Дайна [Борис Федорович Лапин] (fb2) читать онлайн

Лапин Борис ДАЙНА

1

Вокруг было море.

Черное в шторм, серое в ненастье, искристое, прозрачно-зеленоватое, как глаза Дайны, — в солнечные дни, оно всегда было разным и всегда одинаково притягательным.

День и ночь билось море о подножье утеса. Волны то лизали гранит, то сотрясали остров, с разбегу бросаясь на него грудью, но ни одна из них никогда не достигала вершины. Только в самые свирепые штормовые ночи ветер забрасывал наверх горькие морские брызги.

Там, наверху, росли кедры. В порывах ветра стволы кедров скрипели, защищая приютившиеся под их кровом домики. От домиков к морю спускалась извилистая тропинка, вырубленная в скале: у подножья острова иногда приставал катер.

Катер приставал редко, тропинка была крута и до материка далеко, но зато на острове-утесе, высоко над морем, в светлых домиках среди кедров жило Солнце. Здесь о нем говорили, ему поклонялись, ему служили. Эти домики на острове так и назывались: «Служба Солнца». Слишком многое в жизни обитателей Форуэллы зависело от Солнца…

Дайна стояла у откоса и смотрела в море. Она стояла, чуть подавшись вперед, опершись, как на перила, на ветер с моря, и он развевал ее свободно откинутые назад волосы, шелестел белым шелком платья. Дайна была похожа на Богиню Красоты, древнюю мраморную статую, но Богиню сорок второго века — чуть угловатую, порывистую, отчаянную.

Прищурившись, она смотрела в море из-под руки и пела звучным, немного гортанным голосом, пела свободно и громко, как поют для себя. Ей вторили волны внизу и тонко звенящие кедровые иглы над головой, а ветер подхватывал песню и бережно уносил в зеленый хаос моря, лишь изредка вплетая в нее свой собственный голос, похожий на отдаленные тревожные переливы арфы.

Дайна вглядывалась вдаль. Там, где море сливается с небом, должна показаться черная точка — катер. Дайна ждала мужа.

Но полоска горизонта оставалась чистой. Тогда, оттолкнувшись от поддерживающего ее ветра, Дайна запросто кивнула морю и направилась к светлым домикам.

Домиков было три. Один из них, самый большой, именовался Обсерваторией, другой — Вычислительным Центром, а третий — Общежитием.

С крыльца этого третьего домика навстречу Дайне спускался, постукивая тяжелой тростью, Антл. Его седая борода, его волосы и брови отливали серебром — так же как ткань легкого плаща. Взгляд Антла был мудр и ясен.

— Гляжу я на тебя, Дайна — сказал Антл, подходя к ней, — и каждый раз снова радуется мое сердце…

— Оно радуется мне, отец? — улыбнулась Дайна своей особенной, мимолетной улыбкой.

— Не зови меня так, не надо. К чему это дикарское почитание предков? И не перебивай мои мысли. Подумай, какая все-таки странная случайность, что эта крохотная планетка осталась жить, что ни один сумасшедший так и не нажал ни одной кнопки! Ведь по теории вероятностей, насколько я понимаю…

— По теории вероятностей, — подхватила Дайна, беря отца под руку и озорно увлекая в тень кедров, — это совершенно невероятно. Но вот факт — мы живем.

— Да, мы живем. И я каждый раз думаю, что нашей старушке Форуэлле страшно повезло. Я это думаю, глядя на тебя, Дайна.

— Ты мне льстишь, Антл!

— В мои ли годы льстить! За моими плечами — век… Так вот, я хотел сказать, Дайна, в судьбе человечества много случайного. Вот это, например, — он пренебрежительно ткнул пальцем в свои часы. — Сущая нелепость: делить сутки именно на десять часов. Или такая простейшая штука, как стол. Люди тысячелетия пользовались трехногим столом, когда очевидно, что стол с четырьмя ножками целесообразнее — он был бы более устойчивым. Или самолеты. Люди мечтали летать, глядя на птиц. Почему же они только теперь пришли к мысли о парящем крыле, хотя по логике должны были одновременно испытать оба: и махающее, и парящее? Добавь к этому колесо. Любому младенцу известно, что, кроме колеса-шара, возможно колесо-диск. И ведь об этом знали еще во времена дикарей. Но знать мало. Надо перебороть косность традиции. Я уверен, тысячи планет, тысячи цивилизаций не допустили наших нелепостей. Но они допустили другие, поверь мне…

— Почему?

— Ну, хотя бы потому, что великие ученые, от которых кое-что зависит в развитии цивилизации, суть простые смертные и, как таковые, неизбежно однобоки. Они сухари. Они лишены…

— Нет, Антл! Ндор был поэтом и музыкантом, он играл на арфе не хуже самых великих арфистов, а Эмуэ…

— Даже и они были ограниченными людьми. А великие открытия совершают только…

— Сумасшедшие?

— Почти. Великое открытие — всегда ошибка. Ошибка с точки зрения существующей науки. Говоря красиво, история науки — цепь случайных ошибок. Видишь ли, люди вынуждены были открывать, еще ничего толком не изучив, не накопив знаний. В практике отдельного человека это нелепо, а в обществе, к сожалению, неизбежно. И к чему же это привело? Сколько сил было отдано, например, твоей электронике! А что твои счетные машины, что твои автоматические линии перед гигантским микроскопическим заводом, имя которому-живая клетка! Если бы мы изучили природу человека, прежде чем конструировать наши машины! Природа — непревзойденный конструктор. У нее было время на эксперименты, Дайна. В том-то и трагедия человечества, что многое, слишком многое в его развитии было случайным.

— Закономерность случайного, ты знаешь, Антл…

— Ах, эти теории! Со всем нашим философствованием мы, люди, слепы.

Дайна смотрела в сторону. Глаза у Дайны были таинственные, лукавые, как полупрозрачные, светящиеся изнутри волны.

— Люди слепы, как Орлэ?

Антл потрепал ее разлохмаченные ветром волосы.

— Нет, ты невыносима, Дайна. С тобой совершенно невозможно разговаривать на серьезные темы — ты все о своем…

— Скажи, Антл… Когда люди покорят море и ветер, когда достроят Великую Плотину и растопят льды на полюсах, когда посетят Эдр и победят болезни — они будут счастливы?

— Они счастливы и теперь, Дайна.

— Как Орлэ!

— И как ты.

Дайна задумалась на мгновенье, только на мгновенье, не больше.

— Это счастье, да! Но неужели это предел, неужели не будет высшего счастья, абсолютного, без оглядок? Неужели его никогда не будет?

