Три ошибки Шерлока Холмса [Ирина Александровна Измайлова] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Три ошибки Шерлока Холмса



Часть первая ДЖОН КЛЕЙ

ГЛАВА 1


Пожалуй, никогда ещё такое возбуждение не охватывало Пертскую каторгу. Никогда не было так шумно, так суетно в обнесённом изгородью посёлке, куда обычно возвращались по вечерам молчаливые и понурые, утомлённые работой каторжники.

В этот день можно было подумать, что никто из них не работал и не устал. Все они собрались на свободном пространстве между лачужками-хижинками, и как ни разгоняли их охранники, нипочём не желали расходиться. Их возгласы и выкрики сливались в сплошное гудение и гвалт.

То, чего они ожидали, правда, не заставило себя долго ждать. Ворота изгороди приоткрылись, и прямо за ними остановилась большая тёмная карета без окон, «сундук», как называли её заключённые. В ней всегда привозили новичков, выгруженных в порту.

Новички поступали не каждый день, а иногда их не бывало подолгу. Но ни разу прибытие «сундука» не ожидалось с таким отчаянным нетерпением.

— Точно короля ждём! — пошутил один из каторжников, полный, невысокий, с тяжёлым, тронутым оспой лицом.

— А он и есть король! — отозвался другой каторжник, сплёвывая сквозь отверстие, образованное тремя выбитыми передними зубами. — Кому, как не нам, знать, что это за персона... Уж надо встретить, как полагается.

— А я что-то не порю в это! — заметил худой, с жёлтым лицом мужчина. — Просто быть этого не может!

Беззубый энергично замахал перед ним руками и сделал такое страшное лицо, будто хотел поступить в провинциальный театр на роли вампиров.

— Да, чтоб мне больше никогда не есть мяса! Мне сказал лейтенант Дуглас, а разве он стал бы врать? Я ему чистил сапоги, а он сидел и курил. Я у него спрашиваю: «Сэр, а правда ли, что говорят у нас...». Ну и дальше. А он говорит мне: «Правда, Хик, правда, завтра его увидишь».

— Эй вы, разойдитесь, мне из-за вас плохо видно! — раздался молодой звучный голос, и стоящие впереди расступились.

Вперёд не протиснулся, но прошёл сквозь ряды расступившихся каторжников молодой человек довольно высокого роста, достаточно высокого, чтобы увидеть въезжающую в ворота карету, даже стоя позади своих товарищей по несчастью. Но этот заключённый, как видно, не привык кому-то что-то уступать и даже здесь, среди таких же каторжников, как он сам, занимал привилегированное положение.

Его лицо, правильное, тонкое лицо аристократа, выражало спокойное пренебрежение. Небольшой, мягко очерченный рот был почти всё время сжат, причём нижняя губа выразительно выдавалась немного вперёд, как если бы он увидел нечто очень неказистое. Зато глаза казались весёлыми, и если не добрыми, то, во всяком случае, и не злыми. Синие, чистые, осенённые длинными, почти девическими ресницами. Тёмно-каштановые волосы слегка золотились на солнце и лежали на голове молодого человека ровными волнами, издеваясь над пылью, отсутствием мыла и жарким австралийским солнцем, из-за которого их вместо воды ежедневно омывал солёный пот.

На вид этому каторжнику было где-то под тридцать, но лёгкая статная фигура делала его моложе, а тяжёлый усталый взгляд — на несколько лет старше. Лохмотья тюремной одежды выглядели на нём точно фрак или смокинг, и даже кандалы, эти безобразные унылые цепи, он умудрялся носить с каким-то вызывающим изяществом.

— Проходи, проходи вперёд, Джони! — приветствовал его один из заключённых. — Тебе тоже следует быть впереди. Пускай наш дорогой гость увидит, что здесь немало его прежних знакомых!

Услышав эти слова, многие расхохотались, и подошедший охранник прикрикнул на заключённых, замахнувшись тростниковой палкой:

— Нечего галдеть, дьяволы!

Между тем тёмная громадная карета, развернувшись, вползла в ворота, прокатилась, скрипя, по «центральной улице», как ехидно называли заключённые пространство, не занятое лачужками, и остановилась.

Двое солдат и офицер охраны подошли к ней и сняли замок с узкой, обитой железом дверцы.

Из кареты один за другим вышли, гулко позванивая цепями, четверо новичков.

На того, который выходил последним, обратились сразу все взоры, причём стражники смотрели с не меньшим любопытством, чем солдаты. Кто-то из заключённых, всмотревшись, заорал в наступившей тишине:

— А ведь это точно он! Он!!!

И опять «центральная улица» огласилась криками и гомоном, но на этот раз многие не просто завопили и закричали, а ещё засвистели и заулюлюкали.

Офицер охраны обернулся к толпе каторжников и рявкнул:

— Замолчать!

Шум поутих, но не исчез совсем.

Тот, кого называли Джони, перевёл дыхание и, глядя на вновь прибывшего с непередаваемым торжеством, проговорил:

— Да, слава богу, это он! Я его ни с кем не спутаю.

Новый заключённый, который не мог не слышать гвалта, вызванного его появлением, совершенно никак на него не отреагировал. Он не вздрогнул, не огляделся по сторонам, бровью не повёл, услыхав свист и улюлюканье. Его тонкое аскетичное лицо сохранило каменное выражение, с которым он покинул карету. Даже глаза не сузились и не заслезились при выходе из густой темноты «сундука» на яркий свет.

Человеку этому было на вид чуть за сорок, он был высок ростом и худощав, но в этой худобе не было ничего болезненного. Напротив, его гибкие движения выдавали скрытую силу, в уверенной походке чувствовались лёгкость и упругость. Лицо было бледно, орлиные черты строги. Из-под тонких, будто рисованных, чёрных бровей смотрели тёмно-серые блестящие глаза, острые, как стальные лезвия, пронзительные, жёсткие. Тонкий рот казался насмешливым, лоб, высокий, как у древнего мыслителя, пересекали две узкие продольные морщины и одна вертикальная, возле левой брови. Эта короткая морщинка одна нарушала идеальную симметрию лица.

Одет вновь прибывший был по-тюремному, но равно как на мистере Джони, на нём эта одежда сидела вовсе не так мешковато, как на прочих каторжниках. В нём была заметна некая аристократичность, которую не может скрыть никакой костюм. Кроме того, он держался очень уверенно, с достоинством, которое сразу заметили все.

— Ишь, а форсу у него не поубавилось! — фыркнул толстяк с лицом, тронутым оспой. — Смотрит так, точно и здесь кого-то вот-вот изловит. Ищейка проклятая!

— Ничего! — Сквозь зубы проговорил здоровенный малый с туповатым и грузным лицом. — Здесь его спесь недолго продержится... С грузильцами петухом не походишь. Да и мы с ним потолкуем по-свойски.

Офицер в это время проверял по списку фамилии вновь прибывших. Он говорил вполголоса, и в толпе плохо были слышны его слова. Но когда он обратился к предмету всеобщего внимания, все заметили, что тон его стал другим: вместо небрежного подчёркнуто-деловым, и в осанке появилась вдруг позабытая на австралийской службе военная выправка. Казалось, он испытывает некоторое смущение перед новым заключённым.

Отдельно, словно тот был глуховат, он повторил для него одного:

— Подъём у нас в семь часов, завтрак в четверть восьмого, начало работ — в половине восьмого. Обед в час, до двух часов отдых. В восемь — окончание работы, половина девятого — ужин. Половина десятого — отбой, после одиннадцати хождение по лагерю запрещено. Вы поняли?

Произнеся последнее слово, лейтенант запнулся, точно хотел прибавить слово «сэр», но вовремя спохватился, вспомнив, что обращается к каторжнику.

Тот в ответ кивнул и спокойно ответил:

— Понял.

— Живут у нас в хижинах по двое — по трое, — добавил офицер. — Можете занять вон ту, крайнюю, она пока пустая. Думаю, вы не будете пока спешить познакомиться со здешней публикой.

Тут он чуть усмехнулся и испытующе взглянул в лицо заключённого. Тот слегка пожал плечами:

— Со здешней публикой я давно знаком, мистер Леннерт, благодарю вас.

Лейтенант вздрогнул:

— Я вам не представлялся, — пробормотал он. — Откуда вы...

Вместо ответа заключённый взял двумя пальцами и повернул тыльной стороной к лицу офицера большие серебряные часы, висевшие у того на нагрудном кармане. На крышке часов было выгравировано: «Лейтенанту Леннерту от товарищей по пехотному полку. 1889 год».

— За семь лет она мало стёрлась, ваша гравировка, — заметил каторжник.

— Чего не скажешь о моих погонах. — Уныло проговорил Леннерт, засовывая часы обратно в карман, откуда они так некстати свесились. — За эти семь лет давно можно было стать майором или, по крайней мере, капитаном...

— В таком случае, — понижая голос, сказал заключённый, — надо умерить своё служебное рвение. Здесь не Индия, сэр, а вы привыкли к тамошней строгой дисциплине и потому с самого начала не поладили с начальством. Лондон далеко, жаловаться некому. Вот и терпите теперь...

Простодушное лицо лейтенанта Леннерта выразило такое изумление, что стоявшие поблизости каторжники разразились хохотом. Бедный офицер даже стал заикаться:

— Ч... чёрт вас побери! Кто вам сказал, что я служил в Индии и что я здесь не поладил с начальством? Вы что, в самом деле колдун, как о вас поговаривают?

Заключённый поморщился:

— Полно, лейтенант. Мне казалось, что, общаясь с уголовным миром, можно стать внимательнее. Никто мне ничего не говорил, а колдуны существуют только у чернокожих племён, возможно, ещё у эскимосов. Посмотрите на себя в зеркало, подумайте о некоторых особенностях своей службы — и сами всё отлично поймёте. А я не гадалка и, с вашего позволения, хочу отдохнуть.

С этими словами он слегка поклонился и, отвернувшись, направился к маленькой, вросшей в землю хижине, на которую ему указал лейтенант. Офицер так и остался стоять в позе, выражающей самое крайнее изумление.

Но чтобы дойти до хижинки, новичку надо было пройти между рядами каторжников, а они вовсе не собирались так просто пропускать его. Когда он к ним приблизился, послышались смешки и выкрики, множество злорадно оскаленных физиономий окружили его, изрыгая издевательские возгласы:

— Дорогу великому сыщику, неучи! Чего столпились! — завопил один.

— Конец нам, бедным! Про всех всё знать будет! — отозвался другой.

Новичок шёл, не оборачиваясь на окрики, по-прежнему не меняя выражения лица. Но вдруг дорогу ему преградил Джони и, низко изящно поклонившись, воскликнул:

— От лица всех здесь присутствующих и прежде всего от своего лица рад приветствовать вас на Пертской каторге, мистер Шерлок Холмс!

Все вновь засвистели и заулюлюкали. Каторжникам доставили истинное наслаждение эти слова. Многие из них хорошо знали, а некоторые помнили и сами роковую для себя встречу со знаменитым во всей Европе великим лондонским сыщиком. Имя Шерлока Холмса вызывало панический страх во всём уголовном, мире. И вот ныне беспощадный враг преступников сам оказался во власти закона, коему так усердно помогал долгие годы, и его постигла участь, на которую он обрекал нынешних обитателей каторги. Как тут было не ликовать этим достойным джентльменам?

Холмс остановился, всмотрелся в лицо вставшего перед ним молодого человека и улыбнулся:

— Добрый вечер, Джон Клей![1] — сказал он. — Благодарю за учтивость. Однако вы заняли слишком много места. Позвольте пройти.

На красивом лице Клея возникла странная, кривая усмешка:

— Я буду рад проводить вас, сэр! — воскликнул он. — Ведь я по вашей милости оказался в этом благословенном месте на несколько лет раньше. Вы как-то медлили присоединиться к нашему обществу. Наверное, не находилось достойного объекта для применения ваших блестящих способностей, сэр.

Лицо Шерлока Холмса выдано пренебрежение, гораздо более выразительное, чем гримасы Клея.

— Не будем говорить о применении способностей, сэр. Ведь вы настаивали, кажется, чтобы вас величали «сэром» даже полицейские, не так ли? Так вот, сэр, при ваших способностях я не избрал бы такого рискованного занятия, каковое себе избрали вы. Лазать по сейфам и несгораемым шкафам богачей, рисковать получить пулю, тогда как эти богачи сами отдали бы вам своё состояние, начни вы наниматься к ним в шуты. Профессия несколько подзабытая, но вы могли бы воскресить её. Вон, как смеются над вашими ужимками все эти господа, а ведь у них меньше причин веселиться, чем у людей богатых.

С этими словами Холмс шагнул вперёд и коротким, сильным толчком плеча отстранил Клея и пошёл своей дорогой. Джон Клей побледнел от ярости. Фырканье и свист каторжников он мог теперь отнести и на свой счёт, и ему это вовсе не понравилось. Вдруг он поспешно догнал уходящего и крепко схватил его за руку:

— Послушай-ка, приятель! Знаешь ли ты, что я не выношу, когда меня толкают, и никому не посоветую делать этого! — прошипел он, и его синие глаза сделались ледяными.

Шерлок Холмс почти без усилия вырвал руку и ответил, по-прежнему не повышая голоса:

— Равно, как и я, никому не посоветую стоять у меня на дороге.

— Ну хорошо, перенесём наш разговор, сэр. Отложим его, — проговорил Клей, когда высокая фигура знаменитого сыщика исчезла в чёрном отверстии — узкой входной двери хижины.

Сзади к Джону подошёл маленький юркий заключённый в надвинутой на лоб матерчатой шапочке. Сузив небольшие тёмные глаза, он спросил:

— Заглянуть мне к нему, Джони?

Клей мотнул головой:

— Не сегодня. И вообще, без меня не лезь. Не по твоим зубам, Ринк.

— Хм! — маленький задумчиво потёр указательным пальцем скрытый под шапочкой лоб, усмехнулся и уже другим тоном спросил:

— Но что он сделал, а? Каким манером загремел на каторгу?

Джон Клей пожал плечами:

— Говорят, кого-то застрелил. Но я на суде не был.

И он, нахмурившись, тоже направился к своей лачужке.

ГЛАВА 2


Шерлоку Холмсу шёл сорок шестой год. Его чёрные блестящие волосы на висках посеребрила седина, но, как большинству брюнетов, она шла ему и не старила его строгого, тонкого лица.

Судя по всему, на его здоровье не сказались нелёгкие приключения, которыми он уже много лет до краёв наполнял свою жизнь. По крайней мере, его движения и походка были удивительно легки. Он казался молодым, иной раз лет на десять моложе своих лет, и выносливостью отличался необычайной, редкой для человека, долгие годы прожившего в городе и основное время проводившего в кресле, с трубкой в зубах.

С первого же дня заключённые поняли, что тяжёлая работа, от которой к концу дня валились с ног даже молодые парни, не сломит этого человека. Он работал ровно, умело, точно всю жизнь занимался физическим трудом.

Работать приходилось на разрытом поблизости каменном карьере, так же, как и лагерь, обнесённом высокой изгородью. Заключённые кирками разбивали желтоватый камень в щебёнку, лопатами загружали в тачки и по неровной, ползущей то вверх, то вниз тропе тащили их к дороге, где нужно было перегружать щебёнку в телеги. Дальше наёмные возчики переправляли груз к расположенной в нескольких милях вырубке, где велось строительство новой железной дороги.

Жара стояла жуткая, воду работающим привозили только два раза в день, и её выпивали за какие-нибудь полчаса.

Самое обидное, что до воды было рукой подать: за изгородью, в ста сорока шагах от тропы вилась речка, но добраться до неё было невозможно и не только из-за преграждавшей дорогу изгороди. Склон, на котором был разработан карьер, в этом месте становился головокружительно крутым, и речушка, обратившись в водопад, неслась по уступам и валунам, как сумасшедшая. Изнывающие от жажды заключённые, возможно, и решались бы к ней спускаться, но охрана не пускала их за изгородь, что же до солдат, то для себя они запасали воду в жестяных флягах, а заботиться о каторжниках и не думали.

Служили на Пертской каторге в основном люди без связей, которым не посчастливилось пристроиться получше. Это относилось и к офицерам, и к солдатам. Из-за этого все они были угрюмы, а если не угрюмы, то постоянно чем-нибудь раздражены.

Впрочем, коменданту каторги — полковнику Гилмору и его заместителю — майору Лойду жилось здесь неплохо. Оба имели дома в Перте и виллы в его окрестностях — среди живописных и тихих пейзажей Западной Австралии.

Полковник Гилмор был молодым офицером тридцати пяти лет, бравый и самоуверенный, баловень судьбы. Майор Лойд напротив — пожилой бывалый военный, предотставник, строгий, но неизменно верный уставу. В душе оба — и начальник, и подчинённый, недолюбливали друг друга, но ладили неплохо благодаря учтивости Лойда и частому отсутствию Гилмора.

Многочисленная семья полковника жила в городе, поэтому он чаще проводил время в кругу жены и детей, а не среди каторжников.

Младшие офицеры были разных возрастов и разных характеров, большинство из них не гнушались вина, поэтому среди них нередко возникали более или менее крупные ссоры. Свои обиды, а также весьма частые карточные проигрыши многие срывали на заключённых, и «старожилы» каторги давно знали, от кого и чего следует ожидать.

Одного из офицеров охраны, сержанта Хью Баррета, каторжники боялись. Этот жилистый сутуловатый мужлан, с лицом, напоминающим издали большую неровную картофелину, находил какое-то свирепое наслаждение в охоте за «нерадивыми». Когда ему выпадало дежурить на работах, заключённые опасались лишний раз перевести дыхание и вытереть пот. Ну, а уж присесть на камень или пройтись взад-вперёд без кирки или лопаты было попросту опасно: Баррет возникал рядом с «нерадивым», будто из-под земли, и его гибкая тростниковая «хлесталка», как называли её заключённые, наносила стремительный и точный удар. Сержант старался запомнить, кто из заключённых больше боятся удара по спине, кто по шее, кто по пояснице, и бил именно туда, причём редкий человек умудрялся не завопить от его удара, даже если и был готов к взбучке.

За провинности, которые казались Баррету крупными, он неизменно приказывал высечь либо отправить в карцер, а иногда назначал и то и другое.

С его лёгкой руки большинство охранников сменили обычную ремённую плётку на такой же тростниковый прут. Внешне «хлесталка» выглядела не таким грозным оружием, но на самом деле была страшнее плети. Плеть оставляла на коже длинные багровые полосы, часто рассекала её и вызывала сильные кровотечения. Пользуясь этим, многие заключённые после наказания обращались к врачу и получали на несколько дней освобождение от работы, потому что израненная спина могла воспалиться, а заражение надолго вывело бы работника из строя. От удара «хлесталкой» на спине оставался лишь тёмный кровоподтёк. От нескольких ударов спина распухала и болела невыносимо, болела сильнее и дольше, чем после наказания плетью, а между тем крови не было, или почти не было, стало быть, не было и повода отдохнуть от работы. Врач мазал кровоподтёки какой-то мазью, иногда давал болеутоляющее, которое помогало только людям с сильным воображением, и советовал во время работы обязательно прикрывать спину от солнца...

Каторжники придумали прозвище для Хью Баррета. Они называли его «вампиром». Действительно, патологическая натура сержанта, необъяснимая жажда чужих страданий, придавали ему сходство с мрачной нежитью. Казалось, он постоянно ищет, кого бы помучить. А ещё ему нравилось, когда перед ним трепетали и заискивали. Некоторых каторжников он приучил доносить ему на других, и это вызывало немало ссор в лагере, а ссоры были «золотым дном» для Баррета: он всегда искал виновного в драке и непременно его наказывал.

Вторым пугалом Пертской каторги уже давно стал молодой солдат Джим Фридли. Это был парень гигантского роста, сильный, как пара быков. В обычном состоянии он был добродушен и ленив, едва отзывался на своё имя, а заключённых совершенно не замечал. Но весь ужас заключался в том, что Фридли хотя бы раз в неделю обязательно напивался, а пьяный делался невменяем и кровожаден не меньше Баррета. Его широкое толстое лицо наливалось чудовищной злобой, глаза делались дикими, безумными, и в тёмной его душе появлялась неутолимая жажда убийства. В таком состоянии Фридли обычно носился по лагерю поздним вечером с обнажённым тесаком или с револьвером и искал себе жертву. Бывало, он врывался в лачужки, и обитателей спасало только его неумение развернуться на узком пространстве — они успевали проскользнуть к выходу, покуда он всматривался, нацеливаясь кого-нибудь ударить или пристрелить. Однажды он выстрелил в какого-то солдата, и пуля оцарапала тому руку. Фридли спасло только отсутствие в лагере Гилмора — тот был в отпуске. Лойд же, узнав, что пострадавший согласился простить покушавшегося (не бескорыстно, но этого полковник не уточнял), поступил точно по уставу, то есть подверг нарушителя аресту на несколько дней и лишил его месячного жалованья. Расстроенный Джим недели три вовсе не пил, но потом всё началось сначала.

Прочие солдаты и офицеры охраны были вполне обычные люди и ничем не отличались от других солдат и офицеров, разве только тем, что в силу обстоятельств несли службу на каторге...

Лачужки заключённых, выстроенные неровными улочками в центральной части лагеря, были примитивными и утлыми сооружениями из толстых и тонких палок, крытые чем попало — обрезками досок, обрывками парусины, сухой травой, ветками, кусками древесной коры. Некогда здесь стояли общие бараки, каждый на сто с лишним человек, но лет за двадцать до описываемых событий произошёл большой пожар, и все деревянные строения начисто сгорели. При этом погибли и более сотни каторжников — в то время их на ночь приковывали к койкам. После этого приковывать перестали, да и железные койки сменились деревянными лежанками, а вместо бараков уцелевшие заключённые за несколько дней соорудили несколько десятков лачужек. Впоследствии решено было так всё и оставить — во-первых, на строительство новых бараков пришлось бы искать деньги, а во-вторых — начальство решило больше не селить заключённых в большие общие помещения. В прежние бараки охранники побаивались заходить: никогда ведь не знаешь, что за сюрприз найдётся у этих разбойников — сумели ведь большинство из них освободиться от цепей и выскочить из бараков во время пожара — охрана их не спасала — сами справились, а значит, у них нашлись напильники, может, и ещё что?.. Словом, нынешняя обособленность каторжников была на руку начальству — обособленность отдаляла их друг от друга, а охране проще было, в случае чего, устраивать обыски либо палками выгонять на работу тех, кто пытался от неё уклониться, скажем, прикидываясь больным.

Хижина, в которой поселился мистер Шерлок Холмс, была немного перекошена набок, но зато почти не протекала, в её новый постоялец убедился во время первого же проливного австралийского дождя. Хижина была рассчитана на двоих, но вторая лежанка в ней пока что пустовала, и нельзя сказать, чтобы новичок Пертской каторги был этим огорчён. Он и так должен был постоянно, каждую минуту помнить о своих «товарищах но несчастью». Каторжники получили в его лице превесёлое развлечение, в особенности те из них, кто оказался здесь именно благодаря его заслугам.

Ни во время работы, ни в часы вечернего отдыха, ни за завтраком, обедом или ужином, достойные обитатели каторги не оставляли в покое своего давнего врага. Насмешливые вопросы, язвительные замечания, колкие шутки звучали вокруг него ежеминутно. Он изредка отвечал на них, причём так, что у шутника надолго пропадала охота упражнять своё остроумие. Но чаще издевательства оставались без ответа — Шерлок Холмс не реагировал на них, будто вовсе их не слышал.

Несколько раз, ложась вечером спать, он находил под циновкой на своей лежанке змей. Это его не тревожило: он хорошо помнил, что змеи Австралии все без исключения не ядовиты, и преспокойно выкидывал «дружеские дары» за порог.

Однажды кто-то едва не поджёг ночью его хижину, но, должно быть, это действовал какой-то глупец-одиночка: наутро после этой попытки, за завтраком Джон Клей, не обращая внимания на охранников, во всеуслышание объявил:

— Если ещё кто будет дурить по ночам с огнём, пускай лучше сразу выроет себе могилу! Да ведь от любого ветерка мы могли запылать все, как один. Здесь такое уже бывало. И, говорят, остолоп, который таким манером хотел с кем-то свести счёты, погорел вместе с обидчиком.

Завтракали заключённые за длинными столами, сооружёнными под широким навесом, возле самой кухни. Здесь же они ужинали, а обед привозили прямо в карьер, где шла работа — водить их взад-вперёд, по мнению полковника Гилмора, не имело смысла.

За столом, во время еды чаще всего происходили стычки мистера Холмса с его главным врагом — Джоном Клеем. Этот молодой человек не терял ни одного случая наговорить Холмсу колкостей, причём его издёвки, в отличие от грубых и бездарных шуточек прочих каторжан, всегда были умны, точны, едки, всегда более или менее обидны. Джон Клей прилагал все усилия, чтобы влить каплю яда в каждый глоток воды, в каждый вздох своего недруга.

— У меня заключение пожизненное, — говорил он, — а у него, видите ли, всего семь лет. Между тем, как признал суд, я тоже убил одного-единственного человека, ну, а скольких там ограбил, это уже мелочи. И тем не менее я должен издохнуть на этой каторге. Ну, так уж постараюсь, чтобы и он здесь издох, а не вышел на волю!

В ответ на эти старания Клея Шерлок Холмс сохранял всё то же ледяное спокойствие. Он не издевался над мистером Джони, словно не хотел распалять его ещё больше. Но именно от его спокойствия Джон Клей приходил в настоящую ярость.

— Послушайте, сэр, — сказал он как-то, когда волею случая они оказались рядом во время работы в карьере. — Может быть, мне вас вызвать на дуэль? Правда, это уронит мою честь: я ведь королевских кровей, а вы, как мне известно, даже не дворянин. Но зато в славе мы равны: вы были величайшим в Англии сыщиком, я — знаменитейшим вором. Только зря вы решили попробовать себя в нашем деле — убийство у вас вышло неказистое, вы завалились. Но дуэль у нас получилась бы эффектная, а? Согласны?

— Не согласен, — ответил Шерлок Холмс, продолжая методично орудовать киркой. — Дуэль между нами уже была, сэр, и я её выиграл. А переигрывать не в моих правилах.

— Но зато в моих! — многозначительно произнёс Клей.

Их настоящая, не на жизнь, а на смерть стычка была неминуема, это понимали все каторжники. Тем более, что многие «старые знакомые» Холмса с радостью готовы были в случае такой стычки помочь Джони. Впрочем, некоторые не стали дожидаться и решили действовать сами.

Однажды вечером, засидевшись после работы на краю лагеря, где можно было издали услышать лёгкий шелест ручья и голоса ночных птиц, Холмс возвращался в свою хижину затемно, перед самым отбоем. Он лишь на секунду задумался, отвлёкся и едва не упал, наткнувшись на чью-то подставленную ногу. Кто-то глухо хохотнул, а сзади тяжёлая масса обрушилась Шерлоку на спину. Но тот уже успел сгруппироваться и сходу, используя приём японской борьбы, перекинул нападавшего через себя, при этом разворачиваясь навстречу новому нападавшему, атаку которого не видел, но угадал, как угадывает её матёрый зверь, не раз и не два побеждавший в ночных схватках.

Кулак Холмса врезался в чьё-то лицо, саданул по оскаленным зубам, и нападавший захлебнулся кашлем, а Шерлок понял, что об эти зубы, должно быть, в кровь разбил суставы. Вновь кто-то попытался атаковать сзади и вот тут уже получил всё сполна. Холмс вдруг понял, что сковавшее его ледяное оцепенение, некое безразличие, в панцире которого он прятался всё последнее время, разом слетело с него. Он закричал от радости, поняв, что наконец-то можно драться, а не избегать всеми силами драки, как он делал много дней подряд. Он дрался уверенно, жёстко, стремительно, с равным успехом используя навыки бокса и приёмы японской борьбы, которой занимался много лет и тоже владел великолепно. Противников было пятеро или шестеро, в темноте он их так и не сосчитал — только понял, что двоих — самого первого и того, что тоже пытался вскочить на него верхом, он сразу свалил, и они уже не принимали участия в драке. Остальные тоже продержались недолго. Громадный детина, тот, что пытался подставить Холмсу ногу, влетел в чужую хижину, проломив своей тушей её стену. Юркий маленький Ринк шлёпнулся на плечи стоящему на четвереньках беззубому Хику и едва не свернул тому шею. Кто-то, ища спасения, влетел в оказавшийся поблизости сарайчик, то ли позабыв о его назначении, то ли считая, что уж лучше туда... Отверстие в полу сарайчика оказалось достаточно широким, да и одна из досок с краю этого отверстия сильно подгнила, а потому нападавший с отчаянным воплем провалился в то, что до краёв заполняло вырытую под сарайчиком яму. К счастью, каторжник оказался в этой субстанции всего лишь по шею, но увяз в мягком, скользком дне и продолжал вопить, призывая товарищей на помощь, однако желающих вытаскивать его не нашлось. Равно, как не нашлось охотников и продолжить драку — они исчезли, растаяв в темноте, и на земле остался лишь один из тех, кто получил нокаут. Несколько минут спустя его обнаружила и пинками привела в себя охрана, изрядно добавив ему синяков в отместку за беспокойство.

Мистер Шерлок Холмс успел добраться до своей лачужки прежде появления охранников. Ему совсем не хотелось с ними встречаться и признаваться, что он, хотя бы и против воли, был участником ночной драки. На случай, если солдаты станут заглядывать в ближайшие хижины, ища свидетелей случившегося, он тщательно вытер кровь с лица и обмыл в жестяной плошке разбитую руку. На порванный ворот его холщовой рубашки, как он надеялся, охранники внимания не обратят — мало ли, где каторжник мог её разорвать? Впрочем, им не захотелось возиться с разбирательством — хватило и того, что пришлось с помощью длинной палки выуживать со дна отхожего места злополучного ныряльщика, не то он своими воплями мог разбудить и начальство, а это было бы уже много хуже.

Когда за дверьми хижины всё смолкло, Шерлок улёгся на лежанку, закинув руки за голову, прикрыв глаза. Он понял, что впервые может позволить себе роскошь совершенно расслабиться. В этот вечер, во всяком случае, ему уже ничто не угрожало. Среди напавших на него людей не было Джона Клея — его-то он бы узнал, но и Джон сегодня не придёт сводить счёты — двух разборок за одну ночь охрана не простит обитателям лагеря.

Мысли мистера Холмса улетели куда-то прочь, вдаль от Пертской каторги, от Западной Австралии, далеко от сегодняшнего дня. Он вдруг увидел набережную Темзы, одинокий, тускло светящий фонарь в белёсых клубах тумана, услышал лёгкие шаги по мощёной мостовой. И музыку. Что же это было? Гендель? Да нет же, нет! Это был Моцарт. Почему он играл тогда именно Моцарта? Он ведь редко его играет. Радость... В этой музыке звучит радость, побеждающая смерть. Ему тогда так хотелось радоваться. И так не хотелось думать о смерти!

Он уснул в эту ночь с улыбкой на губах.

ГЛАВА 3


Прошло два месяца.

Постепенно многие заключённые отстали от мистера Холмса со своими насмешками. Не отвязывались лишь самые рьяные, но их одинокие выкрики звучали теперь как-то потерянно.

Каторжникам казалось с самого начала, что бывший сыщик постарается завязать приятельские отношения с охраной и, по возможности, с начальством каторги. Но этого не произошло. Шерлок Холмс работал безупречно, но ничуть не стремился показать своё усердие надзирателям, даже напротив: видя, что за ним наблюдают, он работал медленнее или даже устраивал себе отдых. Не старался он и попасть в «примерные», никому никогда не угождал и не добивался для себя никаких привилегий.

Его первое столкновение с Хью Барретом произошло во время работы, вскоре после полуденного отдыха. Вампир давно присматривался к новичку и явно очень хотел задеть его, но повода найти не мог.

И вот как-то раз он увидел, как Шерлок Холмс, прервав работу, оглядел свою кирку и стал постукивать древком по выступу камня. Баррет в одну секунду оказался рядом с ним.

— Ты что это не работаешь? — спросил он.

— Кирка расшаталась на древке и нужно её укрепить, — спокойно ответил Холмс.

— А работа будет стоять?! — вскипел Вампир.

— Но если кирка сорвётся с древка, работа простоит куда дольше, — резонно заметил заключённый.

— Ты нарочно расшатал её, чтобы лентяйничать, негодный жулик!

На тонких губах Холмса мелькнула презрительная улыбка:

— Если бы я хотел вас обмануть, я бы сделал это гораздо умнее, — сказал он и повернулся к излому скалы, который только что долбил.

— Я тебе поумничаю!

И Хью Баррет занёс для удара свою «хлесталку».

С неуловимой быстротой Шерлок Холмс обернулся, и трудно сказать, что скорее остановило Баррета: стальные пальцы заключённого, перехватившие его запястье, или стальной взгляд, пронзивший его и парализовавший, словно взгляд змеи.

Приблизив своё лицо к вспыхнувшей физиономии Вампира, Холмс чуть слышно проговорил:

— Имей в виду, подонок: если ты хоть раз меня ударишь вот так, ни за что, я убью тебя, и никто никогда не узнает, отчего ты подох.

На мгновение Баррет онемел. Как почти все садисты, он был труслив, кроме того, взгляд и голос Холмса не оставляли сомнений в серьёзности сказанного. Наконец Вампир обрёл дар речи.

— Ты... смеешь мне угрожать?! — прохрипел он.

— Я не угрожал вам, — возразил Шерлок Холмс. — А смею я абсолютно всё и прошу вас это учитывать. Я знаю, что по правилам вы имеете право ударить заключённого за очевидный проступок. Если таковой будет мною совершён, воля ваша, я стерплю, потому что я такой же каторжник, как все остальные. Но без вины не смейте трогать меня, даже замахиваться на меня не смейте — я вам этого не позволю! И всё, ступайте отсюда, не то сейчас от моей кирки полетит щебень, и осколки могут попасть вам в лицо.

С этими словами он опять отвернулся и принялся за работу с прежней методичностью.

Это было неслыханное поражение Хью Баррета. Он не ушёл, а буквально уполз из карьера и в этот день больше там не появлялся. Заключённые проводили его торжествующим шёпотом, а кто-то тихонько воскликнул:

— Вот так его давно бы! Эк скорёжился! Ублюдок поганый!

Но в следующие дни своего дежурства Вампир так и вился вокруг Холмса.

— Я жду своего часа, сэр, жду своего часа! — повторял он с вкрадчивой улыбкой, когда заключённый оборачивался к нему.

— Ждите, ждите! — любезно отзывался Шерлок, продолжая работать с прежней ловкостью, что вызывало в охраннике отчаянную злость — придраться вновь было не к чему.

Когда в один из таких дней они шли с работы, юркий пройдоха Ринк поравнялся с Холмсом и вполголоса сказал:

— Не зли ты его! Он ведь когда-нибудь всё равно доберётся до тебя со своей «хлесталкой».

— Очень возможно. — Пожал плечами Холмс. — Из реки сухим не выйдешь, а из болота и подавно.

— Ему лучше угождать! — вздохнул маленький ловкач.

— Не обучен! — усмехнулся Шерлок. — Но за советы и сочувствие спасибо.

— Я ж помочь хочу! — с некоторым смущением бросил Ринк, и всю остальную дорогу оба молчали.

Два дня спустя произошёл случай, который ещё сильнее поднял бывшего сыщика в глазах каторжников.

Уже неделю шли проливные дожди. Работать приходилось в грязи и слякоти, возить тачки сделалось тяжело и опасно, и все были злы до ужаса — и заключённые, и охрана.


Однажды разразилась гроза. Дождь превратился в ливень, стало темно, словно наступила ночь, и молнии, чиркая в темноте, так и били в землю, совсем близко от карьера. Не на шутку испуганный, начальник охраны приказал:

— Прекратить работу! Переждать грозу!

Охранники попрятались в редких кустах, росших по краю карьера и под навесом внизу. Часть заключённых, из тех, что считались «примерными», присоединились к ним. Остальные либо втиснулись в ниши, выбитые кирками в стенах карьера, либо прикрылись пустыми тачками и с унылым видом сидели так, принимая непрошеный душ.

Дождь был не особенно холодный, но падая стеной, непрерывно, становился невыносимым, вызывал озноб, доводил до исступления.

— Бог знает, что такое! — не выдержал через некоторое время кто-то. — Да ведь это же до вечера! Надо вернуться в лагерь! Эй, есть тут кто-нибудь? Охрана!

— Ведите нас по домам! — поддержали его несколько голосов. — Что мы, скоты, что ли? Подохнуть можно под этим дождём!

Раскаты грома заглушали вопли недовольных. Молнии вонзались в склон холма уже совсем близко от карьера, и многим сделалось страшно.

— Этак станешь, и похоронить нечего будет! — прошептал беззубый Хик и перекрестился.

— Заткнись ты! — огрызнулся сидевший с ним рядом Джон Клей. — Тебя и так не в мраморном склепе похоронят.

Гром ударил снова, и склоны карьера содрогнулись от этого грохота, а вслед за ним вдруг послышался отчаянный вопль:

— Спасите! Помогите!!!

Из-за жёлтых куч щебня вынырнул человек в облепивших тело тюремных лохмотьях и, путаясь в кандалах, спотыкаясь, посыпался вниз, на дно карьера. За ним выросла громадная фигура и с рёвом, похожим на пароходный гудок, ринулась следом.

— Матерь Божия! — пискнул Ринк. — Это же Берт Свенсон. А за ним Джим Фридли гонится... Пьян, как пивная бочка!

— Уб-б-бью! — ревел охранник, потрясая револьвером и, к ужасу зрителей, всё ближе настигая свою жертву. Свенсон пытался спрятаться среди сбившихся в кучки заключённых, но все шарахались от него, как от зачумлённого. Они хорошо знали, что пьяный Фридли выпалит, не раздумывая, а раз уж почему-то он выбрал жертвой именно Берта, то и выпалит именно в него, но попасть может в любого, кто окажется рядом.

Вспышка молнии на миг ярко осветила и преследуемого, и преследователя и все увидели, что искажённое лицо Свенсона сделалось похоже на гипсовую маску, слепок с трагической маски греческого актёра. При этом фигура Джима в голубоватом свете выглядела ещё громаднее и страшнее. В ней почудилось всем нечто первобытное, непреодолимое, зверское. Заключённых охватил трепет.

В этот момент Свенсон зацепился кандалами за ручку чьей-то перевёрнутой тачки, пошатнулся и упал на одно колено. У него вырвался дикий возглас. Преследователь был уже в нескольких шагах, и в наступившей на мгновение тишине было хорошо слышно, как щёлкнул курок его револьвера.

— Охрана! На помощь! Да остановите же его кто-нибудь!!! — закричал один из заключённых.

Джим стоял на некрутом скате выработки, широко расставив ноги, набычась, глядя прямо перед собой налитыми кровью, безумными глазами. Револьвер в его руке медленно, неуклонно поднимался, нацеливаясь на жертву.

Но вдруг за спиной Джима в свете новой молнии возникла тонкая высокая фигура, и могучий удар обрушился на его шею. Фридли заревел, коротко, испуганно, как бык на бойне, и рухнул лицом вниз на рассыпающийся щебень.

Заключённые онемели.

Шерлок Холмс нагнулся, приподнял под мышки обмякшее тело солдата и перевернул его лицом вверх. По красной физиономии Джима стекали грязные ручейки.

— Беги, прячься! — прошипел из-под своей тачки Ринк. — Он же тебя убьёт!!!

— Не убьёт. — Ответил Холмс невозмутимо.

Берт Свенсон тем временем освободил свою цепь, отполз в сторону и спрятался среди заключённых.

Фридли пошевелился, замычал, начал медленно ворочать головой из стороны в сторону. Шерлок зачерпнул ладонью воды из глубокой лужицы и плеснул в лицо солдату. Тот открыл глаза, привстал, затем тяжело и грузно поднялся. В его пьяных глазах появилась какая-то осмысленность.

— Кто меня ударил? — тупо спросил он, не выпуская из скрюченных пальцев взведённого револьвера.

— Я,— ответил Шерлок Холмс.

— Ты? — переспросил охранник.

— Я.

Несколько мгновений Джим Фридли пытался осознать происшедшее, потом глухо, раздельно спросил:

— А... за ч-то?

— Так ведь ты хотел застрелить человека, дурак! — спокойно сказал Шерлок.

Фридли помотал головой.

— Человека? Я?

— А то кто же? Посмотри на свой револьвер, у него курок до сих пор взведён.

У Джима на лице появилось что-то похожее на усмешку.

— Это я так нализался? — спросил он.

Шерлок Холмс, не говоря больше ни слова, отобрал у него оружие, разрядил и, спустив курок, вновь зарядил и сунул в руку Джима.

— С оружием так не обращаются, молодой человек. И напиваться до бесчувствия только потому, что вам не пришло письмо от матушки, по меньшей мере, глупо. Дожди идут, дорогу размыло, вот почта и запаздывает.

Голос Холмса при этих словах стал мягче, глаза, только что сурово смотревшие на Джима, немного потеплели. Тот почесал мокрой пятерней в мокрых волосах и пробурчал:

— Размыло... А полковнику есть письма из Лондона и Леннерту есть. А мне нет.

— Позже отправлено, — по-прежнему мягко сказал Холмс.

Фридли вдруг так и подскочил:

— Эй! А ты откуда знаешь про мою матушку? Тебе сказал кто-то? И про письмо...

— Это и так очевидно. Так же, как то, что тебе нельзя пить.

— Это точно! — Фридли опять почесал в затылке. — Надо же! Кабы я кого застрелил, так что я бы потом делал? Хоть арестанта, а ведь душа же в нём... Никогда больше пить не буду!

— Пустые слова! — Шерлок тряхнул головой, и по его лицу потоком хлынула с промокших волос вода. — Пустые слова, Фридли. Надо бросать эту службу и ехать к матушке. В конце концов, можно неплохо прожить и без коров на собственной ферме.

— А вы и про коров знаете? — голос Джима совсем потускнел. — Я никому не говорил.

— А я знаю. — Шерлок рукавом смахнул воду с лица и повернулся, собираясь идти вниз, к другим заключённым. — Идите, проспитесь, юноша, да спрячьте подальше свой револьвер. И не вздумайте никому сболтнуть, что он побывал в руках у каторжника, не то пропали и ваши коровы, и ваши погоны.

И не глядя больше на Фридли, он пошёл, расплёскивая мутные ручейки, к группке неотрывно смотревших на него каторжников. Тачкой, которой он до того прикрывался, уже завладел Берт Свенсон, но, увидев, у кого он её взял, тотчас снял её со своих плеч.

— Мы поместимся под ней и вдвоём, — сказал Холмс и сел рядом с человеком, которого только что спас.

Гром прогремел над самыми головами людей одновременно с ослепительной вспышкой, и все увидели, что Джим Фридли ещё стоит на склоне, опустив голову и ковыряя носком ноги мокрыекамни.

— Ну, парень, я думал, он тебя пришьёт! — прошептал на ухо Шерлоку Свенсон. — Ты, похоже, и самого дьявола взнуздаешь. Если кто впредь тронет тебя, только моргни мне!

— Благодарю. — Шерлок Холмс усмехнулся. — Меня не трогает никто.

— А Клей? — сощурившись, спросил швед.

Шерлок в ответ только пожал плечами. Свенсон нашёл глазам фигуру Джона Клея, так же, как и они, забившегося под тачку, и сплюнул себе под ноги, в мутную дождевую воду.

— Знаю я хлыща этого. Пусть только сунется!

«Берт Свенсон, — вспомнил между тем Шерлок. — Тысяча восемьсот девяносто третий год. Ограбление на железной дороге Лондон—Ливерпуль. Попытка убийства».

— Все мы здесь не ангелы, мистер Свенсон, — проговорил он вполголоса. — Я не нуждаюсь ни в чьей защите. А вам и мне легче, чем Клею. Мы выйдем отсюда. А он нет.

— Он уже два раза бегал, — буркнул Берт. — Да не выходило у него. Его все здесь боятся. А я не боюсь.

— А что бояться заключённого в кандалах? — засмеялся Холмс. — Вот Фридли с револьвером — дело другое.

— Твоя правда!

И пристыженный Свенсон замолчал надолго. Дождь всё лил, гроза не унималась, всем было холодно, но никто больше не вопил и не ругался, ибо все сообразили, что лучше не злить и без того обозлённую охрану.

В каждой группке обсуждали происшедшее, и почти все сходились на том, что «не будь сыщика, Берту была бы крышка, — а потом и болвану Джиму».

— Слушай, — спросил вдруг Свенсон после долгого молчания, — я слышал кое-что из того, что вы там говорили. Ну, с Фридли-то. Ты откуда узнал, что у этого олуха мать есть и что он от неё ждал письма, да не получил? Я всё башку ломаю, а понять не могу.

Шерлок опять засмеялся, но не вслух, а беззвучно, как умеют смеяться немногие.

— Нечего тут ломать башку, — сказал он, — это очень просто. Я давно наблюдаю за Фридли. Интересный в своём роде тип. Впрочем, мне все люди интересны с той или иной точки зрения. Так вот, по нему заметно, что он — человек одинокий. Но кто-то у него определённо есть — он носит в кармане платок, тщательно обшитый простым деревенским кружевом, и видно, что дорожит им. Недавно у него появилась табакерка с простеньким узором, явно кем-то присланная. Он при мне показывал её одному солдату и говорил что-то очень ласковое и доброе, судя по выражению его лица. Можно было предположить, что это — подарки возлюбленной или невесты. Но, зная Фридли, я подумал, что такой скрытный и застенчивый парень не стал бы хвалиться перед малознакомым человеком подарком от любимой. Кроме того, и от самих подарков веет скромной деревенской старушкой: кружева старомодные, табакерка сделана во вкусе сороковых годов. Дальше. Сегодня утром, когда мы выходили на работу, Фридли юлил вокруг дежурного офицера и упрашивал того, чтобы он послал его в Перт за почтой. Явно парень хотел поскорее получить письмо. Так ждут писем от очень близкого человека. Стало быть, деревенская старушка — его мать, судя по всему, других родственников у него нет. В Перт он поехал. Вернувшись, был зол, как собака, и напился. Ясно — письма не получил, заволновался, ну и вот — реакция.

— Хорошенькая реакция! — фыркнул Свенсон. — Из-за этой его реакции у меня могла быть дырка в башке... Стой-ка! А коров ты откуда взял?

— Это ещё проще, — объяснил Шерлок. — Фамилия у Фридли английская. Но по выговору он типичный выходец из сельской местности Шотландии. Мечта всякого такого деревенского молодца — небольшая ферма и десяток тучных коров. Я не раз видел, как он сидел на камне, задумавшись, с самым мечтательным выражением, какое только может появиться на столь грузной физиономии, и палочкой рисовал перед собой больших рогатых животных. Правда, способности к рисованию у него приблизительно те же, что были у наших пращуров, которые разрисовывали стены своих пещер сценами охоты. Я сразу решил, что Фридли здесь служит ради этой самой фермы и коров, деньги посылает матушке, ну а на остающиеся пьёт. Вот я и посоветовал ему лучше бросить такую службу. Я не пророк, но готов предсказать, что с ним здесь в конце концов случится что-нибудь скверное.

К восьми часам вечера дождь стал слабеть, гроза утихла, но пора было уже возвращаться с работы, и конвойные повели продрогших, съёжившихся каторжников назад, в лагерь.

Ночью дул сильный ветер, хижины скрипели и содрогались от его порывов, а утром, проснувшись, заключённые увидели, что ветер разогнал облака, и в чистом, как хрусталь, утреннем небе разгораются первые лучи солнца.

В это утро завтракали молча, ни одни из каторжников не обратился к мистеру Холмсу с обычными шутками или вопросами. Даже те, которым, возможно, хотелось этого, молчали, опасаясь Берта Свенсона.

Молчал и Джон Клей. Он ел, глядя в стол, но когда вдруг поднял голову и взгляд его встретился со взглядом Шерлока, оба почувствовали ясно, что между ними что-то ещё должно произойти. Клей скривил губы и отвернулся. Шерлок пожал плечами и склонился к своей жестяной тарелке с остатками жидкой овсянки.

А неделю спустя произошло несчастье. И, как знать, не случись оно, судьба Шерлока Холмса могла сложиться совсем не так, как она сложилась в дальнейшем.

ГЛАВА 4


В этот день дежурным офицером в карьере снова был Хью Баррет. Работа шла поэтому особенно уныло, и заключённые трудились молча, не перебрасываясь словами, не перешучиваясь и не переругиваясь, боясь привлечь к себе внимание Вампира. А тот ходил по карьеру, заложив руки за спину, и из-за спины его торчал светлый хвост «хлесталки». Он зорко следил за всеми, но в этот день ему не везло — попались только двое «нерадивых», к остальным было не придраться, и сержант начал к концу дня выходить из себя.

Дорога, по которой заключённые качали тачки, уже просохла после дождей, и колёса теперь не скользили, никто не спотыкался, а значит, и на дороге «добычи» было мало. Вампир ходил мрачнее тучи и, как всегда, то и дело оказывался возле Шерлока Холмса, но тот в этот день и вовсе не обращал на него внимания, а работа у него, как обычно, спорилась. Его кирка круто взвивалась и опускалась, отламывая ровные ломтики камня, которые рассыпались жёлтыми осколками и образовывали у ног заключённого ровную горку. Затем, отложив кирку, Холмс брался за лопату и так же равномерно начинал кидать щебень в тачку, чтобы затем, наполнив её, покатить к узкой тропе и дальше, по тропе, к дороге.

Прежде заключённых разделяли на группы, и каждый выполнял только одну работу: рубил, наполнял тачку, или возил её. Но из-за этого часто возникали ссоры: каждому казалось, что у другого работа легче, и начальство каторжной тюрьмы распорядилось: все работают «по полному циклу»: рубят, грузят тачку, везут к телегам и перегружают в них щебень. Возможно, это немного замедляло работу, но перебранки между каторжниками прекратились, а значит, меньше стало хлопот и у охраны.

Шерлоку нравилось разнообразие в работе. И, как ни странно, больше всего нравился самый трудный её этап: доставка груза к дороге. Он толкал перед собой тяжеленную тачку, словно испытывая удовольствие от прилагаемых усилий, от предельного напряжения мышц, от боли в плечах и в пальцах, намертво сжатых на влажных от пота металлических ручках. При этом его позолоченное австралийским загаром лицо оставалось почти бесстрастным. Что творилось в душе этого человека, чем было полно его сознание, куда устремлялись его мысли, этого всё так же никто не знал, и никто не смог бы догадаться. Эта сильная натура ни у кого не искала сочувствия, никому не жаждала излиться, ни от кого не просила сострадания.

Впереди и позади Холмса двигались со своими тачками другие каторжники. Близилось время заката, но жара не спадала, и по спинам людей катились струи пота, пот капал с бровей, лез в глаза, мешал смотреть.

Внезапно движение на дорожке прекратилось. Шерлок Холмс едва успел остановить свою тачку и чудом не врезался в шедшего впереди заключённого. Тот, истошно ругаясь, тоже тащил тележку на себя, не давая ей соскальзывать.

— Дорогу! — заорал он.

Оказалось, что у тачки Джона Клея расшаталось колесо, и при повороте обод его заскочил в выбоину дороги, сильно размытой дождём. Джон остановился, дёрнул тачку раз и другой, но та была тяжело нагружена и не поддавалась. И тогда молодой человек, вместо того чтобы зайти сбоку и попытаться приподнять тачку, используя положенную поверх щебня лопату, зашёл спереди, зло стиснув зубы, ухватился за передок и потянул тележку на себя.

— Что ты делаешь?! — закричал беззубый Хик, который шёл сразу за Клеем. — Сорвётся же!

— Поди к дьяволу! — ответил, багровея от натуги, Джон.

Колесо выскочило из выбоины, но тачка не выпрямилась, а заскользила под уклон. Тропа была в этом месте довольно крута, и передок со страшной силой надавил на руки и на грудь Джона Клея.

Ему следовало опрокинуть тачку на бок и, вывалив груз, снова поставить на колёса. Но он растерялся и, отпрянув, ринулся вниз, стремясь избежать столкновения, боясь, что железные колёса переломают ему ноги. Это едва не погубило каторжника. Ниже тропа делала ещё один крутой поворот, как раз в этом месте за деревянной изгородью был обрыв, а под ним неистово ревел вспучившийся после дождей водопад.

Тачка, отпущенная Клеем, подскочила, точно обрадовавшись свободе, и понеслась вниз.

— Берегись! — завопил Хик.

Джон Клей обернулся, но было поздно. Тачка ударила его, опрокинула, прокатилась через его скорчившееся тело и, зацепив задними колёсами, немного протащила за собой. Затем, встретив на пути дощатый забор, тележка ударила в него, проломила и, грохоча, покатилась с обрыва в пропасть. Спустя несколько мгновений, ревущий водопад поглотил её.

Клей остался лежать возле самого пролома в изгороди. По его левому виску ползла, выбиваясь из густых кудрей, полоска крови.

— Вот болван-то! — прошептал Хик. — Разбился ведь!

Двое заключённых наклонились к Джону, приподняли его.

Охнув, он открыл глаза, но они были мутны, левый глаз затёк кровью. Губы дрожали. На лбу и подбородке расплывались багровые синяки.

Подскочил охранник. Мельком бросив взгляд на пролом в изгороди, он убедился, что едва ли кто-либо рискнёт кидаться вниз с обрыва, и переключил своё внимание на пострадавшего.

— Что с ним?

— Тачкой переехало, — ответили из толпы каторжников.

— Ударило сильно, — добавил кто-то.

Двоим заключённым удалось поставить Джона на ноги, и он, кажется, пришёл в себя, но его лицо свела тотчас судорога. Молодой человек поднёс руку к горлу и прошептал глухо:

— Тошнит!

— Не трогайте его, не трясите! — проговорил, подходя ближе, Шерлок Холмс. — У него сотрясение мозга. Надо везти его в лазарет.

В это время, раздвинув уже собравшуюся на повороте тропинки небольшую толпу, к месту событий протиснулся Хью Баррет. Должно быть, он стоял наверху, когда происходила драма, и всё видел.

— Ну что? — зло спросил сержант. — Работа окончена за пятнадцать минут до конца положенного времени? Груз пропал? А тачка? Я спрашиваю, тачка где? Я тебя спрашиваю, подонок!

Последние слова он не прокричал даже, а провизжал прямо в лицо Джону Клею, надвигаясь на него и яростно сжимая тростниковый прут. Молодой человек понял, что удара не избежать, и закрыл глаза. Но Баррет его не ударил, а повторил на самых высоких нотах:

— Куда девалась железная тачка, которая стоит два с половиной фунта?!

— Она там. — Ответил Джон, кивая в сторону обрыва.

— Ага, значит, нет ни груза, ни тачки!!! Вот, как ты работаешь! Почему ты, дрянь паршивая, шесть лет не желаешь научиться работать?!

Клей молча отвернулся, прикусив нижнюю губу, потом нашёл в себе силы вновь посмотреть на Вампира и сказал высокомерно:

— Я не учился такого рода работе.

— Ну да, ты умеешь только воровать! — заревел Баррет. — Ты нарочно угробил сейчас тачку! Я видел, как она у тебя застряла, и ты, вместо того чтобы её освободить рычагом, стал дёргать спереди, так, что она покатилась вниз!!!

— Не говорите глупостей! — голос Джона Клея сорвался на хрип. — Вы же видели, что меня сшибло с ног... Не хотел же я покончить с собой.

— Я не знаю, чего ты хотел! — Вампир явно торжествовал. — Налицо то, что ты угробил дорогостоящий груз, загубил тачку, тоже недешёвую, остановил работу, которую сегодня уже нельзя возобновить: дыру-то придётся заделывать, не то вы все тут разбежитесь, как кролики.

— Во-во! В водопад попрыгаем! — фыркнул кто-то в толпе.

— Где охрана? — обернулся Хью Баррет. — Где солдаты?

Двое охранников молча выдвинулись вперёд.

— Двадцать пять горячих этому мерзавцу и сию минуту! — приказал Вампир.

— Этак он и Богу душу отдаст! — бросил один из каторжников.

Самое гнусное, что некоторые из сгрудившихся на тропе заключённых засмеялись, услышав эти слова. Они не испытывали жалости к пострадавшему, почти каждого в глубине души радовало, что этого не случилось с ним самим.

Солдаты подхватили провинившегося и вытащили на узкое свободное пространство.

— Остановитесь, господа! Что вы делаете? Вы же убьёте его! — раздался в это время взволнованный голос, и все, стоящие впереди, обернувшись, увидели побледневшее лицо Шерлока Холмса.

— Это кто сказал? — Баррет так и подпрыгнул. — Это ты сказал, мистер любитель порядка?

— Сэр! — выступая вперёд, произнёс Холмс. — Вы же наверняка сами всё видели. Вы видели: это произошло случайно, из-за оплошности Клея, а не по злому умыслу. И мы это видели, хотя наше свидетельство в расчёт и не принимается.

— Вот как? — чёрные узкие глаза Баррета сверкнули. — Вы станете утверждать, что он не виноват?

— Нет, я этого не утверждаю, но...

— Но вы сами, помнится, говорили мне, сэр — соблюдатель правил, что я имею право наказать заключённого за очевидный проступок. Или это не так?

Шерлок стиснул зубы. Его лицо, обычно так мало выдававшее любые чувства, сейчас явственно выражало отвращение и гнев. Казалось, он готов броситься на Вампира.

Однако Холмс сдержался.

— Послушайте, сержант, ни в каких правилах не сказано, что можно бить палками искалеченного, полумёртвого человека! Если узнает комендант, он не одобрит ваших действий.

— Не одобрил бы. — Вкрадчиво поправил Барретт — не одобрил бы, произойди этот случай с другим заключённым. — Мистер Джон Клей у нас на слишком плохом счету, голубчик, его поведение достаточно надоело начальству, к тому же он — убийца, приговорённый к пожизненной каторге. За ним два побега. Комендант будет только рад, если наконец кто-то утихомирит этого проходимца.

— Тюремные правила равны для всех! И человеческие нормы тоже! — крикнул Шерлок.

Баррет усмехнулся и кивнул солдатам:

— Приступайте. Что вы встали? Двадцать пять горячих, и можете потом тащить его к доктору Уинбергу. Доктор будет счастлив!

— Постойте! — на бледном лице Шерлока вдруг проступил румянец, он движением руки остановил солдат, повиновавшихся ему, как обычно повинуются люди человеку, наделённому большой магнетической силой, даже если он не имеет над ними обычной власти. — Постойте! Сэр! — тут он посмотрел в глаза Баррету и заговорил почти с мольбой в голосе. — Сэр, заклинаю вас: ради бога, один раз в жизни проявите человечность! Кто знает, а вдруг вы получите от неё большее удовлетворение, чем от жестокости?

Несколько мгновений Хью Баррет в недоумении смотрел на Шерлока, не понимая, откуда берётся в нём эта сказочная сила, подчиняющая себе самые жестокие души. Потом Вампир расхохотался:

— Ага! Так ты, стало быть, любишь людей, мой дорогой! Ты, как это называется! Фи-лант-pon! И это после того, как тебе пришлось всю жизнь копаться в человечьем дерьме?! Ну-ну... Ладно. Так раз ты филантроп, то тебе, верно, не жалко дать попортить свою шкуру вместо шкуры убийцы? А? Подставь свою спину вместо спины этого молодчика, и мы будем квиты.

Сразу наступила тишина. Стоявшие выше и ниже на тропе каторжники вытягивали шеи, боясь пропустить хотя бы слово. И услышали, как Шерлок ответил:

— Как вам угодно, сержант. Пожалуйста.

Лицо Вампира выразило поистине сатанинскую радость. Он обернулся к солдатам:

— Бросьте этого пришибленного, ребята. Если джентльмену угодно его заменить...

— Это не дело, сержант! — осмелился высказаться немолодой охранник. — Видано ли — вместо одного человека отхлестать другого? Вместо виноватого невиновного? Воля ваша, а я этого приказа выполнять не буду!

Баррет скривился, злобно посмотрел на солдата и процедил:

— А я пока ничего и не приказывал. Вам не приказывал. Этот парень мой, я его вам не уступлю.

Джон Клей в продолжение этого разговора, не отрываясь, расширенными глазами смотрел на Холмса, когда же тот скинул свою холщовую рубашку и, как это делали до него многие и многие заключённые Пертской каторжной тюрьмы, опустился перед сержантом на услужливо перевёрнутую кем-то колёсами вверх пустую тачку, молодой человек оттолкнул поддерживавшего его Ринка и закричал звонким от напряжения голосом:

— Эй, ты что, сошёл с ума?! Не нужны мне такие одолжения!

Шерлок обернулся в его сторону и сказал со смехом:

— Бесполезно, мистер Клей! Сержанту так давно хотелось этого! Он теперь не упустит добычи.

— Да уж не упущу! — отозвался Баррет и привычным движением, но с каким-то особенным удовольствием занёс «хлестал ку».

Ряды каторжников онемели. В полной тишине звучали удары. Никто не решился их считать.

Наконец сержант остановился, взмокший, весь красный, и, кривясь от возбуждения, выдохнул:

— Ну вот, вот теперь всё.

— Нет, не всё. — Отчётливо, хотя и чуть тише, чем обычно, прозвучал голос Шерлока Холмса. — Двадцать четыре, а не двадцать пять. Вы не в ладах с арифметикой, сержант. А я не люблю быть в долгу. Ни перед кем.

— Правда? — от ярости Хью Баррет даже поперхнулся. — Ну так дополучи сполна!

И он нанёс последний удар с такой силой, что тростниковая палка переломилась, а, переламываясь, рассекла кожу и на светлые камни тропы густо брызнула кровь.

— Вот теперь мы в расчёте!

Шерлок, собрав все силы, поднялся, надел рубашку и толчком ноги поставил пустую тачку на колёса.

Каторжники хранили гробовое молчание. Их лица выражали одно только странное отупение, некоторые изумлённо переглядывались.

Хью Баррет сердито бросил обломок «хлесталки» и сказал, почему-то глядя в сторону:

— Груз довезёшь до места!

— Конечно. — Кивнул Шерлок.

— Это ко всем относится! — резко возвысил голос Вампир. — А прохвоста, который утопил тачку, тащите в лазарет. Не то непонятно, кто получил горячие...

При этих словах все посмотрели на Джона Клея. Он без памяти лежал на земле.

Около девяти часов вечера Шерлок Холмс отыскал в дальней части лагеря, где до сих пор он ещё не бывал, маленький деревянный дом — лазарет доктора Уинберга. Дверь была заперта изнутри, и после стука из-за двери послышался довольно резкий голос доктора:

— Кто там?

— Заключённый, — ответил Шерлок и почувствовал вдруг, что если дверь сейчас не откроется, он просто рухнет на ступени. — Откройте, доктор, мне нужна ваша помощь.

Дверь приоткрылась, в щёлке показался один круглый, чуть навыкате серый глаз, затем дверь распахнулась:

— Заходите. Что там у вас?

— Спина не в порядке. — Шерлок прошёл в небольшую приёмную и без приглашения опустился на стул. — Говорят, вы можете чем-то смазать.

— Могу. — Кивнул Уинберг, запирая дверь. — Снимайте рубашку. Если не ошибаюсь, я имею честь принимать у себя мистера Шерлока Холмса?

— Совершенно верно.

Доктор Уинберг был плотным среднего роста мужчиной лет под пятьдесят, лысоватым, с виду довольно желчным и нервным. Задвинув засов, он подошёл к своему пациенту и, оглядев его вспухшую, почерневшую спину, присвистнул:

— М-да! Ставлю что угодно, это работа Баррета. Сплошной кровоподтёк! Хотите освободиться от работы?

— А других вы в таком случае освобождаете? — спросил Холмс.

— Других нет. Правда, у вас и ранка на спине, и глубокая, да ещё с занозами. Я могу отписать начальству, что у вас обнаружилась лихорадка, и вы дня три-четыре не будете выходить на работу.

— Спасибо, не нужно. — Шерлок невольно сильно сжал пальцами своё колено, когда доктор провёл смоченной йодом ватой по ранке. Боль пронзала позвоночник, изнутри ломала грудь. — Не нужно, доктор, я завтра смогу работать. Только вытащите занозы, обработайте ссадину и смажьте, если можно, чем-нибудь.

— Как хотите. Подождите минутку. Вижу, вам худо. Лицо у вас бледнее подушки и губы с синевой.

— Ничего страшного, доктор.

Но Уинберг покачал головой, налил в высокий стакан какой-то зеленоватой жидкости, разбавил водой и сунул в руку пациенту:

— Выпейте.

Шерлок проглотил питьё и почувствовал, что дурнота проходит. Исчезли звон в ушах и дрожь в коленях. Плясавшие перед глазами лиловые и красные пятна, потускнели, а потом исчезли совсем. Он поставил стакан на стол, возле которого сидел, и оглядел приёмную. В ней ничего не было, кроме четырёх больших шкафов со всевозможными склянками и коробочками, тускло просвечивающими из-за стёкол. У стола стояла пара стульев, в углу торчал табурет, на котором дремал кот, рыжий с белыми пятнами. Напротив входной двери была ещё одна дверь, открытая, но завешенная белой занавеской. Однако занавеску задёрнули не до конца, и остался виден угол второй небольшой комнатки, конец одной койки и изголовье другой. На этом изголовье, на смятой подушке, отнюдь не безукоризненной белизны, покоилась обмотанная бинтом голова Джона Клея. Глаза, обведённые голубоватыми кругами, были плотно закрыты. Молодой человек или спал, или находился в глубоком обмороке.

— Что с ним, доктор? — спросил Холмс, кивнув в сторону двери.

— С Клеем-то? А почему он вас интересует? — доктор возился возле своих шкафов, составляя мазь.

— Я видел, как его сшибло тачкой, — пояснял Шерлок.

— Да, и хорошо сшибло, — усмехнулся Уинберг. — Но подлецы живучи, и он легко отделался. У него небольшое сотрясение, ссадина на голове, несколько неопасных ушибов и пустяковая ранка пониже колена. Только синяков много. А вот вам, по-моему, очень больно.

Холмс пожал плечами и подумал, что в ближайшие дни будет избегать этого жеста: спина не замедлила отозваться.

— Видите ли, доктор, мне в жизни часто бывало больно, и я не привык придавать этому особого значения. Любая физическая боль в конце концов проходит.

Доктор закончил приготовление мази и стал осторожно втирать её в лиловые пятна кровоподтёков.

— Страшная рука у этого Баррета! И как он умудряется наносить такой удар, который приходится сразу на несколько самых болезненных точек? Мерзость какая!

— Вам не кажется, что он немного ненормален? — спросил Шерлок.

— Не исключаю. Впрочем, здесь мало нормальных. А эти ублюдки-каторжники...

Доктор Уинберг осёкся, сообразив, что сказал нечто явно неподходящее. Холмс беззвучно рассмеялся:

— Они часто доставляют вам беспокойство?

— Как сказать! — ладонь доктора прекратила вращательные движения по спине пациента и замерла возле его левой лопатки. — Усиленное сердцебиение. Вы должны сейчас лечь и полежать. Спрашиваете, беспокоят ли? Да нет, во всяком случае, я не боюсь их.

— Нет, боитесь. — С улыбкой возразил Шерлок.

— С чего вы взяли?

— Ну, дорогой доктор! Вы до наступления ночи запираетесь изнутри, не сразу открываете на стук, а когда открываете, то вначале смотрите в щёлку, кто к вам пришёл. В кармане брюк у вас револьвер, и вы с ним не расстаётесь, ибо карман уже изрядно растянут. И вы меня пытаетесь убедить, что не боитесь здешних обитателей? Полно!

— Я забыл, с кем имею дело! — угрюмо усмехнулся Уинберг. — Да будь оно неладно, мерзкое место и мерзкие людишки. Тысячу раз ругаю себя за то, что притащился сюда, но менять это место на другое просто как-то противно. В сущности, все места поганы.

Шерлок Холмс вышел из лазарета, когда было уже темно. В воздухе мелькали светляки, но луны не было, а звёзды не освещали дороги, и он поймал себя на том, что панически боится споткнуться и упасть. Особенно на спину.

«Прекрати трусить!» — приказал он себе. И благополучно добрался до своей хижины, а там, как и советовал доктор Уинберг, тотчас лёг — и не заснул, а словно провалился в чёрную, прохладную пустоту.

ГЛАВА 5


Прошло четыре дня. Ничто не изменилось. Унылая жизнь Пертской каторги шла по-старому.

Вечером четвёртого дня Шерлок Холмс, вернувшись с работы, обнаружил трещину на своём башмаке и с грустью вспомнил, что обувь каторжникам меняют раз в три года. Правда, климат Австралии позволял, в крайнем случае, обходиться без обуви, но человеку, не привыкшему ходить босиком, это было бы нелегко.

«Ладно! — утешил себя Холмс. — Многие здесь неплохо умеют чинить башмаки, может, и я научусь. А может быть, кто-нибудь мне в этом поможет? В конце концов, время вражды с этими господами, кажется, прошло».

В этот вечер его спина уже почти не болела, и он не лёг сразу после ужина, как делал в предыдущие дни, а, усевшись на свою лежанку, надолго задумался. Задумчивость была его обычным состоянием, чаще всего вовсе не означавшим, что он пребывает в бездельи. Бывало, в часы задумчивости он решал в уме самые сложные криминалистические головоломки, разгадывал самые запутанные тайны. Но сейчас ему хотелось именно бездельничать и совершенно ни о чём не думать. Последнее, впрочем, не совсем получалось.

Откуда-то доносилась песня. Нудная, как хрипловатый голос, который её выводил, она казалась порождением царившего кругом душного, сухого вечера. В ней повторялись одни и те же примитивные слова о какой-то девушке, которая ушла в туман, и начинался припев, бесконечный и тягучий: «Э-э-э-э! Э-э-э-э-э!»

«Вот так вечерок-другой, а там пятый-шестой послушаешь — и можно умом тронуться!» — подумал Шерлок, морщась, скорее не от тоскливости мотива, а от безнадёжной фальши исполнения. И тут же про себя рассмеялся: «Докатился, сэр! Уже считаешь, что от такой чепухи сходят с ума? Ну-ну!».

— Мистер Холмс, к вам можно?

Чья-то голова просунулась в хижину, отогнув рогожу, закрывавшую вход. Вопрос прозвучал совсем тихо, хотя, казалось, опасаться было нечего: до отбоя оставалось не менее полутора часов.

— Входите, — ответил Шерлок, несколько удивлённый поздним визитом. — А кто это?

— Вы меня забыли?

Рогожа откинулась, и лунный свет осветил бледное осунувшееся лицо Джона Клея.

— Добрый вечер, сэр! — произнёс он уже громче, входя в хижину и слегка поклонившись, словно переступил порог гостиной, придя со светским визитом.

— Рад вас видеть. — Искренне приветствовал его Шерлок. — Как вы себя чувствуете?

Молодой человек махнул рукой:

— В общем, ещё паршиво. Но я решил покинуть лазарет. Там совсем неважно с рационом: завтрак не полагается, на обед дают нечто среднее между водой и похлёбкой, а на ужин нечто среднее между водой и тем, что было на обед. А у меня нет проблем с фигурой. Ну, а вы-то как?

Он спросил это тем же, почти небрежным тоном, но не обманул Шерлока. Тот отлично заметил и его внезапно нервно сжавшиеся пальцы, и смущённо отведённый взгляд.

— Со мной всё в порядке. — Холмс улыбнулся. — Я редкостно живуч. Садитесь, Клей, стоять тут низковато. Вы ведь всего на дюйм с небольшим ниже меня.

Джон Клей присел на конец одной из лежанок, ибо другой мебели в хижине не было.

Шерлок выжидающе молчал, но и его неожиданный гость не спешил вновь заговорить. И вдруг спросил:

— Хотите закурить?

— Что?! — Холмс так и подскочил. — А у вас есть?

Молодой человек усмехнулся с видимым облегчением, затем сунул руку в карман своих потрёпанных штанов и достал аккуратно свёрнутый чистый носовой платок. (Откуда у Джона в течение шести лет берутся такие платки, недоумевала вся Пертская каторга). В платке оказалось шесть штук прекрасных английских сигар.

— Бедный доктор Уинберг! — воскликнул Шерлок. — Вот, как ему платят за лечение.

— Но послушайте, мистер Холмс! — возмутился Джон. — Этот достойный эскулап столько раз обозвал меня прохвостом и подонком, что возьми я по сигаре за каждое его оскорбление, ему пришлось бы выписать из Лондона сразу дюжину коробок. И потом, я уверен, что если бы попросил у него для вас, то он дал бы.

— Но вы предпочли не просить.

Клей вздохнул:

— Я подумал об этом уже, когда они лежали у меня в кармане. Понимаю, вам нелегко решиться закурить краденую сигару...

Шерлок увидел, как и без того далеко не безмятежное лицо Джона при этих словах ещё сильнее напряглось, и понял, что нужно прервать его:

— Сэр, вы сильно преувеличиваете мою нравственную высоту! В определённых обстоятельствах я умею договориться со своей совестью. Но если уж вы угощаете меня сигарой, то могли бы и спичку предложить.

— С великим удовольствием!

Теперь Клей тоже улыбнулся, и Шерлок понял, что улыбка у него совсем не такая, как та, которую он видел на лице знаменитого мошенника до сих пор. Та была жёсткой, ядовитой, холодной и делала красивое лицо Джона старше. Новая улыбка сразу убавила ему года три-четыре и показалась удивительно простодушной — так обычно улыбаются дети.

Джон вытащил из кармана спичку, чиркнул но деревянной подпорке хижины и поднёс крошечный розоватый огонёк к сигаре, у которой Шерлок аккуратно откусил кончик.

— Какое блаженство!

Мистер Холмс глубоко затянулся горьковатым дымом и, откинувшись, прислонился к стене.

— Хорошие сигары, — кивнул Джон. — Хотя для вас это всё же не верх блаженства. Вы ведь всегда курили трубку.

— Чаще всего. — Подтвердил Холмс, глянув на подушечку большого пальца своей правой руки, желтоватую от навсегда въевшегося в кожу табака, которым он в течение многих лет набивал трубки. — Вы не могли рассмотреть мои пальцы в темноте. Значит, или рассмотрели их раньше, или рассказов обо мне начитались. Как было дело?

Клей от удовольствия хлопнул в ладоши, позабыв о своих кандалах, и их «браслеты» сердито лязгнули друг о друга.

— Судить по рассказам я не стал бы. Писатели чего только ни выдумывают о своих героях, даже вполне реальных. Нет, я внимательно вас рассматривал, сэр. Вы с самого начала были мне интересны, хотя до недавних событий я и не питал к вам симпатии.

— А недавние события что-то изменили? — спросил Холмс, втянув в себя столько дыма, сколько могли вместить лёгкие, и с ещё большим удовольствием выпуская его в потолок большими сизыми кольцами.

На бледных щеках Клея вспыхнул и тут же угас румянец.

— Вы считаете меня полным ублюдком? Даже не способным испытывать благодарность?

Шерлок Холмс поднял брови:

— Вы не так меня поняли, сэр. Ублюдком я вас никогда не считал, можете мне поверить. А что до благодарности, то, возможно, это я должен быть вам благодарен.

— А?! — Джон даже привстал с края лежанки. — Вы? Мне?! За право быть разрисованным «хлесталкой» мистера Вампира?

— Дело в том, мистер Клей. — Шерлок ещё раз затянулся и от удовольствия даже закрыл глаза, — дело в том, что Баррет всё равно не успокоился бы до тех пор, пока ему не представилась бы возможность пройтись этой самой своей «хлесталкой» по моим рёбрам. А так как он мог, в конце концов, застать меня врасплох, мне было чрезвычайно важно самому спровоцировать ситуацию, чтобы, по крайней мере, быть подготовленным к такому «угощению», а главное, не попасться мистеру Вампиру в минуту слабости или усталости. Тогда мне было бы гораздо тяжелее. Правда, я уверен, что он и после недавнего случая не оставит меня в покое насовсем, но теперь уже преимущество на моей стороне — он знает, что обычной поркой ничего от меня не добьётся, и что я в такой ситуации всё равно окажусь сильнее.

Джон покачал головой:

— В одном вы правы: он почувствовал вашу силу и испугался её. Я видел его поганую рожу в тот момент, когда вы ложились под его палку. И всё равно... Всё равно я не могу понять, для чего вы это сделали! Ну, если совсем честно: для чего?

Шерлок вновь улыбнулся:

— Если совсем честно, я просто не хотел, чтобы он убил вас. Мне кажется, такой незаурядный человек, как вы, сэр, должен закончить жизнь куда интереснее. И куда позже.

Несколько мгновений Джон молча смотрел в слабо освещённое размытым лунным светом лицо Холмса, потом протянул ему руку:

— Простите меня, мистер Шерлок Холмс! Я вёл себя в отношении вас как последний мерзавец. Могу я надеяться, что вы об этом забудете?

— Уже забыл, мистер Джон Клей.

И Шерлок крепко пожал руку знаменитого мошенника.

— Спасибо! — не сказал, а выдохнул Клей.

— Да, честное слово, не за что. А вы оставите мне ещё одну сигару? Для такого страстного курильщика, как я, ваш подарок, просто как глоток воды в пустыне.

— Я вам их все оставлю, — улыбнулся Джон. — Я их взял именно для вас. Мне и прежде не часто доводилось курить: я, вообще-то, не курю, а делал это только, когда нужно было кого-нибудь расположить к себе именно этим. Ну, знаете, курильщики обычно любят курильщиков и тому подобное. Здесь же мне и вовсе не хочется. Это вам. А послушайте, не хотите ли чашечку кофе?

— Кофе? — удивился Холмс. — А его-то вы где возьмёте?

Молодой человек встал:

— Пойдёмте, покажу. Здесь растёт один корень, не знаю точно, как он называется. Заключённые собирают его и варят напиток, очень похожий на кофе. Есть у вас кружка?

— Чего нет, того нет.

— Ну, ничего, у меня найдётся. Идёмте. Если позволите, приглашаю вас в гости.

— Благодарю, сэр, с удовольствием.

Шерлок, в свою очередь, встал и невольно оправил свою рубашку, как в былые времена оправил бы смокинг, собираясь пойти с визитом.

Они вышли на «центральную улицу», в это время суток совершенно пустую, прошли по ней до конца лагеря, свернули, миновали один из постов охраны, учтиво кивнув двоим охранникам, что сидели на лавке под брезентовым навесом, прошли по каким-то закоулкам и вышли затем к небольшой открытой площадке между складскими сараями.

Посреди этой площадки пылал костёр, вокруг него сидели и стояли каторжники, и один из них хрипловатым высоким голосом всё так же выводил ту самую нудную песню, которую Шерлок слышал из своей хижины. Над костром торчал сооружённый из каких-то железяк треножник, на треножнике был укреплён глиняный горшок невероятных размеров, а в нём булькало и пыхтело что-то, действительно пахнущее почти как настоящий кофе.

Завидев подходивших к ним Шерлока Холмса и Джона Клея, многие заключённые зашептались между собой, некоторые привстали им навстречу. Тот, который пел, умолк и стал помешивать в горшке пахучее варево.

— Добрый вечер, ребята! — бросил Клей, останавливаясь в двух шагах от костра.

— Добрый вечер! — отозвалось сразу несколько голосов.

— Садитесь! Подходите поближе! — гостеприимно пригласил вновь пришедших один из каторжников.

— Будьте гостем, мистер Холмс! — воскликнул другой.

— Я пригласил его в гости раньше тебя, Ник Стенли, — сказал Джон Клей. — Налей-ка нам посудину побольше, я потом тебе её верну.

Каторжник не стал спорить. Пошарив у себя за спиной, он вытащил на свет пустую жестяную банку, довольно большую, с отогнутым назад донышком, которое служило ручкой, и наполнил её до краёв горячим напитком.

— На, держи, Джони. Сказал бы раньше, что у тебя будет гость, мы бы покрепче заварили. А впредь, мистер Холмс, имейте в виду: здесь вам всегда рады.

— Спасибо! — сказал Шерлок. — Спасибо за угощение и доброй ночи!

— Идёмте, идёмте, сэр! — Джон помахал сидящим у костра и шагнул в темноту. — Не отставайте от меня — ночь-то безлунная.

Хижинка Джона стояла почти у самой изгороди, обносившей лагерь, в промежутке между нею и изгородью время от времени вышагивал часовой, и дорожка, по которой он шёл, была освещена коптящим масляным фонарём. Чуть поодаль торчала одна из караульных вышек, и над нею тоже расплывалось пятно света.

— Прошу вас, — Клей откинул циновку, висящую над входом. — Я тоже живу один, мы никому не помешаем. Сейчас, погодите, зажгу светильник.

Он поставил на что-то жестяную банку, опять чиркнул спичкой, и осветилась внутренность лачужки, пожалуй, ещё более тесной, чем лачужка Холмса, но оборудованной куда уютнее.

Прежде всего, её стены были сплошь завешены циновками, сплетёнными из расщеплённых стеблей молодого тростника и украшенными сухой травой и кусочками кожи в виде незамысловатых орнаментов. В одном углу хижинки располагались укреплённые друг над другом полочки из прутьев и древесной коры, на полочках стояли кое-какие предметы домашнего обихода. Лежанку тоже покрывала циновка, рядом с ней стоял крошечный табурет, смастерённый из обрубка древесного ствола с приколоченной к нему плоской круглой деревяшкой. Был здесь и стол, точнее, старый ящик, умело починенный и покрытый всё той же тростниковой плетёнкой. Оконце завешивала настоящая кружевная занавеска, но кружева были бумажные, искусно вырезанные из старой газеты. Светильник, который зажёг Джон, стоял на краю стола и представлял собой точную копию древнеримских терракотовых светильников, тем более, что был вылеплен из той же красноватой глины, только что не украшен орнаментом.

Возле самой двери к стене был прикреплён небольшой умывальник, материалом для которого послужила такая же жестяная банка, как та, в которой мистер Клей принёс «кофе». Под умывальником на деревянной подставке стояла кривая оловянная плошка.

Шерлок с любопытством оглядывал всё это убранство.

— Нравится? — спросил, улыбнувшись, мистер Клей.

— Да, — кивнул Холмс. — Вижу, вы сделали это всё своими руками. И очень здорово получилось.

— Спасибо. — Молодой человек снял с одной из полочек две небольшие глиняные кружки и протёр их кусочком тряпицы. — Я стараюсь жить поуютнее, ведь этот дом, судя по всему, будет моим до самой смерти.

В его словах и в голосе не было никакой горечи, однако Шерлока эта фраза смутила. Да, в этой хижине Джон Клей должен прожить всю оставшуюся жизнь. А сколько ему осталось? Двадцать лет? Тридцать? Сколько вообще можно выжить на каторге? И стоило ли на ней жить долго?

«Интересно, он это сказал, чтобы напомнить мне о том, кто его отправил на каторгу? — мысль пришла против воли, сама собой. — Ну да, я отправил. А что, он не заслужил этого? Стоп! Мне ли решать, кто и что заслужил за свои грехи?».

— Я это просто так сказал! — Джон словно прочитал мысли своего гостя. — По крайней мере, к вам у меня больше нет претензий. Это правда. Если хотите, после того случая с тачкой я очень многое передумал. Да, что вы стоите-то? Садитесь, садитесь. Вот сюда. — Он указал на свою лежанку. — Сейчас налью кофе. Сэндвичей или бисквитов, увы, предложить не могу.

Табурет Джон поставил по другую сторону импровизированного стола, таким образом, гость и хозяин уселись друг против друга.

Напиток, сваренный заключёнными, оказался не только ароматным, но и приятным на вкус. К тому же он бодрил не хуже настоящего кофе. После первой чашки в груди появилось ощущение тепла, вторая вызвала несильное возбуждение и развеселила, точно кружка хорошего сидра.

Шерлок вспомнил и назвал Клею латинское наименование растения, из которого этот напиток приготовлялся.

— Я читал о нём, — заметил он. — Но вот пробую его впервые. Отличная штука!

Они разговорились. У Джона были настоящие светские манеры, совершенно не испорченные шестью годами каторги. Речь его отличалась простотой и лёгкостью, он умел и любил шутить, легко переходил от одной темы к другой.

А тем для разговора у них нашлось много, и собеседники почти сразу обнаружили, что многое воспринимают почти одинаково. Оба были скептиками, и хотя у Джона Клея скепсис временами переходил в цинизм, Шерлок прекрасно видел напускную суть этого цинизма, проистекавшего от юношеского апломба, а не от настоящей духовной пустоты.

Джону почти сравнялось тридцать лет, однако в его характере оставалось ещё немало мальчишеского, порывистого, он был настоящим холериком, хотя тщательно это скрывал. Не последней его чертой было честолюбие, и Шерлоку, который сам был честолюбив и знал это за собою, легко было понять и извинить этот грех в новом знакомом.

Оба заметили и ещё одну общую в них черту: тот и другой были по-настоящему впечатлительны, и эта впечатлительность всегда мешала Шерлоку быть до конца аскетом, а Джону до конца эпикурейцем. Первый слишком любил радоваться, второй слишком умел страдать.

Разговор их касался то музыки, то литературы, то философии, причём они даже не замечали, как легко переходят от одного к другому, зато каждый радовался, понимая, что его собеседник знает в любом из этих вопросов столько же или почти столько же, сколько он сам.

Всматриваясь в умное, тонкое лицо Джона, Холмс искал в нём явных неизгладимых следов порока и не находил их.

«Так что же его сделало преступником? Что вообще делает человека преступником? Опустошённость? В нём незаметно. Обида, бунт против общества? Да, возможно. Гордый отщепенец, вор-виртуоз, артист своего порочного ремесла. Он грабил только богатых, очень богатых, тех, кто из-за его «набегов» уж точно не умирал с голоду. Всё это великолепно, но как притянуть ко всему этому убийство? Ведь одного из ограбленных он убил. И никуда от этого не денешься!».

Все эти мысли вертелись у Шерлока в голове, но он гнал их прочь. Ему нравилось общество Клея, и он почти не упрекал себя в этом.

Они расстались заполночь. После одиннадцати хождение по лагерю было запрещено, и Шерлоку пришлось выйти из хижины Джона потихоньку, когда шагавший вдоль изгороди часовой удалился к другому концу своего участка.

Пробираясь между хижин, мистер Холмс с озорным удовлетворением думал о нарушенном порядке и одураченном караульном. Приключение внесло разнообразие в застойную жизнь каторжника. Кроме того, он понимал, что скорее всего обрёл здесь, на каторге, доброго приятеля, с которым теперь сможет общаться, и это сильно изменит его жизнь.

Войдя в свою лачужку и растянувшись на лежанке, Шерлок задумался. Он понимал, что нужно уснуть, что вскоре предстоит подъём и долгий день изнурительной работы, но ему не спалось. Джон Клей не выходил у него из головы. И вновь назойливо звучали его слова:«Этот дом будет моим до самой смерти».

«Всё же было бы легче, если бы не я его поймал! — вдруг подумал Холмс и едва не рассмеялся вслух над этой мыслью. — Вот ведь нашёл, в чём себя упрекать. Ну, и чем утешиться? Тем, что я выполнял свой долг? Ну да, выполнял. И, получается, оборвал жизнь человека, которому было тогда двадцать четыре года. Похоже, что хорошего человека. Стоп! Что значит, хорошего? Где та тончайшая грань человеческого сознания, в которой преломляется прямой луч света, и начинается искривление, порождающее подлость? Почему вообще психология не может стать точной наукой? Да потому, что движения человеческой души не поддаются настоящему изучению, их нельзя систематизировать, нельзя подвести под них никакой, даже самой сложной, схемы. А если так, то, стало быть, и криминалистике не быть точной наукой, ибо, куда же ей без психологии? Фемида слепа и не прозреет. Но сколько же ударов она нанесла вслепую? Сколько жизней разрушила, не думая, что иные из них ещё можно было исправить? Ну, что за вздор лезет в голову! В любом случае те, кто пострадали от таких, как Клей, виноваты куда меньше. И преступление должно быть наказано, без этого постулата общество не может существовать. Всё правильно, всё так. Но почему-то от этого не легче!».

Мистер Холмс заснул уже под утро и едва не проспал время подъёма.

Часть вторая ИРЕН

ГЛАВА 1


Начиная с этого дня, Шерлока Холмса и Джона Клея постоянно видели вместе. Они работали рядом, садились рядом завтракать, ужинать и обедать, вместе прогуливались по лагерю, вернувшись с работы, вечерами постоянно пили в хижинке Джона «пертский кофе», как насмешливо именовали каторжники свой напиток.

Недели через три после их первой беседы «сундук» привёз на каторгу новых заключённых, и одного из них, ирландца Пита Дэвиса, поселили в лачужку мистера Холмса. Дэвис был малый угрюмый и туповатый, грязнуля и, как без труда определил Шерлок, наверняка бывший пьяница. Во сне он так храпел, что будил даже двоих каторжников в соседней хижинке, за что те сразу стали его недругами, и утро начиналось теперь с отчаянной перебранки между ними, во время которой шли в ход самые крепкие выражения.

Шерлок, которому храп мистера Дэвиса тоже мешал спать, терпел всё это три дня, а на четвёртый Джон Клей за завтраком спросил его:

— Что же вы мне не сказали про этого вашего соседа? Мне он сразу не особенно понравился, а тут ребята поведали, как он ночами будит всех, кто по соседству.

— Ну, не так чтобы всех! — невесело усмехнулся Шерлок. — А не сказал потому, что это — скучная тема. Что тут можно поделать? Хижина-то на двоих.

— Вот именно, — кивнул Джон. — Как и почти все остальные. У некоторых, кстати, на троих. Думаю, вы заметили, что и в моей хижине есть вторая лежанка, только я снял с неё сидение и приторочил его к стене, чтобы, покуда живу один, было попросторнее. Караульные заглядывали, но мне это сошло. А вот теперь, кажется, настало время эту лежанку «восстановить в правах». Не хотите переселиться ко мне? Поговорили бы с офицером — он, конечно, разрешит.

— И вас это не стеснит? — спросил Шерлок.

Молодой человек расхохотался:

— Боже мой! Точно речь идёт об апартаментах на Риджент-стрит! Да ведь и ко мне вот-вот кого-нибудь вселят, будьте покойны, а я не хочу. За эти годы у меня было поочерёдно трое соседей, и не могу сказать, чтобы с кем-то из них было интересно общаться. Одного я уговорил переселиться, второго три года назад застрелили при попытке к бегству. Жаль беднягу! Третий вселился сразу после второго и, слава богу, спустя полтора года вышел на волю. Такого болтуна и одновременно такого дурня пойти поискать. Решайтесь! Уж с вами-то мы всяко уживёмся.

Шерлок не мог не принять этих доводов, тем более что тайная мысль попроситься в соседи к мистеру Клею явилась у него сразу после вселения Дэвиса. В тот же день Холмс поговорил с лейтенантом Леннертом, и тот без лишних разговоров дал ему разрешение на переселение.

— Мы никого больше не хотели селить с этим жуликом — до сих пор он влиял на новичков дурно, — заметил офицер. — Но вас он не испортит, вы, похоже, напротив, влияете на него в хорошую сторону. Конвойные говорят — в последние дни Клей стал лучше работать.

Итак, приятели поселились вместе, и это ещё усилило их сближение.

Поначалу, несмотря на разницу в возрасте, они относились друг к другу как ровесники: кипучая натура Шерлока Холмса, его неугасимая энергия и неистраченные, несмотря на бурную жизнь, силы делали его куда моложе, и он сам вовсе не ощущал усталости от прожитых лет.

Но постепенно опыт и жизненная мудрость старшего стали всё-таки влиять на Джона, и тот обнаружил, что внемлет этому опыту и этой мудрости с жадностью. Прежде он никогда не подчинялся полностью чужому авторитету, но теперь ему этого хотелось.

— Я всегда был весь в себе, — признался он Шерлоку. — Наверное, потому, что не встречал натуры, более сильной, чем моя собственная. Но вы — другое дело. Кажется, меня не просто тянет к вам, меня тянет за вами, и я не сопротивляюсь.

Действительно, Шерлок стал замечать, что, общаясь с ним, Джон становится мягче, в чём-то начинает терять уверенность, в чём-то, наоборот, обретает её. В его душе словно совершалась борьба между привычными представлениями и тем новым, неодолимым, жадно влекущим к себе, что вносил в его сознание этот странный отшельник-романтик, сильный, замкнутый, ироничный, но в чём-то удивительно, до беззащитности простодушный.

— Знаете, кто вы? — однажды сказал Джон своему товарищу. — Вы — одинокий рыцарь.

— Вот как? — Шерлок удивился не столько этому определению, сколько восхищению, прозвучавшему в тоне и в голосе Клея. — Это что ещё за герой?

— Я в детстве читал про него в одной сказке, — пояснил Джон. — Сказки всегда были моей слабостью. Был такой рыцарь в средневековой Англии — говорят, это даже и не сказка, а подлинное предание. Он ездил по свету и искал зло, чтобы сражаться с ним. Он был всегда один, даже оруженосца с ним не было: все они бежали от него, когда узнавали, что он сознательно ищет опасности, и нет такого врага, перед которым он отступил бы, даже если враг был много сильнее. Но рыцарь при этом был отважен, умён и силён. И потому побеждал. Он встречал сотни хитрых и коварных врагов и умел перехитрить их, но никогда не поступал с ними подло — в конце схватки он всегда выходил с врагом лицом к лицу. Его отличало от Дон-Кихота именно то, что он знал цену себе и своим врагам и не верил в абстрактное всемогущество добра. Ему было ведомо, что на Земле Враг рода человеческого очень силён, а люди перед ним слабы, и лишь Божья помощь спасает тех, кто в неё верит. Поэтому силы добра и зла в мире людей равны, и надо вечно сражаться, чтобы зло не брало верх. Этого героя так и прозвали — Одинокий рыцарь. И, по-моему, вы на него похожи.

Шерлок рассмеялся:

— Лестно. Но это было в прошлом, Джон. И мне сейчас кажется, что в очень далёком прошлом.

Этот разговор происходил вечером, вскоре после ужина.

Оба заключённых сидели на заросшем травой бугре, неподалёку от своей хижины. В просвете высокой изгороди чернел лес, над лесом быстро тускнело и гасло небо, звёзды, будто иглы, одна за другой прокалывали синий шёлк небосклона и начинали мерцать, становясь всё крупнее, соединяясь в созвездия. Одно из таких созвездий возникло прямо над головами в виде громадного сияющего ромба. Казалось, оно, как сачок, готово накрыть сидящих под ним людей.

— Крукс аустратис. Южный крест. — Прошептал Шерлок, любуясь созвездием. — Когда-то меня мучило желание увидеть его. И вот он надо мной, неизменно, каждую ночь.

— За что ты ею? — вдруг спросил Джон.

— Кого? — спросил Шерлок, не поворачивая головы. — Созвездие?

— Не притворяйся! За что ты застрелил того человека? Кто он был?

Мистер Холмс пожал плечами:

— Тебе это интересно?

— Да. Впрочем, если не хочешь...

— Хочу. Он был адвокатом. Его звали Годфри Нортон. А за что...

Несколько мгновений он колебался, потом посмотрел на Джона и улыбнулся:

— Я расскажу. Мне давно хочется рассказать. Но сначала, Джон, признавайся: был ли ты когда-нибудь влюблён? То есть нет! Влюблён ты, конечно же, был. А вот любил ты или нет?

Клей покачал головой:

— Нет. Влюблён, да, ты прав, бывал и не раз. А полюбить так и не успел. И, вероятно, теперь уже не успею.

— О, только без упрёков! — воскликнул Шерлок.

— Это не упрёк. Напротив, пожалуй. Если бы не ты, если бы меня сцапали лет на десять позже, то, возможно, я успел бы полюбить, но и натворил чего-нибудь совсем гнусного. И тогда меня, во-первых, уж точно повесили бы, а во-вторых, я был бы на том свете среди самых последних мерзавцев.

— Как знать! — возразил Шерлок. — А может, ты успел бы взяться за ум и бросить свою блистательную карьеру.

— Кто? Я? Никогда! Для этого мне надо было сначала с тобой познакомиться, а я этого не жаждал! — полушутя, полусерьёзно воскликнул Джон. — Но продолжай, пожалуйста. Неужели я тебя правильно понял? Неужели это случилось с тобой из-за?..

— Ты угадал, — кивнул Шерлок. — Из-за женщины.

— Не может быть! — вырвалось у Клея.

— Те же самые слова произнёс мой единственный друг — доктор Уотсон, когда узнал о случившемся. — Усмехнулся Холмс. — То же самое говорил мой брат. Никто не мог поверить. Я и сам до сих пор едва верю, что в моей жизни было это счастье, что я не придумал его.

— Во Имя Божие, Шерлок, что ты именуешь счастьем? Пертскую каторгу?!

Холмс снова улыбнулся:

— Нет. Но если бы мне предложили всё вернуть назад и не попасть сюда, не носить кандалов, не махать киркой в карьере, но отказаться от этого счастья, я бы оставил всё, как есть. Это правда.

— Да-а-а! — Джон смотрел на своего товарища со всё большим изумлением. — Ну, так расскажи же мне эту историю. Уверен — это нечто удивительное.

— Удивительное! — подтвердил Шерлок. — Но, наверное, только для меня. Хотя мне интересно, что ты обо всём этом скажешь, когда я закончу свой рассказ. Только прежде, чем я его начну, дай мне слово, что никому, никогда и ни ради чего не повторишь этого рассказа. Более того — не упомянешь ни одного факта, который узнаешь от меня. Я имею в виду те факты, которые не были сообщены суду. Идёт?

— Даю слово!

Клей торжественно перекрестился.

— Ну, тогда вот тебе всё, как на исповеди. Начать придётся издалека. Восемь лет назад, в восемьсот восемьдесят восьмом году, ко мне обратился за помощью один европейский монарх. Он рассказал о щекотливом деле, которое поставило его в затруднение. Дело в том, что его величество собрался жениться, а одна дама, его прежняя знакомая, желала воспрепятствовать этому.

— Опрометчивая связь? — усмехнулся Джон.

— Ну да, для короля любая связь, о которой узнают в его окружении, опасна. А тут накануне свадьбы он получает предупреждение, что в случае, если не разорвёт помолвку, его невеста, благовоспитанная юная принцесса, получит в подарок фотографию, на которой его величество запечатлён с красавицей-артисткой. Даже не с дамой высшего света! Эту артистку звали Ирен Адлер, она была певицей и прежде пела в Ла-Скала, потом много ездила с концертами. С королём познакомилась в восемьсот восемьдесят третьем году и вскружила ему голову, как делала это со многими мужчинами до него. Потом они расстались, но узнав о брачных планах его величества, Ирен захотела этому воспрепятствовать.

— Смелая дама! — воскликнул Джон.

— О, она куда смелее, чем тебе кажется сейчас! — в голосе Шерлока восхищение смешалось то ли с сожалением, то ли с грустью. — Она понимала, что король употребит все усилия, чтобы отобрать у неё роковую фотографию, понимала, что в крайнем случае пойдёт даже на насилие. Но именно это её и раззадорило: она, как и ты, как и я, любит вызовы, любит опасность.

— Так ей лучше было бы родиться мужчиной.

— Для неё, возможно, лучше, — кивнул Шерлок. — Но как же тогда я? Словом, король попросил меня добыть злополучное фото, и я стал следить за Ирен Адлер. Я употребил самые тонкие уловки, чтобы перехитрить её, но у меня ничего не получилось.

— Не может быть! — не удержался Джон.

— Второе «не может быть» за десять минут — это многовато, сэр. Неужто ты и впрямь думаешь, что я ни разу в жизни не терпел поражений? Меня сумели обвести вокруг пальца четыре раза за всю мою карьеру. Трижды это удалось мужчинам, причём двоим из них просто случайно повезло. Говорю это не из больного честолюбия, а потому что так оно и было. Четвёртым противником, одолевшим Шерлока Холмса, стала Ирен Адлер. Она меня перехитрила. Каким образом, слишком долго рассказывать. Правда, даром мои усилия всё же не пропали: при всей своей отваге мисс Адлер была слишком умна, чтобы не понять: следующая моя попытка может оказаться более удачной, а король придёт в ярость и может действительно пойти на самые крайние меры... В письме его величеству Ирен поклялась, что не станет более угрожать ему, а фотографию оставит у себя лишь как защитное оружие, дабы король не смог в дальнейшем отомстить ей за пережитые волнения. И он поверил, потому что знал, как твёрдо эта женщина держит своё слово.

