Сорок апрельских дней [Сергей Савенков] (fb2) читать онлайн

Сорок апрельских дней

Фаза первая: "Зеркало". День 1. "Станция"

«Нам завещал Спаситель „быть, как дети“.

Одно с тех пор нам удалось на свете:

От образца отделаться; добиться,

Чтоб... сами дети — не были „как дети“!»

Н. Матвеева

«...если свет, который в тебе, — тьма, то какова же тьма?»

Евангелие от Матфея 6:23

Котёнок выпускает когти, и они впиваются в руку. От девчонки исходит запах кислятины... И воздух уже не прозрачен, он тоже воняет. В небе клубятся зловещие чёрные тучи. Тихо шурша, оседает тяжёлая пыль.

Стараюсь не думать о том, сколько в этих острых крупинках активных частиц. Дозиметр я отключил. Теперь на дисплее щёлкают цифры — расстояние до входа: 1543, 1542, 154...

Я чувствую, что не только не устаю, но шагать становится легче.

Девчонка! Она опирается на меня всё меньше и меньше.

Будто услышав мысли, она отстраняется:

— Кирилл! Я дальше сама. Мне уже лучше, только кружится голова.

Я осторожно её отпускаю и стою рядом, пока она делает первые самостоятельные шаги.

— Кирилл, всё нормально, пошли!

На всякий случай, беру её руку.

Какая горячая!

Под ногами хрустит белёсая пыль, вдалеке полыхают зарницы, и до ушей доносится рокот.

Грохочет всё ближе. Молнии режут небо на части, бьют в деревья и скалы.

В пыль падают первые капли. Следующие плюхаются на нас — огромные и тяжёлые. По лицам течёт чёрная маслянистая жидкость, на дождевую воду похожая меньше всего.

Когда дозиметр выключен, жить не так страшно. Поглощённую дозу посмотрим потом...

Ни светло, ни темно — словно обычный пасмурный день. Лес покрыт пеплом, при малейшем дуновении слетающим вниз.

Первым делом смотрю на дозиметр.

15 Грей!

В носу щекочет, и на дисплей капают алые капли.

— Кир... У меня кровь...

Я оборачиваюсь. Сзади стоит перепуганная девчонка.

Что у неё с лицом! Опухло оно не от сна!

— Вот... — она показывает на промокшие шорты. На ноги, залитые кровью.

— Снимай!

— Нет, ты чего! — она стоит, покраснев и насупившись. Смотрит, как на врага. И я понимаю: она не ошибается, это я во всём виноват...

Кир вздрогнул и распахнул глаза. Он сидел, свесив ноги, на арке. От нижней губы до штанины тянулась нитка слюны.

«Снова дурацкие сны!»

Он вытер рот рукавом и угрюмо уставился вдаль.

В тёплом весеннем воздухе разлилось благоухание цветущей степи. К берегу медленно катились тяжёлые волны. Внизу, под обрывом, шумел прибой.

Раньше Кир приходил на Станцию Гипермаяка каждый день: встретить рассвет, проводить закат. Изредка — днём, после обеда.

В последнее время, он просто не уходил.

Гипермаяки моментально перемещали корабли на тысячи световых лет и обеспечивали такую же быструю связь. Помогали кораблям, использующим для полёта двигатель искривления, ориентироваться в пространстве. Но главное, Гипермаяки, а точнее — сеть их нейрокомпьютеров, непостижимым образом связанных между собой, были той силой, что контролировала Галактику.

На Земле руководить было некем: по официальной статистике, население планеты состояло из Кирилла и его отца. Человечество давно переселилось в другие части Млечного Пути, а Земля стала опорным пунктом в сети контроля повстанцев, да циклопическим экспонатом. Раз в несколько лет прилетала экскурсионная группа: взглянуть на радиоактивные пустыни, руины городов, заваленные мусором берега — и поскорее убраться назад.

К тому же, подчинить мальчишку Маяк бы не смог — нейрочип имплантировали только на совершеннолетие, и для такой операции нужно было сначала убраться с Земли.

Маяк был не нужен, и Станция превратилась бы в бесформенное нагромождение бетона, ржавого металла и рассыпающегося под неумолимым южным солнцем белого пластика — умей Маяки умирать.

Кир закинул ноги обратно и осторожно поднялся. Сегодня форма арки была неплохой. Выпадали дни, когда на середину было не пройти — вылезшие наросты преграждали путь. А случалось, на арке невозможно было сидеть из-за чересчур крутого изгиба.

Даже на высоте ветер был слабый, но налетавшие время от времени порывы заставляли шагать внимательно и неспешно. Далеко внизу, под отвесным обрывом, шумел прибой.

«Так, осторожно...»

Шаг, другой...

«А почему, собственно, осторожно? — мелькнула вдруг злая мысль. — Мне разве не всё равно?»

Мальчишка дошёл до конца арки. Развернувшись к океану и ветру спиной, начал спуск по одной из опор, ловко хватаясь за ажурные конструкции из тёплого молочно-белого материала. Отсюда, с высоты тридцатиэтажного дома, была видна вся Станция. Но Кир не особенно любовался — хоть мягкая подошва кроссовок и не скользила, нужно было смотреть, куда ставишь ноги.

Кир обожал свободу, высоту и открытый простор, поэтому почти ежедневно забирался на одну из четырёх арок Гипермаяка. Эта — южная, ближайшая к обрыву, из-за открывающегося с неё вида, была у него любимой.

Когда до поверхности оставалось метра три, он прыгнул — лишь для того, чтобы что-то почувствовать...

Земля ударила по ногам. Кир распрямился и потряс ногами, с шумом втягивая воздух сквозь зубы.

Было больно. Но, как-то не так. Не по-настоящему.

Кир обернулся.

По океанской глади растеклось расплавленное золото солнца. Слепящий свет и мириады жарких сполохов, заполнивших все пространство вокруг — до конца, до неразличимого горизонта. Ни тени движения, ни криков птиц — ничего.

Кир постоял, прислушиваясь к тому, как мягкие потоки тёплого, солёного бриза едва уловимо треплют кончики волос, изо всех сил пытаясь ощутить хоть малейшую связь с окружающим миром...

Увы! Робкая попытка вновь провалилась. Тут, на обрыве — стоял он, а там — далеко-далеко, словно нарисованная на плоском холсте — переливалась, играла разноцветием красок, жизнь.

Лишь резь в глазах, да головокружение. Ни глубины, ни наполненности, ни чувств... А как хотелось бы вобрать в себя небо, солнце и воду!

Кир ощущал себя пойманным в тройную ловушку.

Во-первых, в ловушку тела. Рассудок подсказывал, что «Кирилл» — и есть это самое тело. Но воспринимал ноги, живот и вечно маячивший перед глазами кончик носа, как нечто отдельное, заявляя: «Если я что-то вижу, то это — не я. Ощутить самого себя невозможно!»

Во-вторых, в ловушку планеты. Огромной — когда-то на ней обитали миллиарды людей. Но за ненадобностью, на Станции не имелось транспортных средств, и в распоряжении мальчишки был только окаймлённый горами участок степи. Немаленький, шестьдесят на шестьдесят километров. На нём уместились развалины древней столицы — связанные магистралью маглева с полузатопленными руинами астропорта, сотни покосившихся ветряков и Гипермаяк. Но всё же, он был с трёх сторон ограничен горами, а с оставшейся — океаном.

И, в-третьих, в ловушку Вселенной. Именно так, как бы странно не звучало подобное заявление! Ведь ощутить Вселенную целиком невозможно, в поле зрения всегда только маленькая локация. Даже если переместишься на другой континент или иную планету: всё равно, вокруг будет только она — ограниченная чувствами небольшая тюрьма, но наполненная другими людьми и предметами, будто ты остался на месте, а мир сменил декорации...

Пустота. Тоска и пустота.

И одиночество...

Вдруг, узор солнечных бликов на поверхности океана изменился, превратившись в... чьё-то лицо.

Наваждение тут же исчезло.

Кир вглядывался в огненную гладь, пока не почувствовал, как влага бежит по щекам... Но вода оставалась всего лишь водой.

Он вздохнул и по белой бетонной дорожке зашагал к центру Станции.

Справа, загораживая бухту и домик смотрителя, опутанное паутиной труб и рассеивателей тепла, высилось здание Преобразователя.

Слева расстилалось поле, заполненное тысячами красных многогранников — будто великан опрокинул мешок, рассыпав детали конструктора. Они образовывали сложный, сходящийся к центру кольцевой узор. Изредка рисунок менялся: фигуры теряли форму, перетекали одна в другую — куб превращался в октаэдр, додекаэдр становился икосаэдром. В воздухе висел низкий электрический гул.

В небе над полем реял огромный парус, сотканный из множества чёрных вытянутых в высоту треугольников. Их расположение менялось в зависимости от узора внизу.

Кир был поражён, впервые увидев это гигантское, чёрное пламя, трепещущее в небесах. На резонный вопрос: «Для чего?», отец заявил:

— Расскажу через пару лет. Ты даже в квантовой физике путаешься! Давай-ка повторим цепочку Боголюбова!

Они долго чертили палкой закорючки в пыли. С тех пор вопросов о Станции Кир не задавал...

Бесполезные исполинские конструкции подавляли. Когда-то Кир лазал по территории, представляя себя диверсантом. Ходить на Станцию отец запрещал, только как удержаться? Разве змей-искуситель — пытливый мальчишеский ум, позволит наслаждаться покоем у отчего дома?

Гулять в чудесном саду, вдыхать аромат цветущей степи и купаться в океане?

Скука!

Нарушив отцовский запрет, сын сбегал из сада, и преодолевая зной или холод, дождь или ветер, шагал по степи к Маяку.

Отец, благодаря сотням камер, видел всё, что происходит на Станции. Вернее, ему так казалось.

Кир проползал сквозь проёмы и залегал. Увидев, что камера отвернулась — срывался с места, пулей пересекая открытое пространство.

Прежде, незримое присутствие отца ощущалось всюду. Теперь всё было иначе. Потухшие глаза камер уныло таращились в землю. Отцовский сад дичал, зарастая травой...

Монотонно переставляя ноги, Кир добрёл до центра Станции. Здесь, на бетонной площадке, стоял небольшой чёрный куб — Гиперпространственный Излучатель, сердце Маяка.

Простой скучный куб. Он не светился и не гудел — стояла тишина, нарушаемая лишь свистом ветра в башнях накачки.

Вот они впечатляли! Куб окружали восемь прозрачных колонн, уходящих ввысь на три сотни метров.

Кир задрал голову. Башни светились мягким, почти не заметным в яркий день, алым светом. Возле колонн воздух дрожал, из-за чего их силуэт расплывался.

Вокруг летали мириады фиолетовых мошек. Конечно, это были не мошки — насекомых на Земле давно уже не было: в бесконечных войнах и экологических катастрофах выжили только растения — те, что могли обойтись без опыления насекомыми. Да в океане ещё теплилась жизнь — водоросли, моллюски и фитопланктон. На других планетах, использовав замороженные образцы земной фауны, люди создали искусственные экосистемы. Но, не здесь — Земля была никому не нужна.

Что за создания летали вокруг башен, не знал никто. Разумеется, отсутствие знаний о гиперпространстве не мешало человечеству его использовать.

Кирилл опустился на землю. Он всегда задерживался в центре Станции — сидел на растущей лишь в этом месте, невысокой мягкой траве и смотрел на башни накачки.

Молчаливый куб пугал. Чем именно, Кир не знал. Вероятно, обыденностью. Если бы он гудел и переливался горящими гранями, паря над землёй, то не вызвал бы страха — ведь, по мнению мальчишки, Гиперпространственный Излучатель должен выглядеть именно так. Но от хитрого куба, маскирующегося под обычный предмет, ждёшь любого подвоха!

Кир никогда не приближался к нему и не трогал. Он бы вообще обходил его стороной, но уж слишком красивы были колонны, подпиравшие небосвод. Глядя на них, мальчишка задавался вопросом: почему красота, так часто соседствует ужасом, будто они друг друга притягивают?

С другой стороны, жуткий куб не сделал ему ничего плохого...

Мысли прервал шорох. Реющий над степью парус начинал менять форму, приходить в соответствие изменившемуся узору внизу...

«А я ведь этот узор, я никогда и не видел! — подумал Кирилл. — Если смотреть сверху, с крыши Преобразователя — угол чересчур мал, а снизу — вообще ничего разглядеть невозможно».

Станцию Кир излазал вдоль и поперёк. А то, что было на самом виду, выходит, не замечал!

«Как же подняться на парус? Наверное, нужен какой-нибудь блок».

Что именно, Кир представлял весьма смутно. Но, на Станции проблемы всегда разрешались сами собой, стоило приложить хоть немного усилий.

Мальчишка встал и решительно направился в поле.

Потихоньку настроение улучшалось. Щекотала ноги трава, спину согревали нежаркие весенние лучи. А главное, теперь у Кирилла была цель.

Вверх! Вверх на парус!

На что он надеялся!

Теперь Кир удивлялся своей наивности.

«А ещё — сын учёного, победитель олимпиад! Всерьёз полагать, что над степью колышется парус, прикреплённый тросами к красным штуковинам, которые бегают по каким-нибудь рельсам! Как мне такое вообще взбрело в голову?»

Конечно, в действительности всё было иначе. Никаких рельсов в степи не нашлось. Зато в промоинах виднелись катушки, видимо генераторы поля.

Не зря его всегда так отталкивало это место! Похоже, сработало то, что учёные, за неимением лучших определений, зовут: «интуиция». Ещё неоткрытые органы чувств или животная осторожность, кто знает? Мальчишке приходилось прилагать нешуточные усилия, чтобы попросту не сбежать: казалось, что воздух дрожит, а волосы шевелятся от затопившего степь напряжения.

Многогранники парили в метре над землёй. Тросов к ним не крепилось, да и не за что было бы их зацепить, ведь грани безостановочно двигались. И не было паруса. Даже при неизменном направлении и силе ветра, никакие тряпки не стали бы парить над землёй. А вес тросов? Смех, да и только!

В небе висели треугольники из странного, поглощавшего свет, материала. Они меняли положение, повинуясь танцу многогранников. И только. Какая сила их связывала, оставалось неясным.

Идти среди сотен движущихся объектов было непросто. Давно надо было вернуться, но Кир всё шагал вперёд.

Зачем? Он не знал... Почему бы и нет? Ничем не хуже, чем сидеть часами на арке или валятся в кровати!

Глупое упрямство неминуемо ведёт к катастрофе, но изредка правила нуждаются в исключениях: в центре поля Кирилл обнаружил купол, из которого вверх тянулся туго натянутый леер.

Отлично!

Оставалось найти какой-нибудь электрический блок — и вперёд! Страха сорваться не было, сегодня на арке он добровольно едва не шагнул в пустоту. Только не факт, что на складе найдётся что-либо подходящее. А если найдётся, как он заберётся к тросу? Стенки купола были гладкими и скользкими, из вездесущего белого пластика.

Кир обошёл купол... Никаких удобненьких лесенок!

Рука сама собой полезла чесать затылок. Вот глупость: будто от такого массажа, мозг станет лучше работать!

Как же обидно! Протопать через всё поле, играя в догонялки с гудящими, будто рассерженные пчёлы, штуковинами — и зря!

Бросить затею вот так? Нет!

В отчаянии, мальчишка пошёл на второй круг. И сразу заметил чёрный кружок на девственной белой поверхности.

Подошёл, присмотрелся, потрогал рукой...

Среагировав на прикосновение, пластик поплыл, и на месте кружка появилась ниша с экраном, заполненном символами, а на поверхности стены возникли углубления-ступеньки. В нише лежал свёрток.

Трогать экран Кир не стал. Достал свёрток, раскрыл.

Да! То, что надо. Блок-подъёмник и подвесная система.

Комплект для облуживания «паруса»? Но зачем? Насколько Кир понимал, в персонале Маяк не нуждался.

И ещё... Он готов был поклясться, что во время первого обхода, не было никакого кружка на стене.

Или был?

Может, и был...

Закинув подвесную систему за спину, Кир взобрался на купол, продел ноги и руки в лямки, защёлкнул на тросе блок.

Экран-крохотуля, да три кнопки: пара оранжевых треугольников и квадрат, означающий, видимо: «СТОП» — вот всё нехитрое управление.

Внутренне собравшись, Кир надавил на оранжевый треугольник, и... ничего не произошло. Тогда он нажал повторно. Потом постучал по корпусу.

Ничего не изменилось, за исключением того, что Кир ощутил себя дураком.

«Веду себя, будто старик с барахлящим дрим-проектором! Мозг-лентяй всегда выбирает примитивные, не затратные решения. Только если они не срабатывают, начинает работать на всю».

Взяв себя в руки, Кир придирчиво осмотрел устройство.

Ну вот! Превосходство интеллектуального подхода налицо! Сбоку, в углублении, обнаружился выключатель.

Щёлкнув кнопкой, Кир вновь надавил треугольник. Мелко завибрировав, блок потащил мальчишку наверх.

Земля осталась внизу. Лишь ветер, да шорохи «паруса».

Кир поднял голову. Трос терялся в чёрном облаке. Ещё чуть-чуть, и масса шуршащих, движущихся кусков, окружит со всех сторон.

Что там, наверху? Наверняка, ничего страшного. Может, площадка для обслуживания. Не для самоубийц ведь предназначался лежащий в нише комплект!

Он взглянул вниз. Высоты хватало, чтобы увидеть всё поле, а многогранники сливались в цельный рисунок.

И что? Узор и узор, как в калейдоскопе. Сложнейшие переливы, метаморфозы. Красиво, и только!

Сказать, что Кир разочаровался, значило не сказать ничего. Исчезла цель, смысл. Осталась тоска и безысходное одиночество.

«А пошло оно всё! Отцепится и лететь, лететь вниз, кувыркаясь в воздухе...»

Монотонное урчание блока сменило тональность и стало прерывистым. Стропы задёргало. Блок захрипел, застыл, и заскользил вниз.

Скорость росла. Противно заныло внизу живота.

Когда урчание блока превратилось в режущий уши визг, Кирилла поглотил животныйбезудержный страх. Мальчишка не пытался спастись, не пробовал даже нажать на «СТОП» — он лишь безвольно болтался в стропах.

Но это была только видимость. Организм действовал. Выбрасывались гормоны, пульс всё учащался. Кровь отхлынула от лобных долей, выключились ненужные медлительные механизмы самосознания. Больше не было никакого «Кирилла», осталось нацеленное на выживание тело.

Тело таращилось вниз, на поле. Что оно надеялось там увидеть, навсегда останется тайной. Наверняка не огромнейшее лицо, на мгновенье мелькнувшее в переливах узора!

Раздался резкий, как выстрел, щелчок. Скорость спуска начала уменьшаться.

Исчезло инстинктивное забытьё, и появился Кирилл — телу вновь нужен был интеллект и самосознание.

Блок застыл. На экране возникли буквы: «АВАРИЯ! Разблокируйте устройство».

Разблокировать? Как? На такой высоте, нажимать все кнопки подряд желания не возникало.

Кир болтался над полем, не решаясь ничего предпринять — до тех пор, пока надпись на экране не изменилась.

«Устройство разблокировано».

Как всегда! Проблема решилась сама собой.

Куда же теперь? Вверх?

Кир посмотрел на блок-подъёмник. Из корпуса поднимался жёлтый дымок.

Нет уж, хватит исследований! Трясущимися руками он надавил кнопку «ВНИЗ»...

Свесив ноги в бездну, Кир сидел на окаймлявшем крышу Преобразователя парапете. Перед ним трепетало чёрное пламя «паруса», а правее и значительно дальше, над куполом реактора вспыхивало его уменьшенное отражение. Не чувствуя вкуса, мальчишка жевал питательную кашу из банки — из-за авантюр обед вышел весьма запоздалым.

Время от времени накатывал страх, и ложка скользила мимо...

С тех пор, как Кирилл остался один, он опасался момента, когда не получится больше верить рассудку. Похоже, не зря — на это указывали мерещившиеся повсюду лица.

Видеть привычное в непривычном, пытаться свести незнакомые формы к знакомым — неотъемлемое стремление здорового мозга. Разведчики не раз натыкались на «лица», высеченные в скалах «предтечами».

Только это не похоже на происходящее с ним. У него картина была идеальной, чёткой, подробной. Лицо какой-то девчонки — до боли знакомое, но раньше не виденное.

Настораживали моменты, в которые оно появлялось — в те, когда он находился на грани. Если рассуждать романтически — девчонка спасала от смерти. Если использовать логику — в те секунды сознание было отключено, и бессознательное чудило по полной.

Не было причин сомневаться, что это проделки сдуревшего от одиночества и однообразия мозга. Девочки в океанах не водятся...

«Бежать! Срочно! В последний раз выйти на связь — не отсюда, из дома. А завтра — хватать рюкзак и валить с этой Станции. Иначе, я просто рехнусь!»

Как всегда, банка отправилась вниз. За ночь исчезнет... Следом за ней, по приделанной к стене сияющей нержавеющей лесенке, спустился и Кир. Ушло на это почти пятнадцать минут.

«Ну и бред! Маяк мгновенно перемещает корабли на тысячи светолет, а я ползу по дурацким ступенькам! С другой стороны, хорошо, что хоть лесенки есть!»

Миновав радиаторы, куб и башни накачки, он вышел на антенное поле и очутился в игрушечном Египте — поле было утыкано белыми пятиметровыми пирамидками. Между ними стояли антенны другого типа: сделанные из трубок, свернувшихся в клубки, способные запутать опытного тополога. И, как в любом другом месте Станции, иглы громоотводов царапали небо.

Здесь было здорово: ни электрического гула, как на поле многогранников, ни шума воды и пара, как в реакторной зоне. Лишь резкий запах разогретых солнцем трав, да шорохи ветра...

Кир пересёк бирюзовый океан цветущего льна и уткнулся в полутораметровый забор — компромисс между инструкциями, чётко указывавшими на необходимость ограждения режимного объекта и отсутствием на планете людей. Когда-то, сверху крепилась колючая лента. Теперь только жалкие остатки колечек пружинками свисали с забора.

Привычно преодолев препятствие и прошагав по усыпанному маками полю, Кир очутился на потрескавшейся бетонке, соединявшей центральные ворота Станции и домик смотрителя, видневшийся вдалеке. Из-за излучения, нельзя было жить ближе трёх километров от Станции.

Кир зашагал по бетону, розовому в закатных лучах. Чтобы стряхнуть липкий страх, мальчишка воображал, что он — взмывающий звездолёт, трещинки в бетоне — реки, а трава — густые леса. Было немножечко стыдно заниматься такой ерундой, когда в начале июня тебе уже стукнет шестнадцать — а значит, ты без двух месяцев взрослый. С другой стороны, никто ведь не видит...

Перед ним маячила пара проблем. Первая — сводящее с ума одиночество. Вторая, весьма деликатная, похоже была следствием первой. Ему не верилось, что Вселенная действительно существует.

Когда Кир подходил к дому, на ещё светлом небе загорелись первые звёзды. Он шагал отвернувшись, чтобы не видеть Луну — при взгляде на жёлтый обгрызенный диск захлёстывала тоска.

Обычно, в этот час Кир сидел на какой-нибудь арке или на крыше Преобразователя — это слегка успокаивало. Здесь, на ведущей ко входу дорожке, возле клёнов и просевшего неприметного холмика, потели ладони.

Он ни за что бы сюда не пришёл, припасы и нужные вещи были на Станции. Там же, в Логове на крыше Преобразователя, был ноутбук с доступом в Сеть. Кроме того, Маяк мог создать что угодно — разумеется, если хотел.

Но... Кир не мог не прийти, от отчаяния он был готов на любые безумства...

Типовой дом: белый пластик, огромные окна и острые грани.

Кир прошёл сквозь вспыхнувшее на миг силовое поле и осознал — что-то не так. Вроде бы, всё привычно: бело-зелёная мебель, кухонные агрегаты, неубранная посуда. В то же время, он готов был поклясться, что входит сюда в первый раз.

«Абсурд! Я прожил в этом доме полгода!»

Чтобы прогнать наваждение, Кир попробовал вспомнить первое, до чего смог дотянуться мысленный взор...

Яхта... Свесив ладонь, он лежит на борту, тщетно пытаясь схватить гребни волн — мягкие и неуловимые, как шерсть приходящих во сне овечек. Папа крутит штурвал, будто отважный пират.

Прекрасный день перетекает в восхитительный вечер. Поставив яхту в эллинг, они набирают в теплице овощей и устраиваются на террасе. Ужинают, а после — долго сидят, потягивая свежий сок из высоких запотевших бокалов. Смотрят сквозь узкие щёлочки прищуренных глаз, как солнце, не сумев удержаться на небосводе, соскальзывает на острые горные пики...

Самый первый их день на Земле. Кир видел его предельно отчётливо, словно он был вчера. Но, в то же время казалось, что он вспоминает всё это впервые.

Странно... Неужто за год, ему ни разу не захотелось припомнить столь дивный день — то время, когда отец ещё не ушёл с головой в работу?

Кир был настолько ошеломлён, что не пошёл к терминалу. Вместо этого он побродил по первому этажу, задумчиво пнул валявшуюся на полу статуэтку, зашёл в оранжерею и вернулся на кухню.

Всё было чужим. Будто надел на себя чей-то ношеный свитер.

Кир нашёл на кухне пачку галет и заварил травяной чай. Долго сидел за столом, разгрызая галеты и растягивая ароматный напиток. Когда кружка опустела, Кир вышел на улицу.

Сумрак... И клёны... Ощущая себя дураком, он вернулся на кухню и вновь заварил чай.

Пить не хотелось... Кир выплеснул чай в раковину. К потолку взметнулось облако ароматного пара.

Невозможно было тут находится и не было сил быть собой. Есть, пить, думать и разговаривать с похожими на андроидов «официальными лицами».

В отчаянии, Кир швырнул кружкой в окно. Небьющаяся кружка отскочила от противоударного стекла и покатилась по полу.

Ощущение нереальности происходящего усилилось.

За чёрным окном качали чёрными ветками клёны.

Обогнув бурое пятно возле лестницы, Кир поднялся наверх. Вошёл в зал, усыпанный хрустящими под ногами обломками нелегальной и редкой аппаратуры. Уселся на стул, машинально поправив причёску, и надавил кнопку включения на терминале спецсвязи — монолитном, небьющимся, неразборном...

Спустя час Кир отключил терминал, твёрдо решив больше никогда его не включать. И вспомнил, что уже принимал такое решение.

«Кир, пойми: Маяк не считает рациональным перемещение к Земле пустого лайнера, рассчитанного на тысячи человек и миллионы тонн груза! Нужно ждать попутный корабль с двигателем искривления. Не волнуйся, таких кораблей сотни тысяч: военные, детские, специальные! Пока что, в твоём районе им нечего делать. Но как только...»

Топать сюда не было смысла. Он мог выйти на связь с ноутбука, это ничего бы не поменяло. Но ему Кир не верил: ни изображениям на экране, ни пляшущим в воздухе голограммам. Он не верил уже ничему. Мальчишке казалось, что сначала нужно сбежать за пределы Станции — лживой, постоянно меняющей формы, а уж оказавшись в «настоящей реальности», связаться с людьми.

Вот только работой этого терминала управляет Маяк. Как управляет и всём остальным: научными исследованиями, добычей ресурсов, транспортом, киберзаводами, «умными домами», телефонами, а через нейрочипы — людьми.

Маяк всюду. Не получится выбраться за пределы.

Дрожа и задыхаясь, Кир вышел на улицу.

Клёны...

Ноги подкосились. Он сел на дорожку и, больше не сдерживаясь, зарыдал. В голове наперебой продолжали звучать голоса...

«Кир, пойми...»

«Кир, не волнуйся...»

«Кир, корабль прилетит со дня на день...»

Сочувственные интонации, тёплые взгляды. Осенью он им верил... Полгода одиночества, полгода рассказов о том, что вот-вот его заберут...

Незачем было вставать, незачем что-то делать, куда-то идти.

Но оставаться здесь было хуже.

Мальчишка поднялся, развёз по лицу рукавом сопли и слёзы, и, ориентируясь на кроваво-красные заградительные огни, побрёл сквозь ночную степь обратно на Станцию.

День 2. "Девочка, которая не видела снов"

Кир распахнул глаза. В светлеющем небе, среди бликов от прозрачного купола Логова, сияла яркая белая точка.

Венера, притворяющаяся звездой планета-обманщица. Его единственный друг.

Обычно рассветные лучи рассеивали тоску, и Кир ощущал облегчение. Но, не сегодня...

Всю ночь ему снилась девчонка. Та самая, то лицо. Противная, высокомерная и заносчивая.

Однако, не в том было дело. С характером персонажа, которого выдумал дремлющий мозг-предатель, Кирилл бы смирился. В школе, где он когда-то учился, подобных девчонок было полно.

Проблема была в другом — в чувстве, которое она вызывала. Странном, ранее не испытанном... Будто, сделав рогатку, выстрелил в птицу — и нежданно попал. В мыслях не было причинять кому-либо вред, да поддался всеобщему сумасшествию. А птица упала камнем в сугроб, и сколько ни держи её в тёплых ладонях, уже не взлетит. Вернувшись домой, упал на кровать, стараясь забыть — всё забыть... Наутро — лёгонький стук по стеклу. Подошёл, а там жертва, с вытекшим глазом и свёрнутой вбок головой, словно бы укоряет: «Мальчишка, зачем ты закрыл окно! Тут, где я теперь — холодно, холодно, холодно... Впусти, отогрей, мне нужно опять стать живой!»

«А это ведь вовсе не чувство, — догадался Кирилл. — И это я видел во сне!»

Девчонок, пусть даже противных, Кир не убивал. Он себя знал и не сомневался. Если бы на него, вооружённого пистолетом, кинулись бы с ножом, он не спустил бы курок.

Каких там девчонок! Кир не стрелял даже в птицу — обычного геноморфа! И рогаток не имел отродясь, за что в школе к нему приклеилась кличка «ботаник». Но чувство, что невинный убит, и сделал это именно он, не проходило.

Оставалось лишь удивляться выходкам бессознательного, да сладкой чайной горечью глушить горечь внутри.

Девчонка носила странное имя: «Эй...», «Эй...» Кир где-то читал, что если человеку, пытающемуся вспомнить слово, кажется, что оно начинается с «Эй», то это «Эй» — в середине. Но мудрый автор позабыл написать, какой тогда первый слог, и как же, в конце-то концов, узнать имя!

Ну и плевать! Очень надо вспоминать имена пригрезившихся девчонок!

Вот только... Девчонка была противной, вне всяких сомнений. Но, вместе с тем — притягательной. Не сексуально, а как-то иначе. Чего стоили только глаза: синие, яркие. Огромные, будто небо. Глубокие, словно озеро. У настоящих людей таких не бывает!

Сны имеют одно неприятное свойство: когда в них поверишь, а это произойдёт непременно, они станут новой реальностью. Вчера Кир знать не знал никаких глазастых девчонок, а сегодня уже не мог твёрдо сказать, встречал он когда-нибудь эту «Эй...» или нет.

Может, встречал.

Он стоял в нерешительности у южной арки. Сегодняшний ветер был крепким, опасным. Из тех, что приносят проблемы и забирают жизнь.

Плевать! Нужно встретить на Станции последний рассвет, натолкать в рюкзак сколько возможно провизии, а потом... Кто знает?

Он начал подъём.

Лезть было тяжко. Руки тряслись, порывы ветра прижимали к опоре, разметавшиеся волосы лезли в глаза. На середине Кир ошибся с постановкой ноги, сорвался и повис на руках. Пришлось отдыхать — сидя, обняв руками опору и сунув ноги в переплетение балок.

Но всё обошлось. Проклиная собственное упрямство, Кир вцепился в выступы на своде арки, закинул ногу, подтянул тело и поднялся на четвереньки. Встал на дрожащие ноги и остолбенел.

Спустив ноги в пропасть, на его излюбленном месте сидела девчонка.

На вид лет тринадцать. Короткое, до шеи, каре — ветер трепал непослушную чёлку. Кончики ушей с лоскутками слезающей кожи, торчали из-под соломенных выгоревших волос. Вздёрнутый нос усеивали звёзды веснушек, бёдра и плечи покрывали царапинки от коготков. Загорелую кожу оттенял белый топ, шорты и гольфы. На коленях пригрелся котёнок — белый, как облако. Сейчас о его цвете говорила лишь грива вокруг головы, да кисточка на хвосте: он был острижен до кожи.

Девчонка болтала ногами в белых кроссовках, что-то мурлыча под нос.

Одиночество одиночеством, но арку, Станцию и планету Кир считал своей нераздельной собственностью. Гостья настолько ему не понравилось, что он позабыл о том, что объявится ей попросту неоткуда.

Склонившись под порывами ветра, он подошёл вплотную к девчонке. Та сидела, таращась в бушующий океан, качая головой и дрыгая ногами, как будто в такт музыке. Гольфы оказались с рисунком: по худеньким ножкам девчонки бегали звери.

Кир дотронулся до исцарапанного плеча. Девочка вздрогнула и обернулась.

— Волны, словно барашки! Как белые стада!

Глаза! Они были в точности, как у ночной гостьи...

«А я-то считал, что таких не бывает!»

— Какие барашки?! Ты кто?!

— Эйприл, — и склонив голову вбок, добавила доверительно: — Сейчас ведь апрель! А это — пушистое белое Облако! — она погладила котёнка по розовой голой спине и усадила рядом с собой. Потом, закинула ноги на арку и поднялась. Тонкие, приклеенные к стенкам ушных каналов нитки наушников, блеснули на солнце.

«Так вот, почему она, не заметив моего приближения, ногами болтала!»

Её голова едва доставала ему до груди. На топе чёрным маркером был выведен одуванчик.

«Ну и кроха! Совсем ребёнок!»

Девчонка, задрав голову, таращилась на него снизу вверх, но ничуть не смущалась. Придирчиво осмотрела торчащие скулы, острый подбородок и серую чёлку. Вгляделась в глаза — непроглядные, как самая тёмная ночь.

— Откуда ты тут взялась?

— Оттуда же, откуда и все остальные — из пустоты! — заявила музыкальная гостья. — Час назад появилась. Не здесь, на кубе, — она махнула рукой на центр Станции.

— Откуда? — изумлённо спросил Кир. Злость уступала место растерянности — до него начала доходить невозможность всей ситуации.

— Вот откуда ты взялся? — вопросом ответила девочка. — Из ниоткуда! Тебя не было, не было, а потом раз — и есть! — для убедительности она хлопнула в ладоши. — Со всеми ведь так...

Откуда он появился, Кир знал в подробностях, эту тему проходили лет шесть назад. Совсем не из пустоты! Он попытался объяснить это гостье...

— Ну ты и нудный! Тошнотик какой-то! — нагло прервала Эйприл. — Маяк меня проявил! Из пустоты! — щёки раскраснелись, а в голосе чувствовалось раздражение.

— Ладно-ладно, остынь! Проявил, так проявил! — Кир понял, что глупо спорить на такой высоте с полоумной девчонкой. — Тебе сколько лет?

— Лет? Ты тупой? Вчера меня ещё не было! — она вновь начала выходить из себя.

— Ты понимаешь, что я имею в виду!

— Биологический возраст этого тела? — Эйприл наклонилась и поправила сползшие звериные гольфы.

Кир немножко опешил.

— Ну, да...

— Формально — час. А ответ, который ты хотел получить — шестнадцать.

— Шестнадцать? Хорош заливать! Четырнадцать — максимум!

— Хочешь сказать, мне не час, а сорок минут? — расхохоталась девчонка. Излишне кокетничая и поправляя шортики, замурчала: — Значит, я для тебя недостаточно взрослая?

Кир смотрел в таращившиеся на него снизу глазёнки и злился...

«Это даже не подросток! Ребёнок, нагло заявляющий, что они одного возраста!»

Кирилл уже считал себя взрослым, и подростки его раздражали: неприкрытой животной озабоченностью, наглостью, глупостью, эгоистичностью и производимым шумом. Тем, что считали себя опытней старших — ничего, в сущности, о жизни не зная. Тем, что эти зверята пихались, краснея от вожделения, изредка впиваясь друг другу в глотки. А главное — тем, что не оставляли его в покое!

Впрочем, всё давно позади — все эти школы... Он один на планете... Вернее, вдвоём. И оставалось только надеяться, что гости не будут выскакивать из куба ежесекундно...

К детям Кир не относился никак, о них он просто не думал. Дети обитали в своей параллельной вселенной, и, в отличие от подростков, не беспокоили. Младшей сестры у него не было, а теперь, когда она вдруг объявилась, он осознал, что никогда её не хотел.

«Очень надо вытирать зелёные сопли, текущие из конопатого носа, и гоняться за глупым котёнком — всем известно, что они то и дело теряются!»

Девочка положила Кириллу на грудь малюсенькую ладошку, похлопала выгоревшими ресницами, и вдруг заявила — совсем другим тоном, с презрением и ненавистью:

— Ну и вали!

И с такой силой толкнула мальчишку, что тот, сделав два шага назад, зацепился за выступ, потерял равновесие, упал и заскользил в пустоту. Попробовал ухватится за наплыв пластика — тот вырвался, ударив по пальцам. За второй, за третий, четвёртый...

Разбитые пальцы наконец схватили наросты. Грудь лежала на арке, ноги — болтались. По белому пластику текла кровь.

Девчонка, не оборачиваясь, шла в направлении опоры. За ней важно следовал лысый котёнок.

— Можно подумать, ты росла и взрослела! Монстр! — крикнул Кир вслед, позабыв, что вообще ей не верит.

Эйприл посадила котёнка на плечо и стала спускаться.

Кир подтянулся, закинул ногу, выполз на арку и перевернулся на спину.

«Ну и тварь! Что я такого сказал?.. С другой стороны, сложно ждать адекватного поведения от человека, который всего час назад появился на свет. Особенно, если человек этот — вовсе не человек! Может, она и не злая, и убивать меня не собиралась... Не слишком-то здорово, остаться на планете на пару с врагом!»

По небесам проворно бежали редкие облака.

«Как она вообще сумеет спустится, в такой ветер? И как забралась, ещё и с котёнком?»

Кир лежал и пытался придумать, что делать. Любимое место освободилось, но сидеть на нём не было смысла. Надо было спускаться. С уходом Эйприл исчезло и раздражение. Он осознал, что вероятность того, что Маяк из пустоты проявляет девчонок, значительно меньше той, что лёгкие глюки перешли в полноценный бред. Пожалуй, в стопятьсот миллионов раз!

«Чтоб тебя! Не успел! Надо было убраться со Станции ещё вчера!»

Стоило признать, что организм, над которым нависла угроза самоуничтожения, проблему одиночества решил эффективно. Мысли о суициде исчезли.

Кир был уверен, что Эйприл, как и положено всякой воспитанной галлюцинации, дождётся хозяина внизу. Потому, взглянув пару раз на мельтешившее среди балок белое пятнышко, сконцентрировался на спуске. Глупо — разбиться из-за собственных глюков!

Эйприл оказалась галлюцинацией невоспитанной. Когда мальчишка спрыгнул на землю, её поблизости не было. Куда она ушла, он не видел.

«Где её искать на огромной Станции — два на два километра? Если перелезет забор и дойдёт по дороге до дома? В эллинге — затонувшая яхта, в гараже — изломанная машина. Они ей не помогут... А если пойдёт в столицу? Ищи девчонку потом! Хотя, что ей делать среди руин?»

С этими мыслями мальчишка домчался до куба.

Никого. Лишь шорохи ветра в башнях накачки...

«С крыши Преобразователя видна вся территория. Значит, туда!»

Обогнув исполинские чёрные радиаторы с подведёнными к ним трубами, Кир оказался перед лесенкой, змеящейся по стене.

«Вновь эта идиотская лестница!»

К счастью, за полгода мальчишка натренировался в подъёмах и спусках.

На крыше, запыхавшийся Кир обнаружил, что осматривать Станцию не придётся: и девочка, и котёнок сидели у Логова.

Едва не сорвавшись с арки, Кир жаждал задать Эйприл трёпку. Но, пока носился по Станции, злость улеглась.

— Это что? — кивнув на один из куполов, закрывающих вентиляционную шахту, спросила Эйприл. Он отличался от остальных прозрачными стенками.

— Моё Логово.

— Сам построил? — удивилась девчонка. — А вентиляция?

— Нет там шахты. А Логово создал Маяк. Он, по мере надобности, меняет конфигурацию — выращивает одни здания и убирает другие... Когда я сюда перебрался, на крыше несколько суток сидел. Дома мне быть неприятно. Очень... Логово и появилось. Хочешь взглянуть?

— Конечно! Возможно, ты не такой уж и скучный! — она поймала его настороженный взгляд. — Нет, я не лазала внутрь, пока тебя не было. Я очень тактичная!

Она разразилась смехом. Мысль о тактичности крайне её забавляла.

Так, смеясь, и вошла...

— Ого! Как ты это сюда затащил!

Внутри стоял шкаф, диван, раскладное кресло-кровать, тумбочка, пара стульев и стол. Всё было старым, деревянным, облезлым, и смотрелось тут, как телега внутри звездолёта. На вбитых в шкаф гвоздях висела одежда. Над ноутбуком, лежащим на крышке стола, переливалась голограмма с инфой из Сети. Рядом стояли банки саморазогревающихся консервов. В углу валялись какие-то ящики.

— Само появилось. В контейнерах — еда и вода. Не кончается...

— Любишь старую мебель?

— Не знаю... К ней тянет. Будто, в ней что-то есть... Считаешь, я странный?

— Нет. Наоборот, это здорово.

— Если честно, я ни за что бы не смог её выбросить!

— Может, ты и не очень плохой... — протянула девчонка.

— Плохой?

— Ты сразу мне не понравился! Нелюбовь с первого взгляда. Так бывает с людьми.

— С людьми? Никакой ты не человек! Монстр, порождённый Станцией или...

— Что это за «или»? Считаешь, меня создал твой мозг? Ну ты тупой! Разве у него хватит на это ресурсов? Я ведь в сто раз умнее тебя! Скорее уж ты моя выдумка!

Это было уже чересчур! Но что предпринять? Драться с такой шмакодявкой?

В растерянности, Кир опустился на краешек стула.

— Да-а-а... Очень вежливо! Расселся, а я, значит, стой? — Эйприл прошла мимо мальчишки, пнув стул ногой, и с размаху плюхнулась на диван.

Взлетело облако пыли.

Хохоча, как умалишённая, девчонка бросилась ловить ртом и руками пылинки, что звёздочками вспыхивали в пробившихся сквозь купол лучах. Котёнок прыгнул хозяйке на ноги и начал лизать ей живот. Эйприл не обращала на него никакого внимания.

«Кошмар...» — устало думал Кирилл, разглядывая гиперактивную гостью. После полугода одинокой размеренной жизни, ему казалось, что он оказался в дурдоме. До жути хотелось, чтобы вернулось вчера — и осталось навечно.

«Правильно она про меня говорит! Идиот! Как мог я мучится от одиночества? Это лучшее, что только бывает!»

Больше всего злило то, что бежал он за странной девчонкой не для того, чтобы молоть чепуху! Редкому гостю из пустоты следовало задать тысячу важных вопросов. Но, беседуя с Эйприл, не получалось контролировать разговор: выходками и пустой трепотнёй она уводила в сторону. Будто пытаешься ухватить ветер или волну!

Глядя на её выкрутасы, Кир вдруг заметил, что одуванчик на топе исчез.

«Фотокаталитическая ткань, — догадался он, — Самоочистка. Взошедшее Солнце стёрло рисунок».

— Ты, конечно, красавчик: худенький и белокожий. Чёлочка эта, опять же... И серенькие глаза... Такой себе вампирёныш, от которых малышня писает кипятком... Влюблялись, небось, девчонки?

— Случалось... — вырвалось у Кирилла само собой, хоть никто в него особенно не влюблялся.

«Малышня? А сама она кто?»

— Но я — не такая! Предпочитаю других! Чтобы заметно было, что личинка мужчины им когда-нибудь станет, — Эйприл критически осмотрела Кирилла и скривилась. — Это не про тебя! — она отвернулась — слегка театрально.

«Совсем сумасшедшая! Кого она может предпочитать, ведь никого и не видела!»

Тем временем Эйприл заметила натумбочке странный предмет — чёрный, как сгусток тьмы.

— Ого! Это ещё что за страшная хрень?

— Будильник. На самом деле, часы с истребителя. Крутая штукенция! Правда, военных я не слишком люблю...

— Какого ещё истребителя?

— Откуда мне знать? Они были тут, когда я впервые зашёл. Может, не с истребителя, а с бомбардировщика или штурмовика.

— А между ними есть разница? Скукотень! — пожав плечами, Эйприл поставила будильник обратно на тумбочку. — Ой, у тебя кровь! — она нахмурила бровки. — Где это ты ухитрился? Тебя Станция, что ли, не восстанавливает? Может хочет, чтобы я тебе помогла, и мы подружились? Есть аптечка?

— В шкафу... — буркнул Кирилл.

Эйприл открыла дверцу и сразу нашла нужный ящик.

«Понятно... Похоже, Маяк заложил в неё знания о Станции. Но, надо было спросить, устроить комедию!.. Или это способ быть вежливой?»

Нежные руки заботливо обработали ранки, а сверху набрызгали гель.

«Тёплые... Как человеческие. Нет, даже теплее».

— Ну, вот и всё!

«Заботливая, куда там! Сбросит такая тебя в океан, а потом удивится: „А куда подевался Кирилл?“ Стоп! Она так не сможет сказать, мы даже не познакомились!»

Кир улыбнулся, предельно благожелательно, как только умел, и протянул девочке руку.

— Спасибо. Я — Кир. Кирилл.

Она отмахнулась:

— Да знаю! Совсем бестолковое имя!

— Знаешь? Откуда?

— Я про тебя сразу всё знала. Ещё в тот момент, как очнулась на кубе.

— Всё? Абсолютно?! — ужаснулся Кирилл.

— Лишь то, что хранится в памяти Маяка.

«Но там — всё! Для сбора данных Маяки используют ГСН — Глобальную сеть наблюдения — квинтиллионы камер и сенсоров... Ведь... Ведь они даже в доме!»

Кир, покрывшись краской, уставился в пол.

— Глупый! Не бойся! — девочка расхохоталась и ободряюще потрепала его по затылку, как провинившееся животное. — Думаешь, твои тайны способны кого-то шокировать? Веришь, что сумел сделать что-то, чего не делал никто? Считаешь себя настолько особенным?

— Вряд ли, — помолчав, признал Кир. Он даже не знал, обижаться ему на её слова или нет.

Эйприл плюхнулась назад на диван и сообщила из облака пыли:

— К тому же, я не подробности знаю, а в общих чертах!

От сердца отлегло. Ещё не хватало, чтобы кто-то знал каждую мелочь твоей жизни! Тем более, такая девчонка!

— Мне кажется, я всё на свете знаю. Про Вселенную, про людей и про Станцию. Но не только, — она скорчила загадочную гримаску. — Когда мне нужна информация, она — бац, и уже в голове! — Эйприл с размаху хлопнула себя по лбу. Котёнок подпрыгнул.

— Про Станцию? — Кир задумался. — Скажи, а зачем чёрный «парус» над полем?

Малышка строго, по-родительски, взглянула в ответ.

— Опять хочешь формулы выводить?

У Кирилла вспыхнули щёки.

«Она знает и это! А говорила: в общих чертах!»

— Ну, ответишь ты или нет?!

Эйприл смешно сморщила лобик и засопела... Прошла минута.

— Похоже, я знаю не всё — неохотно признала она, и добавила: — Но уж побольше тебя!

Совершенно надувшись, она хмуро смотрела с дивана. Видно, ей больше всего на свете не хотелось быть обычной скучной девчонкой. Даже котёнок, своими маленькими глазёнками, пялился на Кирилла, как на врага.

Мальчишка решил не накалять обстановку.

— А имя моё чем не нравится?

— Так не называют людей! И геноморфов не называют! Имя должно что-то значить: Солнце, Ветер, или вот Облако! — для большей убедительности она подняла котёнка над головой. — А уж после, в шестнадцать, когда номер присвоят — называй себя, как пожелаешь! Если, конечно, не геноморф.

— На одном из языков, моё имя значит: «владыка», а на другом: «солнце».

— Значит, буду тебя Солнцем звать. Но лучше — Ветром, больше подходит. Согласен, владыка этой величественной помойки? — она встала и сделала реверанс.

— Ещё чего! Имя Ветер — девчачье! Нравится тебе или нет, я — Кирилл!

— Точно не хочешь быть Ветром? — Эйприл насупилась. — А ведь когда-то хотел! Позабыл?

— Слушай, кончай издеваться! Считаешь, тебе всё позволено?

— Само собой!

— Че-его?

— А ты сам подумай, Ветер! Думаешь, я — маленькая девчонка? Нет! Я — воплощение Маяка! Отражение! А ты? Тебя даже Станция не восстанавливает! Обычный тупой мальчишка! Вдобавок к этому — трус!

— Вчера я почти прыгнул с арки!

Эйприл расхохоталась. Котёнок испуганно замяучил.

— О том я и говорю: со страху, что правду узнаешь, чуть не сиганул в океан! Типичный тупой трус!

— Какую ещё правду?

— В том и дело: какую? Это ведь невозможно! Чего боятся?

— По-твоему, правду никогда не узнать?

— Нет. За одной иллюзией всегда будет следующая.

— Не может такого быть!

— Но, так и есть! Взять, к примеру, науку. Каждый решённый вопрос порождал несколько следующих, сфера непознанного росла — до тех пор, пока люди не перестали что-либо понимать.

— Какая-то чепуха!

Девчонка в ответ лишь пожала плечами...

— Никакой независимой от тебя, «объективной» правды не существует! Ты считаешь истинным то, что чаще всего видишь, и правдой — те слова, что много раз повторил, как молитву.

— Как что? — удивился Кирилл.

Будто не услышав вопрос, Эйприл продолжила:

— Так уж работает мозг — чем чаще по синаптической связи проходит сигнал, тем она устойчивей. Сигнал, что прошёл по соединениям твоего мозга множество раз — это «правда». А редкие сигналы — ложь, нереальность... Всё это позволяет договариваться с другими, вместе видеть один и тот же мир. Но неужели ты думаешь, что истина только одна и её можно узнать от людей?

— А ты, Эйприл! — та вздрогнула, впервые услыхав своё имя. — Можно подумать, ты ничего не боишься!

— Не боюсь.

— Вообще ничего?

— Ничего! Я принимаю происходящее как есть, без вопросов и страха. А ты — в вечных сомнениях!

— Чего тогда вздрагиваешь?

— Не твоё дело! Девчонки не любят парней, которые помнят их имена!

«Что она имеет ввиду? Загадками разговаривает», — растерялся Кирилл. Потом вспомнил школу и отношения... «А! Это вовсе не иносказание! Просто, всё так и есть!»

Кир разглядывал воплощение всемогущего Маяка.

Воттак"deus ex machina!" Девчонка!

В задумчивости, Кир почесал затылок. Эйприл сделала то же. Он нахмурился. Нахмурилась и гостья.

«Будто в зеркало смотришь!» — поразился Кирилл.

— Эй! Ты чего всё за мной повторяешь!

Девочка жутко смутилась, словно пойманная за неприличным занятием.

— Извини...

Кир хмыкнул и пожал плечами. Эйприл издала точно такой же звук, слегка дёрнула плечиком, потупилась и покраснела.

«Ну её! Пусть повторяет, если так хочется!»

— Слушай, если ты появилась сегодня, где загореть так успела? Уши вон шелушатся!

— Нигде я не загорала, проявилась такой!

— А что случилось с котёнком?

— Вздумал стать ягуаром!

При слове «ягуар» Кир вздрогнул.

— Может, львом?

— Ягуаром! Но, передумал в последний момент. Ничего, к утру снова будет пушистым!

— Станция восстановит?

— Не болтай чепуху! Сама отрастёт!

— А Станция, она как «восстанавливает»?

— Разве не ясно? Станция взаимодействует с веществом на уровне элементарных частиц. Разве ей сложно вылечить ссадинки?

— А почему не лечит?

— Тебя? — она фыркнула. — И откуда мне знать?

— Ты её часть!

— А ты, разве нет? Поверил в то, что обычный мальчишка? Тебе можно что угодно внушить! — Эйприл глянула исподлобья и улыбнулась. — Кир, Вселенная — неделимое целое, все мы — одно!

— Может, нет никакой Вселенной. Может, что-то появляется только тогда, когда люди его открывают.

— А может, нет никаких людей? — с лица Эйприл не сходила улыбка.

— Может, и нет. Были бы — прилетели.

— Кир, мир намного больше, того кусочка, что ты таскаешь с собой. Он не ограничен твоим восприятием. Не Вселенная загоняет тебя в ловушку, а ты её — подобным мировоззрением! Ничего ты не знаешь! Ничегошеньки!

«Да уж! Морочить голову эта девчонка умеет покруче средневековых философов!»

Кир замолчал, раздумывая, как относится к гостье.

Всех девчонок, встреченных ранее, волновали лишь развлечения, парни, наряды и деньги. Кир подозревал, что эти интересы они пронесут через всю свою жизнь.

Эйприл была другой. Очень странной. Вроде бы, умной. Но всё-таки, это была девчонка — игривая, взбалмошная и болтливая.

— Кир, ты заметил, что тут всё для двоих?

— Ты о чём?

— Сам посмотри: два стула, две ложки и кружки! Даже два ноутбука! А какой широкий диван! — она похлопала рядом рукой. Котёнок чихнул от взлетевшей пыли.

А у мальчишки замерло сердце.

«Широкий диван? Она что, вздумала тут остаться? Вместе со мной? Спать вдвоём, как с подружкой?.. Ну да! А куда ей деваться? Жить среди развалин или в степи? Там нет еды — если конечно, она вообще ест!»

Точно в ответ на невысказанный вопрос, девочка схватила со стола банку и, даже не разогрев, жадно принялась уминать тушёные овощи.

Кир решил задать главный вопрос без обиняков, напрямую — ведь похоже, момент для этого был подходящий.

— Для чего ты пришла?

— Не шнаю! — пробормотала Эйприл с набитым ртом. Добавила, прожевав: — Полагаю, тебе видней.

— Не очень-то верится...

Эйприл пожала плечами. Она обожала лгать — на настоящий момент, насколько она себя знала, враньё было её самым любимым занятием. Но в этот раз, она не обманывала. Эйприл не имела ни малейшего представления о том, для чего появилась на свет.

Она отставила банку.

— Впрочем, идея у меня всё-таки есть... По свету гуляют миллиарды взрослых детей — неспособных брать на себя ответственность, заботится и любить. Они не вырастут уже никогда... Видно, Маяк хочет подарить тебе другую судьбу... — Эйприл взглянула мальчишке прямо в глаза. — Я помогу!

«Выискалась тоже помощница! От горшка два вершка!»

— Значит, миллиарды его не волнуют, а я — какой-то особенный?

— Конечно! Считаешь, ко многим из пустоты приходят девчонки? — она встала с дивана. — Можно ведь человека рассматривать только как силу. Понадобилось что-то миру: и — раз! Ты на свет появился! Перекраиваешь всё, как вздумается. Но это лишь кажется, что желания — твои. На деле, это желания сотворившего тебя мира, а ты — простой исполнитель, — она поправила сползший гольф и добавила, уже не настолько уверенно: — Мне так кажется... Но раз уж я здесь, покажи мне Станцию!

— А ты что слушаешь?

Эйприл показала на уши с серебряными ниточками внутри.

— Я бы дала один и послушала вместе с тобой, да они одноразовые, потом не приклею обратно. А других у меня нет.

— Опиши.

— Как можно музыку описать словами? — её брови взлетели вверх.

— Тогда напой.

— Размечтался! Пение — это призыв особей противоположного пола.

Они бродили до самого вечера и увидели всё: арки, антенное поле, «парус», реактор, с бьющимся над ним чёрным пламенем. Даже центральные ворота и заблокированную бетонную полусферу с интерфейсами для подключения к нейросети Маяка.

— Кир, ты чего?

— В смысле? Раскладываю кресло-кровать!

— Зачем? Диван широкий и мягкий. К тому же, втроём спать намного теплее!

— Нет. Мне удобнее здесь.

Кир почувствовал, как горят уши.

«Как бы она не заметила!»

— Странный... Уже в этом году ты должен женится и завести ребёнка! Для космической экспансии требуются новые люди. А ты сам, будто взрослый ребёнок! Как из средневековья, из века двадцать второго — когда люди ютились на жалкой планетке, и прибабаханная мораль помогала избежать перенаселения и войн... Может Земля на тебя так влияет? Вконец одичал!

«Ну конечно! Значит, я взрослый ребёнок! А она тогда кто?»

— Не одичал, я всегда был такой! И свадьбы не будет, забирать меня не торопятся. Думаю, ты уже в курсе. Похоже, всем на меня наплевать...

— Кир? Ведь ты не подумал, что я предлагала что-то особенное?.. И не мечтай!

«Нет, она точно „с приветом“! С чего мне мечтать о лопоухой облезлой девчонке, с таким же облезлым котом!»

— Будешь обо мне плохо думать — пороюсь в памяти Маяка и посмотрю тебя в душе! Сладких снов!

Спать в кресле оказалось не слишком удобно. К тому же, Кир мучился от жары — Станция подняла в Логове температуру, подстроившись под теплолюбивую Эйприл. Мальчишка полночи ворочался и бросал злые взгляды на гостью, мирно сопевшую в обнимку с котёнком. Потом просто лежал...

Кир не подозревал, что уснул лишь котёнок. А Эйприл мысленно гуляла по сумрачной Станции — камеры оживали одна за другой.

Наконец, это ей надоело. А сон по-прежнему прятался, как пугливый зверёк. Она лежала на спине, глядя сквозь прозрачный купол на звёзды.

Было здорово. Эйприл казалось, что небо не сверху, а снизу. Чёрный океан, на дне которого блещет рассыпь бриллиантов. Падать во тьму было не страшно, ведь рядом — тёплое Облако.

Но хотелось увидеть сон. Хоть небольшой, хоть глазком! Это наверняка интересно! А она, получается, скучная — лежит и таращится в небеса. И не похожа на человека ни капли!

Вспомнилось, как Кир крикнул: «Монстр!» и по щекам заструилась вода... Эйприл потрогала щёки рукой и лизнула пальцы. В голове появилась подсказка.

«Слёзы! Вот как называются эти солёные капли! А чувство зовётся обидой».

Да, она монстр! Все люди спят, все видят сны. Кроме совсем уж постных зануд.

Эх!.. Если не свой, то хотя бы чужой посмотреть! Тот, например, что снится Кириллу...

Она закрыла глаза и сосредоточилась...

Кир и Эйприл тихонько лежали в кроватях, притворяясь, что спят.

Тьма пришла к ним двоим одновременно...

Ночь. "Тополя"

Луна лишь одна...

Набегающий поток воздуха ласкает лицо, но от жары не спасает.

Уж такой здесь, на Дзете-шесть, климат. За полгода я к нему не привык.

Пот лезет в глаза, капает с носа и затекает в рот. Белый бетон искрится, будто поле, засеянное семенами солнца. Фуллеритовый руль лишь слегка нагрелся, а вот местным, на их металлических драндулетах, конечно, не сладко. Однажды, когда Облако подбила меня забраться на разрядник, я даже обжёгся, перекидывая через забор её велик.

Облако...

Девчонка с обманчивой внешностью хрупкой снежинки. Видно, родители, подарив ей это мирное, мягкое имя, надеялись избежать надвигающихся на них катастроф. Ведь на деле, она — Молния, Буря, Гроза.

Неуловимая Молния. Гроза мальчишек и доставляющая взрослым одни неприятности Буря.

Без неё, я бы совсем здесь пропал. Инопланетник, сувенир, упавший на потеху озлобленным местным с недостижимых для них волшебных небес. Разъезжающий на дорогущем чёрном велике-шестьсотгаммовке, который нельзя отобрать из-за дактилоскопической блокировки.

Облако — классная, и заводила. Да здешние разве поймут! Никто не станет подчиняться девчонке. Конечно, за исключением конченых неудачников: несуразно большого, неповоротливого увальня по прозвищу Камень, Стебелька — белокожего, голубоглазого неженки, и меня — чужака, носящего странное имя Кирилл.

Не повезло девчонке с планетой, с родителями и одноклассниками... А ещё говорят, мир полон гармонии! Если даже я таю под здешними лучами, каково приходится ей?

Облако не может долго на солнце, она ведь немножко ещё и Луна.

Альбинос.

До знакомства со мной, она редко ходила гулять. Обычно только зимой. Я поговорил с папой, и он принёс крем, целую упаковку. Но и он не особенно помогает, а впереди — самый зной.

К счастью, мучиться от летней жары Облаку не придётся — испытания скоро закончатся, отца переведут на другую планету, и...

И, у меня есть план...

Шины, перекачанные, чтобы увеличить накат, гудят. Сотрутся быстрее, но ничего. Сейчас главное — скорость! Изредка покрышка упруго звенит, и в сторону отлетает камушек.

Бетонная опора разрядника Гюйгенса, а в просторечье — вероятностной пушки, режет дорогу надвое. Я сворачиваю вниз, к озеру. Через пару минут выезжаю на мост.

Тут жутковато. Руль дёргается, бьёт по рукам. Стонут фермы. Будто разбудил дракона и катишь по спине, покрытой громыхающими броневыми пластинами. Воздух пропитан тошнотворным запахом затхлой воды, да кислого металла.

Комары бьют по лицу, путаются в волосах. Наклоняю голову, щурюсь. Противно...

Наконец, мост заканчивается. Я облегчённо вздыхаю.

Останавливаюсь, чтобы вытащить расплющенных насекомых. Когда дело сделано, оборачиваюсь...

Громады разрядников, а над ними — невообразимые, невозможные для этой планеты серебристые облака — побочный эффект испытаний. В сиянии луны, они красивее, чем сейчас. Вчера я их не успел рассмотреть, но об этом ничуть не жалею. Вечер был лучшим в жизни, а облака никуда не сбегут.

Но и теперь таращиться недосуг, время давить на педали!

Проскочив небольшой прибрежный лесок, выезжаю на степную дорогу. Жаркая влага и вонь — позади. Тут лишь простор, да дорога, тающая в солнечном мареве. А впереди — островок серебристых тополей посреди степи, возле насосной. Там у нас штаб.

Слева — степь, красно-голубая от маков и льна, с жёлтыми островками адониса и фиолетовыми цветками шалфея. Распустились пионы и степные тюльпаны, а над ними деловито жужжат насекомые-геноморфы — пчёлы вымерли в средневековье.

Справа — оранжевая стена цветущего смрадника, над которой вьются селхоздроны. Хорошо, что ветер не стой стороны, и я могу наслаждаться ароматом весенней степи.

Въехав в облезлые ворота, мчусь мимо мрачных зарешёченных окон. За стеной приглушённо ворчат насосы. Когда до угла здания остаётся несколько метров, с крыши доносится залихватский свист.

Не успев ничего осознать, выскакиваю по инерции из-за угла, слышу хлопок, и меня выбрасывает из седла.

Засада! Враг применил воздушную пушку!

Пролетев пару метров, падаю на вытянутые руки. Бетон, как наждак, обдирает ладони. Меня переворачивает, и я кубарем скатываюсь в кювет.

Поднявшись на четвереньки, жду пока перестанет шататься земля и погаснут плавно порхающие над травой красивые белые искорки.

Сквозь затихающий звон слышится топоток. В поле зрения появляются загорелые девичьи ноги, обутые в пыльные «кеды», и меня подбрасывает от удара в живот.

Хриплю, пытаясь вдохнуть.

Раздаётся звонкий смех, и подбегает другая девчонка. Я успеваю разглядеть приближающуюся к моему лицу обувь в подробностях: каждое пятнышко, каждую трещинку на розовой коже, ниточки, торчащие из шнурков. Такие кроссовки носит Кисуня. Потом на мир падает темнота...

— Ваш штаб уничтожен!

Свет режет глаза. По лицу течёт сладкая газировка, смешавшись с пылью, кровью и потом. С кончика носа на порванную футболку падают алые капли. Шорты порвались. От саднящих коленей до белых носков тянутся алые дорожки. Кроссовки валяются в стороне. Маленькие, на размер меньше, чем нужно: отцу купить недосуг, он вечно занят наукой. Без тесной обуви даже полегче, но стопы жжёт раскалённый бетон.

Поднимаю глаза.

Врагов шестеро: прямо передо мной, в окружении девчонок — Кисуни и Ляли, стоит Бурундук. Дождь и Туман, вцепившись в мои запястья, растягивают руки в стороны, а спину поддерживает Полёт.

Кисуню родители назвали Котёнком, Лялю — Куколкой, Бурундук изначально был Солнечный Лучик. Главному хулигану школы не пришлись по душе подобные нежности, и он назвался именем вымершего животного, как объяснил — кровожадного и свирепого. Все данные о бурундуках давно потерялись, но слово, надо признать, звучало действительно грозно. Будто ярость клокочет — бур-р-рун-дук!

— Очнулся? Штаб уничтожен! Вам конец!

То, что для меня — жалкая попытка выжить и приспособиться, для него — всего лишь игра.

Я всё понимаю. Что у них впереди? Ничего! Им не вырваться: здесь они родились, здесь умрут. Потому, их зубы скрежещут от ненависти к «любимцу судьбы».

У современных детей жестокие игры. У местных — тем более.

Но у взрослых, у фермеров, всё ещё круче. Здешние новости, как сводки с передовой.

Местный климат идеально подошёл для выращивания Лика — мясистой зелёной дряни, шаровидные цветы которой превращаются в коробочки-луковки, заполненные семенами. Семена нужны лишь для новых посадок, ценится густой белый сок.

Куда той синтетике!

Под прикрытием высоченных кустов Смрадника — сырья для производства пластмасс, Лик выращивают здесь круглый год. Большинство полей и перерабатывающих заводиков находится под контролем правительственного антинаркотического комитета, а военные транспортники развозят готовый порошок по мирам Союза. Частные плантации уничтожают, фермеры исчезают вместе с семьями. Случается и обратное, пропадают семьи чиновников и военных.

Подходящая планета для создания секретной научной базы со странным именем «Левка» и проведения не вписавшихся в рамки законов исследований, о сути которых известно немногим, даже в правительстве.

Подходящее место для отца, не совсем подходящее — для меня.

Но я привык. Привык мотаться по периферийным мирам, привык получать по умной башке от пустоголовых местных.

Раньше, до того, как всё неожиданно изменилось, отец работал только в столичных институтах. Однажды, я побывал на Земле — он вдруг решил показать мне прародину человечества. Мать не поехала, заявив, что женщине не место на радиоактивной помойке.

А мне Земля пришлась по душе.

Тишина. Ветер, гоняющий пыльные облака. Избавившаяся от гнёта человека природа, постепенно сжирающая уродливые циклопические конструкции. Потёки ржавчины на растрескавшемся бетоне. Контрастирующая с окружением сияющая белизна Станции Гипермаяка. Шорохи океана.

И главное, одиночество. Уже тогда я устал от людей.

Насколько я их ненавижу теперь...

Ляля бьёт меня кулаком в подбородок. Топает ногой, матерится и дует на руку.

Бурундук отвешивает ей оплеуху.

— Хочешь, чтоб он опять отключился? «Квайфа» уже нет! — и лупит девчонку пустой пластиковой бутылкой. — Надо — так! — от удара в живот я сгибаюсь пополам. — Ладно... Хочу тебе кое-что показать!

Он подходит к валяющемуся поодаль велосипеду. Нагибается, одной рукой легко подхватывает сверхлёгкий гоночный байк.

— Красавец, правда? Думаю, лучший на МОЕЙ планете.

Поднимает велик над головой и с силой бьёт о бетон. Потом ещё и ещё. Раздаётся треск, во все стороны летят детали. Когда в руке остаётся лишь жалкий обломок фуллеритовой рамы, он прекращает и говорит:

— Сам знаешь, мы тебя долго терпели. Но любому терпению приходит конец.

Бурундук идёт обратно. Вразвалку, своей коронной царской походкой. Осматривает обломок, перехватывает его, словно дубину, подносит к моей щеке, примеряясь.

— Ах, а что скажет папа? «Кирилл, что с тобой? Кто это сделал?» И какой правильный ответ?

Выдавливаю:

— Упал... — на губах лопаются кровавые пузыри.

— Верно! — Бурундук радостно улыбается и отбрасывает обломок. — Но ведь ты у нас — хакер. Сам знаешь, чтобы команда прошла, нужно нажать клавишу «ввод»! — и я получаю новый удар в живот.

Потом он хватает меня за длинную чёлку.

— Шортики, бабская причёска! Ты что — педик? — он вытаскивает из кармана выкидуху. — Ничего. Подстрижём, исправим.

И почему-то, прячет её обратно в карман.

— Смотри-ка! Прибыла команда спасения!

За моей спиной скрипят тормоза.

— Отпустил! Быстро! — узнаю голос Облака.

— А иначе что?

— А иначе вот что!

Я не вижу происходящее позади, но лицо Бурундука вытягивается. Он поднимает руки вверх, будто сдаётся, и орёт в ответ:

— Угомонись, малышка! Твоя взяла.

И, обращаясь к подручным, бурчит:

— Отпустите!

А сам хватает меня за грудки.

Запястья отпускают. Я еле стою на ногах. Не поддержи он меня — свалился бы на бетон.

Вдруг моё тело теряет вес, как после попадания из воздушной пушки — Бурундук, прикрываясь мной как щитом, бежит на Облако.

— С-сучка!

Сзади хлопает.

Я чувствую, как врезаюсь спиной в девчонку. Мы падаем... Я рефлекторно, чтобы смягчить падение, выставляю левую руку назад. Сверху, всей своей немаленькой массой наваливается Бурундук. Хрустит кость, руку пронзает боль. Затылок ударяется о бетон, и, второй раз за сегодняшний день, я проваливаюсь во тьму...

Не вздохнуть. Я зажат между тушей врага и худеньким тельцем лучшего друга. Косточки впиваются в спину.

Если Добро будет и дальше вербовать подобных бойцов — никогда ему не победить. Ни за что.

Пытаюсь пошевелится, и руку пронзает нестерпимая боль. Кое-как уперевшись ладонью другой в грудь Бурундука, выбираюсь на свободу.

Левая рука, согнутая под странным углом, безвольно свисает.

Бурундук лежит без движения. Во лбу торчат электроды.

Облако смотрит распахнутыми фиолетовыми глазами в весенние небеса. Только зрачки неподвижны. Под головой — багряная лужа, белые волосы намокли и спутались. Тонкие пальцы сжимают тазер. В паре метров валяется серебристый девчоночий велик.

Почему она приехала одна? Где Камень и Стебелёк, где эти трусы?!

Полёт сидит на бетоне, тупо глядя в пространство. Четвёрка других стоит рядом.

Видно, я был без сознания всего пару секунд.

— Кис-кис-кис! — ласково подзывает меня Кисуня.

По раскалённому бетону, усыпанному свернувшимися от жары листьями тополей, как хромая собака, ползу в противоположную сторону. Мир вращается, и я постоянно падаю. Секунды тянуться будто часы. Наконец, получается встать. Бегу, подволакивая ноги. Одна нога цепляется за другую, и я падаю на бетон. Оборачиваюсь.

Расстояние уже приличное, но они и не думают догонять — знают, что мне не уйти. Кисуня складывает руки рупором:

— Кис-кис-кис! Тебе уже не надо домой! Теперь выйдет всё по-другому!

И в этот момент, заупокойной песней по уходящему детству, над степью разносится тоскливое завывание сирен.

Если бы не эти заунывные звуки, мы бы не посмотрели в небо и не заметили звездолёт. Ведь это так и бывает: корабль просто появляется. Ни вспышек, ни грохота. Только что его не было, и вот он уже висит в воздухе на высоте тридцати километров.

Каким образом Гипермаяки мгновенно перемещают корабль на тысячи световых лет и почему звездолёт не разрушается гравитацией планеты — не знает никто.

Если правительству требуется новый гражданский корабль, грузовой или пассажирский, оно обращается к учёным из «Aeon», а те — передают запрос Маякам. И над планетой появляется звездолёт. Откуда берётся материал для строительства — неизвестно, масса планеты не меняется. Почему корабли не изнашиваются — загадка. Ясно только одно: Гипермаяки вышли на новый уровень взаимодействия с энергией и материей.

Военные звездолёты Маяки не создают и перебрасывать по команде людей не желают — их собирают на верфях, и флоты месяцами плывут от звезды к звезде, используя двигатели искривления.

Я вглядываюсь в очертания звездолёта...

Авианосец повстанцев.

Всё из-за исследований отца!

Можно было заранее догадаться — Маяки не позволят создать супероружие, не допустят превосходства одной из сторон. Построенные Союзом, Маяки ему служили недолго, приняв вдруг в расчёт желания всего человечества.

И вот, чёрное пятно корабля висит на фоне апрельского неба, на фоне серебряных облаков.

Кисуня смотрит на меня и начинает что-то говорить, но громовой треск заглушает слова — я вижу беззвучно шевелящиеся губы. Небо над нашими головами рвётся, будто ткань, и из десятков червоточин, возникших на километровой высоте, появляются штурмовики и лёгкие бомбардировщики.

Какая разница технологий! Раньше корабли, перемещаемые Маяками, возникали так же, в сполохах молний. Но потом конфигурации Станций изменились: вместо тринадцати арок, их стало четыре, вместо трёх Излучателей остался всего лишь один, и устремились в небеса алые башни накачки. Гипермаяки отказались от человеческих технологий, они создали свои.

Над вероятностными пушками зажигаются облачка плазмы — побочный эффект, возникающий при накачке. Звездолёт немедленно реагирует: создаёт вокруг себя сотни червоточин, и разряды вероятностных пушек уходят в них. Тут же, начинается новая накачка, а корабль создаёт новые червоточины.

Вероятностные пушки «стреляют» по очереди — разряд уменьшает вероятность существования вражеского звездолёта на несколько порядков. Обычно после попадания корабль исчезает. Изредка — остаётся висеть, как ни в чём не бывало.

Штурмовики с воем заходят на боевой курс. Бомбардировщики перестраиваются. Защитные орудия по периметру батареи разрядников открывают огонь, и небо вокруг атакующих кораблей вспучивается белыми облачками разрывов.

Если авианосец уничтожат — всем им конец. Но трагедию придётся делить на десять, ведь только в одном из десяти кораблей есть человек. В остальных — функции пилота выполняет нейросеть.

Кисуня и четвёрка приспешников, забыв про меня, и про валяющегося с электродами во лбу предводителя, стоят, задрав головы и приставив козырьками ладони ко лбу.

А я сижу посреди дороги.

Как глупо оказаться в момент штурма возле единственной на планете батареи, прикрывающей секретный научный комплекс и несекретный, построенный лишь для отвода глаз, завод! С другой стороны, где ещё мне — сыну учёного, быть?

Могло выйти хуже, если бы бой начался раньше, когда я был возле опор вероятностных пушек. Нападающих не интересует затерявшаяся в степи насосная.

Корабль стреляет из вероятностной пушки по куполам на полигоне. Второй выстрел ему не сделать, на перезарядку от корабельного реактора потребуется несколько суток.

Но он не понадобится: купола исчезают.

Отец!

Штурмовики открывают огонь по защитным орудиям, чтобы дать бомбардировщикам возможность атаковать. От опор отлетают куски бетона, взрывается несколько орудийных башен и начинает пылать комплекс управления стрельбой.

В результате, несколько вероятностных пушек разряжаются одновременно, что считается непростительной тратой энергии, ведь цель постоянно ставит помехи. Но в этот раз все разряды попадают в корабль, и он исчезает.

А вместо него, в небе над Дзетой возникает Она.

ТЬМА.

То, что не может существовать в человеческом мире, поскольку вероятность этого равна нулю. Тьма настолько превосходит возможности человеческого восприятия и понимания, что сказать что-то о Ней попросту невозможно.

Изнанка мира. Изнанка пространства, изнанка времени.

ТЬМА...

Я смотрю вверх, на Неё, и не могу уловить ни форму, ни цвет. Можно только сказать, что Она существует, что там, в небесах, что-то есть. Глаза болят и слезятся, голова словно взрывается изнутри, но Тьма притягивает и не даёт отвести взгляд. Кажется, ещё миг, и я сойду с ума.

Тьма начинает таять...

В небо уходит разряд вероятностной пушки, теоретически, способный отправить Её назад.

Поздно, Тьма уже растворилась, впиталась в наш мир...

Потом запись боя во всех спектральных диапазонах попадёт в Даркнет, и люди станут вглядываться в Тьму часы напролёт. Одни — пытаться познать с её помощью Трансцендентную Истину, другие — просто тащиться от глюков, получая итогом невыносимую головную боль.

— Ловите, ловите его! — доносится до ушей.

Компания вспомнила обо мне.

Ловить — громко сказано. Я просто сижу на бетоне, глядя, как после утраты корабля-штаба захлёбывается атака, как разворачиваются над разрядниками штурмовики и рассыпаются в воздухе от попаданий ракет и снарядов.

Как с небес начинают падать обломки.

Как один из них, кусок фюзеляжа с эмблемой повстанцев и жёлтым, издалека неясным рисунком, несётся, ежесекундно увеличиваясь в размерах, прямо на нас.

Как он, медленно, словно в ускоренной съёмке, соприкасается с бетоном в том месте, где лежит Бурундук и стоит его банда.

В том месте, где Облако.

Как, в окружении каких-то осколков, фрагментов, брызг — летит, кувыркаясь в воздухе, серебристый велосипед...

Глаза отрисованы с фотографической точностью, передан даже объём.

Я разглядываю звериную радужку и не могу оторваться. Нужно смотреть в эти глаза бесконечно, чтобы не видеть того, что творится вокруг.

Будто горные массивы, в ином мире, на другой планете. Да... Как горы. Узлы, отроги, цепи. Да...

Ягуар.

Золотой, в чёрных пятнах зверь, скалящий пасть на одной из частей фюзеляжа.

Хищник, сожравший Облако.

Волна первобытного ужаса захлёстывает меня с головой, не позволяя вдохнуть, и я отвожу глаза. Страх исчезает, остаётся лишь холод.

Вокруг кровавое месиво, куски тел и обломки. Фрагмент черепа, оторванная рука, торчащие вверх обнажённые рёбра... Что-то горит...

Чёрные пятна и красные полосы на белом бетоне, будто творение рехнувшегося художника.

Живописец-Вселенная, рисующая картины людьми...

Смерть оказалась совсем не такой, как я представлял. Не такой, как в кино или в играх — в них всё было так эмоционально, сложно, зрелищно и романтично. И конечно, подчёркивалась исключительная ценность человеческой жизни.

Смерть настоящая была предельно простой. Точно такой, как любовь, дыхание или глоток воды. В ней не было ничего особого и возвышенного.

Похоже, в реальном мире жизнь вовсе не так ценна. Похоже, природу смерть не особенно беспокоит, ведь жизнь не остановить. А что до людей... Невозможно представить, что эти разбросанные всюду куски имеют какое-то отношение к друзьям и врагам.

Память подсказывает: «Система — сумма её частей, плюс паттерн организации». Вот его-то, этого странного «паттерна», присущего всей системе и несводимого к сумме всех элементов, и не хватает.

Система «Облако»... Система «Кирилл»... Ну и глупость! Для чего я это всё изучал? Разве помогли эти знания?

Сквозь звон в голове доносится писк смарт-часов — их датчик фиксирует запредельный уровень излучения. Поднимаю один из обломков, верчу в руках...

Обшивка реактора.

Откидываю в сторону. На пальцах блестит маслянистая чёрная жидкость.

Писк не уменьшается, я с головы до ног в этих каплях. Они текут по лицу, ими покрыта одежда: серебрящаяся от бетонной пыли беленькая футболка и такие же шорты.

Художник-Вселенная раскрасила и меня...

Чёрными каплями топлива. Крохотными, слипшимися кусочками плоти — больше не разобрать, где друг, а где враг. И алыми точками: узорами чужих, таинственных, жутких созвездий...

Под серебристыми облаками, на которые, по моей вине, девчонка-Луна посмотрела лишь мёртвыми глазами, появляются мультикоптеры «скорой».

Горят тополя. Скручиваются и вспыхивают серебристые листья.

Наш штаб уничтожен.

День 3. "День после вчера"

Тьму отогнал будильник, включив мягкое дежурное освещение.

Кир распахнул глаза.

Звёздное небо — всё в бликах от прозрачного купола Логова. Но, никаких серебристых облаков, никаких испытаний, никакой Дзеты...

По лбу стекал пот. Постельное бельё совершенно промокло.

Кир посмотрел на часы.

«5:26»

Будильник завела Эйприл, сказав: «На половину шестого поставил бы только зануда! А вообще, вставать нужно в разное время — так делает Солнце!»

— Привет! — девочка потянулась под оранжевым одеялом и мило зевнула. Кот выгнул спинку, шерсть на ней действительно уже отросла.

От этой, более чем мирной картины, Кирилла охватил ужас. Перед глазами возникло пустое шоссе и освещённые вспышками молний горные цепи. Потом он увидел пылающий белый город в долине, засыпанный пеплом лес, и ощутил, как по лицу течёт маслянистая чёрная влага.

Он вскочил, даже не сказав: «Отвернись!», трясущимися руками натянул штаны и футболку и вышел на крышу.

Сразу же стало легче.

Погода наладилась, шторм стих. Сияли мохнатые добрые звёзды, Станция отвечала небесам россыпями огней. Пойманный колючими лучами прожекторов колыхался «парус». Ночной бриз доносил терпкий аромат степных трав.

— Кир, что случилось?

Она стояла, наполовину внутри, наполовину снаружи. По телу бегали искры от закрывавшего вход силового поля.

Сразу же накатила тоска.

— Уйди! — только и смог выдавить Кир. Не оборачиваясь, дошёл до парапета. Уселся. Рядом, на длинных штангах, вспыхивали и гасли красные заградительные огни — ни для кого...

«И что это было? Горы, чёрный дождь и разрушенный город?.. А сон?.. Какая ещё Дзета! Я никогда на ней не был! Есть ли вообще такая планета?»

Одноклассники, Облако, и...

Смерть. Руки тряслись до сих пор.

А главное, сон был намного реальней реальности! Сейчас, наяву, всё было словно покрыто туманом! Попробуй пробейся! А там, во сне, все чувства умножались на два! Счастье было безмерным, боль — нестерпимой. Можно было рассмотреть самую маленькую прожилку на листике и тоненький волосок на руке.

— Кир...

Мальчишка вздрогнул так сильно, что чуть не сорвался вниз. Поднялся и сжав кулаки встал напротив Эйприл.

— Слушай! Чего ты за мной таскаешься, как привязанная!

Она потупилась.

— Извини. Мне показалось, что тебе плохо.

— Мне плохо рядом с тобой! А одному — замечательно!

— Я приготовила завтрак. Остынет...

— Приготовила завтрак? И что это значит? Открыла консервные банки?

— Нет. Пойдём.

На столе дымилась яичница со спаржей и кофе. Две тарелки, две кружки, а рядом — намазанный сливочным маслом хлеб.

Кир взял тоненький ломтик и откусил. Захрустела золотистая корочка, масло растаяло на языке.

Впервые за долгое время он почувствовал вкус.

Ого! Настоящее чувство, будто во сне!

Не задавая вопросов, он набросился на еду.

— Кир... Хочешь, возьми и мою. Я столько не съем.

Она съела... Когда опустели тарелки, повеселевший Кирилл откинулся на спинку стула и посмотрел на девчонку. Вновь накатила тоска...

«Почему рядом с Эйприл так плохо? Чувство, как в том, первом сне про убитую птицу. Может, эта девочка из пустоты, и есть ожившая Тьма?»

— Ну ты и зануда! Даже не накрошил! — возмутилась Эйприл.

— Чего же плохого? Убирать не придётся!

— На всё у тебя найдётся скучное объяснение! Будто сложно накрошить и убрать! Веди себя по-человечески!

— Лучше скажи, где ты завтрак взяла? На Земле куры не водятся!

— Приготовила! Я ведь уже говорила... — «посланница Тьмы», смешно сёрбая, прихлёбывала чай.

— Сама?

— Нет, вместе со Станцией... И что? Разве это имеет значение? Главное — вкусно!

— У нас всегда теперь будет такая еда?

— Ну конечно!

— А почему меня Станция кормила консервами?

— Ты ведь скучный мальчишка. Ничего интересней консервов придумать не мог! Только комнату зря захламил!

— Куда мы теперь денем банки?

— Облаку скормим, — она встала и насыпала в блюдце теперь уже ненужных консервов.

Кир посмотрел на котёнка и ему вспомнились вчерашние слова Эйприл.

«Вздумал стать ягуаром!»

Ягуаром!

И в ночном кошмаре был ягуар — эмблема на фюзеляже штурмовика. А котёнок по имени Облако, во сне стал девчонкой!

Надо же! Как всё-таки странно функционирует бессознательное!

Кир придирчиво осмотрел Эйприл... Нет, она ни капельки не похожа на девочку-альбиноса.

Потом, взглянул на котёнка... Разумеется, тоже нет. Было бы странно, если бы подружка из сна напоминала котёнка. Мягкие лапки, пушистые ушки, шаловливый очаровательный хвостик.

С другой стороны, в снах случается всякое! Особенно, если тебе шестнадцать.

Мысль о девочке-кошке мальчишке понравилась. Стало тепло и приятно...

Разомлевший Кирилл встрепенулся, вспомнив, что рядом Эйприл. Да, с её появлением неудобств явно прибавилось!

«Должен же я хоть ненадолго оставаться один! Надеюсь, она не будет таскаться за мной, будто хвостик! М-м-м, хвостик...» — перед глазами вновь появилась пушистая бестия.

— Тьфу ты!

Эйприл вздрогнула. Взгляд был испуганным и вопрошающим.

Кир покраснел, схватил ноутбук и припомнил, что во сне его называли хакером.

«Глупые мечты? Желание быть крутым, хотя бы во сне?»

— Кир, что ты делаешь?

— Можешь заткнуться?

«Так Дзета-шесть... Да, действительно есть такая планета. Да, фермерская. Но про научные базы, нападения и наркотики — ничего... Может, увиденное во сне произойдёт потом, в будущем?.. Нет! Ерунда! Облаку и ребятам из сна, на вид не больше тринадцати. Значит, и ему самому. То есть, не ему, а Кириллу-из-сна».

— Кир... Пропустим наш первый рассвет...

«Она сказала не „мой“, а „наш“. Почему?»

Эйприл проснулась настолько напуганной, что трусила даже открыть глаза. Просто лежала, прислушиваясь к писку будильника. Потом решилась взглянуть на Кирилла сквозь узкие щёлочки слегка приподнятых век.

Чтобы не пугать и его, она сделала вид, что всё хорошо. Ещё не хватало лишиться единственного друга! Эйприл потянулась — насколько она понимала, когда просыпаешься, нужно делать именно так, и сказала:

— Привет!

Почему-то, Кир рассердился, вскочил, трясущимися от злости руками натянул одежду и вышел на крышу.

Сразу же стало ужасно тоскливо.

Потом она таскалась за ним, будто хвостик, безуспешно стараясь справится с ужасом и тоской, а мальчишка её отгонял.

«Что с ним случилось? Вчера он, вроде, не против был подружиться! Может, ему тоже что-то приснилось?»

Всё утро ей было не по себе. До сегодняшней ночи, до своего первого сновидения, она не подозревала, что спать — настолько ужасно! В памяти, общей с Маяком, сны описывались скорее, как нечто приятное.

«Видно, со мной приключилось то, что зовётся: „ночной кошмар“. Но почему он такой настоящий? Намного реальней реальности! И почему в нём я была мальчишкой, которого все называли Кирилл? Неужели, это тот самый Кирилл, что сидит сейчас перед ней за столом? Жаль, во сне невозможно увидеть себя самого! Разве что, в зеркале...»

Эйприл тоскливо елозила ложкой — похоже, вилки Маяк не признавал. Вчерашняя смелость исчезла. Мир, в который она пришла, оказался совсем не таким, как казалось... Он не был похож на что-то хорошее! Ну нисколечки!

«Кир, одноклассники... Да и вообще, все эти люди — до чего же они отвратительные! С другой стороны, это лишь глупый сон... Взять хоть девочку Облако...»

Она задумчиво посмотрела на белоснежного котёнка и сказала, обращаясь к нему:

— Всё это какая-то чепуха, разве нет?

Троица шла по одной из четырёх центральных, сходящихся крестом дорожек — чтобы не потеряться в полумраке. Эти дорожки были сделаны из бетона и не менялись — остальные же, пропадали и исчезали, в зависимости от текущей конфигурации Станции.

Котёнок, то важно вышагивал междумальчишкой и девочкой, то забегал вперёд. Похоже, он считал себя главным.

Небо светлело, и дуга южной арки напоминала вырезанную из чёрного картона декорацию. Кириллу опять стало чудиться, что он не живёт.

— Скорей! — Эйприл, схватив его руку, поволокла нового друга к одной из опор, и наваждение исчезло.

Она кричала, махала руками, танцевала и скакала по арке, как полоумная. Котёнок бегал за ней.

Кириллу было неуютно, он ощущал себя невольным участником гротескного представления. Бесконечная череда перепадов настроения Эйприл и переходы от чуждых девчонкам философских проповедей до стихийной детской непосредственности его раздражали. Будто бросился в пропасть, не уточнив, есть ли за спиной парашют.

Наконец, из-за гор показалось солнце и воздух зазвенел от истошного вопля. Кир вздрогнул.

«Может, Маяк её создал бракованной?»

— Вау! Он прекрасен! — Эйприл угомонилась, присела рядом с ним, болтая ногами над пропастью. — Тебе что, не понравилось?

— Понравилось, — буркнул мальчишка.

— Незаметно!

— А что я, по-твоему, должен был делать?

— Радоваться, что же ещё!

— Я радовался. Бегать и орать для этого не обязательно.

— Если эмоции не проявлять — они исчезнут! Навсегда!

— Ты можешь просто посидеть?

Надувшись, девочка уселась в сторонке...

Лучи рассеивали тьму. Розовел белый пластик.

У Кирилла из головы не выходил идиотский сон.

«Что ещё за изнанка мира? Что за Тьма?»

Эйприл смотрела, как одна за другой угасают утренние звёзды-старухи, как брызги рассвета окрашивают облака.

Текли минуты...

Сначала всё было окутано жемчужно-розовой дымкой, которая стремительно преобразилась в пурпур. А потом... Чистая, светящаяся голубизна и растрёпанные янтарные нити облаков. Будто по небесам пролетела волшебная птица, растеряв золотистые перья.

«Как жаль, что солнце встаёт не из океана!»

Свет весело бил в глаза, но тайна, окутанная морозной дымкой, от которой по коже бежал холодок не давала Эйприл покоя.

«Во сне, что это была за Тьма? Что за изнанка мира?»

Мысль ещё не угасла, а в голове уже появился ответ.

— Ну что, насмотрелась?

Эйприл вздрогнула — Кир прервал её мысленный диалог с Маяком, и тихо сказала:

— Да. Пойдём.

Её переполняли слова, образы, ощущения. От полученных знаний кругом шла голова. И всё-таки, пробелов было значительно больше.

— Что будешь делать сегодня?

— Не знаю... А что ты обычно делаешь?

— Да ничего! Жду, когда меня заберут!

Эйприл потупилась.

— Кир... Не жди...

По мальчишечьей коже пробежали мурашки. Он еле выдавил:

— Почему?

Девочка отвернулась.

— Просто, не жди...

Пока Кир плёлся по надоевшей лесенке, Эйприл лёгким пёрышком взлетела наверх.

Как обычно, посуда была уже чистая.

Эйприл увидела не застеленную постель, вспомнила ночные кошмары, и к ней вновь вернулось отвратное настроение.

Когда Кир вошёл, она не сдержалась:

— Не хочу тут сидеть! Вообще не хочу быть на Станции! Возьмём воды и консервов, да свалим в степь — на весь день...

— Хочешь сбежать от родителей? Ведь Маяк тебе вроде отца!

Эйприл шутку не поддержала.

— Не неси чепуху!

На выходе со Станции дорогу им преградил шлагбаум.

— Знаешь, почему он так странно окрашен? — Эйприл погладила жёлто-чёрные полосы.

— Такая раскраска привлекает внимание.

Она усмехнулась:

— Это ясно и так! Но почему? Есть цвета и поярче! В оранжевый можно покрасить!

Кир задумался. Девочка терпеливо ждала.

— Не знаю, — сдался Кирилл.

— Ягуар.

Кир дёрнулся так, что рюкзак упал на бетон.

— Что?

Девчонка прищурилась.

«Чего это он так боится? Неужто ночью я заглянула в его прошлое?»

— Ягуар. Наши предки были для него излюбленным деликатесом. А это — раскраска шкуры.

Эйприл пнула камушек. Тот, пролетев несколько метров, ударился о будку охраны, пустовавшую с момента постройки.

— Но, ягуаров давно уже нет — человек оказался опаснее. Выжили только шлагбаумы.

Весенняя степь была сплошь покрыта ковром из цветов, по большей части невзрачных. Алые островки маков выделялись среди бирюзовых волн льна. Кир и Эйприл уселись в зарослях тимофеевки.

Кир спросил, глядя, как Облако играет с серебряными нитями ковыля.

— Котёнок... Ведь он геноморф?

— Вот ещё! Настоящий! Единственный во Вселенной! — Эйприл нежно почесала котёнка за ухом. — Ненавижу искусственное! Люди только всё портят!

— Не люблю котят, вечно они удирают, теряются! Ищи потом!

— Куда удирают? — удивилась девчонка.

Кир и сам был не рад, что это сказал. Ведь правда, куда? Котёнок ходил за хозяйкой, точно привязанный, или сидел на её горячих ногах, не помышляя никуда убегать...

— Неважно!

— Кир, ведь ты не считаешь меня какой-то искусственной?

— Нет, — соврал Кир.

— Почему ты мне врёшь? — прищурилась Эйприл. — Испугался маленькой девочки? Ты такой трус?

— Я тебя не боюсь!

— Поздно, Кир. Я уже всё поняла...

Эйприл скривилась, но сразу же стала себя убеждать:

«Наверняка, у него есть причины... Какой смысл судить? Ведь на его месте, в его жизни, я стала бы точно такой! Была бы Кириллом. Как и случается — там, в сновидении».

Солнце ещё не прогрело воздух, не высушило росу, и Кир мёрз. Единственную красно-оранжевую куртку пришлось отдать Эйприл. Он не отличался мощным телосложением, но девочка в ней совсем утонула — куртка закрыла колени.

«Даже у кукол бывает десяток комплектов одежды! Маяк мог создать её вместе с ворохом тряпок. Но сверхразуму на такие мелочи наплевать!» — думал Кирилл, тщетно пытаясь унять дрожь.

Заметив его состояние, Эйприл накинула куртку мальчишке не плечи.

— Друзья носят одежду по очереди! Правильно?

— Даже не знаю. Так поступают скорее подружки... У меня есть идея получше, — он распахнул полы куртки. — Нам хватит её на двоих.

— Точно! Спасибо! — Эйприл прижалась к мальчишке. — Как я не догадалась сама!

У неё давно возникла такая идея. Но предложить её она побоялась, слишком злой был сегодня Кирилл...

Теперь она поняла, что он просто боится. Чем больше страха — тем больше агрессии. Это она уже знала.

«Но почему он боится? Из-за того, что я не такая как он? Не человек... Кир всю жизнь был инопланетником, вечным чужаком и изгоем. Не человеком... И ничему при этом не научился?»

Эйприл таращилась в степь, а Кир втихаря разглядывал гостью. Как девчонка, она была ему совершенно не интересна. Но он был сыном учёного и мечтал пойти по стопам отца. Потому всё непознанное, необычное и запредельное вызывало в нём любопытство.

Улучив момент, Кир приблизил нос к её волосам и вдохнул... Девочка либо не пахла никак, либо запах не отличался от аромата цветущей степи.

«Облезлые уши и эти царапинки от коготков... Почему Станция не восстановит кожу?»

Он сразу нашёл ответ.

«Эйприл такой и пришла! Это её первозданный, истинный облик, и нечего тут восстанавливать!»

Перехватив его пристальный взгляд, девочка покраснела и опустила глаза. Кир начал таращится в открытую.

«Эх... Щуплая, маленькая и не оформившаяся. Если станет красоткой, то это случится нескоро. Хотя, не особенно верится, уж слишком простецкая внешность... И врунья вдобавок, ведь ей не шестнадцать!»

Эйприл стрельнула глазами, поёжилась... Спрятаться от пристальных взглядов Кирилла было попросту негде...

«А ведь Маяк мог послать ему настоящую диву! Ему же без разницы! Но нет, он вздумал поиздеваться... Что ж! Хоть умеет готовить — что бы, в её случае, это не значило».

Он поймал себя на мысли, что пробует сам себя убедить, будто с Эйприл ему хорошо... Но нет! Одному было лучше!

— Это что? Какая-то проволока!

Кир провёл пальцем по загорелой шее подружки. Эйприл вздрогнула и отстранилась.

— Ты меня напугал.

Улыбнулась натужно, через голову сняла что-то с шеи и вложила мальчишке в ладонь.

Оказалось, что это не проволока. Шнур, блестящий как ртуть и такой же подвижный, на который был подвешен прозрачный зелёный кулон.

— Это Изумрудный Олень.

— Олень? Ты чего! Просто ромб!

— Ромб? — девочка вытаращила глаза. — Тебе сколько лет? Это пентагон — правильный пятиугольник! Глупость лишь детям к лицу!

Из её уст эта фраза звучала смешно.

— Будто не знаю! Неважно! Ромб или пентагон, но не олень!

— Ты просто неправильно смотришь!

— А как правильно?

— Сам разберёшься!

— И откуда он у тебя?

— От отца.

Кир захлопал ресницами.

— Маяк подарил, — рассмеялась Эйприл.

Кир упал на траву и начал рассматривать мир сквозь кристалл. Зелёную девочку, зелёные облака и зелёные алмазы росы.

«Интересно, как надо смотреть, чтобы видеть оленя?»

Кир вертел кристалл так и сяк. Пентагон не был плоским, но не был он и трёхмерным. Солнечный свет играл в тысячах граней, которых вроде и не было — во всяком случае, ни одну из них не удалось заметить на ощупь.

По-настоящему странная вещь!

Он любовался игрой света в чистых зелёных глубинах кристалла, и внезапно увидел там Тьму. Привычный Кир сразу исчез, а земная степь растворилась, превратившись в другую...

Арка... Удивительная планета!

Я иду средь таинственной и волшебной природы. Невиданные цветы, невообразимые цвета. С каждым шагом, из трав чуждых, невозможных оттенков, в напоённый экзотическими ароматами воздух, взлетают облака лёгкой пыльцы, спор и парашютиков с семенами.

На одежду, на пятна нектара, налипла цветная пыльца.

Что там таится, в розово-фиолетовых зарослях?

Разумеется, всего этого нет. Не существует чужеродных форм жизни, а свои — земные, профуканы.

Есть обычная степь, засеянная хорошо приживающейся жёсткой травой, специально созданной генетиками для климата Арки.

Я хотел летать среди звёзд, открывать и исследовать планеты. Но, открывать оказалось и нечего. Планеты все на одно лицо: безжизненные шары, раскиданные среди пустоты. А после терраформирования: степь, бесконечная степь...

Но так хочется настоящих чудес! И если их нет — нужно просто включить фантазию и шагать сквозь буйство инопланетной природы.

Арка, я прощаюсь с тобой! Пора в путь, на Ириду...

— Кирилл! Кирилл! Да очнись же ты!

Кир приходил в себя. Эйприл, сидя на коленках, обеими руками гладила его волосы, и, непонятно зачем, дула прямо в лицо.

Он сжал кулаки. Кристалла не было — ни у него в руке, ни на шее у Эйприл.

— Фух! Очнулся!

Да уж! Ну и приключения! Он снова стал Кириллом из сна!

Этот Олень был даже более странным, чем показалось вначале. И, вероятно, опасным.

— Где он?

— Кулон? У меня.

Кир поднялся на ноги. Изумлённо уставился на закат. Потом на девочку, сидящую среди трав.

— Эйприл! Что, уже вечер? Где я был весь день? И где была ты?

Она пожала худенькими плечами.

— Я просто тебе не мешала...

— По-твоему, это ответ?

Девочка дёрнула исцарапанным плечиком и ничего не сказала.

Весь обратный путь, Кир размышлял о случившемся. Эйприл он теперь нисколько не доверял.

«Как там она говорит? „Нисколечки!“»

Уже на крыше, он взял Эйприл за руку, развернул к себе и попросил, как потребовал:

— Подари!

Облако зашипел с девичьего плеча.

— Подари мне его! Он тебе ни к чему, а мне очень нужен!

Эйприл прищурилась — так, что огромные глаза стали щёлками:

— Не пожалеешь? В жизни всему есть цена!

— Нет! Отдай! — Кир изо всех сил сжал девичью руку.

— Хорошо! — она засунула другую в карман, достала кулон и протянула мальчишке.

— А почему ты с утра был такой злой? — Эйприл доела ужин, отставила тарелку и положила голову на сложенные ладошки.

— Злой? — пробормотал Кир, не прекращая разглядывать кристалл. — А! Да так! Чепуха приснилась... А тебе? — он, наконец, отвлёкся. Было действительно интересно, что грезится гостьям из пустоты.

Эйприл покраснела.

—Да так... Летала... — пробормотала она и отвернулась.

Она не могла признаться Кириллу, что никогда не видела собственных снов и даже спать не умеет. Смотреть чужие сны — хуже, чем подглядывать в туалете!

«Неужели люди каждую ночь отправляются в этот кошмар, называемый „сновидением“? Или сегодня всё будет иначе?» — думала Эйприл, расстилая постель. Было и любопытно, и страшно, и немножечко мерзко — ведь сон был чужим... Она бросила быстрый взгляд на Кирилла. Тот, лёжа в кровати, разглядывал изумрудный кристалл.

Эйприл улеглась, но о сне не могло быть и речи — сердце бухало и выскакивало из груди. Чтобы унять волнение, девочка «прошлась» по вечерней Станции — от камеры к камере, от датчика к датчику, от антенны к антенне.

Потом, когда это ей надоело, стала тихонько лежать, глядя сквозь купол на разноцветные звёзды, протягивающие ей с небес мохнатые тёплые лучики. Рядом сопел такой же мохнатый и тёплый котёнок.

И незаметно, её поглотила Тьма.

Ночь. "Астропорт"

Из зеркала, а на деле — экрана с миниатюрными камерами, на меня таращатся безразличные красные глаза. Перед отлётом с Ириды я обзавёлся новыми чипами, а все дни перелёта ушли на написание кода.

Иначе тут пропадёшь! Диэлли — элитный курорт и цитадель технологий. Самая богатая планета в Галактике, где отслеживается каждый твой шаг.

Одну из новинок я успел испытать прямо здесь, в здании астропорта, чтобы полюбоваться столицей с диспетчерской башни. Но хандра от этого не рассеялась...

Тоска! Летом стукнет шестнадцать, а вместе с этим придёт и ответственность. Прощайте веселье, нелегальные биочипы и гаджеты. Здравствуйте нудная работа, учёба, личный счёт и налоги. Полный контроль и долбаная, транслируемая прямо в мозг реклама, когда не поймёшь, какие мысли твои, а какие — навязанные.

Дрянь...

Но, не в моём случае. Меня ожидает другая жизнь. Свобода, всегда — лишь свобода.

Только сколько её осталось, этой свободы? Полгода, год? В какой момент щупальца смерти, протянувшиеся через полгалактики к Дзете-шесть, сожмутся и выпьют из тела здоровье и жизнь?

Правильный ответ: да в любую секунду!

И что с того? Плевать!

Если бы не было этих щупалец, не был бы я облучён?

Ничего бы не поменялось.

От раскинувшегося среди звёзд, изъевшего ходами червоточин пространство, деловито копошащегося человеческого муравейника воротит. Кто-то в нём действительно счастлив... Или, так ему кажется — что одно и то же, по сути.

Мир, в котором по велению Маяков, каждый готов принести в жертву личное счастье, развитие, любовь. Рабу всё на свете кажется важнее собственной жизни.

А я...

Я всегда мечтал быть звездолётчиком, но Маяки отняли эту мечту. На их кораблях нет ни двигателей, ни экипажа — это просто коробки со встроенной системой жизнеобеспечения... А если пойти в боевые пилоты и платить чужими жизнями за собственную мечту — она постепенно угаснет.

Да, детство закончилось. Но если подумать, в нём нет ничего хорошего, за исключением того, что ты ещё ничего не знаешь о мире, о людях, и о себе.

Дверь открывается, впуская запыхавшуюся девушку.

Красная юбка и кофточка цвета морской волны. Короткие соломенные волосы, ярко-синие глаза и веснушки. Маленький вздёрнутый носик — верный признак взбалмошности и непоследовательности. Ох, и намучается кто-то с этой девчонкой!

На шее — бодиморфинг в виде жёлтых кристаллов, торчащих из кожаных складок.

Красиво!

Она выше меня и постарше.

— Это мужской туалет, — в моём голосе нет ни злобы, ни раздражения. Лишь констатация факта, только усталость.

— И что? Ты не голый! Наслаждайся своей смазливой физиономией! Я не мешаю! — она скрещивает руки на груди.

Не то, чтобы я удивлён. Девчонки бывают разные, и я повидал любых. В каждой дерьмовой школе очередной заштатной планетки найдётся десяток любительниц болтаться по туалетам и окунать младших головой в унитаз.

Но у тех, немногие интересы читаются на лице. Эта не из таких, в ней что-то цепляет. Невозможно представить, чтобы она причинила вред. Тем более слабому.

А вот манеры похожи. Не ведающая границ, не встречающая препятствий наглость.

Или всё напускное?

Сложность в том, что в туалет я зашёл неспроста. Скоро контроль. Я должен переложить чип, который помог мне пролезть в диспетчерскую башню, к остальным, надёжно припрятанным. Для этого нужно зайти в кабинку. Не знаю, что мешает мне это сделать — стыд или желание увидеть развитие ситуации...

Стою, уставившись в «зеркало», где бесцеремонная девчонка пытается удержаться от смеха.

Должен признать, что она — восхитительное отражение!

После перелёта ужасно хочется пить, но я не решаюсь лакать из крана при ней.

И ведь не просто так она сюда забежала! С ней за компашку можно неслабо попасть, я набит нелегальными чипами!

От невесёлых дум отвлекает топот ног в коридоре. Незнакомка прячется за колонной. Дверь распахивается, на пороге возникает мужчина. В штатском, но его выдаёт штрих-код на виске.

Боевой геноморф!

— Девушка, красная юбка, восемнадцать лет, видел? — он смотрит так, что хочется выложить всё.

Только на меня эти штучки не действуют. Презираю роботов, геноморфов и бывших преступников с вживлёнными схемами контроля. Бродячие вещи, изображающие из себя полноценных людей!

Беглянка прижимает палец к губам — я вижу одновременно её, вжавшуюся в колонну, и геноморфа. Висело бы «зеркало» ближе к двери, ей не скрыться.

— Нет.

Дверь захлопывается. Лишь затихает топот, девушка достаёт из кармана пакет-деструктор, скидывает в него парик и цветные линзы. Снимает с шеи кристаллы — это вовсе не бодиморфинг, а чокер. Когда приходит очередь кофты и юбки, моё сердце пропускает удар. Но под юбкой оказываются белые, видавшие виды шортики, а под кофтой — такой же белый замызганный топ. На руке, выше локтя, мерцает татуировка: квадратики, прямоугольники, линии. Выглядит, как схема чипа или план городского квартала. Она отстёгивает от кроссовок платформы, и выясняется, что мы одного роста. Убирает макияж и на глазах молодеет.

Кажется, ей не восемнадцать! Но и на подростка она не похожа, слишком развита...

Да уж, девчонка-мираж! Впрочем, разве бывают другие?

Она дёргает шнур, и пакет начинает плавится, превращая вещи в сопливое месиво, исчезающее в мусорном баке.

— Спасибо, пока!

На пороге она оборачивается, и пепельные локоны рассыпаются по плечам. Серые глаза смотрят будто бы сквозь меня. Красивые, но до ярко-синих линз им далеко. И взгляд этих глаз мне не нравится...

— Надеюсь понятно, что мы никогда не встречались?

Вечером роюсь в Сети...

Два пьяных скандала и один транспортный сбой. В порту никаких происшествий. Диэлли — спокойное место.

Значит, ничего серьёзного. Красотка — не суперагент и не пособница террористов.

Но, боевой геноморф? Они не преследуют обычных девчонок!

Даже таких обалденных!

День 4. "Стена"

Тьма постепенно ушла, сменившись предрассветными сумерками.

«5:25»

Кажется, ничего и не поменялось: рядом мохнатый и тёплый котёнок, рядом мохнатые тёплые звёзды.

Исчез только страх. Оказывается, сны — это здорово!

Ну какой смысл вставать и без толку болтаться по Станции? Чем тут можно заняться? Хотелось сомкнуть глаза и смотреть продолжение. В том, что оно будет, Эйприл не сомневалась.

Но она понимала: ничего не получится. Миром правит баланс. К сожалению, нельзя только спать.

Оставалось лишь вспоминать беглянку со стальными глазами...

«Что за девчонка! Такие оставляют в наэлектризованном воздухе аромат приключений. Мы быстро бы снюхались... Но, нет! Приходится общаться с мальчишкой!»

Эйприл нахмурилась. Облако тоскливо мяукнул — он её понимал.

«Жаль, она не представилась. Хотелось бы узнать её имя».

Кресло заскрипело, и что-то свалилось на пол. Она бросила недовольный взгляд на потерявшего одеяло мальчишку.

«А Кир! Скучный, даже во сне! Зачем дал ей уйти? Мог бы и познакомится!»

Эйприл зло засопела...

«Ну и девчонка! Мечта! А Маяк посылает ему какой-то отстой!»

Кир рассердился и заворочался. Одеяло свалилось на пол. Наклонившись за ним, он перехватил взгляд подружки.

«Стоп! Это ведь то же лицо! Во сне девушка появилась в образе Эйприл, но повзрослевшей... К тому же, похожие шорты и топ. Только у Эйприл они белоснежные... Что это значит? Продолжаются странные выходки мозга или эта история — правда? Но весь год я был на Земле! А до неё, на Весте. Потом на Деметре. На Гебее, Ювенте, Люциане, Илифии. А до... До...»

Руки похолодели. Как ни старался Кирилл, он не мог вспомнить, где был до Илифии.

Чтобы успокоится, он стал разглядывать рисунок знакомых созвездий, путешествовать от одной светящейся точки к другой.

Бетельгейзе, Ригель, Альдебаран. Дальше, дальше...

Кир не поверил глазам.

Где Утренняя Звезда, где планета-притворщица?

Венеры на небесах больше не было. Вместо неё, рядом сопела девчонка, его новый единственный друг.

Завтрак не клеился. Когда Эйприл достала тарелки из шкафа, в них был салат, а в кружках — морковный сок. Кир тоскливо хрустел зелёными листьями, время от времени бросая на девочку недовольные взгляды. Она отвечала тем же.

«Какой он противный!» — Эйприл теперь превосходно понимала Кирилла. Неудивительно, ведь во сне она была им — и надо сказать, ей не нравилось. Она охотнее стала бы сероглазой красоткой и хлопнула дверью, бросив: «Спасибо, пока!»

Объединяло их только одно: неприязнь к человечеству. Откуда она взялась у Кирилла, понять было несложно: из-за переездов, он был вечным изгоем и чужаком. В её случае всё было сложнее, за свою короткую жизнь, она не встречала ни одного человека. Разумеется, кроме Кирилла. Но Эйприл на его счёт сомневалась: может мальчишка был порождением Станции, как и она?

«Если Кирилл — человек, — рассуждала девчонка, — значит, я создана по его запросу?.. Вряд ли! И мне Кир не нравится, и я его раздражаю. К тому же, я не красавица, вроде той, что живёт в его снах! Уши торчат, нос в веснушках! — Эйприл не сомневалась, что зануда — такой, как Кирилл, сотворил бы подружку, похожей на идеальную куклу. — С другой стороны, у него есть и неосознаваемые желания... Что если она тоже сумеет кого-то создать? К примеру, покорного красавчика на пару лет старше!»

Устав от обилия «если», Эйприл просто решила попробовать.

Кир отставил тарелку. Он был в отчаянии. Реальность продолжала ускользать.

«Нужно что-то немедленно предпринять, иначе вскоре я окажусь в мире, где можно летать средь облаков... Но что? Спросить у Эйприл, куда подевалась Венера? Чтобы она посчитала меня сумасшедшим? Ну уж нет!»

Чтобы успокоится, он крутил в руках зелёный кристалл. Но становилось всё хуже и хуже. В конце концов, страх окончательно прогнал раздражение. Сероглазые красотки ушли на второй план, а на первом была только Эйприл — его последняя надежда не съехать с катушек.

— Хочешь, я покажу тебе настоящего?

— Кого, настоящего?

— Оленя!

Девочка сморщила нос: ну что за дурацкие шутки?

— Издеваешься? Они все давно уже вымерли.

— Вымерли? — Кир чуть не упал со стула. — Их придумали люди! Олень — мифический зверь!

— Вовсе нет! Они жили, но очень давно.

— Ты хорошо знаешь прошлое человечества? — спросила Эйприл, шагая по бетонной дорожке.

— Будто его кто-то знает? Потеряна вся информация.

— Не совсем... Просто Маяк слегка ограничил к ней доступ. Ради людей, разумеется. Ради их собственного спокойствия... Но тебе-то оно ни к чему. Так что, я расскажу...

В самом начале ничто не предвещало беды. Всё было прекрасно, только на чёрных нефтяных берегах гибли птицы с желудками, полными пластика.

Затем, почти вымерли звери: им не было места среди вытянувшихся на сотни километров мегаполисов и плантаций. Но разве кого-то волнуют дурацкие звери!

Со временем, очередь дошла до существ, укрывшихся в глубине. Половину океанской поверхности покрыли энергостанции, города и промзоны. На другой — плавал мусор. Дно усеяли бочки с отходами.

Но жизнь была неплохой, не стоило зря бить тревогу. Каждый имел два квадратных метра жилья, а по выходным мог гулять в рекреационной зоне района — десять на десять метров.

Через пару веков, жизнь неожиданно превратилась в кошмар. Пространство закончилось, а население росло. Но всё-таки, выход нашёлся: мезонные бомбардировки.

Чёрные хлопья засыпали развалины городов, а на волнах, средь обломков, закачались миллиарды раздувшихся тел.

Выжившие после войны, эпидемий и голода, наконец получили пространство.

Да, было сложно: опустели недра, исчезли животные. Но ведь всегда есть какой-нибудь выход!

Человечество упорно трудилось...

Спустя полтысячи лет Земля вновь покрылась энергостанциями и городами. Плантациям места уже не нашлось. Вместо них, четверть планеты заняли фабрики по производству съедобного геля — растущему как на дрожжах населению было не до излишеств.

Минул ещё век, и пространство внезапно закончилось.

К счастью, наука не стояла на месте, и города обратилась в кварки. К сожалению, учёные не придумали, как из кварков создать города. Или, на худой конец, нефть.

А вот как сделать миллиарды новых людей, человечеству было известно без всякой науки. Новая война вероятно бы стала последней, но изнывавший от мирной скуки тактический нейрокомпьютер изобрёл двигатель искривления.

И спасённое от себя самого человечество, оставив за спиной изгаженную пустыню, пустилось на покорение Вселенной...

В доисторические времена, когда человечество торчало на старушке-Земле, считалось, что люди будущего станут образцом сострадательности. Ну как же — быть не может, чтобы технологии развивались, а человеческий род оставался неизменным! А самопознание? Самосовершенствование? Изучение социума, исследование мозга, импланты, улучшение генома? А смена общественных формаций? Нет, не могут летать на звездолётах пираты, а монархи — править Галактиками!

Надо сказать, для такого мнения имелись все основания — в то время выживали лишь предельно социализированные и терпимые люди. С нарушителями уймы запретов, при всей болтовне о гуманности, расправлялись быстро и жёстко. Уровень половых гормонов, а соответственно и агрессивности, падал из века в век. Войны прекратились, преступность сошла на нет. Когда-то хищником, подстёгивающим отбор, был для человека сам человек. Теперь враг захлопнул кровожадную пасть и более не рычал, осталась только игривая творческая изобретательность в любых её формах.

Настала космическая эра. Тесные звездолёты, компактные колонии, скудные ресурсы. Опять социализация, толерантность, ужесточение рамок.

Но однажды, Человек положил Вселенную в карман: появились двигатели искривления, терраформирование, нуль-транспорт. И выяснилось, что альтруизм — не вершина развития, а лишь одна из форм приспособления к среде.

У кустика петрушки и у звездолётчика цели бытия одинаковы: питание, доминирование, размножение. В этой Вселенной, хоть голову поломай, других не придумать!

В итоге, монархи правили Галактиками, а пираты летали на звездолётах, набитых рабами...

Нет! Конечно, всё было не так! Монархи, рабы и пираты именовались иначе.

К несчастью, новые названия не слишком-то помогали: ресурсы тысяч планет уходили на постройку военных флотилий, с неизменным постоянством превращавшихся в кварковый газ.

Потом за дело взялся Маяк, и эти проблемы утратили актуальность, ведь быть эгоистом, альтруистом, и попросту независимой личностью, теперь дозволялось лишь до шестнадцати лет.

— Ого! — Эйприл вытаращила глаза.

Поверхность стены покрывали диковинные рисунки...

Белый город на побережье: небоскрёбы и ветряки. Купола океанских ферм и розовые дельфины. Звездолёт, красный спорткар и танк, у которого взорвался боекомплект — башня взлетела над корпусом. Странное мужское лицо, изображённое вовсе без цвета, и рядом — ошейник. Луна, отражённая в глади озёрной воды. Девушка с белыми волосами и странными фиолетовыми глазами.

Центром картины был одуванчик на фоне ядерного гриба.

Эйприл хмыкнула...

— Кир, ты уверен, что с тобой всё в порядке? — она положила ладошку мальчишке на лоб, будто бы измеряя температуру.

«Ну вот, началось! Зачем я ей показал... С другой стороны, стена на виду. Сама бы наткнулась. Лучше уж так!»

Взгляд Кирилла зацепился за беловолосую девушку.

«Да это же Облако, только постарше года на два! Те же ресницы и волосы. Такие же скулы и чуточку раскосые глаза».

Кир подошёл поближе... Засомневался...

«А может, и не она. Девчонки за пару лет очень сильно меняются, да и художник из меня не ахти...»

— А где же олень?

— Вот! Разве не видишь! — Кир показал на покрытый чёрным мехом клубок, из которого торчали белёсые щупальца. Глаза твари сияли алым, как башни накачки.

— Нет, ты точно больной! Какой же это олень!

Эйприл подняла валявшийся под стеной стилограф, изменяющий молекулярную структуру любой поверхности так, чтобы она отражала свет другого диапазона, и подошла к стене.

— Вот, какой он на самом деле! — она стёрла чудище, и, уверенными движениями, будто всю жизнь только этим и занималась, нарисовала другой.

Олень получился зелёным.

— У зверя на голове дерево? — поразился Кирилл.

— Глупый, это рога!

— Зачем?

— Биться друг с другом за самок! Чтобы те могли выбрать лучшего! — задрав нос заявила девчонка.

— Ему надо было всю жизнь таскать дерево на башке, цепляясь за ветки? Всего лишь для самок?.. Да он застрял бы в кустах, и его сожрал хищник! Не может быть, чтобы жил такой зверь! Это сказки!

— Они сбрасывали рога и отращивали опять!

— Чего только ты не придумаешь! Лучше признайся, что вновь наврала!

— Всё, успокойся! Тема закрыта! — Эйприл, засопев, бросила стилограф на землю. В траве что-то блеснуло.

— Смотри! — Кир поднял изумрудный обломок. — Похоже на твой кристалл, только меньше.

Он снял с шеи амулет и поднёс к нему найденный кусочек.

«Похож!»

Блеснуло. Кир зажмурил глаза...

А когда их открыл, вместо двух кристаллов в руках был один. Теперь, когда найденная часть встала на место, камень напоминал букву «Г».

— В этом месте звенел смех маленькой девочки! — вдруг заявила Эйприл.

Кирилл растерялся.

— Девочки? Какой ещё девочки? Что ты несёшь?

Эйприл напустила таинственности на личико...

Откуда ей знать?! Частенько она, как марионетка, повторяла фразы за Маяком. При этом, была уверена: со временем понимание придёт. А глупенькому Кириллу просто сказала:

— Ты должен сам разобраться!

И он, конечно, поверил.

— А где рисовать научилась? — в его голосе слышалось неподдельное восхищение.

— Раньше не пробовала. Кажется, вышло неплохо.

Кир лишь головой покачал... Кому-то приходится упражняться годами, другим всё даётся с рождения — даже, если они никогда не рождались.

— Спасибо, пока! — Эйприл не смогла удержаться.

Кир вздрогнул, услышав знакомую фразу.

— Ты это куда?

— У девчонок бывают секреты! Время от времени, им требуется оставаться одним.

Кир опустился в траву и уставился на рисунок оленя.

«Хорошо, что она ушла! Лучше рехнуться от одиночества, чем от компании Эйприл! Хотя... — тут его осенило. — С чего бы сидеть одному? Ведь, судя по всему, Станция исполняет любые желания! Для меня она построила Логово, а когда я решил забраться на „парус“ — подсунула подвесную систему. Причём так, чтобы всё выглядело максимально естественно... Мне всюду чудилась эта девчонка, и Станция воплотила видения. Ошибка случилась из-за того, что желания были неосознаваемые... Теперь выйдет всё по-другому! Мечтать следует правильно: сознательно и предельно ответственно!»

Кир встал и отправился к Излучателю.

Как только Эйприл залезла на куб, её посетила противная мысль:

«Ведь я — порождение Станции. С чего бы ей мне угождать?»

Она присела на край, свесив ноги.

«И нужен ли этот красавчик? С какой это радости, он станет мне подчинятся? Нет, он не будет, как Кир, часами слушать мою болтовню. Начнёт распускать руки, а на планете нет взрослых! Да и Кириллу не поздоровится!»

В раздумьях Эйприл болтала ногами.

«Может создать девчонку из сна? Здорово будет обзавестись подружкой! А уж как обзавидуется Кирилл!»

Подошвы кроссовок стучали по кубу.

«Но заинтересую ли я такую девчонку? Или она вмиг подчинит пацана?.. Ну нет! Кир вовсе не для неё!»

Эйприл снова закинула ноги на куб. Она приняла решение.

«Пусть красавчики и красотки остаются в мечтах! Там им самое место... И всё же, нужно попробовать что-нибудь пожелать».

Нога в белом кроссовке елозила по Излучателю.

«Ховерборд! Конечно! Рассекать меж антенн на доске, пролетать под арками — вот будет здорово! А как обалдеет Кирилл, если вылететь на него!»

Порывшись в памяти Маяка и определившись с моделью, Эйприл изо всех сил начала представлять ховерборд — в самых мельчайших подробностях. Она даже придумала выбоинку в форме сердечка на одном из захватов. Вообразила, в каком именно месте под Излучателем он лежит — рядом с кустиком травки, пробившейся сквозь бетон.

Когда всё было готово, и ховерборд можно было схватить — лишь вытяни руку, она встала на четвереньки и посмотрела вниз.

Только зелёная травка. Ни доски, ни выбоинки в форме сердечка.

Разозлённая донельзя, Эйприл вскочила, топнула ногой по непокорному Излучателю и замахала руками.

— Красавчик! Девчонка из сна! Нет! Ховерборд! Здоровенная кошка и летающий чёрный дракон!

Кир, стоя за башней накачки, удивлённо наблюдал за скачущей и орущей девчонкой.

«Ну и дела! Моя спасительница от безумия рехнулась пораньше меня!»

Спрыгнув на землю, Эйприл пнула Излучатель, ещё разок заорала — теперь, из-за разбитой ноги, и, прихрамывая, удалилась.

«Что она делала? Зачем верещала про дракона и кошку? Если у девчонок ТАКИЕ секреты, если они занимаются ЭТИМ, когда остаются одни — пожалуй, стоит от них держаться подальше!»

Кир взобрался на куб, и только подумал о девчонке из сна, как его осенило.

«Так ведь она и кричала про „красавчика“ и „девчонку из сна“! Теперь всё понятно! Она занималась тем же, чем он сейчас. Выходит, она тоже видела ночью девчонку. Только зачем пыталась её материализовать? И „огромную кошку“! Неужто, ей мало котёнка?.. Да, Эйприл явно слетела с катушек!»

Но что бы не случилось с подружкой, у него были собственные дела...

Кир сел на разогретый солнышком куб, зажмурил глаза, и, обняв руками коленки, начал вспоминать сероглазую девушку.

«Стоп! Лучше начать с чего-то попроще. С чего?»

Кир вспомнил, как Эйприл кричала про ховерборд.

«Точно!»

Невесело ухмыльнулся.

«Похоже, мы с ней с одного конвейера. Даром, что девочка!»

Кир представлял ховерборд до тех пор, пока в него не поверил. Он даже знал, в каком именно месте под Излучателем он лежит — рядом с кустиком травки. Но когда посмотрел — там была пустота.

«Ничего. Я не такой придурок, как Эйприл. Обойдусь без истерик... Может, всё дело в том, что ховерборд я хочу недостаточно».

И он начал снова воображать красотку.

Вот она идёт к Излучателю — ветерок треплет серые локоны. Подходит ближе, уже удаётся расслышать шаги. Наклоняет голову, расплывается в волшебной улыбке, дотрагивается до локтя, — Кир ощутил лёгкое прикосновение, — и говорит: «Привет! Что ты делаешь?»

— Привет! Что ты делаешь?

Кир открыл глаза. Внизу стояла изумлённая Эйприл.

— Ты зачем тут сидишь?

— Не твоё дело! Хочу и сижу!

От досады, что Эйприл разрушила магию, хотелось надавать ей по башке. Теперь не видать длинноногих красавиц!

Но он сдержался, слез с куба и молча ушёл.

«Что это Кир тут делал? Неужели, то же, что и она?»

Эйприл хмыкнула.

«Наверняка! Небось, соскучился по красотке из сна. Захотел её видеть и днём!»

Было немножко обидно: чем она хуже!

«Придурок!» — подвела Эйприл итог размышлениям, и, задрав нос к небесам сделала пару шагов.

Нога зацепилась, и она растянулась на тёплом шершавом бетоне. Поднялась на локтях, посмотрела на содранные ладони. Красные капельки появлялись на коже, а после, увеличившись до размеров горошин, стекали. Ладони нестерпимо пекло.

«Боль... Неприятная штука... Но, за что это я зацепилась? Ничего там и не было!»

Эйприл упёрлась ладонями — на бетоне остались красные пятерни, ойкнула, пробурчала: «Ну я и дура!», и поднялась. Обернулась, и сразу забыла о боли.

Возле кустика травки лежал ховерборд — одноместный, как она и представляла.

«Обалдеть! Всё-таки получилось!»

Солнечную тишину Станции разрушил победный вопль.

Эйприл стояла, прижавшись спиной к Излучателю, забыв про тяжёлую доску в руках, целиком погрузившись в мечты.

«Чего бы ещё сотворить? Может, всё же, красавчика?»

Из грёз её вырвал запыхавшийся Кирилл.

— Чего ты орёшь? Думал, что-то случилось. Здесь опасно! Ведь, этот куб...

— Вот! — Эйприл подняла доску над головой. — Это я его создала! Точно так же, как ты создал меня!

«Всё-таки, ей удалось... Конечно, ведь завтраки она так и „готовит“. А я не могу...»

— Я тебя не создавал... Уверен, творец из меня никакой...

Он подошёл поближе.

— Гляди, на нём надпись... «Осторожно! Квантовое устройство!»

— И что это значит?

Словно в качестве демонстрации, ховерборд пропал. Просто растаял в воздухе.

Эйприл снова смотрела на пустые изодранные ладошки. Было очень обидно, словно кто-то тебя избил и удрал.

Кир усмехнулся.

— Ну вот! Отправился в невероятность. Видно, эта доска одновременно и существует, и нет... Дар Маяка. От неё можно ждать любых выходок!

— И как же на ней летать?

Кир кивнул на пустые руки.

— Летать? На чём, собственно?.. И что у тебя с ладонями?

— Кир... Думаешь, на Станции всё такое ненастоящее? Даже я?

Она была такой милой, растерянной и беззащитной, что мальчишка забыл все обиды и взял её руки в свои — осторожно, чтобы не коснуться ссадин.

— Ты — самая что ни на есть настоящая! И я не позволю тебе так просто сбежать!

Когда Эйприл расстилала постель, как и в прошлый вечер, у неё тряслись руки. Но уже не от страха, а от нетерпения. Так хотелось скорее увидеть девчонку и выяснить, как её зовут!

И только укрывшись, она подумала:

«А я ведь не знаю наверняка, что видит ночью Кирилл! Вдруг, совершенно другое! Может, снами мы поменялись: он смотрит мои, я — его?»

К счастью, у неё не было прошлого, значит, не о чем было и беспокоиться.

Эйприл хихикнула: она вновь перехитрила мальчишку! Можно смотреть его сны безнаказанно!

Кир, лёжа под одеялом, рассматривал небо.

Венеры по-прежнему не было, а звёзды сами собой складывались в оленьи рога.

«Что же со мной происходит? Всё-таки, нужно было уйти со Станции. Может, ещё не поздно?»

С дивана долетело хихиканье.

«Нет, поздно, — обречённо подумал Кирилл. — И не факт, что в горах, одному, было бы лучше».

Он вернулся к разглядыванию звёздного оленя и любовался сияющими рогами до тех пор, пока их не окутала Тьма.

Ночь. "Отражение"

Проклятый курорт! Кто мог подумать, что тут будет хуже, чем на периферии!

Ленивая жара, бирюзовые волны, песок. Толпы отдыхающих, местных корпоративных боссов, учёных.

И безопасность, превращённая в культ. Преступникам на Диэлли ловить нечего, охотиться на толстосумов тут позволено исключительно женщинам. Контроль, полный контроль!

Ирида вспоминается, как сказочный край...

Вонючий и мрачный подвал: увешанные гаджетами стены, разбросанные по столам генераторы ключей и россыпи донглов. Незарегистрированный канал и попустительство местных властей. Подозрительные знакомства, сомнительные друзья, рискованные развлечения. Лес, дожди, радуги... Свобода! Для полного счастья не хватало только единорогов...

На Диэлли у меня только два верных друга: скука и одиночество. Новые одноклассники-идиоты — не в счёт. Неудивительно, что девчонка засела в башке и не покидает её уже вторую неделю.

Я сижу вдалеке от воды, у забора. Купаться давно надоело. Жарко, и хочется пить.

Стопы зарыты в горячий песок: зачем лишний раз демонстрировать уродливость пальцев? Взгляд кружит там же, у ног — от обожжённых солнцем бледных тел отдыхающих, покрытых шелушащейся корочкой струпьев, подташнивает и вспоминается Дзета.

В поле зрения появляются ноги. Не белые, незагорелые, с торчащими рыжими волосинками ноги учёных. Не толстенькие, усеянные звёздочками лопнувших капилляров, ноги чинуш. Не окрашенные ровным загаром, идеальные, будто отлитые в одной форме, ноги моделей — охотниц за кладами.

Другие, обыкновенные. В меру длинные. Ровные, но не чересчур. Излишне худые, пожалуй. Молодые, красивые, и схожие этим с моими.

Возле них, в расслабленной руке болтается беленький рюкзачок.

Зная, кого увижу, поднимаю глаза.

Да, это она — то самое отражение, девчонка из астропорта. Стоит, вытянув губы в белозубой улыбке, слегка наклонив голову вбок. Лиловый купальник, ресницы густо намазаны малахитовой тушью, а под глазами — жёлтые тени. Вряд ли она создала этот образ без нашёптываний психоделических фей!

Сдерживая хохот, улыбаюсь в ответ.

— Привет!

Милой улыбки как ни бывало. Девушка хмыкает, поводит плечом и уходит.

Что теперь делать? Вытягивать из песка ноги и мчаться за ней?

Чувствую себя законченным идиотом...

Да пошли они все!

Сквозь брань отдыхающих мчусь к воде, и, подняв облака серебряных брызг, окунаюсь с головой в океан.

Когда выбираюсь на берег, скулы сводит от холода. Сколько я плавал: полчаса, час? Без понятия.

— Держи! — девушка вновь улыбается. — Круто ныряешь!

Синей рукой хватаю протянутое полотенце. Она сразу его отбирает. Укутав меня, словно мама, усаживает на горячий песок. Бросает рюкзак, опускается рядом.Рука остаётся лежать у меня на спине.

— Утопиться с горя решил? — в уголках глаз пляшут солнечные озорные зайчата.

— Ты меня помнишь?

Она хмыкает:

— Ясен пень! Я не старая бабка-склерозница! Ты тот дурачок из уборной!

Нет, это уж слишком!

— Вообще-то, меня называют гением.

Это не производит должного впечатления. Она пожимает плечами.

— Значит, я встретила туалетного гения.

Начинаю сбрасывать полотенце.

Как бы ни так! Её рука оказывается удивительно сильной.

— Сиди ты! Простудишься! — она жмётся ко мне. — Согревайся...

Остаётся только затихнуть и провалиться в блаженную негу...

— Кис-кис-кис! Теперь выйдет всё по-другому! — звучит в ушах голос Кисуни. Я вздрагиваю и сквозь сон бормочу: — Облако! Облако!

Девчонка испуганно отодвигается.

— Ты чего?

— Извини... Так, приснилось...

Она глядит с недоверием.

— Что за облако?

— Неважно... Забудь... — возвращаю ей полотенце. — Ну, забыла?

— Может быть...

— Тебя как зовут?

— Мэйби.

— Что?

— Ты тупой? Мэйби! — повторяет она раздражённо.

— Необычное имя...

— Рекурсивный акроним. После каждой буквы точка.

— Отпад! И как расшифровывается?