— Пока есть, к чему приложить руки, люди будут счастливы.

— Приложить руки… А мы здесь… Мы прилагаем руки к Солнцу, да?

Антл улыбнулся.

— Ты умна, Дайна. Но ты женщина. И твой склад ума, говоря мягко, своеобразен. В нем есть блеск, но нет глубины. Подлинный же разум стремится просверлить пласты знаний, проникнуть в тайное тайных, как те, кто бурит недра планеты. И это при условии, что мы знаем: ни до ядра Форуэллы, ни до ядра знаний добраться невозможно.

— А Орлэ?

— Что Орлэ?

— У него мужской склад ума?

— Твой Орлэ — совсем особенный человек. Он подлинный служитель Солнца. Такими люди станут не скоро, через века.

— Ты любишь его?

— Потому что его любишь ты.

В глазах Антла была спокойная мудрость.

— Ах, Антл! И ты, и Орлэ, да и все остальные стремятся проникнуть в суть вещей, когда суть не в них самих, а в их взаимоотношениях. Ты изучаешь организм. Допустим, сердце. А что ты знаешь о нитях, которые связывают два сердца? Или сердце и море? Такие нити есть? Ты видел их?

— Как относятся друг к другу триоды в твоих кибернетических машинах? Они любят друг друга? Ненавидят? Ревнуют?

— Они мертвы.

— А каждая клетка твоего сердца — пятиэтажный дом невероятных сочетаний триодов и прочего металлического хлама, в котором ты разбираешься лучше меня.

— Значит, сердце — огромный город из таких пятиэтажных домов?

— Пожалуй, — улыбнулся Антл. — Как можно изучить триоды, так можно изучить и живые клетки. Уже биотоки сердца, например…

— Как это было бы обидно, Антл, если бы мы знали, что есть биотоки любви, магнитные поля жалости, переменный ток ревности. Может быть, можно вывести формулу, по которой я люблю море?

— Орлэ не думает об этом. Он любит тебя — и только.

— Он любит меня так же, как моя большая счетно-аналитическая машина. Она так привыкла ко мне, что больше ни с кем не может работать…

— А Орлэ любит тебя — и не думает об этом.

— Его любовь — это функционирование огромного города триодов. Разве не так, отец? Если бы его могло задеть хоть что-нибудь земное!..

— Не так, — сказал Антл, глядя в сторону. — Думай, что его любовь — это ветер. Ветер, который облетает планету кругом и снова возвращается к нам на остров, в твое сердце. Вот этот ветер с моря — его любовь. Думай так, Дайна!

— Хорошо, постараюсь думать так, — грустно усмехнулась Дайна. — Но это ничего не меняет.

Они остановились у края скалы. Внизу, под ногами, смутно плескалось море.

— Ты ничего не видишь, Антл?

— Ничего.

— И я. Но я знаю, он едет. Понимаешь, я чувствую это.

— Понимаю. Это ветер, Дайна. Тот самый ветер.

Дайна смотрела вдаль из-под руки. Но линия горизонта была по-прежнему чистой. Они постояли молча несколько минут и вернулись в тень кедров, в уютный уголок с плетеными креслами.

— Ты интересно говорил сегодня, Антл.

— Да, я много думал об этом ночью. О закономерности случайного. И знаешь…

— Скажи, Антл… Что ты считаешь самым странным?

— Самым странным? В чем?

— В истории Форуэллы.

— Летающие диски.

— Летающие диски? — недоверчиво улыбнулась Дайна. Этот анекдот пятидесятилетней давности? Ты смеешься, Антл! Летающие диски — выдумка газетчиков.

— Это не совсем так, Дайна…

Антл задумался, набил трубку ароматным табаком, закурил.

Ветер подхватил тонкие синеватые струйки дыма.

А вдали, там, где море сливалось с небом, ниточку горизонта разрезала темная точка. Это был катер, Катер скользил по волнам, едва касаясь воды. Вдали показался знакомый утес. Он вздымался над полупрозрачной дымкой моря, как голова великана, стоящего по шею в воде.

2

Орлэ глядел на приближающийся остров. Если бы не дымка, можно било подумать, что не он несется к Дайне, а она медленно и величаво плывет навстречу ему на острове. Орлэ вглядывался вдаль, и ему казалось, что среди зеленых волос великана он видит светлую точку — белое платье Дайны. Но так только казалось. До острова было еще далеко.

Сегодня Орлэ особенно спешил домой. На душе было тревожно. Хотелось скорее войти в солнечный зал своей Обсерватории, к своим приборам, и возле них, всегда спокойных и рассудительных, привести в порядок мысли. К тревогам вчерашнего Дня и сегодняшнего утра прибавилась еще одна тревога тревога за Дайну.

Орлэ старался не придавать слишком большого значения тому, что произошло. За годы жизни на острове, где он возглавлял пост Службы Солнца, он не помнил ни одного случая, чтобы его вывело из себя что-либо постороннее. А посторонним в его жизни было все, кроме Солнца.

Дайна тоже была солнцем, его личным солнцем, и это его солнце, как и то, большое, нет-нет да и показывало свой характер. Но солнечные бури и протуберанцы, неожиданные вспышки и разные другие непонятные ему явления, происходящие с Дайной, не огорчали Орлэ. В своих отношениях с Солнцем он привык только наблюдать и не вмешиваться. В конце концов, что это за солнце — без протуберанцев!

Не огорчился Орлэ и теперь. Впрочем, то, что произошло, было, конечно, весьма неприятно.

…Вчера старик Маумяки, хозяйственник поста, славный старик и работяга, которого обожали все обитатели острова, рыбак и балагур, повар и сторож, прозванный «туземцем», поскольку родился здесь же, на островах, неожиданно заболел. Он не знал болезней с детства. Его древняя нация вообще не знала болезней. Антл осмотрел его и нашел, что положение тревожное. Пришлось вызвать катер. Орлэ решил сам сопровождать старика, а заодно продвинуть в городе некоторые свои дела. Когда Анд, радист, передал радиограмму, что-то случилось с аппаратурой, понадобилось срочно отдать в ремонт какие-то блоки, и Анд упросил Орлэ взять и его. Орлэ согласился, они поехали втроем.

В катере старик Маумяки смеялся и шутил, но Орлэ видел, что ему не до шуток.

— Слушай, Орлэ, возьми-ка ты в городе стряпуху вместо меня, — смеясь, предложил Маумяки. — Розовощекую, пухленькую — есть у меня на примете такая. И пусть-ка в нее влюбится Антл…

— Зачем нам стряпуха? — сказал Орлэ. — Представляю, какую гадость она приготовит. Нет, уж мы подождем тебя. Не дадим тебе долго болеть. Деньков через пять приеду за тобой, старик!