— А это уж совсем не по-женски! — Джон развёл руками настолько, насколько это позволила сделать цепь. — Ну и характер!

— Да, и это ещё не всё. По странному стечению обстоятельств в то самое время Ирен познакомилась в Лондоне с одним адвокатом, вышла за него замуж, и они вместе покинули Англию. Адвоката звали Годфри Нортон.

— Той самый?! — ахнул Клей.

— Тот самый. Только не вообрази, ради бога, что я совершил убийство из ревности. В то время, восемь лет назад, я и сам не решался понять, что полюбил Ирен. Правда, единственной наградой, которую я попросил у короля за то, что всё-таки помог ему выпутаться из щекотливой ситуации, была фотография этой женщины. На которой она была одна, без его величества. А король хотел осыпать меня золотом.

— Ну, и надо было взять! — вздохнул Джон. — Впрочем, это я тебя: когда тебя переигрывают, деньги не утешают. И что было дальше?

— А ничего. Долгие годы я ничего не знал о ней, не знал даже, где она. И вот недавно... Или давно? Это было полгода тому назад. Помню, был страшный туман. Я возвращался домой после встречи с каким-то клиентом, и у самого своего парадного едва не натолкнулся на женщину, которая вдруг возникла из тумана, как будто вылепилась из него. Она была в тёмно-синем пальто, снизу немного забрызганном грязью — значит, пришла пешком. Помню, как просвечивало её лицо сквозь густую синюю вуаль. Я узнал её сразу. Она сказала: «Добрый вечер, мистер Холмс!» — «Добрый вечер», — ответил я и не решился сразу назвать её по имени. Она спросила: «Вы меня не помните?» И сама себе ответила почти с досадой: «А, впрочем, конечно нет!» — «Конечно да, миссис Нортон», — сказал я. Ирен удивлённо подняла брови под своей вуалью, потом откинула её с лица. Я смотрел на неё и видел, что она несчастлива. Ты спросишь, по каким признакам? Да ни по каким! Такие, как она, не выдают себя ни небрежением в одежде, ни следами слез на лице, ни дрожью рук, ни манерой говорить, ни пятнами вина на манжетах или воротничках. Просто я видел, что она несчастлива, как увидит это любой, даже самый невнимательный мужчина, когда смотрит на женщину, которую любит. Я увидел лишь, что она долго ходила пешком по лондонским улицам, ходила не один день — об этом говорило её пальто.

«Могу я посоветоваться с вами?» — спросила она. — «Разумеется. Но лучше будет, если мы войдём в дом». И она вошла в мою квартиру, как входили в неё сотни людей, надеясь на мою помощь. И впервые в жизни я вдруг устыдился беспорядка, который царил в комнате. Я ведь неряха, ты знаешь это.

— Ещё бы! — засмеялся Джон. — Ты суёшь бритвенное лезвие в чашку, и я вчера едва не залил его кофе, а достать здесь бритву — сложная штука, с твоей любовью к чистому бритью потеря была бы неприятная. Но это вздор. Лучше продолжай — история-то становится всё интереснее.

— Рад, что тебе нравится. Ладно, продолжаю. Ирен, как нарочно, оглядывала моё жилище очень внимательно, но, кажется, оно её не шокировало. Наконец она села в кресло, которое я ей предложил, и, подождав, пока я тоже сяду, заговорила: «Мистер Холмс, мне нужна ваша помощь. Я прекрасно понимаю, что с моей стороны это, возможно, даже непорядочно — приходить к вам за советом после того, как я несколько лет назад причинила вам неприятности. Я не сразу решилась на это, поверьте! Но у меня, пожалуй что, нет иного выхода. Скажите, я могу надеяться, что вы мне поможете?». Ах, как она это спросила! Поверь, в её словах не было и тени вызова. Просто она была готова к любому моему ответу, и прояви я хотя бы сомнение, будь уверен — эта женщина тут же встала бы и ушла. Но я даже не выдержал паузу. «Миссис Нортон, я почту за честь вам помочь. А что до неприятностей, то вряд ли наш с вами поединок был мне неприятен. Я люблю сильных противников и умею проигрывать». — «А вот я не умею! — воскликнула Ирен. — И теперь пришла пора расплачиваться за самонадеянность. Вы очень великодушны, мистер Холмс, но прежде, чем рассказывать вам о моих... о моих неприятностях, должна предупредить: у меня совсем нет денег. То есть кое-что ещё можно продать, но вознаграждение за ваши услуги наверняка стоит дороже оставшихся у меня безделушек». В ответ я вздохнул: «Да, леди, я недешёвый сыщик, но саму работу ценю дороже вознаграждения за неё. Ну, а разобраться в деле, которое поставило в тупик такого умного человека, как вы, — это же самый лучший гонорар! Сделайте одолжение, расскажите, что с вами приключилось». Она поблагодарила меня кивком головы и сказала самым будничным тоном и голосом: «Вчера меня хотели убить и едва не убили». Я привык к таким началам — истории, которые мне рассказывали, нередко начинались подобными словами, поэтому не проявил, по крайней мере, внешне, никаких эмоций. Лишь спросил, знает ли она тех, кто на неё покушался. Ирен ответила: «Знаю. Знаю, что намерения этих людей очень серьёзны, а сами эти люди очень опасны. И, в конце концов, они добьются своего». «Нет, — возразил я. — Теперь уже вряд ли. Расскажите всё от начала до конца».

И Ирен рассказала. Все эти годы она жила в Америке, её муж держал небольшую адвокатскую контору в Новом Орлеане. Супружество Ирен оказалось несчастливым. Хотя, уверен, она вышла замуж, конечно, не только опасаясь преследований короля и желая покинуть Англию. Нортон ей по-настоящему нравился. Я видел его ещё тогда и хорошо запомнил. Такой высокий, статный красавец, из тех, что порой ухитряются вскружить голову даже самой умной женщине. Но в первый же год их семейной жизни Ирен его разгадала. Прежде всего, она почти сразу поняла, что он её не любит и никогда не любил.

— Тогда чего ради женился? — спросил Джон. — Чтобы иметь красивую ширму?

— Вот именно! — кивнул Холмс. — Именно ширму и именно красивую. Люди, занимающиеся грязными делами, всегда стараются красиво смотреться со стороны. Ирен поняла это и очень скоро догадалась, что её муж, адвокат, внешне порядочный человек, уважаемый в обществе, ведёт за спиной общества какие-то очень грязные игры. Возможно, мистеру Нортону казалось, что он сумеет втянуть в эти игры и свою жену — её ум и проницательность, её женское обаяние в этом случае ему очень пригодились бы, Ирен всё это поняла, поняла, что её муж — человек грязный и лживый.

— И возненавидела Нортона? — спросил Клей.

— Пожалуй, даже хуже. Она стала испытывать к нему отвращение. — Нахмурившись, проговорил Шерлок. — И лучшего он не заслуживал. Джон, ты знаешь, я видел в своей жизни десятки гнусных негодяев, но, пожалуй, могу назвать лишь одного-двух, которые вызывают во мне такое же омерзение. И надо же было Ирен попасть в лапы к такому человеку!

— Развестись с ним она пыталась? — Джон задал этот вопрос, уже зная ответ на него.

— Конечно, пыталась, — усмехнулся Холмс. — И, конечно, он не дал ей развода. Он уже стал её бояться, понимая, что она успела слишком многое о нём узнать. Да, она следила за ним, старалась понять, чем он занимается в действительности. И ей это удалось. Нортона часто посещал молодой агент сыскной полиции, некто Ральф Меррей. Со стороны казалось, что они просто друзья. Но миссис Нортон скоро поняла, что Меррей смертельно боится и мучительно ненавидит Годфри. Понемногу ей стало ясно: каким-то образом мистер Нортон поддерживает связь с преступным миром Америки. Но был ли он сам преступником? Этот вопрос мучил Ирен, ответа она не находила. И решилась поговорить с мужем начистоту. Разговор вышел ужасный. С Нортона, как шелуха, слезла вся его напускная корректность, он оскорблял жену, говорил ей откровенные грубости. Потом заявил, что не позволит лезть в его дела, но и ни за что не даст развода. Ирен более ничего ему не сказала, а наутро уехала в Сан-Франциско. Но по дороге её догнала полиция...

— С какой это стати?! — изумился Клей. — Не в пятнадцатом же веке живём!

— Да век-то тут ни при чём. Ты же профессионал и знаешь, как делаются такие фокусы. Нортон обвинил жену в похищении у него из конторы важных документов, которые она, якобы, собирается продать противникам одного из его подзащитных. И эти документы действительно оказались в её саквояже.

— Не поверю, что она отправилась в путь, не проверив своих вещей! — воскликнул Джон Клей. — Значит, полиция их туда и подсунула?

— Конечно. За деньги, а тем более в Америке, и не такое случается. Потом тот же Нортон замял это дело, сказал, что простил жену, ну всё в таком же духе. Но после этого сам Нортон, а в его отсутствие слуги не спускали с Ирен глаз. В это самое время сыщик Меррей надолго уехал из Нового Орлеана. Когда он вернулся, его было не узнать: он осунулся, похудел и побледнел, словно перенёс за это время тяжёлую болезнь. Он пришёл к Нортону и очень долго разговаривал с ним, причём разговор был резкий, временами они едва ли не кричали. Ирен смогла расслышать лишь отдельные слова, но из них нельзя было понять смысл разговора. Она лишь поняла, что сыскной агент хочет порвать с её мужем всякие отношения. Несколько раз он повторил слово «полиция». Когда Меррей ушёл, Годфри Нортон вышел из своей комнаты, причём совершенно спокойный и, как ни в чём не бывало, сказал жене: « Приготовь кофе, Ирен». Она ушла к себе и запёрлась. Наутро ей пришло в голову пойти к Ральфу Меррею и попытаться выяснить, что же за дела ведёт её супруг. Уйти было нелегко — как я уже сказал, за миссис Нортон непрерывно следили. Но она перехитрила соглядатаев Нортона, выбралась ранним утром из дома и отправилась по адресу, который давно уже сумела разузнать. В дом Меррея Ирен вошла в восемь утра, думая, что застанет молодого сыщика ещё в постели. Но он не спал. Он лежал посреди своей комнаты в луже крови, с револьвером у виска. На столе — вскрытый конверт. Ирен, не раздумывая, достала письмо и прочитала его. Всего несколько строк. Некий человек, пожелавший скрыть своё имя и подписавшийся одной буквой «Т», назначал в этот день свидание мистеру Меррею. Свидание, на которое тот теперь никак не мог пойти.

— Ф-фу, прямо гангстерский роман какой-то! — выдохнул Клей.

— Так оно и есть, — без улыбки, всё сильнее хмурясь, подтвердил Шерлок Холмс. — Именно гангстерский. После гибели Меррея Ирен окончательно уверилась в том, что давно уже подозревала: её муж ведёт какие-то дела с нью-орлеанскими гангстерами. Когда миссис Нортон вернулась домой, она увидела Годфри весело хохочущим. «Этот осёл Ральф, — воскликнул он, — отправил письмо в полицию. Он и не подумал, что я плачу его рассыльному больше, чем он. Ты, верно, была именно у него, у этого болвана? Ну и как? Он уже пустил себе пулю в лоб?». — «Ты его убил!» — сказала Ирен. «Ничего подобного, — был ответ. — Он убил себя сам».

Как действовать дальше? Она понимала, что уже знает слишком много, и ей уже почти нечего терять. Смириться и ждать развязки? Предложить мужу содействие в его игре, какой бы грязной и кровавой она ни была? Сойти с ума, покончить с собой? Это всё была бы не она, не Ирен. Она решилась пойти на свидание, которое было назначено Меррею. Мужской костюм, её любимое средство чувствовать себя свободной, был кстати привезён с собой из Англии. Она переоделась и пошла.

— Ты был прав! — Джон почти не скрывал восхищения. — Отвага у этой женщины мужская. Пойти на свидание к американскому гангстеру! Считай, верное самоубийство. Знаешь, я бы, наверное, тоже в неё влюбился. Ой, только не смотри так: это же шутка.

— Да, я смотрю не на тебя, — улыбнулся Шерлок, — а вон на караульного, что к нам шагает и сейчас точно зарычит, чтобы мы убирались в свою нору.

— Послушайте, вы! — гаркнул караульный над самой головой заключённых. — Сколько можно здесь торчать?! Одиннадцать часов, пора уматывать на лежанки! Марш на свои места, висельники!

Шерлок и Джон, переглянувшись, разом посмотрели на солдата. Его голова торчала прямо в центре сверкающего ромба Южного Креста.

— Будь мы висельниками, — мягко проговорил Холмс, — мы бы здесь не находились. На каторгу отправляют тех, кого считают всё же не достойными виселицы.

— Ладно, я это так! — солдат узнал Холмса и смутился. — Просто порядок есть порядок. Идите домой и болтайте, сколько вам захочется. Вы же вместе живете, так? А мне за нарушение распорядка может нагореть.

Не говоря более ни слова, заключённые поднялись и направились к своей лачужке.

— Чтоб он провалился! На самом интересном прервал! — процедил сквозь зубы Джон, пробираясь в узкий дверной проём хижины.

— Ничего! — Шерлок в темноте безошибочно нашёл свою лежанку и не без удовольствия растянулся на ней во весь рост. — Память у меня хорошая, я не собьюсь.

ГЛАВА 2


Войдя, Джон хотел было зажечь светильник, но с досадой обнаружил, что в нём кончилось масло.

— Ну, вот! — сердито бросил Клей, — очень некстати... Придётся идти просить взаймы у фонаря.

— Сегодня я пойду, — неожиданно предложил Шерлок и поднялся.

— Смотри, часовой заметит! — с сомнением покачал головой Джон. — Это надо делать за несколько секунд, покуда он идёт к вышке и находится к тебе спиной. И не нашуметь.

Холмс посмотрел на него уничтожающим взглядом:

— Благодарю за наставление, маэстро! Не забуду!

Он выскользнул из хижины и через минуту вернулся, осторожно неся наполненный маслом светильник.

— Браво! — восхитился Джон. — Я бы сам не сделал быстрее. И как это ты с такими способностями не стал жуликом?

— Я узнал о них только тогда, когда уже стал сыщиком. — Шерлок вставил в светильник новый фитиль, кусочек промасленной верёвки, и поднёс к кончику фитиля спичку. — Вот так. Занавесь, пожалуйста, дверь, Джон. Тебе не очень хочется спать?

— Да ты смеёшься! — Клей как раз закончил умываться и, оторвавшись от рукомойника, уселся на свою лежанку. — Закончил рассказ на таком месте и думаешь, что я усну? Хотя, как я понимаю, раз отважная леди добралась до Лондона и даже до Бейкер-стрит, то свидание с бандитом завершилось для неё сравнительно благополучно.

— Да, — кивнул Шерлок. — Да. Она осталась жива, потому что человек, назначивший Меррею свидание, просто остолбенел от её дерзости. Она выдала себя за друга покойного молодого сыщика, но провести негодяя, который с нею встретился, было не так-то легко. Прежде всего, он уже довольно долго следил за Мерреем и знал в лицо почти всех его близких знакомых. Это был старый стреляный лис. Но, так или иначе, он не причинил вреда Ирен, хотя и узнать ей удалось немногое. Однако она могла быть уверена: Меррей и, очевидно, её муж были связаны с самыми тёмными силами преступной Америки. И вновь ей остался один выход — бегство. Собрав небольшой саквояж и самым тщательным образом проверив всё, что в него положила, миссис Нортон бежала из Нового Орлеана. Она отправилась в Нью-Джерси, в город, где родилась, надеясь найти там кого-нибудь из своих родных. Но никого не нашла. Зато вскоре убедилась, что люди, с которыми её так несчастливо свела судьба, не собираются оставлять её в покое. Её имя, имя некогда блистательной оперной примадонны, было не забыто в Америке, и она, встретившись с одним из своих прежних посредников, попросила устроить ей концерт в Нью-Джерси. Концерт состоялся и прошёл с аншлагом. Но за несколько минут до конца в тёмном окне зала мелькнула огненная вспышка, и грохнул выстрел. Нуля сорвала страусовый плюмаж с причёски певицы. И только стремительное падение прямо на сцене спасло её от второй пули...

— Выходит, она встала поперёк дороги крупной шайке? — нахмурился Джон Клей. — Бандит-одиночка не действовал бы так нагло и так планомерно.

— Разумеется, — кивнул Шерлок. — Но Ирен и так уже понимала, что из-за тёмных делишек своего супруга столкнулась с очень мощной и опасной силой. После этого она ещё несколько месяцев, пожалуй, около года колесила по Америке, зарабатывая, где только удавалось концертами, либо просто игрой на рояле в ресторанах и кафе, потому что денег у неё не было — всё, что она имела до замужества, присвоил Нортон. Но в каждом городе, где Ирен рисковала задержаться больше чем на два-три дня, её неизменно настигали всё те же неведомые и страшные преследователи. Ещё трижды она спасалась от покушений, спасалась лишь благодаря своей проницательности и огромному самообладанию.

— А когда обращалась в полицию, ей советовали подлечить нервы? — съехидничал Джон.

— Примерно так. И, надо сказать, её нервы были действительно напряжены до предела. В Лос-Анджелесе её вдруг настиг мистер Нортон, нашёл в дешёвой гостинице и предложил к нему вернуться. Она отказалась. «Я ведь могу заставить тебя с помощью закона», — заявил он тогда. «С законом вы не в ладах и обращаться к нему за помощью для вас рискованно», — ответила Ирен. Тогда он, улыбаясь, сказал, что закон никогда и ни в чём не сможет его упрекнуть, хотя он действительно связан с преступниками, и все его деньги добыты с их помощью. «Нет на свете такого сыщика, который смог бы меня уличить!» — смеялся он.

— И тогда миссис Нортон вспомнила, что такой сыщик есть! — воскликнул Джон Клей.

Шерлок улыбнулся, задумчиво следя за крохотной бабочкой, которая упрямо вилась вокруг оранжевого язычка пламени, но в нужный момент всё время отлетала прочь и не опаляла своих крылышек.

— Не знаю, о чём она тогда вспомнила. Возможно, в этот момент ей было не до того. Нортон признался, что гангстеры, с которыми по его приказу связался Меррей, из-за смелого поступка Ирен вышли и на след его хозяина, и теперь у них есть причины желать смерти не только миссис Нортон, но и её мужа. «Давай снова будем вместе, — предложил он. — Уедем подальше, избавимся от этой проклятой шайки — уж, поверь, я-то найду способ покончить с ними! И тогда будем жить по-старому. Я ведь очень богат, и нужды у нас не будет ни в чём». Он показал ей две чековые книжки. На двух счетах скромного новоорлеанского адвоката лежало в общей сложности два с половиной миллиона долларов! «И ты думаешь, что я захочу жить на деньги, которые не знаю, откуда взялись?» — спросила Ирен мужа. Он засмеялся: «Даю тебе слово, что никогда не попаду в тюрьму!» — «Зато попадёшь в ад! — не сдержалась она. — Даю тебе слово, что никаким законом и никакими угрозами ты меня не вернёшь!». Он вышел. На другой день Ирен получила письмо без подписи, в котором ей сообщали, на каком из лос-анджелесских кладбищ её собираются похоронить, и называли дату похорон — один из ближайших дней.

— А, подонки! — взорвался Джон. — Слыхал я про эту манеру американских гангстеров — посылать тем, кого они преследуют, такие вот «уведомления». Впрочем, попадаются похожие любители дешёвых эффектов и среди наших английских бандитов. Одного такого я знал. Если не ошибаюсь, его повесили в восемьдесят шестом году.

— В восемьдесят седьмом, — поправил Шерлок. — Его звали Роджер Кинг. Дело об убийстве богатой вдовы и её несовершеннолетней племянницы. Кстати, он выполнил свою угрозу, по крайней мере, одну — на этом и погорел. Ирен показала мне то письмо. Почерк грубый, и в четырёх строках — пять ошибок. В тот же день, как это письмо пришло, миссис Нортон села в поезд и отправилась на другой конец Соединённых Штатов. Но она уже поняла, что оставаться в этой стране нельзя. И концертов давать больше нельзя — за нею шли по пятам. Тогда она продала кольцо и золотую цепочку с медальоном и отправилась в Англию. Почему именно туда? Может быть, повлекли воспоминания о том, что в этой стране она когда-то была счастлива? Или надеялась, что её страшные преследователи не кинутся за нею через океан? Скорее всего она понимала, что это не так. В Лондоне ей удалось прожить относительно спокойно лишь неделю. В гостиницу, где она остановилась, пришло почти такое же письмо. Потом, прямо в холле этой гостиницы, её попытались убить. Она ушла, прихватив с собой свой саквояж, почти пустой и потому совсем лёгкий. И вот тогда Ирен подумала обо мне. Это было нелёгкое решение — пойти просить помощи у человека, который, как ей казалось, мог сохранить в душе обиду на неё. Она даже подумала (и надо же было такое подумать!), что я могу просто указать ей на дверь, тем более что у неё не было возможности мне заплатить.

— Многие бы так подумали! — заметил Джон, воспользовавшись паузой, которую сделал Шерлок, чтобы глотнуть воды из стоявшей на столе чашки. — Часто ли встречаются люди, готовые бесплатно помогать ближним? Можешь обидеться, но и я прежде, читая рассказы про твои подвиги, был уверен, что автор преувеличивает добродетели великого сыщика, утверждая, что ты иногда работаешь без вознаграждения. Кстати, этот самый доктор Уотсон — действительно твой близкий друг или это литературный приём, чтобы читалось интереснее?

Шерлок улыбнулся:

— Не просто близкий друг, а до недавнего времени единственный. И совершенно удивительный человек, о чём я тебе позднее обязательно расскажу. Между прочим, ты его видел: когда тебя арестовывали, он мне помогал.

— А! Помню! — обрадовался Клей. — Такой светловолосый крепыш с красивыми пушистыми усами. Это он?

— Он.

— Храбрый малый: едва не полез под выстрел, решив, что ты не успеешь меня обезоружить и я тебя завалю. Но ты сказал, что он твой друг в недалёком прошлом. Неужели думаешь, что после того, как с тобой всё это случилось, он твоим другом быть перестал?

— Ни в коем случае! — Холмс продолжал улыбаться. — Но я сказал, что он был моим единственным другом. Теперь он не единственный. Раз я тебе всё это рассказываю, то ты — тоже мой близкий друг, разве нет?

Джон неожиданно вспыхнул и опустил голову:

— Постараюсь тебя не подвести, — проговорил он тихо. — Но я тебя прервал. Продолжай!

— Продолжаю. Итак, я выслушал рассказ Ирен Нортон в моей гостиной на Бейкер-стрит, в тот самый туманный вечер, который изменил мою жизнь навсегда. Никогда не забуду её лица, её голоса, когда она всё это говорила. Камин ярко пылал, и блики огня танцевали на её щеках, отражались в тяжёлом узле причёски, будто выточенном из чёрного дерева. Её глаза были почти всё время опущены, а когда она их подняла, мне показалось, что в расширившихся зрачках отражается вся комната. «Так вы мне поможете?» — спросила она. «Сделаю всё, что в моих силах», — ответил я. Я говорил это всем, кто ко мне приходил, но никогда ещё не слышал в своём голосе такой твёрдости. Её услышала и миссис Нортон. Она посмотрела на меня пристально и вдруг сказала: «Вы производите впечатление человека, которому нравится, что у него есть враги». — «Нет, — возразил я, — мне нравится быть сильнее моих врагов».

И я начал расследовать это дело. В первую очередь, нужно было установить, кто именно преследует миссис Нортон. Не буду описывать подробно ни хода моих умозаключений, ибо в них нет ничего интересного, ни тех запросов и телеграмм, которые я посылал в Америку. След шайки, покушавшейся на жизнь Ирен Нортон, нашёлся буквально через два дня. Это были известные в Штатах Линкеи.

— Ого! — присвистнул Клей. — Я о них слышал. Специалисты по железнодорожным ограблениям. Два брата и сын одного из братьев. Так ты их накрыл?

— Да, но к несчастью, не успел передать в руки правосудия. Но пока речь не об этом. Следующим моим шагом было обнаружить связь этой шайки и сыщика Меррея с адвокатом Годфри Нортоном.

— А связь была? — спросил Джон. — Ирен не ошиблась в своих выводах?

— Увы, нет. И вот, я начал даже не расследовать, а исследовать дело Нортона, вернее дела, ибо я сразу понял, что за этим джентльменом не может быть только одного дела. И знаешь, что я вскоре понял? Нортон, оказывается, занимался необычнейшим способом обогащения: он шантажировал преступников.

Джон даже подскочил на своей лежанке:

— Ничего себе! Это как же?

— Да, вообще-то, достаточно просто, — вздохнул Холмс. — Всё великое просто, даже великие подлости. В своё время Нортон оплёл своей сетью агента сыскной полиции Ральфа Меррея, поймав его на очень серьёзном должностном преступлении: сыщик использовал свою службу в полиции, чтобы свести счёты с более удачливым поклонником одной нью-орлеанской куртизанки. Дело было достаточно громкое, но никто, кроме хитрого адвоката, не догадался, что Меррей попросту подставил парня и довёл его до самоубийства. Итак, бесчестный полицейский оказался в руках бесчестного адвоката, и колесо завертелось. Полагаю, впрочем, что Нортон занимался этим не впервые... Словом, Меррей, судя по всему, способный сыщик, выводил его на след преступника, которого не сумела разоблачить полиция. Нортон подготавливал почву. Составлял документы для шантажа, записки, свидетельства и тому подобное, а затем через того же Меррея связывался с преступником и требовал от него вознаграждения за невыдачу его в руки правосудия.

— Ах ты, гадина! — вырвалось у Клея. — И никто с ним не разделался?

— А кто мог разделаться? — пожал плечами Холмс. — Никто из попавших на его крючок не знал, от кого исходит шантаж. Меррей-то был лишь подставным лицом, хотя инициатива в раскрытии преступлений принадлежала ему. И вот, заметь: преступление оставалось нераскрытым и ненаказанным, преступник ускользал от закона, а мистер Нортон, фактически ничем не рискуя, получал громадные деньги, чаще всего большую часть награбленного, и процветал. Когда я всё это понял, у меня опустились руки. Ликвидировать явившуюся в Англию банду Линкеев можно было без труда, я сразу потянул за несколько ниточек и живо опутал этих джентльменов своей сетью. Но Нортон, от которого так важно было избавить Ирен! Что я мог с ним поделать? Ты знаешь не хуже меня, Джон, что шантаж карается в лучшем случае несколькими месяцами тюрьмы.

— А сокрытие преступлений? — удивился Джон.

— Это дело другое. Но в том-то был и весь ужас, что фактов, прямо доказывающих сокрытие Нортоном уголовных преступлений, не оказалось. Налицо были факты получения им крупных сумм денег, можно было и доказать его общение с несколькими известными гангстерами. Но почти все они к тому моменту уже прекратили своё существование: Нортон следил за теми, кто попадал в его сети, и на следующем же деле «топил» своего «клиента», то есть опять же через Меррея, передавал его в руки правосудия и отправлял в мир иной, страхуя себя от всяких последствий. Ральф был единственным свидетелем всех его преступлений, но господин адвокат крепко держал его на привязи, когда же тот захотел сорваться, Нортон с ним покончил.

— Так это было всё же не самоубийство? — морщась от отвращения, спросил Клей.

— Да нет, самоубийство. У Меррея в Солт-лейк-сити жила мать. Он её очень любил, примерно, как наш Джим Фридли свою старушку в Шотландии... Парня страшно пугало, что мать узнает о его преступлениях, пугало, что она не переживёт его смерти. Но вот она умерла. И Ральф решился: он в лицо сказал Нортону, что служить ему больше не будет, что всё расскажет полиции. За всё совершенное ему грозила смертная казнь, поэтому он предпочёл пустить себе пулю в висок, как за несколько лет перед этим сделал человек, которого он подставил. Перед самоубийством Меррей отправил в полицию полное признание, но его, как ты знаешь, перехватил Нортон.

Последнее, что я мог сделать для разоблачения этого человека, — арестовать Линкеев. Они, выйдя на след Ирен, невольно вышли и на Нортона, они многое узнали и могли рассказать о шантаже и представить доказательства того, что покойный Ральф Меррей действовал только как посредник Нортона. Банда оказалась в Лондоне, и приехали американские гангстеры не только, преследуя миссис Нортон, но наверняка собираясь заодно и как следует поживиться. Значит, была возможность их взять, и я был бы идиотом, если бы этой возможностью не воспользовался.

— Постой! — вдруг прервал товарища Джон Клей. — Постой, Шерлок! Я только хотел спросить тебя: а где всё это время была Ирен? Ну, пока ты собирал факты и доказательства, посылал телеграммы в Америку? Ведь на это ушёл месяц, а то и два.

— Положим, всего неделя. Я не черепаха, — обиженно произнёс Холмс.

— Неделя?! Не могу себе даже представить, когда ты успел. Ну, пускай, неделя. И где же миссис Нортон провела эту неделю. Ведь не мог же ты отправить её назад в гостиницу?

Неожиданно Шерлок покраснел.

— Конечно, не мог. Но она, видишь ли, вспомнила, что не заплатила в этой гостинице по счёту, и решила пойти и заплатить. Я не советовал ей этого делать, однако она стояла на своём.

— И ты пошёл с нею? — улыбнулся Джон.

— Ты потрясающе догадлив!

Рассказывая, Холмс принял свою любимую позу: закинув ногу на ногу и охватив руками колено. Его тонкие пальцы переплелись, сжались и слегка побелели. Только это и выдавало его волнение, да ещё глаза заблестели ярче обычного, и на левом виске появилась еле заметная светлая бисеринка пота.

— Мы пошли туда в тот же вечер, сразу после того, как я выслушал рассказ миссис Нортон. Пошли пешком, хотя погода была не для прогулок — стоял сырой, промозглый вечер, да ещё и туман сгущался, местами становясь совсем непрозрачным, как молоко. По дороге Ирен вдруг принялась рассказывать мне, как некогда жила в Америке, как к негодованию родителей надумала стать актрисой, как судьба послала ей несколько выгодных предложений, и затем она попала в Ла-Скала, лучший в мире оперный театр. Признаюсь, я слушал немного рассеянно — мысли мои были только о том, как помочь ей. Но постепенно её низкий мелодичный голос увлёк меня, мне захотелось вслушаться в то, что она говорит, оторваться от размышлений. Я даже невольно включился в разговор, рассказал, как сам однаждыпобывал на спектакле в Ла Скала и был счастлив, что можно просто сидеть в ложе, наслаждаясь музыкой и великолепными голосами певцов. Но едва вышел из театра, как на моих глазах некий господин застрелил женщину, и, мало того, что я оказался свидетелем этого преступления — никто больше толком ничего не видел, так ещё и прибывший на место комиссар карабинеров узнал меня (где только видел?) и начал упрашивать, чтобы я помог найти убийцу! Конечно, я помог — в ту же ночь и нашли, но с тех пор театр Ла Скала вспоминался мне, увы, как очередное место расследования.

До гостиницы мы дошли за полчаса. Было уже одиннадцать вечера, и пришлось долго звонить, а потом и стучать в тяжёлую дубовую дверь, прежде чем нам наконец отворили. Пожилой привратник с очень недовольным видом повёл нас к портье, которому Ирен и протянула деньги. Портье крайне удивился: «Но... леди — ваш долг уже оплачен!» — «Кем?» — быстро спросила Ирен. «Джентльменом, который прибыл сегодня утром. Он вас разыскивал. И даже снял номер, соседний с вашим».

Конечно, я сразу понял, кто это был. Думаю, и Ирен это поняла. Когда я кинулся вверх по лестнице, она побежала за мной и на верхней площадке догнала. Без всяких церемоний схватила за руку, даже оттолкнуть попыталась. «Остановитесь! Не надо!» — воскликнула она. Впервые в её глазах был настоящий страх. «Что вы! — удивился я. — Это же не те, кто вас преследует. А этот господин мне не опасен». На лице Ирен возникло отвращение, и она бросила, отведя взгляд: «Сэр, он ещё опаснее».

— Так в гостиницу пожаловал сам мистер Нортон? — вновь прервал рассказчика Джон Клей. — Упорный негодяй.

— У его упорства были причины. Ирен могла сильно ему повредить. Уже повредила, как ты понимаешь. Не буду описывать свой разговор с ним. Он меня сразу узнал, из чего я заключил, что моя персона интересовала его и прежде. На вопрос, для чего он приехал, мистер Нортон ответил, что не теряет надежды вернуть свою «беспокойную супругу», а заодно хочет избавить её от опасности. «А вы, сэр, — спросил он меня, — тоже хотите встать на защиту моей жены? Право, и не знаю, чем она не угодила новоорлеанским бандитам!». На этом я прервал разговор — пока что мне нечего было предъявить господину адвокату, а от пустых рассуждений положение бы не изменилось. Мы с Ирен покинули гостиницу, и Нортон не сделал попытки её удержать. На улице она обернула ко мне залитое румянцем лицо и прошептала: «Вы видели? Он же издевается надо мной! Он давно это делает. В конце концов это для него плохо закончится, мистер Холмс! Знаете, у меня есть револьвер!». «Очень хорошо! — сказал я, стараясь говорить как можно спокойнее. — Оружие никогда не мешает иметь — мало ли что. А теперь нужно уйти отсюда как можно скорее».

Ирен, я это видел, готова была со мной согласиться и уже сделала шаг, но вновь остановилась. «Надо ещё решить, куда теперь идти! — сказала она задумчиво. — Если просто сменить гостиницу, меня найдут быстро». Я не успел ей ответить, хотя ответ у меня был готов. Однако в это самое мгновение какая-то тень упала на тротуар возле нас — кто-то выступил из-за угла, и я вдруг понял, что это уже было. Когда мы с Ирен шли к гостинице, когда переходили улицу, сзади скользнула точно такая же тень — те же очертания низко надвинутого кепи, тот же сутулый контур спины. Случайность? Таких случайностей, как правило, не бывает. Я едва успел схватить Ирен за руку и прижать к стене. Полыхнул огонь, ударил выстрел. Пуля прошила край пелерины моего пальто. Я выстрелил в ответ, целясь не в голову, а в руку стрелявшего. Он с криком уронил оружие, но из-за его спины выдвинулся второй. Выстрелить этот второй не успел, я упредил его, на этот раз стреляя по ногам. Снова крик боли, обе тени метнулись прочь, я — за ними. Возможно, у меня в этот момент не сработал привычный рефлекс, рефлекс опасности. Обычно я всегда чувствую её. Третий бандит бросился на меня из-за угла, когда я уже выскочил на мостовую, чтобы пуститься вдогонку за беглецами.

— Их было трое? На одну-то женщину! — Клей присвистнул. — Храбрые ребята!

— Может быть, они как раз брали в расчёт и меня, — покачал головой Шерлок. — Если допустить, что следили за Ирен и видели, что она пошла в гостиницу не одна. Но, возможно, памятуя, как она до сих пор уходила от их преследования, эти господа решили, что и с ней с одной справиться не так просто. Я успел обернуться в последнюю долю мгновения. Перехватил руку с револьвером и уже готов был заломить её и вырвать оружие, как в этот момент на нас налетел экипаж. Кучер не успел натянуть поводья и расшвырял нас, меня и моего противника, в разные стороны. Самое страшное, что оглобля саданула мне по руке и выбила револьвер. Я прокатился по брусчатке, вскочил, обернулся. Видимо, бандиту попало меньше, чем мне: он был уже на ногах и целил мне в лоб с расстояния пяти шагов. Тут бы и кончилась вся история, но я, к счастью, много лет занимался разными восточными единоборствами и знаю приёмы, которые мало, кому известны в Европе и в Америке. Прежде чем мой противник спустил курок, я, сгруппировавшись, упал и кубарем подкатился ему под ноги. Он, налетев на меня, разумеется, упал и, покуда поднимался, я успел навалиться на него сверху. Ей-богу, я взял бы мерзавца, но после удара о мостовую у меня ещё мутилось в голове, поэтому бандиту удалось вывернуться. Он пустился наутёк, однако вслед ему прозвучал выстрел: это стреляла Ирен, уже из своего револьвера. Не знаю, задела она его или нет — следов крови на мостовой и на тротуаре осталось много, но ведь и двое первых нападавших тоже были ранены. Причём один из них явно был ранен в ногу, значит, надо полагать, догнать его не составит труда. Подобрав своё оружие, я хотел вновь пуститься вдогонку, но Ирен заступила мне дорогу: «Они же застрелят вас в таком тумане!». — «Я знаю, что делаю! — вырвалось у меня. — Ведь нужно же узнать, кто они, и кто их послал!». Тогда эта невероятно волевая женщина изменила тактику: «А меня вы бросите на улице одну?» — воскликнула она и очень натурально изобразила страх. При этом не успев убрать свой револьвер, который выхватила во время нападения бандитов, но пустила в ход лишь в конце схватки — дамская сумочка не слишком удобна для ношения оружия: покуда достанешь, тебя опередят. «Только не притворяйтесь, что боитесь! — рассердился я. — Я взялся расследовать ваше дело, а о том, что оно небезопасное, вы и так уже знали!». Вырвав у неё руку, я устремился в том направлении, куда, как мне показалось, побежали бандиты, однако Ирен вновь оказалась у меня на пути. А мгновением спустя, прозвучало отчаянное «Тпр-ру-у!». Я отпрянул, дёрнув Ирен за собою, и пара лошадей встала вплотную к нам. Второй кучер оказался ловчее первого — он успел остановить экипаж. Из окошка кэба высунулся испуганный седок: «Куда же вы, любезные? Или вам жить надоело?!». Этот голос я мигом узнал. Всё-таки, Джон, иногда судьба бывает к нам расположена. В кэбе ехал не кто-нибудь, а мой друг — доктор Уотсон собственной персоной. Мы оба так ошалели от изумления, что несколько мгновений потрясённо молчали. Потом я распахнул дверцу кэба, указал доктору на Ирен и воскликнул скороговоркой: «Умоляю, дорогой мой, ни о чём сейчас не спрашивайте! Возьмите с собой эту леди и отвезите её на Бейкер-стрит! И если только сможете, дождитесь там с нею моего возвращения!». После чего я буквально запихнул Ирен в кэб и кинулся искать улизнувших от нас бандитов. Вот в ту ночь мне и удалось выйти на след банды Линкеев, и я узнал о них многое, ибо по свежим, что называется, следам отыскал их нору.

— Понятно! — воскликнул Клей. — Значит, эту неделю, ту, что ты потратил на поиски преступников, Ирен прожила в твоей квартире?

— Да. — И снова мистер Холмс слегка покраснел. — Ну, а где ещё она могла поселиться? У неё и денег-то оставалось на два-три дня жизни в самой дешёвой гостинице, а пара побрякушек, которые она ещё не успела продать, могли продлить её платёжеспособность самое большое ещё дня на четыре. Моя квартира не так мала, места в ней достаточно, а работа у меня такая... была такая, что иной раз приходилось принимать необычные решения. Кроме того, эту неделю я почти не бывал дома — расследование поглотило меня целиком. И вот все нити оказались в моих руках. Нужно было только подготовить поимку заезжих американских гангстеров, и тогда мистеру Нортону было бы уже не отвертеться. Взять Линкеев, то есть передать их в руки лондонской полиции, я наметил в ночь, когда эти джентльмены затеяли крупное ограбление. На Чарринг-кросский вокзал доставили партию серебра в слитках, и в течение одной ночи груз должен был оставаться в одном из пакгаузов.

— Наглые ребята! — то ли возмутился, то ли восхитился Клей. — Ведь охраны там наверняка было по одному полицейскому на каждый слиток. Или в целях сохранения тайны доставки владельцы серебра не стали ставить дополнительные посты?

— Угадал, — кивнул Шерлок, — не стали. Понадеялись, что и полдюжины охранников справятся — об этом серебре действительно никто не знал. Кроме тех, кто его привёз, и, как ты понимаешь, господ гангстеров — они славились умением «вычислять» ценные грузы и брать их с удивительной наглостью. И на сей раз их можно было понять: серебра привезли на полмиллиона фунтов. Ты бы отказался от такого куша?

— Двадцать раз подумал бы, — серьёзно ответил знаменитый грабитель. — Знаешь, в нашем деле любой необдуманный шаг превращает прибыль в убыток. И что же — ты повязал американцев?

— Не спеши. У меня был день на подготовку. Я всё просчитал. Кроме, как выяснилось, одного: того, что мистер Нортон отважится упредить меня. Он понял, насколько страшен для него окажется арест Линкеев, и пошёл на отчаянный шаг — встретился с главой банды.

— И остался жив?! — изумился Клей.

— Я тоже был этим потрясён, — хмурясь, подтвердил Холмс. — Всё же мистер Линкей-старший оказался на редкость туп. Нортон сумел убедить его в своей непричастности к шантажу, исходившему от сыщика Меррея.

— Я бы не поверил! — усмехнулся Джон.

— И я бы. Но Нортон, видимо, знал, что при всех своих криминальных способностях мистер Линкей не очень умён. Он поверил, что адвокат был как раз на их стороне.

— И рассказал о плане ограбления?! — Джон так и взвился с места. — Ну, так он не просто идиот: он полная бездарность! И ему удавалось столько лет обманывать полицию?!

— Американскую полицию, Джон, американскую, она подстать своим преступникам. Впрочем, наших они бы тоже обвели, будь уверен. Но в отношении Нортона Линкей-старший был вовсе не так наивен — не он ему рассказал о готовящемся ограблении, а напротив: Нортон навёл его на это самое серебро. Спросишь, откуда знал он? Очень просто: один из его клиентов в Америке как раз через уважаемого адвоката и договаривался о сделке в Англии. Серебро, разумеется, не американское, но простодушный делец имел дела сразу на трёх континентах. Словом, Годфри убедил Линкея, что взять груз будет не так сложно. А теперь, угадай, что сделал Нортон потом?

— Вероятно, навёл на бандитов полицию?

— Нет. Полицию навёл на них как раз я. И распорядился снять военную охрану и заменить полицейскими, потому что военные не стали бы церемониться и брать гангстеров живыми. Руководил операцией инспектор Брэдстрит. Неглупый человек, я доверял ему. Но, разумеется, пошёл с полицией и сам — слишком важна для меня была поимка этих людей.

— Брэдстрит, — задумчиво протянул Джон. — А, помню. Ну а что, он действительно не такой идиот, как Джонс или Лестрейд.

— Далеко не идиот. Идиотом в данном случае оказался я. Надо было самому проверить всех полицейских, а не полагаться на инспектора. В ряды его бойцов, как он потом выразился, «проникли посторонние люди». Очевидно, в последний момент их нанял наш дорогой мистер Нортон.

— И они ухлопали всех трёх бандитов на месте ограбления?! — ахнул Джон Клей.

Шерлок кивнул.

— Именно так оно и было. И возрази теперь! Скажи, что я не был идиотом.

— Но ты же не мог предвидеть такой возможности! — возмутился Джон.

— Да что значит, не мог?! Обязан был предвидеть! Обязан!

Клей, нахмурившись, опустил голову и принялся зачем-то изучать «браслет» на своей левой руке.

— Ты сделал всё, что мог, — сказал он. — Просто Нортон чуть-чуть опередил тебя по времени.

— Вот именно, чуть-чуть! И из-за этого «чуть-чуть» закон лишился возможности наказать гнуснейшего из мерзавцев, а я лишился единственного шанса избавить от него Ирен!

ГЛАВА 3


В тяжёлой влажной тишине австралийской ночи прозвучал тоскливый птичий крик, повторился, раздался дальше, умолк. Что-то прошуршало у входа в хижину, протопали чьи-то лапки, но неведомый гость не вошёл, только его узкая тень пересекла выбившуюся из-под полога полоску света и пропала.

— Лисица, наверное, — сказал Джон — Ишь, обнаглели — людей не боятся, в жильё лезут. Будто не чуют, что поживиться здесь нечем — сами от голода зубами скрипим.

— Ты хочешь есть? — Шерлок точно очнулся от забытья. — Там, на полочке, сухарь остался, возьми.

— Твой?

— Ну, а чей же? Но мне есть не хочется. Правда, не хочется.

— Так я тебе и поверил! — рассердился Джон. — И что ты возишься со мной, точно с ребёнком?

Шерлок пожал плечами:

— Ты голодаешь. А мне хватает. Я давно приучил свой организм удовлетворяться тем, что есть. И потом, ты моложе меня, тебе нужнее.

— А сколько тебе лет, Шерлок? — спросил Джон.

— Скоро сорок шесть.

— А мне скоро тридцать. Странно, я присматривался к тебе и понимал, что ты старше, чем кажешься. Думал, сорок — сорок два. И задавался вопросом, как же тогда твоя карьера началась около двадцати пять лет назад. Об этом ведь много писали. А нескромный вопрос можно?

— Нескромный? — удивился Холмс. — На тебя непохоже. Ну, валяй!

— Я хотел спросить, сколько лет миссис Нортон? Ведь если тринадцать... ну да, тринадцать лет назад она познакомилась с королём, про которого ты рассказывал, то ей получается сейчас...

— Ей тридцать восемь. Тоже, по-моему, ещё не исполнилось. На вид тридцать или чуть-чуть больше. У неё как будто нет возраста. Бывают такие женщины. Редко, но бывают. Вечная свежесть, вечное очарование и вечная тайна. Существо изменчивое, как море, и постоянное, как небо.

— Послушай, да ты же поэт! — воскликнул Джон без тени усмешки, почти с восторгом.

— И не поэт, а музыкант, это совсем другое, — возразил Холмс. — Просто у меня развито воображение, но я редко даю ему волю.

— Почему?

— Работать мешает.

— А по-моему, — возразил Клей, — воображение помогает в тонкой работе.

— Это, если надо придумать, как кого-то обмануть. А если надо понять, как обманывал кто-то другой, может помочь только строгая логика, а воображение уведёт в дебри фантазии.

— Ты прав, — Джон долго сидел, нахмурившись, вслушиваясь в однообразную трель, которую начала выводить за порогом хижины одинокая цикада. — Ну, хорошо, значит, ты понял, что притянуть Нортона не удастся, и шлёпнул его. Но я не понимаю: как же, чёрт возьми, ты попался?

— Я не попался, — с усмешкой возразил Шерлок.

— То есть как это?

В глазах Холмса мелькнуло сомнение. Потом он аккуратно поправил фитилёк начавшего коптить светильника и спросил:

— А тебе не хочется спать? От работы нас никто не освободит, а время-то уже сильно заполночь.

— Я не усну, — Джон сидел, покачиваясь в такт руладам цикады, расширив глаза, будто хотел разглядеть в полумраке хижины что-то, чего на самом деле не было. — У меня сна ни в одном глазу. Твой рассказ я хочу дослушать. Ну, и человек же ты! Просто невероятный человек. И жизнь у тебя совершенно невероятная.

— Всей моей жизни ты не знаешь, — мягко улыбаясь, проговорил Шерлок. — Потом, если захочешь, я тебе ещё многое расскажу. На самом деле, я не такой уж необыкновенный. Бог дал мне большие способности в определённой сфере, но ведь немалые способности он дал и тебе.

— Вот-вот! — подхватил Клей. — И каждый из нас распорядился этими способностями, как сумел. Вот ты служишь добру, даже когда оно бессильно перед злом, и ты знаешь это и знаешь, что потерпишь поражение.

— Добро никогда не бывает бессильно, пока ему хоть кто-то служит, — возразил Шерлок. — Но ты, кажется, хотел услышать конец истории?

— Ещё бы! И не отстану от тебя, пока не услышу. Ты сказал очень странную вещь.

— А что я сказал?

— Ты сказал, что не попался. Между тем на тебе «браслеты», и мы беседуем не в Лондоне.

— С этим не поспоришь, — вздохнул Шерлок. — И, наверное, я сам виноват: именно потому, что позволил уничтожить свидетелей — перестрелять всех троих гангстеров. После этого у меня было такое чувство, будто я падаю в пропасть. Даже не помню, как я вернулся на Бейкер-стрит. Ирен и Уотсон сидели за утренним кофе. Оба посмотрели на меня со страхом, потому что, как сказал мой друг, я походил на привидение. Я взял себя в руки и довольно спокойным тоном рассказал им обо всём, что произошло в минувшую ночь.

— А Ирен уже знала к тому времени, какими махинациями занимается её супруг? — уточнил Джон.

— Знала, я ей всё подробно рассказал, как только это выяснил. Она не удивилась. И теперь, поняв, что ей не освободиться от этого чудовища, не показала ни капли, ни тени отчаяния. Казалось, её больше беспокоит мой утомлённый вид, и она потребовала, чтобы я немедленно лёг в постель. «А я, — сказала она, — теперь могу покинуть ваш дом. И так я вела себя из рук вон неприлично — неделю жила в одной квартире с холостыми мужчинами». Мы с доктором хором рассмеялись, а я решительно возразил: «Нет. До завтра я ещё попрошу вас остаться. Ваше дело не закончено, и нам нужно ещё поговорить о нём. Но на холодную голову». — «Хорошо, — согласилась Ирен. — Я останусь».

Она осталась, а Уотсон уехал, потому что ему давно было необходимо навестить своих больных. Я ведь на неделю оторвал его от практики и лишил солидной части месячного дохода. Мой милый добрый друг никогда не упрекал меня в таких вещах...

Проводив доктора, я поднялся в свою комнату, и тут, на её пороге, отчаяние и усталость буквально раздавили меня. Не раздеваясь, я упал на кровать и провалился в глубокое чёрное забытье. Проснулся около пяти часов вечера, привёл себя в порядок и спустился в гостиную. И вот тут увидел Ирен такой, какой она не хотела, чтобы её видел хоть кто-нибудь... Она скорчилась на диване, стиснув руками голову. Вся её поза, весь её вид выражали такое глубокое отчаяние, что мне сделалось невыразимо тошно. Она не видела, что я спускаюсь, не слышала моих шагов. Но едва я к ней подошёл, опомнилась, мгновенно переменила позу, вскинула голову и улыбнулась: «Ну вот, совсем другое дело! — воскликнула Ирен. — У вас пропала мертвенная синева под глазами и на висках, и вообще — теперь вы похожи на живого человека. Нельзя было так переутомляться». Я опустился в кресло напротив и сказал: «Миссис Нортон, я виноват перед вами: не сумел довести дело до лучшего конца». «Да ни в чём вы не виноваты! — воскликнула Ирен. — Вы спасли мне жизнь». Я взял её за руку, и она не отняла руки, только пристально на меня посмотрела. Нужно было прервать эту паузу, и меня осенило: «Вам обязательно надо отвлечься, миссис Нортон. Что бы там ни было дальше, сейчас забудьте всё». Она кивнула: «С удовольствием. Но как?». Тут я вспомнил афишу, которую приметил по дороге домой...

— Возвращаясь домой в таком состоянии, ты приметил какую-то афишу?! — Джон даже не скрывал изумления.

— Не какую-то. И почему ты думаешь, что от усталости и огорчения я ослеп? Если афиша была, то я её, разумеется, видел. А раз видел, то и запомнил. Ну так вот, вспомнив об этой афише, я уже твёрдо знал, что нужно делать. «Хотите пойти в театр?» — «Очень хочу!» — воскликнула Ирен. «В таком случае позвольте вас пригласить. В оперном театре сегодня дают «Дон-Жуана» Моцарта. Глаза у неё так и заблестели. «Чудесно! Я так давно не была в опере. Сейчас только взгляну, в каком состоянии моё вечернее платье. Как хорошо, что его я продать не успела!» Она вскочила и умчалась, а я отправился к моей квартирной хозяйке, миссис Хадсон, — одолжить у неё меховое манто: вечера стояли очень холодные, пальто Ирен было тонкое, лёгкое... Надень его на вечернее платье — и простуда обеспечена. Если не воспаление лёгких. Миссис Хадсон — очень добрая женщина. Видел бы ты, как она плакала на суде... Словом, манто она с удовольствием одолжила и ещё сказала: «Давно не видела такой красивой леди, сэр!»

Я тоже переоделся для театра, после чего вновь спустился в гостиную и увидел там Ирен. Боже мой, как хороша она была! Платье из вишнёвого атласа, очень открытое, но нисколько не вызывающее, было сшито просто и потому особенно хорошо подчёркивало грацию её фигуры. На ней не было никаких украшений — их у неё просто уже не осталось, но украшением стала сама её красота. Помню, как сияла смуглой теплотой слоновой кости её чудесная шея, её плечи, оттенённые атласным блеском. Помню своё детское восхищение и внезапно родившуюся робость: наверное, полминуты я не решался подойти к Ирен. Она сама шагнула мне навстречу и взяла было со спинки кресло своё пальто, но я молча накинул ей на плечи лёгкий тёмный мех. Она ничего не спросила, только произнесла с улыбкой: «Спасибо!»

Из театра мы опять возвращались пешком. У меня в ушах всё ещё звучала музыка, совсем, как в детстве, когда мне удавалось попасть в оперу или на концерт. Странно, да? Казалось бы, о музыке ли нужно было думать? Но я был полон именно музыкой и совершенно удивительным ощущением — ощущением близости счастья!

Шагая рядом по пустеющим улицам Лондона, мы с Ирен некоторое время молчали. Потом она вдруг спросила: «А отчего вы не стали музыкантом? Я же видела, как вы слушали: вы чувствуете каждый звук, каждую ноту. И пальцы у вас музыкальные...». Я сказал, что, вообще-то, стал музыкантом, что, возможно, даже мог бы выступать со скрипичными концертами. Но это не стало моей профессией, и на то было много причин. Совсем немного рассказал ей о своей юности — если честно, не люблю об этом говорить. Ирен это почувствовала и сказала: «Не надо. Кажется, эти воспоминания для вас тяжелы». И снова, как тогда, в первый раз, заговорила о себе. Призналась, что в семнадцать лет, решив стать певицей, она вынуждена была уйти из дому — родители не просто были против, но поставили условие: или разрыв со сценой, или разрыв с семьёй. Ирен ушла из семьи, а вскоре её мать умерла, отец женился вновь и прекратил даже переписку с «блудной дочерью». Успех пришёл не сразу, ей было нелегко. В восемнадцать она впервые в жизни влюбилась, или думала, что влюблена. Потом раскаивалась в этом. Многое в её жизни очень походило на то, что было и со мной в юности, в молодости. Мне кажется, мы вообще во многом похожи. Два одиноких сильных человека, много боровшихся, много потерявших, многого добившихся.

Разговаривая, мы как-то очень быстро добрались до Бейкер-стрит. Я сварил кофе, приготовил сэндвичи. Мы сидели за столом вдвоём, беседовали, на этот раз о чём-то совершенно незначимом. А потом я пожелал ей спокойной ночи и ушёл к себе. Но уснуть не смог. Часа два метался по комнате, чувствуя, что падаю в пропасть. Потом заставил себя успокоиться, взял какую-то книгу, кажется, «Опыты» Монтеня, и сел в кресло возле лампы.

Не знаю, в какой момент я понял, что в комнате ещё кто-то есть. Обернулся. Ирен стояла у двери, в голубом шёлковом халате, её волосы, чёрные, волнистые, блестящие, падали ей на плечи и на грудь. «Простите! — воскликнула она. — Я не хотела вам мешать, но... Почему-то мне стало тоскливо». — «Мне тоже», — просто ответил я. Её взгляд упал на мою скрипку. Она тронула футляр рукой, погладила. «Хотите послушать? — спросил я. Она ответила лишь кивком головы. Я усадил её в кресло, взял скрипку, заиграл. Шуберта. Она слушала, не шевелясь, не дыша. Потом я на неё уже не смотрел. И вдруг уловил шорох в кресле и, глянув туда, увидел, что Ирен сидит, закрыв лицо руками. Спросил: «Что с вами, миссис Нортон?» Она подняла ко мне глаза — они были сухие. «Не называйте меня этим именем, мистер Холмс. Я его ненавижу!» — «Хорошо, не буду». — «Зовите меня Ирен. Просто Ирен, хорошо?». — «Хорошо. Как вы хотите, так я и стану называть вас». Я отложил скрипку, подошёл, опустился на банкетку, что стояла возле кресла, и вышло, что оказался прямо у ног Ирен. И вдруг она спросила: «Вы презираете меня?» — «За что?!» — вскрикнул я с таким изумлением, что она отшатнулась. А потом наконец расплакалась. Я схватил её за руки, но она вырвалась, встала, отошла. И произнесла резко, отрывисто, подавляя рыдания: «Я нарочно пришла к вам сейчас, вы же это поняли, да? Не презирайте меня, ведь Господь велел прощать таких, как я. Но я сделала это не из расчёта. Я люблю вас, Шерлок!» У меня закружилась голова. «Ирен!» — крикнул я, бросаясь к ней. Она раскрыла мне объятия. И небо опрокинулось на нас...

Утром я проснулся, когда было уже светло, и увидел головку Ирен рядом с моей головой. На белой подушке её локоны были, как чёрные цветы. Я хотел встать тихо-тихо, чтобы её не потревожить, но она проснулась, засмеялась и стала целовать меня, и я целовал её, как сумасшедший.

В то утро я признался ей во всём. И в том, что полюбил её в тот день, когда увидел, в ту минуту, когда она, выйдя из дому, садилась в своё ландо, и в том, что попросил у короля, как единственную награду за мои услуги, её фотографию...

Но наступил день, и надо было продолжить борьбу, надо было попытаться освободить Ирен из-под власти её мерзавца-мужа. Она сама хотела пойти и поговорить с ним, но я сказал, что возьму это на себя. Адрес Нортона был мне известен, он остановился в меблированных комнатах громадного дома в Степни, нарочно выбрал нору поскромнее, чтобы Линкеи его сразу не нашли. Возможно, решение встретиться с главой банды пришло к господину адвокату не сразу, и он рассчитывал сдать банду полиции, вообще избежав контактов с ней, да не получилось. А возможно, он опасался меня. Кто знает... Но от меня-то он едва ли сумел бы спрятаться.

В тот же день я явился к нему и прямо заявил, что знаю всё о его грязном способе обогащения. «Не сомневаюсь! — вскричал он. — Но, сэр, вы же не сможете этого доказать!» — «Рано или поздно вы засыпетесь», — сказал я. «Да, — был ответ. — Рано или поздно засыпаются все, но я, видите ли, хочу временно прекратить свою работу. Из Америки меня выжили по милости моей супруги, а здесь... здесь — вы, мечтающий упрятать меня за решётку. Слишком страшный противник. У меня сейчас около трёх миллионов, я поживу себе спокойно, чего мне ещё?». Я сказал ему, для чего пришёл. Он улыбнулся. «Вы представляете интересы миссис Ирен? И она хочет развода?». — «Да», — ответил я. Его улыбка сделалась просто мерзкой, странно было видеть такую улыбку на таком красивом лице. Он ведь был красив, этот негодяй, очень красив. «Вы влюблены в неё?» — спросил Годфри. Я промолчал, едва справившись с желанием всадить в него весь заряд моего револьвера. «Ну, ну, — примирительно проговорил Нортон. — Не приходите в ярость. Она чертовски хороша, я сам её всё ещё люблю, но вам, так и быть, могу уступить. Хотите?». «На каких условиях вы дадите жене развод?» — как можно спокойнее спросил я. «На очень простых и взаимовыгодных. — Он продолжал улыбаться, видя, что я вне себя от ярости, и получая от этого наслаждение. — А условия такие: я развожусь с Ирен, вы на ней женитесь. Вы ведь порядочный человек, так? В ваши намерения входит именно женитьба? Впрочем, это уже не моё дело. Я развожусь, а взамен вы мне замените моего покойного друга, мистера Меррея». — «Что?» — спросил я.

— Что-о-о?! — Джон Клей едва не свалился с лежанки. — Он хотел, чтобы ты?.. Ты?!

— Ну да. Он хотел, чтобы я выводил его на след запутанных преступлений, помогал разоблачить преступников, и он бы шантажировал их в Лондоне, как некогда в Соединённых Штатах. «Вам как большому специалисту я выделил бы не двадцать процентов, как Меррею, а пятьдесят. Представляете? Золотое дно, сэр! А вашей карьере и славе это бы не повредило. Всего-то три-четыре дельца в год, ну, а для вида вы бы и не брались официально за расследование нужных нам дел, а расследовали бы с прежним блеском те дела, которые нам не подойдут с точки зрения выгоды. Ну, как? Идёт?». Боже мой, Джон, чего мне стоило всё это выслушать! Когда он закончил, я спросил, из последних сил сохраняя хладнокровие: «И вы полагаете, что Ирен будет жить с человеком, который станет зарабатывать деньги таким способом?». — «Так вы не согласны?» — он смотрел на мен в упор. «Нет, — ответил я. — А на других условиях вы не дадите развода?» — «Не дам. — Он рассмеялся. — Не дам! И имейте в виду: я не оставлю её в покое. Закон на моей стороне, и я буду всюду преследовать эту даму. Из-за неё я слишком много перенёс, чтобы дать ей жить спокойно. Или она будет моей женой и примет те условия, которые я ей поставлю, или я отправлю её либо на тот свет, либо в сумасшедший дом». — «Берегитесь, Нортон! — крикнул я. — Берегитесь. Вы играете с огнём!» Он ответил: «Я привык играть с огнём, равно, как и вы, сэр».

Я долго не мог заставить себя вернуться домой и всё это рассказать Ирен. Сначала нужно было, но крайней мере, до конца успокоиться. И я решил побродить вокруг Бейкер-стрит, по соседним улочкам, приводя свои мысли в порядок. Эта прогулка продолжалась минут двадцать, как вдруг Ирен вынырнула из-за угла и сама подошла ко мне. Увидеть меня из окна она никак не могла. Странно. Но, посмотрев ей в лицо, я понял, что она всё знает, а влажный подол её пальто и вуаль подтвердили мою догадку. «Ты шла за мной следом!» — воскликнул я. «И всё слышала, — кивнула Ирен. — Я стояла в коридорчике, возле самой двери Годфри. А он даже не старался говорить очень тихо. Прости меня, Шерлок — наверное, так тебя ещё никогда не унижали!» — «Вряд ли мистер Нортон тот человек, чьи оскорбления могут унизить, — возразил я. — И поверь, я всё равно придумаю, как с ним справиться». — «Он слишком хорошо всё продумал, — покачала головой Ирен. — Но меня всё же недооценил. Что же, в конце концов, другой путь ты предлагал, но он отказался. А теперь решено: или мне, или ему не жить на свете!». Я понял, что убеждать её бесполезно. Как понял и другое: есть только один способ, один-единственный, её спасти, и сделать это могу только я, мужчина, который её любит.

ГЛАВА 4


— Да, — прошептал Джон Клей. — Да, это мог сделать только ты. Но, выходит, это было продумано — ты не сгоряча пальнул в этого мерзавца. А если план был продуман, то как же всё-таки ты мог прогореть?

— Сейчас узнаешь, — Шерлок странно усмехнулся. — Рассказывать осталось немного. Я предложил Ирен развеяться, а для этого пойти в ресторан с хорошей кухней и хорошей музыкой. Она, к моей радости, согласилась. К моей радости, потому что, признаюсь, я не просто хотел провести с нею вечер. Выйдя из дому первым, чтобы взять кэб, я остановил на улице мальчишку — у меня, знаешь ли, их был целый штат уличных оборванцев. Мальчишке я дал соверен и велел отнести записку Уотсону. В записке я просил доктора приехать на Бейкер-стрит к пяти утра, но войти, по возможности, не производя шума. Миссис Хадсон я тоже предупредил. Нужно было опередить Ирен, не дать ей исполнить страшное намерение, в котором она была тверда, как и во всём, что когда-либо задумывала. И медлить она не станет, я в этом не сомневался...

В ресторане Ирен была удивительно весела, шутила, хохотала, беззаботно, как настоящая нимфа. Ей захотелось танцевать, и она попросила: «Пригласи меня!» Я честно предупредил, что не умею танцевать. Она возмутилась: «Человек с таким божественным слухом не может быть полным медведем!» И я, честное слово, не обманул её ожиданий — всё получилось здорово. Особенно вальс. Ты когда-нибудь танцевал вальс, Джон?

— Ещё бы! — глаза молодого человека блеснули. — Замечательный танец! С вальсом у меня связана одна интересная история в замке Блауштайн, в Германии.

— Это где исчезло фамильное кольцо с чёрным бриллиантом? — спросил Шерлок. — Так и знал, что — твоя работа.

— Ну и память у тебя! Совершенно верно. Но кольцо — пустяки. Какая там была блондинка, племянница барона Фридриха фон Блауштайна! Светлые кудри, кожа, как тончайший шёлк, запах жасмина и вальс... Сказка! Но я опять прервал тебя. Извини. И так?

— Итак, осталось совсем немного. Вечер в ресторане прошёл тоже, как в сказке. Мы оба знали, что должно произойти следующим утром, и оба вели себя так, словно нас ожидали долгие-долгие годы безоблачного счастья. Я заметил, что освободился один из отдельных кабинетов ресторана, и мы попросили перенести наш заказ туда. Там стоял рояль, маленький, дешёвый, не слишком хорошо настроенный. Ирен села за него и запела. У неё контральто, чрезвычайно редкий голос. И очень необычный: на высоких нотах это голос сирены или богини, на низких — голос юноши. В пении Ирен удивительно раскрывается, вся страстность натуры, которую она обычно умело скрывает, выходит наружу, и это делает её ещё более прекрасной.

Около двенадцати ночи мы уехали. Голова у меня оставалась ясной — я выпил в ресторане немного вина и совершенно этого не почувствовал. Мы легли поздно, и под утро Ирен уснула, а я не сомкнул глаз. Да и не смог бы уснуть... Без четверти пять я встал, неслышно оделся и вышел. Внизу, в гостиной, меня ждал встревоженный Уотсон Я сказал, что мне нужно отлучиться часа на два-три, и объяснил его задачу: ни в коем случае не дать уйти из дому Ирен, а уже если она наотрез откажется остаться, обязательно её сопровождать. «Будьте покойны!» — пообещал мой друг. Кажется, он понял, что Ирен спит в моей комнате, понял всё, что между нами произошло, но не показал своего изумления. Впрочем, он был единственным человеком, который в то время мог догадываться о моих чувствах к этой женщине. Возможно, он стал замечать их куда раньше, чем я сам понял, что со мною происходит. Он видел фотографию, которая постоянно стояла в моём кабинете, на секретере, слышал те немногие слова, которые я говорил о ней, когда изредка позволял себе вспоминать те давние события. И этот самым невероятным образом ставший закономерным конец истории вряд ли слишком его изумил.

Попрощавшись с Уотсоном, я вышел из дому. Было бы лишним говорить, что я изменил свою внешность, но лишь совсем чуть-чуть — большой необходимости меняться не было: вряд ли там, куда я направлялся, меня могли знать в лицо. Только одеться пришлось в простую поношенную куртку и кепку, под стать тем местам.

В предрассветной полутьме и затем уже в сером рассветном мареве я около часа колесил по Лондону, пока окольными путями не добрался до Степни. Ты вряд ли хорошо знаешь этот, пожалуй, самый захолустный и унылый район Лондона — такому мастеру, как Джон Клей, среди беднейших доходных домов делать нечего. Разве что приходилось там скрываться.

— А, кстати, однажды приходилось, — подтвердил Джони. — И, ты прав — ощущение именно уныния... Но давай не будем отвлекаться на меня, а?

— Давай. Дом, в котором поселился Годфри Нортон, одним торцом выходил на небольшой заброшенный пруд и заросший садик. Оттуда я мог спокойно осмотреть окна, ибо, по счастью, окно Нортона смотрело именно в ту сторону. Света в этом окне не было, но когда я уже собирался покинуть садик и войти в дом, обогнув его со стороны улицы, свет зажёгся, и я увидел фигуру мистера Годфри, шагавшего по комнате взад-вперёд. Это была его характерная манера, я заметил её ещё тогда, когда следил за ним и Ирен восемь лет назад. «Не спишь, — подумал я. — Тем лучше!». Сказать по правде, я очень боялся, что придётся стрелять в спящего.

Мой план был продуман до тонкостей, но, клянусь тебе, когда я вошёл и стал подниматься по скрипящей деревянной бесконечной лестнице, у меня заныло сердце. Сто раз рискуя быть убитым, кидаясь в кромешную тьму, в закоулки комнат или улиц, во время погони, в самых разных ситуациях, — я спускал курок, целясь в человека, трижды в перестрелке мне пришлось убить преступника. Но то была схватка, равная борьба, с равным риском...

Шерлок умолк, переводя дыхание, и Джон задумчиво проговорил:

— Ну да, а убийство представлялось тебе чем-то иррациональным. Хотя и психологию, и анатомию убийств ты знаешь наверняка досконально.

— Я специально изучал литературу на эту тему, — подтвердил Холмс. — Но чем мне могли в данном случае помочь психология и анатомия? Итак, я поднялся на третий этаж. Комната Нортона была на четвёртом. Никто не видел меня, когда я шёл по этому громадному человечьему муравейнику. В таких домах, как этот, на постояльцев обращают мало внимания. А привратник спит в своей комнатушке, нимало не беспокоясь о том, что не заметит, как кто-то вошёл либо вышел. В кармане у меня была связка отмычек, и я даже знал, какой именно воспользуюсь — я успел глянуть на замок, когда был в этой комнате прошлый раз.

Когда я был уже на третьем этаже, сверху, с пятого, кто-то направился вниз, и я нырнул в длинный коридор и встал, прислонившись к стене, чтобы не быть очень заметным, если идущий вниз мимоходом глянет в сторону. Даже пачку папирос достал и сделал вид, что закуриваю. В коридоре между тем появилась какая-то заспанная женщина с корытом подмышкой, плюхнула его на пол и стала что-то туда складывать. Я пошёл в глубину коридора, зная, что он изгибается, уходя в другое крыло дома.

— Ты что же, предварительно достал его план? — не удержался Джон от профессионального вопроса.

— План этого и ещё нескольких подобных домов в Степни я давно знал наизусть, равно, как многих таких же трущоб в Уайт-Чепиле и ещё нескольких таких же районах, — спокойно улыбнувшись, невольно насладившись изумлением своего друга, ответил Шерлок Холмс. — Без этого я не мог бы так чётко работать. Это то же самое, что быть врачом и не знать, как устроен человеческий организм. Только вот организмы у всех людей примерно одинаковые по строению, а мне понадобилось запомнить несколько десятков сложных «организмов» лондонских доходняков, чтобы свободно в них ориентироваться. В тот раз это мне, как всегда, помогло. Я прошёл боковым крылом на соседнюю лестницу, потом через какое-то время вернулся. Женщины с корытом уже не было. Правда, из другой двери высунулся рыжий мальчишка и за хвост втянул в комнату тощую кошку, рыжую, как ион сам. Но паренёк лишь мельком кинул на меня равнодушный взгляд, и я спокойно дошёл почти до самой лестничной площадки. Тут опять что-то кольнуло меня в сердце и я подумал: «Вот, если бы можно было просто взять и вызвать этого негодяя на дуэль! Всё-таки пошлый у нас век...». От этой мысли мне даже стало смешно, и это помогло успокоиться.

Собрав все силы, я уже приготовился выйти на лестницу и подняться этажом выше, как вдруг в унылой тишине громадного, дремлющего утренней дремотой дома, прозвучал выстрел.

Не могу тебе описать, что я почувствовал, услышав его. Я сразу, тотчас же понял, что произошло. Двумя прыжками взлетел по лестнице, рванул дверь комнаты Нортона, не сомневаясь, что она уже не заперта. Дверь распахнулась.

Годфри Нортон лежал возле стола, покрытого зелёным линялым бархатом, лежал лицом вниз, и чёрная лужа выползала из-под его головы. Над ним, застыв точно в столбняке, сжав в руке дымящийся револьвер, стояла Ирен.

Несколько мгновений мы смотрели друг на друга, кажется, с одинаковым ужасом. Мы теряли эти мгновения, а ведь надо было уйти, уйти в следующий за выстрелом миг, я там и собирался сделать, я так бы и сделал...

Последние слова Шерлока Джон Клей слушал, уже не сидя на лежанке, а стоя посреди лачужки с расширенными от изумления глазами. У него дрожали руки.

— Так, значит, ты... Значит, не ты?!.. — вырвалось у него. — Так это она?!!!

— Тише! — властно оборвал его Холмс. — Тише, я сказал! Что ты вопишь на весь лагерь? Помнишь, что дал мне слово?

— Помню. И никому ничего не скажу. — Клей нагнулся и схватил своего друга за руку. — Я тебя не выдам. Да мне и не поверил бы никто, вздумай я проболтаться. Но как же... Как же ты мог?! Господи, да ведь ты себя погубил! Ты всё потерял!

— Получил я всё равно больше. — Со всё той же спокойной улыбкой сказал Шерлок. — Поверь, Джон, я не жалею, что это сделал и, уверен, не пожалею никогда. Слава? Она и останется. Второго Шерлока Холмса не будет в Англии ещё много-много лет, прости за нескромность, но это так. Жизнь... А как бы жил, если бы она умерла? А ей вряд ли бы удалось выжить в тюрьме, с её-то достоинством, волей... Мужская тюрьма, как я успел убедиться, — место не лучшее на Земле, а женская, поверь, в десятки раз страшнее, хотя бы потому, что надзирателями там тоже женщины.

— Ну да, — засмеялся Джон. — Психологи давно доказали, что женщины в агрессии куда более жестоки, чем мужчины, а уж, получив над кем-либо неограниченную власть, женщина становится хуже любого восточного деспота. Не всякая, конечно, но таких большинство. Не знаю, как тебя, а меня весьма забавляют современные теории о равенстве полов. Если идеи «уравнителей» полностью осуществятся, мы можем получить мир, наводнённый извращениями и насилием.

— Прежде всего, мы получим женщин, с абсолютно изувеченной психикой, — усмехнулся Шерлок. — Многие из них откажутся рожать детей, и цивилизованный мир начнёт вымирать, а население будет пополняться за счёт диких племён и самых неразвитых народностей. При этом достижениями науки и техники они сумеют пользоваться не хуже нас — это ведь куда как просто... Политические права уже сейчас равны для всех. А духовную сферу жизни её новые хозяева сократят до объёма своих потребностей. Это будет весёлый мир, Джони!

— О, да! — подхватил Клей. — Но, скажу по чести, как ни скучно мы живём сейчас, я предпочту эту скуку такому веселью. Бр-р-р!

— Я тоже, — вздохнул Шерлок. — Выскажу, наверное, страшную вещь, но, возможно, ты и согласишься: наша каторга, по моему мнению, лучше такого мира, к какому ведут нас наши просветители и гуманисты. По крайней мере, это — каторга, а не сумасшедший дом.

— Очень возможно, что ты прав. — Клей отломил ещё кусочек от наполовину съеденного сухаря и сунул за щёку, как леденец. — Но мы с тобой ушли от темы... Честное слово, я предполагал какой угодно финал твоей истории, но не такой. Хотя это и не первый случай, когда на каторгу попадает невиновный.

Шерлок Холмс пожал плечами и аккуратно поправил фитиль вновь закоптившего светильника.

— Это как посмотреть, — возразил он. — Невиновен я только с юридической точки зрения. А с моральной? Я ведь шёл в Степни с намерением убить Нортона. Просто не успел. Нет, нет, это не безвинное наказание, Джон, это в какой-то мере справедливо.

— Отправить на каторгу человека, который двадцать пять лет очищал Европу от скверны, это уже несправедливо, даже если он однажды преступил закон, —тихо сказал Джон Клей.

— Очищал от скверны? — улыбнулся Шерлок. — О, подумать только — и это говорит мне один из королей преступного мира!

— Я и не отрицаю своей причастности к нему и своей, если хочешь, выдающейся роли в нём. — Джон задумчиво покачал головой, удивившись какой-то своей тайной своей мысли. — Но, Шерлок, согласись, я ведь работал чисто. Никакой пошлятины, шантажей, гнусных издевательств над людьми, никаких посягательств на имущество бедных...

— Да-а? — Холмс поднял брови. — А сбор средств на строительство детского приюта в Корнуэле? Деньги пошли в твой карман, люди, их вложившие, потом узнали, что были обмануты, и, возможно, в другой раз, когда к ним явился настоящий устроитель сего благородного дела, уже ни цента не дали — у кого не было больше, а кто-то подумал: «Все они мошенники!» Вот тебе и посягательство на имущество бедных. Нет, дорогой мой, в Робин Гудов я не верю.

Джон запустил пальцы в свои густые волнистые волосы и вздохнул:

— Да. Это я дурака свалял по молодости! Некрасиво. Но, честное слово, потом сам пожалел. Но, чтобы завершить твою историю, скажи: как же Ирен-то согласилась на то, чтобы тебя осудили за убийство, совершенное ею?

— Согласилась? — Шерлок присвистнул. — Как бы не так, Джон! Я выдержал настоящую войну с нею и у следователя, и на суде. Но при всём своём уме она не сумела справиться со мной.

— Куда уж там! — усмехнулся Клей. — Да, но ты не рассказал, как она сбежала от твоего друга, мистера Уотсона. Каким образом ей удалось оказаться в Степни раньше тебя?

— Ну, раньше оказаться было как раз нетрудно: я же тебе говорил, что целый час бродил по Лондону, чтобы никакой случайный свидетель не мог вспомнить, что видел меня идущим в ту часть города, где я собирался совершить убийство. А от опеки доктора эта женщина освободилась с помощью самого простого приёма. Думаю, она с самого начала разгадала моё намерение её упредить и проснулась одновременно со мною. А может быть, даже и не спала — притворялась. Едва я ушёл, Ирен тоже поднялась, выждала минут пять-десять и спустилась в гостиную. Изобразив страшное волнение, она спросила Уотсона, где я (думаю, правда, что сильно притворяться ей не пришлось — она волновалась по-настоящему). Доктор стал ей объяснять, что я, мол, скоро вернусь, ну и тому подобное, как я ему велел. Она воскликнула: «О, Боже, с ним что-то случилось, я знаю!» и упала без чувств. Мой добрый друг человек очень простодушный. Он принялся приводить её в чувство, но увидел, что обморок очень глубокий (эта плутовка и врача сумела обмануть!), и кинулся к миссис Хадсон попросить коньяку и нюхательной соли. Едва он вышел из гостиной, Ирен вскочила и быстрее птицы выпорхнула на улицу. Даже пальто не надела, прихватила с собой.

Я такой её и увидел тогда — в пальто нараспашку, без шляпы... Первое, что я сделал, это кинулся к ней и вырвал у неё револьвер. Потом схватил её за руку: «Бежим, Ирен, бежим, пока не поздно!» — «Да! — повторила она. — Бежим!».

И тут с лестницы кто-то закричал: «Эй, где это стреляли?!» И в доме начал подниматься шум. Мы ещё, возможно, успели бы уйти, но Ирен распахнула дверь как раз в ту секунду, когда какой-то человек появился на площадке этажом ниже. Надо было выскочить и бежать, свернуть в коридор и проскочить на чёрную лестницу, не обращая внимания на этого человека, однако она инстинктивно отшатнулась и потянула дверь на себя. Это отняло последние мгновения, которые у нас ещё оставались. Кто-то вбежал в комнату, потом ещё кто-то, послушался вопль: «Здесь убийство!» Ирен повернулась к вошедшим и заявила: «Это я застрелила его!» Выбора у меня уже не оставалось, да, вероятно, его не было и с самого начала — в комнате мы были вдвоём. «Господа, — я повернулся к вошедшим, — она лжёт. Этого человека убил я. Из этого вот револьвера». Перед тем, воспользовавшись суматохой и беспорядочной толкотнёй набежавших в комнату людей, я успел протиснуться спиной к окну, чуть приоткрыть одну из рам и вышвырнуть в окно мой собственный револьвер. Он упал в пруд и там остался. Орудие убийства было в моих руках.

С невероятной быстротой появилась полиция. Инспектор Макферсон, мой давний знакомый, не мог поверить, что я оказался на сей раз на месте преступления не в роли сыщика, а в роли убийцы. Ирен твёрдо настаивала на том, что это она убила своего мужа, но я говорил убедительнее. Ложь всегда звучит убедительнее правды. Задержаны были мы оба, и полицейский следователь потом бился с нами до позднего вечера, выясняя, кто же из нас убийца. Это было самое трудное моё дело, Джон! Мне надо было доказать то, чего не было, доказать, используя реальные факты. И я доказал. Я приложил к тому все свои силы, использовал полностью мои незаурядные мыслительные способности. Ирен не сумела противостоять мне. Она стала нервничать, несколько раз сбилась в своём, совершенно правдивом рассказе. Я нашёл в нём слабые места. Прежде всего показал мои отмычки и точно указал, какой именно отпер дверь Нортона. Отмычка подошла, я не ошибся. Ирен не нашла нужной отмычки, да и очевидно было, что она не умеет ими пользоваться.

— Что тут уметь? — пожал плечами Клей.

— Из порядочных людей почти никто не умеет, — уточнил Холмс. — Ирен показала на следствии, что дверь комнаты её мужа была не заперта, когда она к ней подошла. Я возразил, что это совершенно невероятно, и следователь мне поверил: ведь полиция знала, что Нортон был как-то связан с бандой Линкеев, что он опасался их мести. И даже после гибели бандитов он не мог быть совершенно спокоен — ведь у них в Лондоне были сообщники. О наших с Ирен отношениях мы оба рассказали, как могли, мало, но я подчеркнул, что Нортон нанёс мне оскорбление как сыщику, предложив участвовать в его гнусных делах, и как мужчине, предложив, в полном смысле, продать мне свою жену.

Потом был суд. На суде много говорилось о моих былых заслугах, и это послужило причиной такому сравнительно мягкому наказанию. Я видел там много людей, которым в своё время сумел помочь... Никто их не вызывал в суд, они пришли сами. Некоторые бросались ко мне со словами благодарности, со слезами. Знаешь, всё-таки это приятно — знать, что тебе кто-то благодарен на всю жизнь... Ирен и на суде упорно утверждала, что убийца — она, но её показаниям уже никто не верил.

— И как же ты расстался с ней? — тихо спросил Джон.

— С Ирен? — голос Шерлока впервые дрогнул. — Джон, прости меня, но об этом... Это неинтересно. Я уверен — ей теперь уже легче.

— А я уверен, что это не так! — Клей опять крепко сжал руку Шерлока и посмотрел ему в глаза. — И я уверен, что она будет тебя ждать.

— Я бы не хотел этого, — тихо сказал Шерлок, закрывая глаза.

— Ты лжёшь! — Джон и сам удивился своей пылкости. — Лжёшь, потому, что боишься этих семи лет... Послушай, я ведь не рассказал тебе окончание легенды об Одиноком рыцаре.

— А у этой легенды есть окончание? — удивился Холмс.

— Есть, — молодой человек улыбнулся. — И оно как раз о тебе. Много-много лет скитался Одинокий рыцарь по Земле, искал зло и сражался с ним. И вот стал он стареть, стал уставать, но зла не убавлялось, а значит, он не мог отдохнуть. И однажды, когда гремела гроза и хлестал ливень, он ехал по скалистому ущелью и вдруг увидел огни замка. Решил он переждать непогоду и постучал в ворота. Они раскрылись. В замке встретила рыцаря красивая молодая дама, повела в высокий парадный зал, усадила за стол, стала угощать. Рыцарь ел, пил вино, но видел, что, хотя хозяйка на вид весела и беспечна, на душе у неё тяжело. И вот, когда часы на башне замка пробили одиннадцать, дама стала прощаться с рыцарем, стала просить его уехать, говоря, что устала и хочет остаться одна. И в её глазах при этом было всё больше и больше страха... «А по мне так лучше бы остаться в вашем прекрасном замке до утра, милая леди! — воскликнул рыцарь. — Гроза не унимается, дорога темна и размыта ливнем. Ведь здесь много места. Что заставляет вас нарушать законы гостеприимства? Что вас гнетёт? Возможно, я смогу помочь вам?». — Дама в ответ стала отшучиваться, говорить о каких-то данных ею обетах, и рыцарь видел, что она лжёт. Когда же часы пробили половину двенадцатого, потом отбили ещё одну четверть, страх обуял женщину с безумной силой, и она сказала: «Вы хотите знать, что происходит, благородный рыцарь? Так знайте: много лет назад, чтобы спасти от гибели моего отца, я продала свою душу дьяволу!» — «Как такое возможно?!» — ужаснулся рыцарь. «Увы, — воскликнула дама, — отец проиграл спор Врагу рода человеческого, и тот хотел завладеть его душою. Я случайно обо всём узнала и сумела выкупить душу отца, но только, обменяв её на свою. Чтобы отец до самой смерти не узнал об этом, мне была дана отсрочка. Двадцать лет я должна была жить в этом замке совсем одна, не видя людей. Я жила в полном довольстве, но помнила роковой день, день, когда истекает мой срок. Сегодня он настал, и тот, с кем я сторговалась, явится, чтобы взять мою душу и унести её в своё царство. Идите же прочь, рыцарь, ибо сейчас сюда явится сам сатана. Благодарю вас за то, что в последние мои часы вы дали мне счастье лицезреть человеческое лицо!». Рыцарь взглянул ей в глаза, и вдруг его чистое и отважное сердце загорелось огнём. «Нет! — воскликнул он. — Ты не погибнешь. Я позволю Врагу людского рода забрать тебя в ад. Мой меч при мне, а совесть моя безгрешна!» Едва он сказал это, как часы пробили двенадцать, пол замка задрожал, содрогнулись его своды, повеяло серой и жаром, и предстал перед ними в роскошном убранстве повелитель тьмы. «Так и знал, что в последний день ты нарушишь условие! — грозно сказал он побелевшей, как смерть, даме. — Всё-таки ты впустила сюда человека. Но теперь это уже неважно. Я пришёл за тем, что моё!»

От звука его голоса вспорхнули и разлетелись птицы, спавшие в бойницах замка, ринулись прочь летучие мыши и в испуге завыли сторожевые псы.

Одинокий рыцарь выступил вперёд, заслонил собою даму и сказал: «Я не хочу, чтобы ты владел этой душою, сатана! Сразимся за неё!». — «Сразимся!» — ответил дьявол, которого отвага рыцаря так удивила, что ему захотелось проверить, обычный ли это человек... И стали они сражаться. Сражались долго, день, другой, потом третий. Силы их были равны, ни один не уступал другому, потому что рыцарь, сражаясь, всё время шептал молитву и Господь пребывал в нём. И наконец дьявол сказал: «Послушай, рыцарь, мне тебя не одолеть. Но и тебе не одолеть меня. Зло вечно». — «Ну, положим, только до Страшного суда! — отвечал рыцарь. — Сам знаешь, что потом твоей власти придёт конец. А здесь, на Земле, я буду сражаться со злом, покуда жив!» — «Вот именно! — подхватил дьявол. — Покуда ты жив. У меня перед тобой преимущество — я бессмертен. Силы твои иссякнут, ты умрёшь, и тогда я всё равно возьму то, что мне причитается. Таков был уговор». Опять взглянул на свою даму рыцарь и сказал: «Нет, ты её не получишь. Если хочешь, возьми мою душу вместо её души!». Только этого и хотел Враг рода человеческого. «По рукам!» — закричал он. «Но я не хочу этого! — воскликнула дама и бросилась к рыцарю. — Не он заключал с тобою договор, лукавый враг!» — «Но он сам предложил обмен! — захохотал дьявол. — И его душа мне кажется ценнее твоей». Рыцарь улыбнулся и сказал даме: «Прощайте, миледи, я жил достаточно. Путь мой так и так подошёл к концу. Будьте счастливы!» В тот же миг гром ударил сильнее прежнего, и рыцарь упал мёртвым. Дьявол с воплем радости схватил в когти его душу и помчался в чёрном вихре прочь, в своё мрачное царство. Но душа Одинокого рыцаря была легка и чиста, и рвалась она не вниз, в преисподнюю, а вверх. Рвалась так сильно, что дьяволу не под силу стало удерживать её, и стал он с нею вместе понемногу подниматься всё выше и выше. И вот донеслось до его ушей райское пение, услыхал он светлые голоса ангелов и херувимов, увидел в сияющей вышине золотистые облака, и аромат дивных цветов долетел до него. А над всем этим, сквозь всё это, проступил огромный, как мир, Лик Божий. И дьявол вспомнил, как сам был светлым херувимом, как жил в этом мире радости и ликования, и смутилась чёрная бездна его сознания, а перед взором его вновь будто бы сверкнул грозный меч архангела Михаила. И ужаснулся он Того, к Чему приблизился, и рванулся вниз, во мрак, но душа Одинокого рыцаря всё влекла и влекла его к райским кущам. Тогда с воплем ужаса он отпустил чистую душу и камнем ринулся в своё царство. А душа Одинокого рыцаря взвилась к небу, и ангелы встретили его и приветствовали и надели ему на голову венок и повели его к Престолу Божию. И он обрёл покой. А через какое-то время поднялась в Царство Небесное и спасённая им душа его возлюбленной, которую он ждал. Вот так кончается эта сказка.

— Признайся же, что конец ты придумал сам, — проговорил Шерлок, задумчиво глядя прямо перед собой.

— Что ты! — Клей засмеялся. — Мне было бы не придумать такого конца. Только народ умеет быть так запросто и с Богом, и с чёртом. У нас, джентльменов, это не получается. Да и легенда, судя по такой конкретизированной мистике, очень древняя. Века, этак, десятого.

— И это говорит образованный человек! — не удержавшись, возмутился Холмс. — В мифологии так же важно обращать внимание на детали, как и в обычных историях. Разве в десятом веке существовали башенные часы? Да ещё с боем? А к нам, джентльменам, ты не справедлив: и воображение, и, когда надо, панибратство с потусторонними силами у нас присутствуют ничуть не в меньшей степени, чем у людей простых. Даже лучшими трубадурами и менестрелями в истории признаны выходцы из рыцарской среды. Достаточно вспомнить знаменитого Блонделя. Хотя у нас и нет башенных часов, я чувствую, что сейчас уже не меньше двух часов ночи. Спать нам остаётся всего ничего. Я сдержал обещание — рассказал тебе всё, как оно было. А теперь — спокойной ночи.

Джон вслед за своим товарищем стряхнул с ног разбитые башмаки, растянулся на койке и, натягивая до подбородка служившую одеялом рогожу, прошептал:

— Спокойной ночи, сэр рыцарь! Светлых вам снов.

Часть третья «ГЛАЗА ВЕНЕРЫ»

ГЛАВА 1


На третий день после этого удивительного ночного разговора, а вернее сказать, ночной исповеди, наступило долгожданное событие.

Накануне вечером каторжники после работы отправились в баню. Это уже само по себе было событием: баня устраивалась на Пертской каторге раз в месяц. После мытья всем были выданы чистые рубашки. А утром, проснувшись, как всегда, в семь часов, каторжники не отправились на работу. Всех выстроили рядами, и к ним, вместе с дежурным офицером, подошли майор Лойд и священник, приехавший из города. Он прочитал каторжникам краткую проповедь и отслужил молебен. Многие, кто как умел, повторяли за ним слова молитв.

Это было Пасхальное воскресенье. На Пертской каторге лишь два праздника отмечались так торжественно: Пасха и Рождество. В эти дни каторжники не работали.

Дежурный офицер объявил, что завтрак будет в этот день позже обычного, а обед, соответственно, превратится в ужин, что кормить будут не обычной жидкой овсянкой и похлёбкой, а дадут на завтрак жареную рыбу с овощами, а на обед луковый суп и тушёные бобы. Заключённые имеют право в границах лагеря проводить время по своему усмотрению, но без нарушения заведённого порядка. А сейчас тех, чьё поведение и чья работа не вызывали в последнее время замечаний, отправятся на телегах в город, где им позволено присутствовать в церкви на утренней пасхальной службе. Список «примерных», прочитанный офицером, был короток.

— О, Господи, и я угодил в «примерные»! — шепнул Шерлок на ухо Джону. — Вот уж не ожидал.

— А к чему им было придраться? — возразил Джон. — Уж работаешь-то ты лучше всех. Не дерёшься. Так что всё правильно. Ну, помолись же и за меня!

— Нет, подожди!

Холмс решительно направился к офицеру и, подойдя, что-то ему сказал. Тот сморщился, отмахнулся, но потом бросил:

— Это не я решаю. К майору обращайтесь.

Майор Лойд всегда появлялся в праздничные дни перед заключёнными — это входило в его обязанности. Когда Шерлок подошёл к нему, он взглянул на знаменитого каторжника с некоторым удивлением:

— В чём дело?

— Господин майор, — проговорил Холмс, — мне сегодня разрешили ехать в город.

— Да. Ну и что?

— У меня здесь, в лагере, есть товарищ. Я без него не поеду. Разрешите ему тоже ехать или вычеркните меня, пожалуйста, из списка.

— Это вы Клея имеете в виду? — поднимая брови, спросил майор. — Вот уж кого не за что водить в церковь!

— Как вы решите, так и будет, сэр. — Пожимая плечами, сказал Шерлок. — Но разве Слово Божие нужно грешникам не больше, уем тем, кто уже начал исправляться?

— Что вас связывает с этим негодяем, Холмс? — пожевав губами, спросил Лойд.

— Общее несчастье, майор, — ответил заключённый.

Дежурный офицер, молодой лейтенант Мэрфи, подошёл к Лойду и нерешительно заметил:

— Господин майор, в последнее время Клей замечаний не имеет. Был один случай с тачкой, но там не было злого умысла. Тачку солдаты из реки вытащили, она цела, ущерба не случилось. Да и произошло это уже довольно давно, а с тех пор Клей почти безупречен. И работать стал лучше.

Лойд замахал в ответ руками:

— Хватит, хватит разговоров, Мэрфи! Какое мне дело до этих ваших тачек... Если вы считаете... Я могу, конечно. А, бог с вами. Внесите Клея в список.

Шерлок, торжествуя, вернулся к нестройным рядам каторжников, уже начавших разбредаться по лагерю. На месте остались лишь те, кого сейчас должны были отконвоировать к телегам и везти в город.

— И ты едешь! — сообщил Холмс Клею.

У того сверкнули глаза:

— Боже мой! Впервые за шесть лет! И как ты умудряешься так на них действовать? Я думал, Лойда прошибить невозможно. У него всегда буква к букве.

— Да? — Шерлок многозначительно посмотрел на товарища. — А я-то хвалил твою наблюдательность.

— А что? — удивился Джон.

— А то, что я видел майора Лойда вблизи два раза и оба раза замечал, что он не очень точно следует установленному порядку.

— Например? — Клея явно разобрало любопытство.

— Например, сегодня у него не наутюжены форменные брюки, — усмехнулся Шерлок. — И следы грязи на сапогах.

Этот разговор заставил обоих друзей вспомнить ещё одну недавнюю беседу. Пару недель назад им и ещё десятку заключённых поручили ночную работу — вечером на железной дороге, расположенной в четырёх милях от лагеря, произошла авария: от резкого торможения паровоза отцепился и сошёл с рельс один из вагонов, груженных лесом. Тяжёлые брёвна покатились под откос, а вагон завалился на бок. Чтобы к утру возобновить движение на дороге, требовалось поскорее поднять этот вагон, вновь поставить на рельсы и вновь загрузить — бросить драгоценный лес было бы слишком расточительно. Один из сопровождавших состав военных, не раздумывая долго, сел верхом (благо тем же поездом в Мельбурн везли нескольких племенных лошадей) и отправился в лагерь. Он был некогда дружен с Гилмором, а потому и попросил у того дюжину заключённых в помощь сопровождению поезда. Сперва, впрочем, он заикнулся о солдатах, но тут же признал, что заплатить ему нечем, и Гилмор покачал головой: «У моих ребят и так собачья работа, и платят им хуже некуда, а тут ещё заставить их задаром брёвна таскать, да ещё ночью? Ты что же, бунт мне тут организовать хочешь? Ладно, подберём тебе головорезов, а солдат, человек пять, так и быть, я пошлю в охрану. Но и твои молодцы пускай не зевают — сбежит кто-нибудь, с тебя и спрошу!» Так и получилось, что двенадцати каторжникам, едва заснувшим после тяжёлого дня, пришлось вставать и тащиться следом за чужим офицером к железнодорожной ветке. Джон оказался среди них, разумеется, чисто случайно: спросонья, молодой солдат, которому лейтенант Леннерт среди прочих назвал имя Шерлока Холмса и номер его хижины, заглянул туда и рявкнул: «Вставать и строиться на работу! Живо!» Оба заключённых, тихо ругаясь, встали в строй. Леннерт обнаружил среди «примерных» смутьяна Клея, однако времени было в обрез, да и особых опасений не было: охраны, вместе с сопровождением состава по одному на каждого каторжника, куда они побегут, ночью, в своих кандалах?

С подъёмом вагона и его погрузкой пришлось промучиться до восьми утра, так что все буквально валились с ног, включая и солдат. В лагерь вернулись уже после десяти, когда все давно были на работе. Гилмор, выслушав донесение Леннерта, чертыхнулся, поблагодарил офицера и солдат за стойкость, а заключённых, работавших ночью, приказал накормить завтраком и на этот день освободить от работы в карьере.

Шерлок и Джон проспали в своей хижине часа четыре, но потом, не сговариваясь, встали и отправились побродить по лагерю. Они зашли в самую безлюдную его часть и, усевшись на берегу небольшой заболоченной речушки, беседовали, занимаясь, однако, делом: Джон срезал самодельным лезвием побеги тростника, выбирая самые молодые, расщеплял их и разминал камнем на камне, собираясь сплести новую циновку. Шерлок мастерил всё из того же измочаленного тростника что-то вроде щёточки для чистки одежды. Забота о чистоте была для обоих приятелей самым насущным и больным вопросом, оба одинаково не выносили грязи и изо всех сил боролись с неизбежностью, внося каждый день хоть по крупице чистоты и уюта в скудный мирок своей хижинки.

Прямо перед ними, за деревянной оградой поднимался некрутой каменистый склон, редко поросший травой, на нём, метрах в ста пятидесяти от изгороди, виднелось отверстие, похожее на приоткрытый беззубый рот — вход в шахту.

— Здесь, что, раньше велись работы? — неожиданно спросил Холмс, указывая глазами на эту дыру.

— Да. — Джон кивнул, старательно разминая между пальцами тонкие полоски камыша. — Два года назад произошёл обвал — засыпало двух человек. Заключённых. Насмерть задавило. После этого Лойд приказал закрыть рудник и ограду перенести сюда, поближе. Гилмор приехал из отпуска и приказ не то чтобы отменил, но всё же поступил более практично: высокую изгородь с каменными столбами, вышками металлической сеткой оставил на прежнем месте — вон, видишь, из-за 6yгpa её даже видно — вон, часовой топает. Но участок, прилегающий к руднику, полковник велел обнести изгородью деревянной и тоже за ней наблюдать — хотя бы раза четыре за день часовые проходят и здесь. Во-первых, рудник, говорят, может весь осыпаться, и лазать туда слишком опасно, а во-вторых, если там не ведутся работы, то кто его знает — а вдруг найдётся ловкий малый, который оттуда сумеет прорыть подкоп? Правда, это уже — чистая фантазия: дальше, под откосом почва каменистая, чтобы там прорыть лаз до внешней ограды, ковыряться пришлось бы несколько месяцев — уж всяко бы обнаружили и поймали.

— А что добывали в руднике? — с неожиданным интересом спросил Шерлок.

— Бурый уголь. Раньше здесь пролегал совсем небольшой пласт, и его использовали в нуждах лагеря. Это у нас в хижинах нет печек, а в домах офицеров, в солдатских бараках печи стоят — здешняя зима бывает не слишком тёплой, хотя снег тут, конечно, не выпадает. Ну, и для кухни уголь был нужен. Теперь используют привозной — этот пласт и так почти совсем истощился — почти ничего не осталось.

— Хм! — Холмс пристально смотрел на склон и щурил глаза, словно солнце их утомило. — А между тем туда ходят, и весьма часто.

