное, это из разряда все тех же «случайностей». Узнать тебя было сложно — так ты изменилась. А вот не заметить — невозможно.

Твои родные 180 плюс шпильки. Безупречный светло-коричневый брючный костюм и голубая рубашка. Роскошные гладкие прямые волосы, непринужденно разметавшиеся по плечам. Переливаются миллионом сочных оттенков. Вряд ли выгорели на солнце — скорее всего, мультитонирование в дорогом салоне. Судя по всему, теперь ты можешь это себе позволить. Тонкие космического вида и цены солнцезащитные очки закрывают пол-лица. Ты идешь, непринужденно двигаясь в толпе, одной рукой прижимаешь к уху телефон, в другой — закрытый пластиковый стакан с кофе. Высокая, эффектная, самоуверенная женщина. Воплощение бизнес-леди. На тебя обращают внимание, тебе уступают дорогу. Ты же — не обращаешь внимания ни на кого, разговариваешь по телефону.

Я не поверила своим глазам. Растерялась. Неужели… вот так, случайно, после стольких лет, встретить тебя на улице, в толпе? Стояла и смотрела, как ты проходишь мимо. Окликнуть или промолчать? А, может быть, это и вовсе не ты? Пока мысли беспорядочно метались в голове, мои губы, как это с ними часто бывает, приняли решение сами.

— Дарина?

Проходишь мимо, не останавливаясь. Не услышала? Наверное, ты же разговариваешь по телефону. Оборачиваюсь тебе вслед и вижу… Ты стоишь в паре метров от меня и так же, обернувшись, смотришь на меня сквозь дымчатые стекла очков. Отнимаешь телефон от уха, указательным пальцем опускаешь очки на кончик носа. Твои огромные голубые рентгеновские глаза. Это все-таки ты, Дарька…

— Лера?..

Нахожу в себе силы лишь кивнуть. Ноги меня не слушаются. Твои, видимо, более послушны, потому что, сделав пару шагов, подходишь ко мне. Забытый телефон в твоей руке что-то вещает. Спохватившись, бросаешь в трубку:

— Я перезвоню, — и, сунув его в карман пиджака, уже мне: — Неужели это действительно ты, Лера?

Кривовато улыбаюсь.

— Я. Что, так сильно изменилась?

— Мммммм… — вскидываешь очки на лоб, смотришь внимательно. — Нет. И … да. Повзрослевшая Лера. Но узнать можно.

— Ты тоже… — не знаю, как сформулировать — ни голова, ни язык меня не слушаются, и отказываются работать.

— Какими судьбами? — похоже, ты лучше меня справилась с первым изумлением.

— У нас встреча. Десять лет выпуска. Вот, приехала. А вы группой разве не собирались?

Хмуришь брови.

— Да, точно! Звонил же Богдан. А у меня… не получилось. В командировке была. В Ганновере. Только во вторник вернулась.

Командировка, понятно. В Ганновер, ну, конечно, куда же еще, не в Житомир же…

— Торопишься?

Это ТЫ меня спрашиваешь? Это у тебя такой вид, будто твой день расписан по минутам.

— Нет, не особенно, — отвечаю.

— Может, посидим где-нибудь за чашечкой кофе? Поговорим? Столько лет прошло…

Десять, Дарина, десять лет прошло.

— С удовольствием.

Ты трешь переносицу, оглядываешься по сторонам.

— О, точно! Вон там неплохая кофейня. Не отравят, по крайней мере.

* * *
— Вам зал для курящих или некурящих? — нам приветливо улыбается девушка на входе.

— Для курящих, — отвечаешь ты, не соизволив даже поинтересоваться моим мнением. Характер у тебя, как я погляжу, нисколько не изменился.

Устроившись за столиком, в отместку тебе, первая, достаю из сумочки сигареты и закуриваю. Не ожидала? Похоже, что не ожидала, но не комментируешь.

Я не курю, собственно. Иногда, на нервной почве или на пьянках-гулянках. Вот последний год только… стала курить чаще.

— Ну, как ты? Рассказывай. Как встреча прошла? — смотришь на меня сквозь сигаретный дым. Бросаю взгляд на серебристую пачку твоих сигарет. Ого, Richmond … Впрочем, видно, что можешь себе еще и не такие позволить.

— Да отлично, почти все пришли. Посидели, выпили. Потрепались, потанцевали. Душевно. А ты как? Видишься с кем-то из ваших?

— Да почти с половиной… Так или иначе. Мир тесен. Все более или менее на виду.

— С Богданом общаешься?

— О, Богдан — это …

Тебе перебивает телефонный звонок. Бросаешь взгляд на мобильник, лежащий на столе.

— Извини, — отвечаешь на звонок, нам, тем временем, приносят заказ.

Закончив разговор по телефону, из которого я не поняла и половины, продолжаешь:

— Ты Богдана не видела!

— Зато я видела Галю…

— И как?

— Упитанная…

— Вот именно, — ты слегка усмехаешься, и хотя улыбка чуть заметная, а глаза — глаза холодные, все равно… Как я люблю, когда ты улыбаешься. У тебя невероятно красивая улыбка. И ямочки на щеках… — А Богдан — тот вообще… Галя его раскормила. Моих длинных рук не хватает, чтобы его обнять. Такой… солидный.

— Он вроде бы в банке работает, Галя говорила?

— Да. ИТ-Директор. Двое пацанов у них, знаешь?

— Знаю, Галя рассказывала.

— Миха тоже в банке работает, только в другом. На аналогичной должности. Миху помнишь?

— Конечно, — усмехаюсь, — как не помнить.

— Ну, а ты как? Где работаешь? Замужем, вроде бы, я слышала?

Ровный тон, вежливые вопросы. Сама безупречность. Как же ты изменилась, Дарина…

— Да, замужем. Уже почти восемь лет, — тот факт, что до восьмилетия наш со Славой брак не дотянул, я решила не уточнять.

— Детки?

— Пока нету.

Не комментируешь этот факт никак. Тактичная стала, даже не верится.

— Чем занимаешься?

Отчаянно не хочется сознаваться тебе, что я всего-навсего секретарша, хоть и очень квалифицированная.

— Помощник… руководителя строительной фирмы, — отвечаю уклончиво.

— Заместитель директора, что ли? — уточняешь ты.

А, врать — так по-крупному!

— Да.

— Молодец. По каким вопросам зам?

— По общим, — а что, это не очень-то и далеко от истины. По сути.

— Хлопотная должность, — усмехаешься.

— А ты? — ухожу от скользкой темы.

— Такая же херня, — морщишься. — Только продалась в рабство буржуям.

Очередной телефонный звонок. Очередное твое «Извини». Закуриваю очередную сигарету, жду, когда ты окончишь разговор.

— Что значит — продалась в рабство буржуям?

— Работаю в представительстве крупной американской софтверной компании по странам России, СНГ и Балтии.

— Директор?

— Зам по развитию. А по факту — по всякой непонятной начальнику фигне. Счастье, что недавно начальство сменилось. Русского поставили. А до этого голландец был, — усмехаешься. — Хороший мужик, но в реалиях нашей жизни и особенностях ведения бизнеса в российских условиях… как ребенок, честное слово.

— Замужем? — спрашиваю, может, излишне резко, но замечаю вдруг, когда ты поворачиваешь голову… Наливающийся светло-фиолетовым синяк на шее, прикрытый поднятым воротником рубашки.

— Рабам замуж не положено, — улыбаясь, отвечаешь уклончиво.

Значит, это не муж. Любовник. Или… любовница. Перехватывает отчего — то все внутри. Спасает меня очередной звонок твоего мобильника. Киваешь мне и с извиняющейся улыбкой отвечаешь на звонок. Причем, к моему удивлению — отвечаешь на английском. А раньше не могла и двух слов связать на языке Шекспира и Байрона. Видимо, звонят твои заокеанские хозяева. Пока ты говоришь — еще одна сигарета, вдох-выдох, вдох через рот, дым — через нос. У меня ведь есть муж. Ну, или, был. Почему бы и тебе… с кем — то… Шумно вдыхаю, закашливаюсь дымом. Господи, не думать об этом. И ничего не представлять. Пропади она пропадом, моя больная фантазия…

— Лер, у тебя все в порядке?

Киваю, допиваю кофе.

— Извини, дергают постоянно.

— Понимаю, дела. Тебе, наверное, пора? Да и мне еще собраться надо… — чистейшей воды вранье, сумка почти собрана, еще с утра.

— Да, дел сегодня еще куча. Меня не было всего неделю, а дел накопилось… — качаешь головой. — Ну, приятно было увидеть тебя, Лер. Выглядишь потрясающе. Рада, что у тебя в жизни все хорошо.

— Да, все замечательно, — улыбаюсь. Лучезарно. Фальшиво. — И я была рада тебя видеть, Дарина. Может, еще увидимся…

— Возможно. Мир тесен, — отвечаешь с улыбкой.

У меня все замечательно. Просто великолепно. Только отчего же так больно? И тесно в груди, и дышать трудно? Наверное, потому, что у меня все так замечательно в жизни. Лучше не придумаешь…

* * *
— Олесь, привет.

— Лерик, привет.

— Лесь, билеты на автобус только на завтра, приютишь меня еще на одну ночь?

— Да, конечно, не вопрос.

— Спасибо.

— Ну что ты, как ребенок, честное слово. Ты нас не обременяешь совершенно. Вечерком посидим еще, поболтаем.

— Хорошо, до вечера, Лесь. Билеты возьму и приеду, — и, девушке в кассу: — Поменяйте мне на завтра билет, пожалуйста.

* * *
До вечера, не помня себя, я бродила по городу. Вспоминала все мельчайшие детали нашей встречи. Блики света в твоих волосах. Складки в уголках губ. Запах духов. Все, что ты мне говорила.

Какая же ты стала… Нет больше той резкой ехидной девушки с непокорными, торчащими во все стороны волосами и по воле волейбола заклеенными пластырем пальцами. Нет той, что курила на нашем балконе. Той, что шептала мне на ухо всякие непристойности, заставляя охать и краснеть. Той, что плакала, кончая мне в пальцы. Ее нет. Мне хочется самой плакать. Вместо этого — курю.

Зато есть другая. Длинные гладкие блестящие волосы — наверняка, не обошлось без утюжка. Стильный костюм, дорогие часы и очки. Безразлично-вежлива, тактично-равнодушна, резковата — но совсем чуть-чуть. И этот хрипловатый голос. И подсвеченные правильным макияжем голубые пронзительные глаза. Мягкие губы.

Лера, ты лузер. Ты жалкая и ничтожная. Тебе пора идти к психиатру. Десять лет прошло, у тебя же муж есть! Ну, хорошо, не «есть», а «был»… Нежели это ничему тебя не научило? Неужели одной встречи достаточно, чтобы… Чтобы что?