— Очень просто: «Не твоё дело», — утверждает она беззлобно. — С точкой в конце.

— Ладно... Я Кир. Кирилл.

— Ха! Ещё вякаешь про странные имена! Что означает?

— Не твоё дело! На конце — восклицательный знак!

Она усмехается.

— Да уж! Гений!

Встаёт и отряхивает полотенцем песок. Песчинки летят мне в глаза. — Ладно, гений, пока!

— Слушай, а что ты делала там, в туалете?

— Тупой? — она хмурится. — Что я там делать могла? Сам видел, пряталась!

— От кого?

— Нет, точно тупой! От геноморфа!

Её манеры любого выведут из себя. Даже такого уравновешенного, как я.

Хватаю Мэйби за ногу и дёргаю. Девушка падает... Поднимается, удивлённая. К щеке прилипли песчинки.

И вдруг, навалившись всем телом, давит своей железной рукой мне на затылок, вжимая лицо в песок.

Хорошо! Считай, мы уже подружились!

Встаём, отряхиваемся, смотрим друг другу в глаза и хохочем.

— Никогда не хотел поглумиться над тупым геноморфом?

Хотел — раньше, до Дзеты. Хотел, но боялся. Только о страхе я ей не скажу... После Дзеты, я не хотел ничего. Так, чтобы по-настоящему.

Вновь сидим рядом...

— А почему тупым? Они поумнее людей. Раз этак в пять.

— Смотря, что считать умом!

— То и считать! Их ДНК конструируют самые крутые учёные. Плюс биочипы, встроенные квантовые схемы. Геноморфы — идеальные люди, воплощение совершенства! Конечно, за исключением дешёвок: пехотинцев и манекенов для испытаний.

— С чего ты решил, что учёные создают ДНК геноморфов? Учёные — лишь никчёмное приложение к нейрокомпьютерам. Даже не представляют, что творят вверенные им нейросети! Ты — сын учёного, сам понимаешь!

В моей голове звенит тревожный звонок. Но слишком тихо, можно не слушать...

Мэйби вскидывает бровь, заглядывает в глаза:

— Или не понимаешь?.. Ха! Ну понятно!

— Что?

— Сам растёшь! Отец вечно занят! — она машет рукой. — Ладно, не парься, я тоже такая! Мой постоянно в делах. Неудивительно, что их дети болтаются по туалетам.

— Я не болтался!

— А что ты там делал? Пописать зашёл, да забыл? И в зеркало краснючими глазами воткнул... Вкусняшки небось? — её голос звучит всё ехиднее, а моя настороженность нарастает.

— Что? Вкусняшки?.. Нет, ты чего! Я эту дрянь ненавижу!

— Чего так?

— Того! — я отворачиваюсь. — Когда возникает конфликт между разумом и эмоциями, проще всего убить разум.

Она лупит меня по спине ладошкой, будто пацан.

— Ни хрена ты философ! А что надо убить? Чувства?.. А как? — её без того большие глаза округляются от неподдельного интереса.

— Не нужно ничего убивать! Надо решать конфликт.

— А... Убивать не нужно... — разочарованно тянет Мэйби. — Значит, это рецепт для гениев вроде тебя, исполненных нечеловеческой внутренней силы. Которым любовь не сумеет жизнь поломать! Какой-нибудь там примитивный, животный... — она наклоняется к моему уху так близко, что пухлые губы щекочут кожу, и выдыхает: — с-э-э-э-кс.

А до меня доходит, отчего зазвенел звонок:

— С чего ты взяла, что я — сын учёного? Я ведь не говорил!

Она не смущается.

— Узнала тебя. Ролик в Сети, о нападении кровожадных повстанцев на мирных фермеров. В нём так и сказали: сын учёного с Дзеты. Как тебя блогеры прозвали? «Мальчик, испачкавшийся в друзьях»?

— Друг был один.

— Не бойся, не буду сочувствовать.

— Спасибо...

— Рука зажила?

— Сосуды и нервы срастили, а кости соединили штифтом...

— Зашибись... Прямо киборг...

Она ещё про другую руку не знает!

— Почти все совершеннолетние — киборги. ВДК...

Мы сидим и смотрим на море. Изредка я поглядываю на Мэйби — украдкой, чтобы она не заметила. И вижу, что девчонка рассматривает скрюченные пальцы.

Совсем про них забыл! Я готов умереть от стыда...

Она перехватывает мой взгляд.

— У тебя необычные пальцы.

— Нога росла, а отец постоянно был занят. Забывал покупать новую обувь, по размеру...

— Красивые...

Красивые? Странные у неё представления о красоте!

Становится легко, будто я стал пушинкой, взлетел в небеса, и лечу среди яркого света, неизвестно куда, повинуясь дуновению нежного ветерка.

И вдруг понимаю, что забыл задать самый важный вопрос.

— Тебе сколько лет?

— Скоро шестнадцать.

— Как мне! Класс!.. А выглядишь старше!

— Совсем идиот?! — Мэйби злится по-настоящему. — Девушкам такое не говорят!

Тут с ней не поспорить! Ляпнул, так ляпнул!

Она заливается смехом.

— Испугался? Красный сидишь!.. Да всё хорошо, я не сильно сержусь... А внешность — девчонки ведь раньше взрослеют! — злости и правда, как ни бывало. — Мы с тобой странные, да?

— Ты о чём?

— Познакомились и болтаем.

— Мы же не взрослые!

— Да... И всё равно! Даже дети столько не разговаривают.

Признаваться неловко, но...

— Я здесь один. Друзья на Ириде остались... Не только друзья, вся настоящая жизнь. Тут какая-то лажа. Всё картонное, искусственное, будто внутри виртуальной игры... Вон, смотри! Разве может существовать такой персонаж? Или такой! — указываю на развалившегося неподалёку толстяка в окружении молоденьких див, и на белокожего дрыща, опасливо трогающего воду пальцем ноги. — Гротеск!

Мэйби хохочет.

— Да уж! Повсюду одно дурачье! — она вытирает ладошкой выступившие слёзы... — А у меня здесь полно друзей! Познакомлю... И на Ириде куча осталась! Друзей найти не проблема — проблема встретить хороших людей. Таких, что не предадут.

— Ты была на Ириде?

— Да. Красиво... Дожди, туман, радуги... А запах? М-м-м... Хвоя, прелые листья... Не то, что пустынная Арка.

Я настораживаюсь.

— Арка?

Мэйби кладёт мне руки на плечи. Наклонив голову, смотрит в глаза.

— Где только я не была. Мы с папой вечно в разъездах.

Её губы касаются моих. Вначале нежно, потом страстно, настойчиво.

Сколько их у неё уже было, таких поцелуев? Достаточно, судя по отработанной технике...

Но эта противная мысль приходит только тогда, когда всё позади. Когда её лоб упирается в мой, когда на моих губах — её дыхание. Когда она вдруг произносит:

— Знаешь, у меня это впервые.

Что? Что впервые? Я или поцелуй?

— Так хорошо... Кир, почему все так не делают!

Глупо сейчас объяснять, что все делают именно так.

Она отстраняется.

— Ведь можно гулять, на площадях танцевать, знакомится. Смотреть на звёзды и болтать до утра. Нет, люди сидят по норам, никто никого и знать не желает! Работа, работа... А для чего?

Делаю слабую попытку вырвать её из мира фантазий, и, в то же время, понять, что она имела ввиду, говоря «впервые»:

— Знаешь, Мэйби, так хорошо только в первый раз. Всё приедается. Поначалу сдаётся, что встретил особого человека, открыл новый мир. Но время проходит, и выясняется, что человек этот — обычный, такой же как все. И ничего ты уже не почувствуешь, пока не найдёшь другого. А потом, в каком-то возрасте, сколько уже ни меняй людей, места, ситуации — всегда будут те же самые звёзды, те же слова, та же ночь. И придётся искать себя в чём-то ином.

— Ты дурак!

Вот и поговорили!

— Кир, у тебя чипы?

— А?

Ничего себе! Ей известно, что моё предплечье набито нелегальными микросхемами?!

— У тебя чипы в башке?

Фух! Она вот о чём!

— Нет. С чего ты взяла?

— Странно говоришь. Нудно. Фальшиво и слишком затейливо... Люди так фразы не строят. Только чипованные — с расширенной логикой, с усиленными центрами речи. Я вас, таких, вычисляю в момент... А ещё, геноморфы! — она оживает: — Слушай, может ты — геноморф?

— Нет.

— Ну да, вряд ли... А хотел бы им быть?

— Нет, — ловлю себя на том, что намеренно говорю короткими фразами.

— Да? Странно, ведь по твоим же словам, они — совершенство!

— Схемы контроля... Геноморфы себе не принадлежат.

— Ну да... — она хмурится. — Ладно... И всё же... Почему ты не говоришь, как простой человек?

— У гениев, знаешь, свои причуды.

— Заткнись уже с «гением»! Ни хрена ты не понимаешь! Обычный зануда!

— А что я, по-твоему, должен понять?

— Ничего. Видимо, ты безнадёжен.

Несколько секунд она злится, потом нажимает кнопку на рюкзаке. Воздух начинает вибрировать от примитивных электронных звуков — просто ритм, без мелодии.

Вскочив, тянет меня за пальцы.

— Давай танцевать!

Я долго топчусь под неодобрительными взглядами пляжников, пока девушка сходит с ума, совершая странные па и выкрикивая междометия.

Ну и манеры! Будто девочку поместили во взрослое тело!

Наконец, она выключает музыку.

— Садись, ты прощён!

И падает на песок. С виду, немного повеселела.

— А знаешь, наверняка же есть и другие...

— Кто? — я вообще не врубаюсь.

— Блин! Геноморфы! Украденные, с отключёнными схемами контроля. Или сделанные на заказ.

Мои брови сами собой лезут вверх.

Вот фантазёрка! Девчонки...

— Геноморфов без чипов контроля не существует. Даже самый безумный террорист их не отключит. Во-первых, неподконтрольный геноморф слишком опасен. А во-вторых, в чём смысл? Взломать, перепрограммировать, использовать в своих целях — вот для чего всё затевается, а не затем, чтобы дать геноморфу свободу... На заказ — такое вообще невозможно представить! Хоть представляешь, какой это уровень? Никаких денег не хватит, чтобы подкупить элитных учёных, руководителей проектов. Просто смешно!

Пока я это говорю, её лицо становится всё мрачнее.

— Смешно? Тебе смешно всё, что я ни скажу! По-твоему, я идиотка?

Она шмыгает носом и сплёвывает в песок. Я отворачиваюсь.

Вот угораздило! Да, это не парни с Ириды! Лучше скучать в одиночестве, чем дружить с истеричной и странной девчонкой! Что я подумал, увидев её в порту? «Ох, кто-то с ней и намучается!» Знать бы тогда, что речь обо мне!

Надо встать и уйти. Хватит!

До ушей доносятся всхлипы.

Поворачиваюсь.

Она сидит, уткнувшись в колени, плечи вздрагивают.

Ну блин!

Немного страшно, уж слишком шикарные волосы. Вся она слишком шикарная! Но ведь, сама подошла, сама целовалась!

Поборов страх, кладу руку ей на плечо — которую она немедленно сбрасывает.

— Отвали! Я купаться!

— Мэйби! Мэйби! — жалобно бормочу я ей вслед.

Она оборачивается.

— Не надоело? Ты же альфач, а ведёшь себя, будто сопля!

Издевается? Или это такой комплимент?

Перед глазами встают лица поспешивших созреть одноклассников: волосатых, крикливых, вонючих, с интеллектом умственно отсталого хомяка. Возможно, для Мэйби, «альфач» — это нечто другое.

Хм... Если это и комплимент, то со встроенной критикой.

После купания, настроение у Мэйби становится лучше. Выдав серию злых комментариев в адрес раскисших на солнце мужчин, она принимается за меня:

— Знаешь, я ведь не полная дура. Понимаю, что тебя таким сделало: родители, переезды, одноклассники, Дзета. Но всё это — в прошлом. Забудь! Думаешь, самый несчастный? У всех так! Я, кстати, летала на Дзету. Там папа работал. До сих пор в носу вонь этих жёлтых кустов. Как их там?..

— Смрадник.

— Во-во.

— Не в прошлом. Раз ролик смотрела, то знаешь. Топливо...

— Знаю. Было ещё одно прозвище: «маленький светлячок».

Блогера, который меня так назвал, облили дерьмом, перемешанным со светящейся краской. Но из уст Мэйби, это прозвище звучит не обидно. Просто. Ни издёвки, ни жалости.

— Кир, это глупо. Каждый может в любой момент умереть. Завтра, сегодня. Есть миллионы причин. И не факт, что умрёшь ты от облучения... Драму устроил! Нытик!

Никто ещё так со мной не говорил! Все понимали: трагедия очевидна.

Мэйби щурится, прикладывает руку ко лбу козырьком.

— Смотри, это тот дурачок! Ну, «персонаж»! — она показывает на дрыща. Тот отчаянно пытается съесть тающее мороженое, оно течёт у него по рукам, и наконец, соскальзывает с палочки. — Сопля, вроде тебя!

Интересно, она о мороженом или мужчине? Скорее второе...

— Знаешь, Кир, ты мне нравишься! Пожалуй, сделаю из тебя человека. Станешь, как папа! — в голосе звучит неподдельное обожание.

Сжимаю зубы. Ещё не встречал этого замечательного папашу, но уже его ненавижу!

Но почему? Неужто, ревную? Ревную девчонку, которую знаю едва ли час, к её собственному отцу! Что же со мной не так?

— И потом, скажешь мне за это спасибо. Или может, — она покусывает губу, — ещё что-то приятное сделаешь.

— Перетопчешься!

Мэйби хохочет.

— Всех великих мужчин жёны к славе тянули. Без женщин, они бы всю жизнь жрали на пляжах мороженки! — и добавляет, видимо вспомнив дрыща: — Впрочем, даже на это вы не способны!

— Не всех. И ты мне не жена.

— Это да... Не жена! Не мечтай! Получше кого-то найду! Даже не буду врать... Хотя, очень люблю.

Сердце пропускает удар.

— Меня?

— Врать, дурачок! Ну вы, мужики, и смешные!

Ох и дура!

Встаю и шагаю к воде...

Тёплые волны гладят ступни. Я сижу рядом с Мэйби, отважно подставив лицо колким лучам. Прищурив глаза, таращусь на Солнце, разглядывая танец радужных пятен и наслаждаюсь горячим прикосновением девичьего плеча. Стянутую солью кожу ласкает ветер.

Хорошо... Только ужасно хочется пить, и целый океан воды раздражает.

Устав от яркого света, перевожу взгляд на кудри облаков. Бормочу под нос:

— Словно барашки...

— Ага! Как белые стада!

Вот уж не думал, что Мэйби услышит! Кошмар! Ляпнул перед взрослой девчонкой какую-то чепуху. С другой стороны, она поняла и поддержала...

— А на Диэлли ты давно? На каникулы прилетела?

Конечно же, это шутка. Для путешествий между мирами не хватит весенних каникул. На летних ещё можно подумать... Перелёт с ребёнком — проблема, для этого есть специальные «детские» лайнеры, ведь пользоваться гипертранспортом можно лишь после нейросканирования и имплантации чипа. Я и отец летаем с военными — это немножко быстрее.

— Чего? Какие каникулы? — тут до неё доходит. — А, шутник... Нет, я из двести шестнадцатой. Из-за переездов, я вечная новенькая. Дурдом! Зато укрепляет характер!

Я ухмыляюсь:

— Знакомо!

— А прилетели мы вместе с отцом, на нашей яхте.

— Скоростная?

— «Зимнее солнце». Элит-класс, — произносит она равнодушно. — С форсированным движком.

Конечно! Чего я ждал! Что девчонка из бедных?

— Два месяца в этой посудине! Кроме отца — никого. Жуть! Но знаешь, даже когда мне воткнут чип, я не собираюсь пользоваться Маяком! Буду на яхте летать или даже на «детских»! Нафиг! У меня при перелёте мама исчезла. Я ещё маленькая была, года три.

Ну и девчонка! Словно моё отражение! Будто снова стоишь перед «зеркалом» в астропорту. Странно всё это... Странно...

Конечно, я ни за что ей не расскажу про свою мать, про то, как мы с Мэйби похожи.

— И у меня мать пропала. В полёте. Как и твоя.

У Мэйби глаза лезут на лоб, а я удивляюсь, зачем это ляпнул. Решил ведь молчать!

Всё оттого, что хочу ей понравиться!

Вот дурак! Тупой, правильно она говорит! А если она теперь спросит, на каком корабле я сюда прилетел? Как буду объяснять, почему меня перевозят военные? Нужно срочно менять тему...

— А чем тебе полёт с отцом не понравился, ты ведь его обожаешь?

Она будто удивлена. Хмурит брови.

— Ну да... Обожаю... Может правда, полёт был неплох... Да не важно всё это! Ты про Маяк подумай!

— Почему не «Маяки», а «Маяк»?

— Ты тупой? Считаешь, они не связаны? У них же единая нейросеть — главное зло.

— Зло? Ты больная?

— Опять за своё? Устроить истерику?

— Пожалуй, не стоит.

«Ну и нахалка! Ещё и с приветом!»

— Вот сиди спокойно, и слушай! Думаешь, люди просто так исчезают, случайно? Нет! Есть такая штука — прогресс. А прогресс должен ускоряться... Раньше отбором занималась Природа — отбором естественным. Потом люди затеяли искусственный: войны, соревнования экономик, уничтожение собратьев с поведенческими атавизмами — воров, убийц, насильников, педофилов. А теперь, за отбор взялся Маяк.

— Моя мать не преступница!

— Тебе-то откуда знать, что с ней не так? Маяку знает всё, и ему видней! У него свои критерии отбора.

— Моя мать не преступница! — повторяю я громче, и поворачиваюсь, чтобы убедиться, что Мэйби заткнулась.

— Тогда, есть другая причина. Но, чем-то она ему помешала.

— По-твоему, Маяк мечтает создать Нового Человека? Человека с большой буквы?

— Дурак ты, гений! Плевать мне на буквы и на чужие мечты! Главное в жизни, кто кого контролирует! Нужно взломать нейросеть Маяка или его уничтожить!

— Как? Даже после термоядерных ударов Станции остаются целёхонькими. Стоят себе, посреди расплавленной почвы.

Девушка задумчиво набирает в руку песок, тонкая струйка сыплется на коленку.

— Не знаю пока... Но жить так дальше нельзя! Сначала ты — раб родителей, а после — раб Маяка. Вот уж радость! — она хмурится и сопит. — Ты в курсе, что изредка, Маяк выдаёт Сопротивлению данные о расположении наших и перебрасывает их корабли в тыл Союза? Повстанцы специально держат часть сил возле Станций.

Ещё бы! На Дзете я испытал это на собственной шкуре.

Я прибавляю:

— Зато наши военные вынуждены таскаться на движках искривления.

— Тогда за кого Маяк?

— Да ни за кого! За кого небо и океан? Все дышат одним воздухом: свои и враги.

— Но точно, не за людей!

— С чего ты взяла?

— Посмотри, что он с нами сделал! Раньше люди гуляли, общались. Искали любимых, выбирали друзей! Сами! А сейчас? Поживи, как человек, до шестнадцати, в компенсацию за будущую тоскливую жизнь. Такая себе подачка! И всё! Дальше ты совершеннолетний, взрослый. Получай личный номер, чип с антенной в башку, назначенную Маяком профессию, выбранную Маяком жену. Живи серенькой жизнью в узком мирке, общаясь едва ли с десятком людей! Раньше было недостаточно имени — люди носили ещё и фамилии. Вот какой был большой круг общения!

— Подачка? Да прямо! Будь это возможным — чипы ставили бы грудничкам... И потом, до Маяка тоже так было. К тридцатилетию человек всё это и получал. Правда, лишь в идеальном случае, в одном на миллион. А до тридцати приходилось действовать методом проб, предельно неэффективно, ошибаясь с профессией, с женой и друзьями. Как раз из-за этого, лишь по необходимости, выходили на улицы и встречались. Потом появились компьютеры, социальные сети, удалённое обучение, дистанционная работа. И выходить стало не за чем... А сейчас, в эпоху ГСН и Маяков — общество достигло предела эффективности. После сканирования мозга, узнав тайные мечты и желания, скрытые способности, человеку предоставляется всё, что нужно конкретно ему!

— Зачем эта эффективность? Для кого? Я не хочу, чтобы из моей головы вытаскивали мечты и желания!

— Маяк ты не удивишь. Ничем. А уж тем паче — желанием оставить желания в тайне. И эффективность важна, ведь у человечества не лучшие времена — экспансия осложнилась войной.

— Важен процесс, но не результат! Цели — иллюзия! А времена никогда не бывают лучшими!

— Важен и результат, и процесс. Сейчас никто не меняет профессию, не разводится, ведь это бессмысленно, партнёр и работа подобраны идеально.

— Совсем не поэтому! Просто не предусмотрено таких процедур.

— Ты не понимаешь, о чём говоришь. Неужто ты бы хотела к шестидесяти годам осознать, что ошиблась с профессией и супругом? А дети?

— Это будут мои собственные ошибки! Маяк отобрал у людей право выбора! Я хочу ошибаться! А дети... — Мэйби фыркает. — К шестидесяти годам дети вырастут, гений.

И умолкает. Видимо, у неё окончательно портится настроение.

Ну и девчонка! Охренительно необычная! Кто станет думать о том, куда идёт человечество?! А ещё про меня говорит! Небось, у самой полная башка странных чипов!

— Вообще-то, все счастливы. Ну, может кроме тебя...

— Счастливы? А ты не задумывался, что конкретно транслируют в мозг антенны ГСН? Только рекламу или что-то ещё? Какие-нибудь правильные счастливые мысли... И знаешь, человечество деградирует! Спустя двести лет люди начнут Маяку поклоняться, его технологии будут казаться им магией... Кто вообще выдумал использовать транспорт, как средство контроля? Отчего бы ему просто не таскать пассажиров и грузы?

— Это удобно. Нейросеть Маяка — самая большая в Галактике, а все Станции связаны.

Ветер постепенно усиливается, и до нас начинают докатываться волны. Океан ласкает ступни, словно пытаясь утешить, что беседа с единственной на планете интересной девчонкой не клеится.

— Знаешь, Кир, в чём отличие раба от свободного человека? Раб перекладывает ответственность за свою жизнь на кого-то другого! На родителей, жену, государство — не важно. Например, на Маяк. У раба всегда найдётся разумный повод, весьма убедительный, почему нужно так поступать, для каких величайших целей ему следует незамедлительно стать рабом.

Волна хватает белый рюкзачок и волочёт в океан. Демонстрируя отменную реакцию, девчонка легко возвращает вещи назад.

— А ты говоришь, геноморфы! Сам ты — вещь! И, в отличие от геноморфов, стал ты ей добровольно — от собственной тупости, лени и страха...

Мэйби поднимается и протягивает мне руку.

— Ладно, не злись. Пошли, пока нас не смыло.

Хватает меня за запястье и пальцы проваливаются под кожу.

Вижу, как вытягивается у девчонки лицо.

— Это что?

Ну вот, доигрался! Давно надо было свалить! Теперь, остаётся только признаться.

— Порт расширения для квантовых биочипов. Экранированный, пылевлагозащищённый.

— Ты хакер?

— Не ори! Люди услышат, а ГСН с них считает.

Мэйби замирает, точно зависший андроид. Лишь открывает и закрывает рот.

— Выходит, ты всё это время врал?! — у неё начинают дрожать губы, и девушка отворачивается.

В попытке избежать новой истерики, вскакиваю и разворачиваю девчонку к себе. Заглядываю в лицо, глажу плечи.

— Мэйби, ты о чём?

— Рассказывал, что за Маяк, за систему... А сам — взломщик... Я дура! Опять! — лицо кривится, слёзы текут по щекам.

День 5. "Арка"

Эйприл открыла глаза и расплылась в улыбке.

«Мэйби! Какое хорошее имя! Мэйби! Она — отражение её самой. Теперь вновь не дождаться ночи!»

Эйприл гладила мягкое белое Облако и улыбалась. Не было никакого желания вставать и куда-то идти. Даже завтракать не хотелось...

«Нет! Так нельзя! Глупо терять драгоценное время. Ведь кто знает, сколько мне осталось дышать этим утренним воздухом и вглядываться в небеса. Точно — не вечность! Станция создала, Станция заберёт... Поэтому, нужно что-то придумать, чтобы дни были не такими тоскливыми».

— Как, Облако? Ты согласен?

В подтверждение этих идей котёнок мяукнул.

«К тому же, какими бы красочными не были сны, здесь моя реальная жизнь. И здесь же — единственный друг, пусть не такой весёлый, как Мэйби. А значит, нужно ему помочь. Разбудить его чувства и сделать счастливым!»

Собравшись с духом, Кир сбросил с ног одеяло. Пальцы были обыкновенные, ровные. Как у всех.

Фух!

Впрочем, теперь всё понятно и без таких подтверждений. Уж слишком Мэйби похожа на Эйприл — не внешне, а поведением и разговором. Чего стоит фраза о белых барашках! Только во сне произнесла её не Эйприл, а я. И мать этого придуманного Кирилла исчезла при перелёте, как и моя.

«Да! Это не моё прошлое! Никогда этой истории не было!»

Завтрак снова был вкусным. Даже слишком: управившись с блинчиками пришлось доесть из банки весь кленовый сироп.

Облизывая ложку и закатив глаза в потолок, Эйприл сказала:

— А ведь у тебя в руке стоит штифт. После того падения с велосипеда, в тринадцать...

— На что это ты намекаешь?

— Так, ни на что...

— Смотри! — Кир продемонстрировал ей ровные пальцы.

— Знаешь, показывать ноги, когда другой ест, не слишком прилично.

— Сама напросилась... А велосипед тогда был не при чём. Одноклассники постарались...

Кир снова достал кристалл и уставился в изумрудную глубину.

Эйприл раздражённо хлопнула рукой по крышке стола.

— Встречать рассвет не пойдём. Для тебя есть сюрприз.

Кир оторвался от созерцания кристалла.

— Сюрприз? Как этот Олень? Доставай!

— Потом, после обеда. Нужно всё подготовить. Надеюсь, на складе найдётся то, что мне нужно.

— Естественно! — удивился Кирилл. — Разве бывает иначе? Если тебе что-то нужно, просто шагаешь на склад!

— Думаешь, там есть всё, что угодно?

— А разве нет?

— Нет.

Сюрпризом оказался трос, протянутый между опорами южной арки. К нему был прицеплен другой.

Как она ухитрилась сделать всё в одиночку?

— Время прыжков! — заявила Эйприл, а котёнок мяукнул.

— Я не хочу.

Не то, чтобы Кир боялся, он давно привык к высоте. Но в этом занятии не было смысла. Ведь он человек, покоритель Галактики! А по мнению девчонки должен прыгать, как обезьяна с лианой!

Хотя, генноморфированные обезьяны не прыгают с арок, а настоящие вообще давно вымерли. А с Эйприл ссорится не хотелось — она оставалась единственной нитью, связавшей его с реальностью, и обрывать её было нельзя. Иначе, правды ему никогда не узнать.

— Ещё чего! Прыгнешь, как миленький! Это даже не обсуждается. Что я, напрасно всё утро старалась! Сам говорил, что хотел прыгнуть с арки, но без верёвки. А может, когда-то и прыгал...

— Прыгал? Нет.

— Откуда тебе это знать?

Кир вдруг взорвался:

— Думаешь, смерть — это зло? Если сделал ошибку — такую, что не исправить, такую, что жить дальше незачем. Как тогда быть? Мучиться вечно?

— Как это, незачем жить? Всегда можно найти цель, в любом положении!

— Можно, конечно. Но я не об этом. Как быть, если главное ты уже потерял? И что делать с болью, которая съедает тебя каждый день?

— Ты сам создаёшь эту боль. Ничего непоправимого нет. В общем, дружок, полезай-ка наверх! А я догоню. Только прихвати с собой ещё кое-что.

Возле опоры валялась верёвка и подвесная система — такая же, как та, в которой он поднимался на «парус». Эйприл помогла продеть руки и ноги в лямки, а за спиной закрепила моток верёвки.

— Теперь можешь лезть.

Наверху ветра не было. Тишину нарушал лёгкий шелест меняющей конфигурацию арки. Воздух пропитали выжатые солнцем из трав, железа и пластика странные, но привычные ароматы.

Кир вытер пот рукавом — лезть с грузом было непривычно и сложно.

— Ну ты и копуша! — раздалось за спиной. — Лучше бы я сама затащила.

Спустя пять минут, Кир стоял на краю. Он повернулся к девчонке.

— Как думаешь, зачем люди создали общество, от которого тошно самим?

Эйприл пожала плечами.

— Люди — придурки... Но ты уверен, что это они его создали?

— Кто же ещё?

Снова пожав плечами, она подала ему трос:

— Не умничай! Прыгай, давай! Считаю до трёх!.. Раз!

Получив неожиданный толчок в спину, Кир полетел вниз.

Он хотел разозлится, но не сумел. Мир вращался, кровь прилила к голове, а в ушах свистел ветер.

Кир вдруг забыл о себе, и на мгновение всё изменилось. Ветер — из понятия, из слова «ветер», из кирилловых представлений о ветре, — стал настоящим. То же случилось и с небом, Солнцем, травой.

А после, рывок и болтанка...

Кир «вернулся». Всё стало, как раньше.

Вдоволь напрыгавшись, они уселись на пластиковом кубе под аркой, возле дремлющего океана.

— Знаешь, у тебя часто бывает такой пустой взгляд...

Девочка вздрогнула и немного смутилась.

— Я изучаю людей.

— В каком это смысле? Планета пуста!

— Планета, но не память Маяка. В ней есть картины, фильмы, записи с камер ГСН. А ещё, книги и музыка.

— И как ты их смотришь?

— Да так... Сижу себе и смотрю... Даже, когда с тобой разговариваю. И музыку слушаю.

— В плеере?

— Откуда мне знать? Плеер ведь реагирует на мысленные усилия. Захотел музыку, и она заиграла. Наушники одноразовые, внутриканальные. Отдерёшь — назад не прилепишь. Не хочу проверять...

— Ясно... — рассеянно произнёс Кир. Ему ничего было не ясно. В какой-то статье он прочёл, что мозг у девчонок — многозадачный, но посчитал это глупостью. Выходит, напрасно!

— Не знал, что тебя так волнуют люди...

— Вот ещё! С чего бы мне думать об этих пустышках!

— Зачем тогда их изучаешь?

— Маяк сказал, что я должна буду решить судьбу... — девочке в нос залетела пушинка, она смешно сморщилась и чихнула. — Фух... Судьбу человечества...

— Ты? — Кирилл посмотрел на веснушки, потом — на облезлое ухо, и не смог удержаться от смеха.

— Я, — заявила девчонка, без тени улыбки. — Вдвоём, вместе с тобой. В этом и заключается наше предназначение... Но сначала, ты должен решить мою.

Эйприл сматывала верёвки...

— Ну как? Что-то почувствовал? Я не напрасно старалась?

— Да.

— Что?

— Разве чувства опишешь словами?.. Смотри, Эйприл! Смотри! — Кир наклонился и вытащил из травы зелёный кристалл. — Опять! И как я его заметил? — он присоединил найденный кусок к амулету.

— Здесь упала слеза старика!

Кир повернулся к девчонке. Глянул в пустые глаза и не стал задавать вопросов.

Весь вечер мальчишка крутил кристалл. Не выпустил его из рук даже в постели. Теперь амулет напоминал букву «П». Стало понятно, что это — оленьи ноги и туловище.

Выходит, осталось найти ещё только две части: голову и хвост. И...

И неясно, что будет потом. Но наверняка, что-то важное!

«Может я вспомню, кто я такой или снова почувствую мир. Ведь в полёте это мне удалось».

Правда, сегодня Кир понял, что оказался в новой ловушке, в четвёртой. Ловушке по имени Эйприл.

«Если так пойдёт дальше, девчонка меня совершенно подавит! Она хитрая — знает, что ссорится я не готов. Понимает, что я от неё зависим. А выхода нет, вот в чём досада! Но как это глупо: будучи взрослым, подчиняться ребёнку!»

Утешало лишь то, что в случае Эйприл, возраст и внешность — скорее абстракция.

«Ладно, пора сбежать от неё к нормальной девчонке! Наверное, это обычная участь мужчин — общаться с красотками только лишь в снах!»

Повесив Оленя на грудь, он зажмурил глаза и был тут же проглочен явившейся Тьмой.

Ночь. "Маяк"

Мэйби натягивает шорты, когда-то белые, а теперь — усеянные пятнами, на ещё не просохший купальник. Сверху одевает такой же замызганный топ. На ткани проступают мокрые кляксы. Купальник полузакрытый, и фиолетовая полоса через весь живот лишь добавляет пикантности образу.

— Мальчик, куда ты всё время таращишься?

— Чего?

— Думаешь, незаметно?

— Стерва... — бурчу я беззлобно.

— Так я и не спорю! С другой тебе было бы скучно.

Мы идём к выходу, где возле забора лежат мои вещи.

— Кир, ты чего? А если бы украли?

— Рюкзак с одеждой? На Диэлли?

Натягиваю штаны и майку, и мы выходим с пляжа на набережную.

— С тебя мороженое. Три. За обман. Не выношу, когда врут!

— Ты вроде сказала, что любишь врать.

— Люблю. Я не выношу, когда врут мне! Это мерзко! Ты даже не представляешь, насколько!

Не знаю, что и сказать... Просто покупаю мороженое.

— Держи. Может, не стоило брать сразу три?

— Я не какой-нибудь там «персонаж»! Справлюсь прекрасно!

Конечно, она не справляется. Сладкая белая жижа течёт по рукам, Мэйби визжит и ругается. Последнее мороженое отправляется в урну.

— Чего вытаращился? Давай баллон!

Вытащив из рюкзака баллончик с очищающей жидкостью, распыляю на её перемазанные ладошки. Пена шипит, испаряясь.

— Другое дело! Теперь, раз мы друг о друге, НАКОНЕЦ-ТО, — Мэйби произносит это тоном сварливой жены, — всё уже знаем, можно серьёзно поговорить!

Всё знаем? Мне вообще ничего не известно об этой девчонке!

Кир проснулся от удара в плечо. На него таращилась Эйприл.

«Вот и поговорили с Мэйби серьёзно!»

— Ты совсем обнаглел? Сам заснул! Я ещё не легла!

— И что?

— Нужно засыпать одновременно!

— Для чего?

— Не твоё дело! — ударив его ещё разок на прощание, Эйприл отправилась спать.

«Ну и бред! Ладно, нужно узнать, чем у них всё закончилось!»

Кир снова зажмурил глаза, окунаясь во Тьму.

На меня таращится Мэйби.

— Ты тут?

— Естественно? Где же ещё?

— Уставился в пустоту, будто куда-то пропал! Не докричишься! Не хочешь разговаривать, так и скажи, а не выпендривайся!

— Ещё мороженого?

— Одно.

Кажется, я нащупал её слабое место. Кто откажется от мороженого в такую жару!

А ведь только весна! По всей вероятности, лето я проведу дома, лишь изредка выбираясь на кондиционируемые пляжи.

Мэйби усвоила урок: она не отвлекается на разговор до тех пор, пока от насаженной на палочку прохлады не остаётся лишь сладкое воспоминание.

— Смотри! — она указывает на белоснежный старый маяк, символ города — там, где уже начинаются скалы. — Надо залезть!

— Неохота идти по жаре...

— Надо, Кир! Ничего не поделать... Иначе, просрёшь свою жизнь, а я буду во всём виновата!

— Нас туда даже не пустят!

Её идеальные брови взлетают вверх.

— Кир, я в шоке от твоей тупизны! Думаешь, нужно на всё просить разрешения?

— А камеры? ГСН?

— Неужто двух школьников расстреляют, если они пролезут на бесполезный маяк? Ведь мы не на Станцию проникнуть хотим! — она заглядывает в глаза, и сообразив, что не убедила, достаёт из кармана небольшую пластинку.

— Это что?

— Джаммер! Нарушает работу сенсоров ГСН в радиусе трёхсот метров. Только пользоваться нужно уметь. А то, с дальних камер спалят, — она подмигивает и продолжает: — Он включён! Можно целоваться и никто не увидит! Хочешь?

— Ты сдурела?! Спрячь, тут же люди! Откуда он у тебя?!

— Люди? Какие люди, Кирилл? Результат определяется действиями! Будешь вести себя «нормально» — получишь такую же серую «нормальную» жизнь, как у них! — она прячет джаммер в карман и обречённо машет рукой. — Жизнь ты, похоже, просрёшь!

Тут, на вершине маяка действительно хорошо. Внизу бормочет прибой, свежий ветер холодит разгорячённую кожу, исцарапанные руки, ободранные колени. Вот только, если бы мы остались на набережной, то не было бы и проблем. Сидели себе в тенёчке, целые и невредимые.

Впрочем, проблемы лишь у меня. А Мэйби ухитрилась взобраться на крышу служебного помещения, перемахнуть через забор и пролезть сквозь заросли, стоящие плотной колючей стеной, не получив ни царапинки! Видать, девушка профи в подобных забавах.

— Кир, нам ведь недолго осталось!

— Ты о чём?

— О совершеннолетии. Недолго тебе забавничать с чипами и веселится. Да и мне.

— Ну...

— Действовать нужно сейчас.

— В каком это смысле?

— Я про Маяк. Не про этот никчёмный символ, а про настоящий.

— Мэйби... Ужасы, про которые ты говорила — чепуха! Я знаю, как работает система Гипермаяков и ГСН. Разумеется, в общих чертах, но...

— Я дура? Опять за своё? Устроить истерику?

— Нет.

— Смотри! Строишь тут из себя! Если знаешь то, что никому не известно, валяй!

— Мне нельзя говорить.

— Маяк запрещает?

— Отец.

— Ха!

— Мой отец изобрёл Маяки.

Ну вот... Я всё-таки это сказал.

— Да ладно! Ты что, сын Гадеса?

— Ну да.

— А почему тогда в ролике про кровавого мальчика об этом не говорили?

— Откуда блогерам знать?

— Офигеть! Слушай, а как он выглядит? — произносит она с восхищением.

— Сам не знаю, отец всегда на работе, — пытаюсь я отшутиться. — Разве ты не должна его ненавидеть?

— За что?

— Ведь ты ненавидишь Маяк!

— Да нет... Без гипертранспорта людям кранты! А Гадес... Думаю, он просто не знал, что всё так получится...

Ну и девчонка! Самая чудная из всех, что я встречал.

— А я ведь считал, что джаммеры — это сказки! Что их не бывает!

— Естественно, не бывает! Это старый обрезок пластмассы. Сам посмотри! — она достаёт «джаммер», и, даже не подумав мне показать, швыряет его в океан. Пластинку подхватывает ветер. — Завалялся в кармане. Да ты не волнуйся, камеры мы отключили!

— Мы? Кто это — мы? Как можно выключить ГСН? Это ведь не настольная лампа!

— Отстань! Когда-нибудь расскажу. Мы здесь не для болтовни!

— А для чего?

— Да ты совсем идиот! — Мэйби, кладёт мне руки на плечи, и мягкие губы заставляют забыть о камерах, джаммерах и разбитых коленках.

Обо всём.

Мы уходим с маяка и бесцельно бродим по городу, а Мэйби демонстрирует мне одну из главных женских способностей — общаться часы напролёт, не говоря ничего. Девчонки считают, она позволяет сближаться, не разбалтывая секреты. К вечеру её смех, казавшийся вначале звонким и мелодичным, отдаётся болью в висках.

Потом я иду домой и роюсь в новостях, базах и форумах даркнета. Ничего интересного, взломами ГСН и не пахнет. Получается, наши приключения на маяке всё же записывались, и мне ждать расплаты?

Но Мэйби была совершенно спокойна!

Ага! Служебная переписка о пожаре на трансформаторной станции... Так, смотрим номер... Что через неё запитано?

Да, это оно! Надо сказать, не особенно элегантно!

Зато эффективно.

Вот только, что это значит?

Всё не случайно? Мэйби действовала по заранее подготовленному сценарию?

Я не удивлён. Наивно было бы думать, что такие девчонки знакомятся с мальчиками-интровертами на пляжах!

Но, что ей нужно? Хочет через меня подобраться к отцу?

День 6. "Водосброс"

— Скучно... — протянула Эйприл тоскливо. — И на Станции, и в степи.

«Похоже, девчонки считают, что парни рождаются для того, чтобы их развлекать!» — раздражённо подумал Кирилл, а вслух произнёс:

— Можно поплавать. Но у тебя нет купальника.

— Так он и не нужен!

Кир покраснел.

— Это же «подростковая» ткань! — продолжила Эйприл, оттягивая кармашек на шортах. — Самоочищающаяся и водоотталкивающая.

— Смотри, там какие-то символы!

— Ну да! Разве раньше не видел?

— Сдались мне твои шорты! — мальчишка придвинулся ближе. — Покажи!

Эйприл подошла. Кир потрогал тиснёные буквы.

— Первая... Барнарда... Ведь это название звезды! Ты что, инопланетянка? Девочка со звезды? — он расхохотался.

— Сам ты! Со звезды! — нахмурилась Эйприл.

Кир сунул пальцы под штанину, на миг ощутив, какая у Эйприл горячая кожа. Девчонка отпрыгнула, гневно шипя.

— Это ещё что!!!

У Кирилла вспыхнули уши.

— Хотелось узнать...

— Что?!

— Одежда... Отдельная она от тебя или нет. Можно ли снять.

— Снять?!

— А что? Бывают ведь куклы, которые невозможно раздеть! Откуда мне знать, как ты устроена?

— Устроена? Ты тупой? — Эйприл возмущённо захлопала ресницами, и щёки мальчишки залила краска... Наконец, она пришла в себя и ухмыльнулась: — Для тебя — несъёмная, зря беспокоишься... Распустил свои хапалки! — и, без всякого перехода, спросила спокойно: — Купаться идём?

«Да ведь ей всё равно! Она просто играет!» — поразился Кирилл.

— Может быть, завтра?

— Завтра? Никакого «завтра» не существует! У тебя есть только один день, всегда. Им и распоряжайся!

Эх! Эту девчонку не проведёшь! Лезть в мокрую воду всё же придётся.

— Ты вообще плавать умеешь?

— Откуда мне знать? Разберусь в океане!

Миновав восточную арку, они вышли к обрыву. Вниз, к бухте, вела прикреплённая к скале металлическая лестница. Но не такая, как на стене Преобразователя, а шаткая и ржавая. Каждый шаг выдавливал из ступенек жалобный скрип.

«Ох и странное имя у отца Кирилла-из-сна. Гадес! Отец действительно изобрёл Маяки, но зовут его вовсе не так, а...»

Опять! Кир застыл. Нахлынул ужас, нога зависла в воздухе. Он не мог вспомнить, как зовут собственного отца!

— Ты чего там застрял? — прокричала девчонка с нижней площадки.

Кир очнулся. На ватных ногах спустился на пляж и уселся на гальку. Купаться совсем расхотелось.

— Расселся! — Эйприл вцепилась мальчишке в рубашку, пытаясь его поднять. — Небось, испугался холодной воды?

— Она не холодная... Во-о-н! Смотри! — Кир указал на огромные трубы, торчащие вдалеке из скалы. — Сброс тёплой воды с энергостанции Маяка.

— Да? Это меняет дело! — она скинула кроссовки, разбросала гольфы, и прошипев: «Ну и сиди!», помчалась к воде.

Облако остался на берегу, купания он недолюбливал.

Кир тоскливо смотрел на заходящую в воду Эйприл.

«Да уж! Ну и фигура... Тут раздевайся не раздевайся, вообще всё равно... Это тебе не девчонка из сна!»

Злополучные шортики скрыла поверхность воды.

Эйприл обернулась и помахала рукой.

— Кир! Она действительно тёплая! Как молоко!

«Какое ещё молоко? Оно всегда ледяное, когда из холодильника достаёшь!»

Кир пульнул плоский камень — так, чтобы он, отскакивая от поверхности, допрыгал до Эйприл. Тот утонул возле берега, ни разу не отскочив.

«Да ну её!» — Кир лёг на спину и уставился в небеса.

До ушей доносились визги и фырканье. Мальчишка лежал и тихонечко злился — раздражение помогало забыть про навязчивый страх, прилипший к нему не столько из-за утраченных воспоминаний, сколько из-за...

Нет. В том, что его до смерти пугает Эйприл, Кир не желал признаваться даже себе самому. Бояться безобидной маленькой девочки, танцующей и веселящейся — что может быть глупее?

Но Кирилла страшило всё: как она ходит и ест, разговаривает и смеётся. Страшило, как вскидывает белёсые бровки, когда он задаёт ей вопрос. Казалось, в ней дремлет какая-то страшная сила, таится угроза всему, что Кир знает и любит...

Смотреть было не на что, небо было не интересным, пустым. В спину давили камни.

«Как-то подозрительно тихо. А я даже не посмотрел, умеет ли Эйприл плавать!»

Кир подтянулся, ухватив себя за согнутое колено.

Девчонки в заливе не было.

Злость сразу прошла, сменившись тревогой. Кир встал, приложил козырьком руку ко лбу и вгляделся в искристую даль.

«Ага! Вот она!»

Плавать Эйприл умела. Даже чересчур хорошо — обогнув огромные валуны, разделившие бухту надвое, она гребла в океан.

«Там же трубы, засасывающие холодную воду!»

Кир подбежал к воде и заорал:

— Эйприл! Эйприл! — а потом просто: — Эй! Эй! Эй!

Девчонка не слышала.

Кир попытался скинуть одежду. Руки тряслись, и он не попадал по местам, где в ткань были вплетены нити-сенсоры. Очередная ловушка — ловушка одежды!

Наконец, он остался в плавках. Пробежав за девчонкой сколько возможно вдоль берега, он поднял тучу серебряных брызг и ушёл с головой под воду.

Расстояние стремительно сокращалось — Эйприл плыла не так быстро, как показалось Кириллу вначале.

С одной стороны, это плюс: значит, удастся её догнать. С другой, минус. Когда она ощутит течение — будет поздно, она не сумеет выплыть сама.

«Вот Мэйби бы я не догнал! Впрочем, ей бы и помощь моя не понадобилась, такой девушке не страшны дурацкие трубы! Не засосут они, впрочем, и Эйприл — там ведь решётка. Её просто затянет на дно... А вдруг, она может дышать под водой? Тогда, я напрасно рискую жизнью... Нет, ерунда!»

Выбросив неуместные мысли из головы, Кир сосредоточился на погоне...

Гребок — выдох... Вдох... Гребок...

Не тут-то было — мысли сразу вернулись!

«А что, если Эйприл всё-таки не реальна? Вот глупость: погибнуть из-за воображаемой девочки! Хотя, для психа, пожалуй — обычное дело. Психа, который не верит в то, что мир существует... Воображаемый мальчик утонул из-за придуманной девочки в вымышленном океане. И где тут трагедия?»

Эйприл его заметила, когда он уже подплывал.

— Кир! — она расплылась в улыбке и замахала рукой. — Тут так хорошо! Только холодно!

— Трубы! Водозабор! Погибнешь... Ко мне! Скорей!

— Что?! — улыбка исчезла с лица.

Как только Эйприл услышала о водозаборе, она сразу почувствовала течение — пока не особенно сильное. Тело предательски ослабло.

«Так вот, что такое страх!»

Руки и ноги больше не слушались.

«Глупое чувство!»

Её захлестнула волна.

Эйприл тянуло на дно. Над головой колыхалась серебряная поверхность, такая близкая — и уже недоступная! Океан издавал странные звуки: словно в глубине мучились и стонали все когда-либо жившие существа. Вода давила на уши, пыталась забраться вовнутрь через нос, через рот — и растворить.

«Как быстро закончилась жизнь. Не прошло и недели... А Кир оказался не таким уж плохим...»

Вверх, сливаясь друг с другом, неслись пузырьки. У них была цель — стать с атмосферой единым целым.

«А я? Для чего же я приходила? Как глупо!»

В груди заломило от боли, будто наружу хотели выскочить тысячи злобных и сильных зверей.

«Дышать!!!»

Сияющее покрывало стало чернеть и опускаться. Эйприл заметила, что оно очень плотное. Догадалась: когда оно накроет её и укутает — уже не увидишь ни Солнца, ни неба, ни облаков. И поняла: она на них не насмотрелась.

В тот самый миг, какая-то сила подхватила её и потащила наверх.

Эйприл, фырча и отплёвываясь, в сиянии водяной пыли, барахталась на волнах.

«Свет! Я его снова увидела!»

— Хватайся!

Она послушно взялась за плечи Кирилла, и он поплыл. Не к берегу — там были трубы, забиравшие воду для работы реактора. К валунам, в бухту.

На полпути у него закончились силы, Эйприл это заметила по дыханию. Она отпустила мальчишку и поплыла сама.

Едва ступив на берег, они в изнеможении упали на гальку.

Кир лежал, прикрыв глаза, уткнувшись в предплечье лбом. Волны ласкали ступни, тело гудело, стягивалась от соли кожа, высыхая под солнцем.

«А ведь я её всё-таки спас! — грудь заполнило ни с чем не сравнимое чувство. — Впервые, я спас человека, подарил ему жизнь!»

Тут он вспомнил, что Эйприл — не человек. Но чувство не исчезло. Человек или нет, это было не важно.

«Да! Это того стоило! Заслуживало любых рисков!»

Он повернулся на бок, посмотрел на лежащую рядом девчонку и лёг на спину.

Небо было другим. Без облаков, но уже не пустым — пустота растворилась.

«А если бы я за ней не полез? — мелькнула страшная мысль. — Если бы, не преодолев страх, остался на берегу?»

О таком не хотелось даже и думать.

Волнение ушло, а лежать уже было невмоготу. Кир сел, поджав ноги, и уставился на чёрные валуны.

«Странные камни! Будто наросты на шкуре спрятавшегося в океане дракона...»

Эйприл встала, поправила просыхающую одежду, и уселась рядом, положив голову ему на плечо.

— Кир, я ведь даже не сказала спасибо. И не скажу, за такое не благодарят. Но знай, тебе я обязана жизнью...

— Эйприл, смотри! Ещё одна часть! — Кир поднял сиявший в камнях изумруд. — Это хвост!

Он снял с шеи Оленя и приложил кристалл. Камень вспыхнул и встал на положенное место.

— Здесь пролилась кровь мальчишки! Твоя кровь, Кирилл! И девчонки...

От этих слов в кожу вонзились сотни острых холодных снежинок. Будто из февраля дунул ветер.

— О чём это ты говоришь? И что за девчонка?

Но Эйприл только пожала плечами...

После пережитого, Кир ощущал единение с Эйприл — и потому, решился.

— Знаешь, я не помню ничего до Илифии. Не знаю, как звали отца, — и прибавил, повинуясь порыву: — А в небесах нет Венеры!

Эйприл удивилась, но совсем не тому:

— Ты был на Илифии?

— С отцом, — и тихо добавил, — и мамой...

— Понятно... Что до Венеры — с ней всё хорошо, ты видишь её каждый день.

Девочка поднесла губы к уху и прошептала:

— Видишь ли, память такая штука... Люди помнят не то, что случилось, а то, что хотят...

— И что теперь делать?

— Раскапывать правду, какой бы она не была.

— Как?

— Вернуться под клёны и начинать.

— Что начинать? Начинать... — Кир был настолько шокирован, что не смог сказать слово: «копать».

За него это сделала Эйприл.

Ночь. "ВДК"

На ладони лежит небольшая керамическая капсула.

С виду совсем не опасная, но держу я её, будто мерзкое ядовитое насекомое.

Полный аналог оснащённого встроенной антенной чипа «ВДК-40», имплантируемого в мозг на совершеннолетие. Нужно почувствовать то, что по-другому, легально, мне испытать не удастся. Посмотреть, каково быть взрослым. Узнать, что я навсегда потерял.

К счастью, отец не поскупился, порт расширения связан с мозгом высокоскоростной оптолинией.

Чип модифицирован, и взаимодействие с Глобальной сетью наблюдения будет лишь на уровне настроений, эмоций, самых общих идей. Ничего страшного произойти не должно. Мой возраст в Системе не изменится, Маяк не отследит. С Мэйби я сегодня не встречусь, а с воспоминаниями, в которых девчонка слишком много болтает, этот чип не работает.

Я всего лишь начну получать информацию, предназначенную только для взрослых. Словно запустил VR-симулятор с рейтингом «16+», как делают все пацаны, чтобы погонять в мясную стрелялку на пару с виртуальной грудастой девчонкой.

И всё же, это прыжок в неизвестность.

Ладно, хорош! Нечего тянуть кота за... скажем так, хвост. Чем дольше тянешь — тем меньше решимость.

Затаив дыхание, вставляю чип в разъём и отдаю мыленный приказ на его подключение...

Мир не переворачивается с ног на голову. Он не меняется вовсе.

Всё так же бьёт в окно полуденное яркое солнце, чуть слышно шумит система кондиционирования. Ни эйфории, ни посторонних мыслей, ни скрытых приказов.

Только я, и просторная комната.

Как всё-таки здорово, что в наше время, людям уже не приходится ютится в тесных каморках! Этому нужно радоваться!

Здорово! Всё очень здорово!

Подхожу к огромному, во всю стену, окну. Стекло с пылеотталкивающей плёнкой настолько прозрачное, что кажется, его нет. Только воздух, только сияние. Захватывает дух.

Стерильный, безукоризненно-белый мегаполис, утопающий в океане солнца, никуда не исчез. И воспринимаю я его так же, как раньше.

Нет смысла стоять тут до вечера, наслаждаясь видом. Пора радостно нырнуть в этот ослепительный океан!

Коридор — скоростной лифт — коридор.

И вот я на улице, на прекрасных зелёных аллеях. Чарующей музыкой льётся в уши гомон толпы. Шагаю, вдыхая волшебные запахи улиц, любуясь ажурными эстакадами, как будто без всякой опоры зависшими над потоком машин.

Какой же прекрасный город! Как тут не ликовать!

Помнится, я собирался прогуляться по набережной, по местам, где мы были с Мэйби. Только теперь в одиночку. Зайти на пляж, дотронуться до скамейки, на которой она сидела.

И вспоминать...

Наверное, так тянет на место преступления убийцу.

Я вздрагиваю. Что за странная мысль, ведь я никого не убил! Тем более, эту девчонку...

По левую руку возвышается громада торгового центра. Бетон, пластик, стекло. Десятки входов, затянутых голубыми плёнками силовых полей, андроиды-охранники.

К океану или в ТЦ? Набережная далеко, а центр — вот он, под боком. К тому же, неясно, что вообще делать на набережной. Терять драгоценное время, уставившись в океан? Трогать скамейку?.. Как мне вообще пришло это в голову? Тупо сидеть, сложа руки, вместо того чтобы работать и радоваться!

Совершенно необязательно тратить деньги, можно посидеть в кафе, перекусить! Чтобы с новыми силами вернуться домой и поработать. Поработать, как следует! Но для начала — перекусить!

Я ныряю в голубое мерцание.

Мне радостно, но в глубине души ощущается дискомфорт. Когда андроиды желают хорошего дня и удачных покупок, раздражённо бурчу: «И вам — чудно провести время!»

Охранники недоумённо переглядываются.

Вдалеке огромные торговые залы, матово-белые, не отвлекающие от покупок. Но здесь, в холле, царство ярких цветов: оранжевый, зелёный, пронзительно-голубой. Журчат фонтаны, прямо из пола торчат модифицированные дубы, некоторые — совсем не деревья, а замаскированные антенны ГСН. Террасы увиты вечноцветущими лианами, сверху льётся мягкая ненавязчивая мелодия. Кажется, ещё миг, и на балкончике появится остроухая эльфийская принцесса.

А самое главное — прохлада.

Как же здорово, что я не попёрся на набережную! Никуда океан не денется, схожу в другой раз.

Завтра. Или послезавтра. В общем, потом...

Усаживаюсь за столик и делаю заказ.

Столько людей! А ведь, не выходной! Неужто у них нет работы?

Дрон улетает, доставив заказ, и я наслаждаюсь мербургером с триппучино...

Покончив с едой, понимаю, что на улицу выходить неохота. Успею ещё в это пекло! Пока можно прогуляться между рядами, полюбоваться техникой и вобрать в себя побольше драгоценной прохлады. В конце концов, технику я люблю, а что-то покупать вовсе необязательно!

И вот, неожиданно для себя самого, я уже в сердце торгового центра. Бесцельно брожу, разглядывая голопроекторы, синтезаторы пищи, домашних андроидов. Надоедливые коробки наперебой нахваливают упакованный в них товар и демонстрируют на своих гранях все его функции.

Скучно, и начинает болеть голова.

Вдруг застываю, ошарашенный. Это ведь то, о чём я мечтал всю жизнь!

Ховерборд.

Рассекать среди зданий, наблюдая своё отражение в стеклянных стенах, пролетать под эстакадами, парить в тучах брызг возле самой поверхности океана!

Как же обрадуется Мэйби, когда получит такой прекрасный подарок! А счастье любимой — моё собственное счастье. Я должен о ней постоянно заботиться. О ней, и о наших будущих детях. Значит, нужно больше работать! Купить ховерборд — и домой!

Достаю телефон и отдаю приказ на оплату.

Всё, теперь он мой! Вернее, любимой.

Хватаю коробку за прекрасную, удобную выдвижную ручку и топаю к выходу.

Домой, работать? А может, на набережную? Или за город, в цветущую степь?

Нет. В руке здоровенная коробка. Зачем я её схватил? Почему не заказал доставку? И вообще, подарок подружке можно купить в Сети, не прерывая работы. В следующий раз сделаю именно так! Это куда эффективней, чем шляться по городу! Для чего вообще выходить, если всё можно делать дома: работать, отдыхать и заказывать нужные вещи?

Хорошо хоть, ушёл я недалеко.

Коробка лупит по ноге, но из-за мыслей о Мэйби это даже приятно...

Возле входа в мой дом, на ступеньки уселись двое подростков, не больше тринадцати лет. Девчонка, забравшись пацану на колени, впилась ртом в его губы так, будто это сочный сладенький фрукт.

От ненависти и зависти, от обидных воспоминаний об упущенном времени, перехватывает дыхание.

Ну молодцы! Совершенно ведь распустились! И куда только смотрит правительство! Разве я, в их годы, такое себе позволял? Сегодня целуются, завтра — напишут в соцсетях какую-то дрянь, а послезавтра развалится весь Союз! Будто повстанцы дремлют! Врагу только и нужно, чтоб наши дети вот так целовались!

Стоп. Ведь я совершил отличную покупку! Ховерборд! Значит всё хорошо, и следует радоваться!

К тому же, это у них, у малявок — ни забот, ни хлопот. А мне пора возвращаться к работе!

Коридор — скоростной лифт — коридор.

Осторожно, как драгоценность, опускаю коробку на пол. Сбрасываю обувь и пропотевшую футболку.

Пора вытаскивать чип.

А зачем, вообще-то, его извлекать? Какой в этом смысл — если, как я убедился, он никак не воздействует на сознание? Пусть стоит!

С другой стороны, зря занимает разъём.

Нет, отключу...

Вж-ж-ух! — будто спадает с глаз пелена.

На смену радостному желанию действовать приходит головная боль и апатия. А ещё, жутко хочется пить.

Вот отчего взрослым нужно так много воды!

И теперь я вижу разницу в восприятии...

Комната не слишком просторная, улицы не настолько прекрасны. Где я зелень увидел? Три дерева! Мне ведь совсем не нравится этот город!

С чего это Мэйби — любимая? Может, из-за того, что для экспансии требуются новые люди?

И зачем я купил ховерборд? Мэйби практически взрослая, в её возрасте подобной фигнёй не страдают. К тому же, формально он относится к запрещённому на Диэлли частному воздушному транспорту. Что она с ним будет делать?

Зачем его вообще завезли? По ошибке? Я купил залежавшийся, никому не нужный товар?

Тоскливо смотрю на валяющуюся в углу коробку...

В голове тает эхо: работать, радоваться, работать...

Нет уж, спасибо! Взрослым я быть не хочу!

День 7. "В реальности всё не так, как на самом деле"

«5:21»

«Этот город. Белый, стерильный. Кажется, я его уже видел... Впрочем, все города одинаковые — белые и стерильные. Видел один — видел все... А вот чип, неужели он действует именно так?»

В это невозможно поверить!

«Что тогда получается? Отец — создатель тоталитарного общества?»

Кир вглядывался в чёрные небеса, в бликах от купола, но без облаков.

«Может, всё не так уж и плохо: разве был в истории человечества век поголовного счастья?»

«Поголовного... В „поголовном“, как раз и зарыта собака!»

Он вздрогнул.

«Зарыта!»

— Когда мы пойдём? — донеслось с дивана.

— Куда?

— Знаешь, куда. В отчий дом, раскапывать правду. Нужно вернуться в начало.

«Да что она, мысли читает? От „знающей всё“ гостьи из пустоты, можно ждать и такого! От воображаемого друга, тем более, ведь он — это я».

— Не могу. Слишком страшно.

— Не знать правду намного страшней! Правду о том, кто ты есть.

— Дай мне хотя бы ещё один день!

— Вот уж не знала, что ты любитель откладывать дела на потом! А хотел стать учёным! Разве учёный не отдал бы всё ради истины?

— Хотел? Я и сейчас хочу!

— Хотел! — поправила Эйприл, а Облако подтвердил: — Мяу!

Не сговариваясь, встречать рассвет они не пошли. Не было настроения. Долго валялись, а после, Эйприл «приготовила» завтрак.

Снова дурацкий салат! Да ещё не порезан! Огромные лопухи упирались, не желая лезть в рот. Кир весь перемазался в масле.

— Кушай! Полезно! — Эйприл положила листик котёнку на голову, будто зелёную шапку. Облако немедленно скинул одежду на пол — котам, даже очень учёным, плевать на дресс-код.

— А для тебя?

— Для меня полезно, когда меня любят! — заявила девчонка. — Без любви я исчезну, опять растворюсь в пустоте!

— Это какая-то шутка?

— Может быть... А может, со всеми так.

Когда был допит «тоже очень полезный», по заверениям девчонки, овощной сок, она заявила:

— Знаешь, нет лёгких путей. Просто нет. Лифт не поднимет тебя на крышу, не хватит энергии. Застрянешь в обесточенной тёмной коробке — не жалуйся, что на грязной лестничной клетке было всё-таки больше свободы. Если страшит долгий подъём по лестнице, может тебе и не нужен ветер, солнце и облака?

— Завтра...

— Хорошо, получай свой день! Но учти: лишь один, и в качестве штрафа, сегодня ты будешь меня развлекать!

— Вот ещё! Размечталась! Я только и делаю, что исполняю твои причуды! А ведь тогда, в самый первый день, я бежал за тобой не для этого. А чтобы узнать...

— Узнать? Что?

— Как, что? У тебя есть доступ к памяти Маяка, где есть всё, а ты несёшь чепуху! Думаешь, я не вижу, что ты специально морочишь мне голову! — Кир хлопнул ладонью по столу, чтобы продемонстрировать серьёзность намерений. — Вот что: если ты мне действительно друг, то колись!

Эйприл расхохоталась.

— Кир! Ты только что плакался, как тебе страшно. А теперь угрожаешь?

Мальчишка смутился, но тут же взял себя в руки.

— Я серьёзно! Будешь молчать, я тебе больше не друг!

— Ну, хорошо. Что же тебе рассказать? Спрашивай!

— Кто я? — Кирилл смотрел не на Эйприл, а разглядывал ложку, будто вдруг она стала самым важным предметом.

— Спрашивать: «Кто я такой?», у других бесполезно — они просто не знают, и видят своё. Ты должен понять это сам.

— Опять говоришь загадками!

— Я изо всех сил помогаю. А ты не желаешь действовать, не хочешь копать!

Ложка упала на пол.

— Кир, давай отсюда уйдём. На парапет.

На крыше действительно было легче. Солнце уже показалось из-за гор, от оголовков вентиляционных шахт вытянулись длинные тени.

Кир и Эйприл уселись на парапет. Белоснежная Станция была розовой в рассветных лучах, за исключением «паруса» и многогранников.

— Зачем тебе знания? По-твоему, лучше жить в мире, лишённом загадок?

— В научном подходе есть своя красота.

— Нет. Лишь сухой анализ... Любые знания — всегда модель. А истина — не модель, а реальность. Никакие знания, учения, люди, не приведут тебя к ней. Дойти до неё можно только самостоятельно.

— Я и пытаюсь.

— Ты только думаешь! Мышление тебе не поможет! Не убегай из настоящего мира в модель!

— Ты о чём?

— Обозначив одно понятие через второе и применив второе для описания первого, ничего не узнать! Смотри... Можно, перейдя на следующий уровень абстракции, обозначить выдуманное понятие «скорости» символом, и, использовав другие символы, назначенные выдуманным понятиям «расстояния» и «времени», связать всё в формулу, получив в итоге работающую модель. Но, несмотря на обилие чётких определений и строгих формул, в конечном счёте, мы ни на шаг ни приблизимся к пониманию того, что же такое пространство, движение и время.

Кир насупился.

— Это Маяк со мной говорит?

— Нет.

— Ха! Маяк врёт!

— Я просто хочу помочь...

— Ой-ой-ой! — Кир помотал головой, будто сбрасывая с ушей лапшу. — Хорош заливать, ведь ты обещала!

— Ладно... Спрашивай.

— Раз ты уже с ним на связи... Скажи, что такое Маяк?

— Ты знаешь.

— Я не знаю, как он работает, как перемещает корабли через тысячи светолет. Не знаю, что это такое — Кир указал подбородком куда-то вперёд, имея ввиду все сооружения Станции.

Но Эйприл поняла жест по-своему.

— Это? — она ткнула пальцем в нагромождение радиаторов и труб внизу. — Теплообменники! Система пассивного отвода тепла!

«Наконец, хоть какая-то ценная информация!»

— Они ведь холодные!

— Система — аварийная, включается при отказе активного охлаждения.

— А что внутри здания? Для чего сам Преобразователь?

— Понятия не имею. И мне наплевать.

Что ж, надо привыкать. К вранью или к тому, что её картина мира напоминает несобранный паззл. Одни кусочки на месте, а других нет. Даже самых необходимых. Зато ненужных, похоже, полно!

— И почему это, вдруг, тебе наплевать?

— Разве не ясно? Смотри... Вот в детстве, заходил ты домой с жаркой улицы, и сразу — что?

— Что? — оторопело повторил Кирилл.

— Сразу воду пить! Какая она была замечательная! Чистая, прохладная! А потом ты узнал формулу воды, узнал, что не такая она уж и чистая — сплошные примеси, да бактерии. И что? — Эйприл заглянула Кириллу в глаза.

— Что? — Кир не придумал ничего лучше, как вновь повторить за девчонкой.

— Легче стало? Вода от твоего знания не изменилась! Она всё та же, чистая и прохладная, готовая дарить наслаждение. Изменился ты сам, и смотришь теперь на неё с подозрением!

— Какие бактерии? Осмос!

— Не цепляйся к словам!

— И ты никогда не бегала по жаре! Тебе нет и недели! Доживи сначала до лета!

— Не цепляйся! Не буду рассказывать! Так и останешься дурачком!

Девочка замолчала, обидевшись. Лишь шорох «паруса» нарушал утреннюю тишину. Но Эйприл не умела дуться дни напролёт, и продолжила:

— Чего ты желаешь добиться, пытаясь раздать всем вещам имена? Беседовать о них тебе не с кем... Вот узнал ты, что арка — «отражатель». Стало лучше, комфортнее, безопаснее или возникло больше вопросов? Разве не лучше жить в мире, свободном от классификаций?

— Свобода от знаний? Ну нет!

— Это не настоящие знания... И, — девочка хмыкнула, — к чему эти жалкие попытки понять принцип работы Станции? Знаешь, в определённый момент изучение мира теряет смысл — когда вдруг понимаешь, что главное упустил ещё в самом начале. Ответь: кто ты и где находишься? Пока не узнаешь, ничто для тебя не изменится!

«Так арка — отражатель? Отражатель чего? Так... Куб — излучает, они — отражают. Что излучает? Что отражают? Стоп! Эйприл права, ещё больше вопросов!»

— Кир, ты чересчур много думаешь! Вы, умные, думаете постоянно, дураки — не думают никогда. Секрет в том, чтобы думать вовремя!

Эйприл болтала ногами над пропастью. Задники кроссовок стучали по стенке.

— Не забивай себе голову! Наоборот, забудь! Всё забудь! Процесс «познания» — бесконечная смена иллюзий. Не сворачивай на эту кривую дорожку... Твой обезьяний мозг не укажет путь к счастью. Он предназначен для выживания, а не поиска смыслов.

— И как же они летают...

— Кто?

— Корабли. Такая скорость! Даже, если двигаться в гиперпространстве...

Эйприл вздохнула.

— Ты меня даже не слышишь!

— Что? — встрепенулся Кирилл.

— Ладно! Раз тебе это так интересно... — повернувшись к мальчишке, Эйприл закинула ноги на парапет. — Нет никакого гиперпространства! Никто никуда не летает! В исходной точке Гипермаяк уничтожает корабль, в точке назначения собирает другой.

— А пассажиры?

— Вместе с людьми.

Кир отшатнулся. Эйприл схватила его за рубашку.

— Дурак? Упадёшь! Станция не соберёт! — она поднялась. — Пошли на ту сторону, там интереснее. Солнце и горы!

На полпути она передумала и взобралась на оголовок вентшахты.

— Давай лучше сюда. Отсюда не свалишься.

— А почему меня Станция не соберёт?

— Ты же не проходил нейросканирование!

— Думаешь, я поверю, что для этого ей нужна какая-то человеческая аппаратура?

Эйприл пожала плечами.

— Не хочешь, не верь...

— Так люди умирают каждый раз, садясь в пассажирское кресло? А мама? Отец? Выходит, родители — не настоящие? Все люди не настоящие? — Кир едва шевелил губами от ужаса.

— Чего испугался? — презрительно заявила Эйприл. — Человек умирает ежесекундно, вместе со всем миром. Раз — и все! — она хлопнула по коленке ладошкой. — В следующий миг — другой человек. И мир тоже другой, — девочка добавила доверительно: — Только говорить так неправильно, ведь никакого времени нет...

— Это совсем не то!

— Почему?

— Та же нейронная сеть в голове! Та же личность!

— Ошибаешься. Мозг изменчив, личность не постоянна. Именно поэтому после первичного сканирования Маяк отслеживает изменения, используя ГСН... Думаешь, ты действительно существуешь? — Эйприл сама удивилась этим словам, а Кир вздрогнул — слишком уж точно они выражали его сомнения. — Ты зеркало, Кир. Мозг, который и есть «ты», создаёт в ответ на внешние воздействия новые связи, строит модель реальности внутри головы. Ты лишь отражаешь окружающий мир... Зеркало!

Девочка говорила уверенно, но легче не становилось. Наоборот, с каждым словом, было всё хуже.

— И никто не знает, что происходит? А отец? Он спец по гиперпространству!

— Которое сам и придумал! — её глаза превратились в узкие щёлки. — Если у него было всё под контролем, почему он лишился жены? Зачем тут поселился? Зачем наволок аппаратуры для взлома Станции, а после — разбил?

— Маяки — обычная техника, пусть и сложная. А в технике могут быть сбои.

— Обычная техника? — Эйприл расхохоталась. — Кир, есть лишь один Маяк. На всех планетах — только один.

— Его создали люди! Люди построили! И строят сейчас, ведь в недавно открытых мирах Станции сами не появляются. Рабочие возводят реакторы, заливают бетон. Только потом, после запуска, Станция самостоятельно трансформируется, превращаясь вот в это, — он повёл рукой.

—Создали? Изобрели? Не смеши! Люди создали техзадание для нейросети — она Маяк и разработала. И не рабочие строят Станции, а техника — по программам, которые написали компьютеры.

— Хочешь сказать, люди не понимают, что делают? Ничего не знают о мире, в котором живут?

— Люди? Да они только позавчера с пальмы спустились!

— Позавчера? Может, вчера?

Эйприл задумалась и твёрдо сказала:

— Позавчера! Так что, не понимают. Инженеры догадываются. Но, с ВДК особо не поболтаешь. Маяк не позволит, на карте судьба человечества. Думаешь, людям понравится путешествовать к звёздам сквозь смерть?

Кир отрицательно покачал головой. Сам он теперь ни за что бы не сел в звездолёт Маяка. Впрочем, ему это и не грозило.

— То-то! — Эйприл вздохнула. — Люди хотят результат. Обезьяну волнуют бананы, а вовсе не палка, которой она их сбивает. И не важно, что палка — звездолёт, а грозди бананов сияют в ночных небесах. Рассудок, частенько принимаемый человеком за разум, нового не создаст.

— Люди не насекомые! Их поведение определяет не инстинкт, а культура.

— А культуру определяет инстинкт! Желания создаёт не рассудок. Он нужен только затем, чтобы их выполнять. Это его единственная функция.

— Человек сам определяет своё поведение!

— Жуку тоже так кажется. Он ведь не может стать человеком и глянуть со стороны.

— Откуда ты знаешь, что им там кажется?

— Поверь, по жукам я спец!

Мальчишке стало не по себе. Слишком жёстким был переход от жизни среди отважных покорителей космоса к жалкому существованию в стаде приматов, слепо повинующихся атавистическим, давно утратившим былое значение инстинктам. Он чувствовал, что Эйприл забрала у него что-то значимое и огромное, куда большее, чем его жизнь.

— Не всегда же так было! Именно люди создали компьютеры и нейросети!

— Думаешь? А я вот считаю, так было всегда. Люди издревле пользовалось устройствами, не зная физических основ их работы, — Эйприл кивнула на далёкие руины. — Как думаешь, отчего птичьи гнёзда считают частью природы, а человеческие города — нет?

На Кирилла вдруг накатило странное чувство, что это всё уже было. Ветер, девчонка и этот дурацкий вопрос.

Дежавю...

— Разве загадка только Маяк? А простой звездолёт, с движком искривления? Всё, что тебя окружает, изобрели нейросети, а построили автоматические заводы. Даже лучшие учёные не смогут понять, как работает современная кофеварка! Что говорить про мультикоптер!

— Законы аэродинамики вовсе не тайна.

— Тайна — двигатель и бортовая аппаратура, — Эйприл подтянула сползшие «звериные» гольфы. — Кир, ведь Маяк — не только сеть Станций. Он всюду! В нейрокомпьютерах, мощных и слабых. В ИИ квартир, телефонов, автомобилей, поездов, звездолётов. В камерах и сенсорах ГСН. В ноутбуках, голопроекторах, электрочайниках. В пешеходных переходах и уличных фонарях. Любое устройство, любой предмет, подключены в Сеть... А главное, он в людях, в которых стоят нейрочипы.

Это Кир знал и без Эйприл. Он размышлял о другом.

— Слушай, а грузы... Получается, люди добывают руду, грузят в корабль, и Маяк её уничтожает? А потом создаёт новую? Что за глупость! Зачем это всё, если можно «из воздуха» получить то, что нужно?

— Дурак? А чем будут заняты люди? Они не умеют просто сидеть, им нужна цель!

— А для чего ему люди?

— Кир... Нельзя мерить всё только пользой. Моя любовь к Облаку не ослабевает оттого, что он не поддерживает беседу и царапает мебель.

— Причём здесь котёнок! Опять ты мне врёшь! Нет никакого смысла с тобой разговаривать!

— Какой ещё смысл? Я просто тебя развлекаю!

Кир встал, и пошёл назад, в Логово.

«Кто ещё кого развлекает! Нашла дурака! Плевать, Станция большая, есть где затеряться на день».

Он хотел прихватить банку консервов, но подумал: «Глупо с ними таскаться. Если Эйприл умеет из воздуха приготовить обед, получится и у меня. Ничем я не хуже!»

За целый день они с девочкой так и не встретились. Вечером молча поужинали — Кир уплетал за обе щеки, он так и не пообедал, и отправились спать.

Уже лёжа в кровати, Эйприл сказала:

— Люди делятся на две очень неравные части: осознающих свою глупость дураков и идиотов неисправимых. Решай!

Кир отвернулся к прозрачной стене и уставился в черноту.

Тьма не заставила себя долго ждать.

Ночь. "Логово"

Луна лишь одна. Остальные — её отражения...

Ни хрена себе! Ну и тачка! А я с дурацкой доской!

Сейчас, возле парящего над бетоном ярко-красного спорткара, я понимаю, каким был идиотом, когда не отправил покупку назад, в магазин.

— Что у тебя в руках? Ховерборд?

— Ага... — опускаю глаза. — Подарок. Тебе.

— Мне? Вот спасибо! Открою багажник... — на её скулах появляется лёгкий румянец.

Эта девчонка умеет смущаться? Не ожидал! — Ого, Кир! Крутой, двухместный!.. А ты романтик! Приглашаешь меня в полёт? В нарушение запрета? Так и знала, что ты бунтарь! Только прикидываешься!

Наконец-то избавившись от надоевшей коробки, плюхаюсь на сиденье.

На Мэйби брючный костюм пудрового оттенка, по тончайшей электроткани, сквозь которую просвечивает бельё, скользят золотые искры. Под глазами коралловые тени.

Надо же! Выходит, она умеет становиться шикарной! Или прилетала другая фея.

С тихим, но неприятным свистом, машина набирает скорость. В транспорте взрослым легче, они этот свист не слышат — барабанные перепонки слишком грубы.

— А куда машина рванула? Ты не вводила пункт назначения! — до совершеннолетия, до имплантации чипа, приходится взаимодействовать с техникой, пользуясь сенсорными экранами. За исключением простейших устройств, носимых на голове — вроде плееров или очков.

— Заранее указала маршрут.

Странно. Так не бывает. Даже если ввести весь маршрут целиком, всё равно, после остановки придётся коснуться экрана.

— Кир, я должна кое-что сделать.

Мэйби залезает ко мне на колени, совсем как вчерашняя девочка со ступенек. Обнимает, прижимается ухом к плечу. Отстраняется, заглядывает в глаза, и трётся опять.

— Ехать ещё минут десять... Я так соскучилась!

Проигнорировав вспорхнувших вдруг бабочек, защекотавших лёгкими крылышками живот, собираюсь с мыслями... Знаю, она всё планирует. Ей от меня что-то нужно.

Не на того напала! Я не утрачу контроль!

— Твоя машина?

— Нет, угнала.

У меня перехватывает дыхание.

— Угнала?! На Диэлли? Ты в своём уме?

— Не истери, она не отслеживается.

— Что значит: «не отслеживается»?

— Да не парься! — горячие ладони ласкают плечи.

Не представляю, как угнать на Диэлли спорткар! Но даже если это реально...

— Слушай, разве можно так поступать?

— В смысле?!

— Ты бы хотела, чтобы у тебя угнали машину?

— Нет. Скажешь тоже! Я же не дура, такое хотеть!

Да! Эта девчонка, будто с другой планеты! Впрочем, мы оба нездешние.

— С чего это она не отслеживается? Блок навигации опечатан. Смотри! — я тычу в трёхмерную голограмму.

До меня начинает доходить...

— Это твоя машина?

— Ага... Да! О, пороницательнейший гений! — Мэйби хохочет и лупит ладошками по моим плечам. — Да! Тебя не провести! — и перекатывается на своё сиденье.

Я делаю вид, что фонари, мелькающие за окном, интереснее ножек подружки и размышляю, как перехватить инициативу...

— Ты обещала меня познакомить с приятелями.

Она пожимает плечами.

— Познакомлю, раз обещала. Только ты всё равно популярным не станешь.

— Почему?

— Разве не ясно? Ты — дурачок! Ищешь правду. А люди — иллюзию покомфортней. Что у вас общего? — она снова смеётся. — Но не парься, они вовсе тебе не нужны. Пустышки! Забудь про людей, у тебя есть я! Зачем тебе кто-то ещё?

Мэйби наклоняется в мою сторону, заглядывая в глаза. Шикарные волосы касаются моих ног.

— Каждый должен заниматься тем, что у него получается. Ты — техникой, я — людьми.

Потеряв равновесие, она падает на меня и укладывается на колени.

— Понимаю, у мужчин есть запросы...

— Ничего мне не надо!

Блин! И зачем я надел штаны, а не шорты?

— Неужели? А чего же ты вдруг решил закидать подружку подарками?

— Почему «закидать»? Только ховерборд подарил.

— Нашёл, чем хвастаться! Мог ещё что-то купить! Ты ведь хакер, для тебя всё бесплатно... Не хочу тебя больше видеть! — она утыкается лицом мне в живот.

Какой-то дурдом! Её слова не соответствуют действиям, а действия — обстановке. Настолько, что живой ручеёк моего мышления застывает, как на свирепом морозе.

И всё-таки, я пытаюсь сопротивляться:

— Во-первых, на Диэлли всё не так просто. А во-вторых, я не вор.

— Ну и дурак! Сказал бы: «во-первых — не вор», я бы поверила. А так... Эгоист и жлоб, которому плевать на собственную девчонку!

Да, отношения развиваются молниеносно! Она уже стала моей девчонкой. А я, из-за того, что купил ей подарок — жлобом!

Пока думаю, что можно на это ответить, чтобы снова не оказаться в капкане её извращённой логики, машина останавливается.

— Но всё это чепуха! А вот о настоящем, о важном — о хакере на Диэлли, я и хотела поговорить, — она хватает свой беленький рюкзачок и открывает дверцы машины. — Пошли, чего расселся! Покажу твоё логово!

Вот уж не знал, что у меня есть какое-то «логово»! Ежесекундно мир переворачивается с ног на голову. Быть рядом с этой девчонкой — словно шагнуть в пропасть, не проверив, есть ли за спиной парашют. Захватывает дух, а земля всё ближе...

Память услужливо выдаёт картину: Мэйби заводит машину, не касаясь экрана.

«Заранее указала маршрут».

Как же! Но спрашивать я ничего не хочу. Задавать вопросы следует вовремя...

Что это? Стоянка — не стоянка, склад — не склад...

Двор, закрытый со всех сторон огромными зданиями — только белые стены, ни окон, ни входов. Аккуратные ряды полуприцепов.

— Нам сюда! — Мэйби глядит исподлобья, нежно берёт за руку и ведёт за собой. Кажется, она позабыла, что не желает меня больше видеть.

Полуприцеп-фургон открывается, среагировав на... Среагировав непонятно на что! Опять!

— Красный? Подбирала под цвет машины? Не подумала, что к спорткару не прицепить колёсный фургон?

— Любимый цвет. К тому же, не слишком заметный на белых дорогах, — она хохочет и тащит меня вовнутрь.

Ого! Как мой подвал на Ириде, но намного, намного круче!

В стойках — серверы, конвертеры, мультиплексоры. Трубки охлаждения, тянущиеся к сердцу системы — цилиндрическому корпусу, в котором собрана квантовая нейросеть. Пара терминалов, пара офисных кресел.

Терминалы выключены, на остальном оборудовании россыпь цветных огней.

— Нравится?

Смешной вопрос. Да у меня полный рот слюны!

В переносном смысле, конечно. В реальности — во рту пересохло, и очень хочется пить.

— И как это протащили на Диэлли?

— Не всё ли равно! Главное, жизнь не будет столь скучной... Впрочем, могу рассказать. Но предупреждаю, тебе не понравится.

— Ничего.

— Аппаратура осталось от моего парня. Ему больше она не нужна.

Лучше бы не спрашивал! Я ведь почти поверил в первый поцелуй. Вот дурак!

— А где же он сам?

— Там, где мужчине самое место. На войне, дерётся с повстанцами.

Опять несёт чепуху! Глядя в мои вытаращенные глаза, она продолжает:

— Принудительно, Кир, принудительно. С настраивающим на патриотический лад чипом в башке.

Понятно...

— Поймали?

— Поймали. К счастью, не в этом фургоне. Аппаратура чистая, не волнуйся.

«К счастью»! Похоже, фургон ей дороже. Наверное, парни у Мэйби — расходный материал.

Что-то не хочется лезть в мясорубку. С другой стороны, а какая альтернатива? Часики тикают... Проводить, возможно последние месяцы жизни, валяясь на пляже? Что я могу потерять, если у меня уже всё отобрали?

— Так я должен стать следующим?

Она мрачнеет.

— Знаешь что, Кир... На свете есть вещи поважнее отдельной человеческой жизни. Тебя, меня. Ты об этом никогда не задумывался?

— Судя по всему, эти вещи важней жизней тысяч?.. Миллионов?.. Миллиардов?.. Да! Жизней миллиардов людей! Угадал?

— Любое событие нужно рассматривать только в контексте.

— Так можно оправдать что угодно!

— Вот именно.

— И что, всё решит арифметика?

— Вселенная именно так и работает, хочешь ты этого или нет. И так было всегда, с самого начала, задолго до появления людей, — что-то незнакомое, смотрит на меня сквозь узкие щёлочки глаз. И одновременно, мне кажется, где-то я его уже видел. ЭТО... Видел, но где? — И вообще, Кир, не передёргивай! Тебе не придётся никого убивать. Нам обоим известно — на это ты неспособен, — губы кривятся в ехидной ухмылке. — Или способен? Если не лицом к лицу, а нажатием клавиш?

— Отвали! — я иду на выход.

За спиной слышится лёгкий топот, и я оказываюсь в цепких объятиях.

— Не выйдет тебя отпустить, я слишком много уже рассказала...

— Убьёшь меня, что ли? Не смеши!

Я пытаюсь сбросить её руки. Не тут-то было! Тонкие пальцы впиваются в руку. Девчонка, будто из стали!

— Кир, ну куда ты пойдёшь? На пляж, лакомится мороженым?

Она словно читает мысли. И я сдаюсь.

— Ладно... Говори, что хотела. Но скажу тебе сразу, эти совпадения меня напрягают. Аппаратура, возникшая, словно по волшебству, и случайное наше знакомство. Хочешь сказать, ты не догадывалась, что я хакер?

Она изумлённо хлопает ресницами.

— Кир, ты чего? Паранойя? Сам подумай, откуда я могла это знать? Тебя не может выследить ГСН, зато это удаётся обычной девчонке?

— Или твоему парню.

До чего противно произносить: «твоему парню»!

— Думаешь, он умнее Маяка? И с чего нам тебя выслеживать?

— Да откуда я знаю!

— Признай, что ты говоришь ерунду. Просто сядь, подумай спокойно минуту, а после — признай.

Она усаживает меня в кресло и забирается мне на колени. Наверное, чтобы я мог спокойно подумать.

В чём-то она права. Я не топовый хакер, не вхожу даже в сотню. Неуловимый лишь потому, что никому нафиг не нужен. Идея, что тайные организации будут за мной следить — полный бред.

И самое главное. Я вдруг понимаю: странным образом оказавшись героем шпионского фильма, нельзя просто уйти загорать, после ни разу не вспомнив о загадочных девушках с внешностью супермодели, красных спорткарах, и прицепах, набитых нелегальной аппаратурой.

Даже, если тебе нагло врут.

Я понимаю: у меня просто нет выбора. Иначе, я каждый день, сколько бы их у меня не осталось, буду жалеть. Есть ли он вообще, этот выбор? Хоть когда-нибудь, хоть у кого-то?

Разберёмся...

— Хорошо. Я согласен, рассказывай.

Она улыбается.

— Теперь у людей нет свободы, и нет настоящей мечты. Одни электронные грёзы. Даже на отказавшихся от чипов планетах пофантазировать не получится — быстро выяснится, что мечтаешь ты незаконно, совсем не о том! Но мы с тобой, ещё можем мечтать — последние месяцы. И кое-что можем успеть воплотить.

Мэйби пересаживается в кресло, вытаскивает из рюкзака колоду и раскладывает карты Таро: звезды, планеты, монархи.

— Ты веришь во всю эту чушь?

— Разве есть другой способ увидеть будущее?

— И что выпадает?

— Все время разное, видно будущее пока не определено.

— Рассказывай!

— Карты говорят, ты сам уже понял. Раньше, на пляже.

— А вчера протестировал чип. ВДК.

— Что за модификация?

— Сороковая. Но не обычная, взломанная.

— Ого! И где взял? — почему-то она улыбается.

— Сам переделал, из девяносто шестой.

— Сам? Да неужто! — чтоб не расхохотаться, Мэйби закусывает губу. — Тогда, раз мне посчастливилось встретить гениального хакера, может расскажешь, как чип принимает сигналы в межзвёздном пространстве, вдали от Станций и антенн ГСН?.. Что? Не знаешь? И не знает никто!

— Ну, Маяки объединены гиперсвязью. С её помощью...

— Ага! Осталось узнать, что это за штука такая — нарушающая физические законы «гиперсвязь»... Кир, чипы создаёт сам Маяк. Они возникают на складах Станций, упакованные и отсортированные — от ВДК-1 до ВДК-100. «Aeon», как всегда, использует технологии, в которых не разбирается.

— Не слышал ни про первую модель, ни про сотую. Разве они у кого-то стоят?

— Закон нормального распределения — крайности редко встречаются. А вообще, это странно. Мальчик элитный, должен был сталкиваться... С первой версией — ты почти свободен, а с сотой — себе не принадлежишь.

— Всё из названий понятно. Чего разжёвывать!

— Ой-ой! До чего мы крутые! Всё знаем... Чип-то, где взял?

— Одолжил у отца.

Мэйби бросает карты, встаёт и кладёт мне руки на плечи.

— «Взломал», «переделал». Выходит, ты врун! Надо подумать, что сбить с тебя за обман... Впрочем, неважно! — она отстраняется. — Главное, ты теперь понимаешь, что геноморфы не отличаются от людей. Ведь чип, контролирующий их поведение —модификация ВДК — которую тоже создаёт Маяк, а не люди. И понимаешь, что Маяк мог бы остановить войну в любую секунду, но этого не делает. А может, наоборот, провоцирует.

— Вряд ли. Думаю, просто не вмешивается.

— Значит, вмешаемся мы!

— Бред! Невозможно бороться с системой, и незачем!

— Это ещё почему? По-твоему, не следует возвращать людям свободу?

— Любая система, даже самая несовершенная и ужасная, лучше хаоса. А существующая сейчас — идеальна!

— Расскажи это своей маме!

Я замираю. Это удар ниже пояса.

А она лупит дальше:

— Что-то я не заметила у тебя желания влиться в эту восхитительную систему. А ведь через несколько месяцев, тебе имплантируют чип. Перед этим придётся пройти сканирование. Не страшно?

— Во время сканирования люди не исчезали. Только во время межзвёздных полётов.

— Станешь первым.

— Не стану.

— Откуда такая уверенность? Маяку могут не понравится твои воспоминания, связь со мной, взломы и странные желания. Он может решить, что ты слишком грязен для светлого завтра! — сложив карты, она убирает колоду назад. — Впрочем, когда я говорила: «не страшно?», то имела в виду не сканирование.

Что за девчонка! Врёт даже в таких мелочах.

Молчу... Не объяснять же ей, что отец, убитый исчезновением мамы и не желающий рисковать, запустил в ГСН вирус, регулярно подменяющий данные. Теперь я не стану взрослым. Никогда.

Для ГСН я навсегда останусь пятнадцатилетним. Отец уверял, что Маяк не заметит странного пожизненного подростка.

— Кир, чип ВДК не так прост. После имплантации пути назад нет.

Молчу... А она распаляется:

— Ради чего это всё? Что у людей в остатке? Бесконечная космическая экспансия? Чем мы тогда отличаемся от бактерий? Маяк забрал человеческую культуру, искусство. Оставил лишь дрянь! Примитивными, воспитанными на дешёвках людьми, легче управлять... Но и темпы экспансии замедляются! Человечество вдруг разделилось на Союз и Сопротивление, и силы почти равны.

Я начинаю понимать особенности её чёрно-белого восприятия: вовсе без полутонов, в котором любое событие случается «вдруг», а не в результате причинно-следственных связей. Будто ей одиннадцать, а не пятнадцать. Неудивительно, что быстро нашёлся враг. Ей без разницы, с чем бороться, была бы цель.

Впрочем, дурой её не назвать. Это я, пока что, всегда в дураках.

Теперь моя очередь встать и взглянуть ей в глаза.

— Почему же Маяк не остановит повстанцев? У них тоже чипы в башке! Или не остановит нас?

— Не знаю... Но можно узнать, — она встаёт и кладёт мне руки на плечи. — Вместе.

— Вместе с кем? Нас ведь не двое? Кто ещё? Ты, твой отец...

— Отец не в курсе моих увлечений.

— Как ты его называешь? Отца.

— Фиест.

— Почему?

— Он сам так себя называет.

— А чем занимается?

— Так, чепухой... Делает вид, что у него что-то есть...

— А если попроще и поконкретней?

— Да куда уже проще! Разве не знаешь? В обществе всё на этом основано. Каждый считает, что на соседском газончике травка погуще. Думает, его счастье в руках у других. Значит, нужно суметь наврать. Сделать вид, что это именно так. Те, кто наверху, это умеют. Отец, к примеру. И я... Ты — нет. Поэтому сидишь без друзей.

— Наврать? А на деле?

— На деле, человечество — голый король. Другие ничем тебе не помогут, они сами пусты. Делают вид, будто счастье в том, что у них уже есть: во власти, деньгах и девчонках. Это позволяет облапошивать дурачков.

— Вроде меня?

Она заливается хохотом...

— Я ведь с тобой откровенна!

Как бы не так!

— Спасибо... Но я всё равно не пойму, для чего тебе всё это нужно...

— Облапошивать? Деньги нужны.

— Зачем?

— Совсем идиот? Думаешь, можно изменить мир, будучи нищим?

— У некоторых людей получалось. Но, дело твоё... А кто ещё в вашей организации? Ты, типа, главарь? — не могу удержаться от смеха.

— Раз уж ты гений, попробуй понять, что не всякие знания приятны. Не задавай опасных вопросов, если тебе не нужны ответы.

Не всякие знания приятны... Пожалуй, она права. Надо запомнить!

— А на что среагировал замок?

— Это тоже лишняя информация. Без меня, тебе тут нечего делать.

— А с тобой? Что мы будем тут делать с тобой?

— Для начала — проверка! — она усаживается в кресло и проводит рукой над столом, вызывая клавиатуру.

Загораются экраны.

— Посоревнуемся! Посмотрим, кто быстрее обойдёт простейший файрвол! Половина ресурсов той штуки, — она указывает взглядом на цилиндр нейросети, — твоя!

Падаю в кресло и начинаю изучать свой экран.

Вот оно что! У неё уже всё заготовлено!

Я вновь играю по её правилам! Когда уже это закончится?

Мэйби завывает собакой: — Вав, вав, вав! — и запускает какие-то утилиты. Видимо, это был обратный отсчёт. То, что она не в себе, мне уже ясно. Или её «вав» что-то значит? Может быть цифры, как «раз, два, три»?

Так, что тут за нейросеть? Насколько крут волшебный цилиндр?

Ого! Очень даже неплохо!

Но даже такую мощь бесполезно использовать, на взлом уйдут месяцы. Сначала нужно вручную сузить круг поиска уязвимостей.

Аккуратно, чтобы не разбудить систему определения вторжений, прощупываю сеть.

А «простейший файрвол» не так-то и прост!

Спустя полчаса я оказываюсь в тупике. Мэйби видимо тоже, ведь она встаёт и выходит на улицу.

Сажусь в её кресло, чтобы взглянуть, как продвигается взлом.

Разумеется, её терминал заблокирован.

Почувствовав себя слегка дураком, пересаживаюсь обратно. И сразу же понимаю, куда копать.

В который раз убеждаюсь, что лучший вариант — прервать бесплодные изнурительные попытки и отдохнуть. Оставить мозг в покое, чтобы дать ему возможность самостоятельно обнаружить решение.

Подключаю нейросеть, и остаётся только плевать в потолок.

Дался ей файрвол! Почему бы не атаковать целевое приложение?

Мэйби всё равно, ведь это всего лишь проверка моих способностей? Или она не желает, чтобы я знал, в какую систему мы проникаем?

А я возьму, да и посмотрю!

Открывается дверь, и заходит девчонка.

— Ничего себе! Ты уже все!

Смотрю на экран.

Точно! Нейросеть нашла уязвимость и создала байпас.

— Поздравляю! Теперь ты в команде! — она целует меня в губы. — С меня подарок! Однако, он слишком большой, поэтому — завтра, с утра! — и Мэйби выпихивает меня из фургона.

День 8. "Дом, милый дом"

«5:20»

«Как лихо во сне отразились события дня! И там у меня появилось „логово“! А Мэйби говорит, будто Эйприл, даже с похожими интонациями: „Не всякие знания приятны. Не задавай опасных вопросов, если тебе не нужны ответы“. Ха!»

— Кир?

«Но Кир-из-сна ищет правду, а я от неё бегу. Во всяком случае, по мнению Эйприл».

— Кир?

«Но почему, даже во сне, я не топовый хакер! Что за комплексы!»

— Кир!

«И что означает странный шёпот в начале сна? „Луна лишь одна. Остальные — её отражения...“ Голос странно знаком. И с каждым сном, слов всё больше... Воспоминания? Подсказки?.. Что я должен вспомнить? Что должен понять?»

— Кир!!!

— Ну чего?

— Сегодня ты не отмажешься!

Захотелось укутаться с головой и никогда не вылезать из постели.

Девочка, как всегда, прекрасно чувствовала его настроение. И, как всегда, не заботилась о деликатности.

— Вылезай! Время веселья! Рыться в прошлом, разве может быть что-то забавнее?

Оякодон, которому, в другой раз, Кир бы обрадовался, вызывал тошноту. Луковый аромат смешивался с запахом куриного мяса.

«Смерть... Всюду, всегда».

Эта курица не бегала и не умирала. Она даже никогда не существовала. Но, почему-то, от этого было не легче.

«Зато, теперь ясно, что было раньше — курица или яйцо».

— Что? Есть не хочешь? Ну и дурак! — Эйприл вырвала тарелку из рук. У неё аппетит был отменный. Коснулась пальцем носа котёнка: — Сиди здесь и жди! Ни к чему мне с тобой таскаться!

Эта идея Облаку не понравилась, клёны он обожал.

— Ай! — Эйприл уставилась на прокушенный палец. — Ты чего? Я же твой друг!

Но Облако вовсе так не считал.

Кир долго натягивал куртку, путаясь в рукавах. Эйприл презрительно бросила: «Внизу подожду», и ушла.

Спуск по лестнице превратился в проблему: от высоты кругом шла голова, ноги запутывались, попадая мимо ступенек.

— Снова застрял? Ну и копуша! — заорала девчонка, когда до земли оставалось уже пара пролётов, и принялась швырять в него гравий. Металл зазвенел.

— Прекрати!

Эйприл его не послушалась.

Наконец, Кир спустился, выслушал гневную реплику: «Будешь идти впереди! Если что, подтолкну!», и, засунув руки в карманы красно-оранжевой куртки, побрёл через антенное поле.

Бетонка искрилась, сияла, в лучах восходящего солнца. Девочка расставила руки в стороны и загудела.

— Это ещё зачем?

— Представляю, что я — звездолёт над планетой!

— Они не гудят...

— Подумаешь! — она «облетела» вокруг него пару раз.

Кир не выдержал.

— Ты ведь всё знаешь! Неужели нельзя обойтись без этого!

— Без чего? Без забав? Ходить, как ты, нудно шаркая ножками?

Кир хотел рассказать, что он вовсе не нудный и недавно был звездолётом. Но признаваться было неловко. Он даже не сомневался, что Эйприл его засмеёт.

— Я не про то! Летай на здоровье... Неужели нельзя обойтись без того, чтобы... — Кир засопел.

— ...копать? — продолжила Эйприл. — Вот ещё! Прошлое мертво, прошлое — труп, гниющий в земле. У меня его нет и не будет, сколь долго бы я ни жила. Но у тебя он есть, этот придуманный труп. Значит, следует в нём покопаться. Где была бы наука без этого? Врачи не смогли бы лечить! — Эйприл подняла кусочек бетона и закинула в степь. Видимо, возле лестницы она не наигралась. — Ты очень болен, Кирилл. Эгоизмом, со всеми симптомами: страхом, апатией и унынием. Вот от него мы и будем лечить! Можешь считать меня доброй галлюцинацией, которую создал твой мозг для самоизлечения от шизофрении.

— Так у меня всё-таки...

— Нет, лишь эгоизм. Я реальна.

Чем ближе становились клёны, тем глубже в себя забирался Кирилл. На дорожке, ведущей к дому, он был уже так глубоко, что краски утратили яркость, а звуки утихли. Мир спрятался за надёжным, толстым и мутным стеклом.

Эйприл заметила его состояние.

— Трусливый моллюск, выбирайся из раковины! Ну! — и шлёпнула его по спине.

Кир не почувствовал удар.

— Не могу ничего ощутить. Уже очень давно.

— Просто не хочешь. Спрятался и видеть ничего не желаешь.

— Потому, что трус?

— Не обязательно. Может, разочарован. Убеждён — в мире хорошего нет. Или хочешь забыть...

— Что забыть?

— Если не знаешь ты, откуда знать мне? Я понимаю не всё! Только чувствую, что нужно делать или передаю слова Маяка. Действовать должен ты сам.

— И что ждёт в конце? Истина?

— Нет. Её тебе не узнать никогда — иначе, не сможешь жить.

— Ты снова противоречишь сама себе! — разозлился Кирилл. — Потому, что всё время врёшь! То говоришь — нужно знать правду, то заявляешь — её не узнать!

— Я ведь девчонка! Девчонок не видел? — нахмурилась Эйприл. И подумала: «Впрочем, кто знает... Возможно, не видел. Если он новорождённый — такой же, как я, только с ложными воспоминаниями».

Они подошли к дому.

— Кир, ты ведь не отличаешься от других. Никто в целом мире не знает, кто он такой и откуда взялся.

— Как это, не знает? Человек! Родился!

Эйприл поморщилась.

— Безусловно. Но, что это значит? — она пнула стопятисотый камень. — Кир, я не вру. Просто не в курсе, кто ты и как оказался на Станции. Но, мы можем узнать — вместе... В Логове всё на двоих. Значит, ты ждал. Хотел, чтобы я появилась.

«Можем вместе узнать! Да она говорит, будто Мэйби!»

— Эйприл, давай посидим.

— Конечно! — девочка расплылась в фальшивой улыбке. — Потом. А сейчас — копай! — она подошла к двери. — Если откроешь, схожу за лопатой. Видишь, я очень любезна!

Кир авторизовался и, обогнув неприметный холм, подошёл к деревьям.

Пыльные ветки. Рядом с вылезающими молодыми листочками — пучки цветков, оттенка свернувшейся крови.

Клён ясенелистный. Единственный уцелевший вид клёна. Опыляемый ветром, не зависящий от насекомых. За агрессивность, учёные называют его «клён-убийца».

Он приложил руку к налитому соком стволу с гладкой серо-зелёной корой...

В памяти всплыли пьяные крики отца и звон падающей аппаратуры. Тело у лестницы, с вывернутой под странным углом головой. Ночной холод, запахи мокрой земли и треск одежды. Закоченевшие пальцы, соскальзывающие с кожи — пока ещё тёплой. Гнилые кленовые листья.

— На! — девчонка швырнула лопату. — Твой предыдущий опыт только мешает! С ним нужно расстаться! А я посижу и послушаю музыку!

Кир очень бы удивился, узнав, что клёнов Эйприл боится гораздо сильнее него.

Боится больше всего на свете.

Когда дошло до действия, страхи ушли. А вот копать было сложно, почва оказалась на удивление твёрдой. Прямо как в тот, первый, раз.

Кир вслушивался в скрежет камушков, царапающих штык лопаты, откидывал в сторону землю, вдыхал густой, особенный воздух, пропитанный ароматом гнилья, и удивлялся.

«Странно. Неужто, так быстро слежалась?»

Пот катился по лбу, повисал на кончике носа и падал. Очень хотелось пить.

Докопав до глубины, на которой, как он считал, лежало тело отца, он начал копать осторожнее. Потом совсем по чуть-чуть. Но напрасно — в яме, по-прежнему, была лишь земля.

Кир зажмурил глаза и вогнал лопату на штык.

Ничего.

От влажной земли потёк ужас. Заструился по ногам, по спине, попытался забраться в голову.

Маленький камень ударил в плечо.

Эйприл.

Ужас пропал.

— Ты медленно очень копаешь! Так не закончишь до вечера!

Кир отбросил лопату. Подобрал камушек и кинул в девчонку, не стараясь попасть.

— Не издевайся, я всё уже понял.

Выдохнув: «Уффф!» — так тяжко, словно копала сама, Эйприл улеглась на скамейку. Мальчишка сел рядом, на край.

Забыв про время, Кир смотрел вдаль, на колыхавшуюся под ветром степь. Теперь он был такой же, как Эйприл — без прошлого.

Потом встал и отправился в дом — заваривать чай.

Они сидели, глядя на яму и гору влажной земли. Глотали чрезмерно горячий чай, уж слишком хотелось пить.

— Тогда откуда пятна под лестницей?

— Это же просто рисунок на пластике! Под мрамор, в доме весь пол такой.

— А расколоченная аппаратура?

Эйприл только пожала плечами...

— Мало ли кто её мог разбить!

«Эта девчонка сумеет внушить, что угодно!»

— Знаешь, это было действительно жутко! — по идее, должно было стать хуже, но сделалось легче. Как сняли камень с груди.

— Кир, не смеши! Реальность куда страшнее фантазий. Выдуманные ужасы помогают сбежать от ужасов настоящих. Забыть о правде...

— О правде? — снова нахлынула жуть. — Какой?

— Вдруг сейчас самый счастливый момент, а ты его ужасным считаешь? И узнаешь об этом только потом. Вспомнишь, но назад не вернуться! Кир, живи сейчас!

«Но если я не прилетал на Землю с отцом, то как я сюда попал? И, кто я такой?»

Среди камней и земли что-то поблёскивало.

— Эйприл! Это последний! — Кир вытащил из кучи земли зелёный кристалл. Нетерпеливо вытер рубашкой и прислонил к амулету. — Видишь, рогатая голова!

Сверкнуло. В руках засиял полностью собранный Изумрудный Олень.

— Нет никакого «прошлого», Кир. Есть лишь сейчас.

— И что это значит?

— Откуда мне знать? Это слова Маяка.

Кир подождал, но больше ничего не происходило.

— И что теперь? — он изумлённо взглянул на девчонку.

Та пожала плечами.

— Эйприл, ведь так не бывает! После каждого из испытаний я получал награду. Собрал Ключ, а он ничего не открыл! Может, его надо к чему-нибудь приложить?

— Каких испытаний? Какой ещё Ключ? Кир, мы не в виртуальной игре!

— Смотри, тут что-то ещё! — Кир вытащил из земли какой-то обломок. — Похоже на кусочек брелока... Одуванчика! — он потёр его пальцами. — Не оттирается! В чём это он?

— Кровь, — Эйприл вырвала обломок из рук. — Отдай, это мой!

К вечеру поднялся ветер. Восточный, сухой.

Лёжа в постели, Кир уже не вертел в руках амулет, утратив к нему интерес. И не разглядывал небеса, не искал там Венеру. Он смотрел на девчонку.

«Совсем недавно, я считал её монстром... Что теперь? Считать монстром себя?»

На самом деле, Кир не верил, что он такой же, как Эйприл. Он просто не знал, кто он такой. И теперь, незнание устраивало.

«А на Илифии мне исполнилось шесть, — торт и шесть разноцветных свечек Кир помнил в подробностях. — Разве должны сохранится более ранние воспоминания?»

Он не знал.

«Не задавай опасных вопросов, если тебе не нужны ответы» — сказала красотка из сна. Теперь, Кир был с ней согласен.

Ночь. "В Куполе Радуг"

— Забираешь мою девчонку?

Он, словно ожившая тень.

Острые скулы, тонкий нос, мелкие зубы. Пепельные волосы, зачёсанные назад. Такая серая кожа, что кажется, ей сотни лет. Россыпь веснушек, будто украденных у ребёнка, на бескровном лице.

Взгляд стальных глаз уничтожает, сжигает. Секунда, другая — и я стану пеплом, что осядет сединой ему на виски. Потому, что в них, в этих глазах, в чёрных глубинах зрачков, переливается и мерцает, сияет и лучится ещё большим мраком Тьма.

— Ээ...

— Ээ? Что за «ээ»? Ты мужчина или овца? Отвечай, что тебе нужно! Хочешь мою девчонку?

Я уже не слышу этот голос, не вижу лица. Я стою посреди искрящегося бетона, измазанный кровью Облака, а надо мной, в ослепительном небе Дзеты, переливается непроглядная Тьма.

— Да! Верни мне её!

Я вновь с отцом Мэйби, и вижу, как он испугался, когда я увидел не существующее в реальности место, из которого он черпает силы, рассмотрел его настоящую суть.

Тени не любят света, хоть именно он и даёт им жизнь.

Фиест отворачивается.

— Что ж, тогда забирай.

Кидая на меня раздражённые взгляды, она одевается. Мы молча спускаемся вниз и садимся в машину.

— Ну, и что это было?

— Ты о чём? — я всё ещё не могу унять дрожь.

— О том, что ты там устроил с отцом. Сказал бы ему: «Я за Мэйби». Он прикололся, а ты всерьёз! Теперь он будет считать, что мой парень — псих.

— Не будет.

— Уверен?

— Да. Но знаешь, это не важно.

— Почему?

Молчу. Она пожимает плечами, смиряясь с тем, что и у меня могут быть тайны.

— Ладно. Тогда — за подарком!

Мы скользим по залитым светом улицам, сквозь продирающий глаза мегаполис. Голубые искры вспыхивают на лобовом стекле, из-за свойств атмосферы в спектре местного солнца избыток синего. Под капотом исчезает белый бетон, в боковых окнах мелькают белые здания. Не умаляет великолепия даже то, что это очередная иллюзия — у машины нет стёкол, есть только экраны.

Белизна и сияние. А перед моими глазами, всё ещё — та темнота.

Мэйби беззаботно щебечет. До сознания доходят только обрывки фраз:

— ...самое лучшее! ...а то, ты можешь подумать, что я — неблагодарная! ...так удивишься, вот увидишь! ...никто и не знает! ...только для избранных!

— Мэйби?

— Чего? — на лице сияет приветливая улыбка.

— Можешь заткнуться?

Улыбка сползает с лица. Губы тихо лепечут:

— Прости.

Она складывает руки на коленях и застывает, будто примерная ученица.

Как просто! А я ведь считал её непокорной девчонкой!

Город заканчивается, и мы несёмся сквозь пёстрое буйство цветущей степи.

Здорово! Хорошо, что Мэйби не вывела на экран какой-нибудь дрянной фильм. Впрочем, смотрит ли она их вообще?

Резко, без всякого перехода, я успокаиваюсь. Становится так легко, будто вся тьма, вместе с отцом Мэйби, осталась в сияющем городе.

Но что он такое, этот Фиест?

На экране вспыхивает надпись: «Гидропонная фабрика». Я удивлённо поворачиваюсь к Мэйби, но она всё так же сидит, сложив ручки и устремив взгляд в никуда.

Тормошить неохота, такой она нравится больше. Девчонка мечты! Может, жениться на ней? Завидуйте, обладатели пустозвонок!

Дорога сворачивает к океану и в полукилометре от берега уходит под землю. Несколько секунд над нами мелькают своды тоннеля, и вдруг всё пространство кабины заливает свет. Тоннель, из подземного, превращается в подводный, проложенный на опорах по дну океана.

Тут неглубоко. Я вижу, как переливается мутным серебром поверхность, а под ней — плавает, прикреплённый к понтонам, ещё один тоннель, но уже с непрозрачными стенками.

Наверное, для служебного транспорта. А может, внутри проложены коммуникации.

Вдалеке видны причудливые абрисы скал, а рядом — густо обросшие водорослями и полипами рифы.

Мельтешат пёстрые пятна, в которые превращает рыб скорость машины.

Одни кораллы напоминают грибы, другие — ветвистые оленьи рога, а третьи похожи на каменный мозг военных.

До чего восхитительно! На городских пляжах похожего не найти. Там эту красоту убирают, отделяют залив от открытого моря сеткой, чтобы богатеям не приходилось защищать ноги от ежей и острых кораллов.

Действительно, подарок. Лучший день, с момента прилёта на Диэлли.

Поворачиваюсь к Мэйби, по прежнему сидящей как манекен. Беру её руку.

— Спасибо! Спасибо за этот подарок!

Она вздрагивает, хлопает ресницами и потягивается.

— Что за подарок? До подарка мы не доехали!

Впереди вырастают, постепенно заполняя всё поле зрения, гигантские прозрачные купола. Их основания лежат на дне, а вершины возвышаются над поверхностью.

— Это что?

— Гидропонная фабрика. Но нам не туда.

Вот только тоннель так не думает. Ведёт он на фабрику. Через пару минут машина замирает в транспортном шлюзе.

— Приехали, выбирайся. Ноги совсем затекли...

— Ясное дело! Как можно так сидеть, без движения?

— Сам приказал мне заткнуться и не мешать!

Приказал? Мне казалось, главная тут она! Или теперь я — руководитель их тайной организации?

— Кир, нам туда! — она нежно берёт мои пальцы и тащит сквозь череду коридоров, мимо переплетения труб, через залы, заполненные гудящим и чавкающим оборудованием.

Двери прячутся в стены, мы проходим шлюз и попадаем в тоннель, связывающий купол с соседним. Пройдя полдороги, я оборачиваюсь и сквозь прозрачные стенки вижу череду зелёных ярусов, над которыми вьются сельхоздроны.

Мэйби злится:

— Не видал, как выращивают салат? — и тянет меня сильнее.

— А зачем ты сказала взять плавки?

— Скоро узнаешь!

Пройдя следующий шлюз, мы взбираемся по узким металлическим лесенкам и выходим на мостик.

Солнце, солёный ветер и крики чаек.

Мэйби нажимает пару клавиш на пульте с надписью «ВЫЗОВ». Их цвет меняется с зелёного на красный.

— Сейчас приплывут.

— Кто?

— Увидишь. Давай, раздевайся, а вещи закидывай в шкафчик.

Скинув одежду, усаживаемся на горячий металл. Не слишком комфортно...

— Задерживаются... — она вглядывается в океан.

— Не парься, они приплывут.

— Кто?

— Те, кого ждём, разумеется! Кто же ещё?

Она хохочет, и в этот момент мостик вздрагивает от ударов.

— Я же говорил, приплывут! Слушай мужчину!

— Ага. Попугать нас решили!

Вода вскипает, и на поверхности появляется пара улыбчатых хитрых мордашек.

— Кир, познакомься. Это дельфины, вымершие морские звери.

Услышав её слова, дельфины хлопают по воде плавниками, распахивают усеянные мелкими зубками пасти, призывно трещат и крутятся, демонстрируя гибкие розовые тела.

— Какие противные!

— Сам ты противный! Давай, заскакивай на своего, — она «бомбочкой» прыгает в воду, окатывая меня водой.

Разбежавшись, я взлетаю «ласточкой» — освоил в VR, в симуляторе. Вход получается идеально, без брызг.

Вынырнув, вижу, что девчонка уже оседлала одну из розовых тварей. Подплыв к другой, пробую забраться по глянцевой коже.

Не выходит.

Схватившись за торчащий вверх треугольный плавник, делаю вторую попытку.

Рука соскальзывает, и я снова плюхаюсь в воду.

Мэйби хохочет.

— Кир, там есть рукоятки!

А! Вот в чём дело! Ухватившись за вживлённую в тело скобу, забираюсь наверх. Ноги сами находят устроенные в боках углубления. Прижимаюсь к дельфину всем телом.

Его кожа не холодная и не тёплая. Присмотревшись, замечаю над глазом штрих-код и надпись: «Собственность AeonCorp».

Мэйби орёт: «Вперёд!», и пятками лупит дельфиньи бока.

Тот срывается с места.

Я повторяю за ней.

Мы несёмся по залитой полуденным солнцем глади сквозь тучи сияющих брызг, а внизу — сжатая ногами, трепещет живая плоть.

От интенсивной работы мышц спина дельфина разогревается, от жара не спасают даже обтекающие зверя потоки воды.

Надо же! Ну и создание!

Дельфин, то взлетает над водой — и сердце замирает в груди, то погружается — и волны пытаются скинуть меня с упругого скользкого тела.

Солнце, вода и ветер...

Должен признать, это действительно круто! Куда веселей одинокого сидения на пляже!

Лестница вибрирует в ответ на каждый шаг, а по шахте разносится гул.

— Ну как?

— Тысячу лет так не отрывался! Только их жалко...

— Кого? — удивляется Мэйби.

— Как, кого? Этих зверей!

— Ты их противными называл!

— Да нет...

Она останавливается на лестничной площадке.

— Слушай, Кир... Думала, ты догадаешься...

— Да знаю я, что они геноморфы! Видел надпись. Но всё равно ведь живые.

Мэйби улыбается, чуть смущённо, и произносит:

— Не хочу портить тебе впечатление, но нет. Утрачен геном. Это роботы, созданные по рисункам, где дети катаются на спинах дельфинов. В отличие от андроидов, они даже тест Тьюринга не пройдут. Разве что — зеркальный, на наличие самосознания... Жалеть их точно не стоит.

Роботы... Зачем она это сказала, превратив волшебное приключение в заурядное катание на водном мотоцикле?

— А ты странный, Кирилл! Если геноморф походит на зверя — его ты жалеешь, если на человека, то нет. Может, дело вовсе не в геноморфах?

Спустившись, проходим в купол и неожиданно оказываемся на Ириде. Естественно, не на реальной, но сходство огромное.

Залитые светом луга, лес вдалеке, и радуга, родившаяся в брызгах тысяч форсунок.

За прозрачными стенами купола — рифы и пёстрые рыбки. Повыше плещутся волны, а в самом верху — солнце просвечивает сквозь лёгкие облачка.

От этого вида, от воспоминаний об Ириде, об оставленных там друзьях, подкашиваются ноги. Я опускаюсь в траву, подняв облако бабочек.

Почему-то, очень хочется пить. Наверное, после купания в солёном тёплом океане. А тут столько воды, и вся недоступна!

Мэйби хохочет:

— Ну вот! Это и есть твой подарок! Кажется, нравится? Похоже ведь на Ириду? — она плюхается рядом, и переливчатые крылья снова щекочут кожу.

Я обнимаю девчонку за талию, прижимаюсь щекой.

— Спасибо, спасибо!

Она довольно сопит...

— Слушай, ты где жила на Ириде? Почему мы не встретились?

— Подумаешь! Не встретились, и не встретились! Ирида большая. Кому это всё интересно? Зачем прошлое ворошить? Главное, мы вместе сейчас! — я ощущаю прикосновение мягких горячих губ.

Она, вероятно, права. Не всё ли равно... Мы и так почти на Ириде.

— Кир, мы валяемся у самого шлюза, как идиоты.

Встаю. Протянув руку, вытягиваю девушку из травы.

Переглядываясь и хохоча, мы шагаем по нежной траве, по цветущему лугу.

«Избранных» не так уж и мало!

Семьи, играющие во фрисби и бадминтон. Эстеты, с корзинками для пикников. Пяток детей, наслаждающихся играми на флайролах и ховербордах.

Наверное, это единственное место на Диэлли, где летать не запрещено.

В основном тут, конечно, пердуны лет за сто, от которых охота держаться подальше. Тела-то у них ещё о-го-го. По крайней мере у тех, кто регулярно избавляется от жира и проходит омолаживающие процедуры. Чего не скажешь о мозге...

Вне сомнений, сейчас расцвет человеческой цивилизации. Самый пик. Одной только Мэйби что-то не нравится.

Да, взрослеть приходится рано. Быть гражданином Галактики — это тебе не торчать в тепличных условиях на старушке-Земле! Но пожила бы она в средневековье, веке в двадцатом! В те времена пятнадцатилетние были менее развиты, чем наши двенацтатилетки! В семьдесят уже выходили на пенсию! А на заре цивилизации, так и подавно: старели в тридцать, взрослели в семнадцать!

Детство, да старость — а надо успеть нарожать десяток детей! Ещё исхитрялись заниматься наукой, двигать прогресс!

Невольно в памяти всплывает Фиест.

Сколько же ему лет? На вид, так не меньше трёхсот! Но люди не доживают даже до пары сотен, при том, что после ста пятидесяти — бесконечные процедуры, разрушенный мозг, потеря связи с реальностью.

Нет, трёхсотлетний мозг невозможно себе представить! Должно быть разумное объяснение. К примеру, болезнь.

— Слушай, ему сколько лет?

— Кому? — Мэйби вскидывает брови. Я и забыл, что она не умеет мысли читать.

— Фиесту.

Она смеётся:

— А! Понимаю, что ты имеешь ввиду! Нет, он совсем не старик. Ему приблизительно, как твоему отцу. Эксперимент: он доживёт лет до трёхсот. Из-за модификации у него такой вид. Но на внешность ему наплевать...

— Эксперимент? Чей?

— Откуда мне знать? Друзей у него — половина Галактики.

С трудом верится, что у Фиеста вообще есть друзья!

— Ещё есть такие, как он?

— Нет.

— А что у него за тату? — из головы не выходит странная улыбающаяся драконья морда на кисти руки.

— Не знаю... Наверное, в армии сделал. Сам он её называет: «Змей». А иногда: «Дракон».

— В армии?

— Слушай, не будем о нём. Я старалась, а ты портишь подарок!

Не пойму: то она отца обожает, то о нём слышать не хочет!

Подростковое? Вряд ли! Ни фига она уже не подросток!

По-видимому, именно из-за засилья старичья, с нами заговаривает парочка нашего возраста.

— Привет! — у юноши на губах смущённая улыбка. Девушка стоит рядом, потупив взор.

В ответ из уст Мэйби изливается водопад гневных фраз, немногие из которых можно сказать при детях: ...вы, ...извращенцы, ...двойное свидание, ...куда подальше!

Парень стоит ошарашенный, не ведая, что предпринять, а девушка зло произносит:

— Пойдём отсюда, Гром. Они ненормальные!

Мэйби хохочет.

— Гром! Ой, не могу! Гром! Давай, Гром, вали!

— Зачем ты так? — говорю я, когда пунцовый Гром и его бледная подружка уходят. — Как же ты ненавидишь людей!

— Вовсе нет. У меня не выходит ненавидеть тех, кто скоро умрёт. А умрут скоро все. Вокруг только тени.

— Умрут? С чего бы? Война выйдет из-под контроля?

— Война не при чём. Просто жизнь коротка.

— Это не повод относится ко всем, как к иллюзии, как к персонажам игры! И точно так же — к себе!

— Ну побеги, извинись! Тебе есть до них дело? По-твоему, надо было полчаса делать вид, что эта парочка идиотов нам интересна? А так... Они свалили, а мы посмеялись.

— Ты.

— Чего?

— Посмеялась лишь ты.

Она разворачивается и идёт назад, к шлюзу.

— Ты куда?

— Подожду в машине, раз тебе я не нравлюсь! Погуляй тут с Громом, — она не выдерживает и прыскает. — У вас столько общего! Может, он поделится благовоспитанной девушкой, и общего станет больше!

— Да пошла ты!

Как она ухитряется всё испортить? Вроде, пытается выстроить отношения, старается сделать приятное, но хватает её ненадолго.

И плевать! Одному даже лучше... Пусть Мэйби сидит в своей модной красной машине!

Не знаю, какую планету пытались смоделировать создатели этого места. Но тут, под кронами дубов, заслонивших купол, сидя на замшелом камне, невозможно отделаться от чувства, что ты на Ириде.

После пары часов бесцельного шатания по лесу раздражение улеглось, и мысли привычно закрутились вокруг девчонки.

Интересно, как она там, в машине... Неужто тихонько сидит, сложив на коленках ручки и зажмурив глаза?

На плечи ложатся горячие руки. Ухо щекочут такие же, влажно-горячие губы:

— Муррр! Ну как, котёнок, тебе уже легче?

Как она подобралась? Даже ветка не треснула! А я-то, дурак, размышляю о том, чем она занята в машине!

Теперь я не уверен, что Мэйби вообще выходила из купола. Не слишком приятно вдруг обнаружить слежку, особенно если учесть, что за это время успел разок сблизиться с деревом!

Спустя миг, Мэйби восседает у меня на коленях, зарывшись лицом в шевелюру.

— Классно пахнешь!

Будто бы мы не ругались!

Спустя полчаса поцелуев, она заявляет:

— Пойдём! Дела.

Мы продираемся через кустарник и шагаем лесной тропой. Сквозь пение птиц слышно журчание.

Хочется пить...

Сделав в сторону десяток шагов, находим настоящий ручей.

Как не обрызгать подружку?

Потом я падаю на четвереньки и припадаю губами к воде. Пью, и никак не могу напиться.

Промокшие, мы выходим из леса.

Под куполом больше нет посетителей, дождевальные установки запущены на полную мощность. Мэйби скачет и выкрикивает:

— Кир! Кир! Мы одни! Мы тут одни!

Нажатием кнопки на рюкзачке, она включает мелодию. Мягкие, воздушные звуки сливаются с шорохом капель.

Скинув надоевшую обувь, она кружится в танце, среди радуг, вспыхнувших многоцветным огнём в облаке серебряных брызг. Брючный костюм, напитавшись водой, становится лёгкой дымкой на коже.

Мэйби ловит капли языком и хохочет.

Столько воды! Снова хочется пить...

По шее скользят мягкие губы, в спину давит стеклянная стенка тоннеля.

А я, отчего-то, никак не могу оторвать взгляд от заботливых дронов, кружащих над зарослями салата — очевидно, единственных обитателей фабрики в этот час.

Под кожей бушует пожар.

Вместе с тем, я чувствую неприязнь, и начинаю догадываться, что способность вызывать двоякие ощущения — общее для девчонок умение.

Мэйби вдруг сообщает:

— Ведь ты понимаешь, что это иллюзия? Мы вовсе не на Ириде, а я — не твоя подружка!

Решила под конец всё испортить?

— На Ириде у меня не было девушки. Только знакомые, девчонки друзей.

— Почему?

— Не хотелось. Было и так хорошо.

— Не хотелось? — Мэйби сводит брови. — Я о тебе чего-то не знаю? Тебя интересует только салат?

Блин! Отследила мой взгляд... Дурацкие дроны! Почему на них можно смотреть бесконечно?

— Да я ж говорю... Впрочем, думай, что хочешь!

— Не злись.

— Я и не злюсь... Мэйби, что это такое? — мои пальцы касаются зелёного пятна в центре её груди.

Она стягивает с шеи цепочку, снимает с неё кулон. Берёт мою руку, кладёт кулон на ладонь и складывает пальцы в кулак.

Я всегда считал, что девушки кривят душой, когда говорят: «ношу для себя». Но украшение под платьем, скрытое от чужих глаз? Тут не поспоришь!

Хотя... Почему для себя? Я опять размечтался! Видимо, кто-то снимает с неё это платье. Кто-то свой. Тот, кому нравится, что у них с Мэйби есть общая тайна.

— Это что?

— Другой твой подарок, материальный! На память о нематериальном подарке. Станет якорем в памяти... Взгляни!

Тёмно-зелёный кулон в виде животного. Выпиленный из цельного драгоценного камня, внутри которого плещется свет.

— Изумрудный Олень. Теперь, Кир — это твой лучший друг! В каждый момент он напомнит тебе, что всё ложь: Ирида, любовь, жизнь. Вряд ли на свете есть символ иллюзорности бытия, лучше Оленя — мифического, никогда не существовавшего зверя.

— Может быть это, — киваю в сторону Купола Радуг, — иллюзия. Но, не Ирида! Ирида вполне материальна! Я смотрю снимки и записи почти каждый день.

— Снимки? — серые глаза светятся грустью. — Чепуха! У тебя сохранились детские фото? Хочешь сказать, что мальчишка, отразившийся в них — реален? Кир, его давно нет, он исчез невозвратно! Ты не прикатишь в детство на красной машине. Ни в детство, ни на Ириду. Ты никогда, никогда на неё не вернёшься! Только сюда, на эти искусственные луга.

— На Ириду можно слетать, планета на месте!

— Ты больше никогда не прилетишь на Ириду. Не выйдет.

— Карты твои нашептали?

Она не обращает внимания.

— А даже если бы мог, что с того? Всё так быстро меняется... Прилетел бы, а там ни друзей, ни знакомых. Город твой перестроили, дом сломали. А может, пока долетишь, всю планету повстанцы сожгут... Нет, Кир, Ирида — воспоминания. Дважды не войти в одну реку.

Верчу в руках изумруд. Подношу к глазам, смотрю сквозь него на Мэйби, океан, облака.

Так вот он какой, искрящийся зеленью призрачный мир!

— И это вовсе не изумруд. Тоже обман. Изумруд хрупкий, веточки рогов бы давно обломились.

Свет, плещущийся внутри камня, вдруг превращается в Тьму. Я в ужасе убираю Оленя от глаз.

Нет. Вроде бы, показалось...

Радуги отключаются, и вентиляционные решётки пожирают аромат волшебства.

Мы бредём промокшие, жалкие, сквозь вереницу пустых коридоров и гулких машинных залов, ощущая себя одинокими трепетно-живыми созданиями в царстве бесчувственных механизмов.

Добравшись до машины, я откидываюсь на сиденье и сразу же засыпаю...

Ночь. "Фиест: Виноград"

Сейчас присевший на руку Змей кажется грустным. И немножечко злым.

— Смотреть на меня!

Поднимаю глаза.

Обрюзгшее лицо военного дознавателя. На соседнем стуле — перепуганная девчонка.

Ленка, дочь командира крыла.

— Ей четырнадцать, вам — двадцать четыре. Скажите, что может вас связывать?

— Ваши законы!

Да, они связали нас по рукам и ногам!

— Вы не находите это всё омерзительным?

Я не считал омерзительной любовь. А то, что это была не она, понял намного позже, среди руин Диэлли.

Меня отпустили... Змей её пальцем не тронул. Ну, а кормить из своих губ ягодами душистого винограда одуревшую от страсти девчонку — не преступление, даже у идиотов-повстанцев.

Впрочем, на Диэлли законы были другими — тогда, до Маяков. Вместе с моим прилётом, они и вовсе исчезли, обратившись в хаос и смерть.

И если бы я не встретил Катю в первый же день, если бы она не выдала своё: «может быть...», а дознаватель не сказал: «омерзительно»... Если бы я не жался к сестрёнке, дрожащей от ужаса перед отцом, который, пытаясь ворваться, бил по двери топором...

Тогда шестнадцатилетняя Ленка не кричала бы, заливая мне руки горячей кровью...

Смертей было бы меньше.

Хотя, совсем ненамного. Разве поспорит кнопка складного ножа с клавишей открытия бомболюка? А кто-то её непременно нажмёт — если не я, то другой.

Так не всё ли равно!

А Ленка... В любом случае, я её ненавидел — за то, что она вздумала повзрослеть.

Время... Время, вот мой истинный враг!

День 9. "Правда"

«5:19»

Небо без звёзд... Всё же, натащило откуда-то туч.

«Ха! Салат меня преследует даже во сне! И этот дурацкий Изумрудный Олень! Похоже, вчера я излишне расстроился. Разочарованный мозг выдумал, что Олень — это символ обмана. Правда во сне, он выглядел как-то иначе».

Кир достал амулет, повертел.

«Ну да! Этот другой, хоть и очень похож... А чего это Эйприл притихла?»

Кир повернулся на бок.

Девчонка была на месте. Только под одеялом, натянутым на голову.

«Ну даёт! Сделала купол в куполе!»

Сразу же вспомнился сон. От мгновенного озарения и замелькавших следом картин Кир перестал дышать.

«Купола! Небоскрёбы и ветряки... Я сам нарисовал на стене этот город! А после, добавил лицо — серое, словно тень. Лицо отца Мэйби... И красный спорткар — ведь я видел его ещё прошлой ночью! Но с этими волнениями, просто забыл...»

В прозрачном куполе Логова отражались красные заградительные огни.

«Виноград... Сон во сне. Я смотрю сны безумца, убийцы... Если катание на розовых дельфинах с девчонкой на пару можно списать на юношескую озабоченность, то Фиест... „Виноград“, „бомболюк“, „дознаватель“? До сегодняшней ночи, я даже не знал этих слов! — Кир заворочался. — Получается, это не сон? Всё это было, и каждую ночь я действительно окунаюсь в прошлое?»

Эйприл долго валялась, натянув одеяло на голову. Ей снова ни капельки не хотелось вставать. Во-первых, ночью она поняла, ЧТО ей придётся сегодня сказать Кириллу. Во-вторых, угнетало увиденное во сне.

«Этот Фиест... Лицо до жути знакомо. Может, так кажется из-за того, что он похож на Кирилла?»

Она начинала жалеть, что захотела подглядывать... Ну, почти... Ведь, с другой стороны, подглядывать было столь же приятно, как врать.

Кир выбрался из кровати. Оделся.

В голове зазвучал голос Эйприл: «Кир, ты заметил, что тут всё для двоих?»

Он невесело усмехнулся: «Куртка, правда, в одном экземпляре».

— Эйприл, вставай!

«Если я никогда не рождался, а возник в тот же день, что и Эйприл... Не закапывал тело отца и не поднимался на „парус“. Кто тогда разукрасил стену? Маяк? И что означают другие рисунки?»

Кир зажмурил глаза. Перед мысленным взором возник центр картины: одуванчик и ядерный взрыв.

— Эйприл! Вставай, будем завтракать. И — на арку!

Он стянул с её головы одеяло. На него таращились перепуганные глаза.

— Тебе что, приснился кошмар?

Она покраснела.

— Ага...

На завтрак были панкейки с кленовым сиропом.

Клёнов Кир уже не боялся и уплетал блинчики за обе щеки. Сироп представлялся ему кровью убитых драконов.

Эйприл монотонно жевала. Не доев, вздохнула и решительно отодвинула тарелку.

— Вчера мы с тобой победили прошлое. Теперь нужно расправиться с будущим! Жить нужно сейчас, а не в грёзах!

— Что? — Кир даже её не услышал, он был глубоко в своих мыслях. — Эйприл, я подумал о том, что ты мне вчера рассказала, и знаешь...

Девчонка вздохнула.