— Туда? К шахте? — Джон недоумённо посмотрел на товарища. — С чего ты взял?

— А ты сам не видишь?

Клей с досадой пожал плечами и всмотрелся в сероватую каменистую поверхность склона, но ровно ничего не увидел на ней.

— Нет, Шерлок, я, наверное, слепой. Не вижу.

— Не туда смотришь.

Холмс встал, покосился на часового, дремавшего поодаль на охапке тростника, и подошёл к изгороди.

— Взгляни-ка.

Он пошевелил одну из досок, и та легко отошла, вращаясь на одном только гвозде и открывая солидный проём. На поперечной балке были видны многочисленные крохотные ссадины и царапины, оставленные гвоздями, когда доску крутили туда и сюда, то отодвигая, то прилаживая на место.

— Ничего себе! — вырвалось у Джона. — Это что же — кто-то всё же роет там подкоп?

— Уверен, что нет, — твёрдо произнёс Шерлок Холмс. — Там действительно ничего не пророешь — склон каменистый, а дальше, за пригорком, упирается и вовсе в каменную скалу. Может, ты не приметил, но я, когда однажды мы шли в карьер другой дорогой, отлично это видел. И любой, кому пришла бы в голову столь безумная идея побега, обязательно бы такой факт знал. Но через лаз в изгороди ходят, и притом каждый день, — царапины свежие, даже не потемнели. Да и вход в рудник только кажется заброшенным — присмотрись-ка: с одной стороны веточки вон того куста тамаринда измяты и обломаны, на них и листьев почти нет.

В глазах Джона появилось сомнение, потом он развёл руками, насколько позволяла цепь:

— Ничего, знаешь ли, не понимаю. Кому и для чего мог понадобиться старый рудник?

— Я думаю, ответить на эти вопросы не так уж сложно, Джон. Для чего, пожалуй, может ответить география, а вот кто... Тут могут быть варианты. Однако их не так уже и много. Вот, взгляни.

Он вновь подошёл к изгороди и быстро отцепил что-то, прилепившееся к неровному краю нижней перекладины, возле замаскированного лаза. Это что-то оказалось крошечным кусочком тонкой шерстяной нити.

— Зацепился, пролезая в отверстие, ну и оставил улику. — Глаза Шерлока блестели от радости, как если бы он отыскал бесценное сокровище. — Ну, Джони, видишь: круг подозреваемых сужается. Солдаты отпадают — ниточка-то от офицерского сукна. Кто-то из нашего начальства регулярно наведывается в заброшенный рудник.

— На коего дьявола? — Джон сердился не на товарища, а на себя за то, что никак не может сообразить, в чём же дело. — Что ещё можно откопать в этой дыре? И при чём здесь география?

— Ну, здесь, конечно, я могу ошибаться, — усмехнулся Холмс. — Но это — самое вероятное предположение. Мы с тобой где находимся?

— На каторге. А что? В этом есть какие-то сомнения?

— Ни малейших. Упрощаю вопрос: где находится каторга? Я имею в виду континент. И отвечаю: в Австралии. Более того, в Западной Австралии. А чем она славится?

— Силы небесные! — Джон вскочил и едва не упал, наступив ногой на цепь ручных кандалов. — Так ты думаешь... Думаешь, что там?!.

Шерлок в досаде махнул рукой:

— Ну вот, опять! Неужели даже над тобой это имеет такую власть? Почему это проклятое слово, даже невысказанное, даже явившееся в мыслях, вызывает в людях такой трепет? Во всех, не исключая самых лучших?

— Я далеко не из лучших, — произнёс Клей, сожалея о своей вспышке. — И я так отреагировал, просто потому что меня ошарашило твоё предположение. И ещё один момент: ведь Пертская каторга находится на земле, являющейся собственностью Великобритании. Так?

— Так, — подтвердил Шерлок. — А что? Тебя возмутил факт незаконной разработки на этой земле золотого рудника? Сто против одного, что в шахте обнаружилось именно золото.

Клей расхохотался:

— Ну, не возмутил. В другой ситуации я бы, возможно, и сам не отказался принять условие в такой незаконной разработке. Просто удивляет дерзость того, кто эту жилку нашёл и ею занялся. Если это, как ты утверждаешь, один из наших офицеров... Стоп! А почему ты думаешь, что не двое и не трое?

— Потому что в таком случае это было бы и впрямь слишком опасно. Кто же делится такими открытиями? Да, один из наших начальников преспокойно грабит государство. Но нам-то какое до этого дело? Мы никоим образом не представляем здесь Великобританию, Джон, это она нас сюда выставила. Это я не от какой-либо обиды говорю: что заслужили, то и получили. Только вот прав и полномочий у нас в силу этого нет никаких.

Джон на минуту задумался.

— С одной стороны, это так, — проговорил он, — а с другой, если бы, допустим, ты сумел дознаться, кто именно роет здесь золотишко, то, возможно, доложив об этом Гилмору, получил бы хороший козырь. А ещё лучше, минуя Гилмора, каким-то образом суметь написать в Лондон, в министерство финансов. За такую услугу отечеству тебя бы, возможно, освободили досрочно.

Шерлок выслушал пылкую речь своего товарища, чуть заметно улыбаясь, грызя стебелёк тростника. Когда же Клей умолк, ласково хлопнул его по плечу:

— Спасибо, Джони, спасибо. Думаю, ты это всё сказал не по наивности, а просто в порыве благородства. Теоретически такая перспектива, может быть, и есть, а практически всё куда сложнее. Во-первых, каторжнику, кто бы он ни был в прошлом, могут не поверить, во-вторых, покуда наша неповоротливая финансовая машина раскрутила бы это дело, прошло бы слишком много времени. И наконец: если сюда пришлют проверяющих, наш ловкач разом смекнёт, кто мог навести джентльменов из Лондона на его след. Смекнёт и постарается замести следы. А для этого, в первую очередь, убрать со сцены меня. Или, может быть, если золота в шахте не так и много, оно уже истощится, и сигнал окажется ложным. Так или иначе — шанс один из ста, а это недостаточный повод для суеты.

— Ты как всегда прав! — вздохнул Клей, вернувшись к прерванному занятию — плетению циновки. — А жаль!

— И мне жаль, — вздохнул Шерлок. — Но, если честно, меня куда сильнее волнует другое преступление, совершенное тоже, видимо, тем же человеком и тоже из-за проклятого золотого тельца!

— Что ты имеешь в виду?

Холмс нахмурился. Его насмешливое настроение вдруг исчезло.

— Подумай сам. Ты ведь рассказал мне про аварию, ну, про этот обвал в шахте?

Клей вздрогнул и пристально посмотрел в лицо товарища:

— Ты думаешь, этот обвал мог быть неслучайным?

— Думаю, те двое заключённых могли первыми обнаружить в шахте золотой песок, самородки, а возможно, выйти и на саму золотую жилу. Возможно, они не сумели это скрыть, а, может быть, решили купить себе свободу, посвятив в тайну кого-то из офицеров... Кто надзирал за работами в руднике?

Джон пожал плечами:

— Всё. Как обычно, каждый в свою очередь. Значит, они кому-то открыли тайну, а этот кто-то? ...

— Ну, это только предположение, — Шерлок продолжал задумчиво смотреть на тёмное отверстие в зеленеющем травой скате. — Всё могло быть и не так мрачно. Мог произойти обвал, его стали разбирать, чтобы найти тела, и руководивший работами офицер обратил внимание на необычный грунт или увидел при свете фонаря проблески жёлтого металла в породе, словом, мог сам случайно заметить, что в шахте находится золото. У него, разумеется, родилась мысль доложить об этом начальству. Но демон-искуситель стал нашёптывать другую идею. А тут везение: Гилмор приказывает не просто закрыть рудник и запретить туда ходить, но ещё и ставит изгородь, отделяющую рудник от лагеря. Если бы был осуществлён приказ Лойда и сюда бы перенесли внешнее ограждение, поставили вышки, то посещение рудника стало бы делом, достаточно сложным, хотя свободному человеку это всё же не создало бы непреодолимой преграды. Но такой вот вариант, какой мы имеем, открыл очень хорошие возможности. Просто шикарные.

— Да. — Джон тоже нахмурился, — версия очень и очень правдоподобная. Если там, и правда, золото.

— Если там, и правда, золото, если его действительно кто-то обнаружил, если тот, кто обнаружил, решился на такую авантюру... Но есть ведь и ещё один вариант гипотезы.

Лицо Шерлока при этих словах вдруг осветилось улыбкой. Но глаза оставались серьёзны, а тонкие чёрные брови ещё ближе сошлись к переносице. Джон вновь посмотрел ему в лицо:

— Ты что имеешь в виду?

— То, что все события могут замыкаться на главной в нашем лагере фигуре.

— На Гилморе?

— Вот именно. У него больше всего возможностей для осуществления такой авантюры. И тут можно рассматривать все предыдущие варианты: ему доложили о золоте, и он убрал свидетелей, он сам из любопытства забрался в рудник и нашёл там песок или самородки, или у него есть сообщник, с которым он делится и который боится его, потому что начальник каторги — лицо, в этих местах достаточно могущественное. В этом случае понятен и странный приказ — возвести вторую изгородь внутри основного ограждения. Если это так, то полковник наверняка предусмотрел и возможные попытки доложить о происходящем в Лондон. Так что у нас мало шансов преуспеть. Хотя, если мне и плевать на обогащение нашего ловкача, то на убийство двоих свидетелей я наплевать не могу. Правда, вероятно, это был действительно несчастный случай. Как бы то ни было, у меня нет возможности провести расследование. Этим и утешимся.

О том разговоре друзья с тех пор ни разу не вспоминали. И именно в этот день, в день Пасхального воскресенья, увидав грязь на сапогах майора Лойда, Холмс вдруг подумал о заброшенном руднике и таинственном обвале, похоронившем под собою двоих каторжников. Даже не подумал, просто неясная догадка сверкнула в его сознании и пропала: он редко позволял себе увлечься новой задачей, если не имел возможности добыть ключ к ней.

ГЛАВА 2


Церковь, в которую повезли каторжников, располагалась на окраине небольшого рабочего посёлка, возникшего лет тридцать назад как предместье Перта. Здесь для заключённых было отведено особое место: в дальнем углу огородили небольшое пространство под косо уходящим вверх боковым сводом и поставили там несколько рядов деревянных лавок. Сама церковь была простая, небогатая, и служба в ней не отличалась особой пышностью.

Тем не менее на каторжников это посещение произвело невероятное впечатление, тем более глубокое, что некоторым из них впервые было позволено приехать на службу после долгих лет заключения.

Прихожане привыкли к таким пасхальным и рождественским посещениям, и всё же, когда в глубине бокового нефа послышалось позвякиванье цепей и тихое шарканье разбитых башмаков, многие обернулись, и шепоток пополз по рядам пертских рабочих и военных — их здесь тоже селилось немало.

— Смотрите, опять привели бандитов! — звонко крикнул какой-то мальчуган, но на него зашикала мать, и он умолк.

Каторжники делали вид, что ничего этого не слышат и не замечают бросаемых на них взглядов. Они хранили равнодушное молчание и деловито рассаживались по скамейкам, стараясь поменьше греметь цепями.

Началась служба. Хор был небольшой, голоса у певцов были в основном несильные, у многих даже непоставленные, однако пели они с той особенной искренностью и теплотой, какая отличает простых, искренно верующих людей, не просто старательно выводящих мелодию по нотам, а ощущающих сокровенный смысл мелодии и слов.

Каторжники смотрели, как заворожённые, на растворенный в голубом сумраке аналой, на неясно-белые фигуры хористов, слушали дрожащий плачущий разбитый орган, и им казалось, что непонятная сила уносит их из-под серого кирпичного свода в необъятное, недоступно высокое небо. Не то, которое сияло светом над австралийским городом Пертом, а в то небо, которое виделось им за сказочной полутьмой аналоя.

Джон Клей сидел, уперев локти в колени, склонив голову на руки, нахмурившись, и его губы чуть-чуть шевелились, то ли повторяя молитвы, то ли отвечая мыслям...

Шерлок попытался молиться, но у него плохо это получалось. В его душе не было мира. Звуки органа и пение хора вызывали в нём волнение, мысли путались, перед глазами возникали яркие, как сон, картины недалёкого прошлого. Он не находил в себе сил противиться этим видениям и чувствовал, что его понемногу обволакивает густая, синяя, как полусумрак церкви, тоска.

«Раскис! — мысленно обругал он себя. — Как ребёнок, или наоборот — будто мне уже за семьдесят. Не надо так жалеть себя».

Служба закончилась, священник сердечно поздравил собравшихся с наступлением Пасхи, произнёс немудрёную проповедь, рассчитанную на простодушные умы здешних прихожан, и народ стал расходиться.

Конвойные неторопливо окружили каторжников, ожидая, когда для них откроют боковой выход.

И вдруг какой-то небольшого роста щуплый мужчина отодвинул одного из конвойных и стремительно кинулся к заключённым. Они заметили его только тогда, когда он уже буквально налетел на них и пронзительно, срывающимся высоким голосом закричал:

— Мистер Шерлок Холмс!

Шерлок обернулся. Человечек, спотыкаясь, подскочил к нему и вдруг, рухнув на колени, схватил его руку и прижал к губам.

— Сэр, я хотел... я увидел... я вас узнал!.. Мне и раньше говорили, показывали лондонскую газету, но я не мог поверить! Позвольте мне... позвольте мне, сэр!

Холмс был так ошеломлён, что сразу никак не отреагировал, даже не отдёрнул руку. Потом, опомнившись, воскликнул:

— Что вы делаете?! Кто вы такой, и что это за представление? Встаньте сию же минуту!

Человечек всхлипнул и снизу вверх посмотрел на Шерлока собачьими преданными глазами:

— Простите меня, сэр! Я только хотел вас поздравить со святым праздником, пожелать вам добра. Я хотел сказать, что молюсь за вас, что вы — лучший из людей, каких я встречал! Вы спасли мою грешную душу.

— Когда? Кто вы? — совершенно растерявшись, пробормотал Холмс.

— Вы не помните меня, сэр?

Он всмотрелся.

— Как будто припоминаю. Вы...

— Джеймс Райдер, — сказал человечек.

— Голубой карбункул графини Моркар! — вскрикнул Шерлок.

— Да, да, сэр, будь он трижды проклят, этот камень, вернее, то искушение, в которое он меня вверг.

— Как поживаете, Райдер? — глаза Холмса весело заблестели. — Вот не думал, что ещё встречу вас когда-нибудь!

— Я уехал в Австралию тогда же, сразу, как это всё случилось. — Забормотал Райдер. — Я не мог, не хотел оставаться в Англии. Нет, я не боялся, я знал, чувствовал, что вы совсем меня отпустили, но моя совесть... Мне было невыносимо тяжело... А сейчас я счастлив. Я работаю здесь счетоводом на фабрике, у меня есть жена, сын. Это вы, вы, вы меня спасли! Да благословит вас небо!

— Спасибо, Райдер! — голос Шерлока чуть дрогнул, но он продолжал улыбаться. — Встаньте же, прошу вас, это слишком — валяться в ногах у каторжника!

Райдер поднялся и вновь поднёс к губам руку Холмса, но тот отнял её.

— Сэр, вы не понимаете, — прошептал Райдер, — я боготворю вас!

— Но вы же видите, кто я теперь. — Сказал Холмс, отступая вместе с другими заключёнными к выходу из церкви. — Я — убийца.

— Я не верю этому, сэр! — торжественно произнёс человечек. — Кто бы ни сказал мне о вас такого, всякому плюну в лицо. Я знаю, что вы не способны на преступление! Вы слишком добры!

— Ну, будет вам! — вмешался, подступая к ним, солдат конвоя. — Давно пора идти. Ступай себе, любезный, ступай, а то нашёл знакомого... А телега тебя ждать будет?

Это относилось уже только к Шерлоку Холмсу, и хотя тон и голос конвойного были самыми миролюбивыми, а интонации почти просительными, маленький мистер Райдер пришёл в негодование. С неожиданной силой и яростью он ухватился за наклонённое ружьё и отпихнул сержанта назад.

— Как вы смеете так с ним разговаривать?! — взвизгнул он. — Да вы знаете, кто это такой?! Если ослы-судьи могли упрятать его на вашу паршивую каторгу, то вам всё равно надобно знать, что он — человек, которому вы недостойны ботинки чистить, а вы на него ружьём замахиваетесь! Скоты!!!

— Уймитесь! — рявкнул сержант, но отступил под таким бешеным напором. — Ни на кого я не замахивался! Сумасшедший!

Шерлок схватил Джеймса Райдера за руку и крепко её пожал:

— Спасибо, Райдер, спасибо вам! Я рад, что вы зажили по-новому, что у вас теперь всё хорошо. Я только этого и хотел. Передайте мой поклон вашей супруге. Прощайте!

— Кто это? — спросил Джон Клей, когда они уже сидели рядом в телеге, которая, скрипя и шатаясь, выезжала на неширокую разъезженную дорогу.

— Человек, который сейчас мог быть здесь, среди нас, и которого я, слава богу, вовремя догадался пожалеть! — тихо ответил Шерлок.

Днём они с Джоном немного поспали, что сделали, пользуясь случаем почти все каторжники, потом посидели немного с общей компанией возле костра, попивая «пертский кофе» и слушая оживлённую болтовню повеселевших по причине отдыха обитателей каторги, однако, когда стало темнеть, незаметно удалились, чтобы провести праздничный вечер вдвоём. У них были припасены сэкономленные за обедом две чёрные галеты и горсточка выданных по случаю праздника сероватых леденцов.

— Кофе мы принесли мало. — Заметил Клей, встряхнув жестянку. — В такой вечер надо бы посидеть подольше, тем более что, помяни моё слово, начальство и большая часть солдатни перепьются, и завтра работа начнётся как минимум на пару часов позже. Такое бывает из года в год. Схожу-ка я и притащу ещё жестяночку. У нас ведь есть запасная.

Его отсутствие затянулось, и Шерлока это начало беспокоить. Офицеры и солдаты к этому времени уже здорово напились. Пьян был и Вампир, и, увы, Джим Фридли, а значит, столкновение с ними в опустевшем лагере не предвещало ничего хорошего.

Джон, однако, вернулся и, аккуратно опустив за своей спиной циновку, подсел к столу. В жестянке, такой же, как первая, которую друзья уже наполовину опорожнили, дымился горячий «пертский кофе».

Шерлок посмотрел на своего приятеля и спросил:

— Чего ради ты ходил к офицерским домам и заглядывал в их окна? Тебя могли изловить за этим занятием и так разукрасить, что ты бы до Рождества помнил эту Пасху.

— Меня за этим занятием ещё никогда не ловили. — Самоуверенно возразил Джон. — А вот ты на кой чёрт таскался за мною следом?

— Я не выходил из хижины, — возразил Холмс.

— Ах, вот оно что...

При свете светильника Джон внимательно осмотрел себя с ног до головы и рассмеялся:

— Ну, конечно! У меня носки башмаков в красной кирпичной пыли. Из красного кирпича построены только три офицерских дома, а запачкаться я мог, только влезая на приступки окон. Верно?

— Абсолютно, — кивнул Шерлок. — А что топорщится у тебя под рубашкой?

Клей подмигнул:

— Мы — тоже люди. А сегодня праздник. Вот я и подумал...

Он вытащил из-за пазухи и водрузил на стол помятую сигарную коробку и слегка початую бутылку шотландского виски, а из кармана извлёк запечатанную плитку шоколада.

— О, Господи! — вырвалось у Шерлока. — Да ты с ума сошёл! У кого ты всё это спёр?

— У всех понемножку. — Глаза Джона озорно сияли, он явно гордился своим «рейдом». — Должны же добрые христиане делиться с ближними своими. Шерлок, дорогой мой, ну не брани меня, пожалуйста!

— А если бы ты попался? — сурово спросил Холмс, искусно пряча улыбку.

— Этого не может быть! — гордо возразилловкач. — Второго Шерлока Холмса на Пертской каторге нет, а больше никому на свете не поймать Джона Клея.

— А помнится, однажды тебя ведь поймали и без моего участия. — Подмигнул Шерлок, взвешивая в руке принесённую Клеем бутылку. — Правда, тогда ты тут же и удрал.

— Причём так быстро, что эта поимка не в счёт! — запальчиво воскликнул Джон. — Да и вообще, она была случайностью. Кроме того, это посещение полиции меня спасло: если бы я продал своему «клиенту» фальшивые сапфиры, он бы убил меня, в этом можно не сомневаться, а откуда же мне было знать, что они ненастоящие? Такой искусной подделки я до того не видывал...

— Я читал об этом деле. — Задумчиво проговорил Холмс. — Ты украл знаменитые «глаза Венеры», которые считались самой дорогой парой драгоценных камней в Англии, возможно, даже во всей Европе, а камни эти оказались фальшивыми. Их владелец выдавал стразы за настоящие сапфиры целых двадцать лет. И поплатился за это жизнью...

Джон вдруг слегка помрачнел и нахмурился, словно слова друга пробудили в нём воспоминания, которых он не хотел. Тень сомнения появилась на его выразительном лице, будто он решал — сказать товарищу нечто важное или лучше промолчать. Но минута откровения, должно быть, ещё не пришла, и молодой человек улыбнулся:

— Да, он поплатился жизнью, но я — свободой на всю жизнь. Почти квиты. Открой, будь любезен, бутылку, пока я наломаю нам шоколада. Чашки у нас всего две, так что придётся наливать то виски, то кофе. Давай начнём с виски.

Они начали и продолжили, так что через некоторое время обоим показалось, будто их каморка сделалась просторнее, а светильник разбрасывает вокруг яркие искры на манер фейерверка. Шерлок обычно пьянел медленно, но истощённый недоеданием и тяжёлой работой организм реагировал на спиртное несколько иначе. Кроме того, сказалось и возбуждение, вызванное неожиданной встречей с Джеймсом Райдером.

После третьего «бокала» Джон попросил рассказать историю голубого карбункула, и Шерлок в свойственной ему ироничной манере, не упуская ни одной важной подробности, поведал товарищу удивительное приключение, произошедшее на третий день Рождества с ним, с его другом Уотсоном, знаменитым драгоценным камнем и белым рождественским гусем, в зобу которого мистер Райдер пытался утаить похищенный карбункул. Джон Клей хохотал от души, живо представляя всё случившееся, хлопал в ладоши, восторгался молниеносностью, с которой Шерлок провёл расследование. Обоим стало весело.

Но через некоторое время Джон вдруг снова сделался серьёзен и спросил, наливая четвёртую порцию виски в освободившиеся от кофе чашки:

— Шерлок, а скажи... Вот ты отпустил Райдера... Ну, а если бы, скажем, тебе попался преступник, настоящий, опытный, опасный, и ты узнал бы, что в одном из преступлений, вменённых ему в вину, он неповинен? А его за это могут повесить. Ты бы стал спасать его от виселицы?

— Конечно, стал бы. — Уверенно ответил Холмс. Стал бы, раз он её не заслужил. И в моей практике такое пару раз случалось. Но почему ты об этом спросил?

Он пристально посмотрел на Клея. Тот опустил голову, потом вскинул её и подмигнул:

— Я хочу выпить за тебя, Шерлок! За твою доброту. Хорошо сказал этот Райдер: «Вы не способны на преступление. Вы слишком добры!» Доброта очищает душу от зла. За тебя!

— Ты мне не ответил, — тихо сказал Холмс. — Почему ты задал мне этот вопрос?

Джон залпом выпил виски, поставил чашку на стол и, наклонившись к товарищу, спросил почти робко:

— А ты мне поверишь? Поверишь, да?

— Поверю. Говори.

Клей нагнулся ещё ниже и прошептал:

— Ну, так вот: я не убивал Энтони Леера, эсквайра, владельца «глаз Венеры». Я никого никогда не убивал. Меня не за что было вешать, не за что отправлять на каторгу на всю жизнь!

Шерлок Холмс вскочил с лежанки так стремительно, что крошечный огонёк светильника бешено заметался из стороны в сторону и едва не погас. Щёки великого сыщика залил румянец, затем они мгновенно побелели. Зато глаза загорелись пламенем.

— Ты не убивал?! — крикнул он. — Не убивал Леера?!

— Нет. Но ведь это невозможно было доказать!

Шерлок схватился за голову:

— Что же ты, идиот этакий, не поговорил со мной, когда я тебя арестовал?!

Джон с сомнением покачал головой:

— Ты тогда не знал меня, ты не поверил бы. А дело было ясное, как день. Я и сам до сих пор не понимаю, как он мог оказаться убитым, если я стрелял мимо, и в комнате, кроме нас двоих, никого не было? И потом, ко времени моего ареста прошло уже три года. Ты бы всё равно ничего не выяснил.

— Я?! — Холмс опять покраснел и в страшном волнении заходил взад и вперёд на крошечном пространстве между ящиком и двумя лежанками.

Это беспорядочное топтание кончилось тем, что он запутался в ножной цепи и вынужден был не сесть, а рухнуть на свою лежанку.

— Я?! — повторил он, яростно распутывая цепь. — Да я и теперь ещё мог бы всё выяснить, будь у меня факты и не мешай мне вот это! — И он тряхнул перед лицом Клея скованными руками. — Господи помилуй! И ты выслушал смертный приговор, потом узнал о замене его вечной каторгой и даже тогда не подумал обратиться ко мне?!

— Из тюрьмы? — Джон растерялся. — Неужели ты бы ко мне пришёл?

— Да неужели же нет? Ведь тебя собирались повесить! Ах ты, дурак! И я тоже хорош, нечего сказать! Арестовал человека, прочитал в газетах, что его приговорили к смерти, и не поинтересовался делом, за которое вынесен такой приговор. Чуть не взял на душу такой грех — твою смерть!

— Постой, Шерлок, не горячись! — Джон почти жалел, что разоткровенничался — он видел, что для его друга это стало жестоким ударом. — В конце концов, я же остался жив. А на каторгу угодил не безвинно. Суд доказал мою причастность не только к убийству, которого я не совершал, но и ещё к пяти весьма громким ограблениям, а уж тут я своего участия не отрицаю.

Но Холмс только отмахнулся:

— За всё это по совокупности тебе дали бы лет десять. А ты осуждён пожизненно. Будь тебе семьдесят, возможно, это и не имело бы большого значения, но тебе тридцать.

Он закончил возиться с цепью, выпрямился и несколько мгновений сидел неподвижно, сцепив и даже слегка заломив свои длинные тонкие пальцы, глядя прямо перед собой, будто сквозь циновку и стену хижинки видел нечто далёкое, что надолго приковало его взгляд.

— Так! — произнёс он наконец. — А теперь, Джони, стряхни своё опьянение, соберись с мыслями и расскажи мне всё от начала до конца. Всё, что тогда произошло. Только ничего не упусти.

— Да уж не собираешься ли ты вытащить меня с каторги?! — спросил ошеломлённый Клей.

— Собираюсь. Собираюсь и вытащу, будь я проклят! — на щеках Холмса опять заиграл румянец. — Пусть теперь прошло уже девять лет со дня убийства Леера, пусть пройдёт ещё больше. Нет таких преступлений, которых нельзя было бы раскрыть, пока живы те, кто в них замешан. Я и сейчас попытаюсь что-нибудь придумать, сумею переслать письмо в Лондон... Но даже если не смогу отсюда направить расследование, возьмусь за него потом. Пусть это будет моё последнее и единственное дело после того, как я отсюда выйду, но я это сделаю!

— Это невозможно! — задыхаясь, прошептал Джон.

— Даю тебе слово! — Шерлок взял руку молодого человека и сжал в своей горячей ладони. — Ты выйдешь отсюда, или я не Шерлок Холмс и никогда им не был.

Клей взглянул в глаза своего друга, чтобы проверить, не сошёл ли тот с ума — его слова всё ещё представлялись горячечным бредом. Но взгляд Шерлока был спокоен и ясен, серые глаза остро блестели, лицо сразу будто помолодело на десять лет.

— Ты — невероятный человек! — выдохнул Джон. — Разве может простой смертный быть так уверен в себе?

— Рассказывай! — Шерлок взял одну из пяти оставшихся в коробке сигар, откусил её кончик и наклонился к светильнику, старательно прикуривая. — Рассказывай всё, как оно было. Я слушаю.

ГЛАВА 3


— Историю «глаз Венеры» ты, конечно, хорошо знаешь, — начал свой рассказ Джон Клей. — Их привёз из Индии некто Кларк двадцать восемь лет назад. Они, будто бы, были найдены при раскопках, в развалинах какой-то неизвестной гробницы. Как ими завладел Кларк, не совсем ясно. Подозреваю, что он их украл, если только вся эта история не была им выдумана, и он не привёз в Англию им же изготовленные стразы, гениально имитирующие настоящие камни.

— Скорее всего так оно и есть, — вставил Шерлок Холмс. — Если гробница была старая, то трудно предположить, что тысячелетие назад кто-то в Индии занимался изготовлением фальшивых драгоценностей, неотличимых от настоящих.

— Вся эта история, если задуматься, выглядит странно, — подхватил Джон. — И ведь об этой находке писали газеты, пошла громкая молва. Хотя что взять с газетчиков? Тиснут, что угодно, лишь бы громка звучало и хорошо стоило... Впрочем, одна из статей, безусловно, заслуживает доверия: профессор Сидней Морис, большой специалист по драгоценным камням, написал в «Монинг стар» об индийской находке и назвал её подлинным чудом.

— Вполне объяснимо! — усмехнулся Холмс. — Сколько я помню, Сидней Морис был знакомым мистера Кларка, возможно, даже его другом.

— Я знаю, — кивнул Клей. — Но всё равно с трудом верю, что такой авторитетный человек ради какой угодно дружбы, даже ради денег, допустим, поставил под удар свою репутацию...

Шерлок пожал плечами:

— Куда труднее поверить, что он не отличил стразов от настоящих камней. Неужели профессор минералогии, известный эксперт, мог ошибиться?

— Неужели я мог? — обиделся Клей. — Правда, я не исследовал «глаза Венеры» под лупой, но с первого взгляда был совершенно в них уверен. Да и не только я: у всех, кто видел эти камни, они вызывали просто сумасшедший восторг. Два абсолютно одинаковых, чистейшей воды сапфира тёмно-голубого неповторимого цвета, весом в сорок четыре карата каждый, совершенной овальной формы, бесподобной огранки. Так или иначе, камушки принесли Кларку немалый доход: он демонстрировал их на выставках, написал о них небольшую книжку, словом, пользовался их славой, как мог. В шестьдесят седьмом году Кларк умер, и его вдова решила продать сапфиры. Они были выставлены на аукционе, и это вызвало огромный интерес во всей Англии. Тогда-то их и назвали поэтичным именем «глаза Венеры», и многие богатые люди мечтали их купить. Начальная цена камней была неслыханная: пятьдесят тысяч фунтов! А достались они эсквайру Лееру, в то время одному из богатейших коллекционеров страны, за сто сорок две тысячи. Он приказал их вставить в оправы, и они превратились в серьги. Причём оправы тоже были старинные, редкой работы — ювелир лишь немного изменил их форму, подогнав к форме камней. А теперь самое удивительное: они находились у Леера двадцать лет, и за всё это время их никто не смог украсть. Ни разу. А пытались многие. В конце концов это стало своего рода экзаменом на профессионализм и мастерство взломщика: ну-ка, докажи, на что ты способен, укради у скряги-коллекционера венерины глазки... Леер, однако, не дремал, вокруг его дома постоянно шныряли нанятые им сыщики, и немало нашей братии угодило за решётку, споткнувшись об эти два голубых кругляшка... И вот я сам решил попробовать.

— Звучит! — воскликнул Холмс, прищурившись. — Сам Джон Клей!

— Не дразни меня! — Джон засмеялся. — Возможно, я не так выразился. Мне был в то время двадцать один год, и по большому счёту, моя карьера только начиналась, но я уже был знаменит в Англии и в Шотландии. Меня называли «взломщиком-ювелиром», а я, к стыду своему, ещё ни разу не попробовал себя на настоящем произведении ювелирного искусства. Ну, и как ты понимаешь, мне захотелось взять именно «глаза Венеры». Я долго готовился, но в первый раз у меня сорвалось. И из-за чего! Мне помешал идиот Джерри Лейк!

— Лейк? — Шерлок изумлённо поднял брови. — Он же был специалистом по банковским сейфам! Для чего же его вдруг понесло грабить в частном доме? Прослышал про сложность замка в сейфе Леера?

— Возможно, очень возможно! — с негодованием воскликнул Клей. — А главное, полез в дом Леера в один день со мной, тупица! И если бы не я, вообще не ушёл бы оттуда! Как мне потом стало известно, его подослал один мерзавец громадного масштаба, которому очень хотелось заполучить эти камни.

— Кто? — быстро спросил Шерлок.

Джон искоса глянул на него и усмехнулся:

— Насколько я слышал от вновь прибывающих, ты с ним был хорошо знаком. Не знаю, верно ли это, но он завалился по твоей милости со всей своей организацией, которая опутывала всю Англию, а потом ты его самого отправил освежиться в какой-то швейцарский водопад. Было такое дело?

— Господи помилуй! — вскрикнул Шерлок. — Выходит, это был сам профессор Мориарти! И ты отважился перейти ему дорогу?!

— Я же не знал, что Лейк работает на него! — пожал плечами Клей. — Я сам никогда ни на кого не работал, я — свободный художник.

— Гордо сказано! — покачал головой Холмс. — Но ведь ты говорил, что похитил «глаза Венеры» для какого-то «клиента» и боялся, что он сведёт с тобой счёты, обнаружив фальшивку.

Джон густо покраснел:

— Хм! Видишь ли, не со всеми можно шутить. После встречи с Лейком в доме Леера Мориарти добрался до меня. Он предложил мне своё покровительство и, так сказать, совместную работу. Я отказался, сказал, что буду работать сам по себе и сам для себя. Профессор был раздражён, весьма выразительно пригрозил мне «очень крупными неприятностями», но потом вдруг успокоился и спросил, твёрдо ли я намерен украсть сапфиры. Я ответил: «Любой ценой!» Тогда Мориарти сказал: «Прекрасно! Но, мальчик мой, ведь они вам не нужны, вы их всё равно продадите. Вот я их и куплю Идёт?» «Цена?» — спросил я. Он слегка помедлил, потом ответил: «Сто тысяч фунтов». — «Они стоят сто сорок две, — возразил я. — А мне хотелось бы получить сто двадцать».

— Ты — отважный человек! — с искренним восторгом проговорил Шерлок. — Немногие осмеливались так говорить с королём преступного мира. Ты ведь знал его статус?

— Ещё бы! — выразительно фыркнул Джон. — Тем более, я не мог позволить ему обращаться со мной, как с мальчишкой! Возможно, по возрасту я и был для него сопляком, но моя слава давала право ставить свои условия. Мориарти, видимо, понял, что без меня не получит камушков, и согласился. Я отлично понимал, что очень рискую, связываясь с ним, долго продумывал, как назначить встречу, чтобы, отдав ему сапфиры, наверняка получить деньги, а не схлопотать пулю. О том, что профессор не церемонится с теми, кто не желает плясать под его дудку, мне говорили много раз.

Шерлок Холмс слушал внимательно, изредка кивая головой, будто слова Джона подтверждали какие-то уже родившиеся в его сознании догадки. При последних словах товарища он, не удержавшись, засмеялся:

— Не знаю, что б ты схлопотал — пулю, нож или порцию яда, но только денег, Джони, тебе было бы не видать! Мориарти и ста тысяч платить не собирался — он хотел взять сапфиры даром, как привык брать всё, что хотел заполучить. Считай, тебе повезло.

— Ты меня недооцениваешь, Шерлок, — возразил Клей. — Я всё продумал. Но, впрочем, риск, конечно, был. Однако не в этом дело. После очередной попытки взлома Леер стал ещё более осторожен, и я отложил похищение на месяц. За этот месяц нужно было разработать новый план и встретиться с одним моим старым приятелем. Если говорить точнее, его можно назвать моим духовным отцом.

— И кто же это? — удивился Шерлок. — Я о таком не слыхал.

— Никто о нём не слыхал. Он не числится в полицейских досье. Чтобы рассказать тебе об этом человеке, о том, как он появился в моей жизни, как изменил мою жизнь, мне пришлось бы рассказать и о своём детстве, а это означает — надолго уклониться от нашей темы.

— И всё-таки расскажи, — потребовал Холмс. — Это совершенно необходимо. Кто был этот человек?

— Адвокат моего отца. Его имя Брейс Гендон. Кто мой отец, ты ведь знаешь?

— Лорд Кромуэл, герцог Уордингтон, владелец поместья и замка Уордингтон-хилл на юго-западе Англии. Я слышал, что между тобою и твоим отцом была какая-то тяжёлая история...

Джон отвёл взгляд в сторону.

— Была. Тебе я о ней расскажу, хотя прежде никому не рассказывал. Вот только Гендон и знает... До сих пор гнусно на душе, когда приходится всё это вспоминать. Видишь ли, я не знаю наверняка, отец ли мне герцог. Возможно, что и нет, ну тогда сущим варварством было пятнадцать лет внушать мне, что я — лорд Кромуэл. Но если я действительно сын герцога, то кровь во мне течёт очень древняя. Первый Уордингтон был по прямой линии роднёй Ричарду Львиное Сердце, так я не зря говорил, что отношусь к королевскому роду. Помнишь?

— Это, когда я тебя арестовывал? — кивнул Шерлок. — Ещё бы не помнить! Ты с таким неподдельным отвращением воскликнул: «Уберите свои грязные руки, не трогайте меня!»

— Прости, ради бога! — Джон невесело усмехнулся. — Просто я был в отчаянии от того, что засыпался. И сильнее всего ненавидел в эту минуту себя самого...

— Полно, я не обиделся! — Шерлок откусил кончик новой сигары и наклонился к светильнику, прикуривая её. — С происхождением герцогов мы разобрались. Слушаю дальше.

— А дальше уже непосредственно моя история. Герцог женился в шестьдесят пятом году, я родился, как ты знаешь, в шестьдесят шестом. Супругой его светлости была леди Элинор, в девичестве Брэкуэлл, очень знатная леди. После свадьбы они сразу покинули Англию и прожили два года в Южной Америке, откуда возвратились вместе со мною. Свидетельство о моём рождении, о крещении, — всё было в порядке. Я рос баловнем, проводя часть времени в Лондоне, но больше живя в родовом замке Уордингтон-хилл. Мне там нравилось больше всего: огромный дом с длинными коридорами, по которым можно было бегать, сколько душе угодно, просторные залы с рыцарскими гербами, с мечами, щитами и копьями, развешенными между роскошных шпалер. Таинственные башни, из бойниц которых я видел прекрасный лиственный лес, а с их верхних площадок видна была река, луга с пасущимися на них овцами, словом — благословенная старая Англия, без паровозов, заводов, уличного шума...

Образование я получил самое лучшее — меня с пяти лет учили играть на рояле, домашний учитель давал мне начальные знания по греческому и латыни, географии, истории, философии. Всё это потом, уже куда глубже мне пришлось изучать в Итоне, где преподаватели единодушно называли меня самым способным учеником. Я учился охотно, осваивал курс наук быстрее, чем другие дети, и пятнадцати лет поступил в Оксфорд. Ты слышал ещё о таком?

— Такое бывает редко, — согласился Шерлок. — Но я и сам мог бы поступить в пятнадцать лет в Оксфорд или в Кембридж, если бы в то время мне было, чем за это платить. Впрочем, отсутствие престижного диплома мне никогда не мешало. Извини за отступление. Продолжай.

— Продолжаю. Отец гордился моими успехами. И, как мне казалось, любил меня. Да нет, не казалось! Действительно любил. А вот леди Элинор... Подумать только, я звал её матерью, я знал, что она моя мать. Но никогда не чувствовал этого. Эта красивая, нежная женщина была со мною холодна, как лёд, я не помню, чтобы хоть раз она поцеловала меня не в самый краешек лба, чтобы взяла на руки... Я тяготился этой холодностью, я не мог понять, чем виноват перед мамой. И, как все дети, ужасно от этого мучился. Когда мне было двенадцать, леди Элинор вдруг родила сына. Именно вдруг. Это всех изумило, и её саму особенно. И вот тут случилось... Господи, как мерзко об этом рассказывать! Она внезапно объявила, ты понимаешь, объявила во всеуслышанье, что я не её сын, что я не сын герцога, что они усыновили меня в Южной Америке, потому что тогда она тяжело болела и врач сказал ей, что она не сможет иметь детей. Всё наше окружение просто онемело от изумления. Отец же отмалчивался, был в невероятном смятении, в конце концов уехал в Шотландию, потом вернулся и увёз меня из замка в Лондон. Всех подробностей этого кошмара рассказывать не буду, извини. Длилось всё это три года: леди Элинор настаивала на том, чтобы её сын Саймон стал наследником герцога. Я не знал, куда мне деваться... Мне было жалко не наследства, клянусь! Но они затоптали мою честь, осрамили перед всеми, кого я привык уважать, кто ещё недавно искренне уважал меня.

Наконец я прямо спросил лорда Уордингтона, кто я такой, кто я ему. Это было через месяц после того, как несмотря ни на что, я сдал экзамены в Оксфорде. Герцог потупил глаза и выдавил: «Джон, видишь ли... Ты — мой сын, это правда, но ты действительно не имеешь права стать моим наследником». Кровь бросилась мне в голову. Я убежал, ни слова больше не сказав отцу. Я продолжал учиться, не испытывая по-прежнему недостатка в деньгах — милорд присылал мне в Оксфорд всё, в чём я нуждался. Но теперь, словно пятна проказы, на мне лежала грязь незаконного рождения... По настоянию герцогини отец лишил меня прежнего имени. Я перестал быть лордом Кромуэлом и стал просто Джоном Клеем. Кстати, даже не знаю, откуда они взяли эту фамилию. А в Уордиштон-хилле, в моём любимом замке, рос маленький Саймон, и на его имя было уже написано завещание, а трёх лет от роду его обручили с какой-то крошечной леди... Бедный малыш! Он-то ни в чём виноват не был, но Бог покарал моих бывших родителей именно через него: в пять лет мальчик умер от простуды. Сознаюсь, леди Элинор мне жалко не было — я её никогда больше не видел. Теперь уже нет на свете и её, она умерла за два года до того, как я попал на каторгу.

И вот в те тяжёлые для меня годы, когда творилось вокруг меня это почти непонятное моего детскому уму позорное дело, я тесно сблизился с адвокатом герцога, мистером Гендоном.

Мне нужно было иметь поддержку взрослого, умного человека, а он был очень и очень умён. В юности я не понимал, что это — очень жестокий ум, что мой наставник, а Гендон очень скоро таковым стал, что он не признает таких вещей, как сострадание, сомнение в себе, что он совершенно чужд простодушия и откровенности, хотя, на первый взгляд, его высказывания всегда бывали откровенны до полного цинизма. Мне тогда это нравилось, я сам был зол, ожесточён, меня обуревало презрение ко всем и ко всему, кого и что я прежде любил. Гендон, впрочем, умел быть со мной мягок, вернее, как-то по особенному вкрадчив. Он рассказывал мне множество историй из жизни людей. Самых разных людей, самые разные истории. Но из каждого рассказа так или иначе следовало, что среди людей может быть счастлив только тот, кто научится обходить любой запрет. «Наша жизнь состоит из запретов, — говорил он мне. — То нельзя, это нельзя, то не смей, этого не делай... А надо делать! И так, чтобы одним было завидно, а другим страшно, вот тогда ты — король над ними!».

— А он сам преступал запреты? Нарушал законы? — спросил Шерлок.

— Я тогда над этим не задумывался. Внешне, нет, не преступал и не нарушал. Но сейчас мне кажется, что натура его была куда сложнее, чем я думал. Словом, мы с ним сошлись. Можно сказать, он учил меня жить. При этом, как тонко он чувствовал мои переживания и как ловко дёргал именно за те струны, которые были наиболее чувствительны в моей душе! Я страдал из-за того, что оказался чужим в своей семье, что лишился общения с отцом. Гендон внушал мне, что это не стоит сожаления, что отношения близких людей всегда иллюзорны, так или иначе они покоятся на какой-либо корысти, как и все прочие человеческие взаимоотношения. Я верил всему этому, потому что находил подтверждение его слов в жизни.

— А опровержений его словам не находил? — С невольной усмешкой спросил Холмс. — Понятно, ты был мальчишкой, но ведь ты же так умён. Даже в литературе, которую ты наверняка читал, тебе должна была попадаться эта философия мистера Гендона — он ведь её не сам придумал. Но в той же самой литературе, равно, как и в жизни, можно найти уйму примеров, опровергающих безупречность этой философии.

— Согласен, — кивнул Джон. — Но ведь любой человек обычно верит в то, во что ему хочется верить. Да, моя, очевидно, врождённая порочность проявилась уже в юности — я предпочитал верить в дурное, а не в хорошее.

— О! Ну и высказался! — теперь уже Шерлок расхохотался, даже не боясь, что его смех может обидеть товарища. — Какая же это врождённая порочность? Совсем наоборот. Наиболее уязвимы для влияния зла как раз очень чистые души. Именно они особенно доверчивы и ранимы, именно их легко как очаровать, так и самым жестоким образом разочаровать, а испытав разочарование в чём-то, что им дорого, они готовы разочароваться во всём мире — их боль слишком сильна. Они хотят всё отрицать, всех разлюбить. Разве с тобой было не так?

— Именно так, — сказал Клей тихо. — Я был опустошён, унижен, уничтожен. Потом, и в этом большая заслуга мистера Гендона, мне стало не всё наплевать. Проучившись три года в Оксфорде, я бросил учёбу. Но ещё во время занятий начал заниматься кое-какими делишками: подделывал чужие чеки на получение денег, пару раз вскрыл университетский сейф, да так, что никто не понял, куда делись деньги. Думали на секретаря, на казначея... Но у того и у другого оказалось алиби. Если б не оказалось, я бы, конечно, придумал, как их оправдать — подставлять других мне не хотелось. В крайнем случае, подбросил бы деньги назад, они ведь были мне не нужны, я ни в чём не нуждался. Спросишь, для чего в таком случае я всё это делал?

— Не спрошу, — покачал головой Шерлок. — Совершенно ясно: ты не хотел жить на деньги отца. Так?

— Именно так.

— А попробовать заработать? — ласково спросил Холмс.

— Работать я не хотел! — в голосе Клея прозвучал вызов, но тут же он сник под спокойным взглядом своего друга. — Понимаю, я слишком много думал тогда о себе... Мне казалось, что я слишком умён, слишком тонок, талантлив для того, чтобы ежедневно над чем-то корпеть, прилагать усилия, тратить себя, драгоценность этакую, ради хлеба насущного. Я считал, что имею право просто брать, ничего не отдавая. Но, в конце концов, я же за всё это получил по заслугам! Так?

Шерлок вновь покачал головой, на этот раз с самым суровым выражением лица:

— Да нет, дорогой мой! Ты получил в основном, как я теперь понимаю, по чьим-то чужим заслугам. Я только хочу понять, по чьим именно. Продолжай.

— Да собственно, предыстория уже почти завершена. Сначала в Оксфорде, где в основном я занимался своими делишками, меня никто ни в чём не подозревал. Потом разразился скандал. Вернее, произошло именно то, чего я опасался с самого начала. В очередной, совершенной мною краже обвинили одного из служащих. И тогда я написал письмо в полицию.

— Об этом я читал, — проговорил задумчиво Шерлок. — В письме было сказано, что настоящий вор — это ты, сын герцога Уордингтона. И подробно описаны все детали похищения денег.

— Но позволь, откуда же ты об этом знаешь?! — изумился Джон. — Ведь в газеты это не попало. Герцог замял дело и вернул университету всю похищенную сумму.

Холмс нетерпеливо пожал плечами:

— Неужели ты полагаешь, Джони, что я знаю биографии самых знаменитых английских преступников по газетным статьям? Я прочитал о тебе всё, в том числе и досье, собранное полицией, а там история с кражей в Оксфорде, само собой, упоминалась. Но это не так уж важно. Насколько я помню, после этого скандала произошло крупное ограбление в Норфолке — ограбили кассу одной букмекерской конторы. Но почерку похоже на тебя. Не так ли ты решил вернуть отцу долг?

Джон поднял руки, словно сдаваясь:

— Ты действительно помнишь все преступления, что совершались в Англии, со времён, вероятно, Ричарда Львиное Сердце, а то и ещё раньше, знаешь манеру работы всех хоть сколько-нибудь известных воров и мошенников, и я уже этому не удивляюсь! Да, ты прав, ограбление в Норфолке — моя работа, кстати, одна из самых удачных, я ловко обделал это дело. После чего приехал к отцу, отдач ему деньги, сказал, что возвращаю долг и что отныне никогда и ничего не буду ему должен. Он пришёл в бешенство, грозил отправить меня в полицию. На что я ему ответил: «Это самое лучшее, что вы ещё можете сделать для меня, ваша светлость. Ибо, если вы не остановите меня сейчас, меня уже никто не остановит!» Помню, как он весь залился краской, вскочил со стула, опрокинув с подставки дорогую севрскую вазу, и завопил изо всех сил: «Вон!!!» Потом хотел мне бросить в лицо деньги, но я предупредил: «Если вы это сделаете, я стану переводить вам деньги по почте и каждый раз сообщать, откуда они украдены». Герцог, только что весь пунцовый, сразу побледнел и сказал: «Уходи же! Я тебя проклинаю!» — «Судя по всему, — ответил я, — вы прокляли меня в тот день, когда я родился». С этими словами я ушёл.

— Ты никогда не спрашивал у герцога, кто была твоя мать? — спросил Шерлок, вновь нахмурив свои тонкие брови и отбрасывая окурок сигары.

Джон нагнулся и безошибочно нашарил его в темноте возле лежанки.

— А если кто-нибудь увидит? — воскликнул он. — Что же ты? Они ведь краденые.

— Не волнуйся! — сердито оборвал Холмс. — Я потом всё уберу и не забуду об этом. Не отвлекайся, говори.

— Извини, пожалуйста. Ты хотел знать, спрашивал ли герцога о своей матери? Конечно. Но его светлость сказал мне только, что она далеко, в Южной Америке, и что он понятия не имеет, что с нею теперь.

— Исчерпывающие сведения! — вырвалось у Шерлока. — Ну, с этим, кажется более-менее ясно. После скандала ты ушёл от отца, это мне известно. А с Гендоном, выходит, продолжал поддерживать отношения?

— Да, постоянно. Кстати, вскоре после моего разрыва с отцом он от него тоже ушёл. Вернее, герцог его выгнал.

— За что?

— Не знаю. Спрашивал, но он увернулся от прямого ответа. Однако я ему продолжал доверять, и он был в курсе моих занятий. Конечно, только относительно в курсе — я не рассказывал ему, кого, когда и где собираюсь грабить. Правда, как я понимаю, ему нравилась моя месть обществу, но это не означало, что мне хотелось посвящать его во все тонкости своей работы.

Холмс кивнул, кажется, получив подтверждение родившейся у него догадки.

— И ты, наверное, временами давал ему денег?

— Да. Откуда ты знаешь?

— Ну, если он не был твоим сообщником, а о роде твоих занятий что-то, но знал, то ты не мог быть абсолютно уверен, что ему однажды не захочется навести на тебя полицию. А вот если ваша дружба была ему выгодна, тогда — другое дело.

Клей рассмеялся:

— Как всегда, в точку. Но дело не только в этом. Я считал, что многим обязан Гендону. И потом полагал, что однажды настанет момент, когда мне всё же понадобится его помощь. И не как адвоката, а именно как сообщника.

— И такой момент настал, когда ты задумал ограбить эсквайра Леера?

— Нет. Я вовсе не думал полностью посвящать Гендона в мой план. Это было слишком серьёзное дело, а я ему не так безгранично доверял. Просто хотел от него узнать, у кого из адвокатов его частной конторы консультируется Леер.

— У Гендона была своя частная контора? — удивился Шерлок.

— Нет, что ты! Я неточно выразился. Следовало сказать «частной конторы, где он служил». Он туда поступил работать, когда ушёл от моего отца. Я наводил справки и узнал, что Леер посещает именно эту контору.

— И ты воображал, что, задав Гендону вопрос относительно Леера, ты тем самым не дашь ему понять, что охотишься за «глазами Венеры»?

В словах Шерлока прозвучал откровенный сарказм, и Джон вспыхнул:

— Не ехидствуй! Конечно, я понимал, что выдам себя. Но ведь он не пошёл бы доносить, а почём ему знать, как и когда я пойду надело? Гендон сказал мне, что Леер встречается с адвокатом по фамилии Лоу, но этот адвокат сейчас в отъезде.

— А для чего он тебе был нужен? — спросил Холмс.

— О, я нашёл бы, что придумать! — улыбнулся Джон. — В отсутствии изобретательности ты меня ведь не упрекнёшь? Вспомни хотя бы «Союз рыжих». Так или иначе я бы узнал от мистера Лоу о привычках его клиента, узнал бы его распорядок дня... Мне важнее всего было знать, когда он не бывает дома. Но совершенно неожиданно для меня сам Гендон дал очень ценные сведения.

— Да? — вновь оживился Шерлок. — Какие?

— Во время нашего разговора он рассказал, что однажды ему повезло побывать в доме Леера. И он видел там много интересных вещей — старый коллекционер любил хвастаться редкими находками, которые скупал повсюду.

— И «глаза Венеры» он тоже показал Гендону? — поинтересовался Холмс.

Клей присвистнул:

— Ну, нет! Этой чести удостаивались лишь избранные, а Гендон был всего лишь доверенным лицом другого богатого эсквайра, который в то время как раз осуществлял с Леером какую-то сделку. Зато я выведал у Гендона, в какой именно комнате стоит сейф.

— У него он был всего один? — удивился Холмс. — Это у человека, который собрал одну из самых дорогих коллекций Англии?

— У него, разумеется, было несколько сейфов, — кивнул Джон. — Но я разузнал именно о том, в котором он держал самые большие ценности. Разумеется, старый пройдоха Гендон всё понял. Он тогда ещё спросил: «Джони, а ты не хотел бы посмотреть на знаменитые сапфиры?» Я ответил: «Сэр! Я не люблю смотреть на драгоценности. Я люблю брать их в руки». Он засмеялся. И вдруг, словно между делом, вспомнил, что у Леера есть занятная привычка. Каждую пятницу, после шести вечера, он уезжает из дому и до девяти проводит время в клубе коллекционеров на Риджент-стрит. Клуб так и называется «Любители редкостей». Потом я навёл справки. Да, клуб существует и заседает по пятницам. Я не сомневался: Гендон нарочно рассказал мне о еженедельных отлучках Леера — он надеялся, что если с его помощью я сумею украсть сапфиры, то отвалю ему хороший куш. Однако ближайшую пятницу я из осторожности решил пропустить, а работать в следующую. Слишком много Гендон обо мне знал.

— А Мориарти ты уведомил, когда собираешься ограбить Леера? — спросил Шерлок.

— Ну, не сошёл же я с ума! — обиделся Джон Клей. — Не хватало мне работать под его контролем...

— Многие преступники Лондона мечтали сотрудничать с Мориарти, — заметил Холмс.

— Только не я! — высокомерно усмехнулся Джон. — Мечтали всякие подонки, убийцы... Мне всегда была отвратительна эта мрачная фигура. И мечта у меня была совсем другая. Хочешь знать, какая?

Молодой человек посмотрел на своего друга и подмигнул.

— И какая же? — спросил Шерлок.

— О, за её осуществление я заплатил самую ужасную цену. Я был идиотски тщеславен. Мне хотелось заполучить в моей игре настоящего противника. Я воображал себя гениальным мошенником и хотел, чтобы на моём пути оказался гениальный сыщик.

— А! Вот оно что! — воскликнул Холмс.

— Да, мой дорогой. Я мечтал обмануть Шерлока Холмса. Я досадовал, что моё имя знаменито во всей Англии, а великий мистер Холмс пренебрегает мною и не пытается поймать. Когда мой патрон, мой уважаемый рыжий Джабез Уилсон сказал мне, что обратился к тебе за помощью в истории с «Союзом рыжих», я возликовал.

Шерлок так и подскочил:

— Он тебе рассказал, этот болван?!

— Ну да. А ты не подумал, что он может быть настолько туп?

— Я видел, что он весьма недалёкого ума, но это уже слишком! И ты не остановился, сумасшедший?!

— Увы, Шерлок, увы... Я верил, что успею, что обгоню тебя на полшага... Дурак! Проще было мне взять и повеситься!

Холмс ласково засмеялся.

— Ну, ладно, не расточай мне комплименты. Лучше рассказывай дальше о «глазах Венеры», не то мы и впрямь отвлеклись. Только позволь, я возьму ещё сигару. Можно? Это будет уже из твоей доли. Да ведь и добыча твоя...

— Боже, Шерлок, что за глупости! — возмутился Джон. — Я же почти не курю. Бери, конечно. Если эти сигары помогут тебе и в самом деле вытащить меня отсюда, то я готов украсть для тебя все запасы господ офицеров.

— Не надо, я и так уже по уши твой соучастник! — продолжал смеяться Шерлок. — Дело становится всё интереснее. Я слушаю.

Джон уже открыл рот, чтобы продолжить свой рассказ, но в это время издали донёсся какой-то шум, и друзья невольно прислушались. Издали, со стороны офицерских домов, долетели весёлые голоса, потом плеск и отчаянная брань.

— Кто-то из пьяных джентльменов свалился в пруд! — не без удовольствия заключил Джон. — Что же, славное продолжение застолья.

— Ничего. — В тон товарищу вздохнул Шерлок. — Им, пожалуй, полезно. Утонуть не утонет, но, возможно, протрезвеет. Бог с ними! Итак, ты не уведомил Мориарти о своих планах и назначил ограбление на пятницу, в день, когда Леера не должно было быть дома.

— Именно так, — кивнул Клей. — Как обычно, я всё прекрасно рассчитал, но всё пошло не по моим расчётам. И я до сих пор мучаюсь вопросом, что за нечистая сила встала тогда на моём пути и разрушила мой замысел, который казался и но сей день кажется мне безупречным.

ГЛАВА 4


— Я люблю работать один, — продолжал Клей. — Но в этом случае дело было всё же слишком сложным. И я взял с собою двоих помощников, ты знаешь их имена, они были опубликованы в газетах. Неплохие были ребята, я верил в них. В сад, окружающий особняк Леера мы проникли через дыру в ограде. Я подготовил её заранее — четыре раза подряд приходил туда поздним вечером и пилил понемногу, замазывая затем надпилы воском и закрашивая сажей.

— Ты пилил с одиннадцати до одиннадцати часов пятнадцати минут вечера? — спросил Шерлок.

— Откуда ты это знаешь?! — удивился Джон. — Это, кажется, нигде не публиковалось.

— Нигде. Но я же помню, в каком месте расположен особняк Леера. Без пяти одиннадцать с Чарринг-кросского вокзала отходит экспресс на Глазго, а сразу за ним — грузовой состав. Как раз с одиннадцати до одиннадцати пятнадцати стук их колёс и скрежет вагонов, пускай и не очень сильно, но всё же нарушают тишину богатого предместья. Во всяком случае, это вполне может заглушить не особенно громкий скрежет напильника.

— Браво! — воскликнул Клей. — Так всё и было, Шерлок. Прутья я оставил перепиленными не до конца, но в нужный момент мне с моими подручными не составило труда сломать их и проникнуть через дыру в сад. Мы, прячась среди кустов, приблизились к дому, и я велел ребятам засесть в зарослях жасмина вблизи парадного входа, чтобы прикрыть меня в случае надобности, а сам подошёл к дому, ухватился за громоотвод и стал подниматься. Нелёгкое дело, но у меня достаточная спортивная подготовка для таких упражнений. Я влез на карниз второго этажа и вырезал алмазом стекло одного из окон.

— В гостиной, где стоял тот самый сейф? — уточнил Холмс.

— Извини, Шерлок, это было не в гостиной, а в кабинете. Ни одно из двух окон кабинета я не пытался открыть: на них стояли прочнейшие ставни, которые были заперты изнутри — возня с ними, вздумай я их отпирать, заняла бы слишком много времени и стоила бы дополнительного риска. Поэтому я влез в окно буфетной на втором этаже. У старого чудака были две буфетные: большая внизу и маленькая наверху — для близких друзей. У меня, разумеется, был план дома, и я знал, как пройти из буфетной к кабинету. Все слуги находились внизу — я выяснил, что, когда хозяина нет дома, им наверху делать нечего, этот пройдоха даже горничным запрещал в его отсутствие делать уборку верхних помещений: а ну, как они вздумают посягнуть на его коллекции?

— А кабинет был, разумеется, заперт, — проговорил Шерлок, не задавая вопрос, а лишь подытоживая сказанное Джоном.

— Конечно, — подтвердил Клей. — Конечно, заперт. Но для меня запертых дверей не существует. К тому времени я уже виртуозно владел отмычками. Сейчас я, чтобы открыть такой замок, не стал бы, впрочем, доставать отмычку: открыл бы любым гвоздём. Но в то время у меня ещё не было такой практики. Итак, я подхожу к самой дикой и ужасной части моего рассказа. Я отпер дверь, вошёл в кабинет и осмотрел его. Он не имел ни одной смежной двери, это было мне на руку. Я заперся изнутри, проверил, надёжно ли заперты ставни, и подошёл к сейфу. Сейф был огромный, в человеческий рост, и состоял из двух отделений — большого нижнего и маленького верхнего. Нижнее закрывалось двумя замками, верхнее — тремя. Я слышат об этом и знал, что «глаза Венеры» находятся в верхнем отделении. Замки были сложные, поэтому, учитывая мой тогда ещё скромный опыт, с первым из них я провозился минуты две. Стыд, да и только! Но вот замок поддался моим усилиям, и едва я стад подбирать отмычку ко второму, как случилось невероятное: скрипнул ключ, я обернулся и увидел, как дверь кабинета распахнулась, и на пороге появился сам хозяин особняка который должен был вернуться не раньше, чем через два часа. Что заставило этого бедолагу так поспешить, осталось загадкой для всех. Впрочем, полиция потом выяснила, что он не приезжал в свой клуб, а где-то болтался полтора часа, бог его знает! Увидев меня, Леер ахнул и попятился, но я навёл на него револьвер и скомандовал: «Ко мне, сэр! Дверь за собой закройте». Он подчинился. Я потребовал, чтобы он открыл оставшиеся два замка в верхнем отделении сейфа. Бедняга-коллекционер завопил от ужаса, замахал руками, что-то запищал, стал взывать к моей порядочности...

— Стоп! — внезапно прервал рассказчика Шерлок. — Есть один вопрос. Ты знал Леера в лицо? Почему ты сразу понял, кто это?

— Опять ты меня обижаешь! Я ведь два месяца наблюдал за этим домом, раз пять видел старого скрягу. Правда, издали, но его легко запомнить: внешность-то примечательная. Была... Громадные рыжеватые бакенбарды, очки с выпуклыми стёклами, нижняя губа выпячена, лоб лысый и блестит, впрочем, подбородок тоже блестящий. Но заметнее всего нос: крупный, как у коршуна. А говаривали, будто жена у него была красавица. Но это не к делу. В то время жена давно уже была на том свете. Словом, поахав и попричитав, Леер всё же достал ключи, хотя вначале клялся, что у него их нет с собой. Продолжая причитать и всхлипывать, он дрожащими руками открыл оба замка. Я, продолжая держать перепуганного эсквайра под прицелом, подошёл к сейфу, достал футляр, открыл. Да, там были они, эти самые «глаза Венеры». Чудо, как сияли! Повторяю тебе, Шерлок — это лучшая в мире подделка.

Итак, я засунул заветный футляр во внутренний карман пиджака и раздумывал, как бы получше оглушить Леера, чтобы он в течение пяти минут не сумел заорать на весь дом. Больше мне не требовалось, но калечить старого скрягу я не хотел, потому и искал самое безопасное место на его лысой макушке. И вдруг он кинулся к столу. Я заметил высунувшийся из-под вороха бумаг пистолет, но уже не успел ни крикнуть, ни преградить дорогу ошалевшему от жадности Лееру. Пришлось выстрелить.

— В воздух? — спросил Холмс.

— Нет — в рукоятку пистолета. Я — хороший стрелок, так что с десяти шагов стрелялбез всякого риска. А что мне было делать? Ещё пара мгновений — и он бы убил меня. Пуля прошла в двух дюймах от его протянутых к пистолету пальцев и угодила в рукоятку. Леер взвизгнул, отскочил от стола и рухнул на ковёр, от страха лишившись сознания.

— Из чего была рукоятка? — голос Шерлока даже вздрогнул от напряжения.

— Деревянная, — ответил Джон. — Деревянная, с отделкой из слоновой кости. Рикошет исключается. Я сам видел дыру в крышке стола. Туда вошла пуля, пробив рукоять пистолета. Я говорил об этой дыре на суде, когда меня осуждали за убийство — это была единственная улика в мою пользу. Но они не стали слушать, никто не стал проверять. Ведь прошло три года, никому уже не было дела до дырки в старом дубовом столе, за эти три года его могли ещё сто раз продырявить...

— Идиоты! — прошептал Шерлок.

— Да, я знаю, что они идиоты. Но от этого мне было не легче выслушать смертный приговор! — воскликнул Джон, и на миг ужас замутил его глаза.

Но только на миг. Почти сразу он овладел собой и засмеялся:

— Извини. Неприятно вспоминать. Лучше буду рассказывать дальше. Выстрел разнёсся на весь дом, я это понимал. Внизу сразу раздались голоса, топот ног. У меня уже не было времени отпирать ставни и уходить по карнизу. Я бросился в буфетную, но услышал, что по чёрной лестнице туда уже кто-то карабкается, и щёлкает взводимый ружейный курок. Тогда я метнулся на парадную лестницу, побежал навстречу выскочившим из коридора слугам Леера и, когда они попытались преградить мне путь, поднял револьвер: «Прочь с дороги!» Они разбежались, я вылетел в сад, а там уже ждали мои ребята. Вслед нам уже неслись вопли слуг, сразу три голоса: «Убили! Убили хозяина!» Тогда я не придал этому значения — я был уверен, что старый олух так и валяется в обмороке. Заметь: от того момента, когда я выстрелил, и до того момента, когда слуги наверху вбежали в кабинет, прошло не больше сорока секунд, ну, минута, это уж с натяжкой... И ни одного выстрела за это время не прозвучало. Потом-то нам вслед палили, и мои сообщники стреляли в ответ из пистолетов, заряженных холостыми.

— Холостыми? — переспросил Шерлок.

— Разумеется. — Джон пожал плечами. — Я платил им десять процентов от стоимости добычи. Так был ли у меня резон подвергать их опасности ненароком стать убийцами и быть повешенными? Ни у кого из моих партнёров в тех случаях, когда я вообще прибегал к чей-то помощи, не было оружия, заряженного пулями. Рисковал в этом смысле только я сам. В тот вечер мы удрали благополучно, я назначил своим людям место встречи после того, как продам камни, и мы расстались. Однако утром я узнал из газет, что оба они в ту же ночь попались, что меня ищет вся полиция Англии, и... Господи боже ты мой! Я узнал, что Леер убит, и что я — убийца. Слуги, вбежав в кабинет (заметь: они вбежали туда втроём!), так вот, они все трое увидели Леера распростёртым на ковре с простреленным лбом! Выстрел был один, а мой пистолет, когда я выбегал на лестницу, ещё дымился. И слуги запомнили меня, назвали мои приметы, а мои сообщники, напуганные тем, что оказались замешанными в убийстве, тоже меня выдали. Положение было скверное. Ну, каким образом я смылся из Лондона, ты знаешь.

— Знаю, — кивнул Шерлок. — Ты переоделся женщиной.

— Да. И недурная была девица, смею тебя уверить. Немного высоковата, но, в конце концов, некоторые мужчины это даже любят. Ну, а серьги я преспокойно вдел себе в уши, проколов их для этой цели булавкой. Теперь дырки уже заросли, но шрамики ещё видны.

— А ты не боялся, что такие тяжеленные серьги оторвут тебе уши, коль скоро ты их только что проколол? Улыбаясь, спросил Холмс.

— Я укрепил серьги ещё и тонкими ниточками, которые просто надел себе на уши, — пояснил Джон. — Висели-то серёжки фактически не на мочках, но со стороны этого видно не было. Среди женских вещичек, которые я позаимствовал, забравшись во второсортный магазинчик где-то в дебрях Уайтчепила, нашёлся и пышный белокурый парик, который почти совсем закрыл мои уши. Говорят: «Надень королевскую корону на погонщика ослов, и её примут за соломенную шляпу». Это изречение, в данном случае, и сработало: никому не пришло в голову, что большущие блестящие каменюги в ушах у вульгарной девицы — знаменитые на всю Англию «глаза Венеры». В таком виде я и добрался до Ливерпуля, где мне надлежало встретиться с посредником профессора Мориарти. Вот там-то, на вокзале, я и попался. И притом глупейшим образом! Меня увидел один из моих бывших компаньонов, отъявленный негодяй Марк Смит. И, разумеется, выдал полиции. На вознаграждение польстился, тварь! Я тут же был схвачен, и в полицейском отделении у меня из ушей извлекли моё сокровище... Полицейские, само собой, заподозрили, что серьги могут быть подделкой, а подлинник запрятан понадёжнее. Поэтому обыскали меня с ног до головы. Ничего не найдя, стражи порядка, уверились в подлинности «глаз Венеры» и с торжеством занесли это в протокол, а меня затолкали в камеру, пообещав, что в скором времени я буду болтаться на виселице. Меня это не устраивало, и я ушёл от них.

— И преоригинальным способом! — воскликнул, смеясь, Шерлок Холмс.

— А что мне было делать? — подхватил Джон. — Ну да, я шокировал публику, но пусть меня извинят — жить хотят все! В камере я разорвал на себе остатки дамского платья (половину содрали полисмены), а потом стал кататься по полу, вопить и биться о стены. Стражники выволокли меня из камеры — у меня изо рта текла пена. Способ несложный, ты наверняка знаешь его, Шерлок: кусочек мыла и побольше слюны. Мыло я стащил с умывальника ещё когда смывал с лица грим... Покуда полисмены пытались меня скрутить (дело было в коридоре полицейского управления), я весь вымазался этой мыльной пеной, ну, а мыло, оно ведь скользкое... Выскользнув из их рук, я нагишом промчался мимо дежурного, вылетел на улицу, вызвав истерику у нескольких проходивших мимо дам, прицепился к задку какой-то кареты, проехал так до конца улицы, потом перескочил на другой экипаж. Ну и сутолока творилась на улицах — без смеха не могу вспоминать! А я, оставив далеко своих преследователей, добежал до складских сараев возле порта и там спрятался в бочке с живой рыбой. Бр-р-р! До сих пор вспоминать холодно. Насморк у меня не проходил неделю, а самое противное ощущение, какое я могу припомнить, исключая, пожалуй, «хлесталку» Баррета, это скользящие по всему телу рыбьи хвосты, спины, головы...

Не буду перечислять дальнейших моих приключений, это всё уже не так оригинально. Той же ночью я был уже одет, у меня уже были деньги, и я ехал назад, в Лондон, зная, что едва ли меня станут искать там, откуда мне, по их логике, следовало непременно смыться.

Ну, а на следующее утро прогремела новая сенсация: экспертиза установил, что «глаза Венеры» — действительно шедевр. Но шедевр мошенничества. Не сапфиры, а особого рода, особого изготовления стекло. Гениальная, удивительная, но подделка!

ГЛАВА 5


— И это всё, что ты сам знаешь обо всей этой истории? — спросил Шерлок Холмс после некоторого молчания, выпуская изо рта голубое кольцо дыма.

— Больше ничего рассказать не могу. — Джон разлил в чашечки остатки виски. — Допьём?

— Нет уж, допивай сам, — покачал головой сыщик. — Мне нельзя. Я должен думать. Да и ты подожди пить. Я ещё задам тебе несколько вопросов.

— Но ты веришь мне? — с тревогой спросил Клей. — Ты не думаешь, что я лгу?

— Так нелепо никто не лжёт. — Усмехнулся Холмс. — Во всяком случае, такой умный человек, как ты, придумал бы нечто гораздо более убедительное. Я, безусловно, верю в то, что каждое твоё слово — правда. В этом убеждает даже не твоя искренность, а полная нелогичность ситуации. Итак, комната была с наглухо закрытыми ставнями и с единственной дверью, ведущей в коридор?

— Да.

— А по коридору далеко ли от двери до лестницы?

— Шагов пятнадцать. — Джон нахмурился, напрягая память. — Да, да, не больше.

— И в коридоре негде спрятаться?

— В левую сторону там были две наглухо закрытые двери библиотеки. Я проверял, они действительно были закрыты. В правую сторону — холл, он был пуст, совершенно пуст, а за ним — площадка, за которой как раз дверь в буфетную. Нет, там никто не мог затаиться незамеченным, я осмотрел каждый угол, ведь можно было ожидать засады.

— Ну, а в самой комнате? Там ты всё осмотрел?

— Всё, разумеется, — обиделся Джон. — Говорю тебе, я даже проверял, закрыты ли ставни. Обе шторы отогнул и посмотрел.

Глаза Шерлока вдруг блеснули:

— Ах, и шторы были задёрнуты?

— Да. Даже не шторы. Тяжёлые бархатные портьеры.

— А подоконники там широкие?

Джон пожал плечами:

— Около фута с небольшим, если я правильно помню. Но, уверяю тебя, там тоже никого не могло быть — я же смотрел. И потом, Шерлок, ну, даже если бы в кабинете мог оказаться кто-то третий, ну, если бы он и застрелил Леера, то, во-первых, выстрела второго не было, выстрел был один!

— Есть оружие, которое стреляет бесшумно, — заметил Холмс.

— Я знаю! — с досадой воскликнул Джон Клей. — Духовое ружьё фон Хердера. Я думал о нём, ибо всё время помнил, что навязал себе на шею Мориарти. Но если бы, допустим, кто-то и выпалил из духового ружья, то куда же потом-то делся этот стрелок, да и ружьё тоже? Ведь в тот момент, когда я выскочил на лестничную площадку, внизу уже были слуги. Они увидели бы, что кто-то побежал к двери буфетной. А влево бежать было бессмысленно — там же тупик. Чтобы открыть замысловатые замки библиотеки, даже я затратил бы, по крайней мере минуту, а спустя сорок секунд трое слуг уже взбежали наверх и ворвались в кабинет. Даже если допустить, что стрелок был невидимкой, то уж ружьё бы они увидели — оно трёх футов длиной и весит как маленькая пушка. Ты его видел?

— И даже держал в руках, — улыбнулся Шерлок. — В меня из него стреляли. Вернее, не в меня, а в моё изображение. Нет, нет, ты прав, духовое ружья отпадает. Я и сам было подумал о ружье фон Хердера, но это явно не то. Кстати, почему ты не упомянул о том, что полиция не нашла в кабинете пистолета, рукоятку которого разбила твоя пуля?

— Забыл сказать, — сознался Клей. — А ты читал об этом в газетах? И помнишь с тех пор?

— Нет, — покачал головой Шерлок, — если и читал, то, честно сказать, не помню. Но это же, само собой разумеется. Выстрел был один, и пулю нашли во лбу Леера, а на отверстие в столе никто не обратил внимания. Исчезли, стало быть, два оружия: то, из которого был убит Леер, и его разбитый пулей пистолет. Этого пистолета преступник не мог не убрать — иначе он стал бы доказательством твоей невиновности.

— Так преступник действительно был там, в этой проклятой комнате?! — в сильном волнении воскликнул Джон.

— А ты в этом сомневался? — с откровенной насмешкой спросил Холмс. — Но не мог же Леер застрелиться из разбитого пистолета и, умирая, проглотить этот пистолет? В кабинете ведь не нашли больше никакого оружия?

— Нашли, — с такой же насмешкой ответил Клей. — Томагавк племени юта, один из экземпляров американской коллекции Леера. Думаю, его можно не брать в расчёт?

Шерлок глубоко затянулся сигарой и закрыл глаза, как часто делал, собираясь с мыслями.

— Что ж, подытожим, — проговорил он, закидывая ногу на ногу и морщась от ржавого лязга цепи. — И так: выстрел был сделан единственный, и сделал его ты. Раз. Между этим выстрелом и обнаружением трупа прошло сорок-шестьдесят секунд. Ты в этом уверен?

— Шестьдесят даже много.

— Ладно. Положим, сорок-пятьдесят. В кабинете вас, бесспорно, было двое. В коридоре, холле, буфетной никто не мог спрятаться, никто не мог проникнуть оттуда в кабинет и успеть застрелить Леера и скрыться до прихода слуг. Слуги вошли втроём, значит, допустить, что убийца кто-либо из них, — нельзя. Дальше. Неясен мотив убийства. Для чего кому-то убивать Леера и сваливать убийство на тебя? Дальше. Знаменитые на всю Англию драгоценные камни, за которыми охотился сам профессор Мориарти, оказываются фальшивыми. Как мог Леер, опытный коллекционер редкостей, двадцать лет считать их подлинными, если полицейский эксперт без особого труда определил подделку? Кстати, Джон: тебя не обвинили в попытке одурачить полицию — всучить им стекляшки, а сапфиры куда-то тайно переправить?

Джон пожал плечами.

— Но они же обыскали меня с головы до ног. Серьги большие... вынуть камни из оправы и проглотить я не мог — это означало бы верное самоубийство. Не мог я их и отдать своим подельникам: кто бы поручился, что после этого я не останусь с носом? Да и дружки мои тут же попались. Нет, полиция понимала, что я рисковал головой именно из-за этих двух бирюлек. Господи, Шерлок, но как же обидно, а!

Холмс фыркнул:

— Обидного было бы тебе предложить эти бирюльки Мориарти и получить пулю в лоб за обман. Впрочем, тут есть ещё немало вопросов... Скажи, этот Марк Смит, ну, тот, что тебя выдал, он хорошо знал тебя в лицо?

— Неплохо, — подтвердил Клей. — Но всё же я удивился, что он узнал меня в гриме. Грим был сработан чисто.

— Вот и я удивляюсь, — задумчиво прошептал Шерлок. — В конечном итоге мы получили с тобой уравнение со всеми неизвестными, Джони.

Джон с тоской посмотрел на своего товарища:

— Но не дьявол же вмешался в это?! — воскликнул он. — Ты же не допускаешь, что там орудовала нечистая сила?

Шерлок потёр лоб указательным пальцем и слегка нахмурился:

— Я за двадцать пять лет практики не сталкивался с нечистой силой ни разу. Правда, привидение однажды видел, но оно было создано руками человека. И, между прочим, мастерски сделано. Я даже не сразу выстрелил, увидав этот кошмар — мне в тот момент куда больше хотелось перекреститься, чем давить на курок.

— А, это, верно, история с наследством Баскервилей? — догадайся Клей. — Читал я об этой демонической светящейся собаке с клыками, как у медведя. Твой друг мистер Уотсон описал всю историю так, что мороз по коже... Но ведь ты всё-таки застрелил псину.

— В упор пятью пулями, — кивнул Шерлок. — Потому что это был не призрак, а обычная, живая собака, только непомерно громадная и злая. Да, я застрелил «Бескервильское привидение». И твою «нечистую силу», кажется, тоже поймаю, Джон.

— Да?! — молодой человек вздрогнул и посмотрел на своего друга с изумлением, если не с суеверным страхом. — Ты что же, уже знаешь разгадку этой чертовщины?!

— Целиком картина мне ещё не ясна. Надо кое-что обдумать. Но у меня уже есть версия. Вся сложность в том, что я не могу сам вести расследование и в том, что всё это было так давно... Теперь трудно будет собирать факты.

Джон стиснул кулаки, с трудом переводя дыхание, такое отчаянное волнение охватило его. Потом он поднял на Холмса глаза, в которых искрами блеснули слёзы:

— Ради бога, Шерлок! Скажи мне, что там произошло! Эта тайна погубила всю мою жизнь... Скажи, что это было?

— Это было, — проговорил, нахмурившись, Холмс, — хитрое и прекрасно рассчитанное преступление. Продуманное от первого до последнего мгновения.

— И ты знаешь, кто преступник?

Тонкие губы Холмса выразительно скривились, то ли от негодования, то ли от омерзения.

— Ну, до конца уверенным быть не могу. Но думаю, что без дьявола тут действительно не обошлось. Но этот дьявол, как и Баскервильский пёс, был облечён во плоть. И если это так, то в какой-то мере я уже отомстил за тебя — я прервал земной кровавый путь этого чудовища.

— Мориарти? — прошептал Джон Клей.

— Да. Мориарти. Это для его ума, другому такого не придумать.

— Но как это было, как, как, как?! Если ты мне не расскажешь, я просто тронусь умом!

Шерлок пожал плечами и проговорил с лёгкой насмешкой, чтобы скрыть невольное смущение, которое его охватило: умоляющий взгляд Джона, слёзы в его обычно холодных синих глазах, — всё это против воли тронуло суровую душу великого сыщика. Но поддаваться эмоциям он не имел нрава: это означало рисковать гой филигранной, безупречной логикой, которая всегда отличала ход его мысли.

— Девять лет ты не сходил с ума, а теперь вдруг тронешься? Джони, не заставляй меня отступать от моих правил. Если сейчас я начну тебе рассказывать построение моих рассуждений, то твоя реакция, какова бы она ни была, невольно отразится на моих умозаключениях, я сделаю неверный вывод в каком-нибудь крошечном вопросе, и всё пойдёт прахом. Уотсон часто на меня обижался за то, что я никогда не объясняю процесса расследования, приписывал это моей любви к эффектам. Есть у меня такой грешок, что уж тут поделаешь. Но дело не в нём. Я вовсе не любуюсь превосходством своего логического мышления, клянусь! Просто пока всё не встало на свои места, пока отдельные звенья цепочки не соединились намертво, любая чужая реакция на мои рассуждения может их разрушить. Я ведь на самом деле очень впечатлителен, а впечатлительность должна быть изгнана и забыта, когда применяется дедуктивный метод, ибо он точен, как математический анализ. Поэтому прости меня и потерпи несколько дней. Хотя, возможно, я не смогу сделать окончательного вывода, пока не получу ответ из Лондона.

— Из Лондона? — изумился Джон. — Ответ из Лондона? Но от кого?

— Ещё не знаю, — задумчиво проговорил Шерлок. — Знаю одно: до утра мне надо подумать, а завтра вечером я напишу письмо Уотсону. Я изложу ему все факты и мои самые первичные рассуждения на основании этих фактов и попрошу его помочь.

— Думаешь, он сам, без тебя, сможет провести расследование? — голос Джона ясно выразил сомнение.

— Нет, — подтвердил Шерлок, — не сможет. Уотсон не справится с такой задачей. Я не знаю, справится ли вообще кто-нибудь. Но хотя бы факты, которых здесь получить не возможно, необходимо собрать. И... я думаю попросить моего друга обратиться к одному джентльмену. Есть в Лондоне один частный сыщик, собственно говоря, мой последователь. Некто Баркер. Очень умён и оборотист. Я напишу Уотсону, чтобы он обратился к этому человеку. Загадка интересная, ну, и у меня, к счастью, есть кое-какие сбережения, а у Уотсона — доверенность на право ими пользоваться.

Джон вновь покачал головой:

— С твоей стороны это бог знает, как благородно, но я думаю: захочет ли со всем этим возиться мистер Уотсон? Если бы речь шла о тебе, ну, это понятно... А ради меня какой ему резон? Кто я? Он ведь наверняка слышал от тебя о моих приключениях.

— Слышал и даже о них писал, — подтвердил Шерлок. — Больше того — ты был арестован в его присутствии.

— И ты рассчитываешь, что ради прожжённого вора порядочный человек станет тратить время, усилия, деньги, да притом же твои, которые тебе понадобятся по возвращении? Сомневаюсь!

Холмс пристально посмотрел на молодого человека и затем улыбнулся:

— Я ведь немного рассказывал тебе об Уотсоне, верно? Могу добавить: это человек, на которого я полагаюсь целиком и полностью. И знаю твёрдо: мою просьбу он выполнит в любом случае.

— Ты уверен?

— Абсолютно. Доктор Уотсон — единственный в своём роде человек. Я в жизни не встречал никого порядочней его. Эта не та порядочность, которая есть результат взглядов или воспитания, это просто — черта натуры. Фантастически чистое сердце, несмотря ни на что — ни на опыт, ни на испытания, ни на общение с увечьями человеческого тела и души. Таких людей чаще всего считают глупыми, недалёкими, да мой друг и не бог весь как умён, в иных случаях он простодушен, как ребёнок, очень мало наблюдателен... Но, наверное, ему это и не нужно — у него есть более яркие достоинства. Знаешь, почему я к нему так привязан? Да потому, что этот человек умеет любить бескорыстно. Он обладает редчайшим даром — преданностью. Я знаю себя: у меня характер — не сахар, меня трудно выносить. Прекрасно помню, сколько раз говорил моему другу совершенно непростительные вещи, язвил по поводу его простодушия... Другой давным-давно послал бы меня ко всем чертям и был бы прав. Но Уотсон... он даже не то чтобы прощает, но даже и не находит в этом моей вины! Он понимает всё, как должно, то есть как следствие внутренней борьбы моей сумасшедшей натуры, которую, возможно, не понимает до конца, но отлично чувствует. И ещё: он мне верит. Поэтому, если я ему напишу, если попрошу помочь мне, тем более помочь искупить свою невольную вину, он жизнь положит на то, чтобы эта просьба была исполнена.

— Хотелось бы мне верить, что когда-нибудь ты познакомишь меня со своим другом! — задумчиво произнёс Джон.

— Я обязательно познакомлю вас, — просто сказал Шерлок.

Часть четвёртая БЕЗВЫХОДНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ

ГЛАВА 1


Наутро Джон проснулся от привычного удара гонга, приподнял тяжёлую со сна голову и увидел, что его товарищ всё также сидит на лежанке, скрестив руки на груди, погруженный в глубокую задумчивость. Его щёки побледнели ещё больше, вокруг глаз лежали глубокие тени. В лачужке висел густой запах сигарного дыма, но окурки исчезли, равно, как и пустая бутылка из-под шотландского виски.

— Шерлок! — в испуге произнёс молодой человек. — Ты же всю ночь не спал, чёрт побери! Как ты будешь работать?

— Работать? — Холмс повернулся к Джону и махнул рукой. — Плевать! Как-нибудь... А вот в голове у меня, кажется, что-то заржавело. Не могу связать простых вещей. Прямо смешно!

— Умоляю тебя, только не свихнись! — Клей поднялся и стоял возле рукомойника, с тревогой глядя на своего друга. — Зачем только я тебе навязал на шею эту загадку? Бывают же и неразрешимые задачи, для чего же зря мучиться...

— Неразрешимых задач не бывает, Джон, — голос Шерлока выдавал крайнюю усталость и досаду. — Неразрешимы иногда только проблемы человеческого бытия. Всё же, что связано с деятельностью человека, а тем более, с преступной деятельностью, всегда поддаётся логике, той или иной, но логике. Каждое преступление, так или иначе, примитивно, ибо примитивна сама его идея. Не стоит меня расхолаживать. Я уже прочно ухватился за нить, но есть на ней узелки, которые пока мне мешают. Ах, да что там! Мойся скорее, уступи мне на минуту рукомойник, и надо уже выходить поскорее, не то за нами зайдёт кто-нибудь из охраны и, не приведи бог, унюхает запах дорогого табака! Значит, надо идти и прилежно махать киркой, чего мне сейчас хочется меньше всего.

В этот день Шерлок действительно работал с большим трудом. Он, казалось, почти не видит, что делает. Его кирка била вкривь и вкось, осколки камня летели чуть ли не ему в лицо, а нагружая тачку, он раза три кидал полную лопату щебня мимо борта, прямо на землю.

Джон со страхом следил за своим другом, ибо в этот день, как назло, начальником караула на работах был Вампир, и при нём подобная небрежность в работе не могла остаться безнаказанной. Клей попробовал напомнить Шерлоку об очевидной опасности, но тот лишь огрызнулся:

— Не трогай меня, ради бога!

Зато сам Клей в этот день старался сверх меры. Отчасти он делал это ради того, чтобы скрыть небрежную работу товарища. Но была и другая причина: ему вдруг захотелось работать, захотелось почувствовать свою силу, молодую гибкость своего тела, хотелось излить пробудившуюся энергию, жгучее, бешеное желание действовать. Впрочем, было тут и подсознательное стремление обратить на себя внимание охраны: пусть видят, что он работает хорошо. Если встанет вопрос о пересмотре дела и освобождении с каторги, то это ему зачтётся.

— Смотри-ка! — проходя мимо, бросил один из охранников. — А Клей-то, оказывается, работать умеет! А! Каково...

После обеда, проработав не более двадцати минут, Шерлок вдруг остановился, опустил кирку и несколько секунд стоял, выпрямившись, глядя прямо перед собой расширенными, изумлёнными глазами. Потом опять занёс кирку, ударил, но она пошла боком, из-под железа брызнули искры, и, отскочив, кирка едва не врезалась в ногу заключённого.

— Что ты делаешь?! — в ужасе вскрикнул Джон, который, работая, ни на минуту не выпускал товарища из вида.

— Ах, идиот, олух несчастный! — вскрикнул Шерлок и, выронив кирку, схватился за голову. — Кретин, осёл!

— Что с тобой?! — испугался Клей. — Ты себя поранил?

Холмс посмотрел на него и расхохотался.

— Джони, ты видишь перед собой болвана, который всю жизнь воображал себя умным человеком. Господи, не понять сразу же такой простой вещи! Нет, нет, у меня точно что-то с головой!

— Ради бога, подними кирку, прошу тебя! — взмолился молодой человек. — Смотри, Вампир идёт!

— Ко всем чертям Вампира! — отрезал Холмс, продолжая смеяться.

Хью Баррет между тем подскочил к нарушителю, вернее, подлетел, точно лодка под парусами.

— Эй, приятель, что это такое?! — закричал он. — Ты что тут вытворяешь? Хочешь заработать по шее?

Шерлок, широко улыбаясь, шагнул навстречу сержанту.

— Стукните меня, Баррет, стукните! — воскликнул он. — Я это вполне заслужил! Стукните и, пожалуйста, если можно, по лбу, может, я поумнею.

Это было так неожиданно, что Вампир попятился.

— Ты что? — прошипел он. — Рехнулся?

— Вы совершенно правы, — охотно подтвердил Холмс. — Сегодня, то есть вчера ночью. Но, кажется, уже проходит.

— Погоди у меня — шкуру спущу! — зарычал сержант, но не решился подступит?, ближе. — Распустились, разленились, мерзавцы! Ещё только посмей прекратить работу, висельник! Забыл мою палку?

— Помню, — произнёс Шерлок с таким выражением лица, что пыл сержанта слегка поостыл, и он, в ярости плюнув себе под ноги, пошёл прочь.

Холмс молча поднял кирку и принялся за работу, улыбаясь, будто ему сказали что-то очень приятное.

— Нарвался! — не поворачивая головы, упрекнул друга Клей. — Ведь он мог и в самом деле выдрать.

— Сегодня едва ли. — Шерлок отложил кирку и принялся нагружать свою тачку. — Он сегодня чем-то взволнован.

— Он всегда псих! — пожал плечами Джон. — А с чего ты решил, что сегодня его что-то особенно взволновало?

Шерлок бросил через борт тачки очередную порцию щебня и, нагребая лопатой новую, проговорил:

— А ты разве не замечал за ним манеры крутить пуговицу на мундире? У многих, кстати, бывает такая привычка. Баррет это делает, если нервничает или получает взбучку от начальства. Сегодня пуговица над ремнём у него висит уже на одной нитке — до того он её искрутил.

— Дай Бог здоровья тому, кто его разволновав! — пробурчал Джон, в свою очередь принимаясь нагружать тачку. — А с чего ты так взвился? Неужели решил задачу до конца?

— Не совсем до конца. Но письмо напишу уже сегодня. Просто затмение какое-то нашло!

Письмо он действительно написал в этот же вечер, точнее, в этот вечер и в эту ночь, ибо снова не лёг спать, а просидел много часов, склонившись над своей записной книжкой, странички которой покрывал мельчайшими карандашными строчками. Бумагу приходилось экономить, но хотя буквы были крошечными, всё написанное можно было без труда прочитать.

— Никогда не видел такого чёткого почерка, — сказал Джон, заглядывая через плечо своего друга в очередной листок.

Около полуночи он стал требовать, чтобы Шерлок оставил в покое огрызок карандаша и свои бумажки и лёг наконец спать. Но Холмс только махнул рукой в крайнем раздражении:

— Я же просил тебя не мешать!

Впрочем, спустя час с небольшим он закончил свой ювелирный труд, аккуратнейшим образом вырвал все исписанные листки из книжки, которая после этого осталась чуть толще своей обложки, и, положив написанное на служивший столом ящик, облегчённо вздохнул:

— Вот теперь, кажется, всё!

Наутро Шерлок закончил завтракать раньше других, выбрался из-за длинного стола и, незаметно оглядевшись, подошёл к Джиму Фридли, стоявшему в этот день на часах возле кухни.

— Доброе утро, мистер Фридли, — поздоровался заключённый, делая вид, что просто прохаживается, разминаясь перед работой.

— Здравствуйте, мистер Холмс, — ответил юноша, с огромным уважением глядя на человека, который не так давно при всех свалил его с ног.

— Можно мне, Джим, кое о чём попросить вас? — понижая голос, спросил Шерлок.

— О чём угодно, сэр, я для вас сделаю, что хотите! — с готовностью воскликнул великан.

— Я написал письмо моему другу, мистеру Уотсону, в Лондон. Там нет ничего особенного, но мне бы не хотелось, чтобы письмо читали... чтобы начальство его читало. Мне разрешили бы, вероятно, его отправить, но не хочется предъявлять для прочтения. Понимаете?

Фридли кивнул.

— Так не могли бы вы, — продолжал Шерлок, — отвезти его в Перт и там опустить? Вы ведь сегодня едете туда? Не то не начистили бы так пуговицы на мундире и не надели бы новые башмаки.

— Как всегда, вы, сэр, всё верно угадали! — засиял в улыбке Фридли. — Да, я еду в Перт и отвезу ваше письмо с превеликой радостью. Я вам так обязан...

— В письме, повторяю, нет ни одного лишнего слова. Если хотите, прочитайте его, — сказал Холмс и, наклонившись над кухонным крыльцом, словно бы разглядывая что-то на нём, незаметно положил сложенные листочки между опорами перил.

— Что вы, сэр, я вашего письма читать не буду! — Фридли даже обиделся. — Я знаю, что вы дурного не напишете.

— Спасибо Джим. И... простите, но у меня нет денег и нег конверта, вам придётся его купить.

— Полно, мистер Холмс, это уж глупости! — совсем насупился солдат. — Вы мне греха совершить не дали, можно сказать мою душу спасли, а я двух пенсов для вас пожалею? И в голову не берите!

Весь этот день у Шерлока было задумчивое настроение. Он работал с прежним умением и без устали, но Джон видел, что мысли великого сыщика по-прежнему заняты только невероятной загадкой «глаз Венеры».

Вечером, после ужина, друзья, как нередко делали, прогулялись по лагерю. Вечер был удивительный. Не такой душный, как все предыдущие, пахнущий не только перегретой землёй и сухим лесом, но как будто ещё цветами, мёдом и вином. Звёзды высыпали на небе, крупные, как спелые ягоды, пронзительно-яркие. Луна, взойдя, погасила их, и все небо окрасилось розовато-серебряным заревом её света. Этот свет был не холодным и не тёплым, он не согревал и не студил. За изгородью бесшумно качался лес, разливалась треском и свистом какая-то ночная птица, подавали одинокие голоса цикады.

На Южном полушарии наступила осень.

— Знаешь что, — вдруг сказал Шерлок. — Пойдём сегодня, посидим у костра со всеми. Ты не против?

— Тебя потянуло к обществу? — удивился Клей. — Пойдём, раз хочешь.

— Дело не в обществе, — Холмс говорил всё с той же задумчивостью, которая не покидала его весь день. — Мне надо сейчас оторваться от этих мыслей, они слишком сконцентрировались. Скрипки нет, тебе сейчас трудно будет говорить со мной о другом. Значит, надо побыть среди людей и послушать отвлечённые разговоры. Пошли.

У костра друзей встретили, как всегда, приветливо. Кое-кто начал острить по поводу вчерашней стычки Холмса с Вампиром, и Шерлок отшучивался довольно весело. Но веселье вскоре утихло. У всех в этот вечер было почему-то грустное настроение — возможно, причиной тому был прошедший праздник, возможно, лунный свет...

Сварился «пертский кофе», наполнились чашки и кружки, завязались негромкие разговоры. Петь никто не стал. Вездесущий пройдоха Ринк сообщил новость, которая, впрочем, мало кого заинтересовала: этим вечером в лагерь прибыл комиссар из Лондона, ему надлежало произвести здесь проверку.

— Молодой ещё, гладенький такой, — описывал Ринк вновь прибывшего. — Усы торчат, пузо. Комиссар что надо! Гилмор ходит перед ним петухом, рожи корчит, а Лойд с утра сапоги до того нафабрил, что в них смотреться можно.

— Будто он сам их чистит! — фыркнул Берт Свенсон. — Ему «примерные» языком вылизывают.

Подхватив тему, заключённые поострили немного в адрес начальства, при этом, впрочем, все немного понизили голос. Потом пожилой каторжник по фамилии Томсон заметил, что время к одиннадцати, и скоро надо будет расходиться, а потому следует допить «кофе» — не пропадать же ему. У Томсона, у одного среди всех заключённых, были часы — здоровенные, пузатые, подвешенные вместо цепочки, на грязном толстом шнурке. Они были самодельные, изготовленные им самим, бог знает из чего, и ему разрешили носить их. Точнее, никто из охраны их не отобрал. Старый часовщик гордился своим произведением и имел на то право: несмотря на громоздкий вид часы шли точно. Он не раз сверял их с большими часами, висевшими на фронтоне комендантского дома.

— Тридцать две минуты одиннадцатого, — заверил собравшихся Томсон. — Скоро костёр тушить надо.

— Что-то пока охранники не идут разгонять нас! — усмехнулся кто-то из сидевших возле костра.

И точно в ответ на эти слова, громадная тёмная фигура выдвинулась из полумрака и вошла, покачиваясь, в освещённый круг. Многие каторжники испуганно зашептались, некоторые тут же, повскакав с мест, шарахнулись кто куда.

— Фридли, Фридли снова нализался! — пошёл шепоток. — Ну, сейчас начнётся...

— Смываемся! — тихонько взвизгнул Ринк.

Джим Фридли был действительно пьян, но вёл себя абсолютно мирно. На его широком лице расплывалась добродушная глуповатая улыбка.

— Р-ребята, привет! — гаркнул он и подошёл вплотную к костру.

Его мундир был наполовину расстегнут, ремень съехал на бок, голова была непокрыта, и соломенные прядки торчали в разные стороны, как у балаганной куклы.

Отыскав взглядом Холмса, юноша подмигнул ему и поднял вверх большой палец, показывая таким образом что дело сделано.

Холмс покачал головой с самым укоризненным видом:

— Джим, что это значит? Вы принялись за старое? — спросил он вполголоса, поднявшись и подходя к Фридли. — Позавчера вы были пьяны, но то была Пасха. А сегодня что?

— Сэр! — торжественно произнёс шотландец слегка заплетающимся языком. — Я... я всё, как надо... В городе встретил знакомого. Но я его уже под вечер встретил, днём я был как стёклышко, сэр!

— Да мне вас же жаль, неужто не понятно! — воскликнул Шерлок.

— А... а я сейчас пойду спать, — пообещал Фридли. — И ни-ни... никого не обижу! Вот посмотрите, мистер Холмс, у меня и револьвер разряжен! Я нарочно разрядил, когда пить пошёл, ч... чтоб греха не случилось!

И, вытащив револьвер из кобуры, он протянул его Шерлоку.

— Вы с ума сошли! — тот замахал на пьяного руками и отстранился. — Уберите сейчас же и ступайте домой.

И чуть слышно добавил:

— Большое вам спасибо, Джим!