Хожу, до позднего вечера хожу по улицам. Курю. Пачка кончилась, покупаю новую. Жжет изнутри, давит, не дает сидеть на месте. И никакого намека на то, что сейчас вот, покурю, успокоюсь. Не мо-гу. Не могу успокоиться. Что-то происходит со мной…

В девять спохватываюсь. Я же не дома, живу в гостях у чужих людей. А у Олеськи, между прочим, муж и сын-первоклассник. Покупаю в качестве взятки Павлику шоколадку и упаковку мороженого — нам с Лесей, и еду домой.

* * *
Еще посидели с Олесей вечером на кухне, пока муж в зале смотрел телевизор. И я даже сказала Лесе правду. Точнее — часть правды, что припозднилась, потому что встретила Дарину.

— Помнишь Дарину, мою соседку по комнате?

— Помню. Высокая такая, смешная. На каком она училась, напомни?

— На физическом.

— Точно! Она же нашей Галке мужа сосватала…

— Ну, положим, Гале Богдана я сосватала.

Смеемся, вспоминаем. С моей стороны это был отчасти акт гуманитарной помощи нашей старосте Гале, с другой — маневр, призванный отвлечь внимание Богдана от тебя, Дарь. А вышло вон как… Замечательно вышло, по-моему. Хоть у кого-то — вышло замечательно. Галя и Богдан поженились на пятом курсе, даже не став ждать окончания университета и защиты диплома. Впрочем, понятно, почему — старшему пацану осенью будет десять лет. И живут, судя по Гале, хорошо. Душа в душу, как говорится. За исключением, разве что, повышенной солидности Богдана. Да и это неплохо, в общем-то…

* * *
Спать мне постелили снова на диване в зале. Как и две предыдущие ночи. Только вот не спится, совершенно.

В квартире тихо, надеюсь, хозяева и Павлик спят. Стараясь не шуметь, выхожу на балкон. Хорошо, что в зале он есть, этот балкон. Курю, не считано — какую за сегодня.

Что я делаю? Почему не уехала, имея билет на руках? Зачем осталась? Что изменится завтра?

Много вопросов, но все они не те. Потому что ответ на них один. На все это множество вопросов ответ один. Надо только признаться себе.

Спустя три часа бессонницы и полпачки сигарет, все так же стоя на балконе, признаюсь себе.

Люблю тебя.

На экваторе ночи, под россыпью звезд, в облаках табачного дыма на меня наконец-то снисходит покой.

И совершенно неважно делается, что десять лет прошло. И что, как выясняется, я в девятнадцать лет умудрилась влюбиться раз и на всю жизнь. Да еще и — в другую женщину. Это все — совершенно неважно. А важно — то, что она у меня есть. Эта самая любовь. У меня есть ты, Дарина. Даря, Даринка, Дарька… Впервые за долгие десять лет позволяю себе произнести твое имя, не таясь. Ласкаю его, перекатываю на языке. Шепчу тихо-тихо сквозь сигаретный дым. Это выглядит ненормально? Пусть. Это делает меня жалкой? Возможно. У меня участь неудачника? Да плевать. У меня есть ты. Снова. И это приносит покой. Но не счастье.

Счастье у меня было. Целых три года счастья. Правда, тогда я этого не понимала. Не оценила, как мне повезло — встретить свою половинку, полюбить, полюбить взаимно, быть вместе. Три года счастья. А потом я, походя, небрежно, из-за каких-то пустяков, все разрушила. Сама, не понимая, ЧТО делаю, ЧТО теряю.

Понадобилось десять лет и одна встреча, чтобы я прозрела.

Сделанного не воротишь. И я не смогу забрать назад свои слова. И ты тоже — не сможешь. Да и не захочешь, наверное. «Уйдешь — не возвращайся! Я тебя ждать не буду!» — вот что ты мне тогда крикнула.

Прости, Даря, но я вернулась. Ты меня не ждала, и я тебе не нужна уже давно. Но я со своей любовью вернулась к тебе. Можешь послать меня с ней — куда подальше. Я не боюсь. Но я совершенно точно знаю — я должна тебе об этом сказать. Вот зачем я осталась еще на один день. Чтобы сказать тебе, что я тебя люблю. Как раньше. Снова. Всегда.

С этой мыслью я наконец-то, на пару часов засыпаю.

Ракета 01.10.2011 08:57

Глава 7

/Лера/

А наутро я все-таки попрощалась с Лесей. Сумку на вокзал, в камеру хранения.

По дороге звоню Гале. Потому что для того, чтобы сказать тебе, что я тебя люблю, мне для начала надо тебя найти.

— Галочка, здравствуй, это Лера… Кузнецова. Не отвлекаю тебя?

— Нет, — удивленно. На заднем фоне — детские крики. — Что-то случилось?

— Да нет, — стараюсь говорить как можно беззаботнее. — Вчера Даринку встретила, помнишь же ее? Она торопилась, мы договорились на сегодня встретиться. А я ее телефон посеяла, представляешь? Они же с Богданом вроде бы по работе пересекаются, он ее номер знает?

— Должен, — растерянно отвечает Галя. Мне кажется, она до сих пор слегка ревнует Богдана к тебе.

— Скажи номер Богдана, я ему позвоню, узнаю.

Совершенно очевидно, что Галя не очень хочет давать мне номер мобильного своего мужа, но причины отказать у нее нет, и через пару минут мне приходит SMS. Набираю присланный номер.

Блин, с Богданом еще сложнее, чем с Галей. Сначала он долго «въезжает», кто ему звонит, потом — удивленные ахи и охи, совершенно ненужные мне расспросы на тему «Как ты?». Наконец, минут через десять умудряюсь донести до Богдана, что мне от него нужно.

— Конечно, сейчас пришлю Дарин номер.

— Спасибо. А скажи еще, пожалуйста, как называется контора, где она работает. Она говорила, да я забыла. Эти английские слова у меня в голове не держатся.

— Ну, ты даешь!

— Я блондинка, мне можно. Microsoft знаю, скажите спасибо.

— Спасибо! — не удерживается Богдан. Потом произносит название, которое мне ни о чем не говорит.

— А офис где? — на всякий случай уточняю я.

Богдан диктует адрес.

* * *
Это оказалось рядом с тем местом, где мы встретились. Видимо, тогда ты как раз шла в офис. Или — из офиса.

Всю дорогу, пока ехала туда, я с мазохистским удовольствием представляла себе, что будет, когда я скажу тебе эти самые слова. Твою неловкость, как ты отводишь глаза, пытаешься найти хоть какие-то приличествующие случаю слова. Хочу огорчить тебя, Даря. Таких слов нет. Точнее, есть. «Я тебя люблю». Но ты же мне их не скажешь. Ты велела мне не возвращаться. И не собиралась меня ждать.

Но я все равно — приду. И скажу. И мне плевать, что я буду при этом жалко и нелепо выглядеть. Что вся эта ситуация — неприлично смешная. К привлекательной успешной женщине приходит ее давняя студенческая подружка и заявляет, что любит ее. Все еще — любит.

Я — лузерша и неудачница. Я собираюсь унизить себя заведомо безответным признанием в любви человеку, которому на мои чувства давно и глубоко наплевать. Говорю себе это и многое другое, параллельно представляя все нюансы твоего выражения лица в этот момент. Все оттенки — недоумение, досада, жалость… презрение, может быть? Все равно — моей решимости камикадзе это нисколько не умаляет. Наоборот. Я скажу, а ты можешь делать с моим признанием, что заблагорассудится. Но я хочу, чтобы ты знала. А еще… мне почему-то думается, что потом… когда твоя первая досада пройдет… и я буду уже далеко от тебя… Может быть, тебя будет хоть иногда греть мысль, что где-то есть человек, который любит, восхищается и обожает тебя. Может, это будет приятно хотя бы твоему самолюбию?

Вот с этими мыслями, наверняка — бледная, но еще более чем ночью, решительная, я вошла в приемную директора по развитию.

— Здравствуйте.

Ну и секретарша у тебя! Иссиня черные волосы, рваная ассиметричная стрижка. Макияж ярковат, но терпим. Но вот пирсинг… Ладно — в брови, хотя и это уже перебор. Но вот … или мне кажется? Нет, не кажется. В языке тоже.

— Дарина Владимировна на месте?

— Да. Вам назначено?

По крайней мере — безупречна вежлива. Безликая улыбка, краем глаза — в какие-то бумаги.

— Нет. Но у нас… устная договоренность.

Девушка смотрит на меня изучающе. В глазах — сомнение. Принимаю как можно более решительный и независимый вид. Выгляжу я вполне презентабельно. Давай, девочка, какого черта!

— Как вас представить? — решается твой пирсинговый дракон.

— Валерия Авраменко.

Снимает трубку.

— Дарина Владимировна, к вам посетительница. Госпожа Авраменко. Утверждает, что у вас предварительная договоренность.

Даже мне слышно, как ты говоришь что-то резкое. А обладательница экстравагантной стрижки и вовсе вздрагивает.

— Да, я поняла. Извините…

И я тоже поняла! Ты же не знаешь мою фамилию по мужу!

— Подождите! — практически кричу. — Скажите — пришла Кузнецова Лера!

Твоя секретарша изумленно молчит. Но я так кричала, что ты, похоже, и так расслышала. Трубка в руках у брюнетки что-то спрашивает.

— Да, Дарина Владимировна. Извините, это я фамилию…не разобрала. Да, Валерия Кузнецова. Хорошо. Ясно.

Положив трубку, безупречно вежливо:

— Проходите.

Но на дне глаз еще плещется не до конца спрятанное изумление.

Открываю дверь. Первый раунд за мной — я нашла тебя, у нас состоится разговор. Впрочем, больше выигрышных раундов мне не светит.

/Дарина/

Нервы сдали. После вчерашней встречи — нервы сдали к чертям.

Дыши, Дарина Владимировна, дыши. Ну что ты как маленькая… Что нового ты вчера узнала? Что она живет себе прекрасно где-то там за пару сотен километров, в другом городе? Это было очевидно. Что она вышла замуж и, кажется, счастлива? Ты и это давно знаешь. И даже сумела это пережить, не будем вспоминать — как именно, но — сумела. Что она вполне успешная и состоявшаяся женщина? Так и это не удивительно. Образ беспомощной глупенькой «прелесть-что-за-дурочка» блондинки оставь тем, кто в это верит. Ты-то знаешь цену ее острому уму, упертому характеру и бульдожьей, если надо, хватке. Так что — и тут все закономерно. Нового ты не узнала ничего.

Но одно дело — знать, а другое — видеть. Почти осязать. Вдыхать запах. Видеть улыбку. И эти серые глаза… Не на фото, а рядом, близко. Все такая же стройная и изящная. Одежда выгодно подчеркивает все изгибы. И черты лица почти не изменились, и прическа — похожа, лишь чуть короче и пышнее. Вот только глаза… Дались они тебе, эти ее глаза… из них исчезла беззаботность и лукавые смешинки. Даже, как будто, где-то глубоко, в тени, притаилась грусть… Да нет, это лишь «опыт, сын ошибок трудных». Ты просто повзрослела, моя любимая девочка.