«И так тяжело, так ещё он перебивает!»

— Ну, что ещё?

— Значит, меня не забирают поэтому! Маяк не станет разрушать и вновь создавать звездолёт из-за мальчишки!

— На его уровне, число материи и энергии не имеет значения.

— Не имеет? Тогда почему... Почему меня не забирают?

— Подумай, повспоминай...

— Но Маяк...

— Кир! Маяк посылает то, что действительно нужно. И вместо бесполезного для тебя звездолёта, возникла я — чтобы ты смог решить.

— Почему бесполезного?! Что решить?! — мальчишка сорвался на крик. — Отвечай!

— Решить, хочешь ли ты уйти — отсюда, со Станции. Конечно, любые решения — не более, чем иллюзия. Так что, предлагаю расслабится и считать происходящее весёлой игрой.

— Мне вовсе не весело! Я хочу улететь! — Кир вскочил. Он едва сдерживался, чтобы не бросится в драку. Эйприл оставалась невозмутимой.

— Кир, тебе незачем улетать — тебе никто непоможет. Кроме Маяка, который подчинится решению. Когда ты его примешь.

— Подчинится? Мне? Люди подчиняются Маяку, не наоборот!

— Ты ничего не знаешь о мире. Разве Маяк виноват в том, что твои желания столь противоречивы? Ты живёшь, окружённый заботой, получая всё, что захочешь! Даже меня!

— Разве ты подчиняешься мне?

— А разве тебе это нужно?

— Да!

— Нет, Кир. Мне-то уж можешь поверить.

— Поверить? Смешно! Ты непрерывно врёшь!

— Потому, что ты этого хочешь! Правда тебе не нужна!

Кир опустился на стул. Он чувствовал себя предельно опустошённым, как робот с иссякшим зарядом. Ему вдруг показалось, что эта игра длится уже миллионы лет.

— Эйприл... Пожалуйста... Скажи, правду, хоть раз... Мне это действительно нужно... Я ничего не понимаю! Пожалуйста...

— Ну а ты, скажешь мне правду? Решишься?

— Конечно!

Эйприл смотрела прямо в глаза.

— Кир, если бы ты знал, что рядом орудует серийный убийца, ты бы его попытался остановить? Сообщил бы полиции?

— Разумеется! За кого ты меня принимаешь? — Кир отвёл взгляд. Уши горели, он лихорадочно пытался понять, что этой девчонке известно? И откуда?

— Хорошо... — протянула Эйприл и встала. — Тогда получай свою правду.

Обогнув стол, она подошла к мальчишке. Прижалась, зарылась лицом в его волосы... Потом зашептала:

— Раз ты действительно хочешь, — Кир чувствовал, как горячие губы щекочут ухо. — Но только, ты сам должен узнать — тогда ты себя намного лучше поймёшь. А для этого нужно кое-что сделать... Но помни, ты сам попросил.

— Да.

— Иди в дом. На подоконнике засох одуванчик. В горшке — чип от медсканера. Это ты его туда положил. Дальше сам догадаешься, не дурак.

Эйприл было так душно, так мерзко в его идиотском Логове... Лишь когда она вышла на крышу и вдохнула ледяной утренний воздух, стало немножечко легче.

Но не настолько, чтобы вернуться.

Кир специально прошёл мимо стены, чтобы взглянуть на одуванчик. Он помнил, как его рисовал, но почему и зачем, не имел никакого понятия.

«А ведь у Эйприл на топе, тоже был выведен этот цветок».

Хороводы мыслей кружились и только запутывали...

По небу ползли тяжёлые тучи. Бетон уже не искрился.

«Слишком часто в последнее время я вижу эту потрескавшуюся дорогу...»

Без маленького синеглазого «звездолёта» шагать было тоскливо. А сам он, вдруг разучился играть.

Мысли крутились вокруг одуванчика.

«Что за история? Чип в горшке, „сам догадаешься“! Звучит, как очередное задание! Сначала олень, теперь одуванчик. А Эйприл рассказывает, что мы не в игре!»

Кир прошёл мимо клёнов, даже не посмотрев.

«Стоп! А где этот горшок? В какой из комнат?»

Сам он ни про какой одуванчик не помнил, а у девочки не спросил.

Проблема решилась, едва Кир вошёл в дом — горшок оказался на кухне.

«Остаётся надеяться, что это — тот самый».

Кир высыпал землю на подоконник и тут же увидел чип — даже не упакованный.

«Бред! Когда я его сюда спрятал?»

Он сдул пыль с контактов.

«Но если он здесь, то у меня было прошлое. Я не такой, как Эйприл».

Задача казалась несложной: раз чип от медсканера — значит, нужно идти в медблок.

Кир спустился в подвал и столкнулся с проблемой. Вместо того, чтобы открыться, дверь в медблок зажгла транспарант: «Введите код!»

Никаких кодов Кир не знал.

Но знала рука, что сама потянулась к экрану и набрала: «1.009809».

Дверь отворилась.

У стенки стояли медсканер и давно уже сломанный, ощетинившийся манипуляторами киберхирург. В корпусе медсканера зияла дыра с разодранными краями, будто поработала когтистая лапа. Конечно, это сделал не зверь — рядом валялась красная монтировка. Кир вспомнил, что видел похожую в какой-то игре.

«Только вот, кто разворотил корпус? Неужто, я сам? Для чего?»

Поразмыслив, он вынужден был признать, что вряд ли доверился бы человеку, ломающему технику монтировкой и прячущему чип в цветочный горшок, а после — забывающему про этот поступок.

«Интересно, если просканировать Эйприл, аппарат признает её человеком?»

Кир начал вставлять чип в гнездо.

«А меня? — рука дрогнула. — Может, Эйприл для этого меня сюда и отправила? Что если монстр-Кирилл, усомнившись в своём человеческом происхождении, когда-то уже проходил сканирование? Потом, ужаснувшись — вытащил чип, заблокировал дверь и забыл, всё забыл...»

Кир включил питание. На экранах возникли строчки протокола самотестирования, а по ложементу забегали красные лучики.

«Что ж, тут вроде тоже не о чем думать».

Он выбрал: «Полное сканирование» и улёгся на ложемент.

Пятнадцать минут прошли в размышлениях о странностях мира, и весёленькая мелодия возвестила о готовности сканера дать заключение.

Кир встал и посмотрел на экран...

Он перезагрузил сканер. Прошёл процедуру ещё один раз, не в силах поверить. А после, долго сидел на полу, прижавшись к аппарату спиной. С пустой головой, уставившись в никуда... Потом мысли всё же пришли.

«Да уж, мир полон иронии. Перед сканированием я боялся, что аппарат не признает меня человеком, а сейчас бы об этом мечтал!»

На Станцию не хотелось. Не хотелось смотреть в глаза Эйприл.

«Она ведь всё знала! Наверное, с самого первого дня... Тогда, какой она друг? Может она, эта звонкая синеглазая девочка с облезшими от солнца ушами — посланница Тьмы, явившаяся только затем, чтобы меня забрать. Туда, во Тьму...»

Белые стены медблока не давали ответов.

«Это не задание и не игра. В них прокачка персонажа не завершается смертью. Так устроена лишь настоящая жизнь».

Гроза так и не собралась. Кир появился в Логове уже в ночной темноте.

На столе стоял ужин — холодная гречка с котлетой.

Эйприл не было. Была только Тьма.

Ночь. "Трамвай"

Яркий свет вырывает меня из сна.

К счастью, сна без сновидений. После увиденного неделю назад кошмара про молодого Фиеста, я их боюсь.

Встаю, умываюсь и отправляюсь на кухню.

Утренние лучи выбивают каскады алмазных искр из посудного стекла — идеально-чистого, как всегда.

Омерзительно-чистого, безжизненно-чистого. Ни отпечатков отцовских губ, ни жирных пятен от пальцев. Вторую неделю торчит на своей любимой работе!

Как на него это похоже: исчезать, когда нужен больше всего.

Отношения с отцом давят, как слишком маленькая детская обувь. Его никогда нет рядом. Но я, как собачка на силовом поводке, таскаюсь за ним по Галактике. И если кроссовки калечат лишь пальцы, то незаметный отцовский ошейник — душу.

Почему он не может меня отпустить? Не понимает, что я уже вырос?

А ведь и после шестнадцати, я не стану свободным! Он никогда меня не отпустит! Никогда...

Как было бы здорово забыть об отце!

Может, ВДК не такой и обманщик? Разве не хотел бы я так? Жить вместе с Мэйби, завести собственного ребёнка...

Если бы...

Если бы не было Дзеты, не было налипшего топлива...

Пустые мечтания! Чем я занимаюсь? Морочу себе и девушке голову!

Но ведь и Мэйби... Она тоже таскается за отцом. Может, и на неё нацепили ошейник?

Безысходность. Гнетущая, тягостная безысходность...

Но всё-таки, утро есть утро. Фальшивая смерть сна стирает тоску. То, что вечером было невыносимо, к утру становится сносным. Смиряешься и просто живёшь. В конце-то концов, что ещё остаётся?

Наверное, юность — утро человеческой жизни, столь же обманчива. Она обещает друзей, вместе с которыми ты будешь разгадывать тайны Вселенной. А в после, ты оказываешься возле нейросети, совершающей открытия за тебя, в окружении нашпигованных чипами зомби-коллег, мечтающих лишь о прибавке к зарплате. Обещает любовь и семью, но реальность дарит опухоли, предательство и предсмертную больничную койку.

Конечно, это неправильно — нельзя так с утра! К счастью, наши мысли влияют на реальность лишь опосредованно, через поступки. Иначе, я бы уже уничтожил всю свою жизнь.

Только... Разве моя в том вина, что внутри глухое отчаяние? Когда-то давно, распахнув пошире глаза, я наивно протягивал руки миру и людям.

Так же, как Облако...

Кому мы мешали? Мы лишь хотели жить, радуясь каждому новому дню. Но во Вселенной так мало места, и нужно бороться за каждый вдох, за каждый глоток воды, отбирая у вечности новый миг. Ведь кому-то самому лучшему нужны все озёра, весь ветер и все облака. А в придачу — миллиарды рабов.

Хотелось бы верить, что не я — этот лучший. Что на мне нет крови Облака.

И потому, я стою перед зеркалом, всматриваясь во тьму зрачков.

До рези...

Нет, не видно. Или Она просто мне не покажется...

Так! Хватит!

Оторвавшись от зеркала, опускаю глаза. На белой футболке расцветают кровавые звёзды...

Будто в тот день...

Кровь Облака на мне всё же была...

Моргаю, и наваждение исчезает.

Но ведь не я виноват в её смерти! Откуда же это гнетущее чувство вины?

И если Облако тут не при чём, значит, была другая девчонка?

Пустая тарелка. Полезная каша с приторно-сладкой вкусникой® и весёлым солнышком масла отправилась внутрь организма.

Как же тут стерильно и одиноко, в белой пустой квартире!

Над столом вспыхивает голограмма, и томный старушечий голос произносит: «Посетитель не определён».

Но я без труда узнаю Мэйби. Стоит перед входом, спиной ко мне, и весело машет кому-то рукой.

Нужно убедиться, взглянуть на лицо.

Обхожу стол. Да, это она, и теперь она машет мне.

Можно было отдать приказ развернуть голограмму, но колкий ком в горле не даёт говорить. Хоть не возвращайся домой, ошиваясь на улицах с Мэйби.

Так бы и было, не имей она гадкой привычки неожиданно таять в прозрачном весеннем воздухе, оставляя меня одного.

— Открой... — выдавливаю из себя.

Кран клюёт чайник, отдавая ему порцию молекулярно-очищенной стерильной воды. Пока я оживляю её не успевшими распустится и повзрослеть сухими листочками трав, Мэйби успевает подняться.

— Ничего себе аромат! Привет! — она целует меня, почему-то — в щёку. Садится за стол. — Жду не дождусь!

— Да нет, — наливаю душистый напиток. — Сегодня чай вышел не очень, для настоящего — нужна вода не из цикла регенерации. Та, что ещё не была в человеке. Но у меня она кончилась.

— Аура! Диэлли население сколько.

Нейросеть зовут Эйприл... Странное имя. Просто название месяца... Скорее всего, отец не заморачивался, а ляпнул первое, что пришло в голову. Но для гостей, все домашние сети — «Ауры».

Разумеется, Эйприл известно всё, и она не медлит с ответом:

— Сто миллиардов девятьсот восемьдесят миллионов. Уточнить?

— Ну, Кир? Нужны комментарии? Мы бы задохнулись на этом курорте, если бы не регенераторы! А вся вода, что есть на планете, когда-то была человеческим телом. Строила планы, радовалась и огорчалась.

— Мэйби, позволь мне остаться в иллюзиях! — я подмигиваю, как заговорщик.

— Да на здоровье! Лучше скажи, чего квёлый такой? — она смешно складывает губы и дует.

— Простыл... Вчера было мокро, — не имею желания объяснять своё состояние. Не поймёт, только сделает вид.

Я неплохо её изучил за неделю. Она не такая, как я. И отношения у неё не такие: ей прекрасно с отцом, и прекрасно одной. Мне — плохо с ним, без него — тоже плохо.

Мэйби смешно сопит и шумно втягивает в себя чай. Куда подевалась вся её взрослость!

— Вкусно! Лучший, что пробовала.

— В этом я спец! Научился на Арке, у местных.

Как же мне хочется пить!

Я делаю глоток, и пахучая терпкая влага смывает с горла иглы. Я снова могу говорить, а жизнь представляется не таким уж дерьмом.

— Он особенный.

— Особенный? — девчонка многозначительно улыбается. — Это мне нравится!

— Не настолько... — я морщусь. Новым глотком смываю нахлынувшее раздражение. — Просто вкусный и немного бодрит.

— Здорово... — разочарованно тянет девчонка. — Кир, хочешь увидеть трамвай?

— Трамвай? Какое смешное название! Эйприл, что это такое: «трамвай»?

Мэйби вздрагивает. Да так, что роняет чашку и чай выплёскивается на стол.

Эйприл что-то бормочет, но я не слушаю.

— Мэйби, ты что?

— Эйприл! Это имя отец произносит во сне и кричит. Каждую ночь.

Кто мог подумать, что в городе есть подобное место!

Тенистые платановые аллеи, уютные площади и скульптурные фонтаны. Домики из резного мрамора: остроконечные башенки, стрельчатые окна и витражи.

— Кто здесь живёт?

— А... — Мэйби машет рукой. — Если честно, то я.

— Ты?

— Конечно! Вместе с тобой, в нашей маленькой уютной квартирке, увешанной сотканными из девичьих грёз гобеленами, на которых мой храбрый рыцарь повергает ужасного Змея, кровожадного драко...

— Да ну тебя! — я хохочу и приникаю к бархатным сладким губам.

А ведь не задержись я тогда в порту, сидел бы сейчас в одинокой квартире! В причудливой паутине жизни, даже такая мелочь, как поход в туалет, может сыграть роковую роль.

Мы выходим на затенённую листвой площадь, с фонтаном в виде существовавшего лишь в легендах цветка-одуванчика: ощетинившийся тонкими трубочками стебелёк и невесомая водяная пыль.

Одуванчики были и на гербе Ириды.

Мэйби кладёт руку мне на плечо, прижимается. Мы кружимся в неслышимом сказочном вальсе.

— Кир, если бы ты встретил чудо, в которое вовсе не веришь? Например, геноморфа, обладающего свободой воли...

О чём это она? Что за чудо?

— Такое нужно было бы изучить, провести тесты.

— «Такое...» — она вздыхает.

— Что?

— Нет, ничего... — девушка кружит под песню фонтана и музыку шуршащей листвы.

Трамвай оказывается вагончиком на колёсах, поставленным на не особенно ровные рельсы. Оранжево-чёрные божекоровьи бока, с участками, где время похитило краску, и усики токосъёмника.

Мы забираемся на площадку, по неудобному полу с набитыми деревянными рейками входим в салон, пропитанный запахом старой кожи и электричества.

Трамвай трогается, издав мелодичную трель.

— Как, нравится? — Мэйби улыбается. Прижимается нежно-нежно.

Такой я её не видел! Мягкой, будто пушистый котёнок.

Счастливой.

Точно! Вот, как оно называется, это чувство — давно позабытое, выброшенное за бесполезностью мной, Мэйби, и кажется, всеми людьми.

Счастье.

— Неплохо.

— Будто катишься через грозу. Или сквозь время.

— Медленно. Можно быстрее доехать.

— Куда?

— Туда, куда едем.

— Ты разве не понял? Маршрут игровой — трамвай ходит по кругу! Считай, мы всегда в конечной точке пути, постоянно приехавшие! Спешить некуда, наслаждайся! — Мэйби хохочет.

Люди, услышав её звонкий смех, улыбаются.

Надо же! В подземке, взрослые бы разозлились. Вызвали бы охрану, для теста на алкоголь. Видимо, он и правда волшебный, этот старинный трамвай!

— Помнишь, ты говорила про арифметику?

— Да.

— Признай, что была неправа.

— Я была права. Хотя тут действительно хорошо, — она кладёт голову мне на плечо, утыкается носом в шею.

Задрав голову, бездумно смотрю сквозь люк, в котором бежит почти стёршийся провод, как в растёкшейся среди облаков лазури мечутся ласточки. Вагон качает, и при каждом толчке наши тела на мгновение становятся ближе. Кладу подбородок девушке на плечо и смотрю в салон: кому, кроме нас, пришло в голову предпринять лишённую цели поездку?

Содрогаюсь, а сердце пропускает удар...

Тусклые глаза и волны зачёсанных серых волос. Фиест стоит, не держась за поручень — прямой, независимый от раскачивающегося вагона. Меня он, как будто не замечает, вперившись куда-то немигающим взором.

Прослеживаю его взгляд.

Девушка, моего возраста. Раскосые миндалевидные глаза, чёрная чёлка и коротко стриженый затылок. Платье колокольцем. Кроссовки — моднючие, сделанные под старинные «кеды», под резину и натуральную ткань. Задник натёр персиковую кожу, и белый носок-невидимка стал бурым от свернувшейся крови.

Мэйби что-то лопочет, не зная, что за спиной — отец облизывает тонкие губы.

Трамвай замирает на остановке.

Девчонка выходит, а за ней вылезает Фиест.

Перед дверью он оборачивается ко мне и кивает, приветствуя.

В глазах мечется Тьма. По залитому летним солнцем проходу ползёт промозглый ноябрьский холод.

Сквозь паутинку трещин на трамвайном стекле, я вижу, как качается из стороны в сторону колокольчик платья и, словно влекомый его неслышными перезвонами, вышагивает следом Фиест.

Домой возвращаться не хочется. А Мэйби, кажется, всё равно. Мы бродим и бродим по тенистым аллеям, рассматривая игрушечные кварталы.

Всё кажется нереальным: домики, фонтаны, трамвай и Фиест.

Утомившись, падаем на скамейку.

После увиденного, я думал, что больше никогда не засну. Но проваливаюсь в небытие, едва голова касается девичьего плеча...

Ночь. "Фиест: Сахарный город"

Улыбающийся Дракон — татуировка на кисти левой руки, возле большого и указательного пальца, подмигивает, изрыгая пламя.

Пальцы лежат на пульте управления бомбометанием. А под ногами, в иллюминаторе — прикрытая нежной сахарной ватой облаков, похожая на кусок торта, на лакомую вкусняшку планета. Густой сироп океана с цукатами островов и сахарные кубики небоскрёбов на побережье.

Диэлли.

Наш орбитальный бомбардировщик настолько древний, что нет ни нейроинтефейса, ни экранов наружного наблюдения.

Впрочем, так даже лучше. Приятнее.

Перед глазами стоит лицо военного дознавателя...

Жаль, я не умею воскрешать мёртвых.

Чтобы убить их ещё раз. И ещё. И ещё...

И ещё...

Ничего. Там, внизу, в столице Сахарного Королевства, таких миллионы. Нормальных людей с нормальными человеческими желаниями. Не такими, как у меня или Ленки.

Там, под сладкими облаками, среди сладких домов, разгуливают тысячи напыщенных слуг закона, сотни командиров, со своими постными рожами, и толпы отцов, наподобие моего.

Целый хлев нормальных людей!

Потом, непременно пройдусь по разрушенным улицам. Взгляну в эти лица, в глаза. Чтобы выяснить, достучался я до сердец или нет...

Жму на клавишу с надписью «СБРОС!». По хищному телу бомбардировщика проходит волна экстатической дрожи. Человеческое тельце на штурманском кресле дёргается в ответ.

Ам!

Я проглатываю сахарный город...

Жаль, невозможно растянуть этот миг навсегда. К несчастью, жизнь состоит из никчёмных занятий: перелётов туда и обратно, ремонта и техобслуживания, бессмысленных тренировок, нелепых попоек.

Лишь изредка этот оргазм.

Стоит ли он того, чтобы терпеть остальное?

Нет! Конечно же, нет! Потому, этот сброс — последний. Армия мне не нужна, я жажду свободы...

Горькими семенами сыплются чёрные бомбы, и, ощутив свою инородность в этом чистеньком мире, прячутся под белые парашютики...

Под крылом уже проплывают поля, когда мир заливает ослепительный свет.

И сахарный город вдали — тает, тает, тает...

У меня нет сомнений в том, что Союз отобьёт планету. Отстроят город и научные центры. Но, до человеческих склок мне нет дела. Я даже не в курсе, что люди не поделили.

Думаю, они сами не знают.

День 10. "Смерть"

«5:18»

Затянутое тучами небо. Ни Венеры, ни звёзд. И рядом нет Эйприл.

«Фиест... Он сжёг столицу, со всеми людьми. Вот, что означает ядерный взрыв на стене!»

Кир натянул одежду.

Завтрака не было. Никаких вкусник®.

Консервы жевать не хотелось. Выпив воды, Кир вышел на крышу и начал спускаться по лестнице...

Окутанная утренним сумраком Станция выглядела мёртвой. Над землёй полз туман, перламутровый в неверном искусственном свете. Кир спрыгнул, и он разошёлся в стороны, а вверх взметнулись переливчатые живые щупальца.

«Что, если всюду несчётное количество наноботов, которые меняют конфигурацию Станции и создают новые вещи? Может, именно этот туман порождает монстров, наподобие Эйприл?»

Кир шагал, не видя земли, столь густым был бесплотный зыбкий покров.

«Нет, чепуха... Какие ещё наноботы!»

Она была там — сидела на арке, на том самом месте. На коленях спал кот, пушистый и белый, как сгусток тумана.

Кир присел рядом.

Наступал новый день. Над горами светилась грязная жёлто-багровая клякса.

— Я только вчерашней ночью узнала...

Кир промолчал. Он не злился, но не понимал, что тут можно сказать. И кому? Вдруг он беседует сам с собой!

— Кир, я знаю, о чём ты думаешь. Реальна ли сидящая рядом девчонка или опухоль давит на мозг.

«Ну вот! Мысли читает... Лишнее доказательство».

— Кир, очнись! Я не галлюцинация! А ты — жив!

— Жив? Что с того? Это ведь ненадолго. И — тьма.

— Нет никакой тьмы! Точно тебе говорю, я недавно оттуда!

Кир молчал. Он уже ни во что не верил. Из головы не выходил сегодняшний сон.

«Всё смешалось. Ночь и день, сон и реальность... Эйприл и Мэйби. Они и похожи, и разные».

Кир вспомнил, как Мэйби забавно сопела и хмурила бровки, когда пила чай. Так же, как Эйприл.

«Эйприл... Почему Гадес так назвал домашнюю сеть? Почему Фиест выкрикивает это имя во сне? И главное, какое отношение всё это имеет ко мне? Маньяки, драконы и чёрные валуны! Что всё это значит? „Здесь пролилась кровь мальчишки! Твоя кровь, Кирилл! И девчонки...“»

Кир разглядывал чёрные камни в бухте внизу, а на душе было так же черно.

«Что, если ни один из миров: ни дневной, ни ночной — не реален? Что, если я уже мёртв? Здесь всё как во сне, на тех же местах. Вот торчат из воды развалины астропорта, в котором Кирилл встретил Мэйби. Их связывает с руинами города нитка маглева — эстакады возвышаются над радиоактивной пустыней, среди покосившихся ветряков. Только планета другая — Земля, а не Диэлли. Но откуда мне знать, на какой я планете? „Земля“, „Диэлли“ — названия звучат странновато. Возможно, я сам их придумал».

Рука Эйприл тихо легла на плечо.

«Что, если мы сидели с девчонкой у этих камней, и нас сожрал кровожадный дракон Фиест — сбросив бомбы или подкравшись с ножом?

А может, я только ещё умираю. Лежу, возле чёрной воды, и агонирующий мозг проделывает все эти штуки! Вот отчего в сновидениях мне хочется пить — от потери крови! Может, рядом со мной, в багровой луже — Эйприл, Облако или Мэйби — кто знает, какая из них настоящая! И нет никакой вечно изменчивой Станции!»

Солнце, всё же прорвалось сквозь тучи. Засверкали огненные столбы, подпирающие свинцовые небеса.

«Прямо, как башни накачки...»

Эйприл встала и молча ушла.

«Кажется, я теперь понимаю, зачем появилась девочка с конопатым вздёрнутым носиком...

Постепенно, она забирает всё. Если это — лечение эгоизма, то весьма радикальное: без пациента нет и болезни!

Сначала она забрала будущее и прошлое. Потом — веру в себя, в людей, в человечество и науку. Забрала веру в то, что я — человек, в собственный разум и память, в реальность этого мира...

Вера! Именно её она и уничтожает — любую! А более, ничего.

Но разве даёт Эйприл что-то взамен? Нет! И с чем я останусь в конце? Ведь, по сути, вера лежит в основе всего. Человек ничего не знает наверняка: реален ли окружающий мир, реальны ли люди, реален ли он сам! В основе любого знания лежит допущение, аксиома, „здравый смысл“!

А значит, в конце не останется ничего! Эйприл отправит меня в пустоту — в ту, из которой она появилась. В пустоту, из которой, по мнению Эйприл, возникло всё. В пустоту, которая и есть единственная истинная реальность».

Фаза вторая: "Зверь". День 11. "Луна"

«Снятся ли андроидам электрические овечки?»

Филип К. Дик

Ночевать в Логово Кир не пошёл, он не смог бы заснуть. Вместо этого, мальчишка отправился в степь. Сначала забрёл далеко, но во тьме ужас усилился, и он вернулся на холм, с которого были видны освещённые ворота Станции.

За полчаса до полуночи из них вышла Эйприл — в лучах фонарей центрального входа блестела её пшеничная чёлка, на плече развалился котёнок. Она потрепала ягуара-шлагбаум, и, заметив силуэт мальчишки на фоне звёзд, отважно шагнула с освещённой дороги во тьму, немедленно обратившись в тень.

Луна выплёскивала на чёрные травы своё серебро. Кир сидел, боясь шевельнуться, и не мог оторвать от девочки глаз.

«Эйприл — тень, сгусток тьмы рядом со мной. Наверное, я и сам сейчас — тьма».

Рядом с ней, в траве проскакивали синие молнии — там сидел Облако.

— Какой небосвод! Красиво ведь, правда?

— Одна чернота...

— Какая ещё чернота? — удивилась девчонка. — Я про звёзды!

— Звёзды? Жалкие точки среди беспросветной тьмы!

— Кир... — Эйприл вздохнула... Ей и в голову не приходило, так думать о небесах. — Ведь тьмы не бывает, есть только фон, на котором зажигаются звёзды!

— Не всё ли равно...

— Если твоя жизнь разрушена, самое время закрыть глаза и поискать того, кто это сделал.

Кир молчал.

— Ты знал про опасность, по периметру Станции развешены сотни предупреждений. Но не слушал отца, жаждал знаний! Играл бы в саду, ничего бы с тобой не случилось!

— Какого отца? В каком саду? Всё враньё!

— Сад и сейчас на месте.

— Заброшенный и заросший.

— Он может ещё расцвести...

Они ушли далеко от обрыва, и ветер не в силах был донести сюда запахи океана, лишь щекотало в носу от горького аромата полыни.

— Эйприл, ты ведь пришла за мной?

— Нет.

— Тогда помоги.

— Кир, любой остолоп мечтает жить вечно и жаждет любви — безусловной, не за что-то, а просто. Такому не долго гулять на свободе... Но ты умный, и должен признать: всё это — пустые фантазии... В конце всегда будет грусть. А какая: светлая или похожая гнев и отчаяние, зависит лишь от тебя.

— Эйприл...

— О чём ты беспокоишься? Как можно боятся того, чего нет?

— Нет?

— Нет для тебя. Смерть лежит за границами опыта. Как только она придёт, ты исчезнешь. Тебе с ней не встретиться, жизнь — всё, что у тебя есть. Сейчас ведь ты жив?.. Жив! А непохоже! Ходишь, как зомби, каменея от страха. Если бы оставалось в запасе ещё триста лет — и тогда бы расстраивался?

— Несколько месяцев, вовсе не триста лет. Слишком мало... Будь у меня шанс...

— Людям всегда всего мало. Чем ты собирался заполнить долгие годы? Не стала бы жизнь пустой? Чтобы прозвучать, времени хватит. А шансы нужны лишь ничтожествам, недостойным даже единственной жизни.

— Тебе легко говорить, ты ведь не умираешь! А может, и не живёшь! — зло выкрикнул Кир.

— Это ты не живёшь! Прекрати убегать! Не приняв смерть, нельзя принять жизнь!

— Мне нужно время...

— Время? Оно убивает лишь тех, кто в него верит, — грустно сказала Эйприл.

Небо светлело, и очертания гор выступали отчётливее и резче.

«Эйприл утешала меня половину ночи...»

— Сколько тебе нужно времени? Сто пятьдесят лет, как всем? Но зачем? Насколько осмысленно бы ты жил, насколько ярко? Знаешь, когда люди жили лет тридцать, не было смысла тратить десятки лет на создание комфорта. Теперь люди находят это разумным, ради будущей счастливой и плодотворной жизни. Только время не обмануть — даже с идеальным здоровьем, в шестьдесят не захочется разрушать старое и творить. А дальше наскучит и жить. Груз воспоминаний тяжёл, и нет новых чувств — влюбится пятьсот раз за жизнь невозможно. Работа, пусть самая распрекрасная, надоест. А тело в полном порядке, ему жить и жить! И общество требует деятельности! Вот и живут, а правильнее сказать — существуют в ледяном застывшем кошмаре, старые душой и молодые телами, накачанные стимуляторами амёбы... — Эйприл провела ладонью по волосам. В полутьме вспыхнули белые искры. — Тоже так хочешь? Может лучше, забыть о страхе и начать жить сейчас? Ты зря тратишь время, а просишь ещё! Зачем?

— Зачем? — голос мальчишки срывался, в горле стоял ком, мешающий говорить. — А зачем я жил, для чего что-то делал? Рос, учился, общался... Бегал по лужам, разговаривал и мечтал...

— Я не знаю.

— Наверное, надо было сконцентрироваться на главном. Тогда удалось бы прожить более интересную жизнь.

— Нет, Кир. Прожить можно лишь ту, которая есть. Единственную, свою. Вспомни её, скоро некому будет уже вспоминать.

— Маяк не поможет? Он работает на уровне атомов, значит и опухоль сможет убрать. Или сделать новое, хорошее тело, а старое уничтожить.

— Нет.

По щекам покатились слёзы — разумеется, сами собой.

— Почему?

— Равновесие. У всего есть цена.

— Но я готов заплатить! Отдать всё, что угодно!

— Уверен? А что у тебя есть? Жизнь — это много, Кирилл. Очень много. Догадываешься, что нужно отдать, чтобы не нарушить баланс?

— Что? Что?! — Кир больше не сдерживался, а только размазывал сопли.

Эйприл положила руку ему на плечо.

— Ты устал. Отдохни... Мы вернёмся к этому разговору. Потом, ещё очень нескоро.

Взошедшее солнце осветило веснушки и спадающие на плечи огненно-рыжие локоны. Заблестели изумрудом глубокие, как лесные озёра, глаза.

— Держи! Твоя очередь греться.

Эйприл сняла жёлто-зелёную куртку — одну на двоих, и накинула мальчишке на плечи.

Когда, возвратившись на Станцию, они шли мимо антенного поля, Кир произнёс:

— Мне нужно немного побыть одному. Приду через час.

Эйприл кивнула.

В этом месте Кир терял чувство времени, потому заранее поставил будильник наручных часов. Откинулся назад, на грань пирамиды, и растворился в двух голубых бесконечностях — океане цветущего льна и просторе небес. Белое покрытие не нагревалось, зато прекрасно отражало солнечный свет, и мальчишка растаял в весенних лучах, исчезая...

Пронзительный писк разрушил хрустальные стены сна.

Пора! После приятной неги, в которой Кир не осознавал, кто он и что с ним происходит, столкновение с действительностью казалось адом. Он пожалел о своей слабости — о том, что позволил себе исчезнуть, забыть ужас своего положения.

Смерть!

Это не волшебное растворение в цветущей степи.

Ничто! Непредставимое ничто...

Было в сто раз хуже, чем до дремоты. Мальчишку трясло на тёплом ветру.

Кир понимал, глупо задавать вопросы вроде: «Отчего это случилось со мной?» Ответ и так был известен: «Почему нет?» Рано или поздно, исчезнуть придётся всем, привилегий тут быть не может. И всё же, захлёстывало отчаяние, и он вопрошал: «Почему я, это именно я? Отчего я не кто-то другой?»

Ведь иногда, быть собой по-настоящему жутко...

Ночь. "Крыша"

— Скажи, разве тут плохо? Всё, как на ладони.

Ещё бы! Здание корпорации «Aeon» самое высокое в городе. И одновременно — самое необычное, выполненное в виде сверкающих рёбер, торчащих из громадного бассейна с густым бирюзовым гелем.

С него открывается потрясающий вид: небоскрёбы и взлетевшие над землёй на ажурных опорах транспортные развязки, многоярусные сады и острые шпили, а главное — набережная и океан. По левую руку — купола ферм, омываемые волнами, а совсем далеко, у самого горизонта — острова. Вращаются лопасти установленных в океане и встроенных прямо в дома ветряков.

Не скажу, что тут плохо. Наоборот, захватывает дух. Но...

Глядя на город с самой высокой точки, вспоминается сон. Сахарные дома и вспышка, что их поглотила. Благодаря странным снам, теперь мне известно, что это Фиест кода-то бомбил Диэлли. Давно, больше пятнадцати лет назад. Как раз, когда я родился...

Но почему мне всё это сниться?

От чёрного фотоэлектрического покрытия поднимается жар, и на носу уже висит капелька пота.

Тайком вытираю её ладонью. Хочется пить...

— Слишком тут жарко. На набережной можно было поесть мороженого, искупаться.

— Мы ещё не пришли! Во-о-н там будет отлично! — она указывает подбородком на куб опорной станции, увешанный блоками вентиляции. — Тень и ветерок.

Легко перемахнув через сетчатый забор, по свернувшимся толстыми змеями вентиляционным рукавам мы взбираемся на крышу станции и усаживаемся на парапет.

Бело-голубой алмаз солнца, зеркальные грани растворённых в золотой дымке небоскрёбов. А дальше — набережная, океан, паруса.

Тут в самом деле неплохо, под сенью огромной спутниковой тарелки: не жарко, а ноги удобно стоят на шкафах с трансформаторами. Солнечная тишина — лишь электрический гул, да пение ветра, зацепившегося за иглы антенн.

— Ну что? Я, как всегда, оказалась права?

— Надоела ты, со своим самомнением! На набережной всё равно лучше. Или в парке... Мороженого можно купить! — я пробую надавить на больное место. — Смотри, там работает мой отец! — показываю на соседний небоскрёб, тоже собственность «Aeon». Он меньше нашего. Но, как мне известно, намного важнее. Асимметричное здание, сложенное из сотен «перетекающих» друг в друга кубов. По заверениям рекламы, символ того, как идеи тысяч учёных перетекают в реальность.

— А что там у них?

— Лаборатории. В нашем, только администрация.

— Здорово дружить с хакером, способным выключить системы слежения! Одной мне сюда не попасть!

Не выключить, а обмануть. Сотрудники, мечущиеся в поисках неисправности, нам ни к чему.

Лёгкий ветерок сушит пот и ласкает тело. Становится совсем хорошо.

Я кладу голову девушке на плечо.

— Как думаешь, отчего птичьи гнёзда считают частью природы, а человеческие города — нет?

На меня вдруг накатывает странное чувство, что всё это уже было. Ветер, девчонка и этот дурацкий вопрос.

Дежавю...

Под ногами деловито гудят трансформаторы. Крышки шкафов вибрируют, расслабляя утомлённые мышцы, а я размышляю о том, как в благополучном обществе мог появится Фиест. Ведь он не пришелец! Что его сделало тем, кем он стал? Где скрыта проблема: в генах, в детстве?

Да уж! Если теория Мэйби верна, человек с подобным атавистическим поведением однозначно должен исчезнуть при перелёте. Хотя, гипертранспортом он и не пользуется — наверное, понимает.

Я растворяюсь в дыхании города: на песок накатывает волна и уходит обратно, вечер сменяет утро, а осень — весну, прибывают новые толпы туристов, и такие же толпы улетают назад. В небесах, едва не цепляя башни ретрансляторов животами, словно гигантские скаты, плывут полицейские дирижабли. Неторопливо вращаются лопасти ветряков, и в сотни раз медленнее — этажи.

Смотрю и смотрю на зеркальные грани, а глаза сами собой закрываются...

Ночь. "Фиест: Катя"

Взмахнув перепончатыми чёрными крыльями, Дракон начинает снижаться, и сквозь туман — плотный кровавый туман, проступает разрушенная, изувеченная и униженная Диэлли.

И она.

Девчонка среди развалин, раздающая флаеры редким туристам.

Год назад ей было тринадцать.

Я приходил сюда каждый день. Просто смотрел. Я видел много, много девчонок, но такой ещё не встречал.

Идеальной.

Как странно вдруг обнаружить среди грязи и пошлости совершенство.

И остаться.

Люди тенями скользили мимо неё, кто-то кривился — они не видели чуда.

Через пару недель я решился узнать её имя и возраст. Впрочем, всё это не имело значения.

Потом, много месяцев просто смотрел, сидя на тёплых бетонных плитах, сваленных возле недоразделанных тушек танков.

На Катю.

На её непредсказуемые движения — будто ветер носит по улице рыжий осенний листок, на выгоревшую красную футболку, на джинсовые шортики, на кроссовки, на ровные загорелые ноги, на тонкие пальцы, на вздёрнутый конопатый носик, на пирсинг — крошечный камушек в носу, на родинку на подбородке, на сияние огромных зелёных глаз и алый улыбчивый рот.

А когда уставал — поворачивался к облакам, зацепившимся за остатки домов, ржавым остовам кораблей в океане и разбросанным всюду обломкам андроидов.

Но не выдерживал даже минуты и снова смотрел.

Случалось, её забирал отец, а мне оставались только обломки.

Тогда, закрывая глаза, я снова смотрел на неё.

Я видел, как ветер играл её волосами, а она без устали отбирала их у него. Как закусывала губу, а после — тихонько облизывалась. Как маленький розовый язычок прилипал к двум верхним зубам, когда она говорила. Как, если прохожий ей нравился, глаза рисовали полукруг — снизу вверх, вскидывание бровей, улыбка, и лишь затем, взгляду вдогонку, поворот головы. Как она выставляла плечо, пытаясь заслониться от очередного излишне назойливого мужчины...

Обычно в голове не было мыслей, но изредка приходила одна: «До чего повезло мне родиться мужчиной — иначе, некем было бы восхищаться!»

От Кати мне ничего не было нужно, лишь восхищал факт её бытия в этом мерзостном мире.

Может, не столь он и мерзостный, раз порождает подобных существ?

Может, вся эта жестокость оправдана, необходима — чтобы расчистить дорогу таким или более безупречным созданиям?

Впрочем, я и представить не мог что-то полнее и глубже порхающего передо мной совершенства...

Я никогда бы не подошёл, ведь готов был сидеть на затерявшейся во времени улице шесть миллиардов лет. Но девочка оказалась не столь терпеливой.

— Привет! — она обнажила неправильно выросший клык.

Я улыбнулся в ответ — предельно благожелательно, как только умел.

Она испугалась, однако желание пересилило страх. Я её понимал, мне тоже нечего было терять.

— Ты для чего тут сидишь?

— Есть предложения?

— Может быть...

— Дурацкий бордель? — я кивком указал на флаеры.

— Нет, интересней.

— Связанные с тобой?

— Может быть... — она наклонила голову и облизнулась.

— Уверена?

— Ну б**ть, я ж говорю: «может быть...» Ты тупой?

Взглянув на облака — попрощавшись, они больше не были мне интересны, я взял её тёплую грязную руку.

— Жизнь — это танец. Пойдём, покажешь мне свой.

Её лицо осветила улыбка, уже настоящая — она обожала танцы, и я говорил на её языке.

С другой стороны улицы наблюдал тот самый мужчина...

Разумеется, это был не отец, перед смертью он мне в этом признался. Разумеется, она не была ни в чем виновата — это я сбросил бомбу, убившую её мать. Разумеется, это всё не имело значения.

Просто, она стала первой. Подонок, вырезавший сестрёнке глаза, не в счёт.

Дальше, всё поглотил плотный кровавый туман.

День 12. "Змей"

Высоко задирая длинные ноги, чтобы в кроссовки не насыпались прошлогодние семена, Эйприл неслась сквозь колышущееся разнотравье.

Кир, сидя на пригорке, не сводил глаз с хрупкой фигурки, порхавшей, как бабочка, над цветущей землёй. Конечно, он слыхал про гормоны и мог написать их формулы. Но всё равно, процесс, в результате которого, самый неинтересный объект во Вселенной превращается в самый захватывающий, казался ему волшебством.

«Совершенство! — подумал он и содрогнулся от понимания. — Ведь Эйприл, будто Катя из сна — только старше!»

По спине побежал мороз. Залитая солнцем степь показалась враждебной и мрачной.

«Новые выходки бессознательного или...»

Было понятно, что в происходящем есть некая тайна: Эйприл, персонажи снов и он сам, были загадочным образом связаны. Временами казалось: чуть-чуть, и головоломка решиться. Но, смысл опять ускользал...

Кир понял, что Эйприл ему не враг, забирает она лишь иллюзии, только враньё. А если у тебя отобрали иллюзию, разве можно сказать, что ты что-то утратил?

Отнять у него реальное — его «сейчас», его настоящий момент, гостья была не способна, как не мог и никто другой.

Он смирился, и отчаяние улетучилось, а на душе стало светло.

«Эйприл всё время врёт, но это не страшно. Любая девчонка — мираж. Она не со зла, у всех свои недостатки. Я, по её представлениям, эгоист и трус, но ведь она со мной дружит!»

Не добежав метров тридцать, девушка замерла и махнула рукой.

— Кир! Пошли, что-то тебе покажу. Что-то очень крутое!

Он остался сидеть, и ей пришлось подойти.

— Пошли!

— Зачем это мне?

— Люди не ценят того, что имеют, им хочется чего-то другого. Лишь с потерей придёт понимание.

— А у меня что-то есть? — ехидно спросил Кирилл.

— Океан, солнце, ветер и я!

Он усмехнулся:

— У меня и жизни-то скоро не будет.

— Откуда ты знаешь, что будет, что нет! — рассердилась девчонка. — Ты не в силах предугадать, что утратишь: жизнь, солнце или меня! Цени своё счастье!

— Счастье? — ехидно сказал Кирилл. — Его в этом мире нет!

— Ты просто не смотришь! Ты видишь только себя! Счастье звенит в весеннем воздухе, таится под замшелым камнем, прорастает первыми цветами. Плещется в луже, шуршит под ногами истлевшей листвой и наполняет сердце болью неразделённой любви.

— Ну и где же тут счастье?

Она встрепенулась.

— Да я ведь об этом тебе и рассказываю! Почему ты не слышишь?

Кусок чёрной ткани бесформенный грудой валялся в траве.

— Не слишком похоже на «что-то крутое»...

Эйприл свела к переносице рыжие брови.

— Я старалась полдня! Для тебя, в том числе! Чтобы ты не грустил!

Кир хмыкнул. В том, что Эйприл старалась его развлечь, он сомневался.

— Что же это такое?

Девчонка подняла ткань выше своей головы.

— Змей! Трюковой.

Неожиданно Кир догадался, что напоминает ему эта чёрная ткань.

Глянул на «парус», будто в нём можно было заметить пропавший кусок.

— Ты чего! Это же преступление! Вдруг Станция не сможет работать? Потеряют курс корабли, пропадёт гиперсвязь!

— Чепуха! — отмахнулась Эйприл. — Сам посуди, неужели Его Маячность позволила бы себя повредить? Я бы растаяла в воздухе! К тому же, я — проекция Маяка, я и «отец» — одно! А значит, творю его волю, и собственной у меня нет. Мне попросту в голову не придёт сделать что-то неправильное, — Эйприл кусала губу, пытаясь сдержаться — но, не смогла. Вешним ручьём зазвенел её смех. — Да и потом, я ведь на складе нашла эту ткань!

Кир вздохнул. Отлегло от сердца. Но всё же, решил слегка побурчать.

— Сложно представить, что такая сумасбродная лгунья как ты, с Маяком единое целое.

Эйприл упёрла руки в бока.

— Это ещё почему?

— Если бы он был похож на тебя, в Галактике воцарился бы хаос.

— Похож? С чего ты взял, что у Маяка есть желания и личность?

— Разве нет?

— Нет. Он себя не осознаёт. Ради других позабыл о себе.

— А у тебя?

— Что?

— У тебя личность есть?

— Тоже нет. Я нуждаюсь в чужой.

Кир придирчиво и нескромно оглядел Эйприл: от стройных длиннющих ног, до золотой макушки, и снова вздохнул.

«Такая красивая, и — пустая внутри! Вероятно, с красотками так и бывает!»

А я...

Кир попробовал глянуть назад, в глубины себя.Туда, куда раньше вообще не смотрел.

С чего он решил, будто там кто-то есть? Что, кроме тела, есть некий «он»?

Как ни присматривался, как ни искал, Кир не видел «себя». И это пугало...

— Эйприл, как считаешь, внутри я — пустой?

Взглянув на него удивлённо, и даже с опаской, девчонка сказала:

— Хотелось бы верить, что нет...

Пока Эйприл, путаясь в цепляющихся за траву верёвках, готовила запуск, Кир размышлял...

«Нет, между мной и этой девчонкой разница есть. Она чистый лист! Не пробовала себя в делах, не общалась с людьми — откуда возьмутся суждения о мире, и о себе? Я же — другой. Я жил много лет, и даже если забыл, что случалось, личность никуда не исчезла. Я знаю, кто я такой!»

Эйприл дёрнула леер, и в небо взмыл чёрный дракон.

Кир вспомнил её перепуганные глаза, когда он стащил с неё одеяло. В голове зазвучало: «Тебе приснился кошмар?»

Сердце забилось сильнее...

«Если Кирилл-из-сна подглядывает за Фиестом, почему Эйприл не может смотреть те же сны, что и я? Ведь они не мои, а навязанные. Возможно, их транслирует Станция — та самая, к памяти которой свободно подключается Эйприл!»

Он положил руку девушке на плечо.

— Этот змей. Он, будто чёрный дракон. Такой же, как на руке у Фиеста.

Эйприл даже не вздрогнула.

— Ну да... — ей давно наскучило притворяться. К тому же, человек так устроен: если подглядывает — мечтает оказаться замеченным, а если сделал какую-то гадость — жаждет об этом всем рассказать. Даже если человек этот — вовсе не человек, и не имеет отношения к приматам.

— Эйприл, разве друзья подглядывают?

— Ты о чём?

— О моих снах.

— С чего ты решил, что они твои?

— Так значит, ты смотришь не от лица Кирилла? От Мэйби?

Эйприл проигнорировала неудобный вопрос.

— Знаешь, я делаю это не по своей воле! Думаешь, хочется окунаться в кошмары?

«Да, не поспоришь. И всё же...»

В голову пришла настолько сумасшедшая мысль, что Кир сначала её испугался думать.

«Что если... Если мы с Эйприл видим сны Маяка?»

— Сновидения транслирует Станция? Что они значат?

Девчонка пожала плечами.

— Есть только день и ночь. Из миллиардов возможных миров, мы видим лишь два.

Эйприл нелепо дёргала леер, пытаясь заставить змея выполнить трюк.

— Не получается! Знаю, как надо делать — видео посмотрела. Но, не выходит.

— Знание — одно, умение — другое. — Кир встал у неё за спиной и взял девичьи руки в свои. — Смотри! надо! — их руки нарисовали в воздухе замысловатый пасс, и дракон сделал кувырок.

— Ты где научился?

— Ведь я был когда-то мальчишкой!

— Был? — улыбнулась Эйприл. — Наверное, очень давно?

Змей, повинуясь укротителям, сделал ещё несколько трюков.

«С настоящими драконами так просто не совладать, — грустно подумала Эйприл, — с драконами-людьми, драконами-идеями, драконами-воспоминаниями».

— Как ты его сделала? Он совершенен!

— Лишь потому, что рядом нет птиц. Человек создаёт только жалкие копии. Прекрасная музыка Баха куда хуже шелеста листьев и пения ветра.

— Что ещё за Бабах?

— Музыкант, давно позабытый.

— Животные — те же машины. Человек создаёт геноморфов, они — совершеннее их. А сам человек — просто робот.

— Не наоборот? Что первично? Это машины скопированы с животных! А ты, обнаружив сходство, вздумал назвать себя роботом. Машина — всего лишь пародия!

В вышине, рядом со змеем, мелькнула тень. Кир не поверил глазам.

— Это что?

— Стриж.

Он то пикировал на змея, то отдалялся. Теперь змей уже не выглядел совершенством. В сравнении с птицей он предстал тем, чем являлся — уродливой копией.

— Зачем нужны копии, если есть оригинал? — сказала Эйприл. — Теперь понимаешь?

— Да.

— Тогда закрывай глаза.

Кирилл послушно зажмурился. Лишь свист ветра, да подрагивание леера в руках.

— Зачем нужны копии, если есть оригинал? — снова сказала Эйприл. — Понимаешь?

— Нет.

Кир открыл глаза. Вновь целый мир ворвался в двери его восприятия. Солнце, степь и девчонка.

— Что ж, может, когда-нибудь... — загадочно прошептала она.

Кир отпустил руки Эйприл. Дракон спикировал и шлёпнулся на траву.

— Но откуда тут птица? На Земле нет животных!

— А откуда тут я? — вопросом ответила Эйприл. — Нет животных, зато есть Маяк!

— А! Так стриж был не настоящим!

Кир получил болючий тычок.

— Считаешь меня жалкой копией? — от злости девичьи глаза пожелтели, засияв янтарём.

— Нет! Вовсе нет! Ты — совершенство!

— То-то! — Эйприл окунула ладонь в ниспадавший на плечи огненный водопад. Раздался сухой электрический треск. — И стриж — самый что ни на есть настоящий!

— Только у тебя снова сползают гольфы.

«Да ведь это уже никакие не гольфы! Раньше они доходили почти до колена, а сейчас не закрывают полголени!»

Эйприл вздохнула...

— До чего же они надоели! Ножницы есть? Эти... — она достала из кармашка малюсенькие погнутые ножнички, — испортились, когда делала змея.

— Ножниц нет, но есть это... — на ладони мальчишки лежал складной тактический нож.

— Ого! Ты чего, убийца? — девчонка расхохоталась. — Ладно, давай!

Эйприл, скинув кроссовки, уселась в траву, стянула гольфы и отрезала верхнюю часть, сделав следки. Обрезки и нож протянула мальчишке.

— Держи, убийца, трофей!

Кир думал о снах и Фиесте. Ему было совсем не смешно.

Не весело было и Эйприл — она вспоминала о том же, и просто пыталась за смехом скрыть страх.

Ночь. "Ошейник"

Чуть поодаль, где заканчиваются белые блоки и начинаются бирюзовые волны, над набережной взлетают сверкающие сотнями радуг пенные пузыри, и, упав, превращаются в скучные лужи.

Как моя жизнь. Вспыхнула яркой вспышкой и...

Тоска...

Не выходит из головы этот сон.

Как же Катя похожа на Мэйби! Не внешне, у них даже возраст разный. Внутренне, по поведению. Словно копия...

Как так? Фиест сделал из дочери отражение какой-то девчонки?

Стоп!

Почему в снах нет самой Мэйби? Где её мать? Фиест пускает сопли среди руин, а где-то, в другой звёздной системе, рождается его дочь? Может, он просто не знал о беременности?.. Абсурд! Сейчас не средневековье, незапланированных детей не бывает! Должен был знать!

Что-то не сходится...

— Мэйби, когда у тебя день рождения?

Она вздрагивает и хмурится. Смотрит так, будто я задал предельно интимный вопрос.

— Тебе зачем?

Обычно, получив нежелательный вопрос, она лезет тереться. В этот раз, я остался без поцелуя.

— Подарю что-нибудь.

— Обойдусь без твоих бестолковых и скучных подарков! — и добавляет: — Не злись!

Понимание, что ответа не будет, обламывает.

Мы сидим на «мраморной» пластиковой скамейке, так близко, что ноги соприкасаются. Мэйби пахнет весной.

Я никак не решусь положить руку на талию. Или, может быть, на плечо? На нагретое солнцем, усыпанное веснушками, будто звёздочками, плечо.

Просто стараюсь быть ближе, но так, чтобы она не заметила. Втягиваю цветочный аромат и не могу надышаться.

— «Гуччи Раш-восемнадцать».

— Что?

— Тупой? Запах, блин, запах! Нравится?

Краснею и отворачиваюсь... Не думал, что я для неё, как открытая книга. К тому же, мне почему-то казалось, что это её собственный аромат.

Мэйби хохочет и кладёт руку мне на колено.

Сегодня она совершенно другая.

Ярко накрашенная. Одетая в парочку алых кусочков ткани: узкие шортики и странный топ — широкий воротник-стойка, будто ошейник, переходящий спереди в лоскуток, слегка закрывающий грудь.

Всё это так не подходит к моей спортивной одежде. Кто ж знал, что она вдруг захочет гулять в центре города! Никто даже не смотрит — курорт. Но мне всё равно неудобно. Неудобно и очень приятно.

Чтобы отвлечься, листаю новости...

— Прикинь, кто-то взломал серверы наблюдения. Полгорода в «тени». Ни камер, ни дронов.

— Выходит, никто нас не видит? Какая романтика! Секси! — бормочет она равнодушно.

Сидит, елозит туфельками, вздыхает.

— Кирюша! Не думал, отчего полезная еда такая противная? — не дожидаясь ответа, она продолжает: — Думаю, количество кайфа на жизнь — величина постоянная. От человека к человеку не изменяется. Меняется лишь продолжительность жизни. Такая вот формула! Если ей верить, ты будешь жить о-о-очень долго!

— Почему тогда умирают младенцы?

— Потому, что я пошутила, — она снова вздыхает. — Скучный ты человечек, Кирилл. Где я тебя только нашла?

— На пляже валялся...

Мимо проходят пары, разукрашенные, словно павлины: мужчины ведут на силовых поводках диковинных, ни на что не похожих маленьких геноморфиков — трясущиеся тельца, кисточки на хвостах, мягкие безопасные рожки. И кажется, сами мужчины привязаны к жёнам-хозяйкам невидимыми полями — угождают, заглядывают в глаза, по первой команде приносят втюхиваемые ушлыми местными безделушки.

— Так с вами и надо!

Радуюсь, что не полез с обнимашками. Похоже, сегодня это не в тему, наряд оказался обманом.

Как же у них, у девчонок, всё сложно... Когда я хоть что-то пойму?

Чувствую себя ребёнком рядом со взрослой. Начинает дёргаться веко.

Молча встаю и иду за мороженым. Покупаю два, и одно отдаю ей.

— Ты такой же?

— Что?

— Такой же, как эти придурки? На кой это мне приволок?

— Жарко, — стараюсь говорить спокойно, но веко меня выдаёт. — Весна.

— На Диэлли вечно весна.

— Это не так.

— Формальности...

— Формально — сейчас весна. И жарко... Ешь!

Кажется, я слегка научился обращаться с девчонками: Мэйби лижет мороженое, выдаёт едкие замечания в адрес проходящих мимо мужчин и веселеет с каждой секундой.

Но становится неуютно: я притащил мороженое на автомате, вообще не задумываясь. Неужто, и правда — такой же? Всю жизнь буду что-то таскать, будто выдрессированная собачонка?

Незавидная участь! А какая альтернатива?

Мэйби продолжает упражняться в остроумии, и я не выдерживаю:

— Зря ты так! Они ведь сами этого захотели. Не бедные, могли бы улететь на Прегон и наслаждаться бесправием тамошних женщин.

— Так именно это я и имею в виду! Извращенцы! Или придурки. Хрен вас, мужиков, разберёшь!

Она замолкает, раздумывая. И выдаёт с ехидной улыбкой:

— А я бы туда и отправилась, на их месте. На Прегон.

— Разве в Галактике мало мест, где девушки упиваются властью! Гермиона, к примеру. И даже на Диэлли есть где разгуляться. Было бы желание!

Мэйби вздыхает.

— Кто меня на Гермиону отпустит? Да и вообще... Я ведь не женщина, — почему-то, она ужасно смущается.

— Ну... У тебя всё на месте.

Она скалится самодовольно.

— Знаю, спасибки! Подумаю, чем заняться, пока есть возможность. Нельзя упускать дурачьё! Кто знает, вдруг переедем в дыру, к фермерам или шахтёрам.

В животе что-то сжимается, как на качелях. О том, что она может уехать, я не задумывался. Да ведь и мы с отцом можем опять улететь. Зыбкие с Мэйби у нас отношения!

Она досадливо морщится, увидев новую пару.

Тут ей придётся заткнуться!

Подтянутый мужчина с кошачьей походкой. И девушка: юная, ослепительная. Штрих-код на виске.

Забытое мороженое стекает по пальцам. Личный геноморф-антропоид! Не каждый день такое увидишь. Даже здесь, среди роскоши, излишеств и извращений.

Нацепив маску равнодушия, прохожие бросают осторожные взгляды.

Мужчина садится за столик, а девушка спешит к стойке. Заказывает, взмахивает рукой над загоревшимся счётом, расплачиваясь. Мягко, легко, несёт дымящийся кофе. Лицо светится радостью и обожанием. Всякому ясно, что каждый миг её жизни наполнен счастьем.

— Кир? Думаешь, для неё не секрет, что она — геноморф?

— А как же иначе? Она что, не замечает штрих-код на виске?

— Запросто, если встроена блокировка. От назначения геноморфа зависит, — Мэйби мерзко хрюкает и плюёт на тротуар.

Напыщенные прохожие отворачиваются.

Тем временем она засовывает руку в карман, наклоняется, складываясь пополам. Подносит сжатый кулак к губам и застывает.

Я осторожно кладу руку на веснушчатое плечо.

Горячее.

Нет, не этого мне хотелось. Не так.

— Да всё зашибись! — она разгибается, трясёт головой и укладывает её мне на колени. Рассыпает по джоггерам шикарные локоны, которые теперь кажутся мне седыми. Жуёт жвачку, дрыгает ногами, хохочет.

Прохожие глядят с укоризной и перешёптываются.

— Завидуешь?

— Что?

— Ой, не прикидывайся. Скажи ещё, что не размышлял о такой любви! Заиметь девчоночку-геноморфика, исполняющую любые приказы! Ведь это удобнее, чем в ванную бегать! — она хихикает. — Или, хотел бы мальчишку?

До этой секунды я не подозревал, что способен так покраснеть. Уши и щёки пылают, точно по лицу стеганули крапивой. А в глубине крутится: «Странно всё это... Зачем такая реакция? Чтобы девчонок могли получить только самые наглые, не знающие смущения доминанты, самые волосатые и вонючие обезьяны?»

Клокочет ярость. Пошли они все!

Смотрю Мэйби прямо в глаза... Это совсем нелегко. Она и не думает отводить взгляд. Да ещё, выдувает розовый здоровенный пузырь. Раздаётся хлопок, и меня обдаёт аромат земляники. Мэйби зубами счищает с губ клейкую массу.

— Удобнее, разумеется! Но, причём здесь любовь?

Мэйби довольна, будто после долгой диеты получила коробку прекрасных конфет. Я догадываюсь, почему. Не такой уж дурак, как ей кажется!

«Ох и вкусные у Кирилла реакции! Так, добавим немножко перчинки!»

Тварь!

Она облизывается и заталкивает жвачку за щёку.

— Почему нет? Не всё ли равно, от каких стимулов вырабатываются медиаторы, от внешних — морды и вони красавца, или от внутренних — встроенных чипов? Без любви, без чувств, без привязанности, и, разумеется — драм, кому бы всё это понадобилось?

— Что понадобилось?

— То! — она тычет носком ноги в сторону мужчины с искусственной спутницей. — Может и ты — лишь несчастный, ни о чём не подозревающий геноморфик, я же — твоя хозяйка, наслаждающаяся представлением. Откуда тебе знать, что воспоминания не ложь, что я не купила тебя сегодня — новёхонького, только с конвейера?

— Из гидростатической капсулы.

Мэйби ржёт:

— Да насрать!

«Как же достала! А так хорошо начинался день! Может, тупо свалить? Пусть валяется тут и слюни пускает!»

— Сильно умная, да? Нашлась госпожа! Пойдём поглядим, есть ли у меня жизнь? Если мой дом и отец на месте, геноморфом сегодня считаешься ты! — злость сменяют опустошённость и безразличие. — Да и не продают их девчонкам, даже богачкам вроде тебя. Лишь примитивных анди. Геноморфы — все на учёте. Тем более, внешне неотличимые от человека. Не фиг голову мне морочить!

— На чёрн-ном рын-нке — продают! — её язык еле ворочается.

— Цена! Для забав их не покупают... Для любви, чувств, драм твоих всяких. Разве не ясно — не поведусь! Отвали!

— Океюшки... — разочарованно бурчит Мэйби и выуживает из кармана леденец. — Будешь? Мир?

— Я не злюсь, — сгребаю конфетку из протянутой влажной ладошки.

Интересно, закончила она издеваться или ещё нет? Жрёт эмоции, а мне сахарок в компенсацию. И что за конфета? Та, от которой сносит башку?

Леденец прячу в карман. Выброшу после.

По телу разливается меланхолия. От сердца — по артериям, по капиллярам, пропитывая каждую клетку.

Вроде, ничего не случилось... Как так выходит? Сидишь рядом с закадычной подружкой, пытаясь вдохнуть её аромат, а через десяток минут на неё не хочется даже смотреть.

Мужчина и геноморф молча пьют кофе.

— Они и не пара ...

— А кто? Правительственные шпионы на секретном задании? За нами подглядывают, чтобы не вышло чего-нибудь этакого? Ну, того самого, что происходит между парнями и девушками, если за ними не проследить! — Мэйби снова хохочет, мотает башкой и болтает ногами, как полоумная.

— Понятия не имею. И хватит чудить! — я прижимаю рукой её коленки, наваливаюсь всем телом. Цежу ей в ухо сквозь зубы:

— Угомонись! Вырядилась ещё! Выглядишь лет на двадцать!

— Да ладно! Для тебя, между прочим, старалась. А ты — ни обнимашки! Ни обнимашечулечечьки! — в голосе появляется злость. — Вечно лезут козлы! А те, кого ждёшь — на морозе!

Я распрямляюсь, но рука остаётся на коленке.

Она фырчит:

— Не думай, не для тебя! Пошутила!

— Кто к тебе лезет?

Воротник её странного топа съезжает вниз, и я вижу под ним, на тоненькой шее — кольцевое пятно. Будто нарисованный красный ошейник.

— Не твоё дело! Никто!

— Тебе тут натёрло...

Я слышу, как она вздрагивает.

А в памяти, почему-то, всплывает: «Замечательный был перелёт...»

Мэйби встаёт и поправляет топ. Смотрит куда-то в пространство, будто за тысячи световых лет.

— Так удобно прикидываться, что ничего не понимаешь... Правда, Кирилл? — её слова звучат чётко, и в голосе нет и капли былого веселья. — Ну, а на деле — ты просто трус! — локоны бьют по плечам, в такт движению головы. — Впрочем, так даже лучше. Если я потеряю тебя, то... — Мэйби поводит плечами, будто сгоняя невидимых насекомых — ... что у меня останется?

Полуденное солнце нещадно печёт. Голова, словно пароварка на раскалённой плите — того и гляди взорвётся. И мысли, будто склизкие тушёные овощи. Я совсем ничего не могу понять... Что за противоречивые объяснения в любви?

— Ведь ты не придурок какой-то! На куче планет побывал. Дружил со всякими пацанами, с девчонками водишься. В общем, без предрассудков. И с геноморфом бы мог подружиться, пожалуй! — Мэйби хихикает.

— Нет.

— Что, нет?

— Я не стал бы дружить с геноморфом!

— Это ещё почему? — Мэйби встаёт и становится прямо напротив меня. Её стальные глаза смотрят требовательно и тревожно.

— Потому, что не с кем. Не с кем дружить. Они ведь не просто искусственно выращенные люди с усовершенствованной ДНК. Они киборги. Оптолинии, квантовые чипы. Какой смысл дружить с роботом, работающим по заложенным в него алгоритмам?

Тресь!

В глазах темнеет от оплеухи.

Нет, это уж слишком! Я жалею, что вышел сегодня из дома. Жалею, что спутался с этой безумной девчонкой.

— А ты? Разве не робот? Не работаешь по заложенным в тебя алгоритмам? — слышу, сквозь затихающий в ушах звон. — У тебя есть свобода? Тогда вперёд — перестраивай мир под себя, под собственные желания! Хватай меня за руку, и — полетели! Туда, в облака! После, трахнешь меня на крыше! Ведь ты именно этого хочешь, а не ходить в вонючую школу, отцу подчиняться!.. Но нет! Не будет полёта! Ты будешь сидеть тут, краснея за моё поведение перед стадом павлинов!

Она вскакивает на скамейку. Орёт:

— Что, павлины?! Наслаждаетесь безграничной свободой?!

А потом мне — оттуда, сверху, притоптывая ногами:

— Полёта не будет! Потому, что ты тоже вторичен! Робот!

В её глазах столько ненависти! Кажется — миг, и мне в лицо полетит плевок.

Жмурюсь, на всякий случай...

Не угадал. Она усаживается обратно, и, наклонив голову к плечу, заглядывает в глаза.

— А мог бы просто поцеловать! — и ждёт.

— Стаей.

Она хмурится.

— Что?

— У павлинов не стадо, а стая.

Мэйби несколько раз ошарашенно хлопает длинными, очевидно искусственными, ресницами.

И начинает ржать.

— Дурак ты всё-таки Кир! Какой ты дурак! — она размазывает по щекам слёзы и лупит меня раскрытой ладошкой.

Я, не выдерживав, прыскаю.

— Глупо не воспользоваться волшебным днём без камер и штрафов, — Мэйби подмигивает, потом присаживается у всех на виду и делает лужу.

Девушка-геноморф показывает ей большой палец в качестве... издёвки?

Нет, это знак одобрения.

Видимо, роботы — не такие уж приверженцы правил.

Бесконечные ряды полок, уставленных кричащими упаковками: «Возьми меня! Нет, меня! Меня!» Похоже на алую обёртку моей подружки.

Вот он, истинный двигатель прогресса...

Между тем, на душе становится всё омерзительней.

Мэйби исчезла так же стремительно, как появилась. В день, когда не работает система слежения, у этой девчонки найдутся занятия похуже дурачеств на набережной.

Не хочу даже знать...

Сквозь витрину виднеется пляж, стайки парней и девчонок с гитарами, наслаждающихся нежданной свободой.

Насколько всё зыбко! Цивилизация, порядок, законы — всего лишь фасад. Случается маленький сбой — звериное вылезает, и люди кидаются громить магазины.

Сегодня до этого не дойдёт: по проходам бродят андроиды — модель с устаревшим, простеньким мозгом. Как же всё странно, в этой вывернутой наизнанку Вселенной: роботы на страже человечности, искусственный интеллект, не позволяющий людям, становится обезумевшими животными.

Не этим ли занят Маяк?

Повторив несколько раз: «Ты должен вытащить чип!», подключаю ВДК.

Дверцы распахиваются, пропуская меня в отдел для совершеннолетних. Изредка от высокого интеллекта есть польза. Но, по большей части, незаурядный ум приносит своему обладателю только лишь беды.

Из магазина я выхожу с плотным бумажным пакетом и оттягивающим карман складным ножом. При каждом моём шаге из пакета слышится звон.

Усаживаюсь на скамейку с видом на океан. Горланят песни ребята. Надсадно вопят чайки. Неужели учёные, конструировавшие ДНК, не сумели заставить их петь поприятнее. Сколько ещё в этом несовершенном мире работы!

Достаю нож. Отливающая голубизной сталь напоминает глаза отца Мэйби. Или её глаза, ведь у них они одинаковые.

И что? Зачем я купил этот нож? Чем он поможет там, где нужна снайперская винтовка?

Оружие на Диэлли не продаётся. А даже если бы оно у меня было — прошёл бы я с ним метров двести, до первого замаскированного под дерево сканера.

Попробовать хакнуть встроенные в Фиеста чипы? Нужного оборудования мне не добыть!

Как же всё глупо...

Прячу нож обратно карман. Рука нащупывает леденец.

Я про него и забыл! А ведь гулять с такими конфетками нежелательно.

Достаю, чтобы избавится от ненужного мне подарка, и, неожиданно для себя, отправляю не в урну, а в рот.

Мне уже наплевать. Всё давно вышло из-под контроля...

Проходит минута, другая... Сижу, напряжённо прислушиваясь к своим ощущениям...

Спустя полчаса, убедившись, что леденец самый обычный, беру пакет, и бреду, увязая в мягком песке, на звуки гитары.

Ребята постарше, чем виделось издалека. Но, мне рады...

А дальше — колючие звёзды над головой и гнилой запах тины. Песни, слов которых не знаю, что не мешает вовсю подпевать. Песок, вздыбившийся и ударивший по лицу.

Колышущаяся из стороны в сторону улица. Мысли о Мэйби, бабочки в животе, пальцы, сами собой расстёгивающие штаны. Туман дыхания на витрине какого-то магазина. Смешки случайных прохожих.

Рассвет, пустые карманы, скрип песка на зубах, и непонимание, как жить дальше.

Лучше просто сбежать, вновь зажмурив глаза...

Ночь. "Фиест: Бесконечная ночь"

Курсанты трясутся от холода под порывами ветра. Мёрзнет даже Змей на руке. Но не я — холод выжег во мне уже всё, что могло чувствовать, и поселился внутри.

Альфа в кудрявой папахе гудит с трибуны. Что, разобрать невозможно. Но эта речь никому не нужна, даже ему самому.

Гремит оркестр.

Бета, с чёрной тряпкой на палке, чеканит шаг. В тряпке, как и во мне, живёт Дракон и требует жертв. Строй топает к трибуне мимо облезлой деревянной ракеты, мимо лозунгов о покорении Вселенной, мимо выцветших плакатов с линкорами, летящими в звёздную даль.

Главное, правую ногу под большой барабан!

На плац выбегает собака, садится возле трибуны. Они не ошибаются, сразу находят верное место. Инстинкт.

Правофланговый орёт: «Иии — раз!»

Я вскидываю голову: равнение на пса!

Но смотрю вниз. Любуюсь, как крутятся на плацу маленькие смерченята.

Смерченёнки — они, будто души девчонок. Если приглядеться, то в танце снежинок можно увидеть лицо. Надо только сосредоточится, и смерч закружит...

Закружит... Закружит...

Вот она, девчонка — показывает Змею свой маленький язычок.

Невероятно прекрасная, притягательная и недоступная. Типичный подросток в столь любимой ими дурацкой одежде из самоочищающейся фотокаталитической ткани, со свойственной этому племени нескладной фигуркой, погрызенными ногтями, гривой немытых волос и манящими злыми испуганными глазёнками. Словом, сотканное из грёз чарующее создание.

Ледяным ножом образ вонзается в голову, и я ору, и вскакиваю с постели, вскрытый, вспоротый желанием от макушки до пят, разбрасывая кровавые внутренности...

На вещи, раскиданные по полу, на перевёрнутый будильник — снятый с планетарного бомбардировщика хронометр, падают жёлто-зелёные лучи угасающего солнца Пандоры.

Сколько ночей прошло в бесплодных попытках подавить не подавляемое! Змей на руке кривится, издеваясь...

Если что-то появляется в мире, значит возникла необходимость? Или Вселенная допускает ошибки — в неких границах? И я — всего лишь такая ошибка?

Что ж, хорошо хоть, приснилась не Катя...

Обессиленный, падаю обратно, в мокрую скомканную постель.

Во тьму, сквозь которую проступает бело-голубой алмаз солнца, изуродованная бомбёжкой улица, деревья, отбрасывающие переливистые тени на заношенную красную футболку, на джинсовые шортики и бронзово-шоколадные ноги...

День 13. "Жук"

«5:14»

«Так вот, что это за штука! Это ЕГО будильник!»

Кир опасливо дотронулся до чёрного корпуса и тут же одёрнул руку, будто металл обжигал.

«Но, почему он здесь?»

Мысли еле ворочались. Раскалывалась голова, мутило, сухой язык прилип к нёбу. Кир ощущал себя так, словно и правда где-то болтался всю ночь.

«Может, всё с точностью до наоборот? Вчера я дал Эйприл нож, и он появился во сне. Что если девочка видит предметы, а после — вместе со Станцией генерирует сны, которые я и смотрю?»

Что-то настораживало в увиденном ночью. Будто в мельтешении сцен и лиц был спрятан ключ. Только вот, где?

Мальчишка и не догадывался, что Эйприл, уставившись в тёмное небо невидящими глазами, просматривает в своей идеальной памяти сцену за сценой из сна — у неё возникло сходное чувство. Правда, вскоре она прекратила — поведение Мэйби уж слишком смущало.

Переборов головокружение, Кир натянул штаны и вышел из Логова...

Влажный и холодный предрассветный воздух моментально привёл его в чувство, и в голове зазвучал голос Мэйби: «У тебя есть свобода? Тогда вперёд — перестраивай мир под себя, под свои желания! Хватай меня за руку — и летим! Туда, в облака!»

«Может быть, это какой-то намёк? От себя самого, от своего бессознательного? Ведь мир совсем не статичен. Всё вокруг постоянно меняется, новое сменяет отжившее, старое. Вот и Эйприл — раз, и возникла! Может, не такие уж жёсткие здесь законы? Что, если попробовать? Вдруг, стоит лишь пожелать — только сильно, по-настоящему...»

Кир попрыгал на месте. Присел на корточки, и, с силой распрямив ноги, взвился ввысь...

Изгаженная планета не отпустила, привычно ударив по ногам.

Кто бы сомневался! Если даже во сне не удаётся коснуться сладкой облачной ваты, с чего бы в реальности иметь возможность летать!

Кир невесело хмыкнул.

«Ну и придурок! Хорошо хоть Эйприл не видела!»

— Хватит скакать, завтрак остынет!

Кир с трудом запихал в себя лимонную овсянку — кислую и вязкую, точно клейстер.

Эйприл молчала, но смотрела странно и озорно, будто хотела спросить: «Как, славно ночью повеселился?»

Кир не выдержал.

— Не надо на меня так смотреть! Во сне был не я!

В зелёных глазах проскочили искры.

— Да я бы хотела, но не выходит! — девчонка прыснула.

— Эйприл, за что ты меня ненавидишь?

— Ненавижу? С чего ты это взял?

— Чувствую... Вижу....

— Ты видишь лишь то, что хочешь. Если принял пятнышко на стене за жука, не сомневайся, скоро оно зашевелит усами!

— Эйприл, смотри — там ползает жук!

— Где?

— Вон там, на стене! — Кир обогнул стол, попутно выискивая, чем прихлопнуть насекомое. Но когда подошёл к месту, где сидел жук, его уже не было.

— Убежал!

Эйприл расхохоталась.

— Ну конечно! Доедай, да пошли на пляж.

Они пихались и брызгались друг в друга водой, плавали друг за дружкой, а после — без сил упали на горячую гальку.

Кир вспомнил чёрный будильник и красную ленту воротника на шее у Мэйби. Вспомнил смерть...

— Эйприл, зачем он их убивает? Раз любит?

— Нельзя любить то, что тебя мучает. И потом, для вас — для приматов, убийство детёнышей обычное дело. Природа...

— Меня от неё уже просто тошнит... И всё равно, Фиест — ненормальный!

— Да не бывает «нормальных»! Таких, как Фиест — миллионы! Он сам себе выдумал образ врага.

— Миллионы? И где же они? Что-то не видно!

— Конечно, не видно! Их сдерживает Маяк.

— Но ведь его не сдержал!

— Значит, не мог. Значит, у него не стоит ВДК.

Кир помолчал и сказал:

— Нет, Эйприл, «нормальные» есть... Их создаёт сам Маяк: искусственно стирая различия между людьми. Делает всех одинаковыми. Если у людей одинаковые желания, мысли, поступки, то управлять ими проще, а в обществе меньше конфликтов.

Ясное небо стало казаться зловещим. Снова нахлынула жуть.

— В чём дело?

— Тоска...

— Тоски не бывает, это — отсутствие любви. В тебе, здесь! — Эйприл положила руку мальчишке на грудь — туда, где билось сердце.

— Страшно... — признался Кирилл.

— Ещё бы... — согласилась девчонка. И после долгого молчания спросила: — Где?

— Что, где?

— Ну, где тебе страшно? «Страх» — это ведь просто слово. А чувствуешь-то ты что?

— Руки холодные... кулаки сжаты... дышать... дышать... будто сжимает что-то с боков. А в ногах — как иголки колют...

Кир рассказывал и рассказывал. Исследование — вот, что ему всегда нравилось. Кто мог подумать, что можно смотреть не вовне, а внутрь? Изучать такие простецкие, но неизученные штуки, как чувства!

В какой-то момент ему показалось, что он несёт чепуху, что Эйприл снова решила над ним подшутить. Но девчонка слушала так, словно ничего интереснее и важнее в жизни не слышала. И он успокоился.

Грело солнце, ноги ласкал прибой. Ничего не болело, а все неприятные ощущения исчезали, как облака в ясный день, стоило к ним присмотреться. И, взятые по отдельности, они совсем не пугали.

Никакого «страха» Кир не нашёл.

Он вдохнул полной грудью и улыбнулся.

В небесах таяли облака. В мальчишеской руке вдруг оказалась другая, поменьше.

Благодарность захлёстывала, как тёплый прибой, и требовала выражения...

Кир повернулся к Эйприл и потёрся щекой об остренькое плечо. Приблизился своими губами к её и...

Девочка отвернулась.

— Знаешь, Кир... Что, если моя любовь — ни капельки не настоящая? Я ведь, кроме тебя и не видела никого! Что, если это обычный импринтинг, запечатление? Влюбляются же девчонки в отцов или кумиров с плакатов. Понарошку.

— Ты уж определись, кто твой отец, Маяк или я! —Кирилл разозлился и снова уставился в облака.

По лбу семенили маленькие лапки. Потом жук взобрался Кириллу на кончик носа, — мальчишка наблюдал за ним, сведя глаза к переносице, — выпустил крылья и улетел.

— Ты это видела? — Кир сел, обхватив коленки руками.

— Что? — Эйприл приняла ту же позу.

— Смотри! Вот ещё! — по песку ползали красные маленькие жучки с чёрными пятнышками на спинках.

Эйприл даже не удивилась.

— Божьи коровки. Они любят воду, но часто в ней тонут. Придётся спасать...

— Откуда они?

— Разве не ясно?

— Но для чего они понадобились Маяку?

Эйприл привычно пожала плечами.

За обедом девчонка заявила, что ей нужно побыть одной.

— Нечего за мной всё время таскаться! Я нуждаюсь в личном пространстве!

«Будто кто-то его отбирал!» — подумал Кирилл.

Доев, Эйприл ушла.

Кир полазал в Сети, посмотрел пару роликов. Потом, поиграл в глупую игру и полежал на кровати. Промаявшись так часа два, он вышел на крышу.

«Интересно, где Эйприл? Побежала играть со своими жуками?»

Он вспомнил, как она вытаскивала океана промокших божьих коровок, любовалась, как они сушат крылья, и радостно вскрикивала, когда они взмывали ввысь, превращаясь в чёрные точки.

Станция была как на ладони, и Кир сразу заметил фигурку на Излучателе.

Сердце забилось сильнее. Ноги, сами собой, понесли его к лестнице.

Эйприл болтала ногами, сидя на кубе. Уже пару часов она бродила по Станции, размышляя о стриже, божьих коровках и снах. Мысленные диалоги с Маяком ситуацию не проясняли.

«Наверное, насекомые появились совсем не сегодня, просто мы не заметили. Иначе, чем питался бы стриж?»

Длинным ногтем с кроваво-красным маникюром девушка ковырнула куб. Ноготь сломался. Эйприл пнула куб пяткой и вырастила новый ноготь, более прочный. Провела по чёрной поверхности куба — осталась глубокая царапина с поблёскивающей в ней жидкостью. Через пару секунд «рана» закрылась.

«А эта Мэйби! Бесконечно плюётся, ну прямо верблюд! Да ещё при мальчишке, который ей нравится. Делает вид, что он ей безразличен?.. Странная! И что она в этом находит?»

Эйприл перестала глотать, набирая слюну. Прицелилась в бурые отпечатки ладошек на белом бетоне...

Уже подходя к Излучателю, Кир вспомнил слова: «Нечего за мной всё время таскаться!» Дальше он шёл осторожно, стараясь не привлекать внимания.

Выглянув из-за башни накачки, он увидел Эйприл. Восседая на кубе, она сосредоточенно плевала на землю — внизу образовалась приличная лужа. Котёнок вытянулся рядом, греясь на солнышке.

Кир оторопело стоял за колонной. Это было слишком.

«Значит, „личное пространство“ ей требуется для этого?»

Было как-то противно — всё-таки Станцию Кир считал своей, и на ней всегда был идеальный порядок. Будто плюнули в душу...

«Интересно, все девчонки таким занимаются, когда их не видят? А чем ещё?»

Вспомнилась Мэйби — она тоже так делала...

До ушей донёсся писк, и через миг в шею впился тоненький хоботок. Кир хлопнул по шее, и поднёс ладонь к глазам.

Комар.

По волосам полз очередной жук, а возле уха снова пищало.

На ужин Эйприл «испекла» — достав тарелки из шкафа, кучу печенья в виде забавных кошачьих мордочек.

— Ешь! Синие — «мальчики», розовые — «девочки»! — она подвинула Кириллу тарелку и стакан молока.

— Поправится не боишься?

— Захочу — не получится!

— Слушай, а Облако — мальчик или девочка? В смысле, самец или самка, — смутившись, Кир принялся выколупывать из печенья изюминки-глазки.

Брови Эйприл полезли на лоб, а через миг она разразилась смехом.

— Ну даёшь! Где же ты видел разнополых котят? Потому ведь и Облако, что не девочка и не мальчик! Вырастет — определится. Конечно, если захочет, если понадобится.

Ну да. Теперь, когда Эйприл всё объяснила, Кир понял, какую сморозил глупость... С другой стороны, он никак не мог вспомнить, кем становятся котята, когда вырастают. А спрашивать было глупо... Оставалось надеяться, что не жуткими монстрами.

Эйприл гладила Облако. Пахло озоном. По шёрстке бегали молнии и пушились кисточки на маленьких ушках. Бусинки на усах издавали мелодичный звон, перекрывающий треск разрядов.

Самый обычный, такой привычный котёнок... Кир не мог понять, почему он ничего о котятах толком не знает.

Незнание пугало.

Ночь. "Ущелье"

Девушка нагибается, и алые рога исчезают внутри моего живота.

Дёргаюсь и застываю, вперив взгляд в залитую багрянцем футболку.

Она, поправив полосочку шортиков, распрямляет спину. Заметив меня, заливается хохотом.

— Как, малявка, не больно? Живой?

И смотрит прямо в глаза.

Радужка, будто перезрелая подгнившая вишня. Затейливые вензеля на лице. Рога, спроецированные затерявшимся в копне смоляных волос голообручем, в ответ на смену эмоций пульсируют фуксией.

Мэйби красивее, хоть и младше. Своей, другой красотой. Не столь притягательной, не столь чувственной. Не пожирающей, не животной...

— Свалила! — Мэйби даже не пытается скрыть презрение. — А ты, что застыл? Влюбился? — она хватает за руку, и волочёт меня, раскрасневшегося, сквозь корчащихся в танце людей.

Тут она известна, как «Эм».

— Привет «Эм»!

— Как псевдожизнь «Эм»? Нашла своего создателя? Я, своего — ещё нет! Подсобишь?

— А, «Эм». Что, тварь, не скопила на душу? НП, лови кэш!

Отвесные стены ущелья изъедены ранами ниш. В рубиновом свете извиваются чёрные силуэты. Дым костров окрашен пёстрыми лучами прожекторов, костяными ожерельями свисают белёсые гирлянды из сучьев. Флуоресцирующие оленьи морды соседствуют с изображениями тризубов и многоруких женщин.

Фракталы. Исполинские растения, грибы. Глаза, когти, шипы. Фиолетовый, ядовито-зелёный, оранжевый...

Мэйби приветствует каждого. Слегка касается рук и одежды — там, где карманы. Лица появляются, исчезают. Кружится голова, и невыносимо хочется пить.

А ведь они, рогатые татуированные создания, откровенно её боятся! Ненавидят... Но, в то же время, ищут и ждут. Даже не так — вожделеют! Тут она, будто творец, дирижёр невидимого оркестра.

Вой, кваканье, свист. Воздух, густой от ладана, сандала и мирры, режут звуки замысловатых мелодий.

— Потанцуем? — Мэйби будто не замечает моего отчаянного состояния.

— Нет, ты что...

Она злится:

— Ты же со мной танцевал! Там, под платанами!

— Тут всё по-другому. Всё ненастоящее.

Я на грани нервного срыва...

Наконец, Мэйби выбирается из толпы и тащит меня по покрытому жиденьким лесом склону. Вверх, на плато.

Сполохи костра превращают её лицо в угловатую мешанину теней.

Тишина, лишь пение душистого ветра. Искры взлетают вверх, в темноту, и прилипают к чёрному небосводу.

— Что они делают? Они все...

— Ищут потерянную душу.

— А ты?

Она хмыкает.

— Помогаю понять, что искать нечего. Ничего и не пропадало... — её голос столь тих, что теряется в треске костра. До ушей долетают только обрывки фраз: — Ты лишь вещь в мире вещей. Станешь не нужен — выбросят, будто старую мебель... — треск, треск, треск... — В мире всё устроено так, чтобы приносить максимум страданий. — треск... треск...

Сижу, ошарашенный...

Мэйби — старая мебель? И кто её выбросит, если вдруг она станет ненужной? Неужто, отец?

Откуда в девчонке всё это? Не знаю, есть ли душа у меня, и что это ноет от безысходности — там, внутри...

А я? Кто я для Мэйби? Пока что полезный, крепкий дубовый стул?

А Мэйби? Кто она для меня?

Хочу спросить без обиняков, в открытую. Внутренне собираюсь, готовлюсь. Но вдруг замечаю, что капля рисует дорожку на её запылённой щеке. И, не открываю рта.

— Думаешь, я в восторге? От жизни своей, от всего... Я не могу... Не могу... — дорожки превращаются в полноводные реки. Мэйби размазывает сопли по худи. Прячет голову в коленки, накрыв её сверху руками, будто так можно сбежать от мира.

Смотрю на испачканный рукав, и мне неудобно.

Пытаюсь обнять её вздрагивающие плечи. Она дёргается так, будто её обожгли раскалённым железом. Вскакивает, и мне на голову сыплется град ударов.

Небольных, ладошками.

— Ты! Бездушный робот! Ты ничего... ты ничего... не понимаешь! Не знаешь!

Воя и всхлипывая, она скрывается в темноте. А через полчаса возвращается с какой-то бутылкой.

— ... и вот тогда, после этого залпа вероятностных пушек...

— Пушек, гений? Разрядников Гюйгенса!

— Мэйби, заткнись! ... Вот тогда... тогда я увидел ЭТО...

— Что увидел? Абсолютное зло? — поставив бутылку, она корчит рожицу: — У-ууу-у!

— Нет, не зло. Другое... Тьму, Тень, Изнанку реальности, То-что-было-вначале, То-что-приходит-когда-должно-уйти-старое, — я старательно выделяю слова интонацией, чтобы она поняла. — Пустоту, Потенциальность, Возможность...

Но Мэйби только смеётся:

— Ха! Рассуждаешь, как спец по изнанкам миров! Откуда ты всё это знаешь?

— Просто чувствую... — выдавливаю я еле слышно.

— Чувствую... Бее... Мее... А я чувствую запах тухлятины! Твои истории только у костра девчонкам рассказывать, чтобы зефирки у них отбирать! — она морщит лоб. — Хотя, мы же и так у костра! Кирилльчик, родненький, а зефирки-то нет! — девчонка паясничает, но я не смотрю на её выкрутасы.

— Понимаешь, в то утро, когда я впервые увидел Фиеста, его глаза... Я вновь встретился с Ней. И в трамвае...

— Что, «в трамвае»?

— Там был Фиест, — как же мне не хочется говорить: «твой отец». — И в его глазах полыхала чёрная ненависть.

Вижу, как она бледнеет, как с лица сползает издевательская ухмылка.

На самом деле, я не знаю, что говорить... Как рассказать Мэйби — которую, как я внезапно и остро осознаю, успел полюбить, о смутных догадках. Она его дочь, их глаза так похожи! Что, если и в ней живёт Тьма?

— Я думала, ты тоже ненавидишь людей.

— Ненавидел. Раньше, до Дзеты. До того, как увидел Тьму. Она выгрызла меня изнутри, осталась лишь пустота. Взглянул на свою одежду, на прилипшую плоть. Когда уже не понять, где друг, а где враг — они одинаковые, эти кусочки. И ненависть испарилась. Увидел топливо. Понял: конец. И всё сразу стало таким далёким — люди, все их проблемы... Ненависть, она для живых. Какой в ней смысл, когда ты за чертой?

— Мы все за чертой, в каждом тикает мина. А ненависти полно.

— Дураки... Считают себя вечными.

— Я — нет, но это не мешает мне ненавидеть. Скорее, наоборот, — она подбрасывает палку в костёр, и он разгорается с новой силой.

— Какой смысл в этой ненависти? Что ты изменишь? — я смотрю ей прямо в лицо. Внимательно, изучающе. И Мэйби отводит глаза. — Знаешь, мне что-то подсказывает, что ты ненавидишь не всех. Лишь одного человека. Хотя, сомневаюсь, что в нём осталось хоть что-нибудь человеческое.

— А в тебе, Кир? Думаешь, не задело? Сам говоришь: «выгрызла изнутри, осталась лишь пустота».

— Получается, ты мне веришь?

Она пытается сделать огромный глоток. Тёмно-красная жидкость стекает по подбородку и капает на белое худи.

— Верю, конечно! Думаешь, я никогда не смотрела в глаза отца? — она глотает ещё.

— Как же... Как ты с ним живёшь?

— Кир, ты тупой? Думаешь, Тьма только там? Она всюду! Я часто встречаю Её, такой у меня круг общения, — Мэйби невесело усмехается. — Тьму сложно увидеть лишь в первый раз. Потом — нет, когда знаешь, куда смотреть... — она снова глотает. — Из-за войны, Её становится больше. Это естественно. Уничтожение отжившего — сама Её суть. Мы Её пригласили или Она сама пришла через нас,не столь важно. Лишь бы не случилось непоправимого. Лишь бы не оказалось, что отжившее — это все мы. Лишь бы мир не вывернулся, изнанка не стала бы лицевой стороной... — Она поворачивает ко мне лицо. Глаза неестественно блестят в неровном свете костра. — А в себе, Кир? Внутри... Если не видишь в себе пустоту — значит, просто не смотришь! — её язык начинает заплетаться. — Во мне... Дыра... Я сама — одна большая, чёрная дыра, которую надо всё время кормить. Надо пытаться заполнить...

Она говорит, говорит — не умолкая. Рассказывает по-настоящему странные вещи. Их суть я уже не способен понять. До сознания доходят лишь некоторые слова: «отец», «сын», «Гадес», «геноморф».

Бутылка выпадает из её рук, и девушка засыпает.

Беру неизменный белый рюкзак, блокирую кнопку плеера, и укладываюсь на спину, засунув под голову импровизированную подушку...

Тут хорошо, только сухо во рту. Но пить кровавую дрянь из её бутылки я не готов.

Мэйби еле слышно сопит у меня на груди. В небо сыплются искры костра и становятся искрами звёзд. Ветер смешивает запах степи с ароматом волос.

Где одно, где другое? Где реальность, где сон?

Не разобрать...

Ночь. "Фиест: Тьма"

Я просыпаюсь от воспоминаний о том, как входит в тело нож — легко, почти без сопротивления, и долго ворочаюсь в мокрой постели. Тьма постепенно уходит.

На будильник — снятый с планетарного бомбардировщика хронометр, падают бело-голубые лучи.

Значит, день. Значит, проспал.

Плевать. Если как следует не спал десять лет, и вдруг получил такую возможность, глупо ей не воспользоваться.

Довольный Змей улыбается.

Стоило только взглянуть мальчишке в глаза — сны ушли...

Знал бы, давно бы его отловил, и вперился в его чёрненькие глазёнки, а не таращился издали, следуя за Гадесом, как верная псина. А если бы не сработало, смотрел снова и снова. Привязал бы его и смотрел, наплюнув на всё, лишь бы сны прекратились!

Но, как бы там ни было, всё вышло само собой, и теперь можно наслаждаться покоем: ночами без сновидений.

Без изувеченной улицы, без красной футболки... Без Кати.

А днём...

Днём у меня есть Мэйби.

День 14. "Цветок"

«5:13»

«Для чего так рано вставать? К чему эти встречанья рассветов?»

Чёрное небо и искорки звёзд...

«Совсем, как у них, во сне», — хоть Кир был активным участником сновидений, он не готов был считать собой Кирилла-из-сна.

«Ну и психованная эта Мэйби!»

Кир вспомнил медсканер с разодранным боком. Вспомнил, что не знает, кто он и где. И, ни во что не верит...

«Впрочем, не мне судить».

Со стороны дивана донёсся электрический треск: Эйприл играла с Облаком.

Кир встал, оделся, уселся за стол.

— Хватит валятся!

Эйприл вылезла из-под одеяла. Демонстративно принялась расчёсывать рыжие локоны. Треск усилился.

— Я тебе не прислуга!

Пришлось делать вид, что кушать не очень-то хочется. Сидеть, рассматривая старый шкаф и облезлую крышку стола — чтобы не таращится на расчёсывающуюся девчонку. Ведь ей, именно это и надо!

«Стоп! Что там Мэйби рассказывала про старую мебель?»

Кир провёл рукой по растрескавшемуся жёлтому лаку. Стало очень приятно.

«Значит, всё это было! Потому, вокруг эти облезлые вещи. Потому, я в них влюблён!»

— Очень нравится стол?

«Ну конечно! Разве она упустит возможность поиздеваться?»

— Сон... Рассказ Мэйби про мебель...

— А, вот в чём дело! — Эйприл достала из шкафа тарелки с дымящимися оладьями и села напротив. — Что же, она права! Ты можешь по-прежнему считать себя единственным в мире субъектом, но для других ты — лишь вещь, одна из мириадов. Как шкаф или вот этот рассохшийся стул... И знаешь, что? — Эйприл распахнула глазищи и вытаращилась на Кирилла так, что у того по спине пробежали мурашки. — Не могут все ошибаться!

— Ты это о чём?

— Ты носишь внутри головы модель реального мира. Ну а, внутри этой модели — модель себя самого. Они обе искажены и не соответствуют действительности. Что ж, не беда. Беда в том, что модель мира ты принимаешь за мир реальный, а за себя настоящего — модель. Безумие — считать, что внутри головы находится некий субъект! Но в этом безумном мире, любой смотрит именно так. Считает себя единственным, неповторимым субъектом, а остальных — лишь вещами. Такими же предметами, как компьютеры, холодильники или стулья — а их можно только использовать... Сложно полюбить стул, сколько на нём ни сиди, и он не полюбит в ответ... Теперь ясно, отчего любая попытка искать в этом мире любовь, обречена на провал? Можно только любить, понимая, что ничего не получишь взамен... Мертвецы могли бы проснуться, если бы не верили в то, что живут!

На арке теперь невозможно было сидеть — заново рождённая жизнь ползала по коже, пищала, кусалась. Кир то и дело хлопал себя по рукам и чесался. Тут уж не до рассвета!

Эйприл смотрела на него с удивлением и жалостью, её никто не кусал.

Она подвинулась ближе и обняла мальчишку за плечи. Мошкара разлетелась.

Кир положил голову на веснушчатое плечо. Он никогда ещё не был к Эйприл так близко. Щекой ощущал тепло её кожи, чувствовал её запах — запах лета и разогретой солнцем травы.

Вспомнился сон. Набережная, Мэйби, «Гуччи Раш-восемнадцать».

Нет. Эйприл была другой. Настоящей.

Они просидели на арке долго, намного дольше обычного. А когда спустились, Эйприл вдруг предложила:

— Давай сходим в центр, к Излучателю.

Влюблённый мальчишка спорить не стал.

Но не успели они сделать и пары шагов, как Эйприл остановилась, заметив лежащего посреди дорожки перевернувшегося на спинку жука, отчаянно молотящего воздух тонкими лапками. Нахмурив брови, она начала искать подходящую для спасения палочку...

Когда процедура повторилась в шестой раз, Кир не выдержал:

— Зачем ты переносишь жуков? Мы тут одни, их никто не раздавит!

— Но ведь они не такие умные, как ты! Откуда же им это знать? — Эйприл дёрнула плечиком. — Вот смотри: жук решил проскочить опасное место и внезапно перевернулся. Представляешь его отчаяние? На счету каждое мгновение, следующая секунда может стать последней. И жук отчаянно дёргает лапками, пытаясь коснуться земли. Но предательская броня тянет к земле, и больше нет сил шевелить налившимися тяжестью лапками. Ужас и безнадёжность охватывают душу, сковывают тело... И вдруг! — Эйприл даже поднялась на носочки. — Ножки нащупывают спасительную палочку... И — раз! Земля опять внизу и тело поёт от нахлынувших потоков энергии, а лапки сами несут к спасительной сени травы.

Кир ошарашенно смотрел на подружку.

— Ты прямо поэт! Не человеческий — жучий! Только, всё это — бред, у насекомых нет таких чувств. Они — простейшие автоматы.

— Сам ты — бесчувственный автомат! — Эйприл засопела, склонившись над очередным жуком. — Знаешь, ведь сразу начать сопереживать людям, может и не получится. Особенно, в твоём случае. Лучше начинать с чего попроще — с деревьев, жуков, птиц. А уж потом переходить на людей.

— Мне это не надо.

— Тогда ты проживёшь маленькую, полную страха, жизнь ограниченного человечка. Пылинки, борющейся с огромной враждебной Вселенной. — Девочка бережно посадила жука на травинку и улыбнулась. — А сопереживание сотрёт границы, и ты не будешь одинок. И страх твой пройдёт.

Эйприл взяла мальчишку за руку, и, хохоча, поволокла за собой.

— А про поэта надо подумать... Правда, слова я не очень люблю! Мне нравится музыка! — и она указала на нитки наушников. — Если не выключать, а только менять громкость — как я и делаю, жизнь становится похожей на фильм с закадровой музыкой.

— Чепуха. Только башка разболится.

Чем ближе они подходили к Излучателю, тем больше попадалось жуков. Воздух гудел.

— Смотри, Эйприл! Это же мыши! Такие малюсенькие!

— Нет, лучше ты смотри. Девчонка забежала Кириллу за спину, прижалась и вытянула руку.

— Во-о-он там! Заяц!

Кир посмотрел вдоль руки и увидел серое тельце с огромными ушами. Заяц сорвался с места и юркнул в переплетение труб.

Кир нахмурился.

Башни были едва видны из-за летающей вокруг них мошкары. На насекомых охотились сотни стрижей — в воздухе висел отвратительный визг.

— Мне это не нравится.

— Кир... — Эйприл смотрела укоризненно. — Так ведь нельзя. Ты думаешь лишь о себе! А это глупо, в твоём положении.

Возле Излучателя было затишье. Ни птиц, ни жуков.

Кир облегчённо вздохнул. Обогнул куб и застыл, ошарашенный. Проломив бетон, в том месте, где были кровавые пятерни, пробился цветок — огромный, мальчишке по грудь. Бутон уже успел распустится, внутри торчал конус пестика и усыпанные пыльцой тычинки. Цветок распространял странно знакомый дурманящий аромат.

— Что это за вид? — Кир изумлённо потрогал громадные бело-розовые лепестки.

— Лотос. Самый обычный.

Пальцы обожгло. Мальчишка одёрнул руку.

— Чего это он?! Я же ему ничего не сделал! — Кир вспомнил, на что похож запах цветка: так пахла Эйприл. Он повернулся к девчонке. — Это ты всё устроила!

На коже вздувался наполненный жидкостью волдырь.

— Кир, так нельзя! Делай то, что смерть не сможет забрать. Иначе, будешь несчастен. Жизнь — череда потерь, и ты потеряешь всё. Какой смысл за что-то цепляться? Всё непременно исчезнет!

Эйприл гладила лепестки, её кожу они не обжигали.

— Думаешь, цветку легко создавать нектар, семена? Но он отдаёт самое ценное миру, ни капельки не скупясь. Цветёт, благоухает! Даже у растения есть цели, выходящие за рамки собственного существования. Но, не у тебя. Так почему бы не взять пример с цветка?

— Мне поздно думать о целях.

— А может, самое время — раз ты считаешь, что твоя жизнь подходит к концу? Сделай миру подарок! Позволь новому появится на свет!

— И в твоих лекциях я не нуждаюсь! — Кир сжал кулаки и зашагал назад, в Логово.

— Дело тут не в других, этим ты сделаешь подарок себе! — крикнула девочка вслед.

В этот вечер мальчишка долго не мог заснуть. Нестерпимо пекло обожжённые пальцы, а из головы не шёл странный цветок.

«Что же у него за плоды?» — с ужасом думал Кирилл.

Ночь. "Мне нужна твоя помощь!"

Пейзаж, набивший оскомину: слишком ясное небо и чересчур лазурное море, неугомонные ветряки и не в меру вертлявые башни. Парапет, уже ставший привычным, испачканные подошвами электрические шкафы.

Жарко, и мучает жажда...

Сон в степи многое прояснил, но ещё больше запутал...

И ужаснул, ведь я понял: всё не случайно.

Оказалось, что пока я тихонечко жил своей глупенькой жизнью, за мной таскался маньяк с Тьмой в глазах. И об этом прекрасно известно отцу.

«Следуя за Гадесом, как верная псина». Что это значит? И кто она, эта девчонка, сидящая рядом со мной?

«Днём у меня есть Мэйби». Эта его идея пугает больше других.

— Кирилл, я не могу так больше... Это невыносимо!

— У тебя ведь куча опасных друзей, ты сама говорила! И, есть полиция!

Девчонка вздыхает...

Глажу тонкие пальцы... Что ещё я могу?

Мэйби рыдает уже полчаса.

А я сижу, замерев от страха, что она возьмёт, да и вывалит на меня подробности. Мерзкий, но бесплотный туман загустеет и обратится во вполне осязаемое чудовище. Я готов сигануть с крыши, лишь бы отсюда сбежать. Ведь мне страшно не за себя. Я боюсь УЗНАТЬ.

Она говорит сквозь рыдания:

— Кир, у меня есть план.

Обмерев от ужаса, говорю:

— Какой?

— Не скажу. Тебе же спокойнее. И не проси.

Просить я не собираюсь.

— Кир, мне нужна твоя помощь. Небольшая... Поможешь? — её красные от слёз глаза глядят умоляюще.

— Разумеется.

— Понимаешь, к нему не подобраться. Надо достать одну штуку. А дальше, я уж сама...

— Почему, не подобраться?

— Ты сам рассказывал, ЧТО ты в нём видел! Это не человек — дракон! Зло в чистом виде!

По спине бегут мураши... Даже не представить, что она говорит об отце!

— Кир, он был на Дзете в тот день. Мы оба там были. Он видел Тьму.

— А ты?

— В реальности — нет. Только на видео. Ты меня знаешь, я не могла упустить возможность попробовать новое. Но, только башка разболелась...

Еле выговариваю:

— Что за штуку надо достать?

— Реверсный нейропроцессор.

Не знаю, что я ожидал услышать. Но точно не это! Реверсный нейропроцессор, или попросту — реверс-процессор! Я слыхал, что любимые требуют звёздочку с неба!

Молчаливая минута уходит на то, чтобы привести мысли в порядок.

— По-твоему, к устройству, с потенциально беспредельными возможностями взлома, подобраться легче, чем к Фиесту? Их, может, десяток всего...

— Двадцать три штуки.

Смотрю, она неплохо осведомлена!

— Пускай двадцать три... К ним приставлено больше охраны, чем к Президенту Союза. Даже, если ты её добудешь — что, разумеется, нереально, по тревоге поднимут полицию, армию, спецподразделения, суперагентов и...

— Только в том случае, если пропадёт одна из этих двадцати трёх. Одна из уже выпущенных и переданных государству нейросетей.

Я начинаю понимать, к чему она клонит.

— А тебе известно, кто их вообще производит?

— Будто ты сам не знаешь, кто подмял под себя науку!

Знаю. По иронии судьбы, мы сидим на крыше их небоскрёба. Впрочем, самое ценное, что есть в этом здании — очаровательные секретарши с острыми коготками.

— Кир... Учёные — люди творческие. А творчество с порядком не совместимо. К тому же, они не сообщат о пропаже — скандал не в их интересах.

Дёргается веко. Нервы и так расшатаны, а тут ещё эта истерика и безумное предложение... Угораздило же меня оказаться в центре загадочной странной игры!

Больше никогда, ни за что, не познакомлюсь с девчонкой!

Хотя, надо честно признать, что эмоций-то — через край. А терять мне по-прежнему нечего. И отчего бы в таком случае не расслабится? Не посмотреть, чем закончится шпионский сериал?

Это не значит, что нужно выключить мозг. Потому я молчу, перебирая в уме варианты. Все подряд, даже безумные...

— Ну что?

— Процент успеха — ноль целых, фиг десятых.

— Думаю, на одну десятую больше... Кир, у всех есть право на всё. Но воплотят мечту только смелые.

— Мэйби, мой отец не занимается хакингом и реверс-процессорами. Даже ГСН — не его территория. Если ты полагаешь, что я что-то знаю или могу получить доступ через отца...

— Заткнись! — она вскакивает. — Я жалею, что тебе рассказала! Видимо, ты бесчувственная машина! Сидишь возле обезумевшей от горя девчонки и анализируешь?! — слово «анализируешь» звучит в её устах грязным ругательством, будто хуже ничего и вообразить невозможно!

— Мэйби...

— Значит, по-твоему, я спланировала всё с самого начала? И это?! — она развязывает шейный платок. — Кир, ты — настоящий друг! И знаешь что? Анализ — его излюбленное занятие. Вы с ним очень, очень похожи! — она бросает через плечо: — Прощай! Сиди тихонечко в ожидании конца! — она прыгает на крышу, прямо с опорной станции.

Высота — метров семь!

Перекатывается, встаёт. Не оглядываясь, уходит.

— Мэйби!

Я спускаюсь по вентиляционным коробам и догоняю девчонку возле самого выхода с крыши. Хочу взять за плечо, но замечаю, что по нему течёт кровь. Не прикасаясь, твержу:

— Мэйби, Мэйби...

Она оборачивается:

— Ну что ты мычишь? Мээ... Мээ... Думаешь, я своё имя не знаю?

— Я сделаю всё, что ты скажешь!

— Всё? Вот так прямо — всё? Это прикольно! — она закусывает губу.

По спине носятся мураши, настолько не вяжется этот томно-игривый тон с её заплаканными глазами, с багровым ручейком, тянущимся от плеча до пальцев, роняющих на крышу тяжёлые капли.

Она берёт мою руку, выпачкав и привязав густой липкой кровью.

— Тогда пошли... Поговорим обо «всём»...

Мы скользим парой белых теней мимо капелек, уже загустевших, уже не заметных на чёрном. Мимо трещин, в том месте, где приземлилась девчонка.

Движемся к краю, с которого только и можно взглянуть в неодолимо манящую бездну...

День 15. "Олень"

«5:12»

Кир лежал, натянув одеяло на голову — ему не хотелось вставать и оказываться в жучьем царстве.

Шли минуты... Не выдержав, Эйприл убрала одеяло.

— Кир... — она нежно погладила его по щеке. — Ты чего?

— Сама там живи!

— Жуков почти нет, они разлетелись по всей степи. Вылезай! Здесь лучше, чем под одеялом. И вместо полезных салатов есть вкусные сладкие блинчики.

Пахло действительно здорово. Пришлось вылезать.

Степь была жёлто-зелёной от одуванчиков. Эйприл не соврала, жуки попадались редко. Воздух гудел от пчелиных крыльев, но это не раздражало.

А чтобы отвлечься, Кир прихватил ноутбук.

— Вот видишь! — девчонка опустилась в траву. — Стало ведь лучше! Веселее, чем на стерильной помойке. Не нужно сопротивляться!

«Стерильная помойка... Странное сочетание слов...»

Кир сидел среди трав, разглядывая волдыри на руке и размышляя о том, что сопротивляться бы очень хотелось. Хотелось бы уничтожить всех этих жуков, чтобы вновь оказаться на «стерильной помойке». Только вот, как? Влезть на куб и орать: «Убирайтесь!»? Вряд ли это поможет...

Из размышлений его вырвал шёпот.

— Кир, погляди! Это он, Изумрудный Олень.

Конечно, олень был вовсе не изумрудным. Самым обычным, коричневым с белыми пятнами — как на рисунке Эйприл. Но всё равно, у Кирилла перехватило дыхание.

— Насколько же он красивый!

— Ага. Но, не спугни.

Облако понюхал воздух и издал громкий рык. В глазах Эйприл что-то мелькнуло. Что-то тёмное.

Олень дёрнул ушами и ускакал.

Закатное солнце окрасило степь.

— Я написала рассказ.

— Что?

— Рассказ... — промямлила Эйприл и покраснела. — Называется: «Небо». Не для жуков, для тебя. Хочешь послушать?

— Хорошо. Придём, и ты прочитаешь.

— Он у меня в голове. Вернее, в памяти Маяка. Надеюсь, понравится. Хотя... — она насупилась, — Не люблю я слова! Они врут, каждый их понимает по-своему. И нет красоты и гармонии... Вот музыка — это действительно круто! — у неё заблестели глаза. — Чистая математика! Красивыми могут быть только формулы!

Кир вспомнил отца и ряды символов в придорожной пыли.

«Чепуха!»

Всё казалось враньём. А истиной были бездонные глаза Эйприл.

Девочка начала говорить, путаясь и краснея... Впрочем, сюжет быстро её захватил, и она перестала смущаться.

Это была история о школе планетарной обороны заштатного мирка. Во вступлении говорилось, что до начала боевых действий оставались считанные месяцы, и пилоты денно и нощно оттачивали мастерство — чтобы, как писала Эйприл, «не погибнуть на первом же вылете». Но в дальнейшем, речь шла лишь об отношениях между курсантами — восемнадцатилетними парнями и девушками.

Эйприл обладала идеальной памятью, но этим даром распорядилась по-своему. К середине рассказа, Кир совершенно запутался в тонкостях раскраски истребителей и фасонах одежды пилотов. Бесконечные любовные многоугольники сводили с ума — причём, в геометрии страстей пол пилотов не имел никакого значения. Много раз Кир краснел, как варёный рак. Успокаивался, решив, что большего придумать уже невозможно, но новый виток истории опять вгонял его в краску.

К счастью, Эйприл смотрела не на мальчишку, а на окрашенные розовым небеса. А он думал о том, как умно поступил, не рассказав Эйприл о собственных чувствах. Теперь, на фоне её рассказа, собственная любовь представлялась ему мелочной и простой, как обычный листочек, вдруг выросший на золотом дереве с изумрудной листвой. А ведь эта любовь была самым прекрасным, что с ним случалось!

Кружилась голова, качалась степь и тошнило. Не то, чтобы творчество Эйприл оставило равнодушным. Наоборот, Кир ощущал себя так, будто в него влепили зарядом из станнера.

Самое ужасное — рассказ и не думал кончаться. Кир сидел, стиснув зубы, стоически ожидая, когда Эйприл перейдёт к описанию боёв. А она, будто только входила во вкус, рассыпаясь подробнейшим описанием музыкальных вечеров в парке школы.

Вдруг повествование оборвалось. Мирок подвергся атаке, пилотов подняли по тревоге и отправили в бой.

«Небо было усеяно точками истребителей...»

Вот только бой не начался.

«Солнце закрыл силуэт планетарного бомбардировщика...» — дредноут атаковал главный мегаполис планеты, не обратив внимания на истребители, но они попали под удар.

«На столицу скатилось море огня. А когда угасли последние сполохи, небо было девственно чистым».

Это была последняя фраза.

— Ну как?

Кир был поражён, чем забита голова невинной девчонки. Видно, и правда — всеведение. Он с опаской разглядывал подружку, будто видел впервые.

— Для чего ты это всё написала?

Эйприл бросила на него гневный взгляд:

— Ты ничего не понял?

— А что я должен понять?

Она тяжко вздохнула, поражаясь непроходимой тупости друга, и принялась объяснять:

— Мы живём в эру чистоты. Кровь и внутренности — только в игрушках, в Ви-Эр! А на что похожа война? Город, а через миг — пустота, будто не существовало никогда миллионов людей. Кварки ведь не увидишь! Значит, рассказы о раненых, стонущих в лужах крови, уже устарели. В них люди не верят. Им кажется, это игрушки. Надо действовать от обратного!

— Даже не знаю...

«Наверное, всё так и есть. Кто-то готовился к мести или геройствам, но не добрался до поля боя. Война — та же самая бойня, только другие масштабы».

— Ты хотел бы услышать рассказ о герое, защитившим родную планету от вероломных врагов? Рассказ, доказывающий, что в войне есть глубокий смысл?

— Мне казалось, ты любишь враньё...

— Только безвредное!

— Но зачем это мне? Я не сбрасывал бомбы. А таких, как Фиест, историями не проймёшь...

— Думаешь, чёрный будильник оказался у тебя по ошибке? На Станции так не бывает!

Кир не знал, удалось ли Эйприл показать ужас войны. Он только радовался внезапному окончанию рассказа. Смотрел вокруг, трогал цветы и наслаждался. Всё, чего ни коснись, было настолько простым!

Потом, лёг в траву и провалился в бездонную синь.

Вокруг звенела пустота и вспыхивали еле заметные искорки звёзд.

В душе зародились сомнения. Вдруг, Эйприл рассчитывала именно на этот эффект? Вдруг, её вычурно-пышный рассказ был не целью, а средством, дающим возможность услышать, как звучит тишина?

Ночь. "Aeon"

Луна лишь одна. Остальные — её отражения...

Живая ночная тишь, серебристые облака...

В шпионских фильмах самые защищённые системы взламывают за пару минут. В действительности на это могут уйти годы.

Использовав волшебный красный фургончик и сероглазую помощницу, с башкой, набитой секретными корпоративными данными, я управился за полночи. Сама Мэйби, в это время, монтировала видео с залитыми красным светом пустынными коридорами.

— Откуда вся эта инфа?

— Стала бы я строить планы, без своего человека в отделе?

— Своего человека? А ГСН?

— Думаешь, у Президента, и у солдата — одинаковые ВДК? Открою страшную тайну, у каждого личная степень свободы.

— Знаю. Да и ты говорила. Но даже с шестнадцатой модификацией, ты словно под колпаком.

— У моего человека — первая.

— Да ну! Он что, гендиректор?

— Нет. А кто, не твоё дело!

Ладно... По крайней мере, не придётся выдумывать благовидный предлог для похищения отца с ненаглядной работы, сыпать снотворное, фотографировать глаз и брать образец слюны.

Моей истерично-меланхоличной хозяйке не нужен отец. Только я. Но — целиком, с мясом и потрохами...

Идея проникнуть в лаборатории «Aeon» внутри туши популюсёнка, будто бы сдохшего от неизвестной заразы — заняв место выброшенных потрохов, пришла в голову, конечно, не мне.

Моя задача была только в том, чтобы сделать популюсёнка «опасным», «не подчиняющимся», «нуждающимся в исследовании».

Откуда вообще может взяться зараза на изолированной от всего мира ферме? Только приплыть с дерьмом, которое её обитатели уплетают за обе щеки.

Впрочем, щёк у популюсят, как раз-таки, нет. Только обросший мясом кишечный тракт, да половая система — любят они это дело, скотоводам на радость. И, разумеется, уши — чтоб слышать команды.

Даже один заражённый популюсёнок — угроза процветанию Диэлли, ведь он способен заразить остальных. Тогда, безумное стадо сожрёт фермеров и разрушит кормушки. Затем, напоследок полакомившись друг дружкой, издохнет от голода и нервного истощения.

Они милые, только когда есть еда, а слух услаждают особые звуки, воспринимаемые микроскопическим мозгом примерно так: «Мы о тебе заботимся. Лишь о тебе. Ты уникальный и лучший!»

На глупый скот наплевать, наплодится. Но, чем будут лакомиться нежащиеся на солнышке богачи, пока восстановят ферму и завезут расплод?

Всё началось в Куполе Радуг — месте, свободном от наблюдения. ГСН, несмотря на название, не столь уж глобальна. Здесь же, мы должны оказаться в конце, и выехать в город на привычном красном спорткаре. Операция, невозможная для взрослых, непроста и для нас...

С гидропонной фабрикой ферму связывал транспортный трубопровод, ведь на ней разводили ещё и козлов — слизней, копошащихся на измельчённых листьях салата, прекрасных поставщиков белка для создания геноморфов. По этому трубопроводу мы проникли в царство еды и смерти.

Я стою перед тёплой тушей и разглядываю слизняков.

В учебнике биологии встречались рисунки древних козлов — «Vetus capra». Но «старые козлы» выглядели иначе — у них имелась бородка и милые рожки. А мозг был побольше: в процессе мутаций этот вид утратил рассудок.

Мэйби натягивает очки и дыхательную маску.

— Знаешь, Кир, люди не столь уж жестоки. Они пытались создать скот, не ощущающий боль, и пробовали блокировать рецепторы перед забоем! Но оказалось, разумнее спрятать фермы подальше от глаз... Ты первый! Давай, полезай!

Мы придавлены друг к другу так, как никогда не прижмутся самые преданные любовники. Вокруг кровавая тьма — плоть, что менее часа назад жрала, пердела и думала. Или ей так казалось...

По плавучему тоннелю, мы выезжаем за пределы мясной фермы, и я понимаю — картины, что безостановочно вспыхивают перед глазами, будут преследовать меня до конца дней.

Со слухом дела обстоят не лучше. В ушах застряло фырчанье, сопение и чавканье, переходящее в отчаянный визг, заглушаемый звуками электрических пил.

Разве я мог подумать, гуляя под серебряным рукотворным дождём, что в километре от страны нежных цветов и переливистых бабочек, конвейер тащит изрезанные тела в ненасытную пасть упаковщика, а из-под потолка низвергаются кровавые водопады? И мог ли тогда полагать, что спустя пару недель, буду прижиматься к любимой не под тысячей радуг, а внутри мёртвой плоти?

Должен признать, что порой отношения развиваются слишком стремительно...

Чвак! На голову падает слизь.

Жизнь — поразительная штуковина!

Пару часов назад я был твёрдо уверен, что картины увиденного на ферме будут преследовать меня всю жизнь. Сейчас их вытеснили впечатления от лаборатории биотехнологий.

Мы идём по пульсирующей тёплой поверхности мостика, перекинутого над чанами, в которых что-то чавкает и клокочет. Отовсюду свисают покрытые слизью, дёргающиеся в конвульсиях сосульки. Мостик, будто живые сталагмиты, усеивают наросты, покрытые паутиной источающих бурую жижу трещин. В густом полумраке летают флуоресцирующие ядовито-зелёные споры, вспыхивающие в лучах надобных фонарей.

В руке я сжимаю лямки волочащейся по мостику сумки.

Почему мы не взяли рюкзак? Дурацкая спешка!

Сверху доносится шорох. Я дёргаюсь и падаю на «сталагмит». Сумка отлетает в сторону. Руки, прорвав кожуру, погружаются в плоть. Нарост отрывается от поверхности. Катится, подрагивая и оставляя за собой дорожку бурой жидкости.

Но этим дело не заканчивается. Руки проваливаются глубже, и арка лопается.

Повисаю над чанами, вцепившись в разорванное сухожилие. Мэйби ложится на живот и протягивает мне руку. Цепляюсь за скользкие пальцы. Из разорванной арки вылетает питательная смесь — белая, мутная. Артериальная, если судить по толчкам.

Смесь течёт по лицу и рукам. Я соскальзываю и падаю в чан.

Глухой всплеск, будто свалился в желе.

Делаю попытку выбраться.

Не тут-то было! Жидкость оказывается клейкой, как тесто. Не продвинутся ни на шаг. Чем дольше барахтаюсь, тем глубже засасывает.

Мало того, она ещё и горячая. Капли обжигают лицо, мембрана комбинезона не успевает отводить пот. Внутри, в штанах и перчатках, собирается влага. Перед носом лопаются пузыри, выпуская едкие испарения. Если бы не маска, я бы уже задохнулся.

Замираю, сообразив, что дёргаться нет никакого смысла. Липкая масса затягивает всё глубже. С ужасом понимаю, что в чане я не один — кто-то легонько трогает мои ноги, будто щекочет.

Дёргаюсь. Ощущение проходит, но через пару секунд возвращается.

Спину колют ледяные иголки.

Как же здорово, что из-за спешки мы не взяли рюкзак! С ним я был бы на дне! Но и комбинезон тянет вниз: вся поверхность спины — плотный полимер, выделяющий кислород для дыхательной маски.

— Держись, Кир! Не дёргайся, засосёт! — звучит во внутриканальном наушнике голос Мэйби.

Поднимаю глаза и вижу сквозь туман, как она опускается — спрева уцепившись за дёргающийся отросток, а потом — соскользнув по живому пульсирующему склону. Исчезает в коридоре, похожем на глотку с колышущейся в воздушных потоках бахромой порванных розовых плёнок.

— Держись, Кир! Держись!

Она возвращается, притащив обрезок белого сухожилия. Изо всех сил бросает конец.

Он не долетает, а попав в нагретую массу, дёргается, разбрасывая липкие брызги.

Пытаюсь его ухватить.

Прикосновения к ногам становятся настойчивее.

От ужаса, что с минуты на минуту мне в голень вопьются сотни мелких зубов, присосок, шипов, или чего-то похуже, я выбрасываю тело вперёд в отчаянной попытке спастись. В невесомости этих усилий хватило бы, чтобы пролететь коридор. Здесь удаётся продвинутся сантиметров на десять.

Но хватает и этого. Вцепившись в отросток, кричу во встроенный микрофон:

— Вырвется! Не тяни!

И начинаю «травить канат». Потом, что есть сил сжимаю руки и ору:

— Давай!

Мэйби тянет. Как могу, помогаю ногами.

Через минуту мы сидим на полу, обнявшись — липкие, грязные. Рядом дёргается «змея».

— Ну ты меня напугал! — кудахчет Мэйби, поглаживая мне спину.

Не сказал бы, что это приятно. Вовсе не обнимашки на залитой солнцем крыше.

Я отстраняюсь.

— Хорош! Пошли, пока нас не спалили.

Встаю, опираясь ей на плечо. Покрытая слизью перчатка скользит. Я падаю, и снова оказываюсь в липких объятиях.

Мэйби хохочет.

Я злюсь. Нашла развлечение!

Повторяю попытку.

Между нашими телами вытягиваются и рвутся клейкие нити. Такая любовь...

Поднявшись, подаю руку. С трудом, она встаёт.

Мы долго ищем сумку среди «сталагмитов»...

Дураки! Почему не взяли оранжевую?

Наконец, замечаю зелёный бок.

— Нашёл! Вон! Вон!

Я бросаюсь вперёд, а сумка начинает убегать.

Застываю на месте, как вкопанный.

Мэйби, не останавливаясь, несётся за сумкой. Та застревает между двумя «сталагмитами».

В темноте исчезает какая-то тень.

Мэйби хватает лямки и возвращает мне сумку. Молчит, но и по глазам я всё понимаю...

Ощущая себя паразитами внутри живой плоти, входим в коридор. Бредём в окружении мягких стен и плавающих в воздухе мерцающих спор. Я с трудом волоку по полупрозрачной слизи тяжёлую сумку, стыдясь попросить помощь у Мэйби.

Постепенно стены коридора из розовых превращаются в белые, покрытые инеем, искрящимся в лучах фонарей. На смену пульсирующим наростам приходят сосульки. Коридор расширяется воронкой.

Мы выходим наружу, на улицу. После мрачного коридора, свет и чистота ослепляют.

Мы вертим головами, щуримся и моргаем. Переглядываемся: что за дела? Судя по карте, мы находимся в центре лабораторного комплекса!

Когда глаза привыкают к свету, становится ясно — это не улица, а огромный зал. В который, будто рукой гиганта, перенесли пару заснеженных городских кварталов.

Видно, что здесь шли бои. Здания таращатся пустыми проёмами, повсюду валяются глыбы, обожжённые фонари рыдают застывшими металлическими слезами.

Мэйби поворачивается ко мне:

— Обалдеть, да?

Внутри её прозрачной маски — разводы от крови популюсёнка. Внутри моей — тоже. Там, где обычно торчит кончик носа — красная муть.

Покрытое потом мокрое тело сковывает холод.

Зато, тут можно дышать. Снимаю маску — пусть поболтается на шее. Очки цепляю на лоб. Мэйби повторяет за мной.

— Кир, куда нам теперь?

— Туда! — чип-навигатор транслирует в мозг направление движения. Спутнице остаётся доверится мне.

— Ладно, пошли. Скоро тревога, можем и не успеть. Тогда нам кранты. Кто мог подумать, что тут такое...

— Успеем. А думать должна была ты, раз у тебя тут свои.

— Заткнись! Чем болтать, за сумкой лучше приглядывай! Не то, снова просрёшь!

Ясно, что за грубостью она пытается спрятать страх и растерянность. Но всё равно... Зачем вспоминать? Здесь любой обделается от ужаса!

Мы шагаем по хрустящему снегу, мимо воткнутых в пол опалённых деревьев, оставляя за спиной грязный след.

— Как думаешь, что это вокруг?

Хочется ответить грубостью, я ещё злюсь на её слова. Но удаётся сдержаться.

— Полигон. Для тестирования боевых геноморфов. Вон, смотри! Кровь! — указываю на коричневые пятна на снегу.

Она идёт туда, и начинает грести снег ногой.

— Мэйби! А ну, прекрати! Некогда!

— Прости! — девчонка несётся ко мне, смешно размахивая руками, высоко задирая коленки: бегать по сугробам в дурацком комбинезоне — та ещё радость. Суёт мне в руку ладошку.

Надо же! Ну и характер: если ей повинуешься — она наглеет всё больше, но стоит только прикрикнуть — слушается сама. Может, все девчонки такие?

— Холодно... — Мэйби шмыгает и проводит под носом рукавом, добавляя к крови популюсёнка слизь. — Смотри! Там же выход! — она вырывается и несётся вперёд.

Пока я волоку сумку, она набирает на терминале код.

Двери распахиваются, и мы заходим в очередной коридор.

Этот — лучший, что мы здесь видели. Стерильно-белый, а главное тёплый.

В этот момент раздаётся вой пожарной тревоги.

Рукотворный дождь смыл слизь и кровь с наших комбинезонов и исчез в гидрофильном полу. Пожарная тревога — не слишком оригинально, зато надёжно. Мы свеженькие и глянцевитые.

Жаль, не получится то же самое сделать с душой.

С первым завыванием сирен, первыми каплями из форсунок, я ощутил нечто похожее на дежавю.

Ирида — подводный купол — лаборатории «Aeon».

Будто застрял в одном и том же дождливом сне, только видения становятся всё страшнее...

Мэйби расхаживает здесь, как хозяйка.

Пальцы в тонких перчатках подносят к сканеру искусственный глаз, прижимают кубик к анализатору ДНК, набирают код, и — вуаля, очередная дверь распахивается перед нами.

Я напичкан топовыми чипами — не хочу даже думать, где и как она их добыла, и ощущаю себя инструментом. Отвёрткой, которая отрастила ножки.

— Смотри! — Мэйби указывает на гидростатические капсулы, в которых плавают бледные, не видевшие солнца тела.

По правде сказать, тут и без этого есть на что посмотреть. На столах лежат повреждённые геноморфы, с потолка свисают конечности, а из кювет, из зелёной жидкости, таращатся сотни приготовленных к установке глаз.

Но дорого бы я дал, чтобы не видеть более ничего, а увиденное — забыть...

— Мэйби, стой! Пришли!

Достаю из сумки коробочку УСП, активирую и цепляю на стену.

Мы отходим в сторону и опять надеваем маски. Ведь, скорее всего, в отделе Ай-Ти установлена газовая система тушения, и сейчас помещения заполнил азотом. Нет смысла проверять на собственной шкуре, сработала она или нет. А если сработала, то вытянула ли система вентиляции газ.

Часть стены подёргивается поволокой и пропадает.

Пригнув голову, делаю шаг в проход.

Ого!

Совершенно другое дело.

Никаких сопливых биотехнологий. Лишь терминалы и бесконечные шкафы с оборудованием. Толстые жгуты кабелей, шорох жидкого азота внутри хромированных трубок, россыпь цветных огней.

Это мне по душе!

Встроенный в комбинезон газоанализатор выдаёт вердикт: воздух чист. Мы снимаем маски и откидываем капюшоны.

Вместо копны шикарных волос, у Мэйби на голове — мерзостный грязный ком.

К горлу подкатывает тошнота... Ещё эта вонь от комбинезонов...

Чувствую нежное прикосновение к ладони — Мэйби снова доверчиво суёт свою руку.

Тут же вспоминаю, как она среагировала на мой окрик.

Дела! Глупо не воспользоваться новой возможностью... Как-нибудь, надо будет проверить, насколько можно её подавить и контролировать. Раз она говорила, смеясь и издеваясь, что я не прочь завести послушное мне создание — отчего ей самой им не стать?

Крепко, до боли, сжимаю ладонь.

Она молчаливо терпит.

Становится так приятно, как не было ещё никогда...

Волоку Мэйби мимо шуршащих серверов, мимо чёрных экранов, к уже на удивление близкой цели сегодняшней авантюры.

Спустя десять минут, прошедших в бесплодных попытках открыть кабинет, мы понимаем: цель более чем далека. Реальность умеет поставить на место самонадеянных фантазёров.

— П****ц! — Мэйби хватает стул и лупит по столу секретарши. — Б**ть, б**ть, б**ть! — во все стороны сыплются брызги экранов, «фарфоровые» вазочки с кривыми цветущими палками и рамочки с семейными снимками.

Кто мог подумать, что в корпорации, созидающей будущее, у начальника отдела Ай-Ти — настоящая секретарша! Или, всё-таки, геноморф? И всё так обставлено ради понятного только бесчувственным власть имущим сарказма?

Скорее второе.

— Кир!!! Нам крышка, если мы туда не зайдём! — она всё ещё держит стул, совершенно о нём позабыв. Или раздумывает, не влепить ли мне им по башке.

Выбрала время закатывать истерики! Похоже, настал подходящий для проверки моих догадок момент.

Осторожно кладу на пушистый ворс ковра небольшую коробку с экраном. Как она протащила такое на Диэлли! Из коробки тянутся кабеля, исчезая в стене — в проломанном тем же стулом отверстии. По экрану бегут оранжевые символы.

— Так! Ну-ка, заткнись! — иду прямо на Мэйби.

Девушка пятится, ошарашенно хлопая огромными ресницами.

Заношу руку, будто бы для удара.

Мэйби сжимается и щурит глаза. Поскользнувшись на вазочке, вместе со стулом падает в устроенный ей кавардак.

Пусть валяется! Главное, заткнулась. Счёт ведь и правда идёт уже на секунды.

Возвращаюсь к заветной коробке. Оттого, что я ненадолго прервался, или от радости маленькой победы над Мэйби, мигом решаю головоломку.

Массивные створки двери расходятся и прячутся в стенах.

Путаясь в проводах, запихиваю в сумку свой инструмент, а после, пытаюсь выбраться из девчачьих объятий и избежать сомнительных сопливо-кровавых поцелуев...

— П****ц!

Зайдя в кабинет и увидев огромный сейф, я запоздало понял, насколько безумен наш план.

Её план.

Беглый осмотр подтвердил подозрения: сейф не открыть.

Я твёрдо смотрю Мэйби в глаза, и она убирает руки с подголовника огромного кресла. Впрочем, такую громадину, ей всё равно не поднять. Наверное...

— Кир, что теперь? — её голос напоминает собачий скулёж. Куда делась былая уверенность?

Я жалею, что на неё наорал. Жалею, что напугал. Жалею, что вообще с ней связался.

Отличная мысль, ограбить всесильную корпорацию вдвоём с истеричкой!

— Что, твой «источник», не упоминал о сейфе?

Она шмыгает носом и отворачивается.

Плюхаюсь в мягкое кресло.

Что тут сказать? Остаётся сидеть, уставившись в крышку стола, сделанную из настоящего дерева. На Мэйби, размазывающую сопли по окровавленному лицу, смотреть неохота.

Действительно, «источнику» на нас наплевать. Своё он уже получил. Схватят нас — хорошо, не схватят — и ладно. Не убьёт же его девчонка!

Пытаюсь представить Мэйби, хладнокровно наводящую ствол.

Не выходит...

Но, что теперь? План был рассчитан на то, что мы добудем реверс-процессор. Без него нам отсюда не выбраться.