Фридли спрятал револьвер и прижал свою громадную ладонь к сердцу:

— Сэр! Я и за ваше здоровье выпил. За матушку и за вас! Ч... чтоб вы знали.

Несвязная речь пьяного вдруг была прервана страшным грохотом. Грохот разнёсся по всему лагерю, разом заглушив все иные звуки. Впечатление было такое, будто рухнула гора железных кирпичей.

— Господи Иисусе, это ещё что?! — воскликнул изумлённый Джон Клей. — Откуда это?

— Это возле склада! — расхохотался Берт Свенсон. — Там сегодня тачки сложили новые, те, что привезли, ну, и ещё кое-что: колёса запасные, лопаты. Нас пять человек работало, до обеда возились. И я говорил этому дутому дураку, сержанту Кроули, что надо складывать в три штабеля, не то упадёт всё, а он зарычал: «Без тебя, висельника, знаю, как это делается!» Ну, и вот вам! Я ж строителем работал, я ж разбираюсь, что к чему. С самого начала было видно, что они свалятся. А он, знай, шипит: «Так места больше останется!» Перед комиссаром решил выпялиться, красоту навести. Хорошо, если ещё никого там не задавило.

— Я и... посмотрю пойду! — пробормотал Фридли. — Если завалило кого, я живо рас... раскидаю!

— Смотрите только, чтобы не завалило вас самого! — крикнул вслед солдату Шерлок Холмс.

— Н... не беспокойтесь, сэр!

И Фридли удалился, на ходу выписывая ногами немыслимые восьмёрки.

Со стороны склада донеслась ругань, громкие возгласы и какая-то шумная возня.

— Браться, по домам! — громко скомандовал Джон Клей. — Сейчас начнут собирать на ликвидацию происшествия — заставят ночью возиться с проклятыми тачками. А мы уж лучше с утра.

— Поднимут! — уныло протянул беззубый Хик. — Комиссар здесь, так что до утра начальство не потерпит, чтоб тачки грудой валялись.

— Комиссар, едва встав, к складу не пойдёт, ему там делать нечего! — возразил Ринк. — Джони прав: разбредёмся, а не то придётся хребты ломать на ночь глядя, да ещё в темноте. Айда!

И за какие-нибудь две-три минуты площадка опустела.

ГЛАВА 2


Пробуждение на другое утро было самым неожиданным. Почти сразу за ударом гонга послышался выстрел, и затем гонг начал ударять непрерывно, отбивая оглушительную дробь. Сигнал тревоги!

Шерлок и Джон едва успели встать и поспешно обуться, как циновка, закрывающая вход, отлетела в сторону, и в хижинку втиснулись двое солдат, за спинами которых виднелась поджарая фигура лейтенанта Леннерта.

— Встать! — прогремела команда.— Выйти наружу!

Заключённые подчинились, ничего не понимая. Выйдя, они увидели, что между хижинками прохаживаются охранники, а небольшие группы солдат и младших офицеров по двое — по трое поспешно обходят одно за другим жилища каторжников, выгоняя оттуда их обитателей.

— Руки! — скомандовал Леннерт, и когда Холмс и Клей подняли руки над головой, быстро провёл ладонями по их одежде.

Солдаты между тем перерыли всё, что возможно было перерыть внутри хижинки, заглянули под лежанки.

— Ничего нет! — доложил один из них, выходя наружу.

— Я так и думал. — Леннерт повернулся к заключённым. — Марш на место. До отбоя сигнала тревоги из хижин не выходить!

— Как ты думаешь, что могло произойти? — спросил Джон, когда они с Шерлоком вновь оказались в лачужке. — Побег?

— Тебе лучше знать, что это такое,— пожал плечами Шерлок. — Ты тут давно. Но на побег, по-моему, непохоже... Зачем обыскивать-то? Скорее кто-то что-то стянул, и притом немаловажное...

— Чтоб он провалился! — Джон поморщился. — Ну заткнулся бы этот гонг поскорее, голова трещит уже.

И он принялся приводить в порядок распотрошённые солдатами постели и заново расставлять на полочках немудрёные вещицы.

Приблизительно минут через сорок непрерывный звон гонга наконец прекратился. Хмурые разозлённые каторжники вылезли из хижин и поплелись завтракать, тревожно переговариваясь. Никто не знал, что произошло.

Когда завтрак закончился, и солдаты начали выстраивать заключённых для отправки на работу, возле кухни появился всё тот же лейтенант Леннерт. Ни на кого не глядя, он подошёл к Шерлоку и сказал:

— Вы пойдёте со мной.

— Куда? — не удержался Шерлок, хотя вопросы задавать не полагалось.

— К коменданту, — ответил лейтенант, окидывая заключённого каким-то странным, словно бы смущённым взглядом. — Это его приказ.

Холмс успел обменяться с Джоном недоумённым пожатием плеч и пошёл впереди Леннерта по направлению к офицерским домам.

Кабинет полковника Гилмора занимал половину первого этажа комендантского дома. Обставлен он был не просто добротной, но красивой и дорогой мебелью, на окнах висели шёлковые шторы, и даже пол был покрыт ковром, искусно подобранным по расцветке в тон светлым панелям стен и золотистым шторам.

Гилмор стоял у своего стола, и, едва взглянув на него, Холмс понял, что полковник находится в сильнейшем волнении. На столе валялись какие-то бумаги, стоял стакан, наполовину налитый чем-то густо-красным (определённо не вишнёвым соком), а графин с той же жидкостью торчал на сейфе.

Увидев вошедших, комендант шагнул им навстречу, однако сдержался и принял позу, которая должна была выражать величественное достоинство, но выразила только стремление Гилмора взять себя в руки.

— Леннерт, вы свободны, — сказал комендант. — А вы, мистер Холмс, подойдите сюда.

«Ого, мистер! — отметил про себя Шерлок. — Ну, дело серьёзное!».

Он видел Гилмора прежде всего один раз и притом издали, и сейчас с любопытством разглядывал его. Лицо полковника в общем производило приятное впечатление. Неглупое, немного капризное, но достаточно серьёзное, с чувственным ртом и округлым подбородком, с римским носом и гладким выпуклым лбом, оно было бы совсем банально, если бы не быстрый живой взгляд светло-серых глаз, небольших, внимательных, по-юношески любопытных. Сейчас они выражали нескрываемую тревогу и растерянность, и это совершенно разрушало любимую маску Гилмора, маску снисходительного высокомерия.

— Садитесь, — сказал комендант, указывая на стоявшее возле стола неглубокое кресло.

«И сяду!» — подумал Шерлок и преспокойно уселся перед стоявшим комендантом.

Гилмор прошёлся по кабинету большими шагами, потом остановился, в упор глядя на заключённого:

— Мистер Холмс, как вам здесь живётся?

— Так же, как и всем, сэр, — ответил Шерлок.

— Вы ни на что не жалуетесь?

— Нет, благодарю вас.

Гилмор опять зашагал взад-вперёд, опять остановился.

— Я не могу, — сказал он, — вы понимаете, не могу существенно изменить ваше здесь положение, это не в моей власти. Но кое-что я в силах для вас сделать... Давать дополнительное питание, иногда освобождать от работы, разрешить отправлять письма родным чаще, чем это положено. Если вам что-то нужно, скажите, я постараюсь вам помочь.

— Сначала скажите, чем я могу помочь вам, полковник? — прямо спросил Шерлок Холмс. — Извините, но я привык сразу выслушивать дело, а потом уже рассуждать о вознаграждении. Итак?

Щёки полковника вспыхнули, губы по-мальчишески обиженно сжались. Но тут же он тряхнул головой и усмехнулся:

— Что же, я так и думал, что вы сразу поймёте. Да и тревога была утром. Мистер Холмс, мне действительно необходима помощь, положение моё сейчас отвратительно, и если я не напишу подробного объяснения... Понимаете, приезд комиссара исключает всякую возможность замять дело. Комиссар Беллейн, человек бескомпромиссный.

— Сэр, я пока не знаю, что произошло,— напомнил Шерлок.

— Сегодня ночью или вчера вечером, — сказал Гилмор, — в лагере было совершено убийство.

Холмс высоко поднял брови:

— Что вы говорите? Где?

— В районе пожарного водоёма, неподалёку от складских помещений. Свидетелей нет. Если я не найду убийцу, произойдёт скандал. Понимаете? Я прошу вашей помощи.

— Кто убит? — спросил Шерлок.

— Сержант Хью Баррет.

На лице Холмса промелькнула гримаса отвращения, затем оно сделалось ледяным.

— Полковник, я не стану искать убийцу, — твёрдо сказал он.

Гилмор снова усмехнулся:

— МистерХолмс, не спешите делать выводы. Ваше негодование понятно, я знаю, что это был за человек, и слышал, что между вами произошло...

— Не в этом дело, — быстро сказал Шерлок.

— Пусть не в этом. Но дело в том, что Баррета убили не заключённые.

— Вот как! — Холмс заметно оживился. — А кто же?

— Если бы я знал, кто, я не обратился бы к вам, — пожал плечами Гилмор. — Но это не мог быть заключённый. Я приказал, разумеется, произвести обыск у всех, но это было сделано исключительно ради буквы закона. Я уверен, что ни у кого из каторжников не могло быть огнестрельного оружия. Вы ведь тоже в этом уверены?

— Да, разумеется. Значит, сержант застрелен?

Гилмор кивнул:

— Застрелен в упор, из армейского револьвера. Такого же, как вот этот.

И полковник положил на край стола перед Холмсом свой револьвер.

— Выстрел в висок. Доктор Уинберг определил мгновенную смерть. Таким образом, мистер Холмс, это не месть измученных людей садисту-оскорбителю, это убийство из каких-то непонятных соображений. Комиссар негодует, ему ведь тоже надо писать отчёт для лондонского начальства. Но он приехал и уедет, а мне необходимо остаться.

На последних словах комендант сделал ударение, и Шерлок понял: полковник всерьёз боится, что убийство сержанта обернётся для него отставкой.

— Послушайте, сэр, а если начистоту? — он пристально посмотрел на коменданта. — Что за фигура был этот Баррет? Нераскрытое убийство, конечно, неприятность для вас, но мне кажется, вы ожидаете слишком большой неприятности.

— Вы правы, — подтвердил комендант. — И я не собираюсь скрывать от вас этого. Баррет простой сержант, человек незначительный, но в Лондоне у него есть родственники с большими связями. Они определили его сюда, веруя в нелепую сказку об австралийском климате, исцеляющем пороки. Врачи считали, что его склонность к садизму — явление болезненное.

— И добрые родственники направили его на службу туда, где он смог бы лучше всего проявить эту чудесную склонность? — язвительно спросил Шерлок.

— Как видите, — в голосе коменданта послышалось раздражение. — Неужто вы думаете, что я стал бы терпеть эту скотину, не будь за ним влиятельных людей? Мне была отвратительна его неутолимая жажда крови. Но теперь из-за него мне, может быть, придётся сильно пострадать, если я не выясню, по какой причине он убит, и кто убийца. Вы согласны помочь мне?

— Попытаюсь, — после некоторого раздумья сказал Шерлок. — Могу я взглянуть на убитого?

— Разумеется, Я сам вас туда отведу. — Гилмор говорил, не скрывая радости. — Хотите глоточек бренди?

Шерлок чуть заметно скривился, но сдержался:

— Нет, благодарю.

— А сигару?

— Благодарю вас. Я здесь отвык курить.

К пожарному водоёму они шли рядом и представляли собой довольно любопытное зрелище; щёголь-полковник в мундире с иголочки, блистающем всеми знаками отличия, и заключённый в тюремных отрепьях, с кандалами на руках и ногах. Впрочем, оба шли одинаково легко и держались одинаково невозмутимо.

Шерлок подумал о том, что впервые видит лагерь без заключённых — все уже отправились на работу. Зрелище было грустное и торжественное, словно взору явилась громадная могила, которую покинул мертвец, чтобы затем неизбежно вернуться в неё.

Пожарный водоём находился шагах в ста позади складских сараев, неподалёку от изгороди и совсем не далеко от одного из дежурных постов.

— Самое странное, — говорил Гилмор, вполголоса обращаясь к Холмсу, — что вблизи были двое солдат-постовых: один у склада, другой — у изгороди. Совсем недалеко офицерские дома, кухня. Везде были люди. И никто не слышал выстрела. Мы опрашивали утром многих заключённых, которые живут ближе к этому месту. Тоже никто не слышал.

— Тем лучше, — сказал Холмс. — Значит, я могу назвать вам точное время убийства.

— Уже можете? — спросил поражённый полковник.

— Примерно тридцать пять минут одиннадцатого.

— Холмс, это мистика! Откуда вы знаете? Уинберг тоже называет время около одиннадцати, но такая точность...

Шерлок улыбнулся:

— Вы слышали вчера грохот от развалившегося штабеля?

— Слышал. Тачки рассыпались. Ну и что? — недоумевал Гилмор.

— Только в этот момент и мог прозвучать выстрел, которого никто не услышал, если исключить возможность того, что он вообще был бесшумным. Я сидел в это время возле костра. Один из заключённых минуты за три до этого посмотрел на часы и назвал время: «Тридцать две минуты одиннадцатого». Часы у Томсона точные.

— Чёрт возьми, а я и не подумал! — полковник покраснел. — Я ведь и сам смотрел на часы, когда услышал этот дикий грохот.

— Вы не связали эти два события, что вполне понятно. Но мы, кажется, пришли.

В нескольких шагах от водоёма — большого глубокого пруда, вырытого после всем памятного пожара (протекавшая через территорию лагеря речка в жаркое время почти высыхала) — стояли трое солдат, лейтенант Мэрфи и доктор Уинберг. Увидев коменданта, все расступились, и стало видно, что между двух жидких кустиков, на чахлой траве, лежит лицом вниз человек в форме сержанта, и от его левого виска тянется по желтоватому песку короткая чёрная полоска.

— Доброе утро, мистер Холмс! — воскликнул доктор,— Слава богу, что вы пришли. Чепуха какая-то. Кожа на виске опалена, как у самоубийцы, а оружия нет, стало быть, убийство. Не стоял же он и не ждал, когда дуло приставят к его виску? Если только внезапно...

— Отойдите, доктор! — решительно проговорил Холмс, подходя к убитому. — И вы все, господа, отойдите подальше. Что это вообще такое, столько людей топчется как раз там, где не должно быть посторонних следов! Это вы, полковник, разрешили?

Гилмор вспыхнул, но стерпел.

— Я никогда не проводил расследований, мистер Холмс. Простите.

Шерлок только досадливо отмахнулся и принялся, уже не обращая ни на кого внимания, осматривать тело убитого, землю вокруг него, кусты и берег пруда. Через некоторое время он опустился на колени возле трупа, близко наклонился к земле и потрогал пальцем песок, а затем долго разглядывал серый налёт, оставшийся на пальце.

— Ну что? — решился спросить комендант. — Вы можете сказать что-нибудь?

Холмс посмотрел на него рассеянным взглядом.

— Что нашли у него в карманах? — спросил он.

— Я не велел его трогать, — ответил полковник. — Я сразу решил пригласить вас.

На бледных щеках Шерлока проступил лёгкий румянец, его взгляд, обращённый на Гилмора, сделался куда доброжелательнее.

— Вы поступили благоразумно. Ещё лучше было бы, если бы ваши стражи не затоптали всю землю кругом. Однако посмотрим.

С этими словами он встал и решительно, одним движением перевернул тело убитого. Застывшее, запрокинутое лицо Баррета было сильно разбито, и выражение, оставшееся на нём, стало от этого ещё более жутким. Это лицо выражало животный ужас, рот был полуоткрыт, словно убитый хотел закричать, а быть может, и кричал, но смерть оборвала его крик.

— Он видел убийцу и видел, что сейчас будет убит, — констатировал Шерлок. — Это естественно, раз дуло было прижато к виску. Лицо сильно сведено судорогой. А в карманах... Что у него там?

Холмс один за другим обыскал карманы убитого и извлёк — серебряные часы, перочинный нож, несколько игральных карт, мятых и грязных, грязный носовой платок, пачку папирос и листок бумаги с какими-то подсчётами. Всё это он разложил на земле и тщательно осмотрел. Понюхав папиросы, удовлетворённо улыбнулся. Затем осмотрел кобуру убитого. Револьвер был на месте. За поясом, как всегда, торчала «хлесталка».

— Всё, полковник, — сказал, выпрямляясь, сыщик. — Здесь я всё выяснил. Желаете выслушать моё мнение?

— Конечно.

— Сейчас? — с каким-то особым ударением спросил Холмс.

Гилмор понял намёк:

— Предпочту, чтобы вы высказали его в моём кабинете. Давайте вернёмся. Можно приказать унести убитого?

— Да. Он мне больше не нужен. А эти вещи, что были при нём, я заберу с собой. Платок у вас есть? Спасибо.

Минут через десять-пятнадцать они сидели друг против друга по обе стороны большого стола, и комендант с напряжённым вниманием слушал заключённого.

— Совершенно ясно, — говорил Шерлок, — что убийство было заранее продумано. Более того, я почти уверен, что у убийцы был сообщник или сообщники, иначе падение штабеля в момент выстрела — поистине мистическое совпадение. Да и неясно, для чего штабель был заранее сложен так, чтобы рассыпаться при первом же толчке. Баррет ждал своего убийцу, у них была заранее условлена встреча.

— Откуда вы знаете?

— Он долго топтался на одном месте и курил, часто поглядывал на часы. Убийца приблизился к нему со стороны офицерских домов. Я точно не уверен, но полагаю, что Баррет видел его приближение, и оно не вызвало у него никакой тревоги. Затем они стояли друг против друга, возможно, разговаривали, но недолго. Потом убийца выстрелил.

Лицо коменданта постепенно покрылось краской, он привстал из-за стола, дыхание его стало прерывистым от негодования:

— Вы... Вы это видели?! — произнёс он с трудом. — И могли столько времени морочить мне голову?! Да как же вы посмели? И что вы там делали в такое время? И зачем врали мне, что были у костра?

Шерлок откровенно расхохотался:

— Каждый раз забываю, что может быть вот такая реакция. Но какова бы она ни была, попрошу вас понизить голос и на меня не кричать, полковник.

Это он произнёс уже без смеха, и выражение его лица заставило Гилмора смешаться и опустить глаза.

— Так вот, — снова заговорил Холмс. — Я, конечно, ничего не видел, я там не был в момент убийства, а всё, что сейчас рассказал вам, прочитал по следам. И, уверяю вас, это не много — убийца был осторожен, он следов почти не оставил. Но для того, чтобы вовсе их не оставить, он должен был бы летать.

Комендант смутился:

— Простите меня, мистер Холмс! Я никогда ещё не имел дела с человеком такого проницательного ума. И я никогда бы не позволил себе такой резкости, если бы, слушая вас, не позабыл, что вы — заключённый.

— Если бы вы позабыли, то не сказали бы мне «как вы посмели» резко прервал коменданта Шерлок. — Но оставим это. Вам угодно, чтобы я объяснил? Извольте. Рядом с тем местом, где стоял и где упал Баррет, земля вся истоптана, видно, что он вертелся и топтался, оглядываясь, явно кого-то ожидая. На песке остался пепел от папиросы, одной из тех, что были в его пачке. В стороне валялась обгорелая спичка.

— А почему не было окурка? — спросил Гилмор, стараясь заинтересованностью скрыть смущение. — Далеко отбросил?

— Я бы нашёл, — сердито дёрнув бровями, возразил Холмс. — Нет, окурок упал ему под ноги, и убийца наступил на этот окурок, его след как раз накладывается на пятнышко пепла. Но, совершив убийство, этот предусмотрительный человек взял окурок и унёс его с собой. Он хотел создать впечатление, что Баррет не ждал никого, ибо если бы он не ждал, то для чего ему было стоять долго на одном месте и курить? Вероятно, решение унести окурок возникло стихийно, пришло на смену первоначальному намерению убийцы инсценировать самоубийство Баррета. Далее — часы. Я сказал, что он часто смотрел на них. Они у него обычно лежат в кармане, он их редко достаёт, я заметил. А на этот раз висели снаружи, и крышка была неплотно прикрыта. Карман глубокий, вывалиться при падении они не могли. Значит, перед тем, как его застрелили, Баррет смотрел на них неоднократно. Следы убийцы остались за водоёмом, ближе к тому месту, где стоял сержант, и один след почти рядом с телом, это тот, под которым был папиросный пепел. Поэтому я определил направление. На убийце были армейские, почти новые ботинки сорок второго размера. По глубине оставленного следа я определил, что какое-то время убийца стоял против Баррета неподвижно. А недолго потому, что папиросный пепел всё-таки неплотно втоптался в землю. Когда убийца подходил, Баррет бросил окурок, не то подошедший на него не наступил бы. Следы же Баррета, самые глубокие их отпечатки, оставленные перед тем как он упал, повёрнуты так, словно он развернулся, увидев идущего к нему человека. Тот шёл от офицерских домов. Вот вам и все мои рассуждения, комендант. Разве это не просто?

— Я бы никогда не сумел сам сделать таких выводов, — проговорил Гилмор, с восторгом глядя на Холмса. — Но почему вы думаете, мистер Холмс, что он вначале хотел создать видимость самоубийства? И если хотел, то отчего не создал?

— А вот это очень важно. — Шерлок нахмурился, будто какая-то мысль неожиданно обеспокоила его. — Я заметил, что убийца пытался достать из кобуры револьвер сержанта. Кобура у Баррета всегда застёгнута на обе застёжки, быстро её открыть сложно, тем более, когда она оказалась наполовину придавлена телом упавшего. Одну застёжку убийца успел расстегнуть, вторую — нет, ему помешали.

— Кто? — быстро спросил Гилмор.

— Этого я не знаю. Думаю, что один из охранников, дежуривших со стороны изгороди, привлечённый грохотом упавшего штабеля, пошёл по направлению к складу, и убийца издали его увидел или услышал шаги. Ночь была, если помните, лунная, солдат легко мог заметить убийцу. Ему надо было спешить. А между тем, чтобы бросить револьвер сержанта рядом с телом, он должен был бы сначала раскрыть барабан, вынуть один из патронов, поставить барабан на место и тогда уже положить револьвер возле руки мертвеца. Никто не поверил бы, что он стрелял в себя, окажись в барабане все шесть патронов. И вот тогда ему пришло в голову, что можно хотя бы создать видимость внезапного нападения на сержанта, случайного убийства. И он поднял окурок, вероятно, положил к себе в карман и ушёл.

— Постойте. — Гилмор барабанил пальцами по столу. — Постойте... Вы делаете этот вывод на основании расстёгнутой на одну застёжку кобуры. Ну, а если он сам забыл её застегнуть?

— Он НИКОГДА этого не забывал. И если бы кобура была полурастёгнута, падая, Баррет придавил бы и застёжку, а она торчала в сторону, да и ремень, похоже, повернули уже на покойнике, вытаскивая кобуру из-под тела — на земле есть полоска от ремня.

— Ладно, согласен, — кивнул полковник. — Ну, тогда убийца, при всей своей хитрости, болван! Все армейские револьверы одинаковы. Что ему мешало вытащить револьвер Баррета — на это ушло бы ещё две-три секунды, и унести его с собой, а рядом с телом бросить свой собственный?

Шерлок Холмс улыбнулся:

— Логично, комендант. Я сразу же задал себе этот вопрос. Растерянность? Поспешил уйти? Могло быть и это. Но скорее другое. Убийца не мог бросить своего револьвера. Очевидно, его револьвер сильно отличается от прочих. Возможно, он именной, возможно, на нём есть монограмма или он отмечен инициалами владельца. Точно сказать не мшу, но скорее всего одно из этих отличий.

— Чтоб мне провалиться! — Гилмор так и подскочил. — Револьвер с монограммой! Так если мы теперь найдём его, то найдём и убийцу? Конечно, найдём. Это существеннее сорок второго размера обуви. Я и сам такой ношу. Господи, это просто спасение...

И вдруг тень проскользнула по лицу полковника. Он замер, сдвинув брови, неподвижно глядя перед собой.

— Монограмма, — прошептал он. — Револьвер с монограммой... Да нет, быть того не может! Чушь!

Комендант встал, прошёлся по комнате, потом опять подошёл к столу.

— Но вы не сказали мне главного, — произнёс он сурово. — Для чего убили Баррета? За что?

По лицу Шерлока Холмса тенью пронеслось сомнение. Его пальцы на миг судорожно переплелись и сжались. Потом он рассмеялся:

— Я бы очень хотел сказать вам, что не знаю этого, полковник.

— Но ведь вы знаете! — воскликнул Гилмор.

— Знаю. И понимаю, что вы не поверите мне, если я стану это скрывать. Хотя, поверьте, моя осведомлённость возникла совершенно случайно. Но я боюсь говорить дальше.

Гилмор был ошеломлён.

— Боитесь? Вы? Но чего вам бояться, мистер Холмс? Кто бы ни был убийцей сержанта, командую здесь я. И я сумею вас защитить. Так чего же вам бояться?

На бледных щеках Шерлока появился румянец, губы скривила усмешка:

— Сознаюсь, сэр, я боюсь и смерти тоже — я всего только человек. Но с этим страхом мне не раз приходилось справляться. Однако, кроме того, у меня есть долг. Долг перед человеком, который стал мне дорог, перед которым я, если хотите, виноват. Я должен выйти отсюда и должен жить, чтобы помочь ему.

Гилмор почувствовал, что в словах заключённого таится какой-то страшный смысл. Вместе с тем взгляд Шерлока и лёгкая дрожь его голоса тронули коменданта.

— Мистер Холмс, неужели вы не поняли? — воскликнул он. — Я беру вас под свою защиту и обещаю, что вашей жизни ничто угрожать не будет. Порукой тому — моя честь офицера британской армии.

Холмс вздохнул, вернее, перевёл дыхание.

— Я верю в вашу искренность, сэр. Но дело в том, что за спиной убийцы стоит дьявол собственной персоной. А он уже не раз доказывав, что умеет заставить даже самого сильного человека нарушить свои обязательства.

— Вы что, шутите, Холмс? — в невольном волнении прошептал Гилмор. — О чём вы говорите? О каком таком дьяволе? И неужто думаете, что моё слово продаётся?

— Надеюсь, что нет, — уже спокойно проговорил Шерлок. — Надеюсь, потому что мне придётся вам поверить, сэр. Я обязан назвать убийцу. И не потому, что он убил Баррета, в конце концов, сержант это заслужил. Но ещё раньше тот же человек прикончил ещё двоих, причём по той же самой причине. В будущем он может ещё кого-нибудь убить. Поэтому я его назову. Но помните, Гилмор: я в вашей власти, меня здесь не защищает никакой закон. Лондон далеко, и там никому нет дела до каторжника, пускай в прошлом и знаменитого. Помните это.

Комендант вздрогнул.

— Я дал вам слово.

— Я слышал это. И если что, на вашей совести будет двойной грех. А теперь позвольте представить вам дьявола. Точнее, кусочек его земной, зримой плоти!

С этими словами заключённый положил на стол, на самую его середину, крошечный, размером с рисовое зерно, жёлтый кусочек металла. Солнечный луч, проникший под приспущенную штору, упал на него, и крошка вспыхнула маленьким язычком огня.

— Что это?! — воскликнул поражённый Баррет, сразу узнавший столь характерный блеск жёлтого металла. — Где вы это взяли?

— Это было в кармане у Баррета, — тихо ответил Холмс. — Там лежало что-то крупное и тяжёлое, карман был сильно растянут. Очевидно, лежат какой-то мешочек, причём довольно долго, возможно, несколько дней — карман был сильно растянут. Убийца вытащил этот мешочек, но не заметил, что эта крошечка вывалилась через прореху и осталась в кармане убитого. Это — улика, полковник.

Гилмор провёл рукой по вспотевшему лбу.

— А убийца? — спросил он. — Значит получается, что...

— Убийца, — с прежней невозмутимостью продолжал Шерлок Холмс, — стал жертвой шантажа мистера Хью Баррета и предпочёл не откупаться от него, а его убрать, ибо он знал, что сержант — человек коварный и жестокий, и тот, кто оказался в его власти, уже не сможет спать спокойно. Да и делиться было, вероятно, жаль: уж кто-то, а Баррет наверняка запросил немало за своё молчание. Вот вам и мотив убийства, вот вам и причина для встречи. Для Баррета эта встреча была очень важна, не то он вообще не стал бы вечером слоняться по такой пустынной части лагеря — он ведь был трус, каких мало, а заключённые ненавидели его, и он это всегда помнил.

— Имя убийцы вы знаете? — спросил полковник.

— Я не знал его наверняка, потому что не видел револьвера с монограммой, — ответил Холмс. — Правда, по кое-каким другим признакам мне удалось сделать предположение, которое вы подтвердили.

— Я?!

— Вы, полковник. Ваше потрясённое лицо в тот момент, когда вы вспомнили, у кого в лагере именно такой револьвер. Вряд ли реакция была бы такой же, будь это кто угодно другой. Так что мы оба знаем имя убийцы. Который, кстати, пытается опередить события... И хорошо, если окажется, что он опоздал!

Едва Шерлок произнёс эти слова, как дверь кабинета распахнулась настежь, и на пороге выросла представительная фигура заместителя коменданта, майора Лойда.

ГЛАВА 3


— Какого дьявола ты валяешься? Ужинать идём! Я думал, с тобой случилось что-нибудь. Фу-у-у! Зачем ты понадобился коменданту?

Весь этот залп сорвался с уст Джона Клея, когда он с зажжённой спичкой в руке появился на пороге хижины и увидел, что его друг лежит, раскинувшись на лежанке, с самым безучастным видом глядя в потолок.

— Объясни, в чём дело, — видя, что Шерлок не отвечает, Клей вновь встревожился и подошёл ближе, нашаривая на столе светильник. — У тебя такое лицо, будто ты из преисподней вылез...

— Хуже, — глухо, не глядя на него, ответил Шерлок. — Ты знаешь, что произошло?

— Знаю. — Джон зажёг светильник и сел на свою лежанку. — Все уже об этом говорят. Баррета шлёпнули. Лойд арестовал Фридли. Вчера, когда он пьяный шатался по лагерю, сержант якобы попался ему на пути. Свидетели есть.

Шерлок приподнялся на локте и горящими, как в лихорадке, глазами посмотрел в лицо Клея:

— А ты, — спросил он, — ты веришь, что убийство совершил Фридли?

Клей развёл руками:

— Я-то знаю, что это не он. Дураку ясно, что стреляли в тот момент, когда тачки рухнули, а в это время Джимми болтался возле нашего костра. Но наши показания силы не имеют, мы — заключённые. А его кто-то видел возле водоёма, где потом Баррета нашли. Вампира не жаль, а вот Фридли всё-таки не такой уж прохвост. Повесят его.

— И ты можешь говорить об этом так спокойно?! — вскрикнул Шерлок. — Послушай, но ведь это же чудовищно!

— Пойди и найди убийцу, — пожав плечами, проговорил Джон Клей.

— Я нашёл его, — чуть слышно сказал Холмс.

— Как?! — ахнул молодой человек. — Так комендант вызывал тебя для... для этого?!

— Да. Ему надо оправдаться перед комиссаром. Он и оправдается. Лойд нашёл убийцу. Лойд, а не я!

— Ничего не понимаю, — растерянно прошептал Джон.

— Иди ужинать, закрыв лицо полусогнутым локтем, Шерлок отвернулся к стене. — Ты работал. Иди.

— А ты не работал?! — зло спросил Клей. — Ну не валяй же дурака, пошли вместе. Ведь наверняка уже проверяют, сейчас за нами явятся. Ты ведь, верно, и не обедал. Идём. Потом всё расскажешь. Вставай!

Шерлок поднялся медленно, вяло, точно ватный, но послушался своего товарища и с видимым трудом поплёлся за ним к кухне. Среди общего шума и возбуждённых разговоров только они вдвоём ели молча. Кто-то из каторжников вслух, не замечая охранников, предложил выпить водицы за то, чтобы душа Вампира поярче горела в аду. Все захохотали. Другой заключённый тут же выразил радость и по поводу избавления от Фридли.

— Ребята, а какая же верёвка его выдержит? — захрюкал весельчак Ринк.

Шерлок при этих словах побледнел ещё сильнее и опустил голову к самой тарелке.

Джон Клей встал и, перегнувшись через стол что есть силы стукнул Ринка по шее.

— За что?! — взвизгнул тот.

— Чтоб ты заткнулся, болван! — прорычал Клей и уселся на своё место прежде, чем услышавший шум охранник успел подскочить к их столу.

Вернувшись после ужина в хижину, Шерлок рассказал Джону обо всём, что произошло утром, о проведённом им расследовании и о разговоре с Гилмором, прерванном появлением Лойда.

— Он вошёл и сказал, что нашёл убийцу. Что это Джим Фридли, ты понимаешь?! — глаза Холмса горели, на щеках пятнами проступал румянец. — Все ведь знают, как обычно вёл себя Фридли, когда напивался... ни у кого не будет сомнений. Мы свидетельствовать не можем, нас никто и не спросит. А Гилмор подтвердит версию Лойда! Лойд купил его, купил за своё ворованное золото, и я не сомневался, что будет именно так! Они выдворили меня из кабинета почти сразу, как только Лойд начал очень убедительно просить коменданта выслушать его наедине.

— И слава богу, что ты ушёл молча! — воскликнул Джон.

Шерлок посмотрел на него с возмущением.

— Ушёл молча? Я? Как бы не так! Я сказал в лицо Лойду, что Фридли не мог быть убийцей, что половина заключённых может это подтвердить, что, наконец, характер следов говорит о том, что это не было внезапным нападением, а револьвер, приставленный к виску, доказывает, что Баррет вплотную подпустил убийцу к себе, чего он никогда бы не сделал, кинься на него пьяный Фридли. Лойд стал краснее помидора и зашипел: «Ступай отсюда, это вообще не твоё дело!» И Гилмор в тон ему, только более вежливо, тоже стал уверять, что они сами теперь во всём этом разберутся. Они убьют Джима. И я не смогу помешать им!

— Если ты станешь им мешать, они убьют тебя! — дрогнувшим голосом проговорил Джон. — И не думай об этом, слышишь! Я не уверен, что они и так-то тебя не ухлопают... Господи, надо было тебе ввязаться! А Гилмор — свинья!

— Моё письмо дойдёт до Лондона, — безучастно глядя в сторону, словно самому себе, прошептал Шерлок. — Сможет ли Уотсон? Найдётся ли человек, который распутает эту нить без меня?

— Да ты с ума сошёл! — взорвался Клей. — О чём ты думаешь?! Подожди, я скоро вернусь. Хотя нет! Послушай, прошу тебя, пойдём к костру, а? Пойдём! Я тебя там оставлю и прогуляюсь по одному дельцу...

Шерлок тихо засмеялся:

— Подслушивать под чужими окнами — нехорошо. Ты же всё-таки лорд.

— Я не лорд, а бастард и подслушивать буду не под, а над окнами. Шерлок, умоляю тебя, идём к костру. Мне страшно оставить тебя одного.

— Можешь не бояться, — голос Холмса совершенно потух, он говорил равнодушно, почти сонно. — Пока в лагере этот Беллейн, комиссар из Лондона, здесь больше никого не убьют. Иди, если уж так хочешь, только будь осторожен.

— Прошу меня не учить! — бросил Джон и исчез в темноте.

Он прошёл, не скрываясь, почти через весь лагерь, затем, дойдя до складов, повернул назад, обогнул сзади офицерские дома и, мышью проскользнув между ними, оказался возле дома полковника Гилмора. В нижнем этаже света не было, но верхние окна были ярко освещены. Это означало, что полковник находится в кабинете либо в спальне.

Джон в полной темноте отыскал конец спускавшейся с крыши пожарной лестницы и, подтянувшись на руках, полез по ней наверх. Перед этим он предусмотрительно обмотал свои цепи собранной возле складов паклей, что позволило ему подниматься бесшумно.

Оказавшись на крыше, Клей прополз по крутому черепичному скату до самого конька и по коньку, распластавшись на нём, чтобы не выделяться на фоне звёздного неба, подобрался к фронтону. Там он, не раздумывая, свесился вниз, рискуя сорваться и рухнуть с высоты третьего этажа, нащупал ногой край больших часов, встал на него, затем присел на корточки и, задержав дыхание, соскользнул на карниз фронтона. Карниз был достаточно широк и не слишком круто наклонен, поэтому Джон без особого труда лёг на него плашмя, оказавшись, таким образом, на расстоянии двух футов от полуоткрытого окна комендантского кабинета.

Голоса находившихся в кабинете людей доносились до него так отчётливо, будто он сидел с ними в одной комнате.

— Вы сами представляете, как это выгодно и легко, — говорил своим приятным низким голосом майор Лойд. — Господин, с которым я связан, приезжает прямо в Перт на своей яхте и забирает всё раз в три месяца. Плата наличными, а деньги в сиднейском банке, на любой фамилии. Безопасно. Этот рудник — золотое дно!

— Да уж, золотое! — ответили нервный голос Гилмора, и что-то стукнуло, должно быть, на стол резко поставили стакан. — А этот человек... он что? Иностранец?

— Ну, какая разница? — голос Лойда стал вкрадчив и мягок. — Платит-то он английскими фунтами.

— Это марает честь наших мундиров, Лойд! — хрипло сказал Гилмор и закашлялся. — Я сожалею, что согласился войти с вами в это омерзительное предприятие. Воровать золото из земли, принадлежащей правительству... Впрочем, вы знали, чем ударить меня: я беден, у меня две незамужние сестры, а тёткино наследство лопнуло: старая стерва вышла замуж!

Что-то забулькало, и послышался слабый звон сдвигаемых стаканов.

— За ваше будущее, дорогой полковник! — послышался голос Лойда. — Через пять-шесть лет вы сможете бросить эту службу и станете одним из самых богатых и блестящих отставников Англии. И самых влиятельных. Ваша жена сможет в театре сидеть рядом с жёнами министров и родственниками королевы. А ваши дети! Вы о них-то должны позаботиться? Судьба вам до сих пор улыбалась, но слегка криво... Право, жаль, что я не открылся вам с самого начала. Но, сознаюсь, я опасался вас. Вы — такой честный человек!

— Раздался судорожный смешок. Затем Гилмор проговорил, будто повторяя заклинание:

— Жёлтый дьявол! Ах, жёлтый дьявол!

Майор Лойд, видимо, подошёл к самому окну — его тихие слова донеслись до Джона очень отчётливо:

— Ну, а как же всё-таки быть с вашей оплошностью, полковник? Надо что-то делать.

— Нет! — крикнул Гилмор, видимо, приходя в ярость. — Нет, я вам говорю! Я не позволю вам этого сделать! Этот человек мне доверился, я дал ему слово. Этого вы из меня не вырвите, хоть насыпьте мне вашего проклятого золота выше головы!

— Но он опасен, Гилмор, он очень опасен, — вкрадчиво продолжал убеждать майор. — Слишком большой риск оставлять его в живых. Помните — он ведь выйдет отсюда, а в Лондоне у него есть связи. Его брат занимает значительную должность, кажется, где-то в департаменте. И... ну разве не может произойти несчастный случай? Вы об этом узнаете уже после.

— Вы — сатана! — прорычал полковник, и раздался звон разбитого об пол стакана.

Джон Клей затаил дыхание. По его спине и вискам ползли липкие струйки пота, пальцы, будто примерзшие к карнизу, стали совсем мокрыми.

Наконец Гилмор проговорил:

— Нет, Лойд. Всё, что угодно, но не это. Даже если бы я не давал ему слова. Я не буду англичанином, если допущу смерть Шерлока Холмса. Это ведь имя нарицательное, вроде Робин Гуда... Или вы поклянётесь мне, что не тронете его, или я отказываюсь с вами сотрудничать. Можете подавать в отставку и проваливать отсюда ко всем чертям!

— Хм, хм! — голос Лойда выразил одновременно и досаду, и смущение, но тут же майор оживился: — А хотя послушайте: а зачем нам его убивать? Вовсе незачем. Мы и так заставим его молчать.

— Вы думаете? — спросил недоверчиво Гилмор.

— Да, конечно же! Ну сами посудите: в ближайшие шесть с половиной лет он безвреден. Написать в Лондон он не сможет, письма мы контролируем, а теперь станем следить ещё внимательнее. А перед тем, как он выйдет отсюда, предложим ему долю, и неплохую. Ему ничего не останется, как взять. Ведь он небогат, работать сыщиком снова не сможет: его репутация подмочена. По выходе отсюда ему будет уже за пятьдесят. И куда он денется? Возьмёт наш подарок и тогда уже будет связан с нами крепкой ниточкой.

— По-моему, он неподкупен, — задумчиво возразил комендант.

— Равно, как и вы, как и вы, полковник, — не произнёс, а проворковал Лойд. — И я был неподкупен, честен! Да вы же знаете. Но вот увидел этот блеск, ах, этот блеск! И... всё! Ну, взгляните, взгляните, как мерцает!

Что-то зашуршало, точно жёсткий поток крупных песчинок потёк на крышку стола.

Гилмор тихо застонал:

— Жёлтый дьявол! Будь ты проклят!

— Будь ты проклят! — еле слышно повторил за комендантом Джон Клей.

Он вернулся в хижину уже после окончательного отбоя, но никто не застиг его по дороге, всё обошлось благополучно.

Шерлок всё так же лежал на спине с совершенно безучастным видом.

— Лойд у Гилмора? — равнодушно спросил он.

— Да, — ответил Джон, переводя дыхание. — Кажется, всё обошлось.

И он пересказал другу всё, что слышал, лёжа на карнизе.

Лишь на мгновение, когда Джон говорил о предложении Лойда купить его молчание, Холмс весь вспыхнул, потом его глаза вновь погасли.

— Давай спать, — предложил Клей. — Завтра с утра комиссар устраивает смотр. Это у нас говорили, за ужином, и охрана болтала. Всех выстроят, будут все офицеры. Раньше поднимут... Эй, эй, что с тобой?

Шерлок так и подскочил на лежанке:

— Да?! Вот оно что? Смотр! И как же я сам, дурак, не подумал!

— Что ты затеял? — тревожно спросил Джон. — Хочешь влезть в петлю?

— Нет, — Шерлок вновь побледнел и перевёл дыхание. — Я хочу Фридли вынуть из петли.

— Послушай! — Клей выругался и сам удивился вырвавшемуся у него площадному ругательству. — Извини... Но послушай — это уже слишком! Они убьют тебя, понимаешь?! Благородства Гилмора хватит до первого крупного самородка! И какое тебе дело до Фридли, а? Тупой безмозглый пьяница, бандит чуть лучше Баррета. А ты будешь спасать его ценой своей жизни?! Да?!

Шерлок посмотрел на своего товарища спокойным, почти кротким взглядом:

— Какое мне дело до Фридли? А что ты почувствовал, когда тебе прочитали смертный приговор?

Джон содрогнулся. Стиснув ладонями виски, он медленно опустился на лежанку рядом с Шерлоком.

— Ты думаешь, что Фридли способен чувствовать так же, как я, как ты? Этот тупица?

И вновь, как уже было однажды, сильная рука Шерлока ласково обняла поникшие плечи молодого человека.

— Джони, — тихо проговорил Холмс. — Не оправдывайся перед самим собой. Смерть равняет всех, ты это знаешь.

— Я могу тебе чем-нибудь помочь? — спросил Джон.

— Можешь. До сигнала постарайся обойти несколько хижин. К Усвенсону загляни, к Томсону, к Хику. Попроси людей, чтобы они утром крутились вокруг двери Лойда. Так, как бы невзначай. Но сам там не появляйся. Понял?

— Сделаю, как скажешь, — прошептал Клей.

Утром, когда сигнал гонга возвестил о скором начале своеобразного парада, устраиваемого для приезжего комиссара, в дверь майора Лойда постучали.

Лойд, приводивший в порядок свой парадный мундир, досадливо поморщился, но приказал солдату, стоявшему перед ним с фуражкой и щёткой, открыть.

— Доброе утро, сэр!

Обернувшись, майор, к своему изумлению, увидел Шерлока Холмса.

— Это ещё что? — рявкнул Лойд. — Кто тебя звал, любезный?

— Майор, — проговорил Шерлок, подходя к нему вплотную. — Пожалуйста, отошлите солдата. Мне надо сказать вам пару слов.

Этот повелительный тон, который имел на большинство людей такое удивительное воздействие, подействовал и на Лойда. Тот молча махнул солдату рукой, и солдат, положив щётку и фуражку на стул, вышел.

— Так вот, мистер Лойд, — не ожидая нового вопроса, заговорил Холмс, и его сурово сдвинутые брови и холодный блеск спокойных глаз заставили майора немного отступить. — Выслушайте то, что я вам скажу. Сейчас начнётся смотр. Перед его началом вы выйдете вперёд, подойдёте к коменданту и объявите ему, что установили полную невиновность Джима Фридли. Вы поняли? Если вы не сделаете этого, даю вам честное слово: я выйду сам и скажу во всеуслышание при всех офицерах и при комиссаре, при всех заключённых, что убийца — вы, что вы — вор, что вы разрабатываете золотой рудник на земле, являющейся собственностью английского правительства, что вы продаёте это золото иностранцам. Я приведу неопровержимые доказательства, и самым неопровержимым будет ваш рудник — я же знаю, где он находится, и спрятать его вы не сумеете. Далее вы прикажете освободить Фридли из-под стражи и при всех извинитесь перед ним. А потом немедленно, слышите, дадите ему разрешение оставить службу в лагере и уехать. Предлог — нервное потрясение, пережитое солдатом из-за несправедливого обвинения. Вы поняли меня, майор? Если вы всё это сделаете, даю вам слово никому никогда не говорить о вашей афере с золотом и о том, что вы вчера подкупили коменданта.

Пока Холмс говорил, полное лицо майора всё сильнее краснело и наконец сделалось густо пунцовым. В глазах появились красноватые прожилки, они налились кровью.

— Ты... понимаешь, что делаешь? — прохрипел Лойд. — Да как ты смеешь?

— Повторяю вам, это моё окончательное слово и последнее условие, — тоном, не допускающим возражений, сказал Холмс. — Коменданта вы ещё успеете предупредить. Это всё.

С непостижимой быстротой Лойд выхватил из кобуры револьвер и приставил к виску заключённого. На толстой переносице майора заблестели капли пота.

— Ты сейчас подохнешь!

Шерлок улыбнулся:

— Так вы всех убиваете в висок? А, нет, прошу прощения: двоих вы придавили обвалом. Это они первыми обнаружили, что в старой шахте есть золото?

— Стреляю! — завопил Лойд.

— Не выстрелите, — голос Холмса был холоден и насмешлив. — Из вашего дома тела незаметно не вынести, а комиссар Беллейн едва ли найдёт достаточным объяснением внезапную вспышку вашего гнева.

Пот струйками хлынул по лицу майора. Он опустил револьвер с небольшой золотой монограммой и прошептал:

— Слушайте, Холмс. По выходе отсюда вы получите тридцать тысяч фунтов. А сейчас я переведу вас работать при кухне, вам не придётся больше ломать спину, и вас никогда больше не выдерут. И всё, забудьте о Фридли. Я должен представить убийцу.

Тонкие губы Холмса сжались, он немного покраснел, и когда заговорил, голос его дрожал:

— Знаете ли вы, майор, сколько уже подонков вроде вас пытались купить меня? Моё молчание? Знаете ли, сколько тысяч фунтов мне предлагали? Если бы я взял десятую их часть, я мог бы купить ваш рудник вместе со всем, что может там быть, и ещё пару рудников Южной Австралии. Я никогда не продавал себя, майор, я не проститутка. И при кухнях ни разу не подвизался и не буду. Меня зовут Шерлоком Холмсом, и, по-моему, вы это знаете.

— Ну так вы не выйдете отсюда, предупреждаю! — задыхаясь от ярости, произнёс Лойд.

— Возможно, майор, возможно. Хотя на всё — воля Божья. Но Джим Фридли завтра должен отсюда уехать.

— Но тогда, — кривясь, пробормотал Лойд, — мне придётся найти другого убийцу. Комиссар ведь не отстанет. Кого вы можете предложить?

Холмс пожал плечами:

— Вы хотели создать видимость самоубийства. Не успели? Ну так вот, верните упущенное.

— Это невозможно, — возразил Лойд. — Револьвер оставался в кобуре.

На губах Шерлока мелькнула издевательская усмешка.

— Вы ведь нашли свидетелей, утверждавших, будто они видели Джима Фридли возле пожарного водоёма незадолго до убийства, хотя его там не было и быть не могло. Ну так найдите свидетелей, которые докажут, что у Баррета было два револьвера. И найдите револьвер. У вас ещё почти час времени — успеете.

— Дьявол вас забери, где?! Где я найду револьвер?!!

— Да в водоёме, странный вы человек. Неужели я должен учить вас? Упал Баррет недалеко от воды, падая, мог сильно взмахнуть рукой и отбросить револьвер прямо в воду. Комиссар проверять не станет.

— Причина самоубийства?

— Напишите в рапорте, что за жестокое обращение с заключёнными вы пригрозили разжаловать Хью Баррета. Вам поверят — вы слывёте уникально принципиальным офицером. Напишите, что Баррет был вне себя от ярости и огорчения и пригрозил покончить с собой, чтобы доставить вам неприятности. А доктор Уинберг, я уверен, если вы очень его попросите, напишет заключение о том, что Баррет страдал психическим расстройством. Кстати, это будет недалеко от истины, если вообще не в точку.

— На всё это нужно время, — угрюмо пробурчал майор. — Времени уже и не час, а куда меньше. Я могу завтра сделать заявление.

— Нет, — непреклонно произнёс Холмс. — Сегодня, сейчас, во время смотра, или вам крышка. Я ухожу. И помните: я никогда не бросаю слов на ветер, майор.

Он вышел. Лойд рванулся было за ним, но за широко раскрывшейся дверью увидел столпившихся почти возле самого дома заключённых — их было человек двадцать.

«Предусмотрел!» — захлёбываясь бессильной злобой, подумал Лойд.

Через полчаса прозвучал второй удар гонга. Офицеры начали строить заключённых рядами перед комендантским домом. Затем, спустя ещё минут десять появился Гилмор в сопровождении лондонского комиссара — плотного, аккуратного моложавого мужчины.

Лойд прибежал к смотру последним, уже не пытаясь просушить совершенно мокрым платком свои блестящие от пота лоб и щёки и сжимая под мышкой кожаную папку, тоже мокрую и впопыхах даже не застёгнутую. В ней лежал наспех переписанный рапорт. Рапорт о неожиданном самоубийстве сержанта Хью Баррета. К нему прилагалась и справка доктора Уинберга, которую тот написал и заверил с откровенным удовольствием.

ГЛАВА 4


В этот вечер в хижине Шерлока и Джона царила полная тишина. Оба друга молча пили «пертский кофе», вслушиваясь в заунывную песню, доносившуюся от общего костра, смотрели, как подрагивает и покачивается язычок огня на носике светильника, и время от времени бросали друг на друга короткие, усталые взгляды. Обоим казалось, что со вчерашнего вечера до нынешнего прошёл, по крайней мере, месяц.

Наконец Джон Клей нарушил молчание.

— Ну и что ты будешь делать? — спросил он. Ждать, пока тебя придавит тачкой, засыплет оползень, укусит несуществующая в Австралии ядовитая змея?

Шерлок пожал плечами и ничего не ответил.

— Лойд и месяца не даст тебе прожить, — не унимался Клей. — Твоим обещаниям он не верит и боится, что ты ухитришься сообщить в Лондон о руднике, а кроме того, сама жажда мести заставит его тебя ухлопать.

— А ты не боишься, что и тебя со мной вместе? — негромко спросил Шерлок. — Мы слишком с тобой дружны. Он поймёт, что ты всё знаешь.

— Ну и что? — Клей усмехнулся. — У меня же пожизненное. А если я и убегу, так не полезу же с докладом к английским властям. Да и кто мне поверит? Нет, не нужен я ему, Лойду этому, и я — такой же вор, как и он.

— Нет! — резко возразил Шерлок Холмс. — Нет, ты не такой же. Ты не убивал людей.

— И то верно! — возликовал Джони. — А я и забыл! И всё же повторяю вопрос: что ты будешь теперь делать, а, Шерлок? Неужели ты дашь себя задавить, как таракана? Ты?

— Вот это мне и противно, — усмехнулся Шерлок, и на миг его глаза блеснули. — Если бы просто погибнуть. Я всегда знал, что могу умереть не своей смертью. Но чтоб меня, как барана на бойне... Гадость!

Он отвернулся и несколько мгновений судорожно стискивал в кулаке звенья цепи. Потом разжал пальцы и повернулся к своему товарищу.

— Джон, дай-ка мне карандаш, и если для тебя не составит труда, вырви, пожалуйста, из моей записной книжки четыре листка.

Листки он разложил на столе, соединив их края, так что получился один довольно крупный лист и стал сосредоточенно рисовать на нём огрызком карандаша, тем самым, которым недавно написал письмо доктору Уотсону.

Клея одолело любопытство, и он, в концеконцов, перегнулся через стол-ящик и заглянул в изрисованный его другом составной лист.

— Карта! — воскликнул он в изумлении. — Ты что же, на намять рисуешь?

— Шерлок усмехнулся, не поднимая головы:

— Когда я был в кабинете у Гилмора, я заметил огромную карту Австралии — она висит над столом коменданта. Не знаю, думал ли я тогда о том, о чём думаю сейчас, но я стал пристально смотреть на эту карту. И я её запомнил. Знаешь, бывают ситуации, когда зрительная память работает ещё лучше, чем обычно, а она у меня и так неплохая. То, что я сейчас рисую, гораздо меньше по масштабу, но тем не менее — точная копия той большой карты.

— Так ты хочешь?.. — прошептал Джон, и у него занялось дыхание. — Ты думаешь?..

— А что мне делать?! — резко вскинув голову, вдруг вскрикнул Шерлок, сразу сорвав с себя маску ледяного равнодушия, вернее, приходя в себя после тяжкого приступа меланхолии. — А что прикажешь мне делать?! Дать себя задавить, как ты выразился? Соблюдать закон? А он, закон этот, спасёт меня? А тебя кто отсюда вытащит, если меня убьют?!

— Нет, нет, ты прав, прав, надо попробовать! — воскликнул молодой человек и тут же в испуге понизил голос. — Но, Шерлок... Бежать отсюда трудно. Вернее, невозможно. Я два раза пробовал.

После того как он произнёс слово «бежать» и оба окончательно поняли, что за смысл сейчас у этого слова, им вдруг сделалось легче — лихорадочное напряжение, парализовавшее их, исчезло.

Шерлок провёл последнюю чёрточку и, отложив карандаш, сказал:

— Я знаю, как ты бегал, Джони. Как почти все прочие. В Перт. Это безнадёжно, хотя раньше было возможно. Сейчас там много военных, сильная полиция. Путь гибельный. Нет, я выбираю другой. Я не так пойду.

— Мы пойдём, — уточнил Джон.

Холмс пристально посмотрел на него:

— Хочешь идти со мной? Но ты же сам доказал мне, и довольно логично, что Лойд тебя не тронет.

— Возможно. А вдруг тронет? Да и, честно сказать, плевать мне на Лойда! Я не брошу тебя, Шерлок. Один ты не пойдёшь. Попадёмся, так вместе. Ну, а если ты сможешь действительно сократить мне срок от целой жизни до десяти-двенадцати лет, я вернусь сюда сам и честно досижу до конца. Как ты, не знаю.

— Выслушай меня, Джони, — прервал его Холмс, — выслушай как я собираюсь идти, а потом уже принимай решение. Это смертельно опасно, и идти имеет смысл только тому, кому действительно уже нечего терять. Вот, взгляни.

Он указал своим длинным тонким пальцем на карту, на то место, где буквой «П» был обозначен Перт и рядом с ним — крестиком каторжная тюрьма.

— Мы находимся вот здесь. На самом юго-западе. Между нами и плодородной юго-восточной частью Австралии лежит безводная равнинная местность с редкими холмами, большей частью глинисто-песчаная, В сущности, это продолжение и южная оконечность большой пустыни Виктория, которая, смыкаясь на северо-западе с Большой песчаной пустыней, образует громадную мёртвую зону, охватывающую почти всю западную часть Австралии. Пески и глинистые холмы тянутся отсюда на восток до самой равнины Нилларбор, которая и начинает переход к австралийским лесам и долинам, населённым людьми и вполне пригодным для жизни. Но вот эта часть. — Шерлок провёл карандашом черту от Перта до обозначенной им границы равнины Нилларбор, — вот эта часть практически непроходима, если не иметь достаточно пищи, воды хорошего средства передвижения. Около шестисот миль, то есть около тридцати дней пути. Возможен ли такой путь?

— Нет, — покачал головой Клей. — Это смерть.

— Правильно, — кивнул Холмс. — Но вот здесь, вот в этой точке, находится городок Калгури, одна из столиц австралийских золотоискателей. От Калгури тянется в Аделаиду и Мельбурн железная дорога, и среди множества едущих туда дельцов и нищих мы легко могли бы затеряться. Калгури находится примерно в трёхстах пятидесяти милях от Перта, а от нас — не дальше, чем в трёхстах. Это уже не тридцать и не двадцать пять, а, скажем, десять-одиннадцать дней пути. От последнего колодца, который встретится нам на дороге, пути до Калгури — неделя.

— А что, на карте были обозначены и колодцы? — уточнил Джон.

— К счастью, да, и их расположение я тоже запомнил. У нас нет фляг. Нужно постараться достать две: они висят на стене в кухне — охранники берут их с собой в карьер. Большие такие круглые фляги. С ними можно растянуть запас воды дней на пять. Достанешь фляги, Джони?

— Обидный вопрос! — пожал плечами Клей. — Замок на двери кухни, считай, вообще не замок. Но ты сказал, что идти от последнего колодца неделю. А как же два дня без воды?

— Не без воды, конечно. Придётся её ещё больше растягивать, пить в последние день-два буквально по паре глотков.

— А больше в лагере ничего для переноски воды нет? — уточнил Джон.

— Есть. Баки, в которых воду привозят каторжникам на место работ. Такой бак нам и вдвоём далеко не утащить, да его и не забрать незаметно: эти баки хранятся прямо в казармах Ещё есть запас солдатских фляг на складе оружия. Надеюсь, у тебя хватит ума туда не соваться: там дежурят не менее двух охранников, да ещё и с собаками. И, даже если ты их перехитришь, они, едва заметят взлом, сразу оцепят лагерь и прочешут всю местность. Риск слишком велик. Так что воду придётся экономить очень жёстко. Пищи мы тоже сможем добыть совсем чуть-чуть — только то, что, возможно, останется от ужина на кухне — немного хлеба, возможно, чуть-чуть овощей. Думаю, правда, сухарей там кулёк-другой найдётся. И то — подарок. Но погреба так же неприступны, как и оружейный склад., во всяком случае, я туда не сунусь и тебе не советую. Вот тебе вкратце мой план. Другого не придумать. Решай.

Джон ответил, не раздумывая:

— Раз другого пути нет, пойдём по этому. Но как из лагеря-то выбраться? Собак ведь пустят по следу?

— А это уж опять твоя забота, — усмехнулся Шерлок. — Я видел в одном из шкафов доктора Уинберга несколько бутылочек скипидара. Можешь достать одну и остальные расставить так, чтобы сразу не было заметно?

Клей фыркнул:

— Конечно, смогу! Сейчас и принесу. И фляги тоже. Ты, значит, хочешь, как я понимаю, отбить собакам чутьё?

— Вот именно. Наши преследователи не узнают направления, в котором мы пошли, и направят поиски в Перт и в соседний с ним порт Фримант, а пойти на восток им не придёт в голову, во всяком случае, сразу не придёт. Далее: самое важное снять кандалы и найти какую-нибудь одежду — в том, что на нас надето, в Калгури не появишься. Склад военной одежды и инструментов охраняют не так, как оружейный и пищевой, но пара солдат дежурят и там. Проберёшься?

— Проберусь, — уверенно кивнул Джон. — Два комплекта солдатского барахла и хороший напильник обещаю.

— Браво! — воскликнул Шерлок с искренним восторгом. — Но одному это сделать сложно. Пойдём вместе.

Клей насупился:

— В таких пустяках мне помощь не требуется. Хочешь всю славу забрать себе? Нет уж. Твой план, моя проработка. А теперь главное: когда мы уйдём? Думается, тебе здесь и трёх дней лучше не оставаться.

Холмс кивнул:

— Ты прав. Комиссар Беллейн уезжает послезавтра. Значит, послезавтра ночью и надо бежать, не то Лойд может опередить нас. Времени катастрофически мало. Пожалуй, кухню я возьму на себя, за тобой склады и лазарет. Оружия не добыть, а оно могло бы выручить: в пустыне мы бы, может, кого и подстрелили.

— Кого ты там подстрелишь? — пренебрежительно скривился Клей. — Суслика?

— И то бы неплохо, если станем голодать. На карте видно, что в пяти милях от Калгури протекает речка и есть озеро, они и питают водой городок. Может статься, мы туда едва дотянем. А на озере водится птица, её голыми руками не возьмёшь. Однако будем исходить из того, что имеем.

— Хорошо. — Джон Клей задумчиво разглядывал карту. — Ну, мы доберёмся до Калгури. Ну, сумеем оттуда доехать до Аделаиды или Мельбурна. А дальше? Куда дальше?

— Дальше? — удивился Шерлок. — Ну, это яснее ясного. Там мы немного изменяем свою внешность, знаю, что ты это тоже умеешь, и плывём на первом же подходящем судне в Англию.

— В Англию?

— Конечно. В Лондон. Я должен распутать твоё дело. К тому же там мы будем рядом с законом и правосудием, у которых сможем попросить защиты от мистера Лойда, в случае если встанет вопрос о твоём возвращении сюда. Для меня-то он встанет безусловно. Бегать от правосудия я не стану.

В ближайшие два дня друзья постепенно привели в исполнение свои «подготовительные планы». Осталось только осуществить побег.

Наступил тот самый вечер, к которому они готовились.

При свете тусклого огонька светильника Шерлок Холмс ещё раз критически осмотрел всё приготовленное. Для припасов Джон сплёл из тростниковых полосок довольно просторные сумки.

— Сухарей у нас на шесть дней пути при самом экономном расходовании, — хмурясь, сказал Шерлок. — Есть полбуханки хлеба, жестянка с остатками овсянки, но это придётся съесть в первый же день, или она протухнет. В каждой фляге примерно по галлону воды.

— Не шикарно, но, даст бог, выживем! — Джон говорил весело, пожалуй, слишком весело, ему было не скрыть напряжения и тревоги, и Шерлок это видел.

— Твёрдо решил идти со мной? — спросил он друга. — У тебя всё же есть выбор.

— Уже нет, — покачал головой Клей. — Я обычно решаю один раз.

— Ладно. Тогда за дело. Бери напильник и помоги мне. А потом я тебе. Ну.

И он протянул товарищу руки, перевернув «браслеты» заклёпками вверх.

Напильник скрипнул по железу, проворно замелькал в ловких руках Клея, и меньше чем через пять минут ручная цепь свалилась с запястий Шерлока и упала на лежанку. Тогда Холмс взял напильник и, в свою очередь, освободил товарища от ручной цепи. Потом они по очереди перепилили кандалы у себя на ногах.

— Хорошо-то как! — воскликнул Джон, вскакивая и вскидывая ногу чуть не до потолка хижины. — Кажется, стал вдвое легче. Ап!

— Только без цирковых трюков! — одёрнул друга Шерлок. — Времени нет. Живо переодевайся.

— Сию минуту, маэстро.

Буквально за какие-то секунды они стряхнули с себя тюремное тряпьё, ополоснулись у рукомойника и переоделись в новенькую солдатскую одежду, похищенную Джоном со склада.

— Ты не мог найти штаны подлиннее? — спросил Холмс, укоризненно глядя на открытые края ботинок. — Вид неаккуратный.

— Я выбирал не в магазине на Оксфорд-стрит, — парировал Джон. — И я не виноват, что в тебе шесть с половиной футов.

— Всего шесть футов и два дюйма, — поправил Шерлок. — Спасибо, что хоть ботинки не жмут. Ну, надеваем сумки, берём фляги, и с богом... Хотя постой... Тс-с!

Он замер на своей лежанке и крепко стиснул руку Джона. Затем прошептал еле слышно:

— Погаси светильник!

Молодой человек мгновенно затушил огонёк, и хижинка погрузилась в темноту. И тогда слух Клея уловил звук, который на несколько секунд раньше услышал Шерлок: чьи-то тяжёлые шаги приближались к их обиталищу. Возле самого входа они замерли, потом что-то зашуршало, циновка отогнулась, и на пороге, в тусклом свете горевшего поблизости фонаря возникла громадная человеческая фигура. Вошедший чиркнул спичкой, её рыжий огонёк осветил всю внутренность хижины, и заключённые в ужасе поняли, что их одежда и отсутствие цепей не могут остаться незамеченными.

— Добрый вечер, мистер Холмс! — произнёс пришелец и замер, в изумлении глядя на каторжников.

— Джим! — тихо вскрикнул Холмс и вскочил.

Он сразу узнал Джима Фридли и сразу понял: вздумай тот поднять тревогу, едва ли им с Джоном удастся мгновенно заставить его замолчать: нечеловеческая сила шотландца не позволит им быстро скрутить его.

Но Фридли смотрел добродушно и весело, и оба заключённых вдруг поняли, что он не поднимет тревогу.

— Вы что, уйти отсюда решили, сэр? — тихо спросил солдат.

— Да, Джим. У меня нет выхода.

— Понимаю, сэр, — Фридли кивнул лохматой головой. — Ребята мне всё обсказали, как оно было... И я зашёл вот, вас поблагодарить. Вы ведь мне жизнь спасли.

— Откуда вы знаете? — удивился Шерлок. — Откуда знаете, что это я установил вашу невиновность?

— А больше, сэр, некому, да больше никто и не стал бы, я так полагаю. И ребята мне сказали: «Не иначе лондонский сыщик помог». Правильно делаете, что уходите, сэр! Спасибо за всё. И храни вас Бог!

— И вас, Джим! — голос Шерлок дрогнул. — Если вы сейчас промолчите о том, что видели, то тоже спасёте мне жизнь.

— Я? Сэр, да что вы! — Фридли замахал руками, едва не обрушив потолок хижины. — Я вас всю жизнь не позабуду, мистер Холмс. И пить никогда больше не стану, клянусь. Завтра уеду отсюда, вернусь к матушке и совсем по-другому жить стану. И... Вот что, мистер Холмс, раз вы уходите, так возьмите обо мне на память. Пригодиться может.

Он протянул руку и, хотя спичка давно погасла, в слабом свете Холмс и Клей различили металлический блеск оружия.

— Ваш револьвер! — ахнул Шерлок.

— Да, сэр. Позвольте вам подарить. Я знаю, что худого вы ничего не сделаете, а помочь он вам может. Мне-то больше ни к чему. А это мой собственный, я его ещё дома купил. Ну, и пускай остаётся здесь.

Не говоря ни слова, Холмс взял оружие, передал его Джону и заключил великана в объятия.

— Спасибо, Джим, спасибо! — наконец смог он сказать. — Если когда-нибудь я снова стану человеком, я вас разыщу. Желаю вам счастья. Прощайте.

— Прощайте, сэр!

И, громко засопев носом, простодушный парень кинулся прочь от хижины и скоро пропал в темноте.

Час спустя Шерлок и Джон благополучно добрались до ограды лагеря и, незаметно перебравшись через неё, покинули Пертскую каторжную тюрьму.

Часть пятая ОТКРЫТИЯ ГЕРБЕРТА ЛАЙЛА

ГЛАВА 1


В этот вечер доктор Джон Уотсон возвращался домой в прескверном настроении и в самом угнетённом состоянии духа.

Воздух вокруг него был влажен и свеж, и неукротимый аромат весны подавлял даже вечный горький запах гари, повисший над лондонскими крышами. Недавно прошедший дождь сделал мостовые и тротуары блестящими, каждый камень стал маленьким зеркалом, и последние лучи солнца играли в этих зеркалах, украшая городские улицы непривычным нарядным блеском.

Тумана не было, со стороны Темзы дул ласковый ветерок и доносил весёлые гудки катеров и пароходов.

Но доктор не замечал, не видел и не слышал ничего этого. Он был в полной растерянности, и кэбмену, который вёз его домой, пришлось дважды переспросить, куда ехать — седок отвечал ему совершенно невнятно.

Четыре дня назад Уотсон получил письмо, на котором стоял штемпель со страшным и долгожданным словом: «Перт.» Доктор ждал этого письма, обрадовался ему, но когда нетерпеливо вскрыл конверт, был поражён содержанием послания. Мысли его понеслись вихрем, и первой отчётливой мыслью было: «Господи помилуй, он остался собою! Даже нет, пожалуй, стал собою ещё больше, чем был...»

Кроме невероятной и утопической просьбы о расследовании преступления, произошедшего девять лет назад, кроме подробного описания этого преступления и некоторых, сделанных вскользь рассуждений и выкладок по поводу возможного расследования, письмо Шерлока Холмса содержало ещё одну просьбу — навестить миссис Нортон. «Передайте ей поклон и постарайтесь убедить, что со мной всё хорошо. Если, слава богу, увидите, что она успокоилась и пришла в себя, то никогда уже к ней не ходите». Так закончил своё письмо с каторги мистер Шерлок Холмс.

Уотсону даже не пришло в голову не выполнить в точности всё, о чём просил его друг. Он и прежде никогда не оспаривал его решений.

Но неприятности начались со следующего же дня.

В письме Холмс называл имя частного сыщика Баркера, человека, показавшего себя прежде неплохим специалистом, и просил предложить расследование именно Баркеру, разумеется, за приличное вознаграждение. Однако в полицейском управлении доктору сказали, что мистер Баркер примерно полгода назад заявил категорически о своём намерении прекратить прежние занятия, то есть навсегда оставить профессию частного сыщика. Причиной тому, как полагал давний знакомый Уотсона, инспектор Этелни Джонс, послужила пуля, всаженная в мистера Баркера неким лондонским специалистом по сейфам. Рана была пустяковая, но испуг оказался куда болезненнее, и сыщик-эстет, носивший дымчатые очки и обожавший светлые перчатки, счёл, что такую нервную работу лучше оставить, пока не поздно, то есть пока другой какой-нибудь нарушитель закона не выстрелит более метко.

Всё же Уотсон узнал адрес Баркера и решился съездить к нему, предварительно уведомив его телеграммой о предстоящем посещении. Визит он отложил на день вперёд, дабы дать возможность детективу собраться с мыслями и не показаться ему неучтивым, а перед этим отправился к миссис Нортон.

Он нашёл Ирен в одном из скромных кварталов, где селятся обычно люди самых незначительных средств. Она снимала крошечную квартиру из двух комнат, и на входной двери этой квартиры висела небольшая дощечка с надписью: «Миссис Ирен Адлер. Уроки музыки». Итак, бывшая блистательная актриса, знаменитая авантюристка, сделалась незаметной учительницей музыки, вернув себе при этом фамилию, под которой когда-то блистала...

Едва квартирная хозяйка доложила о приходе доктора Уотсона, как миссис Ирен сама выбежала в прихожую, и по её лицу Уотсон понял, что его прихода, известия от него она ждала каждый день, каждый час, каждую минуту. И последнее раздражение, ещё таившееся в нём, исчезло. Ирен в простом чёрном платье, с простой причёской, бледная, усталая, показалась ему вдруг ещё красивее, чем в тот день, когда он впервые увидел её восемь лет назад, когда она в шелках и перьях стояла на ступенях своего красивого особняка, на фоне освещённых ярким заревом стеклянных дверей.

— Что, доктор, что? — спросила она, и голос выдал все чувства, которые сумело скрыть лицо.

— Я получил письмо, — просто сказал Уотсон. — Вот, если хотите.

Минуту назад он не собирался давать ей этого письма, но теперь не удержался и протянул конверт, сам себе удивляясь. Она схватила белый прямоугольник и, взглянув на него, вскрикнула:

— Это не его почерк!

— Внутри его, — успокоил её Уотсон. — А разве он вам писал уже?

— Нет. Но вы же видите, почерк грубый, неровный. Почерк необразованного человека. И рука дрожит, как у пьяницы. Скажите, что там написано? Шерлок... Мистер Холмс здоров?

— Он об этом не пишет. По-моему, да. Прочитайте.

Ирен прочитала письмо, задумалась, прижав его к груди, потом спросила:

— Ну и как вы нашли меня? Успокоившейся? Вы больше не придёте?

— Скажите мне сами, приходить мне или нет, — доктор говорил очень мягко и печально. — Видите ли, Холмс хочет, чтобы вы успокоились.

— Чтобы я забыла? — у неё сверкнули глаза, но тут же погасли. — Странно, что он на это надеется.

— Как вы живете? — задал Уотсон ненужный вопрос.

— Хорошо, сэр. Очень-очень хорошо.

Они говорили недолго. Уже уходя, доктор вдруг остановился на пороге и спросил:

— Могу я попросить вас... меня мучает вопрос, но я не знаю, как задать его.

— Я знаю, как его задать! — воскликнула Ирен. — Кто убил, правда? Он или я?

— Да, — кивнул доктор. — Это невыносимое сомнение...

— Я убила!

И она вдруг рассмеялась.

— Вы лжёте, — покачал головой Уотсон.

— Нет, не лгу. Я убила, я! Так уж вышло, доктор Уотсон. В своей жизни я никому не принесла счастья.

На другой день после визита к миссис Адлер доктор поехал в Чизик, на другой берег Темзы, и там, среди небольших изящных вилл, отыскал и особнячок мистера Баркера.

Баркер принял доктора, угощал сигарами и кларетом, показал своего любимца, громадного чёрного дога по кличке мистер Блэк, но от предложения заняться давним делом о пропаже «глаз Венеры» и убийстве их хозяина отказался наотрез. Ему не улыбалось снова окунаться в полную интриг и неожиданностей жизнь, из которой он недавно так легко вынырнул.

Я не бог знает как богат, доктор, — говорил он, — но буду уж лучше жить поскромнее, не рискуя больше своим бренным телом. Оно знаете ли, стало мне особенно дорого, после того как в нём сделали дыру...

И вот Уотсон ехал домой, а в голове его неотступно и беспощадно вертелся один-единственный мучительный вопрос: «Что же делать? Что делать? Что теперь делать?» И в самом деле, что? Обратиться в полицию? Ну, там его просто поднимут на смех, или, быть может, из уважения к прошлому Шерлока Холмса ограничатся уговорами выкинуть это всё из головы. Но выполнить просьбу Холмса необходимо, не то чего будет стоить вся их многолетняя дружба? И как он посмотрит в глаза своему другу, когда тот вернётся? О том, что Холмс возвратится в Лондон ещё очень не скоро, доктор старался не думать.

Мысли его вдруг вернулись к Ирен Адлер, к их вчерашней их встрече, и Уотсон подумал, что, пожалуй, и в самом деле эта непонятная женщина будет ждать, будет хранить верность человеку, который, не раздумывая, против её желания, взял её вину на себя.

После смерти мужа Ирен получила в наследство всё его громадное состояние, но не взяла ни цента из этих денег, полученных самым грязным путём, а раздала миллионы Нортона в благотворительные организации. Она только отдала распоряжение прислать из Америки её немногочисленные драгоценности и перевести деньги, вырученные от продажи нью-орлеанского дома, очень скромного и очень дешёвого. Несомненно, на эти деньги Ирен и сняла свою маленькую квартирку, на эти деньги купила фортепьяно, этими деньгами оплатила долги за судебные издержки, ибо она нанимала адвоката, дабы доказать... свою вину!

«Да, она будет ждать, — думал Уотсон, — будет... Ну, и что толку? Что останется ему, да и ей, когда семь лет тоски отнимут их последние жизненные силы?»

— Тпр-р-р!!! — отчаянно закричал в это самое мгновение кэбмен, кэб резко дёрнулся и круто остановился. А затем пронзительный высокий голос слабо возопил:

— Господи Иисусе!

— А, дьявол! — с ужасом вскричал кучер. — И куда же её понесло?! Сэр, мы, кажется, человека задавили..!

Уотсон мгновенно очнулся от своих мыслей и кубарем вылетел из экипажа. Почти под ногами у лошадей он увидел лежащую на мостовой скорчившуюся фигурку в чёрном пальто. Старомодная шляпка с дырявой пышнейшей вуалью валялась рядом, и ветер беспрепятственно трепал седые букли угодившей под копыта старушки.

— О, боже! — вскрикнул доктор и ринулся к упавшей, почти не сомневаясь, что она мертва.

Но, схватив её сухую, затянутую в кисейную перчатку руку, он ощутил слабое и прерывистое, но заметное биение пульса.

— Я. право, и не заметил, как она на дорогу выкатилась! — растерянно бормотал кучер. — Вы же видели, сэр, видели, правда? А что с ней?

— Она жива, слава богу, — сказал доктор и осторожно приподнял лежавшую.

У неё было сухое востроносое лицо с поджатыми губами, тяжёлые морщинистые веки, желтоватые втянутые щёки. На шее, замотанной до подбородка кисейным шарфом, висело пенсне в изящной, но сильно почерневшей серебряной оправе.

— Надо перенести её куда-нибудь, — сказал Уотсон и тут только заметил, что находится возле самого своего дома. — О, вот ко мне и перенесём. Я врач и...

Он не договорил. Старушка неожиданно открыла глаза в тот самый момент, когда доктор обнял её за талию и хотел другой рукой поддеть опутанные подолом пальто и платья тощие ноги. Ощутив, что с нею делают, она отчаянно взвизгнула и что есть силы закатила доктору пощёчину, а силы в её ручке, обтянутой кисеей, было куда больше, чем можно было предположить.

— Хулиган! — возопила пострадавшая, в то время, как растерявшийся доктор выпустил её и отшатнулся. — Да как вы можете?! Изверг! Я всю жизнь была порядочной девушкой и не желаю, чтобы на старости лет какой-то невоспитанный неуч обращался со мной подобным образом!

— Я только хотел помочь вам! — ответил Уотсон, в душе успокаиваясь относительно состояния упавшей — судя по её энергии, она была цела.

— Помочь! Это как? Схватив меня в охапку?! — старушка села, смешно растопырив ноги в больших толстоносых ботинках времён Наполеона Первого, но вдруг увидела рядом конские морды и опять завизжала, схватившись за рукав пальто доктора. — Ах! Уберите от меня эту скотину! Я с детства их боюсь!!!

— Сию минуту, миссис! — ответил кучер, у которого уже начал проходить страх, и которому теперь от души было жалко доктора, ни за что получившего оплеуху.

— Не миссис, а мисс! — поправила старушка. — Мисс Маус, к вашему сведению.

И Уотсон, и кэбмен с большим трудом удержались от смеха. И так-то трагедия оборачивалась комедией, а вся ситуация становилась достаточно смешной, так теперь ещё и фамилия пострадавшей оказалась весьма подходящей к её суетливому поведению, наряду, лицу и пискливому голосу.

— А шляпа? Где моя шляпа? — тут же вскричала мисс Маус, беспокойно оглядываясь. — Боже мой, она соломенная, ваши твари могли её изжевать!

— Не жуют они окаменелостей! — сердито бросил кэбмен. — Вот она, шляпа ваша, извольте получить — цела и невредима, да и вы тоже, кажется... А в другой раз смотрите, когда улицу переходите. Ну, был бы туман, а то ведь такой вечер ясный, так нет, кэба она не заметила!

— Не учите меня, молокосос! — вскипела мисс Маус, сразу перенеся весь свой гнев на кэбмена. — Ишь, ещё указывать мне... Молодой человек,— это относилось уже к доктору, — будьте любезны, подайте мне руку и проводите до угла, я что-то неважно себя чувствую.

Уотсон сунул кэбмену полкроны, и тот укатил, а доктор, бережно подняв эксцентричную старушку, повёл её к тротуару и затем к пересечению улиц.

— Не кружится ли у вас голова? — вежливо спросил он, стараясь забыть о нанесённой ему в присутствии кэбмена пощёчине. — Если вам нехорошо, то лучше всё же зайти ко мне. Я...

— Я не хожу в гости к незнакомым мужчинам! — вновь вскипела мисс Маус. — Я всегда была порядочной девушкой, так неужели теперь на старости лет стану поступать так легкомысленно?

Нервы у доктора наконец не выдержали, и он, в свою очередь, взорвался:

— Я не мужчина, с вашего позволения, я врач! И зову вас к себе отнюдь не с какой-либо пошлой целью, а исключительно желая помочь вам. Ведь вы довольно сильно ударились о мостовую, а учитывая ваши преклонные года, это опасно.

— Вы думаете? — старушка заколебалась было, но тут же надменно тряхнула головой, на которую криво нахлобучила свою воинственную шляпу, и воскликнула: — Нет, нет, я дойду до дома и так. Вот вы сказали бы мне лучше, как избавиться от ломоты в суставах. Так, знаете ли, гадко, когда начинает тебя ломать и как раз тогда, когда собираешься пойти погулять...

— Лучше всего избегать прогулок в особенно сырые и холодные дни, — посоветовал Уотсон. — А как лечебное средство эффективнее всего ежедневные тёплые ванны. Только не перегревайте воду, чтобы не навредить сердцу.

— Так просто? — восхитилась мисс Маус. — А шарлатан, к которому я обращалась двенадцать лет назад, наговорил мне, наговорил бог знает чего. И не помогло нисколько. Спасибо, сэр. Мне в последнее время часто встречаются мастера своего дела. Настоящие врачи, настоящие сыщики...

— Сыщики? — против воли насторожился Уотсон, хотя до сих пор болтовня мисс Маус мало его занимала. — Вы имеете в виду полицейского сыщика?

— Да что вы, сэр! — всплеснула руками старушка. — Да разве они бывают приличными? Такие нахалы и дураки, спаси господи! Нет, нет, милый диктор, мне повезло, очень повезло. Когда три месяца назад вдруг пропали из моей собственной квартиры все мои сбережения и драгоценности, я готова была, вы знаете, наложить на себя руки. Представьте: на старости лет лишиться всего, что удалось скопить! И вот тут-то мне дали адрес мистера Лайла, частного сыщика.

— Мистер Лайл? — удивлённо спросил доктор. — Никогда не слышал о таком. Полагаю, о нём мало кто слышал. И я прежде не слышала, — мисс Маус доковыляла до угла и выпустила локоть доктора. — Это имя пока неизвестное, но я ручаюсь вам: у него выдающееся будущее. Я слышала, он считает себя учеником мистера Шерлока Холмса... Но вот здесь мы расстанемся, молодой человек. Прощайте. Благодарю всем сердцем!

— Простите, миссис Маус! — вскрикнул Уотсон, бросаясь за ней.

— Мисс Маус! — она была непреклонна, требуя уважения к своей девичьей чести. — Мисс!

— Мисс, мисс Маус, дорогая! Умоляю вас, дайте мне адрес мистера Лайла. Мне тоже очень нужен частный сыщик. Очень!

— У вас тоже что-то пропало? — изумилась старушка.

— Нет. То есть да. Я в крайне затруднительном положении.

— Вот видите, — мисс Маус гордо выпрямилась под гнетом своей шляпы. — Как удачно вы сшибли меня своими лошадьми, сэр. Терпеть не могу лошадей! Как они фыркают, просто ужас! Что же касается мистера Герберта Лайла, то вы смело можете ему доверять. Он мне помог, очень помог, — а миссис Салли Кристофер, у которой я получила его адрес, просто жизнью ему обязана. Да и я тоже. И потом, не случись этого, не вмешайся мистер Лайл, я бы никогда не узнала, что мой племянник Сэнди — подлец и не уничтожила бы завещания, написанного на его имя... Надо же, обокрасть меня! Уф!

— А вы помните, где живёт мистер Лайл? — спросил Уотсон, с невероятным терпением вынесший всю тираду милейшей мисс.

— Молодой человек, — торжественным тоном произнесла старушка, и её вуаль заколыхалась, как перья на шлеме Афины Паллады. — Я этот адрес не забуду никогда в жизни. Извольте: Гудж-стрит, дом шестнадцать. Мистер Герберт Лайл. Увидите, сэр, он и вам поможет.

Уотсон далеко не был в этом уверен, но всё же это была надежда, и у доктора явилось желание поцеловать мисс Маус, но он побоялся получить вторую пощёчину и ограничился тем, что галантно поднёс к губам её ручку, охваченную чёрными кружевами далеко не первой свежести.

Расставшись наконец с достойною девицей, доктор хотел было перейти улицу и отправиться домой, но вдруг у него явилась мысль, что ещё не поздно, и можно попробовать уже сегодня познакомиться с мистером Лайлом. В памяти доктора обнадёживающе звучали слова мисс Маус: «Он считает себя учеником мистера Шерлока Холмса». Считает! Однако так ли это на самом деле?

Доктор взглянул на часы. Они показывали половину восьмого. Холмс принимал посетителей до глубокой ночи, порой и ночью. А каковы привычки мистера Лайла?

«Будь же, что будет!» — отважно решил доктор и, заметив проезжающий кэб, решительно поднял руку и остановил его.

На Гудж-стрит он был около восьми часов. Уже темнело. Дом номер шестнадцать оказался обычным четырёхэтажным строением без особенных украшений. На звонок вышел пожилой мужчина со стаканом недопитого чая в руке.

— Здесь ли живёт мистер Герберт Лайл? — спросил Уотсон.

— На втором этаже, — ответил, зевнув, привратник. — Дверь направо. Колокольчик сильнее дёргайте, он туговат...

Последнее слово старик проглотил в зевке, и доктор так и не понял, то ли туговат молоточек у дверного колокольчика, то ли мистер Лайл туговат на ухо.

Шнур вышеупомянутого колокольчика Уотсон дёрнул изо всех сил, и звон огласил, наверное, всю Гудж-стрит. За дверью послышались поспешные шаги, дверь отворилась, и доктор увидел в крохотной прихожей, слабо освещённой лампой, юношу-мулата лет семнадцати.

— Что вам угодно? — очень вежливо, нисколько не удивлённо спроси юноша.

— Могу ли я видеть мистера Герберта Лайла?

— Да, сэр, он дома, — кивнул мулат.

Он взял у доктора трость, помог ему снять пальто и пристроил его на маленькой вешалке, которая неизвестно как втиснулась в крохотную прихожую.

Из-за неплотно прикрытой двери, которая вела, должно быть, прямо в гостиную, послышался мягкий, чуть хрипловатый голос:

— Генри, кто там?

— К вам, масса Герберт! — откликнулся юноша. — Какой-то джентльмен.

— Проси, — приказал голос.

И доктор вошёл в услужливо распахнутую юношей дверь.

ГЛАВА 2


Комната, в которой оказался Уотсон, была невелика, но светлая мебель и светлые обои делали её просторнее, а небольшой, ярко пылающий камин придавал ей очень уютный вид. Видно было, что квартира недорогая, однако это не сразу бросалось в глаза.

Посреди комнаты стоял обеденный стол, в глубине, справа от камина — письменный с простеньким чернильным прибором. Между двумя этими столами, в непосредственной близости от камина, пристроилось плетёное кресло, а в кресле сидел, повернувшись лицом к двери, человек в тёмно-синем домашнем халате.

До прихода сюда доктор никак не мог мысленно нарисовать портрет мистера Лайла, так что ему не пришлось сравнивать его истинный облик с воображаемым. Но первое, что слегка удивило доктора, это возраст новоявленного сыщика. Герберт Лайл с первого взгляда показался ему юношей. Затем, всмотревшись, Уотсон понял свою ошибку. Сидящему в кресле человеку было по меньшей мере двадцать семь — двадцать восемь лет, а его глаза, большие, чёрные, внимательные, казались и того старше. Лицо мистера Лайла было овальным, черты очень тонки, рот, одновременно нежный и жёсткий, выдавал страстную натуру, мужественное сердце и силу характера, но подбородок казался слишком маленьким и мягким. На левой щеке чернело большое родимое пятно, и это придавало лицу какое-то удивлённое выражение. Голову молодого человека окружало целое облако крупно вьющихся светло-каштановых волос, явно враждующих с лаками и помадами, а каштановые усики, подстриженные совсем коротко, воинственно топорщились, притворяясь грозными. Они, однако, не портили лица мистера Лайла, в общем очень приятного, как не портили его и очки, которые сыщик надел, увидев вошедшего. Шею молодого человека до подбородка закрывал чёрный шёлковый шарф, намотанный длинной спиралью. Свисающий на грудь конец этого шарфа мистер Лайл слегка теребил левой рукой, словно тот заменял ему чётки. Рука у сыщика была аристократическая, слегка смуглая, как и лицо, маленькая, с великолепными точёными пальцами.

— Добрый вечер, сэр, — всё тем же молодым, немного севшим голосом сказал молодой человек вошедшему. — Моё имя Герберт Лайл. Частный детектив. Кого я имею честь принимать у себя?

— Меня зовут, — начал доктор. — Джон Уотсон. Врач. Я пришёл...

Не успел он назвать своего имени, как в хозяине внезапно произошла перемена. Лицо мистера Лайла вдруг вспыхнуло:

— Доктор Уотсон?! — вскрикнул он взволнованно. — Вы — доктор Уотсон?!

— Да, сэр. Мне говорили о вас, и я...

— Простите, сэр? Кто говорил? У меня пока что не слишком большая практика.

— Эту даму зовут мисс Маус. Пожилая особа, которая отзывалась о вас самым восторженным образом.

Молодой человек чуть заметно улыбнулся:

— A-а! Да-да, помню. Правда, стоит заметить, что её дело не представляло вообще никакой сложности. Но если вы пришли ко мне, значит, вам нужна помощь?

— Очень нужна, мистер Лайл! Точнее, не совсем мне.

— В любом случае я и не мечтал о такой чести! Садитесь, прошу вас.

Герберт Лайл встал и придвинул доктору второе кресло. Всего их в комнате было два и ещё стул с плетёной спинкой.

— Генри! — крикнул сыщик.

Юный мулат появился мгновенно.

— Приготовь кофе и сделай хотя бы несколько сандвичей. Джентльмен не обедал. Ну, живо! Знаешь, кто это? Это доктор Уотсон!

— Правда?! — живые глаза юноши так и вспыхнули. — Настоящий доктор Уотсон?

— Ну не игрушечный же! Делай, что тебе говорят.

— Как вы догадались, что я не обедал? — спросил доктор, немного удивлённый, но и весьма обрадованный впечатлением, которое произвело его имя на молодого сыщика.

— Но вы же приехали с того берега Темзы, недавно приехали, — ответил мастер Лайл. — Когда вам было обедать?

Доктор пристально оглядел себя, особенно внимательно взглянув на свои ботинки. Потом развёл руками:

— Ничего не понимаю!

Герберт Лайл улыбнулся:

— Не туда вы смотрите, доктор. Вы держите в руках свой цилиндр. На нём я вижу маленький белый лепесток. Сейчас весна, цветут яблони. Но в городе, по эту сторону реки, садов нет. За городом вы быть не могли — тогда правый рукав вашего пальто, торчавший из окна кэба, не только забрызгал бы дождик, но и залила бы грязь: дороги сейчас непроходимы — дождь льёт третий день кряду. Значит, вы были за Темзой, в районе частных вилл, в Чизике, вероятно. Так как едва ли вы выходите из дому, не почистив цилиндра, то скорее всего вы были в этом районе именно сегодня, а не вчера, и вернулись недавно — рукав мокрый, а цилиндр сух, значит, вы вышли из кэба после дождя, а он кончился час назад. Вывод — вы не заходили домой обедать.

— Великолепно! — с невыразимой радостью воскликнул доктор. — Я начинаю надеяться, мистер Лайл, что вы сумеете помочь мне выполнить просьбу моего друга.

— Просьбу мистера Холмса?! — вскрикнул Лайл, и его глаза вспыхнули за стёклами очков. — Вы пришли ко мне по его просьбе?!

— Да, сэр, — доктор кивнул. — Он написал мне. Вы... вы ведь знаете о том, что с ним случилось и где он теперь?

Неожиданно Лайл слегка побледнел. Поняв, что Уотсон это заметил, он опустил глаза и ответил сдержанно:

— Да, знаю. Позвольте, доктор, ваш цилиндр, я положу его на стул. Генри не рискнул засунуть его на нашу вешалку, оттуда он неминуемо свалился бы.

— Зато он дал вам возможность определить, где я был, — улыбнулся Уотсон. — Спасибо, сэр. Ну а теперь разрешите объяснить, в чём суть просьбы мистера Холмса. Прочтите его письмо — и вы поймёте, почему я искал именно частного сыщика.

И он подал мистеру Лайлу конверт, из которого заблаговременно вытащил последний листочек. На этом листке не было изложения обстоятельств дела, была лишь просьба навестить миссис Нортон.

Молодой сыщик поправил очки и принялся читать, подолгу внимательно вчитываясь в каждую строку. Через какое-то время он поднял голову и спросил:

— Джон Клей — изобретатель «Союза рыжих»? Он, кажется, на нём и попался?

— Совершенно верно, — подтвердил доктор. — Я сам был при его аресте. Ловкий и хитрый преступник. Не могу понять, как сумел Холмс так с ним сблизиться.

— Значит, там он узнал его лучше, — заметил Лайл и продолжал читать письмо.

Тем временем Генри принёс на подносе две чашечки кофе и тарелку с неплохо сделанными сандвичами.

— Ваш слуга наверняка очень вам предан, — заметил Уотсон, когда юноша, поставив поднос на стол, вышел из комнаты.

— Так оно и есть, — кивнул Лайл. — Генри был ребёнком, когда мы познакомились. Я тогда жил в Америке. Парень мне уже тогда был кое-чем обязан, а благодарным он быть умеет. Потом я уехал, шесть лет мы не виделись, и вот недавно я его встретил на лондонской улице. Оказалось, он искал свою мать. Она была англичанкой, некогда приехавшей к родственникам в Америку без гроша в кармане. Думала, родственники найдут ей работу. Напрасно думала! В итоге, девушка вышла замуж за бывшего слугу этой семьи, негра, разбогатевшего на торговле хлопком. Потом он разорился, запил и умер. Вдова продала дом и кое-как растила сына. Но тут пришло письмо из Лондона — сообщение о каком-то там наследстве. Женщина отправилась в Англию, а Генри на время взяли к себе те самые родственники, у которых когда-то работал её покойный муж. Прошёл год — ни писем, ни весточек. Родня стала намекать Генри, что тому уже шестнадцать лет — иди, мол, работай. А он парнишка отчаянный. Продал последние материны безделушки да и поехал вслед за нею. И, приехав в Лондон, узнал, что наследства никакого не было: то сообщение оказалось ошибкой, а его мать год назад умерла. Наверное, ещё одно разочарование её доконало. Словом, Генри мне всё рассказал, и я взял его на службу, хотя платить могу сущие гроши. Простите, что рассказываю вам всё это, оно к нашему делу не относится, однако, хочу, чтобы вы знали: на моего слугу, если что, можно положиться.

— Я это понял, — кивнул доктор.

— Вот и отлично. Но вернёмся к тому, с чего начали, и больше не станем отвлекаться. Пейте кофе, а я постараюсь кое-что понять...

И сыщик снова углубился в чтение письма. Минут через пятнадцать он закончил читать и только тогда потянулся за своей уже почти остывшей чашечкой.

— Как вы это расцениваете? — с нетерпением спросил Уотсон.

— Невероятно! — воскликнул молодой человек. — Ювелирное преступление! Гениальная изобретательность.

— Холмс полагает, что оно изобретено не кем иным, как самим покойным профессором Мориарти, — усмехнулся Уотсон. — А он был гением зла. Но, мистер Лайл, сможете ли вы отыскать следы в этом затоптанном за девять лет лабиринте?

— Доктор, чувствуется, что вы писатель! — воскликнул Герберт Лайл. — Великолепное сравнение. Смогу ли, вы говорите? Постараюсь. Собственно, задача решена мистером Холмсом, и сложность в другом...

— Холмс даёт только некоторые советы и неясные намёки, — возразил Уотсон.

— А по-моему, они очень даже ясны. — Лайл ещё раз взглянул на письмо, и в его взгляде доктор заметил настоящее восхищение. — Просто мистеру Холмсу кажется, что давать сыщику готовую версию, значит, полностью подавить его инициативу. Он прав. Но я вижу решение загадки почти так же ясно, как сразу увидел его мистер Холмс, если только я вообще в состоянии понимать ясно оформленные мысли. Однако же решение ничего не даёт, и сам Шерлок Холмс на это указывает. Надо отыскать доказательства, доказательства непричастности Джона Клея к убийству эсквайра Леера.

— Послушайте, сэр, — решился предположить доктор, — а что если всё-таки Клей совершил убийство? Что если он, пользуясь расположением Холмса, сочинил эту дикую историю?

— Этого не может быть! — резко возразил Герберт Лайл. — Мне думается, мистер Холмс может иногда ошибаться в оценке ситуации — в конце концов, он не Бог, а человек. Но вот ошибиться в оценке человека, не отличить правду от лжи, нет, он этого не мог. Такие люди, как ваш друг, мистер Уотсон, если ещё такие на свете, обладают могучей интуицией. Они всю жизнь подавляют её во имя своей потрясающей логики, но если уж дают ей волю, она действует безошибочно, как стальное лезвие, тщательно хранимое в дорогих ножнах. Нет, он не ошибся в Клее, да я и сам вижу, что Клей сказал правду. Такой, как он, придумал бы историю поубедительнее, если бы захотел солгать.

— Должен согласиться с вами, — проговорил Уотсон, почувствовав себя слегка уязвлённым. — Можно подумать, сэр, что вы, не будучи знакомы с мистером Холмсом, знаете его лучше меня.

— Что вы, сэр! Я всего только делаю выводы, —щёки сыщика порозовели. — Я скромный ученик великого учителя, не более, но со стороны, издали, быть может, уловил в учителе то, чего никто другой не увидел. Итак, отбросим сомнения. Джон Клей невиновен в убийстве и не заслуживает пожизненного заключения, каковы бы ни были его прочие грехи. Наша задача — доказать его невиновность.

— И вы уже представляете себе, как это сделать? — спросил доктор.

— Я не представлял бы, но в письме мистера Холмса есть прямое указание, с чего начинать. Вот взгляните.

Доктор посмотрел на указанную строчку и прочитал: «Прежде всего важно установить судьбу «глаз Венеры»...

— Но это же не составит труда! — воскликнул Уотсон. — Эти стекляшки скорее всего находятся в архиве Скотленд-Ярда.

— Вы имеете в виду подделку, — улыбнулся Герберт Лайл. — Ту, замечательную, редчайшую подделку, которую, ничего не подозревая, похитил Джон Клей. — А Холмс пишет о подлинных «глазах Венеры».

— Как?! — вскрикнул поражённый доктор. — Вы полагаете, что знаменитые сапфиры не были подделкой с самого начала?! Вы думаете, их подменили?

— Это не я так думаю, а ваш друг, не то он не советовал бы их искать, — ответил молодой детектив.

— Но послушайте, мистер Лайл, это же абсурд! — произнёс Уотсон. — Я перечитал письмо раз пять, я помню наизусть рассказ Клея, который так подробно приводит Холмс. Сейф был открыт самим Леером, Клей при нём взял оттуда сапфиры. Неужели хозяин не увидел бы подделки?! Хотя он мог быть слишком взволнованно если так, если кто-то уже взял «глаза Венеры» раньше, то для чего было подстраивать второе ограбление?

— Чтобы скрыть, что было первое, — спокойно сказал Лайл. — Представьте: преступник крадёт сапфиры и заменяет их блестяще изготовленной подделкой. Затем Джон Клей крадёт эту подделку. Его ловят. Провал и донос, сделанный бывшим сообщником Клея, очевидно, тоже подстроены. В полиции обнаруживается, что «глаза Венеры» — фальшивки. Вот и всё. Дело закрыто. Камни исчезают, и их уже никто не ищет.

— Боже правый, как я сам не понял! — вскричал Уотсон.

— Клей не понял, а он хитрее и авантюрнее по натуре, чем мы с вами вместе взятые, — вздохнул Лайл. — Это только кажется простым, это — хитрейший замысел. Но Шерлок Холмс разгадал загадку, намекнул мне на отгадку, и вот я тоже отгадал.