Нет! Об этом не думать, не сметь! Дыши, дыши, Дарина Владимировна. Жизнь продолжается. И… подумай о чем-нибудь другом. Очень кстати в мои мысли врывается звонок интеркома. А ведь просила — не беспокоить! Через сорок минут у меня сеанс «связи с космосом». Хьюстон на проводе. Нет ведь, звонит, макака бестолковая. Нервы сдали. Кто-то сейчас получит.

Этот самый «кто-то» — моя секретарша, помощница, по обстоятельствам — мое тонизирующее или релаксирующее средство, и просто — хорошая, но смешная девчонка.

Помню, как едва сдерживала на собеседовании улыбку. Н-да, это надо быть особым талантом, чтобы явиться на собеседование на должность секретаря-референта в крупную компанию в джинсах, кедах и с синими «перьями» в волосах.

Совершенно очевидно было, что работа девочке нужна. Офис впечатлил, зарплата предложена весьма достойная, да сама деятельность компании — интересно и перспективно. Вот только собственный ершистый характер и неумение себя подать она обуздать так и смогла. Вела себя резко и даже слегка нагловато — обратная сторона смущения. Смешная девочка с умненькими глазками. Я все решила тогда практически сразу. Что мне нужная именно такая секретарша — с умненькими глазками, красным дипломом филологического факультета и именем Лера.

Ох, и намучилась я потом с ней. А она — со мной. Но все это оправдывалась одним — я могла по сто раз в день повторять это имя… Грозно: Лерка! Издевательски: Валерия Сидоровна? (Поскольку у секретарши Леры было не такое, как у тебя, отчество, я награждала ее разными другими — одно другого причудливее. Лерка лишь довольно хихикала, в нарушение всякой субординации) Ласково: Лерочка, ай, умница, ай, молодец…

Это был мой очередной якорь в реальности, моя очередная таблетка от безысходности. А то, что они совсем не похожи — эти две Леры, так это и к лучшему. Иначе бы я окончательно сошла с ума. А так — в пределах допустимого. Вот только нервы… Сдали нервы к чертям.

— Валерия Сигизмундовна! Я, кажется, просила?! Меня! Не! Беспокоить!

Лерка что-то бормочет, кто-то пришел. Какая-то Авраменко. Не знаю такой. После видеоконференции с американцами, все после. Что ж за день сегодня такой, что даже умничка Лерка тупит и отвлекает меня какими-то дебильными посетителями…

И когда я уже собираюсь в сердцах швырнуть трубку… Нервы сдали. Глюки. Мне кажется, что я слышу твой голос. Оттуда, из трубки. Где только что был голос другой Леры, моей секретарши. Доигралась, допрыгалась. Вот оно, мое больное подсознание, уже прорывается в реальный мир.

А потом — все-таки картинка собирается. И моя непутевая секретарша сообщает, что ко мне пришла Валерия Кузнецова. Сил хватает только на то, чтобы пересохшими вмиг губами негромко сказать:

— Пусть заходит. И… насмерть стоять, но никого не пускать. Ясно?

— Ясно.

/Лера/

Встречаешь меня кивком и встревоженным взглядом.

— Лера? Здравствуй. Неожиданно. Что-то случилось?

— Здравствуй, Дарина. Или к тебе надо обращаться — Дарина Владимировна?

Скупо улыбаешься.

— Тебе можно без «Владимировны». Присаживайся.

Присаживаюсь. Моя решимость со мной. Но… надо как-то собраться с мыслями. А это сложно. Особенно — когдавижу тебя. Сегодня на тебе белая рубашка в тонкую черную полоску. Рукава закатаны до локтя, крупные мужские часы в серебристом корпусе на тонком запястье, красивые руки с длинными пальцами и французским маникюром. Черт, ты меня о чем-то спрашиваешь!

— Лера, могу я тебе что-то преложить? Чай, кофе?

Нет, не хочу я кофе. И так тахикардия и пульс зашкаливает.

— Воды, Дарин, если можно.

— Конечно, — киваешь. Короткое приказание в трубку.

Ждем молча, пока придет твоя смешная секретарша с водой. Разговор начинать не имеет смысла. Я ловлю вдруг себя на парадоксальной мысли. Сколько раз я вот так приносила разные напитки в кабинет шефа. А теперь — оказалась с другой стороны…

У твоей секретарши, несмотря на пирсинг, — безупречный костюм. И бутылки с водой и бокалы она расставляет на столе быстро и аккуратно. Наливает мне воды, ты отрицательно качаешь головой, и она уходит, бесшумно затворив за собой дверь.

— Итак? — закуриваешь и смотришь на меня выжидательно.

Вот так, да? Сразу? Ну что же… Выдыхаю.

— Дарина, мне нужно кое-что тебе сказать. Сможешь мне уделить время? Думаю, что смогу минут в десять уложиться, — говорю это и восхищаюсь собой. Я же собираюсь сделать нечто совершенно безрассудное. А в груди — холодящее, да что там — просто-таки ледяное спокойствие. Или это «Ессентуки» у тебя такая холодная?

— Да, конечно, — отвечаешь быстро, коротко. Не взглянув ни на часы, ни на бумаги на столе. Действительно есть время? Или тебе так важно от меня поскорее отделаться? Не знаю, и не узнаю, наверное.

Десять минут у меня, так? На то, чтобы сказать «Я тебя люблю», достаточно двух секунд. Но лучше, все-таки, начать чуть издалека…

— Дарин… после нашей вчерашней встречи я… долго думала… По городу гуляла и вспоминала. А потом — почти всю ночь не спала. И… я поняла одну вещь. Она… покажется тебе странной. Это — на самом деле странно. Как минимум странно. Но… это правда. И еще… То, что я тебе скажу… Я просто скажу и потом — уйду. И мои слова ни к чему тебя не обязывают. Я просто хочу, чтобы ты… Нет, мне НУЖНО, чтобы ты это знала. Просто знала — и все, понимаешь?

— Нет, пока не понимаю, — ты тушишь сигарету в пепельнице. — Если можно — чуть конкретнее.

Ну, ты сама попросила…

— Сегодня ночью я вдруг совершенно ясно поняла… Что я так и не смогла разлюбить тебя. Можешь смеяться надо мной. Я бы и сама смеялась, да не смешно отчего-то… — вот тут мой голос все-таки дрогнул, но я себя скрутила. Не для этого я пришла! У меня будут еще годы для слез, успею. — Поэтому скажу тебе один раз и уйду. Я люблю тебя, Дарина. Как полюбила тогда, тринадцать лет назад, так и… Люблю до сих пор. Все эти годы любила, хоть и пыталась забыть об этом. Вот так вот… Вот это я и хотела сказать тебе, — неловко заканчиваю свой краткий монолог.

Повисает молчание. Выражение твоего лица для меня — загадка. Ничего на нем не отражается, кажется.

А чего я ждала, собственно? Сказала? Пора уходить.

Но стоило мне лишь шевельнуться, обозначив намерение встать, как ты вскидываешь ладонь, качнув вправо-влево. И головой — тоже вправо-влево. Это значит — «нет», я поняла. Вот только «нет» чему? Моему намерению уйти?

Молчание. Смотрим друг на друга. Потом ты отводишь глаза, прижимаешь пальцы к губам и смотришь куда-то мимо меня. Секунды текут одна за другой… Блять, Даря, что за пантомима! Я не железная, отпусти меня, слезы уже близко, мне надо, а здесь нельзя…

А потом ты встаешь, обходишь стол и останавливаешься рядом со мной. Поднимаю голову, чтобы видеть твое лицо. Еще успеваю подумать о том, как это неудобно — сидящей мне смотреть, запрокинув шею, на стоящую, да еще и на каблуках, тебя. А потом…

Ты опускаешься? Падаешь? Нет, ты рушишься, обрушиваешься на колени, на пол, рядом, лицом — мне в колени, руками — мне за спину. И я чувствую, как тебя колотит, сотрясает крупная дрожь. Мое ледяное давешнее спокойствие превращается в ледяной же ужас. Что с тобой, Даренька? Дрожащими пальцами — в твои волосы, погладить тихонько. Как же тебя… Трясет, как в ознобе…

— Даря… Дарюшка, что такое? — плечи под моими руками ходят ходуном. — Ты плачешь?

Поднимаешь голову. Медленно. Глаза твои блестят, но слез нет. И губы… губы двигаются. Ты пытаешься что-то сказать. Но… губы двигаются, но ни слова с них не срывается. Мне становится страшно.

— Даря? Что ты хочешь сказать?

Ты неожиданно всхлипываешь. И говоришь, хрипло:

— Неужели ты думаешь, что я… — голос пресекается, ты сглатываешь, пытаешься продолжить, — что я… — опять пауза. Резко выдыхаешь, делаешь еще одну попытку: — Что я… — Губы твои начинают дрожать.

Боже мой, Даренька, что с тобой? И со мной что, заодно? Бьет та же самая дрожь. Подношу пляшущие пальцы к твоей щеке.

— Даря…

Перехватываешь мою руку, прижимаешься к ладони губами. И — как будто это придает тебе сил, произносишь на одном дыхании:

— Неужели ты думаешь, что я… хотя бы на одну минуту… на одну секунду… на одну… миллисекунду… на один гребаный миг… переставала любить тебя?! Все эти десять лет… каждую секунду… минута за минутой… час за часом… месяцы… годы… Я не переставала любить тебя!!!

Ты снова падаешь лицом мне в колени. И плачешь. Теперь — совершенно точно плачешь.

И по моим щекам текут слезы. И пустота в груди. И одна мысль в голове: «Вот ведь дуры… Даром что с высшим образованием обе, одна физик, другая — филолог. А как до главного дошло — просто непроходимые дуры…».

* * *
Ну не могу я так сидеть… Когда ты ревешь у меня на коленях. Неправильно, нельзя так. Попытка приподнять тебя за плечи проваливается — ты никак не хочешь расставаться с моей насквозь уже промоченной тобою шелковой юбкой. Тогда — чуть приподнимаюсь сама, ногой отпихиваю стул. Опа-на — и я уже на полу рядом с тобой.

— Даря…

Тебе приходится поднять голову. Красотка моя зареванная… Сама, наверное, не лучше…

— Дарюшка… — не могу удержаться, пальцами по твоей щеке, как тогда, перед нашим первым поцелуем, помнишь?

— Лер, — накрываешь мою ладонь своей. Голос твой хриплый, но неожиданно — твердый. — Ты же понимаешь?..