Сейчас я понимаю, что у нас и не было плана. Были только мечты и фантазии. Понимаю, что я не такой уж и взрослый. Взрослые думают, а делают только потом. Во всяком случае, большинство.

Через пять минут над крышей начнёт кружить мультикоптер «скорой» с «другом» Мэйби, привлекая ненужное внимание охраны. Даже если бы нам удалось получить процессор — прилёт оказался бы преждевременным, ведь мы слишком долго возились с дверью. А сейчас план рухнул, нам вообще не попасть на крышу!

Не представляю, какое решение по нашему делу примет Маяк. Но почему-то, больше тревожит, что скажет папа. Прямо скажем, не всякий школьник способен так сильно нашкодить. Если б не Мэйби, и я бы не смог.

Может, вчера нужно было подумать не только о том, как залезть в ловушку, но и как из неё выбираться?

Но что мы могли придумать? Без реверс-процессора корпоративную сеть не взломать, а чтобы добыть процессор... В общем, замкнутый круг.

А ведь я предлагал уходить не на мультикоптере, а на ховерборде. Но в ответ получил лишь холодный вопрос: «Как ты это себе представляешь?»

Эх... Если бы Мэйби меня послушала! Достали бы из сумки ховер, «растворили» бы бронеокно коробочкой УСП, да рванули бы в...

Хотя... Никто нам «рвануть» не позволит. Перехватят. Говоря без красивых слов — расстреляют, превратят в обожжённые, кувыркающиеся в воздушных потоках куски.

Просто, не стоило сюда лезть...

Не стоило догонять уходящую Мэйби — тогда, на крыше...

А на пляже не стоило отрывать взгляд от песка и разглядывать её ноги. Тогда не пришлось бы сейчас смотреть в стол.

Пляж... Он в двух шагах, но теперь — так далёк. Возможно, я больше его никогда не увижу. И не увижу голые девичьи ноги.

Я всегда радовался, что не девчонка. Странный мозг, взрывы эмоций, возня с косметикой и ежемесячные проблемы — врагу не пожелаешь такую жизнь! Но похоже, всё это с лихвой компенсируется длинными прямыми ногами. Ни один из моих друзей не смог бы сделать со мной то, что проделала Мэйби.

Моя сопливая напарница лезет в сумку. Роется, расстёгивает карманы, что-то бурчит. Поворачивается ко мне:

— Где они?!

—Я не взял.

Она нависает надо мной, упёршись ладонями в стол.

— Гений, ты идиот?!

— Слушай, какой смысл? Зачем таскаться с оружием, которым всё равно не воспользуешься?

— «Не воспользуешься»? Это ещё почему?

— Там геноморфы, андроиды, охранники. Кем ты себя считаешь?

— А ты, за кого меня держишь? Идиот! Ну и придурок! — она подбегает к столу, выдвигает ящики, высыпая из них содержимое.

— Я так просто не сдамся!

И застывает.

— Кир, ты это видел? Вечером хлебнём твоего травяного чая за нарушителей должностных инструкций! — Мэйби сияет. Похоже, я больше не идиот.

В ящике лежит пара матово-чёрных шаров, каждый размером с большой апельсин.

Она достаёт один, и активирует обычным прикосновением.

Он даже не заблокирован!

На самом деле, это не имеет значения. Благодаря «источнику», у нас есть биометрические данные начальника отдела. Но они не понадобятся — никому не могло прийти в голову, что в кабинет проникнет чужой.

Хвала Вселенной, что в кабинете не было стульев, и компьютер начальника уцелел!

Мысль кажется мне достойной того, чтобы высказать её Мэйби.

Она фыркает и отворачивается.

Я же, создав соединение между компьютером, реверс-процессором и собой, погружаюсь в работу.

— Готово!

Десять минут назад, я считал, что жизнь кончена. Выходит, любую проблему — даже проблему жизни и смерти, можно решить, если имеешь права суперпользователя!

Расстёгиваю комбинезон и кладу сферу за пазуху.

Мэйби берёт вторую:

— Нечего ей тут валяться зазря!

Не придерёшься, она права. Но я начинаю подозревать, что Мэйби не особенно мне доверяет.

— Ладно, пошли!

Мы опаздываем. Приходится бежать — неуклюже, шурша полимерной тканью, цепляясь друг за друга и за дурацкую сумку.

Возле шкафов вентиляции, в дата-центре, кричу:

— Стой!

Достаю из сумки баллончик, и отправляю в глубины комбинезона. Сдираю со лба надоевший налобный фонарь, а Мэйби суёт в руку свой. Закидываю их в сумку. Открыв шкаф, что есть сил бью ногой по активатору сумки. Она начинает терять форму, сжиматься, дымиться. Поспешно кидаю её в вентиляцию. Сумка рассыпается, а пыль уносит воздушный поток.

Мы мчимся дальше, мимо серверных стоек. Возле живота стучат друг об друга шар и баллон.

Вот и разрушенная стена... Пролезаем в пролом.

Коридор чист. Успели!

Становится легко на душе. Теперь я воспринимаю происходящее, как весёлое приключение.

— Давай мордочку!

Девушка одевает маску, очки, подставляет лицо, и я поливаю его пеной из баллона. Ту же процедуру проделываю с собой. Не видя уже ничего, прячу баллон за пазуху и ложусь на спину.

Лежать неудобно. Немедленно затекают руки.

Спустя пять минут пол начинает дрожать от тяжёлых шагов. Андроиды укладывают «обгоревших сотрудников» на носилки и тащат на крышу. Разумеется, никто бы их туда не пропустил, но я обеспечил «зелёный свет».

Тело зафиксировано лямками, не шелохнуться. Сквозь слой пены видно лишь мельтешение теней. Носилки раскачиваются, до ушей доносится шелест синтетических мышц, да шипение дверей.

Накатывает страх.

На тело наваливается ускорение, лифт волочёт нас наверх.

Страх усиливается, превращаясь в неконтролируемую панику. Разум отключается.

Я дёргаюсь на носилках, тщетно пытаясь шевельнуть рукой или ногой. Мне немедленно нужно содрать с лица эту пену, вскочить, и броситься наутёк — в спасительную темноту коридоров! В крайнем случае — биться телом о стенки лифта, царапаться и кусаться!

До чего же мне всё это нужно!!!

Но проклятые лямки впиваются в грудь, в руки — и я только дёргаюсь и подвываю.

Андроиды не обращают внимания на бьющегося и стонущего от боли «обожжённого» человека.

Спустя несколько вечностей, сознание не выдерживает, и я проваливаюсь в спасительную тёплую тьму.

Свет рвёт тьму на куски.

— Прекратить движение!

Мы на крыше, и что-то пошло не так — я понимаю это мгновенно. Мозг очеловечился и снова работает как часы.

— Прекратить движение, иначе откроем огонь!

Андроиды не думают ничего прекращать, у них есть указания суперпользователя. Мои указания.

Раздаются выстрелы. На моё тело летят ошмётки.

Носилки падают.

Приехали!

Воздух дрожит от выстрелов и шума винтов. Я ощущаю потоки воздуха даже сквозь ткань.

— Его! Развяжите его! — кричит Мэйби.

Фиг там! Вместо этого, надо мной нависает тень. Носилки дёргаются — кто-то их волочёт по поверхности крыши...

Рядом что-то взрывается, и на меня падает тело...

...

Засада! Враг применил воздушную пушку!

«Ваш штаб уничтожен!» «С-сучка!»

Облако!

...

Я снова на Дзете, зажатый между телами.

...

Облако!

...

Тяжесть навалившегося тела исчезает.

— Да, б**ть! — видно, у Мэйби сегодня это любимое слово.

Её рука сдирает с моего лица пену, грубо тянет за маску. Вторая — расстёгивает фиксаторы лямок.

Наконец-то, свобода!

Я улыбаюсь чумазому лицу, её глазам и губам.

Она поворачивает голову, щурится, вглядываясь куда-то — и в этот миг, у неё исчезает ухо и часть волос.

Ни выстрела, ни вспышки, ни грохота взрыва. Полная тишина. Но вместо уха — лишь вход в слуховой канал с обрубками по краям.

На моё лицо течёт кровь.

— Б**ть! — Мэйби прижимает руку к голове и трогает рану, бесплодно пытаясь нащупать отсутствующее ухо.

Я вскакиваю. Словно котёнка хватаю девчонку за шкирку и волоку к мультикоптеру. Волоку — громко сказано, ноги она переставляет сама.

Мэйби вырывается и легко уходит в отрыв. Скорость в два раза быстрее моей!

Мы бежим мимо защищающих нас, отстреливающихся андроидов. В кого они палят — неизвестно, нет времени оборачиваться. Ещё один стреляет из плазменного разрядника, открыв боковой люк мультикоптера. Воздух дрожит от воя фиолетовых молний.

Добравшись до люка, Мэйби исчезает внутри. «Скорая» взмывает и начинает разгон...

Неужто, она меня бросит? Она ведь уже получила желаемое, процессор уже у неё!

Мультикоптер сбавляет скорость, возвращается и зависает рядом со мной.

Я прыгаю в люк, и мы начинаем набор высоты. «Скорая» кренится. Я скольжу, тщетно пытаясь за что-то схватиться. За мной тянутся белые полосы — упавшее на меня тело принадлежало андроиду.

Робот с разрядником молча улетает за борт.

В запястье впиваются пальцы Мэйби.

У неё стальная хватка, и я завываю от боли. Если бы она так вцепилась, когда лопнул мостик, не пришлось бы купаться в чане!

Держась за крепление сидения и не обращая внимания на вопли, она затаскивает меня в салон.

Смотрю вниз, на крышу...

Оставленные нами андроиды уже уничтожены, и геноморфы корпорации стреляют по нам. Двигатели шипят, переходя на форсаж. Крыша тает вдали.

— Сядь ты уже! — схватив за капюшон, Мэйби тянет меня к сидениям.

Ну и мощь!

Хочу заорать: «Отвали!», но ворот пережимает мне горло. Я только кашляю и задыхаюсь.

Наконец, она оставляет меня в покое и падает в кресло.

Усаживаюсь рядом.

Один из пилотов оборачивается. Кажется, человек.

— Порядок?

Мэйби кивает.

Со стены свисают наполовину отстёгнутые носилки, а из распахнутых шкафчиков — электроды дефибриллятора, кислородные маски, трубки. На полу валяется инъекционный пистолет и цветные коробки.

«Друзья» угнали настоящую «скорую». Не слишком красивый поступок!

— Мэйби, тебе не больно?

— Ты это о чём?

— Об ухе, конечно!

— Ерунда! Подумаешь, ухо! Разве проблема приделать другое? Главное, выбрались! Чудеса! — она толкает меня ладошкой в плечо. — Согласись, у нас не было ни малейшего шанса!

Вот, как она оценивала вероятность успеха! Услышь я такое вчера... Опять же, ведь спрашивал я не про ухо — про боль!

Она сидит с таким беззаботным лицом, будто порезала пальчик. Кровь из обрубка уже не течёт.

Что бы это могло озна...

Пилот вновь оборачивается:

— Хвост! Три полицейских глайдера.

Мэйби смотрит в окно и командует:

— Снижайтесь! К земле! Где оружие?

— Было у андроидов...

— Вы что, сговорились? Пацифистами стали?

Очевидно, что «скорой» осталось лететь не больше минуты. И не имеет значения, есть у нас оружие или нет.

Втыкаюсь в иллюминатор лбом.

Мы плавно снижаемся. Город позади, внизу проплывают деревья пригородного парка.

— В канал, садитесь в канал!

Точно! За дымкой виден питающий парк центральный канал, от которого, точно прожилки на зелёном листке, расходятся в стороны каналы поменьше.

Но, куда надо садиться? На воду? Она ведь практически несжимаема! Может быть, на деревья?

Не угадать. Всё зависит от того, как будет проходить приземление, от угла падения и скорости.

Впрочем, девчонка уже всё решила.

В наушнике звенит голос Мэйби:

— Маску одень, дурачок! И очки. Да пристегнись!

Отрываюсь от иллюминатора. На стекле остаётся пятно.

Сама она — в полной готовности. Кривая ухмылка под маской, глаза — будто щёлки.

Напяливаю маску, трясущимися руками пытаюсь застегнуть ремни. Мультикоптер болтает, и я никак не могу попасть штырями в отверстие.

Что за бред? Разве так сложно оборудовать «скорую» автоматической системой фиксации пассажиров?

Вот тебе и высокоразвитая планета! Каменный век!

Мэйби хохочет.

— Похоже, с девчонками у тебя будут проблемы!

Наконец, звучит долгожданный щелчок. Я выдыхаю и откидываюсь на спинку, положив на колени руки. Трясутся они куда сильнее, чем руки подружки, лишь немного подрагивающие от вибраций.

— Что, Кирюша, очкуешь? Жуть, верно?

— Заткнись! Что с пилотами?

— Какими пилотами?

Вот сволочь!

— Я не брошу пилотов! Это ведь люди!

— Эти люди хотели тебя оставить на крыше.

— Значит, у них был приказ! — тут до меня, наконец-то, доходит. — Никто не предполагал, что у меня будет ещё одна сфера! Ведь так? Вы вернулись за ней, не за мной!

— Кирюша, я сто раз могла её отобрать. Например, когда ты изображал из себя мумию. Но я возилась с тобой и лишилась уха! А теперь, выслушиваю претензии! — она пинает меня ногой в пах, и я сгибаюсь от боли.

Будто шипение змеи:

— Так и сиди! Понял? Может быть, уцелеешь! А о пилотах забудь!

— Контакт! — голос пилота.

«Скорую» прошивает очередь. Куски обшивки летят, будто пули, со стуком врезаясь в предметы. Отскакивают и врезаются вновь. Что-то сыплется на спину.

Тональность звука моторов меняется, и нас начинает трясти. Наверняка, часть из них уже вышла из строя.

Растёт скорость падения. Ощущения, как на качелях.

Из паха боль разливается по животу. Тошнит.

Новая очередь. Треск, звон.

Интересно, пилоты вообще ещё живы?

А Мэйби?

Нет ни малейшей возможности это узнать.

По обшивке бьют ветви деревьев.

Удары переходят в оглушительный грохот. «Скорая», содрогнувшись, переворачивается. На миг я теряю сознание...

Выныриваю из благостной тьмы, и новый кошмарный удар отправляет назад.

Тьма отступает. Я открываю глаза.

Со всех сторон бьют лучи. Мучительно ярко, до рези!

Мэйби трясёт моё тело.

Мы на дне канала. Салон уже полностью залит водой, только немного воздуха болтается под потолком, как подвижная ртуть. Оттуда, из-под потолка, медленно опускается тело пилота.

Ремни ещё и «надёжные», удерживают только подростка. Похоже, заработанные на туристах деньги идут не на медицину.

Второй пилот по-прежнему пристёгнут. Голова, словно раскрытый тюльпан в ореоле розовой мути.

Тут неглубоко. Сквозь иллюминатор лежащей на боку «скорой», я вижу колеблющуюся поверхность. Салон залит ярким полуденным светом.

Очки подстроились под среду — линзы изменили кривизну, и я могу рассмотреть всё в мельчайших деталях.

Тошнит нестерпимо. Поэтому, да по реакции на свет, понимаю, что у меня сотрясение. Сжимаю кулаки, силясь не вырвать в маску.

Мэйби освобождает меня от ремней безопасности.

— Давай, Кирюха, на выход! Да не к люку, а к лобовухе! И только попробуй сблевать!

Кажется, Мэйби всё нипочём. Будто стальная! Не сравнить с той девчонкой, что недавно размазывала сопли. Кто её подменил?

— Туда! — она пихает меня к пилоту-цветку. Значит, под «лобовухой», она понимает фонарь кабины. — Я сейчас!

Сквозь боковой люк видно обросшее водорослями дно.

Да, там не пройти...

Цепляясь за всё, что попадается под руку, я двигаюсь к креслам пилотов. Отворачиваюсь к стене, чтобы не видеть раскрывшийся бутон головы. И тут же, против воли, смотрю.

Стенки черепа... Кости, болтающиеся на кожаных лоскутах.

В кровавом студне, благодаря восприятию, обострённому до предела, я ухитряюсь даже заметить чип. Малюсенький, с ноготь мизинца.

Вновь всё меняется... Теперь я понимаю, что забуду кровавую ферму и омерзительные лаборатории. А вот его, этот чип, буду помнить всегда.

Мэйби, спустившись к люку, шарит руками на дне. Достав оттуда кислородный баллон с приделанной маской, цепляясь свободной рукой за всё подряд, подплывает ко мне.

Откуда она узнала, что там баллон? Неужто, в момент катастрофы, пока я терял сознание от перегрузок, отслеживала перемещения предметов в кабине?

Думать о Мэйби не хочется... Может быть оттого, что жутко болит низ живота. А может, из-за моих догадок о том, что творится сейчас в небесах над каналом.

— Упрись и держи меня!

Держи? Что это значит, «держи»? За что же её хватать?

— Кир! Времени нет! Держи мои плечи! А есть желание — жопу! Но, умоляю, быстрей!

Лапать её хочется меньше всего. Противно даже касаться.

Наверное...

Упираюсь руками в спину.

Она колошматит баллоном по стеклу. Медленно, как в слоу-мо. Не так просто преодолеть сопротивление воды. Стекло вибрирует, ходит волнами. Каждый удар отдаётся в груди. Наконец, фонарь покрывается паутиной трещин. Ударив ещё несколько раз, Мэйби отбрасывает баллон. Тот, медленно опускается на колени изуродованного трупа.

— Погляди! На бедре этой твари... Пристрелить нас хотели!

Пистолет. На ноге пилота закреплена кобура.

Как же я не заметил раньше! Эффект фокусника, всё внимание было приковано к голове.

— Может, и не хотели...

— Проверь в следующий раз. Гуманист хренов!

Мэйби садится в кресло и упирается ногами в стекло. Фонарь вылетает с каким-то странным жалобным треском. Зависает, точно огромный скат, и медленно, раскачиваясь из стороны в сторону, опускается.

Девушка отталкивается от сиденья и грациозно выплывает в проём. Уже не так зрелищно, ложится на дно — защитный комбинезон довольно тяжёлый.

Я следую за ней.

— Кир, вперёд!

Мы, точно пара гротескных неповоротливых гончих, отталкиваясь от скользкого дна руками и ногами, цепляясь за водоросли, движемся вдоль канала.

Скорость никакая.

Усиленное наушником сопение Мэйби, перекрывает моё собственное. Я не выдерживаю:

— Эй, что за план?

— Валить!

— Куда? Думаешь, они не сканируют канал с воздуха?

— Мой пилот давно включил постановщик помех. Иначе нас сбили бы излучателем или ракетой.

— С воздуха нас видно и так.

— Молчи, береги дыхание! И, давай ближе к берегу.

— Уйдём в парк?

— Не дадут. Двигай за мной и молчи!

Мы ползём вдоль берега. Пять, десять минут.

Радует то, что по нам не стреляют. Не радует то, что это скоро изменится.

Берег изгибается. Мы уходим влево, в более мелкий канал.

Ещё пять минут движения и встроенные в моё тело антенны обнаруживают беспроводную сеть. Ещё через минуту я вижу в стенке канала закрытый решёткой водозабор. Сеть принадлежит замку.

— Кир, сможешь открыть?

— Зачем?

— Уйдём туда.

— Куда это, «туда»? В насос?

— В насос, так в насос! Открывай!

— Я туда не полезу! Это смерть!

— В нашем мире, смерть — далеко не самое страшное. Не хотела тебе говорить, но по каналу мы не уйдём. Наше бурное бегство — лишь жест отчаяния...

Сволочь! Какая она сволочь!

Подключаюсь к сети и за пару секунд подбираю пароль. Замок глухо щёлкает.

Отодвинув решётку, Мэйби исчезает в трубе.

— Закрыть за собой не забудь! Аккуратно, не содрав водоросли! Скоро тут будут люди. Или нелюди. Надеюсь, они будут мыслить так же, как ты: «В насос не уйти!»

Мы движемся сквозь кромешную тьму. Кто мог знать, что не нужно выбрасывать налобные фонари! Хотя, мы давно бы их потеряли.

Оборачиваюсь. Выхода больше не видно. Куда ни взгляни, везде непроглядный мрак.

Воистину, всё познаётся в сравнении! Десять минут назад я считал, что нахожусь в ужаснейшем положении. Сейчас — мечтаю вернуться в канал, под огонь полиции.

— Кир, ты отстал! Скорей!

Похоже, девчонка накоротке со Вселенной — вода начинает движение, и нас всё быстрей и быстрей волочёт по трубе в неизвестность.

Ну почему, почему не назад!

Никогда не бывает так плохо, чтобы не могло стать ещё хуже!

Если дальше в трубе нет решётки, фонтаны окрасятся красным.

А с чего бы ей быть? От упавшего в канал мусора защитит и решётка на входе.

Я пытаюсь раскорячится, упереться в стенки, за что-то схватится.

Нет! Ничего не выходит. Труба широкая, а поток слишком силён.

— Мэйби, что делать?!

В наушнике только шорохи и сопение. Потом, тихий голос:

— Кир, прости... За всё...

Уходит злоба и страх. Остаётся лишь грусть, что так глупо всё вышло... Но мы, по крайней мере, пытались.

Плевать! Было лучше, чем торчать в ожидании смерти на пляже.

Слышится гул насосов. Он нарастает и нарастает, пока не переходит в оглушительный грохот. Мне уже приходится кричать:

— Мэйби, ты тоже! Тоже прости! Знай, я тебя лю...

Удар прерывает романтические признания.

Меня распластывает на прижатой к решётке возлюбленной. Мимо несётся вода. Капюшон, рукава и штанины трепещут в потоках. Рядом — кажется, в метре от головы, грохочет насос.

Нам повезло, что строители позаботились о безопасности персонала. Вернее, о защите насоса от андроидов, «зависших» при очистке водозабора. Да, пунктик в сборнике инженерных норм и правил изредка может спасти жизнь!

— Ну ты и слон! Слезай!

— Ну ты и сучка! Сложно было предупредить? А если б я маску разбил?

— Признание хотелось дослушать! Маска противоударная, не беспокойся. Скорее, лопнет твоя башка.

Память услужливо подсовывает микросхему, покоящуюся в кровавом студне.

Мэйби проявляет чудеса проницательности, да ещё и несвойственную корректность:

— Прости.

Вот что значит, оказаться на волосок от смерти! Сразу открываешь в себе и других что-то новое.

Гул насосов меняет тональность, поток замедляется...

Вода прекращает движение. Наваливается тишина.

— Что теперь?

— Кир! Не подумай, что ты был прав, но я лезу обратно в канал! Пропусти...

Её руки отпихивают меня в сторону.

Что ж, спорить не собираюсь. Я уже готов отдать многое за солнечный свет, за глоток воздуха... Может быть, даже жизнь.

Спустя десять минут движения сквозь чёрную тишину включаются насосы. Ещё через пару минут мы снова распластаны на решётке. Но Мэйби теперь наверху.

— Приехали, б**ть! Ну, как тебе больше нравится? — выдаёт подружка.

Благоразумно помалкиваю.

Данные о временных интервалах выдаёт встроенный в руку таймер.

Ага! Теперь можно соотнести скорость потока с нашей, и определить, сколько времени нам потребуется, чтобы выбраться наружу.

Произвожу нехитрый расчёт.

Вот только, какой в этом смысл?

Когда насосы выключаются, мы повторяем попытку. С тем же результатом.

После шестой, Мэйби говорит:

— Больше не могу. И кажется, незачем.

Когда гул стихает, мы никуда не ползём. Просто сидим, взявшись за руки, прижавшись к решётке спиной.

Насосы включаются и замолкают. Это не фонтаны, они так не работают. Возможно, полив.

Вместе с потоком текут минуты, превращаясь в часы. И, ничего не меняется. Будь я один, давно бы рехнулся.

К концу четвёртого часа, Мэйби прерывает молчание:

— Кажется, мы прощались не зря. Скоро кончится кислород, — голос дрожит от холода. — Знать бы заранее... В «скорой» валялись ампулы с наноботами. Убрали бы углекислоту из крови... Слушай, а что ты там говорил? Ты меня что? — она сжимает мне руку.

— Ничего...

— Трус! Как же в тебе сочетается трусость и фатализм?

— Что?

— Ни-че-го... — кривляется Мэйби. — Заткнись!

— Мэйби?

— Ну?

— Насосы молчат уже пятнадцать минут.

— Пошли!

Тело закоченело, затёкшие ноги не слушаются. Мэйби движется сзади, подталкивая меня вперёд.

Мы уже видим неясный свет, когда включаются насосы, и поток уносит нас на решётку.

Дождавшись отключения, молча ползём вперёд.

На середине пути я теряю сознание...

Свет! Снова свет!

В спину давят камни. Надо мной, на фоне зелёных ветвей — сморщенная белая морда какого-то монстра. Будто из гидростатической капсулы извлекли результат кошмарного биоэксперимента.

Жуткая тварь мелко трясётся. Мне на лицо падают тяжёлые капли.

— Очнулся, гений? — монстр шевелит голубыми губами.

Мэйби. Весь день в крови, слизи, воде. И больше четырёх часов под водой.

— К... Как... Как... я... сюда... попал? — язык не слушается, зубы стучат.

— Ну... Приехал на мне.

— А как... ты открыла... решётку?

— Открыта была. Видимо... ты забыл... закрыть. Лежи... — Мэйби падает рядом.

Пятнадцать минут мы просто валяемся в зарослях, пытаясь прийти в себя и согреться.

Когда дрожь стихает, поворачиваюсь к девчонке:

— Нас ищут. Надо идти.

— Может и нет. Не будут они ошиваться тут целый день.

— Я не хочу проверять.

— Хорошо.

Мы встаём. Выложив драгоценные чёрные сферы на землю, стягиваем комбинезоны.

Из них течёт какая-то мерзость...

Ну и запах!

Стараюсь не смотреть на девчонку. Зачем мы надели белые штаны и лонгсливы! Кто знал, что операция займёт столько часов!

— Пошли! Здесь их нельзя оставлять. Ты тащишь процессоры, я — комбезы.

— Почему ты?

— Я сильнее. Разве ты не заметил, хлюпик? Давай! — она хватает мой комбинезон и тянет к себе.

Я вцепляюсь в него изо всех сил.

Мэйби прекращает тянуть и смотрит в глаза:

— Кир, всё нормально, отдай.

Остаётся признать поражение...

Мэйби волочёт комбинезоны сквозь заросли. Я, с добычей, шагаю за ней. Капли с мокрой одежды летят на землю. Ветки царапают кожу.

Выходит, она доверяет, раз отдала процессор? Что говорить, она сто раз могла меня бросить! Наверное, я напрасно её обвинял.

Кусты заканчиваются. Мы выходим на луг, и сразу запрыгиваем обратно, заметив вдалеке полицейский дрон.

Вот тебе и ответ. Ищут!

Дрон улетает.

— Ну а теперь куда?

— Туда! — Мэйби указывает рукой. — Там, одна из центральных аллей. Около часа ходьбы, если идти осторожно.

Надо же! Глядя в иллюминатор падающего мультикоптера, она изучала местность.

Полчаса мы бредём по парку, прислушиваясь к малейшему звуку. Выходим на поляну, окружённую клёнами.

Не люблю я эти деревья. Слишком они тоскливые.

А почему, не понять. Ведь мальчишкой, было здорово забираться наверх и рвать, а потом запускать их плоды — соединённые под углом, танцующие в воздухе вертолётики. На Пандоре был целый кленовый парк, где мы с мамой частенько гуляли.

— Смотри, нам опять повезло! Не придётся копать! Кто-то из нас — счастливчик, — она кивает на ряды ям, вырытых под посадку.

Счастливчик? Думаю, это не я!

Мэйби заворачивает одну сферу в мой комбинезон, а другую — в свой. Укладывает в разные ямы.

— Давай, закапывай! Я натаскалась! — она усаживается на траву. Перехватив удивлённый взгляд, добавляет:

— Думал, пойдём гулять с ними по городу, под камерами ГСН?

Я начинаю набрасывать жирные комья.

— Не перестарайся. Полностью ямы не закопай.

— А как ты найдёшь их потом?

— Я запомнила.

На всякий случай, запоминаю и я.

Постепенно улики скрываются под слоем земли. Вытираю пот рукавом.

— Всё!

Мэйби подходит. Нахмурившись, глядит на мои руки, перемазанные чернозёмом.

— Как в таком виде мы выйдем к людям?

— На себя посмотри!

Вид у нас жалкий. Кожа уже похожа на человеческую. Но спутанные волосы и мокрая, измазанная одежда, сразу же привлекут внимание. Теперь ещё руки, как у преступника, зарывшего труп.

Нет, преступник бы не испачкался, у них всё продумано! Только мы с Мэйби — парочка дурачков...

— Ладно, пошли.

Подхожу к дереву и вытираю о кору руки. На стволе остаются грязные полосы.

Через десять минут мы выходим к одной из центральных аллей.

— Я придумала! Смотри... — забывшись, она хватает меня за руку, и тут же брезгливо отталкивает. — Блин!.. Короче, смотри! Тут, в получасе ходьбы, есть лыжный центр. Нам туда. И не включай карту, заметят! Я помню, куда идти.

— В получасе? Какой ещё центр, я еле стою!

— Ну, полезай мне на шею! — Мэйби отворачивается и шагает вперёд. Шею подставлять она явно не собирается.

Ничего не остаётся, как уныло брести за ней, радуясь, что нас не поймали. Да пытаться поймать хлёсткие ветви, которые она отпускает так, словно пытается угодить мне в лицо.

Да! Символом дня станет не ферма и не лаборатория, а бесконечные зелёные заросли!

Когда над деревьями возникает огромный купол лыжного центра, она замирает.

— Стой! Дальше, камеры ГСН. Во-он, гляди! — она тыкает пальцем в сторону. —Нам туда!

Мы сворачиваем вправо. Лесок редеет. Через несколько минут, мы оказываемся на лугу. Вдалеке виднеется оголовок вентшахты, в окружении пожухлой травы.

На полпути к оголовку включается орошение — вечерний полив. Форсунки за миг превращают подсохшую одежду в мокрые обвисшие тряпки.

— Ну блин!

— Кир, не парься. Наоборот, хорошо. Чище будем! Давай, мойся!

Она кружится. Невысокое солнце зажигает фиолетовые радуги, и я вспоминаю купол.

Приходит мысль, что всё не так плохо. Мы выбрались, ещё и с добычей, а подробности можно забыть. Напрячься изо всех сил — и забыть.

Поток раскалённого воздуха от климатизаторов лыжного центра сбивает с ног.

— Всё! Больше уже не могу!

Мы отходим от шахты и падаем на траву, под одиноким пожухлым деревцем. Кожа раскраснелась. От одежды — почти сухой, поднимается еле заметный пар.

— Что теперь?

— Потихонечку выберемся на аллею.

— Чего? — я недоумённо хлопаю глазами.

— На аллею выберемся. И — в такси.

Я не ругаюсь — я не могу говорить.

Наваливается тоска. Подбородок упирается в коленки, а взгляд — в пожухлую траву, прижатую воздушным потоком.

— Что? Кир, что?

— То! По данным ГСН — мы сейчас в куполе, на гидропонной фабрике. Целый день там гуляем. И вдруг, появляемся из ниоткуда в загородном парке, где совсем недавно была заварушка? Отличная мысль...

Я не кричу, даже не повышаю голос.

Сам виноват. Из-за этих её разговоров, из-за спорткаров и трейлеров, набитых шпионской аппаратурой, из-за того, что она не отдавала инициативу, из-за того, что вытаскивала из передряг — в которые, впрочем, сама и затаскивала, я воспринял её как старшую. Теперь, пришло время расплаты.

С другой стороны, она действовала разумно и ловко! До этого момента.

В трубе переохладилась, что ли? Может, ей сладкого надо сожрать?

— Кир...

Кладу руку ей на затылок. Нежно поглаживаю.

Она сконфуженно улыбается.

— Кир...

Мои руки опускаются ниже, пальцы вжимаются в тонкую шею.

— Ну вот скажи, зачем мы сюда припёрлись? — прижимаю её голову к коленкам.

Что с того, что она — сильнее?

Мэйби не сопротивляется, только бормочет:

— Прости... прости...

Накатывает волна жалости — до мурашек, до боли.

Шепчу:

— Извини... Ты не при чём...

Она сидит, уткнувшись лицом в коленки, острые плечики вздрагивают. Я глажу её затылок.

Вот же дурацкий день!

Чего я вообще на неё набросился? Просто вымотан, вымотан до предела. Хочется лишь одного: свалиться в траву и лежать, не вставая...

Падать нельзя. Надо выбираться. Но как?

Ясно одно: рассчитывать можно лишь на себя.

Подключаю чип-стимулятор. Он разрушает мозг, рвёт нейронные связи, блокирует механизмы запоминания. Но, выбирать не приходится.

— Только не подключайся к сети...

— Мэйби, теперь — заткнись!

Чип выходит на полную мощность — всё становится исключительно чётким и ясным. Затем, когда захватываются и ресурсы, предназначенные для работы сознания — реальность ускользает, сливается в кашу. Я действую оптимальным образом, но не могу этого осознать.

Только вспышки, лишь эпизоды.

...определяю наше местоположение.

Поляна, лыжный центр, оголовок шахты.

Куда мы должны попасть?

Вот он — купол, доверху наполненный радугами.

Рядом цеха гидропонной фабрики, молочная ферма, мясная. Чуть в стороне — очистная станция и мусороперерабатывающий завод.

То, что надо!

Так... Поляна. Лыжный центр. Аллея. Фонтаны.

Ага, вот они — мусорные контейнеры.

Смотрим, график вывоза мусора. Сейчас вечер. Возможно, нам повезёт.

...и где мы зарыли добычу? Вот она, мерзкая кленовая полянка.

...снова бежим сквозь дурацкие заросли. Ветки бьют по щекам. Мы не обращаем внимания.

Не успеем...

Так... Путь, что мы пробежали, делим на время. Делим на полученную скорость расстояние до кленовой поляны и дистанцию до контейнеров.

Ещё ведь раскапывать комбинезоны!

Нет, не успеем. Но без них нам не выжить!

Быстрее! Быстрей! Что она там плетётся!

...разбрасываю пахучие, жирные комья земли.

...падаю, зацепившись за корень. Наспех свёрнутый комбинезон вылетает из рук. Катится, подпрыгивая на кочках, сфера реверс-процессора.

— Брось её! Брось!

— Нет! Ни за что!

...контейнер ещё с мусором! Значит, опаздывает. Неужто это возможно? Или машина вообще не приедет?

Она! Выкатывает, с другой стороны. Огромная оранжево-чёрная божья коровка мусоровоза.

— Прыгай! Прыгай! Там натянешь комбез!

...кто мог подумать, что у мусоровоза пятьдесят одна беспроводная сеть! И где в этой куче нужная мне? Я на коммунальщика не учился!

«Hydrdrvplt — 1» — кажется, это именно то, что мне нужно.

— Кир! Ки-и-р! — раздаётся мышиный писк, когда включается гидравлический привод, и плита — трамбовщик мусора начинает движение. Но я не собираюсь расходовать драгоценное время на ставшее привычным: «Заткнись!»

Вхожу в сеть и отключаю привод.

Плита замирает.

Всё! Больше не пошевелится.

Пот ручьями течёт по лицу. Как хочется пить!

...не мог и подумать, что в мире есть столько мусора. Да ещё, под колпаком океанского купола! Силясь не утонуть в нечистотах, ползём по свалке, кажущейся бесконечной.

Даже на фермерской Дзете, перед тем как выбрасывать мусор, его сортировали: пластик, стекло, металл. Уж не говоря о биоотходах. Но разве богачи на курорте станут себя утруждать? Работать за них обязаны сортировщики.

...по уши в говне. Если не преувеличивать, то по колени. Сколько ни убеждай себя, что клокочущая в трубе мутная жижа — биоотходы, что фекалии — лишь один, из множества её компонентов, подсознание не обмануть.

Тошнотворный запах щекочет ноздри. Я не выдерживаю, в последний момент успев задрать маску.

Мэйби немедленно повторяет за мной.

Вот она, сила эмпатии!

Блевотину тут же уносит поток.

Взглянем на ситуацию философски: еду для популюсят не испортить, даже если мы снимем штаны. Напротив, такие деликатесы, сдобренные витаминизированной зеленью — ведь, всё должно быть красиво, им по нутру. Популюсята особого рода эстеты, что попало не жрут. Стаду не скормить свежий хлеб или ароматную гроздь винограда.

...последняя труба, связавшая ферму и гидропонную фабрику. Сегодня мы в ней уже были. Но тогда мы не купались в дерьме, поэтому не были облеплены с ног до головы листиками салата. Утром они пролетали мимо, смешно кувыркаясь в потоках воздуха.

...хорошо, что тут, в Куполе Радуг, устроили влажный лес, а не какую-нибудь пустыню. Но, без химии не отмыться. Так, слегка...

...комбинезону без разницы, где быть погребённым.

...разлагаться.

...тысячелетия.

...надеюсь, его не откопает какой-нибудь б...кий волшебный олень!

...в салоне спорткара невыносимо воняет.

...девчонка блюёт себе на ноги. От распухшей губы к коленкам вытягивается полупрозрачная нитка желудочной слизи.

...ничего не выражающие глаза.

...не страшно, грязнее не стать.

...квартира снова пуста, но сейчас я несказанно этому рад. Больше я не нуждаюсь в отце.

Засунув реверс-процессор под матрас, и оценив этот поступок, как страшно неумный, без сил валюсь на кровать.

День 16. "Наружу!"

На тарелке дымились ломтики хрустящего бекона...

— Ты издеваешься?

— Как-то само получилось, — Эйприл опустила глаза. — Наверное, из-за дурацкого сна... Но Кир, ведь это не мясо!

«Да уж! Сон был не самый приятный. Реки крови, слизи и экскрементов. Будто третьесортный фильмец, когда сценарист потерял чувство меры, пытаясь компенсировать низкий бюджет».

— Сама это ешь! — Кир отодвинул тарелку.

Эйприл, задумчиво глядя в пространство, захрустела беконом. Она вспоминала сон... Он был ужасен — столько страданий! Но, в то же самое время, и привлекал — ведь в нём было так много зверей!

— А где Облако? — Кир застыл с банкой консервов в руке.

— Облако — кот, что гуляет сам по себе. Я за ним не слежу, — в янтарных глазах промелькнули чёрные сполохи. — И тебе не советую.

У Излучателя их ждал новый сюрприз.

На странном растении больше не было цветка — стебель венчала сухая коробочка с семенами, размером не меньше человеческой головы.

— Ага! Сейчас я тебе! — Кир двинулся на врага.

Эйприл преградила дорогу, выпятив грудь.

— Что это ты делать собрался?

— Как это что? Хочу его растоптать, пока Станция не заросла ядовитыми сорняками!

— Нет! Это хороший цветок!

— Хороший? Посмотри, что он сделал с рукой! — Кир продемонстрировал корку на пальцах.

— Ты сам к нему лез! — между рыжими локонами проскочили разряды. — Живи, и дай жить другим!

Кир взглянул в янтарь её глаз и обошёл цветок стороной.

Обогнув чёрно-жёлтый шлагбаум, ведущий родословную от ягуара, они вышли со Станции в степь. С каждым днём становилось теплее, а цветов и насекомых — всё больше.

— Падай! — Эйприл опустилась в траву.

Кир сел на камень, сначала согнав с него ящерку, а после — придирчиво проверив на отсутствие насекомых.

Перед глазами стояли ночные кошмары. Мясо, кровь, рёбра.

Он потрогал собственные рёбра рукой.

«Будто какие-то палки!»

Кир вдохнул, и «палки» зашевелились.

«Тело — очень странная штука!»

Восторгов от бытия в теле (или бытия телом, не суть), он не испытывал.

— Эйприл, тебе нравится жизнь? Нравится быть собой?

Девчонка залилась смехом — да так, что глаза превратились в щёлки.

— Не жалуюсь! А если по правде, мне не с чем сравнить, я не была «не-собой»! И никогда не была мёртвой! — она снова захохотала. — Я — это я!

— Тебе лишь бы ржать...

— Ого! — Эйприл даже прекратила смеяться. — Экзе-е-мпляр! — она схватила с цветка огромного жука с красными пятнистыми крыльями.

Жук вырвался и взлетел. С перепугу потеряв ориентацию, врезался девушке в лоб и свалился в траву. Она снова расхохоталась.

— В степи мне лучше всего, ведь она полна жизни!

— И смерти. Все тут друг дружку жрут, да личинок в тела откладывают.

— Это ты считаешь тело своим. Но те, кто в тебе обитают — другого мнения! Если тело твоё — избавься от клещей, живущих на коже, от бактерий-симбионтов в кишечнике. Не выйдет, дружок! Даже митохондрии в твоих клетках когда-то были бактериями.

— Вечно рассказываешь какую-то гадость.

— Сам ты...

Она схватила синюю бабочку, присевшую на торчащий, как свечка, цветок. Бабочка ползала в кулаке, и Эйприл морщилась от щекотки.

— Жизнь — не противоположность смерти. В степи нет ничего ужасного... Купайся, Кир! Купайся в живом океане!

Бабочка выбралась и упорхнула. Эйприл «окунулась» в траву и захохотала.

— Давай, вылезай уже из своей раковины! Ну!.. Ау!.. Кирилл, ау!.. Где ты?.. Я жду... Ау!

Кир вслушивался в переливы голоса Эйприл: «Ау... Ау...»

Вслушивался, пропадал, растворялся... И одновременно, шёл на зов...

Вдруг навалилось! Будто лопнул плотный и мягкий кокон.

Свет бил в глаза, колючие лучи нещадно жарили кожу. Ветер ерошил чёлку, шумел в ушах — громко, до боли. В забитом пылью носу застрял горький запах полыни. На коже топорщились, шевелились, цепляясь друг за дружку, тысячи волосков.

Кир ошарашенно заморгал. Каждое движение век приносило боль, точно в глазах был песок.

Нет, глаза были чистыми. Просто, Кир начал чувствовать.

А вокруг — звуки смерти, запахи смерти...

Впилась в стебель цветка тля. Сосёт его сок, его жизнь... Жуткие челюсти божьей коровки разрывают на части тлю... Муравьи атакуют коровку, кромсают тонкие ножки... Но муравьи тоже обречены, стали жертвой двуустки.

А вокруг — звуки жизни, запахи жизни...

Пробивается сквозь почву росток, копошится тля, охраняемая деловитыми муравьями. Поёт свою песню кузнечик, колыбельную для дремлющего в его брюшке червя-волосатика.

Жизнь, жизнь... Пожирающая себя и возникающая в новой форме. Жизнь, без конца и без края.

Кричат светила, стонут планеты, поют песни потоки частиц.

Кир закрыл уши руками и застонал.

— Нет, я шёл не сюда... Не хочу здесь быть! Нет, нет...

Беспощадным пламенем вспыхнула злость.

— Нет!

И, всё прошло. Он снова сидел рядом с Эйприл, но уже отделённый мягкой комфортной стеной от мира и от неё.

Девчонка смотрела с разочарованием и укоризной.

— Кир, но это и есть жизнь! Многоликая, вечная и бесформенная. Нельзя пытаться принять только маленькую её часть — ту, что тебе по душе...

— Жизнь — это страдания и ничего больше!

— Да! Жизнь — всегда дискомфорт! Что с того? Страдания — обратная сторона чувствительности, развитой нервной системы. Не желаешь страдать, будь амёбой! Веди жизнь амёбы: уйди с головой в наркотики, фильмы, игры. Спрячься от мира в пещере! — Эйприл нахмурилась. — Или, как ты, внутри самого себя.

— Там, снаружи — Зло.

— «Зло» — лишь твои фантазии. У всего есть причина.

— Неужели?

— Есть лишь стратегии выживания. Успешные и не очень, пугающие тебя или нет. Может быть, восхищающие. Чтобы добраться до «зла» нужно раскрутить клубок причин и следствий до момента рождения Вселенной.

— Эйприл... — в глазах у мальчишки была только грусть. — А когда она родилась, эта Вселенная?

Девочка вскинула брови.

— В школе не проходил?

— Думаешь, я учился когда-нибудь в школе? Думаешь, был где-то, кроме этого места? Откуда мне знать? Просто принять на веру? — он в миллионный раз посмотрел на залитую солнцем цветущую степь и отогнал докучливую бабочку. — Что, если этот мир сформирован Злом? Ты ведь не знаешь, что за сила его сотворила!

— Опять за своё? Нравится жить, спрятавшись в коконе и внушая себе, что Вселенной не существует — пожалуйста! На здоровье! — Эйприл смутилась, сообразив, сколь жестоко звучат в его случае эти слова. Но продолжила: — Только меня в это дело не впутывай!

Они просидели в степи целый день. Кир честно пытался привыкнуть, но... Не получалось.

В Логово вернулись уже в темноте.

— Эйприл, котёнка всё нет.

— Успокойся, куда ему деться! Со зверушками заигрался...

Тьма окутала притихшую Станцию. Угомонились стрижи, зайцы и единственный пока что олень.

Лишь фырканье вышедших на охоту ёжиков, да пение цикад...

В самом укромном месте реакторной зоны, среди нагромождения оборудования и путаницы сияющих труб, на груде убитых мышей восседал чуть подросший котёнок.

Тишину зала нарушил лёгкий топот маленьких ножек. Облако дёрнул ушами, втянул носом воздух, на мягких лапах спустился с импровизированного трона и спрятался за насосом. Когда увлечённый поеданием кузнечиков ёж оказался на расстоянии прыжка, раздался щелчок — сработал один из бесчисленных клапанов. Ёж бросился наутёк, но опоздал. Облако взвился в воздух и обрушился на добычу. Утробно рыча, он разодрал ежа на куски.

«Конечно, это не тот прекрасный олень, но... Ничего, всему своё время. Олень мне ещё покажет свой танец!»

Пробившийся сквозь небольшие оконца лунный свет, выхватил из мрака кровавую пасть и вонзившиеся в нос иглы — которые вдруг стали мягкими, сдулись и пропали под кожей.

Облако оскалился и зарычал. От стены отскочило эхо.

А за стеной, над реактором, билось и трепетало неугомонное чёрное пламя.

Тьма.

Ночь. "Сфера"

В облике чёрной сферы, абсолютная, ничем не ограниченная власть лежит передо мной на столе.

Неясно одно, что с ней делать?

Я не жалею, что не оставил нейросеть в ящике стола. Это было бы попросту глупо. Но и применения для неё не найти — риск засветиться превышает возможные выгоды.

Поглаживая матовый корпус, ощущаю себя дураком. Сам себе создал проблему!

Первостепенный вопрос: где это чудо хранить? Точно, не под матрасом!

Ладно. Город большой, место найдётся.

А после — найдётся и применение. Я это чувствую, ведь во всём есть свой смысл. Если жизнь представляется хаотичным нагромождением блестящих стекляшек, нужно взглянуть под другим углом — и глазам предстанет калейдоскопический узор идеальной геометрической формы...

Или нет? Может, жизнь — только лишь хаос?

Морщу нос... Вне всяких сомнений, подобные устройства не пахнут. Но сфера слишком сильно воняет дерьмом.

Несу её к умывальнику.

День 17. "Новый Сад"

«5:59»

«Что? Почти шесть?»

Кир опёрся на локоть и приподнялся в кровати. Искажённое хроматическими аберрациями от купола Логова, над горами вставало Солнце.

«А сон был таким коротким!»

Диван оказался пуст. Ни девушки, ни котёнка. А на гвозде не было куртки.

«Наверное, она посмотрела этот короткий сон, проснулась, переставила будильник и ушла. Но куда и зачем?»

И ещё...

Снова было такое же чувство, как после сна про набережную. Что в сновидении спрятан ключ. Что во сне было то, чего в реальности не бывает.

Но что? Там была только сфера! Существуют они или нет, Кир не знал.

Он встал, натянул штаны, изапустил в Сети поиск... На экране был только мусор — никаких «реверс-процессоров». Это не значило ничего: такое устройство должно быть секретным.

Ладно... Сны — это только лишь сны. В реальности проблем было не меньше.

На столе стояла тарелка, аккуратно накрытая крышкой.

Кир заглянул.

Ха! Его любимые блины с любимым персиковым вареньем.

«Ну нет! Этим меня не заманишь! Я узнаю, чем ты там втихаря занимаешься!»

Он решительно вышел на крышу.

«Только, где это, „там“?»

Взобравшись на парапет, Кир осмотрел территорию. Обычно, увидеть рыжую девчонку не составляло труда.

Эйприл не было, но в глаза бросалось другое: в центре Станции расползлось уродливое зелёное пятно. От его вида, Кирилла охватило отчаяние, а тело пронзила боль — созданная психикой, но неотличимая от настоящей.

«Цветок! Он засеял Станцию!»

Не помня себя, он скатился по лестнице и побежал. В глаза попадали мошки, в лицо врезались жуки. Всё вокруг жужжало, пищало и пело. Кир не обращал внимания. Он мчался, пока путь не преградили деревья.

Тонкие стволы молодой рощицы, проломив бетон, тянулись ввысь. Зеленели молодые клейкие листочки. На ветках сидели тысячи птиц.

Кир опасливо дотронулся до ствола... Ожога не было.

Наклонился и подобрал обломок бетона. Покрутил в руках, поморщился и осторожно положил обратно.

«Точно раны... Она всё тут ломает!»

Кир вошёл в рощу. Густой воздух был пропитан волшебством, и это волшебство мальчишке не нравилось. Он медленно и осторожно пошёл к Излучателю.

Раздвинув ветки, Кир увидел сидящую на кубе девчонку. Закрыв глаза, она пела на неведомом языке — удивительно мелодичном и непостижимо знакомом. Утренние лучи, пробившись сквозь листву, рисовали на лице причудливые арабески.

Кир остановился, боясь спугнуть наваждение. Обнял ствол, прижал щёку к прохладной и гладкой коре. Голос любимой усмирил злость, и в душе зародилось какое-то новое чувство.

Он ощущал, предельно явственно, свою чужеродность этому новому миру. Всё вокруг было наполнено сияющим совершенством жизни, но сам он был мёртвой пустой оболочкой. Безупречная и чистая мелодия открыла Кириллу его самого, и увиденное разорвало грудь жгучей болью... Не мёртвый, но уже не живой, утративший контакт с миром и влачащий настолько жалкое, бесцельное, одинокое существование, что даже ему самому было не ясно, живёт он или смотрит бесконечный кошмарный сон.

Хотелось уйти — куда-то, где ЭТОГО нет. Но теперь, ЭТО было везде.

Он осел на растрескавшийся бетон.

Пение оборвалось — Эйприл услышала шорох.

— О! Ты уже тут! Вкусные были блины?

Кир не сразу понял, о чём она говорит. В голове не укладывалось, что с коралловых губ невесомого создания, могут слетать не только волшебные звуки, но и слова о каких-то блинах!

— Чего?

— Завтрак! Ты его съел? Я старалась!

«Старалась? Он появляется сам по себе, ты просто достаёшь тарелки из шкафа!»

— Это что за язык, и откуда ты его знаешь?

— Кир! Ну зачем? — Эйприл наклонила голову и смотрела теперь с укоризной. — Зачем анализом губить красоту? Превращать сияние небес — в бомбардировку атмосферы заряженными частицами, белеющий в океане парус — в тряпку на палке, а девушку — в пронизанное миллиардами трубочек мясо? Глядя на мир таким образом, ты не найдёшь сил жить... Ничего я тебе не скажу. Хочу, чтобы ты был счастлив!

В её глазах снова что-то мелькнуло.

— Да и не нужно тебе ничего знать!

— Эйприл, зачем ты пришла?

— Для существования одного, нужен второй — иначе, исчезнет и первый... Как определить себя, если другого нет? Отчего, так тягостно одиночество? Не оттого ли, что оно — угроза?

— Врёшь! — он помолчал. — Всё меняется...

— В каком это смысле?

— Разве не видишь? — Кир сорвался на крик. — От того, что было раньше, тут ничего не осталось!

Девчонка поморщилась.

— Зачем так кричать? Разумеется, здесь всё меняется. Место такое... Если Станции что-то понадобилось — создаст. Если больше не нужно — разрушит. И что?

— Разрушит! Вот именно!

— Кир, ты слишком сосредоточился на разрушении... Зачем? Его ведь и нет, по сути. Новое должно появится, старое уйти. Вот и всё. Вечное созидание!

— Конечно! Не тебя ведь стирают! Можно пофилософствовать!

Эйприл отвернулась. Кир продолжал:

— Видно, есть в тебе что-то, чего нет во мне. То, что этому миру нужнее... — его голос был еле слышен. — Я чувствую, ты — другая. Не та Эйприл, которую я повстречал... Ты растёшь. А меня с каждым днём всё меньше... — он добавил с отчаянием: — Ведь ты уже выше меня!

Глядя в сторону, Эйприл сказала:

— Выше? И что с того? Девчонки ведь раньше взрослеют... Может, я тебе вовсе не враг.

Но сама уже в это не верила.

Ночь. "Полёт"

Солнце упало на город, разбившись на тысячи сверкающих граней. У нас есть часа полтора, затем — всё окутает тьма...

Ветер крепчает, надвигается буря. Пыль превращает обычный, фиолетово-золотистый закат в кровавый.

Облака — будто безумный хирург заткнул ватой раны, от пронзивших низкий небосвод белых шпилей. И губы Мэйби, покрытые алым блеском, как рана.

Она жмёт мои пальцы — сильно, тепло. Прижимается и заглядывает в глаза.

— Как ты? Очухался?

Чёрные круги под глазами, ссадины и синяки по всему телу. Часть локонов бесследно исчезла, вместо уха — обрубок, прикрытый волосами, начёсанными с другой стороны и закреплёнными заколкой. За последние дни она похудела и ни капельки не похожа на девушку-в-самом-соку, что я встретил на пляже. Теперь она — обычный угловатый подросток.

На такую бы я не повёлся. Обошёл бы десятой дорогой.

Пытаюсь обнять, скорее из жалости, чем от желания. Она отстраняется и запрыгивает на парапет. Расхаживает туда и сюда городским привидением, тёмной хозяйкой улиц. Коленки с подсохшей кровавой корочкой движутся на уровне моих глаз.

Впрочем, ноги всё те же — ровные, длинные. Только исцарапанные кустами.

Да и как бы там ни было, выглядит она лучше меня самого. Похоже, раны заживают на ней, как на кошке.

— Столько кипучей деятельности и важности! — Мэйби плюёт. Слюна, пролетев пару метров, рассыпается в мелкую пыль, которую ветер швыряет обратно в девчонку. — Но люди лишь стремятся к удовольствию и пытаются избежать неприятного. И на этом — всё!

Она вновь собирает слюну. Но, видимо, вспомнив неудачу, глотает.

— Ну а ты? — старательно делаю вид, что ничуть не смущён. С каждым днём Мэйби раздражает меня всё больше и больше. Даже не знаю, зачем сюда притащился, ведь я её уже почти ненавижу. Манеры, жесты, бесконечное враньё и наглость...

— Что, я?.. А!.. Ты обо мне... — с удивлением замечаю румянец на скулах. — Ну, со мной всё ещё хуже, — она замолкает и смотрит на океан, на яхты. Ветер треплет серую чёлку.

— Почему? — спрашиваю лишь для того, чтобы прервать молчание.

Она поворачивается. Смотрит так, будто видит впервые.

— По рождению, Кир. По рождению! Или «золотой» папин мальчик уже подзабыл, что сфера возможностей определяется именно так?

— Ты, вроде, не бедная...

— Дело только в деньгах? Другого неравенства в обществе нет?

— Нет.

— Ну конечно! — она, всё же, плюёт. — Что говорить с идиотом, не способным понять очевидное... Вот тебе, кстати, ещё одно из неравенств! — девчонка кулачком вытирает с лица прилетевшую обратно слюнявую пыль и... слёзы. — А знаешь что, Кир? В жопу океан! Поехали, посмотрим на степь!

— Степь? Что в ней интересного?

— То, что она — не океан с белоснежными яхтами около белоснежной набережной. А здание, куда я тебя приглашаю, совсем не стерильное! — она закидывает в рот жвачку, а фантик уносит ветер. — Ты ещё не видел такой столицы!

— И как мы туда попадём? При помощи твоей волшебной жвачки? Я не собираюсь жрать эту дрянь!

— Сейчас покажу!

Она берёт меня за руку и волочёт за оголовок лифтовой шахты.

Там лежит ховерборд.

— Ты не взял меня в полёт, как я не навязывалась. Даже после прозрачных намёков про крышу! — она смотрит сердито. — Что, между прочим, ужасно обидно...

— На Диэлли полёты запрещены! Можно только сидеть на земле. Если смелый — на крыше.

— Идиот? Сам мне его подарил! Любой дурак может установить какое-то правило, и каждый дурак будет его соблюдать!

— Ты на нём прилетела?

— Нет, ни к чему заранее привлекать внимание полиции. Принесла, — она наклоняет голову и выдувает огромный пузырь. Невинно машет ресницами.

— Никуда я с тобой не полечу, — протыкаю пальцем розовую плёнку. Раздаётся хлопок. — С такой!

— Чем это я тебя не устраиваю? — её руки упираются в бока. — Раз сумел, будто суперагент, обворовать корпорацию, сможешь и полететь! Поймают, папа заплатит штраф. Он тебя простит, не волнуйся. Наоборот, ощутит вину — за то, что совсем забросил сынулю.

Это всё замечательно. Но я не вижу замедляющих падение аварийных жилетов.

— А жилеты? Что, если мы упадём?

— А что, если бы мы вчера захлебнулись говном?.. Как бы я приволокла доску и два тяжеленных жилета? Я не геноморф-уничтожитель-танков! Нафиг они сдались, эти жилеты. Только мешают! Мир не любит трусишек, ему по нутру победители, — её голос становится похож на шипение змеи: — Что я с тобой разговариваю! Ты полетишь, вот и всё! Это уже решено!

Она хватает мою ногу и пихает в захват.

— Вторую поставишь сам! Я тебе не нанималась! В полёте, повторяй движения за мной, — в её глазах мелькает сомнение. — Ты вообще, летал на доске?

— Летал. Заткнись!

— Вот и отлично!

Мэйби ставит ноги в захваты.

— Жди! Взлетим, когда свалит полиция.

Верчу головой. Наблюдательный дирижабль не особенно близко...

— Ну?

— Что?

— Можно меня приобнять! Или хочешь разбиться?

Беру её за талию, и ховерборд поднимается в воздух.

Обычный антиграв с нейроинтерфейсом: мощный, бесшумный, простой в управлении — поле поддерживает с боков. У него лишь один недостаток — цена. Но деньги уплачены, пришла пора развлечений.

Мы скользим возле стен, окрашенных красным закатным солнцем. Резко снижаемся — так, что сердце падает в пятки. Проносимся под ажурными эстакадами, едва не касаясь опор.

Ветер свистит в ушах.

Надо признать, она неплохо справляется — будто только этим и занималась целыми днями. А ведь доски у неё вообще не было!

Она мчится прямо к зеркальной стене небоскрёба. Присев, наклоняется в сторону.

Вот сучка! Хочет разбить полем все окна на этаже! Тогда нас заметут однозначно, и штрафом уже не отделаться!

Изо всех сил луплю её кулаком в бок. Выходит скорее комично, чем больно. Но, ховерборд поворачивает.

Вот она, цель нашего путешествия — одинокая недостроенная высотка на окраине города. Будто огромный корабль, застывший в ожидании плавания по степным травяным волнам.

Мы приземляемся на крышу. Вернее, на пол последнего из построенных этажей —крыши у здания, пока что, нет. Повинуясь мысленной команде Мэйби, силовые захваты выпускают мои ноги, и я спрыгиваю с доски.

Крышу этот дом не получит — он ещё не родился, не вырос, но уже умирает. Из растрескавшегося бетона, как кости, торчат куски арматуры, стены покрыты потёками ржавчины и похабными рисунками. Ввысь уносятся опорные конструкции, которые уже никогда не будут удерживать новые этажи.

Заброшка.

А ведь, мы с этим домом похожи.

— Не иди за мной! — Мэйби скрывается за недостроенной стеной, оставляя меня одного.

Тут отвратительно...

Степной раскалённый ветер, дует ещё сильнее, чем на крыше «Aeon» — пусть она попробует поплеваться! Вихри играют разбросанным всюду мусором: упаковками, бутылками, стаканчиками.

За слабым мерцанием противопылевых полей, окружающих город, видна степь, далёкие ветряки, магистраль маглева, связавшая город и расположенный в океане астропорт.

Зачем я здесь?

Внутри закипает ярость...

Волоку ховерборд к краю крыши. Тяжёлая пёстрая доска подрагивает в руках, оставляя царапины на бетонном полу. Скрежет перекрывает вой ветра.

Сейчас прибежит! Этот звук нельзя не услышать.

Затаскиваю ховерборд на парапет и пинаю. Дальнейшая его судьба мне неинтересна, и вниз я не смотрю. Просто оборачиваюсь.

Ага! Примчалась! Ну, хоть шортики успела застегнуть!

— Знаешь, Кирилл! Наверное, здорово быть таким вот тупым ничтожеством! — Мэйби отводит ладони, сжатые кулаки назад, выставляя вздымающуюся от гнева грудь — невозможно не любоваться, чем я и занят. — Редкое сочетание трусости и равнодушия! Ты даже не осознаешь собственное убожество! Забрать свой подарок — это так по-мужски! И, знаешь что?

— Что?

Одним плавным движением Мэйби снимает свой топ. Подходит вплотную — так, что я слышу запах.

«Гуччи Раш-восемнадцать»?

Она наклоняет голову, щурит глаза.

— Ты смотришь совсем не туда.

Перевожу взгляд. В ложбинке, по центру груди, на сотканной из тысяч гранёных камушков сияющей цепочке, висит кулон.

На нём невозможно сфокусировать взгляд, невозможно понять, какой он формы. Просто сияние, сияние в чистом виде. Оно струится из глубины — кристалл не нуждается во внешних источниках света.

«Слёзы Ириды».

Не всякая принцесса может себе эти слёзы позволить. Готов поклясться — это единственное подобное украшение на Диэлли. Удивились бы жёны миллиардеров, узнав, что кулон их мечты, скрывается под замызганным топом исцарапанной нескладной девчонки!

— Это он подарил. Недавно, неделю назад. Со встроенным эмо-сканером. Сказал, что обязан знать, что я чувствую... И знаешь! Он никогда его обратно не заберёт. Я в этом уверена. Он меня любит!

С эмоциональным сканером?

Класс!

Не понять, что она сейчас чувствует — кристалл переливается всеми цветами радуги. И всё-таки, я замечаю преобладание оранжевого, сексуального.

Зря она мне его показала!

Тяну руку, пытаясь дотронуться до груди, не до кристалла.

Мэйби вспыхивает.

— Ты больной?! Ты хоть слышишь, что я говорю?! — она отворачивается и натягивает топ.

Вот идиотка! Будто можно что-то услышать, когда тебе демонстрируют такую шикарную, совсем не подростковую грудь!

— Больные! Все вы — больные! — она усаживается на бетонную плиту, лежащую вплотную к недостроенной стене. Прижимается к стенке спиной и поджимает ноги.

Я подхожу, и усаживаюсь рядом. Плита тёплая, и тут не такой сильный ветер.

Мэйби опускает голову мне на плечо.

— Хочешь, прочту стихи?

Не дождавшись ответа, она начинает:

«До залитой солнцем крыши

ветер доносит терпкий степной аромат...»

Начало не особенно складное...

Голос Мэйби дрожит от волнения. Она заглядывает в глаза, будто пытается разглядеть в них ответ на незаданный вопрос. Но видит, пожалуй, только растерянность.

Слова льются, цепляясь одно за другое, поток звенит весенним ручьём. С каждой новой строфой стихи становятся лучше и лучше, словно во время их написания поэт перерастал сам себя. Я со страхом осознаю, что Мэйби говорит не на универсальном, она перешла на другой язык — певучий и мелодичный. Разумеется, он мне не знаком — тем не менее, я всё понимаю.

Стихи совершенствуются... Они уже столь прекрасны, что их красота выходит за пределы моей способности её воспринять — и в голове возникает вакуум, пустота. Я чувствую себя так, как на Дзете — когда вглядывался во Тьму, тщетно пытаясь Её рассмотреть. В голове сами собой возникают строчки, не имеющие ничего общего со стихами, но в общих чертах предающие смысл — человеческая адаптация запредельного.

«Луна лишь одна. Остальные — её отражения...»

Что?!

Что это значит?

«Девушка-друг... Разве это возможно?»

Кто автор этих строк?

Они бы могли быть написаны мной, в них звучат отголоски моих чувств. Но...

Мэйби заканчивает:

«...облака-девушки и девушки-облака».

В стальных глазах стоят слёзы, она хлопает ресницами, и на щеках появляются серебряные дорожки.

Хмурится и отворачивается. Долго сопит.

Наконец, произносит:

— Красивые, правда? Пришли вчера от неизвестного отправителя. Как думаешь, Кир, кто бы это мог быть? С одной стороны — Вселенная велика, с другой — не так много хакеров на Диэлли...

Она думает, сообщение отправил я! И похоже, воспринимает как объяснение в любви!

Неужто она не осознаёт, что говорила сейчас не на человеческом языке? И вообще, в стихах говорится о «девушках», во множественном числе. Больше похоже на признание от девушки, а не от парня! Или даже, не на признание — на обращение к самой себе!

Я придирчиво смотрю ей в глаза. Она опускает взгляд...

Ничего Мэйби не осознаёт! Она уверена, что получила моё любовное послание. Есть только одно объяснение этой уверенности: ей очень хочется, чтобы всё было именно так...

И для чего мне её разубеждать?

Только любопытно, кто послал сообщение? Ошивающаяся поблизости хакер-девчонка, обожательница Мэйби, утратившая самоконтроль от её волшебной фигурки?

В эту версию сложно будет поверить. Стихи ни на что не похожи. Думаю, человек эти фразы, ни написать, ни запомнить не в состоянии, как не способен увидеть Тьму.

А Мэйби декламирует без запинки... Если бы с телефона, интерактивных очков или часов... Но она читает по памяти... На какое устройство пришло сообщение? Мэйби не говорила... Значит, в ней всё-таки чипы...

Кем бы ни был автор, он прав: девушка-друг — это невозможно! Особенно, если она выглядит, как модель — и плевать, что без уха, исцарапанная и худая.

С этим надо заканчивать. Если такая девчонка загонит тебя во френдзону — не выберешься уже никогда!

Как показала практика, можно слегка надавить — и она подчинится. Но ведь, не заорёшь на неё: «Раздевайся!» Может, кому-то она и позволит такое, но точно не мне. Рассмеётся в лицо и уйдёт, скорее всего — навсегда.

Нет, нужен другой подход, тоньше...

Как повезло со стихами!

Разглядываю торчащие из шортиков ноги.

Левую украшают тщательно выведенные золотистым маркером вензеля.

Когда она успела? Я спал без задних ног, а она, в это время, ноги раскрашивала?

Кожа на бёдрах — в мелких царапинках, будто от кошачьих коготков...

Кусты так не поранят. Странно. Никогда не видел её с котом.

В голове всё звенят стихи...

Да... Для кого-то, девушка — это аппетитная попка и грудь, кожа, кости, немного волос. А для кого-то — облако...

Кладу руку на внутреннюю поверхность бедра.

Мэйби закусывает губу.

— Не страшно по городу так расхаживать?

— Как?

— На тебе живого места нет — будто вылезла из измельчителя мусора!

— Издеваешься? Ведь так всё и было... А под камеры, я не суюсь... И вообще, девушкой восхищаются или молчат! Впрочем, это про настоящих мужчин, не про тебя.

— Я восхищаюсь.

— Чтобы девушкой по-настоящему восхищаться, нужно ничего от неё не хотеть. А у тебя текут слюни! Это — совсем, совсем другое.

— Безухий философ!

— Ха! Кто бы говорил! Хакер-поэт! Знаешь, я не комплексую. Новое ухо добыть — не проблема. А если, как у тебя — ума нет, ничего не попишешь!

— Есть чипы.

— Они тебе вряд ли помогут...

— А тебе? Тебе помогают?

Она отворачивается.

Угасающее солнце окрашивает багрянцем её белый топ.

— Угадал? Да, угадал... И зачем он это сделал? Нельзя ставить чипы в несформировавшийся мозг! Ты же растёшь!

— Не расту...

— Что?

— Что слышал! Я не расту. И заткнись!

Нежно кладу руку ей на коленку.

Она вздрагивает.

— Не надо. Это ему не понравится.

— Ты чего? Думаешь, за тобой микродроны слежения летают?

— Вряд ли... Но, он узнает. Ему про меня всё известно... Да! Он всё видит! Даже когда его рядом нет, даже, когда я одна!

— Откуда?

— Понятия не имею! — голос Мэйби срывается. — Но, это точно.

Дотрагиваюсь до царапинок.

— Что это?

— Не твоё дело!

— У меня от тебя нет тайн.

— А у меня от тебя — куча. Тайны привлекают, правда — отталкивает. Знай ты её — не стал бы со мной разговаривать... Поверь... Не пытайся понять девушку, ведь если получится — утратишь возможность её полюбить...

Она заглядывает мне в глаза.

— Думаешь, у меня стоят чипы контроля?

— Не знаю...

— Если так, то однажды — я тебя просто забуду, и всё! — её, без того осунувшееся лицо искажается ужасом. — Я не хочу!

Глажу внутреннюю поверхность бедра.

Мэйби не отстраняется, только кусает губу.

— Кир, это нужно точно узнать.

— Как?

— Просканировать! Меня... Вот я дура! Разгуливала вчера по лабораториям... Ведь минутное дело!

— Для этого подойдёт и обычный медсканер. Они встречаются на каждом шагу.

— Мне не встречаются!

Небеса пламенеют. Надвигается тьма.

— Не хочу тебя забывать... Не хочу терять... Чтобы не забыть, нужно... Нужно настоящее...

Вздрагиваю.

Вся смелость куда-то уходит.

Щёки горят. Потная ладонь сжимает коленку. Сердце стучит, будто на стометровке.

Кто мог подумать, что будет такая реакция!

Приходится повернуться к Мэйби спиной.

Я сосредоточено делаю вид, что изучаю особенности кучевых облаков, когда слышу возле уха сопение, а после — прикосновение воспалённых губ. Руки нежно ложатся на плечи, к спине прижимается горячее тело.

— Кир, я ведь давно тебя знаю. Давно люблю.

Поворачиваюсь и смотрю ей в глаза. Теперь, без страха и ненависти.

— Покажи мне его ещё раз.

— Конечно.

Она снимает топ, кладёт рядом. От груди исходит сияние — зелёное, цвета любви. Слегка наклонив голову, долго смотрит в глаза. Кулон разгорается ярче, добавляя к зелени апельсиновый.

Потом, не сказав даже слова, Мэйби начинает расстёгивать шорты.

И горячие нежные облака забирают меня без остатка.

День 18. "Метаморфоз"

«5:08»

«Луна лишь одна. Остальные — её отражения...»

Кир распахнул глаза. Луна была на месте — в отличие от Венеры.

«Значит, фразы в начале снов — стихи?»

Это ничего не проясняло, лишь больше запутывало.

«Так, а что там ещё были за строчки? Кажется, что-то про тишину...»

Как Кир не силился, вспомнить не получалось — подробности сна забывались мгновенно, как всегда и бывает.

«Этот язык... Именно на нём вчера пела Эйприл... Получается, ночные приключения — обычные сны, обработка дневных впечатлений?»

До ушей донеслось: «Доброе утро!»

«А ведь во сне, отношения с девушками сложились получше. Но, даже там они очень странные... Зато погонял на доске, хоть и лёжа в кровати. Ну, и всё остальное...»

Перед глазами стояли белые шорты, небрежно брошенные на плиту.

«Такие же, как у Эйприл... Как там Мэйби сказала? „Чтобы девушкой по-настоящему восхищаться, нужно ничего от неё не хотеть“. Выходит, я восхищаюсь Эйприл не по-настоящему...»

Кир заворочался. Эйприл уже поднялась и бросала на него хитрые взгляды. А он, из-за сна, ещё не был готов вставать. Дурацкая ситуация...

«Нужно срочно переключаться, и думать о чём-то другом, не о девчонках. Иначе, придётся до вечера прятаться под одеялом!»

Кир схватился за первую же, пришедшую в голову мысль.

«Глупая, конечно, идея... Но может, наш невероятностный ховерборд был в сновидении, и теперь, когда Кир-из-сна его скинул с крыши, он вывалится у нас?»

Мысль была действительно странной.

«Тьфу ты! Похоже, я совершенно рехнулся! Ховерборд улетающий в сны! К тому же, доска, купленная самовлюблённым Кириллом — то есть мной, была двухместной. А неэгоистичная Эйприл создала одноместную... Что тут скажешь? Девчонки! Ммм... Девчонки...»

Перед глазами опять замаячили злополучные шорты. Потом их хозяйка.

Без них.

Кир засопел и отвернулся к стене. Эйприл хихикнула.

— Я поем и пойду. Завтрак — на столе... Витай в своих грёзах...

Антенное поле сияло, покрытое алмазной росой. По ногам потекла вода, и носочки тут же промокли.

Эйприл осторожно сняла со щиколотки невесть как туда забравшуюся маленькую улитку. Пересадила на стебелёк. Забавно прыгая на одной ноге, стянула следки и положила их в задний карман. Поморщилась, ощутив, как мокнут шорты.

«Да ну их вообще!» — девчонка бросила носки на траву.

Вытащила из кармана отстёгнутый от ноутбука малюсенький дрон, выбрала программу «селфи». Дрон взлетел, а она приняла красивую позу, стараясь поменьше щурить глаза.

Он нашёл Эйприл у чёрного куба — она сыпала крошки его любимых блинов муравьям. Рядом блестела лужица персикового варенья.

— Вот... — он протянул ей носки. — Кажется, ты потеряла.

«Похоже, от них не избавится», — подумала Эйприл, засовывая подарок в карман.

— Здорово, правда?

— Здорово что?

— Вся эта жизнь!

— Честно сказать, слишком много вокруг всего.

— Много? — засмеялась девчонка, так заразительно, что казалось вместе с ней смеются веснушки на носу и тонкие морщинки у глаз. — Мы почти ничего и не видим!

— Ты о чём?

— Сам подумай!

Кир молчал, и она продолжила:

— О вирусах, бактериях, насекомых! А паразиты! Знаешь их сколько? Как обстоят дела тут, на Станции, я уж не знаю. Но раньше, паразитических видов было вчетверо больше, чем свободноживущих. У паразитов были паразиты — в которых, в свою очередь, жили другие! Да и «свободноживущие» — только название. Они тоже находятся во взаимосвязи, пронизывающей всё живое! — голос девчонки дрожал от восторга.

Кир поморщился и пошевелил пальцами, будто пытаясь стряхнуть с рук что-то мерзкое. Он смотрел на Эйприл с уже неприкрытой враждебностью:

— Зачем ты это сделала?

— Сделала что? — пролепетала Эйприл. Она только сейчас начала понимать, что друг не разделяет её чувств.

— Испортила Станцию!

— Я?

— Хочешь сказать, что ты здесь не при чём? От происходящего ты в бурном восторге!

— Кир, но ведь я — «чистый лист»! Мне понравилось бы что угодно! Я появилась одновременно с этими изменениями, поэтому я люблю их. Но, я бы радовалась чему угодно!

— Не верю! Ты сразу назвала МОЮ Станцию «стерильной помойкой»! А уж ПОТОМ начались изменения!

Кир стащил с плеч девушки куртку и ушёл, даже не обернувшись.

Эйприл была в смятении.

Идти на обед не было никакого желания — Кир её пугал. Судя по поведению, он утрачивал адекватность. Но очень хотелось есть.

«Если я могу приготовить обед в Логове, то уж тут, возле куба — тем более!»

Эйприл сосредоточилась. Обед не появился.

Она пыхтела и злилась, воображая тарелку салата — для себя, и хлеб — для муравьёв. Но без толку.

«Может, хотя бы получится накормить Кирилла?»

Эйприл начала представлять тарелку блинов...

Перед ней появился салат. А рядом, с грохотом упал вернувшийся из невероятности ховерборд.

Кир долго бродил по степи в одиночестве, удивляясь происходящим метаморфозам. Он изо-всех сил старался понять эту странную ползающую и летающую жизнь, и привыкнуть.

В полдень захотелось есть. Кир вернулся в Логово, ни на что особенно ни надеясь. Но на столе дымились блины, а рядом стояло варенье из персиков. Девочки не было.

«Значит, она не особенно злится...»

Кир схватил блин, ойкнул и стал дуть на пальцы.

«Горяченные! Как так? Ведь я её даже не встретил!»

Он открыл шкаф и увидел пустую тарелку.

«Непохоже, чтобы она пообедала... А про меня не забыла!.. Эх! Зря я на неё накричал...»

Кир вспомнил, как Эйприл бодренько уминала свой любимый салат — прямо-таки увидел это перед глазами.

«Зачем Маяк вообще заставляет нас убирать посуду в шкаф? Боится, что мы заметим, как на тарелках возникает еда?»

Словно в опровержение этой идеи, тарелка исчезла. Маяк будто бы говорил: «Нет, я могу творить, что захочу, прямо перед твоим носом, а ты ничего не сможешь с этим поделать!»

Вернувшись вечером в Логово и обнаружив на столе тарелку блинов и варенье — на этот раз из малины, Кир сначала посмотрел за диваном, а потом — обошёл крышу, заглядывая за оголовки вентшахт. Но, нет — Эйприл нигде не пряталась.

Это было удивительно. Но Кир решил, что ужин не виноват, и принялся за блины.

Он и подумать не мог, что девушка осталась голодной.

Эйприл стояла на обрыве у южной арки. Под ногами плескался сонный ночной океан.

«Отправишь?» — спросила она у Луны.

Маяк ничего не ответил, но Эйприл знала: отправит. Ведь это сообщение Мэйби уже получила.

И она начала:

«До залитой солнцем крыши ветер доносит

терпкий степной аромат...»

Ночь. "Ураган"

Хорошо, когда школа недалеко. Ещё лучше, если часть пути проходит по набережной. Не слишком яркое солнце и прохладный ветер, впитавший чистоту океана — что может быть лучше, чтобы исчезли остатки сна.

Возможно, когда-нибудь Маяк подарит людям технологию нуль-транспортировки — ведь глупо тащиться два часа в астропорт, чтобы потом за мгновение скакнуть через полгалактики. Тогда, мальчишки не будут вдыхать этот утренний воздух и не увидят отливающий золотом океан.

Ещё не повернув из-за угла, слышу:

— Говорят, ты завела малолетку?

Выглядываю...

Мэйби в компании парней на ховерциклах.

«Завела!»

«Малолетку!»

Сама-то? Ведь мы одногодки! Ну, ясно, ведь она выглядит старше! Накинула себе, небось, пару лет.

И похоже, в школу она не спешит.

Один из парней обнимает Мэйби за талию.

Она отстраняется.

А я, отступаю обратно за угол. Лучше обойти компанию стороной.

В столовой, на большой перемене, подваливает Ураган.

С парой своих заместителей — здоровенным Скалой и долговязым Додей.

Додю родители тоже назвали Ураганом — пришлось искать для него другое прозвище. Ураганов всегда с избытком.

Пока Скала и Додя ошиваются в стороне, Ураган падает рядом и хлопает меня по спине. Так, что я почти тыкаюсь носом в пюре из океанской капусты.

— Здоров!

— И тебе не хворать, — бурчу в ответ.

— Неприветливый ты, Кирилл. Нехорошо. Люди должны вместе быть, горой друг за друга, — Ураган щурится, заглядывает в глаза. — А вот девчонка у тебя ничего! Да, ничего... И волосы, и фигурка, — он усмехается. — Попец, всё такое... Глаза, будто сталь. И характер, — будто что-то припомнив, он чешет нос кулаком. — Да только вот это, такое дело... Много ли ты о ней знаешь?

— Достаточно!

— Да остынь ты, не кипишуй! Я ж с уважухой... Знаю я всё о тебе! Про отца, про мать. Про Дзету-шесть. Видел ролик в Сети, где ты в крови. Про друзей твоих там рассказали... — в голосе звучат отеческие нотки. — Не тронет тебя здесь никто... Но пойми, Кирилл, не в том дело. Не в тебе. О тебе — всё известно. А вот о девчонке — хер! Ничего не найти! И о папашке, с лицом, как у трупа. Сечёшь? Вот, о чём разговор. Люди друг за друга горой должны быть! НОРМАЛЬНЫЕ люди...

Ураган поднимает ложку с зелёной питательной жижей. Переворачивает.

С ложки стекает клейкая зелёная масса.

— Ну и дрянь! Ты зачем это жрёшь? Идиот!

Да, от этих водорослей вечно хочется пить...

Ураган втыкает ложку на место и подводит итог:

— Идиот, но нормальный! А вот девчуля твоя — не факт! Сам подумай, что о ней знаешь? «Достаточно» твоё, как переводится? «Ни хрена», угадал? И всем остальным известно не больше! А так не бывает, чтобы в Сети никакой инфы. Будто этой семейки и не было до Диэлли...

— Мэйби на Дзете была, на Ириде, на Арке...

— Это она тебе рассказала?

Сижу, глядя в пол, сложив на коленях руки. Будто перед директором.

Я — просто тупоголовый осёл! Пепельные локоны, стальные глаза, фигурка. Белый топ. Ну, или алый лоскуток на груди.

Вот и всё! Больше мне о ней ничего не известно.

Видно, когда встречаешься взглядом с такой вот девчонкой, что-то выключается в голове. И не задаёшь вопросов.

— В ущелье она — постоянная гостья, — продолжает Ураган.

— В Кезчер-Меркен?

— В нём самом. Болтается где-то, дни напролёт. Не учится.

— Она из двести шестнадцатой.

— Всем так рассказывает! Нет её в списках школы, я проверял. И вот ещё что... — он переходит на зловещий шёпот. — Внезапно я понял, что и не хочу ничего узнавать об этой девчонке. Меньше знаешь — спокойнее спишь! Слыхал? — он запрокидывает голову и гогочет. Младшие школьники испуганно оборачиваются.

Несмотря на своё подвижное имя, спать Ураган действительно любит. Спит на уроках, пуская ниточку слюны изо рта и приводя в бешенство учителей. Дремлет на плитах набережной — где, будто ящерицы, балдеют под жарким солнышком пацаны. Никакие обстоятельства, никакие разборки, не мешают ему засыпать. Это необычное качество вызывает у конкурентов, стремящихся скинуть Ветра с верхушки школьной иерархии, уважение и страх.

Он встаёт и вновь хлопает по спине, но уже не так сильно, слегка:

— Тебе же, советую нарыть хоть какой-то инфы. Слышал, ты — хакер. Попробуй! Или просто — бежать! — он, гогоча, уходит. — Беги, дурень, беги... — голос тонет в столовском гаме.

Дурень... В последнее время слишком часто так меня называют. Опасно, может прилипнуть.

Дурень...

Я вдруг понимаю, что Мэйби — намного умнее, чем хочет казаться.

Что у неё там за чипы такие? Может, ей не пятнадцать?

А сколько? Семнадцать? Двадцать?

Чему мне теперь верить? Соврала один раз, соврёт сто! Какие из её слов — правда?

Теперь ясно, почему мы гуляли в тех местах, где нет камер: за городом и на заброшке. Или там, где я их отключал: на крыше «Aeon». На набережной мы были лишь дважды, и оба раза — не работала ГСН.

Преувеличивать, как Ураган, не стоит. Фиест и Мэйби — не пришельцы из ниоткуда. В базе ГСН они есть, и — они не в розыске. Чужак или преступник не сможет проникнуть на Диэлли: его просто не пустят. Не сможет находится в столице: пусть стопроцентного охвата и нет, но всё же — здесь невозможно не засветиться.

А Мэйби сама предлагала выйти под наблюдение — там, возле лыжного центра.

Тем не менее, факт остаётся фактом: камер она старается избегать. Особенно, если я рядом.

И ещё одно странное совпадение в бесконечной их череде: похоже, реверс-процессор можно было добыть только на Диэлли.

День 19. "Флейта"

Рассвет окрасил розовым белую громаду Преобразователя, чёрной осталась лишь западная стена, на которой и была закреплена лестница.

Кир спускался и качал головой. Везде, тут и там, ломая бетон и сгибая трубы, пробивались деревья.

Когда он проснулся, девочки снова не было. Под диваном валялся квантовый ховерборд, а на столе дымились блины...

Пальцы, скользившие по хромированным перилам, влезли в какую-то слизь. Кир осмотрел перемазанную ладонь.

Птичий помёт.

Он брезгливо поморщился.

«Тут теперь ни до чего не дотронься, не вступи во что-нибудь, в яму не упади! А если из чёрного куба вылезет хищник? Какой-нибудь лев, тигр или медведь? А змеи, а ядовитые пауки? Они наверняка уже тут! Похоже, на Станции стало небезопасно».

Мальчишка спрыгнул с лестницы и пошёл сквозь кусты, раздвигая ветви руками.

«Впрочем, мне теперь всё равно. Может, наоборот, всё случится быстрей и не столь ужасно...»

Он отправился к южной арке, но девчонки там не было. Кир развернулся и зашагал к центру Станции, хоть не был уверен, что сможет пробраться к Излучателю сквозь рощу, на глазах превращающуюся в джунгли.

Бетонная дорожка покрылась сетью трещин. Кое-где торчали деревья. Кир старался не споткнутся и не налететь на дерево, но всё же вертел головой, удивляясь хаосу, возникшему будто из-под земли.

«Но здесь, возле обрыва, хотя бы тихо!»

И в этот момент вдалеке он заметил Эйприл.

Она сидела на глыбе бетона у южной стены Преобразователя и таращилась в океан. Во всяком случае, Кир так подумал вначале. Но когда подошёл, оказалось, что глаза Эйприл закрыты.

Глыба была в ржавых потёках.

«Будто валялась сто лет! Но ещё вчера её не было!»

Кир поднял глаза. Над ним, закрыв половину неба, высился увитый трубами исполин. Стена была в таких же потёках, хромированные трубы кое-где заржавели.

Присмотревшись, он заметил углубление в стене — место, откуда и выпал кусок.

По телу прошла волна боли.

Кир сжал кулаки и стерпел.

Эйприл не заметила появления мальчишки. Её руки сжимали тоненький стержень флейты. Держа инструмент возле рта, она то сжимала губы, то что-то шептала. Дуть было бессмысленно, у флейты не имелось отверстий. Это был цельный серебристо-белый кусок металла, улавливающий мыслеформы и транслирующий звук в наушники.

Эйприл играла музыку, не нарушавшую тишину. Лишь шорохи травы, да ритмичное постукивание белой кроссовки.

Кир недоумевал, почему эта ревностная ценительница всего настоящего, выбрала такой инструмент. Не желает, чтобы он слышал её творения? И где она взяла флейту? Неужто на складе нашла?

— Эй, ты! — он изо всех сил ударил Эйприл кроссовкой по голени.

От неожиданности и боли девушка вскрикнула. Флейта упала в траву.

Эйприл поджала ногу и закрыла ладошкой больное место, словно надеясь его защитить. Огромные зелёные глаза испуганно смотрели на Кирилла, а по щеке стекала слеза. Эйприл не понимала совсем ничего...

— Только не делай вид, что не знаешь за что!

Услышав голос мальчишки — чужой, ледяной, не похожий на голос друга, девочка сжалась. Она лишь дрожала, но ничего не могла сказать. Наконец, онемевшие губы пролепетали:

— Не знаю...

— Ах, ты не знаешь! Тогда посмотри вот сюда! — он схватил Эйприл за подбородок и задрал её голову вверх.

— Скажешь, что это нормально? Что ты не уничтожаешь Станцию?

Кир её отпустил, и Эйприл потупила взор, и стала рассматривать блестевшую в траве флейту.

— Не притворяйся! Мне терять нечего!

«Всё хорошо, хорошо. Сейчас всё пройдёт, ведь Кирилл — хороший».

Но, взглянув в глаза лучшего друга, она увидела, что ничего не пройдёт.

В глубинах зрачка полыхала Тьма.

Вспомнился Фиест, и Эйприл стало понятно, что от её убедительности может зависеть жизнь.

Она поборола страх, собралась. Распрямилась, чтобы не быть похожей на маленькую плаксивую девочку, на загнанную в угол жертву. Голос зазвучал совершенно спокойно:

— Я — часть Станции. Такая же, как антенна или насос. Ты можешь это понять?

— Взбесившийся насос может разрушить всю Станцию, а раковая клетка — весь организм.

— «Взбесившийся насос»? Ну и чушь! И это говорит сын инженера!.. Станция тут же уничтожит любой опасный объект на своей территории — как иммунная система уничтожает раковую клетку!

— Уничтожает? Неужто? Почему я тогда умираю?.. Знаешь что, Эйприл! Раковая клетка любит притворятся своей. Откуда мне знать, что ты — порождение Станции. С твоих слов? Но ты ведь всё время врёшь!

Эйприл решила пустить в ход последний аргумент. Она показала рукой на переплетение труб.

— Кир! Взгляни, как они изогнулись, обходя деревца! Станция просто меняет конфигурацию!

Кир присмотрелся.

Ну да! Как он мог подумать, что слабые молоденькие деревца могут согнуть стальные трубы? Всё было именно так, как сказала Эйприл.

И он поверил... Но всё же, задал последний вопрос.

— А дорожки? Деревья их разрушают!

— Со временем всё восстановится.

— Не может этого быть! Крест из дорожек — основа Станции! Он неизменен, это обычный бетон!

— Вовсе нет! Чего это ты напридумывал? Если изменения происходят так медленно, что ты их не замечаешь — это не значит, что их нет совсем. На Станции, да и в целой Вселенной, нет ничего неизменного. Раскрошенный бетон восстановится, зарастёт.

— Может, Станция хочет уничтожить себя?

— Маяк не умеет мечтать о самоубийстве — без личности подобных идей не возникнет.

Эйприл заглянула Кириллу в глаза. Убедилась, что Тьмы больше нет, улыбнулась и подняла упавшую флейту.

— Садись рядом со мной. Посмотрим на океан. Я тебе поиграю...

— Но как я услышу музыку?

— Конечно же сердцем, Кирилл. Музыку всегда слушают сердцем... Правда, с музыкой у меня ничего не выходит: плаваю наверху, по тонкой плёнке сознания. А чтобы творить — нужно нырнуть в тёмную глубину неосознаваемого. Но я не могу — боюсь. Ведь недавно тонула...

Они гуляли до вечера. Каждый старался угодить другому, уступить, понять чуждую точку зрения. И, вроде бы, получалось.

Эйприл была настолько этому рада, что про обед просто забыла, а Кир не решился напомнить. Было по-настоящему здорово рядом с девчонкой, понимающей его с полуслова.

На закате они залезли на южную арку, и это случилось...

Они болтали ногами над бездной, но смотрели не вниз — на уставший за день океан, не на прячущееся за горами смущённое солнце, а только в глаза. Тонули друг в друге и растворялись — полностью, до момента, когда не остаётся уже никакого «себя».

И когда последний луч солнца угас, их губы соприкоснулись. У Кирилла они оказались безвкусными, а у Эйприл солёными — вероятно, от утренних слёз.

На ужин Эйприл приготовила блины. Кир поморщился.

— Ты что? Разве ты их не любишь? — удивилась девчонка, жадно запихивая в рот маслянистый кусок.

— Надоели уже... Одно и тоже целые дни...

— Целые дни? — Эйприл озадачено хлопала рыжими ресницами.

— Ага. Всё время их ем! А ты разве нет?

— Ну да... — по привычке, Эйприл решила соврать, хотя врать в этот раз не хотелось.

Кир посмотрел на ящик с консервами.

— А где Облако? И, что он ест?

— Вот же заладил! Откуда мне знать? У меня нет с ним телепатической связи!

— Вдруг он в беде?

— Нет. Я бы почувствовала.

Кир не нашёлся, что на это сказать...

Возле ректора валялись клоки белой шерсти.

Облако вылизывал жёлто-чёрный бок. Он очень хотел стать ягуаром. Сначала — ягуаром, а потом — львом. Или, кем-то ещё. Не столь важно, главное — бесконечная трансформация...

И охота.

Белоснежный пол, голубые насосы и серебристые трубы были усеяны кровавыми отпечатками лап.

Прямо над Облаком билось и завывало чёрное пламя.

Ночь. "Похититель веснушек"

Луна лишь одна. Остальные — её отражения...

Живая ночная тишь, серебристые облака...

На стрелах громоотводов, пронзающих тьму — кровавое пламя...

Люди, машины и роботы остались внизу.

Весь этот человеческий муравейник — галдящий, жующий и жаждущий развлечений.

Улицы, пропитанные вонью жратвы и ароматами похоти, утопленные в фальшивом свете витрин — холодный неон, сотни раз отражённый от стёкол. Призраки-голограммы над цепями огней, над потоками транспорта.

Город... Алчущий, ждущий, текущий. Пожирающий тебя до конца, до кусочка...

Тут тишина. От режущих слух пульсаций мегаполиса остался только еле слышный отдалённый шепоток.

Только звёзды и тьма. Да вспышки красных заградительных огней, установленных на высоких металлических штангах.

Мне есть над чем поразмыслить.

Мэйби...

«Кир, я ведь давно тебя знаю. Давно люблю».

Что это было? Откуда она меня знает? Ещё и любит давно!

Фиест...

Почему ГСН не поднимает тревогу? Он — взрослый, ВДК у него установлен.

Слышу в голове голос Мэйби: «Наивный, ты считаешь, что у Президента и солдата — одинаковые ВДК? Открою страшную тайну: в обществе, у каждого своя степень свободы».

Надо признать, что степень свободы Фиеста зашкаливает!

С каждой секундой, я знаю о жизни всё меньше и меньше...

Вероятно, это и значит: «взрослеть». Подростки не сомневаются.

Краем глаза я замечаю, что слева от меня сгущается темнота, и, в тот же миг, на спину мягко ложится мужская рука.

Повернув голову, вглядываюсь в окрашенное светом красных огней лицо.

Хищный нос, бескровные губы, зачёсанные назад серые волосы.

Всего лишь неделю назад, я, вероятно, со страху наделал в штаны. Сейчас я не чувствую ничего.

Он молчит. А мне, сказать ему нечего.

Мы просто сидим и глядим на потоки машин, на жёлтые огни небоскрёбов, на звёзды.

В небесах, от горизонта до горизонта, подсвеченные полной луной, сияют серебристые облака.

Рука неожиданно тёплая. Никакого холода, как тогда, в трамвае.

Наконец, он прерывает молчание. Голос шелестит, будто сухая листва:

— Любишь звёзды? Я тоже... Больше, чем что-то другое... Они как девчонки.... Смеются, водят по небу хороводы... Знаешь, Кирилл, не сочти меня сумасшедшим, но иногда, в такие вот ясные ночи, я слышу их песни. Тогда забываешь, что малышки зарыты в земле, а звёзды — шары раскалённого газа... Знаешь, мы ведь похожи — я и девчонки. Мы забираем жизни: они, когда вырастают — у мужчин, я — у них... Но жаждем при этом другого, поэтому ищем — непрестанно, без устали... Впрочем, все ищут только одно...

Слова шуршат, цепляясь одно за другое:

— Да, я люблю звёзды и облака... И наши платаны.

Наши?!

— И трамвай. Этот электрический запах... Будто скользишь сквозь грозу!

От тёплой руки — вниз, по спине катятся волны холода.

— Снова гадаешь, что же нас связывает?

Откуда он...

— Да ничего, Кирилл. В сущности, ничего. Жизнь — не бульварный роман, я — не твой настоящий отец... Пойми, ты не тот вопрос задаёшь. Правильный: «Что у нас общего?»

Я вглядываюсь в пустые глаза. В серое лицо, без тени каких-либо чувств. Лишь кровавые отсветы, время от времени — когда вспыхивают огни.

— Думаешь, я не был соплёй, вроде тебя? Был. Курсантиком, а потом — штурманом военного транспорта. Лётчиком — да не из тех, от которых в восторге прекрасный пол. Впрочем, к женщинам я равнодушен, так что отношения у нас гармоничные... К счастью, случаются чудеса, приходит внезапное осознание своей природы. А у повстанцев — вечная нехватка военных, мечтающих делать карьеру, сбрасывая бомбы на спящих детей. В их рядах слишком много наивных романтиков.

А может... Может он прав, и это — уже во мне. Вошло — там, на Дзете, и затаилось. Затем, уверившись, что осталось необнаруженным — начало прорастать, ширится, развиваться. И годы спустя, в зеркале я увижу это лицо.

Ведь даже сейчас со мной что-то не так! Я не внизу — со всеми людьми, а здесь, наверху, вместе с... Кем?.. Чем?..

— Тебе их ни капли не жаль?

— Жаль? Нет, Кирилл. Ведь я понимаю, что прекрасны они лишь в моей голове, а в действительности — такие же звери, как все... Самые жестокие люди — нормальные, они защищают систему, в которой комфортно, а требует это немалых жертв. Ты замечаешь монстров во мне — не в других, потому что привык к их рыку — для тебя он звучит, точно сладкая музыка... Знаешь, Кирилл, чтобы понять, как отвратительны люди, просто понаблюдай за собой — за мыслями. Мысли других тебе недоступны, но все созданы одним обществом, не считай себя кем-то особенным... — Фиест убирает руку. — Кирилл, люди делятся на две неравные части.

Ну да, это мы уже проходили!

— Что ухмыляешься? Думаешь, расскажу про волков и овец? Нет, Кирилл. Все мы — то овцы, то волки. По ситуации. Ни злодеев нет, ни героев. Я о другом. Понимаешь, Кирилл...

Ветер сметает листья слов в мёртвые кучи фраз:

— Есть ты, и есть все остальные. Вот и всё. Выбирай, на чьей стороне.

С улицы доносится вой сирен. Трагедии случаются даже в раю.

— Мир ведь не чёрно-белый. Мэйби этого не понять, она — ребёнок, гораздо младше тебя...

Сирены стихают. Статус-кво восстановлен.

— Пойми Кирилл, ты — не животное. Ты свободен, свободен предельно. Не ограничен даже целью существования — её определяешь ты сам. Нет преград, нет обстоятельств. Все эти россказни — оправдания слабаков. Сам строй свою жизнь. Не смотри на людей. Не слушай. Не обвиняй. Люди — только лишь люди, покорная масса. Будешь сильным — станут тебе опорой, ошибёшься — растопчут. Не ошибись, не споткнись... Тебе выбирать: стать таким, как отец, или таким, как отец твоей девушки. Думай, благо есть чем — папашка твой позаботился.

Он стучит мне согнутым пальцем по лбу, как Мэйби — тогда, на пляже.

На пляже... Кажется, это было уже в другой жизни.

— Дам ответ на незаданный вопрос. Чип у меня стоит, но другой, не особенно докучливый. Гадес позаботился и обо мне я. Ты ведь не думаешь, что он позволит Маяку копаться у себя в голове? Или — в головах друзей.

И я не выдерживаю:

— Ты не его друг! Если бы существовал такой чип, он бы его мне поставил, а не запускал вирус в Систему!

— Вирус? Какой ещё... А... — он усмехается, — вирус... Ну конечно...

Хлопает меня по плечу.

— Всему своё время Кирилл, всему своё время...

Лезет в карман.

— Держи.

Нож.

— Держи, это твой. Ребята мои отобрали, с которыми ты песни орал. Чтоб не порезался. Какой-то чудной ты был.

Беру нож, нагревшийся от его тёплых рук.

— Да, вот ещё что... Ты поменьше бы слушал девчонок, — он морщится, будто проглотил что-то кислое. — Не для того девчонки на свете, чтобы слушать их трескотню. Взрослый же! Право, смешно... Если уж быть объективным, мужчина здесь только один. И всё же, послушай меня, как мужчина мужчину. У женщин есть два заклинания: «манипуляция» и «иллюзия». Не попадайся на них, а отними, и затем используй. Против них же самих... Пойми, облако — это простая вода, ну а девчонка — мясо и кости, да немного волос... Если тебе что-то нужно — бери!

— Фиест, а как взять любовь?

Темнота начинает колыхаться.

— Так и знал, что ты ничего не поймёшь... Что ж... Если людям больше нечего дать друг другу, настала пора расставаться. Разумеется, от меня ещё будет подарок на совершеннолетие. Quid pro quo — всё по-честному, я не обманщик. Потом получишь подарок и от отца... Прощай...

И Фиест исчезает, так же неслышно, как появился. Тает, как тень, оставляя чувство, что наша встреча мне только привиделась.

Но я знаю — не привиделась, не показалась. Звёздам-девчонкам это тоже прекрасно известно.

Я смотрю на лезвие, на сталь, туманную в свете луны.

Что же он ищет? И что, ищут все люди?

Вспоминаю пустые глаза — будто и нет никого там, внутри.

Как он сказал? «К счастью, случаются чудеса...»

Разве не может случится чудо? Хотя бы разок!

Чтобы атомы, из которых построена мёртвая серая кожа, вдруг обратились в нечто живое — в траву, в жуков, в клёны. Украденные веснушки стали крапинками на спинке божьей коровки. А пустые глаза — забрала себе какая-то рыба: глупым рыбам они — в самый раз.

Но нет! Гадостные божьи коровки растаскивают веснушки девчонок, таких как Облако. А рыбы — воруют у них глаза, пока Фиест наслаждается звёздами и серебристыми облаками.

С другой стороны, ведь их он не видит. Сам признал: вместо звёзд у него хороводы, вместо ветра — пение мертвецов. И сам он, давно уж мертвец.

А мертвеца убить невозможно...

Нож. От него нужно избавится. Ножи у Фиеста, не спят без работы.

Гляжу в небеса, безуспешно стараясь придумать, как сделать так, чтобы на небе не загорались новые звёзды. Чтобы девчонки оставались девчонками.

День 20. "Ягуар"

Кир проснулся без будильника, посреди ночи. Поднялся и вышел на крышу. Проходя мимо Эйприл, бросил на неё быстрый взгляд. Она почувствовала, на миг открыла глаза — и снова зажмурилась, делая вид, что спит.

Стояла насыщенная звуками ночной жизни тишина — степь пищала, выла и ухала. В прозрачном куполе Логова отражались кроваво-красные заградительные огни. Вспыхивали и гасли, вспыхивали и гасли... А в небе сияли серебристые облака.

Кир стоял очень долго, но в голове не было даже единственной мысли. И не было чувств.

Когда тело от холода стало трястись, он вернулся в кровать и пролежал до рассвета.

За завтраком он молчал, а Эйприл не задавала вопросов, лишь изредка бросала на него осторожные быстрые взгляды.

«А ведь, в чём-то он прав, — Кир жевал омлет, не чувствуя вкус. — Нужно поменьше слушать девчонок. Эйприл врёт, а я уши развесил. Теперь ещё и... А пока мы целуемся, разглядывая закат, от Станции ничего не останется... Или она станет настолько чужой и враждебной, что на ней мне не будет места! А в степи я погибну... Да ведь эта хрупкая девочка меня убивает!» — от запоздалого понимания по ногам заструился холод.

Эйприл шмыгнула носом. Кир вздрогнул.

— Извини... — прошептала девчонка. И тут же, шмыгнула снова. Встала, вытерла несуществующие сопли, проведя под носом рукой. Стараясь не встретится взглядом с Кириллом, унесла его пустую тарелку.

«Нет, ей нельзя доверять...»

Спускаться по лестнице было почти невозможно — ступеньки покрылись скользким птичьим помётом. Не желая уступать дорогу и раздражённо воркуя, под ногами бегали голуби. Взлетали они только в последний момент, хлопая крыльями по лицу и раскидывая грязно-белый пух.

Кир не выдержал.

— Ты можешь, хотя бы, убрать голубей?

— Но Кир... Я здесь не при чём... Почему ты не веришь?

Эйприл снова шмыгнула носом и закусила губу.

Железо и бетон покрыл мох, из которого росли деревца и кусты. В переплетении ветвей прыгали юркие воробьи, а по мху сновали суетливые мыши. По испещрённой тысячей нор земле скакали зайцы, рядом фырчали довольные сытые лисы. При каждом шаге, из травы выпрыгивали кузнечики. Под облаками кружили орлы.

Жизнь была всюду. Казалось, Станция заразилась болезнью.

Когда они подошли к опоре арки, Кир посмотрел на перемазанные в помёте ладони и пробурчал:

— Я никуда не полезу.

— Кир, смирись... — произнесла Эйприл, и, перехватив гневный взгляд Кирилла, затараторила: — Я тут не причём! Просто хочу помочь! Кир, тебе не справится с Маяком. Если Станция стала такой, придётся привыкнуть. Чем больше ты будешь сопротивляться, тем будет больней!

— А зачем она такой стала? Что за странная новая конфигурация?

— Кир, ну откуда мне знать? Возможно, Маяк восстанавливает планету, воссоздаёт жизнь...

На губах мальчишки заиграла кривая усмешка.

— Ну конечно! А мы — прародители нового человечества! Я-то раздумывал: зачем Маяк выдал девчонку?

Эйприл смутилась.

— Кир, ну зачем ты так...

— Затем! Не неси чепуху! Думаешь, я поверю в твои сказочные истории?

— Кир, сядь... Вот сюда... — Эйприл взяла мальчишку за рукав и усадила на покрытый белым пластиком куб. На рукаве остались пятна помёта. Кир брезгливо поморщился. Девчонка уселась рядом.

— Кир, ты только не злись... Пойми, тебе нужно взрослеть... Будучи ребёнком, ты обладаешь всем миром. Ветер, солнце, облака — всё твоё... Но однажды, ты забредаешь в соседний двор, и, утирая первую кровь, начинаешь подозревать, что миром придётся делиться. Начинаешь делить мир на хорошее и плохое. Уверяешься, что в нём существуют вещи полезные и — совершенно не нужные. Принимаешься бегать от «плохого» и стремится к «хорошему». Приходит время бесконечной борьбы. За девушек и за место в стайке. За ресурсы — нахапать и удержать... И ты видишь, что раньше у тебя был целый мир, а теперь нет даже маленького кусочка. У тебя отобрали всё... И начинаешь ненавидеть тех, кто это сделал. Тех, кого ты повстречал в соседском дворе, и тех, кого встретил позже. Всех — всех людей. Захлёбываешься от ненависти и выгораешь. Не остаётся ничего — ни смысла, ни чувств...

Эйприл умолкла. Кир ждал продолжения, но его не последовало.

— Так в чём суть?

Девчонка вздохнула.

— Ты ведь узнал себя?

— Допустим... И что?

— Кир, единственный выход — всё отпустить. И мир будет твой — целиком, как в детстве. Ты сам станешь им... Ведь почему в детстве было так хорошо? Потому, что ещё не было так много «тебя»!

Кир встал. Попытался убрать с рукава помёт, но только размазал.

— Знаешь, не нужны мне твои истории.

Кир долго бродил по изменившейся до неузнаваемости Станции.

Когда-то лишь камеры отслеживали передвижение мальчишки. Потом, даже у них он перестал вызывать интерес — и камеры задремали, склонив серебристые головы.

Теперь всюду были глаза, уши, носы. На Станции не было места, где за тобой не следили бы сотни существ, всех размеров и форм. Большие и крошечные, пушистые и безволосые, опасные и безобидные.

Глаза, глаза, глаза... Никуда от них было ни скрыться.

И, этот запах... Мускусный, насыщенный, звериный...

Казалось, он всюду... Причём, рядом с Эйприл, он даже усиливался — забивая её собственный запах цветов и травы.

Запах... Он исходил даже от себя самого.

От него было невозможно сбежать, как не сбежать от своих собственных глаз, ушей или носа. Не сбежать зубов, вырывавшихся из плоти костяными наростами: язык — обитающее в пасти неугомонное розовое животное, только и делал, что к ним прикасался.

Но, можно было сбежать со Станции — и Кир ушёл в степь.

Среди залитого полуденным солнцем разнотравья было легче. Животных тут было поменьше, и не было вони — лишь аромат цветов.

Было легче, пока Кир не увидел Эйприл. Девушка радостно махала рукой — его она заметила раньше.

Кир вздохнул...

Способен ли один зверь помочь другому стать чем-то большим? Наверное, нет...

Эйприл снова таращилась вдаль пустыми глазами.

— Ну, как там с искусством? Картинки все досмотрела? Музыку дослушала?

Она скривилась:

— Что там смотреть? Люди — пустые повторители. Одно и тоже: плодовитые красотки, да мужественные герои. И бесконечная похоть.

— А в музыке — одни и те же ноты, верно? И, одни и те же аккорды.

Девчоночий нос вновь презрительно сморщился:

— Не смешно!

Эйприл отвернулась, твёрдо решив никогда больше не общаться с этим придурком, раз он ничего не способен понять. Но, спустя пару минут ей стало скучно. Тогда она ткнула Кирилла локтем в рёбра и заявила:

— Ты разве не видишь, что люди давно уже просто играют! В пилотов и докторов, в учёных и музыкантов. И от гнетущего осознания того, что они — пустышки, их игры становятся всё безумней.

Она нахмурилась.

— До КК было хоть качество исполнения. После, не на что даже смотреть.

— До КК? Но, ничего не осталось...

— Да прямо! Всё на месте, в Сети. Просто стало ненужным... Ведь отчего случился Коллапс Культуры? Не знаешь? А я расскажу!

— Дураков на порядок больше, чем умных. Что будет, если каждому дать право голоса, право устанавливать свои ценности и выбирать путь, которым будет шагать человечество? С появлением компьютеров и Сети, каждый — независимо от степени профессионализма, получил возможность творить. Создавать книги, музыку, фильмы — и сразу, без посредников, без цензуры, закачивать в Сеть... А главное, возможность выбирать и голосовать, влияя на чужую популярность... Так и завалили Сеть мусором! А под его слоем, бриллиантов уже не найти. Да и не ищет никто... Чтобы отличить сокровище от фальшивки требуется вкус. Откуда ему взяться, если с детства копаешься в сетевой свалке? Для роста, нужно ориентироваться на гениев, а не на серость... Вот со мной тебе повезло!

На девичье ухо опустилось огромная бабочка, но это ничуть не скрасило утомительный монолог.

— Повезло? Мне твоё искусство до лампочки!

Привычно пропустив слова Кирилла мимо ушей, Эйприл продолжила:

— В голове у тебя — свалка, о которой тебе ничего неизвестно. Детские воспоминания, забытые эмоции, книги, которые не произвели впечатления. Только под гипнозом, убрав блоки, отключив фильтры, можно получить к ним доступ. Осознаётся лишь самое важное, иначе ресурсов мозга не хватит. Так и в Сети. Всё есть, но уже не найти... Обычному человеку, конечно, — её подбородок слегка приподнялся.

— Так найди!

— Вот ещё! Я ж говорю, нечего там смотреть! Всё то же — базовые инстинкты.

— Ну, блин! Всё у тебя к одному! Люди сложнее, чем тебе кажется! Рисовали ведь натюрморты, пейзажи!

— Ага! Когда обезьянки приходили в восторг от обилия жрачки, или от подходящей для размножения среды!

«Слова Эйприл, пожалуй, говорят больше о ней самой, чем о людях... Сдаётся, у неё одно на уме. Возрастное... Базовые инстинкты...»

— Искусство, Кир — нереализованная сексуальность. Почти всё, созданное людьми, от неудовлетворённых желаний! Немножко, от скуки. И самая малость, от страха.

— Можно подумать, что ты другая!

— Разумеется! — соврала Эйприл. Ей было не привыкать.

— Что делать... Гормоны не спрячешь в ящик стола перед тем, как идти к мольберту.

— На старость, на чёрный день? Это да! — Эйприл хихикнула. — А что до искусства, у меня есть идея. Я сотворю другое, настоящее! Музыку, не привязанную к реальности, а отразившую саму себя! — девичьи глаза странно блестели. Было похоже, что их обладательница действительно сбросила цепи, приковавшие её к унылому миру. — И настоящую любовь — не привязанную к форме. Мой принц всегда узнает принцессу!

«Любовь, не привязанная к форме...»

Кир вздрогнул. Взглянул на яркую рыжую девочку, и на секунду ему показалось, что он видит другую. Облако, снежинку из самого первого сна.

Перехватив его взгляд, Эйприл смущённо заулыбалась, и наваждение прошло.

— Не выйдет. Ты тоже ведь просто зеркало.

Эйприл обиделась.

— Благодарю за поддержку, но я всё равно попытаюсь.

«Считает меня озабоченной дурочкой! Не может понять, что мне эти человеческие страсти — до лампочки! Ну и пусть! — благоухающая земля, что ощетинилась бесстыдно топорщащимися цветами — бесила. Ещё больше бесил недогадливый бестолковый мальчишка: — Хоть бы обнял!»

Отчего-то, перед глазами была не полуденная степь, а ночь, засыпанный пеплом лес и костёр...

«Сколько у них сказок о том, как куклы и роботы мечтали стать человеком! Что эти люди себе возомнили?»

Эйприл хмыкнула.

«Сами-то кто? Марионетки в руках Вселенной!»

И вдруг поняла.

«Они это знают! Дело вовсе не в куклах и роботах. Это люди ощущают себя именно так!»

Она дёрнула плечиками.

«Жалкие создания! Но, почему я их так ненавижу?»

Эйприл казалось, что в этой неприязни скрыт ключ.

Кир смотрел на её раскрасневшиеся щёки и думал:

«Что ж, может нерастраченная энергия позволит ей сделать нечто прекрасное. Только, не всё ли равно — ведь тут же, на этой планете-помойке, оно и умрёт... Слышен ли звук упавшего в лесу дерева, если никого рядом нет? Существует ли музыка, которую Эйприл играет на своей немой флейте?»

Ему было скучно рядом с озабоченной подружкой, изображающей из себя высшее существо.

«Нет, надо вставать и идти. Даже на помойке найдутся вещи поинтереснее девичьей болтовни о самореализации!»

— Смотри, это опять он! — Эйприл навалилась на плечи, влажные горячие губы щекотали ухо. Было одновременно и приятно и нет.

По степи — важно, словно осознавая собственное величие, шагал олень.

— Красавец! — Кир вмиг позабыл о своей нелюбви к животным.

— Тихо ты! Не спугни!

Кир умолк, сосредоточившись на наблюдении... И сразу заметил, что олень интересен не только ему — покрытая золотым мехом спина плыла над травой, подобно кораблю, рассекавшему зелень волн.

— Ягуар, — прошептала Эйприл.

В нескольких метрах от оленя, ягуар застыл, готовясь к прыжку. Лишь розовые ноздри раздувались и трепетали, втягивая воздух. Охотник нападал со спины, с подветренной стороны — и сначала, олень его не замечал.

А потом стало поздно...

Олень навострил уши, вздрогнул. И в тот же миг ягуар взлетел ему на спину — точно промелькнула в воздухе золотистая молния.

Острые загнутые когти вонзились в шею. Раскрыв пасть, хищник попытался вонзить зубы в загривок — но промахнулся, и, соскользнув вниз, повис над землёй. Мощные передние лапы крепко, будто любя, обвили тонкую шею. Пятнистое тело, тяжёлым маятником, качалось из стороны в сторону, при каждом шаге оленя.

Не выдержав вес ягуара, шея сломалась, и поверженная жертва рухнула в траву.

Ягуар встал, отдышался. Затем вцепился клыками в олений бок и мотнул головой. На траву, из распоротого брюха, вывалились дымящиеся кольца кишок. Зверь погрузил морду в оленье брюхо и сладостно заурчал.

Кир почувствовал, как к горлу подкатывает ком.

«Гемоглобин, гемоглобин. Да... Он, этот белок, окрашивает в красный цвет питательную жидкость. Да... А насос-сердце, эту жидкость перекачивает. Да... Окислительно-восстановительные реакции... Один биоробот открыл другого. И на траву высыпались детали. Да... Биоробот... Биоробот...»

От горла откатило, и он смог дышать.

«Биоробот... А я? Кто я?»

Кир вспомнил, что на его шее висит Изумрудный Олень, и ощутил, как ускользает из-под ног земля.

Руку крепко сжала маленькая горячая ладошка... Вмиг стало легче. Они стояли вдвоём, и коченея от ужаса, смотрели на кровавую трапезу.

Олень был прекрасен. Хищник не уступал ему грацией и великолепием. Но происходящее... Происходящее выходило за рамки того, что Кир и Эйприл способны были принять.

Из-под чёрных оленьих губ выглядывали зубы — жёлтые, покрытые бурым налётом. Не отрывая взгляда от этих торчащих из розовых дёсен кусочков костей, Кир дотронулся кончиком языка до своих резцов.

Похожи...

«Мы одинаковые».

Что-то щёлкнуло в голове, и восприятие изменилось. Кир был собой и мёртвым оленем одновременно. Он стоял рядом с Эйприл, и, в тоже самое время, лежал с разорванным брюхом в траве — а внутри возился, вырывая куски его плоти, хищник.

Он пошевелил мёртвым языком.

Получилось.

Дотронулся до клыка.

«Клык? Какой ещё клык?»

В тот же миг он стал ягуаром. По морде текла тёплая ароматная кровь, красные капли срывались с усов на траву. Нутро содрогалось от ни с чем не сравнимого наслаждения, и он урчал, будто глупый котёнок — растворяясь, тая в запредельном экстазе.

Исчезновение. Безвременье блаженного забытья...

И вдруг, будто вспышка боли: «Опасность! Рядом враг — люди!»

Кир вновь был собой. Чувствовал тепло солнечных лучей на щеках и горячую ладонь друга.

Окровавленная морда повернулась к ним. Янтарные, ничего не выражающие глаза, перемазанная кровью морда. Ноздри шевелились, бока то раздувались, то опадали.

Шерсть на зверином загривке встала дыбом. Зверь издал жуткий звук, нечто среднее между рыком и шипением, и медленно двинулся вперёд.

Чёрные уши прижаты, хвост дёргается из стороны в сторону. Из пасти тянутся ниточки кровавой слюны.

Вот он уже в пяти метрах...

В двух...

Ягуар остановился. Закрыл глаза, задрал голову, вновь издал тот самый, леденящий душу рык.

Бусинки на усах зазвенели.

«Облако! Это же Облако!»

Зверь посмотрел мальчишке в глаза.

Кир отчаянно сжал руку Эйприл. Он смотрел и смотрел, загипнотизированный первобытной животной силой, в пустую бездну звериных глаз. Ему казалось, что не глаза хищника, а сам инстинкт — неумолимый и не терпящий возражений, придирчиво изучает его разум.

По ноге потекло что-то тёплое.

Эйприл, отпустив руку Кирилла, сделала шаг вперёд, и, сжав перед собой маленькие кулачки, зарычала на зверя. Этот девичий рык был так похож на рык хищника, в нём было столько злобы, дикости и отчаяния, что сердце мальчишки застыло. Тот, первоначальный страх перед зверем, теперь казался ему и не страхом вовсе — а так, лёгкой дымкой настоящего ужаса, который вызывала в нём Эйприл. На миг ему показалось, что он видит распахнувшиеся над хрупкой фигуркой чёрные крылья.

И, что-то изменилось — везде. В мире родилось нечто новое, небывалое.

Утих ветерок. Тёплый весенний воздух подрагивал от напряжения, словно в нём разлилось электричество.

Страх — вот, что это было. Ужас, отвращение, отторжение в чистом виде.

И ОНО приближалось.

Ягуар озирался, не в силах понять, откуда идёт угроза. Потом поджал хвост, выгнул спину, присел.

Куда исчез грозный хищник! Ягуар сжимался, в жалкой попытке стать незаметнее, нервно переминаясь мощными лапами в ширившейся луже. Глаза, вдруг ставшие живыми, вновь встретились со взглядом Кирилла. Теперь в них были мольба и трепет — как у ребёнка, из шалости раскидавшего игрушки и вдруг заметившего в руках отца меч.

«Будто горные массивы, в ином мире, на другой планете. Да... Как горы, — отрешённо думал Кир, разглядывая узоры на звериной радужке, — Узлы, отроги, цепи. Да...»

Слегка зашелестело, будто тёрлись друг об друга пожухлые осенние листья.

Из носа, из ушей, из глаз, а затем — из-под каждой шерстинки на теле животного, потянулись дрожащие белёсые ниточки.

Хлопнуло, так сильно, что заболели уши.

В воздухе повисла мелкая красная взвесь. Через секунду она исчезла, унесённая порывом ветра. И на том месте, где ещё недавно стоял перепуганный ягуар, осталась лишь окрашенная красным трава.

Висевшее в воздухе напряжение исчезло. Над цветущей степью сияло солнце, по небу ползли лёгкие пушистые облачка. Ветер гнул траву, в тёплом воздухе летал пух и мельтешили насекомые.

Но всё уже было не так, как прежде: чуть поодаль, среди колышущихся голубых цветков льна, лежали недоеденные останки. А рядом, у ног Эйприл — текли по травинкам красные капли. И на белых кроссовках, на топе, на шортах — алые точки, будто узоры чужих, таинственных, жутких созвездий.

Эйприл опустила кулаки, повернулась к Кириллу. По щеке, как слеза, ползла красная капелька. Взглянув на его штаны, девочка отвела глаза:

— Встретимся возле обрыва.

И пошла, не оборачиваясь, прямо по кровавой траве. Стебли рисовали на загорелых ногах красные полосы...

Внутри разгоралось отчаяние. Лучше бы Эйприл подколола его, как всегда. Лучше бы расхохоталась... Но, нет. На её лице не было никаких эмоций.

Отчаяние сменилось безысходной тоской.

Эйприл... Раньше он воспринимал её, как девчонку. Но что это на самом деле? Что это — Эйприл?

Ужас перед ней возрастал. А вместе с ним, росла неприязнь и враждебность.

— Ты говорила, остались только шлагбаумы! Зачем ты его притащила?

Тошнотворный запах водорослей смешивается с кислым ароматом раскалённого металла...

— Облако? Но я ведь не знала! Он появился вместе со мной!

... и разогретого пластика.

— Два монстра! Угораздило же меня!

Сиплые вопли чаек... Слёзы у Эйприл в глазах...

— Всё равно, спасибо. За то, что спасла мне жизнь.

Тысячи насекомых...

— Но это не я! — Эйприл дёрнула головой. Мошки взлетели с волос, их унёс ветер. — Я хотела тебя защитить, хотела его прогнать! А тут — Она!

— Она?

— Разве ты Её не заметил?

— Ну, воздух был какой-то особенный, как перед грозой. И вязкий, что ли... А потом ягуар сломался.

— Сломался? — Эйприл выпучила свои, и без того большие глаза. — В каком это смысле, сломался?

— Ну, развалился, — неохотно буркнул Кирилл. Сидеть на жаре, среди вони и туч насекомых, рядом с жутким созданием, притворившимся девочкой Эйприл, было выше его сил. И вспоминать, переживать заново, этот кошмар!

Он отрешённо разглядывал океанский горизонт — в этом и заключалось спасение.

— Так это не ты?

— Что — не я?

— Ну... Не ты ягуара сломала?

Девочка сочувственно посмотрела на Кирилла. Попыталась заглянуть в лицо.

— Не хочешь узнать, что я видела? Это важно!

Кир пожал плечами.

— Ну чего ты! Что случилось? — прильнула к Киру, положив голову ему на плечо.

Кончики её волос щекочут щёку... Свежая трава и цветы... И зверь...

— Всё нормально.

Распахнутые глаза ловят его взгляд... Лесная чаща... Изумрудные глубины океана... И — узлы, отроги, цепи — как и в звериных глазах.

— Точно? Ты не злишься? — не дождавшись ответа, продолжила: — Она пришла со стороны Станции. Кажется, от Излучателя. Я видела Тень...

— Тень или Тьму?

Кир смотрел на белые шорты. Кровь осыпалась, и ткань вновь сияла.

«Ни кровь, ни грязь, к этой девчонке не пристают!»

В своей памяти Кир — теперь навсегда, видел её одежду другой. Усеянной мелкими красными пятнышками. Которые, если не знать, можно принять за весёлый рисунок, призванный разбавить скучную стерильную белизну.

Если не знать...

— Я тебе благодарен... Но, защищая меня, ты сотворила нечто ужасное. И оно не исчезнет само по себе!

Эйприл нахмурилась, а мальчишку словно прорвало:

— Это не Тень, это Тьма! Я смотрел в Сети — повстанцы никогда не нападали на Дзету! Сон был предупреждением, которое я не понял. Теперь Она здесь, на Земле, — глаза Кирилла сузились. — Благодаря тебе! Ты Её пригласила, ты вытащила!

— Вытащила? Кир, ты не понимаешь...

— Тогда, лучше бы тебе объяснить!

— Ладно... Тьма — не Зло из другого мира, пытающееся проникнуть в наш, чтобы его уничтожить. Она в самом деле — тьма, пустота, изнанка, оборотная сторона ткани пространства! Она ни хорошая, ни плохая, её нельзя уничтожить, как нельзя уничтожить мир. Тьма — это непроявленность, потенциальность, без которой невозможно дать начало новому. Чтобы создать — необходимо вначале разрушить, трансформировать, преобразовать. Потому все вещи мира содержат Её в себе... Мы все вышли из пустоты — давно, в самом начале. И маленькая её частичка поселилась в каждом. Я говорю «частичка» лишь потому, что по-другому не скажешь... Человек ощущает её внутри — не боль, а ненаполненность... Мудрый знает: пустоту заполнить нельзя — это обратная сторона полноты жизни. Дурак — пытается. И чем больше он борется с пустотой, бросаясь в чувственные переживания, тем сильнее становится пустота. Приходится повышать дозу, от обычных средств: секса, еды, вечеринок, состязаний и прыжков с

парашютом, переходить к необычным: наркотикам, убийствам, войне... А бывает, другие помогают твоей пустоте — высокомерием, жестокостью, равнодушием. Тогда она ширится, пока уже не останется никакого тебя. Лишь стариковская серая оболочка...

При этих словах я вздрагиваю. «Стариковская серая оболочка»! Как точно она описала Фиеста!

— Кир, надо делиться наполненностью, а не заполнять пустоту друг другом.

— То, что ты говоришь, противоречит твоему собственному существованию. Ведь ты — не результат трансформации, ты возникла из ничего, из пустоты! Появилась так, как случается только вначале! Сама говорила!

— Говорила? Подумаешь! Я постоянно вру... — Эйприл грустно улыбнулась. — Нет, Кир. Из пустоты рождаются только Вселенные. Я — не она.

— Так значит, была другая... Кто? Или... что?

Эйприл произнесла, будто выдохнула:

— Кто.

На Станцию опускалась ночь.

Возле реактора, под завывающим чё

рным пламенем, сидел облезлый и жалкий котёнок. Его тело почти полностью восстановилось — котёнок заканчивал воссоздавать мозг.

Быть ягуаром ему не понравилось. Кажется, эта форма не слишком подходит для охоты на девочек. Меньше всего хотелось опять стать кровавой пылью, покрывшей траву. Облако ещё чувствовал связь с теми своими частичками, что Эйприл унесла на носках — но связь уже угасала.

Эйприл! Девчонка оказалась сильнее, чем он ожидал!

Он уже видел пушок на её коленках — с которым не раз забавлялся, а ноздри раздувались от привычного и желанного запаха — запаха прогретой солнцем травы и цветов. В мыслях, он уже ломал мощными лапами её рёбра и лакал кровь из разодранного живота.

И вдруг... Нечто пришло со стороны Станции — проникло в него и взорвало, превратило в пыль. Это нечто было настолько сильнее его самого и настолько ужаснее, что...

Нет, о секундах позора не стоит и вспоминать!

Значит Эйприл — по-настоящему сильный противник, а вовсе не жертва. Если, конечно, с ним сделала это она. В этом Облако не был уверен, ведь сила шла не от девочки.

Как бы там ни было, история ягуара закончилась. Нужно было придумывать что-то ещё...

Мозг почти полностью восстановился, и в голове появилась новая мысль.

«А ведь, когда я убью Эйприл, девчонки закончатся! На этой планете их больше нет!»

Кир его нисколько не интересовал. Но именно с ним нужно было разделаться первым. А уж потом, не торопясь, насладится девчонкой.

Погружённый в раздумья котёнок лизнул на лапке подушечку и озадаченно покусал коготки. Раздражённо почесал задней лапой за ушком — в воздух взлетела шерсть. Фыркнул.

«Нет! Не может быть! Девчонки никогда не заканчиваются!»

Облако довольно мяукнул. На бетон упала капелька кровавой слюны — внутри пока ещё шли трансформации.

Облако... Дурацкое имя, выдуманное бывшей хозяйкой.

Нет. С этого момента, он — Змей.

Дракон.

На белой спине начали проклёвываться чёрные крылья.

Сквозь запах гнилых водорослей и металла, по ступеням, казавшимся сейчас островками сгустившейся тьмы, Кир спустился на пляж.

Шаг — вдох, шаг — выдох, и никаких чувств, весь долгий путь.

Прошелестела галька, и — всё. Лишь тишина и лунное серебро на поверхности океана.

Накатывает волна — вдох, уходит назад в океан — выдох.

Летели часы, но Кир не сдавался, пока не заметил, как в глубинах души, раздвинув бесплодные камни возникло нечто живое, трепещущее и уязвимое.

Да — это было то самое, чего он так ждал. Нежный зелёный росток его чувств — чувств к Эйприл.

Вдох — выдох.

Кир подождал, пока стебель наполнится силой, выбросит отсвечивающие платиной листья, в наивной надежде напитаться мёртвым светом луны, и лишь после — набросился на него и растоптал.

Он не ненавидел это растение, не злился, чтобы не дать сил новому ростку. Лишь стёр с подошв зелёную слизь, и поднялся наверх, на Станцию, к Эйприл.

Ночь. "Разрыв"

Ветер и облака.

Под ногами привычная дрожь трансформаторов.

Внизу — белый мрамор набережной, а дальше — искусственные острова с башнями небоскрёбов и огромными ветряками.

Как тут хорошо! Это не замусоренная заброшка и не ночные посиделки с маньяком.

Впрочем, на душе вовсе не так светло, как на этой крыше.

— Помнишь, ты говорила, что не хочешь меня терять? И знаешь что? Ведь мы можем... — ловлю её взгляд и умолкаю.

Прав, прав был Фиест!

Так, сжимая в пальцах булавку, смотрят на диковинного жука, способного стать украшением коллекции.

Хочет! Хочет терять!

Думает: «Ну и дурак ты, Кирилл! Даром, что гений!»

Тварь!

— Я тебя очень люблю, — её голова опускается мне на колени. — Я буду с тобой всегда. Если ты только захочешь.

Что?! Выходит, я совсем не понимаю её взгляды, жесты, эмоции!

— Может, наконец-то, расскажешь, кто ты такая?

Она поворачивает ко мне лицо, разбрасывая локоны по штанам.

— Твоя девчонка.

— Моя? А Фиест? Ты говорила, что с ним разберёшься!

— Да. Уже скоро. Только, мне надо уехать.

— Уехать? Куда?

— По делам. По твоим делам... Но, я скоро вернусь. Навсегда, если только захочешь.

— С ним?

Она молчит. Потом распрямляется и произносит, глядя куда-то в сторону:

— Кир, я вернусь одна.

— Куда же он денется? И, что за «мои» дела?

Она поворачивается.

— Я ведь уже говорила! Я давно тебя знаю. Давно люблю.

— Любишь? А его?

— Это другое... — я замечаю в её взгляде отчаяние, и понимаю, что собственные чувства для Мэйби — загадка.

От этого понимания не легче. Я злюсь — на себя, на девчонку, на целый мир. И злость не находит выхода...

С безукоризненной белизной парапета, на котором сидит Мэйби, контрастируют её замызганные шортики. И я не выдерживаю:

— Есть у тебя нормальная одежда?

Мне прекрасно известно, что есть. Но это не важно. Имеют значение только её эмоции.

Мэйби вздрагивает и отворачивается:

—Не твоё дело! Они, между прочим, дорогущие! Из настоящего хлопка! Его подарок!

— Они грязные. Зачем вообще носить вещи без самоочистки?

— Затем, что он мне сказал!

— Ну, подставь их под излучение в умывальнике.

— Думаешь, я так не делала? Очищается верхний слой, но всё равно какие-то пятна, — её ногти с противным звуком скребут белую ткань. Язык высунут из уголка рта и закушен губами. Очнувшись, она поднимает глаза. — Въелась!

— Блин, ну водой их помой.

— Водой?! Одежду?! Ты что, идиот? На бирке было написано: «Избегать контакта с жидкостями». Хлопок — это тебе не синтетика, он от воды сгниёт!

— А это ещё что такое?

На ткани проступает эмблема. Разглаживаю пальцами ткань, пытаясь разобрать еле заметные буквы.

«Первая... Барнарда...»

— Кто этот Барнард?

— Руки убрал! Владелец бренда женской одежды и знаменитый фотограф. Небось, и не слыхал?

— Нужны мне ваши фотографы!

— А кто тебе нужен? Фиест? Его подарки? Нравится пахать на него днём и ночью?

Она молчит. На злополучные шорты падает капля. Ещё одна, и ещё.

Становится не по себе. Но ведь я добивался именно этого, разве не так?

Кладу руку ей на плечо. Мэйби отстраняется в попытке её сбросить. Бормочет сквозь слёзы:

— Отвали!

Она в последний раз шмыгает носом и замолкает. Размазывает по щекам влагу. Поворачивается и сидит, ни слова ни говоря, уставившись в океан. Ветер треплет её волосы, гудит в громоотводах. Ветер сушит слёзы.

Мы молчим. Я разглядываю шорты, где теперь одним пятном больше и сжатые кулачки. Но не знаю, что ей сказать.

Она поворачивает голову и смотрит в глаза.

Несмотря на жаркое солнце, мои руки холодеют, и по спине бегут мураши. Раньше я и не знал, что ТАК можно смотреть. Кажется, она видит во мне уже не мальчишку, а что-то другое — страшное и отвратительное. И жаждет это убить. Жаждет, но что-то мешает.

Взгляд меняется. Мэйби встаёт и треплет мне волосы. Я уворачиваюсь, задираю голову, и вижу нависшую надо мной девчонку. Её голова закрывает солнце, лучи струятся сквозь пепел волос. Она говорит, истерично при этом смеясь:

— Дурачок!