— Э, нет, Орлэ! Я уже не вернусь. Прощай, море, прощай, острова!

В глазах бесстрашного «туземца» Орлэ впервые увидел страх.

Ему стало не по себе, он отвернулся. За бортом катера бежало море. В сторонке, у поручней, сидел Анд. Казалось, он тоже чем-то подавлен.

— Рано тебе прощаться с морем, старик, — сказал Орлэ, у тебя же ни одного седого волоска. Мы вот еще женим тебя… на твоей стряпухе!

Впервые Маумяки не откликнулся на шутку. Это было так непохоже на него.

В клинике старика осмотрели и уложили, наскоро успокоив Орлэ. Обещали сообщить, как пойдут дела. Ничего определенного, конечно, не сказали. До вечера Орлэ занимался своими делами, Анд же торчал в мастерской, запасаясь впрок какими-то деталями. Увидев его среди нагромождения приборов, Орлэ подумал, что ему повезло. Ни на одном другом посту не было такого механика и такого радиста. Все-таки бесценный человек Анд, золотые руки! Это надо признать и не очень-то коситься на него.

Наутро они встретились в порту. Катер уже пыхтел мотором у стенки. Как всегда, Анд нес целую охапку цветов…

В первый раз, когда он привез Дайне цветы, она выбросила их за окно. Несколько дней потом Анд не проронил ни слова, будто онемел. Второй букет она приняла и поставила в столовую. В общую столовую. Это было почти то же, что и за окно.

Анд опять молчал неделю. Видимо, тогда-то и произошел разговор, оставшийся неизвестным Орлэ, потому что третий букет Дайна поставила к себе на стол. Когда он завял, Орлэ своими руками выбросил его за окно. С тех пор букетов было много.

Было ли еще что, кроме букетов, Орлэ не знал и не желал знать…

Они молча сели в катер, и моторист отчалил. Едва вышли из гавани, как Анд, всегда сдержанный, особенно с Орлэ, вдруг схватил его за руку.

— Орлэ, — прошептал он, — мне страшно, Орлэ!

Смуглое некрасивое лицо Анда было мокрым от пота, волосы прилипли ко лбу.

— В чем дело, Анд? Что с тобой? — спросил Орлэ, невольно поддерживая Анда за локоть.

— Не знаю…

Орлэ хотел усадить его, но не успел. Анд упал на палубу.

Ворох цветов рассыпался у ног Орлэ. Анда били судороги. Его ногти скребли отполированную подошвами сталь палубы. Орлэ приказал мотористу вернуться.

Со стариком Маумяки началось так же. «Что ж, — рассудил Орлэ, — видимо, Анд заразился от старика: они живут в одной комнате. Если болезнь заразная, могут заболеть и другие».

Анда положили в клинику. Врачи встревожились. Когда Орлэ вышел в коридор, главный врач сказал ему:

— Старик ваш совсем плох. Едва ли выдюжит. Он ведь очень стар…

— Но у него ни одного седого волоска! — вырвалось у Орлэ. Врач не слушал его.

— Если на острове заболеет еще кто-нибудь, немедленно вызывайте летающую лодку. И скажите, пожалуйста… они не ели… м-м-м… рыбу?

— Да, конечно, — ответил Орлэ, вспомнив, что позавчера Маумяки и Анд рыбачили вместе, — конечно же, они ели рыбу. Они всегда едят рыбу.

— Да? А кто еще?

— Еще? Больше никто. — Орлэ подумал, поморщился. — Да, видимо, больше никто.

— Ваше счастье, — ответил врач.

Орлэ опять поморщился. Ну, если дело только в рыбе, не так уж страшно. Скверная привычка островитян — есть рыбу. Кажется, старик Маумяки так и не приучил Дайну есть рыбу…

На палубе лежали рассыпанные Андом цветы.

Встречный ветер крепко ударял в грудь. Остров быстро приближался. Орлэ вглядывался в зеленую макушку острова, но ничего не было видно. Дымка расстояния висела между ним и Дайной.

3

Дайна вела расчеты механически. Машина чуть слышно гудела ровным здоровым голосом. Когда Дайна работала долго, ей начинало казаться, что не она управляет машиной, а машина диктует ей свою железную волю, что машина подавила ее, подключила к схеме и что ее мозг стал одним из блоков электронного мозга машины. Это всегда пугало, и, чтобы убедиться в своей власти, Дайна на несколько минут выключала машину.

Но сегодня она не повернула выключатель. Она продолжала работать, отдаваясь власти машины и испытывая от этого какое-то горькое удовлетворение. На клавиши падали редкие капли слез.

Она думала об Орлэ. Как высоко над землей парил он в своих мыслях, как чуждался малых земных радостей и забот, из которых и складывается жизнь, особенно жизнь женщины! Он всегда казался Дайне человеком из другого времени, человеком будущего. Вот и сегодня, едва приехав с недобрыми вестями, он и минуты не побыл с нею, доброго слова не сказал, не улыбнулся — сразу ушел к своим приборам. Конечно, Солнце есть Солнце, за ним нужен глаз. Но ведь и женщина во все времена и у всех народов требовала внимания! Ах, Орлэ, Орлэ… Этот красавец-великан остался для нее таким же далеким, как в тот давний вечер первого знакомства.

…Она шла по огромной стеклянной веранде Дворца Молодости. В таинственной полумгле у самого стекла стоял горбоносый великан с копной черных блестящих волос. Он вглядывался в небо.

— Вы смотрите на звезды, как древний поэт, — сказала Дайна.

— Нет, я смотрю на звезды, как хозяин.

— Как хозяин? Почему?

— Я буду там, — просто ответил он.

Его глаза были полны холодной мысли. Он показался ей человеком с какой-то другой планеты.

— Как вас зовут? — спросил великан без улыбки.

— Дайна.

— Дайна… Хорошее имя. Давайте, Дайна, вместе махнем на звезды! Как хотите, а без вас я не полечу.

— Значит, вы не полетите никогда.

— Вы боитесь звезд?

— Нет. Я люблю Форуэллу.

— Хорошо. Тогда я остаюсь с вами. — Он посмотрел на нее так, будто вел безмолвный допрос. Он даже не позаботился узнать, понравился ли он ей, куда там, он был уверен в этом. Решено, я остаюсь.

И он остался. Вместо космонавта он стал астрономом, но более земным не сделался. «Такими людьми должна гордиться планета», — сказал Антл.