— Я до фига чего понимаю, Дарь… — я тихонько глажу кончиками пальцев твою скулу, а ты — тоже кончиками пальцев — тыльную сторону моей ладони.

Смотришь мне в глаза.

— Я теперь тебя никуда не отпущу. И никому не отдам, — руку мне на талию, притягиваешь ближе. И рычишь сердито: — Твой муж идет на х*й!

— Уже ушел, считай, — усмехаюсь. Сколько можно реветь, в конце-то концов. — Через неделю забираю документы о разводе.

В голову вдруг молнией врезается мысль. Сейчас ты скажешь: «Так вот почему ты пришла ко мне, Лера? Муж тебя бросил, так ты про меня вдруг вспомнила?». Не успеваю испугаться — ты обнимаешь меня, крепко, как раньше, прижимаешь к себе. И бормочешь что-то, подозрительно похожее на «Спасибо тебе, Господи». Не поминай имя Божье всуе, Даря…

Картина со стороны, должно быть, сюрреалистическая. Две прилично одетые зареванные женщины сидят, обнявшись, на полу модного кабинета, обставленного в стиле «хай-тек». Под моей щекой — твое плечо, рукой тихонько глажу по спине. И поэтому — сразу чувствую, как ты вздрагиваешь, напрягаешься. Отстраняюсь, чтобы увидеть — ты смотришь куда-то мне за спину. Практически — с ужасом. Оборачиваюсь. Ну, конечно, часы…

— Дарь? Что? Дела? Встреча?

Между бровей — страдальческая морщина.

— Видеоконференция через десять минут. С американцами… и японцами.

— Ох… что же мы… — неизящно, но быстро встаю с пола, подаю тебе руку. — Вставай. Давай-ка тебя в порядок приводить быстренько. Ты же… вон, тушь вся размазалась…. Где у тебя косметичка?..

— Лера-а-а-а… — предупреждающе.

— Ну, надо же привести тебя в порядок? — достаю из сумочки платок. — Дай-ка я…

Перехватываешь мою руку.

— Лер, а ты?..

— Я подожду. Столько, сколько нужно.

Отрицательно качаешь головой. Подходишь к столу, из недр его достаешь сумку, из нее — связку ключей со звоном на стол. Трубку снимаешь, звонишь человеку со странным именем «Макарыч».

— Так, Лер, — берешь со стола ключи, — у тебя вещи где?

— На вокзале.

— Значит, так. Серебристый Camry. Гос. номер… — чиркаешь что-то на бумажке. — Водителя зовут Павел Макарович. Съездишь с ним на вокзал за сумкой. Потом — ко мне домой. Макарыч адрес знает. Вот ключи. Это — верхний замок. Этот — нижний. Запомнила?

— Дарь, не надо…

— Не спорь со мной. У меня и так — времени в обрез. Паспорт с собой?

— Да, — отвечаю растерянно. Паспорт-то тебе зачем?

— Давай сюда!

— Зачем?

— Рабам паспорт не положен.

— Даря?!

— Быстро!

Вот ведь зараза… Ну хорошо… Достаю паспорт, подхожу близко, протягиваю тебе. Не глядя, отодвигаешь ящик стола, бросаешь паспорт в него. Рабам, говоришь?

Глаза в глаза. Губами едва касаюсь губ.

— Леркаа-а-а-а-а… — со стоном выдыхаешь ты. — Пять минут… — отчаянный взгляд на часы, но рукой уже обнимаешь меня, прижимая к себе, голову наклоняешь и … Коротко целую в губы, дергаясь от этого как от удара током, но умудряюсь вывернуться из твоих рук.

— Это чтобы ты не слишком затягивала там… свою видеоконференцию.

Быстро хватаю со стола ключи, бумажку с номером машины и — ходу из твоего кабинета. Но еще успеваю услышать, как ты… Ты научилась очень витиевато ругаться, Дарька! Всего пять минут назад мы рыдали в объятьях друг друга, а теперь ты уже кроешь меня на чем свет стоит. Как же мне этого не хватало, любимая …

* * *
Макарыч выловил меня сам. Если бы не он — я бы еще долго искала на огромном паркинге перед офисом нужную мне машину. Макарыч — представительный седой мужчина лет пятидесяти пяти.

— Валерия Николаевна?

— Да, — стараюсь говорить уверенно, при этом отнюдь не уверенно себя чувствуя — макияжу нанесен непоправимый урон, шелковая юбка измята и мокрая.

— Прошу. Машина вот тут, недалеко.

Передо мной даже дверь машины открыли.

— Куда едем?

— Сначала — на автовокзал.

Машина большая и комфортная. Ехать нам не близко. И у меня есть возможность наконец-то передохнуть и собраться с мыслями. А точнее — в полной мере осознать то счастье, которое на меня обрушилось. Попытка осознать приводит к тому, что начинаю улыбаться как идиотка. Ничего не могу с собой поделать. Мне плевать на испорченный макияж, лохматую голову, мятую и мокрую юбку и идиотскую улыбку во все лицо. Это все — полная чушь, потому что… Моя любимая снова со мной!!! Отворачиваюсь к окну, прикусываю губу. Хочется улыбаться, смеяться, хохотать во весь голос! Обнять все человечество разом, в крайнем случае — ближайшего представителя в лице Макарыча. Но — нельзя, не поймет, не оценит, да и чревато аварией.

Впрочем, Макарыч заслуживал самого нежного к себе отношения безотносительно моего восторженного состояния. Был безупречно вежлив и предупредителен. Двери передо мной открывались и закрывались, к сумке с вещами мне не дали прикоснуться, донесли сначала от камеры хранения до машины, а затем — от машины до двери твоей квартиры. Не знаю, что ты ему сказала, но обращались со мной, как с английской королевой.

С замками мне пришлось повозиться — я, разумеется, не запомнила, какой ключ от какого замка, не до того было! Но терпение, труд и метод проб и ошибок — и вот я у тебя в гостях.

Бросаю сумку у двери, разуваюсь. Несмотря на все потрясения сегодняшнего дня, сейчас меня поглощает одно-единственное чувство — любопытство. Мне жуть как интересно посмотреть на твой дом. Как ты живешь.

Никакой прихожей. Сразу — огромная жилая зона с кухонным пятачком, отделенным от гостиной барной стойкой. Светлое ковровое покрытие, белые стены. Огромная плазма на полстены, монстроидальный угловой кожаный диван. Минималистично. И почти стерильно. Лишь барная стойка хранит следы поспешного завтрака — недопитый кофе, пепельница и надкусанная плитка шоколада. Офигительно питательно.

Иду дальше. Заглядываю по дороге в ванную. Ничего особенного, кроме отсутствия ванны как таковой и наличия душевой кабины, имеющий такой совершенно космический вид, что взлети она — я бы не удивилась.

Коридор заканчивается двумя дверями друг напротив друга.

Правая. О, да здесь не просто беспорядок… Здесь — бардак! Чувствуется, это то место, где ты проводишь больше всего времени. И здесь тоже обнаруживается и чашка с недопитым кофе, и пепельница, и плитка шоколада. А еще — компьютер, куча бумаг, журналов, диски и прочее наверняка нужное тебе барахло.

Закрываю дверь. Значит налево — спальня. Так оно и есть.

Все тот же минимализм. Огромная — вчетвером можно спать — кровать. Остальное место — гардеробная. У тебя столько одежды? А еще тумбочка, прикроватная. Одна. И наполовину открыт ящик. За такие поступки надо топить в пруду, чтоб другим неповадно было, но удержаться не могу. Открываю ящик полностью, заглядываю.

От того, что вижу, оседаю на кровать. Ослабевшими руками достаю рамку со своей фотографией. Глаза начинает предательски пощипывать. Рамка качается в моих дрожащих пальцах, свет падает под другим углом и … На гладком стекле отчетливо виден след от губ. Напротив моих.

Дыхание сбивается. Даря… Что же мы с собой сделали, а?.. Как мы так умудрились? И неужели все-таки получили второй шанс? Аккуратно убираю фотографию на место, закрываю плотно тумбочку. Больше она тебе не понадобиться, Дарь. Захочешь поцеловать — только скажи.

Возвращаюсь в гостиную. Мне надо покурить. И заодно — чем-то занять руки. Закуриваю. И решаю проинспектировать холодильник. Нда… Бедновата экспозиция. В наличии есть лимон, пара бутылок минералки, тарелка с нарезанным сыром. Куча каких-то упаковок с лекарствами. Все.

Следующим подвергается инспекции собственный кошелек. Так, не густо, но все равно. Я хочу есть. Это раз. Тебя надо кормить. Это два. Я отправляюсь на поиски магазина. Это три.

* * *
Сидишь прямо на полу лестничной площадки, перед входной дверью. На звук открывшихся дверей лифта вскидываешь на меня совершенно безумные глаза. У меня чуть пакет из рук не выскальзывает.

— Даря?! Что случилось? Почему на полу сидишь?

— У меня… — шепчешь чуть слышно, и улыбка… совершенно на бок. И уголок рта дергается, — даже телефона твоего нет…Я пришла — а тебя нет… Макарычу звоню, он говорит — привез, до дверей доставил. А я звоню, стучу… А тебя — нет…

— Так! — дергаю тебя за руку наверх. — Вставай, истеричка! Дома еду надо держать! Тогда гости разбегаться не будут. По ма-га-зи-нам! — демонстрирую фирменный пакет супермаркета, из которого кокетливо выглядывает горлышко литровой бутылки Martini Rosso. — Дверь открывай! — отдаю тебе ключи, надо ж тебя чем-то занять.

* * *
Паркую тебя в угол дивана. Хрен с ней, с едой, нам выпить надо… Ты с дивана молча наблюдаешь, как я смешиваю мартини с тоником. Мартини побольше, тоника поменьше.

— Ну что, Дарин, за встречу?

Чокаемся, послушно отпиваешь.

— Как там американцы с японцами?

Молчишь. Блин, Даря, ты мне не нравишься! Что такое? Нервы? Да, я понимаю, но…

— Поцелуй меня… — хрипло. И в глаза — не отрываясь. — Лерочка, пожалуйста, поцелуй меня…

Последнее осознанное действие — забираю твой бокал и ставлю оба на кофейный столик.

* * *
— Я сегодня пальцами, можно?

— Ты дурочка, знаешь?

— В глаза хочу тебе смотреть. Не закрывай… Пожалуйста, Лерочка, не закрывай глаза. Смотри на меня. Мне это важно…

— Я знаю… — всхлип-стон. — Я попробую.

Тихие звуки. Стоны, всхлипы, вдохи рывками. Поцелуй в шею. Серые глаза медленно закрываются.

— Лерочка, смотри на меня. Пожалуйста. Мне это нужно…

— Я стараюсь, — прерывистый шепот. — Быстрее, прошу тебя…

Быстрее, резче, сладостнее… Ресницы снова опускаются на серые затуманенные глаза.