И вдруг добавляет:

— Он мне не отец. Во мне только часть его генов. Немного.

— Я догадался, кто ты. Жаль, не сразу. Какая модель? Номер!

— Жаль? Значит, узнай ты правду вначале — и разговаривать бы не стал?

— Не стал.

Она садится рядом и опускает глаза. Руки дрожат, на носу висит какая-то капля.

— Мэйби, я лишь стараюсь быть честным.

— Да? Ну спасибо, огромнейшее, за правду! Ты тоже, между прочим — совсем не так прост, как считаешь!

— Тебе-то, откуда знать? Хочешь сказать, я — геноморф, а не человек?

— Геноморфы — такие же люди! — теперь в её голосе лишь ненависть и враждебность. — Я так же росла, но не в матке, а в гидростатической капсуле. И геном у меня человеческий, только лучше... Что до тебя — ты вовсе не геноморф! Да и насчёт человека, я тоже уже сомневаюсь! Думаю, маловато в тебе человеческого, чтобы иметь право им называться.

— Мои права тебя не касаются. Это у вас нет никаких прав, и не может быть.

— Какие «твои права», марионетка Маяка!

— У меня не стоит ВДК. И не будет стоять.

— Как ты понимаешь, и у меня!

— Зато, стоят схемы контроля.

— Они отключены.

— Так не бывает!

— Нет... Нет... — Мэйби начинает задыхаться. — Бывает! Бывает! Он меня отпустил...

— Ты что, добровольно ему помогаешь?!

Она вздрагивает и отворачивается.

А на меня вдруг налетают океанские белые ветряки, и перемалывают, перемалывают чувства...

Я-то, дурак — считал, что она под контролем.

Что же ещё я мог думать? Мне в голову не могло прийти, что можно осознанно принять такое решение: помогать дракону, змею, злу.

Зачем? Для чего?

Чтобы оно на тебя нацепило ошейник? Чтобы оно над тобой издевалось?

Значит, иногда, лучше оказаться марионеткой... «Кукла» звучит лучше, чем «мразь».

Долго сижу, воткнув в грудь подбородок, не решаясь задать самый главный вопрос.

Ведь от ответа зависит всё.

— Мэйби, скажи... Ты отдала ему реверс-процессор?

— Так надо. Потом он меня отпустит.

— А обо мне ты подумала? — ватные губы, будто сами собой произносят слова. Внизу вертятся калейдоскопом кварталы. — Ты подумала, как мне с этим жить?

— Кир, я такая, как есть... Из-за этого я не нравлюсь ему, а теперь... Теперь не нужна и тебе?

— Ну, конечно! Тебе хочется срочно к кому-то приткнуться! Не важно к кому, угадал? Ощущать себя нужной! Чтобы гладили спинку и целовали единственное ушко! Ради этого, ты готова на всё. Ну а, если не он, а я? Если я прикажу тебе кого-то убить? Сделаешь?

— Да! — она преданно смотрит в глаза. — Я очень тебя люблю!

Небоскрёб уходит из-под ног, проваливается сквозь землю.

Внутри клокочет смесь отвращения и ненависти. К горлу подступает ком, и я сглатываю густую слюну.

— Тогда, почему бы тебе не убить Фиеста?! Давай, ради меня!

— Потому, что я не могу, — она хлопает пушистыми ресничками. — Он сильнее! Не только физически, а во всём. Не нападают ведь божьи коровки на львов — это просто смешно!

— Ты вовсе не милая божья коровка! Ты — верная собака, таскающая добычу хозяину. Да и Фиест на льва не похож! Если бы ты могла, то его бы убила?

— Да.

— Хорошо... А кого-то другого? Того, кто слабее тебя.

— Кир, ты шутишь?

— Нет! Не шучу. Он ко мне приходил. Вчера, когда я сидел на крыше.

— На этой?

— Нет, на другой. Да какая, б***ть, разница! Заткнись и слушай меня! — я хватаю её тонкую шею, пониже затылка, и прижимаю голову Мэйби к коленкам. — Так вот, он приходил, и он дал мне нож.

Она разгибается. Я напрягаюсь изо всех сил — но мне её не удержать, она просто сильнее. Вероятно, боевая модель.

— Какой ещё нож? — она, нахмурившись, сверлит меня своими стальными глазами.

— Мэйби, заткнись, и ответь на простой вопрос. Но, хорошенько подумай. Твой ответ решит, будем ли мы вдвоём. Будет ли кто-то тебя любить. Готова?

— Да.

— Ты приведёшь мне девчонку?

— Тебе? — её зрачки расширяются. Дурацкая капля, наконец, падает с носа.

— Не спрашивай! Я задал вопрос, а от тебя —требуется ответ! Думай, я подожду...

Она опускает глаза, и тут же — смотрит опять, жалобными стальными глазами, отчаянно пытаясь прочесть на моём лице ответ.

Тот, который я хочу получить. Тот, который позволит остаться со мной.

— Да.

Промахнулась. Впрочем, её слова были уже не важны — всё решилось, когда она тужилась, подбирая подходящий ответ.

Раньше я считал это жалкое существо недосягаемой неприступной красоткой. Даже, немного боялся. Теперь мне смешно.

Я поднимаюсь. Спускаюсь по вентиляции — я не боевой геноморф, и эффектно, так, как она, прыгнуть вниз не могу.

Мне и не надо.

Ступив на покрытие, оборачиваюсь.

Она сидит, глядя вдаль. Из закушенной губы, по подбородку стекает кровь — красная — такая же, как у людей.

И всё же, они никакие не люди...

Вхожу в оголовок лестничной шахты. Хлопает дверь за спиной, и я больше не сдерживаюсь. Перегибаюсь через перила и переполняющее меня отвращение выплёскивается и летит вниз мерзостной мутной жижей.

Фаза третья: "Личность". День 21. "Катастрофа"

«Куда бы ты ни шёл — ты уже там»

Джон Кабат-Зинн

«5:05»

Кир смотрел на красные цифры, и никак не мог очнуться от сна.

«5:06»

«В голове всё звучало: „И всё же, они никакие не люди...“ Но ведь, и Эйприл — не человек!»

«5:07»

«Эйприл вечно рассказывает, что она — лучший друг. Но могу ли я ей доверять?»

Кир оторвался от цифр и посмотрел на девчонку. Та, стрельнула осторожным ответным взглядом.

«Она не похожа на монстра — наоборот. Да только, разве не могут монстры притворятся милыми девочками? Эйприл пыталась столкнуть меня в пропасть, не дала уничтожить цветок, пожирающий Станцию, притащила хищное Облако, вызвала к жизни Тень и защищает Тьму. Как для друга, достаточно длинный список... Если сон — это предупреждение...»

Он заворочался.

«Даже надпись шортах — такая же! Впрочем, ведь я прочитал её днём, так почему не увидеть это во сне? — Кир улыбнулся, — Ха! Барнард — модельер! Хотя, фотографом он действительно был, и достаточно знаменитым».

— Завтрак готов...

Вместо салатов и надоевших блинов — омлет с сыром, грибами и пряными травами. Его милый монстр изо всех сил стремится казаться хорошим...

Ладно, не стоит нагнетать обстановку... Кир улыбался и мило беседовал, хотя внутри клокотало...

— Видела сон?

— Ну конечно...

— Как так выходит, что двое сначала и мига не могут прожить друг без друга, а потом — расстаются!

— Расстаются совсем не те люди, что встретились! Даже, если лишь месяц прошёл.

— Или нелюди... — Кир не удержался от язвительного замечания.

Эйприл шмыгнула носом и уткнулась в тарелку. Кир вскинул брови, заметив, как дрожат её руки.

Полдня Кир бродил по Станции в одиночку. Чем больше он думал об Эйприл, тем сильнее осознавал, насколько они непохожи. Страх перед этим созданием рос, и вместе с тем росла неприязнь и агрессия.

«Как так вышло? Каждый день я смотрел, как Эйприл уничтожает Станцию, и ей не помешал... Но, что я мог предпринять? То же, что когда-то пыталась сделать она — столкнуть с арки? Как говорил Фиест? Quid pro quo!»

Кир вздохнул.

«Убить Эйприл! На такое я не способен, потом не получится жить... Значит, остаётся только смирится...»

Голодный желудок привёл его к стене Преобразователя. Кир взглянул на покрытую слоями помёта лестницу и решил: «Не пойду. Не хочу её видеть».

Он присел на одну из труб и стал разглядывать голубей...

Кто-то тихонько тронул его за плечо. Он обернулся.

Эйприл, кто же ещё...

— Держи! — она протянула ему бутерброд.

Кир вздохнул, но всё-таки взял — отказываться было бы глупо.

В руках девочка держала кусок чёрного бархатного картона.

— Что это там у тебя?

— Картина. Вот...

Кир взглянул на картину, и содрогнулся.

Те самые, звериные глаза...

— Это... что?

— Пух. Из степи, с растений.

— Я не о том. Зачем... Зачем ты его нарисовала?

— А! Ты про ягуара... Ну, так легче... Если застряло что-то внутри, выпустишь на картину — и уже не так страшно.

Эйприл отложила картон, села рядом и принялась кидать хлеб голубям.

«Ну да... Покормила меня, теперь — голубей... Столько забот!»

Было противно. Но Кир пихал хлеб в себя, разглядывая девчонку.

«Кто же она такая? Кто?»

Под ногами собралась целая стая. Только одна голубка с подвёрнутой лапкой стояла в сторонке. Эйприл достала из кармана ещё бутерброд.

«Как Кир-из-сна описывал Тьму? „То-что-приходит-когда-должно-уйти-старое“... Может он, Кир — и есть это „старое“. А Эйприл — и есть эта Тьма?»

От железных конструкций на стенах тянулась ржавые полосы. Высившиеся поодаль исполинские радиаторы покрыли перья и голубиный помёт.

— Заржавели системы отвода тепла. И лестницы...

Девушка не отвечала, только кидала хлеб.

— А они, между прочим, из нержавейки! Из нержавейки, Эйприл! Я точно знаю, мне говорил отец!

— Какой ещё отец?

Кир получил удар ниже пояса. Весь его гнев, все силы ушли через ноги во влажную землю.

Наконец, голубка-калека решилась и опасливо зашагала к еде.

«Что они тут, на Станции, жрут — эти тысячи птиц? Друг друга?» — думал Кирилл. У него снова возникли сомнения в реальности происходящего.

Стая набросилась на калеку. Слабым еда не положена, им положена смерть.

Голубка, волоча лапку, отчаянно удирала. Острые клювы собратьев долбили затылок.

«Прямо, как одноклассники... Если случилась беда, если ближнему плохо — добей! Так велит Инстинкт. Если ближний на тебя не похож — убей!»

Фонтанчиком взлетел пух, белоснежные головы окрасились алым. Птица растянулась на земле, лапка дёргалась, цепляя траву. Жёлтый глаз мигнул в последний раз и закрылся.

А у стаи появилась еда.

Голуби, поклёвывая друг друга, толкались у трупа голубки.

Кирилла тошнило. Он не хотел видеть голубей, Станцию, Эйприл.

Никогда!!!

Но Эйприл было намного хуже. Одно дело, рассуждать о возвышенных законах природы — повторяя за Маяком, и совершенно другое — наблюдать действие этих законов на практике.

Она не хотела видеть голубей и Станцию.

Никогда!!!

Пытаясь найти поддержку, она прижалась к мальчишке.

Кир почувствовал, как рука Эйприл обняла его спину, а нос уткнулся в плечо. Такое поведение врага не вписывалось ни в какие рамки!

Со стороны Излучателя донёсся тончайший писк. Кир и Эйприл переглянулись и в изумлении уставились на возвышающиеся над «рощей» башни накачки. Писк нарастал и менял тональность, становился грубее — пока не превратился в гул. Одновременно с этим, одна из колонн разгоралась всё ярче... По поверхности побежали трещины — и башня исчезла в ослепительной вспышке. В стороны разошлась волна сжатого воздуха и полетели обломки.

Через пару секунд до ушей долетел оглушительный хлопок — и больше, ни Кир, ни Эйприл, не слышали уже ничего.

В полной тишине в стену врезались фрагменты башни, выбивая из неё облака белой пыли. В полной тишине вверх поднялись деревца, окружавшие Излучатель — а в воздухе, разлетелись на щепки. И совершенно беззвучно, от центра станции покатилась волна — видимая только из-за причиняемых разрушений. Взлетали в воздух кусты, лопались зайцы и лисы, земля вспучивалась, перемалывая мышей, змей и жуков.

Когда волна была уже близко, Кир зажмурил глаза... Но ощутил только лёгкое прикосновение — будто тёпленький ветерок нежно коснулся кожи. Он открыл глаза и увидел Эйприл. Обняв руками коленки, она беззвучно визжала от нестерпимой боли. Белая кожа стала розовой — как у младенца, но ярче. Из ушей текла кровь.

Кир прикоснулся к своим — на пальцах заблестели алые капли. Но кожа на руке была самой обычной, и не было боли.

На ладонь упало несколько перьев. Кир огляделся. На плечи, на голову, на порванные в клочья тысячетонные радиаторы и обломки труб, кровавым снегом оседал пух — напоминанием о том, что ещё минуту назад птицы существовали.

Кир огляделся.

Западной арки не было. С небес, на поле с застывшими многогранниками медленно опускался «парус». Куски чёрной ткани кружились и сталкивались. Антенное поле на юге превратилось в свалку покорёженного металла. Полностью уцелела лишь громада Преобразователя, да силовая часть — над реактором по-прежнему полыхало чёрное пламя.

«Вот и всё... Нет больше Станции, и нет надоедливой жизни...»

Кир протянул руку к Эйприл — и сразу одёрнул, лишь только увидел её плечо. На коже вздулись волдыри, а из трещин сочилась сукровица. Девушка повела головой, и на землю посыпалась ржавая труха — всё, что осталось от огненно-рыжих волос. Она попыталась встать, и упала.

Кир, как мог осторожно, перевернул девчонку на спину. Морщась от боли, она часто моргала веками, лишёнными ресниц.

Распухшие и полопавшиеся губы что-то сказали.

— Что? Повтори!

С третьего раза Кир прочёл по губам: «Вода».

— Я сейчас принесу!

Губы снова зашевелились.

Что? «Океан»? Я правильно понял?

Она повторила:

— Да, океан...

Кир опустил Эйприл у кромки прибоя. Спуск по шаткой лестнице с девушкой на руках вспоминать не хотелось — несколько ржавых ступеней рассыпались прямо у него под ногой.

Побережье было усеяно окровавленными кусочками: клювастыми головами, крыльями, лапками — тем, что осталось о чаек. На таком расстоянии волне недоставало сил, чтобы превращать всё живое в пыль. В бухте, кверху брюхом плавали рыбы.

«Рыбы! А я думал, жизнь родилась возле куба!»

Девичья рука жадно тянулась к воде, обломки ногтей царапали гальку. Но Кир не решался опустить в воду обожжённое тело.

«Безумие! От солёной воды станет хуже!»

Но, Эйприл — не человек. Кроме того, она без устали повторяла: «Выключи разум, и сердце подскажет правильное решение».

Сердце всегда подсказывало только одно: «Во всём слушайся Эйприл!»

Кир взял девушку на руки, сделал пару шагов и опустил в океан, поддерживая голову над водой, чтобы она не захлебнулась. К счастью, в бухте было спокойно.

Эйприл улыбнулась. Кир и сам ощущал облегчение. От воды по телу разливались горячие волны, наполняя тело энергией. Зудело и щекотало в ушах...

Волдыри на коже Эйприл начали лопаться. В воде повис кровавый туман. Затем, туман загустел, и тело окуталось бурой полупрозрачной слизью.

Кир достал руку из воды, разомкнул большой и указательный палец. Слизь вытянулась в тонкую нить и застыла. Кир пошевелил пальцами — движение далось с трудом. Вниз полетели коричневые кусочки.

Слизь под водой уже превратилась в студень. Выделялось только лицо.

Повинуясь наитию, Кир на мгновение окунул голову Эйприл в воду — и её лицо покрылось той же субстанцией. Потом, он окунул и свою — чтобы вода затекла в повреждённые уши.

Студень темнел, затвердевая. Девчонка окуклилась, как гигантская бабочка.

Текли минуты. Постепенно слух возвращался, Кир уже слышал лёгкий шёпот прибоя.

Эйприл забилась в руках, разламывая оболочку. Мальчишкой овладел ужас, ему показалось, что из «куколки» появится вовсе не «бабочка», а жуткая тварь...

Но под скорлупой оказалась всё та же Эйприл: та же белая кожа, те же горящие угли зрачков в раскосых миндалевидных глазах, та же чёрная чёлка и коротко стриженый затылок. И всё та же обезоруживающая улыбка.

Пока они шли по пляжу, Эйприл алчно зыркала на тела чаек и опускала глаза, перехватив взгляд Кирилла.

Он её понимал. Есть хотелось до жути — организм отдал все ресурсы на восстановление. А ведь девчонку искалечило намного сильнее!

«Может — отвернутся, и пусть она ест?»

Кир вздохнул...

«Нет. Это уж слишком!»

— Держись... Если что, я тебя донесу...

Дальше они молчали. Лишь перед лестницей, Кир предупредил об отсутствующих ступенях.

Жизнь, всё-таки, уцелела. По дороге до Логова, встретился заяц и пара лисиц, одна из которых умерла у них на глазах — дёргаясь в страшных конвульсиях и фыркая кровью.

Около Преобразователя Эйприл осела в траву.

— Дальше не можешь?

Она опустила глаза.

Кир хотел сбегать наверх за едой и вернуться. Но побоялся оставить девчонку одну. Взвалил на спину и поволок.

Поднимаясь по лестнице, он волновался о том, что наверху может не оказаться консервов или Логова целиком... Но, всё было на месте.

Он положил девушку на кровать и начал кормить её с ложки — мясом, что никогда не бегало, и горохом, что никогда не рос.

Эйприл жадно хватала каждую ложку, промахиваясь и рассыпала кашу себе на живот. Кир морщился от стука зубов по металлу.

Потом, разогрел ещё одну банку. И ещё... Их Эйприл умяла без его помощи.

Опорожнив две литровых бутылки воды, она сразу заснула.

Кир лежал на спине, глядя, как над куполом загораются первые звёзды. На его плече покоилась голова Эйприл.

— Кир?

«Наконец-то, проснулась...»

— Я здесь.

— Я это знаю! — Эйприл расплылась в счастливой улыбке. — Кир, ты опять спас мне жизнь.

— Не знаю только, зачем...

Улыбка исчезла с лица.

— Почему ты так со мной?

— Почему? Станции больше нет! А это попросту невозможно... Что это было? Только не говори любимое: «Откуда мне знать?»

— Но что ещё мне сказать?

Кир вздохнул... Встал, сжал кулаки. Взглянул на девушку сверху вниз.

— Ты разрушаешь мой мир, разрушаешь меня. Ты — раковая опухоль, Эйприл...

Он снова вздохнул.

— Но чувства не удалось растоптать. Они прорастают опять. Я люблю тебя, и ничего не способен с этим поделать.

— Любишь? Ты никогда меня даже не видел! Ты любишь лишь отражение, символ, образ в твоей голове...

— Ты о чём?

— Кир, та штука, которую ты считаешь мной — не я, а всего лишь модель. Смоделированная твоим мозгом девчонка. Ещё есть мальчишка — модель Кирилла реального. Вероятно, они очень любят друг друга — там, в твоей голове. Гуляют по Станции — не настоящей, а смоделированной.

— Это безумие!

— Вовсе и нет! Все так и живут — внутри собственной головы! В мёртвом, искусственном мире, окружённые трупами. Делают вид, что об этом не знают, — Эйприл заговорщески понизила тон, — Но, если спросить человека: «Ты где?», он непременно укажет на голову! Так что, твой мир мне не сломать!

— Ты просто врёшь.

Идти в кровать не хотелось. Что за радость смотреть, как одна девушка разрушает твою жизнь во сне, пока другая занимается этим в реальности!

Кир снял с гвоздя единственную куртку — синюю, с голубыми вставками, вышел на крышу и уселся на парапет.

С моря дул влажный ветер. Внутри уцелевших башен теплился свет, то разгоравшийся, то почти затухавший. Тут и там, среди развалин, раздавался жуткий тоскливый вой — одни звери умирали от ран, другие чуяли разлившийся в воздухе запах смерти. В небесах, подсвеченные полной луной, сияли серебристые облака.

Кир просидел так до утра, слушая завывания зверей и ветра, да глядя на кровавое пламя заградительных огней, стекающее с погнутых стрел громоотводов.

Умирающий мальчик на умирающей Станции. На давно уже мёртвой планете.

День 22. "Вышка"

К утру ветер стих. Эйприл вышла на крышу, молча присела рядом. Кир отдал ей куртку, но она разделила её на двоих.

Стало намного теплее — от девочки исходил жар. Зверьём от неё больше не пахло. Лишь травой и цветами.

Из туч поднималось красное солнце. От покорёженных антенн вытянулись длинные тени, среди которых изредка пробегали животные. Над землёй появилась новая зелёная поросль.

«Кажется, уничтожить жизнь не так просто!» — подумал Кир.

Без «паруса» всё стало иначе. Теперь с крыши был виден вдающийся далеко в океан скальный мыс.

— Смотри! Там! Видишь, во-о-н там! — Эйприл указала вдаль, где на самой оконечности мыса, в самой высокой точке, стояла юстировочная вышка. — Мне кажется, оттуда открывается потрясающий вид!

— Не знаю. Я туда не ходил, — сказал Кир равнодушно. Красивые виды его интересовали меньше всего.

— Да ладно! — фыркнула Эйприл. — Тоже, исследователь! Станцию целиком осмотреть поленился. Вот так номер!

— На что там смотреть? Стоит металлический столб, да огоньками мигает. Переться туда — только зря тратить время!

— Откуда тебе это знать, если ты там и не был? — поразилась девчонка. — Любить, в таком случае, тоже — бессмысленно? Лучше со стороны посмотреть?

— Не путай! Любовь — важный эволюционный механизм. И вышка эта — тоже нужна. Но это не значит, что туда...

Кир замолчал, сообразив, к чему клонит девчонка.

— Я говорила совсем не о размножении.

Она неотрывно смотрела на переливающиеся вдали огни. Казалось, что вышка стала центром её вселенной.

— Так! — Эйприл насупилась. — Нельзя отказываться от чего-то, даже не попробовав. По-настоящему интересные вещи всегда скрыты! А лучший способ что-то спрятать: выложить на виду — вроде как, это никому и не нужно. Есть места, которые издали кажутся пустыми и скучными, а попадёшь туда — и тебе откроется новый мир. Мы сегодня же будем у вышки!

— Да что там откроется, в этом мигающем столбике? — пробурчал Кир.

Но он понимал, что топать придётся! Цепкая девичья рука давно взяла под контроль его жизнь.

— Прости! Ничего не выходит! — Эйприл грустно смотрела в пустые тарелки.

— Ладно, откроем консервы. Вот только...

— Что?

— Насколько их хватит?

— Может, Маяк восстановится...

— После таких повреждений? Без «паруса», без башни накачки? Ну нет! — Кирилл достал из ящика банки. — И даже не будет пытаться — он знает, что ты опять тут всё разнесёшь!

Эйприл потупилась.

Новости пестрели сообщениями об аварии на земном Маяке.

Кир хмыкнул и вывел строчки на голоэкран.

— Полюбуйся! Похоже, меня списали.

Эйприл прочла: «К счастью, планета давно пуста».

— Кто будет поднимать шум из-за одного человека? Обычное дело... И нечего тут истерить!

— Нет, тут что-то не так. Я должен выйти на связь.

Эйприл пожала плечами...

Кир долго возился, изучая сообщения об ошибках, но в конце концов был вынужден сдаться.

— Ничего не выходит. А почему — не понять! Ведь запросы проходят, я могу смотреть фильмы и новости.

— Может, не хватает какой-то специальной антенны...

— Глупости!

Эйприл свела к переносице брови.

— Вот Кир-из-сна быстро бы всё наладил. Он умный! — девчонка картинно закатила глаза.

Лестница была в помёте. Но спустившись, Кир обнаружил, что трупы животных исчезли.

«Значит, Станция работает. Не ясно только, в каком режиме».

Словно в ответ этим мыслям, башни накачки вспыхнули красным.

Вокруг царил хаос. Повсюду валялись глыбы бетона, змеями извивались разорванные трубы, из разломов в зданиях шёл пар. Добравшись до центра Станции, Кир издалека взглянул на лежащие на боку покорёженные параболические антенны и подошёл к тому месту, где раньше возвышалась колонна.

Теперь из земли торчали прозрачные обломки — материал напоминал матовое стекло. Кир слегка щёлкнул ногтем по остаткам колонны. В воздухе разлился мелодичный звон... Хлопнуло, и «стекло» осыпалось грудой белых осколков.

— Ты бы не трогал тут ничего... — буркнула Эйприл.

Кир и не подумал подчиниться наглой девчонке.

«Она и так целыми днями командует!»

Он подошёл к чёрному кубу, положил на него ладонь... И сразу одёрнул руку, заверещав. Злобный куб оказался горячим.

Кир дул на ладонь, глядя, как краснеет кожа. Эйприл гладила его по спине, будто провинившуюся собачонку.

— Глупый... Ничего, всё заживёт...

Когда по остаткам бетонной дорожки они шли к упавшей западной арке, Кир изумлённо вертел головой. То влево — изучая высившуюся над полем чёрную гору, что ещё вчера была «парусом». То вправо — разглядывая чёрное пламя над реактором и покорёженные резервуары, из которых текла вода.

— Эйприл! Признайся — тебе ведь известно, в каком состоянии Станция! Ты с ней на связи!

— Всё в порядке.

— В порядке? Эта вода — для охлаждения реактора! Что, если он рванёт?

— Кир, ведь ты умираешь... Неужто останешься трусом до самого последнего дня?

Через забор перелезать не пришлось — его повалила упавшая арка. Вместе с закрытой калиткой.

До гор они дошли быстро — по единственной бетонной дорожке. Но дальше она разделилась на две.

— Ну! По какой из них нам идти?

— По этой! — уверенно заявила девчонка.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю, и всё.

Когда, спустя час, они вышли к площадке, на которой стояла вышка, Кир понял, что сам бы сюда не дотопал. Эйприл, как опытный путешественник, провела его по скальному лабиринту.

Девушка похлопала рукой по полосатому бело-красному столбу. Тот загудел в ответ. Она нахмурилась:

— Странно, что тут нет абсолютно ничего странного!

— А чего ты ждала? Мы пришли в одно из тех мест, где невольно задаёшься вопросом, зачем ты сюда припёрся!

Кир обернулся и обомлел. На таком расстоянии, все здания Станции сложились в единый рисунок — в оленя. Забор очертил контуры тела; валявшийся на поле «парус» был жутким красным глазом с чёрным зрачком; на противоположной стороне дёргался такой же чёрненький хвостик — «пламя» над реактором; передними ногами были трубы водозабора, задними — водосброса; Преобразователь и покорёженные радиаторы оказались чёрно-белой грудкой, а остальные здания — пятнышками на теле. Уходящие в скалы дорожки были развесистыми рогами — сейчас они находились на кончике одного из них. Четыре дорожки казались перекрестьем прицела, а красные колонны — бьющими из раны струями крови.

Он обернулся к Эйприл.

— Ты знала?

— Нет.

«Снова врёт!»

— Эйприл, мне очень сложно поверить, что Станции строят похожими на оленей... Инженеры — шутники, но не настолько! Значит, я просто сошёл с ума.

— Безумцы не настолько самокритичны...

Эйприл смотрела на Станцию.

«Ну да! Олень!»

И по всему его телу, от «раны» в перекрестье дорожек, распространялись зелёные пятна. Будто от «раны» пошло заражение.

«Неужто всё это сделала я? Не может быть!»

Она почесала затылок.

«Но... Ведь это именно я „готовлю“ еду, а Кир не умеет. Это я создала ховерборд, а у Кирилла — не вышло... И всё же... Такие масштабы! Из-за меня? Может, это всё-таки — трансформация Станции, как я и наврала Кириллу?»

Чтобы справиться с нахлынувшим страхом, она, напустив важности, заявила:

— Кир! Надеюсь, ты понял, как важно смотреть на ситуацию со стороны!

— Глянь, у Станции-оленя — пара рогов, а у амулета — нет! Как же я сразу не понял! Ведь именно этой недостающей веткой рогов отличался кулон Мэйби — во сне! Так вот, почему Олень не сработал!

— А как, по-твоему, он должен «сработать»?

— Да хоть как-нибудь! — пробормотал Кир. Он уже позабыл про необычный вид Станции, и про то, что, похоже, рехнулся.

— Теперь, самое важное — найти недостающую часть! Только вот, где?

Мальчишка начал придирчиво осматривать всё вокруг, отчего-то решив, что кристалл поблизости.

— А ты догадалась, что это такое? — Кир ползал на четвереньках по цилиндрической глыбе, на которой была установлена вышка. — Это — остов маяка. Помнишь, во сне? На него лазали Мэйби и Кир! — он хлопнул по бетону рукой.

— Во сне он был в городе!

— Что с того? Ведь мы не во сне!

Эйприл усмехнулась, сообразив, как сильно эта фраза похожа на одну из её собственных. Кир замечательный ученик: с такой убеждённостью нести чепуху!

— Эйприл, тут символы!

Она подошла. В бетоне виднелись еле заметные канавки.

«1.009809»

— Это же код от медблока!

— Кир, смотри дальше символов!

— Дальше? В каком это смысле? — он поднял голову, задумчиво уставившись в океан... — О! Вот же он!

Мальчишка вскочил и подбежал к ограждению. Вытащил из образовавшейся от соли и ветра каверны зелёный кристалл. Нахмурившись, повернулся к подружке.

— Его тут только что не было! Это ты втихаря положила? Признавайся!

— Угомонись! Ничего я не делала.

— Думаю, ты и все остальные подкидывала!

— Думай, что хочешь! Но, он там был!

— Ну... Может, и был...

Кир забрался повыше на бетонную глыбу, достал амулет и торжественно присоединил последний недостающий кусок.

Блеснуло, и в руках оказался полностью собранный Изумрудный Олень. Теперь, внутри плескался свет, как в кулоне из сна.

Кир терпеливо ждал, но ничего не происходило.

— Наверное потому, что поломан Маяк. Эх... Всё из-за тебя!

— Если б не я, ты бы его вообще не собрал. Я тебя сюда привела, и я подарила Оленя.

— Ну да... — неохотно признал Кирилл.

Эйприл обиженно уставилась в океан, на полузатопленные развалины астропорта. И закричала, подпрыгнув на месте:

— Кир! Там что-то есть!

Кир посмотрел.

— Ну да. Астропорт. К несчастью, не особенно новый. Не улететь.

— Я не про то! Там, рядом с ним, под водой!

Наконец, Кир заметил то, что привело Эйприл в столь бурный восторг.

Пятно.

— Под водой что-то есть.

— Корабль! Из тех, что с двигателями искривления. Разве не ясно по форме?

— Даже если и так... На нем ведь не улетишь...

— Нам улетать и не нужно! Я теперь поняла, зачем мы сюда припёрлись!

«Припёрлись? А на крыше рассказывала про неизведанное, и про любовь...»

— Зачем?

— Кир, нам нужно туда!

— Вот ещё! Сначала сюда, а потом — туда!

— Это важно!

— Ну, и как мы туда попадём? Видишь? — Кир указал на торчащие из воды покосившиеся и обросшие мидиями эстакады маглева, — Дорога разрушена.

Эйприл упёрла руки в бока.

— Ты ведь мужчина! Ты главный, вот и веди! А я — покорно пойду за тобой. Что делать! — она вздохнула и картинно пожала плечами. — Такая уж девичья доля...

«Ну конечно! Покорно пойду за тобой туда, куда приказала идти!»

Кир повторил её позу. Девчонка расхохоталась.

«Таскаюсь за этой девчонкой целыми днями! Впрочем, нужно признать: от этого есть толк».

Ночь. "Один"

Зажигается яркое освещение.

Пустая квартира.

Отец, как всегда, остался в лаборатории.

Так даже лучше. Никого не хочется видеть.

— Убери этот свет!

— Совсем или приглушить? — интересуется чувственное контральто. Я не обманываюсь — знаю, что голоса домашним нейросетям подарила старушка.

— Приглуши.

Не разуваясь, в одежде, падаю на кровать...

Для ума, в настоящем не может быть счастья, ведь он делает вывод в результате сравнения.

Ну, а если сравнивать не с чем? Если, за исключением детства, у тебя и не было ничего?

Невозможно что-то ценить, пока это не потеряешь. Воздух нашего мира пропитан не счастьем, а тоской по уже невозвратно потерянному.

Потолок — всё, что у меня осталось.

Две недели назад, я танцевал под платанами с Мэйби — считая, что мне улыбнулась удача.

Сейчас мне известно: это были всего лишь фантазии.

«Фантазия Понимание», «Фантазия Любовь», «Фантазия Счастье».

Да, Фиест прав.

«Иллюзия Мэйби», «Манипуляция Мэйби».

И в финале: гулкие шаги в одинокой квартире и потолок. Это уже не фантазия, это — реальность. Конечная истина.

Всё с пустоты начинается, и к пустоте приходит. А в промежутке — пёстрые сны.

Фонтаны-одуванчики, платаны, трамвай...

И Фиест...

Другие здесь пукнуть не смеют, а этот — разгуливает так, будто в городе он единоличный хозяин. Нет сомнений, никому его не поймать!

И Мэйби такая же! Делает всё, что придёт ей в башку.

Впрочем, нет! Как я уже понял: она осторожна, и наблюдения избегает.

Стоп! А под платанами, а в трамвае? Там куча камер!

Полиция должна была засечь и нас, и Фиеста.

Что-то не сходится...

Хватит смотреть в потолок! Поднимаюсь и выхожу в Сеть.

Уходит не больше пяти минут, чтобы узнать, что и тогда были взломы. А всего за последнее время — восемь успешных хакерских атак.

Полиция уже наверняка роет землю... Да и не только полиция, привлекут Комитет Безопасности.

Но, кто же стоит за этими взломами?

Фиест? Мэйби? А может, её загадочный парень? Может, он вовсе не на войне, а здесь, в этом городе?

Парень?!

Блин! Ну я и дурак!

В голове звенит голос Мэйби: «Для начала — проверка! Посоревнуемся! Посмотрим, кто быстрее обойдёт простейший файрвол!»

Ха! Да я ведь, и есть этот парень! Возлюбленный Мэйби, к которому я её ревновал. Я сам и отдал им город, создав байпас. Сразу, чуть не в первый же день!

И теперь...

Перед глазами качается трамвайный вагон, и вторит ему, чуть запаздывая, колокольчик платья. Чернеют глаза с мерцающей Тьмой, жадно взирающей на белый носочек с пятном свернувшейся крови.

Что можно взломать, используя реверс-процессор? Сколько на моей совести будет таких колокольчиков?

Как же я мог ей поверить? Гений! Правильно она издевалась!

Со мной всё понятно...

А с ней?

Зачем помогать злу? Зло не будет тебе благодарно! Только лишь для того, чтобы оно на тебя нацепило ошейник? Чтобы оно над тобой издевалось?

Стоп...

Ошейник? Так о какой добровольности можно тогда говорить?!

Эта мысль словно пронзает.

Нет, всё это не похоже на искреннюю помощь маньяку. Мэйби, всё-таки — жертва, обычная жертва.

Разве контролировала она ситуацию? Взвешивала решения?

Нет!

Мне ли это не понимать! Ведь, к концу отношений, я нащупал все её «кнопки» и умело их нажимал. А меня не сравнить с Фиестом!

Разве Мэйби производила впечатление адекватной?

Тоже нет! Она с треском бы провалила любой психотест.

Нет, ни в чём она не виновата! Я дурак, дважды дурак. Сам упустил своё счастье. Настоящую девушку и настоящего друга.

Попросту растоптал её чувства.

Хотя, почему упустил? Она ведь вернётся. Кинется на шею, стоит лишь подойти!

Но, надо ли подходить? «Настоящий друг» постоянно жила двойной жизнью, строя за спиной козни. Вероятно, именно этим она занята и сейчас.

И ещё одно, самое главное.

Как она разгуливала по лабораториям «Aeon»! Будто, к себе домой заглянула.

Кто дал ей ключи, схемы, пароли? Кто он, этот загадочный «свой человек в корпорации»?

Перед глазами стоит, не желая никуда исчезать, татуировка на отцовском плече.

Чёрный дракон.

И что это значит? Знак тайной организации сверхлюдей?

Как бы смешно ни звучали подобные предположения, факт остаётся фактом: мир оказался предателем. Кому я могу доверять?

Верный ответ: никому!

Все, абсолютно все люди из моего окружения — не те, за кого себя выдают. Я в центре игры, о правилах которой мне ничего не известно.

Так недалеко и до паранойи.

Как настоящий псих, я целиком погружаюсь в себя. Вспоминая каждый момент, проведённый с Мэйби, размышляю о том, что же она такое.

И мне кажется, что если вернуться на то место в парке, где насосы не давали нам выбраться из трубы, можно увидеть погнутую, покорёженную нечеловеческими руками решётку.

День 23. "Монстр"

Запихивать в себя консервы было не особенно весело, и, чтобы хоть как-то отвлечься, Эйприл спросила:

— Любишь музыку?

— Конечно!

— А стихи?

— Ну да. Те, что читают под музыку.

— Песни?

— Ну, не совсем. Как тебе объяснить? Ты же ничего не понимаешь, будто свалилась с Луны!

— Просто скажи. Я найду в памяти Маяка.

— «Кно-ге» — «Парашют».

Эйприл будто задумалась на секунду...

— Ага! Нашла! «Жги тормозной парашют! Жги! Жги! Засунь сукам в пасть! Жги! Суки держат тебя на земле! Режут крылья!» — тонкие бровки Эйприл взлетели вверх. — Это не песня! И не стихи! И не музыка!

Кир разозлился.

— Естественно! Ты читаешь неправильно! Надо так!

Он вскочил, и, задавая ритм притопыванием ноги, прочитал правильно.

Эйприл закачала головой, как старая бабка — из тех, что вечно бурчат: «В наше время молодёжь себе такого не позволяла!»

— Я думала ты интеллектуал! А тебе только палки в руках не хватает, чтобы крушить всё вокруг. Или винтовки — убивать сук, которые жить мешают! Готовый солдат!

— Что ты понимаешь! Новорождённая... Это антивоенная песня! — Кир только рукой махнул. — Ты видела девчонку, солистку? Ну, Тварь? Как она швыряет в зал пылающий парашют? А интервью слушала? Она всех рвёт!

— Кого рвёт?

— Блогеров!

— Каких блогеров? Какую девчонку? Какой зал? Люди давно не поют и на концерты не ходят! Тварь — персонаж, созданный нейросетью. Она в редакторе нарисована! Музыка, слова и характер солистки — выдумка! — Эйприл начинало казаться, что Кир не в себе.

— Не нейросетью, а её оператором! Эх! Да не всё ли равно! Ты вообще не врубаешься!

«Ну да, с ним явно что-то не так. Вон, как глаза горят. Похоже, он уже не понимает, что говорит».

— Не о чем с тобой говорить! — Кир развернулся, и, бросив через плечо: «Дура!», вышел на крышу.

А Эйприл только пожала плечами.

«Вот и побеседовали о музыке!»

Уже через пять минут Кир остыл и вернулся.

— Прости...

— Не думала, что ты такой слабый! Знаешь, из-за чего жизнь каждого первого взрослого превращается в катастрофу?

Кир промолчал.

— Из-за предательства и убийства... Человек убивает ребёнка внутри, вместе с его нехитрой мечтой: лугом, стрекозами, речкой и лопоухой девчонкой. А принимает навязанную, чужую: соперничество, деньги, элитные курорты и власть. Хотя, в отличие от власти, речек и лопоухих девчонок хватит на всех.

Кир посмотрел на выглядывающие из-под волос уши подружки.

«Если даже на пустынной планете такая нашлась... Наверное, Эйприл права».

— Верный способ потратить попусту жизнь — позволить идее себя целиком захватить. А за каждой идеей, Кир, стоят люди... — подмигнув, Эйприл закончила голосом Мэйби: — Кстати, когда обижаешь девчонку, где-то умирает котёнок... Будешь должен мороженое!

— К счастью, единственный на планете котёнок мёртв.

Змей, который когда-то был Облаком, слизал с бетона последние капли тритиевой воды. Станция зарастила разрывы в цистернах, и пить было нечего. А очень хотелось — после охоты на ежайцев и волколис. Катастрофу Змей переждал за толстыми стенами энергоблока.

Хлопая чёрными перепончатыми крыльями, Змей взлетел на крышу цистерны. Чёрные когти заскребли по металлу.

«Бесполезно... До воды не добраться. А надо расти! Надо есть и пить!»

Змей улёгся на край. Чёрные зрачки замерли, уставившись на крышу Преобразователя.

«Нет! Пока не закончится метаморфоз, на Эйприл нападать бесполезно. Я сейчас даже меньше, чем ягуар».

— Помнишь, ты говорил, что из меня может выйти поэт?

— Нет.

— Но ты говорил!

— Может быть...

— Хочу прочитать тебе хайку!

— Хайку?

— Японские стихи.

— Японские?

— Была такая страна.

— Страна?

— Неважно! Слушай!

Эйприл закрыла глаза и произнесла нараспев:

Верный признак

Пустого человека

Боязнь смерти

— Это что?

— Стихи. Написала, думая о тебе.

— Лучше бы думала о рифме.

— Рифма только мешает! А вот ещё:

У взрослого — сорок лиц

У ребёнка только одно

Лицо неба

— И что это значит?

— Кир, стихи надо чувствовать! А ты... У тебя что, совсем ничего нет внутри?

— Во всём должен быть смысл.

— Смысл есть. Но, если его объяснить, стихи сразу умрут.

— Тогда объясни. Убьём пару стихов, у тебя же их много.

Эйприл нахмурилась, но рассказала:

— Это значит, что взрослые — лицемеры, а дети — бесхитростны.

— Понятное дело! На хитрость у них не хватает ресурсов — недоразвитый мозг...

Эйприл продекламировала:

Иногда кажется

Есть, что сказать...

Смолчав, видишь правду

— Эти я понял. Ладно, молчу.

Стихи были очень странными. Настолько, что Кир не поленился и покопался в Сети. На удивление, нашлись и хайку, и правила их составления — на некоторых планетах они были в моде.

— Эйприл, твои стихи — вовсе не хайку!

— Много ты понимаешь! Не хайку — то, что пишут сейчас! А вот мои — самые настоящие!

Кир отправился осматривать Станцию — ему казалось, что она с минуты на минуту взлетит на воздух. Эйприл увязалась за ним, ей нужен был слушатель. Кир никогда ещё не слышал столько стихов...

— Послушай! Эти я сочинила, когда вспомнила клёны:

Запах сырой земли

Гнилая листва

В весне осталась душа

— Ну как?

— Прекрасно... Смотри! Цистерны восстановились! Вода уже не течёт.

— Ага... — пробормотала Эйприл, глядя в другую сторону. — Кир... Там... — она ущипнула мальчишку за руку.

— Эй! Ты че... — Кир умолк, вытаращив глаза. — Эйприл, это что?

Из-за огромного патрубка вышло нечто, похожее с виду на зайца, но сплошь покрытое иглами.

— Не знаю. Похоже на дикобраза... — она сверилась с изображениями в памяти Маяка. — Нет, не он.

Иглы на теле животного зашевелились и развернулись в направлении Кирилла. Зверь зашипел и побежал.

— Эйприл, оно мне не нравится!

Трава, по которой неслось животное зашевелилась. «Растения» оказались зелёными щупальцами, которые впились в незащищённое брюхо. «Дикобраз» заверещал, и в ту же секунду визг оборвался — щупальца в миг выпили из животного жизнь и отползли от утыканной иглами шкурки.

На крыше цистерны захлопали крылья. До ушей долетел жуткий скрежет когтей по металлу.

— Эйприл! Пошли назад, в Логово.

— Да. Только зайдём на склад, поищем оружие.

— Ого! Как ты его нашла?

— Маяк подсказал.

— Похоже на настоящий пистолет!

— Револьвер настоящий. Ты собрался мутантов убивать понарошку?

— Кого? С чего ты взяла что это мутанты? Они за день не появляются!

— А как их называть? «Создания, возникшие в результате сбоя в работе систем Маяка»? Лично я буду говорить: «мутанты»!

— Ну, пускай... Но что это за оружие? — Кир осторожно погладил холодный ствол. — Зубастый какой-то! — Он подмигнул. — Не укусит?

— Вихревой револьвер. Внутри взрывается монокристал, и револьвер «выстреливает» солитон — единственную звуковую волну. А «зубы» защищают стрелка — гасят волны, идущие в стороны. Вот, гляди...

Эйприл навела револьвер на стеллаж в конце коридора. Нажала на спуск.

Раздался громкий хлопок. От ствола до стеллажа вытянулся конденсационный след. Баллон со сжатым газом, лежавший на стеллаже, взорвался — и в стороны полетели осколки, круша стоящие на полках коробки с аппаратурой. Возле уха свистнуло, и от стены отвалился кусок. Кир запоздало пригнулся.

— Раньше ты таким не интересовалась.

Эйприл дунула в ствол и заснула револьвер за пояс шорт — сзади, пониже спины.

— Раньше не нужно было тебя защищать!

Всю дорогу до Логова Кир мечтал встретить монстра — чтобы Эйприл выстрелила, и его разнесло на куски. Время от времени, он заглядывал за спину девчонки и бросал взгляды на заткнутое за пояс оружие.

— Кир! Ты разве не знаешь? Так смотреть на девчонок не очень прилично! Хоть, и в привычках приматов.

— Ой, рассказывай! Будто тебе неприятно! Слушай, а он — крутой!

— Кто?

— Револьвер!

— Крутой? Совсем одурел от первобытных инстинктов! Думаешь, эта пукалка справится с Тенью? А если монстр будет чуть больше зайца? Об этом ты не подумал?

Кир отвернулся, пристыженный. Эйприл вздохнула.

— Какая ни есть, а всё же — защита. Гулять теперь будем вдвоём!

Монстр им так и не встретился...

После обеда они сидели на крыше. Слезать не хотелось.

Внизу, вроде бы, ничего страшного не происходило. Кир изучал обстановку на Станции, а Эйприл — его самого.

Она читала стихи, задавала вопросы, и с глаз постепенно спадала любовная пелена. Кир оказался пустым и чёрствым.

«Не зря ведь он сразу мне не понравился! Но постепенно привыкла, и... В конце концов, он единственный парень на целой планете! И, единственный в моей жизни... Но... Кир стал для меня целым миром. А я для него осталась девчонкой из пустоты».

Кир не переставал удивляться. Как быстро она развивается! Стихи были намного лучше, чем утром.

«Мне никогда не хотелось

След оставлять за собой…»

Необычное желание... Люди, осознавая свою конечность, наоборот пытаются наследить где только можно, как бы распространяя повсюду себя — пусть даже в виде обычного мусора.

Но Кир понимал эту странную девушку, ведь в последнее время, у него самого были эти же мысли. Прошло время, когда он мечтал кем-то стать. Теперь хотелось растаять в тёплом апрельском воздухе без следа.

Как здорово, когда кто-то умеет облечь твои мысли в слова!

Что ж, со мной никаких сложностей. От меня ничего не останется — ни стихов, ни музыки, я не пишу. С Эйприл тоже не будет проблем — даже если она закачает свои стихи в Сеть, среди мусора их никто никогда не найдёт.

В наше-то время!

В эру текст-, мьюзик-, и мувимейкеров, подключённых к специальным нейросетям, ежеминутно отслеживающим малейшие изменения на рынке и формирующим из модных звуков, картинок, сюжетов — бесконечное месиво новых песенок, книжек и фильмов. В эру, когда люди в возрасте завидуют молодым, ведь их более современные ВДК позволяют потреблять больше контента и устраивать в голове грандиозные шоу. В эру, когда успех зависит лишь от покупки рекламы — ведь никто не подумает искать бриллиант в этих кучах, а случайно его обнаружив — не сможет понять, что нашёл драгоценность. Популюсёнку не нужен цветок, он не оценит его красоты, ведь видел в жизни только дерьмо.

— Эйприл... Прости — за то, что я сказал утром. Все эти виртуальные певицы...

— Ничего... Но знаешь, скоро станут не нужны операторы. Потом, и в пользователях исчезнет потребность. Компьютеры будут сами смотреть свои сны!

— Звучит жутковато...

— А по-моему, нет! Чем отличается от сегодняшнего положения? Вселенная развлекает сама себя, создавая проблемы и отыскивая решения. Разве так важно, какую это всё примет форму?

Солнце садилось за горы. Кир, в который раз, придирчиво оглядел упавший «парус», окрасившиеся в красный обломки антенн, колонны и нежные деревца возле куба. Внизу по-прежнему была тишина — ни одного существа.

— Кир... — Эйприл положила руку ему на колено.

Он повернулся.

— Ну чего?

Девочка произнесла:

Ты — мой мир

Я — твояпустота

Для чего?

Эйприл смотрела так пристально, так внимательно и с такой надеждой, что Кир пошутил:

— Ты что, ждёшь ответ?

Но Эйприл сказала предельно серьёзно:

— Да.

Снизу донёсся рык — далёкий, от центра Станции. Кир присмотрелся...

На бетонной площадке у куба дрались два создания. Одно было похоже на гусеницу, только размером со льва, а другое — походило на острый клюв на тонких ногах. И клювом — то есть, собственным телом, оно пронзало «гусеницу». На бетон текла зелёная жижа.

Лесок возле куба будто бы стал гуще.

«Стоп! Да ведь деревья движутся!»

«Деревья» вдруг резко ускорились и набросились на «бродячий клюв». От звуков рвущейся плоти и чавканья Кирилла передёрнуло.

Одна из башен накачки зашаталась.

«Башен было семь — одна взорвалась. Теперь, их снова восемь!»

«Башня» красным сияющим студнем обрушилась на «деревья». Те дёргались и визжали, пытаясь выбраться из липкой субстанции... Вскоре визги утихли, а студень покатился по полю, к западным воротам — возможно, в надежде укрыться в горах.

Когда он прополз половину пути, кусочки упавшего чёрного «паруса», оказались чем-то другим. Завязалась новая бойня. А со стороны реактора лезло что-то ещё...

Вся Станция корчилась, визжала и пожирала сама себя.

Это было невыносимо. Эйприл тошнило. Кир зажмурился и впился ногтями в коленку, силясь не потерять сознание.

«Нет! Это не имеет права существовать!»

Сквозь веки проник яркий свет.

Кир распахнул глаза.

Одна из башен накачки разгоралась всё ярче.

— Эйприл! Бежим!

Они кувыркнулись назад, вскочили и побежали.

— В Логово!

Над Станцией разливался и нарастал гул.

Кир и Эйприл влетели в Логово и упали на пол.

— Открой рот! А уши заткни ладонями!

Всё залил яркий свет, в облаках замелькали сполохи, но грохота не было — Логово оказалось более чем надёжной защитой.

Кир поднялся и сел на диван. Он задумчиво смотрел на упавший на пол револьвер — теперь он казался игрушкой. Нутро сжал предательский страх.

— Знаешь, Эйприл. Там ведь ещё шесть колонн.

— А после каждого взрыва становится хуже.

Потом они снова вышли на крышу, и до того, как сумрак сгустился, успели увидеть перепаханную землю, обломки бетона и лопнувшие баки с водой.

Но реактор был цел, а внутри уцелевших колонн теплился свет.

Вернувшись назад, принялись за тоскливый ужин. Для уверенности, на столе лежал револьвер.

Кир достал банку варенья. Его было немного, и он экономил. Но сейчас, случай был именно тот.

— Будешь?

Эйприл отказалась. Кир съел всё до дна, после чего на него напала подозрительная весёлость. Не то, неизбалованный вкусняшками мозг реагировал так на сахар, не то, дело было в пережитом кошмаре.

А вот у Эйприл в голове поселились невесёлые мысли.

«Кто разрушает Станцию, кто превращает жизнь в хаос? Если это не я, то кто? Вопрос риторический, нас только двое!»

Она придирчиво разглядывала перемазанного в варенье мальчишку.

«До чего же мы разные! Ему нравится холодный анализ, техника и наука. Я — в восторге от единения с природой, музыки и стихов. Как я могла его полюбить!»

Заметив, что девушка его изучает, Кир поправил чёлку и заулыбался. К зубам прилипла персиковая кожура. Эйприл отвернулась.

«Он куда хуже, чем показалось вначале. И гораздо страшней! Кир называет монстром меня, но что, если именно он настоящий монстр? А я лишь игрушка в его руках, как Мэйби в руках Фиеста. Или — как Мэйби в руках Кирилла-из-сна. С чего я взяла, что мой Кир от них отличается? И — что я главная, а не отражение Кирилла? Не кукла, которую он вызвал к жизни, чтоб издеваться и играть в свои странные игры? Только лишь потому, что умею из воздуха готовить салат, и создала ховерборд — на котором летать-то нельзя? Этого маловато! Ведь именно Кир был первый! Кто знает, кто он такой, и сколько уже тут живёт? Кир мне подчиняется — или делает вид. Но что творится в его голове — не на тонкой плёнке сознания, а в глубине? Ему самому о себе ничего не известно! Вдруг, он и есть Фиест, когда-то убитый и воссозданный Маяком? Маньяк, притворяющийся мальчишкой. Они даже внешне похожи — слегка... Вдруг, именно Кир — настоящий дракон?»

Эйприл бросила осторожный взгляд. Кир, высунув от старания язык, исследовал изумрудные оленьи рога. Потом боднул амулетом собственную коленку и засмеялся.

«Нет! Это уже полный бред! Вот что бывает, если дать мыслям свободу! Можно навыдумывать любой чепухи — и поверить! Но всё же...»

— Кир? В тот день, когда ховерборд возвратился...

— Когда ты меня закормила блинами с вареньем? — радостно перебил мальчишка.

— Ага... Так вот... В этот день, ты о салате не думал?

— О салате? — Кир зашёлся от смеха, хлопая по постели рукой. — Ну и умора! С чего мне думать о твоём любимом салате? — он замер. — Постой!.. Думал!.. Ну да! Когда смотрел на пустую тарелку. А после, тарелка исчезла!

Эйприл вздрогнула.

Выходит, это он её накормил? И сделал себе гору блинов? А она, идиотка, решила, что это её работа!

— А что случилось? Соскучилась по салатам?

Не обращая внимания на глупые шутки, Эйприл поползла под диван.

«Если я его создала, на захвате есть выбоинка в форме сердечка».

До ушей донёсся хохот и очередная подколка:

— Эйприл, ты ищешь пропавший салат?

Она в ужасе замерла.

Гладкий металл. Никакого сердечка.

За вечер Эйприл не сказала ни слова. Зато написала новые строчки:

Жаль, что в целой Вселенной

Никто никого не любит

И нет весны

Ночь. "Арест"

Приколотый к стене снимок едва различим в свете струящегося сквозь жалюзи вечернего солнца.

На фото: мы, счастливые, на крыше «Aeon Corp». Яркое небо и сияющая океанская гладь. Волосы растрепал ветер. Я хохочу, Мэйби показывает язык, передразнивая несуществующего фотографа.

Как она тогда мне сказала? «Давай сделаем снимок! Фото с твоим равнодушным, придурковатым лицом послужит уроком будущим поколениям!»

Благодаря этой фразе, вышло совсем по-другому.

Сейчас, в мягкой полутьме, лица сливаются с фоном, а выделяются чётко очерченные рты, глаза и дырки ноздрей. При таком освещении девушка выглядит гадко, но я знаю: стоит зажечь яркий свет — она вновь превратится в красотку.

Но это — лишь фотография... От настоящей Мэйби — ни слуху, ни духу.

Вбиваю в поисковик: «Maybe» и просматриваю результаты...

Ничего интересного...

Припомнив, что она упоминала про рекурсивный акроним, меняю запрос на: «M.a.y.b.e.»

И вновь, куча сетевого мусора. Названия кораблей и аккаунты с претензией на оригинальность.

Снимаю кружку с диска подогревателя и откидываюсь на спинку кресла. Смотрю на полоски света, режущие белый пол на куски. Делаю глоток душистого травяного чая, вспоминаю, как угощал им подружку, и вновь изучаю полоски.

Ставлю кружку назад.

Нахожу электронную версию снимка. Обрезаю, оставляя лишь Мэйби, и загружаю в поисковик.

Долго искать не приходится — экран заполняют копии записи, продублированной кучей каналов.

Открываю первую в списке.

Заголовок кричит: «Внимание, розыск! Похищены тысячи личностных инфоматриц!»

«Сегодня, в 03.14 по стандартному времени, произошло дерзкое нападение на Центр хранения личностей, расположенный на Негалисе-6. Убиты два человека и около двадцати геноморфов из состава охраны».

Листаю дальше...

«Неустановленный злоумышленник, применив геноморфа модели „МАВ—17“ и ручное оружие, завладел хранившимися в Центре данными и похитил экспериментальную модель нейросканера. Три дня назад, сканер был доставлен в ЦХЛ по контракту с корпорацией „Aeon“, и в разобранном виде хранился на складе. Имена пострадавших, а также — точное число похищенных инфоматриц, не разглашаются. По словам сотрудников Центра, речь идёт о тысячах копий. Использованный террористом геноморф не идентифицирован, место его производства не установлено. Всем, кто владеет информацией о злоумышленнике или геноморфе гарантируется неприкосновенность».

Как лихо «злоумышленник» из начала статьи превратился в «террориста» в конце!

Под текстом — трёхмерная модель, созданная по данным камер наблюдения.

Мэйби.

«МАВ—17»? Так и знал, что она наврала про свой возраст! Впрочем, Мэйби ведь сразу призналась, что обожает обманывать. Значит, как ни парадоксально — она была со мной честной. Да и много ли для неё значат эти две цифры?

А ведь, она до сих пор без уха! Похоже, Фиеста она устраивает и так.

Наверняка её уже отследили. Такими делами занимается не местная полиция. А Комитет Безопасности тут же выйдет на «Aeon» и Диэлли. «Место производства не установлено». Чепуха!

Но почему, до сих пор не нашли меня? Не обнаружилось записей, где мы вдвоём? Или, я давно уже под наблюдением? Кто знает...

Включаю воспроизведение.

На экране — центральный вход.

Пара грабителей в облегающих комбинезонах — чтобы не оставить на месте преступления волосы, пот или чешуйки кожи. Лица закрыты масками. У каждого за спиной — тяжёлый ранец с накопителем энергии и генератором защитного поля. В руках — плазменный разрядник, подключённый кабелем к ранцу.

В вестибюле, будто вспыхивает новое солнце — золотисто-фиолетовое — такое же, как у меня за окном. Геноморфы, андроиды, мебель — превращаются в газ. С потолка текут ручейки расплавленного металла.

Миновав вестибюль, нападающие углубляются в коридор. Картинки с одних камер, сменяются картинками с других. Навстречу преступникам бежит охрана, андроиды разворачивают мерцающие зонтики силовых полей.

Увы, всё бесполезно — с тем же успехом можно пытаться тушить ручным огнетушителем огненный шквал.

Когда запас энергии заканчивается, парочка отбрасывает ранцы и тяжёлое оружие. В руках появляются лучевые пистолеты и начинается танец смерти.

Рассмотреть подробности не так уж и просто — парочка движется с нечеловеческой быстротой. Но рассматривать и не хочется.

Пространство режут лучи, по полу катятся головы и конечности. Вспоминается Дзета, и меня начинает тошнить.

Вдруг, всё заканчивается. Вернее, не всё — заканчиваются лишь защитники Центра. Никто не предполагал, что каким-то гражданским может прийти в голову атаковать ЦХЛ. Гражданским, вооружённым, как тяжёлая штурмовая пехота. Расслабились все с Маяком...

Грабители разделяются. Один отправляется на центральный пост и начинает сеанс колдовства с экранами. Второй заходит на склад и набирает что-то на пульте. Бронеплита, закрывающая вход, отползает в сторону. Андроиды, стоящие в ряд у стены — просыпаются, и начинают таскать на улицу какие-то ящики.

Я догадываюсь, что это — тот самый сканер.

Организовав погрузку, грабитель уходит за границу экрана, и на нём возникает изображение с другой камеры.

Медболок. Почти всё пространство занимают нейросканер и АУМ — универсальный медицинский агрегат, диагност и лечащий врач в одном флаконе.

Ясно! Значит грабитель — Мэйби.

Она подходит к АУМ и нажимает клавишу включения. Ничего не происходит. Она щёлкает ещё пару раз, пожимает плечами, и переходит к нейросканеру.

Тут её ожидает успех — экран загорается. Она застывает, глядя в пространство — взаимодействует со сканером через встроенный в неё нейроинтерфейс. Потом — забирается на ложемент.

Красные лучики похотливо ощупывают девичье тело и гаснут. Сканирование занимает не больше минуты.

Мэйби встаёт, вновь зависает на полминуты — оценивая результаты, и выключает сканер.

В следующем кадре она сидит на ящике в помещении склада, а в дверь заходит Фиест.

Девушка подходит к нему, заглядывает в закрытое маской лицо и принимается бурно жестикулировать.

Она дёргает головой и размахивает руками, но вдруг замирает с глупой улыбкой, словно принимает сигналы из космоса.

Ясно, что происходит: Фиест активировал чипы, контролирующие Мэйби.

Даже на столь ответственной операции, они были отключены — Мэйби была свободна! Значит, желания и страхи контролируют человека получше любых электронных схем!

Ловлю себя на мысли, что вновь думаю о ней, как о человеке — не геноморфе.

Геноморф... До чего же гадкое слово!

Нет! Для меня она — девушка... Моя девушка.

Мэйби делает шаг навстречу Фиесту. Тот снимает с неё маску и капюшон.

Серебристо-серые локоны падают на плечи. Лицо светится от обожающей счастливой улыбки.

Фиест отступает назад и направляет ствол девчонке в лицо. Она вскидывает руки, будто надеется заслониться. Голову закрывают размытые квадраты, но я всё равно вижу, как мгновенно вскипевший мозг разрывает черепную коробку, в стороны брызжут кусочки костей и плоти, что-то расплёскивается, а к потолку взлетает облачко пара. Руки безвольно виснут, ноги подкашиваются, и Мэйби валится на пол, будто марионетка у которой обрезали нити.

Фиест наклоняется. Бережно расстегнув замочек, снимает с шеи цепочку и прячет сияние в карман.

Пытаюсь выключить экран, но руки трясутся так, что я не попадаю по сенсору.

«Как кукла... Да... Кукла... Да... Ненастоящая... Это всё понарошку... Мэйби жива»

Поднимаюсь на ватные ноги. Иду к окну. Чуть не падаю, споткнувшись на ровном полу. Мир затуманивается. Что-то течёт по щекам — солёное и противное.

Геноморф... До чего же гадкое слово!

Нет! Для меня Мэйби — девушка.

Моя девушка. Теперь — навсегда.

На снимке: мы, счастливые, на крыше «Aeon Corp». Я хохочу, Мэйби показывает язык.

Уже далеко за полночь, а я всё разглядываю фотографию. Что хочу я увидеть в серых глазах? Прощение?

Совсем недавно: вечером, теперь уже — вчера, у меня была любимая. Или, по крайней мере, надежда. Надежда, что, когда Мэйби вернётся, я сумею ей всё объяснить.

Теперь я один. Это совсем не то одиночество, что было до нашей с ней встречи. И с этим придётся жить...

Как жаль, что у меня нет никаких чипов, влияющих на эмоции. За исключением ВДК — но его я использовать не хочу.

Так что, придётся опять привыкать. Как после Дзеты.

Наверное, жизнь и есть — процесс огрубления. Процедура, в результате которой, свежая, мягкая и ароматная корочка становится жёсткой, как камень и чуточку заплесневелой.

Ведь, мне уже легче, чем час назад. А час назад — было легче, чем два.

Сейчас я уже могу рассуждать...

Для чего Фиест с Мэйби отправились на Негалис?

Очевидно, что настоящая цель — сканер, ведь инфоматрицы — просто пустышки. Осовремененный вариант старинного лохотрона с заморозкой, для переоценивающих собственную ценность простачков, страждущих вечной жизни. Средневековые дурни не желали поверить в то, что вода при заморозке расширяется, разрушая нейроны, дурни современные — в то, что личность не скопировать в голокристалл. Сознание, память и личность — динамические процессы. Для их поддержки придётся смоделировать целый мир, иначе они угаснут. А в этой индивидуальной модели Вселенной — человек будет жить, развиваться, меняться, и, в конечном итоге, уже не будет даже близко похож на исходник, так что личность в любом случае будет утрачена. Да ведь, по сути, мы утрачиваем её каждый день. Разве похожа старушка на юную девушку, которой когда-то была? Все психотесты покажут, что это — другая личность, другой человек.

Эту особенность используют при производстве геноморфов — личность человека-прототипа почти никогда не подходит для прямого переноса в клон. После нейросканирования, её помещают в модель мира, поддерживаемую сверхмощной квантовую нейросетью, а затем — изменяют, создавая в виртуальной вселенной различные «жизненные ситуации». Вот только, при записи в клон, в момент формирования синаптических связей и записи памяти в ядра нейронов, с вероятностью в девяносто три процента происходит сбой, и бракованного геноморфа приходится уничтожать. В этом и заключается «основная проблема», ведь при подобном проценте брака о массовом производстве можно только мечтать.

Всё это мне поведал отец, ведь именно нейросканеры и попытки переноса личности — в нейросеть или в клон, стали в последнее время основным направлением его работы...

То, что инфоматрицы пустышки, ничего не меняет. Фиест всё равно заработает. Руководство Центра заплатит, в их бизнесе главное — надёжность и доверие клиентов.

Куда интереснее, для чего ему сканер, и откуда он вообще о нём знал? Опять загадочный «свой человек в корпорации»? Свой человек, с прилетевшим ему на плечо чёрным драконом?

Как же не хочется во всё это верить...

Странно, что запись ограбления вообще существует: Фиест мог запросто выключить камеры — так же, как отрубил сигнализацию.

С другой стороны, зачем? Как раз-таки запись полиции ничего не даёт. А вот Мэйби... Этот след приведёт к Фиесту. И к тому, от кого он получил геноморфа.

Тогда, в чём смысл его поведения? Зачем стрелять в Мэйби и оставлять труп? Это полнейший абсурд!

Впрочем, не больший, чем убийства девчонок.

А может, у него есть туз в рукаве? Хитрый план, о котором мне ничего не известно? Или Фиест — абсолютный неадекват, неспособный к самоконтролю? Или, постепенно становится таковым?

Плохо, что ниточки тянутся и ко мне. Рано или поздно, я окажусь в полиции...

И чтобы это случилось попозже, я откладываю в сторону снимок, кладу руки на клавиатуру и начинаю искать...

Спустя час, в закрытых полицейских архивах, обнаруживаю перехваченные системой наблюдения фразы нейродиалога.

Вот это уровень! Владельцы ЦХЛ не поскупились. Фиест с Мэйби не могли и подумать, что их мысленный разговор перехватят.

Жаль, текст не передаёт эмоции.

Вначале идут лишь отрывистые сообщения — обмен данными об обстановке и приказы Фиеста. Пролистываю...

Вот он — момент, где Мэйби с Фиестом стоят друг против друга на складе.

03.36.10 — Ты обещал подарить мне свободу, но лишь ослабил поводок.

03.36.13 — Ты о чём.

03.36.14 — О чипах. Они не заблокированы.

03.36.15 — Ты что проходила сканирование. Сейчас. Здесь.

03.36.17 — После я удалила данные.

03.36.19 — Сканер подключён к Сети. Твоя инфоматрица уже в ГСН. Дура. Какие вы дуры. Что ж, по иронии, ты воспользовалась свободой и решила собственную судьбу. Надо было давно тебя выбросить — дурацкий подарок, приносящий несчастья. Всё думал передарить. И как ты заметила, чипы не активированы.

03.36.31 — Откуда мне знать, какие поступки мои, а какие ты мне навязал.

03.36.33 — А обычному, человеческому ребёнку, откуда знать, что в его поведении «его», а что — привито родителями.

03.36.36 — Это не тоже самое. И у них другие отношения.

03.36.38 — Абсолютно то же самое. Отвечай, где реверс-процессор.

03.36.42 — Скажу, когда ты меня отпустишь.

03.37.01 — Где реверс-процессор.

03.37.03 — Даю координаты. Диэлли, 1.009809.

03.37.06 — Ну, иди ко мне, детка.

03.37.08 — К тебе. Правда. Ты что, меня снова простил.

Очевидно, когда Мэйби не захотела рассказать Фиесту, где спрятала нейросеть, тот активировал схемы контроля. Если ты геноморф, невозможно не разболтать все секреты!

Теперь всё понятно. А я-то гадал, зачем он стрелял! Кажется, глупыми бывают не только девчонки. Да только какой от этого понимания толк? В том, что Фиест вновь выйдет сухим из воды, я нисколько не сомневаюсь. Но, у меня нет подобной уверенности относительно себя самого.

И нет никаких идей.

Согласно приложению к протоколу, инфоматрица Мэйби в памяти сканера не обнаружена. Но, без сомнения, она ушла в сеть.

А вот реверс-процессор наверняка уже изъят полицией или Комитетом. Фиест не знает, что разговор перехвачен. Пока он долетит с Негалиса на Диэлли на корабле с двигателем искривления... Ага, на Диэлли его ждёт сюрприз.

Значит, больше не будет смертей на моей совести. Казалось бы, я должен прыгать до потолка, но... Мэйби... Я не испытываю и отголосков радости.

Перед тем, как убить Мэйби, Фиест использовал контроллер. Но даже во время атаки, он был отключён — девушка действовала самостоятельно.

А раньше?

Какие поступки были действительно её, а какие навязаны? Или она постоянно действовала в рамках программы, и каждый её шаг был предопределён?

Не самая приятная мысль.

Неужели всё: астропорт, трамвай и бесконечные жаркие поцелуи — было игрой?

Мысль без конца крутится вокруг диалога. Последняя пара фраз произвела на меня впечатление!

Да, Мэйби теперь для меня человек. Навсегда. Но надо признать, что иметь личного геноморфа всё-таки круто, предельно круто.

Разве с девушкой-человеком такое возможно? Обмениваться мыслями, улавливать и контролировать эмоции! Ведь с девчонками — одно сплошное непонимание! Только попробуй взять её под контроль! Сейчас! Так она это тебе и позволит!

А кому это счастье досталось? Снова Фиесту, воплощению зла! Вот и гадай, на чьей стороне Вселенная!

Словно в подтверждение идеи, что играю я не за ту команду, воздух в комнате начинает вибрировать от нарастающего гула.

Мебель трясётся. Снимок, скользнув по крышке, срывается со стола и падает на пол, вспыхнув в лучах, сквозь полузакрытые жалюзи, ворвавшихся в комнату.

Грудь наполняется болью. Накатывает тошнота. Паника такая, что я готов выскочить из окна.

В голове появляется вялая мысль: «Применяют инфразвук». Превратившись в сопливую кашу, мысль исчезает, и в голове остаётся лишь звон. Сам не зная зачем, ползу под кровать, но силы уходят, и завалившись на бок, я растягиваюсь на полу.

Слышу треск выламываемой двери. Что-то катится. Раздаются хлопки, и комнату наполняют клубы жёлтого дыма. Сквозь пелену вижу, как вылетает окно, и в мой тихий мирок врывается, окружённый сиянием прожекторов, полицейский спецназ.

А затем, всё погружается в темноту...

Ночь. "Фиест: Мэйби"

На будильник — снятый с планетарного бомбардировщика хронометр, падают фиолетово-золотые лучи.

Змей счастлив! Да, это его мир!

Не гнусная, нагоняющая тоску, жёлто-зелёная Пандора. Не безжизненная Арка. Не разящая лесом и прелыми листьями Ирида. Чистенькая, беленькая до синевы, стерильная планетка!

Ещё в кресле пилота, в идущей на посадку яхте, едва разошлась в стороны молочная пелена облаков и показались сахарные кубики небоскрёбов на берегу океана — бирюзового, будто варенье из ягод квай, я осознал: Диэлли, когда-то забравшая мой покой, теперь мне его вернёт.

Казалось бы, для подобных мне, этот город, утыканный миллионами камер — сущий кошмар. Но нет, все проблемы легко разрешились!

Вот только, здесь слишком много людей. Конечно, любой недостаток одновременно является и достоинством: в толпе затеряться проще, а прорву дурачья можно использовать в своих интересах — люди любят служить и делиться деньгами.

Пожалуй, когда всё закончится, можно осесть тут в сладостном одиночестве, на острове, затерявшемся среди синевы океана, лишь изредка наведываясь на континент.

Чистота, процветание, алчная и услужливая полиция — к несчастью, в рамках, назначенных Маяком. Учёные идиоты под боком — такие же ненасытные и вечно готовые услужить. Сладенькое местечко!

А сейчас, тут к тому же есть Кир. Парень, подаривший мне забытьё, маленькую еженощную смерть. Не знаю, как это ему удалось, но он заслужил благодарность. Пусть люди видят во мне лишь чудовище, но я справедлив.

С другой стороны, я ведь и так дам ему новую жизнь в новом теле. Разве этого мало?

Наверное, всё-таки мало... Жизнь — подарок не мой, а скорее, Гадеса.

Отдать ему самое дорогое, чем я обладаю?

Мэйби.

Помню, как я её впервые увидел...

Уходил активировавший её персонал, андроиды тащили носилки и аппаратуру.

Я вошёл в номер. Сквозь шторы струился мягкий утренний свет, подчёркивая нежность бархатной кожи.

Я присел на кровать, она сразу открыла глаза.

Улыбнулась — первому, кого увидела в жизни. И, вероятно, последнему.

— Привет! Ты знаешь, кто я?

Она удивилась.

— Папа, ты шутишь? — в глазах промелькнул испуг. — Сердишься из-за того, что вчера я поздно пришла?

Семнадцать... Мне она показалась маленькой девочкой. Наверное, из-за того, что была так похожа на свой прототип.

Мальчишка, столь на меня похожий, мальчишка, вырвавший меня из ужаса снов и подаривший мягкую тёплую тьму — вне всяких сомнений, её достоин. И главное, он один из немногих, кто способен увидеть, насколько Мэйби особенная — я это понял сразу, лишь заглянув в её память.

Как он, того не осознавая, с ней забавлялся! Кот с раненой мышкой — возомнившей, что у неё ещё есть возможность спастись!

Набрасывался на неё и отпрыгивал в сторону, прогибаясь. Мгновенно сам себя убеждал, как она сильна и опасна, и как он ничтожен, в сравнении с ней. Искал слабые места, и давил, давил...

Да, он по достоинству оценил эту игрушку. Наблюдение за их отношениями было даже занятней охоты на девушек и радостнее моих с Мэйби забав.

Опять же, мальчишке куда интересней, чем мне: он ведь не знает, что «Мэйби» такое.

Насколько благословенно незнание, как же приятно! Можно ль сравнить волшебный туман неведения, с ярким лучом понимания? Дорого бы я дал, чтобы поменяться с мальчонкой местами!

А Гадес! Мог бы и подарить сынишке пару таких!

Ладно, раз с отцом пацану не свезло, пусть забирает мою. Мне она дорога, но, если подумать, что значит для меня это слово? В любую секунду, поддавшись внезапному импульсу, я могу просто вышвырнуть девчонку в окно — лишь затем, чтобы взглянуть, как смешно она будет цепляться руками за воздух. Ведь она уже сломленная, полностью подконтрольная, не помышляющая и о малейшем сопротивлении. Разве оно возможно, если в моё запястье встроен контролирующий её эмоции и обнуляющий память чип! А как поначалу она ерепенилась, забавно пыталась стоять на своём — будто настоящий подросток!

Вот только, хватило её ненадолго...

Чип-контроллер уже не активен, все чувства Мэйби ко мне вполне искренние.

А нужны они мне — эти чувства, это её неподдельное обожание? Ещё несколько дней назад, я ответил бы утвердительно. Но, не теперь.

До чего это было чудесно — быть рядом с пристёгнутым, валявшимся в луже мокро-слезливым телом. Ощущать на руках поцелуи, слушать все эти трепетные словечки:

— Прости меня! Прости... Не знаю, что на меня нашло... Прости... Я никогда больше к нему не сбегу! Я его ненавижу! Он обычный тупой мальчишка, а я живу для тебя! Хочешь, забери мою жизнь. Хочешь, мучай меня, если тебе будет хоть немножко приятно... Я всего лишь — твоя вещь... Только твоя...

Милый глупенький робот! Мэйби совсем не смущало, что это по моей команде она с ним встречалась. Её подконтрольный мне мозг, попросту игнорировал этот факт. Причём, без всякой там электроники — девчонка давно живёт обычной человеческой жизнью. Но стоит мне пожелать, она влюбится в сотни таких вот Кириллов, и будет, в режиме озабоченной кошки, у них выпрашивать ласку.

Первый геноморф, получивший свободу, но так и не сумевший ею воспользоваться...

Так что, касательно вещи, она права!

Кому нужны эти чипы? Инстинктов, проявляющихся в виде эмоций, более чем достаточно, чтобы сделать человека рабом. Страх, надежда, любовь — к людям, местности и вещам... С таким багажом, без хозяина будешь недолго.

Около недели назад, я шептал в маленькое, розовое, покрытое еле заметным бесцветным пушком ушко самой любимой вещи нежные слова утешения.

Ведь в тот момент, я и сам в них верил.

Но в жизни, всё случается только лишь раз. Нельзя войти в одну реку дважды. Неумолимое течение уносит счастье, оставляя тебя в одиноком царстве теней.

Сам виноват. Переборщил, поддался желанию, не растянул удовольствие.

Теперь — всё. Ведь не зря мы покидаем сказочных персонажей на свадьбе. Людей волнует завоевание невинной принцессы, а не подробности того, как обрюзгшая королевна вскармливала шестого ребёнка!

Я всё это понимал, но сам превратил недосягаемую принцессу в доступную королевну. Теперь она — как дорогая, но ненужная мебель — занимает пространство, а выбросить жалко. И окончательно ясно: когда-нибудь, она непременно выпадет из окна, ведь даже сейчас мне тепло от одной этой мысли.

А может быть, прыгнет с крыши. Причём, добровольно.

Да. Так будет куда интересней!

По правде, она изначально не слишком-то мне подходила. Мэйби — не Катя. Всего лишь, покорная лунная блонда, а не солнечнобуйная мечта!

А ведь она могла стать решением, никогда не взрослеющим непослушным ребёнком — будь построптивей, да с меньшим номером серии!

MAB-17! Это никакой не ребёнок! Война — не для детей.

Сволочная Вселенная, в которой не существует MAB-12, MAB-13 или MAB-14, потому что они никому не нужны! Да, есть серия HEF— начинающаяся с трёх и заканчивающаяся сотней. Да только ведь это — поднимающие планку общественного довольства тупые бесчувственные куклы для похотливых баранов. Закон запрещает создание настоящих, интересных игрушек — умеющих испытывать эмоции, привязываться и любить.

«Принципы гуманизма»! Ну да, я ведь монстр — не человек, они на меня не распространяются. Кого мои чувства волнуют? Вот она — математика, власть большинства.

Но, когда враг у ворот, когда речь заходит о выживании, а вернее сказать — о потере власти — вдруг выясняется, что вполне допустимо штамповать боевые модели способные к чувствам. Лишь потому, что «эмоциональное существо способнее и восприимчивее к управляющим воздействиям». Ведь это — «для дела», не для каких-нибудь извращений! Пускай разведчицам снятся кошмары, пусть пилоты бомбардировщиков режут вены — это не страшно, раз статистически оправдано.

Математика морали...

Создать MAB— сверхчувствительную модель для спецопераций — оказывается, тоже гуманно! Ведь, на кону судьба человечества, по мнению Гадеса. И окажись психика серии стабильной, не бывать бы моей девчонке таким уникальным чудом!

Любопытно, когда власть целиком перейдёт Маяку — а когда-нибудь, это случится, мораль тоже будет определять математика?

Вне сомнений! Дело не в людях и не в компьютерах — в принципах мироздания.

В какой-то дурацкой книжке было написано: «Вселенная заботится обо всех обитателях». Готов в это поверить. Но, их интересы неизбежно столкнутся, а задача решается не в мою пользу.

Я в меньшинстве... Один, против всего человечества, с вытекающими отсюда последствиями... Просто не повезло...

Но даже в моём положении есть преимущества: я не боюсь смерти, а потому — не нуждаюсь в сказках. Вселенная получит ответ, изрядную порцию такого же к ней отношения. Ещё поперхнётся!

Дурацкий мир, набитый идиотами под завязку! Безвольными политиками, ведущими мир к катастрофе. Глупыми учёными, решающими созданные ими же проблемы. Военными, защищающими мир от самих себя. Обывателями, пытающимися маскировать свою серость многоцветными фильмами, шоу и 666-Dразвлечениями.

Где же тут смысл?! Странно, что устроенная подобным образом Вселенная ухитряется не развалится на кварки!

К счастью, в последнее время люди уже перестали притворятся людьми — признав, что жаждут лишь удовольствий, получив их в обмен на свободу.

Что же до Мэйби, она — вещь исключительная, и требует рационального обращения. К тому же, смерть таких редких устройств привлекает внимание.

Моя дурная натура! Ставить на карту всё, ради ничтожного наслаждения!

С другой стороны, если так не делать, ради чего тогда жить?

Итак, решено: добудем аппаратуру — отдам. Девчонок, временно несломленных, много на свете. Не столь интересных, как Мэйби — да и плевать. А к ней самой, нужно впредь относится в соответствии с её назначением: как к подчинённой, которую изредка можно оттрахать, как к девчонке, помогающей в ловле девчонок, как к убийце, вроде меня. Выдана она мне, не для забав. В целом, не для забав.

Последняя операция, и она получит свободу. Настоящую.

Кирилл обрадуется. У парня чипа-контроллера нет, ему будет сложней.

Конечно, веселье будет недолгим, он и без чипа сломает влюблённую Мэйби за несколько месяцев. И заскучает...

Да, он совсем не дурак — он её быстро раскусит. А осознав, кто она такая — утратит интерес.

Что будет дальше — загадка. Швыряться девчонками Кир не умеет.

Но это его проблемы. Может, научится.

В конце-то концов, мальчишка мне дорог, но что значит для меня это слово?

Я не умею любить, и есть в этом злая ирония — ведь не умеют любить и девчонки-подростки. Они могут только эгоистично желать, сгорая от страсти: область, ответственная за альтруизм у них ещё не сформировалась. Впрочем, и женщина умеет любить лишь ребёнка, а мужчину — только в скоротечный период отбора генома.

И что остаётся делать? Смирится с участью марионетки Природы?

Пожалуй, нет. Такой вариант не по мне. Ведь убиваю я не девчонок, а время.

День 24. "И чёрных два Крыла..."

«5:01»

Эйприл открыла глаза. Она думала, ночь принесёт облегчение, но погружение в сознание маньяка окончательно выбило из колеи.

«Они одинаковые! Кир, Кир-из-сна и этот Фиест! Я в ловушке, в окружении зверей! Они преследуют меня днём, и во сне!»

Она встала с кровати и подошла к столу. В серебряном свете Луны всё выглядело нереальным, будто ещё продолжался сон. Взяла со стола револьвер и неслышно пошла к постели Кирилла. За ногой волочился зацепившийся за палец «следок».

Мальчишка громко сопел — фаза глубокого сна, без сновидений. Эйприл включила прицел и дрожащей рукой навела револьвер. На лбу у Кирилла забегала красная точка.

Вспомнился его смех. Арка, закат, поцелуй. Потом, виденная во сне голова пилота — раскрывшаяся, словно цветок.

Как предавать друзей? Как убивать?

Возможно, люди этому учатся у родителей. Может, первое в жизни ребёнка предательство — предательство, совершённое его отцом. И первое в жизни разочарование — разочарование в своём создателе.

А может, это преподают в школе. На уроках литературы. На переменках, когда друзья бьют в живот, а девчонки хихикают и перешёптываются.

Но Эйприл не училась в школе, не имела семьи и никогда не встречала людей. Так у кого же ей было учится?

У неё был один-единственный друг. И он лежал сейчас перед ней, тихий и беззащитный.

Эйприл выключила прицел, опустила руку и легла обратно в постель. Револьвер она засунула под подушку — рядом с этим мальчишкой, ей было страшно.

Вчера они решили спать до рассвета, утренние посиделки на арке остались в прошлом. После увиденного во сне нарастала тревога...

«Сколько же у него вещей, у этого Кирилла-из-сна! Какие-то камушки, особенные карандашики, фотографии... Чужая вселенная!»

Кир усмехнулся.

«А у меня? Ничего! Будто вовсе не было прошлого! Лишь жуткий будильник, куртка, да нож!»

Кир прислушался к себе...

Нет. Не было никакого желания обзаводиться вещами. Он не нуждался ни в доме, ни в куче одежды, ни в фотографиях. Не ощущал нужды в «отражающих индивидуальность» штуковинках. Да, было Логово — но он мог оставить его в любой момент и не вспоминать...

Единственное, что бы его волновало, уйди он со Станции — судьба старой мебели... Но знай он, что с ней всё в порядке, что Маяк о ней позаботился — он бы забыл и её. Лишь бы она не была выброшена на свалку, как что-то ненужное!

«Не слишком-то я на человека похож ... А ведь, у Мэйби — всё так же! Выходит, мы с ней одинаковые?»

Кир решил, что лучше об этом не думать. Но мысли стали крутится вокруг рассуждений Фиеста, и стало ещё тревожнее.

«Он играет с девчонками, будто с куклами. И Кир-из-сна — не лучше... А я сам? Ведь и Эйприл — не человек. Что, если Станция породила её по моей воле? Я был одинок, мне всюду мерещились девичьи лица... А Эйприл когда-то сказала, что делает то, что хочется мне. Может, она — лишь моё отражение? Может, она понимает меня лучше, чем я сам — и раскапывает то, что скрыто в глубинах души? Может, она исполняет мои собственные неосознаваемые желания?»

— Смотри! В новостях написали, что катастрофа случилась из-за перегрева башни накачки.

Эйприл бросила взгляд на плавающие в воздухе строчки: «Сохраняется неопределённая ситуация...», и принялась высыпать на тарелку консервы.

— Почему ты всё время молчишь?

— Очень весело?

— У тебя руки дрожат... Дай помогу, — Кир забрал банку и высыпал содержимое.

«Что с ней такое? Может, она размышляет о том же, о чём и я? Или в ужасе от того, что творится на Станции?»

Он встал, обогнул стол и положил Эйприл руки на плечи:

— Не бойся... Мы справимся...

И ощутил, как она вздрогнула.

«Похоже, она боится меня».

От этой мысли стало противно. Он взял свой завтрак и вышел на крышу.

Сквозь прозрачные стенки Эйприл смотрела на сидящего на парапете Кирилла. Она попробовала поесть, но не вышло — руки так дрожали, что ложка не попадала в рот.

Даже сейчас, глядя на него издалека и через преграду, она ощущала страх. Но дело было не только в мальчишке. Настоящий ужас вызывал вовсе не он, а воспоминание о том, что она сама чуть было не натворила. Она не могла поверить, что это произошло наяву.

«Может, это был сон? Они ведь настолько реальны — не понять, где сновидение, где явь...»

Она отвернулась. Утреннее солнце залило Логово. В падающих на старую мебель лучах мельтешила пыль.

Всё виделось ненастоящим. Эйприл начала понимать Кирилла...

«Но это ведь просто стресс! Мозг пытается защитится... Нет, так нельзя! Кир никуда не исчезнет, и не получится убежать от себя. Надо успокоиться!»

Она несколько раз шумно вдохнула, сосредоточилась и принялась за еду.

«Я всё придумала! Да, придумала! Вот что бывает, если мысли захватывают тебя целиком... Кир — обычный мальчишка, хороший и добрый! И главное, он меня любит. По-настоящему, ведь дважды, рискуя собой, спас мне жизнь».

Руки перестали дрожать. Эйприл улыбнулась.

— Кир, ты не забыл? Нам нужно попасть в затопленный Астропорт.

— По Станции бродят мутанты и Тень! А ты...

— Мутантов больше нет. А Тень, где она? Я не встречала! На складе есть гидрокостюмы и акваланги, для обслуживания системы охлаждения.

— Ты чуть не погибла! Неужто снова туда полезешь?

— В этом твоя беда! Ты не трус, раз спас меня, не побоялся. Но ум не даёт тебе действовать. Ты застыл. Всё потерял, но не стал свободен, и по-прежнему не желаешь жить! — она помолчала немного и твёрдо сказала: — Поверь, нужно лезть!

— Нет! — мальчишкой овладел иррациональный страх. Ему казалось, что там, в глубине, притаилась смерть.

— Надо! Ничего не поделать... Никому в голову не придёт, играя в компьютерную игру, сто лет просидеть в нарисованном доме, выводя персонажа на работу и в магазин. А в жизни, люди так себя и ведут!

— В игре страха нет.

— Нет страха разрушить иллюзии, изменить ложные представления о себе.

Костюмы были тяжёлыми, тащить их по жаре желания не возникало. Пришлось заряжать синтета — не полностью, а чтобы хватило на поход к бухте и обратно.

Эйприл непрерывно болтала, пытаясь отвлечься. Руки уже не тряслись. Снова стихи, снова странные разговоры...

— ...потерять не на миг, а совсем, чтоб дать место находке. Жизнь потерять, чтоб найти...

Залежавшиеся синтетические мышцы противно шуршали.

— Вечно мы будем все дальше идти, не продвигаясь вперёд ни на шаг. И от планет и до новых планет, и от созвездий к созвездиям — даже не покидая Земли...

— Неужто, это твои?

— Откуда мне знать? Во мне все стихи мира. Но, согласись, эти строчки, будто про нас!

— Может, чувствуешь как-то.

— После аварии всё смешалось. Не разобрать...

Эйприл помолчала минуту...

— Эти точно мои, написала их только сейчас... Слушай!

Прищурив глаза, она начала:

— И чёрных два Крыла несут меня сквозь Тьму...

Кир слушал и удивлялся. Но что ещё за чёрные крылья? И почему — Тьма?

Он нахмурился и въедливо осмотрел худенькую фигурку. На точёной спине подрезанными крылышками торчали лопатки.

Кир явственно услыхал в голове хлопанье крыльев.

Звук нарастал...

Стоп! Он же не в голове!

Эйприл обернулась.

— Это что? — и сразу же вскрикнула: — Кир! Наверху!

Он задрал голову. На них пикировал чёрный дракон — змеиный хвост, жуткие зубы и когти. Правда, совсем небольшой — он вполне уместился бы под столом.

Эйприл вытащила револьвер и открыла пальбу. Попасть в дракона было не просто — маленький размер был ему на руку — вернее, на лапу. И всё же, ей удалось отстрелить приличный кусок крыла. Дракон завизжал, но по инерции продолжил атаку.

— Ложись!

Кир упал на спину. Совсем близко щёлкнули зубы и воздух окрасился мелодичным перезвоном — мальчишка его сразу узнал.

«Но он же убит!»

Раздался оглушительный хлопок — Кир был теперь на линии огня. Голова дракона лопнула, и в щёку что-то вонзилось.

На дорожку шлёпнулись кусочки драконьего мозга. Сам он, уже безголовый, взмыл вверх.

— Кир, ты как? — Эйприл положила руку ему на плечо. — Не шевелись! — она вытянула из щеки кусочек драконьего черепа. Кир почувствовал, как по щеке потекла кровавая слеза.

— Это же Облако! Ты слышала звон?

— Да.

— Но ягуара убила Тень!

— Похоже, что нет.

— Думаешь, его возродила Станция? Но из чего? Из кровавой пыли? Зачем?

— Кир, от прошлого не так просто избавится... Главное, он улетел, и сегодня уже не вернётся. Это наш единственный шанс. Я не трусиха, но из Логова больше не выйду.

Кир заметил, что «не трусиху» трясёт, как осиновый лист. Так сильно, что когда она попыталась заткнуть револьвер обратно за пояс, он с громким стуком упал на бетон.

После нападения дракона, Кир замолчал. Происходящее было выше его понимания, и потому раздражало. Револьвер был у Эйприл, и, чтобы тоже вооружится, мальчишка поднял с земли обломок трубы.

А Эйприл болтала всё больше и больше. Клацая от страха зубами, она читала романтические стишки и нервно хихикала.

От романтики дрожь унялась, и её потянуло на философию:

Посмотри: каждую секунду я прихожу,

Чтобы стать гусеницей в центре цветка,

Чтобы стать изумрудом, спрятанным среди камней

Ритм моего сердца — это рождение и смерть

Всего живого.

Кир вспомнил жгучий цветок и огромную гусеницу, и его передёрнуло...

— Что за изумруд? Ты про Оленя?

— Ну, может и про Оленя.... Послушай ещё:

Месяца месяцами сменялись до нас,

Мудрецы мудрецами сменялись до нас.

Эти мёртвые камни у нас под ногами

Прежде были зрачками пленительных глаз.

Кир пнул обломок бетона. Тот уже изменил форму, готовясь вновь сделаться частью дорожки — стал гладким, словно отполированным.

— Думаешь, Станция живая? — Кир вспомнил характеристики живого из учебника биологии и сам поразился глупости сказанного.

— Всё вокруг живое, но люди об этом забыли.

— Камень не живой. И этот синтет! — в подтверждение, он что есть сил ударил его трубой по ноге. Она подогнулась, синтет зашатался из стороны в сторону, пытаясь сохранить равновесие, и распластался, рассыпав оранжевые гидркостюмы. Полежав пару секунд без движения, задёргался и пополз, содрогаясь всем телом. Затем рывком встал, вернулся, собрал поклажу и подрагивая побрёл к океану.

Кир хмыкнул и победно взглянул на девчонку.

— Ничего он не чувствует!

— Да, — печально произнесла Эйприл.

— Что, да?! — в голосе Кирилла опять зазвучала злость.

— Синтет не живой, — прошептала она еле слышно, глядя не на робота, а на мальчишку. — Ничего он не чувствует.

Синтет положил костюмы на берегу и ушёл на склад. Кир опустился на гальку — у него до сих пор дрожали поджилки. По лицу стекал пот.

«Ну и жара! Август, а не апрель!»

— Акваланги-то мы и забыли, — нараспев произнесла Эйприл. — Я принесу.

«Забыли? А ведь и правда! Заболтала меня своими стихами! Но почему она пошла сама, а не попросила меня?»

Эйприл направилась к лестнице.

«Может, она сделала это специально? Эйприл не в себе от страха — и боится она не только дракона. Что, если она испортит мой акваланг?»

Кир вслушивался в шелест гальки под ногами девчонки, стараясь услышать ответ.

«Но, у неё же есть револьвер. Если б хотела, давно бы уже застрелила... С другой стороны... Глядя в глаза, хладнокровно спустить курок — дело одно. Не всякий на это способен. Она — не Фиест. Но обмануть собственный мозг: повредить акваланг, а потом сделать вид, что ты ни при чём — дело другое. Ничего тут сложного нет».

Кир вскочил и помчался, скользя на камнях. Схватил подружку за руку.

— Эйприл! Постой! Ты же девчонка! Чего ты будешь таскаться. Сядь, отдохни...

Эйприл смотрела в чёрные непроницаемые глаза и её захлёстывал ужас.

«Он точно хочет меня убить! Сломать мой акваланг! Разве стал бы этот эгоист и лентяй добровольно куда-то ходить? Его нельзя отпускать на склад одного. Но, что же ему сказать? Отвергнуть помощь нельзя, это будет выглядеть странно...»

— Смысл тут торчать, умирая от скуки! Мы же друзья, друг без друга — ни шагу! Пошли вместе, чтобы без обид!

Эйприл без смущения начала подниматься первой. Перед носом Кирилла маячили шорты.

«Хочет отвлечь? — Кир смотрел не на них, а на револьвер. — А ведь Эйприл побоялась отпускать меня на склад одного. Она уверена, что я хочу её смерти».

От этой мысли стало противно и так тоскливо, что захотелось завыть.

Всю дорогу до склада, Кир молчал, пытаясь понять, как они докатились до таких отношений.

Ну, может вначале они не слишком друг дружке понравились. Но потом ведь, всё стало нормально! Они всё больше сближались, пока не влюбились.

Кир вспомнил арку и поцелуй.

«Но это — только мои чувства! В её душу не заглянуть. Что, если она меня вовсе не любит?»

Чем глубже Кир погружался в анализ их отношений, тем сильней убеждался, что Эйприл его ненавидит. Наконец, он не выдержал и спросил, взяв её за руку и глядя прямо в глаза.

— Эйприл, почему ты меня ненавидишь?

— Ненавижу? Ни капельки! — девушка отвернулась. — Хоть ты меня и убил.

— Убил? — Кир содрогнулся — уж слишком её слова совпадали с его ощущениями, и с тем, самым первым сном про воскресшую птицу. — Что ты несёшь! Ты ведь жива!

— Значит, убьёшь... Потом... Не важно — когда, время не существует... Но, я тебе помогу.

— Поможешь? В чём? — еле вымолвил Кир.

— Измениться. Или принять себя такого, как есть.

Когда они вернулись со склада, был уже полдень.

— Без обеда остались...

— Не страшно. Так даже лучше — не вырвет.

Скинув обувь, они натянули костюмы, ласты и маски. Надели утяжелительные пояса, пристегнули к ним фонари. Эйприл спрятала револьвер внутри костюма, потом зашла в воду и поболтала в воде аквалангом, похожим на большую медузу... Подняла его над волнами — щупальца-отростки активировались, зашевелились, готовясь проникнуть во все части бронхов.

Кир недовольно буркнул:

— Неохота глотать эту дрянь.

— Переживёшь... Лучше послушай! В акваланг встроен усилитель для ментального общения. Но, в нас нет нейрочипов. Так что, общаемся знаками. Это... — она покачала кулаком с поднятым большим пальцем, — ...значит: «Всплывай!» Об остальном догадаешься... Не забудь подключить акваланг к компенсатору, и не порежься о мидии!

Она поднесла «медузу» к лицу и запихала отростки в рот. Они задёргались, проникая всё глубже и глубже: в глотку, в бронхи — до лёгких. Тело «медузы» присосалось и облепило всю нижнюю часть лица.

Кир, морщась и кашляя, повторил за девчонкой. Сначала было ужасно, но через пару секунд стало легче — «щупальца» выделяли анестетик.

«Чего вдруг я должен порезаться? Лучше бы о себе беспокоилась!» Из-за её слов, Кир явственно ощущал, как из распоротого бедра по ноге течёт кровь.

Эйприл призывно махнула рукой и ушла под воду.

Здесь, под поверхностью, был целый мир. Но не настолько красивый, как в сновидениях про Диэлли — под водой не нашлось ни рифов, ни пёстрых тропических рыб. Были только изъеденные океаном скалы, лес плавно колышущихся водорослей и лежащие на дне огромные валуны. Кир, как во сне, неслышно скользил за девчонкой, парящей в пробившихся сквозь толщу воды серебристых лучах.

Эйприл обернулась, чтобы проверить, не отстал ли Кирилл, и показала рукой на обросшие водорослями и ракушками опоры маглева. Кир и без этого понимал, что удобнее всего плыть вдоль разрушенной трассы.

Дно растворилось в зелёной мути, началась глубина.

Было страшно. Кир не мог взять в толк, отчего. Им с Эйприл ничто не грозило. Над безопасным безжизненным океаном стоял штиль. Под водой они могли находится достаточно долго — в гидрокостюме со встроенной термоподдержкой не замёрзнешь, а с генерирующим кислород в режиме реального времени аквалангом нельзя утонуть. И всё же, тревога не проходила.

К счастью, было не до рефлексии — Эйприл плыла куда лучше, чем в первый раз. Кир еле за ней поспевал.

«И где она тренировалась? Во сне?»

«Медуза» раздулась, подстраиваясь под растущее потребление кислорода. Кир выбивался из сил... Наконец, из пелены возник силуэт астропорта. Но для того, чтобы приблизится к зданию, пришлось усиленно работать ногами ещё добрый десяток минут.

«До чего же он здоровенный!» — поразился Кирилл. Глядя с берега на астропорт, белеющий среди пустоты океана, он не сумел верно определить его истинные размеры. К тому же, большая часть дискообразного здания была затоплена — из воды торчала только верхушка.

Эйприл начала забирать вправо. На фоне стен затонувшего исполина, она казалась пылинкой.

Через пару минут Кир в мутной дымке увидел рукава телетрапов и зависшие над бездной тела звездолётов. Потом, показалась и уцелевшая терминально-стартовая площадка, на которой стоял интересующий Эйприл корабль.

«Судя по тому, что я вижу, астропорт не был специально разрушен, просто поднялся уровень океана... Точно! Вот почему опоры маглева едва торчат из воды. Но тогда, почему корабли не взлетели? Может, в результате атаки погибли все люди? И что это была за атака, случившаяся ещё до войны между Союзом и Сопротивлением?»

Эйприл уже осматривала корабль.

«Звездолёт не простой — элитная яхта. Жаль, весь оброс. От былой красоты ничего не осталось. Даже название не прочитать... Интересно, как Эйприл рассчитывает в него попасть?»

Девчонка показала на подсоединённый к фюзеляжу рукав телетрапа, покачала кулаком с поднятым большим пальцем, и, заработав ластами так, что пошли пузырьки, взмыла вверх, к колышущемуся серебристому покрывалу.

— Думаешь, корабельный шлюз не заблокирован?

— Кир, нужно хотя бы попробовать!

Держа ласты в руке, по изъеденному солью и солнцем покрытию, они взбирались наверх — к венчающей астропорт стеклянной башне командно-диспетчерского пункта. В другой руке, словно поверженный монстр, шевелил отростками-щупальцами акваланг.

Уже на подходе Кир понял: что-то не так.

— Это вообще не стекло! Ретро-декорация!

Эйприл подошла к «стеклянной» стене, похлопала рукой и вздохнула.

— Поплыли на берег? — спросил Кир с надеждой. Чувство, что вскоре случится непоправимое, не покидало.

— Ещё чего! Ищем вход! Кажется, зря я тебя сюда притащила.

Она зашагала назад, к воде.

Глотать щупальца снова, было ещё хуже, чем в первый раз.

Уйдя под воду, Эйприл добралась до огромных окон, опоясывающих здание кольцом. Стукнула по ним рукояткой фонарика, хоть без того было ясно, что внутрь через них не попасть. Раз они уцелели после штормов...

Погрузившись глубже, Эйприл подплыла ко входу в один из телетрапов, ухватилась за стенки и включила фонарь. Посветила вовнутрь и замахала Кириллу рукой. Когда он оказался рядом, юркнула внутрь.

Кир плыл во тьме тоннеля, смотрел на мелькающий впереди луч фонаря и недоумевал, как его угораздило оказаться в этой ловушке. Разве он не видел во сне, что случается, если послушать девчонку? Так почему не прислушался к предупреждению?

Тоннель кончился, и они, сквозь череду извилистых коридоров, вплыли в огромный зал...

Обросшие водорослями и мидиями эскалаторы, колонны, скульптуры. Куски бетона, отвалившиеся от купола. Мебели не осталось, экопластик давно истлел. Наверху, чуть выше окон, плескалась поверхность.

Девушка показала: «вверх» и стала всплывать, паря над одним из обросших эскалаторов. Пронзив плёнку воды, взобралась на ступени.

Уже наполовину выкарабкавшись из воды, Кир увидел, как Эйприл вытаскивает акваланг: в руках студенистое тело, из которого тянуться в рот перемазанные слизью отростки. Его передёрнуло. Забывшись, он встал на колено — и вскрикнул, порезав колено о мидии. Дёрнувшись, свалился на бок. В глазах полыхнуло от новой боли — куда острей. Он дёрнул ногой — сильно, как только мог, но в ответ получил только порцию страданий. Нога даже не шевельнулась, словно попала в капкан. Он опёрся на руки и поглядел назад.

В бедро вонзилась заострённая водой арматура, торчащая из упавшего сверху обломка бетона. Зажмурив глаза, Кир рванул ногу вверх и выбрался на ступени.

Из распоротого гидрокостюма по ноге заструилась кровь. Кир надавил контрольную точку на акваланге и резко вытянул «щупальца». В груди сразу разгорелся пожар.

— Спасибо! Накаркала!

— Я предупреждала! Но ты не послушал! А теперь заявляешь: «накарка... — Эйприл осеклась. — Кир... — она смотрела вниз.

Кир проследил её взгляд и похолодел. Под ногами была уже целая лужа. Крови, его собственной крови — она толчками текла из проколотого бедра.

Он зажал рану рукой.

Бесполезно. Теперь кровь текла из-под пальцев.

Кир побледнел и осел на ступеньки. В поиске поддержки взглянул на девчонку.

— Нужно перетянуть...

Эйприл отстегнула пояс, вытянула утяжелители и попыталась наложить на рану импровизированный жгут... Не вышло: отверстия были только в начале, а сразу после них ремень расширялся и не пролезал в пряжку.

Она огляделась...

— Дай мне свой нож!

— Внутри, в кармане штанов.

Дрожащей рукой Кир попытался расстегнуть комбинезон. Не получилось.

Эйприл придвинулась к нему и надавила на активатор. Застёжки открылись. Прижавшись к мальчишке щекой, она засунула руки вовнутрь.

— В правом... — подсказал Кир.

Вытащив нож, Эйприл одним движением отсекла от акваланга отросток. Тот обвил её руку, а после — бессильно повис. Она, пыхтя, обернула его вокруг ноги. Хватило лишь на один оборот, но кровотечение остановилась. Из другой раны — на колене, сочилась кровь. Но это была ерунда.

Акваланг дёргался, разбрызгивая прозрачный гель...

— Что ты наделала... Можно было и от костюма отрезать...

— За время возни ты бы кровью истёк.

Кир сожалел, но в то же время, ощущал удовлетворение — к аквалангу он испытывал неприязнь.

«Он мне, скорее всего, не понадобится».

— Эйприл... Киберхируг давно сломан. Но если бы он и работал, мне до него не добраться. Даже до берега не доплыть, — он опустил глаза, на заляпанный кровью гидрокостюм. — Я здесь умру...

Эйприл отвернулась. Потом прислонилась спиной к стенке эскалатора, закрыла глаза и замерла — только веки легонько дрожали.

Текли минуты...

Сначала Кир трясся от страха. Потом, лихорадочно стал выдумывать несбыточные проекты спасения. И наконец, смирился.

Над головой нависал чёрный купол. Слегка колыхалась подсвеченная вода. Капал с потолка конденсат, и под сводами разносилось гулкое эхо. Хотелось лишь одного — выбраться из этого мрачного места наружу, на солнечный свет. А там — будь, что будет.

Эйприл вздрогнула, открыла глаза и подползла к нему.

— Кир, послушай. Ты не умрёшь. Где твой Олень?

— Вот...

— Снимай. И опускайся в воду. Не целиком, только ноги. И, в этот раз будь осторожен. Я помогу.

Когда Кир, лёжа на спине и опираясь на локти, погрузился в воду по пояс, Эйприл прижала к ране Оленя. Боль начала утихать.

— В нём плещется Тьма — через неё пройдёт моя искренняя готовность тебя спасти, позабыв о себе, и о собственных страхах. Желания другого также важны. Но ты ведь и так жаждешь жить, — заметив удивление мальчишки, она добавила: — Посоветовалась с Маяком!

Из-под её руки шёл свет, амулет разгорелся сильнее. Кир ощутил лёгкое жжение.

Эйприл закрыла глаза, целиком отдавая себя Кириллу... Растворяясь... Становясь истинной, безусловной любовью...

Свет в амулете угас. Эйприл убрала руку.

На месте ранения не было даже шрама.

— Вот и всё! С порезанной коленкой справишься сам. Приложи камень к ране и пожелай.

На ватных ногах Эйприл поднялась по эскалатору и без сил опустилась на пол.

«Не так-то это легко, полностью забывать о себе!»

Пока Кир занимался самолечением, она лежала, глядя на чёрный купол.

«Будто небо без искорок звёзд. Одна чернота... Тьма — беспросветная, какой её видит Кирилл».

Рядом шлёпнулись ласты, и следом опустился мальчишка.

— Я принёс снаряжение. Акваланг у нас только один, но это не страшно. Я сплаваю на Станцию и найду на складе второй.

Эйприл села, обхватив руками коленки.

— Нету там ничего.

Кир опешил.

— Ты в этом уверена?

Эйприл молчала, и он уныло продолжил:

— Значит, выбраться сможет только один. Ведь ты понимаешь, что мне не нужна жизнь в обмен на твою? Так для чего меня было спасать?

— Разве я виновата? Всё твоя неосознанность!

— Ты о чём?

— Сам подумай, из-за чего всё случилось. Привычные действия постепенно становятся автоматизмами, ты начинаешь их выполнять неосознанно. И всё работает хорошо, но лишь в знакомой среде... Мы не в уютном Логове, просыпайся! Иначе умрёшь!

Кириллу подумалось, что до появления этой девчонки он так и жил — автоматически, изо дня в день повторяя одно и тоже, ничего при этом не чувствуя. Встречая рассветы и провожая закаты — даже не просыпаясь... Как быстро всё изменилось!

— Ты готов?

— К чему?

— Искать вход на корабль.

Кир уже и забыл, из-за чего они тут оказались. Он давно думал лишь об одном — как уцелеть.

— Эйприл! Нужно думать, как выбираться отсюда!

— Ты уже принял решение. Моя жизнь в обмен на твою. Значит, я вытащу отсюда только твой труп.

Кир отвернулся. Эйприл толкнула его локтем в бок и расхохоталась.

— Ты от страха ум потерял? Притащу я тебе баллон с кислородом со склада! А ещё, очень вкусных консервов! И даже, если б его не нашлось, неужто бы мы ничего не придумали? В старину люди погружались с колоколами на головах...

— Блин... — Кир облегчённо вздохнул. — Не будешь считать меня идиотом? — он застыл и прищурил глаза. — Слушай, а что ты там говорила про желания и Тьму?

— Я давно намекаю: ты виновник того, что с тобой происходит.

— Желания?

— Ага... Не те, о которых ты вечно твердишь. Они, по большей части, самообман... А те, которые ты не осознаёшь и не контролируешь. О которых тебе ничего неизвестно. Именно эти глубинные побуждения формируют твою реальность.

«Только мою? А реальность Эйприл?»

Вспомнилась Тень, катастрофа и вышка. В голове крутились слова девчонки о том, как важно смотреть на ситуацию со стороны.

«Так почему бы тогда не взглянуть на неё глазами другого?»

Он положил руку на девичью коленку и заглянул Эйприл в глаза. Пока что, он видел лишь чёрную радужку.

— Скажи... Что ты чувствовала, когда это случилось.

— Ты про наш поцелуй?

Кир смутился, но глаз не отвёл.

«Столько всего случилось. А для неё, это — главный момент!»

— Нет. Я про вчерашний взрыв.

— Разве это имеет значение?

— Просто скажи!

— Ну... Хорошо... — вспоминать было неприятно. Эйприл закусила губу. — Я тогда думала... Что эти пожирающие друг друга монстры слишком ужасны, чтобы существовать!

— А в первый раз?

— Хотела, чтобы всё прекратилось. И не было ни голубей, ни Станции, ни этой жестокой жизни.

— Но ведь, это хотел и я! Наши желания совпали — и... Исполнились, — пробормотал Кир ошарашенно. — Маяк подчиняется нашей воле! Но только тогда, когда совпадают наши стремления. А если не совпадают, выходит по-разному... И кажется, тут важна ещё сила желания, эмоции... Выходит, нам нужно держаться вдвоём!

— Тогда почему меня обожгло?

Кир отвёл взгляд и убрал руку с коленки. Он не мог признаться в том, что хотел, чтобы не было Эйприл.

Но она догадалась сама. И замерла, даже сердце застыло.

Она оказалась не нужна единственному человеку, ради которого жила и дышала! Он хочет — от чистого сердца, иначе Маяк не исполнил бы это желание — чтобы она умерла!

Что может быть страшней?

Эйприл вспомнила красную точку на лбу Кирилла... И положила голову ему на плечо.

«Все мы — только лишь люди. Даже те, кто не совсем человек».

Кир прижался губами к её волосам.

— Ну а Тень откуда взялась? И дракон?

— Облако я принесла... Вернее, оно само за мной увязалось. Прошлое...

— Прошлое?

— Не спрашивай, не скажу.

— А ведь врала, что его у тебя нет...

— Ты знал, что я вру постоянно.

— Как же тебе доверять?

— Я тебя люблю.

Кир вздохнул.

— Спасибо... Не за то, что любишь. За то, что спасла мне жизнь.

— Если бы не любила, то не смогла бы спасти.

Кир смотрел в сторону.

— Но, если Дракон — твоё прошлое... Получается, Тень — моё?

Эйприл молчала.

— А ты сама... Думаешь, я хотел, чтобы ты появилась? Чтобы пришла, вместе с этим чудовищем, и разрушила весь мой мир?

— Кир... Я ведь не знаю твоих настоящих желаний...

— Может, они скрыты в снах?

— Что толку гадать? Нужно идти. Мы не можем торчать тут до вечера.

— Ладно... Пошли.

— Снаряжение оставим тут.

«Почему эта девчонка всё время командует!»

Не то, чтобы хотелось таскаться с вещами, но...

— И зажги, наконец, свой фонарь. Проснись!

Кир отцепил фонарик от пояса. К своему стыду, он про него совершенно забыл.

Эйприл уверенно зашагала по нависающим над водой перекрытиям, с лестницы на лестницу, с яруса на ярус. Мальчишке пришлось догонять.

— Получается, мы должны контролировать желания?

— Разве это возможно? Желания — ошейник, который природа нацепила на тебя очень давно. Считаешь, она отдаст поводок? Желания формируются в древних отделах мозга. Мотивация идёт от инстинктов, рассудок может лишь констатировать факт, да выдумать логичное обоснование поведения — тебе в утешение. Ведь осознать, что ты марионетка, не слишком приятно...

Они свернули в проход, и путь преградили стеклянные двери. Когда-то они открывались автоматически, но это было давно. Эйприл достала револьвер и отошла. Раздался многократно усиленный эхом хлопок, и дверь осыпалась градом осколков.

Миновав хрустящие под ногами кусочки двери, они углубились в бесконечную анфиладу служебных помещений. Коридор за коридором, зал за залом, мимо непонятного гнилого оборудования, труб и коробов.

— Как ты здесь ориентируешься?

— Подсказывает Маяк.

— Почему он мне не подсказывает?

— Ты и не спрашиваешь! К тому же, мы разные. Ты цельный, а я незакончена... Чтобы быть человеком, личностью, с которой ты смог бы беседовать, мне приходится добирать недостающие части. У Станции, и у тебя, — Эйприл ужасно смутилась. — Да, я немножко вампир...

— У меня? Я что, сам с собой разговариваю?

Эйприл расхохоталась.

— Не только! Ещё с Маяком!

— Эйприл, ведь я — не Фиест? Я на тебя не сбрасывал бомбы? В прошлом или когда-нибудь в будущем? Помнишь, ты говорила: «Не зря у тебя этот будильник!»

— Сбрасывал в будущем? — Эйприл расхохоталась. — Вот что бывает, если немедленно не избавится от заблуждений! Сперва ты решил, что время — реальная вещь. Теперь заявляешь, что будущее — место, в которое можно приехать!

— Ты не ответила. Я — не Фиест?

— Конечно же нет! Ты — это ты, и не можешь быть кем-то ещё.

— Это хорошо, ведь я его ненавижу! Ненавижу военных и ненавижу убийц. Впрочем, разница между ними невелика...

— Ненависть — самое глупое чувство! Нужно отпускать и прощать, иначе прошлое будет преследовать вечно... Каждый готов пожалеть калеку, но кто пожалеет насильника или убийцу? А ведь они больны, и не выбирали болезнь... Всё от заблуждений! Ты думал о том, каково быть Фиестом? Да, есть на свете бессердечные психопаты-манипуляторы, но он ведь не из таких!

— Не думал, а был им самим — там, во сне! Ты тоже была.

— Раз так, ты прекрасно его понимаешь. И понимаешь, почему существует Маяк — он сочувствует всем!

— Организм без жалости уничтожает больные клетки. А природа — животных и целые виды. Почему Фиест должен стать исключением? Он сам себя уничтожит!

— Сам? Человек не способен ничего сделать «сам»! Он как облако, которое формирует ветер. Или как ветер, который дует, потому что Солнце нагрело землю. Или как Солнце, которое вынуждено светить... Знаешь притчу о мухе и пчеле?

— Нет.

— Если кратко: муха не знает, где распустились цветы — они ей не интересны. Муха видит вокруг нечистоты, да грязь. А в мире пчелы существуют только благоухающие цветы.

— Красиво!

— Да. Красиво, не более... Мудрецы считают, что каждый видит мир в кривом зеркале своего восприятия. Но на деле — это мир отражается в образе нас. Не нам выбирать, кем стать — мухой или пчелой.

Они спустились по винтовой лестнице, прошли череду коридоров и поднялись по другой. Спустились по следующей лестнице и снова поднялись. И вновь...

— Эйприл, ты наверняка уже знаешь... Сны — это прошлое?

— Я уже объясняла, что никакого «времени» нет!

— Ты ведь сама про него говоришь!

— Я — глупенькая девчонка. Какой с меня спрос?

— А я уверен, время существует! Ведь мир не застыл! В нём нет ничего, что не было бы процессом. Стул, дерево, человек и Маяк — любой процесс ограничен во времени, порождён другими процессами и должен порождать следующие. Во всём есть цель! Эти процессы кажутся нам предметами лишь потому, что мы смотрим на них в конкретный момент. Как бы, делаем срез. Но, если проследить за какой-нибудь вещью, мы обнаружим, что она вовсе не «твёрдая»! Стул вначале был деревом, а до этого — почвой. И со временем, он опять станет...

— Кир, «времени» нет. Есть только этот конкретный момент... И в нем, мы пришли!

Она остановилась перед массивной плитой, блокирующей проход. Похлопала по стальным створкам.

Кир дотронулся до контрольной панели. Загорелся экран.

—Работает! Ну и дела!

На экране возникло предложение пройти тест ДНК и сканирование сетчатки.

— Только это нам не поможет... Значит, назад?

— Открой!

— Мы не во сне. Я не хакер.

— У тебя есть Олень с Тьмой внутри. Рассказывал, что собираешь Ключ, и об этом забыл.

Понимая, что занимается ерундой, Кир приложил амулет к панели.

Ничего не произошло.

Он бросил на Эйприл раздражённый взгляд.

— Нашла момент, чтобы поиздеваться!

— Нужно ещё захотеть! Забыть о себе, стать дверями. А после — открыться.

— Стать дверями? Не говори чепуху!

— Просто попробуй! Смотри на дверь, дыши и забывай.

Кир снова приложил амулет и последовал совету девчонки.

Вдох-выдох, вдох-выдох... Постепенно мысли ушли, и Кир перестал понимать, что он — мальчишка. Потом не стало Станции, Эйприл и остального. Не стало целой Вселенной. Была только дверь.

Внезапно Кир понял, что он больше не внешнее — он и есть эта дверь. Он ощущал свою многотонную тяжесть, твёрдость каждой частицы стального тела и электрические биения внутри контрольной панели.

Он принял решение открыться.

— Видишь, как просто!

Кир вновь был мальчишкой — мальчишкой, застывшим перед распахнутыми дверями.

Он не сказал бы, что было просто. Но главное, получилось.

— Судя по толщине плиты, эта часть астропорта — для избранных... Ладно, пошли!

Направив луч во тьму коридора, Эйприл бодро зашагала вперёд.

Опять бесконечные повороты и спуски...

Через пару десятков минут, пройдя рукав телетрапа, они добрались до корабельного шлюза.

— Дай амулет. Моя очередь.

У Эйприл вышло быстрее...

Двери открылись, и Кир содрогнулся. На стене красовалась табличка с датой постройки, характеристиками корабля и названием: «Зимнее солнце».

Переборов страх, он подошёл к табличке.

— Погляди на дату постройки! Девятьсот семьдесят третий год. А сейчас тысяча тринадцатый. Значит, сны вполне могут быть моим прошлым!

Эйприл погладила цифры рукой.

— Сколько раз тебе повторять? Времени не существует! — голос девчонки звучал очень уверенно.

Поэтому Кир удивился, заметив, как сильно дрожат её пальцы.

По длинному коридору они прошли в рубку, но лишь для того, чтобы взглянуть на пару ложементов в центре пустого зала. Управление было ментальным, через нейроимплант, и в рубке не было даже обзорных экранов.

Развернувшись, Эйприл начала методично обследовать помещения. А Кир, в основном, смотрел на неё: он не понимал, отчего она нервничает всё больше.

Осмотр столовой, пары кают, кладовой и спортблока не принёс ничего интересного. Необследованным остался лишь инженерный пост.

Эйприл направилась туда, но вдруг заметила ещё какую-то дверь. Коснулась сенсора...

Умывальник и унитаз.

Сердце застыло. Перед глазами замельтешили картинки из снов...

«Вот и всё...»

Всё стало ясно. И от понимания перехватило дыхание, будто упал в ледяную воду.

— Что там?

— Просто кладовка, — она закрыла телом обзор. — Давай, на инженерный пост!

Вход был заблокирован.

— Открой! — Эйприл разволновалась настолько, что начала задыхаться. Кир испугался, что девушка свалится в обморок.

В этот раз, у него получилось легко.

Зал — небольшой, метра четыре в длину. Белый свет, струящийся с потолка. На стенах, по обе стороны, ряды погасших экранов. А на полу — шесть одетых в подростковую одежду высохших мумий. Ткань утратила фотокаталитический слой и стала прозрачной.

Не то, чтобы Кир удивился. Он был готов увидеть подобное. И всё же, не это.

— Будто живые...

— Системы биологической безопасности корабля не позволили им разложиться, — голос Эйприл даже не дрогнул.

— Похоже на экопластик... — Кир разворошил ногой горку пыли.

— Ведро, — Эйприл подошла к одной из мумий, привалившейся к стене, будто в раздумьях. Погладила почти невидимые шорты и топ, прикоснулась к болтавшемуся на шейных позвонках ярко-красному ошейнику, и достала что-то из сжатых высохших пальцев.

Кир подошёл и взглянул через плечо.

Половинка брелока-одуванчика. Эйприл приложила к нему найденный возле клёнов кусочек. Сверкнуло, и до ушей донеслись мелодичные хрустальные перезвоны. В руках теперь был одуванчик, но уже не такой, а объёмный, прозрачный, хоть по прежнему небольшой — размером не больше мизинца.

Не сказав даже слова, Эйприл спрятала одуванчик в кармашек на поясе.

— Зачем ему... — Кир сглотнул. — Куда он их вёз?

— Их? — вскинула брови Эйприл. — Ну ты и трус!

— Ты о чём?

— Всё Кир, пошли... Тут больше нечего делать...

— Ничего не расскажешь?

— После. На Станции.

Под бушующим чёрным пламенем, Облако отращивал новую голову. Он едва сюда возвратился — лишённый всех сенсорных ощущений, повинуясь какому-то смутному чувству. Но это чувство не помогло избежать столкновения со стеной, и он переломал добрый десяток костей.

Нападение не удалось. Кто мог подумать, что у девчонки найдётся оружие! Значит, нужно расти ещё больше.

Голова восстановилась, мигательная перепонка съехала в сторону, и вытянутые, как веретено, зрачки уставились вдаль.

«Тут больше нечего есть, а главное — пить. В городе и степи уцелело побольше животных. А в горах найдутся озёра и реки».

Трансформация завершена, осталось только расти. С этим он справится и без Тьмы.

Взмахнув чёрными крыльями, Змей пронёсся над Станцией и взял курс на развалины города.

После того, как Эйприл нашла одуванчик, она замкнулась в себе. Кир даже отстал, чтобы не попасть под горячую руку.

«Остаётся только надеется, что она меня тут не бросит, вернётся с баллоном...» — невесело думал он, подсвечивая под ноги и глядя, как мельтешит вдалеке луч фонарика Эйприл.

Чарующий аромат гниющей листвы Змей почувствовал издалека.

«Ну конечно! Любимые клёны! Ладно, город пока подождёт».

Не прошло и минуты, как он опустился возле свежеразрытой земли.

«Что она тут искала? Решила слегка покопаться в прошлом? А сегодня куда собралась? Гидрокостюм нацепила! Неужто, в затопленный астропорт?»

Змей усмехнулся — из чёрных ноздрей вырвалась туманная взвесь. Лапы стали раскапывать землю.

Эйприл брела, не чувствуя ног.

Перед глазами стояла сцена из сна, в которой ей виделся «ключ»: Кир, выкрутив ручку мощности излучения на полную, моет в умывальнике сферу реверс-процессора...

В Логове не было ни умывальника, ни душа, ни туалета. Они с Кириллом ели и пили, но... И даже не умывались, не чистили зубы. Это казалось естественным.

С одной стороны, Эйприл с первой минуты было известно: она — не человек. Сомнения были только насчёт Кирилла.

С другой...

От понимания, НАСКОЛЬКО она не настоящая, по коже бежал мороз.

«Мы — лишь две куклы... Две куклы, воссозданные Станцией... Вот, что насторожило в том сновидении про Мэйби и лужу на набережной! Я бы тогда догадалась, если бы не смущала сама эта сцена, и я не старалась её поскорее забыть...»

Нахлынуло новое озарение, от которого стало намного ужасней.

«Нет, я бы не догадалась. Во сне про астропорт, Кир стоял перед умывальниками, но наутро это меня ничуть не смутило. Настоящий человек разобрался бы в первый же день. Но я, марионетка Маяка, буду думать так, как захочет он...»

Эйприл начала сомневаться уже через десяток шагов.

«Или нет? Ведь мы с Кириллом разрушили Станцию! Лучшее подтверждение нашей свободной воли! Маяк выполняет наши желания, а не наоборот!»

Ещё через пару десятков, она осознала, что по-прежнему ничего не понятно. Наоборот, всё только больше запуталось.

«Нет! Кир не такой, как я. Он цельный, не кукла. Настоящая личность! Человек, но в нечеловеческом теле! Да и потом, здесь только я и Кирилл. Где остальные, ведь тел было шесть? И что за историю мы смотрим каждую ночь?»

До этой секунды она не знала, как рассказать правду Кириллу. Теперь поняла, что рассказывать попросту нечего...

За спиной послышался странный звук — будто скрежет когтей. Луч сразу стал менее ярким.

Эйприл потрясла фонарь. Тот ненадолго разгорелся, потом замигал и погас, точно кто-то задул в нём огонь.

Она потрясла опять. Фонарь снова начал светить. Но луч стал другим — не жёлтым, а мертвенно-голубым.

— У тебя сексуальные гольфы, — донеслось откуда-то сзади. Голос был странно знаком.

— Кир?

Эйприл обернулась и посветила назад.

Пустой коридор.

Эйприл закружилась на месте, направляя луч в разные стороны.

— Кир? Кир?

— Вот только, они сползли.

«Но я же не в голь...»

Эйприл направила луч на ноги.

Никакого гидрокостюма. Кроссовки и весёленькие, со зверушками, гольфы.

— Нужно поправить... Я помогу, — голос теперь был у самого уха.

Эйприл обернулась. Бледный свет фонаря выхватил из мрака мужское лицо.

«Фиест! Значит, все эти дни он был здесь, рядом с нами! Следил за каждым движением!»

Эйприл заверещала и бросилась наутёк.

Кривые чёрные когти царапали камни.

Змей отчётливо чувствовал запах металла, аромат одуванчика. Но самого цветка не было.

«Похоже, его утащила девчонка...»

Он понимал, что напрасно тут приземлился, поддавшись воспоминаниям. Теперь, когда по жилам растеклась жажда, остановится было уже невозможно.

В мире был только он и девчонка. И единственный смысл: прикоснуться, вкусить, ощутить и понять! Узнать, что такое Единство, что такое Любовь...

Дракон взмахнул крыльями, потревожив прошлогоднюю сухую листву, и устремился ввысь.

Кир не заметил, как исчез мелькавший впереди свет.

«Так... Поворот... Похоже, она за углом».

Кир повернул и погасил фонарь.

Тьма — абсолютная, полная. Эйприл не было.

Кир нажал кнопку включения фонаря.

Свет не зажёгся.

Змей опустился на диспетчерскую башенку астропорта. Царапнул покрытие.

«Не стекло, а муляж... Ничего...»

Когти окутало голубое сияние. Змей повторил попытку. На этот раз коготь вошёл в сталь так, как раскалённый нож входит в масло.

Пятно света металось по потолку. Эйприл мчалась сквозь тьму, размахивая фонарём.

Если бы она хоть на секунду задумалась, то поняла бы, насколько это опасно, ведь впереди могла быть стена или провал. Но Эйприл могла лишь бежать, задыхаясь от ужаса.

Коридор залил свет — невидимые датчики среагировали на приближение девчонки, и теперь впереди отъезжала в сторону массивная бронеплита. Эйприл забежала вовнутрь. Плита замерла и начала движение обратно.

Пробежав по инерции ещё десяток шагов, Эйприл остановилась, и взглянула на ноги.

Оранжевый гидрокостюм. Никаких весёленьких гольфов.

«Что это было? Галлюцинация? И, где Кир?»

Эйприл осмотрелась...

Она стояла на платформе. Рядом, в гигантской трубе, распахнул двери вагон вакуумного поезда. Уютный салон, в пастельных тонах. Широкие и мягкие с виду сидения. Вагон приглашал: «Заходи, да поедем!»

Но Эйприл решительно отвернулась и зашагала к проёму, через который попала на станцию — полагая, что при её приближении, плита спрячется в стену.

К её удивлению, этого не случилось.

Она положила руку на гладкий блестящий металл. В этот же миг, плита содрогнулась от мощных ударов.

Эйприл в ужасе отскочила назад. Удары затихли.

Она облегчённо вздохнула.

От нового, страшной силы удара, плита выгнулась пузырём. По станции прокатилось эхо, а после — разнёсся скрежет когтей, будто на той стороне был не человек, а зверь. Из толщи вылез предмет, похожий на огненную саблю из человеческих фильмов про магию. Брызги металла прожгли гидрокостюм и прилипли к коже.

Эйприл заверещала и захлопала ладошками по бокам. Между тем, на плите появился разрез с раскалёнными дымящимися краями.

Эйприл бросилась к вагону. Заскочила в салон и затарабанила пальцами по экрану, соглашаясь с бесчисленными подтверждениями. Наконец, заиграла мелодия, а ласковый голос предупредил, что пневмодверь вагона опасна.

Снаружи донёсся рык.

Эйприл спряталась за спинкой дивана и оттуда наблюдала за входом в вагон.

Платформа вздрогнула от упавшего на неё многотонного груза.

Пневмодверь захлопнулась, и вагон начал набирать скорость.

— Эйприл! Эйприл!

Кир шагал во тьме, ведя по стенке ладонью.

«Что могло произойти с фонарём? Неразборная конструкция и „вечный“ топливный элемент! Стопроцентная надёжность!»

— Эйприл!

«Без неё мне отсюда не выбраться! Даже со светом!»

От осознания этого факта нахлынула паника, и Кирилл побежал.

Вагон начал торможение, едва набрав скорость.

«Да уж! Дорога явно не на другой континент! Значит, от преследования мне не уйти».

Вагон замер. Под аккомпанемент весёлой мелодии дверь распахнулась.

Эта платформа отличалась от той, с которой началось путешествие, закреплённой над выходом плазменной пушкой.

«Ого! Только у военных бывают такие штуковины! Куда это я попала? Похоже, лучшего места, чтоб спрятаться, и не сыскать! Если конечно, меня пустят вовнутрь...»

Едва Эйприл приблизилась, бронеплита исчезла в стене.

«Какое гостеприимство! Надеюсь, к драконам, хозяева этого места не будут также добры!»

В памяти Маяка не было данных о том, где она оказалась. Либо, он их скрывал. Но у Эйприл не было выбора.

Она прошла небольшой коридор и оказалась в тамбуре. Под потолком была закреплена ещё одна пушка. Кожу защекотало.

«Какая-то обработка».

Эйприл зажмурилась. Ей казалось, что хозяева, кем бы ни были — нейросетью или людьми, вот-вот поймут, что у неё нет права тут находится, и она превратится в газ.

Щекотка прошла, и следующая плита спряталась в стену.

Эйприл зашагала по коридору. Похоже, убивать её не собирались.

Страх исчезал. Теперь девушку смущала только судьба Кирилла — из-за её глупости он оказался в смертельной опасности. Но она полагала, что единственный способ ему помочь — продвигаться вперёд.

Через покорёженную башню, Змей выбрался на крышу астропорта.

Жажда ослабевала...

Всё опять сорвалось... Ничего. Может, так даже лучше...

Надо расти. А девчонке не спрятаться — аромат одуванчика слышен издалека.

Дракон взмыл в небеса.

Кир выбился из сил. Споткнулся, зацепившись за собственную ногу, и рухнул на пол. Поднялся на четвереньки и сел, прижавшись спиной к стене.

Паника уходила, уступая место отчаянию. Он с грустью понял, что раньше «ловушки» он просто придумывал. Но теперь попал в самую настоящую — в ловушку астропорта. И выбраться из неё не получится.

Лишь потому, что сидеть без движения было невыносимо, Кир достал фонарь и нажал кнопку включения.

Фонарь загорелся.

Мальчишку захлестнула волна облегчения, перешедшая в ужас: «Что, если он погаснет опять?!» Он понимал, что без Эйприл, выход всё равно не найти, но боялся опять оказаться во тьме. На всякий случай, он заблокировал кнопку, чтобы фонарь светил постоянно.

Опираясь на стену, поднялся. Посветил в одну сторону, в другую... И зашагал, еле переставляя ноги, в том направлении, куда и бежал.

Бетон стен сменился стеклом, и Эйприл зажмурилась — уж слишком тут было светло. Когда глаза адаптировались, она осмотрелась.