Сильные руки обняли ее плечи. Она запрокинула голову.

— Ты плачешь? — спросил Орлэ.

— Мне грустно, Орлэ! — Дайна прижалась щекой к его руке. — Мне кажется, машина подключает меня к схеме. Но я не понимаю, как это происходит.

Орлэ гладил ее волосы.

— Послушай, раб Солнца, — улыбнулась наконец Дайна, ты еще любишь свою жену?

— Люблю, Дайна. Ты для меня — тоже Солнце.

— Какое же из двух солнц ты любишь больше?

— Странно звучит: какое из двух солнц…

— Есть же где-нибудь населенная планета — и чтобы два солнца на небе? Двойные звезды, например?

— Такие планеты есть, Дайна. Но жизнь на них невозможна.

— Жаль. Жители такой планеты имели бы полное право спросить: какое из двух солнц ты любишь больше? Почему же там нельзя жить, Орлэ?

— Потому что притяжение двух солнц, направленное в разные стороны…

— Разорвало бы тамошних жителей, да?

Орлэ невесело улыбнулся.

— Он вез тебе цветы, Дайна.

— Ах, цветы… Мы идем ужинать, Орлэ? Я устала.

Во время ужина все трое молчали. Как не хватало за столом веселого старика Маумяки и молчаливого, всегда саркастически настроенного Аида! Только сейчас обнаружилось, что все они стали одной семьей. И вот — нет семьи.

За десертом Орлэ спросил как бы между прочим:

— Дайна, ты ела рыбу?

— Рыбу? — Дайна поглядела на него удивленно, и он ничего не смог прочесть в ее глазах. — Какие глупости ты спрашиваешь, Орлэ.

Это не успокоило его. Наоборот, еще больше смутило.

«Сколько лет мы вместе, — думал Орлэ, — и я не могу узнать даже такого пустяка. Не могу узнать, ела ли она рыбу. Я ничего не могу узнать!»

Дайна встала из-за стола, включила магнитофон. «Я плачу, я плачу, — вполголоса рыдал раскатистый бас, — нет жизни в разлуке с тобой…» Дайна облокотилась на подоконник и смотрела в море.

4

Антл, удобно развалившись в кресле, слушал, покуривая трубку, пускал струйки голубоватого дыма. Он был похож на всесильного Бога Грома, отдыхающего от своих обременительных забот. Казалось, этому человеку не нужно от жизни ничего, кроме приятного общества, бокала старого вина, трубки с душистым табаком, моря за окном да хорошей музыки. Будто жил он только этим, а не миром мыслей, сложных и бесконечных, как Вселенная.

Орлэ не слушал «Песнь любви». Он нервно прохаживался по комнате, заложив могучие руки за спину.

— Как работалось, Антл? — спросил наконец Орлэ.

— Хорошо. Но не в ту сторону, — усмехнулся Антл. — Мысли крутились не в ту сторону. Думалось не о медицине. Думалось о жизни.

— Послушай, Антл! Давно хочу спросить… — Орла остановился напротив старика.. — Извини меня, но я не понимаю, как ты можешь писать свою книгу… целый год писать книгу, когда умирают люди, а ты мог бы их спасти…

— Люди умирали раньше, будут умирать и впредь.

— Но это же черт знает что!

— Ты недоволен мною, Орлэ? Или, может быть, ты хочешь напомнить, что посторонним жить на острове не разрешается?

— Нет, Антл, я люблю тебя. И я рад, что ты избрал для работы этот остров и наше маленькое общество. Но…

— Спасибо. И мне приятно было работать здесь, у вас. А теперь твой вопрос, Орлэ. Ты считаешь, что ученый с моими знаниями, после стольких лет поисков разгадав, наконец, тайну осточертевшей человечеству «серой болезни», должен немедленно издать миллионным тиражом инструкцию и руководить лечением в одной из крупнейших клиник? Так?

— Антл, ведь там умирают люди!

— К сожалению, бессмертие — не удел человека. Я просто не имею права думать о жизни единиц. Пойми, есть высшие соображения — жизнь миллионов. Существование цивилизации, наконец!

— Я понимаю, — начал горячиться Орлэ, — я понимаю, если бы это было двадцать лет назад, когда планета была накалена до предела. Тогда каждое открытие держалось в тайне, и опыт показал: это было благо. Но теперь, когда…

— Ты уверен, Орлэ, что два гиганта, подписавшие «Клятву Мира», уничтожившие оружие, ведущие торговлю, но все же антагонистические по общественному строю, по духу, по традициям, — ты уверен, что эти два гиганта не куют друг против друга тайное оружие? Оружие, которое невозможно обнаружить? И тем более страшное? Ты уверен в этом!?

Орлэ молчал. Дайна повернулась к отцу, разговор заинтересовал ее. Антл раскурил погасшую трубку.

— Всякая проблема, как медаль, имеет две стороны. Где-то в подземелье куется оружие. Но каждый из двух гигантов знает… или подозревает, что на другом материке не дремлют. И поскольку неизвестно толком, что делается на другом материке, каждый готовит защиту от того оружия, которое имеет сам. Всегда предполагается, что противник такое оружие уже имеет или будет иметь. Это одно. И другое. Даже не будь на планете столь ненадежной обстановки, все равно мне не следовало сразу заниматься инструкциями и лечением. Медицина, дорогой Орлэ, как и астрономия, — сложный комплекс. Поэтому важно не лечение болезни само по себе, а философия болезни. Больше того, философия организма в связи с данным нарушением его жизненных функций, то есть болезнью. Надо ведь подумать и о том, чтобы в будущем вообще искоренить болезни.

— Послушай, Антл, — сказала Дайна, все еще стоя в светлом квадрате окна. — Ты говорил о тех, кто создает оружие защиты. Они тоже сидят в подземельях или… Или, может быть, скрываются на разных островах под предлогом отдыха в семье дочери?

Антл рассмеялся.

— Ты умница, доченька. И это только сейчас пришло тебе в голову?

Дайна отвернулась.

— Но ты не ответил на главное, Антл, — настаивал Орлэ. — Люди умирают от «серой болезни». Им не нужны секреты. Им нужна жизнь. А из-за того, что где-то на другом острове спрятался другой такой же мудрец, дрожащий над тайной лечения другой болезни, должен умереть наш «туземец», наш старик Маумяки… Он умрет, и в его смерти будете виновны вы. Ты тоже, Антл! Да, и ты тоже!

Антл вскочил и, разгневанный, встал против Орлэ, грудь в грудь.