Хриплый вскрик, дугой на простынях, ногти в ладони…

— Ты все-таки закрыла глаза, — шепчешь мне в губы.

Я их и открыть не могу. Не сейчас. А ты не отстаешь. Через пару секунд:

— Лерик, солнышко мое сероглазое, посмотри на меня. Я же просила тебя… Не закрывай глаза…

— А вот я посмотрю… — отвечаю нежно, но глаза все-таки открываю. Убираю от твоего лица русую прядь волос, — как ты будешь кончать с открытыми глазами.

* * *
— Не-е-е-ет…

— Нет?

— Не надо, Лерочка, пожалуйста…

— «Нет» и «не надо» ты должна была сказать той скотине, которая тебе поставила засос на шее! Кто он, кстати?

— Какая разница…

— Никакой. Кроме того, что можешь про него забыть. Или … это она?

— Он. И я уже забыла.

— Ты моя. Только моя! Тебе ясно?

— Да-а-а-а-а…

— Вот и хорошо. Вот и умница. Перестань сжимать коленки…

— Не надо…

— Только два слова от тебя хочу слышать, Даря: «Да» и «Пожалуйста». Ясно?

— Да….

— И?..

— Пожалуйста…

— Сейчас, моя маленькая…, - губами прихватываю нежную кожу чуть ниже пупка, — сейчас…

Ракета 06.10.2011 10:15

Часть 3. Жизнь на двоих. Или — на пятерых

Буду любить я тебя вечно.

Я говорю это, хоть ты и не слышишь.

Вечною будет любовь и бесконечной.

Новую жизнь нам любовь снова напишет.

Глава 8

/Лера/

Последняя, заключительная часть моего рассказа началась поздним субботним утром. В апреле, спустя пять лет после последних описанных мною событий.

Что им предшествовало? Много чего.

Например, ТА неделя. Которую я до сих пор вспоминаю со смесью ужаса и нежности. Та неделя, на которую мне надо было уехать обратно. Чтобы по-человечески предупредить родителей о том, что переезжаю жить в другой город, чтобы уволиться, забрать вещи, получить развод, в конце концов. Сначала я едва уговорила тебя позволить мне это сделать самой — ты хотела бросить все, включая свою высокооплачиваемую и архиважную работу, и самолично отвезти меня в мой родной город, дождаться, пока я решу все свои вопросы, и самолично же увезти обратно. Убедить тебя, что я давно большая девочка, и в состоянии сама справиться, и что я через неделю вернусь — никуда не денусь, было очень сложно, но у меня получилось. А потом началось. Звонки по пять раз в день. Слезы. «Лера, можно, я приеду?». «Лерочка, ты точно вернешься?» «Лерик, а если он передумает с тобой разводиться?». К концу третьего дня у меня, профессионального филолога, кончились слова. Остались только нецензурные, а из цензурных — «истеричка» и «параноик». Я уговаривала, утешала, увещевала, орала, ругалась. Ты выпила мне всю кровь, а ту, что не выпила — свернула, как кислое молоко. Я называла тебя пиявкой, грозилась по приезду отодрать ремнем по заднице и чем-нибудь тяжелым — по голове. При этом все внутри сжималось от понимания, даже не понимания — знания, абсолютного знания того, КАК ты меня любишь. И как ты страдала без меня. «Терпи, милая, терпи» — уговаривала я тебя, думая про себя — черт с ней, с твоей работой, надо было разрешить тебе ехать со мной. К концу той недели я напугалась по-настоящему — последний вечерний звонок, ты говоришь со мной неестественно спокойным голосом, реакции как будто слегка заторможены. На мои осторожные вопросы отвечаешь, что выпила таблетку. Теперь трястись и истерить хочется мне. Методом наводящих вопросов выясняю — речь идет о реланиуме. И что в холодильнике у тебя — масса всего интересного: и седуксен, и сертралин, и амитриптилин. «Терпи, Лера, терпи» — говорю себе я. Приедешь — разберешься.

Я так переживала за тебя и так ждала того момента, когда вернусь, что многие события той недели, не связанные с тобой, помню смутно. Например, совершенно не помню обстоятельства получения мною документов о разводе. Наверное, потому что за время моего пребывания в ЗАГСе ты мне позвонила раза три. Поэтому что и как — не помню совершенно. Одно могу сказать определенно — я там была, ибо свидетельство о разводе наличествовало.

Помню, как ты обняла меня на автовокзале. Молча, крепко. А потом, едва дождавшись, когда носильщики закинут последнюю сумку в багажник твоего здоровенного джипа, открыла передо мной заднюю дверцу.

— Дарь, можно, я на переднем поеду?

— Садись назад, — подталкиваешь в спину.

— Почему? — спрашиваю обиженно.

— Потому, — садишься следом, захлопываешь с грохотом дверь. Жадно притягиваешь к себе, и шепчешь в губы: — что задние стекла тонированные.

В возрасте 32 лет я впервые узнала, каково это — заниматься сексом на заднем сиденье автомобиля.

А потом, дома, у нас состоялся бурный, содержательный и долгий разговор, по итогам которого я выкинула из холодильника все твои транквилизаторы и антидепрессанты. И больше к этой теме мы не возвращались.

Что еще было? Еще я устроилась на работу. Хотя морально была готова ко всему, в том числе — сидеть дома, у тебя на шее, и быть домохозяйкой. Учитывая, что именно это в свое время и стало одной из причин нашего расставания — ты к концу пятого курса уже обзавелась какой-никакой, но работой, и была готова к самостоятельному плаванию, а вот я — нет. И во мне взыграло ослиное упрямство, обида на собственную никчемность, да и, если уж быть совсем честной, страх — страх решиться сделать шаг и связать свою жизнь с тобой на совсем уже другом уровне. А ты… В тебе взыграли твоя бешеная ревность и обида на мой отказ довериться, и мой страх, ты, наверное, тоже почувствовала… Я сказала, что мне нужно время. Чтобы подумать… Найти работу, чтобы не сидеть у тебя на шее. И вообще, может, нам стоит еще раз все хорошенько обдумать… Я и предположить не могла тогда, во что это выльется. Ты смертельно обиделась на меня за то, что я, в отличие от тебя, имела какие-то сомнения. Теперь я понимаю — я уже тогда тебе нужна была вся, без остатка, ты все для себя решила, и готова была драться за меня со всем миром. Со всем миром, но не со мной. И когда не увидела во мне ответной решимости и готовности быть вместе, несмотря ни на что… На мои слова о том, что мне нужно время, и нужно подождать и подумать, ты проорала: «Уйдешь — не возвращайся! Я тебя ждать не буду!». Эти слова десять лет медленно убивали меня.

В общем, дров наломали обе… За какие заслуги судьба дала нам второй шанс — не понимаю до сих пор. Но платить за это готова любую цену. Это — возвращаясь к вопросу о моей работе.

Когда, спустя пару дней после моего возвращения, я осторожно подняла этот вопрос, заранее изъявив желание согласиться на любой вариант, в том числе — сидеть дома и ждать тебя каждый день с работы как Пенелопа Одиссея, ты сделала большие глаза и показала мне вульгарную фигу. И заявила, что у тебя слишком тонкая шея, чтобы держать на ней дармоедов. И что все уважающие себя люди должны трудиться и добиваться. А чтобы добиваться — работа должна приносить в первую очередь удовлетворение, а потом уж — деньги. В итоге я устроилась на работу в издательство редактором. За три копейки, зато по специальности.

Спустя пять лет, сменив два места работы, я занимала должность старшего редактора в одном солидном издательском доме, работу свою обожала, пользовалась уважением коллег и была ценима авторами. По уровню дохода я, конечно, с тобой не сравнялась, но максимально приблизилась. А самое главное — я занималась тем, что мне нравилось и получалось. И за это — спасибо тебе, Дариш. Ты заставила меня поверить в себя, в свои силы.

Что еще было? Я сдала на права, и была гордой владелицей mini cooper’а. Правда, ты со мной в качестве пассажира отказывалась ездить, утверждая, что я — воплощение блондинки за рулем.

Были еще пара поездок на курорты, во время которых мы по очереди закатывали друг другу скандалы на почве ревности. Ко мне бесконечно клеились турки, к тебе — испанцы и, необъяснимо, — немцы.

Но в целом — мы были охрененно и полным ковшом счастливы все эти годы. Несмотря на то, что свои отношения никак не афишировали. По взаимной договоренности для всех мы были двоюродные сестры, которые просто живут вместе. Никаких проявлений нежности на людях, предельно невинные разговоры о совместном житье-бытье при посторонних — про быт, хозяйство, машины. У тебя имелась даже пара официальных дежурных воздыхателей, я постоянно кокетничала с авторами посимпатичнее, даже принимая время от времени приглашения в ресторан — отметить выход книги, например. А потом, по возвращении из ресторана — обязательные сцены ревности дома, твой холодный яростный шепот и бьющаяся на виске вена. И мой шепот потом…

— Дарик-дурик… Ты же знаешь… никого, кроме тебя. Это просто ужин…

— Ненавижу их… — стонешь. — Убью…

— А можно мне тогда убить Вадима?

— Ты же знаешь — это просто для вида…

— Вот именно! Для вида! Кончай с этим уже, а?

— Сначала ты…

* * *
Теперь, когда хоть в какой-то мере я обрисовала, как мы жили все эти годы, вернемся в то апрельское субботнее утро.

Я уже успела встать, сходить в душ, позавтракать, поделать кое-какие домашние дела… Ее высочество Дарина по-прежнему дрыхнет.

— Даря, вставай.

Натягиваешь одеяло на голову.

— Вставай, одиннадцать уже.

— Суббота… — стонешь из-под одеяла.

— Уже день, хорош валяться.

Мычишь что-то неразборчиво.

Коварно хватаю за тонкую щиколотку, виднеющуюся из-под натянутого повыше одеяла, ногтями по подошве. Приглушенный визг, нога стремительно ныряет под одеяло.

— Дарь, просыпайся. Поговорить хочу…

Вот на это наконец-то реагируешь. Из недр одеяла показывается лохматая голова, недовольно щуришься, усаживаясь на постели и прижимая одеяло к груди. Одна из твоих самых замечательных привычек — спать нагишом. Сколько приятных моментов она мне доставила…

— О чем поговорить?

Присаживаюсь на кровать рядом.

— Дарь, ты уже решила, что подаришь мне на день рождения?

Хмыкаешь.

— Видимо, сюрприз ты не хочешь?

Теперь хмыкаю я.

— Знаю я твои сюрпризы…

— Неужели я такая предсказуемая? — обиженно поджимаешь губы.

— Варианта два, — не удержавшись, усмехаюсь. — Или пара комплектов прозрачного мега-секси белья, или очередной золотой браслет или кольцо.

— А вот и нет! — фыркаешь.

— Да неужели?