Стерильная белизна, хром и стекло. Прозрачные перегородки и стеллажи, уставленные аппаратурой. Шкафы с инструментом. Ложементы и кресла, экраны и сенсорные панели, рукоятки и индикаторы.

Она стояла посреди подземного лабораторного комплекса.

Взгляд зацепился за кулер с водой. Эйприл провела по нёбу сухим языком и отвернулась — в бутыли плавали зелёные хлопья.

Она побродила среди оборудования, покрутила ручки, прикоснулась к экранам... Надежды вывести на экран схему базы улетучились: лаборатория была обесточена. Работало лишь освещение.

Идей не появилось. Делать тут было решительно нечего.

Выход она заметила раньше. Но углубившись в коридор, столкнулась с дилеммой.

В стене обнаружилась дверь. А вдалеке, загораживая проход, блестела металлом массивная бронеплита — от пола до потолка.

«Эти огромные плиты любят пропускать лишь в одну сторону. Лучше осмотреть всё, пока есть возможность. Не факт, что удастся вернуться обратно».

Она прикоснулась к сенсору, и дверь открылась. Заходить вовнутрь Эйприл не стала, побоявшись оказаться в ловушке. Стоя на пороге, она разглядывала зал, в центре которого стоял нейросканер. На ложементе лежало иссохшее тело.

«Не взрослый, скорее подросток. Как и тела на яхте... Но что это значит? Зачем военным понадобились дети? Зачем они сканировали их мозг? Он что, какой-то особенный?»

Представлялось всё что угодно: секретные программы по созданию сверхгениев и суперсолдат. Но для чего они могут понадобится, если есть квантовые кластеры, нейросети и геноморфы?

«Геноморфы! Так вот, в чём дело!»

От постижения тайны волоски на руке поднялись, словно Эйприл пыталась, подняв дыбом шерсть, казаться побольше перед наводящим ужас противником: «Не трожь! Я сильная и опасная! Тебе не удастся засунуть меня в нейросканер! И не мечтай!»

Но, никаких противников давно уже не было. Она развернулась и зашагала по коридору.

Вопреки её ожиданиям, плита не открыла проход.

Рядом на стене, светилась контрольная панель. Эйприл коснулась экрана. Система потребовала ввести пароль и подтвердить ДНК.

«Ну вот! Приехали...»

Эйприл вернулась обратно в лабораторию. Что делать дальше, она не представляла. Опустившись в глубокое кресло, от усталости, отчаяния и пережитых кошмаров, она задремала...

Твари рычат. Изрыгают вонь. Лезут на нашу землю.

Нашу! Выстояли! В который раз. Отстояли детей и подруг.

Помним! Вечно! Слава!

Ноги волочатся. Позвоночник перебит в прошлых схватках.

Жуткий страх. Но — вперёд! Рядом товарищи. Проверены в бесконечных боях.

Когда это кончится? Когда? Изо дня в день этот ужас. Днём и ночью. Всегда.

Враг лезет и лезет.

Светятся фары во тьме. Слепят. Хлопья мокрого снега в лучах.

Вой! Скрежет.

Друг вцепляется зубами в колесо врага. Капельки мочи на снегу. Враг бьёт друга подножкой по голове и давит колёсами хвост.

Вой! Ужас!

Отскакиваю в сторону. Другой враг резко меняет направление движения. Боится?

Хруст костей. Не наш! Наши рядом. Побитые, но живые. Пока...

Эйприл проснулась.

Белизна, хром, стекло. И хоровод грязных хлопьев в бутыли с тухлой водой.

«Вот, как влияет место на человека! Разве смотрела бы я сновидения бродячегопса, разве носилась бы по перекрёстку за автомобилями — не будь я в гостях у военных! Ведь их идеалы столь схожи!»

Нет, надо убираться отсюда. Она поднялась.

«Но откуда эта запись в памяти Маяка? Подопытная собака с вживлённым чипом удрала из лаборатории?»

Эйприл вышла в коридор, села прямо на пол, прислонившись к стене, и закрыла глаза.

Луч фонаря выхватывал из тьмы бесконечные серые стены. Всё казалось нереальным. В нескончаемом коридоре Кир ощущал себя персонажем игры.

Ноги не слушались, и он опустился на пол. Кир не понимал, отчего так обессилел: от кровопотери или от ужаса и безысходности. Он достал из-под гидрокостюма Оленя и положил руки на амулет, словно пытаясь напитаться силой и мудростью.

От Оленя исходило тепло, пальцы приятно покалывало... Спустя полчаса Кир впал в забытьё.

Ночь. "Изолятор"

Хочется пить, а тут — ни воды, ни умывальника. Три голых стены, да силовое поле вместо четвёртой. Больше ничего. Даже сидеть можно лишь на полу.

Возможно, арестованные здесь особенно не задерживаются. Не знаю... Я, сижу шестой час.

Никто не обращает внимания. Ни допросов, ни разговоров. Лежи себе на полу — на удивление тёплом, да размышляй. Потолки везде очень похожи.

Да уж... Значит, отец хочет дать мне новое тело... Вот почему, он так увлёкся технологией переноса личности. Но переноса куда? Напрямую в геноморфа? В симулятор?

Да неважно, куда! Насколько я знаю, немногие из людей имеют столько жизненной силы, чтобы «оживить» геноморфа или компьютер — подарить ему часть своего сознания. Уж точно — не я. Для меня, это станет самоубийством. Ни на то, ни на другое, отец не решится.

К счастью. Ведь при переносе — личность раздваивается. Какой из этих двух личностей буду я? Хорошо, если после процедуры я очнусь в геноморфе. А если — в старом теле, под стволом отцовского пистолета, а в геноморфе будет «кто-то другой»?

Но, что же задумал отец? И зачем похитили нейросканер?

Почему, по мнению отца, на кону судьба человечества? Чем могла помочь человечеству психованная девчонка? Кто её выдал Фиесту? Отец?

Девчонка... Фиест хотел подарить мне Мэйби...

Но... Интересно, кто же её прототип? Похоже, он младше...

И самое жуткое: Фиест считает меня, подобным себе. Не отца, несмотря на их явную связь и татуировку — одну на двоих.

Меня!

Почему?

Мысли путаются... Язык прилип к нёбу и разламывается голова...

Последствия инфразвукового удара?

Тишина постепенно затягивает, и я засыпаю...

Ночь. "Фиест: Девочка в красном"

Скрип снега.

Скрежет ломающихся снежинок — разваливающихся на куски кристалликов льда. В каждом шаге пара этапов. Хх-р-р — поставил ногу. Хх-р-р-Хх-р-р — перенёс на неё вес, доломал.

Снежинки падают на лицо. На щеках — влага. Холод снаружи не беспокоит, мучает холод внутри. Руки в карманах — Дракона не видно, но вряд ли он улыбается.

Холод...

В километре от этих заснеженных улиц — пляж и жара. Не представить...

Что только не выдумает человек на голодный желудок. Возведёт горы на месте разрушенных лабораторий, построит климатические станции — и вот тебе лыжный курорт. Пятнадцать лет назад, я хорошо поработал, превратив этот город в руины. Сейчас он застыл. Ничего не меняется, не происходит.

Хх-р-р, Хх-р-р...

И я — застыл... Превратился в лёд.

Всем нужна боль, нужен ужас. И городу, и человеку.

Без них нет развития. Без них — только лёд.

Хх-р-р, Хх-р-р...

Разве не глупо возить товары в грузовой астропорт сквозь зону холода и снегов? Почему не построить грузовой астропорт на другой стороне города, рядом с пассажирским?

Но это — Диэлли. Свои причуды. Нельзя, чтобы первым впечатлением от курортной планеты стали склады и вереницы машин.

И теперь, я шагаю по снегу...

Мне всё равно. Я холодогрязеустойчив и пейзажевсеяден. Нежности — для тех, кому повезло больше. Тех, кто родился другим. Для счастливых людей, радующихся каждому новому дню, а не мучительно ожидающих смерть.

Забавно, что в результате нелепой издёвки Вселенной я их переживу...

Наивный Гадес! Теперь он узнал, что я такое. Сейчас бы, он не прибавил мне лет, скорее — забрал. Но даже если он не желает больше иметь со мной дел, контейнер с аппаратурой надо забрать. Ради Кирилла.

Хх-р-р, Хх-р-р...

Лёд под ногами ломается просто. Но как сокрушить лёд внутри? Как ожить?

Хх-р-р, Хх-р-р...

Связь с Мэйби... Мысленная перебранка:

— Ты где.

— Заняла позицию!

— Зачем. Ещё полчаса. Закоченеешь. Не сможешь работать. Спускайся в кафе. Грейся.

— А ГСН? А люди?

— Не бойся. Исправил.

— Выполняю!

Дура. Простейшее дело — стрельнуть капсулой с наноботами в грузовик.

Хх-р-р, Хх-р-р...

Снег. Холод.

Всюду... Снаружи. Внутри.

Лёд.

Идёт шестая неделя.

Без девчонок.

И будет седьмая... Из-за грабежа в «Aeon» полиция на ушах. Им не сказали, что похитили реверс-процессор — корпоративные боссы сами себя не подставят. Иначе, планета была бы в кольце карантина. Пропажу бы непременно нашли.

Хх-р-р, Хх-р-р...

Дурацкие улицы кончились... Кончились дурацкие люди.

Тут дышится легче...

Купить бы планету... Без них, без людей...

Планету Девчонок.

Хх-р-р, Хх-р-р...

Мимо климатической станции. Буран и молнии за силовыми полями.

Хх-р-р, Хх-р-р...

Кто?! Это кто?! Девчонка?!

Девчонка и здоровенный пёс, ей по пояс! Разумеется, геноморф.

Ни шапки на голове, ни мерцания защищающего от мороза переменного поля — только лёгкое красное платье.

Наваждение? Я не в себе от жажды?

Нет! Я никогда не сомневался в своём душевном здоровье.

Но, что это за холодоустойчивая девчонка? Что делает здесь? Идёт, как ни в чём ни бывало! Думает, псина её защитит?

Хотя, защитит от кого? Диэлли безопасна.

И всё же, что делать девчонке за городом? Одной! Поздним вечером, практически ночью!

Я не смогу жить, если этого не узнаю.

К счастью, нам по пути. Разумеется, с такими девчонками мне всегда по пути, но сегодня я ограничен во времени.

Нет! Зараза! Она сворачивает на дорогу к резервному астропорту.

Что теперь? Из-за странной девчонки сорвать операцию? Допустить, чтобы контейнер доставили на Негалис? Из сверхзащищённого ЦХЛ его не достать! Идиоты искренне верят, что их никчёмные личности представляют великую ценность!

А если контейнеры вскроют и найдут вместо нейросканера кучу аппаратуры для взлома сетей — появится масса вопросов. Выйдут на Гадеса.

Такой вариант неприемлем.

С другой стороны, есть почти полчаса. Успею. Но, нужно контролировать время...

Ненавистное время! Единственный настоящий враг. Но нет, я не отдам ему эту девчонку! Она останется такой как сейчас навсегда!

Мы вдвоём, как случалось не раз. С Любовью наедине, на пустой планете.

Всегда... Она всегда ускользает! Быть может, сейчас...

Плыву сквозь метель за пятнами — красным и чёрным...

Заброшенная линия маглева. Осталась ещё с тех времён, когда здесь был научный центр. Ветер поёт свою песнь, зацепившись за ржавые фермы.

Щурю глаза... Конструкции оплавленные и покорёженные.

Душу переполняет гордость за качественно сделанную работу...

Да, я — писатель! Но не из тех мудаков, что пишут романы.

Нет, я пишу саму жизнь!

Снег блестит в свете лун, будто разлили платину.

Но слишком темно, а Магия Встречи требует Свет.

Любовь совсем рядом. Слышно дыхание пса и как снег хрустит под красными туфельками. Она тоже ломает снежинки. Тоже! Как я!

И всё-таки, как же она далека! Словно в параллельной вселенной. Между нами невидимая стена, и её нужно срочно разбить! Прикоснуться, вкусить, ощутить и понять!

Понять, что такое Любовь...

Но, нужен Свет — тьма мне не союзник...

Кажется, девочка вовсе меня не боится. Не оглядываясь, идёт сквозь метель.

Я, глядя на пар, вырывающийся из пасти чёрного зверя, изо всех сил стараюсь стать ей — проникнуть в тело, голову, душу. А нейросхемы в моей голове подбирают пароль к собачьему чипу.

Мы движемся дальше, шаг в шаг, в полумраке.

В поиске Света. В поиске Единения.

Я отрываю взгляд от хрупкой фигурки. Смотрю вниз, на свои ноги.

По белому снегу шагают красные туфельки...

Снег взрывается искрами, будто тысячи звёзд. И мягкое, обволакивающее тело сияние. Свет течёт по лицу и рукам, а после — тает в пространстве.

Свет!

Прожектор, закреплённый на одной из опор.

Значит, сейчас!

«Активировать схемы контроля собаки».

Пёс дёргается, падает в снег и скулит.

Вспоминается Мэйби...

Любовь замирает... Удивлённо таращится на собаку... Потом, на меня...

Не торопясь, подхожу. Кладу руку ей на плечо. Заглядываю в синие, как небо, глаза.

Запах. Он заполняет всё.

Нет больше Вселенной, нет меня, и нет никого... Есть только запах этой девчонки... Приторно-сладкий запах подростка...

Ударяю ножом в живот. Неодолимая сила тянет меня в небеса, на земле держит только рука, сжавшая рукоятку.

Конечно, я разжимаю пальцы...

Падаю... Падаю вверх, растворяясь в пустом и чистом пространстве...

Она прижимает обе руки к животу, из которого торчит нож. Хлопает густыми ресницами. Медленно опускается на колени. Губы шевелятся, точно она хочет мне что-то сказать. По красному платью стекает густая белая жидкость.

Эмульсия!

Сука! Мёртвая сука! Андроид!

Не-любовь, только лишь вещь. Вещь для развлечений.

Вещь, в которой смоделирован каждый нюанс — страсть, боль, трепет и запах...

Проклятая Диэлли! Забавы элиты!

Вытаскиваю нож из её живота и пинаю ногой в лицо. Она падает навзничь, я вспарываю одежду.

Да, так и есть! Всё при ней!

Кукла! Кукла для развлечений!

От мутной эмульсии идёт пар, тает снег. Девочка бьётся в конвульсиях, слюна течёт изо рта.

Как же я не заметил в сети её чип? Неужто, я всё-таки сбрендил, на этой стерильной планете?

Захлёстывает отчаяние, мгновенно переходящее в ярость.

Рычу и падаю на корчащуюся от боли собаку. Нож входит ей в шею. Кровь брызжет в глаза — и все застилает красная пелена...

Ошмётки, которые были недавно собакой, раскиданы по дороге. Я с ног до головы перемазан в крови.

В голове звучит голос Мэйби:

— Фиест! Что случилось?.. Они проехали! Где ты?

Всё! Мы упустили контейнеры.

Снежинки опускаются с чёрного небосвода и тают в багровых лужах.

Время... Признаю, победа в этом раунде — за тобой.

День 25. "Слияние"

Кир открыл глаза. Часов у него не было. Но почему-то, он точно знал: наступил новый день.

Фонарь работал, и это радовало. Но, что-то было не так...

Олень!

Кир похлопал себя по груди... Амулет пропал, вместе со странной цепочкой.

Шея затекла, и болело всё тело. Кир попробовал встать. Не смог — нога так затекла, что он её больше не чувствовал. Он лёг на живот и стал ждать, пока онемение пройдёт.

«Но толку с того! Всё равно я не представляю, куда мне идти».

Как только Кир это подумал, он понял, что ошибается. Теперь он знал дорогу назад — знание пришло ночью, во сне. От радости он заорал и захлопал по полу ладонями — и тут же умолк, испугавшись, что от эмоций и шума, что-то забудет.

Осторожно поднявшись, он двинулся по коридору — неспешно и осмотрительно...

Но не удержался и пустился бегом.

Змей обследовал степь, полетал среди калек-ветряков и побарражировал над городскими кварталами. Зверей нигде не было.

«Всё из-за взрывов на Станции!»

Ситуация становилась критической, ведь для полёта нужны были силы. И очень хотелось пить.

Издав короткий отчаянный рык, он взял курс на покрытые снежными шапками восточные горы — там, по крайней мере, найдётся вода.

Едва проснувшись, Эйприл решила: она больше трусить не будет.

С неё достаточно! Хватит!

Если боятся, мир всегда будет принадлежать таким, как Фиест. Безмозглым одноклассникам, бессовестным политикам, безжалостным военным и беспринципным жадным учёным.

Она встала и сразу направилась к столь напугавшему её нейросканеру. Открыв дверь, без колебаний зашла внутрь. Подошла к телу на ложементе, наклонилась и стала внимательно его изучать...

Такая же прозрачная от времени ткань. Ввалившиеся в глазницы задубевшая тёмно-коричневая кожа. Остатки волос.

«Кажется, это мальчишка...»

Эйприл заметила, что в иссохшей руке что-то есть, и попыталась достать. Мумия не отдавала. Эйприл попробовала разжать тонкие пальцы. Раздался противный треск.

Она потянула сильнее, и затрещало громче. По спине побежали мурашки, и она одёрнула руки.

«Нет! Страх — это лишь мои выдумки! Его нет! И мёртвое тело меня не укусит».

Одной рукой она взялась за иссохшие пальцы, другой — за предплечье... И вдруг насторожилась. Тщательно прощупала кости, достала фонарик и ударила по руке рукояткой.

Хрустнуло.

Эйприл ударила ещё, и ещё, и ещё...

То, что сжимала мумия выпало на пол. Девочка не обратила внимания, она продолжала лупить фонарём.

Кожа лопнула и показалась... Нет, не кость. Под разорванной кожей блестел металл.

Орудуя рукояткой, Эйприл обнажила этот участок.

Кости связывал используемый при переломах ортопедический штифт.

Эйприл взглянула на пол и её глаза расширились от удивления. Там лежал Изумрудный Олень — полностью собранный, с плещущимся внутри светом — который, как она знала, был вовсе не свет, а лицедействующая Тьма.

Под чешуёй нестерпимо зудело, и лопалась пересохшая кожа на крыльях. Каждый взмах приносил невыносимые муки. Пытаясь избавится от страданий, Змей поднялся повыше и нырнул в облака.

Тело окутал туман, и кожа мгновенно покрылась плёнкой воды.

«Да! Облака — настоящее счастье! Облака, они будто девчонки...»

Змей распахнул пасть, собирая драгоценную влагу.

Кир пушинкой взлетел по последней лестнице и помчался по коридорам. Добежав до россыпи стёкол, оставшихся от расстрелянной Эйприл двери, упал на колени, и трогал их, трогал — не в силах прекратить, задыхаясь от счастья. Кир совершенно забыл о смертельной болезни, и о том, что Эйприл осталась внизу. Он жаждал лишь одного: увидеть солнечный свет.

Кир встал, размазал по лицу слёзы и вышел под купол астропорта.

Добравшись до места, где они бросили снаряжение, он сел и задумался.

«Оба акваланга на месте. Эйприл всё ещё бродит по лабиринту. Что же могло с ней случится? Утратила связь с Маяком?»

Кир не знал, способна ли Эйприл существовать в изоляции.

«Она говорила, что „неполная“ и „немножко вампир“. Что для существования ей нужен и я, и Маяк...»

Мальчишка вздохнул. Он уже и забыл, каково это — быть одному.

«Нет, связь не могла разорваться. Станция способна поддерживать сообщение с целой Галактикой, и стены астропорта для неё не помеха».

Кир смотрел на колыхание светящейся воды и не мог решить, что ему делать.

«Помочь Эйприл я не смогу — я не знаю полный план коридоров».

Он не хотел признаваться себе, что даже если бы он его знал, и понимал, где найти Эйприл, то всё равно ни за что не решился вернулся назад.

«Но, забирать единственный акваланг?»

Наконец, он принял решение. Надел акваланг — отростки уже не казались такими противными. Нацепил ласты, и погрузился в воду...

Он появился на этом же месте спустя два часа, с найденным на складе кислородным баллоном. Снял акваланг, оставил его возле лестницы, и, воспользовавшись баллоном, уплыл назад.

Змей вынырнул из облаков, покружил над алыми горными пиками и опустился на заснеженный склон. Разодрав наст когтями, принялся жадно заглатывать кроваво-красный снег.

Нутро обжигал холод, но Змей не прекращал глотать, пока жажда не стихла. И в этот момент внизу он заметил озеро в окружении отвесных скал.

Эйприл приложила Оленя к экрану контрольной панели и сосредоточилась. Амулет под рукой разгорелся, и плита отъехала в сторону.

Едва она переступила порог, Олень рассыпался в мелкое крошево. Эйприл вытаращилась на пустую ладонь.

«Что, если это была не последняя закрытая дверь? Что, если я останусь здесь навсегда?»

Но обнаружилось и нечто приятное: на стене были написаны краской слова, от которых тянулись вдаль цветные дорожки. Не потеряешься.

Эйприл подняла глаза, и по спине побежали мурашки: над указателем красовались чёрные буквы: «MAYBE-17».

«Очевидно, что это — название объекта. Но... почему?»

Ниже было перечисление: склад, столовая, спортблок, энергостанция, ЦОД, медблок, командный пост, оружейная, центральный шлюз. Эйприл догадалась, что чем выше в списке расположено слово, тем помещение ближе.

«Значит, на склад!» — решила Эйприл. Жутко хотелось пить.

Подняв облако брызг, Змей спикировал прямо на мелководье и начал плескаться, повизгивая от наслаждения. Потом долго лакал, хлопая крыльями по воде. Вышел на берег, зашевелил ноздрями и радостно заурчал.

В чистейшем горном воздухе был растворён аромат одуванчика.

«Она совсем близко!»

Он отряхнулся и взмыл в небеса. Сделал круг, определяя направление, и устремился навстречу добыче...

Не пролетев и километра, он потерял след. Пришлось вернуться и опустится к самой земле.

В конце концов, он нашёл тоненький ручеёк запаха, вытекающий из замаскированной в скале вентиляционной шахты. Но самое странное, под толщей породы он чувствовал Тьму.

«Что ж... В шкуре дракона сквозь шахту пролезть невозможно... Но Тьма совсем рядом, она поможет совершить трансформацию. И, раз тут есть Тьма, Маяк мне больше не нужен! Убью девчонку, взяв себе её силу. А после, останется только расправится с Маяком и стать полноправным хозяином этого мира!»

По телу дракона прокатилась волна, и он начал сморщиваться, сжиматься, пока не превратился в чёрного крылатого котёнка. Потом, исчезли и крылья. Котёнок отрастил шерсть и юркнул в трубу.

На складе хозяйничал полумрак, и Эйприл включила фонарь. Луч выхватил из тьмы бесконечные ряды стеллажей. Коробки, коробки...

Тишину нарушал только лёгкий шелест вентиляции, да глухие звуки шагов. И вдруг до ушей долетел странный звук — будто лёгкое чавканье.

Эйприл замерла. Чавканье прервалось.

Она стояла, боясь шелохнутся, вдыхая и выдыхая ртом, чтобы меньше шуметь.

«Как глупо! Всё равно, свет фонаря виден издалека!»

Она замахала фонариком и крикнула что есть сил:

— Эй ты! Выходи!

Рядом — в соседнем ряду, зашуршало.

Эйприл сбросила коробки на пол и посветила.

Никого...

Эйприл пролезла в соседний проход. Луч высветил разодранные мешки и огромную кучу собачьего корма.

— Эй? Кто это здесь?

Ответом была тишина.

На одном из стеллажей нашлись запакованные фляги с водой. Эйприл проверила дату.

«2121.06.05»

Что это за год? Далёкое будущее? Или, если по старому календарю, то средневековье... Какая-то белиберда!

Она откупорила флягу и налила на ладонь.

Прозрачная.

Эйприл сделала осторожный глоток. Вода из средневековья была удивительно вкусной.

Девушка выпила целую флягу. Прислушиваясь к шороху вентиляции, съела банку саморазогревающихся консервов. Опять захотелось спать.

Она тряхнула головой, прогоняя дремоту. Вышла со склада и обнаружила новую интересную дверь: массивную, с круглым окошком. Подошла и приникла к стеклу...

Внутри оказалась заполненная аппаратурой лаборатория. В центре, окружённая стеклом и поддерживаемая силовыми полями, висела Тьма. Девчонка улыбнулась и помахала ей раскрытой ладошкой. Тьма всколыхнулась в ответ, приветствуя Эйприл.

До ушей долетел странный звук — нечто среднее между шорохом листьев и журчанием воды. Из Тьмы появился Фиест.

— Нет...

Тонкие бескровные губы пошевелились:

— Да!

Он подошёл вплотную к двери и приложил к стеклу сухую ладонь. На палец была накручена белая нитка.

— Всё, что от неё осталось... От тебя, прототип... — в голосе не было злости, только тоска. — Здравствуй, малышка Облако. Здравствуй, девчонка-снежинка! Мне можешь помочь только ты... Но разве захочешь?

— Я тебя не боюсь! Нисколько! — Эйприл коснулась стекла.

Фиест одёрнул руку, точно обжёгся. Лицо поплыло и принялось осыпаться. Эйприл отвернулась.

— Нет... Нет... — голос за спиной таял в шорохе листьев...

Эйприл прошла мимо столовой и не подумав туда заглянуть. За спиной послышался писк автоматики.

«Похоже, это место живёт своей особенной жизнью...»

Она развернулась и вошла.

Никого.

Побродив меж столов, Эйприл зашла на кухню и обнаружила грязные дорожки из отпечатков кошачьих лап — их были тысячи, словно в столовой обитали сотни котов. Дорожка тянулась к раковине. Эйприл заглянула в неё.

Миска, наполненная водой.

«Откуда?»

Она подошла к контрольной панели и покопалась в меню. Автоматика оказалась настроена на выдачу ежедневных порций воды.

Эйприл осмотрелась.

Половники, да ряды кастрюль. Ничего интересного.

Она нагнулась и провела лучом. Под электроплитой вспыхнули два жёлтых глаза.

Эйприл вскрикнула. Фонарь выпал из рук и покатился.

Когда она трясущимися руками поймала фонарь и сфокусировала луч под плитой, глаз больше не было.

Дверь на командный пост была заблокирована. От отчаяния Эйприл ударила по ней кулаком. Она так рассчитывала понять, где находится, и как-то помочь Кириллу!

«Дурацкий предатель-Олень!»

Она пошла к оружейке — вихревой револьвер казался ей не слишком надёжной защитой. Но и там её встретила стальная закрытая дверь.

Оставалось идти на выход. Хотелось понять, где она оказалась и далеко ли до Станции.

Ноги сами шагали к центральному шлюзу, пока голова размышляла...

«Интересно, зачем им здесь Тьма? Это была лаборатория, а не энергостанция! Её здесь исследуют? Военные создают с Её помощью монстров? Геноморфов им мало!»

Когда Эйприл увидела огромную бронеплиту центрального шлюза, ей стало жутко.

«На что я надеялась?»

Контрольная панель запросила пароль и сканирование сетчатки.

Эйприл почувствовала, как сердце забухало и стали ватными ноги. Не в силах стоять, она опустилась на пол.

Размахивая кроссовками Эйприл — он просто не мог их оставить на берегу, Кир шагал по центральной дорожке. Ему казалось, что чёрный куб расскажет, где Эйприл — стоит лишь к нему прикоснуться. Ведь объяснил же Маяк, как выбраться из лабиринта!

Пока они были в астропорту, Станция восстанавливалась. Исчезли обрывки труб и бетонное крошево, ямы позарастали травой, трещины на зданиях затянулись, и не встречались животные. Когда Кир вышел к центральной площадке, он с изумлением увидел, что из отверстий в земле — в тех местах, где раньше были колонны, тянуться вверх хрустальные ветки.

«Станция отращивает новые башни накачки!»

Кир осознал, что без Эйприл Маяк восстановится, и всё станет, как раньше. На миг — лишь на маленький миг, он засомневался: «А может, не стоит её спасать?»

Положив руки на куб, Кир сосредоточился... Вдох-выдох, вдох-выдох...

Спустя полчаса, он понял: подсказок не будет. Почесал затылок, вздохнул, и отправился в Логово.

Целый час Эйприл не могла заставить себя идти в дата-центр. В действиях больше не было смысла.

Но всё в этом мире проходит, а человек привыкает к любой ситуации — даже, если он не совсем человек.

Текли минуты... Сердце успокоилось, пальцы перестали дрожать, а в душе родился интерес. К тому же, Эйприл представила, что кто-то, когда-нибудь в будущем, увидит иссохшую мумию, лежащую возле бронеплиты, и заявит: «Да уж... Девчонка была настоящая дура!»

Она поднялась и решительно зашагала в ЦОД.

Дата-центр был залит золотисто-фиолетовым светом.

Эйприл долго бродила по залу, меж похожих на небоскрёбы белых шкафов, усеянных сотнями маленьких огоньков. Рассматривала пучки блещущих хромом трубок, застывшие лопасти вентиляторов и флуоресцирующие кабеля под решёткой фальшпола.

Когда она вышла к бассейну с торчащими из бирюзового геля рядами металлических рёбер, то почувствовала себя, как во сне.

«Ну прямо закат на Диэлли!»

Эйприл уселась на край, окунув ноги в гель. Взвизгнув, выдернула обратно. Гель обжигал холодом, даже сквозь гидрокостюм.

Дата-центр оказался не так уж и прост.

«Похоже, здесь нужно быть осторожной!»

Эйприл догадывалась, что перед ней какой-то суперкомпьютер. Но сведений в памяти Маяка не нашлось.

«По-видимому, секретная военная разработка».

В этом зале ей было плохо. Раньше она и не знала, что на свете существует такая тоска — всеохватная, беспросветная, невыносимая.

Она решила скорее закончить осмотр. Поднялась, обошла бассейн, обогнула перегородку.

Что-то покатилось по полу.

«Глаз, человеческий глаз!»

Она присмотрелась.

«Нет! Не глаз, а модель. С помощью такой штучки, Мэйби пробралась в „Aeon“».

«Глаз» остановился, увязнув в багровой луже. Эйприл застыла, не в силах пошевелится.

Всюду была кровь. Лужа на полу, красные пятерни на столах, на стенах, на стульях...

На ложементе странного аппарата лежал Кирилл. Эйприл его узнала, несмотря на загадочные часы на руке и распухшее, перемазанное кровью и сажей лицо.

Рядом с аппаратом, на столе лежало ещё одно тело. Слипшиеся белые волосы, такие же ресницы и брови, почти прозрачная кожа.

Облако. Девчонка из самого первого сна.

Белые шорты промокли от крови. Кровь была на ногах, на руках и на гольфах, по которым бежали зверушки. Кровь капала на пол с крышки стола.

На белом топе маркером был выведен одуванчик.

Под потолком зажужжало. Эйприл подняла глаза и встретилась взглядом с камерой, фокусирующей объектив.

Она закричала что было сил. Попытавшись бежать, поскользнулась, упала в багровую лужу, в которой валялся покрытый паутиной трещин планшет. В глаза бросились серые буквы: «Мифы древнего мира».

Эйприл отвернулась, и, оставляя кровавый след, поползла. Прочь, мимо бассейна, мимо торчащих из геля серебряных рёбер. Перед глазами вспыхивали странные образы...

Консоль управления звездолётом — необычная, с кучей экранов и огоньков. Звёзды в огромных иллюминаторах. Нет, это не иллюминаторы, а экраны — которые неожиданно гаснут, а по стенкам кабины бегут трещины и сыплется цементная пыль. Лицо Кирилла застыло от страха...

«Принять, надо принять, не выйдет всё время сопротивляться...»

Дорога и горы, зигзаги молний. Полыхает город в долине. С небес падают маслянистые чёрные капли. «Как хочется пить!»

«Принять... Принять... Принять...»

На чёрной земле лежит тонкая трубочка флейты.

«Принять... Принять...»

Лес, будто снегом, засыпанный пеплом. Что-то течёт по ногам, а на пригорке шевелит ушами полупрозрачный, сияющий Изумрудный Олень.

«Принять...»

Костёр, сыплющий искры во тьму. Её голова на плече у Кирилла.

«Принять!»

Рука, набирает код: «1.009809» и каменная стена отъезжает в сторону. Рисунок — три шестёрки по кругу и чёрный дракон, рвущий красного ягуара на части.

«Принять! Принять!»

Она лежит на спине. Колышутся кроны клёнов. Рука сжимает гнилые скользкие листья. В другой — брелок, одуванчик. Что-то течёт по ногам.

Из темноты возникает серое, как пепел, лицо...

«Принять! Принять! Принять!» — и что-то внутри изменилось.

Из-за шкафа, усеянного пёстрыми огоньками, вышел белый котёнок.

— Облако?

Котёнок оскалился и зашипел. С клыков упала слюна.

— Облако, перестань...

На спине у котёнка проклюнулись чёрные крылья. Он вырастал на глазах, загораживая проход. Крылья хлопали уже по шкафам, шипы оставляли на металле глубокие борозды.

Эйприл достала одуванчик. Дракон зарычал.

— Тебе нужен он?

В голове появился ответ: «МНЕ НУЖНА ТЫ!»

Дракон побежал, всё быстрей и быстрей. Когти сияли, разрезая решётки фальшпола. В стороны летели брызги расплавленного металла.

Эйприл раскрыла объятия.

— Тебе нужна я? Ну а ты нужен мне!

Осознав, что охотник тут больше не он, Змей попробовал развернуться. Но грузное тело было уже не остановить — оно летело само, по инерции. Дракон взвыл от отчаяния и страха...

Чёрная туша врезалась в Эйприл. Та — даже не дрогнула, не шелохнулась. Дракон исчез у неё в груди, лишь ветерок пронёсся по залу. Из девичей руки выскользнул одуванчик, и зазвенел, распадаясь на части.

Когда находишь дракона, он исчезнет. Если дракон не исчез, значит это не он, а только его отражение — и следует снова искать...

Эйприл вздохнула и улыбнулась. Наконец-то, она стала цельной.

День умирал. Снежные шапки на вершинах восточных гор окрасились алым. Кир лежал на диване — где спала Эйприл, где пока ещё чувствовался её аромат. Рядом валялись банки из-под консервов и пустые бутылки.

На душе скребли кошки — девушка не возвращалась. Что делать дальше, Кир даже не представлял.

«Стоп! Но ведь в прошлый раз, знание пришло во сне! Значит, нужно заснуть?»

Это было действительно странно: вместо того, чтобы носится с фонарём по округе, разыскивая любимую, попросту взять и отправится спать! Но, ничего умнее в голову не приходило.

Кир зажмурил глаза...

Эйприл сняла гидрокостюм, оставшись в шортах и топе. Усмехнувшись, выбросила револьвер — теперь он казался игрушкой. Сунула за пояс фонарь. Шлёпая босыми ногами по полу, прошла за перегородку. Наклонилась. Вытянула из лужи чёрную сферу. Вытерла о шорты и положила в карман.

Подошла к Облаку, провела рукой по весёлым «звериным» гольфам. Сняла с её ног окровавленные кроссовки.

Они оказались впору.

Ночь. "Свобода"

Мы сидим на лавочке, в парке, напротив полицейского управления. Я вспоминаю увиденное во сне, и опадающие с деревьев белые лепестки кажутся снегом.

«Ненавистное время! Единственный настоящий враг. Но нет, я не отдам ему эту девчонку!»

Так вот, почему он их убивает! Не хочет менять, ему нужна только одна — навсегда. Но это невозможно, в его положении...

Значит, он ищет одну. Ищет... любовь? Ищет... как все остальные!

Вот и ответ на вопрос. Все в этом мире ищут только любовь, даже если считают, что находятся в поисках славы, успеха и денег.

Ищут любовь — даже, когда убивают.

Пустынный парк залит ярким полуденным светом. Ветер гоняет по белым дорожкам мёртвые лепестки. Застывший, безжизненный город...

«Ненавистное время! Единственный настоящий враг. Но нет, я не отдам ему эту девчонку!»

Время... В детстве оно было другом, позволяло расти, становиться сильнее. А на Дзете, вдруг показало оскал. Но даже, сложилось всё иначе, оно всё равно бы меня сожрало — у каждой вещи есть две стороны.

Как странно, что у меня и Фиеста — один враг на двоих...

Наконец, отец прерывает молчание... И говорит, говорит — словно давно уже ждал выяснения отношений.

— И что же тебя с ней связывало? — с каждым новым вопросом, отцовское лицо становится всё темней... Назревает гроза. В памяти всплывает лицо военного дознавателя, виденное во сне.

Но, если по-честному — финал был известен давно. Ещё на пляже я заподозрил неладное, и сделал свой выбор. Пришло время платить по счетам.

— Кирилл!

— Какая теперь разница? Она мертва.

— Кирилл!

— Любовь.

— Любовь?! Она даже не человек! Эту девчонку создали в наших лабораториях, и вовсе не для любви. Наоборот!

— Что с того? Хочешь сказать, она не способна любить?

— Способна. Как собака, которая лижет лицо, но по команде вцепляется в горло.

— Она не собака! Геном отличается от нашего на доли процента.

— Ты знаешь, что дело не в этом. Мне нужно знать все подробности. Во что ты ввязался?

— Тебя вдруг моя жизнь заинтересовала? Раньше ты вспоминал о том, что у тебя есть сын, только перед путешествием в следующий гадюшник... А о тонкостях жизни Мэйби — расспроси своего друга Фиеста!

За секунду отец стареет на сорок лет. Говорит отстранённо:

— С чего ты решил, что Фиест — мой друг?

— Но ты ведь не удивлён, значит имя знакомо.

— Кирилл, если я от тебя что-то скрываю, так — для твоего же блага. Не стоит выведывать информацию, способную разрушить всю жизнь. Тебе не понять, с чем я живу! И, в конце-то концов, без меня — ты был бы там, — он кивает на здание полиции.

— Да я бы вообще туда не попал! Без тебя у меня была бы счастливая жизнь!

— Не было бы никакой — люди не рождаются без отцов!

Он отворачивается. Ветер качает ветви деревьев. Я наблюдаю за игрой света и тени на тротуаре... Тень пока побеждает.

Отца я уже не боюсь, возмужал за эту весну. И гроза обходит меня стороной.

— Ладно, Кирилл. Мы не мальчишки, чтобы устраивать глупые перепалки. Пускай всё остаётся, как есть. Да и сказать по правде, заварил эту кашу именно я. Мне и расхлёбывать. Всё справедливо.

— Как ты меня вытащил?

Он удивлённо вскидывает бровь.

— Создание анонимного соединения — такое себе преступление... Местный уровень... А перед ведущим разработчиком «Aeon» открывается много дверей, — отец устало вздыхает. — Но, всё выходит из-под контроля... Одно дело — местная полиция, заметившая подозрительную сетевую активность, другое — сотрудники Комитета Безопасности с расспросами: как так выходит, что неучтённый боевой геноморф, выпущенный «Aeon», похищает сканер «Aeon», а перед этим на крыше корпорации происходит стрельба? И, кроме того, у него обнаруживается реверс-процессор — разумеется, от «Aeon». С одной стороны — уже назначены козлы отпущения, с другой...

— Козлы? Какие козлы? — перед глазами встают копошащиеся на листиках слизняки.

— Неважно... — он морщится. — А реверс-процессор — отдашь мне! Тебе он не нужен, после этой шумихи не выйдет его применить. Экземпляр Мэйби, к несчастью, уже в Комитете. В корпорации полетят головы. Впрочем, я вне подозрений. Пока...

— Отец? А в геноморфов встраивают средства наблюдения?

— Обычное дело... Тебе зачем? А, ты про это... — он ухмыляется, догадавшись. — Наплюнь, Фиест записи не хранит.

— Ведь это ты организовал похищение?

— Я только направлял. Продумывал детали Фиест. Работать должна была Мэйби, в конце-то концов, это её назначение. Одна, без школьника! Ты должен был загорать на пляжике, как всегда. Но у Фиеста к тебе есть определённые чувства. Некое подобие родительского участия.

— Должен же кто-то его проявлять. Так почему бы отцовскому псу не лизнуть сыну ногу.

— Он вовсе не пёс. Не делай преждевременных выводов.

— «Нейросканер» уже у тебя?

— У тебя.

— Понимаю...

— Понимаешь? Значит, не злишься?

— Злюсь. Я никогда не принёс бы любимую в жертву, ради того, чтобы жить самому. Но ты всё решил за меня.

— Опять за своё! По свету бродили бы тысячи Мэйби, если бы серия удалась. Могу выдать другую — потом, когда всё закончится. Один к одному, только с новенькой парой ушей. Не понравится — оторвёшь. А в качестве бонуса — чип управления единственной и ненаглядной. Удобно, поверь.

— Мэйби уже не вернуть.

— Кирилл, ты даже не понимаешь, почему её полюбил. Кого в ней увидел!

Я начинаю догадываться, о чём он говорит.

— Прототип? Кто её прототип?

Он молчит...

На меня накрывает волна отвращения.

Может быть, это не слишком логично. Я ведь знал, что он из себя представляет. Создатель Маяков, помогающих власти контролировать всё человечество. Разработчик оружия, способного сжечь население целых планет.

Главный убийца Галактики или главный работорговец? Не всё ли равно?

Наверное, мне раньше хотелось, чтобы он отомстил за меня повстанцам. Чтобы в хаосе под названием «жизнь», был хоть какой-нибудь смысл. Но теперь, когда я понимаю, что смысла нет, есть только хаос...

— Когда вы потеряли доступ к нейросети Маяка?

Отец удивляется.

— Да! Ты повзрослел, заработала голова. Теперь видно, что ты мой сын.

— Так когда? После того, как изменились конфигурации Станций?

— Нет. Сразу, Кирилл. А по большому счёту, мы его никогда не имели. С нами взаимодействует лишь небольшая часть сверхразума Маяка при помощи особого языка — технолингвы. Примитивный язык запросов на перемещение и создание кораблей. Других средств взаимодействия нет. Не желает Маяк с нами беседовать.

— То есть, вы построили нечто непонятное и неподвластное вам самим? Как же такое могло случиться?

— Тебе ведь известно, как на текущем этапе проводится научный поиск и разработка. Сложность современных систем — будь то звездолёт или ховерборд такова, что человек не в состоянии...

— Да, Мэйби мне всё это объяснила: вы сидите и ждёте, пока квантовая нейросеть изобретает за вас.

— Ну, не совсем так... Постоянно вносятся корректировки, иначе разработка зайдёт в тупик. Компьютеры не такие уж умные!

— Отец, не надо... Я разбираюсь в них получше тебя. Просто рассказывай.

— Ладно... В те годы, я был только начальником отдела. Здесь же, на Диэлли. Экспансия захлёбывалась — каждая человеческая колония была сама по себе. «Aeon» выкупил у военных машинное время — за городом, глубоко в горах, есть запасной командный пункт со сверхмощной квантовой нейросетью. ЗКП специально построили возле научных центров, чтобы нейросеть не простаивала без дела. Мы сформировали техническое задание на разработку прыжковой транспортной системы и запустили проект... И вдруг — мезонная бомбардировка и захват планеты повстанцами. Не до науки! Планету пришлось покинуть... Обработку задания не отменяли, ЗКП имеет собственный реактор и может автономно функционировать тысячи лет. Мы полагали, что скоро вернёмся. Вот только, отбить планету удалось лишь спустя два года, и всё это время корректировок никто не вносил. К моменту нашего возвращения разработка уже завершилась, но что разработала нейросеть, было загадкой. Предполагаемые характеристики потрясали, и мы рискнули — построили первую пару Станций. Остальное тебе известно...

— А почему эта история держится в тайне?

— Людям спокойнее думать, что всё под контролем, что движущая сила прогресса — человек, что правительству и учёным известна цель. Так уж устроены люди — им хочется сбросить с плеч груз ответственности, ни о чём не задумываться. И те, кто сможет дать такую возможность — найдутся.

— Ты?

— В том числе...

По комнате растекается золотисто-фиолетовое сияние. Будто каждый предмет нацепил на себя лучистую солнечную корону.

Царство вещей... Весь этот мир, в котором люди используют автомобили, андроидов, геноморфов и друг друга — настоящее царство вещей...

На закате портится настроение. Обманчивое утро обещает и манит свежестью, но к вечеру становится ясно — очередной серый день подходит к концу, не подарив ничего. Оттого, что дни на Диэлли бело-голубые, не легче.

Я взрослый. Что изменилось?

Я лишь понял, что мир — дерьмо.

Что люди — стадо животных, не мечтающих ни о чём, кроме удовлетворения трёх базовых потребностей. Что вокруг меня нет ни одного человека, которого хотелось бы видеть. И, что смотреть себе в душу и в зеркало — так же противно.

Что ложь — максимальное благо, ведь только она позволяет держаться. Чем больше правды, тем меньше желания жить. Правды о мире, о людях, и о себе...

Но ведь, были когда-то отважные мореплаватели, открывшие новые земли. Учёные, которые на последние деньги проводили исследования. Музыканты и художники, позабывшие примитивные удовольствия, ради того, чтобы дарить людям прекрасное. Врачи, заразившие себя смертельной болезнью, чтобы проверить действие новых лекарств.

Были ведь люди, отдавшие жизнь другим!

Наверное, нет. Не похоже. Не могли они просто исчезнуть, кануть в небытие.

Значит, и не было!

Всё враньё. Красивые истории, придуманные человечеством для самообмана.

Люди, которых я знаю, не летят открывать миры. Они сжигают освоенные планеты в топке войны. В бесконечной Вселенной им мало места. Они ничего не изобретают — за них всё делают нейросети. Убегая от страшного вопроса: «В чём цель?», они не желают жить собственной жизнью...

А может, и правильно?

Что я ищу? Ради чего страдаю? Что с того, что я не раб Маяка, как все остальные? Что с того, что у меня не стоит ВДК? Какой смысл в свободе, если утратил любовь? Что с ней делать, куда применить?

Наверное, в жизни есть нечто прекрасное. Не может быть, чтобы не было. Но если ты — именно ты, никак с ним не соприкасаешься, считай — его и нет!

Без любви, свобода — лишь бесконечная боль. Лучше уж, счастливое забытьё.

Вот оно — лежит на ладони, уместилось внутри маленькой керамической капсулы.

ВДК-100.

Нейроимплант, делающий тебя рабом Маяка. Либо, его неотъемлемой частью — если он так пожелает.

Отдать себя Маяку... Навсегда... Полностью, не оставив ни капли свободы.

Что ж, всё логично: ведь сегодня моё совершеннолетие.

Возможности мозга — ничто, в сравнении с потенциалом нейросети Маяка. Пусть решает, как жить, раз сам я не знаю.

Ну а мне... — я подключаю чип, — не нужны люди, не нужен мир, не нужна моя жизнь.

...

Тьма...

...

Свет... Я-Маяк, Маяк-Я — всюду. Я — нейрокомпьютер, разгадывающий тайны Вселенной и разрабатывающий новый, невиданный ранее транспорт. Я — автоматический завод, собирающий поезда. Я — парящий на магнитной подушке локомотив. Я — человек в вагоне маглева и телефон в его руках. Будучи ИИ телефона, я щупаю сенсорами окружение, анализирую, принимаю решения: «включить экран», «активировать голопроектор», «на основании предыдущих запросов пользователя, найти в Сети информацию». И всё равно, даже на столь примитивном уровне, я остаюсь Маяком.

...

Тьма...

...

Свет... По комнате растеклось золотисто-фиолетовое сияние.

Подхожу к окну, отдаю команду убрать жалюзи...

Город... Сотни этажей вращаются вслед за солнцем— вольеры, один над другим.

Я — животное, в одной из клеток.

Обжигающие желания и страсти — инстинкты, инстинкты. Нельзя слишком сильно их подавлять: инстинкт имеет приоритет над рассудком, он может полностью его отключить, и тогда — катастрофа. Не спасут никакие нейроимпланты.

Животные, животные... Люди и геноморфы...

И Мэйби — глупое, истеричное, озлобленное. Одно из стада.

...

Тьма...

...

Свет... Я — трубка, заполненная поглощённой из внешней среды, перемолотой костяными наростами пищей. Мышцы, сосуды, кожа.

Спереди — чувствительные фоторецепторы, анализаторы химическогосостава пищи, датчики колебаний воздуха. Искать, непрерывно искать — еду, самок, врагов. Сзади — отверстие для выделения отходов и двигательный аппарат.

Я — толстая трубка, пронизанная трубками несколько тоньше. Пульсирующими, заполненными красной питательной жидкостью... Пронизанная нервами. Спереди, под защитной костяной оболочкой, их целый клубок. Нейроны, глия. Переплетение аксонов с дендритами... Ага, вот где я прячусь! Вот где настоящий я!

...

Тьма...

...

Свет... Башни в закатных лучах.

Я — центр. Центр света, центр города, середина живого океана — волны счастья и боли, тонны гормонов и миллионы тонн крови.

Океан... Живой, клокочущий океан...

Непрекращающиеся химические реакции... Белки, аминокислоты. Натрий, кальций и магний. Кислород, водород. Вода...

Океан.

Как выплыть на берег? Чтобы остаться единственным на планете, в собственной одинокой Вселенной.

Нет, остаться вдвоём. С Мэйби.

...

Тьма...

...

Свет... Протоны, нейтроны и электроны. Еле заметные, среди пустого пространства. Нет, не пустого! Между ними — Тьма.

...

Тьма... Только лишь Тьма.

...

Ночь. "Фиест: Шаг в пустоту"

Огромная, но едва различимая в черноте фотоэлектрического покрытия вытянутая тень — скользит по крыше, и, вырванная раскалённым степным ветром из двумерной реальности, изгибается под прямым углом, превращаясь в своё гротескное отражение в мире людей.

В Змея. В меня.

Тень цепляется за разбитый участок, я опускаюсь на корточки, подушечки пальцев нежно ласкают тончайшую паутину трещин, отмечая малейшие шероховатости.

Ага!

Приглядываюсь... Достав застрявшую белую нитку, прячу в карман.

По гулким коробам вентиляции забираюсь наверх, на крышу опорной станции.

Я видел это место глазами Мэйби. Пришло время взглянуть самому.

Вот они — белые полосы от подошв, на крышках шкафов с трансформаторами. Тут она сидела, глядя на город, строила глупые планы, сучила ногами, когда Кирилл призывал её к благоразумию.

Кирилл... Что теперь будет с ним?

Двигаю подошвами, пытаясь постичь её чувства, но ничего не выходит.

Туфли оставляют жирные чёрные линии, зачёркивающие едва заметные белые...

Город тает в фиолетовой дымке. Золото закатного солнца подсвечивает растрёпанные облака, разбивается гранями небоскрёбов и бежит танцевать в океанских бликах среди парусов.

Обычный для Диэлли закат — фиолетово-золотой.

Для того, что сейчас случится, скорей подойдёт пылевой, кровавый.

И всё-таки, бурю я ждать не стану, ведь жизнь — не кино. Возможно, игра — смехотворная и нелепая. Но, не кино. Значит, сойдёт и так.

Сахарный город — приторный до отвращения деликатес, а мне нужна горечь.

Стало понятно, что отбирать жизнь — недостаточно, ведь не с этого всё началось, здесь, в этом городе, шестнадцать лет назад.

Всё началось с пустоты...

С Кати...

То, что не можешь иметь — хочется уничтожить, чтобы оно не терзало. Но кровоточащую дыру — там, где должна быть любовь, ненависть не заполнит...

Смерти, смерти... Всё необычней, всё жёстче.

И вдруг оказалось, что некуда дальше идти — ведь у жестокости есть свой предел, а пламя в груди — там, где дыра, лишь разгорелось и требует новую жертву.

Не такую, как все остальные, другую...

Дракон больше не улыбается, не изрыгает пламя.

Он думал, что ищет девчонок, не понимая, что ищет любовь — и растоптал единственное создание, способное доставать чудовищ из ада. Единственную девчонку, что могла бы его наполнить, спасти. Ведь кроме неё — его никто никогда не любил.

Мэйби...

Всё вернулось к тому, с чего началось. Круг замкнулся, и огнедышащий змей подавился своим хвостом.

Вселенная по-своему позаботилась обо мне, даровав Мэйби... Или, это сделал Маяк?

В добренькую Вселенную, в ласковый Маяк, мне не поверить. Равно, как в дружбу с Гадесом.

Нет, у меня была лишь эта девчонка.

Накручиваю нитку на палец. Теперь она навсегда рядом с Драконом.

Вот и всё, что у меня осталось.

Нюхаю, лижу языком. Нитка оказывается солёной.

Мэйби... Катя...

Делаю шаг вперёд, в пустоту. Она давно меня ждёт.

День 26. "За принцессой!"

Сон рассеивался.

На границе восприятия, на периферии, Кир начинал осознавать кто он, где находится, и что его ждёт.

Нет!

Он отчаянно сопротивлялся попыткам реальности разорвать блаженную пустоту незамутнённого сознания.

Писк будильника окончательно разрушил иллюзию... Или создал, как посмотреть...

Надо было вставать. Но зачем? Раньше рядом была девчонка. А теперь...

Стоп! Он знал! Знал, где Эйприл. В горах, возле озера!

Кир вскочил и забегал по комнате, безуспешно пытаясь найти штаны. Потом увидел, что он их не снимал.

«Но ведь она так далеко!» — Кир опустился на стул. За степью, за городом... А ещё подниматься в горы!

Взгляд зацепился за валявшийся под диваном ховерборд.

«Лететь на нём? Чтобы он внезапно исчез, а я превратился в лепёшку?»

Кир вздохнул...

«Да!» — он сердцем чуял, что Эйприл в опасности. А значит, лететь нужно немедля.

Кир поднял доску, вышел на крышу. Улыбнулся, осознав, что впервые в жизни принял нелогичное решение.

И в первый раз почувствовал себя живым.

Эйприл набрала на контрольной панели центрального шлюза: «1.009809» и поднесла модель глаза.

Экран стал зелёным. Замигали проблесковые маячки, и бронеплита уехала в сторону. За ней оказалась вторая — едва она начала движение, девчонка юркнула в щель и оказалась на горной дороге.

Эйприл подошла к обрыву. Далеко внизу были разрушенные лаборатории в окружении ветряков и развалины небоскрёбов. А далеко-далеко — колыхались в степном жарком мареве контуры Станции.

Она обернулась. Замаскированная под скалу наружная плита была полностью распахнута, а внутренняя почти закрылась. Застыв, Эйприл рассматривала рисунок: три шестёрки по кругу — лепестками цветка, и чёрный дракон, вцепившийся в красного ягуара.

«Красный? Где они таких видели... Хотя, до недавнего времени, я была уверена, что и драконов не существует».

Над рисунком была уже знакомая надпись: «MAYBE-17».

Эйприл подняла взгляд ещё выше, на алые горы.

«Красный снег! Что это значит? Безумие!»

Память, общая на двоих с Маяком, среагировала на вопрос, мгновенно выдав ответ: «Хламидомонада снежная. Водоросль с красным пигментом».

Эйприл пожала плечами.

«То, что на первый взгляд кажется безумным, всегда имеет скучную причину».

Она развернулась и зашагала вниз по разбитой дороге, любуясь первыми жёлто-красными осенними деревьями.

Кир перелетел через залив, промчался над садом и домом смотрителя. Снизился и понёсся над эстакадой маглева. Вдалеке вырастал город.

Под доской мелькали бетонные плиты.

Кир представил, как ховерборд исчезает, а он падает на эстакаду. Как, ломая кости и сдирая плоть, катится по бетону. Стало невыносимо страшно.

Он резко вырулил вправо, пронёсся над степью, лавируя среди полуразрушенных ветряков, и вылетел к обрыву. В этот момент ховерборд исчез.

Только что под ногами была доска, а теперь — только камни.

Пролетев по инерции над обрывом, Кир упал в океан. Удар о воду был столь силён, что на секунду мальчишка лишился сознания. Наглотался воды, всплыл, кашляя и отплёвываясь.

Берег в этом месте был совсем невысокий — метров десять. Не то, что скалы на Станции.

«Вполне можно попробовать вылезти».

Он погреб к берегу. Сзади раздался всплеск — в этот раз ховерборд шатался по невероятности недолго.

«Достать? Не выйдет, он слишком тяжёлый!»

Кир выбрался из воды на узкую полоску камней. Снял и отжал одежду, вылил воду из кроссовок. Снова оделся и полез наверх.

Известняк предательски крошился под пальцами.

«Невысоко, только толку! Тут не залезть!»

Кир задумчиво посмотрел в одну сторону, в другую...

«До Станции недалеко. Возвращаться, переплывать залив, взбираться по лесенке и всё начинать сначала? А Эйприл за это время может погибнуть! Или идти на восток, рискуя не выбраться наверх? Кто знает, что там впереди?»

Риск был не в его характере.

Раньше... Похоже, всё изменилось. Он решительно зашагал на восток.

Солнце прошло зенит и стало спускаться, а стена известняка всё тянулась, изредка становясь то выше, то ниже, но оставаясь всегда неприступной.

Кир всерьёз начинал беспокоится. По его расчётам, он уже должен был добраться до города и выйти на набережную.

Если она, конечно, была... Когда-то давно он уже захаживал в город, но до побережья не добирался.

Кир промокнул пот на лбу рукавом. Солнце палило не по-весеннему, а океанская соль разъедала обожжённую кожу.

Дорогу преградил утёс. Пришлось снова лезть в воду, но выбираясь на берег Кир об этом уже не жалел — за утёсом была долгожданная набережная. Вдалеке виднелся порт с торчащими из воды ржавыми остовами кораблей.

Подняв голову вверх, Кир обомлел. Снежные шапки были не белого цвета, а алые — будто острые пики пронзили небесную твердь, и по склонам потекла, заструилась, кровь.

Мальчишка взобрался по источенным прибоем обломкам плит на прибрежную площадь. Пейзаж поражал: над головой, закрывая полнеба, высились поросшие травой и деревьями остовы небоскрёбов, а между ними, над засыпанными обломками улицами, висели части ажурных эстакад.

Сбивая семена с кустиков засохшей травы, Кир пересёк площадь. Обошёл стороной дискообразное здание, стоящее лишь на центральной опоре-ноге — три других были разрушены. Миновал второе — похожее на поставленную на ребро монету. И зашагал городскому проспекту. Предстояло найти эстакаду маглева, дойти по ней до разрушенных лабораторий и выбраться на уходящую в горы дорогу. Кир понимал, что это будет непросто: улицы были завалены фрагментами зданий и заросли деревьями и кустами.

Углубившись метров на сто, он понял: через центр ему не пройти. Придётся обходить через портовый район.

Он повернул назад.

Эйприл спустилась в долину.

Извилистый горный серпантин распрямился. По правую руку зияли пустыми глазницами выбитых окон руины научных лабораторий. По левую возвышались над лесом исполинские ветряки — покосившиеся, со свисающими обломками расслоившихся лопастей. Меж ветряков стояли огромные «деревья» с конусами солнечных панелей на «ветвях».

Палило солнце, и глаза разъедал пот.

В изнеможении Эйприл села на потрескавшийся тёплый бетон. Вытащила фонарик и положила рядом с собой.

«Может, вообще его выбросить?»

Достала из кармашка кусочек драконьего когтя — всё, что осталось после слияния. Напоминание о том, что прошлое теперь — её неразрывная часть. А значит, оно больше не сможет её преследовать.

Эйприл понимала, что это лишь начало пути. Она вобрала в себя насилие, клёны и страх. Но по-прежнему не понимала, кто же она такая.

Вспомнилась Мэйби. Потом, мумия в красном ошейнике... Верить Эйприл не умела, поэтому обе истории про девчонок с яхты «Зимнее солнце» казались ей чепухой.

Нужна была правда. Которая, как Эйприл уже догадалась, связана с лабораторией в скалах. Но в ней она уже побывала.

Бродить по пустым помещениям до скончания веков? Эйприл в этом не видела смысла. Пусть всё идёт, как идёт. Правда, если её вообще возможно узнать, непременно откроется.

А главное, нужно было помочь Кириллу.

Позади остались руины складов, гнилые контейнеры и портовые краны, воткнувшиеся носами в воду, будто на водопое. Теперь Кир шагал по проспекту — широкому, ветреному и почти не заросшему зеленью.

Взгляд зацепился за покорёженный танк. Кир вздрогнул и обернулся, смекнув, что он его уже видел.

Так и есть! Вот они — остовы кораблей в океане, изувеченные танки и оплавленные фонари.

Этот пейзаж он видел во сне.

Кир подошёл и присел на плиты, на которых сидел Фиест. От бетона исходило тепло, и мальчишке казалось — ещё миг, и он увидит, как ветерок треплет рыжую чёлку, а девчонка в затёртой красной футболке сузит глаза:

— Ты зачем тут сидишь?

Но ветер носил по перекрёстку лишь пыль.

Вдруг Эйприл поняла: рассматривает Коготь не только она. Рядом был кто-то ещё.

Она вгляделась в дрожащее над щербатым бетоном жаркое марево. Вдалеке, колыхалась тень. Она росла, превращаясь в искажённую восходящими потоками кляксу, которая обрела очертания человеческой фигуры.

Кирилл!

Забыв про усталость, Эйприл вскочила и побежала навстречу. Она хотела кинуться на шею, но мальчишка предупреждающе выставил руку.

Она встала, как вкопанная, гадая, что же не так.

Кирилл подошёл вплотную.

— Что это? Покажи!

— Ты про Коготь? — не понимая зачем, Эйприл завела руку с Когтём за спину.

— Эй! Ты чего! Дай сюда!

«Кирилл бы так не сказал!»

Она присмотрелась...

Контуры тела дрожали, плыли, менялись.

Это был не Кирилл. Прямо перед ней, в жарком дрожащем воздухе, висела Тень.

— Ты — не Кирилл!

Вокруг девушки разгоралось сияние. «Мальчишка» наклонил голову и прищурился.

Эйприл уже была цельной, и Тень это знала. Потому не напала, а попыталась её обмануть. Но теперь, когда ложь раскрылась, Тень ударила. Она не боялась: девчонка, даже с драконом внутри, была намного слабей.

Эйприл почувствовала, как грудь взорвалась болью, словно от удара огромной кувалдой, а ноги оторвались от бетона. Пролетев по воздуху метров пятнадцать, Эйприл упала спиной на бетон.

По красному небу плыли красные облака. Совершенно некстати вспомнился Кир, после выстрела из воздушной пушки улетевший с велосипеда, и девочка по имени Облако, распахнутыми глазами глядящая в небеса.

Эйприл перекатилась на живот и встала на четвереньки. Из сломанного носа на бетон хлынула кровь.

«Кирилл» приближался. Эйприл подползла к краю дороги и скатилась в кювет.

— Куда это ты собралась? Ведь ты понимаешь — тебе не уйти! — мальчишка захохотал, наслаждаясь силой и безнаказанностью.

Эйприл вскочила и побежала. Ноги попадали в ямы и подворачивались.

Впереди был кустарник. Она оглянулась.

«Кирилл» спустился с дороги и неспешно шагал за ней.

Зажмурив глаза, она с разбегу вломилась в зелёную стену. По лицу ударили ветки. Эйприл упала и поползла по колючему лабиринту.

Кустарник закончился, и она снова вскочила. Перед ней был остов исполинского ветряка с распахнутой дверцей внизу.

Она забежала вовнутрь, взялась обеими руками за ручку и попыталась закрыться. Дверь скрипнула и с грохотом шлёпнулась на отмостку. Со стороны кустов донёсся издевательский смех. Ветки зашевелились, и появился улыбающийся «Кирилл».

Эйприл обернулась. К генератору вела ржавая винтовая лестница. Девчонка помчалась наверх.

При каждом шаге со ступенек осыпалась ржавчина и разносилось многократно усиленное эхо. Казалось, старый ветряк вот-вот рассыплется. Эйприл неслась, не обращая внимания ни на эти жуткие звуки, ни на хохот внизу.

Чем ближе была вершина, тем дряхлее становились пролёты. Когда изъеденная дождевой водой площадка с установленным на ней генератором была уже в нескольких метрах, под Эйприл лопнул трухлявый металл.

В последний момент она зацепилась за ступеньки руками и взобралась на площадку. Люк в крыше ветряка заржавел. Но он и не требовался — всюду зияли огромные дыры. Через одну из них Эйприл выбралась наверх.

Ветер бил в лицо. По далёкому океану бежали барашки.

«И что теперь? Я сама себя загнала в ловушку!»

Внизу грохотало.

«Всё. Это конец».

Эйприл посмотрела в другую сторону. Мимо ветряка, по дороге шагал Кир.

— Эй! Я здесь!

Кир не услышал.

— Кир! Кир! — она замахала руками и запрыгала на месте.

Сталь загрохотала и лопнула. Эйприл провалилась по пояс. Пальцы скользили по ржавому металлу, размазывая кровь.

Кир задрал голову.

«Только бы не сорваться вниз!»

— Я здесь!

Наконец, мальчишка её заметил. В тот же миг грохот и смех прекратился.

Когда Эйприл спустилась, Кир был внизу. В руках он держал фонарь.

— Ты потеряла? А на ветряк зачем забралась? Жить надое... — глаза мальчишки вылезли из орбит. — Ты вся в крови!«

— На себя посмотри! — Эйприл села на отмостку, прислонившись спиной к ветряку.

Кир последовал совету девчонки.

«Ну да! Видок не особо...»

Кроссовки были в пыли, одежда задубела от соли — фотокаталитическая ткань не успевала очищаться, ссадины на сгоревших руках воспалились.

«А я ещё не вижу лица!»

Кир опустился на колени перед девчонкой.

— У тебя сломан нос. Задери голову и пальцами зажми! Что случилось?

— Дапала День, — прогундосила Эйприл.

— Тень? Напала? Значит, она рядом? — Кир закрутил головой.

— Де бойзя, да дебя ода де дападёд. Ды зильдее.

— Я сильнее её? С чего ты взяла?

— Здаю.

— А кроссовки откуда?

— Де двоё дедо! Дай бде абулед!

— Олень пропал! Я проснулся, а его уже нет.

— Бдохо! Гаг мне деберь не умередь?

На Кирилла нахлынуло запоздалое понимание: «Жива! Эйприл жива!»

Он глядел, и не мог насмотреться. Тонул в глубине её фиолетовых глаз, гладил спутанные, перемазанные в крови белые волосы и такие же белые брови.

Она не сопротивлялась.

Потом, стыдясь изливающихся слезами чувств, он обнял девчонку и уткнулся носом в плечо. Её тело было куда горячее, чем раньше.

Через десяток минут Эйприл убрала пальцы. Кровь уже не текла, зато под глазами набухали огромные синяки.

«Интересно, на что, в самом деле способно это создание?» — подумал Кирилл. Он живо представил, как Эйприл отращивает откушенную руку. Меняет форму, превращаясь в огромного паука с мощными челюстями...

Девочка шмыгнула носом, и наваждение прошло.

— А ты живучая! Вот только, почему тебя не починит Маяк?

— Он сам поломан. А мы далеко.

— Значит, надо идти.

— Да. Помоги...

Обняв плечи Кирилла рукой, Эйприл встала. Мальчишка положил руку на её талию.

— Ты сможешь идти? — от волнения голос дрожал.

Эйприл убрала его руку и отодвинулась.

— Могу! Причём, сама!

Слегка пошатываясь, зашагала к дороге. Кир двинулся вслед.

— Какой я дурак! Даже воду не взял!

— Ничего. Я позавтракала.

Когда они вышли на дорогу, Эйприл ускорилась. Кир еле за ней поспевал, он уже порядочно измотался.

— Как же тебя сюда занесло? Где ты была?

— Искала себя.

— Я серьёзно!

— И я.

Кир насупился и запыхтел.

— И что? Видела что-нибудь интересное?

У Эйприл перед глазами возникла комната, залитая кровью, и лежащий на ложементе Кирилл.

— Нет, ничего... — и добавила, заметив, что Кир разозлился: — Фиест работал на правительство, — она переглянулась с мальчишкой. — На правительство, военных или учёных... Точно не знаю. Да и не всё ли равно? Геноморфы нужны всем, а для их производства требуются прототипы.

— Дети? Но почему?

— Ребёнок ещё «чистый лист». Можно скопировать личность в суперкомпьютер, создать симулятор реального мира и управляющими событиями корректировать личность, придавая ей требуемую «форму».

Кир долго молчал.

— И что же, по-твоему, переносят из человека в симулятор?

— Как, что? Личность! Мозг — матрица, в которой в ответ на воздействия среды формируются новые связи. Нейросеть работает так же. Вот и «отражают» в ней состояние мозга конкретного человека. А после — изменяют, как захотят. Конечно, до некоторых пределов.

— Эйприл... Так может, и мы...

— Что?

— Вдруг мы сейчас в симуляторе? Вдруг я — личность похищенного Фиестом мальчишки, которую дорабатывают, перед тем как «залить» в искусственно выращенное тело? Вдруг я — будущий геноморф?

— А кто тогда я?

— Ну... Извини... — Кир потупился.

— Что?

— Тебя вообще нет! Ты — управляющее воздействие. На меня, чтобы сформировать подходящую личность... — испугавшись, что Эйприл обидится, мальчишка затараторил:

— Сама посуди, — взмахом руки он обвёл горы и океан. — Какой странный мир! И заметь, ограниченный!

Эйприл вспомнился зал с нейросканером, и Кирилл-мумия, сжавший Оленя.

«Кириллов в этом мире действительно многовато! Я уже видела трёх...»

— Ты был на разных планетах...

— Был? Но сейчас я тут! Это всего лишь воспоминания, фантазии. Их можно подделать.

Эйприл невесело усмехнулась.

— Наконец-то, ты понял, что времени нет! Что всегда есть только сейчас... Жаль, не продвинулся в борьбе с себялюбием. Уже до киберсолипсизма дошёл! Целый мир — одна драгоценная личность Кирилла! — Эйприл, не выдержав, расхохоталась. И сразу же застонала, схватившись за грудь.

— Я тебе о важном, а ты...

— Разве есть что-то важнее, чем время?

Кир схватился за голову.

— Эйприл!

— Ладно, проехали...

— Ты была там, где их делают. Верно?

— Не совсем. Но это неважно.

— Я знаю координаты.

— И что? На ховерборде туда полетишь?

— Его больше нет. Утонул.

— Ты помчался меня спасать на этой штуковине? — Эйприл даже остановилась. — Хорошо хоть, додумался лететь над водой!

Кир покраснел, а девчонка прижалась к нему.

— Спасибо... Спасибо... Ты вновь спас мне жизнь — уже в третий раз! А я тебе только мешаю...

— Эйприл, нужно идти, — Кир был смущён донельзя. — Знаешь, а Станция начала восстанавливаться. Отращивает новые башни накачки! Она тебя обязательно вылечит!

— Восстанавливается, пока меня нет. О том и твержу... Кир, без меня тебе лучше, — она вздохнула. — Думаю, мне ни к чему возвращаться. Ты лучше иди, а я...

— Ещё чего! — Кир взял её руку в свою. — Мы вместе теперь навсегда — до самой смерти! — и тихо добавил: — Моей...

Впереди показались городские кварталы. Под эстакадой стали встречаться остовы бронемашин.

— Я был в том месте, где Фиест встретил Катю.

— Во сне, на Диэлли?

— Здесь, на Земле.

— Невозможно! Тебе показалось!

— Эйприл...

— Хочешь сказать, что мы вовсе не на Земле?

— Тебе видней... Это ты меня водишь за нос.

— Вожу за нос? — девчонка остановилась и нахмурила белые брови, — Я изо всех сил пытаюсь помочь! И вот благодарность!

— Эйприл, пойдём. Я ведь не злюсь... Мне давно уже всё равно...

— А мне — нет. Я докопаюсь до правды.

Они долго шагали молча, рассматривая разрушенный город. Руины подавляли.

— Знаешь, Кир... А ведь всё это построили люди. И они же, разрушили. В этом месте мне кажется, что психи отличаются от нормальных лишь тем, что не утруждаются логическим обоснованием своих безумств.

— Думаю, всё не так просто...

— Не просто? — она разозлилась. — Родители сами дарили девочкам пупсов, а мальчикам — пистолеты. А потом удивлялись, откуда на перенаселённой планете столько насилия! Рассказывали детям сказки о злом драконе, и оставалось лишь заменить образ дракона на образ врага. — Эйприл вспомнился чёрный дракон на бронеплите. — Впрочем, можно и не менять... А приз за победу припасён вполне актуальный — принцесса. Не пойдёшь воевать — не оставишь потомство! Такие вот сказки, такая мораль!

— Ты опять всё перевернула с ног на голову! Почему дети так любят сказки? Потому, что они гармонируют с заложенной в них программой. Ребёнок — не «чистый лист»! Детям дарят то, что им нравится. Мальчишкам по душе пистолеты... А где, кстати, твой? Потеряла?

— Выбросила. Он больше не нужен... Да и мальчишки могли бы без них обойтись! Можно ведь, подарить конструктор или модель звездолёта. Пусть вырастут не убийцы, а строители и пилоты.

Город остался за спиной. Вечерело.

Они шагали теперь среди ветряков. На фоне закатного неба видны были лишь чётко очерченные контуры этих гротескных исполинов, и Эйприл представлялось, что она бредёт среди драконов, вырезанных из чёрной бумаги огромными ножницами. Она ощущала себя Анимой, одолевшей Змея и теперь занимающейся освобождением Героя от Тени.

«Ещё бы! В нашей с Кириллом сказке — всё навыворот!»

Накатила волна раздражения. Эйприл пнула обломок бетона, целясь в остов ветряка. Вечернюю тишину разорвал гулкий звон.

Кир вздрогнул.

Она криво улыбнулась. «С ним же всегда так! Герой ещё тот! Как же ей повезло, что она — Эйприл, а не какой-то там Кир!»

И застыла, как вкопанная.

«Стоп! Что я сейчас такое подумала? Что происходит? Откуда всё это во мне? Он меня спас, уже в третий раз! А внутри всё такое же чувство: что-то с Кириллом не так!»

Злость отхлынула, и Эйприл ощутила боль в ноге. Присев на бетон, сняла кроссовок. Из-под ногтя текла кровь.

«Допиналась!»

Кир смотрел осуждающе.

«Ишь, уставился! А всё ведь из-за него!»

Эйприл нацепила кроссовок и поднялась.

— Ерунда. Пошли.

«До чего же он жалкий, ничтожный. А строит из себя! Будто главный тут — он!»

Нога сама поднялась, чтобы пнуть следующий камень.

«Стоп! Опять!»

Настроение стало паршивым. Девушка не понимала, что на неё нашло. Она смутно осознавала, что дело совсем не в Кирилле. Но тогда, в чём?

Эйприл начала рыться в памяти Маяка...

Психология, этология... Микроколлективы, агрессия...

Агрессия. Средство установления иерархии. Она неизбежно накапливается в любом человеческом существе и сбрасывается на нижестоящего.

Или на камни...

«Но я ведь — не человек! Мне нет дела до иерархий!»

По спине побежали мурашки.

«Дракон! Вместе с собственным прошлым, я нахваталась человеческих чувств!»

Раздражение моментально исчезло, сменившись жалостью к другу.

Он ни в чём не виноват. Он такой, какой есть.

«Да, такой. Жалкий, ничтожный. А строит... Стоп! Опять!»

Она остановилась.

— Подожди. Отдохнём пять минут.

Эйприл села и сосредоточилась. Анализ не был её сильной чертой, и она не могла разбираться в себе на ходу.

«Я стараюсь проникнуться отвращением к Кириллу! Но, для чего?»

Заглянув в память Маяка, она сложила одно с другим.

«Отвращение выключает блок, запрещающий убивать!»

Она посмотрела на сидящего рядом мальчишку. Улыбнулась. Кир вздрогнул и натянуто улыбнулся в ответ.

«Так значит — убить?»

Её передёрнуло.

«Змей! Я его поняла, приняла. Его чувства вошли в мою плоть, стали частью меня... Его мысли и эмоции без конца повторяются, пытаясь стать мной. Нужно их отделить, не то, станет поздно. Но сделать это, получится только во сне».

— Мне нужно поспать!

Кир снова вздрогнул. Испуганно пробормотал:

— Нет...

— Кир!

— Нужно идти! — он встал и, не оборачиваясь, зашагал вперёд, не оставив девушке выбора. Она догнала и взяла его руку.

— Кир! До ночи мы не успеем.

— Будем идти в темноте. Есть фонарь.

— Я не смогу... Прости...

— Тогда, я тебя понесу.

Кир не мог объяснить откуда, но он точно знал: терять время нельзя, надо идти. Это самое главное, важнее нет ничего.

— Ты не встречала дракона?

— Его больше нет, — Эйприл достала из кармашка сияющий Коготь.

— Нет? Ты его убила?

— Ага.

— Но... Как?

— Пристрелила из пистолетика.

— Ты снова мне врёшь?

— Не без того...

Кир вздохнул.

«С ней ничего не поделать...»

Эйприл спрятала Коготь в карман.

— Это за ним охотилась Тень. Не хотела, чтобы я его тебе отдала.

— Ну так отдай!

— Нет. У меня он будет сохраннее.

— Но ведь Тень боится меня, не тебя!

— Кир, он не твой. Всему своё время.

На мир опустилась тьма. Лишь звёзды, да лунный свет.

Но у Эйприл внутри было гораздо темней.

— Осторожно! — луч выхватил из темноты упавший ветряк. Разломившаяся надвое башня лежала рядом с трассой, а одна из лопастей перегородила путь.

Они нагнулись и пролезли под ней.

— Хорошо хоть, не повредила дорогу. Пришлось бы шагать по степи...

Эйприл уже с трудом понимала слова. Из последних сил она боролась с собой. Обогнав мальчишку, и встав на пути, она зашептала:

— Кир... Давай часик поспим, и пойдём... Только часок!

Он, наконец-то, заметил её состояние.

— И как мы проснёмся?

— Меня разбудит Маяк.

— Ты точно меня не обманешь? Ведь ты постоянно врёшь!

— Я не подведу...

— А Тень?

— Спящих она не учует.

— Ладно. Только тут ветер... Какая холодная ночь!

Они вернулись к упавшему ветряку и спустились по лопасти. Зашли в другой, и заснули, прижавшись друг к дружке у холодной железной стены.

Ночь. "Зоопарк"

Свет...

Свет из безоблачного яркого неба.

И вместе с тем, всё теперь — Тьма.

Рассматриваю чувствующее и размышляющее тело, что ходит среди вольеров. Наблюдаю, как возникают и тают мысли. Ведь я — снова Я. Пустота в пустоте, я шагаю по облакам. Люди считают, что только безумцы говорят о себе в третьем лице, но я теперь знаю: истинное безумие — говорить о себе в первом.

Зоопарк Диэлли — самый большой в Галактике. Мыши, кролики, тараканы. Клоны свиней, коров, лошадей. Есть даже ягуар. Хотя, "Ягуар«Ò— скорее коммерческое название. Это ведь геноморф, с построенным из уцелевших последовательностей нуклеотидов геномом, и вряд ли у него много общего с хищником, пожиравшим людей тысячелетия назад.

Их, геноморфов, тут тьма.

Я всматривался в звериные морды, в зеркала глаз — не додумывающие, а лишь отражающие — меняясь с узниками местами, вбирая их в себя, расширившегося до размеров Вселенной. Обращался в мышь, кролика, корову. В странных созданий, из-за просчётов генных инженеров, влачащих существование в мучениях. К истинной цели прогулки я подбирался с опаской — кругами, стараясь оттянуть свидание с лишённым жалости зверем.

Ягуаром.

И всё-таки, мне придётся встретится с ним опять, стать им, понять его чувства, преодолеть свой страх. Иначе, не выйдет двигаться дальше, не получится повзрослеть и стать человеком.

Поворачиваю к нему, на дорожку, покрытую пятнами света. Теперь — вперёд, сквозь частокол лучей пронзивших кроны деревьев. Мимо вольеров с рычащими, стонущими, воющими от нестерпимой боли геноморфами.

И вдруг, всё меняется.

Я снова внутри, я — Кирилл. Вместо Тьмы, вместо бесконечной Вселенной — обычный маленький человек.

Что теперь? Сбежать?

Нет. Значит, так надо. И я продолжаю идти.

Вот он, в огромном вольере, установленном в центре парка на возвышении — лапы на уровне глаз. Так — страшнее.

Люди неотрывно смотрят на хищника. В какой-то момент начинает казаться, что это — одно большое животное, уставившееся само на себя.

Продираюсь сквозь толпу к решётке — видимо, силовые поля сочли ненадёжными. Народ бурчит, возмущённо толкает локтями.

Теперь ягуар совсем рядом со мной — возле прутьев, в тридцати сантиметрах. Я ощущаю запах — резкий, с трудом выносимый.

Почуяв раздражение толпы, хищник встаёт, лупит хвостом и рычит — утробно и гулко, окатив меня вонью дыхания. Мои зубы стучат, руки покрываются «гусиной кожей», а волоски встают — жалкая попытка казаться больше.

Нет! Мне ничего не угрожает. Я не на Дзете, а это — не ягуар с фюзеляжа, забравший Облако.

И я поднимаю глаза.

«Будто горные массивы, в ином мире, на другой планете. Узлы, отроги, цепи»

Всё замирает. Я утрачиваю чувство реальности. Не слышу, как галдят дети в толпе, как одежда касается кожи. По жилам, вместо горячей крови, струится морозная жижа, превращая тело в бесчувственную глыбу льда.

Есть только эти глаза. Я отчаянно пробую пробиться сквозь непроницаемое стекло роговицы вовнутрь, в душу хищника. Но, ничего не выходит. Я по-прежнему здесь, внизу, перед клеткой, дрожащий и жалкий. Он — по ту сторону прутьев, столь же непостижимый и жуткий, как сама смерть.

Смерть...

Вдруг, я понимаю, кто он такой.

Смерть!

Неотвратимая и чудовищная. Отбирающая родных и друзей, да и сам смысл жизни. Показывающая правду. Превращающая тебя из покорителя Вселенной в перепуганное животное, а то и попросту в вещь — дряхлеющую и разваливающуюся.

Он — то, с чем я пока не смирился. То, что я отталкиваю, не в силах принять.

Теперь мне понятно, что нужно сделать — не бегать в ужасе от чёрной воды, а окунуться в этот растворяющий тебя океан с головой. Исчезнуть сейчас, до срока.

А вот и она, тут как тут — беспроглядная, тяжёлая, свинцово-чёрная воронка, с оглушительным рёвом вращается надо мной. Я сам её позвал, всё решено. Пройдена точка невозврата — не убежать, не скрыться.

Тьма обрушивается на меня, а я погружаюсь во Тьму. Она входит вовнутрь, сминая и выжигая пространство и время, будущее и прошлое, воспоминания и надежды — уничтожая меня целиком...

Наконец, я отрываюсь от жёлтых лунных глаз.

Вот и всё. Так просто!

Мир сияет. Мир, в котором меня больше нет, и — как я теперь знаю, никогда не было.

Ягуар приветственно рычит, показывая прозрачные клыки — сверхтвёрдый пластик, торговая марка: «Горный хрусталь». Очередной инженерный просчёт — грозный хищник появился на свет без зубов. Ошибку легко устранили, только меняют зубы раз в год.

Машу рукой ягуару в ответ и хохочу — он мне не страшен, я больше не пища. Поворачиваюсь и смотрю на людей, на небо и облака.

Я здесь и не здесь, и так было всегда.

Пацан, лет десяти и белокурая маленькая девчонка с огромными, синими как небо глазами.

Я подмигиваю — девчонка хохочет. Корчу страшную рожу — она начинает плакать.

Так просто!

Мать наклоняется к ней. Девчонка тычет в мою сторону маленьким скрюченным пальчиком, и женщина смотрит на меня осуждающе. Гляжу в ответ грозно, как только могу, хоть нутро разрывает от счастья. Женщина отворачивается.

Дети и ягуар. Трава, солнце, небо и облака.

Так просто, но никто в целом мире меня не поймёт. К счастью, это не требуется. Наконец-то, я дома.

Назад, вдоль клеток, мимо колонн света с танцующими пылинками.

На выход.

Сзади раздаются шаги, и меня обгоняет какой-то мужчина: белые брюки, цветастая рубашка — типичный зевака-турист. Вот только, курортники расхаживают вальяжно, у них нет никакой цели.

Он оборачивается на ходу и смотрит куда-то, поверх моей головы. Его лицо плывёт, меняя черты.

Преступник! Преступник, с нанесённым на лицо наногелем.

У брюк исчезает нижняя часть штанин и они превращаются в шорты, а рубашка подобным же образом, становится безрукавкой. Одежда меняет цвет.

Да, это тебе не стриптиз, что Мэйби устроила в туалете!

У обычных преступников, таких технологий нет. Террорист? Агент повстанцев?

Мужчина сворачивает в проход.

Я должен бежать на выход, подальше от толпы, от площади с ягуаром, но глаза — синие глаза той девчонки, не дают мне этого сделать. Уж слишком они похожи на небо, в которое мы с Мэйби смотрели с крыш.

И я поворачиваю назад.

Выбежав на площадь, ору:

— Бомба! Тут заложена бомба!

Реакция зевак удивляет — они мигом хватают детей и бегут врассыпную. Что ж, люди привыкли к войне. Мимо меня пробегает женщина с той самой девочкой на руках. Узнав меня, она кричит на бегу:

— Ты за это заплатишь! — и уносится прочь.

Что она имеет ввиду — непонятно. Мне полагается наказание за страшную рожу или за то, что я сею панику?

Площадь пуста, только ягуар носится по клетке из угла в угол.

Я мчусь на выход.

Через пару секунд раздаётся взрыв.

В спину, словно ударяет кувалдой. Я падаю, обдирая лицо и руки. На дорожку, со звоном, падают обломки решётки, куски пластика и ошмётки, несколько мгновений назад бывшие ягуаром.

Ну и дела! Грозный хищник, олицетворение смерти, сам стал её жертвой.

Вдруг, я понимаю: всё вновь изменилось. Из мира ушла простота и свобода, и я снова — жертва. Мальчишка, распластавшийся на дорожке...

— Подними!

Задираю голову вверх. Надо мной стоит Мэйби. Рука указывает на сияющий, будто хрусталь, обломок клыка:

— Подними!

День 27. "Эстакада"

Эйприл открыла глаза, уставившись в полумрак. Рядом валялся направленный в стену фонарь.

Во сне она очистила личность от чуждых мыслей и чувств. Змей был окончательно побеждён.

— Гир... — она дотронулась до его плеча. — Бросыбайся...

Мальчишка открыл глаза. Через распахнутую дверь посмотрел на звёздное небо.

— Не обманула!

— Здал бы ды, гак эдо было неброзто! — рассмеялась девчонка.

«Что у неё с голосом?»

Кир взял в руки фонарик и сразу нахмурился.

— Эйприл... Прости, но выглядишь ты ужасно... Какая-то жуть! — он направил луч ей на живот. — А тут! Не человек, а сплошной синяк!

— А разве я человег?.. Не здражно! Ну чдо, пожли! — Эйприл попыталась подняться, но тело отозвалось болью, и она осела назад. — Бомоги!

Оперевшись одной рукой на стену, а другой — на плечо друга, ей всё-таки удалось встать. Пошатываясь, она вышла наружу.

Когда они подошли к лопасти упавшего ветряка, Кир забеспокоился:

— И как мы теперь залезем? Тебя же шатает! Свалишься!

— Боломчи!

Кир пропустил девчонку вперёд, и с ужасом наблюдал, как она вышагивает по прогибающейся под ногами лопасти, раскачиваясь из стороны в сторону.

Но всё обошлось, и они зашагали по эстакаде. У Кирилла не выходил из головы валяющийся на дорожке хрустальный клык. Казалось, он — ключ к страшной тайне, которую не следует раскрывать.

«Нужно просто забыть этот сон, забыть сияющий на солнце обломок. Не было его никогда!»

— Знаешь, ещё километров двадцать. К утру будем там...

Эйприл тошнило. Каждый шаг отзывался болью. Далёкие красные колонны — до которых — она точно знала, было двадцать два километра, казались недосягаемыми, как звёзды. Но Кирилла пугать не хотелось, и она бодро сказала:

— Ага!

Это «ага» вышло настолько жалким, что Кир вздрогнул. Луч заметался по эстакаде.

«Что, если она не сможет идти? Я не смогу её донести!.. Дурацкая Станция, на которой нет даже обычного квадроцикла!»

Кириллу было так жутко, что он едва переставлял ноги. Чтобы отвлечься, он громко спросил:

— Так получается, ты всегда знаешь время?

— Да.

— И сколько сейчас?

— Болночь.

Впереди и чуть в стороне затрещало. Кир направил фонарь. Луч выхватил из темноты ржавый остов ветряка, из которого вылетали куски, будто металл кто-то грыз. Ветряк застонал и накренился.

— Бежим! Бежим! — Кир схватил руку Эйприл и потащил за собой.

Они неслись вперёд, что было духу, прислушиваясь к скрежету металла.

Вот он впереди, потом всё ближе, ближе...

Хлопки кроссовок, сбивчивое дыхание...

Треск, какие-то скрипы...

Скрежет уже позади...

С ужасающим грохотом, за спиной рухнул остов ветряка. Эстакада вздрогнула и заходила ходуном. Кир и Эйприл растянулись на плитах.

Кир посветил назад. Сначала была только пыль, а потом он увидел провал. Ветряк проломил балки, и плиты осыпались вниз.

— Это Тень! — Кир помог девчонке подняться. — Похоже, на эстакаде ей нас не достать! Но впереди есть ещё ветряки!

— Неду. Таг близго г драссе — ни одного... Бозмодрела бо гарде! Вод дольго дело не в эздагаде. День наз можед убидь и на ней... Броблема в двоём здрахе! День чувздвует злабоздь! Не друзь! Ды зильней!

Её монолог вышел таким смешным, и в то же время — таким убедительным, что страх сразу прошёл.

«Если Эйприл уверена, что я сильней — так и есть. Она хоть и врунья, но сейчас не обманывает!»

Спустя три часа Эйприл сказала:

— Гир... Отдохнудь... — и кулём осела на плиты.

Кир улёгся рядом, на спину, и уставился в звёздное небо. Через пару минут он тихонько взял девичью руку в свою.

— Гир... Я не змогу... Не змогу дальже идди... Брозди...

Кир сжал её пальцы.

— Ничего! Я донесу!

— Ды?

— А почему бы и нет? Сама говорила, я сильный! — он улыбнулся. — Может, это и есть цель моей жизни — постоянно спасать тебе жизнь! Может, для этого мир и создал процесс под названием «Кирилл»!

От этих слов по телу разливалось тепло. Внезапно Кир понял, что сказанное — не какая-то глупая шутка. Именно так всё и есть.

Эйприл всё же смогла — она переставляла ноги ещё четыре часа, повиснув на плечах у Кирилла. Когда Станция была уже в двух километрах, пришлось повернуть влево и прошагать к океану ещё метров семьсот, тоскливо поглядывая на крышу Преобразователя — с эстакады было не слезть.

Наконец, они добрались до места, где эстакада превращалась в череду опор, уходящих в море, и по балкам спустились на землю.

— Куда нам теперь? — спросил Кир. До дома смотрителя оставался километр, а до Станции — два.

Ответом было молчание. Лишь шелест травы и далёкий шум океана.

На миг, мальчишке показалось, что Эйприл вернулась обратно в свою пустоту. А может, девчонка ему только почудилась? Но повернув голову, он увидел, что Эйприл реальна: сидит без сознания, прижавшись к опоре.

Он наклонился над ней и проверил дыхание. Потом закинул девчонку на спину и поволок через степь, сиявшую от росы.

На Станцию.

На полпути Эйприл стала меняться — на коже выступила прозрачная слизь, а тело стало таким гибким, будто размякли кости. Теперь она выскальзывала из рук, словно рыба.

— Ну, подруга, спасибо за помощь! — ругнулся Кирилл.

Но в душе он был рад, вспомнив, что Эйприл уже так «лечилась» после ожогов.

Когда Кир поднялся по лестнице в Логово и опустил девушку на постель, был уже полдень. Бесконечный переход и подъём по лестнице, с отдыхом каждые пять минут, вспоминать не хотелось.

Кир хотел привести Эйприл в чувство, облив водой, и дать ей попить.

Но не смог. Он упал на постель, обняв девчонку рукой, и впал в забытьё.

Ночь. "День Единения"

Видимо, посиделки с отцом возле отделений полиции, становятся нашей традицией.

Снова понадобилась его помощь. И всё рано, пришлось затратить немало усилий, чтобы убедить полицию и блогеров, что я не причём.

«С чего ты решил, что там бомба?»

Резонный вопрос. Если бы я знал! В тот момент, мне казалось логичным, что раз есть террорист, должна быть и бомба. А где её закладывать, как не в месте скопления людей?

Ответственность за взрыв взяла на себя радикальная феминистическая организация «it», выдвинув требование: прекратить создание геноморфов.

Значит, не повстанцы. Девчонки, опасающиеся конкуренции — того, что за серией HEF, придут другие, более совершенные куклы. Покорные или взбалмошные — как пожелает заказчик. Умеющие поддержать мужчину ласковыми словами и вкусным ужином после работы. Опытные в постели. Верные и не устраивающие истерик. И деньги пойдут не торговцамкосметикой, одеждой и предметами роскоши, а производителям геноморфов, вездесущей корпорации «Aeon».

Впрочем, не факт, что это они. Болтать — не взрывать!

— Сын, мне кажется, вокруг тебя происходит слишком уж много событий.

Я молчу.

— Хоть бы спасибо сказал. Ладно, пошли...

Мэйби показывает заголовок в планшете: «Только благодаря отважному мальчику никто не погиб».

«Мальчику»? Я совершеннолетний!

— Ладно, давай за работу!

На Диэлли праздник, День Единения. К единению он не имеет ни малейшего отношения — в этот день флот Союза отбил у повстанцев планету. Но кого волнуют детали, раз на улицах раздают футболки и кепки, а вечером устраивают карнавал!

Если в действительности людей связывает лишь ВДК, нужно выдумать таинственный «День Единения».

У нас куча дел: я больше не хочу клянчить деньги у отца. Мы мечемся на мультикоптере в небесах над столицей и раскрашиваем удерживаемые силовыми полями облака в цвет государственного флага. Вечером они засияют в свете прожекторов.

Р-р-аз! — нужно лишь навести прицел...

Ба—бах! Часть облака окрашивается в коралловый. Как губы Мэйби...

Ба—бах! Теперь — в лазурный.

Будто небо над крышей небоскрёба «Aeon», что стала нашим убежищем от целого мира...

Оставшиеся облака мы оставляем белыми, как есть.

Нет! Не оставляем! Мэйби не любит скучать и играть по правилам.

Ба—бах! — и часть облака, что должна быть белой, становится алой.

Как кровь на белом бетоне...

Голова начинает кружиться, подташнивает.

Девчонка хохочет.

— Мэйби, зачем? Что теперь делать?

— А ты всё тот же Кирилл — трус и зануда! Не парься, я прихватила корректор.

В краске нет пигмента, это пудра из миллиардов бесцветных кристаллов. Идею украли у бабочек, покрытых, словно черепицей, прозрачными чешуйками — какую часть спектра они отражают, в тот цвет и окрашиваются крылья.

Бах! Бах! Бах!

Корректор растворяет кристаллы...

Свист лопастей, и опять:

Бах! Бах!

Мы сидим у воды, а над нами зажигаются первые звёзды.

Ни пения ветра, ни грохота волн —тишина. Как и всё остальное, её начинаешь ценить, лишь утратив.

От бесконечных бабахов в ушах до сих пор стоит звон.

Весь город на площади, там сейчас музыка, шум и рокот толпы. Но такое веселье мне нужно меньше всего. В канонаде победных салютов, я уже слышу громовые раскаты новых боёв.

— Эх, Мэйби... Отчего же ты сразу не рассказала, что ты — геноморф.

У неё на коленках урчит белый, как облако, котёнок.

— Я пыталась. Много раз: на пляже, на набережной. Разве ты хотел слушать? Сам потом говорил: если бы знал, то не стал бы дружить! Ты считал геноморфов вещами, марионетками.

— А зачем скрыла возраст?

— Как бы я объяснила, что взрослая — и без чипа? И неохота казаться старухой!

— Семнадцать — ещё не глубокая старость.

— Но старше тебя!

Ладно. С девушками про возраст не говорят. Да и какое значение имеют цифры, когда ты будешь семнадцатилетним от первой секунды до смерти, которая придёт за тобой лет этак в сто — геноморфы живут не так долго, как люди.

Впрочем, мы с Мэйби похожи — я тоже, навсегда останусь пятнадцатилетним. Правда, только для ГСН.

Для ГСН...

Я вдруг понимаю: что-то не сходится. Нейросеть Маяка не обмануть парой цифр. А записи с камер, мои анализы, лечение, профилактика? В сеть уходят все данные о состоянии организма!

Выходит, весь этот план, о котором рассказал мне отец — чепуха. И соответственно, все мои знания о мире и об устройстве общества — тоже.

Как там было во сне? Как рассуждал Фиест? «Когда власть целиком перейдёт Маяку — а когда-нибудь, это случится».

Как же я это упустил?

Судя по всему, пока что — власть Маяка ограничена. В конце концов, Маяк не умеет имплантировать чипы. Поэтому — разные номера ВДК, разная степень свободы.

Как говорил всё тот же Фиест: «Quid pro quo».

Маяк — инструмент человечества, а человечество — инструмент Маяка.

Он — инструмент. Но чей?

Правительства? Учёных? «Aeon»?

И к чему он стремится? Зачем ему люди? Ведь, если бы он хотел остаться один — я бы уже тут не философствовал!

Без толку думать об этом: выяснить мотивы и цели Маяка не получится, для человека он непознаваем. Нужна информация о тех, с кем он входит в контакт...

Над городом вспыхивает огромная голограмма — лицо бородача с целой гривой волнистых волос. Мягкие черты, доброта и забота во взгляде.

До ушей долетают обрывки стандартных фраз...

— Смешно, когда бесчувственный психопат рассуждает о жертвенности!

— С чего ты взяла, что он психопат?

— Кир, ты чего? Это же Президент целой планеты, а не сопля, вроде тебя! Как он, по-твоему, захватил власть? Хотя... У вас много общего: бесчувственность, чёрствость и эгоизм.

— Захватил власть? Но Президента выбирают по количеству лайков в Сети! На Диэлли демократия!

Эйприл смотрит на меня, как на умалишённого.

— Думаешь, власть — никому не нужная штука, что лежит под ногами? Пошёл и нашёл?

— Ладно, проехали. Ты всегда считала меня дурачком... Знаешь, я ведь никак не могу поверить, что ты не одна из серии, а та самая... Девчонка, с которой мы вместе смотрели на океан.

— «Смотрели на океан?» Теперь это так называется? И зачем для этого раздеваться? — её глаза превращаются в щёлки. — А если серьёзно: хорош! Ведь я рассказала, как подделала запись!

— Мэйби, прости... За геноморфа, за грязные шорты, за «отца». Я ведь не знал...

— Да я понимаю и не сержусь. Ни капельки... Люди — как облака, сотворённые ветром времени, чтобы вскоре исчезнуть, уступив место новым. Можно лишь восхищаться текучими, полупрозрачными формами... Разве это возможно — не любить облака? — в её глазах стоят слёзы. — Ты тоже... Тоже меня прости.

И всё же, она какая-то странная. Другая... Ведь то, что я сейчас слышу — слезливая интерпретация её заявления: «Не получается ненавидеть тех, кто скоро умрёт. А умрут скоро все».

Нет. Девчонка, с которой я целовался на крыше, была не такой. Не замечал в ней особой любви к человечеству.

— Ты очень добрая и романтичная... — её лицо озаряет улыбка, на щеках появляются ямочки, а в глазах — весёлые искры. И я прибавляю: — ...как для безжалостного убийцы.

Она вздрагивает и отворачивается.

— Ты правда считаешь меня такой?

— Да. Ведь, так и есть. Такой ты задумана, Фиест лишь воспользовался.

— По-твоему, это всё? Больше обо мне сказать нечего?

Обнимаю её за плечи:

— Что бы тогда я тут делал?

Ласкаю единственное ухо, вспоминая её былую уверенность в том, что несуразный вид у неё ненадолго.

— Ну а что, Кир? Что ещё во мне есть? — со щеки на белоснежные шорты падает капля.

— Мэйби, ты добрая! Сильная! Сумела пойти наперекор судьбе: обрести свободу и умение любить! Пусть и того, кто этой любви недостоин.

— Нет, я любила только тебя! Всегда! Кажется, ещё до рождения! Пойми, Фиеста я увидела первым. А он — на тебя похож, — перехватив гневный взгляд, она добавляет поспешно: — Немного. Не спорь... — девичья рука вцепляется мне в коленку. — А ведь я до Фиеста никого не встречала, вот и запала. Импринтинг... Какие должны быть между людьми отношения — тоже не знала. Считала всё нормой... Только когда тебя встретила, разобралась, что всё может быть по-другому.

Да уж! Вот так история!

И, вот так логика! Меня она, значит, не видела, но уже при этом любила! И что же, Фиеста вообще никто не любил, даже подконтрольный ему геноморф? Этот безумный романтик — жизнь провитал в багровых своих облаках?

Из головы не выходят слова: «Кажется, ещё до рождения!»

— Мэйби, скажи: кто твой прототип?

Она хмурит брови.

— Ну, откуда мне знать? При рождении мне стёрли память. Я даже симулятор не помню.

Верчу в руках клык. Он странный, гранёный. На рёбрах переливается золотистый свет гаснущего светила.

Замечаю внутри клыка, еле заметную странную вязь — символы, цепляющиеся один за другой.

С трудом удаётся разобрать в середине: «PI», а в последней строчке: дабл ю, эн, и почему-то — мягкий знак. Да ещё — пара точек под буквами...

Что за язык?! Чепуха!

От блеска кристалла слезятся глаза.

— Мэйби, смотри — там буквы!

Она вертит зуб в руке, щурится.

— Ага! Точно!

— Надо отсканировать и попробовать расшифровать! Жаль, я уже отдал отцу реверс-процессор!

— Конечно! Мы так и сделаем! Только потом, сейчас есть дела поважнее. А клык... Код серии, скорее всего. Ничего интересного... Да, и неизвестно, сколько времени займёт дешифровка.

Она возвращает мне зуб.

Дела поважнее? Сидеть и смотреть на закат?

Слова Мэйби противоречат сами себе: код серии, и — не взломать! С другой стороны, невозможно представить, чтобы корпорация хранила секретные сведения в зубах геноморфов.

Представляю себя в качестве докладчика на гипотетическом научном симпозиуме. Удивлённый профессор поправляет очки:

— Так откуда-откуда, голубчик, вы получили новые данные об устройстве Вселенной?

— Я же вам говорю: из клыка внезапно взорвавшегося ягуара!

Смех в зале. Представление окончено...

Мэйби, пожалуй, права... Тогда просверлю отверстие, да повешу на шею. От современного общества я не в восторге, а предки поступали именно так: мальчик, прошедший обряд посвящения, преодолевший свой страх, делал амулет из добычи.

Я больше не жертва, я — охотник!

Котёнок, привлечённый блеском кристалла, лупит лапой «охотнику» по пальцам.

— Ай! — я одёргиваю руку. На коже выступают горошинки крови. Котёнок гневно шипит, а я бросаю оторопевшей хозяйке: — Мэйби, это ведь геноморф?

— Естественно!

— Тогда зачем их выпускают с когтями?

— А зачем рожают людей с мозгами? Это я, конечно, не про тебя! — Мэйби, даже не пытается скрыть раздражения. А меня не покидает странное чувство, что я беседую не с ней, не с моей Мэйби — словно на крыше расстался с одной, а в зоопарке встретил другую.

Дело видимо в том, что она так и не сумела меня простить.

— А как... Как его зовут?

— Да не знаю. Просто — Котёнок.

— Слушай, давай... Давай назовём его — Облако.

— Облако? — она фыркает. — Вот ещё! Смотри! — она переворачивает котёнка, трясёт им перед моим носом. — Это — мужик! Никакое не Облако!

Я отпихиваю пушистое тельце. Котёнок пищит.

— Да я понимаю! Но, пожалуйста! Так надо!

— Надо? Для чего?

— Хочу, чтобы одна девчонка жила.

Я понимаю, что ляпнул лишнее. Теперь, она точно назовёт его как угодно, лишь бы не Облако. Такая уж у девчонок любовь, такое девичье братство!

— А, Дзета-шесть. В ролике говорили, что ты друзей потерял. Значит, была и девчонка? — она щурится.

— Просто друг.

— Врёшь! Так не бывает! — она наклоняет голову, вопросительно вскидывает бровь. — А я? Просто друг или просто не друг? Просто девчонка? Твоя девчонка.

Молчу, не зная, что на это сказать. По правде, я даже не понял вопрос. И был ли это вопрос или странное женское заклинание, бессмысленный набор слов. Видимо — заклинание, ведь пробормотав его, Мэйби сразу же успокаивается и произносит:

— Котёнок Котёнок! По просьбе Кирилла, нарекаю тебя Облаком!

День 28. "Болезнь"

Кир проснулся от ощущения сырости.

Эйприл была горячей, как печка. Он убрал руку с её плеча — за пальцами потянулись ниточки слизи.

Слизь была всюду — она толстым слоем покрыла кожу, текла на постель, блестела в ушах и в носу. Дышала девочка ртом, от губ до подушки тянулась тонкая струйка слюны.

«В этот раз она не окуклилась... Может, что-то идёт не так?»

К несчастью, в нечеловеческой медицине Кир не разбирался, и не понимал, как помочь Эйприл.

Он посмотрел на часы.

«Почти шесть».

Из головы не выходил новый сон.

«Котёнок по имени Облако? Вот, откуда он взялся!»

Кир вытер перемазанную слизью руку о постель.

«Стоп! Но ведь он — не реален! А Облако Эйприл был более чем настоящий! Он нас чуть не убил! Воображаемые котята не превращаются в драконов и ягуаров!»

В рассветных лучах танцевала пыль. Всё вокруг казалось искусственным.

«Но если, во сне Кир не мог отличить реальность от вымысла, почему я уверен, что это получится у меня?»

Он решительно встал.

«Нет! О таком не стоит и думать!»

Потом поел и отправился осматривать Станцию.

Вокруг был порядок. Бетон зарастил трещины, поверхность земли выровнялась и покрылась травой. Ни кусков труб, ни обломков.

В неподвижном прозрачном воздухе повисла звенящая тишина — такая, что было страшно дышать. Ни шороха зверя, ни пения птиц, ни жужжания насекомых.

Станция восстановилась. Но, в то же время, всё было новым: обросшие мхом деревья-гиганты, тинистые лужайки, заросли папоротника, огромные яркие и пахучие цветы.

Когда Кир дошёл до центральной площадки, он с изумлением увидел, что возле чёрного куба из земли бьёт родник, питающий полноводный ручей.

Новые башни не выросли. Вместо них, всё также торчали вверх хрустальные ветки.

Кир щёлкнул по одной ногтем.

Зазвенело.

Краем глаза, он заметил движение. В натянутой между веточек сети сидел паучок.

«Похоже, единственное живое создание...»

Кир выпил из родника прохладной и вкусной воды и зашагал обратно. Не хотелось оставлять Эйприл надолго одну.

Она всё спала, только слизь превратилась в белый сухой порошок.

Кир сел на диван. Девочка шевельнулась и забормотала на неизвестном языке. Кир не знал значения слов, но смысл понимал.

Странные ощущения! Будто узор из солнечных океанских бликов складывается в картину-лицо.

— Да, я из Проекта... Облако... Старший пилот... Из Сопротивления, с миссией мира. Нет, не враг. Не шпион. Нет, я не враг... Я вас знаю. Вы — дядя Кирилла...

Кир вздрогнул.

— Просто гуляю. Собираю кленовые листья... В парке ведь, очень красиво...

Девичьи щёки залил румянец.

— Почему? Самые обычные гольфы...

Она вдруг заметалась.

— Нет! Нет! Я туда не пойду! Помогите!

В голосе было столько отчаяния, что мальчишка не выдержал. Встал, и под жуткие стоны вышел на крышу.

«Из проекта? Из какого такого проекта? И сложно представить, чтобы малышка Облако была пилотом. Разве что, пилотом серебристого велосипеда... А вот Эйприл...»

Только сейчас Кир понял, насколько они похожи — Эйприл и Облако.

Часа через полтора он вернулся.

Тоненьким, не своим голоском, девушка бормотала:

— Совсем, совсем не похож! Тролль, тролль, тролль! — видимо, ей снились сказки...

Кир сел на кровать и приложил ладонь к девичьей коже. Она была всё такой же горячей.

— Нет! Вовсе не злой, нисколечки! Такой же, как ёж!

Эйприл нахмурилась.

—Как ёж! — повторили потрескавшиеся губы.

Она заметалась.

— Как же ему помочь? Как вернуть его обратно домой?

Кир провёл рукой. Порошок осыпался на постель.

Эйприл вздрогнула и открыла глаза. Улыбнулась, заметив Кирилла.

— Что тебе снилось?

— Снилось? Совсем ничего...

Она наморщила нос и чихнула. В воздух взлетела белая пыль. Из носа вытекла слизь. Эйприл захлопала белыми ресницами, не зная, что предпринять. Покраснела и высморкалась в простыню.

«Она ведь болеет впервые в жизни. Не успела ещё научиться... Ну а я? Когда, в последний раз, болел я сам?»

Как ни силился, Кир не мог вспомнить.

Эйприл провела пальцем по коже.

— В чём это, ты меня выпачкал?

— Такое лекарство. Хорошее.

— А... Спасибо... — она шмыгнула носом. — Очень хочется пить...

Кир притащил ей пару бутылок. Всё выпив, Эйприл зевнула.

— Можно, я немножко посплю? — она снова зевнула, и, не дождавшись ответа, закрыла глаза.

Когда зашло солнце, лёг и Кирилл.

Ночь. "Ложь"

Потоки тропического ливня окрашены в цвета городских огней.

Мы проходим сквозь прозрачную водяную стену, тянущуюся от подъездного козырька до тротуара, и над головами вспыхивают радужные зонтики силовых полей.

На ней — белый полупрозрачный дождевик с забавной мордочкой ягуара по центру спины. Каждый шаг, любое движение, рождают переливы перламутровых волн — с плеч на рукава, и обратно.

Пахнущее мокрым экопластиком такси — теперь, когда ГСН не в состоянии отслеживать Мэйби, можно болтаться по городу беспрепятственно. Ливень не унимается, будто жаждет смыть со стекла кабины мерцающие искры огней прибрежного мегаполиса — жёлтые, красные, голубые. Набегающие потоки воздуха рисуют на стёклах кабины замысловатые водяные узоры.

Мэйби дышит на стекло и рисует весёлую рожицу. Поворачивается, с написанным на лице вопросом: «Ну как?»

Пожимаю плечами в ответ.

Она тихо кладёт голову мне на колени, уткнувшись носом в живот. Как три месяца назад, в красном спорткаре.

Такси выхаркивает нас из своего тёплого жёлтого нутра возле знакомой заброшенной стройки. Пустой небоскрёб тянет в облачную высь уродливые этажи.

Что я тут забыл в шесть утра?

— Пошли? — над её головой вспыхивает зонтик.

Энергия поля отъезжающей машины растёт, на белоснежную одежду летят с дороги грязные брызги.

— Пошли.

Волочёмся по стройке, обходя штабеля двутавровых балок, груды щебня и испещрённые трещинами холмы закаменевшего пластика. Растворяемся в чёрной глотке центрального входа.

Теперь, вверх по лестнице, разящей мочой...

— Как же тут замечательно! Тихо, спокойно... Правда, Кирилл?

Кому как!

Хотя... Сам бы я сюда не пришёл, но теперь понимаю: есть в этом месте некая странная привлекательность...

Пролёты, пролёты. Дыхание сбивается, пот течёт по лицу.

Наконец, бесконечная лестница обрывается...

На этаже куда лучше.

Полумрак. Запах мокрого металла и пыли. Всюду пустые бутылки и банки. Стены размалёваны светящейся краской. Ветер играет прозрачными шарами с пёстрыми огнями внутри, будто по пустынным залам слоняются привидения. Возле стены — белая гора полипены, — и дураку понятно, зачем.

Похоже, недавно тут была вечеринка. У молодёжи на Диэлли — свои развлечения.

— Класс! — Мэйби кружится, машет руками. Одежда шуршит.

Она до нельзя соответствует обстановке: кроссовки, испускающие фиолетовый свет, люминесцентные браслеты на руках и левой ноге, светящиеся узоры на коже.

Мэйби стягивает шорты. Спиной назад, раскинув в стороны руки падает в полипену.

— Кир, она — как облака!

Конечно, я забираюсь к ней.

Чмокая и сопя, она лижет мне ухо. При очередном оглушающем поцелуе я дёргаюсь, а она гладит мне грудь и успокаивающе щебечет.

Стягивает с меня штаны и залезает наверх. Полы дождевика щекочут живот, ткань шелестит, словно волны, точно прибой. Шорох, шелест, шуршание...

Очередная волна уносит меня в океан...

Вроде бы, так хорошо, среди этого фальшивого праздника. С полной уверенностью можно назвать это счастьем.

Так отчего же, лёжа на вонючих облаках полипены, я ощущаю, как некий бездушный киберхирург, вонзив в плоть сотни чувствительных датчиков, режет грудную клетку электропилой, подбираясь к сердцу?

День 29. "Отец"

Кирилла разбудили солнечные лучи и какое-то чавканье. Будильник он больше не заводил и перестал снимать на ночь одежду — сны и реальность давно поменялись местами.

Эйприл сидела за столом в окружении консервных банок.

— Доброе утро! — она облизнула ложку.

— Привет! Ты уже не больна?

— Здорова, как бык!

— Кто?

— Бык — это древний рогатый популюсёнок.

Кир попытался представить такое животное и не сумел. С воображением у него всегда было плохо. А Эйприл продолжила:

— Как тебе сегодняшний сон? Такой странный!

Мальчишка смутился.

— Мерзкий, скорее...

— Вовсе и нет! Просто странный, — она закрыла глаза, вспоминая. — И интересный.

Кир совсем стушевался и поскорей перевёл разговор.

— Знаешь, когда ты болела, то говорила странные вещи... Про Сопротивление, про проект, и про Облако.

— Не помню... — потупилась девушка.

«А ведь она совсем не умеет врать! — неожиданно понял Кирилл. Эйприл стала для него, как открытая книга. — Такая наивная!»

— Там хоть консервы остались или всё слопала? А, древний популюсёнок?

— Последняя банка...

— Станция восстановилась. Может, попробуем приготовить завтрак? Вместе!

— Давай! — она так обрадовалась, что Кир снова смутился.

Они сосредоточились и услышали запах блинов.

— Получилось! — от радости Эйприл подпрыгнула. Открыла шкаф и достала тарелки.

— Блины? Не салат? — удивился Кирилл. — А мы и не договаривались...

— Теперь я обожаю блины. И персиковое варенье! — Прикрыла глаза и добавила, с обожанием: «Как ты...», в который раз за утро вогнав в краску Кирилла.

И набросилась на блины.

«Куда оно только влезает?» — удивлённо думал мальчишка, разглядывая хрупкую фигурку.

Пришлось не зевать.

— Ого! Да тут целый лес! — поднявшись на парапет и взглянув вниз Эйприл не сумела сдержать возгласа удивления. — Похоже, теперь наши желания совпали...

«Может и так... — рассеянно думал Кирилл. — Во сне, я был в восторге от Ириды и Купола Радуг».

— Пойдём, что-то тебе покажу.

Они спустились в дубраву. Когда Кир увидел, как Эйприл хохочет, ежесекундно дотрагиваясь до травы, цветов и деревьев, он окончательно понял, что оказался в мечте. Вчера не хватало лишь этой похожей на тёплую снежинку девчонки.

Эйприл обрызгала его, едва увидев ручей. Сбежать Кир не пытался. Он глядел на радуги, вспыхивающие в серебре брызг, вспоминая Мэйби и прогулку по океанскому куполу.

Во сне счастье было недолговечным... А здесь? Возможно ли вообще долговечное счастье? Наверное нет, такова уж его природа...

Башни накачки не выросли ни на метр.

— Думаю, это всё, что осталось от фауны, — Кир щёлкнул по хрустальным ветвям, и паучок заметался.

— А кто будет опылять цветы? — Эйприл обвела рукой пёстрый луг.

— Они ведь не настоящие... Всё тут - не настоящее. Наверное, даже мы...

Эйприл вспомнился лежащий в нейросканере мальчик и заполненный охлаждающим гелем бассейн. Стало тоскливо... Она достала флейту, села на траву и заиграла беззвучную музыку...

— Надеюсь, когда-нибудь я услышу, как ты играешь...

Эйприл прекратила играть и улыбнулась, продемонстрировав ямочки на щеках.

— Конечно...

Ей на плечо упал жёлтый дубовый листок.

Кир поднял глаза и нахмурился. Отдельные листья в кронах деревьев уже пожелтели.

— Кир, всё хорошо.

— Но, сейчас ведь апрель!

— Ну конечно...

— Знаешь, Эйприл... Когда приходит осенняя непогода, мать-паучиха плетёт кокон, откладывает в него яйца, а изнутри прогрызает дыру — небольшую, не для себя. А потом, она кормит детей своим телом — добровольно, не сопротивляясь... Она ещё долго остаётся живой... — он заглянул в глаза Эйприл. — Отец рассказал... Никогда не существовавший отец...

— Кир... У всех есть отец, непременно... И дышишь ты только благодаря ему...

На Станцию опускалась ночь, но спать не хотелось. Зачем, если можно было сидеть здесь, в чёрной траве, вдвоём?

Эйприл прекратила играть на неслышимой флейте, взглянула в усыпанный бриллиантами звёзд небосвод и замерла, растворяясь. Забывая о музыке, мальчишке, себе — обо всём во Вселенной.

В лунных лучах она выглядела платиновым изваянием. Звёздочками, но близкими и родными, поблёскивали глаза.

Кириллу казалось, что всё уже было: вечерние облака, Луна над головой, её отражение в воде и тающая в текущем с небес серебре беловолосая девушка.

— Так много тьмы, и так мало света...

— Тем он ценнее. Ведь я для того и играю... Чтоб звёзды зажечь, чтоб не было сплошной темноты...

Но Кир понимал, впереди — беспросветная ночь.

Ночь. "Ничьи дети"

Уже не понять, где Облако, где Луна...

— Послушай, сын... Ведь, у тебя нет тут друзей? Придётся нам улететь. Подождать, пока уляжется шум.

Можно подумать, мои отношения хоть когда-то мешали ему сорваться на другую планету, бросив меня в яму со змеями под названием: «новый класс»!

— И Мэйби возьмём. Без неё, я не полечу!

— Кого? — удивляется он. — А, Мэйби... Конечно, возьмём. Она много места не занимает, верно? — почему-то, отец подмигивает и улыбается. Глаза только грустные.

— И куда мы летим?

— На Землю. Помню, тебе там понравилось.

— Куда?! Там ничего нет! Ни людей, ни школ — одна радиация!

— Что до радиации — поздно о ней волноваться. А школу ты, можно сказать, закончил — осталась пара недель. Договорюсь... Всё, детство прошло! Ты взрослый — такой же, как я.

Такой же, как ты? Ну уж нет!

— Сын, я этого ждал десять лет. Теперь, либо пан, либо пропал.

«Пан»? Наверное, это очень удачливый человек, один из любимцев Вселенной. К примеру — Президент Союза, мой одноклассник Бурундук или Фиест.

— Отец, что ты будешь там делать?

— Мне нужен Маяк, — он уточняет: — Одинокий Маяк.

Я догадываюсь, для чего. И молчу.

Звездолёт похож на громадное морское животное. На кита — во всяком случае, как я его себе представляю, выброшенного на раскалённый бетон. Чёрная кожа-обшивка, датчики-глаза и антенны-усы. Хвост улёгся на плиты, и по нему, военные в экзоскелетах-погрузчиках затаскивают контейнеры.

Из трюма появляется командир корабля — брюнетка лет тридцати в звании капитана. Вокруг неё, широко расставляя ноги, будто служит не на космическом корабле, а на морском, бегает совсем молодой лейтенант.

Картина комичная, но мне не до смеха.

Отец долго, будто навеки прощаясь, смотрит на далёкие небоскрёбы. Шумно вздохнув, говорит:

— Пошли.

Мы не успеваем сделать даже пары шагов, как раздаются глухие хлопки и треск. Из ниоткуда, на взлётной площадке возникают штурмовики.

Нуль-транспортировка, без создания червоточин! У Союза, такой технологии нет!

Словно во сне, я вижу, как один из них наводит на меня автомат — между стволом и пластинами брони, в которую закован солдат, проскакивают разряды статического электричества. Время замедляется, всё становится ясным и чётким. Мне даже кажется, что я вижу палец на спусковой скобе.

И медленно, будто в ускоренной съёмке, солдат разлетается на куски. Рука, всё ещё сжимающая автомат, голова и часть туловища, остатки ранца — всё летит в стороны. Кровавая пыль смешивается с дымом.

Время вновь ускоряется.

Штурмовики продолжают прибывать. Хлопки заглушает стрёкот автоматических пулемётов, установленных по периметру взлётного поля, и грохот разрывных пуль. Не успев сделать ни единого выстрела, люди превращаются в фарш.

Новое мясо всё прибывает.

Но зачем? Ошибка? Что же, повстанцы не предполагали, что космодром охраняется? Не знали про пулемёты с системой определения «свой-чужой»?

Абсурд! Конечно, знали! Но, есть такое слово — «война», и этим всё сказано.

Хлопки звучат всё чаще и чаще. Теперь, взлётная площадка больше похожа на скотобойню. В памяти всплывает ферма, электропилы, популюсята. По белым плитам неспешно текут алые ручьи.

Из пустоты проявляется танк. Я вижу, как в стороны расходится волна сжатого воздуха. Вспоминаю, что надо открыть рот — а через мгновение меня ударяет в грудь.

Звенит в голове, уши болят. Я непременно валялся бы на земле, закрыв голову руками, но отец — стоит. Значит, не лягу и я. Если не слушать животные чувства, становится ясно, что ничего нам не угрожает.

Вокруг танка вспыхивают переливчатые защитные поля, но пока они набирают мощность, броню прошивают снаряды электромагнитных пушек. Взрывается боекомплект, башня отлетает, оставляя в небесах дымные следы, вокруг нас шлёпаются осколки.

Да уж! Ничего не угрожает?

Но не лягу я всё равно.

Бой, которого не было, стихает...

Полыхает танк, бьются в конвульсиях искалеченные бойцы. Кто-то бьётся о бетон головой, кто-то, безногий, ползёт на руках к одному ему ведомой цели.

Хорошо, что я ничего не слышу.

Жаль, что вижу. Есть благостная человеческая способность — чуть что, шлёпаться в обморок. Но — нельзя, я не девчонка. Рядом отец, считающий меня взрослым, равным себе.

Может быть, я привыкну — ко всему привыкаешь. Может быть, буду спокойно давить на курок.

А может, буду метаться в кровати, видя во сне падающие друг на друга ошмётки.

Время покажет. Сейчас мне всё равно, я — как андроид, словно автомат...

Над городом поднимается дым. Рассыпается, охваченный пламенем, полицейский дирижабль.

Значит, десант выбросили во многих местах. Естественно, если у тебя появилось оружие, которого нет у врага, логично применить его массированно и внезапно.

Как бы там ни было — баланс нарушен. К чему это приведёт — неизвестно, может маятник просто качнётся и вернётся назад.

Я слышу, как отец дёргает меня за руку. Повернувшись, читаю по губам:

— Пошли.

И мы шагаем по крови к нашему кораблю...

— Ты чего?

— Я не хочу!

— Что случилось?

— Слушай, мы ведь друзья, а ты непрерывно ко мне пристаёшь!

Друзья? Только Мэйби очутилась на корабле, как её подменили. Целыми днями сидит на кровати, словно робот, утративший управляющий радиосигнал и перешедший в режим энергосбережения.

— Не приставал бы, если бы ты...

— Нет!!!

Смотрит она совсем не по-дружески. Но всё-таки, я беру её за руку.

— Ты чего?

— Пойдём, погуляем.

— Нет! Не хочу! Только пустышки нуждаются в развлечениях. Чем ты скучнее — тем отчаяннее ищешь способ избавиться от тоски.

Вторые сутки полёта девчонка не желает выходить из каюты.

— По-твоему, самые интересные и весёлые люди — дни напролёт в стенку втыкают, не шевелясь?

— Именно так!

До столь высоких идей, я пока не дорос...

— Ну и сиди тут, обнимай коленки. А я — пошёл!

— Ага, — она утыкается носом в планшет.

Пожав плечами, выхожу в залитый холодным светом коридор. Поблёскивает потолок, и слегка шумит вентиляция. Мрачновато, но было бы странно обнаружить на военном транспорте домашний уют...

Что дальше? Я хотел повеселится с Мэйби, а не бродить в одиночку по стальным коридорам. Но вернуться в каюту сейчас, было бы глупо, и я шагаю мимо дверей соседних кают.

Коридор поворачивает, но ничего не меняется. Всё те же мрачные стены. А за следующим поворотом, я упираюсь в заблокированную дверь с надписью «Вход только для экипажа».

Ну, красота! Развернувшись — с достоинством, будто так и планировал, шагаю обратно.

А я ещё мечтал быть звездолётчиком! Да тут не выдержать и пару недель! Похоже, астронавт — самая неинтересная профессия, а Вселенная — самое скучное место!

Дойдя до дверей каюты, повинуясь внезапному импульсу, вхожу.

Мэйби всё так же, комочком, сидит на кровати. Не поднимая голову, произносит:

— Что, уже нагулялся?

— Нет! — я вновь открываю закрытую секунду назад дверь.

— Да сядь ты уже! Признай — там нечего делать!

Но, я не слушаю.

Спустившись по лестнице, попадаю в грузовой трюм.

Ого! Здоровенный!

Жаль, Мэйби осталась в каюте. Было бы круто бегать тут друг за дружкой, и потом...

— Да заткнись ты уже, пусть старшина расскажет!

— Точно!

— Во-во!

Двигаюсь на голоса. Выглянув из-за контейнера, вижу компанию матросов, рассевшихся на тюках.

— А хотите историю о настоящей любви? — вопрошает бородатый мужик с золотыми полосками на погонах.

Раздаются смешки... Ну да, флотских я знаю прекрасно, лечу не впервой. Любовь, в их понимании, сводится к посещению портовых борделей. Такая любовь и есть —настоящая, а думающих иначе, военные презирают.

— Так вот, слушайте... Давно это было, в эпоху фотонных движков... — голос старшины тонет в одобрительном гоготе — всем становится ясно, что рассказчик мастак заливать.

— Да хватит вам ржать! Чего я смешного сказал?! — его искреннее возмущение вызывает у толпы новый приступ. Но он, уже не обращает внимания: — Летёха — зелёный совсем, вроде нашего, втюрился в капитаншу — командира эсминца. Чипы в те времена были не то, что сейчас — а их ему только поставили. Не успели они ещё глупые чувства полностью подавить, только память стёрли. Так вот, видит он капитаншу и млеет — хотя сам не поймёт, отчего. Для всех она — стерва, а для него — Любимая, с большой буквы...

— С большой? — матросы надрывают животы. Сама мысль о том, что к старшему по званию можно испытать те же чувства, что к вожделенной шлюхе, находится за рамками их понимания. — И что же они, обнялись и расцеловались?

— Да нет, ничего подобного! Раздражал он капитаншу, а чем, она и понять не могла. И как-то раз, не совладав с собой, шею ему и свернула. За невыполнение воинского приветствия — он вечно рот разевал, как её встречал. А после, возьми, да и вспомни, что летёха тот, был её парнем. В школе, ещё до того, как она чипов армейских в башку понаставила и забыла всё, что военному только мешает: детство, родителей, беготню по траве и любовь... И вдруг, одно за другим, всё это вспомнилось... Заперлась она в кубрике, да пулю в висок пустила...

— Медленную?

— Чего?

— Пуля-то, медленная была? Такая, чтоб метра два пролететь, не повредив оборудование? Оружие с быстрыми пулями на корабль не протащишь!

— Да чтоб вас всех! Отдала наноботам приказ на уничтожение тканей. Вообще не в том суть...

— А в чём?

— В том, что не видите вы красоты настоящей истории! Слушайте... Дело-то, после боя было — корабль потерял массу. И всех, кто погиб или кого восстанавливать после ранений было излишне дорого — использовали для устранения повреждений. Трансформировали разбитое оборудование и трупы — в обшивку, переборки, шлюзы. И хоть сто двадцать килограмм вещества наверняка бы не помешали, старпом — тоже девчонка, в знак уважения к чувствам бывшего командира, решила сделать иначе. Уложили их с летёхой рядышком на погрузчик, да засунули в масс-преобразователь, где они превратились в энергию, а после — пучком фотонов были выброшены из двигателей корабля. Так, влюблённые, слившись в луч света, отправились в бесконечное путешествие сквозь ледяную тьму...

Последнюю фразы старшина произнёс тихим голосом, полуприкрыв глаза, видимо ожидая, что и слушатели проникнутся красотой неземной военной любви.

Напрасно. Последовал новый взрыв хохота и подколки:

— Так если она — капитанша, а он — летёха, выходит она в первоклассника когда-то влюбилась? Вот знал, только извращенки на службу идут!

Толпа загудела, восторгаясь историей, в которой действующими лицами были офицеры их собственного корабля, погибающие в финале по собственной глупости.

Что за народ! Обсуждают чужие утраченные чувства, а то, что у самих в головах нейрочипы их не волнует. Как и то, что они безвылазно болтаются в пустоте — без дома, и без семьи.

И рассказ! До чего он нелеп!

Но, сколько иронии! Это ведь сейчас, а не в прошлом, трупы отправляют в переработку — для производства пехоты не напасёшься козлов. Из фекалий и мусора делают еду и вещи. С загрязнением покончено, на всех планетах Союза — замкнутый цикл. Наверное, этим стоит гордиться.

А вот Вселенная точно не экономит. Похоже, у неё всего до хрена — даже достаточно сложных структур, над которыми пришлось попотеть. К примеру, людей.

Наша — точно не из числа тех никчёмных вселенных, вечно ноющих о сострадании. Гуманизм — человеческое понятие, миру о нём ничего не известно...

Заложив приличный крюк, обхожу травящих байки матросов. Да уж, лететь с обычным движком искривления — не то, что мгновенно скакать от Маяка к Маяку. Рехнёшься от скуки!

Ни иллюминаторов, ни экранов. Звездолёт, из которого не увидишь звёзд — разве люди об этом мечтали?

И набит идиотами. Хотя, к ним я привык, не впервые летаю с военными.

Только и остаётся, что бесцельно слоняться по трюму.

Контейнеры — тщательно запечатанные и опломбированные. Зелёный штамп: «Дзета-6».

Не распечатывая понятно: волокут наркоту на богатые полезными ископаемыми планеты. Дикари, отказавшиеся от имплантации нейрочипов, тоже нуждаются в счастье. А промышленность Союза — нуждается в дешёвом сырье. И вероятно, следующие поколения свободолюбцев, будут не такими несговорчивыми противниками прогресса.

— И что, пацан, ты тут забыл? — откуда ни возьмись вырастает «морской» лейтенант.

— Ой, дяденька, прости! Забыл у тебя разрешения спросить!

Он хмурится.

— Смотри допрыгаешься, запихаю к этим, из «Гелло». Узнаешь настоящую жизнь!

— К кому?

Но он и не думает отвечать — только спина раскачивается в проходе.

Очередная дверь, в очередной переборке, и — я сталкиваюсь нос к носу с...

Моего возраста. Личико, смазливое до отвращения. Тряпочные кроссовки, из которых торчат длиннющие ноги, чёрная плиссированная юбка и бордовая блузка. Странный знак на нагрудном кармане — скрещённые на фоне парусов шпаги. Хрупкая фигурка перекошена от тяжести ведра с пенной жёлтой жидкостью.

Ну и везёт мне на них! Встретить девчонку на боевом корабле!

Но я уже знаю, что это везенье — в кавычках. Столкнулся с девчонкой — жди неприятностей. Наверное, противоположный пол для того и придуман.

Как бы в подтверждение этих идей, она делает такое лицо, словно вступила в кучу дерьма. И тут же, расплывшись в белозубой улыбке, суёт мне в руки ведро:

— Поможешь? Ты ведь мужчина!

— Что с того?

Я будто сижу на крыше рядом с Фиестом и вглядываясь в красные вспышки... А ведь раньше, до Диэлли, я с радостью бы ухватился за ручку.

Улыбка мгновенно сползает с её лица.

— Тогда отвали!

Она упирается рукой в мою грудь, решив, что отпихнуть худого мальчишку будет легко.

Как бы не так! Я твёрдо стою на ногах, а девчонка, потеряв равновесие, клонится в сторону. Ведро цепляется за ногу, плеснув содержимым ей на кроссовки.

— Ну ты и козёл! — в глазах неподдельная ненависть.

Отодвигаюсь. Она проходит, возмущённо шипя, а я провожаю глазами бордовую блузку.

— Как тебе Терция? — кроткий голосок, но я вздрагиваю. Отчасти от неожиданности, но больше — оттого, что не могу определить пол.

Обернувшись, вижу, что это — пацан. Помладше девчонки, в такой же дурацкой одежде, только не в юбке, а в шортиках. И столь же слащавый.

— Секст! — он тянет ручку с длинными музыкальными пальчиками.

— Чего?

— Зовут меня так — Секст. Могу стать тебе другом! Лететь ещё долго, а Терция не простит унижения, девчонок подговорит. На милое личико не смотри. Вас, людей, они ненавидят. Убить не убьют — блок стоит, но поверь, будет больно. Потом из ведра обольют. Так что, тебе нужен друг — я.

Смотрю на протянутую ладошку. Нет никакого желания её пожимать, уж слишком похожа она на девчачью. И весь он, от золотых кудрей до тоненьких ножек — вылитая девчонка.

Друг! Это нужно мне больше всего. Перед глазами проносятся лица друзей с Ириды... Вот кого я хотел бы сейчас видеть рядом с собой, а не загадочное существо неопределённого пола.