— Не будь мальчиком, Орлэ! — сказал Антл очень тихо. Да, «туземец» умрет. Я знал это еще вчера, когда он упал и вцепился ногтями в пол. Больше того, умрет и Анд. Это неизбежно.

Жуткий хохот мучеников ада раздался в полутемной комнате. Дайна торопливо выключила магнитофон и медленно опустилась на стул. Двое мужчин, все еще стоявшие лицом к лицу, услышали задушенное рыдание Дайны.

— Ты рассуждаешь, как ребенок, Орлэ. Неужели ты думаешь, что странные эпидемии насморка, потрясшие планету двадцать лет назад, в разгар дипломатических битв, были стихийным бедствием? Да, может быть, Маумяки отравился рыбой. Но ведь может быть — противник испытывает оружие. А вдруг это даже и не испытание, не подготовка к войне? Вдруг — война? Незаметная и оттого самая ужасная?..

— Бактериологическая? Или радиационная? — Теперь Орлэ смотрел на Антла с надеждой, как больной на врача.

— Я не жрец. Но это не обычная болезнь. Скорее уж что-то связанное с радиацией.

Орлэ схватил Антла за руку.

— Но ведь радиация… Это могло быть и от рыбы. Испытания атомных торпед… Радиоактивные отходы, сброшенные в океан…

— Не исключено, — сказал Антл и сел.

Дайна быстро вышла из комнаты. Орлэ долго разглядывал закрывшуюся за ней дверь, потом зажег лампу. Антл набивал трубку. Он наволновался — руки плохо слушались его.

— Скажи, Орлэ, — ты астроном, а я всегда считал астрономию наукой наук, — скажи, может быть, ты слышал: не предполагается ли в ближайшее время полет с высадкой на Эдр?

— Меня извещают о необходимости подготовиться к новым видам наблюдений. Но планы полетов, ты знаешь, мне не сообщают.

— Но твое мнение? Я знаю, оно у тебя есть.

Орлэ помолчал, прежде чем сказать:

— Да, судя по новой программе наблюдений, такой полет готовится. Но к чему ты это спрашиваешь?

— Скажи еще, Орлэ, правда ли, что облеты Эдра ничего особенно интересного не дали?

— Да, это правда. О возможности жизни на Эдре мы знаем не больше, чем во времена шумихи вокруг эдрианских «городов». Все остается по-прежнему: тысячи гипотез, тысячи легенд, целый обвал фантастических романов из серии «Загадки соседней планеты» — и слишком мало фактов. Конечно, двух облетов недостаточно, чтобы решить такую сложную и запутанную проблему.

— И больше не было никаких сведений? Непубликовавшихся?

— Нет. Но я не понимаю, Антл…

— Слава богу, что ты не понимаешь этого, Орлэ. Счастлив непонимающий!

Дайна вошла слишком торопливо, она была бледна и встревожена, и оба — Орлэ и Антл — повернулись, к ней.

— Я проверила радиацию. Она не повысилась нисколько.

— Ну, что я говорил! — воскликнул Орлэ. — Это обычное отравление. Виновата рыба…

— А рыба? — не то спросил, не то подсказал Антл.

— Я проверила и рыбу, рыбий хребет. В пределах нормы.

— Значит, радиации тут ни при чем, — отрубил Орлэ.

Дайна взяла руку мужа и прижалась к ней щекой.

— Да, радиация не виновата. Но мне страшно, Орлэ!

— Страшно!? — испугался Орлэ.

— Страшно? — переспросил Антл.

С этого слова началось у Маумяки. С этого слова началось и у Анда. Видя, как испугался Орлэ, Дайна натянуто улыбнулась.

— Что ты! Мне страшно совсем не так. Мне страшно того, о чем говорил Антл. Неужели на этой маленькой планете не будет счастья?

— Что такое счастье? — сказал Антл, ласково глядя на Дайну. — Счастье, доченька, — это всего лишь состояние после несчастья и — перед несчастьем. Так же как мир — всего лишь отсутствие войны…

— Это не очень-то утешительно, — заметил Орлэ.

— Я не собираюсь никого утешать.

5

…Вечером Орлэ зашел в радиобудку. Был час связи, с большой земли могли вызвать. Орлэ сел к приемнику. Его встревожило отсутствие обычных шумов эфира. Он покрутил рукоятки настройки — тишина. И только теперь увидел на столе рядом с пультом длинный рядок разобранных деталей, паяльник, отвертки. Значит, перед отъездом Анд начал ремонт. Значит, теперь еще и это — потеря связи с берегом! Орлэ немного разбирался в радиотехнике, но, оглядев детали, понял, что с ремонтом ему не справиться.

Замигал зеленый сигнал приемника; с большой земли вызывали пост. А звука не было. Зеленый сигнал мигал долго и настойчиво. Орлэ беспомощно смотрел на него, стиснув голову руками.

Зеленый огонек кричал. Орлэ был глух.

Выйдя из радиобудки, он зажег свет в комнате Анда и Маумяки. Здесь было все как обычно. На столе Маумяки поблескивала инкрустированная золотом «туземная» флейта. У подушки на постели Анда лежал томик стихов, заложенный карандашом.

Орлэ открыл его там, где был карандаш, прочел:

Орлэ в досаде толкнул книжечку под подушку. Подушка чуть сдвинулась в сторону. На постели Анда, под подушкой, лежала янтарная заколка Дайны.

Дайна, Дайна! Ее глаза — как море, в них не видно ничего.

Наверное, Анд просто подобрал где-нибудь эту заколку…

А может и нет.

«Счастлив непонимающий», — сказал Англ.

Орлэ проснулся на рассвете. Было душно. Серый нагретый воздух наполнил комнату, висел за окном. Дайна разметалась во сне, ее волосы рассыпались, простыня свалилась на пол.

Теперь Дайна еще больше напоминала древнюю Богиню Красоты.

Во сне скрадывалась ее порывистость и угловатость, и она лежала величественная, словно изваянная из розоватого, теплого мрамора. Рот Дайны был полуоткрыт. «И смеется малиновым ртом», — вспомнилось Орлэ.

«Нельзя быть таким, — одернул он себя, — это недостойно человека. Нельзя допустить, чтоб житейские мелочи взяли верх над тобой! Но неужели она ела рыбу?» — все-таки думал он.

Чтобы избавиться от этих назойливых и мелочных чувств, Орлэ принял холодный душ. Постепенно все становилось на свои места. Его ждали дела. Прежде всего он прошел в радиобудку.