— В таком случае понятен мотив убийства Леера, — проговорил доктор. — Его убили, чтобы он не стал доказывать и не доказал, что его камни были подлинные. Но как он был убит? Кто убийца, и самое главное — где он был?!

— Вот в этом — основная сложность, и на это указывает мистер Холмс, — задумчиво сказал Герберт Лайл, вертя в руках пустую кофейную чашку. — Допустить, что Джон Клей мог что-то прозевать, не заметить в комнате, где негде спрятаться, третье лицо, допустить, что никто из слуг не услышал второго выстрела, если выстрел был, наконец допустить, что преступник, если он и был в комнате, ускользнул незамеченным менее чем за сорок секунд, прошедших с момента первого выстрела — согласитесь, всё это выглядит абсурдом! И вот эту фразу вашего друга мне понять, сознаюсь, трудно. Он пишет: «Нет сомнения, что убийца был в комнате, равно, как и убитый». Вы понимаете, что он хочет этим сказать?

— Ну... в общем, очевидно, что убийца каким-то образом проник в комнату, когда там были Клей и эсквайр Леер, и...

— Э, нет! — голос Лайла выдал досаду. — Я и сам было так подумал. Но я не сомневаюсь, что мистер Холмс предельно точен в определениях и никогда не написал бы лишней фразы, не вставил бы во фразу ни одного лишнего слова. «Убийца, как и убитый». Если мистер Леер был жив в тот момент, когда раздался выстрел Клея, то как можно называть его убитым? Он был убит после выстрела. Весь вопрос в том, каким образом?

Но как бы там ни было, надо начинать расследование, и начинать с того пункта, с которого советует начать Шерлок Холмс.

— Он пишет: «Начните с материалов о профессоре Мориарти. Нет сомнения, что сапфиры похищены его агентом и по его плану». Там так написано, я помню, — сказал доктор Уотсон.

Герберт Лайл ещё раз взглянул на письмо.

— Да, и, очевидно, это — единственная отправная точка. Ну что же... Мистер Холмс пишет, что можно воспользоваться его материалами. Он имеет в виду свою картотеку, не так ли?

— Так. — Уотсон всё с большей симпатией смотрел на молодого сыщика, тот уже внушал ему доверие. — Картотека находится на Бейкер-стрит. Вы можете поехать гуда и там всё, что нужно, посмотреть. И я с вами поеду, чтобы представить вас миссис Хадсон. Если вы читали мои отчёты, то знаете, кто это.

— Знаю, сэр. Квартирная хозяйка.

— Очень милая и обходительная женщина. Уверен, она будет вам рада.

— Это возможно! — Лайл вспыхнул от удовольствия. — Я никогда и не мечтал работать с картотекой Шерлока Холмса... А в квартире сейчас живёт кто-нибудь?

— Нет, и никто жить не будет до возвращения её владельца, — нахмурившись, ответил доктор. — Миссис Хадсон — небогатая женщина, но заявила, что ни за что никому не сдаст этих комнат, они будут ждать хозяина. Я хотел ей заплатить за несколько месяцев вперёд, но она и слышать об этом не желает. Мы можем уже сейчас туда поехать. Правда, десятый час, и вы, должно быть, устали.

— Я? — Герберт Лайл покачал головой и вдруг его глаза отчаянно, по-мальчишески засверкали. — С нынешнего дня, с этой минуты я не буду больше уставать, доктор Уотсон. Я не устану, пока не сделаю всё, что в моих силах, всё, что выше моих сил, чтобы выполнить просьбу мистера Холмса.

Уотсон улыбнулся и поднялся с кресла.

— Я рад, что встретил вас, сэр, — сказал доктор. — Вы благородный человек. Другие завидуют Холмсу, а вы восхищаетесь им.

Герберт Лайл опустил голову. Он был ниже доктора примерно на полголовы, и Уотсон не мог больше видеть выражения его лица, но он не сомневался в том, что в глазах молодого сыщика всё так же горит мальчишеский огонь отваги.

— Едем на Бейкер-стрит, сэр! — сказал Лайл. — Подождите меня, я только переоденусь.

Он ушёл в соседнюю комнату, вероятно, служившую ему кабинетом и спальней, и не более чем через пять минут, появился в тёмном, наглухо застёгнутом сюртуке и мягкой серой шляпе, с тростью в руке.

Отдав какие-то распоряжения своему юному слуге, детектив отворил дверь и кивнул доктору:

— Идёмте. И да поможет нам Бог!

ГЛАВА 3


Четвёртый день они жили вместе, в одной квартире.

В тот вечер, когда они приехали сюда вдвоём и Уотсон представил своего нового знакомого миссис Хадсон, добрейшая хозяйка несколько растерялась. Однако, узнав, для чего Герберту Лайлу понадобилось проникнуть в охраняемую ею опустевшую «сокровищницу», она с готовностью провела молодого сыщика в квартиру и сказала:

— Вы вольны делать здесь всё, что сочтёте нужным, сэр! Раз это просьба мистера Холмса, то я, с моей стороны, помогу вам всем, что в моих силах.

— Но мне, наверное, понадобятся несколько дней работы с картотекой, — смутился от такого радушия Лайл. — Не будут ли вам в тягость, миссис Хадсон, мои ежедневные визиты?

— Я же вам сказала: делайте всё, что сочтёте нужным, и столько дней, сколько потребуется. Только вот я подумала: зачем вам приходить сюда каждый день — тратить время, силы? А если далеко живете, то и деньги — эти кэбмены иной раз теряют совесть! Так не поселиться ли вам, сэр, в этой квартире на то время, пока вы будете выполнять просьбу мистера Холмса? Я уверена: он не станет возражать, когда узнает.

Лайл смутился ещё больше, но и Уотсон стал горячо убеждать его принять предложение добрейшей квартирной хозяйки. И молодой человек с видимой радостью согласился.

— Я заплачу вам за те дни, что здесь проживу, — сказал он миссис Хадсон.

Но она замахала руками:

— Это — квартира мистера Холмса, и я ни с кого никаких денег получать не стану — квартира не сдаётся! Я буду считать, что вы просто в гостях у моего постояльца.

Что касается Уотсона, то на другое утро он пришёл узнать, как идут дела у мистера Лайла, и нашёл его утонувшим в бумагах и записях, измученного, не спавшего ночь, но полного неистовой энергии. Доктору невольно вспомнилась сосредоточенная самоотдача, с которой работал Холмс. Правда, Лайла отличала, пожалуй, некоторая суетливость, но Уотсон отнёс это за счёт неопытности молодого сыщика. Доктору всей душой захотелось помочь этому человеку, взявшему на себя почти невыполнимую задачу, помочь, хотя бы участием.

— А что, если и я пока поживу тут с вами? — спросил он Лайла. — Уж мне-то миссис Хадсон не откажет, я столько лет здесь прожил! Хотел переселиться сюда, когда... когда случилась эта беда с Холмсом, но не смог. Честно говоря, было слишком тяжко. Эта квартира, и без него... Но теперь — другое дело. Я могу вам понадобиться. Ведь могу?

— Конечно, доктор, — ответил Лайл. — Только стою ли я такой чести?

— Да, полно вам! Стоите, не стоите? Что за вздор! Сегодня же улажу дела со своей практикой, попрошу мистера Анструзера временно меня заменить и переберусь. Займу свою прежнюю комнату. А вы — комнату Холмса. Сегодня, я вижу, вы и не спали. И не завтракали. Нет, вам определённо нужен сосед, а то вы себя изведёте.

И так, запросто, без столь обычных для англичан церемоний, они поселились вместе. Квартира на Бейкер-стрит ожила.

Первые сутки Герберт Лайл не отрывался от картотеки, в которой довольно быстро научился ориентироваться. Потом он стал делать какие-то записи, потом наконец немного отдохнул и поспал.

У него был довольно ровный характер, но иногда, чувствуя, что попал в тупик и не находит дальнейшей пищи для размышлений и решения задачи, Лайл нервничал, раздражался, казалось, готовый сорваться. Но тут же он гасил эти вспышки и принимался подшучивать над собой. Доктор отлично видел, что это спокойствие — результат выдержки, темперамент у Лайла на самом деле был огненный, но он неизменно держал себя в руках.

Они с Уотсоном обычно вместе завтракали, обедали, ужинали и за совместным столом, в разговоре, ближе узнали друг друга.

Герберт Лайл рассказал о себе немного, но ему просто нечего было больше рассказывать. Он был сыном небогатых англичан, которые волей судьбы оказались заброшены в один из северных американских штатов. Америка была его родиной, но ему довелось побывать и в Италии, и в Германии, и во Франции, ибо его отец много скитался, а мать рано умерла, и мальчик привык к бродячей жизни. После смерти отца он работал агентом одной небольшой фирмы, но ему вскоре надоело. Тогда он переехал в Калифорнию, поступил там в университет и проучился два года на юридическом факультете. Учиться дальше было не на что, не хватило денег, и молодого человека потянуло в Англию, на родину отца и матери. Здесь, в Лондоне, Герберт решил попытаться осуществить давнюю, почти тайную свою мечту, мечту, впитанную с прочитанными им ещё в детстве рассказами Уотсона о Шерлоке Холмсе. Едва веря в удачу, он дал объявление в газете. И первое же вскоре подвернувшееся дело принесло удачу и веру в себя. Потом пришёл ещё один клиент, потом ещё... Правда, денег это приносило немного, но сводить концы с концами удавалось, а что ещё нужно, когда при этом осуществляется мечта?

На второй день Лайл надолго исчез и вернулся расстроенный и злой. На лице у него отражались сомнение и усталость.

— Я, наверное, всё-таки бездарность! — воскликнул сыщик, усаживаясь за ужин, который давно ждал его. — Не могу связать между собой простых вещей. Мистер Холмс на моём месте давно бы держал в руках все доказательства. И ведь я чувствую, что они есть, они есть, я теперь сам вижу всю эту картину, но в каком-то месте всё исчезает, там словно белое пятно... Но где, где?

— Куда вы ходили? — спросил молодого сыщика Уотсон.

— Был в этом проклятом особняке Леера, — отвозил Лайл, без всякого аппетита ковыряя вилкой в яичнице. — Там живёт сейчас какой-то дальний родственник, везде и всё переставлено, кроме, слава богу, того самого кабинета. Ну осмотрел я всё... И ничего не понял. Не в воздухе же растворился этот убийца?! И потом я, выходит, плохо понимаю слова из письма Холмса, которые относятся к обследованию особняка.

— Ну уж там-то понимать нечего! — пожал плечами Уотсон. — Там обычная инструкция для осмотра. Я помню.

— Что вы помните? — спросил уныло Лайл.

— Холмс написал: «Обратите внимание на ковёр. Пятно на ковре. Кровь сворачивается за несколько минут. Большой сейф с двумя отделениями».

— Он как-то связывал это! — воскликнул Герберт. — Причём, он сам, безусловно, не до конца понял эту взаимосвязь, а изложил мимолётные мысли, не то, вне сомнения, высказался бы гораздо яснее, как в случае с поддельными камнями. Вот я видел и сейф, и ковёр, и кровавое пятно, которое сохранилось с тех времён на густом ворсе. Ну и что? Что я понял? Осёл!

Уотсон поперхнулся, едва не подавившись яичницей, и рассмеялся.

— Над чем вы смеётесь? — сердито спросил Лайл.

— Простите! Холмс порой тоже ругал себя ослом, когда у него что-то не получалось.

— Да, но он не мог ругать себя часто, ибо не получалось у него редко! А я... Да, забыл вам сказать, ещё я навестил полковника Джеймса Мориарти, брата покойного «светлой памяти» профессора, которому мы с вами обязаны этой очаровательной головоломкой. Полковник морочил мне голову полтора часа. Он старый паралитик, ездит в кресле, трясётся и совершенно ничего не знает.

Мистер Лайл вскочил из-за стола, изогнулся, изображая подагрическую дрожь в коленях и руках, и проблеял, уморительно шлёпая губами:

— Я де-е-йствительно понятия-я не-е име-ел о деяте-ельности Э-эдуарда! Я не знаю ни о каких его проде-елках. Я до сих пор думаю, что всё-ё это кле-евета полиции и вашего Шерлока Холмса. Эд вешал в де-етстве кошек и поджигал хвостики голубям, но больше в нё-ём ниче-его плохого не было, ре-ебёнок, как ребёнок!

— Милое дитя! — вскричал доктор.

— Вот-вот! — Лайл вновь плюхнулся на стул и принялся добивать яичницу.

На другой день он опять занимался картотекой и к вечеру вдруг нашёл в ней нечто, очевидно, очень интересное. Его лицо осветилось улыбкой, он быстро стал делать записи, потом оторвался от них и заходил по комнате, насвистывая. Настроение у него определённо поднялось. Внезапно он остановился, и доктор, взглянув на него из-за газеты, увидел, что молодой человек стоит возле приткнутого в углу гостиной соснового стола с химическими колбами и пробирками и смотрит на них расширенными глазами.

— Что вы там увидели, мистер Лайл? — удивлённо спросил доктор.

Герберт ударил себя ладонью по лбу:

— Понял! Доктор, вы слышали ведь о реактиве Шерлока Холмса?

— Он при мне его изобрёл, — улыбнулся Уотсон. — Я помню, как он исколол себе все пальцы, добывая кровь для опытов.

— Я читал, я читал! — молодой человек дрожал от возбуждения. — Вы и писали об этом, я вспомнил! Вы писали, что даже через несколько лет этот удивительный препарат даёт безошибочную реакцию на гемоглобин? Да?

— Да, — подтвердил Уотсон. — Я своими глазами видел, как Холмс получил реакцию, опустив в препарат кусочек ткани с кровавым пятном двенадцатилетней давности.

— Двенадцатилетней! Ну, так она должна получиться и на сей раз! Вернее, она не должна получиться, и это будет доказательством догадки Шерлока Холмса!

— Объясните наконец, какой догадки?! — заражаясь волнением Лайла, спросил Уотсон.

Не отвечая, молодой сыщик рылся в ящиках «химического стола». Его руки слегка дрожали.

— Ну, где он? — жалобно вскрикнул Лайл. — Я не разбираюсь в химических формулах. Где этот реактив?

Уотсон отстранил Герберта в сторону и, разобрав пакетики и склянки, вынул плоскую металлическую коробочку с красной этикеткой.

— Вот. Он всегда держал его здесь.

— Спасибо, доктор! — Лайл взглянул на часы. — Сейчас половина седьмого. Что же, родственники покойного коллекционера простят мне поздний визит!

— Не поехать ли мне с вами? — спросил доктор.

Лайл отозвался уже из комнаты Холмса, где поспешно надевал сюртук:

— Пожалуй, не стоит. Я притворюсь, что просто забыл у них какую-нибудь мелочь. Вы — слишком известны как друг мистера Шерлока Холмса. Не надо тревожить этих людей, не то, как бы они нам убийцу не потревожили. Помните, Холмс написал: «Возможно и вероятно, что убийца был близок к дому Леера».

И выскочив из комнаты, уже в шляпе и перчатках, неутомимый детектив исчез.

Он вернулся в десятом часу и был приятно удивлён, увидев на «химическом» столе колбу с готовым, уже растворенным в воде реактивом.

— Я подумал, — скромно заметил Уотсон, — что сделаю это неплохо, я не раз видел, как мой друг его разводил.

— Вы догадались, что материал для исследования я привезу с собой? — улыбаясь, спросил мистер Лайл.

— Но ведь реактива вы туда не брали, — пожал плечами доктор. — Я понимал, что ковра вы не прихватите, но, очевидно, вы сумели выстричь из него ворс?

— Вот именно! — хлопнул в ладоши сыщик. — И притом под носом у хозяина и горничной, притворяясь, что ищу стекло от очков. Кстати, надо вставить его назад, в оправу... Ну, доктор, а теперь произведём эксперимент.

— Признаюсь, не вижу смысла, — пожал плечами Уотсон. — Для чего вам устанавливать, что возле стола в кабинете Леера пролилась кровь? Это и так бесспорно.

— Вот мы и проверим. — Герберт Лайл, усмехаясь, подошёл к столу. — Смотрите же, доктор — бросаю.

Сыщик вытащил из кармана бумажный конверт, вынул оттуда несколько толстых шерстяных ворсинок, окрашенных в буроватый цвет, и бросил их в стакан.

Шерстинки поплавали на поверхности, затем намокли и погрузились. Но вода осталась чистой: не потемнела и не замутилась, в ней не появилось красноватых хлопьев, обычных при реакции этого препарата на малейшее присутствие гемоглобина.

— Не может быть! — закричал Уотсон. — Я ведь проверял реактив перед тем, как приготовить эту смесь. Он действует.

— Я и не сомневался в этом! — хохоча от радости, воскликнул Герберт Лайл. — Вот теперь уже у меня есть улика! Вы понимаете не догадка, а улика! Это не кровь!

Уотсон провёл рукой по лбу и почувствовал, как в голове у него что-то скрипит, будто трутся друг о друга какие-то заржавевшие колёсики.

— Глупею! — сказал он. — Ничего не понимаю. Я врач, и для меня это абсурд. Там лежал мертвец. На ковре, под его головой было пятно. Не быть там его не могло. Пятно крови. И теперь вы говорите, что это не кровь?

— Говорю и утверждаю это! Я опрашивал прислугу, они все подтвердили, что ковёр тот самый и пятно то самое. Наследник сохранил ковёр с пятном как память о семейной трагедии. Но это не кровь Леера, это вообще не кровь. Конечно, убийца мог зайти на бойню и принести оттуда бутылочку настоящей крови. Но помните: «Кровь быстро сворачивается...» У него было бы мало времени, да и на бойне его могли запомнить и в случае чего опознать. Кто знает? Да и зачем тащить туда кровь, если эти остолопы в полиции никогда не проверяют того, что кажется им очевидным?

Уотсон тяжело вздохнул:

— Лайл, извините, но я тоже остолоп. Я не понимаю, почему из простреленной головы убитого не вытекло ни капли крови? И для чего было поливать ковёр какой-то краской? Ведь это краска?

— Скорее всего охра с чем-то ещё, — молодой сыщик вынул из конверта ещё немного ковровой шерсти, потом убрал её назад и спрятал конверт в ящике стола. — Ну а понадобилось это потому, что из простреленной головы Леера, когда она коснулась этого ковра, уже не могло вытечь ни капли крови. Он был убит за несколько часов до выстрела Джона Клея.

— То есть вы хотите сказать, что с Клеем говорил не Леер?! — закричал поражённый Уотсон. — Значит... С ним говорил убийца?!

— Да, в великолепном гриме. Он убил Леера, скорее всего воспользовавшись каким-нибудь шумом в доме, а что ещё вернее, из духового ружья. Спрятал тело, затем загримировался так, что даже слуги его не узнали. Думаю, он постарался сделать так, чтобы близко к нему никто из них не подходил. Убийца провёл в доме часа два, вероятно, а потом якобы уехал в клуб, в тот клуб, где состоял членом эсквайр Леер. Потом он «внезапно» вернулся, застал грабителя, великолепно разыграл и смятение, и отчаяние, отдал вору фальшивые сапфиры, заранее положенные в сейф на место украденных настоящих, и спровоцировал Клея на выстрел. Если бы Клей не выстрелил, он, наверное, сам бы пальнул из того пистолета, что лежал на столе. Весь вопрос в том, куда он спрятался и как незаметно ускользнул после того, как Клей выскочил из комнаты и его увидели слуги?

— И где был труп? — спросил Уотсон. — Труп-то он положил на то место, где сам упал в свой так называемый обморок.

— Помните слова из письма Холмса? — тихо спросил Лайл: — «Большой сейф с двумя отделениями!» Мистер Холмс написал эти слова крупнее остальных. Фальшивый Леер открыл Клею верхнюю часть сейфа, где лежали фальшивые «глаза Венеры». Что было в нижней части, Клей видеть не мог.

— Силы небесные!!! — задыхаясь, произнёс Уотсон. — Какое чудовище!

— Коварнейшее из всех чудовищ — человек, — глухо произнёс Герберт Лайл. — Подумать только, такая изобретательность во имя двух блестящих камушков! Ну что же, как он скрылся, я пока не понимаю. Но догадываюсь. Надо найти «глаза Венеры», доктор. Надо их найти, тогда мы, возможно, найдём и убийцу, если он жив, а не был вздёрнут на виселицу вместе со всей шайкой Мориарти. Если его постигла таковая судьба, я, клянусь вам, не заплачу. Тогда мы просто должны установить его имя и присоединить к его заупокойной ещё и этот подвиг.

В это время на лестнице послышались шаги, и показалась миссис Хадсон.

— Вас не было, мистер Лайл, когда принесли телеграмму, — сказала она. — Вот, возьмите. Из Милана.

— Из Милана!

Герберт Лайл жадно схватил телеграмму, вскрыл и прочитал. Глаза его блеснули, он устало упал в кресло.

— Всё, мистер Уотсон! Спать... Умираю. Завтра обо всём этом поговорим подробнее. Сегодня больше не могу.

Наступило утро четвёртого дня совместного пребывания молодого детектива и доктора в квартире на Бейкер-стрит. И началось оно таким образом, что даже ко всему привыкший Уотсон был несколько огорошен.

— Сэр, я еду в Милан! — объявил за завтраком Герберт Лайл.

Проглотив своё изумление, Уотсон как ни в чём не бывало спросил:

— А я?

— Если хотите, если вам не трудно, я буду счастлив пригласить вас поехать со мной.

— Отлично! — воскликнул доктор. — Билеты заказаны?

— Генри заходил утром, и я его отправил их покупать, — ответил Герберт.

Доктор улыбнулся.

— Вы не теряете времени, сэр. Ну, а цель нашей поездки? К кому мы едем?

— К Венере, — серьёзно сказал сыщик.

— Отобрать у неё глаза? — губы доктора под густыми усами прятали усмешку.

— Вы совершенно правы, — тем же тоном ответил Герберт Лайл.

ГЛАВА 4


Миновав Швейцарию, поезд катил по холмистой Северной Италии.

Если в Лондоне весна недавно началась, то здесь она царила, сверкала, рассыпалась по холмам и впадинам тысячами цветов, ткала ковры из всех оттенков зелёного, красного, жёлтого, лазоревого и фиолетового. Солнце осыпало землю струями золота, а небо напоминало утренние морские волны и было, как море, подернуто легчайшим белым кружевом, но не пены, а прозрачных, не скрывающих солнца облаков.

Воздух был настоян на мёду и при каждом глубоком вдохе казался хмельным.

Герберт Лайл сидел, прижавшись щекой к раме открытого окна. Вот уже полчаса он не отрывал взгляда от скользящих за окном сказочных картин.

— Смотрите, доктор! — вдруг прошептал он. — Смотрите, как красиво! Вот я и думаю: это всё бесплатно, всем и на всю жизнь. А люди сходят с ума, грабят и убивают друг друга из-за холодных гранёных камешков. Понимаю — мысли детские и смешные. Но не мшу их прогнать. А ведь когда-то и мне казалось, что богатство, блеск, роскошь стоят многого.

Уотсон грустно пожал плечами:

— Так или иначе, в жизни любого человека, любого цивилизованного человека, богатство что-то да значит. От этого и преклонение перед золотом и этими самыми гранёными камешками. Красота, созданная Богом, куда выше любого рукотворного произведения, но большинство людей предпочитают красоту, которая продаётся.

— Про которую можно сказать: «Это моё»! — подхватил Лайл. — Общепризнанные фетиши. Как обидно...

— За людей? — спросил Уотсон.

— За красоту. Если её можно покупать и продавать, то что тогда нельзя?

— Любовь, — проговорил доктор. — Её нельзя ни купить, ни продать, потому что никто не знает её цены.

Чёрные глаза Герберта за стёклами очков вдруг как-то странно блеснули:

— Вы любили, Уотсон? — спросил он.

Тот кивнул:

— Любил. И даже двенадцать лет подряд был очень счастлив. Потом моя жена умерла.

— Да, я читал. Читал в одном из ваших рассказов. — Герберт вновь отвернулся к окну. — Просто не думал, что вы так откровенны с читателем. Простите!

— Прощаю, — доктор улыбнулся. — А вы? Раз вы об этом заговорили, то и сами не безгрешны.

Лайл засмеялся:

— Мне за тридцать, сэр. В таком возрасте безгрешны одни монахи. У меня в жизни много чего было. И о многом, — тут его голос вдруг стал жёстким, — я предпочёл бы забыть. Но есть и то, чего я не забуду и забывать не хочу. Я тоже был счастлив. Но расскажу об этом, если можно, как-нибудь в другой раз.

В Милан они прибыли вечером.

Выходя на перрон, сыщик осведомился у своего спутника, знает ли тот итальянский язык.

— Понимаю довольно сносно, — ответил Уотсон, — потому что знаю латынь. Но говорю ужасно. Едва ли смогу быть вашим переводчиком.

— Мне переводчик не нужен! — возразил Лайл. — Я говорю по-итальянски почти так же, как по-английски. Но мне хочется, чтобы вы поняли всё, что услышите. Сейчас ещё не поздно. Мы можем не откладывать визита, ради которого приехали.

Он подозвал носильщика, сунул ему в руку монету и на совершенно чистом итальянском языке приказал отправить их с доктором скромный багаж в какую-то гостиницу, название которой он произнёс слишком быстро, чтобы Уотсон успел разобрать его.

— Ну, а мы пешком пройдёмся! — воскликнул затем сыщик. — Вечера здесь обворожительные. На юге Италии в это время года уже бывает душно. Но здесь, в Милане, — совсем другое дело!

Они вышли из здания вокзала и зашагали по миланским улицам, стремительно темнеющим, ибо на юге почти нет заката — темнота наползает сразу, точно кто-то опускает густой лилово-коричневый занавес.

Уотсон понял, что Лайл отлично знает Милан. Он шёл, ни у кого ничего не спрашивая, лишь посматривая по сторонам, даже не задерживаясь, чтобы прочитывать названия улиц.

Примерно через полчаса они подошли к неширокому, зелёному переулку, свернули в него и остановились перед ажурными воротами сада, за которым светлел великолепный небольшой особнячок, выстроенный в период расцвета итальянского барокко. Лайл пихнул ворота ногой, и они отворились.

— Как мило и очаровательно не запираться, не бояться воров и пускать к себе всякого приходящего! — воскликнул Герберт.

Едва он произнёс эти слова, из-за розовых кустов, окружающих особняк, выскочил с лаем громадных размеров чёрный дог и ринулся к непрошеным гостям.

— Ч-чтоб тебя!

Герберт Лайл, толкнув плечом Уотсона, прянул назад, и они вылетели на улицу, едва успев захлопнуть ворота перед самой мордой взбешённого пса.

— Уф! — воскликнул Лайл и расхохотался,— Я ожидал этого, но всё же сунулся... Тьфу ты!

— Испугались? — спросил, переводя дух, Уотсон.

— А вы нет? — ехидно взглянул на него Герберт.

— Кто вы такие и что вам надо? — послышался из сада сердитый голос.

Высокий мужчина в фартуке садовника стоял на дорожке и, унимая пса, недружелюбно смотрел в сторону пришельцев.

— Нам нужна хозяйка! — крикнул Лайл, из осторожности не спеша вновь открывать ворота. — Мы из Лондона, от полковника Джеймса Мориарти.

— А-а-а! — протянул садовник. — Ну если так, заходите. Я держу его, не бойтесь. Куш, Карло, куш!

Не прошло и минуты, как приезжие оказались в великолепной гостиной на первом этаже особняка. Мрамор и хрусталь отражались в двух громадных зеркалах, а посреди мраморной розетки, выложенной в центре пола, красовался бассейн, и бил небольшой фонтанчик. Олеандры и камелии в кадках придавали гостиной вид сказочного зачарованного замка.

Садовник передал полномочия горничной, та попросила гостей подождать и поднялась наверх, по узкой мраморной лестнице. Лайл бесцеремонно уселся в обитое белым атласом кресло и, сощурившись, оглядел гостиную.

— Небедно живёт, однако... Знаете, Уотсон, к кому мы с вами пришли?

— Понятия не имею, и вы могли бы этого не спрашивать.

— Двадцать пять лет назад эту женщину назвали Венерой Миланской, и до сих пор она — одна из самых красивых женщин Италии. Сейчас вы увидите её.

Едва сыщик сказал это, как послышались быстрые шаги, и по лестнице, придерживая рукой край свободного бардового платья, сбежала женщина.

Взглянув на неё, доктор понял, что Лайл сказал сущую правду — то была сама Венера. Гордо посаженная голова, тончайшие черты лица, кожа, нежная, как бархат и бледная, как розовый жемчуг, алый рот, дивной, непередаваемой формы, чувственный и строгий одновременно, Прекрасную шею охватывало аметистовое колье, которое на ней казалось тусклым. Плечи безукоризненной формы, выступающие из открытого декольте с бесстыдным торжеством совершенства, волосы цвета жёлтой маргаритки, густыми локонами обрамляющие лицо и падающие на шею. И глаза, глаза-сапфиры, синие, сияющие, совершенно пустые и лишённые чувства. Дивный слепок с богини, буйное торжество физической красоты над духом, плотского начала над разумом.

В первый момент доктор даже не задал себе вопроса, сколько же лет этой красавице. Потом всмотрелся и увидел морщинки, тонкой паутиной окружившие эти дивные глаза, опущенные уголки рта, складочки на лебединой шее. На вид красавице было сорок, но доктор подумал, что она ещё старше, раз её назвали «Венерой Миланской» двадцать пять лет назад.

Вбежав в гостиную, хозяйка круто остановилась перед приезжими и вскричала довольно резким голосом:

— Ну, что ему надо от меня?! Зачем он прислал вас, старый попрошайка? Ни сольди не дам!

— Спокойно, синьора, — ровным голосом прервал её Герберт Лайл. — Мы не от мистера Джеймса. У нас своё дело.

— Ко мне? — удивлённо спросила женщина.

— К вам. Если только вы синьора Антония Мориарти.

— Я самая, — кивнула та своей белокурой царственной головкой.

Её имя заставило доктора чуть заметно вздрогнуть. «Мориарти»! Значит, эта женщина была в родстве с самым страшным преступником века!

— Вы вдова мистера Эдуарда Мориарти? — всё так же спокойно продолжал спрашивать Лайл.

— Ну да, — опять подтвердила красавица. — Но что вам...

— Это ваши? — вдруг резко спросил молодой человек.

И, к изумлению доктора, вытащив из кармана бархатную коробочку, молниеносно раскрыл её. В ней, сияя, как две звезды, лежали два больших, синих сапфира, вставленных в золотую оправу. Они были того же цвета, что и глаза Венеры Миланской.

Уотсон буквально онемел, а красавица побледнела и вскрикнула, невольно протянув руку к коробочке:

— Где вы их нашли?! Вы поймали подлеца Базилио?!

— Того, который их у вас взял? Вы его имеете в виду? — спросил Лайл.

— Не взял, а украл! Украл! — взвизгнула синьора Мориарти. — Это была память о покойном муже. Я требую, чтобы вы мне их вернули.

— Спокойно, синьора, — сурово произнёс молодой человек, отводя в сторону её руку. — Прежде всего, вы не имеете права на эти сапфиры, и ваш покойный супруг тоже не имел на них права. Они краденые. Ведь вам это было известно?

Красавица вспыхнула:

— Меня никогда не касалось, где мой муж берёг деньги! Я вообще не знала, кто он такой... То есть я не знала о роде его занятий.

— Вы лжёте, — покачал головой Лайл. — Для всех здесь, в Милане, ваш супруг был Жозефом де Бри, французским коммерсантом, но вы с самого начала знали его настоящее имя. Вы встречались с членами его лондонской шайки. Когда пять лет назад в Лондоне происходили судебные заседания по делу о преступной организации, которой руководил профессор Мориарти, могло всплыть и ваше имя.

— Но ведь не всплыло! — с вызовом проговорила синьора Антония. — Это не моё дело, кого и за что там судили. Мой муж был в это время уже мёртв.

— К счастью для вас, — заметил Герберт Лайл. — Он не пощадил бы вас, будьте покойны. Тем же, что вы тогда не были потревожены, ваша милость обязана исключительно человеческой порядочности мистера Шерлока Холмса. В его материалах есть достаточно сведений о вас, синьора, но он не счёл нужным передавать их в суд. Вам попался рыцарь, только и всего.

Глаза женщины блеснули любопытством:

— Шерлок Холмс! А вы его знаете? Вы ведь тоже сыщики?

— Да, и мы здесь по поручению мистера Холмса, — кивнул Лайл.

— А почему же он сам не приехал? — синьора Мориарти улыбнулась. — Мне бы так хотелось на него посмотреть!

— В самом деле? — не сдержался Уотсон.

— Да! Я мечтаю увидеть человека, который оказался умнее и сильнее моего Эдуардо и даже сумел его убить! Это должен быть титан, необыкновенный мужчина. А я, синьоры, очень люблю необыкновенных мужчин! Почему он не приехал?

— Он занят другим делом, — холодно ответил Лайл. — Удовольствуйтесь нами. Этот джентльмен — друг мистера Холмса, доктор Уотсон, врач и писатель. Это ему мир обязан тем, что знает о подвигах великого сыщика так много. Меня зовут Герберт Лайл, и я тоже, смею вас уверить, весьма необыкновенный мужчина. И так, прошу отвечать на мои вопросы. У вас украли «глаза Венеры»? Ведь так?

— Странный вопрос! — фыркнула красавица. — Вы держите их в руках.

— Я держу в руках ту самую подделку, которую удалось заполучить полиции вместо настоящих камней, — сухо рассмеявшись, объяснил Лайл. — Мне разрешили взять их в архиве Скотленд-Ярда. А вы не видели этой подделки? Так вот, полюбуйтесь. Правда, не отличишь?

— Чудная работа! — прошептала синьора Антония, не отрывая глаз от открытой коробочки. — А вы не обманываете меня?

Герберт Лайл пожал плечами, взял с небольшого столика, на котором стояли графин и два стакана, один из них, подошёл к фонтану и наполнил стакан водой. Затем он подошёл вплотную к синьоре Мориарти, поднял стакан к свету и бросил в него одну из серёжек.

Синее свечение внутри камня померкло, блеск его стал тусклым и размытым.

— Убедились? — спросил сыщик. — Сапфир в воде не потускнел бы.

— Да-да, — разочарованно протянула синьора Мориарти. — Ну... Что же вы стоите-то? Давайте сядем, раз уж вы пришли со своими стекляшками и дурацкими вопросами.

Она уселась в кресло, закинув ногу на ногу, так, что показалась тонкая изящная щиколотка, облитая шёлковым чулком. Мужчины, переглянувшись, сели напротив, один в такое же кресло, другой — на стул.

— Ваш муж украл «глаза Венеры» специально для вас? — спросил Герберт Лайл.

— Не он их украл, как вы выражаетесь, — ответила Антония. — Для него украли.

— Но по его плану?

— Конечно. Только Эдуардо и мог так хитро придумать. Он мне пообещал, что достанет камни цвета моих глаз и такие, каких ни у кого больше нет. Я его попросила об этом, едва услышала, что есть такие.

— Откуда? — Лайл с трудом скрыл брезгливую гримасу. — Судя по всему, вы не читаете английских газет.

— В итальянских тоже писали.

— А-а-а! Кто же осуществил план мистера Мориарти?

— Базилио. Этот гнусный проходимец. Их потом только двое, насколько я знаю, и осталось от всей их организации: Базилио и ещё один полковник, но он в Италию не приезжал, и я его не знаю.

— Себастьян Моран[2], — уточнил Лайл. — Но нас он не интересует. А этот Базилио — ваш соотечественник? Итальянец?

Антония Мориарти презрительно рассмеялась:

— Да нет! Вам, англичанам, это было бы приятно: раз мошенник, то, значит, итальянец. Но Базилио — всего лишь его прозвище, потому что у него был фальшивый паспорт на имя Базилио Фернани, вот приятели его так и прозвали. На самом деле он англичанин, адвокат, в Оксфорде учился. Хитрюга и прохвост, каких свет не видывал! Он вызнал, что за сапфирами охотится какой-то знаменитый в Англии вор, и предложил Эдуардо разработать план, как свалить похищение и убийство на этого самого вора. Он с ним знаком был, с вором-то, ну и навёл его на камни. И сам подменил их.

— Его имя? — заметно волнуясь, спросил Герберт. — Настоящее имя?

— Брейс Гендон, — ответила Антония. — С радостью помогу вам его словить, негодяя этого! Меня он не припутает, не сумеет. А вы? — она говорила беспечно, но в её голосе и глазах проскользнула скрытая тревога. — Вы не собираетесь обращаться в полицию? В конце концов, прошло столько лет, и раз Шерлок Холмс этого не сделал... Да вы и не докажете ничего!

— Всё давно доказано, так что не петушитесь, синьора, — резко осадил красавицу Лайл. — Но нам нет нужды вас в чём-то обвинять и связываться ещё и с итальянской полицией. Ну, а этот Гендон... Это что же, личный адвокат герцога Уордингтона?

Уотсон вспомнил упомянутое в письме Холмса имя человека, который сыграл роковую роль в судьбе Джона Клея. Он обменялся с Лайлом быстрыми взглядами, и молодой человек чуть приметно кивнул.

Синьора Мориарти подняла свои точёные брови:

— Вы осведомлены, однако, неплохо. Да, я слышала, что он состоял при каком-то герцоге. Мечтал, что тот его осчастливит своим завещанием, а может, надеялся сам что-то урвать. Сын этого Уор...дин... Чёрт его знает, мне не выговорить! Сын герцога вроде бы сбился с пути. Незаконный сын. А законный умер. Ну, Базилио, он же Гендон и грелся при герцоге, а заодно и при Эдуардо. Эдуардо это знал, он всё обо всех знал, но ему нравилась близость подручного к титулованному англичанину. Ещё мужу нравилось держать при себе адвокатов, а Базилио-то как раз адвокат!

— А вы давно вышли замуж за Мориарти? — спросил Уотсон.

Она пожала плечами:

— Знала его ещё двадцать лет назад. Он ведь итальянец и родом из Милана, как и я. Но к тому времени уже жил в Англии, а сюда приезжал под видом француза-коммерсанта. Что за дела он здесь крутил, понятия не имею, а может, ему нравилось в Италии просто отдыхать. Познакомились мы с ним в кабаре «Вечерняя звезда», я там тогда танцевала. Лет пять Эдуардо кружил мне голову, потом женился и купил этот особняк. Тогда он мне уже немного доверял и кое-что о себе рассказывал. Но я так и не узнала о нём всей правды, пока не начались все эти газетные разоблачения. Ну, после того как мистер Шерлок Холмс накрыл всю их организацию.

— С этим всё ясно, — прервал воспоминания Антонии Герберт Лайл. — Значит, сапфиры были у вас. Вы их носили?

— Конечно. И очень часто, — с вызовом ответила синьора Мориарти. — Разве я похожа на женщину, которая держит свои драгоценности запертыми в шкатулке? Их ведь не искали.

— А вы знаете, что из-за них был убит человек, а другого потом осудили и приговорили к виселице? — спросил Уотсон.

Красавица вновь небрежно пожала своими великолепными плечами:

— Что кого-то осудили, я не знала, да это и не моё дело. Да, был убитый, знаю. Ну и что? Все друг друга обманывают и убивают, а я только женщина. Если мужчина дарит мне драгоценность, от которой невозможно отказаться, разве я откажусь?

— Только что вы признались, что сами просили мужа подарить вам эти серьги! — голос Лайла сделался совсем сухим. — Ну, а когда же «глаза Венеры» украдены у вас?

— Чтоб не соврать.., — она закатила глаза. — Ну да! Месяцев семь-восемь назад. После смерти Эдуардо я жила скромно, мало выезжала. При мне остались несколько верных слуг, которые ещё покойника-мужа знали. И вдруг Базилио явился. Он где-то скрывался одно время, боялся, что его имя выплывет на процессе. Не выплыло. Потом, два года назад, Холмс опять появился в Лондоне, а ведь думали, что он погиб. Опять Базилио дал деру — страшно.

Но никто его не искал. Он и решил вернуться в Лондон, а перед этим ко мне заехал. Я думала, денег клянчить будет. Они все клянчат у меня... Ну, он мне наговорил всякого, рассказал, как всю организацию накрыли в Лондоне, и только они с этим полковником Мораном улизнули... Плакался, плакался, подлец! Я и уши развесила! Базилио прожил у меня неделю, я, как дура, дала ему денег на билет до Лондона. А он украл мои сапфиры, золота немного прихватил и был таков! Сами понимаете, обнаружив пропажу, я не успокоилась. Послала одного из своих людей в Лондон — разыскать Базилио. Он его нашёл и прислал мне адрес. Я написала письмо, в котором требовала вернуть камни, обещая взамен хорошую сумму. Ответа не дождалась.

— А почему вы не поручили вашему агенту забрать у Гендона «глаза Венеры»? — спросил Лайл.

— Да потому, что тогда могла их лишиться ещё вернее, — усмехнулась Антония. — Вы думаете, среди этих мошенников есть порядочные люди? Я не сказала тому кого посылала, что Базилио увёз сапфиры.

— Кого вы посылали? Как его имя? Где он? — не дав ей перевести дыхания, спросил Лайл.

— Его зовут Роджер Броулер, он американец. Когда-то был отчаянным бандитом, потом Эдуардо его использовал в своих делах. А где он сейчас, я не имею понятия. Вероятно, где-нибудь в Англии, вместе с Базилио. Как я и боялась, они спелись. Наверное, Базилио заметил, что Роджер за ним следит, встретился с ним и пообещал хороший куш.

— Получается, доход от сапфиров они решили поделить пополам? — спросил Лайл.

— Возможно, но уверена, что ещё не поделили.

— Да? — Герберт насторожился. — А почему?

Антония злобно фыркнула:

— Не понимаете? Я не могла успокоиться. Мечтала вернуть мои сапфиры. Послала ещё одного человека. Его вы видели, мой садовник Люченцио. Он мне предан, ну я и заплатила ему как следует Он приехал в Лондон, пошёл по адресу, но Базилио уже не жил на прежней квартире. Люченцио хитрый малый: стал разыскивать следы моих молодцов и нашёл их в Ливерпуле. Оказывается, Броулер засыпался в Лондоне на пустяковой краже, и они едва ноги унесли. Не знаю, действительно ли Люченцио старался ради меня или он тоже мечтал войти в пай с ними, или просто хотел украсть у них «глаза Венеры», но он застиг их в гостинице и потребовал отдать камни, пригрозив им револьвером. Базилио стал клясться, что ничего ни про какие камни не знает. Но пустыми словами Люченцио было не убедить.Он оглушил их обоих, скрутил, раздел дочиста и осмотрел всё на них и всё в комнатке. Нигде камней не было. Базилио прочухался, стал дико ругаться и сказал Люченцио, что им с Броулером теперь и самим трудно добраться до сапфиров. Мол, они в Лондоне, в надёжном месте, но взять их сейчас они не смогут. Оказывается, какой-то прежний знакомый выследил Базилио, стал его шантажировать, и Базилио его пришил. Камни спрятал, а сам сбежал. Убийство приписали, правда, кому-то другому, за Гендоном не следили, но он сразу не решился взять добычу: якобы не было возможности. А потом засыпался Броулер, следы могли привести и к Базилио, поэтому парочка проходимцев сочла за лучшее сбежать.

Люченцио стал требовать, чтобы Базилио назвал ему место, где камни спрятаны, тот заупрямился, а покуда они препирались, Роджер сумел распутать верёвки, кинулся на моего слугу с ножом, они оба упали... Люченцио выстрелил. Кажется, он не попал ни в того, ни в другого, но Роджер его выпустил, и Люченцио поспешил удрать: выстрела-то в гостинице не могли не слышать.

После этого следы Броулера и Гендона потерялись, и искать их теперь, когда они настороже, нет возможности, во всяком случае, у меня. Вы — полиция, или частные, как вас там — вы и ищите. А я вам всё рассказала.

— Спасибо, синьора, но не всё. — Лайл задумчиво вертел в руках коробочку с фальшивыми сапфирами. — Во-первых, когда произошла последняя встреча вашего слуги с бандитами?

— Сейчас вспомню... — она опять закатила глаза, это, очевидно, была единственная мимика, которую она себе разрешала, дабы не нажить морщин. — Сейчас... В Ливерпуле... Ага! Это было в начале декабря, примерно пять месяцев тому назад. Возможно, вы ещё успеете отыскать камешки в Лондоне. Если найдёте, напишите мне, прошу вас.

— Непременно, — пообещал Лайл. — Но сначала, если вас не затруднит, запишите ваш рассказ, а также, кстати, историю о том, как «глаза Венеры» были похищены из дома эсквайра Леера и как тот был убит.

Антония задумалась.

— Хм! Если я это напишу и подпишусь, я признаюсь в том, что была соучастницей преступления.

— Вы можете не ставить своей подписи. Подпишитесь неразборчиво. Мы двое только и будем свидетелями ваших показаний и представим их как добровольное признание в очень сомнительной и очень давней вине. Прошло девять лет. И английской полиции нет дела до соучастников таких старых преступлений, тем более соучастников, живущих в Италии. Ваши показания могут помочь поймать преступников и отыскать «глаза Венеры», а это совершенно необходимо, поверьте мне!

— А если я не хочу? — воскликнула Антония.

Герберт Лайл вспыхнул, но вдруг овладел собой и заговорил неожиданно мягким голосом:

— Синьора! Но вы же женщина... Я объясню, для чего мы всё это делаем. Человек, которого тогда обвинили в убийстве, был приговорён к смерти, но виселицу ему заменили пожизненной каторгой. Он и сейчас на каторге. Ему тридцать лет — столько же, сколько было бы сейчас вашему сыну, останься он жив.

Жемчужные щёки синьоры Антонии побелели, она отшатнулась:

— О, Мадонна! Откуда вы знаете?!

— Семнадцать лет назад в Милане многие говорили о вас. Я тогда жил здесь, — сказал Лайл.

— Вы тогда и сами были ребёнком!

— Какая разница? Я рано стал взрослеть. И слыхал, что в ранней-ранней юности вы любили одного моряка. Но он бросил вас. У вас родился ребёнок, который прожил только год. Когда он заболел, вы продали свои единственные тогда серьги, чтобы купить дров, купить лекарства. А теперь? Неужто эти камешки заменили вам умершего сына?

Антония закрыла лицо руками, опустила голову. Волны её кудрей упали с затылка на шею и плечи, и стало видно, что среди светлых завитков попадаются седые.

— Я ненавижу воспоминания! — прошептала она. — Я ненавижу память! Ненавижу тех, кто заставляет меня вспоминать!

— Вас заставляет Господь Бог, а его нельзя ненавидеть! — воскликнул молодой человек. — Синьора, заклинаю вас вашим собственным сердцем, невинной душой вашего покойного сына! У того человека, который обречён всю жизнь страдать на каторге, возможно, нет матери. Но представьте, что вас прошу не я, а она! Что стоит вам помочь спасти его? На вас великий грех, ваш муж убивал людей, вы это знали и не помогли остановить его. Сотни жизней и на вашей совести! Спасите же ту, которая сейчас в вашей власти.

— Довольно! — крикнула Антония. — Вы демон, а не человек! Я напишу, напишу, что хотите, я подпишусь даже, мне плевать, у меня много денег, я всегда откуплюсь. Рита! Да куда же ты подевалась?!

В комнату вбежала горничная:

— Слушаю, синьора!

— Бумагу и перо! — приказала, не глядя на неё, Антония.

Горничная исчезла и вернулась с пачкой бумаги и чернильным прибором.

— Синьора, пока вы ещё ничего не написали... — Герберт Лайл стоял возле кресла Антонии и аккуратно раскладывал бумагу на придвинутом Уотсоном столике. — Скажите, Гендон убил Леера из духового ружья?

— Не помню, — ответила она. — Кажется, да.

— А как он потом успел скрыться и выбраться из дома? Это единственное, что остаётся мне непонятным.

Смахнув ладонью несколько выступивших из глаз слезинок, синьора Мориарти расхохоталась:

— Вы Базилио не знаете! Этот откуда хотите выберется! Он недели за две до кражи под чужим именем устроился к Лееру садовником. В гриме работал. Ну, а когда пришил Леера, тело спрятал в сейф и разыграл этого... как его? Ну, вора этого английского. Тот и не заподозрил, что говорит не с хозяином дома! А когда Базилио сделал вид, что хочет схватить со стола пистолет и вору пришлось выпалить в крышку стола, а потом удрать, проклятый мошенник вытащил труп из сейфа, положил на ковёр, плеснул краски ему под голову, и сам шасть на подоконник — за штору. Слуги вбежали и видят: убитый, вот он, убийца, то есть тот самый вор, на их глазах убежал из дома. Кому бы в голову пришло за шторы-то заглядывать? А Базилио там, за шторой, снял парик и грим Леера, вывернул сюртук, усы под нос, очки нацепил другие, и вот он опять садовник! Там, в комнате, народу всё больше и больше. А шторы-то до самого пола! Он и вылез потихоньку и смешался со всеми.

— А ружьё? — спросил Лайл. — То, из которого он убил Леера?

— Да ружьё он давно вывез, ещё когда под видом Леера в клуб уезжал.

— Вот оно что! — вырвалось у Лайла. — Я предполагал что-то в этом роде, вернее, мистер Холмс предположил, что убийца в доме был своим человеком. Значит, вот как это было!

— Значит, вот так. Ну, а теперь я буду писать, а вы мне говорите, как правильно, я ведь пишу-то неважно. И вы, писатель, помогли бы. Или вы по-итальянски только головой качать умеете?

Час спустя свидетельские показания были записаны. Антония не упомянула только фамилии своего садовника Люченцио, но Лайл на этом и не настаивал.

— И ещё одно, — сказал молодой сыщик, когда синьора Мориарти подписала бумаги. — Вы помните адрес, по которому в Лондоне жил Брейс Гендон? Напишите его отдельно.

Она написала. Герберт сложил листок и, не читая, сунул во внутренний карман, куда перед тем убрал и показания.

— Я благодарю вас, синьора. Вы очень нам помогли. Прощайте.

— Прощайте, молодой человек. Прощайте, доктор. Привет от меня мистеру Холмсу.

И она весело рассмеялась, провожая визитёров к дверям.

— Вот из-за таких мужчины и сваливают всё зло мира на женщин! — прошептал Герберт Лайл, когда они вышли из-за ограды на скупо освещённую фонарями улицу. — Впрочем, что взять с неё? Она красива. Мориарти окружил её богатством, роскошью... А она только женщина.

— Вы не правы, Лайл, — возразил Уотсон. — Я видел женщину, пожалуй, не менее красивую, чем эта, которую судьба тоже свела с негодяем, с преступником. Узнав, кто он такой, она порвала с ним, порвала, рискуя жизнью, рискуя всем. Её не соблазнило богатство. И она сумела найти и полюбить достойного.

— О ком вы говорите? — быстро спросил Герберт.

— Об Ирен Адлер.

Лайл ничего не сказал. Он шёл молча, засунув руку за борт лёгкого летнего пиджака, где лежали драгоценные документы. Вдруг тень пробежала по его лицу. Он остановился, быстро вытащил листочек с лондонским адресом Брейса Гендона, развернул его и прочитал.

— Ах! Дьявол! — вырвалось у него.

— Что с вами? — испугался Уотсон.

— Бывают же такие совпадения! — в свете фонаря лицо сыщика казалось очень бледным. — Бывает же... Посмотрите на этот адрес, доктор.

Уотсон прочитал и вскрикнул едва ли не громче своего спутника. На бумаге был указан тот самый дом в Степни, тот злосчастный дом, где произошло убийство Годфри Нортона.

ГЛАВА 5


— Наконец-то вы вернулись!

Такими словами встретила миссис Хадсон Лайла и Уотсона, едва они появились в квартире на Бейкер-стрит.

— Вы чем-то встревожены? — спросил Герберт Лайл хозяйку. — Что-нибудь произошло, пока нас не было?

— Вчера приходил инспектор Лестрейд, — миссис Хадсон понизила голос. — Просто так, взял и пришёл.

— И вас это встревожило? Но почему? — спросил Уотсон. — Он сказал что-либо такое?..

— Он спросил, кто сейчас живёт здесь. Спросил, не приходил ли кто в последнее время. Интересовался, нет ли каких-нибудь писем. Бродил по гостиной и всё высматривал, высматривал. Очень он мне не понравился. Я ему сказала, что на несколько дней поселила здесь моего знакомого и доктора Уотсона. Так он всё приставал, не приходил ли кто к доктору. Прямо не знаю, что и думать!

Слушая хозяйку, Герберт Лайл всё сильнее хмурился. Когда она замолчала, он подошёл к одному из окон гостиной, отодвинул штору и спросил, задумчиво глядя на улицу:

— А как же он объяснил цель своего прихода, этот рьяный полицейский?

Миссис Хадсон сердито махнула рукой.

— В том-то и дело, что никак! Я и спросить ничего не успела. Он же юркий такой. Раз, раз — и уже здесь. Очень мне стало не по себе. Не вас же, мистер Лайл, он разыскивает?

— Боюсь, что не меня, — Герберт нахмурился ещё сильнее и поманил к себе доктора. — Взгляните, Уотсон!

Доктор посмотрел в окно. На улице было немного людей, и он почти сразу заметил невзрачного мужчину, который, подняв воротник серого пальто, топтался в подъезде, напротив дома№ 2216.

— Увидели? — глаза Лайла сверкнули за стёклами очков.

— Не понимаю, — прошептал Уотсон. — За домом следят. Но почему?

— Миссис Хадсон, мой слуга ещё не приходил? — спросил сыщик.

Хозяйка не успела ответить. Снизу послышался звонок, и через минуту в гостиную влетел запыхавшийся юный мулат.

— Масса Герберт, вы вернулись! — закричал он радостно, — слава богу!

— Генри, сейчас не до излияний! — решительно заговорил Лайл. — Это я должен говорить «слава богу», потому что ты очень нужен мне. Быстро ступай и купи мне все газеты, какие вышли сегодня, если достанешь, то и вчерашние. Занесёшь их сюда, а потом живо поезжай в порт и разузнай у матросов и докеров, не дежурит ли в порту больше полицейских, чем обычно, и какие суда их интересуют. Но смотри, внимания на себя не обращай. Ты понял?

— Да, сэр!

— Ну, так беги! Если вернёшься и меня не застанешь, дождись. Я вернусь сюда, а не на Гудж-стрит.

Когда дверь за юношей закрылась, Лайл попросил миссис Хадсон сварить кофе.

— А обедать? — спросила она возмущённо. — Вы же голодные! Деньги мне за обеды отдали, можно сказать заставили их взять, джентльмены, а сами и не обедаете вовсе. Никуда без обеда не пущу!

— Лайл, придётся подчиниться! — усмехнулся Уотсон. — Я привык есть, когда придётся, мне это не вредит, но у вас вид ужасно утомлённый. Надо поесть, это не займёт много времени.

Герберт нехотя уступил. Они пообедали, и Уотсон подумал, что сейчас молодой сыщик опять засядет за картотеку, но тот собрался уходить.

— Куда вы? — спросил доктор.

— В Степни, — последовал лаконичный ответ. — И в Скотленд-Ярд, вернуть фальшивые серёжки.

— Мне пойти с вами?

Лайл покачал головой:

— Нет, доктор, я попрошу вас остаться. Пожалуйста, последите за этим субъектом в подъезде напротив, и если будут ещё визиты полиции, постарайтесь вытрясти из них, что им тут надо. Очень важно, чтобы сейчас вы были здесь.

— Скажите, Лайл, чего вы боитесь? — тревожно спросил Уотсон.

Молодой человек с досадой махнул рукой:

— А! Сам не знаю. Вероятно, это лишь мои домыслы. Но если они подтвердятся, это будет означать, что произошло нечто страшное... Нет, пока не стану говорить, чтоб не накликать. Прощайте!

И он исчез.

Некоторое время доктор размышлял над странным проявлением суеверия в столь решительном и, кажется, лишённом предрассудков человеке. Потом он подошёл к окну и стал следить за шпионом в сером. Тот пробыл в подъезде до половины восьмого, затем его сменил другой наблюдатель, того часа через три — третий.

Надвигалась ночь. Лайла не было.

Пришёл Генри с ворохом газет, сообщил, что полиции в порту как будто столько же, сколько обычно, но вчера полицейские зачем-то осмотрели пароход, прибывший из Австралии, и долго не давали пассажирам его покинуть.

Узнав, что мистера Герберта ещё нет, юноша встревожился:

— Как же это вы не пошли с ним, масса доктор? — упрекнул он Уотсона. — А если что-то случится?

— Он не ребёнок, а вы, Генри, не нянька, — довольно сердито ответил доктор. — Его профессия, увы, рискованна. Но, в самом деле, где же он?

Лайл вернулся в половину первого ночи. Лицо молодого сыщика было бледно, губы сердито сжаты, брюки до колен забрызганы грязью.

— Где вы были, масса?! — закричал Генри. — Что с вами случилось? И... Ах, что это, что это?!

Вытаращив глаза, он в ужасе ткнул пальцем в большое багровое пятно на рукаве светлого сюртука.

— Сюртук испорчен, только и всего, — сердито ответил Герберт. — А у меня их всего два, и поездка в Италию съела чуть не весь мой наличный капитал. Придётся занять у вас, доктор.

— С удовольствием одолжу, сколько нужно. Но сейчас вам, кажется, нужна и моя профессиональная помощь. Вы же ранены! — воскликнул Уотсон, заметив опытным глазом, что пятно увеличивается. — Генри, несите воды и возьмите в моей комнате бинт, он в чемоданчике, на секретере. А вы, сэр, сейчас же снимайте сюртук.

Лайл пожат плечами, скинул сюртук и засучил рукав до локтя. На тонком, как у мальчика, предплечье выделялся багровый след пули.

— Царапина, — поморщился Герберт. — Чепуха. А вот я стрелять не умею! Надо же было промазать с двадцати шагов! Правда, можно было палить только по ногам: не убивать же свидетеля.

— Да о ком вы? Объясните наконец, что произошло! — стал требовать ответа доктор.

— Сейчас, сейчас... Генри, где ты там? А, вот он. — Лайл упал в кресло, протянув Уотсону раненую руку. — Генри, что в порту?

Юноша повторил свой рассказ. Услышав про австралийский пароход, сыщик побледнел ещё сильнее.

— Так и есть! — прошептал он. — Но зачем, зачем он это сделал?!

— Вы о Холмсе? Значит, мы думаем одно и то же! — воскликнул Уотсон. — Но неужели он?..

— А какого ещё дьявола здесь крутится Лестрейд?! — взорвался сыщик. — Что ему надо?! Ах, Уотсон, хотел бы я, чтобы это было не так. Но если это так, то значит, там с ним случилась беда. Не знаю, что и подумать. Недавно мне приснилось, будто я иду и иду через какую-то бесконечную пустыню. И умираю от жажды.

— Полно, Лайл! Что за впечатлительность? На вас это непохоже! — возмутился Уотсон. — Скорее всего это действительно наши с вами домыслы. Этого не может быть! Не захочет же Холмс стать преследуемым скитальцем, которому нет дороги домой? Полно! Вы переутомились и переволновались. Что с вами произошло?

— Сейчас расскажу. Промывайте, промывайте, я морщусь не от боли, а от досады. Так вот. Я приехал в Степни, зашёл в этот проклятый доходный дом, в котором, как вы знаете, арестовали вашего друга... Квартиру, где жил Гендон, сразу отыскал, он снимал её на третьем этаже, под именем Ричарда Грея. Описание, время приезда, всё совпало полностью. Квартирка сейчас занята, и мне пришлось применить немало изобретательности, чтобы осмотреть её. Как я и думал, возможность наличия в ней тайника исключается: стены недавно заново оклеены обоями, пол крашеный, краска везде ровненько так затекла в щели, окна невысокие, рамы узкие. Но когда я стал прощупывать соседей, вдруг повезло. Стена в стену с Гендоном, а ныне с новым жильцом живёт некая миссис Фиксмор, вдова. Она страдает подагрой, иногда неделями не выходит из комнаты, её навещает замужняя дочь, но редко. Поэтому любимое занятие милой старушки — подслушивать разговоры соседей. У неё целый аппарат изобретён: стеклянная банка обвитая проволокой, а на другом конце — пробка. Одно ухо затыкается, проволока надевается на голову, банка отверстием приставляется к стене, к полу или к потолку. Ради того, чтобы слушать соседей сверху, миссис Фиксмор влезает на шкаф. Это с подагрой-то! Мистер Ричард Грей жил, по её словам, очень тихо, но несколько раз у него бывали какие-то люди, мужчины и говорили они чаще всего вполголоса, так, что даже её устройство не позволяло много расслышать. Но однажды, а именно около шести месяцев назад, какой-то мужчина с очень басовитым голосом сильно разругался с мистером Греем. Их разговор со слов миссис Фиксмор я записал.

— Как? — удивился доктор. — Она, что же, не только подслушивает, но и запоминает всё, что услышит? У неё такая феноменальная память?!

— Да нет, — Герберт рассмеялся. — Это было бы уже слишком. Просто милая подагрическая старушка завела себе дневник, в который всё подробно записывает. Возможно, отдельные слова и фразы она и путает, но в целом — почти стенограмма. Вот, послушайте, я вам прочитаю, не то мои каракули разобрать будет трудно:

Итак, слова гостя мистера «Грея», с которых миссис Фиксмор начала записывать: «Какого чёрта ты вообще с ним связался? Как он сумел узнать, что они у тебя?» Ответ Гендона-Грея: «Виновата твоя дура, Антония. Какого чёрта она мне писала?! Он перехватил письмо и всё узнал! А ему только дай!» Гость: «Ну, ты шлёпнешь его, а если он их уже сплавил?». Дальше не расслышала. Гость (минуты через две): «И как, только, он тебя узнал?». Гендон: «Да ведь мы с ним в молодости три года вместе служили в департаменте. Он тогда уже был первый плут!» Дальше минуты три ничего не было слышно. Гость: «Но если улизнёшь с ними, имей в виду...» Гендон: «Поди к дьяволу! Всё будет, как условлено». Эту запись миссис Фиксмор считает одной из самых интересных в своём дневнике. Меня же более всего заинтересовало упоминание о департаменте. Если удастся установить, когда именно Гендон там служил, и кто служил в том же учреждении одновременно с ним, можно будет отыскать того таинственного человека, который, видимо, спугнул похитителя сапфиров, кого, по утверждению миссис Мориарти, Гендон «шлёпнул!» Если поймать Гендона на этом убийстве, легче будет присовокупить к его заслугам и убийство, совершенное девять лет назад.

— Но проще просмотреть уголовную хронику за последние месяцы, — возразил Уотсон. — Ведь убийства там фиксируются, а совершаются они не каждый день.

— Стоп, стоп! — покачал головой Лайл и слегка покривился, потому что доктор как раз прижигал ранку йодом. — Вы забываете, что говорила синьора Антония, она сказала, что это убийство было приписано кому-то другому, так что установить в этом случае «авторство» Гендона по полицейским протоколам не удастся. Кстати, заодно с Клеем мы, наверное, спасём от безвинной кары ещё одного человека, если, конечно, он не повешен. Но я не досказал вам своих приключений. Итак, я выслушал и записал показания миссис Фиксмор, их, конечно, можно будет использовать и на суде, хотя едва ли они будут признаны веской уликой: а вдруг это просто бред старой дуры? Закончив беседу с доброй старушкой, я пошёл осмотреть дом снаружи, знаете, на всякий случай. Вы помните, конечно, это здание, вы там были. Может быть, помните и пруд позади дома?

— Помню, — кивнул Уотсон.

— Сейчас его задумали вычистить. Там стоят две помпы, воду откачивают в отгороженную часть пруда. Под окнами дома воды осталось совсем немного. Я бродил впотьмах по противоположному берегу пруда, как вдруг увидел, что на фоне серой стены дома крадётся чья-то фигура. То был высокий мужчина, одетый в чёрное пальто. Я спрятался за кустами и следил за ним. Мужчина засучил брюки, снял ботинки, зажёг небольшой фонарь и полез в воду. Он бродил по оставшейся от пруда луже и упорно что-то там нашаривал. Наконец, его рука, кажется, на что-то наткнулась, и он стал это что-то ощупывать, а оно, должно быть, скользило у него в пальцах. Тут я понял, что надо действовать, что-то мне подсказывало: ищет он как раз то, что и мы! Вот тогда я здорово пожалел, что не взял вас с собой, доктор! Но делать было нечего. Я выскочил из моего убежища, вскинул револьвер и крикнул: «Руки вверх, мистер! Что вы там делаете?» Он вздрогнул и едва не шлёпнулся в воду, но собрался с духом и заорал в ответ: «А тебе какого дьявола надо?» Физиономию его фонарь освещал снизу, и от этого она показалась мне совершенно бандитской, да таковая она и есть. Я сказал: «Стойте смирно, мне очень уж интересно знать, что именно заставило вас ползать по этой луже и ковыряться в грязи?» Он молчал, и я двинулся к нему вдоль берега пруда. Осёл, пожалел ботинки, надо было идти по воде. Ну, едва я чуть-чуть отклонил прицел, он выхватил револьвер и выпалил в меня. Пуля царапнула мне руку, но оружия я, к счастью, не выронил и тоже выстрелил. Целил в ноги, но, увы, промазал! Незнакомец снова спустил курок, пуля оторвала мне клок волос, но не задела головы. Я понял: его фонарь освещает меня с головы до ног, а мне свет мешает целиться. Выстрелил и, очевидно, по счастливой случайности попал. Фонарь разбился, масло хлынуло на мокрую грязь и погасло, едва вспыхнув. Незнакомец побежал, я за ним. Стреляли и он, и я, пока были патроны, я — по ногам, он явно мне в голову. Но оба, к обоюдному счастью, промазали. Потом бандит исчез в переулках Степни, а я вернулся к пруду, понимая, что он может поколесить по городу и потом тоже туда вернуться. Тут появился, к счастью, полицейский, и я, показав ему свою визитную карточку, велел караулить пруд до утра.

— Значит, утром нам предстоит осмотреть эту самую лужу? — спросил Уотсон. — Будем искать то, что искал ваш недавний знакомец?

— Да, и отправимся мы как можно раньше. Я мог бы поискать и сейчас, но меня остановило, во-первых отсутствие фонаря и даже спичек, а во-вторых, нежелание посвящать полицию в цель наших розысков. До поры до времени. Не то их ретивость может помешать нам. Спасибо, доктор, я теперь совершенно не чувствую боли.

Молодой человек оглядел повязку, опустил рукав рубашки и, откинувшись на спинку кресла, любимого кресла Шерлока Холмса, закрыл глаза.

— Я только одного не понимаю, — прошептал он, — если Гендон, допустим, внезапно вынужден был спрятать сапфиры и выкинул их из окна в пруд... Допустим. Тайник хороший. Никто не найдёт. Но как могли они оказаться там, где этот тип искал их?

— То есть? — не понял Уотсон. — Вы сами себе противоречите. Если Гендон выкинул сапфиры в пруд, то они и лежат в пруду.

— Конечно. — Лайл с досадой махнул рукой. — Лежат. Но вся штука в том, что искал их мой агрессивный приятель совсем не под тем окном! Окна Гендона гораздо севернее, от них не докинешь.

— А если он бросил их не из своего окна, а просто с берега? — предположил доктор.

— А вот об этом я не подумал. Может быть. А, может быть, мы с вами просто фантазируем. Лично у меня голова плохо работает. Генри, пожалуйста, согрей нам с доктором кофе, спиртовка вон там. Согрей и отправляйся домой, а мы с доктором ляжем спать. У нас на сон часа три, не больше.

— Но утром я пойду с вами, сэр! — твёрдо сказал мулат.

— Пойдёшь, пойдёшь, ладно. Если не будешь мне мешать. Тогда, может быть, миссис Хадсон устроит тебя здесь на ночлег?

— Да пускай ложится на диване, в гостиной, — по-хозяйски распорядился Уотсон. — Если, разумеется, ваш Пятница не слишком громко храпит.

Ещё не рассвело, когда кэб доставил сыщика, его слугу и доктора Уотсона на неприятно знакомую улицу, к громадному, скупо освещённому лишь одним угловым фонарём, дому.

Здоровенный полицейский выступил из темноты навстречу идущим и рявкнул:

— Кто там шляется?

— Это я, Лайл, — ответил молодой человек. — Спасибо, констебль Браун, вы свободны. Вы очень помогли нам тем, что здесь подежурили.

— Стоит ли, сэр! — улыбнулся полицейский. — Участок так и так мой. Желаю удачи, сэр. Свистите, если что. Свисток-то имеете?

— Имею, само собой! — и Герберт показал висящий на шнурке полицейский свисток.

Доктор зажёг между тем фонарь, и вся троица, обогнув дом, подошла к берегу обмелевшего пруда.

— Я полагаю, джентльмены, нам не повредит немножко поработать насосом, — весело проговорил Герберт. — Генри подержит шланг, а мы с доктором покачаем. Я хочу, чтобы обнажилось дно.

— А может, вы подержите шланг, масса, а покачаю я? — предложил Генри. — У вас рука болит.

— Делай то, что тебе велят, ты обещал меня слушаться! А не то отправлю домой! — сердито оборвал Лайл и взялся за ручку насоса.

Юный мулат с тяжким вздохом подчинился, и работа началась.

Вода уходила быстро, и когда небо над унылыми крышами Степни стало светлеть, возле берега старого пруда образовалась широкая полоса влажного обнажённого дна.

— Сюда светите! — крикнул Лайл.

Не жалея брюк и ботинок, молодой человек кинулся в вязкую грязь. Он осматривал, дно фут за футом и наконец произнёс дрожащим от возбуждения голосом:

— Вот. Вот она!

Генри и доктор посмотрели на то место, над которым он присел на корточки, и увидели какой-то четырёхугольный предмет, выступающий из-под слоя ила.

Герберт стёр ил ладонью, и открылась крышка, квадратной коробки, судя по чёрному металлическому блеску, серебряной.

Лайл поднял её, осветил фонарём небольшой замочек.

— У нас нет времени подбирать ключ! — воскликнул сыщик и, просунув лезвие складного ножа под язычок замка, сломал его.

Крышка была плотно притёрта и открылась с трудом. Под ней оказался кусок сложенного втрое синего бархата, а под бархатом, на светлой замшевой подушечке, лежали, сияя и переливаясь в свете фонаря, знаменитые «глаза Венеры».

— Клянусь святым Маврикием! — прошептал Генри. — Никогда таких не видывал!

— И не увидишь, — усмехнулся Герберт Лайл. — Вот, Уотсон, смотрите: вот они, чудовища, погубившие уже двоих человек. Красивые, да?

Он достал из кармана коробочку с фальшивыми сапфирами, так пока и не отданными в полицию, и сравнил их с настоящими.

— Да, теперь разница видна, — сказал он. — Но работа всё равно поразительная. Не лезьте в грязь, джентльмены, я сейчас сам вылезу из этой лужи. Просто мои нош приросли к месту. Я не смею верить в такую удачу.

— Лайл! — горячо воскликнул Уотсон. — Вы совершили настоящий подвиг, которым гордился бы и сам Шерлок Холмс, и он вам скажет то же самое, я уверен! Вы спасли человеческую жизнь, сняли с человека клеймо убийцы и вернули ему лез тридцать свободы. Дайте мне пожать вам руку, сэр!

— О, доктор! — Герберт Лайл вспыхнул, как ребёнок, и потупился. — Я... Спасибо! Но рано ещё говорить, что дело закончено. Мы должны ещё найти настоящего убийцу, вернее, арестовать его, ибо он уже найден. Мы должны объединить все доказательства его вины и представить их полиции. Тогда уверенно можно требовать пересмотра дела Джона Клея.

— Надеетесь поймать преступника на эту коробочку? — спросил Уотсон.

— Надеюсь. Человек в чёрном пальто не знает наверняка, зачем я пытался задержать его, а даже если догадывается, всё равно будет рисковать. Слишком жирный куш, чтобы отступиться из-за простых опасений. Нет сомнения, что его заставила ускорить действия чистка пруда, не то он, быть может, схоронил бы здесь свой клад на год — на два. Сегодня воскресенье, значит, рабочие вернутся, чтобы закончить откачку воды, только завтра. Вот мы сейчас и положим коробку на место, только поменяем её содержимое. Скотленд-Ярд извинит нас, мы рискнём этими бесподобными подделками. Вот так. Замок я зря сломал, но его можно приладить — будет почти совсем незаметно. Ага! Ну, а теперь кладём её туда, откуда взяли, и качаем воду обратно. Ничего не поделаешь. До прежнего уровня. Генри, бери шланг, а я... Постойте! Что это?!!

Лайл вдруг вздрогнул и, поспешно сунув доктору коробочку с настоящими «глазами Венеры», кинулся вновь в грязную жижу.

Теперь уже стало достаточно светло, и даже без фонаря было видно, что на расстоянии фута в полтора от того места, куда Герберт вновь поставил серебряную шкатулку, лежат два продолговатых одинаковых предмета. Между ними было не более фута.

Лайл точно таким же движением, каким перед этим очистил от ила шкатулку, смахнул вязкий слой и с этих предметов. И тотчас вскрикнул, будто его ударили:

— Не может быть!!! Значит, значит, это не он... А я... А я-то! Боже правый, какая чудовищная цепь совпадений!

— Да, о чём вы, Лайл? Что всё это значит? — Уотсон ничего не понимал.

— Что с вами, масса Герберт? — испугался Генри.

И оба, доктор и юный слуга-мулат, в свою очередь, бросились к странной находке сыщика.

И застыли, решительно ничего не понимая.

На дне пруда, нацелив друг на друга воронёные дула, лежали два револьвера. Курки обоих были зловеще взведены.

Часть шестая БЕГЛЕЦЫ

ГЛАВА 1


На второй день после того, как вода кончилась, у обоих путников появилось и постепенно стало расти ощущение, что их рты наполнены горячим песком, и песок с каждым вздохом проникает в лёгкие, жжёт их и заполняет, а язык, распухший и тяжёлый, не может вытолкнуть изо рта эту сухую колючую массу.

Оставалось идти ещё два дня точно на восток, два дня до долины речки, питающей посёлок Калгури, два дня по совершенно сухой каменисто-песчаной равнине, где ничего не росло, где, кажется, не было ничего живого.

Сухари кончились одновременно с водой, но есть хотелось совсем не так, как пить, на второй день голод и вовсе прошёл, но стала расти слабость, невыносимая, тошнотворная, со звоном в ушах, с кровотечением из носа и рта.

Что это такое, Шерлок? Чахотка? — спросил Джон, в первый раз увидев кровь на ладони, которой он провёл по губам.

— Что ты глупости говоришь? Какая чахотка? — голос Шерлока стал хриплым, но как будто сохранил прежнюю уверенность. — Это от рвоты. Тебя рвало, а желудок пустой. Старайся не обращать внимания. Пройдёт.

— У тебя ведь в одной фляге осталось что-то, — прошептал молодой человек. — Когда мы это выпьем?

— Там осталось немного, — покачал головой Холмс. — Если бы колодец не оказался пустым, у нас сейчас было бы полно воды. Но мы же с тобой знали, что можем и не пополнить запасы, так что придётся сэкономить. Надо дотянуть до завтрашнего вечера, послезавтра последний переход, послезавтра к полудню мы должны добраться до реки, если не пойдём медленнее.

И снова они шли молча, стараясь не расходовать силы на разговор. Друзья избегали и смотреть друг на друга, потому что каждый видел на лице другого страшные следы жестокой жажды. Кожа их пожелтела, губы ссохлись и стали трескаться, щёки ввалились. У Клея вокруг глаз появилась густая чернота, и сами глаза, ставшие меньше под припухшими веками, смотрели слепым потускневшим взглядом. Волнистые волосы свалявшимися прядками падали на лоб, щетина и грязь превратили застывшее лицо в маску, тоскливую маску страдания.

Шерлок держался лучше своего товарища. Его лицо, хотя и осунулось, но несильно измейилось. Глаза сохранили стальной блеск, взгляд оставался ясным. Шёл он тоже достаточно твёрдо, только иногда спотыкался, но каждый раз упрямо сохранял равновесие и шагал дальше, слегка наклонив голову, чтобы неистовое австралийское солнце не слепило его.

К вечеру второго дня жажды на горизонте показались, освещённые розовым сиянием вершины огромных деревьев, за ними рисовались горы, покрытые снегом, над горами белой пеной текли облака.

— Не думал, что увижу это когда-нибудь! — проговорил чужим, сухим голосом Джон. — Смотри, совсем как настоящие!

— Лучше не смотреть, — опуская голову, — ответил Шерлок. — Их же нет. Нет, и всё.

Мираж погас через несколько минут, но следом за ним явился новый, и этот новый был ужасен: примерно на расстоянии полумили от путников реально и осязаемо засверкала река!

Клей тихо вскрикнул, рванулся вперёд, оступился и упал лицом в рассыпчатый песок.

— Дьявол! Будь ты проклято!..

Руки молодого человека судорожно шарили по земле, ища опору, чтобы поднять, оторвать от горячего песка отяжелевшее тело.

— Не кидайся за миражами. Держи себя в руках. Ты же знаешь, что это — иллюзия. Крепись.

Преодолевая головокружение, Шерлок нагнулся и помог товарищу встать.

— Ты же знал, на что идёшь, Джони.

Молодой человек посмотрел на него синими, ещё более синими в чёрных обводах глазами и прошептал:

— Дойдём ли мы, а? Шерлок? Дойдём?

— Да, — ответил он твёрдо и, повернувшись опять к востоку, к сияющей среди песков реке, пошёл прямо на неё, а она отодвигалась, ускользала, текла к горизонту, мучая и дразня.

Когда совершенно стемнело, они свалились на землю, там, где остановились, не выбирая удобного места.

— Шерлок! Выпьем по полглотка, — предложил с отчаянной надеждой Джон Клей. — Или я завтра не встану.

— Если сегодня выпить по полглотка, завтра будет всего по глотку, а то и меньше, — встряхнув флягу, проговорил Холмс. — Нет, нельзя. Ты же сам знаешь, нельзя.

Ночью поднялся лёгкий ветер, и гонимый им песок начал шуршать по неровным бокам камней, и шуршание это походило на слабый свист пара, на тихое шипение множества змей. Песчаные струйки текли по лицам лежащих на земле людей, забирались под одежду, окружали их крохотными барханчиками, будто хотели взять в плен и утром не дать подняться.

Шерлок задремал, и во сне ему казалось, что его опутывает тонкая, почти невидимая сеть, он вырывался из неё, рвал её паутинные верёвки, но она опять наползала, и руки немели, стянутые ею.

Усилием воли Холмс прогнал кошмар, открыл глаза. Небо висело над ним, осыпая лучами громадных звёзд, но глаза слепли от попавшего в них песка. Он отряхнул его с лица и одежды, достал из кармана платок, прикрыл им лицо. Сон долго не шёл, а потом вдруг приснилась, будто вылилась из прежнего кошмара, та самая река, которая манила их за собой перед закатом. Он побежал к ней, зная, что не добежит, и вдруг... добежал. Его тело врезалось в сверкающие струи, он поплыл, потом отдался во власть течения, и оно несло и несло его, и вода шумела, бурлила, голубые водовороты переливались на серебристых волнах, а тело было лёгким, кажется, легче воды.

И вдруг шум реки перешёл в рёв, и Шерлок понял, что уже не река, а сумасшедший горный поток несёт и тащит его за собой, а впереди, впереди, он это понял, был водопад. И вот он увидел его, увидел неимоверный обрыв между скал и водяную стену, которая бесконечно рушилась с этого обрыва, а внизу — чёрные оскаленные пасти утёсов. Последним усилием Шерлок ухватился за выступающий из воды камень, прижался к нему, задержал падение.

Но над ним нависла чья-то голова, страшная, тяжёлая, с огромным выпуклым лбом и неподвижными глазами. Голова раскачивалась, как у змеи, а голос был похож на шипение:

— Прыгай! Прыгай же! Ты не захотел последовать за мной, когда я звал тебя, но я за тобой пришёл, это я привёл тебя сюда. От судьбы не уйдёшь! Прыгай!

— Убирайтесь к дьяволу, профессор! — захлёбываясь, ответил Холмс. — Отправляйтесь в преисподнюю, откуда вы вылезли! А я хочу жить! За вами я всё равно не пойду...

— Прыгай! — хрипел призрак Мориарти и вытягивал вперёд костлявую руку. — Прыгай!

— Не бойся, Шерлок! — вдруг крикнул рядом знакомый голос. — Он ничего тебе не сделает, он над тобой не властен! Держись за меня!

— Ирен, милая, опомнись! — он не видел её, вода слепила глаза. — Ирен, у тебя не хватит сил меня удержать. Ты же только женщина!

— Ах, Шерлок, ты не знаешь, сколько сил у женщины, когда она любит! Держись за меня!

Он открыл глаза. Небо светлело. Грудь ныла, её сжигал огонь, неугасимо пылающий в пересохшем горле.

«Выпить глоток? — пришла коварная мысль. — Нет, нельзя. Но хотя бы потрогать рукой флягу, подумать о том, что сегодня вечером можно будет глотнуть из неё...»

Шерлок рукой пошарил возле себя и похолодел. Лежавшая рядом фляга исчезла! Он вскочил, облившись холодным потом. Неужели, пока он спал, Джон?.. В глазах стало темно, он зашатался, колени подогнулись. Холмс упал и, падая, больно ушиб колено об эту самую флягу. Она лежала там, где и раньше, просто во сне он от неё отодвинулся. Одного взгляда было достаточно: никто её не трогал.

Некоторое время Шерлок сидел неподвижно, лишь слегка встряхивая головой, чтобы избавиться от вновь осыпавшего лицо и волосы песка.

Джон лежал, скорчившись, закусив губы, в полутьме казалось, что его лицо сведено судорогой.

— Джони! — окликнул его Шерлок и испугался своего голоса: в горле что-то свистело и клокотало, звук выходил точно из разорванного меха.

Клей с трудом открыл глаза, привстал.

— Что?

— Идти надо, Джони. Утро.

До полудня они прошли не большие десятка миль. Впрочем, Шерлок так и рассчитывал. Теперь им оставалось пройти последние, самые страшные двадцать пять миль. Если завтра они не дойдут до реки, если лгала карта, или Шерлок что-то неверно запомнил в ней, скорее всего они погибнут. Нет, не скорее всего. Они погибнут наверняка...

— Шерлок, отдохнём! — сказал Джон. — Уже полдень. Я больше не могу!

У Холмса не хватило духа сказать, что надо бы пройти ещё хотя бы одну милю: по карте на таком расстоянии от места, где они сейчас находились, пролегал овраг, в нём можно укрыться от солнца, найдя хотя бы скупую тень. Но Джон не мог больше идти, да и самого Шерлока неудержимо тянула рыжеватая, покрытая трещинками и песчаными горками поверхность земли.

Некоторое время они дремали, прикрыв головы полами армейских рубашек, подставляя сумасшедшему полуденному солнцу воспалённые спины, защищённые только тонким пропитанным потом бельём.

Потом Шерлок понял, что уже не встанет, если будет ещё лежать. Он поднялся на ноги.

«Надо посмотреть, сколько воды во фляге, — подумал он. — Хватит ли на вечер, чтобы немного утолить жажду».

Он отвинтил крышку фляги, заглянул внутрь. Вода оставалась лишь на самом дне, глотка три-четыре, не больше.

Подавляя страшное искушение, Шерлок собирался уже поскорее снова завинтить крышку, как вдруг две руки вцепились одна во флягу, грозя вырвать её и выплеснуть весь остаток воды, другая — ему в горло. Расширенные, полные безумия глаза смотрели с ужасом и ненавистью.

— Сволочь! — прохрипел Джон. — Ах ты, сволочь! Решил всё выпить один! А мне подыхать?!!!

— Не сходи с ума! — крикнул Шерлок.

Ослабевшая рука Клея не могла сильно стиснуть его шею, но он испугался за флягу, горлышко которой было ещё открыто. С огромным усилием Холмс оторвал от себя своего обезумевшего спутника и отступил.

— Ничего я не пил, слышишь! Успокойся!

Но бешеная злость вскипала уже и в нём самом, в душе родилось желание броситься на Джона, как только что тот бросился на него.

В это мгновение рука Клея скользнула в карман, и мгновение спустя Шерлок увидел, как блеснуло солнце на стволе револьвера. Обеими руками Джон мучительно пытался взвести курок, но тот застыл, точно припаянный к корпусу. Обессиленному человеку было не справиться с ним.

— Ты что, совсем не в себе?! — зарычал Шерлок.

Вложив в удар всю оставшуюся силу, он выбросил вперёд правую руку, и сжатый кулак, как таран, врезался в потемневшее, перекошенное лицо Джона. Тот упал, выронив револьвер, нелепо раскинув руки.

Солнце на миг ослепило Шерлока, тот зажмурился, затем посмотрел на своего спутника. Джони лежал шагах в десяти от него, на спине, плотно зажмурив глаза. По его подбородку текла тонкая струйка крови.

«Это я сделал! — с отвращением подумал Шерлок. — Я! Но зачем? За что? Разве сегодня ночью мной самим не владело такое же безумие? Разве он виноват в том, что у меня больше воли и сил? Господи, почему он лежит так неподвижно?!»

Холмс кинулся к лежащему, тяжело опустился возле него на песок, приподнял его голову. «Дышит!» — пронеслась облегчающая, спасительная мысль. Платком Шерлок отёр кровь с губ молодого человека, затем отвинтил крышку фляги, с величайшей осторожностью налил в неё немножко воды, примерно треть того, что ещё оставалось, зажал флягу между колен и также осторожно, низко склонившись над Джоном, влил воду из крышки в его полуоткрытый рот.

Губы лежащего дрогнули, глаза приоткрылись. Он застонал, шевельнулся, потом в лице его появилось осмысленное выражение.

— Шерлок!.. — прошептал он. — Что это? Что такое со мной было?

— Ничего. Помрачение. Уже прошло, — ответил Холмс, своей тенью заслоняя голову товарища от солнца. — Полежи немножко, и пойдём.

— Ты иди. — Клей провёл языком по воспалённым губам, затем его взгляд упал на открытую флягу. — Для чего ты это? Зря. Иди один, я не дойду. Не могу.

— Нет, можешь. — Шерлок чувствовал, что у него начинает сильно кружиться голова, но подавлял головокружение, делая над собой неимоверные усилия. — Джони, ты пошёл из-за меня, со мной.

Я дойду с тобой вместе, или мы оба не дойдём. Надо идти. Тебе больно?

— Нет.

Джон вдруг улыбнулся. Его глаза ожили, он привстал.

— Кажется, пройду ещё сколько-нибудь. Эта капля воды вернула мне силы. А ты пил?

— Да, — солгал Холмс. — Тоже чуть-чуть. Там ещё осталось.

— Тогда закрой флягу.

Шерлок завинтил крышку, встал, отыскал и поднял револьвер, протянул его Джону.

— Нет, — тот покачал головой. — Оставь лучше у себя. В минуту малодушия я могу снова с собой не совладать.

— Брось! Я и секунды не верил, что ты застрелишь меня.

— Секунду не секунду, а в какой-то момент верил, не то не врезал бы мне. Возьми, пожалуйста. Я в тебя не выстрелю, а вот сам в себя, возможно, могу. Если опять станет так же паршиво!

— Ну, у тебя и мысли! Ладно, давай револьвер.

Они прошли милю или полмили, и вдруг у Клея опять началась рвота, а потом кровь хлынула из носа и рта. Он шёл, стирая её ладонью, сплёвывая, ничего не видя перед собой, потому что и в глазах его плясали кровавые круги.

Увидев, что онспоткнулся и едва не упал, Шерлок подошёл и, молча взяв его исхудавшую бессильную руку, обвил вокруг своего плеча.

— Я сам! — прохрипел Джон. — Пусти!

— Меньше разговаривай! — сквозь зубы сказал Шерлок, теснее прижимая его к себе и чувствуя, как от тяжести обмякшего тела растёт боль в его собственной спине, в коленях, в плечах.

К вечеру он уже не вёл, а почти нёс на себе товарища.

Впереди показались какие-то скалы, и когда стало темнеть, беглецы дотащились до них и упали у подножия одной из скал.

Ветра не было, вокруг стояла совершенно немыслимая, мёртвая тишина. Солнце садилось в красноватую дымку, и горизонт казался размытым, будто кровь заката, стекая с неба, впитывалась в землю.

Шерлок снял с пояса флягу, открыл её и протянул товарищу:

— Пей.

Джон сделал над собой ужасное усилие и качнул головой:

— Нет. Сначала ты...

Холмс поднёс флягу к губам и спокойно вскинул голову. Но вода лишь коснулась кончика его языка, он не наклонил флягу сильнее. Его горло дрогнуло, как будто он сделал большой глоток, и вот Шерлок уже оторвал жестянку ото рта и тыльной стороной ладони отёр губы, а затем языком слизнул с руки воображаемую влагу.

Подвергнув себя этой жестокой пытке, он опять подал флягу Клею.

— Пей. До конца, всё, что осталось.

Джон приник губами к горлышку и почти мгновенно осушил флягу. Воды хватило на один полный глоток и ещё на половину глотка.

Уронив пустую флягу, молодой человек некоторое время сидел, прислонившись спиной к скале, потом вдруг закрыл лицо руками, и плечи его задрожали.

— Перестань, Джони! — попытался упрекнуть его Шерлок. — Ну что с тобой творится? Пусть это была последняя вода, но завтра в полдень, даю тебе честное слово, мы будем возле реки, а может быть, выйдем и к озеру. Эти скалы есть на карте, я помню их. Теперь нам осталось пройти только пятнадцать миль. Всего пятнадцать миль, Джон!

— Я не о том! — чуть слышно прошептал Клей. — Я ведь видел, что ты не выпил ничего... догадался... и не смог удержаться. Я же дрянь!

Рука Холмса ласково сжала плечо Джона.

— Чепуха! Я не хочу пить. Мне случалось не пить по три дня, и я не умирал. А тебе это было нужнее. Пойми: там всё равно не хватило бы на двоих.

— Прости меня! — Джон отнял руки от лица, по его грязным щекам ползли мокрые дорожки. — Навязался же я на твою шею... вот уж в полном смысле слова. Если бы ты не напоил меня, сегодня днём и сейчас, я бы умер. Я уже умирал, я чувствовал это... Шерлок, откуда в тебе столько сил?

— Жилось нелегко, — улыбнувшись, ответил тот. — А ты не разговаривай, не трать силы. Завтра идти ещё. Закрой глаза и усни.

Сам Шерлок не спал эту ночь, его пугала мысль заснуть и не проснуться.

С рассветом они снова потащились по сухой равнине, между редких скал, на этот раз поддерживая друг друга. Миражи появлялись перед ними ежечасно, но друзья не смотрели на них, почти не смотрели вперёд, изредка проверяя по солнцу правильность пути, в основном глядя под ноги, чтобы не оступиться и не упасть.

Ближе к полудню равнина сменилась невысокими холмами, на которых местами росли какие-то колючие, совершенно сухие растения. Кое-где между холмами угадывались русла пересохших ручьёв. В таких руслах порой находят воду: достаточно вырыть ямку фута в два. Но здесь рыть не имело смысла: земля была слишком сухой.

Ещё час невыносимого пути, и вдруг Шерлок наклонился и вскрикнул:

— Джон, смотри! Мы уже близко! Смотри же!

Под ногами путников, на рыжеватой земле, дрожали чахлые, но живые стебельки травы.

— Значит, до воды не больше мили! Идём! Ещё совсем немного...

Они вдруг снова нашли в себе силы и пошли немного скорее. Солнце палило нещадно, но снова появился лёгкий ветер, и это слегка смягчило жару.

Через некоторое время холмы раздвинулись, и между ними вдруг блеснула полоска дивного бело-голубого цвета.

Джон ахнул и пошатнулся, схватившись за плечо друга.

— Шерлок! Это... Это опять мираж!

— Нет. По карте это уже то самое место... Это уже река. Вперёд!

Они побежали, спотыкаясь, качаясь на бегу, хватаясь друг за друга, пока не вступили в прохладные струи потока, пока вода не дошла им до колен. Тогда оба попадали на колени, наклонились и стали пить. И обоим казалось, что они никогда не напьются.

ГЛАВА 2


Шерлок проспал не меньше трёх часов и спал бы, вероятно, дольше, но внезапно его разбудил хлопок револьверного выстрела, раздавшийся в двух шагах.

Он вскочил, как подброшенный, мгновенно проснувшись, хватаясь за карман, куда он положил револьвер, отданный ему Клеем. Но револьвера на месте не оказалось.

— Шерлок, всё в порядке! — услышал он позади себя голос Джона. — Смотри, как нам повезло!

Молодой человек стоял под соседним деревом, держа в правой руке ещё дымившийся револьвер, а левой поднимая за крыло большую пёструю птицу.

— Я проснулся, а они как раз пролетают над рощей, — объяснил Джон. — Ну, улетели, конечно. А я подумал: вдруг опять полетят? Взвёл курок и стал ждать.

— Постой! — прервал его Холмс. — Или я с ума сошёл, или револьвер был у меня в кармане.

— А я там его и взял, — подтвердил Джон.

— Чтоб мне провалиться! — не выдержал Шерлок. — Я сплю чутко, как кошка, но даже если сплю крепко, меня легче во сне раздеть догола, чем вытащить у меня оружие.

— Это смотря кому, — скромно потупившись, заметил Клей, подходя к товарищу и торжественно вручая ему убитую птицу, которая оказалась довольно крупным австралийским попугаем. — Я не хотел будить тебя, ну вот и взял, не спросив разрешения, взял, а ты и не пошевелился. Это так же верно, как и то, что теперь револьвер опять в твоём кармане.

Шерлок провёл рукой по своим армейским брюкам и неистово расхохотался:

— Виртуоз! Вот попробуй не восхититься, когда мошенник так ловок, что у ищейки на ходу ошейник снимает, а она его и не чует. Теперь, будь любезен, вытащи у меня спички и разведи костёр, а я покуда ощиплю и выпотрошу эту птичку. Думаю, она нас подкрепит.

Попугай действительно оказался достаточно упитанным, а мясо его отменно вкусным. Впрочем, и будь оно жёстким и неприятным, друзья едва ли уничтожили бы его с намного меньшим аппетитом.

— Теперь, — заметил Шерлок, — у нас есть возможность не заявиться в таком жутком виде прямо в Калгури, а немного прийти в себя, провести ночь в этой рощице, утром побриться, освежить одежду и идти с меньшим риском.

Джон согласился с товарищем.

Дождавшись сумерек, они вышли к реке, разделись и выкупались, а затем постирали бельё, почистили всё остальное, вернулись в рощу и, развесив свои тряпки, точно флаги, на ближайшем дереве, в одних закатанных до колен брюках уселись возле слабо потрескивающего маленького костерка.

Вечер был душный, обычный австралийский вечер, каких они встречали уже множество, но оба вдруг почувствовали его особенность: это был первый вечер свободы... Те, что застигали их в пустыне, в дороге, в счёт не шли: тогда перед беглецами стоял вопрос — добраться или умереть. И хотя смерть тоже несёт в себе свободу, ту единственную, полную, о которой иной раз мечтает человек, истощив свою волю и силы, оплакав свои желания, но о такой свободе друзья не мечтали, не за ней отправились они в свой ужасный путь. Нынешний вечер пришёл поздравить их с победой. Конечно, опасность ещё была велика: их могли поймать и в Калгури, и в Мельбурне, куда они собирались ехать из столицы золотоискателей, и в Лондоне. Правда, если бы их и не поймали, им обоим предстояло снова отдать себя в руки закона, и если Джон мог ещё надеяться заслужить снисхождение Фемиды, то Шерлоку рассчитывать на неё не приходилось: он сам обманул сию слепую и одновременно всевидящую богиню, обрушив её меч на свою голову. Но всё-таки сейчас, сию минуту, они ощущали себя свободными, свободными нелёгкой ценой, и этот вечер свободы стал их праздником.

Некоторое время оба сидели молча. Клей первым нарушил молчание:

— Жаль, нечего выпить, — сказал он. — Я бы выпил за тебя.

Шерлок беззвучно рассмеялся:

— Если бы тебе, скажем, полгода назад сказали, что ты захочешь за меня пить, ты что бы ответил на это?

— Хм! Сказал бы, что выпью с удовольствием за упокой твоей души. Прости, но это — правда. Ну, а если бы тебе сказали, что ты потащишь Джона Клея на своих плечах через Великую австралийскую пустыню и отдашь ему последнюю каплю воды, которая, кстати, причиталась тебе, что сказал бы ты?

— Я бы посоветовал тому, кто сказал мне такое, пить на ночь успокоительное, — ответил Шерлок.

Оба расхохотались.

— Странно, — задумчиво проговорил Джон. — Когда я вижу, как ты воспринимаешь мир, как ты смеёшься, ходишь, садишься и встаёшь, когда я слышу твой голос, мне кажется, что ты не старше меня, но когда вдумываюсь в наши отношения, мне начинает казаться, вернее, я начинаю чувствовать то, чего давно уже не чувствовал.

— Что именно? — спросил Шерлок.

— Что у меня есть отец.

Тонкие губы Холмса едва заметно дрогнули:

— Тому, кто мог бы стать моим сыном, теперь тоже должно быть около тридцати лет.

— У тебя был ребёнок? — встрепенулся Джон.

— Нет, — покачал головой Шерлок. — То есть, он был, но не мой. Просто я любил его мать. Наверное, любил. Это было странное, сильное, странное, глубокое чувство, и оно оставило память навсегда. Не память даже... рану...

— А кто была эта женщина? — Джон явно заинтересовался.

Шерлок присвистнул.

— Длинная история. Впрочем, если хочешь... Я давно уже думал тебе рассказать. Это началось чуть больше, чем через год после того, как я остался в Лондоне один.

— Ты остался один в Лондоне? — изумился Джон. — Но у тебя же была семья!

— Да, — кивнул Холмс. — Была. Отец и мать. Брат и сестра. Я был младший. Майкрофт на семь лет старше меня, Элизабет — на пять. Была. Теперь она на тридцать лет моложе. Моя сестра великолепно рисовала. Могла бы стать неплохим художником. Наш прадед, дед моей матери, был художником. Может быть, слышал? Бернье.

— Слышал! — Джон был удивлён. — Французский художник. Так, значит, твоя мать была француженкой?

— Наполовину. Её бабка вышла за англичанина. Мама тоже хорошо рисовала, но не так, как Бетси. Сестра и вышивала замечательно. Делала вышивки гладью по своим же рисункам, продавала их и тем помогала отцу. Он работал бухгалтером, и был человеком прозаическим. Майкрофт в него. Мы жили, в общем, неплохо. Я с шести лет учился играть на скрипке, удивляя всю родню: откуда в семье скрипач, никто не понимал. Мой учитель говорил, что у меня большое будущее. Казалось, всё сложится просто и удачно. Но вот в один год умерли родители — мать от почек, у неё были больные почки, и она всю жизнь не обращала на это внимания, отец — от сильной простуды, он простудился вскоре после похорон мамы. Мне было десять, Бетси — пятнадцать, Майкрофт уже считал себя мужчиной, как же — семнадцать лет, блестящее поступление в колледж после блестяще законченной школы. Он не хотел бросать учёбу, я — тоже, и мы оба пошли работать. Майкрофт вечерами переписывал счета в какой-то конторе, а я играл в «Ариадне».

— Это такой ресторанчик на Темзе? — спросил Джон. — Такой дрянной, дешёвенький? И ты в десять лет туда пошёл?!