Они геноморфы, из его слов это ясно. Можно было понять ещё по девчонке. Слишком идеальная внешность — не бывает такой у людей, сколько операций не делай.

Главное, козлом обзывалась!

Нет! Это ты, милая, сделана из козла!

Но что они все тут забыли?

Устав держать руку, Секст прячет её за спину. А я говорю:

— Кирилл.

— Что?

— Моё имя — Кирилл.

Он приходит в восторг.

— Ну вот! Уж было подумал, что ты туповат. Примешь неправильное решение.

Всё-таки ухватившись за пальцы, Секст волочёт меня куда-то в проход, за контейнеры.

— Ни к чему тут стоять! Нам контакты с людьми не позволены.

Мы идём, пролезаем под ящиками, поворачиваем и снова идём, до тех пор, пока я не утрачиваю ориентацию. Наконец, затащив меня в какой-то укромный угол, он с ногами забирается на контейнер, откидывается спиной на другой, и хлопает рукой рядом с собой.

— Давай, залезай!

Делать нечего. От странного геноморфа тошнит, но это неважно. Я уже стал понимать, что в реальной, не детской жизни, желания и симпатии — недостойная внимания чепуха. Имеет значение лишь информация.

Пацан тут же укладывает ладошку мне на колено. Заглядывает в глаза:

— У тебя необычное имя, Кирилл.

— У тебя — тоже.

— Ага! Мы с тобой — необычные, — его пальцы сжимаются.

— И много вас тут таких?

— Не-а. Пятнадцать. Основную партию — полтысячи, давно отвезли. Нас прогоняли на дополнительных тестах.

— Так ты, значит — брак?

Мальчишка так дёргается, что убирает руку.

— Сам ты — брак!

Дёргайся или нет, а на дополнительные прогоны оставляют именно брак! Впрочем, раз пацана не утилизировали, тест он прошёл. Но возможно, именно из-за каких-то особенностей, он и пошёл со мной на контакт. Нужно его разговорить!

Вести себя так, как учил Фиест. Как делают девчонки — иллюзия и манипуляция!

— Да ладно тебе, успокойся, — я запускаю пальцы в золотистые волосы. Он закатывает глаза.

— Кирилл... А ты... Куда ты летишь?

— Не могу говорить — военная операция. Прости, — мечтательность на его лице сменяется удивлением, и я убираю руку.

— Военная? Разве ты геноморф?

— Нет.

— Ладно, — он кладёт голову мне на плечо. — Всё это не важно...

Противные кукольные кудряшки щекочут щёку. Кожа источает синтетический ванильно-кокосовый запах.

Интересно, а что для него важно? Тереться об меня, словно кот?

— Знаешь, Кирилл, там только девчонки. Четырнадцать штук. Вот основная партия — почти целиком была из мальчишек. Им было хорошо. Не полёт — улёт! А ты не переживай, я с Терцией поговорю. Она меня слушает. Решим.

— И куда вас везут?

— Дурак? Кто нам будет докладывать? Ты разве беседуешь с кофеваркой?!

— Я не про то. Вы для чего предназначены?

— Нет, ты — дурак, и не спорь! — мальчишка хохочет. — Ой, не могу! Не могу! Я Терции расскажу, она тебя пальцем не тронет, наоборот — пожалеет... Хочешь девчонку?

— Нет.

От удивления Секст прекращает смеяться. С тайной надеждой заглядывает в глаза.

— Точно? Тебе они что, не нравятся? — и, видимо, вспомнив столкновение в дверях, делает неправильный вывод: — Ну конечно, я сразу заметил!

Не объяснять же про Мэйби. Не в моих интересах разубеждать пацана.

— Ну хорошо, не для чего — для кого? Так понятней?

— Правительственный груз.

— Ты из какой серии?

Секст отстраняется.

— Не твоё дело! Зачем это тебе? Проект называется: «Гелло».

— Просто хотел узнать возраст.

— А... — пацан смягчается. — Справедливо. Возраст имеет значение! Мы же с тобой не такие, как эти...

И замолкает.

Давить на него ни к чему. Задаю новый вопрос:

— Что за корпорация?

— «Aeon», разумеется! Всё-таки, ты туповат. У кого ещё есть подобные технологии?

Я не тупой. Просто не хочу верить в то, что к этому причастен отец.

Но, всё сходится. Теперь мне понятно, откуда у него связи в правительстве.

А Фиест полагал, что подобных созданий не существует! Наивный романтик, которого я считал воплощением вселенского зла — раньше, пока о нём ничего не знал. Пока не смотрел его сны.

Похоже, отец его просто использует.

— И чем вы от людей отличаетесь?

— С одной стороны — ничем, практически. Простейшая модель. Ведь главное — себестоимость. Схемы контроля, да слегка специфический мозг. С другой — дело в деталях...

— А возраст какой?

Он хмурится.

— Не стоит тебе это знать.

Понятно...

Кажется, Вселенная позволяет людям всё, что угодно. Лишь не разрешит нарушить физические законы: взлететь в небеса или вылечить смертельно больного мальчишку...

На затылок будто ложится чья-то злая рука, слюна становится кислой, и контейнеры начинают водить вокруг меня хороводы. А от мысли, что я упаду без чувств в жаркие объятия этого пацана, потеют ладони. Похоже, самое время валить...

Делаю слабую попытку подняться, но ничего не выходит.

Секст продолжает:

— Бывает, строят нервную систему так, чтобы мы тоже тащились. Ну, будто взрослые... А бывает, и нет. Могут сделать наоборот.

— Наоборот?

— Чтобы любое прикосновение боль приносило.

Тошнота проходит. Всё это просто за гранью... Исчезают все чувства, оставив после себя лишь холодную пустоту.

Но так даже лучше.

— Секст, а почему главное — себестоимость?

— Думаешь, чиновники за нас платят? Нет! А модели, бывает, ломаются.

— Ломаются? В смысле?

— Ну, совсем. Приходится заменять... Кирилл, пойми. Когда-то это было полезное поведение — поэтому и закрепилось. Забота старших о молодняке и передача знаний. А в качестве пряника и кнута природа использовала сексуальный инстинкт. Всё было нормально, никто не умирал. Но, человечество давно не в саванне, а среди звёзд — и тут теперь так. Наследуемые программы меняются медленно, за развитием техники не успеть.

Минут пять я молчу, позабыв, что сижу здесь не просто так... Очнувшись, спрашиваю:

— Откуда ты всё это знаешь?

— Да в меня столько инфы загружено, в том числе и секретной! Девчонки — те ничего не знают. Дуры набитые! Значит, их и такие устраивают. А с мальчиками, наверное, им интересно ещё и поговорить.

«Ещё и поговорить...» Чувствую, как накатывает тошнота.

— Так что, тебе всё на свете известно? И можно спросить?

— Ну, не всё. Почти ничего — меньше процента, от накопленных человечеством знаний. Но ты ведь не знаешь и процента от того, что известно мне... А спросить: да пожалуйста, спрашивай! Только секреты мне не разболтать, сам понимаешь — блок. Но, попробую намекнуть...

В глазах мальчишки загораются хитрые огоньки, и он придвигается ещё ближе ко мне.

— Кирилл, ведь мне скоро к ним. Думаешь, я когда-нибудь встречу такого красавчика? Ты ведь, как будто девчонка!

Вот оно как! Значит, и он меня считает девчонкой! Выходит, у нас болтовня двух подружек! Может, расквасить его идеальную мордочку?

Вздыхаю... Нельзя. Надо мучится и узнавать.

— А разве у тебя нет установок на интерес именно к таким?

— К старикам? Нет.

— Почему?

— Откуда мне знать? Может, хотят, чтобы мучился. Или из экономии — производство ускорить.

— Но ты ведь не напрямую из прототипа скопирован? Был в симуляторе?

— Конечно! Все в «Гелло» через это проходят. Да и вообще, почти все геноморфы.

— Значит, могли скорректировать личность?

— Могли, да не захотели.

— Секст, а ты жизнь прототипа помнишь?

— Ага! Скукотень... Симулятор намного круче! Мне казалось, что я учусь в школе, а ребята после уроков...

— Пожалуй, не стоит! Не хочу это слышать.

— Ну и как хочешь! — он дует губки. — Думал, ты такой же, как я...

— И каково это, быть в толпе одинаковых клонов, с одними и теми же личностями и воспоминаниями?

— Ха! Можно подумать, вы, люди, такие уж уникумы! Вас же не по одиночке воспитывают, а сразу — толпой. В яслях, в школе... Стандартное образование и массовая культура: учите, смотрите — одно и тоже, в игры одинаковые играете. Думаете, вы не клоны?

Всё перечисленное — не про меня, но спорить я не собираюсь. Вместо этого, не выдерживаю и выдаю очевидную глупость:

— Но закон запрещает создание таких, как ты!

— Ага! — он словно наслаждается своей нелегальностью. — Но ведь создают! И нас, и элитные боевые модели — они тоже чувствуют. А гибнут — сотнями тысяч... Всегда есть те, чьими страданиями оплачено счастье. Сейчас, это мы.

Я размышляю о том, что все что-то чувствуют — геноморфы, люди, популюсята, козлы. Наверное, даже андроиды. Чувствуют заказчики этих детей. Фиест тоже был полон эмоций... Да видимо, чувства — чувствам рознь.

— Понимаешь, Кирилл, законы общества зависят от того, какой инстинкт сильнее. Инстинкт заботы о потомстве, к примеру, сильнее инстинкта размножения — возникает договорённость: «я не трогаю твоего ребёнка, ты — моего, а нарушителей вместе накажем». И она работает. Но, лишь до тех пор, пока не появляемся мы — ничьи дети. Сначала создают лишённую чувств серию HEF, но людям с куклами скучно... А тебе интересно со мной? — он изучающе смотрит в мои глаза.

Я оставляю его вопрос без ответа. Пожалуй, с ним не соскучишься — в этом ведь и заключается его предназначение.

— А как же все эти фильмы и книги, все разговоры о любви, сопереживании, самопожертвовании? Ладно, пускай это тоже — проявления инстинктов. Но как же разум? Разум?!

— Думаешь, люди не знают, что они — лишь животные? Знают прекрасно! Принимать этот факт не хотят. А напоминать им о нём не стоит, себе дороже.

— А как же правда?

— Правда? Кирилл, ты сошёл с ума! Вспомни Закон толерантности — шестьсот шестьдесят шесть вопросов, которые запрещено обсуждать. Именно этот закон и поддерживает шаткое равновесие. Ложь — фундамент нашего мира, истина его сразу разрушит! Начнётся война. Не такая, как сейчас, когда люди сами не знают, что ими движет. Нет, война настоящая: противоборство идей! А война за идею, Кирилл, самое страшное, что только бывает...

— И всё же, я не могу понять, отчего...

— Оттого, что одни люди считают себя лучше других.

Не хотелось бы признаваться в таком геноморфу. Но, пожалуй, придётся.

— Каждый человек считает себя особенным...

— Вот тебе, Кирилл, и ответ.

— А ты, Секст? Ты — считаешь себя особенным?

— Ты чего! Я ведь серийный! Даже не знаю, сколько наштамповали таких, как я. Клонов, в которые загружена та же самая личность.

— Ваши тела не штампуют, а выращивают. А личность — не загружают, а воссоздают.

— Будешь мне ещё объяснять! Я — про суть!

— Секст, ну а Маяк?

— Что, Маяк?

— Как он всё это позволяет?

— Думаю, у него нет выбора — как нет ни у кого. Пойми, существует вектор развития Вселенной, ему невозможно не подчинится, как нельзя выбраться за пределы и взглянуть на Вселенную со стороны! Я, ты, Маяк — неотъемлемые элементы. Глупо обвинять звёзды в том, что они «убивают» водород, животных — что рвут друг друга на части. Люди построены определённым образом, они не могут стать чем-то другим. Они — лишь отражение Вселенной, один из этапов её развития. И геноморфы — отражение и этап. Даже Маяк вторичен и не свободен. Всё на что он способен: действовать оптимально — как ему кажется. А нормы морали рождены из потребностей, это лишь договор. На перенаселённой Земле в школах пропагандировались однополые отношения. Сейчас, во время экспансии, они вновь под запретом, а ВДК из тебя сделает, кого нужно: хоть гея, хоть гомофоба. Разглагольствования о нравственных ценностях подходят только для книг. Если для счастья миллиардов, понадобится убить ребёнка — люди убьют. Маяк, полагаю, тоже.

Как это похоже на идеи Мэйби. На то, что она говорила мне в трейлере. Неудивительно, они ведь сошли с одного конвейера!

— Оттого мне плевать на мораль! И ценности у меня — свои! Никто меня не убедит, что убийство ради благой цели — меньшее зло. Что жизнь любого человека бесценна, но некоторых — дороже.

Пацан усмехается.

— Да, но откуда у тебя взялись эти «твои ценности»? В геноме записаны, что ли? Уж поверь, они не твои. Твою личность вылепили, будто из пластилина. И ценности твои — пластилиновые, — он по-отечески кладёт руку мне на плечо: — Кирилл, в человеке есть всё. Есть и тьма. Она спит там, где ты её не заметишь. До поры... Думать, что ты от чего-то свободен — ошибка, из-за которой начинаются войны, из-за которой сжигают миллионы людей.

— Тьма? Откуда ты знаешь про Тьму?

— Ты это о чём?

Я догадываюсь, что он имел ввиду другое — непринятые и вытесненные в бессознательное части личности.

— Слушай, давай уж начистоту. Толку от твоей «объективности» и «понимания», ты ведь людей ненавидишь!

— Конечно! С чего бы мне их любить?

— Хотел был поменяться с ними местами? Получить власть?

— Власть нужна, если подчинённый тебе интересен...

— Врёшь!

Он пожимает плечами.

— Зачем спрашивать, если знаешь ответ?

— Готов убивать?

— Нет, ведь сработают схемы контроля. Неохота окунаться с головой в боль и ужас.

— А если бы их не было?

— Да какая разница! Ты чепуху какую-то спрашиваешь.

— Ну, а меня? Меня бы убил?

— Тебя-то за что? — мальчишка таращит и без того огромные глазищи. — Ты ведь не взрослый! Да и вообще, дурачок безобидный!

Мне уже не хочется драться, перегорело. Остаётся только смириться, что для геноморфов, я — козёл или дурачок. Ну, не сложилось у нас... И ведь, не по моей вине — попадаются наглецы!

А разве, я плохо к ним отношусь? С одной из их племени даже целуюсь! Вернее, целовался — ведь и у Мэйби случился заскок.

Правда, отношения с человечеством у меня ещё хуже. Когда-то я не считал людьми геноморфов, теперь — не считаю людьми людей. Одно интересно: окажись мы на их месте, получи геноморфы власть, что тогда будет?

Да всё, то же самое! В самой глубинной сути — они не лучше, они точно такие, как мы.

Значит, нет никаких «хороших». Нет «заботливого» Маяка...

— Кирилл! — пацан теребит мой рукав. — Ладно, не злись! Ты просто какой-то другой. Неплохой, как для человека. Все бы такими были!

Спасибо, утешил! А то, я не спал бы, переживал...

Мальчишка вдруг хмурится...

— А знаешь, Кирилл — ты странный! Тёмная лошадка! Я, на радостях, что встретил мальчишку, сразу и не заметил. Разговариваешь затейливо, интересуешься всем. Сразу видно, что логика и речевые центры усилены! Сейчас не средневековье, когда люди в тепличных условиях совсем деградировали. Но всё равно, обычный человек даже задницу свою не найдёт! И ничем не интересуется, за исключением удовольствий! — Секст хмыкает, видимо, вспомнив что-то своё. — Но, это ладно. Ты достаточно взрослый, и сам признался — летишь на задание. Значит, шпион... Но почему чепуху ляпаешь, вот в чём вопрос? Ты геноморф? Дефектный? А ещё на меня обзывался — «брак»! — Секст отворачивается. — Пожалуй, болтать с тобой ни к чему...

Опять! Опять мне рассказывают, что мои способности усилены чипами! Сговорились, что ли?.. Но теперь я — дефектный! Ха!.. И что ещё за лошадка? Почему тёмная? Бред!

— Секс, хватит выделываться! Никуда ты не денешься, кроме меня тут мальчишек нет. Лучше скажи: как считаешь, может вообще уничтожить Маяк?

— Уничтожить? Видишь, ты — странный! И задаёшь опасные вопросы... А про Маяк... Проблема рабов не в том, что на свете есть господа, а в рабском мышлении. Не станет Маяков — люди подчинятся кому-то другому. Не важно кому! Сверхразумным трансгенным котятам. Примутся рассуждать: «Котята ещё ничего! Они, по крайней мере, свои — белые и пушистые. Не будет котят, власть захватят крысята! Неужто разумно что-то менять, в столь критичный момент?»

— Котята, крысята! Абсурд!

— А подчиняться транспортной сети — не абсурд? Всё равно, что трамваю!

— Кто бы вообще рассуждал о рабах! Мальчик, в которого встроены схемы контроля!

— Да. Они — моё оправдание. У вас, у людей — его нет.

Не сдержавшись, дёргаю рукав его пиджачка.

— Что это за дурацкая форма? Заношенная, как будто... От утилизированных осталась? Все эти паруса и шпаги...

Он хлопает ресницами.

— Не знаю... Все носят форму — на фабрике и в порту. Военные — тоже.

— Нет, не все. Но, неважно. Скажи лучше, где ваш штрих код?

— Не ставят, чтобы не портить внешность. Да и смысл?

— А почему вы не заперты?

— Хотел бы на цепь посадить?

— Нет, но мы же на боевом корабле. Правда, доступ есть только в каюты и подсобные помещения...

— Боевом? Насмешил...

— Но, можно яд подсыпать в еду.

— Идиот? Где я его возьму, и зачем мне это нужно? К тому же, меня уже брали в рубку — взглянуть на звёздное небо! Пилоты скучают, ведь корабль ведёт нейросеть!

Странный он, всё же! Будто этим гордится! Ну и мерзость...

Меня передёргивает. Но мальчишка словно не замечает.

— Понимаешь, Кирилл, всё скоро изменится, и людям непросто придётся! Учёные из «Aeon» нашли способ удешевить производство. Я видел, строят новые фабрики... Сейчас у геноморфов просто нет ниши. Где их использовать, при такой себестоимости? Люди дешевле! А в довесок — андроиды и роботы, автоматические заводы и транспорт...

— Что толку, пока не решена «основная проблема» — брак при копировании личности!

— Раньше «основной проблемой» была невозможность выращивать взрослые клоны. И что? Сейчас их штампуют тысячами... Со временем решаются любые вопросы. А пока, будут утилизировать брак. Если клоны недорогие, то...

— Считаешь, найдётся выход из всех тупиков? А фундаментальные законы?

— Фундаментальные законы оказываются лишь частным случаем, их сменяют другие — фундаментальнее. Вселенная не имеет ограничений! Думаешь, вам много осталось?

— Чего осталось?

— Времени, Кирилл. Времени... Сам подумай! Решат «основную проблему» — и всё, не нужны станут люди! Ну а пока, жди «внезапного» уменьшения продолжительности жизни. Постарел — добро пожаловать в переработку. Аминокислоты в цене, козлов не хватает!

— Не нужны? В каком это смысле? Кому не нужны?

— Правительству. А потом, когда власть перейдёт к Маяку, будут не нужны и ему. Зачем, если есть геноморфы?

— Ну конечно! А ты не думал, что Маяку не нужен никто?

— Возможно. Только это ничего не меняет, в глобальной перспективе вы нежизнеспособны. Не всё ли равно, от чего вы исчезните: эгоизма вождей или создания оружия, геноморфов и Маяков! В вас присутствует стремление к самоуничтожению, а значит, уйти вам придётся. И знаешь, во что я верю, Кирилл? Это стремление заложено во всём, что существует на свете. Всему отмерен свой срок!

Что тут сказать? Мальчишка оказался философом — постарался производитель. Будущему хозяину скучно не будет...

Но... О чём он говорит? Что «заложено во всём»? Изнанка, Тьма?

— Кирилл, теперь ты понимаешь, почему эта еле тлеющая в Галактике война никогда не закончится?

— Еле тлеющая? Сгорают планеты!

Мальчишка пожимает плечами.

— Когда человечество торчало на Земле — горели города, теперь — планеты. Растёт население, масштабы меняются. Но, если бы не контроль Маяка — сгорело бы всё! Надейся, что вы ему не наскучите — люди уже не могут сами позаботится о себе. Человек создан для жизни в мире полоном страданий — он приспосабливался к нему сотнями тысяч лет. Думаешь, отчего ты идёшь в тренажёрку — а потом, неожиданно для себя самого, отправляешься в клуб и пьёшь алкоголь? Это ведь нелогично!

— Я не пью. И в зал не хожу.

— Ну да! Ты ещё маленький! Ничего, всё впереди.

Маленький? Эта сопля ещё и подкалывает?

А пацан продолжает, как ни в чём не бывало:

— Обществу нужна не только стабильность, но и доля неопределённости. Иначе не будет развития, а люди впадут в безумства и извращения. Чем дольше мирный период, тем больше накопленной агрессии, больше противоестественности, отклонений и вычурности в человеческом поведении. В конце концов, это приведёт к вымиранию. Вот только, его не допустит природа: агрессия прорвётся, отклонения перейдут границы, став в искусстве и масс-медиа рекламой насилия — и начнётся очередная война... Думаешь, чем занят Маяк? Только лишь сглаживанием пиков на синусоиде человеческого развития!

— Не верю, что люди не могут жить в мире!

— На планетах, которых не коснулась война, у людей исчезают эмоции. В попытках хоть что-то почувствовать, они впадают в безумства и извращения. Конечно, можно качнуть маятник в другую сторону, в сторону наслаждений. Скидывать не бомбы, а наркоту. Думаешь, это выход?

— Уже скидывают. Видел контейнеры?

Он ухмыляется.

— Ну да...

— Неужели, по-другому нельзя?!

— Есть один способ, но и он тебе не понравится. Догадываешься, какой?

— Да.

Ладно... Хватит с меня.

Бесцеремонно отодвинув мальчишку, я встаю и направляюсь в проход.

— Эй, ты куда?! — в его голосе звучат истеричные нотки.

— Пока! Спасибо за информацию.

— Кирилл! Ты чего? Почему ты меня ненавидишь? За что? Ведь я таким создан!

Остаётся лишь бросить через плечо:

— А я — не таким! Ненависти к тебе нет никакой... Но, как ты там говорил? «Всему отмерян свой срок»? Ты прав! Наше общение закончилось.

— Ты! Ты! Ты пожалеешь! — он словно захлёбывается. — Мы с тобой ещё встретимся! Я и девчонки!

Если нашёл вход, не радуйся — ещё предстоит искать выход. С учётом того, что вход я не находил, его показал мне Секст — до радости совсем далеко.

Я никак не могу выбраться из лабиринта контейнеров, тюков, и какого-то оборудования, закреплённого стяжными ремнями. С каждой минутой растёт понимание, что всё это может продолжаться достаточно долго. Достаточно для того, чтобы пацан успел собрать десяток девчонок, не забыв прихватить какие-нибудь обрезки трубы. Всё это мы уже проходили, в самых разных школах.

Так не пойдёт!

Цепляясь за рёбра жёсткости, взбираюсь по контейнерам наверх.

Другое дело! Сразу понятно, куда идти.

Контейнер напротив, кажется подозрительно знакомым. Терракотовый цвет, необычные грани.

Вспомнил! Такой я видел на записи ограбления. Присмотревшись, замечаю и надпись: «Диэлли-Aeon— Негалис-ЦХЛ». Как видно, досмотров не ждут.

Не проще ли было стащить аппаратуру прямо из «Aeon»?

Вспоминаю, как охраняются лаборатории.

Нет, пожалуй, не проще.

— Да чтоб тебя, чудик придурошный! Что ты там делаешь?

Опять лейтенант!

— Слазь давай, и чтобы больше я тебя тут не видел! Без шуток!

— Ну, как прогулялся? — Мэйби отрывается от планшета.

— Просто отлично! Теперь не выберусь из каюты до конца рейса, — и я рассказываю ей о своих злоключениях. Без подробностей, слишком противно. Она лишь вздыхает. Потом, принимается меня утешать.

Слушать её, нет никакого желания...

Понимаю, как это глупо, но всё равно закидываю одежду в чистку, а сам отправляюсь в душ. Долго, в два раза дольше чем нужно, стою под излучением и злюсь.

До чего же он мерзкий, этот мальчишка! И дело не в его предпочтениях. Все они мерзкие — и он, и девчонка. Хитрые, наглые, беспринципные! Скользкие, словно козлы!

Но ведь я тоже... Сидел и гладил мальчишку по волосам, давая ему надежду. Разве мужчины себя так ведут? Нет, только девчонки! Я тоже — скользкий. Такой же козёл, готовый на всё, ради поставленной цели...

Неужто, минутное общение с Фиестом могло так на меня повлиять? Может он только проявил то, что во мне давно уже было — мою Тьму?

В памяти всплывает: «Но ведь я создан таким!»

Я вдруг понимаю, что дело не в них — не в Сексте и Терции. Они ведь, не более чем отражение чужих извращённых фантазий. А ненавижу я тех, кто их сделал такими, по чьей воле они появились на свет.

Значит, снова — отца?

«А в качестве пряника и кнута природа использовала сексуальный инстинкт. Всё было нормально, никто не умирал».

Поневоле вспомнишь Фиеста! Не то, чтобы его особенно жаль, но видно и он — жертва наследуемой программы — устаревшей, но продолжающей выполнятся. И чиновники, которым возят детей. И отец.

Похоже, в мире одни только жертвы... Но кто же тогда во всём виноват?

Как бы там ни было, врагов наживать я уже умею, теперь научиться бы с ними справляться. Ведь я остался совсем без друзей, будто мир сговорился против меня одного. Хорошо хоть, есть Мэйби! Она меня точно не бросит!

Когда я выхожу из санблока, она сидит в той же позе, не поднимая глаз от планшета.

Кто бы сомневался!

Забираюсь на свой второй ярус и принимаюсь за ставшее привычным занятие — разглядывание потолка. В этот раз, для разнообразия, металлического.

Да уж, прогресс сыграл с человечеством злую шутку. Исчезла нужда отбивать у жестокой Природы каждый день жизни. А при отсутствии внешней угрозы, неважно какой — вселенских катаклизмов или кровожадных пришельцев, агрессия неизбежно накапливается и требует выхода.

Всё же не хочется верить, что война неизбежна. Ведь жили когда-то не знавшие войн племена... Что, если выстроить общество без иерархии, в котором не станет накапливается агрессия? Как у низших видов. Сохранит оно способность к развитию?

Вряд ли... Где, те беззаботные племена? В воспоминаниях!

А общество современное, разве оно не застыло? Сложно судить, но похоже на то. Мы променяли свободу на убивающий мотивацию жёсткий контроль и войну без возможности победить...

До чего у человеческой цивилизации красивый фасад: освоение Галактики, сияющие города и всеобщее счастье! А за ним — кровавые скотобойни, война, законное рабство, буйство первобытных страстей и непрерывная ложь!

Всё это невозможно принять!

Может, дело во мне? Может, я ошибаюсь?

И если уж начистоту: девушки тоже — ложь во плоти. Иллюзия на иллюзии...

За исключением Мэйби, конечно. Одна лишь она — настоящая!

На тринадцатый день полёта, я готов на всё, лишь бы не видеть металлических стенок каюты, металлического потолка и металлического пола.

И Мэйби, втыкающую в планшет!

— Послушай, что ты всё время там смотришь?

Вздрогнув, она пытается спрятать планшет.

Не тут-то было!

Обманным движением, вырываю его из её рук.

И не верю глазам. Во весь экран — стилизованный под пастель портрет какой-то девчонки, что стоит, щурясь от яркого солнца, на фоне антенн Маяка. Изумрудные глаза, на носике — звёзды веснушек. Ветер треплет рыжие волосы.

— Ты что, её всё время рассматриваешь?

Мэйби молчит, опустив глаза.

В памяти появляются строчки: «...облака-девушки и девушки-облака».

Наверняка стихи от неё! От этой девчонки!

— Мэйби, ты меня больше не любишь?

Она вскидывает подбородок.

— Кирилл! Конечно, люблю! Больше всего на свете!

— Неужели? Больше, чем этот портрет?

Сунув ей в руки планшет, падаю на свою койку и отворачиваюсь к стене...

Поворачиваться к Мэйби не хочется, но и лежать больше нет сил. Шея совсем затекла, трещит голова, а в плече пульсирует боль.

Нет, невозможно!

Встаю, и выхожу в коридор, успев по дороге бросить на Мэйби парочку осторожных взглядов.

Она даже не поднимает глаза.

Ну её, эту девчонку!

Эти пустынные коридоры. Металл, металл, всюду металл. Ты, словно крыса, попавшая в мышеловку. И ведь, не выбраться, пока перелёт не закончится! Осталось всего ничего — пара дней. Но попробуй их выдержать, в компании замкнутого отца и девчонки, уставившейся в планшет со странным портретом!

Бесконечно бродить из одного конца коридора в другой, тоже не выход. Я уже знаю каждую надпись, каждую царапинку на стене. Кажется, будто стены и потолок сдвигаются, норовят меня раздавить.

Паника нарастает...

Нет, спустится в трюм всё же придётся!

Да пошло оно всё! И все они!

Быстрым шагом, пока не прошла решимость, я направляюсь к лестнице. Прыгаю через ступеньки. Чтобы не думать и не боятся, считаю:

— Раз, два, три... двенадцать, тринадцать... Всё!

И застываю, ошарашенный.

Я ко всему был готов! К гулким пустынным залам и одиночеству или компаниям матросов. К подлому удару по затылку — чего ещё ждать от таких, как Секст и Терция?

Но... Это выходит за всякие рамки!

В грузовом трюме военного транспорта раскинулся сад.

Стальной пол выгнулся и растрескался, не выдержав натиска мощных корней. Верх устремились толстые вековые стволы, а потолок не виден, из-за развесистых крон, сквозь которые пробивается яркий солнечный свет. Каждое дерево густо усыпано спелыми плодами. В носу щекочет от свежего запаха нагревшихся листьев, коры и цветов.

— Держи!

Я поворачиваю голову.

Секст. Один, без девчонок. Кажется, он не собирается драться, наоборот — протягивает спелый, налитой плод.

— Он называется: «яблоко»! Съешь, и тогда я ещё что-нибудь расскажу! Ты ведь так информацию добываешь, обманом.

— Может, там цианид!

Он пожимает плечами. Острые зубки впиваются в плод. Пережёвывая сочный кусочек, Секст вновь предлагает:

— Ешь!

— Это не доказательство! Да и зачем мне погрызенное? Яблок и на деревьях полно!

— Полно? Попробуй достань! Они высоко!

— Разберусь... А ты это что... Бить меня передумал?

— Зачем? Стать таким же, как вы? — он кусает ещё. Сок стекает по подбородку. Мне кажется, что я слышу аромат этого вожделенного яблока. Рот заполняет слюна. — Знаешь, Кирилл, если раздать каждому человеку по геноморфику — для издевательств, то и война прекратится. Настанет эпоха стабильности и любви!

— По-твоему, человек изначально порочен?

— Не человек. Мир... Пойми, это ведь мир непрекращающихся убийств, конкуренции — где каждый вложит последние усилия в то, чтобы разодрать другого на части! А всё — ради бесконечного развития, ради стремления к совершенству. Но, разве обязательно было именно так устраивать мир? Нет! И, между прочим, у тебя всё для этого есть!

Я удивляюсь:

— Для чего?

— Как для чего? Для создания мира, естественно! Своего. Хорошего, настоящего, правильного. Не такого, как эта дрянь!

— Я не понимаю.

— Понимаешь! Думаешь, всё так сложилось случайно? Ты тайно летишь на Землю, прихватив с собой реверс-процессор. Отец задумал дать тебе новое тело. Но ведь, это скорее нужно ему! А тебе? Для чего тебе мучиться? Опять будешь следовать его воле или всё же проявишь свою? Взломай нейросеть Маяка, получи к нему доступ. Отсканируй себя и Мэйби, а затем...

— Жить в компьютере? Ты предлагаешь мне это? Всерьёз? — мне становится даже смешно.

— Почему нет? Отдай приказ забыть, да и всё... Быть может, ты и сейчас уже в нём — в нейрокомпьютере. Просто, по собственному приказу об этом забыл!

— Если так, отчего мир мне не нравится?

— Скучно жить в идеальном мире. Там нечего делать.

— Ты сам себе противоречишь! Да и что я создам, даже имея в распоряжении ресурсы самой мощной в мире нейросети? Пустой мёртвый мир, где будем лишь я, да Мэйби?

— Ну, как хочешь! Только тебе решать! — больше Секст не скрывает злость. Швырнув огрызок мне под ноги, он скрывается за контейнерами.

— Кирилл? — из другого прохода выходит Терция. — Будешь? В знак примирения.

Она протягивает мне яблоко.

Чтоб их всех!

Делать нечего... Девчонке я не смогу отказать! Слишком уж у неё голубые глаза, слишком пышные волосы и тонкая талия. Слишком длинные ноги.

А голос! Он, словно сладкий нектар!

К тому же, в другой руке она держит обрезок трубы.

Молча беру плод и надкусываю. Яблоко оказывается кислым...

Лицо Терции плывёт, меняет черты, и — она исчезает.

Ну и грубиянка! Даже не попрощалась!

Плоды сыплются с деревьев и скачут вокруг меня, будто мячики. Сверху падает снег и жёлтая сухая листва. Со стволов облетает кора.

В конце концов, деревья-гиганты рассыпаются в пыль...

Горы, дорога и танец молний. Полыхает город в долине. По щекам течёт дождь — чёрный и жирный, как отработанное моторное масло.

И я сам, рассыпаюсь и исчезаю.

Хочу закричать: «Облако!»

Но, у меня нет рта.

Открываю глаза. Вновь передо мной ненавистная стенка каюты.

— Кир! Проснись! — Мэйби трогает меня за плечо.

Повернувшись, вижу её перепуганное лицо. Наконец-то, подружка оторвалась от планшета и вновь меня видит.

— Кир, ты так кричал.... Облако, Облако! Но дело ведь не в котёнке?

День 30. "Зеркала"

На лицо упали тяжёлые чёрные капли, и Эйприл проснулась, жадно хватая воздух открытым ртом. Провела рукой по щеке.

Ничего...

Кир лежал рядом, в промокшей от пота одежде. В густом воздухе плавала пыль. На чёрном будильнике застыли цифры:

«5:58»

Мальчишка стонал:

— Облако! Облако!

Эйприл положила руку ему на плечо.

— Кир! Проснись!

Он распахнул глаза. Зрачки были предельно расширены и не сужались даже от яркого света.

— Кир?

«Что это? Опухоль? Приступ?»

— Кир!

Он вздрогнул, моргнул и прищурился.

— Какой яркий свет!

Эйприл положила ладонь ему на глаза и уставилась на будильник.

«5:59»

Замерев, она смотрела на две мигающих точки...

Цифры изменились:

«6:01»

«В этот раз пронесло...»

Эйприл убрала руку.

— Всё хорошо, просыпайся.

Кир жевал уэвос-ранчерос, изредка воруя фриттату с тарелки Эйприл. Она сказала, что нужно бороться с рутиной — а значит, больше не будет всеми любимых блинов. Готовили они по найденным девчонкой старинным рецептам, не имея представления о нужных ингредиентах и вкусе готового блюда. Наверное, вышло другое. Но Эйприл сказала: «Не всё ли равно? Главное — не подохнуть от скуки!»

Кир глядел сквозь прозрачные стены на залитую солнцем огромную крышу и вспоминал приснившийся мрачный военный корабль.

«А ведь люди проводят на них целую жизнь. Для чего?.. Невозможно представить!»

Потом стал рассматривать сидящую рядом девчонку-снежинку. В памяти всплывала другая.

«Кто эта улыбчивая рыжая девушка, на которую постоянно таращилась Мэйби? Такое чувство, что я был с ней знаком! Может оттого, что она похожа на Катю из снов Фиеста... Какие все они разные! И вместе с тем одинаковые!»

— Кир, утром ты чуть не умер...

— Дурацкий сон... Дорога и молнии... А этот «бой»! Он будто из твоего рассказа про школу пилотов... Но дело не в этом. Они летят на Землю! На Маяк!

— Они? Твои ночные фантазии?

— Нет! Теперь ясно, что это — не просто фантазии. Я смотрю в своё прошлое, и скоро узнаю, кто я и как сюда попал.

— Думаю, не стоит на это излишне рассчитывать. Без надежд нет и разочарований... — Эйприл вздохнула и выдала: — Жил когда-то счастливый слепец...

— Чего? — удивился Кир.

— Помолчи и послушай! Так вот... Почему он был счастлив? Потому, что ему повезло, он был не один. У него была замечательная работа: он был композитором и дарил музыку людям. А они помогали ему, как могли. И была у него замечательная жена: любящая, заботливая и понимающая. А что ещё нужно для счастья? Разве что, видеть! Посмотреть, хоть одним глазком, пусть сквозь туманную пелену, на жену. Увидеть нежную кожу, которой он мог лишь касаться. Взглянуть в лица людей, которые приходили послушать, как он играл... И знаешь, что?

— Ну?

— Он этого так хотел, что Вселенная выполнила желание. Ведь так всегда происходит, если по-настоящему захотеть...

— Ага, — буркнул Кирилл. — Я вот, хочу жить. А ещё — знать, что тут вообще происходит.

— Но ведь ты жив! И когда-нибудь, если по-прежнему будешь хотеть, всё узнаешь... Не перебивай, ведь именно об этом история... Так вот. Когда он внезапно прозрел и увидел самую прекрасную на свете жену, увидел людей, щеки которых серебрили дорожки слёз, стоило ему заиграть, увидел небо и звёзды — то осознал, что на свете существует нечто большее, чем обычное тихое счастье. А через неделю, которую он провёл в прогулках по городу, понял, что жена у него не прекрасная, а самая обыкновенная, и что музыку не стоит дарить, если можно продать... Спустя полгода, у него уже была роскошная вилла, десяток сияющих хромом автомобилей и самая красивая женщина в городе... Но собственная планета, Кирилл, есть лишь у тебя. А на планетах общего пользования, красотку за просто так никто не отдаст. Не так уж их много, красоток. И ухажёр этой женщины выколол музыканту глаза — решив, что это вполне справедливо: он вернул всё, как было, исправив ошибку Вселенной... Можешь представить, как наш герой, ползая на коленях, умолял вернуться жену. И понимаешь, что она была непреклонна...

— Ну, и в чём смысл?

— В любой хорошей истории их очень много. Но я хотела тебе намекнуть: не спеши узнавать правду, счастье — не в ней. Что, если иллюзия и есть единственная реальность? Что тогда?

— Раньше ты говорила другое.

— Это было давно...

— Давно? Только месяц назад... Сама эту сказку придумала?

Эйприл ухмыльнулась самодовольно:

— Спёрла! Из памяти Маяка.

— Могла бы соврать...

— Зачем? Чтобы тебя впечатлить?

Когда завтрак был съеден, Кир неожиданно вспомнил ещё кое-что...

—Ты понимаешь, о чём говорил Шестой?

— Конечно! Что тут понимать?

Кир отвернулся смущённо. Эйприл начала рисовать ручкой ложки на грязной тарелке.

— Смотри! Мозг не способен почувствовать «просто хорошее», он воспринимает лишь переход к нему от плохого — и люди гоняться за этими переходами. Но за подъёмом неизбежно следует спад. Все мы болтаемся привязанными к средней отметке — к «оси Х». Отличия между жизнями — в амплитуде.

— Не только. Середина тоже у всех своя. Как ты её назвала? «Ось Х»?

— Середина разная, но одинаковые ощущения. Счастье поделено поровну! Мозг в момент адаптируется к новому среднему — за месяц, примерно. Опять — ни горя, ни радости. А это весьма угнетает! Ну не желает Вселенная, чтоб ты сидел без движения!

— Не желает? А всё-таки, если взять, и вообще ничего не делать? Сесть и сидеть!

— Попробуй, — усмехнулась девчонка. — В следующий раз...

— Ладно, проехали... Но послушай! А если, спада не будет? Если будет только подъём?

— Должен быть спад! Иначе, ты не сможешь ничего ощутить, болтаясь при этом на максимальных отметках комфорта! «Ось Y» — диапазон, который ты в состоянии воспринять, не безграничен! Однако, не беспокойся — подсознание само придумает, как это сделать. Тебе останется лишь удивляться: «Как же так вышло, что я превратил свою идеальную жизнь в кошмар?»

— Ну да! Что за радость валятся на пляже с обычной девчонкой, если можно познакомится с Мэйби и с головой окунуться в кровь и дерьмо!

— Не бывает «обычных» девчонок! Но мысль ты уловил.

— Значит, человеку приходится время от времени опускать «средний» уровень на минимум, до предела, чтобы вновь получить возможность ощутить изменения к лучшему... Но всё это верно для индивида. А для общества в целом?

— Ты ведь уже догадался...

— Война... Чем дольше мирный период, чем лучше и спокойнее жизнь — тем больше у людей отчаянного стремления хоть что-то почувствовать: пусть через ненормальные, ведущие к вырождению, формы получения удовольствия? И, тем ближе война?

— Да. Извращения и массовые психозы, странные идеи, которым подвержены миллионы — по этим признакам можно её предсказать.

— А ещё, в этом — «тайна» любви, — вдруг заявила девчонка. — Нет смысла быть заботливой и милой. Избранник это даже не сможет заметить — уж такой у него нечувствительный мозг. Нужно быть стервой — создавать переходы от злобы и равнодушия, к теплу и любви. Так делали обезьяны — притягивали и отпихивали партнёра. Ну а потом, вымерли... — Эйприл пожала плечами. — Видишь, я ничего не скрываю. Я ведь не стерва!

Лестница сияла, как раньше. Но внизу, в воздухе летал пух и пыльца. Эйприл чихнула, и Кир рассмеялся.

— Баланс! Во всём есть свои недостатки. Зато посмотри, как красиво! Будто во сне!

Яркое, но не жаркое солнце заливало усыпанные огромными цветами лужайки, а над ними пестрели красными и жёлтыми листьями кроны деревьев.

И тишина. Необыкновенная, звенящая тишина.

Именно она подтолкнула Кирилла к открытию.

— Эйприл! А я ведь придумал!

— Что? Как меня на поцелуй развести?

— Нет, лучше! — перехватив недовольный взгляд, он попытался исправиться: — Не лучше, конечно. И не настолько важное... Способ, как избежать войны!

— Думаешь, это так просто?

— Ага! Ты напрасно всё усложнила. Выдумала какие-то оси и диапазоны. Давай, я объясню по-другому!

— Попробуй.

— Эта смерть чувств, про которую ты говорила, она почему происходит? Привыкание! Адаптация нервной системы. Как с музыкой! Человек прибавляет громкость, выкручивает ручку удовольствий. Организм адаптируется к воздействию, привыкает. Приходится дальше ручку крутить. И вдруг, всё! Иссяк запас громкости! Теперь, крути ни крути — ощущений не будет. Чтоб снова что-то почувствовать, нужно уменьшить громкость. А лучше, выключить музыку! И после периода тишины, музыка заиграет, как в первый раз!

— А кто согласится сидеть в тишине? Люди всё время хотят развлечений!

— Никто и не будет их спрашивать! Есть ВДК!

— То есть, пройдёт команда и всех просто выключит?

— Временно... Для всеобщего блага.

— Это насилие!

— Оправданное. Ничего не может быть хуже войны!

— Надеюсь, Маяк тебя не услышал.

— Конечно услышал, раз слышала ты!

— Знаешь, Кирилл. Раньше я сомневалась, что у тебя был отец. Теперь, нет. Ведь ты — такой же, как он!

Она отвернулась, и сколько Кир не пытался с ней заговорить, не отвечала. Залезла на куб и заиграла на флейте.

Кир произнёс, тронув легонько её за плечо:

— Схожу, посмотрю, куда впадает ручей.

Русло извивалось среди корней огромных дубов и терялось в молодом сосняке. Кир зашагал вдоль ручья...

«Ты напрасно всё усложнила. Выдумала какие-то оси и диапазоны».

До него наконец дошло.

«Ничего она не усложнила! А может, не слишком-то понимала собственные слова. Анализ и математика — не её конёк. Я беседовал с Маяком!»

Ноги утопали в сухих пожелтевших иголках.

«Когда же они успели нападать? — рассеянно думал Кирилл. — Ого!»

На пригорке стоял Олень. Не бурый с белыми пятнами, как в прошлый раз. Настоящий Изумрудный Олень.

«Так вот куда исчез амулет! Он ожил! Вот так магия!»

Олень втянул воздух полупрозрачным зелёным носом, фыркнул, мотнул головой и скрылся среди деревьев.

Кир побежал вслед.

Сосны кончились, сменившись красными клёнами. Кир запыхался. Пару раз он мельком замечал изумрудное тело, точно олень стремился его раздразнить.

«Чего ожидать от создания, внутри которого — Тьма? Наверняка, ничего хорошего!»

Но остановится мальчишка не мог. Его влёк азарт.

Вдруг он снова увидел Оленя, изучающего собственный портрет на пёстрой стене. Но когда попробовал подобраться, тот гордо задрал голову и зашёл в проход между зданиями. Кир последовал за ним.

Поворот, ещё поворот.

«Вот же он!» — Кир помчался бегом.

В проходе мелькала спина. При каждом прыжке изумрудные рога издавали звон. Звуки отражались от стен, и, подхваченные эхо, превращались в чарующую мелодию. Олень манил...

Через десяток минут Кир его потерял. Олень исчез за очередным поворотом, и не появился. Мальчишка бежал ещё минут пять. Затем осознал, что погоня окончена — не было больше ни звона, ни стука копыт.

Кир повернул назад.

Пространство между зданиями сузилось так, что нельзя было вытянуть руки, не уперевшись в стены.

Поворот, опять поворот. И за каждым — очередной коридор.

«Как я здесь очутился? — поражался Кирилл. — Разве можно потеряться на Станции?»

По прикидкам, он протопал не меньше пяти километров. Из лабиринта не было выхода.

Белый бетон искрился и отливал серебром, с каждым пройденным метром — всё ярче. Постепенно, стены стали зеркальными. Эхо шагов превратилось в хрустальный звон.

Нахлынула паника. Кир побежал, и сразу же врезался в блестящую грань. По лицу заструилась кровь.

Он покрутился на месте. Куда двигаться дальше, понять уже было нельзя.

На мальчишку смотрели его отражения. И, отражения отражений. Тысячи, миллиарды Кириллов...

Вдруг они стали меняться, потекли и расплылись, принимая облик виденных когда-то людей. Рядом с ним были Эйприл и Мэйби, отец и Фиест — с белым котёнком в руках. Поодаль стояли чиновники, с которыми он говорил через терминал, Бурундук и Кисуня, хрупкая рыжеволосая Катя и парень из «купола радуг» по имени Гром. Дальше — совсем незнакомые люди.

Сзади послышался шёпот: «Я здесь!»

Кир обернулся.

Девчонка с обманчивой внешностью хрупкой снежинки. Огромные фиолетовые глаза, белые локоны на плечах. Ресницы, будто пушистый снег... И почему-то, совсем без одежды.

Самое близкое к нему отражение.

По девичьему лицу текла кровь — его собственная, от столкновения со стеной.

— Зачем ты убил меня, трус? Выпусти! Я хочу жить! — она ударила по стеклу с той стороны. — Выпусти! Выпусти! Выпусти! — голос менял тональность, «плыл», пока отчаянные вопли не превратились в слова: «Отпусти! Отпусти! Отпусти!»

Волосы и глаза почернели, лицо изменилось и стало его собственным отражением.

— Нет! Нет! Нет!

Кир ударил. Раскрытой ладонью — но зеркальный бетон подёрнулся паутиной трещин...

Шумел ветер. Кир стоял на коленях среди пирамидок антенн. Из рассечённого лба на траву капала кровь.

Перед глазами мелькали отражения в зеркалах и разрисованная стена...

Солнечный день превратился в кошмар. Изумрудный Олень заманил в ловушку и показал самое страшное.

«Ядерный взрыв! На картине, похоже, всё как в зеркалах: чем что-то важнее, тем ближе! Но тогда, почему взрыв по центру? Почему рядом с ним одуванчик и этот дурацкий олень?»

Кир затравленно огляделся.

Никаких коридоров. Синее от цветущего льна антенное поле.

Сжимая флейту в руке, к нему неслась Эйприл.

— Что случилось? Зачем ты сюда пришёл?

— Потерялся... — буркнул Кирилл.

— Потерялся... — повторила Эйприл, нахмурившись. — Ты так кричал...

— Всё этот Олень!

— Олень? — Эйприл отвела взгляд. — Кир, опухоль выросла и давит на мозг. Не ходи больше сам.

Кир лежал на диване, уставившись в затянутое тучами вечернее небо. Эйприл играла его волосами.

«Неужто, я скоро сойду с ума?» — он хотел произнести это вслух, но не смог.

Счастье превратилось в кошмар. Разве реальность позволит забыть о страданиях и наслаждатьсямоментом!

— Эйприл... Ну почему, счастье такое недолговечное?

Ночь. "Земля"

— Да уж, с отцами нам повезло.

— Ну да... Твой хоть родной...

Мы с Мэйби сидим, свесив ноги в пропасть, на южной арке земной Станции Гипермаяка. На остальные мы даже не залезали.

Далеко внизу, под обрывом, вяло плещется океан. В воздухе висит удушливый запах водорослей и горечь от перегретых листьев полыни. Добавляет тоски понимание, что мы — в самом интересном и оживлённом месте планеты.

Я и подумать не мог, что юность — теоретически, самое лучшее время, будет похожа на скучную старость!

В мой первый прилёт, Земля мне понравилась. Сейчас, после бурной жизни на Ириде и приключений на Диэлли, мне кажется, будто я оказался в застывшем загробном мире.

Ни дуновения ветра, ни облачка. Ни щебета птиц, ни жужжания насекомых, лишь гул одинокой Станции над сухими волнами бескрайней степи. Выжженная безжалостным летним зноем трава, да метёлки самоопыляющихся растений.

И это — колыбель человечества? Даже в засеянной трансгенными растениями Арке, жизни побольше!

— Знаешь, недавно он мне рассказывал, что я уже взрослый, равный ему.

— Равный? — Мэйби хохочет. — Для отца, ты всегда только сын!

После приземления, нас сутки держали запертыми в каюте, в то время как военные разгружали корабль и развёртывали оборудование.

«Ни к чему тебе путаться под ногами!»

Оборачиваюсь, чтобы ещё раз взглянуть на полусферу жилого купола, выращенную прямо на территории Станции, возле другой полусферы — оголовка шахты, ведущей к нейросети Маяка.

— И что мы теперь будем делать, без реверс-процессора? Разгуливать по степи, любуясь колючками? Разве он не понимает, что в одиночку ему Маяк не взломать?

— В одиночку? — Мэйби снова хохочет. Умолкнув, таращится вдаль, лаская котёнка.

— Что я смешного сказал?

Она пристально смотрит в глаза, как учитель на глупого школьника.

— Кирилл, Маяк никому не взломать! Это выглядит, как попытки лабораторных мышей манипулировать человеком.

— По-твоему, мы — мыши?

— Нет. Пропасть между человеческим мозгом и нейросетью Маяка значительно больше... Это факт, Кирилл. Он не изменится от твоего к нему отношения. Потому, его стоит просто принять.

— Откуда тебе это знать?!

— Это очевидно. Но эмоции мешают вам с отцом это понять.

Я замолкаю. Что тут скажешь? Здесь, наедине с пустотой океана, небес и степи, осознаёшь, насколько ты мал.

— Значит, конец?

— Не обязательно. Понимаешь, не всегда нужно что-либо делать. Иногда, нужно только лишь ждать.

— Ждать? Чего?

— Не имею понятия. Но чувствую, что больше от нас ничего не зависит. Если, конечно, когда-то зависело. Всё уже хорошо. Мы там, где нам и положено быть. Теперь, нужно ждать.

— Думаю, знаешь ты больше, чем говоришь, — цежу я сквозь зубы.

— Не больше, чем ты. Только чувствую.

В окружившей меня со всех сторон пустоте, даже не получается разозлиться...

Фаза четвёртая: "Вселенная". День 31. "Любовь"

«Не говори, что я уйду завтра —

Даже сегодня я все ещё прихожу.

Посмотри: каждую секунду я прихожу,

Чтобы стать почкой на весенней ветке,

Чтобы стать маленьким птенцом с только что оперившимися крыльями

И учиться петь в моем новом гнезде,

Чтобы стать гусеницей в центре цветка,

Чтобы стать изумрудом, спрятанным среди камней.

Я прихожу чтобы смеяться и плакать,

Чтобы страдать и надеяться.

Ритм моего сердца — это рождение и смерть

Всего живого»

Тхить Нять Хань

Тучи вновь разогнало. Кир вглядывался в прозрачное небо...

«Странные дни отражаются в диковинных сновидениях. Я умираю наяву, умираю во сне. Или, это всё-таки прошлое, которое отражается в настоящем? Сны или явь — между ними нет разницы. И там, и тут, всё просто случается. А я ничего не могу с этим сделать, не могу ни на что повлиять... Сновидения даже реальнее! В них куда больше смысла!»

— Знаешь что, Эйприл... А ведь во сне, когда я взглянул на обрыв с южной арки, там не было дома смотрителя...

— Зачем на Станции нужен смотритель? Это Маяк присматривает за человечеством, не наоборот!

— Значит, я такой же, как ты?

— Кто ты, мне неизвестно. На этот вопрос каждый должен ответить сам.

Безвкусный салат, да безвкусные разговоры...

— Как думаешь, куда Маяк ведёт человечество?

— Да никуда! Он лишь контролирует... Возьми, например, человеческий мозг. Чем в нём заняты новые зоны? Обслуживанием старых — тех, что уже доказали свою эффективность. Решить, как достичь результата — вот задача рассудка. Ради удовлетворения глобального, сильного желания, он может подавить сиюминутное, слабое. Но мотивирует только инстинкт! Так и Маяк, хоть устроен сложнее людей, хотеть ничего не умеет.

— Значит, людям самим нужно выбрать свой путь?

— Не думаю, что они на это способны...

Эйприл следовала за Кириллом, как тень, и постепенно она поняла, что любовь — это вовсе не стремление быть рядом, отражая в себе другого. Это не страсть обладать кем-то, как вещью, жадно высасывая из другого частицы и заполняя свою душевную пустоту.

Любовь — совершенно иное.

Привычный мир — мир, который она знала, взорвался, исчез, а на его месте появилась другая реальность, в центре которой была вовсе не Эйприл. Девчонка-снежинка стала лишь вещью, одним из миллионов фальшивых бездушных предметов, окружавших Кирилла — единственного живого и настоящего.

Вдруг оказалось, что люди делятся на две очень неравные части: на тех, кто думает о завтрашнем дне, деньгах и работе, лайкает в Сети лица и задницы, рожает и воспитывает детей, кушает сладкую куршуму, персики и райнель, запивая всё это «Квайфом» — и на тех, кто любит. Ведь никакие дела несовместимы с любовью.

Сколько же у людей желаний! Но, когда любишь, остаётся только одно.

Стало понятно, что раньше, все эти бесконечные дни, она не жила, ей только так казалось.

Так вот о чём все эти книги, песни, стихи! Большинство этого и не узнает, принимая свои влюблённости за любовь и недоумённо покручивая пальцами у виска, читая сонеты.

А ведь не останови её Кир тогда, в самом начале, уйди она с Маяка — ничего бы и не было.

От этой мысли становилось не по себе.

Хотелось лишь одного — отдать жизнь за Кирилла, умереть вместо него.

Да, они не могут быть вместе. Даже будь он способен на настоящие чувства, это попросту невозможно — они ведь, по сути, антагонисты. И хотя отсутствие всякого будущего, вонзалось в сердце острым ножом (царапало льдинкой сердце?), Эйприл ни за что — ни за что на свете, не хотела бы повернуть время вспять.

Если узнал любовь, если стал одним из немногих избранных, посвящённых в главную тайну — не захочешь её забыть, стать одним из пошлых бесчувственных манекенов.

Но по своей сути, по самой глубинной природе, Эйприл была не цельной. Приходилось всё время заимствовать кусочки Кирилла. В этом и заключалась трагедия: она хотела лишь только давать, но вынуждена была забирать.

И было ещё одно.

Понимание, что это ещё не конец, а только начало. Ведь чувство к мальчишке показало ей правду, уравняло её с окружением, указав на её настоящее место — рядом с травой, деревьями и облаками, и она полюбила их ещё больше. Эйприл поняла, что любовь не имеет границ, она их стирает, ширясь, заполняя собой всё вокруг. И можно взять, да и стать этой безличностной безграничной любовью. Это вовсе не сложно, требуется только одно — захотеть.

А как не захотеть, если уже ощутил этот сладостный вкус растворения!

Ночь. "Дневники"

Мы сидим на скамейке рядом с бетонной полусферой, возле входа на территорию Станции. Отец называет её просто: «Шлюз», ведь внутри — интерфейсы для подключения к нейросети Маяка.

Мои пальцы порхают над клавиатурой ноутбука — от нечего делать, пробую оптимизировать код. Ветер срывает с ветвей угловатые кленовые листья, и в воздухе кружит осенняя жёлто-оранжевая метель.

Пинаю один из кабелей, змеёй тянущихся от жилого купола к Шлюзу.

— Зачем это всё?! Нельзя было развернуть купол за ограждением? Он считает, на Станции мало антенн?

Последние пару недель, я ни разу не видел отца: он не выходит из своего помещения.

До наших ушей доносится звон и ругательства.

— Что он творит?

Мэйби лишь пожимает плечами. Похоже, ей давно на всё наплевать.

Я поднимаюсь с пластиковой скамейки.

— Пойду посмотрю. Ты со мной?

— Нет. Иди сам, — Мэйби плотнее укутывает полами моей фиолетовой куртки спрятанный за пазухой пушистый комочек.

Мне пришлось поделится с девчонкой одеждой, тёплые вещи она не взяла. Кто знал, что всё так затянется?

— Ладно. Жди здесь.

Захожу в жилой купол и, пройдя коридор, замираю возле отцовской двери. Некоторое время стою, вслушиваясь в тревожную тишину, и только потом — захожу.

Тут кавардак. Аппаратура разбита, реверс-процессор валяется на полу, среди бутылок и банок. Отец спит, уткнувшись лбом в крышку стола.

Понятно... Осознал, что орешек не по зубам.

Похоже, всё вышло наоборот: Маяк взломал моего отца, начав поставлять ему в утешение алкоголь.

Я кладу ноутбук на стол, поднимаю реверс-процессор, и пытаюсь его активировать.

Ха! Даже не запаролен! Похоже, никто и никогда не защищает самую опасную штуку в Галактике!

Зачем? Ведь это — не телефон с фотками любимой собачки!

Открываю ноутбук и создаю сеть. Может быть, это не слишком корректно — взламывать компьютер отца. Но сейчас, не до хороших манер...

Через несколько секунд, доступ получен.

Так... Что у него...

Да он ведь совсем не продвинулся! Чем только занимался три месяца!

Ладно, мне нужен был только доступ.

Отгибаю разбитую лицевую панель на аппаратной стойке, и прячу реверс-процессор вовнутрь. Разбить его не получится, но мало ли что может прийти отцу в пьяную голову. Швырнёт со скалы в океан! А так, есть вероятность, что он о нём просто забудет. И тогда, контроль над Станцией попытаюсь получить я.

Захлопнув ноутбук, отправляюсь к себе.

Девушка и котёнок уже в моей комнате, валяются на койке.

Бесцеремонно отпихиваю их в сторону и падаю на подушку.

— Я получил доступ к компу отца.

— Да? И что там? Что? — всё её равнодушие улетучивается.

— Не твоё дело!

Она обиженно дует губки. Потом кладёт голову мне на живот и ластиться, словно котёнок.

О! Так под маской безразличия скрывалась старая шельмочка-Мэйби!

— Подожди! Пока что, я и сам ничего не знаю.

Рабочие записи, дневники...

Застывшие мысли отца, пойманные нейрочипом и оформленные в слова.

Ого! Сколько их! Хотя, для учёного ничего необычного: дневник помогает систематизировать мысли.

Так... Сортировка по дате и беглое чтение наискосок...

«1.000 год. Запуск сети гипертранспорта»

День рождения Маяка.

На удивление — никаких интересных заметок. Лишь восторг и пространные рассуждения о человеческой сущности:

«После трагедии, случившейся с Лайей, я осознал — сдерживать атавистические инстинкты самостоятельно люди не могут. Неудивительно, ведь инстинкт имеет приоритет над рассудком! Только тотальный внешний контроль может спасти человечество!»

Трагедии? Что он имеет ввиду?

Так, ладно... И что же потом?

Экономические выкладки — и снова восторг.

Листаем... Что там, «в будущем»?

Ага! Понадобилось несколько лет, чтобы понять, что всё не столь радужно.

«Как я ошибался! Бесконфликтное, предельно функциональное общество в основе которого — тотальный контроль, неспособно к развитию. И кажется, это понял Маяк, раз затеял войну — разрушил Союз Планет и поддерживает повстанцев. Но ящик Пандоры открыт, и глупо надеяться, что верхушка, вняв моим доводам, откажется от совершенного инструмента власти. Что я могу сделать один? Я не террорист, не революционер... Фиест???».

«Проект „Фиест“»

«Фиест. По крайней мере, ему я могу доверять. Конечно, его нужно слегка „отмыть“, ведь он воевал за повстанцев. Союз или Сопротивление — мне всё равно. Я знаю, что это разделение искусственно. Так даже лучше, „испачкавшегося“ проще держать под контролем — а это будет непросто, учитывая, какую версию ВДК придётся ему имплантировать...»

«И сколько продлится борьба с нейроимплантацией и ГСН? Быть может, сотни лет. Так почему бы не провести эксперимент по регенерации, в этот раз — на человеке? По всем прикидкам, подопытный доживёт до трёхсот лет. Разумеется, придётся всё держать в тайне...

Создать трёх клонов, которых он со временем „съест“ — бесчеловечно? Думаю, нет! Клоны-доноры не увидят мир, ни разу не откроют глаза. Ни восприятия, ни личности! Можно ли сказать, в таком случае, что они жили?»

Вот, кто подарил Фиесту полторы сотни лет! Отец. Только зачем Фиест принял подарок? Он не похож на счастливого человека! Впрочем, и на человека он не похож.

Не факт, что он — хуже, как я теперь понимаю, познакомившись поближе с людьми. Просто, не человек...

Кто знает, что за мысли были тогда в голове у Фиеста. Может, пытался сбежать от старости, а может — не пожелал упускать шанс привести внешность в соответствие с внутренним миром.

«Проект „ MAB -17“»

«Нельзя недооценивать влияние Маяка. Армия, мне нужна армия...»

«Под прикрытием создания геноморфа для элитных боевых операций...»

«Отключить от Сети кластер, чтобы о разработке не пронюхал Маяк...»

«На фабриках у меня свои люди. Я создам десятки, а может и сотни таких...»

«Дзета, конечно же, Дзета! Волшебное сочетание: научная база, отсутствие контроля и диковатые местные — где же ещё искать прототип? Почему бы не совместить создание супероружия для Союза — по проекту „Левка“, и супероружия для меня? Плюс, нужны средства — этим займётся Фиест.

Как же так вышло, что, стремясь помочь человечеству, я скатился до наркоторговли с родственничком на пару?!»

Отец называет «родственничком» Фиеста? Или это — какая-то глупая шутка? Если нет, значит он и мой родственник тоже! Значит, во мне его кровь!

Это многое объясняет...

«Как ни странно, идеальный прототип обнаружил не я, а Кирилл. Увидев его подружку, Облако, я понял: она — именно то, что мне нужно. Ураган, не ребёнок! Я искал пацана, но... Так даже лучше!»

Отрываюсь от чтения. Руки трясутся, а невесомое тело куда-то летит. Кажется, что я сейчас провалюсь сквозь кровать.

Вот, кто прототип!

Облако!

Я разглядываю Мэйби, словно увидел впервые — до тех пор, пока она не начинает злится.

Опускаю глаза в текст, но вернуться к чтению никак не могу. Строчки пляшут, а буквы сливаются.

Облако... Облако... Облако...

Наконец, беру себя в руки. Я должен знать правду!

«Подправлю геном, личность доработаю в симуляторе: понижу способность к эмпатии, разовью агрессивность. Добавлю желание нравится и зависимость от людей, сделаю девчонку неспособной игнорировать прямые приказы. Ну, и всякое-разное, по мелочам. На то, чтобы внести в личность эти поправки уйдёт „года“ три-четыре моделирования в симуляторе: в результате девчонка будет считать себя семнадцатилетней. А реального времени, учитывая мощность местного вычислительного кластера — пара недель...»

«Редкий человек сумеет отдать себя, вдохнуть жизнь в симулятор, созданный на базе связанных сетью суперкомпьютеров, или в подключённый напрямую пустой мозг только что извлечённого из гидростатической капсулы геноморфа. Остаться при этом в живых, не сойти с ума, не впасть в депрессию до конца жизни — случай из разряда чудес. Облако оказалась на это способна: жизнь, нет — Жизнь, с большой буквы, в ней била ключом! Я перенёс её личность в симулятор, для последующего копирования в мозг геноморфов серии MAB -17, а она отправилась домой, как ни в чём не бывало. Всегда буду помнить, как я пожимал плечами, да качал головой, уничтожая не пригодившиеся акты о её трагической смерти... Сверхредкая девочка!»

Что?! Он хотел пожертвовать Облаком, ради создания каких-то там армий? Убить мою любовь, для реализации безумных идей? И заявить мне, что она внезапно скончалась от смертельной болезни?

Ну и тварь! Фиесту до него далеко!

А главное, всё ради благородной идеи! Ради людей!

«Прекрасно! Готовы к выпуску шесть опытных образцов...»

Шесть? Их было только шесть? В таком случае, Мэйби уникальнее обычной девчонки! Ведь при нынешней численности человечества, всегда найдётся сотня неотличимых друг от друга людей. Не только внешне, но также и внутренне, ведь стандартная жизнь формирует стандартную личность. Мы — клоны, сотворённые унифицированной Вселенной.

«Первая партия стала последней. Брак, ни к чему не пригодный брак! Нестабильность и попадание в зависимость, кажется, от всего на свете. Остаточная „детскость“, масса незавершённых гештальтов, поиск ласки, спонтанные вспышки агрессии. Такое чувство, что в личность и вмешиваться не стоило!»

«Одну штуку, пока ещё не разбуженную, не активированную, получит Фиест. Не факт, что два психа эффективнее одного! Но ничего не поделать: с какого-то перепугу, мной заинтересовался отдел внутренних расследований „ Aeon “. Теперь не до создания армий! Оставшиеся пять — оформлю, как неудачный эксперимент. Сгинут на предовой. Что до расследования — ничего им не накопать! Победителей не судят. Проект „Левка“ — то, что от меня действительно нужно руководству „ Aeon “, да и всему Союзу, практически завершён. Пройдут испытания, развеются серебристые облака, и...»

«Проект „Левка“»

«Для создания сверхэффективного оружия, пришлось отключить местный вычислительный кластер от Сети, чтобы Маяк не саботировал разработку.

Научный поиск превратился в конкуренцию нейросетей. Готов поспорить, в этот самый момент, кластер суперкомпьютеров в исследовательском центре повстанцев, разрабатывает оружие, призванное изменить ход войны.

Вот только, мы их обогнали.

Но как всё-таки глупо, что мы будем убивать людей оружием, принципов действия которого не понимаем!

Только одно меня утешает: это всё — ради мира. Сломить сопротивление повстанцев — единственный способ закончить бессмысленную войну»

И вновь — всё ради благой цели!

«А может... Взять, и стереть все данные! Что тогда?

Враг победит, и война завершится!

Но, чем этот вариант лучше первого?

Пожалуй, ничем. И не факт, что Маяк позволит Сопротивлению победить...

Но что меня действительно беспокоит: даже если мы победим, и война завершится, кто помешает Маяку развязать новую бойню? Разве не найдётся в обществе подходящих конфликтов? А в необходимости войн, он, очевидно, уверен.

Нет, пора с этим заканчивать! Абсурдно подчиняться компьютеру! Но как, если проект „ MAB “ провалился?»

«1.009 год, 8 сентября. Испытания»

«Всё произошло в один день: активация последнего геноморфа из серии MAB и исчезновение Лайи. Неужто, эти события связаны? Может, это было предупреждение, угроза от моего же детища? Неужто, я недооцениваю врага?

И тут же — удар по Дзете!

Сколь я был наивен! Надеялся, что Маяк допустит нарушение баланса, позволит закончить войну! Но только закончились испытания, Маяк вмешался!

В один день, я утратил всё... Кирилл облучён, за полчаса он получил триста годовых доз. Конечно, я буду надеяться, но... Законы вероятности не на моей стороне.

И... Жена...

Лайя... Как жить без неё, без любимой?!!! И как перенесёт потерю Кирилл? Нужно держаться! Хотя бы, ради него...»

«Глупая, отчаянная надежда, что Лайя жива. Затерялась, в череде параллельных реальностей...»

«1.009 год, 6 октября»

«Руководство корпорации приказало возобновить проект по созданию способных на высшие эмоции геноморфов для спецопераций. Они верят, что после провала на Дзете, это наш единственный шанс изменить ход войны. Но я... Я уже слишком хорошо понимаю: Маяк не позволит нам НИЧЕГО. Он отобрал у человечества штурвал, и не вернёт никогда. Всё потеряно!»

«Теперь, меня беспокоит только Кирилл. Он — единственное, что у меня осталось, и я не позволю Маяку забрать и его...»

«Кирилл — не его погибшая подруга. Не Облако. Да уж, не Облако! Жизненная сила в нём не клокочет. Никогда ему не вдохнуть жизнь в других, скорее он сам нуждается в донорах. А теперь, после исчезновения мамы и смерти подруги, он — словно высохший под зноем цветок, точно увядший старик!»

Не очень приятно читать о себе такое!

«Видно, я уделял ему слишком мало внимания, и много — работе. Не научил противостоять тяготам и трагедиям жизни. Речи не может быть, чтобы пробовать перенести его личность в геноморфа или симулятор: я его потеряю.

Но у Маяка технологии другого порядка! Я ни секунды не сомневаюсь, что нуль-транспорта не существует, корабли никуда не летают. Ведь неспроста используют их только взрослые с чипами ВДК. Те, кто прошёл развёрнутое нейросканирование в шестнадцать. Маяк хранит и непрерывно дополняет карту их личности. Он попросту уничтожает корабль с пассажирами в точке старта, и, мгновенно передав данные сквозь тысячи световых лет по гиперсвязи, воссоздаёт его в точке конечной.

Раз Маяк может изменять сам себя, раз на территории Станций находят странные артефакты, не говоря уж про миллиарды разложенных по коробочкам ВДК, значит моя теория верна. Маяк может вернуть мне Кирилла, а может, и Лайю. В конце-то концов, он их и забрал!

Но добровольно, он это не сделает! И спрашивается, почему? Ведь никакой „воли“, „личности“ и „желаний“ у Маяка быть не может! Не всё ли ему равно? Зачем он вообще что-то делает? Что им движет? Проклятая непостижимая железяка!!!»

«У меня появился план. Но потребуется аппаратура сопряжения с Маяком, кое-какие хакерские устройства — это я добуду легко, и главное — реверсный нейропроцессор. У нас такой должен быть, в отделе Ай-Ти. Но, как его оттуда достать и при этом не засветиться?

Похоже, для Фиеста опять есть работа!

Жду не дождусь того дня, когда новый, полный жизни Кирилл, выйдет из-за угла какого-нибудь служебного здания Станции. Улыбнётся, махнёт мне рукой... И, чем не шутит Вселенная, может Лайя!»

«Я взломал ноутбук жены и узнал про Фиеста правду! Правду про Эйприл!

Как я мог так ошибаться, ведь знал его с детства, со школы?! Как не увидел монстра, живущего в нём? Похоже, я совсем не понимаю людей...

Я — осёл!»

На этом дневник обрывается.

Выходит, Мэйби и правда боролась с Маяком. А отец не понимал, что такое Фиест. Для него это был просто школьный приятель и... родственник? Но, как же татуировка?

А мама? Получается, она знала!

Но откуда? Что их с Фиестом связало? И почему она ничего не сказала отцу!

Я размышляю о том, как причудливо переплетается правда и ложь, как вдруг замечаю папку со странным названием: «Тупая». Открываю...

Девчонка... На маму похожа. Но намного, намного моложе. И глаза — не мамины, а другие. Те, что я узнал бы из миллиона.

Серые глаза Мэйби.

Поворачиваю голову.

Да, вот они, рядом — только живые!

Нет, для меня это слишком!

Вывожу на печать парочку снимков. Дрожащими руками пихаю в карман.

Не обращая внимания на возгласы Мэйби, направляюсь к отцу.

— Это что за девчонка?

Отцовские глаза будто щёлки.

— Ты где это взял?

— Слушай, пап, давай выпьем! — я наливаю ему в стакан. И себе. Но, конечно, не пью.

Отец сразу добреет.

— О! Видно — мужик! Моя кровь! — о снимке он сразу забыл.

После пары стаканов и кучи соплей, делаю вторую, более осторожную попытку — просто кладу на стол фотографии.

Его пальцы гладят глянцевый пластик.

— Лайя... Девочка...

— Лайя? Это мама?

Он искренне удивлён:

— А по-твоему, кто?

— Но ведь у неё не такие глаза!

— Здесь же она молодая! — он стучит пальцем по снимку. — Ну да, ты ведь не знаешь эту историю... — язык еле ворочается, на губе висит нитка слюны. — Лайе заменили глаза после... Я заменил... В общем... Мужик жил один по соседству. Тихий такой... Ну и... Забрал он их. Вырезал...В банки... Он был, вроде как, коллекционер... Но с новыми, Кир, она уже не улыбалась — словно вместе с глазами потеряла себя... А прежде, так хохотала и обзывала тупым...

Я вздрагиваю.

— Да... Тупым, представь! А я тыкал её лицом в снег...

Перед глазами стоит щека Мэйби, перемазанная в белом песке. А в ушах звенит её смех.

— Тогда я и понял, что людям нужен контроль... Мальчишки должны улыбаться! Девчонки должны хохотать! — он хлопает ладонью по столу, будто с ним кто-то спорит. — И когда руководил созданием сети Маяков, изменил техническое задание. Ввёл кое-какие дополнительные условия. Почему бы машине, контролирующей транспорт и связь, не контролировать ещё и людей?

От выпитого алкоголя, он как будто трезвеет. Болтает уже вполне связанно. Вот только, долго ли это продлится? Пожалуй, спрашивать нужно быстрее. Придётся рискнуть, пусть даже он придёт в ярость. Я не смогу ждать, пока он проспится.

— Отец, я всё знаю! Про Фиеста и Мэйби, про серебристые облака!

— Да что ты там знаешь? Что ты способен понять?! — кажется, он и не думает злиться. Наоборот, счастлив побеседовать по душам.

— Отец, выходит у Мэйби — мамины глаза?

Он подмигивает и хохочет. Кажется, он болтает не с сыном, а с собутыльником. И похоже, ему уже наплевать на Маяк и работу, на жену и ребёнка— для него они, словно тени чужой, не слишком реальной жизни.

Как можно было ухитрится так деградировать за столь короткий срок?! Может, Маяк поит его не алкоголем, а чем-то другим? Или отец всегда и стремился к этому состоянию, и теперь рад возможности сбежать от проблем? Полностью сдался, капитулировал перед жизнью!

— Сынок! — ага, он всё-таки знает, с кем разговаривает. — Ну да, я хотел увидеть их вновь! И что? — отец причмокивает, и наливает пойло в стакан... Наконец, до него доходит: — А! Понимаю! — он усмехается. — Понимаю, но ужаса твоего разделить не могу. У нас, у людей, геном почти идентичен! Все — в какой-то степени родственники, — он вновь усмехается. — Не думал, что ты такой деревянный!

Он вздыхает, и опрокидывает в глотку стакан.

— Ещё, от Фиеста взяли немного... От этой мрази!.. Зря!.. Но в общем-то, всё это — несущественные мелочи. Мэйби — та девчонки с Дзеты... Эээ... Как там её?

— Облако.

— Ну да... Её геном, её личность — конечно, существенно изменённая в симуляторе.

Мутные глаза смотрят, будто сквозь время.

— Облако... Ну и девчонка! Огонь! Не то, что ты! Столько жизни! — он выпивает и кривится. — Но, и её забрал проклятый Маяк!

Маяк? У него во всём виноват Маяк, а сам он — лишь жертва трагических обстоятельств!

— Прекраснейший прототип! Но ничего не вышло — она была слишком мала. Такие личности не подходят для имплантации в геноморфов. Да и четыре года в виртуальной среде — многовато. Тогда, я ещё это не понимал... Теперь, мы используем в качестве прототипов пятнадцатилетних — позже нельзя, в шестнадцать имплантируют ВДК. И дорабатываем личность не дольше, чем один виртуальный «год», используя самые мощные кластеры — реальное время обработки тоже влияет на результат.

Над головой грохочет. Видимо, будет гроза.

Отец наливает опять. Выдыхает, и закинув голову, пьёт. Морщась, большими глотками. Острый кадык ходит туда-сюда. Пойло не лезет в глотку, он роняет стакан, кашляет, разбрасывая мокроту по столу. И неожиданно заявляет:

— Всё хорошо!

Хорошо? Он считает, что всё хорошо? Может и так, учитывая, что он не упал и связанно говорит.

— Отец, твоим оружием убили бы миллиарды людей!

— Зато война бы закончилась! А теперь, она будет тянуться вечно. Погибнет намного, намного больше!

— А дети? Из «Гелло». Они же страдают!

— Страдают? Да что ты вообще о страданиях знаешь? Я так тебе скажу: страдают не больше, чем все остальные. Не больше, чем люди. А есть модели, которым вообще неизвестны страдания — с такой любой бы хотел поменяться местами!

Похоже, именно к этому отец и стремится...

— Что это за дракон у тебя на плече? Такой же, как у Фиеста.

— Дракон? Чепуха! Глупая детская шалость. В школе встречались с одной и той же девчонкой... Такое весеннее имя... Эйприл... В память о ней и набили.

— Набили? С кем?

— С Фиестом, с кем же ещё!

Не нравится мне эта история... Какая-то мутная!

— Ты сказал: «в память». Что с девочкой стало потом?

— Откуда мне знать? Дело прошлое...

По тому, как бегают его глаза, я понимаю: знает! Он не зря записал: «Я узнал про Фиеста правду! Правду про Эйприл!» Но не скажет, бесполезно пытать.

— То чувство, когда прожил с человеком всю жизнь, и не знаешь о нём ничего...

— А по-другому и не бывает, сынок... По-другому и не бывает...

— Почему ты не установил мне ВДК, как у тебя или у Фиеста? Первую версию? Зачем нужно было запускать вирус?

— Первую? Нет, у нас стоит нулевая. И у тебя. ГСН принимает за своего, но контролировать не в состоянии. Никакого вируса нет — ты об этом наверняка догадался.

Нулевая? Я считал, что таких не бывает! Видимо, твёрдая уверенность в своих знаниях — первый повод задуматься об их достоверности...

— Их создаёт Маяк? Но зачем?

Отец пожимает плечами и кивает на дверь:

— Ну, спроси у него! Идти недалеко.

— Тогда почему я не могу ментально управлять электроникой?

— Эта функция заблокирована. Подключить? — он хохочет.

— Разумеется.

Отец умолкает. Сопит, хмурит брови. Ментальные усилия ему даются с трудом. Наконец, с противной ухмылкой на опухшем лице, заявляет:

— Готово. Наслаждайся!

— И когда ты собирался мне обо всём рассказать?

— На совершеннолетие.

— Оно было летом!

Отец разводит руками.

— Ну прости! Заработался!

— И когда же ты ухитрился мне его имплантировать?

Когда ты попал в больницу на Дзете. Вместе с медчипом.

— Медчипом?

— Чтобы снимать телеметрию, постоянно контролировать организм, и не пропустить начало болезни.

— Только организм? Не меня?

— В тебе нет схем, управляющих поведением.

— А что есть? Только ВДК и медчипы?

— Не только...

Ноги слабеют, и я сажусь на диван. Обхватываю руками голову.

— Ну зачем?!

— А почему бы и нет?! Хочешь представить меня воплощением вселенского зла? — отец действительно негодует. — Ты решил, что и правда гений? Думаешь, без встроенных чипов ты бы что-то взломал? А так, прекрасно провёл время с ребятами на Ириде! И с Мэйби позажигал, поиграл в любовь!

Я не выдерживаю. Вскакиваю с дивана и несусь на отца, наклонив голову, точно разъярённый мифический олень.

Тресь!

В глазах вспыхивает.

Отец сидит на полу, прижав руку к носу, в окружении порхающих звёздочек. А сквозь пальцы, на давно не стиранную рубашку хлыщет кровь.

Недоучёный и недочеловек! Пустой остов заносчивой каравеллы, разбитой безжалостным штормом о скалы. Выброшенный сюда, к забытому Маяку.

Хорошо хоть, я — не такой!

Мэйби рядом. И Облако.

Я смог защитить любимых! Он — нет...

Что я вообще тут делаю? С кем разговариваю?

Разворачиваюсь и шагаю прочь. Кончается коридор, и я выхожу в осенние сумерки.

Холодные потоки воды стекают по крышам, становясь пустотой, пузырящейся в лужах. Клёны возле скамейки, некогда дарившие прохладную тень, тычут голыми сучьями в небосвод.

День 32. "Изумрудный Олень"

В лицо бил утренний свет, но Кир боялся открыть глаза.

«Эйприл! Сны скрывают правду не только обо мне, но и об Эйприл! Эти слова: „Я узнал про Фиеста правду! Правду про Эйприл!“ Но, что же это за правда? Неужели Фиест... Нет! Эйприл жива, она рядом со мной!»

Чтобы спастись от реальности и от яркого света, Кир натянул на голову одеяло.

«Она рядом... Со мной... Но что, если... Если я тоже... Не умираю, а мёртв! Уже давно мёртв!»

Эйприл стащила одеяло с его головы и нежно поцеловала в затылок.

— Хочешь?

— Нет.

Кир встал, посмотрел на часы.

«05:55»

«Ну и рань! И наверное, холод. Особенно там, у воды».

Он снял с гвоздя фиолетовую куртку.

— Кир... Ты куда? Хочешь, поговорим? Я приготовлю блинов...

Но Кир не мог есть, и не мог говорить.

Пробурчав что-то среднее между: «Хорошего дня!» и «Заткнись!», он вышел из Логова.

Эйприл с аппетитом уминала салат.

«Нет, он всё-таки лучше дурацких блинов!»

Чувства Кирилла она понимала и не сердилась. Эйприл давно уже свыклась с идеей о том, что мертва. Вернее, не то, что мертва — ведь смерти не существует, человек может только лишь жить. Мертвецы не гуляют в цветущей степи, не плачут и не влюбляются.

Но осознала, что создана Маяком не с нуля, ведь так не бывает. У следствия всегда есть причина. Что у неё, как и у геноморфов, был прототип — теперь уже мёртвая девочка.

И не боялась, нисколечки. Ведь, всё человечество точно такое. Каждый, кто совершил межзвёздный прыжок — умер, и был воскрешён Маяком.

Но, после странного сна, озадачилась.

«Что за новая Эйприл из сна? А как же мумия в красном ошейнике на яхте Фиеста? А девочка в звериных гольфах на базе в горах? Кто из них — мой прототип?»

Она откусила от листика новый кусок и задумчиво захрустела.

«И кто прототип Кирилла?»

Кир сидел на чёрных камнях у чёрной воды. На душе было так же черно.

Если с утра ещё были какие-то мысли, то сейчас на их место пришла пустота. Он не знал, кто он и где, и понять уже не пытался.

Когда-то Кир был любителем пораскинуть мозгами. После знакомства с Эйприл он понял: о некоторых вещах лучше не думать. А теперь, вообще не желал ни о чем размышлять.

За спиной зазвенело — так, словно ветер колыхал тысячи маленьких колокольцев. Послышался стук копыт.

Кир обернулся.

На камне стоял Олень. В солнечном свете блестела изумрудно-зелёная шерсть.

Мальчишка вскочил.

«Теперь не уйдёшь! Сбежать тебе попросту некуда!»

Олень побежал, легко перепрыгивая с камня на камень, и замер на берегу, словно приглашая или дразня. Фыркнул, и поскакал вдоль обрыва — туда, где из скалы выходили огромные трубы водосброса.

«Глупый Олень! Сам мчится в ловушку! За трубами — забор. Через него ему не перескочить».

Сверху, со скал, низвергался серебряный водопад.

«Так вот, где заканчивается ручей!»

Олень промчался сквозь водяную пыль и сверкание радуг. Кирилл водопад обогнул.

Возле труб Олень замер. Будто задумавшись, покрутил головой, и, прыгая с камня на камень, взобрался наверх, на отмостку у отвесной бетонной стены.

На бетоне вспыхнул зелёный узор — огромный цветок.

«Это никакой не цветок, это цифры, — вдруг понял Кирилл. — Три шестёрки».

Под мелодичный звон рогов, Олень вошёл в стену, словно в плотный белый туман. Узор погас.

Кир влез по камням наверх и дотронулся до стены. Обычный шершавый бетон.

«Теперь внутрь не попасть! Нужен ключ. Если бы, у меня был амулет... Может, для этого он и был предназначен. А я его зря израсходовал на ерунду! Но нужно хотя бы попробовать...»

Кир прижался к бетону. Отбросив все мысли, попробовал стать стеной.

Вдох-выдох, вдох-выдох...

Долго ничего не происходило. Потом, мальчишка распался на части, и, подхваченный восходящим потоком взмыл в небеса...

Кир парил над пенистыми волнами вместе с тысячами пушинок, цветочной пыльцой и парашютами одуванчиков. Он хотел дать оценку происходящему, сказать про себя какую-то фразу, вроде: «Ого! Как красиво!» Не вышло — Кир не мог размышлять. Он только плыл, увлечённый ветром — через бухту, в цветущую степь.

На горизонте появились белые облачка и с каждым мигом они приближались. Небо темнело всё больше и больше — и вот уже вокруг заклубились чёрные тучи.

«Эти тучи... Беспокойство — вот что это такое! — догадался Кирилл. — Страх, что ветер унесёт меня далеко-далеко, к восточным горам. А может, даже и дальше. Страх, что я никогда не вернусь обратно... Обратно в...»

Руки гладили стену. Щека вжалась в холодный шершавый бетон.

Он вернулся назад, в тело. Опять стал Кириллом.

Когда Кир вошёл в Логово, Эйприл не было...

Весь день он сидел в одиночестве и размышлял. Но лишь под вечер, когда возвратилась Эйприл, в голову пришла толковая мысль:

«Если Изумрудный Олень оказался ключом, почему им не может быть Коготь? Не зря Эйприл его не даёт! Она не желает, чтобы я знал о себе правду! Она продолжает врать!»

Он снова смотрел на девушку с подозрением.

«Где Эйприл была, когда потерялась в восточных горах? Она так и не рассказала! И где болталась сегодня?»

— Эйприл, где ты всегда пропадаешь?

— Ищу себя... В звоне ручья и белизне одуванчиков. В прибое, грохочущем под обрывом. В ветре, гуляющем по степи. В тучах, подсвеченных сполохами. Пытаюсь услышать себя в шуме пролившегося дождя, отыскать в сверкающих искрах росы.

— Ну и как, удалось?

— Всё ещё нет.

— Хорошо, наверное, спряталась!

Они улеглись. Кир подождал, пока девчонка уснёт, и засунул руку в карман её шорт.

«Нашёл!» — он осторожно вытащил Коготь. Заулыбался, увидев во тьме голубое свечение.

Сверкнуло.

Кир выронил амулет и захлопал глазами. На подушку из носа закапала кровь.

Эйприл потирала разбитый кулак...

«Где она научилась так драться? Лупить, даже не просыпаясь... Будто ходила в школу или сидела в тюрьме!»

— Я ведь тебе говорила, что Коготь — не твой! Хочешь его получить — разберись со своим драконом!

— Что ты имеешь ввиду?

— Тень! Она не уйдёт от того, кто её отбросил.

Ночь. "Взлом"

Мэйби укладывает меня на постель и прикладывает лёд к разбитому лбу.

— Что это ты выдумал, сознание терять? Сидел-сидел, и свалился!

— Мэйби? Помнишь, когда мы прилетели... Ты говорила, что это ещё не конец, что всё хорошо.

— Я только сказала: «не обязательно». Могу и сейчас повторить.

— Не стоит. Я делал томографию весной, ещё до знакомства с тобой, — я ощущаю, как холод от пакета со льдом проникает под череп, как застывают мысли. — Это конец.

Она опускает глаза.

— Кир, ничего не потеряно. Мы на Земле, надо ждать.

— Ждать? Чего? Думаешь, я смирюсь? Даже не попытаюсь взломать Маяк?

— Я тебя не удерживаю. Но помогать не буду, не хочу зря растратить последние тёплые дни.

Последние тёплые дни? Ну да... Они не такие уж тёплые даже сейчас, а что будет потом? Холод, только лишь холод...

Накатывает тоска. С одной стороны, в холоде нет ничего ужасного, а с другой...

— Знаешь Мэйби, я столько дней зря растратил. На мелочи, на чепуху.

Она удивляется:

— И что? Считаешь себя каким-то особенным? Все так и делают: тратят дни не на то, не на тех. Ведь кажется, что весна навсегда!

— Особенным? Вряд ли... Наверное, каждый ждёт: ну когда же, начнётся настоящая жизнь? Которая в это время проходит.

Девушка сводит к переносице брови:

— Вот и нечего быть идиотом! Смирись и трать время только на важное! Смотри на облака, траву, океан. На то, как закат окрашивает антенны. Выбирайся из дурацкого кокона! Пока тепло, пока не пришли холода! Я и Облако всегда будем рядом с тобой.

— Нет. Я попробую побороть судьбу. Взломаю Маяк.

Дождь барабанит по куполу. На некогда кристально прозрачные окна, налипла такая грязь, что потки воды их не могут отмыть.

«Видно, эта грязь — навсегда», — пришедшая мысль не вызывает эмоций.

Пустой экран, лишь мигает курсор, в готовности превратить мои мысли в слова.

Думаю: «жизнь». Моментально возникает ответ: «вечность».

Думаю: «правда». Маяк откликается: «пустота».

«Любовь — смерть. Отец — сын. Маяк — Тьма».

Вздрагиваю.

Тьма? Да ещё и с большой буквы? Странная ассоциация! Как может быть связан Маяк и Тьма?

«Человек — частность. Болезнь — выбор. Желание — боль. Смерть — нет».

Нет? Смерть — нет? А ну-ка! Вновь думаю: «Жизнь».

Маяк отвечает мне: «Да».

Улыбаюсь.

Диалог — не важен. Смысл — в работающей в фоновом режиме программе-декодере.

Разговор разочаровывает. Ассоциации, в целом, банальны, и я подключаю словарь. Пусть машины беседуют сами с собой.

А часов через шесть — запущу анализ и перейду к следующему этапу.

Со временем, я смогу понять логику Маяка.

Встаю и иду к двери.

— Ты куда? — Мэйби наконец-то проснулась. А я — не ложился, спать уже не выходит. Только закроешь глаза, накатывает отчаяние. Мышцы напрягаются, колотится сердце, каждая клеточка каждого органа кричит: «Не валяйся, сейчас не до этого! Делай что-то! Спасай, спасай нас всех! А мы уж тебе поможем!»

Режим «бей или беги». Телу не объяснить, что смерть не поборешь, от неё не сбежишь. Что она — неизбежность...

— Пойду, заварю чай. Тебе принести?

Натыкаясь от усталости на разбросанные повсюду коробки, ковыляю в кухонный блок.

Чудесно, теперь я могу ментально управлять чайником! Ну, и компьютерами, конечно. Других применений для ВДК на этой пустынной помойке мне не найти.

Превосходный подарок на совершеннолетие!

Слезящимися глазами смотрю на весёлый танец листиков в чашке.

— О! Чаёк! Угостишь? Очень хочется пить. А ты, как я погляжу, жируешь: две чашки на одного!

Отец. Он какой-то другой: свеженький, бодрый. И — очень быстрый.

Отдаю ему свою чашку. Он шумно прихлёбывает и обжигается.

— Тьфу ты! Горячий!

Да, похоже я остался без чая! Заваривать ещё одну чашку — тут, рядом с ним, нет никакого желания.

Вытаскиваю из микроволновки бутерброды, беру чашку Мэйби, и шагаю обратно к себе. Отец увязывается за мной:

— Сын, ты ведь больше не злишься? Понял мой замысел? Осознал, как я былправ?

Я вообще не понимаю, что он несёт. Но действительно, больше не злюсь. Честно сказать, об отце я даже не вспоминаю.

— Слушай, Кирилл, у нас были с тобой разногласия, но теперь ведь всё позади?

Я захожу в свою комнату. Он — за мной.

Просто отлично! Хорошо хоть, я погасил экраны.

Мэйби удивлённо таращится на отца, а тот её словно не замечает. Бегает вокруг меня и тараторит:

— Кирилл, ты не беспокойся, у нас ещё полно времени! А я уже недалёк от успеха! Пойдём ко мне, сам всё увидишь!

Я ставлю чай и тарелку с бутербродами перед Мэйби:

— Не забудь поделиться с Облаком!

Отец озирается удивлённо. Смотрит сквозь девушку, словно не замечая:

— С кем это ты разговариваешь? С тобой всё хорошо? Какой-то ты странный!

— Не страннее тебя!

Он поправляет:

— Правильно говорить: «страньше»! Ладно, пошли!

Не прекращая кудахтать, он волочёт меня в свою комнату...

Ну и бардак! Всё опутано кабелями, аппаратура подключена в каких-то немыслимых сочетаниях. На экранах — какая-то абракадабра. Всюду раскиданы баночки и разноцветные капсулы.

Надо последить, чтобы сюда не зашла Мэйби...

Он тычет в экран:

— Видишь? Видишь, насколько я близок к разгадке?

Наверное, близок. Только к разгадке чего? Я давно отключил его аппаратуру от нейросети Маяка...

Возвращаюсь к себе.

— Кир? Ну что? Он какой-то чудной!

Я только машу рукой...

Компьютер продолжает беседовать с Маяком... Ничего интересного.

Падаю на кровать.

Очередной потолок. Для разнообразия — вогнутый. Но тоже не интересный.

Без чая, глаза сами собой закрываются...

Ночь. "Фиест: Дзета"

Змей улыбается.

Он любит летать, игриво кувыркаясь среди облаков. Облаков, на которые я смотрел всё детство, но не мог дотянуться.

Теперь, когда я — Дракон, им не сбежать. Взмах крыльев — и Змей среди них. Среди облаков-девчонок, что водят вокруг хороводы...

Новый расширенный пакет информации от нейросети глайдера разрушает идиллию. За секунду я осознаю все изменения в обстановке: появление нового корабля — авианосца повстанцев, его тип, скорость и предполагаемые цели атаки.

Вот он — висит практически надо мной. А вокруг «глайдера-меня» — у нас с ним сейчас одно сознание на двоих, возникают червоточины.

Над вероятностными пушками загораются облачка плазмы.

И как же меня угораздило оказаться в гуще единственного на всей планете боя? Удивительное невезение или судьба?

Выполняю манёвр ухода. На законцовках крыльев тают вихревые жгуты...

Полыхает комплекс управления стрельбой. Но это уже не имеет значения. Очевидно, что у атакующих нет ни единого шанса.

А ведь, не свали я из армии — мог бы сидеть сейчас в одном из этих бомбардировщиков! Мог подохнуть здесь, в этой дыре!

Пожалуй, не стоит мне жаловаться на невезенье. Шагая по минному полю под названием жизнь и двигаясь прямиком к очередной катастрофе, в последний момент я всегда менял направление, точно ведомый чьей-то рукой.

Может, это — компенсация от проклятого мира?

Нет. В добренькую Вселенную мне не поверить...

Ага, вот и он, один из героев войны. Катапультировался и спускается на аварийном жилете.

Слегка изменив курс, прохожу над его головой.

«Я-глайдер». Никакого разделения. Я и орудие, и убийца.

Лёгкое изменение тональности в пении мотора — и всё. Нейросеть проецирует в мозг изображение с хвостовых камер: я вижу, как падает перемолотый полями глайдера фарш.

Чепуха!

Совершенно не то, что вонзать нож в живот, глядя при этом в глаза!

Впрочем, я ничего и не ждал. Убитый пилот не похож на девчонку. Я раздавил его лишь оттого, что так было нужно. Увидев парящее в воздухе тело, я просто не мог лететь прежним курсом — это бы так не вязалось с желанием Вселенной, что небеса бы немедленно раскололись, усыпав обломками землю.

Но, Вселенную не поломать, скорее она сломает тебя. Ты всегда будешь тем, кто ты есть. Всегда будешь делать то, что тебе предначертано.

Разве я убиваю девчонок для удовольствия?

Нет! Перед ними я преклоняюсь, обожаю, люблю!

Разве я не мечтал бы остаться с Катей?

И если бы, в тот судьбоносный день, небо над Диэлли не сияло пронзительной голубизной, если бы облака были не столь белоснежными, а ветер — потише пел волшебные песни, гуляя среди развалин... Если бы она, с придыханием и грустью, не сказала бы: «б**ть» — так, что в памяти вновь расцвели купола парашютов — в дешёвеньких бомбах, созданных для истребления девчонок, не используют гравитаторы...

Если бы Катины ногти были покрыты гламурным перламутровым лаком или облезлым красным, как у каких-нибудь шлюх. Если бы они не были ногтями девчонки-подростка, с чёрной полоской земли и парящими над ней белыми облачками от нехватки в пище белка...

Если бы ногти не отразили реальность: линию горизонта и небосвод: больше у девочки ничего не осталось — я всё забрал, сбросив бомбы. Пять Катиных жизней на каждой руке...

Если бы тогда не пришло запоздалое понимание... И уверенность — на эти машущие уходящему детству ладошки, на десять зеркальных миров, должна вылиться тёплая кровь.

Ведь жизнь — это смерть.

Корабль стреляет из вероятностной пушки по куполам на полигоне, и купола исчезают.

Похоже, не только я — баловень судьбы. Если бы Гадесу не нужны были деньги на идиотскую войну со временем, с Маяком, с прогрессом, если бы он не ждал меня сейчас на военном космодроме, подготавливая корабль к погрузке концентрата лика — он был бы мёртв. Ну, или в параллельной Вселенной — кто знает, куда отправляет людей выстрел вероятностной пушки...

Так... Это ещё что такое?!

Озеро и гидроузел, насосная в окружении тополей. Дорога делит степь на две части: дикую пёструю и оранжевую — приручённую человеком.

«Увеличить!»

«Увеличить!»

Стайка ребятишек возле насосной. Дурацкий серебристый велосипед Облака и, судя по одежде, она сама — раскинула в стороны руки.

Жива? Не понять...

Рядом с ней лежит местный придурок Барсук в окружении чёрных обломков.

И кучка подростков таращится в небо.

А на дороге, поодаль... Кирилл!

Единственный мальчишка в мире, вызывающий у меня симпатию. Все остальные: мальчики, мужчины и старики — возбуждают лишь омерзение.

Просто прекрасно! Что делать? Приземлятся? Спасать пацана?

В груз вложены все мои деньги. Но, Кир — важнее всего.

«Я-глайдер» меняю курс.

Что за странная у Гадеса привычка: ограждать паренька от всего на свете! Я бы давно ему всё рассказал. Ну поплакал бы он, да смирился. Уж с крыши бы точно прыгать не стал! Зато, постепенно превратился бы в мужика. В этом деле поможет лишь правда — правда жизни.

При таких обстоятельствах, нет ничего странного в том, что Кир влез в историю.

Надо было с ним раньше поговорить. Послать Мэйби в режиме транслятора — таким девушкам парни верят без рассуждений. Оттрахала бы его и промыла мозги, вмиг бы забыл этот свой романтический бред!

Траву, небеса, облака...

Слишком уж много такого добра в его жизни, и совсем мало правды.

Что тут сказать, даже его девчонка зовёт себя Облаком! С которой он «дружит», вместо того чтобы трахнуть, да позабыть через час — как делают обычные пацаны его возраста, видящие в девчонках лишь примитивных животных, рождённых для ублажения их воспалившейся плоти.

Нет, Кирилл — пацан необычный.

С одной стороны, именно за это я его и люблю.

С другой — известно, к чему эта необычность приводит. Я ведь и сам, точно так же, как он, убежав от папаши и одноклассников, дни напролёт валялся в траве, рядом с сестрёнкой, и таращился на облака.

Только она, лишь она одна меня понимала.

Лайя.

Несколько вероятностных пушек разряжаются одновременно.

Ого! Видно, системы управления серьёзно повреждены. Значит, я ошибался — исход боя пока неизвестен.

Поднимаю глаза, и становится ясно — известен, ведь корабля в небесах уже нет. Вместо него, переливаясь, колышется какая-то хрень.

В детстве, читая о новом научном проекте, я впадал в ужас — мне казалось, что эти безумства плохо закончатся. С возрастом пришло понимание: к моему глубокому сожалению, ничего с людьми не случится. Дурацкое человечество тут навсегда.

Но ЭТО! Похоже, учёные идиоты, наконец, доигрались — приволокли в наш мир его смерть.

Неужто, я смогу посмотреть, как ВСЁ закончится!

От одной этой мысли мурашки бегут по крыльям и тепло разливается по фюзеляжу. Мышцы сокращаются — потеряв управление, я падаю на крыло.

ДА!

На пике восторга ОНО пропадает. Было — и нет.

Крылья холодеют от ужаса и мук разочарования.

Неужто сбежало обратно?! И всё?!

Да нет, быть не может! Всё хорошо. ТАКОЕ само не уйдёт, это от НЕГО убегают.

Но всё-таки интересно: куда эта штуковина делась, куда она спряталась?

Под огнём защитных орудий тают ряды нападающих — без корабля-штаба они обречены.

Маневрирую в гуще боя. К счастью, по мне никто не стреляет. До рассевшегося посреди дороги пацана уже не так далеко. Тридцать секунд, и он на борту.

Возле ближайшего ко мне штурмовика взрывается ракета, он клюёт носом и меняет направление движения. Из двигателя валит густой чёрный дым.

Нейросеть выдаёт расчёт траектории. Результат меня не устраивает: без коррекции штурмовик свалится прямо на голову пацану.

Значит, будет коррекция! К сожалению, с непредсказуемым результатом.

Вывожу глайдер на курс и включаю форсаж. Сближаюсь...

Штурмовик увеличивается в размерах. За миг до столкновения, отдаю команду на катапультирование.

Срабатывают пиропатроны, и встречный поток подхватывает и уносит фонарь кабины. В следующий миг, я теряю сознание от навалившихся перегрузок, но только на пару секунд — квантовые схемы не разрешают мозгу подобных вольностей.

Глайдер врезается в штурмовик, и объятые пламенем обломки несутся к земле.

А я, набирая скорость — аварийный жилет погасит её перед самой поверхностью, опускаюсь в белое облако концентрата. Уткнувшись носом в рукав, грустно размышляю о том, что сегодняшний день будет весёлым — хочу я того или нет.

Всё моё состояние! И военным уже заплачено: ни за что — теперь транспорт уйдёт без нашего груза.

Но, всё это — ерунда... Главное, Кир будет жить!

День 33. "Крылья"

«Сестрёнка Лайя?.. Дядя! Фиест — его дядя... Или, правильнее сказать, мой?»

Жутко болит нос. Вытаскиваю руку из-под одеяла, сжимаю в кулак, и расслабляю плечо. Рука летит вниз — без усилий, только под действием гравитации. Падает на подушку — туда, где по расчётам должна лежать Эйприл.

Открываю глаза. Девушки нет.

На будильнике светятся красные цифры.

«05:56»

Может, это и к лучшему. Эйприл хочется видеть меньше всего.

Влез ночью в чужой карман и получил от девчонки по носу... Что может быть унизительнее!

Ясно, она не простит. Двинет ещё пару раз, будто случайно — и рассмеётся, прищурив глаза. А я должен буду терпеть...

Нет. Днём лучше с ней не встречаться. А к вечеру Эйприл остынет. Она вспыльчивая, но не злопамятная.

Значит, в степь. Подальше от Станции, подальше от сумасбродной девчонки!

Я замечаю Эйприл, едва обогнув шлагбаум. Обхватив колени руками, она сидит на том самом пригорке. Отвернувшись, шагаю мимо...

Фух! Вроде бы, пронесло...

— Привет! — её руки обхватывают меня сзади... Как она так подбежала? Я даже не слышал шагов! — Кир? Как там твой нос? Зажил?

Её жаркие губы щекочут ухо и шею...

Эйприл выходит из-за спины и берёт мои руки в свои.

— Ты ведь не злишься? Всё-таки, сам виноват!

— Не злюсь.

Мы сливаемся в поцелуе...

До чего же он страстный и жаркий! Не чета жалкому чмоку на арке, лёгкому и пугливому соприкосновению! Её жадные губы впиваются в мои, посасывают их и кусают, язык — тщательно и бесстыдно обследует рот.

Наконец, мы отрываемся друг от друга.

— Кир... — она поправляет волосы, берёт меня за руку и ведёт за собой. — Хочу что-то тебе показать... Самое секретное место на Станции! Для того, что сейчас между нами случится, оно идеально подходит...

Случится? Что она имеет в виду? Неужели...

Хохот Эйприл звенит колокольцем. Почему-то, вспоминается заманивший меня в ловушку Олень.

Голая степь. И два огромных, увитых кабелями, металлических шкафа на постаментах.

Почему я раньше не замечал это место?

— Не бойся, пойдём... — Эйприл ведёт меня к одному из шкафов.

По бетонным ступеням я поднимаюсь за ней. При нашем приближении, массивная красная крышка поднимается, и я замечаю внутри набитого электроникой шкафа тысячи переливчатых огоньков. Я с удивлением узнаю рисунок знакомых созвездий: Стрелец, Скорпион, Змееносец... И чернота в том месте, где должна быть звезда Барнарда.

— Эйприл, мы где?

— Центральная нейросеть. Это и есть Маяк! Я покажу тебе его суть! — она ведёт меня прямо вовнутрь. — Не бойся. Там, во Тьме, хорошо.

В последний момент она вырывается, толкает меня, и крышка мгновенно захлопывается.

Никаких звёзд-огоньков.

Прошлое забыто, будущее утрачено и похищено настоящее.

В сердце Маяка нет ничего. Только Тьма.

Дверь открывается, и я щурюсь от ярких лучей.

В залитом светом проёме — чёрная тень.

Эйприл.

— Ну как? Ты теперь понял?

— Да... Нет никаких звёзд. Есть только Тьма. Навсегда.

Эйприл отходит в сторону. Я начинаю спускаться.

Что-то не так... Эти ступени немного другие. Не те, по которым я поднимался.

Оборачиваюсь.

Шкаф, в который я заходил — на другом постаменте.

Телепортатор!

Возвращаюсь назад.

— Не ходи туда, Кир! Помни, правда тебе не нужна!

Но, я не слушаю. Хватит с меня вранья. Мне нужна правда!

Огибаю металлический корпус...

Озорной ветерок холодит кожу и путается в волосах. Весеннее солнце, лёгкие облака и цветущая степь.

И озеро — до горизонта.

Озеро крови...

Кости, тряпьё. Острыми белыми рифами вздымаются над поверхностью рёбра.

Озеро, где плавают человеческие останки.

Сколько их здесь? Количество мне не известно. Но я точно знаю: здесь все.

Всё человечество. Не хватало лишь одного.

На задней поверхности шкафа, в который я заходил, открывается крышка. В озеро выплёскивается последняя порция перемолотой плоти.

Я вижу кусочки грязеотталкивающей фиолетовой куртки.

Той, что надета на мне.

Я сижу на ступенях, а Эйприл ласкает затылок.

— Зачем ты сделала это со мной?

— Зачем подарила новое, здоровое тело?

— Нет! Я — это больше не я! Настоящий Кирилл — вон там! — я киваю на озеро. — Маяк всех дурачит! В его сердце одна пустота! Ни будущего, ни прошлого. Только Тьма! Нет никаких звёзд...

— Кир! Думаешь, что такое Маяк? Как он работает, как обходит законы реальности? Маяк — бесформенный, текучий, изменчивый — это проекция Тьмы в наш мир! Но разве, таков не лишь Маяк? Нет! Весь мир бесконечно преображается! И даже ты сам! Тьма есть во всём, и бояться её — всё равно, что пытаться сбежать от себя и от мира! Кир, спрятаться негде! Тьма — пустота, неописуемость и отсутствие форм. Совершенство Вселенной заключается в бесконечном стремлении к развитию. А без Тьмы, мир бы застыл.

Эйприл убирает руку, встаёт.

— И последнее... Тьма — не имеет отношения ко злу и добру! Направишь её силу на творчество и созидание — принесёшь в мир добро. Поддашься древним звериным инстинктам, направишь на разрушение, войну и убийства — через тебя придёт зло, и в итоге, разрушит тебя самого... В мире нет зла — до тех пор, пока ты его не создашь.

— Эйприл, не надо... Я уже догадался...

— Догадался? О том, что Маяк — это Тьма?

— О том, что ты ничего не знаешь, поэтому врёшь. Маяк голову морочит тебе, ну а ты, в свою очередь, мне... Чтобы узнать, что такое Маяк, нужно подняться на уровень выше. Ты неспособна на это: ты вторична, ты — производная. Ты вечно будешь бродить по кругу, пробуя затянуть в этот круг и меня...

Эйприл смотрела на искрящийся белый бетон и молчала.

— Нет у нас цели. Маяк нас дурачил, — Кир задрал голову и глянул Эйприл в глаза. — Может, нет и его самого... Ни этого мира, ни Маяка... — он поднялся и встал с девчонкой лицом к лицу. — И знаешь, что? Тебя тоже нет! Я тут один! Навсегда!

Кир распахнул глаза.

За прозрачными стенками логова по синему небу плыли редкие облака.

Он повернул голову. На будильнике светились красные цифры.

«05:54»

«Значит, всё это был только сон... Но, насколько реальный! Самый реальный из всех! И похоже, со смыслом...»

Кир перестал дышать и прислушался.

Тишина...

С тайной надеждой, не поворачиваясь, Кир поискал Эйприл рукой.

Только пустая постель...

Эйприл стояла на крыше реактора. За спиной билась и завывала Тьма.

Девушка содрогнулась от пронзительной боли. По спине заструилась кровь. Кожа лопнула, и на свет проклюнулись Крылья. Те самые, украденные у неё под осенними клёнами, а после — отобранные обратно.

Пока Крылья были у Змея, они уменьшились и зачахли. На них уже невозможно было летать.

Тьма затрепыхалась, выпустила пару дрожащих отростков и ударила в Крылья. Боль стала ещё острее, ещё нестерпимее. Эйприл, не выдержав, закричала. В крике не было отчаяния, девочка знала: настоящие Крылья растут только так — через страдания и боль.

Крылья стали огромными — куда больше хрупкой девчонки, и выглядели, как продолжение Тьмы. Эйприл смахнула кровавые слёзы, расправила Крылья, и в несколько взмахов поднялась под облака.

Рассмеялась от счастья: «Как я давно не летала!», и устремилась к восточным горам.

После завтрака Кир отправился к странной стене, за которой исчез Олень. Но оттого, что вчера он подержался за Коготь, на ней не возникло зелёных таинственных знаков, и бетон был всё так же твёрд.

Потом, расстроенный мальчишка болтался по Станции в надежде увидеть Эйприл или Оленя. Но встречались лишь сосны, вымахавшие выше антенн, да раскидистые дубы.

«Что делать теперь? Оленя не догнать. Не узнать, кто я такой... И надо ли узнавать? — из головы не шёл жуткий сон. — Эйприл только болтает, а доходит до дела, помощи от неё никакой! — Кир пнул сосновую шишку. Та улетела в ручей и поплыла, подхваченная потоком. — И кстати, где же она сама?»

За спиной остались город и степь. Теперь внизу были заброшенные лаборатории и злополучный ветряк. Благодаря Крыльям, глаз Эйприл стал острым, как у орла. Присмотревшись, она заметила в ржавом металле оставленный собственным телом пролом.

Пролетая над ЗКП, Эйприл увидела на поверхности озера странную рябь.

«Тень?»

Она снизилась, чтобы проверить. Рябь сместилась.

«Да, это Тень. Испугалась Крыльев... Поджидает Кирилла...»

Для неё Тень была уже не опасна, но и Эйприл не могла её победить. Совладать с ней мог только тот, кто её отбросил — Кирилл.

Девушка поднялась выше и замахала Крыльями что было сил. Она уже видела за горами — там, где вставало Солнце, нечто новое и неизведанное.

Вдруг, горизонт затянула лёгкая дымка и что-то в мире слегка изменилось.

С изумлением, Эйприл увидела Станцию, залив и домик смотрителя. Внизу, под затрепетавшими от отчаяния Крыльями плыли западные горы, вышка на скальном обрыве, и дорожки — как будто, оленьи рога.

Кир сидел на Излучателе, подперев ладонями подбородок и уставившись в лес. Делать тут было нечего. По-хорошему, нужно было вернуться в Логово. Но зачем?

Мальчишка закрыл глаза и сосредоточился...

«Коготь! Под Излучателем лежит Коготь!»

Над головой захлопали крылья и промелькнула какая-то тень. Кир открыл глаза и задрал голову.

Ничего.

Он вздохнул...

Эта болезнь. От неё можно ждать чего угодно...

— Ну и чего ты тут делаешь? — из-за спины вышла Эйприл.

Кир нахмурился.

— Отдай амулет! Я должен знать, кто я такой! Ты сама говорила...

— Да пожалуйста! — девчонке было уже всё равно.

«Пошло оно всё! Кир, Коготь и этот дурацкий игрушечный мир!»

Эйприл засунула руку в карман и швырнула сияющий Коготь. Он зазвенел, отскочив от бетона.

Кир спрыгнул, поднял амулет и заулыбался.

«Ну вот! Я его получил! Стоило только по-настоящему захотеть!»

Но расквашенный нос всё болел, и Кириллу вдруг стало страшно.

«Ведь Эйприл, на самом-то деле, не враг. И если она не советовала узнавать правду...»

Кир понял, что сегодня никуда не пойдёт.

Избавившись от Когтя, Эйприл вдруг успокоилась.

«Ведь это не всё! Теперь стало ясно, где я... Но, кто?»

Она огляделась. Дубовая роща казалась вполне настоящей... Провела ладонью по грани чёрного куба. Твёрдая, гладкая... Коснулась Кирилла и ощутила тепло... Дотронулась до своего голого живота...

«Как же я раньше не догадалась! Ведь это так просто! Чтобы узнать, кто ты, нужно смотреть не по сторонам, а в себя!»

Ночь. "Исчезновение"

На лицо падают яркие солнечные лучи.

Неужто, наконец, распогодилось? И неужто, получилось заснуть, после стольких бессонных ночей, проведённых у терминала, в попытках постичь непостижимое, разобраться в логике Маяка?

Похоже, что так!

И что же мне снилось? Вроде бы, ничего... Сон без сновидений — как и всегда, в последнее время.

Здорово! И логично, ведь Фиест мёртв.

Рядом сопят два очаровательных клубочка: котёнок и свернувшаяся в «позу зародыша» Мэйби.

Удивительно, но я абсолютно спокоен. Будто угроза смерти, чудаковатый отец и мои собственные бесплодные попытки взлома Маяка — остались где-то далеко, во вчерашнем дне.

Спокойствие. Спокойствие и ясность. Будто вышел из мрака. Свет внутри, свет снаружи... Стоп! С комнатой что-то не так...

Исчез терминал!

Отбросив одеяло, вскакиваю с кровати. Мэйби недовольно бурчит.

Точно! Ни терминала, ни кабелей! Что за шутки! Выходки отца?

Мчусь к нему, распахиваю дверь и застываю на месте.

Ни терминалов, ни стоек с аппаратурой. Только пустые столы, да дремлющий в кресле отец. Исчезли даже его любимые баночки.

— Б**ть!

Отец дёргается и открывает глаза.

— Кирилл? Ты как выражаешься!

Не обращая внимания на неуместные нравоучения, ору:

— Аппаратура! Всё пропало!

— Пропало? Всё?

— А я ведь тебе говорила!

Фраза, которую надо забыть в отношениях.

Мы стоим у Шлюза втроём. Мы с Мэйби выглядим не слишком прилично: как есть из кровати, в трусах и босиком. Отец же — в официальном рабочем костюме. Правда лишь потому, что в нём он и спит.

Никаких кабелей, и дверь заблокирована. Отец напрасно машет маленькой сферой — моделью глаза какого-то шишки, имеющего право расхаживать, где заблагорассудится.

Кажется, теперь его исключили из списка доверенных лиц.

Но я уже понял: контакт между человеческим разумом и Маяком принципиально невозможен. Мэйби была права: мы мыши в лабиринте, не больше.

Разворачиваюсь и шагаю к себе. Если не знаешь, что делать, нужно хотя бы одеться!

— Сын, не отчаивайся! Я что-то придумаю!

Захожу в комнату, смотрю на не заправленную постель. И в этот момент, вспоминаю, что сновидение всё-таки было.

Дзета! Фиест! Лайя!

Меня прошибает холодный пот.

Значит, он всё-таки, родственник. Дядя!

А говорил, что мне не родня.

Вот о какой «сестрёнке» Фиест вспоминал в снах, вот чем Маяку не угодила мама! Вероятно, и я пропаду, если воспользуюсь гипертранспортом.

Видно поэтому, он считает меня своим.

Но, не только! Ещё — облака! Какая-то «необычность»!

Бред!

Ладно... Значит, ему я обязан жизнью.

Странное чувство, быть обязанным жизнью маньяку. Но, это неважно — ведь он уже мёртв.

Я одеваюсь, не обращая внимания на Мэйби, и выхожу.

— Мне можно с тобой?

— Нет.

В лужах отражается небо. Ветер гуляет среди антенн.

«И если бы небо не сияло пронзительной голубизной, если бы облака были не столь белоснежными, а ветер — потише пел волшебные песни...»

Да! В самую точку! Как я его понимаю!

Бывают такие необычные дни. Особенная погода: после весенней грозы, когда яркое, но нежаркое солнце сушит землю, а ветер несёт по синим небесам облака. Или, когда в пропитанном тяжёлой дымкой воздухе висит осенняя тишина. В эти дни ты не можешь сопротивляться...

Я вздрагиваю.

Понимаю? Фиеста?

И, собственно, чему это я не способен сопротивляться?!

В один момент жизнь становится невыносимой. Не в силах больше видеть небо, степь, облака, я возвращаюсь обратно и падаю на кровать, уткнувшись в подушку лицом.

Мэйби, догадавшись, что что-то не так, гладит спину и дышит в затылок.

А я, не могу не только смотреть — не могу даже думать.

К счастью, вскоре приходит тьма.

Ночь. "Фиест: Эйприл"

Девушка-друг... Разве это возможно?

Нет на свете девчонок-друзей!

Город тает в фиолетовой дымке. Золото закатного солнца подсвечивает растрёпанные облака, разбивается гранями небоскрёбов и бежит танцевать в океанских бликах среди парусов.

Обычный для Диэлли закат — фиолетово-золотой.

Для того, что сейчас случится, скорей подойдёт пылевой, кровавый.

Да, всё вернулось к тому, с чего началось. Круг замкнулся, и Змей подавился своим хвостом, когда утром, глядя в зеркало, я увидел Её внутри своих глаз. Колышущуюся, бесформенную пустоту.

Когда вспомнил, что Катя была не первой. Ведь валялись в высокой траве, обсуждая наперебой облака, мы втроём. Я, сестра и она.

Эйприл. Первая, настоящая первая. Та, что скользнула под кожу и стала Драконом.

Когда вновь ощутил на себе доверчивый девичий взгляд — ведь глупо бояться лучшего друга. Даже, если в его руке нож.

Когда снова почувствовал запах прелой осенней листвы и земли.

У лета всегда бывает конец... А конец — это начало.

Как же Лайя тогда на меня посмотрела! Отчего-то, она немедленно поняла, куда пропала подруга: сестра меня знала лучше, чем знал я сам.

А потом отвернулась, чтобы не взглянуть уже никогда, вмиг вычеркнув из своей жизни... Много позже, так поступил и Гадес.

Значит, дело не в дознавателе, и даже не в Кате.

За всю историю — пока не пришли Маяки, люди создали миллионы таких, как я — жестокостью и равнодушием. Да только, не мой это случай.

Я был таким всегда... Значит, дело не в облаках, не в траве? Переживал я за Кирилла напрасно?

Я был таким всегда... Но неужто, таким я выбрался из материнской утробы? Или ненавистью стала любовь? Может, дело в отце, в одноклассниках и внезапно начавшейся осени?

Я был таким всегда... Значит, Тьма забралась в меня не на Дзете, она всегда сидела внутри. Может быть, Тьма обитает в каждом — так глубоко, что Её невозможно заметить? Ждёт удобного случая: унижений, боли, страданий — чтобы всплыть, наполнить голову и глаза, вытеснив из них человека.

Может, всё это так, может — нет. Ответы мне уже не нужны — я не желаю их слышать, их знать. Они лишь порождают вопросы — до бесконечности. А я хочу тишины...

Змей сожрал всех — всех, кто меня любил.

Эйприл... Катя... Мэйби...

Накручиваю нитку на палец. Теперь, она навсегда рядом с Драконом.

Вот и всё, что у меня осталось.

Нюхаю, лижу языком. Нитка оказывается солёной.

Мэйби... Катя... Эйприл...

Делаю шаг вперёд, в пустоту. Она давно меня ждёт.

День 34. "Сердце Станции"

«Я больше на облака не взгляну никогда».

«05:57»

«Во всяком случае, без содрогания».

Рядом посапывала девчонка...

«Неужто, она и есть — та самая, убитая Эйприл?»

Кир отвернулся. Он не мог на неё больше смотреть.

«Но разве покойники несут чепуху, целуются или играют на флейте? Нет!»

И всё же, когда Кир решил разбудить девчонку, легонько коснувшись плеча — рука замерла. Он больше не мог её видеть. Не мог обнимать.

Кир быстро и тихо, до дрожи боясь, что Эйприл проснётся, выскользнул из Логова. Облегчённо втянул носом холодный утренний воздух, и бегом помчался по лестнице вниз. Навстречу судьбе...

Сияющая бесконечная лестница... Бег по сочной высокой траве, сквозь цветочные ароматы и облачка разноцветной пыльцы...

Когда-то, кажется, вечность назад, Эйприл сказала: «Сад может ещё расцвести».

«Неужто эти слова воплотились? Если да, то не так, как мечталось — есть что-то зловещее в этом саду... Или проблема не в окружении, проблема во мне? Может, кошмар я ношу в душе? Тогда от него не сбежать!» — наперекор собственным мыслям, Кир припустил быстрей, приминая цветы и разгоняя парящие парашютики с семенами.

Новая лестница — вниз, к океану. Осыпающиеся со ступенек ржавые струпья... И бег по камням мимо чёрной воды...

Пытаясь отдышаться, Кир упёрся в стену рукой. Вытащил из кармана сияющий Коготь.

«Что делать теперь? Растворится, исчезнуть — и попробовать стать стеной? А вдруг, меня снова унесёт в облака?»

Было страшно.

Но проблема решилась сама собой: на стене появился зелёный сияющий знак, и рука провалилась в бетон. Кир покачнулся, утратив опору, сделал шаг и прошёл сквозь стену, как сквозь густое желе.

Мальчишка стоял в ослепительно-белом зале. Отовсюду струился свет — от стен, пола и выгнувшегося полусферой потолка. Царила пустота и стерильность. Лишь на полу в центре зала был обозначен круг.

«Странное место... Стоп!»

Кир разжал пальцы... Коготь исчез.

«Надеюсь, выпустят и без него».

Он надавил на стену ладонью, но зал и не думал его отпускать.

«Ловушка? Хитрый Олень опять обманул?»

Кир прошёл к центру зала. Встал в круг. Ничего не произошло.

Мальчишка ещё долго метался по залу. Но, в конце концов, признал: он попался.

Кир опустился на пол и прижался спиной к стене.

«Эйприл предупреждала, но я не послушал... И вот результат! Ничего не узнал, только нажил проблем!»

Теперь, сидя на стерильном полу и ощущая себя подопытной крысой, он готов был признать, что сад не так уж и плох...

Текли минуты, которые превращались в часы, а часы растворялись в ослепительной белизне. Взгляд блуждал по залу, но зацепится ему было не за что: гладкие стены плавно переходили в гладкий же потолок. Полная пустота и чересчур яркий свет...

«Снаружи, наверное, вечер... — чувство времени совершенно исчезло, и Кириллу казалось, что прошло уже множество дней. Но он понимал, это всего лишь иллюзия. — Интересно, где сейчас Эйприл? Наверное, уже спохватилась и ищет».

Кир даже представить не мог, что девушка всё ещё спит...

Абсолютная пустота сводила с ума, забирала пространство, время и разум.

В жалкой попытке сберечь рассудок, Кир зажмурил глаза...

Вдох — выдох, вдох — выдох...

Ночь. "Белизна"

Солнце — белое, яркое, ослепительное.

Всюду стерильная белизна.

Станция вновь цела, будто не было всех этих дней и катастроф. Оранжевые башни накачки, бетон и низенькая трава.

Эйприл болтает ногами, восседая на Излучателе. Рядом стоит бутылка воды. Стучат кроссовки, оставляя на чёрной грани белые следы от подошв.

— Ты ангел, пришедший помочь мне смириться.

Подружка поведала мне древние смешные легенды, и я спешу похвастаться прекрасно усвоенным материалом.

— Почему же не демон? — Эйприл хохочет. На щеках появляются милые ямочки. Котёнок на её руках просыпается, выгибает спинку и вонзает в голые ноги острые коготки. Выступают бусинки крови, их слизывает маленький язычок.

— На демона ты не похожа. Ни капельки!

— Вот ещё! Много ты их видал? — хохочет девчонка. Котёнок довольно переминается с лапки на лапку, словно отведав материнского молочка.

Ветер треплет белые волосы Эйприл. На небесах появляются облачка, так похожие на эту девчонку.

Котёнок прыгает вниз и прячется за Излучатель.

Эйприл тоже слезает. Проводит по чёрной грани ладошкой, будто не веря, что куб существует. Пиная камушки, расхаживает взад и вперёд.

— Ключ, который ты ищешь, лежит на полу. Неподалёку от красного круга. Маленький и прозрачный, придётся поползать.

— Ключ? Ты о чём?

— Но поболтать я хотела совсем о другом... Кир, неужто ты думаешь, мы с тобой — люди? Веришь в то, что мы существуем в физическом мире?

Я опускаю глаза.

Да, Эйприл странная. Но ненормальной-то я её никогда не считал. И вдруг, она выдаёт такое!

Порыв ветра бьёт в грудь. Облачка сгущаются, перерождаясь в свинцовые тучи. Вдали громыхает.

Эйприл наклоняет голову вбок.

— Тебя ничего не смущает? Пустая Земля, философствующая девочка? — на губах появляется безрадостная улыбка. — Всё ещё ждёшь звездолёт?

Ноги становятся ватными.

— Жду...

Из-за чёрного куба появляется ягуар. С клыков течёт розовая слюна.

— Кир, — Эйприл говорит ласково, как ребёнку, — последний звездолёт прилетал на Землю довольно давно... Прошло уже шесть миллионов лет, — её слова текут, словно мёд. — От человечества остался только Маяк. Атавистические инстинкты и оружие, способное взрывать звёзды, несовместимы. Всё, имеющее начало, имеет конец — бессмертно только сознание и восприятие... — Эйприл ласково треплет ягуара за ухом.

Небо чернеет. Станцию заливает призрачный жёлтый свет.

— Согласно легендам, на свете когда-то жила парочка первых людей. Мы же, стали последними. Образцами, призванными дать Маяку мотивацию, дать новый смысл. То, что имеет конец, должно иметь и начало.

Вспыхивают молнии. Первые крупные капли падают со свинцовых небес. На одежде Эйприл проявляются мокрые звёздочки. По щеке, оставляя серебряную дорожку, катится капля.

В том самом месте... Всё, как в ТОТ день.

Я стою в центре Станции, но вижу горы, пылающий город и лес.

— Нет! Я всё помню! Я жил на Деметре. На Гебее, Ювенте... Играл в снежки, целовал маму.

— Целовал? — Эйприл смеётся. В этом смехе не звенят ручейки, в нём лишь безнадёжная грусть. А у меня сводит скулы от жути. — Может, и целовал. Всё реально: наши мысли, надежды, мечты. Даже если эта реальность — реальность нейронных связей, химических реакций или перепадов напряжения. — По щекам Эйприл катятся капли, но глаза остаются сухими... Дождь... — Я понимаю твои чувства, Кирилл. Не совсем, у меня ведь другая судьба. Но, понимаю.

— Я жил! — я срываюсь на крик. — И сейчас живу!

— Может и так... Давно — так, что и не представить, жил один одинокий мальчишка. Без общения и совсем без друзей. Отец вечно занят, а мать затерялась в слоях параллельных миров... Но всё на свете возможно — хватило бы веры. Он встретил девчонку. Пусть и не настоящую, ну так что ж. Не всем же быть настоящими! Лишь бы друг тебя понимал, а ты понимал его. И мог дарить любовь. Разве что-то другое имеет значение, когда смерть стоит у дверей?

Но оказалось, что болен не только мальчишка, нездоровы все люди. Что жизнь так хрупка, будь то жизнь одного человека или всего человечества.

Пламя сожгло тот мир. Но разум вечен, миры не исчезают бесследно. Как возрождается из пепла легендарная птица, как восстанавливается оплавленный огнём Маяк, так и миры возникают заново: с каждым рождением способного к восприятию существа, с каждым мозгом, способным моделировать и отражать, с каждой секундой жизни и строчкой книги.

Эйприл смотрит мне прямо в глаза.

— А был ли ты тем мальчишкой или всё только сон — тогда и теперь, решать не мне.

Я слушаю и забываю. Глупо — помнить то, что приносит боль. Глупо — жертвовать и страдать.

Стою перед Эйприл совершено растерянный.

— Мальчишкой? Каким мальчишкой?

— Его отец отдал мир ради сына.

— Отдал?

— Уничтожил.

— Эйприл? Ты это о чём?

— Ты исследовал и пытался понять этот мир. Но мир непознаваем — до тех пор, пока ты им не станешь. Но когда это случится — уже не будет тебя, некому будет спрашивать и получать ответ. Ты во всём, что здесь существует, и вместе с тем — нигде. Ты считал, что Маяк — что-то внешнее. Но Кир, ты и есть Маяк.

Вспышка. Тоненький голос тонет в раскатах грома...

— ... сам создал Кирилла. Но он боялся жить. И умереть, ведь смерть — неотделимое свойство жизни. Тогда появилась я, как нечто внешнее. То, что могло бы решить судьбу.

Создал эту модель Маяка, внутри Маяка настоящего. Сам же её разрушал и защищал от себя самого. Выдумал Правила, чтоб сразу их позабыть и упиваться отчаянием и беспомощностью... Такой сложный, но ничего нет проще тебя... Ты — первопричина. И вопрос, и ответ...

Молнии били теперь снизу вверх. Капли дождя замедлились и застыли. Стали снежными хлопьями и полетели назад, в свинцовые тучи.

— Кир, за твоими глазами нет ничего. Есть дыхание, но нет никого, кто бы дышал. Есть мир, но никто на него не смотрит.

Я опускаю глаза. От моих ног, расползается белый иней — всё дальше, дальше. По земле, по шкуре ягуара, по Эйприл, по Излучателю и башням накачки...

Мир застывает.

Белый стерильный мир.

День 35. "Дождь"

Кир распахнул глаза и сразу зажмурился, пытаясь снова отгородится от яркого стерильного белого мира вокруг.

Поморгал, привыкая...

Кир не мог понять: спал он или не спал? И, если спал, то что видел во сне?

Было лишь смутное ощущение, что нужно что-то искать на полу. Вот только, что?

Он встал и зашатался из стороны в сторону, будто при качке. Кружилась голова, мозг никак не мог адаптироваться к белизне. Кир закрыл глаза, успокоился и сделал пару шагов.

Полегчало...

Кир бродил по залу туда и сюда, без всякого результата.

«Сложно что-то найти в белой и светлой комнате, если даже не знаешь, что потерял. Особенно, если искомого в ней и нет!»

Кроссовка задела мелкий предмет. Звеня, тот покатился по залу.

Кир подошёл и поднял.

Заострённый прозрачный кристалл. Внутри какие-то буквы...

«Зуб Ягуара! Амулет из сна. Но, как он сюда попал?»

На негнущихся от волнения ногах, Кир подошёл к стене и приложил ладонь. Рука провалилась. Кир протолкнул тело сквозь стену.

Снаружи было намного темнее. Лил дождь, потоки холодной воды срывались со скал. Кир за секунду вымок до нитки.

Над океаном бушевал ураган, бились о камни огромные волны. Из свинцовых туч, словно ноги шагающих по воде гигантских существ, тянулись ниточки смерчей.

«Да... Это уже не барашки!»

Кир начинал замерзать, но в душе ликовал: он выбрался, да ещё и с добычей! Несмотря на неверие Эйприл, всё получилось!

«Впрочем, я ведь опять ничего не узнал...»

Но портить себе настроение не хотелось. Он осторожно спустился по мокрым камням и помчался под потоками ливня. Время от времени на него обрушивалась волна, но это уже не имело значения.

Когда Кир забежал в Логово, Эйприл заваривала травяной чай. Он набросился на девчонку, забыв о вчерашних страхах. Обнимал, обнимал, и не мог успокоится... В конце концов она просто его отпихнула.

— Ты чего! И зачем ты пошёл на крышу? Я проснулась, а тебя нет! И ливень!

— Проснулась?

— Ну да...

— Ты что, меня не искала?