— Да!

— А что?

— Ну… — смотришь на меня задумчиво. — Я хотела тебе планшетник подарить.

— Зачем? У меня ноут есть!

— Это не одно и то же. Планшетник легче, меньше, в дамской сумке можно носить. Для твоей работы…

— Дарь, давай без технических подробностей!

— Я так понимаю, не хочешь?

— Не хочу.

— А что хочешь?

Вздыхаю.

— Кота хочу.

— Чего? — округляешь глаза.

— Кота. Котика. Мяу-мяу. Голубого британца. Они такие… — вздыхаю мечтательно.

— Та-а-а-а-а-к, — хмуришься недовольно. — Мужика в доме захотелось?

— Можно кошечку, — отвечаю торопливо.

Молчишь какое-то время. Потом вздыхаешь.

— Если женщина хочет завести кота, на самом деле, она хочет ребенка.

— Дарька! — от неожиданности задыхаюсь. — Мы ведь это уже обсуждали!

— Обсуждали… — откидываешь одеяло, встаешь с кровати, потягиваешься, закинув руки за голову. Сколько лет мы вместе, но до сих пор сердце колотится, когда вижу… Эти бесконечные ноги, изгиб спины… — Видимо, надо еще раз обсудить, — оборачиваешься, — хорош пялиться, пошли меня кормить.

* * *
— Дарь, — уже за барной стойкой, пьем кофе, и я возвращаюсь к начатому разговору. — Может все-таки котика?

Скептически изгибаешь бровь. Я вздыхаю.

— Но ты же не хочешь… Или передумала?

— Нет. Не передумала.

* * *
Где-то через год или полтора после того, как мы стали жить вместе… был у нас тяжелый разговор. На тему детей. Биологические часы тикают. Инстинкты никуда не денешь. Я думала, думала и решила. У меня в анамнезе — выкидыш, после которого обнаружилась куча проблем по женской части. Женское здоровье у меня, как выяснилось, ни к черту. Но вот ты, Дарька… Почему бы тебе… Короче, я решила, что ты должна родить нам ребенка.

— И как ты себе это представляешь? — ты подозрительно спокойна.

— Обыкновенным образом. Природа все предусмотрела, Дарь.

— Лера, мы ДВЕ женщины. Или я чего-то не понимаю в законах физиологии, или у нас не может быть ребенка…

Издеваешься…

— Не прикидывайся дурой, тебе не идет. Ты родишь ребенка от мужчины.

Ты просто-таки задыхаешься от возмущения.

— И ты мне позволишь?! Сможешь вынести, что я буду с другим? С мужиком каким-то?!

— Если ради ребенка — то да, — отвечаю упрямо. — Лучше, конечно, ЭКО, если мы можем это себе финансово позволить.

Закрываешь лицо ладонями, бормочешь что-то в них.

— Даря, я не понимаю!

Отнимаешь руки от лица. Смотришь на меня. Не сердито. Грустно.

— Лер, неужели ты не понимаешь… Если я рожу ребенка… Неважно, как — от реального мужчины или через ЭКО. Это будет не НАШ ребенок. Это будет МОЙ ребенок. Мой и какого-то мужчины. Ты этого хочешь?

— Даря, послушай, все не совсем…

— Лерочка, — берешь меня за руку, — я этого не хочу. Нет. Только не так.

* * *
Вот такой у нас состоялся когда-то разговор. А теперь мы снова возвращаемся к этой теме.

— Ты никогда не думала вот о чем… — ты обнимаешь пальцами кружку с дымящимся кофе. — Ну ладно мы, тут все понятно… Но ведь есть обычные… гетеросексуальные пары, которые не могут иметь детей. Ты знаешь, сколько у нас в стране бесплодных супружеских пар?

— Не знаю, — отвечаю растерянно. Разговор принимает неожиданный оборот.

— Порядка 15 %, - сообщаешь ты. — И знаешь, что делают все эти люди? Проводят огромное количество всяких обследований, в том числе и дорогостоящих. Потом — лечение, тоже — недешевое. Иногда — помогает. Иногда — нет. И тогда наступает время еще более дорогих вещей. ЭКО, банки спермы, суррогатное материнство и прочее…

Ты говоришь серьезно и как-будто… с отчетливым оттенком горечи. Не знаю, что тебе ответить.

— А с другой стороны, — продолжаешь ты, — ты знаешь, сколько у нас в стране детей-сирот?

Что я могу на это ответить? Понятия не имею…

— По разным данным — от 120 до 200 тысяч. Это больше, чем после войны! Представляешь, никакой войны в помине — а сирот больше. И что самое жуткое — многие из них — сироты при живых родителях! В процентном отношении так вообще картина страшная — в 4–5 раз больше, чем в странах Европы и США!

Ого… Ты оперируешь цифрами, как будто проводишь очередную конференцию.

— Откуда ты все это знаешь, Дарин?

— Ты полагаешь, я не думала об этом? — смотришь на меня задумчиво. — Я все понимаю, Лер. И думаю о том же, о чем и ты. Видишь, что получается. Есть семьи, в которых нет и не может быть детей. Есть дети, у которых нет родителей.

— И?..

— По-моему, для нас существует совершенно очевидный выход.

Ты меня нокаутировала, Дарина Владимировна. Я никогда не думала о проблеме детей с этой точки зрения, а ты уже все подсчитала и решила, похоже. Пытаюсь на тебя разозлиться, но не получается.

Ты куришь, я думаю. Говорю себе: «Мы усыновим ребенка». Отторжения эта мысль не вызывает. А вот вопросы — да, вызывает.

— Дарь! Да кто ж нам даст ребенка усыновить?

— Почему нет? — удивляешься ты.

— Ну, ведь мы же… У нас нет семьи… официально. И, вообще, как ты помнишь, мы две женщины. Кто отдаст нам на воспитание ребенка?!

— А… Ты об этом… — тушишь сигарету. — Ну, официально, по бумагам, опекуном будет кто-то один. Предпочтение отдается, конечно, полным семьям. Но, учитывая, что желающие в очередь не выстраиваются, не думаю, что будет отказ. Я думаю, Лер, — ты накрываешь мою руку своей, — что опекунство лучше на меня оформить — у меня доход повыше, и квартира на мне. Но это только формально. Фактически — это будет наш общий ребенок, понимаешь?

— Дарь… — я растеряна твоими словами. Неожиданное получилось продолжение у разговора про кота на день рождения. — Вопрос серьезный. Думать надо.

— Думай. Решай.

Я подумала. И решила. Я очень хотела ребенка.

* * *
Мы никогда не узнаем, какие обстоятельства и факторы в той божественной механике, которая запускается, создавая нового человека, влияют на то, каким он получится, этот человек. Не знают и не могут никак повлиять родители на то, каким именно родится их ребенок. И что именно повлияло на то, что он получился именно таким.

А вот в нашем случае… Я точно знаю, что именно повлияло на то, что в нашем доме, в нашей, плевать, что про это думают другие! семье появился именно этот человечек. Да еще и не один…

Причина всего — свернутое набок зеркало на твоей Эскаладе.

Мы приехали. Наконец-то, предварительно сотню раз созваниваясь, переговариваясь и вот — решились… Приехали. В обычный детский дом. Посмотреть на детей. Ты волнуешься — можешь не отпираться, я вижу. И меня тоже слегка потряхивает. Сидим в машине, не решаясь выйти, и смотрим друг на друга.

— Ну что, пойдем? — спрашиваешь негромко.

Киваю.

В следующий момент двух-с-половиной-тонный джип содрогается от удара. Боковое зеркало заднего вида с твоей стороны понуро повисает вниз. А мы хором восклицаем — разное, но — нецензурное.

* * *
Мы сидим в кабинете директора детского дома. Виновник происшествия уже извинился — на мой взгляд, не испытывая при этом ни капли раскаяния, и теперь исподтишка и исподлобья разглядывает нас. А директриса все пилит Сережу, налегая на то, что он своим бомбардирским ударом по мячу сломал дорогую машину, а расплачиваться теперь — детскому дому, а денег нету, и что вечно от него одни неприятности.

Ты пытаешься уверить тучную директрису, что у нас нет претензий к мальчику, но я потихоньку пихаю тебя под столом ногой — речь директора носит явно педагогический, воспитательный характер, и нам вмешиваться не следует. Впрочем, судя по демонстративно независимому виду мальчика — в гробу он видал эти педагогические экзерсисы.

* * *
— Лер, ты понимаешь — это знак?

— Даря, ты сошла с ума!

— Почему?

— Он мальчик!

— А что? Ты хотела девочку?

Не знаю. Наверное, да. Пока еще не решила. С другой стороны…

— Даря, ему лет восемь!

— И что?

— Ну… я думала… мы возьмем маленького ребенка… Чтобы с самого раннего детства… Чтобы он… только нас знал…

— Чтобы не помнил о своей жизни до нас?

— Да! Что в этом плохого?

— Да ничего, собственно. Только здесь маленьких нет. Это надо в Дом малютки.

— Я не знала…

— Теперь знаешь. А вообще… — смотришь на меня задумчиво, — получается, у ребенка старше трех-четырех лет шансов попасть в семью уже нет. Он слишком много помнит, чтобы стать родным, так?

— Дарька! — ты меня серьезно разозлила! — Не передергивай!

— Не передергиваю, — отвечаешь грустно. — Пытаюсь понять. И, ты же знаешь, — улыбаешься смущенно и виновато, — я верю в знаки.

Черт бы побрал тебя и твои знаки!

* * *
Спустя две недели картина повторяется. Кабинет директора, мы, хозяйка кабинета и … Сережа.

— Ну что, Сереженька? Что скажешь? — у директрисы голос такой сладкий, что у меня сводит скулы. Она, должно быть, не верила своему счастью. Она на этом посту уже не первый десяток лет и прекрасно понимала — шансов на то, что Сережу кто-то решит усыновить — ноль целых, ноль десятых. И все же…

— Я вам уже сказал, — не поднимая темноволосой коротко стриженой головы, отвечает мальчишка.

— Сережа! — картинно всплеснув руками, восклицает директриса. — Ну что ты глупости-то говоришь!

— Я без Аньки не пойду! — он вскидывает голову. И кричит, отчаянно пытаясь сдержать слезы: — Никуда без Аньки не пойду!

— Сережа… — предупреждающе произносит педагог.

— Что за Анька? — перебиваешь ее ты.

— Сестра его младшая. Пять лет ей, — со вздохом отвечает директриса.

Про Сережу мы уже кое-что знали. Что ему восемь лет, в детском доме он с шести лет, что родители его живы, но лишены родительских прав за пьянство. Теперь вот знаем, что сестра есть.

— Родная? — зачем-то уточняешь ты.

— Да, — кивает директриса. — Год назад из Дома Малютки перевели.