— Ну, не милостыню же мне было просить? — Шерлок пожал плечами, и свет костра заиграл на блестящей коже его обнажённых мускулистых рук. — Надо было жить. Брат не мог один кормить нас всех троих, да ещё платить за мою учёбу. И вот я днём сидел над историей и математикой, физикой и ботаникой, потом шёл к учителю музыки и играл Гайдна и Моцарта, а к восьми приходил в «Ариадну» и выводил вульгарные мелодии, под которые млела и напивалась сомнительная публика припортовой Темзы. Я рано научился таким образом присматриваться к людям. Постоянное сознание, что я один среди взрослых и иногда не совсем безопасных людей, приучило меня к вниманию и сдержанности. Я научился различать их, определять по их одежде, манерам, запаху, исходившему от них, по тому, что они ели и пили, сколько тратили, — кто они такие, с чем пришли и как уйдут. Я стал быстро взрослеть. Вместе с тем та дрянь, которую я пиликал, отравляла меня, мне стало казаться, что и днём, у учителя, я играю хуже, чем раньше. Старичок-учитель подтвердил это: он сказал, что я перестал следить за строгостью исполнения. Бедняга! Он же не знал, чем я занимаюсь... На нас вдруг посыпались несчастья. В конторе, где работал Майкрофт, произошли какие-то неприятности, исчез её хозяин, а новый стал платить брату в два раза меньше. Почти на год мне пришлось оставить музыку. А весной пришла эпидемия. Тиф. И умерла Бетси. Быть может, она бы и выжила, но её забрали в больницу. Так велел врач. И в ту же ночь она скончалась. Я плакал, как сумасшедший. Ведь она мне говорила: «Я не хочу, я не могу», она от меня ждала помощи. Вскоре забелел и Майкрофт. Врач сказал, что и его нужно отправить в больницу — болезнь заразна. А жили мы тогда уже не в прежней квартире, а в двух крохотных комнатках, почти под крышей, в Ист-Энде. Слава богу, без близких соседей. И я впервые в жизни проявил настоящий, взрослый характер. Я заявил доктору, что не дам увезти брата. Сестра умерла в больнице, умрёт и Майкрофт. Доктор пожал плечами, выписал лекарство и ушёл. На что купить лекарства, дров для печи, я не знал, — чтобы похоронить Бетси, мы с Майкрофтом продали даже наши пальто. Оставалось продать последнее, самое-самое дорогое — скрипку. И я её продал. Брат понравился. Нашёл новую работу. Лучше прежней. Там стали его ценить, и он получил возможность наконец проявить свои блестящие деловые качества и удивительный ум. У меня вновь появилась скрипка, я снова стал ходить к учителю.

— А в «Ариадне» играть не бросил? — спросил товарища Джон.

Шерлок покачал головой:

— Нет. Майкрофт зарабатывал всё же не так много, а ему ведь надо было теперь лучше одеваться, больше следить за собой. Он стал взрослым молодым человеком, и я теперь думаю даже, что в те годы у него был какой-то довольно длительный роман, хотя брат был чересчур серьёзен для того, чтобы посвящать этому увлечению много времени. И вот, когда ему исполнилось двадцать два года, перед ним открылась возможность сделать приличную карьеру. Его патрон предложил ему возглавить некое вновь организуемое ведомство в Южной Америке. Мыс братом в то время уже относились друг к другу, как двое взрослых мужчин, несмотря на разницу в возрасте, и советовались друг с другом, как мужчины. Он спросил меня, смогу ли я остаться один и жить без него три-четыре года? Я сказал: «Смогу, конечно. Ты зря беспокоишься».

— И он успокоился? — спросил Джон.

Его синие глаза блестели ехидно и зло. Шерлок нахмурился:

— Джони, ты не знаешь нищеты и не знаешь поэтому, как нелегко удержать с трудом завоёванное.

— Зато я знаю, что такое в пятнадцать лет остаться в полном одиночестве! — воскликнул молодой человек.

— Я не был ребёнком уже давно, — возразил Шерлок. — Я знал, что смогу выдержать. Майкрофт уехал. Он писал мне, и я писал ему, но, конечно, вокруг меня образовалась пустота, и мне было нелегко в этой пустоте. Дела брата в Америке не сразу пошли хорошо, а бывали периоды, когда они шли и вовсе плохо, и он не часто имел возможность посылать мне деньги. А мне понадобилась новая скрипка, новое пальто, я вдруг вырос из своего костюма... Короче, пришлось поменять квартиру. Я поселился в Килбурне, в громадном доме, который, имея четырёхугольную форму, образовывал довольно большой двор. Этот двор я хорошо помню: несмотря на свои размеры, он всё же походил на колодец. Комнатка у меня была крошечная, мебели почти никакой — кровать со скрипящей сеткой, шкаф без дверцы, стол и табурет. Вначале я думал: «А что ещё нужно?» У меня было намерение поступить в колледж. Но с деньгами стало совсем туго, кроме того, я вдруг как-то утратил уверенность в себе, словно потерялся в чудовищном чреве Лондона, он проглотил меня. Я был в том возрасте, когда человеку особенно нужны какие-то иллюзии, нужно внимание, друзья. Я сделался замкнутым, друзей у меня не было. Дом, в Килбурне населяли самые разные люди, большей частью из тех, кому не повезло, и мне стало казаться, я такой же... Жили там женщины, которых судьба заставила позабыть о всяком целомудрии, я боялся их и ненавидел, ибо они, раньше всех заметив моё одиночество, стали приставать ко мне, позволяя себе самые непристойные замечания. Порой мне едва удавалось удержаться от того, чтобы не ударить какую-нибудь из этих озлобленных ведьм. Их жизнь, жизнь мужчин, что к ним приходили, не пряталась за дверьми комнатушек, она выплёскивалась во двор и на улицу пьяным хохотом, песнями, ночными вылазками в коридоры и к соседям, иной раз в самом непотребном виде. Я зверел от этих зрелищ, моя душа холодела и покрывалась ледяной броней, сердце каменело. Майкрофт почти перестал писать из Южной Америки — я узнал потом, что он болел малярией, и что эта болезнь едва не испортила ему всей карьеры, его могли уволить и назначить другого управляющего ведомством...

И вот именно в это время со мной произошло несчастье. В «Ариадне» случилась очередная пьяная драка, несколько хулиганов принялись избивать какого-то старика-матроса, и я кинулся его спасать. До прихода полиции мы продержались, но мне достался страшный удар по голове железной гирей. С того дня у меня начались чудовищные головные боли. Не могу описать, что со мной творилось, когда я оставался один в моей комнатушке, и этот ад обрушивался на меня, Я буквально катался по полу, кусая свою руку, чтобы не кричать. Играть в ресторане я уже не мог, деньги таяли, я перестал заниматься, перестал ходить к учителю, хотя именно в тот год он дал мне совет как следует подготовиться и попробовать следующей весной поступить в консерваторию. Консерватория, колледж, всё это ушло от меня куда-то далеко-далеко, в тот мир, где не было этого страшного дома, населённого отбросами общества, ресторана «Ариадна», грязных лондонских закоулков и трущоб. Я ненавидел себя за то, что докатился до этого, я хотел вырваться из этой бездны и не имел сил. Мерзавец-сосед, которому я однажды в отчаянии пожаловался на головную боль, угостил меня морфием. Это немного умерило мои мучения, и с тех пор несчастное пристрастие к наркотикам преследовало меня и появлялось время от времени в течение долгих лет. Лишь много позже, благодаря Уотсону, я нашёл в себе силы окончательно это бросить.

И вот как-то раз, в один из вечеров, утопившихся в тумане, я услышал тихий стук в дверь моей комнатки. Я подошёл к двери и спросил: «Кто?» Мне ответил женский голос, очень тихий и мягкий: «Откройте, сэр!» Я открыл. На пороге стояла совсем молодая женщина в очень простом сереньком платье и фартуке, светловолосая, стройная. «Что вам нужно?» Я знал эту женщину, видел не раз. Она жила через двор, этажом выше. У неё был небольшой балкончик, и я видел, как она выходила туда с ребёнком на руках. В доме про неё много сплетничали: говорили, что она никогда не была замужем, да я и сам видел это — вдова, оставшаяся одна с ребёнком, непременно носила бы траур. Мне эта женщина, как и все, живущие здесь, не внушала доверия, однако я не мог не видеть, что она сильно отличается от прочих «дам» килбурновских трущоб. В её лице было какое-то сдержанное достоинство, голос всегда мягок, одежда бедна, но безукоризненно чиста. На вопрос «Что вам нужно?» она ответила очень смущённо: «Простите, но я пришла спросить, не нужно ли что-нибудь вам... Вы сейчас лежали на полу, стиснув руками голову, и я подумала... Может быть, у вас несчастье? А вы всегда один». Я вспыхнул. Первой мыслью было сожаление о не задёрнутой занавеске, о непогашенной лампе. Второй — негодование. Как посмела эта чужая мне женщина лезть в мои дела, вторгаться ко мне, соваться со своей жалостью? Я не просил её об этом! Но она смотрела так ласково, так просто, что злость моя сама собою угасла. Мне было шестнадцать лет, я был совершенно неискушён, но вдруг увидел, что она хороша собой, что ей приходится много шить: у неё были исколоты иглой пальцы, а на юбке и фартуке виднелись крошечные белые ниточки. Стало ясно: она бедна, но живёт честно. «Не бойтесь за меня, — ответил я, не зная, как обратиться к ней — «миссис», «мисс». — Не бойтесь, у меня это бывает. Головная боль. Уже прошло». Она встрепенулась: «У меня есть очень хороший бальзам! Я вам сейчас принесу!» И убежала. Потом вернулась с какой-то баночкой. И, ты знаешь, Джони, её бальзам вылечил меня! Недели через две головные боли стали проходить. Или они прошли вместе с одиночеством?

Так мы с нею и познакомились. Мою соседку звали Лилиан. Лилиан Роуз, так она назвалась. Я вскоре подружился с ней. Нет, не подружился. Но мы стали друг другу нужны, а как ещё назвать это, ей-богу, не могу тебе сказать. Она сумела своей добротой отогреть мою застывшую душу, ей, в свою очередь, было со мной интересно. Правда, Лили была старше: девятнадцать лет и шестнадцать, в таком возрасте это — существенная разница. Но мы хорошо понимали друг друга.

Она была хорошим собеседником — весёлая, неглупая, немного ограниченная, но живая, любопытная: я не помню, чтобы то, о чём я заговаривал, оказывалось ей неинтересно, а я говорил о самых разных вещах, часто перепрыгивал с темы на тему, у меня не было привычки к собеседникам. К тому же ты, наверное, заметил, что у меня есть скверная манера перебивать. Сейчас она не так противна, я научился сдерживаться, а в юности был невозможен. Майкрофт часто дулся на меня, ибо у него была привычка говорить медленно и обстоятельно, а я тарахтел, как бочка на косогоре, и никогда не дослушивал того, что мне говорили, если думал, что собеседник не прав или говорит лишнее. Лили никогда на меня не обижалась, была невероятно терпелива, и это меня особенно к ней расположило. Она достаточно много читала, с нею можно было поговорить о литературе, а я в то время часто ходил в библиотеку, читал много, беспорядочно, бессистемно, и мне просто необходимо было с кем-то делиться мыслями, которые рождались в голове под впечатлением прочитанного. О книгах мы говорили часами.

Я не решался её ни о чём расспрашивать, хотя меня очень занимало, кто она и как оказалась в таком положении. Но она была сдержанна. О своём ребёнке говорила много, охотно, однако никогда не упоминала об его отце. Я до поры до времени не бывал в комнате Лили, но однажды она пришла ко мне утром, когда я сидел за столом и писал письмо брату, и в сильном смущении попросила: «Шерлок, пожалуйста, посидите немного у меня. Дэвид хворает что-то, я боюсь брать его на улицу, а мне надо бельё отнести хозяйке». В её лице и в голосе было столько робости, что я сразу вскочил и заявил, что давно уже хотел познакомиться с юным джентльменом по имени Дэвид.

Мы перешли двор, и я, поднявшись за нею на пятый этаж, впервые вошёл в её комнатушку. Она была чуть больше моей, но скошенный потолок мансарды делал её тесной. Малыш сидел на кровати и играл голубой лентой!, я таким его и вспоминаю теперь. Когда я подошёл, он улыбнулся и сразу доверчиво протянул ко мне толстые, в перевязочках ручонки. Он показался мне в тот момент ангелом. Светлые, как у матери, воздушные кудри, материнские тёмно-голубые глаза, личико, исполненное какой-то философской задумчивости, которая бывает так загадочна и трогательно забавна в детских мордашках.

Лили ушла, и мальчик не заплакал, не стал рваться к двери, следом за нею, а бойко прыгал у меня на руках. Мне стало весело, впервые за последние несколько лет. Я подумал, что, значит, совсем не похож на обитателей килбурновских закоулков, если этот десятимесячный философ относится ко мне с такой симпатией. Мы с ним играли часа полтора, покуда его мать носила бельё к заказчице, а я тем временем ещё и осматривал украдкой комнатку, чтобы понять, в конце концов, кто же такая моя приятельница. Но тогда у меня не хватало опыта, и многие приметы, которые теперь открыли бы мне множество фактов, тогда были китайской грамотой. Стало лишь очевидным, что Лилиан никогда не жила в особенном достатке, но ей и не всегда приходилось работать белошвейкой, впрочем, это я и раньше знал, это рассказали её руки, сильно пострадавшие от неумелого прежде обращения мисс Роуз с иглой. Кое-какие вещи в комнатке явно пришли сюда из совсем другого мира, они были выбраны в дорогом магазине, куплены из прихоти, человеком богатым, обладающим капризным и изысканным вкусом. Таких вещей оставалось немного, но заметно было, что их прежде насчитывалось куда больше, и они понемногу уходили в ломбард и не возвращались оттуда. Я застал тонкую китайскую шаль из прозрачного акварельно-голубого шёлка, с резвящимися пёстрыми рыбками, серебряную чашечку на крошечном блюдечке, из которой мальчик пил лекарство, книжку стихов Байрона в великолепном сафьяновом переплёте с закладкой из слоновой кости. Детских вещей, сходных с этими предметами своей дороговизной, я не заметил. И вдруг подумал: а что, если тот, кто дарит, или скорее дарил Лили такие роскошные безделушки и книги, возможно, даже и не знает, что у неё есть ребёнок? А ведь Дэви, наверное, его сын? Я не мог допустить и мысли, что у Лилиан мог быть не один любовник. О том, что она пережила глубокую и тяжкую трагедию, мне стало ясно давно, но я так мало знал жизнь, мой юный ум был так категоричен, что понять смысл и суть этой трагедии я смог лишь позднее, когда моё понимание уже ничем не могло помочь Лили.

С того дня я часто приходил к ней, а она, появляясь у меня, брала с собой мальчика. Дэвид полюбил меня страстно, но я, кажется, любил его ещё сильнее. Не знаю, как это объяснить, быть может, это и было глупо, но я чувствовал себя отцом малыша, тем большим и сильным человеком, которого Бог послал ему для защиты и для того, чтобы научить его быть мужчиной.

А вскоре пришла беда, и я оказался нужен ещё больше. Дэви заболел скарлатиной. Эта болезнь страшна и для взрослого человека, а такого крошку она должна была убить наверняка. Лилиан сказала мне о случившемся только на второй день. Пришла вся в слезах... Оказалось, что уже был врач, выписал много лекарств, но все они очень дорогие, и она не знала, что делать. Её китайская шаль отправилась в ломбард ради одной только платы врачу за визит, ведь не могла же она позвать плохого доктора. Что оставалось? Серебряная чашечка. Лорд Байрон в сафьяне с золотом. Два платья. Старенькие материнские часики...

Я понял, что надо действовать. В то время я не работал уже больше трёх месяцев, жил, растягивая гроши, которые сумел прислать мне брат, их едва хватало на полуголодное существование. Теперь необходимо было вновь пойти работать. К счастью, меня без разговоров снова взяли в «Ариадну» и выдали некоторую сумму вперёд. Теперь я не думал о пошлости музыки, которую мне приходилось играть, не страшился пьяных драк, тёмных людей с ночной Темзы. Мне нужны были деньги, ибо нужно было был спасти Дэвида.

С восьми вечера до часу ночи я пиликал в ресторане, потом бежал домой, но в свою комнатку не заходил, а сразу шёл к Лилиан, чтобы сменить её у постели бредившего мальчика. И до утра сидел с ним рядом, вслушивался в хрипящее дыхание, менял пелёнки, укутывал малыша одеялом. Утром являлся врач, выписывал новые лекарства, давал указания, обнадёживал нас с Лили, сколько мог. Он был уверен, я думаю, что мы муж и жена, во всяком случае, не сомневался, что Дэви мой сын. Я и сам тогда не сомневался в этом, хотя твёрдо знал свою непричастность к его рождению. Я чувствовал, что если мальчик умрёт, это станет для меня не меньшим несчастьем, чем потрясшая меня смерть сестры, не меньшим, чем смерть моих отца и матери. А ему долго не становилось лучше, он задыхался — страшная болезнь душила его. От него нельзя было отойти ни на минуту. Лилиан бросила шитьё, и единственным средством существования стали мои деньги. Осень стояла холодная, и я не покупал себе дров, да собственно, почти и не бывал в своей комнатке, отдавая всё свободное время дежурству возле мальчика. Лили в детстве болела скарлатиной, и врач считал, что для неё болезнь уже не опасна. Но мне он советовал быть осторожнее, ибо меня ничто не защищало от инфекции. Я пренебрегал этим предупреждением, брал ребёнка на руки, нянчил, переодевал, не отворачивался, когда мальчик кашлял, и брызги летели мне в лицо. Но я не заболел. Мне вообще на это везёт, я ничем ещё не заражался.

— Сплюнь! — посоветовал Джон.

— Я серьёзно, — усмехнулся Шерлок. — Мне однажды по почте прислали заразу, и я умудрился её не подхватить. Словом, что там говорить, я сделал всё, что мог. И Дэви поправился. Когда он впервые после болезни улыбнулся и опять обвил меня похудевшими ручонками, я был самым счастливым человеком на Земле. Лили говорила, что я — ангел, что меня ей послал Бог. Я отвечал, что и мне её послал Бог. Её и Дэви, чтобы мне было, для кого жить.

Мы чувствовали себя счастливыми. Наш малыш заговорил. Сначала он сказал «мама», потом моё имя. В год с небольшим он так чётко выговаривал «р»!.. Мы удивлялись. И радовались.

Я не знаю, когда именно ко мне пришло решение жениться на Лили. Быть может, то была просто мальчишеская бравада — ну какой из меня в то время мог получиться муж? А возможно, и получился бы, потому что я любил Лили, любил её сына, они были для меня важнее всего в жизни.

Для объяснения я выбрал самый подходящий день, день нашей общей радости. Дэви впервые пошёл безо всякой поддержки, сам! До того я водил его по комнате, по балкону и по двору, вкладывая в его кулачки свои указательные пальцы, а он перебирал косолапыми ножками и хохотал от удовольствия. Теперь он самостоятельно перешёл комнату и с визгом кинулся ко мне на колени. Лили тоже взвизгнула от радости и села возле нас прямо на пол. У неё было такое милое смеющееся личико, Я поцеловал её в щёку и сказал: «Лилиан, я хочу, чтобы ты стала моей женой!» Она вздрогнула, отшатнулась, потом обвила мою шею руками и воскликнула: «О, ты правда, этого хочешь?!» «Да», — ответил я. Она сказала: «Ах, Шерлок, милый, но я не могу!» И разрыдалась. Я стал утешать её, спрашивать, что мешает нам быть вместе. «Ты его ещё любишь?» — спросил я, без ревности, но с возмущением, ибо сознавал, что этот человек растоптал её жизнь. Она сказала задумчиво: «Нет. Не знаю. Быть может, уже нет. Но выйти замуж не могу. Увы, не могу!»

Я не был на неё обижен. Просто стало больно, что она останется одна. И Дэви не будет моим сыном.

Шерлок замолчал, глядя, как прыгают оранжевые лепестки пламени. В его глазах было столько грусти, что у Джона вдруг сжалось сердце.

— Ты что ж не договариваешь? — спросил он. — Где теперь эта женщина? Как вы расстались? Куда делся мальчик?

— Где сейчас Дэви, я не знаю, — тихо сказал Шерлок. — А Лили... Она там.

Он указал глазами вверх. Клей ахнул:

— Она умерла?! Но отчего?

В глазах Холмса вспыхнули искры и погасли. Он опять заговорил, и голос его стал сухим и горьким.

— Через два месяца после того, как я ей сделал предложение, Лилиан попросила меня купить новое одеяльце для Дэви. Удивительно, но наши отношения совершенно не изменились, дружба, что была между нами, казалось, даже окрепла. Я пошёл в магазин и возвращался оттуда в самом прекрасном настроении. Возле нашего дома стоял кэб. Издали мне показалось, что из него доносится отчаянный детский плач. Я побежал к экипажу, но он стремительно уехал. На том месте, где он стоял, я увидел на земле мохнатый оранжевый шарик... У меня всё поплыло перед глазами: такие шерстяные шарики болтались на курточке Дэви, я купил ему эту курточку к Рождеству, вместе с тёплыми башмачками. Не помню, как я взбежал по лестнице, как влетел в комнату. Лилиан лежала возле опрокинутого стула вся в крови. Ребёнка не было.

Не могу тебе передать моего ужаса.

Я разорвал платье Лили, увидел рану на груди. Я думал, она мертва, но её глаза приоткрылись, она узнала меня, улыбнулась: «Шерлок, милый, прощай!» «Кто это сделал?! — закричал я. — Скажи, кто это сделал?!» Она покачала головой. «Но я всё равно узнаю! Я достану его из-под земли!!!» И тогда она сказала через силу, на последнем дыхании: «Если ты любил меня... поклянись, что не станешь искать. Не ищи. Я хотела этого. И Дэви будет счастлив! Прощай! Я любила тебя!»

— Любила! — вскрикнул потрясённый Джон.

— Она солгала! — закричал Шерлок, стискивая руками виски, точно воспоминание пробудило в них ту жуткую боль, от которой когда-то он не мог избавиться. — Она солгала в последний свой миг, чтобы словами любви заглушить мою ярость, чтобы спасти от меня того, кого действительно любила, ту тварь, по чьему приказу и, быть может, от чьей руки она умерла! Он застрелил её, а она его спасала! Слабая женщина. Какая сила, скажи мне, сравнится с такой слабостью?

— Но за что?! За что её?! — холодея, спросил Клей.

— Чтобы забрать ребёнка, это мне было тогда уже ясно. — Шерлок отвернулся. — Должно быть, она скрывала его существование от отца, или тот до поры до времени не интересовался сыном, но вдруг захотел взять его к себе, а от любовницы избавиться. А быть может, она была не любовницей его, а женой, но тайной женой, неугодной его именитой родне, и тогда тем более он хотел уничтожить её как свидетельство необдуманного поступка юности, а ребёнка решил определить в какое-нибудь заведение, где никто не узнал бы о его происхождении. Трудно сказать.

— И ты не искал их? Не искал убийц?! — воскликнул Джон.

— Сознаюсь, нет! — глаза Шерлока вновь сверкнули и погасли. — Я успел ей поклясться, пока она ещё дышала. Потом всю жизнь раскаивался... Всю жизнь! Моя дурацкая мальчишеская честь, моя детская глупость! Больше всего я мучился мыслями о Дэви. Что, если он стал несчастным? Что, если умер?

— Или вырос негодяем среди негодяев, — добавил Джон.

— Дэвид? — Шерлок покачал головой. — Вот в это я почему-то не верю. А почему, не знаю.

— И ты даже не знаешь, кто убил её? — голос Клея дрожал.

— В её комнате были двое, — сказал Шерлок тихо. — Один стоял у окна с сигарой в руке. Курил мало, но сигара горела. Другой ходил по комнате. Тот, другой — невысокий, наверное, худощавый, он прошёл между ширмой и шкафом, не сдвинув ширмы, а там было узкое пространство. У того, кто курил, были ботинки с квадратными носками. Вот и всё. Теперь я узнал бы больше. Тогда я мог узнать всё, но я неделю метался, не зная, что делать, разрываясь между своим гневом и своей клятвой. Потом меня свалила горячка, и я пролежал три месяца и не умер только потому, что одна из тех дурных женщин, которых я так опасался, заходила ко мне ежедневно и немного ухаживала за мной. Я потом ей заплатил за это, сколько смог.

И вот с тех самых пор, Джони, я уже не думал о любви. Я забыл, что она существует. И не любил никого, пока Господь не послал мне Ирен, чтобы я искупил ради неё вину перед Лилиан и Дэвидом. Вот и всё.

ГЛАВА 3


Порт всякого южного колониального города обязательно смахивает на громадный базар. Привезённые и увозимые товары часто лежат там грудами под открытым небом. Рабочие и матросы, таскающие взад-вперёд какие-то ящики и тюки, толкаются и орут не хуже торговок в базарных рядах, откуда-то берутся и оказываются прямо под ногами пассажиров шикарных парусников и представительных пароходов кучи самого разнообразного мусора. По всему порту снуют зверушки, достопримечательности местной фауны, которых либо притаскивают сюда матросы и рабочие, либо приводит любопытство и желание поживиться возле буфетов и ресторанов. Пылающее, одуряющее солнце, трепещущие на ветру паруса, далеко не всегда безупречно белые и оттого напоминающие иногда крыши и стенки палаток и балаганов, густой дым, валящий из пароходных труб, довершают эту картину.

Порт Мельбурна не составлял исключения из общего правила. Он был невероятно шумен, а людей в нём толкалось столько, что создавалось впечатление, будто все жители Австралии то уплывают из неё, то приплывают назад, причём пользуются почему-то только этим портом, игнорируя порты Аделаиды и Сиднея, не говоря уже о второстепенных гаванях колонии. Между тем, очевидно, в Сиднее и Аделаиде творилось примерно то же самое.

Очень живописен был в Мельбурнском порту буфет. Собственно, это была громадных размеров ажурная деревянная беседка, сверху и с боков оплетённая вьюнами, расположенная в сотне футов от основного портового здания, не так далеко от мола и причалов. Внутри беседки располагались буфетные стойки и множество небольших столиков и плетёных стульев, а также поставленные по бокам скамейки, где желающие могли просто отдохнуть от зноя, почитать газету, попивая прохладительное, а при большом желании и не слишком чувствительном слухе даже и вздремнуть.

В один из довольно душных майских дней, когда народу в буфете было особенно много, там появились двое путешественников, которые не привлекли ничьего внимания, но сами украдкой с большим вниманием оглядывали всех присутствующих.

Один из них был моложавый, на вид итальянский священник. Его добродушное меланхоличное лицо обрамляла пышнейшая тёмно-рыжая шевелюра, в которой под широкополой шляпой сияла белая брешь тонзуры. Глаза доброго падре щурились и мигали за стёклами большущих очков, видел он, должно быть, неважно, но, судя по румянцу на щеках и бодрой походке, здоровьем обладал неплохим.

Его спутником был изящный, щеголевато одетый молодой человек. Свою светлую шляпу он держал в руке и обмахивался ею, точно опахалом, предоставив слабому, как дыхание младенца, ветерку шевелить густую массу лёгких, отливающих золотом волос.

Войдя в буфет, эти люди первым делом добрались, лавируя между столиками, до одной из стоек и заказали себе прохладительного. Светловолосый говорил на правильном английском языке, но с некоторым, правда, не особенно заметным, американским акцентом. Итальянец владел английским неплохо, однако в иных выражениях путался и тогда начинал, как все представители этой эксцентричной нации, прищёлкивать языком и отчаянно жестикулировать. Было видно, что эти двое очень дружны.

О том, что сия очаровательная пара — на самом деле двое беглых каторжников из Пертской исправительной тюрьмы, никому из сидевших в буфете, никому во всём порту, никому во всём Мельбурне было, пожалуй, ни за что не догадаться. Их спокойная оживлённая болтовня не вызывала сомнения в полной безмятежности настроения обоих приятелей.

А между тем Джон Клей даже не особенно изменил свою внешность. Немного осветлённые волосы, чуточку подбритые брови да кофейное родимое пятнышко, пририсованное в уголке рта и изменившее его форму — вот и весь несложный грим, но тем не менее знаменитый мошенник был неузнаваем. Такой уж дар перевоплощения был у него: менялась как бы суть, выражение, манеры, замашки, и эти изменения начисто уничтожали прежнего Клея и являли взорам совершенно другого человека.

Что касается Шерлока, то и он мог бы не прибегать к гриму, его удивительное владение всеми мышцами лица вводило в заблуждение даже тех, кто знал его всю жизнь. Но ради большей безопасности мистер Холмс решил перевоплотиться совершенно и выбрал давно полюбившийся ему тип — католического священника. Он бывал в своей жизни старым священником, молодым священником, весёлым священником, брюзгливым священником, бестолковым священником. Нынешний его герой оказался милым рассеянным меланхоликом, добряком и умником, и был довольно симпатичен самому Шерлоку. Правда, Холмс на этот раз подумал, что, пожалуй, грешно носить облачение, на которое он не имеет права, и от этого типа перевоплощения в будущем стоит, вероятно, отказаться. «В последний раз! — утешил он себя. — Ну, если в будущем не будет уж совсем крайней необходимости!»

Возможно, запоздалое раскаяние пришло Шерлоку ещё и потому, что способ, которым друзья добыли деньги для всех этих метаморфоз, а также для скорейшего перемещения из Калгури в Мельбурн, был не слишком красивым. Увы, у них не было иного выхода.

Шествуя в мятых солдатских тряпках по пыльным улицам Калгури, за четыре дня до описанного утра в Мельбурне Джон спросил своего товарища:

— Ну, и как же мы будем продолжать существование? Начнём просить милостыню или откроем бродячий цирк? Нам не на что позавтракать, пообедать и не на что снять номер в гостинице, не говоря уже о том, что мы ещё и в Мельбурн собираемся.

Шерлок пожал плечами:

— Джони, я понимаю, к чему ты клонишь. Увы, мне нечего тебе возразить. Но надо выбрать лицо, которое не пострадает существенно от утраты одного бумажника. О, Господи, куда я скатываюсь!

— Шерлок, Господь простит тебе это с удовольствием, ибо он сам велел богатым делиться с бедными! — воскликнул Джон. — Ну а теперь скажи-ка: вон тот красномордый золотоскупщик, который толкается возле лавки, по-твоему, имеет много бумажников?

— О да! — кивнул Холмс. — Но он не золотоскупщик, ты ошибся. Он продаёт кофе. Посмотри-ка на его руки — такие подушечки у большого и среднего пальцев могут появиться только от долгого растирания кофейных зёрен между пальцами, так торговцы определяют его качество, свежесть и сорт. А то, что он с золотишком имеет дело, это ты прав, здесь, в Калгури, он не так просто. Явный мошенник.

— Значит, один бумажник можно у него позаимствовать? — весело спросил Клей.

Холмс махнул рукой и досадливо поморщился.

— «Можно, нельзя!» Он уже входит в лавку. Там не стоит...

— Сейчас он оттуда выйдет, — вздохнул Джони. — Но я рад, что тебе его не жаль. Ты снял тяжкий грех с моей души...

В это самое время двери лавочки, куда только что зашёл торговец кофе, с треском распахнулись во всю ширину, и багроволицый толстяк вылетел оттуда, точно гигантское пушечное ядро.

— Огра-а-абили!!! — ревел он. — Чёртов городишко! Пар-р-ршивые жулики!!! Полиция-а-а!!!

— Сколько пылу-то! — фыркнул Клей и, зевнув, пощупал свой карман. — Толстый у него бумажник.

— Пошли-ка отсюда! — краснея, прошептал Шерлок и подхватил приятеля под руку. — Двоих отставных солдатиков, конечно, едва ли заподозрят в краже, но топтаться под носом у полиции нам тоже не следует.

Таким образом в распоряжении беглецов появилась вполне достаточная сумма, и они, преобразив себя в священника и щёголя, купили билеты на поезд и через живописную равнину Нилларбор, любуясь великолепными пейзажами Юго-восточной Австралии, поехали в Аделаиду, а оттуда — в Мельбурн.

Сидя в портовом буфете, друзья неторопливо потягивали прохладительное и с самым безмятежным видом осматривали публику, сидящую за столиками, входящую и выходящую, дабы определить, нет ли здесь агентов полиции, посланных на их розыски. В австралийских газетах, которые они успели с утра просмотреть,сообщалось о бегстве двух преступников с Пертской каторги, давались приметы и обещалось вознаграждение за выдачу. Но ни в одной из газет не высказывалось предположение, что беглецы могут обнаружиться в Мельбурне, как не предполагалось и то, что они могли пересечь участок пустыни от Перта до Калгури.

— Наш пароход отходит в семь часов вечера, — сказал Шерлок, даже в тихой беседе сохраняя свой смешной итальянский акцент. — Я думаю, прежде чем здешняя полиция начнёт искать нас в Мельбурне, мы пересечём половину Индийского океана. Но не сомневаюсь, что в Лондоне нас уже будет поджидать Скотленд-Ярд.

— Да, он оборотистее, — согласился Джон. — Представляю рожу Джонса или Лестрейда, когда я явлюсь к ним сам.

— Если я сумею распутать твоё дело, — уточнил Шерлок. — Если мне не удастся доказать твою непричастность к убийству, ты уж не возвращайся в Австралию.

— Думаешь, не стоит? — задумчиво спросил Клей.

— Надо жить, Джони.

молодой человек покачал головой:

— В таком случае я снова убегу, когда выйдет твой срок. Я тебя одного там не оставлю, сам был там один шесть лет.

— И не умер! — сердито бросил Шерлок. — Вот развёл болтовню! Ты ещё поторгуйся с английским судом, если он будет пересматривать твоё дело. «Нет, джентльмены, четырёх лет мне мало, мне нужны шесть лет и шесть... нет, семь месяцев!» Бьюсь об заклад, в этом случае тебя отправят не в тюрьму, а в сумасшедший дом, и уж навеки!

И хватит о таком далёком будущем. Смотри-ка, вон сидит явный агент местной полиции. Но, похоже, он не нас ищет, не то не прикрывался бы газетой с сообщением о нашем побеге.

Джон посмотрел в ту сторону, куда указал глазами его друг, и увидел возле одной из стоек суховатого немолодого мужчину в штатском, но явной военной выправкой. Глаза этого субъекта так и шныряли по залу.

— Наблюдает за порядком или ловит какого-нибудь местного карманника, — согласился Клей с утверждением Шерлока. — Ну его! В Лондоне на них насмотримся, если доберёмся до Лондона.

В это время в жужжание голосов, заполнивших буфет-беседку, вторгся испуганный женский возглас, и затем кто-то, кажется, разрыдался, а посреди зала вознеслась громадная женская фигура в боа из перьев какаду, и дама возгласила:

— Господа! Пожалуйста, посмотрите все себе под ноги! Здесь у одной леди пропало из сумочки портмоне с деньгами!

Буфетная публика заволновалась. Начались беспорядочные поиски, но никто никакого портмоне не видел. Между тем дама всё громче призывала искать пропажу, а та, для кого она старалась, девушка в голубом платье и белой кружевной накидке, тихо и со слезами убеждала даму:

— Да нет же, уверяю вас... Выронить его я не могла. Нет! Моя сумочка не раскрывается. Его вытащили у меня! Что же мне теперь делать?

— Жалость какая! — прошептал Джон, с искренним сочувствием глядя на девушку. — Ведь совсем молоденькая. И, кажется, она здесь одна. По виду англичанка.

— Из Лондона, — подтвердил Шерлок, через головы взволнованных людей разглядывая девушку и даму. — И у неё недавно кто-то умер, хотя и не самый близкий родственник. Она не в трауре, но на её голубой шляпке чёрная лента, явно пришитая совсем недавно, а из саквояжика торчит сложенная чёрная шаль.

Они протиснулись ближе к девушке. Та действительно казалась совсем ребёнком. Ей было лет восемнадцать. Округлое детское личико, из тех, что не называют обычно красивыми, но в один голос именуют хорошенькими. Серые, блестящие живые глаза под длинными ресницами, загнутыми вверх, как у куклы, замечательный небольшой носик, по форме прямой, но по виду вздёрнутый, не воинственный, но весёлый, яркий румянец, свойственный только девушкам с очень светлой кожей, каштановые волосы, уложенные в простую причёску, но на висках решительно скрутившиеся в две непокорные спиральки. Она была среднего роста, но из-за тонкой хрупкой своей фигурки казалась маленькой. А сейчас, когда по её милому личику текли двумя ручейками слёзы, и вся она съёжилась и всхлипывала, вид у неё был поистине трогательный.

— И у какой свиньи хватило духа обидеть такого воробышка? — с негодованием прошептал Джон.

Шерлок тихонько толкнул его в бок.

— Вон тот! — прошептал он чуть слышно.

Джони обернулся. За буфетной стойкой торчал круглый маленький толстячок и уписывал бутерброд с ветчиной, запивая его содовой.

— Откуда ты знаешь, что это он? — быстро шепнул Клей.

— Ты невнимателен. Сам мог бы догадаться, — ответил мнимый падре. — Я слежу за всеми входящими. Эта девушка вошла минуты три назад. Входя, открыла сумочку и вытащила краешек портмоне. Потом прошла к своему месту, вон у того столика. На пути с ней рядом оказался только этот тип, он ещё слегка задел её и извинился. После этого на расстоянии двух футов от неё сидел старичок в пенсне, но он к ней прикоснуться не мог. Дама в боа исключается — она подошла после того, как девушка вскрикнула, остальные тоже. Это точно он.

— А, прохвост! — синие глаза Джона заблестели недобрым блеском, он отошёл от своего спутника и громко бросил ему на ходу: — Ещё бутылочку воды, падре Фредерико, не то я умру!

Шерлок следил за ним с напряжённым интересом. Ему безумно хотелось увидеть секрет этого великого фокусника. Кроме чисто профессионального интереса здесь примешивалась ещё и зависть: у него и у самого были необычайно ловкие тренированные руки, но достичь мастерства Джони он мог только мечтать, хотя по сути дела, это мастерство бывало ему нужно лишь в очень редких случаях.

Клей подошёл к стойке, попросил бутылку содовой, сказал какой-то комплимент покрасневшей буфетчице, привалился к стойке боком. Лишь на миг распахнутая пола его пиджака задела стоявшего рядом толстяка. Тут же подошли ещё какие-то два мужчины, они столкнулись с Клеем, произошла мгновенная заминка, мужчины извинялись, Джон, видимо, от толчка подавившийся водой, выражал им своё неудовольствие, потом опять на миг он плечом соприкоснулся с толстяком и кивнул ему, верно, подумав, что его толкнул. Толстяк только махнул рукой, дожёвывая свою ветчину.

Возвращаясь к поджидавшему его «падре Фредерико», молодой человек вдруг споткнулся, казалось, он на что-то наступил.

— Эй, а что это такое! — воскликнул Клейн, нагибаясь и поднимая с пола, прямо у себя из-под ног, коричневое небольшое дамское портмоне, вышитое белым шнуром.

— Ой, это же моё! — закричала девушка в голубом платье. — Это моё портмоне, сэр!

— Вот и я думаю, что ваше, — улыбаясь ослепительной улыбкой галантного американского джентльмена, воскликнул Джон и подал девушке вещицу. — Лежит у самой ножки стола, вот никто его и не заметил. А говорите, сумочка ваша не раскрывается. Значит, закрыли не очень плотно.

— Ах, спасибо вам, сэр! — заплаканные глаза девушки прямо-таки засияли. — Вы же... Я же... У меня же ничего больше нет, кроме того, что там. Мне бы пришлось просто умереть, если бы вы его не нашли!

— Что вы, мисс! Умереть в таком возрасте — это же преступление! — Клей был комически серьёзен. — Падре Фредерико, скажите же юной леди, что даже мысли такие — есть тяжкий грех!

— Помыслить о смерти — не грех, если помышляя, не призываешь её! — изрёк Шерлок, улыбаясь, страшно довольный поступком Джона.

В это самое время толстяк с ветчиной вдруг завопил на весь буфет, а возможно, и на весь Мельбурнский порт: — Караул! Обокрали!!!

— Он что, сошёл с ума? — вырвалось у Холмса.

И тут же он понял, в чём дело.

— Бумажник пропал!!! — орал толстяк. — Деньги пропали! Воры!!!

Публика вновь зашумела, а кое-кто стал смеяться. В самом деле, не успело счастливо закончиться приключение молодой англичанки, как тут же пропал бумажник у этого чудака.

— Под стойкой посмотри!

— Карманы выверни! — понеслись со всех сторон благие советы.

И тут сухощавый мужчина, который до того времени прикрывался вчерашней газетой и не принимал участия в общем оживлении, встал со своего места и, протиснувшись к толстяку, тронул его руку:

— Что ты орёшь, Бобби Шелтон? — участливо спросил он. — Сдаётся мне, мы давно не виделись! Или ты думал, что если ты сбреешь бороду, ни один полицейский тебя не узнает?

Бобби Шелтон выронил на тарелку остатки своего бутерброда, взмахнул руками, одним неуловимым движением отбросив от себя сыщика, и ввинтился в толпу, сразу утонув в ней, вызвав вопли мужчин и взвизги дам. Никто не успел задержать его, и он выскочил из буфета, а за ним мчался, расталкивая всех, сухопарый, крича на ходу:

— Держите его! Это Боб Шелтон, вор! Держите! Я инспектор Хедсли!!!

— Не поймает! — сказал Джон Клей и, продолжая улыбаться, засунул руку за борт пиджака. — Хорошо, что я свой бумажник кладу как следует. Не вытащат.

Шерлок, отвернувшись, буквально корчился, чтобы не расхохотаться.

— И ещё орать начал, кретин! — продолжал Джони. — Он заслужил это: пусть не грабит детей. А нам с тобой деньги нужны — дорога длинная.

ГЛАВА 4


— Ты знаешь, а ведь мы с ней соседи!

Это было первое, что сказал Джон Клей, вернее говоря, в новом своём воплощении мистер Джон Рединг, сын американского коммерсанта, входя в каюту после первой прогулки по палубе парохода «Адмирал Нельсон».

— С кем с «ней», объясни пожалуйста, — попросил милейший «падре Фредерико», который в это время, скинув свою сутану, облачившись в халат, лежал на одной из коек и лениво листал газету.

— Да с той девушкой, у которой в буфете украли портмоне, — воскликнул Джон. — Она плывёт на нашем пароходе в Англию, её каюта находится за две каюты от нашей. Я только что с ней раскланивался и она улыбалась мне так ослепительно, что у меня до сих пор глаза слезятся, как после яркого солнца.

— Но и ты, конечно, не остался в долгу? — поинтересовался Шерлок.

— Как можно, падре! Такой симпатичной мордашки я не видел последние лет десять. Конечно, самые последние шесть лет и четыре месяца можно исключить, но даже в лучшие годы мне редко встречались такие лапушки.

— У тебя замашки Дон-Жуана! — в глазах «падре Фредерико» блеснули лукавые искорки. — Ты оживаешь на глазах. Но смотри, не доувлекайся до какой-нибудь глупости.

Джон обиделся.

— Господь с тобой! Я не сделаю ни одного лишнего шага и не скажу ни одного лишнего слова.

— Я не о том. — Шерлок стал серьёзен, отложил газету и уселся на койке, по-турецки скрестив свои длинные худые ноги. — Я боюсь, Джони, чтобы ты всерьёз не увлёкся. В сложившейся ситуации ты нанесёшь себе этим слишком сильный удар. Девушка очень обаятельна, к тому же совершенно наивна и пленительно простодушна, в таких-то восемнадцатилетних девушек тридцатилетние мужчины обычно влюбляются по уши. А тебе сейчас это вредно.

Синие глаза Джони, только что весело блестевшие, погасли, он сел на другую койку и налил себе лимонада из графина, в котором ещё не совсем растаяли тонкие, как стекло, осколки льда.

— Я всё понимаю, — сказал он, пожимая плечами, — можешь не предупреждать меня. Ничего, как-нибудь выплыву. До сих пор этот предмет не причинял мне серьёзных беспокойств.

— До недавнего времени и мне тоже, — усмехнулся Шерлок. — Впрочем, что это я? Ты взрослый человек, и голова у тебя на месте.

Джон взял газету, оставленную товарищам, пробежал глазами одну-две страницы, затем допил лимонад и полез в новенький саквояж за своим халатом. Однако затронутая тема, должно быть, не давала ему покоя, потому что минут через пять он вдруг спросил:

— Так ты посоветуешь мне и не знакомиться с ней?

— Это твоё дело, — ответил Холмс. — Боюсь, если тебе этого хочется, и ты этого не сделаешь, с тобой произойдёт то же, что с одним восточным скрягой, которому нельзя было думать об обезьяне. Кончилось тем, что он уже ни о чём не думал, кроме этого четверорукого, и только его видел перед своим мысленным взором.

— Ты сравниваешь эту очаровательную куколку с обезьяной? — возмутился Джони.

— Нет, я тебя сравниваю с восточным скрягой. Лучше познакомься, тем более что это неизбежно произойдёт само собой. В дороге церемонии теряют своё обычное значение, а дорога нам предстоит долгая.

Шерлок не ошибся. Знакомство Джона с соседкой действительно произошло почти само собою.

Уже на другое утро, выйдя на палубу, два друга буквально столкнулись с девушкой и та, ахнув, чуть отступила и засмеялась, а оба мужчины стати извиняться.

— Ну что вы, вы нисколько не виноваты, — воскликнула юная путешественница. — И мне, право, очень приятно вас видеть!

Они разошлись, улыбаясь и раскланиваясь.

— При следующей встрече тебе придётся ей представиться, не то это уже будет невежливо, — заметил Шерлок. — Имей в виду, она едет одна, даже без гувернантки, наш долг проявить к ней внимание.

— Откуда ты знаешь, что нет гувернантки? — спросил Джон.

— Она сама себе делала причёску и сама зашнуровывала платье. Кстати, и платье то же самое, и башмачки у неё одни. Она бедна. Вернув ей деньги, ты, вероятно, спас её от голодной смерти.

— Брось! — Клей взглянул на друга почти испуганно. — Но я в любом случае рад, что ей помог. Мне было приятно сделать это.

— Конечно, — согласился Шерлок с самым невинным видом. — Всегда приятнее возвращать, а не отбирать, и в этом, очевидно, единственное преимущество моей профессии над твоей.

— Бывшей моей! — поправил Джон довольно сердито и отвернулся.

После обеда он один прохаживался по палубе, решив предоставить Холмсу час-другой его любимого уединения — он видел, что тот опять ломает себе голову над загадкой «глаз Венеры», в которой, как говорил Шерлок, осталась ещё одна крошечная неясность.

На палубе царило солнце, однако свежий бриз, пришедший с юго-запада, смягчал жару, унося к тому же прочь клубы дыма, изрыгаемые трубами парохода.

«Девушка из буфета», как мысленно прозвал её Джон, стояла возле борта, и ветер красиво развевал её голубое муслиновое платьице, а чёрная лента на голубой шляпке взвилась и трепетала, точно пиратский флаг.

Придав себе самый непринуждённый вид, Джон подошёл к девушке и, когда она обернулась к нему, поклонился:

— Добрый день, мисс.

— Добрый день, — она улыбнулась, не скрывая радости.

— Я не буду слишком дерзок, — продолжал молодой человек, — если осмелюсь вам представиться? Увы, меня никто не может вам представить. Позвольте быть всегда к вашим услугам. Джон Рединг, младший член фирмы «Рединг, Браун и сыновья» из Лос-Анджелеса.

— Я очень рада, — произнесла девушка и доверчивым движением протянула руку новому знакомому. — Очень рада и очень вам благодарна, сэр. Меня зовут Лора Рэндолл.

— Леди Рэндолл?! — воскликнул изумлённый Клей.

— Ну да, леди, если вам угодно. А откуда вы знаете, кто я?

Джон понял, что совершил оплошность, и представил себе, как посмотрел бы на него Шерлок, окажись он рядом. Надо было, однако, выпутываться, и он весело рассмеялся:

— Мы с отцом часто бывали в Лондоне, леди. Я читаю лондонские газеты. Года два назад в одной из газет писали о вашем первом выезде в свет и о том успехе, который вы имели на балу в Вестминстере.

Леди Лора тоже засмеялась.

— А, да! Это было даже не два, а два с половиной года назад. Мне исполнилось как раз пятнадцать. Надо было подождать ещё год, но отец чувствовал, что не проживёт этого года, вот и вывез меня на тот бал. Он умер вскоре после этого, и мы с мамой остались решительно ни с чем. Наше состояние за последние десять лет исчезло. Оно и было невелико, а тут ещё отца уговорили вложить деньги в какие-то бумаги, а они... Я в этом ничего не понимаю. Словом, это оказалось убыльное дело, отца просто обманули. Ну, вот мы с мамой и жили, как придётся. Я вышиваю хорошо, так вот пришлось подрабатывать.

— Господи помилуй! — вырвалось у Джона. — И чего стоит теперь древность и знатность рода? Простите, леди.

— Ничего не стоит! — охотно и весело согласилась девушка. — Но всё у нас шло неплохо, пока была мама жива. А год назад и она умерла, и я поехала в Австралию с маминым двоюродным братом, дядей Чарли. Но он был такой страшный картёжник! Всё-всё проиграл, что у него было. А тот молодой человек, его друг, из-за которого он меня и привёз сюда, оказался такой же. Я не могла выйти замуж за такого человека, хотя он и барон, как сказал о нём дядя. Да будь он хоть принц, он человек противный. Неделю назад барон сбежал отсюда, от своих карточных долгов, а дядя Чарли застрелился. Это было так ужасно! Я не знала, как его похоронить, на что? Хорошо, что мне помогли.

Она рассказывала всё это просто, непосредственным тоном человека, которому давно хотелось высказаться. Потом вдруг умолкла и смутилась.

— Я всё говорю, говорю. Вы, верно, думаете: «Ну что за болтушка!» И разве вам интересно это всё? Но я... Этот год я была так одинока, а у вас такое доброе лицо, мистер Рединг.

— Я рад, что вы со мной откровенны, леди Рэндолл! — искренно произнёс Джон. — Спасибо вам! Так вы, стало быть, плывёте назад в Англию? У вас там кто-то есть?

— Никого нет, — голос девушки прозвучал грустно. — То есть, не совсем. В Норбери, это такое местечко под самым Лондоном, живёт в малюсеньком домике наша старая горничная, миссис Проуденс.

Я с ней и буду жить, домик можно поделить пополам и половину сдавать, хотя бы на лето. Когда-то недалеко от Норбери располагалось родовое поместье Рэндоллов, но оно было продано ещё в начале века.

— Я слыхал, однако, — заметил Джон, допуская вторую неосторожность, но полагаясь при этом на простодушие девушки, — что вы когда-то были помолвлены.

Она рассмеялась таким чистым весёлым смехом, что Клею показалось, будто рядом с ним зазвенел серебряный колокольчик.

— Ах, это наши смешные английские традиции! Меня помолвили в два года с мальчиком, которому было два с половиной. Сейчас ему бы только-только исполнилось восемнадцать. Но он умер, когда ему было пять. Бедненький! Мой отец возлагал все надежды на этот брак. Известие о смерти лорда Кромуэла совсем подорвало его здоровье.

— Лорд Кромуэл? — повторил Джон, делая вид, что ему незнакомо это имя.

— Ну да. Наследник герцога Уордингтона.

— Единственный сын?

— Нет, — покачала головкой леди Лора. — Не единственный. Вы же американец, не знаете, да, впрочем, и в Англии мало, кто знает. Это очень скрывалось. Но в нашей семье, близкой к Уордингтонам, об этом много говорили. У герцога был ещё старший сын, очень долгое время его и считали наследником. Но потом вдруг оказалось, что он незаконный, вы представляете, вот ужас-то?

— В чём же тут ужас? — Джон очень удачно изобразил на своём лице безразличие. — Ах да, ведь у вас, в Англии, титул значит бог знает что!

— Да при чём тут титул? — серые чистые глаза леди Лоры округлились. — Да ведь это ж с ума можно сойти вдруг узнать, что ты — вовсе не ты! Как только мог герцог Уордингтон, такой умный и благородный человек, так жестоко поступить со своим сыном?

«А она и не глупышка вовсе и совсем на так наивна!» — подумал Джон и пристально взглянул на девушку...

Она стояла, повернувшись лицом к солнцу, и её личико светилось, впитывая солнечный свет, а каштановые кудряшки на висках просвечивали и блестели, как тонкие спиральки тёмного дорогого шёлка. Вырез платья открывал стройную, но ещё по-детски тонкую шею и чуть выступающие ключицы. В ямке на шее, между ключицами, лежал маленький круглый серебряный медальон.

— И что же сталось с этим незаконным сыном герцога? — спросил Джони, отворачиваясь и глядя на бесконечно далёкий морской горизонт, подернутый светлой вязью облаков.

Леди Лора несколько секунд колебалась. Потом слегка стукнула кулачком по борту.

— Ах! Я болтлива, но уж ладно... Всё равно я начала вам рассказывать. С ним получилось совсем плохо. Он покинул отца, бросил учёбу в Оксфорде и сбился с пути.

— Понимаю! — бросил мнимый мистер Рединг. — Виски и джин!

— Нет. Гораздо хуже. Он стал мошенником, грабителем. В конце концов его арестовали и чуть-чуть не повесили, но потом отправили на каторгу. На всю жизнь!

— Так туда ему и дорога! — воскликнул Джон. — А вы, леди Рэндолл, так говорите, будто вам жаль его.

Она вспыхнула.

— Мистер Рединг, не притворяйтесь жестоким, вы совсем не такой! И почему мужчинам кажется, что доброта их принижает? А по-моему, в человеке ничего кет лучше и красивее доброты! Вы же добрый, значит, и вам жаль человека, с которым так обошлась судьба.

Джон посмотрел ей в глаза и сказал раздельно:

— А если он сам виноват?

Леди Лора не отвела взгляда:

— А если бы ваш отец, которого вы, наверное, любите, вдруг сказал вам, что вы не его сын и не имеете права носить его имя? — тихо спросила она. — Вы бы не разозлились?

Клей опустил голову и неопределённо пожал плечами.

— А я бы, — решительно продолжала леди Лора, — я бы так разозлилась, что просто пираткой бы сделалась! Я бы убить могла кого-нибудь!

— А как же доброта? — быстро спросил Джон. — Доброта и убийство? Вы противоречите себе, леди Рэндолл.

— Может быть. Но вы знаете, — она подняла голову, следя взглядом за чайкой, кружившей над палубой, — у нас в Норбери жил один старик. Отставной капитан. У него была собака. Такая добрая-предобрая, вы даже не представляете. Её маленькие дети не боялись, играли с ней, к ней всякий мог подойти, можно было её потянуть за хвост, она только улыбалась. Вы думаете, собаки не улыбаются? Вы собак не знаете! И вот однажды капитан напился пьяный и избил свою собаку, и выгнал её. И она взбесилась! Кинулась на священника, укусила его за ногу. А утром её пристрелили. Я так плакала тогда! Господи! Ведь можно было попробовать её вылечить. Она же от обиды. И не загрызла, а только укусила, а с её зубами ей ничего не стоило человеку и горло перегрызть.

Джон вдруг расхохотался, глядя на ту же чайку, и от его громкого хохота птица испуганно взмыла и замелькала гораздо выше, над трубами парохода.

— Что с вами? — спросила леди Лора.

— Хо-ро-шее сравнение! — выдавил Джон, продолжая смеяться. — Герцогского сынка с побитой собакой, которая укусила за ногу священника! Так ему и надо, герцогскому сынку, пусть не кусается! Ха-ха-ха!

Леди Лора смутилась.

— Мне кажется, — робко сказала она, — что я вас обидела.

— Меня? Помилуйте! Чем же? Какое я имею ко всему этому отношение?

— Не знаю... Простите.

Она помолчала, потом спросила:

— А... этот священник, итальянец, он ваш друг?

— Мой дальний родственник, — ответил Клей. — Брат мужа моей сестры. Моя сумасшедшая сестрица вышла замуж за итальянца и укатила на Средиземное море. А падре Фредерико приехал к нам погостить, и мы очень с ним подружились. Он славный человек.

— Я так и подумала, — просто сказала девушка. — У него очень хорошее лицо.

— Я познакомлю вас с ним, — улыбнулся Джон. — Он знает удивительно много, и если его попросить, будет много рассказывать, только с пресмешным акцентом. Вот увидите!

Час спустя Клей вошёл в свою каюту. Его щёки горели румянцем.

— Шерлок! — воскликнул он. — Ты знаешь, кто она? Невеста моего покойного брата! И клянусь Господом Богом, он зря умер, бедняга. Он был бы счастливым человеком.

ГЛАВА 5


С этого дня леди Лора постоянно находилась в обществе «мистера Рединга» и «падре Фредерико». Впрочем, «падре» часто устранялся, ссылаясь то на головную боль, то на морскую болезнь, то на желание полистать взятый в дорогу томик Фомы Аквинского. Нельзя сказать, чтобы молодые люди радовались его исчезновениям: с ним действительно было интересно, ибо обилие его познаний в самых разнообразных вопросах удивляло и восхищало даже Джона, человека очень и очень образованного, не говоря уже о леди Лоре, только ещё начинавшей своё образование. А остроумие и живость мысли, глубокой, как у философа, и непосредственной, как у мальчика, вызывали к почтенному священнику бесконечную симпатию. Он умел прогонять смущение, иногда одолевавшее девушку и молодого человека, умел вызвать у них смех, если вдруг им делалось не по себе, умел перевести разговор на отвлечённую тему, если та, которую они избирали, неожиданно оказывалась скучной или неприятной. Но иногда «падре Фредерико» приходило в голову, что новым знакомым нужно побыть вдвоём, и он уходил. И тогда у Джона тоже находилось достаточно тем, а леди Лора слушала его так внимательно, как не слушала ни разу его мудрого спутника, а когда сама что-нибудь рассказывала, становилась так очаровательна и непосредственна, что он тоже готов был слушать её часами.

По вечерам в судовом ресторане играла музыка, и тогда они танцевали и, танцуя, совершенно освобождались от той скованности, которая ещё преследовала их, когда они беседовали.

К Джону вернулась юношеская лёгкость и гибкость движений, и впервые после того, как с его рук и ног упали кандалы, он по-настоящему ощутил, что их нет, и ему стало казаться, что он научился летать.

— Какая красивая пара! — сказала о них с Лорой одна из путешествующих немолодых дам.

Шерлок, сидя за своим столиком, тоже любовался танцующими и чувствовал, и видел, что друг его кружится в вальсе на краю пропасти, и долг его — не остановить этот гибельный танец, но уничтожить эту пропасть, совершить невозможное.

Проходили дни. «Адмирал Нельсон» пересёк Индийский океан, вошёл в Аравийское море, затем в Аденский залив, прошёл через Баб-эль-Мандебский пролив, двинулся вдоль восточного побережья Красного моря, достиг наконец Суэцкого канала, и вот Средиземное море распахнуло перед ним свои изумрудные ворота.

Погода стояла удивительно спокойная, не было штормов, не мешали жестокие встречные ветры, которые, хотя и не угрожают движению паровых судов так, как движению парусников, всё же немало доставляют хлопот капитанам, принося с собою облака и туманы, затрудняя продвижение по курсу, создавая иногда необходимость делать дополнительные остановки.

«Адмирал Нельсон» шёл, нигде не задерживаясь и лишнего часа, зашёл в Пирей всего на полдня, затем без остановки шёл до Неаполя, а от Неаполя до Гибралтара, в Гибралтаре взял последний крупный запас угля и продовольствия, а затем двинулся к Лиссабону, где и совершил последнюю длительную стоянку.

Эти сутки, проведённые в Лиссабоне, запомнились Джону Клею, как непрерывное вращение громадной расцвеченной огнями карусели. С этой карусели началась и кончилась их прогулка, вернее, их путешествие по столице Португалии.

Они сошли на берег втроём, но «падре Фредерико» вдруг потерялся где-то в пёстрой портовой толпе, и «мистер Рединг» с леди Рэндолл отправились вдвоём изучать дебри незнакомого им города. Они не знали ни слова по-португальски и, несомненно, заблудились бы в путаных улицах и закоулках, если бы не замечательное умение Джона ориентироваться и запоминать дорогу. Он уверенно вёл леди Лору по этому пёстрому суетливому лабиринту, заходил с нею в магазины, где покупал какие-то сувениры и безделушки, показывал ей здания, о которых когда-то что-то слышал или читал, и которые, быть может, были вовсе не теми самыми зданиями, а просто чем-то напоминали их. Они зашли в какое-то кафе, пили крепчайший кофе, ели горячие ароматные булочки, затем в другом кафе, притаившемся под громадными листьями пальм, ели мороженое, вкус которого Клей успел позабыть, потом их долго-долго кагал по бульварам и улицам кудрявый извозчик, который воображал, что знает несколько слов по-английски, и говорил на сумасшедшей смеси французского и греческого.

Когда зашло солнце, молодые люди вышли на набережную и поужинали в ресторанчике, на крыше какого-то дома чем-то жутко острым и, несомненно, типично португальским. Возле ресторанчика мальчишка в соломенной шляпе продавал пёстрые воздушные шары. Джон купил два шара, и они с Лорой, как дети, хохоча, побежали по набережной, держа над головой ниточки, а за ними летели две смеющиеся рожицы, намалёванные на шариках.

И опять карусель, карусель, карусель, пылающая, цветная, сумасшедшая карусель.

Кудряшки Лоры, развеваясь, касались щеки Джона, она, кажется, не замечала этого, не замечала, что в упоении положила свою руку на его локоть.

Вдруг в какой-то миг, когда карусель замедлила движение, девушка обернулась и увидела, что лицо её спутника, раскрасневшееся и смеющееся, склонилось совсем близко к ней. Она ощутила на своей щеке его дыхание и, смутившись, чуть отстранилась. Молодой человек порывисто отвернулся, заметив её смущение, и от резкого движения его густые волосы, подхваченные встречным ветром, взлетели вихрем над головой, И тут Лора тихонько рассмеялась.

— Над чем вы? — спросил он, опять поворачиваясь к ней.

— Я, — она покраснела. — Мне показалось, что у вас дырочка в ухе. Ну, будто для серьги. То есть шрамик такой, как от дырочки. Я подумала: как забавно — мужчины давно не носят серёг.

Джон в душе разозлился на себя. Ведь говорил ему Шерлок сто раз: «Уши, уши, никому не показывай ушей, это единственная у тебя опасная примета!» Вот глупая оплошность! А впрочем, что до этого леди Лоре?

Он тоже засмеялся:

— Есть у меня дырочки в ушах. У нас в Америке ещё бытует куча всяких суеверий. У меня была нянька-индианка. Когда однажды я тяжело заболел, она вздумала надеть мне серьги-амулеты, ну и продырявила уши. Ух! Отец её потом чуть не убил. Но дырки заросли, только вот шрамики и остались. Смешно, да?

— Вас это не портит! — весело ответила леди Лора.

И опять кружилась, кружилась, кружилась карусель.

— Я думал, вы опоздаете к отплытию! — встретил их беспокойным возгласом добрейший «падре Фредерико», когда они взбегали на палубу, а за их спиной матросы готовились уже убирать трап. — Ну, можно ли так рисковать? Ай-яй-яй!

Потом, проводив леди Рэндолл к её каюте, Джон вбежал в свою и кинулся на койку, зарывшись головой в подушку, смеясь глупым детским смехом.

Шерлок вернулся с палубы и долго стоял в дверях каюты, глядя на своего друга.

Тот обернулся.

— Ну! Ругай меня! Ну же... Я жду. Я болтался с ней по городу весь день. Что говорил, не помню. Показал дырку в ухе. Ну! Я идиот, да?

Холмс засмеялся своим беззвучным смехом, тоже лёг на койку и закрыл глаза.

— Это я идиот, Джони. В мире так много радости, а я так поздно научился по-настоящему радоваться!

— Но если бы ты раньше научился, — воскликнул Клей, — то ты бы не встретил Ирен, а?

Шерлок покачал головой:

— А может быть, нашёл бы её на двадцать лет раньше? Кто знает? Двадцать лет назад ей было восемнадцать, как сейчас леди Лоре. Но это уже бред какой-то! Нет, ты неблагоразумен, и я тобой недоволен. Ну, что ты будешь делать потом? Подумай!

— Что потом? Что буду делать? — со щёк Джона всё ещё не сошёл мальчишеский румянец,— Потом я повешусь!

И он расхохотался.

— А вот это не получится! — серьёзно возразил Шерлок. — Кто раз избежал петли, уж не попадёт в неё, есть такая примета. Правда, она иной раз не оправдывается, если сам лезешь в петлю. Но уж я сделаю всё возможное и невозможное, чтобы тебе эта мысль даже не пришла в голову.

Три дня спустя «Адмирал Нельсон» сделал последнюю на своём пути короткую остановку в Гавре.

Ожидая отплытия, Джон и Лора стояли на палубе и смотрели, как толкается внизу, возле чёрной стены — борта парохода пёстрая разномастная толпа.

Подали сигнал к отплытию, трап был убран. Внизу замелькали белые платки женщин, провожающих кого-то в Лондон. Дым густо повалил из трубы «Адмирала», и толпа отпрянула, не желая соприкасаться с чёрными клубами угольной пыли. Многие из провожающих повернулись, собираясь покинуть причал.

— Смотрите, Джон! — весело воскликнула Лора, указывая вниз. — Ой, смотрите, какой рыжий! Никогда такого не видела!

Она указывала на круглую макушку какого-то толстого господина, стоявшего у самого края причала и пытавшегося протолкаться подальше от него. Его волосы и в самом деле были рыжей моркови.

— Леди Лора, он вас услышал! — с упрёком воскликнул Джон. — Вот он уже оборачивается. Он понимает по-английски. Зачем же вы его обидели?

И в тот же миг воздух застрял в горле молодого человека. Толстый господин поднял голову, ища глазами даму, которую так насмешила его шевелюра. Он почти сразу увидел Лору и её спутника. Его багровое, мясистое лицо вдруг стало покрываться пятнами, ещё более красного цвета, а нижняя челюсть отвалилась и повисла. Несколько мгновений он ещё всматривался...

В эти мгновения Джон делал над собою страшные усилия, чтобы не отпрянуть от борта, не отвернуться, не закрыть лицо рукой. Он понимал, что этим выдаст себя окончательно. «Идиот! — пронеслось в его голове. — Не послушался Шерлока, не сделал настоящего грима... Да ещё родинку дурацкую пририсовал, а она у меня и тогда была нарисована...»

— Что с ним, мистер Рединг? — удивлённо спросила леди Лора. — Да что он на нас так уставился? Ну и вид у него? Неужто так обиделся?

— Понятия не имею! — Клей нашёл в себе силы рассмеяться.

«Адмирал Нельсон» отходил от причала, полоса воды между ним и пирсом всё больше увеличивалась.

И вдруг краснолицый рыжий толстяк подпрыгнул, как мячик, рискуя полететь в воду, размахивая обеими руками, в одной из которых была зажата шляпа, и заорал:

— Сполдинг! Сполдинг! Это он!!! Джон Клей!!! Грабитель! Я его узнал! На помощь!!! Полицию позовите!

— Он с ума сошёл? — изумлённая Лора дико смотрела на толстяка. — Честное слово, мистер Рединг, он прямо на вас показывает!

Джону было бы легче, если бы рядом была не она, а инспектор Джонс. Он усмехнулся, всё ещё сохраняя самообладание:

— Не могу понять, за кого он меня принял, если только речь обо мне? Я не Сполдинг и не Клей, сколько себя знаю.

— Какой дурак, честное слово! — не сдержалась Лора. — И смотрите, какой шум он поднял.

— Остановите пароход! — вопил толстяк. — Там преступник! Я его узнал! Я читал недавно, что он убежал с каторги! Я его знаю: это Джон Клей! Висельник проклятый!!! Обманщик! Помогите! Остановите пароход!!!

— Приятель, а вы не обознались? — спросил толстяка какой-то пожилой француз в котелке. — Мало ли, вам могло показаться. Гляньте, этот малый, в которого вы тычете, и ухом не ведёт.

— Да вы не знаете, как он умеет притворяться! — выходил из себя рыжий. — Он же меня так надул!!! Его надо изловить, не то он ещё кого угодно обманет! Да позовите же полицию!

— Французская полиция не станет останавливать и, тем более возвращать, английский пароход, — резонно заметил стоявший рядом моряк с трубкой в зубах. — Вы идите-ка, милейший, в полицию, да скажите им, кого вы там видели. Они сразу дадут телеграмму в Лондон, а уж в Лондоне вашего знакомца встретят. От Гавра до Лондона «Нельсон» не сделает больше ни одного захода.

— А где, где, где... Где здесь полиция?! — засуетился рыжий. — Я должен, я обязан предупредить полицию! Этот негодяй представляет опасность для моего отечества! Из-за моих рыжих волос, джентльмены, он чуть-чуть не ограбил банк!

— Да это просто сумасшедший! — махнул рукой француз.

В толпе засмеялись.

Пять минут спустя Джон влетел в каюту, бледный, как мел.

— Шерлок! — выдавил он. — Я засыпался!

— Не понимаю, — резко отозвался Холмс, отбрасывая французскую газету и быстро поднимая голову на своего приятеля. — Что произошло?

— Там, на причале... — Он меня узнал! Если бы пароход уже не отходил, он бы тут же притащил на борт полицию!

— Чёрт побери, кто?!

— Уилсон! Мой почтенный Джабез Уилсон!

— Рыжий?! — вскрикнул Холмс, вскакивая.

— Ну да! Я-то ещё глазел на его макушку и ушами хлопал! Да мне бы надо от каждого рыжего рукавом закрываться, раз я на этом влип! У всех воров такая примета. А я... Ну, и вот!

— Замолчи! Не тараторь! — милейший «падре Фредерикс» начисто исчез, заслонённый суровым обликом мистера Шерлока Холмса. — Сделанного уже не поправишь. Ты должен был первым узнать его, согласен. А что он тебя узнал, удивляться нечего. Такие дутые болваны запоминают на всю жизнь тех, кто оставил их в дураках. Вот теперь он пошлёт в Лондон телеграмму, и нас будут ждать.

— Может, не догадается? — с надеждой спросил Джон. — Он же дурак.

— Он-то дурак, но ведь ему посоветуют. Да уже посоветовали, не сомневайся. Плыть нам ещё одну ночь. Утром мы будем в устье Темзы. На рассвете.

Клей, нахмурившись, сидел на краю койки и в ярости кусал губы.

— Слушай, Шерлок, но можно же попробовать просто махнуть за борт, а? На Темзе много катеров, пароходов, да в конце концов и до берега доплывём. Ты хорошо плаваешь, я тоже.

— Будь покоен, полицейский катер встретит нас в устье. В этом-то они не дураки. Хотя попробовать можно. Попытаемся выкрутиться. И не смотри на меня таким покаянным взором, со всеми бывает. Дьявол его принёс в Гавр, этого рыжего!

— Я же и тебя засыпал! — горестно воскликнул Клей. — Ну что же мне с этими рыжими так не везёт, а?

Ночь прошла тревожно. Друзья обсуждали возможные планы бегства с парохода.

ГЛАВА 6


В точности, как и предполагал Шерлок, на рассвете, пароход вдруг замедлил ход.

Они находились возле самого устья Темзы, в рассветных сумерках рисовались контуры берегов, и множество чёрных силуэтов пароходов и барж, катеров и парусников, застыли и двигались вокруг «Адмирала Нельсона».

Многие пассажиры уже давно поднялись, в нетерпении ожидая прибытия в Лондон, и когда движение судна замедлилось, послышались недовольные вопросы:

— Fly что ещё такое? Что произошло? Почему это нас не пропускают?

И вдруг кто-то воскликнул:

— Смотрите, к нам катер причаливает!

Действительно, небольшой катер с зелёным бортовым фонарём подходил и швартовался к борту «Нельсона».

— Полиция! — заметил солидный джентльмен в цилиндре. — Это их опознавательный знак — зелёный фонарь. Странно, что им нужно?

С катера на пароход поднялись шесть человек полицейских и молодой инспектор в штатском. Предъявив капитану удостоверение, он обратился к обступившим его удивлённым пассажирам:

— Господа, не надо волноваться. Из Гавра поступило сообщение, что на борту парохода скрывается опасный преступник... хм! Возможно, даже два преступника. Мы должны произвести обыск и проверку ваших дорожных документов. Прежде всего, не замечал ли кто-нибудь из вас на борту за время путешествия из Австралии молодого человека со шрамиками на ушах? На мочках? У него были дырочки для серёг.

Пассажиры только недоумённо переглядывались.

— Встать по бортам! — скомандовал инспектор и кивнул, перегнувшись через борт. — Остальные на нижнюю палубу! Вы, Милтон, со мной! А вы, господа, расходитесь по каютам. Что вы толпитесь? Пусть судно продолжает медленно двигаться по реке, мы будем пока производить осмотр.

«Падре Фредерико» вернулся в каюту и проговорил, обращаясь к ожидавшему его Джону:

— Серьёзно. Прибыл инспектор Стенли Гопкинс и с ним дюжина молодцов. Надо срочно решать...

В дверь каюты постучали. Джон вздрогнул.

— Это ещё не они, — бесстрастно произнёс Холмс. — Им рано.

И он решительно отворил.

На пороге каюты стояла леди Лора.

— Что вам угодно? — с удивлением спросил Шерлок.

Леди Лора долгим пристальным взглядом посмотрела ему в лицо, потом шагнула в каюту.

— Полиция на пароходе, — сказала она глухим голосом. — Они ищут человека с проколотыми ушами.

— Мы знаем, — спокойно сказал Холмс.

Левушка продолжала всё так же смотреть ему в лицо.

— Вы мистер Шерлок Холмс? — спросила она.

— Допустим. Меня они тоже ищут.

— Я знаю. Вчера, когда этот человек, в Гавре закричал «Джон Клей», я вспомнила, как что-то читала в Мельбурне... Нашла в каюте эту газету и прочитала. Я прочитала, что вы вместе убежали с каторги. Там были и приметы ми... мистера Клея: дырочки в ушах. Я видела эти дырочки.

— Что же вы не привели сюда полицию? — резко спросил Джон.

Она пошатнулась.

— Вы... так думаете обо мне?!

Шерлок Холмс неожиданно взял её за руку:

— Леди, я вас хорошо понимаю. Но вы ведь проплакали всю ночь и всю ночь не спали не из-за убийцы и мошенника, не так ли?

— О, сэр! — глаза девушки засияли. — Он не мошенник и не убийца! Я не знаю, в чём его обвиняют, но если он убийца, то все убийцы! Джон, скажите мне ради бога, ведь это же ошибка? Это не вы!

Вы не...

— Я Джон Клей, это правда, — ответил молодой человек. — Я вор, мошенник, авантюрист.

— Но не убийца! — снова твёрдо сказала леди Лора.

— Да, он не убийца, вы правы, — подтвердил Шерлок. — Я надеюсь доказать его непричастность к убийству, если сейчас выберусь отсюда. Ведь меня тоже ищут, чтобы арестовать.

— Но я уверена, что и вы невиновны! — горячо произнесла Лора. — Вы спасли столько людей, я столько слышала о вас! И вот сейчас вы хотите спасти Джона. О, спасите его, умоляю! Я... я умру, если он...

На миг она потеряла силы и закрыла лицо ладонью, но тут же взяла себя в руки и вновь вскинула глаза на Шерлока.

— Я придумала кое-что, — сказала она. — Послушайте... Я всю ночь думала.

— Что вы придумали? — быстро спросил Шерлок и повернул ручку двери.

— Я придумала, как вам отсюда убежать. Не всё, но вы сами додумайте, вы же умнее меня!

— Лора! — закричал Джон и кинулся к ней. — О, Лора!

— Стоп! — остановил его Холмс. — Все чувства потом. Итак, леди, что такое вы придумали?

Сбиваясь, но довольно ясно она изложила свой план.

— Но это же опасно! — в один голос воскликнули оба мужчины.

— Нисколько, — храбро возразила девушка. — Я уверена, что всё будет хорошо. И другого выхода нет, понимаете? Ну, а теперь, додумывайте всё до конца. Скоро поздно будет!

Полиция тем временем продолжала осмотр. Несмотря на просьбу инспектора множество людей продолжали толпиться на палубе, приставали к полицейским, задавили вопросы. Мужчины, которых полицейские освещали фонарями и иногда просили показать уши, смеялись, иные ругались и бурчали: «Тоже мне, нашли вора!»

Девушка в голубом муслиновом платье и накидке вышла на палубу, прошлась по ней, не замечая полицейских, казалось, вся поглощённая видом Темзы, задёрнутой утренним туманом, покрытой снующими по ней пароходами и лодками. Вдруг что-то особенно привлекло её внимание, она подошла к борту, нагнулась. Но тут кто-то рядом с нею резко чихнул, она вздрогнула, повернулась, потеряла равновесие.

Её пронзительный крик разнёссянад палубой. Голубое платье мелькнуло и исчезло за бортом.

— Упала в воду! — в ужасе закричали сразу несколько человек.

— Помогите! — прозвенел из воды сдавленный голос.

Падение девушки было вдвойне опасно. Она могла тут же захлебнуться, могла, увлечённая бортовым течением, оказаться под килем парохода и угодить под его винт, наконец, оторвавшись от «Нельсона», рисковала попасть под нос или киль любой баржи, любого другого парохода, которых кругом было множество.

— Спасайте её! — заверещала какая-то женщина.

Молодой человек в светлом костюме, которого все пассажиры хорошо знали, ринулся к борту и ласточкой перелетел его.

— Молодец Рединг! — воскликнул джентльмен в цилиндре. — Американцы отчаянный народ, надо признать! А мы всё стоим, как столбы. Эх, Англия!

Полицейские были ошеломлены случившимся не меньше, чем пассажиры парохода. Многие из них бросили свои посты возле противоположного борта и кинулись смотреть, что же произойдёт с девушкой и её спасителем.

Между тем сильное течение Темзы относило леди Рэндолл и «мистера Рединга» прочь от судна, толкало их назад, к устью. Вот Рединг настиг голубое платье, мелькавшее в волнах, вот подхватил девушку, вот она обвила, должно быть, в последнем усилии, его шею.

— Машина стоп! — орал спохватившийся капитан. — Стопори! Шлюпку на воду!

Инспектор Гопкинс кинулся к другому борту, возле которого стоял его катер, и закричал рулевому:

— Живо заворачивайте за корму! Там люди тонут!

Но туман уже поглотил и леди Рэндолл, и отважного молодого американца.

— Доплывут до берега! — говорил кто-то в толпе пассажиров.

— Утонут! — отозвался другой. — Тут течение, не приведи Бог! Эх, а как они танцевали-то!

— Бедный храбрый молодой человек! — причитала какая-то старушка.

И тут с другого борта, с того, от которого только что отчалил полицейский катер, послышался выстрел.

— Что такое?! — взревел инспектор.

— Вот он!!! — завопил кто-то на нижней палубе. — Смотрите, смотрите же! Уйдёт!!!

Гопкинс опять помчался на левый борт. Никто не лежал там, сражённый пулей, да там и быть никого не могло: полицейские все оказались на правом борту. Но на барже, только что обогнавшей «Нельсона», инспектор увидел фигуру бегущего по тюкам и доскам человека с револьвером в руке.

— Стой! — закричал Гопкинс. — Клей, стойте! Стреляю!

Беглец оглянулся и, прежде чему прозвучал выстрел, ринулся с баржи в воду, поплыл наперерез другой барже, рассчитывая, что та, идя полным ходом, вскоре закроет его от полицейских на борту «Нельсона».

Катер был уже далеко, он сновал по реке, ища «тонущую» молодую пару, и вопли инспектора уже не достигали слуха рулевого. Полицейским оставалось только беспорядочно палить в воду в том направлении, где, как они предполагали, находился беглец.

Шерлок (разумеется, это был он) плыл между тем наискосок против течения, прилагая все силы к тому, чтобы успеть пересечь путь идущей полным, ходом барже. Когда несколько пуль шлёпнулись о воду совсем рядом с ним, ему пришло в голову, что это развернулся и настигает его катер, но тут же он оценил всю абсурдность этой мысли. Просто полиция на пароходе выбрала верное направление.

Баржа уже надвигалась на него. Напрягаясь до боли в мышцах, беглец грёб и видел, что чёрный тупой нос нависает над ним, что вот-вот ударит и немыслимой тяжестью вдавит его тело в упругую массу воды.

Он вздохнул, как мог, глубоко, и нырнул. Жёлтая мгла обволокла его, над головой, гудя и скрежеща, нависло гигантское брюхо баржи, а течение всё толкало его куда-то, втягивало в чрево реки, и голова стала кружиться от страшного давления, будто не несколько футов, а несколько миль внезапно отделили его от поверхности.

Холмс почти уже вынырнул, когда над ним загудел работающий винт и он в ужасе увидел, что плывёт под килем какого-то небольшого парохода, шедшего, должно быть, вровень с баржей.

Уже не имея воздуха в лёгких, почти теряя сознание, рискуя не вынырнуть, Шерлок погрузился ещё глубже.

В голове вихрились, мелькали мысли. «Ирен! Только бы ещё раз её увидеть... Или лучше не видеть! Джон! Выплывет ли он? Что будет с ним, если я погибну? А ведь начинать-то надо с его отца! Он знает, знает многое о Гендоне! Это Гендон убил Леера, Мориарти не поручал дел сразу многим лицам Гендон провоцировал Джона, он же и разыграл комедию... Герцог Уордингтон. Южная Америка! Привёз его из Южной Америки... Что за нелепая мысль? Откуда она? И его синие глаза! А глаза-то, глаза-то при чём?»

В следующий миг Шерлок уже не смог объяснить себе, что именно пронеслось в его воспалённом сознании. Догадка? Фантазия? Он никогда не доверялся фантазиям. Воспоминание? Но о чём мог он вспомнить? Он прогнал иллюзию, как прогонял все остальные до неё из своего чистого, как кристалл, ясного и острого сознания. Но в этот миг бреда, именно в этот миг, к нему явилась истина, и он никогда, никакой цепью логических умозаключений не смог бы вызвать её на свет, обнаружить её очевиднее, чем в этом мгновенном помрачении, когда работает не сознание, а подсознание, когда в неведомых глубинах мысли тайное становится явным.

Вынырнув, он увидел вокруг себя густые клубы тумана, и различил совсем близко, не больше чем в ста ярдах, берег и линию полуразобранного старого причала.

Потом он брёл в тумане мимо портовых пакгаузов, мимо вытащенных на берег барж, мимо доков, где уже сновали с утра пораньше деловитые докеры. Ему нетрудно было выдавать себя за пьяного, свалившегося в тумане с берега и бредущего теперь сушиться в ближайшую портовую пивную. У него подкашивались ноги, в висках стучало. Ниже колена, на левой ноге, он заметил вдруг длинный красный след и понял, что его оцарапала пуля. Боли он не чувствовал.

За доками, между пакгаузов, он остановился, поискал и вытащил носовой платок, затем, нагнувшись, закатав штанину, перевязал рану. То была именно рана, а не царапина — пуля оставила на лодыжке глубокую борозду.

«Сколько же я потерял крови? — подумал он. — Тьфу ты, как шатает!»

Откуда-то из тумана вдруг донёсся пронзительный свист. Полицейский свисток! Что же это? Как могли они здесь оказаться?

Напрягая голову, заставляя работать усталое сознание, он понял, что свистят вовсе не ему и ищут не его и Джона. Просто здесь, в доках, полиция охотится за кем-то ещё, это часто бывает. Надо поскорее убраться из опасной зоны, вот и всё.

Он обогнул пакгаузы, вышел к рядам сложенных в штабели дров, потом к высоким ярусам каких-то ящиков. Свистки как будто затихли, остались где-то позади.

И вдруг из рассветного марева, точно из-под земли, вынырнул и оказался лицом к лицу с беглецом маленький человечек в шапочке с козырьком, в крылатой накидке и с револьвером в руке.

Трудно сказать, кто был больше ошеломлён этой встречей. Шерлок понимал, что не узнать его этот человек не может: грим «падре Фредерико» остался на пароходе: убегая, Холмс старался походить на Клея, то есть вообще снял всякий грим. А этот смахивающий на хорька субъект знал его более, чем хорошо.

— Мистер Холмс! — вскрикнул человечек.

— Лестрейд! — выдавил Шерлок, поспешно выхватив из кармана свой револьвер и швырнув его на землю.

— Как вы... Ах, дьявол! — дуло револьвера плясало в руке полицейского сыщика.

— Сдаюсь, не стреляйте! — в изнеможении Холмс прислонился к штабелю. — Но у меня к вам одна-единственная просьба, Лестрейд....

— Да как вас сюда принесло? — прохрипел полицейский.

— Из воды, — уже с раздражением произнёс Шерлок. — Ну, действуйте! Где у вас наручники?

— Вы с ума сошли! — вдруг взвизгнул сыщик. — Убирайтесь отсюда сию минуту!

Глаза Холмса, только что болезненно сощуренные, расширились.

— Лестрейд! — прошептал он, разглядывая агента Скотленд-Ярда, будто видел его впервые в жизни.

— «Наручники»! — вскипел сыщик. — Ах вы... Уходите сейчас же! И имейте в виду: возле вашей квартиры торчат дежурные, не суньтесь туда! Впрочем, это вы и сами должны понимать. У нас — облава в порту, так что не ходите через зону пакгаузов. Вон в той стороне никого из полицейских нет, туда идите! Живо!

— Что там, инспектор? — послышался крик из-за штабелей.

— Ничего! — отозвался Лестрейд. — Ищите ближе к воде! Да вы уйдёте, мистер Холмс, или нет, чтоб мне провалиться!

— Спасибо, Лестрейд, спасибо! — задыхаясь, Шерлок схватил руку сыщика и сжал её. — До свидания! Я скоро сам приду в полицию. Не верите? Даю слово. Спасибо!

И он словно растаял в тумане.

Никогда ещё в своей честной жизни инспектор Лестрейд не нарушал устава. Никогда ещё он не думал, что его так приятно нарушить.

— «Наручники»! — снова повторил он возмущённо. — Ну и ну! Спятил, что ли? «Наручники»! Тьфу! А ещё умный человек!

Часть седьмая КОНЕЦ РАССЛЕДОВАНИЯ

ГЛАВА 1


Пожилой служащий, к которому мистера Лайла направили наконец после его более чем четырёхчасовой беготни по департаментам, внимательно выслушал суть дела и сокрушённо покачал головой:

— Боюсь, сэр, что ничем не смогу быть вам полезен. Ведь речь, как я понимаю, идёт о человеке, служившем у нас примерно лет тридцать назад, притом это, как вы сказали, адвокат, а адвокаты в нашем офисе служат по договору, так сказать как консультанты, и их имена не входят в обычные списки служащих. Списки же консультантов и договорников мы не храним более положенного срока. Срок хранения этих дел давно вышел. Как вы говорите, имя вашего знакомого?

— Брейс Гендон. Это был перспективный молодой человек. — Герберт Лайл улыбнулся сдержанной улыбкой. — После службы у вас он служил частным адвокатом одной титулованной особы. Может быть, у вас ему давали характеристику?

— Ну... Наверное. Но кто её давал? Как теперь найти его! — воскликнул старый служащий. — Я-то в этом заведении уже тридцать четыре года, знаю всех и вся, но адвокатов, что нанимались к нам так давно, убейте меня, не помню... А впрочем, стойте-ка!

Старичок нахмурил лоб, и без того собранный в складку, походил по кабинету и воскликнул, хлопнув рукой по столу, от которого тут же поднялся прозрачный столбик пыли:

— Я знаю, сэр, кто может помочь вам! И как только я о нём сразу не вспомнил? Как раз в то время, двадцать восемь лет тому назад, к нам поступил на службу один молодой чиновник. Он заведовал именно наймом юристов-консультантов. Этот чиновник быстро продвинулся по службе, сейчас занимает какой-то высокий пост, уже не в нашем департаменте. Кажется, между нами, сэр, даже секретный пост. Блестящая личность, смею вас уверить. Ну, так вот, он у нас прославился тем, что сразу составил очень подробные списки всех консультантов, служивших за последние лет пять, то есть ещё и до его поступления к нам. Он вписывал туда тех, кого, по его мнению, следовало снова пригласить, вёл очень подробный учёт длительности службы. Сначала его упрекали в том, что, что он занимается лишней работой, потом поняли, что списки очень даже полезны. Но самое замечательное заключалось в том, что этот чиновник их не уничтожил, а оставил у себя на хранение. Этот удивительный человек хранит всё, что относится к его работе за все годы — он начал служить около тридцати лет назад в Южной Америке, в каком-то ведомстве, после этого приехал и поступил к нам с блестящими рекомендациями... Но это к делу уже не относится. Главное вот что: я убеждён, что в домашних архивах этого джентльмена хранятся и те, первые списки, которые он у нас делал, то есть там можно найти фамилии и характеристики тех адвокатов, которые у нас служили более тридцати лет назад, примерно с восемьсот шестьдесят четвёртого года, а то и раньше.

— Вы уверены? — решился прервать болтливого чиновника Герберт Лайл.

— Да, почти наверняка... Понимаете, около двух лет назад моему начальнику понадобилось уточнить что-то, касающееся договоров двадцатипятилетней давности. Он ломал-ломал себе голову, где взять их тексты, в ведомстве их давно нет. Ну и обратился к мистеру Холмсу, и у того...

— Как его зовут, вы сказали? — подскочил на стуле Лайл.

Чиновник поднял брови:

— Я вам его не назвал? Ну, и память у меня стала! Мистер Майкрофт Холмс, замечательная особа, уверяю вас. Почти уверен, что он вам поможет выловить вашего адвоката.

— У вас есть его адрес?

— О да! Вот что-что, а адрес мистера Майкрофта Холмса есть почти во всех департаментах, и почти все служащие помнят его наизусть. Пэл-Мэл, дом номер сорок восемь.

— Очень вам благодарен, сэр.

Герберт Лайл встал.

— Погодите! — остановил его старичок. — Только должен вас предупредить: нарушить распорядок дня этого господина, значит, сразу же вызвать его неприязнь. Он живёт, как часы на башне Большого Бена.

— И когда же можно взобраться на эту башню? — почти сердито спросил молодой человек.

— Со службы он приезжает в пять часов вечера, насколько я слышал. После файв-о-клока полчаса отдыхает, в семь часов или отправляется в какой-то закрытый клуб, или совершает небольшую прогулку. Вот, с шести до семи наши обычно к нему и ходят, поскольку в воскресенье он вообще никого не желает принимать. Он очень замкнутый.

Герберт вытащил из кармана часы:

— Хм! Сейчас без четверти три. Значит, сегодня я смогу к нему наведаться. Сердечно вам благодарен.

— И ещё одно, сэр! — старичок догнал гостя уже возле самого порога. — Вы ведь, насколько я понимаю, сыщик?

— Частный сыщик, — подтвердил Лайл.

— Вот-вот, частный, я так и подумал! Примите мой совет: не говорите мистеру Холмсу, кто вы.

— Почему?

Чиновник замялся.

— Ну... Это моё собственное соображение. Вы знаете, кто его брат?

Герберт поднял брови:

— Ещё бы! Фамилия говорит сама за себя. Если это не совпадение.

— Это не совпадение, сэр. А вы знаете, что случилось с его братом?

— Да, знаю.

— Ну вот. И мне кажется... кажется... Словом, я думаю, мистеру Холмсу не слишком приятно будет говорить с человеком такой профессии, как ваша, сэр!

— Что же мне отрекомендоваться душеприказчиком мистера Гендона или его внебрачным сыном назваться и сказать, что я желаю вырвать у отца часть наследства? — усмехнулся Герберт Лайл.

— Ну... Придумайте что-нибудь.

Молодой человек покачал головой.

— Боюсь, сэр, что этот джентльмен достаточно проницателен, и его не проведёшь такими глупостями. Но ничего, постараюсь поладить с ним, тем более что и просьба моя пустяшная. Ещё раз очень вам признателен.

До шести часов вечера у мистера Лайла было ещё достаточно времени, и он не преминул заехать к себе на Гудж-стрит. Ему хотелось немного изменить свой костюм и подготовиться ко встрече с важным чиновником.

Не то чтобы мистеру Лайлу изменила его обычная уверенность, но некоторые опасения у него имелись, ибо у него были весьма основательные причины не желать встречи с мистером Майкрофтом Холмсом.

Но выбора не оставалось.

Без четверти пять молодой человек вышел из своей спальни и подошёл к Генри, который старательно делал для него какие-то выписки из газет.

— Генри, ну как я? — спросил он.

Юноша поднял голову и критическим взором оглядел своего патрона:

— Великолепно! Всё в порядке, сэр.

— Ну, смотри же, Генри, на тебя я полагаюсь. Мне очень важно, чтобы он говорил со мной серьёзно, чтобы ответил на мой вопрос. Я пойду. Пожелай мне удачи.

В шесть часов ровно мистер Лайл позвонил у входной двери внушительного дома на Пэл-Мэл.

Ему открыл солидный пожилой слуга и, глянув на его визитную карточку, осведомился:

— Вы по делу к хозяину?

— Да, и по очень важному.

Слуга исчез, но затем вновь появился в громадной прихожей и провозгласил, точно церемонимейстер на королевском приёме:

— Прошу вас, сэр!

Герберт вдруг испытал желание перекреститься. Размеренным шагом он вошёл в гостиную, а из неё — в кабинет, отделанный тёмным дубом, заставленный резными дубовыми шкафами, украшенный громадным малиново-чёрным ковром, на котором, в довершение всего, ещё и лежала шкура леопарда, оскалив плоскую морду на высокий камин. В камине, несмотря на тёплую погоду, слегка тлели кровавые угли.

В кресле с высокой спинкой, боком к окну, сидел мужчина лет пятидесяти, большой и грузный, под стать своему кабинету и всей обстановке квартиры. Его мощное тело целиком заполняло кресло, и казалось, ему даже тесно в нём, а его холёные белые руки, лежавшие на резных ручках, будто вдавливали тяжёлое кресло в пол. Лицо, одновременно удлинённое и округлое, с очень развитым лбом, с мощным подбородком, выдавало волю и ум, тёмно-серые глаза смотрели пронзительно и властно, но некая еле уловимая слабость угадывалась в капризном изломе тонкого рта, в лёгком дрожании ноздрей, когда он вздыхал.

Герберт Лайл не стал особенно разглядывать мистера Майкрофта — ему уже доводилось видеть этого человека. Он поклонился и встал у порога, ожидая, пока хозяин заговорит с ним.

Мистер Холмс-старший несколько мгновений разглядывал гостя, затем произнёс неожиданно-мягким, приятным голосом:

— Добрый день. Чему обязан?

— Меня к вам направили ваши бывшие коллеги, сэр, — сказал Герберт. — Я хотел бы получить одну небольшую консультацию.

— Какого рода?

— Относительно одного... вернее, двух адвокатов, служивших в одном из наших департаментов. В том, где служили некогда и вы. Мне сказали, что вы храните у себя списки тридцатилетней давности.

Лицо мистера Майкрофта выразило некоторый интерес.

— Проходите и садитесь, — проговорил он, указывая гостю на второе кресло, но тут же спохватился: — А впрочем, я сюда сяду, а вы напротив — так вас лучше будет освещать свет из окна.

Герберта это совершенно не устраивало, но не подчиниться он не мог. Ему показалось, что хозяин поднялся со своего кресла с какой-то неестественной поспешностью, что при его грузности было довольно забавно, и очень быстро опустился, почти упал в кресло, стоявшее возле одного из шкафов.

— Ваше лицо кажется мне знакомым, — сказал мистер Холмс, буквально вонзив в Герберта свои пронзительные глаза. — Где же я мог вас видеть и когда?

— В ноябре месяце, сэр, в суде, — лаконично ответил молодой человек.

Губы мистера Майкрофта чуть дёрнулись.

— Понимаю. Профессиональное, так сказать, любопытство. Вы давно занимаетесь этим?

— Чем? — уточнил Лайл.

— Да вот этим.

И мистер Холмс-старший ткнул пальцем в лежавшую на столе визитную карточку, где было написано: «Мистер Герберт Лайл, частный сыщик».

— Недавно, — спокойно ответил Герберт. — И ваша помощь нужна мне именно ради одного очень сложного дела, которое я сейчас расследую.

— Дело тридцатилетней давности?

— Нет, девятилетней, но здесь замешан человек, который начал свою карьеру тридцать лет назад именно в этом департаменте. Мне важно установить, с кем вместе он служил.

Майкрофт чуть приметно усмехнулся:

— Ну-ну... Вон в том шкафу, будьте любезны, вторая полка. Жёлтая папка с надписью: «Резерв». Указано название департамента и годы: «1862—1868». Этот период вас интересует?

— Да. Спасибо. Вы позволите посмотреть? Прямо сейчас.

— Разумеется, — голос мистера Холмса выдал раздражение. — Ну, а когда же?

Лайл уселся с папкой назад в кресло, развязал тесёмки, за долгие годы пропитавшиеся пылью, и принялся листать конторские тетради, исписанные твёрдым почерком мистера Майкрофта Холмса. Вдруг сосредоточенное лицо сыщика напряглось, на лбу выступили капли пота. Волею судьбы две фамилии, которые он искал, оказались написанными почти одна за другой...

— Нашли? — спросил сухо Майкрофт.

— Да, сэр! — во взгляде Герберта Лайла, обращённом на хозяина, было такое торжество, такое неимоверное облегчение, что мистер Холмс изумлённо приподнял брови.

— И, похоже, это оказалась удачная находка?

— Да, сэр! Моя догадка превратилась в уверенность! Теперь я во всеоружии!

— Могу ли я узнать, в чём же заключается ваше дело и против кого я сумел вооружить вас этими пыльными бумагами? — спросил мистер Майкрофт уже с большим интересом.

Вместо ответа Лайл достал из кармана пиджака письмо Шерлока Холмса и подал Майкрофту.

— Я не хотел вам его показывать, но теперь вижу, что надо. Прочтите.

Холмс-старший, внешне сохраняя невозмутимость, пробежал глазами письмо, и на его величавом лице словно возникла каменная маска.

— Мне известно об этой сумасшедшей фантазии брата. Значит, Уотсон обратился с этим письмом к вам?

— Ко мне, — подтвердил сыщик.

— И вы верите всерьёз, что можно распутать это дело?

— Я распутал его, — просто сказал молодой человек. — То есть распутал его мистер Холмс, ваш брат, а я, следуя его советам, довёл расследование до конца. У меня в руках теперь почти все нити, последнюю я надеюсь получить нынешней ночью.

— Вот как? — глаза Майкрофта Холмса блеснули. — И вы верите, что найдёте эти самые сапфиры?

— Я нашёл их, сэр. Вот они.

И Герберт положил на стол перед Майкрофтом коробочку с «глазами Венеры». Едва он открыл её, как синий блеск камней наполнил сиянием и оживил сумрак тёмного кабинета.

Холмс-старший вскочил со своего кресла. Его халат распахнулся, открывая кружева тонкой голландской рубашки, схваченные бриллиантовой булавкой, — старомодная и изысканная привычка «мещанина во дворянстве», как за глаза, но лишь при самых близких людях, называл Шерлок Холмс своего брата.

— Боже! Так Шерлок был прав! — воскликнул Майкрофт. — Они существуют!

— Да, и Джон Клей невиновен в убийстве, — заключил Лайл.

В нескольких словах, очень быстро и сжато он рассказал мистеру Майкрофту о своих поисках, о том, как ему удалось получить показания Антонии Мориарти, и найденной в пруду коробке.

Майкрофт Холмс слушал внимательно, иногда кивая головой. Потом сказал:

— Шерлок сделал бы это быстрее... Но в общем, сделано блестяще! И всё-таки для пересмотра дела улик недостаточно. Показания миссис Мориарти — важное свидетельство, но сама она в суд не явится, значит, их подлинность под вопросом. Сапфиры налицо, но можно ли наверняка доказать, что их украл не Клей, что поддельные сапфиры не были им сфабрикованы для обмана полиции! Вы доказали, что убийца спрятал тело Леера в сейфе, а потом положил на ковёр. Так. Но на основании чего доказали? Того, что тёмное пятно девятилетней давности — не кровь. Станет ли суд всерьёз рассматривать такую древнюю улику? И, наконец, вы схватите самого убийцу. Ну, а если он не признается? Существуют ли прямые доказательства его вины? Старые слуги, которые, может быть, признают в нём садовника эсквайра Леера? А может быть, и не признают... Улики очевидны, но слабы. Наша юстиция не станет возиться на основании этих улик с делом Клея.