Он хотел еще раз осмотреть приемник. Утро вечера мудренее, кто знает, авось удастся что-нибудь сделать. Но едва он настроился на прием, опять торопливо и надрывно замигал зеленый сигнал. Это был экстренный вызов, раз глазок мигал в неурочное время. Большая земля настойчиво хотела говорить с ним.

Значит, случилось что-то важное. Но, еще раз осмотрев разобранные детали, Орлэ окончательно убедился, что он тут бессилен.

У Антла горел свет, старик опять работал всю ночь. Орлэ направился в Обсерваторию. Надо было готовиться к наблюдениям по новой программе. Едва углубившись в схемы, Орлэ забыл о времени, обо всем. Он снова стал самим собой, снова стал служителем Солнца.

…Антл встретил рассвет за необычным занятием. Ночь прошла без сна, но он не написал ни строчки для книги. Всю ночь перебирал он папки старых записей, отыскивал фотокопии статей в научных журналах, вырезки из газет и все, что касалось интересующего его вопроса, бегло просматривал и складывал в отдельную стопку. Нужных материалов набралось немного.

Но к утру картина прояснилась. Он нашел массу подтверждений своим догадкам, и разрозненные мысли последних дней стали складываться в систему.

Антл работал торопливо. Ею не покидало непонятное чувство, что эту работу он непременно должен выполнить до утра.

Материалы, собранные за ночь, касались не медицины. Большей частью это были астрономические статьи, статьи по вопросам «войны без оружия» и древнейших культур планеты.

Едва Орлэ прошел к себе в Обсерваторию — Антл слышал его шаги, — он набил трубку и взял листок бумаги, чтобы записать выводы ночных размышлений. Необходимо было на всякий случай все записать. Он набросал немного. Теперь, записанные на бумагу, эти мысли поразили его самого — настолько были они стройны и страшны в своей неизбежной стройности. Да, это было открытие, но какое открытие! Он с радостью отдал бы всю свою длинную жизнь, лишь бы знать наверняка, что ошибся сегодня. Но ошибки быть не могло. Если бы он догадался об этом раньше…

Уже взошло солнце, когда Антл встал и, распахнув окно, вдохнул свежего воздуха, пахнущего ветром с моря. День обещал быть солнечным.

Сзади, у него за спиной, скрипнула дверь. Он обернулся.

В дверях, держась за косяк, стояла полуодетая Дайна. Лицо ее было бледным, испуганным.

— Антл, мне страшно, — сказала она сдавленным голосом. — Мне по-настоящему страшно.

Антл подошел к ней, обнял за горячие плечи. Тело Дайны сотрясала мелкая дрожь.

— Что с тобой, моя девочка? Что, зеленоглазая?

Он держал ее на коленях, как ребенка, гладил ее растрепанные волосы. Дайна начала успокаиваться, затихла, казалось, задремала. Но едва Антл попытался переложить ее на диван, открыла испуганные воспаленные глаза.

— Пусти меня, Антл, — прошептала она. — Я хочу к Орлэ…

— Ты больна, Дайна. Полежи, я позову его.

— Ох, сто несчастий разом!

— Тебе жаль Анда?

— Он умрет?

— Да.

— Нет, Антл, мне никого не жаль. Даже себя. Он был хороший, Анд… Наверное, он один любил меня по-настоящему…

— Что у тебя с ногтями, дочка!

— С ногтями? Да… Когда я проснулась, они такие и были. Это во сне…

Антл осторожно перенес ее на диван и, схватившись за сердце, пошатнувшись, сел сам.

— Тебе плохо, Антл?

— Нет, ничего. Я позову Орлэ.

Антл, все еще держась за сердце, встал, остановился в двери, перевел дыхание.

— Антл, это война? — тихо спросила Дайна.

— Мы ничего не знаем. Не знаем, что творится в мире. Хорошо, если это только у нас. Может быть, мы первые, Дайна…

— А может, мы последние?

— Да. Но это не война.

— Не война!?

— Не будем об этом, Дайна. Возьми себя в руки. Орлэ огорчится, увидев тебя такой.

…Когда Антл, приготовив лекарство, вернулся в комнату, Дайна сидела в кресле. Пальцы ее были в крови, ее била дрожь. Орлэ оглянулся, коротко бросил Антлу:

— Она лежала на полу.

— Одень ее потеплее, Орлэ.

Орлэ принес плед. Торопливо пройдясь несколько раз из угла в угол, он опустился на колени у ног Дайны, откинувшей на спинку кресла обессиленную голову.

— Дайна! Скажи мне правду, Дайна! Ты ела рыбу? Я не знаю даже этого. Прошу тебя, умоляю… Почему ты молчишь, Дайна?

— Не унижайся, Орлэ, — медленно проговорила она, почти не раскрывая рта. — Я думала, ты — сплошной мозг. А у тебя, оказывается, тоже… сердце…

Орлэ не слушал ее. Он продолжал причитать, и слова его были почти бессвязны. Бледное лицо Дайны покрылось мелкими капельками пота. Орлэ сжал ее руку, хрустнули суставы. Но она ничего не почувствовала.

— Скажи мне правду… Хоть раз правду… В такую минуту… Ты ела рыбу? Я знаю, ты ела… Дайна… Молчишь?..

— Не мучай ее, — сказал Антл. — Она не ела рыбу.

Орлэ встал, сильно потер лоб и опять начал отмерять огромные нервные шаги.

— Да, я думал — у меня нет сердца. Я никогда его не чувствовал. И все складывал в него. Теперь ему тесно… Больно! — Он остановился перед Антлом. — Ну хорошо, это не радиация. Радиометр молчит. Но может, это болезнь, какая-нибудь заразная болезнь. Маумяки заразился первый. Он жил в одной комнате с Андом — Анд заболел вторым. Значит… — Орлэ опять упал к ногам жены. — Скажи, Дайна, это могло… от Анда? Скажи правду, Дайна! Теперь уже все остальное не имеет значения… Скажи, что не могло!

— Да! — прошептала Дайна сквозь стиснутые зубы.

— Что да? Могло? Скажи, Дайна, скажи… — Орлэ бормотал, как в бреду. Его голова опустилась, руки разжались. На пол упала янтарная заколка Дайны.

— Не мучай ее, Орлэ, — повторил Антл. — Не могло.

Орлэ наклонился, чтобы поднять заколку, — и рухнул на пол всей тяжестью своего большого тела. Антл хотел помочь ему встать, но Орлэ сам вскочил на ноги. С его пальцев на мраморные колени Дайны падали редкие капли крови.

— Что это? — удивился Орлэ. Он долго непонимающе смотрел то на колени Дайны, то на свои пальцы, а потом сказал: Это плачет мое сердце. Мое сердце, да?