— Я не пойду без Аньки! — отчаянно твердит Сережа, оттирая рукавом со щек слезы.

— А с Анькой — пойдешь? — серьезно спрашиваешь ты.

Внутренне ахаю и со всей силы наступаю тебе на ногу под столом. Плевать, что шпильки. Что ты делаешь, Даря?!

Ты даже не морщишься. Смотришь внимательно и серьезно на восьмилетнего мальчика, который упорно пытается спрятать свои слезы.

— А вы нас обижать не будете?

Ты отрицательно качаешь головой, никак не реагируя на впивающийся в ногу каблук.

— С Анькой — пойду, — тихо отвечает Сережа.

Что ты наделала, Дарина?!

Ракета 13.10.2011 10:38

Глава 9

/Лера/

Так неожиданно мы стали родителями сразу двоих детей. Наши Серенький и Анечка. Жалела ли я об этом? Ни единой минуты.

Анечка — чудо. Моя доченька. Ласковая, привязчивая, стосковавшаяся по любви и вниманию. Как-то почти сразу она стала называть нас «мама». Мама Лера и мама Дарина. Ты утверждала, что это потребность всех детей из детского дома. Что они всех женщин называют мамами. Можешь говорить что угодно — я точно знаю, как при этом екало твое сердце. Точно так же, как мое.

А вот Серый потребности говорить слово «мама» не испытывал. И упрямо называл нас по именам — Дарина, Лера. Когда подрос и хотел особо досадить — то еще и по имени-отчеству.

Если Анечка была преимущественно моей доченькой, то вот Серый — это был твой… крест, иначе не скажешь. Хлебнули мы с ним — мало не покажется. Но, повторюсь, — ни единой минуты не пожалели о принятом решении.

Хотя было временами непросто. В возрасте тридцати семи лет впервые в жизни оказаться ответственным за благополучие и здоровье двух детей — это не стакан воды выпить. Хотя про двух — это я соврала. Когда кто-то из детей заболевал, их количество увеличивалось до трех. Спокойная, уравновешенная, рассудительная Дарина впадала в панику, стоило кому-то из них чихнуть. Цифра 38 на градуснике приравнивалась к концу света. Первая Анькина ангина мне до сих пор снится в кошмарах. На второй день я просто выставила тебя из дому — был выходной, но я сказала, чтобы ты катилась куда угодно, но с глаз моих долой, и нервы мне не трепала — мне температурящего ребенка хватает.

А про то, что было, когда Серый навернулся с велика и пробил себе голову, лучше вообще не вспоминать. Угадайте, кто отвозил его в травмпункт?

* * *
Анечка была сущий ангел. Я носилась с ней, не жалея ни времени, ни сил. Отводила душу. Одевала как картинку. Возила на занятия в танцевальный кружок. Играла с ней в куклы. «Не балуй ребенка» — строго говорила ты мне при этом.

Серый рос самостоятельным парнем. И вроде бы значительных проблем не доставлял. Занимался спортом — сначала ты его таскала в бассейн, а с 11 лет он основательно «подсел» на каратэ. Учился он (и Анечка, кстати, тоже. Моя девочка — отличница) неплохо, особенно легко ему, к твоему удовольствию, давались точные науки.

На четырнадцатилетие ему был подарен скутер, после чего Серый начал изводить тебя критикой и советами по управлению автомобилем, за что был однажды высажен из машины прямо посреди загородной трассы. Правда, минут через пять ты остыла, и, развернувшись, в панике рванула за ним. А Серый дулся потом недели две. По-моему, он тогда в первый раз в жизни с нами — испугался. Трудный возраст дался нам легче, чем мы ожидали. Серегу миновали первые «пробы пера» в виде сигарет и алкоголя. Нет, не миновали, наверное, но прошли безболезненно. Мальчик наш и куревом не баловался, и пьяным домой ни разу не приходил. Возможно — иммунитет тяжелого детства.

А уж твою беседу с Серым на тему контрацепции надо было снимать на видео и выкладывать на youtube! Я буквально валялась от смеха под столом, за что была потом вознаграждена в спальне гневной нотацией на тему «Толку от тебя никакого, только ржешь!». Но презервативы всегда лежали в ящике тумбочки в коридоре. И периодически оттуда убывали.

И, кстати, о спальне…

Когда мы решали вопрос о смене квартиры — нам было категорически тесно в твоей трешке с одной спальней и одним кабинетом, временно переоборудованным в детскую… Ты попыталась съехать от меня. Что, типа, дети у нас, и это странно — что мы спим вместе. Давай, мол, в отдельные спальни и будем ходить по ночам в гости друг к другу. Ага, сейчас. Дети детьми, но тебя из своей постели никуда не отпущу. Отношения между нами вне спальни — невиннейшие, мы, прежде всего, — родители. Но, когда дверь спальни закрывается, ты моя. И только моя. Тебе пришлось с этим смириться. Зато в нашей новой квартире — в районе попроще, зато пятикомнатной, нашлось место для кабинета.

* * *
Поздним ноябрьским вечером сидим на кухне, чаевничаем. Аня уже спит, Сережка недавно вернулся с тренировки, ну а мы — мы его ждали. Пьем чай с казинаками, молодой растущий шестнадцатилетний Серегин организм увлеченно изничтожает монстроидального размера ужин. В процессе вы с Серым дежурно подкалываете друг друга. Серый демонстративно, с аппетитом наворачивая макароны по-флотски, рассуждает о том, что женщинам за сорок вредно есть сладкое на ночь. Ты отпускаешь нелестные замечания по поводу его последней пассии — не помню, как ее зовут, но на самом деле — не айс.

И как-то по ходу дела — Серый уже успел сожрать тарелку макарон и налил себе чаю — вдруг произносится фраза, от которой у меня обрывается все внутри.

— Давно сказать хотел, — «малыш» шумно отхлебывает чай, точно зная, что сейчас кто-нибудь из нас ему сделает за это замечание, — вы это… можете не притворяться. Я все знаю.

Забываю, как дышать.

— Все знаешь? — спокойно переспрашиваешь. — Замечательно. Давно хотела задать несколько вопросов тому, кто все знает. Думала, придется отложить этот момент до встречи с Всевышним. Ну, раз ты тоже в курсе всего… Мне вот любопытно — какое из решений уравнения Эйнштейна для черных дыр самое точное? Шварцшильда? Керра? Или Керра — Ньюмена?

От неожиданности Серега давится чаем, закашливается. Но с толку это его сбивает ненадолго. Корчит недовольную гримасу.

— Очень смешно, Дарина Владимировна! Я не вообще… — делает неопределенный жест рукой. — Я про вас все знаю.

— И что же ты про нас знаешь?

— Что вы … не сестры.

— А кто же мы тогда?

Смотрите в глаза другу. Я с замиранием сердца наблюдаю за этой схваткой характеров. Первым сдается Сережа. Опускает вниз глаза, и в сторону, тихо:

— Лесбиянки…

— Громче, не слышу!

Блин, Даря, что ты делаешь?! Хочу вмешаться в ваш разговор, но не могу — язык прилип к гортани.

— Лесбиянки! — Серый не кричит, но говоритвполне отчетливо. И снова смотрит тебе в глаза.

— Вот что я тебе скажу, Сережа… — ты говоришь тихо, и фирменный рентгеновский взгляд не дает Сереге отвести глаза, держит его. — Запомни одну вещь — пригодится. Не заглядывай людям в постель. Смотри им в глаза. Поймешь гораздо больше.

— А я что… — Сережка дергает плечом, но взгляда не отводит. — Я и смотрю. Я же не сказал, что я против. И, это… — чувствуется, слова даются ему непросто. Но он упрямо продолжает: — Спасибо, что не афишируете. И разговоров никаких. Нам с Анькой так проще. И вообще… Вы… как нормальные… классные… Так что… я не против, вот.

Ты взрываешься.

— Он НЕ против! Нет, Лер, ты слышала? Нам разрешили!

— Даря, — смогла наконец-то пискнуть я, — перестань…

— Дарин, ты чего завелось-то?.. — опасливо поддерживает меня Серый. Даром, что лоб здоровенный, и с одного удара челюсть может сломать…А был, кстати, у нас такой прецедент. Хоть и самооборона и все такое. До сих пор помню, как мы его забирали из милиции. И как ты молчала по дороге домой — даже мне было страшно от твоего молчания, а уж Серый… Пару месяцев был потом тише воды ниже травы. Это я к тому, что твое недовольство он очень сильно переживает.

— Вот что я тебе скажу, Лера, — ты встаешь, подходишь к окну, форточку настежь, закуриваешь, хотя стараешься при детях не курить. И мне, резко выдыхая дым: — Мало мы его в детстве пороли. Распустили, разбаловали. Вырос, понимаешь…

— Достаточно меня в детстве пороли, спасибо, — тихо отвечает Серый.

— Сереженька, — осторожно глажу «малыша» по плечу, — Дарина не то имела в виду.

О том, что он был регулярно избиваем пьяным отцом, Серый рассказал нам совсем недавно.

— Не надо мне тут на жалость давить, Мистер Толерантность, — резко отвечаешь ты.

— Не надо меня тут всякими нехорошими словами обзывать, — в тон тебе отвечает Серега. Парень умеет держать удар — твое воспитание.

— Это какими такими нехорошими?

— Нифига я не толерантный. Пид***ов ненавижу. Козлы!

Ты, едва успев сесть на стул, хохочешь так, что чуть не падаешь. Нервное это у тебя, что ли?..

— Пид***сы… Серенький, как не стыдно…

— С тобой в машине поездишь — еще и не такое услышишь…

Нет, вы друг друга стоите…

Утираешь выступившие от смеха слезы.

— Сережа, если тебе подрезал какой-то му… человек, это еще не значит, что у него нетрадиционная сексуальная ориентация.

— Дарина Владимировна, запомните одну вещь. Пригодится. Не заглядывайте людям в постель. Смотрите в глаза. Иными словами, если он тебя подрезал — значит, пид***с!

Вот засранец! Теперь уже начинаю хохотать я. Ты, впрочем, тоже улыбаешься.

— Так, мистер Толерантность! Спать иди.

— Ушел, — встает со стула и, неожиданно, серьезно: — Дарина, ты же понимаешь? Я должен был сказать…

Киваешь без тени улыбки.

— Понимаю. Сказал — молодец. А теперь — спать живо! Пока не выпороли тебя.

— Ой, ой, ой… Лер, накапай ей успокоительного, а то разошлась что-то…

Стремительно исчезает с кухни, чтобы оставить за собой последнее слово.

Сидим, молча смотрим друг на друга. А все обошлось к лучшему, кажется…

— Слушай, Лер, — нарушаешь молчание ты. — Раз уж Серый все знает… Не потрахаться ли нам на кухонном столе? Давно мечтаю…

— Э-э-э-э-э-э-эй!!!! — раздается из-за угла коридора возмущенный вопль. — Я все слышу! Только попробуйте! Я ведь могу и передумать! И запретить вам!