— Юстиция — да, — голос Герберта стал очень твёрд. — Но не забывайте ещё одного, мистер Холмс: Джон Клей — сын герцога Уордингтона, и я убеждён — законный сын.

Майкрофт вздрогнул.

— Господи, как будто мысли читают! — прошептал он. — Один у другого... Почему вы уверены в этом, мистер Лайл?

— Да потому, что нашёл биографию герцога в справочнике у мистера Холмса. Потому что наводил о нём справки, опять-таки по совету вашего брата. И вот только сегодня до меня дошло... Я проверю свою мысль, и если удастся доказать законность рождения мистера Клея, то есть лорда Кромуэла, я обращусь с прошением об отмене его приговора к самой королеве.

Это было сказано таким тоном, что мистер Холмс-старший вновь поднялся из своего кресла и уставился на Герберта взглядом, в котором изумление мешалось с возмущением, а возмущение — с восторгом.

— Вы обратитесь к королеве? К королеве? Ради каторжника? Вора?!

Герберт Лайл взял со стола письмо Шерлока Холмса и, найдя нужную строку, прочитал: «Спасти его, вернуть ему свободу — теперь вопрос моей совести, моей чести».

— А значит, и моей! — сказал молодой человек, в упор глядя на Майкрофта.

Тот в ответ глубоко вздохнул:

— Я вижу, вы избрали Шерлока своим кумиром, сэр. Это напрасно. Я всю жизнь старался понять, что заставляет его так жить, как он живёт, но ответа найти не мог и делал вид, что вообще нет этой проблемы. Но последние события убедили меня в том, что... Впрочем, это к делу не относится. Я не то хотел вам сказать. Каким образом, позвольте вас спросить, попадёте вы к её величеству? Путь к ней открыт лишь немногим.

— Знаю, мистер Холмс, — чёрные глаза Лайла упрямо сверкнули за стёклами очков. — Но я знаю, что вы, хотя и занимаете внешне довольно скромный пост, имеете большое влияние на британское правительство. Во всяком случае, оно часто пользуется вашими услугами.

— Кто мог вам это сказать? — резко спросил Майкрофт Холмс, и его громадное тело упруго напряглось.

— Какая разница? — в раздражении Герберт уже не старался скрывать того, что действительно слишком осведомлён. — Я знаю, что вы знакомы и даже близко знакомы с самыми могущественными людьми Англии. И, если очень захотите, сумеете добиться аудиенции у королевы.

Майкрофт сухо рассмеялся:

— Допустим. И что же? Вы воображаете, что я стану добиваться этой аудиенции ради вора и бандита, будь он сто раз сыном герцога? Я? Нет, мистер Лайл, вы плохо меня знаете.

— Я хорошо вас знаю! — воскликнул Герберт. — Я знаю, что вы не станете этого делать ради Джона Клея. Но что, если вам придётся просить не за одного этого человека, а за двоих? Что, если ещё один несправедливый приговор английского суда нуждается в отмене? Что если я предложу вам спасти человека, судьба которого вам, быть может, всё же не безразлична?

— О ком вы говорите? — голос Майкрофта вдруг стал глухим.

— О вашем брате, сэр. Он не совершал убийства.

Герберт Лайл встал и широким шагом прошёлся по комнате. Его щёки горели румянцем. Он снял очки, повертел их в руках и тут же снова надел.

Майкрофт Холмс тяжело облокотился на стол.

— Я знаю, — тихо сказал он. — Я сам это предполагал всё время. Шерлок взял на себя вину этой женщины... Но это недоказуемо. И вы не докажете этого.

— Докажу! — крикнул Лайл.

— Чёрт побери, как?!

Сыщик упал в кресло и, закинув руки за голову, сцепив пальцы на затылке, начал говорить, быстро и уверенно:

— Ваш брат, сэр, в тот роковой день, шёл в Степни, чтобы убить Годфри Нортона. Вы это понимаете?

— Да, — кивнул, нахмурившись, Майкрофт. — Но неосуществлённое намерение...

— Да, знаю, погодите! Он шёл в Степни явно не с пустым карманом. Вы ведь не думаете, что он собирался задушить Нортона? Само собой, нет. Едва ли он намеревался его и зарезать. При нём, конечно, был револьвер. Но и у миссис Нортон, тоже пришедшей в Степни с ужасной целью, был револьвер. На месте убийства было найдено одно оружие.

— Оно было в руках у Шерлока, — уточнил Холмс-старший.

— Совершенно верно, он вырвал его у миссис Нортон, как она и говорила на суде. При обыске ни у него, ни у неё другого оружия не было обнаружено. Куда, по-вашему, мог деваться второй револьвер?

— Я об этом думал тогда, — пожал плечами мистер Майкрофт. — Это просто. Там под окнами пруд. Незаметно, в суматохе подойти к окну, приоткрыть раму и выбросить оружие в воду — дело одной секунды. Не сообразить этого Шерлок не мог.

— Я знал, что вы так и скажете, — в голосе молодого человека прозвучало удовлетворение. — Значит, если найти в пруду этот самый револьвер, это могло бы послужить косвенным доказательством невиновности мистера Холмса?

— Ни в коей мере! — сердито отрезал Майкрофт. — А он возьмёт и скажет, что это Ирен выбросила в окно свой револьвер, вот и всё. И это тоже будет для суда неоспоримо.

— Блестяще! Великолепно! — Герберт Лайл ликовал. — Ну а если там, в пруду, под окном комнаты, в которой убит Годфри Нортон, лежали два револьвера?

Мистер Майкрофт повернулся к сыщику так резко, что широкой полой своего халата едва не угодил в камин, и на тлеющих углях взметнулись от возникшего ветра голубоватые язычки пламени. На лице чиновника появилось выражение, которое нельзя было назвать простым изумлением.

— Что?! — взревел он. — Два, вы сказали?! Два?!

— Я сказал это, ибо я сам сегодня на рассвете нашёл их там, — твёрдо проговорил сыщик. — Они лежали один против другого, на расстоянии фута друг от друга. А совсем рядом лежала коробка с сапфирами, судя по слою ила, выброшенная с ними в один день.

На лице Майкрофта выступил пот.

— Кто третий? — резко спросил он. — Вы знаете, кто третий?

— Тот, кто выбросил в окно сапфиры, — ответил Герберт. — Тот, кто не выбросил револьвера. Ещё сегодня утром я сомневался. Но все мои сомнения рассеяла вот эта запись, сделанная вашей рукой.

— Покажите! — закричал Майкрофт.

О, как не похож были сейчас мистер Холмс-старший на невозмутимого величественного человека, который встретил мистера Лайла полчаса назад!

Герберт молча протянул чиновнику старую тетрадь с его записями.

На одной странице, примерно в середине тетради, в разделе, относящемся к 1868 году, было записано: «С октября возобновляется договор с мистером Брейсом Гендоном на прежних условиях. Мистер Артур Блэк, мистер Кеннети Дрокуэл и мистер Генри Дарант прерывают договоры (расчёт согласно оговорённым условиям). Принимается на работу в качестве юридического консультанта мистер Годфри Нортон. Окончил Оксфорд в нынешнем году, год рождения 1848-й. Характеристики хорошие, деловые качества предстоит выяснить. Судя по всему, большие способности (в двадцать лет окончил университет, уже имеет практические познания)».

Лайл нервно рассмеялся.

— Ну?

— Господи помилуй, но это же прямая связь! — произнёс Майкрофт Холмс. — Но что за дикое совпадение? Как они оказались полгода назад в одном и том же доме? И Нортон... Ведь Шерлок установил, что этот человек был шантажистом! Вы думаете, Нортон узнал, что у Гендона находятся «глаза Венеры»?

— Я знаю, что он узнал это. Он перехватил письмо, посланное Гендону Антонией Мориарти.

— Ах, вот оно что! И, значит, сапфиры... Дьявол!

Мистер Холмс-старший зашагал по комнате взад-вперёд, потом остановился перед Гербертом и уставился на него так, будто хотел прожечь взглядом насквозь.

— Но я не понимаю одного, — произнёс он. — Где же он был? Куда он девался?! Из этой комнаты он никуда не мог уйти!

— А он и не ушёл из неё никуда, — спокойно сказал Лайл. — Убийство эсквайра Леера ведь тоже поражает этой самой дикостью: исчезнуть некуда, а убийца исчез. Но так ли уж некуда? Бархатные шторы в гостиной Леера дают ответ на вопрос, если допустить, что преступник был своим человеком в доме. Ну а там, в Степни? Помните комнату?

Несколько секунд Майкрофт раздумывал. И вдруг вскрикнул:

— Ах, я идиот! Но такое просто в голову не лезет! Это же фантасмагория!

— Но это истина, — засмеялся Лайл.

— И вы, — после минутного молчания проговорил устало Майкрофт, — вы можете... сможете доказать это всё? Простите, я вижу, как вы потрясающе талантливы, но в данной ситуации меня волнует не блеск вашей мысли, а возможность реально доказать невиновность моего брата. Всё, что вы сказали, ещё не содержит в себе прямых улик.

— Прямые улики, вероятно, будут у меня завтра или послезавтра, — сказал Герберт. — И вы сможете отправиться в Букингемский дворец и просить её величество об отмене приговора, вернее, двух приговоров. К этому времени доказательства, это я вам обещаю, будут представлены полиции.

И в нескольких словах Герберт Лайл обрисовал мистеру Майкрофту план, который созрел у него этим утром.

Когда он умолк, Майкрофт, всё это время стоявший возле стола в позе, выражающей самое напряжённое внимание, сделал какое-то неопределённое движение рукой, вдруг стукнул кулаком по столу, так, что дубовый стол застонал и затрещал, и, нагнувшись, неожиданно поцеловал молодого сыщика в лоб, причём от этого изъявления чувств, более возможного для каменной статуи, нежели для мистера Холмса-старшего, кресло вместе с Гербертом отъехало назад фута на три и остановилось, упёршись в ковёр.

— Что с вами?! — вскрикнул Лайл, вскакивая. — Никак не ожидал!

— Я и сам не ожидал, — пробормотал мистер Майкрофт. — Извините. Но вы... Вы и сами не понимаете, как много делаете для меня. Несколько часов назад я расстался с братом, думая, что теряю его навсегда.

— Что?! — Лайл пошатнулся и обеими руками вцепился в спинку кресла, чтобы не выдать внезапной слабости. — Он был у вас?! Он уже в Лондоне?

И тотчас взор молодого человека упал на сиденье кресла, в котором сидел и с которого поднялся мистер Холмс-старший. На светлой обивке он увидел тёмное, зловещего цвета пятно.

— Так вот, что вы прятали от меня! А в камине что жгли? А я-то думаю, для чего камин затоплен, ведь так тепло! Где он, сэр, скажите ради бога?

— Я не знаю, — голос чиновника был глух, он отвернулся. — Я не мог его удержать. Думаю, он уже в Уордингтон-хилле. Он ушёл от меня в одиннадцать утра. Некоторые подробности его прибытия есть в «Таймсе» под заголовком: «Преступник на борту «Адмирала Нельсона». Там речь идёт о Джоне Клее, но это был не Клей: Шерлок сознательно выдал себя за него, чтобы тот успел скрыться вместе с их сообщницей. Большего я не знаю, даю слово.

— Вы поссорились? — дрожащим голосом спросил Герберт.

— Нет, — покачал головой Майкрофт. — Просто он спешил. Спешил и потому ушёл. Его ведь ничто не остановит. Он идёт до конца и не себя спасает, а своего приятеля-висельника. Он поехал к герцогу Уордингтонскому и больше ничего не изволил мне сообщить.

Усилием воли Герберт подавил овладевшую им дурноту.

— Ещё только один вопрос, сэр, — тихо сказал он. — Ваш брат тяжело ранен?

Майкрофт потемнел.

— Будь он ранен тяжело, я бы силой запихал его в постель. Нет, у него нога ниже колена задета пулей. Неопасно. Сознаюсь, помогать ему в этой авантюре с герцогом я отказался, мне это всё не по душе... Но если вы действительно добудете твёрдые доказательства непричастности Шерлока к убийству, я обещаю вам попросить и за этого вашего Джона Клея. Вы надеетесь сегодня поймать убийцу?

— Сегодня или завтра, сэр. Завтра воскресенье, на пруду в Степни не будет рабочих, как нет их и сегодня. Преступнику это удобно.

— Что же, храни вас Бог!

Майкрофт Холмс вернул себе прежнее величавое выражение лица и спокойствие позы, и только лёгкое дрожание в кончиках пальцев выдавало его. Он вдруг посмотрел пристально на Герберта и спросил, уже провожая его к двери:

— Сэр, а вы... Скажите, вы были лично знакомы с Шерлоком?

— Нет, — ответил Лайл. — Никогда.

— Хм! Ну что же... Быть может, я вас познакомлю с ним. А быть может, и вы меня с ним познакомите. Как и мой брат, вы очень странный человек, но сейчас мне пришла в голову мысль... нелепая, сознаюсь. Мысль о том, что вы ещё более странны, чем стараетесь казаться.

— Всё может быть, мистер Холмс! — ответил Герберт, спокойно пожимая руку чиновника. — До свидания!

ГЛАВА 2


Уординггон-хилл не походил на обычные английские дворянские замки, с их традиционным полусредневековым обликом, с их мрачными стенами, с галереями и переходами, в которых днём печально свистит ветер, а ночью мерещатся привидения, с высокими залами, тонущими в полутьме, оживлёнными лишь бесконечной галереей родовых портретов.

Этот, действительно очень старый дворец, выстроенный в шестнадцатом веке на месте другого, выстроенного в одиннадцатом и принадлежавшего тому же роду Уордингтонов, был в восемнадцатом столетии значительно перестроен по приказу его тогдашнего владельца и являл собою замечательное произведение архитектурного искусства, выдержанное в изысканно-романтическом стиле. Огромные голландские окна со множеством сияющих стёкол, светлый камень стен и изящных угловых башен, мраморная лестница с дремлющими на ней львами, и всё это среди парка, выполненного в стиле «каприз», то есть имитирующего живую, нетронутую природу. Этот парк был украшен не клумбами, а причудливыми нагромождениями камней, среди которых бурно и волшебно росли цветы, не мраморными бассейнами, а прудами со склонёнными над зеркальной водой ветвями экзотических деревьев. В прудах плавали австралийские чёрные лебеди, чьи загадочные силуэты скользили бесшумно под шелестящей листвой, по лужайкам бродили павлины, резкие крики которых нарушали девственную тишину этого парка и рождали мысли о глухих дебрях леса, населённого эльфами и гномами.

Внутри замок тоже был выдержан в стиле прошлого века и вызывал не сдержанную робость и пугливое почтение, как обычные родовые гнёзда британской знати, но настоящее восхищение. Светлое дерево и бронза, позолота, хрусталь и мрамор, очаровательные китайские будуары, зимний сад, ротонды с греческими скульптурами, галереи, в которых картины лучших английских мастеров соседствовали с драгоценными полотнами прославленных итальянцев.

В Уордингтон-хилле было на чём остановиться глазу!

И Шерлок, шествуя за камердинером герцога по этому дворцу, искренно им любовался, хотя видел дворцы и роскошнее. Но едва отворились двери небольшой, обитой синим шёлком гостиной, и перед вошедшим предстал сам герцог Уордингтон, как всё померкло, и Холмс, глядя с изумлением на хозяина, подумал только одно: «Как же можно пытаться скрыть истину, когда она так очевидна?» Его светлость до того походил на Джона Клея, что при плохом вечернем освещении их, пожалуй, можно было бы спутать.

Высокого роста, собранный, изящный, с очень густыми волосами, наполовину каштановыми, наполовину седыми, с тонким лицом, в котором благородство соединялось с непосредственностью, губы, созданные для гордой улыбки, плавные кошачьи движения. И только глаза у герцога были не синие, а серые, холодные и невозмутимые.

На вид его светлости было лет пятьдесят пять, однако в его лице минутами ощущалась усталость, присущая куда более преклонному возрасту, казалось, что мысли герцога старше его плоти, и множество тонких поперечных морщин на высоком его лбу подтверждали это.

— Кто вы, сэр, и по какому делу желаете меня видеть? — спросил лорд Уордингтон, когда камердинер вышел, затворив дверь за гостем.

Шерлок подошёл к столу и поклонился так спокойно, будто явился выполнить некое будничное поручение, которое его самого вовсе не волнует и не касается.

— Доброе утро, ваша светлость, — проговорил он. — Спасибо, что согласились меня принять. Я опасался, что, не представившись слугам, не смогу проникнуть к вам официальным путём.

— Камердинер сказал, — сухо заметил герцог, — что вы производите самое благоприятное впечатление. И что, по вашим словам, можете оказать мне немалую услугу. Обычно меня не прельщают столь туманные предложения, но почему-то для вас я сделал исключение. Итак?

Гость слегка улыбнулся:

— Прежде всего, осмелюсь представиться, раз вы желаете знать, кто я. Меня зовут Шерлок Холмс.

Изогнутые брови герцога вскинулись, на желтоватом лице появился румянец, он отступил от стола.

— Вы хотите сказать, что вы.., — начал он.

— Я хочу сказать, что я в начале апреля этого года бежал из Пертской каторжной тюрьмы вместе с вашим сыном, милорд. И здесь я представляю его интересы, хотя представляю их более, чем неофициально. Мне нужна ваша помощь, и я надеюсь её получить.

Герцог Уордингтон облокотился на стол и вперил в Холмса изумлённый и негодующий взгляд.

— Это переходит все границы! — выговорил он с расстановкой. — Я позову полицию, если вы немедленно не уйдёте.

— Зовите, я не уйду, — невозмутимо ответил Шерлок. — Можно сесть? Я не спал две ночи, прошлую ночь плавал по Темзе под пулями полиции, а этой ночью рылся в бумагах. Мне необходимо восстановить справедливость, попранную много лет назад, поэтому я здесь. Вы даже не спросите, что с вашим сыном?

— Газеты пишут, что он жив, — глухо произнёс герцог, стирая мизинцем каплю пота, нечаянно проступившую на его переносице. — А вы знаете, где он сейчас?

— Думаю, что знаю, милорд, — не ожидая позволения, Шерлок уселся на стул и откинулся на спинку. — Но сейчас буду спрашивать я.

— О чём вы можете меня спросить?! — его светлость вышел из-за стола и остановился против сидящего, засунув правую руку за борт светлого сюртука, надетого для утренней верховой прогулки. — Я не видел моего несчастного сына более десяти лет и решительно ничего не знаю о нём.

Серые глаза Шерлока потемнели. Он усмехнулся:

— Термин «несчастный», который вы употребили по традиции, подходит к случаю больше всех других терминов. Да, вы сделали Джона несчастным, я утверждаю это, и этого вы не осмелитесь отрицать. А о том, что вы более десяти лет не виделись, я осведомлён, тем более что последние шесть лет Джон пребывал на каторге.

— Но ведь не по моей вине он оказался там, сэр! — резко произнёс герцог.

— Нет, по вашей, милорд!

Шерлок встал и прошёлся по гостиной, не замечая тупой боли в раненой ноге. Герцог смотрел на него, не отрываясь.

— Я не стану выяснять ваших взаимоотношений с Джоном, точнее говоря, с лордом Кромуэлом, ибо его следует называть именно так, — продолжал Холмс, останавливаясь. — Я знаю, что он законный ваш сын и законный наследник титула. Мне нужно знать другое: где может сейчас находиться ваш бывший адвокат, мистер Брейс Гендон?

Лорд Уордингтон вздрогнул, его румянец сразу же уступил место восковой бледности.

— Для чего вам нужен этот человек? — произнёс он с усилием. — Я давно уже порвал с ним.

— Но вы не можете совсем ничего не знать о нём, — сурово проговорил Холмс. — Слишком многое вас с ним связывает. Вы были дружны с ним много лет назад, это был ваш поверенный и, если хотите, сообщник.

— Сообщник?! — страшным голосом, ещё больше бледнея, повторил Уордингтон. — Вы отвечаете за свои слова, сэр?!

— Я сказал «сообщник», — повторил Шерлок. — А нужен мне этот человек потому, что он — убийца.

Герцог отшатнулся и едва не упал, но поспешно облокотился на стол.

— Вы... не можете этого знать! — прошептал он. — И это было двадцать восемь лет тому назад. Вы слышите, двадцать восемь лет назад, и я не имею к этому прямого отношения! Я этого не хотел! Я ему этого не приказывал!

Слова его светлости изумили Холмса, но он вовремя понял, что не следует показывать изумления, кроме того, при этих словах кое-чтовдруг прояснилось в том вопросе, о котором он до сих пор имел довольно неясное представление. Когда герцог выпалил свою взволнованную тираду до конца, Шерлок сказал:

— О том, что произошло двадцать восемь лет назад, я пока вас не спрашиваю, хотя и об этом знаю достаточно. Я говорю о том событии, которое произошло девять лет назад в доме эсквайра Леера, и о том участии, которое вы приняли в ограблении и убийстве.

— Это ложь! — закричал герцог.

На тонких бледных губах Холмса заиграла язвительная, почти злая улыбка.

— Я собирался отправиться к вашей светлости вчера, едва прибыв в Лондон. Но мне пришло в голову для начала навести о вас кое-какие справки. И я обнаружил кучу любопытных деталей. Не зря провёл четыре часа в библиотеке над подшивками старых газет и над справочниками. То, что я узнал, заставило меня отправиться в особняк, который принадлежал эсквайру Лееру, и там я отыскал среди старых документов вот это.

И он положил на стол пожелтевший листок бумаги с оттеснённым сверху гербом герцога Уордингтона.

— Это рекомендация, которую вы выдали некоему Эдвину Блюму, садовнику, для поступления на службу к эсквайру Лееру. Леер отбирал слуг самым тщательным образом и не взял бы садовника без рекомендации титулованной особы. Кто такой этот Блюм, ваша светлость? Когда он работал у вас?

— Я не помню садовников, работавших у меня десять лет назад! — воскликнул Уординггон.

— Девять лет, ваша светлость, девять. Ну, так позовите управляющего, по-моему, он у вас служит уже пятнадцать... нет, семнадцать лет, он-то вспомнит и найдёт запись о найме садовника и о его расчёте в старой домовой книге. Не желаете? Понятно. Эдвин Блюм не служил у вас. И вот странное дело. Я показывал слугам покойного эсквайра вот эту фотографию. — Холмс вытащил из кармана кусочек картона и показал герцогу. — Двое из них узнали на ней этого самого садовника Блюма, который исчез на другой день после смерти хозяина, не получив расчёта. На это никто не обратил внимания. Но лицо, запечатлённое на старой фотографии, это лицо совсем не мистера Блюма, если у такового вообще есть лицо и он существует. Служащие нотариальной конторы на Брикстон-род, куда я зашёл после посещения особняка, опознали в этом человеке мистера Брейса Гендона, адвоката. Кстати, в вышеупомянутый период, то есть весной тысяча восемьсот восемьдесят седьмого года, в мае месяце, Гендон брал отпуск в конторе. Старик-управляющий имеет на этот счёт феноменальную память. Мистер Гендон брал отпуск ради того, чтобы честно послужить садовником у мистера Леера. Вы знали, устраивая его к эсквайру, что он собирается украсть знаменитые сапфиры коллекционера?

Герцог весь напрягся и расширенными глазами смотрел на Холмса.

— Когда... когда вы успели? — прошептал он. — За один день... Вы дьявол!!!

— За один день и за одну ночь, милорд. Да и трудно ли было установить, что в свои молодые годы вы решили поучиться в Оксфорде, поступили туда; что учась, сблизились со студентом по имени Брейс Гендон, которого потом, став уже не наследником герцога Уордингтона, а герцогом Уординггоном, приняли на службу? Трудно ли было установить, что в восемьсот шестьдесят шестом году у вас произошёл крупный разрыв с вашим отцом, и вы едва не были лишены наследства, и что в примирении активно участвовал ваш молодой друг, за что, очевидно, и получил потом ваше благоволение. Я установил также и то, что, учась в Оксфорде, вы женились...

Лорд Уордингтон сделал такое движение, точно собирался кинуться вон из комнаты, затем с перекошенным лицом схватил со стола бронзовое пресс-папье и замахнулся. Но тут же по его лицу прошла судорога, он опустил руку и выронил пресс-папье.

— Трудно, да? — продолжая улыбаться той же странной улыбкой, спросил Холмс. — Самому трудно. А Гендон далеко. Мне неясно только, сэр, что же произошло с вашей женой, леди Кромуэл. Она умерла? Или вы убили её? Ваш бывший дворецкий Майлс Остин, которого вы уволили пятнадцать лет назад и который работает теперь служащим на Чарринг-кросском вокзале, помнит о вашем увлечении очень хорошо. Вы думали, что ваше венчание осталось для слуг тайной, но он прекрасно о нём знает. Он и церковь мне назвал, я вот только туда ещё не успел зайти и уточнить имя, то есть девичью фамилию, леди Кромуэл. Так что же вы с ней сделали?

Герцог закрыл лицо руками и пошатнулся.

— Она покончила с собой, когда... когда я отнял у неё сына. Вы — сатана в облике человеческом. Как вы смеете лезть в мою душу своими железными когтями?! Кто вам позволил?! Я думал, что прошлое умерло вместе с ней, вместе с моей юностью, а вы!.. Как вы смеете?

— Как смею? — повторил Шерлок и побледнел сильнее герцога. — Я как смею? А вы, милорд, как посмели обмануть и бросить женщину, которую, верно, любили? Как вы посмели отнять у неё ребёнка, когда ваш наследник, родившийся в Южной Америке, умер на другой после рождения? Врач, принимавший его, сказал, что у вашей супруги, леди Элинор больше не будет детей. Врача-то найти совсем просто. Тем более что он англичанин и живёт в Лондоне. Именно в тот год, тридцать лет назад, умер ваш отец, и лондонская печать писала, что у молодого герцога Уордингтонского и герцогини леди Элинор, путешествующих по Южной Америке, родился наследник. Светская хроника поспешила. Он умер. И вы в отчаянии решили взять к себе того ребёнка, о существовании которого хотели забыть, сына первой вашей жены. Один только вопрос: вы, выходит, обвенчались с леди Элинор, будучи обвенчаны с другой женщиной, ещё при её жизни?

Лорд Уордингтон издал какой-то нечленораздельный звук и буквально упал в кресло, стоявшее возле его стола. Лоб его светлости был уже совершенно мокрый от пота.

— Теперь я понимаю, почему Гендон держал вас так крепко в своих руках! — воскликнул Холмс. — Он знал о том, что вы двоеженец, а наш закон суров к таким преступлениям. И так, вы написали своему дружку из Америки и попросили привезти вам ребёнка, перед тем уговорив вторую супругу, — вторую законную супругу — усыновить незаконного, как она думала, ребёнка. Вы женились на леди Элинор из-за её состояния, не так ли?

— Мы были в детстве обручены, а к моменту смерти отца наше состояние сильно подтаяло, — прошептал лорд Уордингтон.

— Ну, это-то я знаю. А потом, когда неожиданно и вопреки приговору врача леди Элинор родила сына, она потребовала, чтобы Джона отлучили от рода Уордингтонов. И вы сделали это! И после этого спрашиваете, как я смею?! Вы, с самого рождения раздавивший своего сына?! А когда Гендон убил Леера, подменил сапфиры и в убийстве обвинили Джона, вы что же, утешались тем, что Леер всё равно уже мёртв, а Джон всё равно уже стал вором?!

— Я не знал, что сапфиры подменены, — прошептал герцог. — Я только потом стал догадываться...

— Потому что до этого познакомили Гендона по его просьбе с ювелиром леди Элинор, мсье Кастеном, в Париже. Это у него он заказал подделку, привезя ему портрет миссис Леер с изображёнными в её ушах «глазами Венеры», Миссис Леер позировала художнику Флемингу за год до похищения сапфиров, портрет был куплен вами на аукционе, а потом куда он делся? Его нет в вашей галерее! Сами отдали Гендону, или он увёз у вас?

— Я ему подарил, — простонал лорд Уордингтон. — Но, клянусь Богом, я не подозревал, для чего протрёт нужен Брейсу. Уже потом у меня зашевелились подозрения, когда один знакомый рассказал, что видел в Италии, в театре, знаменитую миланскую красавицу с серьгами, очень напоминающими нашумевшую подделку. Я тогда и подумал... Но Джон уже был в Австралии.

— А о том, что Леера убил Гендон, а свалил всё на вашего сына, вы не догадывались?! — теряя самообладание, воскликнул Шерлок. — Вы не догадывались, что он навёл Джона, которого перед тем совратил и сделал вором, на эти самые сапфиры, чтобы свалить на него убийство?! Гендон не сам замыслил это виртуозное преступление, он был членом шайки профессора Мориарти. «Глаза Венеры» нужны были Мориарти, чтобы подарить их своей куртизанке-жене. Вы этого не знали?!

— Нет, нет, нет!!! — вскричал лорд Уордингтон. — Ради бога, чего вы хотите от меня?!

— И вы не знали, — продолжал Шерлок, — что именно за это несовершенное им убийство Джон был приговорён к смерти?! Или вас устраивала его смерть? Как же, позор вашего благородного рода!

Лорд герцог привстал в кресле, судорожно хватая ртом воздух.

— Я истратил пять тысяч фунтов на адвокатов, чтобы заменить приговор.

— Пожизненной каторгой? — теперь пошатнулся Шерлок, у него вдруг застучало в висках и мучительно заныла нога. — Вы хотели, чтобы он навсегда исчез, не так ли, милорд? Но, кажется, я зря всё это говорю. У вас же шерсть растёт на сердце!

— Что вам нужно? — снова заплетающимся языком спросил герцог.

— Мне нужно доказательство законного происхождения лорда Кромуэла, вашего сына. Мне нужно признание вами его прав на титул и наследство. Мне нужно, наконец, чтобы вы сказали мне, где искать вашего омерзительного сообщника. Вас я не трону, не бойтесь, я никому не покажу этой вашей рекомендации, данной лже-садовнику, не обнародую вашей связи с убийцей.

— Он охотно припутает меня, если дело дойдёт до суда! — воскликнул лорд Уордингтон.

— Конечно, только кто ему поверит? Не бейтесь, вашего соучастия в преступлениях Гендона не докажет ни один суд, а я сделаю всё возможное, чтобы тень не пала и на ваше доброе имя. Я делаю это не ради вас, милорд, вы мне отвратительны, но ради Джона. Верно, у его матери было чистое сердце.

— Да, удивительно чистое, — странно улыбаясь, прошептал Уордингтон. — А как... как вы собираетесь доказать невиновность Джона?

— По сути дела, она уже доказана, — Шерлок опять опустился на стул и, слегка сморщившись, сжал рукой левое колено. — Я вчера виделся с ещё одним человеком, милорд, с моим другом, доктором Уотсоном. Это было нелегко: доктор живёт сейчас в моей квартире на Бейкер-стрит, а там дежурит полиция. Но мне удалось его вызвать оттуда, мы поговорили, и я узнал, что почти все доказательства собраны, и подлинные сапфиры уже нашлись. Между прочим, они снова были у вашего друга, мистера Гендона, он украл их у вдовы Мориарти. Вы это знали?

— Нет.

— Я так и думал. Вас интересует, кто занимался расследованием, покуда я добирался сюда из Австралии? Я и сам мучился вопросом, найдётся ли такой человек, который окажется способен докопаться до истины, когда прошло столько лет. И нашёлся, милорд! Представьте! Возможно, это — второй Шерлок Холмс, хотя я сам же всегда утверждал, что второго быть не может. Как бы там ни было, мне осталось сделать немногое. Дело Джона будет пересмотрено, он не останется на каторге до конца жизни, а быть может, и я надеюсь на это, быть может, и не вернётся туда.

— Да благословит вас за это Бог, сэр! — воскликнул герцог.

Шерлок посмотрел на него с прежней печальной усмешкой:

— Теперь вам, возможно, и хочется этого. Вы все потеряли и хотите хоть что-то вернуть. Я не стану рассказывать Джону о том, что вы помогли Гендону украсть «глаза Венеры». Он и так много страдал из-за вашей жестокости. Попробуйте попросить у него прощения, быть может, он и простит. А сейчас мне нужны документы. Или вы все уничтожили?

— Нет, — лорд Уордингтон через силу поднялся с кресла. — Я ничего не уничтожал. Идёмте, вы всё получите.

Они прошли из гостиной в бильярдную, оттуда, через небольшой китайский будуар — в ротонду, где на стенах и вазах греческой работы бородатые сатиры гонялись за нимфами, а затем через ещё одну комнату вошли в спальню герцога.

Эта просторная комната, отделанная малиновым штофом, была погружена в сумрак, потому что бархатные портьеры на окнах были сдвинуты. Лишь отдельные лучи солнца просочились через узкие щели между половинками портьер, и там, где солнечные пятна падали на темно красный ковёр, поблескивали, казалось, лужицы крови. Стоявшая в глубине комнаты огромная старинная кровать с тяжёлым пологом напоминала пещеру или нору какого-то зверя, покинутую и тоскливую. Светлые ореховые стулья, светлый столик и панели орехового дерева, которыми стены были обиты внизу, не оживляли этой тревожной и печальной картины. Воздух здесь застыл, в нём словно повис запах, похожий на осенний дух опавшей листвы, хотя за окнами царило лето.

Лорд Уордингтон подошёл к столику, на котором стояли какие-то лекарства, графин и лежал высохший компресс. Отодвинув столик от стены, герцог вытащил из резной розетки крошечный ключ, вставил его в другую розетку, в которой искуснейшим образом была замаскирована замочная скважина, повернул ключик, затем самую розетку, и ореховая панель открылась, оказавшись дверцей потайного шкафа.

В шкафу лежали какие-то папки, а ниже, на другой полке, стояла шкатулка из красного дерева. Лорд Уордингтон открыл её другим маленьким ключиком и вынул оттуда большой конверт из плотной бумаги.

— Возьмите. Здесь моё свидетельство о браке. И её. Она отдала его Гендону по моей просьбе, и он настаивал на том, чтобы я его уничтожил, но я сохранил. Здесь и бумага, свидетельствующая о рождении Джона, это настоящее свидетельство, а не то, которое я привёз из Америки, то подложное. Здесь последние письма моей жены. Отдайте сыну, пускай прочитает, это всё, что я могу ему передать в память о его матери. И ещё вот это.

Он вынул из шкатулки и положил на столик книгу в красном сафьяновом переплёте с серебром. Один уголочек переплёта был слегка надломлен, и серебряная накладка в этом месте погнулась.

Увидев эту книгу, Шерлок, который до того сохранял спокойствие, вдруг тихо ахнул и отступил, как если бы увидел привидение.

— Лорд Байрон! — прошептал он, бледнея.

— Да, — ответил герцог. — Очень старое и редкое издание, этой книге лет пятьдесят. Но вы... вы её видели?

— Вашу жену звали Лилиан? — еле слышно спросил Шерлок.

— Да. Девичье имя Лилиан Роуз. Но откуда...

— Боже мой, Боже мой! Так вот кто её убил!!!

— Вы что-то знаете?! — руки герцога, державшие шкатулку, затряслись. — Вы... её знали?

— Да, я её знал, ваша светлость, — голос Шерлока вдруг опять стал спокоен. — Она умерла у меня на руках. И я знаю наверняка, что она не покончила с собой, а была убита. Брейс Гендон её застрелил, чтобы беспрепятственно забрать ребёнка. А быть может, она сама согласилась отдать его и вот это свидетельство. Она любила вас и не хотела вам перечить, боялась вам повредить... В таком случае он её убил просто для того, чтобы быть спокойным, вернее, чтобы вы были спокойны. Вы ведь ему щедро заплатили, не так ли?

Лицо герцога исказилось.

— Зверь!!! — крик его сорвался, перейдя в хрип. — Зверь! Она вам сказала? Назвала его?!

— Нет, не назвала, — покачал головой Холмс. — Я же сказал, милорд: она вас любила, она не хотела выдавать вас. Она и с меня взяла тогда клятву, что я не стану искать убийц, и я, дурак, осёл, дал такую клятву и сдержал её! Разоблачи я вас тогда, найди я убийцу — и судьба маленького Дэвида сложилась бы по-иному. Он никогда не стал бы «незаконным сыном». И мистер Гендон не развратил бы его оскорблённую душу.

Герцог некоторое время с тупым отчаянием смотрел на Холмса. Потом в его глазах мелькнуло сомнение:

— Сколько вам лет? Вы сами тогда были ребёнком.

— Мне было семнадцать. Чуть больше. И я любил Лили и Дэвида любил, как своего сына. А вы убили её и погубили мальчика!

Лорд Уордингтон закрыл лицо руками.

— Я догадывался, я боялся думать об этом, но у меня были подозрения. Я из-за этого выгнал Гендона.

— Знаю, — сказал Шерлок. — Но потом вы продолжали ему помогать. Вы боялись его. И своей жены боялись. И не трудно вам было жить с таким страхом в душе? А Джон? Вы совсем его не любили?

Герцог покачал головой.

— После смерти Лили, клянусь вам, я никого не любил, кроме него. Но я был бессилен перед Элинор, я не мог открыть ей правду, это погубило бы меня. Но потом... я не мог простить Джону. Он меня опозорил! Мой сын — вор!

— Ужасно! — скривив губы в презрительном смешке, воскликнул Холмс. — Вор в роду Уордингтонов! Какое пятно! Убийца — ещё куда ни шло!

Лорд Уордингтон поставил шкатулку с документами на столик и закрыл потайной шкаф. Его губы тряслись.

— Судите меня, как хотите, мистер Холмс! — прошептал он. — Даже легче от того, что всё раскрылось. Я любил Лилиан, это была единственная в моей жизни любовь. Я просил у отца позволения жениться на ней, но он не хотел и слышать. И тогда мы обвенчались тайно. Я верил, что мы будем счастливы и просил Лили только подождать. Но потом... потом узнал, что состояние отца подтаяло, что имение может быть заложено. А у меня были такие планы... Отец настаивал на скорейшей свадьбе с леди Элинор. Она была очень богата. И Гендон советовал исправить ошибку юности!

— И вы её исправили! — сказал Холмс. — Точнее, мистер Брейс Гендон исправил её для вас.

Глаза герцога мрачно сверкнули. Мгновение он колебался, затем протянул Холмсу ещё одну небольшую бумажку:

— Здесь вот адрес женщины, у которой я с ним иногда встречался. Если за нею проследить, она вас выведет на Гендона. Накажите этого мерзавца, сэр, прошу вас. Я хочу увидеть его на виселице! Но имейте в виду, он дьявольски осторожен.

— Знаю. — Холмс спрятал листок в карман. — Поэтому я почти уверен, что он не попадётся в ловушку, которую готовит ему мистер Лайл. Но я поймаю его с помощью этого адреса. Будьте покойны.

— А вы? — вдруг спросил Уордингтон. — Для вас что сделать? Могу я вам чем-то помочь?

— Мне? — Шерлок удивлённо пожал плечами. — Мне ничего не нужно. Я вернусь в Австралию, когда закончу это дело. Я должен отбыть там ещё шесть с половиной лет. В отличие от вашей светлости я не пытаюсь уклониться от причитающегося мне наказания.

И небрежно поклонившись, он вышел из спальни герцога.

ГЛАВА 3


— Вот так в настоящее время обстоят мои дела, и быть может, всё обернётся к лучшему, но нельзя быть в этом уверенным. Надо мною висит дамоклов меч, Лора.

— А я уверена, что всё будет хорошо! Я уверена, что мистер Холмс вам поможет. Такой человек...

— Человек удивительный. Знать бы ещё, где он сейчас и что с ним?

Этот разговор мистер Джон Клей и леди Лора Рэндолл вели, сидя в небольшой лодочке, давным-давно вросшей носом в берег под густым шатром раскинувшейся во все стороны громадной серебристой ивы.

Маленькое озеро, над которым эта ива росла, располагалось неподалёку от домика Лоры, вернее, её верной старой няни, миссис Проуденс, в местечке Норбери.

Это местечко мало чем отличалось от деревушки, хотя от него было совсем недалеко до Лондона. Здесь царила тишина, настоящая, не нарушаемая ничем, кроме пения птиц и шелеста листьев.

И, окунувшись в эту тишину, Джон почувствовал вдруг какое-то непонятное смятение, точно гулкие удары его сердца слишком больно отдавались в груди.

Окутанная туманом утренняя Темза, чёрные призраки пароходов и барж, крики, плеск, хлопки выстрелов остались позади кошмарным сном. Он помнил, как пальчики Лоры сжимали его плечо, как он сам обнимал её талию и тащил её, тащил против течения, к берегу. Потом они бежали куда-то между каких-то строений, тёмных и бесформенных, потом прятались в пустом доме, и он уговаривал Лору уйти и расстаться с ним, ибо он — опасный спутник. Но она отказалась наотрез. У них с Шерлоком было условлено, что Клей отправится к Лоре в Норбери и там будет ждать известий от своего друга, но ведь он мог добраться до деревушки и один. Однако Лора твёрдо сказала:

— Слышать ничего не хочу! Мы поедем вместе.

Они долго ехали в кэбе, и Джон позабыл почти сразу, что наврал кэбмену по поводу их мокрой одежды. Потом был поезд, потом этот домик и строгая пожилая женщина в чепце и кружевной накидке. Она ничего не стала спрашивать, только ахнула, увидев растрёпанную Лору, без вещей, во влажном платье, и очень ласково поздоровалась с Джоном, когда леди Рэндолл сказала, что он спас ей жизнь, что никто не должен знать о нём, и что он ей очень-очень-очень дорог...

Потом его уложили спать на широком диване в комнатке наверху, но он не спал, а пребывал в каком-то бреду, его мучила тревога за Шерлока, так спокойно и отважно вызвавшего на себя пули полицейских. Но они не убили его, он был почему-то в этом уверен.

И вот прошла ночь, наступил новый день, и тревога Джона превратилась в страх, а страх — в мучительное напряжение. Он испытывал искушение покинуть спасительное убежище и кинуться в Лондон, пойти в полицию, выдать себя, только бы что-то поскорее узнать о своём друге.

И одно лишь удерживало его здесь. Лора.

Уже в ту секунду, когда она голубым лоскутком полетела в мутную холодную воду Темзы, он понял, что это маленькое существо ему так дорого, что для её спасения он прыгнул бы и в огонь.

Сейчас, сидя под колыхавшимися на тихом ветру ветвями ивы, он вспоминал о пережитом ужасе и снова с нежностью, которой и сам не знал названия, смотрел на девушку.

— Лора, почему вы уверяли меня и Шерлока, что вы прекрасно плаваете? Вы же совсем не умеете плавать.

— Совсем не умею. — Лора рассмеялась. — Но если бы я вам это сказала, вы с мистером Холмсом ни за что бы не согласились на мой план. А разве можно было придумать что-то лучше?

— И у вас хватило отваги прыгнуть в воду? С такой высоты?

Молодой человек взял руку леди Лоры и ласково заглянул ей в лицо. Она порозовела, но руки не отняла и не отодвинулась на узком сиденье лодочки, хотя их колени почти соприкасались, и её платье складками ложилось на его вытянутую вперёд ногу.

— Я должна была это сделать, Джон, — опуская голову, сказала девушка. — Я была уверена, что вы... что у вас... что вы не могли сделать ничего очень плохого. И вот видите, вы сейчас мне рассказали всё, как есть, и я вижу, что была права!

— Но я многого вам и не рассказывал! — воскликнул Клей. — Разве вы не видите и не понимаете, кто я?

Её пальцы слегка сжались на запястье молодого человека, потом она смутилась ещё больше.

— Джон... Мне можно называть вас Джоном? Я деревенская жительница, здесь, в Норбери, прошла большая часть моей жизни, и я привыкла к простоте обращения. Джон, скажите: если... Ну, словом, самое большое, вы сколько ещё можете просидеть в тюрьме?

— Шесть лет, — уверенно ответил молодой человек. — Шесть с небольшим. Мне могут и меньше дать, если признают меня невиновным в убийстве, но... Не знаю, поймёте ли вы меня. Мне не хотелось бы оставлять там Шерлока.

— А могут вас вообще выпустить? — голос леди Лоры таил хрупкую надежду.

— Шерлок уверяет, что могут, — пожат плечами мистер Клей. — Но в это трудно поверить, и на это трудно надеяться...

Лора глубоко вздохнула. Её милое личико стало за эти два дня как-то взрослее, взгляд ясных глаз, прежде таких весёлых, стал задумчив и глубок.

— Ну, хорошо, — помолчав, тихо проговорила девушка. — Хорошо. Пусть шесть лет. Это мне будет... Двадцать три с половиной. Ну, двадцать, четыре. Это не так много, правда?

Джон улыбнулся и поцеловал её руку.

— О чём это вы. Лора?

— Я думаю... думаю... Я боюсь только одного, Джон: что вы за эти годы меня совсем забудете.

— Забуду? Я? — он привстал, и лодочка, много лет неподвижная, дрогнула, тонкие, как паутина, круги пошли от неё по невозмутимой зеркальной поверхности озерца. — Я вас забуду, Лора? Да ведь вы... Нет, не думайте, что это из-за вашего прыжка в Темзу! Хотя мне стыдно, что это было так, а не по-другому. Вы рисковали жизнью из-за нас, из-за меня!

— Но и вы рисковали жизнью, когда меня спасали! — возразила леди Лора. — А может быть, мне хотелось, чтобы вы стали меня спасать? Знаете, ещё когда мы с вами разговаривали на палубе, танцевали, бродили по Лиссабону, я всё время думала: как было бы хорошо, чтобы что-то такое произошло, и вы бы меня спасли. Только чтобы от этого сами не пострадали. Видите, какая я глупая?

— Не вижу тут глупости, — он опять взял её за руку и почувствовал, что эта рука неестественно горячая.

— Леди Лора, — тихо, очень тихо спросил Джон, — вы поверите, если я скажу вам, что никогда уже не буду тем, кем был прежде? Шерлок поверил. Ещё раньше, чем я сам это понял!

Лора вскинула голову, их глаза встретились. В чёрных зрачках Лоры Клей увидел два своих крошечных отражения.

— Я знаю, что вы всегда будете порядочным человеком, Джон, — сказала девушка и свободной рукой сама взяла его безвольно опущенную руку. — Вы же и не были непорядочным.

— Был!

— Ну значит, теперь это прошло и уже никогда не вернётся. Бывают же несчастья. Всякое может случиться.

— А вы могли бы полюбить человека с таким прошлым? — голос Джона не дрогнул, но глаза выразили всё смятение, которое он испытывал.

Леди Лора пожала плечами:

— Зачем вы спрашиваете, могла бы я или не могла бы, если я уже полюбила вас? Вы же видите это.

Властный порыв заставил их наклониться друг к другу, но свежесть детских губ, доверчиво рванувшихся ему навстречу, смутила Джона, и он только слегка коснулся их своими губами и отстранился.

— Вы леди, а я незаконнорождённый! — прошептал он.

— Это разве так важно теперь? — Лора улыбалась.

— В Англии важно, — сказал Клей.

— Ну, так уедем из Англии! С вами я поеду куда угодно! Только бы вы не забыли меня.

Невольно он тоже улыбнулся.

— А если я не буду оправдан? А? Если мне придётся навсегда?..

— Нет, нет! — Лора ладонью закрыла ему рот. — Нет, Джон! Вы будете оправданы! Мистер Холмс всесилен.

— Нет, Лора, — печально возразил Клей. — Он только человек.

— Да, но он человек, посвятивший жизнь свою и свой великий разум одному только добру. Я знаю, я много слышала о нём. Такие люди всесильны, когда идут до конца, и если правду возможно отыскать, они её отыскивают, если же нет, гибнут. Но он не погибнет, и вы не останетесь на всю жизнь на каторге! Я знаю.

Уверенность Лоры, основанная только на её наивной детской вере в справедливость, вдруг передалась и Джону, хотя сам он давно не заблуждался относительно торжества справедливости. Ему стало легче, хотя сомнения продолжал шевелиться в его душе.

— И всё же, Лора, — сказал он, — вы должны быть готовы к тому, что мы расстанемся навсегда. Я не хочу быть обманщиком.

Леди Рэндолл покачала головой:

— Навсегда мы на расстанемся, Джон. Если случится самое худшее, вы снова убежите, и мы вместе исчезнем. Да и убегать не надо будет. Мистер Холмс сообщит нам, если доказать вашу невиновность окажется невозможно, и тогда мы решим, куда уехать. Есть много мест на Земле, где нас никто никогда не найдёт. Не качайте головой! Я ничем не пожертвую. У меня же ничего в мире нет, кроме моей любви, и никого в мире нет, кроме вас.

— Лора!

Он прижал её руки к губам и целовал их, не отрываясь, пока голова у него не закружилась, и не пришлось откинуться назад, чтобы не упасть на колени Лоре.

— Что с вами? — спросила девушка.

— С головой что-то... Простите. Я влюблён первый раз в жизни.

— Вы обманываете меня! — воскликнула леди Лора. — Все мужчины так говорят девушкам. Сколько вам лет?

— По-настоящему тридцать, но считайте, что двадцать четыре. Шесть лет каторги не в счёт, там не было женщин, и я позабыл, как они выглядят. В двадцать четыре многие ещё не бывают влюблены. Многие мужчины. Мы взрослеем позже вас, женщин!

— Я знаю, — засмеялась Лора.

— Значит, принимаете мои доводы! — воскликнул Джон. — Верите мне теперь?

— О, Джон, зачем вы спрашиваете? Вы же видите, я поверю каждому слову, которое вы скажете. Почему вы такой бледный? Вам ещё плохо?

— Голова! — он тронул рукой затылок. — Просто смешно. Можно голову к вам на колени?

— Да, принц! — рассмеявшись ответила Лора, вспомнив ответ Офелии на вопрос Гамлета.

Он лёг на дно слегка качнувшейся лодки и опустил голову на мягкий светлый миткаль лориного платья. Она робко коснулась рукой его каштановых с золотым отливом волос, окунула пальцы в их густую массу и стала ерошить и ласкать их, в то время как молодой человек закрыл глаза и целиком отдался блаженству, которого не испытывал ещё ни разу в жизни.

Трудно сказать, сколько просидели они так. Но внезапно чья-то тень легла на воду возле лодки, под чьей-то неосторожной ногой хрустнул сучок, и тотчас Лора испуганно вскинула голову, а Джон открыл глаза и привстал.

— Добрый день, леди! Здравствуйте, милорд! Сожалею, что помешал вам!

Этот слегка сорванный, будто ломающийся голос был незнаком ни Лоре, ни Клею. Но как ни странно, раздавшись прямо у них над головой, он не особенно напугал их. Оба сразу же посмотрели туда, откуда он исходил, и увидели человека, отбросившего тень на ровную поверхность озерца.

Он стоял возле ствола громадной ивы, почти совершенно заслонённый прозрачным шатром её гибких ветвей, потому-то тень его и была виднее, чем он сам. Но вот он выступил вперёд, подойдя к самому краю берега. Это был молодой человек среднего роста, в светлом костюме и летней светлой шляпе, из-под которой красиво выбивались пышные вьющиеся волосы. Впрочем, шляпу он тут же снял и поклонился, улыбаясь молодой паре.

— Кто вы такой и что вам нужно? — спросил Джон, придя в себя после первого удивления.

— Меня зовут Герберт Лайл, милорд, — ответил незнакомец. — Честь имею представиться вам и леди Рэндолл.

— Мы счастливы знакомству. — Клей осторожно встал в лодке во весь рост и подал руку Лоре, чтобы и она тоже встала. — Но, по-моему, меня вы с кем-то путаете.

— Уверен, что нет, — мистер Лайл отступил, чтобы дать возможность Лоре и Джону выйти из лодки. — Уверен, что не путаю. Я говорю с лордом Джоном Дэвидом Клиффордом лордом Кромуэлом.

Молодой человек слегка побледнел, но ответил достаточно невозмутимо:

— Это не моё имя, сэр. Вы обознались.

Герберт Лайл улыбнулся:

— Вы не верите мне, милорд, и правильно делаете. Но у меня есть для вас верительная грамота.

Он вытащил из кармана и протянул Клею конверт.

Джон лёгким прыжком выскочил из лодки, помог выйти леди Лоре и, не спеша, уже никак не выдавая своего волнения, взял конверт из рук Лайла. Адрес на конверте и почтовый штемпель отправления заставили его, однако, вздрогнуть.

— Из Перта доктору Уотсону! — прошептал он.

— Совершенно верно. Оно опередило вас на две недели. Это я по просьбе мистера Шерлока Холмса веду, вернее говоря, вёл расследование вашего дела, милорд.

— Да какого, в конце концов, дьявола вы зовёте меня милордом?! — вскипел Джон.

Лайл пожал плечами:

— Зову, потому что вы — законный сын герцога Уордингтона. Это мнение высказано мистером Холмсом в письме, и я нашёл тому подтверждения. Вы — лорд Кромуэл. Как же вас называть?

— Как вы нашли меня? — спросил Джон. — Вы видели Шерлока? Что с ним?

Герберт нахмурился:

— Мистера Холмса я, к сожалению, не видел. Его видел Уотсон, но это было вчера, и где ваш друг сейчас, я сказать вам, увы, не могу. А найти вас было нетрудно. Я же не из полиции. Я узнал подробности происшествия на «Адмирале Нельсоне», взял в портовом управлении список пассажиров этого парохода, ехавших из Мельбурна, отыскал фамилию леди, с которой произошёл несчастный случай.

— Вы сразу поняли, из-за чего он произошёл? — спросила леди Лора.

— Да, леди Рэндолл, почти сразу. Но оказалось, я зря проделывал всю эту работу. Когда, вернувшись из порта, я встретился с доктором Уотсоном, он просто передал мне ваш адрес, ему назвал его мистер Шерлок Холмс.

— Значит, Шерлок хочет, чтобы я покинул это убежище? — спросил Джон Клей.

Лицо Герберта Лайла выразило некоторое сомнение.

— Милорд, я не знаю, для чего он мне сообщил, где вы находитесь. Надо полагать, решил довериться моей сообразительности. Если это так, я могу гордиться тем, что сделал.

— А что вы сделали? — быстро спросила Лора, во все глаза глядя на сыщика. — Вы доказали невиновность Джона? Да?

— Да, леди Рэндолл, — сказал Лайл и посмотрел на девушку взглядом, в котором читалось нечто большее, чем просто уважение.

— Вы доказали?! — голос Лоры звенел, как серебряная струнка. — Да?!

— Это, собственно, не я доказал, — краснея, уточнил Лайл. — Это мистер Холмс. — В письме всё есть. Я только использовал общие выводы мистера Холмса. Вы прочитали письмо, милорд?

Джон, пробежавший глазами мелко исписанные листки, поднял взгляд на сыщика и прошептал чуть слышно:

— Неужели это можно было доказать? Через девять лет?

— Можно, — кивнул Лайл.

— А сапфиры? Он пишет, что существуют настоящие, неподдельные. Он и там мне это говорил. И они...

— Вот они, лорд Кромуэл.

Герберт Лайл вытащил из внутреннего кармана коробочку и раскрыл её. В солнечном свете два огромных сапфира вспыхнули и замерцали, посылая в воздух тысячи голубых, зеленоватых и розовых искр.

— О, Господи! — вырвалось у Джона.

— Чудо какое! — не удержалась Лора.

— Да, это чудовища из самых красивых, — засмеялся сыщик. — Я и сам смотрю на них не без восхищения. А ведь это — убийцы.

— Дайте до них хоть дотронуться, — попросил Джон. — Они погубили мою жизнь!

— Они же и спасут её. — Герберт закрыл коробочку и протянул её лорду Кромуэлу. — Возьмите.

— Для чего?! — в глазах Джона появилось изумление.

— Для того, чтобы передать их в полицию.

— Вы в полицию его увезёте? — Лора в испуге схватила Джона за руку.

— Ему необходимо быть в Лондоне, — голос Лайла стал решительным и твёрдым. — Полиция уже в курсе дела. Думаю, вас не арестуют, милорд, во всяком случае, до окончательного выяснения дела. А осталось всего только арестовать настоящего убийцу. Его вина доказана, расследование закончено.

Джон раздумывал всего несколько секунд.

— Если нужно, я поеду с вами в полицию, мистер Лайл.

— Нет, — возразил сыщик, — не со мной, мне нужно заехать в другое место. Мы вместе доедем до Лондона, но в Скотленд-Ярд вы отправитесь раньше меня. Отдадите «глаза Венеры» и передадите записку от меня инспектору Лестрейду. Я предупреждал его, что, вероятно, вы приедете.

У Клея вырвался почти истерический смех:

— Это уже чёрт-те что! Вы мне предлагаете отвезти в полицию камни, которые стоят сто тысяч фунтов?! Мне?!

— Но, милорд! — возмущённо воскликнул сыщик. — Я же не могу таскать их с собой по всяким подозрительным местам! И так они болтаются у меня в кармане слишком долго. Да и для вас это — лишнее доказательство добровольной явки в полицию. Берите же, ну!

— Сэр, — тихо сказал Джон, сжимая коробочку в кулаке, который мгновенно вспотел. — Если я не довезу их до Скотленд-Ярда, можете не сомневаться, что меня нет в живых.

— Вы повезёте их не через стан неприятеля, — пожал плечами Герберт. — И не смотрите так на меня. Если Холмс вам верит, то верю и я.

Неожиданно Лора Рэндолл кинулась к Лайлу, оплела руками его шею и звонко чмокнула в щёку.

— Спасибо! — воскликнула она. — О, спасибо!

Лайл смутился, но, пожалуй, значительно меньше, чем после горячего вчерашнего поцелуя мистера Майкрофта Холмса. Он улыбнулся девушке и проговорил ласково:

— Спасибо, милая леди!

ГЛАВА 4


В девять часов вечера инспектор Лестрейд уже не находил себе места. Он бегал по своему кабинету, и то смотрел на часы, то кидался к окну. Широкая улица перед полицейским управлением уже опустела. Только одинокий экипаж стоял возле самых ворот, ожидая отправления.

— Ну, и где же он, чтоб ему сейчас икалось?! — восклицал Лестрейд через каждые две-три минуты. — Сколько же можно его ждать?!

При всей своей сдержанности доктор Уотсон наконец сорвался:

— Да сядьте же, инспектор, Господи ты боже мой! Вы можете всех вывести из терпения. Если мистер Лайл сказал, что будет в четверть десятого, то и будет, что вы волнуетесь?

— Я волнуюсь, что без нас там дело сорвётся! — резко ответил Лестрейд, останавливаясь и наливая себе пятый или шестой стакан воды из графина. — Вчера этот негодяй-ворюга не изволил явиться, это понятно: он знал, что сегодня воскресенье и пруд чистить не будут, как и вчера не чистили — рабочие там бывают через день. Но сегодня-то он непременно явится, ведь завтра понедельник... Это будет самая крупная добыча полиции в нынешнем году.

— Полиции... Хм! — воскликнул доктор и забарабанил пальцами по столу.

— Да, да, мистер Уотсон, а что? — вскипел маленький сыщик. — Я знаю и не собираюсь ни от кого скрывать, что вывели его на чистую воду мистер Холмс и мистер Лайл, но возьмёт-то его полиция! Без нас, куда вы денетесь? Кстати, Холмс так и не появлялся?

— Нет, — покачал головой Уотсон. — Очевидно, он считает, что ему ещё рано передавать себя в ваши руки.

Лестрейд усмехнулся, вспоминая встречу с Холмсом на берегу Темзы и думая, что Уотсон ничего не знает о ней. Но Уотсон отлично всё знал и потому тоже усмехнулся, испытав к маленькому сыщику прилив искренней нежности. Он недолюбливал Лестрейда, зная прежнее снисходительное отношение к нему Шерлока, однако теперь инспектор был для него уже не просто полицейским...

Часы показывали десять минут десятого, когда на лестнице послышались быстрые шаги и в кабинет Лестрейда ворвался Герберт Лайл.

— Я не опоздал? — весело спросил он, поправляя на носу очки.

— Нет, сэр! — ответил Лестрейд, отрывая ото рта очередной стакан. — Но я уже нервничал. А нервничать, перед тем как садишься в засаду, самое паршивое дело.

— Самое паршивое дело перед тем, как садишься в засаду, это пить воду, инспектор, — подал голос Джон Клей, до сих пор молча сидевший на стуле в глубине кабинета. — Вы выпили столько, что не усидите и двух часов. Придётся вам поёрзать.

— Помолчите, сэр! — инспектор так и подскочил. — Или, милорд, как вас там теперь следует называть? Может быть, вы думаете, что если я несколько нарушаю существующий порядок и не сажаю вас под замок, то вы можете позволять себе оскорбления в адрес полиции?

— Так посадите меня под замок, я же не сопротивляюсь, — беспечно ответил Джон и обернулся к Лайлу: — Сэр, как дела?

Лайл махнул рукой.

— Я не видел его. На Бейкер-стрит лежит записка, неизвестно, как туда попавшая, ибо миссис Хадсон не видела, кто и когда её подсунул под дверь. В ней говорится, что Холмс был в Уординггон-хилле, и что всё в порядке. Там так и написано «всё в порядке».

— Это нам известно, — важно произнёс Лестрейд. — В полицию присланы документы, удостоверяющие происхождение мистера... лорда Кромуэла. Но куда подевался сам мистер Холмс?

— Хотел бы и я это знать! — устало развёл руками Герберт. — Но у нас с вами нет времени, джентльмены. Нам надо взять зверя. Едем!

Полчаса спустя экипаж остановился в нескольких кварталах от злополучного дома в Степни. Лестрейд, одетый в штатское, доктор Уотсон, Герберт Лайл и Джон Клей, коего теперь уже все именовали лордом Кромуэлом, прошли задними дворами и вышли к дому с той его стороны, которая была противоположна пруду. В темноте они проскользнули в одно из парадных и, поднявшись по чёрной лестнице на второй этаж, вошли в пустующую комнату, большую и унылую, с серыми влажными стенами, на которых обои висели клочьями. В углу этой комнаты стоял кожаный диван, из его прорванного во многих местах широкого сиденья победно торчали пружины, а в углу пристроился констебль, держа между колен потайной фонарик с закрытым стеклом. Угадав в темноте очертания невысокой фигурки своего начальника, он вскочил.

— Всё тихо? — спросил Лестрейд.

— Совершенно тихо, инспектор, — гудящим шёпотом ответил полицейский. — Мы весь день наблюдали, как и вчера. Днём приходили двое рабочих, один тут же и ушёл, другой чуточку покопался в помпе и убрался. Коробочка лежит, где и лежала.

— Отлично, — произнёс Лайл. — Спасибо, констебль Стоун. А где ваши люди, инспектор? Внизу?

— Всё, как условлено, — ответил Лестрейд. — Двое в кустах, трое — в другой пустой комнате, на первом этаже, почти под нами. Четверо за углом.

— «Вся королевская рать!» — засмеялся лорд Джон. — Сколько же, по-вашему, их явится за этой коробочкой, что на них выпущено столько гончих?

— Чем больше, тем лучше, — заметил Герберт Лайл. — Гончих много, но и заяц больно уж прыток. Кстати, милорд, если понадобится, вы прыгнете со второго этажа?

— На загривок-то Гендону? — глаза Джона засверкали в темноте недобрым блеском. — И с пятого прыгну! Тем вернее сверну ему шею.

— Нельзя ли потише, джентльмены? — зашипел на них сыщик Скотленд-Ярда. — Уже десять часов, он может вот-вот явиться. Наблюдайте в окно за прудом, но вплотную к окну не подходите.

Лестрейд встал сбоку от окна и замер, слегка пригнув голову, отчего сразу стал похож на скуксившегося в своём гнезде сыча. Уотсон, вытащив револьвер и спокойно проверив курок, присел на край дивана, рядом с полицейским. Лайл встал по другую сторону окна, лорд Джон остановился шагах в трёх от грязного оконного стекла.

Внизу было темно, только с другой стороны пруда едва дотягивались тусклые лучи одинокого газового фонаря, да свет из окон разных этажей пятнами падал на грязную лужу, на заросли кустов, на чёрный силуэт помпы, похожей на спящего возле пруда странного зверя.

Постепенно одно за другим окна стали гаснуть, темнота сгущалась, и стало видно, что на той стороне, в четырёхэтажном домике, тоже светятся отдельные огоньки, но и они вскоре погасли.

Лестрейд всё сильнее нервничал, однако старался не показывать своего волнения. Заволновался и Герберт Лайл, и Уотсон — первому было особенно важно взять свою добычу, второй видел и понимал, что последний этап трагедии будет самым необычайным, и его шестое чувство подсказывало: откроется нечто удивительное, небезразличное им всем. Он ничего ещё не знал об открытии Герберта, однако догадывался, что этот страшный дом должен преподнести свою последнюю, самую невероятную тайну.

Джона обуревали самые противоречивые чувства. Желание увидеть человека, погубившего его много лет назад, желание отомстить этому человеку мешалось с тревогой за собственную судьбу, ибо она окончательно решалась в эти самые минуты. И ещё он думал о Лоре, о том, на сколько же лет его могут разлучить с нею, и вправе ли он требовать, чтобы она его ждала. Впрочем, он понимал: требовать не надо, она будет ждать, и это всего хуже, ибо её чистое беззащитное сердечко больше всего страшится одиночества, а он может оставить её одинокой на долгие годы.

Снизу, с первого этажа, донёсся еле слышный свист, и Лестрейд поднял палец:

— Кто-то идёт! — прошептал он.

Все, вытянув шеи, стали смотреть вниз. Уотсон встал с дивана, сжимая револьвер.

И вдруг все услышали, да, да, не увидели, а услышали... Из глубины дома доносились шаги. Доктору тотчас вспомнилось, как два с лишним года назад они с Холмсом караулили в пустом доме преступника, и тот вместо того, чтобы стрелять с улицы, забрался в этот самый дом и в ту же комнату, где были и они. Благодаря этому им тем вернее удалось схватить его, но и охота была куда опаснее.

Кажется, на сей раз должно было повториться то же самое. Шаги, тяжёлые, уверенные шаги сильного, мощного человека раздавались всё ближе, потом они замедлились, и вдруг с тихим скрипом начала открываться дверь. Герберт и Лестрейд вскинули револьверы, у доктора он давно уже был нацелен на дверной проём.

И вот на грязно-сером фоне стены прорисовался чёрный прямоугольник, а в нём возник ещё более чёрный силуэт. Его громадные размеры и неожиданное появление могли бы устрашить сидевших в засаде, если бы они не были готовы встретить пришельца. Однако тревогу ощутили все, и у всех сразу возник вопрос: «Почему же он вошёл сюда, а не подошёл к пруду? Что ему здесь надо?»

Вошедший остановился посреди комнаты и произнёс негромко и совершенно невозмутимо:

— Мистер Лайл, вы только не пристрелите меня, ради бога. Это было бы нежелательно и для меня, и для вас тоже. Сколько вас тут?

— О Господи! — вырвалось у Герберта. — Это ещё что за явление? Как вы попали сюда?

— Кто такой? — прошипел Лестрейд.

— Мистер Майкрофт Холмс собственной персоной, — отрекомендовал пришедшего Лайл. — Но как объяснить его приход, я не знаю, джентльмены.

— И в самом деле, это уже из ряда вон! — вскричал Уотсон, лучше других знавший, что сдвинуть Майкрофта с места не способно и землетрясение, а уж затащить его среди ночи в дальний конец Лондона, в пустой дом, в компанию полицейских и частных сыщиков, может разве что мировая катастрофа.

— Прошу прощения за вмешательство, — произнёс Холмс-старший. — Но мне очень хотелось узнать окончательный результат ваших розысков, мистер Лайл. А высчитать, где именно вы устроите засаду, было не так уж сложно — такое место здесь одно.

— Понимаю, — кивнул Герберт, — понимаю. Очень вам признателен. Нам может понадобиться помощь. Правда, стрелять, бегать по закоулкам, прыгать со второго этажа вы, разумеется, не станете, но не исключено, что в этом деле ещё многое нужно будет додумать, а моя голова...

— Свою голову не браните, она выше всех похвал, — усмехнулся мистер Майкрофт. — Что же касается лишнего дружеского совета, то могу дать вам его уже сейчас: боюсь, что вы ждёте напрасно.

Лестрейд от этих слов невольно вздрогнул, Уотсон изумлённо посмотрел на Майкрофта, а у Джона яростно сжались кулаки. Но Герберт Лайл остался спокоен.

— Я понимаю, о чём вы, — сказал он. — Да, я тоже подумал об этом, мистер Холмс. Здесь крутились какие-то двое рабочих. Но приманка на месте. И если даже приплывёт не та рыба, на которую я закидывал крючок... Тс-с-с! Вот он!

Разговаривая с Майкрофтом Холмсом, Герберт ни на секунду не спускал глаз с окна. И теперь он сделал шаг вперёд, боком прижался к стене и, вытянув шею, впился глазами в тусклое стекло. Лестрейд, Уотсон, лорд Джон и констебль одновременно тоже ринулись к окну и возле него едва не столкнулись головами.

Высокая тень, крадучись, кошачьими шажками, двигалась к пруду. Призрачный свет фонаря искажал очертания этой фигуры, но видно было, что это рослый мужчина, широкоплечий и достаточно мощный.

Он подошёл к самой кромке обмелевшего пруда, нагнулся, закатал брюки, правый рукав и осторожно шагнул в мутную лужу.

— Внимание! — прошептал Лестрейд.

Пройдя несколько шагов, незнакомец наклонился, окунул руку в воду и начал шарить по дну, затем сделал ещё шаг, опять пошарил, потом шагнул в сторону.

Нагнувшись к самому уху Герберта Лайла, лорд Джон чуть слышно прошептал:

— Это не Гендон!

— Знаю, — ответил молодой сыщик. — Это, кажется... Ага!

В этот момент незнакомец выхватил из воды какой-то предмет, поднял, отряхивая с него воду и, спотыкаясь, точно охваченный внезапной дрожью, зашлёпал к берегу.

Резким толчком плеча Лестрейд распахнул раму. Внизу, на первом этаже, залился пронзительный полицейский свисток, и такой же свист ответил из-за дома.

Преступник весь съёжился. Но на один только миг. Затем он сунул свою находку в карман широкого пиджака и молниеносно выхватил из кармана револьвер.

— Руки вверх! Сдавайтесь! — раздался голос полицейского.

Бандит выстрелил в направлении голоса и метнулся к другому углу дома. Оттуда навстречу ему ударили лучи фонарей. Тогда он кинулся в пруд, помчался, вздымая фонтаны грязи, к противоположному берегу и уже хотел вломиться в кусты, окаймлявшие этот берег, но тут из кустов показались спрятанные там констебли, и беглец резко остановился. Он опять выстрелил, повернулся и огромными шагами ринулся прямо к дому. На ходу он потерял в грязи один из своих ботинков, однако даже не заметил этого и резко выскочил на берег. Из окна нижней комнаты уже бежали ему наперерез двое полицейских.

— Не стрелять! — загремел в окно Лестрейд. — Его надо живым взять! Живым!

Бандит подскочил к самому дому, увидел, что из-за другого угла тоже бегут полицейские, и вдруг с разбега ринулся к одному из нижних окон и громадным прыжком, прямо с места, влетел в него, осыпав газон под окнами целым дождём битого стекла.

— Ах, дьявол! — вырвалось у Лестрейда.

— На лестницу! Отрезать ему путь! — закричал Лайл. — Быстро!

И первым метнулся к двери.

С нижнего этажа донёсся женский визг, треск высаженной двери, грохот. Очевидно, вторжение преступника в чужую комнату обошлось без жертв, но не осталось незамеченным хозяевами.

На лестничной площадке было совершенно темно, однако констебль направил вниз луч своего потайного фонарика, и в этом луче мелькнула, промчавшись по нижней площадке, фигура с револьвером. Затем опять зазвенело разбитое стекло.

— На улицу выскочил! — крикнул Лестрейд. — Скорее все вниз!

Констебль и доктор кинулись вслед за маленьким сыщиком к лестнице. Лорд Джон уже собирался последовать за ними, но тут увидел, как Герберт Лайл пересёк площадку, промчался по небольшому коридорчику, отходившему от чёрной лестницы в боковое крыло дома, и, вскочив на подоконник узенького и низкого окна, согнувшись, коленом вышиб стекло из рамы.

— Куда вы?! Прямо ему под пули!

Джон понимал, что своим возгласом не удержит Лайла. Тот уже прыгнул.

— Ах ты, сумасшедший! — прошептал лорд Кромуэл и, больше не думая ни о чём, бросился вслед за сыщиком к разбитому окну.

Прежде чем прыгнуть, он успел увидеть пустынную улицу, освещённую далёким фонарём и слабым светом трёх-четырёх ещё не потушенных окон. По щербатой мостовой мчался высокий мужчина, полы его пиджака развевались, точно боевой плащ. За ним, вскинув револьвер, бежал Герберт, и больше на улице не было ни души — Лестрейд со своими спутниками ещё только одолели первый лестничный марш, все полицейские оказались по другую сторону дома.

В тот момент, когда Джон, выскочив из окна, тоже оказался на тротуаре улицы, из-за угла, к которому мчался бандит, показался констебль, и за ним — второй. Беглец выстрелил, один из констеблей пошатнулся, но второй наугад пальнул по ногам бегущего и рванулся вперёд. Тогда бандит развернулся и побежал, но не назад, а к противоположной стороне улицы, где в облезлой стене двухэтажного домика чернела пасть проходного двора.

— Уйдёт! — пронеслось в голове у лорда Кромуэла, и он уже приготовился выстрелить, но тут увидел, как Герберт Лайл с отвагой безумца ринулся наперерез бандиту, преграждая ему путь к воротам.

Дальнейшее произошло с фантастической быстротой. Беглец выстрелил почти в упор, но в ту краткую долю мгновения, пока он спускал курок, молодой сыщик упал ничком и кубарем подкатился прямо под ноги бандиту. Тот кувырнулся через него, вскочил было на ноги, рыча, точно дикий зверь, однако Герберт, бросив своё оружие, обеими руками вцепился ему в левую ногу. Неизвестный снова упал, забился, изворачиваясь и приставляя дуло револьвера к кудрявой голове сыщика. И вот тут подоспевший лорд Джон придавил преступника сверху и вывернул ему руку.

Сила у бандита была дьявольская, он сопротивлялся, проявляя к тому же необычайную ловкость, но Джон сжимал его кисть, как клещами. Больше всего он боялся, что его противник снова направит револьвер на Герберта.

— Бросьте, милорд! — задыхаясь, прохрипел Лайл. — Пускай стреляет... У него нет больше ни одного патрона. Я считал!

В подтверждение этих слов бандит щёлкнул курком, и револьвер действительно не выстрелил. Тогда в ярости преступник ухватил зубами руку Джона, и молодой человек невольно вскрикнул от резкой боли, но пальцев не разжал.

Тут с двух сторон к барахтающемуся человеческому клубку подскочили Лестрейд, доктор Уотсон и двое констеблей. Маленький сыщик схватил бандита за шиворот, констебли вцепились в него с двух сторон.

Однако ярость вселила в пойманного нечеловеческую силу. В какой-то миг он едва не стряхнул с себя всех насевших на него людей. Но Лестрейд сумел защёлкнуть на нём железные браслеты, и тогда лорд Джон выпустил наконец его руки, которые с невероятным трудом сумел на миг свести вместе. Бандит заревел, последним усилием вскочил и метнулся в сторону, ещё надеясь вырваться. И тогда чей-то тяжёлый, точно мельничный жёрнов, кулак опустился ему на макушку. Он тотчас обмяк и мешком повалился на державших его констеблей.

— Не волнуйтесь, я его не убил, — проговорил мистер Майкрофт Холмс, брезгливо отряхивая руку. — Я подумал, что он вас слишком утомит. Каков, однако...

— Весьма своевременная и полезная помощь! — профыркал Лестрейд, выпрямляясь и одёргивая свою измятую широкую накидку.

— Лорд Кромуэл, вы, кажется, ранены? — с тревогой спросил доктор Уотсон.

Джон взглянул на своё окровавленное запястье и рассмеялся:

— Не ранен, а укушен. Если не заболею бешенством, то всё обойдётся, благодарю вас. Но вот мистеру Лайлу по-моему, нехорошо.

Герберт поднимался с земли смертельно бледный, шатаясь, растерянно ощупывая голову и лицо, точно боялся не обнаружить у себя ушей или носа.

— Вы сильно расшиблись! — с тревогой сказал Джон. — Или... он попал в вас?!

— Нет, нет, — слабым голосом ответил молодой человек. — Это пустяки. Очки! Где мои очки?

— Вот они, сэр, — сказал Майкрофт и подал молодому человеку покривлённую золотую оправу. — Но стёкла, увы, разбиты.

— Ничего, — молодой человек растерянно повертел оправу в руках и сунул в карман жилета. — Я не так уж плохо вижу и без них.

— Вы применили удивительно редкий приём, сэр, — заметил между тем Лестрейд. — Я только слыхал о таком: бац, и под ноги преступнику, покуда он не успел выстрелить! Кто вас этому научил?

— Я как-то раз видел это, — пояснил Герберт, разглядывая между тем пойманного бандита. — И решил, что это может мне когда-нибудь пригодиться. Ну, и что за рыбу мы поймали?

Один из констеблей направил луч фонарика на лежащего. Это был здоровенный детина лет сорока пяти, могучего сложения, но вместе с тем жилистый и гибкий, как леопард. У него было довольно выразительное смуглое лицо, тёмные волосы с проплешиной на затылке, выпяченный вперёд подбородок — признак упрямого, злого характера.

Открыв глаза и увидев вокруг себя полицейских, арестованный разразился площадной бранью.

— Советую замолчать, — мягко сказал ему Майкрофт Холмс. — Не то снова стукну. Не все здесь хотят вас слушать, мистер громила.

Вокруг пойманного бандита собрались уже все констебли. Приковылял, опираясь на руку товарища, и тот, которого он ранил.

— Чудесно! Выстрел в полицейского! — возопил Лестрейд, уверившись, что рана констебля не опасна. — Это вам зачтётся, мистер... Как прикажете вас называть?

— Могу вам его представить, — сказал Герберт Лайл, ибо арестованный угрюмо молчал, искоса поглядывая на Майкрофта. — Это мистер Роджер Броулер, бывший американский гангстер, бывший слуга и доверенное лицо покойного профессора Мориарти, бывший любовник его овдовевшей супруги, нынешний сообщник мистера Брейса Гендона, который не пожелал сам явиться за своим сокровищем.

— Сколько у него достоинств! — воскликнул доктор, занятый в это время перевязкой раненого полицейского.

— Разнюхал, лягавая сволочь! — прохрипел Броулер в лицо Герберту и сплюнул на мостовую. — Какого дьявола ты прицепился ко мне? Чего тебе надо?! Пули не зарабатывал, ищейка? Погоди — заработаешь!

— Потише, дружок! — прервал бандита Лестрейд. — А ну-ка, ребята, отведите его в дом, в ту комнату, где вы прятались, на первом этаже. Там, помнится мне, есть стулья, стол и лампа. Я хочу уже сейчас побеседовать с этим субъектом.

В доме Броулера обыскали и из кармана пиджака вытащили злополучную серебряную коробку. Когда её водрузили на стол, лицо бандита исказилось бешенством.

— Подавитесь, мерзавцы! — прошипел он.

Герберт Лайл внимательно осмотрел коробку, усмехнулся и открыл её.

И все ахнули. В коробке лежали два ровных серых камешка. Речная галька.

ГЛАВА 5


Все, кто обступил грубый сосновый стол в полупустой комнате, испытали изумление. Невозмутимыми остались только двое: Майкрофт Холмс и Герберт Лайл. Оба, казалось, были готовы к такому сюрпризу.

Что касается Броулера, то с ним поделалось нечто невообразимое. Его лицо выразило сначала тупое недоумение, затем сомнение, точно он перестал верить собственным глазам. Потом рот его перекосился, щёки побагровели, глаза налились кровью и совершенно вылезли из орбит. Он вдруг как будто сошёл с ума.

— А-а-а! — вырвался у него вопль. — Что это?!!!

— Камни, — спокойно ответил Лайл. — Да не те. Видно, ваш сообщник умудрился провести и вас, и нас.

— А-а-а! — опять взревел Броулер. — Базилио!!! Подонок!!! Украл! У меня!!! Обманул меня, подсунул лягавым!!! Он знал, что здесь будет засада, догадался!!! И выудил их раньше своим идиотским магнитом! А я-то думал, для чего ему магнит?

— Какой магнит, ничего не понимаю? — удивился Лестрейд. — Ведь коробка серебряная.

— Петли и замок железные, — сказал Майкрофт. — Да это, очевидно, уж и не та коробка, а точно такая же.

— Даже и не точно, — усмехнулся Лайл. — Она ведь была под водой, видно её не было. Преступник, сообщник мистера Броулера, переоделся рабочим, пришёл сюда, сначала с ним вместе, ведь так, Броулер, да? Вы вдвоём проверили и убедились, что пруд по-прежнему не осушен до конца. Но вы знали, что за ним следят, за прудом этим, и коробку не тронули, ушли. Ну а ваш друг Базилио потом вернулся и умудрился под носом у полицейских наблюдателей вытащить свой клад. Он знал, что главные ищейки пожалуют сюда только ночью.

— Каков мерзавец! — вскричал Лестрейд.

— Га-а-ди-на! — выл Броулер, раскачиваясь на стуле и вперив отупелый взгляд в раскрытую коробку. — Мразь!!! Ему сто тысяч, а мне тюрьма?!!! Га-а-а-дина!!!

Лайл и Лестрейд перемигнулись, затем Герберт поднёс палец к губам и подошёл ближе к арестованному.

— Вы вместе украли когда-то эти сапфиры? — спросил молодой сыщик.

— Кто?! Я?! — бандит вскинул на Лайла безумный взгляд. — Я их прежде и не видел, только в ушах у Антонии, когда профессор их подарил ей. Базилио украл! Он!!! Профессор придумал, а он тяпнул!

— План разрабатывал Мориарти? — спросил доктор Уотсон.

— Кто бы ещё додумался? — бросил Лестрейд и, в свою очередь, обратился к бандиту: — Так вы утверждаете, Броулер, что похищение сапфиров, известных под наименованием «глаза Венеры», было осуществлено человеком по имени Брейс Гендон, кличка коего в шайке Мориарти была «Базилио»?

— В шайке! Антония ему дала такую кличку! — Броулер всё ещё смотрел на коробку с речной галькой, и его глаза медленно наполнялись слезами. — Да, он украл их! Он! Копии с них сделал, ювелир ему какой-то делал, француз, имя я его забыл. Потом он садовником устроился к этому старику-коллекционеру, чокнутому. Работал у него, а сам тем временем пронюхал, что за камешками Клей охотится. Слышали о таком?

— Слышали, — сказал Герберт Лайл.

— Ещё бы вам не слышать, ищейки! — фыркнул Броулер. — Да он давно уже на каторге, чего там... Базилио навёл его на камешки, подсказал, когда брать лучше, они ведь знакомы были: когда этот самый Клей жил при папеньке-герцоге, Базилио там же в адвокатах подвизался. Ну, в назначенный день Базилио шлёпнул старикашку из духового ружья, труп в сейф затолкал, а сам им же переоделся и как будто бы в клуб уехал... Эй, вы чего не пишете, лягавые? Вы пишите, я хочу, чтоб вы изловили его и повесили, тварь этакую!

— Записано, — подал голос из угла комнаты молодой полицейский, который действительно сидел и старательно строчил на разложенном поверх сумки листе бумаги.

— Ага! — налитые кровью и слезами глаза бандита сверкнули торжеством — Да, вот беда, вам не изловить его! Но, может, потом когда... Так вот, Базилио, переодетый коллекционером, уехал, а потом вдруг вернулся. А там как раз Клей в сейфе ковыряется, да не в том отделении, где покойник, а в верхнем: он-то знал, что камешки сверху лежат. Ну, Базилио разыграл его, начал было там за оружие хвататься или звонить, что уж точно, я не помню. Тот и выпалил. Да не в него, мимо, чтобы пугнуть. Клей людей не убивал, Базилио это знал, подлюка! Есть же воры, которым кровь пустить — хуже, чем в тюрягу сесть. Джентльмены. Я бы, вот вам крест, на месте Клея кишки бы ему выпустил и по комнате развесил, а он...

Следом за этой тирадой раздалось гнусное ругательство.

— Не смейте! — рявкнул Майкрофт Холмс, второй раз проявляя удивительную нетерпимость.

— Это в мой адрес, — сказал лорд Джон. — Ничего, я потерплю.

— При чём тут вы, сэр, милорд, кто вы там? — через плечо бросил арестованный. — Я про идиота Клея. Базилио ему верёвку на шею надел, а он и не заметил. Ну, Базилио хлопнулся после выстрела, будто бы в обморок. Дурень Клей хвать стекляшки вместо сапфиров — и бежать. Слуги его увидели, давай вопить. В комнату вбежали, а там — труп уже валяется. Базилио покойника из сейфа на пол вытащил, сам — за штору, грим свой снял, пока там все туда-сюда бегали, в комнате народу полно, он и шасть из-за шторы. А его все знают. Вот так-то! И ведь не успокоился, гад! Как профессора не стало, так снова начал подбираться к этим ста тысячам. У Антонии их хватанул и смылся. Я за ним поехал, так и думая, что они у него: Антония так бы не послала, хоть и скрыла от меня, кошка этакая! Базилио признался, обещал мне, что деньга поделим пополам. А тут ещё нелёгкая дёрнула его пришить одного типа. Вот он и спрятал камни в пруд, просто в окошко выкинул. И говорит: ты достань их, а после встретимся и уедем отсюда подальше.

— Кого именно убил ваш сообщник? — спросил Лестрейд, снова обменявшись быстрым взглядом с Гербертом Лайлом.

Броулер выпрямился на стуле, и его лицо приняло более спокойное выражение.

— Кого, это не важно. Про камни, я вам рассказал и про старикашку, а это уж дело неважное.

— Почему? — резко спросил Лайл. — Потому что вы — соучастник?

— А не ваше собачье дело! — прорычал бандит. — Не до-ка-же-те!

— Докажем! — спокойно возразил молодой сыщик и посмотрел на Майкрофта Холмса, который в это время уселся на стул и делал вид, что ему безразлично происходящее и слушает он из чистого любопытства.

— Вы обещали, мистер Лайл, представить нам какого-то свидетеля, который живёт поблизости, — сказал Лестрейд. — Мы, собственно, из-за этого здесь и задержались.

Молодой человек кивнул и повернулся к двери, за которой давно уже слышались возбуждённые голоса и шарканье ног: жильцы злополучного дома пробудились от криков и выстрелов и, сдерживаемые констеблями, пытались проникнуть в необитаемую комнату, дабы узнать, что же произошло.

— Не велите впускать эту публику, инспектор, — попросил Лайл. — Мы на часок здесь ещё задержимся, ибо джентльмен, которого я вам обещал, дальше ста шагов от своего дома никуда не пойдёт. Я иду за ним, мне придётся поднять его с постели, а это дело нелёгкое, попрошу его незамедлительно придти к вам, а сам, с вашего позволения, задержусь: тут поблизости у меня ещё есть дело. Но я вернусь к концу вашего разговора.

С этими словами мистер Лайл открыл дверь и вышел, вызвав в коридоре настоящий взрыв вопросов, возгласов, восклицаний. О чём его спрашивали и что он отвечал, никто в комнате не расслышал.

Лестрейд, не торопясь, проверил записанный полицейским рассказ Броулера и сравнил его с показаниями Антонии Мориарти, которые по просьбе Герберта захватил с собой Уотсон. Все подробности совпали.

— Вы уверены, Броулер, что всё было так, как здесь написано? — спросил полицейский сыщик у арестованного.

— Всё как есть! — безразличным голосом ответил Броулер. — Я сам не видел, но как они всё это придумывали, слыхал и запомнил. Профессор меня тогда при себе держал всё время, я и в Италию, к этой ведьме с ним ездил. При мне они сочиняли, и рассказывал Базилио, как всё это обтяпал, тоже при мне.

— Подпишите показания, — потребовал Лестрейд.

Броулер подписал, отвернулся от сыщика и вновь вперился в стоящую на столе открытую серебряную коробку.

— Я могу вас утешить, — заметил Лестрейд небрежно. — Ваш сообщник остался с носом так же, как и вы. Он, как паук, запутался в собственной паутине, это у пауков, знаете ли, бывает.

— Это как это? — с надеждой спросил бандит.

— Да уж так. То, что он подменил, тоже не «глаза Венеры». Он утащил из пруда ту самую подделку, которую когда-то подложил в сейф эсквайра Леера. И, очень возможно, сам ещё не обнаружил обмана.

— Да вы что?! — арестованный так и подскочил. — Это правда?!

— Ручаюсь вам, — проговорил Уотсон, до тех пор хранивший молчание. — Мистер Лайл при мне заменил в этой коробочке, вернее, в той, что прежде была в пруду, настоящие камни поддельными.

Броулер вскочил и запрыгал на месте, пытаясь хлопать в ладоши, чему, однако, мешали наручники.

— У-р-р-а! Ай да лягавый! Ну и здорово! Ну, Базилио, сожри!!! Меня надуть собирался, скотина! А вот и сам надулся, да ещё и как! Так-то его!!!

Полицейские, не выдержав, начали хохотать, наблюдая эту пляску удовлетворённой мести. Лестрейд ухмылялся, губы лорда Джона покривила презрительная гримаса, и только Майкрофт Холмс оставался безучастен. Однако его сдвинувшиеся густые брови выдали тревогу.

— Что-нибудь случилось? — тихо спросил его Уотсон.

— Пока нет, — ответил Майкрофт и проговорил, обращаясь словно к самому себе: — Но выйдет ли?.. Боже, помоги!

Лестрейд между тем подошёл к лорду Кромуэлу и сказал ему шёпотом:

— Теперь вы полностью оправданы, милорд. Такие доказательства убедят кого угодно. Поздравляю вас!

— Спасибо, — так же тихо ответил лорд Джон, и дрожь в его голосе заменила все остальные слова благодарности. — Инспектор, а вы не знаете, на сколько я ещё сяду?

— Затрудняюсь сказать, — пожал плечами Лестрейд. — Я полицейский, а не судья. Но, полагаю, вас могут и совсем освободить от дальнейшего наказания, учитывая, что вы оказали помощь полиции при отыскании краденого и поимке преступника.

Лорд Джон не успел ничего сказать, а Броулер не успел ещё прекратить свою сумасшедшую пляску, как вдруг дверь снова приоткрылась, и на пороге появился старичок в чёрном, почти до пят макинтоше, в шляпе с полями необъятной ширины. Из-под полей вылезали седые до плеч, жидковатые волосы. Старичок был сухощавый и длинноносый, с небольшим кожаным чемоданчиком в одной руке и толстой, с набалдашником палкой — в другой.

— Я здесь могу отыскать мистера инспектора полиции Лестрейда? — спросил старикашка, так сильно нагибаясь вперёд, что у всех создалось впечатление, будто он собирается упасть к их ногам.

— Я Лестрейд, — не без удивления разглядывая вошедшего, ответил инспектор. — А вы и есть, видимо, мистер Сток-Род?

— Я самый, — ответил старик со странной фамилией.

Затем, шаркая увесистыми башмаками, он подошёл к столу и уселся на подставленный сыщиком стул:

— С вашего позволения, я живу в доме напротив, вон там, за прудом... Ко мне сейчас опять заходил этот ваш потешный юноша, мистер... Лейк!

— Лайл, — поправил Лестрейд.

— Ну, Лайл. Ну, и вот он сказал, что мне непременно нужно одеться и зайти сюда вот и найти мистера Лестрейда. Я и пришёл.

Голос у мистера Сток-Рода был высокий и дребезжащий, совершенно немужского тембра, но в нём иногда слышались скрипучие упрямые нотки, и это убеждало, что сей джентльмен и в самом деле с характером, и если не хочет уходить дальше ста шагов от своего дома, то и не пойдёт.

— Что же, мистер Сток-Род, перейдём сразу к делу, раз уж мы вас потревожили. — Лестрейд сел напротив старика и раскрыл записную книжку. — Скажите: вам знаком этот человек?

И сыщик Скотленд-Ярда указал на Броулера.

Мистер Сток-Род сощурил свои тёмные слезящиеся глаза и воскликнул:

— Этот вот? Как же, как же... Я его видел. Он убил человека.

Броулер, созерцавший старика с выражением пренебрежительного любопытства, так и подскочил на месте.

— Чего? Да что ты лепишь, старый хрыч?!

— Замолчите! — резко оборвал его Лестрейд. — Каким образом, вы, сэр, можете утверждать, что этот человек совершил убийство?

— Я это видел, — заявил старичок и уверенно выпятил свой длинный подбородок, украшенный жиденькой бородёнкой, в которую стекали совершенно белые, ещё более жиденькие усы.

— Как и когда вы стали свидетелем убийства? — задал новый вопрос сыщик.

— В середине ноября минувшего года, вот в этом самом доме вот этот джентльмен (тут мистер Сток-Род вытянул вперёд тощий палец в кожаной перчатке и указал на ошалевшего Броулера), вот этот джентльмен застрелил другого джентльмена, d комнате на четвёртом этаже, окном выходящей на пруд.

— Ты с ума спятил, перец сушёный?! — заорал бандит и попытался вскочить, но сзади его удержали руки констебля.

— Как могли вы увидеть то, что произошло в этой комнате? — с непередаваемым изумлением воскликнул инспектор Скотланд-Ярда. — Вы были в этой комнате? Вы это утверждаете?!

— Я там не был, сэр, — чванливо возразил старичок. — Я вообще не имею обыкновения ходить по чужим квартирам. Но убийство я видел.

Лестрейд провёл рукой по вспотевшему лбу:

— Давайте уточним. Двенадцатого ноября прошлого года в этом доме, в комнате на четвёртом этаже, был убит выстрелом из револьвера в затылок адвокат Годфри Нортон. Других убийств здесь совершено не было. Вы утверждаете, что видели, как был убит мистер Нортон?

— Я не знаю, как его звали, и меня это не касается, — пожевав губами, заявил мистер Сток-Род. — Я вообще не любитель лазать в чужие дела. Но я видел, как произошло убийство.

— Ради бога, расскажите! — закричал, не выдержав, Уотсон.

От волнения у него голова шла кругом. До него лишь сейчас начал доходить смысл происходящего, он понял, что два револьвера, найденные Гербертом Лайлом в пруду, рядом с серебряной коробкой, имеют отношение не только к судьбе лорда Джона, но и к судьбе Шерлока Холмса.

— Я же и рассказываю, а меня перебивают! — капризно произнёс старый джентльмен. — Вас удивляет, что я видел событие, произошедшее так далеко от моей квартиры? Ну, так вы не знакомы с достижениями науки, господа. Извольте. Вот. Мой старинный друг.

С этими словами старичок водрузил на стол свой чемоданчик, раскрыл его и вытащил оттуда громадных размеров подзорную трубу, изготовленную, очевидно, столетие назад.

— Я человек, больной подагрой, — заговорил мистер Сток-Род, ласково поглаживая трубу. — Я редко выхожу из дому. Но мне интересно созерцать жизнь людей. Мой небольшой домик, то есть домик, в котором я снимаю комнату последние восемь лет, стоит по ту сторону этого пруда, и этот вот громадный дом находится напротив. Я живу на четвёртом этаже, стало быть, четвёртый этаж этого дома как раз на уровне моих окон. И вот уже много лет я скрашиваю одиночество тем, что в мою подзорную трубу наблюдаю за тем, что происходит в этих многочисленных окнах.

— Ничего себе развлечение! — вырвалось у лорда Кромуэла.

— Развлечение не хуже прочих, молодой человек! — сварливо отпарировал старичок. — Я же не по карманам чужим лазаю.

Джон поперхнулся и надолго потерял охоту вмешиваться в разговор. А мистер Сток-Род продолжал:

— И вот я привык запоминать то наиболее интересное, что иногда открывается моему взору за этими окнами... А тот случай был чрезвычайно интересен. Согласитесь, джентльмены, что убийства происходят не каждый день. Помню, в ту ночь я не спал, меня ломала подагра. Встал я с постели, сел у окна и стал скучать, ибо было ещё темно, и ни одно окно напротив не светилось. А созерцать освещённые окна особенно интересно: при дневном освещении стёкла дают сильный отблеск и мешают смотреть, ну а освещённое окно абсолютно прозрачно. И вот вдруг одно из окон, точнее, шестнадцатое окно от северного угла на четвёртом этаже дома напротив, осветилось. Я мигом взял мою трубу и стал смотреть. Сперва ничего интересного не было. Джентльмен в халате ходил по комнате, потом сел за стол, взял что-то, коробку какую-то и открыл. И смотрит на неё. Джентльмена этого я в окне и раньше видел, он там жил давно, недели две уже. Вдруг дверь позади джентльмена открывается, наверное, очень тихо, потому что он даже не обернулся, и входит вот этот самый человек, — старик опять указал на Броулера. — А в руке у него — револьвер.

— Врёшь!!! — выдохнул Броулер. — Путаешь! Это был не я!

— Нет вы, сэр! Я помню ваше лицо! — воскликнул старикашка своим резким высоким голосом. — Вот... вот... Я сбился. Погодите, сейчас вспомню, как всё было дальше. Ага! Он подошёл сзади к тому джентльмену и выстрелил ему в затылок. Тот упал.

— А дальше? — с трудом выговорил Лестрейд. — Дальше?

— Дальше было ещё интереснее, — Сток-Род потёр руки в перчатках. — Дальше убийца вдруг засуетился, револьвер бросил, схватил эту самую коробку со стола, приоткрыл окно и кинул коробку в пруд. А потом он исчез. Я полагаю — под стол влез.

— Под стол?! — вытаращил глаза Лестрейд.

— Да, да, я уверен — под стол. Там стол такой, покрытый зелёной бархатной скатертью: в окно он тоже хорошо виден. И тут же дверь открывается, и входит леди.

— Леди? — переспросил доктор Уотсон.

— Да. Высокая такая. Брюнетка. Думаю, убийца потому и спрятался, что услыхал за дверью её шаги, а то с чего бы. Ну вот, она вошла, встала посреди комнаты и руками всплеснула. А смотрит вниз. На убитого, значит, больше ей не на что было смотреть. Потом нагнулась и револьвер подняла. И опять дверь открывается, и вбегает мужчина. Тоже брюнет, высокий такой, худой. Револьвер у леди отнял, кричит ей что-то. Потом за руку её схватил и к двери тащит. Однако она первой дверь открыла. Да тут же опять захлопнула. И потом, ну, секунд через двадцать, в дверь стали входить люди, много людей. Некоторых я знаю — видел в других окнах. И вот что интересно. Они там толкаются, убитого разглядывают, а этот, высокий, протиснулся к окну и незаметно так его приоткрыл. Смотрю — он что-то кидает в воду, что-то блестящее. Кажется, револьвер. А потом, ну, минуту спустя, и леди тоже в окно револьвер выкинула (тут-то я точно видел, что именно револьвер!), и тоже так, чтобы никто не видел. Потом какой-то невысокий рыжеватый господин встал спиной к столу, и всех мне загородил. А из-за его спины, совершенно очевидно, что из-под стола, и вылез этот вот... Ну, то есть убийца, и со всеми смешался. Никто, очевидно, и не понял, что его в комнате сразу не было: они там устроили такую толчею — и удивляться нечему! Вот такое событие я видел в мою верную подзорную трубу, джентльмены!

— Путает он всё! — с ужасом и отчаянием закричал Броулер, вновь обводя обезумевшими глазами лица полицейских и свидетелей. — Путает чёртов хрен! Не я убил!!!

— Нет, вы, Броулер! — грозно сдвинув брови, рявкнул Лестрейд. — Вы. Вы убили адвоката Нортона, и убийство было списано на другого человека.

— Инспектор! Не я убил! — бандит вскочил и неистово перекрестился двумя руками, ибо одной рукой не мог — мешали наручники. — Старик всё говорит, как оно было, но он спутал... Это я потом вошёл и стол заслонил. А под столом сидел Базилио! Это он пришил адвоката! Вспомни же ты, старая песочница: рыжеватый стрелял, а я потом вошёл!

— Н... не знаю! — заколебался старый мистер Сток-Род. — Обычно я не ошибаюсь. Но прошло много времени...