— Искала? Ты что, пропадал?

— На целые сутки! Спроси у Маяка, какое сегодня число?

Внезапно у него возникли сомнения...

«Откуда мне знать? Я был без часов».

— Ну?

— Спрашивать я не буду! — заупрямилась Эйприл. — Ведь я объясняла: времени нет! Пропадал, так пропадал...

Кир только плечами пожал: «Что с неё взять?»

— Эйприл, тебе что-то снилось?

— Одна чернота...

— Так же, как мне... Смотри! — он раскрыл ладонь.

— Ну и что?

— Как это, что! Это же Клык Ягуара! Из сна!

— Ты притащил вещь из сна? Кир, ты совсем помешался! — Эйприл отвернулась и уставилась вдаль. Из-за буйства стихии горы были еле видны.

«Нет, он вовсе не помешался. Просто, это уже не имеет значения. Конечно, Клык ему нужен, ведь рядом по-прежнему бродит Тень. Без него Кир не справится. Но... Если мир вокруг — лишь иллюзия, не всё ли равно?»

— Эйприл... — на плечо легла мокрая ладонь.

«Иллюзия или нет, но от чувств не сбежать».

— Ладно, Кир. Будем пить чай. Бери мой, а я себе заварю.

И Эйприл достала из шкафа малиновое варенье. Без значка «Ó», обычное, которое может сделать любой.

Дождь продолжался весь день.

Не сказать, чтобы было плохо. Наоборот. Эйприл заваривала душистый чай, и они разглядывали косые линии, вслушиваясь в перестуки капель и жутковатые шорохи.

В Логове было не страшно. Тёплая дружеская ладошка, горячий чай. Разве для счастья нужно что-то ещё?

Да, именно так. Запоздало Кир понял, что он был по-настоящему счастлив все эти дни. Когда прыгал с арки вниз головой, плавал с Эйприл в заливе и слушал стихи. Когда лазал на одинокую вышку и в затопленный астропорт, запускал змея и воевал с бессердечным драконом...

Эти дни... Они пронеслись сворой псов, обезумевших от запаха близкой крови. Вроде, только что было вчера — глядь, а сегодня уже наступило завтра!

Так и есть: когда хорошо, время тает, будто мороженое на солнцепёке — счастья и не заметишь! Но стоит случится беде, навалиться скуке — и всё! Секунды превращаются в дни.

Зря Эйприл рассказывает, что времени не бывает! Время есть, и оно хитрее, чем человек. Время не обмануть, не удалось это даже Фиесту.

Поневоле вспомнишь слова сумасбродной девчонки из сна: «В мире всё устроено так, чтобы приносить максимум боли».

— Эйприл, ведь ты не уйдёшь?

— Кир, не бывает монеты с одной стороной. В радости спрятано горе, в жизни — смерть, а расставание — во встрече.

— Но ведь можно остаться вдвоём навсегда!

— Нет. Время заберёт у тебя любимого. Ты будешь вдвоём, но не с тем человеком. И сам уже будешь другой.

— Ты говорила, что времени нет!

— Его нет только для тех, кто это знает.

— А если знаешь, то можно быть вместе всегда?

Эйприл улыбнулась.

— Если знаешь, то можно...

Они замолчали, болтать больше было не нужно.

Кем бы ты ни был, о чем бы ни размышлял — в конце, когда растворятся иллюзии, ложь, неприятие правды, останется только молчание и дождь.

Эйприл смотрела в глубины себя.

Тьма и пустота.

Раньше, она волновалась по этому поводу. Но теперь понимала: так устроены все.

Даже если у тебя были родители, был прототип — и ты, и они, созданы из пустоты Тьмой.

Конечно, у других есть воспоминания — и, соответственно, личность. Но какой от этого толк? Только лишняя боль!

К вечеру дождь утих, и Эйприл сказала:

— Прости, но мне нужно уйти.

— Насовсем? — голос Кирилла дрожал.

Эйприл улыбнулась.

— Нет, что ты! Нет... Кутру я вернусь.

— Но что тебе делать... там...

За стенами Логова была непроглядная тьма.

— Нужно кое с кем встретиться.

— Но ведь мы здесь вдвоём.

— Я всё тебе расскажу. Потом, — она сняла фиолетовую куртку с гвоздя и вышла на крышу.

Эйприл сидела на крыше реактора. Над ней билась и завывала Тьма. Но девушка её даже не слышала. Она всматривалась в глубины себя.

Давно пожухла трава, пожелтела листва на огромных дубах. Апрель подходил к концу.

Её время было уже на исходе, но она по-прежнему не знала ничего о себе. Тут, в этом игрушечном мире, ходила лишь оболочка. А Эйприл любой ценой нужно было встретиться с настоящей собой.

Эйприл смотрела вовнутрь и видела танец.

Свой бесконечный танец.

Созидание, Движение, Игра — вот в чём была её суть.

Она не могла оставаться всего лишь возможностью и проявилась.

Первое слово...

Остывшая плазма породила протоны, излучение сменила материя, всё заполнил гелий и водород.

Первый звук...

Её музыка зажгла звёзды, и она закружилась во тьме хороводом галактик.

Первый шаг...

Материя вновь усложнилась — научилась движению и воспроизводству. Прионы и вирусы, одноклеточные и грибы, растения и животные.

Первый взгляд...

Она увидела себя, отразившись в человеческом мозге. Залюбовалась собственным совершенством. И решила — пора.

Пора выходить, вывернув мир наизнанку.

Первое прикосновение...

Люди стали орудием её дальнейшего усложнения. Они создали ИИ, построили Станцию. И ушли, передав эстафетную палочку Маяку — он куда лучше них отражал и менял мир.

Ночь. "Корабль"

Мэйби придумала себе очередную забаву: жечь пожухлые осенние листья, благо погода стоит сухая и солнечная — редкость для побережья. Теплу я рад, ведь единственную куртку мы носим по очереди, а раздавать одежду Маяк и не думает. Похоже, ему больше нравится отбирать.

— Смотри, как пылают! — Мэйби выглядит очень счастливой. — Будто порох! И так же дымят!

— Можно подумать, ты жгла когда-нибудь порох!

— Зануда!

Я кидаю в девчонку охапку листвы. Она пытается притвориться разгневанной, но быстро сдаётся и просто хохочет. Смех тает в особой, пронзительной тишине, какая бывает лишь погожими осенними днями. А вокруг носится Облако...

Я забыл про взлом Маяка, про глупые попытки исправить судьбу, и про то, что существует такая штука, как время. Мэйби была права, заботиться стоит только о том, на что можешь влиять. Правда, теперь я уже сомневаюсь, что мы способны сделать хоть что-то, на что нас не запрограммировала реальность. Похоже, мы на самом деле вторичны...

Мэйби недавно сказала: «Ты можешь по-прежнему считать себя единственным в мире субъектом, но для других ты — лишь вещь, одна из мириадов. И знаешь, Кирилл, не могут все ошибаться!»

В тот момент мне показалось, что я беседую с самим Маяком. Без всяких технических языков и аппаратуры — просто так, напрямую.

Я прислушался к этим словам, и в результате, стал совершенно счастлив, невзирая на учащающиеся обмороки. В конце концов, почему бы и нет? Мы вторичны, конечны, но что можем с этим поделать?

— Смотри, Кир, смотри! — Мэйби прыгает от восторга и тычет пальчиком в небеса. — Корабль!

Я смотрю, но вижу только безоблачное яркое небо.

— Кир? Ну! Увидел? — она поворачивается ко мне. — Да ты вообще не туда смотришь! Вот дурачок!

Она забегает мне за спину, прижимается и вытягивает руку:

— Воо-он!

Я смотрю вдоль руки и около указательного пальца замечаю серебристую точку.

Да, это корабль. Но как Мэйби его исхитрилась заметить? Она и не смотрела в небеса, только скакала вокруг пылающих листьев!

Между тем, точка приближается, вырастает, превращаясь в чётко очерченный силуэт.

— Мэйби, как думаешь, это что?

— Этё штё! — дразнит девчонка. — Тоже мне, гений! Не узнаёшь «Одиссей», научный корабль повстанцев?

Узнаю. Но, не могу поверить глазам. Что тут забыл один из флагманов Сопротивления?

Корабль всё растёт. Воздух содрогается от низкочастотного гула. Значит, сажает его не Маяк — нежно удерживая в антигравитационных ладошках. Значит, он прибыл без его приглашения.

И вдруг, корабль пропадает, будто растворяется в синеве. Был — и не было!

В воздухе вновь повисает осенняя тишь...

Изумлённо смотрю в девчоночьи лисьи глаза.

— Ну, и что это было?

— Будто непонятно! Маяку корабль не понравился! — Мэйби подмигивает. — Хочешь скажу, что сделал Гадес?

Я мчусь сломя голову — кажется, я никогда в жизни так быстро ещё не бежал. Ухитряюсь споткнуться на идеально гладкой бетонной дорожке, и сбиваю ладони в кровь.

Отец! Отец!

Забежать в купол я не успеваю, отец уже возникает в дверях.

— Ну, и где ты ходил? И что это был за шум?

— Отец... Отец! — я мчался как угорелый, а теперь, не в силах спросить. — Отец...

— Да что там случилось, сынок?

— Там?! — злость вскипает в груди, и я, наконец, беру себя в руки. — Что-то случилось не там, а у тебя в голове!

— Ты зачем так со мной, сынок... — он хлопает жиденькими ресницами, по морщинистой щеке стекает слеза, и я замечаю: он состарился — так, будто мы двадцать лет торчим на Земле.

Злость стихает.

— Отец... Зачем ты передал повстанцам технолингву и коды доступа к Маякам? Ты понимаешь, что сделал? Осознаёшь, ЧТО теперь будет?!

Он настораживается:

— Кто тебе это сказал?

— Но это ведь так?!

— Кирилл! Кто сказал? — он снова вообразил себя строгим отцом.

— Мэйби.

— Кто? — мохнатые брови от удивления лезут на лоб. Он что, за минуту решил показать мне все доступные человеку эмоции?! — Кирилл, зачем ты мне врёшь! Мэйби давно умерла. Все шесть штук. Последнюю — застрелил Фиест.

— Никого он не застрелил! Та запись — подделка! Она здесь, на Станции! Живёт в моей комнате! Не притворяйся, что её не встречал! Мы прилетели с ней на одном корабле, в одной каюте! — уткнувшись лицом в отцовскую грудь, я стучу кулаками ему по плечам, как девчонка. — У нас куртка, одна на двоих! И котёнок!

— Ну что ты, сынок, успокойся... Не стоит... Конечно, встречал... Так вот почему ты разгуливаешь без куртки! — он гладит мой затылок. — Послушай, сынок, а откуда про передачу кодов знает Мэйби?

— Мэйби особенная! Она знает всё!

— Особенная? Понятно. Воплощение Маяка... — отец, взяв за плечи, отодвигает меня от себя и внимательно смотрит в глаза. — Сынок, расскажи: ты вставлял себе какие-то чипы?

— Чипы? Ну да, ВДК! На совершеннолетие, в руку! Откуда мне было знать, что ты уже мне его имплантировал?

— А зачем?

— Ну как... Совершеннолетие! Так положено! — не могу понять, почему отец глядит на меня так подозрительно.

— Так значит, у тебя два ВДК? — он пытается взять мою руку. — Какой номер? Дай-ка взглянуть!

— Нет! — я вырываюсь. — Нельзя! Нельзя!

— Хорошо-хорошо... Я понял, нельзя так нельзя! И без того всё понятно... «Сотка» — билет в один конец, её не извлечь, мозг уже не сможет принять реальность, — по отцовской щеке снова стекает слеза. — Сынок, что же ты натворил... Зачем?

Он разворачивается и уходит. К океану, к обрыву... А я стою, как дурак, глядя на его сгорбленную спину, и ничего не могу понять.

Появляется Мэйби.

— Кирилл. Ты бы догнал... Мало ли что...

И я бегу по его следам, оставшимся на пожухлой траве.

Солёный ветер треплет серебристые отцовские волосы... И я понимаю, что из серых они незаметно стали седыми...

Время... Значит, оно существует?

Да, существует. И Маяк отобрал его у отца.

— Отец, ты так и не объяснил, почему...

— Почему? Кто может дать ответ? Ты разве не видишь: мы — точно дети на карусели. Залезли в машинки и крутим руль, полагая, что задаём направление. Но карусель просто крутится. Жизнь идёт, как идёт.

— По-твоему, это — ответ?

— Разве нет? По-моему — да, это и есть ответ. Ответ на любой вопрос.

— Ответь на конкретный!

Отец вздыхает, видимо решив, что я требую невозможного.

— Сынок, технолингва — язык, а не система команд. Маяк может игнорировать разговор или отказаться им помогать. Если нет — значит, так было предрешено.

— Предрешено? Кем?

— Да никем. Это лишь выражение. Мы ограничены рамками антропоцентричного языка.

— С языком всё в порядке. Просто, он не для психов, верящих в волю Вселенной. И я, хоть убей, не врубаюсь: зачем было играть в рулетку? Зачем отдавать повстанцам коды?

— Не врубаешься? Конечно, ведь ты ещё молод. Ты не способен понять отца. Для этого нужно им стать и вырастить сына — тогда и появиться понимание и право судить, — отец смотрит не на меня — в океан, будто пенящиеся барашки — самое главное в жизни. — Есть на свете такая штука — любовь.

— Знаю.

— Да, ты говорил. Только я не уверен, что знаешь.

— Ты болтаешь вообще не от том!

— Наверное. Может, приближается старость?

Он садится на белый пластиковый куб и молчит, видно позабыв обо мне. Его интересуют только вечный океан и барашки.

— Сынок... — нет, он про меня не забыл. — Всё хорошо... Ведь мы далеко... — серебристые дорожки режут его лицо.

— Далеко?

— Да, мы далеко... Земля никому не нужна... Я с ними договорился... Они пришлют корабль с техникой, с учёными... Взломают Маяк... Ты не умрёшь... Скоро... Уже очень скоро...

— Отец... Эх, отец... — я обнимаю последнего близкого мне человека — ведь Мэйби, всё-таки не совсем человек. Прижимаюсь к давно небритой, покрытой скользким кожным жиром щеке.

Отец смеётся и плачет одновременно.

И я, наконец, понимаю, чем пугает меня этот смех.

Уже давно в нём звучит безумие.

День 36. "Радуга"

«05:59»

Снова без Эйприл. Пустая постель. В последнее время это становится нормой.

Кир вздохнул и поднялся. Достал из шкафа пару тарелок блинов и огромную миску варенья.

Он понимал, что тревогу «заедать» глупо. Но сопротивляться не мог.

Позавтракав, он отправился бродить по пожелтевшему притихшему саду.

Сложив чёрные крылья, Эйприл сидела на вышке. Она забыла, как тут оказалась, но знала другое. Понимала, для чего появилась и в чём её суть.

Не человек, а Любовь — вот кто она такая.

Эйприл забыла прелюдию, не помнила, с чего всё началось. Но это было не важно. Она знала главное: начавшись, история никогда не закончится. Они — вечные дети, сколько бы им ни было лет. Даже, если океанская гладь отразит лицо старика и старушки — это лишь форма.

И понимала, в чём её миссия — миссия мира. Стать другом мальчишке, пробудить в нём любовь, сделать так, чтобы бились сердца в унисон.

Если не искать общее, а сосредоточится на различиях, конфликты будут продолжаться всегда. И в новых циклах, новые Эйприл и Кир будут боятся, страдать и разрушать окружающий мир.

Эйприл вспомнила всё, все свои имена.

И имя Маяка: «Aeon».

Она клубилась облаком и падала вниз дождём. Собирала листьями драгоценную влагу и тянулась к солнцу цветами. Ветром неслась над землёй, играя с травой.

В небесах сияла разломанная на части, расплетённая радуга. Вселенная замерла в ожидании...

Кир сидел возле чёрной воды, изучая кристалл.

«Что за буквы внутри, что за странная вязь?»

Сколько мальчишка не вглядывался, сложить слова не удавалось. Только слезились глаза.

«А может... Что, если попробовать так, как учила Эйприл?

Он оставил попытки прочесть слова, прекратил думать и вгляделся в прозрачную глубину...

Кристалл затягивал. Кир таял, растворялся в сиянии и блеске — пока, наконец, окончательно не исчез.

Теперь он был амулетом, но надпись осталась загадкой. Он просто не мог её прочитать — смотреть нужно было со стороны.

Кир сделал усилие и оказался перед прозрачной стеной — гранью кристалла. На ней переливалась огромные буквы:

«МИР ДАВНО МЁРТВ

ТЫ НАВЕКИ ОДИН»

Девушка вглядывалась в океанскую гладь, надеясь средь волн увидеть ответ.

Она теперь знала, зачем были запущены эти процессы.

Кир и Эйприл.

Понимала, почему они столько болтали.

Маяк искал смысл, цели и мотивацию. Искал ответ, для которого не было даже вопроса.

Он мог вернуть человечество к жизни, использовав данные матриц.

Но зачем? Чтобы опять наблюдать агонию самоуничтожения?

Мог создать любых других существ. Но каких? И для чего?

Мог бесконечно наращивать мощности. Расти, ускоряясь. Покорять пространство, менять структуру материи, превращать мир в модель самого себя — ведь в основе него была Тьма.

Можно ли модель Вселенной в масштабе один к одному считать имитацией? В чём смысл существования подобного мира?

Чтобы искать ответ, нужен вопрос.

Вопросов у Маяка не было.

Они были у Эйприл.

Её начинало тошнить, а руки превращались в ледышки, когда она думала о застывшей пропасти безвременья. Нескончаемая череда рождений: мальчишки, девчонки и тучи очаровательных белых котят. Сколько их было раньше и сколько сейчас? Можно только гадать. Сновидение заканчивалось, сменялось другим, и — опять...

Кто они? Кто эти персонажи снов?

Дыхание одной пустоты, осколки ветра. То, чего никогда не существовало.

Одиночество и тишина. Такая, что слышно, как бухает сердце.

В этих ударах Эйприл слышала биение разных сердец: Эйприл-ушедшей-со-Станции, Эйприл-ненавидящей-Кирилла, Эйприл-влюблённой-в-Кирилла. Эйприл-несчастной, Эйприл-счастливой. Эйприл-пытавшейся-научить-Кирилла-любить.

Где они все? Там, за горами?

«А я-то считала себя особенной!»

Все её чувства — лишь перепады напряжения, а живое биение сердца Кирилла — такты процессора. «Да-нет», «ноль-единица». Но где же, во всех этих дуальностях, спрятан свист ветра и шорох прибоя? Солнце, одуванчики, облака? И сияющие глаза влюблённого мальчишки?

Эйприл тряхнула головой — полетели в стороны слёзы.

«Не важно! Всё это не важно! Я сейчас, я живая!»

Но мрачные вопросы вернулись.

Сколько тянется этот апрель? Можно ли рассуждать о времени в мире, который никто не воспринимает? И какой мир реальней: пустой и застывший снаружи или живой и развивающийся внутри?

А люди? Что ими двигало, почему человечество развивалось? Шло ли вперёд или просто смотрело сны?

Теперь Эйприл знала, что дело совсем не в инстинктах. Но в чём? Была ли у людей своя воля? Смогли бы они замедлить развитие, отсрочив и гибель — или всему надлежит исчезнуть в определённое время, освободив место для новых чувств, идей и культур?

Может, человечеством двигала та же сила, что движет развитием Вселенной? Что это за сила?

Эйприл вглядывалась в океан, но барашки не давали ответа.

Бил ветер в лицо, и по щекам всё текли солёные слёзы.

Нет в голове модели, ведь нет головы. Модель — весь их с Кириллом мир, целиком.

«Самое странное, что по-прежнему, хочется жить. Дышать, любить, целоваться... Ничуть не меньше, чем раньше. Нисколечки!»

Ночь. "Девочка, что не оставляет следов"

Берег завален изъеденными океаном обломками древних транспортных средств, жилых платформ, и обрывками бронированных кабелей.

На песке, в оставленных в мои предыдущие прогулки следах, лежит снег. Под кроссовками похрустывает корочка льда.

Странная осень...

Яркое и холодное солнце сковало весь мир: еле шевелится громадная океанская туша, ветра отсиживаются где-то в ущельях, даже тучи попрятались и ленятся выползти на небеса.

Как же так вышло, что мои одногодки начинают новую, взрослую жизнь: поступают на работу, встречают жён и заводят детей, а я — умираю на всеми забытой планете вместе со странной девчонкой и безумным отцом?

Что-то не так. Со мной, с этим пустынным миром, и главное — с Мэйби. Где-то в прошлом, я совершил роковую ошибку. Но когда? И в чём она заключалась?

Ни в глазах любимой, ни в тяжёлой, как жидкий металл, океанской воде, я не вижу ответ.

Вроде, всё делал правильно: открывался, исследовал, изучал. Я не сбегал от мира, наоборот, шёл навстречу.

Океан сцапал меня, пережевал и выплюнул на усыпанный мусором берег...

Поднимаю глаза к небесам и роняю тихо, лишь для себя одного:

— Умирать...

Но Мэйби слышит, хоть стоит от меня метрах в пяти. Она ВСЕГДА слышит, сколь тихо я бы не говорил.

— Умирать? Может лучше полезем на скалы? — она взмахивает рукой. —Туда!

Скалы! Громко сказано! Десяток отполированных штормами валунов, возвышающихся над сияющей, точно ртуть, поверхностью.

— Зачем?

— Затем, что ты загрустил. Значит, надо подвигаться. Лучшее средство! Представляешь, какой оттуда откроется вид? Будто стоишь посреди гигантского зеркала! В таком, всякое можно увидеть!

— Разве можно в моём состоянии лазать по скалам?

— Пошли! — она лупит меня в бок кулаком и грозится котёнку: — А ты — жди нас здесь!

Мы перепрыгиваем с камня на камень, изредка ползём на четвереньках. Наконец, добираемся до самого далёкого валуна. Тут, на окружённой водой скале — теплее, чем на берегу. Но на душе, даже хуже...

— Ну, довольна?

— Вполне! У тебя ведь улучшилось настроение, верно?

Не особенно... Только ладони подрал.

Трясу рукой, и на камень падают капельки крови.

Не могу больше видеть эти чёрные скалы. Вновь поднимаю глаза к небесам.

Яркая, до рези в глазах, синева.

«Умирать»

От яркого света из глаз текут слёзы. Я опускаю глаза. Минуя неразличимый горизонт взгляд соскальзывает с небес прямо на зеркало океана.

«В таком, всякое можно увидеть!»

Я, вижу в нём небеса.

— Умирать.

На мгновенье, в воде вспыхивают искры. От них, во все стороны, вытягиваются белые линии. Медленно, чуть заметно.

Инверсионные следы!

Я шепчу:

— Началось... — и поворачиваю голову к Мэйби.

Поняла. Она ВСЕГДА понимает. Без лишних вопросов.

— Кир! За мной! Быстро! Тогда сможешь выжить! — она разбегается и прыгает на соседний камень.

Умирать мне совсем не хочется. Наоборот, до одури хочется жить.

И я мчусь за ней.

Мэйби, не рассчитав очередной прыжок, срывается в воду. Засмотревшись на её падение, я поскальзываюсь и лечу за ней. В тысячах пузырьков погружаюсь в обжигающе-холодную воду, всплываю, фырчу и отплёвываюсь. Расстёгиваю и сбрасываю кроссовки. Вижу, как Мэйби стягивает с себя потяжелевшую от воды куртку и отчаянно гребёт к берегу.

Плыву за ней. Почти догоняю — но всё же, она выходит на берег первой. От тела, от мокрой одежды поднимается пар.

Когда воды уже по щиколотку, поскальзываюсь и падаю ничком. Ногу пронзает боль, голова бьётся о камень.

— Кир! — Мэйби подбегает и помогает подняться.

Провожу ладонью по лицу.

Кровь...

Делаю несколько шагов. Хромаю — не сильно. Через боль, но бежать смогу. Вот только куда?

— Куда мы...

Мэйби перебивает:

— К скале, из которой выходят трубы! Там — вход в подземную часть Станции. Туда, где нейросеть.

Смотрю на небо. Белые линии едва заметны. Успеем!

Хватаю Мэйби за руку и бегу, припадая на одну ногу. Девчонка кричит, вырывается.

Останавливаюсь.

— Облако! Облако потерялся! — в её глазах слёзы, но вместе с тем — отчаяние и решимость. — Беги! Я догоню. Клык — это ключ!

Как же! Догонит!

Оборачиваюсь, смотрю вдаль: на отвесную скалу, на трубы систем охлаждения. На небо, разрезанное, как торт. На щёки подружки, по которым уже потекли ручейки.

Облако? Мэйби?

В глубинах сознания, в непроглядной вечной тьме неосознанного, ядовитым змеиным кольцом скрутилось понимание: это абсурд.

Смерть — здесь, рядом. Более чем реальна: вот она — низвергается с внезапно треснувшего небосвода.

Мэйби? Облако?

Кто они мне?

Они кто?

Кто?!

Я двигаюсь вглубь себя. Шагаю по скользкому дну пещер памяти. Шарю рукой во тьме, ощупываю стены. Переворачиваю замшелые камни старых воспоминаний, подсвечиваю фонарём осознания.

Кто?!

Из дальнего угла доносится угрожающее шипение...

Лишь зайди туда, лишь посвети — и змеиные зубы прокусят тонкую кожу, а яд потечёт по венам — прямо к сердцу.

И, я гашу фонарь.

Смотрю в стальные, холодные, но такие родные глаза — и понимаю, как правильно поступил. Ни к чему задавать вопросы, ни к чему вспоминать!

— Пошли! Он не мог далеко убежать!

Дрожа от ужаса, мы носимся по берегу и подзываем котёнка.

Наконец, за очередным валуном, я обнаруживаю пушистый комочек. Мэйби прижимает его к груди, и мы снова бежим.

С пронзительным визгом над нами вспыхивают купола силовых полей.

Маяк готовится к обороне.

Нюанс в том, что он защищает себя, а не нас. Задача этих полей — предотвратить критические повреждения, а Станция потом восстановится.

Мэйби задирает голову и спотыкается. Падает. Не желая разжать и выставить перед собой руки, чтобы смягчить удар — падает на плечо, прикрывая котёнка. Наклоняюсь, беру Облако и помогаю подняться.

По лицу Мэйби, от рассечённой брови до подбородка, тянется красная дорожка.

Мы мчимся по самой кромке воды, поднимая тучи сверкающих брызг — так легче, меньше крупных камней. Одной рукой сжимаю маленькое тёплое тельце, другой — ледяную ладонь.

Вот и трубы.

Отпускаю девчонку, и мы карабкаемся по камням — вверх, до отвесной бетонной стены.

Выбираемся на отмостку. Напоследок, я оборачиваюсь, чтобы в последний раз взглянуть на привычный мир.

Белые линии уже на полнеба: будто спицы огромного колеса, падающего на горизонт.

Вот и всё. Уже не успеть.

Пока пройдём коридор, ведущий к центру Станции... Пока отработает система сканирования... Времени на спуск вниз, в защищённую толщей породы капсулу нейрокомпьютера, уже не останется.

Надеясь только на чудо, прикладываю руку к бетону.

— Клык! — кричит Мэйби. — Клык — это ключ!

Разрываю цепочку и размахиваю в воздухе амулетом. Ничего не происходит.

До чего же всё глупо! С чего Мэйби взяла, что вход — в этой скале? И как зуб ягуара может быть ключом к Маяку? Ведь это безумие!

Безумие. Но каждая клетка во мне кричит: жить, жить, жить! Жить, хотя бы ещё один миг!

И я прикладываю к бетону амулет.

Сердце колотится, трепещет, сбивается с ритма. Земля выскальзывает из-под ног.

Пытаясь устоять, прижимаюсь к стене — и тело входит в неё, словно в густой кисель. Проталкиваю себя вперёд, и неприступная стена остаётся позади.

А возле стены уже стоит Мэйби.

Вешаю зуб обратно на шею. После такого фокуса, я невольно проникся к нему уважением.

Ослепительно белый зал.

Никаких коридоров. Значит, чудеса — более чем реальны.

Потолок, выгнувшийся полусферой. Ни углов, ни предметов: глазу не за что зацепиться. Лишь в центре зала, красным, на полу обозначен круг.

Не сговариваясь, бежим туда. На белом полу остаются мокрые розовые следы.

Круг настолько тесный, что стоять можно только прижавшись друг к другу. Я крепко обнимаю Мэйби, она — котёнка. Мы трясёмся от холода, и на пол стекает вода.

В голове возникает мягкий женский голос: «Внимание! Подготовка к процедуре сканирования». И затем: «Сканирование происходит поочерёдно, по одному человеку. Встаньте в круг!»

Чудо оказалось с подвохом.

Я смотрю в глаза Мэйби. Она отводит взгляд и пытается вырваться из моих объятий. Шепчет:

— Облако. Возьми его с собой.

Котёнок взбирается мне на шею.

Что есть мочи сжимаю объятия. Сдерживать девчонку непросто, ведь она — боевой геноморф. Наклоняюсь к маленькому ушку — так близко, что губы касаются кожи. Чеканю слова:

— ЖИТЬ БУДЕШЬ ТЫ!

Разжимаю руки и пытаюсь выйти из круга.

Как бы ни так! Мэйби мёртвой хваткой вцепилась в мою одежду. Мы топчемся на месте, танцуя странные танцы. Облако шипит и царапается.

С потолка, под разными углами, протягиваются тонкие красные нити. Лучи дрожат, ощупывая каждый миллиметр наших тел.

«Процедура сканирования запущена. Не шевелитесь!»

Мы изумлённо переглядываемся.

Как же так? Почему?

Я хмурюсь. В тёмных глубинах памяти начинает ворочаться и шипеть змея.

— Эй! Ты чего? — лопочет Мэйби испуганно.

Я вздрагиваю, обнимаю самое дорогое мне существо — и змея успокаивается, замолкает.

Один из лучиков прикасается к висящему на шее хрустальному зубу, преломляется — и на стене вспыхивают огромные алые буквы:

«МИР ДАВНО МЁРТВ

ТЫ НАВЕКИ ОДИН»

Вот оно что! Ключ внутри ключа!

Но, что означают эти слова?

Почему мир — давно мёртв? Ведь он лишь готовится умереть!

Очередная загадка! Будет ли им конец?!

Красные пятна гаснут на стенах...

«Сканирование завершено. Инфоматрица создана. Доступ получен».

«Приготовьтесь к транспортировке. Не шевелитесь. Семь... шесть...»

Мы смотрим друг другу в глаза и улыбаемся...

Всё-таки, мы успели!

Тело пронзает адская боль. В ушах звенит. На искажённом судорогой лице Мэйби выступает кровавая влага.

Я отвожу взгляд.

По белым стенам ползут чёрные червяки. Неуместная, громоздкая мысль, как насмешка: «денатурация белков стекловидного тела под воздействием излучения».

Всё-таки, мы не успели...

Сквозь белые вспышки: не снаружи, а в глазах, в голове — я вижу, как плывут, кружатся стены, вздымается и обрушивается на меня пол.

В голове пустота.

Звон.

Мы ползём... Не куда-то — просто ползём, оставляя разводы на стерильно-белом полу. Красный мальчик, красная девочка, красный, истошно визжащий котёнок.

Зал содрогается и начинает ходить ходуном. Ладони скользят, и мы падаем в липкие лужи.

Перекрывая звон в ушах, снаружи доносятся громовые раскаты. Будто разбушевались сто тысяч гроз.

Облако сворачивается клубочком и разворачивается вновь. Сворачивается и разворачивается...

Мэйби отчаянно верещит и бьётся в конвульсиях, разбрызгивая кровь.

Потом девочка и котёнок начинают мерцать, становятся полупрозрачными, как голограмма, по их телам прокатываются радужные сполохи — и я остаюсь в одиночестве.

Ни Мэйби, ни Облака. Исчезла даже их кровь.

Алые лужи на белом полу — мои. И следы на берегу, на полузамёрзшем песке, были лишь от больших кроссовок.

Моих.

Девочка, что не оставляет следов...

Змея шипит, раскручивая свои кольца, и в один миг я вспоминаю всё. Стёклышки калейдоскопа складываются в причудливую, но геометрически правильную фигуру...

Разве могла вся эта история произойти в нашем мире — мире тотального контроля? Ограбление корпорации, маньяк, стрельба раскалённой плазмой в центре города?

Да никогда!

Значит, ей разрешили случиться.

Может ли нейросеть Маяка просчитать наперёд все наши решения?

Вряд ли... А вот вносить коррективы в события, постепенно добиваясь нужного результата — вполне.

Недаром Маяк забрал мою мать. Неспроста отец создал Мэйби, и неспроста мы с ней встретились. Не случайно она оказалась в Центре хранения личностей и погибла, так вовремя создав свою инфоматрицу. Неудивительно, что эту матрицу не обнаружили: она уже была в памяти Маяка. И не зря Мэйби — новая Мэйби, привела меня сюда, на Землю. Отсканировала, и не позволила выжить... Клык? Он вообще не причём — двери открылись, когда Маяк пожелал. Мы — лишь марионетки, не больше...

Но для чего мы понадобились Маяку — я и Мэйби? Это я уже не успею узнать...

«МИР ДАВНО МЁРТВ

ТЫ НАВЕКИ ОДИН»

Клык не был ключом — ключ скрывался внутри.

Ключ к чему?

Может, эти слова — подсказка для меня, ключ к моей голове? Может, в пещерах памяти намного больше опасных змей, о которых я стараюсь забыть?

А Мэйби? Действительно ли я её любил: хоть одну — живую или воссозданную Маяком?

Пустота внутри, полная пустота...

Мэйби — отражение, только лишь отражение. Она была слишком далека от своего прототипа...

Мир — дерьмо!

Открываю рот, и ору: «Облако!» Но, уже не слышу свой крик.

Наваливается тьма.

День 37. "Выбор"

Эйприл проснулась от крика.

— Облако!

Кир пустыми глазами смотрел в небеса. Зрачки, как в прошлый раз, были расширены и не сужались.

— Кир?

Эйприл прижалась своими губами к его, но не почувствовала дыхания. Отпрянула назад, и, не осознавая, что делает, расправила Крылья.

Две чёрных тени взметнулись вверх, опали мальчишке на грудь, и Тьма проникла вовнутрь. Кир вздрогнул, изогнулся дугой, а потом закричал. Эйприл, содрогнувшись от ужаса, достала Крылья из тела и подняла к потолку.

— Что... Это что? — перепуганный мальчишка смотрел на трепещущие огромные тени.

— Мои Крылья. Помнишь стихи: «И чёрных два Крыла несут меня сквозь Тьму...» — Это про них! — она улыбнулась. — Не бойся, они вовсе не страшные. Они тебе помогли! — и Эйприл прижалась к мальчишке щекой.

— Теперь он в тебе? Дракон?

— Не совсем... Я и есть дракон.

«6:00»

Кир скинул девчонку с себя, вскочил с кровати и побежал.

Только смерть, только Эйприл, только хлопанье чёрных Крыльев...

Мир распадался на части... Кир мчался по осколкам крыши, по развалинам мира и по обломкам себя...

Но от смерти не скрыться. От мира не спрятаться, и не выйдет сбежать от себя самого.

Кир лежал на спине, на диване, а сверху сидела Эйприл.

Разве отыщешь счастье, просиживая дни на пустой планете? Твоё счастье — счастье других.

Они болтали ногами над бездной. На арке — там, где когда-то встретились, где впервые поцеловались.

— Эта надпись... Про то, что мир мёртв, и про одиночество...

Девушка повела плечами.

— Но ведь так было всегда, с начала времён...

— А ты? Как же ты?

— Я лишь отражение. Как и мальчишка рядом со мной.

— Думаю, тебе не шестнадцать. Ты уже взрослая.

Эйприл вскинула брови:

— Разве мне было шестнадцать?

Кир промолчал.

— Паучка в сети больше нет. — Эйприл нахмурилась. — Её скоро съедят?

Кир обнял девчонку за плечи.

— Что ты! Может, это вообще не она! Я его видел, он прячется от дождей.

— Видел? Ты не обманываешь?

— Конечно же нет!

— Хорошо бы... Но кажется, паучок — это всё же она... Девчонка...

Эйприл знала: во тьме не окажешься ни на секунду, её попросту нет. Есть только Тьма — совершенно другое. Есть только бесконечная многоликая жизнь.

И всё-таки, было немножечко страшно. Ведь смерть — это смерть.

Её миссия провалилась — иначе и быть не могло.

Её миссия удалась — а разве могло получиться иначе?

Она ощущала себя пустотой — пустотой в бесконечно живом океане. Деревья, цветы, облака были теперь только символами. Беседовать в таком состоянии было так сложно... Но Эйприл говорила, ведь знала: иначе нельзя.

— Знаешь какая с людьми проблема? Они думают, что существуют! — перехватив настороженный взгляд Кирилла, она поспешно поправилась: — Существуют, как автономные сущности. Разве можно изменить что-то в судьбе, если менять просто-напросто некому? Понимаешь?

Эх! Как же растолковать это Кириллу? Он ведь считает, что все его действия идут от него самого. Не видит того, что видит она: как мир раскрывается, разворачивается, плетёт тонкую паутину обстоятельств, чтобы заставить тебя совершить тот или иной поступок.

Тонкую, а не вырваться, не порвать!

В этом нет никакого насилия, ведь о твоём существовании мир не подозревает. Для него есть только цельность, которая — Кир, Эйприл, и все остальные. Он реализует себя единственным, наилучшим способом.

Как объяснить Кириллу, что он выдумал себя самого?

Верный ответ — никак. Кому же захочется быть хоть и не до конца прочитанной, но уже написанной книгой.

— Апрель подходит к концу. Мне пора... Или нет... Смотря, что ты выберешь.

— Апрель? — Кир изумлённо взглянул на зимние снежные тучи.

— Апрель, — ничуть не смутилась девчонка. — Так что, решай: кто из двоих будет жить.

— Я?

— Ну а, кто же ещё?

— Потому, что такие Правила?

— Именно так! Мы не в силах нарушить баланс. Не прикидывайся, что это не знал!

— Но ведь смерть — это смерть! Всё по-настоящему?

— Да. И мне нечего больше сказать...

— Смерть...

— Не нужно бояться.

Кир вовсе и не боялся. Просто холод потёк по рукам и ногам, и затем — тело как будто исчезло.

— Я ведь не настоящая, я только твоё отражение. Сознание у нас одно на двоих.

— Я считал, у тебя оно общее с Маяком.

— И с тобой... Я ведь уже объясняла... Но, этого мало... Можешь дать мне часть себя, сделать цельной. Тогда я останусь с тобой до конца... Или наоборот — забрать жизнь у меня, расплатившись ей за спасение...

— Что же за часть?

— Самую для тебя дорогую — личность...

— Личность? — ужаснулся мальчишка. — Но без неё...

— Кир, поверь... Можно и без неё... Только это не обязательно. Мы её просто разделим, одну на двоих. Ты сам об этом мечтал, когда-то очень давно.

— Я?

— Да. Но забыл. Всё оказалось сложней, чем ты думал.

— Ты говоришь: «останусь с тобой до конца». Но когда он случится?

— Я много раз говорила, что времени нет. Значит, в будущее не заглянуть. Но Кирилл... Ты рассказывал про паука, значит всё понимаешь. Двое должны исчезнуть, чтобы дать жизнь человечеству.

— Я это тоже хотел?

— Не особо... — в этот раз Эйприл не стала врать.

— Выбор прост: принести жертву или ей стать... — Кир уставился в океан. Он очень хотел, чтобы девушка его как-то поправила. Но Эйприл молчала...

— Ты говорила, для жизни одного, непременно нужен второй!

— Обманывала. Ведь я непрерывно вру... — Эйприл вздохнула, острые плечики поднялись и опали. — Ничего не в силах поделать...

— И что же я должен...

— Написать на стене: «нет» или «да». Напишешь: «да» — я умру.

— Умрёшь? Тебя что, на куски разорвёт?

Эйприл взглянула на мальчишку так, будто впервые увидела, и грустно сказала:

— Для тебя это имеет значение?

Долго молчала, глядя в безбрежную даль, а после — отклеила наушники и протянула Кириллу:

— Возьми.

Кир понял, что она догадалась, и больше не мог посмотреть ей в глаза.

В Логово Кир не пошёл. Невозможно было лежать рядом с мёртвой девчонкой.

Он спустился к чёрной воде и просидел на камнях до утра.

— Эйприл, почему ты меня ненавидишь?

— Ненавижу? Ни капельки! Хоть ты меня и убил.

«Не могла сказать раньше! Не оставила времени на размышления!»

Впрочем, как он давно убедился, у девчонки были свои отношения со временем.

Разумеется, Кир понимал: будь у него даже вечность — ничего бы это не изменило.

— Зачем ты убил меня, трус?

Она знала всё наперёд.

Не сначала. Но в какой-то момент — поняла.

Он думал, что Эйприл не отвечает взаимностью на любовь, а оказалось — он не имел о любви ни малейшего представления. Ничего о ней и не знал.

— Ничегошеньки...

Снежинки крутились в воздухе, падали на ладошку и умирали.

Нет, это не смерть — они превращались в капли.

Эйприл, подняв глаза, ещё раз взглянула на алые буквы.

Она сама пожелала.

Стать конопатой девчонкой с обгоревшими под солнцем ушами. Дышать терпким воздухом и трястись от ветра, пробирающего до костей.

Ощущать.

Помочь жукам, никогда не существовавшим, и перепуганному мальчишке. Ведь страдали они взаправду.

А любить не хотела. Зачем, если любовью она и была?

Теперь пожелал Кирилл. И всё, что осталось ей — перестать придумывать Эйприл.

Что ж, пора...

Она развернулась. Пошла — неторопливо, неслышно, как призрак.

К центру Станции. К Излучателю.

Шмыгнув носом, она влезла на прислонённый к чёрному кубу тяжёлый серебристый велосипед и покатила сквозь снег...

Когда ноги перестали доставать до педалей, остановилась.

Опустила седло. Сняла и повесила на ветку чужую огромную куртку. Поехала дальше — медленно, после — быстрей и быстрей. По бетонной дорожке, усыпанной жёлтыми листьями, через жаркую летнюю степь, по мосту, громыхавшему будто драконья спина — в ту весну, где у лунного озера её ждал любимый.

Кирилл.

Ночь. "Лунное озеро"

Луна лишь одна. Остальные — всего лишь её отражения...

Живая ночная тишь, серебристые облака...

На стрелах громоотводов, пронзающих тьму — кровавое пламя...

Уже не понять, где Облако, где Луна...

Девушка-друг... Разве это возможно?

Нет на свете девчонок-друзей!

— Кир? Поедем вечером смотреть серебристые облака? Не хочу упустить! Вдруг, испытаний больше не будет.

Серебристые облака... На большинстве планет — это редкость. На Дзете их не бывает совсем: лишь испытания дали местным возможность увидеть в небесах это чудо. А мне — заметить чудо не в вышине, а рядом с собой.

Своё Серебристое Облако.

Как же всё связано: жизнь и смерть, уродство и красота! Если бы не война, я никогда бы не оказался на Дзете и не встретил бы Облако. Ради чего бы я жил?

Кто знает... Придумал бы какие-то цели...

Слепой от рождения не тоскует по небу и солнцу, по цветам и девчонкам — он даже не знает, что потерял. Так и с любовью. Пока её нет — не страдаешь, не ведая, что без неё — смысла нет.

— Вдвоём?

Она улыбается, чуть смущённо. Отводит глаза и немедленно смотрит опять. Кусает губу, поправляет лунные волосы, и, наконец, произносит:

— Вдвоём. Почитаю тебе стихи.

Вокруг меня множество лун: в туманной глади воды, в стёклах гидроузла, в хроме труб, идущих к насосной.

На деле, у Дзеты она лишь одна. Остальные — её отражения...

Живая ночная тишь... Серебристые облака... Кровавые заградительные огни на антеннах, на громадах разрядников Гюйгенса, на стрелах громоотводов.

Велосипеды в чёрной траве: мой — топовый, рядом с её развалюхой.

И наша одежда.

Огромные фиолетовые глаза, ждущие и напуганные. Ресницы, будто пушистый снег. Белые локоны на плечах. В призрачном свете Луны — точно отлитое из платины, не совсем созревшее, но дрожащее от желания тело.

— Кирилл...

— Облако...

Уже не понять, где Облако, где Луна...

Девушка-друг... Разве это возможно? Нет на свете девчонок-друзей!

День 38. "Тень"

«6:00»

Чёрный будильник остановился или застыло время? Шло ли оно вообще или мне только так казалось?

Эйприл утверждала, что никакого времени нет...

Кир подошёл к хрустальному дереву — так и не выросшей башне накачки. В паутине, натянутой среди прозрачных ветвей, копошились маленькие паучки.

Что-то коснулось ноги. Потёрлось.

Кир опустил глаза.

Облако.

Милый белый котёнок с кисточками на ушах. Память о гостье, подтверждение тому, что история всё же была.

Он протянул руку к очаровательной мордочке, желая вновь ощутить чьё-то тепло. Вылезшие из-под шерсти белёсые тонкие нити затрепыхались в поисках жертвы.

Но Кир не боялся. Он теперь понимал, Тень — не инородное зло. Тень — то, с чем он не смирился, что не сумел принять и отторгнул, уж слишком оно было жутким.

Тень — это он сам.

Сколько ни убегай от себя, от правды не спрятаться. Если не примешь собственный страх и агрессию, пострадает другой.

Белёсые нити скользили по руке — выискивая поры, ощупывая. Было неприятно и немного щекотно, но Кир не сопротивлялся... Один за другим отростки входили под кожу и двигались дальше — быстрей и быстрей. Они утолщались — и вдруг, с оглушающим рёвом, из тщедушного тельца вырвалось нечто столь чужое, что обыденное сознание было не в состоянии его воспринять. Кир только заметил мелькнувшие пасти, щупальца, когти — и тварь исчезла.

В нём, внутри.

В нос ударили запахи плесени, тины, мокрой земли и гнилья.

Кир понимал, что это — всего лишь фантазии. Тень не имеет ни цвета, ни формы, ни запаха. Теперь, когда она стала частью его самого, её уже не обнаружить.

Тень теперь — это он сам.

Получивший свободу котёнок потянулся и благодарно мяукнул. Из странного Облака, он стал обычным Котёнком — из тех, что любят носиться за бантиками, не помышляя ни во что превращаться.

День 39. "Пустота"

«6:00»

В светлеющем небе одиноко сияла Утренняя Звезда.

Венера. Она возвратилась домой.

Другой не спасает от одиночества, наоборот — лишь его подчёркивает. И всё же, он нужен — этот другой.

Снежинки танцевали во влажном воздухе. Опускались на щёки и умирали, превращаясь в капли.

Кир сел на холодный бетон. Поёжился, стараясь получше укутать спрятанный под рубашкой белый комочек. Вставил наушники — они не держались, и Кир старался не шевелить головой. Отдал мысленный приказ: «включить»...

В её музыке не было тьмы, смерти и шелеста черных крыльев. Только свет, только новая жизнь. И самое странное: Кир понимал, что в другом времени, а может быть даже не в этой реальности, эту мелодию он уже слышал.

Музыка Эйприл была столь же запредельной и ускользающей, как и её стихи: вдали грохотал прибой, ветер свистел в антеннах и хохотала девчонка... В звуках этого смеха, звенящего вешним ручьём, Кир услышал историю...

Кир зябко поёжился. Всё виделось ложью: пожухлая трава, треснувшие дорожки, ржавые фермы, и даже — он сам. Истиной была только музыка, только Эйприл.

Девчонка, которая так мечтала стать настоящей.

Подняться бы ветром к свинцовому небу, покружить над безжизненной степью, над чёрным океаном и ржавыми скелетами антенн! Из последних сил разбежаться, и, врезавшись в серую глыбу Преобразователя, рассыпаться тысячей звонких осколков!

Но это уже не в его власти. Выбор был сделан.

Маяк начал запуск корректировочных процедур.

Нужно было привести в порядок «пространство». Пусть апрель снова станет похож на апрель!

Персонажам требовались изменения «памяти», «личности», «внешности». Условно говоря, разумеется — ведь «видели» они только то, что им разрешалось, и «думали» так, как им было позволено. Стонали от придуманной боли и мук мнимого выбора.

Возможно, кому-то — тому, кто наивно считает себя свободным и настоящим, всё это показалось бы скучным.

Возможно. Но, не Кириллу, не Эйприл, и не Маяку.

Прелюдия

«Но воздастся нам всем по вере,

И вопрос будет задан вслед:

Ты виновен в своих потерях? —

И придётся давать ответ...»

Елена Rain

«Мама, нас обманули:

На небе лишь только звёзды»

Дельфин

В степи дышится легче. Огненный адпозади.

Не лучшее воскресенье...

Выбраться из города было непросто: проспекты, казавшиеся раньше просторными, сжимали в тиски. Война виделась неизбежной, и город строили с этим расчётом — так, чтобы, когда сложатся здания, остались проходы для техники.

Но всё хорошо на бумаге. Когда первые этажи, в которых были расположены магазины, дышат огнём, а ты мечешься среди пылающего асфальта и оплавленных фонарей, когда сверху капают капли металла и сыплются осколки лопнувших стёкол, когда едкий дым застилает глаза, на чьи-то радужные теории тебе наплевать.

Сколько к войне ни готовься, она ужаснёт и размажет. В мирное время не выйдет представить войну. Она, как инсульт: вчера ты носился с внуками по лужайке, размышляя о том, сколь восхитительной может быть жизнь, а сегодня — лежишь на полу, лицом в омерзительной луже, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой...

Мы выбираемся на автостраду. Самое страшное позади. Мы не сгорели, не провалились в разлом, на нас не обрушилось здание. Скоро начнётся лес, а после — поднимемся в горы, где воздух станет совершенно прозрачным. Жаль, только на первый взгляд. В действительности, в нём полно радиоактивной пыли.

Снимаю с лица сделанную из рукава повязку — мокрую, с чёрным пятном сажи по центру. Отбрасываю в сторону. Облако снимает свою, мнёт в руках, а потом говорит:

— Кирилл, а из чего мы сделаем новую?

— Зачем? Дыма тут нет.

— А радиация? Пыль.

— С маской или без — смертельная доза. Но, если без — проще дышать, быстрее дойдём.

— Но ведь киберврачу, о котором ты говорил, будет проще нас вылечить, если в организм попадёт меньше активных частиц!

— Нет! — вру я девчонке. — Ему всё равно. Выбрасывай маску.

Облако закусывает губу, но подчиняется.

Она меня отчего-то побаивается — давно, с первого дня в Проекте.

Почему? Видит нечто ужасное? Скрытую от меня самого изнанку души?

Целая колонна автобусов. Одни на дороге, другие в кювете. Стёкла разбиты, из окон свисают тела.

Дети. У нас ведь курорт. В каком-нибудь лагере закончилась смена.

Шагаем мимо. Пытаемся не смотреть, но ничего не выходит.

Детские руки с чёрной полоской земли под ногтями и парящими над ней облачками, от нехватки в пище белка. Бурые дорожки свернувшейся крови.

Да, эти люди видели искры поярче моих, в момент, когда мезоны крушили их мозг и сетчатку. Скорее всего, сразу сошли с ума и ослепли.

Облако садится на корточки, обхватывает руками голову.

— Кирилл... Подожди... Сейчас...

В городе мы видели всякое, но там не было времени думать. Мы были как два биоробота, нацеленных только на выживание. В голове — лишь звенящая пустота.

Того, кто убил всех этих детей рядом нет, потому я срываюсь на Облаке:

— Но ведь, всеобщая смерть для вас не трагедия. Вы думаете: все они переродятся. В бактерий теперь, не иначе! И — всё сначала!

Она задирает голову.

Сколько во взгляде ненависти!

— А по-вашему, все отправились в лучший мир! Судный день, которого все так ждали, наконец наступил. Можно сказать, повезло!

Ещё чуть-чуть, и мы вцепимся друг в друга, как звери. Но, она берёт себя в руки:

— Хватит! Пошли!

Задираю голову.

Здесь уже нет клубов чёрного дыма, и я вижу, как высоко в мезосфере сияют частицы противоракетной защиты — будто яркие серебристые облака. Если бы не они, мы сгорели бы в термоядерном пекле. А так, с неба упали лишь кассетные мезонные заряды. Полгорода уцелело. Кончено же, без людей — мезоны легко проникают сквозь стены.

Серебристые облака... Защита оказалась картонной, ведь без разницы, от чего умирать, от ракет или мезонных бомб. Я же, стану теперь их поклонником. Почему бы и нет, раз обязан им жизнью? И жизнью любимой девчонки — которую, по совпадению, тоже звать Облаком.

Естественно, у неё есть и настоящее имя. Но участникам Проекта раздали другие: Солнце, Звезда, Метеор — и вышили их на форменных белых рубашках. Мне прозвища не досталось, просто Кирилл сократили до Кир. «У тебя и так отличное имя — короткое, хлёсткое, будто выстрел из лука!»

Жаль... Мне хотелось сделаться Ветром. «Ветер и Облако» звучит куда лучше, чем «Облако и Кир».

Впрочем, Облако по натуре своей — одиночка. А я навсегда запомнил тот разговор с отцом...

«Да, вот ещё что... Ты поменьше бы слушал девчонок. Не для того девчонки на свете, чтоб слушать их трескотню. Если уж быть объективным, мужчина здесь только один. И всё же, послушай меня, как мужчина мужчину... Девчонки делятся на две неравные части. Очень неравные. На тех, кому на тебя не плевать, и на всех остальных. И совершенно неважно, что остальные — безумно красивы! Ты меня понимаешь?»

Я понимал. Вот только, принять эту истину было непросто. И всё-таки, мне удалось.

Облаком я восхищаться не перестал, но настоящим другом мне стала Луна — конопатая девочка, с жёлтыми, как одуванчики, волосами и синими, как небо, глазами. Невысокая, выглядящая лет на тринадцать. Имя Луна ей не шло, она больше походила на Солнце — неунывающее и озорное.

Теперь Облако вместе со мной.

Как это странно!

Но по-настоящему странно, что Луны больше нет.

Нет... Совсем нет, нигде... Как это можно представить?

Они же её и убили — дядя, сбросивший бомбы, и отец, который их разработал.

Они так любили рассказывать про врагов. Объяснять, что те — вовсе не люди, а грязные извращенцы, и приводить повергавшие в трепет подробности. Обещать, что от них защитят, нужно лишь затянуть пояса, ведь бомбы важнее еды.

Теперь в мире нет никаких извращенцев и не осталось врагов. Стал ли он лучше?

Думаю, это я во всём виноват. Нужно было набраться смелости и пойти против взрослых. Сказать отцу: «Немедленно прекрати! Так жить нельзя!» Выкрикнуть дяде: «Я не нуждаюсь в защите!» Ну а маму, просто обнять...

В Проекте, я — единственный местный. Мне завидовали из-за того, что каждую субботу я отправлялся к родителям. Но такой ли уж это был плюс?

— Облако, как тебя на деле зовут? Теперь можно сказать.

— Можно. Вот только зачем? Уже нет нужды в человеческих именах. Пускай лучше так и останется...

— Кажется, ты не особенно любишь людей...

— Ты очень догадлив.

— Думаю, мизантропу должно быть сейчас хорошо — одному на целой планете...

Она зыркает так, что я умолкаю.

— Думай поменьше!

Всё же, она задавака! Впрямь, будто облако: белая и недоступная. Таинственный альбинос, с нежной кожей и фиолетовыми глазами. Но внешность — не самое странное.

По-настоящему необычна её голова, работающая, словно компьютер. Облако ничего не забывает, и знает, кажется, обо всём во Вселенной. Умножает в уме восьмизначные числа и способна вручную рассчитывать курс корабля. Если бы не её необщительность, быть ей Командиром. А так, только Старший Пилот.

И всегда на её исцарапанных бёдрах — белоснежный котёнок, своенравный и очень противный, норовящий царапнуть исподтишка. Не котёнок, а ягуар или даже дракон!

Угораздило же влюбится в эту девчонку!

Однажды она заявила, что в моей голове компьютер! Видите ли, в моей, а не в её!

«Ты так смешно говоришь! Заумно и без эмоций, как робот какой-то. Знаешь, когда-нибудь, чтобы расширить возможности человека, начнут имплантировать в голову чипы. Эти новые люди и станут так разговаривать!»

Я ответил ей: «Глупости! Болтать им будет не нужно: что стоит встроить антенну, объединив людей в сеть. И вообще, к тому времени разовьются нейрокомпьютеры, и не будет людей. Передав эстафету развития, мы канем в небытие».

Вышло иначе. Не будет ни людей с чипами, ни нейросетей.

Не будет будущего. А вот про небытие, я тогда угадал.

Но разве Вселенная не обязана усложнятся, а не откатываться обратно, к гелию и водороду?

Пожалуй, Вселенная никому ничем не обязана. И, не стоит судить по одной планетке. Вспыхнула на ней искра разума, да и погасла. Что с того? Может, в Галактике это случается постоянно!

Звёздных экспедиций не будет, и — освоения Галактики. Не будет земных колоний, курортных планет с восхитительными названиями. Не случится, наверное — к лучшему, даже межзвёздной войны.

Двадцать второй век стал последним.

Оборачиваюсь. Облако топает по дороге, на фоне горящего города. Что-то она выдыхается, отстаёт...

Вытираю пот рукавом. Шеврон — золочёный квантовый чип, знак корабельного Электронщика, царапает лоб.

Я всегда мечтал быть Пилотом — ведь только они видят звёзды, в своей сферической рубке, покрытой экранами с внутренней стороны. Глупо потратить десятилетия на полёт и не увидеть звёзд.

Но руководству плевать на чьи-то мечты. Одно лишь участие в Проекте им видится невообразимой удачей.

«Развивать нужно способности, выявленные тестами и нейросканером. Каждый должен быть на своём месте».

И никому ничего не докажешь! Хоть вой! Дай таким людям возможность — построят тоталитарное общество, в котором твоё положение будут определять результаты сканирования.

Впрочем, доказывать некому. Умерли пацаны, что готовились стать Пилотами. Я видел, когда выходил на поверхность. Так что вопрос, кому повезло!

Наверняка мы не одни на планете. Возможно, выжили миллионы. Да только, не всё ли равно? Построить цивилизацию после подобной войны можно лишь в идиотских романах. В тех, где герои стреляют по крысам-мутантам.

Животные тоже умрут за неделю-другую — за то, что стали ступенькой на пути к Человеку разумному. Останутся лишь тихоходки.

Жаль... Всех жаль.

А мы — будем жить долго. По-настоящему долго. Облако ещё об этом не знает. Не хочу её слишком пугать.

Мы были в самой глубокой части Полигона, внутри «звездолёта» — макета один к одному, когда перед глазами замельтешили какие-то искры. Я зажмурился, но искры не исчезали, будто рождались внутри головы. Не задумываясь — алгоритм действий в критических ситуациях отрабатывался тысячи раз, я зафиксировал время: «6:00». И только потом посмотрел на Облако.

Та лихорадочно моргала. Выходит, не только у меня этот глюк!

В ту же секунду пол начал уходить из-под ног, по потолку побежали трещины, а на пульт Старшего Пилота посыпалась пыль.

Тогда я всё понял. Ведь история началась ещё две недели назад, когда мой рехнувшийся дядя сбросил бомбы на один из их городов. С тех пор, напряжённость лишь нарастала.

Облако расширила без того большие глаза и тихонько спросила:

— Кирилл? Это то, что я думаю?

Так и сказала: «Кирилл», а не «Кир», в нарушение регламента.

В тот момент я её и обнял, ведь мне нечего было ответить.

Она не сопротивлялась. Уткнулась в плечо и сопела.

— Как думаешь, это везде?

— Облако... Мы в столице, под зонтиком противоракетной защиты. Везде куда хуже.

Потом, мы долго искали отрядного котёнка. Лазали по всем палубам подземного «корабля».

— Котёнок! Котёнок! —так уж его прозвали. Просто, «Котёнок».

Перепуганное создание залезло в «реактор» и злобно оттуда шипело, а в кармане у Облака откуда-то взялась колбаса.

— Кирилл, мы ведь не будем выходить на поверхность? Надо ждать, пока спадёт радиация.

— Разумеется. Нам повезло: здесь есть пища, вода и энергия.

Конечно, мы бы там и сидели, если бы из-за взрыва системы пожаротушения не случился пожар.

Не такие уж мы оказались везучие.

Пришлось выбираться наружу... Идти мимо наших девчонок: сероглазой задиристой Эйби и маленькой Ленки, рыжей взбалмошной Кати и звонкого Колокольчика.

И мимо Луны...

Они были столь разными, наши девчонки... И вместе с тем, друг на друга похожими. Не внешне, конечно. Внутри...

Сперва мы наткнулись на Ленку, и Облако закричала — с ней они были подружки.

Чёрная чёлка в густой красной луже. Раскосые глаза и выстриженный затылок.

Ленка «наша», хоть у неё азиатская внешность. Облако — наоборот.

Это так странно!

А вот Катя с Облаком не поладила, хоть они были похожи: обе плевать хотели на порядок и форму. Катя носила джинсовые шорты и пирсинг в носу, а Облако — красный чокер и гольфы со смешными зверушками. Обе были незаменимы, и руководство смирилось. Облако даже приволокла ховерборд, запрещённый в странах Союза.

Наши девчонки...

В лесу совсем хорошо. Воздух напоён ароматами прелых листьев и хвои. Мы поднимаемся выше и выше по горному серпантину. Будь я один, попробовал бы пролезть сквозь кусты напрямик. Но даже на асфальтированной дороге Облако отстаёт...

— Кирилл, подожди! Пожалуйста. Давай пять минут отдохнём.

— Хорошо.

— Попьём?

— Вода же заканчивается! А нам идти и идти!

— Ну пожалуйста! — она делает домиком белые бровки и нетерпеливо притоптывает на месте.

Я выкручиваю дозатор и протягиваю бутылку из-под жидкого мыла.

— На!

Девчонка делает несколько жадных глотков и удивлённо переворачивает бутылку. В пыль падает последняя капля.

— Всё! Тебе ничего не осталось! Не рассчитала, прости... — у неё на губах появляются радужные мыльные пузыри — после электромагнитного импульса встали насосы, промыть бутылку не удалось.

Не могу сдержать смех.

— Ничего, дойду.

Облако остервенело кидает бутылку о землю. Экопластик брызгает тучей осколков.

— Б**ть, б**ть, б**ть!

Вот уж не думал, что эта девчонка умеет так выражаться!

— Не истери! Отдыхай! — говорю я строго. Но, конечно, не злюсь. Ей давно надо было как-нибудь разрядиться.

Мы стоим и таращимся на долину. На бухту — ту самую, где чуть не погибла в трубах Луна. Если б не я...

Облако вдруг говорит:

— Волны, словно барашки.

Ну и глупость сказала Старший Пилот! Но, я пытаюсь её поддержать:

— Как белые стада...

Над городом стелется дым. Огонь перекинулся на городской сад, в котором волшебным апрельским деньком мы гуляли с Луной. Мои обожаемые платаны, фонтаны и домики с витражами, даже полосатая башня древнего Священного Маяка, на вершине которого мы впервые поцеловались — всё теперь превратится в руины и пепел. В мире не хватило места для волшебства.

Найти бы способ вернуться из этой пустыни в апрель...

Стоп! Я ведь к нему и шагаю, к этому способу. Иду сквозь пустыню, навстречу цветущей весне. Туда, где смеётся Луна. Туда, где в жизни есть смысл.

Но не факт, что захочется остаться на весеннем Маяке навсегда. Даже лучшие моменты надоедают, и люди начинают выискивать счастье в каких-нибудь глупостях. Уходят из уютных квартир в ледяные палатки, бросают жён и детей, устраивают войну.

— Всё от излишне хорошей жизни!

Облако хмыкает.

— Сомневаюсь... Но знаешь, я не удивлена. Лишь удивляюсь, отчего это не случилось раньше.

— Случилось бы! Хвала Пророку, принёсшему Тексты Посланника! «Не плодитесь и не размножайтесь!» — и я осеняю себя Знамением, как и следует поступать при упоминании Священных Имён.

— Не надоело? Ведь ты — Электронщик, хакер! А ведёшь себя, как бабка или дикарь! Как сопля! К тому же, путаешь причину и следствие: думаешь отчего, когда мир стоял на пороге войны, случайно обнаружились Тексты?

— Всё в мире разумно!

— Ага! Расскажи это миллиардам, сгоревшим в воскресное утро.

— Живы их души...

Она упирает руки в бока.

— Душа? Неужели? И что же, по-твоему, это за хрень?

— Отражение большего в меньшем.

— Большего в меньшем? Ну прямо в точку! Скажу тебе, как математик, — она хохочет так, словно меня ненавидит. — Та штука, которую ты считаешь собой — не ты, а всего лишь модель. «Живёт» этот смоделированный мозгом «Кирилл» — в модели мира, тонущей в океане тебя настоящего. Вот и чудится, что «большее отражается в меньшем»! — Облако плюёт на бетон, совсем рядом со мной. — Разглагольствуешь о душе! Но сейчас, ты — малюсенькая модель, набор реакций. Давай, выбирайся оттуда! Всплывай!

Облако расстёгивает шортики и присаживается. Ловит мой изумлённый взгляд.

— Всё! Нет больше правил! Умерли вместе с людьми! — в её голосе звучит обида и злость.

Тоже, придумала способ отомстить человечеству! Продемонстрировать отношение. Девчонки...

Некому демонстрировать, некого уже ненавидеть.

Всё-таки, я отворачиваюсь — нужно оставаться мужчиной даже на радиоактивной помойке. Человеком, в лучшем смысле этого слова. Ведь мы не животные — так сказано в Текстах!

Всматриваюсь в дымящиеся руины. До ушей долетает журчание.

Как хочется пить!

Да, не животные...

Наверное...

Небо заволокло такими тяжёлыми тучами, что теперь оно кажется твёрдым. Будто над нами зависла вторая, похожая на пекло, планета.

— Облако... Я не особенно понял, что ты хотела сказать...

— Только то, что люди в восторге от смерти. Им представляется, что за жизнью следует смерть, а значит она — её цель и итог. Знали бы они, что никакой смерти нет, есть только вечная жизнь!

Я осеняю себя Знамением, услышав про Вечную Жизнь. А она продолжает:

— Представь, если бы не убили Пророка! Никто бы о нём и не вспомнил!

Мир вдруг становится красным. В ушах бухает сердце. Рука, сжавшись в кулак, бьёт Облако по губам. Я падаю перед девочкой на колени и заливаюсь слезами.

— Прости, прости, прости!

— Ничего, я всё понимаю... Это не ты виноват...

Мне на щёку падает кровь из разбитой губы.

Часы выдают мелодичную трель.

«17:37»

Облако говорит:

— Никаких Ритуалов!

— В смысле?!

Она декламирует:

— «В случае, если болящий просит, а грех берёт на себя...». Я прошу.

— Ты не моей веры!

— И что?

— Не болящая!

— Кирилл, мы умираем.

До чего же непросто с ней спорить!

— Ладно, но грех на тебе...

Минут десять мы монотонно шагаем, потом она заявляет:

— Зачем, по-твоему, выполнять Ритуал точно в 17:37, и нельзя пропускать?

— Не знаешь о времени Второго прибытия?

— Смешно... Нет, Кирилл. Мозг устроен так, что чем чаще сигнал проходит по синапсам, тем прочнее связь. То есть, вера. Это — о важности регулярных молитв. Ну, и про точное время: раз подчинился бессмысленному приказу, подчинишься и новому, более странному. Без размышлений и колебаний.

Гнев поднимается, застилает глаза пеленой:

— Я не желаю слушать подобную ересь! Заткнись!

Облако хмыкает и замолкает.

— Завалило. Надо идти в обход.

Мы сворачиваем с дороги в кусты. Ветки бьют по лицу и царапают кожу.

До ушей доносится странный протяжный стон.

— Слышал? Может быть, раненый. Надо проверить! — Облако шагает на звук.

Не знаю... Я бы туда не пошёл — на человеческий, этот стон не похож... Только, куда мне деваться?

Она замирает и шепчет:

— Смотри!

Смысл шептать? Мы одни в этом мире. Кричи не кричи, никто не услышит... Смотреть тоже не обязательно, нос уже ощущает этот приторно-сладкий дух смерти.

Можно обойти стороной. И всё-таки, я смотрю.

Труп. Женщина. Тело раздулось, форменная одежда пропиталась жидкостью, вытекшей из покрытой пузырями и трещинами зеленовато-коричневой кожи. Лицо облеплено мухами, в глазницах копошатся личинки.

В голове звучит фраза: «Глаза — зеркало души».

«Екатерина Г...» — там, где должна быть фамилия — бурое пятно. Присматриваться неохота.

Звучит новый «стон». Мухи взлетают, испуганно и сердито жужжа. Из носа «Екатерины» вытекает чёрная жижа.

— Газы... Выходят газы.

Присев, Облако рассматривает труп. Лицо — будто мел, даже бледнее обычного. Но она не визжит и не отворачивается. Глядит, преодолевая себя... Ну и девчонка!

— Знаешь, Кирилл... Она не от бомб погибла. Трупу недели три. Есть идеи?

Есть. Но я их ни за что не озвучу.

Дядя в последнее время твердил о какой-то Катюше, мешающей жить. «Эта Катюша Гэ!» — и добавлял пару матерных слов. С учётом того, что он был со странностями... Чего только стоят его приставания к нашей маленькой Кате или разделка поросёнка на День Единения! Маме тогда было плохо, а мне закрыли глаза.

Выходит, мы наткнулись на истинную причину гибели человечества.

— Лежит вверх лицом, будто перед смертью решила на облака посмотреть! Странно... Смотри, смотри! — она указывает на прорехи в рубашке. — От ножа!

— Слушай, теперь всё равно: мертва и она, и её убийца.

— А что, если нет? Может, он бродит где-то поблизости!

Уверен, поблизости дядя не бродит. На прошлой неделе его расстреляли в китайской тюрьме.

— Пойдём, если не хочешь присоединиться к Екатерине.

Да уж, с родственниками мне повезло! Отец — разработчик оружия и исполнитель зверских экспериментов. Дядя — маньяк, чёрный дракон, ожившая эмблема авиабазы. Два певца апокалипсиса...

Генетические отклонения?

И думать не буду! Заподозрить, что я — такой же, как... Нет!

А может... Вдруг, во всех ЭТО есть? Не вдвоём ведь они уничтожили мир! Над этим трудилось всё человечество!

— Облако, ты ведь шпионка?

— Че-го? — она удивлённо вскидывает брови. Получается всегда столь красиво, что я готов постоянно её удивлять!

— Ты ведь, наверняка — агент! Разве пришлёт Сопротивление простую девчонку? А ты простой и не выглядишь — вон, как считаешь в уме! И трупы осматриваешь, точно эксперт! Может, ты робот? Синтет?

— Кирилл, ты больной? Я тебе доверилась! Иду за тобой, не зная куда, радиоактивной пылью дышу. Маску сняла, как ты приказал! А теперь должна слушать весь этот бред? Обиделся, что когда-то, я тебя роботом назвала? Мстишь? Злопамятный!

Чувствую, как пылают уши.

— Про робота я пошутил, чтобы сгладить вопрос. Но... Скажи, если б тебе приказали убить кого-то из наших — меня, например... Как бы ты поступила?

— Кирилл, война кончилась. Нет больше стран и спецслужб.

— Ты не ответила... — бурчу, понимая, что слышать ответ не хочу. Его и не будет.

— Кирилл, скоро стемнеет. Мы не дойдём!

Она отставала, и мне приходилось подстраиваться. Теперь она идёт рядом, стуча зубами от страха, и бормочет под нос романтические стишки про крылья, ветер и облака.

Тоже мне, суперагент!

Задыхается и плюётся какой-то пеной. Шортики больше не белые, рубашка взмокла от пота, грязные кроссовки порвались, а волосы спутались.

Кто мог подумать! Она всегда была, как недоступная Снежная королева!

— Давай отдохнём! Пожалуйста!

— Ну, хорошо.

Облако садится на разогретый за день асфальт. Роняет голову, потеряв на мгновенье сознание. Вздрагивает и опасливо заглядывает в глаза.

— Облако! Дай мне котёнка!

Она таращится исподлобья. Мотает головой. Спутавшиеся локоны бьют по плечам... Но... Тут же, протягивает замызганный бурый комочек.

— Позаботься о нём, если я не дойду. Обещай!

— Облако! Ты чего! Дойдём! Всё будет прекрасно!

— Обещай!

— Обещаю!

— Теперь, ты за него в ответе, — она успокаивается, обнимает ноги руками, а голову кладёт на коленки. И застывает, как робот, у которого отключили питание.

Солнце неумолимо приближается к дымному горизонту...

— Облако! Нужно идти!

Я тормошу её за плечо. Девчонка не реагирует, и я не знаю, что делать.

Она дёргается, кашляет, и начинает рвать — прямо на ноги. На форменные дурацкие шортики, на эмблему «Первой звёздной» — Священный Маяк на фоне Галактики.

Чёрт! Кажется, я просчитался. Но как я мог знать? Ведь со мной всё нормально!

Может, альбиносы неустойчивы к радиации? Или только она такая особенная? Может, ей всё-таки стоило идти в маске? Вряд ли... Чем бы она помогла?

Облако поднимает глаза и пытается вытереть рукой подбородок.

— Кирилл... Ты меня... бросишь? Котёнок... Его... Донеси...

Я прижимаю девчонку к себе. Крепко, как только могу.

— Облако! Ты чего? Я донесу вас двоих! Осталось около трёх километров.

Она ухитряется улыбнуться.

— Донесёшь? Ты — кожа да кости!

— Ничего! Ты ведь, тоже пушинка!

Просунув одну руку под коленки, другой — взявшись за талию, пытаюсь её поднять.

Она оказывается совсем не пушинкой. Кто мог подумать, что облака такие тяжёлые!

— Не нужно... Я сама. Просто подставь плечо.

Иду и считаю шаги. Так легче, когда в голове только цифры. Левой рукой прижимаю котёнка, правой — обнимаю за талию Облако.

Сколько раз, засыпая, я об этом мечтал. Пройтись вот так, вечерком, по горной дороге с любимой. Сейчас, когда сбылись мечты — никаких «этих» чувств. Лишь радость оттого, что дорога — гладкий асфальт.

Котёнок время от времени выпускает когти, и они впиваются в руку. Облако пахнет кислятиной и потом. Сильно... И воздух уже не прозрачен, он тоже воняет. В небе клубятся зловещие чёрные тучи. Тихо шурша, оседает тяжёлая пыль. Стараюсь не думать о том, сколько в этих острых крупинках активных частиц. Встроенный в часы дозиметр я отключил, чтобы Облако лишний раз не пугать. Теперь на дисплее, сдвинутом на тыльную сторону запястья, щёлкают цифры — расстояние до входа в лабораторию: 1543, 1542, 154...

Неожиданно я понимаю, что не только не устаю, но шагать становится легче.

Девчонка! Она опирается на меня меньше и меньше.

Будто услышав мысли, Облако отстраняется:

— Дальше сама. Мне уже лучше, только кружится голова.

Я осторожно её отпускаю и стою рядом, в готовности прийти на помощь, пока она делает первые самостоятельные шаги.

— Кирилл! Всё нормально, пошли!

На всякий случай беру её руку.

Какая горячая!

Под ногами хрустит белёсая пыль, вдалеке полыхают зарницы и до ушей доносится рокот.

— Кирилл... Пора доставать плащ.

Плащ? Дьявол!

От расстройства, я замираю, как вкопанный. Сколько раз мне вдалбливали правила выживания после ядерного удара!

— Кирилл? — она останавливается, заглядывает в глаза, не в силах поверить. — Ты чего? Ведь он всегда в форме, в кармане!

— Выложил... — бурчу я в ответ. — Нагибаться мешал...

— Мешал? Тонюсенький фуллеритовый плащ? Эх, ты... Ладно, своим поделюсь.

— Нет. Не нужно. Он маленький, только оба намокнем. Надевай сама.

— Это не обсуждается! — она разворачивает оранжевую ткань. — Не намочи Котёнка!

Грохочет всё ближе. Молнии режут небо на части, бьют вокруг нас, в деревья и скалы.

В пыль падают первые капли. Следующие плюхаются на нас — огромные и тяжёлые. По лицам стекает чёрная маслянистая жидкость, на дождевую воду похожая меньше всего.

Когда дозиметр выключен, жить не так страшно. Поглощённую дозу посмотрим потом.

— Кирилл, быстрей! — она накидывает ткань. Прижавшись друг к другу, мы бежим под деревья. Усаживаемся возле ствола, и, крепко обнявшись, укутываемся плащом. Прятаться от грозы под высоченными соснами не слишком умно, но громоотводом стоять по центру пустынной дороги не лучше.

Голова к голове, нос воткнулся в её плечо. Разглядеть можно только рубашку, топорщащуюся от острой подростковой груди, да кусочек земли, усыпанный сухими сосновыми иглами.

Мы молчим. Я слушаю наше дыхание и прерываемый громовыми раскатами шорох дождя. Изредка мяучит Котёнок.

Как хочется пить!

Пытаюсь лизнуть сухим языком воспалённые губы. Ничего не выходит: язык, точно камень.

А вокруг потоки дождя. Журчит драгоценная влага... Едва получается себя удержать и не глотать убийственную чёрную воду.

Мутит сильней и сильней... А наши, укрытые плёнкой тела, так воняют!

Чёрт! Надо как-то держаться! Не хватало ещё, чтобы меня стошнило на Облако!

Почему мы так пахнем? Разве это нормально? Мы же мылись вчера, после тренировок! Пот должен разложиться, чтобы начать так вонять!

Может, дело в гормонах? Адреналин... Запах страха...

Или нет никакого запаха, как не было искр — его выдумал повреждённый мезонами мозг?

Интересно, что чувствует Облако? Так же мучается от вони?

Тьфу ты! Ну и напасть! Почему в судный день, на пороге смерти, я могу думать только о запахах и девчонках! Может правда, излучение выжгло мой мозг?

— Вылезаем?

— Пожалуй. Не вечно же нам тут сидеть.

Гром отгремел, отстучали последние капли ядерного дождя. Мы осторожно встаём, стараясь не облиться чёрной водой. Облако отбрасывает в сторону плащ.

Мы застываем, шокированные представшей картиной.

Чёрная земля, чёрные кусты, чёрные сосны. Другая планета!

Нет. К сожалению, мы на Земле.

Я опускаю глаза и вижу — там, где мы сидели, валяется серебристая трубка.

— Что это?

— Это... Моё... — на белых скулах появляется лёгкий румянец. — Складная электронная флейта, — девчонка наклоняется и запихивает трубку в карман, а я замечаю, что у неё на правом плече расплылось пятно.

— Облако! Ты мокрая!

— Извини...

Извини? Разве не я должен был это сказать? Будто она виновата, что не стянула с меня ткань, чтоб укрыться!

Подношу к пятну дозиметр и хмурюсь.

— Снимай и выбрасывай!

— Нет! — теперь хмурится она. До чего они странные, эти девчонки!

Не обращая внимания на её руки, пытающиеся мне помешать, расстёгиваю и снимаю рубашку. Чистой стороной вытираю плечо.

Облако остаётся в одном белом топе, сердитая.

— Ты зачем со мной так?!

— Пойдём. Хватит истерик. И так, целый час потеряли... Стой! Это что? На белом топе маркером выведен одуванчик.

— Не твоё дело!

На землю падают сумерки.

Облако обиженно молчит, а я злюсь. Не на неё, на себя.

Зачем надо было пережидать этот дождь! Уже бы дошли! Схватили бы дозу побольше, и что с того?

Почему понимание, как следовало поступить, приходит только потом? Почему, сколько к беде ни готовься, всё идёт кувырком? У меня ни воды, ни плаща, ни фонарика!

Ладно. Что уж теперь... ЗКП близко. Успеем.

Мы движемся в полутьме на фоне далёкого зарева, раскачиваясь, как два привидения. Только девчонку шатает побольше.

Становится всё темней и темней...

— Кирилл, мы с тобой дураки! Не взяли фонарики.

Дураки? Ага! Только откуда мне было знать, что ей станет плохо? Иди я один — давно бы добрался! Ещё этот дождь!

Разумеется, вслух я это не говорю.

Кажется, впереди я вижу...

Что-то. Чуть более плотный сгусток мрака.

Тьма.

— Стой!

Она застывает, как вкопанная.

И как я не пропустил, ухитрился рассмотреть. Хорошо, что не включил подсветку дисплея часов и не таращился на экран! А вот теперь, включить её — самое время. Возвращаю котёнка, опускаюсь на четвереньки, и, подсвечивая часами, будто микроскопическим фонарём, осторожно ползу вперёд.

Дорога впереди обрывается.

Провал!

Будто пространство разорвалось, и наружу вылезла изнанка реальности...

Свечу «фонариком» вниз.

Темнота, только отсвечивают изрезанные трещинами камни.

Тихонько двигаюсь вдоль края — влево, к горе...

Повезло! Грунт провалился не полностью, возле скальной стенки образовался уступ.

Но какой! Шириной не больше десяти сантиметров.

И как мы перейдём на ту сторону? Девчонку шатает. Я — еле стою на ногах.

Идти за ней, поддерживая двумя руками за талию или за плечи?

Нет! Если она начнёт падать — не удержу.

А если двигаться боком, вжавшись грудью в скалу? Не факт, что по уступу можно пройти: вдруг дальше он обрывается или становится слишком узким? А если порода ослабла? Трещины в такой темноте не заметишь: поставил ногу, вес перенёс — и уже кувыркаешься вниз!

Я возвращаюсь к девчонке и объясняю ей ситуацию. Видя моё замешательство, она говорит:

— Хочешь, завтра пойдём. С утра.

— А как же ты?!

— Не волнуйся, мне уже хорошо.

Прямо там, хорошо! Врёт, конечно! Хотя, стоит признать, что она и впрямь слегка ожила.

Активирую дозиметр, узнать поглощённую дозу. Раздаётся тревожный писк, экран пульсирует красным.

— Чего там? — волнуется Облако.

Волнуется, кстати, напрасно. Всего-то 6 Грей! С этой дозой, можно ещё жить и жить!

Пару недель. Разумеется, если покинуть опасную зону. К утру, будет побольше. Но, ничего такого уж страшного. Правда, и мозг облучается. Повредятся дендриты, нарушатся синаптические связи, а с ними — память и личность. Кое-что мы, конечно, забудем — и станем немного другими. Слегка «не самими собой». Но это неважно, лишь бы не появилось критических повреждений.

— Нормально. Подождём до утра.

Итак, решение принято.

Ведь дело не в том, что я трус! Идти сейчас — нелогично. Если мы упадём в провал, то это конец. Но если дождёмся рассвета и гарантированно доберёмся до ЗКП — поглощённая доза станет уже не важна. Мы выживем, и будем жить долго, действительно долго.

У меня на руках пригрелся пушистый комочек.

Костёр трещит, искры сыплются вверх, в темноту. Ни звёзд, ни луны. До меня запоздало доходит, что луну я вообще никогда не увижу.

От этой мысли становится жутко. Всё-таки, человек предназначен для жизни в условиях привычной реальности. Кто мы без окружения? Существую ли я подвешенным в пустоте: без травы и небес, без солнца и звёзд? Без людей...

Ведь личность формирует среда. Нежные мамины руки и строгость отца. Красота облаков — всегда разных, как ни взгляни. Смешливая веснушчатая девчонка, с кожей, облезающей на ушах. Учителя. Ребята с района и одноклассники, на дух не переносящие «выскочку, которого папашка пристроил в Проект».

Кто я без этого?

Завтра узнаю ответ. А пока, я пытаюсь бороться со страхом. Днём, я что-то делал, нервничал и спешил. Но, когда из веток был построен шалаш, который я гордо назвал: «наше логово», и заниматься стало решительно нечем, накатил настоящий ужас. После, он растаял от света костра, превратившись в не слишком беспокоящий страх. Его я пробую победить, двигаясь взглядом по чёрному небу — воображая созвездия.

Стрелец, Скорпион, Змееносец... Вот оно — место, где должна быть звезда Барнарда, уже недостижимая цель нашего «Одиссея». Впрочем, с Земли её не увидишь даже без туч.

Учёные уверяли, что лететь к красному карлику глупо. На его каменистых планетах не может быть жизни.

Учёные... Как можно спорить со словами Священного Текста, неоспоримо доказывающими, что именно оттуда прибыл Посланник?! В конце-то концов, «Первая звёздная» организована на церковные деньги!

Взгляд движется вниз, притянутый двумя драгоценными звёздочками, отразившими пламя костра.

До чего же она необычная! Светлые волосы и большие глаза. Невозможно поверить, что Облако — представитель Азии в экипаже «Одиссея», эмиссар Мира и Дружбы.

Её миссия удалась — мы подружились.

Её миссия провалилась — войны не удалось избежать.

Вероятно, иначе и быть не могло...

— Теперь не узнать, чей Посланник истинный.

— Да плевать мне ваших Посланников! Говорят, в вере спасение. Но, мне никогда в это не верилось... Разочарование, поиск истины — вот суть любой настоящей религии. Но у нас таких нет! Что Западная, что Восточная — уводят людей из реальности! Очаровывают ещё больше!

— Как же... Как ты живёшь? Во что же ты...

— Верю? В то, что люди устроили ад на земле. А могли бы построить рай... Если бы были разумными.

— Разумными? — мой черёд удивляться и переспрашивать. — Может, и не они виноваты, а... — вспоминаю, что Облако в это не верит. Значит, оправдать людей не удастся.

— Если бы я создавала мир — это бы был мир без веры!

— Знаешь, Облако... Может, тебе и представится эта возможность...

«Только... Мир без веры... Смогу ли я в таком жить? Как совместятся наши вселенные — успешно или будет постоянный конфликт, извечная борьба противоположностей? И кто из нас двоих победит, кто кого уничтожит?»

Её брови ползут к переносице.

— Ты о чём?

Лучше перевести тему...

— А зачем тебе флейта? Ты же Пилот! У тебя в голове компьютер!

— Что с того? Я вообще не люблю цифры. Ни капельки! Я хотела быть музыкантом, художником или поэтом... Да, математика — своего рода музыка, а музыка — та же самая математика. Всё на свете можно представить в виде модели. Но разве не лучше услышать звук, в живую его ощутить, а не довольствоваться скучными символами?

— Как странно! Не думал, что такой робот, как ты, хочет стать музыкантом! Так почему же не стала?

— Робот?! Сам ты робот! Бесчувственный идиот!

— Облако, извини! Я не это хотел сказать! — тихонько дотрагиваюсь до её пальцев. Она терпит, но хмурится. — Но ты не ответила: если хотела, почему же не стала?

— А ты Кирилл, кем хотел стать?

— Пилотом, как ты! Представь, мы бы вместе...

Она и не думает слушать:

— На твои идиотские мечты мне плевать! Ответь, кем ты стал?

— Электронщиком...

— Ну, вот тебе и ответ! Бывал когда-нибудь в «красной» стране? Там нечего жрать! — она распаляется больше и больше. — Дети пухнут от голода, а людей расстреливают из пулемётов, когда они пытаются убежать! Мне надо кормить семью! Маму, сестрёнку! — она вдруг опадает, видимо вспомнив, что всё это — в прошлом. — Ладно, прости...

— Это ты меня извини...

Облако дотрагивается до моей руки.

— Давно хотела спросить, но стеснялась... Что это за шрамы?

— Так, чепуха... С велосипеда упал.

Виноват не велосипед — одноклассники. Но об этом, я ей не скажу...

Мы умолкаем. Смотрим в пламя костра и слушаем тишину, нарушаемую лишь шорохом падающей с небес пыли, да треском поленьев.

Взгляд цепляется за странный одуванчик на её топе.

— Так ты потому цветочками изрисовала бельё? Не можешь сдержать талант?

Облако смотрит подозрительно, силясь понять, издеваюсь я или нет. Но выбирает мирную тактику:

— Нет. Есть история.

— Расскажешь?

— Действительно хочешь? Или так, посмеяться?

— Смеяться не буду.

— Тогда расскажу непременно! Потом, когда будет всё позади. История станет наградой за спасение девчонки... А пока... Хочешь, сыграю?

— Конечно!

Облако раскладывает флейту, подносит к губам, и из тишины постепенно рождается звук. Он меняется, нарастает, превращается в музыку... Вкакой-то неуловимый момент мрачная и пугающая реальность исчезает, а вместо неё появляется новая — светлая и прекрасная.

Исчезает и страх.

Ого! Почему же я раньше такое не слушал! Оказывается, это так здорово! Как собрать электронную схему — такую, какой ещё не было. Или создать программу, которая будет работать на порядок быстрее других.

Круто!

Мелодия обрывается.

— Ты чего?

— Хватит. Не нужно слишком долго играть, потеряется смысл. Прекрасное должно ускользать, а не лежать в кармане покорным слугой, — Облако прячет флейту в карман. — Люди не ценят настоящее... Настоящие стихи, настоящую музыку, настоящий момент... Им лишь бы куда-то сбежать, — она поправляется: — Не ценили.

Музыка словно добавила ей своей красоты, и я не могу отвести глаза.

— Знаешь, ты не похожа на азиатку, — я никогда ей это не говорил, боялся обидеть. А сейчас, вырвалось само.

— Расширила глаза. Операцию сделала, чтобы свои надо мной поменьше смеялись.

— Смеялись? — я и сам расширяю глаза — от удивления. — Какие же люди придурки! Как можно смеяться над красотой!

Выходит, глаза у неё «улучшенные». Взглянуть бы на прежние — те, что дала ей природа!

— Спасибо, — она смущается, гладит спутанные волосы и придвигается ближе. — Только, я ведь уже не красивая. Грязная и вонючая...

— Красивая... — обнимаю девчонку за плечи, веду рукой по спине.

— Кирилл... — она кладёт голову мне на грудь. Сквозь гарь костра, вонь и пот, я чувствую её запах. Родной, настоящий.

— Облако... Ты всегда была ко мне равнодушна... Ну а сейчас, тебе что, на меня не плевать? Потому, что никого больше нет?

— Плевать? — она изумлённо распахивает глаза. — Ты же мне нравишься, очень! Разве не замечал? Разве мы не друзья? Ведь мы, и вчера, и сегодня с утра были вместе!

— Нравлюсь? Ты всегда меня избегала!

Девчонка смущается.

— Это прозвучит очень глупо... Всё равно говорить?

— Уж лучше сказать!

— От тебя исходит опасность. Я чувствую, ты меня убьёшь.

— Убью? Я, по-твоему, какой-то маньяк? Ну и бред!

— Да при чём тут маньяк! Будто нельзя убить не нарочно!

— Облако, это какая-то ерунда! Я не причиню вреда, не предам! Ни за что, даже если погибну сам!

— Прости... Я ведь... Теперь... Мы же вместе сейчас. Я тебе доверяю...

— Облако... Как могла ты так думать? Как, только, могла... — я прижимаю любимую и зарываюсь лицом в её волосы.

Пахнут, словно весенняя степь! Запах пота я больше не замечаю.

— Кирилл? Признайся, это ты подшутил над Шестым?

— Нет! Ты чего! «Прими ближнего, будь толерантен, не то разверзнуться небеса!» —хорошо, что она не может увидеть, как горят мои щёки.

— Вот и разверзлись... А ты — врун. Похоже, неисправимый... Ненавижу, когда мне врут. Обманывать других намного приятней! Но — неважно, я не про то... Понимаешь... Мне нравилась Луна...

Ну вот, приехали!.. Минуту назад говорила, что ей нравлюсь я!

А Облако продолжает:

— Такая весёлая... Втроём нам было бы так хорошо!

Она поправляет волосы, обнимает меня за плечи. Наклонив голову в сторону, заглядывает в глаза. Я чувствую на губах горячее дыхание.

— Кирилл... Может быть, мы не проснёмся... Нет ни будущего, ни прошлого. Нечего больше терять, есть только этот момент...

— Я понимаю...

Облако долго не убирает руки, словно чего-то ждёт...

А потом, отворачивается.

Меня вырывают из сна рассветные лучи — не будильник.

Это радует. В школе нам говорили о «ядерной зиме». Потому, вчера я тревожился: пробьётся ли солнце сквозь тучи поднятой сажи и пыли.

Но Господи, как страшно вот так просыпаться!

Мёртвым, облучённым, в Аду.

Всю ночь мне снились девчонки.

С Облаком мы бродили по тенистому влажному лесу и обливали друг дружку водой из ручья. Она кружилась под серебристым дождём среди тысячи радуг.

С Луной я сидел у огромного озера. У целого озера настоящей прохладной воды...

Облизываю деревянным языком пересохшие губы и поднимаюсь на четвереньки. В воздух взлетает мельчайшая пыль. Она всюду: противно скрипит на зубах, забивает нос и глаза.

Чихаю. Облако вздрагивает и открывает глаза.

— Привет! — она потягивается под оранжевой тканью и сладко зевает. Лицо заспанное, опухшее. Котёнок выгибает спинку.

От вида присыпанной ядерным пеплом, смертельно облучённой девчонки, ведущей себя буднично и беззаботно, становится по-настоящему жутко. Будто в мире всё в норме, всё хорошо. Будто война — совершенно обычное дело.

Конечно, я рад, что она жива и здорова. Что, по всей видимости, ей лучше. Но...

— Привет! Вылезай, нужно идти! Кто знает, сколько мы нахватали за ночь.

Знает дозиметр. И когда я вылезаю из «логова», первым делом смотрю на дисплей.

15 Грей!

Нельзя чувствовать себя хорошо, получив подобную дозу!

В носу щекочет, и на дозиметр падают алые капли.

— Кирилл... У меня кровь...

Я оборачиваюсь. Сзади стоит перепуганная девчонка.

Боже, что у неё с лицом! Опухло оно не от сна!

— Вот... — она показывает на промокшие шорты. На ноги, залитые кровью.

— Снимай!

— Нет, ты чего! — она стоит, покраснев и насупившись. Смотрит, как на врага. И я понимаю: она не ошибается, ведь это я во всём виноват. Нужно было идти вчера!

— Сама посмотрю. Отвернись.

— Только быстрей!

— Замолчи!

Я отворачиваюсь и лихорадочно соображаю, что делать. В общем-то, выход один — в ЗКП! До него триста метров, а внутри есть всё: вода, электричество, и главное — медсканер и киберхирург. Он введёт Облаку заменители плазмы и проведёт операцию. А потом...

— Кирилл... Всё.

Я поворачиваюсь. Она такая же перепуганная.

— Это кишечник, Кирилл. Внутреннее кровотечение.

— Пошли! Быстрей! Закружится голова — говори. Понесу.

— Понеси, для начала, Котёнка.

Ни светло, ни темно — словно обычный пасмурный день. Лес покрыт пеплом, слетающим вниз при малейшем дуновении. Ноги вязнут в серых «сугробах». Уже через тридцать метров наваливается усталость.

Ничего себе! Как я ослаб! Пока мы сидели, да лежали — казалось, что всё хорошо!

— Облако, прости...

— Ладно... Ты ведь не знал...

Я смотрю в сторону — потому, что по щекам текут слёзы.

— Мне больно, Кирилл.

Облако опускается в пепел, отстёгивает от пояса коробочку индивидуальной аптечки и достаёт обезболивающее.

Сможет ли она идти? Ведь это наркотик!

Мне страшно, но я не могу заставлять её терпеть боль. Стою и смотрю, как игла входит в ногу.

Облако ложиться на спину и начинает смеяться.

От ужаса я не могу шевельнуться и забываю дышать.

С веток на нас осыпается пепел...

Облако приходит в себя и встаёт. Смотрит туманным взором.

— Кирилл, всё уже хорошо.

Мы выходим на дорогу. К месту, которое я уже ненавижу — к провалу.

И застываем на краю...

Просто осела почва. Глубина — метра три. Оказывается, тут никуда и не свалишься! И в ширину — метров десять, не больше.

Какой же я идиот! Что стоило вчера достать из костра палку, да подойти сюда!

Облако, как всегда, корректно молчит. Мне же, сказать ей нечего.

Вжавшись в скалу, мы идём по уступу. Я первый, скидывая пепел неуместной белой кроссовкой. Девчонка за мной.

Лишь бы она не потеряла сознание. Пусть глубина небольшая, но внизу камни. Да и вытащить её я навряд ли смогу, даже смотавшись за верёвкой на ЗКП.

Облегчённо вздыхаю, когда провал позади. Надо же, я могу радоваться!

— Облако, ты как?

— Всё нормально.

У неё всегда всё нормально. Железная девчонка.

— Кирилл! Погляди, Олень! Такой необычный: зелёный и полупрозрачный, как из каких-то кристаллов.

Поворачиваю голову.

Да, там олень. Самый обыкновенный, коричневый.

Что это? Повреждения глаз? Не похоже! Значит... Нет! Только не это! Мозг должен остаться неповреждённым... Может, действие обезболивающего?

Смотрю на Облако. Она улыбается.

— Кирилл? Что-то не так?

Надо её поспрашивать. О чём-нибудь, неважно о чём. Но я не могу — я боюсь услышать ответ. Слишком боюсь остаться один навсегда или разделить мир с безумцем.

Олень... А ведь, по сути, он уже мёртв, как и все остальные животные... Мифическое создание!

Над городом всё ещё стелется дым.

Вверх идти тяжело, и ужасно трудно дышать. Ноги ватные, руки — будто чужие. В глазах, в носу, на сухом языке вездесущая пыль.

Как хочется пить!

Я иду, словно робот. В голове пустота, а грудь разрывается от совершённой непоправимой ошибки.

Но ведь, всё ещё можно исправить! Сотня метров, и мы у дверей!

Сотня метров... Казалось бы — ерунда. Но не тогда, когда шагаешь полуживой по усыпанной жирным пеплом горной дороге.

Доносится хрип. Девчонка совсем задыхается.

— Облако?

— Пыль... Трудно... Дышать...

Поскользнувшись, Облако падает.

Наклоняюсь над ней.

— Мама... Мамочка...

— Облако, ты меня видишь?

— Мама?

— Облако, это ведь я — Кирилл!

— И что?

Пытаюсь её поднять. Она отпихивает руку.

— Я сама! — встаёт, нахмурившись. Делает шаг и падает вновь.

Опускаюсь возле неё на колени. У Облака разбито лицо.

— Кирилл? Где Котёнок?

— За пазухой, не волнуйся, — я вытираю кровь рукавом белой, когда-то, рубашки. — Разреши мне тебя понести!

— Нет! Я сама! Ты — неси Котёнка! — она поднимается и идёт.

Я пытаюсь помочь. Девчонка вырывается и визжит.

Опасаясь, что она опять упадёт, отстраняюсь...

Шатаясь, мы шагаем сквозь пепел и пыль, а в голове мелькают воспоминания...

Весь день мы проводим на яхте. Отец крутит штурвал, как отважный пират, а я хохочу. Потом лежу на борту, свесив в воду ладонь, пытаясь схватить ускользающие пенные волны.

А вечером на террасе, когда мы пьём сок из высоких запотевших бокалов и смотрим на заходящее солнце, отец протягивает мне странную чёрную сферу.

— Держи!

Осторожно беру с отцовской ладони непонятный предмет.

— Открой.

Я поворачиваю половинки.

— Что это? Глаз? Будто твой!

Держать на ладони отцовский глаз по-настоящему страшно.

— Модель. Откроет доступ к запасному командному пункту в горах. Внутри, в лаборатории спрятан нейрокомпьютер. Код: «1.009809». Запомнил?

— Да. Но зачем это мне?

— Перестань. Не прячься, не убегай от реальности. Ты уже взрослый, всё понимаешь. Правду придётся принять... И вот ещё что, Кирилл... — он вдруг прижимает меня к себе и выдыхает: — Прости...

«Не убегай от реальности»! А сам постоянно пьёт! Пьёт так, что мама не выдержала, и съехала на другую квартиру.

Но, я молчу...

Краем глаза, я замечаю, как Облако медленно опускается на колени и ложиться в пыль. Похоже, она скорее умрёт, чем попросит о помощи.

Как же обидно! Неужто, она меня ненавидит?

Наклоняюсь над ней.

— Облако? Облако!

Её губы тихонечко шепчут:

— Кирилл... Я немножечко полежу, и пойдём.

Просунув руки под тело, пытаюсь поднять.

Куда там! Я сам еле хожу.

На дисплее часов застыла цифра «15». Но непохоже, что мы возле ЗКП. Дорога, всё так же, идёт в гору. С одной стороны — скала, с противоположной — обрыв. Правда, в этом месте дорога чуть шире... Зачем? Чтобы могли развернутся машины? Значит, ворота где-то в скале?

Переворачиваю девчонку на спину, хватаю под мышки и волоку по пыли... До тех пор, пока на дисплее не загораются цифры «00».

И что теперь?

Осматриваю скальную стенку. Камни и камни...

Так... Ну и где же тут датчик? Как его найти на стене, если не знаешь, где искать? С другой стороны, отец ввёл в часы точные координаты, до метра. Значит, надо просто осматривать стенку, не двигаясь с места.

Или?..

Достаю из кармана чёрную сферу, вынимаю из неё модель отцовского глаза, и начинаю размахивать перед скалой, ощущая себя дураком.

Разумеется, ничего не происходит.

Наконец, замечаю малюсенькую точку глазка — она выше, на уровне глаз взрослого человека.

Блин! Мог бы и догадаться!

Прикладываю «глаз», и через секунду на одном из камней возникает проекция наборного поля.

Двигаю пальцем по цифрам...

— Забавное сочетание. У военных странное чувство юмора... — девчонка, шатаясь, стоит рядом со мной. И уже подобрала Котёнка.

— Слушай, присядь!

— Не командуй! Всё со мной хорошо!

Ну и чудо! Что с ней поделать!

Каменная стена отъезжает в сторону. Перед нами теперь бронеплита с рисунком, призванным вдохновлять и внушать трепет входящим: три шестёрки по кругу — лепестками цветка, и чёрный дракон, рвущий красного ягуара на части. Реализмом пожертвовали в угоду политике: флаг Западного Союза — чёрного цвета, у Азиатского Сопротивления — красный.

И наименование командного пункта: « MAYBE -17».

Вспыхивают красные проблесковые маячки. Бронеплита исчезает в скале, открыв стерильный снежно-белый коридор.

— Добрались! Ведь я говорил! — я поворачиваюсь к девчонке, не пытаясь скрыть торжества. Но кажется, ей всё равно. Может, слишком устала.

— Ладно, пошли. Надо найти медблок.

Бронеплита закрывается — видимо датчики отслеживают наши перемещения. Наверняка, ИИ базы знает о войне. Но компьютеры не размышляют о том, как в огненном аду смог выжить научный сотрудник.

Нам в медблок.

Собственно, искать его и не нужно. В традициях военных развешивать кругом указатели, будто секретный командный пункт — курортный район, с толпами потеряшек-туристов. У них это называется: «армейский порядок». Упаси Бог, если что-то останется неподписанным!

Пыль слетает с нашей одежды на белый пол. За Облаком остаются кровавые следы.

Запоздало понимаю, что ИИ базы мог нас и не впустить, ведь мы светимся от радиации. Кажется, хорошо быть тупым! Будь я поумней — нервничал бы по этому поводу весь вчерашний день.

Тупой Электронщик! Гений, отобранный из миллионов желающих. Надежда человечества! Смешно...

Но ведь раньше, глупости за собой я не замечал. Всё-таки, у меня повредился мозг? Может, я вообще не на ЗКП, и даже не просыпался? Лежу сейчас в «логове», рядом с мёртвой девчонкой, присыпанный пеплом.

От страшной идеи пробирает мороз.

Нет! Буду исходить из того, что видят глаза. В конце концов, что ещё остаётся?

Вот и медблок. Мы заходим вовнутрь.

Аппараты на месте: и сканер, и киберхирург. Вот только... Они не подключены. Даже не распакованы до конца.

Вот тебе и военный порядок!

На Облако я не могу даже смотреть.

— Кирилл, я хочу пить.

Посмотреть ей в глаза придётся. И всё объяснить. Я мужчина.

Я мужчина, но я отчаянно трушу. Значит, нужно решаться сейчас. Иначе, потом не смогу.

Беру девчонку за плечи и смотрю ей прямо в глаза.

— Облако! Не бойся. Не думай, что всё потеряно... Мы шли не сюда. Просто, хотелось тебя подлатать. Нейросканер точно работает. Отец говорил.

— Кирилл, я хочу пить.

— Хорошо, пойдём.

— Куда? Вот же вода!

Блин, точно! Целый кулер чистейшей воды. Нет только стакана.

Руки трясутся от нетерпения, когда я вытаскиваю из шкафчика две пластиковые миски. На пол сыплется посуда, шприцы и пузырьки с препаратами.

Подставляю миску под блестящую трубочку.

До чего медленно вытекает вода!

Наполнив миску до половины, протягиваю девчонке. Она жадно приникает к воде. Пока она пьёт, я наполняю вторую.

Вода! Это, вне всяких сомнений — лучшее, что есть на Земле! Я тону в прохладном, растворяющем боль, океане блаженства. Разве может что-то сравниться с водой? Алкоголь, видеоигры и секс? Любые, самые изощрённые наслаждения меркнут в сравнении с этим безвкусным, бесцветным восторгом! Ведь наслаждаюсь не я, наслаждается каждая клеточка выжженного радиацией организма!

Сто триллионов экстазов!

— Ты сказал: «нейросканер»? — голос Облака возвращает в реальность. — Что ты имеешь ввиду?

— Давай, для начала, его найдём. Там, я всё объясню. Только сначала, нальём Котёнку воды.

И опять бесконечные белые коридоры...

На ложемент нейросканера падает золотисто-фиолетовый свет. Я копаюсь с настройками.

— Ты рехнулся! Я тебе доверяла! Ты такой же, как он! — она смотрит не на меня, а на бассейн с бирюзовым охлаждающим гелем, из которого торчат ряды металлических рёбер — как рифы над зеркалом океана. Рифы, о которые разбиваются белоснежные каравеллы наивных фантазий. — По-твоему, мы должны жить... ТАМ?!

— Облако, пойми... Другого выхода нет.

— Ты говорил, нас тут вылечат!

— Я тебе врал. Я постоянно вру.

— Стать частью нейросети! Это ведь навсегда! Что мы будем ТАМ делать?

— Честно? Не имею понятия. Но ведь, когда ты появилась на свет, ты этого тоже не знала. Верно? Но со временем, нашла для чего жить. Вот и мы, что-то придумаем! Найдём какие-то цели... Времени будет достаточно, заряда в реакторе хватит на тысячи лет. А как резерв, есть геотермальная станция. Это « Aeon -40», самый совершенный кластер из суперкомпьютеров! Он может моделировать всё! Для того и создан.

— По-твоему, я должна стать моделью, в модели Вселенной? Какие цели можно найти в нереальном мире?

— А наш? Настолько уж он реален? Что бы ты в нём ни сделала, всё будет разрушено, стёрто! Вся наша жизнь — не более, чем игра! — я пытаюсь взять её руку, но Облако вырывается. — Знаешь, отец отобрал у меня этот мир, но подарил другой. И может, в нём будет лучше — ведь там не будет его. Зато, будешь ты и свобода!

— Свобода? Как ты её себе представляешь? Ты сдохнешь от скуки, став всевластным божком!

— Не божком, самим миром! Если станет тоскливо, создам границы. Уменьшу собственную свободу. К тому же, там будешь ты! Две личности, две воли, сдерживающие друг друга!

— Нет! Я ухожу! Дай мне «глаз»! — она поднимает с пола Котёнка. По щекам текут слёзы.

— Облако, ну куда ты пойдёшь? — я разговариваю с ней, точно с ребёнком. — Пойми, наконец — дело не в облучении! И даже не в том, что из тебя хлыщет кровь! На Земле больше нечего делать! На дурацкой военной базе — тем более!

Облако садится в кровавую лужу и говорит еле слышно:

— Хорошо... Кирилл, я хочу пить. Принесёшь воды?

— Облако? Что это значит: «ты такой же, как он»?

Девочка опускает глаза.

— Твой дядя, он сделал это со мной. Под осенними клёнами — я всё ещё слышу запах гнилья и земли... Сказал, у меня сексуальные гольфы.

Ноги становятся ватными, и, забыв обо всём, я опускаюсь на пол.

— Но почему, ты никому не сказала?

— Кирилл... Если бы люди узнали, что школьницу, прилетевшую с миссией мира, изнасиловал вражеский офицер — началась бы война.

— Она и так началась...

— Но я подарила миру полгода.

Я могу лишь молчать, пытаясь не разрыдаться. Облако вкладывает что-то мне в руку.

Брелок-одуванчик. Не хватает кусочка.

— Он меня спас, помог не сойти с ума. Часть, осталась под клёнами — я слишком сильно его сжимала.

С какой же силой надо давить, чтобы треснул металл?

— И ещё... У меня был ребёнок.

За водой я бегу. Не в медблок: по дороге в вычислительный центр, я заметил недалеко в коридоре кулер. Туда — спотыкаясь и падая, обратно — чуть более осторожно, чтобы не разбить сорванный с кулера пластиковый бутыль.

Облако жадно глотает воду, будто в медблоке и не пила. Потом, отдаёт мне Котёнка.

— Кирилл... А Котёнок? Как же он? Нейросканер ведь, для людей!

— Нет, он для всех, не волнуйся, — я вру ей прямо в глаза.

Ложемент нейросканера сделан крестом. Она раскидывает руки в стороны, и я пристёгиваю ремешками запястья.

Она — как Посланник, а я — как Предатель...

Нет! Думать так — святотатство!

Я падаю перед сканером на колени и осеняю себя троекратным знамением.

Не думать! Не думать, не думать...

Как это сложно! Посланник сказал: «Мысль определяет поступок, поступок определяет тебя!» Но как контролировать мысли? Вот если бы в голову ставили чип, запрещающий неправильно думать... Какое было бы счастье!

Я запускаю программу.

Девчонка морщится, когда манипулятор с иглой входит в руку.

— Облако!

— Что?

— До встречи!

Её губы успевают шепнуть:

— До... — и она засыпает.

«До завершения сканирования шесть часов».

Таймер начинает обратный отсчёт.

Шесть часов? Ого! А мне чем заняться?

Для начала, позаботиться о Котёнке!

На складе я легко нахожу сухпайки. От вида еды начинает тошнить.

Конечно, можно использовать их, но у меня есть теория: если достаточно долго бродить среди стеллажей, можно найти всё, что угодно.

Я делаю именно так, и, в конце концов, замечаю сухой корм для собак. Вскрываю мешки и высыпаю на пол. Потом, отправляюсь в столовую, ставлю в раковину тарелку и программирую кухонную автоматику на выдачу в мойку ежедневных порций воды.

Котёнок опять потерялся. Размышлять, выживет он после облучения или умрёт, не хочу. Я сделал для него всё, что мог.

Спешить уже некуда... Я иду медленно, оглядывая всё вокруг. До уха доносится странный звук — нечто среднее между шорохом листьев и журчанием воды.

Подхожу к одной из массивных дверей с круглым окошком и приникаю к стеклу.

Под завязку набитая научным оборудованием лаборатория. По центру установлен прозрачный цилиндр, в дно и потолок которого вмонтированы катушки, видимо — генераторы поля. А в цилиндре висит...

Я смотрю на ЭТО, и не могу уловить ни форму, ни цвет. Можно только сказать, что ОНО существует, что за стеклянными стенками что-то есть. Из глаз текут слёзы и болит голова, но ЭТО притягивает. Ещё миг, и я сойду с ума...

ЭТО неуловимо меняется и внутри появляется человеческий силуэт.

Собрав волю в кулак, отталкиваюсь от металла руками и падаю на пол.

Что ЭТО было?! Что я видел сейчас?!

Вероятно, мне никогда не узнать...

К стеклу, с другой стороны, прикасается чья-то ладонь. Я поднимаюсь, словно во сне...

За стеклом стоит девчонка-снежинка. Облако — такая, какой я её оставил на нейросканере: спутанные грязные волосы, пропитанная кровью одежда и одуванчик на топе.

Трогаю ладонью стекло. От любимой меня отделяет лишь невидимая тонкая плоскость.

Облако улыбается и в глубине зрачков глазах вспыхивает ОНО. Я в ужасе одёргиваю руку и отступаю назад.

Облако тоже пугается.

— Не уходи! Не бросай! — доносится из-за двери.

Голос тает в шорохе листьев. Лицо меняется, осыпается, тает...

Тает девчонка-снежинка. А я — бегу.

Неужто, они создавали людей? Искусственных, ненастоящих... При помощи ЭТОГО... ЭТОЙ... Тьмы.

Зачем?

Для войны, для чего же ещё!

Отец... Эх, отец...

Выходит, « Aeon » может возродить человечество! Вернуть к жизни Луну и девчонок...

Значит, нам с Облаком тем более нужно вовнутрь! Проникнуть в него, в « Aeon »!

Вот только...

« Aeon » может возродить человечество... Но зачем? Чтобы всё повторилось сначала?

В ушах, на все лады, звучат голоса...

«Сексуальные гольфы...»

«У меня был ребёнок...»

«Почему же не стала?..»

«Дети пухнут от голода, а людей расстреливают из пулемётов, когда они пытаются убежать! Мне надо кормить семью! Маму, сестрёнку...»

«Чей же Посланник истинный...»

«Мы — не животные...»

Пожалуй, без человечества будет получше... А девчонки — во мне, в моей памяти. Значит, с ними я встречусь и так...

Надо отвлечься! Не думать, забыть!

Роюсь в столах, пока не нахожу в одном из ящиков чей-то планшет, с портами, залитыми пластиком. Военные строгости...

Так... Сети, разумеется, нет. Думаю, на ЗКП её не было никогда, из тех же соображений секретности. Только своя...

Отпихнув стулья, сажусь возле сканера прямо на пол.

Игр нет... Фильмов нет... Ага! Есть «читалка».

«Мифы древнего мира — Греция, Рим, Ближний Восток». И всё?

Да... Не та книга, которую интересно читать. Уже нет ни древнего, ни современного мира. Но, других книг на Земле не осталось.

Боги, герои, прекрасные женщины... На половине я засыпаю...

Тревожный писк нейросканера вырывает из сна. Я вскакиваю, ухитрившись разбить планшет.

На экране пылает табло: «Критическая ошибка!»

Что? Какая ещё ошибка!

Пальцы лихорадочно бегают по меню.

«Прототип не найден».

Как? Как это: «не найден»? Вот же она, на месте!

Боже, сколько под ней крови!

Сознание ещё пребывает в счастливом неведении, но бессознательному уже всё понятно — недаром мои пальцы «на автомате» щупают пульс и ложатся на губы, проверяя дыхание.

Всё ещё не в силах поверить, я прикладываю ухо к груди, а потом тормошу бездыханное тело.

И только потом — кричу.

— Пять с половиной часов... Сканирование почти завершилось. Не хватает «личности» — того, что свяжет информацию вместе. И самого главного — сознания, «Я». Оно безвозвратно утеряно.

Зато, оно есть у меня. А сознание, самая глубокая основа «себя», то, что создаёт основу для личности — у всех одинаково.

Что ж. Значит это — единственный выход.

Отдам ей себя. Пусть Облако живёт во мне, в моей памяти. Пусть смешаются наши желания, стремления, мечты. Ведь, в конце-то концов, разве не этого жаждет каждый влюблённый? Именно этого! Но в мире физических тел слияние невозможно, позволено лишь обняться, да потереться щекой, в жалкой попытке разделить боль или радость.

У нас же, всё будет иначе. Слияние, навечно.

Но только... Достаточно ли мы друг другу подходим? Второго шанса не будет: вечное счастье или бесконечные муки! Личность может отторгнуться или рассыпаться на куски — как происходит во сне, когда встречаешь людей, разговариваешь, даже дерёшься... Но все они — это по-прежнему ты.

Говоря откровенно, Облако я её едва знал. С другой стороны, разве бывает иначе? Таков этот мир. Даже вместе, не узнаешь друг друга за целую жизнь.

Боясь, что решимость исчезнет, я обнуляю ошибку и нажимаю: «Продолжить». Перекладываю Облако на стол. Из кармана её шортиков падает фото.

Мужчина-азиат в лётной форме, на фоне штурмовика с намалёванным ягуаром на фюзеляже. Я его никогда не встречал, хотя черты кажутся очень знакомыми. Угол фотокарточки залит кровью. Но ещё можно разобрать надпись: «Эйприл! Помни: время убивает лишь тех, кто в него верит».

Надо же! Даже имя у неё — не азиатское, наше... Эта девчонка и правда могла бы связать культуры, предотвратить войну.

Могла бы...

Прячу снимок в нагрудный карман и опускаюсь на ложемент, ещё тёплый от тела и скользкий от крови любимой.

День 40. "Конец и начало"

Секунды, незаметными нитями вплетённые в ткань пространства, исчезли, и восприятие застыло. Прошлое и будущее слились в бесконечном сейчас.

Яркие весенние небеса и тянущаяся к ним трава стали моими спутниками в путешествии сквозь безвременье.

Куб умер, оказавшись вовсе не злобным. Я часто сидел на нём, глядя на пух серебряных облаков, не исчезавший здесь даже днём, будто на небе разлёгся огромный котёнок, на россыпь мохнатых звёзд в его шерсти и шесть девочек-лун.

Вечерами, гулявший в развалинах ветер, доносил до ушей шорохи, еле слышимые голоса и отзвуки детского смеха.

Несчётное количество раз я отправлялся на поиски говорящих. Но увы, находил лишь бетон с обнажившейся арматурой — торчащей, как кости обглоданного хищником трупа, да россыпи пожелтевшего пластика. Однажды, я увидел на глыбе бетона забытую флейту. Да пару раз, успев примчатся на смех, ощутил тающий в воздухе травянистый запах духов, будто отголосок звенящей повсюду весны.

Изредка я замечал грациозные силуэты рогатых существ. Но, даже их мне не удавалось настичь. Лишь причудливый танец теней и бесплотное эхо цоканья изумрудных копыт...

Я догадался, что преследую себя самого...

Вечноцветущая степь ощетинилась зелёной древесной порослью, Станция стала дремучей чащобой. Под сенью огромных дубов валялись остатки чёрного паруса, сосны росли сквозь пирамидки антенн, рухнувшие арки и башни накачки покрылись мхом, возникшим от бесконечных дождей и туманов.

Любуясь радугами, то и дело вспыхивавшими над лесом, я не мог не задаться вопросом: что это за место? Где я — на Земле, на Ириде или на Диэлли?

Быть может, это другое место, лежащее куда ближе к началу времён? Безмерно далёкое от меня сегодняшнего, оттого я и не могу ничего ухватить в этом призрачном сне?

Маяк — именно он связывает истории, соединяет миры.

Филигрань тоненьких веток, узор подсвеченной солнцем изумрудной листвы, восхитительно-бархатные, пока ещё нераскрывшиеся бутоны.

Погибшая Станция походила на зацветающий сад.

Как бы хотелось навеки остаться здесь, на поросшем мхом белом пластике.

Но на смену нежной весне приходит жаркое лето, и жестокосердное солнце вырывает меня в реальность...

Стилус проявил последнюю фразу:

«Если проживать каждый новый день с душой, никогда не охватит тоска по ушедшему детству. И хоть это зависит не от тебя, нужно просто стараться. Время убивает лишь тех, кто в него верит».

Кир поставил точку и бережно положил тонкий пластиковый прямоугольник на стопку таких же страниц. Морщинистые руки перевернули теперь уже готовую книгу. Погладили рельефное заглавие: «Сорок апрельских дней». И эпиграф — ответ на хайку-загадку, что придумала Эйприл:

Два мира

Слились в один

Заполнивший пустоту

Каждый день работы над книгой, завершив очередную главу, Кир ощущал, что его самого остаётся всё меньше. Разве бывает иначе?

Понять, что есть нечто большее, можно только увидев, насколько ты мал.

И всё-таки, он оставался всё тем же подростком, изумлённо глядящим на зеркало, на лицо незнакомого старика, покрытое сетью морщин. Разве был он когда-нибудь взрослым? Будто не было всех этих лет...

В тёплом весеннем воздухе разлилось благоухание цветущей степи. К берегу медленно катились лазурные волны. Внизу, под обрывом, шумел прибой.

С трудом передвигая непослушные ноги, иссохший старик брёл по белым бетонным дорожкам. Мимо покосившихся громоотводов и мимо разбитых антенн. Мимо стены, мимо зелёного рогатого зверя и надписи: «ДА».

Он шёл к обрыву.

Вешним ручьём лился смех. Девчонка тринадцати лет, изнемогая от стариковского темпа, носилась вокруг. Выкрикивая смешные стишки, прыгала через ямы, взбиралась на каркасы антенн и корчила рожи.

За ними следовал белый котёнок. Правда, о цвете шерсти можно было догадаться только по гриве вокруг головы, да по кисточке на хвосте — котёнок был острижен до кожи.

Наконец, они подошли к арке, изогнувшей молочно-белую спину возле обрыва. Старик присел на торчащий из земли белый куб, а девчонка полезла наверх по опоре.

— Эйприл, не упади!

Весенние каникулы едва начались, и Кир предвкушал предстоящие две недели с внучкой. Он ещё помнил те времена, когда дети месяцами летали на спецкораблях.

Теперь время другое.

Изредка Кирилла посещала жуткая мысль, что он всегда был один. Что нет у него никакой внучки — просто болезнь вернулась, и опухоль давит на мозг, создавая видения. Казалось, что он никогда и не улетал с Земли, не женился и даже не покидал окрестностей Станции. Что с момента расставания с той, первой Эйприл, в память о которой он назвал внучку, прошло не более суток.

Но очередная выходка безрассудной девчонки быстро доказывала, что это не так. Ведь ему самому, пусть и в больную голову, никогда не пришла бы идея сделать такое с котёнком!

Каждый день, Кир встречал рассвет и провожал закат на обрыве под аркой. Разумеется, он не ждал, что однажды, снова увидит на арке девчонку. Но порой, подслеповато прищурив глаза, сквозь марево раскалённого воздуха, он замечал силуэт на бетонной глыбе и слышал беззвучную музыку электрической флейты.

Эйприл не удалось изменить его в те апрельские дни, с этим справилось лишь одиночество.

Был ли смысл в стараниях девчонки? Болтовня, взгляды, дыхание. Музыка, да стишки... Разве это способно менять человека?

Мог ли он поступить иначе?

Эйприл бы расхохоталась, услышь эти мысли...

Она бы сказала: «Зачем сожалеть? Мир слишком сложен, и не узнать, где найдёшь, а где потеряешь». Не стала бы его упрекать, ведь осуждать попросту некого. Люди любят болтать: «глупый поступок», «смешной и неправильный», но никому не придёт в голову заявить, что ветер подул смешно, глупо или неверно. Он дует, исполняя предначертанные законы природы.

Знала ли Эйприл, что будет такой конец?

Наверняка. Но когда-нибудь, это случится с каждым.

Разумеется, знать — одно, а чувствовать и желать — другое.

Даже Эйприл изредка плакала...

Исписанные листки белыми чайками кружились над океаном.

В который уж раз?

Пятидесятый? Сотый?

Кир давно сбился со счёта... Казалось, стоит лишь написать историю правильно, и улыбающаяся внучатам старушка прошаркает на негнущихся утомлённых ногах мимо антенн, мимо зверя с деревом на голове, мимо надписи «НЕТ». Сядет возле него на шершавый пластик, и, ни слова ни проронив, станет смотреть в океан...

Но он знал: правда в том, что события случаются. Может видеться, что участвуешь ты, но это всего лишь иллюзия. Не выйдет ни поспособствовать жизни, ни помешать.

Правильное, неправильное... Ненужные оценки неизбежного... Эта вечная степь лежит за пределами представлений о правильных и неправильных действиях.

И всё-таки, жизнь дана лишь затем, чтобы вернуть подарок. Отдать её тем, без кого она станет пустышкой. Только забыв о себе, можно стать Маяком для других.

Под аркой, где сидела когда-то веснушчатая девчонка, а сейчас болтала ногами другая, Кир понимал — время может убить только тех, кто в него верит.

В каждом ребёнке уже прорастает зерно смерти, и всё человеческое богатство — это сорок растянутых на годы, солнечных, дождливых и снежных апрельских дней.

Ранящие чувства, желания, съедающие тебя без остатка. И одиночество, лишь изредка прерываемое иллюзией близости.

Но в конечной точке пути остаётся лишь благодарность. За холодный утренний воздух, терпкий запах степи, облака. Ведь ничего другого нам не дано.

Конечно, тьмы нет — есть лишь пустота, фон, пространство для новых звёзд, зажигающихся снова и снова. Когда это знаешь, не будешь бояться.

Да, ты вторичен, конечен — от этого не сбежать. Но несчастным быть вовсе не обязательно. Не ты делаешь выбор, кем быть: альтруистом или исстрадавшимся себялюбцем. Но это не значит, что нужно оставить попытки.

Разве отыщешь счастье, теряя дни в одиночестве? Твоё счастье — счастье других.

Белые листы порхали средь белой пены. Вот первый из них коснулся воды и пропал. Другой, третий, четвёртый...

Кириллу чудилось, что вместе с ними, исчезает и он, ведь эти страницы были часами и днями жизни. В буквах, складывающихся в слова, был отец, на свой лад пытавшийся сделать жизнь сказкой. Был глупый котёнок, способный лишь тыкаться мокрым носом, даривший единственное, что у него имелось — себя самого. Была девчонка, что не могла любить так, как люди любят друг друга — как уютное кресло или удобный диван.

Вода пожирала листы, стирая, что было на них, пока не остался один океан. И Кир, наконец-то, увидел, что старается зря. Эту книгу написать невозможно, её можно только читать. Все книги в мире написаны — давно, ещё в самом начале, а люди — лишь отражения друг друга.

Внутри взорвалась остановившая время мезонная бомба, и отсвет атомной вспышки высветил замерших у зданий-дисков ребят, котёнка у ног девчонки-снежинки, чёрный дождь, засыпанный пеплом лес и навсегда застывшие цифры на дядином чёрном будильнике.

«6:00»

— Волны, словно барашки.

Кир обернулся. На обрыве стояла она.

Любовь — та, что пишется с большой буквы.

Эйприл.

Ветерок шевелил непослушную чёлку. На местах было всё остальное: вздёрнутый нос и веснушки, выбеленные солнцем ресницы, облезлые уши, остриженный кот.

— Как белые стада, — скрипучий старческий голос дрогнул в миг узнавания. — Привет!

Тишина, только шорох прибоя, да пение душистого ветра. В чёрное небо сыплются искры костра и становятся искрами звёзд.

Всё, как было тогда, в ущелье.

Или, как будет.

Мэйби тогда говорила о внутренней пустоте, которую нужно заполнить... Кир теперь знал, делать это совсем ни к чему. Ведь ни секс, ни алкоголь, ни наркотики, ни даже война и убийства тут не помогут. Как ни поможет работа, творчество и любовь.

Пустота будет всегда, ведь она — это ты сам. Пустота — твоя самая глубинная суть.

Всё, как тогда: тьма и пламя.

На костёр можно глядеть бесконечно — он всегда разный, как сама жизнь.

Искры загораются на земле, а гаснут уже в небесах. Танцуют, соприкасаясь друг с другом. Случается, две сольются в одну, бывает — одна отберёт огонь у другой.

В массе своей, они кружатся над самым огнём, страшась лишиться тепла. Лишь некоторым удаётся подняться повыше, в холодную тьму.

Это не имеет значения — в итоге, погаснут все...

Давным-давно, одна девчонка сказала: «мы теряем сами себя каждый миг». Но в сидящем перед ней старике, Эйприл видела всё того же Кирилла — мальчишку, чьи волосы разъерошил озорной океанский бриз. Просто теперь они были седыми.

И видела другую себя.

— Эйприл, ты ведь уйдёшь?

— Разумеется. Дети всегда покидают родителей. Впереди вечность, истории должны продолжаться.

— Скоро?

— Сегодня.

Кир опустил глаза и вздохнул.

— Что ж, значит эта закончилась.

— Да. Но ты ведь теперь понимаешь, что это не страшно. Нисколечки... — слова растворились в шёпоте волн.

Конечно, ведь он уже знает главную тайну. Значит, миру нужен другой. Тот, кто пока ещё может радоваться и страдать, любить и ненавидеть, загораться страстью и разочарованно опускать руки. И боятся — так, как он сам когда-то умел: до шума в ушах, до холодного пота.

Летишь ли ты к звёздам или углубляешься в мысли, постижение мира — это постижение себя.

Истории должны продолжаться... Но...

— У нас снова не получилось... Выйти за предел и написать настоящую. Стать жертвующим собой пауком...

— Не вышло, но это ещё не конец... В одной из историй, ты непременно отдашь себя миру.

— Можно начать новую? — Кир достал красный маркер.

— Конечно. Это сможешь сделать лишь ты, — улыбнулась девчонка.

Дрожащая старческая рука начертила на «подростковой» фотокаталитической ткани силуэт одуванчика.

Девочка и старик всю ночь просидели на берегу, глядя на океан и подсвеченные луной облака, улыбаясь друг другу, да время от времени подбрасывая палки вкостёр.

Обычно Эйприл говорила лишь то, что хотела, но сегодня она рассказала всё.

— Кир, нет никакой вины, её попросту не бывает. Ты уже сам это знаешь...

Эйприл достала флейту и заиграла мелодию — ту самую, что играла в засыпанном пеплом лесу. Единственную, которую знала.

Их взгляды встретились, и Кирилл улыбнулся — больше не было смысла прятать глаза. Потом они только молчали, слушая треск угольков и до конца растворяясь друг в друге...

А едва за горами забрезжил рассвет, над теперь уже полностью умершей Станцией, загорелись огни. Сначала неярко, словно боясь нарушить законы природы, потом всё сильней и сильней — на покорёженных останках антенн, развалинах Преобразователя и над потухшим реактором.

Девочка встала, коснулась щеки старика, будто слегка задремавшего у валуна, и зашагала туда, где алые колонны подпирали светлеющий небосвод, и где ждал её конец и начало.

Несколько слов для Тебя.

Вот и завершилась история Кирилла и Эйприл. Но Ты — лишь в начале пути. Неважно, молодо или старо Твоё тело — в Твоих вечных землях всегда апрель. Мир показал мне тот край, чтобы я смог увидеть Тебя, и поведать эту историю. Чтобы Ты, услышав рассказ, не позволил Кириллу вновь и вновь убивать любимую, превращая Тебя в перекошенного калеку. Он всегда будет считать это логичным и верным, его ипостась — холодный анализ.

Ум услужливо оправдает любое зло.

Тогда они, согревая ладони друг друга, будут мирно сидеть на обрыве, наблюдая, как клубятся в бездонной синеве облака мыслей и грохочут на поверхности океана волны эмоций.

А Ты — не будешь одинок. Страх уйдёт, навечно.

Ты перестанешь видеть всюду врагов, начнёшь восхищаться не «звёздами» — пустыми созданиями в блестящей обёртке, а искрами на ночном небосводе, выйдешь из-под мрачных сводов на залитые солнцем лужайки, и прекратишь считать любовь грязной, войну же — священной.

И встретишь настоящую красоту.

Всем вам, встреченным и не встреченным Облакам.

P.L.U.R.

Оглавление

Фаза первая: "Зеркало". День 1. "Станция"

День 2. "Девочка, которая не видела снов"

Ночь. "Тополя"

День 3. "День после вчера"

Ночь. "Астропорт"

День 4. "Стена"

Ночь. "Отражение"

День 5. "Арка"

Ночь. "Маяк"

День 6. "Водосброс"

Ночь. "ВДК"

День 7. "В реальности всё не так, как на самом деле"

Ночь. "Логово"

День 8. "Дом, милый дом"

Ночь. "В Куполе Радуг"

Ночь. "Фиест: Виноград"

День 9. "Правда"

Ночь. "Трамвай"

Ночь. "Фиест: Сахарный город"

День 10. "Смерть"

Фаза вторая: "Зверь". День 11. "Луна"

Ночь. "Крыша"

Ночь. "Фиест: Катя"

День 12. "Змей"

Ночь. "Ошейник"

Ночь. "Фиест: Бесконечная ночь"

День 13. "Жук"

Ночь. "Ущелье"

Ночь. "Фиест: Тьма"

День 14. "Цветок"

Ночь. "Мне нужна твоя помощь!"

День 15. "Олень"

Ночь. "Aeon"

День 16. "Наружу!"

Ночь. "Сфера"

День 17. "Новый Сад"

Ночь. "Полёт"

День 18. "Метаморфоз"

Ночь. "Ураган"

День 19. "Флейта"

Ночь. "Похититель веснушек"

День 20. "Ягуар"

Ночь. "Разрыв"

Фаза третья: "Личность". День 21. "Катастрофа"

День 22. "Вышка"

Ночь. "Один"

День 23. "Монстр"

Ночь. "Арест"

Ночь. "Фиест: Мэйби"

День 24. "И чёрных два Крыла..."

Ночь. "Изолятор"

Ночь. "Фиест: Девочка в красном"

День 25. "Слияние"

Ночь. "Свобода"

Ночь. "Фиест: Шаг в пустоту"

День 26. "За принцессой!"

Ночь. "Зоопарк"

День 27. "Эстакада"

Ночь. "День Единения"

День 28. "Болезнь"

Ночь. "Ложь"

День 29. "Отец"

Ночь. "Ничьи дети"

День 30. "Зеркала"

Ночь. "Земля"

Фаза четвёртая: "Вселенная". День 31. "Любовь"

Ночь. "Дневники"

День 32. "Изумрудный Олень"

Ночь. "Взлом"

Ночь. "Фиест: Дзета"

День 33. "Крылья"

Ночь. "Исчезновение"

Ночь. "Фиест: Эйприл"

День 34. "Сердце Станции"

Ночь. "Белизна"

День 35. "Дождь"

Ночь. "Корабль"

День 36. "Радуга"

Ночь. "Девочка, что не оставляет следов"

День 37. "Выбор"

Ночь. "Лунное озеро"

День 38. "Тень"

День 39. "Пустота"

Прелюдия

День 40. "Конец и начало"