Хохочем обе, сбрасывая нервное напряжение. Семья у нас… все с придурью — кто больше, кто меньше.

* * *
В тот день я пришла домой рано. Неважно себя чувствовала, да и работы было немного.

Мои надежды полежать после обеда Серый разбил вдребезги. Поймал на кухне.

— Лера, мне с тобой поговорить надо.

Начало ничего хорошего не сулило. В целом. Ибо, несмотря на вашу бесконечную грызню и взаимные подколы, все свои жизненноважные вопросы Серега обсуждал именно с тобой.

— Что случилось? — осторожно опускаюсь на стул.

Серый молчит, крутит в руках чашку с чаем.

— Сережа! — пугаюсь уже по-настоящему. — Не молчи! В чем дело?

— Я Марину Константиновну тут недавно встретил…

Не сразу понимаю, о ком речь. Потом все же вспоминаю. Марина Константиновна — работник социальной службы, которая в свое время оформляла документы на лишение родителей Сережи и Ани их родительских прав, а потом — приходила к нам — проверять, как живут усыновленные дети. Впрочем, ей уже с первого раза стало ясно, что с детьми полный порядок, их любят и всячески балуют. Какое-то время еще приходила к нам — больше для того, чтобы пообщаться с хорошими людьми и зарядиться позитивом, как мне кажется. Потом — перестала, у социальных работников лишнего свободного времени не бывает.

— Зачем ты с ней встречался? — удивляюсь.

— Случайно вышло.

Смотрю недоверчиво.

— Да правда случайно! На улице встретил…

Серега вздыхает.

— Так, Серый! Прекрати трепать мои нервы и быстро говори, что там тебе Марина Константиновна сказала?!

Сережка смотрит на меня совершенно несчастным взглядом.

— У этих… еще один ребенок родился.

Соображаю быстро.

— У твоих родителей?

— Биологических, — резко выделяет слово Сережа.

— Что еще?

— Ну, как и следовало ожидать… Год назад их прав лишили. Тимура… — он как-то по-особому произносит имя своего младшего брата, — в Дом Малютки забрали.

— Серенький…

— Он больной весь! Она же… пила, поди, не просыхая! Ей же по херу было, что беременная, что ребенка калечит!!!

Серега орет, у меня — мороз по коже.

— Что там у него, Сереж? Ты знаешь?

— Марина Константиновна рассказала. Слышит плохо. Не глухой, но плохо… слышит. Но это фигня. Там с почками что-то… серьезное. Инвалид он, вроде.

Страшно. Горько и страшно то, о чем говорит Сережка. Как же так можно…

— Лера… — всхлипывает вдруг Серый. Наш Серый — независимый, сам себе на уме, ехидный и вредный Серый — всхлипывает?! Поднимаю на него взгляд — слезы в его глазах. Да видела ли я нашего Серенького плачущим? По-моему, нет. — Лер, как ты думаешь?… Можем мы его… забрать? Дарина согласится?

Руки у меня дрожат, когда беру чашку с чаем. Надо успокоиться, эмоции не дают правильно соображать…

— Сереж… А ты почему мне об этом рассказал? Почему не сразу — Дарине?

Серый молчит. Отвернулся, тыльной стороной ладони оттирает слезы. Поворачивается ко мне.

— Я не могу… Если она не согласится… если она откажется, я не… Лучше ты. Спроси у нее, а? Пожалуйста…

* * *
Во второй раз оформить документы на опекунство оказалось гораздо проще — опыт у нас уже был.

А потом началась медицинская эпопея. Бесконечные поездки из клиники в клинику — и наши, и в соседних регионах, обследования, консультации.

Сурдологи нас обрадовали. Слух подлежит практически полному восстановлению — операция, реабилитация, специальное лечение и развивающие методики за пару лет восстановят слух если не на 100 %, то уж на 90 % — гарантировано. И что самое обнадеживающее — делают это все у нас в стране.

А вот нефрологи — зарезали без ножа. Инвалидность и сделать ничего нельзя. До скольки доживет? Как повезет, не знаем. Может, и долго. Трудное это было время. Ревели по очереди все. Но — не сдались. Великая вещь — Интернет и телемедицина.

Спустя три месяца с момента начала сбора информации мы точно знали — можно вернуть Тимку к полноценной жизни и забыть о проблемах с почками. Операция. Одна или, возможно, две. В Германии. Очень дорогостоящая.

Что такое деньги? Лишь возможность. А у нас она была. Ни сомнений, ни дискуссий. Продали твою Эскаладу — не ту, на которую в свое время покушался Серый, а другую, уже следующего поколения. Взяли кредит в банке. Для того они нам и даны — эти возможности, чтобы их использовать.

Единственный момент, который у нас вызвал горячие дискуссии — кто поедет. Учитывая, как ты реагируешь на детские болячки, отправлять тебя с ребенком, которому предстоит серьезная операция, реабилитация и лечение, на несколько месяцев (от полутора до трех, как говорили немецкие врачи) в другую страну — самоубийственно.

С другой стороны, как раз в этот период мне предложили должность заместителя главного редактора. И деньги, и престиж, и амбиции… Чушь какая, честное слово.

— Ты не поедешь.

— А ты там сдохнешь.

— Справлюсь.

— Дарина!?

— Сорок пять лет уже Дарина. Это не обсуждается.

— Иди ты в ж*пу! Все обсуждается!

— Лера, второго шанса не будет. Нельзя отказываться от такого предложения.

— Ты так говоришь, как будто у тебя нет работы.

— Договорюсь как-нибудь.

И ведь договорилась. Измором, шантажом и давлением на совесть, но! добилась того, что тебе дали отпуск на три месяца. Для лечения ребенка. Более того, так впечатлила свое начальство, что тебе даже выделили финансовую помощь. Целых пять тысяч долларов. На фоне того, сколько стоило лечение в Германии — слезы, но лишними эти деньги не были, отнюдь.

* * *
Ты уехала. Я осталась.

Спасалась работой, благо, на новой должности ее навалилось много. Домашнее хозяйство — уборка, стирка, глажка, готовка — все безропотно взвалили на себя Серый с Анькой.

Мы звонили тебе по очереди. С утра, первая — Анечка. Пыталась зарядить тебя позитивом, рассказывала все подряд — про дела в школе, про соревнования по танцам, про погоду, про то, что готовил вчера Сережка на ужин, и как у него пригорела гречка. Днем звонил Серый. Основная тема разговоров — грядущее поступление на физический, подготовительные курсы в университете, рассказывал и расспрашивал про преподавателей. А вечером, перед сном — я. Слушала тебя. Подробный рассказ с обилием медицинских подробностей. Выученные тобой немецкие слова. Истории других детей в клинике.

Не знаю, на чем ты там держалась. Ты потом сказала — на наших звонках. Если бы не они…

* * *
Первая Тимкина операция. Первая реанимация. Ты в первый раз — плачешь. Я смотрю на твою русую макушку в окне Skype и не знаю, что тебе сказать. Как помочь.

Начинаю беспорядочно рассказывать тебе о проблемах, свалившихся на меня на новой должности. Ты постепенно втягиваешься в разговор, переспрашиваешь, начинаешь давать советы. Я тебя поддразниваю. Слегка, но улыбаешься.

Держись, Даря, держись. Мы справимся. Должны.

* * *
Все-таки понадобилась вторая операция. Вторая реанимация. Ты уже не плачешь.

С замиранием сердца ждем контрольных исследований — УЗИ, томография. И твой звонок вечером. И одно только слово: «Живем».

Ревем, обнявшись, втроем. Живем.

* * *
Немецкие врачи задержали вас еще на месяц — реабилитация, интенсивная терапия. Ты все чаще улыбаешься. Рассказываешь, что вы с Тимкой подсели на футбол, в курсе всех матчей и интриг в «Бундеслиге». И что болеете — уже только по-спортивному — за Мюнхенскую «Баварию». Еще бы, ведь именно мюнхенские врачи подарили Тимуру вторую, полноценную жизнь. Сам Тим разговаривает на чудовищной смеси русского и немецкого — дети интуитивно быстро осваивают чужие языки — ведь им же надо как-то играть друг с другом.

* * *
И вот, наконец-то, возвращаетесь. Накануне Анечка до позднего вечера вылизывала квартиру. Серега пытался испечь торт. Первый — загубил, второй я помогла ему спасти.

В аэропорту долговязый Серый заметил вас первым.

— Дарина!!! — орет и тащит нас с Анькой за собой на буксире через толпу.

Ты. Похудевшая, осунувшаяся. Огромные счастливые глаза и Тимка на руках.

Серый грабастает вас в свои огромные длиннорукие объятья, Тим возмущенно пищит, стиснутый между вами, потом радостно перекочевывает на руки к старшему брату.

И, не выговаривая половину звуков, но громко и различимо:

— Сережа! Ты научишь меня играть в футбол?

— Да я и сам не умею, — счастливо смеется Серый. — И вообще, футбол — это не наше. Мы будем играть…

— Во что?

— В волейбол. Как мама.

— Мама? — недоверчиво переспрашиваешь ты. По привычке пытаешься ерничать: — Для вас, Сергей Викторович, я — Дарина Владимировна.

— Нет, — качает головой Серый. Серьезен. — Ты — наша мама. Даже, мама Лера?

Шмыгаю носом.

— Вот что ты наделал, изверг этакий?! — пытаясь справиться со слезами, ворчу на Серого. И, наконец-то, рядом с тобой. И твоя рука у меня на спине. — Вот смотри — довел двух пожилых женщин до слез.

— Так уж и пожилых, — хмыкает Серега. — Вон тот тип сзади так на твою задницу пялится.

— Тише, тише… — на пару с Сережкой не даем тебе дернуться и обернуться. — Малыш шутит.

К нам наконец-то прорывается Анечка, и ревем уже втроем, обнявшись.

— Ох уж эти женщины, — ворчит Серый, обращаясь к Тимке. — Вечно сырость разводят. Поехали уже домой — там торт вкусный.

— Т-о-о-о-о-о-о-рт, — радостно вопит Тим.

* * *
Мы направляемся к выходу — я, ты, Анечка между нами, Серый с Тимкой на руках. Мы идем к стеклянным раздвижным дверям. Мы выходим в ясное солнечное теплое утро. Мы возвращаемся домой.


Оглавление

  • Ракета Жизнь на двоих
  •   Часть 1. Ты влюбляешься внезапно
  •     Глава 1
  •     Глава 2
  •     Глава 3
  •     Глава 4
  •     Глава 5
  •   Часть 2. Две странницы вечных — любовь и разлука
  •     Глава 6
  •     Глава 7
  •   Часть 3. Жизнь на двоих. Или — на пятерых
  •     Глава 8
  •     Глава 9