— Лестрейд толчком усадил Броулера обратно на стул и навис над ним, сжав рукой его плечо:

— Быстро рассказывайте, как всё было, Броулер! Не увиливайте. Не то помните: виселица давно вас ждёт!

— Меня вешать не за что! — крикнул бандит. — Не за что! Этот ваш Нортон был шантажист, тварь, каких мало. Он выследил Базилио, или Гендона, зовите его, как хотите, у него кликух ещё с пяток наберётся. Нортон знал за ним грязные делишки ещё, когда тот в Оксфорде с ним вместе учился. А тут случайно в одном доме они поселились, ну Нортон и стал за ним шпионить. И письмо перехватил, которое Антония ему послала. Ну и узнал, что у Базилио сапфиры эти... Вы записываете? Записывайте, смотрите, не то я вас знаю! Словом, Нортон стал его пугать, как-то там шантажировать и заставил отдать ему камешки. Сами понимаете, Базилио решил так этого не оставлять. Мы ведь уже смываться хотели. Я прихожу к Базилио и чуть шею ему не свернул, как узнал, что клад наш уплыл. А он мне: «Не бойся, я его шлёпну!» Ну, то есть Нортона. Я думаю: ладно, шлёпай, а только я поблизости буду, не то ты его — к праотцам, камни в карман и бежать, а я с носом... Вот утром рано мы вместе на четвёртый этаж поднялись, а Базилио на третьем жил. Там в коридоре, почти напротив той комнаты, одна комната пустовала. Я в ней спрятался. Думаю: не упущу напарничка! А Базилио вроде даже доволен, что я рядышком. Сказал: так, мол, вернее. Мало ли что, может, помощь моя понадобится? Ну, он, вижу, входит в комнату, дверь-то отмычкой тихо-тихо открыл, а там, за дверью, свет, мошенник проклятый не спит уже. Секунд двадцать тихо было, потом шлёп — выстрел! Я жду — когда он выйдет, Базилио-то, ведь смываться надо... И вдруг по лестнице топот. Мне в щёлку лестница не видна, а дверь нортоновской комнаты видна. Вижу: женщина подбегает. Дёрг дверь — и туда. Думаю: сейчас её тоже шлёпнет Гендон — а что ж ему делать? Нет, тихо. Но по лестнице опять кто-то тарахтит. Вижу: мужчина бежит. Опять дверь открывает и туда. Там что-то вроде говорили они, но мне-то не слышно. Потом во всём доме уже шорохи, шум: выстрел слышали ведь. Дверь открылась было, женщина выскакивает, мужчина за ней, да тут она назад кинулась — на лестнице уже людей полно, бегут отовсюду. Я думаю: а где же Базилио? Кто кого уложил? Он Нортона или Нортон его? Ну, в комнате слышу, уже табун гудит. Я тихонько вышел из своей каморки и тоже туда. А что? В доме людей что муравьёв. Кто поймёт, кто я такой, откуда взялся? Сразу-то меня там не было. Вошёл. В комнате все толпятся. На полу Нортон мёртвый лежит, в затылке — дыра. А женщина с мужчиной эти вовсю спорят: он кричит: «Это я убил!» А она: «Нет, я убила!» А ведь ни он, ни она не убивали... Потеха! Но я на них плевать хотел. Я Базилио ищу и шкатулку высматриваю. Вижу вдруг: что-то скатерть на столе к самому полу стянута. И вроде колышется как-то. И вот тут я понял: там он и сидит. Под стол залез, когда дама эта в комнату уже входила. Я и встал спиной к столу, заслонил его, сколько можно было. Слышу: выползает Базилио. Мне даже смешно стало: и никто ведь не видит! Но кому там дело до него: покойник валяется, целых два убийцы под руками, а что там под столом, какая разница? И ведь кто оказался этот самый, который вину на себя взял! А! Сам Шерлок Холмс! Из-за бабы-то! А! Он думал, это она шлёпнула Нортона, а она думала — он. Ха-ха-ха! А мы с Базилио потолкались там, потоптались да и выползли со всеми вместе, полиция ведь стала лишних людей выгонять... Я потом к Базилио подступил: «Где сапфиры?» А он их, оказывается, со страху-то, в окно, в пруд...

Бандит перевёл дыхание, ещё раз скользнул глазами по лицам обступивших его людей и, поняв, что ему, кажется, готовы поверить, заговорил уже спокойнее:

— На том бы история и закончилась — достали бы мы камушки из пруда, и всё шито-крыто. Но нам с Базилио пришлось из Лондона смыться: у нас на хвосте шпион Антонии повис и стал гоняться за нами. Она, должно быть, смекнула, у кого теперь её серёжечки. Мы и отложили их извлечение. Базилио, конечно, всё это время думал, как оставить меня в дураках. Ну, вот и сам остался! Мне тюрьма, а верёвка — ему! Леера убил он, и Нортона — он. Он! Я тут так же ни при чём, как ваш Холмс, которого вы, господа лягавые, на каторгу загнали!

— Замолчите, Броулер, — сурово воскликнул Лестрейд. — Ошибки иногда не поздно бывает исправить. Ваш рассказ похож на правду, тем более что полиции стало известно о давней связи Гендона с Нортоном, они действительно ещё в юности вместе учились. А вы, мистер Сток-Род, продолжаете утверждать, что убийца — этот человек?

— Да опомнись же, хрен сушёный! — возопил Броулер. — Да скажи же, что не я! Ведь не я!

— Возможно, я чуть-чуть спутал, — угрюмо пробурчал старый джентльмен. — Возможно, убийца — рыжеватый, а у стола, спиной к окну, стоял этот. Вероятно, этот. Всё окно мне загородил. А тот, пожалуй, поуже в спине.

— Довольно! — Лестрейд выпрямился со вздохом облегчения. — Как ни невероятно то, что мы услышали, это подтверждено фактами. Версия мистера Лайла полностью подтвердилась.

— Слава богу! — крикнул вне себя от радости Уотсон. — О, почему я не знал этого вчера?! Я бы сказал Холмсу!

— Вчера утром мистер Лайл сам не знал этого наверняка, — бесконечно усталым голосом проговорил мистер Майкрофт. — И если бы не его блестящий ум... Мой брат обязан ему навеки.

— Чей брат, кому обязан? — спросил любопытный мистер Сток-Род. — Позвольте, а что здесь делают штатские?

— Не распоряжайтесь здесь, сэр! — прервал старика инспектор. — Констебли, уведите арестованного и пусть посидит в экипаже, под охраной. Нам ещё надо дождаться мистера Лайла — и можно ехать. Фу-у-у! Голова идёт кругом!

— Я ничего не понимаю! — прошептал лорд Джон Кромуэл, когда полицейские увели Броулера. — Так это Гендон убил Нортона?! Так Шерлок тоже будет оправдан? Господи боже мой!

— Выходит, милорд, — констатировал Лестрейд. — Выходит, он невиновен. Вы удивлены?

— Я? Нет, — покачал головой Джон. — Я знал, что не он убийца. Но ведь он думал... и мне сказал... Ах, какой ужас!

— В чём же ужас? — быстро спросил Майкрофт Холмс.

— Да ведь он почти полгода пробыл на каторге из-за этой твари! — воскликнул лорд Джон. — Почти полгода!!!

— Но если бы его там не было, — спокойно произнёс Майкрофт, — то вы остались бы там навсегда.

— Джентльмены, о чём всё-таки речь? — настойчиво спросил мистер Сток-Род. — Кто был на каторге? За что?

— А вы бы помолчали! — вдруг вскипел полицейский сыщик. — Полиция вам очень благодарна за помощь в раскрытии преступления, но поведение ваше по-настоящему отвратительно и недостойно. Вы видели убийство, вы были единственным его свидетелем и не потрудились сразу же дать показания. А вы читаете газеты? Вы знаете, что один из достойнейших членов нашего общества был отправлен на каторгу за это самое убийство, которого он не совершал? Вы же настоящий укрыватель, мистер Сток-Род, и я по совести должен был бы арестовать вас, а не благодарить. Однако я обещал мистеру Герберту Лайлу обойтись с вами учтиво. Но, в самом деле, где же мистер Лайл? Мне не терпится сообщить ему, что всё закончилось так благополучно. Благополучно, если не считать того, что убийца удрал.

— Лайл сказал, что скоро вернётся, — заметил Уотсон, взглянув на часы.

— Будем ждать его, — согласился Лестрейд.

— И долго вы намерены его ждать? — раздался совсем рядом голос Герберта.

Полицейский сыщик ахнул. Уотсон схватился рукой за стол, лорд Джон чуть не сел мимо стула. Один только Майкрофт Холмс смеялся весёлым беззвучным смехом своего брата.

— Что это значит?! — выдохнул Лестрейд.

— Это значит, — ответил Герберт Лайл, аккуратно снимая шляпу, седой парик, отклеивая седые усы и бородёнку и отлепляя накладные подбородок и нос, — это значит, что иногда годятся и фальшивые свидетели, если это помогает развязать язык свидетелям подлинным. И если мистер Сток-Род действительно помог следствию, то моя вольность допустима и не осудима законом. Как бы там ни было, комедия окончена, джентльмены!

Часть восьмая ЭТА ЖЕНЩИНА

ГЛАВА 1


Стрелки часов показывали без четверти час ночи.

Прошло два часа с той минуты, как полицейский экипаж доставил Лестрейда и его спутников в Степни и остановился за две улицы от рокового дома.

Но людям, сидевшим в полупустой комнате, за сосновым столом, показалось, что они провели в этом доме несколько дней.

После долгого ошеломлённого молчания доктор Уотсон спросил Герберта:

— Но как вам пришло в голову придумать этого мистера Сток-Рода? И эта подзорная труба! Дом напротив... Блестяще!

Лайл заметно покраснел и сказал, опустив глаза:

— Это было не так трудно. Я с самого начала думал о том, что нужен свидетель. Арестовали бы мы Гендона или Броулера, всё равно свидетель был необходим. Ведь сами-то они ни за что бы не сознались. Уличить Гендона в похищении «глаз Венеры» я мог и так, без показаний Броулера: у меня есть свидетельство Антонии Мориарти и самое главное — найдены подлинные сапфиры. Так или иначе, Гендон был бы припёрт к стене, и сообщник не стал бы его выгораживать, испугавшись, что его самого притянут. Другое дело, убийство Нортона. Тут доказательства вины Гендона были только косвенные, только умозрительные. Значит, свидетель был необходим. Я вспомнил соседку Гендона — миссис Фиксмор, вот доктор о ней знает. Она подслушивает разговоры всех своих соседей с помощью пустой банки. Эта милая леди очень помогла мне в моих поисках, подслушав один из разговоров Гендона с Броудером. Однако её показания — тоже лишь косвенная улика. И тут мне пришло в голову: надо сделать так, чтобы преступник уверился в том, что его преступление видели. Не знаю, смог ли бы я так же обмануть Гендона, он гораздо хитрее Броулера. Поэтому, в некотором смысле, нам очень повезло, что попался именно Броулер.Повезло ещё и потому, что это дало мне возможность обвинить его в убийстве, которого он не совершал, вызвать в нём панический ужас и заставить тут же, дабы доказать свою невиновность, уличить истинного преступника. Посему, «подсунув» нам Броулера, Гендон сам себе вырыл яму: и без сапфиров остался, и «засыпался» ещё на одном преступлении.

— Его ещё поймать надо, — скептически заметил Майкрофт Холмс. — Хотя, я думаю, Шерлок его поймает.

— Лучше бы мистеру Холмсу не заниматься этим в одиночку, — заметил Лестрейд. — Скотленд-Ярд займётся этим мерзавцем, будьте покойны. Но, мистер Лайл, а как же вы додумались до этого старикашки?

— Я обошёл дом кругом, — сказал Герберт, — и увидел, что за прудом стоит четырёхэтажный старенький домик. Я зашёл в него и убедился: там тоже порядочно жильцов. И тут меня осенило: ну, а если сидел у окна ранним утром некий любопытный, но нелюдимый старичок, страдающий подагрой и оттого запертый в своих четырёх стенах, сидел и, раздвинув старую подзорную трубу, созерцал, как всегда, жизнь соседей в доме напротив? Могло такое быть? Могло! Собственно, это и не моя выдумка. Такой джентльмен был в реальности. Доктор Уотсон рассказал о нём в описанной им удивительной истории с проклятием рода Баскервилей.

— Вы имеете в виду Френкленда? — рассмеялся доктор. — Да, этот склочник обожал свою трубу и не сводил глаз, вооружённых мощной оптикой, со своих соседей. Однако постойте!

Этот рассказ я написал не так давно, и он ещё не опубликован! Как вы могли его прочитать?

Молодой человек покраснел.

— Доктор, я виноват перед вами. Но возможно ли было удержаться? Я нашёл на Бейкер-стрит вашу рукопись и прочитал на одном дыхании. А уже потом сообразил, что надо было спросить у вас разрешения.

— Рукопись? На Бейкер-стрит? — Уотсон, казалось, растерялся. — Выходит, я снимал копию с этой рукописи и позабыл. Да, я приносил её Холмсу, как раз перед этими ужасными событиями, однако был уверен, что потом отнёс назад, домой. Она и сейчас у меня дома. Ну, и ладно! Прочитали и прочитали, тем более что это вам помогло. Вы здорово сумели использовать это... эту разновидность людей.

— Людей типа Френкленда? Да, благодаря вам, доктор. Ну вот, а остальное было просто. Вы сами все видели и слышали, и никто из вас даже не узнал меня, кроме мистера Майкрофта, но он-то знал, что это буду я.

— Могли бы и меня предупредить, — пробурчал Лестрейд. — Тоже мне, сюрпризы.

— О, инспектор, я не хотел заставлять вас идти вразрез с вашими принципами и служебным долгом. Выслушивать лжесвидетеля — это нарушение устава! — воскликнул Герберт.

— Я и так уже,.. — начал было Лестрейд, но махнул рукой и не договорил.

— Как бы там ни было, но подлинные показания получены, записаны, и под ними стоит подпись Броулера, — рассмеялся Лайл. — Жертва оправдана.

— Постойте! — вмешался лорд Джон. — Но как вообще вы догадались, что Шерлок невиновен? Как вы узнали, что ни он, ни миссис Ирен не совершали убийства?

— Я нашёл в пруду, под окном Нортона, коробочку с сапфирами, — сказал Герберт Лайл. — Нашёл, потому что искал, потому что случайно увидел Броулера, когда тот в первый раз пытался достать сокровище. Найдя коробочку под этим окном, я уже мог бы что-то заподозрить, но боюсь — у меня не хватило бы ума сделать все необходимые умозаключения. Но там же, рядом с коробочкой, лежали два револьвера, и вот они решили всё дело. Два! Я давно понял, что у Холмса с собой было оружие, когда он пришёл в Степни в тот страшный день, и у Ирен оно тоже было. Если один из них — убийца, то другой, чтобы взять вину на себя, должен избавиться от своего оружия и доказать, что стрелял из того, которое было найдено возле трупа, вернее говоря, взято из рук предполагаемого убийцы. Куда деть второе? Вывод очевидный: выбросить в окно, благо под окном пруд. Значит, револьвер там. Но я нашёл два револьвера. Что это? Случайность? Почти исключено. Кто же выбросил второй револьвер? Нортон? Для чего? И опять же эта коробочка с сапфирами, покрытая слоем ила той же толщины, что и револьверы. И я понял, что произошло. Сначала понял почти интуитивно, а потом стал думать. Мистер Шерлок Холмс выбранил бы меня за это, ибо я знаю, что надо сперва думать, а потом делать выводы. Но я не мог иначе, моя голова не всегда чётко работает. И вот я подумал: Антония Мориарти сказала нам с доктором, что Брейс Гендон здесь, в Лондоне, «пришил» какого-то своего бывшего знакомого, который, по её выражению, «выследил» его. Очевидно, узнал о сапфирах. Она сказала (и ещё тогда это врезалось в мою память), что убийство приписали кому-то другому. Потом мне удалось найти свидетельницу, о которой я вам говорил — любительницу подслушивать — миссис Фиксмор, соседку Гендона по этому дому. Заметьте, Гендон жил в этом же самом доме, бок о бок с Нортоном, только не на четвёртом, а на третьем этаже. В разговоре Гендона с приходившим к нему «знакомым» (это был, конечно, Броулер) миссис Фиксмор услышала интересные слова. К счастью, старушка их записала, она все разговоры соседей записывает. «Мы с ним в молодости три года служили вместе в департаменте». Кстати же, в этом разговоре Гендон объяснил и причину, которая толкает его на убийство бывшего знакомого: тот его шантажировал, перехватив письмо Антонии Мориарти и из него узнав, что у Гендона находятся «глаза Венеры».

Услыхав о бывшем сослуживце, я сразу подумал про Нортона. Не буду уточнять, откуда, но я знал, что в юности он начал свою карьеру консультантом в одном из департаментов. К тому же и характер Нортона соответствовал сути происшедшего: шантаж был по его части, это мы с вами все знаем, этого не скрывала миссис Нортон во время суда. Я проверил документы, относящиеся к 1868 году, они сохранились, слава богу, у мистера Майкрофта Холмса, и обнаружил, что действительно эти два человека служили вместе: Годфри Нортон и Брейс Гендон. И тогда мне всё стало ясно. И я увидел всю картину случившегося так явно, как если бы был её свидетелем.

— И как же это произошло? — спросил лорд Кромуэл. — Расскажите, ради бога!

— Расскажу.

Герберт Лайл поднял голову, взгляд его встретился со взглядом Уотсона, и они улыбнулись друг другу, как улыбаются два человека, долгое время разделявшие одно несчастье и одно дело и сознающие теперь свою победу. Доктор увидел совсем близко глаза Герберта, не скрытые больше очками, и вдруг понял, что они очень красивы, эти глаза, чёрные, большие, усталые. Глаза юноши, окружённые тонкими прозрачными морщинками, следами зрелости, росчерками памяти.

— Это было так, — начал рассказывать Герберт. — В то страшное утро, двенадцатого ноября прошлого года, оба они, мистер Холмс и миссис Ирен Нортон, вышли из дому, чтобы совершить убийство. Их вынудили к тому обстоятельства. Мистер Холмс вошёл в этот проклятый дом на несколько минут раньше, чем миссис Нортон. Он поднялся до третьего этажа, и вот тут ему что-то помешало. Очевидно, кто-то шёл сверху, да я уверен, кто-то шёл ему навстречу, и он свернул в коридор третьего этажа и какое-то время стоял там, выжидая удобного момента. В это самое время с третьего же этажа, но по другой лестнице поднимались на четвёртый этаж Брейс Гендон и Роджер Броулер.

— Вы с самого начала думали, что Броулер тоже там был? — уточнил Майкрофт Холмс.

— Да, я был почти уверен. Броулер не такой человек, чтобы не проследить за дружком, если речь идёт о драгоценных камнях стоимостью в сто тысяч. Что камни были у Нортона, я не сомневался, не то трудно объяснить, почему они оказались в этой комнате и были выброшены в то же окно, что и револьверы. И так, Гендон вошёл в комнату Нортона. Броулер спрятался в пустой комнатке и выжидал.

Тем временем в парадное входит миссис Нортон и, взведя курок револьвера, лежащего в её сумочке, поднимается наверх. Её никто не задерживает, она идёт до самого четвёртого этажа. Но когда она находится примерно на высоте третьего, в комнате Нортона раздаётся выстрел. Ирен в ужасе замирает, не дойдя до площадки нескольких шагов. Она думает, нет, не думает, а понимает, что стрелял мистер Шерлок Холмс. И вот она бежит наверх, вбегает в комнату. Её шаги хорошо слышны Гендону, который, застрелив Нортона, хотел выскочить из комнаты и скрыться в боковом коридоре, а оттуда выбраться на чёрную лестницу. Он был уверен, что спящий громадный дом не сразу пробудится, не сразу зашевелится от выстрела. И вдруг кто-то уже почти на пороге комнаты! Что делать? Первая мысль этого алчного человека: как сохранить сапфиры? Если его арестуют, он ещё может выкрутиться, но сапфиры выдадут его с головой, да и потом он готов на что угодно, лишь бы их не потерять. Револьвер убийца бросил возле мёртвого Нортона, очевидно, сразу бросил, как только выстрелил. Коробка с сапфирами, видимо, стояла на столе, возможно, Нортон любовался камнями в ту минуту, когда убийца, открыв дверь отмычкой, вошёл и в упор застрелил его. Мой мистер Сток-Род так и представил эту сцену. Затем Гендон закрывает коробку и выкидывает её в окно, не позабыв потом закрыть ставню. «Глаза Венеры» скрываются в чёрной воде пруда. Что дальше делать убийце? Ирен уже возле двери. Гендон видит, как поворачивается ручка... И он, возможно, вспомнив своё исчезновение за бархатной шторой в доме эсквайра Леера, а возможно, просто под влиянием страха, лезет в единственное имеющееся в комнате убежище — под стол. Стол покрыт зелёной скатертью, по странной иронии судьбы тоже бархатной, эта скатерть достаёт до самого пола.

— Так что же выходит?! — вскрикнул поражённый Джон. — Значит, всё то время, пока Шерлок и миссис Ирен возводили напраслину каждый на себя, пока там толкалась вся эта толпа?!..

— Да, почти всё это время Брейс Гендон, скорчившись, сидел под столом, — усмехнувшись, подтвердил Герберт Лайл. — Потом Броулер ему помог, отвлёк внимание на себя, заслонил собою стол. Ведь в истории с убийством Леера и похищением сапфиров всё было точно так же: в комнате началась паника, люди заметались, а убийца, которого все прекрасно знали в лицо, ибо он работал у Леера садовником, вылез из-за шторы, за которой прятался, и смешался с толпой слуг. И в данном случае он тоже смешался с толпой, никто не обратил на него внимания. Он ведь жил в этом же доме, безобидный мистер Грей... услышал выстрел, ну и прибежал, никто ведь не смотрел на дверь.

— А Холмс? — тихо спросил Уотсон. — Он вошёл уже тогда, когда...

— Он вошёл в самый подходящий момент, — сказал Лайл. — Ирен, вбежав в комнату, увидела мёртвого Нортона и возле него — револьвер, который ещё дымился. Шерлока... то есть мистера Холмса, там не было, но миссис Нортон была уверена, что он успел выскочить из комнаты, пока она, ничего не видя перед собой, бежала наверх, и скрыться в боковом коридоре. Обезумев от страха за него, Ирен поднимает револьвер, поднимает инстинктивно, желая унести отсюда улику, которая, как ей взбрело в голову, может выдать Холмса. И в этот миг он входит. Думаю, услышав выстрел, он тоже несколько мгновений простоял в оцепенении, не то прибежал бы скорее, и они столкнулись бы на площадке перед дверью. Он входит, вернее, вбегает в комнату и видит труп, а рядом с ним — миссис Нортон и в её руке дымящийся револьвер. Всё произошло за какие-нибудь сорок-пятьдесят секунд, как и в случае с убийством Леера, и допустить участие третьего лица, как и тогда, было нелепо. Будь у этих двоих время подумать, опомниться, возможно, они бы спаслись от заблуждения. Но времени не было. Холмс вырывает у неё револьвер, пытается бежать вместе с ней, однако она допускает оплошность: увидев людей на лестнице, кидается обратно в комнату. Поздно! И вот каждый берёт вину на себя, не сознавая, что не спасает близкого человека, а выгораживает настоящего убийцу. В сутолоке мистер Холмс выбрасывает свой револьвер со взведённым курком в окно, и то же самое минутой раньше или минутой позже делает Ирен. Круг замыкается.

— Это невероятно! — воскликнул Лестрейд, — когда Герберт умолк. — Я двадцать семь лет служу в полиции, и ни разу мне не приходилось слышать ни о чём подобном. Дело в полном смысле слова чудовищное! Если вдуматься, становится страшно.

— Если не вдумываться, то всё равно страшно, — прошептал лорд Джон и подошёл к Лайлу. — Сэр! Когда вы спасли меня, я понял, что буду вам всю жизнь благодарен. Но теперь, когда вы спасли человека, которого я в душе своей давно называю и считаю своим отцом... Хотите, я встану перед вами на колени?

— Не нужно, милорд! — дрогнувшим и от волнения совсем сорванным голосом произнёс Герберт. — Вас спас не я, а Шерлок Холмс, и вы это отлично понимаете. А его спасли вы. Не займись я по его просьбе вашим делом, я никогда не нашёл бы этих револьверов. И неизвестно, кто, кого и за что должен благодарить сильнее.

— Но какая потрясающая интуиция! — сказал доктор Уотсон, машинально перебирая на столе атрибуты достойного мистера Сток-Рода. — Надо же было вам, увидев эти два револьвера, сразу же связать их с убийством Нортона и с самоотверженным поступком Холмса и Ирен. О, Господи! А я-то ломал голову, кто из них — он или она?

— И я ломал голову, — усмехнулся долго молчавший Майкрофт. — Но я пришёл к выводу, что это сделала миссис Нортон. Вот ведь, как бывает! Я тоже в долгу у вас на всю жизнь, мистер Лайл.

— Сочтёмся, — улыбнулся молодой сыщик.

— Но что же мы сидим? — Лестрейд встал со стула. — Надо везти этого негодяя в полицию. А утром я примусь за спешное составление отчёта. Надо же немедленно ходатайствовать о пересмотре двух дел: лорда Кромуэла и мистера Холмса.

— Я в этом вам помогу, — пообещал мистер Майкрофт. — Не сомневайтесь.

— Да уж, ваша помощь будет не лишней! — кивнул инспектор. — Не то бумажные души будут год тянуть дело. Ну а сейчас, едем в управление. Для скорейшего составления отчёта мне нужно ещё побеседовать и с вами, мистер Лайл, и с вами, доктор. Вы, милорд, пока свободны, но я требую, вернее, вынужден требовать, чтобы вы при свидетелях дали честное слово никуда не выезжать из Лондона до окончательного завершения вашего дела.

— У вас будут неприятности, Лестрейд, — с сомнением сказал Джон. — Лучше мне, наверное, пока у вас посидеть.

— Не надо мне вас! — махнул рукой агент Скотленд-Ярда. — Вы сбежите, а мне отвечать? Мало ли что взбредёт вам в голову? Ну а слово титулованной особы надёжнее замка. Я улажу это, не беспокойтесь, и полагаю, неприятностей у меня не будет.

— Благодарю, — лорд Джон улыбнулся немного растерянно. — Тогда, клянусь вам спасением моей души, если её ещё возможно спасти, что никуда из Лондона не уеду, то есть не уеду дальше Норберри. Но до утра всё-таки пустите меня в управление. Ночью поезда не ходят, и деваться мне некуда.

— Я поеду с вами, — неожиданно сказал Майкрофт Холмс. — Мне ещё нужно поговорить с мистером Лайлом, но разговор у меня к нему длинный, и я подожду, пока он закончит дела с полицией.

— Тогда я иду звать ещё один экипаж, — пожал плечами полицейский сыщик и вышел за дверь, слегка взбудоражив весьма поредевшую толпу любопытных, всё ещё обсуждавших происшедшее.

ГЛАВА 2


В полицейском управлении, куда пёстрая компания явилась уже около двух часов ночи, инспектора Лестрейда с нетерпением ожидал его коллега и вечный соперник инспектор Грегсон.

— Арестованного только что привезли, — сообщил он Лестрейду. — Его показания, вероятно, у вас?

— Показания у меня, — ответил Лестрейд, немного удивлённый появлением Грегсона в управлении в такое время. — А вы-то, собственно, что здесь делаете?

Грегсон пожал плечами:

— Работаю, сэр. Вас нет, а здесь творится нечто невообразимое. Три часа назад разговаривал по телефону с господином из министерства по делам колоний.

— Откуда? — вытаращил глаза Лестрейд. — Им что там, не спится? Что им надо?

— Мистера Холмса разыскивают, — пояснил, усмехаясь, Грегсон. — Просили вам передать, что если вы его арестуете, то вызовите их представителя. У них к нему дело.

— Я не собираюсь его арестовывать, и вам не советую, — зло ответил Лестрейд. — А для чего он этим министерским чинушам среди ночи?

— Сегодня днём, — зевая и прикрывая рот рукой, — сказал Грегсон, рейсовым пароходом из Австралии прибыл комендант Пертской каторжной тюрьмы полковник Гилмор.

— Гилмор в Лондоне?! — вскрикнул поражённый лорд Джон.

— Да, — всё тем же насмешливым тоном ответил Грегсон, кажется, не заметив, что вопрос ему задал уже не Лестрейд. — Да, представьте себе! Гилмор устроил настоящий переполох в министерстве. Он сообщил о незаконной разработке на территории тюрьмы какого-то золотого рудника, а заодно и о том, что арестовал своего заместителя, как его там?..

— Лойда! — закричал Кромуэл.

— Вот-вот. Согласно его рапорту, должностное преступление этого Лойда было раскрыто заключённым Шерлоком Холмсом, но, опасаясь, что помощник коменданта захочет избавиться от обличителя, Холмс был вынужден бежать из заключения. Поэтому нам предписывается передать полномочия для расследования этого дела, то есть этого бегства господам из министерства.

— Разрешение на это теперь надо спрашивать у самого мистера Холмса, — сказал, выступая вперёд и своей мощной фигурой загораживая щуплую фигурку Лестрейда, Майкрофт Холмс. — Доказана его непричастность к убийству адвоката Нортона.

— Вот как? Рад это слышать. (Кажется, Грегсон и впрямь был искренне рад!) Собственно, Лестрейд говорил мне что-то о возможном пересмотре дела. — Грегсон поднял голову и тут только заметил, что кроме двоих констеблей с Лестрейдом явились ещё четверо штатских. Но разглядел он сразу только одного Майкрофта. — Позвольте, сэр! А кто вы такой и какое ко всему этому имеете отношение?

— Прямое, — ответил Майкрофт. — Я брат мистера Шерлока Холмса. Что до министерства, то, если позволите, с ним я тоже сам всё улажу. Очень рад, что полковник Гилмор оказался столь сообразителен.

— Он понял, что если Шерлок окажется в Лондоне, ему не поздоровится, и решил опередить события, — усмехнулся лорд Джон. — Ловкая же он бестия!

— А вы кто такой? — устало спросил Грегсон, поворачиваясь к нему. — А вы... Ах, это же доктор Уотсон! Рад вас видеть, сэр, здравствуйте. А это... это мистер Лайл, кажется?

— Я самый, — кивнул Герберт. — Здравствуйте, инспектор Грегсон.

— Слышал от Лестрейда, что вы — достойный ученик мистера Холмса, и очень за вас рад. — Грегсон вертел перед собой телефонный аппарат и тщетно старался подавить зевоту. — Ну, а это что же за господин? — опять обернулся он к Джону. — Впрочем, ваше лицо кажется мне знакомым.

— Это лорд Джон Кромуэл, — представил Лестрейд молодого человека.

— А-а-а! — Грегсон откинулся на стуле и с величайшим интересом посмотрел на бывшего знаменитого мошенника. — Да, да, о вашем деле говорит сейчас весь Скотленд-Ярд. Но только, Лестрейд, этого господина зовут не так, как вы сказали.

— Что значит, не так? — обозлился Лестрейд. — Опять не так? А как?

В глазах Грегсона мелькнуло сомнение, он снова бросил взгляд на Джона, но затем опустил глаза и сказал, обращаясь к крышке своего стола:

— А, всё равно он вот-вот узнает! Это его светлость лорд герцог Уордингтонский.

Джон вздрогнул и с испугом уставился на полицейского сыщика.

— Что это значит?! — произнёс он. — Это значит, что?..

Грегсон решился поднять взгляд, но тотчас вновь отвёл его в сторону:

— Я не хочу огорчать вас, милорд, если только такую ужасную весть можно назвать просто огорчением. Два часа назад к нам явился поверенный его светлости, вашего отца. Он принёс заявление, написанное герцогом, а также сообщил, что в шесть часов вечера лорд герцог скончался от внезапного сердечного приступа.

— Господи помилуй! — вырвалось у доктора.

Лорд Джон заметно побледнел и тихо, с усилием, спросил:

— Что написано в заявлении?

— В нём содержится признание герцога в противозаконном объявлении вас незаконнорожденным и утверждение, что именно он довёл вас до падения своей гнусной трусливой жестокостью. Простите, милорд, я цитирую письмо. Там так и написано: «Гнусной трусливой жестокостью». Поверенный поинтересовался, доставлены ли в полицию бумаги, удостоверяющие законность вашего происхождения. Герцог передал их сегодня... тьфу ты! Теперь уже вчера утром мистеру Холмсу. Я сказал, что бумаги здесь. Ещё этот адвокат сообщил, что герцогом переписано завещание, и что теперь после его смерти владельцем всего поместья, замка, титулов и привилегий безраздельно становитесь вы, лорд Джон Дэвид Клиффорд, герцог Уордингтон. Погребение его светлости состоится послезавтра.

Лестрейд услужливо подставил стул, и Джон почти упал на него, устремив взгляд в одну точку. Его синие глаза потемнели, став почти чёрными, губы сжались.

— Ну вот, я теперь на самом деле убийца! — глухо произнёс он.

Герберт Лайл сзади подошёл к молодому человеку и ласково погладил его плечо.

— Вы не виноваты! — убедительно сказал он. — Нет, нет, вы не виноваты!

Молодой герцог Уордингтон поднял голову и взглянул на Грегсона.

— Отдайте мне письмо! — попросил он. — В нём уже нет надобности, вы можете не предавать его огласке. Отдайте, прошу вас.

— Возьмите. — Грегсон обменялся взглядом с Лестрейдом и, прочитав в глазах коллеги молчаливое согласив, подал письмо лорду Джону.

— Никто его больше не прочитает, — прошептал тот и спрятал длинный синий конверт во внутреннем кармане пиджака.

В это время дверь помещения, где находилась вся компания, вдруг заскрипела, и к столу полицейского инспектора протиснулся подросток лет четырнадцати в живописном наряде бродяги и с погасшим окурком папиросы в зубах.

— Мистер Лайл тут есть? — спросил он хрипловатым ломающимся голосом. — Или инспектор Лестрейд?

— Мы оба здесь, — ответил Герберт и подскочил к мальчику. — Что такое?

— Письмо вам, — ответил гонец. — И с вас полсоверена.

— Вот вам целый соверен! — И Лайл сунул в руку гонца единственную монету, которая нашлась в его кошельке. — Спасибо!

— Тогда я пошёл! — бросил деловой юнец и, отодвинув плечом констебля, двинулся к дверям.

— Стой, пострел! Кто пустил тебя в полицейское управление? — крикнул вслед ему Лестрейд.

— А я им сказал, что я от Шерлока Холмса, — через плечо пояснил мальчик и вышел.

— От кого?! — тихо ахнул Грегсон.

— Да, да, это его почерк! — воскликнул Лайл, с лихорадочной быстротой распечатывая измятый конверт.

Майкрофт Холмс и доктор через голову Герберта прочитали две короткие фразы, написанные на листке из записной книжки:

«Переулок Эппер-Суондем-лэн. Дом 3. Приезжайте как можно скорее с полицией. Шерлок Холмс».

— Вот дьявол! Он, кажется, действительно нашёл этого вашего Гендона! — вскричал Майкрофт. — Надо ехать!

— Быстро, в экипаж! — Лестрейд проверил, на месте ли его револьвер, и кинулся к двери. — Констебли, за мной! Мистер Лайл, доктор, вы с нами?

— Дурацкий вопрос! — взорвался Уотсон, уже догоняя инспектора возле самой двери.

— И я с вами! — крикнул Майкрофт и с необычайной для него расторопностью тоже бросился следом за остальными.

Лорд Джон, точно очнувшись, вскочил со стула.

— До свидания. Мистер Грегсон! — бросил он инспектору, который так и сидел за своим столом, улыбаясь почти идиотской улыбкой.

— Однако! — воскликнул он, когда большая комната совершенно опустела, — после таких вот суток можно подать в отставку. Даже голова гудит.

Отчего именно гудела голова у инспектора Грегсона, весь день и всю ночь не покидавшего управление, трудно сказать, но что касается Лестрейда и его спутников, то им некогда было думать, как они себя чувствуют. Битком набившись в полицейский экипаж, они мчались по направлению к судостроительным верфям, возле которых располагался узкий и грязный переулок Эппер-Суондемлэн, памятный доктору по одному из совместных приключений с Шерлоком Холмсом.

Как назло, опять опустился и начал сгущаться туман, улицы в этой части города были плохо освещены, и возница лишь благодаря великолепному знанию дороги умудрялся править и направлять лошадей куда следует.

Нужный поворот оказался перегорожен для чего-то сваленными прямо на мостовую досками, пришлось завернуть в объезд, и наконец экипаж остановился в начале переулка, совершенно не освещённого, похожего в белёсых полосах тумана на чёрную щель.

— Это здесь, — сказал, нагнувшись, возница-констебль. — Дальше не проехать — света нет, и мостовая покорёжена.

— И на том спасибо! — сказал сидевший рядом с возницей лорд Джон и первым спрыгнул на землю.

— Вы-то зачем поехали? — увидев его, воскликнул Лестрейд.

— Я вам не помешаю, — ответил молодой человек. — Мистер Лайл знает Гендона только по фотографии, а вы все вообще его не знаете.

— И то верно! — согласился сыщик. — Дом 3, кажется, вон тот, серый, четырёхэтажный. Пошли!

Возле самого подъезда, ведущего в унылый грязный двор, Майкрофт Холмс поймал за локоть идущего впереди Лайла и прошептал, наклонившись к его уху:

— Останьтесь на улице, так лучше будет.

— Это почему? — резко спросил молодой человек.

— Да потому, что, кроме вас и герцога, действительно никто не опознает этого подонка. А что если он выйдет, покуда мы будем рыскать по дому, и улизнёт?

— Верно, — подхватил Лестрейд, прекрасно расслышавший этот диалог. — Мистер Лайл и вы, констебль Крис, останьтесь на улице и приготовьте оружие. Остальные — за мной, во двор!

Таким образом, пятеро из семи приехавших быстро вошли во двор, двое заняли наблюдательный пост на углу дома.

Дом был погружен в безмолвие. Но когда сыщик, толкнув скрипучую дверь, осторожно просунул голову в сырое, пахнущее кошками, парадное, откуда-то с третьего этажа, скользнул вниз луч фонаря, и тотчас резкий, неприятный женский голос крикнул:

— Эй, вы там, чего вам надо?

— Полиция! — ответил Лестрейд и решительно двинулся вверх по лестнице.

Это было первой ошибкой, допущенной инспектором. От конечной цели его отделяли три этажа, и ему, наверное, не следовало до поры до времени объявлять, кто они и для чего явились.

— Полиция! — во весь голос повторила женщина наверху.


Вслед за этим сверху возник какой-то шум, что-то загрохотало, кто-то что-то выкрикнул, затем нечто тяжело грохнулось то ли в стену, то ли об пол.

Лестрейд и его спутники успели одолеть два марша лестницы, как вдруг лорд Джон крикнул:

— Берегитесь! Назад!

А сверху тот же ведьминский голос злорадно провизжал:

— Вот вам, лягавые!

Грохоча и треща, навстречу бегущим по лестнице людям неслась, занимаясь пламенем, бочка со смолой. Обогнуть её было невозможно, и потому предупреждающий крик лорда Джона был как нельзя кстати.

Лестрейд покатился вниз с той же скоростью, с какой одолевал подъём, едва не сшибив по дороге доктора Уотсона. Уотсон последовал его примеру, увлекая за собой второго констебля, но на нижнем марше они все трое, врезались в отставшего от них мистера Майкрофта. Тот развернулся не слишком поспешно, и вот вся четвёрка обрушилась на нижние ступени и забарахталась, сжатая в узком пространстве между перилами и стеной.

Лорд Джон, бежавший первым, первым увидевший опасность, не утратил присутствия духа. Он не побежал вниз по лестнице, а вскочил верхом на перила, собираясь перескочить через них и спрыгнуть с высоты полутора этажей. Но увидев краем глаза, что произошло с его спутниками, герцог передумал: пылающая бочка, скатившись на них, могла покалечить кого-то, а то и всех четверых, да и огонь мог охватить их одежду.

Тогда лорд Джон что есть силы налёг на перила, обеими ногами упёршись в ступени лестницы. Подгнившее дерево перил затрещало, и они наклонились, наполовину перекрыв пролёт. Бочка, уже почти достигшая этого пролёта, врезалась в неожиданную преграду, застряла и, вспыхнув ещё ярче, рассыпалась на куски.

— Фу, едва не зажарился! — закричал герцог Уордингтонский, спасаясь от струек горящей смолы.

Между тем Лестрейд уже вскочил на ноги и орал:

— Вперёд, скорее! Констебль, тушите лестницу! Внизу, в кадке — вода! За мной!

Взметнувшееся вверх пламя осветило между тем крутой подъём лестницы, и в пролёте стали видны края всех лестничных площадок. По третьей площадке метались какие-то тени, кто-то прыгал и кувыркался там, наверху, а судя по звукам, доносившимся оттуда, там происходила яростная драка. Вдруг кто-то по-бычьи заревел, и крупное тяжёлое тело, перелетев через перила, обрушилось в пролёт и шлёпнулось на нижнюю площадку.

Но наверху драка не прекратилась, и хриплый сдавленный, голос прокричал:

— Помогите!

Лорд Джон вскочил и, разбежавшись, перемахнул через пылающие обломки смоляной бочки. За ним уже мчались Лестрейд и Уотсон, следом, отстав на целый марш, поспевал Майкрофт Холмс. Огонь стал спадать, сырые доски лестницы не занимались, и поэтому, взбежав на площадку второго этажа, они увидели площадку третьего в неверном и пляшущем свете одиноких язычков пламени. Правда, дверь, ведущая, должно быть, в какую-то квартиру, была чуть приоткрыта, и оттуда падала, пересекая площадку, ярко-рыжая полоса света, но две человеческие фигуры, катавшиеся в это время по полу, были далеко от этого рыжего луча.

Два человека сплелись в отчаянной смертельной драке, и в то мгновение, когда бегущие на миг замерли за два лестничных марша от дерущихся, один из них, подмяв под себя другого, привстал и хотел подняться. Ярче вспыхнувшее и тотчас снова угасшее внизу пламя осветило его перекошенное лицо.

— Это он! — закричал Джон. — Это Гендон!!!

Снова сплелись и упали тёмные тела, и снова один, всем показалось, что тот же самый, подмял другого, сжал его шею, затем, шатаясь, поднялся. Что-то мутно блеснуло в его руке.

Лестрейд выстрелил.

Стоявший наверху человек качнулся, сделал два шага вперёд и, повернувшись, рухнул навзничь. Но падая, он пересёк рыжую полосу света, и свет этот на короткую долю мгновения озарил его бледное, как у призрака, лицо.

И тогда страшный нечеловеческий крик огласил старый полупустой дом. Крик ужаса и отчаяния:

— Шерлок!!!

Расшвыряв в стороны своих спутников, мистер Майкрофт Холмс помчался наверх. Было что-то трагикомичное в его громадной, тяжёлой фигуре, когда он, подхватив полы пальто, делая шаги через пять ступенек, всем телом подавшись вперёд, бежал по крутой лестнице. Вот он взлетел на площадку, упал на колени возле раскинувшегося на полу тела. Дверь злополучной квартиры, скрипя, отворилась и свет озарил всю переднюю часть площадки.

На правом виске лежавшего темнело небольшое пятно, и тонкая полоска, вытягиваясь, ползла по бледной коже.

— Убит! — дико закричал Майкрофт. — Господи, убит!!! Шерлок, мальчик мой!

Лестрейд застал на ступенях лестницы, тупо глядя на свой дымящийся револьвер.

— Не может быть! — прошептал он.

Доктор и лорд Джон уже стояли, задыхаясь, рядом с Майкрофтом. Джон взглянул на откинутую в сторону руку Шерлока и увидел то, что полицейский сыщик принял за револьвер — обыкновенную дверную ручку. Возможно, Холмс в драке использовал её как оружие, возможно, просто ухватился за неё, чтобы сохранить равновесие под натиском противника, и она оторвалась.

— Шерлок, очнись, очнись, ради бога! — причитал Майкрофт, приподнимая и отчаянно тряся обмякшее тело брата. — Я не могу тебя потерять, я не хочу! Шерлок, прости меня! Очнись!

— Что вы делаете! Идите к дьяволу! — закричал доктор, отстраняя Майкрофта и, в свою очередь, опускаясь на колени возле своего друга. — Нельзя его трясти! Дайте, я посмотрю.

Он схватил руку Шерлока и пальцами стал быстро ощупывать его запястье, одновременно вглядываясь в ранку на виске.

Майкрофт вскочил и обернулся к Лестрейду:

— Ах ты, мразь, полицейская тварь! — проревел он. — Застрелил!

— Но я не... — начал Лестрейд и не сумел договорить.

Могучие руки мистера Майкрофта сгребли его за отвороты пиджака и за складки накидки и затрясли с такой силой, что у маленького сыщика сразу перехватило дыхание. Неизвестно, чем бы это кончилось, но в это мгновение прозвучал звенящий от радости голос Уотсона:

— Жив!

Майкрофт Холмс выпустил Лестрейда и обернулся, дрожа, как в лихорадке. Лорд Джон, нагнувшись, подал Уотсону свой, как всегда, белоснежный платок. По его лицу, блестя, скатывались слёзы.

— Это не рана, это ссадина на коже, — произнёс доктор. — Пуля только оцарапала голову, ну и оглушила его, конечно. Обморок ещё и от сильного переутомления и голода — желудок пустой совершенно.

— Ах, дурак ты, дурак, одержимый! — простонал Майкрофт, опять становясь на колени и, как ребёнка, приподнимая брата на руки. — Надо же так!

— А где эта тварь Гендон?! — вдруг, опомнившись, воскликнул лорд Джон и посмотрел на то место, где минуту назад лежал придушенный Шерлоком человек. — Удрал ведь, гадина!

— Через четвёртый этаж, там, вероятно, есть выход на вторую лестницу, — устало проговорил Лестрейд, переводя дух и нимало не огорчаясь, что добыча ушла. — Чёрт с ним, найдём. Это вы виноваты, милорд герцог: вы закричали «Гендон», ну я их и спутал.

— Беса с херувимом вы бы тоже спутали? — зло бросил Джон, не сводя глаз с бледного лица Шерлока. — А ручку какого рожна приняли за оружие? Ведь приняли же, не то бы палить не стали!

Шерлок Холмс открыл глаза.

— Упустили? — слабым, но достаточно сердитым голосом спросил он. — Поздравляю! Сборище паникёров и крикунов!

— Шерлок, полно! — чуть ли не рыдая от радости, воскликнул Майкрофт. — Поймаешь ты его ещё! Ведь чудом сам остался жив.

— Майкрофт? — с удивлением спросил Холмс-младший, узнавая брата. — Ты здесь? Что это с тобой? Даже на себя не похож!

— Ах, Шерлок, если бы я согласился помочь тебе позавчера, ты бы не был сейчас в такой опасности! — выдохнул Майкрофт. — Господи, я никогда не прощу себе...

— Да что ты! — ласково и с ещё большим изумлением прервал его Шерлок. — Ни разу тебя таким не видел... Да я же всю жизнь рискую, и ты всегда знал это.

— Мы всю жизнь были так далеко друг от друга! — прошептал мистер Майкрофт.

— Я не думал, что ты почувствуешь это, — голос Шерлока дрогнул, он привстал, поддерживаемый братом. — Здравствуйте, Уотсон, спасибо вам. Джон, я рад тебя видеть, но тебе здесь было совершенно нечего делать. Лестрейд, большое вам спасибо за то, что вы промахнулись.

— Простите меня, мистер Холмс! — вскричал, наконец опомнившись, маленький сыщик. — Я вас спутал. В общем, дико всё получилось. И ещё преступник в результате удрал. Простите!

— Вот теперь ловите его сами! — пожимая плечами, сказал Шерлок. — Меня вы обязаны арестовать.

— Нет, не обязан, — отрезал Лестрейд, украдкой глядя вниз, где топтался констебль, заливая из ведра последние языки пламени. На нижней площадке кто-то стонал и чертыхался.

— Шерлок, никто тебя не арестует! — вскричал лорд Джон, обнимая своего друга. — Правда открылась. Ни ты, ни Ирен не убивали Нортона.

— Что?! — Шерлок оттолкнулся от могучего плеча брата и вскочил на ноги. — А кто его убил?

— Гендон! Нортон его шантажировал, вот тот его и убил.

И, перебивая друг друга, за какие-нибудь две минуты, Джон и Майкрофт рассказали об ужасной случайности, произошедшей полгода с лишним назад.

— Сидел под столом, говорите? — ошалело повторил Шерлок и пошатнулся — О, трижды идиот!

— Это ты себя, что ли? — усмехаясь, спросил Майкрофт.

— А кого же ещё?! Не подумать, не сообразить... не посмотреть, наконец! О, идиот из идиотов!

— Да никто бы не подумал и не сообразил! — воскликнул Уотсон. — Улик-то не было. Всё было ясно.

— Улики всегда есть! — в бешенстве крикнул Шерлок. — А незапертая дверь? А скатерть, сдернутая до полу? А рана на затылке? Да нет, я просто и труда себе не дал подумать, я, видите ли, заволновался! И хорошо, что ещё мне поверили, а не ей! Ещё и её мог отправить в тюрьму, кретин, осёл проклятый!

В это время Лестрейд, отчасти из деликатности, отчасти переживая свою оплошность, спустился вниз и застал внизу своего констебля, унимающего растрёпанную женщину лет пятидесяти, которая отчаянно причитала над упавшим сверху детиной. Детина, коренастый и краснорожий, привалившись к стене, ругался и охал — у него, очевидно, были поломаны рёбра и повреждена нога.

— Кто вы такие? — грозно подступил к женщине маленький сыщик.

— Я миссис Томсон, а это мой брат, владелец лавки, его Джек зовут, — тусклым голосом отвечала женщина. — У нас знакомый в гостях был, а тут этот джентльмен притащился, дело у него какое-то-де было к Джеку... А вы ворвались, зашумели. И вдруг джентльмен, не говоря худого слова, на них кинулся.

— Не я на них, а они оба на меня, — проговорил, спускаясь по лестнице, Шерлок Холмс. — И не выкинь я вашего милого братца через пролёт, он мог мне голову проломить этой дверной ручкой, которую я у него, по счастью, вовремя вырвал. Лестрейд, эта женщина — Джейн Томсон, давняя приятельница Брейса Гендона. Её брат Джек Смит, старый плут и мошенник. Я к ним пришёл под видом скупщика жестяных изделий и сумел с ними разговориться. Потом объясню, как мне удалось узнать, где скрывается Гендон. Ну, а дальше вы явились по моей записке и сразу же их спугнули. Гендон и так явно меня подозревал и всё присматривался... Хорошо ещё, что я смог задержать их до вашего прихода. Правда, никак не думал, что вы, Лестрейд, ещё снизу заорёте: «полиция», ну и не ожидал, что эта милая леди сверху скатит на вас бочку со смолой.

— Это не я скатила! — огрызнулась миссис Томсон.

— Ну, сама она скатилась, — махнул рукой Шерлок. — И подожгласъ сама. Арестуйте этих людей, инспектор. Рыбки не велики, но раз уж вы щуку упустили... Они, конечно, не знают, куда он делся.

— Конечно, не знаем, — простонал мистер Смит, ощупывая свои бока. — Я его, типа этого, и видел-то впервые в жизни и понятия не имел, что Джени с ним путается. Я думал, вы, сэр, сами бандит.

— Я хуже, чем бандит, я — беглый каторжник, — отрекомендовался Шерлок Холмс и обернулся к догонявшим его Уотсону и Майкрофту. — Но, дорогие мои, вы же мне так и не сказали, каким образом этот ваш Герберт Лайл, которого я подозреваю в намерении забрать себе всю мою славу, каким образом этот выдающийся молодой человек сумел дознаться до истины?

— Он нашёл в пруду, под окном Нортона два револьвера, ваш и миссис Нортон, — пояснил Уотсон. — Понимаете, два!

— Вот как? — Шерлок изумлённо посмотрел на Уотсона, потом на Майкрофта. — И сразу же понял, в чём дело?

— В ту же минуту, — ответил доктор. — Он чуть в обморок не упал там, на берегу пруда.

— Немыслимо! — Холмс-младший поднёс руку ко лбу и вопросительно посмотрел на брата. — Майкрофт! Ты его видел, Лайла этого? Он?

— Он то, что ты подумал, — быстро ответил Майкрофт.

— Нет, это немыслимо! — снова повторил Шерлок.

— Выйди и убедись, — усмехнулся Холмс-старший. — Он там, на улице, за углом.

В это время дверь парадного распахнулась, и на пороге вырос констебль Крис, тот, что оставался с Гербертом караулить выход.

— Инспектор! — прохрипел он, прижимая руку к залитому кровью липу. — Человек этот... Гендон... Сбежал!

— Знаю! — изумлённый Лестрейд ринулся навстречу констеблю и подхватил его, потому что раненый готов был упасть. — Он что же? На вас напоролся?

— Ну да. Ударил меня чем-то по голове, вырвал револьвер! Я почти потерял сознание.

— А Лайл?! — дрогнувшим голосом спросил Шерлок Холмс. — Где Лайл?! Он его?

— Мистер Лайл за ним побежал! — выдавил констебль. — Туда они побежали, к верфям.

— Милостивый Боже, один на один с Гендоном! Да ведь он рискует головой! — вырвалось у лорда Джона, но он осёкся, заметив, как исказилось лицо его друга. — Шерлок, что с тобой, а?

— Скорее туда! — крикнул Холмс-младший и сломя голову, выскочил за дверь.

ГЛАВА 3


Наверное, ни один человек во всём Лондоне не знал так лондонских улиц, закоулков, дворов, как знал их Шерлок. Его невероятная зрительная память, великолепная способность ориентироваться, умение безошибочно запоминать и отличать друг от друга самые незначительные приметы сделали его живым справочником, уникальным справочником по Лондону. Он знал, как проехать на любую лондонскую улицу из любого другого места, знал, как пройти, знал, как проскользнуть через половину города, ни разу не выходя на улицу, пользуясь бесчисленными лабиринтными ходами лондонских дворов. В иных местах он мог (и раза два ему случалось этим воспользоваться) пройти несколько кварталов вообще не по земле, а перебираясь с крыши на крышу.

Теперь эта способность, это знание Лондона вновь выручили его. Он знал, как добежать до верфей как можно быстрее, а в том, что преступник устремился именно туда, не сомневался ни он сам, ни Лестрейд — в путанице неосвещённых безлюдных закоулков и тупиков легче всего было ускользнуть от преследователя, лете всего неожиданно, из-за угла встретить его пулей.

Только раз в жизни доктор Уотсон видел своего друга бегущим с такой сумасшедшей скоростью, это было на девонширских болотах, когда они вместе с тем же самым Лестрейдом преследовали демоническую собаку Баскервилей, дабы помешать ей вцепиться в горло человеку. Впрочем, пожалуй, сейчас Шерлок бежал ещё быстрее. Его собранное гибкое тело, словно утратило вес, глаза, казалось, видели в темноте, и он мчался, прыгая через неровности мостовой, огибая препятствия, невидимые в молочной полумгле, круто выступающие углы. За ним по пятам, но немного поотстав, нёсся лорд Джон, следом бежал Уотсон, и позади всех, поминутно обгоняя друг друга поспевали Лестрейд и мистер Майкрофт, являя комическую пару состязающихся быка и кролика. Мистер Холмс-старший, тоже никогда в жизни так быстро не бегал, собственно, он уже лет двадцать пять вообще не бегал, и эта гонка, была с его стороны, настоящим подвигом.

Они бежали впятером — констебли по приказу инспектора остались на Эппер-Суондем-лэн охранять арестованных.

На фоне тёмного неба уже слабо прорисовывались силуэты громоздких построек верфей. Оставалось миновать один длинный узкий переулок и поворот, а затем, через высокие ворота выбраться уже непосредственно к верфям.

Шерлок промчался по переулку, как камень, выпущенный из пращи, свернул, проскочил ещё десяток шагов вперёд и едва не ударился лбом о железную решётку. Ворота, всегда открытые, вдруг оказались запертыми, ипроведя рукой на уровне пояса, он нащупал тяжёлый висячий замок.

— А, будь ты проклято! — неизвестно кому закричал Шерлок.

Он взглянул наверх. Нет, ворота доходили до самой арки, их не перелезешь! Повернуть назад? Но это лишних пять минут времени, а терять их нельзя, невозможно!

Пока Шерлок в отчаянии осматривал плотную железную решётку, ища в ней несуществующий лаз, к нему подскочили лорд Джон, доктор и Лестрейд с Майкрофтом.

— Закрыто?! — возопил Холмс-старший и с яростью вцепился в ворота.

Это было нелепо, однако Шерлок последовал его примеру, и вдвоём они несколько раз отчаянно встряхнули решётку, отчего она глухо чугунно загудела, но нимало не поддалась.

— Бросьте! — задыхаясь, сердито крикнул Джон. — Что вы трясёте клетку, как орангутанги в зоопарке. Отойдите! Дайте свет на замок!

Лестрейд мгновенно открыл потайной полицейский фонарик и направил луч света на массивную подкову замка. Лорд Уордингтон выдернул толстую булавку из галстука Майкрофта, не позабыв скороговоркой извиниться перед ним, затем своими проворными пальцами изогнул её кончик и всего на несколько мгновений склонился над замком. Затем что-то щёлкнуло, лорд Джон ребром ладони ударил по замку, и тот, раскрывшись, шлёпнулся на землю. Ворота, взвизгнув, отворились.

— Вот это мастерство! — прошептал Лестрейд.

Судостроительные верфи тянулись от этого места до самого Лондонского моста, и на всём их протяжении в такое время не было ни души. Разве что ночной сторож мог прогуливаться по берегу Темзы, а мог и не прогуливаться, ибо в темноте и в тумане ему всё равно было не разглядеть ничего дальше своей вытянутой руки.

Кругом царила тишина и, пробежав сотни две шагов между стеной какой-то постройки и высоким бортом наполовину собранного судна, Шерлок замедлил шаги, вслушиваясь, пытаясь понять, где именно происходит сейчас последняя сцена нелепой трагедии, в которой все они принимали участие. И тут его взгляд, ставший сейчас ещё острее, упал на какой-то блестящий предмет, который валялся возле груды деревянных балок.

— Что это?!

Он нагнулся и поднял слегка покорёженную тонкую золотую оправу очков.

— Очки Лайла! — воскликнул, подбегая к другу, доктор Уотсон. — Ах ты, господи, да ведь он же ещё и видит теперь хуже. Броулер ему разбил очки, и оправа была у него в кармане.

— Оставьте, Уотсон! — почти с раздражением воскликнул Шерлок. — Очки Лайлу абсолютно не нужны. Посмотрите на осколки стекла — оно же неоптическое. Но куда они отсюда побежали?

Доктор не успел даже по-настоящему удивиться этому открытию Шерлока Холмса и задать себе вопрос, для чего же Герберт носил фальшивые очки? За строениями верфей, за высокими корпусами судов, в тишине отчётливо прозвучал выстрел, и в ответ ему грохнул второй.

— Туда! — крикнул Шерлок, сразу безошибочно определив направление звука. — Это близко!

— Далеко! — возразил Джон.

— Туман приглушает звук. Это близко! Скорее!

Опять они понеслись, спотыкаясь, прыгая через что-то, чего не успевали как следует разглядеть.

За силуэтами верфей, недалеко от невидимого в тумане Лондонского моста возвышалось нескладное здание, выстроенное ещё в прошлом веке — фабрика мелкого морского такелажа. Точно выпирающие рёбра, здание окружали многочисленные железные лестницы, к нему было пристроено несколько сараев, местами уже наполовину развалившихся. Фабрика выполняла теперь скромное назначение отчасти конторского, отчасти складского помещения, а верхние её этажи, пятый и шестой, занимали различные мастерские. Некоторые помещения и вовсе пустовали.

Возле бывшей фабрики горел единственный, пожалуй, на всей территории верфей фонарь, и слабый его свет отражался в грязных окнах нижних этажей, так, что казалось, будто десяток больших подслеповатых глаз смотрят в туман, ничего не видя.

Когда бегущим оставалось около полутора сотен шагов, ещё один выстрел прогремел и гулко раскатился уже где-то в полупустом чреве здания.

— Скорее! — снова крикнул Шерлок, чувствуя, что сердце его готово лопнуть, не от бега, но от ужаса.

— Надо окружить здание! — прохрипел откуда-то сзади, безнадёжно отставший Лестрейд. — Там... Там, с той стороны, лестница — по ней можно спуститься и... там склады. Он в них затеряется и уйдёт!

— Отчего он просто не обогнул дом? — спросил Уотсон.

— Да Лайл, видно, уже у него на пятках. Ох, шлёпнет его Гендон в этом домине!

— Заткнитесь, инспектор! — зарычал лорд Джон и вдруг замер как вкопанный. — Смотрите!

Небо над уродливым силуэтом бывшей фабрики начало чуть-чуть светлеть, и в этом серо-синем, ещё по ночному густом, но по утреннему жемчужном небе, над крышей здания, появился и засеменил чёрный человеческий силуэт.

— Гендон! — сжимая кулаки, прошептал Уордингтон. — А это... О, господи!

В свете фонаря все увидели, как из окна пятого этажа показался второй человек и, спрыгнув на железную лестницу, проходившую мимо окна, побежал по ней наверх, минул шестой этаж, явно собираясь взобраться на крышу.

В то же время беглец поспешно спускался, очевидно, намереваясь, по боковой лестнице обойти здание и перебраться на другую его сторону. Рискованный путь через крышу представлялся ему не самым лучшим.

Свет фонаря догнал хрупкую фигурку Герберта Лайла, выделил слабым рыжеватым пятном его кудрявую голову. Он поднимался, не глядя вверх, не думая, что опасность, нет, не опасность, а смерть движется не от него, а ему навстречу.

— Надо ему крикнуть, — произнёс Лестрейд. — Пусть не поднимается.

— Молчите, — в ужасе зашипел Майкрофт. — Вы крикнете, а этот мерзавец сверху как раз и выстрелит ему в голову.

— Надо стрелять, пока не поздно! — простонал Уотсон.

— На таком расстоянии попасть почти невозможно, — ответил лорд Джон. — А выстрел подаст сигнал Гендону.

Понять, что нужно делать, так никто и не успел. Произошло самое ужасное: добравшись до карниза крыши, Герберт подтянулся и перелез на него с верхней ступеньки лестницы. Карниз был узок — не больше фута, и от крутого ската крыши его отделяло невысокое ограждение. Надо было поскорей перелезть через него, уйти с неровного и опасного карниза.

Но в то же самое мгновение Гендон, пройдя по скату кровли шагов двадцать, тоже достиг ограждения, то и дело оборачиваясь назад и вовсе не думая, что преследователь вдет снизу наперерез ему. Вот он спиной вперёд подошёл к ограждению, вот перелез через него и тут только обернулся.

Стоявшие внизу окаменели. Такое могло случиться только в нелепой сказке или в кошмаре. Молодой сыщик и убийца вдруг оказались лицом друг к другу на узком карнизе крыши, на высоте семидесяти футов от земли, на расстоянии не более двух футов друг от друга.

Тот и другой выпрямились одновременно, одновременно вскинули револьверы и замерли, целясь каждый в сердце другого, причём оба дула почти касались одежды противников. В том месте, где они стояли, карниз повисал прямо над землёй, там не было ни одной лестницы, даже ни одного выступа на стене...

Казалось, всё кончено. Стало ясно, что каждый из двоих, там наверху, медлит стрелять, зная, что малейшее его движение заставит выстрелить противника. А и успей кто-то выстрелить первым: пуля в сердце — это не мгновенная смерть, и у раненого насмерть ещё останется доля мгновения, чтобы, в свою очередь, спустить курок.

Каждому, кто смотрел снизу вверх, эта нереальная картина запомнилась на всю жизнь. Две чёрные фигурки в мутном небе, над чёрной кромкой крыши, два едва различимых на такой высоте револьвера, нацеленных в упор.

И в этот самый, единственный миг промедления вдруг прозвучал спокойный голос Шерлока Холмса:

— Внимание!

Он выкрикнул это слово, как выкрикивает его цирковой актёр перед исполнением самого опасного трюка, и всем показалось даже, что следом прозвучит традиционное «Ап!».

Но вместо этого хлопнул выстрел. Револьвер во вскинутой руке Шерлока полыхнул огнём, и в тот же миг Брейс Гендон, не вскрикнув, не взмахнув руками, точно деревянная кукла, полетел с карниза.

Герберт, которого возглас «Внимание!» заставил сильнее напрячься и уберёг от неизбежного после внезапного выстрела рывка, инстинктивно схватился за ограждение и повис на нём всей тяжестью. Возможно, у него с опозданием закружилась голова.

Тело убийцы с глухим стуком упало возле самой стены, и свет фонаря озарил его запрокинутое лицо. Ранка чернела на правом виске, как раз над ухом.

— Блестяще! — воскликнул Лестрейд. — Мгновенная смерть. Он не успел бы не то что выстрелить, он не понял даже, что вообще произошло.

— Но они стояли вплотную один к другому! — прошептал лорд Джон. — А если бы ты промахнулся?

Шерлок ничего не ответил. Он стоял всё в той же позе, закинув голову, подняв и вытянув руку со слабо дымящимся револьвером. Его мертвенно-бледное лицо окаменело. Уотсон попытался что-то спросить у своего друга, но тот лишь покачал головой:

— Нет! Я не мог промахнуться. Потерять её после всего, что было? Это уж слишком!

И он наконец опустил руку, медленно, с трудом, словно она сильно затекла.

Остальные всё ещё ничего не понимали. Все, кроме Майкрофта.

И в это время гулкий топот ног донёсся из ворот старой фабрики, в свете фонаря мелькнула тёмная гибкая фигурка, и серебряный, рвущийся от тревоги и радости голос прозвенел:

— Шерлок!!!

И Герберт Лайл, показавшись в воротах старой фабрики, спотыкаясь, со всех ног бросился к застывшей в изумлении кучке людей.

Шерлок Холмс, сразу придя в себя, сделал несколько шагов ему навстречу. И тогда молодой сыщик, подбежав вплотную, буквально упал в его объятия.

— Ну, здравствуй! — с трудом выдохнул он. — Зачем же было так пугать меня... нас всех?

— Это было глупо, я понимаю. Прости, Шерлок, прости! Но мне так хотелось его поймать! Ноги сами понесли за ним, понимаешь?

— Не понимаю. Если бы я кидался за каждым, кого мне очень хотелось поймать, мой могильный камень уже зарос бы мхом. Не делай больше так, ясно?

— Ясно! — голос Лайла стал теперь так высок, что его почти невозможно было узнать.

— Ничего тебе не ясно! — Шерлок ещё сильнее прижал к себе «молодого коллегу» и наконец сорвался. В его следующих словах явственно прозвучали, если не слёзы, то беспомощный страх:

— Как ты не понимаешь, я не могу тебя потерять, не могу! Я люблю тебя, Ирен, и это ставит все точки над «и»!

Четверо, наблюдавшие всю эту сцену, даже не пытались вмешаться в неё. Мистер Майкрофт, ожидавший чего-то в этом роде, стоял со скрещёнными на груди руками, в позе, выражавшей одновременно задумчивость и усталое удовлетворение. Лестрейд открыл рот, и похоже было, что ему едва ли скоро удастся закрыть его. На лице доктора застыл вопрос, который с языка мимики можно было перевести примерно следующими словами: «Да неужели я такой идиот?!» Что до лорда герцога Уордингтонского, то он, повалившись на какие-то тюки, хохотал от всего сердца. Быть может, ему не следовало делать этого, ибо его отец в это время лежал в гробу, в своём родовом замке, а сам он ещё не был избавлен окончательно от угрозы возвращения, пускай и временного, на Пертскую каторгу, но герцог ничего не мог поделать с собой — хохот буквально рвал его на части.

Как ни странно, первым, пришедшим в себя после всей этой сцены, был Шерлок Холмс. Он выпустил вновь обретённое сокровище, дабы не задушить его в объятиях, обернулся к своим спутникам и сказал:

— Джентльмены, вам всем должно быть стыдно. Особенно тебе, Майкрофт. Ты ведь знал.

— Я понял это только в самом конце нашего разговора с мистером Гербертом Лайлом, — ответил Майкрофт. — Да и то сомневался. Маскарад бесподобен. А движения, а походка? Ну а потом я ничего не мог поделать! Кто же, кроме мистера Лайла, мог довести до конца это дело?

— Да, ты прав. — Шерлок повернулся к тому, вернее говоря, к той, кого всё ещё полчаса назад считали Гербертом Лайлом, и низко церемонно поклонился. — Сэр! Я с болью произношу эти слова, но положение обязывает. Вы вели дело с некоторыми огрехами и довольно медленно, но в конечном итоге провели его блестяще! Поскольку кое в чём, касающемся этого дела, я сам повёл себя, как осёл и неуч... не перебивайте меня, я сказал, как осёл и неуч, то позвольте при свидетелях признать себя побеждённым!

— Не говорите так, сэр! — заливаясь краской, воскликнул «мистер Лайл». — Вы — мой учитель.

— Счастлив это слышать! — невозмутимо ответил Холмс. — Но в этом деле вы превзошли меня, и я со страхом думаю, что если так пойдёт и дальше, вы заставите померкнуть имя Шерлока Холмса.

— У тебя есть лишь одно средство избежать этой неприятности, — самым серьёзным тоном проговорил Майкрофт. — Ты должен предложить своему сопернику тоже носить это имя.

Шерлок, в свою очередь, покраснел и ответил нечто невразумительное. Доктор Уотсон подошёл к «мистеру Лайлу, и, взяв его руку, выпачканную грязью и ржавчиной, почтительно поцеловал её.

— Вы неподражаемы! — сказал он. — Меня вы обманули хуже всех. Я с вами две недели прожил бок о бок, в одной квартире, в гостиницах. Ходил при вас в распахнутом халате, вообще делал чёрт-те что и за это прошу у вас прощения. Но вы совершили чудо! Да, чудо! И только одного я не в силах понять: эта старушка, которая дала мне ваш адрес... миссис Маус, она что же?..

— Не миссис Маус, а мисс! Мисс! — визгливым и пронзительным голосом воскликнул мнимый сыщик.

Доктор схватился за голову:

— Так это вы же и были?!

— Ну да, — ответила, смеясь, Ирен Адлер. — Вы ведь пришли ко мне и рассказали, что вам нужен сыщик, и что вы его не можете найти в Лондоне. Я вспомнила, сколько раз Шерлок мне повторял, что у меня блестящие способности к логическому мышлению, ну я и решилась... Другого выхода не было. Потом, я ведь прочитала письмо и кое-что сразу поняла... А, кроме того, за день до визита доктора я встретила в Лондоне Генри, мальчика, которого ещё ребёнком знала в Америке. Он мне многим обязан, ему действительно негде было жить в Лондоне, он был без работы. Я решила, что для моего замысла он очень пригодится. В тот же вечер мы с ним сняли эту квартирку на Гудж-стрит, а на другой день я познакомила вас, доктор, с этой мисс Маус. Ну вот... Я только не понимаю: это мистер Майкрофт сказал Шерлоку, кто я такой... такая, или он сам догадался?

— Сам, конечно же, — сердито ответил Шерлок. — Мне стоило только услышать, что мистер Лайл вмиг понял, что я невиновен в убийстве, едва увидел в пруду два револьвера. Майкрофт, ты бы сколько ломал голову над этой загадкой?

— Я-то? — Холмс-старший пожал плечами. — Я думал об этом раньше, то есть о том, куда ты дел лишний револьвер, и тоже вспомнил о пруде. Но над этими двумя револьверами я бы часа полтора ломал голову.

— Не скромничай. Полчаса. Ну и я столько же. А он, видите ли, сразу едва не упал в обморок! Вывод: он знал, откуда там один из револьверов, и ему надо было только увидеть второй, чтобы понять: я избавился от него таким же способом, как и владелец первого. Значит, он сам и был владельцем одного из этих револьверов. Всё очень просто. Ну а теперь, Цезарио, снимай свой маскарад!

— Не могу, Шерлок! — жалобно воскликнула Ирен. — То есть усы — могу, вот, пожалуйста, я их сняла. Но бакенбарды так легко не отклеятся — с ними придётся повозиться несколько минут. А вот волосы, которые тебе так нравились, сразу не отрастут. И завивку придётся отмачивать специальным средством. Очень некрасиво, да?

Холмс улыбнулся и, никого не стесняясь, поцеловал Ирен:

— Ты — самая красивая! С любой причёской.

— И с усами?

— Без них лучше.

— Тем временем лорд Джон, перестав смеяться, подошёл к лежащему возле стены телу бандита и долго всматривался в его запрокинутое лицо, сохранившее то самое выражение, с которым он там, наверху целился в Герберта, — выражение хитрой упрямой злобы.

— Собака! — прошептал герцог. — Собака. Он отравил всю мою жизнь. Подонком меня сделал!

— Это ему, положим, не удалось, Джони, — тихо сказал Шерлок. — На это у него не хватило бы ума, да и ни у кого бы не хватило. Но он не только виновник того, что ты сбился с пути, не только человек, упрятавший тебя на каторгу. Это ещё и убийца твоей матери.

— Как?! — вскрикнул лорд Джон.

Твоей матерью была та самая Лилиан Роуз, помнишь, я тебе рассказывал о ней? Её настоящее имя — леди Лора герцогиня Уордингтон. Все документы, связанные с твоим рождением, есть и у меня, и у полиции.

— Лилиан Роуз? — лицо герцога сделалось белее платка, который он медленно поднёс к разом взмокшему лбу. — Та самая Лилиан? В таком случае я?..

— Ты — маленький Дэвид, которого я учил ходить! — Шерлок вдруг опустил глаза под сверкающим взглядом своего друга. — Понимаю, как это неожиданно, но очень прошу: давай без бурных эмоций, ладно? С меня на сегодня хватит!

Когда все немного успокоились и увидели, что небо светлеет, что встаёт рассвет, Лестрейд отправился наконец к Лондонскому мосту и привёл оттуда двоих констеблей. Одному из них сыщик велел стеречь тело убитого до того, как из участка пришлют специальную повозку, а другому бежать поскорее за кэбом.

— У меня от всего этого кругом идёт голова! — проговорил инспектор, вытирая лоб платком. — За сегодняшнюю ночь я узнал столько всего, что могу, пожалуй, бросить службу в полиции и стать писателем, как доктор Уотсон.

— А мне предложите занять ваше место в Скотленд-Ярде? — спросила Ирен Адлер.

— Нет, нет! — испуганно возразил Шерлок. — Кому-кому, а Скотленд-Ярду я тебя не отдам! Отупеешь.

Последнее слово он произнёс шёпотом, но по выражению его лица инспектор мог догадаться, что добавление было не очень лестное.

— Кэб приближается, — заметил Майкрофт. — И у меня предложение к вам, миссис Адлер, и к вам, джентльмены: мы заедем сейчас на Гудж-стрит, дабы леди могла привести себя в порядок, а оттуда ко мне, на Пэл-Мэл. Предлагаю устроить небольшой завтрак в честь благополучного завершения всех этих трагедий.

— Что я слышу! — закричал Шерлок. — Мир перевернулся! Мой брат нарушает уединение своей крепости! Майкрофт, какая муха тебя укусила?

— А тебя? — отпарировал Холмс-старший, выразительно скосив глаза на Ирен. — Нет, я не шучу, джентльмены: мне будет очень приятно. У Шерлока в квартире, должно быть, нет никаких угощений, доктора мы тревожить не будем: для врача плохая реклама — шумные сборища, ну а у меня в самый раз. Лорд герцог, вы окажете мне честь?

— Если только потом вы не скажете, что у вас что-то пропало, — ответил Уордингтон, вызвав взрыв хохота у своих спутников.

— А вы, мистер Лестрейд? — повернулся Майкрофт к сыщику.

— Что?! — ахнул тот. — Вы и меня приглашаете?!

— А как же, инспектор, — вздохнул лорд Джон. — Он просто вынужден. Назвать полный дом беглых каторжников и не пригласить полицейского было бы с его стороны неосмотрительно.

— Полно вам всем шутить! — махнул рукой Майкрофт. — У меня праздник, господа, а вы смеётесь... Тридцать лет тому назад я потерял брата. Сегодня мы встретились. Не удивляйтесь, именно тридцать лёг назад, уехав надолго из Лондона, я утратил право на любовь Шерлока. Я знаю, он скажет сейчас, что всё равно меня любил. Так вот, ты, Шерлок, не подозреваешь этого, а у меня в доме найдётся пять-шесть бутылочек хорошего старого вина, и я прошу вас всех сегодня распить его со мной, за здоровье моего брата. И миссис Ирен, если только она согласна.

Молчание было ответом мистеру Майкрофту. Никто не мог отказать в его просьбе. Минуту спустя кэб, снова битком набитый, покинул окрестности Лондонского моста.

Эпилог


Полгода спустя, в один из декабрьских дней накануне Рождества, к дому № 221б по Бейкер-стрит подкатила карета, запряжённая парой лошадей.

В этот день, впервые за год, приударил лёгкий морозец, и окно, в которое глянула, услышав стук копыт, миссис Хадсон, оказалось не прозрачным, а полупрозрачным, подернутым хрустальной сеткой дивного тонкого рисунка. Зима сделала на стекле свой первый набросок.

Карета, которую квартирная хозяйка всё-таки разглядела сквозь ледяную вязь, оказалась простым, но изящным экипажем, и опытный взор миссис Хадсон заметил даже небольшой, неброско нарисованный герб на её дверце.

Карета с гербом! Что же, хозяйку это не удивило. За долгие годы к этому скромному подъезду подкатывали бог знает, какие экипажи, побывала здесь и тиснёная золотом английская королевская корона, и короны других королевств, а уж кто выходил из карет, украшенных этими коронами, гербами, вензелями... О! Если бы только верная миссис Хадсон имела право посплетничать с дальними родственницами или знакомыми о посетителях своей квартиры, она легко доказала бы всему Лондону, что августейшие и царственные особы так же часто попадают в неприятные и безвыходные положения, так же часто теряют голову от страха и тоски, как любой торговец, клерк или башмачник. Но эта милая женщина была не болтлива и не глупа, и свой негласный долг, долг молчания выполняла свято.

Не удивившись появлению кареты, она сочла, тем не менее, необходимым, встретить высокого гостя и, накинув большую шерстяную шаль, пошла отпирать двери.

Между тем дверца с гербом распахнулась, и из кареты выскочил на тонкий ковёр свежевыпавшего и свежеутоптанного снега молодой человек в изящном светлом пальто с меховым воротником и в сверкающем цилиндре. Он распахнул дверцу ещё шире и подал руку даме, одетой в шиншилловое длинное манто с капюшоном. Дама высунула из-под серебристого меха ручку в лайковой перчатке, ступила на снег и, обернувшись, сказала кучеру:

— Питер, если мы не выйдем минут через десять, то не войдём очень долго. Тогда вы прогуляйтесь, а то сидеть и ждать холодно. Часа три можете гулять. Отсюда карету не украдёт никто.

Кучер кивнул головой, из-за толстого шарфа поглядывая на табличку с названием улицы и усмехаясь.

Джентльмен в цилиндре между тем протянул руку к звонку, но дверь сама отворилась ему навстречу.

— Добрый вечер, миссис Хадсон, — сказал он и снял цилиндр.

— Боже мой! — вскричала хозяйка. — Как неожиданно! Милорд герцог! Леди Лора!

— Простите за внезапный визит, — улыбнулся герцог Уордингтонский, пропуская вперёд себя жену и заходя следом. — Но мы знаем, что сюда можно явиться и без предупреждения. А они?..

— Дома, дома!

Миссис Хадсон повернулась к лестнице и крикнула, задрав голову:

— Мистер Холмс! Миссис Ирен! К вам гости.

— Гости или клиенты? — донёсся сверху женский голос, и через несколько мгновений грациозная фигура в тёмно-сером шёлковом платье появилась на верхней площадке прихожей.

— Гости! Я так и знала! Здравствуйте.

К простому, но изящному наряду миссис Холмс как-то не очень подходил плотный холщовый передник и пробирка из толстою стекла, в которой бурлило и переливалось что-то оранжевое.

— Здравствуйте, Ирен! — запросто, по-дружески лорд Джон взял её левую руку (в правой была пробирка) и пожал почти по-мужски. — Как вы хороши, ей-богу! Я сказал бы больше, но рядом моя жена.

— Говори, я не слушаю! — рассмеялась леди Лора. — Нет, миссис Холмс, вы действительно... Вы стали ещё красивее. Но что такое у вас в руках?

Ирен вздохнула:

— Неудавшийся опыт... Я знаю, что женщины — плохие химики, но сама вот увлеклась. Миссис Хадсон терпит, однако скоро, кажется, не выдержит!

— Да если бы хоть кто-то один занимался этим! — всплеснула руками хозяйка. — Вдвоём вы скоро весь дом взорвёте. Дайте мне эту пакость, миссис, я её вылью. Гости ведь у вас.

— Да-да, пожалуйста. — Ирен улыбнулась, снимая фартук и представая наконец во всём блеске своего тонкого, почти девического изящества. — Идёмте же наверх. Раздевайтесь и проходите.

— Если мы не вовремя, — нерешительно начал Джон, — то...

— Друзья не бывают не вовремя. — Ирен решительно потащила герцога наверх и остановилась только перед вешалкой. — И как раз сейчас нам ничто не помешает наконец поговорить. Стыдно сказать, мы не видели вас, Джон, со дня вашей свадьбы, а прошло ведь уже почти три месяца. Шерлок! — возвысила она голос.

— Кто там? — донёсся из гостиной голос, так хорошо знакомый лорду Уордингтону.

— Его светлость, с супругой! Так что придётся тебе переодеваться.

— Сию минуту! — ответил голос, в котором прозвучала радость. — Проходите в гостиную, я к себе.

Миссис Холмс толкнула дверь, и гости вошли в комнату, которую Джон видел до того один раз, вскоре после драматических событий, произошедших в июне, а леди Лора вообще никогда не видела. Однако это была комната, прекрасно знакомая им обоим по облетевшим всю Европу рассказам доктора Уотсона.

Герцог окинул её пристальным взором, ища заметных перемен, тех неизбежных изменений, которые вкрадываются в жильё холостяка, когда он перестаёт быть холостяком. Но, к удивлению Джона, гостиная совсем не изменилась за прошедшие шесть месяцев и ничем не отличалась от запомнившегося с детства описания, не раз приведённого Уотсоном. Всё было, как раньше: химический стол, обожжённый кислотами, да ещё и с двумя дымящимися колбами на штативе, следами неудачного опыта Ирен, коллекция трубок возле камина, на стене — персидская туфля с носком, полным крепкого табака, ведёрко для угля с сигарами, шкафы с картотекой и различными справочниками, всевозможные реликвии, раскиданные по всей комнате. Быть может, лишь некоторый, едва заметный порядок появился в расстановке мелких предметов на каминной доске, да ковёр перед камином не был больше засыпан пеплом. Но в остальном вид комнаты не изменился.

— Миссис Ирен, я вижу, вы терпите всё это! — расхохотался герцог, — указывая глазами на ведёрко с сигарами и знаменитую персидскую туфлю. — Вы ангел.

— Вовсе нет, — Ирен пожала плечами. — Но меня это не раздражает. Это ведь его комната. Он здесь работает. Не могу же я мешать ему работать? А без этого сумбура у него будет не то настроение. Он так привык. Порядок я навела в других комнатах, и уж там...

— И там мне самому больше нравится теперь, чем прежде, — сказал Шерлок, появляясь в дверях спальни в безукоризненном смокинге, изящный и элегантный, точно прирождённый аристократ. — Джони, я думал, ты забыл, где я живу.

— Я не хотел мешать тебе — слышал, что ты был очень занят, — оправдываясь, воскликнул Джон. — Газеты писали...

— Оставь свои газеты! Если бы здесь не было леди Лоры, я сказал бы «ко всем чертям»! Миледи, моё вам почтение.

Шерлок поцеловал руку герцогини и затем безо всяких церемоний заключил в объятия его светлость.

Полчаса спустя вся компания уселась за стол, накрытый миссис Хадсон по-праздничному. Она подала вина двух сортов, припасённые к Рождеству, жареных цыплят, рыбу под белым соусом, ветчину и устриц.

Самым неожиданным образом к сборищу присоединился ещё один гость, которого, впрочем, в этом доме никогда не считали гостем. Это был, кончено же, Уотсон, старый друг и помощник не только мистера Шерлока Холмса, но и мистера Герберта Лайла, в память о котором Шерлок водрузил на каминную доску среди прочих реликвий тонкую золотую оправу очков с разбитыми стёклами и никому не позволял убирать её оттуда.

Доктор вместе с искорками снега на цилиндре и на своих белокурых волосах принёс разные новости, касающиеся его многочисленных пациентов или же ими рассказанные. Рассказал он и о препирательствах с издателем, у которого в последнее время печатал свои мемуары. Он по-прежнему скромно именовал их «отчётами».

— Этот любитель дешёвых эффектов тянет из меня какую-нибудь кровавую драму, в пошлом бульварном стиле, — негодовал доктор. — Он говорит, что в газетах когда-то-де читал, что мистер Шерлок Холмс расследовал и весьма жуткие преступления. А я ему объясняю, что такие вещи печатать не следует: это развращает вкусы читателей и вместо проповеди борьбы со злом сует им проповедь насилия, пускай даже преступник и бывает наказан.

Ну а этот слон только помигивает глазками и гнусит: «Да, да, вы, безусловно, правы, но для разнообразия один-то рассказик!» Ни одного такого не получит!

— Тем более, что страх у читателя вызывает далеко не обилие крови, — заметил лорд Джон. — Я с детства полюбил рассказы доктора именно за их интеллигентность. Жуткие и мерзкие подробности он опускает. Правда, Лора?

— Да, — согласилась герцогиня. — Есть рассказы просто изящные. Скажем, «Союз рыжих».

И она очаровательно опустила вниз свой вздёрнутый носик. Джон рассмеялся:

— О, здесь изящество достигается за счёт интеллигентности преступника, моя дорогая.

— И за счёт блистательного замысла преступления, — добавил Шерлок, чокаясь с лордом герцогом. — Однако, Джони, гораздо блистательнее мне представляется твой замысел с интернатом. Я читал в «Таймсе». Ты уже начал строить эту школу?

— Да, с ноября она строится, — ответил Джон, польщённый похвалой друга. — Я думаю, в наших местах это будет не лишнее. Кроме того, дело-то полезное. Там смогут учиться мальчики из очень небогатых семей, за сравнительно невысокую плату. Вместе с тем плату учителям я назначаю солидную, и таким образом, в школе будут работать хорошие преподаватели, и дети получат настоящее образование. На будущий год начну строить такой же интернат для девочек. Не то жена меня разлюбит.

— Хорошее применение вашим капиталам, — заметила Ирен. — Ну а то, что вы, милорд, сами собираетесь преподавать в вашем интернате — сплетня?

— Нет, — краснея, возразил Джон, — хочу попробовать. Я ведь юрист как-никак. Если смогу, то попытаюсь читать право в Оксфорде. Без дела не могу, вот Шерлок меня знает.

— О да! — кивнул головой Холмс. — Только мой тебе совет — преподавать не право, а криминалистику.

— Так меня же соберутся слушать все английские мошенники, дабы достичь совершенства! — печально воскликнул лорд Джон.

И все сидящие за столом расхохотались.

— Доктор, — спросила леди Лора Уотсона, когда смех затих. — Я хотела вас спросить... За последние месяцы вышли четыре ваших рассказа, отчёты о самых последних делах мистера Холмса. А почему вы нигде не упомянули миссис Ирен?

Шерлок и Ирен переглянулись, а Уотсон пожал плечами:

— Я бы не стал скрывать от читателя её существования, но только всё дело в том, что она сама попросила меня ни в коем случае и ни в одном рассказе не упоминать о ней.

— Но почему? Ирен, почему? — удивлённо спросил Джон.

Миссис Шерлок Холмс улыбнулась, и в тёмных глубоких её глазах появилось какое-то странное выражение, похожее сразу на лукавство и на нежность.

— Видите ли, Джон, — она запнулась, но продолжала: — Дело в том, что Шерлок... он уже не просто человек. Для лондонцев, для всех англичан, он теперь герой, наполовину литературный, наполовину легендарный, ну как Робин Гуд, что ли... И поэтому я берегу отношение к нему читателей, непосредственность этого отношения.

Согласитесь, что неженатый герой всегда популярнее женатого. Да и к тому же у читателя меньше возможностей о нём сплетничать, если он холост. Ведь герой, хотя и легендарный, но живой. Для чего сообщать читателю подробности его частной жизни? Это одна причина, по которой я не хочу фигурировать на страницах мемуаров доктора.

— Ну а вторая? — спросил лорд Джон.

— Вторая... Видите ли, если в рассказе присутствует герой, он так или иначе должен иметь отношение к действию. Я же очень редко принимаю какое-то участие в делах Шерлока, а если и пытаюсь помогать ему, то в самых банальных вещах, как вот эти, скажем, химические опыты. Моё присутствие не внесёт ничего в рассказ, совершенно ничего.

— Неправда! — возмутился Шерлок. — Ты часто помогаешь мне и советом, выслушиваешь меня. Это очень много.

— Да, много для тебя, Шерлок, но не для внешнего хода расследования, а именно этот внешний ход и преподносится читателю, — проговорила Ирен. — Не может же доктор заставить твоих горячих поклонников проникнуть в тайное тайных твоей мысли.

— Я сам никогда гуда не проникну! — рассмеялся Уотсон.

— Так что мне незачем вторгаться в увлекательные приключения, которые читает весь Лондон, вся Англия и ныне, наверное, весь мир, — заключила Ирен. — Я буду в них лишней. Даже в этой квартире я занимаю меньше практически места, чем сия знаменитая картотека.

— Но миссис Холмс! — вырвалось у Джона.

— Что же касается того места, которое я занимаю в сердце Шерлока, — продолжала Ирен, заглядывая в помрачневшее от обиды лицо мужа и нежно улыбаясь ему, — то здесь я не желаю ни с кем делиться, никому открывать истины. Сердце моего Шерлока пусть останется открытым только для меня и для самых близких друзей, и в отведённое мне царство я никогда никого не пущу!

Шерлок улыбнулся в ответ на улыбку жены, и щёки его чуть заметно порозовели.

— Ты упрекаешь меня, Ирен, хотя и притворяешься, что это не упрёк. Начинай поскорее снова выступать в концертах, я не буду чувствовать себя виноватым. А царство твоё неприступно, и я даже тебе самой не в силах сказать, как оно громадно.

Лорд Джон налил до краёв свой бокал, поднял его, сверкающий, как громадный рубин, и воскликнул с непосредственностью, которая в любом другом человеке показалась бы театральной, а в нём была естественна:

— За вашу любовь!

— За вашу любовь! — подхватила леди Лора.

А доктор, тоже долив себе вина до краёв и, в свою очередь, высоко вскинув руку с бокалом, произнёс тихо и почти грустно:

— За вечную вашу молодость! Не смотрите на меня так, Шерлок, кажется, я впервые вас называю просто по имени, но мне так хочется... Да, вы вечно молоды и даже не потому, что влюблены. Мы вот говорили о читателях. Они вас знают с моей скромной помощью больше двадцати лет, а спроси любого из них: сколько лет вам? Ведь никто не скажет! Вы для них уже лишились возраста, уже никогда не состаритесь. Пройдёт целый век, вас не будет на свете, а для многих и многих вы будете оставаться вечно молодым Шерлоком Холмсом, одиноким рыцарем добра. А миссис Ирен, даже если я не напишу о ней больше ни строчки, вечно будет вашей единственной леди, ибо только её вы назвали «этой женщиной», и об этом я, к счастью, уже написал.

— Перестаньте, Уотсон! — крикнул Холмс, вскакивая из-за стола и широким шагом отходя к окну. — И ты, Джон. Хватит вам! Вы что, сговорились вывести меня из нормального состояния? Будет. На лесть я падок, а если это не лесть, то это чересчур для меня хорошо. Ирен, скажи им, в самом деле, что не надо...

Никто не успел ответить Шерлоку.

Снизу донёсся резкий, дико дребезжащий звонок.

— Кто это может быть? — удивился доктор.

— Майкрофт, может быть? — высказала предположение Ирен.

— Невозможно, — возразил, оборачиваясь от окна, Шерлок. — Он был у нас в начале той недели. Такие частые визиты для него — это уж слишком. И так мы теперь каждый месяц видим его, а за всю прошлую мою жизнь в этой квартире я в ней только дважды видел Майкрофта, и то один раз он явился по важному делу. Да и не станет он звонок отрывать.

Внизу в это время послышалось испуганное восклицание миссис Хадсон, в затем по лестнице затарахтели чьи-то стремительные шаги, и в комнату влетел человек в распахнутом обтрёпанном пальто, покрытом снегом, в грязных разбитых ботинках и некоем подобие шляпы, надвинутой на самые глаза.

Чего ни повидала гостиная на Бейкер-стрит, но такой визит даже для неё был довольно оригинален.

Нежданный гость не задержался на пороге. Едва узрев Холмса, он ринулся к нему и выпачканными в грязи и в какой-то трухе руками отчаянно вцепился в отвороты его аристократического сюртука.

— Шерлок! — завопил он. — Слава богу, что я тебя застал! Кроме тебя, надеяться не на кого! Выручай, ради бога, не то я снова загремлю в каталажку, и на сей раз — ни за что!

— Это ещё что за явление? — ахнул Холмс, всмотревшись в красное, помятое лицо гостя. — Ринк! Откуда вы взялись? Здравствуйте.

— Здравствуй! То есть я хочу сказать, добрый вечер, сэр! Не думай, я не сбежал из Перта, будь он проклят... я просто вышел до срока. Гилмор добился сокращения срока на год для всех, кто помог ему выпутаться из той истории с золотишком. А что? Год свободы мне нелишний, а сдать Лойда — не грех. Сволочь он и дрянь!

— Тихо ты! — подал голос, подходя сзади к маленькому Ринку, лорд Уордингтон. — Здесь дамы — выбирай выражения, приятель.

— Простите, сэр! — Ринк обернулся, и его взгляд упёрся в сияющую фрачную машинку. — У вас тут ужин, а я и не заметил. Простите, СЭР!

— Я не сэр, я — милорд, — возразил герцог. — Но ты, свинья этакая, мог бы называть меня по старой памяти и просто «Джони».

— Ринк вскинул глаза и застыл на месте.

— Что же я, одурел, что ли? Джон Клей?

— А ты думал, кто? — лорд Джон засмеялся. — Я-то тебя сразу узнал, хотя ты и не в самом лучшем виде. Леди Лора, это мой бывший товарищ по заключению Эдвард Ринк. Ринк, это моя жена.

— К чести леди Лоры, она не показала своего потрясения. Молодая женщина спокойно вышла из-за стола и протянула руку бывшему каторжнику, однако тот испуганно попятился:

— Что вы, миледи, что вы, у меня руки чёрт-те в чём... Я сперва в телеге какой-то ехал, потом по городу переулками пробирался, через крыши лез. У меня фараоны на хвосте!

— Значит, едва вышел на волю, как сразу за старое? — со вздохом спросил герцог. — А бросить не хочешь ли? И если уж не бросаешь, так зачем же сразу и попадаться?

— Клянусь, я как раз решил бросить! Я бросил! — чуть ли не со слезами воскликнул Ринк. — Ведь только вернулся в родные места. Тётку свою разыскал. Она меня приняла, слова худого не сказала. Думал, поживу у неё, работу себе найду. Я же ведь прежде много чему обучался — столярничать умею, в кузнице работать. Размечтался!

А тут подонок какой-то у вдовы Ломборн обчистил родовой особняк. Гобелены какие-то стянул и столового серебра тысячи на четыре. Я ж раньше тоже по особнякам... Ну, инспектор Брэдли из Суссекса сразу и решил, что раз я объявился, то и работа, стало быть, моя. А я ведь уж было устроился в столярную мастерскую, я ведь уже и забыть хотел про свою собачью жизнь. Не веришь, Джони? Да вот тебе крест! Шерлок! То есть мистер Холмс! Ну, что ж это такое?! Спасибо, предупредили меня. Я и помчался. Подумал, что, кроме тебя... вас... А не то меня опять на каторгу и уж не на шесть лет!

— Тихо, тихо, не тараторьте! — прервал Шерлок Холмс и решительно схватил Ринка за руку, чтобы прервать поток его красноречия. — Я должен знать все подробности, выслушать всё по порядку. Садитесь. Выпейте глоток вина, не то вы так и трясётесь, съешьте что-нибудь и рассказывайте. Миссис Хадсон! Пожалуйста, ещё один прибор! А гости меня извинят.

— Извиним! — вскричал лорд Джон. — И даже сами охотно послушаем.

— Шерлок... Я тебе испортил рождественский ужин! — подавленно произнёс бывший каторжник, только теперь заметив богатое убранство стола.

— Не вы первый, не вы последний! — Шерлок улыбнулся и знакомым всем присутствующим довольным жестом потёр руки. — В конце концов, я начинал уже скучать: неделю ничего интересного. Уотсон будет рад, Ирен тоже. А что касается Джона, то ему как будущему профессору юриспруденции это будет только на руку. Остаётся леди Лора. Вам, миледи, не будет скучно?

— Что вы! — герцогиня даже покраснела. — Я всем смогу рассказывать, что своими глазами видела Шерлока Холмса за работой.

— Тогда начнём! — и Холмс решительно придвинул к столу своё любимое глубокое кресло, покрытое полосатым пледом.

И гостиная на Бейкер-стрит, против обыкновения, ярко освещённая и полная гостей, выслушала ещё одну невероятную и трагическую историю о совершённой несправедливости. Выслушала невозмутимо, ибо стены её привыкли ко всему.

Примечания

1

Джон Клей — герой рассказа А. Конан-Дойла «Союз рыжих». Гениальный вор и суперизобретательный мошенник. Действие рассказа происходит в 1890 году, то есть за шесть лет до описываемых событий.

(обратно)

2

Имя полковника Себастьяна Морана известно по рассказу А. Конан Дойла «Пустой дом». Моран был одним из ближайших сподвижников Мориарти и пытался уже после смерти последнего убить Холмса.

(обратно)

Оглавление

  • Часть первая ДЖОН КЛЕЙ
  •   ГЛАВА 1
  •   ГЛАВА 2
  •   ГЛАВА 3
  •   ГЛАВА 4
  •   ГЛАВА 5
  • Часть вторая ИРЕН
  •   ГЛАВА 1
  •   ГЛАВА 2
  •   ГЛАВА 3
  •   ГЛАВА 4
  • Часть третья «ГЛАЗА ВЕНЕРЫ»
  •   ГЛАВА 1
  •   ГЛАВА 2
  •   ГЛАВА 3
  •   ГЛАВА 4
  •   ГЛАВА 5
  • Часть четвёртая БЕЗВЫХОДНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ
  •   ГЛАВА 1
  •   ГЛАВА 2
  •   ГЛАВА 3
  •   ГЛАВА 4
  • Часть пятая ОТКРЫТИЯ ГЕРБЕРТА ЛАЙЛА
  •   ГЛАВА 1
  •   ГЛАВА 2
  •   ГЛАВА 3
  •   ГЛАВА 4
  •   ГЛАВА 5
  • Часть шестая БЕГЛЕЦЫ
  •   ГЛАВА 1
  •   ГЛАВА 2
  •   ГЛАВА 3
  •   ГЛАВА 4
  •   ГЛАВА 5
  •   ГЛАВА 6
  • Часть седьмая КОНЕЦ РАССЛЕДОВАНИЯ
  •   ГЛАВА 1
  •   ГЛАВА 2
  •   ГЛАВА 3
  •   ГЛАВА 4
  •   ГЛАВА 5
  • Часть восьмая ЭТА ЖЕНЩИНА
  •   ГЛАВА 1
  •   ГЛАВА 2
  •   ГЛАВА 3
  • Эпилог
  • *** Примечания ***