6

Первый приступ Орлэ кончился быстро. После полудня, когда Дайна пришла в себя и ей стало лучше, Антл увел ее и Орлэ под кедры. Они расположились в тени, в плетеных креслах вокруг низкого столика. Орлэ был угрюм и молчалив. Дайна, усталая, полудремала. Антл принес кувшин легкого вина.

— Вся мудрость, — сказал он, разливая вино, — в том, чтобы жить. Наслаждаться жизнью до последнего дыхания. Любить нашу Форуэллу — зеленую, синенебую, с пышными облаками. Любить женщин и вино. Еще древние знали, что в нем вся мудрость. Я прожил век, и я подтверждаю это.

Антл поднял бокал. Отпив глоток, Дайна улыбнулась. То ли от свежего воздуха, то ли от вина щеки ее порозовели. Орлэ оставался угрюм по-прежнему. Он старался проникнуть в зеленые глаза Дайны и прочесть наконец, что прячется в них. Но Дайна смотрела в море.

— Давайте разберемся, что же происходит, — начал Антл о том единственном, что интересовало их сейчас. — Мы взрослые люди и отлично понимаем, что все мы, все трое, обречены. Но весь трагизм положения даже и не в этом. Мы не знаем, что происходит наибольшей земле. Мы отрезаны от всего мира. Может быть, планета доживает свои последние часы…

— Что же это? — глухо спросил Орлэ. — Война?

— Нет.

— Нет!? — вскрикнул Орлэ, вскакивая. — Что же тогда!?

Дайна улыбнулась:

— Опять тебя волнуют житейские мелочи, служитель Солнца…

— Если у вас наберется немного терпения, чтобы выслушать меня, вы поймете, что происходит. Постараюсь не утомлять вас. Я думал об этом и раньше, но только нынешней ночью и в связи с последними событиями разрозненные мысли сложились в систему. Орлэ астроном. Не дай мне соврать, Орлэ. Итак…

Дайна свободно лежала в кресле. Казалось, она была совершенно здорова. Орлэ тоже чувствовал себя хорошо — вино приободрило. Его густые черные волосы перебирал ветерок.

— Как известно, человек живет на Форуэлле несколько миллионов лет. Относительная цивилизация насчитывает всего лишь несколько тысячелетий. И за эти несколько тысяч лет человек шагнул от каменного топора и первобытного костра до ядерного реактора и межпланетных ракет. Головокружительный прогресс!

Но подлинная техническая революция началась совсем недавно, скажем, лет сто назад. И с каждым годом человечество развивалось все быстрее, можно сказать, по геометрической прогрессии.

Это как лавина в горах. Представьте, ведь о наших сегодняшних достижениях столетие назад могли мечтать только фантасты.

Итак, если еще сто лет таких темпов, к чему мы придем? Трудно себе представить, не так ли, Орлэ? Неизбежно, что человек открыл бы новые виды энергии и вырвался за пределы солнечной системы. Это сто лет прогресса. А возможно ли представить миллионы лет такого же, но невообразимо ускоренного прогресса? Невозможно! Но логично. Если прогресс на какой-то стадии не погубит сам себя, он будет практически вечен. Так?

— Так, — сказала Дайна.

— Вот и я думаю, что так, — продолжал Антл, отхлебнув из бокала. — Были у Солнца две планеты, пригодные для жизни.

Когда мы, на Форуэлле, еще ходили на четвереньках и имели небольшой, но весьма существенный хвостик, наши соседи на Эдре изобрели каменный топор. Они были немножко ближе к Солнцу, и в силу природных условий мы в своем развитии чутьчуть отстали от них — всего на каких-то несколько миллионов лет. Но эта маленькая разница сказалась позднее. После того, как они сделали это величайшее открытие, изобрели каменный топор, их развитие пошло реактивными темпами, наше же по-прежнему черепашьими. Когда мы только начали вставать на задние лапки, они покорили атом и прибыли к нам в гости.

Им было скучно среди обезьян, и они улетели обратно, оставив следы своего пребывания, о которых наши ученые так много спорили в свое время. Кстати, достаточно добросовестно прочесть «Мифы», эту мудрейшую нашу книгу, чтобы убедиться, что они действительно были у нас, и даже неоднократно… Прошли миллионы лет. Мы добрались наконец до той стадии развития, когда смогли запустить первые две ракеты, облетевшие вокруг Эдра, правда, на почтительном расстоянии. Задачей ближайших дней стала высадка первого отряда на соседней планете.

Они неотрывно следили за нами. Это были высокоразвитые и гуманные существа. Они не хотели мешать нам, форуэлльцам, которые для них, несмотря на все наши достижения, все еще оставались дикарями, вероятно, еще более дикарями, чем миллионы лет назад. Им было неинтересно и опасно общаться с нами.

Опасно потому, что, ускорив прогресс на Форузлле, они рисковали бы волей-неволей увидеть у себя незваных гостей, варваров. А они дорожили своей уже хрупкой цивилизацией, дорожили спокойной жизнью, которая, видимо, была обеспечена на многие тысячелетия вперед…

Орлэ слушал иронически. Дайна волновалась. Она спросила:

— Как же так? Ведь на Эдре нет подходящих условий для жизни. Нет кислорода, например.

— Я думаю, столь высокоразвитая цивилизация, — ответил Антл, — в силах разрешить подобные затруднения. Допустим, они ушли в глубины планеты, где воздвигли города с искусственным климатом. Или научились вообще обходиться без кислорода. Жизнь, Дайна, вещь необычайно гибкая. Она может приспособиться к любым условиям…

— И все-таки здесь в твоей фантазии ошибка, Антл! — усмехнулся Орлэ. — Ни наши ракеты, ни иные исследования не обнаружили на Эдре никаких следов жизни.

— Здесь в моей гипотезе нет ошибки, Орлэ, — спокойно возразил Антл. — Больше того, если даже наши космонавты приземлились бы на Эдре в ближайшее время, они не обнаружили бы там никаких следов сознательных существ. А как ты думаешь, неужели люди, которые в тысячи, в миллионы раз умнее нашего брата, форуэлльцев, не в состоянии провести дикарей, полуобезьян? Они в своем развитии ушли непостижимо далеко вперед. За миллионы лет они сознательно изменили не только образ, но и формы своей жизни. Может быть, человек Эдра стал уже не биологическим существом, а нашел новую форму существования, превратился, скажем, в субстанцию мысли. Понимаешь, Дайна, этакая материализация мысли, сгусток нервных импульсов, электромагнитная туманность — вот что такое, вполне вероятно, современный человек Эдра. Для нас он был бы невидим, как невидимы радиоволны. И возможно, не только наши органы чувств, но и наша аппаратура не смогла бы обнаружить его, а он, всесильный, витал бы вокруг наших космонавтов, вольный их помиловать или уничтожить в любую секунду.

Я думаю, в недрах планеты остались музеи, сохранившие их прежний, биологический облик. Но нынешние обитатели Эдра — сплошной мозг. А сердце, Дайна, которое ты так превозносишь, они выбросили за ненадобностью.

— Наверное, им скучно без сердца, — прошептала Дайна.

— Едва ли. Впрочем, дело не в их образе жизни.Дело во взаимоотношениях двух соседних планет. Они следили за нами всегда. Обнаруженные полсотни лет назад так называемые летающие диски…

— Это же газетная утка, Антл! — опять перебил Орлэ. Но Антл не слушал его.

— Эти летающие диски есть не что иное, как нацеленные на нас радио- и телевизионные зеркала. Они наблюдали за нами, как мы наблюдаем за муравейником: невидимые для муравьев и способные одним пинком ноги уничтожить муравейник. Но, повторяю, они были настолько гуманны, что не трогали нас, пока мы не встали на опасный для них путь. Тогда их Высший Совет или какой-то другой орган постановил в целях спасения цивилизации…

— Это бред! — воскликнул Орлэ, вскакивая. — Бред! Я почти поверил тебе, что это бактериологическая война с теми, за океаном, потому что зверь даже в овечьей шкуре остается зверем. Но это… Нет, ты безумен, Антл! Война миров — занимательная фабула для детского фантастического романа, не больше.

— В любой фабуле, даже самой фантастической, есть доля истины. В этой, к сожалению, доля истины оказалась слишком велика.

— Тогда… тогда почему же ты молчал? Ведь еще не поздно было что-то предпринять…

— Если бы я знал об этом раньше! — вздохнул Антл. — Я ведь не прорицатель, Орлэ. Да и кто поверил бы мне? Вспомни, ты только что назвал меня безумцем. Итак, они могли уничтожить планету. Но не уничтожили. Они пошли лишь на уничтожение всего живого на Форуэлле. Сама планета, не отравленная радиацией, возможно, еще пригодится им. Кто знает, может быть, им суждено увидеть следующее поколение цивилизованных людей, вновь произошедших от обезьян. А может, мы — уже не первое человечество Форуэллы. Во всяком случае…

Антл замолчал. Он глядел на Орлэ. Орлэ медленно, страшно медленно приподымался с кресла, глаза его округлялись. Он вскрикнул и бросился к Дайне. Она лежала с открытыми глазами, ее рот улыбался, а голова чуть сползла набок.

Дайна была мертва.

Орлэ наклонился над нею и с надеждой заглянул в ее глаза.

Зеленые, как морская бездна, глаза Дайны стали белыми. Совершенно белыми. И в них не было ничего.

…Антла лихорадило.

7

Когда Орлэ пришел в себя, поднялся с земли и вытер окровавленные пальцы, Антл сказал ему:

— Надо отнести ее в дом.

С моря дул прохладный ветерок. Он шевелил волосы Дайны и подол ее белого платья. Она была как живая. Только глаза Дайны не были больше зелеными. Тайна ее глаз умерла вместе с нею.

— Скажи, Антл, — попросил Орла, вкладывая в эту мольбу все. — Скажи, Антл, она любила его?

— Нет, — сурово ответил Антл.

— Это правда?

— Да.

— Я никогда не чувствовал ее своей. Но теперь она моя. Я никому ее не отдам!

И, взяв Дайну на руки, Орлэ прижал ее к груди. Только сейчас заметил Антл, что черные волосы Орлэ стали белыми.

Как его, Антла, седины. Как мертвые глаза Дайны.

— Я никому ее не отдам! — крикнул Орлэ и, крепко держа Дайну, побежал к обрыву.

— Стой! Ты рехнулся! Куда ты!? — бросился за ним Антл.

Но Орлэ не остановился. Разбежавшись, он оттолкнулся от края утеса и прыгнул в море.

Антлу показалось, они летели очень долго. Они летели как одно существо, и белое платье Дайны трепыхалось и развевалось на лету, словно крылья большой белой птицы.

Он закрыл глаза. Он не мог видеть, как они упадут.

Когда он вновь глянул вниз, море было чисто. Потом из волны вынырнула птица, большая белая птица, взмахнула крыльями и поднялась в воздух. Антл вздрогнул. Море оживало. Все новые и новые птицы появлялись из зеленой бездны моря, взлетали вверх и парили над волнами, размахивая белыми крыльями.

Тысячи белых птиц кружились над морем.

Потом птицы исчезли. Антл поднял глаза. На солнце набегало прозрачное круглое облачко. Антл не хотел верить себе. Он решил, что сходит с ума.

Облако приближалось. И Антл понял, что это не облако. Это был гигантский полупрозрачный диск. Тень от него, быстро приближаясь, неслась по морю в сторону большой земли. Антла пошатнуло. Падая, он взглянул на вершины зеленых кедров.

На его глазах кедры становились седыми.

Если бы в эту минуту можно было взглянуть на остров с моря, он был бы похож на голову великана, стоящего по шею в воде. На голову седого великана.

«Вот оно что, — подумал Антл. — Они разрушают живую клетку. Убивают зеленое. Зеленый цвет — цвет жизни. Белый цвет — цвет смерти… Счастлив Орлэ, — подумал Антл, — что не дожил до этого страшного мгновения. Счастлива Дайна. Счастливы неведающие…» Задыхаясь, Антл встал на ноги. Тень была совсем близко.

— Чудак! — сказал Антл хрипло, не узнавая своего голоса. — Чудак Орлэ. Ты думал, она любит Анда. А она любила тебя. Ты мучался всю жизнь, потому что Дайна была для тебя загадкой. Но ведь в этом вся прелесть женщины. И прелесть жизни. А ты не понимал этого, Орлэ. Ты ничего не понимал…

Он помахал рукой в ту сторону, где скрылись в морской пучине Орлэ и Дайна, и крикнул что было мочи:

— Прощай, Дайна!

Тень накатывалась на остров. Тень поглотила солнце. Стало темно, как в сумерки. Антл упал, чтобы собой заслонить планету. Умирая, он еще видел зеленые глаза Дайны, бездонные зеленые глаза, в которых никогда не было никакой загадки, а была беспредельная любовь к жизни, любовь Дайны — женщины с зеленой, синенебой планеты Форуэлла.

Со счастливой планеты Форуэлла…

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7